Книговод

Карьера Сиверта

Скрам Амалия


   

КАРЬЕРА СИВЕРТА.

Романъ Амаліи Скрамъ.

Hellemyrsfolket. S. G. Myre. Roman af Amalie Skram.

Съ норвежскаго.

I.

   Сивертъ весь день работалъ безъ передышки. Дѣло въ томъ, что до обѣда онъ исполнялъ обязанности мальчика на побѣгушкахъ, а послѣ обѣда обязанности дворника, и все это у купца Мунте, который имѣлъ торговые склады на Нѣмецкой набережной, а самъ жилъ на Эвергаде въ бѣломъ двухъэтажномъ деревянномъ домѣ. Въ началѣ Сивертъ былъ нанятъ исключительно для услугъ служащихъ въ складѣ купца Мунте, но у него всегда оставалось много свободнаго времени, и хозяинъ началъ посылать его на послѣобѣденное время на Эвергаде, гдѣ для него всегда находилась какая-нибудь работа, въ особенности же на кухнѣ. Вскорѣ Сивертъ сталъ ходить на Эвергаде каждый день, и онъ такъ хорошо справлялся со своей работой тутъ и тамъ, что имъ не могли нахвалиться какъ въ складѣ, такъ и въ домѣ купца Мунте.
   Но особенно его цѣнили на Эвергаде, гдѣ мало-по-малу на него свалили самую разнообразную работу. Когда его спрашивали, можетъ ли онъ исполнить то или другое, онъ никогда не отвѣчалъ отказомъ, и то, за что онъ брался, онъ всегда выполнялъ вполнѣ удовлетворительно. Помимо того, что онъ кололъ дрова, держалъ въ порядкѣ дворъ и дровяной сарай, билъ рыбу по четвергамъ и приносилъ ключевую воду для варки гороха по средамъ, онъ еще чистилъ мѣдную посуду, сверкавшую послѣ его чистки, какъ никогда раньше; мало того, онъ еще мылъ окна, и дѣлалъ это лучше и быстрѣе любой горничной. Кромѣ того, онъ чистилъ платье и башмаки, выколачивалъ мебель и ковры, шелушилъ горохъ и бобы, бѣгалъ по всевозможнымъ порученіямъ и пололъ огородъ. Служанки называли его фокусникомъ, и когда случалось, что его задерживали въ складѣ дольше обыкновеннаго, онѣ терялись и не знали, какъ быть безъ него. Повидимому, и хозяйка дома также считала невозможнымъ обходиться безъ Сиверта и Мунте съ недоумѣніемъ спрашивалъ, какъ справлялись съ домашними работами, когда Сиверта не было въ домѣ.
   Время отъ времени Сивертъ въ глубинѣ души сознавался, что для него было очень полезно побывать въ морѣ,-- иначе онъ никогда не сталъ бы такимъ практичнымъ и самостоятельнымъ. Такимъ образомъ, эта тяжелая наука не пропала даромъ. Но какое счастье, что онъ отдѣлался отъ этого! Трепаться по морю, вѣчно бороться за свою жизнь -- что могло быть хуже! Да ему никогда и въ голову не пришло бы уйти въ море, если бы онъ не рвался во что бы то ни стало избавиться отъ дѣдушки и бабушки, вѣчно пьяныхъ, а въ особенности отъ бабушки. Правда, старики жили въ деревнѣ, въ Хеллемюре, но развѣ онъ могъ когда-нибудь быть увѣренъ въ томъ, что не увидитъ ихъ въ городѣ,-- вѣдь отъ Хеллемюре до города было недалеко и моремъ, и сухими путемъ. Но тутъ ужъ ничего не подѣлаешь! Съ моремъ онъ навсегда покончилъ, и ему ничего другого не оставалось, какъ примириться съ позоромъ, который навлекали на него дѣдушка и бабушка. Какъ и раньше, бабушка шаталась пьяная по улицамъ, а за ней съ гиканьемъ и шумомъ бѣжали ребятишки, выкрикивавшіе на всѣ голоса ея прозвище: "Пьянчужка", совсѣмъ какъ въ тѣ времена, когда Сивертъ былъ еще маленькимъ мальчикомъ. И такъ это будетъ продолжаться долго еще. Дѣдушка былъ очень дряхлъ и слабѣлъ съ каждымъ днемъ, но бабушку ничто не брало -- ни годы, ни ужасная жизнь, которую она вела. И конечно, дѣдушка умретъ первый, а между тѣмъ онъ пилъ не такъ много и вообще меньше скандалилъ.
   Фу, что за позоръ и какъ все это непріятно! Но тутъ ужъ ничего не подѣлаешь. Если бы даже Сивертъ и не питалъ къ морю непреодолимаго ужаса, какой овладѣлъ имъ послѣ гибели "Двухъ друзей", онъ все равно не промѣнялъ бы больше суши на море. Въ ту памятную бурю, когда онъ былъ на краю гибели, онъ далъ клятву, что если только очутится снова у себя дома, въ своемъ старомъ Бергенѣ, и почувствуетъ подъ ногами твердую почву, то никакія силы небесныя не заставятъ его больше отправиться въ море. Онъ поклялся всѣмъ, что только у него было дорогого на свѣтѣ, хотя и зналъ, что отецъ будетъ противиться этому и будетъ попрекать его тѣмъ, что онъ когда-то самъ настоялъ на своемъ желаніи сдѣлаться морякомъ, и теперь не долженъ мѣнять профессіи. Но на его счастье вышло такъ, что какъ разъ въ то время жалованье морякамъ сильно понизилось, и это для Сиверта было хорошимъ предлогомъ. Въ томъ, что имъ овладѣлъ непреодолимый страхъ передъ моремъ, онъ, конечно, никому не признавался.
   Помогла тутъ также и мать, которая стала увѣрять, что перстъ Божій, знаменіе и тому подобное. Она твердила, что Господь спасъ Сиверта отъ гибели въ морѣ для того, чтобы онъ остальную свою жизнь прожилъ на сушѣ. Разумѣется, теперь отецъ не раскаивается больше въ томъ, что уступилъ ему: вѣдь онъ видѣлъ, что его сынъ вышелъ въ люди. Какъ знать, можетъ быть, онъ будетъ приказчикомъ или конторщикомъ или же заведетъ свой собственный складъ,-- вѣдь ему всего только восемнадцать лѣтъ... впрочемъ, нѣтъ, должно быть, девятнадцать онъ родился въ 1837 году, а теперь 1856-ой. Конечно, ему девятнадцать лѣтъ.
   Да, Сивертъ былъ доволенъ, своей судьбой и хорошо справлялся съ работой. Да и въ работѣ-то его было нѣкоторое разнообразіе, благодаря тому, что онъ былъ занятъ въ двухъ мѣстахъ. Утромъ онъ заранѣе радовался тому, что послѣ обѣда. Дойдетъ въ красивый благоустроенный домъ, гдѣ для всякой работы были свои особенныя приспособленія и гдѣ все было въ изобиліи и самаго лучшаго качества. Въ дровяномъ сараѣ лежали въ штабеляхъ прекрасныя сухія березовыя дрова, и онъ гордился тѣмъ, что этотъ сарай былъ всегда чисто подметенъ и прибранъ, какъ горница. Домъ стоялъ на большой, красивой улицѣ, засаженной деревьями. По другую сторону улицы, за рядомъ деревьевъ, шелъ длинный заборъ съ нѣсколькими стрѣльчатыми воротами, которыя вели въ сады. Въ лѣтніе вечера люди сидѣли подъ деревьями на скамьяхъ, а тѣ, чьи сады были по другую сторону улицы, шли туда съ непокрытыми головами, такъ что Сивертъ находилъ въ этомъ нѣкоторое сходство съ Вестъ-Индіей. Да, на Эвергаде было уютно и весело, всѣ жили тамъ какъ бы въ своей семьѣ, и Сивертъ даже гордился тѣмъ, что въ нѣкоторомъ родѣ принадлежитъ къ числу обитателей этой улицы.
   Ко всему этому дѣти Мунте были очень привязаны къ нему, въ особенности Германъ и Юліусъ. За что они ни принимались -- во всемъ долженъ былъ участвовать также и Сивертъ.
   Они имѣли терпѣніе часами дожидаться, пока онъ освободится отъ работы, чтобы посовѣтоваться съ нимъ о чемъ-нибудь. Лидія держалась больше въ сторонѣ, но вѣдь она была уже почти взрослая и готовилась къ конфирмаціи. Однако и она съ удовольствіемъ присоединялась къ братьямъ, когда мальчики играли въ войну на дворѣ или когда они играли въ прятки въ саду, въ особенности, когда она была увѣрена, что ни мать, ни служанки не видятъ этого. И какая она была шалунья и какъ увлекалась игрой, а вѣдь она уже ходила въ длинномъ платьѣ и была большая. Казалось даже, будто игры забавляютъ ее больще, чѣмъ ея братьевъ, а потому не стоило обращать вниманія на то, что она иногда напускала на себя важность и увѣряла, будто Сивертъ Іенсенъ противный и назойливый. Если она это находила серьезно, то зачѣмъ она связывалась съ нимъ?
   Однажды послѣ обѣда незадолго до Троицына дня Сивертъ выколачивалъ постельныя принадлежности на доскахъ, положенныхъ на козла на дворѣ подъ навѣсомъ. Онъ снялъ съ головы фуражку, и его густые курчавые волосы растрепались, и онъ встряхивалъ ими каждый разъ, когда замахивалъ камышомъ; при этомъ онъ весело распѣвалъ негритянскую пѣсенку, которой выучился въ Кингстонѣ: "The captain and his loving girl".
   Германъ и Юліусъ подпѣвали ему во всю глотку и въ то же время отбивали тактъ по перинамъ и подушкамъ маленькими камышами; лица у нихъ были пунцовыя и съ нихъ лилъ градомъ потъ, а на ихъ тоненькихъ шейкахъ надулись жилы и ярко синѣли на бѣлой кожѣ. Англійскія слова пѣсни, которыхъ они не понимали, они передѣлывали по созвучію на норвежскія слова, и при этомъ получалось нѣчто необычайно забавное.
   Нѣкоторое время Сивертъ прислушивался къ тому, что они поютъ, но наконецъ не выдержалъ, отбросилъ отъ себя камышъ, опустился на кухонное крыльцо и разразился неудержимымъ хохотомъ.
   Германъ и Юліусъ съ изумленіемъ посмотрѣли на него, потомъ бросились къ нему на шею и начали колотить его своими маленькими кулачками и рвать его за волосы и за уши. Но такъ какъ Сивертъ продолжалъ хохотать, не дѣлая попытки сопротивляться имъ, они укусили его въ лицо. Тутъ только Сивертъ ухватился за нихъ и, стряхнувъ ихъ съ себя, сталъ на ноги.
   -- Послушайте, мальчики,-- сказалъ онъ,-- кусаться нельзя: за это полагается наказанье. Разъ какъ-то я откусилъ у одного повара носъ, такъ мнѣ за это чуть было не отрубили головы.
   -- Разскажи, разскажи!-- крикнули въ одинъ голосъ оба мальчика, снова бросаясь къ нему.
   -- Хорошо, только подождите до вечера.
   -- Нѣтъ, разскажи сейчасъ, сейчасъ!-- И мальчики теребили его за рукава и сгибали и разгибали его пальцы такъ, что кости хрустѣли.
   -- Оставьте Сиверта Іенсена въ покоѣ, Германъ и Юліусъ, а то онъ никогда не окончитъ своей работы!
   Всѣ трое повернули головы по направленію окна, изъ котораго раздался голосъ, и увидали мадамъ Мунте; она высовывалась изъ окна спальни въ верхнемъ этажѣ, грозила пальцемъ и качала головой такъ энергично, что бѣлая кружевная наколка на ея высокой прическѣ такъ и тряслась.
   -- Вотъ видите, мальчики! Что я говорилъ?-- сказалъ Сивертъ, хватаясь за камышъ.
   -- Мать, а потомъ ему можно будетъ поиграть?
   Мадамъ Мунте кивнула утвердительно головой, но прибавила, что мальчики непремѣнно должны быть къ восьми часамъ дома.
   Полчаса спустя Сивертъ, которому все время усердно помогали Германъ и Юліусъ, внесъ постельныя принадлежности въ верхній этажъ, гдѣ горничныя прибирали комнаты. Послѣ этого онъ привелъ въ порядокъ дворъ.
   -- Ну же!-- поминутно торопилъ его Германъ.
   -- Сейчасъ, только подмету еще,-- сказалъ Сивертъ, беря въ руки метлу.
   -- Мы позовемъ съ собой также и Лидію, тогда будетъ веселѣе,-- замѣтилъ Юліусъ.
   Германъ бросился въ домъ, чтобы посмотрѣть, не въ гостиной ли сестра, но Сивертъ крикнулъ ему вдогонку, что Лидія, вѣроятно, въ саду.
   -- Она пошла туда съ книжками, когда мы начали выколачивать постели,-- прибавилъ онъ съ нѣкоторымъ смущеніемъ.
   -- Отлично! Сивертъ будетъ непріятелемъ, а Лидія будетъ предводителемъ. Она это умѣетъ очень хорошо...
   -- Нѣтъ, сегодня мы не будемъ играть въ войну, -- сказалъ Германъ, уходя съ Сивертомъ, который кончилъ подметать дворъ и поставилъ метлу въ дровяной сарай.-- Послушай, помнишь ты ту кошку...-- прибавилъ онъ шопотомъ, со страхомъ осматриваясь по сторонамъ.
   -- Ахъ, да, я чуть не забылъ про кошку,-- вставилъ Юліусъ тоже шопотомъ. Онъ прицѣпился къ другой рукѣ Сиверта.
   -- Ужъ не вы ли убили ее?-- спросилъ Сивертъ, испытующе переводя взглядъ съ одного мальчика на другого, когда они переходили Эвергаде, направляясь къ садовой калиткѣ за высокими липами.
   -- Нѣтъ!-- энергично запротестовали оба мальчика.-- Мы нашли ее за ларемъ позади склада... но если мать узнаетъ объ этомъ, то, можетъ быть, она не позволитъ намъ хоронить ее...
   -- Потому что это означаетъ, что кто-нибудь умретъ,-- прибавилъ Германъ таинственно.
   -- А отецъ говоритъ, что все это глупости... Мы спрятали ее въ саду. Идемте скорѣе,-- и Юліусъ растворилъ садовую калитку.
   Садъ былъ запущенный, со всѣхъ сторонъ его окружалъ высокій зеленый заборъ, мѣстами поломанный. Кое-гдѣ были запущенныя клумбы цвѣтовъ. Сирень была въ полномъ цвѣту, тамъ и сямъ стояли каштаны вперемежку съ кустами черемухи; яблони также цвѣли, и розовые лепестки падали на черныя сырыя дорожки съ непросохшими лужами и покрытыми осенними листьями. Розовые кусты съ мелкой листвой росли по краямъ дорожекъ, а вдоль забора въ безпорядкѣ тѣснились кусты крыжовника. Въ этотъ день съ Нѣмецкой набережной не такъ сильно доносился запахъ трески, такъ какъ вѣтеръ дулъ съ берега въ море.
   -- Гдѣ мы ее похоронимъ, Сивертъ?-- спросилъ Германъ, когда они вошли въ садъ, и онъ вмѣстѣ съ Юліусомъ вытащилъ изъ-подъ куста черной смородины дохлую сѣрую кошку, лежавшую на боку съ широко раскрытыми глазами и вытянутыми ногами.
   -- Здѣсь, въ этой грядкѣ,-- и Сивертъ указалъ на открытый пригорокъ, на которомъ темнѣла запущенная грядка изъ-подъ овощей.
   -- Что вы тамъ дѣлаете?-- послышалось позади нихъ, и изъ открытой бесѣдки въ концѣ сада выглянуло лицо дѣвочки съ бѣлокурыми, курчавыми волосами, заплетенными въ двѣ косицы, свѣшивавшіяся черезъ плечи.-- Вотъ подождите, я скажу мамѣ!
   -- Фу, что за стыдъ! Что за стыдъ!-- сказалъ Юліусъ, тыкая въ дѣвочку пальцемъ.-- Подумай, Сивертъ, она хочетъ ябедничать!
   -- Иди-ка лучше сюда и участвуй въ похоронной процессіи,-- предложилъ Германъ.
   -- Да, лучше идите сюда, юнгфру Лидія,-- сказалъ Сивертъ, начавшій копать яму игрушечной лопаткой мальчика.
   -- Ужъ не думаете ли вы, что у меня нѣтъ другого дѣла?-- отвѣтила Лидія съ задоромъ.-- Мнѣ надо учить катехизисъ къ завтраму, такъ и знайте,-- и она снова скрылась въ бесѣдкѣ.
   -- Теперь я принесу гробъ,-- сказалъ Сивертъ, когда яма была вырыта. Онъ пошелъ къ забору и вскорѣ возвратился съ крышкой отъ выброшеннаго ящика. Мальчики были въ восторгъ, они положили кошку на крышку и покрыли ее вѣтками цвѣтущей сирени.
   -- Мы отнесемъ кошку къ калиткѣ, а потомъ оттуда торжественно понесемъ ее, какъ это дѣлается на кладбищѣ, -- предложилъ Сивертъ; и онъ побѣжалъ къ калиткѣ, а Германъ и Юліусъ бросились за нимъ.
   Вскорѣ процессія двинулась: Сивертъ шелъ впереди, медленно и торжественно, держа шляпу передъ глазами. За нимъ шли Юліусъ и Германъ съ кошкой, они старались итти въ тактъ съ Сивертомъ.
   -- Стойте, надо спѣть псаломъ,-- шепнулъ Сивертъ, когда процессія подошла къ могилѣ.
   
   "Умѣрь печаль свою и стоны..."--
   
   затянулъ Сивертъ.-- Пойте же, мальчики!
   -- Да мы не умѣемъ.
   -- Не бѣда, пойте себѣ!
   Германъ и Юліусъ стояли, держа въ рукахъ фуражки, какъ и Сивертъ; они въ смущеніи поглядывали другъ на друга и неразборчиво тянули, стараясь вторить Сиверту, тогда какъ тотъ пѣлъ во все горло:
   
   Умѣрь печаль свою и стоны,
   И слово Божіе утѣшитъ и поддержитъ пусть тебя,
   Пусть сердце не грѣшитъ твое скорбя;
   Зачатокъ жизни -- смерти лоно...
   
   -- Фу, какъ вамъ не стыдно!-- сказала Лидія, подходя къ нимъ съ раскрытой книгой въ рукахъ.-- Это кощунство!
   -- Объ этомъ ничего не написано ни въ Библіи, ни въ катехизисѣ,-- сказалъ Сивертъ, вспыхнувъ до корней волосъ.
   -- А все-таки это грѣшно,-- Лидія покачала головой, и на ея большомъ красивомъ лицѣ, напоминавшемъ овцу, появилось укоризненное выраженіе. Она вскинула на Сиверта своими нѣсколько раскосыми, сонными глазами съ вызывающимъ видомъ.
   -- Не слушай ея, Сивертъ,-- крикнулъ Германъ.-- Она просто важничаетъ, потому что учится у священника.
   -- Вѣдь и кошка тоже Божье созданье,-- сказалъ Сивертъ, собираясь съ духомъ. А потому нѣтъ грѣха въ томъ, что мы хоронимъ ее по-христіански.-- Убирайся, Лидія, ты только мѣшаешь намъ!-- И Юліусъ повернулъ сестру и сталъ ее подталкивать сзади, такъ что она невольно спустилась съ пригорка.
   Послѣ этого мальчики опустили кошку въ могилу. Сивертъ бросилъ земли, захвативъ ее въ поломанную оловянную ложку, послѣ чего всѣ трое закопали могилу и сдѣлали надъ ней холмикъ. Они вырвали съ корнями небольшой розовый кустикъ и посадили его на могилѣ, а Сивертъ обѣщалъ сдѣлать къ слѣдующему дню крестъ и написать на немъ имя кошки и день ея смерти. Было рѣшено, что кошку назовутъ Стуэ-Монсъ.
   Калитка съ трескомъ растворилась, и оттуда раздался рѣзкій голосъ кухарки Сины:-- Сейчасъ же идите домой ужинать!
   -- Не отвѣчай ей,-- шепнулъ Германъ Юліусу,-- притворимся, будто не слышимъ.-- И они знаками показали Сиверту, чтобы онъ также молчалъ.
   -- Нечего вамъ прятаться! Я вижу голову Юліуса и ноги Германа!-- крикнула опять Сина.
   -- Сина, пина, фина, грина,-- дразнилъ Германъ.
   -- Сивертъ Іенсенъ, вамъ надо сходить за ключевой водой,-- продолжала Сина.-- Знайте, что отецъ вернулся домой,-- прибавила она и снова хлопнула калиткой и исчезла.
   -- А ты, Лидія!-- крикнулъ Юліусъ въ бесѣдку.-- Пожалуйста, иди и ты также.
   -- Ну ужъ извините, я ужинаю со взрослыми!-- отвѣтила Лидія заносчиво.
   -- А что, понравилась тебѣ березовая каша, которой тебя угостили въ вербный понедѣльникъ, милая Лидія?-- крикнулъ Германъ, а Юліусъ со смѣхомъ повторилъ этотъ вопросъ.
   -- Идите, идите,-- сказалъ Сивертъ строго,-- развѣ вы не знаете, что вашъ отецъ не любитъ шутить?
   -- А ты будешь съ нами играть въ войну завтра?
   -- Да, да!
   -- Такъ идемъ же!-- Мальчики стали тащить Сиверта съ собой, но Сивертъ старался отдѣлаться отъ нихъ, увѣряя, что ему надо еще прибрать послѣ похоронъ кота.
   Когда мальчики наконецъ ушли, Сивертъ прибралъ садъ и потомъ остановился со сложенными на спинѣ руками и съ пристально устремленнымъ взглядомъ на бесѣдку. Раза два онъ дѣлалъ уже нѣсколько шаговъ по направленію къ бесѣдкѣ, но потомъ снова останавливался. Наконецъ, онъ слегка покачалъ головой, медленно повернулся и нехотя пошелъ вверхъ по пригорку. Тутъ онъ услыхалъ голосъ Лидіи:
   -- Иди-ка сюда, Сивертъ Іенсенъ! Провѣрь, хорошо ли я выучила катехизисъ.
   Въ глазахъ Сиверта появился огонекъ, и его смуглыя щеки вспыхнули. Большими шагами сталъ онъ спускаться по пригорку къ бесѣдкѣ.
   -- Садись,-- сказала Лидія, подвигаясь на широкой зеленой скамьѣ, передъ которой стоялъ столъ.-- Вотъ,-- и она протянула ему книгу,-- отсюда и до сихъ поръ. Вотъ эти два вопроса самые трудные, а остальное я знаю на-зубокъ.-- Она усѣлась поудобнѣе, склонясь надъ столомъ и повернувъ лицо къ Сиверту; локтями она уперлась о край стола, а подбородокъ положила на руку. Сивертъ украдкой косился на ея голыя руки, покрытыя длинными золотистыми волосами до самаго края коротенькаго рукава-буфа.
   -- Что есть самоотреченіе?-- прочелъ Сивертъ по книгѣ.
   -- Отреченіе отъ собственной воли и отъ того, что намъ дорого.
   -- Отъ всего того, что у насъ есть дорогого на свѣтѣ, -- поправилъ Сивертъ.
   -- Отъ всего того, что у насъ есть дорогого на свѣтѣ,-- повторила Лидія,-- дабы слово Божіе проникло въ нашу душу.
   -- Могло проникнуть въ нашу душу,-- снова поправилъ Сивертъ.
   -- Да, могло проникнуть,-- согласилась Лидія и потомъ продолжала:-- Кто любитъ отца и мать болѣе, нежели Меня, не достоинъ Меня... какъ дальше?
   -- И кто любитъ сына или дочь болѣе, нежели Меня, не достоинъ Меня,-- подсказалъ Сивертъ съ удареніемъ.
   -- И кто любитъ сына или дочь болѣе, нежели Меня, не достоинъ Меня...
   -- И кто не беретъ креста своего и не слѣдуетъ за Мною, тотъ не достоинъ Меня,-- продолжалъ Сивертъ.
   -- И кто не беретъ креста и не слѣдуетъ за Мною, тотъ не достоинъ Меня... Ну, что, знаю я?
   -- Да,-- отвѣтилъ Сивертъ.
   -- Хорошо?
   -- Если вы повторите это еще разокъ, то...
   -- Охъ, я такъ устала!... Какъ ты думаешь, какой баллъ я получу?
   -- Пожалуй, единицы {Въ норвежскихъ школахъ лучшій балдъ -- единица.} вамъ не получить, -- отвѣтилъ Сивертъ.
   -- А единицу съ минусомъ?
   -- Нѣтъ, можетъ быть, вамъ поставятъ единицу съ половиной.
   -- Ахъ, противный! Вотъ, подожди, я проучу тебя! Ты, вѣрно, самъ ничего не зналъ, когда готовился къ конфирмаціи!-- и съ этими словами Лидія вцѣпилась своей большой бѣлой рукой въ волосы Сиверта и стала трепать его, но не больно.
   -- Ай!-- крикнулъ Сивертъ, не сопротивляясь и подставляя голову Лидіи.-- Отчего это вы такъ любите трепать меня за волосы, юнгфру Лидія?
   -- А потому, что у тебя такіе красивые волосы, дурень ты этакій!-- сказала Лидія притворно сердитымъ тономъ, проводя другой рукой по его густымъ курчавымъ волосамъ. Казалось, будто она ласкаетъ собаку, которую надо было бы прибить.
   -- Да, но ваши волосы куда красивѣе,-- сказалъ Сивертъ и тихо и осторожно провелъ рукой по ея бѣлокурымъ, курчавымъ, какъ у барана, волосамъ; потомъ онъ погладилъ еще разъ, и вдругъ онъ вспомнилъ исторію, разсказанную парусникомъ на "Двухъ друзьяхъ", о разодѣтой въ шелкъ купеческой дочкѣ, которую онъ провожалъ домой и въ комнату которой онъ зашелъ ночью. Тамъ она при лунномъ свѣтѣ бросилась ему на шею, и онъ овладѣлъ ею силою.
   Лидія все еще не отпускала волосъ Сиверта, но она уже не дергала за нихъ больше, а другая рука ея спустилась къ нему на плечо. Она чувствовала, что онъ пододвигается къ ней все ближе, она хотѣла было вскочить я убѣжать, но не сдѣлала этого, а осталась сидѣть съ полузакрытыми глазами и съ опущенной слегка головой.
   Вдругъ она почувствовала, что Сивертъ крѣпко обхватилъ ее руками. Ей показалось, что она громко вскрикнула и вырвалась отъ него, но на самомъ дѣлѣ она не сдѣлала этого, она только слегка вздрогнула и приникла къ нему.
   У Сиверта перехватило дыханіе. Итакъ, съ нимъ случилось то же самое, что и съ парусникомъ. Вотъ у него въ объятіяхъ нарядная барышня, и она добровольно прижалась къего груди. Страхъ и смущеніе прошли, имъ овладѣло головокружительное чувство радости и гордости, и не успѣлъ онъ опомниться, какъ пережилъ съ Лидіей тоже самое, что парусникъ съ важной дочкой купца...
   -- Тебя выгонятъ!-- сказала Лидія, поднимаясь со скамьи, на которой Сивертъ сидѣлъ, низко опустивъ голову.-- Выгонятъ!-- повторила она и изо всѣхъ силъ ударила его по щекѣ, такъ что на ней остались бѣлыя полосы отъ ея пальцевъ.-- Я сейчасъ же пойду и пожалуюсь на тебя отцу.
   -- Не говорите ничего, Лидія, -- пробормоталъ Сивертъ, не поднимая головы..
   -- Неужели ты думалъ... о Боже, о Боже!... Ужъ не думаешь ли ты, что ты можешь жениться на мнѣ?-- Лидія говорила прерывисто, такъ какъ рыданія сжимали ей горло, и она въ волненіи мяла кончикъ своего фартука.
   -- На свѣтѣ бываетъ многое, что кажется невозможнымъ... Если бы вы хотѣли подождать меня, Лидія...-- онъ вскинулъ на нее глазами, которые свѣтились надеждой и въ то же время выражали страхъ.
   -- Подождать тебя? Тебя!-- Лидія перестала плакать, и лицо ея исказилось выраженіемъ презрѣнія, а голосъ задрожалъ отъ гнѣва.-- Такого уличнаго мальчишку, сына портоваго рабочаго! Да, это было бы великолѣпно! Ха-ха-ха! Лидія Мунте... Мой дѣдушка, окружной атаманъ, въ родствѣ съ пьянчужкой!
   Сивертъ побагровѣлъ. Онъ сжалъ губы и отвернулся.
   Лидія опять заплакала.
   -- Зачѣмъ же вы вѣчно берете меня за волосы?-- сказалъ Сивертъ послѣ нѣкотораго молчанія.-- Изъ-за этого все и произошло.
   -- Фу, что за низость! Валить на меня... ты... ты...-- она топнула ногой,-- ты негодяй, а кромѣ того, ты такой же, какъ и старый Хансенъ, о которомъ разсказывала горничная Лиза! Мнѣ хочется плюнуть тебѣ прямо въ лицо!
   -- Ну, теперь довольно, юнгфру Лидія! Больше я не хочу слушать этого!-- и Сивертъ всталъ, схватилъ Лидію за плечи и встряхнулъ ее.
   Она крикнула отъ бѣшенства и толкнула его ногой.
   -- Тише... вашъ отецъ.-- И Сивертъ отпустилъ ее.
   -- Лидія! Ты здѣсь, Лидія?-- раздался голосъ Мунте съ верхняго конца сада.
   Лидія въ одно мгновеніе утихла и высунула свое заплаканное лицо въ дверь бесѣдки.
   -- Иди домой, Лидія! Каша остынетъ!
   Она быстро провела платкомъ по глазамъ и откашлялась.-- Я иду, отецъ!-- Быстро схвативъ книги, она широко раскрыла ротъ, высунула Сиверту языкъ и убѣжала.
   Сивертъ осторожно выглянулъ изъ бесѣдки. Онъ увидалъ Мунте, стоявшаго посреди сада какъ разъ возлѣ грядки, въ которой была похоронена кошка, и услышалъ, какъ Мунте сказалъ:-- Но, Боже мой, что съ тобой, Лидія?...
   -- Ты плакала, потому что урокъ очень трудный,-- продолжалъ Мунте послѣ того, какъ Лидія отвѣтила что-то неразборчиво.-- Ужъ не одолѣли ли тебя религіозныя сомнѣнія, дитя мое?-- Немного погодя онъ прибавилъ: -- Ты была тамъ одна?... Сивертъ спрашивалъ тебя? Сколько разъ я говорилъ, что не хочу, чтобы ты водила компанію съ этимъ Сивертомъ Іенсеномъ. Развѣ это подходящее общество для такой дѣвушки, какъ ты? Вѣдь ты скоро станешь взрослой барышней. Что вы тамъ дѣлали?
   Лидія стояла съ опущенной головой и теребила свой фартукъ. Вдругъ Сивертъ увидалъ, какъ она бросилась бѣжать отъ отца къ калиткѣ сада и вскорѣ исчезла за деревьями. Мунте въ недоумѣніи почесалъ затылокъ и посмотрѣлъ ей вслѣдъ. Потомъ онъ обернулся и рѣшительными шагами направился къ бесѣдкѣ.
   Въ то же мгновеніе Сивертъ ловко, какъ кошка, прокрался за бесѣдку и залѣзъ въ узкое пространство между стѣной бесѣдки и заборомъ. Поставивъ ногу на одно изъ выдававшихся бревенъ бесѣдки, онъ ухватился за край забора, подпрыгнулъ и перекинулся черезъ заборъ.
   

II.

   Между тѣмъ Лидія перебѣжала черезъ Эвергаде, вбѣжала въ ворота и черезъ кухню поднялась во второй этажъ. Когда она пробѣгала по двору, мимо раскрытаго окна кухни, то до нея донеслись слова Сины:-- Что за лодырь этотъ Сивертъ Іенсенъ! Такъ онъ и не сходилъ за ключевой водой сегодня.
   Войдя въ свою комнату, она бросила на столъ книги, сѣла у окна и стала пристально смотрѣть на четырехугольникъ крыши дровяного сарая, гдѣ нехватало нѣсколькихъ черепицъ.
   Какъ могло случиться съ ней нѣчто до такой степени ужасное! Самое худшее, самое грѣшное, самое отвратительное на всемъ свѣтѣ! Это хуже убійства, если судить по тому, что говорится въ "объясненіяхъ" къ катехизизу. Она только что учила седьмую заповѣдь и не забыла вопроса: "Что дѣлаетъ этотъ грѣхъ болѣе отвратительнымъ, чѣмъ всѣ другіе грѣхи?" "Онъ заражаетъ и душу и тѣло, которое должно быть храмомъ Господнимъ и превращается въ жилище нечистаго духа". Когда очередь дошла до ея подруги, сидѣвшей рядомъ съ ней, пробстъ обратился къ Лидіи и спросилъ: "Что главнымъ образомъ возбуждаетъ дурныя страсти?" "Распущенность и пьянство".
   Но вѣдь она не принадлежала къ числу распутницъ или пьяницъ. Какъ же это могло случиться? Почему она не убѣжала сейчасъ же, какъ хотѣла вначалѣ, или хотя бы послѣ того, какъ она почувствовала на своей шеѣ его горячія руки? А между тѣмъ она хорошо отдала себѣ отчетъ въ томъ, какъ грубы эти руки, и у нея мелькнула даже мысль, что онѣ грязны. Но ее точно приковало что-то къ мѣсту, и у нея не было силъ пошевелиться. А можетъ быть, это и было наказаніемъ за то, что она слишкомъ много думала о седьмой заповѣди въ то время, какъ готовилась къ конфирмаціи. Конечно, объ этомъ можно думать только во время урока у пробста по средамъ отъ одиннадцати до двѣнадцати. А она думала постоянно. Еще хуже стало съ тѣхъ поръ, какъ она встрѣтила на улицѣ высокую противную женщину съ длинными серьгами въ ушахъ, качающимися цвѣтами на шляпѣ и въ накрахмаленныхъ юбкахъ, выглядывавшихъ изъ-подъ платья. Эта женщина произвела на нее какое-то непріятное впечатлѣніе, и она обернулась и посмотрѣла ей вслѣдъ, и въ ту минуту уличные мальчишки крикнули: "Фу, стыдись, Гина! Иди скорѣй домой, тамъ тебя ждетъ уже цѣлая куча гостей!" Потомъ они крикнули еще нѣсколько словъ, которыхъ Лидія не поняла и не могла даже вспомнить. Въ ту ночь она долго не могла заснуть и думала о чемъ-то нехорошемъ, и это вовсе не внушало ей отвращенія, напротивъ, ей было это пріятно, и въ глубинѣ души она чувствовала даже угрызенія совѣсти.
   Но какъ странно, что она не сознавала себя другимъ человѣкомъ послѣ всего случившагося, и что ея отчаяніе было вовсе не такъ безгранично, какъ этого можно было ожидать. Почему она не хочетъ лишить себя жизни и даже не думаетъ объ этомъ? Нѣтъ, она ни за что этого не сдѣлаетъ! Конечно, ей ужасно стыдно, а, можетъ быть, когда она подрастетъ, ей станетъ еще стыднѣе... И это произошло такъ быстро, что она не успѣла опомниться... Неужели же въ этомъ заключается все то, изъ чего дѣлаютъ такую великую тайну? Она погрузилась въ думы и пристально смотрѣла передъ собой... Завтра она пойдетъ въ баню, сегодня уже заперто...
   Дверь растворилась, и она услыхала скрипъ башмаковъ. Къ ней вошла мать. Мадамъ Мунте взяла одной рукой руку Лидіи, а другую положила ей на плечо и низко склонилась надъ ней.
   -- Послушай, Лидія, почему ты убѣжала отъ отца въ саду?-- Мадамъ Мунте была очень серьезна и испытующе смотрѣла на дочь своими свѣтлыми, гордыми глазами.
   -- Такъ,-- отвѣтила Лидія, продолжая смотрѣть въ одну точку и не двигаясь съ мѣста.
   -- Напрасно ты стараешься обмануть меня, Лидія. Скажи, почему ты плакала?
   -- Вѣдь скоро я буду конфирмоваться, а я никакъ не могу сдѣлаться такой, какой слѣдовало бы быть.
   -- Это очень мило съ твоей стороны, Лидія, но Господь вовсе не требуетъ, чтобы ты такъ буквально исполняла все. Желаніе, понимаешь ли, желаніе во многомъ замѣняетъ дѣла.
   -- И ни въ чемъ Господь не требуетъ, чтобы буквально слѣдовали Его заповѣдямъ?-- Лидія быстро вскинула на мать глазами.
   -- Да, все, что касается грубыхъ и открытыхъ грѣховъ, конечно. Все, что касается заповѣдей...
   -- Грубые грѣхи? Но вѣдь въ Писаніи сказано...
   -- Но скажи мнѣ сперва, что произошло между тобой и Сивертомъ Іенсеномъ? Почему у тебя такой смущенный видъ и почему онъ перепрыгнулъ черезъ заборъ, когда отецъ хотѣлъ заговорить съ нимъ?
   -- Я даже и не знала, что онъ перепрыгнулъ черезъ заборъ.
   -- Отвѣчай мнѣ, Лидія!-- и въ голосѣ мадамъ Мунте послышалось раздраженіе.-- Я не отпущу тебя до тѣхъ поръ, пока ты не разскажешь мнѣ всю истину.
   -- Мнѣ нечего разсказывать, мать.
   -- Онъ былъ дерзокъ съ тобой?
   -- Да
   -- Но неужели...-- мадамъ Мунте вспыхнула отъ гнѣва,-- неужели онъ хотѣлъ поцѣловать тебя?
   -- Да,-- буркнула Лидія.
   -- Но ему не удалось это?
   -- Да,-- отвѣтила Лидія тѣмъ же тономъ, дѣлая нетерпѣливое движеніе.
   -- Но, Боже мой, Лидія!-- Мадамъ Мунте выпрямилась и всплеснула руками, тогда какъ глаза ея метали молніи.-- Но почему же ты не позвала на помощь?
   -- Я забыла объ этомъ.
   -- Это возмутительно! А я-то думала, что Господь всегда бережетъ... дѣтей, по крайней мѣрѣ. Но ты, конечно, сама виновата во всемъ. Не понимаю, въ кого ты,-- ты готова съ кѣмъ угодно водить компанію! Что же, онъ трогалъ тебя? Отвѣчай, отвѣчай!
   Она была сильно возбуждена, и руки ея были подняты, какъ для удара.
   Лидія, которая до этой минуты все еще колебалась и не знала, отречься ей отъ всего или броситься къ матери на шею и признаться, вдругъ почувствовала, что она вся застыла. Быстро и увѣренно она отвѣтила:
   -- Да нѣтъ же!
   -- Я могу положиться на тебя, Лидія?
   -- Ну да... Я вскочила и ударила его изо всѣхъ силъ, а потомъ я заплакала, а потомъ отецъ позвалъ меня, и я убѣжала сюда.
   -- Что за безсовѣстный негодяй! А мы-то еще были такъ добры къ нему, скажу прямо, слишкомъ добры къ нему!
   -- Его выгонятъ?-- спросила Лидія быстро, не глядя на мать.
   -- Если онъ такъ легко отдѣлается, то онъ можетъ радоваться. Неужели же намъ оставлять его послѣ этого у насъ, чтобъ ты встрѣчалась съ нимъ? Нѣтъ, его надо было бы отвести въ ратушу, чтобы его тамъ выдрали, потому что его поступокъ хуже воровства!
   -- Да, но тогда всѣ люди узнаютъ объ этомъ,-- замѣтила Лидія, въ возбужденіи вертя кончикомъ своего башмака.
   -- Да, это въ высшей степени непріятная исторія,-- и мадамъ Мунте произнесла слово "непріятная" съ удареніемъ на каждомъ слогѣ.-- Придется поговорить съ отцомъ. Ты можешь не спускаться въ столовую; я пришлю тебѣ ужинъ сюда.
   "Фу, до чего мать глупа!-- подумала Лидія, когда мадамъ Мунте ушла.-- Если его выгонятъ, то онъ, конечно, распуститъ всякія сплетни, чтобы отомстить... Возмутительно?... Поцѣловалъ меня?... Если бы она только знала!-- Она нѣсколько разъ мелкими шажками прошлась взадъ и впередъ по комнатѣ.-- О, если бы онъ умеръ!... Вдругъ упалъ бы на улицѣ и умеръ, какъ отъ удара... какое это было бы счастье".
   Она сѣла на край кровати, безсильно опустивъ руки, и пристально смотрѣла на свои башмаки.
   "А я-то еще скоро должна конфирмоваться! Съ такимъ ужаснымъ грѣхомъ на совѣсти! И имѣть это на совѣсти всю свою жизнь!"
   Нѣтъ, эта мысль была для нея невыносима. Она снова прошлась нѣсколько разъ по комнатѣ. Отъ этого можно съ ума сойти... съ ума сойти... Ахъ, если-бъ только можно было скрыться гдѣ-нибудь... это единственное средство. Но вѣдь родители говорили о томъ, что ее надо отослать въ пансіонъ въ Гамбургъ,-- теперь она уже не будетъ больше отказываться отъ этого, теперь она хотѣла этого всей душой. Лишь бы только поскорѣй прошло самое ужасное -- это конфирмація!... Вдругъ она увидала передъ собой лицо Сиверта съ тѣмъ выраженіемъ, какое у него было, когда она напомнила ему о "пьянчужкѣ". О,-- простонала она громко, всплескивая руками и прижимая ихъ къ лицу. Ея сердце пронзило острое чувство раскаянія и состраданія. Ей стало такъ больно, такъ больно, когда она вспомнила выраженіе лица Сиверта.
   -- Какая ты злая, злая!-- прошептала она.-- Да, ты дѣйствительно злая!-- чуть не крикнула она, бросаясь ничкомъ въ подушки и разражаясь рыданіями.
   Въ этотъ же вечеръ, прежде чѣмъ Мунте съ женой отправились спать, было рѣшено, что Сиверту откажутъ отъ мѣста на слѣдующій же день. Мадамъ Мунте стоило большихъ усилій уговорить своего мужа сдѣлать это. Противъ обыкновенія онъ на этотъ разъ долго настаивалъ на своемъ и увѣрялъ, что преступленіе Сиверта не такъ ужъ велико и что достаточно будетъ наказать его за это, запретивъ ему приходить на службу послѣ обѣда въ Эвергаде; онъ предложилъ, кромѣ того, и отчитать его какъ слѣдуетъ. Ему очень хотѣлось удержать Сиверта на службѣ въ складѣ, такъ какъ такого расторопнаго малаго трудно было достать. Однако жена его не дала ему покоя до тѣхъ поръ, пока онъ не согласился совсѣмъ изгнать Сиверта.
   

III.

   Сивертъ упалъ въ крапиву на мусорную кучу. Онъ приложилъ ухо къ деревянному забору и нѣкоторое время прислушивался, пока не убѣдился, что Мунте ушелъ изъ сада; послѣ этого онъ усѣлся на мусорную кучу, обнялъ руками согнутыя колѣни и задумался. Черезъ минуту онъ всталъ и пошелъ вдоль длинныхъ заборовъ между садами и задними дворами. Наконецъ онъ перелѣзъ черезъ одинъ заборъ, стоявшій поперекъ узкаго проулка, и очутился на просторномъ дворѣ, гдѣ двѣ пожилыя дамы, стоя передъ складнымъ столомъ, дѣлали букеты изъ цвѣтовъ, стоявшихъ передъ ними въ громадной каменной чашкѣ. Сивертъ быстро прошелъ мимо дамъ, стоявшихъ къ нему спиной, растворилъ ворота и очутился на узкой улицѣ.
   -- Ловко ты удралъ,-- пробормоталъ онъ.-- Ну, а теперь надо поскорѣе пробраться домой. Тамъ, все равно, пока еще ничего не знаютъ.
   Когда онъ подошелъ къ покосившемуся дому, въ которомъ жили его родители съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ поженились, онъ услышалъ громкій голосъ мужчины, какъ будто говорившаго проповѣдь, тяжкіе вздохи и рыданія.
   -- Опять назидательныя проповѣди? А впрочемъ, вѣдь сегодня пятница,-- проговорилъ онъ вполголоса и въ нерѣшительности остановился.
   И надо же было, чтобы его родители сдѣлались вдругъ такими благочестивыми! Впрочемъ, отличается въ этомъ отношеніи, главнымъ образомъ, мать. Она вѣчно носилась съ тѣмъ святымъ ученіемъ, которое проповѣдывалъ ея отецъ вмѣстѣ съ богатымъ Монсомъ Торсеномъ, когда она еще была совсѣмъ маленькой, и постоянно она твердила о томъ, что если они только хотятъ благословенія Божія, то не должны ограничиваться тѣмъ, что сами чтутъ Бога, а также стараться спасать и другихъ. Однако едва ли ей удалось бы повліять на мужа, если бы съ Сивертомъ не случилось чудо. Дѣло въ томъ, что онъ въ одинъ прекрасный день здравый и невредимый вошелъ къ нимъ въ комнату, тогда какъ они уже давно считали его погибшимъ въ Средиземномъ морѣ. Тутъ отецъ не устоялъ больше передъ убѣжденіями матери и согласился пригласить сосѣдей приходить въ ихъ бѣдный домъ, чтобы послушать слово Божіе отъ тѣхъ, кто чувствовали къ этому призваніе. Вначалѣ къ нимъ приходили немногіе, и эти общія моленія ограничивались только тѣмъ, что отецъ читалъ главу изъ Библіи и всѣ пѣли одинъ псаломъ передъ чтеніемъ, а другой послѣ чтенія; но мало-по-малу эти собранія пріобрѣтали все большую извѣстность, на нихъ собиралось все больше народу, и комната бывала всегда переполнена людьми. На молитвенныхъ собраніяхъ выступали теперь также и странствующіе проповѣдники, которые объясняли собравшимся Священное Писаніе.
   Первымъ побужденіемъ Сиверта было потихоньку уйти и дождаться конца собранія; но потомъ онъ одумался. Въ этотъ день онъ чувствовалъ себя особенно грѣшнымъ. Пожалуй, хорошо было бы принять участіе въ вечернемъ собраніи; вѣдь онъ могъ бы тутъ же вымолить у Бога прощеніе. Къ тому же и родители всегда сердились, когда онъ отсутствовалъ по пятницамъ. Ахъ, какъ хорошо было бы обратиться къ Богу и итти праведнымъ путемъ,-- тогда онъ не согрѣшилъ бы такъ тяжко!
   Тихо приподнялъ онъ щеколду кухонной двери и вошелъ. Его ударило въ носъ теплымъ спертымъ воздухомъ и отвратительнымъ запахомъ табака и заношеннаго платья. Вся комната была биткомъ набита народомъ, кухня также, въ особенности тѣсно было въ дверяхъ между кухней и комнатой, гдѣ столпилось нѣсколько человѣкъ, вытягивавшихъ шеи, чтобы увидѣть проповѣдника. Слушатели состояли по большей части изъ женщинъ среднихъ лѣтъ, нѣкоторыя изъ нихъ держали на рукахъ дѣтей, но были тутъ также мужчины и совсѣмъ молоденькія дѣвушки. Нѣкоторыя устали стоять и сидѣли на кухонномъ столѣ, болтая ногами. Старый, слѣпой Оле Хёйенъ и его сорокалѣтняя незамужняя дочь, всегда водившая за руку слѣпого отца, сидѣли на двухъ чисто вымытыхъ кухонныхъ табуреткахъ. Даже на очагѣ сидѣло трое-четверо человѣкъ.
   Сивертъ затворилъ за собой дверь какъ можно тише, но все-таки нѣсколько головъ повернулось въ его сторону, и онъ почувствовалъ на себѣ недовольные взгляды. Онъ остановился у дверей и сталъ разсматривать присутствующихъ, среди которыхъ открылъ нѣсколько новыхъ лицъ. Всѣ были очень набожно настроены; головы тихо двигались взадъ и впередъ, многіе вытирали слезы, капавшія съ носа, краемъ молитвенника, и все время неумолчно раздавались подавленные вздохи, сморканія и тихіе стоны.
   Начало уже смеркаться, но Сивертъ ясно разглядѣлъ проповѣдника. Въ этотъ вечеръ говорилъ сапожникъ Тофте, высокій, худой человѣкъ съ плѣшивой головой, торчащими усами, изъ-за которыхъ выбивались космы сѣдыхъ волосъ, и круглой бородой. На его широкомъ, мясистомъ носѣ были надѣты очки въ роговой оправѣ; его плоское лицо бороздили блестящія полоски отъ скатывавшихся капель пота. На немъ былъ сюртукъ изъ сѣраго домотканаго сукна, застегнутый до самаго верху, вмѣсто галстука шея была повязана платкомъ, концы котораго были засунуты за воротъ. Онъ стоялъ посреди комнаты передъ небольшимъ продолговатымъ столомъ, покрытымъ бѣлой скатертью. На столѣ между двумя незажженными свѣчами, вставленными въ сверкающіе жестяные подсвѣчники, лежали раскрытое Евангеліе и молитвенникъ. По обѣ стороны проповѣдника сидѣли родители Сиверта. Отецъ наклонился впередъ, опираясь локтемъ о колѣно и прикрывая глаза рукой. Мать медленно покачивала туловищемъ взадъ и впередъ, и ея большія вѣки, всегда опущенныя, рѣзко выдѣлялись своей бѣлизной на ея лицѣ, покрытомъ веснушками, придавая ему какое-то мертвенное выраженіе; время отъ времени она поднимала сложенныя руки и шевелила губами.
   Тофте говорилъ монотоннымъ, слезливымъ голосомъ, опираясь руками о край стола.
   -- Подумай о мукахъ проклятыхъ, горящихъ въ вѣчномъ огнѣ! Подумай о судномъ днѣ, когда ты станешь одесную или ошую невиннаго Агнца, пострадавшаго за насъ, пострадавшаго за тѣхъ, кто хочетъ спастись отъ своихъ грѣховъ. Подумай о томъ, что если ты станешь ошую, то ты низвергнешься въ геенну огненную, и твоя погибшая душа сгоритъ въ огнѣ, да, въ адскомъ огнѣ!
   -- О, Господи, помоги намъ, грѣшнымъ!-- раздались со всѣхъ сторонъ стоны и шопотъ.-- Все это истинная правда отъ слова до слова,-- сказала одна женщина, стоявшая вплотную передъ Сивертомъ и все время приговаривавшая плаксивымъ тономъ.-- Ахъ, да, да, да,-- бормоталъ слѣпой Оле Хёйенъ,-- гнѣвъ Божій разразится надъ нами, грѣшными.
   На концѣ стола возлѣ Сиверта сидѣла молодая дѣвушка, спрятавшая лицо въ платокъ. Она такъ скрючилась вся, что уткнулась лицомъ въ колѣни, и рыдала она такъ горько, что плечи и спина ея вздрагивали.
   -- Это страшныя слова,-- продолжалъ проповѣдникъ, вытеревъ лицо платкомъ съ крупными узорами и выпивъ нѣсколько глотковъ воды.-- И все-таки это все равно, что ясный день въ сравненіи съ черной ночью, если только представить себѣ, какъ все будетъ въ дѣйствительности. Подумай, все твое тѣло будетъ разрѣзано на мелкіе куски, всѣ внутренности твои и окровавленные члены будутъ усыпаны огненными языками, совершенно такъ же, какъ ты посыпаешь перцемъ и солью колбасу, прежде чѣмъ зашить ее. И настолько строгъ и взыскателенъ Господь ко грѣху, что если только ты совершилъ хоть одинъ-единый грѣхъ противъ, нравственности, похитилъ или позволилъ закрасться въ себя какой-нибудь грѣховной мысли, и не успѣлъ раскаяться въ этомъ, то ты такъ и останешься во вѣки вѣковъ во власти разложенія среди воя и стона проклятыхъ вокругъ тебя; а число проклятыхъ равняется числу песчинокъ на землѣ и капель воды въ морѣ, и оттуда ты уже никогда, никогда больше не уйдешь! Ни одинъ изъ проклятыхъ не спасется оттуда...
   Громкій вой пронзилъ спертый воздухъ. Всѣ приподнялись и повернули въ одну сторону головы, а Тофте остановился. Оказалось, что дѣвушка, сидѣвшая на концѣ стола, свалилась на полъ и извивалась въ судорогахъ съ громкими криками. Женщина, стоявшая передъ Сивертомъ, побрызгала ей въ лицо водой, но это не помогло, и тогда молодую дѣвушку вынесли въ дровяной сарай, гдѣ и предоставили самой себѣ къ вящшему переполоху куръ, проснувшихся на насѣстѣ подъ крышей.
   -- Если глазъ твой соблазняетъ тебя, вырви его и брось отъ себя,-- продолжалъ Тофте громкимъ голосомъ и скороговоркой,-- если же рука твоя соблазняетъ тебя, отсѣки ее и брось отъ себя, если нога твоя соблазняетъ тебя, отсѣки ее и брось отъ себя,-- такъ повелѣваетъ Господь. Но развѣ кто-нибудь изъ насъ слѣдуетъ Его велѣнію? Воистину горе, горе намъ, грѣшнымъ!-- При этихъ словахъ проповѣдникъ такъ неожиданно ударилъ кулакомъ по столу, что слушатели вздрогнули и устремили на него широко раскрытые глаза, тогда какъ онъ переводилъ свой взглядъ съ одного лица на другое, подолгу останавливая его на тѣхъ, кто громче всего вопили.-- Въ гееннѣ огненной твои внутренности будутъ раздирать раскаленными клещами, и ты будешь терпѣть пытку отъ угрызеній совѣсти и будешь горько упрекать себя въ томъ, что не слушался заповѣдей Божіихъ...
   Снова раздался громкій крикъ. На этотъ разъ кричала дочь слѣпого Оле Хёйена, она кусала и рвала свой фартукъ, а лицо у нея стало багровымъ, и, наконецъ, она повалилась ничкомъ на полъ. Когда ее вынесли, слѣпой отецъ сталъ нащупывать ее руками и со слезами просилъ, чтобы его вывели къ дочери. Сивертъ подошелъ къ нему, помогъ ему встать съ табуретки, вывелъ его на дворъ и посадилъ на порогъ сарая возлѣ дочери, которая врастяжку лежала на спинѣ среди опилокъ и щепокъ и громко кричала. Сивертъ былъ потрясенъ всѣмъ этимъ, по его спинѣ проходили холодныя струйки, руки были въ поту, и онъ чувствовалъ неудержимое желаніе кричать, какъ и другіе.
   Когда онъ вошелъ въ кухню, Тофте уже снова говорилъ; все въ болѣе и болѣе ужасныхъ краскахъ рисовалъ онъ адъ и страшныя муки, которыя должны будутъ претерпѣть проклятые. Лицо его пылало отъ возбужденія, изъ глазъ сыпались искры, а волосы на затылкѣ вихрами торчали изъ-за ушей. Еще нѣсколькимъ слушателямъ стало дурно, и ихъ выносили одного за другимъ, но, казалось, будто всѣ эти вопли и крики еще больше возбуждали проповѣдника. Онъ уже не прерывалъ больше своей рѣчи, а говорилъ только громче, чтобы заглушить крики и вой.
   Наконецъ, дровяной сарай сталъ представлять собой нѣчто вродѣ лазарета; обезсиленные слушатели лежали тамъ на полу въ два ряда. Слѣпой Оле Хёйенъ все, еще сидѣлъ на порогѣ и держалъ за руку дочь, которая мало-по-малу успокаивалась.
   -- Не ужасно ли,-- продолжалъ Тофте,-- не ужасно ли, что отвратительный сатана съ рогами и огненными глазами имѣетъ гораздо болѣе поклонниковъ среди людей, нежели Богъ, сотворившій небо и землю, сотворившій насъ по своему образу и подобію? И все это происходитъ отъ зловреднаго ученія нашихъ пастырей. Они убаюкали людей своими лживыми словами, лицемѣріемъ и извращеніемъ святого писанія, и люди погрузились въ грѣховный сонъ. Страшно подумать, до чего извращено ученіе Іисуса Христа въ наше время, благодаря церкви и ея учителямъ! Священники обманываютъ насъ надеждой на вѣчную жизнь, и эта надежда усыпляетъ насъ, и мы спимъ, пока не пробуждаемся въ аду. Священники думаютъ только о томъ, какъ бы собрать побольше денегъ, чтобы вмѣстѣ со своими друзьями предаваться веселью, игрѣ въ карты и другимъ развлеченіямъ. А потому, говорю вамъ я, Іенсъ Іенсенъ Тофте, недостойный рабъ Божій, избранный Богомъ: бѣгите этихъ ехиднъ, этихъ гробовъ повапленныхъ, которые лишь ввергнутъ ваши души въ вѣчный огонь. Идите къ самому Господу со всѣми вашими печалями, ибо Онъ позаботится о васъ. А если кому-нибудь среди васъ необходимо человѣческое утѣшеніе и назиданіе, то идите ко мнѣ, и я укажу вамъ истинный путь, руководствуясь истинными, неизвращенными словами Божіими. О, предвѣчный, милосердый Господь Богъ,-- проповѣдникъ сложилъ свои худыя руки, поднялъ ихъ въ уровень съ носомъ, а голову закинулъ назадъ,-- Ты искупилъ наши грѣхи своими страданіями, и каждый изъ насъ удостоится вѣчнаго блаженства, если только во-время обратится къ Тебѣ. Будь милостивъ къ намъ, дабы мы не только предстали среди призванныхъ, но даже среди избранныхъ. Благослови насъ и сжалься надъ нами, и пусть ужасное зрѣлище заслуженныхъ адскихъ мукъ всегда стоитъ передъ помутившимися очами нашей души въ назиданіе намъ, дабы мы въ страхѣ и трепетѣ стремились къ вѣчному блаженству! Аминь, аминь, аминь.
   Онъ прочелъ "Отче нашъ", потомъ снова нѣсколько разъ сказалъ аминь, назвалъ номеръ псалма, который предполагалось пропѣть, и сѣлъ, закрывъ лицо руками и какъ бы погрузясь въ тихую молитву. Человѣкъ въ рабочемъ платьѣ, сидѣвшій въ углу, поднялся съ мѣста, откашлялся и запѣлъ пронзительнымъ голосомъ псаломъ.
   Лежавшіе въ дровяномъ сараѣ мало-по-малу оправились отъ истерическаго припадка и, услышавъ пѣніе псалма, снова присоединились къ собранію и приняли участіе въ пѣніи.
   Между тѣмъ сумерки настолько сгустились, что трудно было различать буквы въ молитвенникѣ, въ особенности для тѣхъ, кто плакалъ. Однако никто этимъ не смущался и каждый вставлялъ въ псаломъ свои слова.
   Псалмы были пропѣты, и молитвенное собраніе окончилось. Тофте всталъ и объявилъ, что если только Господу будетъ угодно, то въ слѣдующую пятницу онъ опять будетъ говорить назидательную проповѣдь въ этомъ же мѣстѣ.
   Народъ началъ понемногу расходиться. Родители Сиверта пожали руку Тофте и горячо благодарили его за то, что онъ почтилъ ихъ скромный домъ, избравъ его мѣстомъ для своихъ проповѣдей. Всѣ тѣснились вокругъ нихъ, желая попрощаться съ Тофте и поблагодарить его за его укрѣпляющія слова. Тофте серьезно наклонялъ голову и говорилъ каждому:
   -- Да будетъ духъ Божій въ тебѣ и надъ тобой.
   Почти каждый уходившій бросалъ въ кружку, висѣвшую на стѣнѣ, мѣдный шиллингъ или полшиллинга. На кружкѣ была надпись: "На укрѣпленіе славы Божіей въ общинѣ".
   Попрощавшись съ хозяевами, Тофте вышелъ въ кухню и остановился возлѣ Сиверта, который сидѣлъ передъ столомъ, разложивъ на немъ локти и склонясь надъ нимъ. Тофте положилъ руку на плечо Сиверту, кротко посмотрѣлъ на него и сказалъ:
   -- Какъ ты поживаешь, мой мальчикъ? Вѣдь ты не хочешь попасть въ адъ?
   -- Нѣтъ,-- отвѣтилъ Сивертъ смущенно.
   -- Въ такомъ случаѣ ты долженъ каждодневно убивать въ себѣ злого духа и всѣ мысли сосредоточить на томъ, чтобы не впасть въ грѣхъ.
   Сивертъ опустилъ глаза и ничего не отвѣтилъ.
   -- Ну, прощай, мой мальчикъ,-- продолжалъ Тофте.-- Да будетъ духъ Божій въ тебѣ и надъ тобой. Аминь!
   -- О, что за прекрасный человѣкъ Божій!-- сказала мать Сиверта Марта, когда Тофте вышелъ и затворилъ за собой дверь.-- Ты слышалъ, Іенсъ? Онъ сказалъ Сиверту также и "аминь". А другимъ онъ говорилъ только: "въ тебѣ и надъ тобой", а "аминь" не говорилъ.
   -- Помоги-ка, Сивертъ, навести здѣсь порядокъ, -- сказалъ Іенсъ, берясь за одну изъ длинныхъ скамей.-- Берегись, Марта!-- онъ чуть было не ударилъ Марту концомъ скамьи.
   Сивертъ принесъ изъ сарая лѣстницу, приставилъ ее къ люку, продѣланному въ потолкѣ, и взлѣзъ на чердакъ, гдѣ стояли сундуки съ воскреснымъ платьемъ семьи.
   -- Сунь ее хорошенько подъ крышу,-- сказалъ Іенсъ, протягивая Сиверту скамью.-- А то матери нельзя будетъ шевелиться на чердакѣ и негдѣ будетъ прикрѣпить веревки для сушки бѣлья.
   -- Я думаю, придется растворить немного окно, -- сказала Марта.-- Воздухъ ужъ очень спертый здѣсь.
   -- Какъ бы дѣти не простудились,-- отвѣтилъ Іенсъ, поднимая вторую скамью и поглядывая на двухъ младшихъ мальчиковъ которые, сидя на перевернутомъ ящикѣ, заснули въ темномъ углу за печкой.
   Мальчики вскочили и сдѣлали нѣсколько шаговъ, покачиваясь изъ стороны въ сторону. Симонъ протиралъ себѣ глаза, дрожалъ и зѣвалъ. Нильсъ прихрамывалъ на одну ногу. Когда Марта спросила его, что съ нимъ, онъ отвѣтилъ:
   -- Моя нога заснула до самаго живота.
   -- Это тебѣ наказаніе за твою грѣховную сонливость! Неужели ты никогда не можешь удержаться отъ сна, когда происходитъ молитвенное собраніе?
   -- О, Господи, да вѣдь онъ совсѣмъ ребенокъ,-- пробормоталъ Іенсъ.
   Позже, когда всѣ сидѣли за ужиномъ, состоявшимъ изъ горячаго картофеля, простокваши и хлѣба, Марта выразила свою радость по поводу того, что Сивертъ присутствовалъ на собраніи.
   -- Вотъ увидишь, какъ хорошо тебѣ будетъ жить на бѣломъ свѣтѣ,-- сказала она.-- Благо тому человѣку, который съ молодыхъ лѣтъ идетъ Господними путями.
   "Знала бы она!" подумалъ Сивертъ, но онъ ничего не сказалъ.
   -- Мнѣ кажется, Мунте могъ бы теперь увеличить твое жалованье,-- сказала она немного погодя.-- Вотъ уже полтора года, какъ ты у него на службѣ. Ты что на это скажешь, Іенсъ?
   -- Слишкомъ торопиться тоже не слѣдуетъ, -- промолвилъ Іенсъ.-- Разъ мальчикъ будетъ служить усердно и будетъ вести себя хорошо, то я ничуть не удивлюсь, если хозяинъ сдѣлаетъ его приказчикомъ. Всѣмъ извѣстно, что Мунте долго держитъ у себя служащихъ, когда они вообще на что-нибудь годятся... Благодарю тебя, Іисусе Христе, яко насытилъ насъ,-- сказалъ онъ, кладя ложку на столъ и вставая.
   -- А что, очень она тяжелая?-- спросила Марта, глядя на Іенса, который снялъ со стѣны кружку и потряхивалъ ею.
   -- О, да, здѣсь есть малая толика денегъ.
   -- Съ Божьей помощью можно будетъ еще завести скамей и для кухни, такъ что людямъ не надо будетъ стоять. Вотъ увидите, что къ Рождеству онѣ у насъ уже будутъ.
   Марта стала убирать со стола, а Іенсъ закурилъ трубку. Сивертъ, который не осмѣливался курить въ присутствіи отца, сидѣлъ у окна и жевалъ табакъ, уставясь на горящія свѣчи въ жестяныхъ подсвѣчникахъ, поломанныхъ и перевязанныхъ бечевкой. Онъ вспомнилъ тотъ вечеръ на кораблѣ "Два друга", когда онъ чуть было не бросился въ море и когда его спасли къ послѣднюю минуту; Странно, что именно въ этотъ вечеръ все это такъ ясно встало въ его памяти, что это воспоминаніе такъ неотвязно преслѣдовало его. Быть можетъ, это происходило отъ того, что сегодня онъ былъ такъ же противенъ самому себѣ, какъ и тогда. А тутъ еще страхъ быть прогнаннымъ съ мѣста... Вѣдь если это случится, то отецъ первымъ дѣломъ выдеретъ его, а потомъ еще, чего добраго, заставитъ его опять итти въ моряки, а ужъ хуже этого ничего не было для Сиверта... О, Боже, и надо же ему вѣчно попадать въ разныя непріятныя исторіи! Мать говоритъ: "Иди по Божьему пути", но вѣдь онъ всегда и шелъ по Божьему пути, во всякомъ случаѣ, онъ всегда просилъ Бога вразумить его и руководить имъ. Но вся бѣда въ томъ, что онъ забывалъ объ этомъ, едва только выходилъ на улицу. Да и ужъ очень трудно быть праведнымъ, самъ Господь признавалъ, что много званыхъ, но мало избранныхъ, а спасены будутъ только избранные, тогда какъ несчастные отверженные...
   Чортъ возьми, и надо же было, чтобы случилось это... съ Лидіей! Пусть его разорвутъ на части, а онъ такъ и не пойметъ, какъ могло это случиться. Развѣ онъ повѣрилъ бы, если бы кто-нибудь сказалъ ему объ этомъ заранѣе? Правда говорится въ поясненіи къ святому писанію: "Грѣхъ противъ нравственности скоро забывается, но муки длятся". Подумать только, сколько непріятностей повлечетъ за собой его поступокъ! А тутъ еще Лидія такъ разозлилась, что не захочетъ больше и смотрѣть на него... тогда какъ прежде... да, онъ готовъ былъ поклясться, что нравился ей... и, какъ знать, чѣмъ все это кончилось бы?
   Въ комнату вошла Марта, кончившая убирать кухню; она предложила Іенсу почитать еще слово Божіе, прежде чѣмъ лечь спать. Іенсъ сказалъ, что всего должно быть въ мѣру, однако въ концѣ-концовъ раскрылъ Евангеліе и прочелъ главу отъ Матѳея; послѣ этого они пропѣли псаломъ, но вполголоса, чтобы не разбудить спящихъ мальчиковъ.
   "Лишь къ добру все служитъ тѣмъ, кто всѣмъ сердцемъ любитъ Бога", повторялъ Сивертъ слова псалма, когда онъ немного спустя улегся на складной кровати возлѣ кухоннаго стола, гдѣ прежде спала сестра Трина, пока не поступила на мѣсто. "Да, да, чего тебѣ еще нужно, голубчикъ?" Кто не любитъ Бога, ненавидитъ его,-- такъ однажды сказалъ Тофте,-- но развѣ Сивертъ ненавидѣлъ Бога? Онъ очень боялся Его, ужасно боялся, въ особенности временами, но ненавидѣть Его?... О, этого никогда не было! Такъ значитъ онъ любитъ Его. А въ такомъ случаѣ онъ принадлежитъ къ числу тѣхъ, кому все служитъ къ добру. И тогда нѣтъ ничего ужаснаго въ томъ, что онъ сдѣлалъ. Въ этомъ, пожалуй, былъ даже перстъ Божій... "Но что будетъ, если меня завтра выгонятъ? Никогда не посмѣю я сказать объ этомъ дома, но когда-нибудь это все-таки откроется, долго этого не утаишь... Да, да, голубчикъ Сивертъ, плохо тебѣ придется!"
   Онъ натянулъ себѣ одѣяло на самую голову и поудобнѣе улегся, повернувшись къ стѣнѣ.
   

IV.

