А. А. ФУКСЪ и казанскіе литераторы 30--40-хъ годовъ.
I.
Исторія русской литературы до сихъ поръ есть исключительно исторія литературы столичной -- петербургской и московской. Провинція какъ бы не существуетъ для изслѣдователей судебъ литературы въ Россіи; исторія провинціальной литературы еще не написана.
А между тѣмъ такое игнорированіе провинціальной литературы едва-ли можетъ считаться правильнымъ. Умственная жизнь и культурные интересы пробуждаются въ русской провинціи еще съ конца XVIII столѣтія. Пускай эти проблески провинціальной мысли были слабы, спорадичны, недолговѣчны! Дѣйствительно, столичная литература концентрировала умственныя силы Россіи, притягивая ихъ къ Себѣ со всѣхъ концовъ страны. Но какія же силы изъ провинціи могли бы привлекать къ своей литературѣ столицы, если бы не существовало уже литературныхъ интересовъ и запросовъ въ глуби самой провинціи? Въ той или другой степени пріобщившись къ литературѣ у себя дома, провинціальные литераторы обыкновенно перебирались въ столицы, чтобы тамъ достигнуть для своей дѣятельности большаго простора и развитія.
Какъ въ столицахъ, такъ и въ провинціи, литературные интересы культивировались, преимущественно, въ тѣсныхъ кружкахъ. Одинъ изъ такихъ провинціальныхъ литературныхъ кружковъ и желаемъ мы изобразить въ настоящемъ очеркѣ.
Казанскіе литераторы и писатели 1830-хъ и 40-хъ годовъ группировались вокругъ одной довольно интересной личности, поэтессы Александры Андреевны Фуксъ, жены знаменитаго въ тогдашней Казани профессора-медика Карла Ѳедоровича Фукса.
Мужъ дождался уже обстоятельной о немъ монографіи въ "Казанскомъ Литературномъ Сборникѣ" на 1878 г. Для біографіи жены сдѣлано еще очень мало. Намъ приходится довольствоваться очень дробными матеріалами. Мы приведемъ ниже то, что удалось намъ собрать.
Личности г-жи Фуксъ и значенія ея дѣятельности касается покойный H. Н. Будичъ въ I томѣ своего сочиненія "Изъ первыхъ лѣтъ Казанскаго университета". Онъ же сообщалъ свѣдѣнія о Фуксахъ М. Ѳ. Де-Пуле, написавшему большія монографіи о поволжскомъ литераторѣ И. А. Второвѣ подъ заглавіемъ "Отецъ и сынъ" ("Русскій Вѣстникъ" за 1875 г.) и объ его сынѣ, Н. И. Второвѣ въ "Русскомъ Архивѣ" за 1877 г., кн. II. Къ сожалѣнію, H. Н. Будичъ, лично знавшій обоихъ Фуксовъ, повидимому, отнесся къ Александрѣ Андреевнѣ не совсѣмъ безпристрастно, почему на его показанія и нельзя полагаться. О причинахъ мы можемъ догадываться изъ довольно откровеннаго его признанія въ статьѣ Де-Пуле ("Русскій Вѣстникъ", т. 118, августъ, стр. 618). Будичъ, по его словамъ, встрѣтился съ Фуксами на Сергіевскихъ сѣрныхъ водахъ, лѣчебное значеніе которыхъ было впервые оцѣнено въ научной литературѣ именно Карломъ Ѳедоровичемъ. "Жилъ я тамъ,-- говоритъ Буличъ,-- тогда не долго, но бывалъ у Фукса, пріѣхавшаго туда, кажется, для больной и единственной дочери.-- Надобно замѣтить, что жена его, извѣстная поэтесса, сразу не взлюбила меня, кажется, за рѣзкіе отзывы о поэзіи вообще, а можетъ быть, и о ея собственной,-- отзывы, извиняемые только молодостью".
II.
А. А. Фуксъ была урожденная Апехтина и приходилась племянницей Гавріилу Петровичу Каменеву, первому русскому замѣчательному поэту, котораго выставила провинція; этому казанскому купцу-поэту самъ Пушкинъ считалъ себя обязаннымъ; Каменева, по справедливости, нужно считать отцомъ русскаго романтизма, проявившагося въ стихотвореніяхъ Каменева чуть не двумя десятилѣтіями ранѣе, чѣмъ въ твореніяхъ Жуковскаго {См. о Каменевѣ нашу юбилейную статью въ "Историческомъ Вѣстникѣ" за 1903 годъ, августъ.}. Сестра поэта, Анна Петровна Каменева, дочь купца и президента казанскаго губернскаго магистрата, старше поэта двумя годами, вышла замужъ за дворянина, маіора Андрея Ивановича Апехтина, служившаго въ Казани городничимъ {Одно время онъ, повидимому, жилъ въ Чебоксарахъ. Приближаясь къ Чебоксарамъ,-- пишетъ А. А. Фуксъ,-- чувствовала я стѣсненіе сердца. Воспоминаніе о молодости моей представилось мнѣ съ самыми грустными мечтами: я вспомнила своего отца, съ которымъ нѣсколько лѣтъ жила въ Чебоксарахъ, вспомнила его любовь ко мнѣ и заботливость о моемъ счастіи. Трудно мнѣ было удержать слезы...}. Онъ былъ вдовецъ и имѣлъ уже отъ перваго брака -- сына Павла Андреевича. Отъ брака съ Каменевою у Апехтина родились двое дѣтей: сынъ Николай и дочь Александра, поэтесса. Родители ея скоро умерли, и Александра Андреевна, оставшись сиротою, жила въ домѣ своей тетки, Пелагеи Петровны Дѣдевой, урожденной также Каменевой, бывшей двумя годами старше своей сестры, Анны Апехтиной, и состоявшей въ бракѣ съ совѣтникомъ гражданской палаты, дворяниномъ Гавріиломъ Ивановичемъ Дѣдевымъ. Изъ дома Дѣдевыхъ Александра Андреевна вышла замужъ за профессора К. Ѳ. Фукса.
К. Ѳ. Фуксъ есть, несомнѣнно, одинъ изъ замѣчательнѣйшихъ дѣятелей во всей столѣтней исторіи Казанскаго университета. Иностранецъ-нѣмецъ, онъ скоро обрусѣлъ и тѣсно сжился со второю своею родиною -- Казанью. Здѣсь дѣйствовалъ онъ и въ университетѣ, гдѣ студенты его горячо любили и, подражая своему учителю, увлекались разными отраслями естествовѣдѣнія,-- и въ обществѣ въ качествѣ практическаго врача, многихъ спасавшаго отъ смерти и исцѣлявшаго отъ мучительныхъ болѣзней. Вліяніе Фукса въ университетѣ было продолжительно (28 лѣтъ) и благотворно. Карлъ Ѳедоровичъ поражалъ богатствомъ и разнообразіемъ своихъ знаній: онъ былъ медикъ, естествоиспытатель, лингвистъ, археологъ, нумизматъ, историкъ, этнографъ, оріенталистъ. Въ послѣдніе годы своей жизни онъ считался первымъ знатокомъ края въ отношеніи его исторіи и этнографіи. Всѣ проѣзжіе путешественники прямо направлялись къ Фуксу, какъ-то: Александръ Гумбольдтъ, баронъ Августъ Гакстгаузенъ, Лябатъ, А. С. Пушкинъ, министръ П. Д. Киселевъ, М. М. Сперанскій {Сперанскій такъ отзывался о Фуксѣ: "Фуксъ -- чудо!.. Многообразность его познаній, страсть и знаніе татарскихъ медалей. Знанія его въ татарскомъ и арабскомъ. Благочестивый и нравственный человѣкъ. Весьма дѣятеленъ" (Жизнь графа Сперанскаго, т. II, стр. 140).} и т. д.
К. Ѳ. Фуксъ обладалъ прекраснымъ, мягкимъ и въ высшей степени гуманнымъ характеромъ. Эта мягкость порою переходила, особенно въ сношеніяхъ съ начальствомъ, въ слабость и податливость. Выла у Карла Ѳедоровича одна слабость, о которой знала чуть не вся Казань и по поводу которой многіе ладъ нимъ подтрунивали: онъ былъ большой ловеласъ и поклонникъ женской красоты (Де-Пуле, стр. 618).
Фуксъ пріѣхалъ въ Казань не одинъ. Его сопровождала какая-то англичанка -- "подруга", какъ онъ называлъ ее. Это была личность умная и образованная, съ золотистыми волосами и сѣрыми выразительными глазами. Фуксъ былъ очень привязанъ къ ней и навсегда сохранилъ къ ней это чувство. По крайней мѣрѣ, портретъ "подруги" не снимался со стѣны и послѣ женитьбы Фукса, несмотря на протесты жены. По поводу этого портрета разсказывалась романтическая исторія: будто бы пріѣзжалъ въ Казань, уже послѣ смерти англичанки, ея мужъ и видѣлся съ Карломъ Ѳедоровичемъ. Когда послѣдній показалъ ему портретъ покойной, то мужъ, схвативши попавшійся ему подъ руку ножъ, ударилъ по портрету и пробилъ его насквозь. Затѣмъ портретъ былъ снова повѣшенъ на стѣну, а рядомъ съ нимъ, какими-то судьбами, появился и портретъ мужа, который, надо полагать, былъ обезоруженъ миролюбивымъ Карломъ Ѳедоровичемъ. Когда "подруга" умерла, Фуксъ остался одинъ со своими коллекціями и съ хиленькой воспитанницей "Меропенькой" ("Сборникъ", стр. 497--498).
Кромѣ этой англичанки, у К. Ѳ. Фукса была въ Казани еще одна сердечная привязанность, солдатка Татьянушка.
