Книговод

Английские Барды и Шотландские обозреватели

Байрон Джордж Гордон


СОЧИНЕНІЯ
ЛОРДА БАЙРОНА
ВЪ ПЕРЕВОДАХЪ РУССКИХЪ ПОЭТОВЪ

ТОМЪ ТРЕТІЙ
ИЗДАНІЕ ТРЕТЬЕ
О. ГЕРБЕЛЬ

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
1884

АНГЛІЙСКІЕ БАРДЫ И ШОТЛАНДСКІЕ ОБОЗРѢВАТЕЛИ.
САТИРА 1)

   1) Помѣщённая здѣсь сатира Байрона появилась въ свѣтъ въ мартѣ мѣсяцѣ 1809 года, безъ означенія имени автора, а въ октябрѣ того же года потребовала новаго изданія, которое и было отпечатано и издано въ томъ же мѣсяцѣ и, притомъ. съ именемъ автора. 3-е и 4-е изданія вышли въ 1810 и 1811 годахъ, во время перваго путешествія Байрона на Востокъ. Что же касается 5-го изданія, то оно было приготовлено къ печати самимъ авторомъ, но, наканунѣ выхода въ свѣтъ, было уничтожено имъ самимъ, за исключеніемъ всего одного экземпляра, съ котораго сатира эта и была перепечатана въ настоящемъ ея видѣ въ полномъ собраніи сочиненій Байрона, вышедшемъ уже послѣ смерти поэта.

ПРЕДИСЛОВІЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНІЮ.

   Всѣ мои друзья, какъ учёные, такъ и неучёные, настоятельно совѣтовали мнѣ не печатать эту сатиру съ моею подписью. Будь я человѣкъ, котораго могутъ "сбить съ юмористической дороги каламбуры насмѣшниковъ и вылетающіе изъ ихъ мозга бумажные шарики", я послѣдовалъ бы этимъ совѣтамъ. Но меня не испугаешь ругательствами, меня не заставитъ растеряться никакой обозрѣватель, выходи онъ съ оружіемъ или безъ оружія въ рукахъ. Я смѣло могу сказать, что нападалъ на опредѣлённую личность только въ томъ случаѣ, когда она сама принимала наступательное положеніе. Произведенія писателя составляютъ общественное достояніе; кто покупаетъ ихъ, воленъ произносить надъ ними своё сужденіе и излагать его печатно, коли это ему угодно -- и писатели, о которыхъ я говорю въ этой сатирѣ, могутъ воздать мнѣ тѣмъ же. Смѣю думать, что имъ лучше удастся разругать мои сочиненія, чѣмъ исправить свои собственныя. Но моя цѣль -- не доказать, что я умѣю писать, какъ слѣдуетъ, а, если возможно, заставить другихъ писать лучше.
   Такъ-какъ это произведеніе имѣло гораздо болѣе успѣха, чѣмъ я ожидалъ, то въ настоящемъ изданіи я сдѣлалъ нѣсколько измѣненіи и дополненій для того, чтобы оно явилось болѣе достойнымъ вниманія читателя.
   Въ первомъ изданіи этой сатиры, напечатанномъ безъ имени автора, четырнадцать стиховъ, касающихся боульскаго Попа, были помѣщены по просьбѣ одного изъ моихъ даровитыхъ друзей, печатающаго въ настоящее время томъ своихъ стихотвореній. Въ настоящемъ изданіи они вычеркнуты и замѣнены другими, принадлежащими собственно мнѣ. Единственная причина этого поступка -- та же, которая, какъ я полагаю, руководила бы и всякимъ другимъ въ подобномъ случаѣ: желаніе не печатать подъ своимъ именемъ ничего такого, что не сочинено вполнѣ и исключительно мною.
   Что же касается истиннаго дарованія многихъ сочинителей, труды которыхъ разбираются или вскользь упоминаются на нижеслѣдующихъ страницахъ, то авторъ полагаетъ, что публика вообще не будетъ особенно расходиться съ нимъ въ этомъ отношеніи, хотя, какъ это водится во всѣхъ другихъ сектахъ, каждый изъ этихъ господъ имѣетъ своихъ прозелитовъ, которые преувеличиваютъ его достоинства, закрываютъ глаза на его недостатки и принимаютъ его метрическіе догматы безпрекословно и безъ всякаго обсужденія. Но именно потому, что нѣкоторые изъ писателей, здѣсь разобранныхъ, несомнѣнно обладаютъ значительнымъ дарованіемъ -- именно потому слѣдуетъ вдвое сожалѣть о ихъ умственной проституціи. О глупости можно сожалѣть, или, въ худшемъ случаѣ, смѣяться надъ нею и забывать её; по способности, которыми злоупотребляютъ, требуютъ самаго рѣшительнаго осужденія. Никто болѣе автора настоящихъ строкъ не желалъ бы, чтобы какой-нибудь извѣстный и даровитый писатель взялся за это дѣло; но Джиффордъ посвятилъ всю свою дѣятельность Массингеру, а въ отсутствіи настоящаго доктора, деревенскій практикъ можетъ, въ случаяхъ крайней необходимости, прописывать свои лѣкарства для предупрежденія развитія столь пагубной эпидеміи, лишь бы въ способѣ его лѣченія не было никакого шарлатанства. Я предлагаю здѣсь средство, принадлежащее къ разряду "разъѣдающихъ", такъ-какъ есть основаніе опасаться, что ничто, кромѣ дѣйствительнаго прижиганія раскалённымъ желѣзомъ, не можетъ излѣчить многочисленныхъ паціентовъ, зараженныхъ господствующимъ въ настоящее время и опаснымъ недугомъ -- бѣшенствомъ риѳмоплётства. Что же касается "Эдинбургскаго Обозрѣнія", то для сокрушенія этой гидры понадобилась бы сила Геркулеса; но если автору посчастливится только "стереть одну изъ глазъ змія", то онъ сочтётъ себя вполнѣ удовлетворённымъ, хотя бы рукѣ его пришлось получить нѣсколько ранъ въ этомъ поединкѣ.
  

I had rather be a kitten, and cry mew!
Than one of these same metre ballad-mongers.
SHAKSPEARE.

Such shameless bards we have; and yet t'is true,
There are as mad, abaudon'd critics too.
POPE.