   На слѣдующее утро Сивертъ такъ рано пришелъ въ складъ, что тамъ не было еще даже приказчиковъ. "Лишь къ добру все служитъ тѣмъ, кто всѣмъ сердцемъ любитъ Бога", подумалъ онъ, усаживаясь у дверей лавки на опрокинутый боченокъ изъ-подъ сельдей. Онъ весь съежился, потому что ему было холодно въ это ясное майское утро.
   Его взоръ скользилъ по коричневымъ острымъ крышамъ береговыхъ амбаровъ, которые стояли по другую сторону бухты. Изъ открытыхъ оконъ амбаровъ свѣшивались канаты, и все это отражалось въ свѣтло-зеленой поверхности воды вмѣстѣ съ большими и малыми судами, пришвартованными къ пристани. Одинъ за другимъ къ берегу подъѣзжали лодочники въ застегнутыхъ доверху курткахъ и съ трубками во рту; причаливъ къ пристани, лодочники начинали приводить въ порядокъ свои зеленыя лодки, мыть и вытирать ихъ. Кое-гдѣ на яхтахъ невидимой рукой раскрывались иллюминаторы, а изъ люковъ высовывались косматыя головы. Одна изъ головъ осмотрѣлась во всѣ стороны и зѣвнула такъ громко, что до Сиверта донесся протяжный звукъ.
   Мало-по-малу къ берегу стали подъѣзжать рабочія телѣги. Вслѣдъ за ними на пристани появились крючники. Своими зоркими глазами Сивертъ увидалъ среди нихъ отца. Отецъ работалъ на одномъ изъ береговыхъ складовъ въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ склада Мунте, ближе къ площади. Но вотъ стали одинъ за другимъ появляться приказчики, которые отпирали склады. Сивертъ увидалъ, что биржевые часы показываютъ уже половину шестого. Теперь и Толльаксенъ долженъ былъ, наконецъ, прійти; и, дѣйствительно, Сивертъ увидалъ его на углу небольшого переулка, выходившаго на набережную. Видно было, что онъ проспалъ, потому что спѣшилъ изо всѣхъ силъ.
   -- А ты сегодня спозаранку пришелъ сюда?-- сказалъ приказчикъ Толльаксенъ, вынимая изъ кармана тяжелый ключъ и растворяя двери склада.
   -- Я пришелъ съ полчаса тому назадъ,-- отвѣтилъ Сивертъ, поднимаясь съ боченка.-- Вѣдь вы сами говорили, что лѣтомъ мы будемъ начинать въ пять часовъ утра.
   -- А что же, по-твоему, теперь лѣто? Слава Богу, о лѣтѣ еще и помину нѣтъ... Вотъ, выкатывай-ка эти боченки съ селедкой,-- приказалъ приказчикъ, входя въ складъ.
   Сивертъ снялъ куртку и повѣсилъ ее на гвоздь возлѣ дверей. Ухватясь за одну изъ бочекъ, онъ повалилъ ее и сталъ катить впередъ, подталкивая руками и колѣнями. Бочка катилась такъ легко по гладкому полу, что Сивертъ долженъ былъ бѣжать за ней, чтобы она не укатилась отъ него. Въ одну минуту онъ очутился съ бочкой на пристани и крикнулъ на шведскую яхту, которая наканунѣ начала грузиться, чтобы тамъ пошевеливались, такъ какъ за дѣло принялся самъ Сивертъ. Черезъ минуту онъ уже бѣжалъ за новой бочкой, и онъ быстро выкатывалъ ихъ одну за другой. Никогда не сознавалъ онъ такъ хорошо, какъ въ этотъ день, до чего пріятно имѣть постоянную службу у хорошаго купца. Это не то, что быть крючникомъ или простымъ чернорабочимъ. И никогда еще работа не спорилась у него такъ, какъ сегодня. Въ какіе-нибудь полчаса онъ выкатилъ на пристань тридцать бочекъ, и кранъ то и дѣло работалъ, поднимая ихъ и перенося въ трюмъ. "Что за прыткій малый,-- подумалъ приказчикъ,-- онъ работаетъ такъ, что и другимъ поддаетъ пару". И онъ ходилъ изъ склада на пристань и съ пристани въ складъ, наблюдая за работой и отдавая приказанія.
   Между тѣмъ солнце уже высоко стояло на небѣ и осыпало своими горячими лучами суетившихся рабочихъ. На Нѣмецкой пристани стоялъ спертый запахъ трески, гніющей морской воды, ворвани и сельди. Вонь была настолько нестерпима, что ударяла въ носъ даже Сиверту, привыкшему ко всякимъ запахамъ. Онъ успѣлъ уже снять съ себя также и жилетъ, фуражка его была сдвинута на самый затылокъ, со лба капали крупныя капли пота, и его синяя бумажная рубашка прилипла къ спинѣ.
   Когда онъ покончилъ съ селедкой, онъ принялся за треску, которую также надо было нагружать на ту же яхту. Выпятивъ грудь впередъ и вытянувъ руки, онъ подхватывалъ большія связки сушеной трески, которыя ему бросали изъ раскрытаго окна съ чердака амбара. Распѣвая англійскую пѣсенку, онъ складывалъ связки трески въ тачку, отвозилъ ее на пристань и тамъ складывалъ въ кучу. Несмотря на то, что онъ оралъ во всю глотку, его голосъ все-таки терялся въ шумѣ и грохотѣ, лязгѣ цѣпей и раздававшихся кругомъ крикахъ ругани, хохота и проклятій. Но Сивертъ все-таки пѣлъ, пѣлъ, словно ему заплатили за это. Каждый разъ, когда онъ возвращался въ складъ съ пустой тачкой, онъ исподтишка осматривался по сторонамъ, отыскивая Мунте, который обыкновенно приходилъ въ девятомъ часу. Не видя Мунте, онъ переводилъ тревожный взглядъ на биржевые часы, бѣлый циферблатъ и черныя цифры которыхъ казались какими-то сонными въ этомъ яркомъ солнечномъ свѣтѣ.
   Но вотъ настало время завтрака. Большей части постоянныхъ рабочихъ на пристани завтракъ и обѣдъ приносили, въ особенности во время ярмарокъ, когда было много спѣшной работы; но Сиверту было разрѣшено ходить домой.
   Когда онъ послѣ завтрака возвратился въ складъ, приказчикъ сказалъ ему:
   -- Иди сейчасъ же къ Мунте, онъ сидитъ у себя въ конторѣ.
   У Сиверта подкатило подъ ложечку, по ногамъ до самыхъ пятокъ прошла огненная струя.
   -- All right!-- отвѣтилъ онъ, не сморгнувъ.
   Онъ старался говорить бодро, но голосъ у него сорвался.
   Сивертъ поднялся по темной лѣстницѣ, которая вела во второй этажъ склада. Не постучавъ въ дверь, онъ раскрылъ ее и вошелъ въ продолговатую темную комнату, въ которой пахло треской, чернильной рыбой и табакомъ. Возлѣ низкаго окна со спущенной въ защиту отъ солнца шторой сидѣлъ на высокомъ табуретѣ тощій конторщикъ съ изможденнымъ лицомъ, онъ опирался локтемъ о покатую крышку конторки и, вытянувъ губы въ дудочку, спокойно чинилъ гусиное перо. Когда Сивертъ прошелъ мимо него къ двери въ смежную комнату, гдѣ была пріемная самого Мунте, конторщикъ слегка покосился на него и приподнялъ одну бровь.
   -- А, вотъ ты,-- проворчалъ Мунте, когда Сивертъ переступилъ порогъ и, держа фуражку въ рукахъ, остановился у двери, которая осталась пріотворенной.
   На Мунте была длинная сѣрая куртка съ жирными пятнами, которую онъ всегда носилъ въ складѣ; онъ сидѣлъ на желтомъ кожаномъ диванѣ, жесткомъ, какъ простая деревенская скамья. Передъ нимъ на желтомъ четырехугольномъ столѣ съ толстыми грубыми ножками лежала счетоводная книга, которую онъ перелистывалъ, посасывая время отъ. времени трубку.
   "Лишь къ добру все служитъ тѣмъ... Бременское море... любитъ Бога... Любекъ... лишь къ добру все служитъ тѣмъ... Бергенъ".-- Сивертъ мялъ въ рукахъ фуражку и обводилъ глазами плакаты, висѣвшіе надъ диваномъ въ плоскихъ коричневыхъ рамкахъ. "Корабль Нимфа... Кристіернъ Рексъ... кто всѣмъ сердцемъ любитъ Бога... Не запереть ли дверь?" Онъ повернулъ голову и покосился на полуотворенную дверь позади себя.
   -- Пойди внизъ и спроси приказчика, нагрузили ли "Баловня счастья", Торгерсенъ!-- крикнулъ Мунте, переложивъ трубку изъ одного угла рта въ другой.
   "Плохо дѣло",-- подумалъ Сивертъ.
   Конторщикъ съ кислымъ лицомъ, сидѣвшій въ сосѣдней комнатѣ, медленно поднялся съ мѣста, взялъ свою клеенчатую фуражку со стѣны и вышелъ.
   -- Ты очень хорошій работникъ, Сивертъ Іенсенъ, голубчикъ мой,-- началъ Мунте, перелистывая счетоводную книгу,-- гм... да, въ этомъ отношеніи про тебя нельзя сказать ничего дурного,-- продолжалъ онъ, уминая табакъ въ трубкѣ пальцемъ и потягивая изъ нея, -- но есть еще и другое... гм... гм... да... нѣчто такое, что также очень важно для такого парня, какъ ты... иначе все идетъ вкривь и вкось, -- онъ замолчалъ и снова закурилъ трубку, которая погасла.
   "Лишь къ добру все служитъ тѣмъ", твердилъ Сивертъ мысленно въ двадцатый разъ, какъ-то судорожно цѣпляясь за эти слова и въ страхѣ ожидая, что будетъ дальше.
   -- Ты велъ себя непристойнымъ образомъ. Вчера ты перескочилъ черезъ заборъ, но это тебѣ вовсе не помогло... гм... да, однимъ словомъ, ты намъ больше не нуженъ. Ты велъ себя очень дурно, голубчикъ мой; очень дурно,-- онъ покачалъ головой, какъ бы выражая Сиверту свое сочувствіе и закончилъ рѣшительно и сурово:-- А теперь, голубчикъ, убирайся по-добру, по-здорову, въ складѣ Мунте тебѣ нечего больше дѣлать.
   "Она сказала не все", подумалъ Сивертъ съ чувствомъ глубокой благодарности по отношенію къ Лидіи, "иначе онъ былъ бы гораздо злѣе". Эта мысль, а также кроткій, почти смущенный тонъ, которымъ Мунте говорилъ съ нимъ, придали ему мужества и онъ сказалъ:
   -- Но если я исправлюсь, господинъ Мунте... ужъ теперь я буду остерегаться...
   -- Тутъ ужъ ничего больше не подѣлаешь, -- прервалъ его Мунте коротко.-- Здѣсь въ складѣ у насъ нѣтъ для тебя работы на весь день, а на Эвергаде тебя не хотятъ больше видѣть. Вотъ бери,-- онъ вынулъ изъ кошелька нѣсколько мелкихъ монетъ,-- тебѣ получать ничего не приходится, но, чтобы ты не былъ въ тягость своимъ родителямъ, пока будешь искать себѣ другое мѣсто, возьми это.-- И съ этими словами онъ протянулъ деньги Сиверту.
   Сивертъ машинально подошелъ къ нему, взялъ деньги и пробормоталъ:-- Большое вамъ спасибо.
   Послѣ этого Мунте снова углубился въ счеты и задымилъ своей трубкой.
   Сивертъ сдѣлалъ шагъ по направленію къ двери; ему казалось, будто въ горлѣ у него сидитъ пробка, а въ ушахъ у него шумѣло. Вдругъ его взглядъ упалъ на его длинную тѣнь, которая лежала на полу и не двигалась; онъ повернулся и произнесъ нерѣшительно:
   -- Ради моихъ родителей... это почтенные люди... для нихъ это будетъ позоромъ...
   Мунте не видѣлъ молящаго взгляда, которымъ Сивертъ посмотрѣлъ на него. Онъ сидѣлъ, склонясь надъ книгой, и сдѣлалъ Сиверту знакъ рукой, чтобы онъ уходилъ.
   Но Сивертъ продолжалъ стоять по мѣстѣ, глядя въ полъ. Его обыкновенно такіе блестящіе глаза точно покрылись дымкой, которая лишала ихъ блеска и придавала имъ мертвенный видъ. Онъ чувствовалъ себя погибшимъ, словно приговоренный. Его рука съ фуражкой безжизненно висѣла вдоль туловища, а пальцы его судорожно сжимали деньги.
   -- Это что такое, ты все еще здѣсь?-- спросилъ Мунте съ удивленіемъ.-- Теперь уходи, голубчикъ!
   -- Проклятыя бабы, -- пробормоталъ онъ сквозь зубы, когда Сивертъ вышелъ, и снова принялся набивать себѣ трубку.
   

V.

   Послѣ обѣда Сивертъ шелъ по Сандвигсвейенъ съ только что закуренной сигарой во рту.
   "Который могъ бы быть часъ? Пожалуй, семь, судя по солнцу"... Черезъ часъ онъ могъ итти домой и притвориться, будто пришелъ съ Эвергаде. Если мать спроситъ, поѣлъ ли онъ, онъ отвѣтитъ: да. Случалось часто, когда на Эвергаде было много работы, что ему давали тамъ и ужинъ... Вонъ идетъ человѣкъ,-- можно спросить у него, который часъ. Впрочемъ, нѣтъ, лучше еще подождать немного.
   Фу, что это за безконечный день! Гдѣ онъ только не побывалъ за этотъ день, чтобы протянуть время до обѣда, когда онъ могъ пойти домой? Онъ бродилъ и тутъ и тамъ по всякимъ закоулкамъ, и наконецъ въ одномъ мѣстѣ онъ подрался съ мальчишками, которые вздумали швырять камнями въ его сигару. Потомъ онъ забрелъ на кладбище, гдѣ прочелъ множество трогательныхъ надгробныхъ надписей...
   Вонъ идетъ навстрѣчу человѣкъ, который навѣрное при часахъ. Впрочемъ, не стоитъ еще спрашивать, который часъ, лучше еще подождать, такъ день скорѣе пройдетъ... "А вонъ Лаура выходитъ въ море",-- подумалъ онъ, глядя на заливъ, гдѣ между узкими берегами лавировалъ бригъ. "Счастливаго пути!... Лишь къ добру все служитъ тѣмъ..." "Ахъ, довольно, довольно этого! Замолчи же наконецъ! Ты напѣвалъ "лишь къ добру" и "кто всѣмъ сердцемъ любитъ Бога" со вчерашняго вечера, а развѣ тебѣ была какая-нибудь польза отъ этого? Развѣ Господь двинулъ хоть мизинцемъ, чтобы помочь тебѣ? Тише, тише, нельзя кощунствовать, ты самъ во всемъ виноватъ".
   Теперь онъ долженъ былъ бы быть въ Эвергаде и рубилъ бы тамъ дрова; вѣдь завтра воскресенье. Интересно, кто исполняетъ теперь эту работу?... Можетъ быть, Лидія опять сидитъ въ бесѣдкѣ и учитъ катехизисъ... Ахъ, нѣтъ, навѣрное, она не сидитъ тамъ... Что за дрянныя сигары! Не успѣешь опомниться, какъ онѣ уже выкурены.
   -- Послушайте, не можете ли вы мнѣ сказать, который часъ?-- спросилъ Сивертъ, переходя на другую сторону улицы и останавливаясь передъ пожилымъ господиномъ въ свѣтломъ разстегнутомъ весеннемъ пальто, длинныя фалды котораго болтались взадъ и впередъ при его быстрой ходьбѣ. Онъ сильно размахивалъ руками, голову откинулъ назадъ, шляпа была у него сдвинута на затылокъ, и Сивертъ услышалъ, какъ этотъ человѣкъ говорилъ самъ съ собой.
   -- Не можете ли вы сказать, который теперь часъ?-- повторилъ Сивертъ свой вопросъ.
   -- Бродяги и убійцы будутъ сидѣть за однимъ столомъ съ королями и книжниками въ царствіи Божіемъ,-- сказалъ господинъ, останавливаясь. Казалось, будто эти слова были продолженіемъ его монолога. Онъ вдругъ пересталъ размахивать руками и смотрѣлъ передъ собой остановившимся безсмысленнымъ взоромъ. Сивертъ съ любопытствомъ наблюдалъ за нимъ.
   -- Кто убьетъ брата своего, прегрѣшитъ передъ заповѣдью,-- продолжалъ господинъ,-- а кто убьетъ драгоцѣнное время Божіе, прегрѣшитъ передъ верховнымъ судомъ.-- Послѣднее слово онъ произнесъ протяжно, повысивъ голосъ и поднявшись на цыпочки, и при этомъ шевелилъ губами и разѣвалъ ротъ, точно онъ ловилъ мухъ.
   -- Мнѣ очень хотѣлось бы знать, который теперь часъ?
   -- Суета суетъ и всяческая суета,-- бормоталъ господинъ, выпячивая животъ въ нѣсколько пріемовъ и такъ энергично, что тяжелая цѣпь, висѣвшая на его жилетѣ, такъ и подпрыгивала. Можно было подумать, что кто-нибудь съ силой подталкиваетъ его сзади, такъ что у него захватывало духъ. Руки его висѣли вдоль туловища и взглядъ ни на минуту не останавливался на лицѣ Сиверта, а былъ безцѣльно устремленъ впередъ.-- Часы существуютъ для портныхъ и сапожниковъ, а также для бездѣльниковъ и бродягъ, а впрочемъ, пожалуйста, пожалуйста!-- Онъ продолжалъ толчками выпячивать животъ и повторялъ слово "пожалуйста" до тѣхъ поръ, пока у него не перехватило духъ.
   -- Вы хотите, чтобы я самъ посмотрѣлъ?-- спросилъ Сивертъ, протягивая руку, и вопросительно посмотрѣлъ на господина, продолжавшаго вести себя такъ же странно.
   -- Въ такомъ случаѣ, прошу извинить меня, -- продолжалъ Сивертъ, и осторожно вынулъ большіе серебряные часы изъ кармана жилета незнакомца.
   -- Какъ несносно ползетъ время! Вѣрно ли они идутъ-то?-- спросилъ Сивертъ и ткнулъ пальцемъ въ циферблатъ, на которомъ стрѣлки показывали четверть шестого, а потомъ перевелъ взглядъ на господина, но тотъ вмѣсто отвѣта продолжалъ только твердить: "пожалуйста". Тогда Сивертъ сунулъ часы ему опять въ карманъ, приподнялъ фуражку и отошелъ въ сторону. Въ то же мгновеніе господинъ снова быстро зашагалъ впередъ, слегка подпрыгивая, широко размахивая руками и закинувъ голову назадъ. Фалды его пальто болтались вокругъ его ногъ, какъ раньше, и Сивертъ услыхалъ, какъ онъ продолжалъ говорить что-то про себя.
   -- Оба сумасшедшіе, и самъ онъ, и часы его, -- сказалъ Сивертъ, пожимая плечами, и побрелъ дальше.-- Не можетъ быть, чтобы было такъ рано.
   Однако слѣдующій встрѣчный, котораго онъ спросилъ, который часъ, отвѣтилъ, что теперь двадцать минутъ шестого, а такъ какъ этого человѣка нельзя было назвать ни пьянымъ, ни сумасшедшимъ, то Сивертъ долженъ былъ, какъ это ему ни казалось невѣроятно, повѣрить, что еще рано и что ему придется еще ждать.
   Онъ закурилъ новую сигару, усѣлся на каменной оградѣ на краю канавы и сталъ наблюдать за рѣдкими прохожими. По временамъ онъ вставалъ, начиналъ ходить, потомъ опять садился, но наконецъ онъ рѣшительно направился къ городу.
   Когда онъ подошелъ къ предмѣстью, онъ услыхалъ шумъ, гамъ и крики пронзительныхъ дѣтскихъ голосовъ. Онъ сталъ осматриваться по сторонамъ, но ничего не увидалъ, пока не подошелъ къ узкому проулку, спускавшемуся съ горы, гдѣ былъ рабочій поселокъ. Тамъ передъ широкой канавой стояла кучка уличныхъ мальчишекъ, они какъ будто собрались вокругъ кого-то. Мальчики были большіе и маленькіе, но маленькихъ было меньше, и всѣ они кого-то толкали и дразнили. "Бабушка" -- пронеслось у Сиверта въ головѣ, и онъ сталъ прислушиваться, не выкрикиваетъ ли кто-нибудь слова "пьянчужка". Онъ быстро пошелъ впередъ, стараясь однако итти такъ, чтобы не подумали, что онъ бѣжитъ.
   -- Оставьте же въ покоѣ несчастнаго мальчика!-- раздался недовольный женскій голосъ.-- Стыдились бы и благодарили бы Бога за то, что вы здоровы и не увѣчны. Грѣхъ дразнить этого несчастнаго, вѣдь онъ не умѣетъ ни говорить, ни отбиваться отъ васъ!
   Сивертъ остановился и посмотрѣлъ вдоль переулка.
   На мгновеніе среди кучки ребятишекъ водворилась тишина, они повернулись и смотрѣли на женщину не то со страхомъ, не то дерзко.
   -- Нечего сказать, хорошо вы его отдѣлали!-- продолжала женщина, показывая на жалкую фигурку мальчика съ непомѣрно большой головой, котораго стало видно благодаря тому, что дѣти разступились. Платье висѣло на мальчикѣ лохмотьями и все было въ грязи, лицо у него было заплаканное и запачканное; въ рукѣ онъ держалъ новое жестяное ведерко; его растрепанные волосы торчали во всѣ стороны, словно щетина, и онъ стоялъ по щиколотку въ жидкой грязи канавы. Сивертъ хотѣлъ было пройти мимо, но ноги его какъ будто налились свинцомъ, всѣмъ тѣломъ одолѣла непреодолимая слабость, и онъ стоялъ на мѣстѣ, точно на него нашелъ столбнякъ.
   -- Расходитесь-ка по домамъ!-- продолжала женщина, грозя лѣвой рукой, а правой придерживая спеленутаго ребенка, котораго она держала у груди.-- Сейчасъ же отправляйтесь во-свояси, слышите?
   -- Вамъ-то что за дѣло, матушка?-- дерзко крикнулъ одинъ изъ мальчиковъ въ деревянныхъ башмакахъ и въ рваныхъ штанахъ, изъ которыхъ выглядывали обѣ колѣнки.
   -- Да, вамъ-то что за дѣло, Ларсова Ане!-- подхватили всѣ хоромъ. А мальчикъ въ рваныхъ штанахъ продолжалъ:-- Идитека по-добру, по-здорову къ себѣ домой и готовьте свинцовую примочку, потому что скоро придетъ вашъ муженекъ и исколотитъ васъ!
   -- Вотъ подождите вы у меня! Подождите!-- крикнула женщина, грозя мальчикамъ кулакомъ.-- Провались я на этомъ мѣстѣ, если вы не попадетесь въ руки полиціи! Ну, не безобразники ли они?-- продолжала она, обращаясь къ старухѣ, сидѣвшей на корточкахъ на порогѣ низкой двери, выходившей на улицу, руки у нея были спрятаны подъ фартукомъ, и она равнодушно глядѣла на улицу.-- Я сидѣла у окна и смотрѣла на ихъ безчинства больше четверти часа,-- продолжала женщина съ ребенкомъ, а теперь... они не хотятъ угомониться до тѣхъ поръ, цока не заморятъ его окончательно.
   -- Пусть каждый заботится о своемъ,-- отвѣтила старуха холоднымъ, злораднымъ тономъ и почесала у себя подъ мышками.-- Кого Богъ наказалъ сумасшедшимъ ребенкомъ, тотъ долженъ держать его дома.
   -- Дадимъ ему еще маленькую встряску, ребята!-- крикнулъ предводитель мальчишекъ, и всѣ съ гиканьемъ и визгомъ, согнувъ спины и вытянувъ руки, бросились на тощаго, большеголоваго мальчика. Въ слѣдующее мгновеніе онъ валялся на спинѣ въ канавѣ, а его мучители съ громкими криками плескали на него руками и ногами грязную воду.
   -- Подождите же, теперь я доберусь до васъ!-- крикнула женщина съ ребенкомъ на рукахъ, бросаясь въ толпу ребятишекъ. Мальчику въ рваныхъ штанахъ достался здоровый подзатыльникъ, и онъ перелетѣлъ черезъ канаву, а другому мальчику, сидѣвшему на краю канавы на корточкахъ и брызгавшему обѣими руками воду на лежащаго уродца, женщина дала такого пинка, что онъ покатился кубаремъ.
   -- Господи, Іисусе Христе! Да вѣдь онъ помираетъ!-- крикнула женщина, склоняясь надъ канавой.-- Ну, что же, добились-таки своего? Но такъ вамъ и надо, здѣсь есть свидѣтели,-- продолжала она, осматриваясь по сторонамъ. Мальчики бросились вразсыпную, а Сивертъ подбѣжалъ къ женщинѣ.
   Мальчикъ лежалъ на спинѣ въ канавѣ и высоко надъ головой держалъ обѣими руками, жестяное ведерко. Лицо у него было искажено и все посинѣло, ноги были судорожно скрючены, и колѣни прижаты къ подбородку. Въ углахъ рта стояла пѣна, смѣшанная съ грязью, которой онъ наглотался, и изъ груди его вырывались хриплые стоны; нижнюю губу онъ судорожно кусалъ маленькими черными зубами.
   -- Это что такое? Да вѣдь это маленькій Хансъ!-- пробормоталъ Сивертъ, наклоняясь надъ мальчикомъ и вытаскивая его на край канавы. Онъ приподнялъ его и хотѣлъ поставить на ноги, но тотъ повалился, какъ снопъ, къ ногамъ Сиверта, и все его тѣло свела судорога.
   -- Никогда не видалъ я такихъ живодеровъ!-- воскликнулъ Сивертъ.
   -- Да, правду вы говорите, голубчикъ,-- сказала женщина.-- Это сынишка Тённесена, Питтера Тённесена, который живетъ въ Стеленѣ.
   -- Да,-- отвѣтилъ Сивертъ,-- его мать приходится мнѣ теткой.
   -- Ахъ, какое счастье! Вамъ придется позаботиться о томъ, чтобы доставить его домой.
   -- Добро бы онъ былъ немного почище, -- пробормоталъ Сивертъ.
   -- Тяжести зато въ немъ нѣтъ, -- утѣшала женщина.-- Въ немъ, бѣдняжкѣ, не Богъ вѣсть сколько фунтовъ, хотя люди говорятъ, будто, ему уже семнадцатый годъ пошелъ.
   Сивертъ поднялъ мальчика и положилъ его себѣ на одно плечо, такъ что его голова и руки свѣшивались Сиверту черезъ плечо; при этомъ мальчикъ ни на минуту не выпускалъ изъ рукъ ведра. Женщина хотѣла было выпрямить ноги мальчикк, но это оказалось невозможнымъ.
   -- Все равно, оставьте такъ, тутъ недалеко,-- сказалъ Сивертъ, кивая женщинѣ и отправляясь въ путь со своей грязной ношей; онъ не обращалъ никакого вниманія на любопытные взоры, устремленные на него изъ раскрытыхъ дверей и оконъ, и на насмѣшки или участливыя замѣчанія со стороны встрѣчныхъ. Онъ свернулъ на углу Стэлегаде и вскорѣ дошелъ до длиннаго одноэтажнаго дома съ двумя окнами по сторонамъ коричневой входной двери и съ небольшимъ мезониномъ, гдѣ жили Тённесены.
   Онъ съ трудомъ взлѣзъ на крутую лѣстницу, которая вела вдоль одной стороны высокаго каменнаго фундамента, и вошелъ въ длинную галлерею съ перилами. Толкнувъ ногой входную дверь, онъ крикнулъ:
   -- Скорѣй отворите!
   Дверь сейчасъ же растворила черноволосая грузная женщина, чисто и аккуратно одѣтая, въ высокой прическѣ и съ серьгами въ ушахъ.
   -- Вы, кажется, готовы весь домъ разрушить, -- сказала она злымъ голосомъ, но выраженіе ея блестящаго краснаго лица измѣнилось, прежде чѣмъ Сивертъ успѣлъ ей отвѣтить что-нибудь.
   -- Господи, спаси и помилуй!-- воскликнула женщина ноющимъ, испуганнымъ голосомъ.-- Скорѣй иди, внеси его! Гдѣ ты его нашелъ, голубчикъ Сивертъ?... Вотъ, положи его сюда.-- Они прошли черезъ чистую кухню съ только что вымытымъ поломъ, гдѣ вся посуда и мѣдь сверкали, и остановились на узкомъ чисто выметенномъ дворикѣ, находившемся позади дома у подножія крутой скалы; посрединѣ двора лежала большая каменная плита.
   -- Сюда?-- спросилъ Сивертъ, посмотрѣвъ на тетку и какъ бы не разслышавъ ея словъ.
   -- А куда же иначе класть такое грязное чудовище?-- рѣзко отвѣтила тетка съ злымъ огонькомъ въ маленькихъ черныхъ глазкахъ.-- Во всякомъ случаѣ сперва надо отчистить его отъ самой ужасной грязи. О Господи! О Господи!-- Съ этими словами она засучила себѣ рукава и сунула широкую юбку между колѣнями; склонившись надъ мальчикомъ, она сняла кончиками своихъ жирныхъ пальцевъ башмаки и мокрые чулки съ ногъ мальчика, котораго Сивертъ осторожно положилъ на каменную плиту.
   -- Онъ былъ такой веселый, бѣдняжка, когда выходилъ утромъ изъ дому,-- продолжала она,-- онъ долженъ былъ принести домой свою первую работу,-- и женщина высвободила изъ судорожно скрюченныхъ пальцевъ мальчика жестяное ведерко.-- Надъ этимъ онъ работалъ все время, пока ходилъ въ мастерскую, и все-таки почти все сдѣлалъ за него подмастерье... О Господи, Боже ты мой! Было бы настоящимъ благодѣяніемъ, если бы Богъ прибралъ такое несчастное созданіе!
   -- Да недолго онъ и проживетъ, вѣдь въ немъ душа еле держится,-- замѣтилъ Сивертъ.
   -- Недолго проживетъ!-- крикнула женщина.-- Онъ пьетъ и ѣстъ за двоихъ, а спитъ такъ, что на весь домъ слышно. А кромѣ того, скажи на милость, кто умираетъ? Красивыя и здоровыя дѣти умираютъ,-- вотъ Фредерика и Олеусъ умерли! А этотъ уродъ!... Нѣтъ, Господь хорошо знаетъ, что дѣлаетъ... А сколько платьевъ онъ занашиваетъ, этотъ поросенокъ!-- она повернула мальчика къ себѣ, чтобы разстегнуть ему штаны, сшитые дома и застегнутые на бокахъ.-- Не въ первый разъ онъ выходитъ изъ дому чистый и въ цѣльномъ платьѣ, а возвращается весь въ лохмотьяхъ и въ грязи съ головы до ногъ.
   -- Онъ въ этомъ не виноватъ, бѣдняга,-- замѣтилъ Сивертъ;-- это уличные мальчишки пристаютъ къ нему и не даютъ ему покою.
   -- А чего онъ лѣзетъ къ нимъ!
   -- Да вѣдь и ему поиграть хочется,-- старался Сивертъ выгородить мальчика.
   -- О, ты не знаешь, до чего онъ надоѣдаетъ! И ты думаешь, онъ идетъ домой прямой дорогой? Нѣтъ, ему надо вездѣ остановиться, всюду поглазѣть... меня ничуть не удивляетъ, что мальчишки пристаютъ къ нему. И сколько колотушекъ выпало на его долю, но онъ хоть бы что... Тише ты, негодный!-- съ этими словами мать ударила мальчика по головѣ и топнула ногой, потому что мальчикъ, все время тихо хныкавшій, вдругъ началъ хрипѣть, извиваться всѣмъ тѣломъ и при этомъ ткнулъ мать колѣномъ въ лицо.
   -- Побойтесь Бога, тетя Ингеборгъ!-- сказалъ Сивертъ съ возмущеніемъ.-- Какъ можете вы его бить, вѣдь у него опять припадокъ начинается.
   -- А что же дѣлать съ такимъ сокровищемъ?... Вотъ тебѣ! Вотъ тебѣ!-- и женщина продолжала колотить мальчика, такъ что съ ея красныхъ щекъ градомъ лилъ потъ; и въ то же время она одной рукой старалась удержать конвульсію ногъ.-- Лучше было бы, если бы ты помогъ мнѣ!-- прошипѣла она Сиверту, увидя, что припадокъ все усиливается.-- Перерѣжь кушакъ на штанахъ, а я подержу его! Штаны все равно ужъ никуда больше не годятся.
   Сивертъ вынулъ свой складной ножъ, сталъ на колѣни возлѣ мальчика, ловкимъ движеніемъ перерѣзалъ кушакъ и въ одну минуту стянулъ съ мальчика мокрые лохмотья.
   -- Вотъ такъ! Теперь тащи съ него куртку и галстукъ и все вообще!
   -- Но не рубаху?-- спросилъ Сивертъ.
   -- Все до послѣдней нитки!-- женщина быстро схватила шайку, стоявшую тутъ же на козлахъ возлѣ водосточной трубы, зачерпнула изъ кадки воды и быстро вылила ее на посинѣвшее, голое тѣло мальчика; это она повторила четыре раза. Мальчикъ испустилъ громкій сиплый стонъ, точно его душили за горло, потомъ онъ раскрылъ свои маленькіе сѣрые мышиные глазки и посмотрѣлъ на мать, которая успѣла сбѣгать въ домъ за шерстянымъ одѣяломъ; зубы его стучали и онъ съ мольбой и со стономъ вытягивалъ по направленію къ матери свою цыплячью шею и тощія, какъ плети, руки. Мать наклонилась надъ нимъ, завернула его въ одѣяло, подняла и снесла въ каморку рядомъ съ кухней, гдѣ мальчикъ спалъ.
   -- Ну вотъ, теперь онъ заснетъ, а потомъ встанетъ, какъ трепаный... Да, говорятъ, что у каждаго есть свой крестъ, вотъ это мой крестъ!-- И, сказавъ это, она вдругъ расплакалась, прислонясь спиной къ столбу возлѣ очага, углы ея рта такъ сильно опустились, что кожа вокругъ него натянулась и побѣлѣла. Время отъ времени она вытирала кончикомъ фартука глаза, которыхъ совсѣмъ не было видно, когда она плакала. Сивертъ украдкой косился на нее.
   -- Но такъ всегда бываетъ,-- продолжала тетка Ингеборгъ хныкающимъ и глухимъ голосомъ, -- кому, и раньше приходилось плохо, долженъ продолжать тянуть свою лямку. Мало того, что я терпѣла стыдъ и горе отъ отца съ матерью, вѣдь ты знаешь, какіе они,-- она высморкалась въ фартукъ,-- а теперь мнѣ приходится еще возиться съ этимъ несчастнымъ ребенкомъ, изъ котораго никогда не выйдетъ человѣка и который всегда будетъ для насъ позоромъ и тяжкимъ бременемъ. И до чего онъ грязенъ! Какая у него постель! Она запачкана и тѣмъ и другимъ... и безстыдный онъ какой... А кому за нимъ ухаживать, какъ не мнѣ? Будь еще Питтеръ человѣкъ какъ человѣкъ!-- тутъ ея хныканье перешло въ рыданіе, и она не могла говорить.
   -- А развѣ онъ пьетъ?-- спросилъ Сивертъ робко.
   -- Если и не пьетъ, такъ это еще ничего не значитъ! Ты думаешь, не пьетъ -- такъ и все хорошо? Но и для него еще наступитъ судный день, тогда ему придется отвѣтить за всѣ свои продѣлки. Тогда уже не поможетъ хлопанье дверьми да ругань,-- она снова высморкалась и вытерла фартукомъ лицо, а потомъ подошла къ маленькому оконцу, поправила на немъ занавѣску и, повидимому, погрузилась въ думы.
   -- Что всего больше меня злитъ,-- продолжала она немного погодя,-- такъ это то, что все валится на мою голову. Вотъ посмотри на Іенса, твоего отца,-- и она повернула къ Сиверту свое недовольное лицо,-- почему онъ ни за что не отвѣчаетъ? Почему его дѣти здоровыя и безъ всякаго изъяна, какъ всѣ другія дѣти добрыхъ людей?
   -- Ужъ, право, не знаю, что на это и сказать,-- замѣтилъ Сивертъ, увидя, что тетка ждетъ его отвѣта.
   -- Конечно, твоя мать сказала бы, что Богъ награждаетъ ихъ за благочестіе,-- и Ингеборгъ передразнила голосъ Марты, закрыла глаза и подняла вверхъ брови, стараясь придать своимъ вѣкамъ сходство съ тяжелыми, нависшими вѣками Марты.-- Но такъ я этому и повѣрила!-- и она презрительно засмѣялась.-- Этакія глупости! Всю прошлую зиму я ходила на молитвенныя собранія каждый Божій вечеръ, правда, не къ вамъ -- это ужъ было бы слишкомъ хорошо для меня,-- а развѣ былъ отъ этого какой-нибудь прокъ? Какъ разъ съ тѣхъ-то поръ Питтеръ и спятилъ, а мальчишкѣ совсѣмъ скверно стало. О, нѣтъ, чему быть, тому не миновать,-- такъ и скажи своей благочестивой матери! Но она хитрая, она все это неспроста выкидываетъ. Небойсь, благочестіе приноситъ денежки, это всякій знаетъ.-- Тетка Ингеборгъ съ шумомъ втянула черезъ носъ воздухъ. Сивертъ смотрѣлъ на нее широко раскрытыми глазами.
   -- Да, очень можетъ быть, что ты, голубчикъ, ничего не знаешь объ этомъ, но добрые люди разсказывали мнѣ, что у твоихъ въ домѣ по всѣмъ стѣнамъ развѣшены копилки, и всякій кладетъ въ нихъ деньги.
   -- Но вѣдь эти деньги копятъ на скамьи для молитвенныхъ собраній!-- сказалъ Сивертъ обиженнымъ тономъ.
   -- Да, да, мой милый, все возможно... мнѣ-то что за дѣло, какъ они поступаютъ, но во всякомъ случаѣ это имъ не впрокъ. Они живутъ все въ томъ же жалкомъ домишкѣ, въ которомъ всегда жили. Твоя мать ходитъ все въ томъ же дрянномъ платьѣ, а изъ твоего отца такъ ничего другого не вышло, остался онъ простымъ портовымъ рабочимъ. А вотъ у насъ...-- и она самодовольно обвела взоромъ всю кухню и потрогала свою длинную серьгу,-- у насъ двѣ парадныя комнаты, мебель обтянута шелкомъ, а плевательницы мѣдныя... Ну, онъ проснулся,-- изъ каморки за кухней донесся какой-то пискъ, и она растворила туда дверь.
   -- Не, не, не!-- хныкалъ мальчикъ, весь покраснѣвъ отъ напряженія, и лицо его подергивалось отвратительными гримасами.
   -- Что тебѣ надо, голубчикъ Хансъ?-- спросила мать, склоняясь надъ мальчикомъ.
   -- Не, не, не,-- повторялъ Хансъ еще настойчивѣе.-- Мы да, мы да,-- и онъ высвободилъ свои тощія съ потрескавшейся кожей ручки изъ-подъ одѣяла, въ которое онъ былъ закутанъ по самое горло, растопырилъ пальцы и шевелилъ ими, стараясь быть понятымъ.
   -- Не ведерко ли свое ты хочешь?-- спросила мать, подумавъ съ минуту.
   На лицѣ Ханса появилась гримаса, означавшая улыбку; онъ заморгалъ глазами и кивнулъ головой.
   -- Какъ это вы понимаете его, тетя Ингеборгъ?-- спросилъ Сивертъ, подходя къ нимъ.
   -- Привычка много значитъ... Не, не,-- это ведро, мы да -- мнѣ дай. Посмотри, какъ онъ счастливъ, бѣдняга.-- Тетка показала на Ханса, который улыбался во весь ротъ и кивалъ коловой. Она вышла на дворъ, принесла оттуда жестяное ведерко и показала его Хансу.
   При видѣ ведерка Хансъ совсѣмъ просіялъ, глаза его превратились въ узкія щелки, а изо рта свѣсился мокрый, толстый языкъ. Онъ сѣлъ въ постели, такъ что одѣяло соскользнуло съ его острыхъ плечъ, ударялъ правымъ кулакомъ по лѣвой ладони, словно молоткомъ, поочередно указывая то на ведерко, то на самого себя: и повторялъ:-- Я амъ, я амъ.
   -- Да, да, милый мой,-- сказала мать,-- ты самъ сдѣлалъ его,-- и, обернувшись къ Сиверту, она прибавила вполголоса:-- Извѣстно, какъ онъ его самъ сдѣлалъ.
   Хансъ схватилъ ведерко обѣими руками, нѣжно погладилъ его и протянувъ матери, снова повторяя односложные звуки и указывая рукой то на себя, то на мать.
   -- Да, да, понимаю, это ведерко ты даришь мнѣ. Хансъ сдѣлалъ его для своей матери,-- сказала Ингеборгъ, и она провела рукой по жесткимъ волосамъ мальчика, уложила его на подушку и прикрыла одѣяломъ. Хансъ послушно улегся, не шевелился и смотрѣлъ въ кухонную дверь, которую мать оставила растворенной. Лицо его сіяло тайимъ счастьемъ, что Сиверту показалось, что маленькій уродецъ прямо-таки красивъ.
   Сивертъ собрался уходить. Время было уже позднее. Но тутъ тетка сказала, что онъ долженъ выпить кофе и закусить, потому что ей хочется хоть чѣмъ-нибудь отблагодарить племянника за хлопоты съ Хансомъ. И она сейчасъ же принялась разводить огонь на очагѣ.-- Ужъ будь такъ добръ, Сивертъ, сходи заодно въ сарай и наруби мнѣ дровъ,-- сказала она, увидя, что у нея слишкомъ мало дровъ, чтобы вскипятить котелокъ съ водой.
   Когда Сивертъ немного спустя вошелъ въ кухню съ охапкой дровъ, онъ увидалъ Питтера Тённесена, который только что возвратился домой. Онъ стоялъ въ углу въ одномъ жилетѣ и носкахъ и мылся въ деревянной лоханкѣ, стоявшей на табуретѣ. На привѣтствіе Сиверта онъ отвѣтилъ коротко и весело, продолжая намыливать зеленымъ мыломъ свое красное отъ загара лицо, обрамленное бородой, росшей подъ подбородкомъ отъ одного уха до другого. Вытеревъ лицо полотенцемъ, онъ выплеснулъ воду изъ лоханки на дворъ, взялъ съ вѣшалки новые синіе штаны изъ домотканнаго сукна, сѣлъ на табуретку и стянулъ съ себя рабочіе штаны.
   -- Ты идешь куда-нибудь?-- спросила Ингеборгъ, все время внимательно слѣдившая за нимъ.
   -- А ты, можетъ быть, имѣешь что-нибудь противъ этого?-- спросилъ онъ веселымъ и въ то же время вызывающимъ тономъ.
   -- Развѣ ты не поужинаешь, прежде чѣмъ уйдешь?
   -- Я не хочу доставлять тебѣ хлопотъ.
   -- Ну, да, конечно, въ Скутевикенѣ у своихъ дѣвчонокъ ты получишь и студень, и кровяную колбасу, и всякіе разносолы. Это не то, что у насъ дома.
   -- Да, мнѣ дадутъ и водку, и пиво, и горячій грогъ, всего, чего только душѣ угодно,-- и Питтеръ Тённесенъ нагло расхохотался.
   -- И чего тѣлу захочется! Но смотри, какъ бы полиція не записала одну изъ твоихъ дѣвчонокъ,-- крикнула Ингеборгъ, подбочениваясь и тряся головой съ поблѣднѣвшимъ отъ бѣшенства лицомъ.
   -- Кто же тебѣ запрещаетъ пойти и донести на нихъ, а?-- И Питтеръ Тённесенъ опять расхохотался, повязывая шелковый галстукъ и натягивая на себя длиннополую воскресную куртку.
   -- Первымъ дѣломъ надо было бы донести на тебя и разсказать кому слѣдуетъ о томъ, что ты у Бёшера воруешь бочки съ селедками и распродаешь ихъ поштучно въ свою собственную выгоду,-- крикнула опять Ингеборгъ, не мѣняя позы и въ такомъ возбужденіи, что ей трудно было говорить.
   Питтеръ Тённесенъ, повернувшійся къ ней спиной, чтобы взять съ гвоздя шляпу, быстро обернулся и, съ вытаращенными глазами, раздувъ ноздри, далъ Ингеборгъ такую оплеуху, что она отскочила на нѣсколько шаговъ въ сторону и очутилась въ сидячемъ положеніи на краю очага. Прежде чѣмъ она успѣла опомниться, Питтеръ Тённесенъ вышелъ на улицу и изъ всѣхъ силъ захлопнулъ за собой дверь, такъ что весь домъ задрожалъ.
   Ингеборгъ долго сидѣла, опустивъ руки на колѣни и глядя въ полъ. Она только слегка покачивала головой, но не двигалась съ мѣста. Сивертъ стоялъ возлѣ кухоннаго стола и въ смущеніи вертѣлъ пуговицу на курткѣ. Рядомъ въ каморкѣ спалъ Хансъ и дышалъ съ присвистомъ, словно мѣха. Въ низенькое оконце врывался одинокій солнечный лучъ и ложился свѣтлымъ пятномъ на рукавѣ коричневаго платья Ингеборгъ.
   -- Охъ-хо-хо,-- пробормотала она наконецъ, медленно поднимаясь съ очага.-- Господь Богъ знаетъ, какъ наказывать грѣшныхъ. Ничего не значитъ, если полиція и не арестуетъ ихъ.-- Одна щека у нея была краснѣе другой, а ея широкія руки дрожали, когда она машинально стала выкладывать для Сиверта на столъ хлѣбъ и посуду.
   -- Загляни еще какъ-нибудь вечеркомъ, если тебѣ будетъ по дорогѣ, -- сказала она Сиверту, когда онъ поѣлъ и сталъ прощаться съ нею.-- Ты видишь, мнѣ приходится возиться, самой со всякими домашними работами. Но тебѣ, пожалуй, некогда?
   -- Нѣтъ, ничего,-- отвѣтилъ Сивертъ.-- У меня теперь работы не такъ много.
   

VI.

   Сивертъ стоялъ на Старнхусгаде, разставивъ ноги и засунувъ руки въ карманы штановъ. Онъ стоялъ на узенькомъ, поросшемъ сорной травой мѣстѣ, опираясь спиной о стѣну дома, причемъ носки его сапогъ чуть не касались воды, протекавшей въ канавѣ. Какъ разъ передъ нимъ на узкой улицѣ съ маленькими покосившимися домами, съ остроконечными крышами и разбитыми оконными стеклами играло "въ котелъ" нѣсколько ребятишекъ въ деревянныхъ башмакахъ. Изъ-за угловъ дулъ порывистый сѣверный вѣтеръ. Тамъ и сямъ на небѣ между облаками просвѣчивало синее небо, а когда сквозь тучи удавалось прорываться солнечнымъ лучамъ, то они припекали такъ сильно, что на улицѣ распространялся прѣлый запахъ.
   Приближался полдень, и Сивертъ подумывалъ о томъ, чтобы итти домой обѣдать. Но у него нехватало духу итти домой. Вотъ уже третій день онъ игралъ эту комедію и притворялся, будто приходитъ съ работы въ складѣ или съ Эвергаде къ обѣду и къ ужину, а воскресенье онъ не считалъ. И до чего тяжело сидѣть въ церкви рядомъ съ родителями, слушать домашнюю болтовню, отвѣчать на вопросы и сознавать, что его родные ничего не знаютъ! Принимать участіе по вечерамъ въ общей молитвѣ, и все это съ бременемъ на душѣ! Нѣтъ, такой пытки Сивертъ не пожелалъ бы и своему врагу!
   Ахъ, лишь бы у него хватило духу сознаться во всемъ домашнимъ, а то такой жизни ему не вынести! Но онъ не посмѣетъ, нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, никогда не посмѣетъ онъ признаться въ этомъ! Въ какомъ видѣ онъ ни представилъ бы все это, отецъ все-таки пойдетъ къ Мунте, а тогда все обнаружится.
   Да, тутъ ужъ ничего не подѣлаешь, придется итти домой. Онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ, а потомъ опять остановился. Нѣтъ, это было выше его силъ! Сегодня у него прямо-таки нехватало духу итти домой. Онъ не могъ перенести мысли, что ему придется отвѣчать матери на вопросы о томъ, сколько яхтъ они нагрузили, что мать будетъ торопить его, боясь, что онъ опоздаетъ на службу. "Лучше прійти на цѣлый часъ раньше, чѣмъ опоздать на пять минутъ, Сивертъ,-- говорила она.-- Вотъ, когда ты будешь приказчикомъ, ты самъ увидишь, какъ требовательно относятся къ такимъ мальчикамъ, какъ ты". Онъ -- приказчикъ! Нѣтъ, онъ долженъ былъ вести себя иначе.
   Но куда же ему дѣваться и гдѣ ему поѣсть? Онъ попалъ въ эти края въ смутной надеждѣ завернуть къ дядѣ Магне, который жилъ на этой улицѣ. Но потомъ онъ раздумалъ, это показалось бы страннымъ, да и охота у него прошла. У тетки Ингеборгъ было не очень-то пріятно сидѣть, приходилось выслушивать отъ нея такъ много язвительныхъ словъ, хотя въ концѣ-концовъ она всегда бывала очень добра къ нему. Къ тому же она была такая горячая, что онъ боялся ея. Вотъ хотя бы вчера, онъ ходилъ для нея въ Скудевикъ за кровью и кишками. Вѣдь она чуть не прибила его только за то, что онъ принесъ ей одну неровную кишку; а онъ сейчасъ же предложилъ ей перемѣнить ее. Нѣтъ, къ ней онъ не пойдетъ; лучше подохнуть съ голоду на улицѣ или пойти утопиться. Но для того, чтобы утопиться, надо набраться храбрости,-- умереть не такъ-то легко, да и жить тоже нелегко.
   У него оставалось еще немного мелочи отъ тѣхъ денегъ, которыя ему далъ Мунте; остальные онъ истратилъ на сигары и на закуску.
   Въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ него на улицѣ показалась сгорбленная фигура человѣка средняго роста, одѣтаго, какъ каменщикъ. Онъ размахивалъ руками и шелъ зигзагами по узкой улицѣ, то припрыгивая, то разставляя ноги очень широко. На головѣ у него была холщевая шляпа, напоминавшая своей формой красные остроконечные колпаки крестьянъ; неприкрытые волосы и верхняя часть лица землистаго цвѣта рѣзко отдѣлялись отъ большихъ красныхъ щекъ. Сивертъ не обратилъ на него вниманія, такъ какъ былъ очень занятъ своими собственными мыслями.
   -- Куда лѣзешь, убирайся отсюда, Пьянчужка-Магне!-- пропищалъ тоненькій дѣтскій голосокъ, и на середину улицы выбѣжала маленькая дѣвочка, которая съ камешкомъ въ рукахъ цѣлилась въ одну изъ клѣтокъ "котла".
   Каменщикъ, нечаянно толкнувшій дѣвочку, пошелъ, покачиваясь, впередъ, не обращая вниманія на ругань и угрозы ребятишекъ, раздавшіяся позади него. Сивертъ безсознательно посмотрѣлъ вслѣдъ человѣку, и ему показалось что-то знакомое въ сутуловатой спинѣ, крупномъ туловищѣ и короткихъ ногахъ. Ну да, конечно, это Магне! Нечего сказать, хорошіе у него родственнички! Куда бы онъ ни пошелъ, онъ всегда долженъ быть готовъ къ позорной встрѣчѣ. Но все это сносно, а вотъ встрѣчи съ бабушкой -- это хуже всего! Она всегда устраивала уличные скандалы. Въ особенности, когда она появлялась въ компаніи съ Типпе-Туэ, пьяницей надъ всѣми пьяницами въ городѣ. О, этотъ вой, который поднимался вездѣ, гдѣ появлялась Пьянчужка, пронзалъ его сердце, словно острый ножъ, когда онъ шелъ, ничего не подозрѣвая, мирно погрузясь въ свои мысли.
   По другую сторону улицы, невдалекѣ отъ того мѣста, гдѣ стоялъ Сивертъ, ютился крошечный домикъ, полускрытый поворотомъ улицы въ этомъ мѣстѣ; на стѣнахъ этого домика были видны слѣды пожара, остроконечная крыша его была также попорчена, такъ что кое-гдѣ выглядывали стропила. Въ этомъ домикѣ растворилось окно, и въ немъ появилась женщина съ плоскимъ носомъ и блѣднымъ лицомъ, на головѣ у нея былъ грязный чепецъ. Она выглянула изъ-за занавѣски, потомъ опять захлопнула окно. Вскорѣ послѣ этого растворилась входная дверь, и на улицу вышла женщина съ такимъ большимъ животомъ, что ея затрапезная юбка высоко поддергивалась спереди; на ней была ситцевая коричневая кофта съ широкими рукавами. Она пошла впередъ такъ быстро, какъ только ей позволяла ея тучность, и подошла къ каменщику, который медленно двигался впередъ, покачиваясь изъ стороны въ сторону и не глядя ни направо, ни налѣво.
   -- Пойдемъ домой, Магне,-- сказала она, остановясь передъ рабочимъ и кладя руку ему на плечо.-- Ты самъ не видишь, куда тебя несутъ ноги.
   Магне вырвался отъ нея, но при этомъ потерялъ равновѣсіе и упалъ на каменную ступень, но онъ сейчасъ же приподнялся и стоялъ, согнувшись и низко свѣсивъ голову на грудь.
   -- Ну, пойдемъ, послушайся меня,-- уговаривала его женщина, беря его за плечи и стараясь увлечь за собою.-- Того и гляди насъ увидятъ, и тогда вокругъ насъ соберется вся улица. Ты знаешь, какъ непріятно бываетъ потомъ. Пойдемъ же, голубчикъ Магне.
   Магне только покачивался изъ стороны въ сторону, но сдвинуть съ мѣста его было невозможно.
   -- Если бы нашелся добрый человѣкъ, который помогъ бы мнѣ,-- пробормотала женщина, пытливо озираясь по сторонамъ; въ эту минуту ея взглядъ упалъ на Сиверта, который продолжалъ стоять все на томъ же мѣстѣ. Она поманила его пальцемъ.-- Ты являешься точно по зову,-- воскликнула она радостно, когда Сивертъ подошелъ къ ней.-- Теперь мы съ тобой справимся.
   -- Эй, гопъ! Вставай!-- крикнулъ Сивертъ, беря подъ руку Магне.
   Вдвоемъ съ женщиной имъ удалось поставить Магне на ноги, послѣ чего они подхватили его подъ обѣ руки и потащили впередъ. Онъ не сопротивлялся.
   -- Я отплачу тебѣ за эту услугу, когда ты будешь праздновать свою свадьбу,-- сказала женщина съ оживленіемъ и лукаво подмигнула Сиверту своими круглыми, блестящими глазками, которые какъ будто были всунуты въ два отверстія подо лбомъ и вокругъ которыхъ не было и признаковъ вѣкъ или рѣсницъ.-- Тебѣ придется зайти къ намъ и помочь мнѣ уложить его, а то онъ опять удеретъ,-- и, говоря это, она бокомъ открыла входную дверь и прошла въ нее, не выпуская руки мужа.
   Они вошли въ низкую комнату съ грязнымъ поломъ, въ который грязь какъ бы впилась; между окнами стоялъ столъ, заваленный всякимъ мусоромъ. Женщина оттолкнула въ сторону кучку грязнаго платья на сундукѣ, стоявшемъ въ ногахъ широкой кровати, изъ которой во всѣ стороны торчала солома, и усадила на сундукъ Магне.
   -- Вотъ посиди здѣсь минутку, а я дамъ тебѣ выпить кофе, я замѣтила, что это хорошо съ похмелья.-- Она взяла со стола глиняную кружку и протянула ее мужу.-- Это ничего, что кофе холодный, вѣдь онъ все равно не чувствуетъ ни вкуса, ни запаха... Ты бы сѣлъ гдѣ-нибудь, Сивертъ... хотя не на чемъ... а впрочемъ, сбрось съ этого стула все на полъ. Я знаю, что ты ловкій малый и всегда найдешься.
   
   Жилъ-былъ принцъ въ англійской странѣ!
   Эй-ухъ, въ англійской странѣ!--
   
   запѣлъ Магне вдругъ сиплымъ, надтреснутымъ голосомъ, притопывая ногой и размахивая рукой съ кружкой кофе такъ энергично, что кофе расплескался во всѣ стороны.
   
   У принца была милая въ англійской странѣ,
   Эй-ухъ, въ англійской странѣ!
   
   Послѣднія два слова Магне тянулъ до тѣхъ поръ, пока у него хватило духу, послѣ чего онъ снова набралъ въ легкія воздуху и продолжалъ:
   
   И было у него по милой въ каждой-то странѣ,
   Эй-ухъ, въ каждой-то странѣ!
   
   Женщина усѣлась на краю кровати, закрыла лицо руками и покачивалась взадъ и впередъ, помирая отъ смѣха. Сивертъ переводилъ глаза отъ нея къ нему и глупо ухмылялся. Магне продолжалъ пѣть, повторяя все одно и то же съ необыкновенно серьезнымъ выраженіемъ на лицѣ.
   -- Хо-хо-хо,-- хохотала женщина, вытирая пальцами глаза.-- Ничего не могу подѣлать, это такая умора, когда онъ напьется! Ты посмотри только, какъ чинно, благородно онъ сидитъ и поетъ, словно ему заплатили за это!
   Она снова разразилась хохотомъ, разложила обѣ руки съ растопыренными пальцами на животѣ и помирала отъ неудержимаго смѣха.
   -- Да, но въ этомъ мало хорошаго,-- сказалъ Сивертъ, тоже похохотавъ немного.-- Счастье, что вы не принимаете этого очень близко къ сердцу, тетушка Берта.
   -- О, Боже, что же тутъ подѣлать?-- отвѣтила Берта, вытирая слезы.-- Я по опыту знаю, что гораздо хуже, когда устраиваешь скандалы и шумъ въ домѣ. Я и это пробовала, голубчикъ мой, да потомъ закаялась. Хуже всего приходится ему самому, бѣднягѣ, а такъ онъ добрый и покладистый, не надо только приставать къ нему... Ну, теперь изволь, голубчикъ мой, выпить остатки кофе, онъ слишкомъ хорошъ для того, чтобы имъ поливать полъ,-- и съ этими словами Берта вырвала изъ рукъ Магне кружку.-- Помолчи минутку, пока ты проглотишь его,-- продолжала она, хватая его за жидкій темный хохолъ, прилипшій къ его лбу. Она откинула его голову назадъ и приблизила къ его губамъ кружку, но Магне продолжалъ горланить. Однако теперь, когда голова его была откинута назадъ, звуки изъ его горла вырывались, словно заглушенный хрипъ.-- Нѣтъ, теперь изволь это выпить,-- настаивала Берта, и съ этими словами она вылила содержимое кружки въ глотку Магне; однако Магне поперхнулся и сейчасъ же выплюнулъ все на колѣни Берты, послѣ чего у него сдѣлался такой сильный припадокъ кашля, что онъ весь посинѣлъ. Онъ извивался, какъ въ судорогахъ. Берта же вся скрючилась, и казалось, что она того и гляди лопнетъ отъ хохота.
   -- Я боюсь, что онъ задохнется и помретъ,-- сказалъ Сивертъ, вставая съ мѣста.
   -- Оставь его, ничего, пройдетъ! Хо-хо-хо-хо! Вотъ умора, то!
   Когда кашель прошелъ, Магне еще нѣсколько минутъ тяжело отдувался, склонивъ голову впередъ и не вставая съ сундука. Потомъ онъ осмотрѣлся по сторонамъ, поднялся, пошарилъ пальцами въ карманахъ жилета и поднялъ свою фуражку съ полу.
   -- Сивертъ, запри дверь, только незамѣтно,-- шепнула Берта.-- Сунь ключъ къ себѣ въ карманъ.
   Сивертъ прокрался къ двери, Берта громко закашляла, чтобы не слышно было, когда онъ поворачивалъ ключъ.
   -- Намажь мнѣ кусокъ хлѣба, голубушка Берта,-- сказалъ вдругъ Магне заискивающимъ тономъ.
   -- Сейчасъ, миленькій мой, сейчасъ я тебѣ дамъ хлѣба,-- отвѣтила Берта ласково и пошла къ столу; она взяла кусокъ чернаго хлѣба и намазала на него ножомъ патоки.
   Магне испытующе посматривалъ по сторонамъ, продолжая шарить пальцами въ карманѣ жилета.
   "Это удивительно, до чего дядя Магне похожъ на бабушку", подумалъ Сивертъ. Онъ въ первый разъ замѣтилъ это.
   Въ эту минуту Магне, снова усѣвшійся на сундукѣ, осторожно приподнялся, опираясь ладонями о сундукъ, и въ два прыжка очутился у двери, не измѣняя своего сидячаго положенія. Онъ ухватился за щеколду и хотѣлъ растворить дверь, но такъ какъ, противъ ожиданія, дверь не подалась, то онъ стукнулся лбомъ о дверь, отскочилъ назадъ и растянулся на полу. Берта дѣлала гримасы Сиверту и смѣялась беззвучно, но такъ отъ души, что все ея тѣло содрогалось.
   -- Вотъ какъ, ты, мой милый, хотѣлъ опять пойти прогуляться?-- говорила Берта, склоняясь надъ Магне и съ кроткой укоризной покачивая головой.-- Только изъ этого ничего не вышло! Да, голубчикъ мой. А теперь, миленькій, останься дома, лягъ въ постель и отоспись.
   -- Фу, замолчи, противная!-- пробормоталъ Магне, поднимаясь на колѣни и размахивая своимъ большимъ рабочимъ кулакомъ, испещреннымъ царапинами и ссадинами.-- Я хочу на улицу, такъ и знай,-- продолжалъ онъ хныкающимъ голосомъ, поднимаясь съ колѣнъ и хватаясь за щеколду.-- Отопри, слышишь! Отопри, Берта!
   -- Хорошо, но сперва надо поспать немного. Пойдемъ же, я раздѣну тебя,-- и Берта потянула его къ постели, но онъ вырвался отъ нея, сѣлъ на табуретку у окна, разложилъ руки на столѣ среди всѣхъ отбросовъ, покрывавшихъ его, уткнулся лицомъ въ руки и заплакалъ.-- Да не реви же, Магне,-- уговаривала его жена, обнимая за плечи и стараясь оторвать его отъ стола, но онъ сопротивлялся.-- Ты постыдился бы хоть Сиверта! Что же, или лучше добромъ, а не то-придется тебѣ послушаться силы. Да или же!
   Но Магне не слушалъ ея. Онъ рыдалъ все громче.
   -- Право, онъ самъ на себя не похожъ,-- сказала Берта, какъ бы сдаваясь.-- Это онъ плачетъ по водкѣ, что ты на это скажешь, Сивертъ? Ну, что же, давай твои шиллинги, пьяница ты этакій!-- крикнула она сердито и дала Магне тумака.-- Ничего тутъ не подѣлаешь!
   Магне приподнялъ голову отъ стола.
   -- Смотри, не смѣй меня обманывать, Берта,-- сказалъ онъ умоляюще, поднявъ заплаканное лицо.
   -- Говорятъ тебѣ, давай твои шиллинги!-- снова крикнула Берта, вынимая изъ его кармана нѣсколько мѣдныхъ монетъ.-- Гмъ, семь съ половиной шиллинговъ, это все, что у тебя есть? Послушай, Сивертъ, сбѣгай-ка на уголъ въ мелочную и купи полбутылки; вонъ тамъ, на окнѣ, пустая бутылка.
   Когда Сивертъ стоялъ уже у двери, она прибавила шопотомъ:
   -- Возьми цѣлую, да не мѣшкай.
   Когда Сивертъ возвратился, Магне лежалъ уже въ постели. При видѣ Сиверта онъ съ блаженнымъ выраженіемъ на лицѣ протянулъ къ нему руку, но Берта быстро выхватила у Сиверта бутылку, вылила часть содержимаго въ кружку, а остатокъ поднесла Магне, который выпилъ все залпомъ и потомъ еще прищелкнулъ языкомъ.
   -- Ну, Богъ дастъ, онъ теперь успокоится,-- сказала Берта, наклоняясь къ платью Магне, валявшемуся кучкой на полу передъ кроватью, и оттолкнула все ногой въ уголъ.-- А теперь, милый мой Сивертъ, ты навѣрное не откажешься закусить что-нибудь? Конечно, я знаю, что дома у васъ ѣдятъ гораздо лучше, но все-таки... Да, твой отецъ не пьетъ, а тогда заработка хватаетъ на прожитье.
   Она вынула изъ углового шкапа деревянную чашку, въ которой лежало нѣсколько маленькихъ вареныхъ селедокъ съ синеватой сморщенной кожицей.
   -- А кромѣ того у васъ въ домѣ молятся и поютъ божественное, такъ что, само собою разумѣется, надъ такимъ домомъ всегда будетъ благословеніе Божіе... Намажь-ка себѣ хлѣба, голубчикъ,-- сказала она, протягивая Сиверту ножъ, который она предварительно вытерла о свою юбку.-- Пожалуй, въ печкѣ найдется и кофе. Правда, его немного,-- продолжала она, выливая кофе въ двѣ чашки съ отбитыми ручками,-- а все-таки лучше хоть чѣмъ-нибудь промочить себѣ горло. Знаешь что, Сивертъ?-- При этихъ словахъ она покосилась на кровать, гдѣ лежалъ Магне, разговаривавшій съ самимъ собой и смѣявшійся время отъ времени, и она продолжала шопотомъ:-- Мы также хлебнемъ глоточекъ въ утѣшеніе,-- она налила водки въ чашки съ кофе,-- это и оживляетъ и насыщаетъ, когда въ ѣдѣ недохватъ, я это хорошо знаю... Господи, я не должна была бы такъ говорить, но тутъ ужъ ничего не подѣлаешь.
   -- А селедка-то была очень хорошая,-- сказалъ Сивертъ, поглядывая на деревянную чашку и соображая, можно ли взять еще одну рыбку.
   -- Ѣшь себѣ на здоровье,-- сказала Берта, пододвигая къ нему деревянную чашку.-- Я съѣмъ только эти, а больше мнѣ не надо,-- и она захватила двумя пальцами нѣсколько селедокъ и положила ихъ на столъ рядомъ со своей чашкой. Послѣ этого она оперлась обоими локтями о край стола, взяла пальцами одну селедку, отщипнула ей голову и плавники, сняла ее съ кости и сунула ее въ ротъ цѣликомъ. Сивертъ очистилъ себѣ селедку такимъ же образомъ, положилъ ее на кусокъ хлѣба и сталъ его ѣсть, откусывая большіе куски.
   -- За твое здоровье, Сивертъ,-- сказала Берта, чокаясь своей чашкой съ его.
   -- За ваше здоровье, тетушка Берта,-- отвѣтилъ Сивертъ, отхлебывая изъ чашки.
   -- Почему же ты не ѣшь? Развѣ тамъ больше ничего нѣтъ?-- Берта приподнялась на табуретѣ и убѣдилась въ томъ, что въ чашкѣ дѣйствительно ничего больше нѣтъ.-- Ну, извини, больше мнѣ нечѣмъ тебя угостить, голубчикъ.
   -- Да я ужъ и сытъ. Спасибо за угощеніе; посмотрите, сколько я тутъ головъ сложилъ,-- и онъ показалъ на селедочныя головки и кости, которыя онъ сложилъ въ кучку передъ собой на столѣ.
   -- Куда ты дѣвала мое платье?-- раздался хныкающій голосъ съ постели. Сивертъ и Берта повернули головы и увидали, что Магне сидитъ на краю кровати, свѣсивъ внизъ голыя ноги и почесываясь подъ мышками.
   -- Ну, вотъ, снова онъ началъ,-- и Берта съ улыбкой взглянула на Сиверта.-- Посмотри, какъ онъ доволенъ и счастливъ.-- Она встала, схватила Магне за пятки и снова уложила его въ постель.-- Теперь лежи смирно, а то тебѣ влетитъ отъ меня! Что же, ужъ не благодарность ли это за водку? Вотъ, выпей капельку чаю,-- и, говоря это, она подошла къ столу и налила еще водки для него.-- Попробуй только двинуться,-- продолжала она, прикрывая его одѣялами и грозя ему.
   -- Теперь ты самъ видишь, какъ мнѣ тяжко приходится,-- сказала она Сиверту, снова усаживаясь за столъ.-- Какое счастье, что у насъ нѣтъ дѣтей! О, Господь Богъ увидалъ, что отъ этого не было бы радости ни имъ, ни намъ. Но, кто знаетъ, можетъ быть они и жили бы, если бы Магне не давалъ имъ водки.
   -- Онъ давалъ имъ водку? Но вѣдь они были совсѣмъ крошечныя!
   -- Конечно, въ пьяномъ видѣ, чтобы заставить ихъ молчать, пока я уходила на работу. Да и были они больныя и тщедушныя съ самаго дня своего рожденія, а потому, мнѣ кажется, для нихъ было лучше умереть... Остатки мы раздѣлимъ,-- предложила она, беря бутылку и собираясь налить Сиверту, но онъ прикрылъ свою чашку ладонью и сказалъ, что больше не можетъ пить.
   -- Хорошо, тогда я сама все это выпью, тутъ ужъ немного осталось. А Магне я не дамъ ни капли больше,-- съ этими словами она приставила горлышко бутылки къ своему рту и выпила все.
   -- А что, онъ пьетъ всегда, весь круглый годъ, дядя Магне?-- спросилъ Сивертъ.
   -- Ты съ ума сошелъ!-- Она вяло улыбнулась, ея поблекшія щеки пылали.-- Чѣмъ бы мы тогда жили? И у него также есть нѣкоторыя достоинства... Фу, какъ у меня голова кружится!-- сказала она, хватаясь за голову обѣими руками.
   -- Все это отъ водки,-- сказалъ Сивертъ.-- У меня тоже въ головѣ тяжесть!
   -- Это онъ виноватъ во всемъ!-- захныкала вдругъ Берта. Если и я также сопьюсь, то въ этомъ не будетъ ничего удивительнаго. Я тутъ хожу цѣлыми днями и все жду, и у меня нѣтъ ни топлива, ни ѣды. Ужъ лучше умереть, а то что это за жизнь съ такимъ человѣкомъ!-- она подняла съ пола грязный лоскутъ и вытерла имъ слезы, которыя вдругъ закапали изъ ея глазъ.
   -- Но это ужъ у нихъ въ роду, надо только удивляться, что не всѣ они пьютъ, и большіе и малые. А вѣдь Магне могъ бы быть хорошимъ мужемъ,-- и она заплакала еще горше, а голосъ ея сталъ сиплымъ и неяснымъ, -- хорошій работникъ, добросовѣстный и честный, и трезвый, пока онъ воздерживается. Недавно еще онъ цѣлыхъ три недѣли не пробовалъ водки, каждый вечеръ приносилъ онъ домой весь заработокъ, а потомъ вдругъ дней десять тому назадъ на него опять нашло, и онъ запилъ, бѣдняга.
   -- Пстъ, пстъ, иди-ка сюда на минутку, Берта,-- сказалъ Магне, садясь въ кровати и дѣлая женѣ знакъ рукой; онъ щурилъ глаза и ухмылялся. Берта ничего не отвѣтила ему и продолжала разсказывать Сиверту о своихъ горестяхъ, вытирая тряпкой слезы, такъ что въ концѣ-концовъ все ея лицо покрылось грязными пятнами.
   -- Пстъ, пстъ, Берта, слышишь? Иди сюда, а то я встану.
   -- Что ему надо?-- спросилъ Сивертъ.
   -- Вотъ спроси его,-- сказала Берта насмѣшливо и закинула голову,-- когда на него найдетъ полоса, такъ ужъ тутъ ничего съ нимъ не подѣлаешь.
   -- Пстъ, пстъ, Берта.
   -- Да замолчи же. Иду, иду,-- и она встала.
   -- До свиданія пока,-- сказалъ Сивертъ, беря свою шляпу.
   -- До свиданія, Сивертъ. Кланяйся своимъ, если только скажешь, что былъ здѣсь.
   

VII.

   Въ этотъ же день въ сумеркахъ въ избушкѣ въ Хеллемюре сидѣла бабушка Сиверта, старая Олина. Она вся скорчилась передъ маленькой натопленной печкой, растрескавшаяся труба которой была такъ раскалена, что отъ нея падалъ красноватый отблескъ на закопченную стѣну, вдоль которой она шла. Олина сидѣла, обхвативъ руками сложенныя колѣни, и тупо смотрѣла на пылающіе куски торфа, который наполнялъ избу кисловатымъ дымомъ. Въ крошечномъ оконцѣ было всего три цѣльныхъ стекла, всѣ остальные переплеты были заткнуты тряпкой. Въ стѣнѣ возлѣ входной двери подъ самымъ потолкомъ была трещина, въ которую проникалъ дневной свѣтъ. Вся меблировка комнаты состояла изъ супружеской кровати, прикрѣпленной къ стѣнѣ, шкапа, стоявшаго въ ногахъ кровати, простого сундука въ простѣнкѣ между окнами, табурета и подобія стола, состоявшаго изъ козелъ, на которые была положена старая крышка отъ погреба съ висящими на немъ заржавленными петлями. Прошло шестнадцать лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ Шюръ Габріель продалъ свой участокъ земли съ дворомъ Андерсу Сёндерхеллену, сыну сосѣда Магне, съ условіемъ, что онъ и Олина будутъ пожизненно пользоваться старой избой и жить въ ней полновластными хозяевами; и за это время они продали изъ своего имущества рѣшительно все, безъ чего только возможно было обойтись, а деньги, полученныя отъ продажи, пошли на водку.
   Въ углу на кровати лежалъ Шюръ Габріель; часть подстилки изъ соломы, приходившаяся подъ головой, была покрыта старымъ грубымъ холщевымъ мѣшкомъ, глаза старика были полузакрыты, и темныя закорузлыя руки были сложены на груди поверхъ шерстяного одѣяла. Четыре дня тому назадъ онъ возвратился изъ Сальхуса совсѣмъ больной, онъ не могъ даже выпить ту бутылку водки, которую купилъ на деньги, вырученныя отъ продажи мелкой рыбы. На слѣдующій день у него появились боли въ спинѣ и подъ ложечкой, и онъ съ трудомъ всталъ съ кровати.
   -- Это, вѣрно, смерть моя пришла,-- пробормоталъ онъ про себя, снова заползая въ постель. И послѣ этого онъ лежалъ, не испытывая особыхъ страданій, но съ такимъ чувствомъ, будто всѣ его члены и суставы налиты свинцомъ и будто за спиной у него тяжелая корзина, которую онъ непремѣнно долженъ куда-то снести. Онъ ясно чувствовалъ, какъ въ плечи его врѣзывалась веревка, на которой висѣла корзина, а онъ сидѣлъ на корточкахъ и выбивался изъ силъ, чтобы подняться со своей ношей, но это ему не удавалось. Когда же наконецъ онъ убѣдился въ своемъ безсиліи, онъ почувствовалъ такой страхъ, что на глазахъ у него выступили слезы, и онъ сталъ дѣлать новыя попытки подняться, пока наконецъ на его лбу не выступилъ потъ.
   Время отъ времени онъ погружался въ полузабытье, и тогда его одолѣвали всевозможныя видѣнія. То ему казалось, что голова его раздѣлилась на нѣсколько частей и онъ сталъ о трехъ головахъ. Но сознаніе того, что у него за плечами тяжелая корзина, не покидало его ни на минуту.
   
   "Пусть рано возстаемъ мы съ ложа,
   Пусть въ тяжкихъ день ведемъ трудахъ"...
   
   раздавалось безъ конца въ его ушахъ, и онъ шевелилъ своимъ беззубымъ ртомъ, и изъ него вырывались какіе-то невнятные звуки. Ежеминутно онъ медленно высовывалъ языкъ и проводилъ имъ по тонкимъ потрескавшимся губамъ, но ему не удавалось смочить ихъ, потому что языкъ былъ сухъ, въ горлѣ также все пересохло и снаружи и внутри все было сухо.
   Его мучило также и то, что онъ никакъ не могъ вспомнить чего-то очень важнаго. Ему казалось, будто въ немъ могила, и это чувство становилось все невыносимѣе. Для него было настолько же важно вспомнить то, что онъ забылъ, какъ и отнести куда-то свою тяжелую ношу.
   -- Да, что бы это могло быть?-- пробормоталъ онъ со вздохомъ, и его тощая грудь медленно поднялась и опустилась со сложенными на ней руками; зрачки его неспокойно бѣгали подъ пеленой слезъ, какъ бы отыскивая что-то, ему хотѣлось раскрыть глаза шире, но вѣки были невыносимо тяжелы.
   О, лишь бы ему вспомнить, что это такое...
   Иногда ему становилось ясно, что онъ умираетъ, но это ничуть не тревожило его, и сознаніе это сейчасъ же проходило. Онъ никакъ не могъ дать себѣ отчета въ томъ, что такое смерть... Вотъ его кладутъ въ гробъ, приколачиваютъ крышку двухдюймовыми гвоздями... но заколачиваетъ гробъ онъ самъ... Это видѣніе исчезало, и мысли переносились на другое.
   О, какъ давитъ корзина за плечами... куда ее снести?... Какъ бы припомнить что-то очень важное...
   Олина, продолжавшая сидѣть на корточкахъ передъ печкой, повернула голову къ окну; засунувъ въ печку два куска торфа, она поднялась, налила немного молока въ деревянную чашку, подошла къ постели и предложила Шюру Габріелю выпить молока. Онъ слегка открылъ глаза, потомъ снова закрылъ ихъ и не пошевелился.
   -- Ты бы выпилъ,-- сказала Олина,-- а то ты помрешь съ голоду,-- и она приподняла рукой его голову, поднося къ самымъ его губамъ чашку съ молокомъ. Шюръ Габріель сдѣлалъ два глотка и плотно сжалъ губы.
   Олина накинула на плечи остатки рваной юбки и заколола ее на груди. Потомъ она пробормотала что-то сквозь зубы и задумалась, положивъ руку на щеколду. Черезъ минуту она покачала головой и тихонько вышла изъ избы.
   Она остановилась у двери и украдкой посмотрѣла на освѣщенный домъ Андерса Сёндерхеллена; потомъ она стала озираться по сторонамъ. Наконецъ она тихо подошла къ картофельной ямѣ, находившейся между домомъ и избой, и убѣдилась въ томъ, что въ ямѣ былъ картофель. Она тихо отворила низкую дверь и согнувшись вошла въ темное помѣщеніе, которое было наполовину наполнено картофелемъ и брюквой. Черезъ минуту она вышла оттуда, держа что-то въ передникѣ, нижній край котораго она притянула къ самой груди. Оглядываясь по сторонамъ, съ дрожащими губами, она засеменила мелкими неувѣренными шагами къ берегу моря. Время отъ времени она ворчала себѣ что-то подъ носъ, какъ она всегда дѣлала за послѣднее время, когда не бывала пьяна. Подойдя къ пристани, она вытянула шею и приложила ко лбу руку козырькомъ, вглядываясь впередъ. Слава Богу, небольшой челнъ Андерса былъ привязанъ къ столбу, а весла были прислонены къ стѣнѣ сарая. Олина сняла съ себя фартукъ, завязала его въ видѣ узла и бросила на носъ лодки. Она рѣшила отправиться въ Сальхусъ, чтобы купить водки на украденный картофель.
   Часъ спустя послѣ ухода Олины, дверь избы тихо растворилась, и въ нее вошелъ Сивертъ. Съ минуту онъ стоялъ и прислушивался въ комнатѣ, въ которой сумерки смѣнилъ полный мракъ; онъ удивился, что не слышитъ храпа, такъ какъ зналъ, что въ это время старики обыкновенно спали. Онъ сталъ пробираться ощупью вдоль стѣны, стараясь найти что-нибудь, на чемъ можно было бы улечься. Подъ руку ему попались кожаные штаны дѣда и его суконная куртка, и онъ рѣшилъ штаны подложить себѣ подъ голову, а курткой прикрыться.
   Вскорѣ онъ улегся въ углу у самой печки, гдѣ, какъ онъ это зналъ, всегда зимою спалъ его отецъ съ братьями, когда на чердакѣ было слишкомъ холодно.
   О, до чего онъ усталъ! Да развѣ могло быть иначе? Гдѣ только онъ ни шатался послѣ того, какъ разстался съ теткой Бертой? Онъ чувствовалъ такое изнеможеніе, что потерялъ даже способность огорчаться. Да и не все ли равно? Такой бездѣльникъ, какъ онъ, былъ недостоинъ даже того, чтобы испытывать чувство огорченія. Вѣдь онъ твердо рѣшилъ покончить съ собой, а потому пошелъ по Сандвигской дорогѣ, и шелъ онъ все дальше и дальше для того, конечно, чтобы найти для самоубійства мѣсто поудобнѣе, и вдругъ при свѣтѣ луны онъ увидалъ избу дѣда, и онъ былъ счастливъ, что можетъ хоть гдѣ-нибудь отдохнуть. О, да, это мѣсто было какъ разъ для него,-- теперь ему незачѣмъ стыдиться своихъ родственниковъ и считать себя лучше ихъ.
   Интересно, какъ отнеслись дома къ тому, что онъ не пришелъ домой ни къ завтраку, ни къ обѣду и ни къ ужину. Конечно, тамъ подумали, что его задержала работа, и мать положила ключъ отъ входной двери подъ ступенькой крыльца, какъ она это всегда дѣлала, когда кто-нибудь изъ домашнихъ не приходилъ вечеромъ во-время домой. Но что будетъ, когда родители откроютъ, что онъ даже не ночевалъ дома? О, тутъ ужъ ничего больше не поможетъ, отецъ пойдетъ прямо къ Мунте.
   -- Это не я, это поваръ!-- крикнулъ Сивертъ во снѣ и вскочилъ на ноги. Онъ долго и крѣпко спалъ и теперь съ удивленіемъ осматривался при слабомъ разсвѣтѣ.
   Ему приснилось, что онъ находится на кораблѣ "Два друга", что онъ подрался съ поваромъ и укусилъ его. Потомъ ему показалось, что дрался онъ не съ поваромъ, а съ бабушкой, она царапала ему лицо и требовала водки съ собой въ гробъ... потомъ явилась Лидія, она указывала на него пальцемъ и смѣялась надъ нимъ... онъ закричалъ и его собственные крики разбудили его.
   Когда Сивертъ окончательно пришелъ въ себя, онъ услышалъ заглушенные стоны, раздававшіеся изъ того угла, гдѣ стояла кровать. По тѣлу Сиверта прошла холодная дрожь. Ему показалось, что эти стоны испускаетъ человѣкъ, который проситъ о помощи, хочетъ крикнуть, но не имѣетъ силъ. Сивертъ быстро вскочилъ и подошелъ къ кровати
   Шюръ Габріель лежалъ все въ той же позѣ на спинѣ. Онъ тяжело и отрывисто дышалъ, а зрачки его медленно двигались подъ полузакрытыми вѣками. Въ блѣдномъ разсвѣтѣ, врывавшемся въ маленькое оконце подъ низкимъ потолкомъ, лицо старика казалось землистымъ. Ни одна черточка на его лицѣ не двигалась, будто оно было высѣчено изъ камня, и все-таки Сиверту показалось, что это мертвенное лицо вопіяло о невыносимыхъ страданіяхъ.
   -- Вы больны, дѣдушка?-- спросилъ Сивертъ, склоняясь надъ старикомъ и вглядываясь въ него широко раскрытыми глазами.
   Шюръ Габріель сдѣлалъ слабую попытку разнять руки, но сейчасъ же отказался отъ этого. Едва замѣтно онъ повернулъ голову и сталъ осматривать комнату, какъ бы ища чего-то.
   -- Подойдите же къ дѣдушкѣ и узнайте, чего онъ хочетъ,-- сказалъ Сивертъ Олинѣ голосомъ, въ которомъ слышались слезы.-- Развѣ вы не видите, какъ онъ плохъ? Вѣдь онъ при послѣднемъ издыханіи!
   Олина, успѣвшая подняться съ полу, стояла у стола и хлебала холодную размазню.
   -- Да, пожалуй, это его смерть,-- пробормотала она равнодушно, вытирая пальцемъ края деревянной чашки и облизывая палецъ.-- Видно, смерть пришла,-- повторила она, покачивая головой.
   -- Нѣтъ ли у васъ чего-нибудь дать ему попить?-- продолжалъ Сивертъ съ раздраженіемъ.-- Не хотите ли вы испить, дѣдушка?-- спросилъ онъ старика, прикладывая ухо къ его рту.
   -- Найдется что-нибудь,-- сказала Олина. Она провела своимъ потухшимъ взоромъ по комнатѣ, потомъ наклонилась и подняла съ полу большую бутылку. Поболтавъ ее, она посмотрѣла на свѣтъ, много ли въ бутылкѣ осталось. Потомъ она зубами вытащила пробку, отпила нѣсколько глотковъ и подошла къ кровати.
   -- Неужели же вы хотите дать бѣдному большому водки, бабушка?-- воскликнулъ Сивертъ.-- Развѣ у васъ не найдется хоть капельки молока?
   Олина съ удивленіемъ посмотрѣла на Сиверта своими слезящимися глазками. Видно было, что она только теперь замѣтила его присутствіе.-- Ты бы лучше легъ, мальчикъ, -- сказала она, зѣвая. И она снова приблизила горлышко бутылки къ сжатымъ губамъ Шюра Габріеля.
   -- Выпей глоточекъ,-- сказала она, опять выливая изъ бутылки жидкость, которая потекла по подбородку старика.
   Шюръ Габріель вдругъ широко раскрылъ глаза и посмотрѣлъ на Олину со страхомъ и съ отвращеніемъ. Сдѣлавъ усиліе, онъ рознялъ руки и оттолкнулъ бутылку, которая скатилась на край кровати. Все это произошло въ одно мгновеніе, потомъ огонекъ въ его глазахъ снова потухъ, вѣки сомкнулись и руки безсильно упали на одѣяло.
   -- Ты настоящій оселъ, Шюръ Габріель!-- пробормотала Олина, хватая бутылку и смѣясь.-- Что скажетъ маленькій Іенсъ?-- прибавила она, какъ бы увѣщевая старика.-- Теперь онъ увидалъ, какъ его отецъ обращается со мной, съ его родной матерью,-- и она кивнула Сиверту, который догадался, что она смѣшиваетъ его съ его отцомъ.
   Сивертъ въ недоумѣніи смотрѣлъ на дѣдушку, не зная, что ему предпринять. Онъ понялъ, что старикъ былъ дѣйствительно при послѣднемъ издыханіи. Но что онъ могъ сдѣлать? Пойти за докторомъ? Или побѣжать въ городъ и объявить родителямъ? Но это не такъ-то близко, а оставить умирающаго старика одного съ бабушкой онъ боялся.
   Шюръ Габріель слегка зашевелился. Онъ поднялъ руки и снова сложилъ ихъ, какъ бы удивляясь чему-то. Онъ тихо качалъ головой, и на его застывшемъ лицѣ появилась улыбка. Сиверту показалось, что лицо старика въ это мгновеніе озарило какое-то сіяніе.
   -- Крошка-Габріель,-- едва слышно проговорилъ Шюръ Габріель, и на лицѣ его появилось выраженіе восторга.-- Крошка-Габріель,-- повторялъ онъ голосомъ, который становился все слабѣе. Наконецъ-то онъ вспомнилъ то, что онъ такъ мучительно старался припомнить!
   Онъ вспомнилъ, что у него былъ маленькій мальчикъ по имени Крошка-Габріель, что мальчикъ этотъ давно уже умеръ и что съ тѣхъ поръ ему жилось очень тяжело. Но теперь онъ снова увидится съ нимъ и никогда уже больше не разстанется со своимъ мальчикомъ. Ахъ, лишь бы у него хватило силъ подняться съ корзиной на плечахъ и отнести ее туда, гдѣ она должна стоять, тогда все было бы хорошо. Да, онъ постарается сдѣлать послѣднее усиліе. Вѣдь къ нему на помощь пришелъ теперь Крошка-Габріель; онъ стоитъ возлѣ его кровати и склоняется надъ нимъ.
   Шюръ Габріель протянулъ руки, ухватился за руки Сиверта и сдѣлалъ усиліе, чтобы приподняться. Сивертъ освободилъ одну руку, положилъ ее подъ спину дѣдушки и помогъ ему сѣсть; при этомъ Сивертъ горько плакалъ, и слезы его капали на лицо старика. Въ это мгновеніе Шюрю Габріелю показалось, что веревка, которая такъ больно терла ему плечи, вдругъ упала и корзину за его плечами сняли. Онъ съ облегченіемъ глубоко вздохнулъ, и на душѣ у него стало свѣтло и легко. Онъ не чувствовалъ больше ужасной тяжести, -- бремя грѣховъ, угрызенія совѣсти и страха исчезли. Онъ медленно обвелъ глазами комнату, разыскивая корзину; она стояла на полу возлѣ его кровати. Но когда Шюръ Габріель устремилъ на нее взглядъ, она стала опускаться все ниже и наконецъ исчезла.
   Шюръ Габріель ясно понялъ, что онъ умираетъ.
   Кто бы могъ подумать, что такъ пріятно умереть? Онъ съ усиліемъ поднялъ глаза вверхъ, зашевелилъ губами, и Сивертъ едва разслышалъ: "Всякое дыханіе да хвалитъ Господа!" Лицо старика просіяло, онъ хотѣлъ сложить руки, но у него нехватило силъ. Голова его вдругъ безсильно повисла на грудь, будто ему подрубили шею. Сивертъ осторожно опустилъ его на подушку и тутъ только увидалъ, что дѣдушка скончался. Его охватилъ безотчетный страхъ. Машинально опустился онъ на колѣни передъ кроватью и произнесъ торжественнымъ голосомъ: "Отче! Въ руки Твои предаю духъ мой!" Потомъ онъ прочелъ молитву Господню, сложилъ Шюрю Габріелю руки на груди и на цыпочкахъ вышелъ изъ комнаты, не взглянувъ на Олину, которая лежала на полу передъ печкой и храпѣла рядомъ съ опорожненной бутылкой.
   Сивертъ быстро шелъ впередъ, такъ какъ ему хотѣлось первому сообщить дома о смерти дѣдушки. Было ясное майское утро, и Сивертъ время отъ времени принимался даже бѣжать; онъ думалъ о томъ, какъ было бы хорошо, если бы все случилось иначе, если бы онъ не случайно очутился у постели умирающаго дѣдушки. Вѣдь ему могло присниться, напримѣръ, что дѣдушка лежитъ при послѣднемъ издыханіи и что Богъ повелѣваетъ ему итти къ дѣдушкѣ, чтобы помолиться за него въ послѣднюю минуту и закрыть ему глаза.
   Да, если-бъ дѣйствительно все было такъ? Что если бы онъ увидалъ сонъ, всталъ бы среди ночи и поспѣшилъ бы къ умирающему? Это предположеніе трогало Сиверта и наполняло его сердце чувствомъ блаженства. Онъ смахнулъ навернувшіяся на глаза слезы и все больше и больше увлекался мечтами о томъ, какъ все могло бы произойти.
   Когда взошло солнце и пригрѣло Сиверта, у него уже созрѣлъ цѣлый планъ. Его мечты превратились въ дѣйствительность, тогда какъ происшествіе съ Лидіей, отказъ отъ мѣста и мучительное шатаніе послѣднихъ дней казались ему тяжелымъ сномъ. О, какое счастье, онъ съ головой бросился въ созданную имъ сказку, которая должна была спасти его... Только не останавливаться, не оглядываться, все впередъ, впередъ...
   Онъ все больше и больше проникался увѣренностью. Ему казалось, что онъ даже выросъ немного. И по мѣрѣ того какъ онъ приближался къ городу, онъ становился все веселѣй. Все въ немъ пѣло и ликовало. Онъ былъ полонъ благодарности какъ по отношенію къ Богу, такъ и къ людямъ, онъ чувствовалъ себя такимъ же невиннымъ и беззаботнымъ, какъ птички, которыя порхали съ вѣтки на вѣтку въ свѣтло-зеленой березкѣ на полѣ, по которому онъ проходилъ.
   

VIII.

   Четыре дня спустя, рано утромъ изъ города по направленію въ Хеллемюре плыла шестивесельная лодка. На носу до половины торчалъ длинный узкій гробъ. На веслахъ сидѣли Іенсъ, Магне и Сивертъ. На кормѣ сидѣли Ингеборгъ и Марта; на днѣ между ними стояли корзины съ провизіей и бутылками. На рулѣ сидѣлъ Питтеръ Тённесенъ въ черномъ сюртукѣ съ блестящими пуговицами, крахмальной рубашкѣ и черномъ галстукѣ. Голова у него была повязана пестрымъ платкомъ съ завязанными узлами, такъ что платокъ представлялъ собою нѣчто вродѣ чепчика и прикрывалъ его лобъ съ глубокими морщинами. Его гладко причесанные волосы выбивались изъ-подъ платка, образуя два локона за ушами. Лицо Тённесена было чисто выбрито, только подъ самымъ подбородкомъ торчала короткая борода; все его лицо блестѣло, словно румяное яблоко, челюсти его не переставая двигались, такъ какъ онъ жевалъ табакъ. Шелъ мелкій частый дождикъ, Марта вся закуталась въ большой черный платокъ, и лица ея почти не было видно. Ингеборгъ сидѣла подъ зонтикомъ; ея новая траурная шляпа могла испортиться отъ дождя, а кромѣ того она держала на колѣняхъ цилиндръ Питтера Тённесена, украшенный широчайшей креповой лентой.
   -- Да,-- сказала Марта,-- самъ Господь послалъ Сиверта туда. Вы подумайте только, ночью онъ три раза услышалъ голосъ Божій, ни дать, ни взять, какъ Самуилъ... Вѣдь три раза, Сивертъ?
   -- Да,-- отвѣтилъ Сивертъ, который сидѣлъ ближе всѣхъ къ кормѣ. Какъ разъ три раза...
   -- Но сперва ему приснилось, будто дѣдушка лежитъ при послѣднемъ издыханіи, а бабушка хочетъ влить въ него водку.
   -- А какъ голосъ звалъ тебя?-- спросила Ингеборгъ, чрезвычайно заинтересованная.
   -- Си-и-верртъ, Си-и-верртъ, Си-ивверртъ!-- протянулъ Сивертъ низкимъ, торжественнымъ голосомъ.
   -- Что же ты, испугался?-- спрос ила Ингеборгъ, слегка вздрогнувъ.
   -- Онъ сейчасъ же догадался, что его зоветъ Богъ,-- продолжала Марта,-- потому-то онъ и всталъ съ постели такъ тихо, что никто не слыхалъ этого. Онъ бросился бѣжать по дорогѣ и все было какъ разъ такъ, какъ ему это приснилось.
   -- Ты сейчасъ же догадался, что дѣдушка умираетъ?-- спросила Ингеборгъ.
   -- Дѣдушка самъ сейчасъ же сказалъ ему это. Да благословитъ тебя Богъ за то, что ты пришелъ, Сивертъ, сказалъ онъ. Мнѣ пришелъ конецъ, сказалъ онъ... Разскажи самъ, Сивертъ,-- попросила Марта.
   -- Слава Тебѣ, Господи,-- началъ Сивертъ,-- что Ты прислалъ ко мнѣ моего внука, который помолится за меня грѣшнаго. Я лежалъ и ждалъ, тебя, Сивертъ, такъ какъ безъ тебя я не могъ бы умереть спокойно.
   -- Бѣдный старикъ, -- пробормотала Ингеборгъ, и ноздри ея дрогнули.
   -- И потомъ онъ покаялся въ своихъ грѣхахъ, не правда ли, Сивертъ? Онъ говорилъ громко и ясно и сказалъ: "Отче, въ руки Твои предаю духъ мой".
   -- Нѣтъ, это сказалъ я,-- поправилъ ее Сивертъ.
   -- Да. Сивертъ опустился на колѣни и произнесъ длинную молитву, -- продолжала Марта.-- Послушай, Сивертъ, почему же ты не разсказываешь? Вѣдь для того-то я и попросила отца посадить тебя на кормѣ, чтобы тебѣ легче было грести и ты могъ говорить.
   -- Да вѣдь я уже разсказывалъ много разъ, -- промолвилъ Сивертъ недовольнымъ тономъ, но все-таки началъ разсказывать:-- Ну да, такъ вотъ, послѣ того какъ я помолился... все его лицо озарилось, точно солнцемъ... онъ устремилъ глаза вверхъ, поблагодарилъ меня такъ ласково и сказалъ, что теперь онъ охотно отойдетъ въ другой міръ.
   Ингеборгъ рыдала, закрывъ лицо платкомъ.
   -- И онъ повторилъ за тобой: "Отче, въ руки Твои предаю духъ мой",-- не правда ли, Сивертъ?
   -- Да... а я приподнялъ его, потому что ему тяжело было дышать, и онъ попросилъ меня подержать его... и вдругъ его голова опустилась на грудь, точно его шею подрубили... я сдѣлалъ на немъ крестное знаменіе и сказалъ: "Во имя Іисуса Христа", и опустилъ его на подушку.
   -- Неужели мать, дѣйствительно, хотѣла дать ему водки?-- спросила Ингеборгъ немного спустя, вытирая платкомъ слезы.
   -- Все было точь-въ-точь такъ, какъ это приснилось Сиверту,-- замѣтила Марта живо.
   -- Да, онъ оттолкнулъ бутылку отъ себя и сказалъ: "Отойди, сатана". Мнѣ пришлось силой отнять отъ нея бутылку.
   -- Напрасно,-- замѣтилъ Питтеръ Тённесенъ своимъ рѣзкимъ голосомъ.-- Старикъ, навѣрное, ничего не имѣлъ бы противъ того, чтобы освѣжиться. Это облегчило бы его немного.
   -- Ну, разумѣется, ты былъ бы радъ, если-бъ тебя угощали водкой и въ царствіи небесномъ,-- фыркнула Ингеборгъ.
   -- Во всякомъ случаѣ, хуже не было бы, если бы ему дали глотокъ водки,-- возразилъ Питтеръ.
   -- Ахъ, нѣтъ, Питтеръ Тённесенъ,-- сказала Марта убѣдительнымъ тономъ.-- Вѣдь Господь Богъ не хотѣлъ допустить этого. Онъ хотѣлъ, чтобы отецъ обратился въ послѣднюю минуту, а я ужъ не знаю, какъ благодарить Бога за то, что орудіемъ своимъ Онъ избралъ именно Сиверта. Правда, за это Сивертъ жестоко поплатился, но тутъ ужъ ничего не подѣлаешь. Первымъ дѣломъ надо слушаться Бога, а не людей.
   -- А что случилось?-- спросила Ингеборгъ.
   -- Дѣло въ томъ, что я запоздалъ въ складъ, -- поспѣшилъ Сивертъ отвѣтить.-- Было уже около девяти часовъ, когда я возвратился въ городъ.
   -- Такъ вотъ, почему Сиверта нѣтъ больше въ складѣ. А Толльаксенъ не зналъ, что случилось,-- замѣтилъ Тённесенъ.
   -- Да, Мунте такъ разсердился на него за это, что сейчасъ же выгналъ бѣднаго мальчика,-- продолжала Марта.-- Какъ вамъ это нравится?
   -- Что же, Мунте поступилъ правильно,-- бросилъ Тённесенъ.-- Такой мальчишка долженъ являться на службу минута въ минуту, а нѣтъ -- такъ проваливай!
   Марта мотнула головой и бросила на Тённесена взглядъ, который ясно говорилъ: "Я знаю, что вы говорите мнѣ на зло".
   -- А развѣ Іенсъ не пошелъ поговорить съ хозяиномъ?.-- по любопытствовала Ингеборгъ.
   -- Конечно, онъ говорилъ съ нимъ, только это ничуть не помогло.
   -- Само собою разумѣется, -- снова замѣтилъ Питтеръ Тённесенъ, и, повернувъ голову, онъ сплюнулъ въ воду.
   -- Это дѣло покончено,-- вотъ все, что Мунте сказалъ,-- продолжала Марта, не обращая вниманія на Тённесена.-- Іенсъ не успѣлъ даже и слова промолвить. Мунте сейчасъ же сказалъ, что знаетъ, зачѣмъ онъ пришелъ, и даже вытянулъ руку, точно хотѣлъ выгнать Іенса.
   -- Только отецъ раскрывалъ ротъ, чтобы сказать что-нибудь, какъ Мунте перебивалъ его и твердилъ, что это дѣло уже покончено,-- замѣтилъ Сивертъ.
   -- Всякій на его мѣстѣ поступилъ бы такъ же, -- вставилъ Тённесенъ.
   -- Ну, Богъ съ нимъ, -- сказала Марта холодно.-- Пусть онъ отвѣчаетъ за это передъ Тѣмъ, Кто держитъ въ своихъ рукахъ наши судьбы. Сивертъ, слава Богу, не пропадетъ.
   -- Ну, пожалуй, Сиверту отказали не за это только,-- злорадно замѣтила Ингеборгъ.-- Если бы хозяинъ былъ имъ доволенъ, то...
   Марта коротко и рѣзко отвѣтила на это, надвинула платокъ себѣ на глаза и повернулась спиной ко всѣмъ.
   -- Да, ужъ не безъ того,-- сказалъ Питтеръ Тённесенъ. Немного помолчавъ, онъ вынулъ изъ внутренняго кармана фляжку, откупорилъ ее и отпилъ нѣсколько глотковъ.-- Вотъ, бери, Магне. Ты съ такой завистью смотришь на меня! Ингеборгъ, передай ему утѣшеніе.
   Ингеборгъ передалъ фляжку Сиверту, а тотъ передалъ ее Магне, сидѣвшему позади него.
   -- И не грѣшно вамъ?-- возмутилась Марта.
   -- Дома я никогда и капли въ ротъ не беру,-- сказалъ Тённесенъ,-- но ужъ ради такого дня...
   -- О васъ никто и не говоритъ, но надо пожалѣть бѣднаго Магне! Во всякомъ случаѣ, всему надо знать мѣру, вы же, кажется, угощаете уже въ четвертый разъ. А онъ уже и раньше успѣлъ хлебнуть.
   -- Ну, теперь довольно,-- крикнулъ Тённесенъ Магне, который, сложивъ весла, присосался къ горлышку фляжки и громко булькалъ. Очень неохотно онъ оторвался, наконецъ, отъ горлышка и протянулъ фляжку Тённесену, послѣ чего сейчасъ же запѣлъ пѣсенку про принца въ англійской странѣ.
   -- Вотъ за это я люблю тебя!-- крикнулъ Тённесенъ.
   -- Фу,-- сказала Марта,-- вы забываете, что у насъ въ лодкѣ гробъ.
   -- Вотъ именно потому-то и надо забыться!-- возразилъ Тённесенъ, такъ отъ души смѣясь, что его маленькихъ, блестящихъ глазъ почти совсѣмъ не было видно.-- Горе и радость должны итти рука объ руку.
   -- Лучше было бы, если-бъ мы спѣли псаломъ, -- сказала Марта дрожащимъ отъ гнѣва голосомъ.
   -- Послушай, Іенсъ, тебѣ слѣдовало бы немножко построже держать свою жену,-- крикнулъ Тённесенъ.-- Ужъ очень она тутъ расходилась.
   Іенсъ, сидѣвшій на носу, сложилъ весла.
   -- Иди сюда, Марта,-- сказалъ онъ, не удостаивая Тённесена даже взглядомъ.-- Сядь здѣсь, на носу.
   -- Нѣтъ, не стоитъ,-- отвѣтила Марта,-- скоро мы уже на мѣстѣ. Полчаса спустя лодка причалила къ пристани у Хеллемюре.
   -- Тетушка Анэ и Ларсъ Твейтенъ уже пріѣхали,-- сказалъ Сивертъ, когда всѣ вышли на берегъ.-- Вонъ ихъ лодка.
   Всѣ двинулись въ гору съ корзинами и бутылками. Іенсъ и Сивертъ шли послѣдними. Они несли на плечахъ гробъ, склонивъ головы набокъ. Дождь продолжалъ моросить, а когда они вышли на болото, разстилавшееся передъ избой, то подъ ихъ ногами почва колыхалась и при каждомъ шагѣ раздавалось хлюпанье. Подойдя къ избѣ, Сивертъ и Іенсъ увидали Анэ, младшую сестру, маленькую, худощавую, по-крестьянски одѣтую женщину, и ея мужа, Ларса Твейтена, у котораго былъ дворъ въ окрестностяхъ Сальхуса. При видѣ гроба Анэ сотворила крестное знаменіе и отошла въ сторону.
   -- Господи, до чего здѣсь пахнетъ покойникомъ!-- прошепталъ Сивертъ, когда они вошли въ избу и поставили гробъ на полъ, наслѣдивъ своими мокрыми ногами.
   Іенсъ снялъ шляпу и подошелъ къ кровати, на которой лежалъ Шюръ Габріель, прикрытый одѣяломъ. Руки его были сложены на груди, его локти торчали изъ-подъ рваныхъ рукавовъ. Изъ полузакрытыхъ вѣкъ выглядывали потухшіе зрачки, ротъ былъ раскрытъ, а на всклокоченной бородѣ застыла синеватая пѣна. Щеки были покрыты черными и желтыми пятнами, носъ былъ синій.
   -- Упокой, Господи, душу твою,-- пробормоталъ Іенсъ, не отрывая глазъ отъ Шюра Габріеля.
   Сивертъ тоже подошелъ, чтобы посмотрѣть на дѣдушку, но сейчасъ же отвернулся, потому что трупный запахъ былъ невыносимый.
   Въ то мгновеніе, какъ онъ бросилъ взглядъ на покойника, ему показалось, что дѣдъ покосился на него. По спинѣ у него прошли ледяныя струйки, и волосы на головѣ стали дыбомъ, только теперь онъ вполнѣ отдалъ себѣ отчетъ въ томъ, что налгалъ на покойнаго. Со страхомъ, какъ-то невольно, онъ снова посмотрѣлъ на покойника и на этотъ разъ убѣдился въ томъ, что глаза его погасли и не двигаются. Значитъ, ему только показалось, что дѣдушка посмотрѣлъ на него. А что, если дѣдушка вдругъ воскреснетъ, раскроетъ глаза и заговоритъ замогильнымъ голосомъ: "Сивертъ -- лгунъ, его прогнали съ мѣста не изъ-за меня". Совершенно безотчетно Сивертъ отошелъ отъ кровати въ противоположный уголъ. Ахъ, лишь бы мать не заставила его опять разсказывать теткѣ Анэ и Ларсу о томъ, какъ умеръ дѣдушка! Нѣтъ, лучше ужъ во всемъ признаться, лишь бы не лгать тутъ при покойникѣ! Онъ боялся пошевельнуться, боялся дышать. Надо притихнуть, держать себя тихо, какъ мышь, чтобы всѣ забыли о немъ, и чтобы покойникъ также не замѣтилъ его. Ахъ, поскорѣй бы положили дѣдушку въ гробъ и закрыли бы гробъ крышкой, тогда ужъ онъ ничего не скажетъ больше. А что, если онъ встанетъ изъ могилы... Да, пусть онъ является своему внуку по ночамъ, лишь бы теперь отдѣлаться благополучно...
   Сивертъ видѣлъ все, что происходило вокругъ него, слышалъ, что говорили, но ему казалось, что все это сонъ. Тетка Ингеборгъ сказала, что это ужасно, что бабушка лежитъ и храпитъ рядомъ съ покойникомъ. Значитъ, черный комокъ у стѣны -- это бабушка. Сивертъ замѣтилъ уже раньше, что въ кровати лежитъ что-то. Мать возразила теткѣ Ингеборгъ, что лучше всего дать бабушкѣ выспаться. Потомъ тетка Ингеборгъ развернула длинную рубашку для покойника, она хотѣла уже надѣть ее на отца, но Іенсъ замѣтилъ, что лучше покойника не трогать, такъ какъ онъ успѣлъ уже разложиться. У Сиверта опять промелькнула мысль, что покойникъ все-таки можетъ еще заговорить. Вѣдь въ Библіи говорилось о покойникахъ, давно уже умершихъ, которые вставали изъ могилъ, ходили въ окрестностяхъ Іерусалима и являлись людямъ... Фу, Сиверта бросало то въ холодъ, то въ жаръ, а передъ глазами у него плясали какіе-то черные предметы.
   -- Я разложу рубашку на немъ, когда его уложатъ въ гробъ,-- раздался голосъ матери. О, скорѣй бы только его уложили въ гробъ!-- Посмотрите-ка, какъ мы его нарядили!-- опять заговорила мать.
   Господи, какъ это мать способна говорить такимъ веселымъ голосомъ и показывать на покойника! Она надѣла на умершаго бѣлый ночной колпакъ и повязала его шею бѣлымъ платкомъ, все это она привезла съ собой. Сивертъ не могъ понять, какъ мать говорила о покойникѣ, что его нарядили.
   -- Надо пропѣть псаломъ, прежде чѣмъ мы его положимъ въ гробъ,-- сказалъ Іенсъ.-- Тѣ, кто не желаютъ принять участіе въ пѣніи, могутъ выйти пока.
   Сивертъ замѣтилъ, что отецъ при этихъ словахъ посмотрѣлъ на Питтера Тённесена и на Магне. Слава Богу, значитъ, не видно по его лицу, что онъ желалъ бы быть какъ можно дальше отсюда. Тённесенъ кивнулъ головой. Интересно, что онъ собирается сдѣлать? Но Тённесенъ потянулъ только Магне за рукавъ, и они отошли отъ стѣны подальше, такъ какъ въ этомъ мѣстѣ черезъ крышу протекало. Фу, до чего грязно и сыро было въ комнатѣ! Воздухъ былъ насыщенъ зловоніемъ и дымомъ и былъ такой спертый, что можно было топоръ повѣсить... Поскорѣй бы все это кончилось!
   Между тѣмъ всѣ взяли молитвенники. Мать сдѣлала знакъ Сиверту, чтобы онъ подошелъ къ ней и читалъ молитвенникъ вмѣстѣ съ нею. Сивертъ послушался ее, но онъ не былъ въ состояніи читать, буквы плясали передъ его глазами, и до него какъ бы издали донеслись старческіе голоса, затянувшіе псаломъ: "Мы тѣло погребемъ его, онъ въ Богѣ отошелъ отъ насъ..."
   -- Пой, пой, Сивертъ,-- сказала мать, толкая его локтемъ.
   И Сивертъ сталъ подтягивать вполголоса.
   Вскорѣ запѣли всѣ. Ларсъ и тетка Анэ отставали отъ другихъ и долго тянули послѣднія слова каждой строфы. Магне пѣлъ не тѣ слова и дѣлалъ большія паузы, послѣ которыхъ снова начиналъ пѣть во всю глотку. Марта тянула высокимъ, пронзительнымъ голосомъ, который рѣзалъ уши.
   Наконецъ пѣніе прекратилось. Сивертъ сосчиталъ, что было пропѣто восемь стиховъ. Послѣ этого Іенсъ прочелъ "Отче нашъ". Въ это время Магне вдругъ вытянулъ руки и зашатался -- онъ чувствовалъ себя очень неувѣренно на ногахъ.
   -- Во имя Отца и Сына и Святого Духа,-- сказалъ Іенсъ громко, и потомъ онъ прибавилъ, понизивъ голосъ и подходя къ кровати:-- обернемъ одѣяло вокругъ него, чтобы не обнажить его.
   Іенсъ и Ларсъ наклонились и стали поднимать умершаго.
   -- Покойники всегда очень тяжелые,-- замѣтила Ингеборгъ.-- Питтеръ, помоги же! Или ты находишь, что это унизитъ тебя?
   -- Меня тошнитъ отъ этой вони,-- отвѣтилъ Питтеръ Тённесенъ, выбѣгая изъ избы.
   "Слава Богу,-- думалъ Сивертъ,-- его поднимаютъ съ кровати. Боже, до чего дѣдушка длинный!"
   Дядя Магне держалъ покойника за ноги, но онъ взялся за нихъ такъ неловко, что одѣяло волочилось по полу. Кто-то крикнулъ: "Осторожнѣй!" Но было поздно, Магне наступилъ на одѣяло, споткнулся и, не выпуская ногъ покойника, упалъ на полъ. Отецъ и Ларсъ сдѣлали рѣзкое движеніе впередъ, тоже запутались въ одѣялѣ, и въ слѣдующее мгновеніе дѣдушка выскользнулъ изъ ихъ рукъ и упалъ на полъ съ такимъ звукомъ, словно упало бревно. Всѣ разомъ закричали, перебивая другъ друга: "Господи, что за несчастіе!" "Да проститъ имъ Богъ!" "Господи Іисусе Христе!" "Вотъ что значитъ имѣть дѣло съ пьяницами!" "Помоги намъ Богъ!"
   -- Вы совсѣмъ разобьете его!-- крикнулъ Сивертъ съ рыданіями и бросился къ дѣдушкѣ. Волосы стали дыбомъ на его головѣ.-- Ужъ не ожилъ ли дѣдушка отъ паденія!
   Тетка Анэ поблѣднѣла, какъ полотно, и съ какимъ-то нечеловѣческимъ воемъ растянулась на полу вдоль стѣны. "Вынесите ее, она беременна", сказалъ кто-то. Отецъ стоялъ съ опущенными руками и, склонивъ голову, пристально смотрѣлъ на покойника; онъ былъ тоже очень блѣденъ, и губы его дрожали. Наконецъ, онъ наклонился къ Магне, который все еще валялся подъ ногами трупа и не могъ выпутаться изъ одѣяла, схватилъ его за шиворотъ и за поясъ на штанахъ, поднялъ его и вынесъ въ кухню.
   Но вотъ до ушей Сиверта донеслись рѣзкіе стуки. Слава Богу, отецъ заколачиваетъ гробъ! Сивертъ судорожно сложилъ руки и вдругъ почувствовалъ, что колѣни подгибаются подъ нимъ. Онъ поспѣшилъ выйти изъ комнаты, чтобы напиться воды.
   Когда Іенсъ заколотилъ гробъ, Марта положила на крышку два вѣнка изъ моха. Послѣ этого всѣ отправились въ кухню, гдѣ начали закусывать; дверь на дворъ оставили раскрытой, чтобы въ нее проникало хоть сколько-нибудь свѣта, и въ нее захлестывалъ дождь. Одни сидѣли, другіе стояли. Тённесенъ обходилъ всѣхъ и наливалъ въ чашки и стаканы водку и мускатель. Наконецъ Ингеборгъ нашла, что выпито было достаточно, и вырвала изъ рукъ мужа бутылку. Тённесенъ приставилъ растопыренные пальцы къ носу и сказалъ, что у него въ запасѣ есть еще много бутылокъ. Магне окончательно опьянѣлъ и, сидя у очага, распѣвалъ что-то. Марта разговаривала съ Анэ о братѣ Нильсѣ, который отправился на рыбную ловлю и которому необходимо послать извѣщеніе о смерти отца; она рѣзала карманнымъ ножомъ копченую селедку и совала кусочки себѣ въ ротъ. Въ комнатѣ, гдѣ стоялъ гробъ, раздавался храпъ бабушки, продолжавшей спать на кровати.
   Послѣ того какъ всѣ закусили, Ингеборгъ спросила Анэ и ея мужа, говорили ли они съ Андерсомъ Сёндерхелленомъ о томъ, чтобы онъ взялъ Олину къ себѣ на хлѣба. Ларсъ отвѣтилъ сухо и неопредѣленно, со многими оговорками, что Андерсъ согласенъ единовременно уплатить не болѣе трехъ талеровъ за то, чтобы освободиться отъ своихъ обязательствъ по отношенію къ Олинѣ; онъ прибавилъ, что за эту цѣну они съ Анэ не могутъ взять Олину къ себѣ, но если родные согласятся приплачивать имъ по двѣ кроны въ мѣсяцъ, то они подумаютъ объ этомъ. Іенсъ и Марта согласились на это, но Ингеборгъ нашла, что это слишкомъ много, и стала торговаться, однако, въ концѣ-концовъ, она также согласилась. Послѣ этого начались пререканія по поводу имущества родителей. Ингеборгъ хотѣла, чтобы все было раздѣлено поровну между ними, но Ларсъ и Анэ настаивали на томъ, чтобы все перешло къ нимъ, разъ мать поселится у нихъ на всю жизнь. Іенсъ и Марта старались примирить враждующія стороны, но тщетно. Ингеборгъ все больше и больше возбуждалась и, наконецъ, заявила, что Ларсъ и Анэ хуже всякихъ воровъ и разбойниковъ. Поднялся крикъ, всѣ бранились, а Ларсъ заявилъ, что не согласенъ взять Олину къ себѣ, что пусть она останется здѣсь, пусть Андерсъ не разстается со своими тремя талерами, а Іенсъ и Ингеборгъ со своими несчастными эре. На томъ и покончили.
   Когда появился Андерсъ съ санями, которыя должны были замѣнить дроги, всѣ находились въ такомъ возбужденіи, что одна только Марта вспомнила, что ему надо предложить выпить и закусить чего-нибудь.
   Немного спустя всѣ направились къ берегу моря, слѣдуя за гробомъ. Іенсъ шелъ рядомъ съ санями и держалъ вожжи. Сивертъ придерживалъ гробъ на крутыхъ спускахъ. Остальные шли позади. Марта высоко подобрала юбки и завернула голову въ большой платокъ. Она шла, низко опустивъ голову, чтобы защититься отъ дождя. Питтеръ Тённесенъ несъ цилиндръ въ рукахъ, а на голову онъ снова надѣлъ тотъ же платокъ съ завязанными уголками. Онъ велъ подъ руку Магне, чтобы поддерживать его. Ларсъ и Анэ шли послѣдними. Они шли другъ за другомъ, и видъ у нихъ былъ очень недовольный. Ингеборгъ осталась въ домѣ; она отказалась ѣхать на кладбище въ Струдсхавнъ, гдѣ должны были похоронить Шюра Габріеля, и рѣшила нанять отдѣльную лодку, чтобы возвратиться въ городъ.
   

IX.

   -- Qu'est-ce-que vous avez donc aujourd'hui, mademoiselle Lydia?-- крикнула учительница французскаго языка, преподававшая въ "Institut für junge Damen, Altona, Landesstrasse, 109".
   Она нетерпѣливо постучала своими толстыми пальцами по длинному черному школьному столу, въ концѣ котораго она сидѣла. По обѣ ея стороны за длинными сторонами стола сидѣло по четыре молодыхъ дѣвушки. Лидія только что проспрягала глаголъ "naître" совсѣмъ невѣрно.
   -- Naître, naiquant... eh bien, mademoiselle Lydia?... Silence, mesdames!
   Послѣднія слова относились къ двумъ полнымъ, темноволосымъ шестнадцатилѣтнимъ дѣвушкамъ, которыя перешептывались, смѣялись и смотрѣли на Лидію.
   Лидія заявила, что у нея болитъ голова, и попросила разрѣшенія выйти изъ класса.
   -- У нея сердечное горе,-- протелеграфировала пальцами одна изъ темноволосыхъ дѣвушекъ Розѣ Вегнеръ, сосѣдкѣ Лидіи, сидѣвшей противъ нея; Роза Вегнеръ была свѣтлая блондинка, съ глазами навыкатъ, расплывчатыми, мелкими чертами лица и крошечнымъ алымъ ротикомъ, напоминавшемъ вишенку.-- Она влюблена въ молодого норвежца, съ которымъ ты и она катались вчера вечеромъ.
   -- Attention, mesdames!-- крикнула опять учительница, ударяя рукой по столу.
   Когда Лидія вошла въ комнату, въ которой она жила вмѣстѣ съ Розой Вегнеръ, то увидала въ ней горничную, раскладывавшую только что выглаженное чистое бѣлье пансіонерокъ на соломенномъ диванѣ и стульяхъ.
   "Никогда нигдѣ здѣсь нѣтъ покоя!", подумала Лидія, выбѣгая изъ комнаты. Она надѣла шляпу и спустилась въ садъ, гдѣ стала гулять взадъ и впередъ по аллеѣ, обсаженной акаціями; въ концѣ аллеи находился изсякшій фонтанъ, вокругъ бассейна котораго стояло нѣсколько деревянныхъ статуй, изображавшихъ женщинъ въ длинныхъ одѣяніяхъ, со сложенными на груди руками.
   Лидія вспомнила, какъ она пришла въ это мѣсто въ первый разъ. Тогда ей показалось, что это необыкновенно романтическій уголокъ, и онъ поразилъ ее неожиданностью. Но теперь онъ опротивѣлъ ей. Она изучила его до послѣднихъ подробностей, знала даже, какъ пахнетъ въ томъ или въ другомъ углу. Все это надоѣло ей до смерти и она готова была кричать при видѣ высохшаго бассейна. До чего ей пріѣлись эти отвратительныя деревянныя куклы, которыя совершенно неожиданно бросались въ глаза при крутомъ поворотѣ аллеи!
   -- Ueberraschend, nicht wahr?-- передразнила Лидія начальницу.
   -- Scheusslich, hässlich, unausstehlich!-- крикнетъ она слѣдующій разъ начальницѣ, да еще топнетъ ногой и высунетъ ей языкъ во всю длину!
   Да и садъ-то былъ небольшой. Онъ казался гораздо больше вслѣдствіе того, что въ немъ было множество закоулковъ, которымъ, собственно, и не мѣсто въ хорошемъ саду. Это былъ дрянной садикъ съ запыленной живой изгородью, стиснутый между двумя сосѣдними садами и выходившій на шоссе, по которому то и дѣло сновали дилижансы. Вотъ опять доносится: "Hamburg, zehn Minuten! Zehn Minuten, Hamburg, meine Herrshaften!" И кондукторъ выкрикивалъ это безъ конца, звонилъ колокольчикомъ, и неуклюжая желтая карета медленно громыхала по шоссе. И зачѣмъ она ходитъ здѣсь? Тамъ, въ бесѣдкѣ, въ противоположномъ углу, она, по крайней мѣрѣ, будетъ избавлена отъ созерцанія пыльнаго шоссе.
   Она вышла изъ аллеи, обошла газонъ, посреди котораго красовался металлическій шаръ, прошла мимо длинныхъ, узкихъ цвѣточныхъ клумбъ и вошла въ круглую бесѣдку, по рѣшетчатымъ стѣнамъ которой вился молодой виноградникъ и только что распустившійся плющъ. "Institut für junge Damen, im Jahre 1836 von den Schwestern Augusta und Theresia Baumann errichtet", прочла она на освѣщенномъ солнцемъ фасадѣ сѣраго, стараго, двухъэтажнаго зданія съ двумя рядами оконъ, въ которомъ помѣщался пансіонъ.
   Фу, противно читать эти слова, выведенныя большими черными буквами! Она такъ изучила каждую черту, каждую завитушку этой надписи, что видѣла ее передъ собой даже, когда закрывала глаза. Нѣтъ, это еще невыносимѣе пыльнаго шоссе. Она пересѣла на другую скамью у самаго входа въ бесѣдку, повернулась спиной къ дому и облокотилась о стѣну бесѣдки. Ей хотѣлось хорошенько обдумать то, что она пережила за послѣдніе дни. Правда, со вчерашняго вечера она только и думала объ этомъ, но до сихъ поръ она не могла разобраться въ этомъ, какъ слѣдуетъ, такъ какъ у нея не было покоя и свободнаго времени.
   Какъ пріятно она провела эти нѣсколько дней отпуска на Троицу. Что, если бы она могла отплатить Розѣ за ея гостепріимство и пригласить ее также къ себѣ въ Бергенъ? Роза нѣсколько разъ говорила, что ей очень хотѣлось бы побывать въ Норвегіи. Но у нихъ въ Бергенѣ домъ не такой богатый, какъ у отца Розы; онъ жилъ въ великолѣпномъ домѣ на Альстерѣ, и все тамъ было такъ роскошно, несмотря на то, что онъ вдовецъ и съ нимъ вмѣстѣ жилъ только его сынъ. Какъ она веселилась въ теченіе этихъ четырехъ дней! Собирались гости, они устраивали пикники, ходили въ театръ и циркъ и каждый день придумывали что-нибудь новое и развлекались съ утра до вечера. Все это дѣлалось не только изъ-за нея, но также ради Карла Равна. Дѣло въ томъ, что Карлъ Равнъ какъ разъ въ это же время пріѣхалъ погостить къ брату Розы, и такимъ образомъ Лидіи очень повезло, такъ какъ безъ него было бы очень скучно. Было пріятно уже одно то, что Лидія и онъ могли разговаривать другъ съ другомъ на языкѣ, котораго никто другой изъ окружающихъ не понималъ; они перекидывались словами быстро и какъ бы вскользь говорили другъ другу много пріятнаго. Вспоминая это, Лидія не могла удержаться отъ улыбки. И какъ много времени они проводили вмѣстѣ! Братъ Розы очень радовался тому, что его норвежскій товарищъ по дѣламъ встрѣтился со своей соотечественницей и что ему было весело съ ней,-- по крайней мѣрѣ, его не надо было занимать. Братъ Розы сказалъ это съ такой странной улыбкой, какъ будто онъ подразумѣвалъ что-то подъ этимъ, и Роза также дѣлала очень ясные намеки. Лидія была увѣрена, что они воображали себѣ, будто Карлъ Равнъ влюбленъ въ нее. А впрочемъ, можетъ быть, съ ихъ стороны это была только шутка и они притворялись, что думаютъ это... Вѣдь нѣмцы любятъ такія шутки. Да, но вчера вечеромъ, когда братъ Розы и Карлъ Равнъ провожали ихъ въ пансіонъ въ большой коляскѣ Вегнеровъ, въ которой такъ удобно было сидѣть на мягкихъ свѣтлосѣрыхъ подушкахъ, Карлъ Равнъ все время такъ странно смотрѣлъ на нее, въ его взглядѣ были грусть и тоска, и въ то же время этотъ взглядъ обдавалъ ее тепломъ; въ глазахъ его былъ какой-то особенный блескъ, который становился еще сильнѣе, когда они проѣзжали подъ густыми каштанами, гдѣ было темнѣе. Когда она вспоминала этотъ взглядъ, то все ея тѣло пронизывала сладкая дрожь...
   "Иногда у человѣка является неудержимое желаніе остановить время... потому что... какъ мнѣ войти въ старую колею послѣ всего этого?" -- О, какъ глубоко онъ вздохнулъ и какое у него было грустное выраженіе на лицѣ, когда онъ произнесъ это. Но... это вовсе еще не означаетъ, что онъ влюбился... къ тому же очень можетъ быть, что онъ думалъ о Розѣ... хотя зачѣмъ же онъ говорилъ, въ такомъ случаѣ, по-норвежски и зачѣмъ онъ прошепталъ эти слова такъ тихо, что только она одна могла слышать ихъ? И какъ крѣпко жалъ онъ на прощанье ея руку. Онъ пробормоталъ только, что надѣется скоро снова увидаться съ нею. Онъ чуть было не заплакалъ, а впрочемъ, можетъ быть, ей это только показалось. У нея самой вдругъ навернулись слезы на глаза,-- это ей сообщили также Августа и Елена, и съ тѣхъ поръ онѣ не переставали дразнить ее "молодымъ бѣлокурымъ норвежцемъ". Надо же было, чтобы Августа и Елена глазѣли на нее изъ-за живой изгороди какъ разъ въ ту минуту, когда они подъѣхали въ коляскѣ. Эти двѣ ея подруги были самыя несносныя изъ всего пансіона. Лишь бы Роза не заразилась отъ нихъ и не начала ее дразнить,-- тогда она не вынесетъ этого.
   Какая досада, что у нея на глазахъ навернулись слезы. Чего теперь ея подругамъ не придетъ въ голову! Что за досада! А главное, она вовсе не влюблена въ Карла Равна, ни чуточки не влюблена. Чего же она нюни-то распустила? Ахъ, это просто потому, что ее всегда трогало всякое разставаніе съ кѣмъ бы то ни было, а онъ къ тому же уѣзжалъ очень далеко, и кто знаетъ, когда имъ придется еще увидѣться? Она передвинулась на скамьѣ и вытерла своимъ носовымъ платкомъ пыль съ угла стола, въ глазахъ ея былъ сухой блескъ, брови были озабоченно сдвинуты.
   Но если онъ дѣйствительно увлеченъ ею, то, можетъ быть, онъ отложитъ свой отъѣздъ? Но къ чему это? Вѣдь она въ пансіонѣ на положеніи заключенной... а кромѣ того... О, какое несчастье! Она топнула ногой, сняла съ головы шляпу и бросила ее на столъ.
   Да, какъ бы то ни было, но она во всякомъ случаѣ рада, что онъ уѣзжаетъ, и именно сегодня. Не это огорчало ее,-- о, совсѣмъ не это! Она просто была въ дурномъ настроеніи духа, потому что прошли праздники, а это вполнѣ понятно, такъ какъ она очень веселилась на праздникахъ. Теперь все опротивѣло ей въ пансіонѣ, а прежде она чувствовала себя здѣсь довольно сносно. Она глубоко и громко вздохнула, сложила руки и подложила ихъ себѣ подъ затылокъ. А все-таки хорошо было бы повидать его еще разъ, еще одинъ единственный разокъ, чтобы успокоиться и убѣдиться въ томъ, что она совершенно равнодушна къ нему. Какъ это странно: когда она не видѣла его, ей казалось, что она влюблена въ него, но стоило ей только увидать его, какъ чувство ея исчезало,-- вѣдь нельзя же это назвать любовью?
   Она услыхала скрипъ калитки въ живой изгороди, а вслѣдъ за этимъ по дорожкѣ раздались шаги. У нея явилось смутное предчувствіе, она приподнялась и посмотрѣла на дорожку черезъ рѣшетчатую стѣну бесѣдки. Молодой человѣкъ въ свѣтломъ сѣро-коричневомъ костюмѣ, въ шляпѣ и перчаткахъ того же цвѣта медленно шелъ по аллеѣ, тоненькую тросточку онъ небрежно волочилъ за собой. Это былъ онъ.
   Лидія быстро перевела духъ. Она не отрывала глазъ отъ фигуры въ свѣтломъ костюмѣ и не двигалась. Онъ остановился и сталъ смотрѣть на домъ, потомъ опять сдѣлалъ нѣсколько шаговъ, снова остановился, обернулся и сталъ осматривать садъ.
   "Лишь бы онъ не ушелъ",-- подумала Лидія, быстро овладѣвая собой.
   -- Здравствуйте, Равнъ!-- сказала она, выходя изъ бесѣдки. Ей показалось, что голосъ у нея какой-то чужой.
   Онъ обернулся и вздрогнулъ, увидя ее. Прошло нѣсколько мгновеній, прежде чѣмъ онъ опомнился и снялъ шляпу. На его лицѣ появилась счастливая и въ то же время застѣнчивая улыбка, глаза сузились, а блѣдныя щеки покрылись румянцемъ.
   "Сегодня мое чувство не прошло при видѣ него,-- подумала Лидія.-- И даже напротивъ". Она почувствовала, какъ кровь горячей струей прилила къ ея сердцу.
   -- Вы направляетесь въ пансіонъ?-- спросила она весело.-- Съ вашей стороны это очень храбро рѣшиться войти въ такое женское гнѣздо.
   -- А я уже подумывалъ, не улизнуть ли мнѣ потихоньку назадъ,-- сказалъ онъ съ улыбкой и подошелъ къ Лидіи.
   -- Да, я это видѣла. Что сказали бы вы, если бы вошли въ пансіонъ и натолкнулись тамъ на всѣхъ пансіонерокъ?
   -- Я сказалъ бы, что хочу видѣть фрекенъ Мунте.
   -- Ну, нѣтъ, на это у васъ никогда нехватило бы храбрости!-- сказала она весело.-- Такъ, значитъ, вы пришли повидать меня, а не Розу? Какъ это вышло удачно, что у меня заболѣла голова и что я попросила разрѣшенія уйти съ французскаго урока. Мы можемъ посидѣть здѣсь,-- предложила она, входя въ бесѣдку. Онъ послѣдовалъ за ней и сѣлъ противъ нея.
   -- Я сказалъ бы, что хочу передать вамъ привѣтъ отъ родныхъ.
   -- Но вѣдь Роза отлично знаетъ, что мы не изъ одного и того же города.
   -- Ну, въ такомъ случаѣ, я сказалъ бы, что ѣду въ Бергенъ и хочу передать поклоны вамъ отъ вашихъ родителей... ахъ, нѣтъ, наоборотъ... О, во всякомъ случаѣ я не сталъ бы втупикъ!-- "Пусть она тысячу разъ походитъ на овцу, какъ это всѣ увѣряютъ, она все-таки очаровательна, а кромѣ того она такъ прелестно одѣвается", -- подумалъ онъ, обводя глазами ея голубое лѣтнее платье, сшитое по модѣ.
   Лидія волновалась. Время отъ времени она проводила рукой по лицу и поправляла свои пушистые бѣлокурые волосы, собранные въ локоны, и избѣгала смотрѣть на Равна. Онъ же, напротивъ, не отрывалъ отъ нея глазъ.
   -- Вѣдь вы должны были уѣхать сегодня,-- замѣтила Лидія равнодушнымъ тономъ.-- Вотъ ужъ не ожидала увидѣть васъ.
   -- Я отложилъ свой отъѣздъ.
   -- Но почему же?
   -- Такъ... я не могъ уѣхать...
   -- О, какъ я была бы счастлива, если-бъ мнѣ надо было уѣхать!-- поспѣшила она его прервать.-- Вы себѣ представить не можете, до чего мнѣ надоѣлъ этотъ пансіонъ! А мнѣ надо пробыть здѣсь еще цѣлый годъ. Здѣсь не очень-то весело жить... недолго еще ничего, но очень скоро эта жизнь надоѣдаетъ!-- Лидія говорила скороговоркой, постоянно мѣняя позу, то ставя локоть на столъ и подпирая рукой щеку, то снова выпрямляясь.-- Начальница здѣсь препротивная, настоящая вѣдьма, мы прозвали ее жирафомъ, неизвѣстно почему. Впрочемъ, она ходитъ вотъ на такихъ высокихъ каблукахъ, потому что у нея слишкомъ короткія ноги, а кромѣ того, она тощая, какъ скелетъ, -- она какъ-то вся потрескиваетъ, когда ходитъ, точно она изъ дерева. Она хочетъ изъ всѣхъ насъ сдѣлать монахинь, но мы, конечно, обманываемъ ее... собственно другія... а я, къ сожалѣнію, не получаю даже потихоньку отъ нея писемъ... Передъ обѣдомъ она всегда читаетъ длинную молитву и каждое воскресенье таскаетъ насъ въ церковь, и тогда мы должны итти по улицѣ парами, такъ что каждый видитъ, что мы пансіонерки... Ну, развѣ это не ужасно?-- Она мелькомъ взглянула на него, и сердце ея вдругъ сильно забилось, когда она замѣтила, съ какимъ восторгомъ онъ смотритъ на нее.
   -- Но если вы увидите моихъ родителей, то скажите имъ, что мнѣ живется хорошо, -- продолжала Лидія.-- Такъ я имъ всегда пишу... А вы бывали раньше въ Бергенѣ?
   -- Нѣтъ.
   -- Богъ знаетъ, въ такомъ случаѣ, понравится ли вамъ тамъ? Надо привыкнуть къ этому городу. Но почему вы выбрали именно Бергенъ, чтобы поселиться тамъ?
   -- Это выборъ моего отца. У него тамъ дѣла.
   -- Что же, вамъ очень не хочется ѣхать туда?
   -- Прежде мнѣ не хотѣлось, а теперь я иначе отношусь къ этому,-- произнесъ онъ, понизивъ голосъ на послѣднихъ словахъ.
   -- Но почему же?... А впрочемъ, зачѣмъ я задаю такіе нескромные вопросы!... Да, что я хотѣла сказать?... Вы не находите, что Роза очаровательна?
   -- Д-да,-- отвѣтилъ онъ нерѣшительно.-- Пожалуй, она слишкомъ нѣмка...
   -- Высокая и полная съ черезчуръ пухлыми руками, хотите вы сказать? Но мнѣ кажется, что всѣ нѣмецкія дѣвушки такія же... Вотъ и я прежде была довольно полная, но теперь я похудѣла... О, но Роза такая милая, это моя лучшая подруга, единственная, которую я люблю изъ всѣхъ пансіонерокъ! Если бы не она, я не вынесла бы жизни здѣсь!
   -- Какая она счастливая,-- сказалъ онъ какъ бы про себя, не спуская съ нея глазъ.
   -- Что за глупости!-- бросила Лидія съ нервнымъ смѣхомъ.-- Да, очень, очень кланяйтесь всѣмъ дома, Герману и Юліусу также,-- это мои братья,-- и не забудьте имъ сказать, что я очень похудѣла, а то они вѣчно дразнили меня тѣмъ, что я похожа на скотницу.
   -- Да, да, непремѣнно,-- сказалъ Карлъ Равнъ разсѣянно.
   Молчаніе.
   -- Когда же вы уѣзжаете?-- спросила Лидія и въ то же время подумала: "Лучше ты спросила бы, не хочетъ ли онъ повидаться съ Розой".
   -- Это зависитъ отъ васъ,-- отвѣтилъ Равнъ какимъ-то страннымъ, глухимъ голосомъ.
   -- "Es Kommt auf Sie an", -- продекламировала Лидія, и она снова засмѣялась.-- Такъ говоритъ соблазнитель Христіанъ въ той книгѣ, которую мы съ Розой читаемъ въ постели. Мы взяли эту книгу отъ нашей Zimmermädchen, а она взяла романъ изъ библіотеки. Жирафъ, конечно, не знаетъ ничего... Вы читали этотъ романъ? Онъ называется "Gott waltet".
   -- Нѣтъ.
   -- Это Дюма, ужасно интересный романъ! Раньте мы читали другую книгу: "Die Rache ist mein, ich will's vergelten", но это куда интереснѣе. А вы любите читать?
   -- Да. Въ особенности стихотворенія.
   -- Да, стихотворенія -- это прелесть!
   -- "Ach, ein Traum, dass wir uns lieben, und dass wir uns nie verloren", -- продекламировалъ онъ дрожащимъ и сдавленнымъ голосомъ.
   -- Ахъ, я знаю это стихотвореніе, это Гейне, но какъ странно, вы человѣкъ коммерческій и любите поэзію?
   -- Это ужъ у насъ въ роду,-- отвѣтилъ онъ, какъ бы оправдываясь.-- Мой отецъ пишетъ даже стихотворенія, которыя печатаютъ, но это тайна.
   -- Въ такомъ случаѣ, онъ, вѣроятно, плохо ведетъ свои дѣла?
   -- Ахъ, нѣтъ, онъ прекрасный дѣлецъ. Къ тому же и дядя мой состоитъ нашимъ компаніономъ.
   -- Кто онъ такой? Разскажите мнѣ о немъ.
   -- Но для чего же!-- воскликнулъ онъ съ укоризной въ голосѣ.-- Я пришелъ сюда вовсе не для этого!
   -- Да, я это знаю,-- замѣтила Лидія скороговоркой. Эти слова вырвались у нея почти безсознательно. Она вся вспыхнула, закусила губу и спросила задыхаясь:-- Можетъ быть, вы хотите повидать Розу?
   -- Нѣтъ,-- отвѣтилъ онъ, съ досадой покачавъ головой.-- Разъ вы знаете, для чего я пришелъ, и такъ держите себя со мной, то я въ свою очередь знаю, чего мнѣ ожидать. Почему вы такъ измѣнились со вчерашняго дня?-- При этихъ словахъ въ глазахъ его появилось страдальческое выраженіе, и его тонкія, свѣтлыя брови дрогнули у переносицы.
   Лидія хотѣла что-то отвѣтить, чтобы прекратить этотъ разговоръ, но въ эту минуту ея взглядъ упалъ на его лицо и слова замерли у нея на губахъ. Она поблѣднѣла, и ноздри задрожали.
   -- Вы не должны были вводить меня въ заблужденіе, разъ вы относились ко мнѣ не серьезно,-- сказалъ онъ медленно и прерывисто, словно ему было тяжело произносить слова.-- До сихъ поръ я еще никого не любилъ серьезно... Вы не можете себѣ представить, какъ это больно...
   -- Но что же я сдѣлала?-- воскликнула Лидія, прикрывая глаза рукой. Въ голосѣ ея не слышалось больше той беззаботности, съ которой она только что болтала.
   -- Не знаю, право, что вы сдѣлали, но вы были такъ милы и ласковы со мной, что мнѣ показалось...-- онъ остановился и въ смущеніи сверлилъ концомъ палки земляной полъ бесѣдки,-- во всемъ, конечно, виновата моя глупость. Такъ легко вообразить себѣ то, чего очень хочется... Не думайте однако, что я въ чемъ-нибудь упрекаю васъ, о, я далекъ отъ этого! Вы стоите на такой недосягаемой высотѣ для меня, и, конечно, я одинъ виноватъ...-- онъ снова остановился, продолжая ковырять концомъ палки полъ.
   Лидія опустила голову на грудь и закрыла глаза рукой. Что дѣлать? О, Боже, о Боже! Что дѣлать? спрашивала она себя съ отчаяніемъ.
   -- Да, такъ я ухожу,-- раздалось надъ ея головой.-- Можетъ быть, я успѣю еще сегодня же уѣхать.
   Разстаться съ нимъ навсегда! О Боже, что дѣлать! Лидія въ тревогѣ прислушивалась къ его движеніямъ, но не отнимала руки отъ лица. Вотъ онъ пошевелился... взялъ шляпу со стола... вотъ онъ всталъ.
   -- Ахъ, нѣтъ!-- крикнула Лидія,-- вскакивая съ мѣста. У нея было такое разстроенное лицо, что Равнъ невольно опустился снова на скамью и въ недоумѣніи устремилъ на нее глаза.
   -- Вы сказали, что если-бъ я знала, какъ вамъ больно... А развѣ мнѣ лучше?-- Она говорила медленно и монотонно и судорожно вертѣла въ рукахъ нижнюю пуговку на лифѣ, такъ что ногти ея побѣлѣли.-- Я скажу вамъ... а впрочемъ, зачѣмъ это?-- Она откинула голову назадъ и стала смотрѣть на потолокъ бесѣдки, быстро моргая глазами.-- Нѣтъ, я все-таки скажу,-- продолжала она, немного помолчавъ.-- Почему бы и нѣтъ?... Я не ошиблась, я люблю васъ, и, можетъ быть, больше чѣмъ вы меня, но я поняла это только сегодня... и я ничуть не измѣнилась со вчерашняго дня... но вчера я не сознавала своихъ чувствъ... не знала о вашихъ чувствахъ ко мнѣ, мнѣ просто только было пріятно ваше общество. Я такъ была счастлива въ теченіе этихъ четырехъ дней, до самаго вчерашняго вечера, пока не уѣхали вы и молодой Вегнеръ. Все стало такъ пусто вокругъ меня, все опротивѣло мнѣ. Теперь я понимаю, что все это изъ-за васъ... теперь все кажется мнѣ такимъ постылымъ здѣсь, такимъ отвратительнымъ, все...-- она тихо покачала головой, устремивъ глаза въ пространство.
   Равнъ пересѣлъ къ ней ближе и взялъ ея руку, безсильно висѣвшую вдоль тѣла.
   -- Но если это такъ, Лидія,-- прошепталъ онъ,-- то почему же мы не можемъ... Вѣдь для того я и пришелъ сюда, чтобы сказать вамъ... и спросить, не подадите ли вы мнѣ хоть какой-нибудь надежды,-- и онъ нѣжно сжалъ ея руку и посмотрѣлъ на нее глубокимъ взоромъ.
   -- Надежду?-- повторила Лидія съ такимъ выраженіемъ, будто она никогда не слыхала этого слова раньше, и по ея тѣлу прошла дрожь. Надежда? Надежда именно для нея-то и не существовала... Послѣдніе дни въ ея ушахъ неотступно раздавались слова одной изъ проповѣдей ихъ священника: "In alten Jagen ward eine solche Braut aus der Gemeinde unseres Herrn Gottes mit Schimpf und Schande gesteinigt"... Нѣтъ, такой невѣстой она не хочетъ быть... ни за что, ни за что!
   -- Я могу надѣяться, не правда ли, Лидія?-- прошепталъ Равнъ умоляюще и поцѣловалъ ея руку.
   -- Нѣтъ, вы не должны надѣяться,-- пробормотала Лидія какъ бы про себя.
   -- Но вѣдь вы говорите, что любите меня, Лидія?
   -- Да. Но именно потому-то,-- продолжала она тѣмъ же тономъ,-- я никогда не выйду замужъ, никогда не свяжу себя съ тѣмъ, кого люблю. Теперь вы все знаете.-- На ея лбу появились красныя пятна, но лицо было мертвенно-блѣдное.
   Равномъ овладѣло какое-то безотчетное отчаяніе. У Лидіи было безнадежное выраженіе на лицѣ и въ то же время она казалась непоколебимой. Онъ чувствовалъ, что она говоритъ очень серьезно, но онъ ничего не понималъ.
   -- Такъ неужели же мы должны разстаться, когда любимъ другъ друга?-- произнесъ онъ робко.-- Я не могу примириться съ этимъ, Лидія. Скажите, вѣдь это одно только воображеніе, не правда ли?-- Онъ всталъ и боязливо обнялъ ее за талію.
   -- Это не воображеніе,-- отвѣтила Лидія съ натянутой улыбкой.
   -- Можетъ быть, вы связали себя словомъ съ кѣмъ-нибудь, кто умеръ или уѣхалъ далеко... или, можетъ быть, вы дали обѣтъ не выходить замужъ по любви? Нѣтъ, я отказываюсь разгадать эту загадку!
   -- Да,-- отвѣтила Лидія съ той же улыбкой,-- Я связала себя съ человѣкомъ, отъ котораго никогда не освобожусь.
   -- Такъ разскажите же мнѣ, какъ все обстоитъ, слышите, Лидія? Довѣрьтесь мнѣ, вы можете смѣло довѣриться мнѣ.
   Одна только мысль, что Равнъ когда-нибудь узнаетъ хоть частицу ея тайны, привела Лидію въ такой ужасъ, что она вся заледенѣла и окаменѣла.
   -- Нѣтъ,-- сказала она чуть не съ гнѣвомъ, вырываясь отъ него.-- Никогда не скажу я вамъ этого!-- и съ этими словами она выбѣжала изъ бесѣдки, онъ бросился за ней, стараясь удержать ее.
   -- Уходите, ради Бога уходите скорѣй!-- сказала она ему со страхомъ.-- Вотъ звонятъ, урокъ кончился, черезъ минуту всѣ соберутся здѣсь...
   -- Но я могу написать вамъ, Лидія?
   -- Нѣтъ, не пишите, не пишите,-- отвѣтила она съ тоской.-- А теперь уходите, пока васъ никто не видалъ, а то меня будутъ осыпать разспросами, это будетъ невыносимо!-- И она бросилась по аллеѣ въ домъ.
   -- Странные бываютъ люди на свѣтѣ,-- пробормоталъ Равнъ, глядя ей вслѣдъ.-- Самъ чортъ не разберетъ этого!-- И онъ ушелъ...
   -- Куда ты бѣжишь, Лидія?-- крикнула Роза Вегнеръ, снимая съ вѣшалки въ передней въ нижнемъ этажѣ свою шляпу и накидку. Пансіонерки напились чаю и были свободны на весь остальной день до половины десятаго вечера, когда они должны были ложиться спать.
   -- Наверхъ,-- отвѣтила Лидія, продолжая бѣжать вверхъ по лѣстницѣ.
   -- Ты не сойдешь въ садъ?
   -- Нѣтъ. Я должна выучить наизусть нѣмецкое стихотвореніе.
   -- Стихотвореніе это: "Мечты о молодомъ бѣлокуромъ норвежцѣ"!-- крикнула темноволосая Августа, стоявшая рядомъ съ Розой и завязывавшая ленты шляпы.-- Не правда ли, Лидія?
   Лидія была уже на верхней площадкѣ винтовой лѣстницы, которая вела въ спальни на мансардахъ.
   Войдя къ себѣ въ комнату, она съ минуту стояла въ задумчивости и вертѣла въ рукахъ голубую фарфоровую пастушку, украшавшую крышку шкатулки на туалетномъ столикѣ. Потомъ она обвела безсознательнымъ взоромъ другія бездѣлушки, разставленныя на кружевной скатерти, и наконецъ взяла книжку, на корешкѣ которой было обозначено: "Auserwählte Romancen und Lieder für die Jugend", зажгла свѣчку и усѣлась на маленькомъ соломенномъ диванѣ. Она раскрыла книжку наугадъ, подперла голову рукой и смотрѣла въ книгу, но не читала. Въ этой позѣ застала ее Роза, когда она часъ спустя вошла въ комнату.
   -- Но вѣдь намъ вовсе не это задано!-- воскликнула Роза, перегибаясь черезъ плечо Лидіи и заглядывая въ книгу.
   -- Я стала читать дальше.
   Въ эту минуту растворилась дверь, и вошла Августа, одѣтая средневѣковой дамой, въ напудренномъ парикѣ и голубомъ атласномъ корсажѣ, плотно облегавшемъ талію. Корсажъ былъ вырѣзанъ въ видѣ четырехугольника на груди и зашнурованъ спереди, на плечахъ были широкія пуффы. За Августой слѣдовалъ пажъ въ бархатномъ костюмѣ, онъ несъ шлейфъ ея красной шелковой юбки. Войдя въ комнату, она величественно поздоровалась.
   -- Ура!-- крикнула Роза, подбѣгая къ двери и запирая ее на ключъ.-- Почему ты не предупредила насъ, тогда мы тоже надѣли бы костюмы?
   -- Я хотѣла сдѣлать вамъ сюрпризъ, дѣти мои, -- отвѣтила Августа.-- Подай мнѣ кресло,-- сказала она своему пажу и повелительно показала на то мѣсто, куда онъ долженъ былъ поставить стулъ.
   Пажъ неловко поклонился, поставилъ на указанное мѣсто стулъ и снова поклонился.
   -- Что вы будете представлять? Туснельду и рыцаря Эдгара?
   -- Нѣтъ, мы выучили другое,-- отвѣтилъ пажъ, весело потирая руки.
   -- Не выпячивай такъ зада, Елена,-- строго замѣтила Августа и ударила пажа вѣеромъ.-- Онъ у тебя и такъ не въ мѣру великъ... Почему ты не пришла въ восторгъ, Лидія?
   -- Я уже достаточно насмотрѣлась на васъ въ этихъ костюмахъ.
   -- Что такое? Что такое? Мы, кажется, дуемся?-- Августа топнула ногой въ сафьяновомъ башмачкѣ съ острымъ носкомъ.-- Она заслуживаетъ, чтобы мы ушли, Елена!
   -- Долой "Romancen und Lieder!" -- крикнула Роза, захлопывая книгу, которую держала Лидія.-- Мы будемъ изображать хоръ,-- и она стащила Лидію съ дивана.
   -- Нѣтъ, сегодня будетъ не трагедія,-- замѣтила Августа.-- То, что мы будемъ играть, кончается весело и шумно... пока во всякомъ случаѣ. Ну, начинай, Елена!-- продолжала она, обращаясь къ пажу,-- и не забудь, что ты должна стать страстной, какъ только замѣтишь мою слабость.
   Пажъ сталъ позади стула Августы.
   -- Теперь смотри на меня любовно,-- поучала Августа,-- проведи медленно взглядомъ по мнѣ съ головы до ногъ и потомъ обратно, а потомъ вздохня тяжко и страстно, поняла?-- Она откинулась на спинку стула, склонила голову набокъ, полузакрыла глаза съ томнымъ выраженіемъ на лицѣ и слегка обмахивалась вѣеромъ.
   -- Развяжи мой башмакъ,-- продолжала она томнымъ, театральнымъ голосомъ и протянула ногу.-- Тесемки слишкомъ стѣсняютъ мнѣ ногу!
   Пажъ опустился передъ благородной дамой на одно колѣно, поставилъ ногу Августы на другое колѣно и развязалъ тесемку.
   -- Ты забыла, что руки у тебя должны дрожать, -- сказала Августа шопотомъ.
   -- Что дѣлаешь ты съ моей ногой, пажъ?-- произнесла она какъ бы въ полуснѣ и закрыла глаза.
   -- Я развязываю тесемку, благородная госпожа, и въ то же время я радую свой взоръ, любуясь божественными линіями вашей ножки.
   -- Вотъ какъ!-- промолвила дама умирающимъ голосомъ, но она продолжала медленно обмахиваться вѣеромъ.-- Кончай скорѣй свое дѣло.
   -- О, благоволите разрѣшить вашему рабу помедлить еще одно мгновеніе, красавица! Не гасите такъ скоро свѣтъ передъ его ослѣпленными очами!-- сказалъ пажъ, склоняясь и цѣлуя ея ногу.
   -- О Боже, что это?-- томно прошептала Августа, слабо улыбаясь, но не мѣняя позы и не открывая глазъ.-- Вотъ теперь-то ты и замѣчаешь мою слабость,-- прошептала она быстро.
   -- Ахъ, какъ я хотѣлъ бы умереть!-- заговорилъ опять пажъ, не поднимая головы отъ ноги.
   -- Мои муки болѣе того...-- подсказала ему Августа.
   -- Мои муки болѣе того, что можетъ вынести смертный,-- подхватилъ быстро пажъ.
   -- Страстно, страстно!-- шептала ему Августа.
   -- Мои муки болѣе того, что можетъ вынести смертный,-- повторилъ пажъ, испуская стонъ и ударяя себя кулакомъ въ грудь, въ другой рукѣ онъ продолжалъ держать ногу красавицы.-- Ахъ, какъ я хотѣлъ бы умереть, созерцая вашу прелестную ножку! Да лучше умереть, чѣмъ жить съ этимъ пламенемъ въ груди, который мало-по-малу пожираетъ меня.-- Пажъ совсѣмъ поникъ и, прижимая ногу красавицы къ своему подбородку, разразился рыданіями.
   -- Тише, пажъ! Зачѣмъ эти слезы?-- сказала красавица, вставая и проводя рукой по волосамъ пажа.
   -- О Боже!... Это прикосновеніе!-- воскликнулъ пажъ, вскакивая на ноги, словно мячъ.-- Оно затуманило мой взоръ... я теряю власть надъ собой...
   Красавица тоже встала.
   -- Кажется, я теряю сознаніе,-- прошептала она, закрывая лицо руками и дѣлая видъ, что собирается упасть.
   Пажъ подхватилъ ее въ свои объятія.
   -- Моя владычица... обожаемая!... Теперь уже никакія силы небесныя не заставятъ меня молчать: я люблю васъ!-- И онъ поцѣловалъ ее въ губы.
   -- Тише, кто тамъ идетъ?-- крикнула красавица въ страхѣ.-- А, это мой суровый отецъ! Унеси меня, несчастный!
   Пажъ взялъ ее на руки и бросился съ ней бѣжать. Но не сдѣлалъ онъ и нѣсколькихъ шаговъ, какъ отпустилъ ея ноги, а потомъ поставилъ ее.
   -- Ты тяжела, какъ настоящій слонъ!-- произнесъ онъ со стономъ и опустился на стулъ.
   -- Браво!-- крикнула Роза, аплодируя.
   -- Что за шутовство!-- пробормотала Лидія, отворачиваясь къ окну.
   -- Ну, что, я продѣлала все какъ слѣдуетъ, Августа?-- спросилъ пажъ.
   -- Да, такъ себѣ... но ты все еще цѣлуешь, стиснувъ губы. У тебя нѣтъ никакого опыта, милая моя.
   -- У меня-то? Да вѣдь я три недѣли была обручена! Но онъ цѣловалъ совсѣмъ не такъ, какъ ты этого требуешь.
   -- Въ такомъ случаѣ ты не сумѣла тренировать его, милая Леночка. А кромѣ того, видно, что ты понятія не имѣешь о томъ, что значитъ, когда тебя душатъ въ объятіяхъ... Вотъ если бы ты знала моего гвардейскаго офицера! Онъ умѣлъ все это!
   -- Не отъ него ли ты получаешь потихоньку письма?-- спросила Лидія.
   -- Что съ тобой! Вѣдь это было въ прошломъ году. Ахъ, нѣтъ, они прошли, прошли безвозвратно тѣ дни любви!... Прошло лѣто -- пропалъ мой поручикъ!
   -- А потомъ его замѣнилъ другой?
   -- Да, другой,-- отвѣтила Августа, подмигнувъ и лукаво улыбаясь.
   -- А что этотъ другой говоритъ про твоего поручика?
   -- Про моего гвардейца? Что тебѣ пришло въ голову? Возлюбленный всегда долженъ думать, что онъ единственный и первый, а то исчезаетъ всякое очарованіе.
   -- А если бы онъ когда-нибудь сталъ разспрашивать тебя?
   -- Тогда я, конечно, солгала бы ему.
   -- Фу,-- возмутилась Лидія.
   -- Неужели же мнѣ разсказывать о всѣхъ моихъ любовныхъ приключеніяхъ каждому новому обожателю? Нѣтъ, это было бы слишкомъ хлопотливо. Вѣдь ты знаешь, что я начала, когда мнѣ было двѣнадцать лѣтъ.
   -- О, Боже... Жирафъ!-- крикнула Роза, поднимая руку вверхъ.
   Въ комнатѣ наступила мертвая тишина, въ коридорѣ раздались рѣзкіе шаги. Казалось, будто кто-то идетъ на ходуляхъ.
   -- Лишь бы ей не пришло въ голову посмотрѣть, лежимъ ли мы въ постеляхъ,-- прошептала Роза, прикрывая обѣими руками свѣчу.
   Августа бросилась вмѣстѣ съ пажемъ въ самый отдаленный уголъ, и тамъ онѣ усѣлись на корточкахъ между кроватью и стѣной.
   -- Она прошла мимо,-- сказала Лидія.
   -- Да, слава Богу,-- обрадовалась Роза, опуская руку.-- Она вошла къ себѣ... Вотъ она заперла дверь... Съ Богомъ!
   -- Аминь,-- сказала Августа, выходя съ Еленой изъ угла.
   -- Ты не находишь, что со стороны Августы это очень нехорошо?-- спросила Лидія, когда она осталась съ Розой вдвоемъ.
   -- Что такое?-- спросила Роза, стоя въ корсетѣ и нижней юбкѣ передъ зеркаломъ и расчесывая свои волосы.
   -- Да что у нея было такъ много всякихъ такихъ исторій?
   -- Жалко, что всѣ эти исторіи были не у меня,-- отвѣтила Роза зѣвая.
   Лидія ходила по комнатѣ взадъ и впередъ въ однихъ чулкахъ. Щеки ея горѣли, и она нервно перебирала руками, заложенными за спину.
   -- Но скажи,-- промолвила она послѣ нѣкотораго молчанія и остановилась передъ Розой.-- Если бы ты выходила за кого-нибудь замужъ... я хочу сказать... скрыла ли бы ты отъ него свое прошлое?
   -- А ты думаешь, у него нечего было бы скрывать?
   -- Во всякомъ случаѣ мужчины имѣютъ право...
   -- Да, а у насъ, молодыхъ дѣвушекъ, нѣтъ этого права,-- замѣтила Роза сухо.-- А потому мы и скрываемъ то, на что не имѣемъ права.
   -- Но для меня было бы невыносимо лгать моему будущему мужу... я хочу сказать, человѣку, котораго я полюбила бы.-- Лидія снова начала нервно ходить взадъ и впередъ по комнатѣ.-- Я увѣрена, что и у тебя нехватило бы духу на это, коли ужъ на то пошло.
   -- Ты дитя,-- сказала Роза, собирая волосы изъ гребешка и бросая ихъ въ печку.-- Неужели ты думаешь, что я разскажу моему жениху о моемъ романѣ съ папинымъ конторщикомъ? Можешь быть увѣрена, что нѣтъ!
   И Роза подошла къ умывальнику, слегка посвистывая, и наполнила тазъ водой.
   -- Но если бы онъ... если бы, напримѣръ... ну, да, если бы онъ... дѣйствительно... соблазнилъ тебя... неужели ты и тогда не призналась бы?...
   -- Да, конечно. Но только въ томъ случаѣ, если бы я терпѣть не могла моего жениха и захотѣла бы отдѣлаться отъ него,-- отвѣтила Роза съ задоромъ, вытирая себѣ лицо.
   -- Но я слышала, -- произнесла Лидія тихо, останавливаясь возлѣ Розы и полуотвернувшись отъ нея,-- я слышала... что этого нельзя скрыть... Говорятъ, что это узнается въ первую же брачную ночь...
   -- Вздоръ! Это придумали только для того, чтобы напугать насъ,-- увѣренно сказала Роза.-- Здѣсь въ пансіонѣ была одна молоденькая дѣвушка,-- при этихъ словахъ Роза сложила свои маленькія губы въ трубочку и продолжала едва слышно:-- Такъ у этой дѣвушки, говорятъ, былъ даже ребенокъ.
   -- Она была здѣсь въ пансіонѣ?-- спросила Лидія въ ужасѣ -- Да, здѣсь въ пансіонѣ,-- кивнула Роза.-- Она уѣхала отсюда за мѣсяцъ до того, какъ ты пріѣхала сюда. А теперь она уже замужемъ и очень счастлива, такъ мнѣ говорили.
   -- Да, но правда ли это?
   -- Что у нея былъ ребенокъ? Что-жъ тутъ такого? Это дѣлается очень легко.
   Роза говорила съ видомъ опытнаго человѣка.
   -- Какъ это ужасно!-- сказала Лидія, поводя плечами. Она опустилась на стулъ и закрыла лицо руками,-- Такъ обманывать своего жениха!
   -- Милая моя, свѣтъ такъ устроенъ, что обманывать необходимо, да такъ и лучше... Но не пора ли тебѣ ложиться, Лидія? Уже поздно и надо гасить свѣчу.
   -- Это ничего, погаси ее, я раздѣнусь въ темнотѣ.
   -- Ну, въ такомъ случаѣ спокойной ночи, mein Liebchen.-- Роза подошла къ Лидіи, обняла ее и поцѣловала.-- Господи, да вѣдь ты плачешь!-- воскликнула она съ удивленіемъ.-- Что съ тобой?
   -- Я такъ несчастна, такъ несчастна,-- сказала Лидія, обнимая Розу, успѣвшую уже надѣть ночную рубашку, и она прижималась къ груди подруги. Слезы, которыя она съ такимъ усиліемъ удерживала весь день, неудержимо полились, наконецъ, изъ ея глазъ. Казалось, будто въ груди у нея прорвалась плотина.
   -- Но почему же ты такъ несчастна, Лидія? Что съ тобой?
   Рыданія не позволяли Лидіи отвѣтить.
   -- Ахъ, я знаю!-- сказала Роза, прищелкнувъ пальцами.-- Ты влюблена въ Карла Равна! Открой мнѣ свое сердце, хочешь, Лидія? Увидишь, тебѣ станетъ легче, и, какъ знать, можетъ быть, я могла бы помочь тебѣ? Ну, иди же сюда,-- она нѣжно провела рукой по волосамъ Лидіи и заставила ее встать со стула.-- Садись сюда, а я сейчасъ приду.-- Роза схватила одѣяло, завернулась въ него и усѣлась на соломенномъ диванѣ, на который опустилась Лидія.-- Ну, вотъ, теперь вообрази себѣ, что я твой духовникъ.
   Между тѣмъ рыданія Лидіи затихли. Она вытерла слезы и задула свѣчу. Роза положила руки на столъ и повернулась лицомъ къ подругѣ. И вотъ Лидія, прерываемая частыми восклицаніями и вопросами Розы, разсказала то, что произошло между нею и Сивертомъ въ саду на Эврегаде, а также о посѣщеніи Карла Равна и о его предложеніи.
   -- Господи, Боже ты мой! Ты прямо-таки съ ума сошла, милая моя Лидія!-- крикнула Роза съ негодованіемъ, когда Лидія окончила свою исповѣдь.-- Отказать Карлу Равну! Въ своемъ ли ты умѣ? Нѣтъ, какова! Ходитъ здѣсь все время такой святошей, а сама... нѣтъ, мнѣ такъ и хочется хорошенько прибить тебя!-- Роза выпустила изъ рукъ одѣяло, схватила Лидію за плечи и встряхнула ее.-- Говори, онъ высокій, красивый, этотъ слуга, тамъ у васъ въ Бергенѣ? Ты отъ меня не отдѣлаешься до тѣхъ поръ, пока не разскажешь мнѣ все. Все, понимаешь ли?
   -- Ахъ, нѣтъ, Роза,-- отвѣтила Лидія.-- Я не могу, во всякомъ случаѣ, сегодня я не въ силахъ.
   -- Ну, такъ завтра. Слышишь? Какъ только мы проснемся... Ну, а что мы будемъ дѣлать съ Карломъ Равномъ?
   -- Дѣлать?-- повторила Лидія разсѣянно.
   -- Ну да. Вѣдь не думаешь же ты, что я примирюсь съ твоимъ глупымъ поведеніемъ! Если ты его дѣйствительно любишь..
   -- Вотъ именно потому-то.
   -- Ерунда!-- заявила Роза.-- Все дѣло въ томъ, что ты получила слишкомъ пуританское воспитаніе, Лидія! Неужели ты дѣйствительно все время мучила себя съ тѣхъ самыхъ поръ?
   -- Да, почти съ тѣхъ самыхъ поръ. Часто я пыталась забыть все, притвориться, будто ничего не было, но это ни къ чему не вело. А потомъ въ послѣднее воскресенье эти воспоминанія особенно нахлынули на меня послѣ проповѣди пастора, или какъ Августа назвала ее, послѣ неприличной вечерней молитвы. Помнишь?
   -- Да, проповѣдь пастора Бауэра о святости супружескаго союза? "In alten Jagen ward eine solche Braut",-- процитировала Роза, передразнивая пастора.-- Стоитъ ли обращать вниманіе на то, что болтаетъ на каѳедрѣ такой старый деревенскій священникъ?
   -- Это легко сказать, но все-таки въ этомъ есть много справедливаго. Невѣста должна быть чиста, какъ ангелъ, и тѣломъ, и душой,-- сказалъ онъ,-- иначе она навлекаетъ проклятіе на себя и на своихъ дѣтей.
   Роза стала насвистывать арію изъ "Донъ-Жуана".
   Лидія сидѣла неподвижно, закрывъ лицо руками.
   -- Боже, какъ ты будешь смѣяться надъ собой, когда сдѣлаешься постарше, Лидія!-- воскликнула Роза.-- Но что касается Равна, то ты ему должна дать другой отвѣтъ. Если ужъ ты не хочешь обманывать его, то покайся ему во всемъ. Очень возможно, что онъ во всякомъ случаѣ женился бы на тебѣ.
   -- Нѣтъ, Роза! Лучше умереть, чѣмъ признаться ему! Когда я только думаю объ этомъ, мнѣ кажется, что я готова провалиться сквозь землю отъ стыда!
   -- Такъ я могу сказать ему,-- предложила Роза.-- Написать и намекнуть, понимаешь?
   -- Роза!-- крикнула Лидія, крѣпко хватая ее за обѣ руки.-- Если ты когда-нибудь обмолвишься хоть единымъ словомъ какому-нибудь человѣку о томъ, въ чемъ я тебѣ сегодня призналась, а главное ему, то я покончу съ собой. Такъ и знай!
   -- Ай! Да не щипли же меня такъ!-- сказала Роза, вырывая отъ нея руки.
   -- А ты обѣщаешь ничего никому не говорить?-- спросила Лидія, снова хватая ее за руки.
   -- Само собой разумѣется, разъ ты требуешь этого.
   -- Поклянись, что будешь вѣчно молчать объ этомъ?-- потребовала Лидія внѣ себя отъ волненія.
   -- Ich schwöre!-- проговорила Лидія торжественно, поднимая руку съ двумя вытянутыми пальцами вверхъ.-- Но теперь я лягу... Боже, до чего я замерзла!-- Она бросилась въ постель, стуча зубами и улеглась поудобнѣе.-- Впрочемъ, мы можемъ продолжать нашъ разговоръ, если хочешь.
   "Можетъ быть, хорошо было бы быть такой же, какъ Роза и Августа... хотя неизвѣстно еще, какія онѣ были бы, если бы съ ними случилось то же самое,-- думала Лидія, раздѣваясь.-- Какой толкъ въ томъ, что она открыла Розѣ свою тайну? Роза не поняла ея, во всякомъ случаѣ не поняла ея вполнѣ... но какъ хорошо, что явился человѣкъ, который сдѣлалъ ей предложеніе. Теперь она во всякомъ случаѣ знаетъ, что въ нее можно влюбиться... Въ концѣ-концовъ, пожалуй, лучше подождать немного, а не принимать предложенія перваго попавшагося... къ тому же Карлъ Равнъ слишкомъ молодъ... Лидія почему-то привыкла къ мысли о томъ, что мужъ ея долженъ быть гораздо старше нея".
   -- Скажи мнѣ еще вотъ что,-- прервала Роза мысли Лидіи,-- какъ зовутъ этого молодого Донъ-Жуана тамъ, въ Бергенѣ?
   -- Сивертъ,-- отвѣтила Лидія,-- Сивертъ Іенсенъ.
   -- Сивертъ,-- повторила Роза.-- Сколько ему было лѣтъ тогда?
   -- Девятнадцать лѣтъ, кажется.
   Съ минуту Роза молчала.
   -- Ахъ, если бы онъ былъ здѣсь!-- прошептала она.
   И какъ бы испугавшись словъ, которыя невольно вырвались у нея, она слегка крикнула или засмѣялась, потомъ быстро приподнялась въ постели, повернулась къ стѣнѣ и уткнулась лицомъ въ подушку.
   

X.

   Однажды послѣ обѣда въ февралѣ Петра Фриманнъ сидѣла въ небольшой комнатѣ съ двумя окнами, выходившими на улицу Васкерэльвъ и усердно обшивала тесьмой старый жилетъ. Она наклонила свою прямую спину и широкія плечи надъ сосновымъ складнымъ столомъ, на которомъ стояла тяжелая подушка съ приколотой къ ней работой. Круглыя очертанія ея груди почти совсѣмъ скрывались подъ широкимъ фартукомъ и пуффами рукавовъ ея будничнаго платья, ея талію обхватывалъ широкій кушакъ, застегнутый позади, какъ и клѣтчатый фартукъ. Каштановыя косы молодой дѣвушки были сложены на темени въ видѣ плоскаго пирога; лицо у нея было блѣдное съ толстыми губами, прямымъ носомъ и совершенно горизонтальными бровями; теперь оно выражало досаду.
   Въ душной комнатѣ, гдѣ пахло жареной селедкой и махоркой, было совсѣмъ тихо,-- слышно было только тиканье стѣнныхъ часовъ у печки да время отъ времени слышался слабый хрустъ, когда Петра перегрызала нитку, поднося къ самому рту весь жилетъ. Изъ сѣней передъ кухней до нея доносились фырканье и смѣхъ, къ которымъ изрѣдка присоединялся прерывистый храпъ изъ-за алькова позади Петры.
   -- Отлично... очень хорошо,-- пробормотала она, когда снова раздался взрывъ хохота. Она съ досадой бросила на столъ ножницы, которыми только что отрѣзала тесьму.-- На что это похоже! Часами стоять тамъ, когда все здѣсь не прибрано.-- Она встала и, не выпуская изъ рукъ работы, прошла черезъ кухню въ сѣни. Въ дверяхъ, выходившихъ на улицу, облокачиваясь о нижнюю затворенную половину двери, стояла ея сестра Андрэа въ розовой ночной кофточкѣ и нижней юбкѣ и разговаривала съ молодымъ бѣлокурымъ господиномъ, стоявшимъ на улицѣ; на немъ было шоколаднаго цвѣта пальто и котелокъ того же цвѣта, но темнѣе. Увидя Петру, онъ приподнялъ слегка шляпу. Въ то же мгновеніе Андрэа выпрямилась и быстро повернула голову.
   -- Отецъ велѣлъ тебѣ сказать, чтобы ты шла домой,-- сказала Петра недовольнымъ голосомъ.
   -- Что ему надо?
   Но Петра уже исчезла.
   -- Вы выйдете прогуляться сегодня вечеромъ, юмфру?-- спросилъ господинъ, дѣлая видъ, будто хочетъ уходить.
   -- А зачѣмъ вамъ это знать, мусье Равнъ?
   -- Можно было бы прогуляться по городскому саду,-- продолжалъ онъ, глядя на нее своими голубыми, узкими глазами.
   -- Развѣ вы не слыхали, какая у меня сестрица!
   -- Стоитъ ли обращать на это вниманіе? Вѣдь она не опекунша ваша. Скажите же, что вы согласны, юмфру.
   Она на минуту задумалась.
   -- Вамъ не хочется?
   -- О, за хотѣніемъ дѣло не станетъ, къ сожалѣнію... но потомъ надо ожидать всякихъ непріятностей.
   -- Что за чортъ!... Но почему же вы не уйдете изъ дому? Вы непремѣнно должны это сдѣлать, юмфру.
   -- Какія глупости вы говорите!-- На большихъ блѣдныхъ щекахъ Андрэи появился румянецъ.-- Какъ это ужасно, что я такъ легко сдаюсь,-- прибавила она, покачавъ головой.-- Лучше было бы, если бы вы остались тамъ, въ Гамбургѣ,-- тамъ, навѣрное, не было недостатка въ желающихъ прогуляться... но вѣдь каждому хочется хоть немножко повеселиться, прежде чѣмъ превратиться въ старую каргу.
   -- Такъ, значить, мы встрѣтимся съ вами на углу Пундеремугетъ ровно въ половинѣ девятаго.
   -- Хорошо... наплевать на нихъ!
   Равнъ послалъ ей воздушный поцѣлуй и кивнулъ головой. Потомъ онъ приподнялъ свою элегантную шляпу и ушелъ.
   Андрэа захлопнула верхнюю половинку двери и, слегка переваливаясь и высунувъ кончикъ языка, побѣжала черезъ кухню въ комнату.
   -- Такъ я и знала, что ты все наврала, -- сказала она вызывающе, осматриваясь по сторонамъ.
   -- Ты, вѣроятно, находишь, что я слишкомъ рано разлучила тебя съ твоимъ поклонникамъ? Ты сваливаешь на меня всю работу, и я выбиваюсь изъ силъ съ утра до вечера, а ты только веселишься да бездѣльничаешь.
   -- Вздоръ ты болтаешь,-- сказала Андрэа задорно и подошла къ комоду, на который были составлены глиняныя чашки съ костями отъ селедокъ, картофельной шелухой и остатками застывшей каши; все это было собрано туда послѣ обѣда.
   -- Цѣлый день ты палецъ о палецъ не стукнешь,-- продолжала Петра: -- Тебѣ лѣнь даже одѣться. Вонъ и постель твоя до сихъ поръ не убрана,-- и Петра посмотрѣла на деревянный диванъ-кровать у стѣны съ альковомъ, на которомъ была разложена постель на двоихъ.-- Посуда вся брошена грязная...
   -- Ну, поѣхала! Неужели ты не устала цѣлый день ворчать?-- И съ этими словами Андрэа вышла съ посудой въ кухню, оставивъ дверь въ комнату раскрытой.
   -- И какъ только тебѣ не стыдно, -- продолжала Петра, все больше и больше возбуждаясь.-- Стоишь и зубоскалишь съ чужимъ господиномъ въ ночной кофтѣ и нижней юбкѣ, да еще съ серьгами въ ушахъ и съ прической! Стыдно сказать, на кого ты похожа!
   -- Такъ ты не говори, матушка!-- бросила Андрэа и снова вынесла въ кухню остатки посуды. Она сунула палецъ въ котелъ съ жирной водой, стоявшій на плитѣ, и, убѣдившись въ томъ, что вода еще не остыла, она свалила въ кучу со всѣхъ тарелокъ остатки ѣды и выбросила ихъ за окно на тѣсный дворъ; послѣ этого она положила глиняную посуду въ котелъ, перемыла ее и, опрокинувъ, положила въ лоханку.
   Въ кухонную дверь раздался стукъ, и на порогѣ появился высокій, тощій человѣкъ въ поношенномъ пальто со свѣтлыми пуговицами. У него было изможденное лицо, на впалыхъ щекахъ горѣли красныя пятна, на головѣ у него была фуражка съ золотымъ галуномъ. Въ одной рукѣ онъ держалъ свертокъ бумаги.
   -- Здравствуйте. Фриманнъ дома?
   Петра отвѣтила на его привѣтствіе легкимъ кивкомъ и затворила въ комнату дверь.
   -- Онъ спитъ,-- отвѣтила Андрэа.
   -- Подожду немного,-- сказалъ вошедшій, усаживаясь въ кухнѣ на табуретѣ.
   -- Опять судиться, что ли?
   Человѣкъ кивнулъ головой.
   -- Теперь люди только и дѣлаютъ, что судятся другъ съ другомъ,-- сказала Андрэа, помолчавъ немного, и принялась вытирать посуду.
   -- Да, теперь поживѣе стало. А то совсѣмъ плохо было съ дѣлами.
   -- Я пойду разбужу отца и скажу, что пришелъ Крюгеръ.
   Крюгеръ кивнулъ головой въ знакъ согласія и закашлялъ рѣзкимъ сухимъ кашлемъ. Андрэа отвернула голову, такъ какъ изо рта Крюгера вмѣстѣ съ кашлемъ вырвалось ужасное зловоніе. Она пошла въ комнату, растворила дверь въ альковъ, весь заполненный двухспальной кроватью съ пуховикомъ, покрытымъ полосатымъ ситцемъ. На подушкѣ лежала лысая голова, а рядомъ съ ней выкуренная трубка.
   -- Вставай, отецъ,-- сказала Андрэа.-- Тебѣ надо въ судъ.
   Въ отвѣтъ раздалось какое-то хрюканье.
   -- Проснись, отецъ. Крюгеръ не хочетъ больше ждать.
   -- Чортъ возьми!-- раздалось изъ алькова; жирная рука распахнула пуховикъ и стала шарить по подушкѣ, нащупывая трубку. Потомъ на помощь появилась другая жирная рука, разыскавшая кисетъ, наконецъ, трубка была набита и тогда Фриманнъ отбросилъ ногами въ сторону пуховикъ. Оказалось, что онъ лежалъ одѣтый съ ногъ до головы въ сѣрой курткѣ и толстыхъ штанахъ. Отъ него шелъ паръ,-- такъ онъ вспотѣлъ подъ пуховикомъ. Петра распахнула окно.
   Между тѣмъ Андрэа налила кофе изъ кофейника, стоявшаго въ дымящей печкѣ. Фриманнъ повернулъ свой толстый животъ набокъ, спустилъ ноги въ смазныхъ башмакахъ на полъ, зѣвнулъ такъ, что его маленькіе глазки совсѣмъ исчезли за обрюзгшими щеками, и протянулъ руку за чашкой, которую ему подала Андрэа.
   -- Ты говоришь, Крюгеръ? Я не вижу никакого Крюгера,-- сказалъ онъ.
   -- Онъ сидитъ въ кухнѣ.
   -- Въ кухнѣ? Развѣ тамъ мѣсто для такого человѣка? Но это, конечно, ея штуки, она все носъ задираетъ.-- И онъ покосился на Петру и на раскрытое окно. Волоча за собой ноги, онъ подошелъ къ угловому шкапу, вынулъ изъ него бутылку и безногую рюмку. Держа въ одной рукѣ бутылку и рюмку, а въ другой чашку съ кофе, онъ вышелъ въ кухню къ Крюгеру, которому Андрэа также налила чашку кофе.
   Немного спустя Крюгеръ и Фриманнъ шли по улицѣ. Крюгеръ широко шагалъ и держалъ свое тощее тѣло прямо. Одну руку онъ засунулъ въ карманъ пальто, а въ другой держалъ свертокъ бумаги. Фриманнъ семенилъ рядомъ съ нимъ своими кривыми ногами и двигался впередъ съ нѣкоторыми усиліями. Его руки съ жирными пальцами болтались взадъ и впередъ, его свѣтлая фетровая шляпа, покрытая пятнами пота, была сдвинута на самый затылокъ и изъ-подъ нея выглядывала только жирная складка на шеѣ.
   Между тѣмъ, Петра продолжала шить, сидя за складнымъ столомъ, Андрэа сидѣла у окна, поставивъ локти на подоконникъ, и обдумывала, какъ бы ей одѣться и улизнуть изъ дому безъ скандала съ сестрой. Чтобы скоротать время ожиданія, она начала прибирать комнату.
   Вдругъ Петра встала и начала одѣваться собираясь уйти изъ дому.
   

XI.

   Петра надѣла зимнее пальто изъ коричневой клѣтчатой матеріи съ широкимъ воротникомъ и шляпу изъ бумажнаго фіолетоваго бархата и вышла на улицу. Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ своего дома она повстрѣчалась съ четырнадцатилѣтнимъ бѣлокурымъ мальчикомъ въ кожаномъ фартукѣ, какіе носятъ сапожные подмастерья; онъ несъ въ рукахъ пару новыхъ дамскихъ ботинокъ.
   -- Господи, какая ты нарядная! Куда это ты, Петра?-- крикнулъ мальчикъ, останавливаясь.
   -- Иду къ консулу Смиту, который живетъ на Страндгаде. Хочу узнать тамъ о мѣстѣ.
   -- За тобой посылали, что ли?
   -- Какъ такъ?
   -- Нѣтъ, я просто только спрашиваю. Ужъ очень это важный домъ.
   -- А ты откуда знаешь?
   -- Какъ мнѣ не знать! Вѣдь нашъ мастеръ обрученъ со служанкой консула. Скоро они поженятся. Барыня тамъ уже тридцать лѣтъ лежитъ больная. Послушай, устрой также и мнѣ тамъ мѣстечко. Скажи, что у тебя есть братъ, который очень хотѣлъ бы пристроиться къ торговому дѣлу... А что, Дрэа дома? Я хочу попросить ее дать мнѣ кусокъ хлѣба съ чѣмъ-нибудь, я голоденъ, какъ собака.
   -- Не знаю, есть ли у нея что-нибудь,-- сказала Петра, вынимая портмонэ изъ кошачьей муфты.-- Вотъ, купи себѣ кренделей, Педеръ.-- И Петра дала мальчику шиллингъ.
   -- Здорово! Спасибо тебѣ. Такъ скорѣе будетъ, а то мнѣ надо снести еще эти ботинки.
   -- Ну, до свиданія,-- сказала Петра, кивая головой.
   "Хорошо было бы, если бы я получила это мѣсто, -- думала Петра, -- я была бы совсѣмъ счастлива". Жизнь вмѣстѣ съ сестрой и отцомъ становилась для нея съ каждымъ днемъ все болѣе невыносимой. Какъ низко палъ ея отецъ,-- онъ превратился въ какое-то животное! А какой это былъ работящій и дѣльный человѣкъ, пока они жили въ Нордфіордѣ и пока не умерла мать жалко было и противно смотрѣть на него. Вѣдь всякаго человѣка можетъ постигнуть неудача, но можно оставаться порядочнымъ, если только захочешь. А съ Дрэей дѣло обстояло еще хуже. Она уходила по вечерамъ и возвращалась поздно ночью, получала въ подарокъ всякіе бездѣлушки и наряды, и молва о ней шла самая дурная... Весь переулокъ называлъ ее Равновой... нѣтъ, Петра не могла даже мысленно произнести этого слова. Къ тому же она была увѣрена, что это неправда. Андрэа была лѣнива и безпечна, и часто ее соблазняли, такъ какъ у нея была бѣлая кожа и красивая фигура, но сказать про нее, что она распутна,-- нѣтъ, этому Петра никогда не повѣритъ и не хочетъ вѣрить.
   "Вотъ уже четыре мѣсяца прошло съ тѣхъ поръ, какъ ты поселилась въ городѣ,-- думала Петра,-- а прошло какъ будто цѣлыхъ четыре года". Ахъ, отчего не осталась она въ Нордфіордѣ! Тамъ жилось ей такъ хорошо, въ особенности у окружного судьи, который лѣтомъ всегда бралъ лишнюю прислугу. Фрекенъ Августа относилась къ ней, какъ къ подругѣ, и сейчасъ же сказала ей, когда обручилась съ повѣреннымъ. А какъ всѣ въ этой семьѣ были ласковы съ ней, когда пришло извѣстіе о томъ, что женихъ ея погибъ во время кораблекрушенія въ Нѣмецкомъ морѣ!
   Никогда не забудетъ она, что фрёкенъ Августа поцѣловала ее со слезами на глазахъ. Если бы не умерла барыня, она и до сихъ поръ жила бы у нихъ; но послѣ смерти жены судья взялъ отпускъ и уѣхалъ заграницу вмѣстѣ съ дочерьми. Тогда ей не надо было бы мучиться здѣсь, искать мѣста и бояться отказа.
   Петра остановилась передъ красивымъ домомъ на Страндгаде. На мѣдной дощечкѣ она прочла: "Германъ Д. Смитъ и сыновья". Ея сердце сильно билось, и она съ любопытствомъ осматривала гладкій фасадъ съ длиннымъ рядомъ оконъ во второмъ этажѣ. Чтобы собраться съ духомъ, она прошла мимо дома, потомъ повернула обратно и вошла на крыльцо. Въ сѣняхъ она увидала лѣстницу съ полированными перилами и ковромъ; направо была дверь со стеклами, которыя изнутри были завѣшаны кружевной занавѣской, а налѣво была дверь, на которой было написано крупными буквами Comptoir. Все было необыкновенно красиво и имѣло дѣловой видъ. Она постучала въ дверь со стеклами, но безъ всякаго результата, и хотѣла уже постучать въ другую дверь, какъ она растворилась, и изъ нея вышелъ молодой конторщикъ въ синемъ долгополомъ сюртукѣ. Петра сказала ему, по какому дѣлу пришла.
   -- Подождите минутку, я скажу консулу,-- отвѣтилъ онъ и исчезъ въ ту же дверь. Немного спустя онъ возвратился.-- Пожалуйста, войдите,-- сказалъ онъ, оставляя дверь конторы пріотворенной, и вышелъ на улицу.
   Петра вошла въ контору. Тамъ сидѣли два конторщика на высокихъ табуреткахъ и писали. Они сидѣли къ ней спиной и, повидимому, не замѣтили ея, пока Петра не кашлянула; тогда они оба повернули головы и посмотрѣли на нее.
   -- Я пришла по объявленію,-- начала она.-- Позвольте спросить, не вы ли консулъ Смитъ?-- спросила она, обращаясь къ старшему изъ нихъ.
   -- Вы хотите говорить съ консуломъ? Пожалуйста,-- сказалъ тотъ, указывая ей рукой на противоположную дверь.
   Петра подошла къ двери и постучала.
   -- Войдите!-- раздалось изнутри.
   Она растворила дверь и переступила черезъ порогъ. Консулъ Смитъ сидѣлъ на диванѣ и читалъ газету, такую обширную, какой Петра никогда еще не видала.
   -- Я пришла по объявленію,-- проговорила она.
   -- Сюда приходило уже нѣсколько человѣкъ,-- сказалъ консулъ, не поднимая головы отъ газеты.-- Мнѣ кажется, что моя жена уже сговорилась съ кѣмъ-то.
   -- Вотъ какъ. Значитъ, я опоздала. А мнѣ казалось, что назначено было приходить только послѣ обѣда.
   Въ ея голосѣ было нѣчто такое, что заставило консула посмотрѣть на нее.
   -- Гм... сколько вамъ лѣтъ?-- спросилъ онъ.
   -- Мнѣ исполнится двадцать четыре года шестого іюля.
   -- Служили вы когда-нибудь раньше экономкой?
   -- Да, пять съ половиной лѣтъ. Это написано на рекомендаціи.
   -- Какъ васъ зовутъ?
   -- Петра-Луиза Фриманнъ.
   -- Вы дочь понятого?-- спросилъ консулъ съ нѣкоторымъ удивленіемъ, но Петрѣ послышалось въ его тонѣ состраданіе. Она вспыхнула и опустила глаза.
   -- У вашего отца не было раньше имѣнія?
   -- У него была лавка въ Нордфіордѣ,-- съ трудомъ проговорила Петра.
   -- Плохія времена хоть кого доканаютъ, юмфру Фриманнъ. Съ этимъ приходится каждому изъ насъ примиряться.
   Петру такъ тронуло его вниманіе, что ей захотѣлось поблагодарить его.
   -- Пойдемте со мной наверхъ. Моя жена поговоритъ съ вами. Я, право, не знаю... въ сущности, это отъ нея зависитъ.
   Онъ пошелъ впередъ, а она послѣдовала за нимъ черезъ контору.
   -- Моя жена постоянно лежитъ... впрочемъ, вы, вѣроятно, уже слышали объ этомъ,-- говорилъ Смитъ, пока они поднимались по лѣстницѣ.-- Она больна уже четырнадцать лѣтъ, потому-то намъ необходимъ въ домѣ человѣкъ, на котораго можно положиться. Мы не можемъ взять кого попало.
   Петра невольно обратила вниманіе на то, какія узкія и красивыя ноги у консула и какъ хорошо на нихъ сидятъ башмаки.
   Послѣ того какъ они взошли на лѣстницу, они прошли черезъ нѣсколько большихъ комнатъ съ тяжелой старинной мебелью, большими зеркалами и портретами дамъ и мужчинъ въ парикахъ и старинныхъ костюмахъ. Съ потолковъ свѣшивались. громадныя люстры, окна были задернуты кружевными занавѣсами. Въ небольшой комнатѣ съ модной мебелью, золотообрѣзанными книгами и большимъ фортепіано консулъ остановился, наконецъ, и попросилъ Петру сѣсть и подождать, пока онъ пойдетъ и спроситъ жену, можетъ ли она принять ее. Немного спустя онъ возвратился, оставилъ дверь въ сосѣднюю комнату раскрытой и сказалъ:
   -- Пожалуйста,-- и послѣ этого ушелъ.
   Робко и тихо переступила Петра черезъ порогъ и увидала прямо передъ собой у стѣны широкую кровать съ бѣлымъ наряднымъ пологомъ. Въ кровати лежала или, вѣрнѣе, сидѣла женщина въ бѣлой ночной кофтѣ; у нея было кроткое блѣдное лицо, выдѣлявшееся на наплоенныхъ оборкахъ наволочки. Ея руки, лежавшія поверхъ одѣяла, мало отличались своей бѣлизной отъ простыни. Никогда не видала Петра ничего прекраснѣе этого блѣднаго лица съ выраженіемъ страданія и покорности. У нея перехватило духъ, и она должна была употребить надъ собой силу воли, чтобы ничѣмъ не проявить своего волненія. Возлѣ кровати сидѣла маленькая, сгорбленная женщина, которая встала, когда Петра вошла. У нея было желтое сморщенное лицо, выглядывавшее изъ чепца съ бѣлыми кружевами и бантомъ подъ подбородкомъ.
   -- Пожалуйста,-- сказала она Петрѣ, кладя книгу на ночной столикъ, уставленный лѣкарствами и стаканами съ водой.-- Садитесь на этотъ стулъ, чтобы консульша могла васъ видѣть.
   Петра подошла на цыпочкахъ и сѣла возлѣ кровати.
   Фру Смитъ посмотрѣла на нее своими ясными, печальными глазами и сказала:
   -- Мой мужъ говорилъ, что вы хотите поступить къ намъ на службу.
   -- Если бы вы только хотѣли испытать меня...
   -- Намъ такъ не везло за послѣднее время,-- продолжала консулыпа, испытующе всматриваясь въ Петру.-- Два раза къ намъ поступали очень неудачныя служанки, а мы привыкли, чтобы у насъ служили долго.
   Она замолчала на минуту.
   -- Это само собою разумѣется,-- вставила старая женщина, шевеля своимъ беззубымъ ртомъ, губы котораго походили на двѣ ниточки. Она стояла въ ногахъ кровати и гладила свой черный шелковый фартукъ.
   -- Что же, вы согласились бы смотрѣть за нашимъ домомъ?
   -- Да, фру, я думаю, что я справилась бы.
   -- Мой мужъ привыкъ къ хорошему столу. Изысканныхъ кушаній не надо, но все должно быть хорошо приготовлено,-- сказала фру Смитъ и снова остановилась, какъ бы переводя духъ отъ усталости.-- Иногда у него собираются гости, тогда мы беремъ повариху, но на нашей экономкѣ лежитъ отвѣтственность за все.
   -- Само собою разумѣется,-- прошамкала старуха.
   -- Я къ этому привыкла,-- замѣтила Петра скромно.-- У пробста и судьи въ Нордфіордѣ бывало много гостей лѣтомъ, и хозяйство у нихъ было большое.
   -- Кромѣ того, вы должны заботиться о конторщикахъ. Они обѣдаютъ у насъ. Домъ у насъ большой и хозяйство большое, хотя у насъ нѣтъ дѣтей.
   -- Но изъ объявленія я поняла, что я буду имѣть помощницъ.
   -- Да. Кромѣ того, мадамъ Линдъ ухаживаетъ за мной,-- сказала консульша, глядя на старуху.-- Никто изъ служанокъ не имѣетъ никакого дѣла со мной.
   -- Да, -- подтвердила мадамъ Линдъ, -- это ужъ всецѣло касается меня.
   -- Но, разумѣется,-- продолжала больная,-- мадамъ Линдъ въ свою очередь требуетъ ухода.
   -- Да, каждый человѣкъ получаетъ то, что ему необходимо,-- замѣтила мадамъ Линдъ.
   -- Вы вольны брать меня или не брать. Но не хотите ли посмотрѣть мои рекомендаціи?-- спросила Петра, вынимая изъ муфты нѣсколько сложенныхъ бумагъ.
   -- Много хлопотъ доставляютъ крахмальныя рубашки консула,-- замѣтила мадамъ Линдъ.
   -- Да, мой мужъ очень требователенъ въ этомъ отношеніи. Вы учились гладить крахмальное бѣлье?
   -- Будьте добры, взгляните на мои рекомендаціи.
   -- Да, непремѣнно. Положите ихъ тамъ на столъ. Надѣюсь, вы ничего не имѣете противъ того, чтобы оставить ихъ здѣсь, пока я не приму окончательнаго рѣшенія?
   -- Пожалуйста.
   -- Да, такъ я подумаю,-- сказала фру Смитъ со слабымъ жестомъ, который означалъ, что аудіенція окончена.-- Придите послѣзавтра, тогда я дамъ вамъ окончательный отвѣтъ.
   Петра поблагодарила, попрощалась и вышла.
   Мадамъ Линдъ проводила ее, черезъ комнаты.
   -- Васъ возьмутъ,-- сказала она, кивая головой.-- Я сейчасъ же увидала, что вы понравились барынѣ.
   -- Мнѣ очень хотѣлось бы получить мѣсто здѣсь,-- отвѣтила Петра.
   -- Да, это вполнѣ понятно. Богатый домъ, полная чаша, все чисто, все въ порядкѣ. Если бы вы только видѣли, какая у васъ будетъ комната! Но скажите,-- прибавила мадамъ Линдъ, останавливаясь и кладя свою тощую, изуродованную ревматизмомъ руку на плечо Петры,-- какъ относитесь вы къ Іисусу Христу?
   -- Къ Іисусу Христу?
   -- Да, это главное.-- Мадамъ Линдъ покачала головой и улыбнулась всѣмъ лицомъ, такъ что ея слезящіеся глазки совершенно исчезли.-- Молодыя думаютъ, что могутъ обойтись безъ Него, но это ужасная ошибка, о, какая это ошибка, хи-хи-хи,-- и она засмѣялась беззвучно и отъ всего сердца.-- Молодые думаютъ, что времени еще довольно, пока они состарѣются, но развѣ у нихъ есть письменный контрактъ на то, что Іисусъ Христосъ придетъ къ нимъ именно тогда, когда они позовутъ? Или они знаютъ заранѣе, что проживутъ до старости? Вонъ барынѣ исполнилось уже тридцать два года, когда она обратилась къ Іисусу Христу, но теперь, слава Богу, она обрѣла Его. Господь удостоилъ меня быть Его орудіемъ, Онъ проявляетъ Свою силу черезъ малыхъ сихъ. Да, не всеблагого ли Отца мы имѣемъ на небесахъ?-- она подняла указательный палецъ вверхъ, откинула голову назадъ и закрыла глаза.-- Онъ милосердъ и справедливъ. Но жизнь, юмфру,-- продолжала она, снова кладя руку на плечо Петры и выпрямляясь,-- жизнь, говоритъ Мартинъ Лютеръ, это ветхій корабль на взволнованномъ морѣ, а потому надо молиться Господу, прежде чѣмъ наступятъ дни невзгоды.
   Петра съ такимъ вниманіемъ слѣдила за выраженіемъ лица мадамъ Линдъ и ея ужимками, что почти не слышала, что она говорила. Каждый мускулъ лица старухи былъ въ движеніи, пока она говорила, а когда она смѣялась своимъ внутреннимъ смѣхомъ, она напоминала расшалившагося ребенка. Ей трудно было произносить слова своимъ беззубымъ ртомъ, и все-таки она говорила весело и громко, несмотря на то, что шепелявила. Когда она, наконецъ, остановилась и перевела духъ, то Петра растерялась и не знала, что отвѣтить.
   -- Да, вы стоите и смотрите на меня,-- начала старуха опять со смѣхомъ,-- но я говорю истинную правду. Идите-ка домой и помолитесь Богу, чтобы Онъ подарилъ вамъ мѣсто здѣсь, потому что Онъ одинъ опредѣляетъ все. Ахъ, какъ дурно дѣлаютъ люди, которые мучатся и заботятся о своемъ пропитаніи. Неужели Онъ не позаботился обо всѣхъ заранѣе! Но, повторяю вамъ, идите домой и помолитесь о мѣстѣ, а потомъ ужъ мы поможемъ вамъ обрѣсти Іисуса Христа.
   Петра была тронута тѣмъ, что человѣкъ, играющій такую большую роль въ домѣ Смита, выказалъ по отношенію къ ней вниманіе и откровенно поговорилъ съ ней. Искренно желая проявить чѣмъ-нибудь свою благодарность, она сказала чуть не бъ благоговѣніемъ:
   -- Это такъ прекрасно, то, что вы сказали, мадамъ Линдъ! Отъ души благодарю васъ за это.
   -- Развѣ слова Божіи могутъ быть не прекрасны? Нѣтъ болѣе прекрасныхъ словъ ни на небѣ, ни на землѣ, юмфру. Къ этому пришла и барыня. Она находитъ утѣшеніе въ словѣ Божіемъ и молитвѣ. Господи, прими ея душу, когда она отлетитъ отъ нея!
   Петра вдругъ вспомнила смерть матери, о которой ей писала Андрэа; сестра разсказывала, что послѣдними словами матери были: "Господи, прими мою душу". И у Петры навернулись слезы на глазахъ.
   -- Но мнѣ пора итти къ барынѣ,-- сказала старуха.-- Да благословитъ васъ Богъ, юмфру. Когда вы поступите въ этотъ домъ, мы еще поговоримъ съ вами обо всемъ, и мы будемъ вмѣстѣ молиться за консула.
   Петра съ удивленіемъ посмотрѣла на нее.
   -- Да, дѣло въ томъ, что онъ не очень-то въ дружескихъ отношеніяхъ съ Іисусомъ Христомъ. Духъ Святой еще не снизошелъ на него. Но ему не уйти отъ него! Будьте увѣрены въ этомъ. До свиданія.
   Когда Петра спустилась въ сѣни, дверь изъ конторы растворилась. Консулъ высунулъ голову изъ-за двери и спросилъ ласково:
   -- Ну, на чемъ же вы покончили?!
   -- Барыня просила меня прійти послѣзавтра за отвѣтомъ.
   Консулъ Смитъ обвелъ всю ея фигуру испытующимъ взглядомъ и остановился на лицѣ. Петра почувствовала, какъ она краснѣетъ.
   -- А мадамъ Линдъ успѣла поймать васъ?-- спросилъ онъ, выходя въ сѣни и затворяя за собой дверь.
   -- Да, она поговорила со мной, когда я вышла отъ барыни.
   -- Я сейчасъ же догадался объ этомъ по молитвенному выраженію на вашемъ лицѣ. Святой Духъ, Мартинъ Лютеръ, узы сатаны и въ какихъ вы отношеніяхъ съ Іисусомъ Христомъ? Не правда ли? Все это вамъ пришлось выслушать?-- Говоря это, консулъ подражалъ голосу мадамъ Линдъ и ея манерамъ. Петра невольно улыбнулась, хотя и боялась, что это неприлично.
   -- Да, это настоящій крестъ въ домѣ, это ходячій молитвенникъ, до такой степени изобилующій библейскими изреченіями и псалмами, что самъ Господь Богъ испугался бы, если бы натолкнулся на нее. Но она очень добра по отношенію къ моей бѣдной женѣ и заботится о ней,-- боюсь только, что она когда-нибудь своими разговорами доведетъ ее до сумасшествія.-- Послѣднія слова онъ произнесъ съ мрачнымъ выраженіемъ на лицѣ.-- Но что я хотѣлъ сказать?-- онъ подошелъ къ Петрѣ вплотную и какъ бы въ разсѣянности снялъ съ ея плеча пылинку.-- Если вы поступите къ намъ въ домъ, то вамъ не слѣдуетъ обращать вниманія на то, что болтаетъ эта старуха,-- и, говоря это, онъ почти незамѣтно опустилъ руку и, какъ бы безотчетно, провелъ ею по бедру Петры.-- Она болтаетъ всякую чепуху и воображаетъ, будто ей являются видѣнія днемъ и ночью.
   Петрѣ казалось, что его слова доносятся до нея откуда-то издалека. Отъ его платья и бѣлыхъ изящныхъ рукъ исходило тонкое благоуханіе. Какъ въ туманѣ, видѣла она передъ собой его массивную золотую цѣпочку поверхъ синяго бархатнаго жилета, и ей казалось, что она вотъ-вотъ упадетъ назадъ или впередъ прямо на полъ. Когда онъ пересталъ говорить, она овладѣла собой и собралась итти. Ей стало стыдно. Что подумалъ онъ о ней, разъ она стояла совершенно спокойно, когда онъ прямо-таки гладилъ ее по бедрамъ? Она чуть не выбѣжала изъ сѣней. Консулъ послѣдовалъ за ней и галантно растворилъ передъ ней дверь на улицу. Онъ бросилъ ей вслѣдъ:-- Прощайте, юмфру Фриманнъ... нѣтъ, надѣюсь, до свиданія,-- затѣмъ онъ кивнулъ головой и затворилъ за ней дверь.
   

XII.

   Петра направилась домой въ радостной тревогѣ. Ей казалось, будто она проснулась послѣ долгаго сна и вдругъ очутилась въ живой и веселой дѣйствительности.
   Она шла очень быстро, но двигаться впередъ было затруднительно. На Страндгаде была обычная послѣобѣденная субботняя сутолока. Пригородные крестьяне шли цѣлыми вереницами, мужчины и женщины, обнявъ другъ друга за плечи и держа въ рукахъ ведерки. Если кто-нибудь попадался имъ навстрѣчу, они не отпускали другъ друга, чтобы дать дорогу, а женщинъ и маленькихъ дѣтей, которыя не поспѣвали во время отойти въ сторону, они преспокойно отталкивали, такъ что тѣ падали, и шли дальше, не оглядываясь даже назадъ, чтобы посмотрѣть на упавшихъ. Они спѣшили на рыночную площадь, гдѣ стояли ихъ возы съ молокомъ и другими деревенскими продуктами. Купцы возвращались домой съ вечерняго биржевого собранія или стояли на тротуарѣ передъ окнами своихъ конторъ, лѣниво обмѣниваясь послѣдними городскими сплетнями съ сосѣдями., Служанки съ корзинками на рукахъ шли за свѣжимъ хлѣбомъ на воскресенье, такъ какъ булочныя по воскресеньямъ были закрыты; онѣ стояли кучками и посмѣивались надъ пригородными крестьянами,-- стрилями, какъ ихъ зовутъ въ Бергенѣ, но тѣ оставались невозмутимыми и дѣлали видъ, будто ничего не видятъ и не слышатъ. Уличные мальчики сновали, играя съ обручами отъ бочекъ, или сидѣли за выступами крылецъ, увлекаясь игрой въ "рѣшетку". На углу переулка Гордене сидѣло на табуреткахъ нѣсколько прокаженныхъ; лица ихъ были покрыты фіолетовыми опухолями и представляли собой нѣчто безформенное; эти несчастные продавали изготовленные ими гребни и щетки. Пьяные портовые рабочіе шли по улицамъ зигзагами, заставляя ѣхавшихъ на базаръ останавливаться, что вызывало крики и ругань и собирало толпу любопытныхъ.
   Однако Петра до такой степени углубилась въ свои мысли, что не замѣчала сутолоки вокругъ себя. Она представляла себя мысленно въ элегантныхъ комнатахъ, изъ которыхъ она только что вышла... она уже обжилась тамъ, распоряжалась всѣмъ и чувствовала себя тамъ, какъ дома... Она встрѣчаетъ на лѣстницѣ консула, онъ вѣжливо здоровается, улыбается своими красными губами, и изъ-подъ его шелковистыхъ темныхъ усовъ сверкаютъ жемчужные зубы... Онъ хвалитъ ея поварское искусство, онъ доволенъ тѣмъ, какъ она присматриваетъ за всѣмъ домомъ, и говоритъ, что никогда его крахмальныя рубашки не были такъ прекрасно выглажены... Въ то время какъ онъ говоритъ, его бѣлая рука съ мягкими темными волосками и длинными узкими ногтями снимаетъ пылинку съ ея лифа, медленно проводитъ по ея плечу и останавливается на бедрѣ...
   Петра вспыхнула и пошла быстрѣе. Потомъ она задумалась о томъ, какъ она по свободнымъ воскресеньямъ будетъ надѣвать свое синее шерстяное платье и шарфъ съ шелковой бахромой и ходить въ церковь. Она непремѣнно купитъ себѣ новую шляпу, на это у нея найдутся деньги, и перчатки также. Время отъ времени она будетъ также заглядывать домой. Грѣхъ было бы важничать. Она будетъ заглядывать только на минутку, чтобы сунуть Педеру и Маріусу нѣсколько шиллинговъ, да поболтать съ мадамъ Хольмъ въ ея уютной комнатѣ, когда она будетъ отдыхать отъ работы. А у консула въ домѣ она всегда будетъ ходить въ темномъ платьѣ, въ туфляхъ и съ шелковой сѣткой на волосахъ и всегда въ свѣтломъ фартукѣ, покрывающемъ почти всю юбку. Консулъ, навѣрное, любитъ, чтобы служанка хорошо одѣвалась. Къ сѣткѣ у пробора она будетъ прикрѣплять голубой бантикъ, голубой ей больше всего идетъ, и она всегда будетъ ходить въ манжетахъ и накрахмаленномъ воротникѣ, а къ груди будетъ прикрѣплять волосяную брошку съ золотымъ ободкомъ, подаренную ей женой пробста въ день ея конфирмаціи.
   -- Господи, помилуй!-- крикнула Петра.-- Она едва-едва успѣла отскочить на узкій тротуаръ, иначе ее ударило бы въ високъ острымъ угломъ лотка съ сушеной треской, которую несъ на спинѣ крючникъ, низко склонивъ голову подъ ношей. Въ ту минуту, какъ она очутилась на тротуарѣ, она обратила вниманіе на кусокъ ситца съ голубыми пальмовыми листьями, выставленный въ окнѣ мануфактурной лавки.

I. Ф. Вирсъ.
Большой выборъ галантерейныхъ товаровъ,
колоніальные товары и вина.

   прочла Петра на вывѣскѣ надъ, окномъ.
   Этотъ ситецъ былъ бы очень хорошъ для фартука, подумала она и нащупала полталера въ своей муфтѣ. Съ тѣхъ поръ какъ она пріѣхала въ городъ, она не истратила и двухъ шиллинговъ на себя, а фартуки ей, въ сущности, были нужны, въ особенности если она получитъ мѣсто. Во всякомъ случаѣ можно зайти и спросить о цѣнѣ.
   -- Сію минуту, юмфру,-- отвѣтилъ пожилой человѣкъ съ сѣдой бородой, стоявшій у окна, когда Петра вошла въ лавку. Онъ кивнулъ ей головой, не глядя на нее, и продолжалъ считать: "пять, шесть, семь, восемь", отмѣривая грубое сукно двумъ крестьянамъ, мужу и женѣ, которые недовѣрчиво слѣдили за каждымъ его движеніемъ.
   "Что за противная лавка,-- подумала Петра:-- темная, тѣсная, воя пропитанная запахомъ клеенки и деревенской шерсти". Она посмотрѣла на потолокъ, съ котораго свѣшивались веревки, шерсть, клеенчатые зюдъ-весты, глиняныя кружки и тому подобное. Потомъ она опустила глаза внизъ и увидала цѣлый рядъ выдвижныхъ ящиковъ съ желѣзными ручками, на которыхъ было написано: "кофе", "сахаръ", "мука", "свѣчи", "листовой табакъ" и тому подобное. За прилавкомъ стоялъ молодой парень и надавливалъ одной рукой на чашку вѣсовъ, на которой лежало нѣсколько сальныхъ свѣчей, а другой рукой онъ слегка подталкивалъ вверхъ чашку съ гирьками. Маленькій человѣчекъ ростомъ не болѣе двухъ локтей въ бѣлой домотканной курткѣ и съ торчащей во всѣ стороны щетинистой бородой разразился руганью и надавилъ на чашку съ вѣсами такъ сильно, что она стукнулась о прилавокъ.
   -- Есть у насъ еще эта матерія, Сивертъ Іенсенъ?-- спросилъ хозяинъ съ сѣдой бородой, развѣсивъ на рукѣ матерію, которую онъ отмѣривалъ.
   -- Конечно, господинъ Вирсъ, какъ разъ позади васъ на третьей полкѣ налѣво.
   "Сивертъ Іенсенъ,-- подумала Петра,-- можно было бы подумать, что у него какое-нибудь имя поважнѣе".
   -- Ладно, ладно, смотри во всѣ глаза, чтобы тебѣ отвѣсили какъ слѣдуетъ,-- сказалъ Сивертъ со смѣхомъ крестьянину.-- Ты теперь самъ видишь, что тутъ цѣлый фунтъ свѣчей да еще съ излишкомъ.
   -- Врешь, тутъ недохватъ.
   -- Недохватъ? Ты съ ума сошелъ, стриль!
   Но стриль настаивалъ на своемъ и требовалъ прибавки.
   Тогда Сивертъ обмѣнялъ одну свѣчу и положилъ побольше.
   -- Ну, теперь ты доволенъ?-- и онъ снялъ съ чашки свѣчи.
   Стриль пробормоталъ что-то сквозь зубы, снялъ крышку съ синей кадушки съ раскрашенными на ней красными розами, которую онъ все время держалъ въ рукѣ. Въ кадушкѣ были крендели, пирожки, трубки, нѣсколько крючковъ и пакетъ жевательнаго табаку. Поверхъ всего этого онъ сложилъ свѣчи. Послѣ этого онъ развязалъ толстый шерстяной шарфъ, которымъ нѣсколько разъ была обмотана его шея и концы котораго свѣшивались ему на животъ, разстегнулъ куртку и жилетъ и, просунувъ руку за рубашку, съ трудомъ вытащилъ прямо съ голой груди кожаную мошну, висѣвшую на шнуркѣ. у него на шеѣ, изъ мошны онъ одинъ за другимъ медленно вынулъ нѣсколько мѣдныхъ шиллинговъ, забрызганныхъ рыбьей чешуей; каждую монету онъ предварительно осматривалъ со всѣхъ сторонъ и только послѣ этого выкладывалъ на прилавокъ.
   -- Ну, вотъ,-- сказалъ онъ, подталкивая мѣдяки рукой.
   -- Здѣсь нехватаетъ полшиллинга.
   Стриль сталъ требовать, чтобы ему уступили полшиллинга, но на этотъ разъ ему не удалось настоять на своемъ.
   Послѣ маленькой перебранки онъ пробурчалъ:
   -- Мошенники,-- и вынулъ изъ кармана жилета полшиллинга.-- Что-жъ ты мнѣ дашь въ придачу?-- спросилъ онъ, не выпуская монеты изъ сжатыхъ пальцевъ.
   -- Ты сегодня прямо ненасытный! Мало тебѣ, что тебѣ отвѣсили свѣчи съ большимъ походомъ?
   -- А все-таки дай еще что-нибудь.
   Сивертъ отрѣзалъ кусокъ отъ свертка съ табакомъ и протянулъ ему его.
   Крестьянинъ взялъ табакъ, осмотрѣлъ его со всѣхъ сторонъ, высоко поднявъ брови и раскрывъ ротъ, и сунулъ его себѣ въ карманъ. Только послѣ этого онъ отдалъ полшиллинга. Надвинувъ зюдъ-вестъ себѣ на лобъ, онъ поднялъ съ пола кадушку, пробормоталъ что-то относительно мошенниковъ и городскихъ жуликовъ и вышелъ изъ лавки, шлепая своими смазными сапогами.
   Петра не могла понять, почему ее каждую минуту неудержимо тянуло смотрѣть на приказчика. Ей было стыдно, и она нѣсколько разъ отворачивалась, но вслѣдъ затѣмъ она совершенно безсознательно снова смотрѣла на него. Сперва ей показалось, что онъ очень безобразенъ, и она почувствовала къ нему какую-то непріязнь, но мало-по-малу она должна была сознаться себѣ, что, въ сущности, у него очень красивое лицо. Его каштановые курчавые волосы выдѣлялись мысомъ на его широкомъ отлогомъ лбу. Глаза были темные и блестящіе. Они съ быстротой молніи перебѣгали съ одного предмета на другой и въ нихъ было столько жизни, что казалось, будто они громко смѣются. Брови были у него темныя и густыя, одна бровь была прямая, а другая слегка закругленная. На щекахъ и подъ подбородкомъ росъ темный пушокъ. Ко всему этому парень былъ высокій и широкоплечій.
   Раза два его глаза встрѣтились съ глазами Петры, и онъ подмигнулъ ей. Она поняла, что онъ хотѣлъ обратить ея вниманіе на стриля, чтобы она посмѣялась, но Петра нашла, что это дерзко съ его стороны, и сдѣлала видъ, будто ничего не поняла.
   Когда крестьянинъ ушелъ, приказчикъ обратился къ ней:
   -- Что же вы пришли поторговать, юмфру?-- Тонъ у него былъ развязный, почти товарищескій.
   Петра сказала, что ей нужно.
   -- Сейчасъ я достану этотъ ситецъ,-- сказалъ приказчикъ, и въ два прыжка онъ очутился у окна, быстрымъ движеніемъ подхватилъ тяжелый кусокъ ситца и бросилъ его на прилавокъ, громко шлепнувъ имъ.
   -- Вотъ вамъ ситецъ, который не боится стирки, юмфру! Это новость, первый сортъ, очень красивый рисунокъ.-- Онъ повернулъ кусокъ одной рукой, а на другой развернулъ матерію. Петра обратила вниманіе на его руки и задумалась. Такихъ громадныхъ лапъ она никогда не видала. Кости на запястьѣ казались какими-то наростами, на двухъ среднихъ пальцахъ у него были красныя шишки; концы пальцевъ были словно обрублены, ногти были короткіе и поломанные. Чего только не могутъ надѣлать эти кулаки, думала Петра, слѣдя глазами за скрюченными пальцами, которые быстро разворачивали матерію.
   -- Эй, Сивертъ Іенсенъ, дай-ка мнѣ, голубчикъ, ножницы,-- сказалъ Вирсъ. Онъ разъ пять отмѣрилъ сукно, прежде чѣмъ крестьянинъ съ женой позволили ему отрѣзать его.
   Сивертъ вытянулся вдоль прилавка за ножницами, не выпуская изъ рукъ матеріи.
   -- Что стоитъ локоть?-- спросила Петра.
   -- Одинъ ортъ и два съ половиной шиллинга. Это прямо-таки даромъ, юмфру.
   -- Можетъ быть, можно сдѣлать уступку?-- сказала Петра, недовольная тѣмъ, что въ тонѣ ея были ласковыя нотки.
   -- Что вы, юмфру! Намъ самимъ это стоило не меньше орта.
   -- Тамъ въ окнѣ у Офферсена виситъ такая же матерія по восемнадцати шиллинговъ.
   -- Въ такомъ случаѣ, Офферсенъ укралъ ее. Но она, конечно, не такого качества. У насъ есть ситецъ и по восемнадцати, и по шестнадцати.-- И, говоря это, онъ быстро обернулся, вскочилъ на лѣстницу и взялъ съ верхней полки нѣсколько кусковъ матеріи, которые онъ сложилъ себѣ на лѣвую руку.-- Вотъ посмотрите,-- сказалъ онъ, опять вставая за прилавокъ, -- это вы можете получить за шестнадцать.
   -- Эту-то скверную, тонкую тряпку! Я не дамъ за нее и десяти,-- воскликнула Петра, отталкивая въ сторону матерію, которую Сивертъ держалъ передъ нею.
   Дверь въ углу лавки растворилась, и въ ней показалась женщина.
   -- Иди сюда на минутку, Вирсъ. Мнѣ надо поговорить съ тобой,-- сказала она.
   -- Сейчасъ, матушка,-- кивнулъ ей Вирсъ. Онъ стоялъ и считалъ деньги, которыя ему выложили на прилавокъ крестьяне.
   -- Ну, спасибо, что поддержали торговлю, -- сказалъ Вирсъ, бросая деньги въ отверстіе, прорѣзанное въ прилавкѣ.-- Надѣюсь, скоро вы опять заглянете къ намъ?
   Женщина сказала на это, что они опять придутъ къ нему, если только онъ не обманулъ ихъ. Она хотѣла посмотрѣть, не слишкомъ ли сукно сядетъ отъ воды.
   -- Что же, посмотри, матушка. Могу тебя увѣрить, что лучшаго сукна ты не достанешь.
   Женщина отвѣтила ему насмѣшливой гримасой и вышла вмѣстѣ съ мужемъ изъ лавки.
   Вирсъ пошелъ къ женѣ.
   -- Вамъ придется взять это, юмфру,-- сказалъ Сивертъ, вынимая снова наверхъ кусокъ ситца съ пальмовыми вѣтвями,-- Вы слишкомъ красивы и шикарны для этихъ дешевыхъ ситцевъ*
   -- Да, если бы это не было такъ дорого,-- пробормотала Петра, покраснѣвъ отъ его комплимента и нѣсколько оскорбленная его развязнымъ тономъ.
   Въ эту минуту послышался какой-то шумъ на прилавкомъ возлѣ вѣсовъ. Вслѣдъ за этимъ надъ прилавкомъ появилась всклокоченная голова мальчика, который растерянно и испуганно пробормоталъ:
   -- Бочка съ патокой...
   Въ одну минуту Сивертъ подскочилъ къ нему. Онъ нагнулся и ухватился за что-то тяжелое, лежавшее на полу.
   -- Это еще что такое?-- крикнулъ онъ.-- Ты стоишь тутъ на колѣняхъ и спишь, когда тебѣ велѣно привести въ порядокъ мотки съ шерстью! Ну, пошевеливайся, лѣнтяй! Ты возился тутъ цѣлый часъ, а что ты сдѣлалъ?
   Мальчикъ всталъ и растерянно посмотрѣлъ на Сиверта.
   -- Чего это ты руки за спиной держишь?-- спросилъ Сивертъ, выпуская изъ рукъ бочку, которую онъ поднялъ съ пола; онъ схватилъ мальчика за руку и заставилъ его протянуть ее къ свѣту.
   -- Ну, да, такъ и есть! Ты запускалъ руку въ бочку съ патокой! Да, облизывать все это ты умѣешь! Чего добраго, ты съ удовольствіемъ полѣзъ бы въ бочку съ патокой головой внизъ, или ты просто только хотѣлъ намалевать себѣ бороду?
   И Сивертъ расхохотался такъ заразительно, что Петра тоже невольно улыбнулась.
   -- Я нечаянно толкнулъ бочку спиной, когда хотѣлъ выдвинуть ящикъ съ мыломъ,-- пробормоталъ мальчикъ, не отрывая отъ Сиверта своихъ широко раскрытыхъ глазъ.
   -- Ну, разумѣется, ты ни въ чемъ не виноватъ, голубчикъ Массъ! Счастье твое, что въ бочкѣ было такъ мало. Пойди, вымой свои лапы да пошевеливайся!
   -- Вы себѣ представить не можете, что за олухъ этотъ мальчикъ, -- сказалъ Сивертъ, все еще смѣясь и подходя къ Петрѣ.-- Ха-ха-ха! Онъ просто полоумный, и, какъ всѣ сумасшедшіе, онъ прямо-таки опасенъ. Я ужъ говорилъ Вирсу, что когда-нибудь выйдетъ бѣда.
   -- Въ такомъ случаѣ лучше во-время отдѣлаться отъ него,-- замѣтила Петра, которая нашла, что ей надо сказать хоть что-нибудь.
   -- Вотъ и я говорю то же самое, но Вирсъ увѣряетъ, что другой будетъ еще хуже.
   Петра подумала о томъ, что хорошо было бы опредѣлить сюда Педера, но она ничего не сказала. Она взяла въ руки ситецъ и стала разсматривать его.
   -- Сколько локтей вамъ надо, юмфру?
   -- Вы не уступите за двадцать?
   -- Такъ и быть. Для васъ я уступлю за двадцать два съ половиной, но только никому не говорите объ этомъ.
   -- Ну, конечно. Такъ дайте три локтя.
   Сивертъ отмѣрилъ матерію и завернулъ въ желтоватую бумагу. Потомъ онъ склонился надъ прилавкомъ, вытеръ нѣсколько цифръ, написанныхъ на прилавкѣ раньше, и сдѣлалъ мѣломъ подсчетъ.
   -- Три орта и полшиллинга,-- сказалъ онъ, кивая головой и наклоняясь лицомъ такъ близко къ рукѣ Петры, которую она держала на пакетѣ, что она почувствовала его дыханіе сквозь свою бумажную перчатку.
   -- Вы сдѣлали хорошую покупку, юмфру,-- продолжалъ онъ, ущипнувъ ее слегка за мизинецъ.
   -- Ай!-- крикнула Петра, отступая на шагъ назадъ.
   -- Ай!-- передразнилъ ее Сивертъ, и разсмѣялся такъ, что оба ряда его зубовъ съ темными пятнами и красныя, влажныя десна обнажились.-- Простите, юмфру,-- сказалъ онъ наконецъ, придавая своему лицу серьезное выраженіе:-- я не могъ удержаться,-- вы такая соблазнительная.
   Петра вскинула головой и приняла обиженный видъ. Нѣтъ, онъ слишкомъ нахаленъ... но здоровый и веселый. Какъ бы то ни было, но онъ нравится ей.
   Она выложила деньги на прилавокъ. Въ эту минуту вошли два крестьянина, у одного за плечами была корзина, другой держалъ на рукахъ спеленатаго ребенка, онъ висѣлъ у него на помочахъ,-- перекинутыхъ черезъ шею.
   -- А, Андерсъ! И Ларсъ Твейтенъ! Здравствуйте, здравствуйте! А я думалъ, что васъ больше и на свѣтѣ нѣтъ. Очень пріятно васъ видѣть! Что вы сегодня будете у насъ покупать?
   -- А это смотря по тому, что у васъ тутъ есть,-- отвѣтилъ крестьянинъ съ корзиной ворчливымъ тономъ.
   -- Товаръ перваго сорта! Все самое свѣжее, по дешевой цѣнѣ, отмѣриваемъ съ походомъ, въ придачу даемъ табакъ, ха-ха-ха! Что ты на это скажешь, Андерсъ!... Что вамъ угодно, голубушка?-- сказалъ онъ, обращаясь къ дѣвушкѣ съ платкомъ на головѣ, которая вошла вмѣстѣ съ крестьянами.
   -- Полдюжины черныхъ крючковъ.
   -- Черныхъ крючковъ? Сію минуту!-- Онъ подскочилъ къ полкѣ и взялъ небольшой ящикъ.-- Сейчасъ, Андерсъ... Сядь же на скамью, Ларсъ, вѣдь съ ребенкомъ тяжело стоять. Я только отпущу эту хорошенькую городскую дѣвочку.
   -- Посмотрите, вѣрно ли я вамъ дала,-- сказала Петра, указывая на деньги.
   Сивертъ началъ считать; но вдругъ его пальцы выпрямились, и одна монета упала на полъ. На лицѣ его появилось испуганное выраженіе, и онъ устремилъ свой взоръ черезъ плечи Петры на дверь позади нея. Она невольно обернулась и услышала, что кто-то неувѣренно шевелитъ ручкой двери, точно ребенокъ. Въ это мгновеніе дверь растворилась, и на порогѣ показалась маленькая деревенская старуха, вся въ лохмотьяхъ, одна нога у нея была безъ башмака, изъ-подъ чепца свѣшивались сѣдыя космы. Пошатываясь, она вошла въ лавку. Въ одну минуту Сивертъ выбѣжалъ изъ-за прилавка, обхватилъ старуху обѣими руками и повелъ ее въ уголъ за прилавокъ, гдѣ была небольшая дверь. Старуха все время старалась повернуться къ Сиверту и сказать что-то, но онъ погрозилъ ей кулакомъ и прошипѣлъ нѣсколько разъ:
   -- Тише, молчите, мнѣ теперь некогда!
   Онъ растворилъ дверь, толкнулъ въ нее старуху и заперъ за ней дверь на ключъ.
   "Чего ей надо было отъ него?-- думала Петра, возвращаясь домой.-- Едва ли это была покупательница, потому что онъ не обращался бы съ ней такъ, да и не пришелъ бы онъ въ такое замѣшательство".
   

XIII.

   Когда Петра вошла въ сѣни дома, гдѣ она жила, она увидала тощую женщину, которая растворила дверь изъ своей комнаты. Петра поклонилась ей.
   -- Добрый вечеръ, мадамъ Хольмъ. Это я пришла домой.
   -- Ахъ, это вы, Петра?-- сказала женщина нѣсколько разочарованнымъ голосомъ, но все-таки ласково.-- А я думала, что за мной прислали.
   -- Да скоро и пришлютъ, вотъ увидите.
   -- Да, пожалуй. А вы такъ похожи на невѣстку жены кондитера въ Громюренъ, которая ожидаетъ со дня на день... Ну, какъ обошлось все у консула? Войдите ко мнѣ и разскажите. У меня кстати и кофе стоитъ въ духовкѣ.
   Петра приняла приглашеніе, вошла въ комнату, сняла пальто и шляпу и положила ихъ на кровать съ пологомъ, на которой цѣлой горой лежали перины и подушки. Потомъ она подошла къ окну съ бѣлыми занавѣсками и горшками съ цвѣтущими растеніями и сѣла на стулъ. На комодѣ, покрытомъ вязаной салфеткой, красовалась восковая канарейка на проволочныхъ ножкахъ, возлѣ канарейки стояли бумажные цвѣты, шкатулка со швейной подушкой и двѣ фарфоровыя чашки. Въ комнатѣ пахло сушеными розовыми лепестками, мускусомъ и кофе. Въ пріотворенную заслонку топившейся печки пробивался свѣтъ и отблески огня ложились на чистые тряпичные половики.
   Мадамъ Хольмъ разлила кофе въ чашки на красномъ лакированномъ подносѣ, который она поставила передъ Петрой на небольшой четырехугольный столъ, покрытый чистой салфеткой.
   -- Пожалуйста, пейте. А вотъ и сдобные крендели.
   -- Ахъ, какой вкусный кофе!-- похвалила Петра.
   -- Такъ онъ свелъ васъ къ своей женѣ,-- сказала мадамъ Хольмъ, когда Петра кончила разсказывать.-- Вы говорите, что барыня красива? Ну, еще бы! Первой красавицей Бергена считалась въ своей молодости. И съ мадамъ Линдъ вы также познакомились? Она приставала къ вамъ съ Іисусомъ Христомъ? Господи, такъ она все перемалываетъ одно и то же! Разумѣется, каждый изъ насъ долженъ подумать объ этомъ, но на все есть мѣсто и время. И подумать, что она попала-таки въ этотъ богатый домъ!... Надо только удивляться, какъ ее терпитъ консулъ... А вѣдь жена его была когда-то очень свѣтская! Мадамъ Гульбрандсенъ, жена моего брата, была у нея служанкой... бѣдная барыня перенесла тяжелые роды... накладывали щипцы... двое сутокъ она терпѣла нечеловѣческія страданія, а потомъ она такъ и не вставала больше. Да, да, тутъ поневолѣ бросишь свѣтъ... Охъ, ужъ эта мадамъ Линдъ!-- продолжала мадамъ Хольмъ, помолчавъ немного.-- Ей повезло, можно сказать. Не всегда ей такъ хорошо жилось, повѣрьте мнѣ. Она -- мадамъ! Она столько же мадамъ, сколько вы и я. У нея есть дочь, а у дочери двое сыновей... тоже незаконные... ну, все-таки какъ-то приличнѣе, когда тебя называютъ мадамъ. Да, жалко ея, хотя у каждаго человѣка есть свое. Но я не осуждаю ея, это ужъ дѣло Того, Кто распоряжается нашими судьбами... Кромѣ этой дочки, у нея былъ еще ребенокъ, но онъ умеръ, вотъ тогда-то она и обратилась къ Богу. Дѣло, видите ли, въ томъ, что женщина, у которой она жила, сказала ей прямо въ лицо, что она сама убила ребенка, потому что она всегда уходила отъ него и бросала его дома голоднаго. Вначалѣ послѣ смерти ребенка мадамъ Линдъ совсѣмъ потеряла разсудокъ, она бродила по ночамъ, била себя въ грудь, плакала и кричала, что она исчадіе дьявола и что скоро дьяволъ придетъ за ней. Эти крики слышно было на весь домъ! А потомъ она вдругъ начала ходить по городу, продавать листки съ молитвами и проповѣдями и сама выступала на молитвенныхъ собраніяхъ. Говорятъ, она ходила и къ пробсту и къ епископу, они приняли въ ней участіе и стали рекомендовать ее для ухода за больными.
   -- Кто могъ бы подумать это о мадамъ Линдъ,-- сказала Петра задумчиво.
   -- Да, выгодно сдѣлаться святой, такъ говорилъ всегда мой мужъ,-- продолжала мадамъ Хольмъ.-- Ну, мой мужъ относился къ этому всему очень легко. Царствіе ему небесное! Я надѣюсь все-таки, что онъ удостоился царствія небеснаго и въ послѣднюю минуту обратился къ Господу.
   -- Вѣдь онъ, кажется, утонулъ, вашъ мужъ?
   -- Онъ сталъ бродить ночью по кораблю во снѣ, бѣдняга. Поваръ стоялъ на бакѣ на вахтѣ. Вдругъ его точно кольнуло, и онъ обернулся. Что же онъ видитъ? Хольмъ въ нижнемъ бѣльѣ лѣзетъ на бортъ. Поваръ опять отвернулся, потому что ему не пришло въ голову, что Хольмъ бродитъ во снѣ, хотя онъ долженъ былъ бы обратить вниманіе на то, какъ онъ былъ одѣтъ. И вдругъ онъ слышитъ, какъ кто-то крикнулъ, а когда онъ обернулся, то Хольмъ былъ уже въ морѣ. Онъ сейчасъ же поднялъ тревогу, вышелъ капитанъ, спустили лодку, но бѣдный Хольмъ такъ и пошелъ ко дну. Никто не видалъ его больше. Ахъ, сколько разъ говорила я Хольму, что эта его привычка бродить во снѣ доведетъ его до бѣды, и онъ старался отдѣлаться отъ этого, но видно, ужъ каждому заранѣе предопредѣлено то или иное. Разъ мы должны итти по тому или иному пути, то мы идемъ по нему.
   Мадамъ Хольмъ высморкалась и разстегнула нѣсколько крючковъ на своемъ лифѣ.
   Петра сидѣла, подперевъ голову руками, и смотрѣла на маленькое личико мадамъ Хольмъ, освѣщенное слабымъ отблескомъ, огня изъ печки. Волосы у фру Хольмъ были гладко прилизаны на лбу, образуя надъ ушами небольшіе напуски, на затылкѣ они были свернуты въ небольшой узелъ изъ тонкихъ косичекъ. Ея низкій, сиповатый голосъ, ея однообразный говоръ дѣйствовали на Петру, какъ поглаживаніе мягкой, теплой руки.
   -- Какъ, должно быть, вамъ тяжело было получить это извѣстіе, мадамъ Хольмъ!
   -- Да. Было очень тяжело, хотя я знала объ этомъ заранѣе.
   -- Знали заранѣе?
   -- Да, я знала, въ какой день и въ какой часъ это случилось,-- отвѣтила мадамъ Хольмъ, тихо кивая головой.
   -- Разскажите,-- попросила Петра, поводя плечами, какъ отъ озноба.
   -- Вотъ видите ли, въ ту самую ночь, когда Хольмъ упалъ въ море, я видѣла его у себя въ комнатѣ, онъ шелъ по полу!
   Петра приблизилась къ столу и передвинулась на кончикъ стула.
   -- Не въ этой комнатѣ,-- успокоила ее мадамъ Хольмъ.-- Тогда я жила не здѣсь. Нѣтъ, это было въ Хальвканнебаккенѣ; тамъ у насъ было двѣ небольшихъ комнаты, я спала въ задней. Я была на практикѣ и вернулась домой только въ третьемъ часу ночи. Это было лѣтомъ и было совсѣмъ свѣтло, а потому я оставила дверь въ другую комнату отворенной. Не знаю, сколько времени я проспала, но вдругъ я слышу, что кто-то постучалъ три раза. Мнѣ было очень трудно очнуться отъ сна, потому что я очень устала за день, но я все-таки спросила: "кто это?", и тутъ я ясно слышу голосъ Іохана: "Помогите, помогите! Ради Христа, помогите!" -- Я раскрыла глаза какъ слѣдуетъ и сѣла въ постели. И тутъ я увидала Іохана въ нижнемъ бѣльѣ, съ него лила вода ручьями, мокрые волосы прилипли къ его лбу... онъ шелъ по первой комнатѣ и подошелъ къ двери. Ты возвратился домой, Іоханъ? спросила я его, потому что я сразу не опомнилась и даже не испугалась. И вдругъ на меня напала такая тяжесть, точно меня какая-то холодная рука изо всѣхъ силъ прижимала къ подушкѣ, и я снова заснула. Только утромъ я поняла, что со мной случилось ночью.
   -- Не приснилось ли вамъ это, мадамъ Хольмъ?-- шопотомъ спросила Петра.
   -- Ахъ, нѣтъ! Іоханъ далъ мнѣ доказательство того, что онъ былъ у меня. Онъ сбросилъ мое платье со стула на полъ,-- сказала мадамъ Хольмъ шопотомъ, приложивъ руку ко рту.
   -- Вы думаете, это онъ сдѣлалъ?-- спросила Петра, тоже продолжая невольно говорить шопотомъ.
   -- Я это навѣрное знаю. Дѣло въ томъ, что онъ терпѣть не могъ, когда я клала свое платье на этотъ стулъ, потому что это мѣшало ему ложиться въ кровать и выходить изъ кровати.
   -- Слава Богу, что мнѣ никогда не привелось увидѣть ничего подобнаго!-- проговорила Петра.-- Но что это такое?...
   -- Ахъ, это только фонарь зажигаютъ на улицѣ. Цѣпь такъ непріятно скрипитъ, когда фонарь опускаютъ и поднимаютъ. Посмотрите, какъ свѣтло стало.
   -- Пожалуй, мальчики пришли уже домой,-- сказала Петра.
   -- Да. Я слышала, какъ они прошли черезъ сѣни незадолго до вашего возвращенія.
   -- Такъ пора итти къ себѣ,-- замѣтила Петра, но она все-таки продолжала сидѣть. Ей было непріятно подумать о томъ, что надо возвращаться къ себѣ въ темную кухню.
   -- Что я хотѣла сказать...-- заговорила мадамъ Хольмъ разсѣянно.-- Да, какъ понравился вамъ консулъ? Красивый и нарядный, не правда ли?
   -- Да,-- отвѣтила Петра, покраснѣвъ,-- это такъ.
   -- Смотрите, берегитесь. Жалко было бы, если бы съ вами случился какой-нибудь грѣхъ, Петра. Всѣ мужчины -- соблазнители и вѣрить имъ нельзя.
   -- Но вѣдь вы не хотите сказать, что и консулъ Смитъ такой же? Такой благородный господинъ...
   -- Всѣ они одинаковы, когда имъ захочется соблазнить женщину, Петра. А что касается Смита, то о немъ идетъ дурная слава.
   -- Да вѣдь онъ женатъ и все такое...
   -- Ну, про него можно сказать, что онъ и женатъ и не женатъ. Вѣдь жена его лежитъ, словно корабль, потерпѣвшій крушеніе...
   Мадамъ Хольмъ не договорила, такъ какъ раздался стукъ въ дверь, а затѣмъ она растворилась.
   -- Меня прислали отъ кондитера Иверсена... пожалуйста, идите скорѣй,-- сказала задыхающимся голосомъ женщина, закутанная въ черный шерстяной платокъ.
   Мадамъ Хольмъ схватила свой чепецъ съ шоколаднаго цвѣта бантами, висѣвшій на зеркалѣ надъ комодомъ, надѣла его, потомъ она надѣла шляпу и пальто. Петра также поспѣшила взять съ кровати свое верхнее платье и накинула пальто на руку.
   Мадамъ Хольмъ взяла со стѣны мѣшокъ и проговорила:
   -- Ну, съ Божьей помощью!
   -- Спокойной ночи, мадамъ Хольмъ,-- сказала Петра.-- Спасибо за угощеніе, желаю вамъ удачи въ вашей работѣ.
   -- Да, съ Божьей помощью... Спокойной ночи.-- И, говоря это, мадамъ Хольмъ вышла вмѣстѣ съ Петрой въ сѣни и заперла за собой дверь на ключъ. Послѣ этого она вышла на улицу и чуть не бѣгомъ удалилась вмѣстѣ съ женщиной, которая за ней пришла.
   Петра ощупью прошла черезъ темную кухню и вошла въ комнату.
   На краешкѣ стула сидѣлъ Педеръ, засунувъ руки въ карманы; кожаный фартукъ свѣшивался у него между ногъ, онъ пѣлъ во все горло и отбивалъ тактъ каблуками.
   У дверей алькова спиной къ дверямъ стоялъ братъ Маріусъ. Онъ закинулъ руки за затылокъ и упражнялся въ бѣгѣ на мѣстѣ; онъ изо всѣхъ силъ топалъ ногами, пристукивая ими по стѣнѣ каждый разъ, когда мѣнялъ ногу, и при этомъ онъ все время пронзительнымъ голосомъ приговаривалъ:
   -- Лѣво, право, лѣво, право...
   -- Вы съ ума сошли, мальчики?-- крикнула Петра, зажимая себѣ уши.
   Однако Педеръ, ни мало не смущаясь, продолжалъ горланить свою пѣсню.
   -- Да перестанешь ли ты, противный!-- крикнула опятъ Петра, встряхивая его за плечи.
   -- Убирайся вонъ, дѣвчонка!-- огрызнулся Педеръ.-- Надо же мнѣ допѣть пѣсню до конца!-- и онъ снова загорланилъ, и замолчалъ только послѣ того, какъ протянулъ послѣднія слова пѣсни.
   -- Маріусъ, ты совсѣмъ угорѣлъ!-- продолжала Петра.-- Что на васъ нашло?
   -- А что намъ дѣлать, скажи сама?-- спросилъ Педеръ, вызывающе глядя на сестру.
   -- Да, скажи: что намъ дѣлать?-- повторилъ Маріусъ, не переставая топать ногами.
   Петра подошла къ столу, стоявшему передъ деревяннымъ диваномъ, на которомъ она спала. На столѣ стояли остатки каши. Она взяла ложку и стоя проглотила нѣсколько ложекъ, запивая кислымъ молокомъ.
   -- Дрэи нѣтъ дома?-- спросила она.
   -- Да, она ушла.
   -- Она принарядилась, прежде чѣмъ уйти?
   -- Ну, еще бы.
   -- Она ужинала съ вами?
   -- Нѣтъ.
   -- Отчего вы не возьмете книги и не почитаете?
   -- А откуда у насъ книжка?
   -- Возьмите разсказы May.
   -- Мы ихъ наизусть знаемъ.
   -- Прочтите еще разъ. Они такіе хорошенькіе.
   Педеръ въ отвѣтъ только свистнулъ, а Маріусъ продолжалъ топать ногами.
   Наконецъ Маріусъ какъ будто началъ уставать. Онъ двигалъ ногами все медленнѣе и медленнѣе; въ концѣ-концовъ онъ бросился на стулъ, легъ грудью на столъ и положилъ голову на руки. При этомъ онъ толкнулъ Педера ногой, тотъ вскочилъ въ ярости.
   -- Ты лягаешься?-- крикнулъ Педеръ, бросаясь на Маріуса.
   Петра съ трудомъ разняла мальчиковъ. Послѣ этого она стала уговаривать ихъ ложиться спать:
   -- Ложитесь-ка, пока не пришелъ отецъ. Вы знаете, что такъ будетъ лучше для васъ же самихъ,-- прибавила она.
   Ничего не отвѣчая, оба мальчика раздѣлись и, не снимая чулокъ, улеглись на постель въ альковѣ. Педеръ лежалъ у самой стѣны рядомъ съ отцомъ. У Маріуса было устроено изголовье въ ногахъ кровати.
   Петра вынесла кожаный фартукъ и башмаки мальчиковъ въ кухню. Потомъ она привела въ порядокъ ихъ платье и пришила оторванныя пуговицы къ ихъ штанамъ. Послѣ этого она снова усѣлась за свою работу. Она прилежно шила цѣлый часъ, но вдругъ ея проворныя руки остановились, она приподняла голову и стала прислушиваться.
   -- Да, это шаги отца въ сѣняхъ. Она хорошо знала эти шаги и глухіе удары, раздававшіеся въ стѣны, когда онъ въ темнотѣ натыкался на нихъ. Петра бросила работу на столъ, встала и отворила дверь. Въ то же мгновеніе Фриманнъ ввалился въ дверь, и, едва переступивъ порогъ, растянулся на полу. Петра помогла ему встать и начала раздѣвать его.
   -- Здѣсь кто-то живетъ,-- бормоталъ Фриманнъ заплетающимся языкомъ. Онъ сидѣлъ и покачивался на краю кровати.-- Слышишь, Петра, здѣсь кто-то живетъ.
   -- Да, конечно, здѣсь живутъ,-- отвѣтила Петра съ раздраженіемъ.-- Ложитесь же.-- Она взяла его за плечи, повалила на подушку и подняла его ноги въ кровать. Послѣ этого она закрыла его пуховикомъ. Онъ слегка отбивался отъ нея и не хотѣлъ держать руки подъ пуховикомъ, но вскорѣ покорился и успокоился.-- Стыдно, Петра, и твоей матери также стыдно въ гробу,-- лепеталъ онъ.-- Петра вышла изъ алькова и заперла дверь на ключъ. Она рѣшила подождать, пока онъ заснетъ, провѣтрить комнату и потомъ снова растворить дверь алькова, чтобы мальчики тамъ не задохлись.
   Петра шила до двѣнадцати часовъ. Потомъ она раздѣлась, погасила свѣчу и улеглась на деревянный диванъ.
   Былъ уже второй часъ, когда Андрэа возвратилась наконецъ домой. Она прошла во дворъ черезъ заднюю калитку. Войдя въ кухню, она сняла башмаки и тихо прокралась въ комнату; тамъ она въ темнотѣ раздѣлась и улеглась на тотъ же диванъ, гдѣ спала Петра. Какъ она ни старалась быть осторожной, она все-таки толкнула Петру въ носъ, та на минуту очнулась и почувствовала запахъ сигаръ и вина. Петра прошипѣла и пробормотала во снѣ что-то неразборчивое, но Андрэа ничего не поняла. Послѣ этого Петра повернулась къ стѣнѣ, подогнула колѣни и снова погрузилась въ сонъ. Андрэа должна была какъ-нибудь улечься на краю дивана. Она повернулась къ сестрѣ спиной и мало-по-малу оттолкнула ее къ стѣнѣ и такимъ образомъ устроилась поудобнѣе.
   

XIV.

   Однажды утромъ въ октябрѣ Сивертъ стоялъ передъ дверями лавки, только что открывъ ее; онъ стоялъ въ непринужденной позѣ, засунувъ руки въ карманы, и радовался тому, что погода перемѣнилась наконецъ къ лучшему. Дождь шелъ безпрерывно въ продолженіе трехъ недѣль, и Сиверту казалось, что онъ совсѣмъ забылъ, какой видъ у синяго неба и сухихъ улицъ. Сегодня въ лавкѣ будетъ много дѣла; въ такой прекрасный солнечный день люди всегда охотно ходятъ по лавкамъ и покупаютъ.
   Вотъ уже идетъ женщина съ клеенчатымъ мѣшкомъ въ одной рукѣ и нѣсколькими селедками на веревкѣ въ другой... она направляется прямо къ лавкѣ... Господи, да вѣдь это мать!
   -- Что это ты сегодня такъ спозаранку вышла, мать?-- спросилъ Сивертъ, когда женщина подошла ближе.-- Лишь бы у тебя былъ хорошій починъ.
   -- Я ходила на рынокъ за провизіей, -- отвѣтила Марта,-- и вотъ рѣшила заглянуть къ тебѣ на минутку. Кстати, мнѣ нужно на шиллингъ толстыхъ нитокъ да полдюжины крѣпкихъ пуговицъ для штановъ... Ты одинъ?-- спросила она, когда они вошли въ лавку.
   -- Конечно,-- отвѣтилъ Сивертъ, заходя за прилавокъ.-- Вирсъ приходитъ теперь только къ девяти часамъ; его мадамъ говоритъ, что онъ можетъ теперь немного отдохнуть, когда у него есть человѣкъ, на котораго онъ можетъ положиться.
   -- Да, слава Богу, ты хорошо справляешься, милый Сивертъ. Я какъ-то говорила съ Вирсомъ недавно, когда ты получалъ въ таможнѣ товары, и я замѣтила по его словамъ, что онъ все такъ же доволенъ тобой. Я говорила объ этомъ отцу.
   -- Напрасно. Отецъ, вѣроятно, хочетъ посмотрѣть, долго ли я тутъ останусь.
   -- Не удивляйся, что онъ не увѣренъ въ тебѣ,-- вѣдь ты такой непостоянный. Я уже не говорю о томъ, что было раньше, но взять хотя бы твою исторію съ Мунте...
   -- Такъ что же? Я здѣсь служу уже полтора года, мнѣ два раза набавили жалованье, не считая того, что я живу на всемъ готовомъ, харчи и квартира!-- прервалъ ее Сивертъ горячо.
   -- Да и я такъ говорю, но дѣло въ томъ...
   -- А зачѣмъ отецъ отдавалъ меня въ мелочную лавку? Я говорилъ все время, что не хочу оставаться у Самуэльсена, потому что тамъ было невыносимо. Вотъ посмотри: съ тѣхъ поръ какъ я получилъ мѣсто, которое мнѣ по душѣ, я сталъ совсѣмъ другимъ... Ты разсказывала отцу, что Вирсъ даромъ выучилъ меня вести книги?
   -- Да, конечно, разсказывала,-- кивнула Марта въ отвѣтъ.
   -- Неужели же отецъ думаетъ, что онъ сталъ бы меня учить чему-нибудь, если-бъ не считалъ меня годнымъ? Теперь я самъ веду книги, и хозяинъ довѣряетъ мнѣ открывать и запирать лавку. Ключъ отъ лавки виситъ ночью у меня въ комнатѣ.
   -- Да, хорошіе они люди,-- сказала Марта, покачивая головой.-- Смотри же, чтобы у тебя не вышло съ ними какихъ-нибудь недоразумѣній, это было бы очень досадно изъ-за отца, да и изъ-за тебя самого также... Вотъ бери деньги,-- прибавила она, кладя на прилавокъ двѣ мѣдныя монеты. Она взяла съ прилавка свертокъ, въ который Сивертъ завернулъ нитки и пуговицы, и вышла изъ лавки со словами:-- Не забывай нашихъ молитвенныхъ собраній, голубчикъ Сивертъ.,
   "Нѣтъ,-- думалъ Сивертъ, когда онъ остался одинъ.-- Здѣсь у меня не выйдетъ никакихъ недоразумѣній, да и не должно выйти". Наконецъ-то онъ добился мѣста, которое могло обезпечить его будущее. Мысленно онъ уже представлялъ себя совладѣльцемъ лавки. Тогда у нихъ будетъ другая вывѣска, на ней будетъ написано крупными буквами: "Вирсъ и Мюре, мануфактурная и колоніальная торговля". Больше ничего. Если онъ только добьется этого, то онъ непремѣнно перемѣнитъ свое имя и будетъ называться не Хеллемюре, а "Мюре", а "Іенсенъ" онъ отброситъ совсѣмъ.
   Да, теперь все шло такъ хорошо, какъ этого только можно было желать. Единственно, что его огорчало, это бабушка. Нежданно, негаданно, она время отъ времени вдругъ вваливалась въ лавку, чтобы выклянчить нѣсколько шиллинговъ. Этакая досада, что она пронюхала, гдѣ онъ! И какъ упорно она продолжала называть его Крошка-Іенсъ!... Въ ту ночь, когда умеръ дѣдушка, она вбила себѣ въ голову, что онъ ея сынъ, а не внукъ, и теперь уже ничѣмъ ее не разубѣдить въ этомъ... Надо надѣяться, что къ тому времени, когда у него будетъ свое дѣло, Господь Богъ приберетъ ее...
   Какъ Сивертъ это предполагалъ, въ лавкѣ дѣйствительно было много хлопотъ. Дверь почти не затворялась все утро, и онъ ни на минуту не переставалъ бѣгать; но что касается Вирса, то онъ относился ко всему очень спокойно. Мальчишка на побѣгушкахъ Массъ не такъ отвѣсилъ что-то, и за это Сивертъ разругалъ его, воспользовавшись той минутой, когда лавка въ полдень на нѣкоторое время опустѣла.
   -- Онъ совершенно испортитъ репутацію нашей лавки,-- сказалъ Сивертъ Вирсу, который очень кротко выговаривалъ Массу и требовалъ, чтобы онъ хоть когда-нибудь велъ себя приличнымъ образомъ. Массъ украдкой высунулъ языкъ "паршивому Іенсену, который задираетъ носъ, словно онъ самъ хозяинъ".
   -- Мнѣ надо послать тебя въ банкъ съ деньгами, Сивертъ Іенсенъ,-- сказалъ Вирсъ немного спустя, протягивая Сиверту мѣшокъ съ деньгами и банковую книжку.-- Посмотри, вѣрно ли тутъ. Здѣсь должно быть девяносто талеровъ. Ты съ этимъ хорошо справишься.
   Когда Сивертъ вышелъ на улицу, прямо передъ нимъ вдругъ остановилась коляска и съ противоположной стороны улицы послышался мужской голосъ, который крикнулъ:-- Добро пожаловать на родину, фрёкенъ Лидія!-- Сивертъ невольно посмотрѣлъ на коляску и хотѣлъ уже итти дальше, но замеръ на мѣстѣ. Онъ увидалъ въ коляскѣ Мунте съ тѣми же сѣдоватыми длинными бакенбардами, а рядомъ съ нимъ сидѣла Лидія въ тирольской шляпѣ, голубыя ленты которой свѣшивались ей на спину и перемѣшивались съ массой бѣлокурыхъ локоновъ. Мужчина, привѣтствовавшій ихъ съ другой стороны улицы, подошелъ къ нимъ и пожалъ руку обоимъ, улыбаясь и кивая головой; черезъ минуту онъ снова снялъ свой блестящій цилиндръ и распрощался съ ними. Лидія выглянула изъ коляски и крикнула ему вслѣдъ:-- Кланяйтесь вашей женѣ, консулъ Смитъ!-- Въ эту минуту ея взоръ упалъ на Сиверта, она густо покраснѣла и отвернулась.-- Трогай, Торгеръ,-- сказалъ Мунте. Кучеръ дернулъ вожжами, и лошади медленно затрусили. Кучеръ бѣжалъ рядомъ, держа въ одной рукѣ длинныя вожжи, а другой онъ поддерживалъ саквояжи и сундуки, привязанные позади кузова.
   Сивертъ медленно пошелъ вдоль Страндгаде, не отрывая глазъ отъ мостовой, пока его не остановилъ маленькій нищій и не спросилъ, который часъ. Тутъ только онъ вспомнилъ, куда его послали, и ускорилъ шаги. Подъ конецъ онъ даже принялся бѣжать, и поспѣлъ въ банкъ ровно за двѣ минуты до того, какъ сторожъ заперъ дверь, чтобы не впускать больше никого.
   Вирсъ не могъ понять, что случилось съ Сивертомъ въ этотъ день. Онъ не походилъ на самого себя, глубоко задумывался, отвѣчалъ не сейчасъ, когда съ нимъ заговаривали, и не шутилъ съ покупателями. Раза два Вирсъ хотѣлъ уже спросить, что съ нимъ, но потомъ рѣшилъ, что лучше не обращать на это вниманія. Только вечеромъ, когда Сивертъ положилъ небѣленое полотно на одну полку съ чернымъ камлотомъ, Вирсъ добродушно замѣтилъ, что Сивертъ, навѣрное, собирается жениться или влюбленъ. На это Сивертъ слегка повелъ углами губъ, стараясь улыбнуться.
   Поужинавъ вмѣстѣ съ хозяевами, онъ пошелъ къ себѣ въ каморку и, засунувъ руки въ карманы, сталъ смотрѣть въ окно на чернаго жирнаго кота, который при лунномъ свѣтѣ прогуливался по противоположной крышѣ.
   Итакъ, Лидія возвратилась домой! Какъ странно, что онъ совсѣмъ забылъ о ней. Онъ не думалъ ни о ней, ни о томъ времени, когда служилъ у Мунте, будто этого никогда и не бывало. А впрочемъ, какое ему дѣло до того, пріѣхала она или нѣтъ? Вѣдь онъ все равно останется самимъ собой, онъ будетъ продолжать мучиться днемъ въ лавкѣ, а остальное время сидѣть въ этой грязной конурѣ съ отвратительнымъ запахомъ всевозможныхъ товаровъ; а Лидія Мунте останется той барышней, которая только что пріѣхала изъ Гамбурга въ тирольской шляпѣ съ развѣвающимися голубыми лентами и локонами на плечахъ. Онъ не осмѣлился даже поздороваться съ ней. Ему даже и въ голову это не пришло. Если бы онъ былъ ея ровней, то онъ могъ бы поклониться, помахать рукой и крикнуть "добро пожаловать", какъ консулъ Смитъ, и старый Мунте также приподнялъ бы свою шляпу въ отвѣтъ. А теперь! Что за выраженіе было у нея на лицѣ, когда она увидала его! Можно подумать, что онъ какой-нибудь негръ, работающій на пристани въ Кингстонѣ. А можетъ быть... Да, очень можетъ быть, что это и такъ... Сивертъ весь вспыхнулъ. Очень можетъ быть, что она просто смутилась, вспомнивъ прошлое. Подумать только, что между ними было... Господи, до чего все это странно!... И онъ нравился ей тогда... да, онъ готовъ былъ поклясться чѣмъ угодно, что это было такъ. Она уже позже разсердилась на него.
   Онъ быстро всталъ, переодѣлся и попросилъ у хозяевъ разрѣшенія прогуляться въ эту хорошую погоду.
   -- Это что-то новое,-- сказала мадамъ Вирсъ, когда Сивертъ затворилъ за собой дверь. Мужъ и жена сидѣли рядомъ за складнымъ столомъ, покрытымъ клеенкой и стоявшимъ между окнами. Вирсъ курилъ трубку и читалъ газету, которую онъ держалъ у самой сальной свѣчи. Его жена съ огорченіемъ смотрѣла на свои красныя руки, съ которыхъ сходила кожа послѣ цѣлаго дня стирки.-- Вѣдь онъ никогда не уходитъ по буднямъ,-- прибавила она немного погодя.
   -- Хорошая погода,-- пробормоталъ Вирсъ, не выпуская трубки изо рта и не отрывая глазъ отъ объявленій объ умершихъ,-- Сегодня настоящій лѣтній вечеръ.
   -- Да я не къ тому... Но это было такъ неожиданно, -- замѣтила мадамъ Вирсъ.-- Ужъ не случилось ли съ нимъ чего-нибудь сегодня вечеромъ? Онъ показался мнѣ такимъ страннымъ. И ѣлъ онъ не такъ, какъ всегда... Что-жъ ты мнѣ не отвѣчаешь, Вирсъ!
   -- Мало ѣлъ?-- спросилъ Вирсъ разсѣянно, продолжая смотрѣть въ газету.-- Долженъ же онъ имѣть право ѣсть, какъ хочетъ.
   -- Тебѣ нечего защищать его,-- возразила мадамъ Вирсъ съ нѣкоторой досадой.-- Если кто-нибудь изъ насъ двоихъ понимаетъ его, цѣнитъ его по достоинству, такъ это я.
   -- Это я взялъ его безъ всякихъ рекомендацій или чего-нибудь такого,-- сказалъ Вирсъ.-- Я судилъ только по его лицу.
   -- Вотъ какъ! А не я ли сказала, что онъ очень нравится мнѣ, когда ты спросилъ у меня совѣта?-- замѣтила мадамъ Вирсъ, все болѣе и болѣе раздражаясь.
   -- Да, но я уже заранѣе принялъ рѣшеніе,-- отвѣтилъ Вирсъ, выколачивая трубку въ плевательницу, стоявшую у него между колѣнъ.
   -- Ты взялъ его, потому, что боялся, что я слишкомъ утомляю свою больную ногу. Но ты самъ не могъ рѣшить, взять ли тебѣ обратно Хинриксена послѣ того, какъ онъ выздоровѣлъ, или новаго. Помнишь, я еще спросила тебя, не сошелъ ли ты съ ума?
   -- Я просто шутилъ,-- замѣтилъ Вирсъ съ улыбкой.
   -- Такъ я и повѣрила! А развѣ не я заставила тебя выучить его вести книги?
   -- Я это во всякомъ случаѣ сдѣлалъ бы и безъ тебя.
   -- Зачѣмъ же ты спрашиваешь меня тогда? Въ другой разъ не спрашивай, если ты только хочешь потѣшаться надо мной!
   И мадамъ Вирсъ встала и, прихрамывая на свою больную ногу, пошла къ кровати и сняла съ нея верхнее одѣяло.
   -- Перестань дуться, Рикке,-- сказалъ Вирсъ примиряющимъ тономъ, когда его жена немного спустя сидѣла на краю кровати и надѣвала на себя ночную кофту съ недовольнымъ видомъ.-- Ты вѣдь знаешь, что я вовсе не хочу обидѣть тебя, когда говорю такъ.
   -- Да, но это такъ обидно,-- отвѣтила мадамъ Вирсъ, смягчаясь.
   -- Ну, конечно, это обидно,-- согласился Вирсъ, тоже раздѣваясь,-- но не надо обращать на это вниманія.
   -- Да еще когда чувствуешь свою правоту.
   -- Ты всегда права,-- сказалъ Вирсъ, похлопывая жену по плечу.
   -- А съ Сивертомъ Іенсеномъ сегодня вечеромъ что-то случилось. Говори, что хочешь.
   -- Конечно, съ нимъ что-то случилось. Но это пройдетъ...
   Между тѣмъ Сивертъ шелъ по Страндгаде, гдѣ почти совсѣмъ прекратилась дневная суета. Совершенно безотчетно онъ прошелъ черезъ площадь на Эврегаде. Когда ж е онъ очутился передъ домомъ Мунте, то испугался и поспѣшилъ на другую сторону улицы, гдѣ онъ могъ укрыться позади липъ.
   "Теперь они сидятъ и пьютъ за здоровье возвратившейся... на столѣ дорогія блюда, вина и серебро,-- думалъ Сивертъ, опираясь спиной о калитку сада Мунте и стараясь заглянуть въ окна столовой.-- У нихъ навѣрное гости, разъ они ужинаютъ такъ поздно и зажгли огонь, несмотря на то, что луна свѣтитъ имъ прямо въ комнату".
   Мимо Сиверта пробѣжалъ подмастерье, весело посвистывая. Стукъ его деревянныхъ башмаковъ о мостовую разнесся далеко кругомъ.
   "Одному Господу извѣстно, отчего тебѣ такъ весело,-- подумалъ Сивертъ, глядя вслѣдъ подмастерью, и вдругъ онъ почувствовалъ, какъ у него больно сжалось сердце, ему стало жалко мальчика, и онъ вспомнилъ старое.-- Вотъ такъ и ты бѣжалъ домой, возвращаясь отъ свѣчника, и наткнулся на бабушку и Типпе-Туэ, когда они шли закладывать свое платье, чтобы купить водки. Господи, чего только не бываетъ на свѣтѣ".
   Зачѣмъ онъ стоитъ здѣсь? Что ему надо? Лучше итти домой лечь спать. Если бы ему удалось хоть на минутку взглянуть на нее. Въ былое время они сидѣли иногда послѣ ужина на скамьѣ возлѣ крыльца, впрочемъ, это бывало лѣтомъ. Взглянуть бы на нее только для того, чтобы посмотрѣть, дѣйствительно ли она такъ похорошѣла, или ему это только показалось утромъ.
   Раздался знакомый скрипъ, Сивертъ хорошо его зналъ. Да, такъ и есть, растворилась калитка со двора Мунте, вотъ изъ калитки вышла Сина, кухарка, на плечахъ у нея было коромысло съ двумя ведрами. Да, теперь у нея уже нѣтъ Сиверта, который ходилъ для нея за ключевой водой; теперь ей самой приходилось таскать воду. Значитъ, Сина все еще у нихъ. Да, въ такихъ богатыхъ домахъ служанки долго остаются; только онъ не сумѣлъ вести себя какъ слѣдуетъ. Что, если онъ поболтаетъ съ Синой? Она могла многое поразсказать. Господи, какъ быстро она семенитъ ногами! Ведра такъ и болтались, такъ и подпрыгивали у нея на коромыслѣ.
   Онъ шелъ быстро вдоль канавы подъ деревьями въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ Сины. Когда она была уже въ концѣ Эврегаде, онъ вдругъ точно вынырнулъ изъ-подъ земли и подошелъ къ ней.
   -- Добрый вечеръ, Сина,-- сказалъ онъ.
   -- Это ты? Господи, до чего ты меня напугалъ! Впрочемъ, теперь уже я должна говорить тебѣ "вы", разъ ты такой нарядный.
   -- Что же, пожалуй,-- отвѣтилъ Сивертъ съ нѣсколько натянутой улыбкой.-- Ну, какъ поживаете?
   -- Все по-старому.
   -- Но.вамъ, вѣрно, все-таки поменьше работы съ тѣхъ поръ, какъ юмфру уѣхала.
   -- Да вѣдь она сегодня возвратилась. Кстати, ее не называютъ больше юмфру. Пожалуйста, имѣйте это въ виду!
   -- Какъ такъ?
   -- Развѣ вы не знаете, что Мунте сдѣлался недавно гласнымъ? Да, такъ-то! У него на шляпѣ красное перо, такъ что съ нами не шутите! А мадамъ теперь называютъ фру, а Лидію фрёкенъ, а не юмфру... Сегодня она пріѣхала. Потому я такъ поздно иду за водой.
   Говоря это, она свернула за уголъ и вскорѣ дошла до "епископскаго колодца", какъ его всѣ называли.
   -- Такъ, значитъ, юм... Фрекенъ возвратилась домой? Дайте, Сина, я подниму воду,-- предложилъ Сивертъ, беря одно изъ ведеръ.-- Да, теперь на Эврегаде вѣрно царитъ веселье?
   -- Да, тамъ не плачутъ.
   -- Вотъ, берите,-- сказалъ Сивертъ, протягивая Синѣ наполненное ведро и беря пустое.-- Дайте сюда коромысло, я снесу вамъ ведра,-- предложилъ онъ, когда оба ведра были наполнены.
   -- Что вы, развѣ это прилично для такого приказчика, какъ вы?
   -- Да вѣдь здѣсь никого нѣтъ,-- отвѣтилъ Сивертъ, озираясь кругомъ на пустой улицѣ, ярко освѣщенной луной. Онъ привѣсилъ ведра къ коромыслу и понесъ ихъ.-- Что же, ваша фрёкенъ, вѣрно, выросла и похорошѣла?-- спросилъ онъ, когда они пошли рядомъ по улицѣ.
   -- Право, не вижу никакой разницы. Такая же она свѣтлоглазая и большеносая, какъ и раньше, а важности въ ней хоть отбавляй! Это она ужъ въ мать.
   -- Если-бъ у насъ не было этихъ ведеръ съ водой, то я предложилъ бы вамъ съѣсть пирожнаго въ кондитерской,-- сказалъ Сивертъ, останавливаясь въ концѣ Малой Эврегаде.
   -- Въ такомъ-то платьѣ! Нѣтъ, голубчикъ Сивертъ, это невозможно! Да къ тому же все уже заперто.
   -- Ну, такъ другой разъ. Вамъ по воскресеньямъ позволяютъ выходить?
   -- Да, когда не случится чего-нибудь особеннаго.
   -- Въ такомъ случаѣ мы могли бы встрѣтиться здѣсь на углу, а?-- предложилъ Сивертъ, ставя ведра на землю и передавая коромысло Синѣ.
   -- Ну, что же... вы веселый малый!-- сказала Сина смѣясь.-- Только не на таковскую напали! Впрочемъ, за пирожное спасибо, я ихъ очень люблю.
   "Дура", подумалъ Сивертъ, но онъ ласково улыбался и даже подмигнулъ ей.
   -- Смотрите, не говорите ничего горничной Лизѣ, а то поднимутся толки и пересуды. Ну, спокойной ночи. Такъ не забудьте, ровно въ пять часовъ!
   -- Спокойной ночи. Спасибо за помощь.
   Когда Сивертъ завернулъ за уголъ на Страндгаде, онъ натолкнулся на знакомаго приказчика изъ колоніальной лавки, находившейся какъ разъ противъ лавки Вирса. Этого приказчика звали Рейерсенъ, онъ любилъ по вечерамъ погулять и выпить. Въ этотъ вечеръ онъ былъ пьянъ болѣе чѣмъ обыкновенно. Дѣло въ томъ, что онъ въ этотъ вечеръ увидалъ издали на улицѣ Равна и Дрэю Фриманнъ, расфранченную впухъ и прахъ; а такъ какъ онъ былъ обрученъ съ Дрэей Фриманнъ, то онъ и счелъ себя въ правѣ напиться съ горя.
   -- Я и слушать ничего не хочу,-- сказалъ онъ Сиверту.-- Сегодня вечеромъ мы выпьемъ по стаканчику тодди, я угощаю.
   "Что же, это было бы недурно", подумалъ Сивертъ, у котораго вдругъ явилось желаніе разойтись и сдѣлать что-нибудь такое, чего онъ не дѣлалъ каждый день, и онъ пошелъ съ Рейерсеномъ. Они просидѣли около двухъ часовъ въ трактирѣ, пили тодди и пиво. По мѣрѣ того какъ Рейерсенъ пилъ, онъ становился все мрачнѣе и печальнѣе, и разсказалъ Сиверту о томъ, что помолвленъ съ Дрэей и что богатый Равнъ отнялъ ее у него. Мало-по-малу и Сиверту стало казаться, что его постигла та же участь. Онъ и Лидія любили другъ друга, но ее отняли у него изъ-подъ самаго носа и отослали въ Гамбургъ. Потому-то она и была такая странная утромъ, когда онъ встрѣтилъ ее въ коляскѣ: она всегда думала о немъ, она ничего не забыла, иначе почему она вспыхнула бы такъ и такъ явно смутилась? Теперь она ждала, разумѣется, чтобы онъ что-нибудь предпринялъ и приблизился къ ней.
   Поздно ночью Сивертъ тихо прокрался въ домъ Вирса, потомъ прошелъ черезъ длинный коридоръ и, наконецъ, очутился у себя въ каморкѣ, гдѣ, какъ всегда, его встрѣтилъ непріятный запахъ. Совѣсть у него была нечиста, онѣ поспѣшилъ раздѣться и улегся въ постель. За этотъ вечеръ онъ принялъ твердое и непоколебимое рѣшеніе: онъ напишетъ письмо Лидіи и попроситъ Сину положить это письмо ей въ комнату.
   

XV.

   Консулъ Смитъ сидѣлъ у своей больной жены, къ которой всегда заходилъ по утрамъ. Онъ только что возвратился изъ дѣловой поѣздки за границу и былъ одѣтъ по послѣдней парижской модѣ; онъ былъ элегантнѣе и изящнѣе, чѣмъ когда-либо.
   -- Какъ ведетъ себя новая служанка, Германъ? Она все такая же добросовѣстная? Лѣстница содержится въ чистотѣ, фонарь въ передней не закопченъ?
   -- Да, все въ порядкѣ,-- отвѣтилъ Смитъ, слегка вздохнувъ и наморщивъ брови. Петра служила у нихъ въ домѣ уже полгода, и каждое утро до отъѣзда консула и послѣ его возвращенія его жена неизмѣнно задавала ему тотъ же вопросъ и получала тотъ же отвѣтъ.-- Какъ я уже тебѣ говорилъ раньше,-- продолжалъ консулъ, садясь возлѣ кровати,-- на этотъ разъ намъ повезло, Лина.
   -- Ея отецъ пьетъ, говоритъ мадамъ Линдъ.
   -- Да, къ сожалѣнію,-- замѣтила мадамъ Линдъ своимъ увядшимъ голоскомъ, останавливаясь передъ консуломъ съ пыльной тряпкой въ одной рукѣ и графиномъ воды въ другой.-- Но мы не должны роптать на это, ибо пути Господни неисповѣдимы.
   Смитъ повернулся къ ней спиной.
   -- Сходите внизъ, мадамъ Линдъ, и скажите служанкѣ, что я буду пить сегодня шоколадъ нѣсколько позже. И дождитесь, пока онъ будетъ готовъ,-- сказала фру Смитъ.
   -- Хорошо,-- отвѣтила мадамъ Линдъ, кивая головой, и беззвучно вышла изъ комнаты.
   -- Однако мнѣ пора уходить,-- сказалъ Смитъ, вставая.
   -- Не поболтавъ даже со мной, Германъ?
   -- Развѣ можно говорить о чемъ-нибудь, когда тутъ торчитъ эта баба?-- произнесъ Смитъ съ досадой и подошелъ къ двери.
   -- Но вѣдь я отослала ее.
   -- Да, но она испортила мнѣ все настроеніе. До свиданія, пока.
   Въ ту минуту, когда консулъ отворялъ дверь, онъ поймалъ на себѣ взглядъ жены, которая посмотрѣла на него изъ-подъ полуопущенныхъ вѣкъ; и когда онъ проходилъ черезъ комнаты, ему казалось, что этотъ взглядъ жжетъ его затылокъ. Въ большой залѣ съ фамильными портретами онъ замедлилъ шаги и остановился. Потомъ онъ повернулся на каблукахъ и пошелъ назадъ къ женѣ.
   -- Послушай, я чуть не забылъ, вѣдь тебѣ просила кланяться Лидія Мунте,-- сказалъ онъ, останавливаясь въ ногахъ кровати.-- Полно, не надо сердиться, милая Лина,-- продолжалъ онъ, видя, что его жена смотритъ въ пространство, какъ бы не слыша его словъ. Онъ подошелъ къ ней и взялъ ея тонкую бѣлую руку, которая покоилась на груди.-- Съ моей стороны было очень нехорошо такъ раздражаться, но мнѣ такъ опротивѣла мадамъ Линдъ, что я готовъ убить ее!
   -- Тише, Германъ. Не забывай, что въ судный день намъ придется дать отчетъ въ каждомъ нашемъ словѣ. Ты меня такъ огорчаешь, Германъ.
   -- Напрасно, мой другъ,-- сказалъ консулъ, погладивъ ее по щекѣ и садясь возлѣ нея.-- Господь видитъ самую душу человѣка и не обращаетъ вниманія на шутки и тому подобное. Ты слышала, тебѣ просила кланяться Лидія Мунте?
   -- Такъ она возвратилась уже?
   -- Повидимому. Я встрѣтилъ ее въ коляскѣ вмѣстѣ съ отцомъ на Страндгаде. Должно быть, они возвращались прямо съ парохода.
   -- Что же, она похорошѣла?
   -- Да, впрочемъ, нѣтъ... да, она очень миленькая, во всякомъ случаѣ, молодая, свѣжая и бѣлокурая, но у нея все та же овечья мордочка. Ихъ горничная была у насъ сегодня утромъ и передавала мнѣ приглашеніе на воскресенье. Очевидно, тамъ будутъ праздновать возвращеніе дочери.
   Блѣдныя щеки фру Смитъ слегка порозовѣли и на ея узкихъ губахъ появилась слабая улыбка.
   -- Какъ это странно,-- сказала она тихо также про себя.
   -- Что странно, милая Лина?
   -- Я видѣла во снѣ тебя и Лидію Мунте сегодня ночью, а вѣдь я о ней никогда не думаю. Однако мнѣ холодно, накинь мнѣ шаль на плечи.
   -- Что же ты видѣла во снѣ?-- спросилъ Смитъ, завернувъ ее въ шаль.
   -- Это было такъ непріятно, нѣтъ, не непріятно, а серьезно и торжественно. Боюсь, что я расплачусь, если начну разсказывать тебѣ.
   -- Такъ не разсказывай же, дорогая моя.
   -- Нѣтъ, мнѣ все-таки хочется разсказать... И то, что ты именно сегодня упомянулъ о ней, представляется мнѣ тоже какимъ-то предзнаменованіемъ. Мнѣ снилось, будто я хожу по кладбищу, гдѣ тѣсными рядами стояли могильные камни. Я не могла двигать ногами, какъ и сейчасъ, но я все-таки шла, скользила впередъ, не двигая ногами. Было очень темно, и я вытянула впередъ руки, и вдругъ вдали я увидала слабый желтый свѣтъ, а когда я приблизилась, то оказалось, что это свѣтила лампа, свѣшивавшаяся съ дерева и освѣщавшая широкую могилу съ тремя бѣлыми крестами -- однимъ большимъ въ серединѣ и двумя меньшими по сторонамъ. На большомъ крестѣ стояла надпись: "Здѣсь покоится прахъ консула Германа-Даніэля Смита, а также прахъ его женъ", тутъ же стоялъ годъ и мѣсяцъ, а кромѣ того, "миръ праху твоему". На одномъ изъ меньшихъ крестовъ налѣво я прочла: "Фру Лидія-Берентина Смитъ, рожденная Мунте". А на другомъ крестѣ были нарисованы три золотыя бабочки и пять крошечныхъ черныхъ крестиковъ; подъ этимъ крестомъ покоилась я. Не странно ли это?-- Фру Смитъ проговорила все это тихимъ взволнованнымъ голосомъ. Окончивъ разсказъ, она поднесла руку къ глазамъ и закусила нижнюю губу.
   -- Да, это очень странно, что тебѣ снятся такіе сны,-- сказалъ Смитъ, чувствуя, что по его спинѣ прошла холодная струйка.
   -- Я вѣрю въ сны, Германъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?-- сказалъ консулъ съ ласковой улыбкой.
   -- Я увѣрена, что она будетъ твоей второй женой.
   -- Эта дѣвочка?
   -- Такъ, значитъ, ты все-таки хочешь жениться во второй разъ?-- спросила фру Смитъ, мѣняя тонъ.
   -- Что за странный вопросъ!
   -- Но вѣдь ты только сказалъ: "эта дѣвочка"?
   -- Долженъ же я былъ что-нибудь сказать.
   -- Если бы ты не собирался жениться, ты сказалъ бы: "я никогда не женюсь больше", а ты этого не сказалъ,-- прибавила фру Смитъ и заплакала.
   -- Лина, успокойся же!
   -- Это такъ ужасно лежать здѣсь и думать о томъ, что ты женишься: мало того, знать даже, на комъ именно ты женишься.
   -- Знать на комъ! Да вѣдь о Лидіи Мунте я никогда даже и не думалъ! Почему не на мадамъ Линдъ въ такомъ случаѣ?
   -- О, Германъ, какъ у тебя хватаетъ духу еще шутить!-- проговорила фру Смитъ сквозь рыданія.
   Смитъ съ состраданіемъ посмотрѣлъ на жену, но ничего не сказалъ.
   -- Ее зовутъ Лидія-Берентина?-- спросила фру Смитъ, немного успокоясь.
   -- Не знаю. Я всегда слышалъ только Лидія.
   -- Будь такъ добръ, узнай это и скажи мнѣ. Вспомни объ этомъ въ воскресенье. Это мнѣ непремѣнно надо знать, потому что если ее дѣйствительно зовутъ Берентина, то окажется, что на этотъ разъ я была ясновидящая. Обѣщаешь спросить объ этомъ?
   -- Съ удовольствіемъ... Берентина? Я увѣренъ, что Берентина настолько же ея имя, насколько мое.
   -- Къ тому же я уже недолго протяну, Германъ,-- начала снова фру Смитъ утомленнымъ голосомъ, въ которомъ слышались слезы.-- Увидишь, что Господь скоро освободитъ меня.
   -- Зачѣмъ ты позволяешь овладѣвать собой такимъ печальнымъ мыслямъ, милая Лина?
   -- Это вовсе не печальныя мысли, Германъ. Для меня это было бы счастіемъ, я такъ давно уже лежу, мучусь сама и мучу другихъ... а главное, я желаю этого ради тебя, Германъ. Тогда ты будешь свободенъ.
   -- Но вѣдь нѣтъ никакихъ основаній думать такъ, Лина. Вѣдь ты чувствуешь себя, какъ всегда?
   -- Нѣтъ никакихъ основаній? Такъ, значитъ, ты хочешь, чтобы я умерла!... О, Боже, Германъ, какъ можешь ты такъ относиться ко мнѣ!-- воскликнула фру Смитъ, снова разражаясь рыданіями.
   -- Что бы я ни сказалъ, все выходитъ не такъ.
   -- Да, ты могъ бы сказать, что я не должна умереть, что ты не можешь жить безъ меня...
   -- Но я постоянно говорю это, Лина.
   -- Да, если есть на свѣтѣ несчастный человѣкъ, то это я!-- вздохнула фру Смитъ.
   Смитъ покачалъ головой съ безнадежнымъ видомъ. Онъ приподнялся слегка, но потомъ снова сѣлъ.
   -- Но есть также и основаніе,-- продолжала фру Смитъ, вытирая слезы.-- Я это чувствую. Есть много признаковъ, а кромѣ того, я часто вижу странные сны. Я замѣчаю также, что параличъ подходитъ къ сердцу. Оно едва бьется.
   -- Ты говорила объ этомъ доктору?
   -- Это напрасно. Ты знаешь, какой онъ. "Подождемъ немного и попробуемъ пустить кровь, гм...",-- послѣднія слова фру Смитъ проговорила, подражая голосу доктора.-- Онъ ничего не понимаетъ.
   -- Но можно послать за Харбо.
   -- Нѣтъ, спасибо, я не хочу никакого Харбо. Чѣмъ больше поваровъ, тѣмъ больше грязи. Эти доктора будутъ опять тянуть меня за ноги и мять мой животъ, такъ что мнѣ дурно сдѣлается отъ боли, а потомъ я останусь лежать все въ томъ же положеніи.
   -- Разъ ты не вѣришь имъ, то...
   -- Откуда у меня могла бы явиться вѣра въ нихъ? Вотъ недавно я приняла лѣкарство мадамъ Линдъ, а она приняла мое, и что же? Докторъ сказалъ, что это все равно.
   -- Ну да, вѣроятно, оба лѣкарства были безвредны. Вотъ и все.
   Въ дверь раздался стукъ, и вслѣдъ за этимъ она растворилась. На порогѣ появился толстый господинъ ниже средняго роста, съ бѣлокурыми торчащими бровями, розовой лысиной и большими безбородыми-щеками.
   -- Ну, какъ вы себя чувствуете сегодня, фру?-- спросилъ онъ горловымъ голосомъ и сѣлъ на стулъ, съ котораго всталъ Смитъ. Одной рукой онъ опирался о палку, на серебряномъ набалдашникѣ была надѣта его сѣрая мягкая шляпа, другую руку съ толстыми растопыренными пальцами онъ разложилъ на колѣнѣ. Онъ дышалъ коротко и громко, а когда говорилъ, то каждую минуту откашливался.
   -- Въ такомъ случаѣ, до свиданія,-- сказалъ Смитъ, уходя.
   Онъ быстро прошелъ черезъ комнаты и вышелъ въ переднюю. Тамъ стояла Петра и поливала миртовыя деревья, стоявшія на окнѣ въ деревянныхъ зеленыхъ кадкахъ.
   -- Да, ихъ надо поливать каждый день,-- сказалъ Смитъ, подходя къ ней.-- Вотъ это какъ будто завяло немного; смотрите, юмфру, не дайте ему погибнуть.
   -- Въ началѣ мая я перемѣнила землю.
   -- Что это у васъ, нарывъ?-- спросилъ Смитъ, беря Петру за руку и глядя на указательный палецъ, который былъ перевязанъ.
   -- Нѣтъ, я порѣзала себѣ палецъ недавно,-- отвѣтила Петра, вспыхивая и опуская глаза.-- Это пустяки.
   -- Вы какъ будто всегда боитесь меня,-- сказалъ Смитъ съ улыбкой.
   -- Нѣтъ,-- промолвила Петра, краснѣя еще гуще.
   -- Отчего же вы не смотрите на меня?-- продолжалъ консулъ.-- Скажите мнѣ, сколько у васъ было жениховъ? Полно, тутъ смущаться нечего. Такъ сколько же, юмфру?
   -- Я была обручена одинъ разъ,-- пробормотала Петра.
   -- Ну да, такъ я и зналъ. Такъ одинъ разъ? Ну, разъ у васъ не было больше, то Богъ съ вами. Въ такомъ случаѣ вы опытная дѣвушка,-- прибавилъ онъ, прищуривъ глаза, приблизивъ свое лицо къ ея лицу и не выпуская ея руки.
   Петрѣ казалось, что она сейчасъ упадетъ, но она не двинулась съ мѣста.
   -- Мнѣ кажется, я слышу, какъ бьется ваше сердце,-- продолжалъ Смитъ съ улыбкой.-- Дайте пощупать,-- и онъ обхватилъ ее одной рукой за талію, а другую приложилъ къ ея сердцу.
   Петра не сопротивлялась, она судорожно сжала въ рукѣ лейку.
   Смитъ поднялъ ея лицо и склонился къ ней.
   -- Полно, полно,-- сказалъ онъ.-- Зачѣмъ же такъ дрожать?
   И онъ раза два поцѣловалъ ее въ губы, а потомъ сталъ спускаться съ лѣстницы, весело посвистывая.
   -- Какъ вашъ аппетитъ, все хорошъ, фру?-- продолжалъ докторъ свой допросъ, сидя возлѣ фру Смитъ.
   -- Вы думаете?-- отвѣтила фру Смитъ съ насмѣшливой гримасой и не глядя на доктора.
   -- Рвоты нѣтъ, желудокъ работаетъ какъ слѣдуетъ, гм... коликъ нѣтъ и васъ не знобитъ, гм?...
   -- Да, все такъ хорошо, что лучшаго и желать нельзя,-- сказала фру Смитъ.
   -- Барыня спала сегодня очень хорошо, такъ спокойно и тихо,-- сказала мадамъ Линдъ, входя съ шоколадомъ.
   -- Вотъ видите,-- замѣтилъ докторъ самодовольно, моргая глазами.-- А кто не хотѣлъ принимать новой микстуры? Вѣдь я говорилъ, что она сдѣлаетъ чудеса.
   Фру Смитъ посмотрѣла на мадамъ Линдъ, которая беззвучно улыбалась всѣмъ своимъ гуттаперчевымъ лицомъ.
   -- Надо всегда слушаться, гм... и не разсуждать,-- продолжалъ докторъ, очень довольный собой.
   -- Я не дотронулась до микстуры, докторъ. Я не вѣрю въ ваши микстуры.
   -- Тѣмъ лучше, -- сказалъ докторъ, нимало не смущаясь.-- Естественный сонъ самый здоровый.
   -- Господь осѣняетъ своимъ духомъ слабыхъ и даетъ имъ силу,-- пролепетала мадамъ Линдъ.-- Онъ лучше, чѣмъ всѣ доктора на свѣтѣ.
   -- Въ особенности, когда вы помогаете Ему, гм...-- буркнулъ докторъ и, тяжело отдуваясь, всталъ со стула.-- Гм... такъ продолжайте все то же самое. Подождемъ немного и попробуемъ пустить кровь. Прощайте!
   Фру Смитъ закрыла глаза. Когда мадамъ Линдъ спросила ее, не прочесть ли ей что-нибудь изъ молитвенника, она сдѣлала отрицательный жестъ рукой.
   Она чувствовала невыразимую усталость. Все то же самое изъ года въ годъ, изо дня въ день. Вѣчная мадамъ Линдъ, которая утомляла и мучила ее и безъ которой она не могла обходиться, потому что съ другими было бы еще хуже. Вѣдь за долгіе годы своей болѣзни она уже перепробовала многихъ... А тутъ еще этотъ отвратительный докторъ... О, если бы она только могла отдѣлаться отъ него, какъ она отдѣлалась отъ всѣхъ подругъ и родныхъ, которые, наконецъ, перестали посѣщать ее! Не могла она только не принимать свою свекровь. Но, слава Богу, она приходила такъ рѣдко, и все-таки слишкомъ, слишкомъ часто. Нѣтъ, умереть, умереть! Дошло, наконецъ, до того, что она искренно желаетъ смерти! А прежде эта мысль представлялась ей ужасной. Да, ея избавленіе -- это смерть.
   -- Что у васъ мордочка такая блѣдная, юмфру?-- сказалъ докторъ, покачиваясь на своихъ короткихъ ножкахъ и пыхтя, словно локомотивъ, когда онъ вышелъ въ переднюю, гдѣ засталъ Петру, все еще погруженную въ мысли и не выпускавшую изъ рукъ лейку.
   -- Голова болитъ?-- и онъ ущипнулъ ее за щеку.-- Слабость въ ногахъ, гм?... нѣтъ аппетита, гм?...
   И каждый разъ, когда онъ произносилъ "гм", онъ снова щипалъ Петру за щеку, какъ бы стараясь забрать въ свои пальцы какъ можно больше щеки; подъ конецъ онъ говорилъ, стиснувъ зубы.
   -- Нѣтъ,-- отвѣтила Петра,-- я чувствую себя совсѣмъ хорошо,-- и она сдѣлала попытку спасти отъ него свою щеку. Но онъ опять подошелъ къ ней.
   -- Такъ вы здоровы, гм?... Въ такомъ случаѣ вы скоро заболѣете. Я вижу, что вы страдаете блѣдною немочью. Вамъ придется взять себѣ мужа, это единственное средство противъ блѣдной немочи,-- проговорилъ онъ медленно, зажмуривъ глаза.
   -- Уберите прочь ваши противные пальцы!-- сказала Петра, освобождаясь отъ него.-- Я за вами не посылала,-- прибавила она, шмыгнувъ мимо него, и сбѣжала съ лѣстницы.
   -- Смотрите, не забудьте прійти ко мнѣ, когда васъ одолѣетъ блѣдная немочь,-- я живо вылѣчу васъ,-- фыркнулъ ей вслѣдъ докторъ и заковылялъ съ лѣстницы, опираясь на каждой ступенькѣ на палку.
   Послѣ обѣда консульша прислала въ контору за консуломъ и попросила его прійти къ ней, прежде чѣмъ онъ отправится въ клубъ.
   -- Не бойся, Германъ, мадамъ Линдъ здѣсь нѣтъ,-- сказала фру Смитъ, когда ея мужъ вошелъ къ ней и бросилъ вокругъ себя испытующій взглядъ; въ комнатѣ царила полутьма, такъ какъ шторы были спущены.-- Она не войдетъ сюда, пока я не дозвоню,-- прибавила фру Смитъ.
   -- Что тебѣ надо, мой другъ?-- спросилъ Смитъ, подходя къ кровати.
   -- Вотъ видишь ли, Германъ,-- начала фру Смитъ робко,-- я хотѣла только попросить тебя, чтобы ты забылъ о томъ, что я тебѣ говорила утромъ. Конечно, мнѣ странно привыкнуть къ мысли, что другая женщина будетъ носить мое имя, когда меня не будетъ на свѣтѣ, но теперь я совладала съ собой, Германъ. Я ничего не имѣю противъ того, чтобы ты женился во второй разъ. Напротивъ, я радуюсь за тебя.
   -- Этого никогда не будетъ, Лина. Я и не думалъ объ этомъ.
   -- Вѣрь мнѣ, я хорошо понимаю, какъ тяжело было тебѣ всѣ эти годы, Германъ, когда ты былъ на положеніи вдовца. У тебя была горькая участь, а ты такой добрый и хорошій, ты всегда былъ терпѣливъ со мной и всегда вѣренъ мнѣ, я это знаю. Я это понимала, Германъ, хотя и не говорила объ этомъ.
   -- И ты еще говоришь о горькой участи, бѣдная моя Лина!-- сказалъ Смитъ дрожащимъ голосомъ.
   -- Сядь, Германъ. На меня нахлынуло все это послѣ того страннаго сна. Я такъ и вижу ее, молодую, здоровую, какъ она ходитъ по этимъ комнатамъ. Да, Германъ, я не могу удержаться отъ слезъ, но я плачу не отъ горя... И когда я подумаю о томъ, чѣмъ она дѣйствительно могла бы быть для тебя, мнѣ становится ясно, какъ многаго тебѣ недоставало со мной и какъ тебѣ было тяжело. А ты несъ все это такъ терпѣливо! О, Германъ, позволь мнѣ поблагодарить тебя разъ навсегда.
   Смитъ закрылъ глаза рукой и склонилъ голову.
   -- Въ такихъ случаяхъ, какъ у насъ съ тобой, разрѣшается имѣть двухъ женъ,-- продолжала фру Смитъ.-- Ты долженъ былъ бы сейчасъ же, какъ я заболѣла, жениться, Германъ. Скажи, Германъ, не было ли у тебя иногда недобраго чувства по отношенію ко мнѣ?
   -- По отношенію къ тебѣ, Лина? Господи, какъ можешь ты говорить это?
   -- Да, это было бы такъ понятно. Я не давала тебѣ свободы и не умирала. Ты былъ и женатъ и въ то же время холостъ. Кромѣ того, я часто капризничала... Я стыжусь себя...
   -- Никто не могъ бы нести свое несчастье достойнѣе, чѣмъ ты, Лина.
   -- Не несчастье, Германъ, скажи: крестъ.
   -- Да, да, крестъ.
   -- Ты знаешь, Германъ... нѣтъ, не жалѣй меня... я не хотѣла бы, чтобы моей болѣзни не было, нѣтъ, ни за что!
   -- О, Лина, Лина!-- проговорилъ Смитъ, проводя платкомъ по лицу.
   -- Да, дѣло, видишь ли, въ томъ, Германъ, что счастливѣе всего я была въ эти годы болѣзни. Это я говорила и пастору Хоффу недавно, и онъ вполнѣ понялъ меня. Когда я жила съ тобой въ суетѣ и сутолокѣ, я была полна тревоги и заботъ. Я такъ ужасно ревновала тебя, да, подумай, я ревновала тебя... и, кромѣ того, я страдала при мысли о томъ, что, когда моя красота пройдетъ, ты разлюбишь меня. Но теперь, Германъ, всѣ эти заботы давно покинули меня, и все это благодаря болѣзни. И не только это, но мнѣ даже кажется, что я уже не принадлежу этой жизни. Въ моей душѣ наступилъ удивительный миръ,-- при этихъ словахъ она сложила руки на груди,-- Если бы только ты какъ слѣдуетъ понялъ меня, ты позавидовалъ бы мнѣ, Гермизъ.
   -- Ты такая добрая и любящая, Лина,-- сказалъ Смитъ, слегка приникая головой къ ея груди.
   -- Да, я нашла путь къ Господу и знаю, что мой Спаситель живъ, и я знаю также, что душа моя будетъ жить вѣчно. Это сознаніе -- самое драгоцѣнное сокровище на всемъ свѣтѣ,-- сказала она, нѣжно проводя рукой по его блестящимъ волосамъ.-- Если бы я знала, что и ты вступилъ на этотъ путь, я была бы вполнѣ счастлива, хотя и лежу недвижимо и буду такъ лежать до самой моей смерти.
   -- Я вѣрю въ Бога, Лина, и вѣрю въ тебя.
   -- Не въ меня, Германъ. Вѣдь я немощный и грѣшный человѣкъ... Но теперь иди, Германъ, а то ты опоздаешь въ клубъ.
   -- Хочешь, я останусь сегодня вечеромъ съ тобой? Мы поболтаемъ или я почитаю тебѣ, Лина?
   -- Нѣтъ, Германъ. Сейчасъ мадамъ Линдъ должна растереть меня теплой фланелью, а потомъ я буду ужинать, а потомъ она прочтетъ вечернюю молитву, прежде чѣмъ я засну. Но я такъ рада, что мнѣ удалось сказать тебѣ все это. Теперь ты не сердишься на меня больше?
   -- Да я ничуть и не сердился на тебя, моя Лина!
   -- Во всякомъ случаѣ ты знаешь теперь, каковы мои мысли.
   -- О, милая, дорогая, ненаглядная моя,-- сказалъ онъ, цѣлуя ея руки.
   Она обвила его шею руками и притянула его лицо къ своему.
   -- Поцѣлуй меня,-- прошептала она.-- Нѣтъ, хорошенько, какъ бывало прежде... Спасибо, Германъ!
   

XVI.

   "Полно, полно, зачѣмъ же такъ дрожать?" -- раздавалось у Петры постоянно въ ушахъ, и ей пріятно было прислушиваться къ этимъ словамъ.
   Какъ тихо и ласково прошепталъ онъ это, и какъ деликатно и нѣжно онъ обнялъ ее. Это было совсѣмъ не то, что чмокающіе поцѣлуи, щипки и тисканіе, которыми когда-то угощалъ ее женихъ. И подумать только, что этого жениха она любила и оплакивала, когда онъ утонулъ! Да, въ то время она не знала ничего лучшаго, но теперь...
   Она ходила въ какомъ-то блаженномъ опьянѣніи съ полузакрытыми глазами, и лицо ея озаряло тихое сіяніе.
   Когда она была одна за работой, она безсознательно улыбалась, а если съ ней кто-нибудь заговаривалъ, она вздрагивала и мѣнялась въ лицѣ.
   Но вотъ прошло уже двѣ недѣли, а консулъ даже не заговаривалъ съ ней, встрѣчаясь на лѣстницѣ или въ передней; когда же ему надо было что-нибудь отъ нея, онъ пріотворялъ дверь своей задней комнаты и отдавалъ ей приказаніе въ полураскрытую дверь.
   Петрой стала овладѣвать какая-то странная истома...
   Мадамъ Линдъ пріотворила дверь и заглянула въ просторную, свѣтлую комнату Петры, отдѣлявшуюся отъ кухни буфетной. Комната Петры была меблирована старинной свѣтлой березовой мебелью, на двухъ окнахъ были кружевныя занавѣси, кровать была покрыта бѣлымъ вязанымъ одѣяломъ.
   -- Что это вы сидите здѣсь?-- сказала мадамъ Линдъ.
   Петра не слыхала ея. Она сидѣла въ своемъ воскресномъ платьѣ у окна и смотрѣла на огороженный дворъ и на верхушки мачтъ, которыя торчали надъ низкой крышей амбаровъ.
   -- Вы не идете на вечернюю службу?-- спросила мадамъ Линдъ, входя въ комнату.
   -- Ахъ, это вы?-- очнулась, наконецъ, Петра отъ своихъ думъ.-- А я какъ разъ сидѣла и подумывала о томъ, чтобы сходить въ церковь. Я была у обѣдни. Пасторъ Аренцъ сказалъ прекрасную проповѣдь... Садитесь же, мадамъ Линдъ. Барыня, вѣроятно, спитъ?
   -- Спитъ, бѣдняжка. Ахъ, нѣтъ, она не спитъ. Но послѣ обѣда, она всегда говоритъ мнѣ: "Ну, мадамъ Линдъ, теперь мы поспимъ немного". И вотъ сегодня я рѣшила пройти къ вамъ и показать вотъ это,-- и съ этими словами мадамъ Линдъ вынула изъ-подъ своего шелковаго фартука брошюру: "Христосъ твой женихъ, о, грѣшная душа!" Это очень интересная проповѣдь. Я положу ее сюда, на комодъ, тогда вамъ будетъ почитать что-нибудь вечеромъ, когда вы вернетесь домой.
   -- Благодарю,-- сказала Петра,-- пріятно имѣть что-нибудь почитать.
   -- Я положила такую же брошюру консулу на его ночной столикъ,-- продолжала мадамъ Линдъ, садясь на край твердаго, обитаго бумажной матеріей кресла у другого окна.-- Мы, ослѣпленные люди, до того упорны, что милость Божія должна подкараулить насъ и какъ бы врасплохъ снизойти на насъ. Вотъ почему я вѣчно стараюсь поймать консула, но этотъ орѣхъ мнѣ пока не по зубамъ.
   -- Но не думаете же вы, что консулъ хуже многихъ другихъ?-- спросила Петра.
   -- Пожалуй, что и такъ, хи-хи-хи,-- отвѣтила мадамъ Линдъ, смѣясь почти беззвучно, и при этомъ углы ея рта дошли чуть не до самыхъ ушей.-- Да, чѣмъ больше человѣкъ грѣшитъ, тѣмъ ближе милосердіе. Но консулъ слишкомъ суетенъ, видите ли вы, онъ живетъ въ богатствѣ и тѣшитъ свою плоть. Да, легче верблюду пройти сквозь игольное ухо, сказалъ Спаситель. Но для Господа нѣтъ ничего невозможнаго.
   -- Да, это очень богатые люди,-- замѣтила Петра.-- Старая барыня -- это настоящая королева.
   -- Видѣли бы вы его отца! Онъ носилъ парикъ, заплетенный въ косичку, на концѣ косички былъ черный бантъ, а сапоги у него были съ лакированными голенищами. Люди останавливались на улицѣ и смотрѣли ему вслѣдъ. Да, пути Господни неисповѣдимы. Дѣдъ его былъ простымъ человѣкомъ, который началъ дѣло ни съ чего, онъ стоялъ самъ за прилавкомъ, отвѣшивалъ и продавалъ масло и селедку въ Мурегордѣ. Но все ему удавалось, а потомъ онъ сдѣлалъ очень хорошую партію.
   -- Меня удивляетъ, что консулъ продолжаетъ держать эту лавку,-- замѣтила Петра.
   -- Да онъ охотно бросилъ бы ее, но не смѣетъ этого сдѣлать, пока жива старая барыня. "Ты поступишь нехорошо по отношенію къ твоему отцу, Германъ", останавливаетъ его старая барыня, когда онъ заговариваетъ о томъ, что надо было бы продать лавку. Его отецъ, лежа на смертномъ одрѣ, сказалъ ему: "Эту торговлю началъ твой дѣдъ, а потому ты долженъ относиться къ лавкѣ съ уваженіемъ и стараться подражать твоему отцу во всемъ". Но консулу эта лавка надоѣла до смерти. Богъ знаетъ, какъ она идетъ съ тѣхъ поръ, какъ на нее такъ мало обращаютъ вниманія. Вотъ за полтора года у него мѣняется уже третій завѣдующій, да и третій-то никуда негоденъ.
   -- Не выпьете ли вы чашку кофе, мадамъ Линдъ?
   -- Да я ужъ пила, хотя отъ кофе я никогда не отказываюсь. Кофе для тѣла -- то же самое, что слово Божіе для души.
   -- У меня есть братъ, который очень хотѣлъ бы научиться торговому дѣлу,-- сказала Петра, подходя съ подносомъ, который она поставила на раздвинутый столъ у стѣны. Она разлила кофе въ чашки и прибавила:-- Подсаживайтесь сюда, мадамъ Линдъ... Мой братъ вѣчно пристаетъ ко мнѣ, чтобы я попросила консула пристроить его въ лавкѣ. Какъ вы думаете, мадамъ Линдъ, стоитъ ли мнѣ просить объ этомъ консула?
   -- Будь я на вашемъ мѣстѣ, я не сдѣлала бы этого,-- отвѣтила мадамъ Линдъ, дуя на кофе, который она налила на блюдечко.-- Нѣтъ, говорю я моей дочери, когда она проситъ меня пристроить ее здѣсь. Никогда не надо просить слишкомъ многаго, а надо благодарить за то, что имѣешь. А то такъ надоѣшь людямъ, что они отнимутъ отъ тебя и то, что они даютъ.
   -- Такъ и я думаю,-- сказала Петра.-- Потому я и не исполняю просьбы брата.
   -- Къ тому же консулъ не вмѣшивается въ такія мелочи. Главный приказчикъ завѣдуетъ всѣмъ... А что, это не слишкомъ крѣпко?
   -- Ахъ, нѣтъ!-- отвѣтила Петра, наливая въ двѣ маленькія рюмки какую-то коричневую густую жидкость.-- Это черемуховая наливка, она осталась послѣ того, какъ я разлила ее въ бутылки. Попробуйте, мадамъ Линдъ.
   -- О, вы хорошо знаете свое дѣло,-- сказала мадамъ Линдъ, облизывая свои ввалившіяся губы широкимъ, толстымъ языкомъ.-- "Вотъ такъ это и должно быть все приготовлено, мадамъ Линдъ", сказала барыня, когда ей послали наверхъ на пробу варенья. Копчеными колбасами она также осталась очень довольна.
   -- Ну, слава Богу,-- замѣтила Петра.
   -- Да, слава Господу! И честь, и слава Ему одному за все то, что дѣлаемъ мы, ничтожныя созданія. Да, вамъ повезло. Знаете, что барыня сказала недавно консулу? "Послушай, Германъ, ты могъ бы здороваться съ экономкой, когда застаешь ее здѣсь; вѣдь она такая милая и манеры у нея такія хорошія для прислуги". Да, да, такъ она и сказала, хи-хи-хи!
   -- Вотъ еще кофе,-- сказала Петра, вся вспыхнувъ и наливая кофе въ чашку мадамъ Линдъ. Ей неудержимо хотѣлось спросить, что отвѣтилъ консулъ, но у нея нехватило духу на это.
   -- Барыня стала такая кроткая и мягкая за послѣднее время,-- продолжала мадамъ Линдъ, наливая себѣ въ чашку сливокъ.-- Ей пришлось убить въ себѣ гордыню, а это дѣло не легкое. Но на помощь кающемуся человѣку всегда приходитъ Спаситель и ниспосылаетъ на него Свою благодать, и тогда сердце смягчается. Вотъ взять хотя бы барыню, хи-хи-хи. О, что за превращеніе произошло на моихъ глазахъ! Кстати, я думаю, что барынѣ уже недолго осталось жить.
   -- Богъ съ вами, мадамъ Линдъ. Если барыня умретъ, то въ домѣ произойдетъ много перемѣнъ.
   -- Да, тогда я потеряю свое мѣсто,-- отвѣтила тихо мадамъ Линдъ.
   -- Да и мнѣ также придется убраться отсюда,-- замѣтила Петра.
   -- Почему же? Консулу все равно нельзя будетъ жениться, пока не пройдетъ годъ со смерти жены, а прислуга ему во всякомъ случаѣ нужна въ домѣ. Другое дѣло -- я, несчастная.
   -- Вы все-таки не горюйте, мадамъ Линдъ.
   -- Горевать!-- воскликнула мадамъ Линдъ, выпрямляясь и перебирая своими изуродованными ревматизмомъ пальцами край фартука.-- Неужели вы думаете, что я буду горевать? Развѣ нѣтъ у меня тамъ, въ небесахъ, добраго Отца? Хи-хи-хи. Онъ обѣщалъ заботиться обо мнѣ и давать мнѣ хлѣбъ насущный до самаго моего смертнаго дня. Кромѣ того, когда я заговорила объ этомъ недавно съ барыней, то она сказала мнѣ: "Будьте спокойны, мадамъ Линдъ, вы не останетесь безъ куска хлѣба", сказала она. "Объ этомъ я уже переговорила съ моимъ мужемъ". Ахъ, да, посмотрите на птицъ небесныхъ, которыя не сѣютъ и не жнутъ, а я говорю вамъ...
   Петра не слушала ея. На сердцѣ у нея стало тревожно, и она углубилась въ думы, поглаживая двумя пальцами бутылку съ ликеромъ; углы ея рта слегка опустились, и она смотрѣла пристально передъ собой. Между тѣмъ мадамъ Линдъ продолжала цитировать тексты и говорить объ Отцѣ небесномъ и Его заботахъ о лиліяхъ.
   -- Да, освобожденная душа ликуетъ и пляшетъ и вѣчно вкушаетъ блаженство,-- раздавалось въ ушахъ Петры,-- хи-хи-хи.
   Мадамъ Линдъ встала изъ-за стола и снова переставила свое кресло къ окну.
   -- Да, вамъ хорошо, мадамъ Линдъ,-- сказала Петра, пробуждаясь отъ думъ и покачивая головой.
   -- Хорошо? Хи-хи-хи,-- отвѣтила мадамъ Линдъ и снова заговорила библейскимъ языкомъ.-- Однако мнѣ пора наверхъ. Спасибо за угощеніе и за ласковый пріемъ. Идите же скорѣй на вечернюю службу,-- съ этими словами мадамъ Линдъ кивнула головой и вышла, изъ комнаты.
   О, особенно спѣшить нечего. Она успѣетъ прійти во-время, когда священникъ взойдетъ на каѳедру. И Петра медленно стала собирать посуду, но дѣлала она это какъ-то машинально. Потомъ она снова забылась и задумалась, держа руки на краяхъ подноса.
   "Здороваться съ экономкой"... гм... здороваться съ экономкой... Господи, стоитъ ли изъ-за этого такъ волноваться? Вѣдь она дѣйствительно только простая экономка и со стороны барыни было очень мило подумать о ней. "Экономка тоже человѣкъ, хотя она и служанка"... О, до чего барыня, должно быть, горда,-- гордость таится въ самой глубинѣ ея души. Правда, мадамъ Линдъ говорила о перемѣнѣ, которая произошла въ ней. Что же, очень можетъ быть, но въ такомъ случаѣ раньше она была еще хуже. Петра выпустила изъ рукъ подносъ и опустилась на стулъ возлѣ кровати.
   "Онъ не можетъ жениться, пока не пройдетъ годъ со смерти первой жены"... Петрѣ казалось, будто мадамъ Линдъ продолжаетъ нашептывать эти слова ей на ухо. Она сидѣла, не двигаясь; руки ея лежали на колѣняхъ. Въ ея головѣ вихремъ проносились мысли, какія-то странныя, безсвязныя. Вдругъ она вскинула головой и тихимъ, заглушеннымъ голосомъ, не раздвигая губъ, запѣла:
   
   "Жилъ-былъ въ Роттердамѣ купеческій сынъ,
   Онъ былъ и богатъ, и прекрасенъ собой.
   Я пѣсню спою, какъ купеческій сынъ
   Кольцомъ помѣнялся съ дѣвицей младой.
   
   Служила та дѣвушка въ домѣ купца
   За плату и пищу. Прекрасна, честна
   Была эта дѣва,-- и въ сынѣ купца
   Любовь поднялася, какъ въ морѣ волна.
   
   Одна ты ласкаешь и нѣжишь мой взоръ,
   Такъ будь же мнѣ вѣрной и нѣжной женой:
   Я полонъ любви, ею дышитъ мой взоръ
   Я вѣренъ до гроба тебѣ лишь одной"... *)
   *) Перевелъ Е. В. Гешинъ.
   
   Неужели пробило уже три? Петра посмотрѣла на старые стѣнные часы съ гирями на мѣдныхъ цѣпяхъ, висѣвшіе у печки. Въ такомъ случаѣ уже поздно итти на вечернюю службу, да и не бѣда одинъ разъ не пойти.
   Да, она приняла твердое рѣшеніе: ни за что на свѣтѣ не попроситъ она у консула мѣста для Педера. А то, чего добраго, консулъ подумаетъ, что она хочетъ сблизиться съ нимъ изъ корыстныхъ цѣлей. И если онъ когда-нибудь... Нѣтъ, она докажетъ ему, что и у другихъ есть чувство такта. Теперь она будетъ очень сдержанна, именно теперь... Если бы все сложилось иначе, то... Нѣтъ, лучше она поговоритъ о Педерѣ въ лавкѣ Вирса, когда будетъ тамъ. Сивертъ Іенсенъ, который всегда стоитъ въ лавкѣ, очень любезенъ и любитъ поболтать -- дурень, онъ прямо-таки ухаживаетъ за ней,-- а отъ мальчика, который теперь помогаетъ въ лавкѣ, повидимому, хотятъ отдѣлаться, это она замѣтила. Однако лучше Педеру пока ничего не говорить.
   Ахъ, что за тоска по воскресеньямъ, когда она бываетъ свободна! Если бы ей не было стыдно, она попросила бы не давать ей отпуска по воскресеньямъ. Утро еще проходило кое-какъ; было очень пріятно сидѣть въ церкви, тамъ было много нарядныхъ людей и пѣли очень хорошо. Но послѣобѣденному времени конца не было. Она прямо не знала, что съ собой дѣлать. Домой ее не тянуло, тамъ было такъ неуютно, и посѣщенія ея кончались всегда перебранкой съ Дрэей; и вообще она уносила оттуда каждый разъ очень тяжелое впечатлѣніе,-- до того тамъ было все неопрятно и не прибрано. На вечерней службѣ въ церкви тоже было тоскливо и скучно. Вечеромъ туда приходили только простые люди, и священники также были плохіе.
   Интересно, гдѣ теперь консулъ? Въ конторѣ или у барыни? А можетъ быть, онъ сидѣлъ у себя въ небольшой гостиной, гдѣ была составлена его старая мебель и гдѣ была цѣлая коллекція трубокъ. Въ этой комнатѣ было очень уютно и тихо; она не была такъ нарядна, какъ другія комнаты, но въ ней было очень пріятно сидѣть. Особенно уютно бывало, когда въ комнатѣ было темно, а въ печкѣ потрескивали дрова, на полъ падалъ свѣтъ изъ печки и дрожалъ на половикахъ, разложенныхъ накрестъ, дверь въ спальню консула стояла раскрытой и видна была его нарядная кровать съ пологомъ.
   -- Я прошу васъ всегда лично вытирать пыль въ моихъ комнатахъ,-- сказалъ ей консулъ, -- а то, когда убираютъ служанки, я никогда не нахожу вещей на своихъ мѣстахъ.
   О, да, ее цѣнили здѣсь, это она видѣла по всему, да она и заслужила это. Она была увѣрена въ этомъ, потому что она замѣтила бы это по обращенію консула съ ней, если бы даже онъ и не былъ съ ней такъ ласковъ.
   Нѣтъ, надо пройтись немного, хоть на минутку забѣжать домой. А то странно такъ сидѣть все время у себя въ комнатѣ, а кромѣ того и время пройдетъ скорѣе.
   Не стоитъ выходить изъ парадной двери,-- думала Петра, тщательно одѣваясь,-- иначе можно повстрѣчаться на лѣстницѣ съ консуломъ. Кухонная дверь какъ разъ для прислуги, и такимъ образомъ консулъ не увидитъ ея изъ окна конторы, такъ какъ она можетъ пройти переулкомъ. Она надѣла бумажныя перчатки и взяла зонтикъ. Правда, дождя не было, но пріятно имѣть что-нибудь въ рукахъ, да и погода можетъ измѣниться.
   А что, если Стина заперла ворота? Въ такомъ случаѣ ей придется все-таки выйти изъ парадной двери; Она посмотрѣла черезъ окно на дворъ. Нѣтъ, ворота растворены настежь. Въ сущности, нехорошо оставлять ворота раскрытыми весь день.
   Она тихо растворила дверь своей комнаты и, крадучись, прошла черезъ буфетную въ просторную свѣтлую кухню съ полками, уставленными сверкающей мѣдной посудой. У стола сидѣла кухарка Стина, разложивъ руки на столѣ и безсмысленно глядѣла въ окно. Петра покосилась на ея широкую спину и ей не захотѣлось проходить мимо нея, такъ какъ ей пришлось бы попрощаться съ ней, и вдругъ, какъ-то безотчетно, она повернулась и направилась черезъ темную столовую въ переднюю. Въ передней царила тишина, всѣ двери были затворены; на лѣстницѣ также было пусто.
   Но вотъ на верхней площадкѣ раздались шаги. Петра вздрогнула и быстро пошла къ выходной двери. Въ эту минуту она услыхала на лѣстницѣ хорошо знакомые ей шаги консула.
   -- Какъ хорошо, что я засталъ васъ, пока вы еще не ушли, юмфру. Мнѣ хотѣлось поговорить съ вами.
   Петра остановилась, положивъ руку на дверную ручку.
   -- Зайдите сюда на минутку,-- продолжалъ консулъ, отворяя дверь въ контору.
   -- Что вамъ угодно?-- спросила Петра.
   Она едва передвигала ноги отъ волненія.
   -- Вы очень торопитесь?-- сказалъ консулъ, подходя къ ней вплотную.-- Ужъ не боитесь ли вы, что я укушу васъ?-- продолжалъ онъ, разсматривая ее съ улыбкой, которая смутила Петру.-- Скажите, развѣ вы находите, что я такой злодѣй? Отвѣчайте же.
   -- Нѣтъ,-- прошептала Петра, стараясь всѣми силами побороть слезы.
   -- Я хотѣлъ только попросить васъ затопить сегодня вечеромъ у меня. Я нахожу, что по вечерамъ становится свѣжо, хотя погода стоитъ прекрасная.
   -- Въ спальнѣ?-- спросила Петра, не поднимая глазъ отъ коврика у дверей.
   -- Нѣтъ, въ смежной комнатѣ, но оставьте дверь въ спальню открытой. Если вы только къ тому времени будете дома.
   -- Я возвращусь, когда вы этого пожелаете.
   -- Да нѣтъ же! Я ухожу вечеромъ. Если вы затопите въ десять часовъ, то это будетъ хорошо... Значитъ, я еще увижу васъ, прежде чѣмъ вы ляжете, -- консулъ кивнулъ головой и ушелъ въ контору.
   "Значитъ, я увижу васъ, прежде чѣмъ вы ляжете", повторяла Петра про себя, идя по улицѣ. Она пришла въ себя, только когда очутилась въ переулкѣ Васкерельвсмугетъ и услышала веселый голосъ:
   -- Какъ хорошо, что ты пришла, Петра, я ждалъ тебя.
   Петра сразу остановилась и увидала Педера въ поношенномъ воскресномъ платьѣ, сидѣвшаго на низкомъ каменномъ крылечкѣ прямо передъ ней.
   -- Это ты, Педеръ?-- сказала она разсѣянно.-- А я рѣшила заглянуть къ вамъ.
   -- Ты говорила съ консуломъ?-- спросилъ Педеръ, вытягивая шею и глядя сестрѣ въ глаза.
   -- Нѣтъ, голубчикъ Педеръ, потому что это ни къ чему не повело бы. Консулъ совсѣмъ этимъ не занимается, да и мѣста свободнаго теперь нѣтъ.
   У Педера вытянулось лицо, и онъ опустилъ голову.
   -- Откуда ты это знаешь, разъ ты его даже не спрашивала?-- произнесъ онъ наконецъ тихо дрожащимъ голосомъ.
   -- Я узнала это отъ другихъ. Лучше успокойся на томъ мѣстѣ, гдѣ ты теперь служишь. Изъ тебя можетъ выйти хорошій сапожникъ...
   -- Говорила бы ты это еще Маріусу!-- воскликнулъ Педеръ и громко заревѣлъ.-- Въ послѣдній разъ, когда ты приходила домой, ты ругала его за то, что онъ не хочетъ поступать въ ученіе, а я...
   -- Подумать только, что тебѣ скоро шестнадцать лѣтъ!-- возмутилась Петра.-- И не стыдно тебѣ? Мнѣ такъ хотѣлось услужить тебѣ, Педеръ, но вѣдь я не умѣю колдовать.
   -- Да, да, говори! Ну, все равно!-- отвѣтилъ Педеръ, вытирая слезы своими короткими рукавами, и угрожающе покачалъ головой.-- Вотъ я пойду и напьюсь сегодня вечеромъ.
   -- Что ты говоришь, мальчикъ!-- воскликнула Петра, подходя къ нему.
   -- А что же мнѣ дѣлать, какъ не напиться? Вотъ посмотри на это воскресное платье, штаны въ дырахъ и спереди и сзади. Э, да наплевать! Будемъ пить и веселиться!-- Педеръ засунулъ руки въ карманы штановъ и пошелъ по улицѣ, напѣвая и приплясывая въ тактъ.
   -- Подожди минутку, Педеръ!
   -- Некогда мнѣ!-- крикнулъ ей въ отвѣть Педеръ.-- Я иду къ Рейерсену. Эй, тра-ла-ла-ла!
   -- Что за стыдъ,-- проговорила про себя Петра,-- что Дрэя не чинитъ его платья! У нихъ въ домѣ полный развалъ... Рейерсенъ? Онъ, должно быть, ухаживаетъ за Дрэей.
   Петра дошла наконецъ до дома, гдѣ жилъ ея отецъ. Когда она проходила мимо оконъ мадамъ Хольмъ, которыя были чуть не въ уровень съ землей, такъ что даже ребенокъ могъ видѣть въ нихъ всю комнату, она невольно заглянула къ ней и увидала косички мадамъ Хольмъ, свернутыя на затылкѣ, и ея спину въ сѣромъ платьѣ, выглядывавшую изъ-за занавѣсокъ и горшковъ съ цвѣтами. Она удивилась, какимъ образомъ мадамъ Хольмъ сидитъ такъ высоко и почему черезъ ея плечи лежитъ какая-то свѣтлая полоса.
   -- Нечего сказать, хорошъ здѣсь порядокъ!-- воскликнула Петра, входя изъ сѣней въ кухню.
   Полъ былъ грязный, очагъ и столъ были завалены грязной посудой и соромъ. Дверь въ комнату была полуотворена и оттуда раздавались рыданія. Петра заглянула туда.
   У окна сидѣла Дрея въ юбкѣ и ночной кофтѣ и, закрывъ лицо руками, плакала. Она заложила ногу на ногу и однимъ локтемъ опиралась о колѣни. Вдоль ея спины свѣшивалась толстая полурасплетенная коса.
   -- Чего ты плачешь?-- спросила Петра, подходя къ сестрѣ.
   Дрэя быстро подняла къ ней свое заплаканное лицо и растерянно посмотрѣла на нее. Потомъ она вскочила и начала закручивать косу въ узелъ на затылкѣ.
   -- Ужъ не случилось ли съ тобой какой-нибудь бѣды изъ-за этого Равна, Дрэя?
   -- Да, вы только этого и ждете отъ меня! Но всѣ вы останетесь съ длиннымъ носомъ.
   -- Давай Богъ, чтобы было такъ, никто не порадовался бы этому больше меня,-- сказала Петра, напрягая всѣ усилія къ тому, чтобы ея голосъ не звучалъ слишкомъ ласково.
   Сегодня она вся была проникнута какой-то нѣжностью и не способна была сердиться на Дрэю, что бы та ни сдѣлала.
   -- Вѣдь насъ только двѣ сестры,-- продолжала Петра, не дождавшись отвѣта отъ Дрэи.-- А если мы иногда и ссорились, то... Ты слишкомъ мало дорожишь своей доброй славой, Дрэя. Вѣдь не успѣешь оглянуться, какъ запятнаешь себя на всю жизнь.
   -- Наплевать!-- сказала Дрэя, вскидывая головой. По губамъ ея пробѣжала судорога, и онѣ растянулись и стали тоньше.-- Я тутъ сижу дома... а тебѣ живется хорошо, -- прибавила она, вытирая глаза кончикомъ рукава.
   -- Ты могла бы хоть немножко заняться домомъ, Дрэя. Здѣсь работы достаточно.
   -- Да, если бы отецъ былъ другой и если бы онъ давалъ деньги хоть на самое необходимое, но развѣ отъ него дождешься! А теперь онъ еще снюхался съ мадамъ Хольмъ! Развѣ можно ждать какого-нибудь добра отъ такого человѣка?
   -- Что ты говоришь? Мадамъ Хольмъ!-- воскликнула Петра, и ей вдругъ стало ясно, что она только что въ окно видѣла на плечахъ фру Хольмъ свѣтлый рукавъ куртки отца и что мадамъ Хольмъ сидѣла у него на колѣняхъ.
   -- Да, именно она! Я недавно обѣщала пожаловаться тебѣ, но онъ только выругался.
   -- Это прямо ужасно!-- пробормотала Петра.
   Въ эту минуту растворилась дверь изъ кухни, и въ комнату вошелъ Фриманнъ. Болтая на ходу своими жирными руками съ крючковатыми пальцами, онъ подошелъ къ столу и сказалъ Петрѣ:
   -- Вышла прогуляться?
   Потомъ онъ выдвинулъ ящикъ стола, взялъ оттуда пакетъ съ табакомъ и снова вышелъ.
   -- Какой онъ сегодня чистый, -- замѣтила Петра съ удивленіемъ.
   -- И не говори! Онъ купилъ себѣ воротничокъ, и я должна крахмалить его каждую субботу!
   -- Вотъ увидишь, они поженятся,-- сказала Петра.
   -- Ха-ха-ха!-- засмѣялась Дрэя.-- Давай Богъ, чтобы это было такъ! Она хорошо зарабатываетъ, да и домишко у нея есть.
   -- Мадамъ Хольмъ просила тебя зайти къ ней, прежде чѣмъ ты уйдешь,-- сказалъ Фриманнъ, снова входя въ комнату.
   Онъ отворилъ дверь въ альковъ и развалился на кровати.
   Немного спустя, Петра вышла отъ мадамъ Хольмъ въ сѣни, гдѣ ее поджидала Дрея, и онѣ пошли вмѣстѣ по улицѣ.
   -- Такъ и есть,-- сказала Петра.-- Они женятся.
   Дрэя остановилась и посмотрѣла на сестру, широко разинувъ ротъ.
   -- Она говорила со мной такъ ласково и разсуждала такъ хорошо,-- продолжала Петра.-- Она сказала, что будетъ заботиться о мальчикахъ, и постарается удерживать отца отъ пьянства. Она хочетъ продѣлать дверь между обѣими комнатами и одну изъ нихъ держать чистой. Она находитъ, что пріятно будетъ заботиться о комъ-нибудь и говоритъ, что дѣлаетъ это не для себя, а ради нихъ, несчастныхъ.
   -- Ахъ,-- сказала Дрэя.-- Человѣкъ ужъ въ могилу смотритъ, а туда же...
   -- Да вѣдь это насъ не касается. Пусть ихъ дѣлаютъ, что хотятъ. Но одного она требуетъ: чтобы ты ушла.
   -- Ну, объ этомъ ей заботиться нечего,-- пробормотала Дрэя.
   -- Ты можешь пойти въ услуженіе.
   -- Да ужъ я устроюсь. Я часто думала о томъ, чтобы уйти, но до сихъ поръ это было невозможно...
   -- Больше всего я рада за мальчиковъ, -- замѣтила Петра.-- Какъ ведетъ себя Педеръ?
   -- Онъ ведетъ себя такъ, что мастеръ выгоняетъ его. Едва онъ приходитъ по вечерамъ домой, какъ швыряетъ въ уголъ кожаный фартукъ и бѣжитъ изъ дому. А утромъ его не добудишься. Его совсѣмъ съ пути сбилъ Рейерсенъ. Онъ бродитъ тутъ кругомъ, подсылаетъ Педера ко мнѣ, чтобы я вышла поговорить съ нимъ.
   -- Нехорошо ты сдѣлала, что разошлась съ Рейерсеномъ. Я это всегда говорила.
   -- Въ ихъ компаніи всегда бываетъ еще приказчикъ отъ Вирса, большой, высокій такой парень.
   -- Да вѣдь оба они взрослые люди, чего они связались съ мальчикомъ?-- сказала Петра.-- Однако мнѣ пора итти. Прощай.
   -- Прощай, -- кивнула ей Дрэя.-- Я сейчасъ открою дверь въ комнату мадамъ Хольмъ и высуну ей языкъ. Такъ я и сдѣлаю.
   

XVII.

   Было половина перваго ночи. Въ спальнѣ консула горѣли двѣ сальныя свѣчи и въ смежную комнату въ полуотворенную дверь падала узкая полоса свѣта. Въ этой полосѣ стоялъ Смитъ и завязывалъ шелковые шнуры своего пестраго халата. Лицо у него было красное, онъ слегка наклонилъ голову и смущенно улыбался. Позади него раздавались заглушенныя рыданія.
   -- Да не ведите же себя такъ, словно вы соблазненная невинность,-- сказалъ консулъ съ ласковой насмѣшкой и повернулся къ дивану у стѣны, гдѣ царилъ мракъ.
   Едва онъ это проговорилъ, какъ рыданія утихли, и во мракѣ выступилъ темный силуэтъ женщины, которая сдѣлала нѣсколько шаговъ.
   -- Идите тише по лѣстницѣ, чтобы васъ не услыхала эта святоша,-- продолжалъ консулъ,-- у этой старой карги уши, какъ у рыси... Тише, тише, тише, юмфру Фриманнъ. Осторожнѣе затворяйте дверь.
   Выйдя изъ комнатъ консула, Петра сняла башмаки и, держа ихъ въ рукахъ, стала медленно подниматься на лѣстницу. Каждый разъ, когда подъ ея ногами раздавался скрипъ ступеньки, она останавливалась и прижимала руку къ сердцу. Какъ далеко ей надо было пробираться, -- по лѣстницѣ, коридору, столовой, черезъ кухню и буфетную, и все это ощупью, и при этомъ каждую минуту бояться нашумѣть какъ-нибудь! Фу, что за непріятная прогулка!
   Слава Богу, наконецъ-то она у себя! Господи, она забыла погасить свѣчу, и та такъ и горѣла все время на столѣ! Что, если бы мадамъ Линдъ понадобилось что-нибудь въ буфетной и она заглянула бы заодно къ ней и увидала бы, что ея постель пуста!
   -- Господи, помоги мнѣ!-- пробормотала Петра, опускаясь на стулъ возлѣ двери, словно во снѣ. Что сказалъ бы консулъ, если бы узналъ, до чего она неосторожна...
   "Словно соблазненная невинность", повторяла Петра про себя, продолжая сидѣть на стулѣ съ помертвѣвшимъ лицомъ и со сложенными на колѣняхъ руками. Значитъ, онъ думалъ... Да, конечно, онъ это думалъ про нее. Онъ это-то и подразумѣвалъ, когда говорилъ съ ней о ея женихахъ и сказалъ, что она опытная дѣвушка. Такъ вотъ чего ему надо было отъ нея! Только этого и больше ничего! А она-то думала совсѣмъ другое; ей казалось, что она живетъ, какъ въ церкви; она чувствовала себя королевой рядомъ съ Дрэей, когда была сегодня дома у своихъ, она радовалась, что у нея было доброе чувство по отношенію къ сестрѣ, этой бѣдняжкѣ, которая бѣгала съ Равномъ... А теперь куда дѣвалось ея королевское величіе?"
   "Всѣ они одинаковы, когда имъ захочется соблазнить женщину"... О, мадамъ Хольмъ хорошо знала это. Теперь ея слова пріобрѣли для Петры значеніе, а тогда она не обратила на нихъ вниманія.
   Но она совсѣмъ сошла съ ума! Вѣдь онъ женатый человѣкъ, богатый и благородный, и если бы у него было что-нибудь серьезное на умѣ, онъ дождался бы, пока овдовѣетъ, и во всякомъ случаѣ не началъ бы съ этого. Да, она сошла съ ума, она ослѣпла, на нее нашло что-то. И во всемъ виновата она сама. Если-бъ она съ самаго начала вела себя иначе, то какъ знать, чѣмъ бы все это кончилось? А теперь консулъ думаетъ, что она только и ждала знака съ его стороны, и бросилась къ нему на шею. Она не проявила ни страха передъ грѣхомъ, ни стыда... впрочемъ, нѣтъ, ее охватилъ стыдъ въ послѣднюю минуту, когда она поняла его намѣренія, но тогда было уже поздно.
   Да, она попала въ скверную исторію, это было для нея теперь ясно, и во всемъ виновата пѣсенка о сынѣ роттердамскаго купца... "Но я ему покажу, онъ узнаетъ, что я вовсе не такая!" повторяла про себя Петра. Ея застывшее лицо передернула судорога, и оно какъ бы растаяло, на немъ появилось выраженіе страданія, а на глазахъ навернулись слезы.
   -- Онъ не долженъ считать меня за такую... Онъ подумалъ, что я прикидываюсь невинной... О, какъ у него хватило духу сказать мнѣ это, да еще такимъ тономъ, будто все это было какой-то сдѣлкой!-- Петра произнесла это прерывающимся голосомъ, тихо покачиваясь взадъ и впередъ на стулѣ.
   -- Петра, ты тамъ, Петра?-- ясно донесся до нея откуда-то голосъ.
   Она вскочила и растерянно стала озираться по сторонамъ.
   -- Это я, Педеръ! Выгляни въ окно, я стою здѣсь.
   Петра схватилась за голову и съ минуту въ недоумѣніи стояла на мѣстѣ.
   -- Петра, Петра, да выгляни же!-- раздалось снова со двора.
   Петра тихо подошла къ окну, отдернула занавѣсъ, раскрыла одну половинку и выглянула на дворъ, залитый блѣднымъ свѣтомъ луны.
   -- Да это я, Педеръ! Развѣ ты не видишь меня?
   Наконецъ Петра увидала его. Онъ стоялъ подъ окномъ, поднявъ голову вверхъ и засунувъ руки въ карманы штановъ, и Петрѣ показалось, что онъ покачивается.
   -- Тише ты!-- сказала Петра съ раздраженіемъ.-- Что случилось?
   -- Я просто пришелъ только позвать тебя прогуляться, -- отвѣтилъ Педеръ заплетающимся языкомъ.
   -- Ты съ ума сошелъ, мальчикъ! Кто послалъ тебя?
   -- Рейерсенъ, а также Іенсенъ отъ Вирса. Они хотятъ прогуляться съ тобой при лунномъ свѣтѣ. Ну, поворачивайся, юмфру Фриманнъ!
   -- Да перестанешь ли ты орать во всю глотку!
   -- Тебя угостятъ пивомъ и портвейномъ! Мы захватили съ собой кое-чего. А Іенсенъ по уши влюбленъ въ тебя... Да иди же, юмфру Фриманнъ!
   -- Проваливай сію же минуту, мальчишка! Какъ ты попалъ на дворъ?
   -- Перелѣзъ черезъ заборъ, вотъ и все. И я тутъ какъ тутъ!-- И, говоря это, Педеръ прищелкнулъ пальцами.-- Нельзя же оставлять людей въ дуракахъ! Они ждутъ тебя на Муренѣ. Тамъ будетъ также и Дрэя.
   -- Я сейчасъ позову сторожа, -- крикнула Петра, погрозивъ въ окно.-- Убирайся вонъ той же дорогой, какой пришелъ! Сторожъ тутъ недалеко.
   -- Эй, Педеръ Фриманнъ, куда ты дѣвался?-- раздался голосъ изъ-за забора.
   -- Она говоритъ, что не хочетъ. Она такъ важничаетъ, что прямо противно!
   Петра быстро отошла отъ окна и въ однихъ чулкахъ выбѣжала черезъ кухню на дворъ. Она подкралась сзади къ Педеру, который продолжалъ стоять подъ ея окномъ, поднявъ голову вверхъ и уговаривая ее пошевеливаться. Не произнося ни слова, она крѣпко ухватила его обѣими руками за шиворотъ и потащила въ уголъ двора, гдѣ были ворота, запертыя желѣзнымъ засовомъ.
   -- Спасибо тебѣ за мѣсто, которое ты обѣщала мнѣ достать у консула,-- жалобно говорилъ Педеръ, слабо сопротивляясь ей.-- Да, нечего сказать, хорошее мѣсто я получилъ у консула!
   -- Въ другой разъ ты не будешь скандалить тутъ по ночамъ!-- сказала Петра, выталкивая Педера за ворота, которыя она слегка пріотворила.
   Потомъ она снова захлопнула ихъ, задвинула засовъ и повернула ключъ въ замкѣ.
   -- Ты что же это сплоховалъ?-- раздался голосъ за заборомъ.-- А еще собирался поступить въ лавку на службу!
   "Какой грубый голосъ,-- подумала Петра, стоявшая по другую сторону забора.-- Интересно, кто это говоритъ".
   -- Кто это тебя вышвырнулъ?-- раздался голосъ Рейерсена.
   -- Не знаю.
   -- Можетъ быть, домовой? Ха-ха-ха!
   -- Я не видѣлъ, потому что кто-то схватилъ меня сзади, но руки, которыя схватили меня, были здоровенныя.
   Петра не могла удержаться отъ улыбки.
   Ахъ, этотъ Педеръ! Да, другого ожидать и нечего было. Развѣ могъ онъ стать инымъ?
   Петра вернулась къ себѣ въ комнату. Она рѣшила погасить свѣчу, чтобы консулъ подумалъ, что она спитъ, если бы онъ вздумалъ прійти къ ней... Іенсенъ влюбленъ въ нее? Петра вздрогнула отъ отвращенія при мысли о томъ, что это за грязная и косолапая крыса изъ мелочной лавки... Какъ бы не такъ...
   Она начала раздѣваться въ темнотѣ, и вдругъ ее опять охватило волненіе при мысли о томъ, что она только что пережила наверху у консула. Пусть онъ думаетъ о ней все, что ему угодно, она согласна перенести позоръ и все, что угодно, потому что сердце ея полно любви къ нему. Пусть онъ презираетъ ее, какъ самую послѣднюю изъ всѣхъ, но, если онъ только сдѣлаетъ ей знакъ, она придетъ къ нему по первому его зову. Она согласна перенести все ради него, съ однимъ только она не можетъ примириться: съ тѣмъ, что онъ считаетъ ее за такую. О, если бы онъ только зналъ, что она никогда раньше... что онъ былъ первый и единственный! Она непремѣнно скажетъ ему, что она не сердится на него за это, что она гордится тѣмъ, что онъ единственный. Лишь бы она не надоѣла ему, лишь бы онъ считалъ ее такой, какая она была на самомъ дѣлѣ! Но если онъ отвернется отъ нея, то она умретъ съ тоски. Пусть онъ хоть немножко, хоть чуточку любитъ ее... Она согласна даже молить его объ этомъ на колѣняхъ. Но люди говорятъ, что когда мужчина добился своего, то съ него этого довольно... Да, и онъ сталъ такой холодный потомъ, точно чужой. А сперва онъ посадилъ ее на диванъ и завернулъ ее въ свой халатъ и говорилъ ей "ты" и называлъ ее Петра... а потомъ... онъ опять сталъ говорить ей "вы" и называлъ ее юмфру Фриманнъ.
   Петра улеглась въ постели и прикрылась пуховикомъ. Она закрыла глаза, собираясь уснуть, но это ей не удавалось. Грудь ея высоко поднималась, и она каждую минуту тяжко вздыхала, и при этомъ она такъ сильно поворачивалась въ кровати, что та потрескивала.
   Вдругъ она сѣла и стала прислушиваться. Что это? Да, это консулъ ходитъ наверху по половику взадъ и впередъ. Она уже давно слышала это тихое поскрипываніе надъ головой, но не задумывалась надъ тѣмъ, что это такое. Значитъ, онъ также не спитъ... Да благословитъ его Богъ! Къ сердцу Петры прилила горячая струя. Можетъ быть, онъ также взволнованъ и задумался надъ тѣмъ, что произошло. Вотъ... теперь онъ пересталъ ходить... пора и ему успокоиться.
   Петра опустила голову на подушку и сложила руки на груди, но она сейчасъ же снова подняла голову и притаила дыханіе. Что это такое? Кажется, заскрипѣли ступеньки на лѣстницѣ... а теперь растворилась гдѣ-то дверь... О, какая мертвая тишина наступила вдругъ! Но вотъ опять растворилась дверь изъ столовой въ кухню, дверь слегка скрипнула. О, лишь бы ея сердце не билось такъ сильно, оно заглушаетъ звуки, къ которымъ она прислушивается... Вотъ раздались шаги въ буфетной... это его шаги, его!... Она узнала бы эти шаги, если бы даже услыхала ихъ надъ своей могилой. Петра устала держать голову на-вѣсу, но она боялась шевельнуться. Въ ея ушахъ раздавались точно удары молота... наконецъ, она медленно перевела свой взоръ къ двери. Вотъ дверь растворилась... О, Господи, въ дверяхъ появился онъ, совсѣмъ тихо, его высокая стройная фигура едва вырисовывалась въ темнотѣ, и онъ шепталъ что-то.
   -- Кто тамъ?-- хотѣла Петра спросить, но голосъ измѣнилъ ей. Ея горло стянула судорога, и она не могла произнести ни слова.
   -- Вы не спите, юмфру?-- услышала она, и этотъ голосъ вызвалъ въ ней ликованіе.
   -- Нѣтъ, не сплю. Это вы, консулъ?-- проговорила, наконецъ, Петра.
   Онъ тихо затворилъ за собой дверь и подошелъ къ кровати.
   -- Надѣюсь, я не разбудилъ васъ?-- спросилъ онъ шопотомъ.
   -- Нѣтъ, я еще не засыпала,-- отвѣтила Петра, опуская голову на подушку.
   -- Вы были такая странная, когда уходили отъ меня,-- сказалъ консулъ.-- Мнѣ это не понравилось.
   -- Да,-- отвѣтила Петра,-- я была немного взволнована.
   -- Если бы я зналъ, что вы такъ отнесетесь къ этому, то...
   -- Вы не хотите говорить мнѣ "ты"?-- спросила Петра.
   -- Долженъ вамъ сказать... увѣряю васъ... Скажите, пожалуйста... Да, мнѣ очень досадно... Ахъ, пожалуйста, не начинайте опять плакать! Отнеситесь къ этому благоразумно,-- сказалъ консулъ, проводя рукой по лицу Петры.-- Что сдѣлано, то сдѣлано.
   -- Я не потому...-- прошептала Петра сквозь сдержанныя рыданія.-- Но мнѣ больно, что вы думаете, будто я... О, повѣрьте, никогда этого раньше не было...
   -- Да, вотъ это-то и непріятно. Если бы я только зналъ... Но не сердитесь на меня за это.
   -- Да я и не сержусь. Но развѣ вы не можете говорить мнѣ "ты"?
   -- Хорошо, Петра. Бѣдняжка, Петра! Мнѣ такъ жалко тебя, и я очень упрекаю себя... Но отнесись къ этому спокойно. Я буду очень добръ къ тебѣ.
   Онъ наклонился, крѣпко поцѣловалъ ее въ щеку и ушелъ.
   

XVIII.

   -- Пойди къ моей женѣ и скажи, чтобы она поставила кашу для меня въ духовку,-- сказалъ Вирсъ однажды вечеромъ въ февралѣ Сиверту, когда тотъ заперъ ставни лавки и все было прибрано.-- Мнѣ надо тутъ подвести кое-какіе счета, -- прибавилъ Вирсъ, зажигая свѣчу. Потомъ онъ погасилъ висячую лампу и усѣлся на табуретѣ передъ конторкой.
   Сивертъ пошелъ наверхъ и передалъ женѣ Вирса то, что ему велѣлъ хозяинъ. Онъ стоялъ у двери, опустивъ глаза, и говорилъ тихо и смущенно. Мадамъ Вирсъ кивнула головой и спросила, не поѣстъ ли Сивертъ сейчасъ, такъ какъ ему незачѣмъ ждать Вирса.
   -- Благодарю васъ, мадамъ, но мнѣ что-то не хочется ѣсть.
   -- Не идете же вы опять гулять, Сивертъ, голубчикъ мой?
   -- Ахъ, нѣтъ, я и не думаю объ этомъ,-- отвѣтилъ Сивертъ со вздохомъ.
   -- Давай Богъ, чтобы вамъ надоѣла, наконецъ, разгульная жизнь,-- убѣждала его мадамъ Вирсъ.-- А то попадете вы въ бѣду.
   -- Да, я это знаю, мадамъ.
   -- Кто совратилъ васъ съ пути? Скажите мнѣ.
   -- Никто не совращалъ меня, мадамъ Вирсъ. Это ужъ у меня такая натура.
   -- Никогда не повѣрю этому, вѣдь я знаю васъ вотъ ужъ два года. Но дольше такъ себя вести нельзя. Смотрите, чтобы Вирсу никогда не пришлось больше въ половинѣ девятаго утра застать въ лавкѣ одного мальчика, а васъ -- спящимъ въ постели. Какъ это нехорошо, что Педеръ васъ тогда не разбудилъ во-время. Будь это еще разиня Массъ, а вѣдь Педеръ очень толковый малый.
   -- Онъ говоритъ, что не могъ добудиться меня.
   -- Ну, на что это похоже! Теперь вы сами видите, до чего доводитъ такая жизнь. Понятно, что Вирсъ разсердился.
   -- Да, иначе и быть не могло,-- вздохнулъ Сивертъ.
   -- Но послушайте, милый мой, вѣдь вы сами себѣ господинъ. Вамъ надо только перестать гулять по вечерамъ, вотъ и все.
   -- Да,-- согласился Сивертъ, покачивая головой.-- Сколько разъ я говорилъ себѣ это, да такъ это ни къ чему и не повело.
   -- О, лишь, бы вы этого какъ слѣдуетъ пожелали. Жаль будетъ, если вы свихнетесь, потому что я очень хорошо отношусь къ вамъ, вѣдь у насъ своихъ-то дѣтей нѣтъ.
   -- Вотъ потому-то мнѣ и тяжело... Утромъ Вирсъ сказалъ, что онъ уже не хочетъ меня больше терпѣть...-- послѣднія слова Сиверта перешли въ неясное бормотанье.
   -- Это зависитъ только отъ васъ самихъ, Сивертъ Іенсенъ. Вирсъ очень хорошо къ вамъ относится. Да и я вѣдь не могу ему помогать изъ-за своей больн ой ноги, а то намъ никого не надо было бы въ лавкѣ. Постарайтесь себя вести только хорошо. Все будетъ забыто, и никто ничѣмъ васъ не попрекнетъ.
   -- Благодарю васъ, мадамъ. Говорю вамъ истинную правду, что мнѣ никогда не отблагодарить за всю вашу доброту ко мнѣ ни васъ, ни Вирса.
   -- Идите же и лягте, и серьезно подумайте о томъ, что я вамъ сказала. Вѣдь я желаю вамъ только добра.
   -- Серьезно подумать,-- пробормоталъ Сивертъ, когда пришелъ къ себѣ въ каморку. Нѣтъ, пусть это остается на другой разъ, сегодня онъ не расположенъ думать. Скорѣй только лечь, не зажигая свѣчи. Не снявъ даже подштанниковъ и чулокъ, онъ поскорѣе юркнулъ въ постель и укрылся пуховикомъ.
   О, что за невыносимый стукъ въ вискахъ! Какъ бы онъ ни ложился, онъ не могъ отдѣлаться отъ этого.
   Можетъ быть, лучше лежать на спинѣ, подложивъ руки подъ голову? Нѣтъ, такъ хуже всего. Да и жажда мучила его невыносимо, хотя прошли уже цѣлыя сутки... о, Господи, что это былъ за день! Сивертъ протянулъ руку и взялъ каменную кружку съ водой, стоявшую на стулѣ возлѣ его кровати; приподнявшись на локтѣ, онъ съ жадностью выпилъ воду... Чортъ возьми, этотъ бездѣльникъ прокрался-таки сюда и сегодня! Какая досада, что онъ не заперъ дверь!
   -- Ты здѣсь, Іенсенъ?-- спросилъ Рейерсенъ шопотомъ, тихо растворяя дверь.
   Сивертъ ничего не отвѣтилъ.
   -- Неужели онъ уже улегся?-- сказалъ вполголоса Рейерсенъ и ощупью подошелъ къ кровати. Въ темнотѣ онъ наткнулся на одну изъ сахарныхъ головъ, которыя стояли тутъ же, и она съ шумомъ повалилась на полъ.
   -- Тише ты,-- шикнулъ на него Сивертъ,-- Вирсъ въ лавкѣ.
   -- Да, я видѣлъ тамъ свѣтъ. Что это должно означать?
   -- Мнѣ хотѣлось спать,-- отвѣтилъ Сивертъ и рѣзкимъ движеніемъ повернулся къ стѣнѣ.
   -- Тебя на улицѣ ждетъ Сина. Съ твоей стороны это подло.
   И при этихъ словахъ Рейерсенъ сталъ нащупывать Сиверта и ухватилъ его, наконецъ, за плечо.
   -- Проваливай ко всѣмъ чертямъ,-- сказалъ Сивертъ, отодвигаясь отъ него на постели.
   -- Тебѣ слѣдовало бы выпить рюмочку. Гдѣ свѣчка?-- спросилъ Рейерсенъ. Онъ чиркнулъ спичку, разыскалъ жестяной подсвѣчникъ на подоконникѣ и зажегъ свѣчу. Послѣ этого онъ вынулъ изъ кармана бутылку и протянулъ ее Сиверту:-- Вотъ, выпей-ка голубчикъ! Тогда тебѣ станетъ полегче.
   -- Я не дотронусь до этого!-- отказался Сивертъ съ жестомъ отвращенія.
   -- Какъ хочешь,-- отвѣтилъ Рейерсенъ и приложился самъ къ бутылкѣ.-- Могу тебѣ сообщить, что Дрэя Фриманнъ согласилась итти со мной на балъ.
   -- Мнѣ нѣтъ никакого дѣла до этого!
   -- Вотъ какъ! Не ты ли бился объ закладъ, что Петра пойдетъ съ тобой на балъ, а Дрэя не пойдетъ со мной? Ты зря такъ кичился... Что, Педеръ уже ушелъ домой?
   -- Съ своей болтовней ты дождешься того, что придетъ Вирсъ и спуститъ тебя съ лѣстницы,-- проговорилъ, наконецъ, Сивертъ.
   -- Да, здорово ты хвастаешь!-- насмѣхался Рейерсенъ.-- Что же, ты и на балъ тоже не пойдешь? Если ты не отвѣтишь мнѣ, я стащу съ тебя пуховикъ и уйду съ нимъ... Вчера было совсѣмъ другое дѣло. Господи, ты готовъ былъ перевернуть весь свѣтъ, чтобы только поплясать на балу съ экономкой консула Смита. Все это одна болтовня! А если я только не ошибаюсь въ ней, такъ она и не посмотритъ на тебя даже.
   -- Ну и наплевать,-- огрызнулся Сивертъ равнодушно.
   -- Но быть тамъ ты долженъ, такъ и знай. Списокъ участвующихъ уже посланъ мадамъ Андерсенъ, и твое имя стоитъ въ первую голову.
   -- Наплевать.
   Съ минуту Рейерсенъ стоялъ и смотрѣлъ на согнутую спину Сиверта, вырисовывавшуюся подъ полосатымъ пуховикомъ. Онъ подошелъ еще ближе къ постели, поднялъ было руку, чтобы стащить съ Сиверта пуховикъ, но потомъ одумался и вмѣсто этого взялъ кружку съ водой и плеснулъ изъ нея въ затылокъ Сиверта.
   -- Вотъ тебѣ! Выспись, сномъ и злость твоя пройдетъ,-- сказалъ онъ, фыркнувъ.
   Сивертъ вскочилъ съ кровати, сжалъ кулаки и крикнулъ въ ярости:
   -- Попробуй только сдѣлать это еще разъ!
   -- На это у меня времени нѣтъ,-- отвѣтилъ Рейерсенъ.-- Что мнѣ сказать отъ тебя Синѣ? Впрочемъ, я ничего не имѣю противъ того, чтобы она вошла къ тебѣ сюда,-- и Рейерсенъ направился къ двери.
   -- Скажи, что я умеръ и что вчера меня похоронили.
   -- Ну, въ такомъ случаѣ я возьму ее къ себѣ, чтобы утѣшить немного. А на балъ ты долженъ непремѣнно прійти, такъ и знай.
   -- Задуй свѣчу, дурень?.
   Но Рейерсенъ вышелъ уже изъ комнаты. Сивертъ долженъ былъ встать съ постели и самъ погасилъ свѣчу. Заодно онъ заперъ дверь на ключъ.
   Что за скотина этотъ Рейерсенъ! У него, должно быть, вмѣсто головы деревянный чурбанъ. Сперва онъ пилъ безъ конца пиво, потомъ выпилъ цѣлую бутылку водки въ трактирѣ, и ко всему этому надо еще прибавить горячій грогъ, выпитый имъ у себя дома. Ромъ, изъ котораго онъ дѣлалъ грогъ, былъ, вѣроятно, отравленъ, потому Рейерсенъ и купилъ его такъ дешево. Сколько разъ Сивертъ раньше пилъ и напивался, но такъ дурно, какъ сегодня, онъ еще никогда не чувствовалъ себя. Ему казалось, что всѣ соки и силы были высосаны изъ его тѣла, а кромѣ того, онъ не находилъ покоя. Ему казалось, что внутри у него все перемѣшалось и никогда больше не придетъ въ порядокъ. Да, пьянство и кутежъ -- это наважденіе дьявола. И какъ за это приходится страдать потомъ! И страдать на всѣ лады. До чего онъ презиралъ самого себя! Онъ готовъ былъ плюнуть на себя, отхлестать себя, растянуться посреди Страндгаде и дать растоптать себя людямъ и лошадямъ. И до чего его мучили угрызенія совѣсти передъ Богомъ и передъ людьми!
   Да, какъ онъ раскаивался всегда, а потомъ онъ снова дѣлалъ то же самое. А сколько денегъ онъ истратилъ на одну только Сину, не считая тѣхъ матерій и вещей, которыя онъ бралъ для нея въ лавкѣ. Теперь Сина объявила, что у нея родится отъ него ребенокъ, и она потребовала, чтобы онъ поддерживалъ ее, когда ее прогонятъ съ мѣста. Хороши дѣла, нечего сказать! Вѣдь онъ успѣлъ уже совсѣмъ стать на ноги, въ банкѣ у него было скоплено тридцать шесть талеровъ, онъ весь обшился, а теперь онъ началъ продавать свое платье, и у него нѣтъ за душой ни полшиллинга.
   -- И что ты за человѣкъ послѣ этого!-- сказалъ Сивертъ вполголоса, тяжко вздыхая, и уткнулся лицомъ въ подушку.
   Вотъ Вирсъ заперъ лавку. Какъ размѣренно и тихо поднимался онъ по лѣстницѣ. По его шагамъ каждый могъ сдѣлать заключеніе, что это порядочный человѣкъ, который не сдѣлалъ ничего недостойнаго въ своей жизни. Потому-то изъ него и вышелъ человѣкъ. Ахъ, если бы и Сивертъ могъ быть такимъ, какъ онъ! Вотъ Вирсъ поднялся наверхъ, онъ сѣлъ на стулъ у окна и заговорилъ съ женой о Сивертѣ. Мадамъ Вирсъ, конечно, замолвитъ за него словечко, и мужъ уступитъ ей.
   Какіе хорошіе люди Вирсъ и его жена! Какъ они были терпѣливы и добры къ нему. Всю зиму онъ кутилъ, а днемъ ходилъ сонный и небрежно исполнялъ свои обязанности, но они смотрѣли на все сквозь пальцы, благодаря своему долготерпѣнію. Сивертъ готовъ былъ заплакать при мысли о томъ, какъ дурно онъ имъ отплатилъ за ихъ доброту. А мать... До нея дошли слухи о его поведеніи, и зимой она приходила и просила его исправиться. Но развѣ на него могло хоть что-нибудь подѣйствовать?
   Нѣтъ, онъ пропащій человѣкъ, опустившійся, безнравственный человѣкъ. Изъ него толка не будетъ; вѣдь сколько разъ онъ собирался исправиться, и такъ ничего изъ этого и не вышло... А теперь еще онъ будетъ отцомъ незаконнаго ребенка! Хоть сквозь землю проваливайся отъ стыда! Или бѣжать куда-нибудь? Да, бѣжать, хотя бы въ море, потому что изъ своего ужаснаго положенія онъ все равно никогда не выпутается. Подумать только, содержать ребенка, одѣвать его и обувать, кормить и поить,-- ребенка, который будетъ подрастать и требовать все больше и больше! Теперь у него никогда уже не будетъ спокойной минуты. Впрочемъ, онъ привыкъ къ заботамъ и непріятностямъ. Вотъ все, что ему осталось отъ его денегъ и кутежей. Веселымъ онъ никогда не бывалъ, развѣ что въ пьяномъ видѣ, а вѣдь это не веселье, это свинство, ложь, хвастовство и бахвальство. Такъ, и вчера вечеромъ онъ клялся и божился, что будетъ угощать всѣхъ приглашенныхъ на балъ выпивкой и придетъ вмѣстѣ съ экономкой консула Смита. Похвасталъ онъ такъ только потому, что одинъ изъ товарищей сказалъ, что Петра слишкомъ нарядная и важная и что онъ никогда не осмѣлится пригласить ее. Дудки! Онъ хорошо ее зналъ, онъ чуть ли не на ты съ нею, она повѣсится ему на шею по первому его знаку. Онъ взялъ ея брата на службу; въ лавку только ради нея, онъ платилъ этому мальчику каждый мѣсяцъ жалованье изъ своего собственнаго кармана, такъ что тотъ получалъ двойное жалованье. Онъ распоряжался всей кассой, и мадамъ Вирсъ должна была приходить къ нему за каждымъ шиллингомъ... Вотъ какъ онъ хвасталъ! Найдется ли второй такой лгунъ, какъ онъ! У Сиверта выступилъ на лбу потъ отъ стыда и раскаянія.
   Что, если Вирсъ и его жена узнаютъ, что онъ все это говорилъ, что, если все всплываетъ наружу и люди узнаютъ, что онъ за молодчикъ! О, эта ложь, эта ложь, отъ которой онъ никакъ не могъ отучиться. Онъ не могъ не лгать, когда начиналъ разсказывать что-нибудь. Казалось, будто ложь была у него всегда наготовѣ на кончикѣ языка. Но больше всего онъ лгалъ, когда напивался. Тогда онъ не зналъ мѣры. Вчера вечеромъ онъ разбилъ кулакомъ зеркало только изъ-за того, что Рейерсенъ спросилъ его, не очень ли онъ огорченъ тѣмъ, что ему придется заплатить за разбитый пивной стаканъ, который онъ нечаянно уронилъ. Вотъ тогда онъ и въѣхалъ кулакомъ въ зеркало, чтобы показать, что онъ не боится платить. А какихъ только басенъ онъ ни разсказывалъ о томъ времени, когда плавалъ на кораблѣ. Онъ разсказывалъ, что видѣлъ, какъ дикари убивали людей и ѣли ихъ, что и его чуть не убили и не съѣли. Онъ сражался съ семнадцатью неграми заразъ и убилъ девять человѣкъ, а остальные убѣжали. Онъ поджегъ цѣлый поселокъ, чтобы спасти крещеныхъ дѣтей отъ дикарей. Онъ побывалъ, конечно, во всѣхъ пяти частяхъ свѣта, а въ придачу еще и во многихъ другихъ...
   Ахъ, если бы только у него хватило силы воли, чтобы стать правдивымъ и относиться къ жизни серьезно! Почему Господь не возьмется за него какъ слѣдуетъ? Вѣдь онъ часто обращался къ Богу и молилъ Его помочь ему ступить на путь праведный, но это ни къ чему не повело, онъ падалъ все ниже и ниже.
   -- О, всемогущій Отецъ небесный,-- началъ молиться Сивертъ, сложивъ руки.-- Ахъ, нѣтъ, къ чему все это? Если бы даже Господь и помогъ ему стать на путь праведный, у него на шеѣ все-таки останется незаконный ребенокъ, банковая книжка будетъ все такъ же пуста и ему придется возиться съ долгами и съ Синой.
   Какъ знать, можетъ быть, все сложилось бы иначе, если бы онъ не увидалъ Лидію, когда она только что пріѣхала изъ Гамбурга. Вотъ съ тѣхъ поръ-то все и началось, а потомъ онъ привыкъ къ распутной жизни и не могъ уже больше остановиться. Въ тотъ вечеръ, когда онъ увидалъ Лидію, онъ пошелъ повидаться съ Синой и въ первый разъ напился съ Рейерсеномъ. А потомъ, когда онъ все ждалъ отъ Лидіи отвѣта на свое письмо, которое Сина положила ей въ комнату, онъ окончательно сбился съ пути... Что это былъ за несчастный воскресный вечеръ, когда онъ водилъ Сину въ кондитерскую! Послѣ этого они гуляли въ городскомъ саду, и тамъ она усѣлась къ нему на колѣни... Ахъ, вся бѣда въ томъ, что онъ такъ и не получилъ отъ Лидіи отвѣта на свое письмо. Ему стало невыносимо сидѣть въ своей темной конурѣ по вечерамъ. А когда онъ ложился, то сонъ не шелъ къ нему, и онъ только поворачивался съ одного бока на другой. Часто по ночамъ онъ то вставалъ, то снова ложился. Что ему было дѣлать? Онъ долженъ былъ бѣжать изъ дому, чтобы хоть какъ-нибудь забыться. Съ того дня все ему опротивѣло, работа не спорилась въ его рукахъ, онъ самъ опротивѣлъ себѣ, и имъ овладѣли усталость и отвращеніе къ пищѣ. И все это вовсе не потому, что онъ тосковалъ по Лидіи и былъ влюбленъ въ нее. О, ничего подобнаго! Когда онъ убѣдился въ томъ, что она не удостоитъ его отвѣта на его хорошее письмо, она ему тоже опротивѣла, но имъ овладѣло чувство досады и уязвленнаго самолюбія. Ему была невыносима мысль, что онъ свалялъ дурака. И до сихъ поръ онъ еще краснѣлъ, когда думалъ объ этомъ.
   На слѣдующій день около полудня, когда Сивертъ былъ одинъ въ лавкѣ, пришла тетя Берта. Сивертъ давно не видалъ ея, и его поразилъ ея нищенскій жалкій видъ. Щеки ея были желтыя и ввалившіяся, а глаза были мутные и усталые. Поверхъ грязнаго, истасканнаго пальто на ней былъ темный шерстяной платокъ, который она придерживала подъ подбородкомъ своими синими, закоченѣвшими отъ холода, скрюченными пальцами, изъ-подъ короткаго пальто выглядывало затрапезное платье, подолъ котораго въ одномъ мѣстѣ свѣшивался слишкомъ низко, въ другомъ былъ поддернутъ.
   "Ну, теперь она безъ конца будетъ стоять здѣсь, эта мельница", подумалъ Сивертъ, но онъ все-таки постарался отвѣтить ей ласково на ея привѣтствіе.
   -- Господи, сколько тутъ товара!-- сказала Берта, обводя взглядомъ полки.-- Хорошо было бы имѣть по два или по три локтя отъ каждой матеріи.
   Сиверта поразилъ ея голосъ,-- онъ казался какимъ-то надтреснутымъ.
   -- Что же, если есть деньги, то можно все это купить,-- отвѣтилъ Сивертъ, подходя къ прилавку.
   -- Какъ поживаютъ у тебя дома?-- спросила Берта равнодушнымъ тономъ.
   -- Хорошо, должно быть.
   -- Да, безъ денегъ далеко не уйдешь, я это хорошо знаю. А что дѣлать, когда денегъ нѣтъ?
   -- Да, это вѣрно,-- отвѣтилъ Сивертъ, потирая рукавъ сюртука и внимательно разглядывая его.
   -- Ты не слышалъ ничего о теткѣ Ингеборгъ за послѣднее время?
   -- Нѣтъ, я туда совсѣмъ не хожу.
   -- Хороша семейка, нечего сказать,-- сказала Берта, нѣсколько оживляясь.-- Магне заглядывалъ къ нимъ недавно и узналъ все.
   "Ну, теперь отъ нея не отдѣлаешься", подумалъ Сивертъ.
   -- Питтеръ Теннесенъ перебрался оттуда и нанялъ себѣ комнату въ Скутевикенѣ у вдовы мясника Тёрьюльсена, у которой еще дочери есть. Ингеборгъ говоритъ, что онъ оттаскалъ ее за волосы, поломалъ стулья и вообще наскандалилъ. Подъ глазомъ у нея синякъ.
   -- Гм...-- сказалъ Сивертъ, покачавъ головой.
   -- Да, такъ-то,-- продолжала тетушка Берта.-- Вездѣ одна и та же исторія. Одни пьютъ, а другіе не пьютъ, но ужъ что-нибудь всегда да не ладно.
   -- Да,-- протянулъ Сивертъ, снова начиная тереть свой рукавъ.
   -- Ужъ очень у нея злой языкъ, у тетки Ингеборгъ. Магне говоритъ, что она отличалась этимъ съ самаго дѣтства. Это ужъ у нея вѣрно отъ бабушки, это переходитъ по наслѣдству.
   Сивертъ подошелъ къ полкѣ, находившейся позади него, переложилъ нѣсколько кусковъ матеріи и снова подошелъ къ прилавку.
   -- Да другого и ожидать нельзя было отъ такой матери,-- продолжала Берта, надвигая шерстяной платокъ на глаза.-- Сегодня старуха опять въ городѣ, она приплелась, шатаясь изъ стороны въ сторону, на уголъ возлѣ рынка, а за ней съ криками и гиканьемъ шла цѣлая ватага ребятишекъ. Мнѣ стыдно было смотрѣть на нее.
   -- Ну и убирайся на всѣ четыре стороны,-- пробормоталъ Сивертъ про себя.
   -- Это прямо ужасно,-- продолжала Берта прежнимъ плаксивымъ тономъ.-- Три дня подъ-рядъ Магне пьетъ безъ просыпа, съ самаго того дня, какъ переѣхали ребенка.
   -- Вашего ребенка?
   -- Да. Я была на работѣ, а Петрина -- она живетъ по сосѣдству -- обѣщала присмотрѣть за мальчишкой. А когда я вернулась вечеромъ домой, онъ лежалъ на кровати съ раздавленной грудью. Колесо проѣхало прямо по его груди.
   -- Онъ сразу и умеръ?
   -- И не пикнулъ даже. Только изъ одного угла рта вытекла капелька крови, а такъ по немъ ничего больше не было видно. Онъ даже какъ будто улыбался, а лицо у него было бѣлѣе снѣга.
   -- Тс... тс...-- произнесъ Сивертъ, поднимая съ полу кусокъ бумаги. Въ носу у него защекотало, и на глазахъ появилась влага.-- Что же, теперь ужъ онъ никому больше не будетъ мѣшать.
   -- Да, бѣдняжка! Пока онъ жилъ на бѣломъ свѣтѣ, а жилъ-то онъ всего два года, онъ доставлялъ не мало хлопотъ и заботъ. Гдѣ ужъ тутъ возиться съ такимъ маленькимъ созданіемъ, когда приходится ходить на работу. А вѣдь и такому ребенку нуженъ уходъ, его нужно накормить, за нимъ нужно присмотрѣть.
   -- Ну, теперь ему хорошо,-- замѣтилъ Сивертъ.
   -- Да, слава Богу, теперь онъ блаженствуетъ въ раю. Для бѣдныхъ дѣтей самое лучшее пораньше умереть. Да и нѣтъ худа безъ добра. Возчикъ, который переѣхалъ его, уплатилъ намъ штрафу два талера, а толпа, которая собралась на улицѣ, устроила складчину, и мы получили и отъ нихъ еще малую толику, нѣкоторые давали даже цѣлый ортъ.
   "Должно быть, она пришла за деньгами", подумалъ Сивертъ.
   -- Послѣзавтра его будутъ хоронить,-- продолжала Берта.-- Дольше его оставлять въ домѣ нельзя, потому что отъ него начало пахнуть. Вотъ я и пришла спросить тебя, не хочешь ли ты прійти на похороны?
   -- Если только меня хозяинъ отпуститъ,-- отвѣтилъ Сивертъ.
   -- Я была у твоего отца, онъ сейчасъ же согласился, а твоя мать сказала, чтобы я позвала также и тебя. Твоя мать плакала, да, вотъ она какая. Она не зубоскалитъ, какъ тетка Ингеборгъ, я это ужъ давно замѣтила.
   -- Питтера Тённесена я не позову,-- продолжала тетка Берта, помолчавъ немного.-- Да и Магне не пойдетъ на похороны его сына, потому что съ нимъ не стоитъ связываться.
   -- А развѣ Хансъ умеръ?-- спросилъ Сивертъ.
   -- Нѣтъ еще, но онъ скоро умретъ, судя по тому, что Ингеборгъ говорила Магне. Онъ больше не встаетъ, а голова у него стала громадная, и весь онъ заживо разлагается. Магне говоритъ, что отъ него такъ воняло, что ему дурно стало.
   Сивертъ снова сталъ перекладывать что-то на полкѣ. Берта продолжала стоять прямо передъ нимъ.
   -- Который могъ бы быть часъ?-- спросилъ Сивертъ, стоя къ ней спиной.
   -- Да, который могъ бы быть часъ?-- спросила и Берта.
   -- Мнѣ скоро надо итти обѣдать, Вирсъ скоро придетъ смѣнить меня.
   -- У нашего мальчугана будетъ красивый гробъ, съ крестомъ и серебряной фольгой. Намъ придется заплатить за него шесть ортъ и двѣнадцать шиллинговъ. Такъ что тебѣ не зазорно будетъ быть на похоронахъ. Гроба стыдиться не придется. Но дѣло въ томъ, что мнѣ хотѣлось бы украсить гробъ вѣнками, хотя бы парой вѣнковъ, не больше, вотъ я и хотѣла спросить, не хочешь ли и ты помочь мнѣ. Твоя мать дала мнѣ восемнадцать шиллинговъ.
   -- Сегодня у меня какъ разъ насчетъ денегъ совсѣмъ плохо,-- сказалъ Сивертъ, роясь въ карманахъ штановъ.
   -- Сколько ни дашь, все будетъ хорошо. Я до сихъ поръ ни къ кому не обращался за помощью, хотя намъ приходилось и голодать. Но въ такихъ случаяхъ просить не стыдно, такъ я понимаю.
   -- Впрочемъ, я могу взять изъ своего жалованья,-- сказалъ Сивертъ, выдвигая денежный ящикъ.-- Вотъ,-- и онъ выложилъ на прилавокъ полталера.
   -- Все это мнѣ?-- спросила Берта, широко улыбаясь своимъ большимъ беззубымъ ртомъ.-- Вотъ я всегда говорила, что у тебя, Сивертъ, сердце, какъ у твоей матери. Впрочемъ, твой отецъ тоже добрый. Хорошо, когда въ семьѣ есть порядочные люди.
   "Порядочные люди", думалъ Сивертъ. Да, его родителей, дѣйствительно, всѣ уважали.
   Послѣ того какъ тетка Берта ушла, Сивертъ долго стоялъ, засунувъ руки въ карманы штановъ, и равнодушно смотрѣлъ на сутолоку на улицѣ, покрытой грязнымъ полурастаявшимъ снѣгомъ. Да, его родители порядочные люди, а потому для него вдвойнѣ позорно, что онъ не можетъ стать порядочнымъ. Вѣдь онъ съ самаго дѣтства видѣлъ вокругъ себя и дурные и хорошіе примѣры, въ особенности дурные. Онъ хорошо зналъ, чѣмъ кончаютъ тѣ, кто пьянствуетъ, ведетъ безпорядочную жизнь и не умѣетъ обуздывать себя ни въ чемъ.
   Какъ бѣдная тетя Берта обрадовалась его деньгамъ! Это хорошо, что онъ далъ ихъ ей, хотя онъ далъ слишкомъ много. Онъ хотѣлъ было дать ей всего двѣнадцать шиллинговъ, но въ ящикѣ наверху лежала монета въ полталера и онъ взялъ ее. Такъ всегда съ нимъ было. Всегда онъ дѣлалъ то, чего не хотѣлъ. Всегда. И на кой чортъ онъ это сдѣлалъ? Вѣдь онъ совсѣмъ нищій, а онъ отдалъ цѣлыхъ полталера, когда и четверти этого было заглаза достаточно. Впрочемъ, онъ уже такъ запутался, что для него немного больше, немного меньше -- все равно. Но онъ ничего не скажетъ объ этомъ, потому что Вирсъ такихъ шутокъ не любитъ. А перваго числа, когда онъ получитъ свое жалованье, онъ незамѣтно сунетъ полталера въ денежный ящикъ. Кромѣ того, онъ подсчитаетъ, сколько онъ забралъ въ лавкѣ товара для Сины, и тоже заплатитъ за это. Но онъ будетъ совать въ денежный ящикъ понемножку, чтобы Вирсъ не замѣтилъ.
   -- Отвѣшивать мнѣ мѣшки или есть какое-нибудь другое дѣло?-- спросилъ Педеръ, входя въ лавку. Онъ только что пообѣдалъ наверху въ кухнѣ у мадамъ Вирсъ.
   -- Отвѣшивай мѣшки,-- отвѣтилъ Сивертъ.
   Педеръ подлѣзъ подъ прилавокъ въ уголъ лавки и началъ развѣшивать тамъ сахаръ, кофе и муку въ мѣшкахъ, которые онъ запаковывалъ и складывалъ въ кучу на прилавкѣ. Сивертъ стоялъ все въ той же позѣ и смотрѣлъ въ окно. Съ лавкой поравнялась высокая дама съ зонтикомъ, который она держала надъ темнокрасной бархатной шляпой; на ней была шелковая шубка, подбитая мѣхомъ, а въ рукахъ у нея была громадная свѣтло-сѣрая муфта. Она остановилась на минутку возлѣ лавки, спиной къ окну, и дала пройти мимо себя толстой крестьянкѣ съ громадной корзиной хлѣба на коромыслѣ и кофейникомъ въ рукахъ. Когда дама обернулась, она исподтишка посмотрѣла въ окно, и Сивертъ сейчасъ же узналъ въ ней Лидію Мунте.
   "Ужъ не сюда ли она идетъ?-- спросилъ про себя Сивертъ.-- Она какъ будто сама не знаетъ, итти ей впередъ или назадъ... Да, такъ и есть! Чего ей здѣсь надо? Можетъ быть, она хочетъ пройти къ мадамъ Вирсъ?"
   Сивертомъ овладѣла тревога. Онъ застылъ на мѣстѣ и сталъ ждать.
   Дверь отворилась, и въ лавкѣ послышался шелестъ шелка. Въ то же мгновеніе Сивертъ обернулся и почти легъ на прилавокъ верхней частью туловища.
   -- Чтобы не забыть, Педеръ,-- сказалъ онъ громко и развязно, совсѣмъ поворачиваясь спиной къ двери, -- вечеромъ, когда ты освободишься, сбѣгай тутъ на уголъ къ консулу Смиту, поклонись отъ меня его экономкѣ и скажи, что я приглашаю ее въ воскресенье на балъ. Скажи ей, что ровно въ пять часовъ мы соберемся въ Муренѣ на лодочной пристани, а оттуда переправимся въ лодкахъ въ Сандвикенъ. Танцовать будемъ у мадамъ Андерсенъ, и тамъ соберется все только чистая публика, насъ будетъ десять паръ...
   -- Тутъ пришли,-- прервалъ его Педеръ, кивая головой на вошедшую, но Сивертъ сдѣлалъ видъ, будто не слышитъ его.
   -- Скажи, что насъ будетъ десять паръ, мы беремъ съ собой музыку и уже позаботились о томъ, чтобы было хорошее угощеніе. И ты скажи ей, чтобы она и не думала отказываться, потому что я въ числѣ устроителей и не могу явиться на балъ безъ дамы... Если же мнѣ не удастся заручиться ея согласіемъ, то...
   -- Тутъ пришли,-- повторилъ Педеръ громче.
   -- Пришли?-- спросилъ Сивертъ, выпрямляясь и оборачивая къ двери свое покраснѣвшее лицо.-- А я и не слыхалъ, что дверь растворилась.-- Онъ схватилъ локоть, быстро сдѣлалъ два шага впередъ и сказалъ:-- Извините, фрекенъ, что вамъ угодно?
   Лидія остановилась между дверью и прилавкомъ, держа въ рукахъ мокрый зонтикъ. Она смотрѣла внизъ на свою большую муфту и слегка встряхивала ее.
   -- Я слышала... что у васъ тутъ есть... англійское сукно,-- проговорила Лидія такимъ голосомъ, точно у нея болѣло горло и ей надо было каждую минуту глотать.-- Это для вышиваній... я нигдѣ не могу найти его.
   -- Это какое-нибудь недоразумѣніе,-- отвѣтилъ Сивертъ.
   Онъ стоялъ, слегка наклонясь впередъ, и похлопывалъ себя локтемъ по ногѣ.
   -- Вѣроятно, фрекенъ подразумѣваетъ желтое сукно,-- замѣтилъ Педеръ.
   -- Нѣтъ, мнѣ нужно бѣлое,-- сказала Лидія.
   -- Это лѣтняя матерія,-- отвѣтилъ Сивертъ, стоявшій все въ той же позѣ и не глядѣвшій ни на Лидію, ни на Педера.
   -- Мнѣ нужно для вышиванія,-- повторила Лидія.
   -- У насъ есть только желтое сукно,-- повторилъ Сивертъ и подошелъ къ полкѣ, чтобы взять сукно.
   -- Тогда не надо... Я нигдѣ не нашла такого сукна, и мнѣ сказали, будто здѣсь есть...-- и, говоря это, Лидія быстро вышла въ дверь.
   -- Иди обѣдать, Сивертъ,-- сказалъ Вирсъ, входя въ лавку съ потухшею трубкой въ зубахъ.
   

XIX.

   -- Нѣтъ, видано ли это! На что это похоже!-- повторяла Лидія, кусая себѣ губы. Она шла по Страндгаде, крѣпко сжимая ручку зонтика, щеки ея пылали, а бѣлыя мясистыя ноздри широко раздувались.
   Какъ могла она это сдѣлать! Какъ у нея хватило духу растворить дверь и войти въ лавку! О, лишь бы это былъ сонъ! О, Боже милостивый, лишь бы это былъ сонъ!
   -- Какъ могла ты это сдѣлать?-- допрашивала Лидія самоё себя, вытягивая шею и наклоняя голову, какъ бы для того, чтобы посмотрѣть на кончики своихъ башмаковъ.
   Да, если бы только она могла объяснить самой себѣ, зачѣмъ она это сдѣлала! Вѣдь она была полна отвращенія къ этому парню, она никогда не хотѣла имѣть ничего общаго съ нимъ, хотѣла забыть о его существованіи. Вѣдь это было дѣтскимъ бредомъ, когда она представляла себѣ, что онъ и она -- двое несчастныхъ любящихъ. Она это прекрасно сознавала, но она создала эти мечты только для забавы и потому еще, что ей было пріятно считать себя несчастной и плакать надъ собой. Она была богатая и прекрасная благородная дѣвушка, она предпочла его, этого бѣднаго пажа, всѣмъ знатнымъ искателямъ ея руки. Но у нея злой и суровый отецъ, онъ заперъ ее въ башню, чтобы сломить ея упорство. И вотъ темной ночью пажъ поднялся по лѣстницѣ на башню и постучалъ въ ея окно. Она отворила окно, онъ вошелъ къ ней, и она сказала ему: "Я хочу принадлежать тебѣ одному, тебѣ и никому другому!" Онъ распростерся у ея ногъ и сталъ просить, чтобы она наступила на него. "Пока ты этого не сдѣлаешь,-- сказалъ онъ,-- я не тронусь съ мѣста. Потому что это будетъ доказательствомъ моей благодарности и моего обожанія". И она наступила на него, а потомъ онъ поднялся, всталъ передъ ней на колѣни, поцѣловалъ ея ногу и край ея платья. Но тутъ появился отецъ, онъ бросилъ пажа въ яму, наполненную змѣями, а ее заставилъ плясать до тѣхъ поръ, пока она не испустила духъ.
   -- Что съ вами, Лидія? Вы, кажется, увлеклись подсчетомъ булыжниковъ на улицѣ.
   Лидія подняла голову. Мимо нея только что прошелъ консулъ Смитъ, онъ снялъ шляпу и засмѣялся.
   Лидія пошла быстрѣй.
   Да, все произошло только потому, что она до смерти проскучала всю зиму. Со скуки она стала думать объ этомъ противномъ человѣкѣ и сочинила всю эту ерунду. Жизнь въ домѣ была невыносима. Она носила на себѣ отпечатокъ мѣщанства и скуки. А вѣдь были люди, которые находили, что у нихъ знатный и богатый домъ. Нѣтъ, видѣли бы они, какъ живутъ Вегнеры въ Гамбургѣ!... И никто не сватается къ ней, никто не обращаетъ на нее вниманія, даже Карлъ Равнъ. Та крошечная любовь, которую онъ къ ней когда-то питалъ, испарилась, какъ дымъ. Вотъ каковы мужчины. Съ глазъ долой -- изъ сердца вонъ. Да, въ полномъ смыслѣ слова изъ сердца вонъ. Но изъ-за этого ему вовсе не слѣдовало быть съ ней невѣжливымъ, какъ это было на послѣднемъ балу въ клубѣ; вѣдь онъ не пригласилъ ея ни на одинъ танецъ и даже едва поклонился ей. Его поведеніе вовсе нельзя было объяснить застѣнчивостью или тѣмъ, что онъ огорченъ ея отказомъ. Видъ у него былъ равнодушный и спокойный, и онъ не танцовалъ также и съ другими, а сидѣлъ въ боковыхъ комнатахъ и игралъ въ карты со стариками, которые курили и пили тодди. Знала бы это Роза! Она еще недавно писала Лидіи и умоляла ее сжалиться надъ несчастнымъ Равномъ. Да, какъ бы не такъ! Но она ни за что не признается Розѣ въ истинѣ. Пусть Роза продолжаетъ думать, что она упорствуетъ въ своемъ рѣшеніи, а Равнъ умираетъ отъ любви къ ней. Такъ гораздо интереснѣе, а кромѣ того у нихъ есть о чемъ писать другъ другу... Не странно ли, что въ своихъ глупыхъ мечтахъ она никогда не представляла себѣ Равна пажемъ, котораго жестокій отецъ бросилъ въ яму со змѣями, а всегда представляла себѣ Сиверта, этого противнаго, грубаго, уличнаго мальчишку.
   Впрочемъ, не все ли равно! Вѣдь если бы Равнъ посватался къ ней во второй разъ, она все-таки не рѣшилась бы принять его предложеніе, она это хорошо знала, и тѣмъ не менѣе ей было очень досадно, что онъ не дѣлалъ этого. А что за шалопай этотъ Сивертъ! Вѣдь онъ написалъ ей, что, когда онъ увидалъ ее въ первый день по ея возвращеніи домой, онъ почувствовалъ, какъ въ его сердцѣ вспыхнуло вѣчное неугасимое пламя или что-то вродѣ этой ерунды. О, до чего лживы всѣ мужчины! Онъ былъ занятъ другимъ. Онъ думалъ о балахъ съ экономками консула Смита и о тому подобныхъ глупостяхъ. Но если бы онъ выслалъ изъ лавки мальчишку, упалъ бы передъ ней на колѣни, молилъ бы ее и цѣловалъ подолъ ея платья? Что сдѣлала бы она тогда? О, она, конечно, убѣжала бы отъ него.
   Фу, эта исторія съ Сивертомъ сведетъ ее съ ума. Она могла бы забыть все это только въ томъ случаѣ, если бы она встрѣтила человѣка, которому рѣшилась бы признаться во всемъ и который простилъ бы ее и все-таки захотѣлъ бы жениться на ней. О, но она хорошо знала, что никогда въ жизни никому не признается.
   А что, если Сивертъ разскажетъ о томъ, что произошло между ними? Нѣтъ, на это у него не хватитъ рѣшимости, а кромѣ того, онъ написалъ ей, что скорѣе отрѣжетъ себѣ языкъ, чѣмъ позволитъ себѣ хоть чѣмъ-нибудь обидѣть ее. Тайна уйдетъ съ нимъ вмѣстѣ въ могилу, такъ онъ писалъ. Но нестерпимо было уже то, что онъ можетъ разсказать про нее нѣчто ужасное! О, Боже, какъ безгранично она несчастна! Она -- падшая женщина, падшая женщина. Она успокоится только въ могилѣ, только въ могилѣ она обрѣтетъ душевный миръ.
   -- Нѣтъ, это ужъ слишкомъ!-- пробормотала Лидія, задорно вскидывая головой. Мимо нея прошелъ Равнъ и не поклонился ей.-- Онъ хорошо видѣлъ меня, но притворился, будто не замѣтилъ. Онъ отвернулся отъ меня со страннымъ выраженіемъ на лицѣ. У него такой видъ, будто онъ знаетъ про меня... Неужели же Роза разсказала?... Не можетъ быть! Вѣдь она поклялась: "Ich schwöre!" Нѣтъ, этого не можетъ быть! Онъ просто ухаживаетъ за кѣмъ-нибудь другимъ! А я осталась въ дурахъ. Можетъ быть, никто и не будетъ за мной никогда ухаживать, и я останусь старой дѣвой, да, останусь старой дѣвой. Нѣтъ, ужъ лучше тогда взять хоть Сиверта, если даже его придется заставить жениться. О, Боже!
   Лидія чуть не плакала отъ досады. Мокрый снѣгъ продолжалъ итти; она вся промокла въ своей шелковой шубѣ. Она пробиралась съ трудомъ по скользкой улицѣ; слякоть забиралась черезъ края калошъ, а пальцы ея, державшіе зонтикъ, застыли.
   Когда Лидія дошла до своего дома, она увидала блестящій экипажъ съ большой гнѣдой лошадью, стоявшій передъ ихъ крыльцомъ. На ступенькѣ сидѣлъ кучеръ, держа подъ мышкой длинный бичъ.
   -- Старая фру Смитъ у насъ съ визитомъ,-- пробормотала Лидія.-- Лишь бы мнѣ удалось прокрасться такъ, чтобы не надо было здороваться съ нею.
   И Лидія быстро поднялась по крыльцу мимо кучера, который снялъ передъ ней свою клеенчатую шляпу. Какъ разъ въ ту минуту, когда она входила въ переднюю, дверь изъ гостиной растворилась, и въ переднюю вышла фру Смитъ, высокая, худая дама въ атласномъ ватномъ пальто, длинномъ боа и длинной зеленой вуали, которая была откинута назадъ. За ней шла фру Мунте.
   -- А, вотъ и Лидія,-- сказала фру Смитъ своимъ сухимъ голосомъ, напоминавшимъ шелестъ листьевъ.-- Мнѣ нравится, что ты не боишься никакой погоды,-- прибавила она, цѣлуя Лидію въ щеку своими тонкими губами.
   -- Я вся мокрая,-- сказала Лидія, дѣлая попытку уклониться отъ ея нѣжностей.
   -- Однако послушай, Лидія, зачѣмъ ты надѣла въ такую погоду свое лучшее пальто?-- пожурила ее фру Мунте.
   -- Что за пустяки,-- замѣтила фру Смитъ,-- когда она износитъ это пальто, она получитъ отъ мужа новое.-- И она посмотрѣла на Лидію, прищуривъ глаза и съ кислой улыбкой въ лицѣ. Потомъ она кивнула головой и направилась къ выходной двери, но сейчасъ же обернулась и еще разъ поклонилась съ короткимъ смѣшкомъ, который заставилъ улыбнуться и фру Мунте, и сказала:-- До свиданія, невѣстка,-- послѣ чего быстро вышла.
   Лидія стояла съ вытаращенными глазами, смущенная и растерянная, какъ если бы фру Смитъ сказала что-нибудь непристойное. Мать остановилась у растворенной двери, кивала головой вслѣдъ фру Смитъ и болтала, пока та садилась въ коляску.
   -- Такъ я пришлю вамъ служанку, о которой мы говорили,-- были послѣднія слова фру Смитъ, и послѣ этого фру Мунте заперла дверь.
   -- Какъ тебѣ не стыдно быть такой надутой,-- съ досадой замѣтила фру Мунте, оборачиваясь къ Лидіи.-- Ты даже не улыбнулась, дама не попрощалась какъ слѣдуетъ.
   -- Терпѣть ее не могу,-- отвѣтила. Лидія рѣзко.
   -- Потише, потише, дѣвочка!
   -- Она такая противная, такая отвратительная, такая... такая... У нея въ головѣ все только самое отвратительное!
   -- Теперь довольно. Иди наверхъ и надѣнь на себя все сухое. Чего ты здѣсь стоишь?-- сказала фру Мунте, уходя въ комнаты.

-----

   -- Послушай, Лиза,-- сказала Лидія, входя въ помѣщеніе, гдѣ катали бѣлье и гдѣ горничная Лиза какъ разъ складывала бѣлье.-- Скажи, почему Сина должна уйти отъ насъ?
   -- Пусть она сама вамъ скажетъ, вы ее и спросите.
   -- Такъ она, значитъ, все-таки уйдетъ? Я слышала, что фру Смитъ обѣщала достать для насъ новую кухарку, а потомъ я встрѣтила на лѣстницѣ Сину... Что Сина сдѣлала?
   -- Смотрите, не проговоритесь только объ этомъ вашей матери.
   -- Ни за что, ей-Богу, Лиза! А я тебѣ подарю за это что-нибудь хорошенькое.
   -- Да она въ ожиданіи. Утромъ барыня допрашивала ее, и она должна была во всемъ признаться. Вотъ почему у нея сегодня такіе глаза, будто она насыпала себѣ въ нихъ перцу и соли.
   -- Ты хочешь сказать, что она ожидаетъ маленькаго?
   -- Да, ужъ одного-то, по крайней мѣрѣ, она ожидаетъ. Но она заявила о двухъ отцахъ.
   -- Но развѣ можетъ быть больше одного отца?
   -- Ха, ха, ха!-- расхохоталась Лиза, откинувъ голову назадъ.-- Она могла имѣть дѣло и съ нѣсколькими.
   -- Фу, что за гадость! А Сина еще такъ долго служила у насъ.
   -- Да и связалась-то она съ такимъ щенкомъ. Тьфу!
   -- Съ кѣмъ?
   -- Да съ этимъ... съ фокусникомъ, который былъ здѣсь работникомъ.
   Лидія похолодѣла.
   -- Что же, они поженятся?
   -- Ну нѣтъ, онъ еще не спятилъ съ ума.
   -- Бѣдная Сина,-- произнесла Лидія какъ-то машинально.
   -- Всякая дѣвушка должна соблюдать себя, но Сину одолѣла жадность. Она все тянетъ къ себѣ, все собираетъ, и все ей мало. Чего только она ни набрала себѣ за зиму! И денегъ, и платья, и всякихъ другихъ товаровъ. Даромъ этого никто не даетъ.
   Лидія стояла, не двигаясь, и пристально смотрѣла передъ собой.
   -- Зато ей теперь придется расхлебывать все это,-- продолжала Лиза, энергично встряхивая ночную рубашку Мунте,-- Она должна была послушаться того, что ей говорила зимою гадалка Катерина.
   -- Гадалка Катерина?
   -- Да, въ Фіельдѣ живетъ старуха, которая ворожитъ людямъ.
   Выйдя отъ Лизы, Лидія остановилась у кухонной двери и стала прислушиваться. Ею овладѣло непреодолимое любопытство, и она захотѣла увидать Сину, хорошенько разсмотрѣть ее съ ногъ до головы, это отвратительное созданіе. Вѣдь у нея будетъ... О, Боже, у нея долженъ родиться ребенокъ отъ того самаго человѣка, который... съ тѣмъ самымъ... Она и кухарка! Она должна во что бы то ни стало пойти посмотрѣть на нее. Ее будетъ тошнить отъ отвращенія, но такъ ей и надо. Чѣмъ ей будетъ непріятнѣе, тѣмъ лучше. Она сойдетъ съ ума, нѣтъ, она умретъ отъ стыда.
   -- Мнѣ хочется напиться,-- сказала Лидія, входя въ кухню, и она взяла съ полки стаканъ и налила въ него воды ковшомъ, которымъ зачерпнула изъ ведра, стоявшаго возлѣ очага; Сина стояла, согнувъ спину, и посыпала очагъ мелко нарубленнымъ можжевельникомъ. Пока Лидія медленно глотала воду, она пристально разсматривала склоненную фигуру Сины.
   "Она только прикидывается, будто посыпаетъ можжевельникомъ", подумала Лидія.
   -- Ну, теперь довольно, Сина,-- сказала она ей.
   -- Надо еще подровнять немножко,-- пробормотала Сина, разбирая своими крючковатыми пальцами можжевельникъ.
   "Какая у нея скорбная спина,-- подумала Лидія.-- Бѣдная! И какъ смущена, она боится-выпрямиться и поставить корзину съ можжевельникомъ.
   Лидіей вдругъ овладѣло чувство глубокаго состраданія, но она не отдавала себѣ яснаго отчета въ томъ, кого она, въ сущности, жалѣетъ: себя или Сину? Сердце ея сжалось, на глазахъ навернулись слезы, и она должна была даже состроить гримасу, чтобы не расплакаться громко. Какъ-то невольно и почти безсознательно она быстро провела рукой по щекѣ Сины и прошептала:
   -- Мнѣ такъ жалко тебя, Сина.
   Сина быстро повернула голову и съ изумленіемъ посмотрѣла на Лидію своими заплаканными глазами.
   Въ это мгновеніе состраданіе Лидіи перешло въ чувство гнѣва и отвращенія.
   -- Ахъ, ты... ты!-- крикнула она, топнувъ ногой и судорожно сжимая кулакъ, чтобы не прибить Сину въ лицо, и она быстро выбѣжала изъ кухни.
   -- Боже, до чего ты дошла!-- сказала Лидія вполголоса, стоя у себя въ комнатѣ возлѣ платяного шкапа, съ закинутыми за спину руками. Ея большіе, свѣтлые глаза безпокойно бѣгали по противоположной стѣнѣ, и она кусала себѣ нижнюю губу.-- Выдумала гладить ее!-- воскликнула она, потряхивая рукой, точно она обожгла себѣ пальцы.-- А потомъ... Можно подумать, что ты окончательно сошла съ ума... Что, если бы мать знала все!

-----

   -- Вотъ здѣсь!-- сказала Лиза задыхающимся голосомъ Лидіи, останавливаясь во мракѣ.
   Онѣ вошли на Фіельдъ и поднимались въ гору быстро, и ни разу не останавливаясь на крутой лѣстницѣ, которая извивалась въ гору между небольшими домиками, лѣпившимися по склону горы.
   -- Развѣ это домъ?-- спросила Лидія.-- Вѣдь тутъ нѣтъ даже оконъ.
   -- Нѣтъ, одно окно есть, но оно заперто ставней изнутри.
   -- Что за странная крыша,-- замѣтила Лидія, указывая зонтикомъ на навѣсъ.
   -- Да вѣдь это скала, она образуетъ здѣсь навѣсъ.
   -- Ахъ, Лиза, до чего у меня бьется сердце,-- прошептала Лидія, хватая Лизу за руку.
   -- Можетъ быть, намъ лучше повернуть обратно? Я ничего не имѣла бы противъ этого.
   -- Тебѣ тоже страшно, Лиза?
   -- Нѣтъ. Но что скажетъ ваша мать, если узнаетъ, что я согласилась свести васъ сюда?
   -- Будь спокойна, Лиза; мать никогда не узнаетъ этого. Вѣдь она возвратится домой не раньше десяти часовъ, а теперь только семь. Пойдемъ же, только я все время буду держаться за тебя.
   Онѣ вошли на крыльцо, состоявшее изъ двухъ неотесанныхъ каменныхъ плитъ, и Лиза постучала въ дверь.
   -- Боже, до чего ты громко стучишь!-- шепнула Лидія.
   Вскорѣ кто-то пріотворилъ дверь, и низкій женскій голосъ спросилъ ворчливо:
   -- Кто тамъ?
   -- Знакомыя,-- отвѣтила Лиза вполголоса.-- Тутъ есть желающія поболтать съ вами.
   Дверь растворилась, и онѣ вошли въ сѣни съ каменнымъ поломъ; въ полуотворенную изъ комнаты дверь врывались полосы свѣта. Сѣни были такія тѣсныя, что трое человѣкъ совсѣмъ заполнили ихъ. Лидія прижалась къ Лизѣ; она услыхала какой-то шорохъ, и ей показалось, что это скребутъ мыши. Возлѣ нея на стѣнѣ висѣло кое-какое платье, и отъ него шелъ такой острый запахъ, что Лидіи чуть не сдѣлалось дурно. Женщина, встрѣтившая ихъ, растворила дверь въ комнату, и когда онѣ вошли туда, Лидія догадалась, что шорохъ происходитъ не отъ того, что скребли мыши, какъ она думала, а отъ того, что женщина скребла себѣ грудь, засунувъ руку подъ кофту.
   -- Пожалуйста, садитесь,-- сказала женщина, придвигая Лидіи стулъ.-- Гм... гм...-- произнесла она, покачивая головой и искоса поглядывая на шелковое пальто Лидіи.-- Знатные люди... Вамъ нечего бояться запачкаться, стулъ чистый,-- все это старуха произнесла ворчливымъ тономъ и съ насмѣшливой улыбкой на лицѣ.
   -- Благодарю васъ, я могу постоять,-- сказала Лидія, не выпускавшая изъ рукъ платья Лизы.
   Она прижала муфту къ носу, такъ какъ въ комнатѣ пахло еще хуже, чѣмъ въ сѣняхъ, и украдкой осматривала маленькую каморку, скудно освѣщенную сальной свѣчой, горѣвшей на столѣ, заваленномъ всякими инструментами и старыми сапогами. Передъ столомъ, который стоялъ въ отдаленномъ углу комнаты, спиной къ Лидіи, сидѣлъ на трехножномъ табуретѣ маленькій человѣчекъ съ большимъ горбомъ, совершенно скрывавшимъ его голову. По движенію его рукъ Лидія поняла, что онъ шилъ. Онъ не двинулся, когда онѣ вошли, и казалось, будто онъ не сознавалъ даже, что кто-нибудь вошелъ въ комнату. У стѣны, какъ разъ возлѣ Лидіи, стояла большая двуспальная кровать, на которой лежала толстая одѣтая женщина съ краснымъ большимъ лицомъ и растрепанными волосами, напоминавшими паклю. Она обводила комнату полуоткрытыми осовѣлыми глазами и сосала свой указательный палецъ. На плитѣ возлѣ сапожнаго стола кипѣлъ котелокъ и въ немъ что-то тихо бурлило.
   -- Вы тоже будете стоять?-- спросила женщина Лизу съ насмѣшкой.-- Хорошо, хорошо, устраивайтесь, какъ хотите,-- прибавила она, приподнимая вверхъ брови.
   -- Мы сядемъ здѣсь,-- отвѣтила Лиза, опускаясь на сундукъ, стоявшій подъ окномъ.
   Лидія сѣла рядомъ съ ней.
   -- На картахъ или на гущѣ?
   -- На картахъ, я думаю, лучше; онѣ скажутъ больше, чѣмъ кофейная гуща.
   Лидія боялась дышать, зловоніе въ полутемной комнатѣ стало дѣйствовать на нее, на нее наводилъ страхъ безголовый человѣчекъ и эта злая женщина, голова которой была повязана шерстяной тряпкой; она напоминала Лидіи цыганку, которую ей пришлось видѣть въ Гамбургѣ.
   Женщина убрала все со стола, стоявшаго у окна, и взяла карты, которыя были завёрнуты въ газетную бумагу. Стасовавъ карты, она протянула колоду Лидіи и сказала:
   -- Возьмите три карты.
   -- Сдѣлай это за меня, Лиза,-- попросила Лидія тихо.
   -- Нѣтъ, тогда ничего не выйдетъ.
   Лидія вынула изъ колоды одну карту, густо покрытую грязью и чѣмъ-то липкимъ.
   -- Возьмите три карты,-- сказала женщина.
   Лидія вытянула изъ колоды еще двѣ карты и одну уронила на полъ. Она быстро наклонилась и протянула карту женщинѣ.
   -- Вы ничего не видите, Катерина,-- замѣтила Лиза.
   -- Не безпокойтесь,-- отвѣтила Катерина и сѣла за столъ лицомъ къ Лидіи и Лизѣ. Она снова долго и тщательно тасовала карты, бормоча себѣ что-то подъ носъ. Потомъ она разложила карты на столѣ въ пять рядовъ и начала тыкать въ карты пальцемъ. Лидія съ напряженіемъ слѣдила за ней. Теперь эта женщина, дѣйствительно, походила на ворожею; глаза ея сверкали, какъ у кошки во мракѣ, указательный палецъ все быстрѣе и быстрѣе переходилъ отъ одной карты къ другой, и старуха разговаривала съ картами, словно это были люди. По временамъ она бормотала что-то про себя ноющимъ голосомъ, молила и заклинала.
   -- Вотъ тутъ тайна и письмо,-- начала она монотоннымъ голосомъ, словно читая наизусть.-- А вотъ тутъ внизу мужчина, у него что-то на сердцѣ, но я не знаю, желаетъ онъ вамъ добра или зла. Тотъ, у кого вы на умѣ, теперь далеко отъ васъ, но тутъ предстоитъ радостное свиданіе. А теперь посмотримъ, что будетъ дальше.
   Она съ силой ударила ладонью по столу и собрала сразу всѣ карты. Лидія вздрогнула, какъ отъ озноба, хотя ей было очень тепло въ ея зимнемъ пальто.
   "Боже, какъ вѣрно она все говоритъ!-- подумала она.-- Тайна и письмо! Мужчина -- это Сивертъ... а можетъ быть, Равнъ... а женщина въ темномъ платьѣ -- это Сина, которая хочетъ отомстить мнѣ за то, что я топала на нее ногой и хотѣла прибить ее. А кто этотъ человѣкъ, который гдѣ-то далеко отсюда и думаетъ обо мнѣ?"
   -- А, тутъ все ясно!-- воскликнула Катерина, нѣсколько оживляясь. Она снова успѣла перетасовать карты и разложить ихъ на столѣ.-- У того человѣка было много непріятностей изъ-за васъ,-- продолжала она тѣмъ же монотоннымъ голосомъ.-- Будетъ тутъ препятствіе, и вы будете разлучены другъ съ другомъ. Есть человѣкъ, который клевещетъ на васъ и злословитъ о васъ, но онъ думалъ о васъ день и ночь. Если онъ еще и не посватался къ вамъ, то онъ сдѣлаетъ это очень скоро, а если онъ совсѣмъ не посватается, то только потому, что не смѣетъ.-- Она на минуту замолчала и покачала головой, пристально вглядываясь въ карты.-- Гм... гм... какое множество черныхъ! Большія препятствія и непріятности... Но только если вы когда-нибудь соединитесь другъ съ другомъ, то это будетъ къ счастію, а если судьба васъ разлучитъ, то случится что-нибудь другое. Вотъ тутъ дальняя дорога и всякіе наряды.
   Она снова собрала карты со стола и начала раскладывать ихъ.
   "Кто-то злословитъ обо мнѣ! О Боже, о Боже, значитъ Равнъ знаетъ все! Значитъ онъ знаетъ обо мнѣ все, а потому онъ такъ странно ведетъ себя по отношенію ко мнѣ... А можетъ быть, это Сивертъ?"
   -- Вотъ появился еще одинъ,-- продолжала Катерина,-- видно, что это богатый, знатный господинъ. Вотъ отъ васъ къ нему идетъ множество червей. Вы у него на сердцѣ. Скоро вы получите отъ него письмо и когда вы прочтете его, то узнаете то, чего до сихъ поръ не знали. За нимъ очень увиваются двѣ женщины, но изъ этого ничего не выйдетъ. А вотъ тутъ смерть и похороны, но это васъ не касается. А тутъ гости или балъ съ музыкантами и со множествомъ всякихъ людей, а потомъ, не пройдетъ и года, свадьба.
   Она собрала карты, встала и подошла къ кипящему котлу, въ которомъ помѣшала.
   -- Теперь она кончила,-- сказала Лиза.
   Лидія очнулась точно послѣ сна.
   -- Мнѣ очень хотѣлось бы знать,-- сказала она, склонивъ голову и ощупывая пальцами, застегнуто ли пальто,-- мнѣ очень хотѣлось бы знать... я хотѣла спросить... этотъ богатый, знатный господинъ -- тотъ же самый, что находится гдѣ-то далеко?
   -- Что для одного далеко, то для другого близко,-- отвѣтила женщина насмѣшливо, и она продолжала мѣшать котелъ, стоя спиной къ Лидіи.
   -- Да, но я хотѣла знать, одинъ и тотъ же это господинъ или ихъ двое?
   -- Человѣкъ никогда не бываетъ однимъ и тѣмъ же сегодня и завтра,-- отвѣтила Катерина.-- Тѣло мѣняется, а душа остается все одна.
   Лидія направилась къ двери.
   -- Мнѣ заплатить, фрекенъ?-- спросила Лиза.
   Лидія вынула свой вязаный кошелекъ, отыскала монету въ одинъ ортъ и вопросительно посмотрѣла на Лизу.
   -- Вы сдѣлали сегодня выгодное дѣло, Катерина,-- воскликнула Лиза.-- Цѣлый ортъ!
   -- Не всѣ такъ щедры,-- отвѣтила женщина.
   -- Вы даже не поблагодарите?
   -- Одинъ исполняетъ работу, а другой за нее платитъ, такъ мнѣ кажется.
   -- Пойдемъ же, Лиза,-- сказала Лидія.-- Спокойной ночи.
   -- Спокойной ночи.
   -- Ну, теперь вы все знаете, фрекенъ,-- сказала Лиза, когда онѣ вышли изъ избушки и начали спускаться по каменистой дорогѣ.-- Подумайте, и года не пройдетъ, какъ будетъ свадьба... Богатый, знатный господинъ... Кто бы это могъ быть? А вы недовольны ея ворожбой, фрекенъ? Вы что-то притихли.
   -- Что за противная женщина!-- промолвила, наконецъ, Лидія.
   -- Да, нельзя сказать, чтобы наружности у нея была пріятная
   -- А что это былъ за человѣкъ, который сидѣлъ за столомъ и работалъ?
   -- Это, вѣрно, ея мужъ, горбатый Ларсъ, какъ его называютъ. Онъ совсѣмъ глухой.
   -- Развѣ гадалки бываютъ замужемъ?
   -- Почему же нѣтъ? Онѣ выходятъ замужъ, какъ и всѣ другія женщины.
   -- А кто валялся въ постели?
   -- Это ихъ дочь. Она помѣшана.
   -- Было бы хорошо, если бы Катерина говорила пояснѣе,-- замѣтила Лидія, немного помолчавъ.-- А то я ничего не поняла.
   -- Все зависитъ отъ того, какъ тебѣ хочется понять,-- отвѣтила Лиза.-- Но теперь мнѣ надо спѣшить накрывать столъ.-- Онѣ потихонечку пробирались по двору къ кухонному крыльцу.-- Баринъ уже вернулся изъ клуба, я вижу огонь въ синей комнатѣ. А мнѣ надо итти еще за барыней.
   Послѣ ужина Мунте сидѣлъ въ столовой въ глубокомъ креслѣ у печки, покуривая трубку. Дверь въ голубую гостиную стояла растворенной, и тамъ сидѣла Лидія въ углу длиннаго твердаго дивана въ полосѣ свѣта, падавшей изъ столовой. Она слышала, какъ растворилась дверь и кто-то заговорилъ, но звуки скользили мимо ея ушей, и она очнулась только послѣ того, какъ было произнесено ея имя. Это мать спрашивала, гдѣ она.
   -- Она только что была здѣсь,-- отвѣтилъ отецъ.-- Вѣроятно, она легла спать.
   -- Помнишь, мы говорили о молодомъ Равнѣ недавно?-- сказала мать.-- Я нахожу, что его все-таки не стоитъ приглашать къ намъ.
   -- Опять что-то новое?
   -- Да. Дѣло въ томъ, что до меня дошли очень дурные слухи о немъ. Онъ живетъ съ одной женщиной, пользующейся самой дурной репутаціей.
   Отецъ проворчалъ что-то въ отвѣтъ, но Лидія не разслышала, что именно.
   -- Мнѣ казалось все-таки, что разъ дѣло идетъ о твоей собственной невинной дочери...
   -- Такъ ты хотѣла поймать его для Лидіи?
   -- Боже, какъ ты всегда грубо выражаешься! Неужели же матери нельзя позаботиться о будущности своей дочери? А кромѣ того, имѣй въ виду, что онъ дѣлалъ Лидіи предложеніе въ Гамбургѣ.
   -- Мнѣ это все равно,-- отвѣтилъ отецъ, вставая съ мѣста.
   -- Да, ты ко всему относишься равнодушно. Это истинная правда. Тебѣ все равно, какая будущность ожидаетъ твою дочь.
   -- Я не люблю впутываться въ дѣла, которыя меня не касаются.
   -- Что же, по-твоему я впутываюсь?-- спросила мать холоднымъ и злымъ голосомъ.-- Впрочемъ, пора мнѣ привыкнуть къ тому, что отъ тебя можно ожидать чего угодно.
   -- Я только говорю, что въ этомъ отношеніи надо предоставить Лидіи поступать по ея собственному усмотрѣнію, а не разводить интригъ и всякихъ фокусовъ, чтобы только какъ-нибудь выдать ее замужъ. А то потомъ и пожалѣть придется.
   -- Интригъ, фокусовъ... нечего сказать, хорошо ты выражаешься!-- воскликнула мать и ядовито засмѣялась.-- Ты долженъ былъ бы немного попридержать свой языкъ.
   -- Неужели ты думаешь, что я не понимаю, что у тебя въ головѣ? Кажется, я не дуракъ. Но, прежде чѣмъ Лидія выйдетъ замужъ за этого стараго кутилу...-- отецъ не договорилъ и вышелъ изъ столовой, хлопнувъ дверью. Вскорѣ послѣ этого изъ столовой ушла также и мать.
   Лидія продолжала сидѣть на диванѣ. У нея было такое чувство, точно на груди у нея холодный компрессъ и по всему тѣлу ея пробѣгали мурашки, такъ что она невольно стала шевелиться, чтобы отдѣлаться отъ этого чувства.
   Значитъ, мать ходила и шарила въ ея комнатѣ, разыскала ея письма, которыя она получила отъ Розы, и знаетъ про Равна. Какъ могла она это сдѣлать!... А Равнъ живетъ съ какой-то женщиной... у Сины будетъ ребенокъ отъ Сиверта... а ее, Лидію, хотятъ выдать замужъ за стараго кутилу... О Боже, сколько грязи на свѣтѣ, сколько гадостей! До чего противны всѣ мужчины, всѣ, всѣ! Они такіе же, какъ и въ Гамбургѣ. А она этого не думала. Но отецъ ея не такой, нѣтъ, онъ не такой! Онъ порядочный, добрый и хорошій. Но мать препротивная! Она напоминаетъ фру Смитъ... да, да, она такая же, какъ фру Смитъ. Какая она отвратительная, да, отвратительная! Можетъ быть, женщины становятся всѣ такими, когда выходятъ замужъ. Нѣтъ, она никогда не выйдетъ замужъ! Никогда! Не успѣетъ пройти года, какъ она выйдетъ замужъ? Какъ бы не такъ! На этотъ разъ Катерина ошиблась. Ахъ, какъ жаль, что она не католичка,-- она непремѣнно поступила бы въ монастырь. А теперь ей придется остаться дома.
   Но съ этого дня она совсѣмъ перемѣнится. Она станетъ совсѣмъ, совсѣмъ другой. Не будетъ наряжаться больше, не будетъ выѣзжать на балы, не будетъ гулять вечеромъ на "Пунктумѣ"" не будетъ ходить на музыку по воскресеньямъ въ дворцовомъ паркѣ. Она будетъ сидѣть дома, будетъ вести себя тихо и серьезно, будетъ вязать чулки для бѣдныхъ дѣтей и шить бѣлье для миссіонерскаго общества. Какъ удивится мать, когда увидитъ ее въ хорошую погоду въ старомъ пальто и поношенномъ капорѣ! И какъ она вытаращитъ глаза, когда Лидія скажетъ ей, что навсегда отказывается отъ нарядовъ и выѣздовъ! Лидія горѣла нетерпѣніемъ поскорѣе увидѣть изумленіе матери.
   И вотъ послѣ такой тихой и полной самоотверженія жизни она умретъ совсѣмъ молодой, она будетъ лежать въ гробу въ бѣломъ платьѣ и миртовомъ вѣнкѣ, какъ Рикке Брунъ. "Здѣсь лежитъ ея дѣвственное семнадцатилѣтнее тѣло въ уборѣ невѣсты", сказалъ священникъ, произнося надгробное слово, "а у вратъ небесной обители стоитъ Христосъ, ея женихъ, и ждетъ ее съ распростертыми объятіями". Тутъ Лидія окончательно растрогалась, она склонила голову, закрыла лицо руками и заплакала.
   

XX.

   Сивертъ стоялъ у себя въ каморкѣ въ одномъ жилетѣ и брился передъ позолоченнымъ дешевымъ зеркальцемъ, висѣвшемъ на перекладинѣ окна. Онъ только что пообѣдалъ въ обществѣ Вирса и его жены. Было не болѣе двѣнадцати часовъ, но по воскресеньямъ они обѣдали раньше обыкновеннаго, потому что Вирсъ любилъ садиться за столъ сейчасъ же по возвращеніи изъ церкви.
   Едва Сивертъ кончилъ бриться и вытиралъ свою бритву, какъ въ сѣняхъ раздались быстрые шаги, и въ дверяхъ появился Педеръ съ раскраснѣвшимися щеками и сверкающими глазами.
   Сивертъ продолжалъ спокойно вытирать бритву, ничего не говоря.
   -- Петра согласилась-таки принять участіе въ прогулкѣ!-- крикнулъ Педеръ задыхающимся и радостнымъ голосомъ.-- Я прибѣжалъ только для того, чтобы сказать объ этомъ.
   -- Что же это на нее вдругъ нашло?
   -- Я забѣжалъ къ ней сегодня утромъ и сказалъ, что погода чудесная, а потомъ я приставалъ къ ней до тѣхъ поръ, пока она, наконецъ, не согласилась.
   -- Да, что же, это хорошо,-- отвѣтилъ Сивертъ довольно равнодушно.
   Педеръ былъ огорченъ.
   -- Я не могу ничѣмъ вамъ помочь?-- спросилъ онъ.
   -- Нѣтъ.
   -- Рейерсенъ пошелъ уже къ берегу. Я только что встрѣтилъ его, за нимъ шла дѣвушка съ большой корзиной.
   -- Она придетъ въ часъ?
   -- Петра? Ну, да! Я сказалъ ей, что мы всѣ соберемся на пристани въ Муре ровно въ часъ. Я даже сказалъ, что мы будемъ тамъ до часу, чтобы она не опоздала.
   -- Снеси вотъ это на берегъ,-- сказалъ Сивертъ, указывая на корзину съ бутылками, спрятанную у него подъ кроватью.
   -- Съ удовольствіемъ!-- отвѣтилъ Педеръ, хватая корзинку.
   -- А вотъ еще мѣшокъ съ пирожными. Смотри, не раздави ихъ. Педеръ быстро выбѣжалъ изъ комнаты.
   Сивертъ сѣлъ на сундукъ, упираясь локтями о колѣни, и внимательно разглядывалъ бритву, которую онъ держалъ передъ самыми глазами. Съ какимъ удовольствіемъ онъ закопался бы куда-нибудь въ землю, только чтобы не ѣхать на пикникъ. Если бы онъ долженъ былъ претерпѣть какое-нибудь ужасное наказаніе, то самымъ худшимъ для него было бы, если-бъ его заставили принять участіе въ этомъ пикникѣ. Бѣдняга Педеръ съ такимъ восторгомъ прибѣжалъ сообщить ему о томъ, что его сестра согласилась поѣхать на прогулку. Если бы этотъ мальчикъ только зналъ, какъ ему все это было непріятно. Жалко было Педера; онъ ожидалъ другого пріема послѣ того, какъ ему удалось всѣми правдами и неправдами уговорить Петру, словно дѣло шло о жизни и смерти. Во всякомъ случаѣ хорошо, что Петра принимаетъ участіе въ пикникѣ, такимъ образомъ Рейерсену и всѣмъ остальнымъ не удастся посмѣяться надъ Сивертомъ.
   Господи, до чего люди сами себѣ портятъ жизнь! Хлопотать и возиться въ теченіе трехъ недѣль, чтобы только устроить этотъ проклятый пикникъ! Устраивать собранія, говорить, уговаривать другихъ, чуть не каждый вечеръ напиваться, лгать, хвастать и требовать, чтобы все было утроено какъ можно грандіознѣе, чтобы были музыканты, чтобы вино лилось рѣкой и чтобы были восковыя свѣчи въ танцевальной залѣ! Хорошо еще, что у другихъ настолько хватило благоразумія, что они удержали его, иначе они всѣ попали бы въ долговую тюрьму. Ну, а теперь попадетъ онъ одинъ.
   Если бы только онъ сумѣлъ понять самого себя! Казалось, будто онъ состоитъ изъ двухъ людей: одинъ чего-нибудь хочетъ, а другой этого не хочетъ, одинъ хвастаетъ, лжетъ и транжиритъ деньги, а другой горюетъ и убивается и хочетъ быть порядочнымъ человѣкомъ.
   Да, онъ состоитъ изъ двухъ людей. Одинъ сильнѣе другого, сильнѣе во всемъ дурномъ, въ лѣности, во лжи и всякихъ безуміяхъ. Тотъ, другой человѣкъ, любитъ веселыхъ товарищей, и его-то и подразумѣвали эти пріятели, когда говорили, что безъ Сиверта ничего не можетъ состояться и что онъ долженъ непремѣнно во всемъ принимать участіе. Другой же человѣкъ, тихій и печальный, былъ скрытъ для всѣхъ. Его зналъ только самъ Сивертъ. Если бы былъ на свѣтѣ хоть одинъ еще человѣкъ, единственный, кромѣ него самого, который зналъ бы несчастнаго Сиверта, хорошаго, печальнаго Сиверта, если бы этотъ единственный человѣкъ помогъ ему совладать съ другимъ человѣкомъ, находящимся въ немъ, то, можетъ быть, онъ и спасся бы. А такъ все кончится очень скверно. Онъ успѣлъ продать и заложить все свое платье, безъ котораго только могъ обходиться, и часы, Библію и молитвенникъ. Вчера онъ распрощался съ зимнимъ пальто, и вчера же онъ снова взялъ денегъ изъ денежнаго ящика въ лавкѣ. Теперь онъ задолжалъ двадцать одинъ талеръ. Когда и какъ онъ расплатится съ этимъ долгомъ? А что, если Вирсъ поймаетъ его?
   -- Ты заслуживаешь того, чтобы я перерѣзалъ тебѣ горло!-- сказалъ онъ вдругъ громко и раскрылъ бритву.
   Онъ взмахнулъ бритвой въ воздухѣ, откинулъ голову назадъ и провелъ рукой возлѣ самой своей шеи, какъ бы перерѣзая ее. Съ минуту онъ сидѣлъ неподвижно и тяжело дышалъ, расширивъ ноздри, губы его были плотно сжаты, потомъ онъ опустилъ руку, выпрямилъ голову и устремилъ глаза въ землю.
   -- Если бы нашлась дѣвушка, которой ты могъ бы раскрыть душу и разсказать все, которую ты полюбилъ бы и которая полюбила бы тебя,-- произнесъ онъ вполголоса, и вдругъ онъ расхохотался. Онъ представилъ себѣ Лидію въ длинномъ нарядномъ шелковомъ пальто, въ которомъ она была, когда зашла къ нему въ лавку.-- Да, если есть на свѣтѣ сумасшедшій человѣкъ, такъ это ты,-- пробормоталъ онъ.
   И на нее-то онъ осмѣлился поднимать глаза, о ней осмѣлился мечтать! Да, вотъ именно, къ ней-то онъ, менѣе чѣмъ къ кому-нибудь другому, могъ прійти со своими горестями и грѣхами. Уже довольно одного того, что у него скоро будетъ незаконный ребенокъ. Къ тому же онъ гуляка, нищій, внукъ пьянчужки, и сама Лидія насмѣялась надъ нимъ въ саду наканунѣ того дня, когда Мунте выгналъ его отъ себя. Слава Богу, что разсудокъ во время вернулся къ нему. Само собою разумѣется, она вошла къ нему въ лавку только для того, чтобы насмѣяться надъ нимъ. Но когда она увидѣла Педера, то смутилась и поспѣшила уйти. Да, онъ хорошъ, очень хорошъ!...
   Однако надо спѣшить. Скоро пробьетъ часъ. Чортъ бы побралъ эту мадамъ Андерсенъ! Если-бъ она не заболѣла и не попросила отложить бала, то онъ благополучно отдѣлался бы отъ всей этой исторіи. Да и погода совсѣмъ некстати стояла самая лѣтняя, несмотря на то, что былъ только еще мартъ мѣсяцъ! До самаго утра онъ надѣялся, что будетъ дождь, такъ что и пикникъ придется отложить, но надежды его не опраздались. Дождь какъ нарочно не пошелъ, а въ остальное время онъ шелъ и кстати и некстати.
   Сивертъ всталъ и началъ одѣваться. Онъ завязалъ бантомъ шелковый клѣтчатый платокъ подъ подбородкомъ, отогнулъ черезъ него крахмальный воротничокъ рубашки и пригладилъ небольшую бородку. Потомъ онъ взялъ свою шляпу и вынулъ изъ-подъ подушки завязанный узелкомъ носовой платокъ, въ которомъ была мелочь.
   Когда онъ вышелъ, ему навстрѣчу повѣяло теплымъ весеннимъ воздухомъ и солнечнымъ сіяніемъ. На улицахъ было сухо, и люди шли не торопясь. Въ воротахъ по другую сторону улицы стояла служанка булочника, прифранченная по-воскресному, и смотрѣла на проходящихъ, сложивъ руки на груди. Сивертъ кивнулъ ей головой. Нѣсколько нарядныхъ дѣвочекъ играли на тротуарѣ передъ окнами конторы Смита. На Муребаккенѣ стояла кучка мальчиковъ, которые любовались змѣемъ, быстро поднимавшимся вверхъ.
   Сиверта вдругъ охватило радостное чувство. Какъ хорошо жить на Божьемъ свѣтѣ! Солнце такъ тепло пригрѣваетъ, а небо ясное и голубое. Воробышки весело прыгаютъ по мостовой, и у всѣхъ людей лица такія добрыя, словно всѣ они желаютъ другъ другу только самаго лучшаго. Съ залива доносился запахъ соленой воды и смолы.
   Сивертъ сталъ весело напѣвать и шелъ, размахивая руками, къ лодочной пристани, на которой толпились люди.
   -- Вотъ нашъ предводитель!-- крикнулъ изъ кучки худой молодой парень съ узкими плечами и плоскими бѣлокурыми волосами.
   Это былъ портняжій подмастерье Фоссъ.
   -- Да здравствуетъ Сивертъ Іенсенъ!-- подхватили другіе, подбрасывая шляпы вверхъ.-- Ура, ура, ура!
   -- И чего они орутъ!-- проворчалъ старый глуховатый лодочникъ, дремавшій на скамьѣ.
   -- Наконецъ-то ты изволилъ пожаловать,-- сказалъ Рейерсенъ съ досадой.-- Какъ не стыдно заставлять людей ждать себя чуть ли не цѣлый часъ!
   -- Не бѣда, погода сегодня хорошая, -- замѣтила Фриманнъ, на которой было новое весеннее пальто и которая держала въ рукахъ шелковый зонтикъ съ бахромой.-- Рейерсенъ просто важничаетъ.
   Сивертъ размахивалъ шляпой направо и налѣво, весело распѣвая.
   -- Мнѣ некогда даже здороваться со всѣми. Пусть дамы извинятъ меня,-- сказалъ онъ, привѣтствуя всѣхъ рукой и отыскивая взоромъ Петру.
   Она стояла въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ другихъ въ своемъ синемъ шерстяномъ платьѣ и длинномъ шарфѣ съ пестрымъ узоромъ и чертила кончикомъ зонтика по песку.
   -- Какъ это хорошо, что вы согласились принять участіе въ нашей прогулкѣ, юмфру Фриманнъ, -- сказалъ Сивертъ, подходя къ ней.
   Она посмотрѣла на него и слегка улыбнулась.
   -- Благодарю васъ за приглашеніе,-- отвѣтила она, продолжая чертить зонтикомъ.
   Сивертъ посмотрѣлъ на нее и подумалъ... что онъ никогда не видалъ такой милой улыбки. Она проникла въ самое его сердце и согрѣла его. А кромѣ того, Петра казалась необыкновенно скромной и тихой и даже нѣсколько робкой. Ему неудержимо захотѣлось быть какъ можно ласковѣе съ нею.
   -- Вы позволите мнѣ нести вашъ зонтикъ?-- спросилъ онъ такимъ нѣжнымъ голосомъ, что Петра невольно посмотрѣла на него.
   -- Нѣтъ, благодарю васъ, онъ очень легкій,-- отвѣтила Петра, краснѣя подъ его упорнымъ взоромъ, и она пошла къ лодкѣ.
   Она остановилась возлѣ лѣстницы и стала смотрѣть на мальчиковъ, которые вычерпывали воду изъ лодки.
   -- Пусть Педеръ сядетъ къ намъ!-- крикнула Андрэа.
   Всѣ начали усаживаться въ лодки, Андрэа сѣла на кормѣ зеленой лодки между Рейерсеномъ и Фоссомъ; за ней стали прыгать одинъ за другимъ еще нѣсколько человѣкъ, а лодочникъ при помощи багра удерживалъ лодку какъ можно ближе къ лѣстницѣ.
   -- Педеръ сядетъ въ мою лодку!-- скомандовалъ Сивертъ съ пристани.-- Я и юмфру Петра беремъ съ собой музыку.
   Педеръ сталъ рядомъ съ Сивертомъ. Подъ мышкой у него была гармоника.
   -- Сегодня вѣтрено!-- крикнулъ лодочникъ, отталкивая лодку отъ пристани.-- Здѣсь никто больше не помѣстится.
   -- Вы хотите, чтобы люди бросались головой въ море!-- разсердился часовой подмастерье Эриксенъ, и онъ схватилъ за руку толстую юмфру Мадсенъ, которая стояла на нижней ступенькѣ и уже вытянула впередъ свою длинную толстую ногу изъ-подъ приподнятой юбки, готовясь прыгнуть въ лодку.
   -- А вы хотите, чтобы люди пошли ко дну!-- крикнулъ въ отвѣтъ лодочникъ, садясь на весла.
   -- Подавайте еще лодку!
   -- Сейчасъ подаемъ!
   Мало-по-малу всѣ разсѣлись по лодкамъ. Всего было три лодки, и онѣ поплыли одна за другой. Сивертъ и Петра сидѣли въ передней лодкѣ вмѣстѣ съ Эриксеномъ и юмфру Мадсенъ, которые были женихомъ и невѣстой. У юмфру Мадсенъ былъ двойной подбородокъ, лоснящіяся щеки и зеленые зубы, на ней было новое платье и золотыя украшенія. Она завѣдывала винной лавкой на Страндгаде у вдовы Шрёдеръ, ей было подъ сорокъ лѣтъ; и она считалась хорошей невѣстой, такъ какъ получала въ мѣсяцъ тридцать талеровъ жалованья, а кромѣ того, щедрое пособіе на воспитаніе своего ребенка, отцомъ котораго былъ двадцатидвухлѣтній сынъ вдовы. Всѣ, знавшіе Эриксена, очень завидовали ему, такъ какъ находили, что онъ дѣлаетъ очень хорошую партію.
   На первой лодкѣ затянули пѣсню, и Сивертъ сталъ подпѣвать, поощряя также и Педера.
   Педеръ, сидѣвшій на носу, сейчасъ же сталъ наигрывать этотъ мотивъ на своей гармоникѣ.
   Пѣніе прерывалось шутками и смѣхомъ, всѣ перекликались съ одной лодки на другую.
   -- Почему вы не поете, юмфру Петра?-- спросилъ Сивертъ, когда пѣніе мало-по-малу прекратилось.-- Нѣтъ, вы ужъ очень расходились,-- крикнулъ онъ, снимая шляпу и вытирая себѣ лицо. Юмфру Мадсенъ и Эриксенъ съ визгомъ и смѣхомъ брызгали водой въ сосѣднюю лодку, а имъ отвѣчали оттуда тѣмъ же.-- Перестаньте же, наконецъ!-- крикнулъ на нихъ Сивертъ.-- Вы забрызгали юмфру Фриманнъ.
   -- Что же изъ этого! Меня тоже всю обрызгали, хи-хи!-- крикнула юмфру Мадсенъ и съ визгомъ спряталась за спиной Сиверта.-- Что, промахнулись? Остались съ длиннымъ носомъ, парикмахеръ Іенсенъ! Не бѣда, вода въ морѣ чистая.
   -- Эй, ребята, приналягте, и на ладъ у насъ пойдетъ!-- оралъ Эриксенъ во все горло, изо всѣхъ силъ шлепая своей тросточкой по водѣ.
   -- Вы какъ будто не въ духѣ сегодня,-- сказалъ Сивертъ Петрѣ.
   -- Ахъ, нѣтъ,-- отвѣтила она, передвигаясь на своемъ мѣ стѣ.
   -- Повеселѣе, пободрѣе, давайте всѣ веселиться!-- крикнулъ Сивертъ, хлопая въ ладоши.-- Пусть всѣ наши непріятности останутся на днѣ нашихъ сундуковъ подъ нѣсколькими замками!
   -- Хорошо, если-бъ это было возможно,-- сказала Петра какъ бы въ шутку, но въ то же время она глубоко вздохнула.
   "Хотѣлъ бы я знать, есть ли у нея какое-нибудь горе?" подумалъ Сивертъ, и его снова охватило желаніе сказать ей что-нибудь пріятное.
   -- Надѣюсь, у васъ нѣтъ никакого горя?-- спросилъ онъ ее.
   Онъ снова произнесъ это такимъ голосомъ, что Петра посмотрѣла на него, и на этотъ разъ она замѣтила, что у него очень красивые глаза. Они какъ будто отражали солнечные лучи и въ нихъ было много доброты.
   -- О, пустяки,-- отвѣтила она съ улыбкой и покачала головой, какъ бы уклоняясь отъ этого разговора.
   Ей вдругъ захотѣлось быть дома. Ей была невыносима мысль, что ей придется пробыть весь день въ обществѣ этихъ грубыхъ людей, а вечеромъ плясать съ ними, вѣроятно, до самаго утра. Вѣдь она стремилась только къ нему, единственному на всемъ свѣтѣ! У нея сжалось сердце когда она вспомнила, какимъ холоднымъ тономъ онъ сказалъ ей, когда она уходила: "Желаю вамъ хорошенько повеселиться". Наканунѣ она въ шутку сказала консулу, уходя отъ него, что приказчикъ Іенсенъ изъ лавки Вирса пригласилъ ее на пикникъ, и она спросила консула, принять ей это приглашеніе или нѣтъ. "Но почему же нѣтъ?" отвѣтилъ ей консулъ. Ей навѣрное будетъ очень весело. А между тѣмъ для нея принять участіе въ этомъ пикникѣ было то же самое, что повѣситься. Ей и въ голову не приходило, что онъ такъ отвѣтитъ ей, она воображала себѣ, что онъ разсердится, станетъ ревновать ее и что ему, во всякомъ случаѣ, это не понравится. Потому она и спросила его. И вотъ она осталась съ носомъ, а кромѣ того, провела безсонную ночь и должна была, волей-неволей, принять участіе въ пикникѣ. Ей непріятно было уже одно то, что приходилось быть въ одномъ обществѣ съ Андрэа, которая стала открыто жить съ Равномъ послѣ того, какъ отецъ женился на Мадамъ Хольмъ. Если бы она это знала, то... А впрочемъ, она была ничуть не лучше, потому что ея возлюбленный былъ женатый человѣкъ, но Андрэа вела себя вызывающе, и всѣ знали о ея позорѣ... О, до чего невыносимо сидѣть здѣсь и страдать, когда всѣ такъ веселы! Если бы у нея на сердцѣ не было такъ тяжело, то и она повеселилась бы, такъ какъ въ эту прекрасную погоду было очень пріятно прогуляться. Море было зеленовато-синее, а небо лазурное, воздухъ былъ мягкій, напоенный запахомъ соленой воды, и въ ушахъ ея раздавался пріятный скрипъ уключинъ, напоминавшій ей ея родной Нордфіордъ.
   -- Эй, ребята, приналягте, и на ладъ у насъ пойдетъ,-- оралъ Эриксенъ, едва переводя духъ и продолжая хлестать воду своей тростью.
   Вдругъ раздалась громкая ругань съ послѣдней лодки, и она остановилась. Педеръ попалъ лодочнику водой прямо въ затылокъ, выкачивая ковшомъ воду изъ лодки.
   -- Вотъ я проучу тебя, паршивый щенокъ, чтобы ты въ другой разъ не окачивалъ старыхъ людей водой!-- крикнулъ лодочникъ, сложивъ весла и вытирая себѣ шею платкомъ, и онъ пригрозилъ Педеру кулакомъ.
   -- Да, это очень досадно!-- крикнулъ Сивертъ лодочнику.-- Какъ тебѣ не стыдно, Педеръ? Оставь черпалку и возьми лучше гармонику. Для этого мы и взяли тебя съ собой. Вы получите за это рюмочку, голубчикъ,-- крикнулъ онъ опять лодочнику.
   -- Эй, подавайте сюда выпивку!-- крикнули съ другой лодки.
   -- Куда ты дѣвалъ корзину съ бутылками, Педеръ?
   -- Здѣсь она.
   -- Откупоривай! Вотъ пробочникъ... для дамъ портвейнъ, а для мужчинъ французскую водку. А можетъ быть, ты хочешь ямайскаго рома, Эриксенъ?
   -- И того, и другого. Эй, ребята, приналягте, и на ладъ у насъ пойдетъ!
   -- Смотри, знай мѣру, Эриксенъ. Если ты напьешься, я тебя вышвырну за бортъ.
   -- Передай сюда мѣшокъ съ пирожнымъ, Педеръ.
   -- Вотъ это для дамъ,-- сказалъ Сивертъ, подавая рюмку безъ ножки.-- А мы будемъ пить изъ бутылки.
   -- За здоровье самаго красиваго!-- сказала юмфру Мадсенъ, чокаясь съ бутылкой, которую держалъ въ рукахъ Сивертъ.
   -- А меня ты забыла?-- остановилъ ее Эриксенъ и ущипнулъ ее за ногу, такъ что она взвизгнула и пролила вино.
   -- Что правда, то правда. Іенсенъ самый красивый.
   -- Не надо облизываться, пока тебѣ не вымажутъ губы. Сивертъ Іенсенъ занятъ другой. За ваше здоровье, юмфру Фриманнъ.
   -- За нашу веселую поѣздку,-- сказалъ Сивертъ, отпивая изъ бутылки.-- Смотрите же веселѣй,-- прибавилъ онъ, обращаясь къ Петрѣ.-- Пейте побольше вина.
   -- За ваше здоровье!-- крикнулъ Рейерсенъ съ первой лодки.-- За наше здоровье, за ваше здоровье и за здоровье всѣхъ хорошенькихъ дѣвушекъ!
   -- Посмотрите-ка на юмфру Фриманнъ,-- крикнулъ Эриксенъ, указывая на Андрэю.-- Она приставила себѣ ко рту бутылку съ водкой,-- хо-хо-хо!
   -- Видно, что ты ничего не понимаешь въ торговлѣ винами. Вѣдь это мускатель, дуралей ты этакій!
   -- Вотъ, Педеръ, подкрѣпись, но смотри, не увлекайся. Вѣдь день-то длинный. Сыграй что-нибудь на гармоникѣ, сейчасъ мы пристанемъ!
   Лодки вышли въ просторное мѣсто, и тутъ онѣ выстроились рядомъ, всѣ запѣли одну и ту же пѣсню, которую Педеръ наигрывалъ на гармоникѣ.
   Вначалѣ было рѣшено причалить въ Эйдсвогѣ, закусить тамъ и потомъ возвратиться въ Сандвигъ, гдѣ былъ заказанъ ужинъ у мадамъ Андерсенъ и гдѣ предполагалось также потанцовать. Но въ лодкѣ Рейерсена начали говорить о томъ, что въ Эйдсвогъ слишкомъ далеко, и что лучше высадиться въ Хэггеризсѣ. Оттуда можно было дойти до Сандвига пѣшкомъ, а лодки отпустить. Къ тому же многіе находили, что подъ вечеръ на морѣ будетъ холодно.
   Послѣ нѣкоторыхъ пререканій было принято послѣднее предложеніе. Лодки повернули и вскорѣ причалили къ прибрежнымъ камнямъ, которые замѣняли пристань. Съ лодочниками расплатились, а корзины съ провизіей дали нести мальчикамъ, гулявшимъ на берегу. Вскорѣ все общество съ музыкантомъ во главѣ направилось по полю, поросшему верескомъ. Было рѣшено сдѣлать остановку въ Паддемюренѣ, зайти въ одинъ домъ, гдѣ жила знакомая прачка юмфру Мадсенъ, и сварить тамъ кофе.
   -- Пріятно размять немного ноги,-- сказала Андрэа парикмахеру Іенсену, который во что бы то ни стало потребовалъ, чтобы она шла съ нимъ подъ руку. Она остановилась и стала оправлять свое зеленое шерстяное платье.-- Въ лодкѣ такъ изомнешься, что просто бѣда.
   -- Пришлите мнѣ завтра ваше платье, юмфру,-- сказалъ портняжій подмастерье Фоссъ, который шелъ впереди съ швеей Педерсенъ.-- Я разглажу его и выпарю.
   -- Пятнашка!-- крикнулъ Сивертъ, хлопая юмфру Мадсенъ по плечу.-- Вы пятнашка!
   И онъ бросился впередъ мимо Петры, которая шла рядомъ съ Педеромъ, наигрывавшимъ на гармоникѣ: "Когда мы отправлялись въ путь". Въ ту же минуту всѣ бросились впередъ съ криками:
   -- Юмфру Мадсенъ пятнашка! Юмфру Мадсенъ пятнашка!
   Даже Петра бросилась бѣжать впередъ. Вскорѣ всѣ далеко опередили юмфру Мадсенъ, которая тяжело переваливалась на своихъ большихъ ногахъ и такъ высоко подобрала юбки, что видны были ея толстыя икры. На ней были бѣлые чулки поверхъ шерстяныхъ чулокъ.
   Впереди всѣхъ бѣжали Сивертъ и Педеръ. Вдругъ Сивертъ круто повернулъ и побѣжалъ внизъ вдоль самаго берега моря. Когда онъ пробѣжалъ мимо бѣлой изгороди пороховой мельницы и хотѣлъ направиться по тропинкѣ, извивавшейся по берегу, онъ вдругъ увидалъ прямо передъ собой бабушку. Она была босикомъ и въ мужской курткѣ, ея чепецъ сдвинулся на самый затылокъ, такъ что ея сѣдые космы падали ей на лицо. Она шаталась изъ стороны въ сторону, согнувъ спину. Но вотъ она спотыкнулась, упала на руки и стала двигаться ползкомъ. На секунду Сивертъ растерялся и не зналъ, что предпринять. Потомъ онъ быстро побѣжалъ обратно и крикнулъ громко:
   -- Здѣсь очень мокро, господа!
   Всѣ бросились за нимъ.
   Черезъ нѣсколько времени онъ замедлилъ свой бѣгъ и вскорѣ почувствовалъ, какъ юмфру Мадсенъ ударила его по плечу. Она крикнула:
   -- Сивертъ Іенсенъ пятнашка!-- и съ визгомъ бросилась впередъ, словно ее кто-нибудь пырнулъ ножомъ.
   -- Сивертъ Іенсенъ пятнашка!-- крикнули всѣ, еще быстрѣе бросаясь впередъ.
   Сивертъ остановился и стоялъ до тѣхъ поръ, пока всѣ но исчезли за бѣлой изгородью. Тогда онъ повернулся и пошелъ къ тому мѣсту, гдѣ увидѣлъ бабушку.
   Она уже нагоняла его, размахивая руками, шаталась и спотыкалась, и ворчала, словно собака.
   -- Не этой дорогой,-- сказалъ Сивертъ, загораживая ей путь.-- Идите вдоль берега, если вы идете въ городъ.
   Она прошипѣла что-то и хотѣла итти дальше.
   -- Слышите?-- сказалъ Сивертъ, хватая ее за руку.-- Этой дорогой нельзя итти.
   Она согнула пальцы, словно когти, собираясь вонзить ихъ въ него.
   -- Будьте же благоразумны! Я дамъ вамъ денегъ, если вы только пойдете той дорогой,-- сказалъ Сивертъ, протягивая ей нѣсколько мѣдныхъ монетъ и увлекая ее къ берегу.
   Она взяла деньги, не произнося ни слова, и крѣпко сжала ихъ въ кулакѣ.
   -- Вотъ такъ,-- продолжалъ Сивертъ, когда они подошли къ самому берегу.-- Если вы пойдете этой дорогой, то вы скоро дойдете до Скутевикена, тамъ вы можете купить себѣ водки. Вдоль берега дорога гораздо короче,-- онъ отпустилъ ее и толкнулъ сзади въ томъ направленіи, въ которомъ онъ хотѣлъ, чтобы она шла, но его тутъ же охватилъ страхъ, что старуха споткнется объ острый камень и упадетъ. Однако Олина не упала, она сдѣлала нѣсколько шаговъ вприпрыжку, потомъ остановилась и пошла дальше, покачиваясь изъ стороны въ сторону.
   Сивертъ вздохнулъ съ облегченіемъ и бросился бѣжать назадъ, но черезъ минуту онъ обернулся, чтобы убѣдиться въ томъ, что бабушка ушла. Оказалось, однако, что она снова повернула и плелась вслѣдъ за нимъ. При каждомъ шагѣ она размахивала въ воздухѣ руками, какъ бы для того, чтобы двигаться быстрѣе, на лицѣ у нея было злое и упрямое выраженіе.
   Сивертъ испустилъ громкій стонъ отъ охватившей его досады. Что ему дѣлать съ этой упрямой, пьяной старухой? Остальные могли подойти сюда каждую минуту.
   -- Іенсенъ, Сивертъ Іенсенъ, ау!-- раздался голосъ Рейерсена.
   Сивертъ повернулъ голову и посмотрѣлъ во всѣ стороны быстрымъ, испытующимъ взоромъ, потомъ онъ стиснулъ зубы и, вытянувъ руки впередъ, бросился на бабушку. Онъ согнулъ колѣни и, чуть не касаясь земли верхней частью туловища, обхватилъ старуху за поясъ, поднялъ ее и побѣжалъ съ ней къ берегу моря. Онъ старался держать ее передъ собой и вертѣлъ свою голову во всѣ стороны, чтобы защитить свое лицо отъ ея скрюченныхъ пальцевъ. Онъ бѣжалъ впередъ, не помня себя отъ ярости, съ полузакрытыми глазами, спотыкаясь и подпрыгивая по неровному склону горы. Вдругъ онъ почувствовалъ, что костлявые пальцы старухи впились въ его шею, словно когти дикаго звѣря. Онъ широко раскрылъ глаза, все вокругъ него потемнѣло, въ ушахъ раздавался стукъ. Онъ захрипѣлъ и сталъ отдирать отъ себя бабушку, чтобы освободиться отъ ея когтей, и когда ему это, наконецъ, удалось, онъ изо всѣхъ силъ отшвырнулъ ее отъ себя. Она упала ничкомъ на мокрую каменную плиту у самаго берега. Когда она падала, раздался трескъ, будто упалъ мѣшокъ съ костями. У Сиверта дрожали колѣни и руки. Шею его жгло, въ ушахъ стучало, въ горлѣ чувствовалась рѣзкая боль. Онъ посмотрѣлъ во всѣ стороны тѣмъ же быстрымъ, внимательнымъ взоромъ и, наконецъ, остановилъ свой взглядъ на бабушкѣ. Она лежала неподвижно, согнувъ тѣло дугой. Ея чепецъ упалъ, и голова ея осталась непокрытой, и ея сѣдые жидкіе волосы блестѣли на солнцѣ, какъ запутанный пучокъ серебряной проволоки. Вдругъ спина ея слегка приподнялась и согнулась еще больше; голова и верхняя часть туловища медленно сползли внизъ по мокрой плитѣ и остановились у самой полосы воды, которая тихо прибивала къ берегу.
   -- Пусть лежитъ тамъ и выспится съ похмелья!-- сказалъ Сивертъ, убѣгая отъ нея съ низко опущенной головой.
   -- Гдѣ вы пропадали? Мы безъ конца звали васъ,-- услышалъ Сивертъ, онъ вздрогнулъ и поднялъ голову. Въ двухъ шагахъ отъ него стоялъ Педеръ и смотрѣлъ на него какъ-то странно.
   -- Мнѣ надо отбѣжать въ сторону,-- отвѣтилъ Сивертъ, задыхаясь и не останавливаясь.-- Гдѣ всѣ остальные?
   -- Они. тамъ, на кучкѣ щебня, позади пороховой мельницы, и ждутъ васъ.
   
   "Ихъ было двое, двое, ха-ха!
   Пара сапогъ и два башмака..."
   
   напѣвалъ Сивертъ, и онъ бѣжалъ со всѣхъ ногъ, а за нимъ по пятамъ слѣдовалъ Педеръ.
   
   "Шляпа на немъ красовалась съ перомъ,
   Пара носковъ красовалась на немъ".
   
   И, напѣвая это, онъ думалъ только объ одномъ: видѣлъ ли Педеръ бабушку и замѣтилъ ли, какъ онъ швырнулъ ее.
   

XXI.

   Всѣ участвовавшіе въ пикникѣ поужинали въ большой длинной комнатѣ у мадамъ Андерсенъ; эту комнату называли танцовальной залой, она была въ четыре окна, по два окна на узкихъ противолежащихъ стѣнахъ. Мадамъ Андерсенъ убирала со стола; на ней былъ длинный фартукъ, который прикрывалъ ея большой животъ, на рукахъ у нея были бѣлые нарукавники, въ ушахъ болтались длинныя серьги. Ей помогала по-деревенски одѣтая дѣвушка, въ шерстяныхъ чулкахъ, напоминавшая кеглю,-- до того она была укутана въ шерстяные платки.
   Съ потолка свѣшивались двѣ лампы съ жестяными абажурами и скудно освѣщали комнату, наполненную табачнымъ дымомъ, врывавшимся изъ передней, дверь въ которую стояла растворенной. Тамъ собрались мужчины, чтобы покурить, пока убираютъ залъ послѣ ужина и приготовляютъ его къ танцамъ. Между окнами стояли небольшія зеркала съ консолями, а на консоляхъ горѣли свѣчи въ мѣдныхъ подсвѣчникахъ съ розетками изъ розовой бумаги.
   На диванѣ, стоявшемъ вдоль длинной стѣны, оклеенной пестрыми обоями съ ярко-красными цвѣтами, сидѣли юмфру Мадсенъ и Андрэа. Юмфру Мадсенъ напѣвала вполголоса, кивая въ тактъ головой, и обнимала за талію Андрэю; Андрэа отбивала тактъ ногой и держала юмфру Мадсенъ за руку. Онѣ подружились во время прогулки, а за ужиномъ выпили даже брудершафтъ.
   Въ углу, возлѣ печки сидѣлъ музыкантъ и ѣлъ бутербродъ, держа въ рукахъ тарелку. Онъ былъ кривъ на одинъ глазъ, лицо у него было землистое съ черной колючей бородой. На полу передъ нимъ стояла откупоренная бутылка пива, а подъ столомъ лежала скрипка. Его позвали, чтобы онъ смѣнилъ Педера, который заснулъ, сидя на стулѣ и опираясь затылкомъ о стѣну; въ рукахъ онъ держалъ гармонику, лицо у него было мертвенно-блѣдное.
   -- Ну, вотъ, сейчасъ вы можете начать танцевать,-- сказала мадамъ Андерсенъ.
   Столы были вынесены изъ залы, а деревенская дѣвушка въ шерстяныхъ чулкахъ посыпала потертый полъ пескомъ, который она принесла въ совочкѣ для сора.
   -- Вы чѣмъ-нибудь запачкали платье?-- спросила швея Педерсенъ Петру, которая стояла возлѣ зеркала и скоблила ножомъ подолъ юбки.
   -- Это сало отъ свѣчки. Не понимаю, откуда на меня капнуло.
   -- Оставьте это до завтра. Музыкантъ началъ уже играть,-- сказала швея Педерсенъ, подбочениваясь и поворачивая туловище то вправо, то влѣво и то опускаясь, то приподнимаясь на цыпочкахъ.
   -- Играйте "Гамбургеръ", -- скомандовалъ Сивертъ, кеторый вошелъ изъ передней въ залъ и подошелъ къ Петрѣ, приглашая ее на танецъ.
   -- У меня страшно устали ноги послѣ сегодняшней прогулки,-- сказала Петра, когда Сивертъ обнялъ ее за талію и они начали танцовать.
   -- Это пройдетъ послѣ танцевъ. Живѣй, живѣй! Клинъ клиномъ вышибается.
   Нѣкоторое время они вертѣлись по залѣ одни. Потомъ пустились въ плясъ Рейерсенъ и Андрэа, Фоссъ съ юмфру Мадсенъ и парикмахеръ Іенсенъ со швеей Педерсенъ.
   -- Не удостоите ли вы меня чести?-- сказалъ Эриксенъ, кланяясь мадамъ Андерсенъ, которая пробиралась вдоль стѣны, чтобы снять со свѣчи нагаръ.
   -- Богъ съ вами! Въ моемъ-то возрастѣ!
   -- Эй, ребята, приналягте, и на ладъ у насъ пойдетъ!-- пропѣлъ Эриксенъ, обнимая хозяйку за ея полную талію; но рука его дошла только до половины, однако онъ не смутился этимъ и быстро закружился съ ней.
   Мадамъ Андерсенъ смѣялась до того, что ея толстое лицо побагровѣло; она противилась своему кавалеру, но все-таки выдѣлывала косолапые на своими неуклюжими ногами въ войлочныхъ туфляхъ.
   -- Пустите, пустите! У меня кружится голова, Эриксенъ!
   Эриксенъ оставилъ мадамъ Андерсенъ и пригласилъ свою невѣсту, которую только что усадилъ на мѣсто Фоссъ.
   -- У насъ тутъ не хватаетъ нѣсколькихъ дамъ,-- сказалъ Сивертъ, опуская Петру на диванъ послѣ того, какъ онъ приподнялъ ее въ воздухѣ.-- Куда онѣ дѣвались, хотѣлъ бы я знать?
   -- Онѣ сейчасъ придутъ.
   -- Что же, развѣ имъ нельзя отлучиться по своимъ дѣламъ? Хо-хо-хо!
   -- Эй, Маренъ, пойдемъ плясать!-- крикнулъ Сивертъ, подбѣгая къ служанкѣ, которая стояла въ дверяхъ кухни и дѣлала знаки мадамъ Андерсенъ.
   Но она съ визгомъ опустилась на корточки и ухватилась за косякъ двери. Сивертъ споткнулся и остановился. Онъ сейчасъ же опустился тоже возлѣ нея и еще громче закричалъ ей прямо въ лицо и потомъ опустилъ ее.
   -- Ишь какая!-- сказалъ Сивертъ.
   -- Она, глупая, боится,-- замѣтила мадамъ Андерсенъ.
   -- Довольно "Гамбургера", музыкантъ. Играйте "Рейнлендеръ", -- крикнулъ Сивертъ, подбирая полы своего сюртука кончиками пальцевъ, какъ будто бы на немъ была длинная юбка, и, выдѣлывая ногами па, онъ склонился передъ Андрэей.
   Андрэа сейчасъ же встала и подбоченилась. Сивертъ сталъ пятиться назадъ, а она слѣдовала за нимъ. Вскорѣ залъ наполнился танцующими парами.
   Сивертъ и Андрэа лихо отплясывали "Рейнлендеръ". Каждый разъ, когда онъ отпускалъ ее, онъ громко хлопалъ въ ладоши, взвизгивалъ и топалъ ногами на весь залъ; а когда онъ снова хваталъ ее за талію, онъ выдѣлывалъ ногами такіе выкрутасы, что задѣвалъ пятками полы сюртука. Андрэа колыхала верхнюю часть туловища вправо и влѣво и вертѣла головой, словно кукла на пружинкѣ; когда же Сивертъ вплотную подошелъ къ ней, она хлопнула его обѣими руками по плечамъ и заржала, словно жеребенокъ.
   Ихъ веселость заразила другихъ. Всѣ отплясывали съ яростью, пыхтя и отдуваясь, съ гиканьемъ, присвистомъ и прищелкиваніемъ пальцевъ. Потъ лилъ градомъ со всѣхъ лицъ, руки стали липкія отъ жары. Полъ трещалъ, мебель тряслась, пламя на свѣчахъ дрожало, а висячія лампы покачивались взадъ и впередъ въ наполненномъ пылью воздухѣ.
   Вдругъ Педеръ медленно сползъ со стула и очутился въ сидячемъ положеніи на полу. Онъ съ трудомъ раскрылъ глаза и въ недоумѣніи осматривался кругомъ. Мадамъ Андерсенъ, стоявшая въ дверяхъ передней со сложенными на животѣ руками, подошла къ нему и взяла его за плечо.
   -- Пойдемъ ко мнѣ, голубчикъ, я уложу тебя въ кровать въ сосѣдней комнатѣ,-- сказала она ласково, помогая ему встать съ пола.
   -- Гармоника! Гдѣ моя гармоника?
   -- Да вѣдь она у тебя въ рукахъ, мальчикъ.
   -- Пить, пить! Надо хоть чѣмъ-нибудь освѣжить глотку!-- крикнулъ Сивертъ, со стономъ бросаясь на стулъ.
   -- Касса пуста,-- сказалъ парикмахеръ Іенсенъ, ударивъ себя по карману штановъ.
   -- Это мнѣ все равно! Пунша и пива, мадамъ Андерсенъ! Вѣдь вы не откажете въ кредитѣ до завтра?
   -- У меня въ домѣ не трактиръ, если вы этого не знали,-- отвѣтила мадамъ Андерсенъ.
   -- Да нѣтъ же, я прошу ссудить, мадамъ Андерсенъ.
   -- Это другое дѣло. Ссудить всякій имѣетъ право.
   -- Запишите, что это стоитъ, и пришлите счетъ ко мнѣ... къ купцу Вирсу на Страндгаде, вы знаете.
   -- Хорошо было бы получить теперь чашку горячаго шоколада.
   -- Подать мадамъ шоколадъ!
   Педеръ сосалъ свой палецъ и смотрѣлъ на швею Педерсенъ, которая вертѣлась по залѣ съ Фоссомъ. Онъ влюбился въ нее во время прогулки и теперь терпѣлъ муки ревности. Она побѣдила его сердце своими ямочками на щекахъ и зубами. Въ особенности зубами, выдававшимися впередъ, желтыми и до половины покрытыми чѣмъ-то сѣровато-бѣлымъ, напоминавшимъ подмоченную муку. Когда они шли по направленію къ городу, онъ предложилъ нести ея клеенчатый мѣшокъ, но она въ шутку ударила его по рукѣ и сказала:
   -- Пальцы долой, на блюдѣ брусника!-- и мѣшокъ перешелъ въ руки Фосса.
   Но теперь онъ во что бы то ни стало будетъ танцевать съ ней.
   -- Ура! Да здравствуетъ мадамъ Андерсенъ!-- раздался всеобщій крикъ радости, когда хозяйка внесла подносъ съ горячимъ пуншемъ, глиняными кружками и бутылками пива и поставила его на угловой столъ.
   Педеръ пробрался къ столу и сталъ пить.
   -- Сыграйте вальсъ!-- крикнулъ онъ и, широко шагая, съ осоловѣвшими глазами, онъ направился къ швеѣ Педерсенъ и пригласилъ ее на танецъ.
   -- Почему бы и нѣтъ?-- сказала она, фыркнувъ, и встала.
   -- Какъ вы думаете, которая изъ дамъ самая красивая?-- спросилъ Педеръ, танцуя съ ней.
   -- Кто же?
   -- Мнѣ кажется, что вы.
   -- Ха-ха-ха! Педеръ слегка подвыпилъ!
   -- Кто хочетъ промочить себѣ горло, подходите сюда!
   Сивертъ выпилъ самъ, потомъ налилъ въ стаканы и протянулъ одинъ изъ нихъ Петрѣ.
   -- Нѣтъ, грога я не хочу, дайте лучше пива.
   -- За ваше здоровье, юмфру Петра,-- сказалъ Сивертъ, опоражнивая второй стаканъ.
   Вдругъ онъ вскочилъ на столъ и сталъ на одной ногѣ, держа въ рукахъ кружку. Онъ объявилъ, что хочетъ сочинять стихи.
   -- Идите-ка сюда, Эриксенъ! Скажите мнѣ одну строфу, а я скажу въ риѳму. Замолчите, музыкантъ!
   Всѣ собрались въ полукругъ возлѣ стола.
   
   "Влюбленныхъ парочка счастливая жила",
   
   началъ Эриксенъ напѣвать.
   
   "На поцѣлуи сладкіе ловка она была",
   
   продолжалъ Сивертъ.
   
   "Они спѣшили, позабывъ про аналой",
   
   пропѣлъ парикмахеръ Іенсенъ.
   
   "Но такъ не будетъ ни со мною, ни съ тобой",
   
   подхватилъ Сивертъ, а вслѣдъ за этимъ всѣ запѣли хоромъ:
   
   "Ай да Юлья, ай да Юлья,
   Юлья милая моя!"
   
   -- Фу, ты пролилъ мнѣ пуншъ на спину!-- сказала швея Педерсенъ, отталкивая отъ себя Педера.-- Нельзя же такъ липнуть къ людямъ, ты такъ и пыхтишь на меня.
   
   "Эй, ребята, приналягте, и на ладъ у насъ пойдетъ!"
   горланилъ Эриксенъ.
   "Сивертъ Іенсенъ молодчина, онъ нигдѣ не пропадетъ", продолжалъ Сивертъ, все еще стоя на одной ногѣ. Всѣ засмѣялись и захлопали въ ладоши.
   "Скоро къ чорту полетишь ты, весь распухши отъ вина", запѣлъ Рейерсепъ.
   -- Однако, послушайте, господа! У меня столы вовсе не для того, чтобы по нимъ ходить!-- крикнула мадамъ Андерсенъ, входя съ шоколадомъ. Она должна была кричать изо всѣхъ силъ, чтобы ее услыхали, и лицо ея стало пунцовымъ.
   "Да спасетъ Господь мадаму -- больно ужъ она жирна", подхватилъ Сивертъ во все горло и поднесъ кружку съ пуншемъ ко рту. Тутъ онъ потерялъ равновѣсіе, задрыгалъ ногами во всѣ стороны и опрокинулъ и разбилъ почти все, что стояло возлѣ него на столѣ. Съ визгомъ и хохотомъ всѣ разсыпались въ разныя стороны; пуншъ и пиво полились по столу и на полъ. Мызыкантъ приставилъ къ краю стола стаканъ, и тотъ наполнился.
   -- Ну, хороши вы, нечего сказать! Кто же заплатитъ за все это?-- спросила мадамъ Андерсенъ.
   -- Само собою разумѣется, я... Берегитесь!-- крикнулъ Сивертъ спрыгивая со стола на полъ.
   Но вдругъ онъ схватился за голову и поблѣднѣлъ, какъ полотно. Онъ выбѣжалъ въ кухню и сталъ пить воду.
   Въ то мгновеніе, какъ его ноги коснулись пола, передъ его глазами вдругъ промелькнула согбенная фигура бабушки на мокрой плитѣ, на которую онъ швырнулъ ее днемъ. Что, если она все еще лежитъ тамъ, если она разбилась? Нѣтъ, она цѣла и невредима! Она, разумѣется, сидитъ теперь гдѣ-нибудь въ трактирѣ и наливается пивомъ, или спитъ въ какой-нибудь крестьянской избѣ... свинья этакая.
   -- Три бутылки пива, двѣ кружки и восемь рюмокъ,-- считала маданъ Андерсенъ у стола, когда Сивертъ снова вошелъ въ залу.-- Пожалуйста, будьте свидѣтелями.
   -- Мы вѣримъ вамъ, мадамъ Андерсенъ.
   -- Хорошо. Вы только напишите счетъ,-- сказалъ Сивертъ.
   -- А на скатерти вы сдѣлали дыру, такъ и знайте,-- продолжала мадамъ Андерсенъ.
   -- На скатерти дыра, на скатерти дыра, слышите, Сивертъ Іенсенъ?
   -- Я пришлю вамъ завтра новую скатерть перваго сорта.
   -- Вы это слышите? Анэ, иди и вытри полъ!
   -- Я до смерти влюбленъ въ васъ,-- шепталъ Педеръ, кладя руку на спинку стула, на которомъ сидѣла швея Педерсенъ.
   -- Педеръ Фриманнъ пьянъ, какъ стелька, ха-ха-ха!
   -- Всѣ мы пьяны! Ха-ха-ха!
   -- Круговую пляску!-- крикнулъ Сивертъ.-- Играйте "Шла старуха съ костылемъ", музыкантъ.-- И онъ схватилъ Петру за руку.-- Не зѣвайте, не зѣвайте!-- крикнулъ онъ остальнымъ.
   Всѣ схватили другъ друга за руки, запѣли "Шла старуха съ костылемъ" и бросились въ кухню. Двери въ заднюю комнату растворили настежь и въ слѣдующую комнату также, во главѣ вереницы шелъ Сивертъ. Черезъ переднюю хороводъ снова вбѣжалъ въ залу съ шумомъ, визгомъ и крикомъ. Мадамъ Андерсенъ дрожала за свою мебель и посуду; она размахивала руками, какъ крыльями, и семенила вслѣдъ за хороводомъ, нѣсколько разъ ее чуть не повалили на полъ.
   Когда хороводъ въ третій разъ очутился въ передней, на танцующихъ пахнуло холодомъ. Нѣкоторые повернули головы и увидали, что входная дверь пріотворена и кто-то заглядываетъ въ нее. Однако никто не обратилъ на это вниманія и всѣ съ пѣніемъ вбѣжали въ залъ. Когда черезъ нѣсколько времени хороводъ снова очутился въ передней, Андрэа услышала сквозь шумъ и пѣніе знакомый голосъ, и, проносясь мимо входной двери, она увидала надъ плечомъ мадамъ Андерсенъ свѣтлую высокую шляпу Равна, говорившаго съ мадамъ Андерсенъ.
   У нея чуть не подкосились ноги, и она едва имѣла силы слѣдовать за хороводомъ. Въ кухнѣ она вырвалась изъ круга.
   -- Я не могу больше.
   -- Тебѣ дурно, Дрэа?-- спросилъ Рейерсенъ, подходя къ ней.
   -- Не подходи ко мнѣ,-- сказала она безсознательно и перешла на другой конецъ комнаты, быстро семеня ногами.
   -- Что съ тобой, Дрэа?-- продолжалъ Рейерсенъ, слѣдуя за ней, и онъ погладилъ ее по плечу.
   -- Иди, иди, танцуй съ другими. Да уходи же! Скорѣе!
   -- Они уже перестали, Дрэа.
   Слышно было, какъ въ залѣ всѣ суетились, стараясь поскорѣе сѣсть, раздавался визгъ, хохотъ и отдуваніе.
   -- Дай мнѣ воды,-- сказала Дрэа, съ трудомъ переводя дыханіе.-- Нѣтъ, это теплая, принеси со двора, изъ колодца. Вотъ чашка.
   Рейерсенъ пошелъ на дворъ къ колодцу.
   Андрэа сидѣла и прислушивалась къ тому, что дѣлалось въ залѣ, куда Рейерсенъ притворилъ дверь.
   -- Тише, господа! Не будемъ доставлять непріятности такой почтенной особѣ, какъ мадамъ Андерсенъ! Проваливайте къ чорту!
   -- Что случилось, мадамъ Андерсенъ?
   -- Тутъ приходилъ одинъ, спрашивалъ юмфру Фриманнъ.
   Андрэа распахнула дверь въ залъ и быстро пробѣжала въ переднюю, судорожно хватаясь за воротникъ. Въ дверяхъ передней она нагнала Петру, которая также выходила изъ залы.
   -- Ты куда?-- спросила Андрэа, пробѣгая мимо нея.
   -- Тамъ кто-то спрашивалъ меня.
   Андрэа не слушала ее. Сквозь пріотворенную входную дверь она увидала узкіе глаза Равна, смотрѣвшаго въ переднюю.
   -- Это не тебя,-- сказала она, махнувъ на Петру рукой.
   Петра сейчасъ же повернулась, вошла въ залъ и затворила за собой дверь.
   Не говоря ни слова, Равнъ схватилъ Андрэу за руку, вытащилъ ее на улицу и заставилъ сѣсть въ закрытую карету, стоявшую въ нѣсколькихъ шагахъ отъ дома.
   -- Мнѣ больно, твои когти впились мнѣ въ руку,-- захныкала Андрэа, но она не сопротивлялась.
   Равнъ растворилъ дверцу кареты свободной рукой и толкнулъ Андрэу внутрь съ такой силой, что она потеряла равновѣсіе и упала на дно кареты.
   -- Неужели мнѣ нельзя даже взять верхнее платье?-- спросила она сквозь слезы.
   Равнъ не отвѣтилъ ей ни слова, онъ запихнулъ ее въ карету, и заперъ за ней дверцу. Послѣ этого онъ вскочилъ на козлы и погналъ лошадей. Все это произошло въ одно мгновеніе.
   Петра все время находилась въ тревожномъ состояніи; весь день думала она о Смитѣ и старалась угадать, не раскаивается ли онъ въ томъ, что позволилъ ей итти на балъ. Мало-по-малу она убѣдила себя въ томъ, что онъ ждетъ ея возвращенія, если даже онъ и не хочетъ, чтобы она пришла къ нему наверхъ. Когда же мадамъ Андерсенъ сказала, что какой-то господинъ спрашиваетъ юмфру Фриманнъ, она задрожала всѣмъ тѣломъ и бросилась въ переднюю, думая, что это консулъ пришелъ за ней. Позже, убѣдись въ своей ошибкѣ, она готова была высунуть самой себѣ языкъ за свою глупость.
   Въ концѣ-концовъ она однако такъ соскучилась по Смитѣ, что не могла больше владѣть собой, и въ то же время она прониклась увѣренностью въ томъ, что онъ не ложится спать и ждетъ ее, чтобы узнать, какъ повеселилась.
   -- Пора итти домой,-- сказала она Педеру, беря его за руку.-- Пойдемъ!
   -- Я не пойду еще,-- отвѣтилъ Педеръ, вырываясь отъ нея.-- Я буду еще танцовать польку со швеей Педерсенъ.
   Въ эту минуту вошелъ Рейерсенъ съ чашкой воды, которую онъ расплескивалъ.
   -- Куда дѣвалась Дрэа?
   -- Хотите танцовать?-- спросилъ Сивертъ, протягивая обѣ руки къ Петрѣ.
   -- Нѣтъ, я хочу итти домой.
   -- Да неужели? Вѣдь всего только десять часовъ.
   -- Что же, пусть другіе остаются здѣсь, сколько хотятъ, я никому не мѣшаю. Прощайте и спасибо вамъ.
   Она прошла въ кухню, чтобы достать у мадамъ Андерсенъ свое верхнее платье.
   -- Въ такомъ случаѣ я провожу васъ!-- крикнулъ ей Сивертъ.-- Подождите минутку.
   -- Остановите бѣглецовъ! Сивертъ Іенсенъ и юмфру Петра удираютъ.
   -- Ну, въ такомъ случаѣ онъ будетъ имѣть дѣло со мной,-- сказалъ Фоссъ, поплевывая себѣ въ кулаки, точно онъ собирался драться.-- Помогите, музыкантъ!-- крикнулъ онъ.
   Онъ взялъ длинную скамью, поставилъ ее передъ дверью въ переднюю, музыкантъ сѣлъ на нее, а онъ поставилъ передъ нимъ еще столъ и также усѣлся на конецъ скамьи.
   -- Теперь посмотримъ, пройдетъ ли кто-нибудь въ переднюю безъ моего разрѣшенія!
   -- Эй, ребята, приналягте, и на ладъ у насъ пойдетъ?-- пѣлъ Эриксенъ, лихо отплясывая.
   Сивертъ расхохотался, хлопая себя по колѣнямъ.
   -- Намъ отсюда не уйти, юмфру Петра! Идите-ка и посмотрите, что они тутъ устроили,-- сказалъ онъ, входя въ кухню.-- Впрочемъ, мы оставимъ ихъ въ дуракахъ и уйдемъ черезъ кухню,-- прибавилъ онъ шопотомъ. Потомъ онъ продолжалъ громко:-- Да, юмфру Фриманнъ, теперь вамъ остается только итти назадъ въ залъ и танцовать. Идемте же,-- сказалъ онъ опять шопотомъ, отворяя дверь на дворъ. И онъ шмыгнулъ въ нее вмѣстѣ съ Петрой.-- Вотъ сюда, сюда,-- говорилъ Сивертъ, идя впереди Петры вдоль изгороди.-- Вотъ здѣсь калитка,-- сказалъ онъ немного спустя, и они очутились на дорогѣ, которая вела въ Сандвигъ. "Богъ знаетъ, чья это шляпа?-- недоумѣвалъ Сивертъ, разсматривая шляпу при свѣтѣ звѣздъ, и онъ снова надѣлъ ее.-- Я взялъ ее со стола въ кухнѣ. Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! Это самое забавное происшествіе за весь день!"... А, вы, кажется, хотите бѣжать вперегонки?-- спросилъ онъ, нагоняя Петру, которая спѣшила впередъ. Сивертъ не совсѣмъ-то твердо держался на ногахъ и слегка покачивался.-- Разрѣшите предложить вамъ руку?... "Эй, ребята, приналягте, и на ладъ у насъ пойдетъ", какъ поетъ Эриксенъ. Вамъ незачѣмъ бояться меня, правда, у меня немножко кружится голова, но это ровно ничего не значитъ.
   Петра нерѣшительно взяла его подъ руку.
   -- Очень досадно,-- сказала она,-- что вы ушли изъ-за меня.
   -- Напротивъ, это прямо великолѣпно! Вы подумайте только, съ какимъ носомъ они всѣ тамъ остались, ха-ха-ха!
   -- Они будутъ очень сердиться на меня за это.
   -- Пустяки! Я опять зайду туда послѣ того, какъ провожу васъ.
   -- Да вѣдь туда такъ далеко!
   -- У меня молодыя, здоровыя ноги...
   
   "Читалъ ли ты газету?
   Слыхалъ ли ты про это?"
   
   -- Не пойте, а то люди подумаютъ, что вы пьяны,-- замѣтила Петра.
   
   "Эй, ребята, приналягте, и на ладъ у насъ пойдетъ!"
   
   -- Мнѣ сегодня такъ весело, что и сказать вамъ не могу,-- не унимался Сивертъ.-- И самъ не знаю, почему это. Если бы вы еще любили меня, но объ этомъ и думать нечего!
   -- Есть довольно такихъ, которыя любятъ васъ, -- отвѣтила Петра.
   -- Ну, это что! Вотъ вы -- совсѣмъ другое дѣло, -- произнесъ Сивертъ со вздохомъ.-- Да, да, свѣтъ -- это юдоль печали, -- продолжалъ онъ, немного помолчавъ и мѣняя тонъ.-- Такъ-то.
   Петра ничего не отвѣтила,-- она спѣшила впередъ.
   -- Дѣло въ томъ,-- началъ опять Сивертъ тономъ довѣрія.-- Дѣло въ томъ, что мнѣ очень хотѣлось бы найти человѣка, который привязалъ бы меня къ себѣ, привязалъ бы крѣпко, да, серьезно, понимаете? Когда живешь такъ одиноко, то... встрѣчаешь такъ много соблазновъ... Вообще приказчику особенно трудно удерживаться отъ соблазна, какъ говоритъ Вирсъ. Да, мнѣ во всякомъ случаѣ очень трудно. Если у человѣка характеръ веселый и онъ не калѣка какой-нибудь, да еще при деньгахъ, то...-- онъ остановился и глубоко вздохнулъ.
   -- Да, вы, пожалуй, ужъ очень расточительны.
   -- Не будь богатъ, а будь тароватъ, такъ говоритъ пословица, по чортъ его знаетъ... Хотя я не жалуюсь,-- сказалъ онъ хвастливымъ тономъ.-- Слава Богу, мнѣ не на что жаловаться, въ банкѣ деньги, жалованье хорошее, прибавка каждые полгода и впереди еще и наслѣдство! Сегодня вечеромъ я повытрясъ немало талеровъ, но мнѣ это наплевать!
   
   "Деньги растутъ, какъ трава и песокъ,
   Дѣти, и знатный землицы кусокъ".
   
   -- Тише, тише! Вѣдь мы въ самомъ городѣ.
   -- А что, вы не согласились бы обручиться со мной? Я умоляю васъ, умоляю со слезами на глазахъ, Петра. Я во всемъ сознаюсь вамъ, во всемъ. Я тутъ связался съ одной дѣвушкой, и она ждетъ ребенка... она служила у купца Мунте... и на это у меня были свои особыя причины. Объ этомъ я также разскажу вамъ... послѣ нашей свадьбы... а раньше ни за что. Теперь же эта дѣвушка опротивѣла мнѣ до того, что я видѣть ее не могу! Что же, согласны вы, Петра?
   -- Вамъ лучше всего теперь выспаться, Іенсенъ.
   -- Вы смѣетесь надо мной, что ли, Петра?
   -- Нѣтъ, но сейчасъ вы не совсѣмъ-то въ себѣ, Іенсенъ. Завтра вы раскаетесь.
   Слово "раскаетесь" поразило Сиверта и пріостановило его откровенную болтовню. Конечно, онъ раскается въ этомъ. Вѣдь онъ только и дѣлалъ, что раскаивался. Остальную часть дороги онъ прошелъ молча, съ поникшей головой, очень удрученный.
   -- Дальше вамъ не надо меня провожать,-- сказала Петра, когда они дошли до дома Вирса.-- Тутъ мнѣ осталось всего два шага, и я дойду одна. Спокойной ночи и спасибо за удовольствія.
   -- Спокойной ночи, юмфру Фриманнъ. Пожалуйста, не сердитесь на меня.
   -- Сердиться? Да вѣдь вы мнѣ ничего не сдѣлали.
   -- Дѣло въ томъ, что я это не серьезно говорилъ. У меня этого и въ умѣ не было.
   -- Да вѣдь я знала это. Идите же домой и лягте, и не ходите опять въ Сандвигенъ. Такъ будетъ лучше. Спокойной ночи.
   Лечь? Ни за что! Онъ рѣшилъ итти назадъ, чтобы стряхнуть съ себя грустное настроеніе. Все равно онъ не заснулъ бы, онъ ворочался бы и мучился. Въ эту ночь онъ хотѣлъ быть веселымъ и напиться, чтобы забыть все.
   Онъ пошелъ какъ можно быстрѣе, а иногда даже принимался бѣжать. Онъ не былъ въ отсутствіи и полутора часа, какъ уже снова стоялъ передъ каменнымъ домомъ мадамъ Андерсенъ.
   Къ своему удивленію онъ нашелъ дверь съ улицы запертой, въ окнахъ было темно. Съ минуту онъ постоялъ въ недоумѣніи, а потомъ обошелъ кругомъ и вошелъ во дворъ. Въ кухнѣ былъ виденъ свѣтъ, и онъ зашелъ туда. Согнувшись надъ очагомъ, стояла Анэ и мыла посуду.
   -- Они уже ушли?-- спросилъ Сивертъ.
   -- Да. Они такъ перепились, что хозяйка выгнала ихъ,-- отвѣтила Анэ, не оборачиваясь и не отрываясь отъ работы.
   -- Куда они пошли?
   -- Они посылали музыканта за лодками въ Хеггернесъ.
   -- Давно они ушли?
   -- Нѣтъ, только что.
   Сивертъ вышелъ, затворилъ дверь и пошелъ по большой дорогѣ.
   Онъ снялъ шляпу и вытеръ потъ со лба, а потомъ побѣжалъ по направленію къ Хеггернесу. Онъ бѣжалъ не по дорогѣ, а напрямикъ, черезъ камни и кочки, черезъ заборы и болота. На небѣ взошелъ полумѣсяцъ и мерцало безчисленное множество звѣздъ. Вскорѣ онъ увидалъ бѣлую каменную изгородь, мимо которой. они проходили утромъ, и онъ направился туда. Кругомъ царила такая тишина, что онъ ясно слышалъ свои собственные шаги. Вдругъ онъ остановился и сталъ прислушиваться. Кажется, они... Да, это гармоника Педера, а Эриксенъ и Фоссъ подпѣваютъ. Вотъ засмѣялась Юмфру Мадсенъ, а вотъ завизжала швея Педерсенъ, точно ее кто-нибудь защекоталъ. Они не могли быть далеко отъ него. Онъ быстро взбѣжалъ на небольшой пригорокъ и остановился на плоскогорій возлѣ пороховой мельницы, гдѣ они утромъ играли въ пятнашки; невдалекѣ онъ увидалъ небольшую кучку людей, которые шли къ морю. Онъ рѣшилъ спрятаться отъ нихъ и потомъ, когда они уже будутъ садиться въ лодку, вдругъ вынырнуть среди нихъ. Онъ согнулся и чуть не ползкомъ послѣдовалъ за ними на нѣкоторомъ разстояніи. Вотъ они очутились на краю плоскогорья, откуда начинался спускъ къ морю. Они пройдутъ какъ разъ мимо того мѣста, гдѣ онъ отбросилъ отъ себя бабушку. Смертельный страхъ охватилъ Сиверта. Что, если она... Сивертъ легъ на животъ и поползъ по землѣ, онъ остановился только тогда, когда его лицо поравнялось съ краемъ, откуда начинался склонъ; тутъ онъ замеръ на мѣстѣ и сталъ смотрѣть широко раскрытыми глазами внизъ.
   -- Эй! Это что такое?-- услышалъ онъ чей-то голосъ снизу, и онъ увидалъ, какъ всѣ склонились надъ чѣмъ-то.
   -- Господи, помилуй! Человѣкъ! Деревенская баба.
   -- Не трогайте ея!
   -- Да вѣдь это бабушка Сиверта Іенсена,-- послышался голосъ Педера.-- Я узнаю ее по мужской курткѣ, которую она всегда носитъ.
   -- Пьянчужка! Пусть лежитъ здѣсь. Она пьяна, свинья этакая!
   -- Эй, вставай, хи-хи-хи!
   -- Да, самъ чортъ ее не разбудитъ. Идемте же!
   -- Она, навѣрное, уже долго валяется здѣсь.
   -- Нѣтъ, она, вѣрно, только вечеромъ свалилась, а то мы видѣли бы ее здѣсь днемъ.
   "Слава Богу,-- подумалъ Сивертъ, судорожно сжимая руками мохъ.-- Значитъ, Педеръ ничего не видалъ днемъ, потому что это онъ произнесъ послѣднія слова".
   -- Гдѣ у васъ лодка, музыкантъ?
   -- Здѣсь, въ заливѣ.
   
   "Эй, ребята, приналягте и на ладъ у насъ пойдетъ!"
   
   Сивертъ подождалъ, пока всѣ отошли на довольно далекое разстояніе. Потомъ онъ всталъ и, дрожа всѣмъ тѣломъ, пошелъ къ тому мѣсту, гдѣ лежала бабушка.
   Ему показалось, что она лежала нѣсколько иначе, чѣмъ днемъ. Теперь можно было видѣть одно ухо и часть щеки. Значитъ, она двигалась во снѣ, вѣдь пьяные могутъ спать очень долго.
   Сивертъ склонился надъ ней и сталъ прислушиваться. Онъ не могъ замѣтить ни малѣйшаго признака дыханія. Можетъ быть, она лежитъ въ обморокѣ? Надо поскорѣе принести въ шляпѣ воды. Онъ повернулся къ морю, но потомъ рѣшилъ, что, пожалуй, лучше сперва повернуть ее. Онъ снова наклонился надъ старухой, сунулъ руку подъ нее и перевернулъ ее на спину.
   Испустивъ легкій стонъ и вздрогнувъ всѣмъ тѣломъ, онъ отступилъ назадъ и попалъ ногой въ воду, такъ что вокругъ него разлетѣлись брызги. Потомъ онъ медленно наклонился и сталъ разсматривать бабушку; по его спинѣ прошли ледяныя струйки. Подъ шеей старухи пришелся камень и голова ея свѣшивалась внизъ. Носъ у нея былъ разбитъ и превратился въ черный плоскій комокъ, свѣтлые, широко раскрытые глаза были какъ бы устремлены на луну, ротъ былъ разинутъ, а сѣдые волосы космами торчали вокругъ головы. На сложенныхъ рукахъ темнѣли пятна запекшейся крови, ноги старухи были скрючены.
   Сивертъ стоялъ, наклонясь впередъ, и смотрѣлъ, не отрывая глазъ. Онъ неслышно дышалъ и упирался руками съ растопыренными пальцами о колѣни. Съ моря доносились звуки гармоники Педера и голоса, хрипло и фальшиво пѣвшіе:
   
   "Мы чашу пьемъ за родину,
   За край богатырей".
   
   Внутри Сиверта что-то вторило этой пѣснѣ, вторило каждому слову ясно и отчетливо, тогда какъ онъ стоялъ все въ томъ же положеніи, не отрывая глазъ отъ изуродованнаго тѣла бабушки. Все слабѣе и слабѣе доносились звуки музыки и голосовъ, но въ Сивертѣ продолжало пѣть, протяжно и отчетливо до тѣхъ поръ, пока звуки окончательно не замерли вдали.
   Тогда онъ выпрямился и осмотрѣлся кругомъ. Нигдѣ не было видно ни одного живого существа. Не слышно было ни звука, только тихо всхлипывало море каждый разъ, когда волна прибивала къ берегу, мягко обливала прибрежные камни и затѣмъ снова уходила въ море. До сихъ поръ Сивертъ не зналъ, что море можетъ быть такимъ терпѣливымъ и печальнымъ. Оно вздрагивало и всхлипывало, какъ больное дитя или какъ взрослый, потерявшій разсудокъ. Хансъ... да, эти всхлипыванія напоминали Ханса. