Книговод

Млечный путь

Авсеенко Василий Григорьевич


   

МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ *

РОМАНЪ.

* Русскій Вѣстникъ 1875, 10, 11 и 12.

КНИГА ТРЕТЬЯ.

I.

   Газеты объявили о большомъ костюмированномъ балѣ въ Клубѣ Художниковъ на Святой.
   Петербургскіе клубы, какъ извѣстно, имѣютъ свою публику. Есть очень многочисленное общество для котораго они составляютъ то что называется "свѣтомъ". Есть дамы и барышни которыя безъ клубовъ никогда бы не видали обстановки большаго бала. Есть семейства для которыхъ внѣ клубовъ не существуетъ никакого соприкосновенія съ общественною жизнью, для которыхъ даже всѣ важнѣйшіе моменты ихъ личной жизни связаны съ клубомъ. Тамъ нынѣшняя мать семейства еще дѣвушкой совершила свой первый выѣздъ въ свѣтъ, тамъ она получила тѣ первыя впечатлѣнія вульгарно-раззолоченной роскоши которыя потомъ положили извѣстный осадокъ на ея вкусы и потребности. Тамъ она въ первый разъ дышала острою и не совсѣмъ опрятною атмосферой, которая образуется отъ мимолетныхъ знакомствъ, заключаемыхъ въ антрактѣ между двумя контрдансами, отъ залитыхъ шампанскимъ клубныхъ скатертей и отъ присутствія женщинъ прошедшее и настоящее которыхъ окружено нѣкоторою неизвѣстностью. Тамъ она завязала первыя отношенія съ тѣмъ кто до сихъ поръ состоитъ непремѣннымъ членомъ ея петербургскаго ménage en trois, и туда же она повезетъ свою преждевременно опытную дочь, на ея первый балъ.
   Къ этому многочисленному кругу клубныхъ барынь принадлежала и Юлія Владиміровна Лазоринова. Она также прошла чрезъ всѣ впечатлѣнія клубной жизни -- впрочемъ не поскользнувшись окончательно: она была слишкомъ самолюбива и осторожна чтобы пренебрегать мнѣніемъ круга въ которомъ вращалась. Притомъ въ ея натурѣ было такъ много вздорности что не оставалось мѣста серіозному увлеченію. Она любила свой клубъ одними инстинктами тщеславія и той фальшивой свѣтскости, которою заражена значительная часть женщинъ петербургскаго средняго круга. Она знала модную сторону жизни исключительно по клубу и по бенефисамъ Михайловскаго Театра, и Петербургъ потерялъ бы для нея всякую привлекательность, еслибъ она не имѣла возможности бывать тамъ въ постоянно свѣжихъ туалетахъ. Жакъ напротивъ терпѣть не могъ клубовъ и тащился туда только для того чтобъ избѣжать сценъ дома. Клубныя поползновенія Юліи Владиміровны были самымъ первымъ поводомъ ихъ несогласій и первою пробой на которой они должны были убѣдиться въ разности своихъ понятій и вкусовъ.
   Костюмированный балъ уже нѣсколько дней служилъ для Юліи Владиміровны источникомъ тайнаго волненія. Быть на немъ и не только быть, во и блистать, на этомъ сосредоточились самыя страстныя ея желанія. Она еще никогда не участвовала въ большомъ bal costumé. Въ прошломъ году она видѣла такой балъ съ хоръ, и впечатлѣніе было такъ сильно что она не звала жертвъ которыхъ не принесла бы чтобы пережить его еще разъ уже не на хорахъ, а въ этой блестящей, пестрой, разнохарактерной толпѣ, весело волнующейся въ залитой огнями залѣ. Взбудораженные инстинкты роскоши, нарядной суеты, тщеславія, раздражали и царапали ее до боли, до спазма.
   Все дѣло было въ томъ чтобы достать денегъ. Денегъ надо было довольно много. Юлія Владиміровна была того мнѣнія что ужъ если костюмироваться, то неиначе какъ великолѣпно. Дать деньги могъ только Жакъ, но наврядъ ли онѣ у него были. Однако онъ долженъ достать ихъ откуда бы то ни было, потому что иначе какой же онъ будетъ мужъ? Юлія Владиміровна непоколебимо вѣровала въ эту логику, и считала;съ своей стороны достаточнымъ предупредить мужа заранѣе, чтобы дать ему время пріискать требуемую сумму. Существовало впрочемъ маленькое препятствіе, однакожь не такое предъ которымъ она остановилась бы. Дѣло въ томъ что со времени послѣдняго свиданія Жака съ Юхотскимъ, между супругами водворилось нѣкоторое согласіе. Жакъ пересталъ пропадать изъ дому, и даже нѣсколько разъ безпрекословно сопровождалъ жену на вечера и въ театры; а Юлія Владиміровна, какъ ни трудно это ей было, старалась съ своей стороны поддерживать тишину и доброе согласіе. Вопросъ о костюмированномъ балѣ долженъ былъ вновь нарушить домашній миръ. Юлія Владиміровна немножко гордилась этимъ миромъ, какъ результатомъ своей дипломатіи, и ей не хотѣлось первой разрушить его; но когда она подумала о затѣянномъ ею великолѣпномъ нарядѣ, въ которомъ она должна затмить и хвастливую madame Beретёнову, и всѣхъ другихъ знакомыхъ дамъ своихъ,-- она почувствовала что не въ силахъ отказаться отъ этой обворожительной мечты.
   Она хотѣла сначала быть ласковой.
   -- У меня къ тебѣ просьба, Жакъ... сказала она вкрадчиво, пройдя вслѣдъ за нимъ послѣ обѣда въ кабинетъ, и даже положила руку ему на плечо.-- На Святой въ клубѣ костюмированный балъ, и мнѣ хочется тамъ быть.
   -- Ну что жь?.. проговорилъ равнодушно Жакъ;-- если ты желаешь, я поѣду.
   -- Но надо костюмъ... ты позволишь мнѣ заказать? досказала Юлія Владиміровна, поднявъ на мужа свои идеальные глаза.
   Жакъ припомнилъ какіе ему предстоятъ расходы и сколько отъ нихъ можетъ остаться. Выходило очень не много. Юлія Владиміровна судорожно передернула плечами, когда онъ назвалъ сумму которую можетъ предоставить въ ея распоряженіе. Но она еще не хотѣла обнаружить вспыхнувшаго въ ней раздраженія.
   -- Этого не хватитъ, сказала она, почти весело улыбнувшись мужу.-- Я придумала очень хорошенькій костюмъ la chatelaine; онъ долженъ идти ко мнѣ. Помнишь, ты когда-то сравнивалъ меня съ однимъ старымъ нѣмецкимъ портретомъ, какой-то средневѣковой принцессы. Ты находилъ что въ моей наружности есть что-то du moyen âge... Ужь надо чтобъ я была хорошенькая, не правда ли?
   Жакъ подумалъ что ей пора бы уже было забыть про то что онъ когда-то говорилъ ей о ея наружности.
   -- Я предлагаю тебѣ все что у меня останется отъ необходимыхъ расходовъ, больше мнѣ нечего дать, сказалъ онъ.
   Юлія Владиміровна нетерпѣливо вздернула своимъ тонкимъ носикомъ. Задержанное на минуту раздраженіе бурлило ей желчь.
   -- Что жь я могу сдѣлать съ такимъ вздоромъ! воскликнула она.-- Мнѣ надо въ десять разъ больше.
   -- Но у меня не будетъ такихъ денегъ, отвѣтилъ Жакъ.
   -- Такъ достань, мрачно сказала Юлія Владиміровна, и лицо ея приняло то фатальное выраженіе которое такъ знакомо было Жаку.
   -- Достать мнѣ не откуда, тихо проговорилъ онъ, поворачиваясь къ письменному столу.
   Юлія Владиміровна знала что если онъ сядетъ къ столу, то раскроетъ книгу, заткнетъ уши и сдѣлаетъ видъ будто ничего не видитъ и не слышитъ. Она быстро выхватила у него студъ и сама на него сѣла.
   -- Ты пожалуста не воображай что скажешь: "мнѣ не откуда достать" и все кончено. Я рѣшилась во что бы то ни стало быть на этомъ балѣ, продолжала она.
   Жакъ съ тоской поглядѣлъ вокругъ. Юлія Владиміровна поймала этотъ взглядъ, быстро подскочила къ двери, заперла ее на замокъ и опустила ключъ въ карманъ. По лицу ея пробѣгала легкая нервная судорга.
   -- Жакъ, ты долженъ достать мнѣ эти деньги, тихо сказала она сквозь сжатые зубы, подходя къ нему съ видомъ фатальной рѣшимости.-- Я скорѣе убью себя чѣмъ откажусь отъ этого бала. Я довольно натерпѣлась въ эти четыре года всякихъ лишеній; я не намѣрена больше прозябать какъ какая-нибудь послѣдняя тварь...
   -- Укажи же мнѣ, гдѣ я могу достать, возразилъ пожимая плечами Жакъ.
   -- Вздоръ, можешь, можешь! перебила Юлія Владиміровна, мгновенно переходя къ крикливымъ ноткамъ и притопывая маленькою, изящною ножкой.-- Когда мущина хочетъ, онъ все можетъ сдѣлать. На то ты му жъ. Почемъ я знаю гдѣ достаютъ деньги? Займи у кого-нибудь, хоть бы у Юхотскаго, вѣдь онъ твой другъ. Или просто у ростовщика подъ вексель -- какое мнѣ дѣло! Только я предупреждаю тебя что если ты завтра не достанешь, я сама пойду занимать и осрамлю тебя по всему Петербургу. Я пойду не къ Юхотскому, которому ты успѣлъ наговорить обо мнѣ всякихъ гадостей, а къ Валковскому, да! И ужь я все разкажу ему, все, пусть весь Петербургъ знаетъ что мнѣ приходится терпѣть отъ тебя!
   Злость начинала разбирать Жака, но онъ сдержалъ себя и молча ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ. Юлію Владиміровну ничто такъ не выводило изъ себя какъ это терпѣливое отмалчиванье.
   -- Ну что жь? Достанешь ты мнѣ денегъ? бросила она ему, ударивъ по столу карандашомъ, который вертѣла въ рукѣ. Карандашъ хрустнулъ и раскололся пополамъ.
   -- Нѣтъ не достану, отвѣтилъ Жакъ.
   Юлія Владиміровна не ожидала такого категорическаго отказа.
   -- Какъ не достанешь? Да ты съ ума сошелъ! болѣе взвизгнула чѣмъ проговорила она.
   Жакъ круто повернулся на каблукахъ и остановился прямо противъ нея.
   -- Да, не достану, повторилъ онъ слегка дрожавшимъ голосомъ.-- Еслибы мнѣ для того стоило только протянуть руку, я не протянулъ бы ея. Потому что я не желаю доставить вамъ ни малѣйшей радости. Для меня нестерпимо уже и то необходимое что я принужденъ дѣлать для васъ. Трудиться для женщины ненавидящей и оскорбляющей меня -- это такой адъ, о которомъ вы неспособны получить понятія. Я ничѣмъ не заслужилъ этой ненависти, этого презрѣнія. Я на буду вамъ мстить за нихъ, но поймите что я никогда не сдѣлаю для васъ ничего кромѣ того къ чему обязанъ.
   -- Нѣтъ, ты именно обязанъ достать мнѣ денегъ! продолжала на тѣхъ же крикливыхъ ноткахъ Юлія Владиміровна.-- Ты и такъ загубилъ мою жизнь, мою молодость! Еслибы тебѣ не пришла несчастная мысль на мнѣ жениться, я теперь была бы также счастлива какъ другія, какъ всѣ! Ты меня хочешь запереть въ четырехъ стѣнахъ, замучить? Такъ нѣтъ же, я лучше сама, однимъ разомъ убью себя. Вотъ посмотри!
   Она встала и вытащила изъ кармана стклянку съ какою-то подозрительною жидкостью.
   "Ахъ, опять все та же комедія!" съ внутреннимъ, больнымъ и тоскливымъ смѣхомъ подумалъ Жакъ, отворачиваясь отъ жены.
   Юлія Владиміровна подошла къ нему, держа предъ собою стклянку.
   -- Я не позволю больше мучить себя. Я не раба, я жена твоя. Ты обязанъ доставлять мнѣ удобства, на которыя я имѣю право. Еслибы ты былъ честный человѣкъ, ты бы скорѣе въ петлю полѣзъ, чѣмъ отказать мнѣ въ томъ о чемъ я прошу тебя. Я вѣдь не старая, не несчастная какая-нибудь, мнѣ тоже хочется имѣть свои радости, говорила она, повертывая пробочку отъ сткляночки и переходя отъ вскрикиваній къ слезливой дрожи въ голосѣ.
   -- А приходило ли вамъ когда-нибудь въ голову, какія вы мнѣ радости доставляете? возразилъ Жакъ.
   -- Я всѣмъ, всѣмъ для васъ пожертвовала! вскрикнула Юлія Владиміровна.-- Ахъ, я не могу больше продолжать этой жизни, я убью, убью себя! простонала она, судорожно тряся головой.
   Въ эту минуту она уже не думала о балѣ, она подчинялась той чисто физической, болѣзненной потребности, которая иногда заставляла ее безъ всякой близкой причины биться головой объ стѣну. Ей хотѣлось только вымучить какъ можно больше этого до безсмысленности ненавистнаго ей человѣка. Она открыла стклянку и быстро-опрокинула ее себѣ въ ротъ.
   Жакъ, отвернувшись, глядѣлъ въ окно, нервно вздрагивая всѣмъ тѣломъ.
   -- Теперь кончено.... все кончено.... радуйтесь, чрезъ нѣсколько минутъ у васъ не будетъ больше жены.... которая такъ обременяла васъ, говорила слабымъ голосомъ Юлія Владиміровна, шатаясь и проводя рукой по лицу. Видя что мужъ продолжаетъ стоять къ ней спиною, она тихо простонала и закрывъ глаза упала навзничь на диванъ.
   Жакъ подождалъ пока она перестала стонать, подошедъ къ ней, осторожно вынулъ у нея изъ кармана ключъ, отперъ дверь и вышелъ. Юлія Владиміровна приняла болѣе удобную позу и продолжала еще нѣсколько минутъ лежать, прислушиваясь къ тишинѣ, наставшей въ домѣ; наконецъ встала, подошла къ зеркалу и, замѣтивъ болѣе обыкновеннаго желтый цвѣтъ своего лица, сдѣлала недовольную гримаску. Потомъ она спокойными, неторопливыми шагами прошла къ себѣ въ спальню, и, кликнувъ горничную, принялась одѣваться чтобъ ѣхать въ гости.
   Разыгранная ею драматическая сцена на время успокоила ее и отвлекла отъ главнаго занимавшаго ее интереса. Но на завтра нерѣшенный вопросъ о балѣ опять предсталъ ей. Она менѣе чѣмъ когда-нибудь способна была отказаться отъ своей мечты. Помимо страстнаго желанія блистать во многолюдной толпѣ роскошнымъ туалетомъ, всѣ подробности котораго до обольстительной отчетливости опредѣлились въ ея мысли, съ этою мечтой соединялся теперь соблазнъ мстительнаго чувства, волновавшаго ее раздражительною потребностью поставить на своемъ и взять верхъ въ домашнемъ столкновеніи. Она подумала сначала, нельзя ли заказать костюмъ въ долгъ: разъ что онъ будетъ сдѣланъ, мужъ волей-неволей долженъ будетъ заплатить. Но модистка, испытавшая уже прежде какъ туги были разчеты съ Лазориновыми, подъ благовиднымъ предлогомъ уклонилась отъ заказа. Юлія Владиміровна попробовала попытать счастья другимъ путемъ. Она знала что мужъ въ послѣднее время занимался дѣлами одного богатаго промышленника, и вздумала обратиться къ нему съ письмомъ, въ которомъ, ссылаясь на особыя непредвидѣнныя обстоятельства, просила ссудить ее деньгами въ счетъ будущей платы мужу. Промышленникъ, человѣкъ осторожный и очень мало знавшій Юлію Владиміровну, счелъ за лучшее объясниться съ мужемъ. Жакъ, взбѣшенный, объявилъ женѣ что если она еще разъ позволить себѣ что-нибудь подобное, то онъ броситъ всѣ частная занятія и посадитъ семью на казенное жалованье. Юлія Владиміровна въ ту минуту, сознавая себя виноватою, притихла и поспѣшила уйти отъ взбѣшеннаго мужа. Но въ уединеніи чувства ея приняли нѣсколько иной оборотъ. Овладѣвшая ею хандра опять взбудоражила злую закваску. Она испытывала такую тоску, отъ которой хотѣлось наложить на себя руки. Въ эти минуты что-то болѣзненно сосало ей грудь и ощущалась неодолимая потребность дать физическій исходъ не стерлимо бередящему и царапающему чувству. Какою-то дикою нелѣпостью показалось ей что му жъ разбранилъ ее и I заперся спокойно у себя въ кабинетѣ, тогда какъ она вся терзается и изнываетъ въ злой тоскѣ. Она встала и пошла къ нему.
   Дверь въ кабинетъ оказалась запертою: Жакъ съ нѣкотораго времени принималъ эту предосторожность каждый разъ когда расположеніе духа жены предвѣщало опасность. Но Юлія Владиміровна не расположена была остановиться предъ такимъ препятствіемъ, и принялась изо всей силы стучать. Жакъ не отзывался, стукъ усилился; ясно было что Юлія Владиміровна скорѣе дождется чтобы сбѣжался весь домъ, чѣмъ отступитъ отъ своего намѣренія. Дверь наконецъ была отворена.
   -- Что это ты еще выдумалъ запираться? скажите пожалуста! проговорила она, входя въ кабинетъ и прямо опускаясь на диванъ. По фатальному выраженію ея лица можно было догадаться какъ ненасытна была въ ней сегодня истерическая потребность драмы.
   -- Что вамъ отъ меня надо? отозвался съ подавленнымъ раздраженіемъ Жакъ.
   -- Ты кажется хорошо знаешь что мнѣ надо: я хочу на балъ ѣхать! отвѣтила Юлія Владиміровна.
   У Жака нервы были уже такъ разстроены предыдущими сценами что перспектива новой мелодрамы обливала его холодомъ. Онъ подумалъ что у него въ наличности было какъ разъ столько денегъ сколько требовала жена, только эти деньги были нужны на необходимые, существенные расходы. Если онъ отдастъ ихъ, то очутится въ безпомощномъ положеніи предъ самыми настоятельными нуждами. Но ему вдругъ сдѣлалось все равно. Ему даже раздражительно-пріятно стало думать что нечего будетъ дать ей на хозяйство, нечѣмъ будетъ заплатить за квартиру, и что можетъ такимъ образомъ произойти катастрофа, которая насильственно вырветъ его изъ этого нестерпимаго, сомкнувшагося около него круга... Онъ отперъ бюро, досталъ оттуда деньги и подалъ женѣ.
   Юлія Владиміровна только поглядѣла на пачку и не пошевельнулась. Лицо ея стадо еще мрачнѣе прежняго: она уже не думала о балѣ, ее давилъ приближающійся истерическій припадокъ.
   -- Какъ это глупо! чѣмъ же мы будемъ жить? проговорила она послѣ короткаго молчанія.
   Жакъ, не отвѣчая, только пожалъ плечами.
   Въ комнатѣ опять съ минуту длилось молчаніе. Темная, синеватая тѣнь судорожно пробѣгала по лицу Юліи Владиміровны.
   -- Какъ будто я не понимаю подобныхъ продѣлокъ! заговорила она снова:-- Я очень хорошо знаю что тебѣ прочно хочется подбить меня на эту трату чтобы потомъ наслаждаться тѣмъ что на праздникахъ въ домѣ гроша не будетъ, и говорить всѣмъ что это я довела семью до такого положенія.-- О, я очень хорошо васъ понимаю, Яковъ Васильичъ! вы всегда были низкій, дрянный человѣкъ. Боже мой, что я за несчастная родилась!
   Она опрокинулась на диванъ, всхлипывая все громче и громче и судорожно волнуясь всѣмъ тѣломъ. Потомъ сквозь стиснутыя на лицѣ руки раздался истерическій хохотъ, прерываемый рыданіями. Жакъ тихонько вышелъ изъ комнаты, послалъ къ женѣ горничную, а самъ отыскалъ шляпу и надѣлъ пальто.
   Юлія Владиміровна, догадавшись по стуку калошъ что мужъ намѣревается уйти изъ дому, быстро вскочила съ дивана и выбѣжала въ переднюю.
   -- Не смѣйте уходить! я не хочу, не пущу васъ! я брошусь съ лѣстницы! кричала она, хватаясь руками то за перила, то за пальто мужа.
   -- Оставьте меня! проговорилъ съ отупѣлою злобой Жакъ, отстраняя ее и спускаясь по лѣстницѣ, мимо вылѣзшаго на шумъ изъ своей коморки швейцара.
   

II.

   Было темно, въ сыромъ и холодномъ воздухѣ пахло талою гнилью, фонари мигали безконечною цѣпью въ запотѣлыхъ стеклахъ, по грязи шлепали торопливою, словно испуганною походкой пѣшеходы и дребезжали развинченныя извощичьи дрожки. Жакъ, сойдя съ крыльца, машинально взялъ направо, не имѣя никакого плана куда идти и что дѣлать. На душѣ у него было гадко, такъ гадко, какъ гадка сама промозглая апрѣльская ночь въ Петербургѣ, вся насыщенная ядовитыми испареніями, копотью и мразью. Тоска наполняла его безсильною, притупленною злобой, и мысль цѣпенѣла въ грузной неподвижности; хотѣлось уйти отъ самого себя, или въ блаженствѣ изнеможенія упасть подъ удручающимъ бременемъ жизни и ничего больше не видѣть, не слышать и не чувствовать.... Свѣтъ отъ фонарей и оконъ тусклыми пятнами ложился на мокрыя плиты, и на мгновенье мелькнувшія въ этомъ свѣтѣ фигуры прохожихъ тотчасъ зловѣще исчезали въ густой мглѣ, словно тѣни населяющія какое-то выморочное царство. никогда петербургская улица не казалась Жаку такъ пустынна и мрачна: онъ чувствовалъ что на нее нельзя нести свое личное горе, что она не зальетъ его праздничнымъ свѣтомъ и шумомъ, и весельемъ безпечно суетящейся толпы, но еще пуще загонитъ его внутрь, въ глубину изнывшей груди.... Онъ повернулъ направо, потомъ еще направо, и поднялся по слабо освѣщенной лѣстницѣ большаго, крѣпкаго и отзывавшагося какою-то внушительною таинственностью дома.
   Въ этомъ домѣ, нѣсколько времени назадъ, онъ бывалъ почти каждый день, и его наркотическая атмосфера какъ будто цѣлительно дѣйствовала на раздраженное и болящее чувство. Теперь онъ пришелъ сюда почти инстинктивно, потому что ему некуда было дѣваться, и потому что быть здѣсь доставляло ему въ эти злыя минуты неопредѣленное удовольствіе нравственнаго отмщенія.
   Нѣсколько большихъ, неярко освѣщенныхъ гостиныхъ были полны народу. Почти всѣ играли въ карты. Общество было самое смѣшанное, хотя судя по приличнымъ туалетамъ и нѣкоторой однородности выраженій на лицахъ неопытный глазъ могъ бы подумать что всѣ здѣсь принадлежатъ къ одному кругу. Въ толпѣ мущинъ замѣтны были три или четыре дамы, очень красивыя, въ полубальныхъ туалетахъ, съ оживленными, хотя чуть-чуть подрисованными лицами. Въ самой дальней комнатѣ, за большимъ длиннымъ столомъ, усыпаннымъ марками, предъ внушительною кучкой прикрытыхъ подсвѣчникомъ ассигнацій, самъ хозяинъ игралъ въ баккара. Его красивое, еще свѣжее лицо было какъ будто создано для того чтобы внушать довѣріе; поглядишь на него и непремѣнно подумаешь: какой долженъ быть лихой, добрый малый! При входѣ Жака онъ чуть-чуть привсталъ за столомъ и не бросая картъ какъ-то сумѣлъ ломать ему руку, причемъ назвалъ его Василіемъ Яковлевичемъ вмѣсто. Якова Васильевича, но такъ любезно что невозможно было обидѣться за эту маленькую оплошность. Жакъ перешелъ въ другую гостиную, гдѣ видѣлъ все знакомыя лица, которыя встрѣчалъ тутъ много разъ прежде, всё въ тѣхъ же самыхъ позахъ около карточныхъ столовъ. Онъ собственно не былъ знакомъ съ ними, какъ и всѣ здѣсь бывавшіе, и никогда прежде съ ними не здоровался, но сегодня онъ подходилъ къ каждому изъ нихъ и жалъ имъ руки, словно ему хотѣлось чтобъ они всѣ замѣтили что вотъ онъ опять тутъ, что онъ только случайно не бывалъ здѣсь нѣкоторое время, но что въ сущности онъ совсѣмъ принадлежитъ къ ихъ обществу и всегда будетъ бывать тутъ. То что онъ испытывалъ, вдыхая вновь наркотическую атмосферу этого дома, походило на чувство которое должно быть знакомо женщинамъ, когда притупляется первая острая боль побѣжденнаго стыда.
   У него сегодня не было опредѣленнаго намѣренія играть. Въ тоскѣ, принесенной имъ съ собою, ему просто пріятно было чувствовать себя единицею среди этого страстно-живущаго общества, существованіе котораго казалось ему наполненнымъ чѣмъ-то свободнымъ, таинственнымъ и драматическимъ. Онъ оглянулся отыскивая гдѣ бы сѣсть такъ чтобъ удобно было слѣдить за всѣми группами, размѣстившимися въ большой гостиной.
   -- Здравствуйте, Лазориновъ, окликнулъ его нѣсколько гортанный женскій голосъ.
   Въ слабо освѣщенномъ углу, на кушеткѣ, лолулежала молодая женщина. Жакъ былъ знакомъ съ ней болѣе чѣмъ съ другими, и между ними установилось съ самаго начала что-то въ родѣ инстинктивной симпатіи. Фамиліи ея онъ не зналъ, а звали ее всѣ Липочкой. Это была маленькая блондинка, съ вѣчно напудренною чолкой на низенькомъ лбу, съ лицомъ общій характеръ котораго напоминалъ собачку. Въ своихъ мысляхъ Жакъ иначе не называлъ это лицо какъ "мордочкой", и*оно въ самомъ дѣлѣ походило на мордочку умной и ласковой болонки. Въ особенности въ круглыхъ бровяхъ, нѣсколько тупомъ безъ горбинки носикѣ и темносѣрыхъ, всегда блестящихъ глазахъ заключалось много сходства со звѣркомъ. Она нравилась Жаку больше всего потому что держала себя гораздо скромнѣе другихъ, и въ ея движеніяхъ, во всей ея внѣшности было много сдержанной. лѣнивой граціи, побѣждавшей всякую рѣзкость.
   Она подобрала ножки и указала ему мѣсто на концѣ кушетки.
   -- Что васъ такъ давно не было? сказала она.
   -- Я не всегда свободенъ, отвѣтилъ Жакъ.
   Липочка никогда его не спрашивала, женатъ онъ или нѣтъ; этотъ вопросъ вообще обходился здѣсь всѣми. Прежде Жакъ находилъ это очень удобнымъ, но сегодня его влекло къ откровенности, къ ]тихимъ изліяніямъ. Онъ досадовалъ что интимная жизнь его неизвѣстна Липочкѣ. Чувство одиночества, безпріютности и ненужности, удручавшее его, толкало къ сближенію. Какъ вдовцы обыкновенно или женятся тотчасъ послѣ траура, или вовсе не женятся, такъ и оскорбленные въ своихъ законныхъ привязанностяхъ въ первое время болѣе всего бываютъ доступны новому чувству.
   Липочка замѣтила его разстроенное, печальное лицо, и приподнявъ голову заглянула ему въ глаза.
   -- Отчего вы сегодня такой невеселый? сказала она.
   -- На это много причинъ, отвѣтилъ Жакъ.-- Я не особенно счастливъ въ жизни.
   -- Я замѣтила что вы приходите сюда точно спасаетесь отъ чего-нибудь, продолжала Липочка.-- Знаете, вы не похожи на другихъ.
   -- Потому что моя жизнь тоже не похожа на другія жизни: мнѣ ничего не удалось.
   Липочка посмотрѣла на него задумчиво и покачала головой.
   -- Вѣрно что-нибудь одно не удалось, а вы говорите -- ничего. Вотъ же въ картахъ вамъ везетъ, я сама видѣла.
   -- Говорятъ: кому въ картахъ везетъ, въ любви не везетъ, сказалъ съ кислою улыбкой Жакъ.
   Круглые глаза Липочки опять задумчиво поглядѣли на него изъ-подъ чолки.
   -- Не похоже чтобы вы отъ любви тосковали, проговорила она;-- у васъ другое горе должно быть.
   -- Всего есть, отвѣтилъ Жакъ вздохнувъ.
   Мигающій свѣтъ свѣчей, многолюдство, лихорадочное оживленіе на лицахъ игроковъ, отрывочныя, то страстно-дрожащія, то глухо-обрывающіяся восклицанія, и что-то болѣзненное, напряженное и судорожное, раздражительно чувствуемое въ самомъ воздухѣ, охватывало его нездоровымъ а все разроставшимся волненіемъ. Подлѣ него, около столика, за которымъ одинъ изъ друзей хозяина металъ банкъ, толпилось все больше и больше народу. Кучка ассигнацій предъ банкометомъ все росла, и вмѣстѣ съ тѣмъ усиливалось оживленіе партнеровъ. "Уголъ" -- "на-пе" -- "бита" -- и опять "бита" -- то и дѣло слышалось въ обступившей столикъ группѣ. Многіе приходили изъ другихъ комнатъ и останавливались посмотрѣть на игру. Липочка встала и тоже приблизилась къ столу. Жакъ подошелъ за нею. Нѣсколько минуть онъ молча смотрѣлъ какъ красивыя, далеко выдвинутыя изъ манжетъ руки банкомета съ мѣрностью и точностью машины выбрасывали изъ колоды карты. Обложенное распомаженными бакенами лицо его оставалось неподвижно, и только глаза юрко бѣгали отъ картъ къ длиннымъ записямъ, покрывавшимъ столбиками зеленое сукно. Понтирующихъ въ эту минуту было только двое: одинъ очень смуглый брюнетъ, съ признаками армянскаго типа, злобно слѣдившій налитыми Желчью глазами за отчетливыми движеніями банкомета и тяжело сопѣвшій; онъ проигрывался мрачно, съ грузною неподвижностью человѣка придавленнаго физическою тяжестью. Другой, совсѣмъ юноша, съ гладенькимъ, раскраснѣвшимся и лоснящимся лицомъ, съ голубыми глазами и бѣлокурыми потными волосиками надъ невысокимъ лбомъ, былъ весь въ движеніи, въ судоргахъ. Ему было страшно неловко отъ высокаго туго накрахмаленнаго воротничка, рѣзавшаго щеки; онъ вытягивалъ шею, дергалъ плечами и при каждомъ проигрышѣ ломалъ карту и механически, съ выраженіемъ совершенной безсознательности и тупаго испуга, схватывалъ новую. Онъ очевидно уже не зналъ сколько проигралъ и думалъ только объ одномъ, какъ бы хоть немного еще оттянуть роковую минуту когда банкометъ подведетъ итогъ и скажетъ: баста!
   Двѣ новыя карты были убиты.
   -- Разчитаемтесь, или желаете продолжать? спросилъ банкометъ, скользнувъ по немъ принявшими стеклянное выраженіе глазами.
   -- Продолжайте пожалуста! отвѣтилъ понтирующій странно-оборвавшимся голосомъ, точно изъ перерѣзаннаго горла.
   Жакъ переглянулся съ Липочкой и ихъ мысли встрѣтились.
   -- Возьмите карту, я назначу кушъ, сказала она.
   -- Можно присоединиться? спросилъ Жакъ банкомета.
   Тотъ молча наклонилъ голову. Жакъ вытащилъ изъ разбросанной по столу колоды карту, и не переворачивая ее, подалъ Липочкѣ мѣлокъ. Понтировавшій молодой человѣкъ тоже схватилъ карту и записалъ уголъ отъ послѣдняго проигрыша. Армянинъ отсталъ, продолжая только тяжело сопѣть.
   Банкометъ поправилъ манжеты, какъ дѣлаютъ фокусники приготовляясь къ особенно хитрой манипуляціи, и подрѣзалъ колоду.
   -- Позволите взглянуть? обратился онъ къ понтирующимъ.
   У Жака оказался король, у молодаго человѣка десятка. Бѣлыя, гладкія руки банкомета принялись мѣрно сбрасывать карту за картой. Жакъ все смотрѣлъ на эти руки и на маленькіе кустики волосъ на пальцахъ, бросившіеся ему въ глаза. Вдругъ мучительная мысль ударила ему въ голову: ставка надъ его картой была назначена на очко, а въ королѣ тринадцать очковъ. Это выходило въ нѣсколько разъ больше чѣмъ у него было съ собой денегъ. Если карта будетъ убита, ему придется сознаться что игралъ на мѣлокъ. Жакъ былъ способенъ совершенно теряться въ подобныхъ случаяхъ. Онъ горѣлъ и стыдъ, продолжая почти безсмысленными глазами слѣдить за плавными и отчетливыми движеніями рукъ съ кустиками волосъ на пальцахъ. Случись это съ кѣмъ-нибудь другимъ, можно было бы дать расписку до завтрашняго утра; но Жакъ со стыдомъ и муками отчаянія думалъ о томъ что онъ и безъ того не имѣетъ въ этомъ обществѣ никакого апломба, что ему ни разу не случалось бросать тутъ значительныхъ денегъ, что его и такъ пожалуй только-что терпятъ въ домѣ...
   -- Десятка дана... король данъ... равнодушно произнесъ банкометъ.-- Прикажете получить, или запишете?
   Жакъ вздохнулъ полною грудью.
   -- Запишу, сказалъ онъ, и тотчасъ снова поддаваясь искушенію риска, забывая мучительное волненіе которое только-что испыталъ, загнулъ уголъ,-- опять гораздо больше того что имѣлъ.
   Карта была снова дана, двѣ слѣдующія также. До сихъ поръ Жакъ все увеличивалъ ставку, теперь сразу понизилъ. Еще прежде, присматриваясь къ игрѣ, онъ выработалъ нѣкоторую систему, основанную на вѣроятностяхъ. На этотъ разъ она оправдалась, маленькая пятая карта была убита. Жакъ продолжалъ понтировать, держась незначительныхъ кушей, пока у него не убили нѣсколько картъ подрядъ. Тогда онъ отыскалъ того самаго короля, который разъ уже былъ данъ, и поставилъ на него всю свою запись. Король опять легъ налѣво.
   -- Прикажете продолжать? снова тѣмъ же равнодушнымъ тономъ обратился къ нему банкометъ.
   Липочка сидѣла прямо противъ Жака, облокотившись одною рукой на столъ и выдвинувъ впередъ свой маленькій тупой подбородокъ. При вопросѣ банкомета она какъ бы нечаянно стукнула по столу ногтемъ чтобъ обратить на себя вниманіе Жака, и когда тотъ взглянулъ на нее, глаза ея опустились, подсказывая ему: да.
   Жаку не хотѣлось прекратить игру. Ему еще ни разу такъ не везло какъ сегодня. Лихорадка слегка пробѣгала по его нервамъ, кровь стучала въ голову. Это волненіе вытѣсняло изъ него безрадостное, тусклое чувство, съ которымъ онъ бѣжалъ изъ дому. Онъ нерѣшительно взглянулъ на Липочку, но глаза ея опять настойчиво убѣждали его прекратить игру.
   -- Разчитаемтесь, сказалъ Жакъ.
   Молодой человѣкъ, которому везло съ тѣхъ поръ какъ Жакъ присоединился къ банку, съ грустью взглянулъ на него. Онъ еще далеко не отыгрался, и не зналъ, забастовать или продолжать одному; но тотчасъ, какъ бы стыдясь своей нерѣшительности, загнулъ карту -- и проигралъ.
   Жакъ скомкалъ поданную ему лачку ассигнацій и сунулъ ее въ карманъ.
   -- Благодарю васъ, сказалъ онъ Липочкѣ, отходя вмѣстѣ съ ней отъ стола.
   -- Я рада что вы выиграли, отвѣтила она, пробираясь своею лѣнивою походкой къ кушеткѣ.
   Жакъ сѣлъ подлѣ нея.
   -- Поставьте стулъ между мной и свѣтомъ, вотъ такъ, показала она, забираясь съ ногами на кушетку. Маленькая головка ея приходилась теперь въ полосѣ тѣни, падавшей отъ Жака, и изъ этой полутьмы круглые, немножко сонливые и мечтательные глаза ея глядѣли на него съ выраженіемъ ласковаго, почти дѣтскаго участія. Такъ смотрятъ очень добрыя собаки, отбѣжавъ на два тага послѣ того какъ имъ наступили на хвостъ.
   -- Отчего вы не хотѣли чтобъ я продолжалъ играть? спросилъ Жакъ.
   -- Оттого что вы проиграли бы... а мнѣ кажется что эти деньги вамъ очень нужны... отвѣтила вполголоса Липочка.-- Здѣсь надо быть осторожнымъ, развѣ вы не видите?
   -- Какъ, вы думаете что здѣсь?...
   -- Тс... остановила его Липочка,-- не надо чтобы кто-нибудь слышалъ о чемъ мы говоримъ. Я васъ предупредила, потому что мнѣ васъ больше всѣхъ здѣсь жалко; я вижу что васъ, сюда горе загнало.
   -- Да, это правда, подтвердилъ со вздохомъ Жакъ.
   Липочка въ темнотѣ тихо коснулась его руки.
   -- Разкажите мнѣ, какое у васъ горе, сказала она.
   Ея голосъ звучалъ такимъ искреннимъ участіемъ что Жаку показалось, какъ будто половина его горя отошла отъ него вмѣстѣ съ этими словами.
   -- У меня много причинъ чтобы считать себя несчастнымъ, проговорилъ онъ.-- Самое главное кажется то что я никому не нуженъ.
   -- Васъ никто не любитъ, вы хотите сказать? А сами вы любите?
   -- Любилъ по крайней мѣрѣ, отвѣтилъ Жакъ.
   Липочка отвернулась и долго глядѣла прямо предъ собой отуманенными глазами.
   -- Я тоже прошла чрезъ все это, сказала она тихо, не оборачивая лица.-- У меня тоже былъ романъ, окончившійся также грустно, какъ и большая часть романовъ. И я думаю что я больше васъ потеряла...
   Въ ея слабо дрогнувшемъ голосѣ зазвенѣла скорбь не утратившаго ѣдкости воспоминанія. Это ощущеніе чужой скорби волновало Жака, но было что-то мягкое и ласковое въ горечи которую онъ чувствовалъ.
   -- Вы несчастливо любили? сказалъ онъ вполголоса.
   -- Нѣтъ, я была очень счастлива, или по крайней мѣрѣ мнѣ такъ казалось, а это одно другаго стоитъ, отвѣтила также тихо Липочка.-- Но меня бросили, какъ это обыкновенно бываетъ... Я осталась одна, и мнѣ горько было, какъ и вамъ, почувствовать свою ненужность. Мнѣ приходилось хуже, потому что у меня не было ни средствъ къ жизни, ни родныхъ, ни друзей, ни будущности,-- ничего кромѣ скандалезной извѣстности, прицѣлившейся къ моему имени...
   -- Какая подлость! проговорилъ Жакъ.
   -- Полноте, что за подлость! возразила Липочка.-- Сердцу не закажешь, а денегъ я бы не взяла отъ него,-- не могла я кончить такимъ образомъ то что началось совсѣмъ иначе. Но и поправлять испорченнаго я не стала, да и не знаю можно ли было? Все случившееся я обратила въ урокъ, тяжелый урокъ, но за то онъ научилъ меня жить.
   -- Научилъ жить? переспросилъ Жакъ.
   -- Да, разумѣется. Я догадалась что незачѣмъ смотрѣть на жизнь серіозно. То-есть въ моемъ положеніи, вы понимаете, пояснила Липочка съ конвульсивнымъ движеніемъ губъ -- Потеряннаго не воротишь, но за то мнѣ осталась свобода, а это не послѣдняя вещь. И я ею пользуюсь, какъ только мнѣ вздумается.
   -- Печальная свобода, сказалъ Жакъ.
   -- Вы смотрѣли ли когда-нибудь, какъ ходятъ на деревяшкѣ? возразила Липочка.-- Неудобно, ужасно, а все же заказываютъ ее себѣ, потому что безъ нея пришлось бы совсѣмъ не двигаться. И мнѣ съ моею свободой все-таки выпадаютъ хорошія минуты. Вотъ и теперь мнѣ хорошо. Мнѣ не больно говорить съ вами обо всемъ этомъ. Я вотъ не гляжу на васъ, а знаю что у васъ глаза стали еще печальнѣе и что вамъ можетъ-быть плакать хочется, а плакать бываетъ хорошо, когда накопляются тихія, сладкія слезы -- не отъ злости, а отъ того что въ васъ оскорблено хорошее, доброе чувство...
   Она медленно повернула къ нему лицо, лѣниво потянулась всѣмъ своимъ маленькимъ тѣломъ, и улыбнулась. Эта лѣнивая, сонная улыбка чуть-чуть озарила ея лицо и пропала -- словно растаяла въ мягкомъ блескѣ глазъ, неспѣшно взглянувшихъ на Жака изъ-подъ напудренной чолки. А у Жака отъ этой улыбки сердце слабо сжалось, разнѣженное новымъ ощущеніемъ раздѣленнаго участія...
   -- Взгляните, который часъ, сказала Липочка.
   Жакъ раскрылъ часы и показалъ ей: было половина перваго.
   -- Поѣду домой, сказала вставая Липочка.
   Жакъ подумалъ что ему будетъ очень скучно здѣсь одному, и тоже собрался уходить. Но когда онъ спускался съ лѣстницы, ведя подъ руку Липочку, онъ опять почувствовалъ внезапный, злой натискъ тоски, и ему представился весь ужасъ одиночества -- самаго страшнаго нравственнаго одиночества среди нерасторжимо-крѣпкихъ внѣшнихъ узъ. А онъ былъ еще молодъ, въ карманѣ были деньги, въ крови еще не успокоилось лихорадочное возбужденіе игры, и ему хотѣлось свободы, такъ сильно ея хотѣлось, что онъ кажется готовъ бы былъ крикнуть въ зловѣщую ночную темноту, такъ крикнуть, чтобы разорвалась грудь отъ крика...
   -- Мнѣ невыносимо возвращаться теперь домой; подарите мнѣ еще немного времени, вдругъ сказалъ онъ, схвативъ Липочку за руку.
   Та съ удивленіемъ взглянула на него.
   -- Пожалуста, поѣдемъ куда-нибудь ужинать. Я такое чувствую что готовъ руки наложить на себя. Подлѣ васъ я затихаю...
   Липочка помолчала, поправила пуховый платокъ на головѣ, запахнулась и какъ-то бокомъ поглядѣла на Жака.
   -- Пожалуй... проговорила она съ обычною мягкою и вкрадчивою лѣнью въ голосѣ.
   

III.

   Препровожденіе времени съ Липочкой противорѣчило всѣмъ инстинктамъ Жака и нарушало его привычки къ нравственной и Житейской опрятности. За минутнымъ опьяненіемъ наступало опять изнуряющее, постылое томленье, шевелился молчаливый внутренній укоръ и царапало сознаніе безпомощности и безъисходности своего положенія. Въ этомъ состояніи ему съ особенною силой захотѣлось увидѣться съ Юхотскимъ, съ которымъ онъ давно уже не встрѣчался.
   Онъ засталъ его дома, и на свѣжій взглядъ его поразила перемѣна въ наружности его друга. Юхотскій похудѣлъ, въ изгибѣ рта обозначилось что-то рѣзкое, въ глазахъ пропало изящно-веселое, своевольное выраженіе, блескъ ихъ сталъ сильнѣе и суше. Жакъ былъ наблюдателенъ, и эта перемѣна не укрылась отъ его взгляда.
   -- Ты плохо выглядишь, сказалъ онъ, внимательно всматриваясь ему въ глаза.-- иди и тебя тоже жизнь противъ шерсти гладитъ?
   Юхотскій натянуто улыбнулся.
   -- Я привыкъ никогда не жаловаться, сказалъ онъ.
   -- Да, ты вѣдь характеръ, ты полированная сталь, отъ тебя всякая дрянь отскакиваетъ, продолжалъ Жакъ (онъ вообще любилъ опредѣленія).-- Не то что нашъ братъ, кисельный человѣкъ -- или самъ на чемъ-нибудь разлѣзется, какъ старая тряпка, или въ себя всякаго сору наберетъ. Давно я тебя не видѣлъ, Платонъ.
   Онъ пришелъ къ Юхотскому въ смутной надеждѣ найти подлѣ него ту подымающую, бодрящую силу, недостатокъ которой онъ такъ часто чувствовалъ въ себѣ самомъ. Но сегодня ему казалось что и въ Юхотскомъ нѣтъ этой силы, или что она ушла въ немъ куда-то внутрь... Разговоръ у нихъ не клеился, и Жакъ уже собрался уходить, но вдругъ, какъ это иногда случается, уже при самомъ прощаньи обоимъ имъ удалось проломить раздѣлявшую ихъ перегородку и разговориться.
   -- А вѣдь собственно говоря, намъ, современнымъ русскимъ людямъ, жить нечѣмъ, сказалъ Жакъ.
   -- Что ты подъ этимъ понимаешь? спросилъ Юхотскій.
   -- Это у меня не мысль, а ощущеніе, отвѣтилъ Жакъ.-- До поры до времени, пока въ нашихъ нравственныхъ счетахъ благополучно сводятся концы съ концами, пока мы возимся съ разною дрянью, наполняющею нашу личную жизнь, мы видимъ одни подробности, мелочи и не замѣчаемъ что нитка-то, на которую онѣ нанизаны, давно сгнила и порвалась. А когда захочется, вотъ какъ мнѣ теперь, стряхнуть съ себя всю эту дрянь, уйти изъ своей личной жизни, тогда вдругъ видишь что уйти совсѣмъ некуда, что внѣ этой личной дряни ничего нѣтъ, и что будешь ты до конца съ нею возиться, потому что кругомъ пустота, а въ пустотѣ жить нельзя. Вотъ тутъ и является ощущеніе, сознаніе -- назови какъ хочешь -- что жить нечѣмъ.
   Личная жизнь! Когда-то, еще недавно, Юхотскому казалось что все наше счастіе въ томъ, чтобъ умѣть заключить весь міръ въ своей личной жизни, а теперь слова Жака заставили болѣзненно звучать въ немъ какія-то раздраженныя струны, и онъ съ тайнымъ чувствомъ обиды сознавалъ что и самъ онъ хотѣлъ бы уйти отъ своей личной жизни и дышать здоровымъ воздухомъ простора, того простора гдѣ живутъ свободные, сильные и неуязвимые люди...
   -- Ты говоришь "пустота"; но развѣ исчезло то чѣмъ ее умѣли населять культурные вожди человѣчества? возразилъ Юхотскій.
   -- Нѣтъ, не исчезло, но или оно мимо насъ прошло, или мы какъ-нибудь мимо него прошли, отвѣтилъ Жакъ.-- Наслѣдство конечно осталось, но если мы отъ него отказались, то какая намъ польза изъ того что оно не провалилось сквозь землю? Скажи въ самомъ дѣлѣ пожалуста, къ чему мы еще могли бы прилѣпиться, чѣмъ намъ еще жить? Мы начали съ того что все содержаніе, всю красу, весь цвѣтъ старой жизни принесли въ жертву идеямъ свободы, равенства, освобожденія массъ. Этотъ Молохъ пожралъ все то чѣмъ жило старое культурное человѣчество, все что заставляло его вѣрить чудесной сказкѣ о Прометеѣ, низведшемъ небесный огонь на землю. И я помню, съ какою радостью мы совершали это жертвоприношеніе: дѣти мы еще были, и было что-то по-своему хорошее даже въ томъ порывѣ: онъ приносилъ опьяненіе чѣмъ-то неопредѣленнымъ и смѣлымъ, и мы были увѣрены что отойдемъ отъ жертвеннаго костра лучшими, болѣе чистыми, честными и человѣчными, чѣмъ были наши отцы. А на повѣрку вышло... Скажи пожалуста, чье сердце могутъ еще заставить биться эти идеи? Да и есть ли еще вообще такія идеи отъ которыхъ билось бы сердце современнаго человѣка?
   Теперь, когда мысль Жака была высказана до конца, Юхотскому стала ясна вся ограниченная неполнота ея, и въ немъ вспыхнуло страстное противорѣчіе. Онъ оживился глаза засвѣтились прежнимъ яснымъ и упругимъ блескомъ,
   -- Да, да, ты правъ, то-есть ты сдѣлалъ двѣ или три правильныя посылки, но ты остановился и нейдешь дальше, и думаешь что уже пришелъ къ призовому столбу, заговорилъ онъ.-- А на самомъ дѣлѣ ты высказалъ только половину мысли. Нѣтъ идей, нѣтъ идеаловъ, отъ которыхъ забилось"ы сердце современнаго человѣка, говорить ты. Но потому не бьется сердце что онъ очень плохъ, этотъ современный человѣкъ. Не идеалы уничтожены, уничтожена нравственная человѣческая личность. А ихъ не уничтожишь, они: вѣчны, эти идеалы. Всѣ теперь любятъ кричать, что-молъ банкрутилась идея. Вздоръ, сами мы обанкрутились и изогались въ конецъ, а идея цѣла, ее не сожжешь и не потопишь. И даже этотъ Молохъ, какъ ты его называешь, пожравшій старыя культурныя идеи, и онъ цѣлъ, и онъ можетъ заставить биться человѣческое сердце, двигать людей впередъ, вверхъ. Зло не внѣ насъ, а въ насъ самихъ, вотъ въ чемъ все дѣло.
   -- Такъ передѣлай же насъ коли умѣешь, возражалъ Жакъ.
   -- Еслибъ я думалъ какъ ты, продолжалъ Юхотскій,-- что будущее ничего не обѣщаетъ намъ, кромѣ нынѣшней пустоты и лжи, я сказалъ бы вмѣстѣ съ тобой что жить нечѣмъ и не для чего. Но я не скажу этого. Жить есть зачѣмъ, и задача жизни можетъ-быть никогда не была такъ трудна какъ въ настоящее время. Идти на встрѣчу общему теченію, обскакивать поколѣніе на той самой дорогѣ по которой оно и безъ насъ идетъ -- это легко, но жить на прибоѣ чужихъ волнъ, жить затѣмъ чтобы среди изолгавшагося и извѣрившагося поколѣнія сохранить идеалъ нравственной личности, и не въ идеяхъ только, а во всемъ своемъ личномъ, эгоистическомъ я --вотъ что трудно...
   Они продолжали спорить уже не для того чтобъ убѣдить другъ друга, но потому что имъ обоимъ хорошо было чувствовать себя въ тихомъ возбужденіи этой бесѣды. Жакъ видѣлъ что вся мысль Юхотскаго шла отъ наполнявшей его внутренней силы, той силы которой не было въ самомъ Жакѣ. Но это сознаніе не угнетало его, оно словно таяло въ неопредѣленномъ удовлетвореніи какое находятъ хорошіе но слабые люди, расплываясь въ сочувствіи тому что подымается надъ ихъ собственною слабостью.
   А Юхотскій, оставшись одинъ, вновь почувствовалъ себя во власти безпокойнаго и страстнаго смятенія. Это смятеніи въ послѣднее время находило на него каждый разъ какъ мысль выбивалась изъ сомкнувшагося круга внутренней жизни. Опять шевелились неуспокоенныя сомнѣнія и что то похожее на укоризну раздражительно будило его сознаніе. Сегодня онъ сильнѣе чѣмъ когда-нибудь чувствовалъ на себѣ чью-то тяжелую руку. Въ немъ самомъ, кругомъ, вездѣ дрожали какія-то лживыя струны, и этотъ разговоръ съ Жакомъ заставилъ ихъ звучать особенно сильно и явственно. Идеалъ въ себѣ, въ своей нравственной личности, а не внѣ, идеалъ въ людяхъ, а не въ обществѣ, не въ государствѣ да, это такъ. Онъ оглядывался кругомъ и вездѣ видѣ подтвержденіе этой мысли. Общество пересоздалось, а человѣкъ не подвинулся впередъ. Оттого нѣтъ жизни, нѣтъ грудныхъ внутреннихъ звуковъ въ этомъ наново и наскоро настроенномъ организмѣ. Но наединѣ съ собственною совѣстью ему страшно было встрѣтиться съ этою мыслью и что-то злое вставало въ немъ, и самъ онъ глядѣлъ злобно на сузившійся кругъ личной жизни. Какъ онъ завидовалъ тѣмъ кто смотритъ на жизнь неразмышляющими глазами, кто строгъ къ ближнему и снисходителенъ къ самому себѣ! У него не было этой счастливой снисходительности, этого блаженнаго бездѣйствія мысли...
   Прошло уже нѣсколько недѣль со времени той сцены когда мы въ послѣдній разъ видѣли его съ Раисой Михайловной. Эти нѣсколько недѣль промелькнули страшно скоро. Таинственный и страстный сумракъ, въ которомъ грезилась Юхотскому полнота пробудившейся жизни, окуталъ его своею благоухающею и теплою мглой. Но среди этихъ страстныхъ очарованій, насыщенныхъ неизвѣданною роскошью чувства, что-то тайное неотступно слѣдовало по пятамъ за каждою минутой счастья и раэдражало невозможностью полнаго обольщенія и забвенья...
   Сегодня онъ обѣщалъ обѣдать у Раисы Михайловны. Онъ пріѣхалъ за полчаса до обычнаго часа и прошелъ въ маленькую угловую диванную. Онъ не умѣлъ, вступая въ эту комнату, отдѣлаться отъ безпокойнаго волненія, смѣшаннаго съ умиленіемъ. Все въ ней до послѣдней подробности было полно воспоминаній и имѣло для него значеніе котораго невозможно опредѣлить словами. Раиса Михайловна еще не выходила. Онъ поставилъ шляпу, стянулъ перчатки и повелъ глазами по комнатѣ. Этотъ взглядъ ласково и нѣжно обнялъ всѣ представившіеся ему предметы, словно все что онъ видѣлъ здѣсь было живое, дорогое и полное ему одному понятнаго смысла. Ея не было, но въ слабомъ запахѣ ея любимыхъ духовъ, остановившемся въ тепломъ воздухѣ, въ неуловимомъ шорохѣ за дверью, выходившею въ ея уборную, онъ чувствовалъ ея присутствіе. Онъ не только чувствовалъ, онъ видѣлъ ее, угадывалъ платье въ которомъ она выйдетъ сегодня, выраженіе лица которое должно лежать на ней въ эту самую минуту; онъ кажется слышалъ что говорила ей тамъ за дверью камеристка и что она отвѣчала ей. Въ нетерпѣніи онъ подошелъ къ окну и бросилъ разсѣянный взглядъ на Мойку, которая вся посинѣла и вспухла, готовясь съ минуты на минуту разорвать ледъ. На дворѣ было сѣро и холодно, вѣтеръ неистово кружился и свисталъ, на узкомъ троттуарѣ набережной встрѣчался одинъ только рабочій людъ. Въ комнату крались хмурыя апрѣльскія сумерки, ихъ жалкій полусвѣтъ печально спорилъ съ красноватыми, волнующимися отблесками камина -- и въ душу просилось разнѣженное, жадное и умиленное чувство.
   Ручка повернулась въ замкѣ, и Раиса Михайловна вошла, держа на губахъ палецъ, который она второпяхъ уколола булавкой. Но несмотря на то что ей еще было больно, ея прижатыя къ пальчику губы улыбались и слегка прищуренные глаза тоже улыбались, и та же восхищенная улыбка играла на всемъ ея лицѣ, на всей этой прелестной головкѣ, чуть запрокинутой по привычкѣ и потому что ее оттягивала тяжелая масса орѣховыхъ волосъ. Она остановилась и молча протянула Юхотскому обѣ руки. Онъ не выпускалъ ихъ изъ своихъ и глядѣлъ на нее торопливымъ и жаднымъ взглядомъ. Этотъ первый взглядъ которымъ они обмѣнивались при встрѣчѣ всегда много говорилъ ему. Онъ научился находить въ немъ отвѣтъ на молчаливые, безпокойные вопросы стоявшіе въ его глазахъ. И теперь тоже, въ эти нѣсколько неуловимыхъ мгновеній, между ними произошелъ безмолвный разговоръ. Ея улыбающіеся глаза сказали ему что все хорошо, что нѣтъ никакихъ дурныхъ новостей, что Давидъ Петровичъ еще не вернулся домой, что дверь за ней притворена и тамъ никого нѣтъ и что въ парадной гостиной, отъ которой ихъ отдѣляла спущенная портьера, тоіе никого нѣтъ. Все это сказали ея глаза, кромѣ того общаго, стыдливаго и страстнаго, что онъ читалъ въ каждомъ ея движеніи, въ каждомъ взглядѣ, въ каждомъ звукѣ ея голоса Не отнимая у него своихъ рукъ, она отступила на одинъ шагъ назадъ, потянувъ его вмѣстѣ съ собою, оглянулась на запертую дверь и вдругъ, сверкнувъ прямо въ упоръ предъ его зрачками своимъ все также улыбавшимся темнымъ взглядомъ, приблизила чуть раскрытыя на стиснутыхъ зубахъ губы.
   -- Какъ я жалѣла что не знала этого вчера: я цѣлый день сегодня одна дома, сказала она, тихо опускаясь на диванчикъ и указывая ему мѣсто подлѣ себя.-- У Давида Петровича явилось дѣло у нотаріуса, и онъ съ утра уѣхалъ со своимъ отцомъ.
   Юхотскій избѣгалъ говорить съ ней о ея мужѣ. Она догадывалась объ этомъ, но не совсѣмъ ясно понимала причину, и потому ограничивалась только тѣмъ что въ разговорахъ съ нимъ перестала звать его Деви и "мужемъ", а называла всегда Давидомъ Петровичемъ.
   -- Петръ Даниловичъ рѣшился наконецъ подарить ему этотъ домъ, продолжала Раиса Михайловна,-- но это разумѣется не важно, потому что домъ не приноситъ никакого дохода. Впрочемъ онъ въ послѣднее время пересталъ скупаться. Мой отецъ также выслалъ мнѣ деньги и такимъ образомъ наши дѣла начинаютъ понемногу устраиваться, досказала она и взглянула на Юхотскаго.
   Она не сомнѣвалась что ему будетъ понятенъ особый смыслъ заключавшійся въ этомъ намекѣ на устройство какихъ-то "нашихъ дѣлъ". Она хотѣла обрадовать его, напомнивъ о томъ безмолвно установившемся между ними сообщничествѣ, которое она не умѣла и не находила нужнымъ отдѣлять отъ ихъ отношеній. Она никогда объ этомъ не думала и ей казалось что любитъ его и обманывать мужа одно а то же, потому что порознь то и другое не могло бы существовать и что это само собою разумѣется^ Поэтому она никогда не догадывалась о тайномъ инстинктѣ, заставившемъ Юхотскаго страдать при всѣхъ такихъ намекахъ. Говорить съ нимъ о мужѣ значило для нея говорить объ ихъ любви, и эти признанія представлялись ей самыми интимными и страстными, потому что тутъ ихъ любовь явилась съ своей преступной стороны.
   -- Вашего отца не удивила эта просьба о деньгахъ? спросилъ Юхотскій.
   -- Я умѣла написать ему такъ чтобы не возбуждать излишняго любопытства, отвѣтила Раиса Михайловна.-- Но я забыла сказать вамъ самое главное: отецъ настоятельно зоветъ меня пріѣхать на лѣто къ нему. Это очень естественно, потому что онъ три года не видалъ меня. Притомъ онъ пишетъ что сдѣлалъ много преобразованій въ деревнѣ и хочетъ показать ихъ мнѣ.
   Она проговорила это спокойно, потому что заранѣе приготовила себѣ маленькое удовольствіе подразнить Юхотскаго. Онъ тревожно поднялъ на нее глаза.
   -- И что же... какъ же вы думаете поступить? спросилъ онъ.
   -- Я думаю... посовѣтоваться съ Давидомъ Петровичемъ. Отецъ и его также приглашаетъ, отвѣтила Раиса Михайловна.
   Тревога все росла на лицѣ Юхотскаго.
   -- Что жь... можетъ-быть въ самомъ дѣлѣ такъ лучше будетъ... проговорилъ онъ, но, взглянувъ на Раису Михайловну, замѣтилъ насмѣшливое трепетанье въ ея глазахъ и науголкахъ рта, и улыбнулся.
   -- Знаете какой у васъ недостатокъ есть: вы никогда не будете вполнѣ счастливы, сказала серіозно Раиса Михайловна.
   -- А развѣ есть полное счастье? Развѣ вы можете это сказать? возразилъ Юхотскій.
   -- Нѣтъ, я счастлива, отвѣтила княгиня, и задумчивое облако набѣжало на ея подвижное лицо.-- Мы всѣ слишкомъ много думаемъ -- это дурно. Ma tante права, она говоритъ что думать значитъ усложнять жизнь, а ужь это хуже всего.
   По шуму шаговъ въ гостиной они догадались о пріѣздѣ Давида Петровича. Онъ вошелъ вмѣстѣ со старымъ Урханомъ, съ простуженнымъ на холодномъ вѣтрѣ лицомъ, радостно возбужденный только-что совершеннымъ формальнымъ пріобрѣтеніемъ дома. Онъ зналъ что это пріобрѣтете нисколько не увеличивало его средствъ, но ему пріятно было въ первый разъ имѣть свою собственность.
   Старый Урханъ съ тѣхъ поръ какъ Юхотскій сталъ почти ежедневнымъ гостемъ въ домѣ пересталъ отъ него скрываться. Онъ напротивъ старался какъ можно чаще являться при немъ къ невѣсткѣ, причемъ велъ себя съ необычайною сдержанностью, не выходя изъ роли спокойнаго наблюдателя. Ему случалось по цѣлымъ часамъ неподвижно просиживать въ. углу, слушая сквозь дремоту разговоръ Юхотскаго съ Раисой Михайловной, но часто, обернувшись въ его сторону. Юхотскій встрѣчался съ такимъ внимательнымъ, пронизывающимъ и хитрымъ взглядомъ узкихъ глазъ, и въ этомъ взглядѣ выражалось столько хищнаго "себѣ на умѣ" что невольное смущеніе овладѣвало имъ и сообщалось Раисѣ Михайловнѣ. Въ подобныхъ случаяхъ Урханъ, замѣтивъ про изведенное имъ впечатлѣніе, тотчасъ наводилъ на свое лицо выраженіе какого-то окостенѣлаго безучастія, и только по тонкимъ губамъ его противъ воли змѣилась хитрая волчья усмѣшка. Онъ рѣдко вмѣшивался въ общій разговоръ, но въ его скупыхъ и краткихъ замѣчаніяхъ, выраженныхъ сомнительнымъ русскимъ языкомъ, Юхотскому постоянно чувствовалось что-то двусмысленное и злое. "Этотъ Татаринъ чего-то хочетъ отъ меня", приходило ему часто на мысль.
   

IV.

   Къ обѣду ждали Только одну Варвару Павловну, но она пріѣхала вмѣстѣ съ мужемъ и объявила что и Анатоль тоже сейчасъ будетъ. Послѣднее извѣстіе она сообщила не безъ нѣкотораго грустнаго оттѣнка на лицѣ, потому что не была увѣрена въ томъ что говорила. Анатоль тщательно избѣгалъ всякаго рода семейныхъ собраній, вопреки постоянному желанію матери чтобъ онъ бывалъ "въ домахъ" и въ особенности въ такихъ гдѣ царствуетъ нѣкоторое принужденіе и гдѣ собирается настоящій "свѣтъ"; Варвара Павловна находила что исключительно холостое общество, въ которомъ вращался ея сынъ, было дурною для него школой, и не ошибалась, хотя не совсѣмъ въ томъ смыслѣ въ какомъ она это понимала. Анатоль нисколько не подвергался опасности огрубѣть и утратить внѣшнія качества свѣтскаго человѣка, столь цѣнимыя Варварой Павловной. Онъ не сдѣлался грубъ съ дамами отъ того что тѣ женщины съ которыми онъ проводилъ время сами были грубы. Но общество этихъ женщинъ, обязанныхъ своею карьерой преимущественно искусству "занимать мущинъ и дѣлать все чтобы послѣднимъ не было скучно", развило въ немъ особаго рода умственную лѣность, благодаря которой онъ тяготился всякимъ другимъ обществомъ, гдѣ надо самому разговаривать, а не позволять только развлекать себя. Поэтому Варварѣ Павловнѣ всегда стоило большаго труда заманить его не только въ тѣ дома гдѣ она сама бывала, во даже на свои собственные вечера, и это доставляло ей двойное огорченіе: она за него боялась и имъ гордилась.
   Варвара Павловна, съ тѣхъ поръ какъ ей была довѣрена тайна отношеній Раисы Михайловны къ Юхотскому, болѣе прежняго вошла въ ея интересы. О многомъ ей только было дозволено догадываться -- есть вещи въ которыхъ женщина не сознается даже при безусловной откровенности, а Раиса Михайловна была не изъ самыхъ откровенныхъ характеровъ,-- но она всѣмъ своимъ существомъ сочувствовала тому о чемъ догадывалась, хотя и понимала все такое нѣсколько по-своему. Точка зрѣнія ея на любовь была такъ-сказать ультра-женская. Она считала ее чѣмъ-то въ родѣ драгоцѣннаго приза -- цѣнность зависѣла отъ красоты и общественнаго положенія женщины, располагая которымъ, можно возбуждать между мущинами интересное соревнованіе, что-то въ родѣ скачки съ препятствіями. Она не прочь была бы видѣть даже пролитую кровь на этомъ турнирѣ, но съ тѣмъ условіемъ чтобъ эта кровь бросала только лишній блескъ на женщину а чтобы серіозные интересы женщины никакимъ образомъ не были компрометированы въ этой драмѣ. Всѣ страстные, глубокіе и мучительные элементы чувства она предоставляла мущинамъ, сохраняя за женщиной лишь право увѣнчать счастливаго побѣдителя. Поэтому она не совсѣмъ одобряла выборъ Раисы Михайловны, находя что Юхотскій слишкомъ сократилъ занимательную программу турнира; но разъ войдя въ эти тайныя отношенія, она уже глубоко заинтересовалась ими, и въ ней разгорѣлся присущій ей духъ интриги. Покровительствовать всѣмъ такимъ отношеніямъ было для нея потребностью, тѣмъ болѣе когда въ нихъ запуталась такая близкая къ ней женщина какъ Раиса Михайловна. Она даже въ обществѣ, среди постороннихъ людей, постоянно поддерживала съ нею глазами безмолвный и полный понятнаго имъ однѣмъ значенія разговоръ и находила тысячи случаевъ оказывать обоимъ влюбленнымъ маленькія, но весьма важныя для нихъ услуги. Она и теперь, едва войдя къ Раисѣ Михайловнѣ, уже спрашивала ее глазами, и улыбалась поощрительною и немножко хитрою улыбкой въ отвѣтъ ея тоже улыбавшимся и счастливымъ глазамъ -- и обѣ понимали все что было сказано этими улыбками и взглядами.
   Единственнымъ лицомъ ни съ какой стороны не причастнымъ интимнымъ интересамъ занимавшимъ собравшееся здѣсь маленькое общество былъ мужъ Варвары Павловны. Никому не пришло бы въ голову посвящать его въ какіе бы то ни было личные интересы, и самъ онъ былъ слишкомъ лѣнивъ для того чтобы что-нибудь замѣчать и во что-нибудь вникать. Разъ навсегда онъ устроилъ свою жизнь такимъ образомъ чтобъ ее ничто не задѣвало и не тревожило. Въ натурѣ его была бездна того необъятнаго эгоизма, къ которому какъ-то особенно склонны чрезмѣрно-мягкіе люди. Онъ никому не сдѣлалъ зла и кое-кому сдѣлалъ добро, но главнымъ образомъ для того чтобъ отдѣлаться. Семью свою онъ очень любилъ, но при условіи чтобъ его не трогали и ни съ чѣмъ къ нему не приставали. Объ этомъ необъятномъ эгоизмѣ никто и не догадывался кромѣ Варвары Павловны, которая сначала возмущалась имъ, а потомъ, убѣдившись въ совершенной ни къ чему негодности своего мужа, нашла что такъ даже лучше. Она сама вела весь домъ, управлялась со всѣми затрудненіями. Никаноръ Ильичъ -- такъ звали мужа, игралъ въ семьѣ роль дальняго, но почтеннаго родственника, котораго взяли для приличія. Въ этой роли онъ умѣлъ обставиться многочисленными привычками и даже прихотями, съ которыми ему было очень удобно жить. Онъ поздно вставалъ, долго брился и мылся фыркая и брызгая во всѣ стороны и поддерживая занимательный разговоръ съ камердинеромъ, помнившимъ еще то время, когда Никаноръ Ильичъ приказывалъ подпекать щипцами красивые, длинные, волнистые усы. Между завтракомъ и обѣдомъ Никаноръ Ильичъ дѣлалъ, нѣкоторые визиты, причемъ вездѣ сидѣлъ непозволительно долго, если бывалъ принятъ, разказывая разныя невинныя и смѣшныя сплетни, большею частью тутъ же имъ выдуманныя, и вообще лгалъ ужасно. Онъ былъ отъявленный, нестерпимый лгунъ прежде всего; но лгалъ такъ несообразно и безцѣльно что никто на него не сердился. Вечеромъ Никаноръ Ильичъ игралъ въ преферансъ, по маленькой и довольно прижимисто, и если у него были когда-нибудь враги, то именно тѣ старушки которыхъ онъ подсиживалъ въ преферансѣ на "курочку". Независимо отъ этого предустановленнаго теченія жизни, у Никанора Ильича всегда была какая-нибудь особая, посторонняя страсть, овладѣвшая имъ на извѣстное время. Такъ, въ одну эпоху своей жизни, онъ вдругъ сдѣлался антикваріемъ и собиралъ въ своёмъ кабинетѣ самыя неслыханныя и диковинныя рѣдкости, въ родѣ локона Семирамиды или подтяжекъ -Карла Великаго, или наконецъ чашки изъ которой Наполеонъ лилъ кофе утромъ въ день Бородинской битвы; потомъ пристрастился къ комнатной магіи и выучился довольно чисто дѣлать нѣкоторые фокусы; въ послѣднее же время ударился въ спиритизмъ и открылъ въ себѣ замѣчательныя медіумическія способности. Вообще Никаноръ Идьичъ былъ склоненъ пристращаться къ тому что давало ему возможность много лгать и мистифировать.
   За Раисой Михайловной онъ ухаживалъ нѣсколько на стариковскій манеръ, какъ и слѣдуетъ пожилому родственнику, но разнѣжившись и разшутившись любилъ цѣловать ей пальчики и говорить слегка скабрезный вздоръ, причемъ отдутловатое въ складкахъ лицо его какъ-то смѣшно двигалось, точно онъ собиралъ и опять распускалъ свои генеральскія морщины. Сегодня онъ былъ особенно въ духѣ и усѣвшись тотчасъ разказалъ совершенно невозможный анекдотъ про стараго Урхана, который на это только двигалъ главами и смѣялся страннымъ гортаннымъ смѣхомъ. Урханъ никогда не сердился на Никанора Ильича, потому что уважалъ его за представительную наружность и русскія барскія замашки.
   Варвара Павловна въ это время подошла къ Раисѣ Михайловнѣ и сказала своимъ какъ всегда нѣсколько таинственнымъ тономъ:
   -- Я на тебя имѣю виды на завтра: ко мнѣ Рохтины пріѣдутъ на цѣлый день.
   Рохтины были "кирасирское семейство", жившее постоянно въ Царскомъ. Раиса Михайловна посмотрѣла на Варвару Павловну, какъ бы желая удостовѣриться, не имѣетъ ли на этотъ разъ ея таинственный тонъ какого-нибудь особаго значенія, но тотчасъ поняла что она нужна тетушкѣ просто для того чтобы занимать Рохтиныхъ.
   -- Они съ утра пріѣдутъ? спросила она.
   -- По одиннадцати-часовому поѣзду; у нихъ скоро балъ въ Царскомъ, и поэтому пропасть дѣлъ въ городѣ. Я бы хотѣла чтобы ты съ ними обѣдала у меня.
   Къ удивленію Варвары Павловны, Раиса Михайловна не тотчасъ ей отвѣтила. По выраженію ея лица замѣтно было что какая-то внезапно представлявшаяся мысль занимала ее
   -- Et bien, c'est entendu? повторила Варвара Павловна.
   -- Можетъ-быть.... я постараюсь.... отвѣтила Раиса Михайловна, и оглянувшись продолжала вполголоса: -- Chère tante, не говорите здѣсь никому что Рохтины будутъ завтра въ городѣ....
   Варвара Павловна была настолько опытна что тотчасъ догадалась о какомъ-то особомъ, весьма тайномъ и важномъ интересѣ соединенномъ для Раисы Михайловны съ этою просьбой. Она не спросила зачѣмъ ей это надо а только взглянула на нее таинственно и весело. "Я не знаю какая у тебя мысль, но я догадываюсь что дѣло касается твоего романа, и потому можешь на меня разчитывать", говорилъ этотъ умный и поощрительный взглядъ.
   Анатоль наконецъ явился, затянутый въ свой красивый бѣлый мундиръ, съ тѣмъ почтительнымъ и нѣсколько скучнымъ выраженіемъ въ лицѣ, которое какъ бы говорило что хотя ему вовсе не хочется тутъ быть, но разъ что онъ пріѣхалъ -- не безпокойтесь о немъ, онъ будетъ держать себя какъ слѣдуетъ въ подобной обстановкѣ.
   Раиса Михайловна пригласила всѣхъ въ столовую.
   -- Вотъ и прекрасно, все свои собрались, семейная трапеза, проговорилъ Никаноръ Ильичъ, усаживаясь между Урханомъ и Давидомъ Петровичемъ и затыкая за пуговицу уголъ салфетки.
   Урхавъ посмотрѣлъ на него, потомъ на Юхотскаго.
   -- А князь Платонъ Николаичъ какъ вкмъ приходится? вдругъ опросилъ онъ Никанора Ильича. Тотъ не понялъ, но замѣтивъ что всѣ какъ-то страннно переглянулись, догадался что сказалъ глупость.
   -- Князь Платонъ Николаичъ свой человѣкъ у Раисы Михайловны, продолжалъ онъ, желая поправиться и прервать внезапно наставшее молчаніе. Но какъ это обыкновенно бываетъ, когда у всѣхъ сидитъ одна и та же тайная мысль, поправка только усилила общее смущеніе.
   -- Еще бы, когда я его знала еще прежде чѣмъ познакомилась съ моимъ мужемъ, торопливо проговорила Раиса Михайловна, чувствуя что краска готова зажечь ей лицо, и что необходимо выбраться изъ какого-то смутнаго впечатлѣнія, давившаго все общество.
   Собственно во всемъ этомъ разговорѣ не было никакого прямаго намека, который ставилъ бы ее въ опасное положеніе. Все что было сказано, могло быть истолковано очень просто, безъ всякой задней мысли. И несмотря на то Раиса Михайловна чувствовала -- чувствовала съ неотразимою убѣдительностью инстинкта -- что никто не хочетъ и не можетъ, именно не можетъ, понять сказаннаго просто, но всѣ непремѣнно ищутъ въ каждомъ словѣ отвѣта на одну и ту же тайную мысль. Она обвела глазами все общество и повяла что даже ея собственныя слова, которыми она хотѣла разсѣять впечатлѣніе, только усилили его, что они, эти такія простыя слова, были приняты совсѣмъ не въ ихъ простомъ, прямомъ смыслѣ. Не глядя на Урхана, она видѣла злую улыбку на его губахъ, чувствовала ястребиный блескъ его глазъ. Она видѣла какъ Давидъ Петровичъ отодвинулъ только-что начатую тарелку съ супомъ и принялся усиленно крутить лѣвый усъ. Общее впечатлѣніе очевидно отразилось на немъ; толстая синяя скидка опять вспухла на его низкомъ лбу. Прошло нѣсколько мгновеній неопредѣленнаго и Жуткаго ожиданія. У каждаго стоялъ въ умѣ только одинъ вопросъ: что происходитъ въ эту минуту въ мысляхъ Давида Петровича. Даже опытная и находчивая Варвара Павловна ничего не могла придумать, какъ только сказать вполголоса сидѣвшему противъ нея Юхотскому:
   -- Passez-moi le vin blanc.
   Но и это было уже большою помощью. Никаноръ Ильичъ, остававшійся спокойнѣе всѣхъ, и ничего толкомъ не понимавшій, но сознававшій инстинктивно что произошло нѣчто непріятное, потому что всѣ какъ-то смущенно примолкли, подхватилъ фразу жены и принялся съ преувеличеннымъ Жаромъ доказывать что красное вино здоровѣе бѣлаго, потому что кровь у насъ тоже красная. Для вящаго доказательства онъ налилъ себѣ стаканъ шамбертена, залпомъ опорожнилъ его, потомъ взялъ пустой стаканъ Урхана и опрокинулъ его на столъ.
   -- Это папа хочетъ показать новый спиритическій опытъ, объяснилъ Анатоль.-- Это въ самомъ дѣлѣ изумительно; колокольчикъ звонитъ самъ собою подъ опрокинутымъ стаканомъ.
   -- Vraiment? je n'ai jamais vu èa, отозвалась съ другаго конца стола Варвара Павловна.
   -- Это совсѣмъ новая вещь, сказалъ Никаноръ Ильичъ, и велѣлъ подать колокольчикъ.
   Нельзя было придумать лучшаго выхода изъ напряженія, которое каждый чувствовалъ.-- Parfois l'esprit ne lui manque pas, шепнула Варвара Павловна Раисѣ Михайловнѣ. Всѣ съ любопытствомъ смотрѣли какъ Никаноръ Ильичъ поставилъ на столъ поданный ему маленькій серебряный колокольчикъ и прикрылъ его стаканомъ. Даже лакеи, перемѣняя тарелки, старались ходить на цыпочкахъ и не спускать глазъ съ таинственнаго аппарата.
   -- Что вы тамъ руками за спиной дѣлаете? усомнился Давидъ Петровичъ, тоже заинтересованный опытомъ.
   -- Ничего, просто надо руки подальше дерзать, иначе духи подвергаются противоположнымъ токамъ, объяснилъ Никаворъ Ильичъ.-- Вотъ, смотрите, я спокойно кладу руки къ себѣ на колѣни.
   Давидъ Петровичъ наклонился подъ столъ чтобы посмотрѣть. Варвара Павловна, желавшая сдѣлать изъ всего этого какъ можно больше шуму, встала съ мѣста и тоже подбѣжала и заглянула подъ скатерть. Руки Никанора Ильича дѣйствительно лежали на аккуратно расправленныхъ полахъ сюртука. Колокольчикъ слабо звякнулъ разъ, другой, третій.
   -- Удивительно, воскликнули нѣкоторые.
   -- А можно громче? пожелалъ Да

   

МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ

РОМАНЪ

   

КНИГА ПЕРВАЯ

I.

   Нынѣшній Петербургъ, создавшійся на акціонерныхъ компаніяхъ и такъ-называемыхъ "новыхъ учрежденіяхъ", и совершенно заслонившій старый городъ департаментскихъ чиновниковъ и беззавѣтно кутящихъ дворянскихъ сынковъ, имѣетъ, какъ извѣстно, свои центры. Въ началѣ семидесятыхъ годовъ, однимъ изъ такихъ центровъ, и притомъ едва ли не самымъ пріятнымъ, былъ домъ Михаила Александровича Быковскаго, человѣка весьма извѣстнаго въ различныхъ петербургскихъ кругахъ.
   Мущина лѣтъ сорока пяти, съ лицомъ выражавшимъ умнаго человѣка и вмѣстѣ барина -- такія лица теперь встрѣчаются уже не часто -- Валковскій, при многихъ привлекательныхъ качествахъ своей общительной натуры, владѣлъ въ особенности однимъ весьма важнымъ преимуществомъ: онъ съ головы до ногъ, всѣми своими вкусами и привычками, всѣмъ складомъ своего ума и характера, принадлежалъ новому Петербургу. Никто болѣе его не былъ преданъ новымъ идеямъ и новымъ условіямъ жизни; все что хотя бы внѣшнимъ образомъ носило признакъ европеизма встрѣчало въ немъ готоваго поклонника. Ему почти въ одинаковой степени нравились и мировые судьи, и земскія собранія, и вагоны желѣзноконной дороги, въ которыхъ впрочемъ онъ никогда не ѣздилъ. Онъ принадлежалъ къ хорошему, но обѣднѣвшему дворянскому роду, и хотя за нимъ числилось небольшое имѣніе въ средней Россіи, но жить доходами онъ не могъ. Окончивъ весьма не дурно университетскій курсъ, онъ поступилъ на службу, и вмѣстѣ съ тѣмъ пристроился въ качествѣ повѣреннаго къ одному золотопромышленнику обремененному процессами. Въ то же время онъ выступилъ и на литературномъ поприщѣ, помѣстивъ въ одномъ журналѣ рядъ статей въ существовавшемъ тогда отдѣлѣ "Наукъ и Художествъ". Вскорѣ за тѣмъ, при помощи того же золотопромышленника, онъ попалъ администраторомъ въ одно акціонерное учрежденіе отличавшееся колоссальными дивидендами. Онъ двигался по этой лѣстницѣ стяжаній съ самоувѣренностью, которая вырабатывается у людей никогда не знавшихъ неудачи, и умѣлъ во всѣхъ соприкосновевіяхъ съ практическою дѣйствительностью сохранять какую-то особенную нравственную щеголеватость. О немъ говорили что онъ украшаетъ собою каждое дѣло за которое берется. Съ открытіемъ новыхъ судовъ, онъ вступилъ въ составъ присяжныхъ повѣренныхъ. На послѣднее онъ рѣшился, впрочемъ, не столько для увеличенія своихъ къ тому времени уже большихъ средствъ, сколько опять по пристрастію ко всѣмъ новымъ учрежденіямъ и званіямъ. Въ литературѣ онъ больше не участвовалъ, но поддерживалъ связи съ тою частью журналистики которая подобно ему стояла на сторонѣ "новыхъ идей". Въ домѣ его можно было встрѣтитъ не только многихъ знаменитостей литературнаго и артистическаго міра, но и людей такъ или иначе стоявшихъ около преобразованій. Женатъ онъ никогда не былъ, но съ нимъ жила вдова его брата, и потому въ его большой и изящной гостиной по понедѣльникамъ появлялись дамы.
   Наша исторія начинается именно въ одинъ изъ понедѣльниковъ.
   Предоставивъ гостиную заботамъ хозяйки, Валковскій вышелъ въ кабинетъ, гдѣ многочисленное общество мущинъ курило, пило чай, разговаривало и пересматривало великолепные кипсеки покрывавшіе нѣсколько столовъ.
   -- Такъ вы говорите что ждете къ себѣ сегодня князя Юхотскаго? обратился къ хозяину одинъ изъ гостей.
   -- Непремѣнно; онъ былъ у меня поутру, чуть ли не прямо изъ вагона, и далъ слово пріѣхать вечеромъ. Мы вѣдь нимъ сосѣди по имѣнію, и я зналъ его еще мальчикомъ. Валковскій проговорилъ это съ явнымъ и даже нѣсколько тщеславнымъ удовольствіемъ, такъ какъ ему весьма пріятно было заявить о такихъ близкихъ отношеніяхъ къ лицу становившемуся предметомъ всеобщаго вниманія.
   -- Очень любопытно будетъ его увидѣть! проговорилъ гость, обводя глазами группу мущинъ, въ которой только о шелъ разговоръ о Юхотскомъ.
   -- Какъ вы хотите: человѣкъ съ княжескимъ титуломъ, выбирающій карьеру профессора, это чуть ли не первый примѣръ у насъ, замѣтилъ одинъ журналистъ.-- Онъ къ тому же и богатъ, какъ говорятъ. Вы не видѣли его съ тѣхъ поръ какъ онъ исчезъ изъ Петербурга, послѣ диспута, надѣлавшаго столько шуму?
   -- Нѣтъ, съ тѣхъ поръ никто не видалъ его въ Россіи, отвѣтилъ хозяинъ:-- доходили только слухи объ его успѣхъ въ Германіи, гдѣ онъ въ короткое время пріобрѣлъ репутацію блестящаго дѣятеля науки. Вамъ извѣстенъ отзывъ о немъ?
   Тутъ хозяинъ назвалъ имя одного изъ свѣтилъ нѣмецкой исторической науки.
   Между присутствующими водворилось на минуту молчаніе; каждый въ душѣ немного завидовалъ тому кто былъ предметомъ разговора.
   -- Все что я знаю о князѣ Юхотскомъ, началъ опять хозяинъ,-- заставляетъ сожалѣть что онъ избралъ ученую карьеру. Въ Европѣ это былъ бы политическій человѣкъ. Впрочемъ, онъ всегда интересовался общественными вопросами, я думаю что онъ приметъ въ литературѣ участіе которое сразу оживитъ ее. Вообще я не встрѣчалъ человѣка такъ разнообразно блестящаго. Его умъ изъ тѣхъ за которыми идутъ во слѣдъ. Я разчитываю что съ его пріѣздомъ наши молодыя силы получатъ то чего имъ не доставало въ послѣдніе время: главу и руководителя. Если не онъ, то я не знаю кто можетъ вывести насъ изъ усыпленія въ которое мы впали.
   -- Чортъ возьми какъ это интересно! привскочилъ одинъ еще очень молодой человѣкъ, который какъ-то ничего не сумѣлъ съ собой сдѣлать, и потому радъ былъ узнать что вся вина въ недостаткѣ руководителя.
   Дверь изъ прихожей отворилась, и на порогѣ показался новый посѣтитель.
   Всѣ глаза устремились на него. Большинство изъ бывшихъ въ кабинетѣ никогда прежде не видали князя Юхотскаго, но всѣ въ ту же минуту какъ-то поняли что это именно онъ. Вошедшій былъ немного повыше средняго роста, скорѣе тонокъ чѣмъ плотенъ. Лицо его поражало сочетаніемъ чрезвычайной серіозности съ блескомъ молодости, словно стрѣлявшей изъ темно-сѣрыхъ, ясныхъ и глубокихъ глазъ. Эти глаза и дополняли выраженіе строгаго, прорѣзаннаго чуть видными морщинками лба, и какъ будто противорѣчили ему: въ ихъ лучистомъ свѣтѣ было что-то изящно-веселое, смѣлое и своевольное, также какъ и въ очертаніи губъ, глядя на которыя непремѣнно хотѣлось видѣть ихъ улыбающимися. Молодой станъ князя обнаруживалъ почти женственную гибкость, подъ которою однако чувствовалась львиная сила мускуловъ.
   Валковскій представилъ его гостямъ и придвинулъ ему кресло. Юхотскій очутился сразу въ томъ неловкомъ положеніи въ какое попадаетъ каждый становясь предметомъ вниманія и любопытства незнакомаго общества. Но хотя князь, отдавая большую часть своего времени научнымъ занятіямъ, мало жилъ въ свѣтѣ и не любилъ толпы, онъ легко находилъ въ себѣ въ подобныхъ случаяхъ равнодушное самообладаніе свѣтскаго человѣка. Первыя фразы которыми онъ обмѣнялся съ хозяиномъ и его гостями, тонъ его голоса, изящная непринужденность обращенія, сразу устранили стѣснительное ощущеніе, обыкновенно испытываемое всѣми въ подобныхъ случаяхъ. Повидимому, онъ совершенно не сознавалъ что служитъ центромъ общаго интереса и ожиданій. А между тѣмъ, воздухъ наполнявшій кабинетъ Михаила Александровича вовсе не располагалъ erо акклиматизоваться здѣсь. Онъ давно не былъ въ Петербургѣ и отвыкъ отъ него. Все что онъ слышалъ теперь, производило на него утомляющее и слегка раздражающее впечатлѣніе. Подъ этимъ поклоненіемъ новымъ идеямъ, соединившимъ собравшееся здѣсь общество, ему инстинктивно чувствовалась какая-то внутренняя безпомощность. Въ самоувѣренности сужденій и приговоровъ, ему слышался страшный недостатокъ оригинальности и творческой струнки. Эти люди производили на него впечатлѣніе умственныхъ паразитовъ, объѣдавшихъ возрастившее ихъ дерево. Ему страннымъ казалось что всѣ разспрашиваютъ его о Германіи, о Парижѣ, а ему, напротивъ, хотѣлось бы поговорить о Россіи, которую онъ оставилъ пять лѣтъ назадъ и о которой желалъ такъ много узнать. Но то что онъ слышалъ о ней, отзывалось чѣмъ-то до крайности ему антипатичнымъ, какимъ-то злораднымъ благёрствомъ. Еще пуще коробила его очевидная общая увѣренность что онъ обязанъ вторить этой нотѣ, что отъ него собственно ничего и не требуютъ другаго, и что въ этомъ смыслѣ и обращены къ нему заискивающія ожиданія, предметомъ которыхъ онъ себя чувствовалъ...
   Впрочемъ, онъ нисколько не сердился. Онъ, напротивъ, хотѣлъ быть признателенъ этимъ добрымъ людямъ, такъ охотно предрасположеннымъ благоговѣть предъ нимъ и идти за нимъ. Ему хотѣлось доставить имъ удовольствіе, бросить имъ нѣсколько минутъ блестящей болтовни, частицу того чему они поклонялись въ немъ, еще не зная его. Его рѣчь стала скользить по предметамъ осыпая ихъ брызгами остроумія и веселости и предусмотрительно отклоняя всякую попытку договориться до общихъ идей. Онъ былъ неистощимъ въ частностяхъ и какъ будто же предполагалъ ничего цѣлаго. Разговоръ его перешелъ въ блестящую импровизацію; онъ очертилъ картину умственнаго движенія въ Германіи и положеніе партій въ виду католическаго вопроса и нарисовалъ нѣсколько яркихъ портретовъ изъ современной политической и академической жизни.
   Впечатлѣніе произведенное на гостей Михаила Александровича этою пестрою импровизаціей было самое счастливое. Бойкое слово очаровало всѣхъ. Замѣтили что Юхотскій избѣгаетъ высказаться, но это тѣмъ болѣе подстрекало любопытство. Общее мнѣніе было такое что это личность въ высшей степени замѣчательная. Только молодой человѣкъ искавшій руководителя для своего поколѣнія, нашелъ что въ этотъ день онъ нисколько не подвинулся въ рѣшеніи вопроса: куда идти и что дѣлать. Поэтому онъ сказалъ себѣ что Юхотскаго необходимо при первомъ же случаѣ приперетъ къ стѣнѣ и заставить объявиться кто онъ такой.
   А Юхотскій, находя что въ кабинетѣ ему больше дѣлать нечего, очень обрадовался приглашенію хозяина перейти въ гостиную. Тамъ его уже давно нетерпѣливо ждали. Толки предшествовавшіе его появленію возбуждали любопытство дамъ въ той же мѣрѣ какъ и мущинъ. Выраженіе этого безучастнаго, празднаго любопытства, которое Юхотскій войдя въ гостиную замѣтилъ на всѣхъ лицахъ, опять непріятно покоробило его. Онъ покорно выдержалъ церемоніалъ представленій и обвелъ глазами комнату, какъ бы отыскивая уголокъ гдѣ бы удобнѣе было укрыться отъ этого навязчиваго и безпокойнаго вниманія.
   Тутъ только замѣтилъ онъ что изъ-за этой толпы безучастно-любопытныхъ лицъ, на него глядѣла пара добрыхъ сѣрыхъ глазъ, на которыхъ съ выраженіемъ радостной неожиданности остановился его взглядъ. Въ слабо освѣщенномъ углу гостиной, полузакрытая трельяжемъ, молодая женщина неотступно слѣдила за нимъ съ той самой минуты какъ онъ вошелъ въ комнату, не трогаясь съ мѣста и не торопясь быть имъ замѣченной. Подлѣ нея никого не было и она перебирала рукой альбомъ не глядя въ него. Овальное, тонкое, немного сухощавое лицо ея вдругъ повѣяло на Юхотскаго такимъ ласковымъ, близкимъ участіемъ что онъ весь встрепенулся. Дорогое, внезапно засвѣтившееся воспоминаніе встало предъ нимъ и заслонило все окружающее. Да, онъ хорошо помнилъ это нѣжное, доброе лицо; эти глаза точно также, съ тѣмъ же выраженіемъ ласковаго, ничего же требующаго участія глядѣли на него на зарѣ его жизни.
   Онъ быстро подошелъ къ этой женщинѣ.
   -- Возможно ли? Маня... Марья Константиновна! произнесъ онъ поспѣшно и сконфуженно поправляя обмолвку, въ которую ввело его это далекое, овладѣвшее имъ воспоминаніе.-- Первый день въ Петербургѣ, и вдругъ васъ встрѣчаю, послѣ столькихъ лѣтъ!
   Молодая женщина протянула ему руку.
   -- И я рада васъ видѣть, проговорила она. Ея глаза радостно, дружески разглядывали его, торопясь разсмотрѣть въ чемъ онъ перемѣнился съ тѣхъ поръ какъ мы не видали другъ друга.
   -- Все такой же... добавила она улыбаясь, и эта улыбка вымолвила: хорошій.
   -- А вы... въ васъ перемѣна, которую я сразу не могу опредѣлить, продолжалъ Юхотскій, съ восхищеньемъ оглядывая ее съ головы до ногъ.-- Выросли, пополнѣли... нѣтъ, только выросли, и поблѣднѣли немного... Боже мой, да вы въ траурѣ! воскликнулъ онъ, тутъ только замѣтивъ черные ноши охватывавшіе вмѣсто воротничка ея шею.
   -- Я овдовѣла, тихо произнесла молодая женщина.
   Тѣнь омрачила оживленное лицо Юхотскаго. Онъ съ минуту молчалъ, со щемящею грустью глядя на потупившуюся головку Мани.
   -- Давно? спросилъ онъ, садясь подлѣ нея.
   -- Скоро годъ уже, отвѣтила молодая женщина.
   -- И не грѣхъ вамъ что я до сихъ поръ ничего не зналъ! упрекнулъ Юхотскій.
   -- Вы были далеко; я тогда вообще никому ни писала, проговорила Маня.
   Съ минуту оба опять помолчали. На душѣ у обоихъ проплыла длинная череда воспоминаній, волновавшихъ ихъ тѣмъ тихимъ ощущеніемъ какое производятъ отодвинутыя временемъ впечатлѣнія.
   Юхотскій помнилъ Маню еще съ дѣтства. Она была сирота и воспитанница его матери. Они вмѣстѣ росли, вмѣстѣ играли, вмѣстѣ начали учиться. Между ними было только два года разницы; про нихъ шутя говорили что они родились влюбленными другъ въ друга. Можетъ-быть именно эта шутка къ которой они прислушались съ дѣтства и помѣшала имъ потомъ влюбиться на самомъ дѣлѣ. Когда Юхотскаго отвезли въ учебное заведеніе, Маня осталась дома, продолжая уроки у Англичанки и у деревенскаго священника; потомъ къ ней сталъ ѣздить изъ города гимназическій учитель. Молодой князекъ, пріѣзжая домой на каникулы, сначала спокойно входилъ въ свои прежнія права надъ Маней, но съ каждымъ годомъ отношенія ихъ по необходимости становились менѣе близкими и дѣтскими. Поступивъ въ университетъ, Юхотскій первые два года не пріѣзжалъ домой, а когда явился на третье лѣто, Маня была уже замужемъ за небогатымъ сосѣднимъ помѣщикомъ и мировымъ посредникомъ Боярцовымъ. Это былъ простоватый, но безподобнѣйшій человѣкъ, и Маня повидимому была съ нимъ счастлива. Юхотскаго на первыхъ порахъ какъ-то странно поразила эта перемѣна въ положеніи Мани, точно онъ никогда не разчитывалъ видѣть ее замужемъ; но мало-по-малу онъ привыкъ къ ея новому положенію. Предъ самымъ концомъ университетскаго курса, мать Юхотскаго умерла; сдавъ экзамены, онъ прожилъ въ деревнѣ цѣлый годъ, приводя въ нѣкоторый порядокъ запущенныя женскимъ управленіемъ дѣла и готовясь къ магистерскому испытанію. Въ этотъ годъ онъ очень часто видѣлся съ Маней, и между ними опять установились дружескія, почти родственныя отношенія. Благодушный мужъ, зная что они выросли вмѣстѣ, и безконечно довѣряя женѣ, ни мало не косился на ихъ близость. Да они и сами какъ-то умѣли и привыкли вовремя обходитъ все то что могло усложнить и измѣнить ихъ отношенія. Воспоминанія сохраненныя Юхотскимъ объ этомъ годѣ его жизни были до прозрачности чистыя. Они и потомъ, во время его скитальчества по Европѣ и напряженныхъ умственныхъ занятій, вносили въ его душу тихую и ласковую свѣжесть Это чувство тайными путями закрадывалось къ нему и теперь когда онъ сидѣлъ подлѣ Мани, съ нѣжнымъ любопытствомъ разглядывая ея поблѣднѣвшее, но все такое молодое личико, и ея все тѣ же добрые, сѣрые, слегка затуманившіеся глаза.
   -- Вы совсѣмъ теперь въ Петербургѣ? прервала Маня длившееся между ними молчаніе.
   -- Кажется что совсѣмъ. Но разкажите лучше почему вы здѣсь, какъ вы устроились, что думаете дѣлать?
   -- Этого я еще сама хорошенько не сообразила, отвѣтила Маня.-- Я ѣхала сюда не надолго, мнѣ по смерти мука нестерпимо было оставаться дома. Тутъ у меня хоть бликіе люди есть, все наши же, тамошніе. Имѣнье мнѣ удалось сдать въ аренду, такъ что о средствахъ не приходится заботиться. Можетъ-быть и останусь здѣсь. Коля мой подрастаетъ, скоро учитъ надо будетъ, здѣсь это удобнѣе...
   Въ глазахъ Мани, пока она говорила, все время стояли слезы,
   -- Но какъ же вы тутъ устроились? спросилъ Юхотскій.
   -- Очень удобно, право. Маленькая квартирка, маленькое хозяйство: вы знаете, я вѣдь неприхотлива. Вожусь съ сыномъ, выхожу рѣдко, у себя никого не принимаю кромѣ нашихъ, то-есть Волковскихъ и Лазориновыхъ.
   -- Ахъ да, Лазориновы, вспомнилъ вслухъ Юхотскій.-- И не скучно вамъ?
   Маня какъ будто задумалась надъ этимъ вопросомъ и повела двумя пальчиками по лбу.
   -- Да, иногда скучно бываетъ, отвѣтила она просто.-- Но что что жъ дѣлать? въ деревнѣ меня пуще тоска бы взяла. Я рада что Коля хорошо ростетъ, дальше мнѣ съ нимъ больше дѣла будетъ.
   Юхотскій слушалъ ее и глядѣлъ на нее съ тѣмъ слегка щемящимъ чувствомъ жалости которое онъ такъ любилъ въ себѣ. Это чувство почему-то всегда примѣшивалось къ его мысли о Манѣ. Ему нравилось въ ней больше всего то что она совсѣмъ не была свѣтскою женщиной. Онъ любилъ припоминать ее себѣ такъ какъ чаще всего встрѣчалъ ее въ тотъ послѣдній годъ въ деревнѣ: въ ситцевой блузѣ, съ брилліантовою брошью, съ бархатною трессъ на головѣ (то было время головныхъ уборовъ). И ему именно нравилось это странное сочетаніе ситцевой блузы съ бархатомъ и брилліантами, которое на всякой другой женщинѣ показалось бы безвкусіемъ, но къ ней это шло, придавая ей видъ какой-то наивной и изящной убогости.
   Маня встала и протянула ему руку.
   -- Мнѣ пора, я не могу долго засиживаться, сказала она.
   -- Но мы будемъ видѣться, не правда ли? остановилъ ее Юхотскій:-- вы позволите завтра зайти къ вамъ?
   -- Разумѣется, отвѣтила какъ-то нерѣшительно Маня, и вдругъ быстро поправилась:-- нѣтъ, приходите завтра къ Лазориновымъ, я тамъ буду.
   Она еще разъ пожала ему руку, и скользя по ковру своимъ траурнымъ шлейфомъ, подошла къ хозяйкѣ прощаться.
   

II.

   Какъ только Маня уѣхала, Юхотскому опять почувствовалось что онъ находится среди совершенно чужаго общества. Это ощущеніе было для него всегда одно изъ самыхъ непріятныхъ. Его всю жизнь сопровождали привязанности, и это составляло для него потребность. Слова Мани напомнили ему что тутъ, чрезъ два дома отъ Валковскаго, жилъ Жакъ Лазориновъ, съ которымъ по утру ему едва удалось перемолвить нѣсколько словъ. Жакъ былъ его давишній пріятель, и въ настоящую минуту послѣ Мани самое близкое ему лицо во всемъ Петербургѣ. По утру онъ заѣзжалъ къ нему, но тотъ собирался въ какую-то коммиссію, и имъ едва удалось перемолвить нѣсколько словъ. Юхотскій подумалъ что гораздо пріятнѣе, было бы вмѣсто того чтобы служить предметомъ развлеченія для незнакомаго общества, посидѣть теперь въ кабинетѣ, у Жака, съ которымъ онъ столько лѣтъ не видался, такъ много имѣлъ сказать ему, услышать отъ него. Онъ посмотрѣлъ на часы -- было безъ четверти двѣнадцать. Жакъ вѣрно еще не спитъ, и не удивится если Юхотскій зайдетъ къ нему. Рѣшивъ такимъ образомъ, князь отыскалъ свою шляпу, и не простившись и съ кѣмъ, потихоньку скрылся изъ гостиной.
   Въ тѣ десять минутъ которыя потребовались чтобы дойти до Лазоринова, онъ однако едва не перемѣнилъ своего намѣренія. Онъ вспомнилъ что во время его продолжительнаго отсутствія изъ Россіи Жакъ женился. Большая разница знать человѣка холостымъ, и послѣ долгаго промежутка времени встрѣтить его женатымъ. Юхотскій совсѣмъ не зналъ его жены, и хотя поддерживалъ съ нимъ довольно дѣятельную переписку, но Жакъ въ письмахъ говорилъ о своей семейной жизни лишь въ самыхъ общихъ выраженіяхъ. Юхотскій зналъ однако что это былъ бракъ по любви, и что Жакъ не получилъ за женою ни состоянія, ни связей, хотя то и другое было бы не лишнее для него, потому что собственныя средства его были незначительны и онъ зависѣлъ отъ службы. Юхотскій не сомнѣвался что если его пріятель женился при такихъ условіяхъ, то слѣдовательно былъ страстно влюбленъ въ эту женщину. "Стало-быть счастливъ", торопился онъ сдѣлать заключеніе каждый разъ когда письма Жака своею сдержанною уклончивостью относительно нѣкоторыхъ предметовъ возбуждали въ немъ недоумѣніе. И въ то же время тайное чувство, котораго онъ стыдился въ себѣ, подсказывало ему что если его другъ счастливъ, то это счастіе должно отразиться неминуемымъ ущербомъ на привязанности соединявшей ихъ когда Жакъ былъ холостымъ. Юхотскому непріятно было объ этомъ думать, но онъ считалъ бракъ чѣмъ-то такимъ что затягиваетъ человѣка совсѣмъ, цѣликомъ, разомъ обрывая всѣ нити связывающія его съ прежнею жизнію.
   Подходя къ дому гдѣ жилъ Жакъ, онъ рѣшилъ что если подъѣздъ будетъ запертъ, то онъ не станетъ звонить къ швейцару и отложитъ посѣщеніе до другаго раза. Но подъѣздъ былъ еще отпертъ и лѣстница освѣщена. Юхотскій поднялся въ третій этажъ и осторожно дернулъ за ручку звонка.
   -- Яковъ Васильичъ дома? спросилъ онъ лакея, довольно не скоро отворившаго ему дверь.
   -- У себя, отвѣтилъ слуга, съ явнымъ недоумѣніемъ къ такому позднему посѣщенію.
   Изъ неосвѣщенной передней одна дверь вела въ кабинетъ, другая въ гостиную. Изъ первой выглянуло удивленное лицо Жака, на порогѣ второй показалась женская фигура, вся въ бѣломъ.
   -- Ахъ, это ты, Платонъ! проговорилъ не то обрадованнымъ, не то сконфуженнымъ голосомъ Жакъ, и схвативъ гостя за руку, поспѣшно ввелъ его въ кабинетъ. Изъ передней Юхотскій разслышалъ вопросъ, довольно громко произнесенный недовольнымъ женскимъ голосомъ:
   -- Что такое? кто это такой?
   Слуга шепотомъ объяснилъ что-то.
   -- Да что такое? кто жъ такъ поздно приходитъ? повторилъ тотъ же очевидно недовольный и въ то же время пѣвучій и мягкій голосъ.
   "Ахъ, какъ это глупо", можно было прочесть на сконфуженномъ лицѣ Жака.
   -- Я не помѣшалъ ли тебѣ? извинился Юхотскій, уже раскаиваясь въ своемъ несвоевременномъ посѣщеніи.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, пожалуста не думай объ этомъ, я чрезвычайно радъ тебѣ, успокоивалъ его Жакъ, подвигая кресло.
   Дверь въ прихожую осталась непритворенною, и Юхотскому видно было какъ бѣлая женская фигура остановилась за порогомъ и глядѣла на него съ неделикатнымъ любопытствомъ. Благодаря свѣту падавшему изъ кабинета, онъ могъ нѣсколько разсмотрѣть ее: она была очень тонка и стройна, и вѣроятно еще недавно была красива, когда лицо ея не отливало такой болѣзненною, обрюзглою желтизной. Голубые, мягкіе и нѣжные, съ какимъ-то идеальнымъ оттѣнкомъ глаза были и теперь еще прекрасны и сообщали всей наружности вѣяніе чего-то неземного и воздушнаго. А между тѣмъ во взглядѣ этихъ глазъ Юхотскій неотразимо чувствовалъ что-то тяжелое и какъ будто злое, страшно противорѣчившее всей внѣшности молодой женщины.
   Онъ находился въ самомъ неловкомъ положеніи, не зная поклониться ли ему этой бѣлой фигурѣ, занявшей такое странное положеніе въ полусвѣтѣ за порогомъ кабинета, или сдѣлать видъ что не замѣчаетъ ея. Жакъ видимо выходилъ изъ себя; онъ нервно подвинулъ свое кресло, переставилъ безъ всякой надобности ящикъ съ сигарами, наконецъ всталъ и захлопнулъ дверь.
   Этихъ двухъ минутъ достаточно было Юхотскому чтобы почувствовать отношенія существующія въ домѣ. Онъ раскурилъ сигару и пристально взглянулъ на своего друга.
   Жакъ былъ существо въ высшей степени нервное. Это выражалось въ блѣдно-нѣжной кожѣ его лица, въ задумчивомъ взглядѣ его блестящихъ карихъ глазъ, въ его голосѣ и движеніяхъ. Какъ у всѣхъ людей съ нервною организаціей, одушевленіе быстро смѣнялось у него выраженіемъ утомленія. Юхотскій замѣтилъ что когда глаза его тускнѣли, въ нихъ являлось что-то безнадежное и апатическое, чего прежде не было. Вообще онъ весь какъ бы полинялъ въ послѣднее время: кожа стала желтѣе и прозрачнѣе, волнистая свѣтлорусая борода порѣдѣла, складки на лбу приняли тотъ упорный изгибъ, который уже не разглаживался.
   Подъ вліяніемъ внезапно стиснувшаго его чувства, Юхотскій, вмѣсто того чтобъ обойти больное мѣсто которое онъ угадывалъ, придвинулся къ Жаку, и близко взглянувъ ему въ глаза спросилъ ласково зазвенѣвшимъ голосомъ:
   -- Тебѣ плохо живется, Жакъ?
   Тотъ нервно передернулъ плечомъ и скользнулъ нерѣшительнымъ взглядомъ.
   -- Скучно, Платонъ, проговорилъ онъ.
   -- Развѣ тебѣ нечего дѣлать? спросилъ Юхотскій.
   -- Нѣтъ, не то, отвѣтилъ Жакъ.-- Но видишь ли, когда человѣкъ женится, онъ дочитываетъ книгу своей жизни; это я только теперь узналъ. А читать прочитанное скучно.
   -- Но откуда у тебя такой взглядъ? перебилъ Юхотскій -- Не ты ли говорилъ всегда что чувствуешь себя созданнымъ для семейной жизни, что она облагораживаетъ человѣка, даетъ ему цѣль, и такъ далѣе?
   -- Это не я говорилъ, это говорила потребность любви, привязанности, возразилъ Жакъ.-- Я впрочемъ и теперь готовъ повторять. Да, я дѣйствительна созданъ для семейной жизни; но вѣдь не всегда же находишь ее въ бракѣ!
   -- Ты не сошелся съ твоею женой, Жакъ? тихо и участливо спросилъ Юхотскій.
   Жакъ съ минуту не отвѣчалъ, обхвативъ колѣна своими худыми, бѣлыми руками. Въ четыре года брачной жизни ему въ первый разъ приходилось говорилъ съ человѣкомъ въ дружбу и въ сердце котораго онъ безгранично вѣрилъ. Въ эти четыре года ѣдкая, жгучая горечь капля за каплей падала ему на душу, а онъ никому не открылъ своей боли. Сегодня онъ больше не хотѣлъ молчать.
   -- Скажи мнѣ, Платовъ, заговорилъ онъ, поднявъ на Юхотскаго заблиставшіе глаза:-- зачѣмъ наши дѣвушки выходятъ замужъ за людей которые имъ не нравятся, которые для нихъ не годятся? Можешь ты мнѣ разрѣшить этотъ вопросъ?
   -- Это ты про себя говоришь? переспросилъ Юхотскій.
   -- Да, про себя. Болѣе неудачнаго выбора моя жена не могла бы сдѣлать. Ни моя личность, ни мои средства, ни мое общественное положеніе не удовлетворяютъ ея. Она не раздѣляетъ ни моихъ понятій, ни моихъ увлеченій, ни моихъ вкусовъ. Но она считаетъ себя въ правѣ глядѣть на мужа какъ на крѣпостнаго раба, какъ на ничтожество, и совершать надъ нимъ, въ теченіе многихъ лѣтъ, операцію медленнаго смертоубійства.
   -- Но почему же, за что? воскликнулъ Юхотскій.
   Жакъ нервно передернулъ плечомъ.
   -- Ты спрашиваешь такъ какъ будто въ подобныхъ отношеніяхъ можетъ существовать логическая причинность, возразилъ онъ.-- Развѣ ты не знаешь что есть цѣлая категорія женщинъ которыя рады-радешеньки выйти за перваго встрѣчнаго, чтобы потомъ всю жизнь твердить что онѣ что-то принесли въ жертву, и что мужья что-то безпощадно разбили въ нихъ. Почему это у насъ такъ случается, я не знаю; но отсюда вытекаетъ ихъ право на ежедневное возмездіе. А возмездіе такъ легко! Вѣдь эта женщина съ которою у меня нѣтъ ничего общаго, въ которой я чувствую тайнаго врага своего, она имѣетъ право врываться въ самыя интимныя подробности моей жизни, запускать обѣ руки въ мою душу, становиться между мной и всѣмъ тѣмъ что для меня дорого. Развѣ это не безобразнѣйшее нравственное насиліе?
   Юхотскій съ томительно-стѣсненнымъ чувствомъ глядѣлъ на ожесточившееся лицо своего друга. "А вѣдь Жакъ женился по любви", думалъ онъ. "Сколько ядовитыхъ терзаній долженъ былъ перенесть этотъ человѣкъ чтобы въ четыре года дойти до такихъ отношеній къ любимой женщинѣ!"
   Но не одно чувство личнаго состраданія щемило Юхотскаго. Отъ признаній Жака на него пахнуло какою-то тусклою будничностью, такъ мало отвѣчавшею подъему его собственнаго настроенія. Онъ замѣчалъ что входить въ какую-то сѣренькую, низменную, мѣщански-узкую жизнь, это ощущеніе сырымъ холодомъ пробѣгало по его нервамъ. Самъ Жакъ показался ему такимъ маленькимъ съ его личнымъ горемъ, среди стоячихъ водъ пошлой дѣйствительности...
   -- Если вы такъ мирно сошлись, то въ остается мирно и прилично разойтись, сказалъ онъ вслухъ.
   Жакъ злобно засмѣялся.
   -- Пожалуста, покажи мнѣ способъ, возразилъ онъ.-- Э, да что объ этомъ говорить! Голубчикъ, Платонъ, перемѣнимъ разговоръ. Я увлекся, четыре года близкой души подлѣ меня не было. Будемъ лучше говорить о тебѣ. Я вѣдь пять лѣтъ не видалъ тебя, а для такого человѣка какъ ты пять лѣтъ -- цѣлая Иліада, да еще съ Одиссей на придачу!
   Юхотскій улыбнулся. Онъ очень радъ былъ отвлечь Жака отъ горькаго для него разговора.
   -- Я хорошо провелъ эти пять лѣтъ, сказалъ онъ.-- Трезвые, рабочіе годы. Я много узналъ, много думалъ...
   -- Ты писалъ о профессорѣ Овергагенѣ, припомнилъ Жакъ.-- Дѣйствительно, замѣчательный человѣкъ?
   -- Какъ нельзя дѣйствительнѣе. Мы сошлись съ нимъ оставаясь на самыхъ противоположныхъ точкахъ зрѣнія и будучи вообще наименѣе сходными людьми въ цѣломъ мірѣ. Онъ не переработалъ меня, но наши споры были для меня полезнѣе всего что я видѣлъ, слышалъ и читалъ. Во многомъ онъ большой циникъ, но въ сущности благороднѣйшій человѣкъ. Мои сношенія съ нимъ, это цѣлая пережитая жизнь. Сколько разъ жалѣлъ я что тебя не было со мною въ то время какъ онъ давилъ меня своими клещами. Я чувствовалъ что все во мнѣ трещитъ, ломается; я почти сходилъ съ ума. Устоялъ не мозгъ, я думаю, а моя добрая натура. Да, вынести подобную передрягу, вотъ что значитъ созрѣть. Теперь я уже не задумаюсь ни предъ какимъ распутьемъ жизни и мысли.
   Жакъ уныло взглянулъ на своего друга.
   -- Имѣетъ ли ты понятіе о нашихъ русскихъ распутьяхъ? сказалъ онъ, и встрѣтивъ какъ бы недоумѣвающій взглядъ Юхотскаго, добавилъ: -- Я, вѣдь, потому говорю что знаю что ты не ограничишься задачей профессора, не замкнешься въ добросовѣстномъ исполненіи долга и пр. Ты нырнешь въ жизнь, то-есть въ сѣрый гороховый кисель, называемый современною русскою дѣйствительностью.
   -- Да, нырну, отвѣтилъ съ невинною улыбкой Юхотскій.
   -- И ступишь въ трясину, которая пострашнѣе клещей твоего нѣмецкаго профессора. Душа моя, я эту трясину, къ несчастію, хороню извѣдалъ... Да и семейная жизнь моя тоже кусочекъ нашей русской трясины... впрочемъ, объ этомъ покончили. Нѣтъ, Платонъ, идти твердо можно только по твердой землѣ. А какъ ты будешь бороться съ киселемъ изъ-за того что онъ кисель?
   Юхотскій взялъ изъ ящика новую сигару, медленно срѣзалъ кончикъ и медленно раскурилъ. Онъ еще не зналъ что въ эту минуту отвѣтить Жаку. Ему подумалось что то что онъ видѣлъ и слышалъ напримѣръ у Валковскаго, въ самомъ дѣлѣ походило на какой-то кисель.
   -- Я понимаю, продолжалъ Жакъ, -- что для такого человѣка какъ ты, жить, значитъ бороться. Но ты увидишь что и это невозможно. Я допускаю борьбу когда существуетъ опредѣленная, сплоченная враждебная сила. У насъ такой силы нѣтъ. Есть только какая-то безформенная слякоть въ которой все тонетъ. Ее ничѣмъ не проймешь: хлыстнешь по ней бичомъ, рубецъ тотчасъ затянетъ, кисельная поверхность опять сплывется.
   -- Жакъ, довольно! остановилъ его Юхотскій.-- У тебя сегодня какая-то проклятая способность отыскать самую скверную сторону каждаго явленія. Въ тебя вселился злой духъ профессора фонъ-Овергагена. Что за странный вѣкъ, въ который матеріалисты и романтики начинаютъ говорить почти однимъ и тѣмъ же языкомъ!
   -- Ты уходишь? я надоѣлъ тебѣ? проговорилъ Жакъ, видя что его другъ берется за шляпу.
   -- Милый мой, за послѣдній вопросъ я могу только побранить тебя. Теперь уже поздно, а нашъ разговоръ мы возобновимъ когда ты будешь нѣсколько веселѣе смотрѣть и Божій свѣтъ. Сегодня я уже много наслушался, есть о чемъ подумать. А вотъ что я тебѣ забылъ сказать: у Валковскихъ я встрѣтилъ Mme Боярцову, она мнѣ своего адреса не дала, а велѣла быть завтра у тебя. Стало-быть я буду.
   -- Да, да, у васъ вторники, жена устроила, проговорилъ съ полугримасой Жакъ.-- Пріѣажай.
   Юхотскій пожалъ ему руку, пристально посмотрѣлъ ему въ глаза, и обнялъ его
   -- Только слышишь, Жакъ, не закисай, это мое условіе! сказалъ онъ своимъ бодро-зазвенѣвшимъ голосомъ.
   Жакъ махнулъ рукой и, взявъ свѣчу, самъ подалъ ему шубу и проводилъ на лѣстницу.
   Ночь пахнула Юхотскому въ лицо морозомъ. Но даже морозъ не могъ разрѣдить густой сѣрой мглы повисшей надъ Петербургомъ. Въ этой мглѣ, кажется, можно было ощупать тяжелыя испаренія поднявшіяся изъ закоулковъ и задворковъ большаго города. Ни одна звѣзда не блистала на небѣ; только фонари мигали, распространяя вокругъ себя мутное сіяніе. Юхотскій въ первую минуту какъ будто даже не могъ сообразить что это такое: онъ ужь успѣлъ привыкнутъ къ другимъ ночамъ, къ другому небу. Морощно-сырой воздухъ тяжело ложился ему на грудь, и ему казалось что онъ вступилъ въ какое-то выморочное царство, гдѣ сама природа опочила въ болѣзненномъ изнеможеніи и все живущее чахнетъ и старится, никогда не зная молодости.
   Добравшись до своего отеля, Юхотскій долго еще ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, одиноко провѣряя впечатлѣнія этого перваго дня въ Петербургѣ. Его упругая натура усиливалась сбросить тяжелое чувство тяготѣвшее надъ нимъ. Что-то доброе вставало со дна души его, мгла рѣдѣла, вѣрный образъ Мани плылъ предъ нимъ, и онъ ощущалъ на себѣ ласковый взглядъ ея сѣрыхъ глазъ. И тутъ же вспоминалось ему открытое, мужественное лицо профессора Овергагена, его высокій лобъ съ жидкими прядями полусѣдыхъ волосъ, стальные глаза и крупныя, характерно-очерченные губы. Это воспоминаніе заслонило всѣ остальныя. Онъ присѣлъ къ столу и принялся писать на почтовомъ листѣ.
   "Привѣтъ вамъ, мой далекій другъ, изъ моей печальной родины въ вашъ укромный уголокъ, гдѣ я провелъ годы своего послушанія, смиренно внимая глаголу устъ вашихъ, дорогой мудрецъ! Привѣтъ вамъ, и да хранятъ васъ ваши языческіе боги!
   "За этимъ классическимъ вступленіемъ позвольте сказать совершенно просто что я цѣлый день думаю о васъ и каждую минуту веду заочную бесѣду съ вами. Среди новыхъ впечатлѣній, обступившихъ меня съ перваго шага на петербургскую почву, моя мысль неотвязчиво просится къ вамъ, въ ваши маленькія Аѳины, куда я принесъ во дни оны возбужденные аппетиты молодаго ума, алкавшаго знанія и дисциплины. Съ изумительною отчетливостью возникаютъ здѣсь передо мной наши долгія цѣломудренныя бесѣды въ вашемъ уединенномъ кабинетѣ, куда я зашелъ съ благоговѣйнымъ чувствомъ варвара впервые вступающаго въ римскій храмъ, откуда вынесъ самое цѣнное пріобрѣтеніе -- дружбу умнѣйшаго и благороднѣйшаго человѣка.
   "Помните ли вы также живо какъ я это ясное зимнее утро, когда съ дорожною сумкой черезъ плечо я пришелъ къ вамъ въ послѣдній разъ пожать вашу руку? У меня до сихъ поръ звучатъ въ ушахъ ваши напутственныя слова, въ суровый смыслъ которыхъ я неотступно вдумываюсь. ""Знайте, сказали вы мнѣ, что я хотѣлъ предохранить васъ отъ медленнаго самосгаранія, отъ вѣчнаго блужданія вслѣдъ убѣгающему призраку, отъ скорби и муки разочарованій. Я хотѣлъ чтобъ вы поняли вмѣстѣ со мною что въ исторіи человѣчества нѣтъ ни вѣчныхъ идеаловъ, ни прогресса и что конечная цѣль всего живущаго -- разрушеніе. Посмотрите, сказали вы мнѣ съ послѣднимъ дружескимъ пожатіемъ, здѣсь, на почвѣ многовѣковой культуры, уже чувствуется неодолимый напоръ подспудныхъ силъ, стремящихся низвергнуть стройное зданіе цивилизаціи; а тамъ, на вашей скудной роднѣ, даже матерія отвѣка являетъ истощеніе творческихъ силъ, и многомилліонный народъ прозябаетъ тысячу лѣтъ въ историческомъ безсиліи." Эти слова гнались за мною по пятамъ, и всю дорогу я чувствовалъ за собою вѣяніе какого-то злаго духа. Но сказать ли вамъ, мой дорогой другъ, что чѣмъ далѣе уносило меня отъ вашихъ центровъ цивилизація, тѣмъ сильнѣе разгоралась во мнѣ вѣра въ идеалы, въ культуру, въ тѣ призраки, которые вы называете празднымъ вырожденіемъ поэтовъ. Во мнѣ, вѣроятно, дѣйствуетъ та же сила которая нѣкогда неотразимо влекла варваровъ изъ изъ холодныхъ лѣсовъ къ прекрасному югу Италіи. Здѣсь, въ моей скудной родинѣ, пасынокъ культуры, я больше вѣрую въ ея зиждительную силу чѣмъ ея родныя, балованныя дѣти.
   "Возвращаясь сегодня ночью домой, я тщетно искалъ хотя бы одной звѣзды на небѣ. Все тонуло въ безразсвѣтной мглѣ. Но чѣмъ чернѣе была эта мгла, тѣмъ сильнѣе разгаралась во мнѣ жажда свѣта. Моя задача ясна мнѣ. Да, я буду усерднымъ и вѣрнымъ служителемъ цивилизаціи и культуры. Я буду рабомъ той идеи въ которой жизнь и возрожденіе, а не смерть и разрушеніе. То что вы проповѣдуете, вѣетъ могильнымъ холодомъ и смрадомъ; я никогда не пойду за вами. Среди общества пропитаннаго легкомысленнымъ отрицаніемъ и самодовольнымъ благёрствомъ я буду можетъ-быть единственнымъ носителемъ положительнаго идеала. Ничто такъ не нужно намъ въ настоящую минуту какъ вѣра въ идеалъ. Если хотя немногіе поймутъ вмѣстѣ со мимо что отрицаніе есть смерть -- мы будемъ жить.
   "Прощайте, дорогой другъ мой. Жду вашихъ писемъ. Мнѣ не надо повторять вамъ что какъ бы далеко ни расходились наша мысль и наше міросозерцаніе, никто болѣе меня не сумѣеть уважать и любить васъ."
   

III.

   Юхотскій былъ очень удивленъ поутру, когда слуга доложилъ ему что его желаетъ видѣть какой-то г. Благолѣповъ. Никакого Благолѣпова онъ не знаетъ. Оказалось что это былъ тотъ самый молодой человѣкъ который у Валковскаго такъ заботился найти руководителя своему поколѣнію. Онъ вошелъ тою тукающею широкою походкой какой ходили семинаристы начинающіе пріобрѣтать развязность, и которая очень напоминаетъ человѣка взлѣзшаго на ходули.
   -- Вчера имѣлъ удовольствіе познакомиться, проговорилъ онъ молодымъ баскомъ, первый протягивая руку.
   Юхотскій пригласилъ его сѣсть. Благолѣповъ былъ дѣйствительно изъ семинаристовъ, и притомъ изъ заматерѣлыхъ. Въ университетъ онъ попалъ въ то время когда семинаристы были въ модѣ, и это составило несчастіе его жизни. Въ немъ сложилось убѣжденіе что для него есть какое-то особое дѣло, котораго онъ никакъ не могъ найти себѣ. Попавъ въ литературные кружки, онъ добросовѣстно прислушивался ко всему что тамъ говорилось, усиливаясь поймать нѣчто такое что сразу разрѣшило бы всѣ его сомнѣнія и приставило бы его къ мѣсту. Въ немъ была странная смѣсь самоувѣренности съ совершенною умственною безпомощностью, какъ это часто встрѣчается у русскихъ молодыхъ людей.
   -- Вы вчера у Валковскаго очень обрадовали всѣхъ что пріѣхали, началъ онъ усѣвшись противъ Юхотскаго.-- Я вамъ долженъ сказать что на васъ всѣ очень много разчитываютъ...
   Юхотскій поклонился, не зная что отвѣтить.
   -- Послѣднее сочиненіе ваше по-нѣмецки написано? проіолжалъ Благолѣповъ.-- Я не читалъ, но слышалъ что очень дѣльно. Главное впрочемъ, какъ вы смотрите...
   -- На что? спросилъ Юхотскій.
   Вопросъ этотъ озадачилъ Благолѣпова: его мысль моталась обыкновенно въ такихъ безпредѣльностяхъ общаго что ему очень трудно было посадить ее на что-либо опредѣленное. "Да на все", хотѣлось ему отвѣтить, но онъ передумалъ и сказалъ:
   -- Ну, вотъ на исторію, напримѣръ.
   -- Какъ на науку, отвѣтилъ Юхотскій.
   -- Да, разумѣется... относительно этого я впрочемъ долженъ вамъ замѣтить...
   У Благолѣпова была привычка къ слову "относительно"; начавъ съ него, онъ обыкновенно говорилъ долго, съ усиліемъ выдавливая фразу за фразой и путаясь въ развитіи собственной мысли. Юхотскій прервалъ его:
   -- Я отчасти понимаю что вы хотите сказать; но повторяю вамъ, какъ профессоръ, я кромѣ науки ничего не имѣю въ виду.
   -- Такъ-съ, проговорилъ Благолѣповъ; -- но вамъ нужно кое-что кромѣ науки, такъ-сказать нравственное воздѣйствіе на слушателей...
   -- За чѣмъ же кромѣ науки? возразилъ улыбаясь Юхотскій,-- скажите, посредствомъ ея.
   "Это какъ вчера", подумалъ Благолѣповъ, которому показалось что Юхотскій съ намѣреніемъ отвиливаетъ отъ него, избѣгая высказаться.
   -- Отъ васъ ожидаютъ что вы поставите себѣ болѣе широкую задачу, сказалъ онъ.
   -- Кто же это ожидаетъ?
   -- Ну вотъ, напримѣръ, тѣ что познакомились съ вами вчера у Валковскаго...
   -- А-а! протянулъ Юхотскій.-- Какую же я могъ бы поставить себѣ задачу?
   -- Руководить молодымъ поколѣніемъ...
   -- Очень лестно. Но можетъ-быть молодое поколѣніе не пожелаетъ идти за мною туда куда я поведу его?
   -- Нѣтъ, отчего же? возразилъ уже какъ бы съ нѣкоторымъ покровительствомъ Благолѣповъ.-- Разумѣется, это будетъ зависѣть оттого куда вы пойдете. Относительно этого я долженъ сказать....
   Юхотскій разсмѣялся.
   -- Такъ стало-быть уже не я, а мною будутъ руководить? перебилъ онъ.-- Послушайте, мсье Благолѣповъ, мы кажется совсѣмъ понапрасну тратимъ время: молодое поколѣніе, отъ имени котораго вы какъ будто говорите, очень мало меня знаетъ и потому намъ еще не о чемъ договариваться. А вотъ на дняхъ я начинаю свои лекціи, буду защищать докторскую диссертацію -- тогда все то чѣмъ вы интересуетесь во мнѣ опредѣлится само-собою.
   Благолѣповъ догадался что съ нимъ больше не хотятъ говорить. Лицо его побурѣло и приняло вдругъ ожесточенное выраженіе.
   -- Я конечно не имѣю никакого права и можетъ-быть даже напрасно безпокоилъ васъ, заговорилъ онъ, неуклюже загребая со стола свою шапку; -- впрочемъ, отчего же? взгляды должны быть свободны. Я собственно хотѣлъ сказать что наука для насъ роскошь, потому что мы покамѣстъ нуждаемся въ насущномъ хлѣбѣ. Шевелить критическую мысль, вотъ что нужно. И притомъ должна же быть какая-нибудь идея?
   Юхотскій всталъ и глядѣлъ на него съ тѣмъ выраженіемъ которое ясно показывало что онъ думаетъ совсѣмъ о другомъ. Благолѣповъ неловко пожалъ ему руку, извинившись въ чемъ-то и вышелъ тою же тукающею, деревянною походкой.
   Неожиданное посѣщеніе это произвело на Юхотскаго самое непріятное впечатлѣніе. За полнѣйшею умственною бопомощностью онъ различалъ въ Благолѣповѣ что-то въѣвшееся, упорное, какую-то острую закваску. Прежде, еще до поѣздки за границу, онъ встрѣчалъ много такихъ людей и привыкъ сразу узнавать ихъ; во тогда это было какъ бы повѣтріе. За границей онъ какъ-то пересталъ думать о нихъ, считалъ это дѣло поконченнымъ. Но закваска оказывалась неистребимою, какъ запахъ въ бочкѣ однажды бывшей подъ виномъ. Неужели цѣлое поколѣніе выросло на этой закваскѣ, и ничего болѣе не остается какъ счесть его пожертвованнымъ?
   Юхотскому впрочемъ не было времени останавливаться на подобныхъ впечатлѣніяхъ. Дѣла у него были полныя руки; надо было пріискать квартиру, устроиться, сдѣлать множество офиціальныхъ и частныхъ визитовъ. Весь день прошелъ въ разъѣздахъ, а вечеромъ, усталый, онъ пріѣхалъ къ Жаку, разчитывая отдохнуть у него отъ петербургской суетни и сутолоки.
   Но онъ отчасти обманулся въ разчетѣ. У Жака былъ "вторникъ". Это значило что всѣ гости поступаютъ въ распоряженіе Юліи Владиміровны Лазориновой, принимавшей на себя въ эти дни высшее попеченіе чтобы всѣмъ было весело, Жакъ въ равной мѣрѣ поступалъ въ полное распоряженіе супруги и долженъ былъ дѣлить ея заботы. Прежде онъ пробовалъ запираться въ кабинетѣ или совсѣмъ уходить изъ дому, но послѣ нѣсколькихъ шумныхъ сценъ сдѣланныхъ ему женой, призвалъ за лучшее покориться. Никто менѣе его не могъ бы, впрочемъ, оживить общество; его печальное, разстроенное лицо скорѣе произвело бы на всѣхъ давящее впечатлѣніе. Онъ оживлялся только когда ему случалось остаться на нѣсколько минутъ съ Маней: онъ очень ее любилъ и она какъ-то умѣла снимать ѣдкую, горькую накипь съ его души. Но однимъ изъ самыхъ тонкихъ удовольствій Юліи Владиміровны было всячески мѣшать имъ остаться вдвоемъ; она снисходила даже слегка ревновать своего мужа къ Манѣ.
   Сегодня Жакъ былъ болѣе обыкновеннаго разстроенъ. Предъ самымъ вечеромъ онъ выдержалъ одну изъ тѣхъ сценъ съ женой, которыя маленькими, но вѣрными дозами отравляли его существованіе. Все утро онъ провелъ за спѣшною и срочною работой, и страшно усталый сидѣлъ послѣ обѣда у окна въ кабинетѣ, съ досадою думая о томъ что вечеръ будетъ потерянъ, а работа не готова еще и до половины. Юлія Владиміровна вошла къ нему своею скользящею легкою походкой, придававшей ей такую воздушность, и увидя что онъ не занятъ, тихо опустилась на диванъ. По этому безмолвному явленію Жакъ догадался что ему предстоитъ сцена. Юлія Владиміровва любила приходить къ нему именно въ этотъ часъ, между обѣдомъ и вечеромъ, когда онъ былъ свободнѣе, когда ей самой нечемъ было зайть себя, и она чувствовала тотъ почти физическій припадокъ воющей и раздражающей скуки, который такъ часто доводилъ ее до истерической злости, до истерической потребности поднять на ноги весь домъ или просто биться головой объ стѣну. Лицо ея обыкновенно принимало въ такихъ случаяхъ тусклое, фатальное выраженіе, никогда не обманывавшее Жака. Его нервно передернуло при одномъ взглядѣ на это лацо, которое онъ когда-то такъ страстно и такъ неосторожно любилъ.
   -- Я думаю, у насъ сегодня никого не будетъ, произнесла Юлія Вдадиміровна, не глада на мужа.
   -- Почему ты думаешь? спросилъ Жакъ.
   Юлія Вдадиміровна помолчала, какъ бы предоставляя мужу обсудить всю неумѣстность этого вопроса.
   -- Потому что мы ни съ кѣмъ не поддерживаемъ отношеній, объяснила она тономъ не допускавшимъ сомнѣнія что это мы относилось исключительно къ мужу.-- Развѣ ты умѣетъ жить съ людьми? тебя по цѣлымъ цѣлымъ не вытащишь изъ дому.
   -- Но это потому что я занятъ, пробовалъ оправдаться Жакъ.
   -- Занять! воскликнула Юлія Вдадиміровна, понемногу переходя къ крикливымъ ноткамъ, которыя въ этихъ случаяхъ непонятнымъ образомъ являлись въ ея маленькомъ пѣвучемъ голосѣ.-- Всѣ мущины заняты, однакожь находятъ время всюду бывать. Очень много толку выходитъ изъ твоихъ занятій!
   Послѣднія слова заключали въ себѣ намекъ на неспособность Жака пріобрѣтать тѣ бѣшенныя деньги, изъ-за которыхъ Юлія Владиміровна постоянно завидовала нѣкоторымъ своимъ знакомымъ. Жакъ имѣлъ только то что доставляла ему служба и кое-какія частныя занятія. Такъ какъ Юлія Вдадиміровна страстно любила туалеты и обстановку, то при ея безпорядочномъ хозяйствѣ денегъ часто не хватало.
   -- Веретёновы навѣрно не пріѣдутъ, мы у нихъ уже два мѣсяца не были, возвратилась Юлія Владиміровна къ прежнему разговору.
   Жакъ тоскливо молчалъ и курилъ папироску.
   -- Что жь ты ничего не говоришь? окликнула его Юлія Владиміровва. Ее ничто такъ не бѣсило какъ это отмалчиванье мужа.
   -- Что мнѣ сказать? возразилъ Жакъ.-- Я тебѣ не запрещаю ѣздить къ твоимъ знакомымъ, а самому мнѣ времени нѣтъ.
   -- Какъ же бы это я стала одна ѣздить? воскликнула Юлія Владиміровна: -- Чтобъ о насъ вездѣ говорили что вотъ мужъ корпитъ за работой, а жена рыщетъ по баламъ да по театрамъ! досказала она, не сознавая всей наивной искренности этого возраженія.
   Она замѣтила улыбку, невольно пробѣжавшую по губамъ мужа, и въ голубыхъ глазахъ ея вспыхнули злыя искры.
   -- Нечего ухмыляться, лучше бы подумалъ о томъ какъ улучшить свое положеніе, вотъ что! проговорила она крикливо звенѣвшимъ голосомъ.-- Сидитъ себѣ цѣлый день, горя ему мало, да еще пріятелей какихъ-то отыскалъ, которые шляются по ночамъ да отрываютъ отъ работы. Съ какой стати этотъ князь твой вчера разлетѣлся? не могъ ты ему сказать что у насъ вторники? Какой ты мужъ? ты колпакъ, а не мужъ; тебѣ до семьи и дѣла нѣтъ. Дымитъ себѣ цѣлый день эти проклятыя папиросы...
   Юлія Вдадиміровна при этомъ даже дѣлала видъ будто закашлялась, хотя табачный дымъ нисколько не безпокоилъ ея и она даже любила его.
   -- Князь Юхотскій хотѣлъ быть сегодня вечеромъ, сказалъ Жакъ, разчитывая что это извѣстіе должно произвесть на жену благопріятное впечатлѣніе. Юлія Вдадиміровна дѣйствительно была очень рада узнать что на ея вторникахъ явится новое и такое интересное лицо, но не сочла нужнымъ обнаружить это и проговорила презрительно:
   -- Очень онъ мнѣ нуженъ, твой пріятель!
   Выказывать при всякомъ удобномъ случаѣ глубокое презрѣніе къ мужу и ко всему что касалось его, доставляло Юліи Владиміровнѣ величайшее и никогда не притуплявшееся наслажденіе. Въ этомъ презрѣніи она вымещала обиду занесенную ей бракомъ. Она считала себя крайне униженною долей выпавшею ей въ жизни, и раскаивалась въ своей опрометчивости. Правда, когда Жакъ за нее посватался, она была рада, среди окружавшей ее деспотической и почти нищенской обстановки, выскочить за перваго встрѣчнаго. Но съ тѣхъ поръ она измѣнила свои взгляды на замужество. Ей удалось увѣрить себя что она рождена для блистанія въ свѣтѣ, для неистощимаго праздника жизни. Ей грезились аристократическія залы, великолѣпные экипажи, кружева и бриліанты; она мечтала вступить въ жизнь подъ руку съ однимъ изъ тѣхъ героевъ большаго свѣта которыми ей приходилось только издали любоваться. Она не задавала себѣ труда опредѣлить на чемъ основывались эти притязанія, но ей было ясно что Жакъ отрѣзалъ ей всѣ пути къ тому что она считала счастьемъ. Въ ней сложилась увѣренность что она пожертвовала ему своею красотой и молодостью, своею судьбой. Она сознавала что успѣла сильно подурнѣть въ послѣдніе годы; но чѣмъ безпощаднѣе свидѣтельствовало зеркало, тѣмъ болѣе фантастическіе размѣры принимало ея представленіе о своей прежней красотѣ. Эта красота олицетворялась въ ея воображеніи въ видѣ необъятнаго капитала похищеннаго Жакомъ, и каждый разъ какъ эта мысль представлялась ея уму она чувствовала непримиримую злобу къ человѣку разрушившему ея счастіе. Ее раздражало уваженіе которыхъ пользовался Жакъ въ своемъ кругу. Честность, умъ, образованіе, какая въ нихъ польза если она обречена на буржуазное подудовольство, дѣлавшее изъ ея жизни тусклое прозябаніе? Какъ охотно промѣняла бы она эти мѣщанскіе добродѣтели на одно изъ тѣхъ условій которыми открывается, доступъ въ блестящія и нарядныя сферы, куда она стремилась всѣми своими инстинктами!
   -- Очень намъ пристало принимать князей когда въ домѣ лишней копѣйки нѣтъ, проговорила она уже не съ притворнымъ ожесточеніемъ.-- Я посмотрю какъ мы извернемся въ этотъ мѣсяцъ....
   -- Но вѣдь ты подучила уже деньги на хозяйство, возразилъ Жакъ.
   По лицу Юліи Владиміровны пробѣжало легкое смущеніе. Голосъ ея, когда она собралась отвѣтить, упалъ до весьма низкой ноты.
   -- Я и не говорю что не получала. Но ты знаешь что модистка пристала ко мнѣ съ долгомъ, и я должна оплатить изъ тѣхъ денегъ... Ты въ самомъ дѣлѣ кажется воображаешь что даешь мнѣ нивѣсть какія средства! Скажи пожалуста!-- продолжала Юлія Владиміровна овладѣвая своимъ смущеніемъ и съ прежнею стремительностью возвращаясь къ пронзительнымъ ноткамъ:-- Вѣрно я не для того шла замужъ чтобы гроши считать... Ты знаешь ли сколько Веретёновъ рабатываетъ? Видѣлъ ты, прошлый вторникъ, въ какомъ его жена платьѣ была? Ты спроси-ка сколько онъ ей на туалетъ даетъ! Да чего лучше?-- Марѳуша у нихъ жила, она лично знаетъ. Пусть скажетъ, я при тебѣ спрошу.
   У Юліи Владиміровны въ подобныхъ случаяхъ являлась страсть къ очнымъ ставкамъ и вообще къ наивозможной публичности своихъ дѣйствій. Горничная тотчасъ явилась на крикъ.
   -- Марѳуша, скажи вотъ тутъ, при баринѣ, сколько Веретёновъ даетъ своей женѣ на туалетъ? стремительно обратись къ ней Юлія Владиміровва.
   Марѳуша, рябая и черная дѣвка, говорившая очень громко нараспѣвъ, была очень рада разказать.
   -- Помногу, сударыня, это точно что помногу. Онъ вѣдь въ чемъ супругѣ не отказываетъ. Такъ бываетъ что всѣ какъ есть деньги отдастъ ей, и самъ потомъ по мелочамъ у нея спрашиваетъ. У нихъ, извѣстно, барыня всему дому голова, какъ слѣдуетъ. Это что ужь когда баринъ при себѣ деньги держитъ, какой это порядокъ, никакого порядка въ томъ нѣтъ. Марѳуша кричала все громче и громче, и въ азартѣ размахивала руками все ближе и ближе къ барину. Предметъ разговора очевидно былъ самый ея любимый.
   Жакъ вдругъ поднялся съ кресла: онъ былъ блѣденъ, нижнія челюсть его тряслась.
   -- Поди вонъ! крикнулъ онъ на служанку.
   Та мгновенно какъ-то присѣла и выпрыгнула изъ комнаты.-- И вы также оставьте меня въ покоѣ, проговорилъ онъ тоже къ женѣ.
   У него все еще дрожали личные мускулы, и онъ тяжело дышалъ.
   Юлія Владиміровна поднялась съ дивана съ видомъ угнетенной, но сохраняющей свое достоинство невинности. Не смотря на то что въ ней ежедневно являлась какъ бы потребность доводить Жака до такихъ вспышекъ, она смертельно боялась его въ этомъ состояніи. Она ограничилась тѣмъ что окинула его презрительнымъ взглядомъ и проговорила удалясь съ театральною медленностью:
   -- Удивительно! Донъ-Кихотъ какой выискался!
   Когда Юхотскій пріѣхалъ, гости почти всѣ уже собрались. Вопреки предсказаніямъ Юліи Владиміровны, въ ея гостиной было довольно людно. Сама она, въ свѣжемъ и дорогомъ туалетѣ, уже нѣсколько разъ успѣла сообщитъ дамамъ что ждетъ новаго знакомаго, чрезвычайно блестящаго и интереснаго молодаго человѣка, богатаго и притомъ князя. Несмотря на нѣкоторое предубѣжденіе противъ этого князя, который таскается по ночамъ и отрываетъ мужа отъ работы, ей очень льстила мысль что она можетъ первая ввести его въ кружокъ своихъ знакомыхъ. Юлія Вдадиміровна вообще очень любила принимать людей нѣсколько повыше того круга къ которой принадлежало ея всегдашнее общество. Поэтому она встрѣтила Юхотскаго чрезвычайно любезно, и рѣшившись сразу сдѣлать его "своимъ", послѣ первыхъ же словъ, объяснила ему съ очаровательною улыбкой:
   -- У насъ вторники. Пожалуста, князъ, не забывайте эти дни. Остальные вечера мужъ очень занятъ, а я часто небываю дома, но по вторникамъ вы васъ всегда застанете.
   Жакъ, стоявшій подлѣ, догадался что у него хотятъ отнять друга.
   -- То-есть ты понимаешь, Платонъ, вмѣшался онъ,-- что если ты захочешь именно меня видѣть, то будешь приходить когда только вздумаешь и никакимъ моимъ занятіямъ никогда не помѣшаешь.
   Юлія Вдадиміровна метнула на мужа презрительный взглядъ.
   -- Я разчитываю что вы окажете честь моимъ вторникамъ. У меня собирается очень милое общество, пояснила она съ тою же обворожительною улыбкой, и повела Юхотокаго знакомить со своими гостями.
   Она торжествовала. Одного взгляда на Юхотскаго ей было достаточно чтобы взвѣсить пріобрѣтеніе которое она дѣлала въ его лицѣ для своихъ вторниковъ. Она оцѣнила сразу отпечатокъ полнѣйшаго comme il faut лежавшій на всей наружности князя и даже покрой его фрака, свободно охватывавшаго его стройную фигуру. Конечно, ни у кого изъ ея знакомыхъ дамъ не было такого блестящаго habitué. Длинная вереница вторниковъ, которымъ присутствіе князя должно было придать особый блескъ, проносилась въ воображеніи Юліи Владиміровны.
   Но Юхотскій очень скоро разочаровалъ ее. Еслибъ онъ не былъ изъ вчерашнихъ признаній Жака предубѣжденъ противъ его жены, личное знакомство съ нею не могло расположить его въ ея пользу. Онъ умѣлъ читать на лицахъ женщинъ, а то что онъ читалъ совершенно ясно на лицѣ Юліи Владиміровны, въ то время какъ она улыбалась ему улыбкой самаго искренняго восхищенія, было ему антипатично. Онъ чувствовалъ пробѣлъ котораго не умѣютъ скрыть женщины никогда не жившія сердцемъ. Подъ этими тонкими чертами и сквозь мягкій взглядъ этихъ идеальныхъ глазъ, различалъ какое-то внутреннее мѣщанство, что всегда было ему особенно противно, и въ мущинахъ, и въ женщинахъ. Онъ пріѣхалъ сюда для Мани, и завидѣвъ ее въ маленькой второй гостиной, прямо направился туда, къ первому разочарованію хозяйки дома.
   

IV.

   Когда онъ увидѣлъ себя въ этой маленькой гостиной, подлѣ Мани, привѣтливо встрѣтившей его своимъ открытымъ взглядомъ, онъ опять почувствовалъ ощущеніе нравственнаго приволья и успокоенія которое всегда испытывалъ въ ея присутствіи. Это было то прозрачное, ясное чувство, которое соединяетъ людей одинаково настроенныхъ къ чему-нибудь родному, поэтическому и смѣлому. Когда они сходились вмѣстѣ, оба сильнѣе чѣмъ въ обществѣ другихъ людей ощущали въ себѣ такое настроеніе, и въ этомъ именно былъ источникъ наслажденія которому они безсознательно предавались. У нихъ существовала общая жизнь, до такой степени наполнявшая обоихъ что мысль родившаяся въ одномъ, незримо продолжала работать въ другомъ, и часто для нихъ съ полуслова было ясно другъ въ другѣ многое такое, чего они никакъ не умѣли бы объяснить постороннимъ. У нихъ всегда были готовые, неистощимые предметы разговора: общія воспоминанія, общія симпатіи, мелочи совершенно незначительныя сами по себѣ, но имѣвшія для нихъ особое содержаніе, потому что за ними вставала вся молодая жизнь и вѣяло чистотою и счастьемъ раннихъ отроческихъ впечатлѣній. То чѣмъ они наслаждались теперь, было только наградою за эту чистоту и счастье.
   Юхотскому было особенно дорого сознавать что Маня участвуетъ въ его умственной жизни. Это сдѣлалось какъ-то само-собою, давно. Онъ никогда не спрашивалъ себя на чемъ остановилось образованіе Мани, но чувствовалъ что она всегда понимала его, что въ самыхъ серіозныхъ его интересахъ она всегда находила нѣчто совершенно близкое ей. Ему было ясно что его умъ не тяготитъ ея, а доставляетъ ей наслажденіе. Отъ его долгихъ разговоровъ, въ ней самой образовался нѣкоторый умственный осадокъ которымъ она безсознательно пользовалась, не измѣняя своей женственной природѣ; и онъ часто съ изумленіемъ замѣчалъ какъ высказанная имъ когда-нибудь мысль возвращалась къ нему отъ Мани гораздо болѣе сближенная съ жизнью чѣмъ по умѣлъ сдѣлать его мужской умъ. Онъ сознавалъ что Маня была богаче его эстетическими элементами, и что послѣ своей матери онъ ей болѣе всѣхъ былъ обязанъ тою артистической полнотой организаціи которой такъ рѣдко достигаютъ даже самые умные мущины если въ ихъ жизни женщина никогда не занимала большаго мѣста.
   Маня разспрашивала Юхотскаго когда онъ начнетъ читать лекціи и скоро ли будетъ его диспутъ; и Юхотскому казалось какъ нельзя болѣе естественнымъ сообщить ей всѣ планы и ввести ее въ кругъ мыслей въ которыхъ въ послѣднее время вращался его умъ. Онъ видѣлъ по глазамъ Мани, разгоравшимся тѣмъ сдержаннымъ, нѣжнымъ блескомъ который онъ такъ любилъ въ нихъ, что ее также сильно, какъ и его подымаетъ интересъ наполняющей его идеи.
   -- Какъ это будетъ пріятно когда вы пріѣдете ко мнѣ послѣ диспута и разкажете о своемъ торжествѣ! проговорила она.
   -- А сами вы развѣ не хотите быть на диспутѣ? спросилъ Юхотскій и подумалъ, какъ хорошо было бы ему встрѣтить въ чужой и можетъ-быть враждебно настроенной толпѣ, дружескій взглядъ этихъ сѣрыхъ глазъ.
   -- Нѣтъ, я лучше буду ждать васъ дома, отвѣтила Маня;-- я не привыкла ко многолюдству.
   На самомъ дѣлѣ Маню то удерживало что, по ея мнѣнію женщина посѣщающая подобныя академическія собранія, подаетъ поводъ подозрѣвать ее въ нѣкоторомъ тщеславіи. Юхотскій догадался и не настаивалъ.
   -- Вы дадите мнѣ руку на счастье, какъ тогда когда я ѣхалъ въ Петербургъ изъ деревни? сказалъ онъ.
   Маня только улыбнулась ему.
   -- Развѣ вы не увѣрены въ полномъ торжествѣ? сказала она, блистая своими ясными глазами.
   -- О торжествѣ я бы и не думалъ еслибъ это было только мое личное дѣло, отвѣтилъ Юхотскій; -- но мнѣ вѣроятно придется встрѣтиться съ предубѣжденіемъ и враждой къ моей идеѣ, къ тому что мнѣ наиболѣе дорого. Къ формальному успѣху я совершенно равнодушенъ; мнѣ надо завоевать публику для моей идеи. Какая мнѣ радость что я блистательно докажу тотъ или другой тезисъ моей диссертаціи, если я никому не. передамъ настроенія которое меня наполняетъ?
   Маня продолжала улыбаться ему своими ясными глазами.
   -- Я не могу этого допустить, сказала она; -- развѣ ваша идея -- не жизнь, не истина, не благо?
   -- Да, отвѣтилъ Юхотскій, -- но мы живемъ въ печальное время господства низшихъ требованій. Все что приподнято надъ уровнемъ полузнанія представляется вамъ посягательствомъ на вашъ умственный комфортъ, на свободу нашего духовнаго нищенства. Масса будетъ противъ меня, я не сомнѣваюсь; ее надо завоевать. Въ противномъ случаѣ къ чему послужатъ мои усилія? Говоря по правдѣ, я никогда такъ не сомнѣвался въ себѣ какъ наканунѣ своего общественнаго служенія. Я былъ безконечно счастливѣе, работая лишь надъ самимъ собою и для себя самого. Помните тотъ послѣдній годъ въ деревнѣ? Тогда я самъ вступалъ въ область наслажденій куда теперь долженъ ввести другихъ, и подлѣ меня былъ только одинъ другъ, съ мыслью и съ сердцемъ котораго я справлялся, и этотъ другъ были вы, и вы раздѣляли со мною каждое мое сомнѣніе и каждое убѣжденіе!
   Глаза Мани потеряли свое ясное выраженіе; Юхотскій замѣчалъ это каждый разъ когда его разговоръ обращался лично на нее. Также точно вчера, когда онъ просилъ позволенія быть у нея, ея глаза мгновенно погасли. Она какъ будто стояла предъ нимъ вся на сторожѣ, пугливая и чуткая. Когда Юхотскій думалъ объ этомъ, что-то жуткое шевелилось у него на сердцѣ, и онъ боялся проникнуть туда гдѣ таилась причина этой внутренней тревоги выражавшейся въ глубокихъ глазахъ Мани.
   -- Это малодушіе, Платонъ Николаевичъ, сказала она: -- жизнь только-что раздвигается предъ вами, а вы какъ будто сожалѣете что не можете забиться въ уголъ.
   -- Вы не хотите позволить мнѣ немножко эгоизма? возразилъ улыбаясь Юхотскій.-- Забиться въ уголъ, когда въ этомъ углу ваше лживое счастіе, развѣ это не соблазнительно?
   -- А я увѣрена что вы никогда не помирились бы на этомъ счастьи, отвѣтила торопливо Маня.
   Въ эту минуту Юлія Владиміровна, давно уже сгоравшая нетерпѣніемъ завладѣть Юхотскомъ, явилась нарушить ихъ уединеніе.
   -- Chère Marie, вы отнимаете у васъ князя, обратишь она къ Манѣ съ нѣсколько кислою улыбкой.-- Князь, всѣ такъ интересуются васъ видѣть и слышать что право не великодушно съ вашей стороны удаляться отъ общества, добавила она къ Юхотскому.
   Тотъ долженъ былъ перейти за нею въ большую гостиную, гдѣ ему тотчасъ поручили занимать двухъ дамъ, которыми хозяйка особенно дорожила. Эти дамы были немножко поинтереснѣе и понаряднѣе остальныхъ, и потому взглянули на Юхотскаго какъ на свою законную добычу. Къ тому же онѣ были сегодня въ новыхъ туалетахъ и чувствовали свою силу. Имъ хотѣлось немедленно и самымъ убѣдительнымъ образомъ доказать князю что онѣ принадлежать къ очень хорошему обществу, одѣваются у очень хорошихъ модистокъ, знакомы съ самыми приличными людьми и при этомъ очень умны, очень образованы и совершенно усвоили себѣ всѣ новыя идеи, отъ Фребелевскихъ садовъ до лѣченія сгущеннымъ воздухомъ. Все это въ какія-нибудь десять минутъ было стремительно и окончательно разъяснено Юхотскому. Затѣмъ разговоръ перешелъ на гигіену и педагогику, которыми обѣ дамы, въ качествѣ современныхъ матерей, чрезвычайно интересовались. Одна сообщила даже что прежде крутыя яйца считались вредными, но теперь наука доказала что совсѣмъ напротивъ, и поэтому она кормитъ ими своихъ дѣтей; причемъ объяснила что-то очень ученое о бѣлковинѣ. Юхотскій только слушалъ и ума не могъ приложитъ откуда у нихъ все берется. Онъ сначала радъ былъ что этихъ дамъ вовсе не нужно занимать, но наконецъ слушать ихъ сдѣлалось гораздо обременительнѣе чѣмъ самому поддерживать разговоръ. Воспользовавшись паузой, онъ подошелъ къ Жаку и шепнулъ ему:
   -- Я пойду къ тебѣ въ кабинетъ выкурить сигару.
   Жакъ прошелъ вслѣдъ за нимъ.
   -- Должно-быть за границей я совсѣмъ отвыкъ отъ Пербурга, просто не знаю о чемъ говорить и что дѣлать на этихъ раутахъ, сказалъ ему Юхотскій.-- Ты на меня не сердись, я не буду ѣздить къ тебѣ по вторникамъ.
   -- И не ѣзди пожалуста, я самъ какъ чужой на этихъ вечерахъ, поспѣшно отвѣтилъ Жакъ.-- Сегодня, еслибы не зналъ что ты будешь, ушелъ бы изъ дому.
   Юхотскій внимательно посмотрѣлъ ему въ глаза.
   -- Ты разстроенъ, Жакъ?
   Тотъ махнулъ рукой и не отвѣчалъ, понуро глядя на носокъ своего сапога.
   -- Не знаю чѣмъ все это кончится, заговорилъ онъ черезъ минуту,-- а чѣмъ-нибудь должно кончиться, потому что такъ продолжать я не имѣю больше силъ.
   И онъ разказалъ въ нѣсколькихъ словахъ послѣднюю сцену съ женой. Юхотскій слушалъ его на этотъ разъ не съ тѣмъ вниманіемъ къ которому его обязывали дружественныя отношенія къ Жаку. Онъ казался нѣсколько разсѣянъ, его мысль была занята прерваннымъ разговоромъ съ Маней и послѣдними, торопливо высказанными ею словами. Ему думалось что за этими словами должно было что-то объясниться что-то очень важное для нихъ обоихъ. Но удастся ли ему возвратиться сегодня къ этому разговору? Никогда въ жизни онъ такъ не досадовалъ что его прервали.
   -- Но, Жакъ, не слишкомъ ли много значенія придаешь ты всему этому? попытался онъ успокоить своего друга.-- Женщины вообще капризны и нелогичны, а твоя жена кажется болѣе другихъ....
   -- Да, разумѣется, все это очень обыкновенно, такъ что пожалуй не поймаешь тутъ драмы, возразилъ Жакъ, стараясь овладѣть своимъ раздраженіемъ.-- Но въ этой-то ежедневности и заключается самая нестерпимая сторона положенія. Капля за каплей, падая на камень, долбятъ его. Повѣришь ли, бываютъ минуты когда я желалъ бы чтобы моя жена бѣжала отъ меня съ любовникомъ, по крайней мѣрѣ однимъ разомъ все было бы кончено.
   Онъ притворилъ дверь въ корридоръ и продолжалъ шагая по комнатѣ:
   -- Другіе этого не знаютъ, но ты вѣдь долженъ знать что настоящій трагизмъ жизни заключается въ ея мелкой будничной пошлости, среди которой нѣтъ мѣста ни героямъ, ни злодѣямъ, ни великимъ подвигамъ, ни преступленіямъ. Вотъ съ чѣмъ никогда нельзя примириться, и что никогда не кончается. Никогда не кончается, вотъ что самое страшное!
   -- Это напоминаетъ мнѣ любимое выраженіе Овергагена, что лучше встрѣтиться съ разбойникомъ чѣмъ прожитъ всю жизнь съ карманными воришками, перебилъ Юхотскій.
   -- А развѣ онъ не правъ, твой Овергагенъ? подхватилъ съ оживленіемъ Жакъ.-- Развѣ не задыхаются въ этомъ заколдованномъ кругѣ который сомкнулся вокругъ меня, другаго, третьяго? Не жизнь томитъ, томитъ отсутствіе въ ней подъема....
   Докуривъ сигару, Юхотскій опять вышелъ въ гостиную. видъ Петровичъ.
   -- Можно, отвѣтилъ Никаноръ Ильичъ, и колокольчикъ дѣйствительно звякнулъ гораздо громче прежняго.
   -- Удивительно, повторила Варвара Павловна, не столько довольная шалостями духа, сколько удачнымъ устраненіемъ опасности.
   -- Однако странно что колокольчикъ совсѣмъ не подымается и не шевелится когда звонитъ, замѣтилъ Давидъ Петровичъ.
   -- Mais qu'est ce que èa vous fait? тѣмъ удивительнѣе, возразила Варвара Павловна.
   Колокольчикъ продолжалъ позвякивать. Урханъ, не то злобно, не то презрительно слѣдившій за опытомъ, вдругъ отодвинулъ стулъ и быстро схватилъ рукой за задній карманъ сюртука Никанора Ильича.
   -- Га! это что такое! прокричалъ онъ торжественно.
   Медіумъ завертѣлся на стулѣ; но Урханъ уже запустилъ руку ему въ карманъ, и вытащилъ оттуда колокольчикъ. Всѣ хохотали, и Никаноръ Ильичъ громче всѣхъ.
   -- Сорвалось! воскликнулъ онъ, ни мало не смущаясь своимъ фіаско.
   Всѣмъ вдругъ сдѣлалось очень весело, именно оттого что за минуту предъ тѣмъ каждый испытывалъ совершенно другое настроеніе. Смѣшнѣе всего было сморщенное лицо Никанора Ильича и его маленькіе, лживые глазки, совсѣмъ пропавшіе въ складкахъ.
   -- Но вѣдь колокольчикъ можетъ зазвонить у васъ когда этого совсѣмъ не надо, сказала сквозь смѣхъ Раиса Михайловна.
   -- А онъ у меня до опыта въ платокъ завернутъ, объяснилъ съ полнымъ удовольствіемъ Никаноръ Ильичъ -- Давича Давидъ Петровичъ спрашивалъ что это я руками за спиной дѣлаю,-- а это я моего духа отъ узъ освобождалъ.
   

V.

   Всѣмъ было весело, и немножко стыдно, потому что приключеніе съ Никаноромъ Ильичемъ все-таки имѣло видъ шутовства, и все-таки Юхотскій былъ посторонній человѣкъ. Это самое испытывала и Раиса Михайловна, и къ радости что все такъ благополучно обошлось, примѣшивалось непріятное чувство смущенія за Никанора Ильича и за все это маленькое общество, связанное съ ней фамильными узами. Несмотря на близость свою къ Юхотскому, и можетъ-быть именно вслѣдствіе этой близости, она ни предъ кѣмъ не была такъ способна стыдиться за свою семейную обстановку, какъ предъ нимъ. Но какъ всегда, такъ и теперь, въ этомъ чувствѣ скоро произошелъ переходъ къ другимъ, болѣе капризнымъ ощущеніямъ. Она подняла глаза ни Юхотскаго, и ей досадно сдѣлалось за неловкое положеніе въ которое онъ былъ поставленъ. Ей пріятно стало созвать что тотъ кого она любила и кому никто здѣсь, какъ ей казалось, не хотѣлъ отдать справедливости -- несомнѣнно лучше, умнѣе и крупнѣе всѣхъ ихъ. Она даже готова была радоваться тому что эти кровно-близкіе ей люди, этотъ кругъ, къ которому она принадлежала по рожденію и замужеству, выказывалъ себя предъ нимъ въ такомъ смѣшномъ и пошломъ видѣ Пусть, думала она, пусть онъ видитъ среди кого я поставлена, онъ пойметъ что мнѣ нельзя было не полюбить его. И чѣмъ болѣе она думала объ этомъ, тѣмъ болѣе въ ней разгоралось капризное, раздражительное желаніе выразить чѣмъ-нибудь что она совершенно чужая среди этихъ людей, что ей рѣшительно все равно что они скажутъ о ней и какъ будутъ считать ее, и что кромѣ него никто ей не близокъ и никого она не любитъ и не уважаетъ. Ей хотѣлось отмстить и за себя, и за него, за тѣ мучительныя минуты которыя имъ выпали за обѣдомъ.
   Когда встали изъ-за стола, не было узко и слѣдовъ испытаннаго всѣми напряженія. Маленькая непріятная подробность была забыта. Варвара Павловна первая возвратилась къ своему обычному оживленію и весело болтала съ Давидомъ Петровичемъ, который очень ее уважалъ и даже побаивался, потому что сознавалъ ея умственное превосходство. Ее въ настоящую минуту гораздо болѣе интересовало узнать, почему Раиса Михайловна просила никому не говорить о завтрашнемъ пріѣздѣ Рохтиныхъ, чѣмъ то что произошло за обѣдомъ. Одинъ Урханъ продолжалъ хмуриться и загадочно поводить своими волчьими глазами; онъ былъ золъ и на Никанора Ильича, некстати подоспѣвшаго съ этимъ глупымъ опытомъ, и на Варвару Павловну за то что она развлекала Давида Петровича.
   Тотчасъ послѣ кофе составилась пулька. Юхотскій, не умѣвшій отличить короля отъ валета, остался съ дамами. Варвара Павловна, которую чѣмъ дальше тѣмъ больше безпокоила мысль о какой-то тайнѣ, связанной съ пріѣздомъ Рохтивыхъ, не могла наконецъ удержаться и обратилась къ Раисѣ Михайловнѣ въ полголоса съ вопросомъ:
   -- У тебя есть планъ на завтрашнее утро?
   Раиса Михайловна отвѣтила глазами: "да", и въ этихъ глазахъ Варвара Павловна прочитала въ то же время что не надо продолжать объ этомъ разговора, и что все и безъ того она узнаетъ, когда можно будетъ.
   -- У васъ завтра есть лекція? спросила Раиса Михайловна Юхотскаго.
   -- Нѣтъ, отвѣтилъ онъ.
   Они сидѣли въ сторонѣ отъ играющихъ, но такъ что можно было вести общій разговоръ.
   -- Вы рѣшили удержать вашу прошлогоднюю дачу въ Царскомъ? громко спросила Раиса Михайловна.
   -- Непремѣнно, отвѣтилъ изъ-за картъ Никаноръ Ильичъ.-- А вы, chère nièce? неужели мы будемъ жить не въ одномъ мѣстѣ съ вами?
   -- У насъ все еще ничего не рѣшено на этотъ счетъ, сказала Раиса Михайловна.-- Въ самомъ дѣлѣ, Деви, надо кончить съ этимъ вопросомъ. Рохтины въ послѣдній разъ говорили что рядомъ съ ними отдается прекрасный домъ. Стоитъ взглянуть, какъ ты думаешь?
   Давидъ Петровичъ удивился: Раиса Михайловна никогда до того времени не выражала желанія провести лѣто въ Царскомъ.
   -- Но вѣдь ты всегда говорила что тамъ очень скучно? возразилъ онъ.
   -- Вообще -- да, но если дача которую рекомендуютъ Рохтины въ самомъ дѣлѣ такъ хороша, тогда можно помирать ея съ Царскимъ, отвѣтила Раиса. Михайловна.-- Притомъ я все-таки разчитываю что въ срединѣ лѣта мы уѣдемъ или за границу, или на Кавказъ.
   -- О, ma chère, только же на Кавказъ, протестовала Варвара Павловна.
   -- Какъ Деви захочетъ, сказала Раиса Михайловна.-- А май и іюнь бываютъ очень хороши въ Царскомъ.
   -- Относительно дачи мнѣ все равно, лишь бы было удобно, и чтобы конюшня была просторная, отвѣтилъ Доводъ Петровичъ.
   Урханъ никогда ни на какія дачи не переѣзжалъ, поэтому этотъ вопросъ его не касался.
   -- Я посмотрю этотъ домъ. Я пожалуй даже завтра съѣзжу; какъ ты думаешь?
   Давидъ Петровичъ, озабоченный неудачною прикупкой на безкозырную игру, пробурчалъ разсѣянно что пусть ѣдетъ если хочетъ.
   -- А князь гдѣ будетъ лѣтомъ жить? обратился Урханъ къ Юхотскому.
   Вопросъ, казалось, въ сущности очень простой, но всѣ были такъ настроены предыдущимъ что опять почувствовали намекъ. Юхотскій и Раиса Михайловна переглянулась
   -- Я думаю уѣхать къ себѣ въ деревню, отвѣтилъ онъ.
   Раиса Михайловна знала что это вовсе не рѣшено у него, но поняла что лучше всего было отвѣчать такимъ образомъ.
   -- Правда? отозвался съ подозрительною интонаціей Урханъ. Онъ злился, чувствуя что его намекъ сразу отраженъ.
   Юхотскій только пожалъ плечами и ничего не отвѣтилъ.
   Давидъ Петровичъ благополучно сыгралъ безъ козырей и и спросилъ жену:
   -- Такъ когда же ты думаешь съѣздить?
   -- Завтра въ часъ. Осмотрю дачу, и потомъ буду Ждать поѣзда у Рохтиныхъ; они кстати давно звали мфія.
   -- Да, это ты удобно придумала, равнодушно согласился Давидъ Петровичъ.-- А мнѣ не надо?
   -- Нѣтъ, зачѣмъ же? такимъ же равнодушнымъ тономъ отозвалась Раиса Михайловна, хотя у нея дрогнуло въ груди.
   Варвара Павловна вдругъ поняла все, весь тайный планъ Раисы Михайловны, такъ волновавшій ея любопытство, поняла зачѣмъ никто не долженъ былъ знать что Рохтины пріѣзжаютъ завтра въ городъ, и зачѣмъ Раиса Михайловна спрашивала Юхотскаго, есть ли у него завтра лекція. На мгновенье ей даже страшно стало; она взглянула на Давида Петровича, на Урхана, но не замѣтивъ ничего особеннаго, успокоилась и вся отдалась тайному удовольствію, какое доставляла ей идея Раисы Михайловны и ея собственная проницательность. Все что отзывалось интригой, и въ особенности сложною, ловкою и опасною интригой, имѣло что-то лично для нея пріятное и увлекательное. Она взглянула на Раису Михайловну такимъ выразительнымъ взглядомъ что та поняла ее и улыбнулась. Но надо было чтобъ и Юхотскій также все понялъ. Варвара Павловна догадалась что необходимо дать Раисѣ Михайловнѣ возможность переговорить съ нимъ, подошла къ играющимъ и, ставъ, за спиой Анатоля, заглянула ему въ карты.
   -- Давидъ Петровичъ, я хочу помочь ему противъ васъ, берегитесь, сказала она весело.
   -- Нѣтъ, вѣтъ, сядьте лучше подлѣ меня, поспѣшилъ пригласить ее Давидъ Петровичъ, знавшій что она отлично понимаетъ игру.
   Варвара Павловна поставила стулъ за его плечамъ и принялась то совѣтовать ему что ввести и какъ разыграть, то болтать о совершенно постороннихъ вещахъ, которыя должны были занять вниманіе играющихъ.
   Юхотскій и Раиса Михайловна встали чтобы походить по комнатамъ.
   -- Отыщите меня завтра въ часъ, въ вагонѣ, сказала ему вполголоса Раиса Михайловна.
   -- Вы хотите чтобъ я проводилъ васъ въ Царское?
   -- Совсѣмъ нѣтъ. Но развѣ у васъ не можетъ-бытъ тамъ своего дѣла?
   -- Да, конечно, сказалъ Юхотскій.
   Раиса Михайловна поглядѣла на него бокомъ и улыбнулась.
   -- Вы поможете мнѣ осмотрѣть дачу... которой я впрочемъ не найму, продолжала она.
   -- Не наймете?
   -- Разумѣется. Я терпѣть не могу Царскаго. Но сначала мы зайдемъ къ Рохтинымъ, это рядомъ.
   -- Я не знакомъ съ ними... возразилъ Юхотскій.
   Раиса Михайловна опять бросила ему, улыбаясь, тотъ же боковой взглядъ.
   -- Какой вы недогадливый! Рохтины завтра съ утра въ Петербургѣ, сказала она.-- Мнѣ скучно было бы одной дожидаться поѣзда.
   Они были въ большой залѣ, далеко отъ той комнаты гдѣ сидѣли играющіе. Матовый свѣтъ единственной лампы чуть скользилъ по надутымъ атласнымъ складкамъ драпировокъ, оставляя неосвѣщенными углы. Лицо Раисы Михайловны было тоже въ тѣни, но тѣмъ сильнѣе выступалъ внутренній блескъ въ ея темныхъ глазахъ. Юхотскій отыскалъ ея руку.
   -- Такъ вы нарочно выдумали... эту дачу? тихо сказалъ онъ.
   -- Разумѣется... отвѣтила Раиса Михайловна, и въ полутьмѣ лицо ея опять показалось ему обвѣяннымъ тѣмъ тайнымъ блаженствомъ, въ которомъ было что-то дѣтское и бѣсовское въ одно время.
   Она не отнимала своей руки.
   -- Во мнѣ очень силенъ духъ противорѣчія, продолжала она; -- мнѣ никогда такъ не хотѣлось какъ въ эту минуту уйти въ свою собственную жизнь отъ той жизни которая заявляетъ какія-то права на меня. Они расшевелили во мнѣ сегодня мои дурные инстинкты -- тѣмъ хуже для нихъ, заключила она, бросивъ взглядъ по направленію къ ломберному столу.
   Они все еще были въ полутемной залѣ и подходили къ гостиной, изъ которой узкою полосой врывался косой свѣтъ. Раиса Михайловна повернула къ Юхотскому лицо и замедлила шаги.
   -- Не правда ли: это дурно, то что я дѣлаю? проговорила она, остановивъ на немъ глубокій и странно мерцавшій взглядъ.-- Но жизнь безъ зла -- только половина жизни. И я чувствую что есть немножко хорошаго въ томъ злѣ которое владѣетъ мною...
   Тѣмъ же медленнымъ поворотомъ она отвела отъ него глаза и вошла въ полосу свѣта. Онъ шелъ подлѣ нея, взволнованный и смятый темною силой, глядѣвшей изъ ея темныхъ и опасныхъ глазъ...
   Пулька только-что кончилась, и Никаноръ Ильичъ, оставшійся какъ и всегда въ небольшомъ выигрышѣ, съ небрежнымъ и даже кислымъ видомъ запрятывалъ въ портфельчикъ скромную ассигнацію.
   -- Съ вами играть -- всегда заплатишь, ворчалъ на него Давидъ Петровичъ, недовольный не столько за проигрышъ, сколько за прижимистую игру.
   -- Это я все отыгрываюсь, послѣ того какъ разъ тридцать тысячъ проигралъ, солгалъ Никаноръ Ильичъ, и не покраснѣлъ да же, хотя каждый тутъ отлично зналъ что никогда ничего подобнаго съ нимъ не случалось.
   Вся семья Озерецкихъ собралась уѣзжать.
   -- Bonsoir, сказала Юхотскому Раиса Михайловнѣ, и слабое пожатіе ея руки напомнило ему о томъ что было условлено на завтра.
   Она проводила сегодняшній вечеръ дома. Она не перемѣнила своей разсѣянной жизни, но иногда испытывала потребность остаться наединѣ съ собой и съ мечтательнымъ крушеніемъ однихъ и тѣхъ же, не утомляющихся и не надоѣдающихъ мыслей. Это была совершенно новая потребность, противоположная всему что она чувствовала и чѣмъ томилась прежде. Свѣтъ не потерялъ для нея своей привлекательности, но она уже не бѣжала въ него чтобы спастись отъ внутренней пустоты и бездѣятельности. Напротивъ, то что происходило въ ней самой, имѣло для нея такой глубокій интересъ что ей жаль становилось дней и часовъ потраченныхъ на внѣшнее существованіе. И эти новые, внутренніе интересы, такими полными звуками ворвавшіеся въ ея жизнь, тѣмъ сильнѣе приковывали ея вниманіе что она все еще не могла въ нихъ разобраться, и они стояли предъ ней какъ раскрытая на срединѣ книга.
   Когда она впервые опомнилась отъ опьяненія страсти, ей казалось что вся поэтическая сторона жизни отлётѣла отъ нея, что все было обманъ и гадость. Случившееся стояло предъ ней во всей неопрятной наготѣ своей и унизительно давило ее. Было столько грубаго и оскорбительнаго въ этомъ фактѣ что она не вѣрила возможности когда-нибудь примириться съ нимъ. Она горѣла и стыла, въ невыразимой тоскѣ подымала безсильныя руки и опять роняла ихъ, и тупымъ, застывшимъ взглядомъ всматривалась въ неотступно и гадко мерещившееся ей. Она сравнивала себя съ другими женщинами, и ей казалось что она всѣхъ хуже, всѣхъ недостойнѣе. Но она не могла остановиться на этой мысли. Самолюбивое внутреннее чувство говорило ей что ея вина не была такъ плоска и низменна, какъ вина другихъ женщинъ, на которыхъ свѣтъ указывалъ съ двусмысленнымъ снисхожденіемъ или съ лицемѣрною брезгливостью. Она перебирала въ умѣ всю скандалезную хронику извѣстнаго ей круга: тщеславіе, давняя испорченность или просто глупость и пошлость -- вотъ все что она читала въ ней. И кто они, герои этихъ роковыхъ увлеченій? Обыкновенные, часто совсѣмъ ничтожные люди... Такія мысли нравились ей, потому что съ ними притуплялась жгучая боль стыда и мало-по-малу возвращалась способность наслаждаться чувствомъ, съ которымъ поздно было бороться. Жизнь звучала такимъ полнымъ, такимъ громкимъ аккордомъ, столько страстнаго призыва слышалось въ этихъ прорвавшихся звукахъ что некогда было думать, сомнѣваться и оглядываться.
   Сегодня эти призывные звуки раздавались особенно явственно и громко. Раиса Михайловна долго сидѣла одна въ своей комнатѣ, вникая въ эту внутреннюю музыку, и жадное, страстное чувство все больше разгоралось въ ней. Но не это чувство пугало ее -- пугала мысль что всему на свѣтѣ приходитъ конецъ, что настоящее станетъ прошедшимъ и принесетъ позднее сожалѣніе о каждой минутѣ потерянной для счастья. Она закрывала глаза, вздрагивала и затихала съ радостнымъ изнеможеніемъ на слабо сжатыхъ губахъ.Давидъ Петровичъ сегодня тоже остался дома и долго сидѣлъ внизу у отца. Когда онъ йернулся, Раису Михайловну удивило его разстроенное, желтое лицо.
   -- Что съ тобой? ты не боленъ? спросила она, подводя его къ свѣту.
   -- Нѣтъ, ничего, отвѣтилъ Давидъ Петровичъ, какъ-то странно и часто мигая глазами.
   

VI.

   Со вторымъ звонкомъ Юхотскій вошелъ въ вокзалъ Царскосельской дороги. Большая зала была уже пуста. Онъ купилъ билетъ и вошелъ на платформу. Вагоновъ было немного, и онъ тотчасъ отыскалъ Раису Михайловну. Она сидѣла одна, вся въ черномъ, закрытая густымъ вуалемъ. Она улыбнулась ему серіозно и немножко печально, и молча указала глазами мѣсто противъ себя. Въ вагонѣ было темно и онъ не могъ хорошо разглядѣть ея лицо, но онъ чувствовалъ что-то умиленное и грустное, вѣявшее отъ ея улыбки и отъ всей ея притихшей и сжавшейся фигуры, и располагавшее также къ умиленію и грусти. Суеты было мало на платформѣ, только изрѣдка пробѣгалъ испуганною походкой опоздавшій пассажиръ, да перекликались скучающіе ожиданіемъ кондукторы. Николай Ивановичъ -- личность историческая на Царскосельской дорогѣ -- заглянулъ къ нимъ въ окно, предлагая "сегодняшнія газеты", и торопливою побѣжкой направился дальше. Колоколъ прозвонилъ въ третій разъ; кондукторъ захлопнулъ дверь, послышался свистокъ, и поѣздъ медленно тронулся съ мѣста Свѣтъ, усиленный отраженіемъ еще не стаявшаго снѣга, ворвался въ вагонъ.
   -- Я было раздумала ѣхать сегодня... да ужь такъ! сказала Раиса Михайловна все съ тою же печальною улыбкой на сжатыхъ губахъ.
   -- Мнѣ было бы грустно не найти васъ здѣсь, проговорилъ Юхотскій.
   -- Потому-то я и рѣшилась сдержать слово...
   Юхотскій нагнулся, взялъ ея руку, затянутую въ длинную черную перчатку, и поцѣловалъ. Она отвѣтила ему короткимъ пожатіемъ, взглянула на него, но тотчасъ отвернулась и стала смотрѣть въ окно.
   На противоположной сторонѣ стекло оставалось опущеннымъ, и холодный мокрый вѣтеръ врывался въ вагонъ.
   -- Закройте, сказала Раиса Михайловна, и опять приникла лицомъ къ окну.
   Дорога между Петербургомъ и Царскимъ, какъ извѣстно, даже и лѣтомъ не блеститъ красотами природы; но нѣтъ ничего печальнѣе этого переѣзда зимой, и въ особенности въ апрѣлѣ, когда снѣгъ на поляхъ грязенъ, и на тощихъ деревцахъ и кустикахъ, кое-гдѣ мелькающихъ по обѣимъ сторонамъ дороги, оттаялъ покрывавшій ихъ иней и превратился въ какія-то слезливыя сосульки. Эта "родная картина", съ примѣсью чухонской скаредности и желѣзно-дорожной симметричности, можетъ нагнать тоску даже на человѣка наименѣе склоннаго зависѣть отъ внѣшнихъ впечатлѣній.
   -- Какія печальныя мѣста! проговорила Раиса Михайловна, и вздрогнула отъ дувшаго въ оконную щель холоднаго вѣтра.
   -- Когда я послѣ моихъ скитаній по Европѣ переѣхалъ границу и увидѣлъ опять эти безлюдныя поля, эту бѣдность и безхарактерность, у меня сердце сжалось, припомнилъ Юхотскій.
   Раиса Михайловна съ минуту продолжала молча глядѣть въ окно.
   -- Вы вѣрите въ предчувствія? спросила она неожиданно.
   Оттого ли что нервы Юхотскаго были уже предрасположены къ тревожнымъ ощущеніямъ, или оттого что въ ея голосѣ послышалась ему какая-то зловѣщая нота, только онъ невольно вздрогнулъ при этихъ словахъ.
   -- Что вы хотите сказать? съ тайнымъ страхомъ спросилъ онъ.
   -- Я иногда слышу какіе-то внутренніе голоса -- вѣроятно это и есть то что называютъ предчувствіемъ, отвѣтила Раиса Михайловна.-- Мнѣ почему-то кажется что послѣ сегодняшней поѣздки мы уже не будемъ такъ хорошо любить другъ друга... Не знаю, предстоитъ ли намъ какое-нибудь несчастіе, или просто сами мы перемѣнимся, только нынѣшній день будетъ имѣть дурное значеніе въ нашей жизни. Я чувствую что-то тѣснитъ меня здѣсь.
   Она прижала руку къ груди. Юхотскій постарался улыбнуться, но улыбка вышла грустная.
   -- У меня нѣтъ никакого предчувствія, сказалъ онъ,-- во ваша печаль заразительна. Не слѣдуетъ давать воли такому настроенію.
   -- Да, вы правы, согласилась Раиса Михайловна.-- Мы ѣдемъ съ вами потому что любимъ другъ друга, потому что для насъ продолжается праздникъ жизни, и мы оба грустны, словно исполняемъ какую-нибудь печальную обязанность Assez de rêveries...
   Она тряхнула головой, улыбнулась и протянула ему обѣ руки.
   Поѣздъ медленно подкатился къ Царскосельской станціи. До дома гдѣ жили Рохтины было довольно далеко; Раиса Михайловна и Юхотскій взяли извощичьи санки и поѣхали пустынными и неопрятно бѣлѣвшими въ грязномъ снѣгу улицами. Мохнатыя ели, насупившіяся подъ прошлогоднею хвоей, провожали ихъ съ одной стороны. Видъ этихъ безлюдныхъ улицъ и погруженнаго въ зимнюю спячку запустѣлаго парка навѣвалъ на душу спокойное и немножко угрюмое чувство, но не было ничего тягостнаго въ этомъ чувствѣ. Раиса Михайловна откинула вуалетку и съ удовольствіемъ подставила лицо холодному и влажному вѣтру; воздухъ былъ чистъ и мягокъ, и уже полонъ весенняго раздраженія.
   -- Какъ бы хорошо было покататься теперь въ паркѣ на горячихъ лошадяхъ, сказала Раиса Михайловна.-- Что, здѣсь бываютъ волки? обратилась она къ извощику.
   -- А кто ихъ знаетъ, равнодушно отвѣтилъ тотъ.-- Нѣтъ, нынче мало ихъ стало, добавилъ онъ, подумавъ.
   -- Жаль, промолвила Раиса Михайловна.
   -- Чего тамъ жаль, волка жалѣть нечего, отозвался извощикъ.
   Они подъѣхали къ дому гдѣ жили Рохтины. Раиса Михайловна взбѣжала на невысокое крылечко и позвонила. Слуга, отворившій дверь, почти съ отчаяніемъ объявилъ что господа уѣхали на цѣлый день въ городъ.
   -- Ахъ, какая досада, воскликнула Раиса Михайловна, и съ такимъ же выраженіемъ отчаянія взглянула на слугу.-- Цѣлую зиму собиралась, и надо же быть такой неудачѣ! Отдайте карточку. Что, эта дача рядомъ не нанята еще?
   -- Никакъ нѣтъ.
   -- Ну, надо по крайней мѣрѣ воспользоваться случаемъ посмотрѣть ее, сказала Раиса Михайловна, сходя съ крыльца.
   Ей снова сдѣлалось весело, какъ бываетъ весело дѣтямъ, когда они расшалятся. Она заставила Юхотскаго взять ее подъ руку, и, нагибаясь впередъ чтобы заглянуть ему въ лицо, улыбаясь и дѣлая странные, балованные глаза, прошла съ нимъ по узкой, протоптанной въ грязномъ снѣгу дорожкѣ, къ сосѣдней дачѣ. Громкимъ лаемъ отвѣтили собаки на задребезжавшій въ холодномъ воздухѣ звонокъ. Явился дворникъ, отставной матросъ изъ Чухонцевъ, и съ поклонами повелъ ихъ въ комнаты. Дача была большая, двухъэтажная, съ бельведеромъ, балконами и всякими затѣями. Раиса Михайловна нѣсколько разъ прошла по всему дому, съ самымъ добросовѣстнымъ видомъ считая комнаты, заглядывая подъ чахлы на мебель, соображая какъ бы она тутъ расположилась; поднялась по узенькой лѣстницѣ на бельведерчикъ и Заставила Юхотскаго взглянуть вмѣстѣ съ нею на представившійся оттуда пустынный и безлюдный видъ. Дворникъ шелъ за ними, присѣдая на больную ногу и объясняя на своемъ полу-чухонскомъ нарѣчіи всѣ удобства дачи. Рапса Михайловна съ трудомъ удерживала разбиравшій ее смѣхъ: ее восхищала уже не самая шалость, а чувство свободы, простора и безопасности, которое она испытывала въ этомъ пустомъ домѣ. Она раскраснѣлась отъ усталости, разстроенный локонъ путался въ мѣховой опушкѣ ея пальто.
   -- Дача кажется очень удобная; я переговорю съ мужемъ чтобъ окончательно рѣшить, сказала она дворнику.-- А вотъ вамъ за хлопоты, прибавила она, подавая ему ассигнацію.
   Они уже пропустили одинъ поѣздъ и должны были дожидаться слѣдующаго, который отходилъ въ четверть шестаго. Въ нетопленномъ домѣ было холодно и сыро.
   -- Что еслибы вы затопили намъ каминъ? обратилась Рапса Михайловна къ дворнику, перейдя изъ залы въ маленькую боковую гостиную, уютнѣе другихъ обставленную.
   Чухонецъ, поощренный щедрымъ подаркомъ, побѣжалъ за дровами. Скоро каминъ былъ растопленъ, и пламя его весело заиграло и засвистѣло въ трубѣ. Раиса Михайловна сняла шляпку, повернула кресло къ огню и протянула начинавшія зябнуть ноги.
   Чувство свободы и безопасности опять волной прилило къ ней. Ей такъ хорошо было сознавать себя вдвоемъ съ тѣмъ кого она любила, въ этомъ пустомъ домѣ, гдѣ ей некому лгать и не отъ кого скрываться.
   -- Ma tante бранитъ меня, зачѣмъ я такая... fantasque, сказала она.-- Но жизнь скучна, если иногда не переворачивать ее вверхъ дномъ.
   Она задумчиво глядѣла въ каминъ, и ей казалось что она чувствуетъ какъ по лицу ея пробѣгаютъ, волнуясь, розовыя краски, отражаемыя огнемъ. Глаза ея слабо щурились, и теплое дыханіе раскрывало губы. Она не подымала глазъ на Юхотскаго -- ей лучше нравилось чувствовать его присутствіе въ томъ общемъ, неопредѣленномъ ощущеніи какого-то опаснаго bien-être, которое слегка опьяняло ее. Ей не хотѣлось бы пошевельнуться ни однимъ членомъ, не хотѣлось бы говорить. Что-то тайное, личное, цѣлый міръ какихъ-то внутреннихъ ощущеній, дрожащихъ и рѣющихъ звуковъ какой-то внутренней музыки, держалъ ее въ плѣну -- и такъ хорошо было чувствовать себя въ этомъ плѣненіи.
   -- О чемъ вы думаете? спросилъ Юхотскій, овладѣвая ея рукой.
   Она не пошевельнулась, только слабо взмахнула на него рѣсницами.
   -- У васъ бываетъ когда-нибудь потребность сильныхъ, полныхъ звуковъ, громкихъ аккордовъ жизни? спросила она, медленно выговаривая слова. Эта замедленная рѣчь составляла странную противоположность слышавшейся въ ея голосѣ страсти.-- Мнѣ кажется что должны быть въ жизни минуты, когда ея мракъ и свѣтъ, ея прошедшее и будущее, все сгораетъ въ одномъ короткомъ мгновеніи... Я когда-то читала одну нѣмецкую сказку, мистическую и чудную, какъ все что отзывается Средними Вѣками. Въ ней] какой-то астрологъ или алхимикъ приходитъ къ убѣжденію что царствующій на землѣ хаосъ произошелъ оттого что Сатурнъ сбился съ своего пути, и что съ тѣхъ поръ мѣра вещей утрачена и нѣтъ ни поздняго, ни ранняго часа, ни дня ни ночи, ни мрака ни свѣта, а одна только тусклая безразличность. И этотъ бѣдный астрологъ или алхимикъ всю жизнь ждалъ той таинственной минуты, когда среди смятенія стихій Сатурнъ опять найдетъ пути свои, и (заблудившіяся созвѣздія встрѣтятся на соединеніи скрестившихся линій. Это должна была быть минута такого неизъяснимаго и невѣроятнаго блаженства, когда вся вселенная, -- слышите ли, вся вселенная, милліоны міровъ,-- вдругъ найдетъ утраченную гармонію...
   -- Вашъ астрологъ былъ сумашедшій, сказалъ Юхотскій.
   -- Да, но развѣ вы отрицаете что у сумашедшихъ есть свой особенный умъ? возразила Раиса Михайловна.-- На меня эта сказка произвела чрезвычайно сильное впечатлѣніе; съ тѣхъ поръ мнѣ все кажется что и на землѣ возможно что-то такое, чего мы не знаемъ, чего не умѣемъ даже представить себѣ. И лрржить жизнь, не переживъ такой минуты -- это ужасно.
   -- Знаете, это очень опасная мечтательность, сказалъ Юхотскій.
   -- Помните, если мы не будемъ мечтать, вся красота жизни пропадетъ для насъ, возразила Раиса Михайловна.
   Она отодвинулась отъ сильно разгорѣвшагося камина, но продолжала попрежнему глядѣть въ огонь.
   -- Вамъ приходитъ когда-нибудь мысль о будущемъ, не о загробномъ, а о томъ которое наступитъ завтра, послѣзавтра, черезъ годъ, черезъ десятки лѣтъ? заговорила она опять тѣмъ же медлительнымъ и звучавшимъ внутреннюю страстностью голосомъ; -- Когда я думаю о немъ, объ этомъ земномъ будущемъ, знаете ли что именно смущаетъ меня? Мысль что тогда придется пожалѣть о всѣхъ этихъ минутахъ, потерянныхъ для счастья, минутахъ которыя такъ расточительно тратимъ мы въ молодости на пустую, мелкую, бездушную канитель жизни. Мнѣ кажется что тогда страшно будетъ подумать: предо мной стояла полная до краевъ чаша счастья, и я только отхлебнула изъ нея. Когда я думаю объ этомъ, какое-то скупое и жадное чувство овладѣваетъ мною, и какъ скряга дрожитъ надъ каждымъ червонцемъ, я начинаю дрожать надъ каждымъ проживаемымъ мгновеньемъ. Въ такіе дни мнѣ хочется чтобы жизнь хоть одинъ разъ прозвучала глубокимъ, полнымъ аккордомъ, я мечтаю о той минутѣ которой ждалъ бѣдный сумашедшій астрологъ нѣмецкой сказки... Жизнь хороша для того кто молодъ и смѣлъ, заключила она, и что-то страстно дрогнуло въ ея лицѣ.
   Она подняла руку чтобы поправить развившіяся нити волосъ, упавшія ей на рѣсницы. Въ большихъ черныхъ зрачкахъ ея свѣтъ отъ камина трепеталъ красноватыми блестками
   -- Милый мой, это все пустяки, то о чемъ мы толкуемъ, сказала она, лѣниво ^улыбнувшись влажными губами.-- Я хочу думать только о томъ что мы здѣсь одни, и все чуждое намъ гдѣ-то далеко отъ насъ, и ни до чего намъ нѣтъ дѣла -- ни до чего и ни до кого въ цѣломъ мірѣ....
   Юхотскій глядѣлъ на нее, очарованный и полный той влюбленной печали, которая счастливѣе самаго шумнаго веселья... Ему казалось что онъ слышитъ этотъ глубокій, полный, до дерзости громкій аккордъ жизни, и отзывно дрожатъ въ немъ самомъ сильныя, дерзко натянутыя струны."
   Время бѣжало страшно быстро. Каминъ потухъ, воздухъ замѣтно охлаждался, и въ комнатѣ колебались раннія, еще прозрачныя тѣни. Что-то таинственное, не грустное, но какъ-то грустно успокоенное и примолкшее, тѣснилось вмѣстѣ съ тѣми тѣнями
   -- Мы толковали о минутахъ... о мгновеніяхъ.... неужели только и можно жить мгновеніями? говорилъ Юхотскій, прислушиваясь къ этимъ охлажденнымъ голосамъ, гдѣ-то тайно звучавшимъ въ немъ.
   -- Что ты хочешь сказать? спросила Раиса Михайловна.
   -- Я говорю: развѣ нѣтъ другаго, не мгновеннаго счастья? развѣ нѣтъ ничего что наполнило бы промежутки между этими минутами, въ которыя жизнь напрягается до двоихъ полныхъ звуковъ?
   Раиса Михайловна поглядѣла на него и задумчиво покачала головой.
   -- Не знаю; мнѣ кажется тогда все было бы ровно и скучно... сказала она.-- Молнія не блещетъ среди свѣтлаго неба.
   -- Какое ты вымолвила слово! проговорилъ также задумчиво Юхотскій.-- Я именно о немъ думалъ, объ этомъ свѣтломъ небѣ. Я бы хотѣлъ такого счастья которое наполнило бы всю жизнь чувствомъ нравственнаго удовлетворенія. Въ этомъ чувствѣ нѣтъ ни пресыщенія, ни угрызеній. Въ немъ нѣтъ яду, и за него нѣтъ искупленія.
   -- Искупленія! повторила невольно вздрогнувъ Раиса Михайловна.-- Не наказанное и не искупленное зло хуже...
   Она опять сдѣлалась молчалива и серіозна, какъ-то притихла вся. Тѣни сгущались въ комнатѣ и холодили ея лицо.
   -- Мнѣ не надо было произносить этого слова, сказалъ съ изумленіемъ Юхотскій.
   -- Мы оба произнесли его, отвѣтила Раиса Михайловна.
   Она достала у него изъ кармана часы и съ усиліемъ раскрыла ихъ.
   -- Намъ пора ѣхать, сказала она, и стала сбираться.
   Юхотскій пошелъ отыскивать дворника. Когда онъ вернулся, Раиса Михайловна стояла спиною къ нему, предъ большимъ запыленнымъ зеркаломъ, и поднявъ обѣ руки, медленно, словно думая о чемъ-то совсѣмъ другомъ, поправляла шляпку на головѣ. Глаза ея съ напряженіемъ всматривались въ зеркало, но лицо, тускло отраженное грязнымъ стекломъ, показалось ей чьимъ-то чужимъ, неопрятнымъ и гадкимъ.
   Они опять взяли извощичьи сани и поѣхали къ вокзалу. Почти всю дорогу оба молчали.
   -- На дворѣ еще совсѣмъ свѣтло, а тамъ, въ комнатахъ, уже смеркалось, проговорила наконецъ Раиса Михайловна, чтобы сказать что-нибудь.
   -- Окна тамъ еще не мыты, объяснилъ Юхотскій.
   -- Да, и зеркало также, прибавила Раиса Михайловна, вспомнивъ отраженное сквозь пыльный налетъ лицо свое.
   Они вошли въ пустой вагонъ и молча сѣли рядомъ. Одно и то же, мутное и усталое чувство наполняло обоихъ, и въ этомъ чувствѣ имъ не хотѣлось бы сознаться себѣ...
   На платформѣ было еще меньше движенія, чѣмъ когда они ѣхали изъ города: съ этимъ поѣздомъ даже и лѣтомъ пассажировъ не много. Оберъ-кондукторъ прошелъ мимо нихъ и подалъ знакъ къ третьему звонку. Въ эту самую минуту дверь къ нимъ въ отдѣленіе отворилась, и кто-то высокій, съ лицомъ закутаннымъ въ воротникъ военной шинели, вошелъ въ вагонъ. Раиса Михайловна и Юхотскій въ одно время взглянули на него и узнали Давида Петровича.
   

VII.

   Въ вагонѣ, и въ особенности въ томъ углу гдѣ они всѣ трое очутились лицомъ къ лицу, было не очень свѣтло. Да они впрочемъ и не старались всматриваться другъ въ друга. Съ того мгновенья какъ княгиня и Юхотскій узнали Давида Петровича, прошло можетъ-быть болѣе минуты, но къ нимъ возвратилась способность думать и понимать что-нибудь. Эта минута была какъ бы выкинута изъ ихъ существованія, и они не знали какъ и что произошло въ промежутокъ времени между появленіемъ "мужа" и тѣмъ моментомъ когда они ясно увидѣли его сидящимъ противъ нихъ, въ распахнутой шинели, въ туго натиснутой на курчавые волосы фуражкѣ, съ рукой опирающейся на поставленную между широко-раздвинутыми ногами шашку. Они не могли припомнить даже самаго главнаго, здоровался ли съ ними Давидъ Петровичъ и сказали ли они что-нибудь другъ другу, до такой степени все случившееся въ этотъ промежутокъ времени прошло мимо ихъ сознанія.
   Поѣздъ уже тронулся и прибавлялъ ходу. Давидъ Петровичъ молчалъ, взглядывая то на жену, то на Юхотскаго поблескивавшими въ полутьмѣ глазами. Съ каждымъ мгновеніемъ это молчаніе становилось все болѣе невыносимымъ и невозможнымъ. Всѣ трое сознавали это, и никто не умѣлъ изъ него выйти, потому что всякое постороннее слово отозвалось бы нестерпимою фальшью, а заговорить о томъ что составляло тайную мысль каждаго, никто не находилъ въ себѣ рѣшимости. Ужаснѣе всего было то что каждый ясно понималъ всю невозможность скрыть эту тайную мысль потому что у всѣхъ она была одна и та же. Раиса Михайловна чувствовала что она первая должна заговорить. Она должна спросить, зачѣмъ мужъ ѣздилъ въ Царское. Но язьжъ не повиновался ей, а между тѣмъ она ясно понимала что нельзя обойти этого вопроса, что каждая лромедленная минута все сильнѣе натягивала и безъ того донельзя напряженныя струны. "Надо рѣшиться", сказала она мысленно, и взглянула на мужа. Его глаза, съ бѣгавшими въ нихъ желтыми бликами, тоже остановились на ней. "Онъ ждетъ", сверкнуло въ ея умѣ. Она откинулась въ уголъ вагона, и спѣша, словно боясь что ей не хватитъ воздуха, проговорила съ насильнымъ и странно зазвучавшимъ смѣхомъ:
   -- Сегодня мнѣ все неожиданности: ѣхала туда, встрѣтила Платона Николаевича, теперь тебя встрѣчаю. Какъ ты попалъ въ Царское?
   "Слава Богу", подумала она, договоривъ фразу.
   Давидъ Петровичъ отвѣтилъ, какъ ей казалось, совершенно спокойно:
   -- Надо было.
   -- Представь себѣ, тотчасъ продолжала Раиса Михайловна съ тою же внезапною, торопливою смѣлостью,-- Рехтиныхъ я не застала: они въ городѣ.
   Давидъ Петровичъ промолчалъ на это. Въ темнотѣ она не видѣла выраженія его лица, но съ тою изощренною чувствительностью которая является при сильномъ нервномъ возбужденіи, угадывала что-то тяжелое, глухо подымавшееся въ его крови, и понимала что въ эту минуту онъ не менѣе ея страдаетъ мукой невыносимаго положенія. И вдругъ, какъ это иногда бываетъ въ минуты самой страшной опасности, когда ей прямо взглянешь въ глаза, спокойствіе неожиданно вернулось къ ней. Звукъ ея собственнаго голоса разсѣялъ накопившіеся страхи. Ей даже весело стало, потому что всегда есть что-то веселое во всемъ опасномъ и дерзкомъ. Она чувствовала что пока Юхотскій здѣсь, пока мужъ не можетъ сказать ей всего того что вѣроятно сказалъ бы безъ посторонняго, она имѣетъ верхъ надъ нимъ. Вся комическая сторона въ положеніи мужа представилась ея уму.
   -- Какая тоска была дожидаться поѣзда въ пустомъ домѣ! сказала она, ощущая легкую, и какъ будто пріятную дрожь во всемъ тѣлѣ.
   Давидъ Петровичъ и на это ничего не отвѣтилъ. Онъ только нервно выпрямился и зѣвнулъ, слабо стукнувъ зубами.
   Этотъ странный, костяной звукъ отозвался больно въ мозгу Раисы Мдхайловвы. Она вдругъ повяла смыслъ этого нервнаго разслабленія. Съ тою быстротой въ переходахъ чувства, къ которой она была способна, она вся отдалась новому ощущенію состраданія, жалости и раскаянія. Она повяла его больной, желтый, усталый взглядъ. Страстное презрѣніе къ самой себѣ внезапно пронизало ее, вмѣстѣ съ злыми муками стыда и угрызенія. Снова вспомнило оно ей непохожее, грязное и блѣдное лицо, глядѣвшее изъ пыльнаго зеркала. "Это ужасно", безъ словъ сказалось въ ея мысли, и опять слабая вериная дрожь холодкомъ пробѣжала по горѣвшему тѣлу. Она взглянула на Юхотскаго, и ей показалось что она поняла мысль стоявшую въ его глазахъ. Нельзя продолжать этой игры, говорили его глаза. Мы дошли до той черты на которой ложь становится подлостью или пошлостью. Жизнь требуетъ отъ насъ опредѣленнаго отвѣта и можетъ-быть жертвы. Такъ или иначе, но это существованіе втроемъ болѣе невозможно и недостойно.-- Да, невозможно, повторяла почти безсознательно Раиса Михайловна, и призракъ возмездія и искупленія стоялъ въ ея мысли, неясно и неотразимо.
   При выходѣ изъ вагона, Давидъ Петровичъ пропустилъ жену и быстро пошелъ впередъ чтобъ отыскать карету. Раиса Михайловна оглянулась на Юхотскаго.
   -- Ma tante сообщить вамъ если что-нибудь нужно будетъ, сказала она вполголоса. Юхотскій поблагодарилъ ее взглядомъ.
   На крыльцѣ они опять сошлись съ Давидомъ Петровичемъ. Онъ съ преувеличенною торопливостью распахнудъ дверцу кареты, подсадилъ жену, дотронулся рукой до козырька и сѣлъ вслѣдъ за нею. Раиса Михайловна замѣтила что онъ держался какъ-то особенно прямо и не глядѣлъ на нее.
   Они проѣхали уже половину дороги, и между ними не было сказано ни одного слова. Что-то похожее на страхъ начинало тайно закрадываться въ душу Раисы Михайловны. Ей нестерпимо было это молчаніе.
   -- Я обѣщала обѣдать сегодня у Озерецкихъ, отвези меня къ нимъ, сказала она и наклонилась чтобъ опустить окно и передать кучеру приказаніе. Давидъ Петровичъ рѣзко удержалъ ея руку.
   -- Нѣтъ, мы ѣдемъ къ намъ домой, сказалъ онъ.
   -- Но я обѣщала ma tante, мнѣ надо быть у нея, возразила Раиса Михайловна, оскорбленная этимъ рѣзкимъ движеніемъ мужа.
   -- Вы будете обѣдать дома, потому что послѣ обѣда мнѣ надо объясниться съ вами, сказалъ на это Давидъ Петровичъ, сидя все также выпрямившись и не глядя на жену.
   Раису Михайловну удивилъ этотъ спокойный и твердый тонъ. Она чувствовала что мужъ ускользаетъ у нея изъ рукъ, и что между ними должны настать какія-то новыя отношенія, которыя замѣнятъ его прежнее покорное обожаніе. Капризное, упрямое чувство вспыхнуло въ ней. Она схватилась за широкій бассонъ, спускавшійся отъ передняго окна кареты.
   -- Ты найдешь болѣе удобное время объясниться со мною. Я ѣду къ Озерецкимъ! проговорила она съ раздраженіемъ.
   Давидъ Петровичъ вдругъ повернулся къ ней всѣмъ корпусомъ и такъ сильно схватилъ ее за руку что ей сдѣлалось больно. Налившіеся кровью глаза его злобно сверкнули.
   -- Ты слыхала когда-нибудь, какъ мой отецъ женился на моей матери? проговорилъ онъ, безсознательно продолжая мять ея руку.-- Я зачатъ въ насиліи, я хищникъ, я Татаринъ! объяснилъ онъ, задыхаясь отъ душившаго его гнѣвнаго спазма.
   -- Пустите меня! прокричала блѣднѣя Раиса Михайловна.
   Ей стало страшно, не на шутку страшно. Никогда не видала она мужа въ такомъ здобномъ возбужденіи.
   Онъ разжалъ руку, но продолжалъ тяжело дышать; шинель свалилась съ его плечъ. Съ минуту между ними длилось молчаніе.
   -- Простите меня, сказалъ наконецъ Давидъ Петровичъ, отворачивая отъ нея лицо.-- Я ничѣмъ больше не оскорблю васъ. Наше объясненіе будетъ спокойное... совершенно спокойное.
   Карета подъѣхала къ крыльцу, и прежде чѣмъ Каспаръ успѣлъ подбѣжать, Давидъ Петровичъ высадилъ жену и запахнулъ дверцу. По странному противорѣчію человѣческой природы, жена какъ будто сдѣлалась особенно дорога ему предъ тою роковою минутой когда онъ готовился узнать что она навсегда потеряна для него. Но движеніе которымъ онъ захлопнулъ дверцу было такъ неосторожно и быстро что онъ не успѣлъ принять руки, и дверца со всего удара прищемила ему палецъ. Онъ поблѣднѣлъ, почувствовавъ страшную боль, но не проронилъ ни звука.
   -- Боже мой, ты раздавилъ себѣ руку! вскрикнула Раиса Михайловна, замѣтивъ выраженіе мучительной боли на его лицѣ.
   Онъ сдернулъ залитою кровью перчатку и, обернулъ руку носовымъ платкомъ.
   -- Проклятый день! простоналъ онъ сквозь стиснутые зубы, и подрагивая на ходу, быстрыми шагами пошелъ къ себѣ въ кабинетъ. Раиса Михайловна перепуганная бросилась за нимъ. Онъ обернулся въ дверяхъ и проговорилъ съ нетерпѣніемъ:
   -- Садитесь за столъ. Я сейчасъ приду.
   Было жестоко то что онъ требовалъ. Раиса Михайловна хотѣла возразить ему, крикнуть, сказать что не выйдетъ къ обѣду, что если ему надо объясниться съ ней, то пусть онъ объяснится сейчасъ. Она не могла безъ гадкаго ужаса помыслить объ этомъ мрачномъ обѣдѣ въ присутствіи Урхана, скрытую руку котораго она чувствовала въ упавшемъ на нее несчастій. Она думала запереться въ своей комнатѣ и послать сказать что не выйдетъ къ обѣду, во страшная окровавленная перчатка представилась ея соображенію, и чувство виновности, состраданія и раскаянія какъ тонкое жало вонзилось ей въ сердце. Да, и въ этомъ, въ этой окровавленной рукѣ тоже она виновата... Это не случайно, это послано имъ въ наказаніе за ея грѣхъ, это начало "искупленія".
   Она вышла въ столовую въ одно время съ мужемъ. Урханъ уже дожидался ихъ, похаживая въ своемъ отороченномъ мѣхомъ камзолѣ, съ засунутыми въ глубокіе карманы руками. На мгновеніе, при взглядѣ на торжествующую улыбку змѣившуюся по его тонкимъ губамъ, сердце у Раисы Михайловны сжалось злобнымъ и мстительнымъ чувствомъ. Она поняла что всѣми своими страданіями обязана этому гадкому старику. Но она поняла также что ей надо стать выше всего личнаго и себялюбиваго; ей казалось что стоитъ только терпѣливо перестрадать эти минуты, и въ утомленную душу возвратится блаженство покоя, которое теперь послѣ пережитыхъ впечатлѣній, представлялось ей самымъ дорогимъ изъ всѣхъ блаженствъ.
   Урханъ замѣтилъ блѣдное лицо сына и его перевязанную руку.
   -- Что у тебя такое? спросила онъ съ безпокойствомъ.
   -- Ничего, пустяки, съ усиліемъ отвѣтилъ Давидъ Петровичъ.
   Раиса Михайловна должна была объяснить за него что онъ прищемилъ палецъ, затворяя карету. Урханъ недовѣрчиво посмотрѣлъ на обоихъ: онъ чуть ли не подумалъ что сынъ стрѣлялся съ Юхотскимъ и былъ раненъ.
   -- Что жь, наняли ли по крайней мѣрѣ дачу? спросилъ онъ.
   -- Мнѣ не понравилась та которую рекомендовали Рохтины, отвѣчала Раиса Михайловна.
   Она нарочно назвала Рохтиныхъ: ей хотѣлось знать извѣстно ли Урхану что они сегодня въ городѣ? Но старый князь ничего не сказалъ на это, и уже спустя нѣсколько минутъ проговорилъ двусмысленно играя глазами:
   -- Стало-быть поѣздка была неудачная?
   Ему никто не отвѣтилъ: и Раиса Михайловна, и Давидъ Петровичъ чувствовали тягость его присутствія и думали только о томъ какъ бы скорѣе отбыть этотъ невеселый обѣдъ.
   Какъ только подали дессертъ, Раиса Михайловна отщипнула нѣсколько ягодъ винограда и встала. Въ корридорѣ Давидъ Петровичъ нагналъ ее и молча вошелъ вслѣдъ за нею въ ея комнату.
   -- Покажи мнѣ что ты сдѣлалъ съ рукой, сказала она обернувшись къ нему. Ея лицо было заботливо спокойно, и только глаза мерцали темнымъ и упрямымъ блескомъ.
   Давидъ Петровичъ вмѣсто отвѣта притворилъ дверь, подошелъ къ камину и прислонился къ нему слиной, опираясь о мраморную доску загнутыми назадъ локтями. Ему было больно опустить поврежденную руку, потому что ее заливало кровью, и онъ держалъ кисть поднятую до плеча. Раиса Михайловна остановилась противъ него и нѣсколько мгновеній оба молча мѣряли другъ друга глазами.
   -- Я жду что вы скажете, произнесъ онъ тихо.
   -- Ты хочешь знать какъ я встрѣтилась съ Юхотскимъ? переспросила Раиса Михайловна.
   -- Я хочу знать... то что касается моей чести, отвѣтилъ Давидъ Петровичъ, поведя на нее блеснувшимъ взглядомъ.
   Прошла секунда, въ которую жгучія, быстрыя мысли какъ молнія скрестились въ умѣ Раисы Михайловны. Одно мгновеніе она готова была все сказать ему, все кончить разомъ. Никогда ложь не была ей такъ ненавистна и физически противна. Но она взглянула на мужа, на его странно выпрямленную фигуру, съ оттянутыми назадъ локтями, на его руку съ окровавленною повязкой, и почувствовала что не монетъ оказать ему всего. Зачѣмъ ей убивать его? По какому праву она отниметъ у него то немногое счастье которое ему осталось -- счастье неполнаго вѣдѣнія?
   -- Если ты подразумѣваешь честь... въ формальномъ смыслѣ. то я ничѣмъ не оскорбила ее, сказала она.
   Его сухіе, черные глаза впились въ нее со страннымъ выраженіемъ недовѣрія, тоски и надежды. Она боялась что не вынесетъ этого взгляда. Она чувствовала что не монетъ сдѣлать такое лицо какое нужно было чтобы внушить ему довѣріе; она чувствовала что на губахъ ея проступаетъ насильная, пошлая улыбка, и она не можетъ ни согнать, ни! измѣнить ее. Опять ею овладѣло неодолимое, чисто физическое отвращеніе ко лжи, вмѣстѣ со страстнымъ желаніемъ однимъ разомъ все кончить и во всемъ открыться. Но въ этихъ налитыхъ желчью глазахъ она поняла такую страстную потребность вѣрить, такой жалкій страхъ предъ неизвѣстностью происходящаго въ ней, что ложь вдругъ перестала быть ей ненавистною. Что-то нѣжное и умиленное прокралось ей въ душу, и это новое чувство было такъ сильно и странно что и самая ложь показалась ей частицею этой нѣжности и этого умиленія. Она подошла къ мужу, чуть шелестя по ковру толстымъ шнуркомъ которымъ было подшито ея платье, и осторожно, боясь растревожитъ больную руку, прижалась плечомъ къ его плечу. j
   -- Деви, я не хочу лгать предъ тобою... (Она видѣла какъ онъ вздрогнулъ.) Я могу все сказать тебѣ, мнѣ легко, потому что все прошло, заговорила она, близко глядя ему въ глаза расширенными и увлаженными зрачками.-- Да, это правда, существовала опасность... ужасная опасность. Я могла полюбить его. На меня какой-то туманъ нашелъ, я позволила закрасться чувству которое могло привести васъ къ несчастью... Вѣдь это было бы несчастье, не правда ли?
   Онъ не перемѣнилъ положенія, только взглядъ его еще болѣе растерялся и въ немъ мерцало что-то жалкое и блаженное въ одно время. Она поняла что онъ долженъ повѣрить, что онъ уже вѣритъ, что онъ можетъ-быть вѣрилъ еще раньше чѣмъ она начала говоритъ.
   -- Но это не могло быть случайно, сегодня... проговорилъ онъ, не отвѣчая прямо на вопросъ и не глядя на нее.
   -- Нѣтъ, не случайно, отвѣтила съ незамѣтною запинкой
   Раиса Михайловна.-- Развѣ я не сказала тебѣ что существовала опасность? Ахъ, я была очень виновата...
   Она видѣла какъ подъ кожей на уголкѣ губъ у него опять дрогнулъ мускулъ. Минуту назадъ, все счастье жизни заключалось для него въ томъ чтобы вѣрить что существовала опасность, одна только опасность; но теперь, когда онъ вѣрилъ, напоминаніе объ этой опасности мучительно его раздражало. А ей доставляла странное удовольствіе эта игра чужими нервами, эта возможность взрыва, которую она то приближала, то отдаляла.
   -- Виноватыхъ двое, сказалъ Давидъ Петровичъ, глядя прямо предъ собой загоравшимися глазами.-- Я убью его.
   Раиса Михайловна тихо соединила руки и лицо ея приняло такое выраженіе, какъ будто то что онъ сказалъ было приговоромъ по совершенно-постороннему для нея дѣлу. И ее въ самомъ дѣлѣ занималъ не одинъ только личный ея вопросъ, она нечувствительно входила въ художественный интересъ этой сцены.
   -- Выслушай меня, Деви; клянусь, ты можешь повѣрить каждому моему слову, продолжала она, тихонько потянувъ его за рукавъ черкески, чтобъ усадить на диванъ, и сама усаживаясь подлѣ него.-- Я могла бы скрыть отъ тебя все, это всего отпереться, но мнѣ не нужно этого, потому что то увлеченіе о которомъ я говорю, уже прошло... да, совсѣмъ прошло, и также внезапно и тайно, какъ пришло... Я вспоминаю о немъ какъ выздоравливающій о своей болѣзни. Я не скрываюсь, не оправдываюсь; ты знаешь мою вину и... дѣлай что хочешь.
   Она закрыла лицо руками и наклонила голову, растроганная чувствомъ умиленія и нѣжности, которое продолжало владѣть ею, обращенное и къ нему, и къ себѣ самой. Ее волновало то что она говорила, потому что она не могла отличить въ своихъ словахъ правду и ложь, но испытывала невыразимую потребность чтобы ложь сдѣлалась правдой, и въ этой потребности заключалась главнымъ образомъ причина наполнявшаго ее умиленія. "Надо, надо чтобы кончилось", говорило въ ней тайное внутреннее чувство, и она вспоминала что та же мысль стояла въ глазахъ Юхотскаго, и опять съ ощущеніемъ гадливости видѣла свое лицо отраженное пыльнымъ зеркаломъ... Ей припомнились слова мужа: "я убью его". Какой вздоръ! подумала она, и отнявъ руки, подняла на него глаза" Онъ сидѣлъ, упершись локтемъ въ бедро и наклонясь всѣмъ туловищемъ, и какъ будто усиливался разглядѣть пестрый узоръ ковра, краски котораго сплывались въ густыхъ сумеркахъ. "Когда же это у него явилась просѣдь?" подумала Раиса Михайловна, въ первый разъ замѣтивъ на его вискѣ сѣдые волосы.
   Спустя часъ, они сидѣли все на томъ же диванѣ, только теперь больная рука его осторожно сжимала ея талію, и глаза были мокры отъ слезъ. Въ комнатѣ стадо уже совсѣмъ темно, на оконныхъ стеклахъ блестѣло отраженіе уличнаго фонаря. Оба испытывали нервную усталость, полную умиленія и слабаго, затихавшаго возбужденія. Оба чувствовали что они въ эти минуты близки другъ къ другу -- можетъ-быть въ первый разъ въ ихъ жизни.
   Для Давида Петровича это было очень смутное чувство, и хотя его лично оно удовлетворяло, но предвидѣлось что оно не будетъ также удовлетворительно для предстоявшаго объясненія съ отцомъ. Объ этомъ объясненіи онъ не могъ думать иначе какъ съ тоской. То что влекло его къ довѣрію и даже къ умиленію, не могло быть выражено словами и не было доступно никому постороннему. Когда старый Урхавъ прислалъ звать его къ себѣ, онъ словно почувствовалъ опасность, угрожавшую этому зыбкому счастью, которымъ онъ такъ дорожилъ въ тѣ минуты. Онъ сказалъ себѣ что все это -- его личный, интимный вопросъ, и никому до него нѣтъ дѣла. Онъ рѣшился не пустить отца туда, гдѣ не могъ больше стерпѣть его нравственнаго Хозяйничанья. Между ними произошла тяжелая сцена. Урхавъ пробовалъ сначала прибѣгнуть къ хитрости, разчитывая выпытать какія-нибудь подробности; но не успѣвъ въ этомъ, вышелъ изъ себя, закидалъ сына словами презрѣнія, напоминалъ о родовой чести, грозилъ показать надъ нимъ свою-власть. Давидъ Петровичъ отвѣчалъ только, что ничего не имѣетъ противъ жены и что это его дѣло. И когда Урханъ продолжалъ настаивать и осыпать Раису Михайловну новыми оскорбленіями, онъ молча повернулся и вышелъ.
   Старикъ долго послѣ того въ волненіи ходилъ взадъ и впередъ по кабинету, грузно шлепая по ковру сафьянными туфлями, и его длинная тѣнь безпокойно двигалась по потолку. Злоба душила его, ему казалось тѣсно и Жарко, не хватало воздуху. Онъ подошелъ къ окну, открылъ форточку и просунулъ въ нее узкую сѣдую голову, прикрытую ермолкой. На улицѣ было темно и пустынно, вѣтеръ свистѣлъ и хлопалъ желѣзными листами, вода прибывала въ каналахъ, и Мойка, расплескавшись до краевъ, кажется хотѣла ворваться въ окна. Свѣтъ отъ фонарей съ зловѣщимъ блескомъ скользилъ по ея чернымъ хлябямъ. Урханъ захлопнулъ форточку и опустился въ кресло. Почти всю ночь просидѣлъ онъ, вытянувъ руки а глядя изъ-подъ отяжелѣвшихъ вѣкъ на блѣдный огонь камина. Злыя мысли проходили въ умѣ его. Ему вспоминались всѣ оскорбленія нанесенныя невѣсткой, и старая хищническая закваска бурлила въ крови, возбужденная мстительнымъ чувствомъ. Что-то далекое, но еще не потускнѣвшее въ воспоминаніи -- черты иной жизни, иной религіи -- вставали въ его воображеніи. Погружаясь въ дремоту, онъ видѣлъ ущелья своей суровой горной родины, гдѣ люди и страсти свободны, и надъ нимъ рѣялъ чернымъ крыломъ духъ крови и насилія.
   

VIII.

   Умиленное и успокоенное чувство, унесенное Раисой Михайловкой изъ этого объясненія съ мужемъ, продолжало тихо волновать ее, когда она осталась одна. Она прошла къ себѣ въ уборную, и эта комната, освѣщенная низенькою лампой подъ простымъ абажуромъ, показалась ей сегодня отмѣченною тѣмъ характеромъ семейности и уютности, котораго ей всегда не доставало и котораго впрочемъ она прежде ne искала.
   Столикъ подъ лампой, въ углу, гдѣ она обыкновенно располагалась съ книгой въ рукѣ, былъ покрытъ сукономх со скатертью, расшитою шелками. Эта скатерть была покупаема въ магазинѣ, потому что Раиса Михайловна терпѣть не могла никакихъ рукодѣлій и никогда ими не занималась. Сегодня, какъ только она вошла въ комнату, скатерть бросилась ей въ глаза, и ей досадно стало, зачѣмъ она изъ магазина. Она вспомнила что у всѣхъ ея знакомыхъ есть вещи сдѣланныя ихъ собственными руками, и въ этомъ ничтожномъ обстоятельствѣ ей представилась частица той женственности и семейности, въ которыхъ въ ея теперешнемъ настроеніи она готова была видѣть всю красоту жизни. Она рѣшила что завтра же купитъ что надо и начнетъ какую-нибудь работу, потому что это необходимо для женщины. Покамѣстъ же ей рѣшительно нечего было дѣлать. На столѣ лежалъ начатый романъ, но читать въ такомъ состояніи духа, въ какомъ она сегодня находилась, было совсѣмъ невозможно. Она въ первый разъ подумала о томъ что ея ежедневной будничной жизни не достаетъ какого-то неуловимаго элемента, отсутствіе котораго дѣлало ее похожею на жизнь авантюрьерки. Главное конечно то что у нея не было дѣтей, и что она мало сошлась съ мужемъ. Но она знала многихъ въ чьей жизни дѣти и мужья не играли никакой роли, а между тѣмъ и сами онѣ, и все у нихъ въ домѣ было запечатлѣно женственно-семейнымъ характеромъ, никакъ ей не дававшимся, во вполнѣ понятнымъ ей своими неуловимыми признаками. Это нѣчто неуловимое было то самое что заставляло ее иногда страдать, замѣчая разницу между нею и нѣкоторыми наиболѣе прелестными и счастливыми женщинами ея круга. Онѣ такъ же много выѣзжали какъ она, также наряжались и блистали, вели такую же самую, въ. сущности очень пустую жизнь; во за этою внѣшнею жизнью она подозрѣвала въ нихъ еще какую-то другую, домашнюю, полную недоступнаго ей содержанія. Между этими женщинами она казалась себѣ самой только красивою іеной богатаго черкесскаго князя. У нея была одна пріятельница блондинка съ пепельными, всегда гладко зачесанными косами, съ желтоватымъ цвѣтомъ лица, сѣрыми глазами и маленькимъ, совсѣмъ русскимъ носикомъ, который какъ-то смѣшно ежился, когда она смѣялась. Въ эту блондинку всѣ влюблялись, и Раиса Михайловна никогда не могла помять за что. У нея ничего не было вполнѣ изящнаго, кромѣ крошечныхъ бѣленькихъ ручекъ; множество женщинъ было красивѣе ея, и ни одна не внушала такого почтительнаго обожанія. А она ровно ничего для этого не дѣлала, она была воплощенная простота и искренность; малѣйшее кокетство въ ней показалось бы страшнымъ диссонансомъ. Раиса Михайловна не завидовала ей, но сознавала ея тайное превосходство въ чемъ-то, и это сознаніе обыкновенно заставляло ее съ особеннымъ задорнымъ раздраженіемъ дозировать предъ ней своею эффектною красотой. Но когда она вспомнила о ней сегодня, и такъ живо представилась ей вся она, съ своими гладко и низко зачесанными волосами, маленькимъ носикомъ и простымъ, веселымъ взглядомъ сѣрыхъ глазъ, она почувствовала какъ что-то ласково сжало ей сердце и къ глазамъ подступили слезы. Ей захотѣлось быть похожею на нее, и это было такое страстное и умиленное желаніе что она кажется съ радостью отдала бы свою красоту, чтобы только всегда, всегда такъ спокойно, просто и весело глядѣть на всѣхъ, какъ глядѣли сѣрые глаза блондинки....
   Горничная Даша пришла раздѣть ее. Раиса Михайловна только перемѣнила платье на широкую блузу и велѣла распустить себѣ волосы. Сидя вся,въ бѣломъ предъ туалетнымъ зеркаломъ, она со страннымъ вниманіемъ изучала свое лицо, и когда высокая прическа ея упала подъ ловкими руками камеристки, и гладкія, вдругъ какъ будто порѣдѣвшія пряди волосъ легли по сторонамъ лба, она захотѣла увѣрить себя что такъ ей лучше, что измѣнившееся съ этою новою прической лицо ея милѣе и красивѣе. Она приблизилась къ зеркалу и провела обѣими руками по волосамъ чтобъ еще больше пригладите ихъ.
   -- Хорошо мнѣ такъ? Еслибъ я всегда такъ ходила? обернулась она къ Дашѣ.
   -- Ахъ нѣтъ, совсѣмъ не хорошо, ваше сіятельство, отвѣтила та: -- ужь такъ просто, такъ просто, совсѣмъ не по-модному.
   -- А Лизавета Ивановна всегда такъ носитъ, создалась Раиса Михайловна на блондинку, о которой думала все время.
   -- Ну, ужь что хорошаго въ Лизаветѣ Ивановнѣ! возразила съ полнѣйшими пренебреженіемъ камеристка.
   Раисѣ Михайловнѣ было непріятно что она оказывалась больше во вкусѣ своей горничной, чѣмъ Лизавета Ивановна. Но гладкая прическа дѣйствительно не шла къ ней. "У меня свой genre лица", подумала она.
   Она отпустила Дашу, но не ложилась, потому что было очень рано, и она чувствовала что не заснетъ. Ей впрочемъ пріятно было знать что она остается совершенно одна, съ своимъ умиленнымъ и разнѣженнымъ спокойствіемъ. Чтобы занять время, она пересѣла къ бюро, выдвинула ящикъ и пробовала перебирать въ немъ. Тамъ хранился ворохъ писемъ, большею частью отъ отца, та старыя фотографіи, не попавшія въ альбомъ. На одной изъ нихъ, очень плохой, вышедшей изъ мастерской пятигорскаго художника, была изображена она сама, маленькою дѣвочкой, съ заложенными за ушта косичками, съ куклой на рукахъ. Другія были наполнены разными кавказскими видами; всѣ онѣ значительно пожелтѣли и валяясь по ящикамъ истрепались. Но хотя съ каждою изъ нихъ было связано какое-нибудь воспоминаніе, онѣ сегодня ничего не говорили Раисѣ Михайловнѣ. Перебирая ихъ, она продолжала думать все объ одномъ и томъ же, о томъ почти внезапномъ и странномъ поворотѣ который произошелъ въ ея чувствѣ. И мало-по-малу, изъ хаоса всѣхъ ея ощущеній, одна тягостная мысль отдѣлилась и подавила другія. Это было сомнѣніе въ чувствѣ которымъ она жила послѣднее время. Еслибъ оно было такъ глубоко и серіозно, какъ ей всегда казалось, развѣ она могла бы теперь спокойно уступить совершавшемуся въ ней повороту? Она поставила локти на столъ и, закрывъ лицо руками, оставалась нѣсколько минутъ въ тягостномъ смятеніи. Почти съ презрѣніемъ къ себѣ самой, она думала и повторяла сто разъ что можетъ-быть все это было пустое, праздное, преходящее увлеченіе, нажитое скукой и легкомысліемъ. Но думать такъ было до того тягостно и нестерпимо, и такая зловѣщая пустота открывалась за этою мыслью, что она не въ силахъ была бы прожить одинъ день съ нею. Она вскочила съ кресла и въ невыразимомъ волненіи прошлась нѣсколько разъ изъ угла въ уголъ, словно въ борьбѣ съ какимъ-то отвратительнымъ призракомъ. "Я эгоистка, я безчувственная", обвиняла она себя, припоминая все то зло которое дѣлала Юхотскому, и ей казалось что этого зла не поправить и не искупить. Несказанная жалость та нѣжность пронизывали ей сердце, и въ этомъ чувствѣ она находила облегченіе, потому что оно говорило ей о селѣ ея любви и отстраняло мучившія ее сомнѣнія. "Но, Боже мой, что же мнѣ дѣлать, что же мнѣ дѣлать?" повторяла она, заламывая руки, и страшнѣе чѣмъ когда нибудь казалась ей обступавшая ее темнота. Вся исторія ея любви, не тайное и никому неизвѣстное, изъ чего она росла и слагалась, представилось ей такъ ясно, какъ будто она вновь переживала ее сначала. Ей припоминалась тоска ничѣмъ не заполненнаго существованія и усталость отъ бездѣльнаго круженія въ водоворотѣ пустыхъ и праздныхъ впечатлѣній, все что безпокойно гнало ее на встрѣчу свѣжему чувству и тайно говорило ей о ея собственной свѣжести... "Нѣтъ, нѣтъ, я не могла ошибиться, я полюбила его всѣмъ что во мнѣ хорошаго, повторяла она мысленно, продолжая въ смятеніи ходить изъ угла въ уголъ, шелестя по ковру слабо накрахмаленнымъ трэномъ блузы. "Я и теперь люблю его."
   Ей припомнилась вся сегодняшняя сцена и то, какъ ей легко было успокоить мужа. Но это воспоминаніе не радовало ее, не наполняло торжествомъ. Напротивъ, смятеніе ея все возрастало. Яснѣе чѣмъ когда-нибудь она чувствовала что не можетъ не любить Юхотскаго. Но невозможно также продолжать то полное лжи существованіе которое она вела до сихъ поръ. "Какъ же мнѣ быть, какъ же мнѣ быть!" повторяла она опять, и мысль ея билась въ неразрѣшимомъ кругу. Хотѣлось что-то сдѣлать, на что-то рѣшиться, во рѣшеніе не отыскивалось, и она вся изнывала въ томленіи безсильнаго размаха. Она оглядывалась на извѣстный ей свѣтъ, припоминая нѣкоторыя извѣстныя ей исторіи, сходныя съ ея исторіей. Но все это было не то чего она искала. Бросить мужа? Мысль эта нѣсколько разъ представлялась ея уму, но она чувствовала что то была не ея, а чужая мысль. Она не могла его бросить послѣ того какъ онъ повѣрилъ ей. И въ ней подымалась раздражительная, почти злобная досада на то что онъ повѣрилъ ей, что онъ предоставила ей самой искать разрѣшенія ужасной. задачи, въ которую сложилась ихъ жизнь.
   Проснувшись поутру, она показалась себѣ самой значительно успокоенною, и уже не находила въ себѣ вчерашняго смятенія. Все какъ будто затихло въ ней, но это была очень противная и мрачная тишина. Она душила ее какъ хандра, преслѣдовала нестерпимымъ ощущеніемъ нравственной тошноты. Какой-то болѣзненный процессъ тайно совершался въ ней, и она чувствовала всю невозможность овладѣть имъ. Въ домѣ было томительно тихо, словно всѣ знали что она больна и старались избѣжать всякаго шума. Ей наконецъ стало представляться что она въ самомъ дѣлѣ больна, и только потому не замѣчаетъ этого что мысль ея слишкомъ занята другимъ. Ей казалось что и лакей, внесшій подносъ съ чаемъ, ступалъ по ковру и шевелилъ локтями съ такимъ видомъ, съ какимъ обыкновенно входятъ въ комнату трудно больнаго. "Да чего вы всѣ на цыпочкахъ ходите!" крикнула она на него съ раздраженіемъ, и такъ какъ онъ промолчалъ, то и въ этомъ обстоятельствѣ она увидѣла какую-то условную снисходительность, съ какою относятся къ капризамъ больнаго. Все это еще больше раздражало ее. "Такъ можно съ ума сойти", подумала она съ слабою нервною дрожью во всемъ тѣлѣ -- и рѣшилась сейчасъ же выѣхать изъ дому чтобы только уйти отъ этой невыносимой тишины.
   День былъ холодный, сѣрый, вѣтеръ неистово дулъ изъ-за Невы; но она опустила оба стекла въ каретѣ, потому что ея недоставало воздуха. Кучеру было приказано ѣхать къ Озерецкимъ. Раиса Михайловна вспомнила о нихъ машинально, такъ какъ это былъ единственный домъ куда она могла пріѣхать во всякое время и во всякомъ расположеніи духа. Потомъ, уже на дорогѣ, она начала раскаиваться, когда ей представились неизбѣжные разспросы и все то что должно было напомнить ей Юхотскаго. Она впрочемъ не отмѣнила приказанія, разматывая на спасительный тактъ своей многоопытной тетушки, а главное потому что ей больше некуда было дѣваться.
   Варвара Павловна испугалась, взглянувъ на ея мрачное лицо.
   -- Надѣюсь, не случилось ничего дурнаго? встрѣтила она ее. Раиса Михайловна улыбнулась тою внѣшнею улыбкой, которая не даетъ свѣта глазамъ. Ей ужасно трудно было что-нибудь сказать; тягостное чувство тишины все разросталось въ ней, связывало мысли и слова. Вопросъ: зачѣмъ она правда сюда? тупо стоялъ предъ ней, наводя на нее что то похожее на столбнякъ. Она опустилась въ кресло и принялась машинально откалывать вуалетку чтобы снять шляпку,
   -- Да что такое? на тебѣ лица нѣтъ! Ты не больна? встревожилась еще больше Варвара Павловна.
   Раиса Михайловна зѣвнула и нервно вздрогнула годовой.
   -- Ахъ, ma taute, я ужасно несчастна! проговорила она, улыбаясь, безъ всякаго признака мысли, своимъ словамъ.
   Варвара Павловна въ сущности была очень добрая и сердобольная женщина. Разстроенный видъ племянницы совсѣмъ перепугалъ ее. Она отбросила корзинку съ работой, которую держала въ рукахъ, и подвинулась къ Раисѣ Михайловнѣ, треножво заглядывая ей въ лицо своими быстрыми и выразительными глазами.
   -- Ну, разкажи же мнѣ. Въ чемъ дѣло? У тебя была сцена съ мужемъ... по поводу вчерашняго? Я боюсь что ты совсѣмъ не умѣешь вести свои дѣла, petite biche.
   Это "petite biche" заставило Раису Михайловну веселѣе улыбнуться, и возвратило оживленіе ея лицу. Въ самомъ дѣлѣ, очень смѣшно было что ее называли petite biche. Но ей все еще очень трудно было "разказывать".
   -- Не умѣю, подтвердила она, на послѣднее замѣчаніе тетки, и обѣими руками снимая шляпку.
   И когда она взглянула въ проницательные каріе глаза, обращенные къ ней съ выраженіемъ до жадности возбужденнаго любопытства, какое бываетъ только у женщинъ, ей вдругъ сдѣлалось такъ грустно и такъ противно, словно чѣмъ-то тяжелымъ и гадкимъ придавили ей сердце. Она раздвинула локти, прижалась грудью къ столу и опустила голову такъ низко что полированная поверхность стола отразила ея лицо.
   Ахъ, какъ это все ужасно, повторила она, вздрагивая наклоненными плечами. Она чрезъ силу удерживала рыданія.
   -- Да объясни же наконецъ что такое? тревожилась все болѣе Варвара Павловна. Ей представилось что Раиса Михайловна окончательно разорвала съ мужемъ, или вообще надѣлала "глупостей".-- Не узналъ ли чего-нибудь Давидъ Петровичъ?
   -- Нѣтъ, онъ совершенно покоенъ, отвѣтила Раиса Михайловна.-- Но развѣ вы не понимаете что тѣмъ хуже, тѣмъ хуже! добавила она съ раздраженіемъ, замѣтивъ что ея отвѣтъ обрадовалъ Варвару Павловну.-- Вѣдь это невозможно такъ продолжать. У меня не станетъ силъ вѣчно обманывать, лгать и... преступать долгъ. Я кончу тѣмъ что буду презирать себя. Ахъ, я хочу... я хочу чтобъ я не была такая гадкая, подлая!
   Она не подымала головы и только прижимала руки къ груди. Она чувствовала себя такою несчастною, такою несчастною, какъ въ тотъ день, когда между нею и Юхотскимъ произошла первая серіозная размолвка. Но тогда ее не давило сознаніе преступности, которымъ она терзалась теперь.
   Варвара Павловна, какъ очень практическая женщина, сообразила что еще нѣтъ никакой настоящей бѣды: она боялась только фактовъ, матеріальныхъ результатовъ семейныхъ драмъ. Но и у самыхъ практическихъ женщинъ иногда легко возбуждается чувствительность и даже нервозность, и является неодолимая потребность въ слезахъ. Смятеніе Раисы Михайловны подѣйствовало на нее, и ей хотѣлось тоже поплакать и дать размягчить себя всѣмъ тѣмъ что въ положеніи племянницы было трогательнаго, чувствительнаго и романическаго.
   -- Мы, женщины, всегда платимся за то что любимъ, и наше женское сердце создано для того чтобы страдать.... заговорила она, спѣша доставить себѣ удовольствіе, котораго требовало ея настроеніе.- Онъ разчитывалъ что ему удастся снова поговоритъ съ Маней. Но Юлія Владиміровна была на сторожѣ, и завидѣвъ Юхотскаго тотчасъ атаковала его.
   Маня разговаривала съ Жакомъ на другомъ концѣ гостиной, и встрѣтившись глазами съ Юхотскимъ, издали чуть-чуть улыбнулась ему. Эта улыбка напомнила ему что въ этой залѣ они одни совершенно близки другъ другу.
   Освободившись наконецъ отъ Юліи Владиміровны, онъ направился между креслами чтобы подойти къ Манѣ, но ея уже не было на томъ мѣстѣ гдѣ она только-что сидѣла съ Жакомъ. Онъ оглянулся по всѣмъ угламъ, зашелъ въ другую гостиную -- Маня исчезла. Юхотскій вспомнилъ что она имѣла обыкновеніе потихоньку уѣзжать раньше всѣхъ. Страшная досада овладѣла имъ. Развѣ она не могла сказать ему два слова, напомнить чтобъ онъ завтра пріѣхалъ къ ней? Онъ даже не зналъ ея адреса. Можно было, конечно, справиться у Жака, но онъ не былъ увѣренъ, не уклоняется ли она нарочно отъ его посѣщенія. Ему сдѣлалось и обидно, и досадно, и горько въ первый разъ съ тѣхъ поръ какъ онъ зналъ Маню. Оставаться долѣе на раутѣ показалось ему противнымъ. Онъ простился съ Юліей Владиміровной, на этотъ разъ уже съ кислою улыбкой повторившею приглашеніе не забывать ея вторниковъ, пожалъ руку Жака и вышелъ.
   Но въ передней онъ вдругъ столкнулся съ Маней. Она появилась изъ внутреннихъ комнатъ куда заходила поцѣловать свою любимицу, трехлѣтнюю дѣвочку Лазориновыхъ.
   -- Я ни съ кѣмъ не простилась, чтобъ Юлія Владиміровна не провожала меня, проговорила она, запахиваясь въ поданную ей бурку, и кроткіе звуки ея голоса мгновенно заставили Юхотскаго позабыть всю свою досаду.
   Имъ пришлось вмѣстѣ спуститься съ лѣстницы.
   -- У меня здѣсь карета; позволите мнѣ довезти васъ? предложилъ Юхотскій.
   -- Merci, нерѣшительно отвѣтила Маня,-- я уже привыкла ѣздить одна по Петербургу. Впрочемъ довезите меня въ самомъ дѣлѣ; это недалеко отсюда.
   Когда Юхотскій захлопнулъ за собою дверцу, и они очутились въ темной тѣснотѣ кареты, Маня невольнымъ движеніемъ откинулась въ уголъ и плотнѣе запахнулась въ бурку. Это движеніе опять напомнило Юхотскому что-то новое, пугливое, что онъ замѣчалъ по временамъ въ Манѣ.
   Онъ давно привыкъ обращаться къ ней прямо за разъясненіемъ всякаго недоразумѣнія возникавшаго въ ихъ отношеніяхъ. Онъ чувствовалъ и теперь что-то невыяснившееся, смутное, стоявшее между имъ и ею и странно его безпокоившее. Но именно съ тѣхъ поръ какъ ему показалось что Маня держится предъ нимъ на сторожѣ, онъ съ удивленіемъ сталъ замѣчать что уже не можетъ совершенно свободно и просто говорить съ, ней обо всемъ касавшемся ихъ отношеній. Ему припомнился библейскій разказъ о томъ какъ первые люди стали стыдиться другъ друга. Неужели въ ихъ отношеніяхъ произошло нѣчто такое что разрушило состояніе прозрачной чистоты въ которомъ они до тѣхъ поръ находились? Эта мысль не то ужалила его, не то наполнила какимъ-то блаженнымъ холодомъ. Онъ почти съ удивленіемъ взглянулъ на Маню, головка которой, закутанная въ большой черный платокъ, едва рисовалась въ темнотѣ кареты.
   -- Маня, отчего вы не хотѣли чтобъ я былъ сегодня у васъ? вдругъ спросилъ онъ ее.
   Прежде онъ всегда звалъ ее Маней, но съ послѣдняго пріѣзда въ Петербургъ это имя въ первый разъ безъ обмолвки сорвалось съ его языка. Маня слегка вздрогнула.
   -- Но потому что мы оба были у Лазориновыхъ, отвѣтила она.
   -- Вы знаете что я поѣхалъ къ нимъ только потому что вы хотѣли, и притомъ я могъ бы быть у васъ еще утромъ еслибы вы дали мнѣ свой адресъ, возразилъ тихо Юхотскій.-- Маня, скажите правду: вы нарочно избѣгали чтобъ я былъ у васъ? вамъ казалось лучше встрѣтиться со мною въ чужомъ обществѣ?
   Маня еще глубже прижалась въ уголъ кареты.
   -- Вы хотите чтобъ я сказала вамъ правду? проговорила она.
   -- Непремѣнно, Маня.
   -- Такъ я скажу вамъ: да, вы угадали, мнѣ дѣйствительно казалось лучше нѣкоторое время встрѣчаться съ вами въ постороннемъ обществѣ.
   -- Но почему? Вы перемѣнились ко мнѣ?
   -- Нѣтъ, я не перемѣнилась къ вамъ, но наше положеніе перемѣнилось, все также тихо объяснила Маня.
   -- Въ чемъ же перемѣнилось наше положеніе? безпокойно продолжалъ спрашивать Юхотскій.
   Манѣ казалось жарко въ ея тибетской буркѣ; она распахнула ее.
   -- Тогда я была замужемъ, уже одно это обстоятельство было мнѣ защитой, отвѣтила она.
   Карета почти беззвучно катилась по густому рыхлому снѣгу; но имъ казалось что она ужасно стучитъ. Оба молчали, и оба чувствовали какую-то блаженную тоску, и обоимъ страшно было разрушить то что они чувствовали.
   -- Но, Маня, вѣдь вы свободны? рѣшился произвесть Юхотскій, но такъ тихо что Маня едва разслышала его слова. Она молчала и только сжимала похолодѣвшими въ перчаткахъ пальцами края своей бурки.
   -- Маня, почему вы боитесь? опять спросилъ Юхотскій
   -- Ахъ, нѣтъ, нѣтъ, не говорите со мной! не будемъ никогда говорить объ этомъ! прошептала она, пряча лицо въ волнистомъ бѣломъ рукѣ.-- Никогда, никогда!
   Ея голосъ звенѣлъ тоской и тревогой, и она вся трепетала какъ бабочка надъ которою захлопнули сѣтку.
   Юхотскій былъ пораженъ тѣмъ что случилось. Еслибъ ему предсказали это за нѣсколько часовъ, онъ вѣроятно разсѣялся бы. Его мысль и теперь съ трудомъ и недовѣріемъ осиливала новый фактъ. Ему никогда не приходило на умъ чтобы между имъ и Маней могли существовать иныя отношенія кромѣ тѣхъ которыя служили продолженіемъ ихъ дѣтской связи. Онъ былъ увѣренъ что вся прелесть этихъ отношеній заключалась именно въ ихъ прозрачной невозмутимости. И вотъ теперь онъ былъ странно и тревожно счастливъ тѣмъ что возмутило эту чистоту и ясность. Мысль что Маня любитъ его, наполняла его холодомъ и ужасомъ, въ которомъ было невыразимое очарованіе. Ему казалось что новая жизнь проникала все его прошлое, всѣ его воспоминанія, и онъ почти не узнавалъ себя среди нихъ. И чѣмъ чище и прозрачнѣе носился предъ нимъ образъ Мани, тѣмъ плѣнительнѣе было соединять его съ этимъ новымъ чувствомъ, именно потому что Маня такъ чиста и прозрачна, а въ этомъ чувствѣ такъ много земнаго.
   Карета стала заворачивать въ боковую улицу; Маня опустила стекло и велѣла кучеру остановиться у подъѣзда большаго угловаго дома гдѣ она жила. Юхотскій быстро схватилъ ея руку.
   -- Маня, я могу бывать у васъ? спросилъ онъ въ смущеніи.
   -- Да, и чтобы все было попрежнему, отвѣтила Маня, улыбнувшись ему своею слабою, серіозною улыбкой.
   "Попрежнему! Но развѣ это возможно?" шевельнулось въ головѣ Юхотскаго.
   Онъ молча нагнулся къ холодной ручкѣ Мани и поцѣловалъ ее сквозь перчатку.
   

V.

   Диспутъ Юхотскаго былъ назначенъ въ ближайшее воскресенье. Еще прежде чѣмъ газеты успѣли объявить о немъ, въ нѣкоторыхъ кругахъ петербургскаго общества уже замѣчалось движеніе возбужденнаго любопытства. На этотъ разъ скромное академическое торжество повидимому готовилось выйти изъ своихъ обычныхъ предѣловъ: оно должно было привлечь не одинъ только университетскій кружокъ, но и многочисленную постороннюю публику. Юхотскій представлялъ двойной интересъ -- блестящаго ученаго и человѣка принадлежащаго по рожденію и сидзямъ къ большому свѣту. Въ первый разъ еще этотъ большой свѣтъ чувствовалъ себя какъ бы прикосновеннымъ къ академическому торжеству и готовился почтить его своимъ присутствіемъ. Въ рядахъ петербургской журналистики также замѣчалось движеніе. Диссертація Юхотскаго въ русскомъ переводѣ, давно уже печатавшаяся подъ наблюденіемъ Жака, вышла наконецъ въ свѣтъ и ходила по рукамъ. Ее разсматривали конечно не со стороны ея научнаго содержанія, а со стороны направленія. Впрочемъ, такъ какъ она имѣла предметомъ методы исторической науки, обѣ эти области были тѣсно въ ней связаны. Доморощенные позитивисты и реалисты, послѣдователи Конта и Бокля, съ ужасомъ замѣтили что докторантъ относится къ ихъ авторитетамъ со строгою критикой. Открытіе это произвело необычайное волненіе философы Васильевскаго Острова и Петербургской Стороны забили тревогу. Они такъ привыкли считать себя полными хозяевами въ этой области что вторженіе въ нее посторонняго человѣка, поклоняющагося какимъ-то невѣдомымъ богамъ, представлялось имъ дикимъ насиліемъ. Фактъ былъ тѣмъ возмутительнѣе въ ихъ глазахъ что они возлагали на Юхотскаго надежды въ совершенно противоположномъ смыслѣ. Они готовились отомстить ему за предполагаемую измѣну и запасались громами метафизической діалектики. Имъ представлялось несомнѣннымъ что масса публики окажется на ихъ сторонѣ и шумно выразитъ свое неодобреніе тѣмъ опаснымъ идеямъ съ которыми опрометчиво выступалъ неопытный докторантъ.
   Юхотскій зналъ что его диспутъ собирается принять размѣры событія и хотѣлъ быть готовымъ ко всякимъ случайностямъ. Онъ предвидѣлъ что его будутъ стараться увлечь въ сторону, что интересъ диспута будетъ сосредоточенъ не на положеніяхъ чисто научнаго характера, а на общихъ идеяхъ. "Что жь, тѣмъ лучше", думалъ Юхотскій: "общія идея гораздо ближе и доступнѣе для дилеттантовъ, предъ которыми я буду держать рѣчь. Я дамъ сраженіе на той самой почвѣ куда меня стараются заманить." Онъ хотѣлъ подготовить планъ защиты и заранѣе обсудить ожидаемыя возраженія. Но мысль его работала разсѣянно. Онъ былъ слишкомъ полонъ тою внутреннею жизнью чувства которая овладѣла имъ со времени послѣдняго разговора съ Маней. Это былъ праздникъ жизни, и онъ замѣчалъ что начинаетъ терять интересъ къ трудовому будничному дѣлу. Ему припомнились слова Мани что онъ никогда не помирится на личномъ счастьи. Какой вздоръ! Онъ сознавалъ что съ той минуты какъ началась въ немъ эта внутренняя жизнь чувства, всѣ его мечты объ общественномъ служеніи мгновенно полиняли. И это очень естественно, думалъ онъ, потому что личная жизнь сильнѣе властвуетъ надъ человѣкомъ чѣмъ жизнь общества, и общественное благо есть не болѣе какъ ариѳметическій итогъ частныхъ благъ. Гдѣ каждый счастливъ по своему, своимъ личнымъ счастьемъ, только тамъ это вещественное благо перестаетъ быть призракомъ, утопіей, дѣйствительностію всегда будетъ управлять эгоизмъ; такова natura rerum, не подвластная человѣческой морали. Только неспособные ни къ какой личной жизни могутъ дѣлаться рыцарями отвлеченной идеи.
   Юхотскій почти съ отвращеніемъ отбросилъ свои книги и поѣхалъ къ Манѣ.
   Служанка, отворившая ему дверь, пропустила его прямо въ гостиную. Онъ остановился на порогѣ, невольно пораженный тѣмъ что представилось его глазамъ: Маня, въ простомъ черномъ платьицѣ, сидѣла на коврѣ посреди комнаты, поджавъ ножки и разложивъ на колѣняхъ крупно отпечатанную книжку, по которой маленькій Коля читалъ по складамъ. Обхвативъ ее пухлою рученкой кругомъ таліи, онъ совсѣмъ прилипъ къ ней, съ усиліемъ стараясь одолѣть какое-то трудное слово на которомъ его засталъ Юхотскій. Слово не давалось, и онъ, отчаянно наморщивъ свой бѣленькій носикъ, изо всей силы жался къ мамѣ, точно спасаясь подлѣ нея отъ опасности. Маня такъ была увлечена этимъ труднымъ процессомъ совершавшимся въ головѣ сына что и у нея также вспухли на лбу морщинки, и все лицо выражало высшую степень напряженія. Замѣтивъ Юхотскаго, она не сразу могла отдѣлаться отъ своей заботы, и не прежде протянула ему руку какъ подсказавъ сыну мучительное слово.
   -- Вы почти не знаете Колю, онъ былъ крошечный, сказала она подводя мальчика къ Юхотскому. Тотъ поднялъ его на руки и расцѣловалъ. Ребенокъ раскрылъ на него свои большіе, любопытные глаза.
   -- Мама, это тотъ про кого ты все разказываешь? наивно спросилъ онъ.
   По лицу Мани быстро разлилась краска.
   -- Тотъ самый, Коленька, о комъ мы съ папой часто вспоминали, поправила она сына, и чтобы скрыть свое замѣшательство, принялась цѣловать его.-- Вы застали насъ за Грокомъ, обратилась она къ Юхотскому.
   На ея лицѣ еще лежали слѣды смущенія, и глаза блестѣли смѣшаннымъ выраженіемъ досады и радости.
   -- Я не помѣшалъ вамъ? спросилъ Юхотскій.
   -- О нѣтъ, всѣ мои дни и безъ того принадлежатъ ему, отвѣтила Маня, медленно оборачивая лицо къ сыну. Ея глаза попрежнему блестѣли, но этотъ блескъ выражалъ уже одно только материнское обожаніе.
   Юхотскій почувствовалъ словно вдругъ что-то упало въ немъ. Страстное напряженіе которое онъ принесъ съ собой, съ которымъ онъ бѣжалъ упасть къ нотамъ любимой женщины, оцѣпенѣло въ немъ, какъ будто на него пахнуло холоднымъ вѣтромъ. Ему сдѣлалось нестерпимо обидно и досадно на себя самого, на свой ненужный порывъ.
   Маня пересѣла на диванъ, усадивъ подлѣ себя сына и Юхотскому показалось что она нарочно сдѣлала это для того чтобъ онъ не могъ помѣститься рядомъ съ нею.
   -- Вы сами постоянно няньчитесъ съ вашимъ сыномъ? спросилъ онъ, и въ его голосѣ звенѣло досадное и оскорбленное чувство, мгновенно охватившее его.
   Маня съ укоромъ подняла на него свои большіе глаза.
   -- Я вовсе не няньчусь, отвѣтила она,-- но когда я дома мы разумѣется все время вмѣстѣ.
   Она подняла свою узкую, безкровную руку на головку сына. Эта блѣдная, сквозившая голубыми жилками рука всегда въ высшей степени возбуждала въ Юхотскомъ то самое чувство жалостливой нѣжности которое преобладало въ его отношеніяхъ къ Манѣ. Но теперь онъ съ досадой смотрѣлъ на эту руку, забытую въ мягкомъ шелкѣ дѣтскихъ волосъ
   -- Вы не боитесь что слишкомъ много материнской вѣрности бываетъ вредно для мальчика? сказалъ онъ все тѣмъ же тономъ тайнаго раздраженія.
   -- Ахъ, я постоянно боюсь что не сумѣю воспитать егр, отвѣтила Маня.-- Это такъ трудно, а я такъ мало понимаю въ этомъ.
   Юхотскій продолжалъ думать о томъ что всѣ мечты его, все что онъ принесъ съ собою, мгновенно и безжалостно разсѣялось. Да, тѣ прежнія, чистыя и прозрачныя отношенія были лучше. Но развѣ онъ самъ ихъ разрушилъ? Развѣ онъ могъ такъ ошибиться?...
   Когда онъ теперь, мучась ядовитою и безсильною досадой глядѣлъ на Маню, ему вновь неотразимо чувствовалось что оба они вступили во что-то новое, что такъ должно было быть и не могло не быть. Онъ еще находилъ въ себѣ ощущеніе блаженнаго ужаса охватившаго его въ темномъ углу кареты, когда это "новое" въ первый разъ неотразимо встало между ними. Нѣтъ, онъ не могъ ошибиться.
   Служанка поставила предъ ними на столъ подносикъ съ кофе.
   -- Нянюшка говоритъ, пора Коленьку гулять вести, сказала она.
   -- Не вѣтрено сегодня? спросила Маня Юхотскаго.
   -- Не очень, отвѣтилъ онъ.
   Маня подошла къ окну и взглянула на термометръ.
   -- Я на минуту васъ оставлю чтобы показать какъ его одѣть, сказала она, уводя сына.
   Когда она вернулась, по раскраснѣвшемуся лицу ея видно было что она сама хлопотала надъ его туалетомъ.
   -- Теперь у меня цѣлый часъ свободный, будемъ кофе пить, весело сказала она, садясь на свое прежнее мѣсто.
   Юхотскому казалось что теперь, именно теперь, должно рѣшиться все что волновало и мучило его.
   -- Помните, Маня, заговорилъ онъ, опуская глаза въ чашку,-- вы мнѣ сказали въ послѣдній разъ: пусть все опять будетъ попрежнему?
   -- Ну, что жъ? протянула Маня.
   -- Развѣ это возможно?
   Маня помѣшала ложечкой свой кофе.
   -- А вы помните что я просила васъ никогда больше не заводить разговора объ этомъ? проговорила она, сдвинувъ свои тонкія плечи.
   Юхотскій сдѣлалъ нетерпѣливое движеніе.
   -- Маня, для чего мы будемъ обманывать и себя, и другъ друга? заговорилъ онъ, внутренно весь волнуясь.-- Предположимъ что, повинуясь вамъ, я никогда, ни однимъ словомъ, не намекну на нашъ послѣдній разговоръ; но развѣ этимъ мы разрушимъ то что произошло между нами?
   -- Но что такое произошло? возразила съ напряженнымъ спокойствіемъ Маня.
   Юхотскій подвинулся къ ней и взялъ ее за обѣ руки.
   -- Маня, вы отрекаетесь отъ меня? тихо проговорилъ онъ вглядываясь ей въ глаза своимъ блиставшимъ взглядомъ.
   Молодая женщина высвободила руки и закрыла ими лицо. Она прижалась всѣмъ тѣломъ къ глубокой спинкѣ дивана, какъ будто инстинктивно пятясь предъ опасностью.
   -- Милая моя, я опять спрошу: развѣ вы не свободны? развѣ есть что-нибудь преступное въ нашемъ чувствѣ? все также тихо говорилъ Юхотскій, осторожно отнимая руки отъ ея лица.
   Маня нерѣшительно подняла на него глаза; въ нихъ стояли слезы.
   -- А мой сынъ? Вы никогда не будете любить его, проговорила она.
   -- Но вы, Маня, развѣ обязаны никогда и ни къ кому не питать другаго чувства? возразилъ Юхотскій.
   Маня молчала, уткнувшись плечами въ глубину дивана. Ей казалось что она и такъ уже очень, очень виновата предъ сыномъ. "Ахъ, лучше еслибъ этого никогда не было", думала она съ тоской. И въ то же время въ этомъ сознаніи своей виновности, въ этомъ ощущеніи приближающейся опасности, было что-то невыразимо пріятное, обольщающее и мучительное. Но она знала что вся прелесть испытываемаго ею ощущенія происходитъ отъ того что она всѣми силами сопротивляется этому новому и опасному чувству.
   -- Вы не хотите отвѣтить мнѣ, Маня? произнесъ Юхотскій, тихо касаясь руками шелковыхъ складокъ ея платья.
   -- Платонъ Николаичъ, вы знаете все что я могу сказать вамъ, возразила Маня.-- Мы съ вами дружны съ самаго дѣтства, и я всегда считала что этой дружбѣ я обязана половиной своего счастія. Я и теперь ничего такъ не желаю какъ сохранить эту дружбу. Но ничего другаго я не имѣю права вамъ дать. Я не могу располагать собою, потому что моя жизнь принадлежатъ моему ребенку. Я никогда не выйду замужъ и никогда никого не полюблю.
   Она говорила медленно, упираясь кончикомъ ботинки въ ножку стола и глядя на свои сжатыя на колѣняхъ руки. Когда она подняла глаза на Юхотскаго, ее поразило выраженіе страшной тоски появившейся на его лицѣ
   -- Аминь, произнесъ онъ тихо.
   Это слово было сказано такимъ глухимъ, словно чужимъ голосомъ, что Манѣ сдѣлалось страшно. Нестерпимая, острая жалость наполнила ей душу. Она не взяла бы назадъ того что было сказано, но она искала другихъ словъ которыя могла бы его утѣшать, и не находила ихъ.
   -- Вы подумали, Маня, о томъ что въ такомъ случаѣ намъ необходимо разстаться, и какъ можно скорѣе забыть другъ друга? заговорилъ Юхотскій.-- Вы подумали о томъ что ваши прежнія дружескія отношенія, которыми я дорожилъ не меньше васъ, не могутъ продолжаться?
   Та тоска которую видѣла Маня ни лицѣ Юхотскаго, страшною тяжестью легла ей теперь на сердце.
   -- Почему же? спросила она упавшимъ голосомъ.
   -- Потому что я не могу ни лицемѣрить, ни насиловать себя, отвѣтилъ Юхотскій.-- Да полноте, вы сами не захотите этой игры. Надъ вами стряслась бѣда, надо поскорѣе избавиться отъ ней. Въ этихъ случаяхъ разлука лучшій цѣлитель. Я уйду съ глубокою признательностью къ нашему общему прошлому и съ искреннимъ желаніемъ вамъ полнаго счастія.
   Голосъ его дрожалъ, и въ горлѣ чувствовалась нестерпимая сухость. Маня не смѣла поднять на него глазъ и все ниже и ниже опускала голову.
   -- Дадимъ другъ другу руку на прощаніе...
   Она слышала эти слова, какъ будто не онъ, а кто-то другой, совсѣмъ посторонній говорилъ ихъ, и не ей, а совершенно другой, посторонней женщинѣ. Рука ея машинально скользнула въ его руку, и только почувствовавъ его крѣпкое пожатіе, она внутренно вздрогнула всѣмъ тѣломъ. "Вотъ когда самое страшное начинается..." Она совсѣмъ не ждала этого, не думала объ этомъ.
   Юхотскій молча склонилъ предъ ней голову и поднесъ ея холодную руку къ своимъ губамъ. Неужели это въ самомъ дѣлѣ прощаніе? На минуту у нея исчезло сознаніе всего происходившаго. "Вотъ, онъ теперь скажетъ что-нибудь, и я опять все пойму", подумала она, словно ловя въ воздухѣ какую-то мысль. Но Юхотскій молчалъ, и только по нервному трепету его губъ на своей рукѣ она чувствовала его присутствіе.
   -- Прощайте, произнесъ онъ наконецъ, поднявъ голову.
   Она рѣшилась взглянуть на него, какъ будто не довѣряя звуку его голоса. Ей казалось что одинъ взглядъ на это открытое, доброе, милое лицо разсѣетъ все что мучило и томило ее. Но этотъ взглядъ только испугалъ ее. Въ нервновытянувшихся чертахъ она увидѣла что-то упорное, стальное. Ей страшно было прочесть это выраженіе. Она хотѣла что-то сказать, хотѣла схватить его за руку, и чувствовала что вся она связана непреодолимою неподвижностью.
   Когда она опять подняла глаза, Юхотскаго уже же было въ комнатѣ.
   Въ передней онъ самъ напялилъ на себя пальто и машинально спустился съ лѣстницы. Безразсвѣтный, сырой и холодный петербургскій день тускло глянулъ ему въ глаза. Въ воздухѣ морозило и таяло въ одно время. Закутанныя фигуры, съ пледами и поднятыми воротниками, быстро сновали мимо него; было что-то зловѣщее въ ихъ торопливой походкѣ и озабоченныхъ лицахъ. Юхотскому казалось что все что онъ видѣлъ кругомъ, было залито горемъ и страданіемъ.
   На столѣ у себя онъ нашелъ письмо отъ Овергагена и жадно принялся читать его.
   Профессоръ благодарилъ за полученныя отъ него строки и поздравлялъ съ прекраснымъ состояніемъ духа, выразившимся въ его письмѣ. Въ этомъ вступленіи чувствовалась гримаса предвѣщавшая громы и молніи. И дѣйствительно, съ половины страницы тонъ письма замѣтно измѣнялся. "Простите мнѣ, писалъ профессоръ, если отдавая справедливость кристальной чистотѣ вашего настроенія я нѣсколько иначе смотрю на дѣло и на ваше личное положеніе. Вы еще окружены благоухающимъ идеализмомъ юности, и вамъ пріятно нѣжиться и фантазировать въ этомъ розовомъ облакѣ Можетъ-быть вы даже влюбились среди желѣзнодорожной скуки въ какую-нибудь пикантную соотечественницу, не знающую чѣмъ занять себя пока накупленные ею въ Парижѣ туалеты мнутся въ багажномъ вагонѣ. Я замѣчалъ что для женщинъ это самое опасное время. Что же касается до васъ, то признаюсь что даже въ нашемъ маленькомъ уголкѣ, гдѣ всѣ Минхенъ и Лизхенъ, подающія студентамъ пиво, извѣстны каждому до дна какъ выпитая кружка, я каждую минуту ожидалъ что вы явитесь ко мнѣ съ предложеніемъ -- вмѣсто высшихъ вопросовъ философіи заняться анализомъ нѣжнѣйшихъ чувствованій вашего заполоненнаго сердца. Все это ни мало не предосудительно само по себѣ, но дурно то что человѣкъ привыкаетъ жить въ мірѣ призраковъ и обольщеній. Вотъ и все то что вы такъ благородно и изящно написали мнѣ, есть призракъ и обольщеніе. Васъ гложетъ -- простите за прозаическій переводъ -- ненасытное молодое честолюбіе. Вамъ хочется быть великимъ человѣкомъ, и оглядываясь на сѣренькіе горизонты жизни, вы думаете что стоитъ только подольше посидѣть въ своемъ родовомъ облакѣ чтобы сдѣлаться человѣкомъ необыкновеннымъ, вождемъ поколѣнія, сосудомъ цивилизаціи и пр. Увы, все это такъ представляется вамъ лишь потому что вы сами себя видите сквозь благоуханіе и блескъ своего родоваго облака. Нынче замѣчательные люди больше не нужны, да имъ и неоткуда взяться. Вопервыхъ, потому что они требовались пока исторія шла въ гору, и надо было толкать человѣчество въ его восхожденіи; теперь же, когда оно спускается съ горы, толкать его не зачѣмъ, достаточно одной механической силы движенія до наклонной плоскости. Вовторыхъ,-- и это самое главное,-- не изъ чего больше лѣпить великихъ людей. Случалось ли вамъ когда-нибудь разсуждать изъ какого матеріала и по какимъ законамъ формируются выдвигающіеся, замѣтные люди? Я вамъ объясню въ немногихъ словахъ то что мнѣ ясно совершенно. Во всѣ тысячелѣтія своей жизни, человѣчество выработало только два родовые типа -- Донъ-Кихота и Гамлета. Все остальное лишь разновидности, варіаціи, повторенія и рефлексы. Такого великаго человѣка который не былъ бы близокъ ни къ Донъ-Кихоту, ни къ Гамлету, вы мнѣ не укажете. Теперь понимаете ли что я хочу сказать? Ни Донъ-Кихотомъ, ни Гамлетомъ вы не пожелаете быть, такъ какъ человѣчество въ своемъ нисходящемъ движеніи достаточно наругалось надъ обоими и дискредитировало ихъ даже въ глазахъ послѣдняго школьника. Новаго же, разумѣется, ни вы, ни я ничего не выдумаемъ. Нѣтъ типовъ, нѣтъ идеаловъ. Старые кумиры разбиты, и изъ черепковъ ихъ вылѣплено нѣчто общее, безформенное, вылѣпленъ мѣщанинъ XIX столѣтія, этотъ послѣдній и окончательный продуктъ исторіи и цивилизаціи. Но какіе же великіе люди возможны въ мірѣ поголовнаго мѣщанства?
   "Если поймутъ что отрицаніе есть смерть, то мы будемъ жить, восклицаете вы въ письмѣ своемъ. Но мѣщанство тѣмъ и ужасно что оно ничего не отрицаетъ. Оно восхищается Венерой Медицейокой, и ставитъ ее въ видѣ bijouterie на этажерку будуара; оно нѣмѣетъ отъ изумленія предъ Кельнскимъ соборомъ и заказываетъ маленькую модель его для камина. То же самое въ наукѣ, въ политикѣ, во всемъ. И въ эту-то толпу вы собираетесь нести свои идеалы.... Молодой другъ мой, вы хотите чтобы васъ поставили на этажерку?
   "Или можетъ-быть вы думаете что у васъ на родинѣ, подъ вашими снѣгами, неистощенная почва еще сохранила избытокъ творческихъ силъ, которыми оскудѣла старая Европа? Ахъ, я слышалъ эту прекрасную сказку! Не вѣрьте ей, гоните отъ себя это обольщеніе. Жизнь не загорается больше отдѣльными очагами. У васъ уже началось гніеніе, потому что отъ всѣхъ этихъ эпигоновъ соціализма, которыми кажется кишитъ нынче ваша страна, вѣетъ пустотою и смрадомъ. Вы опоздали явиться на свѣтъ, мой молодой другъ, вамъ надо было родиться въ эпоху гуманистовъ, когда воспрянувшій духъ съ гордою надеждой глядѣлъ впередъ, сквозь вѣка грядущаго развитія, не подозрѣвая недолговѣчности всего земнаго. Петрарка могъ безмятежно пѣть свои сонеты, потому что позади него былъ мракъ, впереди -- свѣтъ. Нынче прошлое и будущее помѣнялись мѣстами. Истощеніе, разложеніе и конечное уничтоженіе, вотъ наша историческая перспектива. Стоитъ сознать это, и вы обрящете то блаженное спокойствіе которому завидуете во мнѣ. Это сознаніе есть сила, есть царствованіе; оно даетъ способность жить въ ваши печальныя времена -- жить презрѣніемъ ко всему живущему, въ виду его близкаго конца."
   Пока Юхотскій дочитывалъ это письмо, сумерки наполнили комнату, и сырая, ранняя мгла глядѣла въ окна, прорѣзанная удалявшеюся нитью фонарей. Ему казалось что эта мгла наползла въ него самого и наполнила его промозглымъ холодомъ.
   

VI.

   Большая университетская зала съ двѣнадцати часовъ стала наполняться публикой. По значительному съѣзду экипажей можно было заключить что въ стѣнахъ стараго Петровскаго зданія, въ этотъ день, готовилось особенное торжество. Дѣйствительно, публика собиралась многочисленная и блестящая. Нарядныя дамы, фраки со звѣздами, щеголеватые гвардейскіе мундиры, наполняли передніе ряды креселъ. Обычныхъ посѣтителей диспутовъ, студентовъ, учителей, гимназистокъ и акушерокъ, собралось также болѣе обыкновеннаго. Въ толпѣ шелъ невнятный гудъ -- признакъ возбужденнаго ожиданія.
   За пять минутъ до назначеннаго часа Юхотскій вошелъ въ профессорскую комнату. Лицо его было изжелта-блѣдно, въ глазахъ стояло тоскливое равнодушіе. Можно было подумать что изъ собравшихся на диспутъ онъ менѣе всѣхъ думалъ о немъ. Онъ дурно провелъ ночь и чувствовалъ на душѣ такую безразличную пустоту, при которой все предстоявшее казалось ему только исполненіемъ пустаго и скучнаго обряда. Одинъ изъ оппонентовъ, пожимая ему руку, заговорилъ о его диссертаціи; Юхотскій не сразу его понялъ и отвѣтилъ такъ разсѣянно что профессоръ счелъ долгомъ потупиться, принявъ эту разсѣянность за признакъ самаго крайняго смущенія. Другой, съ которымъ Юхотскій познакомился на раутѣ у Валковскаго, подошелъ и сказалъ съ нѣсколько заискивающею улыбкой:
   -- Вашъ диспутъ напоминаетъ мнѣ времена въ началѣ шестидесятыхъ годовъ. Я сейчасъ заглянулъ въ залу, весь Петербургъ собрался на ваше торжество.
   Юхотскій только поблагодарилъ его улыбкой..
   -- Нѣтъ, право это добрый признакъ, продолжалъ профессоръ.-- Общество напрасно упрекаютъ въ равнодушіи къ наукѣ; оно равнодушно только къ мертвечинѣ, къ казенщинѣ. Отъ васъ оно ожидаетъ сочувствія къ его живымъ интересамъ и посмотрите какъ оно зашевелилось, одушевилось.
   -- Не знаю какая связь между моею диссертаціей и общественными интересами, какъ они у насъ понимаются? возразилъ равнодушно Юхотскій.
   -- Ну, нѣтъ, не говорите такъ, продолжалъ профессоръ,-- у васъ есть двѣ-три мысли отъ которыхъ можно сдѣлать блестящій переходъ къ общественнымъ темамъ....
   Вошелъ ректоръ, и объявивъ что власти уже съѣхались, пригласилъ всѣхъ въ залъ.
   Видъ многочисленнаго и блестящаго собранія напомнилъ Юхотскому важность предстоявшаго событія. Но онъ чувствовалъ что въ эту минуту менѣе чѣмъ когда-либо былъ способенъ къ напряженію умственныхъ силъ. Интересъ торжества, борьбы, служенія идеѣ, какъ будто совсѣмъ исчезъ въ немъ. Онъ взошелъ на каѳедру, готовый удовлетворить не нужной, хотя неизбѣжной формальности, но съ глубокимъ равнодушіемъ ко всему что онъ прежде связывалъ съ своимъ диспутомъ.
   Сотни глазъ съ любопытствомъ устремились на него. Его разсматривали какъ театральную знаменитость, въ первый разъ выступающую предъ новою публикой. Можно было замѣтить что наружность его произвела самое счастливое печатлѣніе. Деканъ сказалъ нѣсколько обычныхъ словъ о его воспитаніи и ученыхъ трудахъ, и заключилъ свою рѣчь указаніемъ на высокую оцѣнку его диссертаціи въ нѣмецкихъ спеціальныхъ изданіяхъ. Въ публикѣ при этомъ раздались рукоплесканія.
   Очередь была за главнымъ офиціальнымъ оппонентомъ. Отозвавшись самымъ лестнымъ образомъ объ общемъ содержаніи диссертаціи, объ эрудиціи автора и полной самостоятельности его труда, онъ перешелъ къ нѣкоторымъ частнымъ положеніямъ, требовавшимъ, по его мнѣнію, нестолько подтвержденія сколько разъясненія. Замѣчанія оппонента вообще клонилась болѣе къ тому чтобы воздать диспутанту должныя почести чѣмъ къ критикѣ его положеній. Удовлетворившись краткими объясненіями, данными Юхотскимъ, онъ повторилъ что считаетъ его трудъ замѣчательнымъ явленіемъ не только въ русской, но и въ европейской наукѣ, и умолкъ въ пріятномъ сознаніи прилично и скромно неполненнаго долга. Публика, ожидавшая отъ диспута горячаго состязанія, повидимому была нѣсколько разочарована, и тѣмъ съ большимъ вниманіемъ приготовилась слушать новаго оппонента.
   Это былъ молодой профессоръ, занимавшій каѳедру на этомъ же факультетѣ, но по другому, хотя близкому, предмету. Въ его голосѣ и въ тонѣ рѣчи послышалось гораздо болѣе одушевленія. Подобно своему предшественнику, онъ отдалъ справедливость достоинствамъ диссертаціи, но выразился что рѣшительно не согласенъ съ общею ея идеей и считаетъ эту идею безплодною въ наукѣ какъ и вообще всю школу къ которой принадлежитъ диспутантъ. Затѣмъ онъ съ мрачностью напалъ на общіе принципы, выразившіеся въ книгѣ Юхотскаго, на его точки отправленія и методъ, признавалъ все это ложнымъ, отвергнутымъ новыми успѣхами естествознанія и позитивной философіи, съ которыми исторической наукѣ предстояло, по его мнѣнію, войти въ самую близкую связь. Профессоръ говорилъ очень бойко, хотя съ семинарскимъ акцентомъ, и въ тонѣ болѣе публицистическомъ чѣмъ академическомъ. Публика слушала его съ видимымъ удовольствіемъ, и послѣ заключительныхъ словъ, явно разчитанныхъ на эффектъ, послышались довольно дружные рукоплесканія.
   Такимъ образомъ диспутъ былъ поставленъ на почву общихъ идей и вопросовъ. Юхотскій видѣлъ что ему нельзя болѣе отдѣлываться краткими репликами. Скучнымъ взглядомъ обвелъ онъ залу, какъ будто желая измѣрить степень пониманія и сочувствія на которыя можетъ разчитывать. Всѣ глаза были устремлены на него, на всѣхъ лицахъ выражалось возбужденное ожиданіе. Вдругъ, въ заднихъ рядахъ стульевъ, онъ увидѣлъ Маню. Онъ вздрогнулъ и прищурился, желая хорошенько разсмотрѣть. Онъ не ошибся, это была Маня. Ея добрые сѣрые глаза смотрѣли на него съ выраженіемъ ласковаго и немножко печальнаго сочувствія. Она встрѣтилась съ его взглядомъ и слегка вспыхнула, но не перестала смотрѣть на него. У Юхотскаго вдругъ невыразимо ясно стало на душѣ какъ у человѣка который просыпается послѣ тяжелаго, страшнаго сна и видитъ какъ въ окно его спальни широкими полосами врывается яркое солнце. Какою-то смѣшною и гадкою нелѣпостью показался ему недавній разрывъ съ Маней. Онъ не опрашивалъ себя почему она здѣсь и что выражаетъ этотъ ласково-печальный взглядъ ея глазъ, но онъ почувствовалъ какъ все горе, вся тоска, все раздраженіе обманутой страсти разомъ схлынуло съ души.
   Онъ спокойно, весело началъ свою защиту, рѣшившись мало-по-малу предоставить свободу разгоравшемуся въ немъ увлеченію. Его одушевленіе росло по мѣрѣ того какъ онъ говорилъ. Онъ не думалъ о томъ будутъ ли его идеи доступны публикѣ наполнявшей залу. Ему казалось что онъ отвѣчаетъ профессору Овергагену на его послѣднее письмо; онъ думалъ о Манѣ неотступно слѣдившей за нимъ напряженнымъ и взволнованнымъ взглядомъ. Онъ видѣлъ какъ этотъ взглядъ становился спокойнѣе, свѣтлѣе, лучистѣе...
   Когда онъ кончилъ, напряженная тишина царствовавшая въ залѣ длилась еще съ минуту. Публика какъ будто медлила выйти изъ овладѣвшаго ею впечатлѣнія. Потомъ раздалась рукоплесканія -- порывистыя, продолжительныя. Хлопали во всѣхъ концахъ залы; хлопали студенты, профессора, фраки, мундиры, дамы.
   По окончаніи диспута, толпа поднявшаяся съ мѣстъ не расходилась и тѣснилась впередъ, гдѣ Юхотскій, окруженный профессорами, едва успѣвалъ отвѣчать на поздравленія. Многіе совсѣмъ не знакомые ему подходили пожать ему руку; было очевидно что диспутъ произвелъ на публику впечатлѣніе, сдѣлавшее изъ академическаго торжества общественный фактъ.
   -- Князь, узнаете меня? произнесъ женскій голосъ, заставившій Юхотскаго быстро обернуться.
   Предъ нимъ стояла, поправляя на рукѣ перчатку, молодая дама. Она была высокаго роста, тонка, и изящна до послѣдней складки тяжедаго чернаго платья, до послѣдняго кончика темно-орѣховыхъ волосъ, падавшихъ изъ-подъ крошечной шляпки.
   Юхотскій встрѣчалъ ее раза два мелькомъ, передъ отъѣздомъ изъ Петербурга, и потомъ гдѣ-то на водахъ, въ первый годъ его заграничныхъ скитаній. Она была тогда со своимъ отцомъ, старымъ и очень извѣстнымъ генераломъ, получившимъ гдѣ-то на Кавказѣ огромное имѣнье. Хотя это было давно, и они осталась мало знакомы другъ другу, но Юхотскій тотчасъ узналъ ее.
   -- Поздравляю васъ; я никогда не думала что это такъ интересно, проговорила молодая дама, подавая ему руку.
   Юхотскій поблагодарилъ ее.
   -- Я буду очень рада видѣть васъ у себя, продолжала она -- мой мужъ -- князь Бахтіяровъ.
   Она обернулась на высокаго, тонкаго, смуглаго мущину лѣтъ тридцати, въ черкесскомъ костюмѣ. Тотъ поклонился, блеснувъ глазами и бѣлыми какъ морская пѣна зубами.
   "Что за фантазія была выйти замужъ за какого-то черкесскаго князя?" подумалъ Юхотскій.
   -- Мы всю эту зиму въ Петербургѣ, продолжала княгиня.-- По четвергамъ мы дома. Деви, дай князю карточку.
   Она кивнула головой и пошла, опираясь на руку мужа, поправляя свои орѣховые локоны, путавшіеся въ кружевахъ ея парижскаго доломана.
   Юхотскій поспѣшилъ вслѣдъ за нею къ выходу: онъ боялся что Маня уѣдетъ прежде чѣмъ онъ успѣетъ увидѣть ее. Но глаза его тотчасъ отыскали ее на лѣстницѣ. Она обернулась, точно знала что это онъ, и чуть замѣтно улыбнулась новою, хитрою улыбкой.
   -- Благодарю васъ, Марья Константиновна, проговорилъ Юхотскій, поровнявшись съ нею: -- я меньше всего могъ разчитывать на вашу любезность.
   Сердце мучительно билось у Мани, когда она собралась сказать ему:
   -- Вы помните ваше обѣщаніе пріѣхать ко мнѣ послѣ диспута?
   -- Вы позволяете? вырвалось у Юхотскаго.
   -- Пріѣзжайте обѣдать, въ пять часовъ, отвѣтила Маня.
   Она говорила вполголоса, опасаясь выдать наполнявшее ее волнующее, томительное и радостное чувство.
   Юхотскій ничего не сказалъ, только посмотрѣлъ на нее такимъ благодарнымъ, счастливымъ взглядомъ что она вспыхнула и потупилась.
   

VII.

   Юхотскій не подозрѣвалъ какой мучительной борьбы стоилъ Манѣ ея послѣдній шагъ. Въ эти два дня, со времени ихъ неожиданнаго разрыва, она пережила и перечувствовала болѣе чѣмъ за всю жизнь. Она мучилась и негодовала, ненавидѣла и сострадала. Ей открылось то о чемъ она не умѣла и помыслить. Съ ужасомъ, содрагаясь и сопротивляясь, вступала она въ этотъ міръ новыхъ ощущеній, неотразимо затягивавшій ее. Когда Юхотскій ушелъ отъ нея, оставивъ на ея рукѣ продолжавшійся трепетъ прощальнаго поцѣлуя, она ничего не чувствовала кромѣ какого-то оцѣпенѣнія. Случившееся было такъ жестоко, такъ грубо, такъ оскорбительно въ эгоизмѣ безумія и страсти. Развѣ онъ имѣлъ право разорвать въ одну минуту то что связывало всю ихъ жизнь, что образовало вокругъ нихъ особый міръ дорогихъ, интимныхъ воспоминаній? Кто далъ ему право такъ грубо распорядиться тѣмъ что принадлежало имъ обоимъ? Они вся дрожала отъ негодованія, теряла мысль и сгарала отъ нестерпимаго чувства стыда и обиды. Ужаснѣе всего было то что оскорбленная и негодующая, она чувствовала всю невозможность остаться среди страшной пустоты, въ которую онъ ее бросилъ. Задыхаясь отъ гнѣва и боли, она плакала и говорила себѣ что не можетъ потерять его. Онъ такой хорошій, такой хорошій.... и слезы капали на сложенныя на колѣняхъ руки и жгли ее. Въ этомъ состояніи ей было утѣшеніемъ вызывать въ памяти искаженное страданіемъ лицо, которое она видѣла въ послѣдній разъ. Разумѣется, онъ былъ также глубоко несчастливъ какъ и она. На этой мысли притуплялась и какъ-то странно умягчалась вся ея боль. Ни одному чувству Маня же подчинялась такъ охотно какъ состраданію. Къ вечеру того дня когда они разстались, она уже готова была обвинять себя во всемъ. Ей было страшно додумать что она оставила его одного, убитаго и тоскующаго, въ то время какъ ему такъ необходимы были покой и сочувствіе. Ей представлялось что она будетъ виновата, если онъ явится на диспутѣ безъ одушевленія, безъ самообладанія. Эта мысль до такой степени овладѣла ею что она хотѣла въ ту же минуту послать за нимъ, но ее удержало самолюбіе. Тогда она рѣшилась поѣхать на диспутъ, въ смутной надеждѣ что эта встрѣча поможетъ имъ обоимъ разрѣшить то нестерпимое состояніе, въ которомъ она не была въ силахъ долѣе оставаться. Когда она встрѣтилась съ его глазами, она поняла что въ это самое мгновеніе между ними состоялся миръ. Ей стало также безпредѣльно весело какъ и ему, и она чувствовала въ звукѣ его голоса что онъ счастливъ. Она нарочно замедлила шаги спускаясь съ лѣстницы чтобы дать ему время нагнать ее; когда онъ поровнялся съ нею и заговорилъ такимъ неувѣреннымъ и словно виноватымъ голосомъ, въ этотъ мигъ она готова была отдать ему всю любовь свою, всю жизнь.
   Сердце ея томительно стукнуло, когда въ пять часовъ раздался звонокъ. Юхотскій вошелъ сіяющій и счастливый. Лучистые глаза его смѣялись, встрѣтившись съ глазами Мани. Ей казалось что жизнь возвратилась къ ней вмѣстѣ съ его приходомъ. Она вспомнила старое, затаенное, но вѣчно вѣрное сравненіе: солнце послѣ бури. Тонкіе пальчики ея крѣпко, крѣпко пожали ему руку, когда она поздравляла его.
   -- Я вамъ однимъ обязанъ успѣхомъ, вашему великодушію, отвѣтилъ Юхотскій.
   Маня знала что ей принадлежала очень маленькая роль въ торжествѣ которому она сочувствовала всѣми силами своей души. Но ея самолюбію льстило то что сказалъ Юхотскій.
   -- Мы тогда не вовремя поссорились, проговорила она, все еще конфузясь перваго шага, который взяла на себя въ ихъ примиреніи.
   Юхотскій только разсмѣялся: онъ не могъ больше думать серіозно объ ихъ размолвкѣ. Маня почувствовала что съ этимъ веселымъ, добрымъ, молодымъ смѣхомъ отъ нея отошло все то что еще тяготило обоихъ.
   -- Будемъ обѣдать, сказала она подавая ему руку.
   За столъ усѣлись втроемъ: маленькій Коля всегда обѣдалъ съ матерью, и Маня не хотѣла измѣнить этому обычаю. Ему дали выпить крошечную рюмочку шампанскаго за новаго доктора и оставили его съ нянюшкой, когда большіе перешли въ кабинетъ Мани.
   Это была маленькая угловая комната, освѣщенная одною лампой, горѣвшею подъ матовымъ шаромъ на каминѣ.
   Маня хотѣла позвать кого-нибудь чтобы растопить каминъ, но Юхотскій вызвался самъ это сдѣлать, подбросилъ угля и принялся раздувать щепы. Маня подлѣ него поправляла щипцами крупные черные куски кокса. Пламя съ трескомъ охватило щепы и отбросило имъ въ лицо багровое зарево. Маня положила щипцы и смѣясь показала свои перепачканныя руки. Юхотскій опустился на колѣни и притянувъ обѣ руки ея, покрылъ ихъ поцѣлуями.
   Въ первый разъ онъ стоялъ предъ ней на колѣняхъ, безмолвно волнуемый страстью. Маня не отнимала рукъ и боясь взглянуть на него. Она испытывала наслажденіе безволья, смѣшанное съ гордостью и стыдомъ. Онъ продолжалъ цѣловать ея руки, безсильно опущенныя на мягкія складки платья. Горячій воздухъ билъ отъ разгорѣвшагося камина въ лицо. Ей хотѣлось бы не имѣть никакой собственной мысли, не имѣть своей воли. Ей никогда не было такъ хорошо какъ въ эти минуты. Но именно потому что ей было такъ хорошо, непреодолимый страхъ поднялся у нея на душѣ и осилилъ все другое. Она быстро высвободила свои руки и перешла въ противоположный уголъ комнаты.
   -- Сядьте здѣсь, Платонъ Николаичъ, и будемъ говорить, какъ въ ту зиму, помните, что вы прожили въ деревнѣ, сказала она, опускаясь на низенькій диванчикъ.-- Скоро вы начнете ваши лекціи?
   -- На дняхъ, отвѣтилъ Юхотскій.
   Онъ въ эту минуту менѣе всего могъ говорить о своихъ лекціяхъ. Но сегодня его не сердило и не волновало то что Маня сводила разговоръ на предметы отъ которыхъ оба они были далеко. Счастье великодушно; онъ готовъ былъ опять любить Маню такою какъ зналъ ее всегда -- всю проникнутую сознаніемъ долга, всю на сторожѣ предъ каждымъ движеніемъ чувства и воображенія. Ему опять казалось что сближеніе съ нею дѣлаетъ его самого лучше, чище, что въ ея присутствіи къ нему возвращается то близкое къ слезамъ состояніе цѣломудреннаго и мечтательнаго умиленія которое онъ испытывалъ въ дѣтствѣ.
   Маня улыбнулась на его короткій отвѣтъ и перемѣнила разговоръ.
   -- Вы давно знакомы съ этою дамой которая подошла къ вамъ на диспутѣ -- жена черкесскаго князя? спросила она.
   -- Видѣлъ мелькомъ раза два, отвѣтилъ Юхотскій.
   -- Какая красавица! проговорила Маня.-- Вы знаете что она бываетъ у Валковскихъ? только очень рѣдко. Я всегда ею любуюсь. Это единственная женщина которой я готова завидовать.
   -- Почему? спросилъ Юхотскій.
   -- Она должна быть ужасно смѣлая. Не знаю, для меня въ ней есть что-то неотразимое. Замѣтили, какое у ней подвижное лицо? Кажется, если взять ее за руку, будешь чувствовать какъ кровь переливается въ каждой жилкѣ. И avec ces airs de grande dame.... она вѣрно многимъ кружитъ головы. Что, она сама Русская?
   -- Русская, отвѣтилъ Юхотскій.
   -- Удивляюсь, какъ она вышла за этого черкесскаго князя. Впрочемъ, она должна быть очень.... fantasque. Это видно.
   -- Я такъ боялся потерять васъ изъ виду что право не обратилъ на нее сегодня большаго вниманія, сказалъ Юхотскій.
   Маня бокомъ взглянула на него и улыбнулась.
   -- Такъ я хорошо сдѣлала что пріѣхала на вашъ диспутъ? Юхотскій вмѣсто отвѣта взялъ ея руку и тихонько пожалъ.
   -- А вы этого не стоили, вы заставили меня проплакать два дня, проговорила Маня, не глядя на него.
   -- Простите и не будемъ больше говорить объ этомъ, сказалъ Юхотскій.
   -- А, какъ вы снисходительны къ себѣ! возразила Маня.-- Нѣтъ, я буду вспоминать, потому что это было очень дурно съ вашей стороны, и я бы не хотѣла чтобъ это опять когда-нибудь случилось.
   -- Больше ужь не случится, Маня, тихо проговорилъ Юхотскій, продолжая держать ея руку въ своей.-- Любовь иногда заставляетъ насъ быть дурными, но только до тѣхъ поръ пока....
   -- Пока что?
   -- Пока мы не довѣряемъ, сомнѣваемся, подозрѣваемъ и ревнуемъ....
   -- Вы должны вѣрить, возразила Маня, строго сдвинувъ свои темныя брови.
   -- О, да, конечно, проговорилъ Юхотскій, чувствуя слабое пожатіе ея руки.
   -- Вы не можете не знать что я не кокетка, не вѣтреница, что если я...
   Она остановилась, и складка осталась не разглаженною на ея бѣломъ лбу.
   -- Договаривайте, Маня....
   Уголки рта ея приподнялись чтобъ улыбнуться, но она поспѣшно отвернула лицо.
   -- Скажите же, Маня! Какъ вы скупы! настаивалъ Юхотскій. Маня медленно обратила на него свой лучистый взглядъ. И опять казалось будто она отрѣшается отъ своей собтвенной воли, и въ этомъ ощущеніи было что-то жуткое, неотразимое и обольстительное.
   -- Я хотѣла сказать что если ужь такъ случилось.... если я полюбила васъ.... то только васъ одного и навсегда! проворила она, съ непостижимою для себя самой смѣлостью глядя ему въ глаза и съ наслажденіемъ и страхомъ прислушивась къ звукамъ собственнаго голоса.
   Ей казалось что ее окружило какое-то облако, и въ этомъ облакѣ она видѣла его вспыхнувшее лицо и чувствовала поцѣлуй горячихъ губъ. Ее душили стыдъ и ужасъ, но она не имѣла силы оттолкнуть его, и только глубже прижалась къ мягкой спинкѣ дивана. Юхотскій опустился къ ея ногамъ уронилъ лицо на ея колѣни. Ему было страшно сознавать ту полноту счастья которую онъ чувствовалъ въ себѣ.
   -- Встаньте, Платонъ Николаичъ, проговорила надъ нимъ Маня, дотронувшись рукой до его плеча.
   Онъ только поднялъ голову и молча глядѣлъ въ ея смущенное и пылающее лицо. Онъ чувствовалъ себя умиленнымъ, жалкимъ и слабымъ въ эту минуту; ему хотѣлось плакатъ, обнявъ ея колѣни и ничего не требуя въ возвратъ за свою рабскую страсть.
   Маня не имѣла силы разрушить то полное блаженства бездѣйствіе которымъ было сковано все существо ея. Рука, протянутая чтобъ оттолкнуть его, неподвижно лежала на мягкомъ шелкѣ его волосъ. Она испытывала ядовитое наслажденіе въ этомъ неопредѣленномъ сознаніи своей грѣховности, овладѣвшемъ ею. Но ей казалось что то хотя бы грѣховное счастье, которымъ она наслаждалась теперь, было куплено цѣною борьбы, сопротивленія и самопожертвованія. За слезы, за тоску, за невыразимую печаль этихъ дней развѣ не заслужила она видѣть его страстно умиленнымъ у ея ногъ, наслаждаться сорвавшимся съ ея губъ первымъ признаніемъ, чувствовать трепетъ его поцѣлуя?
   Юхотскій положилъ обѣ руки на ея колѣни.
   -- Маня, вы сказали что никогда не выйдете замужъ. Я не въ состояніи думать чтобъ это было ваше окончательное рѣшеніе, проговорилъ онъ.
   Складка опять обозначилась надъ темными бровями Мани. Она чувствовала какъ все наслажденіе этихъ минутъ отлетѣло съ его словами. Облако окружавшее ее разсѣялось, унеся таинственное очарованіе. Предъ ней опять стоялъ и требовалъ рѣшенія вопросъ, о которомъ она не могла думать безъ мучительной тоски. Что она скажетъ ему? Развѣ онъ не знаетъ что у нея есть сынъ, который никогда не будетъ его сыномъ, который вѣчно будетъ стоять между ними, внося въ ихъ интимную жизнь соблазнъ ежедневнаго лицемѣрія, сдѣлокъ съ самимъ собою, расхолаживающихъ столкновеній? Она никогда не будетъ въ состояніи повѣрить чтобъ онъ любилъ его также какъ она. А если у него къ тому же будутъ свои дѣти? Нѣтъ, нѣтъ, это невозможно, она никогда не пожертвуетъ сыномъ ради своего личнаго счастья.
   Ей вспомнилось какъ она выходила замужъ. Она знала что тотъ кому она отдавала свою руку былъ очень хорошій человѣкъ и надѣялась прожить съ нимъ спокойно и дружно, но быть-можетъ она не поторопилась бы этимъ шагомъ еслибы съ отъѣздомъ Юхотскаго въ Петербургъ она не находила въ себѣ смутнаго сознанія какой-то обиды. -- Да, все могло бы быть иначе, но никто не виноватъ въ томъ что случилось. Быстрымъ движеніемъ головы она отогнала отъ себя эти воспоминанія, полныя горечи и оскорбленія.
   -- Нѣтъ, Платонъ Николаичъ, произнесла она, ласково глядя въ его глаза,-- мы останемся друзьями, безъ обѣщаній, безъ обязательствъ, оба свободные какъ были прежде. Развѣ недостаточно того что мы любимъ другъ друга?
   Онъ молча глядѣлъ на нее глазами полными слезъ.
   -- Вы не захотите чтобъ я пожертвовала своимъ долгомъ, своимъ сыномъ? досказала она.
   -- Но, Маня, этотъ долгъ, это пожертвованіе -- все это призраки, которыми вы наполнили свою голову! воскликнулъ Юхотскій нетерпѣливо.-- Развѣ вашъ сынъ потеряетъ что-нибудь если вы станете моею женой? Я буду заботиться о его воспитаніи, я сдѣлаю для него больше чѣмъ дѣлаютъ родные отцы.
   -- Но вы никогда не будете такъ любить его какъ я! печально возразила Маня.-- Послушайте, Платонъ Николаичъ, я сказала: останемся свободными какъ прежде, безъ обѣщаній, безъ обязательствъ -- это не значитъ что я отказываю вамъ. Я только чувствую что еще не время рѣшить то о чемъ вы говорите. Дайте мнѣ привыкнуть къ этой мысли, увѣриться въ томъ что я могу пожертвовать своею свободой, не жертвуя своимъ долгомъ...
   Юхотскій порывисто сжалъ ея руку.
   -- Да, Маня, я буду ждать и что бы ни было, вся моя жизнь принадлежитъ вамъ, и никому больше! проговорилъ энъ голосомъ полнымъ радостныхъ слезъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я не могу принять этой жертвы! быстро возразила Маня.-- Я ничего не обѣщаю и ничего не принимаю. Мы оба свободны, и если... (Юхотскій замѣтилъ какъ дрогнули на этомъ словѣ ея рѣсницы) если другая женщина станетъ на вашемъ пути, я требую чтобы вы ни чѣмъ, ни чѣмъ не считали себя связаннымъ!
   -- Ахъ, Маня, что только можетъ иногда придти вамъ въ голову! воскликнулъ Юхотскій, улыбаясь и сіяя.
   Онъ присѣлъ подлѣ нея на диванѣ и осторожно обнялъ рукою ея тонкую талію.
   -- Такъ вы принимаете мои условія? проговорила Маня.
   Юхотскій вмѣсто отвѣта сильнѣе привлекъ ее къ себѣ, и глядя блистающими глазами въ ея глубокіе темно-сѣрые зрачки, медленно прижался губами къ ея губамъ. Она не сопротивлялась -- она чувствовала что этотъ медленный, спиравшій дыханіе поцѣлуй связывалъ то что разрѣшали ея слова и знала что такъ должно быть. Она уже не испытывала того ощущенія грѣховности, которое наполняло ее сладкимъ ужасомъ. Ей казалось что теперь, когда они все высказали, все объяснили, къ нимъ возвратился прежній рай по прозрачности чистыхъ отношеній, изъ котораго они были выброшены мутнымъ потокомъ страсти. И она чувствовала себя счастливою, вступая снова въ этотъ хрустальный холодъ, такою же чистою и свободною какъ была прежде.
   Профессоръ Овергагенъ вѣроятно счелъ бы своего русскаго друга окончательно погибшимъ въ его розовомъ облакѣ, еслибы получилъ письмо которое тотъ написалъ къ нему въ этотъ вечеръ. По счастію, Юхотскій не распорядился тотчасъ же кинуть его въ почтовый ящикъ, а поутру перечиталъ его и бросилъ въ каминъ, смѣясь при одной мысли о томъ чтобъ эти строки могли попасться на глаза его нѣмецкому другу.
   

VIII.

   Слѣдующій день былъ понедѣльникъ, и раутъ у Валковскаго отличался особеннымъ многолюдствомъ. Быть-можетъ причиною было вчерашнее университетское событіе, о которомъ каждому хотѣлось потолковать и собрать чужіе толки.
   Общее мнѣніе здѣсь было таково что нѣмецкая наука страшно страдаетъ односторонностью, и что Юхотскому слѣдуетъ довершить свое развитіе въ высшемъ университетѣ представляемомъ петербургскою журналистикой.
   Самъ виновникъ всѣхъ этихъ толковъ пріѣхалъ и Валковскому почти позабывъ о вчерашнемъ "событіи". Его кажется не ожидали, и всѣ были какъ будто немного сконфужены при его появленіи. По внезапно оборвавшимся рѣчамъ онъ догадался что былъ предметомъ общаго разговора. Онъ не могъ сомнѣваться что настроеніе собравшагося здѣсь общества не должно быть въ его пользу. Но сегодня онъ болѣе чѣмъ когда-нибудь былъ равнодушенъ ко всему что выходило изъ замкнутаго круга его внутренней жизни. Онъ пріѣхалъ чтобы видѣть Маню, и побывъ лишь нѣсколько минутъ въ кабинетѣ, перешелъ въ гостиную.
   Онъ находился еще въ томъ періодѣ чувства когда каждая новая встрѣча манитъ чѣмъ-то неизвѣстнымъ, и смутно ожидаешь еще неиспытанныхъ наслажденій. Та Маня которую онъ зналъ столько лѣтъ, исчезала въ таинственномъ и страстномъ сумракѣ ихъ новыхъ отношеній. Онъ переживалъ свой романъ, какъ читаютъ исполненную неотразимаго интереса книгу, съ жаднымъ любопытствомъ торопясь перевертывать страницы.
   Маня еще издали встрѣтила его своимъ спокойныхъ, ласковымъ взглядомъ. Ему показалось даже что этотъ взглядъ былъ слишкомъ спокоенъ, также какъ и дружеское пожатіе ея не трепетавшей руки. Онъ зналъ что она вообще не была склонна къ экстазу; но эта ласковая ровность каждый разъ отзывалась какимъ-то ущербомъ въ его личномъ чувствѣ. Онъ былъ еще очень неопытенъ въ страсти, и ему горько было за свою неопытность. Тѣ близкія къ любви впечатлѣнія которыя онъ испытывалъ до тѣхъ поръ не оставили ни одного глубокаго слѣда. Онъ любилъ въ первый разъ, несмотря на свои двадцать семь лѣтъ; это не должно показаться удивительнымъ въ нашъ вѣкъ когда никто не любитъ. Но любовь какъ что-то неизбѣжное и таинственное, что-то подстерегающее на путяхъ жизни, давно въ смутномъ чаяніи носилась предъ нимъ. Онъ ждалъ ее готовый и бодрый, въ сознаніи своей нерастраченной молодости и нравственной свѣжести. Но она представлялась ему не иначе какъ стремительною и страстною драмой, превращающею медленное теченіе жизни въ бурный потокъ. И вотъ теперь, влюбленный и счастливый, онъ съ удивленіемъ находилъ въ себѣ все ту же ненасытную жажду впечатлѣній, все то же томленіе предшествующее страсти. Эта ненасытность чувства пугала его и заставляла по временамъ съ мучительнымъ недовѣріемъ глядѣть себѣ въ душу. Ошибался ли онъ, ожидая какихъ-то чудныхъ бурь и грозъ, или слишкомъ спѣшилъ перевертывать страницы своего романа, слишкомъ торопился вступить въ таинственный сумракъ полный неизвѣданныхъ и страстныхъ очарованій?
   -- Я сейчасъ заѣзжалъ къ вамъ, сказали что вы здѣсь, я сюда пріѣхалъ, проговорилъ Юхотскій усаживаясь подлѣ Мани въ ея любимомъ уголкѣ за трельяжемъ.
   Маня улыбнулась ему, и для него имѣло невыразимую сладость чувствовать что эта улыбка уединяетъ ихъ среди нарядной пестрой толпы, занятой какими-то своими совершенно не нужными для него интересами.
   -- Коля меня напугалъ сегодня: кашляетъ, сказала Маня.-- Я здѣсь сижу, а сама думаю какъ это я дурно сдѣлала что оставила его одного.
   И тревожная печаль какъ облако скользнула по ея лицу. Этотъ быстрый переходъ отъ улыбки, принадлежавшей ему одному, къ безпокойной мысли о сынѣ произвелъ на Юхотскаго впечатлѣніе внезапно пахнувшаго холоднаго воздуха.
   -- Полноте, Маня, вы наконецъ сдѣлаете себѣ мученіе жизни изъ вашего ребенка, проговорилъ онъ.
   -- Ахъ, у меня ужь такая мнительная натура! отвѣта Маня.-- Когда кто-нибудь въ домѣ боленъ, я сама больная дѣлаюсь. Еслибъ я не думала васъ здѣсь встрѣтить, я бы не пріѣхала сюда. Что съ вами? Вы такъ странно на меня смотрите, добавила она, чувствуя на себѣ пристальный взглядъ Юхотскаго.
   -- Я изучаю ваши глаза, Маня, они остаются такіе спокойные, когда вы говорите что пріѣхали сюда только для меня... сказалъ Юхотскій.
   Лицо Мани вспыхнуло смущеніемъ.
   -- Что же тутъ особеннаго въ томъ что я сказала? Развѣ вы не знаете что мнѣ пріятно быть съ вами? возразила она, чувствуя что краснѣетъ и досадуя и на свое неумѣнье скрыть эту краску, и на Юхотскаго, который такъ часто говорилъ о томъ о чемъ, по ея мнѣнію, вовсе не слѣдовало говорить.
   Она ненавидѣла всѣ такіе разговоры. Ей казалось что съ тѣхъ поръ какъ они знали что любятъ другъ друга, они должны были цѣломудренно таить это знаніе. Она тоже понимала что въ любви бываютъ бури и грозы, но она боялась ихъ, вмѣсто того чтобъ искать ихъ. Все очарованіе чувства заключалось для нея въ постоянномъ сопротивленіи его порывамъ, въ неутомимыхъ усиліяхъ направить его къ тихому и стыдливому теченію.
   -- Ахъ, Маня, какая это трудная вещь вѣрить, грустно проговорилъ Юхотскій.
   -- Вѣрить? повторила Маня, съ удивленіемъ поднявъ на него свои ясные глаза.-- Чему же вы не вѣрите, Платонъ Николаичъ?
   Она почувствовала себя оскорбленною тѣмъ въ чемъ выражалась только ненасытная жадность страсти. Ея собственное чувство было такъ просто и искренно что она не понимала этой безпокойной потребности сомнѣній, капризовъ и раздраженій страсти. Не вѣрить признанію, которое до сихъ поръ жгло ее стыдомъ, показалось ей почти чудовищнымъ.
   -- Да, Маня, когда я смотрю въ ваши глаза, такіе ясные, чистые, спокойные, я начинаю презирать себя за то что не умѣю быть такимъ же чистымъ и яснымъ какъ вы, сказалъ Юхотскій.-- Во мнѣ есть зло, Маня.
   Она продолжала съ удивленіемъ глядѣть на него: ей показалось что въ его блиставшихъ зрачкахъ въ самомъ дѣлѣ вспыхивали какія-то нечистыя искры, наводившія на нее страхъ. Она повела плечомъ и отвернулась, какъ будто спасаясь отъ того что прочитала въ этихъ зрачкахъ.
   -- Вы, мущины, всѣ какіе-то странные, сказала она, слегка вспыхнувъ и смягчая ласковою улыбкой укоризненный смыслъ своихъ словъ.
   Юхотскій помнилъ вчерашнюю Маню, когда онъ стоялъ на колѣняхъ у ея ногъ и чувствовалъ трепетъ страсти въ ея безсильно опущенныхъ рукахъ и въ томномъ взглядѣ полузакрытыхъ глазъ. Съ каждою новою встрѣчей онъ находилъ ее опять всю вооруженную, всю ушедшую въ свой хрустальный холодъ. "Нѣтъ, я еще совсѣмъ не знаю женщинъ" думалъ онъ почти съ дѣтскимъ отчаяніемъ.
   Маня встала и проговорила вполголоса:
   -- Мы обращаемъ на себя общее вниманіе. Займите дамъ, осмотрите, здѣсь княгиня Бахтіярова. Я никогда не видѣла ее такою интересною.
   По направленію взгляда Мани, Юхотскій увидѣлъ на противоположномъ концѣ гостиной группу, расположившуюся вокругъ маленькаго бронзоваго столика, и состоявшую изъ Mme Валковской, княгини Бахтіяровой и молодаго конно-гварейскаго ротмистра, съ замѣчательно красивымъ русскимъ лицомъ. Хозяйка очевидно присѣла къ нимъ только на минуту, чтобъ оказать необходимый hommage княгинѣ: по виду молодаго ротмистра можно было догадаться что ея присутствіе прервало очень интересный для него разговоръ. Княгиня, напротивъ, казалась очень оживленною и весело, быстро говорила что-то Mme Валковской. Маня замѣтила правду: чудная красота ея выступала сегодня съ особеннымъ блескомъ изъ дорогой и изящной простоты ея темно-сѣраго платья, съ какою-то воздушностью отдѣланнаго такими же сѣрыми перьями. Нитка жемчуга, скромно запутавшаяся въ орѣховыхъ волосахъ, составляла единственное украшеніе ея очаровательной головки, горделиво поставленной на покатыхъ плечахъ, туго обхваченныхъ блестящею черною кирасой.
   Юхотскій поклонился и хотѣлъ пройти мимо, но Бахтіарова остановила его:
   -- Князь, я только-что разказывала о вашемъ вчерашнемъ торжествѣ. Я не подозрѣвала что вы здѣсь, а Прасковья Александровна -- она метнула глазами на хозяйку -- и не шепнула мнѣ. Вы могли бы подслушать съ какимъ восторгомъ я передавала всѣ подробности вашего тріумфа -- насколько умѣла, конечно.
   Юхотскій поклонился.
   -- Нѣтъ, право, я никакъ не думала что это такъ интересно, продолжала княгиня.-- Я поѣхала, разумѣется, только потому что была знакома съ вами; но вы умѣли придать столько увлекательности этому диспуту что мнѣ ни минуты не казалось скучно.
   -- Вы очень снисходительны, княгиня, поблагодарилъ Юхотскій.
   -- Ну, эту добродѣтель не всѣ признаютъ за мною, улыбнулась Бахтіярова.-- Я жалѣла только о томъ что могла лишь на минуту остановиться поговорить съ вами, а кто такъ давно не видался какъ мы, тому есть что разказать другъ другу, не правда ли?
   -- Признаюсь, княгиня, для меня было неожиданностью узнать что вы не забыли меня.
   -- Нѣтъ, Платонъ Николаичъ, я далеко не забыла васъ, отвѣтила Бахтіарова.-- Развѣ вы не помните какую блестящую судьбу я предсказывала вамъ, когда въ послѣдній разъ, въ Остенде, мы съ вами любовались закатомъ солнца на морѣ? Скажу вамъ по секрету, вы были тогда моимъ героемъ, добавила она, и ея темные глаза, раскрытые широкимъ взмахомъ рѣсницъ, вдругъ обдали Юхотскаго быстрымъ, волнующимъ, какъ будто смѣющимся и какъ будто что-то таящимъ взглядомъ.
   Конногвардеецъ, молча съ своего мѣста оглядывавшій Юхотскаго, повернулся къ Прасковьѣ Александровнѣ и началъ ей говорить что-то. Бахтіарова поднялась со стула
   -- Проводите меня въ столовую, мнѣ пить хочется, обратилась она къ Юхотскому.
   Тотъ подалъ ей руку и повелъ по мягкому ковру между креслами. Имъ пришлось проходить мимо Мани. Наклонившись надъ какою-то иллюстраціей, Маня увидѣла ихъ только въ ту минуту когда они была уже прямо предъ нею и слегка вздрогнула отъ неожиданности. Юхотскій замѣтилъ это движеніе и улыбнулся ее своею открытою, честною улыбкой. Но Маня не отвѣтила ему и съ какимъ-то страннымъ любопытствомъ проводила ихъ недоумѣвающимъ взглядомъ до тѣхъ поръ пока они скрылись за тяжелою портьерой. Головка ея опять наклонилась надъ гравюрой, но необъяснимое безпокойство тѣснило ее, и она не могла понять что такое смутило ее въ ту минуту какъ она вдругъ увидала ихъ предъ собой, медленно подъ руку пробиравшихся между креселъ и треновъ.
   -- Я нарочно увела васъ оттуда, говорила княгиня, слегка пригибая голову подъ толстою бахрамой портьеры.-- Этотъ конногвардеецъ, Устюжевъ, славный малый, но ужасно надоѣлъ мнѣ. Я имѣла несчастіе влюбить его въ себя.
   Она сказала это просто, какъ могутъ говорить только тѣ признанныя и патентованныя богини большаго свѣта, самое имя которыхъ означаетъ красоту и обожаніе. "Я влюбила его въ себя", это такъ естественно, когда всякій знаетъ что бытъ съ ней знакомымъ и не влюбиться въ нее невозможно.
   Они вошли въ длинную столовую залу, освѣщенную одною висячею лампой. Юхотскій подвелъ княгиню къ буфету и налилъ стаканъ лимонаду.
   -- Тутъ прохладнѣе, сказала она, присѣвъ къ столу.-- До васъ не доходили слухи о моемъ замужествѣ, князь?
   -- Я не получалъ никакихъ вѣстей изъ Россіи, отвѣтилъ Юхотскій.
   -- А тѣмъ болѣе о тѣхъ самое существованіе которыхъ вы вѣроятно совсѣмъ позабыли? добавила княгиня.-- Не оправдывайтесь,-- остановила она его,-- вѣдь мы были такъ мало знакомы, встрѣтились мелькомъ; вамъ къ тому же было тогда не до меня, васъ занимали вещи болѣе серіозныя... Впрочемъ, почему я говорю "тогда"? вы, конечно, и теперь точно также погружены въ свои книги, въ свои планы.... Это общая ошибка женщинъ: выходя замужъ и испытывая сами такую существенную перемѣну въ жизни, онѣ воображаютъ что и всѣ тѣ кого они знали, перемѣнились вмѣстѣ съ ними.
   -- Мнѣ очень прискорбно если я произвелъ на васъ впечатлѣніе движущейся и говорящей книги, сказалъ улыбаясь Юхотскій.
   -- Да, вы иногда говорили какъ книга, отвѣтила въ томъ же тонѣ княгиня.-- Мнѣ это нравилось тогда. Замѣчали ли вы что очень умные люди вообще скорѣе подчиняютъ своему вліянію дѣвушекъ чѣмъ женщинъ? Я думаю это происходитъ отъ того что не слишкомъ умные люди гораздо предпріимчивѣе; женщины это понимаютъ.
   -- Вы наблюдательны, княгиня.
   -- О, нѣтъ, это мимоходомъ.
   Она поставила локоть на край стола и съ видомъ усталости наклонила плечи.
   -- Много воды утекло съ тѣхъ поръ, проговорила она, и въ голосѣ ея послышалось то же утомленіе.-- Сколько лѣтъ мы не видались?
   -- Четыре года.
   -- Я думала больше. Да, правда, я только три года замужемъ. Время идетъ иногда страшно долго.
   -- Если скучно, добавилъ Юхотскій.
   -- Скучно? Скука разная бываетъ: одна отъ недостатка впечатлѣній, другая отъ усталости. Я сперва устала, а потомъ начала скучать въ обыкновенномъ смыслѣ.
   -- Вы, княгиня? удивился Юхотскій.
   У него мелькнула мысль что она рисуется; но взглянувъ внимательнѣе, онъ былъ пораженъ внезапною перемѣной въ ней: щеки ея поблѣднѣли, и темные глаза свѣтились подъ опущенными рѣсницами какимъ-то мрачнымъ блескомъ.
   -- Я дурно выразилась, сказала она:-- время пробѣгало страшно быстро; но та прежняя жизнь до такой степей не похожа на теперешнюю что представляется мнѣ отодвинутою Богъ знаетъ какъ далеко. Вотъ отчего я такъ обрадовалась встрѣтивъ васъ: вы напомнили мнѣ невозвратимое.
   -- Вы такъ говорите, княгиня, что можно подумать будто вы несчастливы, сказалъ Юхотскій.
   -- Несчастлива? О нѣтъ, нисколько.
   Юхотскій почему-то ждалъ другаго отвѣта, и Богъ-вѣсть почему ему хотѣлось именно другаго отвѣта.
   -- То-есть ни да, ни нѣтъ, поправилась княгиня,-- потому что у меня все минутами. У меня скверный характеръ...
   -- Скверный для себя?
   -- Да. А многіе мнѣ завидуютъ.... И сказать вамъ правду? я все-таки ни съ кѣмъ бы не помѣнялась.
   -- Еще бы! сказалъ Юхотскій, невольно любуясь ея красотой. Княгиня замѣтила этотъ взглядъ и слабо улыбнулась.
   -- Вы думаете, оттого что я красива, что мнѣ поклоняются, что я могу исполнять малѣйшіе капризы? Да, пожалуй и отъ этого, сказала она,-- но только отчасти. А больше всего я люблю себя за то что во мнѣ бѣсъ сидитъ и мнѣ съ нимъ бываетъ весело.
   Прищуренные глаза княгини со внутреннимъ смѣхомъ взглянули на Юхотскаго.
   -- Вы не боитесь бѣсовъ? спросила она.
   -- Нѣтъ, отвѣтилъ серіозно Юхотскій.
   -- Впрочемъ вы, ученые, должны знать заклинанія. Я разчитываю видѣть васъ у себя, неправда ли?
   -- Непремѣнно, княгиня.
   -- Поскорѣе. Вы единственный человѣкъ которому мнѣ многое хочется разказать. У насъ четверги, вы знаете. Но тогда много народу. Утромъ, отъ пяти до шести, я всегда дома. Въ шесть мы обѣдаемъ.
   Она протянула ему руку и быстро вышла въ гостиную.
   Юхотскій напрасно оглядывался по сторонамъ отыскивая Маню: она уже уѣхала. Мысль что онъ не прости - И какъ скоро мы забываемъ уроки! Право, можно сказать что страданіе наша стихія. Замужемъ мы такъ рѣдко находимъ отвѣтъ на свои стремленія и такъ много встрѣчаемъ грубаго, низменнаго... А сердце женщины вѣчно ищетъ любви, и мы дѣлаемся жертвою нашей великодушной слабости.
   Варвара Павловна бъ наслажденіемъ чувствовала слезы на рѣсницахъ. Она взяла руку Раисы Михайловны и приложила ее къ своимъ глазамъ. Она припоминала какъ часто сама она была слаба и великодушна, и готова была вѣрить что во всѣхъ пережитыхъ ею романахъ она была жертвой мужскаго эгоизма.
   -- Что же мнѣ дѣлать! что же мнѣ дѣлать! повторяла по" мая руки Раиса Михайловна.-- Я чувствую что мужъ совершенно посторонній для меня человѣкъ. Мнѣ жаль его, моя... моя душа не ищетъ его!
   -- Мужъ! произнесла съ непередаваемымъ выраженіемъ Варвара Павловна.-- Развѣ мужъя могутъ понимать насъ?
   -- Но какъ же мнѣ быть? продолжала Раиса Михайловна.-- Поймите, что если я разорву съ нимъ, предо мною откроется такая пустота, въ которой можно съ ума сойти. Я и прежде задыхалась въ ней; а теперь, послѣ этого счастья, послѣ этихъ мѣсяцевъ наполненныхъ такою страстною, такою судорожною жизнью, опять войти въ нее, возвратиться къ этому презрѣнному существованію, безъ мысли, безъ привязанности, безъ интереса -- это ужасно, ужасно! Мнѣ не достанетъ больше силъ калѣчить себя.
   -- Но, mon ange, развѣ ты... больше не любишь его? спросила почти съ радостнымъ испугомъ Варвара Павловна.
   Она до сихъ поръ думала что на Раису Михайловну просто нашелъ маленькій душевный капризъ, какимъ бываютъ очень подвержены женщины въ подобномъ положеніи. Она звала что такіе капризы возвращаются иногда даже послѣ многихъ лѣтъ жизни "втроемъ", но что ничего серіознаго изъ того не происходить. Но мысль, не наступилъ ли внутренній кризисъ въ чувствѣ Раисы Михайловны, лада этому разговору усиленный для нея интересъ.
   Она не подучила отвѣта на свой вопросъ. Раиса Михайловна выпрямилась, откинула голову, и закрывъ лицо руками тихо плакала. Она не старалась удерживать слезъ и почти рада была что онѣ наконецъ прорвались. Варвара Павловна, глядя на нее, была такъ растрогана что сама чуть не разревѣлась. "Да, да, она больше не любитъ его, это ясно," повторяла она мысленно, съ тайною и совершенно безкорыстною радостью. "Она оплакиваетъ свою погибшую любовь. О, я понимаю эти слезы." Она встдла, осторожно обвила рукою шею Раисы Михайловны, стараясь не разстроить ея локоновъ, и прижалась къ ней своимъ заплаканнымъ, желтымъ и все еще нѣжнымъ лицомъ.
   -- Бѣдная! Прелесть моя! проговорила ода, цѣлуя ея мокрые глаза.-- Ты еще прелестнѣе съ этими розовыми пятнами отъ слезъ. Право, я не знаю что бы мы дѣлали, бѣдныя женщины, еслибы не могли иногда поплакать.
   Замѣчаніе о розовыхъ пятнахъ заставило Раису Михайловну машинально оглянуться, отыскивая зеркало. Но зеркало было далеко, и она не встала, а только обмахнула лицо носовымъ платкомъ.
   -- Ты знаешь, я никогда не была вполнѣ въ пользу твоего выбора, продолжала Варвара Павловна.-- Онъ слишкомъ серіозенъ, твой Юхотскій, et puis... я постоянно опасаюсь чтобъ это не разыгралось въ тяжелую, фатальную страсть. И прекрасно что все такъ кончилось..
   -- Да что такое кончилось? почти вскричала Раиса Михайловна, терзая въ рукахъ кружевной платокъ.-- Кончилось только мое счастье, только, только!
   

IX.

   Въ этомъ восклицаніи слышалась такая боль что Варвара Павловна догадалась о своей ошибкѣ. Растерявшись, она не знала какъ ей быть и какую систему утѣшенія предложить Раисѣ Михайловнѣ, когда слуга неожиданно появился въ дверяхъ и доложилъ о князѣ Юхотскомъ.
   Обѣ женщины переглянулись однимъ и тѣмъ же вопросительнымъ взглядомъ.
   -- Принять? выговорила свой вопросъ Варвара Павловна.
   -- Какъ хотите, отвѣтила Раиса Михайловна, вся какъ-то тревожно заторопившись и обмахивая лицо носовымъ платкомъ.
   Приходъ Юхотскаго возвратилъ Варварѣ Павловнѣ ея веселость. По присущей ей слабости ко всему тому гдѣ замѣшаны интимныя отношенія, она была очень рада что такъ неожиданно устроилось свиданіе. Своими маленькими, скорыми шажками она пошла на встрѣчу Юхотскому, постукивая каблучками и выдвинувъ острый подвижной носикъ, которымъ она на ходу словно обнюхивала воздухъ.
   -- Изумляюсь вашему инстинкту, сказала она, пожимая ему руку и многозначительно и радостно улыбаясь плутоватыми глазами.-- Что? Не догадываетесь? О, какъ я понимаю эти наивные взгляды!
   И повернувшись на каблучкахъ, она радостно пошла впереди, оглядываясь на Юхотскаго и вся взволнованная тѣмъ, повидимому, совершенно постороннимъ для нея интересомъ, который представляла эта встрѣча.
   Юхотскій догадался что увидитъ Раису Михайловну. Онъ не ожидалъ этого и пріѣхалъ къ Варварѣ Павловнѣ въ надеждѣ получить только какое-нибудь извѣстіе о "вчерашнемъ". Онъ былъ очень неспокоенъ, его раздражала необходимость выйти изъ дѣятельной роли въ ту самую минуту, когда драма усложнялась и грозила взрывомъ. Ждать въ сторонѣ, за второю кулисой, пока другія дѣйствующія лица дѣлаютъ что-то очень важное, было невыносимо. Онъ всю ночь не сомкнулъ глазъ, и воображеніе его безпокойно металось все около одной и той же трудной задачи. Что произошло тамъ? Онъ представлялъ себѣ нѣсколько возможныхъ развязокъ, и ни одна изъ нихъ не казалась ему правдоподобнѣе другихъ. Но все что тамъ могло произойти, во всякомъ случаѣ было ужасно, ужасно въ особенности потому что онъ долженъ былъ оставаться въ сторонѣ и не могъ подать руку помощи. Эта мысль, это чувство вынужденнаго бездѣйствія, обдавали его Жаромъ. Самымъ простымъ и естественнымъ исходомъ казалось все-таки стрѣляться съ Давидомъ Петровичемъ. Съ своей личной точки зрѣнія онъ ничего лучше не желалъ. Это было грубо, но разрѣшало вопросъ. Онъ думалъ о смерти, какъ о необходимой жертвѣ, которой требуютъ двѣ чужія жизни. И чѣмъ болѣе такая развязка представлялась ему естественною и неизбѣжною, тѣмъ онъ становился спокойнѣе, какъ должникъ который среди окончательно запутавшихся обстоятельствъ вдругъ находитъ средство расквитаться со всѣми кредиторами. Онъ почти полюбилъ эту мысль, потому что съ ней проникалъ въ душу тайный холодъ, который нравился ему и успокоивалъ его смятеніе.
   Раиса Михайловна обернула къ нему заплаканное лицо. Эти стоявшія въ глазахъ слезы смущали ее и мѣшали глядѣть на него. Она отвернулась, пересиливая свое волненіе, но тотчасъ порывисто встала, и не умѣя ничего сказать ему, прижалась лицомъ къ его плечу. Она только сжимала пальцы и слабо вздрагивала всѣмъ тѣломъ.
   -- Chère ange, il faut avoir du calme, предусмотрительно напомнила о себѣ Варвара Павловна. Она впрочемъ понимала что ея присутствіе совершенно излишне, и бросивъ на племянницу растроганный взглядъ, тихонько вышла изъ комнаты.
   Юхотскій осторожно усадилъ Раису Михайловну на диванъ и сѣлъ подлѣ нея.
   -- Ради Бога, скажите мнѣ все. Что случилось? спросилъ онъ.
   Онъ спѣшилъ узнать, что бы ни случилось. Въ эти минуты видѣть ея слезы было для него мучительнѣе всего что онъ могъ ожидать.
   -- Ничего не случилось, и можетъ-быть это хуже всего! отвѣтила Раиса Михайловна, обмахивая платкомъ горѣвшее отъ слезъ лицо.
   -- Но Давидъ Петровичъ?.
   -- Онъ спокоенъ, онъ вѣритъ маѣ. Развѣ это не ужасно? вдругъ добавила она, вздрогнувъ плечами.
   Юхотскій ничего не отвѣтилъ. Онъ понялъ то что она хотѣла сказать, и тусклая, тупая боль сжала ему сердце. Онъ зналъ что нельзя возражать противъ того что свѣтилось въ ея глазахъ, когда она сказала эти послѣднія слова; все его личное горе было ничтожно предъ этимъ тайнымъ движеніемъ, которое онъ понялъ въ ней. И ему стыдно было чувствовать гдѣ-то на днѣ души горечь личной обиды и самолюбивыя, ревнивыя подозрѣнія, взбудораженныя еще не насыщенною страстью. Онъ съ мучительнымъ наслажденіемъ глядѣлъ на это милое лицо, ставшее почти прозрачнымъ отъ голубыхъ и розовыхъ тоновъ, вызванныхъ слезами -- и оно казалось еще милѣе съ этимъ горемъ и съ этою строгою скидкой, прорѣзавшеюся надъ бровями...
   -- Что же вы ничего не скажете? заговорила Раиса Михайловна, сдвинувъ плечи.-- Я хочу зналъ.. великодушны ли вы?
   -- Чего вы требуете отъ меня? спросилъ Юхотскій, и невольно вздрогнулъ.
   Раиса Михайловна съ жестомъ отчаянія протянула на колѣняхъ руки.
   -- Вы знаете, что это не можетъ продолжаться! сказала она и сквозь слезы голосъ ея звучалъ тихо и твердо.-- Я и такъ презираю себя. Увлечься -- это ужасно; но лгать изо два въ день, покупать свое спокойствіе цѣною разчетливаго, систематическаго обмана -- нѣтъ, нѣтъ, лучше мнѣ вамъ рядомъ сказать -- я ни за что не соглашусь на это!
   -- Но я не могу не любить васъ, отвѣтилъ Юхотскій.
   Раиса Михайловна закрыла лицо руками.
   -- А я... развѣ я перестала любить васъ? развѣ мнѣ легче чѣмъ вамъ? возразила она, не отнимая рукъ. Сквозь сжатые пальцы слезы продолжали катиться изъ ея глазъ.
   -- Вы были правы, когда говорили что моя любовь принесетъ вамъ несчастіе, продолжала она.-- Я знаю, какое зло я вамъ сдѣлала. Но, послушайте... еще вся жизнь предъ вами впереди. Вѣдь я насильно вырвала васъ изъ нея. Не ужели вы захотѣли бы навсегда ограничить ее тѣмъ узкимъ кругомъ въ который она замкнулась бы еслибы мы не нашли въ себѣ твердости пожертвовать націями отношеніями? Подумайте, что можетъ предстоять намъ? Еслибы вы поставили вопросъ между вами и моимъ мужемъ, еслибъ я послушалась моего чувства и бросила бы свой домъ, чтобы навсегда соединить свою участь съ вашею, развѣ это не значило бы отнять у васъ все -- вашъ внутренній міръ, наше будущее, васъ самихъ? Вамъ пришлось бы уѣхать изъ Петербурга, зарыться въ деревнѣ, отказаться отъ труда, отъ дѣятельности, связать себя на всю жизнь. Я никогда не простила бы себѣ, что такъ много отняла у васъ, а вы вѣчно томились бы ощущеніемъ страшнаго бремени принятаго на себя. Вѣдь я должна была бы наполнить собою всю вашу жизнь... да развѣ я могу это? Развѣ чрезъ годъ, чрезъ два вы не начали бы томиться въ той тѣснотѣ, которая образовалась бы вокругъ васъ? Полноте, мы съ вами не малыя дѣти, намъ не къ лицу такія фантазіи!
   Она говорила порывисто, торопясь высказать всю свою мысль въ эту минуту рѣшимости, которая могла не вернуться. Она не искала убѣдить его, она хотѣла только чтобъ онъ понялъ ее такъ какъ она сама понимала себя.
   -- Что до меня, я не боюсь того о чемъ вы говорите, сказалъ Юхотскій.-- Я боялся раньше, пока еще можно было бороться съ несчастіемъ. Теперь, когда оно уже придавило меня и закрыло всѣ горизонты жизни, я ни одной минуты не поколебался бы взять на себя бремя которое страшить васъ; Я съ наслажденіемъ отдалъ бы вамъ всю мою жизнь, отказался бы это всегб что вы считаете такимъ важнымъ для меня. "Но я понимаю что объ этомъ нечего и говорить, потому что... потому что вы находите возможнымъ обойтись безъ того...
   Раиса Михайловна съ отчаяніемъ всплеснула руками.
   -- Да нѣтъ же, вѣтъ, тысячу разъ нѣтъ! не поддавайтесь этимъ гадкимъ подозрѣніямъ! перебила она его.-- Не думайте что мнѣ легко будетъ идти этимъ путемъ благоразумія; я можетъ-быть умру, это очень, очень можетъ быть. Ахъ, и это было бы самое лучшее! Но пока я еще могу располагать собою, я не приму такого рѣшенія которое связало бы васъ на всю жизнь. Это было бы безуміе, даже хуже, это была бы подлость. Повѣрьте, еслибы дѣло шло обо мнѣ одной, я не колебалась бы. Я уже очень, очень мало дорожу собой и тѣми ничтожными приманками какія сохранила для меня жизнь. Но для васъ она еще вся впереди. Нѣтъ, нѣтъ, взгляните хладнокровнѣе, прошу васъ. Вы меня сто разъ потомъ благодарить будете за то что я не позволила вамъ наложить на себя ярмо. Отдать жизнь женщинѣ -- это легко сказать! А что поставитъ потомъ эта женщина въ отпоръ неизбѣжнымъ сожалѣніямъ о потерянной свободѣ, объ опрокинутыхъ планахъ, въ отпоръ раскаянію и равнодушію? Не можете же вы серіозно разчитывать чтобы чувства, которое теперь ослѣпляетъ васъ, хватило на всю вашу жизнь. Помните, въ тотъ день когда я произвела на васъ первое впечатлѣніе, вы любили другую женщину...
   -- Это жестоко, напоминать мнѣ о той женщинѣ, сказалъ Юхотскій.-- Вы знаете, я никогда не смотрѣлъ на мою теперешнюю страсть какъ на что-то нормальное. Это несчастье, это злая болѣзнь, я понимаю. Но тѣмъ невозможнѣе избыть ее. Она уже вырвала меня изъ той жизни для которой я былъ созданъ. Я думаю что я уже не гожусь для нея. Вы раздавили меня, и теперь сбрасываете съ своей дороги.
   -- Платонъ Николаичъ, видитъ Богъ, я не заслужила такихъ упрековъ! воскликнула заламывая руки Раиса Михайловна.
   Слезы уже не текли по ея щекамъ, но вся она, вѣсвоей наклоненной лозѣ, съ безсильно опущенными плечами, казалась сжата горемъ.
   -- Простите, если я оскорбилъ васъ, проговорилъ съ уныніемъ Юхотскій.
   -- Не объ оскорбленіи я думаю! возразила Раиса Михайловна, откинувъ голову съ выраженіемъ тоски и смятенія.-- Вы сказали: болѣзнь. Я и сама такъ смотрю на наши отношенія. Но отъ болѣзни излѣчиваются, она не страшна для такихъ молодыхъ и здоровыхъ организмовъ какъ вашъ. Знаете, еслибъ я на одну минуту повѣрила тому что вы сказали... будто вы уже не годитесь для той жизни для которой готовили себя -- у меня не осталось бы силы жить больше. Я считала бы что мнѣ во вѣки вѣковъ не искупить этого зла. Но я не могу вамъ вѣрить, когда вы такъ говорите. Вы еще не въ состояніи судить хладнокровно. Другъ мой, мы были счастливы, счастіе требуетъ жертвъ. Переждите пока къ вамъ понемногу вернется спокойствіе. Ваше положеніе во сто разъ выгоднѣе, вы въ себѣ самомъ имѣете столько рессурсовъ чтобы занять и мысль, и воображеніе. А предо мной ничего нѣтъ, кромѣ пустоты, той самой пустоты отъ которой я бѣжала и которая послѣ этого короткаго счастія стала еще ужаснѣе... Я думала что, опираясь на вашу руку, я никогда больше не возвращусь въ нее, но жизнь сплетается въ такія запутанныя нити изъ которыхъ видно нѣтъ выхода...
   Юхотскій молча слушалъ ея горькія рѣчи, и на душѣ у него было горько и темно, и невыразимый холодъ сжималъ сердце. Что онъ могъ возразить ей? Съ первыхъ словъ онъ уже зналъ все что она скажетъ ему. Все ясно, правильно, логично какъ проповѣдь на заданный текстъ. Да, конечно, это былъ прямой и обыкновенный путь для каждаго кто отправляется отъ той точки на которой они очевидно стояли. Въ этомъ все дѣло.
   -- Вы молчите? Вы не хотите ни пожалѣть меня, ни поддержать? сказала Раиса Михайловна, смущенная тѣмъ что онъ не прерывалъ ея и не возражалъ ей.
   -- Сожалѣніе мое было бы для васъ оскорбительно, а поддержка... Развѣ обращаются за поддержкой къ тому кого топятъ? отвѣтилъ Юхотскій.
   -- Вы не хотите быть также разсудительны какъ я, возразила грустно Раиса Михайловна.
   Юхотскаго покоробило отъ этого слова.
   -- Мнѣ остается только повиноваться вамъ, сказалъ онъ вставая.-- Чего собственно вы требуете? Чтобъ я никогда больше не видалъ васъ?
   -- О, нѣтъ, напротивъ! возразила съ живостью Раиса Михайловна.-- Между нами нѣтъ никакого разрыва. Я не только желаю, я требую чтобы вы не избѣгали меня; иначе мнѣ будетъ худо, очень худо. Вы слишкомъ необходимы моей душѣ. У насъ есть общіе знакомые, мы будемъ встрѣчаться тамъ. Мои четверги уже прекратились, но до переѣзда на дачу вы будете иногда заѣзжать къ намъ. (Она постаралась не сдѣлать ударенія на этомъ "къ намъ".) Вѣдь мы сохраняемъ нашу дружбу, не правда ли? добавила она и, поднявъ на него глаза, попробовала улыбнуться.
   -- Я ждалъ этого слова: оно неизбѣжно въ программѣ которой слѣдуютъ женщины, выступая на путь... разсудительности, отвѣтилъ Юхотскій.
   Раиса Михайловна печально опустила голову.
   -- Это все что вы находите сказать мнѣ? проговорила она тихо.-- Но, нѣтъ, я не упрекаю васъ, добавила она, тотчасъ поднявъ глаза.-- Нужно время... Только вѣрьте мнѣ что еслибъ вы лишили меня вашей дружбы, это было бы тяжело, страшно тяжело для меня. Больше я ничего не скажу вамъ.
   Въ ея голосѣ дрожали слезы, когда она произносила послѣднія слова. Она поставила локти на столъ, и измученна раздавленная горемъ уронила голову.
   Острая боль пронизала Юхотскаго. Неуспокоенныя сомнѣнія, несказанная жалость, всѣ муки, вся живучесть и все раздраженіе страсти вспыхнули въ немъ и кружили, и мяли его въ невыразимомъ смятеніи. Онъ готовъ былъ упасть къ ногамъ этой женщины, съ такими страданіями переживавшей агонію чувства, и сказать ей что все это вздоръ и не имѣетъ смысла, и онъ не можетъ повиноваться ей потому что есть другая сила которая владѣетъ имъ. Но легкое постукиванье каблучковъ и шелестъ шелковаго платья напомнили ему что они находятся у Варвары Павловны. Великодушная хозяйка, доставивъ имъ возможность объясниться наединѣ, нашла что чувствительная сцена уже слишкомъ затянулась, и явилась нарушить ихъ уединеніе. Она все время сидѣла въ сосѣдней комнатѣ, слышала весь разговоръ, и ея платокъ былъ мокръ отъ слезъ. Она была почти совсѣмъ счастлива отъ испытанныхъ сегодня émotions.
   -- Chère ange, невозможно такъ разстраивать себя, бросилась она къ Раисѣ Михайловнѣ, испуганная ея позой и истерическими вздрагиваніями головой.--Князь, я вамъ сочувствую всѣми силами моей души; но скажите пощаду намъ, бѣднымъ женщинамъ, которыя такъ рѣдко могутъ быть независимы въ своихъ чувствахъ. Вы видите какъ все это на нее дѣйствуетъ...
   Юхотскій машинально сдѣлалъ нѣсколько шаговъ по комнатѣ -- онъ ощущалъ тупую боль во всѣхъ членахъ, словно весь былъ разбитъ и развинченъ--и протянулъ руку за шляпой. Варвара Павловна не сочла нужнымъ его удерживать.
   -- Прощайте, Раиса Михайловна, сказалъ онъ, подходя къ столу, за которымъ она сидѣла все въ той же страдальческой позѣ.
   Ему не отвѣчали. Минуту она кажется колебалась предъ чѣмъ-то тайно и порывисто толкавшимъ ее; въ утомленныхъ глазахъ ея блуждало что-то недосказанное и полное страстнаго призыва. Но она овладѣла своимъ волненіемъ, провела рукой по лбу и встала.
   -- Не произносите этого слова, сказала она, слабо улыбнувшись.--Я вамъ даю руку не на прощанье, а до свиданья.
   -- Mais certainement, подтвердила Варвара Павловна.
   Юхотскій почти безсознательно пожалъ по очереди обѣ протянутыя ему руки, повернулся и вышелъ. Варвара Павловна проводила его до конца слѣдующей комнаты. Выраженіе лица его было такъ странно что она остановила его въ дверяхъ.
   -- Послушайте, не предавайтесь отчаянію... Васъ любятъ, чего вамъ еще? сказала она.--Я обѣщаю вамъ наблюдать за вашими интересами... добавила она тихо и улыбнулась со своимъ замысловатымъ видомъ.
   Юхотскій что-то разсѣянно отвѣтилъ ей.
   "Ахъ, сердце, сердце!" мечтательно проговорила про себя Варвара Павловна, возвращаясь къ племянницѣ.
   Она застала ее все въ той же страдальческой позѣ, со сдвинутыми плечами и уроненною на руки головой.
   -- Ты опять плачешь?., тихо сказала она, обнимая ее и прижимаясь къ ней всѣмъ своимъ маленькимъ тѣломъ.
   Раиса Михайловна подняла глаза полные слезъ.
   -- Мнѣ жалко... его... проговорила она,-- за что я заставляю его страдать?
   -- Eh, ma chère, ты слишкомъ мало себя цѣнишь, возразила Варвара Павловна, вздернувъ свой остренькій носикъ.
   Она уже столько дала сегодня Юхотскому сочувствія и участія что спѣшила возвратиться къ своему обычному взгляду на отношенія между мущиной и женщиной, взгляду по которому первый обязанъ искать, страдать и повиноваться, а вторая--награждать, наслаждаться и повелѣвать. Но она сомнѣвалась чтобъ этотъ взглядъ легко могъ быть усвоенъ Раисой Михайловной. Выраженіе внутренней боли такими глубокими чертами лежало на ея лицѣ, глаза ея такъ безнадежно тускнѣли, что ей почти страшно стало за нее. Она знала свою племянницу и боялась опасности нравственнаго бездѣйствія, которая грозила ей. "На бѣду и сезонъ кончается, и я просто не знаю что мнѣ съ ней дѣлать," тревожилась Варвара Павловна. Ей вспомнился Устюжевъ: его безопасное, обожающее и почтительное ухаживанье всегда представлялось ей лучшимъ развлеченіемъ для Раисы Михайловны. "Но, нѣтъ, она теперь и смотрѣть не станетъ на него," возразила сама себѣ Варвара Павловна. И ей вдругъ пришла совсѣмъ другая, внезапная и довольно странная мысль.
   -- Послушай, Раичка, я хочу дать тебѣ новое занятіе, сказала она:-- запишись членомъ въ наше общество.
   Это общество, такъ неожиданно пришедшее ей на мысль, было благотворительное, посвященное преимущественно попеченіямъ о женскомъ трудѣ и женскомъ образованіи. Множество дамъ петербургскаго свѣта принадлежали къ нему, и оно процвѣтало не въ примѣръ другимъ благотворительнымъ обществамъ, потому что въ нѣдрахъ его вмѣстѣ со скромными наслажденіями филантропіей вдыхался нѣкоторый ароматъ либерализма, легкаго какъ пухъ и процѣженнаго сквозь блонды и кружева.
   Раиса Михайловна подняла голову и равнодушно отвѣтила:
   -- Пожалуй, мнѣ все равно.
   -- Ну и чудесно, подхватила Варвара Павловна, очень довольная что ея идея такъ легко осуществлялась.-- Я сегодня же запишу тебя и отвезу въ засѣданіе.
   

X.

   Счастливая идея Варвары Павловны (такою по крайней мѣрѣ стала она казаться ей самой) имѣла успѣхъ выше ея ожиданій. Раисѣ Михайловнѣ очень понравилось въ засѣданіи дамскаго благотворительнаго общества. Она встрѣтила тамъ много знакомыхъ. Правда, эти знакомыя дамы были не тѣ которымъ она втайнѣ всегда немножко завидовала, потому что чувствовала себя предъ ними "черкесскою княгиней". Такія хотя много жертвовали для общества, но никогда не являлись въ засѣданія. Самыми дѣятельными членами оказывались преимущественно тѣ которыхъ положеніе въ большомъ петербургскомъ свѣтѣ было не особенно прочно. Здѣсь онѣ составляли какъ бы собственную республику, чувствовали себя хозяйками, обнаруживали большую веселость и даже нѣкоторый азартъ. Все это показалось Раисѣ Михайловнѣ очень новымъ и довольно занимательнымъ. Она не слишкомъ любила дамское общество и смѣялась надъ разговорами о туалетахъ и модисткахъ. Здѣсь такихъ разговоровъ совсѣмъ не было, и всѣ какъ будто нарочно старались быть какъ можно меньше женщинами, хотя въ самомъ этомъ стараніи и высказывалось чрезвычайно много женскаго -- и совсѣмъ не американскаго, какъ думали эти дамы, а чисторусскаго и даже современно-петербургскаго. Говорили въ засѣданіи очень многія, и не какъ-нибудь, а съ заученными пріемами и легонькою либеральною подкладкой. Было много и смѣшнаго, что позабавило Раису Михайловну и смѣшнѣе всѣхъ былъ Никаноръ Ильичъ, единственный въ собраніи мущина, исполнявшій тутъ обязанности секретаря. Впихнутый на эту должность своею женой (ради небольшаго жалованья), онъ напускалъ на себя необычайную дѣловитость, отзывавшуюся впрочемъ шутовствомъ, и представлялъ своею особой какъ бы государственный элементъ въ обществѣ, постоянно настаивая на несоотвѣтствіи нѣкоторыхъ дамскихъ "проектовъ" высшимъ видамъ и соображеніямъ; но при этомъ такъ мямлилъ и такъ часто употреблялъ слова "вопервыхъ" и "вообще" что конечно ни одно правительство никогда не имѣло такого плохаго оратора. Дамы впрочемъ терпѣли его благосклонно, такъ какъ самое мямленье его какъ бы выражало собою слабость административнаго или по крайней мѣрѣ мужскаго элемента.
   Раиса Михайловна не принимала участія въ преніяхъ, но съ интересомъ слушала всѣхъ и наблюдала все. Ее очень заняло то что нѣкоторыя дамы здѣсь явно "блистали", и это блистанье достигалось способомъ о которомъ она никогда даже и не думала. Двѣ или три изъ нихъ, совсѣмъ не красивыя, и на которыхъ въ гостиной никто не обратилъ бы вниманія, явно пользовались здѣсь почетомъ и даже подобострастнымъ поклоненіемъ. И Раисѣ Михайловнѣ очень понравилось все то что онѣ говорили, не столько самымъ содержаніемъ, сколько протестующимъ и слегка задорнымъ тономъ, а также легкостью съ какою онѣ сыпали самыми учеными или по крайней мѣрѣ газетными терминами и выраженіями.
   Здѣсь это не показалось ей смѣшнымъ, а напротивъ очень красивымъ и представляющимъ своего рода шикъ. Ей нравилось также и то что всѣ говорили объ унизительномъ положеніи женщины въ обществѣ, о необходимости призвать ея независимость и "право на трудъ"; шокировало ее только то что всѣ почему-то очень часто употребляли олово "самка" которое она находила un peu risqué. Когда стали вотировать "резолюцію", и Раисѣ Михайловнѣ пришлось подать свой голосъ, она даже покраснѣла отъ тайнаго удовольствія
   -- Право, тутъ есть цѣль и хоть какое-нибудь серіозно дѣло, говорила она Варварѣ Павловнѣ, отвозя ее въ своей каретѣ изъ засѣданія.-- Я очень рада что вы ввели меня туда Варвара Павловна тоже была очень рада, хотя сама она не находила ничего любопытнаго въ этомъ благотворитель немъ обществѣ и одобряла его только потому что мужъ ее получалъ тамъ маленькое содержаніе. Но она видѣла что Раиса Михайловна заинтересовалась новою игрушкой, и надѣялась что это займетъ ее въ тяжелые дни, которые она переживала.
   На самомъ же дѣлѣ, засѣданіе дамскаго комитета послужило для Раисы Михайловны довольно сильнымъ толчкомъ. Если на первый разъ на нее произвела впечатлѣніе внѣшняя обстановка этой новой дѣятельности, то вслѣдъ затѣмъ то овладѣло страстное желаніе добраться до ея внутренняго содержанія, войти въ нее всѣми своими мыслями и симпатіями. По своей натурѣ она вообще была склонна кидаться безъ оглядки во всякое глубокое теченіе, и никогда можетъ-бытъ эта потребность не раздражала ее такъ какъ теперь.
   Еще недавно, еще вчера такъ полно и такъ страстно звучавшій аккордъ жизни оставилъ въ ней ненасыщенную жажду ощущеній. "Пустота" страшила ее, и мрачныя стѣны стараго дома показались ей еще мрачнѣе, когда внезапно остановилась тайная собственная жизнь, сообщавшая красоту и смыслъ всему что окружало ее. Вспомнивъ о своей вчерашней затѣѣ домовитости и рукодѣлья, она только улыбнулась ей, какъ дѣтской наивности. Она впрочемъ купала канвы и шелковъ и начала было какую-то очень эффектную и большую работу, но черезъ полчаса почувствовала такое раздражительное нетерпѣнье что не могла проникать. Эта работа не мѣшала ея мыслямъ, а мысли ея были печальныя и трудныя, и чтобы отогнать ихъ, нужно было уйти во что-нибудь новое, страстное и увлекающее. И какъ вчера она завидовала Лизаветѣ Ивановнѣ, которую всѣ любятъ и которая словно даже не придаетъ цѣны своему счастію, такъ теперь она завидовала этимъ некрасивымъ дамамъ, оживленно говорившимъ и спорившимъ въ засѣданіи филантропическаго общества Но конечно это только наружная сторона того благотворительнаго дѣла, которое она представляла себѣ. И ей страстно хотѣлось войти въ такое дѣло, отдать ему всю свою душу, найти въ немъ цѣль и очарованіе жизни. Она упрекала себя въ томъ что до сихъ поръ такъ легкомысленно пользовалась своею свободой и богатствомъ, и такъ мало думала о несчастныхъ, нуждающихся въ помощи и участіи. Счастье можетъ-быть въ томъ и состоитъ чтобы видѣть другихъ счастливыми. Посѣщать бѣдныхъ и страдающихъ, узнать человѣческое горе не изъ разказовъ и книгъ, а изъ непосредственности самой жизни, ввести въ безрадостное существованіе что-нибудь отъ собственныхъ радостей -- не здѣсь ли настоящее, прочное счастье, свѣтлое небо, о которомъ говорилъ Юхотскій? И когда эта мысль болѣе и болѣе овладѣвала Раисой Михайловной, она чувствовала что къ ней опять возвращается вчерашнее близкое къ слезамъ умиленіе, и на сердцѣ становится легко и прозрачно, и что-то бодрое вторгается въ душу. Жизнь, озаренная этимъ умиленнымъ чувствомъ, прояснялась и получала цѣль...
   Пока она думала о томъ какимъ образомъ удовлетворить этой новой потребности и уйти въ дѣятельное добро, ей пришла мысль увидѣться съ Маней. Мысль эта мелькнула въ ея умѣ еще во время послѣдняго разговора съ Юхотскимъ. Она сознавала свою вину предъ Маней, и это сознаніе, доставлявшее ей прежде такое злобное торжество, тяготило и мучило ее теперь. Ей представлялось невозможнымъ чтобы Маня могла простить ее; но все тайно происходившее въ ея душѣ толкало ее къ ней. Инстинктивное чувство говорило ей что эта женщина необходима для ея недуга. Она думала сначала написать къ ней, и чтобъ узнать ея адресъ, поѣхала къ Валковскимъ, у которыхъ еще продолжались понедѣльники. Но входя въ гостиную, она увидѣла ту кого искала.
   Маня сидѣла съ Жакомъ въ уголкѣ, и по выраженію ея опечаленныхъ и встревоженныхъ глазъ можно было догадаться что разговоръ, который она вела съ нимъ, волновалъ ее. Жакъ очень рѣдко бывалъ у Валковскихъ, и пришелъ сегодня именно потому что разчитывалъ встрѣтиться съ Маней. У него опять вышли нелады съ женой, и на этотъ разъ дѣло становилось очень серіозно. Юлія Владиміровна провѣдала какимъ-то образомъ о его отношеніяхъ къ Липочкѣ и подала директору департамента, гдѣ онъ служилъ, прошеніе, въ которомъ жаловалась на его будто бы ужасное обращеніе съ ней, и просила распоряженія чтобы жалованье выдавалось ей на руки, такъ какъ онъ тратитъ все на любовницу и оставляетъ семью безъ пропитанія. Директоръ хотя посовѣтовалъ ей обратиться съ своею претензіей въ судъ, но призвалъ Жака и объявилъ ему что если онъ не можетъ предупредить подобныхъ жалобъ, то лучше ему заблаговременно искать перемѣщенія, потому что онъ не потерпитъ въ своемъ вѣдомствѣ такихъ дрязгъ и скандаловъ. Все это словно обухомъ по головѣ ударило Жака. Онъ очень хорошо понижалъ что жена вовсе не желаетъ лишить его службы, потому что въ такомъ случаѣ она дѣйствительно осталась бы безъ пропитанія, но зналъ также что никакія соображенія не помѣшаютъ ей при первомъ припадкѣ злости повторить свою продѣлку. Да и безъ того зло уже сдѣлано и служебное положеніе сильно испорчено: изъ объясненія съ директоромъ онъ ясно видѣлъ что женѣ его хоть на половину повѣрили, и считаютъ его дурнымъ и низкимъ человѣкомъ. Дѣло становилось очень серіозно и затротовало какъ его личные нравственные интересы, такъ и матеріальные интересы семьи. Хуже всего было то что онъ чувствовалъ за собою фактическую вину. Предъ собственною совѣстью онъ считалъ себя совершенно правымъ, потому что жена сама заставила его бѣжать изъ дому и искать въ посторонней привязанности тѣхъ радостей раздѣленнаго сочувствія, которыя такъ нужны были его измученному сердцу. Но онъ не могъ бросить этого оправданія тѣмъ кто не зналъ его семейной жизни, а въ эту жизнь онъ никого не посвящалъ кромѣ Юхотскаго и Мани. Онъ съ ужасомъ видѣлъ что его доброе имя, положеніе, участь его ребенка зависятъ отъ злобнаго каприза полу-сумашедшей женщины. Надо было на что-нибудь рѣшиться. Онъ вспомнилъ о Манѣ, которая такъ умѣла ободрить его и успокоить оскорбленное чувство. Она была женщина и слѣдовательно самый строгій судья въ этомъ дѣлѣ; ея приговоръ значилъ для него больше, чѣмъ приговоръ Юхотскаго. Но онъ не засталъ ее дома и поѣхалъ къ Банковскимъ, такъ какъ ему сказали что она тамъ.
   -- Это ужасно, ужасно! повторяла она, слушая его взволнованный разказъ, и выразительное лицо ея омрачалось все больше и больше.-- Какъ нелѣпо иногда судьба соединяетъ людей. ("И раздѣляетъ", добавила она мысленно). Что же вы намѣрены дѣлать?
   Жакъ пожалъ плечами.
   -- Я думаю что я долженъ позаботиться о ребенкѣ.... и о себѣ наконецъ, сказалъ онъ.-- Этотъ адъ точитъ мою жизнь; еще годъ такихъ страданій, и я не въ состояніи буду зарабатывать хлѣбъ. Нужно спасаться, пока еще есть силы.
   -- Вы хотите разойтись съ женой?
   -- Я думаю уѣхать въ провинцію, куда-нибудь подальше, и искать тамъ частныхъ занятій, адвокатурой что ли.
   -- А жена? а дочь? спросила Маня.
   -- Я буду разумѣется высылать на ихъ содержаніе, сколько позволятъ средства, отвѣтилъ Жакъ.
   Маня въ раздумьи глядѣла на него опечаленными глазами. Она никогда не любила Юліи Владиміровны, но ей было жаль ее.
   -- Ваша жена поѣдетъ за вами, какъ только узнаетъ гдѣ вы, возразила она.-- А та, другая женщина.... которую вы любите.... увѣрены ли вы что у васъ достанетъ силы оставить ее?
   Жакъ понуро опустилъ голову.
   -- Вы думаете что я долженъ ее оставить? тихо произнесъ онъ.
   -- Мнѣ кажется что если вы хотите быть совершенно правы.... и очень строги къ себѣ.... потому что въ этихъ случаяхъ нужна большая строгость къ себѣ.... то вы должны принести эту жертву, сказала Маня.
   -- Но вѣдь это будетъ ненужное насиліе, закланіе чувства ради какого-то призрачнаго долга! возразилъ Жакъ.-- Развѣ женѣ нужна моя любовь, моя вѣрность? Любовь покупается только любовью. Вы знаете, откуда возникли отношенія къ той женщинѣ. Эта привязанность осталась моею единственною радостью. За что я отниму ее у себя? за что я оскорблю несчастное существо, которое любитъ меня?
   Маня только печально качала головой, не смѣя настаивать и не умѣя подать утѣшенія. Невыразимая жалость тѣснила ей грудь, и болѣли свои собственныя, еще не зажившія раны.
   -- Боже мой, какъ жизнь изобрѣтательна на все злое и трудное! тихо проговорила она.
   Въ эту минуту въ гостиную вошла Раиса Михайловна. Маня тотчасъ ее увидѣла, и въ глазахъ ея невольно пробѣжало что-то неспокойное, какое-то чувство опасности и враждебности, которое всегда овладѣвало ею при встрѣчѣ съ княгиней. Она не любила въ себѣ этого чувства и не умѣла побѣдить его.
   -- Вы сказали: злое и трудное, продолжалъ свой разговоръ Жакъ.-- Я также объ этомъ часто думаю, и мнѣ кажется что у кого въ собственной природѣ нѣтъ злости, тотъ никогда ничего не дождется отъ жизни. Право, только злые люди счастливы.
   -- Вы раздражены, это понятно, сказала Маня.
   -- Кто же не раздраженъ въ наше время? возразилъ Жакъ.-- Я, положимъ, имѣю съ жизнью свои личные счеты; но взгляните на тѣхъ кому вѣчно везетъ, кто казалось бы долженъ быть очень доволенъ дѣлами того маленькаго государства которое представляетъ для него его собственное я: почему же они-то раздражены, почему они вторятъ этой общей нотѣ недовольства и отрицанія? Потому что есть что-то скверное что каждому, даже самому счастливому человѣку мѣшаетъ жить....
   Онъ чувствовалъ что его душитъ, и какъ это бываетъ въ такомъ состояніи, ему самому хотѣлось задушить кого-то или что-то.... Въ немъ, послѣ всѣхъ испытанныхъ страданій и обидъ, послѣ того какъ онъ дошелъ до ненависти къ собственной пассивности и беззлобности, начинался столь обыкновенный въ современномъ русскомъ человѣкѣ процессъ озлобленія.
   Раиса Михайловна, разговаривая съ Валковскимъ, все поглядывала въ тотъ уголокъ гдѣ сидѣла Маня. Она рѣшила во что бы то ни стало подойти къ ней и заговоритъ, какъ только отойдетъ отъ нея Жакъ. Но Жакъ продолжалъ съ жаромъ что-то объяснять ей, а Раиса Михайловна въ нетерпѣніи поминутно поворачивала голову въ ту сторону, и все въ Манѣ какъ-то особенно интересовало ее сегодня, даже ея манера прижиматься къ спинкѣ кресла и разговаривая водить пальцами по обшивкѣ рукава. "Нѣтъ, она милая, право милая", возразила Раиса Михайловна на какую-то собственную мысль, и такъ какъ ей надоѣло дожидаться пока Маня останется одна, то она прямо пошла къ ней, сохраняя неспокойную улыбку на похудѣвшемъ и нервномъ лицѣ.
   -- Bonsoir, проговорила она, протягивая руку.
   Подлѣ нихъ не было свободнаго стула и Жакъ долженъ былъ встать и предложить ей свой. Раиса Михайловна, тотчасъ сѣла, и такъ какъ все лицо Мани выражало смущенное недоумѣніе, то она добавила, не выпуская ея руки изъ своей:
   -- Я рада что встрѣчаю васъ здѣсь; мнѣ очень нужно васъ видѣть.
   Смущеніе Мани только усилилось и разлилось краской по ея лицу. Она всегда немножко боялась Раисы Михайловны, а это заявленіе что ей "нужно" ее видѣть возбуждало въ ней неопредѣленную тревогу. Но Раиса Михайловна такъ печально и такъ дружески глядѣла на нее, продолжая улыбаться неспокойною и стыдливою улыбкой что невозможно было предположить въ ней враждебныя намѣренія.
   -- Что же вамъ можетъ быть угодно сказать мнѣ? спросила она, съ возраставшимъ любопытствомъ вглядываясь въ какое-то совершенно для нея новое выраженіе въ лицѣ Раисы Михайловны.
   Жакъ отошелъ и онѣ остались однѣ въ углу гостиной, въ сторонѣ отъ всѣхъ. Раисѣ Михайловнѣ припомнился тотъ вечеръ въ началѣ зимы, на которомъ она въ первый разъ встрѣтилась здѣсь съ нею и проходя мимо нея подъ руку съ Юхотскимъ, поймала ея недоумѣвающій и встревоженный взглядъ....
   -- Я желала бы сказать вамъ многое, но не знаю захотите ли вы меня выслушать, отвѣтила она на вопросъ Мани.-- Мнѣ даетъ смѣлость только то что дѣло касается не меня, а другаго... кого мы обѣ знаемъ и кому вѣроятно обѣ желаемъ всего, всего самаго лучшаго...
   -- Я не знаю что вы хотите сказать... проговорила растерявшись Маня.
   -- Простите, если я рѣшаюсь коснуться этого предмета... продолжала Раиса Михайловна.-- Но я очень люблю Платона Николаевича, и такъ какъ онъ несчастливъ, очень несчастливъ... то я думала что объ этомъ не должны не знать его друзья... то-есть вы, потому что онъ считаетъ васъ своимъ лучшимъ и единственнымъ другомъ.
   Смущеніе все сильнѣе разливалось по лицу Мани. Ей хотѣлось остановить, прервать этотъ разговоръ.... но неодолимое любопытство брало верхъ, и не было силы отказаться услышать то что должно быть сказано дальше.
   -- Я не знаю о какомъ несчастьи вы говорите и что я могу Сдѣлать.... почти шепотомъ сказала она.
   -- Я вамъ помогу, отвѣтила слабо улыбнувшись Раиса Михайловна.-- Платонъ Николаичъ не считалъ нужнымъ скрывать отъ меня что давно, почти съ самаго дѣтства, вы были предметомъ его глубокой и чистой привязанности. Вотъ почему я рѣшаюсь сказать вамъ что въ настоящее время онъ больше чѣмъ когда-нибудь нуждается въ вашемъ участіи. Онъ очень, очень несчастливъ....
   Маця чувствовала что она скоро не въ силахъ будетъ овладѣть своимъ волненіемъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, вы ошибаетесь, протестовала она, поднявшись съ мѣста.-- Я не знаю какая цѣль... что именно вы хотите сказать... но это невозможно, невозможно!
   Она остановилась и страннымъ, жаднымъ и почти злымъ взглядомъ окинула Раису Михайловну. Все враждебное, что всегда внушала ей эта женщина, опять вспыхнуло въ ней... Но лицо Раисы Михайловны было такъ печально и такъ прелестно въ своей стыдливой печали что Маня тотчасъ подумала; "такое лицо не можетъ лгать". Смущеніе смѣшанное съ какою-то тайною и опасною радостью все больше и больше разросталось въ ней. Эта радость причиняла ей боль, какъ слишкомъ яркій свѣтъ солнца глазамъ.
   -- Вы правы, сказала она,-- я отъ всей души желаю Платону Николаевичу полнаго, полнаго счастья. Но онъ самъ сумѣетъ найти его себѣ. Если онъ дѣйствительно говорилъ вамъ... что когда-то подъ вліяніемъ еще дѣтской дружбы, у него родилась привязанность... то это прошло, это все кончено, увѣряю васъ.
   И она неспокойными шагами перешла къ столу, забросанному альбомами, и развернула одинъ изъ нихъ. Но глаза ея ничего не видали и что-то сжимало ей виски, и худая, нервная рука вздрагивала на толстомъ листѣ альбома.
   "Я сдѣлала шагъ на который можетъ рѣшиться только женщина когда хочетъ спасти себя," подумала Раиса Михайловна.
   

XI.

   Для Юхотскаго настали тѣ тяжелые дни, которые нѣсколько разъ приходятъ въ жизни каждаго человѣка,-- дни суровой оглядки на все пережитое. Грустно или радостно ваше пережитое, такая оглядка всегда печальна: она приноситъ скупое и завистливое сожалѣніе о промелькнувшемъ счастьи а позднее раскаяніе за безполезно растраченныя минуты. Минута -- ничтожность; но когда озираешься назадъ, вся жизнь представляется искрошенною на эти ничтожныя крупинки, и память, встревоженно роясь въ нихъ, тщетно спрашиваетъ: гдѣ же то высокое и великое что волновало и подымало насъ и казалось неистощимымъ?
   Въ безсонныя ночи мысль Юхотскаго была скорбно занята этими нравственными итогами. Онъ сводилъ счеты съ самимъ собой, раздражительно волнуясь невозможностью вникнуть въ неясную величину получавшуюся въ результатѣ. Минутами на него находило такое отчаяніе что все пережитое въ послѣдній годъ казалось ему какимъ-то тусклымъ пятномъ, огромною пустотой, прорванною въ его личной жизни. Яснѣе чѣмъ когда-нибудь сознавалъ онъ гнетъ тяжелой руки которою давитъ человѣка все трудное, страстное и мятежное, среди чего онъ осужденъ мыслить, дышать, двигаться и чувствовать. Это роковое, стихійное, съ чѣмъ вѣчно борется человѣкъ, какъ будто нарочно щадило неосторожные годы его ранней молодости, выжидало и дразнило, чтобы разомъ окутать его своимъ таинственнымъ и опаснымъ сумракомъ. И когда этотъ сумракъ сталъ между нимъ и тѣми прозрачными, ясными цѣлями, къ которымъ, ему казалось, такъ безошибочно направлена его личная жизнь -- онъ рвался изъ него, ища просвѣта, и находилъ одну необъятную пустоту кругомъ и на плечахъ безпокойный грузъ разочарованій и позднихъ сожалѣній.
   Но въ тѣ минуты когда холодное и тусклое отчаяніе готово было окончательно завладѣть имъ, глубоко на днѣ души шевелилась потребность встряхнуться, смыть съ себя всю горькую и ядовитую накипь жизни. Здоровая молодость, неизсякшія бодрыя силы сказывались въ немъ, ждали толчка и звали впередъ. Съ трудомъ, какъ заблудившійся путникъ возвращается домой неизвѣстными тропинками, онъ искалъ возвратиться къ очарованіямъ прежней трудовой и трезвой жизни. Лихорадочно принимался онъ за заброшенную работу, торопясь наверстать потерянное время и найти въ ней устойчивое равновѣсіе духа, которое такъ необходимо ему было. Онъ съ жаромъ занялся также своими лекціями, строго повѣряя достигнутые успѣхи. Здѣсь кое-что могло его радовать. Безъ уступокъ и поблажекъ онъ пріобрѣлъ авторитетъ среди лучшей части молодежи. Около него образовался небольшой кружокъ, одушевленный серіозною жаждой труда и знанія. Эта молодежь, сближаясь съ нимъ, все болѣе его любила и все болѣе научалась цѣнить тѣ благородныя наслажденія которыя только и даются въ стѣнахъ университета въ незабвенные и чудные годы умственныхъ возбужденій. Въ этомъ кружкѣ онъ переживалъ собственныя лучшія и идеальнѣйшія впечатлѣнія, и какъ будто вновь горѣлъ тѣмъ огонькомъ который зажигается только однажды въ человѣческой жизни. Чувствовать что онъ составляетъ живое звено этой традиціи, было для него уже большимъ наслажденіемъ.
   Онъ прервалъ почти всякія сношенія съ обществомъ, со свѣтомъ, хотѣлъ совсѣмъ уйти въ тихую академическую жизнь. Все что выходило изъ круга этой жизни, слишкомъ тревожило незажившую, свѣжую рану. Онъ смотрѣлъ на себя, какъ на паціента, которому на время предписана перемѣна воздуха и режима, и старался насильно удалять все что отрывало его отъ интересовъ кабинета и аудиторіи, и приводило въ соприкосновеніе со внѣшнимъ міромъ. Но онъ понималъ что этотъ режимъ больнаго, поправляющагося отъ тяжелаго недуга, не можетъ быть нормальнымъ режимомъ всей жизни. И предъ нимъ безпокойно вставалъ вопросъ: что жь дальше? гдѣ очеркнетъ онъ таинственный нормальный кругъ, въ которомъ разгадка и удовлетвореніе, покой и цѣль?
   Разъ къ нему зашелъ Жакъ. Они уже давно не видѣлись, и Юхотскій ничего не зналъ о дѣлахъ своего друга. Его изумило и встревожило, когда Жакъ сообщилъ что вышелъ въ отставку.
   -- Но почему? что тебя заставило? спросилъ онъ.
   Жакъ принялся разказывать всѣ послѣднія свои исторіи. Онъ рѣшился разомъ оборвать нестерпимую канитель жизни. Лучше маяться бобылемъ чѣмъ томиться въ той семейной обстановкѣ какая выпала на его долю. У него остались кое-какія частныя занятія чтобы не пропасть съ голоду; но онъ постарается уѣхать въ провинцію, потому что здѣсь жена едва ли оставитъ его въ покоѣ, да и Петербургъ слишкомъ опротивѣлъ ему. Конечно, все можно было бы устроить умнѣе и практичнѣе: онъ предлагалъ женѣ спокойно разойтись съ нимъ -- тогда онъ остался бы служить и могъ бы выдавать ей опредѣленное порядочное содержаніе. Онъ соглашался даже чтобы ребенокъ остался у нея и обѣщалъ выдавать на его содержаніе особую сумму. Онъ ничего не добивался кромѣ спокойствія и возможности работать. Но Юлія Владиміровна не хотѣла и слышать ни о какой мирной сдѣлкѣ. Всѣ такія предложенія приводили ее въ состояніе истерическаго изступленія. Они мужъ и жена, и должны жить вмѣстѣ. "Или достань разводъ, если ты такой подлый," прибавила она, очень хорошо зная что это невозможно. Сцены изступленія продолжались нѣсколько дней, превосходя все что уже бывало въ этомъ родѣ. Тогда онъ нашелъ себѣ меблированную комнату въ дешевой части города, забралъ въ отсутствіи жены нужнѣйшія свои вещи, положилъ въ ея бюро сколько было у него денегъ, и скрылся. Покамѣстъ жена не знаетъ гдѣ онъ, и что она дѣлаетъ, ему неизвѣстно.
   Онъ разказалъ все это почти спокойно, почти наслаждаясь злымъ раздраженіемъ которое клокотало у него въ груди и душило за горло. Но голосъ его все слабѣлъ пока онъ разказывалъ, и наконецъ оборвался какимъ-то жалкимъ хрипомъ.
   У Юхотскаго все мрачнѣе становилось на душѣ до время этого разказа.
   -- Я не могу быть судьею въ твоемъ дѣлѣ, сказалъ онъ.-- Но мнѣ кажется что жить непримиреннымъ съ жизнью невозможно. Если ты думаешь что этимъ путемъ къ тебѣ скорѣе вернется миръ, тогда ты правъ.
   Жакъ рѣзко перебилъ его.
   -- Я не ищу никакого примиренія, возразилъ онъ.-- Я ненавижу эту сытую буржуазную мораль, которая стремится не разогнуть жизнь, а подогнуться подъ нее, на томъ основаніи что молъ жизнь имѣетъ свою высшую правду. Ты, Платонъ, неисправимый оптимистъ, я знаю, и благо тебѣ, потому что значитъ до сихъ поръ все по шерсткѣ тебя гладило. А я гроша не дамъ за эту правду жизни, и не надо мнѣ твоего примиренія.
   Онъ продолжалъ говорить на эту тему. По логикѣ человѣческой страсти онъ переносилъ на весь міръ озлобленіе которымъ полна была его личная жизнь. Юхотскій не возражалъ ему, понимая безполезность спора въ этомъ состояніи возбужденія и раздраженія. Онъ видѣлъ что обстоятельства увлекали его друга по пути на которомъ разстояніе между ними должно постоянно увеличиваться, и страдалъ за него.
   -- Не будемъ спорить, Жакъ, сказалъ онъ, взявъ его руку и крѣпко пожимая ее;-- но во имя нашей дружбы дай мнѣ слово что если тебѣ понадобится чья-нибудь помощь, то ко мнѣ обратишься къ первому.. Не правда ли? Можетъ-быть я и теперь могу быть полезенъ тебѣ?
   Жакъ сухо поблагодарилъ его: онъ былъ такъ раздражительно настроенъ что это предложеніе почти оскорбило его. Впрочемъ уходя онъ подумалъ что Юхотскій можетъ помочь ему пріискать частное мѣсто въ провинціи и далъ ему свой адресъ. Юхотскій охотно обѣщалъ сдѣлать все что будетъ можно.
   "Еще одна утрата", подумалъ онъ съ грустью, оставшись одинъ, и ему припомнились студенческіе годы, когда оба они бодрые, вѣрящіе и готовые любовно откликнуться на всякій призывъ жизни, обѣщали другъ другу идти рука-объ-руку на встрѣчу горю и счастью и всему что сулило еще неясно волновавшееся грядущее... Ему невольно приходило на умъ что въ послѣднее время одна за другой утрачивались его лучшія привязанности, и вся жизнь какъ-то безтолково и мучительно разстраивалась -- да и одна ли только его жизнь? И ему припоминались слова сказанныя Жакомъ въ ихъ послѣднее свиданіе, что Житъ нечѣмъ, и уйти изъ личной жизни некуда. Да неужели, неужели же некуда? повторялъ онъ, снова весь охваченный смятеніемъ; неужели въ самомъ дѣлѣ жизнь похожа на лоскутокъ пустой бумага, и только потому представляется намъ загадкой что до поры до времени этотъ лоскутокъ свернутъ трубочкой, какъ лоттерейный билетикъ?
   Послѣ нѣсколькихъ мѣсяцевъ ему теперь въ первый разъ захотѣлось услышать голосъ Овергагена. Онъ присѣлъ къ столу и долго, бросая перо и снова принимаясь за него, писалъ къ своему нѣмецкому учителю. Въ письмѣ между прочимъ стояла слѣдующія строки:
   "Не знаю, разказывалъ ли я вамъ когда-нибудь объ одномъ ничтожномъ но памятномъ мнѣ событіи моего дѣтства. Когда я былъ еще мальчикомъ, разъ въ лѣтнюю ночь я стоялъ подлѣ своей матери на балконѣ нашего деревяннаго дома, и звѣздное небо такъ таинственно и чудно свѣтилось надъ нами серебристо-синимъ мерцаніемъ что мы оба долго глядѣли на него, словно въ первый разъ пораженные его пустынною красотой. Мать называла мнѣ созвѣздія какія знала и разказывала старыя дѣтскія сказки про звѣзды и ангеловъ. Потомъ она указала мнѣ на одну чуть замѣтную искорку на небѣ, и улыбаясь сказала что это ея путеводная звѣзда, которую она выбрала когда была еще маленькой. "Выбери ты себѣ", прибавила она, обвивъ рукою мою шею. Я долго глядѣлъ на небо, занятый этою совершенно новою для меня задачей, и вдругъ закричалъ: "Мама, мама, да она катится, она разсыпалась!" Мать, слѣдившая за направленіемъ моего взгляда, слегка вздрогнула и сказала: "Глупый, ты не умѣлъ выбрать. Это падающая звѣзда." Мнѣ сдѣлалось грустно, самъ не знаю отчего, и ей также, и отпуская меня спать она горячѣе чѣмъ всегда цѣловала меня, и на глазахъ ея я видѣлъ слезы.
   "Этому прошло уже много лѣтъ, и давно уже нѣтъ той которая горячо любила меня. Но каждый разъ какъ я вспоминаю это ничтожное событіе дѣтства, на меня находитъ суевѣрная грусть и шевелится тайное предчувствіе что всю жизнь мнѣ придется мыкаться безъ путеводной звѣзды на небѣ.
   "Я давно уже не бесѣдовалъ съ вами, мой дорогой, мой далекій другъ. Эта бесѣда теперь больше чѣмъ когда-нибудь необходима душѣ моей. Въ этомъ состояніи бездѣйствія, томленія и безпокойнаго исканія чего-то дѣйствительнаго, въ какомъ я нахожусь, мысль моя невольно обращается къ вамъ, и я Жду услышать ваше мужественное слово.
   "Я много прожилъ съ того времени какъ пріостановилась наша переписка. Не спрашивайте что это была за жизнь, и какое теченіе выбросило меня на печальный берегъ на которомъ я сижу теперь, уныло созерцая пустынность окружающаго. Скажу вамъ кратко, что въ моей личной жизни наступили каникулы, очень скучные, и конца которыхъ я еще не могу опредѣлить. Я похожъ на мѣшокъ изъ котораго вынули часть того что въ немъ содержалось, и онъ потерялъ свою форму, сплюснулся и сморщился. Быть-можетъ гораздо лучше было бы, еслибы въ немъ совсѣмъ ничего не осталось: въ минуты хандры, а такія минуты посѣщаютъ меня теперь не рѣдко, я начинаю завидовать тѣмъ пустымъ сосудамъ, тѣмъ добрымъ малымъ, которые не даютъ себѣ труда безпокоиться ни о чемъ выходящемъ за предѣлы ихъ личнаго благополучія. Къ несчастію, я не принадлежу къ этой категоріи, и во мнѣ воспиталась дурная привычка вѣчно вздыхать по чемъ-то такомъ что для меня гораздо дороже собственной особы.
   "Странная вещь! Казалось бы нигдѣ въ мірѣ человѣку желающему служить своей странѣ, не найти столько дѣла какъ у насъ въ Россіи, гдѣ всѣ жалуются на недостатокъ людей гдѣ такъ много начато и такъ мало приведено къ концу, гдѣ требуется такъ много энергіи и труда чтобы наверстать всѣ упущенное тысячелѣтнею вялостью и лѣнью. Моя родина до сихъ поръ еще отчасти уподобляется дѣвственнымъ пустынямъ Новаго Свѣта, ожидающимъ европейской предпріимчивости. А между тѣмъ нигдѣ до такой степени не трудно найти себѣ дѣло какъ у насъ въ Россіи, нигдѣ умственный и нравственный капиталъ не прилагается съ такимъ трудомъ и не приноситъ такихъ ничтожныхъ процентовъ. Вы когда-то смѣясь говорили мнѣ что также мало понимаете въ современной Россіи, какъ въ испанскихъ дѣлахъ. Представьте себѣ что послѣ всего видѣннаго и слышаннаго мною въ теченіе цѣлой зимы въ Петербургѣ, я пришелъ къ убѣжденію что очень не далеко опередилъ васъ въ этомъ отношеніи. Все происходящее въ мірѣ вашей интеллигенціи дѣйствительно походитъ на "испанскія дѣла", съ тою разницей что наши карлисты раздробились на множество грызущихся между собою кучекъ. Рознь, разбродъ, отсутствіе всѣхъ законовъ тяготѣнія, болѣзненное стремленіе искать центра только въ собственномъ я или много-много въ кружкѣ своихъ двухъ, трехъ ближайшихъ пріятелей -- вотъ, мнѣ кажется, самая характеристическая черта нашего нынѣшняго положенія. Мы находимся въ самомъ первомъ моментѣ кристаллизаціи, когда атомы только ищутъ куда прилѣпиться, и Богъ знаетъ, удастся ли еще намъ когда-нибудь составить ядро. Мнѣ случилось усиленно вникать въ то что хотятъ сказать самые умные ваши люди, особенно изъ молодыхъ, и я всегда замѣчалъ что настоящая ихъ цѣль, самое страстное ихъ стремленіе заключается лишь въ томъ чтобы сказать что-либо отличное отъ другихъ. Нужно ли и вѣрно ли то что они скажутъ, для нихъ вопросъ второстепенный; главное, чтобъ это было непремѣнно собственное ихъ мнѣніе, собственный оттѣнокъ. Бѣдные умники, такъ они понимаютъ самобытность мысли. Они не подозрѣваютъ что такимъ образомъ уничтожается преемственность дѣлъ человѣческихъ, что всякое пріобрѣтеніе, всякая добытая истина, вмѣсто того чтобы дѣлаться достояніемъ всей интеллигенціи, костенѣетъ на степени личной и никому больше ненужной собственности.
   "Что удивительнаго, если при такомъ разобщеніи и разбродѣ, когда каждый глядитъ въ лѣсъ и никто не хочетъ дѣлать общаго дѣла, самые сильные люди оказываются безсильными, самое благое начинаніе -- недовершеннымъ, обставленнымъ индиферентизмомъ и недовѣріемъ. Не вамъ, конечно, гражданину давно скристаллизовавшейся цивилизаціи, долженъ я объяснять до какой степени это отсутствіе тяготѣнія латаетъ худосочіе, рыхлость и вялость нашего національнаго организма. Въ нашемъ и безъ того немногочисленномъ образованномъ обществѣ, въ кругу нашихъ лучшихъ и способнѣйшихъ людей, каждый чувствуетъ себя враждебно разобщеннымъ со всѣми остальными единицами интеллигенціи. Нѣтъ словъ, нѣтъ идеаловъ, нѣтъ даже обиходныхъ буржуазныхъ истинъ, которыя связывали бы эти распадающіяся дроби. Все что въ Европѣ соединяетъ людей ради одного общаго дѣла, одной общей идеи, у насъ служитъ только къ вящему разъединенію. Въ этомъ, можетъ-быть, самый существенный признакъ нашего варварства, въ которомъ мы такъ не любимъ сознаваться. Въ то время какъ наше физическое національное тѣло проникнуто неистребимымъ чувствомъ связи и единенія, душа наша разорвана безпощадно. Было бы слишкомъ грустно видѣть въ этомъ нашъ прирожденный національный недугъ; я охотнѣе различаю тутъ результатъ нашего невѣжества и отсутствія той огромной образованной массы, которая на Западѣ образуетъ устойчивый толстый пластъ, снабженный силою притяженія.
   "Я не знаю ничего ужаснѣе чувства одиночества и ненужности, которое все болѣе, все плотнѣе охватываетъ меня. Отъ этого чувства тупѣетъ умъ и опускаются руки. Я вижу какъ всякая мысль созрѣвшая въ моемъ мозгу, всякое олово сорвавшееся съ моихъ устъ, падаютъ въ пустое пространство, уединяющее каждаго изъ насъ среди своей страны. Я знаю что какое бы дѣло я ни началъ, оно кончится со мною, и ни одна рука не протянется къ нему. Мы всѣ здѣсь -- странники, заблудившіеся въ лѣсу и не видящіе другъ друга сквозь древесную чащу."
   Юхотскій перечиталъ эти строки, и тяжелая тоска стѣснила ему грудь. Словно двери тюрьмы затворились за нимъ, и онъ сознавалъ себя одинокимъ, покинутымъ и ненавидимымъ. А въ немъ жила такая страстная потребность любви, братства, союзности. Кажется, еслибы хоть одна близкая душа была подлѣ него, къ нему вернулась бы бодрость молодости и все очарованіе жизни.
   И какъ изъ мрака, призрачный и далекій, возникъ предъ нимъ образъ Мани и глядѣлъ на него съ улыбкой ласковой укоризны на блѣдномъ и прелестномъ лицѣ.
   

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ.

I.

   Уѣзжая въ послѣдній разъ отъ Валковскихъ послѣ неожиданнаго разговора съ Раисой Михайловной, Мана уносила съ собою тревогу, которая вдругъ, однимъ разомъ, разрушила все ея спокойствіе, съ такимъ трудомъ, такъ медленно и непрочно пріобрѣтенное. Какую цѣль имѣла Раиса Михайловна, вступая съ ней въ это объясненіе? Маня не знала, она была всѣми силами души расположена не довѣрять ей и бояться ея, и вопреки всему инстинктивное, тайное и неотразимое чувство говорило ей что было нѣчто несомнѣнное въ словахъ Раисы Михайловны. Это несомнѣнное было радостно и страшно, она приближалась къ нему съ испугомъ и не могла отогнать его, не могла подавить въ себѣ тѣ ощущенія которыми сказывалось его тайное присутствіе въ ея мысли и нервахъ. Оно сказывалось уже тѣмъ что при недовѣріи и страхѣ которые Маня продолжала питать къ Раисѣ Михайловнѣ, въ чувствахъ ея къ этой женщинѣ произошелъ внезапный и непонятный для нея переворотъ. Въ ней вдругъ исчезла всякая враждебность, и Раиса Михайловна, съ ея дерзкою и какъ бы лгущею красотой, съ ея ненавистными орѣховыми локонами и съ этою свѣтскою смѣлостью, всегда полыхавшею въ Манѣ какой-то глухой протестъ -- сдѣлалась очень мила ей и ничего не возбуждала въ ней кромѣ безотчетной симпатіи и даже жалости, какъ ни странно было такое чувство для самой Мани. Да, именно жалѣть Раису Михайловну -- это было такъ ново и такъ плѣнительно что искупало половину терзаній причиненныхъ ею.
   Нѣсколько дней спустя онѣ опять встрѣтились въ одномъ магазинѣ, и Маня была совсѣмъ очарована любезностью Раисы Михайловны, которая сама первая заговорила съ ней а предложила довезти ее домой въ своей каретѣ. Маня согласилась, не умѣя противостоять безпокойному и радостному любопытству возбужденному этою встрѣчей, и подъѣзжая домой пригласила Раису Михайловну зайти къ ней. Та тотчасъ и съ видимымъ удовольствіемъ приняла приглашеніе и пробыла у нея больше часу, окончательно заинтересовавъ ее собою и расположивъ ее къ себѣ. Раиса Михайловна на этотъ разъ ни однимъ словомъ не упомянула о Юхотскомъ, но все что она говорила имѣло для Мани непосредственное и тайное отношеніе къ нему. Въ каждой ея фразѣ она видѣла подтвержденіе той тревожной и блаженной догадки которая составляла очарованіе и муку этихъ послѣднихъ дней. Она изучала Раису Михайловну въ каждомъ ея движеніи, въ каждомъ мимоходомъ брошенномъ замѣчаніи, и открывала все новую красоту въ ней, и совсѣмъ не такую какую видѣла прежде. "Ахъ, я васъ всегда считала совсѣмъ, совсѣмъ другою!" съ наивною искренностью повторяла она нѣсколько разъ, не умѣя скрыть восхищенія предъ этою новою Раисой Михайловной, такъ просто говорившею ей о своей скукѣ и праздности, такъ сокрушавшеюся что у нея нѣтъ дѣтей и что она не умѣетъ дѣлать добро, котораго ищетъ и хочетъ душа ея. Черезъ день она отдала ей визитъ и вернулась вся странно и смутно взволнованная этимъ посѣщеніемъ. У себя дома, гдѣ все невольно заставляло Маню думать о Юхотскомъ, Раиса Михайловна уже не показалась ей такою милою и жалкою; прежнее враждебное чувство снова вспыхнуло въ ней, наполняя ее тревогой и стыдомъ....
   Она уже никуда не могла скрыться отъ этой тревоги. О чемъ бы она ни думала, мысль ея помимо воли обращалась все къ одному и тому же предмету. Она видѣла что напрасно считала себя успокоенною и излѣчившеюся; растревоженное смутною надеждой, затихшее чувство возвращалось къ ней, какъ вспугнутая птица снова возвращается на свое гнѣздо. Но она несмѣла отдаться этой надеждѣ. Развѣ она могла думать что онъ все еще любитъ ее? Нѣтъ, нѣтъ, довѣряться ему вновь значило бы опять переживать тревоги и муки.... и ей дѣлалось страшно, страшно отъ того что ors видѣла себя также мало защищенною какъ и прежде предъ незримо крадущеюся опасностью.
   Ей наконецъ стало ясно что отъ этой опасности, отъ этой тревоги было только одно спасеніе -- въ поспѣшномъ бѣгствѣ. Докторъ въ послѣднее время настоятельно совѣтовалъ ей уѣхать въ деревню. Она дѣйствительно чувствовала себя очень слабою, и главное, Коля замѣтно поблѣднѣлъ за зиму. Но она думала уѣхать гораздо позже, когда въ ихъ мѣстахъ настанетъ совершенное лѣто. Теперь она рѣшила не откладывать больше своего отъѣзда. Мысль о деревнѣ вдругъ показалась ей такою успокоительною и радостною что она принялась быстро сбираться. И всѣ въ домѣ, начиная Колей и кончая горничной Катей, никогда не выѣзжавшей изъ Петербурга, тоже обрадовались этимъ сборамъ, точно для нихъ всѣхъ деревня представляла что-то заманчивое и освѣжающее. Какъ нарочно, погода разомъ перемѣнилась, весеннее солнце съ утра лилось въ окна, раздражительно блистая сквозь тусклыя двойныя стекла и дразня неопредѣленнымъ желаніемъ воздуха, тепла и простора....
   День отъѣзда уже былъ назначенъ и маленькая, всегда такъ аккуратно обставленная квартирка Мани представляла страшный безпорядокъ. Чемоданъ и сундуки, уже уложенные до верху, но еще не запертые, потому что никто не ручался не придется ли еще что-нибудь положить въ нихъ или вынуть, стояли во всѣхъ комнатахъ и даже въ гостиной. Маня, одѣтая по-домашнему, гладенько зачесанная за уши, съ раскраснѣвшимся и невольно оживившимся лицомъ, помогала нянѣ, которая была привезена изъ деревни, знала всѣ ея привычки и завѣдывала сборами. Коля, усѣвшись посреди комнаты на маленькой скамеечкѣ, въ десятый разъ перекладывалъ корзинку съ "собственными вещами", и велъ съ няней очень серіозное препирательство: няня непремѣнно хотѣла уложить его ружье въ свой сундучокъ, а онъ доказывалъ что оружіе ему необходимо въ дорогѣ, и настаивалъ взять его съ собою въ вагонъ. Кончилось однако тѣмъ что молодаго человѣка обезоружили, впрочемъ не безъ труда и не безъ вмѣшательства мамаши. И хотя Коля все-таки продолжалъ надоѣдать и мѣшать, но никто не сердился на него, потому что несмотря на кажущуюся озабоченность всѣ были очень весело настроены и знали что суетятся ради самаго удовольствія суеты, такъ какъ времени было еще довольно.
   Никто изъ знакомыхъ Мани не зналъ о ея скоромъ отъѣздѣ, кромѣ Жака, который долженъ былъ сегодня зайти проститься съ нею. Когда въ передней раздался звонокъ, она была увѣрена что это Жакъ. Но вмѣсто него въ гостиную вошла Юлія Владиміровна.
   Хотя обстоятельства послѣдняго времени сильно волновали жену Жака и даже повергали ее въ отчаяніе, но это нисколько не отразилось на ея наружности. Она никогда не была одѣта такъ тщательно и обдуманно какъ сегодня. Черное кашмировое платье, умѣренно отдѣланное кружевами и стеклярусомъ, черная шляпка съ небольшимъ чернымъ перомъ вмѣсто всякой отдѣлки, серьги и брошь изъ чернаго камня, два гладкіе золотые обручика на рукахъ -- все вмѣстѣ было изящно и просто и какъ нельзя болѣе отвѣчало грустному положенію оскорбленной и покинутой жены. Ея лицо, отчасти носившее слѣды тревоги, въ то же время было исполнено сосредоточеннаго и благороднаго достоинства. Блѣдность и нѣкоторое утомленіе очень шли къ идеальнымъ чертамъ этого лица, чему помогалъ также и значительный слой veloutine, къ которому на этотъ разъ Юлія Владиміровна нашла болѣе чѣмъ когда-либо необходимымъ прибѣгнуть.
   Она вошла тою самою скользящею походкой, которая придавала ей такую воздушность, и протягивая Манѣ облитую черною перчаткой руку, бросила быстрый косой взглядъ въ зеркало, гдѣ отразилась вся ея не лишенная стройности фигура.
   -- Что я вижу: вы уѣзжаете! сказала она при взглядѣ на уложенные чемоданы.
   -- Да, въ деревню, отвѣтила Маня, уводя ея въ свой кабинетикъ, гдѣ было меньше безпорядка.-- Вы застаете меня совсѣмъ на отлетѣ.
   Она была очень смущена этимъ посѣщеніемъ, потому что каждую минуту могъ придти Жакъ. Притомъ, Юлія Владиміровна конечно будетъ жаловаться и плакать, а Маня чувствовала себя слишкомъ утомленною и переполненною собственными треволненіями, чтобы тревожиться чужими интересами.
   Юлія Владиміровна подозрѣвала что Манѣ уже все извѣстно, и потому какъ только сѣла, тихо всплеснула руками и сказала, поднявъ свои мечтательные глаза:
   -- Вы слышали, мужъ бросилъ меня!
   -- Я видѣла Якова Васильевича, и онъ сказалъ мнѣ, отвѣтила Маня.
   -- Да, я такъ и знала что онъ бѣгаетъ теперь по всѣмъ знакомымъ чтобы клеветать на меня. Ему мало показалось разбить мою жизнь, онъ хочетъ очернить меня предъ тѣми мнѣніемъ которыхъ я дорожу болѣе всего на свѣтѣ! проговорила Юлія Владиміровна, сразу впадая въ слезы.
   Она никогда не любила Маню, и ей было въ высшей степени обидно и горько плакать предъ ней о своемъ горѣ и отдавать ей на судъ свое домашнее и личное дѣло; но по многимъ соображеніямъ она думала что Маня можетъ помочь ей, и что ее необходимо пріобрѣсть на свою сторону.
   -- И когда я подумаю что всему причиной какая-то презрѣнная женщина опутавшая его своими сѣтями... продолжала она, торопясь выставить впередъ главное свое прикрытіе, и догадываясь что это такой фактъ въ дѣйствіяхъ ея мужа котораго Маня никогда не станетъ защищать.-- О, я знаю, тутъ вся причина. Я бываю раздражительна, капризна, но неужели этого довольно чтобы разбить мою жизнь, разрушить семью? Эта гадкая женщина совсѣмъ свела его съ ума. Безъ нея онъ никогда, никогда бы не рѣшился. Онъ сто разъ хотѣлъ разойтись со мною, и никогда не могъ.
   Маня была поражена этою наивностью бездушія.
   -- Юлія Владиміровна, да развѣ можетъ семья держаться тѣмъ что мужъ хочетъ, но не рѣшается бросить жену? воскликнула она
   Юлія Владиміровна догадалась что сдѣлала ошибку, и въ замѣшательствѣ закрыла лицо платкомъ.
   -- О, я вижу что онъ успѣлъ внушить вамъ самое ужасное мнѣніе обо мнѣ! сказала она голосомъ въ которомъ слышались слезы.
   Она въ самомъ дѣлѣ чувствовала себя очень несчастною, и это чувство было совсѣмъ не похоже на капризное истерическое раздраженіе которое вызывали въ ней ея прежнія призрачныя горести. Она не могла безъ ужаса подумать о томъ Что бѣгство ея мужа разгласится, и хотя не сомнѣвались что онъ возвратится къ ней, но во всякомъ случаѣ скандалъ долженъ привлечь общее любопытство къ тщательно скрываемой изнанкѣ ихъ семейной жизни. Юлія Владимировна обладала однимъ несомнѣннымъ достоинствомъ: она очень дорожила своею репут лся съ нею какъ будто уколола его. Бахтіарова стояла спиною къ большому зеркалу, отражавшему всю ея изящную фигуру, и натягивала перчатку. Конногвардеецъ держалъ ея вѣеръ и глядѣлъ на нее поблескивая своими упорными карими глазами.
   "Я не видалъ женщины болѣе прелестной", подумалъ съ какою-то тайною грустью Юхотскій.
   

IX.

   Домъ князей Урханъ-Бахтіяровыхъ былъ одинъ изъ тѣхъ уже немногихъ старыхъ петербургскихъ домовъ которые устояли противъ всеобщаго увлеченія къ передѣлкамъ и перестройкамъ и сохранили свою неуклюжую, но вмѣстѣ оригинальную архитектуру. Невысокій и длинный, онъ тяжело насѣлъ надъ однимъ изъ поворотовъ Мойки, со своими четырьмя колоннами и треугольнымъ мезониномъ напоминающимъ изображеніе всевидящаго ока. Крутыя гранитныя, выщербленныя временемъ и сыростью ступени съ двухъ сторонъ ведутъ къ подъѣзду, дубовая дверь котораго, чрезвычайно низкая, сохранила свои рѣзные княжескіе гербы. Домъ съ самой постройки неизмѣнно окрашивается въ одинъ и тотъ же темно-кирпичный цвѣтъ, придающій ему еще болѣе тяжелый и мрачный видъ. Впечатлѣніе это отчасти нарушаетъ Каспаръ, худенькій сѣдой старичокъ, лѣтъ тридцать сряду отправляющій здѣсь обязанности швейцара. Несмотря на сухія и какъ будто хищныя черты своего армянскаго лица, Каспаръ отличается добродушною вертлявостью, составляющею пріятный контрастъ съ нелюдимостью и непривѣтливостью дома. Когда онъ копошится на своемъ облюбленномъ мѣстѣ въ коробкѣ между двумя дверями, безпрерывно кивая головой въ картузѣ съ галунами -- что придаетъ ему чрезвычайное сходство съ птицей на жердочкѣ -- и понюхивая табачокъ изъ такой же старой какъ и онъ серебряной табатерки, домъ какъ будто перестаетъ казаться такимъ пустыннымъ и мрачнымъ.
   Вѣрнѣе было бы сказать что тутъ цѣлыхъ два дома, мало похожихъ одинъ на другой. Верхній этажъ, обитаемый молодыми княземъ и княгиней, испыталъ на себѣ послѣдовательныя вторженія новыхъ вкусовъ и новыхъ потребностей. Пріемныя комнаты отчасти еще сохранили свое старинное убранство: прямые диванчики съ позолотой по бѣлой эмали, неподвижные мраморные столы, тяжелые буфеты, шкапчики съ инкрустаціей; но рядомъ съ подобными рѣдкостями уже стояла изящная и удобная мебель новаго фасона, лежали мягкіе свѣжіе ковры, темнѣла купами разнообразная зелень растеній. Жилая половина носила уже совсѣмъ современный характеръ: все было уютно, модно, роскошно и обдуманно. Низенькіе, эластическіе табуреты и патё замѣнили кресла XVШ вѣка, болѣе похожія на царственные троны чѣмъ на мебель; рука обойщика не пощадила даже лѣпной отдѣлки стѣнъ чтобы затянуть ихъ штофомъ и кретономъ.
   Нижній этажъ, сыроватый и мрачный, сохранилъ нетронутымъ убранство данное ему при самой постройкѣ дома. Здѣсь тоже господствовало смѣшеніе, но уже не временъ, а странъ свѣта, Европы и Азіи. Переднія комнаты, вѣчно пустыя, были наполнены крытыми сафьяномъ диванами и креслами, столами и комодами краснаго дерева, пузатыми подставками подъ вазы и часы. Задняя половина отличалась оригинальною простотой и роскошью Востока: пестрые ковры на стѣнахъ и полахъ, подушки, оружіе, кальяны, горки съ кавказскимъ серебромъ, оленьи рога съ развѣшенными на нихъ чепраками и уздечками, ржавые щиты и легкія кованыя черкесскія кольчуги.
   Пустынный нижній этажъ служилъ жилищемъ стараго князя Урханъ-Бахтіарова, чаще называемаго просто княземъ Урханомъ.
   Это былъ любопытный продуктъ двухъ цивилизацій. Отецъ его, родомъ Абрекъ, въ первые годы нашего столѣтія былъ извѣстенъ всему немирному Кавказу многочисленностью своихъ стадъ, богатствомъ своего оружія, рѣзвостью своихъ карабахскихъ коней и личною хищническою отвагой. Вражда одного сильнаго сосѣдняго рода, подогрѣтая нѣсколькими свѣжими убійствами, въ короткое время угнала у него табуны и стада, перерѣзала его братьевъ, изрубила его джигитовъ. Спасаясь отъ кровомщенія, Урханъ-бекъ бѣжалъ въ Грузію съ единственнымъ сыномъ, которому въ то время было не болѣе десяти лѣтъ. Съ отчаянія или изъ дальновидааго разчета онъ измѣнилъ вѣрѣ своихъ отцовъ и крестился вмѣстѣ съ сыномъ. Этотъ рѣшительный шагъ, вмѣстѣ съ прежнею славой отважнаго немирнаго князя, открылъ ему доступъ въ самые знатные дома Грузіи. Хитрый Черкесъ успѣлъ какъ нельзя лучше воспользоваться своимъ положеніемъ и втерся въ дружбу престарѣлаго князя Бахтіяра, который предъ смертью отдалъ ему руку своей единственной красавицы дочери, вмѣстѣ съ остатками своихъ владѣтельныхъ правъ. Урханъ-бекъ пріѣхалъ съ женой и сыномъ въ Петербургъ и сумѣлъ весьма выгоднымъ образомъ отказаться отъ своихъ призрачныхъ правъ, получивъ взамѣнъ грамоту на имя князя Урханъ-Бахтіарова, землю на Кавказѣ, деньги и тотъ самый домъ на Мойкѣ въ которомъ живетъ до сихъ поръ его потомство.
   Младшему Урхану въ это время было уже недалеко до двадцати лѣтъ. Онъ былъ едва грамотенъ и почти ничего не зналъ по-русски. Учить его показалось поздно; его опредѣлили въ конвой и изрѣдка водили на смотры и парады, предоставляя ему во всемъ остальномъ устроить свою жизнь какъ заблагорасудится.
   Прошло много лѣтъ прежде чѣмъ сынъ бывшаго немирнаго князя выучился порядочно русскому языку и усвоилъ себѣ внѣшніе признаки европеизма. Петербугская жизнь служила ему единственною школой. Онъ впрочемъ избѣгалъ общества и пользовался каждымъ отпускомъ чтобы побывать "дома"; просился даже совсѣмъ перевестись на Кавказъ, но ему было отказано. Въ душѣ онъ оставался настоящимъ дикаремъ и мечталъ рано или поздно опять уйти въ горы. Разъ даже едва это не случилось. Въ одну изъ своихъ поѣздокъ въ Закавказье -- ему тогда было уже лѣтъ тридцать -- онъ влюбился въ дѣвушку изъ богатой грузинской семьи. Дѣвушка была уже сговорена за другаго, и родители отказали ему. Инстинкты хищничества и насилія, жившіе въ крови Урхана, мгновенно проснулись. Не долго думая, онъ выкралъ дѣвушку, увезъ ее въ горы, прожилъ тамъ нѣсколько мѣсяцевъ, потомъ привезъ ее въ Тифлисъ и повѣнчался. Родители сочли за лучшее признать совершившійся фактъ а выслали дочери приданое.
   Женившись и сдѣлавшись по смерти отца хозяиномъ богатаго дома, Урханъ остепенился, смирился и зажилъ безвыѣздно въ Петербургѣ. Онъ впрочемъ попрежнему избѣгалъ общества и въ домашнемъ быту своемъ сохранялъ совершенно восточную обстановку. Жена скоро умерла, оставивъ на его попеченіи единственнаго сына. Урханъ былъ настолько уменъ что понималъ необходимость воспитывать ребенка по-европейски. Ученье велось впрочемъ безпорядочно: отецъ не обращалъ на него большаго вниманія, гувернантка или убѣгали, или занимали совершенно другое положеніе въ домѣ. Мальчика отдали наконецъ въ казенное заведеніе, гдѣ изъ него выработался довольно добрый малый, съ достаточнымъ свѣтскимъ образованіемъ и съ кое-какими слѣдами азіятской закваски. Полу-Черкесъ, полу-Грузинъ и полу-Евролеецъ, онъ представлялъ что-то смѣшанное, не особенно блестящее, соединявшее европейскіе вкусы съ азіятскою лѣностью мысли. Отецъ, натура болѣе цѣльная, не слишкомъ высоко цѣнилъ его и говорилъ о немъ въ минуты откровенности: "плохой у меня Давыдка; ни онъ мнѣ джигитъ, ни онъ что другое. Но такъ надо," добавлялъ онъ обыкновенно съ хитрою улыбкой.
   Эта улыбка относилась къ завѣтной мысли стараго Урханъ сдѣлать своего сына настоящимъ русскимъ бариномъ, которому его азіятскіе титулы придавали бы только лишній блескъ. Не умѣя переломить своей собственной натуры, сохранившей до старости черты Абрека, онъ понималъ что благосостояніе и значеніе его рода зависѣло отъ сближенія съ цивилизаціей и съ русскимъ обществомъ. Поэтому, подсмѣиваясь съ презрѣніемъ стараго джигита надъ европейскою выправкой сына, онъ въ душѣ былъ безконечно радъ когда изъ его Давыдки выросъ статный красавецъ, говорившій по-французски и ловко танцовавшій мазурку въ своемъ пестромъ, расшитомъ серебромъ костюмѣ. Любимою мечтой стараго князя сдѣлалось женить его на русской барышнѣ, чтобъ окончательно придать дому европейскій характеръ и упрочить связи съ русскимъ обществомъ. Сынъ помогъ ему, влюбившись въ дочь одного извѣстнаго генерала и получивъ ея согласіе. Взглянувъ на Раису Михайловну, Урханъ сразу сказалъ что лучшей невѣстки ему не надо: красивая, изящная, свѣтская, Раиса Михайловна должна была сдѣлать домъ своего мужа однимъ изъ самыхъ блестящихъ въ Петербургѣ.
   Онъ не ошибся: съ тѣхъ поръ какъ молодая княгиня поселилась въ заново отдѣланной для нея половинѣ, внутренняя жизнь дома совершенно измѣнилась. Снаружи онъ глядѣлъ все также мрачно и нелюдимо; только по вечерамъ въ дни пріема громадныя окна его блистали огнями, и длинный рядъ каретъ загораживалъ узкую набережную. Но внутри все стало по другому. Словно пронизанный солнцемъ воздухъ сквозь внезапно раскрытыя окна, что-то свѣтлое, легкое ворвалось въ домъ и распугало бродившія въ немъ тѣни. Мрачный духъ, почти столѣтіе владѣвшій домомъ, былъ загнанъ въ логовище нижняго этажа. Старый Урханъ радовался не узнавая прежде пустынныхъ залъ и чувствуя себя вчужѣ среди блестящей, шумной толпы, тѣснившейся въ дни раутовъ. "Молодецъ Давыдка, умѣлъ жену найти", одобрительно говорилъ онъ сыну, и чаще звалъ его уже не Давыдкой, а княземъ Давидомъ Петровичемъ. Но мало-по-малу его начало оскорблять огромное мѣсто занятое въ этой новой жизни самой княгиней Раисой Михайловной. Въ своихъ понятіяхъ о женщинѣ онъ оставался немножко магометаниномъ. Онъ находилъ что все это хорошо для показу, но что на задней половинѣ дома мужъ долженъ быть безусловнымъ повелителемъ. Раиса Михайловна, напротивъ, въ своей домашней обстановкѣ относилась къ мужу не безъ легкаго оттѣнка пренебреженія. Урханъ сталъ брюзжать, капризничать, обнаруживать странную неровность въ обращеніи съ невѣсткой и съ сыномъ. Онъ то дразнилъ его, какъ бы подзадоривая проявить свою власть надъ женою, то бралъ ее подъ свою защиту и высказывалъ къ сыну полнѣйшее презрѣніе, какъ къ человѣку не стоящему одного мизинца Раисы Михайловны. Давидъ Петровичъ снова сталъ Давыдкой, и даже дуракомъ Давыдкой.
   Разъ старый князь, зайдя за чѣмъ-то поздно вечеромъ къ сыну, увидѣлъ что у него въ уборной постлана на диванѣ постель.
   -- Для кого это? спросилъ онъ.
   -- Для меня, отвѣтилъ Давидъ Петровичъ.
   Урханъ какъ-то странно посмотрѣлъ на него своими хищными глазами.
   -- А княгиня гдѣ? спросилъ онъ.
   -- Кажется спитъ уже, отвѣтилъ сынъ, поведя глазами по направленію къ жениной спальной. Ему было неловко подъ пристальнымъ взглядомъ отца.
   -- О дуракъ, дуракъ Давыдка! большой дуракъ! сказавъ Урханъ, загадочно качая сѣдою головой.
   Это было еще въ первый годъ женитьбы сына.
   А жизнь въ домѣ продолжала идти своимъ новымъ чередомъ, перемежаясь балами, раутами, италіянскою оперой, періодическими поѣздками за границу, все болѣе и болѣе раздвигая свой внѣшній кругъ, въ то время какъ внутреннее теченіе ея болѣзненно сжимали непримѣтно сложившіяся странныя, напряженныя отношенія. Мрачный духъ, загнанный въ пустынный сумракъ нижняго жилья, казалось, глядѣлъ оттуда своимъ зловѣщимъ взглядомъ, готовясь снова завладѣть отвоеваннымъ у него домомъ.
   Было еще не поздно когда Раиса Михайловна вернулась отъ Валковскихъ, гдѣ мы ее видѣли въ предыдущей главѣ. Она не любила засиживаться долго безъ мужа.
   Каспаръ, отворяя ей дверь, сообщилъ что князь Давидъ Петровичъ еще не пріѣзжалъ изъ клуба. Лѣстница и корридоры были какъ всегда ярко освѣщены. Раиса Михайловна сбросила на руки выѣзднаго лакея шубу и поднялась по гранитнымъ ступенямъ, застланнымъ ковромъ и уставленнымъ растеніями. Горничная, предупрежденная звонкомъ, въ который неизмѣнно ударялъ Каспаръ какъ только подъѣзжала карета княгини, ждала ее въ уборной. Раиса Михайловна быстро сбросила платье, накинула блузу и присѣла къ маленькому столику, на который, какъ бы поздно она ни пріѣзжала, ей всегда подавали чашку горячаго чаю. Горничная опустилась подлѣ нея на колѣни, чтобы перемѣнить ей туфли.
   Дверь изъ корридора пріотворилась, и въ нее заглянула сѣдая голова князя Урхана.
   -- Войдите, сказала съ какимъ-то неопредѣленнымъ движеніемъ плечъ княгиня.
   Урханъ, въ высокихъ спальныхъ сапогахъ и въ отороченномъ мѣхомъ камзолѣ, вошелъ своей крадущейся походкой, напоминавшей движенія стараго волка, и поднесъ къ губамъ не охотно протянутую ему руку.
   -- Веселились ли, княгинюшка? спросилъ онъ, не выпуская ея руки изъ своей.
   -- Скучала, отвѣтила Раиса Михайловна.
   Урханъ покачалъ годовой.
   -- Зачѣмъ скучать? сказалъ онъ.-- Въ гостяхъ весело: народу много, молодыхъ много. А можетъ тамъ все старики были? добавилъ онъ, прищуривъ съ хитрою улыбкой свои узкіе глаза.
   -- И съ молодыми скучно, отвѣтила княгиня, выдернувъ руку.
   Камеристка взяла со стодика пустую чашку и вышла.
   -- И молодой бываетъ хуже стараго! продолжалъ Урханъ, садясь подлѣ Раисы Михайловны:-- Дуракъ бываетъ! вотъ какъ мой Давыдка: зачѣмъ въ клубѣ сидитъ? Жена дома ждетъ, а его нѣтъ. Кабы у меня такая красавица жена была, я бы на одну минуту не отходилъ отъ нея.
   Раиса Михайловна поморщилась при этой любезности.
   -- Мнѣ досадно что Давидъ такъ много въ карты играетъ, сказала она.-- Вчера опять проигрался.
   -- Проигралъ? повторилъ Урханъ.-- Я ему больше денегъ не буду давать.
   Раиса Михайловна съ наивнымъ видомъ сложила руки.
   -- Какъ же намъ быть безъ денегъ, Петръ Даниловичъ?
   Она никакъ не могла принудить себя называть своего тестя иначе какъ по имени.
   -- А пускай онъ, дуракъ, безъ денегъ ходитъ! отвѣтилъ Урханъ.
   По морщинистому лицу его пробѣжала неопредѣленная улыбка.
   -- Что Давыдка? Давыдка дуракъ, повторилъ онъ.-- Старый Урханъ одинъ имѣетъ деньги. Не дастъ Давыдкѣ, Давыдку жена любить перестанетъ.
   Онъ засмѣялся, глядя на княгиню прищуренными глазами. Ее невольно передернуло отъ этого смѣха.
   -- Безъ денегъ нельзя, Петръ Даниловичъ. Вы завтра дайте мужу, сказала она.
   -- Зачѣмъ мужу? я тебѣ дамъ, га! возразилъ Урханъ, наклоняя къ ней свое ястребиное лицо.
   -- Ну мнѣ, все равно, проговорила Раиса Михайловна, брезгливо отодвигаясь отъ стараго князя.-- А теперь спокойной ночи, я спать хочу.
   Она быстро подала ему руку, такъ что онъ почти не успѣла поцѣловать ее, и пожала пуговку электрическаго звонка. Горничная тотчасъ явилась.
   -- Распусти мнѣ волосы, Даша, приказала княгиня.
   Урханъ тою же волчьею походкой вышелъ изъ комнаты.
   Раиса Михайловна съ чувствомъ облегченія сбросила блузу, пересѣла къ уборному столику и предоставила свою красивую головку въ распоряженіе камеристки.
   Она обрадовалась заслышавъ наконецъ шаги мужа.
   -- Ахъ, Деви, какъ ты поздно, сказала она съ упрекомъ.
   Давидъ Петровичъ вмѣсто оправданія отбросилъ рукою тяжелую массу ея распущенныхъ волосъ и поцѣловалъ ее въ плечо.
   -- Вѣрно опять проигрался? спросила она.
   -- Нѣтъ, такъ, пустяки, отвѣтилъ мужъ.
   Она повернула къ нему голову и пытливо посмотрѣла на него. Его красивое и мужественное лицо было дѣтски спокойно.
   Раиса Михайловна отпустила Дашу и принялась медленно вынимать изъ ушей серьги.
   -- Дай я самъ выну, предложилъ Давидъ Петровичъ, опускаясь подлѣ нея на колѣни.
   Поеживаясь чувствовавшими холодъ плечами, Раиса Михайловна глядѣла прямо предъ собой въ туалетное зеркало, отражавшее ея поблѣднѣвшее лицо, и рядомъ нѣжно-смуглое лицо мужа, обѣими руками неловко и со страхомъ силившагося разомкнуть сережку.
   -- Здѣсь сейчасъ твой отецъ былъ.... Ты завтра спроси у него денегъ, сказала Раиса Михайловна.
   -- А, хорошо, обрадовался Давидъ Петровичъ.
   -- Только ты спроси у него самъ; а то онъ хочетъ мнѣ въ руки дать, добавила Раиса Михайловна.-- Ахъ, больно! поморщилась она, почувствовавъ боль отъ неосторожно потянутой сережки.
   Давидъ Петровичъ обхватилъ ее обѣими руками и принялся цѣловать чуть покраснѣвшій мягкій кончикъ ея ушка. Раиса Михайловна движеніемъ плечъ старалась поднять опустившуюся кружевную выпушку сорочки.
   Она чувствовала въ этотъ вечеръ большую нѣжность къ своему мужу. Она находила въ его ласкахъ что-то здоровое, трезвое, разгонявшее какіе-то лживые призраки которыми населена была необъятная пустота гдѣ она жила. Ей было больно отъ жесткаго галуна впившагося ей въ плечо; она попыталась освободиться и почувствовала что желѣзное кольцо туже сомкнулось вокругъ ея стана. Она уже не шевелилась и только слегка морщилась и закрывала глаза, но испытывая какое-то чисто нравственное наслажденіе вблизи этой мускульной силы. О, еслибъ онъ могъ сжать въ такіе же желѣзные тиски ея мятущуюся душу!
   Не поворачивая головы, она оглянула его изподлобья косымъ взглядомъ. Его большіе, черные, блестящіе глаза выжали одну страсть. Низкій, не тронутый ни одною морщиной лобъ, очеркнутый волнистою линіей густыхъ, изсиня-черныхъ волосъ, упругія, яркія губы заключали что-то оскорбительное и отталкивающее въ своей красотѣ. Раиса Михайловна почувствовала какъ все наслажденіе этихъ минутъ мгновенно отлетѣло отъ нея. Ей вдругъ ненавистно стало это красивое, нѣжное, страстно озаренное лицо. Искры погасли въ ея темныхъ зрачкахъ.
   -- Пусти меня, Деви, я страшно устала, проговорила она какъ будто чужимъ, разслабленнымъ голосомъ.
   Она встала и сняла съ туалетнаго столика свѣчу.
   -- Bonne nuit, обернулась она къ мужу, -- пришли кого-нибудь потушить здѣсь лампу.
   

X.

   Вступительная лекція Юхотскаго прошла безъ всякихъ овацій, но доставила ежу глубокое нравственное удовлетвореніе. Она увѣрила его -- о чемъ онъ догадывался и прежде -- что отсутствіе энтузіазма, равнодушіе къ научнымъ интересамъ, шло сверху, а не снизу. Онъ убѣдился что молодежь осталась тѣмъ же сырымъ, свѣжимъ и честнымъ матеріаламъ какимъ онъ зналъ ее по университетскимъ преданіямъ прежняго времени. Онъ сознавалъ что его спокойное, богатое внутреннимъ содержаніемъ слово наводитъ свободный и легкій доступъ къ слушателямъ, что непосредственный, строго-научный интересъ лекцій отражается видимымъ возбужденіемъ молодой мысли. По оживленнымъ лицамъ студентовъ онъ видѣлъ какъ постепенно возрастало ихъ вниманіе. Окончивъ лекцію, онъ всталъ и объяснилъ слушателямъ что желалъ бы установить живую и прочную связь съ своею аудиторіей; что быть-можетъ нѣкоторыя воззрѣнія имъ высказанныя противорѣчатъ усвоеннымъ ими идеямъ; въ таковъ случаѣ онъ будетъ радъ дополнить въ живой бесѣдѣ все то что не могло быть выяснено самою лекціей: что бытъ-можетъ нѣкоторые изъ нихъ, ближе интересующіеся наукой, желали бы полнѣе воспользоваться его опытностію, въ такомъ случаѣ онъ готовъ посвятить имъ особые часы для занятій.
   Студенты съ видимымъ сочувствіемъ приняли эти слова и разошлись замѣтно возбужденные.
   Энтузіазмъ имѣетъ свойство возвращаться съ новою силой къ тому кто возбуждаетъ его въ другихъ. Выходя изъ аудиторіи, Юхотскій чувствовалъ себя охваченнымъ тѣмъ знакомымъ тихимъ вѣяніемъ которое всегда неотразимо влекло его къ труду. Онъ поѣхалъ прямо домой и тотчасъ засѣлъ за начатую имъ еще за границей работу. Это былъ смѣло и широко задуманный трудъ, поглощавшій въ послѣднее время всю его мысль. Идея его была рождена во время долгихъ споровъ съ Овергагеномъ; на ней лежала печать возбужденія, въ которомъ находился тогда Юхотскій. Предметомъ изслѣдованія служило одно изъ мало-оцѣненныхъ явленій европейской исторіи, къ которому Юхотскій однакожъ относилъ происхожденіе нѣкоторыхъ соціальныхъ задачъ волновавшихъ современную жизнь. Посредствомъ полнаго историческаго освѣщенія этого явленія, онъ разчитывалъ подойти къ упомянутымъ задачамъ гораздо ближе, чѣмъ было сдѣлано до сихъ поръ въ наукѣ. Чисто научный интересъ быль такимъ образомъ соединенъ въ этомъ изслѣдованіи со жгучимъ интересомъ современной дѣйствительности. У Юхотскаго были уже собраны важнѣйшіе матеріалы и подыскавъ рядъ опорныхъ точекъ, которыми онъ предполагалъ воспользоваться какъ точками отправленія; но чтобы приступить къ творческой сторонѣ своей задачи, онъ ждалъ минуты вдохновенія. Сегодня возбужденная мысль быстро и смѣло двигала его трудъ. На нѣсколькихъ страницахъ брульйона ярко очертился весь планъ. Юхотскій былъ доволенъ и не хотѣлъ дальше насиловать вдохновенія: онъ понималъ что минуты творчества непродолжительны. Но ему жаль было такъ скоро разстаться съ охватившимъ его вѣяніемъ возбужденныхъ идей. Мысль, его невольно обратилась къ тому съ кѣмъ онъ привыкъ дѣлить свои умственныя наслажденія, кто противоположностью своихъ идей и своей натуры служилъ повѣркой ему самому, какъ вычитаніе и дѣленіе повѣряютъ сложеніе и умноженіе.
   "Никогда не испытывалъ я такой неодолимой потребности бесѣдовать съ вами, писалъ онъ къ Овергагену, какъ въ настоящую минуту, вслѣдъ за краткимъ наслажденіемъ доставленнымъ мнѣ моею любимою работой. Это первыя творческія минуты съ пріѣзда моего въ Петербургъ....
   "Не думайте впрочемъ чтобы до нынѣшняго дня я проводилъ время въ праздности. На прошлой недѣлѣ былъ мой диспутъ, а сегодня я прочелъ первую лекцію моего курса. Рѣшаюсь похвастаться вамъ, сказавъ что въ томъ и другомъ случаѣ я имѣлъ успѣхъ. Вы понимаете что я разумѣю не личное мое торжество, а торжество моего знамени. Да, дорогой учитель, сегодня я болѣе чѣмъ когда-либо вѣрю въ него. Я убѣдился что въ немъ есть сила, приводящая подъ него все молодое, свѣжее, вѣрующее. И иначе быть не можетъ, потому что эта сила опирается на лучшіе и благороднѣйшіе инстинкты человѣческой природы. Мнѣ кажется что я самъ сдѣлался лучше въ эти послѣдніе дни. Я научаюсь все болѣе и болѣе распознавать въ себѣ самомъ зло, гнѣздящееся тамъ куда прежде не проникало мое самосознаніе. Отсюда, можетъ-быть, этотъ невыразимый подъемъ духа, который я чувствую въ себѣ. Свѣтъ и мракъ, истина и ложь, представляются мнѣ нынче съ такою опредѣленностью, сысль моя дошла до такого окончательнаго познанія добра и зла, далѣе котораго не простирается нравственная задача жизни.
   "Но какъ ничтожна ваша власть надъ собою! Сказать ли вамъ что я сознаю всю недостаточность удовлетворенія какое даетъ эта жизнь, ушедшая въ идею, это одностороннее умственное возбужденіе, замыкающее человѣка въ болѣе или менѣе просторный, но всегда ограниченный кругъ? Мнѣ кажется что я, какъ Фаустъ, достигъ черты за которою надо на умереть, или родиться вновь; и разумѣется, какъ Фаустъ, я предпочту послѣднее, если жизнь предоставитъ мнѣ выборъ. Въ моей природѣ есть какое-то роковое противовѣса мысли и чувства. Чѣмъ болѣе насыщаются мои умственные аппетиты, тѣмъ ненасытимѣе становятся потребности чувства. Я ощущаю неутолимую жажду жизни, тревогъ, наслажденій и страданій. Признакъ ли это крайней живучести, или печальнаго несовершенства моей натуры? Откуда эта безпокойная и ненасытная потребность сердца, ищущая все новыхъ, все болѣе сильныхъ впечатлѣній и испытаній? Или не сказка эта великая средневѣковая легенда, осмысленная величайшимъ поэтомъ новыхъ вѣковъ, и все наше знаніе, все безконечное развитіе мысли, неспособны разрушить очарованія этой низшей жизни, исполненной страстей и заблужденій?
   "Да, жизнь -- земная, дѣйствительная жизнь, съ ея страстями и заблужденіями, съ ея грѣхомъ и подвигомъ, имѣетъ для меня неотразимую привлекательность. Я не умѣю стать на ту высоту безпечальнаго созерцанія на которой царитъ одна процѣженная и рафинированная идея. Эта высшая культура ума, къ которой мы стремимся, имѣетъ для меня цѣну только потому что научаетъ сознавать и ощущать самыя поэтическія очарованія дѣйствительности. Я ухожу въ міръ идей не для того чтобъ отрѣшиться отъ истины, но чтобы бросить на нее оттуда озаряющіе лучи. Я сынъ, я рабъ жизни -- не злой рабъ, замышляющій занести ножъ надъ своимъ господиномъ, а рабъ преданный и обожающій.
   "Есть безспорное наслажденіе въ свободѣ духа, досягаемой хлопотливою и изсушающею работой ума. Есть высокое удовлетвореніе въ созерцательномъ спокойствіи, доставляемомъ необычайнымъ подъемомъ мысли. Но я чувствую что съ этой высоты, изъ этой области покоя и равновѣсія, съ наслажденіемъ готовъ ринуться въ стремительный потокъ жизни, съ ея таинственными очарованіями и страстными раздраженіями. На днѣ этого потока также есть знаніе, есть вѣдѣніе. Правъ ли я? О, разрѣшите, мой дорогой мудрый, мой всезнающій и всевѣдущій Мефистофель!"
   Когда Юхотскій окончилъ письмо, петербургскій зимній день уже совсѣмъ смеркся. Былъ пятый часъ; онъ вспомнилъ что обѣщалъ пріѣхать на этихъ дняхъ къ княгинѣ Бахтіяровой и велѣлъ подавать карету.
   Княгиня была дома. Юхотскаго провели черезъ рядъ великолѣпно пустѣвшихъ комнатъ въ маленькую гостиную съ однимъ угольнымъ окномъ, изъ котораго сквозь узорчатую зелень драценъ открывался далекій видъ вдоль Мойки. Отъ этихъ почти необитаемыхъ залъ, выставлявшихъ на показъ странное смѣшеніе стилей, временъ и вкусовъ, повѣяло на Юхотскаго тѣмъ поэтическимъ чувствомъ исчезнувшей и затаившейся жизни, къ которому онъ былъ такъ склоненъ по своимъ инстинктамъ историка и археолога. Ему казалось что переходя отъ параднаго запустѣнія пріемныхъ къ изящной уютности этого жилаго уголка, онъ читаетъ сказку, на которую нѣсколько эпохъ и поколѣній положили свои поблѣднѣвшія краски.
   Раиса Михайловна ему видимо обрадовалась. На ея оживленномъ лицѣ сегодня не было замѣтно и слѣдовъ утомленія, поразившаго его въ послѣдній разъ. Въ этомъ лицѣ, въ глазахъ, въ улыбкѣ, свѣтился внутренній блескъ, и Юхотскій чувствовалъ себя въ лучахъ этого блеска.
   -- Я о васъ думала, сказала она обливая его своимъ быстрымъ взглядомъ; -- это случается каждый разъ когда на меня нападаетъ охота рыться въ своихъ воспоминаніяхъ. Сегодня былъ славный солнечный день, и не знаю почему это солнце такъ живо напомнило мнѣ тотъ сезонъ въ Остенде. Блескъ снѣга очень похожъ на блескъ желтыхъ песковъ на морскомъ берегу. Потомъ это блѣдненькое небо и холодъ который чувствуется сквозь солнце.
   Аналогія показалась Юхотскому не выдерживающею критики. Быть-можетъ она заключалась скорѣе въ однородности внутренняго настроенія чѣмъ во внѣшнихъ признакахъ обстановки. Но онъ чувствовалъ волнующую радость отъ того что говорила Раиса Михайловна. Ему пріятно было думать что онъ занимаетъ мѣсто въ воспоминаніяхъ, къ которымъ она такъ часто возвращалась.
   -- Вы еще такъ молоды, княгиня, вся ваша жизнь впереди и въ настоящемъ, а не позади васъ, сказалъ онъ.
   -- Но въ настоящемъ иногда чувствуется какъ будто пріостанавливается теченіе, а въ воспоминаніяхъ все живо, все волнуется, возразила княгиня.-- Сядьте сюда поближе, и забудьте что вы у меня въ первый разъ: вѣдь мы съ вами давно знакомы, добавила она голосомъ полнымъ обаятельной искренности.
   Она потѣснила складки платья, лежавшія съ той стороны гдѣ сидѣлъ Юхотскій, чтобы дать ему подвинуться, и какъ будто въ ту же минуту смущенная тѣмъ что сдѣлала наклонила голову и взялась за лежавшій на столѣ альбомъ. Откинувъ перламутровую крышку, она показала Юхотскому свою карточку, въ высокомъ платьѣ и круглой соломенной шляпкѣ.-- Это тогда на границей, сказала она.-- Я постарѣла я тѣхъ поръ.
   -- Да, и сильно, подтвердилъ серіозно Юхотскій.
   Раиса Михайловна оглянулась на него черезъ плечо.
   -- Вы удивляетесь? Но вамъ необходимо было постарѣть чтобы сдѣлаться красавицей. Посмотрите сами: развѣ эта тонкая дѣвочка съ несложившимся оваломъ лица и неопредѣленно устремленнымъ взглядомъ похожа на княгиню Бахтіярову?
   Раиса Михайловна поставила оба локтя на столъ, и опустивъ на руки голову, задумчиво разсматривала свою карточку. Губы ея были злобно сжаты. Она захлопнула альбомъ и подняла голову.
   -- Признайтесь, князь, васъ немножко удивило мое замужество? спросила она, прямо и пытливо глядя ему въ глаза.
   -- Почему же? возразилъ Юхотскій.-- Я совсѣмъ не знаю вашего мужа.
   Княгиня чуть вспыхнула и въ ея глазахъ, продолжавшихъ глядѣть на него все тѣмъ же пытливымъ взглядомъ, выразилось что-то жесткое.
   -- Знаете, есть цинизмъ въ вашемъ отвѣтѣ, и въ томъ что вы думаете теперь.... проговорила она.-- Въ самомъ дѣлѣ, чему вамъ тутъ удивляться? Я сдѣлала отличную парню, мой мужъ красивъ, богатъ, имѣетъ титулы, я блистаю въ обществѣ... всякая на моемъ мѣстѣ не колебалась бы въ выборѣ, не правда ли? И я не стану скрывать отъ васъ, я дѣйствительно потому вышла замужъ что для меня это была отличная партія. Но тѣмъ не менѣе это очень тяжело, Платонъ Николаичъ, и если вы не понимаете этого, то въ васъ очень много цинизма, я вамъ повторяю!
   Ея голосъ звучалъ обидой и горечью, и на губахъ опять накипѣла злая улыбка.
   -- Простите меня, княгиня, я не имѣлъ права вникать въ то о чемъ вы говорите, сказалъ Юхотскій.
   -- Нѣтъ, не оправдывайтесь, вы всѣ, всѣ такъ думаете! продолжала Раиса Михайловна съ возраставшею горечью въ голосѣ, въ глазахъ, въ нервномъ трепетѣ губъ: -- вамъ съ дѣтства натолковали что женщины любятъ тряпки, блескъ, мишуру, и вы успокоились на отвратительной увѣренности что имъ ничего больше не надо. А, вы всѣ умѣете осуждать, и не умѣете дать себѣ отчета когда, въ какомъ возрастѣ, какимъ ничтожнымъ умственнымъ и нравственнымъ запасомъ намъ приходится дѣлать свой первый и единственный роковой шагъ!
   Юхотскій съ удивленіемъ глядѣлъ на Раису Михайловну. Онъ чувствовалъ за собой такъ мало правъ на ея откровенность; ему почти страшно дѣлалось быть свидѣтелемъ этихъ сорвавшихся горькихъ словъ. Но ея глаза были обращены прямо на него съ выраженіемъ вызова.
   -- Васъ удивляетъ что я такъ откровенно говорю съ вами? продолжала она, нетерпѣливымъ движеніемъ руки отбрасывая орѣховый локонъ запутавшійся въ тяжелой отдѣлкѣ лифа.-- Но кому же еще я могу сказать то что вы слышите отъ меня? Вы не принадлежите къ этой пустотѣ въ которой я живу. Я пріобрѣла васъ раньше, и мы съ вами точно... точно два заговорщика,-- пояснила она, опять обливая Юхотскаго своимъ озаряющимъ, быстрымъ взглядомъ.-- Да и что такое я сказала? Что этотъ блескъ не дѣлаетъ меня счастливою, что я испытываю тоску безлюдья въ этой толпѣ? Ахъ, Платонъ Николаичъ, я можетъ-быть была бы рада избавиться отъ этихъ пріемовъ, выѣздовъ, еслибъ я не боялась съ ума сойти... Здѣсь нельзя быть одной, эти стѣны давятъ...
   Она прижала обѣ руки къ лицу.
   -- Потому-то мнѣ такъ обидно стало когда вы...
   Она не договорила, и только опять быстро, всѣмъ движеніемъ головы, взглянула на него.
   Юхотскій слушалъ, и каждое слово ея какъ будто разрасталось въ немъ. Больная, странная, полная таинственныхъ призраковъ жизнь чудилась ему въ этомъ пустынномъ и мрачномъ домѣ...
   Послышались шаги, и Давидъ Петровичъ, побрякивая шпорами, вошелъ въ гостиную.
   -- Я сейчасъ отъ Озерецкихъ, всѣ тебѣ кланяются, сказалъ онъ женѣ.-- Анатоль показывалъ свою новую лошадь: дрянь!
   Онъ опустился въ кресло, откинувъ рукавъ черкески и опершись обтянутою галуномъ рукой въ бедро. Другая рука, съ лихо вывернутымъ локтемъ, покручивала усъ.
   -- А вы, князь, любите лошадей? обратился онъ съ неожиданнымъ вопросомъ къ Юхотскому, искренно желая занять его.
   -- Да, люблю, отвѣтилъ Юхотскій.
   -- Лучше нѣтъ лошадей какъ у насъ на Кавказѣ! продолжалъ Давидъ Петровичъ: -- У меня сюда четыре верховыя приведены, всѣ карабахи.
   -- Сегодня нашъ абонементъ, Деви, сказала Раиса Михайловна, чтобы перемѣнить разговоръ.-- Ты поѣдешь? Фаустъ идетъ.
   -- А-а, знаю Фаустъ, знаю. Нильсонъ поетъ?
   -- Да.
   -- А вы, князь, кого больше любите, Нильсонъ или Патти? опять обратился Давидъ Петровичъ къ Юхотскому, обнаруживая рѣшительное намѣреніе занимать его. Раиса Михайловна поспѣшила на выручку.
   -- Обѣдайте съ нами, Платонъ Николаичъ, и потомъ поѣдемъ вмѣстѣ въ театръ, пригласила она.
   -- Да, оставайтесь, подтвердилъ и Давидъ Петровичъ, съ неподдѣльнымъ радушіемъ кивнувъ ему головой и даже тронувъ его слегка за колѣно.
   Юхотскій согласился. Это красивое и наивное дитя природы, добродушный Давидъ Петровичъ, производилъ на него скорѣе пріятное чѣмъ отталкивающее впечатлѣніе. "Но другое дѣло имѣть такого мужа", подумалъ онъ тутъ же
   Обѣдали въ маленькой столовой втроемъ: старый Урханъ не являлся къ столу когда у молодыхъ бывали гости. Давидъ Петровичъ продолжалъ хлопотать около Юхотскаго, безпрестанно подливая ему вина и обращаясь то съ тѣмъ, то съ другимъ вопросомъ. Себя онъ также не забывалъ, а отъ выпитаго вина становился надоѣдливъ и хвастливъ.
   -- Большое у васъ, князь, имѣніе? сколько десятинъ? спрашивалъ онъ.
   Юнотекій удовлетворилъ его любопытству.
   -- У меня восьмнадцать тысячъ десятинъ въ Кутаисской губерніи, объяснилъ Давидъ Петровичъ.-- Въ табунахъ пять тысячъ годовъ, барановъ тридцать двѣ тысячи. Бараны -- наше богатство, князь!
   Раиса Михайловна, чтобы перемѣнить разговоръ, сводила рѣчь на оперу. Но Давидъ Петровичъ и тутъ находилъ возможнымъ похвастаться Кавказомъ.
   -- Въ Тифлисѣ у васъ пѣвица есть, княжна Джавалхи, лучше Патти! увѣрялъ онъ безъ всякой надобности.
   Къ концу обѣда онъ окончательно присталъ къ Юхотскому.
   -- Вы, князь, ученый? спрашивалъ онъ.-- Сколько книгъ прочитали?
   -- Много, отвѣтилъ смѣясь Юхотскій.
   -- Сто прочитали?
   -- Больше.
   -- А наукъ сколько знаете?
   -- Много.
   -- А можете сказать сколько всѣхъ людей на свѣтѣ?
   -- Деви, перестань надоѣдать Платону Николаичу, это невыносимо! остановила его наконецъ Раиса Михайловна, сгорая отъ стыда и досады.
   Тотчасъ послѣ обѣда она отослала его къ себѣ, напомнивъ что онъ долженъ быть готовъ къ половинѣ восьмаго.
   Когда она вернулась съ Юхотскимъ въ маленькую угольную гостиную, жесткая улыбка попрежнему играла на ея сжатыхъ губахъ. Ей было и стыдно, и больно, а въ глазахъ чувствовался сухой жаръ невыплаканныхъ слезъ, и въ то же время ей раздражительно пріятно было сознавать что есть посторонній свидѣтель ея позора.
   Она припомнила что ея мужъ нравился ей когда былъ женихомъ, и выраженіе нахмуренныхъ глазъ и сжатыхъ губъ ея стало еще жестче, еще презрительнѣе.
   -- Эта роскошь, блескъ, свобода, изъ-за которыхъ мы жертвуемъ собою, съ ними бываетъ иногда не очень весело, сказала она съ горечью.-- О, не подумайте пожалуста что я на кого-нибудь жалуюсь или напрашиваюсь на состраданіе,-- добавила она тотчасъ съ капризнымъ раздраженіемъ.-- Я вамъ говорила, во мнѣ бѣсъ сидитъ.
   Она находилась внѣ свѣтлаго круга падавшаго изъ подъ абажура лампы, и въ остромъ блескѣ ея темныхъ глазъ Юхотскому въ самомъ дѣлѣ мерещилось что-то бѣсовское.
   -- Pardon, князь, я оставляю васъ на минуту чтобы докончить туалетъ, оказала она, быстро уходя изъ комнаты.
   Она дѣйствительно вернулась очень скоро. Повидимому она почти ничего не измѣнила въ своемъ туалетѣ: на ней было то же самое тяжелое платье couleur prune, та же черная бархатка вокругъ шеи, прятавшаяся концами въ узкомъ вырѣзѣ груди; та же высокая прическа; тѣ же слегка развившіеся, волнистые локоны. Но Юхотскому показалось что предъ нимъ стоитъ совсѣмъ другая женщина, такъ велика была непостижимая перемѣна въ ней самой. Ея обольстительная головка горделиво-спокойно подымалась на статныхъ плечахъ, руки опускались подъ тяжестью брилліантовъ, глаза свѣтились сдержаннымъ блескомъ, на губахъ блуждала равнодушно привѣтливая улыбка. Не было и слѣдовъ страстнаго оживленія, порывистаго мерцанія, но было что-то властительное, гордое и холодное въ этой красотѣ, готовой сойти напоказъ сотнямъ восхищенныхъ и влюбленныхъ глазъ.
   

XI.

   Къ крыльцу была подана четырехмѣстная карета. Давидъ Петровичъ предложилъ Юхотскому отпустить свой экипажъ и сѣсть вмѣстѣ съ ними. Онъ даже ни за что не соглашался занять мѣсто подлѣ княгини, и споръ кончился тѣмъ что оба усѣлись визави.
   Дорогой онъ пытался опять завести разговоръ съ Юхотскимъ, но получивъ нѣсколько односложныхъ отвѣтовъ завернулся въ шинель и замолчалъ. Лошади быстро несли по подмороженному снѣгу; свѣтъ отъ уличныхъ фонарей врывался въ карету скользящими пятнами, на мгновенье озаряя лицо княгини до половины закрытое соболями. Ея глаза, задумчиво обращенные на Юхотскаго, какъ бы вспыхивала при этомъ перемежающемся освѣщеніи, неопредѣленно и радостно волнуя его.
   Въ Большомъ Театрѣ только-что проиграли увертюру. Зала была полна и нарядно блестѣла въ яркомъ сіяніи газа. Италіянская опера утратила нынче половину своего обаянія, переставъ быть великолѣпнымъ rendez-vous высшаго петербургскаго свѣта, какимъ она была въ сороковыхъ и пятидесятыхъ годахъ. Большая часть ложь потеряла своихъ аристократическихъ владѣльцевъ, предпочитающихъ развлеченія парижской жизни скучному петербургскому сезону. Бель-этажъ не блеститъ какъ прежде холоднымъ мраморомъ обнаженныхъ плечъ и горячими огнями брилліантовъ; театральная зала наполовину приняла тотъ тусклый сѣренькій налетъ, которымъ какъ пепломъ подернулась въ послѣднее время вся русская жизнь. Но соперничество Нильсонъ и Патти подогрѣло на короткое время остывшій энтузіазмъ меломановъ большаго свѣта. Зала была полна, нарядна и сдержанно проникнута предвкушеніемъ артистическаго наслажденія.
   Раиса Михайловна подошла къ барьеру ложи, и мягко волнуя тяжелыя складки платья, опустилась на свое обычное кресло. Облитая перчаткой рука ея поправила скользившіе по плечу локоны и подняла бинокль. Обведя залу, княгиня отвѣтила короткимъ наклоненіемъ головы на обращенные къ ней изъ сосѣдней ложи поклоны. Юхотскій оглянулся: рядомъ съ ними сидѣли Валковскіе и Маня. Онъ раскланялся, обрадованный и вмѣстѣ какъ-то неопредѣленно смущенный этою неожиданною встрѣчей. Онъ не зналъ что Валковскіе были абонированы рядомъ съ Бахтіяровыми, и что Маня часто съ ними ѣздила. Но всего болѣе смутилъ его недоумѣвающій и полный обращеннаго къ нему безмолвнаго вопроса взглядъ Мани, тотъ самый который она безсознательно устремила на него на послѣднемъ раутѣ у Валковскихъ, когда онъ проходилъ мимо нея подъ руку съ Раисой Михайловной.
   Онъ сѣлъ и старался сосредоточить все свое вниманіе на томъ что происходило на сценѣ. Но и тамъ все говорило его безпокойному внутреннему чувству. Шелъ первый актъ. Фаустъ проклиналъ пожравшее его жизнь безплодное и безрадостное знаніе. Эти проклятія, полныя слезъ, ненависти и любви, полныя страстной тоски по неизвѣданнымъ наслажденіямъ и мукамъ жизни, невыразимо волновали Юхотскаго. Онъ чувствовалъ осязаемую боль этихъ звуковъ, мысль и нервы участвовали въ ихъ страстномъ смятеніи. Когда занавѣсь упала и все задвигалось въ залѣ, онъ продолжалъ сидѣть, безсознательно глядя предъ собой полными слезъ глазами. Онъ не замѣчалъ какъ вышелъ Давидъ Петровичъ и какъ Раиса Михайловна, пройдя мимо него, пересѣла въ глубину ложи. Услышавъ что она зоветъ его, онъ подошелъ.
   -- Что съ вами? спросила она, взглянувъ на его взволнованное лицо.
   Онъ постарался улыбнуться и смигнуть навернувшіяся слезы. Ему было немножко стыдно этихъ слезъ и своего волненія.
   -- Эта музыка на меня слишкомъ дѣйствуетъ, сказалъ онъ, садясь подлѣ нея въ темномъ углу ложи. Но въ темнотѣ глаза его еще больше блистали.
   Раиса Михайловна поглядѣла на него съ удивленіемъ, и это удивленіе какъ будто все разрасталось, разгоралось въ ея лицѣ, въ глазахъ.
   -- И всегда такъ... музыка на васъ дѣйствуетъ? спроста она голосомъ которому что-то мѣшало.
   -- Нѣтъ, конечно не всегда... хотя впрочемъ Фаустъ... въ этомъ первомъ актѣ есть что-то глубоко человѣческое... отвѣтилъ запинаясь Юхотскій.
   Глаза Раисы Михайловны продолжали все съ тѣмъ же затаеннымъ, удивленнымъ любопытствомъ глядѣть на него; задержанное дыханіе чуть-чуть раскрывало ея губы.
   -- Вы кажется даже плакали, Платонъ Николаевичъ? сказала она.
   -- Нѣтъ... да, можетъ-быть, отвѣтилъ съ напряженною улыбкой Юхотскій.-- Для меня въ Фаустѣ есть что-то родное. Да и не для меня, для каждаго должно быть. Ни въ одномъ произведеніи искусства не выражена такъ глубоко скорбь нынѣшняго человѣка, и вмѣстѣ съ тѣмъ я не знаю ничего болѣе свѣтлаго, жизнерадостнаго. Это осталось въ оперѣ, несмотря на плохое либретто.
   Ему казалось что глаза Раисы Михайловны продолжали что-то спрашивать. Ему становилось неловко подъ этикъ взглядомъ. Къ счастію, Давидъ Петровичъ появился въ фойе съ бонбоньеркой въ рукахъ. Юхотскій воспользовался его приходомъ чтобы перейти въ сосѣднюю ложу.
   Онъ сѣлъ между Маней и Mme Валковской и старался завязать обычный безсодержательный разговоръ -- о новомъ тенорѣ, о брилліантахъ на толстой шеѣ дамы въ директорской ложѣ, о послѣднихъ петербургскихъ новостяхъ -- о всемъ томъ о чемъ обыкновенно говорятъ въ антрактѣ свѣтскіе люди, когда они не притворяются подавленными артистическимъ впечатлѣніемъ. Но разговоръ его не былъ свободенъ и веселъ какъ всегда; и когда его глаза встрѣчались съ глазами Мани, онъ читалъ въ нихъ опять что-то печально-недоумѣвающее, наполнявшее его безпокойствомъ и смущеніемъ.
   -- Вы какъ будто не въ духѣ сегодня? сказалъ онъ ей.
   -- Я? нисколько. Съ чего вы взяли? возразила Маня съ рѣзкостью, такъ противорѣчившею ея всегдашнему ласково-спокойному тону.
   Ors быстро встала, и пріотворивъ дверь въ корридоръ, остановилась на порогѣ ложи. Ей было жарко, и она жадно дышала болѣе свѣжимъ воздухомъ.
   -- Маня, вы что-то имѣете противъ меня, сказалъ онъ, тотчасъ подходя къ ней.
   Она медленно, всѣмъ поворотомъ головы, оглянулась на него.
   -- Что же я могу имѣть противъ васъ, Платонъ Николаевичъ? возразила она, снова овладѣвая своимъ обычнымъ спокойнымъ тономъ. Но сквозь эту ясность и ровность голоса и взгляда какъ будто слышалась тайно звенѣвшая боль.
   Ему нечего было сказать ей. То что онъ чувствовалъ въ себѣ, что стояло предъ нимъ подобно смутной, не сложившейся въ мысль укоризнѣ, было неясно ему самому. Въ немъ даже опять зашевелилось что-то похожее на раздраженіе противъ Мани. Онъ лучше желалъ бы видѣть ее взволнованною и негодующею, онъ хотѣлъ бы хотя разъ услышать отъ нея рѣзкія, страстныя рѣчи, полныя горечи и обиды. Но она опять уходила отъ него въ свой хрустальный холодокъ, и онъ не умѣлъ защититься отъ раздражающаго недовѣрія, заползавшаго какъ тать ему въ душу. Быть-можетъ въ томъ неопредѣленномъ чувствѣ которое онъ находилъ въ себѣ какъ смутную укоризну обращенную къ его совѣсти, заключалась потребность перенести на Маню эти неясныя обвиненія раздраженной страсти.
   -- На самомъ дѣлѣ, Маня, съ моей стороны глупо было предположить что вы недовольны мною, сказалъ онъ.-- Вы обладаете такою счастливою ясностью и прозрачностью духа, которую кажется никто и ничто не можетъ возмутить.
   Маня больше растворила дверь и маленькими, пугливыми шажками пошла по корридору. Она какъ будто опасливо уходила отъ раздраженія слышавшагося въ его голосѣ. Онъ шелъ подлѣ нея.
   -- Зачѣмъ вы это говорите мнѣ, Платонъ Николаевичъ? сказала она, поднявъ ни него свой попрежнему ясный взглядъ.
   Она думала сказать: "вы хотите огорчить меня?" но вспомнивъ какъ онъ впечатлительно, принимаетъ каждое слово, рѣшила что лучше будетъ обойти въ этомъ разговорѣ все что можетъ раздражать его.
   -- Затѣмъ что этотъ избытокъ самообладанія порою утомляетъ меня, Маня, объяснилъ Юхотскій.-- Мнѣ трудно понимать чувство такое размѣренное, такое пугливое. Къ нему подойти нельзя; оно прячется подъ какую-то броню, какъ улитка въ свою раковину.
   Въ голосѣ его явно звучала раздраженная, жесткая и вызывающая нота. Маня не помнила его такимъ. Съ безошибочностью женскаго инстинкта она мгновенно почувствовала въ этомъ раздраженіи страшную грозившую ей опасность. Она еще не ясно видѣла ее предъ собою, но невыразимый холодъ закрадывался ей въ душу и отнималъ все очарованіе жизни.
   Изъ оркестра донеслись звуки втораго акта, а она еще ничего не успѣла отвѣтить Юхотскому. Теперь было уже не время. Она только протянула ему руку и проговорила поблѣднѣвшими сухими губами:
   -- До слѣдующаго антракта, не правда ли?
   Когда занавѣсь снова упала, она первая встала съ мѣста и проходя мимо Юхотскаго нашла въ себѣ силу послать ему робкую, ласковую улыбку. На порогѣ ложи она остановилась, машинально обмахивая вѣеромъ свое и безъ того холодѣвшее лицо, и съ тоскливымъ нетерпѣніемъ ожидая когда отворится сосѣдняя дверь.
   Раиса Михайловна въ это время спрашивала о ней Юхотскаго:
   -- Откуда вы ее знаете? Я припоминаю что встрѣчала ее у Валковскихъ, но не обратила вниманія: она какая-то сѣренькая.
   Это слово "сѣренькая" произвело на Юхотскаго странное впечатлѣніе. Ему въ первое мгновеніе обидно стало за Маню, и вмѣстѣ съ тѣмъ онъ вдругъ почувствовалъ какъ будто свѣтъ въ которомъ онъ постоянно видѣлъ ее внезапно измѣнился. Онъ не сразу могъ дать себѣ отчетъ къ чему собственно относится этотъ эпитетъ: "сѣренькая". Но тутъ же ему быстро представился сегодняшній туалетъ Мани, котораго онъ до сихъ поръ совсѣмъ и не замѣтилъ. Туалетъ былъ сѣренькій, страшно сѣренькій, -- того самаго безпощаднаго оттѣнка который онъ помнилъ на одной пожилой дѣвицѣ бывавшей у его матери и всегда казавшейся ему смѣшною. Это было ужасно что Маня выбрала себѣ такое платье. Еще ужаснѣе было то что она надѣла къ нему какой-то коричневый бантъ, такой скудный, такъ по-старушечьи выглядѣвшій, что Юхотскому сдѣлалось обидно и мучительно вспомнить о немъ. Онъ не могъ понять какимъ образомъ онъ не только не замѣчалъ прежде этихъ несовершенствъ въ туалетахъ Мани, но даже ему именно нравилось то что эта скромные а никогда не сообразовавшіеся съ модой туалеты сообщали ей отпечатокъ изящной убогости. Теперь онъ ясно понималъ что все это совсѣмъ не изящно и что Маня въ самомъ дѣлѣ должна всѣмъ казаться "сѣренькою". И это относилось уже не къ туалету только, но ко всей внѣшности Мани. Она прелестна съ своею робкою улыбкой и ласковымъ взглядомъ добрыхъ сѣрыхъ глазъ; но эти несчастные сѣрые цвѣта и излишество простоты во всемъ бросаютъ на нее такой тусклый, съѣдающій всѣ краски отсвѣтъ. "Сѣренькая, сѣренькая", повторялъ онъ мысленно, мучаясь за себя и за Маню.
   Онъ поднялъ глаза на Раису Михайловну, съ тайною боязнью встрѣтить на ея лицѣ ту же пренебрежительную насмѣшку которая послышалась ему въ ея фразѣ. Но лицо Раисы Михайловны было равнодушно, спокойно, и она, казалось, уже не думала о Манѣ. Онъ видѣлъ только одно выраженіе на немъ, и это было выраженіе горделивой, неотразимой и обольстительной красоты, заставляющей забывать все на свѣтѣ. Онъ упорно старался отогнать отъ мысли всякое сравненіе между ней и Маней, и почти съ отчаяніемъ чувствовалъ что вопреки всему красота ея раздражительно росла вслѣдствіе незримаго присутствія рядомъ съ нею блѣднѣвшаго образа "сѣренькой" Мани. Было что-то гадкое въ этомъ чувствѣ, что-то мучительно угнетавшее его совѣсть, и онъ не имѣлъ силы выбросить его изъ себя.
   Маня продолжала стоять на порогѣ ложи, слушая какъ во снѣ разговоръ между Валковскимъ и его belle-soeur, и ея опущенныя руки машинально комкали вѣеръ. Дверь изъ ложи Бахтіяровыхъ отворилась и изъ нея вышелъ Давидъ Петровичъ. Маня вернулась къ своему креслу и проходя бросила взглядъ въ сторону: переднія мѣста были пусты, и въ полутемной глубинѣ ложи она замѣтила только плечо Раисы Михайловны, закрытое этимъ великолѣпнымъ орѣховымъ локономъ, которымъ она такъ всегда восхищалась и который теперь былъ такъ ненавистенъ ей. Она сѣла и уставила прямо предъ собой неподвижный и ничего не выражавшій взглядъ.
   Юхотскій оправдывался тѣмъ что ему остаются еще два антракта чтобъ объясниться съ Маней. Онъ не зналъ что именно скажетъ ей, но чувствовалъ невозможность разойтись съ тѣмъ невыясненнымъ недоразумѣніемъ которое оба они ощущали. Случилось однакожь иначе чѣмъ онъ предполагалъ. Едва только кончился третій актъ какъ въ ложу къ нимъ вошелъ, сіяя своими блестящими карими глазами и вѣчно свѣжимъ мундиромъ, конногвардеецъ Устюжевъ. Онъ остановился въ темномъ углу ложи, и оттуда, загадочно улыбаясь и прячась отъ поднявшейся со своихъ мѣстъ публики, раскланялся съ Раисой Михайловной.
   -- Что съ вами? откуда вы? спросила она.
   Устюжевъ наклонился и объяснилъ полушепотомъ что она сегодня дежурный по полку и пріѣхалъ въ театръ потихоньку, на одну только минуточку, чтобы взглянуть на нее въ антрактѣ.
   -- Какая неосторожность! что если васъ увидятъ или хватятся въ казармахъ? упрекнула она.
   -- Я буду вознагражденъ тѣмъ что вижу васъ, отвѣтилъ Устюжевъ, и по сдержанному блеску его глазъ можно было повѣрить что эта выходка была только ничтожною долей тѣхъ безумствъ на которыя онъ готовъ былъ ради Раисы Михайловны.
   Они стояли другъ противъ друга, и оба улыбались -- она со снисходительнымъ выраженіемъ удовлетвореннаго самолюбія, онъ съ выраженіемъ той веселой рѣшимости какая бываетъ у человѣка ясно опредѣлившаго свою цѣль. Все имѣло видъ шутки, но подъ этой шуткой чувствовалась упрямая предпріимчивость страсти, внезапно смутившая Юхотскаго. Что-то мѣшало ему уйти изъ ложи, и онъ остался на мѣстѣ, съ ревнивымъ сознаніемъ опасности наблюдая за обоими. Его безпокоилъ этотъ ясный, блистающій и молчаливо покорный взглядъ, съ какимъ Устюжевъ велъ свой незначительный разговоръ съ Раисой Михайловной, очевидно отдаваясь одной мысли, одному наслажденію видѣть ее предъ собою въ теченіе этихъ украденныхъ десяти минутъ. При первыхъ звукахъ оркестра онъ простился съ нею съ тѣмъ же выраженіемъ веселой рѣшимости въ упорныхъ карихъ глазахъ, и спряталъ лицо въ бобровомъ воротникѣ шинели, которую держалъ наготовѣ капельдинеръ.
   Это незначительное обстоятельство отняло у Юхотскаго свободу. Мысль о Манѣ незамѣтно вылетѣла у него изъ головы, и онъ весь былъ охваченъ новымъ, неяснымъ и раздражительнымъ безпокойствомъ. Онъ какъ будто испытывалъ боль отъ этого упругаго, загадочнаго взгляда, полнаго такой не размышляющей и ни предъ чѣмъ не останавливающейся рѣшимости. Не ревнивое, но что-то завистливое было въ этомъ ощущеніи, отъ котораго онъ не могъ отдѣлаться.
   Раиса Михайловна, какъ только кончился четвертый актъ, встала и попросила провести ее въ фойе.
   -- Музыка перестала на васъ дѣйствовать, князь? бросила она ему вскользь, пытливо и немножко насмѣшливо его оглядывая.
   -- Я мало слушалъ, отвѣтилъ Юхотскій.-- Я думалъ о вашей власти надъ обожающими васъ.
   -- О, стоило объ этомъ думать! возразила Раиса Махайловна.-- Устюжевъ -- дитя, и я иногда позволяю ему немножко сумасбродничать. Какъ хотите, нельзя не быть снисходительною къ человѣку готовому для васъ на всевозможныя безумства.
   -- Да, отвѣтилъ задумчиво Юхотскій,-- почти всѣ женщины больше любятъ внушать страсть чѣмъ раздѣлять ее. Онѣ не вѣрятъ грамматикѣ когда она учитъ: любить -- глаголъ дѣйствительный.
   -- А вы изучали любовь въ классѣ грамматики, князь? возразила Раиса Михайловна съ едва примѣтною усмѣшкой.
   Юхотскій чувствовалъ себя въ положеніи человѣка у котораго вышибли изъ рукъ оружіе. Онъ подумалъ что въ эту минуту онъ предъ Раисой Михайловной такое же дитя какъ Устюжевъ, и даже больше. Тотъ хотѣлъ увидѣть ее во что бы то ни стало, и добился своей цѣли; а Юхотскій даже не сознавалъ, была ли у него какая-нибудь цѣль. Онъ понималъ что одна и та же властительная и неотразимая сила двигала ими обоими.
   Когда онъ уже возвратился въ ложу, ему съ ужасомъ представилась мысль что послѣдняя возможность объясниться съ Маней въ этотъ вечеръ для вето потеряна. Онъ напрасно старался понять, какимъ образомъ все такъ случилось: въ головѣ его смутно путались сѣренькое платье Мани, глаза Устюжева и Раиса Михайловна -- не сама Раиса Михайловна, а только неопредѣленное, влекущее и захватывающее обаяніе которое онъ подлѣ нея испытывалъ. Это послѣднее впечатлѣніе преобладало въ хаосѣ наплывавшихъ на него ощущеній, и онъ все пристальнѣе, все съ возраставшимъ жуткимъ и блаженнымъ ужасомъ вглядывался въ него внутреннимъ взоромъ.
   Съ послѣднимъ звукомъ финала Раиса Михайловна поднялась, желая уѣхать раньше чѣмъ бросится къ выходу толпа изъ верхнихъ ярусовъ. Въ залѣ еще дрожали гулъ и трескъ рукоплесканій и вызововъ, когда всѣ трое спустились съ лѣстницы. Проходя черезъ широкія, но уже тѣсныя отъ прибывавшаго народа сѣни, Юхотскій увидѣлъ Маню. Она стояла у стѣны подлѣ Валковскаго, прикрытая бѣлымъ пуховымъ платкомъ, въ ожиданіи когда доложатъ карету. Тѣнь отъ платка падала ей на половину лица. Большіе, темные глаза ея на мгновенье съ выраженіемъ безмолвной скорби остановились на Юхотскомъ, но она тотчасъ отвернулась. Въ этомъ взглядѣ было столько собственной боли и столько нѣжности, обращенной къ тому кого она любила, что невыразимая ноющая тоска мгновенно сжала сердце Юхотскаго.
   Онъ потомъ никогда не могъ забыть этого взгляда.

КОНЕЦЪ ПЕРВОЙ КНИГИ.

   

КНИГА ВТОРАЯ.

I.

   Раисѣ Михайловнѣ казалось что она никогда не выносила изъ театра такого полнаго впечатлѣнія, какъ въ этотъ разъ. Откинувшись въ глубину кареты она молча, полузакрытыми глазами глядѣла въ темноту, вся преисполненная неопредѣленаго и тихо волнующаго удовольствія. Все что она ощущала, было ей пріятно. Пріятно было это едва чувствуемое, ласкающее прикосновеніе мѣховаго ворота къ слабо рдѣющему лицу; пріятно было ощущеніе быстраго и мѣрнаго бѣга лошадей и эти мягкіе, притупленные снѣгомъ толчки, дававшіе каретѣ едва уловимое колебаніе; пріятно было что Давидъ Петровичъ молчалъ, повернувшись лицомъ къ покрытому морозомъ стеклу и явно забавляясь тѣмъ что отъ его дыханія на этомъ стеклѣ оттаялъ маленькій прозрачный кружокъ. Все это было пріятно потому что кромѣ этихъ опредѣленныхъ ощущеній чувствовалось еще что-то общее, неопредѣленное, заключавшееся въ слабомъ и какъ будто слегка опьяняющемъ возбужденіи нервовъ. Раиса Михайловна не знала отчего это происходитъ, но чувствовала что сегодня все какъ-то особенно хорошо, и даже не разсердилась когда Давидъ Петровичъ, соскучившись молчаніемъ, зѣвнулъ и оказалъ что Нильсонъ хорошо пѣла.
   Да, конечно, все произошло оттого что въ театрѣ хорошо пѣли. Нильсонъ дѣйствительно была великолѣпна. Но и Николини былъ не хуже. Нѣтъ, онъ былъ гораздо лучше. Главное что сегодня всѣ какъ-то больше поняли, и она, и Юхотскій, и всѣ. Вотъ и Деви, и ему тоже понравилось. Раиса Михайловна была увѣрена что Деви понравилось.
   -- Деви, правда Николини былъ чудо какъ хорошъ въ первомъ актѣ? быстро обратилась она къ мужу.
   -- Красавецъ былъ! отвѣчалъ съ удовольствіемъ Давидъ Петровичъ.
   Раиса Михайловна также быстро отвернулась и продолжала щурить въ темноту довольные и немножко усталые глаза. Она съ удовольствіемъ замѣчала что впечатлѣніе которымъ она сейчасъ наслаждалась, снова и легко возвращалось къ ней. Въ этомъ вкрадчивомъ и слегка волнующемъ ощущеніи удовлетворенія было что-то матеріальное. Ей пріятно было чувствовать себя погруженною въ ровную, ласкающую теплоту, образовавшуюся подъ волнистымъ мѣхомъ шубы; въ тѣснотѣ кареты она слышала слабый, притупленный запахъ своихъ духовъ, и находила что они никогда такъ хорошо не пахли какъ сегодня. Все вмѣстѣ производило неопредѣленное и сложное ощущеніе комфорта, который она чувствовала не только внѣ себя, но и въ себѣ самой. Мысль ея опять возвращалась къ впечатлѣнію спектакля, и въ этомъ впечатлѣніи какъ-будто одинаково участвовали и Нильсонъ, и Николини, и Юхотскій, и Устюжевъ, и она сама. Въ томъ и заключалась вся прелесть того что она чувствовала, прелесть внутренней музыки, которую всѣ, какъ ей казалось, унесли изъ театра. И какъ всегда бываетъ послѣ подобныхъ впечатлѣній, всѣ представлялись ей такими хорошими, славными, такъ много открылось ей въ каждомъ благороднаго, смѣлаго, человѣчнаго. Устюжевъ былъ славный, въ самомъ дѣлѣ славный съ своей мальчишескою выходкой и открытымъ, яснымъ и упрямымъ взглядомъ своихъ карихъ глазъ. А Юхотскій -- Юхотскій еще лучше. Она припомнила его взволнованное лицо и слезы въ глазахъ, и то что онъ говорилъ объ оперѣ. Она чувствовала что съ той самой минуты собственно и началось впечатлѣніе. Да, въ этомъ все дѣло, а вовсе не въ Нильсонъ и не въ Николини, потому что они также хороша были и прежде, и она также восхищалась ими, но никогда не ощущала той внутренней музыки которую находила въ себѣ сегодня.
   Карета остановилась у подъѣзда. Давидъ Петровичъ, высаживая жену, проговорилъ съ тѣмъ нѣсколько смущеннымъ видомъ который всегда у него являлся въ подобныхъ случаяхъ:
   -- А я думаю заѣхать еще въ клубъ, а?
   -- Bonsoir, отвѣтила равнодушно Раиса Михайловна.
   Она подумала что такъ какъ онъ проскучалъ ради нея въ театрѣ, то имѣетъ право располагать остаткомъ вечера какъ ему вздумается. Впрочемъ, ей было все равно.
   Она прошла прямо въ уборную и очень удивилась что тамъ не приготовленъ для нея чай.
   -- Самоваръ въ столовую поданъ: князь Петръ Даниловичъ также будутъ кушать, объяснила камеристка.
   -- О, вотъ вздоръ какой! раздражительно воскликнула Раиса Михайловна, и по ея лицу пробѣжала гнѣвная судорога. Никогда мысль о старомъ Урханѣ не была ей такъ противна.
   -- Скажи князю что я больна и не могу его видѣть. Дай мнѣ чай сюда.
   Пока горничная ходила въ столовую, Раиса Михайловна принялась сама нетерпѣливо сбрасывать платье. Она чувствовала страшный контрастъ между свободнымъ и свѣтлымъ настроеніемъ которое принесла съ собою, и угнетающимъ впечатлѣніемъ этого мрачнаго дома, отъ самыхъ стѣнъ котораго, казалось, отдѣлялось что-то враждебное, давящее и темничное. Она наскоро выпила чай, отпустила камеристку, и взявъ начатую съ утра книжку, пересѣла съ нею къ едва тлѣвшему камину. Она читала уже съ полчаса, и никакъ не могла войти въ отношенія которыя съ такимъ талантомъ изображалъ англійскій авторъ. Она даже не совсѣмъ ясно отличала гдѣ говорила проникнутая британскимъ чувствомъ долга героиня, и гдѣ проповѣдывалъ методистскій пасторъ, продолжительно и грустно за нею ухаживавшій. Убѣдившись что она совсѣмъ перезабыла первую половину романа, Раиса Михайловна оставила книжку на столикѣ и приняла болѣе удобное положеніе на кушеткѣ. Воздухъ изъ догоравшаго камина обдавалъ мягкою и теплою волной ея плечи и руки, въ которыхъ она чувствовала слабый нервный ознобъ. Ей не хотѣлось спать и ничего не хотѣлось дѣлать. Мысль ея мечтательно двигалась въ пестротѣ воспоминаній, и она находила отраду въ этомъ своевольномъ круженіи.
   То что она вспоминала, не было ни особенно весело, ни особенно значительно. Вся прожитая жизнь представлялась ей только долгимъ ожиданіемъ чего-то большаго, яркаго, смутно ей обѣщаннаго. Это обѣщаніе гдѣ-то тайно гнѣздилось въ ней, она чувствовала его въ безпокойной закваскѣ своего темперамента и въ той тоскѣ неудовлетворенія съ которой она встрѣчала всѣ выпадавшія ей впечатлѣнія.
   Она не знала матери, умершей когда ей было только полгода. Отецъ ея былъ въ то время уже пожилымъ человѣкомъ. Семья состояла изъ нихъ двоихъ. Несмотря на заботы и недосути, отецъ находилъ для нея столько нѣжности и женственнаго обожавія что Раичка не замѣчала отсутствія матери. Она росла среди неслыханнаго баловства, окруженная страстными, почти рабскими попеченіями. Быть-можетъ этому воспитанію она была обязана своими первыми капризами и первыми припадками тѣхъ безпокойныхъ стремленій и порываній, которыя она чувствовала у себя въ крови. Она отвѣчала отцу тѣмъ же страстнымъ обожаніемъ. Онъ былъ чудесный человѣкъ, хотя можетъ-быть слишкомъ слабый. Еще ребенкомъ она инстинктивно чувствовала обаяніе чистоты и прямодушія составлявшихъ его натуру. Въ атмосферѣ простыхъ, дружественныхъ, откровенныхъ отношеній, она рано привыкла къ самостоятельности и была почти полною хозяйкой въ домѣ. Обожаніе, которое питалъ къ ней отецъ, передавалось всѣмъ домашнимъ. Суровая Англичанка, приставленная къ ней съ тѣхъ самыхъ поръ какъ умерла ея мать, позволяла ей дѣлать съ собой все что вздумается. Другое воспитаніе впрочемъ и трудно было бы ей дать: они жили на Кавказѣ, въ небольшомъ городкѣ, почти лишенномъ общества. Отецъ боялся чтобъ изъ нея не вышла дикарка, и возилъ ее то въ Тифлисъ, то на воды въ Пятигорскъ; но опасенія были напрасны; несмотря на полумужское воспитаніе, натура Раички была чрезвычайно богата женственностью. Въ ней можетъ-быть уже тогда существовали инстинкты свѣтской женщины. Это не мѣшало ей подъ тонкимъ и изящнымъ складомъ дѣвочки сохранять независимость и смѣлость мальчика. Разъ отецъ ея, уѣхавъ по дѣламъ службы за двѣсти верстъ, заболѣлъ и слегъ. Получивъ это извѣстіе, Раичка отправилась на почтовую станцію, наняла бричку и одна одинешенька, съ ямщикомъ Осетиномъ, пріѣхала къ отцу. Какъ ни былъ тронутъ старикъ этимъ поступкомъ, но испугался не на шутку за результаты своего воспитанія, и рѣшился разстаться съ Кавказомъ чтобы переселиться въ Петербургъ. Тамъ были у него родня и связи, и ему не трудно было сразу ввести дочь въ свѣтъ. Раиса Михайловна явилась въ Петербургъ высокою, стройною дѣвушкой, съ не сошедшимъ еще золотымъ загаромъ лица и съ отпечаткомъ свѣжести, отличавшимъ ее среди преждевременно поблекшихъ барышень въ обществѣ которыхъ ей предстояло сдѣлать свои первые успѣхи. Это было какъ разъ въ то время когда Юхотскій пріѣхалъ изъ деревни въ Петербургъ. Раиса Михайловна встрѣтилась съ нимъ на своемъ первомъ балѣ. Она была немножко смущена и взволнована вниманіемъ многолюдной толпы, къ которой еще не привыкла. Среди представленныхъ ей блестящихъ молодыхъ людей она можетъ-быть не замѣтила бы Юхотскаго, еслибы хозяйка дома, ея. двоюродная тетка, не сказала о венъ съ безстрастною наблюдательностью опытной женщины:
   -- Voici un, qui promet d'être fort dangereux pour les coeurs sensibles.
   Это было сказано подлѣ Раисы Михайловны, въ антрактѣ между двумя контрдансами. Она невольно взглянула по тому направленію куда указывала тетка, и невольно, испуганно вспыхнула, увидѣвъ что тотъ о комъ сейчасъ говорили шелъ прямо къ нимъ.
   Тетка тотчасъ представила его. Юхотскій поклонился, и такъ какъ оркестръ въ эту минуту заигралъ вальсъ, то предложилъ руку. Первымъ побужденіемъ Раисы Михайловны было отказаться, но она растерялась, минута была пропущена, и она пошла съ Юхотскимъ въ кругъ. Она почти не видѣла его, не знала хорошъ онъ или дуренъ, dangereux или нѣтъ, но страхъ не проходилъ, и несясь въ быстромъ вальсѣ она чувствовала какъ билось ея сердце. Она думала что всѣ женщины какія были на этомъ балѣ понимаютъ въ тысячу разъ больше, и что если тетка назвала его dangereux, то значитъ въ немъ было въ"то очень страшное. Только въ этомъ страхѣ она не ощущала ничего непріятнаго, совсѣмъ напротивъ. Ей казалось что она отдѣляется отъ земли, и сильная рука крѣпко держитъ ее надъ бездной; въ этомъ чувствѣ было что-то увлекающее и захватывающее до головокруженія. Но она была рада, когда окончивъ широкій кругъ вальса, Юхотскій подвелъ ее къ стулу. Онъ что-то сказалъ ей, она отвѣтила смущенно и вѣроятно не впопадъ, потому что онъ улыбнулся и продолжалъ говорить, очевидно чтобы дать ей оправиться. Она все еще не смѣла взглянуть ему прямо въ глаза, и быстро обмахивала вѣеромъ разгоряченное лицо. Потомъ во весь остальной вечеръ она страшно досадовала на себя за это смущеніе. Она была увѣрена что должна показаться ему дурой. Это тѣмъ болѣе сердило ее что съ другими она вовсе не чувствовала себя новичкомъ. Напротивъ, оправившись отъ перваго волненія, она держала себя такъ просто и спокойно какъ будто выросла въ бальной залѣ. "Все оттого что ma tante сказала будто онъ dangereux; какой вздоръ!" думала она негодуя и на тетку и на себя и съ любопытствомъ отыскивая глазами Юхотскаго въ тѣсной и оживленной толпѣ. Теперь, издали, она уже могла смотрѣть на него съ наблюдательнымъ вниманіемъ. Она нашла что онъ въ самомъ дѣлѣ красивъ и изященъ, что на всей его внѣшности лежитъ блескъ, отличавшій его между другими красивыми и изящными молодыми людьми. Она замѣтила что самыя прелестныя дамы ни съ кѣмъ такъ охотно не танцовали какъ съ нимъ и что имя его повторяли во всѣхъ углахъ залы.
   Въ этотъ вечеръ онъ больше не подходилъ къ ней. Она знала что ея первый выѣздъ въ свѣтъ произвелъ впечатлѣніе, что общій голосъ призналъ ее самою очаровательною изъ всѣхъ бывшихъ на балѣ "новенькихъ". Она была счастлива этимъ успѣхомъ; но къ счастію, которымъ она упивалась со всѣмъ увлеченіемъ только что заговорившихъ инстинктовъ власти и тщеславія, примѣшивалось досадное впечатлѣніе одной неудачной подробности. Эта подробность раздражала, какъ трещина на художественномъ произведеніи. Большая часть молодыхъ людей которые были ей представлены на балѣ, явились забросить карточки ея отцу. Юхотскаго между ними не было. Она не встрѣтилась съ нимъ на двухъ другихъ балахъ, слѣдовавшихъ за первымъ, и скоро узнала что онъ уѣхалъ за границу и на долго.
   Среди разсѣяній свѣтской жизни, въ которую Раиса Михайловна разомъ вступила, впечатлѣнія ея перваго бала скоро изгладились. Она перестала думать о Юхотскомъ, отдавшись со всѣмъ увлеченіемъ первой молодости шуму и блеску новой жизни, не оставлявшей времени для воспоминаній и для повѣрки старыхъ впечатлѣній.
   На слѣдующій годъ отецъ собрался съ ней также за границу. Надо было докончить ея воспитаніе, показавъ ей блескъ европейскихъ столицъ, природу Швейцаріи, художественныя сокровища Рима и Флоренціи. Они провели часть зимы въ Парижѣ и Ниццѣ, бѣгали по дворцамъ и музеямъ Италіи, любовались Везувіемъ аціей. Она догадывалась что, по мнѣнію ея знакомыхъ, мужъ былъ у нея подъ башмакомъ, и отчасти ей даже нравилось слыть женщиной съ большимъ характеромъ. Но явиться въ глазахъ общества мегерой, отъ которой сбѣжалъ мягкій и спокойный мужъ,-- этого она не могла перевести. Поэтому, она желала испробовать всѣ средства, идти на всѣ униженія и уступки, чтобы какъ можно скорѣе вернуть мужа. Она пересѣла ближе къ Манѣ, и съ выраженіемъ мольбы сложивъ нѣжныя узкія руки, проговорила растроганнымъ голосомъ:
   -- Марья Константиновна, я всегда считала васъ великодушною женщиной. Подайте мнѣ руку помощи; вы однѣ можете спасти меня изъ бездны въ которую я брошена. Я знаю, у меня есть недостатки; но клянусь вамъ, я вовсе не такая дурная какъ меня выставляетъ мужъ. За что же, за что я должна гибнуть?
   -- Но, Боже мой, что же я могу сдѣлать? возразила Маня.
   -- Ахъ, вы все можете! ваше вліяніе на моего мужа было всегда благодѣтельно! продолжала еще болѣе растроганнымъ голосомъ Юлія Владиміровна, подымая на Маню свои прозрачные глаза.-- Поговорите съ нимъ, заставьте его почувствовать всю низость этого поступка!
   -- Я никогда не считала Якова Васильича низкимъ человѣкомъ, остановила ее Маня.
   Юлія Владиміровна закусала губу.
   -- Но эта женщина! воскликнула она, ломая руки и вся страдальчески изгибаясь своимъ тонкимъ станомъ.
   Маня въ нетерпѣніи расправляла пальцами складки своего платья.
   -- Право, Юлія Владиміровна, я не имѣю никакого основанія вмѣшиваться въ такое интимное дѣло, сказала она.-- Что тутъ можетъ сдѣлать постороннее лицо? А что касается до той женщины... то Яковъ Петровичъ и безъ того знаетъ какъ я смотрю на это.
   Юлія Владиміровна печально наклонила голову.
   -- Вы не подаете мнѣ никакой надежды? сказала ока.-- Я шла къ вамъ какъ къ послѣднему прибѣжищу которое мнѣ осталось. Конечно, я во многомъ не права предъ мужемъ. Но развѣ такіе уроки пропадаютъ даромъ? Клянусь вамъ, еслибы мнѣ удалось примириться съ нимъ, я поставила бы цѣлью своей жизни исправиться отъ всѣхъ моихъ недостатковъ. Безъ этой рѣшимости я не смѣла бы отдать мое дѣло вамъ на судъ. Во имя несчастнаго ребенка, котораго онъ бросилъ вмѣстѣ со мною, вступитесь за меня!
   Манѣ казалось жестокимъ отказать Юліи Владиміровіуѣ въ своемъ участіи. Она не хотѣла быть судьей между мужемъ и женой, но она видѣла предъ собой несчастную и брошенную женщину.
   -- Я не разчитываю на успѣхъ, но я напомню Якову Васильичу что худой миръ лучше доброй ссоры, сказала она.
   Юлія Владиміровна горячо благодарила ее. Догадавшись что ея посѣщеніе должно было утомить Маню, она поспѣшно встала, играя своими мечтательными глазами, выражавшими грусть, раскаяніе и умиленіе.
   -- Я ухожу отъ васъ успокоенная, потому что знаю -- моя судьба въ вашихъ великодушныхъ рукахъ, проговорила она съ чувствомъ, прощаясь съ Маней.
   Спустя полчаса по уходѣ Юліи Владиміровны, снова раздался звонокъ. Это была Раиса Михайловна. Она тоже ничего не звала о сборахъ Мани и была поражена, заставъ ее на отлетѣ.
   -- А я думала... у меня было много плановъ, въ которыхъ я на васъ разчитывала, сказала она, и подвижное лицо ея выразило разочарованіе.-- Какъ это вы такъ вдругъ собрались?
   -- Пора, весна ужь, отвѣтила Маня, чувствуя непріятное смущеніе: ей казалось что Раиса Михайловна сейчасъ должна догадаться о настоящей причинѣ ея поспѣшнаго бѣгства.-- Какіе же вы имѣли на меня планы? спросила она, усадивъ ее въ своемъ кабинетѣ.
   -- Нѣтъ, если вы уѣзжаете, то не стоитъ объ этомъ говорить, сказала Раиса Михайловна.
   Но такъ какъ она вся была наполнена этими планами, то, несмотря на отказъ говорить о нихъ, тотчасъ объяснила Манѣ въ чемъ дѣло:
   -- Видите ли, продолжала она, извиняясь глазами и улыбкой за все что въ ея словахъ могло быть неяснаго и недодуманнаго, -- я хотѣла чтобы вы сдѣлались членомъ вашего благотворительнаго общества. Я сама только недавно вступила въ него, и вся подъ этимъ вліяніемъ. Но я тамъ какъ въ лѣсу. Мнѣ хочется гораздо больше, понимаете, больше живаго дѣла, фактовъ. Oru какъ-то возводятъ это въ учрежденіе, а мнѣ кажется что это просто долженъ быть союзъ, въ которомъ каждое лицо дѣлаетъ все само отъ себя, и какъ можно больше, лишь бы все направлялось къ одной и той же общей цѣли. Тогда дѣйствительно будетъ много сдѣлано и хорошо, горячо сдѣлано. Но я тамъ одна такъ думаю, а другія, кажется, вовсе этого не понимаютъ. Вотъ еслибы вы тоже тамъ были, мы бы вдвоемъ все это выяснили и выработали...
   Она говорила торопливо и неувѣренно, потому что то что она хотѣла сказать было для нея самой еще не ясно и существовало въ ней скорѣе какъ стремленіе чѣмъ какъ идея; но по мѣрѣ того какъ это стремленіе находило всѣ нужныя слова для своего выраженія, она все болѣе одушевлялась, и краска понемногу разливалась подъ золотистымъ пушкомъ покрывавшимъ ея кожу.
   -- Вы ищите добрыхъ дѣлъ? сказала Маня.
   Раиса Михайловна поглядѣла на нее, какъ будто ее поразила какая-то недовѣрчивая нотка заслышанная въ ея голосѣ.
   -- Да, и я никогда не думала что это такъ трудно, отвѣтила она.-- Мнѣ постоянно случалось слышать что люди взываютъ къ добру и не получаютъ его; а я хотѣла бы дать его людямъ, и не знаю куда повести его.
   Маня задумчиво подняла на нее глаза. Она не умѣла дать себѣ отчета въ чемъ-то невѣрномъ и ненастоящемъ что ей чувствовалось въ словахъ Раисы Михайловны. А что въ нихъ было что-то ненастоящее, она не сомнѣвалась.
   -- Но вездѣ, кругомъ, куда ни взглянешь, повсюду нужны добрыя дѣла, сказала она:-- жизнь переполнена горемъ и зломъ.
   -- Есть такое горе и такое зло которое само не протянетъ руки за помощью, возразила Раиса Михайловна.-- Я не удовлетворилась бы тою формальною филантропіей которая покрываетъ подписные листы и наполняетъ кружки у церковныхъ дверей. Я ищу такого дѣятельнаго добра, котораго не могли бы сдѣлать мои деньги безъ меня самой, безъ моего личнаго труда, безъ моей жизни... Не знаю, понимаете ли вы что я хочу сказать.
   "Я понимаю, во это не то, не то", отвѣтила мысленно Маня. Она хотѣла сказать: "вы ищите такого добра которое прежде всего было бы добромъ для васъ самихъ" -- и ей понятнѣе стало то "ненастоящее" что она слышала внутреннимъ ухомъ въ словахъ Раисы Михайловны.
   -- Скажите же мнѣ, что я должна сдѣлать? какъ начать? обратилась къ ней почти съ тревогой княгиня.
   -- Надо захотѣть, и тогда непремѣнно найдешь, отвѣтила Маня.
   -- Нѣтъ, этого мало, я вижу что этого мало! возразила Раиса Михайловна.-- Я уже обо всемъ думала. Я пришла къ убѣжденію что всѣ эти пожертвованія, комитеты, вся эта милостыня разбрасываемая по гротамъ, ни къ чему не ведутъ. Тутъ нѣтъ такого цѣльнаго добраго дѣла, какое я представляю себѣ. По-моему, лучше одному человѣку оказать такое добро, такую помощь, которая рѣшила бы всю его жизнь, чѣмъ ста человѣкамъ раздать по куску. И кажется я ни предъ чѣмъ бы не отступила чтобъ отыскать такое дѣло. Я готова пойти всюду, во всякіе вертепы, гдѣ гнѣздятся пороки и зло...
   "Ахъ, не то, не то", подумала въ нетерпѣніи Маня. Она опять не умѣла объяснить Раисѣ Михайловнѣ что такое было "не то" въ ея словахъ, но она узнавала его по невольному раздраженію которое возбуждалъ въ ней весь этотъ разговоръ. Уже въ одномъ томъ обстоятельствѣ что Раиса Михайловна могла спрашивать какъ нужно искать добрыхъ дѣлъ и вообще говорить объ этомъ, она чувствовала какую-то ложь, за которую ей было ужасно досадно, хотя она совсѣмъ не сомнѣвалась въ искренности княгини. И въ особенности это посѣщеніе вертеповъ ей совсѣмъ не нравилось и отзывалось чѣмъ-то декоративнымъ. Она была увѣрена что никогда нельзя войти "нарочно" въ ту роль которая увлекала Раису Михайловну.
   -- Но вы уѣзжаете, и мы напрасно говоримъ объ этомъ, сказала княгиня.-- Наступаетъ очень скучное время въ Петербургѣ, надо и мнѣ подумать куда уѣхать.
   -- Вы не рѣшили еще? удивилась Маня.
   -- Мнѣ въ сущности это до такой степени все равно что право не стоитъ хлопотать заранѣе, отвѣтила Раиса Михайловна.
   Ей стало очень грустно послѣ разговора съ Маней. Возбужденіе, которое она принесла съ собою, какъ-то вдругъ упало, оставивъ по себѣ скрытый холодъ. Она встала, поправляя разстегнувшуюся перчатку.
   -- Итакъ, надо пожелать вамъ счастливаго пути? сказала она.
   Онѣ поцѣловались, обѣщая другъ другу встрѣтиться зимой опять въ Петербургѣ. Раиса Михайловна, уже выходя изъ комнаты, пріостановилась и спросила:
   -- Вы предъ отъѣздомъ не хотите увидѣть Платона Николаевича?
   -- Мы съ нимъ давно не встрѣчались, и онъ не знаетъ что я уѣзжаю, отвѣтила Маня.
   

II.

   Прошло двѣ недѣли какъ уѣхала Маня. Юхотскій не зналъ что ея нѣтъ въ Петербургѣ, потому что она запретила Жаку, единственному лицу отъ котораго онъ могъ получитъ о ней свѣдѣніе, говорить ему объ ея отъѣздѣ. Но его мысль постоянно возвращалась къ ней, и хотя это была грустная и укоризненная мысль, онъ не старался отогнать ее.
   Петербургъ понемногу пустѣлъ, и въ его суетливой жизни наступилъ ежегодный скучный перерывъ. Юхотскій болѣе чѣмъ когда-нибудь былъ предоставленъ самому себѣ и хотѣлъ воспользоваться этими недѣлями тишины и свободы чтобы подвинуть свою работу. Онъ продолжалъ проводить цѣлые дни дома, обложенный книгами и бумагами. Но несмотря на все увлеченіе работой, въ немъ оставалось ощущеніе пустаго мѣста, какъ будто что-то было вынуто изъ его внутренняго міра и ничѣмъ не замѣнено.
   Со времени послѣдняго свиданія у Варвары Павловны онъ ни разу не видался съ Раисой Михайловной. Переставъ бывать въ свѣтѣ, онъ не имѣлъ случая встрѣчаться съ нею, а поѣхать къ ней ему казалось слишкомъ труднымъ... и ненужнымъ. То что соединяло ихъ, уже не существовало, а тѣ новыя отношенія которыя должны были бы возникнуть между ними, еслибъ они продолжали видѣться другъ съ другомъ, представлялись ему лживыми и тягостными. Но когда ему принесли записку, въ которой Раиса Михайловна настойчиво звала его заѣхать къ ней предъ отъѣздомъ ея изъ Петербурга, онъ не могъ отказаться исполнить ея желаніе.
   Онъ засталъ ее въ той самой угольной гостиной въ которой все напоминало ему о его утратѣ. Она ждала его въ нетерпѣніи, въ волненіи, не зная захочетъ ли онъ придти на ея призывъ.
   -- Благодарю васъ. Я не надѣялась васъ видѣть, вы были такъ недобры ко мнѣ все это время, сказала она, отдавая ему обѣ руки.
   Онъ слышалъ по звуку ея голоса, видѣлъ по отравному мерцанію ея какъ будто недавно плакавшихъ глазъ что она была воя въ смятеніи, въ томъ тяжеломъ и молчаливомъ смятеніи которое находитъ во время долгой борьбы съ какимъ-нибудь неизбѣжнымъ рѣшеніемъ. Она была въ полу-домашнемъ, полу-дорожномъ туалетѣ: темная шерстяная блуза свободно облегала ея стройную фигуру, перехваченную кожанымъ поясомъ; гладкій полотняный воротничокъ бѣлѣлъ крутомъ шеи, и вся тяжелая масса орѣховыхъ волосъ, сжатая маленькимъ круглымъ гребнемъ, какіе носятъ дѣти, падала на сливу.
   -- Вы должны простить мнѣ что я не бывалъ у васъ: мнѣ надо спасти себя, сказалъ Юхотскій.-- Но я догадался что вамъ очень нужно меня видѣть.
   -- Да, конечно, иначе я не рѣшилась бы звать васъ, отвѣтила Раиса Михайловна.-- Я понимаю что когда нужно спасти себя, то такая цѣль не разбираетъ средствъ. Но такъ какъ я чрезъ нѣсколько дней уѣзжаю... можетъ-быть надолго... можетъ-быть навсегда...
   Она остановилась, какъ будто это рѣшеніе, къ которому уже успѣла привыкнуть ея мысль, представилось ей снова во всемъ своемъ грустномъ значеніи, когда она высказала его вслухъ.
   -- Поэтому мнѣ казалось невозможнымъ уѣхать, не простившись съ вами... добавила она, быстро поднявъ на него свои темные и печальные глаза.
   -- Вы совсѣмъ оставляете Петербургъ? Куда же вы ѣдете? спросилъ Юхотскій.
   -- Сначала за границу; ma tante беретъ меня съ собою; потомъ мужъ пріѣдетъ за мной и увезетъ меня на Кавказъ. Тамъ я застряну, и можетъ-быть совсѣмъ не вернусь въ Петербургъ.
   -- Но почему же? что заставляетъ васъ? возразилъ Юхотскій.-- И вы увѣрены что у васъ достанетъ рѣшимости затеряться въ глуши, отказаться отъ всѣхъ вашихъ потребностей, отъ всего чѣмъ вы окружены и избалованы здѣсь?
   Раиса Михайловна опустила на колѣни руки, сверкавшія въ темныхъ складкахъ блузы желтизной слоновой кости.
   -- Ахъ, все это нисколько не привлекаетъ меня, сказала на тономъ искренняго и грустнаго убѣжденія.-- Мнѣ будетъ скучно пока я не привыкну; но глушь скоро затягиваетъ, а потребности и вкусы мѣняются такъ легко, когда стары жизнь постыла.... Нѣтъ, нѣтъ, не думайте что это капризъ, добавила она, понявъ недовѣрчивый взглядъ Юхотскаго:-- увѣряю васъ, я много размышляла и волновалась, прежде чѣмъ приняла это рѣшеніе. Но видите ли, есть на свѣтѣ одна вещь съ которой я никогда не была въ силахъ ужиться: это чувство постылости. Все что теперь окружаетъ меы, заключилось въ этомъ чувствѣ. Петербургскій чадъ пересталъ опьянять меня, а тамъ, на краю свѣта, я войду совсѣмъ въ другую жизнь, и можетъ-быть найду независимость которой не умѣла найти здѣсь. Во всякомъ случаѣ ничто не помѣшаетъ мнѣ уѣхать и оттуда, если и Кавказъ опостылѣетъ мнѣ.
   Несмотря на то что Раиса Михайловна говорила: "не думайте что это капризъ ", Юхотскій ясно видѣлъ въ ея внезапномъ рѣшеніи именно одинъ изъ тѣхъ быстрыхъ капризовъ которые уже перестали удивлять его въ ней. Но онъ зналъ что она мучительно страдала этими капризами, и не могъ глядѣть на нихъ такъ какъ глядѣлъ бы на прихоть всякой другой женщины.
   -- Есть нѣчто лучше независимости, сказалъ онъ:-- тишина. Я бы хотѣлъ чтобы вы нашли ее въ новой жизни.
   Раиса Михайловна посмотрѣла на него какъ бы недоумѣвающимъ взглядомъ и покачала головой.
   -- Наврядъ ли. Да и рано еще, возразила она.
   Солнце узкою косою полоской проникало въ комнату, и когда она подымала голову, коротенькіе сухіе кончики волосъ надъ лбомъ отливали бронзовымъ блескомъ. Этотъ блескъ трогалъ также длинные концы рѣсницъ, и темные глаза казались оттого еще темнѣе. "Я не могъ не любить ея," со страннымъ чувствомъ тоски и гордости повторялъ про себя Юхотскій, сознавая что въ немъ самомъ все больше и больше отражается смятеніе глядѣвшее изъ этихъ глазъ.
   Раиса Михайловна замѣтила безпокоившую ее солнечную полоску и откинулась на спинку кресла чтобъ уйти отъ нея.
   -- Я впрочемъ позвала васъ не для того только чтобы проститься съ вами... заговорила она съ слабо звучавшимъ въ голосѣ волненіемъ.-- Я вамъ хотѣла еще сказать.... Но нѣтъ, вздоръ, это поздно, это невозможно. Но я все-таки скажу вамъ.... Только прежде одинъ вопросъ: вы еще любите меня, Платонъ Николаичъ?
   -- Зачѣмъ этотъ вопросъ, Раиса Михайловна?
   Солнечный лучъ уже не безпокоилъ ея, но она оперлась кончикомъ ботинки объ вожку стола, и кресло тихо отодвинулось по ковру. Она хотѣла быть дальше отъ Юхотскаго.
   -- Да, я вижу что поздно, сказала она.-- И однакожь... еслибъ я была увѣрена въ томъ что вы говорили послѣдній разъ, можетъ-быть я разорвала бы совсѣмъ, навсегда, съ тѣмъ что окружаетъ меня. Можетъ-быть я рѣшилась бы сохранить васъ однихъ изо всего что мнѣ осталось.
   Она вдругъ встала, рѣзкимъ движеніемъ поправила спутанную массу волосъ, и подошла къ окну. Съ минуту она стояла, запрокинувъ голову и уронивъ руки вдоль стройнаго стана, мягко облитаго складками кашмира. Юхотскій видѣлъ только какъ ея плечи тихо вздрагивали, шевеля разстроенные кончики волосъ. Въ комнатѣ было такъ тихо что кажется слышно было какъ билось ея сердце.
   Юхотскій подошелъ къ ней.
   -- Вы не имѣете причины не довѣрять тому что я говорилъ вамъ при нашей послѣдней встрѣчѣ, сказалъ онъ.-- Вы уже взяли всю мою любовь и всю мою жизнь. Мнѣ кромѣ васъ ничего не надо. Это несчастье, но это такъ. Скажите только одно слово, и я уѣду за вами чтобы безвозвратно принадлежать вамъ.
   Она продолжала стоять сливой къ нему, и онъ не видѣлъ ея лица. Только по вериному вздрагиванью головы и плечъ онъ догадывался что она вся трепетала и боролась. Вдругъ она быстро обернулась къ нему.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, это невозможно. Это убійство. Я не возьму его на себя, проговорила она съ усиліемъ, и дойдя до кресла, тихо опустилась въ него.-- Не упрекайте что я заговорила объ этомъ. Это хорошо, это надо, теперь мнѣ легче будетъ проститься съ вами.
   Она хотѣла протянуть ему обѣ руки, во вмѣсто того закрыла ими лицо.
   -- Я можетъ-быть буду съ горемъ и стыдомъ вспоминать эти минуты, сказала она, снова роняя на колѣни руки.-- Но я не вѣрю въ счастье которое пріобрѣтается этимъ путемъ. Безповоротность пугаетъ меня. Да, эта дрянная, лживая жизнь испортила меня. Прощайте, и если будете меня помнить... то пожалѣйте обо мнѣ!
   Она встала и смѣло, тѣмъ взглядомъ какимъ глядятъ въ глаза страху отъ котораго уже нельзя избавиться, смотрѣла на Юхотскаго. Она какъ будто хотѣла насытиться этимъ взглядомъ и унести въ неизвѣстность грядущаго все содержаніе этой минуты.
   Въ послѣдній разъ прикасаясь губами къ ея рукѣ, Юхотскій чувствовалъ позднее содраганіе отрасти. Онъ постарался сократить прощанье и "взять сердце въ руки", какъ выражался онъ самъ. Жизнь, какъ дочитанная книга, снова захлопнулась предъ нимъ, оставивъ тягостное впечатлѣніе неудовлетворенности, какое испытываетъ читатель, убѣждаясь на послѣдней страницѣ что авторъ не сдержалъ и не могъ сдержать своихъ обѣщаній.
   Вечеромъ ему подали конвертъ съ заграничнымъ штемпелемъ. То былъ отвѣтъ Овергагена на его послѣднее письмо. Юхотскій распечаталъ его съ грустнымъ нетерпѣніемъ, предчувствуя что не найдетъ въ этомъ письмѣ бодрящаго и умиротворяющаго слова. Грусть все росла въ немъ, по мѣрѣ того какъ онъ прочитывалъ исписанный кругомъ листъ.
   Овергагенъ укорялъ его въ томъ что онъ остался все тѣмъ же неисправимымъ идеалистомъ и мечтателемъ, какимъ всегда ему представлялся.
   ".... И, что всего хуже, писалъ нѣмецкій профессоръ -- ваши успѣхи въ пониманіи окружающей насъ дѣйствительности, сколько я могу судить, очень незначительны. Васъ смущаетъ разбродъ, разъединеніе въ рядахъ вашей интеллигенціи; вы удивляетесь что каждый у васъ глядитъ въ лѣсъ и никто не хочетъ дѣлать общаго дѣла. Но чего же вы ожидали? Неужели вы въ самомъ дѣлѣ думали найти у васъ тѣ же законы развитія и движенія, тѣ же органическія условія гражданстненности, тотъ же европейскій духъ союзности, наслѣдственности и преемственности, какъ на вашемъ старомъ и гниломъ по мнѣнію вашихъ умниковъ Западѣ? Какое заблужденіе! Для васъ, воспитавшаго свою мысль на исторической критикѣ, оно непростительнѣе чѣмъ для всякаго другаго. Не примите того что я скажу вамъ за кичливость Европейца, а тѣмъ болѣе за старый нѣмецкій предразсудокъ, заставляющій до сихъ поръ смотрѣть на Русскихъ какъ на варваровъ. Вы знаете что я гораздо менѣе васъ расположенъ идеализировать Европу, совсѣмъ не зараженъ руссофобіей и нисколько не патріотъ въ филистерско-солдатскомъ смыслѣ. Я вовсе не считаю вашу страну варварскою. Нѣтъ, вы не варвары, вы -- образованные Азіяты. Можетъ-быть это даже хуже. У варваровъ, которыхъ изобразилъ Тацитъ, было чрезвычайно живо сознаніе союзности, они обнаруживали много индивидуальной гордости, активной энергіи. Азіяты совсѣмъ лишены стремленія къ союзности, ихъ можно только согнать въ кучу, они не способны выработать ни сословій, ни муниципальной общины, ни рыцарства, ни магистратуры, ни ученыхъ или цеховыхъ корпорацій, ни одного изъ тѣхъ учрежденій въ которыхъ выразилась самодѣйствующая, органическая жизнь европейскихъ народовъ. Они не строютъ ни каменныхъ городовъ, ни соціальныхъ устоевъ; они могутъ просуществовать тысячи лѣтъ на одномъ мѣстѣ, и это мѣсто все-таки сохранитъ характеръ кочевья. Замѣтьте, я это говорю о настоящихъ Азіятахъ, а не о вашихъ соотечественникахъ. Ваша исторія иная; но и сблизясь съ европейскими идеалами, вы въ духовной области отчасти сохранили природу кочевниковъ. Да развѣ и можетъ быть иначе? Развѣ можно возмѣстить чѣмъ-нибудь громадные пробѣлы, сквозящіе какъ дыры въ вашей исторической жизни? Западныя расы поглотили въ себя законченную древнеримскую цивилизацію, прошли чрезъ феодализмъ, рыцарство, борьбу муниципальной общины съ дворянствомъ; они совершали Крестовые Походы, присутствовали при великомъ зрѣлищѣ борьбы папской власти съ имперіей, подымались до высоты европейско-христіанскаго единства, строили города и замки изъ камня и желѣза, создали науку и искусство, понесли за безпредѣльность Океана избытокъ своей безпокойной и плодовитой энергіи. Развѣ все это даромъ прошло для нихъ, развѣ не вставило неистребимыхъ слѣдовъ въ ихъ природѣ, въ ихъ національномъ воспитаніи, въ ихъ современной дѣйствительности? Все это элементы и факты которыхъ вы никогда и ничѣмъ не замѣните.
   "Знаете ли, кто больше всѣхъ помогъ мнѣ понять образованныхъ русскихъ людей? Одинъ очень умный вашъ соотечественникъ, съ которымъ я въ послѣднее время часто видѣлся. Разумѣется, я называю его умнымъ не въ нашемъ нѣмецкомъ, а въ русскомъ смыслѣ: онъ способенъ къ большой гимнастикѣ ума и чрезвычайно изобрѣтателенъ на парадоксы. (Кстати, отчего это у васъ такъ много парадоксально мыслящихъ умныхъ людей? Это вѣдь тоже черта Азіята, который не хочетъ сѣсть по-европейски на готовыя кресла, а непремѣнно подожметъ подъ себя ноги и вывернетъ пятки). Сначала вашъ соотечественникъ -- не знаю что онъ тутъ дѣлаетъ: кажется изучаетъ Европу съ цѣлью убѣдиться въ ея негодности -- очень заинтересовалъ меня: какъ хотите, любопытно найти собесѣдника у котораго обо всемъ свое собственное и самое рѣшительное мнѣніе. Онъ сразу, напрямки такъ и заявилъ мнѣ что презираетъ европейскую цивилизацію, потому что она отжила свой вѣкъ, и тутъ же обязательно предложилъ мнѣ ознакомиться съ "цивилизаціей будущаго", носителемъ которой является по его словамъ Русскій народъ. Что жъ, я самъ не слишкомъ вѣрю въ долговѣчность нашей цивилизаціи, и потому можете судить съ какимъ интересомъ я слушалъ его. Но представьте же себѣ мое удивленіе, когда онъ изрекъ мнѣ слѣдующую формулу: "надо придти къ такому порядку вещей чтобы каждый могъ самъ удовлетворять всѣмъ своимъ потребностямъ". Чувствуете ли вы какимъ запахомъ калмыцкаго кочевья разитъ отъ этой чудовищной формулы? Инстинкты Европейца мгновенно заговорили во мнѣ, и я тотчасъ понялъ что мы люди совершенно различныхъ расъ. Съ намѣреніемъ употребляю слово "инстинкты": именно инстинктъ, безсознательное чувство, заговорило во мнѣ прежде всего и сильнѣе логики и мысли. Намъ вдругъ стало совершенно невозможно говорить другъ съ другомъ. И замѣтьте, я вовсе не поклоняюсь нашей европейской цивилизаціи на той точкѣ на которой она остановилась теперь. Я ее вижу преимущественно съ ея дурныхъ сторонъ, я пессимистъ до мозга костей, а вы находили даже что я циникъ. Но какъ только вашъ соотечественникъ изрекъ свою формулу протеста, разговоръ между нами не могъ болѣе продолжаться. Я почувствовалъ запахъ степей, я заслышалъ гулъ приближающейся азіятской орды. Мнѣ стало понятно, почему, несмотря на двѣсти лѣтъ сближенія, Европа, какъ бы ни страдала она своею цивилизаціей, какъ бы мучительно ни искала она зодчаго который перестроилъ бы ветхое зданіе германо-романской культуры, предъ вами, Русскими, ощущаетъ трепетъ собственника угрожаемаго нашествіемъ чужеземцевъ. Все это, конечно, я отношу не къ народу вашему, который кажется сохранилъ черты славянской женственности, податливости и гуманности, а къ вашему образованному меньшинству, въ средѣ котораго возникаютъ разныя весьма загадочныя для Европейца умственныя и соціальныя движенія.
   "Вы приняли европейскую цивилизацію насильно, по принужденію, приняли преимущественно внѣшними сторонами, но не полюбили ея внутренняго смысла, и глубоко затаили свои противоевропейскіе инстинкты. Если въ первой половинѣ нынѣшняго столѣтія ваша интеллигенція дѣлала видъ будто она вздыхаетъ по европейскимъ идеаламъ и выбивается изъ силъ чтобы догнать Европу, то это происходило по принужденію, такъ какъ ваше правительство со временъ Петра постоянно толкаетъ васъ по этому пути. Но какъ только въ послѣднее время у васъ явилась возможность болѣе свободно высказывать свои затаенныя вожделѣнія, обманъ тотчасъ обнаружился. Еслибъ европеизмъ прошелъ сквозь вашу кожу, всосался вамъ въ плоть и кровь, а не былъ бы только правительственною мѣрой, то прогрессивное движеніе возникшее у васъ съ конца пятидесятыхъ годовъ, направилось бы прямо въ глубокое русло западной культуры. Но сколько я могу судить, случилось совсѣмъ другое. Передовые люди ваши воспользовались ослабленіемъ правительственной опеки прежде всего для того чтобы произвесть возстаніе противъ европейскихъ идеаловъ. Что такое въ сущности вашъ пресловутый нигилизмъ какъ не бунтъ азіятской натуры противъ насильно навязаннаго культурнаго склада? Не знаю, понимаютъ ли его такимъ образомъ у васъ, во для насъ, Европейцевъ, это совершенно ясно, и вотъ почему мы боимся васъ и не довѣряемъ вамъ. Я даже думаю что безъ такого значенія нигилизмъ никогда не получилъ бы у васъ широкаго распространенія, потому что къ воспринятію либеральныхъ идей въ европейскомъ смыслѣ вы, Русскіе, совсѣмъ не расположены. Европейскій либерализмъ есть результатъ широкаго разлитія въ массахъ культурныхъ и просвѣтительныхъ началъ; вашъ либерализмъ -- броженіе азіятской закваски, силящейся сбросить насильно навязанную цивилизацію. Отъ вашей свободы пахнетъ степнымъ кочевьемъ, и она не имѣетъ ничего общаго съ европейскою свободой.
   "Соотечественникъ вашъ о которомъ я упомянулъ много толковалъ мнѣ о новомъ умственномъ движеніи явившемся у васъ на смѣну нигилизма. Сколько я понялъ, это культъ деревни, сельской общины, съ вышеприведенною формулой на концѣ: "пусть каждый самъ удовлетворяетъ своимъ потребностямъ". Что жь, развѣ и здѣсь не выражается та же ненависть Азіята къ европейской культурѣ? Этотъ образованный и умный соотечественникъ вашъ, противополагающій "гнилому Западу" идеалъ калмыцкой кибитки, развѣ онъ не служитъ прискорбнымъ, но неотразимымъ подтвержденіемъ моей мысли?
   "А вы печалуетесь на свое одинокое положеніе, на разъединеніе и рознь въ рядахъ вашей интеллигенціи. Увы, такъ всегда будетъ, и на моемъ языкѣ нѣтъ для васъ ни одного утѣшительнаго слова."
   

III.

   Несмотря на то что Юхотскій былъ весь половъ своими личными чувствами и своимъ личнымъ горемъ, письмо Овергагена взволновало его. Съ самодовольнымъ доктринерствомъ оно глубоко и рѣзко затрогивало то о чемъ онъ давно, часто и мучительно думалъ. Онъ былъ слишкомъ неравнодушенъ къ этой категоріи вопросовъ, въ немъ жила постоянная потребность найти общій смыслъ явленій мимо которыхъ большинство проходитъ, удовлетворяясь наблюденіемъ однихъ ближайшихъ, частныхъ признаковъ. Онъ настолько хорошо зналъ Европу, настолько всѣмъ складомъ своего ума и личнаго развитія былъ близокъ къ европейскимъ идеямъ что не могъ не чувствовать на каждомъ шагу глубокаго различія между европейскою и русскою дѣйствительностью. Сознаніе этого различія постоянно присутствовало въ его мысли и заставляло его страдать. Несмотря на европейское образованіе, въ немъ было чрезвычайно сильно живое національное чувство. Мучась всѣми несовершенствами русской жизни, онъ продолжалъ страстно любить ее, любить во имя грядущаго, въ которое онъ вѣрилъ и боялся вѣрить. Когда онъ думалъ объ этомъ грядущемъ, все грубое, ничтожное и бѣдное въ современной русской дѣйствительности представлялось ему результатомъ слиткомъ недавняго и еще слабаго распространенія культурныхъ началъ въ обществѣ и въ народѣ. Но онъ не могъ остановиться на той мысли чтобы Русскому народу суждено было только вѣчно догонять Европу. Въ исторіи и въ психическомъ складѣ своего народа онъ различалъ элементы которые принадлежали ему одному и въ которыхъ онъ чувствовалъ присутствіе какой-то еще не выяснившейся, самобытной творческой силы. Онъ думалъ что въ жизни Русскаго народа долженъ будетъ наступить такой моментъ, когда вся подготовительная работа будетъ окончена, и придетъ время самобытной національной задачи, время русскаго творчества въ области политики, цивилизаціи и культуры. Моментъ этотъ то приближался, то отдалялся въ его воображеніи, подъ вліяніемъ тѣхъ впечатлѣній какими дѣйствовала на него непосредственная жизнь. Въ одномъ онъ былъ твердо увѣренъ -- въ томъ что вступить въ періодъ національнаго творчества Русскій народъ можетъ только тогда, когда всѣ здоровые соки западной цивилизаціи обильно вольются въ его организмъ. Только тогда можно ожидать чтобъ изъ соединенія старыхъ основъ цивилизаціи съ элементами народнаго русскаго духа выработались новые культурные типы, долженствующіе явиться не уничтоженіемъ, а дальнѣйшимъ естественнымъ развитіемъ того что создала германо-романская раса.
   Иногда, приглядываясь къ происходящему въ таинственномъ руслѣ національной жизни, слѣдя за кривыми потоками которыми просачивалось умственное и общественное движеніе, онъ съ волненіемъ спрашивалъ себя, ужь не признакъ ли это приближающагося творческаго элемента, не слышится ли уже возмужалой, грудной голосъ той Россіи, которая въ своихъ идеальныхъ очертаніяхъ носилась предъ нимъ въ туманѣ грядущаго? Но обманъ обнаруживался слишкомъ скоро, оставляя раздирающую горечь разочарованія. Нестерпимые диссонансы рѣзали ухо, и онъ скорбѣлъ объ этой непроизводительной тратѣ не готовыхъ силъ. Что-то свое, неевропейское, полное чудныхъ намековъ, сказывалось порою въ томъ или другомъ поражающемъ явленіи русской жизни: но онъ скорбѣлъ, чувствуя что эти полные надежды голоса тревожатъ незрѣлыя силы и преждевременно колеблютъ вѣру въ ту старую Европу, которую необходимо во что бы то ни стало догнать, прежде чѣмъ помѣриться съ ней.
   Онъ понималъ что волны жизни бьются о задачи общественнаго переустройства, что съ каждымъ новымъ успѣхомъ въ области гражданственности растутъ новыя потребности. Онъ зналъ что для этихъ новыхъ потребностей не трудно найти готовыя слова и формы. Но онъ менѣе всего довѣрялъ словамъ и формамъ. Онъ понималъ что Европа сильна могуществомъ знанія и дисциплинированною стройностью своей цивилизаціи, и думалъ что задача нашего подготовительнаго періода сводилась ко внутреннему воспитанію общества, къ возбужденію въ немъ умственной зрѣлости и чувства личной независимости, къ искорененію застарѣлыхъ пороковъ верхоглядства, нравственной вялости и самодовольнаго благерства. Онъ возвращался къ той мысли что не учрежденія создаютъ гражданъ, а граждане создаютъ учрежденія.
   Чѣмъ болѣе изъ долгихъ изученій и упорной работы мысль выяснялся въ его уединенныхъ думахъ идеалъ будущей Россіи, тѣмъ боязливѣе становилась его вѣра въ него. Дѣйствительность такъ часто, такъ грубо оскорбляла его національное чувство; такъ часто, приглядываясь къ судорожнымъ движеніямъ русской мысли, онъ сомнѣвался, войдетъ ли она наконецъ въ прямолинейное русло, направленное къ ясной и опредѣленной цѣли. Тогда на него находили минуты мучительнаго, ядовитаго отчаянія...
   Письмо Овергагена доставило ему нѣсколько такихъ минутъ. Онъ понималъ односторонность своего нѣмецкаго учителя, но частицы неотразимой правды сквозили въ его смѣлыхъ обобщеніяхъ и натяжкахъ, и мысль Юхотскаго съ болью останавливалась на нихъ. Онъ не вѣрилъ въ предопредѣленіе расъ, на которое высокомѣрно указывалъ этотъ европейскій умъ. Онъ зналъ что сѣмена творчества, зрѣющія въ стихійныхъ глубинахъ русскаго духа, ждутъ только жаркихъ лучей солнца для своего оплодотворенія; но по небосклону еще бродили неопредѣленныя тучки и все мелкое, фальшивое и злое назойливо выступало и двоилось въ невѣрномъ освѣщеніи...
   Эти мысли мучительно волновали Юхотскаго, вмѣстѣ съ раздражительнымъ мерцаніемъ петербургскихъ бѣлыхъ ночей, отъ которыхъ у него всегда страдали нервы. Въ университетѣ уже начались каникулы; пора было подумать о томъ какъ лучше провести лѣтніе мѣсяцы. Первоначальнымъ намѣреніемъ Юхотскаго было уѣхать за границу; но направленіе принятое его мыслями въ послѣднее время заставило его перемѣнить рѣшеніе. Онъ чувствовалъ что пока русская дѣйствительность представляется ему только своими петербургскими отраженіями, слишкомъ многое остается въ ней для него недосказаннымъ. уже болѣе пяти лѣтъ онъ не былъ въ провинціи. Онъ не разчитывалъ на слишкомъ быстрое теченіе русской жизни, не ожидалъ найти большихъ перемѣнъ, но самъ онъ значительно перемѣнился за этотъ промежутокъ времени и ему хотѣлось бы обновить свои впечатлѣнія. Ему казалось что теперь, послѣ продолжительныхъ скитаній за границей, на той чертѣ умственной зрѣлости на которой онъ сознавалъ себя,-- гораздо глубже раскроется ему содержаніе русской дѣйствительности, и въ непосредственныхъ наблюденіяхъ за нею онъ найдетъ возраженія противъ Овергацева, которыхъ такъ мучительно искала его душа. Къ тому же у себя въ деревнѣ могло представиться много дѣла, которое должно освѣжить и расшевелить его послѣ утомленія кабинетной жизни. Онъ рѣшилъ ѣхать въ деревню, и не простившись ни съ кѣмъ, не предупредивъ управляющаго, собрался въ одинъ день. Только Жаку онъ далъ звать о своемъ отъѣздѣ, потому что надо было сообщить объ одномъ лицѣ, у котораго ему удалось найти для него выгодныя занятія.
   Жакъ, обрадованный, поѣхалъ проводить его въ вокзалъ. Возможность устроить хоть на нѣкоторое время свои дѣла тѣмъ болѣе ободрила его что онъ уже истощилъ остававшіяся у него небольшія средства, а у Липочки, съ которой онъ теперь окончательно сошелся, также ничего не было.
   -- Жена твоя все еще не знаетъ гдѣ ты скрываешься? спросилъ его Юхотскій.
   -- Меня полиція разыскала, отвѣтилъ Жакъ.
   Юлія Владиміровна дѣйствительно приняла свои мѣры: подала куда слѣдуетъ жалобу, такъ что Жака призывали и подвергли увѣщанію. Изъ разговора съ маленькимъ, обходительнымъ старичкомъ со звѣздой, онъ догадался что жена сумѣла произвесть тамъ очень выгодное впечатлѣніе и даже кое-что сдѣлала чтобы подставить ему ножку и въ другомъ, вовсе не гражданскомъ отношеніи.
   -- Ну, да это Богъ съ ней, заключилъ Жакъ, разказавъ Юхотскому о послѣднихъ своихъ похожденіяхъ,-- со мной она не много подѣлаетъ, а скверно то что она обратила свою предпріимчивость на женщину которую я люблю и которая и безъ того несчастна.
   Юхотскій съ удивленіемъ взглянулъ на него: до сихъ поръ Жакъ ничего не говорилъ ему о Липочкѣ.
   -- Что ты такіе глаза дѣлаешь? проговорилъ, тайно чѣмъ-то раздражаясь, Жакъ.-- Ну да, для меня сдѣлалась дорога посторонняя женщина, потому что она любитъ меня и я нахожу подлѣ нея тѣ радости раздѣленнаго чувства, которыхъ никогда не имѣлъ дома. Ты конечно осудишь это, потому что ты моралистъ и притомъ вѣчный счастливецъ, а такіе моралисты самые бездушные люди.
   -- Да совсѣмъ я не моралистъ и не вѣчный счастливецъ, и нисколько не собираюсь осуждать тебя, возразилъ улыбаясь Юхотскій.-- Ты сдѣлался нестерпимо раздражителенъ, Жакъ. Я потому удивился что ты мнѣ ничего не говорилъ объ этомъ.
   -- Да не о чемъ тутъ и говорить, и это совершенно мое личное дѣло, продолжалъ тѣмъ же раздраженнымъ тономъ Жакъ. Но въ сущности ему очень хотѣлось говорить и высказать тѣ новые, рѣзкіе взгляды, которые онъ составилъ себѣ объ этомъ предметѣ.
   -- Я вашу буржуазную мораль въ грошъ не ставлю, и ради вашего фарисейскаго суда не пожертвую чувствомъ, которое гораздо честнѣе всякой легальной фальши и законнаго разврата!
   -- Да полно, Жакъ, ты точно газетчикъ, который вопіетъ противъ того чего никто и въ мысляхъ не имѣлъ, остановилъ его Юхотскій.-- Я думаю только о томъ что изъ этого обстоятельства для тебя возникнутъ особыя затрудненіями оно дастъ твоей женѣ лишнее орудіе въ руки.
   Жакъ самъ зналъ что это правда, и потому его болѣе всего раздражало когда ему говорили объ этомъ.
   -- Еще бы; вы всѣ иначе не можете судить о подобныхъ вещахъ какъ съ своей бездушной формальной точки зрѣнія! воскликнулъ онъ.-- Мнѣ это не новость, ты повторилъ слово въ слово то что сказала мнѣ Марья Константиновна. Она такъ судитъ, потому что женщины обыкновенно живутъ традиціонною моралью, а ты -- потому что ты въ сущности очень узкій человѣкъ, какъ я теперь это вижу.
   Юхотскій пропустилъ послѣднее замѣчаніе.
   -- Ты давно видѣлъ Марью Константиновну? спросилъ онъ, чувствуя какъ что-то больно и радостно сжало ему сердце при этомъ имени.
   Жакъ вспомнилъ что ему запрещено говорить объ отъѣздѣ Мани и отвѣтилъ торопливо что встрѣтился съ ней недѣли двѣ назадъ, но что вообще давно не бывалъ у нея, потому что всѣ старые знакомые опостылили ему послѣ всѣхъ его передрягъ и непріятностей.
   На платформѣ ударилъ второй звонокъ. Юхотскій напомнилъ Жаку что онъ всегда попрежнему можетъ разчитывать на его дружбу, обнялъ его и вошелъ въ вагонъ. Когда поѣздъ уже тронулся, Жакъ еще долго стоялъ у барьера, съ возбужденнымъ и завистливымъ чувствомъ прислушиваясь. къ медленно затихавшему грохоту. Эта грузная масса, тяжко колыхавшаяся и выползавшая на просторъ изъ-подъ темной галлереи дебаркадера, будила въ немъ самомъ неясное желаніе движенія, перемѣны и простора...
   Только-что Юхотскій усѣлся, какъ встрѣтился съ радостно улыбающимися глазами Волковскаго.
   -- Ба, любезнѣйшій князь! какая неожиданная встрѣча! привѣтствовалъ его Михаилъ Александровичъ изъ своего угла, гдѣ онъ широко расположился съ пледами, саками и прочими дорожными принадлежностями, занявшими по крайней мѣрѣ три мѣста. Самъ онъ былъ въ полу-фантастическомъ, полу-англійскомъ нарядѣ, и воя сіяющая и довольная фигура его обличала человѣка собравшагося шутя въ очень пріятную и небезвыгодную поѣздку. Такъ ѣздятъ теперь только адвокатскія знаменитости, когда имѣютъ виды на толстые провинціальные карманы, и кстати желаютъ изумить провинцію англійскимъ покроемъ платья и множествомъ неслыханныхъ издѣлій изъ cuir de Russie
   -- Ужь не въ наши ли страны ѣдете? Въ деревню? спросилъ онъ.
   Юхотскій удовлетворилъ его любопытству и въ свою очередь предложилъ тотъ же вопросъ.
   -- Нѣтъ, у меня дѣло случилось въ --ской губерніи, отвѣтилъ Валковскій -- Я, какъ вы знаете, практикой нынче мало занимаюсь,-- мелко теперь очень стало. Въ первое время лучше было, когда разомъ двинулись залежавшіяся въ старыхъ учрежденіяхъ дѣла. Но тутъ подвернулся очень интересный процессъ, споръ крестьянскаго общества за землю. Дѣло пустое, а между тѣмъ на мою долю придется кушъ тысячъ въ двадцать.
   -- Это съ крестьянъ-то? спросилъ Юхотскій.
   -- Да, я разумѣется защищаю интересы сельскаго общества. Дѣло впрочемъ безспорное, они только не умѣли взяться.
   Это "разумѣется" больше всего понравилось Юхотскому.
   -- Но за что же вы съ крестьянъ-то двадцать тысячъ возьмете? опять спросилъ онъ.
   -- Видите ли, еслибъ у нихъ были деньги на веденіе процесса, можно было бы дешевле взять, объяснилъ совершенно спокойно Валковскій.-- Но у нихъ денегъ нѣтъ, и я веду тяжбу на свой счетъ. Это ужь совсѣмъ другая статья выходитъ. Конечно, я имѣю въ виду что дѣло вѣрное, такъ что мои двадцать тысячъ все равно что въ карманѣ у меня лежатъ. добавилъ онъ и даже провелъ кончикомъ языка по губамъ, такъ какъ не только самое дѣло, во и разговоръ о венъ доставляли ему очень большое удовольствіе.
   Юхотскій замолчалъ, оставшись въ нѣкоторомъ недоумѣніи насчетъ этого совсѣмъ современнаго человѣка, который "разумѣется" защищалъ интересы крестьянъ, оцѣняя такое сочувствіе къ меньшей братіи въ двадцать тысячъ.
   Поѣздъ мчался, наполняя свистомъ и гуломъ безлюдную пустыню, разстилавшуюся по обѣимъ сторонамъ дороги. Юхотскому надоѣло глядѣть въ окно; голая даль, тощія поля подъ болотною ржавчиной, кривыя и какъ будто давно заброшенныя избы, скучные лѣса, оттѣсненные хищническою рукой на самый край горизонта, гдѣ ихъ пока хранитъ отсутствіе сплава и своза,-- все это наскучало глазу и располагало къ невеселымъ мыслямъ. Въ воздухѣ начинало темнѣть и подымалась прѣлая болотная сырость. Юхотскій закрылъ окно, раздвинулъ кресло и расположился поудобнѣе. Онъ желалъ бы заснуть, но не могъ. Отрывочныя, пестрыя мысли, клочки какихъ-то воспоминаній, неопредѣленныя отраженія пережитыхъ впечатлѣній, проходили въ умѣ, распугивая дремоту. Впереди его двѣ дамы -- одна вся въ черномъ, пожилая, съ выраженіемъ застарѣлой заботы на незначительномъ лицѣ, другая молоденькая, съ маленькимъ русскимъ носикомъ и пепельными, закрученными въ толстую косу волосами, разговаривали все время взволнованнымъ шепотомъ и мѣшали Юхотскому и думать и слать. Старшая, очевидно мать, пересѣла къ молоденькой и бокомъ, въ самой неудобной позѣ, точно припадая къ ней и стараясь загородить ее своимъ пухлымъ тѣломъ, слушала уже цѣлый часъ какъ та что-то объясняла ей съ признаками безпокойнаго, но не скорбнаго волненія. Молодой голосъ затихалъ по временамъ, но пожилая дама продолжала глядѣть на дочь, покачиваясь въ своей неудобной лозѣ, и на лицѣ ея усиливалось выраженіе заботы, и она очевидно думала о чемъ-то грустномъ, что можетъ-быть противорѣчиво сказанному дочерью, и о чемъ она не хотѣла сообщить ей.
   -- Такъ въ тысячу разъ лучше, право, ужь я знаю что лучше, начинала послѣ молчанія дочь, прижимаясь своимъ худенькимъ тѣломъ къ самой стѣнѣ вагона чтобъ оставить больше мѣста матери.-- По крайней мѣрѣ все обнаружится, и я буду звать что я должна думать. Да, да, это непремѣнно надо звать, это невозможно такъ продолжать... доносилось до слуха Юхотскаго, и слова сыпались торопливѣе, и голосъ понижался до шепота.
   -- А какъ вы вообще -- любите деревню? вдругъ неожиданно спросилъ Валковскій, послѣ тщетныхъ усилій заснуть.
   Юхотскій отвѣтилъ, но не возобновилъ разговора Валковскій поправился въ креслѣ, пырнулъ ногой свой собственный чемоданчикъ и кончилъ тѣмъ что заснулъ сладко, отставивъ нижнюю губу.
   Мысли попрежнему сбивчиво кружились въ головѣ Юхотскаго. Невидимая нитка обрывалась, гдѣ-то терялся ея конецъ, все сплывалось въ дремотной мглѣ, потомъ толчокъ, и снова начиналась безпокойная мышья бѣготня въ умѣ. Обрывки воспоминаній, какъ карты изъ перетасованной колоды, выскакивали безъ связи и порядка Деревня, старый домъ, обои съ розовыми разводами въ дѣтской, золоченая стрѣла надъ кроваткой, няня, буфетчикъ Никита Ивановичъ, поражавшій строгимъ выраженіемъ своихъ какъ бы прищемленныхъ губъ, и потомъ другіе, близкіе, незабвенные образы надъ всею этою вереницей знакомыхъ и уже полузабытыхъ лицъ и предметовъ... Темная, со спущенными шторами и запахомъ лѣкарствъ комната, и на смятой подушкѣ худое, желтое, неживое лицо. Это лицо его матери. Онъ стоитъ у изголовья и чувствуетъ что въ немъ все вдругъ какъ-то оцѣпенѣло, и онъ не въ силахъ разрушить это оцѣпенѣніе, и не чувствуетъ смерти, а слышитъ только встревоженный шепотъ Никиты Ивановича, потерявшаго какой-то ключъ. Онъ сознаетъ что эта бѣда Никиты Ивановича совершенно ничтожна предъ горестнымъ смысломъ совершающагося, и никакъ не можетъ заставить себя не думать что станутъ дѣлать если не найдется ключъ. Темная комната пропадаетъ и онъ видитъ себя ребенкомъ, и свою мать полною жизни, ни и радостныхъ заботъ. Тихая, синяя іюльская ночь заворожила садъ; мерцаютъ звѣзды, благовонный воздухъ чуть шевелитъ полосатую драпировку балкона. Онъ стоитъ подлѣ матери и зоркими дѣтскими глазами глядитъ на звѣзды. "Мама, мама, она катится, она разсыпалась", вскрикиваетъ онъ. "Глупенькій, говоритъ мать,-- это падающая звѣзда". Онъ не совсѣмъ понимаетъ что такое "падающая звѣзда", но непонятная грусть тѣснится въ сердцѣ, и онъ весь словно сжатъ печалью. Онъ не можетъ оторвать глазъ отъ темно-синей звѣздной глубины, отъ края до края которой, какъ расплесканная волна, тянется полоса серебристаго тумана. "Мама, что это такое?" спрашиваетъ онъ. Но подлѣ него уже не мама, а Маня. Она запрокинула голову и на ея лицѣ такое же кроткое, тихое сіяніе. "Это Млечный Путь", шепчутъ ея губы.
   Юхотскій вдругъ проснулся, вздрогнулъ и оглядѣлся. Поѣздъ стоялъ у какой-то станціи. Большинство пассажировъ спало, въ вагонѣ было душно. Теплая звѣздная ночь глядѣла въ крошечныя окна. Юхотскій вышелъ изъ вагона и сталъ на узкой наружной площадкѣ. Двѣ или три фигуры медленно расхаживали по платформѣ. По другую сторону дороги все исчезало въ темнотѣ. На звѣздномъ небѣ отъ края до края, словно громадный хвостъ невидимой кометы, тускло свѣтился Млечный Путь.
   Юхотскій вернулся въ вагонъ, сѣдъ и продолжалъ думать. Невеселыя мысли попрежнему тѣснились въ его умѣ. Онъ оглядывался на всю свою жизнь, на всю эту сѣренькую дѣйствительность, медленно развертывавшую предъ нимъ однообразную пелену свою; она представлялась ему тусклымъ сіяніемъ Млечнаго Пути на сѣверномъ небѣ, и онъ не видѣлъ въ ней ни одной яркой звѣзды... Блѣднымъ туманомъ тянется русская жизнь и врозь мерцаютъ ея безчисленные, слабые лучи...
   

IV.

   Въ Москвѣ Юхотскій разстался съ Валковскимъ и пересѣлъ на --скую желѣзную дорогу. Кеяжій Верхъ, такъ называлось его имѣніе, находился въ разстояніи болѣе ста верстъ отъ этой дороги. Прежде надо было, высадившись въ губернскомъ городѣ, брать тамъ почтовыхъ, если заранѣе не была заказана подстава. Но въ послѣдніе годы была проложена новая вѣтвь чрезъ уѣздный городъ, отъ котораго Княжій Верхъ отстоялъ всего верстахъ въ сорока. Юхотскій рѣшился свернуть на эту новую линію, разчитывая найти лошадей въ уѣздномъ городѣ. Поѣздъ пришелъ въ полночь, такъ что приходилось мириться съ неудобствами маленькой грязноватой гостиницы, содержимой мѣстнымъ мѣщаниномъ и снабженной только продырявленными диванами, постелями безъ бѣлья и громадными безносыми чайниками. Къ единственному утѣшенію Юхотскаго, нѣкоторый расторопный малый, явившійся къ нему для услугъ, взялся чуть свѣтъ достать "тарантасикъ" и тройку лошадей. Малый этотъ, въ засаленномъ нѣмецкомъ сюртукѣ поверхъ русскихъ портовъ и ситцевой рубашки, оказался весьма преданнымъ своему дѣлу, хотя впрочемъ опредѣлить въ чемъ состояло это дѣло было бы также затруднительно какъ и сосчитать веснушки на его курносомъ лицѣ. Онъ самъ втащилъ въ нумеръ чемоданъ, самъ принесъ на желѣзномъ подносѣ чайникъ и прочія принадлежности, причемъ покоробившееся дно подноса грохотало на подобіе театральнаго грома, и когда наконецъ явилась яичница, съ цѣлымъ кустомъ петрушки посрединѣ, Юхотскій сильно заподозрилъ что и яичницу эту онъ также самъ состряпалъ. Пока Юхотскій силился съ помощью кипятка добиться хоть какой-нибудь прозрачности отъ чернаго какъ кофейная гуща чая, неутомимый фактотумъ сообщилъ ему, помахивая грязноватымъ полотенцемъ, нѣкоторые свои взгляды на мѣстную жизнь. По его мнѣнію, новый губернаторъ былъ хорошъ, во про исправника онъ не могъ сказать того же. Живутъ въ ихъ городѣ только мѣщане и чиновники; господамъ же дѣлатъ тутъ совсѣмъ нечего; даже мировой судья и тотъ только наѣзжаетъ изъ деревни. Есть, правда, два-три дворянскія семейства, во изъ самыхъ пустыхъ, и поселились только ради дешевизны. Самъ онъ "при помѣщикахъ" былъ парикмахеромъ, но тутъ искусства своего почти вовсе не прилагаетъ къ дѣду, потому что всѣ мѣстные обыватели сами стригутъ другъ друга. Въ "губернію" же не желаетъ переѣхать оттого что хотя сторона здѣсь глухая, во по крайности онъ тутъ на виду, а въ большомъ городѣ и безъ него много народу.
   Юхотскій подумалъ что Цезарь былъ того же мнѣнія, но такъ какъ ему хотѣлось спать, то попросилъ словоохотливаго малаго предоставить его самому себѣ.
   Рано поутру онъ уже выѣхалъ изъ города. Хотя "тарантасикъ" оказался просто телѣгой, крытою лубкомъ, но такъ какъ, дорога была мягкая, то и въ телѣгѣ не слишкомъ трясло.
   Поля необозримо тянулись по обѣ стороны, солнце ярко свѣтило, далекій лѣсъ синѣлъ на пригоркѣ, вѣтеръ осторожно волновалъ рожь и надувалъ рубаху ямщика, развязавшаго "для прохлады" поясъ. Въ три часа лошади кое-какъ отмахали двадцать верстъ; надо было остановиться кормить. Ямщикъ свернулъ въ небольшую деревеньку и подкатилъ къ единственной тесовой избѣ, со створчатыми окнами, съ трубою и вообще съ "затѣями". Это хотя и не былъ настоящій постоялый дворъ, во проѣзжіе обыкновенно приставали здѣсь. Хозяинъ, рослый мужикъ лѣтъ за сорокъ, съ сухощавымъ и умнымъ лицомъ, вышелъ на крыльцо и съ равнодушнымъ видомъ пригласилъ, въ "горницу", хотя проѣзжій былъ тутъ большая рѣдкость, но для политики не слѣдовало показывать что слишкомъ ему обрадовались. Получивъ согласіе на неизбѣжный самоваръ, онъ вышелъ изъ избы, но скоро вернулся, и на этотъ разъ равнодушно важное выраженіе уже совсѣмъ сбѣжало съ его лица, и на плечахъ у него оказалась суконная поддевка онъ очевидно узналъ отъ ямщика что проѣзжій былъ владѣлецъ Княжаго Верха.
   -- Ну вы, сарафанницы, живѣе! крикнулъ онъ бабамъ хлопотавшимъ въ сѣняхъ около самовара, и самъ принялся старательно стелить на столѣ ярославскую камчатную скатерть и разставлять посуду. Строгіе сѣрые глаза его такъ и поглядывали на Юхотскаго: ему видимо хотѣлось поскорѣе заговорить съ нимъ.
   -- Надо-быть въ вотчину свою изволите ѣхать, ваше сіятельство, произнесъ онъ наконецъ, похлопывая растопыренными пальцами по поламъ поддевки.-- Давненько не приводилось васъ видѣть: не узналъ никакъ.
   Толстая сорокалѣтняя баба внесла самоваръ, конфузясь и пряча за него ошпаренное лицо. На подносѣ оказались и чай, и сахаръ, и кринка сливокъ и каравай хлѣба.
   Юхотскій пригласилъ хозяина присѣсть съ нимъ къ столу. Поцеремонившись, тотъ согласился.
   -- Вотъ и я не призналъ васъ, сказалъ Юхотскій; -- да какъ васъ звать, почтеннѣйшій?
   -- Гдѣ жь вашему сіятельству насъ помнитъ! отозвался хозяинъ.-- Мы къ вашей вотчинѣ не принадлежали, а такъ доводилось бывать. И покойную княгиню, матушку вашу, тоже очень помнимъ. А зовутъ насъ Митрій Ѳедосѣичъ. Изволите на короткое время въ деревню?
   -- До осени.
   -- Такъ-съ. Лѣтомъ хорошо; ну а зимой, извѣстно, въ городѣ лучше. Постоянно-то никто почти изъ господъ теперь не живетъ.
   -- Я можетъ-быть и жилъ бы, кабы не служба, сказалъ Юхотскій.
   -- Хочь бы и не служба, такъ житье-то нынче по деревнямъ плохое, возразилъ Дмитрій Ѳедосѣичъ.-- Въ Питері, аль въ Москвѣ, куда лучше. Тіятры тамъ, компанство, удовольствія всякія. А здѣсь что? Лѣтомъ по крайности погода, воздухъ хорошій, очень это для здоровья помогаетъ. Ну, а зимой скука. Въ прежнее время, точно, по усадьбамъ веселье круглый годъ шло. Охота это псовая, съѣзды, гостины, раздолье было! А нынче старыя-то эти затѣи перевелись, да и господъ почитай совсѣмъ нѣтъ. Такъ развѣ кто отъ бѣдности, аль отъ скупости живетъ, чтобы только на даровомъ хлѣбѣ побаловаться.
   Дмитрій Ѳедосѣичъ, разговаривая со столичнымъ бариномъ, очевидно желалъ стать на барскую точку зрѣнія, и разсуждалъ о деревнѣ такъ какъ по его мнѣнію должны были думать о ней молодые и богатые господа, покинувшіе свои запустѣлыя усадьбы. Юхотскій это замѣтилъ, и ему немножко какъ будто даже обидно стало.
   -- А какъ же хозяйство-то, развѣ имъ въ вашихъ мѣстахъ никто изъ помѣщиковъ самъ не занимается? спросилъ онъ.
   -- Есть кое-кто изъ такихъ, только мало, отвѣтилъ Дмитрій Ѳедосѣичъ.-- Все больше управляющихъ держать, да въ аренду отдаютъ. И продали тоже многіе свои имѣнія-то. Вотъ, которые новые, изъ купцовъ, аль изъ своихъ же дворовыхъ, тѣ точно что хозяева: на обухѣ рожь молотятъ.
   -- То-то вотъ и есть что помѣщики-то наши по городамъ да за границей проживаются, а хозяйствомъ не хотятъ заняться, замѣтилъ Юхотскій.
   Къ удивленію его, Дмитрій Ѳедосѣичъ не выразилъ никакого сочувствія этому замѣчанію.
   -- Хозяйство-то нынче не такое стадо, возразилъ онъ.-- Нынче такіе порядки что только нашему брату мужику и въ пору. Господамъ никакъ нельзя за это дѣло браться.
   -- Почему же такъ? спросилъ Юхотскій.
   -- Да какъ бы вамъ сказать, ваше сіятельство. На всякое дѣло надобенъ свой мастеръ, объяснилъ Дмитрій Ѳедосѣичъ.-- Главное, съ народомъ очень трудно. Вотъ къ примѣру ближайшаго вашего сосѣда взять, Егора Гаврилыча -- изводите помнить?
   -- Это Скопотовъ-то? какже, помню.
   -- Вотъ онъ самый. Баронъ знающій, разсудительный, что говорить; по прежнему времени первымъ бы хозяиномъ былъ. А что выходитъ? Можно сказать изъ одного только упрямства и держится. Безъ сумнѣнія повидаетесь съ нимъ, поразкажетъ.
   -- Да отчего же? не умѣетъ онъ приноровиться къ новымъ порядкамъ что-ли? спросилъ начиная заинтересовываться этимъ разговоромъ Юхотскій.
   -- Нѣтъ-съ, тутъ дѣло выходитъ такое что какъ къ нему ни приспособляйся, господамъ оно не сподручно, отвѣтилъ Дмитрій Ѳедосѣичъ. Первое сказать, рабочіе. Станете вы по-своему, по-господскому ихъ нанимать, цѣну заплатите такую что никакихъ барышей не выберете. Рабочаго надо нанимать по-кулецки, по-жуликовски. Ты схвати его предъ Рождествомъ, адъ предъ податью, да сведи въ кабакъ, да тамъ и толкуй; деньги-то ему какъ до зарѣзу нужны, да еще хмѣль разберетъ, тутъ онъ себя и продастъ. А не то съ писаремъ контрактецъ обработай, это еще лучше: вся волость у тебя въ кабалѣ будетъ. Да со становымъ познакомься, да съ письмоводителемъ мироваго судьи лады наладь -- вотъ тогда ты хозяинъ. Ну, а господамъ какъ эти дѣда дѣлать? Господа этимъ брезгаютъ. Случается иной и попробуетъ на этакій манеръ, задатки раздастъ, условія подѣлаетъ въ волостномъ правленіи, а въ самую страду рабочій взялъ да и нанялся у другаго. Ты къ мировому; онъ тебѣ разбирательство чрезъ двѣ недѣли предназначитъ, а тутъ трава горитъ, либо зерно сыплется, вотъ и разбирайся поди. Жалость даже беретъ, глядючи какъ иной помѣщикъ тутъ убивается. Ну, а отъ нашего брата мужикъ не увернется, ни-ни! Нашъ братъ таково его окрутитъ что лучше не требуется. Иди вотъ то же на счетъ взысканія -- продолжалъ Дмитрій Ѳедосѣичъ, самъ замѣтно увлекаясь развитіемъ своего взгляда на это близкое и интересное для него дѣло.-- Порядилъ ты, примѣрно, на всѣ работы. Выѣхалъ въ поле, видишь мужикъ вмѣсто того чтобы на соху напирать, половицу чешетъ, или лошадь такъ запретъ что и ее испортитъ, и сбрую порветъ. Прикащикъ, либо купецъ, тутъ сейчасъ его на мѣстѣ -- трахъ! Мужикъ и имѣетъ опаску, бережется. А баронъ что? Баринъ нынче драться не любитъ, да и нельзя тоже: сейчасъ къ мировому. А попробуй штрафы назначать, такъ чрезъ недѣлю ни одного рабочаго у тебя не будетъ: потому за толчкомъ отъ своего брата мужика онъ не погонится, а штрафовъ этихъ онъ страсть какъ не любитъ. Нѣтъ, совсѣмъ нынче не такіе порядки, заключилъ какъ будто даже съ грустью Дмитрій Ѳедосѣичъ.
   -- Такъ что господа значитъ хорошо дѣлаютъ что по городамъ живутъ? спросилъ улыбаясь Юхотскій.
   -- Очень прекрасно это дѣлаютъ, отвѣтилъ безъ всякой ироніи Дмитрій Ѳедосѣичъ.-- Покорнѣйше благодаримъ за честь, прибавилъ онъ, опрокидывая на блюдечко допитый стаканъ. Впрочемъ, поломавшись, принялъ второй.
   -- Ну, а сами-то вы, Дмитрій Ѳедосѣичъ, чѣмъ занимаетесь? землю снимаете? спросилъ онъ.
   -- Случается по малости, отвѣтилъ хозяинъ;-- только пустое самое дѣло. Своихъ работниковъ нѣтъ, оба сына у меня въ Москвѣ, а съ наемными только согрѣшишь.
   -- Да вѣдь вы же сами говорите что нынѣшніе порядки для вашего брата сподручные? возразилъ Юхотскій.
   Дмитрій Ѳадосѣичъ съ явнымъ неудовольствіемъ пошевелилъ пальцами въ бородѣ: онъ совсѣмъ утратилъ словоохотливость, какъ только разговоръ коснулся его собственныхъ дѣлъ.
   -- Ужь не знаю, кому они сподручны, промолвилъ онъ;-- оттого только и не бросаю что сторона здѣсь глухая, промысловъ никакихъ нѣтъ. Сказать вамъ, ваше сіятельство, мужикъ мужику то же рознь. Ивой точно что изъ своего брата послѣдній грошъ вышибетъ, особенно вотъ который изъ купцовъ или изъ мѣщанъ; а я вѣдь деревенскій, самъ въ тяглѣ былъ, душа-то у меня крестьянская. Иву пору такъ тебя разозлятъ, такое на тебя сумнѣніе наведутъ, что кажется подъ тяжелую руку топоромъ бы его рубанулъ; а всего только плюнешь да отойдешь.
   Со двора вдругъ послышался топотъ и фырканье лошадей, и коляска, запряженная рѣзвою четверней, подкатила къ крылечку. Дмитрій Ѳедосѣичъ высунулся въ окно.
   -- Вотъ они сами и есть, про кого давича говорили, Егоръотъ Гаврилычъ, весело объявилъ онъ, и юркнулъ на встрѣчу новому посѣтителю.
   Чрезъ минуту высокій, плечистый мущина, въ большими волнистыми усами и отчасти военною осанкой, вошелъ въ избу. Замѣтивъ проѣзжаго, онъ поклонился, прищуривъ проницательные умные глаза, и тотчасъ призналъ Юхотскаго.
   -- Ба! вотъ негаданная-то встрѣча! не вѣрю глазамъ! воскликнулъ онъ, радостно растопыривъ руки.
   Сосѣди обнялись.
   Егоръ Гаврилычъ Скопотовъ провелъ жизнь весьма обыкновеннымъ, даже шаблоннымъ образомъ, что не мѣшало ему быть человѣкомъ очень неглупымъ и даже прекраснымъ во многихъ отношеніяхъ. Поступивъ изъ "домашняго воспитанія" въ Московскій Университетъ, но не кончивъ тамъ курса, онъ натянулъ армейскій гусарскій мундиръ и весело служилъ въ полку, волочась за провинціальными барынями (барышень онъ всегда благоразумно избѣгалъ) и пользуясь безграничною любовью не только товарищей, но и всего мѣстнаго общества, верстъ на триста крутомъ. Хорошее состояніе позволяло ему быть беззаботнымъ. Его молодость прошла на рубежѣ двухъ эпохъ, онъ вкусилъ отъ крѣпостнаго права и отъ эманцилаціи, отъ псовой охоты и отъ земскихъ собраній, отъ Цыганокъ и отъ Француженокъ, отъ ѣзды "на долгихъ" и отъ ѣзды по желѣзнымъ дорогамъ. Получивъ извѣстіе о смерти отца, онъ вышелъ въ отставку, съ запасомъ пріятнѣйшихъ воспоминаній, но безъ сожалѣнія, поселился въ деревнѣ и принялся хозяйничать. Съ тою не хитрою практичностью, которая такъ свойственна русскимъ людямъ, особенно "изъ военныхъ", онъ вникнулъ въ условія своей новой дѣятельности, увеличилъ запашку, попробовалъ кое-какихъ нововведеній, построилъ лѣсопильный заводъ, и мало-по-малу втянулся въ хозяйство. Потребность неустанной, разнообразной дѣятельности завлекла его нѣсколько дальше чѣмъ допускала осторожность. Онъ тормошилъ свое имѣнье, не оставляя въ немъ впустѣ ни одного клочка, безъ устали толкая и натягивая каждую пружину этой довольно сложной машины. Успѣхъ, вслѣдствіе множества причинъ, съ которыми онъ тщетно старался бороться, мало соотвѣтствовалъ его усиліямъ, и въ десятокъ лѣтъ дѣла пришли въ такой видъ что онъ самъ не зналъ, разоряется онъ или процвѣтаетъ. Хозяйственныя заботы и неудачи отняли значительную часть его веселости и нагнали на него нѣкоторый оттѣнокъ помѣщичьей меланхоліи; но это не помѣшало ему остаться въ душѣ такимъ же добрѣйшимъ и милѣйшимъ существомъ, какимъ его знали въ гусарскомъ мундирѣ. Хлопоталъ онъ вовсе не изъ-за денегъ, такъ какъ былъ человѣкъ одинокій и достаточно богатый; но еслибъ онъ былъ увѣренъ что въ концѣ-концовъ ему предстоитъ разореніе, онъ все-таки продолжалъ бы хозяйничать по упрямству и потому что эта тревожная дѣятельность замѣнила ему всѣ прежнія увлеченія и страсти.
   -- На долго ли въ наши страны? Да какъ это наконецъ собрались? Благая мысль, ей-Богу благая мысль! говорилъ онъ, радостно пожимая руку Юхотскому и разглядывая его съ тѣмъ вниманіемъ съ какимъ смотрятъ на близкаго человѣка съ которымъ давно не видались и не надѣялись увидѣться.-- А постарѣли же вы, батенька, вправду постарѣли! Ну, да поживете у насъ, мы вамъ живо лѣтъ десятокъ съ костей скинемъ. И я, батенька, постарѣлъ, знаю, знаю!
   Онъ продолжалъ разспрашивать Юхотскаго, припоминать ихъ прежнія встрѣчи и разговоры, которые всегда лучше сохраняются въ памяти человѣка остающагося на мѣстѣ, чѣмъ у того кто уѣзжаетъ изъ тихаго роднаго уголка. О самомъ себѣ онъ говорилъ мало, не желая такъ скоро возвратиться къ заботамъ наполнявшимъ его вседневную жизнь. Но когда Юхотскій обмолвился что Петербургъ не пришелся ему по душѣ, и что пожалуй онъ охотно поселился бы на долгое время въ деревнѣ, голубые глаза Егора Гавриловича засвѣтились оживленіемъ: это былъ мучительный для него предметъ, во страстно имъ любимый.
   -- Да, батенька, есть, есть нѣчто въ деревенской жизни что заставляетъ забывать всѣ ея невзгоды! заговорилъ онъ, залпомъ выпивая простывшій чай.-- Я вотъ увлекся, увязъ по уши, и повѣрите ли -- просто такое это чувство, какъ будто весь міръ провалился отъ меня куда-то, или лучше сказать существуетъ для однихъ только моихъ личныхъ интересовъ. Эгоистическое чувство, соглашаюсь, но визитъ себя не могу, потому что пріобрѣтается оно невольно, и совсѣмъ не корыстныя цѣли тутъ дѣйствуютъ. Искусство для искусства въ нѣкоторомъ родѣ! Вотъ будете у меня, покажу вамъ всѣ свои затѣи... Да знаете ли, князь, вѣдь васъ никто дома не ждетъ, поѣдемъ-ка прямо ко мнѣ, а къ управляющему вашему можно послать сказать что пріѣздъ вашъ отсроченъ до завтра.
   -- Да онъ вовсе та не ждетъ меня; я никого не предупредилъ, сказалъ Юхотскій.
   -- Ну такъ чего же лучше! воскликнулъ Скопотовъ:-- значитъ вамъ иначе та быть нельзя какъ ѣхать сперва ко мнѣ. Эхъ вы, столичники, ѣдете въ пустую усадьбу словно въ гостиницу! Да тамъ я думаю та свѣчки стеариновой во всемъ домѣ нѣтъ. Переночуете у меня, управляющаго вашего тотчасъ вытребуемъ, а завтра тамъ или послѣзавтра самолично васъ доставимъ домой.
   Юхотскій согласился безъ отговорокъ, отпустилъ своего ямщика и усѣлся со Скопотовымъ въ его просторной дородной коляскѣ. Отдохнувшія лошадки довезли ихъ меньше чѣмъ въ два часа, несмотря на страшный припекъ.
   Еще издали всюду виднѣлись слѣды разносторонней предпріимчивости Егора Гавриловича. По берегу широкой сплавной рѣки высились стѣны завода съ закопченными трубами, лѣпились бараки для рабочихъ, навѣсы и сараи для складовъ, слышался стукъ паровыхъ приводовъ, пѣсни и гулъ суетящейся толпы. На рѣкѣ грузили и разбирали плоты, а повыше, на громадной обсаженной вербами плотинѣ, нестерпимо стучала всѣми своими поставами водяная мельница. На только-что скошенномъ поемномъ лугу устанавливали машину для прессованья сѣва. Просторные новые сараи были наполнены вѣялками, зерносушилками, англійскими плугами и всяческими произведеніями сельскохозяйственной механики. Въ сторонѣ обширный песчаный косогоръ былъ занятъ подъ дубовый питомникъ, а внизу подъ нимъ производилось по всѣмъ правиламъ искусства осушеніе болота. Благодаря всѣмъ этимъ предпріятіямъ и усовершенствованіямъ, мѣстность совсѣмъ утратила свой прежній дико-живописный видъ, и Юхотскій съ трудомъ узнавалъ знакомый пейзажъ. Безпокойная рука человѣка занеслась надъ нимъ и совлекла съ него пустынную красоту его.
   -- Все это вѣроятно требуетъ большихъ капиталовъ? спросилъ Юхотскій, съ нѣкоторымъ сомнѣніемъ озираясь на многообразныя затѣи своего сосѣда.
   -- Съ капиталомъ я бы справился, отвѣтилъ Егоръ Гавриловичъ:-- послѣ отца остались порядочныя деньги въ банкѣ, да та кредитъ кое-какой теперь у насъ устроился. Я расчетливъ, Дальше своихъ средствъ не затѣваю. Но не въ этомъ вопросъ, а въ главномъ нашемъ врагѣ, въ дикости нашей непреоборимой. Вотъ одно что можетъ въ концѣ-концчвъ заставить меня сложить руки, бросить все и отрасти прахъ отъ ногъ моихъ.
   -- Что вы называете нашею дикостью? спросилъ Юхотскій.
   -- Да вотъ, чтобы не далеко ходить, взгляните на этотъ питомникъ, мимо котораго мы ѣдемъ, пояснилъ Скопотовъ.-- Вы знаете, за вашими владѣніями уже начинается степная полоса. Стали у насъ всѣ кричитъ объ истребленіи лѣсовъ, плакаться на отсутствіе искусственнаго лѣсовозращенія Вотъ я и вздумалъ: дай-ка попробую, благо отъ меня прямо начинается степь. Насадилъ я дубковъ, привались отлично, а между тѣмъ пришлось все дѣло бросить.
   -- Почему же? спросилъ Юхотскій, только-что восхищавшійся кокетливою, свѣжею зеленью превосходно устроеннаго питомника.
   -- Да потому что такого дѣла, результаты котораго можно ожидать только чрезъ десятки лѣтъ, нельзя у васъ вести, отвѣтилъ Егоръ Гавриловичъ.-- Помилуйте, для чего я стану биться, тратить деньги, ждать, когда въ одно прекрасно" утро мнѣ могутъ довести что большія деревья вырублены, а малыя обглоданы крестьянскими коровами? Вѣдь нельзя же къ каждому дереву сторожа приставить. Такъ и во всемъ. Мы -- странный народъ, и съ идеями осѣдлой европейской культуры у насъ не далеко уйдешь.
   "Овергагенъ!" невольно вспомнилъ Юхотскій при этомъ неожиданномъ совпаденіи теоріи нѣмецкаго профессора съ воззрѣніями практическаго русскаго хозяина.
   

V.

   Послѣ ранняго деревенскаго обѣда, Егоръ Гавриловичъ велѣлъ заложить шарабанъ и повезъ Юхотскаго осматривать свое хозяйство. Вездѣ, гдѣ они проѣзжали, видны были слѣды энергической, предпріимчивой дѣятельности, чувствовалось присутствіе практической мысли, не оставлявшей въ праздномъ покоѣ ни одного клочка земли, ни одного физическаго двигателя. Въ то же время все было какъ-то сѣро, грязновато, неприглядно: человѣкъ здѣсь очевидно только разрушалъ дѣло природы, не имѣя въ себѣ самомъ никакихъ инстинктовъ красоты. Бараки рабочихъ стояли надъ голымъ яромъ, заваленнымъ мусоромъ и всякою дрянью, и ни одинъ кустикъ не скрашивалъ ихъ неприглядности. По каменнымъ стѣнамъ завода начинала цѣпляться лавилика, и кажется стой* до бы только воткнуть нѣсколько тычинокъ чтобъ одѣть эти мрачныя стѣны такою красотой которою залюбовался бы художникъ; но никому подобная мысль не пришла въ голову, и закопченная каменная масса безобразно чернѣла на плѣшивомъ берегу. Ивы живописно убрали плотину, и ихъ тонкія длинныя вѣтви трепетали въ водѣ при малѣйшемъ движеніи воздуха; но неуклюжій мельничный срубъ, съ своими, лишенным и венеціанскимъ Canale Grande, и пропадали отъ холоду въ Палермо. Старикъ-отецъ, никогда не бывавшій раньше за границей, бѣгалъ за ней на своихъ еще бодрыхъ ногахъ, полный такого же молодаго восторга, какъ и она сама. Весной они потянулись вмѣстѣ съ кочевою ордой Англичанъ въ Швейцарію, подымались на Риги, катались по женевскому озеру, поглядѣли на нѣмецкія рулетки и наконецъ явились въ Остенде. Весь этотъ годъ промелькнулъ какъ день безжалостно короткій и до утомленія полный впечатлѣній. Въ Остенде они думали отдохнуть и собраться съ силами къ новому петербургскому сезону. Нѣсколько недѣль на мѣстѣ, въ небольшомъ приморскомъ городѣ, среди сравнительно тихаго населенія, показались Раисѣ Михайловнѣ немножко скучными послѣ цѣлаго года скитаній. Дни отличались такимъ же примѣрнымъ однообразіемъ, какъ и нѣмецкій столъ въ псевдо-англійскомъ отелѣ; знакомыхъ было мало, съ незнакомыми не хотѣлось сходиться. Раиса Михайловна съ ужасомъ замѣчала что это обиліе и быстрая смѣна впечатлѣній обращаются въ опасную привычку. Ей было восемнадцать лѣтъ, и она уже была доступна тоскливому ощущенію пустоты и скуки, какъ только суживался будничный кругъ жизни. А въ этомъ кругѣ, раньше или позже, предстояло замкнуться, потому что нельзя же вѣчно раздражать себя новизною впечатлѣній. Къ тому же отецъ говорилъ что они прожили слишкомъ много денегъ и что ихъ средства не только не неистощимы, но позволяютъ предвидѣть довольно близкій конецъ.
   Раиса Михайловна Богъ-вѣсть какъ обрадовалась встрѣтившись съ Юхотскимъ. Встрѣча была внезапная, случайная, на бульварѣ. И опять произошло то же самое что тогда на балѣ: Раиса Михайловна смутилась, вспыхнула, не сумѣла найтись въ первую минуту. Но на этотъ разъ было легче оправиться: были обычные неизбѣжные законные вопросы которыми обоимъ слѣдовало обмѣняться. Юхотскій показался ей веселымъ, добрымъ, оживленнымъ; онъ какъ будто еще посвѣжѣлъ за границей. Онъ жалъ руки ей и ея отцу какъ старымъ знакомымъ, восхищался моремъ, приглашалъ кататься въ рыбачьей лодкѣ, обѣщалъ кучу развлеченій. Ничего страшнаго, ничего dangereux Раиса Михайловна никакъ не могла найти въ немъ. Въ своемъ просторномъ сѣромъ сьютѣ и пуховой шляпѣ онъ теперь гораздо больше напоминалъ оксфордскаго студента на каникулахъ, чѣмъ свѣтскаго человѣка. И Раиса Михайловна какъ будто не совсѣмъ была довольна этимъ превращеніемъ; ей было весело, но она можетъ-быть лучше желала бы встрѣтить его окруженнаго тѣмъ таинственнымъ и опаснымъ обаяніемъ въ лучахъ котораго она его помнила.
   Онъ пріѣхалъ въ Остенде всего на нѣсколько дней, въ ожиданіи пока откроется осенній семестръ въ нѣмецкомъ университетѣ гдѣ онъ предполагалъ слушать лекціи. Онъ былъ свободенъ, хотѣлъ отдохнуть и полѣниться. Все лѣто онъ проработалъ въ Лондонѣ, изучая археологическія коллекціи Британскаго Музея. Онъ еще былъ полонъ трезваго и радостнаго возбужденія рабочихъ дней, отъ него брызгало здоровьемъ, молодостью и чувствомъ удовлетворенія, добавленнаго любимымъ и плодотворнымъ трудомъ. Впереди ему улыбались нѣсколько лѣтъ той же трезвой, рабочей жизни, полной самыхъ дорогихъ и чистыхъ наслажденій. Это возбужденіе проявлялось въ каждомъ его движеніи, въ каждомъ словѣ. Онъ былъ очарователенъ съ этимъ нестывшимъ кипѣніемъ молодаго ума, страстно хозяйничавшаго въ послѣднихъ завоеваніяхъ мысли и знанія, и съ этою ненасытною жаждою моря, солнца, физическаго утомленія. Раиса Михайловна чувствовала что подлѣ него она вступаетъ въ область неистощимаго энтузіазма, свѣта, жизни, радостнаго стремленія въ безпредѣльно раздвигающуюся даль. Она съ тайнымъ страхомъ начинала помышлять, не въ этой ли неотразимо дѣйствующей, бьющей черезъ край полнотѣ натуры заключается та опасность о которой предостерегала многоопытная тетка? Онъ былъ такъ простъ, такъ искрененъ, такъ наивно поглощенъ своими книгами и своею рыбачьею лодкой, что ужь конечно въ немъ не было ничего dangereux въ томъ опошленномъ смыслѣ который давали этому слову добродѣтельныя Діаны большаго свѣта. Но она почувствовала внезапную тоску, когда на ихъ послѣдней морской прогулкѣ онъ сказалъ, любуясь ловкимъ поворотомъ паруса:
   -- Мнѣ долго будетъ жаль этого моря. Послѣзавтра я уѣзжаю.
   Ей казалось что съ его отъѣздомъ должно будетъ сдѣлаться скучно, страшно скучно и пусто въ Остенде.
   -- Такъ скоро! сказала она:-- Но сезонъ еще не кончился. Развѣ нельзя пропустить нѣсколько вашихъ лекцій?
   -- Пропустить Овергагена! воскликнулъ почти съ ужасомъ Юхотскій, и самъ разсмѣялся студенческой наивности этого возраженія.
   

II.

   Дойдя до этой страницы своего романа, Раиса Михайловна почувствовала какъ будто въ глазахъ ея померкло розовое мерцаніе. То что было дальше, представлялось ей такимъ тусклымъ, не озареннымъ, въ сравненіи съ блескомъ этихъ раннихъ воспоминаній. Ей казалось что благоуханіе и свѣжесть молодости навсегда отлетѣли отъ нея съ тѣхъ памятныхъ дней въ Остенде. Она уронила голову на руки, запутавшись пальцами въ распущенныхъ на ночь волосахъ. Ея мысль вступала въ тьму, гдѣ все было неясно и лживо, и полно раздраженія. Она не звала тогда, не знала и теперь, что значило это тоскливое томленье овладѣвшее ею, когда мысль объ отъѣздѣ Юхотскаго ясно и окончательно представилась ея уму. Еслибъ ей сказали что это любовь, она съ недовѣріемъ покачала бы головой. Она звала что когда ей случится полюбить, она потеряетъ голову и будетъ готова на всѣ безумства и пожертвованія. Она не потеряла голову, не сдѣлала никакого безумства. Можетъ-быть она сдѣлала хужи ей пришла несчастная мысль, попробовать удержать Юхотскаго чарами своего еще неопытнаго кокетства. Ей было стыдно вспомнить сколько маленькихъ хитростей и уловокъ было растрачено ею на другой день, наканунѣ его отъѣзда. Отецъ былъ не совсѣмъ здоровъ; къ нему вернулся припадокъ ревматизма, и онъ не выходилъ изъ дому. Пользуясь свободой заграничныхъ нравовъ, Раиса Михайловна отправилась съ Юхотскимъ вдвоемъ на морской берегъ. Она была задумчива и загадочна и позволяла себѣ искоса, изъ-подъ широкихъ полей шляпы, бросать на Юхотскаго интригующіе и ободряющіе взгляды. Но все разбивалось о наивную и прозрачную ясность съ которою Юхотскій принималъ незамысловатыя уловки ея кокетства. Они прошли довольно далеко отъ города, къ кучѣ камней, темнѣвшихъ на желтомъ морскомъ пескѣ. Юхотскій очень любилъ это мѣсто: вся безпредѣльность моря открывалась отсюда взгляду. Раиса Михайловна пожелала взобраться на самый высокій камень, поскользнулась и упала бы, еслибъ Юхотскій не схватилъ ее обѣими руками. Но видъ отсюда былъ такъ хорошъ что она не хотѣла сойти съ этой каменной груды; она сѣла, подобравъ платье и осторожно поставивъ на мягкій сухой мохъ обѣ ножки, обутыя въ восхитительныя ботинки. Солнце, огромное и красное, низко-низко висѣло надъ моремъ, и дымилось въ желтыхъ какъ янтарь облакахъ; яркій, кричащій, желто-красный отсвѣтъ падалъ на берегъ, обливая косыми лучами и безконечные пески, и груду камней, и изящную фигуру сидѣвшей надъ ними дѣвушки. Чайки бѣлыми и черными точками носились въ туманѣ; море шуршало въ пескѣ, закипая пѣной почти у самыхъ ногъ Раисы Михайловны. Она походила на Лорелею нѣмецкой сказки. Въ довершеніе сходства, маленькая гребная лодка вынырнула откуда-то у самаго берега и остановилась, лоджавъ какъ чайка сверкавшія на солнцѣ весла. Сидѣвшій въ ней рыбакъ, въ своей традиціонной синей курткѣ, съ изумленіемъ смотрѣлъ вверхъ, какъ бы пораженный представившеюся ему картиной.
   
   Er schaut nicht die Felsenriffe,
   Er schaut nur hinauf in die Höh --
   
   припомнилъ Юхотскій, любуясь игрою косыхъ лучей на ея лицѣ и на свѣтлыхъ складкахъ ея легкаго платья. Въ немъ шевельнулось скупое чувство сожалѣнія о томъ что онъ собирался покинуть, о красотѣ этого догоравшаго надъ моремъ дня и можетъ-быть о красотѣ этой дѣвушки, которою онъ любовался въ ту минуту.
   -- Не хочется уѣзжать отсюда, сказалъ онъ почти грустно. Онъ уже нѣсколько разъ сегодня повторялъ эту фразу, и когда она замѣчала что отъ него самого зависитъ остаться, онъ только пожималъ плечами, съ видомъ человѣка торопящагося къ своей главной и неотложной цѣли.
   -- Наслажденье, лѣнь, все это только тогда и прекрасно когда рядомъ есть трудовая задача жизни, объяснилъ онъ.
   -- Уѣзжающіе всегда счастливѣе тѣхъ кто остается, сказала Раиса Михайловна, покачивая носкомъ ботинки.-- Мнѣ будетъ очень скучно здѣсь безъ васъ.
   -- Но вѣдь вы тоже скоро отсюда уѣдете? возразилъ совершенно просто Юхотскій.
   -- Да, но мнѣ все-таки будетъ скучно, рискнула повторить Раиса Михайловна.
   Юхотскій помолчалъ. Онъ готовъ былъ думать что разставанье всегда сопряжено съ нѣкоторымъ сожалѣніемъ. Но онъ только еще разъ пожалъ плечами и сказалъ:
   -- Люди встрѣчаются, расходятся, опять встрѣчаются; жизнь похожа на Пенелопину ткань распускаемую каждый вечеръ, чтобъ утромъ начатъ сызнова.
   "Сентенція", подумала Раиса Михайловна, отвернулась и надула губки.
   Сумерки медленно надвигались надъ городомъ и ползли вмѣстѣ съ туманомъ къ освѣщенному краю моря.
   -- Пора, сказала Раиса Михайловна, вставая и оправляя измятое платье.
   Они возвратились въ городъ подъ руку.
   -- Когда мы опять встрѣтимся, много воды утечетъ до тѣхъ поръ, сказала она.-- Я буду уже замужемъ...
   -- Право? вы рѣшили? улыбаясь спросилъ Юхотскій.
   -- Развѣ это такъ трудно? возразила Раиса Михайловна, и въ глазахъ ея сверкнулъ тотъ темный блескъ, который Юхотскій замѣтилъ на послѣднемъ раутѣ у Валковскихъ.
   Какъ стыдно было ей вспомнить теперь этотъ короткій разговоръ и это оскорбленное, злое чувство шевелившееся въ ней когда она произносила тѣ слова!
   Злость старитъ. Раиса Михайловна чувствовала что пора дѣтства, свѣжести, наивной неопытности миновала для нея вмѣстѣ съ тѣми осенними днями въ Остенде. Когда она вернулась къ прежней разсѣянной петербургской жизни, на ней уже какъ бы лежалъ лакъ который кладетъ на женщину преждевременная острая зрѣлость мысли и чувства. Она уже все понимала и всему знала цѣну, и глядѣла на жизнь съ полупрезрительнымъ вызовомъ. Она выбирала себѣ мужа.
   Выдти замужъ, и какъ можно скорѣе, представлялось ей почти необходимостью. Она знала что если не выйдетъ въ эту зиму, то должна будетъ оставить Петербургъ и уѣхать съ отцомъ опять на Кавказъ, въ имѣніе, поправлять истощенныя и разстроенныя средства. Но блистаніе въ свѣтѣ, обольщенія непрерывно раздражаемаго и ласкаемаго самолюбія, уже обратились въ потребность, съ которой она не въ садахъ была бороться. Надо было торопиться пока выборъ еще зависѣлъ отъ нея.
   Между ея поклонниками, князь Бахтіяровъ менѣе всѣхъ разчитывалъ на успѣхъ. Онъ немножко боялся ея. Слѣдуя за нею повсюду гдѣ только надѣялся ее встрѣтить, онъ любовался ею издали своими влюбленными глазами, и терялся когда случалось говорятъ съ нею. Раиса Михайловна замѣтила эти влюбленные глаза и нашла что князь Бахтіяровъ вовсе недуренъ собою. Правда, его красота имѣла нѣсколько пошловатый отпечатокъ; но Раиса Михайловна на Кавказѣ привыкла къ восточнымъ лицамъ. Молва говорила притомъ о несмѣтныхъ богатствахъ и блестящемъ положеніи князей Бахтіяровыхъ. Раиса Михайловна подумала что такая партія представляетъ свои выгодныя стороны; какъ всѣ молодыя дѣвушки, она считала очень важнымъ имѣть нравственное превосходство надъ мужемъ. Она рѣшила что слѣдуетъ нѣсколько ободрить Давида Петровича, и въ два вечера окончательно вскружила ему голову. Влюбленный князь сдѣлалъ предложеніе.
   Отецъ Раисы Михайловны терпѣть не могъ Азіатовъ; но онъ заранѣе рѣшилъ предоставить дочери полную свободу выбора. Притомъ же внѣшнія условія брака казались несомнѣнно выгодными. Какъ всѣ люди нѣсколько разстроившіе свое состояніе, старый генералъ вдвойнѣ цѣнилъ богатство. "Раичкѣ нужны средства, а со всѣмъ прочимъ она сама сумѣетъ управиться", рѣшилъ онъ, и далъ свое благословеніе.
   Со свадьбой торопились. Раиса Михайловна сама не желала откладывать дѣла въ долгій ящикъ. Она быть-можетъ опасалась сомнѣній, смутно шевелившихся въ ней когда мысль о будущемъ "счастьи" представлялась ея уму. Въ эти минуты злыя слезы появлялись въ ея глазахъ, и на душѣ чувствовался осадокъ обиды, той обиды, которая тѣмъ и страшна что нѣтъ виноватаго въ ней, и не на комъ ее вымѣстить. Но она не давала воли этимъ сомнѣніямъ. Она знала что шагъ который она готовилась сдѣлать былъ шагъ въ темноту. Эта темнота не слишкомъ пугала ее. Она видѣла сквозь нее просторъ, свободу, блистаніе въ праздничной обстановкѣ жизни; въ ней шевелились инстинкты власти и возбужденная жадность тщеславія. Она находилась подъ раздражающимъ впечатлѣніемъ первыхъ успѣховъ.
   Старый, запустѣлый домъ на Мойкѣ мгновенно ожилъ. Раиса Михайловна раскрыла его настежь петербургскому свѣту. О ея блестящихъ праздникахъ, о ея красотѣ, заговорили во всѣхъ уголкахъ этого завистливаго и рѣдко доброжелательнаго свѣта. Раиса Михайловна чувствовала что она дѣйствительно царитъ въ немъ, что у нея нѣтъ соперницъ, что она хорошѣетъ съ каждымъ днемъ. Она переживала ту блестящую пору первой молодости когда зрѣющая роскошь красоты еще не покупается цѣною утраченной свѣжести. Она еще не чувствовала усталости отъ нескончаемаго шума наполнявшаго ея новую жизнь; она кружилась въ немъ какъ кружатся въ быстромъ вальсѣ, повинуясь ускоренному темпу и чувству легкаго и еще чарующаго опьяненія.
   Разъ когда она заѣхала къ своей модисткѣ поторопить ее съ туалетомъ къ предстоявшему балу, Француженка, разсыпаясь въ тысячѣ извиваній, сообщила ей что она очень нуждается въ деньгахъ, и что по двумъ послѣднимъ счетамъ ей еще не заплачено. Раиса Михайловна крайне удивилась: она всѣ счеты отсылала къ мужу и была увѣрена что по нимъ всегда тотчасъ уплачивается. Вернувшись домой, она прямо прошла къ Давиду Петровичу и попросила его справиться. Давидъ Петровичъ съ нѣсколько сконфуженнымъ видомъ сообщилъ что у него въ то время не было денегъ.
   -- Такъ пожалуста, пошли ей сейчасъ, это такъ непріятно, сказала Раиса Михайловна.
   -- Да, я постараюсь; я попрошу отца, отвѣтилъ съ тѣмъ же смущеннымъ видомъ Давидъ Петровичъ.
   Раиса Михайловна была еще болѣе удивлена этимъ отвѣтомъ.
   -- Но развѣ у тебя у самого нѣтъ денегъ? спросила она.
   -- У меня всѣ вышли: но это вздоръ, я скажу отцу, отвѣтилъ Давидъ Петровичъ, стараясь не глядѣть на жену. На его лицѣ было то непріятное, двойное выраженіе, которое у многихъ невольно является при щекотливыхъ денежныхъ объясненіяхъ.
   Раиса Михайловна никогда до сихъ поръ не вникала въ свое финансовое положеніе. Когда ей были нужны деньги она брала у мужа, и видя что онѣ у него всегда наготовѣ, не безпокоилась ни о чемъ. Она опустилась подлѣ него на диванѣ, и тревожно взглянула ему въ глаза.
   -- Деви, я никогда не спрашивала тебя: сколько ты имѣешь въ годъ? обратилась она къ нему прямо.
   Давидъ Петровичъ находился въ видимомъ затрудненіи отвѣтитъ.
   -- Но ты знаешь, душа моя, что я не имѣю отдѣльнаго состоянія, сказалъ онъ.
   -- Да? Нѣтъ, я не знала.-- Чѣмъ же мы жили до сихъ поръ?
   -- Предъ свадьбой отецъ далъ мнѣ сто тысячъ.-- Большая часть ушла на отдѣлку дома. Потомъ, мы очень много тратили все это время.
   Раиса Михайловна молчала. На ея встревоженномъ лицѣ отражалась внезапно охватившая ее тоска.
   -- Какъ же будетъ дальше, Деви? спросила она наконецъ.
   -- Я переговорю съ отцомъ. Онъ долженъ датъ опять, отвѣтилъ Давидъ Петровичъ.
   -- Значить онъ не даетъ тебѣ опредѣленнаго содержанія?
   -- Я нѣсколько разъ просилъ его объ этомъ. Но что ты станешь съ нимъ дѣлать? Онъ упрямъ, и твердитъ что ему лучше нравится выдавать по мѣрѣ надобности. Ты бы сказала ему сама.
   Раиса Михайловна посмотрѣла на мужа удивленными глазами.
   -- Ты думаешь, Деви? Но почему же? спросила она.
   -- Потому что, видишь ли, онъ меня все еще за мальчишку считаетъ, отвѣтилъ Давидъ Петровичъ.-- Я поэтому ужасно не люблю просить его о чемъ-нибудь.
   -- Но мнѣ, Деви, это еще неудобнѣе! возразила Раиса Михайловна.
   Она не иначе какъ съ ужасомъ могла думать о томъ что открывалось для нея изъ этого разговора. Старый Урханъ возбуждалъ въ ней почти физическое отвращеніе. Его всегдашнія любезности только усиливали это чувство. Зависѣть отъ этого человѣка казалось ей страшнѣе нищеты. Въ предложеніи мужа она видѣла трусливый эгоизмъ, и въ ней въ первый разъ шевельнулось чувство близкое къ презрѣнію.
   -- Нѣтъ, Деви, я не буду просить твоего отца, устрой это самъ какъ-нибудь, сказала она и вся полная тревоги, тоски и оскорбленія, вышла изъ кабинета мужа.
   Вечеромъ Давидъ Петровичъ сообщилъ ей что отецъ очень его бранилъ, и хочетъ узнать отъ нея лично, правда ли что нѣтъ денегъ и куда онѣ дѣвались?
   -- Но откуда же я могу узнать? развѣ я подучала ихъ или распоряжалась ими? возразила Рапса Михайловна.-- Это не мое дѣло, и я не буду объясняться съ твоимъ отцомъ.
   Давидъ Петровичъ съ обезкураженнымъ видомъ теребилъ свои курчавые волосы.
   -- Нѣтъ, Раичка, ты пожалуста поговори съ нимъ, иначе мы останемся безъ денегъ, просилъ онъ упавшимъ голосомъ.
   Раиса Михайловна только пожала плечами и пожелала ему спокойной ночи. Она уже потеряла послѣднія иллюзіи какія сохраняла на его счетъ. Она почти ненавидѣла его въ ту минуту, за страшную тоску нравственнаго одиночества въ которомъ она себя увидѣла.
   Она рѣшилась взглянуть практически въ глаза своему положенію, быть любезной со старымъ Урханомъ, и мало по малу склонить его выдѣлить состояніе сына. Но Урханъ былъ упрямъ и находилъ гораздо удобнѣе оставаться единственнымъ хозяиномъ. Онъ выдавалъ по пяти, по десяти тысячъ, на неопредѣленное время, пока къ нему опять не обращались за деньгами. Ему повидимому доставляло особенное удовольствіе сознаніе этой матеріальной зависимости въ которой находились молодые; онъ тѣшилъ себя, переходя отъ щедрости къ скупости, капризничая и играя своею силой. Минутами, Раиса Михайловна готова была бросить все, отказаться отъ окружавшей ее роскоши, отъ шума и блеска, выйти изъ этой жизни.... но съ кѣмъ? Мысль ея возвращалась къ мужу, и злая усмѣшка закипала на сжатыхъ губахъ. Это были тѣ минуты когда ей казалось что стѣны давятъ ее. Но она видѣла только одинъ исходъ, въ тѣхъ самыхъ разсѣяніяхъ шумной свѣтской жизни пустота которыхъ начинала тяготить ее.
   Пока эта череда воспоминаній медленно и сбивчиво проходила предъ утомленнымъ воображеніемъ Раисы Михайловны, отъ нея отлетѣло наслажденіе которое она унесла съ собою изъ театра. Часы на каминѣ рѣзко пробили два раза. Она удивилась что уже такъ поздно, и встала съ непріятнымъ чувствомъ усталости во всемъ тѣлѣ. Но еще долго не могла она уснуть въ эту ночь. Предъ закрытыми глазами опять неясно возникало отлетѣвшее впечатлѣніе, и нѣжась въ чистомъ холодѣ бѣлья, она боялась снова отогнать его. Она чувствовала на себѣ чьи-то восхищенные, влюбленные взгляды -- только не Устюжева. И ей казалось что пока эти взгляды покоятся на ней, въ ней поютъ какія-то тайныя струны, и отходитъ горечь невыплаканныхъ слезъ.
   

III.

   Все смѣшалось и спуталось въ очарованномъ кругу въ которомъ жилъ Юхотскій.
   Онъ былъ смутно недоволенъ собою, и это чувство недовольства томительно подавляло всѣ другія впечатлѣнія. Онъ былъ недоволенъ за тотъ хаосъ который наползалъ къ нему въ душу, и въ которомъ онъ не могъ оглядѣться. Какъ будто сумерки внезапно заволокли все что еще недавно было такъ свѣтло и ясно, и гдѣ онъ сознавалъ себя на озаренной высотѣ все обнимающей и все разрѣшающей идеи. Во эти сумерки, какъ благоухающая мгла южной ночи, были насыщены неостывшимъ зноемъ и лучистымъ мерцаніемъ; они пугали и манили, какъ тотъ таинственный мракъ въ которомъ представлялась ему полнота страстно-пробудившейся жизни. Въ этой притягательности таинственно-совершавшагося въ немъ и заключалась главная опасность. Впрочемъ, не онъ ли самъ призывалъ тѣ страстныя раздраженія, предчувствіе которыхъ бросало его теперь почти въ ужасъ? Но онъ никогда не думалъ чтобы линіи перепутались въ такую безвыходную сѣть. Было что-то злое въ положеніи въ которомъ онъ себя видѣлъ. Нестерпимый укоръ угнеталъ его совѣсть. Онъ не могъ помыслить безъ мучительнаго чувства о томъ какъ несправедливъ онъ былъ къ Манѣ. Въ немъ являлось презрѣніе къ самому себѣ, въ такой степени жалокъ и вичтожевъ казался онъ предъ своей собственною совѣстью. Онъ обращалъ къ себѣ тысячи упрековъ и обвиненій, онъ былъ непростительно, гадко виноватъ. Онъ не долженъ былъ позволить закрасться къ себѣ этому презрѣнному чувству. Да, презрѣнному, иначе онъ не умѣлъ назвать его. Какъ это подло было допустить себя почти смѣяться надъ женщиной, такъ чисто, съ такой безпредѣльною нѣжностью любившей его! И почему же? потому что рядомъ была другая женщина, болѣе красивая, болѣе самоувѣренная, болѣе блестящая... Но развѣ Маня увлекала его этомъ пустымъ внѣшнимъ блескомъ? развѣ онъ не гордился тѣмъ что былъ доступенъ ея чистому, стыдливому и скромному обаянію? И какъ пустая, жалкая ничтожность, онъ позволилъ себѣ увлечься другою женщиной только потому что эта другая женщина умѣла лучше распоряжаться чарами своей обольстительной красоты...
   Подавленный этими обращенными къ самому себѣ укоризнами, Юхотскій ловилъ тайный голосъ подсказывавшій ему что не онъ одинъ былъ виноватъ въ томъ что случилось и что грозило ему. Развѣ Маня сама не отталкивала его, не уходила отъ него въ свой хрустальный холодъ? Развѣ онъ могъ удовлетворить подлѣ нея страстной потребности чувства, которымъ онъ былъ охваченъ? Но онъ отгонялъ отъ себя эти мысли, онъ не позволялъ себѣ никакихъ оправданій. Онъ хотѣлъ сознавать себя виновнымъ, и думать только о томъ чтобъ искупить свою вину подвигомъ самоотреченія и самопожертвованія. Онъ не позволитъ завладѣть собою легкомысленному увлеченію. Онъ заставитъ себя забыть Раису Михайловну, онъ никогда больше не увидитъ ея, если такъ нужно. У ногъ Мани онъ вымолитъ прощеніе и будетъ вновь достоинъ того тихаго, чистаго счастья которое она одна можетъ дать ему. Надо спасти себя, сейчасъ, съ самаго начала, при первыхъ признакахъ надвигающейся опасности. Онъ долженъ сегодня же объясниться съ Маней и найти въ ней опору для борьбы на которую обрекалъ себя.
   Рѣшеніе это какъ будто успокоило и подняло Юхотскаго. Въ мятущемся сумракѣ опять плѣнительно выступилъ образъ Мани, и онъ почувствовалъ на себѣ ея я овый, кроткій, прозрачный взглядъ. Въ лучистой глубинѣ этого взгляда онъ долженъ былъ опять найти этотъ снѣгъ, озаряющій прямые пути жизни, который потухъ предъ его глазами.
   Маня сидѣла у окна въ своей гостиной и глядѣла сквозь запушенное инеемъ стекло на противоположный уголъ улицы. За ея спиной Коля, разставивъ на столѣ оловянный эскадронъ, производилъ съ помощью картечницы жестокое опустошеніе въ его рядахъ. Маня не поворачивала къ нему лица, потому что это лицо было блѣдно и печально, и на глаза то и дѣло навертывались слезы. Она провела безсонную ночь, въ тоскѣ и смятеніи; ей казалось что она потружается въ тусклую мглу, въ которой жизнь должна оцѣпенѣть безъ просвѣта и выхода. Эта мгла обступала, застилала ее; мысль получала въ ней тупую и грузную неподвижность, сырой холодъ закрадывался въ душу. Предъ этою тусклою и вялою тоской какъ ничтожно было горе причиненное ей тогда первою размолвкой съ Юхотскимъ! Самая жгучая боль не была бы ужаснѣе этого постылаго томленія. Она припоминала все происходившее вчера въ театрѣ до послѣдней мелочи, до послѣдняго слова, до послѣдняго оттѣнка въ звукѣ его голоса, и все что припоминалось ей отравляло ее холоднымъ и тусклымъ ощущеніемъ увяданія. Это ощущеніе давило ее какъ нестерпимое чувство которое иногда испытываешь во свѣ когда хочешь пошевельнуться и не можешь ни вскрикнуть, ни двинуться ни однимъ членомъ. Она вся застывала и нѣмѣла въ изнеможеніи безсильнаго размаха. Она не находила въ себѣ увѣренности чтобы все было безвозвратно кончено, и въ этой неувѣренности было что-то вдвойнѣ томительное и тоскливое. Какъ она завидовала другимъ женщинамъ, которыя умѣютъ любить какъ-то совсѣмъ иначе! Для тѣхъ, другихъ, любовь является полною поэтическихъ очарованій и наслажденій; а она испытывала одно только неумѣнье ни наслаждаться своимъ чувствомъ,-- ни управлять имъ. То что обрушилось на все теперь, представлялось ей наказаніемъ за это неумѣнье. Она обременяла себя упреками, такими же какъ тѣ которые обращалъ къ своей совѣсти Юхотскій. Да, она сама, она одна была во всемъ виновата. Она оттолкнула его въ ту минуту когда онъ весь принадлежалъ ей, когда онъ томился у ея вогъ безумно волнуемый страстью...
   Краска слабо проступила при этомъ воспоминаніи на блѣдномъ и похудѣвшемъ за одну ночь лицѣ Мани. Она чувствовала что какъ бы ни была она виновата предъ Юхотскимъ, она не могла поступить иначе. Она повиновалась тому что считала своимъ долгомъ. Она и теперь, въ эти злыя минуты, вся подавленная горемъ, готова была находить наслажденіе въ сознаніи прозрачной чистоты освящающей ихъ отношенія. Она лучше согласится быть вдвое несчастнѣе, чѣмъ прикоснуться къ тому опасному счастью которое пугало ее своимъ таинственнымъ и страстнымъ сумракомъ. Но она была несчастна, страшно несчастна, и блѣдныя руки ея безсильно падали на колѣни и съ блѣдныхъ щекъ падали тяжелыя крупныя слезы.
   -- Мама, о чемъ ты плачешь? вдругъ спросилъ ее Коля.
   Она не замѣтила что онъ подбиралъ подлѣ нея на полу разсыпанныхъ удачнымъ выстрѣломъ солдатиковъ и поднявъ на нее глаза, увидѣлъ слезы на ея лицѣ. Она быстро взмахнула рѣсницами и черезъ силу улыбнулась ему.
   -- Мама, что такое? продолжалъ тревожно ребенокъ, обхвативъ обѣими рученками ея колѣни и пытливо глядя ей въ лицо своими круглыми, ясными глазами.
   Маня потянула его къ себѣ на руки и прижалась мокрою щекой къ его головѣ.
   -- Я ужь не плачу, я улыбаюсь.... видишь? говорила она глотая слезы и вызывая насильную улыбку. Обманутый ребенокъ тоже улыбался ей.
   -- Но ты плакала, я видѣлъ. Я знаю, ты опять папашу вспомнила! говорилъ онъ.
   Маня ниже опустила голову, внезапно подавленная тайнымъ и ѣдкимъ упрекомъ. Но это ощущеніе не причиняло ей боли. Она чувствовала, напротивъ, что въ ней все болѣе разгорается тотъ чистый внутренній свѣтъ который дѣлалъ ее способною наслаждаться сознаніемъ подавленной слабости и ревниво охраняемаго долга. Слезы еще дрожали на уголкахъ ея глазъ, но вся радостно взволнованная, она быстро цѣловала сына и сжимала его въ рукахъ. Ей казалось что въ тусклой мглѣ застилавшей все окружающее прорѣзывается просвѣтъ. Она покорится испытанію выпавшему ей на долю. Развѣ она не сказала Юхотскому что онъ ничѣмъ, ничѣмъ относительно ея не связанъ. Она не можетъ дать ему того счастья котораго онъ ищетъ, пусть же и ея личное счастье не мѣшаетъ ему. Отойти, убрать себя съ дороги, замкнуться въ прежнія безпритязательныя дружескія отношенія, вотъ все что остается ей.
   Но при этой мысли тоска опять мучительно сжимала ей грудь, и въ похолодѣвшихъ пальцахъ стояла тупая боль. Все необъятное и властительное могущество страсти чувствовалось ей. Гдѣ взять силы для такого пожертвованія собою? Развѣ затѣмъ, содрагаясь и наслаждаясь своимъ страхомъ, вступила она въ міръ новыхъ и опасныхъ ощущеній чтобы безъ борьбы, безъ ропота уступитъ того кто ввелъ ее въ этотъ зачарованный кругъ?
   Она не вѣрила, не могла вѣритъ чтобы все было кончено. Ей хотѣлось думать что при первой встрѣчѣ съ Юхотскимъ упадутъ всѣ ея ревнивыя подозрѣнія и разсѣется окружавшая ее темная мгла. Она уже видѣла его открытый взглядъ и добрую, ласковую улыбку, слышала его голосъ льющійся въ душу. Но рядомъ съ нимъ, изъ этой еще не разогнанной темной мглы, внезапно выступаетъ другой образъ, прелестный и ненавистный, и страшный въ обольстительной красотѣ своей, и она жмурила глаза застигнутыя непобѣдимымъ страхомъ.
   Въ передней прозвонилъ колокольчикъ. Маня вдругъ почувствовала какъ будто ни одинъ членъ не повинуется ей. Она хотѣла встать и только крѣпче прижалась къ креслу, и неподвижная, вникая всѣмъ существомъ своимъ въ самый неуловимый шорохъ и звукъ, осталась тамъ гдѣ сидѣла. Она подняла глаза только тогда когда Юхотскій уже стоялъ предъ нею. Несмѣло взвился ея взглядъ и прильнулъ къ нему.
   -- Маня, вы плачете? тихо произнесъ Юхотскій.
   Она только теперь вспомнила про свои заплаканные глаза. На мгновенье лицо ея вспыхнуло жгучею досадой. Но это чувство также быстро занѣмѣло въ ней. "Пусть видитъ что я плакала", шевельнулось въ ея мысли, и что-то мягко затаяло въ груди и она вся наполнилась раздражительною истомой, и ей хотѣлось плакать, плакать въ его присутствіи. Она быстро встала, шепнула сыну чтобъ онъ шелъ къ нянѣ и пригласила Юхотскаго перейти съ ней въ ея маленькій кабинетъ.
   -- Вы пришли сказать мнѣ то чего не.... успѣли сказать вчера въ театрѣ? бросила она ему, указывая мѣсто подлѣ себя.
   Онъ молча, съ торопливымъ и жаднымъ любопытствомъ, глядѣлъ въ ея лицо. Ему доставлялъ почти хищную радость видъ этихъ заплаканныхъ глазъ и поблѣднѣвшихъ, осунувшихся щекъ.
   -- Я принесъ вамъ повинную голову, Маня.... также тихо отвѣтилъ онъ, испытывая опять тотъ мгновенный подъемъ чувства, который заставляетъ разомъ, какъ бы съ зажмуренными глазами, кидаться впередъ.-- Маня, я пришелъ къ вамъ чтобы вы спасли меня. Посмотрите, я все такой же и люблю васъ.
   Маня слушала, внутренно вся сопротивляясь обольщенію которое чувствовала въ музыкѣ его словъ и вся испуганная быстротой съ какою рѣдѣла темная мгла ея ревнивыхъ подозрѣній. Ее угнетала мысль что она совсѣмъ, совсѣмъ не умѣетъ держать себя при этомъ объясненіи и она опять мучительно завидовала тѣмъ "другимъ", которыя всегда знаютъ что сказать и что подумать. Онѣ, эти "другія", вѣроятно умѣли бы въ подобномъ случаѣ въ приличныхъ словахъ выразить горделивое неудовольствіе и дать понять что отъ провинившагося будетъ зависѣть загладить вину и получить прощеніе; онѣ умѣли бы воспользоваться положеніемъ чтобы законными мѣрами кокетства закрѣпить ослабѣвающую связь и отомстить за оскорбительныя муки ревности. А она.... она вмѣсто того чувствовала что слезы неудержимо выжимаются изъ глазъ и отвернулась отъ Юхотскаго, закрывъ лицо руками.
   -- Какое счастье эти слезы! У меня сердце плачетъ, говорилъ Юхотскій, повинно уронивъ предъ нею голову.-- Ахъ, Маня, я чувствую что недостоинъ васъ. Но вы бываете такъ холодны, такъ непроницаемы, а мнѣ нужно такъ много вѣры. Мы измучимъ другъ друга, Маня. Но я.... я не боюсь этихъ мученій. Я боюсь той ледяной прозрачности въ которую вы уходите.
   Маню на этотъ разъ не пугало и не оскорбляло то что говорилъ Юхотскій. Она начинала понимать этотъ подозрительный и ревнивый языкъ страсти, ей открывался смыслъ этихъ безпокойныхъ раздраженій, которыя недавно такъ страшили и удивляли ее. Она сама была какъ бы уже отравлена этими раздраженіями. Тайная почти преступная радость закрадывалась ей въ душу вмѣстѣ съ его ревнивыми упреками. Она отняла руки отъ лица и быстро вскинувъ ихъ ему на плечи, проговорила сквозь раскрытыя горячимъ дыханіемъ губы:
   -- Ледяная, вы сказали? Ахъ, вы ничего не понимаете.
   Она искала спрятать свое смущенное лицо и только вздрагивала плечами и чувствовала пылающій жаръ внутри, вокругъ себя, какъ будто воздухъ которымъ она дышала внезапно загорѣлся. Съ усиліемъ вырвалась она изъ рукъ Юхотскаго и прижала ко лбу холодные пальцы. Ей было страшно и какъ-то весело, и голова еще продолжала слабо кружиться. "Нѣтъ, это ужасно, ужасно", сверкало въ ея мысляхъ что-то неясно обращенное къ той преступной тайной радости которая наполняла ее и какъ тать закрадывалась дальше и дальше.
   Чрезъ минуту она уже сидѣла на другомъ концѣ дивана вся сдержанная, вся на-сторожѣ, съ потухшимъ блескомъ глазъ и съ выраженіемъ охлажденнаго раздумья на сжатыхъ губахъ. И та внутренняя радость также потухла въ ней. Ненавистный и прелестный образъ опять неотступно стоялъ предъ нею, и что-то неотразимое, роковое и могущественное чувствовалось ей въ его прелести. Чадомъ и дымомъ показалось ей все ея мгновенное счастіе.
   -- О чемъ вы думаете, Маня? съ безпокойствомъ спросилъ Юхотскій, вглядываясь въ ея измѣнившееся лицо.
   Она только улыбнулась ему слабою и жалкою улыбкой.
   -- Вы не вѣрите что я люблю васъ? Но скажите только одно слово и все будетъ кончено, и мы навѣки будемъ связали другъ съ другомъ.... Мы оба въ вашихъ рукахъ, Маня. Ни молчите? Вы не хотите рѣшить?
   Маня печально покачала головой.
   -- Теперь меньше чѣмъ когда-нибудь, сказала она.
   Она почти не понимала что говорилъ ей потомъ Юхотскій. Она чувствовала только какъ необъятная пустота ширилась въ душѣ, и въ этой пустотѣ слышалась истома опущенныхъ крылъ. Она догадалась что онъ говорилъ какъ необходима ему ея любовь, потому что она одна можетъ спасти его. "Развѣ это возможно?" возражала Маня, во губы ея не шевелились.
   Юхотскій разстался съ ней не успокоенный и тоскующій, унося все то же томительное смятеніе и удручающую тягость незримыхъ путъ. Жизнь попрежнему являлась окутанною мглой, и въ этой мглѣ свѣтъ и мракъ, дѣйствительность и призраки, все сплывалось въ безразличномъ и блѣдномъ мерцаніи.
   Дома онъ нашелъ вѣсти отъ Овергагена. То былъ отвѣтъ на его послѣднее письмо.
   "Мнѣ жаль васъ, мой молодой другъ, писалъ профессоръ. Мнѣ жаль васъ потому что люблю васъ, и съ грустью вижу какъ неотразимо и быстро сбываются мои пророчества, которыя вы называли карканьемъ ворона и прорицаніями злаго духа. Мнѣ жаль васъ, потому что я вижу васъ жертвою медленнаго самосгоранія, отъ котораго хотѣлъ предохранить васъ.
   "Въ области мысли и жизни есть вопросы неистощимые, и оттого чтобы загадка ихъ оставалась неразгаданною, но потому что ваша слабость и ваше упрямство заставляютъ васъ упорно бѣжать истины. Такъ и теперь, послѣ всѣхъ долгихъ нашихъ споровъ, мы опять возвращаемся къ тому что казалось совершенно исчерпаннымъ и искрошеннымъ въ мелкіе куски.
   "Я не мыслью только, я всѣмъ существомъ моимъ почувствовалъ ваше письмо. Вы мучаетесь, вы томитесь, вы встрѣчаете всюду перепутанныя и изломанныя линіи, вы не знаете какъ ступить на эту низменную землю, и сомнѣваетесь можно ли оставаться въ томъ воздушномъ пространствѣ, въ томъ розовомъ облакѣ, въ которомъ нѣжились до сихъ поръ. И вотъ вы взываете ко мнѣ, къ вашему "всевѣдущему Мефистофелю", и просите распутать затянувшіеся узлы и поставить васъ на ноги.
   "Другъ мой, изъ-за чего столько шуму? что смутило васъ? Васъ не удовлетворяетъ область безпечальнаго созерцанія, вы испытываете безпокойную потребность чувства, вы желаете окунуться въ низшую, то-есть въ дѣйствительную жизнь. И только-то? Но перестаньте же хоть разъ оставаться близорукимъ! Поймите что все это не что иное какъ явленіе той самой истины съ которой я сдернулъ для васъ покрывало, и на которую вы не хотѣли смотрѣть, почему? Потому что вы представляли ее себѣ романтическою дѣвой съ тонкими и сухими чертами, съ безтѣлесною прозрачностью мечтательныхъ глазъ, всю свѣтящуюся въ лунномъ блескѣ а я показалъ вамъ здоровую, дородную женщину, облитую горячимъ свѣтомъ солнца, съ чертами пеласгійской Геи, съ могучими чреслами, съ обильными млекомъ сосцами. Богиня оказалась не въ вашемъ вкусѣ, вы цѣломудренно опустили глаза предъ ея красотой, смущенные матеріальною роскошью этихъ прекрасныхъ формъ. Она испугала васъ, эта красота земная, плодотворящая, источающая жизнь и радость. Вы не захотѣли поклониться моей богинѣ -- и что же? Она привела васъ насильно въ свой храмъ, я вижу васъ у ногъ ея, вы уже чувствуете ея неотразимую власть, и все что сохранилось здороваго въ вашей натурѣ, внемлете ея властительному зову. И вашъ Мефистофель смѣялся бы надъ вами злымъ смѣхомъ, еслибы не любилъ васъ совсѣмъ не по-Мефистофельски.
   "Да, все это томленіе, воя эта мука, все это тоскующее сознаніе неудовлетворенности, всѣ эти неопытныя вожделѣнія чего-то дѣйствительнаго, страстнаго и жизненнаго, не что иное какъ властительный зовъ той самой матеріи которую вы тщетно силитесь отрицать и презирать. Я говорю вамъ, вы уже чувствуете ея власть надъ собою, какъ чувствуетъ ее все живущее. Не даромъ производящая, жизнеисточающая Гея является надъ колыбелью европейской культуры: отъ нея свѣтъ и радость, которыми насыщенъ эллинизмъ, въ ней начало артистической полноты жизни, которую утратило новое человѣчество. Помните что настоящаго, цѣльнаго, полнаго человѣка надо искать въ Периклѣ или въ Алкивіадѣ, а не въ Бэконѣ Веруламскомъ. Правда, въ наше время нельзя быть ни Алкивіадомъ, ни Перикломъ, но по крайней мѣрѣ можно быть Діогеномъ.... въ предѣлахъ дозволяемыхъ полиціей.
   "Если я не радуюсь вашему обращенію, если я говорю что мнѣ жаль васъ, то это потому что знаю ваше упорство, вапу слѣпоту. Вы человѣкъ половинчатый, какъ и всѣ люди вкусившіе отъ романтизма и идеализма. Разбитый сосудъ можно склеить, но нельзя возвратить ему цѣлостность. Отсюда, издалека, внутреннимъ ухомъ моимъ я слышу ваше смятеніе. Вмѣсто того чтобы понять со мною что конечное есть цѣль всего сущаго, и взять отъ жизни ея преходящее благо и ея земныя наслажденія, вы будете только платонически вздыхать по этимъ наслажденіямъ и раздражительно колебаться между дѣйствительностью и убѣгающимъ идеаломъ. Я вижу васъ окруженнаго призраками, и эти призраки будутъ гнаться за вами до тѣхъ поръ пока вы не остановитесь въ изнеможеніи у порога смерти и не воскликните въ позднемъ раскаяніи: нѣтъ идеала!"
   Юхотскій сложилъ письмо въ печальномъ сознаніи что оно не разрѣшило его сомнѣній и внесло только обманчивый свѣтъ въ ту мглу въ которую глядѣлъ онъ съ ненасытнымъ и тайнымъ любопытствомъ. И вся величавая фигура Овергагена явилась ему въ томъ же обманчивомъ свѣтѣ. Ему опять припомнились ихъ долгіе споры изъ которыхъ оба они выходили безъ побѣды и безъ пораженія, какъ два равносильные борца, размыкающіе усталыя руки въ очевидной невозможности повергнуть другъ друга.
   -- А истина только одна, заключилъ онъ грустно.
   

IV.

   Среди волненій и занятій, Юхотскій давно уже упустилъ изъ виду своего пріятеля, Жака Лазоринова. Самому заѣхать къ нему было недосугъ, а Жакъ тоже не являлся. Юхотскій вспомнилъ что его не было также въ послѣдній понедѣльникъ у Валковскаго, и что они еще ни разу же видѣлись послѣ диспута. Ужъ не боленъ ли онъ или не сердитъ ли за что-нибудь? вспадало ему на мысль. Онъ припоминалъ что оставилъ Жака подъ впечатлѣніемъ тяжелыхъ семейныхъ непріятностей, и чувствовалъ нѣкоторое угрызеніе совѣсти за то что не навѣстилъ его все это время.
   Неожиданно ему принесли записку отъ Юліи Владиміровны. Въ двухъ строчкахъ жена Жака писала что ей очень нужно его видѣть, и просила заѣхать хоть на минуту. "Да, непремѣнно Жакъ заболѣлъ", подумалъ Юхотскій, упрекая себя за непростительное равнодушіе -- и тотчасъ поѣхалъ.
   -- Что Яковъ Васильевичъ? спросилъ онъ отворившаго дверь слугу.
   -- Дома нѣтъ, отвѣчалъ тотъ какъ-то таинственно и грустно.
   "Что же можетъ быть нужно отъ меня Юліи Владимировнѣ?" подумалъ недоумѣвая Юхотскій.
   Въ гостиной никого не было, но за спущенною портьерой, слышался шорохъ и доносился рѣзкій запахъ эѳира и гофманскихъ капель.
   -- Это вы, князь? долетѣлъ оттуда слабый голосъ Юліи Владиміровны.-- Пожалуста войдите сюда.
   Юхотскій приподнялъ портьеру и вошелъ. Его такъ, и обдало теплою и пряною, совершенно аптечною атмосферой. Юлія Владиміровна полулежала на кушеткѣ, обставленная стклянками. Она была очень блѣдна, и какъ показалось Юхотскому, въ этой блѣдности участвовалъ тонкій слой poudre veloutine, покрывавшій ея обыкновенно желтую кожу. Небрежно расчесанные волосы были примяты какъ отъ подушки. Тоненькое тѣло ея пряталось въ складкахъ ослѣпительно-бѣлаго и свѣжаго пеньюара, изъ-подъ котораго не безъ кокетства выставлялась пара крошечныхъ туфлей. Этотъ нарядъ, въ своей сомнительной небрежности являвшій признаки обдуманности, какъ нельзя болѣе отвѣчалъ изящно-утомленному, опрятно-больному и интересно скорбному выраженію лица Юліи Владиміровны. Идеальные глаза ея были сегодня, кажется, еще идеальнѣе, и какъ будто больше отъ окружавшей ихъ болѣзненной синевы.
   Она едва приподнялась на встрѣчу Юхотскому, и протягивая ему желтую, безкровную руку, проговорила томно:
   -- Вы васъ совсѣмъ забыли, князь. Простите что я рѣшилась потревожить васъ.
   -- Вы нездоровы? спросилъ Юхотскій.
   Юлія Владиміровна поправила за спиной подушку и приняла прежнее полулежачее положеніе.
   -- Сядьте сюда, поближе, проговорила она.-- Да, я совсѣмъ расхворалась. Я хуже чѣмъ больна, князь, я несчастна.
   Мечтательные глаза ея остановились на Юхотскомъ съ выразительнымъ запросомъ на состраданіе и участіе.
   -- Что случилось? спросилъ онъ, предчувствуя что-то недоброе для Жака.
   -- Ахъ, я право не знаю съ чего начать. Я рѣшилась обратиться къ вамъ, потому что мой мужъ всегда называетъ васъ своимъ лучшимъ другомъ. Я знаю что вы имѣете на него вліяніе... и я подумала что вы не откажетесь принять въ немъ участіе... въ насъ обоихъ....
   -- Гдѣ Жакъ? спросилъ Юхотскій.
   -- Его нѣтъ дома. Его теперь почти никогда нѣтъ дома. Ахъ, князь, я должна посвятить васъ въ обстоятельства... очень интимыя, которыя обыкновенно прячутъ отъ посторонняго глаза. Но вы не посторонній, князь, я къ вамъ прибѣгаю какъ къ другу, какъ къ врачу... хотя сама я еще такъ мало знакома съ вами.
   Юхотскій просилъ ее продолжать.
   -- Мнѣ это тѣмъ труднѣе, объяснила все тѣмъ же томнымъ голосомъ Юлія Вдадиміровна,-- что мужъ кажется успѣлъ уже предупредить васъ не въ мою пользу, и если я не ошибаюсь, первое впечатлѣніе мое на васъ было не особенно благопріятно...
   Все это начинало уже истощать терпѣніе Юхотскаго.
   -- Я надѣюсь, съ Жакомъ не случилось ничего дурнаго? перебилъ онъ.
   Юлію Владиміровну немного укололо то что Юхотскій не поторопился опровергнуть сказанное ею о веблагопріятномъ впечатлѣніи. Она раскрыла флакончикъ со спиртомъ и понюхала нѣсколько разъ.
   -- Я должна объяснить вамъ, князь, что съ нѣкотораго времени мы съ мужемъ живемъ не совсѣмъ дружно... продолжала она.-- Не думайте чтобъ я хотѣла упрекать и обвинять его въ чемъ-нибудь -- нисколько. Я первая отдаю ему всякую справедливость. Но въ домашней жизни, когда люди живутъ изо дня въ день въ однѣхъ стѣнахъ, подъ одною кровлей, маленькіе недостатки становятся также важны какъ и большіе. Человѣкъ очень порядочный въ глазахъ свѣта, можетъ оказаться очень дурнымъ и очень несноснымъ у себя дома.
   -- Вы не хотите сказать чтобы Жакъ былъ дурной человѣкъ? перебилъ Юхотскій.
   -- Я хочу только сказать что хорошій человѣкъ можетъ быть очень дурнымъ мужемъ, продолжала уже съ нѣкоторымъ раздраженіемъ Юлія Владиміровва.-- Нѣтъ, нѣтъ, я вовсе не къ тому говорю чтобы жаловаться на него,-- перебила она сама себя, замѣтивъ нетерпѣливое движеніе Юхотскаго,-- я знаю что вамъ неудобно быть судьею между вами. Ахъ, къ женщинамъ такъ рѣдко бываютъ справедливы! Нѣтъ, я завела эту рѣчь только къ тому что вы можете подѣйствовать на него своимъ вліяніемъ для его же собственной пользы, можете сласти его. О, я, разумѣется, очень несчастна, но я ничего не имѣю въ виду, какъ только спасти его самого!
   -- Спасти, вы говорите? опросилъ съ безпокойствомъ Юхотскій.
   -- Да, спасти, потому что его поведеніе съ нѣкоторыхъ поръ возбуждаетъ ужасныя опасенія! продолжала Юлія Владиміровна, снова открывъ флакончикъ.-- Онъ почти совсѣмъ не бываетъ дома, и я знаю также что онъ не бываетъ у своихъ знакомыхъ. Можетъ-быть завелись какіе-нибудь новые которыхъ онъ находитъ нужнымъ скрывать. Онъ возвращается обыкновенно на разсвѣтѣ и... Я боюсь останавливаться на моихъ догадкахъ, но мнѣ кажется что ему грозитъ ужасное паденіе!
   -- Что же онъ самъ говоритъ вамъ? спросилъ Юхотскій.
   -- Да ничего: что это его дѣло, что... enfin, когда кто чувствуетъ за собою вину, то обыкновенно обвиняетъ во всемъ другаго. У насъ бываютъ несогласія, гдѣ же ихъ нѣтъ? И поэтому онъ увѣряетъ что принужденъ бѣжать изъ дому. Я подозрѣваю что тутъ есть дурное вліяніе, une femme peutêtre, une liaison...
   Юхотскій не совсѣмъ довѣрялъ тому что говорила Юлія Владиміровва, но онъ не могъ защититься отъ тревожныхъ опасеній за своего друга. Не было ничего неправдоподобнаго и томъ что Жакъ началъ бѣгать отъ опостылаго семейнаго очага. Нервные и слабые люди обыкновенно больнѣе чувствуютъ мелкіе уколы жизни чѣмъ болѣе тяжкіе ея удары и ихъ положеніе тѣмъ опаснѣе что отъ нихъ нельзя ожидать силы и рѣшимости найти широкій выходъ изъ затягивающей стоячей тины въ которую бросаетъ ихъ будничная дѣйствительность. Такіе люди слишкомъ часто кончаютъ медленнымъ паденіемъ...
   -- Какъ бы мнѣ увидѣть Жака? спросилъ Юхотскій.
   -- Напишите ему пару словъ чтобъ онъ пришелъ къ вамъ, отвѣтила Юлія Владиміровва.-- Ахъ, не могу выразить вамъ сколько мнѣ приходится мучиться не за себя только, а за свою семью. Вѣдь у насъ дочь есть, за что же она должна страдать?
   -- Я постараюсь увидѣться съ Жакомъ, сказалъ Юхотскій, вставая.
   Юлія Владиміровна нѣсколько разъ слабо пожала ему руку.
   -- Князь, я совершенно довѣряю вамъ, проговорила она, играя своимъ прозрачнымъ взглядомъ.
   Юхотскій вышелъ озабоченный и грустный. Онъ очень любилъ Жака, и его тревожило все что онъ узналъ о немъ. Но какъ было спасти его? Что могло сдѣлать постороннее участіе, хотя бы дружеское, въ такомъ интимномъ и личномъ дѣлѣ? Юлія Владиміровна одна могла бы помочь и себѣ, и мужу, но надежды съ этой стороны представлялось не много...
   Спускаясь съ лѣстницы, онъ вдругъ столкнулся съ Жакомъ.
   -- А я только-что отъ тебя, сказалъ онъ, озирая его быстрымъ и наблюдательнымъ взглядомъ.-- Ты домой?
   Жакъ былъ не столько обрадованъ сколько удивленъ и какъ будто сконфуженъ этой встрѣчей: въ его глазахъ скользнуло что-то виноватое, неспокойно зашевелившееся подъ проницательнымъ взглядомъ Юхотскаго.
   -- Вернешься ко мнѣ? спросилъ онъ, въ нерѣшительности, поднявшись на двѣ ступеньки.-- Или нѣтъ, лучше вотъ что,-- торопливо передумалъ онъ,-- пойдемъ обѣдать въ ресторанъ, я вѣдь почти не видался съ тобой не при людяхъ, мнѣ хочется о многомъ потолковать... Хорошо, Платонъ?
   Юхотскій подумалъ и согласился.
   -- Ну и прекрасно, вотъ спасибо, обрадовался Жакъ, поспѣшно поворачивая съ лѣстницы.-- Я у тебя давно не былъ, только ты не думай чтобы не хотѣлъ: такъ что-нибудь мѣшало....
   Юхотскій, идя съ нимъ рядомъ, продолжалъ сбоку внимательно наблюдать за нимъ. Жакъ замѣтно похудѣлъ и пожелтѣлъ въ послѣднее время, и въ усталыхъ глазахъ его мерцалъ нервный и желчный блескъ. Но всего болѣе безпокоила Юхотскаго нѣкоторая неряшливая небрежность выражавшаяся во всей внѣшности его друга, небрежность, которая имѣетъ что-то щемящее и почти всегда служитъ признакомъ что человѣкъ начинаетъ опускаться.
   Въ ресторанѣ они взяли отдѣльную комнату и спросили обѣдъ.
   -- Вотъ тутъ хорошо, славно, говорилъ Жакъ, усаживаясь на узенькомъ диванчикѣ подлѣ нетопленнаго камина: по крайней мѣрѣ никто не помѣшаетъ намъ. А дома у меня какъ-то.... знаешь, стѣсняетъ. Ты не видалъ жену? Вдругъ спросилъ онъ, нервно поправляя пальцами порѣдѣвшую и давно не холеную бороду и въ глазахъ его опять проскочило что-то неспокойное и словно виноватое.
   -- Видѣлъ и мы много говорили о тебѣ, сказалъ Юхотскій.
   -- А! обо мнѣ! что же такое? переспросилъ съ тѣмъ же нервнымъ оживленіемъ Жакъ.
   -- Юлія Владиміровна жаловалась что ты совсѣмъ не сидишь дома, сказалъ Юхотскій.-- Гдѣ это ты пропадаешь, Жакъ?
   Жакъ поежился плечами, какъ человѣкъ которому трудно тотчасъ отвѣчать на предложенный вопросъ.
   -- Да что дома-то дѣлать? проговорилъ онъ неохотно,-- ты знаешь, семейная жизнь моя не красна...
   Онъ подошелъ къ столику съ закуской; налилъ себѣ водки и выпилъ.
   -- Жена тебѣ вѣрно свои подозрѣнія сообщила? продолжалъ онъ, ходя взадъ и впередъ по крошечному кабинету.-- Она кажется боится чтобъ я не завелъ себѣ метрессу... изъ какихъ бы это денегъ? мнѣ и на жену-то едва хватаетъ. Во всякомъ случаѣ, такъ какъ она получаетъ отъ меня въ исправности то же что и прежде, то кажется не за чѣмъ бы ей безпокоиться на мой счетъ.
   -- Ты тутъ какъ будто одинъ денежный вопросъ видишь, сказалъ Юхотскій.
   -- А то какой же еще? возразилъ раздражительно Жакъ.-- Нѣжаыхъ чувствъ моихъ она требуетъ что ли? Такъ до нихъ ей, кажется, никогда не было дѣла, съ тѣхъ поръ какъ мы повѣнчались.
   Жакъ опять налилъ себѣ водки и выпилъ.
   -- Ты говорилъ что доктора запрещаютъ тебѣ пить? заіѣтилъ Юхотскій.
   -- Нѣтъ, ничего, я не вижу чтобы мнѣ вредило... да и наконецъ, не все ли равно? возразилъ Жакъ съ нервною гримасой.
   Татаринъ внесъ обѣдъ. Жакъ сѣлъ къ столу, но хлебнувъ ложи три супу, отодвинулъ тарелку.
   -- Вотъ аппетиту у меня мало, это скверно, сказалъ онъ.-- А ты еще удивляешься, что я водку пью. Налей-ка маѣ лучше этого вина.
   -- Скажи пожалуста, у тебя есть какіе-нибудь знакомые гдѣ тебѣ пріятно бывать? продолжалъ Юхотскій, желая добиться гдѣ пропадаетъ его другъ.
   -- Какже, да, я теперь больше все въ одномъ очень пріятномъ домѣ бываю... инженеръ одинъ, и премилый. Всегда пропасть народу у него и знаешь, мнѣ особенно нравится что тамъ этакъ на холостую ногу, никто тебя не стѣсняетъ. Ну, ужины каждый день.
   -- Что же ты тамъ дѣлаешь? спросилъ съ удивленіемъ Юхотскій.
   Жакъ долилъ отлитый стаканъ и медленными глотками опорожнялъ его.
   -- Да то же что и всѣ: въ картишки играю, отвѣтилъ онъ.
   -- Ты? но вѣдь ты никогда картъ въ руки не бралъ? воскликнулъ съ возраставшимъ изумленіемъ Юхотскій.
   -- Ну такъ что жъ? Не бралъ, потому что не любилъ; а теперь мнѣ это нравится... Тамъ всѣ рѣшительно играютъ, каждый день. Даже маленькая рулетка бываетъ.
   -- Жакъ! да ты попалъ въ игорный домъ! воскликнулъ Юхотскій.
   -- Вотъ, сейчасъ у тебя игорный домъ! возразилъ съ неудовольствіемъ Жакъ:-- просто хозяинъ любитъ игру, оттого и играютъ.
   -- Не наивничай пожалуста, остановилъ его Юхотскій.-- И что жь, тамъ бываютъ также и дамы?
   -- Да, двѣ или три, и еслибы ты посмотрѣлъ какія! одна интереснѣе другой. Самъ хозяинъ, видишь ли, не женать en toutes formes...
   Юхотскій не могъ защититься отъ безпокойнаго, щемящаго чувства, и это чувство вѣроятно выразилось въ его глазахъ, потому что Жакъ нервно передвинулъ свой пустой стаканъ и проговорилъ съ непріятнымъ поеживаньемъ плечами:
   -- Ты какого-то моралиста хочешь разыграть; смѣшно даже!
   -- Нѣтъ, не моралиста, Жакъ, возразилъ Юхотскій;-- но я не могу себѣ представить чтобы ты, ты проводилъ ночи Богъ знаетъ гдѣ, въ какомъ-то вертепѣ... И что жъ, ты счастливо играешь?
   -- Ахъ, очень счастливо! отвѣтилъ Жакъ съ оживленіемъ.-- До того счастливо что я просто убѣждаюсь... убѣждаюсь что мнѣ непремѣнно надо постоянно играть!
   -- Ты неужели не знаешь что новичковъ всегда заманиваютъ на первыхъ порахъ выигрышемъ? Послушай, Жакъ, я не желаю быть судьей въ твоихъ семейныхъ дѣлахъ, я допускаю что твоя жена сама виновата, оттолкнувъ тебя, но вѣдь ты губишь себя, ты падаешь! Ты попалъ въ какое-то подозрительное общество, въ тебѣ стараются расшевелить дурныя страсти; развѣ ты не видалъ и не слыхалъ чѣмъ это обыкновенно кончается?
   Жакъ поставилъ оба локтя на столъ и понуро опустилъ голову.
   -- Ты говоришь о концѣ... о паденіи... во оно началось гораздо раньше, оно началось съ той минуты какъ я вынулъ неудачный нумеръ въ лотереѣ жизни, проговорилъ онъ.-- Въ сущности не все ли равно: падать въ игорномъ домѣ, падать пьяненькимъ и грязненькимъ, какъ всѣ наши неудачники, или падать у себя дома, съ сохраненіемъ внѣшняго декорума и благопристойности? Нравственно я давно уже палъ съ тѣхъ поръ какъ жизнь замкнулась въ мѣщанскій крутъ и закрылась возможность всякаго подъема надъ будничнымъ прозябаніемъ, надъ нуждой, надъ мелкими столкновеніями и мизерными интересишками....
   -- Какіе софизмы! Ты самъ не вѣришь тому что говоришь! воскликнулъ Юхотскій.
   Ему хотѣлось утѣшить, ободрить, поднять своего друга. Онъ говорилъ ему тѣ горячія, умныя слова, которыя рѣдко кого убѣждаютъ, но почти всегда находятъ доступъ къ инстинктамъ добра и мужества, хоронящимся въ природѣ самаго слабаго и отчаявшагося человѣка. То что онъ говорилъ шло отъ его собственнаго внутренняго подъема, отъ чистыхъ струй его юношески доброй натуры. Его слова озаряли, толкали, заставляли звенѣть ослабѣвшія струны, и Жакъ чувствовалъ какъ понемногу притуплялась его боль и что-то бодрое, надѣющееся вставало со дна души и повелительно звало впередъ.
   -- Жакъ, ты не пойдешь... туда? сказалъ Юхотскій, не выпуская его руки изъ своей и проницательно глядя ему въ глаза своимъ свѣтящимся взглядомъ.
   Жакъ бодро выдержалъ этотъ взглядъ.
   -- Я не знаю, пойду ли я туда, сказалъ онъ,-- но я чувствую что ты разбудилъ во мнѣ что-то такое что давно уже молчало. У меня свѣтится въ душѣ.
   Его глаза тоже свѣтились, и въ нихъ стояли слезы. А Юхотскій, простившись съ нимъ, почувствовалъ себя еще болѣе печальнымъ и тоскующимъ. Онъ какъ будто еще дышалъ спертымъ воздухомъ той сузившейся и приниженной жизни которая враждебно давила Жака. И онъ подозрѣвалъ что въ этомъ давленіи виновата не одна только слабая личность его друга, но и что-то общее, такое же низменное и сѣренькое какъ сырой туманъ повисшій надъ скучающимъ городомъ.
   

V.

   Дома Юхотскій нашелъ карточку Давида Петровича, съ припиской приглашавшей его на раутъ въ четвергъ. Онъ отбросилъ эту карточку съ чувствомъ человѣка которому подаютъ что-то запрещенное и опасное. Онъ хотѣлъ остаться вѣрнымъ своему намѣренію избѣгать всякой встрѣчи съ Раисой Михайловной, выбросить изъ головы самую мысль о ней. Но когда наступилъ четвергъ, это рѣшеніе поколебалось въ немъ. Ему казалось что будетъ грубо и рѣзко разомъ прервать отношенія. Притомъ на раутѣ, въ толпѣ другихъ гостей, ему можетъ-быть не удастся даже перемолвиться словомъ съ Раисою Михайловной. Думая такимъ образомъ, онъ хотѣлъ увѣрить себя что старается защититься отъ грозившей ему опасности; но онъ не могъ обмануть себя и сознавалъ инстинктивно что именно эта опасность неотразимо влекла его, раздражая таинственнымъ предчувствіемъ новыхъ и обольщающихъ впечатлѣній.
   Онъ пріѣхалъ къ Бахтіяровымъ когда большинство гостей уже собралось. "Тутъ было все что называютъ свѣтомъ", обыкновенный кругъ Раисы Михайловны, гдѣ всѣ цѣплялись другъ за друга родственными или общественными связями, гдѣ каждый былъ всѣмъ, извѣстенъ не только самъ по себѣ, но и съ своей родней, съ своими ближайшими знакомыми, съ своими отношеніями и долгами, что впрочемъ не препятствовало этимъ людямъ, ежедневно встрѣчавшимся между собою въ петербургскихъ гостиныхъ, подъ часъ не знать что дѣлать и о чемъ говорить другъ съ другомъ. Старые генералы, исчезавшіе въ блескѣ отечественныхъ и иностранныхъ регалій; молодые бюрократы со скромными розетками въ петлицахъ жоржетовскихъ фракрвъ; старушки съ напряженнно привѣтливыми улыбками на чопорныхъ лицахъ; красивыя и некрасивыя, расцвѣтающія, цвѣтущія и отцвѣтающія женскія лица, окруженныя сіяніемъ гвардейскихъ мундировъ и снѣжной бѣлизной батистовыхъ пластроновъ подъ фраками настоящихъ и будущихъ attachés все это ходило, стояло и сидѣло, сдержанно вкушая скуку великосвѣтскаго раута. Въ эту скуку входила раздражающая прелесть легкаго какъ паръ злословія и тяжелаго какъ петербургскій туманъ умничанья; входила неустанная каторжная работа тщеславія, отъ которой не зайѣчаютъ утомленія только потому что привыкаютъ къ ней съ дѣтства, подобно тому какъ никто не чувствуетъ утомленія отъ вѣчной работы дыхательныхъ мышцъ; входила наконецъ всѣмъ знакомая прелесть привычки, привычки къ однимъ и тѣмъ же лицамъ, къ однимъ и тѣмъ же разговорамъ, и въ особенности къ однимъ и тѣмъ же крайне снисходительнымъ требованіямъ нехитраго лицемѣрія и одержаннаго благоприличія. Надъ всею этою пестрою, безшумно волнующеюся толпой царилъ обворожительный образъ Раисы Михайловны, царилъ равнодушно привѣтливою улыбкой и интригующимъ блескомъ темныхъ глазъ, красотой покатыхъ плечъ сквозившихъ изъ-подъ кружевъ блестящею желтизной слоновой кости, и этими великолѣпными, падавшими на нихъ орѣховыми локонами. Эта красота властительно выступала изъ круга другихъ, тоже молодыхъ и прелестныхъ лицъ, именно потому что тѣ всячески старались выступать, а Раиса Михайловна повидимому не замѣчала и не чувствовала своей красоты, какъ совершенно здоровый человѣкъ не чувствуетъ своего тѣла.
   Когда Юхотскій вошелъ, она стояла въ большой гостиной, между Устюжевымъ и уже не молодою, но еще замѣтно молодившеюся дамой, сохранявшею, вмѣстѣ съ незначительными остатками прежней красоты, привычки свѣта и страсть къ дорогимъ туалетамъ. Это была та самая многоопытная тетка, по мужу Озерецкая, которая на первомъ балѣ указала Раисѣ Михайловнѣ на Юхотскаго назвавъ его dangereux. Небольшаго роста, съ сухими и острыми, во еще интересными чертами лица, вытягивая шею и едва держась на страшно высокихъ каблукахъ, она лорнировала гостей съ внимательнымъ и нѣсколько злымъ выраженіемъ, какое иногда противъ воли бываетъ у очень близорукихъ людей, когда они силятся разглядѣть что-нибудь. Она передавала Раисѣ Михайловнѣ свои замѣчанія, и эти замѣчанія вѣроятно были очень злы, потому что заставляли ее безпрестанно смѣяться и оборачиваться въ ея сторону, несмотря на разговоръ который она вела съ Устюжевымъ.
   Она встрѣтила Юхотскаго своимъ быстрымъ, свѣтящимся взглядомъ, и проговорила подавая ему руку:
   -- Мой раутъ сегодня вдвое интереснѣе, оттого что вы пріѣхали.
   Это была, конечно, обыкновенная любезность, можетъ-быть уже повторенная въ тотъ вечеръ нѣсколько разъ; но ее сопровождалъ интригующій взглядъ темныхъ глазъ, въ которыхъ Юхотскій видѣлъ что-то уходившее въ глубину, неопредѣленное и таящееся, что всегда волновало его; онъ смутился, какъ была она смущена на томъ балѣ пять лѣтъ назадъ, когда его въ первый разъ представили ей.
   -- Ma tante, вы вѣдь старые знакомые, обратилась она къ теткѣ и послѣдовалъ обычный обмѣнъ ничего не значущихъ, во спасительныхъ фразъ, къ которымъ прибѣгаютъ люди не имѣющіе что сказать другъ-другу въ первыя минуты встрѣчи. Впрочемъ Mme Озерецкая была очень находчивая, очень свѣтская и очень не глупая женщина; въ обществѣ, гдѣ ее звали "маленькая Barbe", она даже пользовалась репутаціей большаго ума и еще большей опытности, отчасти можетъ-быть вслѣдствіе контраста съ своимъ совсѣмъ глупымъ и ничтожнымъ мужемъ. Многіе боялись ея дѣятельнаго язычка, но еще болѣе было такихъ которые охотно поручали ей интересы своего сердца: Варвара Павловна была извѣстна какъ общая покровительница всѣхъ влюбленныхъ, и рѣдкая интрига въ свѣтѣ обходилась безъ ея прямаго или косвеннаго участія. Счастливцы которымъ случалось прибѣгать подъ ея безкорыстное покровительство, говорили что на нее можно положиться.
   Разговаривая съ нею Юхотскій замѣтилъ что они остались одни. Варвара Павловна поймала безпокойный взглядъ которымъ онъ тщетно отыскивалъ въ толпѣ княгиню Бахтіярову, и по ея лицу пробѣжала чуть замѣтная, хитрая та довольная улыбка. Она знала что онъ нравится Раисѣ Михайловнѣ, и ея личный интересъ непонятнымъ образомъ тотчасъ оказался замѣшаннымъ въ эти отношенія. Ей ужасно хотѣлось влюбить его въ нее, влюбить ихъ обоихъ. Взглядъ который она поймала въ глазахъ Юхотскаго, обрадовалъ ее, какъ будто дѣло шло о ея собственномъ чувствѣ, и она уже готова была покровительствовать ему всѣми рессурсами, какъ покровительствовала до сихъ поръ Устюжеву и даже болѣе и охотнѣе, потому что на Устюжева она въ послѣднее время стала мало надѣяться. Не выпуская изъ рукъ лорнета и наблюдая зоркимъ глазомъ за всѣмъ происходившимъ въ гостиной, она продолжала разговаривать съ Юхотскимъ, понемногу отступая съ нимъ въ болѣе просторный уголъ комнаты, и все никакъ не рѣшаясь присѣсть: по необычайной подвижности своей натуры, она обыкновенно проводила большую часть вечера на ногахъ.
   -- Какъ однако быстро мѣняется общество.... говорила она, перебѣгая отъ предмета къ предмету:-- за ваше отсутствіе сколько новыхъ лицъ! Я уже не говорю о молодежи, какъ напримѣръ этотъ Устюжевъ....
   Она съ намѣреніемъ назвала Устюжева, подозрѣвая со свойственнымъ ей инстинктомъ что это имя должно интересовать Юхотскаго. И Юхотскій тотчасъ попался на удочку.
   -- Это одинъ изъ поклонниковъ Раисы Михайловны, проговорилъ онъ, съ тайнымъ страхомъ наступая на открытую Варварой Павловной тему.
   -- Онъ до сумашествія влюбленъ въ нее, подтвердила Mme Озерецкая.-- Впрочемъ въ нее всѣ влюблены, и это такъ естественно. Ему еще болѣе другихъ это пристало къ лицу, потому что вѣдь онъ самъ очень красивъ, не правда ли? Онъ ужасно нравится женщинамъ.
   -- Да, разумѣется, согласился Юхотскій, невольно пугаясь того что могло быть сказано дальше, и еще больше пугаясь чтобы что-нибудь не помѣшало ихъ разговору.
   Варвара Павловна поймала неуловимое смущеніе въ звукѣ его голоса и опять чуть примѣтная, хитрая и довольная улыбка скользнула по ея тонкимъ губамъ. Она уже знала все что хотѣла узнать, и поспѣшила разсѣять вызванныя ею подозрѣнія.
   -- Это предметъ нашихъ постоянныхъ споровъ съ Раичкой, продолжала она.-- Она находитъ его рѣшительно не въ своемъ вкусѣ. Это даже сердитъ меня, потому что на ея мѣстѣ я бы непремѣнно влюбилась въ него. Но она говоритъ что если искать одной красоты, то трудно найти кого-нибудь красивѣе ея мужа. Давидъ Петровичъ въ самомъ дѣлѣ очень хорошъ. Mai die est un peu difficile, ma nièce. У нея серіозные вкусы. Впрочемъ ей до сихъ поръ никто сильно не нравился. Mais èa viendra, fa viendra! почти пропѣла она, бросивъ на Юхотскаго замысловатый и какъ будто недоговаривающій.
   Къ ней подошли двое молодыхъ людей изъ разряда пользующихся ея покровительствомъ и Юхотскій остался одинъ, взволнованный и неудовлетворенный этимъ коротки разговоромъ... Словно новый узелъ незримо прибавился къ путамъ которыя онъ несъ на себѣ, и онъ отошелъ обвѣяннымъ тайнымъ и радостнымъ безпокойствомъ, полнымъ раздражительнаго очарованія.
   Онъ перешелъ въ другую гостиную и увидѣлъ Раису Михайловну сидѣвшую за маленькимъ столикомъ между Mme Валковской и Устюжевымъ. Они составляли ту самую группу какъ тогда у Валковскихъ, когда онъ увидѣлъ ее въ первый разъ послѣ мимолетной встрѣчи на диспутѣ. Раиса Михайловна и теперь также оживленно что-то говорила Прасковьѣ Александровнѣ, и на лицѣ Устюжева опять было недовольно-сдержанное выраженіе, какъ у человѣка котораго заставляютъ терпѣть присутствіе посторонняго лица. Юхотскій только издали взглянулъ на нихъ и повернулъ назадъ. Но онъ еще не дошелъ до слѣдующей комнаты какъ услышалъ за собою торопливые, маленькіе шаги и шелестъ слабо шуршавшаго по ковру платья. Онъ оглянулся, Раиса Михайловна догоняла его, улыбаясь и глядя прямо предъ собой прищуренными и тоже улыбавшимися глазами.
   -- Я боюсь, не скучаете ли вы? здѣсь мало вашихъ знакомыхъ, сказала она, когда оба они остановились, на мгновенье охваченные однимъ и тѣмъ же невольнымъ и робкимъ смущеніемъ.-- Я вспомнила объ обязанностяхъ хозяйки.... Нѣтъ, нѣтъ, не думайте чтобъ я собралась занимать васъ, поспѣшно добавила она, замѣтивъ протестующее движеніе Юхотскаго, -- такихъ гостей какъ вы не надо занимать, они сами составляютъ главный интересъ собранія. Мнѣ просто хочется побыть съ вами, позволитъ себѣ маленькій отдыхъ. Она озиралась по сторонамъ, отыскивая мѣсто гдѣ бы оы могли сѣсть въ сторонѣ отъ толпы. Гостиной гдѣ они теперь стояли оканчивалась парадная половина дома. Дальше была маленькая угловая диванная, въ которой она приняла его въ первый разъ, а за нею уже шли жилыя комнаты. Диванная была открыта для гостей, но такъ какъ она находилась въ сторонѣ и была слабо освѣщена, то тамъ никого не было. Раиса Михайловна маленькими шажками прошла туда, молча черезъ плечо оглядываясь на Юхотскаго.
   Онъ шелъ за ней, неотразимо повинуясь этому влекущему взгляду и не умѣя оторвать глазъ отъ ея плавно-колебавшагося стана и круглыхъ плечъ сквозившихъ молочною желтизной изъ-подъ кружевнаго тюника. Она сѣла, съ видомъ усталости сдвинувъ эти статныя плечи и уронивъ полуобнаженныя руки.
   -- Какъ вамъ нравится мой раутъ, Платонъ Николаичъ? опросила она.-- Или можетъ-быть вы не любите свѣта, толпы?
   -- Вашъ раутъ прелестенъ, и я люблю свѣтъ, хотя давно уже не жилъ въ немъ, отвѣтилъ Юхотскій.
   Онъ хотѣлъ пояснить что свѣтъ привлекателенъ когда въ немъ есть такія женщины какъ она; но Раиса Михайловна не дала ему сказать, бросивъ торопливый вопросъ:
   -- Но здѣсь, въ Петербургѣ, вы не намѣрены продолжать вашей студенческой жизни? мы будемъ встрѣчаться съ вами въ свѣтѣ, не правда ли?
   -- Для меня всегда будетъ большимъ наслажденіемъ видѣть васъ, отвѣтилъ Юхотскій.
   Онъ вспомнилъ что въ его рѣшеніи было всячески избѣгать новыхъ встрѣчъ съ Раисой Михайловной. Но то что онъ сказалъ теперь, была только обыкновенная любезность, ни къ чему его не обязывавшая.
   -- А мнѣ, мнѣ даже нужно чтобы вы были въ числѣ м и всякаго вкуса линіями и кучами невообразимой дряни, наваленной тутъ же, подъ развѣшанными на бичевкахъ сѣрыми портами съ синими заплатами, придавалъ картинѣ отпечатокъ неряшества.
   -- Что вы такъ приглядываетесь къ этимъ баракамъ? спросилъ Егоръ Гавриловичъ.-- Самая неинтересная часть моихъ устройствъ.
   -- Я припоминаю что видѣлъ подобные бараки въ одномъ большомъ помѣстьѣ въ средней Германіи, отвѣтилъ Юхотскій.-- Въ нихъ жили рудокопы, самые бѣдные и грубые изъ нѣмецкихъ рабочихъ. Но тѣ жили гораздо лучше.
   -- Ну, еще бы чего захотѣли! возразилъ Егоръ Гавриловичъ такимъ тономъ какъ будто само собою разумѣлось что русскій рабочій иначе не можетъ жить какъ хуже всѣхъ остальныхъ.-- Впрочемъ, они не жалуются на содержаніе, добавилъ онъ какъ бы защищаясь.
   Я говорю собственно про эти бараки. Неужели они не могли бы устроиться удобнѣе, чище? Можетъ-быть они не видали ничего лучше, и потому ихъ желанія такъ ограничены.
   -- Можетъ-быть-съ, можетъ-быть-съ, процѣдилъ сквозь зубы, Егоръ Гавриловичъ: ему этотъ разговоръ былъ какъ будто не совсѣмъ пріятенъ.-- Очень однако трудно возбудить въ нашемъ мужикѣ потребность въ удобствахъ, могу вамъ доложить, продолжалъ онъ послѣ минутнаго молчанія:-- смазные сапоги и кумачевыя рубахи онъ еще понимаетъ, а ужь о домашней обстановкѣ его лучше не хлопочите. Стѣснительно это для него очень.
   Егоръ Гавриловичъ хлопнулъ вожжей и помолчавъ сказалъ, въ видѣ вывода изъ всего предшествовавшаго:
   -- А вѣдь народъ хорошій, славный народъ -- оттого оно и жаль.
   Обзоръ заключился больницей и школой. Та и другая были устроены отлично и даже на широкую ногу. Егоръ Гавриловичъ видимо хотѣлъ ими похвастаться и былъ очень доволенъ, замѣтивъ произведенное на Юхотскаго впечатлѣніе. Учениковъ въ шкодѣ, по случаю лѣтняго времени, не было, и самъ учитель наканунѣ уѣхалъ къ отцу, сосѣднему сельскому священнику; но обширное, чистое помѣщеніе, снабженное всѣми необходимыми пособіями и даже маленькою библіотекой, достаточно свидѣтельствовало о заботахъ хозяина.
   -- Да-съ, вотъ когда весь народъ нашъ пройдетъ чрезъ эту штуку, тогда мы посмотримъ что онъ такое и куда онъ повернетъ! говорилъ онъ стоя посреди классной комнаты и съ любовью озирая самыя стѣны.-- Тутъ все наше будущее!
   Вечеромъ, за чаемъ, Егоръ Гавриловичъ вдругъ смутилъ Юхотскаго, сказавъ совершенно неожиданно:
   -- А какъ наша сосѣдка Боярцова перемѣнилась за одну зиму въ Петербургѣ!
   -- Боярцова! Развѣ вы ее видѣли? спросилъ съ волненіемъ Юхотскій.
   -- Какже, вѣдь она здѣсь: недѣли за двѣ до васъ пріѣхала. Похудѣла, да. Ну, въ деревнѣ поправится.
   Юхотскій ничего больше не сказалъ, но эта вѣсть смутила его безпокойнымъ и грустнымъ чувствомъ. "Маня, Маня здѣсь! Что готовитъ намъ обоимъ эта случайность?" повторялъ онъ мысленно, и старался не думать о ней, и продолжалъ думать, весь охваченный смутнымъ раздраженіемъ, досаднымъ и радостнымъ.
   Рано на другой день онъ простился съ радушнымъ Егоромъ Гавриловичемъ, и такъ какъ утро было чудесное, немножко пасмурное и не жаркое, а Княжій Верхъ находился всего въ трехъ верстахъ, то ему вздумалось пойти пѣшкомъ. Такой способъ возвращенія домой, послѣ шестилѣтняго отсутствія, былъ довольно оригиналенъ, и Юхотскій разсмѣялся самъ съ собою, вспомнивъ какую-то читанную въ дѣтствѣ сказку, въ которой разказывалось что-то подобное. Къ сожалѣнію, мѣстность по которой онъ шелъ не представляла ничего сказочнаго: поля, хотя ровныя, безбрежныя какъ степь, зеленѣли рожью и гречихой, а лѣсъ, исполосованный привольными просѣками, совсѣмъ не походилъ на тотъ таинственный боръ гдѣ блуждалъ Иванъ-Царевичъ, свисталъ Соловей-Разбойникъ и спала зачарованная царевна. Но и безъ сказочныхъ чаръ этотъ лѣсъ, одѣтый въ обмытую недавнимъ дождемъ зелень, пронизанный рѣдкими лучами солнца, тянувшимися какъ золотыя нити между трепетными тѣнями листвы, былъ свѣжъ и прекрасенъ, и навѣвалъ на душу свѣжее и немножко мечтательное чувство. Бодро и радостно стѣснилась грудь, когда на лицо легли первыя тѣни зеленотемныхъ елей, и смолистымъ холодомъ потянуло въ воздухѣ. Юхотскій снялъ шляпу, словно хотѣлъ поклониться этомъ знакомцамъ, суровымъ и ласковымъ шепотомъ привѣтствовавшимъ его возвращеніе. "Здравствуй, бѣдная и прекрасная моя родина!" говорили въ немъ какіе-то тайные голоса. "Я возвращаюсь къ тебѣ послѣ долгихъ скитаній, гдѣ я можетъ-быть что-нибудь пріобрѣлъ, но навѣрное много потерялъ. Хорошо и то что среди столькихъ растраченныхъ упованій я сохранилъ безпокойное и страстное исканіе добра, которымъ прекрасна жизнь. Я видѣлъ страны гдѣ природа щедрѣе и наряднѣе твоихъ безбрежныхъ степей и темныхъ лѣсовъ, гдѣ люди сильнѣе, богаче и счастливѣе бѣдныхъ сыновъ твоихъ; но я все также люблю тебя, и можетъ-быть даже больше -- люблю за твою сиротскую бѣдность и темноту крестьянскую, за твое многострадальное прошлое и за полное таинственнаго мерцанія грядущее."
   Онъ продолжалъ подвигаться впередъ, все болѣе и болѣе признавая знакомыя мѣста. Вотъ тамъ, направо, изба лѣсника, въ самомъ глухомъ мѣстѣ бора, и можетъ-быть еще живъ плечистый, весь заросшій черною щетиной Киріякъ, служившій ему въ дѣтствѣ олицетвореніемъ всѣхъ таинственныхъ страховъ и ужасовъ, которыми полны были нянины сказки. Подальше,-- лѣсъ начиналъ замѣтно рѣдѣть, шла все береза да береза, да дикая яблонь; тропинка спускалась къ широкому логу, заросшему орѣшникомъ. На днѣ его бѣжалъ узкій ручей, всегда холодный и прозрачный, въ который онъ разъ свалился, потянувшись за незабудками. По берегу была разбросана пасѣка -- постоянный предметъ его дѣтскаго любопытства. Но старый пасѣчникъ едва ли еще живъ -- онъ помнилъ его такимъ дряхлымъ, согнутымъ, подслѣповатымъ. Чрезъ логъ, по ветхому мостку, накинутому надъ ручьемъ, вела проѣзжая дорога въ Боярки, деревню Мани. По этой, дорогѣ онъ столько разъ ходилъ и ѣздилъ. Онъ помнилъ ее въ особенности зимой, въ послѣдній годъ что онъ выжилъ дома, когда глубокій снѣгъ стелется яркою пеленой между черными пнями и, насупившись, висятъ отяжелѣлыя вѣтви елей, и чѣмъ-то жуткимъ, таинственнымъ и суровымъ вѣетъ отъ ихъ темной зелени, и какъ искры сверкаютъ въ глубинѣ чащи голодные волчьи глаза. Какъ часто онъ провожалъ Маню по этой пустынной дорогѣ, когда она гостила у его матери и когда ея мужъ не могъ самъ заѣхать за ней. Какъ часто морозною ночью онъ возвращался этими безлюдными мѣстами изъ Боярокъ съ заряженнымъ ружьемъ на случай волковъ, и холодныя зимнія звѣзды кротко мерцали сквозь переплетъ черныхъ сучьевъ, а на душѣ у него было тепло и еще слышался тихій смѣхъ и тихія рѣчи Мани, и сердце разгоралось неопредѣленнымъ желаніемъ добра и счастья...
   "Неужели, неужели онъ тогда не любилъ Маню?" вдругъ спросилъ онъ себя, и этотъ вопросъ мучительно захолодилъ его мысль, и, съ чувствамъ поздняго сожалѣнія, онъ продолжалъ думать о томъ что было бы еслибъ онъ тогда умѣлъ также проницательно глядѣть въ собственную душу какъ глядѣлъ теперь?..
   "Нѣтъ, нѣтъ, это было невозможно, это не могло даже придти мнѣ на мысль," успокоивалъ онъ себя. "Она такъ дружно жила съ своимъ мужемъ, мнѣ такъ отрадно было наблюдать ихъ простыя, честныя, полныя довѣрчивой искренности отношенія. Все очарованіе моей привязанности заключалось въ прозрачной чистотѣ, которая какъ стихія окружала Маню и стояла между нею и всѣмъ что есть труднаго и злаго въ жизни. Никакой нечистый огонь не могъ горѣть въ этой прозрачной стихіи."
   Онъ шелъ логомъ, останавливаясь по временамъ и обвода задумчивымъ взглядомъ знакомыя мѣста, которыя теперь, послѣ нажитой имъ самимъ усталости, казались ему еще прекраснѣе, еще полнѣе неистощенною, весеннею жизнью. Съ особеннымъ задоромъ разносился птичій свистъ и трескъ кузнечиковъ среди тихаго, шороха листьевъ и молодые кончики елей зеленѣли такъ ярко какъ будто солнце пронизало насквозь каждую иглу. Вдругъ за деревьями мелькнула женская фигура. Она шла по тому же направленію какъ и Юхотскій, выбираясь изъ чащи на проѣзжую дорогу, и чрезъ нѣсколько шаговъ они должны были поровняться. Впереди, съ корзинкой, съ какою обыкновенно ходятъ по грибы или по ягоды, шелъ мальчикъ лѣтъ восьми, котораго Юхотскій сначала не замѣтилъ. Теперь онъ уже не сомнѣвался что это была Маня съ своимъ сыномъ. Онъ пріостановился, полный внезапнаго смущенія, не зная продолжать ли идти тою же дорогой или избѣжать встрѣчи, отложить ее до другаго времени, когда оба они будутъ подготовлены къ ней и онъ будетъ. знать что для Мани не тяжело и не непріятно его увидѣть. Но пока онъ колебался, Коля уже замѣтилъ его и, не узнавъ, бросился къ матери. Скрыться было невозможно, и Юхотскій быстрыми шагами пошелъ имъ на встрѣчу. Маня слегка вздрогнула, на мгновенье заслонила рукой глаза и растерялась совершенно, до краски въ лицѣ, до безпомощности, какъ только она одна умѣла теряться. И глаза, и губы, и безсильно опущенныя руки, и румянецъ густо покрывшій и щеки, и лобъ, и шею -- все у нея выразило такое беззащитное, дѣтское смущеніе, близкое къ отчаянію, что Юхотскій самъ весь вспыхнулъ и, не зная что сказать ей, чувствуя мучительную и блаженную жалость и къ ней, и къ себѣ, и ко всѣмъ въ мірѣ, молча нагнулся чтобы поцѣловать ея руку, и долго не подымалъ головы, боясь взглянуть въ ея смущенное лицо и показать собственное смущеніе. Потомъ поднялъ на руки Колю и нѣсколько разъ поцѣловалъ его раскраснѣвшееся отъ жара и усталости личико.
   -- Давно вы пріѣхали? спросила Маня, успѣвшая въ это время нѣсколько оправиться.
   -- Я еще не былъ у себя, отвѣтилъ Юхотскій, и разказалъ свою встрѣчу со Скопотовымъ.
   -- И вы намѣрены вступить въ свои владѣнія пѣшкомъ? разсмѣялась Маня.
   -- Теперь я менѣе всего могу раскаиваться въ своемъ намѣреніи, сказалъ Юхотскій, смѣлѣе взглянувъ ей въ лицо.
   Она показалась ему совсѣмъ, совсѣмъ такою какою онъ помнилъ ее до Петербурга. "Что это Егоръ Гавриловичъ выдумалъ будто она похудѣла," подумалъ онъ, тайно любуясь ею. Въ деревнѣ она бросила свою городскую прическу, и толстая русая коса ровненько спускалась по спинѣ. Она была безъ шляпки; темнозеленый листокъ орѣшника запутался въ зачесанныхъ за уши волосахъ, и эта неубранная головка, гладкій полотняный воротничокъ кругомъ шеи и свободныя складки широкаго ситцеваго платья -- все въ ней и ни ней было такъ дѣтски мило и просто, и вѣяло такою невинною прелестью, что, не зная, всякій скорѣе принялъ бы ее за дѣвушку чѣмъ за женщину у которой восьми лѣтній сынъ.
   -- Вы насъ поймали на мѣстѣ преступленія: мы собирали землянику въ вашемъ саду, сказала она, улыбаясь своими ясными глазами.-- Коля, предложи Платону Николаевичу.
   Она уже совсѣмъ оправилась отъ смущенія и въ эту минуту ничего не чувствовала, кромѣ радости какая заключалась для нея въ этой неожиданной встрѣчѣ.
   -- Намъ будетъ по дорогѣ до поворота у "красной сосны", напомнилъ Юхотскій, и всѣ трое тихо пошли впередъ.
   -- Какъ это вамъ пришла мысль пріѣхать въ деревню? Я думала вы за границу уѣдете, сказала Маня.
   -- Я не жалѣю о томъ что перемѣнилъ намѣреніе, отвѣтилъ Юхотскій.
   Они оба почувствовали что кромѣ радости какую доставляла имъ эта встрѣча, въ ней была еще мучительная сторона, которую очень трудно обойти. Все что было сказано между ними до сихъ поръ было сказано только потому что въ первую минуту они какъ бы согласились не знать обстоятельствъ отодвинувшихъ ихъ другъ отъ друга, но они понимали что это не можетъ такъ продолжаться и что сейчасъ же, въ слѣдующую же минуту, между ними должно произойти что-то такое что опредѣлитъ, останутся ли они также отодвинутыми другъ отъ друга, и оба они боялись этой слѣдующей минуты.
   -- Я не ожидалъ васъ здѣсь встрѣтить, но мнѣ казалось что въ деревнѣ я легче чѣмъ гдѣ-нибудь отдѣлаюсь отъ того что мнѣ далъ Петербургъ, продолжалъ Юхотскій.-- Здѣсь я мало-по-малу войду въ связь съ моею прежнею жизнью, съ моими лучшими воспоминаніями, и можетъ-быть мнѣ удастся вытѣснить послѣдній дурной годъ...
   -- Да, дурной годъ, сказала Маня.
   -- Не весь, поправился Юхотскій.
   -- Нѣтъ, весь, повторила Маня.
   -- Я былъ счастливъ, хотя самъ же разрушилъ свое счастіе.
   -- Счастіе было раньше, до Петербурга, возразила Маня.
   Это было возвращеніе къ тому что служило источникомъ ихъ первыхъ размолвокъ. Но Юхотскій былъ радъ что Маня позволяла говорить объ этомъ. Ему показалось что еслибъ она считала, все безвозвратно конченнымъ, она прервала бы этотъ разговоръ въ самомъ началѣ.
   -- Помните какъ я всегда возставалъ противъ того что вы сейчасъ сказали? продолжалъ онъ.-- Счастье, какъ биржевая цѣнность, ходитъ по курсу. Я теперь дорого бы далъ чтобъ имѣть право надѣяться на возвращеніе тѣхъ отношеній которыя называлъ скупостью чувства. Я сталъ бѣденъ: бѣдняку дороги его крохи.
   Маня взяла за руку сына, который уже очень усталъ и шелъ переваливаясь съ ножки на ножку. Ей припомнились слова Раисы Михайловны что Юхотскій очень несчастливъ. Она слышала это въ его голосѣ, и хотя она говорила себѣ то же самое что сказала тогда Раисѣ Михайловнѣ: "невозможно, невозможно!" но чувство состраданія и тайной радости прокрадывалось ей въ сердце. Это было очень опасное чувство, но когда она вновь думала о томъ какъ онъ долженъ быть несчастливъ, ей казалось невозможнымъ оставить его безъ всякаго утѣшенія.
   -- Развѣ мы уже не друзья съ вами? сказала она.-- Когда мы видѣлись въ послѣдній разъ, не говорила ли я вамъ что ничего такъ не желаю какъ возвратиться къ нашимъ прежнимъ, простымъ отношеніямъ? Намъ надо смотрѣть на все что было въ Петербургѣ какъ на дурной сонъ.
   -- Я не смѣлъ разчитывать на ваше великодушіе, проговорилъ Юхотскій.
   -- Вы должны разчитывать на мою дружбу, вотъ и все, сказала Маня.
   Это слово, которое онъ еще недавно такъ ненавидѣлъ, заставило его радостно вздрогнуть. На усталое чувство вновь повѣяло чѣмъ-то ласковымъ и свѣжимъ какъ лѣсной воздухъ, наполненный смолистымъ благоуханіемъ.
   -- И вы подводите мнѣ быть у васъ? спросилъ онъ, ободренный ея снисходительнымъ участіемъ.
   -- Разумѣется. Вѣдь мы оба научились быть осторожными, не правда ли? сказала Маня.-- А теперь вамъ надо повернуть направо, добавила она, указавъ на расходящіяся тропинки.
   Юхотскій поднесъ къ губамъ ея загорѣлую, узкую руку. Слезы навертывались ему на глаза, и сжатое волненіемъ сердце билось съ радостнымъ напряженіемъ.
   -- Благодарю васъ, сказалъ онъ и быстро поцѣловавъ Колю, пошелъ по тропинкѣ, отлого подымавшейся къ его усадьбѣ.
   

VI.

   Большой, старый домъ въ Княжемъ Верхѣ встрѣтилъ Юхотскаго съ суровою привѣтливостью, свойственною опустѣлымъ барскимъ усадьбамъ. Въ просторныхъ комнатахъ, въ которыхъ только-что успѣли открыть ставни и окна, дышало прохладой и чувствовался тотъ странный, отзывающійся древесиной залахъ, который издаютъ долго необитаемые деревенскіе дома. Пауки, распуганные свѣтомъ, стремительно бѣжали по невидимымъ нитямъ паутины; ласточки безпокойно рѣяли предъ окнами, словно опасаясь за неприкосновенность своихъ хитрыхъ гнѣздъ, свитыхъ подъ крышей. Старинныя кресла и диванчики въ большой гостиной стыдливо выставляли на свѣтъ потемнѣвшую позолоту и полинялый голубой глазетъ. Фамильные портреты какъ будто съ удивленіемъ смотрѣли со стѣнъ на своего потомка, явившагося нарушить ихъ долгій покой; характерныя, по большей части все строгія лица, точно щурились на свѣтъ, внезапно ворвавшійся въ комнаты.
   Юхотскій обошелъ весь домъ, въ сопровожденіи управляющаго и стараго дворецкаго, который по дряхлости не годился уже ни для какихъ услугъ и даже запустилъ бороду, но впрочемъ по случаю пріѣзда барина подстригъ ее. Онъ даже пытался напялить на себя ветхій коричневый фракъ съ блестящими пуговицами, но такъ какъ не оказалось подходящей къ нему жилетки, то долженъ былъ оставить эту затѣю и облечься въ желтый демикотоновый балахонъ, въ которомъ очень походилъ на старыхъ французскихъ солдатъ, застрявшихъ въ Россіи послѣ Двѣнадцатаго Года. Управляющій, человѣкъ среднихъ лѣтъ, съ наклонностью къ полнотѣ и съ привычкой къ осанистости, а впрочемъ не болѣе какъ бывшій дворовый, слѣдовалъ за Юхотскимъ съ такимъ выраженіемъ какъ будто въ его пріѣздѣ заключалось нѣчто лично для него оскорбительное. Онъ былъ очень не глупъ и зналъ себѣ цѣну, и хотя довольно скоро богатѣлъ, но хозяйство велъ отлично, и потому смотрѣлъ на все съ нѣсколько высокомѣрной точки зрѣнія.
   -- Домикъ ничего, живетъ еще, говорилъ онъ съ какою-то какъ бы презрительною снисходительностью къ этому "домику".-- Коли ваше сіятельство не надолго, такъ пръжить можно. А вотъ амбары непремѣнно надо новые строитъ. Прошлою осенью долженъ былъ половину хлѣба зря спустить -- держать совсѣмъ негдѣ.
   -- Я посмотрю, потолкуемъ, сказалъ Юхотскій.
   -- Буду строить, подтвердилъ прикащикъ, какъ бы желая сказать что это у него уже рѣшено, и толковать тутъ совсѣмъ не зачѣмъ.
   -- Чѣмъ для васъ, Аѳанасій Максимычъ, домъ не хорошъ? Домъ богатый! возразилъ вдругъ дворецкій, затронутый презрительнымъ отношеніемъ прикащика къ хоромамъ гдѣ жило нѣсколько поколѣній господъ и гдѣ онъ помнилъ времена веселья и блеска.
   Аѳанасій Максимычъ только улыбнулся снисходительно, какъ бы говоря: много тоже понимаешь, старая кочерга!
   -- А вотъ, ваше сіятельство, ни счетъ хуторка я вамъ писалъ что продается: купить бы надо! заговорилъ онъ.-- Межа съ межой, а главное что онъ на верхней водѣ, мельницѣ вашей очень мѣшаетъ.
   Но Юхотскій не былъ расположенъ сейчасъ же погрузиться въ хозяйственныя заботы. Онъ отпустилъ управляющаго, сказавъ что еще успѣетъ наговориться о дѣлахъ, и прошелъ на половину выходившую въ садъ и принадлежавшую его покойной матери.
   Въ большой, всегда нѣсколько темноватой спальной, по его приказанію все было сохранено до послѣдней подробности въ томъ самомъ видѣ въ какомъ было при жизни княгини. Зеленоватый ситецъ, покрывавшій стѣны, альковъ и мебель, сильно обветшалъ и потемнѣлъ, но онъ не велѣлъ его трогать. На письменномъ столикѣ были тщательно разставлены въ прежнемъ порядкѣ всѣ принадлежности, въ рабочей корзинкѣ лежало не конченное на послѣднею болѣзнью вышиванье. Только большой масляный портретъ прекрасной работы былъ перенесенъ сюда изъ парадныхъ комнатъ и предъ этимъ портретомъ онъ теперь остановился, погруженный въ тихія и грустныя думы. Онъ остался маленькимъ по смерти отца, и отдалъ матери всю первую дѣтскую любовь и нѣжность. Она была только на двадцать лѣтъ его старше, и сохранила молодость сердца, безъ которой невозможна близкая связь двухъ поколѣній. Портретъ былъ писанъ съ нея въ лучшую пору ея жизни и изображалъ ее во всемъ блескѣ красоты, молодости, счастья -- того счастья которое никого не оскорбляетъ, потому что исходитъ изъ глубокой внутренней гармоніи. Какъ живые, глядѣли на Юхотскаго прозрачные сѣрые глаза и онъ ощущалъ на себѣ ихъ кроткое сіяніе. Ему казалось что предъ нею попрежнему раскрыто его наболѣвшее сердце, и ихъ жизни такъ могущественно слиты что смерть не могла разорвать ихъ. Въ этой комнатѣ, гдѣ все дышало ея незримымъ присутствіемъ, кажется еще слышался ея замолкшій голосъ и чувствовалась благословляющая рука.
   Тихая деревенская жизнь, съ ея мечтательною праздностью и неторопливою, трезвою дѣятельностью, какъ нельзя болѣе отвѣчала теперь Нравственнымъ потребностямъ Юхотскаго. Онъ затихалъ, подчиняясь ея принудительному однообразію. Все неугомонное, мучительное, тревожащее, чѣмъ онъ волновался и страдалъ, теряло свою ѣдкую остроту и мало-помалу отходило отъ него въ какую-то другую жизнь, на которую, ему казалось, онъ научался смотрѣть глазами чужеземца. Только царившій надъ нею образъ Раисы Михайловны наполнялъ его порою прежнимъ раздраженіемъ и заставлялъ мучительно чувствовать красоту той жизни отъ которой онъ бѣжалъ.
   Въ субботу онъ отправился въ свою деревенскую церковь ко всенощной. Ея темноватыя стѣны и ветхія облаченія священника бросились ему въ глаза и онъ съ упрекомъ подумалъ что по смерти матери ни разу не вспомнилъ объ этихъ нуждахъ. Священникъ былъ все тотъ же, и оттого ему было вдвое совѣстнѣе думать о своемъ небреженіи. Народу въ церкви собралось очень мало; Юхотскій прошелъ впередъ и сталъ подлѣ клироса, на свое всегдашнее мѣсто. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ себя онъ замѣтилъ Майю и молча поклонился ей. Тихій голосъ священника, мерцанье немногихъ свѣчъ предъ иконостасомъ, благоговѣйно-набожное выраженіе на лицахъ крестьянъ, все въ этой маленькой сельской церкви располагало къ молитвѣ. Можетъ-быть никогда съ самаго дѣтства Юхотскій такъ не молился какъ за этою деревенскою всенощной.
   Когда служба кончилась, онъ подошелъ къ Манѣ и предложилъ проводить ее домой. До Боярокъ было только двѣ версты, и въ прежнее время онъ часто провожалъ ее изъ церкви. Маня тотчасъ согласилась и отослала свой экипажъ.
   Какъ только они остались вдвоемъ, оба тотчасъ почувствовали что стоявшее между ними напряженіе еще не разсѣялось, и что именно теперь должна наступить та трудная "слѣдующая минута", которой оба они ждали и боялись во время ихъ предыдущей встрѣчи. Маня не раскаивалась, зачѣмъ позволила ему тогда говорить объ ихъ отношеніяхъ, хотя этотъ предметъ былъ для нея очень мучителенъ; напротивъ, она находила что было сказано слишкомъ мало, и что настоящее объясненіе еще должно произойти. Но какъ ни понимала она необходимость этого объясненія, она готова была всячески отодвинуть его и желала бы чтобы все сказалось само собою, и не они сами, а что-нибудь постороннее опредѣлило бы отношенія въ какія они должны стать другъ къ другу.
   -- Я видѣла, вы сегодня молились, сказала она.
   -- Не знаю, можно ли это назвать молитвой, сказалъ Юхотекій;-- я думалъ не о Богѣ, а о моей матери, которая научила меня молиться. Я просилъ ее простить мнѣ все дурное и страстное что входитъ въ жизнь и подстерегаетъ на каждомъ шагу.
   -- Ваша мать была святая, сказала Маня.
   -- Мнѣ кажется что я избѣгнулъ бы многаго что теперь мучитъ и угнетаетъ меня, еслибъ она была со мною. Она умѣла такъ просто разгадывать злыя загадки жизни и доставать изъ каждаго человѣка все что въ немъ есть лучшаго. Вы также это умѣете, вдругъ добавилъ Юхотскій, и взглянулъ на Маню.
   -- Полноте, не обо мнѣ рѣчь, возразила она, слегка вспыхнувъ.
   -- Я былъ лучше, пока надо мной бодрствовало ваше вліяніе, продолжалъ Юхотскій,-- когда вы оттолкнули меня, надо мной отяготѣла дурная сила. Все случившееся не имѣетъ для меня другаго смысла.
   -- Развѣ я оттолкнула васъ? проговорила Маня.
   -- Не будемъ вспоминать объ этомъ. Мнѣ хотѣлось бы выкинуть изъ моей жизни всю прошлую зиму, и это не было бы невозможно, еслибы вы могли совсѣмъ, совсѣмъ простить меня и возвратить вашу прежнюю дружбу.
   Маня медлила отвѣтить. Она думала о томъ что когда въ ихъ послѣднюю встрѣчу она назвала прошлый годъ дурнымъ годомъ, Юхотскій возразилъ ей: "не весь". Это конечно значило что были счастливые дни, когда онъ узналъ что любитъ ее больше и лучше чѣмъ оба они предполагали. Ей тогда непріятно было что онъ напомнилъ объ этомъ, и она повторила ему почти съ раздраженіемъ: "нѣтъ, весь годъ былъ дурной. Счастье было раньше, до Петербурга." Но въ нѣсколько дней прошедшіе съ ихъ первой встрѣчи, она какъ будто тайно передвинулась на другую точку зрѣнія, и ей не нравилось зачѣмъ онъ самъ проситъ "прежней дружбы" и хочетъ чтобы весь прошлый годъ былъ выкинутъ изъ его жизни.
   -- Мнѣ не за что прощать васъ, вы ни въ чемъ не виноваты предо мною, сказала она наконецъ:-- развѣ только въ томъ что вамъ показалось будто возникло чувство котораго я не могла раздѣлить, потому что не считала его серіознымъ....
   -- Я не могъ такъ ошибиться, и это чувство было очень серіозно, возразилъ Юхотскій.
   -- Не очень, потому что оно такъ скоро миновало, продолжала Маня.
   Она немножко хитрила, и хотя вообще это не было въ ея натурѣ, но нѣтъ такой женщины которая не хитрила бы въ извѣстныхъ обстоятельствахъ.
   -- Я не знаю миновало ли оно, сказалъ Юхотскій.
   -- Я не понимаю васъ, возразила Маня, сдвинувъ свои узкія плечи.
   Она старалась казаться спокойною и строгою, во сердце ея билось быстрѣе, и говоря: "я не понимаю васъ", она очень хорошо понимала что хотѣлъ сказать Юхотскій.
   -- Жизнь не проходитъ даромъ, возразилъ онъ,-- и въ особенности жизнь полная горя, хотя бы это было только эгоистическое, личное горе. Я научился цѣнить невозмутимыя тихія и прочныя симпатіи выше увлеченій, за которыми неосторожно гнался и которыя оставляютъ за собою страданія и разочарованія. Я понялъ что вы были правы, всегда правы. Только потому я и смѣю просить вашего великодушія.
   -- Мнѣ странно что вы говорите о страданіяхъ, о разочарованіи. Я думала что вы совсѣмъ счастливы, сказала Маня такимъ искреннимъ тономъ, какъ будто ей и въ голову не приходило хитрить.
   Юхотскій вспомнилъ что вѣдь онъ въ послѣднее время въ Петербургѣ совсѣмъ не видался съ Маней, и что она могла дѣйствительно ничего не знать о его разрывѣ съ Раисой Михайловной.
   -- Да, если хотите, я могу считать себя счастливымъ, потому что избѣжалъ опасной болѣзни, сказалъ онъ.-- Но послѣ такихъ болѣзней поправляются медленно и трудно.
   -- Вы называете болѣзнью... ошибку въ которую мы оба впали? не догадывалась Маня.
   -- Нѣтъ, я говорю о моихъ отношеніяхъ къ женщинѣ которую я не долженъ былъ любить. Я радъ что этотъ разговоръ вашъ происходитъ не въ Петербургѣ, а здѣсь, гдѣ все напоминаетъ мнѣ прежніе, болѣе счастливые дни, продолжалъ съ волненіемъ Юхотскій.-- Здѣсь я свободнѣе могу думать и говорить, и мнѣ кажется что вы сами расположены слушать меня снисходительнѣе. Да, Маня, когда я теперь аду съ вами, по этой знакомой тропинкѣ, по которой я столько разъ провожалъ васъ прежде, я готовъ думать что все случившееся въ послѣднее время было совъ, и что я вновь возвращенъ къ дѣйствительности, и эта дѣйствительность лучше сна.
   -- Берегитесь, есть неблагодарность въ томъ что вы говорите, сказала Маня.-- А знаете,-- вдругъ прибавила она,-- я предъ отъѣздомъ познакомилась съ Раисой Михайловной, и она совсѣмъ очаровала меня. Въ такую женщину невозможно не влюбиться.
   Она проговорила это такимъ тономъ, какъ будто касалась предмета въ которомъ ничто лично не интересовало ея; но сердце ея билось все быстрѣе, и горячая краска готова была разлиться по ея лицу. Она испытывала непонятное, капризное раздраженіе, продолжая этотъ разговоръ. Она ничего не желала, кромѣ возвращенія къ прежнимъ, безпритязательнымъ отношеніямъ и спокойнымъ привычкамъ стараго знакомства, дружбы. Другаго ничего и не могло бытъ, и такъ было давно рѣшено у нея. Но прежде чѣмъ придти къ этимъ отношеніямъ, необходимо было многое объяснить себѣ. Есть вопросы, на которые мы заранѣе отвѣчаемъ себѣ "нѣтъ", и однако мы не желали бы чтобъ эти вопросы не были совсѣмъ предложены. У Мани также были готовые "нѣтъ", и ей хотѣлось сказать ихъ -- можетъ-быть потому что у женщинъ "нѣтъ" иногда означаетъ "да".
   -- Къ сожалѣнію, вы правы, сказалъ Юхотскій;-- а между тѣмъ между мною и этою женщиной такъ мало общаго. Я не умѣлъ бороться противъ увлеченія страсти, но я чувствовалъ что мы въ сущности чужіе другъ другу. Я постоянно сознавалъ отсутствіе того что связываетъ людей прочными нравственными узами.
   -- Но она вовсе не мелкая женщина, возразила Маня;-- въ ней очень много поэтическаго, и право, она способна къ такимъ беззавѣтнымъ порывамъ...
   -- Да, порывы, минуты, сильная закваска оставшаяся въ состояніи вѣчнаго броженія... Это опьяняетъ, но не даетъ дѣйствительнаго счастія. Ахъ, Маня, мнѣ кажется что ко мнѣ возвращается способность смотрѣть на все это холоднымъ, постороннимъ взглядомъ. Когда я думаю о васъ и припоминаю какъ вы были близки моей душѣ и какимъ свѣтлымъ содержаніемъ были полны наши отношенія, я начинаю презирать себя за точто такъ мало былъ достоинъ вашей дружбы.
   Краска выступила горячими пятнами на лицѣ Мани. Она отвернулась и потянула на плечи толстый шерстяной платокъ который взяла съ собою да случай если вечеръ похолодѣетъ.
   -- Вы, мущины, никогда не бываете довольны настоящимъ, и вѣчно ищете въ прошедшемъ или въ будущемъ, сказала она.
   -- Вы забываете что мой идеалъ былъ уже ясенъ мнѣ прежде, и что я уже выбралъ себѣ тихую пристань, во меня силою выбросили изъ нея, возразилъ Юхотскій.-- Я, какъ изгнанникъ, возвращаюсь къ своимъ пенатамъ, съ такою же вѣрой какъ прежде въ ихъ хранительную руку.
   Они были уже въ Бояркахъ, и небольшая, веселая усадьба привѣтливо глядѣла на нихъ, вся облитая блѣдно-красными лучами заходящаго солнца. Широкая аллея по которой они шли прямо упиралась въ нее, и волнистая зелень ясеней казалась позолоченною пронизывавшими ее косыми лучами. Маня остановилась и подняла на Юхотскаго неопредѣленный, радостный и пугливый взглядъ. Она находила что настала пора сказать: "нѣтъ".
   -- Здѣсь я могу дойти сама, merci, проговорила она, подавая ему руку.
   -- Вы отсылаете меня?
   -- Когда мы прощались въ послѣдній разъ, я сказала вамъ что мы можемъ видѣться, потому что оба научились быть осторожными. Это значитъ что намъ не слѣдуетъ такъ много говорить о прошедшемъ, отвѣтила Маня -- и глаза ея глядѣли строго, только на уголкахъ губъ весело и лукаво трепетали какіе-то мускулы.
   

VII.

   Аѳанасій Максимовичъ охотно оставилъ бы Юхотскаго въ покоѣ, потому что не ожидалъ ничего важнаго отъ вмѣшательства его въ хозяйственныя дѣла, во былъ одинъ вопросъ по нѣкоторымъ причинамъ очень близкій его сердцу и требовавшій непосредственнаго участія помѣщика. Это былъ вопросъ о покупкѣ сосѣдняго Дѣдова хутора, о чемъ Аѳанасій Максимовичъ уже заговаривалъ съ Юхотскимъ въ самый день его пріѣзда. Интересовался онъ этимъ хуторомъ чрезвычайно, вопервыхъ, потому что дѣло выходило во всѣхъ отношеніяхъ крайне выгодное, а вовторыхъ, потому что на хуторъ сильно зарился злѣйшій врагъ Аѳанасія Максимовича, нѣкто Ломовъ, богатый купецъ пріобрѣвшій по близости за полцѣны громадное имѣніе и съ тѣхъ поръ распространившій на весь уѣздъ свою ненасытную дѣятельность. Ломовъ былъ представитель того новаго типа хозяевъ о которомъ говорилъ Дмитрій Ѳедосѣевичъ. Онъ со своими прикащиками, какъ хищная стая, налетѣлъ на уѣздъ, скупалъ за безцѣнокъ разоренныя барскія имѣнія, рубилъ лѣса, разносилъ усадьбы, спаивалъ волостныхъ старшинъ, устанавливалъ цѣны, распоряжался ярмарками какъ своими лавками. Половина уѣзда, отъ помѣщика до батрака-крестьянина, въ нѣсколько лѣтъ оказалась безвозвратно запутавшимися въ сѣтяхъ раскинутыхъ Ломовымъ. Система хозяйства у него была самая хищническая. Купивъ какое-нибудь имѣніе онъ тотчасъ уничтожалъ въ немъ все что имѣло характеръ барской затѣи или было разчитано на отдаленные и умѣренные барыши. Заповѣдные лѣса и рощи безпощадно вырубались чтобы тотчасъ выручить заплаченныя за имѣнье деньги и на разчищенной цѣлинѣ собрать одну безобразно-обильную жатву; усадьбы обдирались до-гола, конскіе заводы распродавались, мосты и гати рушились за недостатокомъ присмотра и ремонта, дорогія машины ржавѣли въ сараяхъ, потому что яри своей системѣ безстыднѣйшей эксплуатаціи рабочаго труда Ломовъ находилъ выгоднѣе обрабатывать землю крестьянскими мускулами и потомъ, чѣмъ требующими дорогихъ починокъ механизмами. Аѳанасій Максимовичъ сразу почувствовалъ въ Ломовѣ своегозлѣйшаго врага, и не только потому что тотъ нагло отбивалъ у него рабочихъ и подставлялъ ему ногу на всѣхъ ярмаркахъ и у всѣхъ мѣстныхъ скупщиковъ, во и потому что Аѳанасій Максимовичъ понималъ хозяйство, по собственному его выраженію, "тонко и благопорядочно", и хищничество заѣзжаго кулака возмущало его до тайниковъ сердца. Когда онъ узналъ что Лоховъ приторговываетъ Дѣдовъ хуторъ, онъ поклялся отбить у него эту добычу, и теперь, пользуясь тѣмъ что соперникъ его уѣхалъ на нѣсколько дней на ярмарку, присталъ къ Юхотскому -- кончить дѣло. Даже высокомѣрная важность на этотъ разъ совсѣмъ съ него соскочила. Къ счастью его Ломовъ еще не звалъ о пріѣздѣ Юхотскаго и потому не торопился.
   -- Вы, ваше сіятельство, сразу настоящей цѣны не давайте, поприжмите напередъ маленько, потому очень они нуждаются въ деньгахъ, училъ Юхотскаго Аѳанасій Максимовичъ, везя его въ своей собственной "управительской" таратайкѣ по узкому и пыльному проселку въ хуторъ.-- А только безпремѣнно помахайте предъ ними деньгами, чтобъ они увѣренность имѣли получить сію же минуту въ наличности. Такъ завсегда это дѣлается съ господами, никакъ они противъ этого устоять не могутъ.
   -- Кто такой теперешній владѣлецъ? спросилъ Юхотскій, улыбаясь практическимъ наставленіямъ своего управляющаго.
   -- По фамиліи Заплюевъ, Валеріанъ Алексѣичъ, а кто такіе они будутъ, доподлинно не могу вамъ сказать, отвѣтилъ Аѳанасій Максимовичъ.-- Молодой еще человѣкъ, въ Москвѣ въ университетѣ былъ, только не долго, до конца стало-быть не произошелъ. Изъ себя не казистый такой, слюнявый да мозглявый, и по видимости пустой самый человѣкъ. Къ здѣшнимъ мѣстамъ все никакъ не можетъ привыкнуть; тоска говоритъ тутъ у васъ, рветъ меня, душить. Оно точно, что ему тутъ, дѣлать? Знакомая тоже барыня изъ Москвы у него проживаетъ; она-то больше должно и смущаетъ, въ Москву ей все хочется. Безпремѣнно предастъ, кабы только Ломовъ не подоспѣлъ на помѣху, варваръ проклятый.
   Въ послѣднихъ словахъ заключался нѣкоторый каламбуръ, такъ какъ Ломова звали Варваръ Потапычъ.
   Аѳанасій Максимовичъ сперва провезъ Юхотскаго по всему хутору, заставилъ его осмотрѣть мельницу и прочія угодья, и уже тогда погналъ лошадку къ господскому дому. Несмотря на страшную запутанность хозяйства, въ выгодахъ присоединенія хутора къ Княжему Верху не могло быть никакого сомнѣнія, да и Аѳанасій Максимовичъ былъ настолько опытенъ въ этихъ дѣлахъ что не могъ ошибиться.
   Господская усадьба представляла тѣ же слѣды запущенія и пустодомства. Кое-гдѣ бросались въ глаза затѣи городской обстановки, но потолки протекали, зеркало въ гостиной было разбито и засижено мухами, на штофныхъ диванахъ валялись принадлежности гардероба, за которыми при появленіи гостей стремительно прибѣжала полуодѣтая грязная дѣвка. Самъ Заплюевъ, въ сѣренькомъ сюртучкѣ нѣсколько притязательнаго покроя, впрочемъ несовсѣмъ опрятномъ, вышелъ поспѣшно изъ внутреннихъ комнатъ и съ какою-то кислою радостью просилъ садиться. Его очевидно уже нѣсколько разъ безъ всякаго результата тревожили на счетъ продажи хутора, и онъ боялся вновь предаться надеждѣ.
   Это былъ человѣкъ лѣтъ подъ тридцать и что-называется "мозглякъ". Желтое, худое лицо съ безцвѣтными глазами на выкатѣ и жиденькимъ пушкомъ на головѣ, едва прикрывавшимъ лысину, узкія губы, обнажавшія кончики почернѣлыхъ зубовъ и золотушныя десна, все напоминало о болѣзни и истощеніи. Говорилъ онъ съ нѣкоторою растяжкой и какъ бы желаніемъ обнаружить въ себѣ образованнаго человѣка, рожденнаго для лучшей доли.
   -- Продаю дешево, чтобы только отдѣлаться, потому что съ этою деревенскою жизнью рѣшительно не могу примириться, объяснялъ онъ, скрутивъ побурѣвшими пальцами папиросу и наслюнивъ ее такъ что она почти не курилась.-- Что дѣлать, у всякаго свои вкусы. Я выросъ въ Москвѣ, у меня тамъ свой кругъ, университетскіе товарищи, я не могу существовать безъ людей, безъ театровъ, безъ музыки, безъ... (онъ хотѣлъ сказать: безъ. "Эрмитажа", во спохватился) безъ всѣхъ этихъ столичныхъ удобствъ, однимъ словомъ.
   -- Вы, ваше сіятельство, извольте толковать, а я пойду на службы взгляну, сказалъ Аѳанасій Максимовичъ, чувствовавшій какое-то почти физическое отвращеніе къ владѣльцу Дѣдова хутора.
   -- Вотъ, и вы, князь, съ вашимъ образованіемъ, безъ сомнѣнія раздѣляете мой взглядъ, продолжалъ Заплюевъ, съ какимъ-то даже самоуслажденіемъ въ голосѣ при словѣ "князь".-- Намъ, университетской молодежи, людямъ извѣстнаго общества, деревенская жизнь совсѣмъ не по характеру. Разумѣется, гдѣ-нибудь въ Англіи, какому-нибудь тамъ лорду... впрочемъ я держусь либеральныхъ мнѣній и совсѣмъ не стою за англійскія учрежденія, добавилъ онъ съ Пугливою торопливостью, причемъ глаза его кажется хотѣли совсѣмъ вылѣзть изъ орбитъ.
   -- Я провелъ дѣтство въ деревнѣ, и люблю ее, сказалъ Юхотскій.
   -- Да, дѣтство, конечно... Это очень важно, тотчасъ согласился Заплюевъ, мучась надъ мокрымъ ососкомъ папиросы.-- Знаете, тогда условія были совсѣмъ другія; богатое дворянство, псовая охота, Цыганки, домашній балетъ... Съ этимъ, я понимаю, можно было очень пріятно жить въ деревнѣ. Но вы не подумайте впрочемъ чтобъ я... я всегда былъ противъ крѣпостнаго права, и все это ужаснѣйшая мерзость и грязь! спохватился онъ опять.
   Дверь изъ внутреннихъ комнатъ еще разъ распахнулась и въ гостиную вошла съ папироской въ рукѣ молодая, высокая и довольно стройная женщина. Хотя и не совсѣмъ свѣжее лицо ея было не дурно и отличалось тѣмъ что на вульгарномъ языкѣ называется "шикомъ". На ходу она слегка постукивала каблучками, и упругій станъ ея, туго обтянутый барежевою юпкой, красиво колебался.
   Заплюевъ съ необычайною поспѣшностью вскочилъ съ мѣста и проговорилъ взмахивая руками:
   -- Анна Филипповна Потихонова, изъ Москвы. Князь Юхотскій.
   Вошедшая очень развязно подала руку, а другою подняла къ губамъ папироску.
   -- Очень рада познакомиться; вы съ Валеріаномъ Алексѣевичемъ сосѣди? Квяжій Верхъ -- это вѣдь ваше имѣнье? Мы только вчера узнали что вы вернулись. Я въ восторгѣ, если вамъ пришла мысль купить этотъ хуторъ; пожалуста, избавьте васъ отъ него поскорѣе! Намъ необходимо въ Москву, и эта противная деревня просто связываетъ насъ по рукамъ и по ногамъ.
   Она проговорила все это чрезвычайно быстро, едва останавливаясь на точкахъ чтобы пыхнуть изъ папироски, и все время въ упоръ, любопытнымъ и смѣлымъ взглядомъ глядя на Юхотскаго. Сѣрые съ зеленоватымъ отливомъ глаза ея были очень не дурны.
   -- Мы еще не толковали съ княземъ о дѣлѣ, вставилъ Заплюевъ.
   -- Я увѣрена что вы тотчасъ сойдетесь, продолжала Анна Филипповна.-- Знаете, князь, еслибы не ужасныя условія здѣшней жизни, Валеріанъ Алексѣевичъ никогда бы не сталъ продавать своего хутора. Онъ приноситъ очень порядочный Доходъ; вѣдь тутъ мельница на рѣкѣ, сплавъ, хорошая земля, лѣсъ. Но жить здѣсь рѣшительно невозможно. Я привыкла къ образованному обществу, жила всегда весело... Онъ. тоже. А тутъ кругомъ всѣ помѣщики разбѣжались. Эти крестьяне... о, это совсѣмъ дикіе, грубые люди. Вы не можете себѣ представить, сколько отъ нихъ приходится терпѣть. Ужь я право не знаю чѣмъ Валеріанъ Алексѣевичъ возбуждаетъ къ себѣ такую ихъ ненависть. Оскорбленія, оскорбленія на каждомъ шагу. Вообразите себѣ напримѣръ что они прозвали его шуточнымъ бариномъ, такъ и зоветъ, весь околотокъ.
   -- Да, да, спросите Заплюева, никто не знаетъ, а спросите шуточнаго барина, всякій вамъ покажетъ, подтвердилъ съ огорченною улыбкой Валеріанъ Алексѣевичъ.
   -- И что это за народъ, это звѣри какіе-то, а не люди? продолжала Анна Филипповна.-- Представьте себѣ, какъ-то на дняхъ приходитъ къ нему (она кивнула на Заплюева) пьяненькій мужичонка, валяется въ нотахъ, хнычетъ что дѣти у него помираютъ съ голоду, ѣсть нечего. А наканунѣ, надо вамъ знать, корову его загнали съ потравы къ вамъ на дворъ. Я и говорю Валеріану Алексѣевичу: не сентиментальничай пожалуста, вели его гнать, пока не заплатитъ штрафа. Онъ не послушался, жалко видите ли стало, отдалъ ему корову. Только что жь бы вы думали? Вчера вечеромъ, сидимъ мы на балконѣ и пьемъ чай; вдругъ этотъ самый мужичонка, котораго мы простили, становится прямо предъ вами...
   -- Да, да, подхватилъ какъ бы даже съ удовольствіемъ Заплюевъ: -- становится прямо предъ Анною Филипповной и дѣлаетъ съ позволенія сказать безстыдство...
   -- Ужасъ, ужасъ! всплеснула руками Анна Филипповна, насколько впрочемъ не сконфуженная.
   -- Вотъ и сегодня тоже, продолжалъ Заплюевъ:-- скотница разозлилась за какое-то замѣчаніе...
   -- Ну, переставьте пожалуста, перебила Анна Филипповна раскуривая новую папироску.-- Всѣ и такъ знаютъ что въ деревнѣ теперь жить невозможно. Крестьяне положительно выживаютъ насъ. Да не только насъ, тутъ вотъ поселился недавно одинъ отставной солдатъ, онъ, видители, гдѣ-то на частномъ мѣстѣ служилъ, скопилъ кое-какія деньги, вздумалось ему вернуться на родину и купить клочокъ земли, десятинъ пятнадцать. Что жъ бы вы думали? Крестьяне порѣшили его выжить, и всяческими мерзостями довели его до" того что онъ принужденъ былъ стрѣлять по нимъ и за это сидитъ теперь въ острогѣ, а они на его пашнѣ преспокойно свой скотъ пасутъ.
   -- Ужасъ, ужасъ что такое! воскликнулъ въ свою очередь Заплюевъ:-- По ихъ мнѣнію, видите ли, въ деревняхъ они теперь одни хозяева, а всѣмъ прочимъ разрѣшается вели угодно спасаться по городамъ.
   -- Разумѣется, вмѣшалась Анва Филипповна, кокетливо поведя сквозившими подъ барежевымъ лифомъ плечами, -- еслибы такіе сосѣда какъ вы жили постоянно въ деревнѣ, мы были бы по крайней мѣрѣ вознаграждены обществомъ образованныхъ людей... Пожалуста, князь, спасите насъ отъ этой ссылки. Валеріанъ Алексѣичъ, я берусь сама торговаться съ княземъ, добавила она къ Заплюеву и повернулась всѣмъ своимъ красивымъ станомъ къ Юхотскому, улыбаясь а слегка задерживая дыханіе, отчего грудь ея медленно и упруго волновалась.-- Вамъ всякій скажетъ что хуторъ стоить по крайней мѣрѣ пятнадцать тысячъ; мы отдаемъ за двѣнадцать, если Всѣ деньги разомъ.
   Цѣна показалась Юхотскому очень сходною и онтъсейчасъ бы и кончилъ, еслибы въ эту минуту не вернулся Аѳанасій Максимовичъ. Лицо почтеннаго управляющаго было почти мрачно, какъ и слѣдуетъ покупщику осматривающему предлагаемый товаръ.
   -- Строеніе все придется новое ставить, пробурчалъ онъ.-- Сколько они хотятъ за хуторишко, ваше сіятельство?
   Съ появленіемъ управляющаго торгъ нѣсколько затруднился, однакожь чрезъ четверть часа кончили на одиннадцати тысячахъ.
   -- Право, Ломовъ двѣнадцать даетъ, только я ни за что не хочу этому скоту продавать, оказалъ Заплюевъ.
   -- Продали бы, возразилъ съ презрительною увѣренностью Аѳанасій Максимовичъ.
   Составили наскоро запродажную запись. Заплюевъ расписался въ полученіи задатка, который тутъ же съ преувеличенною небрежностью бросилъ въ незапертый ящикъ.
   -- А пока мы еще сосѣди, пожалуста, князь, доставьте намъ удовольствіе видѣть васъ, сказала Анна Филипповна, поводя плечами и кокетливо складывая полуобнаженныя руки.-- Хотя мы и продешевились, но я считаю себя очень, очень вамъ обязанною, добавила она съ нѣсколько загадочнымъ выраженіемъ играя своими интересными глазами.
   -- Не надолго хватитъ имъ этихъ денежекъ, протрутъ имъ глазки, выразился Аѳанасій Максимовичъ, подсаживаясь вслѣдъ за Юхотскимъ въ таратайку; да и то сказать, кто этакого мозгляка за дешево любить станетъ? Ну, одначе слава Богу что съ хуторишкой этимъ кончили. Батюшки мои, Ломовъ-то какія чудеса теперь покажетъ какъ пригонитъ да узнаетъ!
   Ломовъ пріѣхавъ съ ярмарки, дѣйствительно сталъ "показывать чудеса": прежде всего по-свойски, по-хозяйски расправился съ прикащикомъ, отдувъ его собственноручно за то что допустилъ сдѣлаться въ его отсутствіе такому дѣлу. Съ подручниками своими онъ вообще не церемонился, и они платили ему за то собачьей преданностью, отчасти потому что такое обращеніе было въ ихъ нравахъ, а главное оттого что Ломовъ давалъ имъ полную волю надъ крестьянами, покрывая своею властною рукой всякія ихъ безчинства и вызволяя ихъ и отъ судовъ, и отъ полиціи. Затѣмъ онъ нагрянулъ къ Заплюеву и предложилъ ему двѣнадцать тысячъ, съ тѣмъ что принимаетъ на себя возвратить Юхотскому двойной задатокъ. Заплюевъ хотя дѣйствительно терпѣть не могъ Ломова за многія отъ него обиды, но вѣроятно поддался бы на такое заманчивое предложеніе, еслибъ Анна Филипповна не воспротивилась рѣшительнымъ образомъ: ей очень ужь не хотѣлось уронить себя предъ Юхотскимъ, и притомъ "шуточный баринъ" ей ужь порядкомъ надоѣлъ, и предвидя близкій конецъ ихъ связи, она начинала смутно думать о томъ, не обратить ли на Юхотскаго болѣе серіозное вниманіе.
   Не добившись толку отъ Заплюева, Ломовъ, весь красный отъ жары и злости, велѣлъ гнать прямо въ Княжій Верхъ.
   -- Вашему сіятельству! съ пріѣздомъ имѣю честь! по-сосѣдски! развязно привѣтствовалъ онъ, входя въ кабинетъ.
   Юхотскій уже слыхалъ о немъ отъ Аѳанасія Максимовича и не безъ любопытства оглядѣлъ его. Это былъ невысокій, плотный мужикъ лѣтъ пятидесяти, съ хитрыми заплывшими глазками и затвердѣлымъ выраженіемъ наглости въ лицѣ. Ходилъ онъ въ сапогахъ на-выпускъ, въ долгополомъ русско-нѣмецкомъ сюртукѣ, въ воротничкахъ и съ медалью на распущенной по манишкѣ лентѣ.
   -- Дѣльце у меня кстати къ вашей милости есть, тотчасъ приступилъ онъ, усаживаясь на предложенномъ ему стулѣ, и обводя комнату пренебрежительнымъ взглядомъ оцѣнщика.-- Никакъ ваше сіятельство Дѣдовъ хуторъ купить желаете?
   -- Я ужь купилъ.
   -- Такъ-съ. Одначе купчей не совершали еще?
   -- Нѣтъ еще.
   -- Вотъ по этому самому дѣлу мы къ вашей милости. Хуторъ-то мы раньше приторговали, а вы, значитъ, въ ваше отсутствіе дѣло это повернули.
   -- Что же вамъ отъ меня угодно? спросилъ Юхотскій, внутренно начиная коробиться отъ нахальнаго тона и зычнаго голоса Ломова.
   -- Хуторъ-то этотъ вамъ очень съ руки, отвѣтилъ Ломовъ -- Колибъ ваше сіятельство отступили, мы бы всякое вознагражденіе съ нашимъ удовольствіемъ, сію минуту.
   Онъ разстегнулъ сюртукъ, вынулъ огромный засаленный бумажникъ и положилъ на стоя".
   -- Извините, я отступать не желаю, сказалъ Юхотскій.
   -- Да на что вашему сіятельству хуторъ-то? Совсѣмъ онъ вамъ и не нуженъ. Это вѣдь управитель вашъ все дѣло вводилъ, потому какъ у насъ съ нимъ неудовольствія были, вотъ ему и хочется поперечить мнѣ. Угодно вашему сіятельству двойной задатокъ, и еще пятьсотъ рублей?
   -- Нѣтъ, не угодно, отвѣтилъ Юхотскій.
   -- Такъ-съ. Перечить-то вамъ не слѣдъ бы, потому мы хоша и купеческаго званія, а тоже люди не маленькіе. Прикажите предоставить.
   Ломовъ раскрылъ бумажникъ и принялся медленно пересчитывать радужныя ассигнаціи. "Это онъ помахать предо мною хочетъ", вспомнилъ Юхотскій теорію Аѳанасія Максимовича.
   -- Вы напрасно безпокоитесь: у меня покупка хутора рѣшена, сказалъ онъ.
   -- Оченно понимаемъ-съ. Ежели вы такіе настоятельные, мы пятьсотъ рублевъ еще накинемъ, возразилъ Ломовъ, похлопывая по столу бумажникомъ.
   -- Я прошу васъ прекратить этотъ разговоръ, сухо сказать Юхотскій, вставая. Ломовъ кинулъ на него проницательный и какъ бы удивленный взглядъ.
   -- Та-акъ-съ... промолвилъ онъ, играя бумажникомъ.-- Понапрасну изволите обижаться,-- дѣло коммерческое. Мы къ вашему сіятельству съ миромъ и съ любовью, и съ золотою казной, а тамъ какъ ваше желаніе будетъ. Деньги-съ у насъ не фальшивыя. Брезговать нашимъ братомъ тоже не слѣдъ бы: не ровенъ часъ.
   -- Я считаю вашъ разговоръ конченнымъ, повторилъ Юхотскій.
   -- Оченно понимаемъ.
   Ломовъ подкинулъ на ладони бумажникъ, и наконецъ опуcтилъ его въ громадный боковой карманъ сюртука.
   -- Такъ не желаете, ваше сіятельство? Тысячу рублевъ я накинулъ, сказалъ онъ, вставая и застегиваясь.
   Юхотскій не отвѣчалъ.
   -- Прощенья просимъ, неуклюже поклонился Ломовъ и вышелъ, стуча сапогами и унося съ собою клокотавшую въ немъ злобу.-- Какъ бы то же не жалѣть потомъ, пробурчалъ онъ въ дверяхъ.
   

VIII.

   Тихая деревенская жизнь продолжала понемногу втягивать Юхотскаго. Несмотря на нѣкоторое сопротивленіе Аѳанасія Максимовича, онъ даже вошелъ въ хозяйственныя заботы и между прочимъ очень заинтересовался перестройкой мельницы, которую оказалось возможнымъ значительно расширить, такъ какъ другая, въ новопріобрѣтенномъ хуторѣ, были остановлена и не могла больше мѣшать ей. Заинтересовался Юхотскій этими работами больше всего потому что туда было нагнано много народу, и эти рабочіе, почти поголовно неграмотные, поражали его своимъ яснымъ и точнымъ пониманіемъ того что нужно для такой вовсе непустой работы Каждый изъ нихъ зналъ устройство мельницы и понималъ условія даннаго физическаго двигателя гораздо лучше чѣмъ самъ Юхотскій, а между тѣмъ большинство ихъ въ первый разъ работало на мельницѣ. Юхотскій съ любопытствомъ слѣдилъ за ними, вслушивался въ ихъ споры, заговаривалъ съ ними чтобы посмотрѣть какъ они объясняютъ то что самъ онъ понималъ только теоретически, сквозь путаницу научныхъ терминовъ и формулъ. И каждый разъ его поражало, какъ легко находили они на своемъ конкретномъ языкѣ необходимыя, ясныя и образныя выраженія, и сколько въ этой простой рѣчи было художественной способности къ олицетворенію. Казалось, эти силы природы, эти физическіе законы были для нихъ какими-то одушевленными знакомыми существами, среди которыхъ они жили и съ которыми умѣли по-сосѣдски ладить.
   Стихійный складъ народнаго міровоззрѣнія клочками открывался Юхотскому, заинтересовывая его больше и больше. Онъ искалъ этихъ откровеній, ѣздилъ на покосъ, присутствовалъ при грузкѣ плотовъ на рѣкѣ, заходилъ въ избъ мужиковъ, стараясь уловить всюду тайный смыслъ этой жизни, на каждомъ шагу поражавшей его самыми необычайными противорѣчіями. Но чѣмъ больше онъ всматривался въ эту жизнь, тѣмъ болѣе двоился предъ нимъ загадочный образъ народа. Онъ видѣлъ рядомъ силу и распущенность, гуманность и загрубѣлую жестокость, чистоту и порочность, умъ и неподвижность, жажду знанія и фанатическую ненависть къ этому самому знанію. Какъ загадка, встать предъ нимъ этотъ образъ, этотъ народъ-странникъ, оттѣсненный съ своей утоптанной дороги и ищущій новыхъ путей. Гдѣ лягутъ эти невѣдомые новые пути? Юхотскій жалѣлъ что по случаю лѣтняго времени шкода была закрыта, и онъ не могъ близко познакомиться съ подростающимъ поколѣніемъ, которое пойдетъ впереди народа.
   Новыя занятія, новый порядокъ мыслей, въ которомъ онъ жилъ, принесли ему замѣтное облегченіе отъ гнетущей и мрачной тоски, овладѣвшей имъ въ послѣднее время въ Петербургѣ. Онъ охотно входилъ въ мелочныя заботы хозяйства, невольно тѣшась тѣмъ что практическое, будничное содержаніе этихъ заботъ было такъ далеко отъ привычныхъ тетеревовъ его мысли. Онъ сознавалъ всю невозможность жить продолжительное время такимъ содержаніемъ, но въ томъ состояніи усталости какое онъ принесъ съ собою, ему пріятно было почувствовать себя въ мелководьи деревенской жизни. Онъ не охладѣлъ къ приподнятымъ интересамъ, къ которымъ постоянно обращалась его мысль; напротивъ, эти интересы, когда разстояніе совлекло съ нихъ ѣдкую накипь личныхъ впечатлѣній, представились ему еще болѣе ясными и неотразимо-увлекательными. Въ тихія, темныя лѣтнія ночи, когда синяя мгла завораживала садъ, и ни одинъ листъ не шевелился въ этой мглѣ, и пламя свѣчи не колебалось у раскрытаго окна, ему работалось такъ легко что въ короткое время онъ окончилъ всю вторую, труднѣйшую половину своей книги, и отослалъ ее къ Жаку, прося распорядиться печатаніемъ. Среди здоровой физической усталости и трезвыхъ умственныхъ возбужденій онъ почти совсѣмъ успокоился, и лишь изрѣдка, какъ знойный валетъ вѣтра въ полуденную липъ, налетало на душу непонятное смятеніе, и обольстительный образъ возникалъ въ прозрачной мглѣ, и глядѣлъ оттуда темнымъ и опаснымъ взглядомъ. Все пережитое, злое и страстное незримо трепетало въ этомъ образѣ, и на мгновенье будило отзвучавшія струны....
   Когда была дописана послѣдняя страница его книги, странное и грустное волненіе стѣснило его. Ему жаль было разставаться съ любимымъ трудомъ, въ которомъ онъ привыкъ искать отрезвленія отъ счастливыхъ и мучительныхъ тревогъ личной жизни; онъ какъ будто почувствовалъ себя еще болѣе одинокимъ. Съ отвращеніемъ думалъ онъ о той злобной суетнѣ которую появленіе этой книги должно поднятъ въ разныхъ петербургскихъ муравейникахъ; еслибъ онъ не былъ увѣренъ что сказанное имъ слово очень нужно въ настоящую минуту, онъ охотно оставилъ бы свою рукопись лежать въ столѣ.
   Маня, напротивъ, очень обрадовалась, когда узнала что онъ окончилъ свою книгу.
   -- Это хорошо, сказала она, подразумѣвая что если онъ могъ привести къ концу этотъ широко-задуманный трудъ, то значитъ петербургскія впечатлѣнія не сломили его.
   Юхотскій понялъ ея мысль.
   -- Развѣ вамъ теперь не все равно? сказалъ онъ.
   Маня съ упрекомъ взглянула на него.
   -- Вы остались все также недовѣрчивы, проговорила она.
   -- Что могло сдѣлать меня болѣе довѣрчивымъ? возразилъ Юхотскій.-- Но нѣтъ, Маня: когда вы говорите о вашемъ дружескомъ расположеніи ко мнѣ, я. не могу не вѣрить. Въ этомъ чувствѣ вы никогда не ошибаетесь.
   Маня догадалась, зачѣмъ онъ подчеркнулъ одно слово въ своей фразѣ.
   -- Вы говорили что научились цѣнить это чувство, сказала она.
   -- Неудачные опыты не проходятъ даромъ, и съ годами всѣмъ вамъ слѣдуетъ сокращать свои требованія отъ жизни, отвѣтилъ Юхотскій.
   -- Вы говорите такимъ тономъ, какъ будто лучшая пора жизни уже миновала для васъ, возразила Маня.
   -- Да, если лучшею порой называть ту когда чего-то ждешь, чего-то ищешь, не дорожишь настоящимъ и глядишь впередъ, въ это обманчивое будущее, на которое молодость будетъ вѣчно надѣяться, хотя бы оно милліоны разъ обманывало всѣ ожиданія, сказалъ Юхотскій.-- Для меня впереди нѣтъ уже никакихъ обманчивыхъ загадокъ, и жизнь становится похожею на прочитанную книгу. Можетъ-быть такъ и лучше, потому что дѣйствительность требуетъ черствой опытности, и тотъ больше получаетъ отъ нея, кто менѣе надѣется.
   Маня только печально покачала головой.
   -- Я не вѣрю ни одному слову изъ того что вы говорите, сказала она.-- Это припадокъ разочарованія, который совсѣмъ не въ вашей натурѣ. Вы гораздо живучѣе. Повѣрьте, жизнь еще такъ разодвинется предъ вами, подаритъ столько неожиданнаго что все пережитое потеряетъ значеніе.
   Она сидѣли на маленькомъ темноватомъ балконѣ, густо обставленномъ растеніями. Все здѣсь сохраняло тотъ самый порядокъ какой имѣло шесть лѣтъ назадъ, въ послѣдній годъ проведенный Юхотскимъ въ деревнѣ. И сама Маня была совсѣмъ такая же, словно годы не оставили никакого слѣда на ея наружности; даже ея ситцевая блуза кажется не перемѣнила покроя. Юхотскій съ горечью чувствовалъ что онъ одинъ перемѣнился. Ему припомнился послѣдній разговоръ ихъ съ Маней, предъ его отъѣздомъ изъ Петербурга. Она точно также говорила тогда о томъ что жизнь раздвигается предъ нимъ, полная радостныхъ тайнъ, завидовала ему и благословляла его. Но какъ непохоже было его тогдашнее настроеніе на поблекшее и смирившееся чувство наполнившее его теперь!
   -- Нѣтъ, Маня, я не жду больше этихъ неожиданностей жизни, о которыхъ вы говорите, сказалъ онъ.-- И жизнь не раздвинется: некуда. Надо думать о томъ чтобы тѣснѣе затянуть петлю крута въ которомъ живешь, и не забрасываться выше черсваго остова дѣйствительности.
   -- И все это потому что въ дѣйствительности, то-есть въ вашей личной жизни, встрѣтились шероховатости... неудачно разыгрался вашъ первый романъ... возразила Маня, неодобрительно качая годовой.-- Полноте, я не понимаю этого разочарованія.
   -- Личная жизнь получаетъ большую цѣну, когда ничего другаго не осталось, продолжалъ Юхотскій.-- Помните, вамъ всегда казалось что я не способенъ удовлетвориться личною казнью? И вотъ я пришелъ къ заключенію что нѣтъ никакого другаго выхода, что если счастье, радость, чувство удовлетворенія еще возможны, то только въ этой узкой сферѣ эгоистическаго существованія. За предѣлами его текутъ мутныя волны что я уже не чувствую желанія окунуться въ нихъ.
   Маня вопросительно подняла на него глаза.
   -- Мутныя волны... но развѣ вы не привѣтствовали все то, что явилось обновить и раздвинуть жизнь? Вы не видѣли мутныхъ волнъ въ этомъ теченіи.
   -- Да, когда я думалъ что съ формой придетъ содержаніе, отвѣтилъ Юхотскій.-- Но формы, условія, учрежденія не создаютъ прогресса и не достигаютъ цѣли, когда люди мелки и лживы, и нѣтъ въ нихъ живаго духа. А хуже всего то что такіе люди никогда не способны понять что у нихъ въ рукахъ только форма безъ содержанія. Мнѣ отвратителенъ этотъ фетишизмъ, заставляющій простираться ницъ предъ фасадомъ европейской гражданственности, покланяться словамъ и ярлыкамъ, и чуждаться того что составляетъ содержаніе и силу цивилизаціи.
   -- Но гдѣ же взять это содержаніе? что можетъ дать его? сказала Маня.
   -- Люди, а ихъ нѣтъ, отвѣтилъ Юхотскій.
   Маня ничего не сказала, и подойдя къ периламъ балкона задумчиво глядѣла на темносинюю полосу неба, сквозившаго за узорчатою листвой. Красноватое отраженіе зари медленно гасло за лѣсомъ, и какъ тонкія золоченыя стѣны пронизывались косые лучи между стволами ясеней и сосенъ. Росистое облако волновалось какъ молочный паръ надъ остывающимъ лугомъ. Беззвучная дремота вечера была вся насыщена тишиной и покоемъ, и какою-то радостною истомой, и словно отвѣчала безмолвною ироніей на раздраженіе и горечь разговора.
   Маня обернулась и подошла къ Юхотскому.
   -- Я не люблю когда вы такъ говорите, сказала она.-- Я слышу въ вашихъ словахъ что-то злое. Можетъ-быть вы правы, но надо больше любви. Въ самомъ пустомъ и дрянномъ человѣкѣ всегда есть что-нибудь заслуживающее любви.
   -- Еслибъ во мнѣ не было любви, мнѣ не было бы такъ тяжело, сказалъ Юхотскій.
   -- Нѣтъ, когда есть любовь, тогда не тяжело, возразила Маня.-- Я говорю не объ эгоистическомъ личномъ чувствѣ, а о томъ которое состоитъ изъ отреченія, состраданія и прощенія.
   -- Для этого нуженъ миръ въ душѣ, продолжалъ Юхотскій, -- а онъ покупается только личнымъ счастіемъ. Да, Маня, еслибъ осуществились тѣ надежды которыя я позволилъ себѣ питать, еслибы мнѣ удалось устроить свою личную жизнь такъ какъ я мечталъ, еслибъ вы не оттолкнули меня...
   Маня съ испугомъ взглянула на него: она не была приготовлена къ этому внезапному обороту разговора.
   -- Развѣ я оттолкнула васъ? проговорила она.
   -- Да, Маня, вы отняли у меня вашу руку въ то время когда она больше всего была нужна мнѣ. Простите, если вамъ непріятно возвращаться къ этому предмету; у меня въ мысляхъ нѣтъ упрекать васъ. Но для меня нынче стало важнѣе чѣмъ когда-нибудь что мое чувство къ вамъ, мои планы личной жизни, нашей личной жизни, не были легкомысленны и случайны.
   Маня въ смущеніи глядѣла мимо него въ полупрозрачную темноту, которая все ближе и ближе подступала къ нимъ изъ тускнѣвшей глубины сада.
   -- А вы не хотите подумать о томъ что было бы со мною, если бы мы безвозвратно связали себя раньше чѣмъ... другая женщина стала на вашей дорогѣ? проговорила она.
   -- Маня, это жестоко съ вашей стороны думать чтобы мое чувство могло обратиться къ другой женщинѣ, еслибы вы сами не отвергли его! возразилъ Юхотскій.
   Маня сама знала что это очень жестоко. Но было такъ соблазнительно сообщить ему эту смутно и гадко тревожившую ее мысль и слышать его энергическое отрицаніе что она не могла пожертвовать такимъ наслажденіемъ. И такъ какъ жестокость, подобно аппетиту, vient en mangeant, то она прибавила съ чуть примѣтною лукавою дрожью на уголкахъ губъ:
   -- Я до сихъ поръ благодарю судьбу что избѣжала этого несчастія. Одной мысли о немъ достаточно чтобъ я никогда не могли.. стать въ такое положеніе въ которомъ возможна подобная опасность.
   Юхотскій всталъ и въ волненіи сдѣлалъ нѣсколько шаговъ по балкону. Онъ пріѣхалъ къ Манѣ безъ всякой окончательной, рѣшительной цѣли, повинуясь только неотразимой потребности видѣть ее и сказать ей о томъ что угнетало его. Но когда она бросала ему эти жестокія слова, которыя отняли бы у него всякую надежду, еслибъ онъ могъ имъ повѣрить, онъ понялъ потребность еще болѣе неотразимую, управлявшую имъ. Ему сдѣлалось ясно что они не могутъ разойтись сегодня, не рѣшивъ окончательно вопроса который сталъ между ними съ самой первой ихъ встрѣчи послѣ Петербургѣ. Онъ быстро повернулся и подойдя къ Манѣ сзади наклонился надъ спинкой ея стула.
   -- Вы не вѣрите въ опасность, о которой говорите? сказалъ онъ тихо.-- Вы знаете что еслибы мы были мужемъ и женой, никогда другая женщина не стала бы между нами?
   --Зачѣмъ объ этомъ говорить? произнесла слегка вздрогнувъ Маня.
   -- Затѣмъ что это надо рѣшить. Маня, я въ послѣдній разъ позволяю себѣ повторить мою отвергнутую мольбу. Я не знаю другаго счастья, кромѣ счастья бытъ вашимъ мужемъ. Протяните мнѣ руку на вѣчный союзъ или на прощанье.
   Онъ не перемѣнилъ своего положенія, только ближе наклонилъ къ ней голову. Онъ боялся взглянуть ей въ лицо. Въ темнотѣ, сгущавшейся на балконѣ, онъ видѣлъ только край ея щеки и шею на которой слабо вздрагивали коротенькіе курчавые волоски подъ туго скрученною косой. Булавка, которою былъ пришпиленъ къ блузѣ воротничокъ, откололась, и между нимъ и блузой желтѣла узкая полоска шеи. Онъ видѣлъ какъ эта полоска мгновенно покрылась густою краской, и зналъ что все больше и больше разгорается ея лицо.
   Она была благодарна ему за то что могла не видѣть его. Но она ощущала его горячее дыханіе на своей шеѣ, чувствовала что если немножко пошевельнетъ головой, то встрѣтится съ его взглядомъ. Ей казалось что его рѣсницы, касаются ея щеки. Это положеніе было невыносимо. Она встала и остановилась въ двухъ шагахъ отъ него, заслоненная зеленью растеній отъ слабаго, меркнущаго свѣта, проникавшаго изъ сада. Хотя лицо ея теперь было обращено прямо къ нему, во между ними стояла темнота, и она чувствовала себя болѣе защищенною чѣмъ когда онъ наклонялся къ ней за ея стуломъ.
   Ему сдѣлалось страшно отъ ея молчанія.
   -- Маня, вѣдь вы звали что вамъ придется отвѣчать на этотъ вопросъ? оказалъ онъ, подходя къ ней.
   Конечно она знала. Она знала также свой отвѣтъ. Вопросъ былъ рѣшенъ еще при первой ихъ встрѣчѣ въ лѣсу, рѣшенъ тѣмъ что она позволила ему говорить объ ихъ прошломъ. И когда теперь онъ подошелъ къ ней и близко взглянулъ ей въ глаза, онъ прочелъ въ нихъ это рѣшеніе. Онъ только схватилъ ея руки и покрылъ ихъ поцѣлуями.
   -- Видно, чему быть, того не миновать, проговорила Маня улыбаясь и плача.
   Когда онъ возвращался домой, безлунное небо горѣло звѣздами и Млечный Путь такъ низко, низко мерцалъ надъ самою головой, словно цѣплялся за острыя вершины сосемъ и елей. Но это блѣдное мерцаніе не наводило ему на душу прежняго унынія. Онъ самъ весь былъ полонъ кроткаго и радостнаго мерцанія. Онъ думалъ о счастьи, невозмутимомъ счастьи въ ограниченномъ кругу своей личной жизни, въ кругу будничной ежедневности, счастьи которое только потому и прочно что человѣкъ несетъ его въ себѣ самомъ и въ первый разъ оно казалось ему возможнымъ и близкимъ.
   Дома его ждали газеты и письма. Одинъ конвертъ, надписанный женскою рукой, имѣлъ заграничный штемпель и былъ пересланъ изъ Петербурга. Юхотскій тотчасъ узналъ почеркъ и со страннымъ чувствомъ недоумѣнія и какого-то словно испуга разорвалъ конвертъ и принялся быстро читать выпавшій оттуда листокъ. Письмо было по-французски и имѣло слѣдующее содержаніе:
   "Безъ предисловій: мнѣ скучно, мнѣ нестерпимо, я цѣлые дни думаю о васъ, и все больше и больше убѣждаюсь въ неисполнимости рѣшенія, принятаго въ состояніи безпомощнаго раздраженія. Я здѣсь уже цѣлый мѣсяцъ одна (мужъ еще не пріѣхалъ), пользуюсь совершенною свободой и не знаю, что съ нею дѣлать. Я перемѣнила уже около десятка городовъ и отелей, привела въ отчаяніе нѣсколько петербургскихъ семействъ, почему-то считающихъ какъ бы обязанностью пристроивать меня къ себѣ въ виду моего одиночества и даже три дня не отходила отъ рулетки. Увы, мнѣ и тутъ не повезло: трехдневный азартъ кончился итогомъ въ пятнадцать франковъ. Я такъ разошлась что бросила тысячу гульденовъ какой-то хорошенькой Нѣмочкѣ, которая сидя въ паркѣ горько плакала о жестокости родителей ея возлюбленнаго, не позволяющихъ ему на ней жениться, потому что она дура и не умѣла пріобрѣсть себѣ приданое (теперь я подозрѣваю что она величайшая пройдоха и отъ души смѣется надъ "русскою княгиней"). Кстати: знаете ли что я въ послѣднее время въ Петербургѣ занималась филантропіей и даже записалась членомъ въ какой-то благотворительный комитетъ, куда дамы пріѣзжаютъ всѣ въ черномъ и говорятъ тамъ рѣчи? Ахъ, это тоже очень скучно.
   "Самое скверное то что среди скуки этого безцѣльнаго существованія я совсѣмъ охладѣла къ моей мысли. Я глупо сдѣлала что не уѣхала прямо на Кавказъ. Хорошимъ порывамъ надо отдаваться тотчасъ; отсрочка страшно вредна для нихъ. А это была хорошая мысль, и еслибъ я тотчасъ ею воспользовалась, можетъ-быть она спасла бы меня. Къ сожалѣнію, я теперь въ томъ состояніи нерѣшимости и душевной лѣни, когда самые лучшіе планы сталкиваются съ какой-то нравственною неповоротливостью. И еще есть причина, о которой я не должна бы говорить, еслибы вы ея не угадали уже. Да, добрый другъ мой, я не въ состояніи заставить себя навсегда потерять васъ. Я много думала о нашихъ отношеніяхъ, я безпощадно провѣрила нашъ романъ, а судила себя и васъ -- и вынесла оправдательный приговоръ. Мы были правы. Мы не могли не пойти на встрѣчу тому что обѣщало тревожное и страстное напряженіе жизни. Мы можетъ-быть очень мало похожи другъ на друга, во есть нѣчто роднящее насъ: инстинктивная ненависть къ пошлости жизни и страстное исканіе силы и красоты. Мы оба постоя оихъ самыхъ близкихъ знакомыхъ, проговорила Раиса Михайловна.
   -- Даже нужно? переспросилъ Юхотскій.
   -- Да, потому что это безлюдье подчасъ давитъ меня. Въ этой пустынѣ большаго свѣта иногда не съ кѣмъ бываетъ перемолвить слова. Вамъ странно слышать это? васъ удивляетъ что это говоритъ женщина... такая же свѣтская какъ и всѣ? Но вы ошибаетесь, Платонъ Николаичъ, я не такая же какъ всѣ, совсѣмъ нѣтъ! Вы меня немножко знали прежде, когда я еще боялась этого свѣта, когда на мнѣ еще не лежалъ лакъ который онъ кладетъ на тѣхъ кто безвозвратно принадлежитъ ему. Вы должны согласиться что по крайней вѣрѣ тогда я еще не казалась какъ всѣ.
   -- Но я вовсе не хотѣлъ сказать, княгиня...
   -- Ну, и въ сущности я осталась такою же какъ была, продолжала перебивая его Раиса Михайловна,-- и повѣрьте, мнѣ было бы легко отказаться отъ этого блистанія, отъ этихъ шумныхъ разсѣяній, еслибъ я не ощущала въ себѣ ничѣмъ не наполненной пустоты. Чѣмъ-нибудь, однако, надо ее наполнить. Но чѣмъ же? какіе серіозные интересы существуетъ для женщины? Еслибъ я была дѣвочкой, я можетъ-быть стала бы изучать алгебру... добавила она смѣясь, но въ этомъ смѣхѣ не участвовали ея глаза, глядѣвшіе темнымъ и острымъ, почти злымъ взглядомъ.
   Юхотскій ничего не имѣлъ ей сказать, онъ только чувствовалъ что его невыразимо волнуетъ эта темная сила глядѣвшая изъ глубокихъ, злыхъ и прелестныхъ глазъ...
   -- Что же вы ничего мнѣ не скажете? обратилась къ нему Раиса Михайловна.-- Васъ смущаютъ эти софизмы свѣтской женщины? или можетъ-быть вы просто не вѣрите мнѣ?
   Онъ протестовалъ противъ такого предположенія.
   -- Меня смущаетъ то что вы должны страдать, сказалъ онъ.-- Эта пустота, наполняемая такой же пустотой, это нравственное узничество... тутъ есть отъ чего придти въ озлобленіе, въ отчаяніе...
   Княгиня облила его благодарнымъ, свѣтящимся взглядомъ.
   -- Вотъ почему вы мнѣ нужны, Платонъ Николаичъ, продолжала она.-- Я уже разъ сказала вамъ что мы съ вами точно два заговорщика... Но это не все. Вы мнѣ нужны потому что вы такъ не похожи на меня. Вы -- моя самая крайняя противоположность. Я моложе васъ, но на мнѣ жизнь уже оставила осадокъ зла, тогда какъ вы... вы мнѣ представляетесь хрустальною прозрачностью, на которую не упала ни одна возмущенная капля...
   Юхотскій вспомнилъ Маню и ему почти дикимъ показалось то что говорила о немъ княгиня.
   -- О нѣтъ, возразилъ онъ поспѣшно,-- вы ошибаетесь. Во мнѣ также есть зло, и я не лучше и не чище другихъ людей.
   Въ эту минуту Варвара Павловна, привлеченная никогда не обманывавшимъ ее инстинктомъ, приподняла портьеру, и улыбаясь своею хитрою улыбкой, подошла къ Раисѣ Михайловнѣ.
   -- Раичка, я боюсь что въ гостиной многіе желаютъ тебя видѣть, сказала она.
   Раиса Михайловна неохотно поднялась съ мѣста.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, я дурно исполняю обязанности хозяйки, проговорила она, оправляя предъ зеркаломъ свой развившійся орѣховой локонъ.-- Не уѣзжайте не простившись со мною, обернулась она къ Юхотскому на порогѣ большой гостиной.
   Варвара Павловна повертѣлась подлѣ Юхотскаго и тоже юркнула въ гостиную. Пробираясь крадущеюся походкой между креселъ, она нагнала ее, и закинувъ голову чтобы взглянуть ей прямо въ глаза, сказала своимъ обыкновеннымъ, всегда нѣсколько отзывавшимся таинственностью тономъ:
   -- Я приглашу его бывать у меня?...
   Раиса Михайловна опустила глаза -- она была цѣлою головой выше тетки -- и ее что-то укололо въ замысловатомъ и проницательномъ взглядѣ желто-карихъ глазъ.
   -- Но какъ хотите... отвѣтила она.
   Варвара Павловна продолжала снизу глядѣть ей прямо въ лицо.
   -- Такъ пригласить? переспросила она, не удовлетворившись отвѣтомъ.
   -- Пригласите, должна была подтвердить Раиса Махайловна.
   -- Я приглашу.... повторила Варвара Павловна, продолжая играть своимъ замысловатымъ взглядомъ.
   

VI.

   Ничто не нарушало обычнаго теченія раута. Общество успѣло разбиться на группы, разсѣсться и найти свои ближайшіе личные интересы. Одинъ только Юхотскій, съ тѣхъ поръ какъ его оставила Раиса Михайловна, не зналъ что съ собою дѣлать. Знакомыхъ его тутъ было мало и они не интересовали его. Къ нему подошелъ, между двумя робберами, Давидъ Петровичъ, спросилъ не играетъ ли онъ въ карты, и получивъ отрицательный отвѣтъ, замѣтилъ что очень скучно когда не играешь и не танцуешь. Подошли также какіе-то два генерала, знавшіе его еще прежде, предложили тотъ же вопросъ, и получивъ тотъ же отвѣтъ, поспѣшили укрыться въ игорную комнату, словно обиженные чѣмъ-то. Италіянскій теноръ пропѣлъ, подымая толстыя складки на коротенькомъ лбу, довольно старинный романсъ, принятый впрочемъ за новость, потому что его не знали въ Петербургѣ. Въ одномъ углу гостиной неудавшійся дипломатъ, считавшій себя тѣмъ не менѣе только въ резервѣ до той минуты когда отечество явится въ опасности, разказывалъ вычитанные изъ прошлогодняго альманаха анекдоты, такіе же длинные и плоскіе какъ его выскобленное лицо. Хорошенькій attaché италіянскаго посольства, съ крошечными усиками на интересно-блѣдномъ лицѣ, сначала подсѣвшій по ошибкѣ къ образовавшемуся около дипломата кружку, выскочилъ оттуда, будучи не въ состояніи переварить какъ тотъ перевиралъ всѣмъ извѣстные старые каламбуры, и нѣсколько минутъ ходилъ съ выраженіемъ потерянности на лицѣ, повторяя вполголоса: ah! mais c'est trop fort, par exemple!
   Юхотскому было не просто скучно, но какъ-то томительно не по себѣ, словно не хватало воздуха. Онъ наблюдалъ и слушалъ со смѣшаннымъ ощущеніемъ удивленія и стыда. Чувствовалось отсутствіе общихъ, сколько-нибудь приподнятыхъ, связывающихъ интересовъ, и надъ всѣми носилось что-то тяжелое и плоское, какъ физіономія Петербурга.
   Нѣсколько разъ, на минутку, онъ сталкивался съ Раисой Михайловной, переходившей отъ одной группы къ другой, неизмѣнно очаровательной въ оживленной красотѣ своей. Она улыбалась ему едва примѣтною бѣглою улыбкой и темный блескъ тихо дрожалъ въ ея глазахъ, когда онъ приближался къ ней. Но ее тотчасъ окружали другіе, и онъ продолжалъ издали любоваться ею, пока опять, точно управляемые какою-то тайною силой, они сталкивались въ толпѣ.
   Валковскій, только-что окончившій свою пульку, вышелъ изъ игорной комнаты, и замѣтивъ Юхотскаго, направился прямо къ нему. Онъ былъ въ крупномъ выигрышѣ, и это обстоятельство только усиливало его и безъ того всегда отличное расположеніе духа. Красиво-осанистое лицо его такъ и сіяло удовольствіемъ только-что произведеннаго разчета и наслажденіемъ, которое всегда доставляло ему многолюдство. Онъ былъ изъ тѣхъ для кого необходимо постоянно находиться въ толпѣ, и кто считаетъ что тамъ-то и тогда-то было весело, если было много народу. Дружески обнявъ Юхотскаго за талію, онъ пошелъ съ нимъ вдоль комнатъ,-- и отъ его рѣчей тотчасъ повѣяло тою абсолютною современностью которая воспитывается на исключительной почвѣ "новаго" Петербурга. Валковскій безусловно жилъ только тѣмъ что было самаго новаго, и всякое явленіе занимало его только до тѣхъ поръ пока сохраняло преимущество новизны. Онъ и самъ вѣроятно пересталъ бы интересовать себя, еслибы не сознавалъ что весь насыщенъ самыми новыми элементами. Онъ говорилъ о послѣднемъ спектаклѣ, о послѣдней книжкѣ журнала стоявшаго на сторонѣ "новыхъ идей", о послѣдней перемѣнѣ въ одномъ вѣдомствѣ, о послѣдней рѣчи знаменитаго адвоката въ окружномъ судѣ, и хотя о каждомъ изъ этихъ предметовъ онъ имѣлъ извѣстное мнѣніе, но выходило какъ-то такъ, какъ будто все было хорошо плавно потому что было ново и не замѣнено еще ничѣмъ новѣйшимъ. Все это легкое какъ пухъ современничанье, начало доводить Юхотскаго до нѣкоторой тоски, впрочемъ какъ разъ въ то время когда къ нимъ подошелъ одинъ еще юный бюрократъ, управлявшій небольшимъ и самостоятельнымъ, но совершенно новымъ учрежденіемъ, и потому въ той же мѣрѣ какъ и Валковскій чувствовавшій болѣзненное устремленіе ко всему самому послѣднему. Воспользовавшись присутствіемъ третьяго лица, Юхотскій оставилъ Валковскаго и направился вдоль комнатъ, въ надеждѣ еще разъ увидѣть Раису Михайловну.
   Онъ нашелъ ее въ большой гостиной, сидѣвшую въ глубинѣ комнаты, съ какимъ-то серебристымъ старичкомъ, отличавшимся необычайно мягкими движеніями, чавкающими губами и сильнымъ запахомъ иланъ-илана. Раиса Михайловна сдѣлала глазами незамѣтный знакъ Юхотскому чтобъ онъ остался. Старичокъ держалъ въ рукахъ шляпу и очевидно присѣлъ только на минуту чтобы оказать хозяйкѣ послѣднія любезности. Онъ наблюдалъ во воемъ порядокъ, и у него были фразы съ которыми онъ входилъ въ гостиную и съ которыми уходилъ.
   -- Вашъ вечеръ прекрасенъ, княгиня, говорилъ онъ съ легкимъ подсасываньемъ нижнею губой,-- я покидаю его съ сожалѣніемъ, съ истиннымъ сожалѣніемъ.
   Раиса Михайловна молча улыбалась ему, чуть примѣтнымъ насмѣшливымъ трепетаньемъ на уголкахъ губъ.
   -- Но жизнь состоитъ же изъ однихъ удовольствій, и я долженъ покинуть васъ чтобы возвратиться... возвратиться къ моимъ обязанностямъ, княгиня, досказалъ старичокъ, внезапно поджавъ губы, отчего его слащавое лицо получило какую-то смѣшную суровость.
   Онъ ушелъ, оставивъ по себѣ на нѣкоторое время залахъ иланъ-илана, а Раиса Михайловна, закрывшись вѣеромъ, засмѣялась тихимъ, злымъ смѣхомъ.
   -- Если онъ намекаетъ на свою жену, тогда это понятно, проговорила она.-- Сядьте подлѣ меня, Платонъ Николаевичъ, и скажите, какъ вамъ понравились обращики нашего "свѣта" которые я собираю здѣсь? И какъ вы думаете, не былъ ли этотъ "свѣтъ" прежде нѣсколько умнѣе и интереснѣе чѣмъ теперь?
   -- Не знаю что вамъ сказать, Раиса Михайловна. Я думаю что умныхъ и интересныхъ людей никогда не было много. Но тѣ какіе были, повидимому казались крупнѣе нынѣшнихъ. Нашъ вѣкъ -- вѣкъ равенства, не только гражданскаго, но и умственнаго, отвѣтилъ Юхотскій.
   -- И вамъ это нравится? спросила княгиня.
   -- Каждый вѣкъ имѣетъ свои задачи, и каждое поколѣніе устраивается по-своему, уклончиво объяснилъ Юхотскій.
   Раиса Михайловна взглянула на него съ тѣмъ же насмѣшливымъ трепетаньемъ около губъ.
   -- Какой примирительный взглядъ! сказала она.-- Нѣтъ, эти люди просто глупы -- оставляя въ сторонѣ всякія задачи вѣка. Я все болѣе убѣждаюсь что мнѣ съ ними нечего дѣлать. Но вы правы, вооружаясъ такимъ снисходительнымъ оптимизмомъ: съ нимъ гораздо легче живется. Вѣдь вамъ легко живется, Платонъ Николаевичъ?
   -- Не очень, отвѣтилъ Юхотскій.
   -- Право? отозвалась Раиса Михайловна.-- А я считала васъ такимъ разсудительнымъ, такимъ далекимъ отъ всѣхъ треволненій... Мнѣ было пріятно вамъ завидовать, думать что есть хоть одинъ счастливый человѣкъ на свѣтѣ, идущій всегда только прямыми путями жизни...
   Въ голосѣ Раисы Михайловны явно звучала ироническая нотка. Эта нотка раздражительно волновала Юхотскаго, какъ и весь этотъ допросъ, въ которомъ онъ чувствовалъ не то капризное, не то недоброжелательное поддразниванье. И ему было досадно и обидно, потому что онъ не находилъ въ себѣ ничего кромѣ восхищенія, и это восхищеніе росло въ немъ, наполняя его чѣмъ-то радостнымъ и опаснымъ. Онъ чувствовалъ себя въ эту минуту дальше чѣмъ когда-нибудь отъ тѣхъ прямыхъ путей жизни о которыхъ говорила Раиса Михайловна.
   -- И что жъ, Платонъ Николаевичъ, продолжала она все съ тѣмъ же раздражавшимъ его сдержаннымъ трепетаніемъ въ глазахъ и на уголкахъ губъ,-- вы бываете доступны волненіямъ, какимъ подвержены простые смертные?
   -- Увы, не меньше другихъ, отвѣтилъ Юхотскій.
   -- Да? протяжно переспросила Раиса Михайловна, обливая его быстрымъ, свѣтящимся взглядомъ, въ которомъ еще мигали насмѣшливыя искры.-- Такъ что вы когда-нибудь даже... влюблялись, Платонъ Николаевичъ?
   -- И даже любилъ, и даже....
   Онъ хотѣлъ сказать: "и даже теперь опять люблю", но остановился, смущенно глядя во внимательно обращенное къ нему нѣжное и прелестное лицо.
   Это лицо вдругъ сдѣлалось серіозно и тревожно, насмѣшливое трепетанье пропало съ уголковъ не улыбавшагося рта. Она молчала и ждала чтобъ онъ досказалъ свою мысль, и что-то ей мѣшало самой спросить объ этомъ "даже"...
   -- Такъ вы любили... вы не ошибаетесь ли, Платонъ Николаевичъ? проговорила она наконецъ.
   Онъ сдѣлалъ отрицательное движеніе.
   -- Это вѣроятно было... во время вашего пребыванія за границей? продолжала она, наматывая на руку цѣпочку отъ вѣера.
   -- Нѣтъ, по пріѣздѣ, отвѣтилъ Юхотскій.
   -- По пріѣздѣ? теперь?... Вотъ въ эти нѣсколько недѣль? переспросила Раиса Михайловна, все болѣе понижая голосъ, тогда какъ рука ея быстрѣе и быстрѣе вертѣла вѣеръ.
   -- Да... также тихо подтвердилъ Юхотскій, какъ подсудимый на вопросъ: признаетъ ли онъ себя виновнымъ.
   Въ гостиной стоялъ говоръ, одни поднимались съ своихъ мѣстъ, другіе садились, ходили, смѣялись, восклицали громко или пискливо, и все это въ двухъ шагахъ отъ того уголка гдѣ сидѣла Раиса Михайловна съ Юхотскимъ, а ей казалось что вокругъ совершенно тихо и безлюдно, и вся она слышала только то что сказалъ Юхотскій. Но она знала что это была украденная тишина, что сейчасъ подойдутъ къ ней, и она съ нервною торопливостью опѣшила бросить новый вопросъ:
   -- И вы можете назвать мнѣ эту женщину, Платонъ Николаичъ? Очень нескромный вопросъ, я знаю; но можетъ-быть... можетъ-быть вы все-таки отвѣтите мнѣ?....
   -- Вы видѣли эту женщину. Она сидѣла подлѣ васъ въ театрѣ на послѣднемъ представленіи Фауста... проговорилъ Юхотскій.
   Призваніе сорвалось у него неожиданно, такъ что онъ не успѣлъ даже подумать, имѣлъ ли право называть ту любить которую считалъ себя недостойнымъ. Онъ робко поднялъ глаза на Раису Михайловну, опасаясь встрѣтить опять тотъ снисходительно-насмѣшливый взглядъ которымъ она въ театрѣ окинула "сѣренькую" Маню. Но трудно было разобрать то что выражало лицо Раисы Михайловны. Въ немъ были удивленіе, тревога и что-то высокомѣрное, темное, проступавшее въ меркнущемъ блескѣ глазъ и въ складкѣ прорѣзавшейся между сдвинутыми бровями.
   -- И вы очень ее любите, Платонъ Николаичъ? продолжала съ раздражительнымъ любопытствомъ свой допросъ княгиня.
   -- Люблю ли я ее? ахъ нѣтъ, не знаю... и наконецъ, зачѣмъ вы меня спрашиваете, княгиня? проговорилъ въ невыразимомъ смущеніи Юхотскій.
   Она продолжала глядѣть на него широко раскрытыми, удивленными, допытывающими глазами. Эти глаза попрежнему были темны и почти ядовито-злобны, тогда какъ что-то свѣтлое и дѣтски-блаженное порхало около раздвинутыхъ слабымъ дыханіемъ губъ.
   -- Но съ какихъ же поръ вы... перестали это знать? тихо и настойчиво спросила она.
   -- Съ того вечера какъ мы слушали Фауста, съ внезапною рѣшимостью отвѣтилъ Юхотскій.
   Ни одна складка не измѣнилась въ лицѣ Раисы Михайловны, только темный блескъ сильнѣе задрожалъ въ ея глазахъ, и сложенныя руки слабо потянулись, какъ будто хотѣли остановить его.
   -- Bonsoir, chère princesse, раздался надъ нею дребезжащій голосъ совершенно древней, но сохранившей чопорность старушки, собравшейся уѣзжать.
   Раиса Михайловна встала чтобы проводить ее. Юхотскій остался одинъ, взволнованный, потерянный, недоумѣвающій. Странно звучали въ ушахъ его собственныя слова, и безпокойною загадкой стояли предъ его внутреннимъ взоромъ и эти темные глаза, задрожавшіе ядовитымъ блескомъ, и эта темная сила, давившая его тайно и жестоко. Гости разъѣзжались одни за другими. Онъ отыскалъ свой клякъ, но не уходилъ, не умѣя побѣдить разраставшагося тайнаго любопытства которое тянуло его, какъ бабочку на огонь, къ пестрому кругу столпившемуся около Раисы Михайловны. Онъ не могъ оторвать глазъ отъ ея прелестнаго, обвѣяннаго изящною усталостью лица, къ которому льнули выбившіяся теплыя, влажныя нитки орѣховыхъ волосъ. Онъ искалъ ея взгляда, и когда ихъ глаза встрѣчались, что-то тайное порхало около ея губъ, и во мгновенно-потупленныхъ темныхъ зрачкахъ сильнѣе дрожали острые лучи.
   Варвара Павловна подошла къ нему, натягивая перчатку на сухую, желтую руку.
   -- Друзья Раисы Михайловны также и мои друзья, сказала она.-- Я буду очень рада видѣть васъ у себя.
   Юхотскій поклонился, и подвинулся чтобы проститься съ Раисой Михайловной. Она быстро вскинула рѣсницами, и обливъ его озаряющимъ взглядомъ, потупилась и отвернула лицо.
   -- Au revoir.. не надолго?... проговорила она, сбоку глядя на него однимъ уголкомъ глаза, гдѣ лукаво притаился ея взглядъ.
   Вслѣдъ за Юхотскимъ разъѣхались и остальные гости. Раиса Михайловна тихо прошла по опустѣвшимъ комнатамъ въ диванную, остановилась предъ трюмо, отразившимъ во весь ростъ ея стройную фигуру, и подняла отяжелѣвшую голову. Зеркало показало блѣдное, обвѣянное развившимися волосами лицо и большіе, темные, тихо мерцавшіе глаза, съ притупленнымъ и упругимъ блескомъ глядѣвшіе на нее изъ-за упругаго стекла. Раиса Михайловна долго, съ какимъ-то страннымъ любопытствомъ всматривалась въ это лицо, поправила низко нависшую жемчужную нитку въ волосахъ, и съ выраженіемъ радостной истомы уронила полуобнаженные руки вдоль туго обтянутаго чернымъ бархатомъ стана.
   

VII.

   Юхотскій чувствовалъ себя далѣе чѣмъ когда-нибудь отъ прямыхъ путей жизни, о которыхъ напомнила ему Раиса Михайловна. Все что еще недавно казалось ему такимъ яснымъ, такимъ легкимъ, такъ неуклонно ведущимъ къ простой и озаренной цѣли, вдругъ стало страшно трудно и полно какого-то обманчиваго мерцанія.
   Прежде, въ годы рабочей молодости, въ годы своего послушанія, какъ выразился онъ въ письмѣ къ Овергагену, когда предчувствіе жизненныхъ бурь неясно являлось возбужденному воображенію, онъ видѣлъ одну только поэтическую сторону этихъ бурь, и ждалъ ихъ съ нетерпѣливымъ чувствомъ вызова, въ которомъ выливался избытокъ его нравственныхъ силъ. Какъ легко казалось ему плыть съ этимъ чувствомъ противъ грозно воздвигшихся волнъ, при блескѣ молніи и музыкѣ громовыхъ ударовъ... Онъ и теперь, когда буря зашумѣла надъ нимъ, не клонилъ предъ нею головы, но видѣлъ что молнія освѣщаетъ не однѣ только поэтическія скалы, но и мутныя хляби, наполненныя поднятою со дна тиной. Онъ чувствовалъ на себѣ бремя тягостныхъ узъ, въ которыя сплетались нити жизни. Онъ остался бы спокоенъ, еслибы могъ одинъ подставить этой бурѣ свое пылающее лицо. Но мысль его неотступно возвращалась къ Манѣ, и онъ почти изнемогалъ подъ бременемъ сознанной и непоправимой вины. Онъ не могъ забыть ущемленнаго и все еще любящаго взгляда какимъ она проводила его въ сѣняхъ театра, и ея страдальческій обликъ стоялъ темнымъ пятномъ въ лучахъ свѣта, въ которыхъ являлся ему другой обликъ, неотразимый въ опасной красотѣ своей.
   Онъ переживалъ трудные дни. Жизнь и общество потеряли для него прежнюю прелесть. Онъ сидѣлъ дома, не зная что сдѣлать съ собою и съ своею тоской. Пробовалъ работать, но раздраженная мысль отказывалась сосредоточиться, и онъ не находилъ въ себѣ спокойствія, необходимаго для умственнаго труда. Поѣхать къ Манѣ?... но что онъ скажетъ ей? Краска стыда жгла ему лицо при одной мысли о томъ съ какимъ непростительнымъ и жалкимъ легкомысліемъ увлекъ онъ ее вслѣдъ за собою въ этотъ темный водоворотъ, изъ котораго не умѣлъ выбиться. Онъ чувствовалъ себя предъ однимъ изъ тѣхъ распутій, о которыхъ говорится въ сказкахъ: возьмешь направо, самъ спасешься, коня потеряешь; возьмешь налѣво -- коня сбережешь, самъ въ бѣдѣ очутишься. Ему вспоминался Овергагенъ, но онъ не имѣлъ силы написать къ нему: онъ предвидѣлъ что этотъ строгій умъ также безпомощенъ въ неразрѣшимыхъ задачахъ дѣйствительности, какъ и онъ самъ. Онъ даже болѣе чѣмъ когда нибудь боялся прикосновенія его тяжелой руки къ своей болящей ранѣ.
   Онъ испытывалъ пожирающую потребность видѣть Раису Михайловну, и со дня на день откладывалъ поѣхать къ ней, какъ будто завтрашній день могъ что-нибудь измѣнить въ его положеніи. Но ему казалось что этою жертвой онъ искупаетъ часть своей вины предъ Маней, и ему доставляло капризное удовлетвореніе мучить и томить себя. Дни шли, его тоска разросталась и душила его. Онъ не въ силахъ былъ оставаться долѣе безъ всякихъ вѣстей о Раисѣ Михайловнѣ и рѣшился воспользоваться приглашеніемъ ея тетки, чтобы по крайней мѣрѣ узнать о ней, услышать ея имя.
   Варвара Павловна занимала прелестный барскій домъ на одной изъ лучшихъ улицъ Петербурга, гдѣ она устроилась съ практическимъ вкусомъ и умѣньемъ, всегда и во всемъ отличавшими ее. Она жила открыто, гораздо болѣе открыто чѣмъ позволяли ея средства, и при всемъ томъ дѣла ея никогда не были слишкомъ запутаны, и никто изъ бывавшихъ у нея въ домѣ не могъ замѣтить чего-нибудь напоминавшаго о близкомъ кризисѣ. Всѣ звали что у Озерецкихъ есть долги, но никто никогда не слышалъ чтобъ изъ этихъ долговъ возникали для нихъ какія-нибудь затрудненія. Даже ихъ единственный сынъ, блестящій и безалаберный Анатолій, пристроенный юнкеромъ въ томъ самомъ полку гдѣ служилъ Устюжевъ и два раза сряду торжественно провалившійся на офицерскомъ экзаменѣ, не могъ разстроить не только ихъ дѣлъ, но и собственнаго, личнаго кредита. Все это достигалось исключительно ловкостью и практичностью Варвары Павловны, обладавшей почти сверхъестественною способностью успокоивать кредиторовъ и выпутываться изъ самыхъ критическихъ обстоятельствъ. Мужъ ея, одна изъ тѣхъ полу-придворныхъ, полу-военныхъ особъ, которыхъ держатъ въ сторонѣ отъ всякаго дѣла и то только потому что нельзя же совсѣмъ обидѣть человѣка не имѣющаго ни враговъ, ни завистниковъ, не участвовалъ ни въ какихъ семейныхъ затрудненіяхъ и спокойно пользовался отпускаемыми ему, довольно впрочемъ умѣренными средствами. Это былъ представительный, крупный добрякъ, очень глупый въ рѣдкія минуты когда пускался умничать, и очень удобный во всѣхъ остальныхъ случаяхъ жизни.
   Madame Озерецкая приняла Юхотскаго съ очаровательною любезностью, съ которою умѣла встрѣчать людей почему-нибудь для нея интересныхъ. Онъ долженъ былъ выслушать упреки за то что не посѣтилъ ея раньше, и ему было выражено удивленіе, отчего онъ не былъ всѣ эти дни у Раисы Михайловны. Варвара Павловна была чрезвычайно опасная женщина: она умѣла какъ-то такъ ловко становиться между людьми, брать такой тонъ что при ея невидимой помощи люди еще недавно познакомившіеся вдругъ чувствовали себя очень близкими другъ къ другу. У нея уже выходило рѣшеннымъ что Юхотскому слѣдовало очень часто бывать у Раисы Михайловны, и что даже всѣхъ должно удивлять его продолжительное отсутствіе въ ея гостиной.
   -- Вы хотите... se faire rechercher? Право, эти нынѣшніе молодые люди могутъ съ ума свести своимъ важничаньемъ и самолюбіемъ, говорила Варвара Павловна.-- Я не старуха, но еще помню время когда считалось на счастье полнятъ носовой платокъ оброненный женщиной. А теперь я всегда очень остерегаюсь обронить что-нибудь, боясь какъ бы не пришлось самой нагибаться...
   -- Но я не вижу чѣмъ я заслужилъ это нелестное сравненіе съ прежними молодыми людьми, возразилъ улыбаясь Юхотскій.
   -- Allons donc, вы хотите меня увѣрить что тутъ нѣтъ самолюбія, продолжала свое Варвара Павловна.-- Молодая, красивая, блестящая женщина, можно сказать la plus belle femme de Pétersbourg, удостоиваетъ васъ вниманія, отличаетъ въ толпѣ своихъ поклонниковъ, и вы даже не заѣдете сказать ей bonjour. Это ни на что не похоже, князь!
   -- Но можетъ-быть я повинуюсь чувству самосохраненія? возразилъ Юхотскій.
   Онъ сознавалъ что-то опасное въ тонѣ въ которомъ Варвара Павловна говорила о его отношеніяхъ къ Раисѣ Михайловнѣ, но ему не хотѣлось разрушить этотъ опасный обманъ, раздражительно и тайно его волновавшій. Ему доставляло наслажденіе продолжать въ томъ же тонѣ этотъ разговоръ о Раисѣ Михайловнѣ -- съ тою которая была такъ близка къ ней.
   Варвара Павловна поглядѣла на него съ хитрою, счастливою улыбкой.
   -- А, вы сознаетесь! вамъ приходится защищаться! радостно проговорила она, пощипывая бахраму которой было отдѣлано ея платье.-- Только я вамъ опять скажу, въ мое время молодежь не бѣгала отъ женщинъ въ которыхъ ей случалось влюбляться. Впрочемъ во всемъ виноваты сами женщины -- онѣ нестерпимо балуютъ васъ. На мѣстѣ Раисы, я бы васъ совсѣмъ перевоспитала. Chut, я слышу ея голосъ... прервала она сама себя, подбѣгая къ двери и тотчасъ отступила, почти таща за собою за руки княгиню Бахтіярову, и вся торжествуя и волнуясь оттого что оба влюбленные такъ неожиданно встрѣтились въ ея домѣ.
   Раиса Михайловна вошла обвѣянная легкимъ холодомъ, со слабо рдѣющимъ лицомъ и искрами снѣга на собольей опушкѣ шляпы и на крошечной муфтѣ, въ которой зябко прятались ея тонкіе пальчики. Запахъ холода, вмѣстѣ съ темъ слабымъ, страннымъ запахомъ который издаетъ побывшій на морозѣ мѣхъ, ворвался съ нею въ комнату. Варвара Павловна, поднявшись на цыпочки, цѣловала ея раскраснѣвшіяся щеки и тормошила ее, обнявъ обѣими руками за талію. Она въ эту минуту была влюблена въ свою племянницу.
   -- Ma tante, осторожнѣе, я простужу васъ, слабо защищалась отъ нея Раиса Михайловна, протягивая руку подошедшему къ ней Юхотскому.
   Она глядѣла на него черезъ голову Варвары Павловны, съ радостнымъ любопытствомъ торопясь прочесть что выражало его лицо, и не умѣя скрыть восхищенной улыбки, порхавшей въ ея глазахъ и на уголкахъ губъ.
   -- Васъ давно не видно, Платонъ Николаевичъ, сказала она, стягивая съ руки перчатку.
   -- Я избавила тебя отъ необходимости журить князя, вмѣшалась Варвара Павловна.-- Все время что онъ здѣсь, я не переставала читать ему наставленія. Но онъ сознался что повинуется инстинкту самосохраненія. Не сердитесь за мою нескромность, князь.
   -- То что я сказалъ, не должно удивлять Раису Михайловну, проговорилъ въ смущеніи Юхотскій.
   Бахтіарова, поднявъ обѣ руки, осторожно снимала шапку. Въ этомъ положеніи ея лицо не было видно Юхотскому, и она не торопилась опустить руки.
   -- Напротивъ, это меня очень удивляетъ, Платонъ Николаевичъ, говорила она, не глядя на него.-- Я не думала чтобы вы повиновались тому же инстинкту, убѣгая отъ меня въ Остенде. Впрочемъ, вы мнѣ сдѣлали честь замѣтить что я похорошѣла съ тѣхъ поръ, добавила она съ несовсѣмъ искреннею улыбкой.
   -- Не надо быть такою злопамятною, ma chère, вмѣшало Варвара Павловна.-- Платонъ Николаевичъ тогда учился; нынче мущины учатся ужасно долго, и у насъ, женщинъ, отнимаютъ ихъ лучшіе годы.
   -- Я узнаю васъ въ этомъ замѣчаніи, ma tante! сказала смѣясь Раиса Михайловна.
   -- А развѣ не правда? продолжала Варвара Павловна. Всѣ хотятъ сдѣлать изъ жизни Богъ знаетъ какую серіозную вещь. Въ наше время, напротивъ, каждый старался начать жизнь какъ можно раньше и глядѣть на нее какъ можно проще. И право, мы не были оттого менѣе счастливы въ свое время.
   -- Вы опять дѣлаете изъ себя старуху, улыбнулась ей Раиса Михайловна.
   Варвара Павловна любила когда ее оспаривали на этомъ пунктѣ, и послала племянницѣ признательный взглядъ.
   -- А вы, Платонъ Николаевичъ, вы конечно также смотрите на жизнь... очень серіозно? обратилась Раиса Михайловна къ Юхотскому, усаживаясь поспокойнѣе въ низенькомъ креслѣ.-- Помните, какъ я тогда за границей допытывала васъ о васъ самихъ, о вашихъ планахъ? Признаюсь вамъ, того что я больше всего хотѣла узнать, вы не могли объяснить мнѣ...
   -- Васъ удивляло что я выбралъ такую ограниченную сферу дѣятельности? сказалъ Юхотскій.
   -- Я и теперь продолжаю удивляться. Конечно, это очень почтенное поприще, но я не могу себѣ представить чтобъ оно вполнѣ удовлетворяло васъ. Я считала васъ не изъ тѣхъ кто довольствуется малымъ. Скажите, развѣ у васъ нѣтъ честолюбія? вы не ищете власти? Вѣдь вы знаете что для васъ открыты всѣ дороги.
   -- Вы ошибаетесь, княгиня, вовсе не всѣ дороги для меня открыты, возразилъ Юхотскій.-- Многія изъ нихъ требуютъ уступокъ на которыя я не могу согласиться. Притомъ, я никогда не заботился поддерживать свои связи въ свѣтѣ, и никогда не стану искать чего бы то ни было непрямыми путями.
   Раиса Михайловна помолчала, внимательно глядя на него.-- А еслибы вамъ не приходилось искать? еслибы васъ самихъ искали, и предложили бы вамъ блестящее положеніе и болѣе широкое поприще дѣятельности? спросила она.
   -- Я вѣроятно отказался бы, отвѣтилъ Юхотскій.-- Да и что такое могли бы мнѣ предложить? Какъ бы ни было блистательно мое положеніе, мнѣ пришлось бы отказаться отъ независимости, служить чужимъ видамъ и мыслямъ, обязательно проникаться идеями которыя не всегда могутъ совладать съ моими собственными, или дойти до такого паденія чтобы служить однимъ богамъ и вѣровать въ другихъ. Все это для меня мало привлекательно, и вотъ почему я предпочитаю ограничиться своимъ скромнымъ призваніемъ, которое впрочемъ не исключаетъ честолюбія, если хотите..
   -- О да, я знаю, слава ученаго, которую вы пріобрѣли уже... прервала его Раиса Михайловна.-- Но видите ли, сильные люди обыкновенно добиваются власти, это въ природѣ вещей...
   -- Я не умѣю достигнуть власти даже надъ самимъ собой, отвѣтилъ Юхотскій.
   Раиса Михайловна опять поглядѣла на него внимательнымъ, испытывающимъ взглядомъ.
   -- Говорятъ, это самая трудная задача, сказала она.
   Варвара Павловна подумала что ея присутствіе стѣсняетъ ихъ, и великодушно отыскивала предлогъ чтобъ оставитъ ихъ вдвоемъ.
   -- Я велю подать намъ чаю, придумала она, и вышла своею крадущеюся походкой.
   Раиса Михайловна принялась медленно разстегивать перчатку, остававшуюся на лѣвой рукѣ. Ея темныя брови шевелились, какъ будто за ними трепетала какая-то трудная мысль.
   -- Что у васъ новаго, Платонъ Николаевичъ? спросила она, не поднимая опущенной головы.-- И что подѣлываетъ... та хорошенькая дама о которой мы говорили въ послѣдній разъ?
   Она задала вопросъ спокойно, весело, и даже бросила на него быстрый боковой взглядъ, но тотчасъ снова опустила голову и занялась перчаткой.
   -- Я давно не видалъ ея, отвѣтилъ Юхотскій.
   Его раздражалъ оборотъ разговора. Зачѣмъ она бросила ему этотъ вопросъ? Ему казалось невозможнымъ говорятъ съ ней о Манѣ. Она какъ будто пользовалась его несчастіемъ, и это было жестоко съ ея стороны.
   -- Вы повинуетесь все тому же инстинкту самосохраненія? продолжала съ прежнею жестокостью Раиса Михайловна.
   -- Да, я научаюсь бояться моихъ увлеченій, отвѣтилъ съ тайнымъ раздраженіемъ Юхотскій.
   Она поймала эту раздраженную нотку въ его голосѣ, и брови ея опять зашевелились.
   -- Вы такъ дорожите своею независимостью? сказала она.
   -- Я боюсь всего слѣпаго, случайнаго, отвѣтилъ Юхотскій,-- а страсть почти всегда слѣпа, и часто соединяетъ людей которые не могутъ, не должны соединяться.
   -- Но вѣдь вы кажется сказали что та особа... о которой мы говоримъ... она вдова, и стало-быть свободна?
   -- Я не о ней говорю, отвѣтилъ рѣзко Юхотскій.
   Раисѣ Михайловнѣ удалось наконецъ стащить перчатку. Она не бросила ее, а продолжала вертѣть въ рукѣ.
   -- Такъ о комъ же вы говорите, Платонъ Николаевичъ? вдругъ спросила она, быстро поднявъ голову и взглядывая на него въ упоръ широко раскрытыми глазами.
   Что-то темное, опасное, глядѣло на него опять изъ этихъ глазъ. Ему было страшно того что они должны были сейчасъ сказать другъ другу, и еще страшнѣе было подумать что каждую минуту могли прервать ихъ.
   -- Зачѣмъ вы спрашиваете? вы знаете все... не мучьте меня! проговорилъ онъ съ усиліемъ, отворачивая отъ нея лицо.
   Раиса Михайловна положила обѣ руки на столикъ, который стоялъ между ними, и наклонивъ къ нему лицо, продолжала глядѣть на него тѣмъ же широкимъ, пристальнымъ взглядомъ.
   -- Ваше чувство пугаетъ васъ? вы боитесь меня? сказала она упавшимъ до шопота голосомъ.
   -- Да, все съ тѣмъ же усиліемъ и не глядя на все, отвѣтилъ Юхотскій.
   -- Но почему же? спросила Раиса Михайловна съ чуть примѣтною, насмѣшливою дрожью въ губахъ.
   Юхотскій заслышалъ эту дрожь въ ея голосѣ и быстро взглянулъ на все.
   -- Потому что если это дѣйствительно такъ... если это дѣйствительно случилось... то это большое несчастіе! проговорилъ онъ почти со злобой.
   -- Несчастіе? повторила Раиса Михайловна, не шевельнувъ ни одною складкой въ лицѣ и не отводя своего темнаго и блестѣвшаго какою-то тайною и ядовитою радостью взгляда.
   -- Да, несчастіе, повторилъ за нею Юхотскій.-- И какъ же я могу смотрѣть иначе? Вы разрушаете то что я создалъ себѣ, вы становитесь предо мною на пути по которому я шелъ упорно. Я давно разорвалъ съ тѣмъ міромъ гдѣ вы живете... Я научился смотрѣть на него какъ на что-то чужое, научился даже презирать его. И вы хотите чтобъ я опять вступилъ въ него, отвѣдалъ бы его ядовитыхъ обольщеній, дышалъ бы его нездоровымъ воздухомъ... И зачѣмъ я вамъ? что можетъ дать намъ наше чувство? Васъ тѣшитъ красивая сторона жизни, ея шумъ и блескъ, а я скучаю въ этой нарядной пустотѣ, и мнѣ дороги другіе, тихіе и скромные интересы. Мы глядимъ на жизнь съ ея противоположныхъ концовъ, и наши дороги страшно разошлись...
   Онъ поднялъ глаза, готовые встрѣтить укоры оскорбленнаго, негодующаго чувства. Ему казалось что она никогда не въ состояніи будетъ простить ему то что онъ сейчасъ сказалъ ей. Но ни укора, ни оскорбленія онъ не увидѣлъ въ ея лицѣ. Наклонившись плечами надъ сложенными на столикѣ руками и спокойно закинувъ голову, она глядѣла на него все тѣми же широко раскрытыми темными глазами, и эти глаза смѣялись сдержаннымъ и радостнымъ смѣхомъ. Ему жутко стало, когда онъ заглянулъ въ эти глаза.
   -- Вамъ... смѣшно, Раиса Михайловна? проговорилъ онъ со стыдомъ.
   -- Я не смѣюсь, я радуюсь... отвѣтила она, и губы ея задрожали тихимъ смѣхомъ, и вѣки тоже дрожали, опускаясь на слабо-прищуренные глаза, засвѣтившіеся острымъ, веселымъ и злымъ блескомъ.-- Я радуюсь, потому что вы дѣйствительно... совсѣмъ влюблены въ меня!
   Она продолжала глядѣть на него все тѣми же веселыми, смѣлыми глазами, и ему стыдно было потупиться предъ этимъ взглядомъ, и не было силы выдержать его.
   

VIII.

   Прошло двѣ или три недѣли. Юхотскій почти каждый день видѣлъ Раису Михайловну, и это обратилось для него въ мучительную привычку. Онъ зналъ гдѣ она будетъ завтра, послѣзавтра, и ѣхалъ туда, повинуясь почти неодолимой потребности. Но это не было спокойное теченіе чувства вступившаго въ обычное русло. Онъ находился все въ томъ же раздраженіи борьбы и сомнѣній; для него было бы страшно сознать въ себѣ окончательно овладѣвшую имъ страсть. Что-то хорошее, чистое, тайно противилось въ немъ этой страсти, и заставляло его страдать. Въ такія минуты онъ съ лихорадочнымъ рвеніемъ принимался за свою неоконченную работу, надѣясь найти въ ней тѣ чистыя и серіозныя наслажденія, которыя были такъ нужны ему. И работа подвигалась, унося его на время въ свѣтлый міръ здороваго умственнаго возбужденія. Онъ даже замѣчалъ въ себѣ больше силы и подъема мысли чѣмъ прежде; но затѣмъ опять наступали муки раздраженнаго чувства, и за минутнымъ напряженіемъ слѣдовала такая изнурительная нравственная истома, такой упадокъ духа, какихъ онъ никогда раньше не испытывалъ. Мысль безпокойно билась въ страшно съузившемся кругѣ внутренней жизни. Съ горечью думалъ онъ о своихъ убѣгающихъ задачахъ, о той области свѣта, истины, добра, въ которой помѣщались его идеалы. Все это было прекрасно, но дѣйствительность давила ощущеніемъ безсильнаго размаха, и все что она предлагала ему, казалось такимъ малымъ, такимъ узкимъ и тусклымъ сравнительно съ тѣмъ что грезилось въ молодыхъ мечтахъ. По временамъ ему начинало казаться что онъ гонится за убѣгающими призраками, о которыхъ говорилъ Овергагенъ; но онъ торопился отогнать эту мысль, какъ малодушную измѣну тому въ чемъ заключалась его спасительная вѣра.
   Онъ вспоминалъ Маню и то еще недавнее время когда онъ находилъ подлѣ нея освѣжающую прелесть чего-то чистаго, яснаго и спокойнаго, составлявшаго какъ бы атмосферу, въ которую вступалъ каждый, приближаясь къ ней. Онъ не могъ подумать о ней безъ щемящей укоризны въ своей совѣсти. Онъ продолжалъ испытывать какую-то тайную тоску по ней, и по временамъ въ немъ смутно возникала потребность снова увидѣть ее и выяснить все недоговоренное въ ихъ послѣднемъ объясненіи. Но ему два раза сказали что ея нѣтъ дома, и онъ не былъ увѣренъ, не избѣгала ли она нарочно встрѣчи съ нимъ.
   Между тѣмъ жизнь начинала затрогивать его съ другой стороны. Раздраженіе произведенное его диспутомъ въ нѣкоторыхъ петербургскихъ кругахъ, проскользнуло въ печать двумя-тремя запальчивыми вылазками. Въ особенности одна статья, появившаяся въ довольно солидномъ изданіи, не могла не обратить на себя вниманія тономъ раздражительной нетерпимости и безцеремонностью чисто личныхъ намековъ и издѣвательствъ. Статья была ad hominem и очевидно разчитывала на скандалъ. Въ то же время, въ одной газетѣ появилась довольно странная корреспонденція изъ уѣзда въ которомъ находилось имѣнье Юхотскаго. Среди обычной болтовни объ уѣздныхъ новостяхъ, корреспондентъ переходилъ къ печальному положенію крестьянъ, и обрисовавъ его нѣсколькими рѣзкими чертами, продолжалъ такимъ образомъ: "А между тѣмъ, наше мѣстное дворянство считаетъ въ своихъ рядахъ не мало лицъ съ огромными средствами, и не только съ россійскимъ, но и съ европейскимъ образованіемъ. Такъ между прочимъ одно изъ большихъ здѣшнихъ имѣній принадлежитъ князю Ю --, извѣстному, какъ говорятъ, въ самой Германіи своими учеными трудами. Правда что труды эта писаны не у насъ, а подъ рукою нѣмецкихъ профессоровъ, такъ что является затрудненіе опредѣлить, сколько въ нихъ нашей собственной, русской учености. Можно впрочемъ во всякомъ случаѣ порадоваться что выкупные платежи, составляющіе не легкое для крестьянъ бремя, употреблены въ этомъ случаѣ владѣльцемъ такъ-сказать въ интересахъ высшей культуры; но было бы желательно и можетъ-бытъ справедливо еслибы просвѣщенный помѣщикъ, пребывающій уже много лѣтъ за границей, удостоилъ наконецъ вниманія и свою разоренную вотчину. Положеніе его бывшихъ крестьянъ самое плачевное: условія выкупнаго договора такъ обременительны что недоимка не только не погашается, но возрастаетъ съ каждымъ годомъ, несмотря на энергію мѣстныхъ властей, распродавшихъ чуть не весь крестьянскій скотъ. Въ имѣньи существуетъ лишь одна жалкая школка, да и та почти не дѣйствуетъ, такъ какъ учитель, получающій изъ экономіи весьма скудное содержаніе, вѣчно пьянствуетъ, а крестьяне такъ бѣдны что не могутъ нанять другаго. Кажется не грѣхъ было бы высоко-интеллигентному князю удѣлить меньшей братіи кое-какія крохи отъ своихъ матеріальныхъ и умственныхъ избытковъ" и т. д.
   Статейка эта произвела на Юхотскаго самое тягостное впечатлѣніе. Въ ней не было ни одного слова правды. Выкупной договоръ у него былъ заключенъ съ большими пожертвованіями съ его стороны; положеніе крестьянъ было значительно лучше чѣмъ въ сосѣднихъ имѣніяхъ; школу, очень хорошую, онъ самъ устроилъ еще до поѣздки за границу; управляющаго своего онъ зналъ какъ достойнаго человѣка, и не сомнѣвался что онъ вездѣ въ чемъ надо поможетъ крестьянамъ. Все, слѣдовательно, было измышлено -- измышлено злобно и гадко. Никакихъ личныхъ враговъ у него тамъ однакожь не было. Откуда же шла эта безличная, глухая, мечущаяся во всѣ стороны злоба?
   Онъ былъ всегда не очень внимателенъ къ русской журналистикѣ, а въ послѣдніе годы, за границей, почти совсѣмъ не видѣлъ нашихъ газетъ, не зналъ чѣмъ онѣ жили, и ему не приходило въ голову что достаточно было ему появиться на петербургскомъ горизонтѣ чтобъ обрушить на себя всю скопившуюся въ атмосферѣ злобу. Онъ не понималъ что въ самой личности его заключалось нѣчто нестерпимо раздражающее для множества мелкихъ умовъ и пошлыхъ самолюбій, и что этому множеству усердно служили Калхасы "новыхъ идей". Ему хотѣлось узнать откуда шла вся эта злоба, и вспомнивъ что Валковскій имѣетъ обширныя литературныя связи, онъ поѣхалъ къ нему въ ближайшій понедѣльникъ.
   Въ роскошномъ кабинетѣ Михаила Александровича было какъ всегда очень людно. Общество собралось самое солидное: молодящіеся старички покорно принявшіе крещеніе "новыхъ идей"; юные дѣльцы, скромно ихъ обскакивавшіе и называвшіе себя "людьми стоящими около преобразованій"; нѣсколько знаменитостей изъ "софистовъ XIX вѣка"; два-три профессора, одинъ запуганный романистъ сороковыхъ годовъ, и нѣсколько представителей умѣренно-либеральной журналистики. Разговоры, какъ и слѣдуетъ въ подобномъ обществѣ, велись тоже самые солидные: толковали о спиритическихъ сеансахъ Бредифа и о банкетѣ "софистовъ XIX вѣка" на которомъ однимъ изъ застольныхъ ораторовъ предложенъ былъ тостъ за адвокатскую совѣсть. Послѣдній предметъ разговора въ особенности много содѣйствовалъ оживленію общества: всѣ начали спорить о томъ что такое адвокатская совѣсть, и въ какомъ отношеніи она находится къ обыкновенной совѣсти. Большинство было того мнѣнія что адвокатъ не можетъ и не долженъ разсуждать о томъ, правъ или не правъ его кліентъ, потому что иначе нарушится самый принципъ состязательнаго процесса.
   -- Если вы назовете защиту неправильнаго гражданскаго иска предосудительною, вмѣшался самъ Валковскій,-- то должны допустить тотъ же взглядъ и въ дѣлахъ уголовныхъ. И что жъ тогда будетъ? преступники останутся безъ защитниковъ, вопреки духу новаго суда.
   -- Это то же самое, какъ еслибы доктора отказались лѣчить болѣзни происходящія отъ дурной жизни паціента,-- блистательно заключилъ пренія одинъ изъ "софистовъ", къ общему удовольствію присутствовавшихъ прозелитовъ "новыхъ идей".
   Юхотскій воспользовался паузой и отвелъ Валковскаго въ сторону.
   -- Вы конечно слѣдите за нашими газетами и журналами, и знаете что въ послѣднее время они стали много заниматься мною... обратился онъ къ нему.-- Мнѣ попались двѣ-три статьи...
   -- Ахъ, да, видѣлъ, перебилъ съ явною неохотой Валковскій;-- но признаюсь вамъ, я всегда пропускаю безъ вниманія подобныя вещи. Журнальныя дрязги, все это ужасно мелко и недостойно печати.
   -- Но такъ какъ я въ этомъ случаѣ заинтересованная сторона, то я прочелъ статью до конца, и меня удивилъ въ нихъ избытокъ враждебности, причина которой несовсѣмъ ясна мнѣ... продолжалъ Юхотскій.
   -- Надо быть хладнокровнымъ къ подобнымъ вещамъ, промолвилъ Валковскій, расправляя свою блестящую бороду бѣлыми и выхоленными пальцами, съ великолѣпною бирюзой на одномъ изъ нихъ.
   -- Я и не измѣняю этому правилу, возразилъ Юхотскій;-- но я почти новичокъ въ Петербургѣ, и меня занимаетъ вопросъ, откуда идетъ столько злобы, не останавливающейся ни предъ клеветой, ни предъ безстыдствомъ личныхъ нападеній. Я думалъ что вы мнѣ объясните это, такъ какъ вы конечно больше меня знакомы съ нашими журнальными дѣлами и съ нашимъ обществомъ...
   Валковскій продолжалъ задумчиво расчесывать пальцами бороду. То о чемъ такъ настойчиво спрашивалъ Юхотскій, давно уже составляло для него предметъ дружескаго сожалѣнія; и обо всемъ этомъ онъ самъ не разъ собирался поговорить съ Юхотскимъ. Онъ сохранялъ къ нему старинную пріязнь, и ему досадно было видѣть своего друга въ фальшивомъ по его мнѣнію положеніи, въ которое онъ попалъ благодаря продолжительному пребыванію за границей и непониманію современныхъ интересовъ и стремленій русской интеллигенціи. Обнявъ его за талію и мягко ступая по ковру, онъ повелъ его въ отдѣленную аркою часть кабинета, служившую библіотекой.
   -- Вотъ видите ли, мой милый князь, вы сами немножко во всемъ виноваты, заговорилъ онъ тономъ дружескаго участія.-- Вы всегда стояли довольно далеко отъ нашихъ общественныхъ теченій, а въ послѣднее время совсѣмъ разорвали связь съ Россіей. Нѣмецкая наука слишкомъ забрала васъ, сдѣлала васъ слишкомъ Европейцемъ. Вы не попали въ тонъ, вотъ въ чемъ вся бѣда.
   -- Но развѣ Европа перестала быть нужна для насъ? возразилъ Юхотскій.
   -- Не перестала, конечно, но вѣдь и Европа нынче уже не та какою она была не время гегеліанцевъ и романтиковъ, отвѣтилъ Валковскій.-- Умы направились всюду къ практическимъ задачамъ, наука и искусство сдѣлались орудіями и слугами дѣйствительной жизни. Даже въ туманной Германіи на первомъ планѣ рабочіе союзы, сберегательныя товарищества, потребительныя общества; у насъ этихъ практическихъ задачъ въ десять разъ больше, и онѣ требуютъ простыхъ чернорабочихъ силъ, а не жрецовъ высшей культуры.
   -- Я никогда и не причислялъ себя къ такимъ жрецамъ, и былъ бы очень радъ служить своей странѣ въ качествѣ простой чернорабочей силы, сказалъ Юхотскій.-- Но у каждаго свое призваніе, и притомъ я боюсь что моя страна гораздо больше нуждается въ предметахъ нѣсколько высшаго порядка. Или можетъ-быть въ той практической дѣйствительности о которой вы говорите, вы не даете мѣста ничему подобному?
   -- Нѣтъ, почему же? возразилъ Валковскій.-- Я думаю что мы мы стоимъ на сторонѣ культурныхъ началъ. Но культура непремѣнно должна демократизоваться вмѣстѣ съ самимъ обществомъ. Я допускаю что намъ нужны и науки, и искусства, и все-такое, но въ какомъ смыслѣ? Университеты напримѣръ даже очень полезны, но опять только какъ хорошее средство демократизовать общество. Мы демократы, любезнѣйшій князь, мы царство пестрядиныхъ рубахъ и нагольныхъ тулуповъ, мы должны потонутъ въ сермяжной массѣ! добавилъ онъ такимъ тономъ, какъ будто въ этой мысли заключалось нѣчто въ высшей степени лично для него пріятное.
   Юхотскій улыбнулся, невольно взглянувъ на двадцатирублевую рубашку и шармеровскій фракъ этого изящнѣйшаго изъ петербургскихъ демократовъ.
   -- А вы полагаете, возразилъ онъ,-- что народъ выигралъ бы, еслибы мы всѣ, составляющіе образованное меньшинство, потонули въ немъ?
   Валковскій пожалъ плечи.
   -- Я знаю только то что таково самое послѣднее теченіе въ нашемъ обществѣ, и оно неудержимо несетъ всѣхъ, отвѣтилъ онъ.-- Замѣтьте, мой милый князь, что нынѣшнее поколѣніе въ высшей степени реалистическое. Оно пренебрегаетъ накопленнымъ капиталомъ, и въ свою очередь не хочетъ копить что-нибудь для будущаго. Поэтому онo не заглядываетъ слишкомъ далеко ни назадъ, ни впередъ, но желаетъ въ настоящемъ устроиться какъ можно удобнѣе и всѣми мѣрами облегчить себѣ жизнь. Его не надо ни слишкомъ много учить, ни заставлять слишкомъ много трудиться; а пуще всего оно не хочетъ никакихъ отдаленныхъ задачъ и никакихъ неосязаемыхъ идеаловъ.
   -- Но вѣдь это значитъ проживаться! воскликнулъ съ изумленіемъ Юхотскій.
   Валковскій повторилъ свое движеніе плечами.
   -- Однакожь это самое новое къ чему мы пришли, сказалъ онъ тономъ убѣжденія.-- Это въ сегодняшнемъ воздухѣ, вотъ что самое важное. Теперь поймите что когда въ такое время и среди такого общества является человѣкъ съ слишкомъ приподнятыми требованіями, онъ долженъ раздражать... Повѣрьте, это всегда вредитъ успѣху. Самая умная вещь -- держаться всего новѣйшаго и даже быть новѣе другихъ. Вы мнѣ простите что я такъ откровенно говорю съ вами? Я къ вамъ сохранилъ самое дружеское расположеніе, и мнѣ досадно видѣть васъ въ фальшивомъ положеніи, въ особенности когда подумаю что вамъ ничего бы не стоило сдѣлаться кумиромъ тѣхъ самыхъ людей которые теперь косятся за васъ. Немножко взять другую ноту, и все поправлено.
   Валковскій въ самомъ дѣлѣ, совершенно искренно хотѣлъ оказать услугу Юхотскому, и высказалъ ему то что находилъ нужнымъ и въ чемъ былъ глубоко убѣжденъ.
   Юхотскій задумчиво сдѣлалъ нѣсколько шаговъ по ковру и разсмѣялся.
   -- Я увѣренъ что вашими устами говоритъ сама истина, сказалъ онъ;-- но къ сожалѣнію я не имѣю никакой охоты ни потонуть въ сермяжной массѣ, ни даже окунуться въ новое теченіе, о которомъ вы говорите. А тѣмъ болѣе для меня совсѣмъ не соблазнительно было бы сдѣлаться кумиромъ такого общества и въ такое время.
   -- Разумѣется, у всякаго свои воззрѣнія, отвѣтилъ Валковскій съ легкимъ сапомъ неудовольствія.-- Однако, не пройти ли намъ въ гостиную?
   Юхотскій былъ очень радъ прекратить разговоръ, изъ котораго ему выяснилось только безпомощное худосочіе общественной мысли, поразившее его еще на первомъ "понедѣльникѣ" у Валковскаго, по пріѣздѣ изъ-за границы. Онъ вспомнилъ слова Жака о кисельной слякоти, которую ничѣмъ не проймешь и не собьешь ни въ какую форму. Въ самомъ дѣлѣ, какой же слѣдъ можно провести на этой дряблой поверхности, тотчасъ сплывающейся въ стихійную безформенность? что можно сдѣлать съ поколѣніемъ которое не желаетъ глядѣть ни впередъ, ни назадъ, и торопится только повеселѣе протранжирить свое эфемерное существованіе?
   Онъ вновь почувствовалъ изнурящую тоску одиночества, которая теперь, при запутавшихся условіяхъ его внутренней жизни, давила съ большею жестокостью, чѣмъ въ тѣ дни когда онъ только-что началъ дышать петербургскимъ воздухомъ. Съ грустью думалъ онъ о томъ очарованномъ кругѣ гдѣ еще недавно было такъ свѣтло и полно надеждъ и радостныхъ дорываній, и гдѣ теперь онъ видѣлъ только безполезную роскошь приподнятыхъ идеаловъ, уединявшихъ его среди поколѣнія съ которымъ приходилось жить. Изъ этой темноты укоризненно глядѣли на него добрые, свѣтлые глаза Мани, и знакомый призракъ вставалъ предъ нимъ, но такой далекій и блѣдый. Мысль горестно возвращалась къ тѣмъ днямъ когда онъ подлѣ нея чувствовалъ себя гораздо лучше, чище, свѣжѣе, и не испытывалъ этой злобно отяготѣвшей надъ нимъ тоски одиночества. И что-то злое подымалось въ немъ самомъ, неясно обращенное къ другому, прелестному и злому призраку.
   Онъ не зналъ что Маня была здѣсь, и вспыхнулъ смущенно и радостно, встрѣтившись съ нею лицомъ къ лицу при самомъ входѣ въ гостиную. Она слабо ему улыбнулась, протянула ему руку, проговорила коротенькое привѣтствіе, чуть примѣтная краска на мгновенье выступила на ея похудѣвшемъ лицѣ, и опять пропала.
   -- Мы давно не видались съ вами... проговорила она, стараясь овладѣть смущеніемъ и то взглядывая на вето, то потупляя глаза.-- Вы заѣзжали, я знаю; меня не было дома...
   Она оглядывалась, отыскивала гдѣ сѣсть; ей хотѣлось спрятать свои глаза, въ которые онъ глядѣлъ съ безпокойнымъ любопытствомъ. Ихъ всегдашній утолокъ около трельяжа не былъ занятъ. Она повернулась туда, передвинула нерѣшительно стулъ, какъ будто соображая сѣсть такъ чтобъ остаться въ тѣни, и наконецъ опустилась на него. Рука которою она оправляла платье, слегка дрожала.
   -- Я не разчитывалъ встрѣтить васъ здѣсь, сказалъ Юхотскій, чувствуя что говоритъ совсѣмъ не то что толпилось въ его мысляхъ.-- Вы пропустили уже много понедѣльниковъ.
   -- Я мало выѣзжаю нынче, отвѣтила Маня.-- Но вы все таки рады меня видѣть? добавила она съ насильною улыбкой.
   -- Эта встрѣча напоминаетъ мнѣ болѣе счастливое время, сказалъ грустно Юхотскій.
   Маня поёжилась своими узкими плечами, что она всегда дѣлала когда разговоръ затруднялъ ее.
   -- Счастье не имѣло бы цѣны, еслибы никогда не измѣняло, промолвила она.
   Она сдѣлала уже столько усилій чтобъ овладѣть собою, что наконецъ всякіе слѣды смущенія исчезли съ ея лица. Ея глаза спокойно, съ обычною дружескою лаской, глядѣли и Юхотскаго; и только слабая, застывшая улыбка холодила ея лицо выраженіемъ увядающей, томной прелести.
   

IX.

   Маня пріѣхала сегодня къ Валковскимъ именно потому что разчитывала найти тамъ Юхотскаго. Со времени ихъ послѣдняго печальнаго объясненія, она цѣлый мѣсяцъ избѣгала встрѣчи съ нимъ, чтобы переждать періодъ острой тоски, раздраженія и безсильной истомы. Она знала что все это перегоритъ и затихнетъ, и что рано или поздно къ ней возвратится способность безропотно глядѣть въ глаза своему горю примиряющимъ и прощающимъ взглядомъ. Ей надо было уйти въ себя, выплакать свою боль. Дни тянулись медленно и горестно, но она чувствовала какъ все возмущенное и страдающее въ ней отходило вмѣстѣ со слезами. Ей опять вѣрилось что она сама во всемъ виновата, и хотѣлось сказать ему что она не имѣетъ противъ него ни одного упрека и ничѣмъ не считаетъ его связаннымъ.
   Когда ей удалось овладѣть волненіемъ первыхъ минутъ, и она могла спокойно встрѣчать его тревожно-любопытные взгляды, ей казалось какъ будто она вновь отдается тихому теченію тѣхъ ясныхъ и чистыхъ отношеній которыя имѣли для нея такую неотразимую прелесть въ началѣ ихъ дружбы. Она чувствовала что онъ все также дорогъ ей, и ей хотѣлось вѣрить что та радость которую она испытывала въ его присутствіи, была только продолженіемъ ихъ старой дѣтской связи.
   -- Вотъ видите, Платонъ Николаичъ, вы не хотѣли мнѣ вѣрить, а я была права что намъ надо было остановиться на прежнихъ, дружескихъ отношеніяхъ, говорила она, испытывая совершенно новое и жуткое удовольствіе въ этомъ обманѣ самоотречевія и примиренія.
   -- Вы напоминаете мнѣ мою неискупимую вину предъ вами, проговорилъ Юхотскій:-- я непростительно испортилъ то въ чемъ заключалось наше обоюдное счастье.
   -- Ахъ нѣтъ, я одна во всемъ виновата, быстро перебила его Маня.-- Мнѣ никогда не слѣдовало допускать неосторожнаго и минутнаго -- не правда ли? увлеченія, которому мы оба поддались... Потому что вѣдь я не гожусь для увлеченій, я должна была знать это. Но я привыкла вѣрить что все дѣлается къ лучшему. И эта бѣда, которую мы теперь избыли, и она тоже къ лучшему. Мы теперь больше знаемъ другъ друга, мы вернулись опять къ тому съ чего начали, и уже больше намъ не грозитъ никакая подобная бѣда, не правда ли?
   Она опять улыбнулась насильною, увядающею улыбкой, и нерѣшительно подняла глаза. Юхотскій съ пугливымъ недовѣріемъ вслушивался въ ея слова, онъ ловилъ въ нихъ какую-то фальшивую ноту, и что-то щемило его тайно и нестерпимо.
   -- Вы думаете что мы избыли бѣду? проговорилъ онъ тихо.
   Манѣ жестокимъ показалось что онъ трогаетъ тотъ самый клавишъ который звучалъ фальшиво. Но она думала что не должна отвѣчать на этотъ вопросъ иначе какъ утвердительно, потому что именно теперь надо было уничтожить въ немъ всѣ сомнѣнія и заставитъ его вѣрить что онъ ни въ чемъ не виноватъ предъ нею.
   -- Да, я думаю что нашъ маленькій кризисъ окончился, и что мы можемъ спокойно глядѣть другъ на друга... отвѣтила она, смѣло поднявъ глаза.-- Мы оба немного ошиблись, развѣ это не случается? Намъ слѣдовало знать что такимъ хорошимъ старымъ друзьямъ какъ мы, не приходится влюбляться. Встрѣча послѣ нѣсколькихъ лѣтъ разлуки немножко оживила нашу привязанность, и мы приняли ее за что-то совсѣмъ другое, чего намъ вовсе не нужно. Право, я теперь смотрю совершенно спокойно на все это., заблужденіе. Я даже думаю что оно намъ нужно было чтобы лучше и окончательно выяснить наши отношенія. И они такъ хороши что я не знаю зачѣмъ намъ понадобилось измѣнять ихъ?
   Она снова улыбнулась ему, и постаралась придать своей улыбкѣ больше веселости. Онъ продолжалъ все съ тѣмъ же страннымъ недоумѣніемъ слушать ее и глядѣть на нее.
   -- Вы лучшая изъ женщинъ, какихъ я зналъ когда-нибудь, сказалъ онъ, чувствуя на глаза ему готовыя навернуться слезы.
   -- О, полноте, какъ много женщинъ гораздо лучше меня! возразила снова смущаясь Маня.-- Я это не изъ скромности, я тоже знаю себѣ цѣну, и мнѣ было бы горько и страшно, еслибы вы потеряли ко мнѣ уваженіе. Но сколько есть женщинъ гораздо увлекательнѣе меня!... Ахъ, она здѣсь! вдругъ почти громко воскликнула Маня, остановивъ вспыхнувшій взглядъ на только-что вошедшей въ гостиную княгинѣ Бахтіяровой.
   Юхотскій поднялъ глаза по направленію ея взгляда. Раиса Михайловна разговаривала съ хозяйкой дома, улыбаясь и озираясь на свой длинный тренъ, котораго никто не умѣлъ такъ ловко носить какъ она. Она пріѣхала прямо изъ театра и казалась немного утомленною послѣ длиннаго спектакля. Не опускаясь на предложенное ей кресло, она продолжала стоять, обжимая опущенными руками разстроенныя складки тюники, и слегка щуря уставшіе отъ бинокля и театральнаго газа глаза. Михаилъ Александровичъ съ тающимъ взглядомъ говорилъ ей что-то объ изяществѣ ея туалета: она улыбалась ему -- сегодня уже столько разъ ей приходилось слышать одно и то же -- и отбросивъ тренъ, маленькими шажками прошла по ковру, продолжая отвѣчать на привѣтствія знакомыхъ. Она уже замѣтила Юхотскаго и подвигалась къ нему, бросая удивленные взгляды на него и на Маню, продолжавшую слѣдить любопытными, широкими глазами за каждымъ ея движеніемъ.
   -- Я думала видѣть васъ въ театрѣ; Паска была чудо какъ хороша сегодня, проговорила она, обмѣнявшись короткимъ поклономъ съ Маней и здороваясь съ Юхотскимъ. Ея прищуренные глаза глядѣли на него вопросительно и строго.
   Юхотскій не садился и не подавалъ ей стула, не зная что дѣлать и какъ быть: ему ни за что бы не хотѣлось усадить ее тутъ подлѣ Мани. Раиса Михайловна повидимому угадала его затрудненіе, усмѣхнулась однимъ уголкомъ губъ, повернула къ себѣ стулъ и сѣла. Маня продолжала глядѣть на нее все тѣми же широкими глазами, испытывая странную смѣсь любопытства, испуга и восхищенія. Раиса Михайловна казалась ей неотразимо-красивою, и она противъ воли любовалась этою красотой, которая и пугала, и обольщала ее. Каждая подробность этой красоты возбуждала въ ней сегодня ненасытное и тревожное любопытство. Да, невозможно не любить подобную женщину и не забыть для нея всѣхъ на свѣтѣ... Что, еслибъ она была уже замужемъ за Юхотскимъ? Эта мысль наполнила ее холодомъ, и она слабо потянула предъ собою руки, какъ будто защищаясь отъ представившейся ей страшной опасности.
   -- Я не помѣшала вашему разговору? это не такой разговоръ въ которомъ третье лицо не должно принимать участія? обратилась къ нимъ обоимъ Раиса Михайловна съ тѣмъ скрытымъ и вкрадчивымъ ядомъ въ голосѣ, которымъ она умѣла иногда пропитывать шутку.
   Юхотскій почувствовалъ этотъ ядъ и отвѣтилъ съ тайнымъ раздраженіемъ.
   -- Мы говорили о женщинахъ... слѣдовательно вашъ голосъ является какъ нельзя болѣе кстати.
   -- О женщинахъ вообще или о нѣкоторыхъ? спросила Раиса Михайловна.
   -- Les présentes sont exclues, разумѣется, отвѣтилъ Юхотскій.-- Мы занимались опредѣленіемъ, какая разница существуетъ между увлекательными женщинами и... просто хорошими.
   -- А, вы занимались такими тонкостями... повторила Раиса Михайловна, принимая вызовъ.-- И что жь, вашъ приговоръ былъ конечно не въ пользу увлекательныхъ женщинъ? вы нашли въ нихъ много внѣшняго блеску и никакихъ внутреннихъ добродѣтелей? вы были неумолимы и жестоки, не правда ли?
   -- Oh, madame, comment pouvez-vous le croire, vous qui êtes si séduisante vous-même? робко протестовала Маня.
   -- Infiniment obligée, madame, уронила ей съ надменнымъ движеніемъ губъ Раиса Михайловна.-- Mais puisque vous m'adressez ce compliment, я имѣю право произнести въ этомъ вопросѣ самое строгое сужденіе. О, я противъ увлекательныхъ женщинъ! Онѣ опасны, страшны, коварны и жестоки: онѣ кружатъ головы и заставляютъ забывать другихъ, скромныхъ, кроткихъ и блистающихъ всѣми добродѣтелями женщинъ. Люди слѣпы: они уважаютъ скромныя внутреннія достоинства, и бѣгутъ за тѣми кто увлекаетъ ихъ наружнымъ блескомъ... Не правда ли, вамъ случалось наблюдать что-нибудь подобное? бросила она Манѣ, обливъ ее ядомъ своихъ темныхъ глазъ.
   -- Я не вижу ничего удивительнаго если люди гонятся за тѣмъ что красиво, отвѣтила нѣсколько запуганнымъ голосомъ Маня.
   -- Потому что люди такъ пусты и глупы, не правда ли?
   -- Я не считаю всѣхъ людей пустыми и глупыми, проговорила Маня.
   Раиса Михайловна внимательно оглядѣла ее прищуренными глазами.
   -- О, я не касаюсь исключеній, сказала она.-- Исключеній вездѣ много. И скромныя женщины бываютъ иногда очень... obstinées dans leurs passions, въ особенности когда тутъ примѣшаются воспоминанія дѣтства, старинныя связи, que saisje? Никому же весело уступать... и однако все-таки приходится... Что дѣлать?-- заключила она съ тѣмъ же оскорбительнымъ и надменнымъ движеніемъ губъ, и вдругъ быстро повернувшись къ Юхотскому, добавила:
   -- Les présentes sont exclues, вы не забыли? и поднявъ близко къ лицу распущенный вѣеръ, засмѣялась тихимъ и злымъ смѣхомъ.
   Маня, оскорбленная, почти испуганная, опустивъ отяжелѣвшія отъ слезъ рѣсницы, не знала что подумать объ этомъ внезапномъ зломъ нападеніи. Она не могла понять, откуда столько вражды и ненависти къ ней въ этой женщинѣ, которою она такъ охотно готова была восхищаться вопреки причиненному ею злу? Ни однимъ словомъ не отвѣтивъ ей на ея раздраженныя, вызывающія рѣчи, не взглянувъ на нее, она встала и перешла на другой конецъ гостиной.
   Юхотскій молча, съ досаднымъ и негодующимъ выраженіемъ глядѣлъ на Бахтіарову. Онъ былъ оскорбленъ за Маню, и вся эта сцена произвела на него тягостное впечатлѣніе.
   -- Я не зналъ что вы такъ недобры, княгиня, сказалъ онъ наконецъ, когда она съ выраженіемъ вызова подняла на него глаза.
   Она прочитала въ его лицѣ упрекъ и съ усталымъ видомъ наклонила плечи.
   -- Да, это очень гадко; я раскаиваюсь въ томъ что оскорбила ее, произнесла она тихо.-- Я готова была бы просить у нея прощенія -- бѣдная она!
   Въ ея голосѣ звучала искренность, и ея лицо, за минуту предъ тѣмъ надменное и вызывающее, было печально.
   -- Я не умѣю управлять собою. Я разучаюсь быть свѣтскою женщиной, продолжала она тѣмъ же тихимъ и грустнымъ голосомъ.
   -- Вы, такая сдержанная, такъ изучившая свѣтъ, такъ умѣющая носить неизмѣнную улыбку въ минуты досады и раздраженія? сказалъ Юхотскій.-- Въ самомъ дѣлѣ, я не узнавалъ васъ въ этой сценѣ.
   -- Видно свѣтскія женщины не должны любить, отвѣтила съ печальною улыбкой Раиса Михайловна, и еще ниже наклонила плечи, вся какъ будто изнемогая подъ бременемъ этого признанія.-- Я поступила дурно, я знаю; но когда я увидѣла ее подлѣ васъ, я мгновенно возненавидѣла ее. Развѣ вы сами не научили меня ревновать къ ней? развѣ вы не говорили что выросли съ ней вмѣстѣ, что любили ее долго, идеально, что можетъ даже теперь въ васъ еще шевелится остатокъ этой привязанности?
   Чувства раздраженія и досады уже не существовало въ Юхотскомъ, и онъ опять былъ во власти неотразимаго обаянія и наслаждался ядомъ этихъ рѣчей, полныхъ влюбленной печали и страстнаго самоуваженія.
   -- А она... еслибы вы знали какъ она восхищается вами! сказалъ онъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ? равнодушно отозвалась Раиса Михайловна.-- Я не могу заплатить ей тѣмъ же, хотя не желаю ей зла. Но пусть же она не становится между нами; я умѣю быть очень злой, увѣряю васъ! Я не уступлю ей, и не потому только что я люблю васъ,-- проговорила она сквозь стиснутые зубы,-- но потому что вы нужны мнѣ. Есть нравственная необходимость въ нашемъ сближеніи. Съ тѣхъ поръ какъ я... какъ это случилось... я замѣчаю какъ будто вокругъ меня свѣтлѣе стало. Въ темнотѣ я чувствую вашу руку -- въ той темнотѣ которая во мнѣ самой и въ томъ что меня окружаетъ.
   Юхотскій поднялъ на нее молчаливый, задумчивый взглядъ. Мысль его безпокойно силилась проникнуть въ таинственность совершавшагося въ немъ, и встрѣчала какія-то тѣни, которыя пугали его.
   -- А мнѣ кажется что тамъ куда мы идемъ, еще темнѣе.. проговорилъ онъ.
   -- Не для меня, сказала Раиса Михайловна.
   -- Для насъ обоихъ. Когда я еще не находился такъ безвозвратно въ вашей власти, когда я еще только подозрѣвалъ то что намъ готовило наше сближеніе, я глядѣлъ впередъ съ непобѣдимымъ страхомъ, я вамъ говорилъ что это будетъ большое несчастіе. Я и теперь такъ смотрю.
   -- Почему? глухо спросила Раиса Михайловна.
   -- Потому что есть вещи надъ которыми нельзя безнаказанно смѣяться. Нельзя хищнически вторгаться въ міръ здоровыхъ, нравственныхъ отношеній... проговорилъ Юхотскій.
   -- Отношеній.... къ князю Давиду Петровичу? перебила его Раиса Михайловна;-- но можетъ-быть эти отношенія не очень... здоровы, какъ вы выражаетесь? Ахъ, Платонъ Николаичъ, я начинаю думать что женщины въ этихъ случаяхъ ближе стоятъ къ правдѣ чѣмъ самые умные и нравственные мущины. Вы анализуете, создаете себѣ сомнѣнія, прикидываете жизнь на аршинъ морали, а я просто чувствую что любить васъ -- очень нравственно, потому что эта любовь обращена къ человѣку который гораздо лучше меня, потому что я освѣжаюсь въ вашей чистотѣ и сама дѣлаюсь лучше и чище въ вашемъ присутствіи!
   -- Я не знаю такой нравственности, сказалъ Юхотскій.
   -- Потому то я такъ и люблю васъ! возразила Раиса Михайловна, и ея губы страстно дрогнули и озарили все лицо.
   "Кто пойметъ женскую логику?" подумалъ Юхотскій.
   -- Надо больше довѣряться своему чувству, Платонъ Николаичъ, сказала Бахтіарова.-- Я не знаю какъ и почему это случилось и куда это приведетъ насъ, да никогда и не думаю о томъ. Я знаю только что это хорошее чувство, и что ни противиться ему, ни управлять имъ я не могу. Я приму и горе и радость которыя оно пошлетъ мнѣ, какъ принимаютъ самую жизнь, безъ размышленій и сомнѣній. Вотъ какая я вся, добавила она, съ полупечальною улыбкой поднявъ лицо.
   "Да, это дѣйствительно просто, какъ сама жизнь, и также случайно и слѣпо", подумалъ Юхотскій, и наперекоръ тайному внутреннему сопротивленію, чувствовалъ себя во власти безпорядочной, страстной и враждебной силы, глядѣвшей изъ темныхъ глазъ Раисы Михайловны.
   Устюжевъ, пріѣхавшій раньше ея и до сихъ поръ не успѣвшій говорить съ ней, давно уже слѣдилъ за нею изъ противоположнаго угла гостиной, и наконецъ рѣшился подойти.
   -- Я сегодня пробовалъ въ манежѣ вашего Коба, сказалъ онъ.
   Кобъ б нно стремимся отдѣлиться отъ будничной повседневности, мы никогда не примемъ жизнь такъ какъ она есть, какъ она складывается, мы каждую минуту взмахиваемъ крыльями чтобы летѣть туда гдѣ солнце свѣтитъ ярче, гдѣ воздухъ прозрачнѣе, гдѣ дышется полнѣе и свободнѣе. Въ сущности это очень грустно: вѣчно взмахивать крыльями, и покружившись на высотѣ, снова садиться на землю; но я не хотѣла бы такъ привыкнуть къ землѣ чтобъ уже ничто не тянуло меня прочь. И вотъ, послѣ того какъ я сама увѣрила васъ что мы дочитали послѣднюю страницу нашего романа, я хочу сказать вамъ: нѣтъ, нѣтъ, не вѣрьте!
   "Я не въ состояніи писать больше. Вы слышите мой крикъ, вы поймете его. Я какъ бабочка лечу на огонь, повинуясь неотразимой силѣ притяженія. Лучше опалиться чѣмъ задохнуться. Спасите меня!"
   Странное, скорбное и покаянное чувство сжало Юхотскаго, пока онъ читалъ эти строки. Какъ иронія звучалъ въ его словахъ страстный призывъ. "Поздно!" прошепталъ онъ, сжигая на свѣчѣ тонкій листокъ.
   

IX.

   Маня была свободна отъ многихъ женскихъ недостатковъ, но за то обладала въ излишествѣ нѣкоторыми женскими добродѣтелями. Къ числу послѣднихъ принадлежало чрезвычайное уваженіе къ преданіямъ и обычаямъ обставившимъ человѣческую жизнь. Несмотря на возраженія Юхотскаго, она никакъ не соглашалась сыграть свадьбу экспромтомъ, безъ всѣхъ тѣхъ необходимыхъ приготовленій, которыя придаютъ положенію жениха и невѣсты нѣчто тягостное, но вмѣстѣ съ тѣмъ и таинственно-торжественное. Она потребовала ровно мѣсяцъ на эти приготовленія. "Я вѣдь сама себя выдаю замужъ, сама должна обо всемъ хлопотать, нужно время," говорила она полушутя, полусеріозно. Въ сущности ей хотѣлось привыкнуть къ своему рѣшенію. Хотя съ самаго пріѣзда Юхотскаго въ деревню въ ней существовала тайная мысль что такъ непремѣнно должно кончиться, во когда слово было дано, въ ней вновь возникло недовѣріе къ тону самому счастью, которое казалось ей все сомнительнѣе по мѣрѣ того какъ она ближе заглядывала ему въ глаза. Она уже не останавливалась надъ мотивами смущавшими ее прежде; нѣтъ, самая полнота счастья пугала ее. Когда она думала о долгихъ, долгихъ годахъ которые ей предстоитъ пройти рука объ руку съ Юхотскимъ, она со страхомъ спрашивала себя, какое мѣсто займетъ она подлѣ широкихъ интересовъ обращавшихъ къ себѣ его мысль и чѣмъ отвѣтитъ она этой впечатлительности ко всему выступающему надъ ровненькимъ будничнымъ уровнемъ, къ этой ненасытной потребности высокихъ и полныхъ звуковъ жизни, которую она подозрѣвала въ Юхотскомъ?
   Онъ подчинился оторочкѣ потребованной Маней и старался не скучать. Онъ замѣчалъ однако что для того чтобы наполнить время хозяйственными заботами, надо войти во всѣ мелочи, а для этого нужна долгая опытность и привычка, которыхъ ему не доставало. Онъ впрочемъ ѣздилъ на полевыя работы, бесѣдовалъ съ Аѳанасіемъ Максимовичемъ, наблюдалъ за постройками, забавляясь противоположностью между этою практическою дѣятельностью и интересами совсѣмъ другаго порядка, къ которымъ привыкло его вниманіе. Вечера онъ проводилъ у Мани, читалъ съ ней книги -- преимущественно старыя, уже знакомыя книги, найденныя имъ въ библіотекѣ деревенскаго дома -- но обыкновенно послѣ нѣсколькихъ прочитанныхъ страницъ книга откладывалась въ сторону и между ними завязывался нескончаемый разговоръ, незамѣтно все болѣе сближавшій ихъ и научавшій все лучше узнавать другъ друга. На Маню эти долгіе разговоры производили успокоивающее впечатлѣніе: она научалась вѣрить въ себя, она чувствовала что меѣду ними вновь возникаетъ живая интеллектуальная связь, что ему не будетъ "скучно" съ ней. А онъ удивлялся чрезвычайной гибкости ея натуры и той врожденной трезвости ума, благодаря которой ея мысль легко держалась на уровнѣ его мысли, уничтожая неравенство организацій и образованія.
   Въ концѣ мѣсяца ему пришлось съѣздить въ губернскій городъ для совершенія купчей на Дѣдовъ хуторъ и по нѣкоторымъ другимъ дѣламъ. Заплюевъ съ Анной Филипповной тоже явились. Они уже совсѣмъ разстались съ хуторомъ и намѣревались, какъ получатъ деньги, тотчасъ ѣхать прямо въ Москву. Послѣдніе дни деревенской жизни очевидно пришлись особенно солоны "шуточному барину": онъ безъ яростнаго раздраженія не могъ говорить о своемъ хуторѣ.
   -- Ломовъ-то, разозлившись, мстить мнѣ принялся, разказывалъ онъ: -- во время самаго покоса прикащикъ его прикатилъ боченокъ водки, напоилъ всѣхъ рабочихъ до полусмерти, а на другой день ни одинъ изъ нихъ не явился: всѣхъ сманилъ. Такъ я и не собралъ сѣна. Пропадай онъ совсѣмъ! Да это что еще, а то этотъ самый прикащикъ поселился на хуторѣ въ кабакѣ, и ну поить крестьянъ да подучать ихъ на всякія мерзости. Нарѣжутся до сумасшествія, придутъ всей ватагой подъ наши окна, и давай горланить. Мы съ Анной Филипповной просто въ осадномъ положеніи находились; не понимаю какъ они не убили насъ.
   -- Еще я допускаю что они не любятъ Валеріана Алексѣевича за то что онъ помѣщикъ; но я-то что имъ сдѣлала? Они такія безстыдныя слова кричали подъ моими окнами что просто невозможно повторить! восклицала Анна Филипповна.
   Она впрочемъ была совершенно счастлива. Хотя губернскій городъ былъ небольшой и лѣтомъ очень скучный, но городская атмосфера мгновенно оживила ее. У нея вдругъ оказалось множество знакомыхъ, толкавшихся съ утра до ночи въ грязноватомъ нумеръ губернской гостиницы, со стола у нея не сходила закуска; вечеромъ, на бульварѣ, она производила необычайное впечатлѣніе своею шикарною походкой и сохранившимися отъ московскихъ временъ туалетами. Юхотскому она оказывала самое благосклонное вниманіе, впрочемъ съ нѣкоторымъ оттѣнкомъ удивленія, такъ какъ онъ не обнаруживалъ никакого желанія за ней ухаживать. До нея еще не дошли слухи что онъ женится, и это равнодушіе раздражало ее. Она собиралась принять болѣе дѣйствительныя по ея мнѣнію мѣры, но тутъ скоро случилась съ ней довольно непріятная исторія въ клубѣ. Заплюевъ сѣлъ играть съ однимъ богатымъ помѣщикомъ и порядочно проигрался. Анна Филипповна съ шаловливымъ видомъ подбѣжала къ столу, охватила щеточку, и прежде чѣмъ ее успѣли остановить, стерла всю запись. Сдѣлано это било съ неподражаемою наивностью, съ видомъ совершеннаго непониманія игры; однажды въ Москвѣ она уже пробовала эту шалость, и довольно благополучно. Но на этотъ разъ шутка не удалась: партнеръ вышелъ изъ себя, наговорилъ ей и Заплюеву дерзостей, поднялъ исторію. Скандалъ тотчасъ разошелся по городу, и Аннѣ Филипповнѣ пришлось поторопиться отъѣздомъ.
   Окончивъ всѣ дѣла въ городѣ и уже собравшись домой, Юхотскій неожиданно встрѣтился со Скопотовымъ. Егоръ Гавриловичъ имѣлъ озабоченный видъ, и на взглядъ Юхотнаго даже похудѣлъ и постарѣлъ въ короткое время. Онъ очень обрадовался встрѣчѣ, но пожимая руку сосѣду, казался какъ будто сконфуженнымъ.
   -- Слышалъ, слышалъ, князь; позвольте поздравить и пожелать отъ души всего лучшаго, встрѣтилъ онъ Юхотскаго.-- А кстати ужь и съ новымъ сосѣдомъ поздравляю васъ.
   -- Съ какимъ новымъ сосѣдомъ? удивился Юхотскій.
   -- Какже-съ, имѣнье мое мнѣ ужь не принадлежитъ, отвѣтилъ съ искусственнымъ спокойствіемъ Скопотовъ, тогда какъ въ голосѣ его слышалась затаенная боль.-- Прогорѣлъ-съ.
   -- Да можетъ ли это быть! вы, такой образцовый хозяинъ! воскликнулъ въ изумленіи Юхотскій....
   -- Видно образецъ-то этотъ нынче не годится, отвѣтилъ Скопотовъ.-- Да-съ, катастрофа, и почти что нежданно-невиданно. Переселяюсь въ Петербургъ, думаю тамъ на службу что ли поступить, или хоть частнаго мѣста искать."
   -- Кому жь досталось ваше имѣнье? спросилъ Юхотскій.
   -- Кому жъ больше какъ не Ломову! отвѣтилъ Скопотовъ.-- Полъуѣзда скупилъ, и другую половину скупитъ. Онъ и всю эту механику подъ меня подвелъ. Издалека петельку закинулъ, да въ надлежащую минуту и прихлопнулъ. Вотъ это такъ ужь точно образцовый хозяинъ!
   Въ короткихъ словахъ онъ разсказалъ Юхотскому всю исторію своего крушенія. Онъ конечно желалъ оправдаться, выгородить свою репутацію дѣловаго и разсудительнаго человѣка. Смыслъ исторіи былъ впрочемъ весьма не хитрый и не новый. Скопотовъ и Ломовъ были люди совершенно противоположнаго характера и воспитанія. Хотя долгая практика и научила Егора Гавриловича крайней осмотрительности и осторожности, существуетъ однако предѣлъ далѣе котораго не можетъ простираться недовѣрчивость человѣка даже къ завѣдомому мошеннику, если только самъ онъ не такой же мошенникъ. Ломовъ очень хорошо звалъ о сущестованіи такого предѣла, и на этомъ построилъ свою "механику". Дѣло было наглое, кулаческое, очень похожее на разбой среди бѣлаго дня. Для собственнаго удовольствія Егоръ Гавриловичъ могъ бы побитъ Ломова, но защититься отъ подкопа не могъ.
   -- А вы сегодня же въ деревню ѣдете? спросилъ онъ Юхотскаго.-- Довезите меня. Потому хоть я и велѣлъ коляску на станцію выслать, да лошади-то ужь не мои, не знаю вышлютъ ли.
   Дорогой Егоръ Гавриловичъ все больше помалчивалъ, занятый своими мыслями, и въ разсѣянности барабанилъ пальцами по стеклу вагона. Коляска оказалась де высланною и онъ со станціи отправился съ Юхотскимъ.
   -- Сколько я тамъ затѣй позаводилъ, все прахомъ пойдетъ, чрезъ годъ не узнаете имѣнія, проговорилъ онъ, вздохнувъ.
   -- Я воображаю, какъ Ломовъ станетъ у васъ хозяйничать! сказалъ Юхотскій.
   -- Хозяйство у этихъ господъ не хитрое: на срубъ да въ домъ, и все тутъ.
   Дмитрій Ѳедосѣичъ, у котораго имъ снова пришлось пить чай, уже зналъ о катастрофѣ.
   -- И откуда они только завелись, Ломовы эти? Никогда прежде такихъ не было, говорилъ онъ.-- И до сего тяжелъ былъ, а теперь съ нимъ просто не встрѣчайся на дорогѣ. А сколько онъ изъ вашего брата мужика крови высосетъ, и сказать нельзя.
   Подъѣзжая къ усадьбѣ Егора Гавриловича, Юхотскій могъ еще издали видѣть нѣкоторые слѣды новаго хозяйничанья: лѣсопильный заводъ былъ пріостановленъ, такъ какъ Ломовъ, заручившись подрядомъ на двухъ желѣзныхъ дорогахъ, рѣшилъ весь лѣсъ тотчасъ вырубить на дрова и шпалы; зданія завода приспособлялись подъ громадную винокурню, обѣщавшую гораздо большія выгоды, потому что сбытъ вина былъ заранѣе обезпеченъ снятыми чуть не по всей губерніи кабаками. Господскій домъ уныло глядѣлъ обнаженными отъ драпировокъ окнами; въ паркѣ стучалъ топоръ.
   -- Остался вамъ по крайней мѣрѣ капиталъ за продажею имѣнья? спросилъ Юхотскій.
   Егоръ Гавриловичъ печально махнулъ рукой.
   -- Я вѣдь собственно не продалъ, а "счелся" съ Ломовымъ. Пустяки самые остались. Прощайте, князь, пошли вамъ Богъ всякаго благополучія. Марьѣ Константиноввѣ передайте усерднѣйшія мои пожеланія. А самое лучшее вы дѣлаете что не остаетесь здѣсь. Въ Питерѣ, приведетъ Богъ, увидимся. На свадьбу не зовите, я дольше двухъ дней тутъ не останусь. Да и не до свадебъ мнѣ.
   Бывшіе сосѣди обнялись и Юхотскій поѣхалъ къ себѣ.
   Чрезъ нѣсколько дней, въ старой церкви Княжего Верха скромно совершилось вѣнчанье. Приглашены были только самыя необходимыя лица...
   Когда обрядъ кончился и дверца кареты захлопнулась за мужемъ и женой, Юхотскій почувствовалъ что кончилась цѣлая половина его жизни и настала другая, полная совершенно иного содержанія. Слабый трепетъ пробѣжалъ по его нервамъ и на мгновенье стало страшно, только на одно мгновенье. На этомъ рубежѣ двухъ существованій его могла пугать лишь та невѣдомая, темная и роковая сила, которая играетъ внѣшнею жизнью человѣка и отъ которой нѣтъ обороны. Но ему не было жаль своей молодости, своей свободы. Все что было лучшаго въ его прежнемъ существованіи, онъ уносилъ изъ него съ собою. Онъ сохранилъ все ту же ненасытную потребность правды и добра, все то же страстное исканіе истины. Онъ продолжалъ чувствовать въ себѣ все тотъ же внутренній подъемъ, которымъ такъ прекрасна интеллектуальная жизнь. И онъ вѣрилъ что на новой жизненной колеѣ, гдѣ нѣтъ ни страстныхъ искушеній, ни раздражительной жажды новизны, ни угрюмой тоски одиночества, новое счастіе озаритъ его путь тихимъ и кроткимъ сіяніемъ...
   Маня, можетъ-быть подъ внезапнымъ наплывомъ такихъ "О тревожныхъ и радостныхъ мыслей, вся притихла и молча владѣла прямо предъ собою, словно всматриваясь въ какіе-то призраки, таинственно возникавшіе предъ ней въ темнотѣ ниспадающихъ сумерекъ. Юхотскій тихо привлекъ ее къ себѣ. Она вздрогнула, прижалась плечомъ къ его плечу и взяла его руку.
   -- Платонъ, отчего мнѣ страшно? сказала она.
   Яркій румянецъ, покрывавшій ее въ церкви и вызванный жарой и волненіемъ, пропалъ съ ея щекъ, и на поблѣднѣвшемъ лицѣ лежало нервное утомленіе.
   -- Мнѣ тоже было страшно, Маня, отвѣтилъ Юхотскій;-- это хорошій страхъ. Кто чувствуетъ въ себѣ такое необъятное счастье, какое я чувствую, тотъ не можетъ хотя на одно мгновенье не испугаться за него.
   -- И ты испугался? ты собственно чего испугался? спросила съ нервнымъ нетерпѣніемъ Маня.
   -- Да ничего опредѣленнаго... развѣ это можно объяснить? Просто физіологическій упадокъ нервовъ, вслѣдствіе чрезмѣрнаго напряженія.
   -- Но вѣдь ты подумалъ же о чемъ-нибудь? тебѣ представилось же что-нибудь? продолжала Маня, стараясь въ темнотѣ заглянуть ему въ глаза.-- Нѣтъ, нѣтъ, ты скажи мнѣ что именно ты подумалъ, я хочу знать то ли это самое что я думала...
   -- Если хочешь, у меня промелькнула одна мысль... только право не стоитъ объ этомъ говорить, сказалъ Юхотскій. Ну хорошо, хорошо, я скажу,-- добавилъ онъ, повинуясь ея нетерпѣливому движенію:-- вотъ видишь, когда все кончилось, и мы стали навѣки мужемъ и женой, и я почувствовалъ что все счастье жизни моей у меня въ рукахъ... у насъ въ рукахъ... мнѣ пришла мысль, глупая мысль....
   -- Ну? вздрогнула Маня.
   -- Я невольно подумалъ что достаточно какого-нибудь слѣпаго, глупаго случая чтобы разрушить съ такимъ трудомъ достигнутое счастье, разбить жизнь...
   -- Какой, какой случай? продолжала въ нервномъ нетерпѣніи Маня.
   -- Да мало ли что случается съ людьми: болѣзнь, смерть... проговорилъ съ усиліемъ Юхотскій.
   Ему было ужасно досадно что Маня заставила его говорить о такомъ мгновенномъ и "глупомъ" движеніи мысли. Но напоминаніе о слѣпыхъ случайностяхъ жизни нисколько не испугало ея. Она тихонько сжала ему руку, и какъ будто даже успокоенная тѣмъ что онъ сказалъ, прислонилась головой къ его плечу.
   -- Это не страшно, къ этому надо быть всегда готовымъ и не думать... проговорила она.-- А я думала совсѣмъ о другомъ... о другихъ опасностяхъ.... Слушай, Платонъ, этотъ мой страхъ тоже оттого что я чувствую въ себѣ такой приливъ, такой избытокъ счастья... и когда у меня промелькнула мысль...
   Юхотскій угадывалъ эту мысль, и испытывалъ тайную досаду. Ему казалось, что мысль эта долго будетъ стоять между нимъ и Маней, образуя какую-то незримую перегородку.
   -- Когда мнѣ пришло на умъ что все ваше счастье только въ томъ что мы такъ хорошо любимъ другъ друга... продолжала Маня, щуря рѣсницы, словно ее опять пугало что-то неясно мерещившееся ея глазамъ въ темной глубинѣ глядѣвшей въ окна кареты,-- мнѣ стало страшно подумать, какъ непрочно такое счастье....
   Юхотскій быстро повернулся къ ней и обнялъ обѣими руками ея тонкую талію.
   -- Маня, это гадкая, несчастная мысль, это злопамятство, сказалъ онъ съ волненіемъ.-- Если ты согласилась быть моею женой, ты должна была прежде безусловно, безвозвратно простить меня. Ни одной соринки, ничего, ничего изъ стараго не должно быть между нами.
   Маня повела плечами, какъ имѣла привычку дѣлать когда чувствовала себя очень счастливою, и приблизила къ нему свою улыбающуюся головку. Большіе, ясные глаза ея тоже улыбались и глядѣли въ самую глубину его зрачковъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, я не хочу забыть прошлое, сказала она.-- Да и не надо: я помню изъ него только одно хорошее. Я помню что я вѣчно, чуть не съ тѣхъ поръ какъ твоя мать взяла меня къ себѣ, любила тебя. Это не помѣшаетъ вашему новому счастью.
   И "новое счастье" тихо придвинулось къ нимъ, и рука объ руку они вступили въ его таинственную глубину. X нихъ была мысль тотчасъ послѣ свадьбы уѣхать за границу на остававшійся до начала лекцій мѣсяцъ; но потомъ оба подумали что они имѣютъ слишкомъ мало нужды въ разсѣяніяхъ,-- и рѣшили провести этотъ мѣсяцъ среди безусловнаго уединенія, окружавшаго ихъ деревенскую жизнь.. Имъ доставляло особое наслажденіе чувствовать себя мужемъ и женой въ той самой обстановкѣ гдѣ все напоминало ихъ прежнія отношенія....
   

X.

   Въ концѣ сентября понедѣльники у Валковскаго опять очень оживились. Онъ вернулся изъ своей "юридической экскурсіи" очень довольный результатами. Двадцатитысячный гонораръ былъ уже обращенъ имъ въ акціи ново-возникшаго солиднаго предпріятія, пользовавшагося очень выгодными отношеніями къ одному казенному вѣдомству; независимо отъ будущаго дивиденда, операція эта доставила ему мѣсто директора съ пятью тысячами жалованья. Кромѣ того онъ имѣлъ удовольствіе читать въ петербургскихъ газетахъ весьма сочувственные отчеты объ исполненной имъ "честной защитѣ крестьянскихъ интересовъ", и окружавшій его ореолъ бойца за меньшую братью являлся значительно подновленнымъ въ глазахъ его друзей и знакомыхъ. Все это еще болѣе усилило постоянно радостное и какъ бы благосклонно торжествующее настроеніе, его духа, и онъ возобновилъ свои понедѣльники съ окончательною увѣренностью что домъ его служитъ центромъ гдѣ собирается цвѣтъ петербургской интеллигенціи.
   "Цвѣтъ" не отличался ни махровостью, ни особенно тонкимъ и сильнымъ благоуханіемъ, но количество могло до извѣстной степени выкупить качество. Особенный интересъ придавало этимъ собраніямъ то что хозяинъ не придерживался исключительности, и хотя приверженцы "новыхъ идей" здѣсь видимо преобладали, но были кое-кто изъ не вполнѣ обращенныхъ, и въ особенности было много такихъ которые никакъ не умѣли заручиться никакими идеями, и потому гордились самостоятельностью. Были также литературные постники и маньяки, родъ летучихъ мышей, выпорхнувшихъ изъ своихъ темныхъ щелей и ядовито шуршавшихъ крыльями при непривычномъ свѣтѣ лампъ. Они гнѣздились по угламъ, тыкая оттуда пальцами на не принадлежавшихъ къ ихъ ворѣ и спрашивая другъ друга: кто это? что онъ написалъ? Этимъ выражалась высшая степень ихъ пещернаго высокомѣрія.
   Юхотскій, проведя жену въ гостиную, зашелъ въ кабинетъ выкурить сигару. Они только двѣ недѣли какъ вернулись изъ деревни, и еще очень мало выѣзжали. Но Прасковья Александровна такъ усердно упрашивала Маню быть у нея сегодня, именно сегодня, когда она ожидала такое многочисленное общество, что Маня должна была согласиться. Она теперь, впрочемъ, свободнѣе располагала своимъ временемъ потому что нашла для Коли Англичанку, на которую можно было вполнѣ положиться.
   Юхотскій вошелъ въ кабинетъ въ ту самую минуту когда разговоръ, нѣсколько времени уже кружившійся около него, становился очень оживленнымъ. Его книга, печатавшаяся подъ наблюденіемъ Жака, только-что вышла въ свѣтъ и служила въ разныхъ кружкахъ предметомъ горячихъ толковъ. Толки эти были очень неблагосклонны. Въ теченіе года Юхотскій очевидно утратилъ расположеніе тѣхъ которые въ началѣ этого разказа привѣтствовали его возвращеніе изъ-за границы и возлагали на него надежды въ извѣстномъ смыслѣ. За исключеніемъ самого хозяина, державшагося болѣе примирительнаго тона, все собравшееся общество было настроено враждебно. Пещерные мыслители и легковѣсные сторонники "новыхъ идей" соединялись въ этомъ настроеніи и подавали руку другъ другу. Книга какъ будто всѣхъ обидѣла, у всѣхъ расшевелила какую-то тайную закислую злобу. Можно было замѣтить что къ толкамъ о ней примѣшивалось даже нѣчто совсѣмъ личное, чувствовалось броженіе той дряни которая таится на двѣ каждаго человѣка и взбудораживается при соприкосновеніи съ иными лицами и идеями.
   -- Помилуйте, вѣдь это прыжокъ за тридцать лѣтъ назадъ! восклицали въ кружкѣ сторонниковъ "новыхъ идей".
   -- Развѣ вы не чувствуете всей старомодности подобной философіи? Искать идеаловъ въ Европѣ, когда сама она бѣжитъ въ Америку и преклоняется предъ нашею сельскою общиной. Да вѣдь это значитъ не звать что всѣ лучшіе европейскіе умы извѣрились въ свою цивилизацію и задыхаются отъ міазмовъ разложенія, стоящихъ надъ буржуазнымъ Западомъ!
   -- Наша община спасетъ и васъ, и Европу... гробовымъ голосомъ откликались въ гнѣздѣ летучихъ мышей.-- Все будущее въ народѣ: оттуда придетъ къ вамъ новая правда и новая красота.
   -- Это надо ловятъ! изрекъ одинъ совсѣмъ запыленный нетопырь, сопровождая свои слова такимъ страннымъ движеніемъ руки, какъ-будто ввинчивалъ что-то.
   Разговоръ становился все болѣе оживленнымъ, шумнымъ и безпутнымъ. Летучія мыши хлопали крыльями, какъ-будто собираясь сгинутъ въ самую глубину обитаемаго ими мрака; "легковѣсные" кивали на нихъ другъ другу головами, словно говоря: посмотрите же, вотъ и они, и они съ нами! духъ времени все преодолѣваетъ! Чувствовалось удивительное смѣшеніе французскаго радикализма и запаха постнаго масла, "правъ человѣка" и вольностей калмыцкаго кочевья.
   Юхотскій по наставшему за его появленіемъ молчанію догадался что былъ предметомъ разговора. Валковскій преувеличенно радостнымъ выраженіемъ во всей, фигурѣ бросился ему на встрѣчу.
   -- А мы только-что толковали о вашемъ новомъ произведеніи, привѣтствовалъ онъ его.-- Оно дѣлаетъ шумъ, рѣшительно шумъ!
   Онъ такъ долго вращался въ литературныхъ сферахъ что "дѣлать шумъ" казалось ему верхомъ человѣческаго благополучія.
   -- Я боюсь что многимъ книга моя должна не понравиться, сказалъ Юхотскій.
   -- Н-да, разумѣется, въ ней есть нѣкоторыя мысли... вы знаете, гдѣ два человѣка, тамъ всегда два мнѣнія... проговорилъ Валковскій.
   -- Не всегда, возразилъ Юхотскій:-- есть вещи о которыхъ люди стоящіе на одномъ и томъ же уровнѣ образованности не могутъ имѣть различныхъ мнѣній. Въ моей книгѣ я преимущественно говорю о такихъ вещахъ. Поэтому я скорѣе думаю что у насъ всѣ одинаково будутъ бранить ее.
   -- Потому что мы всѣ стоимъ на одинаково низкомъ уровнѣ образованности? вмѣшался одинъ изъ гостей.
   -- Я не вдавался въ оцѣнку нашего уровня, отвѣтилъ Юхотскій.
   -- Но если мы не желаемъ больше идти за Европой? продолжалъ спорившій.-- Если мы имѣемъ свои собственные, народные, русскіе идеалы?
   -- Тѣмъ лучше для насъ, отвѣтилъ Юхотскій.
   Въ гнѣздѣ летучихъ мышей произошло движеніе.
   -- Намъ указываютъ на Европу, которая вся насиліе и ложь! слышалось тамъ.
   Въ углу поднялся Благолѣповъ, и раскачивая руками, подошелъ своею тукающею походкой къ Юхотскому.
   -- Я объявляю, произнесъ онъ съ нѣкоторою торжественностью и особенною басовою густотой звуковъ,-- что наша цивилизація, даже какова она есть въ настоящую минуту, гораздо выше европейской.
   -- Воя наша сила въ народѣ! возразилъ господинъ совершенно мрачнаго вида, не принимавшій до сихъ поръ участія въ разговорѣ.
   По виду трудно было опредѣлить, принадлежалъ ли онъ къ "легковѣснымъ" или къ летучимъ мышамъ; вѣрнѣе всего къ тѣмъ и къ другимъ. Это былъ продуктъ новѣйшаго "движенія", въ которомъ старая нигилистическая закваска удивительнѣйшимъ образомъ сочеталась съ выдохшимся славянофильствомъ. Дорвавшись до своей очереди, онъ заговорилъ уже до пѣны на губахъ. Юхотскій слушалъ, слушалъ и ему объяснилась только злая, взбудораженная ненависть противъ него культурнаго склада жизни, начиная отъ нѣмецкой науки и кончая французскими перчатками. И даже можетъ-быть перчатки въ этомъ случаѣ были важнѣе науки.
   Юхотскій поспѣшилъ оставить споръ и вышелъ изъ кабинета. Весь этотъ разговоръ произвелъ на него самое непріятное впечатлѣніе.
   Въ ту самую минуту какъ Юхотскій входилъ въ гостиную, въ другія двери вошла Раиса Михайловна. Все также прелестная и изящная, съ нарядною печалью на очаровательномъ лицѣ, она подвигалась въ глубину гостиной. Онъ не замѣтилъ бы въ ней ни радости, ни испуга; всѣ черты дышали равнодушнымъ спокойствіемъ, и только въ темныхъ глазахъ, когда они взглянули на него, на мгновенье задрожали безпокойныя искры, и погасли. Ихъ раздѣляло довольно многочисленное общество; Раиса Михайловна останавливалась чтобъ отвѣтить на обращенныя къ ней привѣтствія, и Юхотскому казалось что она нарочно замедляетъ минуту когда они встрѣтятся лицомъ къ лицу. Онъ стоялъ при входѣ въ гостиную и оттуда съ невольнымъ и мучительнымъ любопытствомъ слѣдилъ за нею. Онъ видѣлъ какъ она подошла къ Манѣ, и густая краска мгновенно разлилась по лицу его жены, а она спокойно улыбалась ей, и что-то снисходительно-ироническое порхало на уголкахъ ея губъ. Юхотскому стало больно за эту краску на лицѣ жены, за потерянный, вспыхнувшій взглядъ брошенный ею въ его сторону; враждебное чувство тайно заговорило въ немъ, обращенное къ надменно-улыбающемуся лицу Раисы Михайловны.
   Чрезъ минуту она стояла предъ нимъ и спокойно спрашивала, давно ли онъ въ Петербургѣ.
   -- Двѣ недѣли, сказалъ Юхотскій.
   -- Значитъ я раньше васъ пріѣхала. Вы не отвѣтили на мое письмо.
   Въ тонѣ которымъ были произнесены послѣднія слова прозвучало что-то глухое и страстное, противорѣчившее остывшему выраженію ея лица.
   -- Сядемте, сказала она, не глядя на него.
   Юхотскій подвинулъ ей стулъ.
   -- Скажите же, почему вы не отвѣтили? продолжала она съ видомъ усталости опуская плечи.
   Теперь, когда улыбка сбѣжала съ ея губъ, онъ замѣтилъ какая невыразимая грусть лежала въ каждой чертѣ ея лица.
   -- Что же я могъ вамъ отвѣтить? Между нами все было кончено, сказалъ онъ.
   Она подняла на него проницательный взглядъ.
   -- Вы чувствовали что между вами все кончено? повторила она.
   -- Могло ли быть иначе? Когда я получилъ ваше письмо... Я уже не располагалъ собою. Я женатъ.
   Онъ спѣшилъ сказать ей объ этомъ чтобы скорѣе выйти изъ фальшиваго положенія въ которомъ они находились.
   Длинныя рѣсницы ея дрогнули и что-то, какъ холодное дыханіе, проползло по ея лицу. Она повела глазами по комнатѣ, какъ бы отыскивая его жену, и встрѣтилась со взглядомъ Мани. Ея глаза выразили что она все поняла. Рука ея машинально достала изъ кармана платокъ, смяла его и опять положила въ карманъ.
   -- Поздравляю васъ. Отчего же вы не сообщили мнѣ раньше? сказала она.
   Въ голосѣ еще слышалась глухая нота, какъ будто что-то давило ей горло и мѣшало говорить, но она уже почти овладѣла собою.
   -- Желаю вамъ долгаго, долгаго счастья... продолжала она протягивая ему руку.-- Да и какъ вамъ не быть счастливымъ: вѣдь это старая любовь? Вы, какъ пловецъ, возвратились въ родную приставь, выдержавъ маленькую бурю въ открытомъ морѣ... Я выражаюсь кажется слишкомъ поэтически, но поэзія къ лицу новобрачнымъ.
   Раиса Михайловна проговорила это тѣмъ тономъ въ которомъ искренность очень близка къ ироніи.
   -- Благодарю васъ, сказалъ Юхотскій.-- Я не сожалѣю о буряхъ, но очень радъ мирной пристани. Она всѣмъ намъ нужна.
   -- Да, всѣмъ, подтвердила Раиса Михайловна, и невольный, короткій вздохъ поднялъ ея грудь.-- Впрочемъ, обо "всѣхъ" вы теперь едва ли станете безпокоиться: счастье эгоистично.
   -- Я желалъ бы всегда слышать о васъ добрыя вѣсти, сказалъ Юхотскій.
   -- Не могу вамъ поручиться, отвѣтила Раиса Михайловна.-- Мнѣ скучно, а скука рѣдко приводитъ къ добру. Знаете, я ужасно состарѣлась; во мнѣ давно какая-то старость сидитъ. Должно-быть это и есть тотъ бѣсъ котораго я постоянно чувствовала въ себѣ. Но вамъ это совсѣмъ не интересно...
   -- Напротивъ, я очень благодаренъ вамъ что вы такъ дружески говорите со мною. Мнѣ было бы непріятно, еслибы вы сохранили враждебное отношеніе ко мнѣ.
   -- Зачѣмъ мнѣ питать къ вамъ враждебное чувство? возразила Раиса Михайловна.-- Мы столько разъ оба были виноваты другъ предъ другомъ что можемъ перечеркнуть наши счеты. Въ особенности теперь, когда наши дороги окончательно разошлись и я не знаю даже есть ли предо мной вообще какая-нибудь дорога...
   -- Свѣтъ развлечетъ васъ, сказалъ Юхотскій.
   Раиса Михайловна съ упрекомъ взглянула на него.
   -- Я думала что вы меня больше знаете, возразила она.-- Я когда-то искала въ свѣтѣ внѣшнихъ разсѣяній; я вѣроятно и теперь не откажусь отъ нихъ: чѣмъ-нибудь и какъ-нибудь надо же жить. Но не такъ легко сладить съ тоской. Ахъ, Платонъ Николаевичъ, мнѣ бываетъ такъ тяжело, такъ тяжело что я иногда завидую несчастнымъ, бѣднымъ, больнымъ, потому что они по крайней мѣрѣ заняты своими страданіями.
   Въ ея лицѣ опять проступило усталое, скучающее выраженіе, которое старило ее на десять лѣтъ. Юхотскій узналъ нехорошую, злую улыбку на ея губахъ и въ глазахъ.
   -- Старыя впечатлѣнія притупляются, новыхъ нѣтъ.... продолжала Раиса Михайловна.-- Порою мнѣ кажется что всѣ мы дышимъ какимъ-то разрѣженнымъ воздухомъ, и оттого ваши легкія вѣчно не насыщены, и все хотятъ вздохнуть поглубже, и не могутъ. Развѣ отъ скуки опять начать дразнить князя Урхана? прибавила она съ улыбкой.-- Но и онъ ужь одряхлѣлъ что въ немъ кровь не закипаетъ. Прежде, какъ его одурачишь, онъ за кинжалъ хватался, а теперь только головой трясетъ.
   Сна вздрогнула плечами, какъ будто брезгливое ощущеніе пробѣжало по ея нервамъ, и встала.
   -- Прощайте, Платонъ Николаевичъ.-- Еще разъ, желаю полнаго, полнаго счастья. Вы благоразумны, запаслись заблаговременно горючимъ матеріаломъ жизни, и будете бережливо его расходовать. А меня ужъ знобитъ.... Извинитесь предъ вашею женой что я не поздравила ея. Я хочу незамѣтно исчезнуть отсюда.
   Она протянула ему руку, подняла на него глубокіе темные глаза, и на мгновенье что-то яркое блеснуло въ ея лифѣ. Она еще стояла предъ нимъ, держа его руку въ своей рукѣ, и какой-то вопросъ блуждалъ въ ея глазахъ, порхалъ около разомкнувшихся губъ -- но быстрымъ движеніемъ она высвободила руку, и чрезъ минуту ея уже не было въ комнатѣ.
   

XI.

   Никто кромѣ Мани не замѣтилъ отъѣзда Раисы Михайловны. Съ противоположнаго конца гостиной, гдѣ ее усадила Прасковья Александровна, она внимательно наблюдала за ея разговоромъ съ мужемъ, внутренно вся раздражаясь на себя за это вниманіе, и не умѣя защититься отъ неопредѣленнаго и безпокойнаго волненія. Она чувствовала что это волненіе отражается на ея лицѣ, что ея односложные и разсѣянные отвѣты должны наконецъ удивить Прасковью Александровну, и ея глаза, повинуясь неодолимому протяженію, поминутно обращались въ ту сторону гдѣ она видѣла изящную фигуру Раисы Михайловны и откуда до нея долетали отрывочныя слова изъ ихъ разговора. То что она испытывала, не было ревностью, а только продолженіемъ общаго безпокойства овладѣвшаго ею съ самой свадьбы. Это безпокойство было содержаніемъ и мученіемъ ея новой жизни. Оно происходило уже не изъ недовѣрія къ своему счастью, не изъ боязни утратить хотя одну изъ этихъ невидимыхъ единицъ изъ которыхъ таинственно слагался итогъ счастья, во изъ тревожнаго и жаднаго любопытства. Оно ненасытно росло въ ней, по мѣрѣ того какъ новая жизнь являлась ей все новыми сторонами. Съ тѣхъ поръ какъ Юхотскій вдѣлался ея мужемъ, онъ сталъ для нея такимъ неистощимымъ объектомъ изученія и наблюденія, какъ будто она прежде совсѣмъ его не звала. Она хотѣла бы разомъ прочесть эту интересную книгу, раскрывшуюся предъ ней только на первой страницѣ. Она хотѣла бы знать, какъ онъ поступитъ въ томъ или другомъ, случаѣ, какъ онъ будетъ держать себя въ томъ или въ другомъ столкновеніи, что онъ скажетъ ей, если она сдѣлаетъ то или это. Она хотѣла видѣть его и въ радости и въ огорченіи, узнать какъ онъ любитъ и какъ онъх сердится -- сердится на нее! Она торопила лѣнивую интимную жизнь, тормошила ее, создавая столкновенія, придумывая неожиданности, чтобы только удовлетворить, своему любопытству. И несмотря на всю эту внутреннюю возню, и этотъ постоянный тревожный, то радостный, то мучительный раздоръ, двѣ жизни сплетались такими нерасторжными узлами что они переставали сознавать гдѣ кончается одна и начинается другая....
   Какъ только они вышли отъ Валковскихъ, Маня еще на лѣстницѣ спросила мужа:
   -- Ты сказалъ Бахтіаровой?
   -- Разумѣется, отвѣтилъ Юхотскій, тотчасъ догадавшись о чемъ именно спрашивала Маня.-- Она просила извиниться предъ тобой что не успѣла тебя поздравить.
   -- Всѣ замѣтили что она тотчасъ уѣхала, сказала Маня. Она никакъ не могла знать, замѣтили это или нѣтъ; но и минуты тревожнаго состоянія, какъ теперь, она любила говорить Юхотскому такія слова на которыя ему трудно было отвѣтить. Извлекать изъ своего женскаго ума маленькія затрудненія для него доставляло ей вообще, большое удовольствіе. Это было подобіе безпрерывнаго состязанія, наполнявшаго промежутки между тѣми минутами когда они чувствовали что въ нихъ обоихъ бьется одинъ и тотъ же пульсъ жизни.
   -- Мы можемъ избѣгать встрѣчаться съ нею, если Тебѣ по не нравится, сказалъ Юхотскій, усаживая жену въ карету.
   -- Я думаю, скорѣе она сама будетъ избѣгать меня, возразила Маня.-- Я рѣшительно ничего противъ нея не имѣю. Она не можетъ стѣснить меня.
   Юхотскій ничего не сказалъ, и откинувшись въ уголъ кареты, переживалъ грустныя впечатлѣнія этого вечера. Разговоръ въ кабинетѣ, разговоръ съ Раисой Михайловной, наводили его на невольныя думы. Маня чутьемъ угадывала его настроеніе и съ боку тревожно взглядывала на его сумрачное лицо.
   -- О чемъ вы такъ долго говорили? спросила она, досадуя на его молчаніе и что-то смутно подозрѣвая въ немъ.
   -- У насъ былъ очень грустный разговоръ. Она несчастная женщина, Маня, отвѣтилъ Юхотскій.
   -- У нея есть дурная привычка рисоваться, сказала Маня.
   -- Нѣтъ, ей въ самомъ дѣлѣ тяжело. Подумай, вѣдь ничего интимнаго, никакой привязанности, никакихъ интересовъ, а между тѣмъ жизнь уже рѣшена, и нечего ждать впереди.
   -- У нея мужъ есть.
   -- Ты не знаешь ея мужа, это совсѣмъ ничтожный человѣкъ.
   -- Какой бы ни былъ, все-таки мужъ, возразила Маня,-- и по-моему.... по-моему этого нельзя оправдать.
   Юхотскій не хотѣлъ съ ней спорить. Между ними уже много разъ начинался этотъ разговоръ, и добрая, умная Маня, такая снисходительная и сострадательная, оказывалась очень упрямою и жестокою въ этомъ вопросѣ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, мнѣ очень ее жаль и я даже очень люблю ее, но она виновата, виновата, повторяла она съ признаками тайнаго раздраженія.
   Она была неумолима, потому что сознавала въ этомъ отношеніи свое преимущество предъ Раисой Михайловной, и хотѣла чтобъ Юхотскій непремѣнно и самымъ положительнымъ образомъ пригналъ за ней это преимущество. Она понимала что онъ уже давно призналъ его, хотя ему трудно говорить объ этомъ, но была такъ жестока что не хотѣла пощадить его въ этомъ затрудненіи. Здѣсь оба чувствовали одно изъ самыхъ мучительныхъ неудобствъ этой безконечной близости, другъ къ другу, этой почти сверхъ естественной способности читать въ мысляхъ и ощущеніяхъ другъ друга, жить одними и тѣми же сотрясеніями нервовъ..
   Дома Маня тотчасъ прошла въ комнату Коли. Онъ спалъ, закинувъ подъ голову обнаженную рученку и разметавъ по подушкѣ курчавые волосы. Маня нагнулась и осторожно, боясь разбудить его, прикоснулась губами къ спящей головкѣ. Этотъ ребенокъ тоже очень часто былъ причиной волновавшаго ее безпокойствѣ. Она чувствовала что онъ еще не занялъ опредѣленнаго мѣста въ ихъ новой жизни, между нею и Юхотскимъ. Она напряженно всматривалась въ малѣйшіе оттѣнки отношеній мужа къ ея ребенку, испытывая ненасыщаемую потребность встрѣчать каждую минуту опроверженіе тѣмъ смутнымъ сомнѣніямъ и страхамъ, которые возникали въ"ней, падали и снова тѣснили ее. Порою она чувствовала себя безконечно виноватою предъ сыномъ и ей казалось что вся любовь, все счастье, такимъ полнымъ и страстнымъ аккордомъ звучавшее въ ея душѣ, было украденное счастье, словно она ввела чужаго въ раздѣлъ наслѣдства, принадлежавшаго одному ея сыну. Это тоже служило для нея источникомъ тайныхъ терзаній и поддерживало напряженное и подчасъ мучительное состояніе въ которомъ она находилась. Но когда смолкали безпокойные голоса, когда тихо и незримо плыли неторопливыя волны жизни, она вся проникалась такимъ полнымъ, такимъ блаженнымъ сознаніемъ счастья, такъ горячо разгоралась душа что ей хотѣлось бы остановить эти минуты, эту жизнь, со всѣми ея волненіями и терзаніями...
   Пока Англичанка пересказывала ей все что Коля дѣлалъ въ ея отсутствіе, Маня переодѣлась въ блузу и прошла въ кабинетъ. Юхотскій большими шагами ходилъ взадъ и впередъ по ковру, и на лицѣ его лежало все то же сумрачное выраженіе которое такъ озабочивало Маню. Она положила обѣ руки ему на плечи и пристально заглянула ему въ глаза.
   -- Ты все думаешь... о ней? сказала она, сама стыдясь этого вопроса и боясь чтобъ онъ не оскорбилъ его.
   Юхотскій улыбнулся и привлекъ ее къ себѣ.
   -- Нѣтъ, душа моя, я думалъ... собственно я думалъ о тебѣ.
   -- Съ такимъ мрачнымъ лицомъ? возразила Маня.
   -- Да, моя дорогая, хотя я думалъ о тебѣ, но это была тяжелая дума, отвѣтилъ Юхотскій.-- Часъ назадъ, въ кабинетѣ Валковскаго, я видѣлъ представителей нашего образованнаго общества, дышалъ взглядами и идеями которыми живетъ поколѣніе -- и почувствовалъ себя совершенно чужимъ и одинокимъ между ними, и узналъ, что кромѣ тебя у меня никого нѣтъ. Съ этого дня у меня нѣтъ другой надежды кромѣ надежды на личное счастье, и нѣтъ другой жизни кромѣ личной жизни.
   Онъ подвелъ ее къ дивану и сѣлъ подлѣ нея. Ея глаза глядѣли вопросительно и тревожно, она слышала затаенную боль въ этихъ спокойно сказанныхъ словахъ. Она хотѣла чтобъ онъ передалъ ей до мельчайшихъ подробностей все что было говорено у Валковскихъ. Она такъ давно была посвящена въ кругъ его идей, такъ долго жила одною съ нимъ умственною жизнью что ей не составную труда понять грустный смыслъ его разказа.
   -- Но скажи же мнѣ, Платонъ, воскликнула она, когда онъ окончилъ,-- неужели не видно выхода изъ этой лжи, этой мелкоты умственной и душевной? Неужели никакое свѣжее вѣяніе не прошумитъ надъ ними, не очиститъ воздуха?
   Юхотскій пожалъ плечами.
   -- Какъ тебѣ сказать? Чтобы такое вѣяніе вышло изъ васъ самихъ, я мало надѣюсь, отвѣтилъ онъ.-- Мы, Русскіе, способны къ напряженію и подъему только тогда, когда у васъ на рукахъ большое внѣшнее дѣло. Во внутреннихъ, культурныхъ задачахъ мы неискусны и неопытны. Но тамъ, на югѣ, на нашей духовной родинѣ, зажигается яркая заря, начинается большое національное дѣло, которому Мы, къ счастію нашему, не можемъ остаться чуждыми. Встаетъ угнетенное и опозоренное Славянство, рвется молодая жизнь, готовятся міровыя событія. Вотъ откуда мы можемъ ожидать вѣянія того духа, котораго недостаетъ намъ...
   
   Разказъ нашъ конченъ. Но можетъ-быть читатель желаетъ знать что дѣлаютъ въ настоящее время остальныя дѣйствующія лица, съ которыми онъ не встрѣчался на этихъ послѣднихъ страницахъ?
   Жакъ не сошелся съ своею женой. Несмотря на всѣ старанія, Юліи Владиміровнѣ не удалось разлучить его съ Липочкой. Эти отношенія, возникшія подъ вліяніемъ гнетущей тоски и азартнаго возбужденія, перешли въ серіозную и прочную привязанность. По мѣрѣ сближенія, Жакъ не безъ удивленія замѣчалъ что Липочка достойна не одного только сожалѣнія, но и глубокаго, честнаго чувства. На нее эта новая жизнь, которую она вела съ Жакомъ, видимо дѣйствовала освѣжающимъ образомъ; все что было хорошаго въ ея природѣ, просыпалось въ ней, освобождаясь отъ накипѣвшей ядовитой ржавчины. Оба несчастные, оба подмытые съ мѣста мутными волнами жизни, они жались другъ къ другу, какъ двѣ ласточки занесенныя бурей на пустынную скалу. Убѣжденная въ безплодности своихъ усилій, Юлія Владиміровна подчинилась наконецъ необходимости и смиренно приняла отъ Жака скромную пенсію. Но въ душѣ она все еще убѣждена что онъ негодяй, не умѣвшій оцѣнить ея достоинствъ, и распространяется на эту тему въ тѣхъ немногихъ домахъ, куда ее пускаютъ. Жакъ очень доволенъ частнымъ мѣстомъ которое досталъ ему Юхотскій; онъ успокоился и даже считаетъ себя счастливымъ... насколько можетъ быть счастливъ человѣкъ озлобленный и выброшенный изъ гармоніи жизни. Дочка его покамѣстъ еще находится у матери, но чрезъ годъ Жакъ думаетъ помѣстить ее въ пансіонъ.
   Старый домъ князей Урханъ-Бахтіаровыхъ глядитъ все также мрачно, даже еще мрачнѣе, несмотря на подновленую краску. Въ назначенные дни попрежнему широко растворяются дубовыя двери чтобы принять многочисленное и нарядное общество, горятъ огни, иногда гремитъ бальная музыка; попрежнему поклонники увиваются толпой около очаровательной хозяйки. Но все чаще на этомъ прелестномъ лицѣ, въ этихъ прелестныхъ темныхъ глазахъ, внимательный взглядъ читаетъ какую-то изнурительную мысль, и что-то усталое, увядающее чувствуется во всей этой прелестной фигурѣ, когда, опустивъ плечи и скорбно изогнувъ раскрытыя неровнымъ дыханіемъ губы она глядитъ на волнующую толпу, словно удивленная ея присутствіемъ... Поговариваютъ что Раиса Михайловна скучаетъ, что она больна, что докторъ опасается за ея легкія. Давидъ Петровичъ пожимаетъ плечами, когда его спрашиваютъ о здоровьѣ жены: женскій организмъ такъ трудно понять! Онъ попрежнему каждый день въ клубѣ, но не засиживается тамъ, потому то его ждутъ... впрочемъ не дома. Встрѣчаясь съ Юхотскимъ, онъ раскланивается съ нимъ съ преувеличенною вѣжливостью.
   Князь Урханъ совсѣмъ не выходитъ изъ логовища нижняго жилья: у него отеки въ ногахъ, и онъ быстро дряхлѣть. Раиса Михайловна иногда спускается къ нему, и между ними происходитъ интересный разговоръ: старый волкъ рычитъ, чувствуя что надъ нимъ смѣются, но ему такъ скучно въ своей берлогѣ что онъ и этому радъ.
   Менѣе всего перемѣнъ у Озерецкихъ: даже Анатоль остался юнкеромъ, провалившись еще разъ на экзаменѣ. Варвара Павловна рѣшительно не хочетъ стариться, а Никаноръ Ильичъ не хочетъ разстаться съ своими привычками. Дѣла ихъ все также туги... и все также далеки отъ кризиса. Говоря о Раисѣ Михайловнѣ, Варвара Павловна особеннымъ образомъ поджимаетъ губы и покачиваетъ головой; это значитъ что она ее обожаетъ, но многаго въ ней не одобряетъ...

B. АВСѢЕНКО.

"Русскій Вѣстникъ", NoNo 4--7, 1876

   
ылъ рыжій англійскій четырехлѣтокъ, котораго подъ наблюденіемъ Устюжева объѣзжалъ для Раисы Михайловны ихъ полковой берейторъ.
   -- Merci. Ну что же? равнодушно спросила она.
   -- Все еще очень горячится, отвѣтилъ Устюжевъ,-- но я продолжаю думать что изъ него выработается отличная лошадка. Надо отучить его тянуть поводъ.
   -- А вы думаете, это можно?
   -- Бываетъ что отучаются. За то беретъ барьеръ, безъ приготовленія. А главное рысь у него очень покойная. Къ веснѣ будетъ совсѣмъ готовъ.
   -- Вы ѣздите верхомъ? обратилась Раиса Михайловна къ Юхотскому.
   -- Одно изъ моихъ любимыхъ удовольствій, отвѣтилъ онъ.
   -- А, какъ я рада! Значитъ мы будемъ устраивать прогулки. Впрочемъ я не знаю гдѣ мы проведемъ лѣто. А вы?
   -- Я еще ничего не рѣшилъ на этотъ счетъ.
   Оди взглянули другъ на друга, и что-то независимое отъ нихъ обоихъ промелькнуло въ ихъ глазахъ, и каждый понялъ мысль другаго.
   -- Вы говорили что предполагаете первую половину лѣта провести въ Царскомъ? напомнилъ Устюжевъ.
   Раиса Михайловна дѣйствительно говорила объ этомъ, и Устюжевъ даже подумывалъ завести новую тройку чтобъ ѣздить изъ лагерей. Но теперь на его слова она проговорила задумчиво:
   -- Я лучше желала бы уѣхать куда-нибудь дальше... Устюжевъ поднялъ на нее свои блестящіе глаза.
   -- Петербургскія дачи надоѣли вамъ, княгиня? сказалъ онъ.
   -- Все на свѣтѣ надоѣдаетъ, отвѣтила она равнодушно -- и улыбнулась ему машинальною, блѣдною улыбкой, которая какъ бы хотѣла сказать: "не обвиняйете меня, развѣ я виновата?"
   Она повернулась къ Юхотскому и тихо пошла подлѣ него, глядя прямо предъ собой широкими и темными зрачками.
   -- Я рада что все вамъ сказала. Ко мнѣ возвратилось чувство безопасности и довѣрія. Я болѣе чѣмъ когда-нибудь ощущаю вашу руку, и это ощущеніе опоры спасительно для меня, говорила она, не поворачивая къ нему лица и почти не раскрывая губъ, обвѣянныхъ какимъ-то тайнымъ блаженствомъ.
   -- У меня его нѣтъ, этого чувства безопасности и довѣрія, сказалъ задумчиво Юхотскій:-- мнѣ кажется что тамъ куда мы вступаемъ, все полно опасности и лживыхъ призраковъ.
   -- Когда я иду съ вами, я не боюсь призраковъ, возразила Раиса Михайловна, продолжая глядѣть прямо предъ собою мерцающими зрачками.
   

X.

   Тайная радость которую Раиса Михайловна унесла съ собою съ этого вечера, наполняла ее давно неиспытаннымъ чувствомъ тихаго, дѣтскаго спокойствія. Она наслаждалась ощущеніемъ чистоты и довѣрія, какое бываетъ у балованнаго ребенка, когда ему хорошо. Мысль блаженно бездѣйствовала, или тихо кружилась около чего-то невыразимо пріятнаго, ласково и вкрадчиво уносящаго въ озаренную даль. Она не выдумывала, признавшись Юхотскому что была рада сказавъ ему все; въ этомъ, въ самомъ дѣлѣ, заключалась главная доля той радости которая наполняла ее. Ей казалось что отнынѣ надежная, сильная и дружеская рука невидимо протянулась къ ея существованію, и оттого ей такъ свободно, хорошо и спокойно. Она не удивлялась тому что случилось; напротивъ, случившееся было такъ просто, такъ естественно, такъ необходимо и неизбѣжно. Съ той самой минуты какъ она узнала о возвращеніи Юхотскаго изъ-за границы, въ ней уже существовала тайная увѣренность что такъ случится и должно случиться. Все что было потомъ, являлось только простымъ развитіемъ уже предопредѣленнаго факта и необходимой поправкой ошибки происшедшей четыре года назадъ, въ Остенде. Теперь, когда этотъ фактъ окончательно созрѣлъ, когда она вошла въ таинственный просторъ необъятно раздвинувшагося предъ ней чувства -- ей представлялось только что она вступаетъ въ обладаніе своею законною добычей.
   Она была счастлива и горда -- да, горда тѣмъ что сознавала въ себѣ. Чувство получаетъ свою нравственную цѣнность отъ того на кого оно обращается. Развѣ можно безъ гордости любить Юхотскаго? Она уже радостно связала въ себѣ всю подымающую силу этой страсти.. Что-то свѣтлое блистало въ пустотѣ въ которой она томилась, и въ этомъ чувствѣ наполненной пустоты заключался одинъ изъ источниковъ спокойной радости проникавшей ее. Ей казалось что она нашла отмщеніе горькой обидѣ жизни и своему оскорбленному существованію...
   Жмуря въ темнотѣ кареты немножко усталые глаза и вся охваченная почти матеріальнымъ ощущеніемъ теплоты и комфорта, она въ сотый разъ повторяла въ памяти всю исторію своихъ отношеній къ Юхотскому. Его пугливая сдержанность, его цѣломудренная опасливость предъ искушеніями страсти, и даже протесты неопытной нравственной брезгливости противъ того что онъ называлъ ложью и хищничествомъ -- все это въ сотый разъ переживала ея мысль, и на губахъ блуждала счастливая улыбка. Они подчинялись неотрицаемому обаянію этой нравственной упругости, заставлявшей его сопротивляться соблазнамъ чувства...
   Только-что она успѣла переодѣться въ блузу, какъ къ ней явился Давидъ Петровичъ. Онъ сегодня вернулся домой раньше обыкновеннаго, потому что былъ безъ денегъ и не могъ играть. Обстоятельство это значительно испортило его расположеніе духа, тѣмъ болѣе что денегъ все-таки надо было достать, и для этого приходилось выдержать объясненіе съ отцомъ. Онъ гораздо охотнѣе просто легъ бы спать, въ надеждѣ что Раиса Михайловна завтра сама какъ-нибудь все устроитъ, но его безпокоилъ одинъ долгъ сдѣланный на честное слово, и о которомъ ему сегодня напоминали. Досадно было что жены нѣтъ дома; онъ даже готовъ былъ обвинить ее за то что она такъ занята своими выѣздами въ то время какъ онъ находится въ затрудненіи. Перемогая досаду и лѣнь, онъ спустился въ нижній этажъ и тихонько вошелъ въ кабинетъ отца. Старый Урханъ, въ своемъ отороченномъ мѣхомъ камзолѣ, сидѣлъ въ высокомъ креслѣ предъ потухающимъ каминомъ и дремалъ. Давидъ Петровичъ выбралъ самое неудобное время для объясненія съ нимъ: Урханъ былъ золъ на Раису Михайловну, которая послѣ обѣда почти выгнала его изъ будуара, и старая кровь его сердито бурлила въ жилахъ.
   Заслышавъ сквозь дремоту шаги сына, онъ медленно повернулъ къ нему насупленное лицо.
   -- Отчего это ты дома? спросилъ онъ.-- Вѣдь жены нѣтъ? что жъ ты одинъ въ домѣ толкаешься?
   Давидъ Петровичъ объяснилъ что онъ остался чтобы поговорить съ нимъ.
   -- Я тебѣ не товарищъ. Чтобы со мной сидѣть, незачѣмъ было жениться, отрѣзалъ Урханъ.
   Собравшись съ духомъ, Давидъ Петровичъ рѣшился объяснить зачѣмъ пришелъ къ отцу. Но Урханъ при первомъ словѣ о деньгахъ объявилъ наотрѣзъ что не дастъ.
   -- Гдѣ же я возьму? проговорилъ жалобно Давидъ Петровичъ.
   -- Да нигдѣ. Живешь въ домѣ на всемъ готовомъ, зачѣмъ тебѣ деньги? возразилъ Урханъ.-- Въ магазины если долженъ, я заплачу.
   -- Жена сердится когда у насъ денегъ нѣтъ, сказалъ Давидъ Петровичъ.
   Урханъ молчалъ опустивъ испещренные красными жилками вѣки.
   -- Ей неудобно вести хозяйство изъ-подъ постороннихъ рукъ, продолжалъ уже безнадежнымъ тономъ молодой князь.
   -- Да тебѣ то что? спокойно возразилъ Урханъ.-- Ступай спать, тебѣ вѣроятно уже постлали... у тебя на диванѣ.
   Онъ не взглянулъ на сына, только по тонкимъ губамъ его сколькула чуть примѣтная, хитрая и презрительная усмѣшка.
   Давидъ Петровичъ ушелъ обезкураженный и еще болѣе раздраженный чѣмъ былъ раньше. Приходя черезъ смежную съ своимъ кабинетомъ комнату, онъ невольно бросилъ взглядъ на диванъ и увидѣлъ что тамъ въ самомъ дѣлѣ для него уже было "постлано". Хотя такъ было заведено уже давно, до сегодня это разозлило его. Онъ присѣлъ на валикъ дивана, поставилъ локти на колѣни и запустилъ всѣ десять пальцевъ въ густые, блестящіе волосы. На низкомъ лбу его вспухли толстыя жилы и въ пожелтѣвшихъ глазахъ отразилось усиліе раздраженной мысли. Заслышавъ шаги по корридору, онъ догадался что пріѣхала жена, и прошелъ къ ней въ уборную.
   Раиса Михайловна только-что отпустила камеристку, и завернушись въ широкую блузу, прилегла на кушетку, чтобы по обыкновенію прочесть нѣсколько страницъ давно уже начатаго романа. Она удивилась увидѣвъ мужа.
   -- Ты дома? уронила она, медленно отрывая глаза отъ книги.
   -- Разумѣется дома, сухо отвѣтилъ князь, самъ не зная какой смыслъ имѣло это "разумѣется".
   Раиса Михайловна заслышала сердитую нотку въ его голосѣ, и вторично съ удивленіемъ взглянула на него.
   -- Я думала ты въ клубѣ, сказала она спокойно, и тотчасъ догадалась о главной причинѣ заставившей его сегодня отступить отъ своихъ привычекъ.-- У тебя нѣтъ денегъ?
   Давидъ Петровичъ вмѣсто отвѣта нѣсколько разъ прошелся по комнатѣ.
   -- Ты давича разозлила отца, и теперь это на мнѣ обрушивается, проговорилъ онъ наконецъ сердито.
   -- Я не виновата, если онъ надоѣдаетъ мнѣ своими любезностями, отвѣчала тѣмъ же спокойнымъ тономъ Раиса Михайловна.
   -- Вотъ еще вздоръ какой! возразилъ Давидъ Петровичъ, остановливаясь предъ ней.-- Всѣ съ тобой любезничаютъ, потому что ты красавица.
   -- Merci. Но я бы желала чтобы твой отецъ какъ можно рѣже приходилъ на мою половину...
   -- Ты кажется забываешь что мы отъ него зависимъ, прервалъ князь.
   Раиса Михайловна положила книжку на столикъ и приподнялась на кушеткѣ.
   -- Нѣтъ, я къ сожалѣнію очень хорошо это помню, и каждую минуту думаю о томъ, заговорила она хмуря свои темныя брови.-- И ты кажется долженъ былъ убѣдиться что эта зависимость не очень для меня пріятна!
   -- Пріятна или нѣтъ, что жь я буду дѣлать? возразилъ Давидъ Петровичъ.-- Вотъ онъ говоритъ что совсѣмъ не станетъ давать денегъ, а будетъ самъ платить всѣ расходы.
   Раиса Михайловна всплеснула руками и изумленно, почти злобно на него поглядѣла.
   -- Деви, да ты кажется воображаешь что это возможно? что такъ и будетъ? проговорила она.
   -- Такъ скажи же мнѣ что я могу сдѣлать? повторилъ досадливо князь.
   -- Нѣтъ, я тебѣ скажу что я сдѣлаю: я уйду отсюда! отвѣтила Раиса Михайловна, и поставивъ оба локтя на столикъ, сжала руками голову.
   Ей казалось что она сходитъ съ ума. Мысли кружились съ невообразимою быстротой, и въ этомъ круженіи невозможно было понять что-нибудь -- невозможно и не надо. Она чувствовала что съ тѣхъ поръ какъ она сказала эти слова, все само собою стало ясно, и ей не о чемъ думать.
   -- Да, уйду, повторила она, медленно разжимая стиснутые на лицѣ пальцы и глядя на мужа прямымъ, острымъ и злымъ взглядомъ.-- Потому что я задыхаюсь въ этомъ проклятомъ домѣ; потому что эти стѣны давятъ меня; потому наконецъ, что я не получаю платы за которую продала себя! добавила она съ короткимъ, злобнымъ смѣхомъ.
   Въ эту минуту она чувствовала того бѣса, о которомъ говорила что сидитъ въ ней.
   Давидъ Петровичъ глядѣлъ на нее молча, удивленный и опѣшенный; въ остановившихся зрачкахъ и вспухшихъ на лбу складкахъ опять выразилось трудное усиліе мысли. Его больше всего поразило то что она "продала себя".
   -- Значитъ ты никогда не любила меня? ты шла замужъ только потому что разчитывала на богатство? проговорилъ онъ своимъ гортаннымъ голосомъ.
   Раиса Михайловна продолжала глядѣть предъ собою не мигающимъ, прямымъ взглядомъ. Она не находила никакой надобности ни оправдываться, ни объясняться, она уже чувствовала себя отрѣзанною отъ этой жизни, которая теперь заявляла какія-то права на нее. Что ей Деви, Урханъ? Она можетъ-быть въ самомъ дѣлѣ была готова сейчасъ уйти отсюда, унося то чѣмъ она жила и что не имѣло ничего общаго съ окружающимъ ее здѣсь... И ей было все равно, знаетъ ли объ этомъ ея мужъ или не знаетъ, и какъ онъ приметъ то что она сказала ему.
   Вглядѣвшись въ этотъ прямой, застывшій взглядъ, Давидъ Петровичъ вдругъ понялъ что она можетъ въ самомъ дѣлѣ уйти отъ него, и ему сдѣлалось страшно, такъ страшно, какъ никогда въ жизни.
   -- Рая, ты пошутила? ты сказала въ сердцахъ, потому что раздражена сегодня? заговорилъ онъ, приблизившись къ ней робкими шагами.
   Раиса, Михайловна провела по лицу похолодѣвшими пальцами.
   -- Нѣтъ, я сказала что думала, отвѣтила она безстрастно.-- Я могла жить здѣсь до тѣхъ поръ пока сохраняла хотя тѣнь независимости, пока была по крайней мѣрѣ возможность забыться въ роскошной праздности которою была окружена. Но, я не останусь съ глазу на глазъ съ тобой въ этомъ домѣ.
   Давидъ Петровичъ не совсѣмъ ясно понималъ то что она говорила, на что-то душило его за горло. Глаза его какъ-то жалко моргнули, онъ подвинулся и опустился подлѣ нея на колѣни.
   -- Я знаю, тебѣ скучно со мною, я всегда видѣлъ что я тебѣ не пара.... проговорилъ онъ, робко заглядывая ей въ лицо принявшими виноватое, дѣтское выраженіе глазами.-- Ты умнѣе всѣхъ мущинъ какихъ я видѣлъ, а я совсѣмъ не уменъ, развѣ я не знаю?..
   Это была только первая половина его мысли, но онъ не умѣлъ ее высказать всю, и даже не зналъ что этими словами не сказано все что онъ думалъ,-- и только продолжалъ глядѣть на жену тѣми же жалкими, просящими глазами.
   Раиса Михайловна въ смущеніи отвернула отъ него лицо.
   -- Ты не виноватъ, Деви, я одна во всемъ виновата... проговорила она, и чувство жалостливаго состраданія, какъ тонкое лезвее, пронизало ее. Она взглянула на мужа, и глаза ея остановились на его взъерошенныхъ волосахъ, одинъ клокъ которыхъ, поднявшись выше другихъ, качался надъ головой, придавая потерянному лицу Давида Петровича отравное и смѣшное выраженіе. Она все смотрѣла на этотъ клокъ, въ то время какъ въ умѣ ея продолжалась мышья бѣготня мысли, и одна бровь шевелилась тихо и важно...
   -- Я напишу моему отцу, онъ вышлетъ мнѣ деньги, заговорила она, глядя все тѣмъ же прямымъ взглядомъ мимо головы мужа, словно она всматривалась въ какой-то незримый, но все болѣе яснѣвшій для нея призракъ.-- За эти три года моего замужства онъ опять поправилъ свое состояніе. У меня будутъ свои средства, и я не буду больше зависѣть отъ милостей князя Петра Даниловича.
   -- Но у него это капризъ, это не можетъ же такъ продолжаться! воскликнулъ Давидъ Петровичъ, которому показалось что жена возвращается къ мысли "уйти" отъ него.-- Я буду требовать чтобъ онъ наконецъ выдѣлилъ меня...
   -- Требуй, Деви, продолжала Раиса Михайловна,-- непремѣнно требуй, у насъ у каждаго будутъ свои средства, и мы оба будемъ независимы отъ твоего отца -- и другъ отъ друга, не правда ли? добавила она, пытливо и загадочно взглянувъ ему въ глаза.
   Давидъ Петровичъ все еще не ясно понималъ что она говорила. Его безпокоило главное: уйдетъ ли она?
   -- Если отецъ меня выдѣлитъ, все будетъ твое -- на что мнѣ? проговорилъ онъ. Черный, смѣшной клокъ опять качался надъ его головой.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, пусть у каждаго будетъ свое, сказала Раиса Михайловна.-- Мнѣ довольно того что дастъ отецъ, и каждый изъ насъ будетъ самъ по себѣ, не такъ ли? И никому не будетъ дѣла до другаго, и жизнь устроится покойно...
   Давидъ Петровичъ понялъ только что она не упоминаетъ болѣе о своемъ намѣреніи "уйти". Онъ подвинулся къ ней на колѣняхъ, запрокинувъ радостно озаренное лицо.
   -- Такъ значить это вздоръ что ты не можешь оставаться здѣсь со мною? это не правда что ты не любишь меня, Рая? говорилъ онъ, робко обнимая ея колѣни.
   Раиса Михайловна вздрогнула и медленно опустила вѣки, встрѣтившись съ его блиставшими желтымъ блескомъ глазами. Чѣмъ-то ужасно страннымъ, дикимъ и оскорбительнымъ показались эти ласки, эти чужія ласки, среди очаровательной грезы въ которую тайно всматривалась ея мысль.
   "Нѣтъ, не могу!" простонало что-то внутри, и сжатыя руки закрыли утомленное лицо.
   Давидъ Петровичъ въ первый разъ провелъ безсонную ночь, тягостно переживая впечатлѣнія этого вечера. Онъ ворочался съ боку на бокъ, непріятно стѣсненный какимъ-то новымъ чувствомъ, въ которомъ было и безпокойство, и умиленіе, и неопредѣленный стыдъ предъ собою, и невозможность отдѣлаться отъ чего-то непонятнаго, обиднаго и неудобнаго, тайно царапавшаго его чувство. Одно ему было ясно -- что надо твердо и окончательно переговорить съ отцомъ и устроить свое финансовое положеніе чтобъ избыть самую главную опасность представлявшуюся его уму. Съ этимъ рѣшеніемъ онъ всталъ поутру и тотчасъ пошелъ къ отцу, не давая остыть возбужденію.
   Онъ ожидалъ тяжелаго, жаркаго объясненія, и ошибся. Старый Урханъ заставилъ его во всѣхъ подробностяхъ передать вчерашнюю сцену съ женой и во время разказа обычная, загадочная и хитрая усмѣшка не сходила съ его тонкихъ губъ. По временамъ онъ презрительно прищуривался на сына своими хищными глазами и покачивалъ узкою головой съ такимъ выраженіемъ какъ будто ему и обидно и вмѣстѣ весело было слушать все что разказывалъ ему сынъ.
   -- О дуракъ, дуракъ Давыдка! произнесъ онъ свою обычную фразу, когда тотъ кончилъ и съ минуту мучилъ его пронизывающимъ и загадочно-играющимъ взглядомъ.-- Не по своему уму жену взялъ, совсѣмъ не по своему!
   Давидъ Петровичъ потупился и перешелъ къ главной цѣли своего посѣщенія. Онъ мысленно подзадоривалъ себя чтобы безстрашно выдержать горячую сцену, не уступать отцу и не дать запугать себя. Но Урханъ только молча хмурился, слушая какъ сынъ то путался въ словахъ, то вдругъ переходилъ къ несвойственной ему запальчивости. Презрительная, брезгливая усмѣшка продолжала играть на его сжатыхъ губахъ и въ глазахъ глядѣвшихъ волчьимъ взглядомъ изъ-подъ наморщеннаго лба.
   -- Слушай, Давидъ Петровичъ, прервалъ онъ его наконецъ, видимо соскучившись объясненіемъ:-- ты дуракъ, но ты Урханъ, князь Урханъ-Бахтіаровъ. Когда ты былъ мальчишкой, я тебя дулъ нагайкой, но давалъ тебѣ больше карманныхъ денегъ чѣмъ иной взрослый князь получаетъ. Зналъ ли ты что я это дѣлаю не для тебя, а для того что ты Урханъ? Когда ты женился, я тебѣ столько давалъ чтобы всѣ отъ зависти лопались глядя на твое богатство, потому что ты Урханъ! А знаешь почему я не выдѣлялъ тебя, а держалъ подъ своей рукой? Потому что ты дуракъ, га! Я видѣлъ что жена умнѣе тебя и заберетъ тебя въ руки, и хотѣлъ чтобы ты могъ за меня держаться... Я еще не такимъ дуракомъ тебя считалъ каковъ ты на самомъ дѣлѣ. Но ты Урханъ, Урханъ долженъ богатъ быть, денегъ много тратить! Умѣешь деньги тратить? га! умѣешь?
   Давидъ Петровичъ улыбнулся, сверкнувъ бѣлыми какъ морская пѣна зубами.
   -- Я дамъ деньги! дамъ! богатъ будешь! продолжалъ Урханъ, поправляя съѣхавшую съ головы ермолку и запахиваясь въ свой шелковый на мѣху халатикъ.-- Только слушай, Давидъ Петровичъ, гляди за женой! гляди въ оба! береги честь Урхановъ! Не доглядишь, вотъ тебѣ мое слово, припомнишь отцовскую нагайку!
   Давиду Петровичу оскорбительнымъ показалось и это напоминаніе о нагайкѣ, и недовѣріе къ Раисѣ Михайловнѣ.
   -- Не хорошо что вы такъ о моей женѣ думаете, протестовалъ онъ.
   -- Слушай что тебѣ старый Урханъ говоритъ! презрительно бросилъ ему отецъ, и въ глазахъ его блеснули злыя искры.
   Оставшись одинъ, Урханъ съ полчаса ходилъ взадъ и впередъ по своему большому, темноватому кабинету, грузно шлепая сафьянными туфлями. Изрытое морщинами лицо его становилось все мрачнѣе, и глаза горѣли какъ у волка придавленнаго упавшею тяжестью. Страшно тяжело ему было вырвать изъ себя уступку которую заставляла сдѣлать забота о поддержаніи родоваго блеска. Онъ чувствовалъ себя униженнымъ, и татарская кровъ бурливо кипятилась въ жилахъ, разгораясь злобой на спѣсивую невѣстку и подмая неперебродившую хищническую закваску...
   

XI.

   Раиса Михайловна поутру написала къ отцу. Ей хотѣлось думать что она нашла нѣчто похожее на выходъ изъ темноты которая пугала Юхотскаго и начинала казаться страшною ей самой. Она торопилась войти въ полосу свѣта, не ясно, какъ лунный столбъ, мерцавшую ей вчера, во время объясненія съ мужемъ. Если отецъ вышлетъ ей деньги, а Деви удастся вырвать у стараго Урхана часть состоянія, или хоть добиться опредѣленнаго содержанія, тогда она наконецъ сброситъ съ себя эту нестерпимую зависимость. Знать что по крайней мѣрѣ матеріально она ничѣмъ не связана, казалось ей большимъ счастьемъ. Можетъ-быть она не сдѣлаетъ никакого употребленія изъ своей свободы, во одна мысль что она свободна, что окружающая жизнь не давитъ ее тисками внѣшняго принужденія и насилія, наполняла ея чувствомъ безопасности, которое такъ было нужно ей чтобы наслаждаться комфортомъ внутренней независимости. Когда Давидъ Петровичъ сообщилъ ей о результатахъ объясненія съ отцомъ, она чуть не заплакала отъ радости. Она съ утра испытывала какое-то радостное умиленіе и расположеніе къ слезамъ. Всѣ опять казались ей такими хорошими, такими славными и добрыми, и что-то ласково пѣло и таяло въ груди, и все на что случайно падали ея глаза представлялось ей обвѣяннымъ лучистымъ мерцаніемъ. День какъ нарочно выдался сегодня солнечный, безвѣтреный и морозный, одинъ изъ послѣднихъ хорошихъ дней предъ весеннею ростепелью. Раисѣ Михайловнѣ захотѣлось прокатиться, и она велѣла заложить санки. Въ надвинутой на брови мѣховой шапочкѣ, постукивая каблучками теплыхъ сапожковъ, она весело сбѣжала съ лѣстницы и приказала ѣхать на Англійскую набережную. Лошади мѣрною и частою рысью понесли ее по слабо-скрипѣвшему снѣгу, взбивая копытами мелкую и жесткую какъ песокъ снѣжную пыль. Нева, пустынная и бѣлая, такъ и сверкала на солнцѣ, слабо голубѣя вдали, гдѣ въ морозномъ туманѣ дымились трубы, чернѣли обнаженныя верхушки парками разбѣгались, неуловимыя, чуть видныя очертанія городской окраины. Воздухъ былъ насыщенъ брилліантовою пылью и вѣялъ въ лицо морозно-влажнымъ прикосновеніемъ. Темные выступы дворцовъ казались прозрачными и воздушными, обсыпанные этими снѣжными искрами, и глазамъ становилось больно отъ бѣлаго какъ разломанный мраморъ блеска.
   Раиса Михайловна велѣла выѣхать на Морскую. Движеніе гуляющей и катающейся толпы все больше и больше охватывало ее весельемъ. Щурясь отъ морозной пыли обсыпавшей ей рѣсницы и пряча шею въ мѣховой опушкѣ пальто, она улыбалась множеству веселыхъ, рдѣющихъ знакомыхъ лицъ, и всѣ казались ей такими же счастливыми и также охваченными радостью какъ она сама. Устюжевъ пронесся ей на встрѣчу съ Анатолемъ, и ей отчего-то ужасно смѣшно было видѣть какъ они оба жались бокомъ, едва держась въ одномѣстныхъ саночкахъ, Устюжевъ въ распахнутой бобровой шубѣ, а Анатоль до жалости прозябшій въ своей холодной юнкерской шинели. Но въ ту же минуту мысль ея перескочила къ Юхотскому и стала кружиться около вопросовъ: гуляетъ ли онъ когда-нибудь по Невскому и гдѣ бы онъ могъ теперь быть и что дѣлать, и какъ бы хорошо было какимъ-нибудь чудомъ заглянуть въ его квартиру и посмотрѣть какъ онъ устроился и каковъ онъ у себя дома. Но такъ какъ этого нельзя было сдѣлать, то ей захотѣлось просто проѣхать мимо того дома гдѣ онъ жилъ, и она велѣла повернуть въ Конюшенную. Сквозь запушенныя инеемъ окна ничего не было видно, но она рада была какъ шалости что нарочно сдѣлала этотъ крюкъ, и даже велѣла кучеру остановиться и зашла въ магазинъ, гдѣ купила какую-то совершенно не нужную ей бездѣлку. Все-таки она была въ томъ самомъ домѣ гдѣ онъ живетъ, и эта бездѣлка будетъ запоминать ей такой хорошій, такой радостный день.
   Садясь опять въ санки, она приказала везти себя къ Варварѣ Павловнѣ. Она испытывала ту самую потребность довѣрить многоопытной тетушкѣ интимные интересы своего сердца, которой подчинялись всѣ влюбленные, знавшіе Варвару Павловну. Это было тѣмъ легче что тетушка обыкновенно угадывала тайну раньше чѣмъ ее удостоивали откровенности. Раиса Михайловна вбѣжала къ ней веселая, возбужденная, показывала ей смѣясь купленную вещицу, говорила о предстоявшемъ въ тотъ день балѣ въ большомъ свѣтѣ и казалась вся поглощенною внѣшними интересамъ жизни. Но именно потому что она говорила обо всемъ и обо всѣхъ кромѣ Юхотскаго, Варвара Павловна со свойственнымъ ей инстинктомъ тотчасъ догадалась о чемъ именно ей хочется говорить, и великодушно предложила свою помощь.
   -- Былъ онъ у тебя? спросила она своимъ нѣсколько таинственнымъ и вкрадчивымъ тономъ.
   -- Нѣтъ, отвѣтила Раиса Михайловна, и ей вдругъ сдѣлалось стыдно что она должна отвѣчать отрицательно на этотъ вопросъ.-- А у тебя?
   -- Э, ma chère, зачѣмъ ему такъ часто ко мнѣ ѣздить? возразила Варвара Павловна.-- Другое дѣло еслибъ онъ былъ увѣренъ что тебя встрѣтитъ. Знаешь, я думаю написать ему записочку чтобы пріѣхалъ завтра въ это время?
   -- Напиши, отвѣтила Раиса Михайловна, понявъ обращенный къ ней взглядъ Варвары Павловны.
   Этотъ взглядъ, пытливый и родственно-ласковый, и безпокоилъ ее, и звалъ на довѣріе. Нѣчто подобное испытываютъ шаловливыя дѣти когда кто-нибудь изъ старшихъ явно покровительствуетъ имъ.
   -- Ты не умѣешь прибрать его къ рукамъ, сказала Варвара Павловна.-- На что это похоже что онъ такъ рѣдко бываетъ у тебя?
   -- Мнѣ кажется что онъ боится потерять голову, отвѣтила Раиса Михайловна.
   -- Allons-donc! Многіе за счастье почли бы заплатить головой за твое вниманіе, возразила Варвара Павловна.-- Онъ бирюкъ, твой Юхотскій, онъ держитъ себя comme Timon d'Athènes.
   -- Что это еще за Timon d'Athènes? удивилась Раиса Михайловна, шевельнувъ бровями.
   -- C'dst de l'antiquité, ma chère. Но нынче это не въ модѣ, и на мой взглядъ очень смѣшно когда молодой человѣкъ fait le prude. Онъ постоянно дѣлаетъ видъ какъ будто ты соблазняешь его.
   -- Соблазняю... quel mot! протестовала Раиса Михайловна, слегка вспыхнувъ.-- Мнѣ нравится что онъ не сразу поддается страсти. Я не люблю брать то что само плыветъ въ руки.
   -- Развѣ я не знаю тебя! поощрительно улыбнулась ей Варвара Павловна.
   Раиса Михайловна поглядѣла ей въ глаза и вдругъ быстро, страстно, нѣсколько разъ поцѣловала ее. Тетушка продолжала ей улыбаться своею поощрительною и немножко хитрою улыбкой.
   -- Ахъ, я вижу ты еще совсѣмъ дитя! сказала она.-- Я боюсь что ты способна надѣлать глупостей.
   При словѣ "глупости" Раиса Михайловна вспомнила вчерашнюю сцену.
   -- У меня было объясненіе съ мужемъ, сообщила она; -- я ему все сказала.
   Тетушка сдѣлала большіе глаза.
   -- Что-о? воскликнула она.
   -- Я ему сказала что не хочу больше зависѣть отъ милостей князя Петра Даниловича, и уйду если онъ не заставитъ отца выдѣлить себѣ состояніе. Мнѣ кажется онъ долженъ былъ понять что я не люблю его.
   Варвара Павловна вздохнула съ чувствомъ облегченія.
   -- Ну, это еще не такъ страшно какъ я думала, сказала она.-- Но не слѣдуетъ говорить мужу такихъ вещей, потому что... èa donne des idées, vois-tu. Самая умная система въ бракѣ -- поступать такъ чтобъ этотъ вопросъ никогда не возникалъ. Любить, не любить -- это все не то. Вы мужъ и жена -- voilà tont. Всѣ драмы происходятъ оттого что не хотятъ этого понять. Но чѣмъ же кончилось? Что твой мужъ на все это?
   Раиса Михайловна передала о рѣшеніи князя Урхана и о своемъ письмѣ къ отцу. Варвара Павловна задумчиво и неодобрительно покачала головой.
   -- Все это вздоръ, ma chère, ужасно непрактично и неопытно, сказала она.-- Пускай Урханъ выдѣляетъ сына, это прекрасно; если ты думаешь поставить себя слишкомъ независимо, развязать себѣ руки -- это очень глупо, passe moi le mot. Замужняя женщина всегда связана въ глазахъ свѣта. Вся наша независимость въ нашемъ вліяніи, ma chères.
   -- Ну, что до вліянія, о немъ мнѣ мало остается заботиться, замѣтила Раиса Михайловна.-- Деви на все смотритъ моими глазами.
   -- До поры до времени, повѣрь мнѣ. Никогда не надо слишкомъ на это полагаться: parfois l'esprit vient aux imbéciles. И притомъ я вовсе не о мужѣ говорю, а о немъ. Нѣтъ ничего опаснѣе какъ сдѣлаться рабомъ своего увлеченія. Il ne faut pas pousser les choses trop loin, ma chère. Главное, надо чтобъ эти вещи ни въ чемъ не измѣняли вашего положенія. Очень глупо драматизировать жизнь; я всегда была того мнѣнія что хорошій водевиль лучше мелодрамы.
   -- Вы премудры, ma tante, сказала Раиса Михайловна, задумчиво и немножко печально улыбнувшись ей.-- Такъ вы напишете ему?
   -- Напишу, и буду ждать тебя завтра въ это время, отвѣтила Варвара Павловна.
   Уѣзжая отъ многоопытной тетушки, Раиса Михайловна уносила съ собою все то же мечтательное и близкое къ слезамъ возбужденіе которое съ утра чувствовала въ себѣ. Она была вся радостно занята и наполнена, и въ этомъ ощущеніи заключалась главная прелесть того что она испытывала. Жизнь раздвигалась, озаренная новымъ очарованіемъ, и ласково волнуя соблазномъ еще неизвѣданнаго, страстнаго и дѣятельнаго счастія. "Вотъ какая бываетъ настоящая любовь", думала она, удивленно вглядываясь въ то что происходило въ ней, и вся охваченная мечтательнымъ и радостнымъ смятѣніемъ.
   Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ дома она вдругъ увидѣла Юхотскаго ѣхавшаго ей навстрѣчу. Повинуясь внезапному, первому движенію, она почти машинально сдѣлала ему знакъ рукой и вся вспыхнувъ оглянулась на вето. Онъ приказалъ кучеру повернуть и подъѣхалъ къ крыльцу въ одно время съ ней.
   -- Я васъ поймала, сказала она ему смѣясь, пока онъ помогалъ ей выдти изъ саней.-- Зайдите.
   Они поднялись по лѣстницѣ и прошли въ маленькую гостиную.
   -- Развѣ такъ слѣдуетъ: ѣхать мимо и не зайти даже узнать дома ли я? ласково упрекала она, все еще смущенная и нея сіяющая.
   Ея глаза пытливо и любопытно глядѣли ему въ лицо -- что онъ? Она уже привыкла жить отраженіями его личной жизни и волноваться тѣмъ что читала на его лицѣ. Но она не нашла въ его глазахъ радостнаго возбужденія и блеска которыми была наполнена сама. Она вдругъ почувствовала какъ что-то упало въ ней.
   -- Я можетъ-быть дурно сдѣлала что зазвала васъ? вы можетъ-быть заняты чѣмъ-нибудь другимъ? проговорила она, замѣтивъ его озабоченный и тоскливый взглядъ.
   -- Вы знаете что я всегда радъ быть съ вами, отвѣтилъ Юхотскій.
   Это была правда, и въ этомъ заключалось все несчастіе которое онъ сознавалъ въ себѣ. "Зачѣмъ я ей? зачѣмъ она такъ настойчиво продолжаетъ играть чувствомъ которое намъ обоимъ ничего не можетъ дать кромѣ зла?" думалъ онъ съ тайнымъ раздраженіемъ.
   -- Вы можетъ-быть встревожены чѣмъ-нибудь постороннимъ? какая-нибудь непріятность? продолжала Раиса Михайловна, уронивъ на колѣни руки.
   -- Нѣтъ, ничего такого не случилось, отвѣтилъ Юхотскій.-- У меня просто дурной характеръ. Я трудно переживаю впечатлѣнія, я не умѣю глядѣть на жизнь незадумывающимися глазами.
   "Ахъ, опять все то же", тоскливо подумала Раиса Михайловна.
   -- Это въ самомъ дѣлѣ очень дурно, Платонъ Николаевичъ, сказала она.-- И очень не любезно. Я должна думать что васъ тяготитъ чувство которое я внушила вамъ.... которое мы оба раздѣляемъ.
   -- Да развѣ можетъ быть иначе? возразилъ Юхотскій съ нервнымъ движеніемъ плечами.-- Я всѣми силами, всѣмъ существомъ своимъ буду сопротивляться этому чувству, и кончу тѣмъ что выброшу его изъ себя! добавилъ онъ почти злобно зазвенѣвшимъ голосомъ.
   Раиса Михайловна глядѣла на него наклонивъ плечи и съ изумленіемъ вслушиваясь въ его слова.
   -- Вы это говорите серіозно, Платонъ Николаевичъ? произнесла она.-- Вы въ самомъ дѣлѣ думаете что вамъ надо выбросить изъ себя это чувство?
   -- Я ничего не ожидаю отъ него кромѣ зла, отвѣтилъ Юхотскій.-- И зло уже сдѣлано.
   -- Я сдѣлала вамъ зло?
   -- Не вы, Раиса Михайловна. Не подумайте чтобъ я въ чемъ-нибудь упрекалъ васъ. Вамъ лично я могу быть только глубоко признателенъ за вашу доброту и вниманіе. Зло сдѣлалось само собою.
   -- Но какое же зло, Платонъ Николаевичъ? тихо спросила Раиса Михайловна.
   -- Большое, отвѣтилъ Юхотскій: -- вы явились на моемъ пути когда моя жизнь начала складываться такъ просто и ясно, когда я любилъ другую женщину и предложилъ ей быть моей женой.
   -- А, вы даже предложили ей быть вашею женой, повторила съ тайною и злою радостью Раиса Михайловна.-- И вдругъ вы увлеклись мною, и всѣ ваши планы разрушены.... Но мнѣ не совсѣмъ ясно одно обстоятельство, Платонъ Николаевичъ. Мнѣ кажется что когда перестаютъ любить одну женщину, потому что любятъ другую, тогда не сожалѣютъ о "разрушенномъ" чувствѣ? Или можетъ-быть то чувство еще не совсѣмъ разрушено? можетъ-быть вы ошиблись когда вамъ показалось что вы такъ сильно увлечены мною?
   -- Къ несчастію въ этомъ я не ошибся, отвѣтилъ Юхотскій.
   Раиса Михайловна поглядѣла на него долгимъ, слабо засвѣтившимся взглядомъ, и пересѣла ближе къ нему на край диванчика.
   -- Значитъ вы находите меня очень мало достойною вашей любви если знаете что я раздѣляю ваше чувство, и все-таки считаете себя несчастнымъ? проговорила она, слабо ему улыбнувшись.
   Юхотскій сдѣлалъ нетерпѣливое движеніе плечами.
   -- Вы забываете что мы оба не имѣемъ права на это чувство! сказалъ онъ.-- Вы спрашивали себя, куда оно можетъ привести васъ?
   -- Куда? Но я никогда не задавала себѣ этого вопроса, возразила, тихо всплеснувъ руками, Раиса Михайловна.-- Я васъ полюбила потому что не любила никого другаго, что нравственно я совершенно свободна. Можетъ быть это началось еще тогда, въ Остенде.... можетъ-быть все могло бы быть по-другому.... Но во всякомъ случаѣ не думаете же вы чтобы мнѣ ничего не оставалось за кругомъ чисто внѣшнихъ отношеній, какія только и могутъ существовать между мною и моимъ мужемъ? Да, мой мужъ кажется и самъ не особенно заинтересованъ моими чувствами и отношеніями.
   Раиса Михайловна сознавала что вступаетъ въ область условности и лжи, въ которой такъ легко и удобно живутъ многія женщины ея круга. Но можетъ-быть именно потому что она хотѣла ввести въ эту атмосферу Юхотскаго, натура котораго была такъ враждебна всему условному и лживому, она почувствовала ѣдкость воздуха которымъ дышала. Она невольно покраснѣла, произнося послѣднія слова.
   Юхотскій молчалъ, томительно переживая горечь этого объясненія. Упругое внутреннее чувство возставало въ немъ упорно и брезгливо противъ лживой сдѣлки на которой успокоивалась ея мысль. Ему нечѣмъ было отвѣтить на ея слова. То что онъ могъ сказать ей было полно горечи и обиды, и ему казалось жестокимъ выразить ей все что онъ думалъ, и невозможнымъ отдѣлаться отъ очарованія, неотразимую силу котораго онъ ощущалъ даже теперь, наперекоръ сопротивляющемуся нравственному чувству.
   Раиса Михайловна сжала протянутыя на колѣняхъ руки.
   -- Вы молчите? вы ничего не находите сказать мнѣ? проговорила она, и въ ея глазахъ проскользнуло что-то просящее, страдающее, что такъ противорѣчило обычному спокойно-горделивому выраженію ея лица,-- проскользнуло и погасло.
   -- Если вы хотите знать о моемъ чувствѣ къ вамъ, я повторяю что люблю васъ, сказалъ съ тайною болью Юхотскій;-- если вы хотите знать какъ я смотрю на это чувство, то я уже говорилъ вамъ что считаю его несчастіемъ. И я буду всѣми силами бороться.... Я ненавижу обманъ. Я не знаю той нравственности которую вы почерпнули въ свѣтѣ. Безъ борьбы я не отдамъ свою молодость чувству которое нуждается въ фальшивой морали и лживыхъ отношеніяхъ. Простите если вамъ горько слышать то что я говорю, вы сами потребовали откровенности. Да и зачѣмъ я вамъ? что могло васъ привлечь ко мнѣ? Въ томъ кругу который составляетъ подвластное вамъ царство вы найдете людей гораздо свободнѣе, удобнѣе, интереснѣе меня. А я уже на-половину разорвалъ съ этимъ кругомъ, и предпочитаю бывать въ немъ гостемъ чѣмъ снова принадлежать ему...
   Сдвинувъ наклоненныя плечи, Раиса Михайловна молча глядѣла ему въ глаза, и прерывистое дыханіе слегка раздувало ея тонкія ноздри. Когда онъ остановился, испуганный горечью собственныхъ словъ, она медленно поднялась съ мѣста, по лицу пробѣжало надменное движеніе губъ, но не сказавъ ни слова, она тотчасъ снова опустилась на диванъ и закрыла лицо руками.
   Въ первый разъ она видѣла себя оскорбленною, наказанною, и съ ужасомъ чувствовала что не въ силахъ отвести оскорбляющую руку...
   За портьерой послышались шаги Давида Петровича. Она быстро встала, обмахнула лицо платкомъ и подошла къ противоположной двери, выходившей во внутреннія комнаты. Повертывая ручку замка, она черезъ плечо оглянулась на Юхотскаго и проговорила зазвенѣвшимъ скрытою болью и горечью голосомъ:
   -- Merci за добрый урокъ, Платонъ Николаичъ; я постараюсь чтобъ онъ не пропалъ даромъ.
   И не подавъ ему руки, она распахнула дверь и снова захлопнула ее за собой.
   

XII.

   Не даромъ всегда казалось Раисѣ Михайловнѣ что если ей случатся любить "въ самомъ дѣлѣ", то она потеряетъ голову и будетъ готова на всевозможныя безумства. Затворившись въ своей комнатѣ, вся охваченная жгучимъ стыдомъ обиды и тоской разрушеннаго счастія, только теперь почувствовала она на себѣ тяжелую руку страсти. Эта рука, такъ недавно манившая соблазномъ новыхъ очарованій, давила безжалостно и жестоко, и она вся сгибалась подъ нею. Какъ птица загнанная въ сѣти, безрадостно кружилась и билась ея мысль, и она вся разгоралась злымъ и страстнымъ томленіемъ, и за горячкой оскорбленнаго чувства наступала такая постылая, вялая истома, отъ которой хотѣлось наложить на себя руки. Тупымъ, ничего не выражавшимъ и безъ слезъ мутнымъ взглядомъ глядѣла она куда-то предъ собой, въ ту темноту о которой говорилъ Юхотскій и гдѣ недавно, часъ назадъ, все было полно озаренныхъ, страстныхъ призраковъ. Теперь тамъ было въ самомъ дѣлѣ темно, страшно и гадко темно, и она вся содрагадась заглядывая туда внутреннимъ взоромъ, и мучилась тоскливымъ раскаяніемъ за жесткія слова которыми простилась съ нимъ.
   "Да нѣтъ же! не можетъ все это такъ кончиться!" сверкало по временамъ въ ея умѣ и что-то безсильно шевелилось въ груди, и въ этомъ безсиліи чувствовалась истома опущенныхъ крылъ. Она сама не узнавала себя, она, такъ избалованная свѣтомъ, такъ привыкшая къ притулившимся наслажденіямъ лести, поклоненія и обожанія. Какими жалкими и пустыми казались ей теперь обольщенія свѣтскаго тщеславія и эти дешевые успѣхи въ нивеллированномъ ничтожествѣ среди котораго она жила... Она съ раздражительною радостью думала о томъ какъ ничтожна она сама предъ тою невѣдомою упругою силой которую чувствовала въ Юхотскомъ. Оскорбленная и негодующая, съ приливающею къ лицу краской стыда, она любила его до униженія, до слезъ, до безразличія ко всему на свѣтѣ, къ самой себѣ... Она любила его за ту самую обиду которую онъ нанесъ ей, за горечь ихъ послѣдняго разставанія...
   Ее напрасно прождали въ этотъ вечеръ на балѣ на которомъ она должна была быть, который давался почти исключительно для нея и на который она не поѣхала потому что знала что тамъ не будетъ Юхотскаго. Она провела безсонную ночь, и въ темнотѣ онъ стоялъ предъ ней, и она помнила только одно, что завтра онъ будетъ у Варвары Павловны, и что она можетъ увидѣть его. Но до назначеннаго часа оставалось еще страшно долго. Съ утра она перепробовала всѣ средства занять себя, и съ ужасомъ замѣчала что стрѣлка какъ будто не движется на часахъ. Никогда не было ей такъ невыносимо и противно быть дома, среди обстановки ежедневнаго будничнаго бездѣлья. Наконецъ ей доложили что лошади поданы. Она поѣхала прямо къ Варварѣ Павловнѣ и отослала кучера, разчитывая остаться тамъ на цѣлый день и вернуться домой съ тетушкой въ ея каретѣ.
   Варвара Павловна встрѣтила ее съ записочкой въ рукѣ и съ недовольною гримаской на остромъ, подвижномъ лицѣ
   -- Décidément il est insupportable, сказала она, подавая племянницѣ сложенный почтовый листокъ.
   Раиса Михайловна развернула его нѣсколько дрожавшими руками и быстрымъ горѣвшимъ взглядомъ пробѣжала коротенькія строчки. Юхотскій извинялся что не можетъ принять приглашенія, потому что чувствуетъ себя не совсѣмъ здоровымъ, и кромѣ того очень занятъ.
   -- А я еще имѣла глупость намекнуть въ записочкѣ что онъ кого-то встрѣтитъ у меня, сказала недовольнымъ тономъ Варвара Павловна.
   Раиса Михайловна машинально сложила листокъ и проговорила поблѣднѣвшими сухими губами:
   -- Онъ боленъ, нельзя быть на него въ претензіи.
   -- Вздоръ, никогда не вѣрю этимъ отговоркамъ, возразила тетушка.-- Глупое мужское кокетство, больше ничего. Надо чтобы ты дала ему хорошенькій урокъ, ma chère.
   Раиса Михайловна печально подумала что это не такъ легко сдѣлать какъ казалось тетушкѣ. Она, однако, ничего не сообщила ей о вчерашнемъ объясненіи: любовь въ періодѣ кризиса не бываетъ откровенна. Она съ трудомъ поддерживала разговоръ, и брови ея медленно шевелились, обнаруживая трудную работу мысли.
   -- Да что съ тобой? ты точно въ воду опущенная, замѣтила наконецъ Варвара Павловна.-- Ma foi, ты кажется не на шутку въ него влюбилась. Это ужь напрасно, ma chère.
   Раиса Михайловна отговорилась что дурно спала ночь и чувствуетъ усталость. Посидѣвъ еще съ четверть часа, она простилась съ тетушкой и ушла, оставивъ ея въ подозрительномъ недоумѣніи.
   Спускаясь съ лѣстницы, она нѣсколько разъ подумала какъ хорошо сдѣлала что отослала лошадей и въ особенности что ничего не сказала о томъ Варварѣ Павловнѣ.
   -- Я пройдусь немного пѣшкомъ, отвѣтила она на замѣчаніе удивленнаго швейцара и, спустивъ на лицо густую вуалетку, пошла по троттуару, стараясь какъ можно менѣе обращать на себя вниманіе проходящихъ.
   Ей неловко и какъ будто душно было въ ея опушенномъ мѣхомъ костюмѣ и въ теплыхъ сапожкахъ вовсе не разчитанныхъ на то чтобъ идти пѣшкомъ. Ножки ея горѣли и лицо рдѣло отъ холода и жара, и отъ жуткаго внутренняго чувства спиравшаго ей дыханіе. Повернувъ въ улицу гдѣ жилъ Юхотскій, она еще ниже надвинула вуалетку и пошла скорѣе. Задыхаясь и путаясь въ платье, она взбѣжала въ подъѣздъ, проскользнула мимо стеклянной двери магазина, поднялась во второй этажъ и тутъ только остановилась чтобы перевести духъ. На дверяхъ висѣла дощечка съ именемъ Юхотскаго. Раиса Михайловна высвободила изъ муфты руку и быстро, словно боясь раздумать, дернула за звонокъ.
   -- Дома князь Платонъ Николаевичъ? спросила она отворившаго ей стараго, почтеннаго слугу.
   -- У себя-съ, отвѣтилъ тотъ, съ недоуменіемъ ее оглядывая.
   Она поспѣшно вошла въ переднюю и оттуда въ небольшую залу служившую пріемной. Не затворенная дверь вела изъ нея въ кабинетъ. Она догадалась о томъ по мебели виднѣвшейся у оконъ. Она повяла машинально что онъ тамъ. У нея было уже такъ мало сознанія что она не чувствовала никакого страха. Она боялась только чтобы лакей не спросилъ какъ о ней доложить и, предупреждая эту единствеяную явившуюся ея мыслямъ опасность, быстро прошла въ кабинетъ въ ту самую минуту когда Юхотскій, заслышавъ шаги, поднялъ наклоненную надъ письменнымъ столомъ голову.
   Онъ съ утра сегодня сидѣлъ за работой, повинуясь привычкѣ обращаться къ ней каждый разъ когда надо было возстановить нарушенное нравственное равновѣсіе. Онъ искалъ въ ней успокоенія и охлажденія для раздраженвой мысли, и мало-по-малу къ нему возвращалась трезвость духа и смятеніе разрѣшалось въ тихую грусть. Ему казалось что предъ нимъ яснѣетъ таинственный и страстный сумракъ окутавшій даль. Опять становились близки и ясны простыя, трезвыя, трудовыя задачи жизни и ея нравственныя цѣли. Пережить послѣднія содраганія страсти, выбросить изъ себя послѣднее обаяніе этого прелестнаго, злаго и опаснаго образа, и жизнь опять сдвинется къ своимъ прямымъ путямъ, и все опять будетъ попрежнему прозрачно и чисто, и дѣйствительно. Онъ думалъ о томъ что проработавъ до весны надъ трудомъ къ которому теперь возвращался уѣдетъ къ себѣ въ деревню, займется хозяйствомъ, приведетъ въ исполненіе нѣкоторые давно задуманные планы, которымъ помѣшалъ отъѣздъ за границу, а тамъ опять кабинетъ, аудиторія, любимыя наслажденія возбужденной мысли, и тѣ отдаленныя нравственныя задачи которыя онъ ставилъ своему служенію наукѣ. И чѣмъ болѣе онъ объ этомъ думалъ тѣмъ ближе и обаятельнѣе рисовался предъ нимъ печальный обликъ и добрые, ясные, сѣрые глаза глядѣли на него съ влюбленною укоризной, и робкій голосъ, голосъ Мани, будилъ его скорбное одиночество словами прощенія и надежды. "Проститъ ли она?" съ тайною болью стояло въ его мысли, и онъ не смѣлъ остановиться на этомъ вопросѣ и понималъ что тутъ можетъ быть только одинъ рѣшитель -- всепрощающее и всеисцѣляющее время.
   Звонокъ, потомъ чьи-то шаги, необычные женскіе шаги, шелестъ женскаго платья, разбудили его вниманіе. Онъ поднялъ голову: предъ нимъ стояла княгиня Бахтіарова.
   -- Раиса Михайловна! могъ только воскликнуть онъ, смущенными испуганный этимъ неожиданнымъ явленіемъ.
   Она подняла вуалетку и глядѣла на него, улыбаясь виноватою и немножко печальною улыбкой.
   -- Вы не больны? проговорили эти слабо улыбавшіяся губы.
   Страстное чувство захолонуло ему грудь. Онъ оттолкнулъ свой рабочій стулъ, подвинулъ ей кресло, принялъ ея муфту и съ лица его не сходило растерянное, недоумѣвающее и радостно взволнованное выраженіе. Онъ ловилъ взглядомъ то что говорило ея лицо и ему жутко было читать на немъ что-то новое, покорное и печальное, напоминавшее ту изящную убогость которая такъ мила ему была въ Манѣ.
   -- Я пришла потому что у меня нѣтъ больше силы... проговорила она, опускаясь въ поданное ей кресло" -- Слушайте, я все скажу вамъ. Вы не можете меня бросить. Не въ томъ дѣло что я люблю васъ. Вы меня отняли у меня самой. Вы разбудили во мнѣ то чего я и не подозрѣвала въ себѣ. Я не могу больше жить тѣмъ чѣмъ жила до сихъ поръ. Посмотрите, я не такая какъ была; у меня нѣтъ силы, нѣтъ гордости. Понятно ли вамъ что я говорю? Вы что-то сломали во мнѣ.
   Короткое, частое дыханіе прерывало ея слабый голосъ. Она откинула голову на высокую спинку кресла и глядѣла прямо ему въ лицо утомленнымъ и глубокимъ взглядомъ.
   -- Когда вы ушли вчера, послѣ этихъ жестокихъ сказанныхъ вами словъ, я вдругъ поняла что все это вздоръ, что вы представляете себѣ какую-то совсѣмъ другую женщину, такую какъ я была, можетъ-быть... тихо продолжала она.-- И мнѣ вдругъ стало ясно что я больше не могу дышать не тѣмъ воздухомъ какъ вы, что я перестану жить если вы отнимете тотъ свѣтъ въ лучахъ котораго вы мдѣ явились... И вотъ я пришла къ вамъ, и у меня нѣтъ гордости, нѣтъ самолюбія, и если надо чтобы весь міръ узналъ что я пришла къ вамъ -- мнѣ все равно...
   Она уронила руки и улыбнулась изнеможенною, блѣдною улыбкой. Юхотскій стоялъ предъ ней охваченный невыразимымъ смятѣніемъ и тѣми послѣдними содраганіями страсти пережить которыя ему казалось такъ легко за минуту назадъ... Онъ молча опустился къ ея ногамъ и припалъ губами къ безкровной, узкой рукѣ, лежавшей на ея колѣняхъ. Лицо Раисы Михайловны низко наклонилось надъ его годовой... Она тихонько высвободила руки, сняла шляпку, потомъ вспомнила что на ней надѣты теплые ботинки, скинула ихъ и, смѣясь, отбросила въ уголъ.
   Спустя часъ, она задумчиво сидѣла подлѣ него на диванѣ, перебирая пальцами кончики распустившихся орѣховыхъ локоновъ, и говорила ему слабой страстно дрожавшимъ голосомъ:
   -- Милый мой, мнѣ все равно. Для меня нѣтъ другой жизни какъ жить тобою. Если тебѣ не нравится тотъ міръ въ которомъ я поставлена, я брошу его. Если ты не хочешь чтобъ я обманывала мужа, я ему все скажу и уйду отъ него. У меня нѣтъ воли, кромѣ твоей воли. Милый мой, мнѣ кажется что я вновь родилась... Для насъ начинается новая жизнь...

КОНЕЦЪ ВТОРОЙ КНИГИ.

В. АВСѢЕНКО.

"Русскій Вѣстникъ", NoNo 10--12, 1875

   
Ко всем произведениям автора К списку авторов