   Неужели я буду постоянно оставаться простымъ слушателемъ? Неужели, въ то время, какъ Фитцъ-Джеральдъ {Фитцъ-Джеральдъ -- авторъ множества патріотическихъ пѣсенъ. Онъ умеръ въ 1829 году и былъ извѣстенъ при жизни подъ именемъ "пивного поэта".} будетъ терзать нашъ слухъ, хрипло распѣвая по трактирамъ свои куплеты, я стану молчать изъ боязни, что, можетъ-быть, шотландскіе обозрѣватели назовутъ меня бумагомарателемъ и сдѣлаютъ доносъ на мою музу? Нѣтъ, надо приняться за работу; правъ я или неправъ, а писать буду. Тэма моя -- дураки, пѣснь моя -- сатира.
   О, благороднѣйшій даръ природы, моё сѣрое гусиное перо, рабъ моихъ мыслей, всегда покорное моей волѣ, вырванное у твоей матери-птицы, чтобы сдѣлаться могущественнымъ орудіемъ слабаго человѣка! Перо, на долю котораго выпало быть помощникомъ въ умственныхъ мукахъ мозга въ то время, когда онъ разрѣшается отъ бремени стихами или прозой! Измѣняютъ ли намъ красавицы, издѣваются ли надъ нами критики, ты -- утѣшеніе любовника и гордость писателя. Какихъ остроумцевъ, какихъ поэтовъ ежедневно рождаешь ты на свѣтъ! Какъ часто употребляютъ тебя и какъ рѣдко воздаютъ тебѣ должную цѣну -- тебѣ, становящемуся, наконецъ, жертвою полнаго забвенія, вмѣстѣ со всѣми тѣми страницами, которыя ты исписало. Но ты, по крайней мѣрѣ, собственно мнѣ принадлежащее перо, нѣкогда отложенное въ сторону, а теперь снова вызванное на свѣтъ Божій -- ты, какъ только окончится наша работа, получишь свободу, подобно перу Гамета {Намёкъ на слова Сида Гамета Бененжели, обѣщающаго покой своему перу въ послѣдней главѣ "Донъ-Кихота", знаменитаго сатирическаго романа Сервантеса.}. Пусть бранятъ тебя другіе, ты останешься всегда моимъ любимцемъ. Воспаримъ же съ тобою сегодня! Но дюжинная тэма, не какое-нибудь восточное видѣніе, не безсвязная мечта вдохновляетъ меня. Нашъ путь будетъ гладокъ, хотя онъ и у сѣянъ терніемъ. Пусть же стихъ мой льётся легко, пусть ничѣмъ не нарушается его гармонія!
   Когда торжествующій порокъ кичится своимъ могуществомъ, видя преклонёнными передъ собою тѣхъ, которые умѣютъ только преклоняться; когда безуміе, часто предшествующее преступленію, украшаетъ свою дурацкую шапку колокольчиками всевозможныхъ цвѣтовъ; когда глупцы и мерзавцы, заключивъ между собою союзъ, становятся во главѣ всего и чинятъ судъ и расправу на золотыхъ вѣсахъ -- тогда и самый отважный человѣкъ отступаетъ передъ общими насмѣшками: обыкновенно безстрашный, онъ пугается стыда; сдерживаемый сатирою, онъ не такъ явно совершаетъ свои преступленія, а боязнь быть смѣшнымъ для него страшнѣе кары закона.
   Таково могущество остроумія! Но не мнѣ вооружаться стрѣлами сатирическаго пѣснопѣнія: для чудовищныхъ пороковъ нашего времени моё оружіе слишкомъ слабо, моя рука слишкомъ безсильна. Есть, однако, много глупостей, клеймить которыя могу и я, и охота за которыми, по крайней мѣрѣ, позабавитъ меня. Посмѣётесь вы вмѣстѣ со мною -- и мнѣ не нужно никакой другой славы. Травля начинается, моя дичь -- писаки. Вперёдъ, Пегасъ! Вы, стихоплетенія большихъ и малыхъ размѣровъ -- ода, поэма, элегія -- берегитесь, вамъ всѣмъ достанется отъ меня! Я тоже умѣю марать бумагу, и было время, когда я наполнялъ риѳмами весь городъ, когда, ещё будучи мальчикомъ, недостойнымъ ни похвалы, ни порицанія, я печаталъ стихи, какъ печатаютъ ихъ теперь и болѣе взрослые ребята. Не спорю, что видѣть себя въ печати очень пріятно: книга, хотя бы въ ней ровно ничего не было, всё-таки остаётся книгой. Но громкая прелесть заглавія не можетъ спасти отъ одинаковой смерти ни писаніе, ни писаку. Это хорошо сознаётъ Ламбъ {Джоржъ Ламбъ -- членъ парламента и одинъ изъ редакторовъ "Эдинбургскаго Обозрѣнія". Извѣстенъ, какъ переводчикъ Катулла. Умеръ въ 1833 году.}, знатное имя котораго не избавило отъ позорнаго паденія его жалкіе фарсы. Но Жоржу какое дѣло? Онъ всё-таки продолжаетъ строчить, хотя имя его закрыто отъ глазъ публики густымъ покрываломъ. Ободряемый этимъ великимъ примѣромъ, и я дойду по своей дорогѣ, и я тоже буду обозрѣвать. Не сравниться мнѣ, конечно, съ великимъ Джефреемъ, но, подобно ему, я самъ возведу себя въ санъ судьи поэтовъ.
   Ни одно занятіе не даётся человѣку сразу, ни одно, кромѣ критики. Сдѣлаться критикомъ -- самая лёгкая штука. Нахватайте у Миллера {Миллеръ -- авторъ "Сборника Остротъ".} нѣсколько плоскихъ остротъ; выучитесь цитировать мошенническимъ образомъ; умѣйте выискивать, или сами выдумывать, ошибки въ томъ или другомъ сочиненіи; фабрикуйте каламбуры, называя ихъ аттическою солью; пристройтесь къ Джефрею {Джефрей -- одинъ изъ редакторовъ "Эдинбургскаго Обозрѣнія" и извѣстный критикъ. Впослѣдствіи онъ занималъ мѣсто лорда-адвоката Шотландіи.} и будьте молчаливы и скромны, за что онъ вамъ будетъ платить по десяти фунтовъ стерлинговъ за листъ; не бойтесь лгать -- ложь считается очень ловкою штукой; не стыдитесь клеветать -- клевета признаётся остроуміемъ; не заботьтесь о чувствѣ -- пускайте въ ходъ только ваши шуточки -- и вы критикъ; васъ будутъ ненавидѣть, по за вами станутъ ухаживать.
   И мы будемъ вѣрить такимъ судьямъ? Нѣтъ! скорѣе ищите розъ въ декабрѣ и льду въ іюнѣ; надѣйтесь встрѣтить постоянство въ вѣтрѣ или зерно въ высыпавшемся колосѣ; вѣрьте женщинѣ или эпитафіи; признавайте истиннымъ всё, что есть на свѣтѣ ложнаго -- но только не довѣряйтесь этимъ критикамъ, не увлекайтесь ни на одну минуту сердцемъ Джефрея или ѳиванскою головою Ламба. Щадить этихъ мальчишекъ-деспотовъ, которые сами безцеремонно усѣлись на тронѣ изящнаго вкуса -- щадить ихъ въ то время, когда писатели смиренно преклоняются передъ ними, признавая ихъ слова святою истиной, неоспоримымъ закономъ, было бы грѣшно; да и съ какой стати стану я стѣсняться съ такими критиками? Но наши современныя знаменитости такъ похожи одна на другую, что не знаешь съ кѣмъ изъ нихъ сходиться, кого избѣгать, затрудняешься, кого щадить, кому наносить удары -- до такой степени наши барды и критики похожи другъ на друга.
   Вы спросите меня, почему я рѣшился выступить на дорогу, по которой уже прежде шли Попъ и Джиффордъ? {Джиффордъ -- извѣстный сатирикъ, авторъ "Бевіады" и "Мекіады" и переводчикъ "Ювенала".} Если вы ещё не устали, то потрудитесь читать дальше: въ моихъ стихахъ вы найдёте отвѣтъ. "Но, смотри", восклицаетъ одинъ изъ моихъ друзей: "тутъ кое-какія ошибки: вотъ этотъ стихъ, водъ тотъ, да ещё нѣсколько, кажется, не совсѣмъ правильны." Что-жь такое? Этотъ же самый промахъ дѣлали и Подъ, и безпечный Драйденъ {Извѣстные англійскіе поэты, изъ которыхъ первый умеръ въ 1744, а послѣдній -- въ 1770 году.}. "Да, но у Пая такихъ ошибокъ нѣтъ." Право? очень можетъ быть! но какое мнѣ дѣло до этого? Лучше дѣлать промахи съ Попомъ, чѣмъ поступать правильно съ Паемъ.
   Было время, когда гнусныя произведенія не пользовались незаслуженною славою, какъ въ наши развращённые дни, когда, вмѣсто теперешней мнимой граціозности, процвѣтали здравый смыслъ и остроуміе въ союзѣ съ поэзіей, когда они почерпали своё вдохновеніе изъ одного и того же источника и, направляемые изящнымъ вкусомъ, разростались всё пышнѣе и пышнѣе. Въ тѣ дня на нашемъ счастливомъ островѣ чистая пѣснь Попа не безплодно стремилась очаровывать сердца; онъ старался снискать любовь образованной націи и возвышалъ славу какъ своего народа, такъ и поэта. Подобно ему, струилъ поэтическія волны великій Драйденъ, и шумъ ихъ былъ если менѣе кротокъ, то болѣе энергиченъ. Сцены Конгрена веселили насъ, сцены Отвея волновали, потому-что въ то время англійская публика ещё не утратила пониманія правды. По для чего вспоминать эти и другія, еще болѣе громкія, имена теперь, когда всѣ они уступили мѣсто жалкимъ бардамъ? Съ грустью обращаемъ мы взоры на эти минувшіе дни, вмѣстѣ съ которыми погибли изящный вкусъ и разумъ. Посмотримъ вокругъ себя, пробѣжимъ всѣ эти ничтожныя страницы, познакомимся съ этими драгоцѣнными сочиненіями, восхищающими нашихъ современниковъ -- и сама сатира должна будетъ сознаться по крайней мѣрѣ въ томъ, что намъ нельзя пожаловаться на недостатокъ въ стихотворцахъ. Печатные станки стонутъ отъ неустаннаго труда и наборщики едва расправляютъ своя усталые члены, между-тѣмъ, какъ подъ эпопеями Соути гнутся и трещатъ полки книжныхъ лавокъ, а лирическія пѣсни Литтля {Литтль -- псевдонимъ извѣстнаго ирландскаго поэта Томаса Мура, подъ которымъ онъ издалъ въ 1801 году первый сборникъ своихъ стихотвореній эротическаго содержанія. Слово little значитъ -- маленькій и намекаетъ на маленькій ростъ автора "Ирландскихъ Мелодій". Муръ умеръ въ 1852 году.} то и дѣло выскакиваютъ на свѣтъ въ блестящихъ 12-ти-дольныхъ книжонкахъ. "Ничто не ново подъ солнцемъ", давно уже сказалъ проповѣдникъ, а между-тѣмъ мы безпрерывно переходимъ отъ одной новинки къ другой. Сколько различныхъ чудесъ искусительно пробѣгаютъ передъ нами! Коровья оспа, гальванизмъ, газъ -- поочередно вызываютъ удивленіе толпы; наконецъ, вздувшійся пузырь лопается -- и остаётся только паръ. Точно также размножаются наши поэтическія школы, въ которыхъ тупоумные конкурренты оспариваютъ другъ у друга пальму первенства. Съ нѣкотораго времени эти псевдобарды управляютъ изящнымъ вкусомъ; каждый литературный клубъ въ провинціи преклоняетъ колѣни передъ Вааломъ и, низвергая съ престола истиннаго генія, воздвигаетъ себѣ собственнаго идола. Правда, онъ оказывается иногда мѣднымъ тельцомъ, но имъ всё равно, кто бы это ни былъ: кичливый ли Соути или пресмыкающійся Стотъ {Стотъ -- поэтъ, писавшій въ "Moruing Post" подъ именемъ Гафиза}.
   Полюбуйтесь на эту толпу бумагомаракъ, старающуюся выставить себя на показъ, наперерывъ другъ передъ другомъ! Каждый изъ нихъ пришпориваетъ свою клячу -- Пегаса, и риѳмованные, и бѣлые стихи идутъ рука объ руку. Сонеты громоздятся на сонеты, оды на оды; страшныя сказски сталкиваются одна за другою. Стихи съ нескончаемыми размѣрами тянутся тутъ же. И какъ же иначе? Наивное тупоуміе вѣдь любитъ разнообразіе; для него не можетъ быть ничего привлекательнѣе странной, таинственной чепухи, и поэтому оно съ благоговѣніемъ читаетъ тѣхъ поэтовъ, въ которыхъ ровно ничего не понимаетъ. Такимъ-то образомъ "Пѣсни Минестрелей" (дай Господи, чтобъ онѣ были послѣдними!) грустно хныкаютъ среди бури на скверно настроенной арфѣ, между-тѣмъ какъ, горные духи болтаютъ съ рѣчными, устрашая по ночамъ нашихъ барынь, а уродцы-карлики, изъ породы Джильпина Горнера, затаскиваютъ молодыхъ дворянчиковъ въ лѣсъ и на каждомъ шагу прыгаютъ -- Богъ вѣсть на какую высоту, и пугаютъ глупенькихъ ребятъ -- Богъ вѣсть почему. Въ то же время знатныя барыни, сидя въ своихъ волшебныхъ аппартаментахъ, запрещаютъ читать книги тѣмъ рыцарямъ, которые и но складамъ-то не умѣютъ разбирать, отправляютъ курьеровъ на могилы колдуновъ и сражаются съ честными людьми для защиты негодяевъ.
   А вотъ, тотчасъ же вслѣдъ за ними, надменно повачивается на своёмъ конѣ, съ золотымъ шлемомъ на головѣ, кичливый Марміонъ -- то поддѣлыватель чужихъ бумагъ, что герой въ битвѣ; не совсѣмъ мошенникъ, но и рыцарь только на половину; одинаково пригодный для висѣлицы и для поля сраженія; необыкновенная смѣсь величія и низости. И неужели, о Скоттъ {Сэръ Вальтеръ Скоттъ -- извѣстный романистъ и авторъ поэмъ: "Пѣснь послѣдняго минестреля" и "Марміонъ", скончался въ 1882 году.}, ты, въ своёмъ тщеславіи, думаешь насильно навязать вкусу публики твои изношенные романы изъ-за того, что Муррей, купно со своимъ Миллеромъ {Муррей и Миллеръ -- извѣстные книгопродавцы-издатели того времени.}, вознаграждаютъ твою музу ровно по полукронѣ за строчку. Нѣтъ, когда сыновья пѣснопѣнья нисходятъ до торговыхъ разсчётовъ, ихъ вѣнки сохнутъ и прежде добытые лавры вянутъ. Да забудутъ священное названіе поэта тѣ, которые мучатъ свой мозгъ изъ-за денегъ, а не ради славы! Пусть напрасно работаютъ они для безчувственнаго Маммона и грустно смотрятъ на золото, которое не даётся имъ! Такова должна быть ихъ награда, таково справедливое возмездіе осквернённой музѣ и продажному барду! Съ презрѣніемъ отталкиваемъ мы корыстнаго сына Аполлона и говоримъ: "спокойной ночи, Марміонъ!"
   Таковы-то сюжеты, имѣющіе въ настоящее время притязанія на наши похвалы; таковы барды, предъ которыми должна склоняться муза! Мильтонъ, Драйденъ, Попъ становятся жертвой забвенья и уступаютъ свои священные вѣнки Вальтеръ-Скотту!
   Минуло то время, когда муза была молода, когда Гомеръ бряцалъ на лирѣ, а Виргилій Маро пѣлъ, когда едва-едва въ теченіи десяти столѣтій могло созрѣть одно эпическое произведеніе, предъ которымъ преклонялись изумлённые народы, привѣтствуя волшебное имя автора! Поэмы этихъ двухъ безсмертныхъ поэтовъ являются единственнымъ чудомъ за цѣлое тысячелѣтіе. Царства исчезли съ лица земли, языки умерли съ тѣми, отъ которыхъ родились они, и ни одному изъ нихъ не выпала на долю та слава, что пріобрѣтается подобными пѣснопѣніями, заставляющими жить даже тотъ языкъ, который давно уже лежитъ въ развалинахъ. Не таковы наши поэтики: станутъ они посвящать трудъ всей жизни на созданіе одного великаго произведенія! Посмотрите-ка хоть на этого фабриканта балладъ, Соути {Робертъ Соути -- извѣстный англійскій поэтъ "Озерной школы" и авторъ оффиціальной оды "Видѣніе Суда", написанной въ честь Георга IV и обрушившей на голову автора цѣлый градъ насмѣшекъ. Скончался въ 1843 году.}, который тщится взлетать къ небесамъ на орлиныхъ крыльяхъ! Камоэнсъ, Мильтонъ, Тассъ -- всѣ должны сторониться передъ этимъ риѳмоплётомъ, пѣсни котораго, одна за другой, каждый годъ наводняютъ поле сраженія, точно безчисленныя и безконечныя войска! Вотъ шествуетъ впереди всѣхъ Іоанна д'Аркъ, этотъ бичъ Англіи и гордость Франціи. Пусть злой Бедфордъ сжегъ её, какъ колдунью -- нашему поэту что за дѣло? Статуя ея красуется у него въ храмѣ славы, ея цѣпи падаютъ, дверь тюрьмы открывается и дѣвственница-фениксъ возрождается изъ своего пепла. За нею, смотрите, появляется страшный Талаба, этотъ чудовищный, дикій сынъ Аравіи, жестокій побѣдитель Домданіэля, проколовшій на своёмъ вѣку больше колдуновъ; чѣмъ было ихъ съ-тѣхъ-поръ, какъ свѣтъ стоитъ. О, безсмертный герой, соперникъ Тома Тумба! Ради всѣхъ своихъ враговъ, царствуй во вѣки вѣковъ! Да будешь ты, передъ лицомъ котораго въ ужасѣ бѣгутъ поэты, послѣднимъ въ своёмъ родѣ! Да унесутъ изъ этого міра торжествующіе геніи тебя, доблестнаго побѣдителя здраваго смысла! Но вотъ и Мадокъ -- послѣднее и величайшее созданіе Соути -- кацикъ въ Мексикѣ И принцъ въ Уэльсѣ, разсказывающій намъ, на подобіе другихъ путешественниковъ, странныя сказски, старше мандвилевскихъ, но далеко не такія правдивыя! О, Соути, Соути! перестань плесть стихи! Вѣдь пѣсни могутъ, наконецъ, сдѣлаться слишкомъ длинными и слишкомъ частыми... Ты плодовитъ на стихи -- будь же не менѣе щедръ на милосердіе: сжалься надъ нами! Ещё одна, четвёртая поэма -- и мы, увы, врядъ ли вынесемъ! Но если, вопреки всему, что говоритъ противъ тебя міръ, ты всё-таки не перестанешь тащить твой тяжелый плугъ но полю поэзіи, если, продолжая оставаться неучтивымъ авторомъ берклеевскихъ балладъ, ты по-прежнему будешь отдавать старыхъ женщинъ въ руки чёрта {Намёкъ на балладу Соути, извѣстную и у насъ, благодаря прекрасному переводу Жуковскаго, который назвалъ её "Балладой, въ которой описывается, какъ одна старушка ѣхала на чёрномъ конѣ вдвоёмъ, и кто сидѣлъ впереди".} -- ну, въ такомъ случаѣ, пусть твои стихотворные ужасы пугаютъ ещё нерождённыхъ младенцевъ, и -- "помоги тебѣ Богъ", Соути, а вмѣстѣ съ тѣмъ, и твоимъ читателямъ!
   Вслѣдъ за тобою появляется передъ нами скучный послѣдователь твоей школы, кроткій отступникъ отъ всѣхъ поэтическихъ правилъ, простакъ Вордсвортъ {Вильямъ Вордсвортъ -- извѣстный англійскій поэтъ и основатель Школы Лекистовъ. Умеръ въ 1850 году.}, фабрикующій пѣсни такія же нѣжныя, какъ вечеръ его любимца мая, и совѣтующій своему другу "сбросить съ себя всѣ заботы и огорченія и оставить книги, чтобы не сдѣлаться двойнымъ человѣкомъ" -- писатель, и на теоріи, и на практикѣ показывающій намъ, что проза -- стихи, а стихи -- ничто иное, какъ проза, убѣждающій насъ самымъ нагляднымъ образомъ, что поэтическія души могутъ находить наслажденіе въ безобразной прозѣ, и что святочные разсказы, переложенные въ стихи, заключаютъ въ себѣ эссенцію истинно-высокаго и прекраснаго. Таковъ онъ, когда разсказываетъ сказску о Бетти Фой, идіоткѣ-матери "идіота-сына" -- глупаго парня, больного лунатизмомъ, постоянно сбивающагося съ дороги и смѣшивающаго, подобно поэту, воспѣвающему его, ночь съ днёмъ. И авторъ останавливается на каждой подробности съ такимъ паѳосомъ и разсказываетъ каждый эпизодъ въ такомъ возвышенномъ тонѣ, что всѣ, взирающіе на "идіота въ блескѣ его славы", спрашиваютъ -- не самъ ли поэтъ герой итого повѣствованія?
   Умолчать ли мнѣ о миленькомъ Кольриджѣ {Самуилъ Тэйлоръ Кольриджъ -- одинъ изъ четырёхъ кориѳеевъ "Озерной Школы" и авторъ извѣстной баллады "Старый матросъ", переведённой на всѣ европейскіе языки, скончался въ 1834 году.}, этомъ вѣрномъ другѣ напыщенныхъ одъ и велерѣчивыхъ стансовъ? Болѣе всего нравятся ему сюжеты совершенно безгрѣшные; но это не мѣшаетъ тому, что непроходимая темнота -- всегда дорогой гость для него. Вдохновеніе отказывается, правда, служить этому барду, принимающему мѣстную колдунью за музу, но за-то попробуйте найти что-нибудь возвышеннѣе стиховъ, посвящённыхъ поэтомъ прославленію осла. Такой сюжетъ такъ близокъ благородному духу лауреата длинноухой породы.
   Привѣтъ тебѣ, о чудодѣй Льюисъ {Матью Грегори Льюисъ -- членъ парламента и авторъ романа "Монахъ", пользовавшагося въ своё время большою извѣстностью.}, тебѣ, монахъ или бардъ, которому такъ хотѣлось бы превратить Парнасъ въ кладбище! Не лавровый, а кипарисный вѣнокъ украшаетъ твою голову, и твоя муза, о гробокопатель въ царствѣ Аполлона, мрачное привидѣніе! Останавливаешься ли ты на старыхъ могилахъ, гдѣ радостно встрѣчаютъ тебя зловѣщіе скелеты, твоя милая родня, начертываешь ли на своихъ страницахъ цѣломудренныя описанія въ угоду женщинамъ нашего непорочнаго вѣка -- привѣтъ тебѣ, о членъ парламента, тебѣ, адскій мозгъ котораго порождаетъ на свѣтъ цѣлые сонмы отвратительныхъ привидѣній въ гробовыхъ саванахъ, тебѣ, по чьему мановенію толпами являются и "бабы-яги", и духи огня, воды и тучъ, и "сѣрые карлики", и "дикіе охотники", и Богъ вѣсть какія ещё созданія, вѣнчающія славою тебя и Вальтеръ-Скотта! Привѣтъ, привѣтъ тебѣ! Если ужъ разсказы, подобные твоимъ, могутъ нравиться публикѣ, то одного св. Луки достаточно для излѣченія всякой болѣзни! Самому сатанѣ было бы страшно жить въ твоёмъ сообществѣ, и въ твоёмъ мозгу онъ нашелъ бы такія адскія бездны, какихъ нѣтъ и въ его царствѣ.
   Кто сей миловидный, окруженный роемъ дѣвственницъ, сгарающихъ въ пламени -- но не въ пламени Весты? Глаза его мечутъ искры, щёки разрумянились отъ страсти, и онъ ударяетъ по струнамъ своей ярой лиры, а эти барышни внимаютъ ему, затая дыханіе. Это Литтль, юный Катулъ своего времени, такой же нѣжный, какъ оно, но и такой же безнравственный. Тяжело музѣ произносить обвинительный приговоръ; но она должна быть справедливою и не имѣетъ права щадить гармоническихъ защитниковъ разврата. Чисто то пламя, которое горитъ на ея алтарѣ; съ отвращеніемъ бѣжитъ она отъ зараженнаго ѳиміама; но, полная снисходительности къ молодости, прощаетъ тебѣ и говоритъ: "исправься и перестань грѣшить!"
   Обращаюсь теперь къ тебѣ, о иберіецъ Странгфордъ {Странгфордъ -- переводчикъ Камоэнса на англійскій языкъ.}, переводчикъ трескучей поэмы, навѣсившій на неё всѣ эти мишурныя украшенія -- къ тебѣ, поэтъ съ синими глазами и гордо взбитыми кудрями рыжаго или коричневаго цвѣта, чьи жалобныя пѣсни и гармоническая чепуха заставляютъ расплываться и замирать всѣхъ влюблённыхъ барышень! Научись, если можешь, не отымать здравый смыслъ у твоего подлинника и не продавать подъ чужимъ именемъ сонеты твоей собственной фабрикаціи. Неужели ты воображаешь, что увеличишь цѣну твоихъ стиховъ, наряжая Камоэнса въ пёстро-расшитое платье? Исправься, Странгфордъ, исправь свою нравственность и свой вкусъ! будь горячъ, но чистъ! будь полонъ любви, но цѣломудренъ! перестань обманывать! возврати украденную арфу и не заставляй пѣвца "Лузіады" копировать Мура!
   Смотрите: вотъ произведеніе Гайлея {"Побѣды душевнаго спокойствія" и "Побѣда музыки" считаются лучшими поэтическими произведеніями Гайлея.}, послѣднее и самое худшее до тѣхъ поръ, пока не явится новое! Плетётъ ли онъ изъ жалкихъ куплетовъ комедію, разитъ ли смерть прославленіями чистилища -- слогъ его, какъ въ молодости, такъ и въ преклонныхъ лѣтахъ, всегда одинъ и тотъ же, потому-что всегда одинаково слабъ и одинаково плоскъ. Вотъ на первомъ планѣ сіяетъ "Побѣда душевнаго спокойствія". Не знаю, какъ у другихъ, а у меня, по крайней мѣрѣ, душевное спокойствіе ими побѣждено! А кто прочёлъ "Побѣду Музыки", тотъ можетъ присягнуть, что несчастная музыка не одерживаетъ въ нихъ ни малѣйшей побѣды.
   Воспряньте, моравскіе братья! Вознаградите хоть чѣмъ-нибудь непроходимо-скучное ханжество! Смотрите -- вотъ бардъ дней субботнихъ, гробовой Грамъ {Грамъ -- адвокатъ при Эдинбургскомъ судѣ, а впослѣдствіи -- пасторъ. Извѣстность его, какъ поэта, зиждется на томѣ, стихотвореніи, подъ названіемъ "Субботнія Прогулки".} изливаетъ своё святое вдохновеніе въ изувѣченной прозѣ! Онъ даже и не имѣетъ притязанія на риѳмы, а просто перекладываетъ въ бѣлые стихи евангеліе св. Луки, безцеремонно крадётъ изъ "Пятикнижія", и, не ощущая никакихъ угрызеній совѣсти, уродуетъ "Пророковъ" или перекраиваетъ на свой ладъ "Псалмы".
   Привѣтъ тебѣ, "Симпатія" {Передъ этими словами находилось первоначально нѣсколько строкъ, впослѣдствіи исключённыхъ Байрономъ и заключавшихъ въ себѣ нападки на Пратта, бывшаго книгопродавца и автора поэмы "Симпатія".}. При мысли о тебѣ, кроткое созданіе души, возстаютъ передъ нами тысячи видѣній, и появляется, утопая въ слезахъ, несмотря на свои шестьдесятъ лѣтъ, опьянѣвшій царь плаксивыхъ сонетчиковъ. И, въ самомъ дѣлѣ, развѣ не ты царствуешь надъ ними, о, гармоническій Боульсъ {Боульсъ -- авторъ "Оксфордскихъ Сонетовъ" и Стансовъ о звонѣ колоколовъ", и издатель "Сочиненій Попа".}. Ты, первый, великій оракулъ нѣжныхъ душъ, ты, воспѣвающій съ одинаковою лёгкостью и паденіе царствъ, и смерть увянувшаго листа, ты, чья муза разсказываетъ самымъ трогательнымъ образомъ, какіе чудесные звуки извлекаютъ изъ себя оксфордскіе колокола, или, всё продолжая восторгаться звономъ, видитъ друга въ каждомъ ударѣ колоколовъ остендскихъ! Ахъ, какъ усилились бы права твоей музы на похвалы, если бъ къ твоимъ колоколамъ ты захотѣлъ присоединить шапку! {То-есть -- дурацкую шапку, которая, какъ извѣстно, увѣшивается обыкновенно колокольчиками.} Восхитительный Боульсъ, вѣчно благословляющій и вѣчно благословляемый, стихи твои услаждаютъ всѣхъ, но болѣе всего -- дѣтей. Они, вмѣстѣ съ нравственными пѣснопѣніями миленькаго Литтля, успокоиваютъ горячку влюблённой братіи. Они заставляютъ проливать слёзы нашихъ дѣвочекъ до-тѣхъ-поръ, пока миссъ сидитъ на рукахъ у няньки; но чуть стукнуло барышнѣ тринадцать годковъ, твои воздыханія становятся безсильными: она измѣняетъ бѣдному Боульсу для болѣе чистыхъ пѣсенъ Литтля. По временамъ, нѣжныя чувства кажутся тебѣ недостойными звучныхъ струнъ твоей арфы; "проснитесь -- восклицаешь ты -- болѣе мужественныя, болѣе гордыя пѣснопѣнія!" -- такія, какихъ никогда не слышалъ и никогда не услышитъ никто на свѣтѣ. И тутъ сходятся всѣ открытія, сдѣланныя человѣчествомъ отъ потопа, отъ того дня, когда подгнившій ковчегъ завязъ въ грязи, отъ капитана Ноя до капитана Кука, всѣ открытія, о которыхъ, болѣе или менѣе, разсказывается въ любой книжкѣ. И это ещё не всё. Дѣлая привалъ на дорогѣ, бардъ со стенаніями излагаетъ какой-нибудь трогательный эпизодъ и -- внимайте, прелестныя барышни!-- съ важностью сообщаетъ, какъ островъ Мадейра затрясся отъ раздавшагося на нёмъ поцѣлуя. Боульсъ, запомни себѣ моё благое наставленіе: строчи, почтеннѣйшій мой, свои сонеты и ничего кромѣ ихъ; по крайней мѣрѣ, они продаются! Но если какой-нибудь новорождённый вздоръ или перспектива болѣе крупнаго гонорарія насядутъ на твой убогій мозгъ и будутъ настоятельно призывать тебя къ бумагомаранію, если случится такъ, что какому-нибудь поэту, нѣкогда грозѣ всѣхъ дураковъ, а теперь добычѣ праха, нельзя будетъ оказать ничего, кромѣ уваженія, если Попу, слава и геній котораго одерживали побѣду надъ самыми первыми, самыми лучшими критиками, встрѣтится надобность въ самомъ худшемъ изъ нихъ -- ну, тогда попытайся: начинай выискивать у него малѣйшую ошибку, малѣйшій промахъ (увы! вѣдь и первый изъ поэтовъ былъ всё-таки человѣкъ!), откапывай всѣ жемчуги во всѣхъ навозныхъ кучахъ минувшаго времени, совѣщайся съ лордомъ Фанни, {Лордъ Фанни -- есть псевдонимъ лорда Гервея, автора "Посланія подражателю Горація".} и опирайся на Курля {Курль -- есть имя одного изъ героевъ сатирической поэмы Попа "Дунціяда" и, вмѣстѣ съ тѣмъ, современнаго ему книгопродавца.}, нанизывай на своё перо и спускай на свою бумагу всѣ скандалы былыхъ вѣковъ, выказывай кротость души, которая не въ твоихъ свойствахъ, наряжай свою зависть въ одежду честнаго усердія, ноши, какъ бы проникнутый духомъ Св. Іоанна, и дѣлай изъ ненависти то, что Maллэтъ {Маллэтъ -- есть имя писателя, который, за денежное вознагражденіе, полученное имъ отъ лорда Болингброка, оклеветалъ Попа, бывшаго уже въ то время въ могилѣ, взведши на него утайку одной изъ статей лорда, подъ названіемъ "Король-патріотъ", которую тотъ хотѣлъ уничтожить.} сдѣлалъ изъ-за денегъ. О, если бъ ты жилъ въ то время, когда безобразничалъ Деннисъ я риѳмоплётствовалъ Ральфъ {Деннисъ и Ральфъ -- критикъ и поэтъ, упоминаемые въ "Дунціадѣ".} и, купно съ ними и остальными, стоя около ещё живого льва, не ждалъ бы его смерти, чтобъ лягнуть его копытомъ -- достойная награда увѣнчала бы твои доблестные подвиги и за свои труды ты попалъ бы въ "Дунціаду".
   Вотъ ещё одинъ эпическій поэтъ. Кто это снова обрушивается на бѣдныхъ сыновъ человѣческихъ такимъ потокомъ бѣлыхъ стиховъ? Беотіецъ Коттль {Амосъ Коттль -- авторъ двухъ эпическихъ поэмъ: "Альфредъ" и "Паденіе Камбріи".}, гордость богатаго Бристоля, вывозитъ старыя исторіи съ береговъ Кэмбріи и посылаетъ свой товаръ на рынокъ. Пожалуйте! Самое свѣжее! Сорокъ тысячъ строкъ, двадцать пять пѣсенъ. Живая рыба прямо съ! Геликона! Кому угодно, кому угодно? Не дорого продаёмъ, а товаръ чудесный. Кто купитъ? Ужь, конечно, не я. Ваша стихотворная уха должна быть очень безвкусна, хотя Бристоль и приправляетъ её зеленоватымъ жиромъ. Торговля наполняетъ, правда, кошелёкъ, но одуряетъ мозгъ, и Амосъ Коттль напрасно бряцаетъ на лирѣ. Вотъ образецъ несчастнаго писателя: прежде продавалъ книги, теперь осуждёнъ самъ фабриковать ихъ! О, Амосъ Коттль! Какое имя, Фебъ! Какъ наполнитъ оно звучащую трубу будущей славы! О, Амосъ Коттль, подумай хоть на минуту о томъ, какіе скудные барыши извлекаются изъ пера; и чернилъ! Положимъ, что ты такъ сильно преданъ твоимъ поэтическимъ мечтаніямъ; но кто же станетъ читать твои осквернённыя страницы. О, перо, сѣвшее не въ свои сани, о, бумага, употреблённая совсѣмъ не на то, что слѣдовало! Ахъ, если бы Коттль до-сихъ-поръ украшалъ своею персоной лавочную конторку, или, какъ человѣкъ, рождённый для полезныхъ трудовъ, выучился бы дѣлать бумагу, которую онъ теперь опозориваетъ, пахать, копать землю, грести здоровыми руками -- онъ не воспѣвалъ бы Уэльса и мнѣ не пришлось бы воспѣвать его самого.
   Какъ Сизифъ катитъ на адскую гору громадный камень, не перестающій сваливаться внизъ, такъ скучнѣйшій Морисъ {Томасъ Морисъ -- авторъ многихъ поэмъ, "Исторіи Индостана- и весьма интересныхъ "Мемуаровъ". Онъ занималъ мѣсто помощника хранителя рукописей Британскаго музея. Умеръ въ 1824 году.} безпрерывно тщится втолкнуть на вершину твоихъ холмовъ, о прелестный Ричмондъ, утёсоподобныя груды своихъ страницъ, великолѣпные, прочные памятники умственныхъ потугъ, окаменѣлости изнурённаго работою мозга, тяжело скатывающіяся внизъ каждый разъ, какъ кажется, что вотъ-вотъ онѣ достигли вершины.
   Смотрите, вотъ бродитъ въ долинѣ печальный Алкей съ своей разбитой лирой, съ блѣдными щеками! Надежды его стали-было разростаться; онѣ, можетъ-быть, и зацвѣли бы наконецъ, но дуновеніе сѣвернаго вѣтра погубило ихъ... Ещё не распустившись, цвѣты! его уже завяли подъ бурями Каледоніи. Пусть же классическій Шеффильдъ оплакиваетъ эти погибшія произведенія! Пусть ничья жесткая рука не нарушаетъ ихъ преждевременнаго сна {Здѣсь Байронъ говоритъ о Джемсѣ Монгомери, прозванномъ Шеффильдскимъ поэтомъ, о которомъ всѣ англійскія обозрѣнія отзывались съ похвалой, а эдинбургскія -- съ порицаніемъ.}.
   Но скажите, неужели же бардъ долженъ навсегда отказаться отъ благосклоннаго покровительства музъ? Неужели суждено ему вѣчно страшиться воя сѣверныхъ волковъ, не перестающихъ грабить въ ночной темнотѣ -- этихъ подлыхъ тварей, съ адскимъ инстинктомъ кидающихся на всё встрѣчное -- молодое и старое, живое и мёртвое -- этихъ безпощадныхъ гарпій, которыя должны жрать во; что бы то ни стало. Почему ихъ жертвы такъ безпрекословно отрекаются отъ безмятежнаго владѣнія своими родными полями? Почему такъ смиренно отступаютъ они передъ этими клыками? Почему не прогоняютъ этихъ кровожадныхъ звѣрей обратно, къ горѣ Артура? {Артурова гора -- есть возвышенность, господствующая надъ Эдинбургомъ.}
   Привѣтъ безсмертному Джеффрею! Нѣкогда Англія гордилась судьёю, носившимъ почти такое же имя, человѣкомъ, душа котораго была такъ похожа на твою по сострадательности, соединённой съ справедливостью, что нѣкоторые думаютъ -- не отрёкся ли сатана отъ своей собственности и не дозволилъ ли этому духу снова возвратиться въ нашъ міръ, чтобы судить книги такъ, какъ онъ прежде судилъ людей. Рука твоя, правда, менѣе сильна, но сердце также черно, а голосъ также готовъ отправлять подсудимыхъ на пытку. Воспитанный въ судахъ, ты не вынесъ изъ законовѣдѣнія ничего, кромѣ умѣнія откапывать ошибки; пройдя курсъ въ патріотической школѣ, ты -- хотя самъ орудіе партіи -- отлично выучился издѣваться надъ партіями, и -- какъ звать -- если твой патронъ-сатана вздумаетъ возвратить тебѣ твою прежнюю силу, твоё трудолюбивое строченье не останется, пожалуй, безъ награды, и этотъ Даніилъ торжественно усядется на судейскомъ креслѣ. Пусть тѣнь Джеффриза возрадуется этою надеждой и вручитъ тебѣ верёвку съ слѣдующимъ привѣтомъ: "наслѣдникъ моихъ добродѣтелей! мужъ, душою равный мнѣ, обладающій такъ-же высокимъ искусствомъ осуждать и чернить человѣчество, прійми сію верёвку, заботливо хранившуюся мною для тебя -- употребляй её, чини судъ и расправу и, въ заключенье, самъ повисли на ней!"
   Привѣтъ великому Джеффрею! Да сохранитъ небо его жизнь! Да процвѣтётъ она подъ покровомъ неба на плодородныхъ берегахъ Файфа! Да останется она священною и неприкосновенною въ будущихъ войнахъ, такъ-какъ наши писатели любятъ выходить по временамъ на поле Марса! Можетъ ли кто-нибудь забыть тотъ страшный день, тотъ приснопамятный, чуть-чуть не сдѣлавшійся роковымъ, поединокъ, когда разряженный пистолетъ Литтля предсталъ твоимъ взорамъ, между-тѣмъ какъ мирмидоны Боу-Стрита хихикали, стоя въ сторонкѣ? О, бѣдственный день! Дунденскій замокъ зашатался на своёмъ твёрдомъ утёсѣ; съ зловѣщимъ шумомъ покатились симпатическія волны Форта; въ ужасѣ завыли сѣверные вѣтры; одна половина водъ Твида превратилась въ крупную слезу горечи, между-тѣмъ какъ другая спокойно продолжала своё теченіе; вершина Артура съ уныніемъ склонилась къ своей подошвѣ; мрачная Тольбутъ едва-едва удержалась на своёмъ мѣстѣ: она почувствовала (потому-что и камень въ подобныхъ случаяхъ можетъ ощущать то же, что и человѣкъ), она почувствовала, что исчезнетъ ея обаяніе, если Джеффрей найдётъ смерть не въ ея объятіяхъ; и, наконецъ, въ это страшное мгновеніе рушился шестнадцатый этажъ, тотъ чердакъ его отцовъ, на которомъ онъ родился -- и блѣдная Эдина содрогнулась отъ сотрясенія. Улицы усыпались листами бумаги, бѣлоснѣжный цвѣтъ которыхъ выражалъ блѣдность, покрывавшую его храброе лицо, между-тѣмъ какъ весь Канонгетъ наводнился чернильными потоками, воспроизводившими своимъ цвѣтомъ чистоту его души -- и всѣ справедливо видѣли въ этихъ двухъ явленіяхъ соединеніе двухъ эмблемъ его доблестнаго духа. Но богиня Каледоніи воспарила надъ полемъ битвы и спасла Джеффрея отъ ярости Мура; она вынула изъ обоихъ пистолетовъ мстительный свинецъ и поспѣшила снова помѣстить его въ мозгъ своего любимца -- и этотъ мозгъ воспринялъ его въ себя подъ вліяніемъ магнетической силы, какъ Даная восприняла золотой дождь, и, чувствуя въ себѣ присутствіе такой тяжести, воображаетъ себя драгоцѣннымъ рудникомъ. "Мой сынъ! -- воскликнула богиня -- да умолкнетъ въ тебѣ навсегда жажда крови! Оставь пистолетъ и возьмись снова за перо; предсѣдательствуй въ области политики и поэзіи, будь гордостью твоей родины и руководителемъ Британіи. До-тѣхъ-поръ, пока безмозглые сыны Альбіона будутъ позволять водить себя за носъ и шотландскій вкусъ не перестанетъ управлять англійскимъ остроуміемъ -- ты будешь царствовать безпрепятственно и безмятежно, и никто не посмѣетъ призывать имя твоё всуе. Смотри, вотъ избранная свита, которая явится исполнительницею твоихъ плановъ и признаетъ тебя главою критическаго клана. Впереди сѣноядной фаланги крадется такъ-путешественникъ, аѳинянинъ Абердинъ {Георгъ Гамильтонъ-Гордонъ, четвёртый графъ Абердинъ, авторъ архитектурнаго сочиненія, подъ заглавіемъ: "Вопросы о принципахъ красоты въ греческой архитектурѣ".}; Гербертъ {Гербертъ, братъ графа Карнарвона, извѣстенъ какъ переводчикъ "Исландскихъ Сагъ".} вооружится молоткомъ Тора, за что ты, изъ благодарности, будешь отъ поры до времени восхвалять его деревянные стихи; сладенькій Сидней {Преподобный Сидней Смитъ, каноникъ собора св. Павла въ Лондонѣ, предполагаемый авторъ "Писемъ Петра Пимлея" и другихъ анонимныхъ критическихъ статей. Подъ своимъ же именемъ онъ издалъ всего одинъ томъ своихъ проповѣдей.} тоже станетъ добиваться чести попасть на твои горькія страницы, а къ нему присоединится и классикъ Галламъ {Галламъ -- извѣстный писатель, авторъ книги "Средніе Вѣка" и "Конституціонной Исторіи Англіи".}, столь знаменитый своими познаніями въ греческомъ языкѣ; Скоттъ, можетъ-быть, тоже не откажетъ тебѣ въ своёмъ имени и вліяніи, а негодяй Пиллансъ {Пиллансъ -- былъ учителемъ въ Итонѣ и, впослѣдствіи, ректоромъ и профессоромъ Эдинбургскаго университета.} станетъ чернить своихъ друзей и, въ заключеніе, горемычный жрецъ Таліи, Лаыбъ, самъ проклятый адомъ, адски станетъ проклинать другихъ. Да гремитъ повсюду твоё имя! да не противится ничто твоей славѣ! Пиры Голланда будутъ вознаграждать каждый трудъ твой, а благодарная Британія не перестанетъ воздавать должную хвалу лакеямъ Голланда и врагамъ всякаго знанія. Но совѣтую тебѣ, прежде чѣмъ слѣдующій нумеръ твоего "Обозрѣнія" вылетитъ въ свѣтъ на шафранно-голубыхъ своихъ крыльяхъ, совѣтую принять мѣры, чтобы обломъ Брумъ {Генри Брумъ, знаменитый ораторъ и авторъ "Историческихъ очерковъ государственныхъ людей въ царствованіе Георга III" и многихъ статей въ "Эдинбургскомъ Обозрѣніи".} не повредилъ сбыту твоихъ книжекъ и не превратилъ мясо въ овсяный кисель, а цвѣтную капусту -- въ простую." И, произнеся эту рѣчь, богиня въ коротенькой юбочкѣ поцѣловала сына и исчезла въ шотландскомъ туманѣ.
   Благоденствуй же, Джеффрей, самый ярый изъ всей этой шайки -- ты, котораго Шотландія утучняетъ своими распаляющими зернами! Каковы бы ни были благословенія, сыплющіяся на неподдѣльнаго Скотта -- тебѣ выпала на долю двойная слава. Для тебя Эдина срываетъ свои вечерніе цвѣты и, разсыпая ихъ по твоимъ милымъ книжкамъ, возвышаетъ прелесть твоего изданія ихъ запахомъ и цвѣтомъ: первый -- пропитываетъ ароматомъ страницы, второй -- золотитъ обложку. И -- смотри!-- цѣломудренная нимфа Итчъ, распаляемая любовью, забываетъ всё на свѣтѣ, прилѣпляется къ одному тебѣ и, слишкомъ несправедливая ко всѣмъ остальнымъ поэтамъ, наслаждается твоею особой и вдохновляетъ твоё перо!
   Достославный Голландъ! {Упоминаемый здѣсь лордъ Голландъ есть то лицо, которому впослѣдствіи лордъ Байронъ посвятилъ свою поэму "Абидосская Невѣста".} Было бы съ моей стороны слишкомъ жестоко упомянуть о твоихъ прихлебателяхъ и забыть тебя самого, тебя съ твоимъ вѣчнымъ спутникомъ, Генрихомъ Петти {Лордъ Генрихъ Петти -- впослѣдствіи маркизъ Лансдоунъ.}, главнымъ ловчимъ всей этой своры. Хвала пирамъ, даваемымъ въ чертогахъ Голлаида, гдѣ шотландцы упитываютъ себя, а критики могутъ пьянствовать, сколько душѣ угодно! Долго, долго ещё Грубъ-Стритская братія будетъ трапезовать подъ этою гостепріимною крышей, вдали отъ всѣхъ непосвящённыхъ! Вотъ, напримѣръ, честный Галламъ кладётъ въ сторону свою вилку, снова берётся за перо, разбираетъ произведеніе его сіятельства и, исполненный благодарности за лакомства, лежащія на его тарелкѣ, объявляетъ, что его патронъ умѣетъ по-крайней-мѣрѣ переводить {Лордъ Голландъ перевёлъ въ молодости нѣсколько сценъ изъ нѣкоторыхъ трагедій Лопе-де-Вега, а впослѣдствіи -- 28-ю пѣснь "Неистоваго Орланда" Аріоста.}. Дунденъ! Восторгайся, глядя на твоихъ дѣтей! Они пишутъ, чтобъ насыщать чрево, и насыщаютъ чрево, потому-что пишутъ. Но, изъ опасенія, чтобъ эти господа, разгорячасъ необычными возліяніями, не выпустили какъ-нибудь въ печать какую-нибудь пламенную мысль и не заставили зарумяниться щёчки читательницы, миледи взбиваетъ пѣну въ каждой рецензіи, разливаетъ по страницамъ благоуханіе своей чистой души, исправляетъ всѣ ошибки и проводитъ всё сквозь очистительное горнило.
   Теперь наступилъ черёдъ драматической поэзіи. О, пёстрое зрѣлище! Какія драгоцѣнныя сцены представляются изумлённымъ глазамъ. Каламбуры, принцъ, засаженный въ бочку {Въ то время, когда писалась эта сатира, Теодоръ Гукъ былъ почти мальчикъ. Впослѣдствіи же онъ пріобрѣлъ почётную извѣстность своими романами.}, безсмыслица Дибдина {Пантомима "Mother Goose" Дибдина имѣла большой успѣхъ на Ковентгарденскомъ театрѣ.} -- и мы вполнѣ удовлетворены: больше намъ ничего не надо! Рошіоманія, благодаря Бога, прошла, и актёры, въ истинномъ смыслѣ этого слова, снова появляются на подмосткахъ; по къ чему служатъ ихъ тщетныя усилія нравиться публикѣ, когда англійскіе критики терпятъ подобныя пьэсы, когда Рейнольдсъ то и дѣло стрѣляетъ своими "тысяча чертей!" и "дьяволъ тебя задави!" и "плевать мнѣ на всё!" и смѣшиваетъ здравый смыслъ съ самыми нездравыми плоскостями, когда "Міръ" Кенни {Упоминаемый здѣсь Кенни пріобрѣлъ впослѣдствіи извѣстность, какъ драматическій писатель.} -- ахъ, куда дѣвалось остроуміе Кенни?-- нагоняетъ тоску на раёкъ и убаюкиваетъ зѣвающій партеръ, когда, наконецъ, "Каратачъ" Бомона перекраиваютъ воровскимъ образомъ въ трагедію, въ которой есть всё, кромѣ человѣческихъ словъ? {Томасъ Шериданъ, сынъ извѣстнаго писателя, будучи директоромъ Дрюриленскаго театра, исключилъ изъ одной трагедіи діалоги.} Кто, глядя на всю эту безумную чепуху, можетъ не скорбѣть о позорномъ упадкѣ нашей прославленной сцены? О, Господи! неужели же нѣтъ болѣе ни свѣтѣ ни чувства стыда, ни дарованій? Неужели не осталось у насъ ни одного достойнаго поэта? Да, ни одного! Проснись, Джоржъ Кольманъ {Байронъ очень высоко цѣнилъ весёлость Георга Кольмана.}. Проснись, Кумберландъ {Ричардъ Кумберландъ извѣстенъ, какъ авторъ "Остиндца", "Наблюдателя" и весьма интересной автобіографіи. Умеръ въ 1611 году.}. Ударьте въ набатъ! Заставьте тупоуміе задрожать отъ страха! О, Шериданъ! Если что-нибудь можетъ заставить тебя взяться за перо, водвори снова комедію на ея престолѣ! прогони паясничество германской школы! предоставь новыхъ Пизарро бездарнымъ переводчикамъ! напиши классическую драму, какъ послѣднее твоё завѣщаніе нашему времени, и преобразуй сцену! Боги! Ужели глупость будетъ ещё долго поднимать голову на тѣхъ самыхъ подмосткахъ, на которыхъ нѣкогда выступалъ Гаррикъ и нынѣ выступаетъ Сиддонсъ? Ужели комедія будетъ долго ещё ходить на нихъ въ маскѣ площадного фарса, а Гукъ -- прятать своихъ героевъ въ бочки? Ужели опытные режиссёры не перестанутъ угощать насъ безконечными фабрикаціями Шерри, Скеффингтона и Гуза, между-тѣмъ какъ Шекспиръ, Отвей, Массингеръ будутъ оставаться въ забвеніи и гнить на полкахъ или покрываться плѣсенью въ шкапахъ. Смотрите, съ какимъ паѳосомъ наши газеты превозносятъ этихъ новыхъ претендентовъ на аттическую славу! Пусть встаютъ и гнѣвно угрожаютъ мрачныя привидѣнія Льюиса -- это не мѣшаетъ Скеффингтону и Гузу раздѣлять между собою лавровые вѣнки. И дѣйствительно, великій Скеффингтонъ имѣетъ полное право на наши восхваленія: вѣдь это человѣкъ, одинаково знаменитый и по своимъ костюмамъ, и по своимъ пьэсамъ-скелетамъ; вѣдь его геній никогда не ограничивается служеніемъ весёлымъ вымысламъ Гринвуда {Гринвудъ -- современный Байрону декораторъ Дрюриленскаго театра.}, не засыпаетъ съ "Спящими Красавицами", но отъ поры до времени проносится громовыми раскатами въ теченіи пяти шутовскихъ дѣйствій. А въ это время бѣдный Джонъ-Булль, точно одурѣвъ отъ изумленія, глазѣетъ на эти сцены, рѣшительно не понимая, кой чёртъ это всё значитъ; но такъ-какъ нѣсколько рукъ, получивъ за-то денежную мзду, аплодируютъ, то и Джонъ, чтобы не уснуть какъ-нибудь невзначай, тоже рукоплещетъ.
   Вотъ каковы мы теперь. Кто же изъ насъ послѣ этого можетъ, безъ глубокой горести, вспоминать, каковы были наши отцы? О, извращённые британцы! Неужели въ васъ умерло чувство стыда? Неужели вы такъ снисходительны къ тупоумію, что боитесь произнести слово осужденія? Я не виню, право, нашу теперешнюю знать за-то, что она внимательно изучаетъ всѣ гримасы Нальди, съ улыбкою смотритъ на шутовство итальянскихъ комедьянтовъ и поклоняется панталонамъ Каталани: что жь ей дѣлать, когда на ея собственной, родной сценѣ всё остроуміе ограничивается каламбурами, а весь юморъ -- гримасничаньемъ!
   Что жь! Пусть Италія, мастерица на всевозможные способы утончать нравы и обычаи, но, въ то же время, развращать сердца -- пусть она, наводняя нашъ городъ своими туземными ухищреніями, санкціонируетъ порокъ и прогоняетъ всякое общественное приличіе; пусть замужнія распутницы замираютъ, глядя на Деге, красивыя формы котораго обѣщаютъ имъ столько восторговъ; пусть Гайтонъ восхищаетъ своими прыжками сѣдыхъ маркизовъ и молокососовъ-герцоговъ; пусть высокородные развратники пожираютъ глазами бойкую Прель, стройные члены которой презрительно сбрасываютъ съ себя всякіе покровы; пусть Анджіолини выставляетъ на-показъ свою бѣлоснѣжную грудь, красиво вскидываетъ бѣлыя руки и вытягиваетъ вперёдъ гибкую ножку; пусть Коллини чаруетъ зрителей любовными руладами, вылетающими изъ чуднаго горла -- пусть совершаются всѣ эти вещи, и, глядя на нихъ, не обнажайте карательныхъ мечей, вы, истребители нашихъ пороковъ; вы, святые реформаторы; вы, для спасенія нашихъ грѣшныхъ душъ, приказывающіе, чтобы по воскресеньямъ не цѣнились пивныя кружки и оставались въ бездѣйствіи бритвы цирюльниковъ; вы, свидѣтельствующіе неоткупоренными бутылками и небритыми бородами о вашемъ священномъ чествованіи дня субботняго.
   Привѣтъ и вамъ, Гревиль и Аржиль {Полковникъ Гревиль, директоръ Аржильскаго клуба, о которомъ здѣсь говорится, счёлъ себя обиженнымъ этими замѣчаніями и потребовалъ объясненія у лорда Байрона; но дѣло это было улажено ихъ общими друзьями.} -- патронъ и пріютъ порока и сумасбродства! Вотъ онъ, этотъ гордый дворецъ, этотъ священный храмъ славы! Онъ открываетъ настежь свои двери для пёстрой толпы, и вы видите впереди ея нашего современнаго Петронія, распорядителя всѣхъ забавъ и удовольствій! Наёмные эвнухи, гесперійскіе хоры, нѣжная лютня, кротко-сладострастная лира, итальянскія пѣсня и французскіе танцы, полночныя оргія и бѣшеное увлеченіе, улыбки красавицъ и разливное море вина -- всё соединилось здѣсь къ услугамъ хлыщей, дураковъ, игроковъ, мошенниковъ и лордовъ; всѣ вкусы здѣсь удовлетворены. Комусъ не запрещаетъ ничего -- ни шампанскаго, ни костей, ни музыки, ни жены вашего сосѣда! Не говорите намъ, вы, голодающіе сыны торговли, о бѣдственныхъ раззореніяхъ, которыми вы одолжены самимъ себѣ! Для любимцевъ фортуны солнце роскоши сіяетъ всѣми своими лучами, и о бѣдности они вспоминаютъ только тогда, когда она является передъ ними "en masque" -- когда какой-нибудь недавно выскочившій въ знать осёлъ замаскируется нищимъ, копируя своего дѣдушку! Но вотъ занавѣсъ опустился, весёлый маскарадъ кончился и зрители въ свою очередь сдѣлались дѣйствующими лицами. Вотъ плывутъ вокругъ комнаты богатыя вдовицы; вотъ полуголыя барышни скачутъ въ вихрѣ вальса. Первыя подвигаются величественною вереницею, вторыя доказываютъ лёгкость и свободу своихъ членовъ. Тѣ, для обольщенія молодцоватыхъ сыновъ Ирландіи, исправляютъ, съ помощію искусства, прелести, которыхъ не пощадила природа; эти устремляютъ свой полётъ на ловлю мужей и не оставляютъ себѣ на брачную ночь ничего новаго.
   О, блаженные пріюты гнусности и приволья, гдѣ забывается всё, кромѣ искусства нравиться, гдѣ каждая дѣвица можетъ на свободѣ предаваться игривымъ мыслямъ, а каждый юноша -- обучать новымъ любовнымъ системамъ или самому брать уроки въ нихъ! Здѣсь весёлый парень, только-что вернувшійся изъ Испаніи, срѣзываетъ колоду картъ или пытаетъ счастіе въ кости. Вотъ онѣ брошены -- выпало семь; что жь такое! Тысячу на слѣдующій ударъ! А если, взбѣшенный потерею, ты начнёшь чувствовать, что жизнь становится тебѣ въ тягость и всѣ твои надежды и желанія погибаютъ -- вотъ тебѣ пистолетъ Поуэлл, чтобъ раздѣлаться съ жизнью, или, что ещё пріятнѣе, женитьба на Паджетъ! Во всякомъ случаѣ, достойное завершеніе человѣческой жизни, начатой безумно и окончившейся позорно! Около твоего смертнаго одра будутъ стоять только наёмники; только они будутъ обмывать твои кровавыя раны и слѣдить за твоимъ послѣднимъ дыханіемъ. Осмѣянный клеветниками, забытый всѣми, несчастная жертва шумнаго пьянства, ты проживёшь, какъ Клодіусъ и умрёшь, какъ Фалькландъ! {Лордъ Фалькландъ былъ убитъ на дуэли Поуэлемъ въ 1809 году. Лордъ Байронъ очень любилъ его и доказалъ своё расположеніе къ нему заботами объ его вдовѣ и дѣтяхъ, несмотря на то. что самъ былъ въ это время въ весьма стѣснённомъ положеніи.} Истина! Создай какого-нибудь истиннаго поэта и направь его руку такъ, чтобъ она выгнала эту язву изъ нашего отечества. Даже я, самый вѣтренный изъ этой оглашенной толпы, умѣющій очень хорошо понимать добро и дѣлать зло, свободный отъ всякой опеки въ томъ возрастѣ, когда щитъ разума не прикрываетъ насъ, пробивающійся сквозь безчисленную армію страстей, побывавшій на всѣхъ тропинкахъ обольстительныхъ наслажденій и на каждой изъ нихъ сбивавшійся съ дороги -- даже я долженъ возвысить голосъ, даже я сознаю, что подобныя явленія, подобные люди разрушаютъ общественное благо. Какой-нибудь добрый и строгій пріятель скажетъ, можетъ-быть, мнѣ: "Да чѣмъ же лучше ихъ ты, сумасшедшій?" Всѣ мои собратья-кутилы улыбнутся, увидя такое чудо -- превращеніе моей особы въ моралиста. Пускай! Когда поэтъ, исполненный строгой добродѣтели, напримѣръ Джиффордъ, выступитъ съ карательною пѣснью, тогда навѣки заснётъ моё перо и голосъ мой будетъ раздаваться только для того, чтобы радостно привѣтствовать его -- да, радостно воздать ему слабую дань моего уваженія, хотя бичъ добродѣтели упадетъ и на меня.
   Что же касается мелкой рыбки, копошащейся на днѣ, начиная отъ болвана Гафиза и кончая простакомъ Боульсомъ -- то къ чему стали бы мы вызывать эту мелюзгу изъ ея мрачныхъ притоновъ въ Сенъ-Джильзѣ или Тоттенгамѣ, или -- такъ-какъ нѣкоторые господа высшаго свѣта тоже дерзаютъ царапать стихи -- изъ Бондъ-Стрита и Сквера? Если персоны, задающія въ свѣтѣ тонъ, печатаютъ свои безвредныя пѣсни, которыя поступали бы гораздо благоразумнѣе, если бы скрывались отъ глазъ публики -- какая въ томъ бѣда? Пусть, на зло всѣмъ карликамъ-критикамъ, сэръ Т..... читаетъ свои стансы самому себѣ; пусть Мильсъ Андрюсъ {Мильсъ Петеръ Андрюсъ, членъ парламента, полковникъ волонтёровъ, владѣлецъ пороговаго завода въ Дартфордѣ, авторъ множества фарсовъ, прологовъ и эпилоговъ, и одинъ изъ героевъ "Бевіады" Джиффорда. Умеръ въ 1814 году.} продолжаетъ испытывать свою силу въ куплетахъ и жить въ прологахъ, хотя драмы его всѣ умираютъ -- изъ-за чего станемъ мы мѣшать этому? Что лорды тоже попадаютъ въ поэты -- это иногда случается, и пэра, который обучёнъ грамотѣ, всё-таки нельзя не похвалить. Но, ахъ! если бы изящный вкусъ или здравый смыслъ царилъ въ наше время, кто согласился бы сдѣлаться обладателемъ какъ титуловъ, такъ и стиховъ этихъ господъ? Роскоммонъ! Шеффильдъ! Вы исчезли съ вашими дарованіями, и лавровый вѣнокъ не "украситъ уже ни чью знатную голову! Никакая муза не будетъ уже привѣтливо улыбаться паралитическому нытью Карлэйля. Когда наивный школьникъ слагаетъ свои дѣтскія пѣсни, ему прощаются эти скоропреходящія глупости; но можно ли относиться съ снисхожденіемъ къ безконечному стихоплетенію старца, стихи котораго становятся всё хуже я хуже по мѣрѣ того, какъ голова сѣдѣетъ всё болѣе и болѣе? Сколько разнородныхъ почестей украшаютъ благороднаго пэра? Лордъ, риѳмоплётъ, petit-maitre, памфлетистъ! Однѣхъ ньзсъ его, нелѣпыхъ въ дни юности автора, совсѣмъ безсмысленныхъ въ его преклонные годы, было бы достаточно, чтобы совсѣмъ погубить нашу падающую сцену; но антрепренёры закричали наконецъ: "нѣтъ, довольно!" и перестали подносить зрителямъ эти трагическія микстуры. Но пусть его сіятельство смѣётся надъ нашимъ сужденіемъ и переплетаетъ свои произведенія въ родственную имъ телячью кожу! Да, благородный лордъ, сорвите этотъ переплётъ изъ блестящаго сафьяна и покройте телячьею кожею ваши забавныя страницы.
   А на васъ, друиды, головы которыхъ природа такъ щедро надѣлила свинцомъ -- на васъ, ежедневно марающихъ бумагу ради насущнаго хлѣба, я не иду войною: тяжелая рука Джиффорда уже сокрушила, безъ малѣйшаго угрызенія совѣсти, вашу многочисленную братью. Продолжайте изливать ваше продажное озлобленіе на "всѣ таланты"; нищета служитъ вамъ оправданіемъ, жалость пріютила васъ подъ своё крылышко. Пусть плачевныя изліянія наши въ честь Фокса составляютъ угощеніе всему вашему сброду и пусть "Плащъ Мельвиля" тоже служитъ вамъ покровомъ! Одна и та же Лета ожидаетъ всѣхъ этихъ горемычныхъ бардовъ, я -- миръ вашему праху! Это лучшая награда для васъ. Только та мерзкая слава, которую доставляетъ "Дунціада", могла позволить вашимъ стихамъ прожить долѣе одного утра, но теперь ваши эфемерные труды уже окончены и снятъ сномъ праведнымъ съ болѣе громкими именами. Далека также отъ нея мысль предавать осмѣянію арлекинскую прозу милой Розы, стихотворенія которой, вѣрный отголосокъ ея души, ставятъ втупикъ самаго понятливаго читателя. Хотя поэты школы Круски уже перестали наполнять страницы нашихъ журналовъ, но вокругъ ихъ столбцовъ продолжаются ещё схватки нѣсколькихъ отсталыхъ изъ этого войска, еще недавно бывшаго подъ предводительствомъ Белля: хнычетъ по-прежнему Матильда, визжитъ Гафизъ, и не перестаютъ но временамъ появляться метафоры Мерри, прикованныя къ подписи: О. P. Q.
   Когда какой-нибудь бойкій и молодой мастеровой {Молодымъ мастеровымъ здѣсь названъ Джозефъ Блакетъ, ремесломъ башмачникъ, умершій въ 1810 году. Его поэмы были издали, послѣ его смерти, Праттомъ. Что же касается дамъ, восхищавшихся, но словамъ Байрона, его стихами, то во главѣ ихъ стояла миссъ Мильбавкъ, впослѣдствіи супруга Байрона.} берётся за перо, болѣе тупое, чѣмъ его шило, убѣгаетъ изъ своей лавчонки, забываетъ свои сапоги, оставляетъ Св. Криспина и начинаетъ тачать обувь на музъ -- Господи, какъ таращитъ глаза толпа, какъ рукоплещетъ масса, какъ усердно читаютъ барыни, какъ восхваляютъ литераторы! Пусть какой-нибудь злой языкъ попробуетъ подшутить, посмѣяться надъ нимъ -- сейчасъ скажутъ, что это ничто иное, какъ злобная зависть: развѣ свѣтъ не самый лучшій судья въ этомъ дѣлѣ? Коли столько остроумцевъ хвалятъ ваши стихи -- стало-быть, вы человѣкъ геніальный, а тутъ ещё Капель Лофтъ {Капель-Лофтъ -- есть имя покровителя молодого поэта Блумфильда, заставившаго обратить на него вниманіе издателей и публики. Впрочемъ, это покровительство не помѣшало несчастному поэту умереть въ 1823 году въ крайней бѣдности.} объявляетъ, что это чудо что такое! Скорѣе же, вы, счастливыя дѣти безполезнаго ремесла, вы, поселяне, бросайте свой плугъ, бросайте ненужный заступъ! Смотрите -- вотъ Борнсъ {Робертъ Борнсъ -- народный шотландскій поэтъ, авторъ "Весёлыхъ нищихъ", "Тома О'Шентсра" и "Субботняго вечера поселянина". Умеръ въ 1796 году.} и Блумфильдъ, а вотъ и человѣкъ ещё познаменитѣе ихъ, Джиффордъ! Родились они подъ неблагопріятною звѣздою, оставили работы рабскаго сословія, пошли наперекоръ бурямъ и побѣдили судьбу. Отчего же и вамъ не поступать точно такъ-же? Если Фебъ улыбался тебѣ, Блумфильдъ, отчего бы не улыбнуться ему и брату Натану? И братъ Натанъ одержимъ если не вдохновеніемъ, то маніею риѳмоплётства; и его умъ помутился, хотя не отъ поэтическаго одушевленія. И теперь стоитъ любому крестьянину окончить своё земное странствіе, любому лугу украситься заборомъ -- въ честь этихъ событій тотчасъ же зазвучитъ ода. Что жь! Если утонченная образованность до такой степени возлюбила сыновъ Британіи и такъ благодатно распространяется по нашему дорогому острову -- не мѣшайте поэзія процвѣтать: пусть она господствуетъ вездѣ, какъ въ сельскихъ, такъ и фабричныхъ душахъ! Продолжайте нѣтъ, о вы, гармоническіе сапожники! Изготовляйте въ одно и то же время башмакъ и стихотвореніе! Ваша работа очутится въ рукахъ красавицъ, а ваши сонеты поправятся имъ, а можетъ-быть и ваша обувь. Да тщеславятся наши ткачи {Намёкъ на книгу: "Воспоминанія Стаффордскаго ткача".} присутствіемъ въ нихъ пиндарическаго вдохновенія! да будутъ стихотворенія портныхъ длиннѣе ихъ счётовъ. Свѣтскіе щёголи не оставятъ безъ возмездія эти изліянія и будутъ платить за стихи своихъ портныхъ -- когда захотятъ платить за свои костюмы.
   Теперь, когда я отдалъ должную дань персонамъ знаменитымъ, позвольте обратиться къ вамъ, непризнанные геніи! Продолжай творить, о Кэмбель! {Томасъ Кэмбелль -- извѣстный англійскій поэтъ, авторъ дидактической поэмы "Радостей Надежды" и многихъ другихъ поэтическихъ произведеній. Умеръ въ 1843 году.} дай волю своему дарованію! Ужь если ты отречёшься отъ надежды на успѣхъ, то кто же посмѣетъ питать её? А ты, мелодическій Роджерсъ {Роджерсъ -- извѣстный англійскій поэтъ, авторъ дидактической поэмы "Радости Воспоминанія" и разсказа "Плаваніе Колумба". Умеръ въ 1855 году.}, проснись, наконецъ, воскреси отрадное воспоминаніе о прошедшемъ! Воспрянь! Пусть это воспоминаніе снова вдохновитъ тебя! пусть оно извлечётъ изъ твоей священной лиры прежніе звуки ея! Водвори снова Аполлона въ его опустѣвшемъ царствѣ! возстанови честь твоей страны и твою собственную! Какъ! неужели покинутой поэзіи суждено вѣчно плакать надъ могилою, въ которой почіетъ честный Боунеръ съ ея послѣдними надеждами, и только по временамъ отходить отъ. этой холодной насыпи, чтобы украшать цвѣтами землю, покрывающую ея пѣвца, Борнса? Нѣтъ! Хотя презрѣніе заклеймило незаконныхъ дѣтей поэзіи, эту породу, которая строчитъ стихи вслѣдствіе своего тупоумія или изъ-за насущнаго хлѣба; но поэзія всё-таки можетъ ещё гордиться достойными дѣтьми, которые, не прибѣгая къ ложному сентиментализму, глубоко трогаютъ, потому-что чувствуютъ -- какъ пишутъ, и пишутъ -- какъ чувствуютъ. Беру въ свидѣтели васъ, Джиффордъ, Сотби {Сотби -- авторъ нѣсколькихъ оригинальныхъ поэмъ и переводчикъ "Илліады Гомера" и "Георгинъ" Виргилія. Умеръ въ 1884 году.} и Макнэйль! {Макнэйль -- авторъ нѣсколькихъ поэмъ, пользовавшихся въ своё время большою извѣстностью. Умеръ въ 1818 году.}
   "Отчего дремлетъ Джиффордъ?" спрашивали уже однажды. Отчего дремлетъ Джиффордъ? спросимъ мы снова. Развѣ не осталось нелѣпостей для его карающаго пера? Развѣ перевелись дураки, спины которыхъ требуютъ бича? Развѣ уничтожились всѣ грѣхи, достойные сатиры поэта? Развѣ колоссальный порокъ не расхаживаетъ гордо по всѣмъ нашимъ улицамъ? И неужели наши пэры и принцы, продолжай идти по дорогѣ распутства, будутъ по-прежнему взбѣгать кары закона и гнѣвнаго осужденія музы? Неужели въ грядущихъ временахъ они не будутъ блистать зловѣщимъ свѣтомъ, какъ вѣчные малки совершившихся преступленій? Проснись же, Джиффордъ, исполни своё обѣщаніе, исправь дурныхъ людей или, по крайней мѣрѣ, заставь ихъ покраснѣть отъ стыда!
   Несчастный Уайтъ! {Генри Кэркъ-Уайтъ -- молодой поэтъ, подававшій большія надежды, но умершій въ 1806 году въ Кембриджѣ вслѣдствіе слишкомъ усиленныхъ занятій. Соути написалъ его біографію.} Жизнь твоя только-что расцвѣла и твоя молодая муза только-что расправила свои бодрыя крылья, когда разрушительница-смерть разбила эту лиру, изъ которой вылетали такіе безсмертные звуки! О, какое благородное сердце погибло, когда наука сама убила своего любимаго сына! Да, она слишкомъ щедро давала тебѣ всё, къ чему ты стремился, она посѣяла сѣмена, но смерть погубила плодъ. Твой собственный геній нанёсъ тебѣ послѣдній ударъ и растравилъ рану, которая свела тебя въ могилу. Такъ раненый орёлъ, упавшій въ долину для того, чтобы никогда больше не парить въ облакахъ, видитъ собственныя перья свои на роковой стрѣлѣ, пронзившей его сердце. Мучительны его страданія, но мучительнѣе сознаніе, что онъ самъ выростилъ эти перья, окрылившія смертоносную сталь. Когда-то они согрѣвали его гнѣздо, теперь они наполнены послѣдними каплями жизни, заструившимися изъ его окровавленной груди.
   Въ наши просвѣщённые дни есть люди, которые говорятъ, что блестящая ложь составляетъ всю сущность поэтическихъ произведеній, что раздраженная фантазія одна побуждаетъ новыхъ бардовъ нѣтъ. Правда, что всѣ пишущіе стихи, да и вообще пишущіе, боятся рокового для геніальной натуры слова: собыдённый, избитый"; но нѣтъ сомнѣнія и въ томъ, что дѣйствительность иногда сообщаетъ поэту благороднѣйшее пламя своё и увеличиваетъ прелесть стиховъ, вдохновлённыхъ ею. Пусть Краббъ, во имя добродѣтели, докажетъ справедливость этого мнѣнія -- Краббъ {Джорджъ Краббъ -- извѣстный англійскій поэтъ, авторъ "Приходскихъ Списковъ", "Деревни" и "Мѣстечка". Умеръ въ 1832 году.}, самый вѣрный изобразитель природы и, въ то же время, самый лучшій.
   Дадимъ здѣсь же мѣсто талантливому Ши {Мистеръ Ши, впослѣдствіи сэръ Мартинъ Ши, авторъ "Элементовъ Искусства" и президентъ королевской академіи.}, который съ одинаковою граціею дѣйствуетъ перомъ и кистью, рука котораго, управляемая двумя братскими художествами, или магически оживляетъ полотно, или заставляетъ лёгкія риѳмы струиться гармоническими волнами. Почесть, вдвойнѣ заслуженная, украшаетъ соперника поэтовъ и друга живописцевъ.
   Блаженъ человѣкъ, дерзающій входить въ тѣ рощи, гдѣ стояла колыбель новорождённыхъ музъ, блаженъ тотъ, чьи ноги попирали, а глаза видѣли землю, воспитавшую столькихъ сыновей пѣснопѣнія и войны и надъ которою слава паритъ до-сихъ-поръ, какъ надъ своей родиной, своимъ милымъ ахейскимъ берегомъ! Но вдвойнѣ блаженъ тотъ, чьё сердце переполнено священнымъ сочувствіемъ къ этимъ классическимъ мѣстамъ -- тотъ, кто подымаетъ завѣсу давно-минувшихъ вѣковъ и смотритъ на ихъ развалины очами поэта! Райтъ, {Райтъ -- генеральный консулъ на Іоническихъ островахъ и авторъ поэмы "Horae Ionicae".} тебѣ выпала счастливая доля и увидѣть эти славные берега, и воспѣть ихъ -- и, конечно, не какая-нибудь дюжинная муза вдохновила твоё перо для прославленія страны боговъ и богоподобныхъ людей.
   А вы, компаньоны-поэты {Подъ именемъ компаньоновъ-поэтовъ здѣсь слѣдуетъ разумѣть Роберта Блайда и Мериваля, издавшихъ вмѣстѣ "Извлеченія изъ Греческой Антологіи".}, выведшіе на свѣтъ сокровища, остававшіяся такъ долго скрытыми отъ глазъ новаго поколѣнія -- вы. соединявшіе ваши изящные вкусы для сплетенія вѣнка, въ которомъ аттическіе цвѣты разливаютъ эоническія благоуханія, и воспользовавшіеся этими чудными ароматами для возвышенія прелести вашего родного языка, оставьте теперь эти заимствованные, хотя сладкіе, звуки, такъ чудесно воскресавшіе у насъ славный духъ греческой музы, отложите въ сторону лиру ахейскую и ударьте по струнамъ своей собственной.
   Этимъ-то поэтамъ, или подобнымъ имъ, справедливо должна принадлежать честь возстановленія попранныхъ законовъ поэзіи. Но только пусть не поютъ они въ тонѣ вялаго Дарвина, этого великаго мастера на пустячные стихи, чарующаго взоры, но утомляющаго слухъ своими позолоченными кимвалами, болѣе красивыми, чѣмъ гармонически-звучными. Од

  

Дж. Г. Байронъ

Англійскіе Барды и Шотландскіе обозрѣватели.

   Первый стихотворный переводъ С. Ильина. Пред. Петра Вейнберга
   Байронъ. Библіотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. III, 1905.
  
   Появленіе въ печати перваго сборника стихотвореній Байрона "Часы досуга" вызвало въ англійскихъ журналахъ болѣе или менѣе обстоятельныя рецензіи, изъ которыхъ однѣ отнеслись къ молодому автору сдержанно или благосклонно, другія враждебно или насмѣшливо. Въ первыхъ къ поэту обращались съ просьбой измѣнить якобы принятое имъ рѣшеніе не писать ничего больше, и выражалось желаніе, чтобы онъ "доставилъ публикѣ удовольствіе какимъ нибудь новымъ сочиненіемъ какъ можно скорѣе". Въ "Critic Review" Байрона (по его собственнымъ словамъ) "вознесли до небесъ" и предсказывали ему блестящую будущность. Въ очень авторитетномъ и распространенномъ журналѣ "Monthly Review" указывалось на "легкость, силу, энергію, жаръ" многихъ стихотвореній, въ авторѣ усматривались и умственное могущество и полетъ мыслей, заставляющіе искренне желать, чтобъ онъ былъ разумно направленъ по своему житейскому пути. Въ нѣсколькихъ другихъ журналахъ были помѣщены отзывы въ такомъ же родѣ.
   Изъ рецензій враждебныхъ особенно выдались своею рѣзкостью помѣщенная въ "Satiric", гдѣ, по словамъ Байрона, его "страшно разнесли", и главнымъ образомъ статья въ "Edinburgh Review", послужившая, какъ увидимъ ниже, стимуломъ къ его первому сатирическому произведенію. "Стихотворенія этого молодого лорда -- писалъ рецензентъ -- принадлежатъ къ тому классу произведеній, который совершенно справедливо проклинается людьми и богами. Дѣйствительно, мы не помнимъ, чтобы когда нибудь попадался намъ на глаза сборникъ стиховъ, такъ мало, какъ этотъ, удаляющійся отъ того, что мы называемъ вообще посредственностью. Произведенія эти смертельно плоски, не повышаются и не понижаются и остаются всегда на одномъ уровнѣ, какъ остается на немъ стоячая вода". Ѣдко смѣется рецензентъ надъ авторскимъ подчеркиваніемъ своего несовершеннолѣтія и своего аристократическаго происхожденія, и даетъ совѣтъ "совсѣмъ оставить стихотворство и съ большею пользою примѣнять на дѣлѣ свои дарованія, которыя не малы..."; критикъ не признаетъ въ юномъ авторѣ никакого поэтическаго жара и воображенія, никакой оригинальности и самостоятельности; упрекаетъ въ прямомъ подражаніи Грею, Роджерсу и другимъ поэтамъ... "Но какого бы мнѣнія -- иронически заканчивается статья -- ни были мы на счетъ стихотвореній этого несовершеннолѣтняго аристократа, надо принять ихъ такими, какія они есть, и довольствоваться ими, ибо это будутъ его послѣднія произведенія. Нѣтъ вѣроятности, чтобы онъ -- и по своему общественному положенію, и по ожидающимъ его впереди занятіямъ -- удостоилъ сдѣлаться писателемъ. Возьмемъ же то, что онъ намъ предлагаетъ, и будемъ благодарны. По какому праву намъ, бѣднякамъ, быть придирчивыми и недовольными? Намъ слѣдуетъ радоваться уже тому, что мы получили столько отъ человѣка такаго сана, который не живетъ на чердакѣ (это ссылка на слова Байрона въ предисловіи къ "Часамъ досуга"), а обладаетъ ньюстедскимь аббатствомъ. Повторяемъ -- будемъ благодарны. Какъ честный Санчо, будемъ благословлять Бога за то, что намъ даютъ, и не станемъ смотрѣть въ зубы даровому коню".
   Всякому, знакомому съ сборникомъ стихотвореній, о которомъ здѣсь идетъ рѣчь, кидается въ глаза полная несправедливость отзыва; при появленіи рецензіи, эту несправедливость замѣтили и осудили такіе выдающіеся люди, какъ В. Скоттъ, который намѣревался даже писать юному поэту, чтобы выразить ему свое сочувствіе и утѣшеніе. Вмѣстѣ съ тѣмъ она обличаетъ и явное пристрастіе рецензента, хотя онъ и увѣряетъ, что въ журналѣ дано мѣсто такому подробному разбору только для того, чтобы исполнить упоминаемое авторомъ въ предисловіи къ "Hours of Idleness" мнѣніе Джонсона на счетъ литературныхъ произведеній аристократовъ. Но очевидно, что причина тутъ иная. Это -- не равнодушно снисходительное отношеніе могущественнаго журнала къ первымъ произведеніямъ даровитаго юноши; тутъ чуть не въ каждой строкѣ слышится сердитое раздраженіе; такъ относятся къ произведеніямъ, которымъ во всякомъ случаѣ придаютъ выдающееся значеніе съ той или другой стороны. Вотъ почему изъ всѣхъ предположеній о томъ, кто былъ авторъ этой статьи -- самое вѣроятное, что онъ лицо, прикосновенное къ Кембриджскому университету, и что такимъ образомъ рѣзкій отзывъ -- отплата за сатирическое изображеніе этого университета въ "Hours of Idleness".
   Уже до появленія рецензіи "Edinburgh Review" и въ ожиданіи ея Байронъ, въ виду авторитетнаго значенія, которымъ пользовался въ англійскомъ обществѣ и литературномъ мірѣ этотъ журналъ, находился въ тревожномъ состояніи. "Я сдѣлался -- писалъ онъ Бичеру въ 1808 г.-- такимъ важнымъ лицомъ, что противъ меня готовится жестокое нападеніе въ ближайшемъ номерѣ "Edinburgh Review".. Вамъ извѣстно, что система этихъ Эдинбургскихъ господъ состоитъ въ нападеніи на всѣхъ. Они не хвалятъ никого, и ни публика, ни авторъ не могутъ ожидать ихъ похвалъ. Но быть цитированнымъ ими все-таки уже составляетъ нѣчто, ибо они, по ихъ собственнымъ заявленіямъ, разбираютъ только тѣ сочиненія, которыя достойны общаго вниманія".
   Напечатанная статья произвела на автора "Hours of Idleness" сильное, потрясающее впечатлѣніе. "Не получили ли вы вызова на дуэль?" -- спросилъ его при встрѣчѣ одинъ пріятель немедленно послѣ появленія рецензіи; "и дѣйствительно -- говоритъ Т. Муръ -- столь подвижное лицо Байрона должно было въ подобномъ кризисѣ выражать ужасающую энергію. Гордости его была нанесена сильная рана, честолюбіе его было унижено, -- но это чувство униженія просуществовало всего нѣсколько минутъ. Живая реакція его ума противъ несправедливаго нападенія пробудила въ немъ полное сознаніе своего дарованія и горделивая увѣренность въ успѣхѣ своего мщенія заставила его забыть стыдъ и тяжелое чувство, причиненное оскорбленіемъ".
   Это мщеніе -- "Англійскіе Барды и Шотландскіе Обозрѣватели" -- сатира, появившаяся въ мартѣ 1809 г. безъ имени автора, т. е. черезъ четырнадцать мѣсяцевъ послѣ напечатанія рецензіи, а въ октябрѣ того же года вышедшая вторымъ изданіемъ, и уже не анонимно. Сатира была впрочемъ вызвана не исключительно статьею "Edinburgh Review": началъ Байронъ писать ее уже прежде, а нѣкоторая часть была даже написана въ промежуткѣ между первымъ и вторымъ изданіемъ; и тутъ имъ руководило не личное чувство, а образовавшееся въ немъ и еще не провѣренное солиднымъ критическимъ анализомъ непріязненное отношеніе къ современной поэзіи въ большинствѣ ея представителей. Уже въ 1807 г., слѣдовательно за два года до сочиненія "Англійскихъ Бардовъ", составивъ списокъ прочитанныхъ имъ до того времени книгъ, онъ сдѣлалъ къ нему такое примѣчаніе: "Я избѣгалъ здѣсь упоминанія о нашихъ живыхъ еще поэтахъ; между ними нѣтъ ни одного, который переживетъ свои произведенія. Вкусъ угасаетъ между нами. Еще столѣтіе -- и наше могущество, наша литература и наше имя сотрутся съ лица земли и будутъ составлять только незамѣтную точку на страницахъ исторіи человѣчества", Рецензія эдинбургскаго журнала послужила только стимуломъ къ окончанію сатиры и несомнѣнно была причиною ея усиленной и въ большей части совершенно неосновательной рѣзкости. Но дѣйствуя въ этомъ случаѣ подъ впечатлѣніемъ личнаго раздраженія, Байронъ не хотѣлъ, однако, выйти на бой голословно, не имѣя подъ собой фактической почвы, не вооружась, такъ сказать, съ ногъ до головы. Только почву эту выбралъ онъ не совсѣмъ удачно: главнымъ образцомъ для изощренія себя въ сатирическомъ родѣ онъ взялъ любимца своего Попа съ его, правда, остроумной, но вычурной и искусственной "Дунціадой", усердно изучая вмѣстѣ съ тѣмъ и другихъ сатириковъ.
   Темой для нападенія на современную поэзію послужили для Байрона, по его словамъ, "дураки". На нихъ учиняетъ онъ свою "травлю", дичью въ которой служатъ ему спеціально "писаки". Но Ювеналовская жилка была слишкомъ сильна въ будущемъ авторѣ "Донъ Жуана", чтобы онъ ограничился однимъ литературнымъ міромъ. Попутно клеймитъ его сатира и то, чего литературная, на его взглядъ, испорченность составляла только часть; то, что впослѣдствіи дало такую пищу его "Донъ Жуану" и многимъ другимъ произведеніямъ -- испорченность англійскаго общества, "чудовищные пороки" того времени, времени, когда "торжествующій порокъ кичится своимъ могуществомъ, видя преклоненными передъ собою тѣхъ, которые умѣютъ только преклоняться; когда безуміе, часто предшествующее преступленію, украшаетъ свою дурацкую шапку колокольчиками всевозможныхъ цвѣтовъ; когда глупцы и мерзавцы, заключивъ между собою союзъ, становятся во главѣ всего и чинятъ судъ и расправу на золотыхъ вѣсахъ. "Въ современномъ обществѣ нашъ сатирикъ усматриваетъ множество явленій, дающихъ ему обильный матеріалъ, множество "дураковъ, спины которыхъ требуютъ бича",-- и затѣмъ вступаетъ въ ту область, которая собственно и составляетъ предметъ его изображенія.
   Сперва онъ останавливается на современной критикѣ, конечно, имѣя въ виду главнымъ образомъ рецензію въ "Edlnboruh Review", и тутъ, при отношеніи довольно пристрастномъ къ своимъ рецензентамъ, дѣлаетъ нѣсколько мѣткихъ и справедливыхъ замѣчаній относительно англійской критики вообще, отлично характеризуя ту критику, которая есть не что иное, какъ пасквиль. Вслѣдъ за этимъ производится генеральный смотръ всѣхъ современныхъ поэтовъ (исключительно стихотворцевъ), и присутствующій на немъ читатель, мало-мальски знакомый съ исторіею англійской литературы, съ недоумѣніемъ выслушиваетъ сожалѣніе автора о славномъ прошедшемъ этой поэзіи -- но прошедшемъ не Шекспировскомъ, не Бернсовскомъ, а Драйдена, Попа, въ сравненіи съ которыми современные автору поэты -- "жалкіе барды", "тупоумные конкуренты разныхъ школъ, оспаривающіе другъ у друга пальму первенства". Кто же эти писаки, стихоплеты съ точки зрѣнія молодого, только что вступившаго на литературное поприще Байрона?
   Вальтеръ Скоттъ, Соути (въ ту пору еще не опозорившій себя доносами на Байрона и "сатанинскую школу"), Вордсвортъ, Кольриджъ, Томасъ Муръ! И ужъ если таково отношеніе сатирика къ писателямъ, игравшимъ въ современной англійской литературѣ первую роль, то понятно, какъ достается отъ него дѣятелямъ второстепеннымъ и третьестепеннымъ! И затѣмъ наносятся удары драматургамъ, на которыхъ, по его убѣжденію, лежитъ вина "позорнаго упадка англійской прославленной сцены" и критикамъ -- особенно критикамъ! -- между которыми вызываютъ самое сильное озлобленіе автора дѣятели шотландской школы (уже потому, впрочемъ, что она, олицетворившаяся въ "Edinburgh Review", стояла во главѣ англійской критики), эти "сѣверные волки, не перестающіе грабить въ ночной темнотѣ, подлыя твари съ адскимъ инстинктомъ, кидающіяся на все встрѣчное: молодое и старое, живое и мертвое, безпощадныя гарпіи, которыя должны жрать во что бы то ни стало!"
   Если въ рецензіи "Edinburgh Review" нельзя не усмотрѣть ничего, кромѣ несправедливости и пристрастія, то никто не станетъ, конечно, оспаривать присутствіе этихъ же недостатковъ и въ сатирѣ Байрона. Объясняемое -- если не оправдываемое -- личнымъ раздраженіемъ по отношенію къ критикамъ, оно представляется непонятнымъ относительно поэтовъ, несомнѣнно талантливыхъ и занимающихъ въ исторіи литературы почетное мѣсто. Никакого личнаго раздраженія тутъ быть не могло. Причину, слѣдовательно, нужно видѣть или въ слабомъ критическомъ чувствѣ Байрона, или въ несогласіи его міровоззрѣнія съ міровоззрѣніемъ этихъ поэтовъ (на что въ сатирѣ есть указаніе), или, наконецъ, въ свойственной такимъ натурамъ, какъ Байронъ, въ ихъ молодые годы, граничащей съ заносчивостью самонадѣянности, вытекающей, можетъ быть, изъ тайнаго и естественнаго сознанія, что скоро блескъ всѣхъ этихъ именъ потускнѣетъ передъ его именемъ. Какъ бы то ни было, такъ или иначе, но сатира "Англійскіе Барды и Шотландскіе Обозрѣватели", какъ оцѣнка дѣятельности упоминаемыхъ въ ней писателей, не выдерживаетъ критики, -- и Байронъ самъ скоро пришелъ къ такому-же заключенію. Сатиру свою онъ напечаталъ передъ первымъ путешествіемъ за границу; въ его отсутствіе она выдержала еще два изданія. а когда онъ вернулся, то немедленно же рѣшился навсегда изъять изъ печати это произведеніе, искренне раскаиваясь въ его сочиненіи. Раскаяніе его было тѣмъ сильнѣе, что нѣкоторые изъ оскорбленныхъ имъ поэтовъ не только простили ему за неслыханную дерзость, но даже, при возвращеніи его изъ-за границы, съ восторгомъ привѣтствовали, какъ геніальнаго творца только что написанныхъ двухъ первыхъ пѣсенъ "Чайльдъ Гарольда". Онъ скупилъ остававшіеся въ продажѣ экземпляры, сжегъ ихъ, и когда девять лѣтъ спустя нашелъ у Меррея единственный уцѣлѣвшій экземпляръ, то написалъ на немъ: "Эта книга -- собственность другого, и это единственная причина, мѣшающая мнѣ сжечь этотъ жалкій памятникъ слѣпого гнѣва и несправедливаго озлобленія". Тутъ же на поляхъ противъ разныхъ мѣстъ сдѣлалъ онъ замѣтки въ родѣ "несправедливо", "слишкомъ свирѣпо% "скверно, потому что имѣетъ личный характеръ", и т. п. "Я искренне желалъ бы, -- написано имъ въ концѣ этого экземпляра, -- чтобы большая часть этой сатиры никогда не была написана -- не только вслѣдствіе несправедливостей многихъ отзывовъ и личнаго раздраженія, но и потому, что я не могу одобрить ни тона, ни духа ея". И еще позднѣе, въ разговорѣ съ Медвиномъ, Байронъ заявилъ, что употреблялъ всѣ усилія, чтобы это произведеніе никогда больше не издавалось ни въ Англіи, ни въ Ирландіи.
   Но при этихъ, сознаваемыхъ каждымъ свѣдущимъ и безпристрастнымъ читателемъ, равно какъ и самимъ авторомъ, недостаткахъ, сатира Байрона обладаетъ, безспорно, независимо отъ нихъ и громадными достоинствами, обличающими уже теперь будущаго великаго поэта: мѣткостью многихъ характеристикъ, несмотря на преувеличенную рѣзкость, блестящимъ остроуміемъ, порывистой силой негодованія тамъ, гдѣ онъ клеймитъ общественные пороки, благородствомъ тона въ тѣхъ случаяхъ, когда въ немъ говоритъ искреннее и глубокое чувство, гармоническимъ соединеніемъ лирическаго и сатирическаго элементовъ. Наконецъ, немаловажное, думаемъ, значеніе имѣетъ и самостоятельная смѣлость, съ которой 21-лѣтній поэтъ выступилъ противъ давно и прочно установившихся литературныхъ авторитетовъ своего отечества.

Петръ Вейнбергъ.

  

Англійскіе барды и шотландскіе обозрѣватели.

  

САТИРА.

"I had rather be а kitten and сгу men!
Than one of those same meier ball d-mongers".-- Shakespeare.

"Such shameless bards we haye, and yet it is true,
Thore are as m. d, abandon'd critics too". Pope.

  

ПРЕДИСЛОВІЕ*).
*) Къ 2-му, 3-ьему и 4-му изданіямъ.

  
   Всѣ мои друзья, ученые и неученые, убѣждали меня не издавать этой сатиры подъ моимъ именемъ. Если бы меня можно было "отвратить отъ влеченій моей музы язвительными насмѣшками и бумажными пулями критики", я бы послушался ихъ совѣта. Но меня нельзя устрашить руганью и запугать критиками, вооруженными или безоружными. Я могу смѣло сказать, что не нападалъ ни на кого, кто раньше не нападалъ на меня. Произведенія писателя -- общественное достояніе: кто покупаетъ книгу, имѣетъ право судить о ней и печатно высказывать свое мнѣніе, если ему угодно; поэтому авторы, отмѣченные мною, могутъ отвѣтить мнѣ тѣмъ же. Я полагаю, что они съ большимъ успѣхомъ съумѣютъ осудить мои писанія, чѣмъ исправить свои собственныя. Но моя цѣль не въ томъ, чтобы доказать, что и я могу хорошо писать, а въ томъ, чтобы, если возможно, научить другихъ писать лучше.
   Такъ какъ моя поэма имѣла гораздо больше успѣха, чѣмъ я ожидалъ, то я постарался въ этомъ изданіи сдѣлать нѣсколько прибавленій и измѣненій для того, чтобы моя поэма болѣе заслуживала вниманія читателей.
   Въ первомъ анонимномъ изданіи этой сатиры четырнадцать стиховъ о Попѣ Боулься были присочинены и включены въ нее по просьбѣ одного моего остроумнаго друга, который теперь собирается издать въ свѣтъ томъ стиховъ. Въ настоящемъ изданіи они выкинуты и замѣнены нѣсколькими моими собственными стихами. Я руководствовался при этомъ только тѣмъ, что не хотѣлъ печатать подъ моимъ именемъ что-либо, не вполнѣ мнѣ принадлежащее; я полагаю, что всякій другой поступилъ бы точно такъ же.
   Относительно истинныхъ достоинствъ многихъ поэтовъ, произведенія которыхъ названы или на которыхъ есть намеки въ нижеслѣдующихъ страницахъ, авторъ предполагаетъ, что мнѣніе о нихъ приблизительно одинаковое въ общей массѣ публики; конечно, они при этомъ, какъ и другіе сектанты, имѣютъ каждый свою особую общину поклонниковъ, преувеличивающихъ ихъ таланты, не видящихъ ихъ недостатковъ и принимающихъ ихъ метрическія правила за непреложный законъ. Но именно несомнѣнная талантливость нѣкоторыхъ писателей, критикуемыхъ въ моей поэмѣ, заставляетъ еще болѣе жалѣть о томъ, что они торгуютъ своимъ дарованіемъ. Бездарность жалка; въ худшемъ случаѣ надъ ней смѣешься и потомъ забываешь о ней, но злоупотребленіе талантомъ для низкихъ цѣлей заслуживаетъ самаго рѣшительнаго порицанія. Авторъ этой сатиры болѣе чѣмъ кто либо желалъ бы, чтобы какой-нибудь извѣстный талантливый писатель взялъ роль обличителя на себя. Но м-ръ Джифордъ посвятилъ себя Массинджеру, и за отсутствіемъ настоящаго врача нужно предоставить право деревенскому фельдшеру въ случаѣ крайней надобности прописывать свои доморощенныя средства для пресѣченія такой пагубной эпидеміи -- конечно, если въ его способѣ лѣченія нѣтъ шарлатанства. Мы предлагаемъ здѣсь нашъ адскій камень, такъ какъ, повидимому, ничто кромѣ прижиганія не можетъ излѣчить многочисленныхъ паціентовъ, страдающихъ очень распространеннымъ и пагубнымъ "бѣшенствомъ стихотворства". Что касается эдинбургскихъ критиковъ, то эту гидру смогъ бы одолѣть только Геркулесъ; поэтому, если бы автору удалось размозжить хотя бы одну изъ головъ змѣи, и хотя бы при этомъ сильно пострадала его рука, онъ былъ бы вполнѣ удовлетворенъ.
  


  

Англійскіе барды и шотландскіе обозрѣватели.

  
             Что-жъ, долженъ я лишь слушать и молчать?
             А Фитцъ-Джеральдъ тѣмъ временемъ терзать
             Нашъ будетъ слухъ, въ тавернахъ распѣвая?
             Изъ трусости молчать я не желаю!
             Пусть критики клевещутъ и бранятъ,
             Глупцамъ я посвящу сатиры ядъ.
  
             Перо мое, природы даръ безцѣнный!
             Ты -- разума слуга неоцѣненный.
             Ты вырвано у матери своей,
             Чтобъ быть орудьемъ немощныхъ людей,
             Служить, когда мозгъ мучится родами
             И даритъ міръ то прозой, то стихами.
             Любовь обманетъ, щелкнетъ критикъ злой,
             Обиженный утѣшится съ тобой.
             Тебѣ своимъ рожденіемъ поэты
             Обязаны, но волнъ холодной Леты
             Не избѣгаешь ты... А смотришь: вслѣдъ
             Забытъ и самъ пѣвецъ. Таковъ ужъ свѣтъ!
             Тебя-жъ, перо, вновь призванное мною,
             Какъ Сидъ Гаметъ я въ лаврахъ успокою!
             Что брань глупцовъ? Товарищемъ моимъ
             Всегда ты будешь. Смѣло воспаримъ
             И воспоемъ -- не смутное видѣнье,
             Не пылкихъ грезъ Востока порожденье,--
             Нѣтъ, путь нашъ будетъ гладкій и прямой,
             Хоть встрѣтятся намъ терніи порой.
  
             О, пусть мои стихи свободно льются!
             Когда Пороку жертвы воздаются
             И надъ людьми онъ жалкими царитъ;
             Когда дурацкой шапкою гремитъ
             Безуміе, братъ старшій преступленья;
             Когда глупецъ, съ мерзавцемъ въ единеньѣ,
             Царя повсюду, правду продаетъ --
             Любой смѣльчакъ насмѣшекъ не снесетъ;
             Неуязвимый, страха онъ не знаетъ,
             Но предъ стыдомъ публичнымъ отступаетъ;
             Свои грѣшки скрывать онъ принужденъ:
             Смѣхъ для него страшнѣе, чѣмъ законъ.
             Вотъ дѣйствіе сатиры. Я далекъ
             Отъ дерзкой мысли быть бичомъ порока:
             Сильнѣйшая тутъ надобна рука,--
             Не столь моя задача широка.
             Найдется мелкихъ глупостей довольно,
             Гдѣ будетъ мнѣ охотиться привольно;
             Пусть кто-нибудь со мной раздѣлитъ смѣхъ.
             И большихъ мнѣ не надобно утѣхъ.
             На риѳмоплетовъ я иду войною!
             Отнынѣ шутки плохи вамъ со мною,
             Вы, эпоса жрецы, элегій, одъ
             Кропатели! Впередъ, Пегасъ, впередъ!
             Принесъ я тоже музамъ даръ невольный,
             Кропалъ стихи въ періодъ жизни школьной,
             И, хоть они не вызвали молвы,
             Печатался, какъ многіе, увы,
             Теперь средь взрослыхъ къ этому стремятся...
             Себя въ печати каждому, признаться,
             Пріятно видѣть: книга, хоть она
             Пуста, все-жъ книга. Ахъ, осуждена
             Она забвенью съ авторомъ бываетъ!
             Ихъ громкое заглавье не спасаетъ,
             Именъ блестящихъ не щадитъ провалъ
             То Лэмъ съ своими фарсами позналъ..,
             Но онъ все пишетъ, позабытый свѣтомъ;
             Невольно бодрость чувствуя при этомъ,
             Хочу и я кой-что обозрѣвать.
             Себя съ Джеффреемъ я боюсь равнять,
             Но, какъ и онъ, судьею быть желаю
             И самъ себя въ сей санъ опредѣляю.


  
             Все требуетъ и знанья, и труда,
             Но критика, повѣрьте, никогда.
             Изъ Миллера возьмите шутокъ прѣсныхъ,
             Цитируя, бѣгите правилъ честныхъ,
             Погрѣшности умѣйте отыскать
             И даже ихъ порой изобрѣтать;
             Обворожите щедраго Джеффрея
             Тактичностью и скромностью своею,
             Онъ дастъ десятокъ фунтовъ вамъ за листъ.
             Пусть вашъ языкъ отъ лжи не будетъ чистъ,
             За ловкача вы всюду прослывете
             И, клевеща, вы славу наживете
             Опаснаго и остраго ума.
             Но помните: отзывчивость -- чума.
             Лишь погрубѣй умѣйте издѣваться,--
             Васъ ненавидѣть будутъ, но бояться.
  
             И вѣрить этимъ судьямъ! Боже мой!
             Ищите лѣтомъ льду и розъ зимой,
             Иль хлѣбнаго зерна въ мякинѣ пыльной;
             Довѣрьтесь вѣтру, надписи могильной,
             Иль женщинѣ, повѣрьте вы всему,
             Но лишь не этихъ критиковъ уму!
             Сердечности Джеффрея опасайтесь
             И головою Лэма не плѣняйтесь...
             Когда открыто дерзкіе юнцы
             Одѣли вкуса тонкаго вѣнцы,
             А всѣ кругомъ, склонившися во прахѣ,
             Ждутъ ихъ сужденья въ малодушномъ страхѣ
             И, какъ законъ, его ревниво чтутъ,--
             Молчаніе не кстати было-бъ тутъ.
             Стѣсняться-ль мнѣ съ такими господами?
             Но всѣ они смѣшались передъ нами,
             Всѣ -- какъ одинъ, и трудно разобрать,
             Кого средь нихъ хвалить, кого ругать.
  
             Зачѣмъ пошелъ безсмертными стопами
             Я Джиффорда и Попа? Передъ вами
             Лежитъ отвѣтъ. Читайте, коль не лѣнь,
             И все вамъ станетъ ясно, словно.день.
             "Постойте",-- слышу я, -- "вашъ стихъ не вѣренъ,
             Здѣсь риѳмы нѣтъ, а тамъ размѣръ потерянъ*.
             -- А почему-жъ, скажу я на упрекъ,
             Такъ ошибаться Попъ и Драйденъ могъ?
             "Зато такихъ ошибокъ нѣтъ у Пая".
             -- Я вмѣстѣ съ Попомъ врать предпочитаю!
  
             А было время, жалкой лиры звукъ
             Не находилъ себѣ покорныхъ слугъ.
             Свободный умъ въ союзѣ съ вдохновеньемъ
             Дарилъ сердца высокимъ наслажденьемъ.
             Рождалися въ источникѣ одномъ
             Все новыя красоты съ каждымъ днемъ.
             Тогда на этомъ островѣ счастливомъ
             Внимали Попа нѣжнымъ переливамъ...
             Честь Англіи и барду создала
             Культурнаго народа похвала.
             На ладъ иной свою настроивъ лиру,
             Тогда гремѣлъ великій Драйденъ міру,
             И сладкозвучный умилялъ Отвэй,
             Плѣнялъ Конгривъ веселостью своей.
             Народъ нашъ чуждъ тогда былъ вкусовъ дикихъ...
             Зачѣмъ теперь тревожить тѣнь великихъ,
             Когда смѣнилъ ихъ жалкихъ бардовъ рядъ?
             Ахъ, взглядъ нашъ отдохнуть на прошломъ радъ.
             Но гдѣ-жъ они, тѣ дивныя созданья,
             Что Приковали общее вниманье?
             Не мало ихъ, признаться должно намъ.
             Нѣтъ отдыха наборщикамъ, станкамъ;
             Тамъ эпосъ Соути лавки наводняетъ,
             Тутъ, что ни день, книженка выползаетъ
             Съ поэмой Литтля. Въ мірѣ, говорятъ,
             Нѣтъ новаго... Новинокъ длинный рядъ
             Проносится межъ тѣмъ передъ глазами,
             И чудеса идутъ за чудесами:
             Прививка оспы, гальванизмъ и газъ
             Толпу волнуютъ, чтобъ потомъ за разъ
             Вдругъ съ трескомъ лопнуть, какъ пузырь надутый.
             Плодятся школы новыя и въ лютой
             Борьбѣ за славу гибнетъ бардовъ рой;
             Но удается олуху порой
             Торжествовать среди провинціаловъ,
             Гдѣ знаетъ каждый клубъ своихъ Вааловъ,
             Гдѣ уступаютъ геніи свой тронъ
             Ихъ идолу, телецъ-ли мѣдный онъ,
             Негодный Стотъ, иль Соути, бардъ надменный.


  
             Вотъ риѳмоплетовъ вамъ кортежъ презрѣнный.
             Какъ каждый хочетъ выскочить вgередъ
             И шпоры старому Пегасу въ бокъ даетъ!
             Вотъ бѣлый стихъ, вотъ риѳмы, здѣсь сонеты,
             Тамъ оды другъ на дружкѣ, тамъ куплеты
             Глупѣйшей страшной сказки; безъ конца
             Снотворные стихи... Что-жъ, для глупца
             Пріятенъ трескъ всей этой пестрой чуши:
             Онъ, не понявъ, совсѣмъ развѣситъ уши...
             Средь бури злой "Послѣдній Менестрель*
             Разбитой арфы жалостную трель
             Подноситъ намъ, а духи той порою
             Пугаютъ барынь глупой болтовнею;
             Джильпиновской породы карликъ-бѣсъ
             Господчиковъ заманиваетъ въ лѣсъ
             И прыгаетъ, Богъ знаетъ, какъ высоко,
             Дѣтей стращая, Богъ вѣсть чѣмъ, жестоко;
             Межъ тѣмъ милэди, запретивъ читать
             Тому, кто буквъ не можетъ разбирать,
             Посольства на могилы отправляютъ
             Къ волшебникамъ и плутовъ защищаютъ.
             Вотъ выѣзжаетъ на конѣ своемъ
             Мармьонъ спесивый въ шлемѣ золотомъ,
             Подлоговъ авторъ, витязь онъ удалый,
             Не вовсе плутъ, не вовсе честный малый.
             Идетъ къ нему веревка и война,
             Съ величіемъ въ немъ подлость сплетена.
             Напрасно Скоттъ, тщеславьемъ зараженный,
             Старьемъ ты мучишь слухъ нашъ утомленный.
             Что изъ того, что Миллеръ и Муррей
             Въ полкроны цѣнятъ взмахъ руки твоей?
             Коль торгашемъ сынъ звучной музы станетъ,
             Его вѣнокъ лавровый быстро вянетъ;
             Поэта званье пусть забудетъ тотъ,
             Кого не слава,-- золото влечетъ.
             Пусть, ублажая хладнаго Мамона,
             Онъ не услышитъ pолотого звона:
             Для развращенной музы торгаша
             Награда эта будетъ хороша.
             Такого мы поэта презираемъ,
             Мармьону-жъ доброй ночи пожелаемъ..


  
             Вотъ кто хвалу стремится заслужить!
             Вотъ захотѣлъ кто музу покорить!
             Сэръ Вальтеръ Скоттъ священную корону
             Отнялъ у Попа, Драйдена, Мильтона...
  
             О, музы юной славные года!
             Гомеръ, Виргилій пѣли намъ тогда.
             Давало намъ столѣтій протяженье
             Всего одно великое творенье,
             И, какъ святыню, чтили племена
             Божественныхъ поэтовъ имена.
             Въ вѣкахъ безслѣдно царства исчезали,
             И предковъ рѣчь потомки забывали,--
             Никто тѣхъ пѣсенъ славы не достигъ,
             И избѣжалъ забвенья ихъ языкъ.
             А наши барды пишутъ, не умѣя
             Всю жизнь отдать единой эпопеѣ.
             Такъ, жалкій Соути, дѣлатель балладъ:
             Онъ вознестись орломъ надъ міромъ радъ;
             Уже Камоэнсъ, Тассъ, Мильтонъ судьбою
             Обречены. Беретъ онъ славу съ бою
             И, какъ войска, свои поэмы шлетъ.
             Вотъ Жанну Д'Аркъ онъ выпустилъ впередъ,
             Бичъ англичанъ и Франціи спасенье.
             Бедфордомъ низкимъ дѣвы сей сожженье
             Извѣстно всѣмъ, а между тѣмъ она
             Поэтомъ въ славы храмъ помѣщена.
             Поэтъ ея оковы разбиваетъ,
             Какъ феникса изъ пепла возрождаетъ...
             Вотъ Талаба, свирѣпое дитя
             Аравіи пустынной; не шутя,
             Домданіэля въ прахъ онъ повергаетъ,
             Всѣхъ колдуновъ на свѣтѣ истребляетъ. ,
             Соперникъ Тумба! Побѣждай враговъ!
             Цари на радость будущихъ вѣковъ!
             Ужъ въ ужасѣ бѣгутъ тебя поэты,
             Послѣднимъ въ родѣ будешь на землѣ ты.
             Пусть геніи возьмутъ тебя съ собой,--
             Ты съ честью вынесъ съ здравымъ смысломъ бой.
             Мадока образъ высится гигантскій;
             Уэльскій принцъ и кацикъ мексиканскій,
             Плететъ онъ вздоръ о жизни странъ чужихъ;
             Мандвиль правдивѣй въ сказочкахъ своихъ.
             Когда-же, Соути, будетъ передышка?
             Ты въ творчествѣ доходишь до излишка.
             Довольно трехъ поэмъ. Еще одна,
             И мы погибли; чаша ужъ полна.
             Ты мастерски перомъ своимъ владѣешь,
             Такъ докажи, что и щадить умѣешь.
             Но если ты, наперекоръ мольбамъ,
             Свой тяжкій плугъ потащишь по полямъ
             Поэзіи и будешь, не жалѣя,
             Ты чорту отдавать матронъ Берклея --
             То ужъ пугай поэзіей своей
             Еще на свѣтъ невышедшихъ дѣтей.
             Благословенъ пусть будетъ твой читатель,
             И помогай обоимъ вамъ Создатель!
             Вотъ, противъ правилъ риѳмы бунтовщикъ,
             Идетъ Вордсвортъ, твой скучный ученикъ.
             Нѣжнѣйшія, какъ вечеръ тихій мая,
             Наивныя поэмы сочиняя,
             Онъ учитъ друга книжекъ не читать,
             Не знать заботъ, упорно избѣгать
             Волненій жизни бурной, въ опасеньѣ,
             Что духъ его потерпитъ раздвоенье.
             Онъ, разсужденьемъ и стихомъ за разъ,
             Настойчиво увѣрить хочетъ насъ,
             Что проза и стихи равны для слуха,
             Что грубой прозы часто жаждетъ ухо,
             Что тотъ постигъ высокій идеалъ,
             Кто сказочку стихами передалъ.
             Такъ, разсказалъ о Бетти Фой онъ нынѣ
             И объ ея тупоголовомъ сынѣ,
             Лунатикѣ; онъ, сущій идіотъ,
             Своей дороги вѣчно не найдетъ;
             Какъ самъ поэтъ, онъ ночь со днемъ мѣшаетъ.
             Пѣвецъ съ такимъ намъ паѳосомъ вѣщаетъ
             Объ идіота жалкаго судьбѣ,
             Что, кажется, онъ пишетъ о себѣ.
  
             Здѣсь о Кольриджѣ дамъ я отзывъ скромный.
             Своей надутой музы данникъ томный,
             Невинныхъ темъ любитель онъ большой,
             Но смыслъ не прочь окутать темнотой.
             Съ Парнасомъ у того лады плохіе,
             Кто вмѣсто нѣжной музы взялъ Пиксію.
             Зато пойдетъ по праву похвала
             Къ его стихамъ прелестнымъ въ честь осла.
             Воспѣть осла Кольриджу такъ пріятно,
             Сочувствіе герою здѣсь понятно...


  
             А ты, о Льюисъ, о поэтъ гробовъ!
             Парнасъ кладбищемъ сдѣлать ты готовъ.
             Вѣдь въ кипарисъ ужъ лавръ твой превратился;
             Ты въ царствѣ Аполлона подрядился
             Въ могильщики... Стоишь-ли ты, поэтъ,
             А вкругъ тебя, покинувъ вышній свѣтъ,
             Толпа тѣней ждетъ родственныхъ лобзаній,
             Или путемъ стыдливыхъ описаній
             Влечешь къ себѣ сердца невинныхъ дамъ,--
             Всегда, о членъ парламента, воздамъ
             Тебѣ я честь! Рождаетъ умъ твой смѣлый
             Рой призраковъ ужасныхъ, въ саванъ бѣлый
             Закутанныхъ... Идутъ на властный зовъ
             И вѣдьмы старыя, и духи облаковъ,
             Огня, воды, и сѣренькіе гномы,
             Фантазіи разстроенной фантомы,--
             Все, что дало тебѣ такой почетъ,
             За что съ тобой прославленъ Вальтеръ Скоттъ.
             Коль въ мірѣ есть друзья такого чтенья
             Святой Лука взорветъ и ихъ терпѣнье;
             Не сталъ-бы жить съ тобой самъ Сатана,
             Такъ безднъ твоихъ ужасна глубина!
             
   Кто, окруженъ внимательной толпою
             Прекрасныхъ дѣвъ, поетъ имъ? Чистотою
             Невинности ихъ взоры не блестятъ
             Румянцемъ страсти лица ихъ горятъ
             То Литтль, Катуллъ нашъ. Въ звукахъ лиры томной
             Передаетъ онъ намъ разсказъ нескромный.
             Его не хочетъ муза осудить,
             Но какъ пѣвца распутства ей хвалить?
             Она къ инымъ привыкла приношеньямъ,
             Нечистыхъ жертвъ бѣжитъ она съ презрѣньемъ,
             Но снисхожденьемъ къ юности полна,
             "Ступай, исправься", говоритъ она.
  
             Странгфордъ! Поэтъ съ златистыми кудрями,
             Чужую пѣснь снабдившій бубенцами,
             Плѣняешь дѣвъ ты ясностью очей
             И музою плаксивою своей;
             Зачѣмъ ты смысла подлинникъ лишаешь
             И стихъ чужой своимъ ты подмѣняешь?
             Улучшатся-ль Камоэнса стихи
             Отъ этой пустозвонной чепухи,
             Отъ этой. пестрой, вычурной одежды?
             Ужель на то питаешь ты надежды?
             Исправь свой вкусъ, Странгфордъ, исправь себя,
             Люби, пылай, но чистымъ будь^ любя,
             Отвыкни лгать безстыдно предъ толпою
             И распрощайся съ лирой воровскою,
             И Лузіады славнаго пѣвца
             Избавь скорѣй отъ Мурова вѣнца.
  
             Смотрите! Вотъ поэзія Гейлея!
             Стишки его, что далѣ, то пустѣе.
             Комедійку-ль онъ въ риѳмахъ пробренчитъ.
             Иль похвалу Чистилищу строчитъ,--
             Равно безцвѣтенъ слогъ его сонливый
             На склонѣ лѣтъ и въ юности бурливой.
             "Побѣдой терпѣливости" своей
             Мое терпѣнье побѣдилъ Гейлей.
             Зато "Побѣду музыки" едва-ли
             Въ его стихахъ хоть разъ вы отыскали.
  
             Моравскихъ братьевъ набожный синклитъ
             Скорѣй поэта пусть благодаритъ:
             То Граммъ, пѣвецъ субботнихъ развлеченій,
             Даетъ плоды высокихъ вдохновеній
             Въ уродской прозѣ. Риѳма -- пустяки,
             Сойдетъ и такъ Евангелье Луки!
             Залѣзть порой онъ въ "Пятикнижье" любитъ,
             Крадетъ "Псалмы", "Пророковъ" бѣдныхъ губитъ.


  
             Въ "Симпатіи" сквозь дымку легкихъ грезъ,
             Виднѣется погибшій въ морѣ слезъ
             Кислѣйшихъ бардовъ принцъ косноязычный...
             Вѣдь ты ихъ принцъ, о Боульсъ мой мелодичный?
             Всегда оракулъ любящихъ сердецъ,--
             Поешь-ли царствъ печальный ты конецъ,
             Иль смерть листа осеннею порою,
             Передаешь-ли съ нѣжной простотою
             Колоколовъ Оксфордскихъ перезвонъ,
             Колоколовъ Остендэ мѣдный стонъ.,.
             Къ колокольцамъ когда-бъ колпакъ прибавить,
             Они могли-бъ сильнѣй тебя прославить!
             О, милый Боульсъ! Ты міръ обнять-бы радъ,
             Плѣняя всѣхъ, особенно ребятъ.
             Ты съ скромнымъ Литтлемъ славу раздѣляешь
             И пылъ любви у нашихъ дамъ смиряешь.
             Льетъ слезы миссъ надъ сказочкой твоей,
             Пока она не вышла изъ дѣтей.
             Но лѣтъ тринадцать минетъ,-- прѣсныхъ пѣсенъ
             Тоскливый рокотъ ей неинтересенъ,
             И бѣдный Боульсъ, посмотришь, ужь забытъ,
             Стыдливый Литтлъ предъ дѣвою раскрытъ.
             Но иногда ты самъ находишь скучной
             Такую тему: лирѣ благозвучной
             Достойно ввѣрить лучшія мечты.
             "Проснись, о пѣснь!" взываешь громко ты.
             И точно, пѣснь вселяетъ изумленье.
             Чего въ ней нѣтъ? Въ ней всѣ изобрѣтенья,
             Какія дѣлалъ мудрый человѣкъ
             Со дня, когда- застрялъ въ грязи ковчегъ,
             Отъ капитана Ноя и до Кука!
             Читателей не кончилась здѣсь мука:
             Поэтъ, едва успѣвшій отдохнуть,
             Со вздохами свой продолжаетъ путь;
             То будитъ сказкой нѣжной состраданье,
             То повѣствуетъ,-- барышни, вниманье!--
             Какъ поцѣлуй, раздавшись въ первый разъ
             Въ лѣсахъ Мадеры, островъ весь потрясъ.
             О Боульсъ, марай сонетами страницы,
             Но тутъ поставь фантазіи границы!
             Когда-же вновь родившійся капризъ
             Иль впереди мелькнувшій крупный призъ
             Одушевятъ вдругъ мозгъ твой недозрѣлый;
             Когда поэтъ, бичъ тупоумья смѣлый,
             Лежитъ въ землѣ, достойный лишь похвалъ;
             Когда нашъ Попъ, чей геній побѣждалъ
             Всѣхъ критиковъ, нуждается въ глупѣйшемъ,--
             Тогда дерзай! При промахѣ малѣйшемъ
             Ликуй! Поэтъ вѣдь тоже человѣкъ...
             Въ той кучѣ, что оставилъ прошлый вѣкъ,
             Ищи ты перловъ, съ Фанни совѣщайся
             И съ Курлемъ также; вытащить старайся
             Скандалы всѣ давно прошедшихъ лѣтъ,
             Бросай съ фальшивой кротостью ихъ въ свѣтъ
             И зависть скрой подъ маскою смиренной,
             И, какъ Святымъ Іоанномъ вдохновленный,
             Пиши изъ злобы такъ-же, какъ Маллетъ
             Писалъ для звона подлаго монетъ!
             Ахъ, если-бъ ты родился въ вѣкъ достойный,
             Когда несъ вздоръ Деннисъ и Ральфъ покойный,
             И если-бъ дать совмѣстно съ ними могъ
             Больному льву ослиный свой пинокъ,
             Позналъ-бы ты за подвигъ свой награду,
             Попавши вмѣстѣ съ ними въ- Дунціаду!
  
             Вотъ снова эпосъ! Кто, злодѣй, готовъ
             Насъ утопить въ обиліи стиховъ?
             То Коттль, Бристоля гордость. Онъ сбираетъ
             Изъ Камбріи всю ветошь и сплавляетъ
             Ее на рынокъ.-- Что угодно вамъ?
             Стиховъ не надо-ль? Дешево отдамъ
             Всѣ сорокъ тысячъ строкъ, всѣ двадцать пѣсенъ!
             Изъ Ипокрены рыбка! Вкусъ чудесенъ!
             Кому угодно?-- Лишь не мнѣ, прошу,
             Я прѣсныхъ блюдъ совсѣмъ не выношу!
             Хотя купецъ набить мошну умѣетъ,
             Но отъ торговли мозгъ его тупѣетъ,--
             Пусть броситъ Коттль надежду на вѣнецъ,
             Несчастнаго поэта образецъ,
             Спокойно жилъ онъ, книги продавая,
             Теперь строчитъ, отъ мукъ изнемогая!
             О, Амосъ Коттль! Какъ это прозвучитъ,
             Когда труба намъ славу возвѣститъ!
             О, Амосъ Коттль! Прямой ущербъ, бѣдняга,
             Тебѣ даютъ чернила и бумага!
             Поэзіи, я вѣрю, преданъ ты,
             Но кто-жъ прочтетъ безславные листы?
             Къ чему пера, къ чему бумаги порча?
             Но если-бъ Коттль, писателя не корча,
             Сидѣлъ-бы въ лавкѣ, иль когда-бъ умѣлъ,
             Рожденный скромно для житейскихъ дѣлъ,
             Выдѣлывать бумагу, не марая,
             Или работать, поле расчищая,
             Или грести, Уэльса онъ пѣвцомъ
             И не былъ-бы, и я-бъ не пѣлъ о немъ.
  
             И, какъ Сизифъ, свой камень вверхъ катящій,
             Такъ Морисъ намъ пытается томящій
             Громадный грузъ рифмованныхъ томовъ
             Втащить на верхъ смѣющихся холмовъ
             Твоихъ, о Ричмондъ! Какъ кусокъ громадный
             Скалы, плодъ тяжкій музы безотрадной,
             Окаменѣлость тощаго ума ,
             Летитъ назадъ съ высокаго холма.
  
             Вы видите-ль печальнаго Алкея?
             Въ долинѣ бродитъ, смерти онъ блѣднѣе,
             Съ разбитой лирой... Гдѣ-жъ его цвѣты?
             Злой Нордъ развѣялъ гордыя мечты...
             И Каледоніи холодной грозы
             Убили имъ взлелѣянныя розы.
             О, бѣдный Шеффильдъ! Пусть оплачетъ онъ
             Поэта своего столь ранній сонъ!
  
             Но неужели долженъ бардъ оставить
             Мечты себя когда-нибудь прославить?
             Ужель всегда поникнетъ головой,
             Коль сѣверныхъ волковъ услышитъ вой?
             Во тьмѣ блуждаетъ подлая ихъ стая,
             Все на пути свирѣпо пожирая.
             Ничто отъ гарпій жадныхъ не уйдетъ;
             Ни сѣдина, ни юность не спасетъ
             Отъ злобы ихъ. Зачѣмъ-же эта свора
             Нигдѣ не встрѣтитъ дружнаго отпора?
             Зачѣмъ-же всѣ, завидя ихъ клыки,
             Становятся послушны и робки,
             И кровожадныхъ этихъ тварей сносятъ,
             И ихъ назадъ, къ Артуру, не отбросятъ?
  
             О, нашъ Джеффрей безсмертный! Помню я,--
             Въ Британіи великой былъ судья;
             И именемъ онъ сходенъ былъ съ тобою,
             И нѣжною, правдивою душою.
             Какъ будто чортъ разстался со своей
             Добычею и вновь среди людей
             Пустилъ гулять судью, чтобъ вдохновенье,
             Какъ родъ людской, казнилъ онъ безъ стѣсненья.
             И хоть душа Джеффрея не сильна,
             Зато едва-ль не болѣе черна,
             И такъ-же пытку любитъ. Онъ учился
             При трибуналѣ; тамъ онъ навострился
             Въ сужденіяхъ ошибки находить;
             Изъ школы взялъ умѣнье поострить
             Надъ партіей, а самъ въ другой остаться.
             Захочетъ чортъ -- онъ можетъ въ судъ пробраться.
             Нашъ Даніилъ взойдетъ на трибуналъ
             За то, что всѣхъ онъ бѣшено ругалъ!
             Какъ весело тогда Джеффризу станетъ,
             Преемнику веревку онъ протянетъ
             И скажетъ такъ: "Наслѣдникъ милый мой,
             Съ такою же правдивою душой
             И отъ меня усвоившій сноровку
             Судить людей! Прими сію веревку,
             Ей пользуйся, на страхъ своимъ врагамъ,
             И наконецъ на ней повисни самъ!"
  
             Такъ здравствуй-же, Джеффрей нашъ благородный,
             Цвѣти въ долинѣ Файфа плодородной!
             Да не падешь ты жертвою войны,--
             Такъ рвутся къ ней поэзіи сыны...
             Кто позабылъ изъ васъ тотъ день ужасный,
             Когда стволъ пистолета безопасный
             Въ рукахъ у Литтля мрачно заблисталъ
             И сорванцамъ Боу-Стритта поводъ далъ
             Къ насмѣшкамъ злымъ? Ахъ, въ этотъ день печальный
             Затрясся самъ Дундэнъ фундаментальный.
             И прокатилась, ужасомъ полна,
             По глади Форта темная волна.
             Завыли въ страхѣ сѣверныя бури,
             Твидъ раздѣлилъ струи своей лазури:
             Слезой горячей сдѣлалась одна,
             Другая вдаль катилась холодна.
             Артуръ къ землѣ вершиною пригнулся,
             Толбутъ угрюмый тяжко покачнулся,--
             Вѣдь хладный камень чувствуетъ порой;
             И старый замокъ сознавалъ съ тоской:
             Коль не въ тюрьмѣ Джеффрея смерть случится,
             Тюрьма алмаза лучшаго лишится.
             Обрушился шестнадцатый этажъ,
             Гдѣ въ славный день герой родился нашъ,
             И дрогнула печальная Эдина;
             Всю Кэнонгетъ,-- о, чудная картина,--
             Усѣяли бумажки, словно снѣгъ;
             Разлитье началось чернильныхъ рѣкъ!
             Былъ какъ бумага блѣденъ лобъ героя,
             Былъ какъ чернила черенъ онъ душою;
             Въ сліяніи эмблемъ чудесныхъ двухъ
             Явилъ себя героя смѣлый духъ.
             Но Каледоніи любезной фея
             Отъ злобы Мура сберегла Джеффрея:
             Изъ ихъ стволовъ свинецъ она беретъ,
             Его любимцу въ голову кладетъ;
             Какъ дождь златой восприняла Даная,
             Такъ мозгъ свинецъ воспринялъ, помышляя,
             Что онъ теперь богатой жилой сталъ,
             Гдѣ драгоцѣнный кроется металлъ.
             -- "Забудь про кровь, про дуло пистолета",--
             Сказала фея,--,сынъ мой, брось все это!
             Возьми перо, надъ музой вознесись,
             Въ политикѣ побѣдно воцарись,
             Будь гордостью страны своей родимой!
             Пока британцы цѣнятъ справедливый
             Твой приговоръ, пока шотландскій вкусъ
             Законы пишетъ для англійскихъ музъ,--
             До той поры ты властвуй безъ стѣсненья,
             Встрѣчая всюду страхъ и уваженье.
             Поклонниковъ послушныхъ цѣлый рой
             Тебя сочтетъ всѣхъ критиковъ главой.
             Смотри! проходитъ съ первыми рядами
             Самъ Эбердинъ, аѳинянинъ, предъ нами;
             Вотъ Гербертъ тяжкимъ Тора молоткомъ
             Готовъ взмахнуть, чтобъ поддержалъ потомъ
             Ты похвалою стихъ его топорный.
             Нарядный Сидней, словно рабъ покорный,
             Мечтаетъ пищу дать твоимъ строкамъ
             И съ нимъ любитель Греціи Галламъ.
             Тебѣ и Скоттъ въ поддержкѣ не откажетъ,
             И сплетни про друзей Пиллансъ разскажетъ,
             И преданный анаѳемѣ пѣвецъ,
             Лэмъ, Таліи прекрасной жалкій жрецъ,
             Теперь отмститъ товарищамъ жестоко.
             Слухъ о тебѣ пусть прогремитъ далеко!
             Пусть безгранично власть твоя растетъ,
             И пусть за трудъ пирами воздаетъ
             Тебѣ, Голландъ, признательные-жъ бритты
             Сбираютъ лавръ для низкой лорда свиты,
             Для знанія неистовыхъ враговъ...
             Но до того, какъ будетъ въ свѣтъ готовъ
             Пуститься томъ стиховъ твоихъ лазурный,
             Смотри, чтобъ-Брумъ, невѣжливый и бурный,
             Не помѣшалъ продажѣ быстрой ихъ,
             Чтобъ не испортилъ кушаній твоихъ,
             Изъ мяса хлѣбъ не сдѣлалъ, и цвѣтную
             Капусту чтобъ не обратилъ въ простую!" --
             Богиня, кончивъ, сына обняла,
             И скрыла вновь ее сырая мгла.


  
             Да здравствуетъ Джеффрей! Средь своры дикой
             Любимецъ ты Шотландіи великой!
             Большой успѣхъ стяжалъ правдивый Скоттъ,
             Тебя-же, другъ, двойная слава ждетъ!
             Твои труды Эдина украшаетъ,
             Вечерними цвѣтами осыпаетъ,
             Даетъ страницамъ тонкій ароматъ,
             А голубымъ обложкамъ -- ихъ нарядъ.
             Вотъ дѣвственная нимфа Итчъ... Пылая
             Любовью страстной, землю забывая,
             Она къ тебѣ прильнула. До другихъ
             Ей дѣла нѣтъ, ей дорогъ твой лишь стихъ.
  
             Милордъ Голландъ! Отдавши дань клевретамъ,
             Ужель забыть о немъ самомъ при этомъ
             И Генрихѣ Петти, что за спиной
             Его торчитъ, о ловчемъ стаи той!
             Да здравствуютъ-же пиршества Голланда,
             Гдѣ дружно ѣстъ шотландцевъ вѣрныхъ банда,
             Гдѣ критики межъ ними вволю пьютъ!
             Подъ этой кровлей много, много блюдъ
             Съѣдятъ еще Грубъ-Стрита мародеры.
             Вы на Галлама обратите взоры:
             Онъ, бросивъ вилку и схвативъ перо,
             Добромъ платить желаетъ за добро
             И творчество милорда критикуетъ,
             Его таланта вовсе не бракуетъ,
             Но говоритъ, набивши полный ротъ:
             "Милордъ намъ далъ прекрасный переводъ!*
             Гордись, Дунденъ, своихъ дѣтей стараньемъ!
             Они для чрева пишутъ и писаньемъ
             Они умѣютъ чреву угодить.
             Но чтобъ порой въ печать не пропустить
             Внушенной Вакхомъ мысли шаловливой,
             Вогнать способной въ краску полъ стыдливый,
             Милэди пѣну съ каждаго листа,
             Пока не будетъ нравственность чиста,
             Умѣетъ снять, ошибки поправляя
             И ароматъ души своей вливая.
  
             Теперь чередъ за драмой... Что за видъ!
             Здѣсь тьма чудесъ взоръ робкій удивитъ.
             И шуточки, и принцъ, сидящій въ бочкѣ,
             И глупости Дибдиновой цвѣточки...
             Насытитесь новинками вы всласть.
             Хотя Рошіомановъ пала власть,
             Хоть есть у насъ актеры съ дарованьемъ,--
             Къ чему они со всѣмъ своимъ стараньемъ,
             Коль критика все терпитъ этотъ вздоръ,
             Коль шлетъ Рейнольдсъ ругательствъ дикій хоръ:
             Чортъ васъ дери", "Проклятье", "Лѣшій съ вами",
             Смыслъ здравый портя общими мѣстами;
             Коль Кенни "Міръ",-- гдѣ Кенни умъ живой?--
             Едва журчитъ предъ сонною толпой;
             Коль "Каратачъ" Бомоновъ похищаютъ
             И въ глупый фарсъ безстыдно превращаютъ!
             Кто слезъ своихъ надъ сценой не прольетъ?
             Ея упадокъ съ каждымъ днемъ растетъ.
             Иль геніевъ ужъ нѣтъ подъ небесами,
             Или исчезла совѣсть между нами?
             Да гдѣ-же ты, таланта яркій свѣтъ?
             Увы, средь насъ его давно ужъ нѣтъ!
             Проснитесь-же, Джорджъ Кольманъ благородный
             И Кумберландъ! Будите духъ народный!
             Пусть вашъ набатъ прогонитъ глупость вонъ.
             О, Шериданъ, возстанови-же тронъ
             Комедіи, и пусть не знаетъ сцена
             Германской школы тягостнаго плѣна.
             Отдай ты тѣмъ Пизарра переводъ,
             Кому Господь таланта не даетъ,
             И драмой насъ порадуй на прощанье;
             Оставь ее потомкамъ въ завѣщанье
             И нашу сцену вновь переустрой.
             Доколь, съ поднятой гордо головой,
             На тѣхъ подмосткахъ глупость будетъ править,
             Гдѣ Гаррикъ нашъ умѣлъ искусство славить,
             Гдѣ Сиддонсъ волновала намъ сердца?
             Доколь черты презрѣннаго лица
             Посмѣетъ фарсъ скрывать подъ маской смѣха?
             Когда-же эта кончится потѣха?
             Доколь мы будемъ громко хохотать
             Надъ тѣмъ, какъ Гукъ пытается сажать
             Своихъ героевъ въ бочки? Режиссерамъ
             Доколь не надоѣстъ насъ пичкать вздоромъ
             То Скеффингтона, Гуза, то Шерри?
             А Массинджеръ, Отвэй, Шекспиръ внутри
             Своихъ шкаповъ доколь-же позабыты
             И плѣсенью отъ времени покрыты?
             Объ аргонавтахъ славы взапуски
             Межъ тѣмъ кричатъ газетные листки.
             Гузъ съ Скеффингтономъ славу раздѣляютъ,..
             Ихъ призраки Льюиса не пугаютъ!
             Чтожъ, похвалы достоинъ Скеффингтонъ:
             Прославился равно повсюду онъ
             Костюмами и тощимъ вдохновеньемъ;
             И самъ Гринвудъ своимъ воображеньемъ
             Ему порой никакъ не угодитъ...
             Въ пяти бравурныхъ актахъ онъ гремитъ,
             Пока Джонъ Буль слѣдитъ съ нѣмымъ вопросомъ
             За тѣмъ, что происходитъ передъ носомъ.
             Но покупныхъ апплодисментовъ шумъ
             Его выводитъ изъ глубокихъ думъ,
             Онъ отъ себя сонливость отгоняетъ,
             Со всѣми вмѣстѣ хлопать начинаетъ.
  
             Такъ вотъ, друзья, нашъ вѣкъ теперь каковъ!
             Какъ больно вспомнить намъ про жизнь отцовъ.
             Убило-ль совѣсть въ бриттахъ вырожденье?
             Всегда-ли глупость встрѣтитъ поклоненье?
             Я не могу всецѣло нашу знать
             За восхищенье Нольди обвинять,
             За щедрыя ихъ итальянцамъ дани,
             Иль панталонамъ славнымъ Каталани.
             Что-жъ дѣлать имъ, когда даютъ у насъ
             Для мысли -- смѣхъ, для смѣха -- рядъ гримасъ.


  
             Пусть нравы намъ Авзонія смягчаетъ,
             Пускай сердца искусно развращаетъ,
             Своими пусть безумствами дивитъ,
             Хваля порокъ, приличій не щадитъ.
             Пусть нашихъ дамъ блестятъ восторгомъ глазки
             При видѣ формъ Дегэ, сулящихъ ласки,
             Пусть тѣшитъ видъ Гайтоновскихъ прыжковъ
             Мальчишекъ знатныхъ, знатныхъ стариковъ.
             Любуются пусть снобы въ упоеньѣ
             На формы Прэль, презрѣвшія стѣсненье
             Несносной ткани. Пусть,-- о дивный видъ,
             Анджіолини бюстъ свой обнажитъ,
             И такъ красиво ручки округляетъ,
             И граціозно ножки выставляетъ.
             Пускай Коллини прелестью руладъ
             Влюбленныхъ пѣсенъ разливаетъ ядъ,--
             Но вы, пророки грозные, молчите!
             Своей косы разящей не точите.
             Гонители пороковъ нашихъ всѣхъ,
             Для коихъ кружка пива въ праздникъ -- грѣхъ,
             Какъ въ воскресенье -- помощь брадобрѣя;
             Непочатыхъ бутылокъ батарея,
             Небритой бороды густая тѣнь --
             Вотъ знакъ, какъ чтите вы субботній день.
  
             Хвала отцу распутниковъ Гревилю
             И капищу безумія -- Арджилю!
             Отель громадный блещетъ красотой
             И переполненъ пестрою толпой.
             Вотъ впереди -- Петроній современный,
             Тамъ евнухи, тамъ гесперійскій хоръ,
             Тамъ нѣжной лютни тихій разговоръ
             И сладострастной лиры рокотанье;
             Французскихъ танцевъ тамъ очарованье,
             Тамъ музыка Италіи, ночей
             Безумныхъ вихрь, безумныхъ блескъ очей.
             Улыбки дамъ, винъ разныхъ изобилье,
             Все собралось туда въ одномъ усильѣ
             Чтобъ развлекать фатишекъ, дураковъ,
             Распутниковъ, мерзавцевъ, игроковъ --
             И нашихъ лордовъ! Каждый выбираетъ
             Себѣ тамъ все, что только пожелаетъ:
             Иль музыку, иль кости, иль вино,
             Или жену сосѣда -- все равно!
             Коммерціи сыны о разореньѣ
             Намъ плачутся и ищутъ сожалѣнья...
             Не сами-ли виной они тому?
             О бѣдности ихъ праздному уму
             Чужда бываетъ мысль. Подъ солнцемъ счастья
             Рожденные не знаютъ о ненастъѣ.
             Лишь иногда захочется шуту
             И выскочкѣ представить нищету;
             Онъ дѣдушкины тряпки одѣваетъ
             И средь толпы со смѣхомъ выступаетъ.
             Вотъ занавѣсь упала. Настаетъ
             Для зрителей безумствовать чередъ!
             Тамъ шествуютъ богатыя вдовицы,
             Тамъ носятся раздѣтыя юницы,
             Отдавшись вальса сладостной волнѣ.
             Походкой плавной движутся однѣ,
             Гордятся членовъ гибкостью другія.
             Однѣ, чтобы ирландцы удалые
             Могли попасть скорѣй въ ихъ сладкій плѣнъ,
             Косметиками побѣждаютъ тлѣнъ
             Ихъ прелестей. Съ любовными сѣтями
             Охотятся другія за мужьями
             И узнаютъ, гоня стыдливость прочь,
             Что узнается въ брачную лишь ночь.
  
             Пріютъ грѣха, убѣжище разврата,
             Гдѣ лишь любви искусство только свято!
             Гдѣ дѣвушки нечистыми полны
             Мечтаньями, а юноши вольны
             Уроки брать, какъ властвовать сердцами!
             Вотъ тамъ сейчасъ смѣшался съ игроками
             Испаніи далекой юный гость ..
             Вотъ карты взялъ, вотъ онъ бросаетъ кость
             Она гремитъ... "Ну, сколько? Семь! Въ надбавку
             Пусть тысяча теперь идетъ на ставку!"
             А коль душа потерей сражена
             И жизнь тебѣ ужъ больше не нужна;
             Ты выбираешь Поуля пистолеты
             Иль женихомъ становишься Поджеты.
             Вотъ жизни плодъ, въ безумьѣ начатой
             И конченной позорной нищетой!
             Тебя никто любовью не окружитъ|
             Безстрастная рука тебѣ послужитъ,
             Наемникъ будетъ раны обмывать,
             Послѣднее дыханье принимать.
             Въ забвеніи, осмѣянный врагами,
             Погубленный безумными пирами,
             Какъ Клодіусъ, ты въ свѣтѣ проживешь
             И какъ Фалкландъ въ міръ лучшій отойдешь!
  
             О истина! Создай ты намъ поэта
             И дай ему ты вырвать язву эту! /
             Вѣдь я изъ этой шайки озорной
             Едва-ль нс самый членъ ея шальной,
             Умѣющій въ душѣ цѣнить благое,
             Но въ жизни часто дѣлавшій другое.
             Я, помощи не знавшій никогда,
             Столь надобной въ незрѣлые года,
             Боровшійся съ кипучими страстями,
             Знакомый съ тѣми чудными путями,
             Что къ наслажденью завлекаютъ насъ,
             Дорогу тамъ терявшій каждый разъ --
             Ужъ даже я свой голосъ возвышаю
             И въ развращеньѣ нравовъ обвиняю
             Всѣхъ тѣхъ господъ. Насмѣшливый мой другъ
             Съ коварною улыбкой скажетъ вдругъ:
             "Да чѣмъ же ты ихъ лучше, съумасшедшій".
             Надъ перемѣной, чудно происшедшей
             Въ моихъ рѣчахъ, подивятся друзья.
             Пусть такъ! Когда поэта встрѣчу я,
             Который, какъ Джиффордъ, съ душою рѣдкой
             Соединитъ талантъ къ сатирѣ ѣдкой
             И станетъ защищать отъ зла добро,
             Тогда свое я положу перо.
             Я подниму лишь голосъ, чтобъ привѣтомъ
             Его почтить, хоть и меня при этомъ,
             Какъ всѣхъ другихъ, онъ будетъ бичевать
             И со стези порока совлекать.
  
             А что до мелкихъ рыбокъ въ мутномъ илѣ,
             Отъ Гафиза до Боульса-простофили,
             То пусть онѣ сидятъ всѣ по норамъ,
             Пусть знаютъ свой Сентъ-Джильсъ и Тоттенгамъ,
             Иль, такъ какъ нынѣ знать большого свѣта
             Пустилась взапуски кропать сонеты,
             Пускай свой знаютъ Сквэръ иль свой Бондъ-Стритъ.
             Кому, сказать по правдѣ, повредитъ,
             Коль человѣкъ съ вліяньемъ, съ положеньемъ,
             Порой метнетъ въ печать стихотвореньемъ?
             Пускай, не внемля критиковъ мольбѣ,
             Сэръ Т. читаетъ стансы самъ себѣ,
             Пусть Мильсъ Андрюсъ съ куплетами хлопочетъ,
             Безсмертія достичь въ прологахъ хочетъ,
             Хоть онъ творецъ мертворожденныхъ драмъ!
             Зачѣмъ-же въ это вмѣшиваться намъ?
             Средь лордовъ также мы порой встрѣчаемъ
             Поэта. Что-жъ? Его мы восхваляемъ
             За то одно, что можетъ онъ писать.
             Ахъ, былъ-бы вкусъ, кто захотѣлъ-бы взять
             Ихъ титулы, совмѣстно съ ихъ стихами!
             Гдѣ Роскоммонъ, Шефильдъ? Ужъ ихъ вѣнками
             Никто себя не смѣетъ украшать!..
             Какая-жъ муза можетъ награждать
             Карлейлево разслабленное пѣнье?
             Коль школьнику прощаютъ увлеченье,
             Когда грѣшитъ онъ рифмою порой,
             То старику съ сѣдою головой
             Нельзя простить стиховъ, что все глупѣютъ,
             Пока поэта волосы сѣдѣютъ.
             Какихъ-какихъ чиновъ у лорда нѣтъ!
             Пэръ, памфлетистъ, франтишка и поэтъ!
             Его творенья, глупыя въ началѣ,
             Несносныя подъ старость, наводняли
             Театръ нашъ бѣдный, здравый вкусъ губя
             Пока "довольно съ насъ уже тебя*
             Дирекція въ сердцахъ не закричала
             И пичкать насъ милордомъ перестала.
             Оставимъ-же вельможу хохотать
             Надъ судьями, дадимъ переплетать
             Тома стиховъ своихъ телячьей кожей,
             Съ его талантомъ столь забавно схожей!
             Сорвите, сэръ, сафьянный переплетъ:
             Телячья кожа больше къ вамъ идетъ.
             А вы, дру но время они могли затьмѣвать своимъ блескомъ простую лиру, но теперь истрепались, обнажили свою природную мѣдь -- и весь рой порхающихъ сильфовъ автора расплылся въ реторическихъ уподобленіяхъ и трескучемъ наборѣ словъ. Бѣгите этого образца и пусть его мишурныя украшенія умрутъ вмѣстѣ съ нимъ: фальшивый блескъ привлекаетъ взоры, но отъ него больно глазамъ.
   Но не подражайте и слишкомъ простому топу Вордсворта, этого мизернѣйшаго изъ мизерныхъ поэтовъ, стихи котораго, такъ живо напоминающіе ребяческую болтовню, кажутся Ламбу {Лайбъ издалъ въ 1798 году, вмѣстѣ съ Ллойдомъ, томъ поэмъ. Умеръ въ 1886 году.} и Ллойду {Ллойдъ -- авторъ нѣсколькихъ поэмъ и романовъ и переводчикъ трагедій Альфіери.} чудесною гармоніею. Пусть... Но остановись, моя муза! не берись учить тому, что далеко, далеко превышаетъ твои скромныя познанія! Врождённый талантъ укажетъ этимъ пѣвцамъ надлежащій путь и вознесётъ мелодическіе звуки ихъ къ небу!
   И ты, Скоттъ, предоставь уличнымъ минестрелямъ воспѣвать дикіе ужасы пограничныхъ войнъ, предоставь другимъ строчить тощіе стихи изъ-за денегъ, и помни, что истинный талантъ въ себѣ самомъ отыскиваетъ вдохновеніе. Пусть поётъ, сколько душѣ угодно, Соути, хотя его плодовитая муза разрѣшается отъ бремени каждую весну множествомъ дѣтей; пусть слагаетъ свои ребяческіе стихи неотёсанный Вордсвортъ; пусть убаюкиваетъ грудныхъ младенцевъ его собратъ Кольриджъ; пусть устрашаетъ слушателей своими зловѣщими привидѣніями фабрикантъ всякихъ ужасовъ Льюисъ; пусть воздыхаетъ Муръ; пусть обкрадываетъ Мура Странгфордъ, клянясь, что всё это онъ заимствуетъ у Камоэнса; пусть ковыляетъ Гайлей, бредетъ Монгемери и поётъ нелѣпые куплеты юродивый Грамъ; пусть обтачиваетъ свои пѣсни и хнычетъ до четырнадцатаго стиха сонетчикъ Боульсъ; пусть царапаютъ бумагу, пока смерть не избавитъ насъ отъ ихъ пѣснопѣній или пока здравый смыслъ не вступитъ снова въ свои права, Стоттъ, Карлэйль, Матильда и вся остальная братья Грубъ-Стрита или Гросвенорской площади; но тебѣ, обладающему дарованіемъ, которое не нуждается ни въ какихъ восхваленіяхъ, тебѣ слѣдуетъ предоставить фабрикацію вздорныхъ стиховъ жалкимъ бумагомаракамъ; голосъ твоей родины, голосъ девяти музъ требуютъ священной арфы -- и эта арфа въ твоихъ рукахъ. Скажи, развѣ въ лѣтописяхъ Каледоніи не найдётся воспоминаній о подвигахъ болѣе благородныхъ, чѣмъ гнусныя продѣлки клана воровъ и мошенниковъ, которые самыми лучшими изъ своихъ дѣяній унижаютъ названіе человѣка, или чѣмъ мрачныя штуки Марміона, годныя только для шервудовскихъ сказокъ о Робинѣ Гудѣ? Шотландія, гордись твоимъ роднымъ поэтомъ, и пусть твоя похвала будетъ для него первою, лучшею наградой! Но не съ одною тобою должно жить его имя: оно имѣетъ право на всемірную славу, оно переживётъ, можетъ-быть, самый Альбіонъ, и носящій его будетъ разсказывать грядущимъ поколѣніямъ, чѣмъ была нѣкогда эта страна, будетъ вѣщать объ ея минувшей славѣ, возстановлять ея честь въ то время, когда отъ нея не останется ничего, кромѣ развалинъ!
   Но стоитъ-ли поэту пламенно стремиться къ побѣдѣ надъ вѣками, бороться съ могуществомъ времени. Безпрерывно возникаютъ новыя эры, безпрерывно одна нація смѣняетъ другую, и воздухъ не перестаётъ оглашаться рукоплесканіями въ честь новыхъ побѣдителей; прошло нѣсколько поколѣній -- и сыны ихъ забыли поэта и его пѣсни. Такъ и въ наше время, на долю нѣкогда любимыхъ поэтовъ не выпадаетъ ничего, кромѣ мимолётнаго упоминанія смутно-знакомаго имени! Когда изъ громкой трубы славы вылетѣли всѣ ея лучшіе звуки, эхо мало-по-малу тоже замолкаетъ, прославленіе, подобно фениксу на кострѣ, разливаетъ свои благоуханія, ярко вспыхиваетъ въ послѣдній разъ и гаснетъ.
   Вызоветъ ли сѣдая Гранта {Гранта -- есть имя рѣки, на которой стоитъ Кембриджъ.} своихъ мрачныхъ сыновъ, свѣдущихъ въ наукѣ, но ещё болѣе свѣдущихъ въ фабрикаціи каламбуровъ? Дерзнутъ ли они приблизиться къ музѣ? Ахъ. нѣтъ! Она бѣжитъ отъ нихъ, даже не соблазняясь крупною Ситоновскою преміею, и несмотря на то, что типографщики соглашаются осквернять свои станки риѳмованными стихами Гора {Преподобный Чарльзъ Джемсъ Горъ издалъ въ 1808 году поэму "Крушеніе Святого Павла", награждённую преміей.} и бѣлыми -- Гойля {Гойль -- авторъ эпической поэмы въ тринадцати пѣсняхъ "Исходъ", удостоенной преміи.}, но того Гойля, чья книжка, посвящённая висту, не нуждается, ни въ какихъ поэтическихъ украшеніяхъ для того, чтобы заставить насъ читать её. Вы, желающіе снискать почести Гранты, осѣдлайте для этого ея Пегаса, почтеннаго осла, вполнѣ достойнаго своей прародительницы, Геликонъ которой ещё темнѣе и скучнѣе ея Кэма.
   Тамъ Кларкъ {Кларкъ -- авторъ многихъ поэмъ и "Исторіи похода въ Россію".} постоянно тщится "нравиться" и забываетъ, что риѳмоплётство не ведётъ къ полученію университетской степени. Корча изъ себя сатирика, этотъ наёмный шутъ, этотъ ежемѣсячный фабрикантъ какого-нибудь грязнаго пасквиля, осуждённый, какъ послѣдній изъ послѣднихъ, исполнять всякую чёрную работу и снабжать журналы фальшивыми новостями -- посвящаетъ всю свою дѣятельность скандаламъ, будучи самъ живымъ пасквилемъ на человѣчество.
   О, мрачный пріютъ вандальскаго племени {По свидѣтельству Гиббона, автора "Исторіи упадка и паденія Римской Имперіи", императоръ Пробусъ переселилъ въ Кембриджъ-Шейръ отрядъ вандаловъ.}, гордость и, въ то же время, поруганіе науки. Ты до такой степени сталъ чуждъ Фебу, что не сдѣлаешься лучше даже отъ стиховъ Годгсона {Годгсонъ -- переводчикъ Ювенала и авторъ многихъ поэмъ.} или хуже отъ воспѣваній бѣднаго Гьюсона. Но тамъ, гдѣ прекрасная Изида катитъ болѣе чистыя волны -- тамъ очарованная муза любитъ погрузить своё тѣло въ эти струи -- тамъ на зелёныхъ берегахъ она вьётъ зелёные вѣнки, чтобы вѣнчать ими поэтовъ, посѣщающихъ ея классическую рощу -- тамъ въ душѣ Ричардса {Ричардсъ -- авторъ поэмы "Первые Британцы".} проснулось вдохновеніе истиннаго поэта и современные британцы гордятся своими предками.
   Если -- никѣмъ не вызванный и не прошенный -- я рѣшился высказать моей родинѣ то, что сыны ея знаютъ и безъ меня слишкомъ хорошо, то одно только пламенное сочувствіе къ ея чести заставило меня выступить противъ легіона идіотовъ, заражающихъ наше время. Ея почётное имя никогда не лишится справедливаго уваженія, которымъ оно окружено, какъ имя страны, превосходящей всѣхъ свободою и болѣе всѣхъ любимой музами. О, еслибы твои барды, Альбіонъ, старались соперничать съ тобою въ славѣ и становиться болѣе достойными твоего имени! Чѣмъ были Аѳины въ наукѣ, Римъ -- въ военномъ могуществѣ, Тиръ -- въ апогеѣ своей славы -- всё это соединилось теперь въ тебѣ, дорогая Англія, самодержавная повелительница земли, прелестная царица океана! Но Римъ палъ, Аѳины лежатъ въ развалинахъ, гордые столбы Тира погребены подъ волнами моря... Подобно имъ можетъ когда-нибудь сокрушиться и твоя сила -- и Британія, этотъ оплотъ міра, падётъ... Но я умолкаю, боясь испытать участь Кассандры, предсказаніямъ которой вняли уже тогда, когда было слишкомъ поздно. Перехожу въ менѣе торжественный тонъ, прося только твоихъ бардовъ сравниться въ славѣ съ тобою.
   И такъ, несчастная Британія, да здравствуютъ на долгіе годы твои правители, оракулы сената и посмѣшище народа! Да не перестаютъ твои многочисленные ораторы разсыпать цвѣты реторики, не особенно заботясь о здравомъ смыслѣ, между-тѣмъ, какъ сослуживцы Каннинга ненавидятъ его за умъ, а старая баба Портландъ сидитъ на мѣстѣ Питта.
   А теперь, прощай ещё разъ -- прощай, прежде чѣмъ корабль, уносящій меня отсюда, задрожитъ подъ дуновеніемъ попутнаго вѣтра! Глазамъ моимъ предстоитъ увидѣть и берега Африки, и противоположныя имъ вершины Кальпе {Кальпе -- старинное названіе Гибралтара.}, и минареты Стамбула; потомъ поплыву я въ родину красоты, гдѣ Каффъ одѣтъ въ величественныя скалы и увѣнчанъ чудными снѣгами. Но если мнѣ суждено возвратиться, никакой искусительный станокъ не извлечётъ моихъ путевыхъ записокъ изъ портфеля. Пусть наши хлыщи, пріѣзжая домой изъ-за границы, спѣшатъ выпускать въ свѣтъ свои дорожныя воспоминанія; пусть Абердинъ и Эль джинъ гоняются за тѣнью славы въ областяхъ изящнаго искусства; пусть они безплодно кидаютъ тысячи на будто бы фидіевы изваянія, плохіе памятники и обезображенные антики, и дѣлаютъ изъ своихъ салоновъ открытый рынокъ для всѣхъ обломковъ художественныхъ произведеній древности; пусть дилетанты разсказываютъ, сколько ихъ душѣ угодно, о троянскихъ башняхъ -- я предоставляю топографію неутомимому Джеллю, и, совершенно удовлетворённый, не буду болѣе безпокоить слухъ публики -- по крайней мѣрѣ моею прозой.
   И вотъ я спокойно дошелъ до конца моей работы, приготовленный къ негодованію задѣтыхъ мною, оградивъ себя отъ эгоистическаго страха. Я никогда не отказывался признать моимъ это стихотвореніе, которое не навязывалось никому, но не оставалось въ неизвѣстности. Голосъ мой раздался вторично, хотя не такъ громко, я если на страницахъ не было моего имени, то я всё-таки никогда не отпирался отъ него. Теперь я разрываю покровъ -- ату, собаки! Тотъ, на кого кидается ваша стая, спокойно ожидаетъ васъ, не смущаясь ни шумомъ и гамомъ Мельбурновскаго дома, ни гнѣвомъ Ламба, ни супругою Голланда, ни безвредными пистолетами Джеффрея, ни яростью Галлама, ни здоровенными сынами Эдины и ихъ зажигательными страницами. Нашимъ парнямъ въ клеёнчатыхъ плащахъ тоже достанется порядкомъ -- и они почувствуютъ, что сдѣланы не изъ "непромокаемой матеріи". Конечно, я не надѣюсь выйдти изъ этой схватки совершенно здравымъ и невредимымъ, но мой побѣдитель найдётъ во мнѣ врага очень упорнаго. Выло время, когда ни одинъ жесткій звукъ не вышелъ бы изъ этихъ губъ, которыя теперь точно пропитаны желчью; никакой глупецъ и никакая глупость не заставили бы меня въ ту пору презирать самыхъ мелкихъ тварей, ползавшихъ у моихъ ногъ. Но нынѣ, съ годами, я измѣнился, зачерствѣлъ -- выучился думать и строго говорить правду, выучился смѣяться надъ накрахмаленными приговорами критика, колесовать его на томъ самомъ колесѣ, которое онъ предназначилъ для меня, презрительно отталкивать плётку, которую хочетъ заставить меня поцѣловать какой-нибудь жалкій писака, и не заботиться -- апплодируютъ или шикаютъ мнѣ знать и чернь. Мои соперники-стихотворцы могутъ хмурить брови сколько имъ угодно -- я тоже умѣю повалить любого риѳмоплёта, и, хорошо вооруженный, бросаю перчатку шотландскимъ мародёрамъ и англійскимъ дуракамъ.
   Вотъ на что я отважился. Нанесла ли моя пѣснь оскорбленіе нашему добродѣтельному времени -- объ этомъ пусть судятъ другіе: пусть произнесётъ свой приговоръ публика, которая не умѣетъ щадить, но рѣдко осуждаетъ несправедливо.

П. Вейнбергъ.

  
  
иды съ мѣдной головою,
             Пѣвцы для хлѣба! Огорчать войною
             Я не желаю вовсе васъ пока!
             Вѣдь тяжкая Джиффордова рука
             Недавно стаю вашу разогнала.
             Вы можете завистливыя жала
             Въ талантъ теперь свободно запускать,
             Васъ алчный голодъ можетъ оправдать.
             Крыломъ своимъ васъ жалость прикрываетъ;
             Въ честь Фокса гимнъ пускай васъ услаждаетъ,
             Пусть будетъ плащъ Мельвиля -- вашъ покровъ,
             Васъ Лета ждетъ, кропатели стиховъ!
             Миръ вамъ навѣкъ -- вотъ лучшая награда
             За весь вашъ трудъ. Но если-бъ было надо
             Безсмертье вамъ,-- для этого годна
             Лишь Дунціада славная одна.
             Ну, а теперь вы всѣ забыты нами
             Съ достойными другими именами.
             Бранить я Розу также не хочу,
             Надъ прозою ея не хохочу,
             И надъ ея поэзіей невнятной,
             Едва-ль изъ насъ кому-нибудь понятной.
             Хотя изъ школы Круска молодцы
             Не наводняютъ болѣе столбцы
             Журналовъ нашихъ, старыя ухватки
             Кой-гдѣ живутъ, кой-гдѣ бываютъ схватки
             Средь инвалидовъ Бэлля: все кричитъ
             Матильда наша, все Гафизъ пищитъ,
             И, съ подписью О. P. Q. неразлучный,
             Метафорой пугаетъ Мерри скучный.


  
             Коль подмастерье броситъ молодой
             И мастерскую и прилавокъ свой;
             Когда, забывъ про Криспина Святого,
             Оставитъ шило для пера тупого,
             Чтобы для музъ сандаліи тачать,--
             Какъ будутъ всѣ ему рукоплескать!
             Писатели въ конецъ его захвалятъ
             И дамы также; если-же ужалитъ
             Его порой сатирикъ,-- то бѣда:
             Завистникомъ зовутъ его тогда!
             Вѣдь мнѣнье свѣта выше всякихъ мнѣній,--
             Всѣ за него,-- ужели онъ не геній?
             Самъ Кэпель Лофтъ въ восторгѣ отъ него!
             О, ремесла простого своего
             Счастливые сыны! Бросайте, други,
             Свои вы пашни, заступы и плуги!
             Вѣдь Блумфильдъ, Борнсъ, самъ Джиффордъ, нашъ герой,
             Всѣ родились подъ тусклою звѣздой
             Въ сословьѣ низкомъ, но, съ своей судьбою
             Не помирившись, счастье взяли съ бою...
             Вотъ вамъ какой примѣръ прекрасный данъ!
             Чѣмъ Блумфильду уступитъ братъ Натанъ?
             Иль Фебъ ему откажетъ въ одобреньѣ?
             Зажглось въ Натанѣ -- коль не вдохновенье,
             То рвеніе къ рифмованнымъ строкамъ.
             Священный пылъ больнымъ его мозгамъ
             Всецѣло чуждъ, хоть умъ его затмился...
             Крестьянина-ль вѣкъ горькій прекратился,
             Иль кто-нибудь огородилъ свой лугъ,--
             Хвалебной оды тотчасъ слышенъ звукъ!
             Ну что-жъ, когда британская натура
             Такъ воспріяла яркій свѣтъ культуры,--
             Пусть властвуетъ поэзія въ сердцахъ,
             И въ мастерскихъ цвѣтетъ, и въ деревняхъ.
             Смѣлѣе въ путь, башмачники-поэты!
             Тачайте стансы такъ-же, какъ штиблеты!
             Вы музою плѣните милыхъ дамъ,
             А кстати сбытъ найдете башмакамъ.
             Пусть вдохновеньемъ неучъ-ткачъ кичится,
             И пусть портной въ стихахъ распространится
             Свободнѣе, чѣмъ въ счетахъ. Свѣтскій франтъ
             Вознаградитъ живой его талантъ
             И за стихи ему заплатитъ сразу,
             Лишь за свои расплатится заказы.
  
             Воспѣвъ поэтовъ славныхъ, я готовъ
             Парнаса чтить непризнанныхъ сыновъ.
             Раскрой, Камбель, свое намъ дарованье!
             Къ безсмертію святое притязанье
             Кто, коль не ты, осмѣлится имѣть?
             А ты, Роджерсъ! Умѣлъ ты раньше пѣть
             Такъ сладко намъ... Припомни блескъ былого
             И вдохновись воспоминаньемъ снова...
             Дай намъ услышать нѣжный голосъ твой
             И Феба возведи на тронъ пустой!
             Будь славенъ самъ, прославь свою отчизну.
             Не вѣчно-жъ муза будетъ править тризну
             Передъ могильнымъ Коупера холмомъ,
             Переходя въ отчаяньѣ нѣмомъ
             Плести вѣнокъ надъ скромною могилой,
             Гдѣ Борнсъ лежитъ, ея поклонникъ милый?
             Не вѣчно, нѣтъ! Хоть презираетъ Фебъ
             Пѣвцовъ, которыхъ манитъ только хлѣбъ,
             Которымъ глупость служитъ вдохновеньемъ,
             Все-жъ видитъ онъ порою съ утѣшеньемъ,;
             Какъ бардъ иной безъ вычурныхъ гримасъ
             Безхитростною пѣсней тронетъ насъ.
             Въ свидѣтели Джиффорда вызываю,
             Съ нимъ Макнэйля и Сотби приглашаю!
  
             "Зачѣмъ Джиффордъ не пишетъ ничего?* --
             Мы слышали не разъ. Теперь его
             Хотимъ и мы спросить о томъ-же самомъ.
             Иль некого покрыть публичнымъ срамомъ?
             Иль больше нѣтъ на свѣтѣ дураковъ,
             Чьи спины ждутъ живительныхъ рубцовъ
             Отъ твоего бича? Сатиры геній
             Ужъ не найдетъ достойныхъ преступленій
             Для смѣха своего? Или дорогъ
             Не наводнилъ ликующій порокъ?
             Или всегда удастся нашимъ лордамъ
             Распутствовать повсюду съ видомъ гордымъ,
             Отъ правосудья вѣчно ускользать
             И музъ святого гнѣва избѣгать?
             Ужель они не будутъ маяками
             Зловѣщими блистать передъ вѣками,
             Указывать грѣха опасный путь?
             Проснись, Джиффордъ! Въ обѣтахъ честенъ будь,
             Исполни долгъ, безумцевъ исправляя,
             Иль краску въ нихъ смущенья вызывая.
  
             О, бѣдный Уайтъ! Была твоя весна
             Еще благоуханна и ясна
             И музы юной только крѣпли силы,
             Когда тебя отъ насъ взяла могила!
             Замолкнулъ лиры благородной звукъ,
             Палъ жертвою науки знанья другъ...
             Межъ нами сердца чуткаго не стало;
             Тебѣ наука щедро разсыпала
             Свои дары -- познанья сѣмена, --
             Но жатва ихъ была обречена
             Безстрастной смерти. Геній прихотливый
             Самъ погасилъ огонь души пытливой
             И рану растравилъ въ груди больной.
             Такъ падаетъ настигнутый стрѣлой
             Степной орелъ и, распростертъ въ долинѣ,
             Чтобъ съ тучами ужъ не парить отнынѣ,
             Въ перѣ, принесшемъ злое остріе,
             Съ отчаяньемъ вдругъ узнаетъ свое!
             И тягостнѣй тѣлеснаго страданья
             Ему въ то время жгучее сознанье,
             Что отдалъ онъ безжалостнымъ врагамъ
             Оружіе, что выростилъ онъ самъ!
             Давно-ли клалъ въ гнѣздо свое съ любовью
             Онъ то перо пропитанное кровью...
  
             Случалось слышать мнѣ, что въ наши дни
             Лишь призраки блестящіе одни,
             Лишь вымыслы одни воображенья
             Влекутъ къ себѣ поэтовъ вдохновенье.
             Художники и прозы, и стиха
             И впрямь теперь, какъ смертнаго грѣха,
             Чураются словца "обыкновенный";
             Но иногда свой лучъ проникновенный
             Въ пѣвца захочетъ правда заронить,
             Очарованье пѣснѣ сообщить...
             Пускай, цѣня высоко добродѣтель,
             Докажетъ это мой живой свидѣтель,
             Мой Краббъ любезный, музы сельской жрецъ,
             Природы лучшій, преданный пѣвецъ.
  
             Пусть Ши теперь вниманьемъ овладѣетъ.
             Перомъ и кистью онъ творить умѣетъ,
             И живопись съ поэзіей-сестрой
             Смѣняясь водятъ быстрою рукой.
             То онъ блеснетъ прелестными стихами,
             То оживитъ вдругъ краски передъ нами.
             Вполнѣ достоинъ онъ двойныхъ наградъ,
             Соперникъ барду, живописцу братъ!
  
             Какъ безконечно счастливъ бардъ, могущій
             Проникнуть въ тѣ таинственныя кущи,
             Гдѣ нѣкогда родились музы намъ!
             Какъ счастливъ тотъ, чьимъ удалось стопамъ
             Попрать ту землю, чьимъ глазамъ случилось
             Тѣ страны зрѣть, гдѣ столько народилось
             Поэтовъ и героевъ, гдѣ досель
             Свою ласкаетъ слава колыбель,
             Досель паритъ надъ берегомъ ахеянъ!
             Вдвойнѣ тотъ счастливъ, въ чьей душѣ взлелѣянъ
             Огонь любви къ классической странѣ,
             Кто намъ поетъ о славной старинѣ,
             Кто, какъ художникъ, смотритъ на руины,
             Кто разорвалъ, какъ дымку паутины,
             Вуаль вѣковъ... О, Райтъ! Ты могъ смотрѣть
             На тѣ брега, ты ихъ умѣлъ воспѣть!
             Героевъ и боговъ страны чудесной
             Прославить бы не могъ писатель прѣсный.
             А вы, друзья, диковинныхъ камней
             Сокрытый блескъ предъ свѣтомъ нашихъ дней
             Раскрывшіе! Сотрудники-витіи,
             Вплетавшіе въ гирлянды Іоніи
             Изъ Аттики цвѣтовъ прелестныхъ рядъ!
             Какъ сладокъ ихъ тончайшій ароматъ,
             Какъ онъ языкъ родной нашъ украшаетъ!
             Вашъ благородный геній пріучаетъ
             Къ мелодіямъ эллинскимъ нашъ Парнасъ,--
             Но чуждыхъ намъ не надобно прикрасъ!
             Ахейскую цѣвницу золотую
             Оставьте вы -- и вспомните родную!
             Вотъ имъ-то честь должна принадлежать
             Поэзіи законъ возстановлять;
             Но только бардовъ этихъ пѣснопѣнье
             Пусть не напомнитъ пошлыя творенья
             Намъ Дарвина, сонливаго пѣвца,
             Стиховъ пустыхъ великаго творца.
             Вся мишура кимваловъ позлащенныхъ
             Не веселитъ очей намъ утомленныхъ,
             А пѣнье ихъ нашъ слухъ не веселитъ;
             Сначала затмевалъ ихъ гордый видъ
             Простыя лиры, но потомъ съ годами
             Открылась мѣдь подъ золотомъ мѣстами,
             И растворился легкихъ сильфовъ рой
             Въ сравненіяхъ, въ болтливости пустой.
             Пусть барды той манеры избѣгаютъ,
             Пусть съ Дарвиномъ тѣ формы умираютъ:
             Фальшивый блескъ сначала тѣшитъ насъ,
             Но вслѣдъ за тѣмъ усталый рѣжетъ глазъ.
             Пусть не идутъ они стезей вульгарной
             Вордсвортовой поэзіи бездарной,
             Что кажется намъ лепетомъ дѣтей,
             А Лэму съ Ллойдомъ кажется нѣжнѣй
             Мелодіи небесной. Но -- молчанье!--
             Мои права столь малы на вниманье,
             И безъ меня талантъ свой путь найдетъ
             И бардовъ пѣснь къ Олимпу вознесетъ,


  
             О, Вальтеръ Скоттъ, пусть твой оставитъ геній
             Кровавую поэзію сраженій
             Ничтожествамъ! Пусть ожиданье мзды
             Ихъ вдохновляетъ жалкіе труды!
             Талантъ вѣдь самъ всегда себя питаетъ.
             Свои сонеты Соути пусть кропаетъ,
             Хотя къ веснѣ и такъ ужъ каждый годъ
             Его обильной музы зрѣетъ плодъ.
             Вордсвортъ поетъ пусть дѣтскія рулады,
             Пускай Кольриджа милыя баллады
             Груднымъ младенцамъ навѣваютъ сны;
             Льюисовой фантазіи сыны
             Въ читателей пускай вселяютъ трепетъ;
             Пусть стонетъ Муръ, а Mypa сонный лепетъ
             Пускай Странгфордъ безсовѣстно крадетъ
             И съ клятвою Камоэнсомъ зоветъ.
             Пускай Гейлей плетется хромоногій,
             И Монгомери бредъ несетъ убогій,
             И Граммъ-ханжа пускай громитъ грѣхи,
             И полируетъ Боуль свои стихи,
             Въ нихъ до конца и плача и вздыхая;
             Карлейль, Матильда, Стоттъ,-- вся банда злая,
             Что населяетъ сплошь теперь Грубъ-Стритъ
             Или Гросвеноръ-Плэсъ -- пускай строчитъ,
             Покуда смерть отъ нихъ насъ не избавитъ
             Иль здравый смыслъ молчать ихъ не заставитъ.
             Ужель къ тебѣ, нашъ славный Вальтеръ Скоттъ,
             Языкъ ничтожныхъ рифмачей идетъ?
             Ты слышишь-ли призывъ проникновенный?
             Давно ужъ звуковъ лиры ждутъ священной
             И девять музъ, и вся твоя страна,--
             А лира та тебѣ вѣдь вручена!
             Иль Каледоніи твоей преданья
             Тебѣ съумѣли дать для воспѣванья
             Лишь похожденья клана молодцовъ,
             Мошенниковъ презрѣнныхъ и воровъ,
             Иль, сказочекъ достойныя Шервуда
             И подвиговъ геройскихъ Робинъ Гуда,
             Лишь темныя Мармьоновы дѣла?
             Шотландія! Хотя твоя хвала
             Пѣвца цѣннѣйшимъ лавромъ украшаетъ,
             Но все-жъ его безсмертьемъ увѣнчаетъ
             Весь міръ, не ты одна. Нашъ Альбіонъ
             Разрушится, въ сонъ мертвый погруженъ.
             Но не умретъ пѣвецъ нашъ вдохновенный!
             О славѣ той страны благословенной,
             Объ Англіи потомкамъ онъ споетъ
             И передъ міромъ честь ея спасетъ.
  
             Что-жъ заразитъ пѣвца одушевленьемъ,
             Чтобъ на борьбу отважиться съ забвеньемъ?
             Бёзъ удержу течетъ рѣка временъ
             Со смѣною и націй, и племенъ;
             Всегда кумиръ возносится толпою
             И новому гремитъ хвала герою...
             Но смѣнитъ сынъ отца, а дѣда внукъ --
             И гдѣ-жъ поэтъ, гдѣ громкой лиры звукъ?
             Ото всего, что раньше такъ цѣнилось,
             У насъ лишь имя смутно сохранилось!
             Когда трубы побѣдной смолкнетъ громъ,
             Смолкаетъ все, спитъ эхо крѣпкимъ сномъ.
             Какъ фениксъ на ' кострѣ, вдругъ слава вспыхнетъ,
             Свой поздній ароматъ отдастъ -- и стихнетъ...
  
             А гдѣ-же Гранты черные сыны,
             Любители научной глубины
             И каламбуровъ пошлыхъ? Неужели
             И эти къ музѣ подойти посмѣли?
             Но нѣтъ, смотри: отъ нихъ она бѣжитъ,
             Ситоновъ призъ ее не поразитъ,
             Хотя теперь печатными станками
             Владѣетъ Горъ съ позорными стихами
             И жалкій Гойль... (не тотъ, что такъ помогъ
             Картежникамъ: для тѣхъ не важенъ слогъ!)
             Кого-же слава Гранты соблазняетъ,
             Тотъ пусть ея Пегаса осѣдлаетъ;
             Клянусь оселъ достопочтенный сей
             Вполнѣ достоинъ матери своей.
             О, Гранта, вѣрь: твой Геликонъ безводный
             Темнѣй, чѣмъ Кэмъ съ его волной холодной.
  
             Вотъ тратитъ Кларкъ свой безполезный трудъ,
             Чтобъ нравиться,-- забывъ, что не ведутъ
             Его стихи къ ученому диплому!
             Въ сатирика играя попустому,
             Даетъ намъ шутъ -- что мѣсяцъ,то памфлетъ,
             Онъ, поставщикъ скандаловъ для газетъ;
             Тамъ пасквиль тиснетъ, слухъ тамъ пуститъ ложный,--
             На родъ людской самъ пасквиль онъ ничтожный.
  
             Вандальской расы мрачное жилье,
             Науки гордость, горькій срамъ ея!
             Ты ужъ давно далекимъ Фебу стало,
             Годжсона стихъ тебѣ поможетъ мало,
             Гьюсона пѣснь тебѣ не пособитъ!
             Но тамъ, гдѣ волны чистыя струитъ
             Прозрачная Изида,-- тамъ порою
             Играетъ муза съ рѣзвою волною
             И въ тишинѣ зеленыхъ береговъ
             Вѣнки сплетаетъ изъ лѣсныхъ цвѣтовъ,
             Чтобъ увѣнчать пѣвца за посѣщенье
             Ея священныхъ рощъ съ зеленой сѣнью.
             Вотъ тамъ Ричардсъ огонь свой почерпалъ
             И про дѣла намъ предковъ разсказалъ.
  
             Коль я сказалъ, не слыша приглашенья,
             Все, что давно извѣстно, безъ сомнѣнья;
             Коль объявилъ жестокую войну
             Я олухамъ, позорящимъ страну,--
             Виной тому любовь моя къ народу,
             Любимцу музъ, влюбленному въ свободу...
             О, Англія! Когда-бъ пѣвцы твои
             Съ тобой равняли доблести свои!
             Являешься предъ изумленнымъ міромъ
             Аѳинами въ наукахъ, въ славѣ -- Тиромъ,
             Въ военной силѣ -- Римомъ ты всегда!
             Тебѣ покорны суша и вода..
             Но гдѣ-жъ теперь премудрыя Аѳины?
             О славѣ Рима помнятъ лишь руины,
             Колонны Тира скрылись подъ водой...
             Чтобъ не случилось этого съ тобой,
             О, Англія,-- чтобъ мощь не расшаталась,
             И чтобъ ты въ прахъ съ вѣками не распалась!..
             Но я молчу. Зачѣмъ мнѣ продолжать?
             Кассандру мнѣ къ чему изображать?
             Вѣдь слишкомъ поздно мнѣ, какъ ей, повѣрятъ;
             Пусть наши барды съ родиной раздѣлятъ
             Ея средь странъ и славу и почетъ --
             Лишь къ этому ихъ пѣснь моя зоветъ.
  
             Несчастная Британія! Богата
             Мужами ты, что гордость для сената --
             Потѣха для толпы. Живутъ они
             Тебѣ на славу долгіе пусть дни
             Ораторы пусть фразы разсыпаютъ,
             О здравомъ смыслѣ пусть заботъ не знаютъ,
             Пусть Каннинга пилятъ за умъ, и спитъ
             Въ томъ креслѣ Портландъ, гдѣ сидѣлъ нашъ Питтъ!
  
             Теперь прощай, покуда вѣтръ прибрежный
             Не натянулъ мой парусъ бѣлоснѣжный.
             Брегъ Африки мой встрѣтитъ скоро взоръ,
             Кельпэ напротивъ цѣпь откроетъ горъ,
             Затѣмъ луна Стамбула засіяетъ.
             Но путь туда корабль мой направляетъ,
             Гдѣ красоту впервые міръ позналъ,
             Гдѣ надъ громадой величавой скалъ
             Возноситъ Каффъ корону снѣговую...
             Когда-жъ я вновь узрю страну родную,
             Ничей станокъ меня не соблазнитъ, --
             Что видѣлъ я -- дневникъ мой сохранитъ.
             Пусть свѣтскій франтъ свои замѣтки съ жаромъ
             Печатаетъ, соперничая съ Карромъ;
             За славою пусть гонится Эльджинъ,
             Ее въ обломкахъ ищетъ Эбердинъ!
             Пусть деньгами сорятъ они безъ счета
             На статуи лже-Фидьевой работы
             И изъ своихъ пускай они дворцовъ
             Устроятъ рынокъ древнихъ образцовъ.
             Иные пусть въ бесѣдѣ диллетантской
             О башнѣ намъ повѣдаютъ троянской;
             Топографомъ пусть будетъ старый Джель,
             Хвала ему! Зато моя свирѣль
             Не истерзаетъ вкусъ вашъ прихотливый,
             По крайней мѣрѣ,-- прозой кропотливой.


  
             Разсказъ спокойно я кончаю свой,
             Готовый встрѣтить гнѣвъ задѣтыхъ мной.
             Трусливостью позорной не страдая,
             Сатиру эту я своей признаю;
             Не приписалъ никто ее другимъ.
             Мой смѣхъ знакомъ на родинѣ инымъ:
             Вѣдь голосъ мой вторично ужъ раздался,
             Отъ словъ своихъ ужель я отпирался?
             Такъ прочь-же, прочь, таинственный покровъ!
             Пусть на меня несется стая псовъ!
             Пугать меня -- напрасныя старанья,
             Я не боюсь Мельбурнскаго оранья,
             Мнѣ ненависть Галлама не страшна,
             Какъ Лэма гнѣвъ, Голландова жена,
             Невинные Джеффрея пистолеты,
             Эдины пылкой дюжіе атлеты,
             Ея молніеносная печать!
             Не такъ легко со мной имъ совладать!
             Тѣ молодцы, въ плащахъ, получатъ то же,
             Почувствуютъ, что ихъ живая кожа
             Нѣжнѣе, чѣмъ резиновая ткань.
             Отдамъ и я, быть можетъ, битвѣ дань,
             Но постою, покуда хватитъ силы.
             А были дниѵ--ни разу не сходила
             Язвительность съ невинныхъ губъ моихъ,--
             Вѣдь желчь потомъ ужъ пропитала ихъ!
             И не было вокругъ меня творенья,
             Что-бъ вызвало во мнѣ одно презрѣнье.
             Я зачерствѣлъ... теперь не тотъ ужъ я,
             Безслѣдно юность канула моя;
             Я научился думать справедливо
             И говорить, хоть рѣзко, но правдиво.
             Я критика съумѣю осмѣять,
             Безжалостно его колесовать
             На колесѣ, что мнѣ онъ назначаетъ;
             Коль цѣловать мнѣ плетку предлагаетъ
             Какой-нибудь трусливый рифмоплетъ,
             Отпоръ живой онъ у меня найдетъ.
             Пренебрегать привыкъ я похвалами,
             Пускай сидятъ съ нахмуренными лбами
             Соперники-поэты. Я бы могъ
             Теперь свалить изъ нихъ любого съ ногъ!
             Во всеоружьѣ, со спокойнымъ взоромъ,
             Бросаю я перчатку мародерамъ
             Шотландіи и англійскимъ осламъ!
  
             Вотъ что сказать осмѣлился я вамъ.
             Безстрастное другіе скажутъ мнѣнье,--
             Нанесено-ль здѣсь вѣку оскорбленье;
             Пусть въ публикѣ стихи мои найдутъ
             Безжалостный, но справедливый судъ!..

С. Ильинъ.

  

АНГЛІЙСКІЕ БАРДЫ И ШОТЛАНДCKIE ОБОЗРѢВАТЕЛИ.

  
   Первые стихи представляютъ подражаніе Ювеналу:
  
   Semper ego auditor tantum? numquamque reponam
   Vexatus toties rauci Theseidc Codri? (Juv. Sat. 1). Стр. 512.
  
   А Фитцъ-Джеральдъ тѣмъ временемъ mepзать
   Нашъ будетъ слухъ, въ тавернахъ распѣвая.
  
   "Зачѣмъ было упоминать объ этомъ паяцѣ?" (Позднѣйшее примѣчаніе Байрона).
   "Мистеръ Фитцъ-Джеральдъ, въ шутку названный Боббетонъ "полпивнымъ поэтомъ", ежегодно приноситъ "Литературному Фонду" свою стихотворную дань. Не довольствуясь писаніемъ, онъ декламируетъ лично послѣ того, какъ компанія вольетъ въ себя достаточное количество сквернаго портвейна, который только и помогаетъ ей выдерживать эту операцію". (Байронъ).
   Вильямъ-Томасъ Фитцъ-Джеральдъ (1759--1829) былъ своего рода неофиціальнымъ "лавреатомъ".
  
   Тебя-жъ, перо, вновь признанное мною,
   Какъ Сидъ Гаметъ, я въ лаврахъ успокою.
  
   "Въ послѣдней главѣ Донъ-Кихота Сидъ Гаметъ Бененгели обѣщаетъ дать покой своему перу. О, если бы наши многопишущіе джентльмэны послѣдовали примѣру Сида Гамета Бененгели!" (Байронъ).
   Стр. 513. То Лэмъ съ своими фарсами позналъ.
   "Онъ славный малый и, по моему, лучшій изъ всей семьи, за исключеніемъ его матери и сестры". (Позднѣйшее прим. Байрона). Вильямъ Лэмъ женился въ 1805 г. на лэди Каролинѣ Понсонби, написавшей впослѣдствіи романъ "Гленарвонъ", гдѣ она изображаетъ свои отношенія къ Байрону. Другой братъ, Джорджъ, былъ сотрудникомъ "Эдинбургскаго Обозрѣнія" и, между прочимъ, сочинилъ фарсъ, представленный два или три раза на Ковентъ-Гарденскомъ театрѣ въ 1807 г.
  
   Изъ Миллера возьмите шутокъ прѣсныхъ.
   Актеръ Джо Миллеръ (1684-1738) былъ человѣкъ безъ всякаго образованія и, какъ говорятъ, даже не умѣлъ читать. Его слава основывается на книжкѣ остротъ и анекдотовъ, составленной послѣ его смерти и приписанной ему Джономъ Моттли.
  
   Сердечности Джеффрея опасайтесь
   И головою Лэма не плѣняйтесь.
   "Гг. Джеффри и Лэмъ -- альфа и омега, первый и послѣдній въ "Эдинбургскомъ Обозрѣніи"; остальные упоминаются далѣе". (Байронъ).
   "Это сказано несправедливо. Ни сердце, ни голова этихъ джентльменовъ не отвѣчаютъ такому о нихъ представленію· Въ то время, когда это было написано, я еще не былъ лично знаковъ ни съ тѣмъ, ни съ другимъ". (Позднѣйшее примѣчаніе).
   Фрэнсисъ Джеффри (1773--1850) основалъ "Эдинбургское Обозрѣніе" въ 1802 г., въ компаніи съ Сиднеемъ Смитомъ, Брумовъ и Фрэнсисомъ Горнеромъ. Въ слѣдующемъ же году онъ сдѣлался самостоятельныхъ издателемъ этого журнала и велъ его вплоть до 1829 года. Новый журналъ сразу обратилъ на себя вниманіе независимостью взглядовъ и высокими гонорарами сотрудниковъ.
  
   Зачѣмъ пошелъ безсмертными стопами
   Я Джиффорда и Попа?
   Вильямъ Джиффордъ (1756-1826), писатель самоучка, былъ сначала пахаремъ, потомъ юнгой на каботажномъ суднѣ, затѣмъ ученикомъ у башмачника; ему было уже 23 года, когда друзья помѣстили его въ Эксетеръ-колледжъ въ Оксфордѣ. Въ своихъ сатирахъ "Бавіада" и "Мевіада" онъ осмѣивалъ разныхъ мелкихъ современныхъ писателей. Въ 1797--98 гг. онъ издавалъ журналъ "Анти-Якобинецъ, или Еженедѣльный Обозрѣватель", въ которомъ поддерживалъ политическіе взгляды Канинига и его друзей. Затѣмъ, съ февраля 1809 до сентябрь 1824 г., онъ былъ издателемъ "Трехмѣсячнаго Обозрѣнія" (Quarterly Review) и скоро пріобрѣлъ руководящее вліяніе благодаря своимъ здравымъ сужденіямъ и уваженію къ лучшимъ литературнымъ образцамъ, хоти его отзывы иногда и диктовались политическими предразсудками. Очень цѣнны его изданія старинныхъ англійскихъ драматурговъ Мэссинджера и Бенъ-Джонсона. Онъ перевелъ также сатиры Ювенала, и къ этому переводу приложилъ свою автобіографію. Байронъ относился къ Джиффорду съ величайшимъ уваженіемъ. "Всякому вашему замѣчанію, даже если бы оно было сдѣлано въ стилѣ Бавіады, слѣдуетъ повиноваться", писалъ онъ въ 1813 г. А въ одной изъ замѣтокъ 1821 г. онъ говоритъ: "Я не знаю такой похвалы, которая могла бы утѣшить меня за порицаніе Джиффорда".
  
   "За то такихъ ошибокъ нѣтъ у Пая".
   -- Я вмѣстѣ съ Попомъ вратъ предпочитаю.
   Генри-Джемсъ Пай (1745--1813), членъ парламента, а впослѣдствіи полицейскій чиновникъ въ Вестминстерѣ, занималъ должность "поэта-лавреата" съ 1710 г. до своей смерти. Онъ былъ преемникомъ Уортона и предшественникомъ Соути. Байронъ упоминаетъ о немъ, между прочимъ, въ "Видѣніи Суда".
  
   А было время, жалкой лиры звукъ
   Не находилъ себѣ покорныхъ слухъ.
  
   Этими стихами начиналось первое изданіе сатиры. Байронъ первоначально хотѣлъ предпослать имъ, по примѣру старинныхъ поэтовъ, слѣдующее:
  

ОБОЗРЕНІЕ.

  
   "Поэтъ созерцаетъ времена минувшія и ихъ поэзію; дѣлаетъ внезапный переходъ къ временамъ настоящихъ; воспламеняется противъ книгодѣлателей; поноситъ Вальтера Скотта за жадность и торговлю балладами, съ особливыми замѣчаніями о мистерѣ Соути сожалѣетъ, что мистеръ Соути возложилъ на публику три поэмы, эпическія и иныя; возстаетъ противъ Вильяма Вордсворта, но хвалитъ мистера Кольдриджа и его элегію на смерть молодого осла; склоненъ порицать мистера Льюиса и весьма осуждаетъ Томаса Литтля (покойнаго) и лорда Стрэнгфорда: совѣтуетъ мистеру Хэли обратить свое вниманіе на прозу и увѣщеваетъ моравскихъ братьевъ прославить мистера Грэма; сочувствуетъ достопочтенному Вильяму Поульсу и оплакиваетъ печальную судьбину Джемса Монтгомери; переходятъ къ нападеніямъ на "Эдинбургскихъ обозрѣвателей", называетъ ихъ жестокими именами, гарпіями и тому подобными; поноситъ Джеффрея и пророчествуетъ. Эпизодъ Джеффрея и Мура, ихъ опасное положеніе и избавленіе; дурныя предзнаменованія въ утро сраженія; Твидъ, Толбутъ, Фритъ-офъ-Фортъ и Престолъ Артура разнообразно потрясены; богиня нисходитъ съ неба ради спасенія Джеффрея; внѣдреніе пуль въ его темя и затылокъ. "Эдинбургское Обозрѣніе" вообще. Лордъ Эбердинъ, Гербертъ, Скоттъ, Галламъ, Пиллэнсъ, Лэмъ, Смитъ, Брумъ и проч. Лордъ Голландъ восхваляется за свои обѣды и переводы. Драма: Скеффингтонъ, Гуинъ, Рейнольдсъ, Кенни, Черри и проч. Шериданъ, Кольманъ и Кумберлэндъ приглашаются къ писанію. Возвращеніе къ поэзіи; писаки всѣхъ сортовъ; лорды иногда риѳмуютъ; но гораздо лучше, когда не дѣлаютъ этого. Гафизъ, Роза-Матильда и X. T. Z Роджерсъ, Кэмпбелль; Джиффордъ и прочіе настоящіе поэты. Переводчики греческой антологіи; Краббъ, стиль Дарвина; Кембриджъ; Ситоновская премія; Смитъ; Годжсонъ; Оксфордъ; Ричардсъ. Поэтъ говоритъ отъ себя.-- Заключеніе.
  
   Стр. 514.
   Тутъ, что ни день, книжонка выползаетъ
   Съ поэмой Литиля...
   "Томасъ Литтль -- псевдонимъ Мура, подъ которымъ онъ издавалъ свои первыя произведенія.
  
   Негодный Стоттъ, иль Соути, бардъ надменный.
   "Стоттъ, болѣе извѣстный подъ именемъ "Гафиза". Этотъ господинъ въ настоящее время самый глубокій знатокъ витійства. Я припоминаю, что, когда царствующая фамилія должна была покинуть Португалію, мистеръ Стоттъ написалъ на этотъ случай особую оду, начинавшуюся такъ (Стоттъ говоритъ отъ имени Гиберніи):
  
   Отрасль царская Браганцы!
  
   Эринъ вамъ приносятъ станцы, и пр. Онъ написалъ также сонетъ къ крысамъ, вполнѣ достойный своего предмета, и весьма громоносную оду, начинающуюся стихами:
  
   Раздайся, пѣснь! Гремя, какъ волны,
   Что бьютъ въ Лапландски берега!
   Господи, помилуй!
  
   "Пѣснь послѣдняго менестреля" -- ничто въ сравненія съ этими стихами". (Байронъ).
  
   Средь бури злой. Послѣдній Менестрель...
   См. "Пѣснь послѣдняго менестреля". Никогда еще не бывало плана болѣе несуразнаго и нелѣпаго, чѣмъ въ этомъ произведеніи. Появленіе (олицетворенныхъ) Грома и Молніи въ видѣ пролога къ трагедія Бэйза, къ сожалѣнію отнимаетъ заслугу оригинальности у разговора между господами духами Потопа и Горы въ первой пѣсни. Затѣмъ появляется любезный Вильямъ Делоррэнъ, "сильный разбойникъ", то есть счастливое сочетаніе браконьера, конокрада и рыцаря большой дороги... Біографія Гильпина Горнера и чудесный пѣшій пажъ, идущій вдвое скорѣе лошади своего господина безъ помощи семимильныхъ сапогъ, -- просто образцовые примѣры усовершенствованія литературнаго вкуса. Въ видѣ отдѣльныхъ эпизодовъ мы имѣемъ здѣсь невидимый, но вовсе не легкій ударъ по уху пажа и вступленіе короля, вмѣстѣ съ боевымъ конемъ, въ замокъ подъ видомъ воза сѣна, что, конечно, вполнѣ естественно. Герой послѣдней баллады, Марміонъ, -- ни дать, ни взять тоже самое, чѣмъ могъ бы быть Вильямъ Делоррэнъ, если бы умѣлъ читать и писать. Поэма эта сфабрикована по заказу гг. Констэбля, Муррея и Миллера, почтенныхъ книгопродавцевъ, за извѣстную сумму денегъ; и дѣйствительно, по достоинству вдохновенія, это произведеніе весьма цѣнно. Если мистеръ Стоттъ желаетъ писать по найму, то пусть дѣлаетъ, что можетъ для своихъ хозяевъ, но только не унижаетъ своего несомнѣнно крупнаго дарованія повтореніемъ подражаній стариннымъ балладамъ". (Байронъ).
  
   Марміону жъ доброй ночи пожелаемъ.
   "Доброй ночи Марміону!" -- патетическое и вмѣстѣ съ тѣмъ пророческое восклицаніе Генри Блоунта послѣ смерти честнаго Марміона". (Байронъ).
  
   Стр. 515.
   Давало намъ столѣтій протяженье
   Всего одно великое творенье.
   "Такъ какъ Одиссея тѣсно связана съ Иліадой, то ихъ можно считать за одну великую поэму. Говоря о Мильтонѣ и Тacco, мы имѣемъ въ виду Потерянный Рай и Освобожденный Іерусалимъ, какъ образцовыя ихъ произведенія, такъ какъ ни Завоеваніе Іерусалима -- итальянскаго поэта, ни Возвращенный Рай -- англійскаго барда не сравнялись извѣстностью съ первыми ихъ поэмами. Вопросъ: какая изъ поэмъ г. Соути переживетъ его?" (Байронъ).
  
   Вотъ Талаба, свирѣпое дитя
   Аравіи пустынной.
   "Талаба, вторая поэма г. Соути, написана съ открытымъ пренебреженіемъ ко всѣмъ литературнымъ прецедентамъ и во всякой поэзіи. Г. Соути желалъ произвести нѣчто совершенно новое -- и вполнѣ въ этомъ успѣлъ. Его Іоанна д'Аркъ была въ своемъ родѣ достаточно удивительна, но Талаба -- одна изъ тѣхъ поэмъ, которыя, говоря словами Порсона, "будутъ читаться тогда, когда Гомеръ и Виргилій будутъ уже забыты, -- но не раньше". (Байронъ).
  
   Соперникъ Тумба, побѣждай враговъ.
   "Герой фарса Фильдинга: "Трагедія трагедій, или жизнь и смерть Тома Тумба Великаго", предст. въ 1700 г. въ Гэймаркетѣ". (Байронъ).
  
   Мэдока образъ высится гигантскій.
   "Поэма г. Соути Мэдокъ дѣлятся на двѣ части: I. Мэдокъ въ Уэльсѣ, II. Мэдокъ въ Азтланѣ. Слово "кацикъ" встрѣчается въ переводахъ испанскихъ писателей, цитируемыхъ г. Соути въ примѣчаніяхъ, а не въ текстѣ самой поэмы". (Байронъ).
  
   Когда же, Соути, будетъ передышка?
   "Просимъ извиненія у г. Соути; Мэдокъ "пренебрегаетъ униженнымъ титуломъ эпической поэмы". См. его предисловіе. Почему эпическая поэма "унижена"? И кѣмъ она унижена? Конечно, послѣднія баллады гг. Коттля, лавреата Пая, Огильви, Голя и любезной миссисъ Коули не способствовали возвышенію эпической поэзіи; но такъ какъ поэма г. Соути "пренебрегаетъ" этимъ наименованіемъ, то позволительно спросить, замѣнилъ ли онъ его чѣмъ-нибудь лучшимъ? Или ему придется только соперничать съ сэромъ Ричардомъ Блэкноромъ какъ въ количествѣ, такъ и въ качествѣ стиховъ?" (Байронъ).
  
   И будешь, не жалѣя,
   Ты чорту отдавать матронъ Берклея.
   "См. балладу Соути "Старуха изъ Берклея", въ которой старуху уноситъ Вельзевулъ на "быстро скачущемъ конѣ". (Байронъ). Эта баллада переведена В. А. Жуковскимъ (1814).
  
   И помогай обоимъ вамъ Создатель.
   "Этотъ стихъ -- очевидный плагіатъ изъ обращенія "Анти-якобница" къ мистеру Соути: "Помогай тебѣ Богъ, дурачокъ!" (Байронъ).
   Въ экземплярѣ 4-го изданія сатиры Байронъ отчеркнулъ стихи, относящіеся къ Вордсворту и Кольриджу, и написалъ сбоку: "Несправедливо".
  
   Стр. 516.
   Кто вмѣсто нѣжной музы взялъ Никеію.
   Пиксіи -- девонширскія вѣдьмы.
  
   А ты, о Льюисъ, о поэтъ гробовъ!
   Мэтью-Грегори Льюисъ (1775--1818), извѣстный подъ прозвищемъ "Монаха", по своему первому роману "Амброзіо, или Монахъ" (1795), былъ сынъ богатаго ямайскаго плантатора. Очень молодымъ человѣкомъ онъ пріѣхалъ въ Германію, жилъ въ Веймарѣ, гдѣ познакомился съ Гете, и прилежно изучалъ нѣмецкую литературу, особенно -- романы и драмы. Переселившись затѣмъ въ Англію, онъ написалъ драму "Привидѣніе въ замкѣ" и въ началѣ XIX в. издалъ два сборника разсказовъ и балладъ, своихъ и чужихъ, подъ общимъ заглавіемъ: "Страшные разсказы" и "Чудесные разсказы". Льюисъ былъ любимцемъ лондонскаго общества въ то время, когда Байронъ выступилъ на литературное поприще; но Байронъ не былъ лично съ нимъ знакомъ до 1813 г. Впослѣдствіи, въ 1816 г., Льюисъ гостилъ у Байрона въ Женевѣ, на виллѣ Діодати, и переводилъ ему à livre ouvert отрывки изъ "Фауста". Послѣ его смерти Байронъ писалъ о немъ: "Это былъ добрый и порядочный человѣкъ, только скучный, -- можно даже сказать: безнадежно скучный. Впрочемъ, я его любилъ".
  
   Стрэнгфордъ, поэтъ съ златистыми кудрями!
   "Читатель, желающій объясненія этихъ строкъ, благоволитъ обратиться въ "Камоэнсу" Стрэнгфорда, стр. 127, или къ послѣдней страницѣ статья "Эдинбургскаго Обозрѣнія" о стрэнгфордовскомъ "Камоэнсѣ". (Байронъ).
   Перси-Клинтонъ Сидней Смитъ, виконтъ Стрэнгфордъ, издалъ въ 1803 г. "Переводы съ португальскаго изъ Луиса Камоэнса". Примѣчаніе, о которомъ говоритъ Байронъ, относится къ стихотворенію: "Твои голубые глаза"" Здѣсь говорится: "Каштановые волосы и голубые глаза всегда были милы сынамъ поэзіи... Стернъ даже считаетъ ихъ признаками наиболѣе любезныхъ сердцу качествъ... Переводчикъ не желаетъ опровергать это мнѣніе, хотя оно и неосновательно. Онъ сознаетъ, какой опасности подвергается онъ вслѣдствіе этого замѣчанія, но бѣжитъ искать защиты въ храмѣ златокудрой Венеры". Слѣдуетъ прибавить, что у Байрона именно были каштановые волосы и сѣроголубые глаза.
  
   Улучшатся-ль Камоэнса стихи
   Отъ этой пустозвонной чепухи?
   "Слѣдуетъ также замѣтить, что вещи, выдаваемыя публикѣ за стихи Камоэнса, такъ же трудно отыскать въ португальскомъ оригиналѣ, какъ и въ пѣсняхъ Соломона". (Байронъ).
  
   Иль похвалу чистилищу строчитъ.
   Въ подлинникѣ: "Или осуждаетъ покойниковъ своею чистилищною похвалою" -- съ примѣчаніемъ: "См. написанныя имъ различныя біографіи живописцевъ и пр.".
  
   "Побѣдой терпѣливости" своей
   Мое терпѣнье побѣдилъ Гейлей.
   "Въ числѣ стихотворныхъ произведеній Гейлея особенно извѣстны "тріумфъ Воздержанія" и "Тріумфъ Музыки". Онъ написалъ также нѣсколько комедій въ стихахъ, посланій и пр. и пр. Но такъ какъ онъ гораздо лучше сочиняетъ примѣчанія и біографіи, то мы позволяемъ себѣ обратить ею вниманіе на совѣтъ Нова, обращенный къ Уичерли, "какъ превращать стихи въ прозу": это очень легко сдѣлать, отнимая отъ каждаго куплета послѣдній слогъ". (Байронъ).
  
   Моравскихъ братьевъ набожный синклитъ.
   Эти 8 стиховъ въ первоначальной рукописи были замѣнены другими, которые Байронъ выбросилъ по просьбѣ Далласа, бывшаго въ хорошихъ отношеніяхъ съ Праттомъ:
  
   Въ стихахъ топорныхъ слишкомъ тароватъ,
   Является теперь вредъ нами Праттъ.
   Печальна участь всѣхъ его созданій:
   Онъ пишетъ, но не продаетъ писаній,
   И за свои усердные труды
   Отъ Музы никакой не видитъ мзды,
   Хоть ежедневно въ длинномъ объявленьи
   Зоветъ купить его произведенья.
  
   Къ стихамъ этимъ и писано было и примѣчаніе: "Мистеръ Праттъ, нѣкогда батскій книгопродавецъ, а нынѣ лондонскій сочинитель, написалъ на своемъ вѣку не меньше любого изъ писательствующихъ современниковъ. Его Симпатія написана въ стихахъ; но самыя объемистыя его произведенія написаны въ прозѣ".
  
   То -- Грэмъ, пѣвецъ субботныхъ развлеченій.
   "Мистеръ Грэмъ издалъ два тома пѣсенъ, подъ заглавіями: "Субботнія прогулки" и "Библейскія картины". (Байронъ).
  
   Стр. 517.
   Вѣдь ты иль принцъ, о Боульсъ?
   Вильямъ-Лисль Боульсъ (1768--1850), издатель сочиненій Попа и авторъ цѣлаго ряда поэмъ и лирическихъ стихотвореній.
   "Проснись, о пѣснь" -- первый стихъ въ поэмѣ Боульса "Духъ открытій". Это небольшая, но очень остроумная и изящная эпопея. Здѣсь, между прочими прекрасными стихами, находимъ, напримѣръ, слѣдующіе:
  
                                 Поцѣлуй
   Нарушилъ ихъ пугливое молчанье,
   И вздрогнули они...
  
   т. е. лѣса на островѣ Мадерѣ вздрогнули отъ поцѣлуя: вѣроятно, они были очень изумлены столь необыкновеннымъ феноменомъ". (Байронъ).
  
   Съ Фанни совѣщайся
   И съ Курлемъ также.
  
   "Курль" -- одинъ изъ героевъ Дунсіады, книгопродавецъ. "Лордъ Фанни" -- поэтическій псевдонимъ лорда Горвея, автора "Стиховъ къ подражателю Горація". (Байронъ).
  
   Пиши изъ злобы такъ же, какъ Маллетъ.
   "Лордъ Болингброкъ нанялъ Маллета обругать Попа послѣ его смерти, за то, что поэтъ оставилъ у себя нѣсколько экземпляровъ сочиненія Болингброка "Король-патріотъ", которое этотъ талантливый, но злобный писатель приказалъ уничтожить". (Байронъ).
  
   Когда несетъ вздорь Деннисъ и Ральфъ покойный.
   "Деннисъ -- критикъ, а Ральфъ -- риѳмачъ въ Дунсіадѣ Попа:
  
   "Молчи, о волкъ: Ральфъ воетъ на луну!"
   Позналъ бы ты на подвигъ свой награду,
   Попавши вмѣстѣ съ ними въ Дунсіаду.
  
   "См. послѣднее изданіе сочиненій Попа, за которое Боульсъ получилъ триста фунтовъ. Такимъ образомъ, г. Боульсъ на опытѣ убѣдился, насколько легче извлекать пользу изъ чужой извѣстности, чѣмъ добиваться собственной". (Байронъ).
   "Все, сказанное здѣсь о Боульсѣ, слышномъ грубо", замѣтилъ Байронъ въ 1816 г. Впослѣдствіи, однако, онъ опять вернулся къ первоначальному мнѣнію. "Хотя я и сожалѣю о томъ, что напечаталъ Англійскихъ бардовъ и шотландскихъ обозрѣвателей, -- (писалъ онъ 7 февраля 1821 г., -- но всего менѣе жалѣю о томъ, что сказано мною тамъ о Боульсѣ по поводу Попа. Въ то время, когда я писалъ это сочиненіе, въ 1807 и 1803 гг., г. Гобгоузъ пожелалъ. чтобы я высказалъ наше общее мнѣніе о Попѣ и объ изданіе его сочиненій г. Боульсомъ. Такъ какъ я уже почти окончилъ свою сатиру и она мнѣ уже надоѣла, то я и попросилъ г. Гобгоуза, но сдѣлаетъ ли онъ это самъ. Онъ это и сдѣлалъ. Написанные имъ 11 стиховъ объ изданіи Попа Боульсомъ находится въ первомъ изданіи Англійскихъ бардовъ; они такъ же строги, какъ и мои, помѣщенные во второмъ изданіи, а въ поэтическомъ отношеніи гораздо лучше моихъ. Но такъ какъ я, перепечатывая свое сочиненіе, поставилъ подъ нимъ свое имя, то и я исключилъ стихи г. Гобгоуза, отчего это сочиненіе выиграло гораздо меньше, чѣмъ г. Боульсъ. Я говорю это съ сожалѣніемъ: перечитывая своя стихи, я каюсь въ томъ, что они такъ далеко отошли отъ того, что слѣдовало сказать объ его изданія сочиненій Попа".
  
   То Коттль, Бристоля гордость.
   "Мистеръ Коттль, -- Амосъ, Джозефъ, не знаю, который изъ нихъ, а можетъ быть -- и оба, нѣкогда продавали книги, которыхъ они не писали, а потомъ стали писать книги, которыхъ не продаютъ. Они напечатали пару эпическихъ поэмъ, -- "Альфредъ" (бѣдный Альфредъ! И отъ Пая тоже ему досталось!) и "Паденіе Камбріи". (Байронь).
   "Это совершенно справедливо. Я видѣлъ нѣсколько писемъ этого молодца Дж. Коттля къ одной злополучной поэтессѣ: онъ такъ грубо и зло обрушился на ея произведенія (о которыхъ эта бѣдная женщина и сама была вовсе непреувеличеннаго мнѣнія), что я вовсе не жалѣю о томъ, что напалъ на него, даже если бы эти нападки были и неправильны, чего, конечно, нельзя сказать, потому что онъ и въ самомъ дѣлѣ -- оселъ" (Позднѣйшее примѣчаніе Байрона).
  
   Стр. 518.
   Такъ Морисъ намъ пытается томящій
   Громадный грузъ риѳмованныхъ томовъ
   Встащить наверхъ смѣющихся холмовъ
   Твоихъ, о Ричмондъ!
   "Мистеръ Морисъ сфабриковалъ часть увѣсистаго "кварто", гдѣ говорится о красотахъ Ричмондскаго холма и о другихъ подобныхъ вещахъ; онъ также очарованъ видами Торнгемъ-Грина, Гаммерсмита, Брентфорда стараго и новаго и принадлежащихъ въ нимъ мѣстъ". (Байронъ).
   Томасъ Морисъ (1751--1824), авторъ поэмы "Ричмондскій Холмъ" и др., написалъ также "Исторію древняго и новаго Индостана", жестоко раскритикованную "Эдинбургскимъ Обозрѣніемъ". Впослѣдствіи (1819) онъ издалъ интересныя "3аписки".
  
   О, бѣдный Шеффильдъ, пусть отниметъ онъ
   Поэта своего столь ранній сонь.
   Въ подлинникѣ: "Пусть классическій Шеффильдъ оплачетъ его утраченныя творенія; да не возмутятъ отъ ранняго сна ничья грубая рука!" Къ этимъ стихамъ Байрономъ сдѣлано примѣчаніе: "Бѣдный Монтгромери, хотя и заслужившій похвалу отъ всѣхъ англійскихъ журналовъ, былъ жестоко обруганъ "Эдинбургскимъ Обозрѣніемъ". Несмотря на это, шеффильдскій бардъ все-таки человѣкъ съ замѣчательнымъ талантомъ. Его "Странствователь по Швейцаріи" стоитъ цѣлой тысячи "Лирическихъ балладъ", или по крайности полусотни "опошленныхъ" эпическихъ поэмъ".
   Джемсъ Монтгомери (1771--1854) издавалъ въ Шеффильдъ газету "Ирисъ", которая навлекла на него гоненіе властей. Его юношескія поэмы были осмѣяны Джеффреемъ въ "Эд. Обозрѣнія" 1807 г., янв. Стихи Байрона въ его защиту вызваны, вѣроятно, слѣдующимъ мѣстомъ изъ этой статьи: "Въ то время, когда каждый день приноситъ намъ новыя произведенія Скотта, Кэмпбелля, Вордсворта, Соути, естественно чувствовать отвращеніе къ той неразборчивости, которая смѣшиваетъ съ нимъ подобные снотворные стихи".
  
   Кто позабылъ изъ васъ тотъ день ужасный...
   "Это нехорошо, потому что заключаетъ въ себѣ личность". (Позднѣйшее примѣчаніе Байрона).
  
   Когда стволъ пистолета...
   Въ рукахъ у Литтля мрачно заблисталъ.
   "Въ 1806 г. гг. Джеффри и Муръ сошлись для поединка въ Чакъ-фермѣ. Поединокъ былъ предупрежденъ вмѣшательствомъ властей, а по разслѣдованію оказалось, что въ пистолетахъ не было пуль. Это происшествіе послужило доводомъ въ цѣлому ряду газетныхъ шутокъ. Мнѣ сообщаютъ, что г. Муръ въ то же время напечаталъ въ газетахъ опроверженіе этого извѣстія, поскольку оно касалось его самого; я упоминаю объ этомъ обстоятельствѣ изъ чувства справедливости. Такъ какъ я раньше объ этомъ ничего не слыхалъ, то и не могъ знать всѣхъ подробностей, и познакомился съ ними только впослѣдствіи". (Байронъ).
  
   Твидъ раздѣлилъ струи своей лазури.
   "Твидъ здѣсь изображенъ соотвѣтственно своему характеру: для англійской стороны рѣки было бы очень непохвально выказывать малѣйшіе признаки опасенія". (Байронъ).
  
   Тодбутъ угрюмый тяжко покачнулся.
   "Это обнаруженіе сочувствія со стороны Тодбута -- главной тюрьмы въ Эдинбургѣ, дѣйствительно затронутой этимъ обстоятельствомъ, заслуживаетъ поясненія. Можно было опасаться, что видъ многихъ казней, въ этой тюрьмѣ совершенныхъ, сдѣлалъ ее нечувствительною. И вотъ, о ней говорится, что такъ какъ она принадлежитъ къ нѣжному полу, то и обнаруживаетъ нѣкоторую деликатность чувствъ, хотя въ нихъ, какъ и въ большинствѣ женскихъ импульсовъ, есть своя доля эгоизма". (Байронъ).
  
   Стр. 519.
   Самъ Эбердинъ-аѳинянинъ предъ нами.
   Лордъ Эбердинъ много путешествовалъ и состоитъ членомъ Аѳинскаго общества. Ему принадлежитъ критическая статья о "Топографіи Трои" Джелла. (Байронъ).
   Джорджъ Гордонъ, графъ Эбердинъ (1784--1860) издалъ въ 1822 г. "Изслѣдованіе о принципахъ красоты въ греческой архитектурѣ". Его дѣдъ купилъ имѣніе Гэйтъ, проданное лэди Байронъ на уплату долговъ своего мужа. Можетъ быть, Байронъ вспомнилъ и объ этомъ обстоятельствѣ. (Кольриджъ).
  
   Вотъ Гербертъ тяжкимъ Тора молоткомъ
   Готовъ взмахнуть.
   "Гербертъ -- переводчикъ произведеній исландской и т. п. поэзіи. Главное изъ нихъ "Пѣснь на открытіе молота Тора"; этотъ забавный переводъ сдѣланъ на простонародномъ языкѣ". (Байронъ).
   Вильямъ Гербертъ (1778--1847), сынъ графа Карнарвона, издалъ въ 1795 г., будучи еще въ школѣ, "Musae Etonenses" и былъ однимъ изъ самыхъ раннихъ сотрудниковъ "Эдинбургскаго Обозрѣнія". Въ эпоху сочиненія сатиры Байрона Гербертъ былъ членомъ палаты общинъ, а потомъ вступилъ въ духовное званіе. (Кольриджъ).
  
   Нарядный Сидней, словно рабъ покорный,
   Мечтаетъ пищу дать твоимъ строкамъ,
   И съ нимъ любитель Греціи Галламъ.
   "Достопочтенный Сидней Смитъ, предполагаемый авторъ "Писемъ Питера Плимлея" и разныхъ критическихъ статей". (Байронъ).
   Сидней Смитъ, каноникъ церкви св. Павла (1771--1845) былъ однимъ изъ основателей "Эдинбургскаго Обозрѣнія". Въ 1807 г. онъ издалъ "Письма о католикахъ отъ Питера Плимлея къ его брату Аврааму". (Кольриджъ).
   "Мистеръ Галламъ написалъ рецензію на "Вкусъ" Пэйна Найта и чрезвычайно строго отнесся въ находящимся въ этой книгѣ греческимъ стихамъ. Онъ, однако, не догадался, что эти стихи принадлежатъ Пиндару, а печать лишила его возможности уничтожить эту критику, которая и остается несокрушимымъ памятникомъ остроумія г. Галлама".
   "Сказанный Галламъ обидѣлся на клевету, такъ какъ онъ, будто бы, никогда не обѣдалъ у лорда Голланда. Если это правда, то я жалѣю не о томъ, что я это сказалъ, а o г. Галламѣ, потому что мнѣ говорили, что обѣды лорда Голланда предпочтительнѣе его произведеній. Если г. Галламъ не писалъ рецензій объ этихъ произведеніяхъ, то я этому очень радъ, потому что произведенія эти скучно читать и еще скучнѣе -- писать о нихъ. Если онъ мнѣ сообщитъ, кто писалъ эти рецензіи, то я помѣщу въ текстѣ настоящее имя, конечно, если только это имя будетъ двухсложное и правильно войдетъ въ стихъ; а до тѣхъ поръ, въ ожиданіи лучшаго, пусть остается Галламъ". (Байронъ).
   Генри Галламъ -- авторъ сочиненія: "Европа въ средніе вѣка" (1808), о которомъ Байронъ отзывался какъ объ образцовомъ. Статья, о которой говорить Байронъ, написана была не Галламомъ, а Алленомъ, домашнимъ врачемъ лорда Голланда. Байронъ былъ введенъ въ ошибку сходствомъ именъ. (Кольриджъ).
  
   И сплетни про друзей Пиллансъ разскажетъ.
   "Пиллэнсъ -- хуторъ въ Итонскомъ колледжѣ". (Байронъ).
  
   Лэмъ, Таліи прекрасной жалкій жрецъ.
   Почтенный Дж. Лэмъ написалъ рецензію о "Бирсфордской нищетѣ", а также одинъ фарсъ, игранный съ большихъ успѣхомъ въ Стэнморѣ и провалившійся съ большимъ трескомъ въ Ковентъ-Гарденѣ. Онъ назывался: "Свисни за это!.." (Байронъ).
  
   Смотри, чтобъ Брумъ, невѣжливый и бурный,
   Не помѣшалъ продажѣ быстрой ихъ.
   "Мистеръ Брумъ, въ No XXV "Эдинбургскаго Обозрѣнія", въ статьѣ по поводу книги Донъ-Педро Севаллосъ, выказалъ больше "политики", чѣмъ "политичности"; многія изъ достойныхъ граждановъ Эдинбурга были такъ возмущены позорными принципами, которые онъ проводитъ въ этой статьѣ, что отказались отъ подписки на журналъ". За этимъ примѣчаніемъ въ первомъ изданія слѣдовало: "Имя этого господина на югѣ произносится "Брумъ", но подлинное сѣверное и музыкальное его произношеніе есть -- "Бру-гамъ", въ два слога". Но во второмъ изданіи Байронъ замѣнилъ эту замѣтку другою: "Мистеръ Брумъ, повидимому, вовсе не пиктъ, какъ я сначала предполагалъ, а только пограничный житель, и его имя вездѣ произносится "Брумъ"; такъ тому и быть".
  
   Богиня кончивъ, сына обняла,
   И скрыла вновь ее сырая мгла.
   "Я долженъ извиниться передъ достойными божествами за то, что ввелъ въ ихъ кругъ новую богиню въ короткихъ юбкахъ; но -- увы! -- что же мнѣ было дѣлать? Я не могъ вывести Каледонскаго генія, такъ какъ всѣмъ хорошо извѣстно, что во всей Шотландіи геніевъ не полагается; а какъ же было спасти Джеффрея безъ сверхъестественнаго вмѣшательства? Національныя вѣдьмы слишкомъ непоэтичны, а домовые отказывались за него хлопотать. Поневолѣ пришлось вызвать богиню, и Джеффри долженъ быть очень благодаренъ, видя, что это -- единственный случай, когда онъ вступилъ или предполагается вступившимъ -- въ сношенія съ чѣмъ-то небеснымъ". (Байронъ).
  
   Стр. 519--520.
   Милордъ Голландъ! Отдавши дань клевретамъ,
   Ужель забыть о немъ самомъ при этомъ
   И Генрихѣ Петти, что за спиной
   Его торчитъ...
   Это мѣсто о Голландѣ впослѣдствіи (1816) отчеркнуто Байрономъ съ припискою: "Довольно плохо и притомъ основано на ошибкѣ". Генри Петти (1780--1863) въ 1809 г. сдѣлался, по смерти старшаго брата, маркизомъ Лэведоуномъ. Онъ былъ постояннымъ посѣтителемъ политическихъ собраній у своего родственника, лорда Голланда, домъ котораго считался однимъ изъ центральныхъ пунктовъ вигской партіи; такимъ образомъ, названіе "ловчаго" дано Петти, вѣроятно, для обозначенія его дѣятельности въ качествѣ вербовщика въ эту партію -- и въ сотрудники "Эдинбургскаго Обозрѣнія".
  
   "Милордъ намъ далъ прекрасный переводъ!"
   "Лордъ Голландъ перевелъ нѣсколько отрывковъ изъ Лопе де-Вега, включенныхъ имъ въ біографію этого писателя. Какъ эта біографія, такъ и переводы расхвалены безкорыстными гостями автора". (Байронъ).
  
   ...ошибки поправляя
   И ароматъ души своей вливая.
   "Супруга лорда съ увѣренностью подозрѣвается въ томъ, что она разсыпаетъ на страницахъ "Эдинбургскаго Обозрѣнія" перлы своего остроумія. Такъ это или нѣтъ, но намъ извѣстно изъ хорошаго источника, что рукописи посылаются къ ней-безъ сомнѣнія, для поправокъ". (Байронъ).
  
   ...и принцъ, сидящій въ бочкѣ.
   "Въ мелодрамѣ "Текели" этотъ принцъ-герой садятся на сценѣ въ бочку. Вотъ новое убѣжище для огорченныхъ героевъ!" Въ рукописи еще добавлено: "а графъ Эверардъ, въ крѣпости, прячется въ нарочно для этого построенную оранжерею. Жаль, что Теодоръ Гугъ, человѣкъ дѣйствительно талантливый, тратитъ свое дарованіе на сочиненіе такихъ произведеній, какъ "Крѣпость", "Съумасшедшій Музыкантъ" и т. п.".
  
   И глупости Дибдиновой цвѣточки.
   Томасъ-Джонъ-Дибдинъ -- извѣстный въ свое время комическій актеръ и драматургъ. Одинъ изъ его фарсовъ-пантомимъ, "Матушка-гусыня", былъ представленъ на Ковентъ-Гарденской сценѣ въ 1807 г. и, какъ говорятъ, сдѣлалъ больше 20 тыс. фунтовъ сбора.
  
   Хотя "Рошіомановъ" пала власть.
   Опечатка. Надо читать; "Росціомановъ". Такъ прозвали поклонниковъ "юнаго Росція", мальчика-актера Вильяма Бетти, который дебютировалъ въ Лондонѣ 13-тя лѣтъ, а потовъ игралъ въ провинціи.
  
   ...шлетъ Рейнолъдсъ ругательствъ дикій хоръ.
   "Это -- любимыя выраженія г. Рейнольдса, постоянно повторяющіяся въ его комедіяхъ, живыхъ и покойныхъ". (Байронъ).
  
   Коль Кенни -- "Міръ"...
   Джемсъ Кенни (1780--1849) плодовитый драматическій писатель. Его пьеса "Міръ", представленная въ 1808 г., имѣла большой успѣхъ.
  
   Коль "Каратачъ" Бомоновъ похищаютъ...
   "Г.Томасъ Шериданъ, новый директоръ Друрилэнскаго театра, обобралъ трагедію Бьюмонта -- "Бондука" и поставилъ ее на сцену подъ названіемъ "Caractacus*. Можно ли назвать этотъ поступокъ достойнымъ автора?" (Байронъ).
   Томасъ Шериданъ болѣе извѣстевъ, какъ сынъ знаменитаго Ричарда Бринсли Шеридана, автора "Школы Злословія".
  
   Проснитесь же, Джонъ Кольманъ благородный
   И Кумберландъ!
   Джорджъ Кольманъ младшій (1162--1886), плодовитый драматургъ, пользовавшійся большою популярностью. Ричардъ Кумберлэндъ (1732--1811), авторъ многочисленныхъ стихотвореній, романовъ, драмъ и переводчикъ древнихъ классиковъ
  
   Отдай ты тѣмъ "Пизарра" переводъ,
   Кому Господь таланта не даетъ.
   Шериданъ перевелъ драму Коцебу "Пизарро", о которой Соути писалъ: "Упасть ниже Пизарро" -- невозможно. Пьеса Коцебу могла бы считаться самою худшею въ своемъ родѣ, еслибы Шериданъ своимъ переводомъ не доказалъ, что ее можно сдѣлать еще хуже".
  
   Доколь не надоѣстъ насъ пичкать вздоромъ
   То Скеффингтона, Гуза, то Шерри?
   Послѣдній стихъ напечатанъ ошибочно. Слѣдуетъ читать:
   Скеффингтона, иль фарсами Черри.
   Андрью Черри (1762--1812), извѣстный въ свое время ирландскій актеръ и авторъ комедій. О Скеффингтонѣ Байронъ замѣтилъ: "Мистеръ (нынѣ сэръ) Ломлей Скеффингтонъ -- знаменитый авторъ "Спящей Красавицы" и нѣсколькихъ комедій, изъ которыхъ особенно извѣстна "Дѣвы и холостяка" (Maids and Bachelore, -- Baccalanrei, baculo magie quam lauro digni)".
  
   Гузъ съ Скеффингономъ славу раздѣляютъ.
   Опечатка. Слѣдуетъ читать: гусь.
   Говорится о пантомимѣ Дибдина "Матушка-Гусыня".
  
   И самъ Грингутъ своимъ воображеньемъ
   Ему порой никакъ не угодитъ.
   "Г. Гринвудъ -- декораторъ Друри-Лэнскаго театра; г. Скеффингтонъ многимъ ему обязанъ". (Байронъ).
  
   Я не могу всецѣло нашу знать
   За восхищенье Нальди обвинятъ,
   За щедрыя ихъ итальянцамъ дани
   Иль панталонамъ славнымъ Каталани.
   "Имена Нальди (а не Нольди, какъ ошибочно напечатано въ текстѣ) и Каталани не нуждаются въ поясненіяхъ; лицо первой и жалованье второй заставятъ насъ долго помнить объ этихъ интересныхъ странницахъ. Кромѣ того, мы еще и до сихъ поръ не можемъ придти въ себя послѣ перваго спектакля, въ которомъ г-жа Каталани появилась на сцену въ мужскихъ панталонахъ". (Байронъ).
  
   Стр. 521.
   Пусть нравы намъ Авзонія смягчаетъ...
   По словамъ Мура, этотъ отдѣлъ сатиры былъ написанъ Байрономъ ночью, по возвращеніи изъ оперы, и утромъ отосланъ къ издателю. Изъ письма поэта къ Далласу видно, что спектакль, вызвавшій со стороны Байрона этотъ взрывъ негодованія, происходилъ въ Королевскомъ театрѣ 21 февраля 1809 г. Дана была опера "il Villegiatori Rezzani", съ участіемъ Нальди и Каталани, а затѣмъ -- музыкальный дивертисментъ Эджвилля: "Донъ-Кихоть, или свадьба Гамаша". Въ балетѣ участвовали: Дегэ, бывшій въ теченіе многихъ лѣтъ балетмейстеромъ Королевскаго театра, миссъ Гейтонъ и г-жа Анджіолини. Прэль не принимала участія въ этомъ спектаклѣ, но славилась вообще какъ балерина.
  
   Хвала отцу распутниковъ Гевилю
   И капищу безумія Арджилю.
   "Въ предупрежденіе ошибки, вродѣ смѣшенія названія улицы съ фамиліей лица, я долженъ замѣтить, что здѣсь говорятся объ учрежденіи Argyle Booms, а вовсе не о герцогѣ Арджиля. Одинъ джентльменъ, съ которымъ я былъ немножко знакомъ, проигралъ въ этомъ учрежденіи нѣсколько тысячъ фунтовъ въ триктракъ. Въ оправданіе директора надо сказать, что имъ выражено было по этому доводу нѣкоторой неодобреніе; но какая надобность дозволять игру въ помѣщеніи, назначенномъ для собраній лицъ обоего дола? Неужели для женъ и дочерей тѣхъ лицъ, которыя имѣютъ счастіе или несчастіе быть мужьями и отцами, пріятно слышать, какъ въ одной комнатѣ щелкаютъ билліардные шары, а въ другой стучатъ кости?" (Байронъ).
  
   Вотъ впереди -- Петроній современный.
   "Петроній -- "судья изящества" при Негонѣ и "славный малый въ свое время", какъ говорится о Ганнибалѣ въ "Старомъ Холостякѣ" Конгрева". (Байронъ).
  
   Онъ дѣдушкины тряпки одѣваетъ.
   Опечатка. Слѣдуетъ читать: надѣваетъ.
  
   Стр. 522.
   Какъ Клодіусъ ты въ свѣтѣ проживешь
   И какъ Фалкландъ въ міръ лучшій отойдешь.
   "Клодіусъ -- mutato Domine de te fabula narratur. Покойнаго лорда Фалкланда я хорошо зналъ. Въ воскресенье вечеромъ я видѣлъ его за столомъ, у него же въ домѣ, радушнымъ и гостепріимнымъ хозяиномъ, а въ среду, въ три часа утра, передо мною уже лежали останки его мужества, сильныхъ чувствъ и горячихъ страстей. Это былъ храбрый и дѣятельный офицеръ; его ошибки были ошибками моряка -- и потому британцы, конечно, ихъ простятъ. Его поведеніе на полѣ битвы было достойно лучшей участи, а его поведеніе на ложѣ смерти обнаружило всю твердость характера этого человѣка, безъ всякихъ фарсовъ раскаянія; я говорю "фарсовъ раскаянія", потому что раскаяніе на смертномъ одрѣ есть фарсъ, настолько же безполезный для души, какъ врачъ для тѣла: и къ тому, и къ другому полезно обращаться только своевременно. Въ нѣкоторыхъ газетныхъ сообщеніяхъ говорилось объ агоніи умирающаго, объ его "слабомъ голосѣ" и пр. Когда я указалъ на это г. Гэвисайду, онъ воскликнулъ: "Ахъ, Боже мой! Какая нелѣпость говорить подобныя вещи о человѣкѣ, который умеръ какъ левъ!" Онъ сдѣлалъ больше: онъ умеръ какъ храбрый человѣкъ, ибо если бы онъ палъ подобною смертью на палубѣ фрегата, на который онъ только что былъ назначенъ, то послѣднія минуты его жизни считались бы примѣромъ героизма". (Байронъ). Чарльзъ Джонъ Кэри, виконтъ Фалкдандъ, умеръ отъ раны, полученной имъ въ поединкѣ съ Поуэлломъ, 28 февраля 1809 г.
  
   Да чѣмъ же ты ихъ лучше, съумасшедшій.
   "Достаточно съумасшедшій въ то время и не сдѣлавшійся съ тѣхъ поръ болѣе благоразумнымъ". (Позднѣйшее прим. Байрона).
  
   Отъ Гафиза до Коульса-простофили.
   "Что почувствовалъ бы персидскій Анакреонъ Гафизъ, если бы онъ могъ встать изъ своей великолѣпной гробницы въ Ширазѣ (гдѣ онъ покоится вмѣстѣ съ Фирдуси и Саади, восточными Гомеромъ и Катулломъ) и увидѣлъ бы, что его имя взято напрокатъ какимъ-то Стоттомъ изъ Дромера, однимъ изъ самыхъ безстыжихъ литературныхъ браконьеровъ ежедневной печати?" (Байронъ).
  
   Пусть Мильсъ Андрюсъ съ куплетами хлопочетъ.
   Майльсъ Эндрьюсъ былъ владѣльцемъ большого порохового завода въ Дартфордѣ и членомъ парламента. Ближайшими его друзьями были актеры и драматурги, и самъ онъ сочинялъ пьески съ куплетами. (Кольриджъ).
  
   Гдѣ Роскоммонъ, Шеффильдъ!...
   Графъ Роскоммонъ (1634 1685) авторъ мелкихъ стихотвореній и одинъ изъ основателей англійской литературной академіи; Джонъ Шеффильдъ, впослѣдствіи -- герцогъ Бокингэмъ (1649--1721), написалъ "Опытъ о поэзіи" и нѣсколько другихъ произведеній.
  
   Карлейлево разслабленное пѣнье.
   Фридерикъ Гоуардъ, графъ Карлейль (1748--1895), вице-король Ирландіи и пр., издалъ въ 1801 г. "Трагедіи и Комедіи". Онъ былъ двоюроднымъ братомъ и опекуномъ Байрона, который первоначально, вмѣсто находящихся въ текстѣ неблагопріятныхъ для Карлейля стиховъ, написалъ:
  
   Кого же муза можетъ паграждать?
   Фебъ къ одному лишь до сихъ поръ склонился:
   Въ Карлейлѣ новый Роскоммонъ явился.
  
   Но прежде, чѣмъ Байронъ успѣлъ послать свою сатиру издателю, Карлейль отвѣтилъ отказомъ на его просьбу -- ввести его въ палату лордовъ; въ отместку за это разсерженный поэтъ замѣнилъ три похвальные стиха двадцатью насмѣшливыми. Карлейль страдалъ нервными припадками, и Байрону сообщили, что нѣкоторые читатели увидѣли въ словахъ "разслабленное пѣнье" намекъ на эту болѣзнь. "Слава Богу", воскликнулъ поэтъ, "что я объ этомъ не зналъ; если бы зналъ, я не написалъ бы этого и не могъ бы написать. Конечно, я никогда не позволю себѣ смѣяться надъ физическими недостатками или болѣзнями".
  
   Перъ, памфлетистъ, фатишка и поэтъ!
   "Графъ Карлейль недавно издалъ брошюрку, цѣною въ 18 пенни, о современномъ состояніи театра, гдѣ предлагаетъ свой планъ устройства новой сцены. Будемъ надѣяться что лордъ и въ самомъ дѣлѣ сдѣлаетъ что-нибудь для театра, кромѣ своихъ трагедій". (Байронъ).
  
   Телячья кожа больше къ вамъ идетъ.
   "Сорви ты шкуру льва, одѣнься лучше кожею теленка!" (Шекспиръ. "Король Джонъ"). Сочиненія лорда Карлейля, великолѣпно переплетенныя, составляютъ главное украшеніе его библіотеки; все прочее, конечно, сущій вздоръ, -- за то хорошъ сафьянъ и коленкоръ!" (Байронъ).
  
   Пусть будетъ плащъ Мельвиля вашъ покровъ.
   "Плащъ Мельвиля" пародія на стихотвореніе "Плащъ Иліи", написанное Сэеромъ на смерть Вильяма Питта (1807). Смерть Фокса также вызвала нѣсколько "монодій".
  
   Стр. 523.
   Бранить я Розу также не хочу.
   "Эта миловидная маленькая Джессика, дочь извѣстнаго жида Кинга, повидимому, является послѣдовательницею школы Delia Crusca; она издала два тома весьма почтенныхъ нелѣпостей въ стихахъ, кромѣ разныхъ романовъ въ стилѣ перваго изданія "Монаха". (Байронъ).
   "Впослѣдствіи она вышла замужъ за "Утреннюю Почту" и хорошо сдѣлала; а теперь она умерла -- и сдѣлала еще лучше" (Позд. прим.).
  
   Метафорой пугаетъ Мерри скучный .
   Предыдущіе стихи относятся къ такъ наз. школѣ Delia Crusca, осмѣянной Джиффордомъ въ его Бавіадѣ и Мевіадѣ. Робертъ Мерри, вмѣстѣ съ г-жами Піоццы, Берти Грэтхидъ и Вильямомъ Парсонсомъ, а также съ нѣсколькими друзьями изъ итальянцевъ, основали во Флоренціи литературное общество подъ названіемъ Oziosi ("досужіе") и издали тамъ въ 1781 и 1785 гг. два сборника стихотвореній, въ которыхъ наговорили другъ другу всякихъ комплиментовъ. Черри, избранный въ члены извѣстной флорентинской академіи Delia Crusca, возвратившись въ Лондонъ, напечаталъ въ газетѣ "World" сонетъ "Любовь", подписавъ его "Della Crusca". Ему отвѣчала, также сонетомъ, Анна Коули, подъ псевдонимомъ "Анна-Матильда". Послѣ этого завязалась цѣлая стихотворная переписка, въ которой приняли участіе: Пердита Робинсонъ, подъ псевдонимомъ "Лаура-Марія", Шарлотга Дакръ, подъ псевдонимомъ "Роза-Матильда" и Робертъ Стоттъ, подъ псевдонимомъ "Гафизъ".
  
   ...Съ подписью О. P. Q. неразлучный.
   "Это -- подписи разныхъ знаменитостей, появляющихся въ газетахъ въ отдѣлѣ стихотвореній" . (Байронъ).
  
   Коль подмастерье броситъ молодой
   И мастерскую и прилавокъ свой.
   "Это намекъ на бѣднягу Блэкетта, которому тогда покровительствовала лэди Байронъ; но я въ то время этого не зналъ, иначе, вѣроятно, не написалъ бы этого" (Позднѣйшее примѣчаніе Байрона).
   Джозефъ Блэкеттъ (1786--1810), о которомъ Соути высказалъ очень лестное мнѣніе, былъ сынъ земледѣльца и по профессіи-починщикъ обуви. Онъ былъ "открытъ" Праттомъ (которыя впослѣдствіи издалъ и собраніе его сочинскій) и принятъ подъ покровительство семьи Мильбанкъ. Миссъ Мильбанкъ, впослѣдствіи лэди Байронъ, писала въ 1809 г.: "Въ Сигэмѣ живетъ въ настоящее время поэтъ, по имени Дж. Блэкеттъ, нѣчто вродѣ Борнса, все состояніе котораго заключается въ его талантѣ. Я вчера въ первый разъ его увидѣла; его манеры и рѣчь мнѣ очень поправились. Онъ очень застѣнчивъ, держитъ себя скромно, а въ рѣчахъ его слышится грусть и нѣкоторый сатирическій оттѣнокъ. Въ его стихотвореніяхъ сказывается, несомнѣнно, большой талантъ и сильный умъ..." Блэкеттъ умеръ въ сентябрѣ 1810 г., 23-хъ лѣтъ. Байронъ написалъ ему своеобразную эпитафію, см. стр. 552.
  
   Самъ Кэпель Лофть въ восторгѣ отъ него.
   "Кэпель Лофтъ, меценатъ башмачниковъ и генеральный составитель предисловій въ сочиненіямъ обиженныхъ судьбою стихотворцевъ, нѣчто вродѣ дарового акушера для тѣхъ, кто желаетъ разрѣшиться рифмами, но не знаетъ, какъ это сдѣлать". (Байронъ).
   Кэпель Лофтъ, юристъ, поэтъ, критикъ и садоводъ, былъ покровителемъ поэта-самоучки Роберта Блумфильда, который былъ уроженцемъ Гонингтона, находящагося невдалекѣ отъ помѣстья Лофта, въ Суффолькѣ. Робертъ Блумфильдъ былъ воспитанъ двумя старшими своими братьями -- портнымъ Натаніэломъ и сапожникомъ Джоржемъ. Въ мастерской послѣдняго онъ сочинилъ и свою поэму "Фермерскій мальчикъ", напечатанную при помощи Лофта. Ср. "На тему изъ Горація", стр. 538.
  
   Чѣмъ Блумфильду уступитъ брать Натанъ?
   "См. оду, элегію, или какъ кому угодно назвать ее, Натаніэля Блумфильда на огражденіе Гонннгтонскаго луга". (Байронъ).
  
   А ты Роджерсъ!...
   "Можетъ быль, было бы излишнимъ напоминать читателю объ авторахъ "Утѣхъ Памяти" и "Утѣхъ Надежды", -- прекраснѣйшихъ дидактическихъ поэмъ на нашемъ языкѣ, за исключеніемъ лишь "Опыта о Человѣкѣ" Попа; но въ послѣднее время появилось такъ много стихоплетовъ, что даже имена Кэмпбелля и Роджерса кажутся уже странными". Къ этимъ строкамъ Байронъ въ 1816 г. приписалъ:
  
   У прелестной Жакелины
   Носикъ былъ совсѣмъ орлиный,
   О прекрасной миссъ Гертрудѣ
   Всѣ кричали какъ о чудѣ,
   А великій Марміонъ
   Къ полководцамъ былъ причтенъ,
   И Кегамы гордый видъ
   Гурка мужествомъ дивитъ.
   "Я опять перечиталъ "Память" и "Надежду", и рѣшительно предпочитаю первую. Она написана удивительно изящно: во всей книгѣ нѣтъ ни одной вульгарной строчки. Роджерсъ не оправдалъ надеждъ, вызванныхъ его первыми стихотвореніями, но за нимъ все-таки остается большая заслуга".
  
   Стр. 521.
   Въ свидѣтели Джиффарда вызываю,
   Съ нимъ Макнейля и Сотби приглашаю.
   "Джиффордъ -- авторъ Бавіады и Мевіады, лучшихъ сатиръ нашего времени, и переводчикъ Ювенала. Сотби -- переводчикъ "Оберона" Виланда и "Георгикъ" Виргилія и авторъ эпической поэмы "Саулъ". Макнейль -- авторъ популярныхъ шотландскихъ воякъ, разошедшихся въ десяткахъ тысячъ экземпляровъ" (Байронъ).
  
   Зачѣмъ Джиффордъ не пишетъ ничего?
   "Г. Джиффордъ обѣщалъ публично, что Бавіада и Мевіада не будутъ его послѣдними оригинальными произведеніями; надо ему объ этомъ напомнить". (Байронъ).
  
   О бѣдный Уайтъ!...
   "Генри Керкъ Уайтъ умеръ въ Кэмбриджѣ, въ октябрѣ 1806 г., вслѣдствіе переутомленія отъ усиленныхъ занятій, которыя должны были усовершенствовать его умъ и талантъ, не поддавшіеся пагубному вліянію бѣдствій и нищеты. Его стихотворенія изобилуютъ красотами, вызывающими у читателя живѣйшее сожалѣніе о преждевременной утратѣ этого талантливаго писателя". (Байронъ).
   Керкъ Уайтъ (1785--1803) издалъ въ 1808 г. поэму "Клифтонъ Гровъ". Въ 1808 г. были изданы два тома его посмертныхъ произведеній и писемъ съ біографіею, написанною Соути.
  
   Мой Краббъ любезный, музы сельской жрецъ.
   "Я считаю Крабба и Кольриджа первыми поэтами вашего времени, по силѣ ихъ дарованія". (Байронъ).
  
   Пусть Ши теперь вниманьемъ овладѣетъ.
   "Г. Ши, авторъ "Риѳмъ объ искусствѣ" и "Элементовъ искусства". (Байронъ).
  
   ... О Райтъ! Ты могъ смотрѣть
   На тѣ брега, ты ихъ умѣлъ воспѣтъ!
   "Г. Райтъ, покойный генеральный консулъ на островахъ Архипелага, написалъ очень хорошую поэму, недавно изданную подъ заглавіемъ "Horae Ionicae" и посвященную описанію греческихъ острововъ и прилежащаго къ нимъ материка Греціи". (Байронъ. Ср. наст. изд. т. 1, стр. 499).
  
   А вы, друзья, диковинныхъ камней
   Сокрытый блескъ предъ свѣтомъ нашихъ дней
   Раскрывшіе!...
   "Переводчики Антологіи издали съ того времени отдѣльныя стихотворенія, обнаруживающія такой талантъ, который ожидаетъ только благопріятнаго случая для того, чтобы достигнуть выдающейся силы". (Байронъ).
   Переводчиками греческой Антологіи были: Робертъ Блэндъ, Денманъ, Годжсонъ и, въ особенности, Германъ Нернвэль.
  
   Стр. 525.
   Пусть не напомнятъ пошлыя творенья
   Намъ Дарвина, сонливаго пѣвца.
   Эразмъ Дарвинъ (1731--1802), дѣдъ знаменитаго натуралиста, авторъ поэмъ: "Ботаническій Садъ" и "Храмъ природы".
  
   Но вслѣдъ затѣмъ усталый рѣжетъ глазъ.
   "Невниманіе публики къ "Ботаническому Саду" является доказательствомъ возрождающагося вкуса. Единственное достоинство этого произведенія въ описаніяхъ". (Байронъ).
  
   Вордсвортовой поэзіи бездарной.
   Такое мнѣніе Байрона не было зрѣлымъ сужденіемъ, и самъ онъ во рѣшился высказать его въ статьѣ о стихотвореніяхъ Вордсворта, помѣщенной въ "Crosby Magazine" 1807 г. Рѣзкое выраженіе вызвано было отчасти пренебреженіемъ новыхъ поэтовъ въ Попу и Драйдону, отчасти желаніемъ уязвить "лэкистовъ" въ лицѣ одного изъ ихъ "братства". (Кольриджъ).
  
   А Лэму съ Лойдомъ кажется нѣжнѣй
   Мелодіи небесной.
   "Гг. Лэмъ и Лойдъ -- самые негодные прихвостни Соути и Ко.". (Байронъ).
  
   О Вальтеръ Скоттъ! Пусть твой оставитъ геній
   Кровавую поэзію сраженій.
   "Я все-таки надѣюсь, что въ ближайшей поэмѣ г. В. Скотта герой или героиня будутъ менѣе увлечены "Грамари" и будутъ болѣе сообразоваться съ грамматикой, нежели героиня "Пѣсни послѣдняго менестреля" и ея разбойника Вильяма Делоррэнъ". (Байронъ).
  
   Карлейль, Матильда, Стоттъ, вся банда злая.
   "Могутъ спросить, отчего я такъ порицаю графа Карлейля, моего опекуна и родственника, которому я нѣсколько лѣтъ назадъ посвятилъ собраніе своихъ дѣтскихъ стихотвореній? Опекунство его было только номинальнымъ; по крайней мѣрѣ насколько это мнѣ извѣстно; отъ родства съ нимъ я не могу избавиться, я очень объ этомъ сожалѣю; а такъ какъ самъ лордъ, повидимому, совсѣмъ забылъ объ этомъ родствѣ при одномъ случаѣ весьма для меня важномъ, то и я не считаю нужнымъ отягощать свою память этимъ воспоминаніемъ. Я не думаю, что личными раздорами можно оправдывать несправедливое осужденіе своего брата-писателя; но я не вижу причины, почему эти раздоры должны препятствовать осужденію, когда писатель, благородный, или неблагородный въ теченіе цѣлаго ряда лѣтъ, вводитъ въ заблужденіе "почтеннѣйшую" (какъ говорится въ предисловіяхъ) публику цѣлыми кучами правовѣрнѣйшаго и несомнѣннѣйшаго вздора. Кромѣ того, въ порицаніи лорда я выступаю не одиноко: его сочиненія были уже по справедливости оцѣнены нашими литературными патриціями. Если я ранѣе своего совершеннолѣтія говорилъ что-нибудь лестное для бумажныхъ издѣлій лорда, то это было говорено только въ офиціальномъ посвященіи и притомъ больше по совѣту другихъ, чѣмъ по моему собственному желанію, и я пользуюсь первымъ представившимся мнѣ случаемъ для того, чтобы искренно въ этомъ покаяться. Я слышалъ, будто нѣкоторыя лица считаютъ меня обязаннымъ лорду Карлейлю; если это правда, то я очень желалъ бы знать, въ чемъ именно я ему обязанъ, чтобы затѣмъ публично въ этомъ сознаться. Теперешнее же мое скромное мнѣніе объ его печатныхъ вещахъ я готовъ подтвердитъ, въ случаѣ надобности, цитатами изъ элегій, эклогій, одъ, эпизодовъ и разныхъ шутливыхъ и изысканныхъ трагедій, подписанныхъ его именемъ.
   "Вся кровь всѣхъ Говардовъ -- увы, не въ силахъ
   Съ рабовъ, глупцовъ иль трусовъ смыть кіеймо".
   Такъ сказалъ Попъ. "Аминь!" (Байронъ).
   "Слишкомъ грубо, каковы бы ни были причины". (Поздн. прим.)
  
   Стр. 526.
   Какъ фениксъ на кострѣ, вдругъ слава вспыхнетъ.
   "Чортъ побери этого феникса! И откуда онъ тутъ взялся?" (Поздн. прим.)
  
   Хотя теперь печатными станками
   Владѣетъ Горъ съ позорными стихами
   И жалкій Гойлъ.
   Чарльзъ-Джемсъ Горъ (1781--1865) близкій другъ руководителей евангелической партіи, получилъ въ Камбриджѣ, въ 1807 г., Синтоновскую премію за свою поэму "Кораблекрушеніе св. Павла". Чарльзъ Гойль также удостоился Ситоновской преміи за поэму "Исходъ". Гойль, который помогъ картежникамъ", -- Эдмундъ (1672-1769), былъ изобрѣтателемъ виста.
  
   Вотъ тратитъ Кларкъ свой безполезный трудъ.
   "Этотъ господинъ, недавно обнаружившій самые яростные признаки завзятаго графоманства, сочинилъ поэму подъ названіемъ "Искусство быть пріятнымъ", въ которой мало пріятнаго и еще меньше поэзія. Онъ дѣйствуетъ также въ качествѣ ежемѣсячнаго стипендіата и собирателя клеветъ "Сатириста". Если бы этотъ злополучный молодой человѣкъ промѣнялъ журналы на математику и постарался бы получить приличную ученую степень въ университетѣ, то это, конечно, было бы для него выгоднѣе, чѣмъ нынѣшнее его жалованье.
   "Примѣчаніе. Одинъ злополучный молодой человѣкъ изъ Эммануэль-колледжа въ Кэмбриджѣ, по имени Гьюсонъ Кларкъ, недавно обнаружилъ самые яростные признаки завзятаго графоманства. Болѣзнь эта началась у него нѣсколько лѣтъ тому назадъ, и "Ньюкэстльскій Вѣстникъ" изобиловалъ его ранними литературными опытами, къ великому назиданію мѣщанокъ Ньюкэстля, Морпета и даже мѣстностей, прилегающихъ въ Бервику и Твиду. Означенные опыты, въ свою очередь, изобиловали насмѣшливыми выходками противъ родины автора, города Ньюкэстля, г. Матіаса и Анакреона Мура. Чѣмъ эти господа обидѣли г. Гьюсона Кларка, остается неизвѣстнымъ; но городъ, на рынкахъ котораго онъ покупалъ себѣ провизію и въ ежемѣсячномъ журналѣ котораго онъ печаталъ свою прозу. Конечно, заслуживалъ лучшаго отношенія. Г-ну Гьюсону Кларку слѣдовало бы помнить пословицу о томъ, что "только негодная птица мараетъ свое гнѣздо". Теперь онъ пишетъ въ "Сатиристѣ". Мы совѣтуемъ молодому человѣку броситъ журналы и заняться математикой, и думаемъ, что пріобрѣтеніе ученой степени въ Кэмбриджѣ будетъ ему и полезнѣе. и въ концѣ концовъ, выгоднѣе нежели его нынѣшнія недолговѣчныя упражненія". (Байронъ).
   "Сатиристъ" былъ ежемѣсячный журналъ, съ картинками въ краскахъ, выходившій въ 1808-- 1814 гг. На страницахъ этого журнала печатались пародіи на стихи Байрона и насмѣшливыя рецензіи на "Часы Досуга" и проч. Этимъ и объясняется злой отзывъ Байрона о Кларкѣ, -- отзывъ, который самъ поэтъ въ 1816 г. призвалъ вполнѣ правильнымъ и вполнѣ заслуженнымъ".
  
   Вандальской расы мрачное жилье.
   "Императоръ Пробъ переселилъ въ Кэмбриджширъ значительное количество кандаловъ", говоритъ Гиббонъ въ Исторіи паденія Римской имперіи. Въ справедливости этого факта нѣтъ основаній сомнѣваться: названное племя еще и теперь тамъ процвѣтаетъ". (Байронъ).
  
   Годгсона стихъ тебѣ поможетъ мало.
   "Имя этого писателя не нуждается въ похвалахъ: человѣкъ, обнаружившій несомнѣнный талантъ въ переводахъ, конечно, можетъ явиться столь же талантливымъ и въ оригинальныхъ своихъ произведеніяхъ, блестящій образецъ которыхъ мы надѣемся вскорѣ имѣть". (Байронъ).
  
   Вотъ тамъ Ричардсъ огонь свой почерпалъ
   А про дѣла намъ предковъ разсказалъ.
   "Первобытные британцы" -- превосходная поэма Джорджа Ричардса". (Байронъ).
  
   Въ томъ креслѣ Портландъ, гдѣ сидѣлъ нашъ Питтъ!
   "Одинъ изъ моихъ друзей на вопросъ: отчего его милость герцогъ Портландъ похожъ на старую бабу?-- отвѣчалъ: "кажется, оттого, что онъ невыносимъ". Его милость уже отправился теперь къ своимъ бабушкамъ, гдѣ будетъ спать такъ же крѣпко, какъ всегда; впрочемъ, его сонъ былъ лучше бодрствованія его товарищей по министерству 1811". (Байронъ).
   Вильямъ-Генри Кэвендишъ, герцогъ Портландскій, бывшій въ 1807 г. первымъ министромъ, умеръ въ 1809 г.
  
   Кельнэ напротивъ цѣпь откроетъ горъ.
   "Кельнэ -- старинное названіе Гибралтара". (Байронъ).
  
   За славою пусть гонится Эльджинъ.
   "Лордъ Эльджинъ хочетъ увѣрить насъ, что всѣ фигуры, съ носами и безносыя, въ его лавочкѣ суть творенія Фидія! Credat ludaeus!" (Байронъ).
  
   Стр. 527.
   Топографомъ пусть будетъ старый Джель.
   Сэръ Вильямъ Джель издалъ "Топографію Трои" (1804), "Географію и древности Итаки" (1807) и "Путеводитель по Греція" (1808). О двухъ послѣднихъ книгахъ Байронъ написалъ рецензію въ "Ежемѣсячномъ Обозрѣніи" 1800 г., въ примѣчаніи же къ приведенному стиху говоритъ: "Топографія Трои и Итаки" г. Джелля не можетъ не заслужить одобренія всякаго читателя, одареннаго классическимъ вкусомъ, которому сообщаемыя авторомъ свѣдѣнія вполнѣ отвѣчаютъ". Впослѣдствіи, однако, Байронъ, лично ознакомившись съ описанными у Джелля мѣстностями, измѣнилъ свое мнѣніе объ его трудахъ и призналъ его обозрѣніе "поспѣшнымъ и поверхностнымъ".
  
   Безжалостный, но справедливый судъ.
   "Я искренно желалъ бы, чтобы большая часть этой сатиры вовсе не была написана, -- не только по несправедливости многихъ критическихъ и личныхъ отзывовъ, но и по тому тону и характеру, которыхъ я не могу одобрить". Байронъ. 14 іюля 1816 г. Діодати, Женева".
  

Послѣсловіе ко второму изданію.

  
   Въ то время, когда настоящее изданіе находилось уже въ печати, мнѣ сообщили, что мои добросовѣстные и возлюбленные братцы, Эдинбургскіе обозрѣватели, приготовляютъ жесточайшую критику на мою бѣдную, скромную и безобидную музу, которую они уже такъ дьявольски обидѣли своимъ безбожнымъ сквернословіемъ.
  
   Tantaene animis coelestibus irae?
  
   Я думаю, что мнѣ можно сказать о Джеффри словами сэра Андрью Эгчика: "Если-бъ я зналъ, что онъ такой бойкій и мастеръ драться, такъ чортъ бы его взялъ прежде чѣмъ я его вызвалъ" {"Двѣнадцатая Ночь", д. III, сц. 5 ("Библ. вел. пис.", Шекспиръ, II, 540).}. Какъ жаль, что я буду уже за Босфоромъ прежде, чѣмъ ближайшій номеръ "Обозрѣнія" переѣдетъ черезъ Твидъ! Но я еще надѣюсь закурить имъ свою трубку въ Персіи {Статья эта не появилась въ печати, и Байронъ, въ стихотвореніи "На тему изъ Горація", насмѣшливо отозвался о молчаніи Джеффри, видя въ немъ доказательство, что критикъ уступилъ поле сраженія.}.
   Мои сѣверные друзья обвинили меня -- и справедливо -- въ личныхъ нападкахъ на ихъ великаго литературнаго людоѣда Джеффри; но что же мнѣ было дѣлать съ нимъ и съ его грязной сворой, которая кормится ложью и сплетнями и утоляетъ свою жажду злоязычіемъ? Я приводилъ факты и безъ того всѣмъ хорошо извѣстные, а о характерѣ Джеффри свободно высказалъ свое мнѣніе, на которое онъ до сихъ поръ не обижался: развѣ мусорщика можно запачкать грязью, которую въ него бросаютъ? Пустъ говорятъ, что я покидаю Англію потому, что оскорбилъ "лицъ, пользующихся въ городѣ уваженіемъ за свои умственныя качества"; я еще вернусь, и думаю, что ихъ мщеніе не остынетъ до моего возвращенія. Тѣ, кто меня знаетъ, могутъ засвидѣтельствовать, что причины моего отъѣзда изъ Англіи но имѣютъ ничего общаго съ опасеніями -- литературными или личными; а тѣ, кто меня не знаетъ, когда-нибудь въ этомъ убѣдятся. Со времени изданія настоящаго сочиненія мое имя не было тайной; я большею частью находился въ Лондонѣ, готовый отвѣчать за свою дерзость, и ежедневно ожидалъ различныхъ вызововъ; но -- увы!-- "вѣкъ рыцарства умчался", или, выражаясь по-просту, въ ваше время у людей не хватаетъ духу.
   Есть одинъ молодой человѣкъ, именуемый Гьюсономъ Кларкомъ (подразумѣвай: "эсквайръ"), призрѣваемый въ Эммануэль-колледжѣ и, какъ кажется, уроженецъ Бервика на Твидѣ. Я вывелъ его на этихъ страницахъ въ гораздо лучшей компаніи, нежели та, въ которой онъ обыкновенно вращается; не взирая на это, онъ оказался очень злой собачонкой, и безъ всякой явной для меня причины, если не считать личной его ссоры съ медвѣдемъ, котораго я взялъ съ собой въ Кэмбриджъ въ товарищи и успѣхамъ котораго помѣшала зависть его ровесниковъ изъ Триняти-колледжа. Въ теченіе цѣлаго года и нѣсколькихъ мѣсяцовъ сей юноша не переставалъ нападать на меня и, что гораздо хуже, -- на упомянутую выше безобидную невинность, въ журналѣ "Сатиристъ". Я ровно ничѣмъ его на это не вызвалъ; я даже не слыхалъ его имени раньше, чѣмъ оно появилось въ "Сатиристѣ", стало быть, у него нѣтъ причины жаловаться на меня, и я имѣю право сказать, что онъ скорѣе долженъ бы былъ быть доволенъ мною. Я помянулъ теперь всѣхъ тѣхъ, кто сдѣлалъ мнѣ честь упоминаніемъ обо мнѣ и о моихъ близкихъ, т. е. о моемъ медвѣдѣ и о моей книгѣ, -- за исключеніемъ только редактора "Сатириста", который, повидимому, джентльмэнъ, а впрочемъ, -- Богъ его знаетъ! Мнѣ хотѣлось бы, чтобы онъ удѣлилъ частичку своего джентльмэнства подчиненнымъ ему писакамъ, Я слышалъ, что г. Джернингэмъ намѣренъ вступиться за своего мецената, лорда Карлейля. Я надѣюсь, однако, что этого не случится: онъ былъ однимъ изъ тѣхъ немногихъ людей, которые въ теченіе моего весьма краткаго съ ними знакомства, въ дни моего отрочества, относились ко мнѣ ласково; поэтому что бы онъ ни сдѣлалъ и что бы ни сказалъ, я не перенесу молча. Болѣе я ничего не имѣю прибавить, кромѣ общаго засвидѣтельствованія моей признательности читателямъ, издателямъ и книгопродавцамъ. Говоря словами Вальтера Скотта, я желаю
  
   "Всѣмъ добрымъ людямъ доброй ночи:
   Пусть сладкій совъ смежитъ имъ очи".
Ко всем произведениям автора К списку авторов