Изъ извѣта директора Яковкина попечителю, отъ 27-го марта 1811 г., мы узнаемъ, что Фуксъ, тогда еще холостой, держалъ при себѣ красивую солдатку Татьяну (изъ подгороднаго села Царицына). Татьянушка ходила собирать для своего сожители-профессора яблоки въ университетскомъ саду. Озорливый Яковкинъ приказалъ за "нахальство сей непотребницы" поймать ее и отвести, какъ воровку, въ казарму подъ караулъ. Сказано -- сдѣлано. Фуксу пришлось печаловаться объ освобожденіи своей кухарки и экономки. Яковкинъ далѣе доноситъ начальству, что Фуксъ нашилъ Татьянушкѣ много шелковыхъ сарафановъ, открыто ѣздилъ съ нею лѣтомъ на парныхъ дрожкахъ въ Царицыно, во время публичнаго, на Троицынъ день, гулянья на Арскомъ полѣ, попускаетъ ей ѣздить вмѣстѣ съ прочею почетною публикою въ своей открытой коляскѣ четвернею (!1), за что хотѣли-было взять ее въ полицію, водитъ ее незамаскированною съ собою въ маскарады, "коимъ нахальствомъ студенты наши крайне раздражившись, требовали у полицеймейстера, чтобы приказалъ ее вывести" и т. д. (Буличъ, т. I, стр. 266-- 267).
III.
Неожиданный бракъ, въ 1821 г., стараго Карла Ѳедоровича съ молодою А. А. Апехтиною возбудилъ много толковъ, порождаемыхъ, можетъ быть, и завистью. Бѣдная сиротка, дочь городничаго, вышла замужъ за вполнѣ обезпеченнаго и службою, и практикой профессора университета, обладавшаго вдобавокъ столь виднымъ и почтеннымъ положеніемъ въ обществѣ. Конечно, такой удачи не хотѣли простить Александрѣ Андреевнѣ. Буличъ сохранилъ намъ тогдашнія городскія сплетни. Вотъ что онъ сообщаетъ.
По смерти матери Александра Андреевна жила и воспитывалась въ домѣ родной своей тетки Дѣдевой, гдѣ и познакомился съ нею Фуксъ, какъ практикующій въ домѣ врачъ. Разсказывали, что, призванный лѣчить ее отъ какой-то неважной болѣзни, скоро прошедшей, онъ, имѣя уже болѣе 40 лѣтъ, увлекся поэтическою дѣвушкой и любезничалъ съ нею, нисколько, впрочемъ, не помышляя о бракѣ. Но однажды въ то время, когда онъ упалъ предъ нею на колѣни и началъ распространяться о своихъ чувствахъ, явилась громко позванная тетка, г-жа Дѣдева, и дала свое согласіе на якобы просимую руку племянницы. Не менѣе оригинальна была и свадьба, происходившая лѣтомъ 1821 года, въ деревнѣ близкихъ родственниковъ невѣсты, Неѣловыхъ, недалеко отъ Казани. Въ самый день свадьбы Фуксъ съ утра отправился въ лѣсъ ловить бабочекъ и насѣкомыхъ и совершенно забылъ о предстоящемъ торжествѣ. Приходитъ и проходитъ часъ, назначенный для вѣнчанія,-- жениха нѣтъ: невѣста въ отчаяніи, гости въ тревогѣ. Вся эта суматоха до тѣхъ поръ продолжалась, пока разосланная прислуга не отыскала въ лѣсу ученаго жениха. Эти анекдоты были извѣстны всей Казани, и по поводу ихъ Л. М. Нилова жестоко трунила надъ Карломъ Ѳедоровичемъ, и самъ онъ относился къ исторіи своей любви нѣсколько юмористически. Семейная жизнь Фуксовъ, имѣвшихъ пятерыхъ дѣтей, кажется, не сопровождалась никакими бурями {Кто находитъ счастіе въ своемъ семействѣ, тому вездѣ рай!-- восклицаетъ А. А. Фуксъ въ "Поѣздкѣ въ Москву" (стр. 832).} (Де-Пуле, стр. 619).
Александра Андреевна была женщина выдающаяся и умная; поэтому, кажется, незачѣмъ предполагать съ ея стороны особаго усилія, чтобы заманить къ себѣ выгоднаго жениха. Съ раннихъ лѣтъ она, вѣроятно по примѣру своего извѣстнаго дяди-поэта, почувствовала стремленіе къ литературѣ и поэтическому творчеству. Незаурядная барышня-стихотворка, естественно, могла остановить на себѣ вниманіе влюбчиваго Карла Ѳедоровича, начинавшаго уже склоняться къ старости, чувствовавшаго потребность основать себѣ семейный уголъ и оставшагося вдобавокъ безъ "подруги". Пушкинъ свидѣтельствуетъ, что Карлъ Ѳедоровичъ уважалъ поэтическій талантъ своей жены и былъ влюбленъ въ нее даже спустя долгое время послѣ брака. Вся семейная жизнь Фуксовъ подтверждаетъ то обстоятельство, что бракъ ихъ былъ бракомъ счастливымъ, какимъ бы онъ, однако, врядъ-ли былъ, если бы былъ основанъ на обманѣ и недоразумѣніи.
Фуксъ, повидимому, очень сильно привязался къ своей "жонкѣ", какъ называлъ онъ Александру Андреевну, и жизнь пошла безъ особенныхъ семейныхъ треволненій; только въ рѣдкихъ случаяхъ приходилось Карлу Ѳедоровичу адресоваться къ теткѣ для рѣшенія семейныхъ недоразумѣній. При подобныхъ обстоятельствахъ "миленькій (sic) тетенька", г-жа Дѣдева, одно изъ самыхъ авторитетныхъ лицъ въ городѣ, приказывала подавать колымагу и являлась съ своимъ властнымъ словомъ для водворенія мира и тишины. Въ первые же годы брака у Фуксовъ родилось четверо дѣтей, три дочери и одинъ сынъ. Но всѣ они умерли. Потомъ родился послѣдній ребенокъ, дочь Софья, очень слабый, такъ что, по тогдашнему обычаю, написали образъ святой ея имени съ двумя ангелами-хранителями ("Сборникъ", стр. 499, 500, 502, 503).
По мягкости и податливости своей натуры К. Ѳ. Фуксъ съ теченіемъ времени въ своей домашней жизни легко поддался вліянію жены, которая, повидимому, главенствовала въ домѣ и устраивала его на свой образецъ. Такъ, самъ Фуксъ не нуждался въ многочисленномъ штатѣ дворни, но Александра Андреевна, выросшая на помѣщичьей почвѣ, считала это необходимымъ условіемъ существованія. Поэтому при домѣ Фуксовъ жило около 30 человѣкъ прислуги. Надо думать, что К. Ѳ. тяготился такою обузой. По крайней мѣрѣ, одинъ очевидецъ разсказывалъ, что разъ К. Ѳ. жаловался аптекарю Бахману на то, что отъ этой прихоти "жонки" только одинъ безпорядокъ въ домѣ ("Сборникъ", стр. 501). Иногда А. А. принимала крутыя мѣры и по отношенію къ мягкости своего мужа. Особенно старалась она ограничить его щедрость по отношенію къ бѣднымъ. Завидѣвъ просящаго подаяніе, К. Ѳ. останавливался, запускалъ руку въ карманъ и, вытащивъ оттуда ассигнацію, какая попадалась подъ руку, отдавалъ ее нищему. Такая "непрактичность" возбуждала маленькія домашнія сцены и вызывала нѣкоторыя репрессивныя мѣры: строгій наказъ кучеру не останавливать лошади, ревизію кармановъ по пріѣздѣ домой и полную конфискацію содержимаго въ нихъ. Забавно было смотрѣть на Карла Ѳедоровича въ то время, когда онъ, по пріѣздѣ домой, съ добродушнѣйшей улыбкой слѣдилъ за тѣмъ, какъ производилась эта ревизія ("Сборникъ", стр. 504). Добродушный К. Ѳ. отнюдь не обижался на это. Единственное свободное свое время послѣ обѣда К. Ѳ. любилъ съ трубочкой въ зубахъ посидѣть у жены, поговорить о новостяхъ дня, о литературѣ и литературныхъ занятіяхъ Александры Андреевны, а потомъ прилечь отдохнуть. Впрочемъ, бывали случаи, когда К Ѳ. позволялъ себѣ сердиться на свою жену ("Сборникъ", стр. 415). Но случаи эти очень оригинальны и бросаютъ выгодный свѣтъ на обоихъ супруговъ. Въ послѣдніе годы жизни Карла Ѳедоровича, когда онъ одряхлѣлъ и когда его разбилъ параличъ, ему уже не подъ силу было справляться съ цѣлыми толпами безплатныхъ паціентовъ, ежедневно переполнявшихъ его пріемную {Другъ его Г. Н. Городчаниновъ въ своей одѣ на выздоровленіе Фукса (Сочиненія, стр. 537) восклицаетъ:
Сколько разъ я былъ свидѣтель
Добрыхъ дѣлъ, о Фуксъ, твоихъ!
Съ каждымъ утромъ собирался
Сихъ къ тебѣ страдальцевъ сонмъ,
Съ каждымъ утромъ представлялся
Мнѣ святилищемъ твой домъ.}. Жалѣя старика-мужа, Александра Андреевна пыталась иногда удалять лишнихъ, по ея мнѣнію, паціентовъ. Вотъ тутъ-то добрѣйшій К. Ѳ. сердился и воспрещалъ прислугѣ исполнять подобныя приказанія жены.
Александра Андреевна, въ свою очередь, платила мужу глубокимъ уваженіемъ. Всего опредѣленнѣе высказались ея чувства къ мужу въ любопытномъ стихотвореніи "Вечеръ на дачѣ іюля 13-го дня 1831 г.", помѣщенномъ въ "Заволжскомъ Муравьѣ" за 1832 г., т. II, стр. 535-- 536. Мы приведемъ здѣсь нѣсколько отрывковъ изъ этого стихотворенія.
... Я въ часъ этотъ молчаливый
Сидѣла въ хижинѣ одна,
Нѣжнѣйшихъ чувствъ и справедливыхъ
Была душа моя полна.
Потомъ я лиры тонъ унылой
Настроила своей рукой,
Тебя воспѣла, другъ мой милой,
И наше счастье и покой,--
Покой, который мы вкушаемъ
Подъ сѣнью кроткихъ, мудрыхъ Музъ;
Блаженства выше мы не знаемъ --
И крѣпокъ съ ними нашъ союзъ.
Мы не бѣжимъ въ слѣдъ за мечтами,
Не отворяемъ храмъ заботъ,
Не ищемъ счастья за горами:
Оно въ душѣ у насъ живетъ.
О ты, вѣрнѣйшій другъ природы,
Ея любезный, нѣжный сынъ,
Ты дни, часы, и цѣлы годы,
И жизнь природѣ посвятилъ.
Твои домъ -- какъ-бы чертогъ священный:
Къ нему спѣшатъ, идутъ толпой
Болѣзнью тѣла изнуренны
И всѣ болящіе душой.
Они всегда равно встрѣчаютъ
Пріятной, кроткой къ нимъ взоръ твой,
И кровъ твой тихой оставляютъ
Всѣ съ благодарною слезой...
Лѣтами старецъ удрученный,
И юноша въ цвѣтахъ весны,
И мудрый мужъ, и жены нѣжны
Твои благословляютъ дни.
... (Творца) дары -- не блескъ ничтожный,
Богатство, знатность и чины,--
Но въ сердцѣ миръ, покой душевный
И тихіе въ семействѣ дни!
IV.
Свое уваженіе къ мужу А. А. Фуксъ доказала не только въ поэзіи, но и въ жизни. Всемогущій попечитель Казанскаго учебнаго округа, М. Л. Магницкій, передъ которымъ сгибалось все и всѣ, въ томъ числѣ и самъ Карлъ Ѳедоровичъ, обратилъ на Александру Андреевну свое благосклонное вниманіе и вздумалъ было за нею приволакиваться. Однажды лѣтнимъ вечеромъ, когда г-жа Фуксъ жила на дачѣ, въ слободѣ Архангельской, а К. Ѳ. былъ въ городѣ, является къ ней Магницкій. Онъ начинаетъ съ того, что выражаетъ удивленіе, какъ многія порядочныя женщины рѣшаются выходить и выходятъ замужъ за негодныхъ людей. Слѣдуютъ примѣры, и наконецъ гость обращается къ хозяйкѣ и называетъ ея мужа извергомъ-эгоистомъ, который думаетъ только о житейскихъ удовольствіяхъ и о себѣ, но не думаетъ о Богѣ и женѣ. Выведенная изъ себя такою рѣчью, А. А. отказала ему отъ дому (Де-Пуле, въ біографіи Второва-сына, "Русскій Архивъ", 1877 г., II, стр. 346). Конечно, немногіе рѣшились бы поступить съ могущественнымъ временщикомъ учебнаго вѣдомства такъ круто и рѣшительно. Замѣтимъ еще, что Михаилъ Леонтьевичъ былъ смолоду первый щеголь и птяметръ петербургскаго большаго свѣта и, конечно, не остановилъ бы своего выбора на какой-либо заурядной провинціалкѣ. Какъ мы увидимъ ниже, А. А., плѣнившая въ своей молодости профессора Фукса, пользовалась дружбою и вниманіемъ всѣхъ почти замѣчательныхъ людей, съ кѣмъ ей приходилось встрѣчаться. Ее воспѣли въ стихахъ лучшіе поэты своего времени, какъ Е. А. Баратынскій и H. М. Языковъ, а изъ второстепенныхъ Д. П. Ознобишинъ, Г. Н. Городчаниновъ, Левъ Ибрагимовъ и др. Вотъ почему нельзя не признать несправедливымъ слѣдующее ѣдкое сужденіе Булича ("Изъ первыхъ лѣтъ Казанскаго университета", т. I, стр. 112):
"Случайный бракъ Фуксовъ, о которомъ сохранилось нѣсколько юмористическихъ преданій между старожилами, для такого профессора и ученаго, какъ Фуксъ, былъ mésalliance въ духовномъ отношеніи; мужу единственно жена была обязана, если не механизмомъ стиха, можетъ быть, наслѣдственнымъ даромъ въ семьѣ Каменева, къ которой она принадлежала, то выборомъ и содержаніемъ своихъ поэмъ; безъ мужа г-жа Фуксъ едва-ли бы могла выйти изъ узкой сферы своей пошленькой, провинціальной свѣтской жизни; ученый и профессоръ, насколько могъ, старался возвысить ее до себя. Прежде и больше всего къ Фуксу привлекало его служеніе обществу; во имя его посѣщались и литературныя собранія въ его домѣ, и посѣщались многими". Намъ представляется дѣло какъ разъ наоборотъ. К. Ѳ. Фуксъ своимъ бракомъ съ Апехтиною не только не унизилъ себя, но среди тогдашнихъ казанскихъ дамъ, какъ русскихъ, такъ и нѣмокъ, врядъ-ли бы могъ сдѣлать выборъ болѣе удачный. Въ Александрѣ Андреевнѣ Карлъ Ѳедоровичъ нашелъ себѣ не только жену и хозяйку, но что, разумѣется, не менѣе важно,-- искренняго и вѣрнаго друга, понимавшаго и цѣнившаго его ученыя стремленія, поддерживавшаго ихъ и помогавшаго имъ {Этнографическія поѣздки Александры Андреевны, предпринимавшіяся ею по почину и просьбѣ мужа, доставались ей нелегко: она должна была, скрѣпя сердце, бросать домъ съ его комфортомъ, покидать дочь -- Соню, горячо любимую, въ разлукѣ съ которой надрывалось ея сердце, и переносить тяжкія дорожныя невзгоды. Въ "Поѣздкѣ къ черемасамъ" (стр. 169) она пишетъ: "Ни одна поѣздка въ моей жизни не была такъ затруднительна, такъ несносна, какъ нынѣшняя". Еще тяжелѣе стало ѣздить въ старости. Въ "Поѣздкѣ къ вотякамъ" (стр. 209) мы читаемъ: "Лѣтъ 8 назадъ, когда я разъѣзжала по чувашамъ и черемисамъ, я была женщиной-героемъ: не боялась ни усталости, ни ненастья, путешествіе было моею радостью, всякое красивое мѣсто меня восхищало и дарило новымъ впечатлѣніемъ, а мое воображеніе всегда было въ готовности передать перу все новое и любопытное. Теперь я вовсе ни на что не похожа: дорога, давно уже мнѣ извѣстная, меня не занимала, несносный жаръ съ пылью меня задушили -- и я, закрывшись, думала, какъ бы скорѣе доѣхать до мѣста".}. Если К. Ѳ. вѣрилъ въ талантъ своей жены, интересовался ея произведеніями и снабжалъ ее сюжетами для ея поэтическихъ сочиненій, то А. А., въ свою очередь, заимствуется отъ мужа любовью къ исторіи и этнографіи, по которой она составила нѣсколько книгъ. Именно въ этомъ обоюдномъ нравственномъ взаимодѣйствіи видимъ одинъ изъ трогательнѣйшихъ въ исторіи всей русской словесности примѣромъ литературнаго общенія мужа и жены, дружно и рука объ руку работающихъ надъ предметами, дорогими для обоихъ ихъ. Бракъ Фуксовъ былъ необычайнымъ явленіемъ для того времени и для того общества, гдѣ они вращались. За то этотъ бракъ и не остался безъ результатовъ въ смыслѣ пробужденія среди мѣстнаго общества интересовъ литературы и просвѣщенія. Бракъ знаменитаго ученаго съ умною и поэтическою А. А. Апехтиною,-- правильно замѣчаетъ Де-Пуле (стр. 612) -- составилъ эпоху въ исторіи Казани: въ домѣ Фуксовъ образовался литературный салонъ, который держался четверть вѣка,-- безпримѣрное явленіе въ исторіи русскихъ провинцій!
V.
Кромѣ устройства литературныхъ собраній въ домѣ Фуксовъ, о которыхъ мы будемъ говорить ниже, Александра Андреевна вмѣстѣ съ мужемъ принимала ближайшее участіе въ единственномъ тогда (въ 30-хъ годахъ) казанскомъ литературномъ органѣ "Заволжскомъ Муравьѣ". Проникнувшись интересомъ къ мѣстному фольклору и этнографіи, А. А. стала совершать то одна, то вмѣстѣ съ мужемъ довольно обширныя путешествія по Поволжью, описывая свои наблюденія въ отдѣльныхъ книгахъ и журнальныхъ статьяхъ. Въ 1833 г. А. А. Фуксъ совершила путешествіе въ Москву, гдѣ завязала сношенія съ столичными литераторами, которые относились къ ней весьма сочувственно. Поэтъ H. М. Языковъ посвятилъ ей слѣдующее вдохновенное стихотвореніе:
А. А. Фуксъ.
Завиденъ жребій вашъ: отъ обольщеній свѣта,
Отъ суетныхъ забавъ, бездушныхъ дѣлъ и словъ
На волю вы ушли, въ священный міръ поэта,
Въ міръ гармоническихъ трудовъ.
Божественнымъ огнемъ краснорѣчивъ и ясенъ
Плѣнительный вашъ даръ, трепещетъ ваша грудь,
И вдохновенными заботами прекрасенъ
Открытый жизненный вашъ путь.
Всегда цвѣтущія мечты и наслажденья,
Свободу и покой даруетъ вамъ Парнассъ.
Примите жъ мой привѣтъ! Я ваши пѣснопѣнья
Люблю: я понимаю васъ,
Люблю тоску души задумчивой и милой,
Волненіе надеждъ и помысловъ живыхъ,
И страстные стихи, и говоръ ихъ унылой,
И бога, движущаго ихъ 1).
1) Стихотворенія H. М. Языкова, изд. "Дешевой Библіотеки", т. I, стр. 249--250.-- Стихотвореніе неправильно отнесено къ 1834 году.
Съ Е. А. Баратынскимъ г-жа Фуксъ познакомилась еще въ Казани, куда онъ наѣзжалъ, живя въ жениномъ имѣніи Каймары, и онъ почтилъ Александру Андреевну стихами:
А. А. Фуксовой.
Вы-ль -- дочерь Евы, какъ другая,
Вы-ль, передъ зеркаломъ своимъ
Власы роскошные вседневно убирая,
Ихъ блескомъ шелковымъ любуясь передъ нимъ,
Любуясь ясными очами,
Обворожительнымъ лицомъ
Блестящей Граціи, предъ вами
Живописуемой услужливымъ стекломъ,
Вы-ль угадать могли свое предназначенье?
Какъ -- вмѣсто женской суеты,
Въ душѣ довольной красоты
Затрепетало вдохновенье?
Прекрасный, дивный мигъ! Возликовалъ Парнассъ,
Хариту, какъ сестру, Камены окружили,
Отъ міра мелочей вы взоры отвратили:
Открылся новый міръ для васъ.
Мы встрѣтилися въ немъ. Блестящими стихами
Вы обольстительно привѣтили меня.
Я знаю цѣну имъ. Дарована судьбами
Мнѣ искра вашего огня.
Забуду-ли я васъ? Забуду-ль ваши звуки?
Въ душѣ признательной отозвались они.
Пусть бездну между насъ раскроетъ духъ разлуки,
Пускай летятъ за днями дни:
Пребудетъ неразлучна съ вами
Моя сердечная мечта,
Пока плѣняюся я лирными струнами.
Покуда радуетъ мнѣ душу красота 1).
1) Изданіе Вожерянова, т. I, стр. 110--111, No 155.-- Стихотвореніе неправильно отнесено къ 1835 году.
Впрочемъ, то были стихи отвѣтные. О происхожденіи этихъ стиховъ самъ Евгеніи Абрамовичъ шутливо отзывается въ письмѣ къ И. В. Кирѣевскому отъ 16-го мая 1832 г. ("Татевскій Сборникъ", стр. 45, No 35): "Прошу Языкова пожалѣть обо мнѣ: одна изъ здѣшнихъ дамъ, женщина степенныхъ лѣтъ, не потерявшая еще притязаніи на красоту, написала мнѣ посланіе въ стихахъ безъ мѣры, на которые я долженъ отвѣчать".
А. А. Фуксъ и Баратынскаго старалась завербовать для "Заволжскаго Муравья". Но, какъ литераторъ столичный, онъ отнесся къ этой попыткѣ свысока (тамъ же, стр. 37, No 25): "Здѣшніе литераторы (можешь вообразить, какіе) задумали издавать журналъ и просятъ меня въ немъ участвовать. Это въ числѣ непріятностей моей здѣшней жизни".
VI.
Весьма поучительною является исторія отношеній А. А. Фуксъ къ А. С. Пушкину. Мы позволимъ себѣ подробнѣе остановиться на этомъ предметѣ, потому что онъ представляетъ много интереснаго матеріала для выясненія нравственной природы Пушкина, о которой у насъ до сихъ поръ въ обществѣ и даже въ критикѣ не установилось твердаго мнѣнія.
Свое знакомство съ Пушкинымъ описала сама Александра Андреевна въ статьѣ "А. С. Пушкинъ въ Казани", помѣщенной въ "Казанскихъ Губернскихъ Вѣдомостяхъ" за 1844 г., No 2, понедѣльникъ, 10-го генваря, стр. 18--26. Статья облечена въ форму письма къ пріятельницѣ, Еленѣ Николаевнѣ Мандрыкѣ, которая "одна пожелала разгадать и понять ее и долго раздѣляла съ А. А. и радость, и горе, и пріятные часы, проведенные въ Пановѣ, и скучные дни въ Казани, и минуты поэтическаго вдохновенія и восторженнаго чувства къ нашимъ любимымъ поэтамъ" (стр. 19). Е. Н. Мандрыка, младшая и незамужняя дочь мѣстнаго начальника внутренней стражи, генерала Н. Я. Мандрыки, впослѣдствіи постриглась въ Богородицкомъ монастырѣ въ Свіяжскѣ, принявъ имя Есѳири. Къ статьѣ А. А. Фуксъ приложены и письма, писанныя къ ней Пушкинымъ. 6-го сентября 1833 г. А. А., по ея словамъ, сидѣла, задумавшись, въ своемъ кабинетѣ и грустила объ отъѣздѣ Баратынскаго, котораго ожидала къ себѣ съ прощальнымъ визитомъ. Баратынскій пришелъ съ такимъ веселымъ лицомъ, что ей стадо даже досадно, и она хотѣла уже упрекнуть его за подобное равнодушіе при прощаньи съ нею, но онъ обрадовалъ ее вѣстью о пріѣздѣ Пушкина; это ее самое заставило проститься съ Баратынскимъ гораздо равнодушнѣе, чѣмъ обыкновенно. Пушкинъ навѣстилъ Фуксовъ на слѣдующій день, 7-го сентября, и просидѣлъ у нихъ съ 6 часовъ вечера до часу ночи, несмотря на то, что долженъ былъ ѣхать на завтра до свѣту. Находясь у Фуксовъ. Пушкинъ оказывалъ хозяйкѣ знаки величайшаго вниманія. При первой встрѣчѣ онъ взялъ ее за руку съ ласковыми словами: "Намъ не нужно съ вами рекомендоваться: музы насъ познакомили заочно, а Баратынскій еще болѣе" (стр. 20).
"Ты знаешь", пишетъ А.. А., "что я не могу похвалиться ни ловкостью, ни любезностью, особенно при первомъ знакомствѣ, и потому долго не могла придти въ свою тарелку".
Вечеромъ К. Ѳ. поѣхалъ къ больному, и поэтесса осталась съ Пушкинымъ наединѣ и "не была этимъ довольна". Но Пушкинъ, замѣтивъ ея смущеніе, своею привѣтливостью и любезностью заставилъ хозяйку говорить съ нимъ, какъ съ короткимъ знакомымъ; они сидѣли въ кабинетѣ поэтессы. Пушкинъ просилъ прочитать ему стихи, посвященные Александрѣ Андреевнѣ Баратынскимъ, Языковымъ и Ознобишинымъ, читалъ ихъ всѣ самъ вслухъ и очень хвалилъ стихи Языкова, которые приведены у насъ выше. Потомъ просилъ непремѣнно прочитать стихи ея собственные, и А. А. прочла свою сказку "Женихъ"; Пушкинъ, слушая ее, "какъ бы въ самомъ дѣлѣ хорошаго поэта, вѣроятно изъ любезности", добавляетъ поэтесса, "нѣсколько разъ останавливалъ мое чтеніе похвалами, а иные стихи заставлялъ повторять и прочитывалъ самъ" (стр. 21). Послѣ чтенія Пушкинъ началъ разспрашивать хозяйку объ ея семействѣ, о томъ, гдѣ она училась, кто были ея учители, разсказывалъ о Петербургѣ, о тамошней разсѣянной жизни и нѣсколько разъ звалъ А. А. туда пріѣхать: "Пріѣзжайте, пожалуйста, пріѣзжайте, я познакомлю съ вами жену мою: повѣрьте, мы будемъ умѣть отвѣчать вамъ за казанскую привѣтливость не петербургскою благодарностью". Потомъ разговоръ былъ еще гораздо откровеннѣе. Пушкинъ много говорилъ о духѣ тогдашняго времени, о его вліяніи на литературу, о нашихъ литераторахъ, о поэтахъ, о каждомъ изъ нихъ сказалъ свое мнѣніе и наконецъ прибавилъ: "Смотрите, сегодняшній вечеръ была моя исповѣдь; чтобы наши разговоры остались между нами"! Говоря о русскихъ поэтахъ, Пушкинъ очень хвалилъ родного дядю А. А. Фуксъ -- перваго русскаго романтика, Г. П. Каменева, и, посмотрѣвъ нѣсколько минутъ на его портретъ, сказалъ: "Этотъ человѣкъ достоинъ былъ уваженія; онъ первый въ Россіи осмѣлился отступить отъ классицизма. Мы, русскіе романтики, должны принести должную дань его памяти: этотъ человѣкъ много бы сдѣлалъ, ежели бы не умеръ такъ рано". Онъ просилъ племянницу поэта собрать всѣ свѣдѣнія о Каменевѣ и обѣщался написать его біографію. Пушкинъ простился съ Фуксами, какъ со старыми знакомыми. У простодушной провинціалки, А. А. Фуксъ, голова закружилась отъ такого вниманія перваго русскаго поэта. Она не могла спать. Вставши на другой день въ 5 часовъ утра, она поспѣшила написать на проѣздъ знаменитаго гостя стихи и въ 8 часовъ отослала ихъ Пушкину. Но оказалось, что онъ уже выѣхалъ въ Оренбургъ (стр. 24), а поэтессѣ оставилъ для передачи нижеслѣдующее любезное письмо:
"Милостивая государыня, Александра Андреевна! Съ сердечной благодарностью посылаю вамъ мой адресъ и надѣюсь, что обѣщаніе ваше пріѣхать въ Петербургъ не есть одно любезное привѣтствіе. Примите, м. г., изъявленіе моей глубокой признательности за ласковый пріемъ путешественнику, которому долго памятно будетъ минутное пребываніе его въ Казани" (Сочиненія Пушкина, т. VII (изд. Морозова), стр. 324, No 352, Казань, 8-го сентября 1833 г.).
"Я никогда не думалъ",-- сказалъ Пушкинъ на прощаніе Фуксамъ,-- "чтобы минутное знакомство было причиною такого грустнаго прощанія; но мы въ Петербургѣ увидимся". Проф. Н. П. Загоскинъ въ своей статьѣ "Пушкинъ въ Казани" ("Историческій Вѣстникъ" за 1899 г., май, стр. 602), состоящей, преимущественно, въ пересказѣ статьи Фуксъ, невѣрно полагаетъ, будто стихи на проѣздъ знаменитаго поэта "не сохранились для потомства". Вотъ они. Приводимъ ихъ, какъ образчикъ стихотвореній Александры Андреевны:
На проѣздъ А. С. Пушкина чрезъ Казань.
Все покоилось въ природѣ,
И мой домъ спалъ крѣпкимъ сномъ;
Солнце красно на восходѣ
Насъ поздравило со днемъ.
Не успѣла я дремоту
Отрясти съ моихъ очей,
Не успѣла дать отчету
Я ни въ чемъ душѣ моей;
Тьма пріятныхъ сновидѣній
На яву мечталась мнѣ.
Вотъ какой-то чудный геній
Вдругъ явился въ тишинѣ
И сказалъ такъ торопливо,
Подаря меня вѣнкомъ:
"Какъ должна ты быть счастлива:
Кто же посѣтитъ твой домъ?
Тотъ поэтъ, чье посѣщенье
Праздникъ славный и у насъ:
Мы въ тотъ день всѣ въ восхищеньи,
И ликуетъ весь Парнассъ.
Съ поздравительнымъ привѣтомъ
Отъ боговъ къ тебѣ лечу
И таинственнымъ ихъ свѣтомъ
Озарить тебя хочу.
"Мы теперь съ тобой не чужды",
-- Говорилъ мнѣ геній мой:
"Въ знакъ моей вѣрнѣйшей службы
Вотъ подарокъ дорогой.
Но я вижу, ты въ мечтаньи",
-- Давъ мнѣ лиру, онъ сказалъ:
"Ты смотри! въ очарованьи
Не запой ему похвалъ;
Ты не смѣешь, и не должно!
Навсегда тебѣ совѣтъ:
То не пой, что невозможно.
Онъ небесный нашъ поэтъ:
Въ честь, его на Геликонѣ
Аполлонъ намъ пиръ давалъ,
Позабывъ вчера о тронѣ,
Самъ гостей онъ угощалъ.
Къ нашимъ геніямъ россійскимъ
Всѣхъ внимательнѣе былъ,
Какъ любимцамъ, сердцу близкимъ
Самъ бокалы разносилъ,
А къ казанскимъ обращаясь,
Взоромъ ласковымъ своимъ
Поздравлялъ ихъ, улыбаясь,
Съ рѣдкимъ гостемъ, дорогимъ.
Чувствомъ дружбы и любови
Праздникъ всѣхъ очаровалъ,
Даже Марсъ, нахмуря брови,
Мнѣ по-дружески сказалъ:
"Право, такъ мои герои
Не пируютъ у боговъ --
По сожженьи самой Трои
Я не зналъ такихъ пировъ.
Видно, нѣтъ у васъ тревоги,
Не ведете вы войну?" --
"Есть она, но наши боги
Любятъ миръ и тишину".
За отвѣтъ мнѣ въ награжденье
Богъ Парнасса бросилъ взоръ,
Послѣ отдалъ повелѣнье
Въ честь его пѣть громкій хоръ.
Что тамъ было, все запѣло,
Гимны разнеслись въ горахъ:
Имя Пушкина гремѣло
Въ ихъ небесныхъ голосахъ.
"Простившись съ Пушкинымъ", продолжаетъ А. А., "я думала, что его обязательная привѣтливость была обыкновенною свѣтскою любезностію, но ошиблась. До самаго конца жизни, гдѣ только было возможно, онъ оказывалъ мнѣ особенное расположеніе: не писавъ почти ни къ кому, онъ писалъ ко мнѣ нѣсколько разъ въ годъ и всегда собственною своею рукою, познакомилъ меня заочно со всѣми замѣчательными русскими литераторами и наговорилъ имъ обо мнѣ столько для меня лестнаго, что я по пріѣздѣ моемъ въ Москву и въ Петербургъ была удостоена ихъ посѣщеніемъ"...
Но если бы бѣдная Александра Андреевна могла только знать, какъ расписалъ ее нашъ великій поэтъ своей женѣ...
"Изъ Казани написалъ я тебѣ нѣсколько строчекъ -- некогда было. Я таскался по окрестностямъ, по полямъ, по кабакамъ и попалъ на вечеръ къ одной blue stockings {Синіе чулки.}, сорокалѣтней, несносной бабѣ съ ногтями въ грязи. Она развернула тетрадь и прочла мнѣ стиховъ съ 200 какъ ни въ чемъ не бывало. Баратынскій написалъ ей стихи и съ удивительнымъ безстыдствомъ расхвалилъ ея красоту и геній. Я такъ и ждалъ, что принужденъ буду ей написать въ альбомъ -- но Богъ помиловалъ; однако она взяла мой адресъ и стращаетъ меня перепискою и пріѣздомъ въ Петербургъ, съ чѣмъ тебя и поздравляю. Мужъ ея -- умный и ученый нѣмецъ, въ нее влюбленъ и въ изумленіи отъ ея генія; однако, онъ одолжилъ меня очень -- и я радъ, что съ нимъ познакомился" (т. VII, стр. 325, No 353, село Языково, 12-го сентября).
VII.
Домъ Фуксовъ, гдѣ такъ обласкали Пушкина, гдѣ такъ за нимъ ухаживали, фигурируетъ въ его письмѣ непосредственно рядомъ съ кабаками. Съ несносною бабою съ грязными ногтями (насчетъ ногтей, какъ мы знаемъ, поэтъ былъ особенно чувствителенъ, утверждая, что "быть можно умнымъ человѣкомъ и думать о красѣ ногтей"; самъ онъ отращивалъ себѣ ногти полувершковые, почему казачки и принимали его за чорта),-- съ этой "бабой" Пушкинъ счелъ возможнымъ, однако, любезничать цѣлый вечеръ и откровенничать напропалую. Наконецъ, самъ упрашивавши ее пріѣхать въ Петербургъ испытать его отвѣтнаго гостепріимства, теперь онъ "поздравляетъ" жену съ пріѣздомъ Фуксъ, которымъ-де та "стращаетъ"... Все это производитъ впечатлѣніе довольно мерзкой, а главное, совсѣмъ безцѣльной и ничѣмъ не вызванной фальши. Какъ понять намъ Пушкина?
Проф, Загоскинъ (стр. 607) объясняетъ это "ничѣмъ инымъ, какъ тѣмъ нервнымъ, неровнымъ, чисто желчнымъ темпераментомъ, какимъ отмѣченъ былъ характеръ поэта". "Мы склонны, говоритъ онъ, видѣть въ этомъ противорѣчіи одно изъ мимолетныхъ проявленій той случайной желчности и нарѣдко чисто психической (?) склонности къ безотчетному сарказму, которыхъ далеко не чужда была натура поэта и съ которыми не разъ доводилось считаться людямъ, окружавшимъ Пушкина или приходившимъ съ нимъ въ болѣе или менѣе близкое соприкосновеніе".
Къ этому можно бы прибавить, что Пушкинъ въ своемъ письмѣ хотѣлъ подыграться въ тонъ своей супругѣ, которая, какъ столичная щеголиха, разумѣется, осмѣяла бы захолустную провинціалку. Можно бы указать, что Пушкинъ вообще часто мѣнялъ свои отзывы, напр., смѣялся надъ "Исторіею Государства Россійскаго" H. М. Карамзина, видя въ ней "апологію кнута", а потомъ вдохновлялся его геніемъ и посѣящалъ ему своего "Бориса Годунова", въ историческомъ отношеніи столь же фальшиваго, какъ сама "Исторія" Карамзина. Пушкинъ буквально "для краснаго словца" не щадилъ родного отца. Про графа Д. И. Хвостова,-- безобиднаго и добраго старика, преклонявшагося предъ геніемъ Пушкина,-- послѣдній выразился въ скверной эпиграммѣ, что тотъ не можетъ удержать въ себѣ стиховъ. Жуковскаго, который любилъ его, какъ младшаго брата, которому онъ былъ столько обязанъ, Пушкинъ въ картинной эпиграммѣ изобразилъ, какъ онъ съ указкой втерся во дворецъ и "руку жметъ камеръ-лакею". По отношенію къ провинціаламъ и людямъ простымъ, какими были Фуксы, за Пушкинымъ водилась еще одна нехорошая черта.
"Пушкинъ".-- говоритъ Ксенофонтъ Полевой (Записки, стр. 203--204),-- "соображалъ свое обращеніе не съ личностью человѣка, а съ положеніемъ его въ свѣтѣ и потому-то признавалъ своимъ собратомъ самаго ничтожнаго барича и оскорблялся, когда въ обществѣ встрѣчали его, какъ писателя, а не какъ аристократа... Онъ какъ будто не видѣлъ, что въ немъ чествовали не потомка бояръ Пушкиныхъ, а писателя и современнаго льва... Увлекшись въ вихрѣ свѣтской жизни, которую всегда любилъ онъ, Пушкинъ почти стыдился званія писателя".
Ни для кого не тайна, что нашъ прославленный поэтъ всегда тянулся въ знать, гдѣ, однако, не хотѣли видѣть въ немъ равнаго; напрасно онъ старался и на словахъ, и особенно въ своихъ сочиненіяхъ раздувать исторію своего рода и приписывать ему такую выдающуюся роль, какой онъ на самомъ дѣлѣ въ прошломъ Россіи никогда не игралъ. Безуспѣшно воспѣвалъ онъ не только бояръ Пушкиныхъ, но и самого арапа Ганнибала...
Поэтому Пушкинъ никогда не былъ въ силахъ оцѣнить простое, сердечное почтеніе и благоговѣніе своихъ поклонниковъ. Простодушные Фуксы на нѣкоторое время остановки среди скучной дороги могли помочь ему отвести душу. Но едва прошли эти часы, едва свѣтскій "левъ" пришелъ въ себя, какъ на голову провинціаловъ, такъ восторженно его встрѣтившихъ и такъ безкорыстно, хотя и наивно, за нимъ ухаживавшихъ, онъ не замедлилъ вылить цѣлый ушатъ помоевъ. А бѣдная провинціалка-поэтесса, еще черезъ 9 лѣтъ послѣ свиданія съ нимъ, какъ драгоцѣнность, стремилась возсоздать въ своей памяти малѣйшую деталь свиданія съ великимъ человѣкомъ. "Ужасная вѣсть о его смерти ввергла меня въ какое-то безчувственное положеніе; уже черезъ нѣсколько часовъ чувство горести вывело меня изъ такого несноснаго оцѣпенѣнія, и уже тогда только я съ горькими слезами взглянула на его портретъ и сказала: "Тебя уже нѣтъ съ нами, пѣвецъ любимый и неподражаемый! Зачѣмъ такъ рано ты оставилъ насъ? Неужели земной міръ не былъ тебя достоинъ?" (стр. 18).
Но имѣла-ли А. А. Фуксъ основаніе полагать, что она дѣйствительно остановила на себѣ "особенное вниманіе поэта"? Да, она имѣла неопровержимое тому доказательство -- подлинныя письма поэта, напечатанныя ею при своей статьѣ. Не безъ чувства удивленія читаемъ мы въ слѣдующемъ письмѣ комплименты, которыми разсыпается Пушкинъ предъ казанской поэтессой, забывая про ея вощеные зубы и грязные ногти: "Вчера возвратившись въ Петербургъ послѣ скучнаго трехмѣсячнаго путешествія по губерніямъ, я былъ обрадованъ неожиданной находкою: письмомъ и посылкою изъ Казани. Съ жадностію прочелъ я прелестныя ваши стихотворенія, и между ними ваше посланіе ко мнѣ, недостойному поклоннику вашей музы. Въ обмѣнъ вымысловъ, исполненныхъ прелести, ума и чувствительности, надѣюсь на-дняхъ доставить вамъ отвратительно-ужасную исторію Пугачева. Не браните меня. Поэзія, кажется, для меня изсякла. Я весь въ прозѣ, да еще въ какой: право, совѣстно, особенно передъ вами.
"Вы изволили написать, что баронъ Люцероде долженъ мнѣ былъ доставить письмо еще въ прошломъ году; къ крайнему сожалѣнію моему, я его не получилъ... Э. П. Перцовъ, котораго на минуту имѣлъ я удовольствіе видѣть въ Петербургѣ, сказывалъ мнѣ, что онъ имѣлъ у себя письмо отъ васъ ко мнѣ; но и тутъ оно до меня не дошло; онъ уѣхалъ изъ Петербурга, не доставя мнѣ для меня драгоцѣнный знакъ вашего благосклоннаго воспоминанія. Понимаю его разсѣянность въ тогдашнихъ его обстоятельствахъ, но не могу не жаловаться и великодушно ему прощаю, только съ тѣмъ, чтобы онъ прислалъ мнѣ письмо, которое забылъ мнѣ здѣсь доставить.
"Потрудитесь, м. г., засвидѣтельствовать глубочайшее мое почтеніе Карлу Ѳедоровичу, коего любезность и благосклонность будутъ мнѣ вѣчно памятны" (т. VII, стр. 372--373, No 414, СПБ., 19-го октября 1834 г.).
Тотъ же непонятный тонъ почтительности и уваженія, какъ бы доказывающій, что Пушкинъ въ глубинѣ души все-таки не третировалъ Александру Андреевну такъ, какъ въ письмѣ къ женѣ,-- бросается въ глаза въ дальнѣйшей перепискѣ:
"Долго мѣшкалъ я доставить вамъ свою дань, ожидая изъ Парижа портрета Пугачева; наконецъ, его получилъ и спѣшу препроводить вамъ мою книгу. Надѣясь на вашу снисходительность, я осмѣлился отправить на ваше имя одинъ экземпляръ для доставленія г. Рыбушкину, отъ котораго имѣлъ честь получить любопытную Исторію о Казани. Препоручаю себя драгоцѣнному вашему благорасположенію и дружеству почтеннаго Карла Ѳедоровича, предъ которымъ извиняюсь въ неисправности изданія моей книги" (т. VII, стр. 380--381, No 426, СПБ., 15-го августа 1835 г.).
Наконецъ, въ послѣднемъ письмѣ Пушкинъ проситъ А. А. Фуксъ "украсить" его журналъ "Современникъ" своими стихами:
"Я столько предъ вами виноватъ, что не осмѣливаюсь и оправдываться. Недавно возвратился я изъ деревни и нашелъ у себя письмо, коимъ изволили меня удостоить. Не понимаю, какимъ образомъ мой бродяга Емельянъ Пугачевъ не дошелъ до Казани, мѣсто для него памятное... Теперь гр. Апраксинъ снисходительно взялся доставить къ вамъ мою книгу. При семъ позвольте мнѣ, м. г., препроводить къ вамъ и билетъ на полученіе "Современника", мною издаваемаго. Смѣю-ли надѣяться, что вы украсите его когда-нибудь произведеніями пера вашего?
"Свидѣтельствуя глубочайшее мое почтеніе любезному, почтенному Карлу Ѳедоровичу, поручаю себя вашей и его благосклонности" (т. VII, стр. 394, No 446, СПБ., 20-го февраля 1836 г.).
Такіе лестные знаки вниманія трогали довѣрчивую поэтессу до глубины души. Сохранились два ея отвѣтныя письма Пушкину (Бумаги А. С. Пушкина, М. 1881, вып. I, стр. 21--22). Отъ 20-го января 1834 г. А. А. сообщаетъ Пушкину, что его "обязательное посѣщеніе и столь лестное письмо имѣли такое вліяніе, что я не могла удержать себя отъ восторга и выразила мои чувства въ стихахъ". Она проситъ Пушкина простить ея смѣлость и не судить ее, какъ поэта: "моя восторженная Муза, надѣюсь, будетъ предъ вами моей защитницей". Собираясь послать Пушкину, первому, экземпляръ своихъ стихотвореній, которыя черезъ двѣ недѣли должны были выйти изъ печати, А. А. просила его прислать свой адресъ. "Хотя мое счастіе васъ видѣть продолжалось не болѣе двухъ часовъ, но въ это короткое время я успѣла замѣтить, что вы не только снисходительны къ моимъ стихамъ, но даже, не скучая, ихъ читали". Въ заключеніе поэтесса "ласкаетъ себя надеждою имѣть удовольствіе читать отвѣтъ" Пушкина.
Въ письмѣ отъ 24-го мая 1836 г. А. А. Фуксъ извѣщаетъ Пушкина, что она получила его письмо "вмѣстѣ съ драгоцѣннымъ его подаркомъ" въ деревнѣ, въ день своихъ именинъ. "Я была въ восхищеніи", говоритъ она, "и безъ сомнѣнія вмѣстѣ со мною радовался и мой ангелъ! (sic). Родные мои и знакомые были тогда у меня; они раздѣлили со мною мою радость, и при восклицаніяхъ кипѣлъ кубокъ за ваше здоровье. Этому былъ свидѣтель вашъ петербургскій: житель, Приклонскій". Далѣе А. А. выражаетъ свою чувствительную благодарность за позволеніе посылать свои сочиненія въ журналъ Пушкина. "Очень сожалѣю", признается А. А., "что моя нерадивая муза диктуетъ мнѣ такія ничтожности, которыя послать къ вамъ я никогда бы не осмѣлилась". Исполняя "приказаніе" Пушкина, А. А. отправила при письмѣ: отрывки изъ писемъ о скитахъ въ Нижегородской губерніи, два дѣйствія водевиля, I главу повѣсти "объ основаніи и переселеніи Казани" и одну элегію, которую взялъ у нея Делярю, чтобы отдать, если возможно, Пушкину, а не то въ "Библіотеку для Чтенія". "Я почту себя счастливою", добавляетъ она, "ежели вы изъ моихъ сочиненій найдете что-нибудь достойное для помѣщенія въ "Современникѣ". Всѣ посланныя Пушкину сочиненія А. А. Фуксъ не предполагала печатать раньше зимы. Но она желала бы, чтобы они сначала показались въ журналѣ Пушкина: "тогда бы злая критика не смѣла очень грозно на меня вооружиться".
VIII.
Таковы были отношенія Александры Андреевны къ литераторамъ столичнымъ. Даже Пушкинъ, столь убійственно отозвавшійся о ней въ письмѣ къ женѣ, какъ мы видѣли, считалъ нужнымъ поддерживать съ нею письменныя сношенія въ теченіе четырехъ лѣтъ и просилъ ея сотрудничества для своего "Современника"; даже онъ не могъ отказать ей, слѣдовательно, въ нѣкоторомъ поэтическомъ талантѣ и въ правѣ на уваженіе къ ея личности. Но отношенія А. А. Фуксъ къ литераторамъ мѣстнымъ носятъ характеръ еще болѣе лестный для нея; здѣсь, у себя въ Казани, она занимаетъ господствующее положеніе: въ теченіе долгихъ лѣтъ ея домъ служитъ связующимъ центромъ для всѣхъ, кто только цѣнилъ литературу {"Домъ Фуксовъ былъ средоточіемъ образованности, трудолюбія и гостепріимства", замѣчаетъ Д. Васильевъ. (Календарь-указатель города Казани, 1882 г., стр. 140). Къ сожалѣнію, замѣтка этого автора о г-жѣ Фуксъ переполнена ошибками: вм. "Хабиба" -- "Хибиба", вм. "Поѣздка изъ Казани въ Чебоксары" -- "Поѣздка въ Казань и Чебоксары", и, наконецъ, изъ поэмы "Основаніе Казани" -- сдѣлано "Осажденіе Казани"!}.
H. Н. Буличъ не желаетъ отрицать факта, но старается умалить значеніе и заслуги въ этомъ отношеніи самой Александры Андреевны (стр. 110--112).
"Въ умственной жизни Казани К. Ѳ. и его жена (въ сочиненіяхъ которой принималъ непосредственное участіе ея мужъ) въ теченіе многихъ лѣтъ представляли въ домѣ своемъ,-- говоритъ Буличъ,-- такой общій для всѣхъ, свѣтлый центръ, куда невольно стремились всѣ въ Казани, для которыхъ почему-либо были дороги умственные интересы. Въ тѣ годы, когда жили и дѣйствовали оба супруга, привѣтливые центры въ родѣ ихъ дома были вполнѣ возможны; въ темной жизни провинціи они составляли отрадное явленіе. Въ настоящее время нѣтъ уже условій для ихъ существованія. Не говоря о значеніи самой, въ высшей степени привлекательной, личности старика Фукса, при рѣчи о собраніяхъ въ его домѣ, не слѣдуетъ выпускать изъ виду исчезнувшихъ историческихъ условій общественной жизни. Послѣдняя въ ту пору не отличалась современною пестротою и разнообразіемъ; интересы ея были весьма односторонни и одноцвѣтны. Вопросы ума, литературы, искусства, во имя которыхъ собирались нѣкоторые лучшіе казанскіе люди въ домѣ Фуксовъ, были такого отвлеченнаго, идеальнаго, общаго свойства, уходили такъ далеко отъ жизни, что на ихъ нейтральной почвѣ легко могло происходить соединеніе личностей, различныхъ и по общественному положенію, и по средствамъ, и по возрасту, и по умственному развитію. Къ чисто отвлеченнымъ вопросамъ не примѣшивалось тогда вовсе отношенія къ жизни дѣйствительной, которое придаетъ имъ теперь жгучія свойства... Люди нашего времени, какимъ-нибудь чудомъ собравшіеся въ гостепріимный домъ Фукса для чтенія стихотвореній и статей, разумѣется, съ современнымъ, близкимъ къ живой и дѣйствительной жизни содержаніемъ, едвали бы разошлись мирно и съ удовлетвореннымъ чувствомъ.
Современный читатель, слыша теперь передаваемые разсказы о литературныхъ собраніяхъ въ домѣ Фуксовъ и о томъ, какъ иной разъ на нихъ присутствовало въ качествѣ слушателей и слушательницъ много лицъ изъ лучшаго общества казанскаго, очень ошибется, однако, полагая, что масса привлекалась участіемъ къ тѣмъ общимъ отвлеченнымъ интересамъ литературнымъ, о которыхъ мы говорили. Весьма только незначительное меньшинство привлекалъ самъ Фуксъ съ его развитіемъ научнымъ, съ богатымъ, разнообразнымъ, опытнымъ умомъ, съ обширными свѣдѣніями во всемъ, что только можетъ интересовать образованнаго человѣка, съ своею добродушно-хитрою и тонкою ироніею. Все это могли цѣнить только немногіе, и цѣнили главнымъ образомъ люди заѣзжіе, особенно, иностранные путешественники, искавшіе въ старикѣ Фуксѣ знатока мѣстнаго края. Съ другой стороны, стихотворныя произведенія его супруги слушались вообще съ едва скрываемой насмѣшливой улыбкой; на ея поэмы смотрѣли, какъ на тщеславную слабость свѣтской женщины того времени" (sic).
Вуличъ пытается увѣрить, что знаменитые въ Казани литературные вечера Фуксовъ не имѣли значенія для массы общества, что привлекалъ посѣтителей самъ старикъ, а его супруга либо не играла никакой роли, либо представляла собою на своихъ же вечерахъ фигуру комическую. Такое изображеніе дѣла противорѣчитъ фактамъ я не справедливо. Къ Фуксу, дѣйствительно, заѣзжали за научными свѣдѣніями о казанскомъ краѣ всѣ знаменитые путешественники. Но такіе путешественники случались не каждую недѣлю, и не Гумбольдты, Гакстгаузены и Кастрёны были участниками литературныхъ фуксовскихъ вечеровъ. На бесѣдахъ этихъ выступали не заѣзжіе люди, а именно представители мѣстной интеллигенціи. И если бы центромъ этихъ собесѣдованій точно былъ самъ старикъ Фуксъ, то эти собранія носили бы характеръ не литературный, а научный; на нихъ бы разсуждали о медицинѣ, ботаникѣ, нумизматикѣ и т. д. Бесѣды же носили характеръ не спеціально-научный, а чисто-литературный, и этотъ характеръ придавалъ собраніямъ не кто иной, какъ именно Александра Андреевна, при чемъ самъ Фуксъ выступалъ лишь однимъ изъ чтецовъ. Что эти собранія ставились въ Казани высоко, что имъ приписывалась большая общественная роль, это, какъ мы увидимъ ниже, засвидѣтельствовано въ печати людьми вполнѣ объективными, напр. Н. И. Второвымъ. Замѣтимъ еще, что фуксовскія бесѣды длились около двухъ десятилѣтій, что на нихъ принимало участіе не одно поколѣніе, при чемъ "отцы" и "дѣти" воспитывались на различныхъ традиціяхъ и обладали разными вкусами, какъ, напримѣръ, Второвъ-отецъ и Второвъ-сынъ. Но Александра Андреевна попрежнему оставалась душою этихъ вечеровъ, и въ е я домѣ, а не въ другомъ какомъ, собирались литераторы и любители литературы со всей Казани.
IX.
Мы располагаемъ очень дробнымъ и недостаточнымъ матеріаломъ для возсозданія этихъ фуксовскихъ вечеровъ. О двухъ вечерахъ 1836 г. остались воспоминанія у И. А. Второва-отца, которыя и сообщены въ монографіи Де-Пуле (сентябрь, стр. 139--140). Затѣмъ о двухъ вечерахъ 1843 г. сообщилъ въ фельетонахъ "Прибавленій къ Казанскимъ Губернскимъ Вѣдомостямъ" за 1843 г., No 48 (суббота, 27-го ноября, стр. 299--300) и No 50 (11-го декабря, стр. 320--321), Н. И. Второвъ-сынъ, бывшій тогда редакторомъ этого органа и участникомъ литературныхъ вечеровъ г-жи Фуксъ. Изъ этихъ описаній, несмотря на ихъ краткій, почти протокольный характеръ, можемъ мы составить нѣкоторое понятіе о томъ, какъ было поставлено дѣло на вечерахъ Александры Андреевны, и чѣмъ тогда занимались, чѣмъ интересовались казанскіе литераторы.
Скажемъ о мѣстѣ, гдѣ происходили литературныя бесѣды. Участники ихъ собирались въ домѣ, принадлежавшемъ Карлу Ѳедоровичу Фуксу. Нынѣ этотъ домъ въ передѣланномъ видѣ (послѣ большаго пожара убрали увѣнчивавшій его куполъ) составляетъ собственность купца Ерлыкина; онъ находится на углу Владимирской улицы и Сѣнной площади {К. Ѳ. Фуксъ въ своихъ "Замѣчаніяхъ о холерѣ" утверждаетъ, вопреки общепринятому мнѣнію, что нижняя часть города Казани, Ямская улица, Сѣнная площадь и т. п.-- самая здоровая и оставалась пощаженною холерою и другими эпидеміями, которыя свирѣпствовали на возвышенныхъ улицахъ ("Сборникъ", стр. 429--480).}. Въ этомъ-то домѣ 16-го февраля 1836 г., въ воскресенье, И. А. Второвъ былъ на литературномъ вечерѣ у Фуксовъ. Общество было "отборное и образованное": гг. Хомутовъ и Приклонскій, чиновники департамента государственныхъ имуществъ, поэтъ Мих. Дан. Деларю, служившій въ Петербургѣ, но урожденный казанецъ,-- оренбургскій и казанскій помѣщикъ Александръ Ник. Левашовъ и проч. Много было дамъ. Читатели сочиненія: А. А. Фуксъ, Г. Н. Городчаниновъ, Э. П. Перцовъ, Платонъ Киселевскій, кіевлянинъ, служившій тогда въ Казани при губернаторѣ Стрекаловѣ, Деларю, Ѳ. М. Рындовскій и самъ К. Ѳ. Фуксъ. На третьемъ чтеніи былъ странный эпизодъ. Вице-губернаторъ, правившій губерніею, Евграфъ Васильевичъ Филипповъ, предложилъ читать поднесенную ему какимъ-то чиновникомъ поэму. Прочитали 1-ю пѣснь. Рындовскій возгласилъ, что это сочиненіе его и украдено. Филипповъ, вышедъ изъ себя, по его самолюбію и гордости, заставлялъ молчать Рындовскаго, кричалъ, что заткнетъ ему ротъ и пр. Многіе разъѣхались отъ такой суматохи, и самъ виновникъ ея уѣхалъ. Осталось около 20 человѣкъ, и снова продолжали чтеніе. Предложено было,-- пишетъ И. А. Второвъ,-- прочитать мои стихи "Время" и "Царевъ Курганъ", но я отклонилъ отъ сего. Мнѣ очень понравились гг. Деларю и H. М. Приклонскій. Послѣ открылось, что мнимый сочинитель краденыхъ стиховъ -- какой-то пьяный титулярный совѣтникъ, котораго Филипповъ присылалъ къ Рындовскому съ повинною и за котораго самъ извинялся передъ нимъ. Это извиненіе предупредило дуэль, которая уже готовилась между престарѣлымъ поэтомъ и вице-губернаторомъ, поспѣшившимъ ее предупредить. Описанный скандалъ не помѣшалъ, однакоже, продолженію литературныхъ вечеровъ въ домѣ Фуксовъ: они происходили по воскресеньямъ въ продолженіе всего великаго поста.
Утѣшительно было видѣть,-- сообщаетъ Н. И. Второвъ о вечерѣ 17-го ноября 1843 г.,-- живое участіе, принятое многими здѣшними любителями литературы въ прекрасномъ предпріятіи почтенныхъ хозяевъ дома,-- участіе, свидѣтельствующее, что общество наше не удовлетворяется обыкновенными общественными удовольствіями, но имѣетъ другія, высшія потребности. Нѣкоторые посѣтители литературной бесѣды были приглашены въ то же время на два другіе вечера; однако они предпочли ее картамъ и танцамъ, и въ назначенное время, въ 7 часовъ вечера, съѣхались въ домъ Карла Ѳедоровича. Въ 8 часовъ началось чтеніе, которое открыла сама хозяйка дома. А. А. прочитала изъ новаго своего романа "Зюлима" весьма занимательный отрывокъ, содержавшій въ себѣ описаніе лагеря Пугачева подъ Казанью и разныя неистовства его сволочи.
Вслѣдъ затѣмъ Г. Н. Городчаниновъ, "истинный ветеранъ нашей словесности" и бывшій профессоръ Казанскаго университета, читалъ стихотвореніе, написанное имъ въ честь Державина подъ названіемъ "Безсмертіе піита".-- "Это былъ отзвукъ минувшаго періода русской литературы, періода восторговъ, огня, пламени", говоритъ Второвъ-сынъ. "Трогательно было видѣть почтеннаго старца посреди слушателей, принадлежавшихъ, большей частью, къ молодому поколѣнію, холодному, прозаическому, обращающагося съ восторженною хвалою къ знаменитому поэту". Послѣ этого стихотворенія одинъ изъ посѣтителей литературной бесѣды прочиталъ письма Державина къ Г. Н. Городчанинову, "драгоцѣнныя для насъ, какъ памятникъ, сохранившійся послѣ праотца русской поэзіи. Все это имѣло тѣмъ болѣе цѣны, что въ настоящемъ году исполнилось ровно сто лѣтъ со времени рожденія Державина и было такимъ образомъ какъ-бы данью незабвенной его памяти". По этому поводу Л. Н. Ибрагимовъ прочиталъ потомъ одно изъ лучшихъ своихъ стихотвореній "Памяти великаго Державина".
Далѣе было прочитано сочиненіе И. А. Второва "Мои воспоминанія о Казани", заключающее въ себѣ многія интересныя для казанскихъ старожиловъ подробности о нѣкоторыхъ лицахъ, жившихъ въ Казани лѣтъ тридцать тому назадъ. Статья эта была выслушана съ живымъ участіемъ, особенно тѣми изъ посѣтителей, кому были знакомы упоминаемыя въ ней лица.
Чтеніе заключилось любопытнымъ описаніемъ татарской свадьбы. Новость и оригинальность этого одного изъ замѣчательнѣйшихъ обрядовъ татаръ, на изученіе образа жизни которыхъ авторъ, Карлъ Ѳедоровичъ, посвятилъ многіе годы, приковала всеобщее вниманіе, и неподдѣльный юморъ, проникающій почти всю статью, нѣсколько разъ срывалъ невольную улыбку съ лицъ слушателей. Два послѣднія сочиненія читали постороннія лица; первое по причинѣ отсутствія, а послѣднее по слабости зрѣнія автора.
Послѣ этой духовной пищи радушные хозяева предложили прекрасный ужинъ гостямъ своимъ, которые разъѣхались довольно поздно. Мы увѣрены,-- полагаетъ авторъ сообщенія,-- что каждый изъ нихъ возвратился домой, исполненный впечатлѣнія, несравненно пріятнѣйшаго, нежели какое оставляютъ карточные вечера или балы, послѣ которыхъ трудно ожидать, чтобы заронилась свѣтлая мысль въ голову или залегло въ сердцѣ теплое, отрадное чувство,-- послѣ которыхъ едва-ли остается что, кромѣ усталости, головной боли и пустоты душевной. Такъ полагаетъ Н. И. Второвъ, человѣкъ молодой, изъ поколѣнія, уже пережившаго литературныхъ сверстниковъ Александры Андреевны Фуксъ, но продолжавшій относиться къ ней съ уваженіемъ и придававшій ея предпріятію важное значеніе.
Слѣдующій литературный вечеръ въ домѣ Карла Ѳедоровича былъ 1-го декабря, т. е. ровно черезъ двѣ недѣли послѣ перваго. На предшествовавшей недѣлѣ, въ среду, 24-го ноября, онъ былъ отложенъ по случаю Екатеринина дня, въ который праздновалось много именинъ. Посѣтителей на этомъ вечерѣ было несравненно болѣе, нежели въ первый разъ. Присутствовали на вечерѣ самъ начальникъ губерніи, С. П. Шиповъ, и супруга его, Анна Евграфовна, которые приняли въ бесѣдѣ самое живое, непритворное участіе.
Чтеніе началось въ назначенное время. Н. И. Второвъ прочиталъ отрывки изъ своихъ путевыхъ записокъ, заключавшіе въ себѣ описаніе Ревеля. Слѣдовавшее затѣмъ чтеніе доставило слушателямъ особенное удовольствіе: это были прочитанные профессоромъ И. М. Симоновымъ нѣсколько отрывковъ изъ путешествія его по Англіи и Франціи {Книга Симонова вышла въ Казани, въ 1844 г., отдѣльнымъ изданіемъ подъ заглавіемъ: "Записки и воспоминанія о путешествіи по Англіи, Франціи, Бельгіи и Германіи въ 1842 г." (333 стр.). В. Галанинъ помѣстилъ о "Запискахъ" Симонова статью въ "Журналѣ министерства народнаго просвѣщенія" за 1844 г., т. 41, отд. VI, стр. 172--187. Рецензіи были еще въ журналахъ за тотъ же годъ: "Современникѣ", т. 36, стр. 93--94, "Москвитянинѣ", ч. 4, No 8, стр. 415--423, и "Литературной Газетѣ" No 28. Въ "Казанскихъ Губернскихъ Вѣдомостяхъ", No 16 за 1844 г., стр. 245--252, была помѣщена рецензія К. О. Александрова.}, отрывковъ, исполненныхъ высшаго интереса по разнымъ встрѣчамъ И. М. съ многими замѣчательными лицами и анекдотамъ, краснорѣчиво и увлекательно разсказаннымъ. Послѣ того хозяйка дома А. А. Фуксъ читала о пребываній А. С. Пушкина въ Казани, статью, любопытную по нѣкоторымъ подробностямъ о поэтѣ. Въ дополненіе къ тому были прочитаны однимъ изъ посѣтителей нѣсколько собственноручныхъ писемъ Пушкина къ А. А., отрывки изъ которыхъ были приведены въ нашей статьѣ выше. Весьма близкое отношеніе къ статьѣ А. А. имѣло стихотвореніе на смерть Пушкина, сочиненіе князя А. А. Долгорукаго, вслѣдъ за тѣмъ прочитанное самимъ авторомъ, вмѣстѣ съ нѣкоторыми другими мелкими стихотвореніями его же сочиненія.
За стихами опять слѣдовала проза. К. 0. Александровъ читалъ свою статью "Нѣсколько словъ о Гейне и глаза изъ его книги о романтической школѣ въ Германіи". Единодушное одобреніе слушателей служило лучшимъ свидѣтельствомъ достоинствъ этого сочиненія, отличавшагося какъ по прекрасному изложенію, такъ и по тому, что въ немъ едва-ли не въ первый разъ на русскомъ языкѣ была представлена довольно полная характеристика этого писателя.
Чтеніе заключилъ снова почтенный хозяинъ дома, К. Ѳ. Фуксъ, любопытною статьею о татарскихъ женщинахъ, обнаруживающею зоркую наблюдательность автора. Въ особенности были интересны письма, въ которыхъ татарки изъяснялись въ любви къ Карлу Ѳедоровичу.
Было уже довольно поздно, когда кончилось чтеніе, и весьма многія статьи, приготовленныя къ настоящему вечеру, остались непрочитанными.
Еще извѣстіе о вечерахъ А. А. Фуксъ находимъ мы въ No 15 отъ 10-го апрѣля 1844 г., стр. 226--228. Второвъ-сынъ, какъ авторъ "Казанской хроники", сообщаетъ въ фельетонѣ, что литературные вечера прекратились въ томъ году еще до поста. Кромѣ двухъ первыхъ, о которыхъ было уже разсказано выше, было еще въ тотъ сезонъ шесть: 8-го, 15-го, 22-го и 29-го декабря, 13-го и 19-го января. "Они постоянно возбуждали живое участіе казанскихъ любителей литературы, которые усердно посѣщали ихъ каждый разъ. На послѣднемъ вечерѣ былъ прогостившій полторы недѣли въ Казани ханъ Внутренней Киргизъ-Кайсацкой или Букеевской орды Джангиръ, о которомъ была особая статья въ No 9 "Вѣдомостей", за тотъ же годъ, стр. 129--138, а еще ранѣе статья К. Ѳ. Фукса въ "Казанскомъ Вѣстникѣ" за 1826 г. Почтенные хозяева дома каждый разъ доставляли удовольствіе гостямъ чтеніемъ своихъ сочиненій. А. А. прочитала нѣсколько главъ изъ своего занимательнаго романа "Зюлима, или Пугачевъ въ Казани", и нѣкоторые отрывки изъ другого сочиненія, также еще не напечатаннаго: "Поѣздка изъ Казани въ Нижній-Новгородъ" {Бабушка г-жи Фуксъ, жена П. Г. Каменева, была урожденная Крохина, дочь одного изъ столповъ раскола въ Казани. Связи и сношенія съ раскольниками не прерывались и даже особенно культивировались К. Ѳ. Фуксомъ, который любилъ раскольниковъ, покупалъ у нихъ древнія рукописи и не разъ заступался за нихъ передъ начальствомъ. Особенно былъ близокъ К. Ѳ. съ старцемъ-начетчикомъ Иваномъ Никоновичемъ, который носилъ къ нему на домъ даже запрещенныя раскольничьи книги. А старицы изъ Семеновскихъ скитовъ, мать Деввора, мать Варсонофія и др., наѣзжая въ Казань но дѣламъ, даже останавливались у Фуксовъ въ домѣ. Вотъ почему Фуксы легко могли собирать свѣдѣнія по расколу, недоступныя для другихъ (ср. "Сборникъ", стр. 491--492).}, гдѣ описаны многія чрезвычайно интересныя подробности о раскольникахъ. К Ѳ. прочиталъ нѣсколько весьма любопытныхъ извлеченій изъ своихъ записокъ о вотякахъ Казанской губерніи. Изъ статей, читанныхъ посторонними посѣтителями, въ особенности были замѣчательны: профессора астрономіи И. М. Симонова отрывки изъ его путешествія по Англіи, Франціи и Германіи. Профессоръ медицины Н. А. Скандовскій читалъ на вечерахъ: "Поѣздка на Уралъ и къ Яижне-Сергинскимъ минеральнымъ водамъ" и "О различіи жизни животной отъ жизни пластической". Профессоръ ботаники П. Я. Корнухъ-Троцкій прочелъ "Нѣсколько словъ о казанской флорѣ"; статья эта, несмотря на чисто-спеціальный предметъ, возбудила единодушное одобреніе слушателей. Профессоръ Е. Ф. Аристовъ -- "Нѣчто о симпатіи" и "Воспоминанія о Парижѣ" (въ которыхъ интересна была физіологія парижскаго портье-швейцара). Кромѣ прозаическихъ статей, читались и стихотворенія, какъ-то: "Русскій солдатъ" Ибрагимова, довольно искусная поддѣлка подъ русскій народный ладъ; Василій Ивановичъ Рубановъ, внукъ поэта Г. П. Каменева, читалъ мелкія стихотворенія, изъ которыхъ болѣе понравились "Дума" и "Цвѣтокъ на могилѣ"; читались еще мелкія стихотворенія одного неизвѣстнаго молодого автора, неподдѣльное дарованіе котораго особенно обнаружилось въ пьесахъ "Бесѣда съ ангеломъ" и "Молитва".
Замѣтимъ, что произведенія, читавшіяся на литературныхъ вечерахъ у Фуксовъ, по большей части, печатались въ мѣстныхъ органахъ прессы, редакторы которыхъ обыкновенно стояли въ тѣсномъ общеніи съ Фуксами. Такъ было съ "Заволжскимъ Муравьемъ", который вдохновлялся Фуксами, такъ было и съ "Прибавленіями къ Казанскимъ Губернскимъ Вѣдомостямъ", когда редакторомъ ихъ состоялъ Второвъ-сынъ. Напр., статья "О татарской свадьбѣ" {Отрывки изъ большаго сочиненія К. Ѳ. о казанскихъ татарахъ.} была помѣщена въ томъ сообщалось о литературной бесѣдѣ, въ No 48, 1843 г., стр. 301--304, гдѣ же No, а окончаніе ея въ No 49, стр. 309--312. "Мои воспоминанія о Казани" И. А. Второва, "посвященныя памяти покойнаго друга моего А. В. П--вой", въ No 50, стр. 319--324.
X.
Своихъ вечеровъ сама А. А. Фуксъ касается въ стихотвореніи "Разговоръ съ Музою. "Послѣ отъѣзда Е. А. Баратынскаго изъ Казани", (стр. 42--47) Пьеса есть діалогъ между "Я" и "Она", т. е. Муза.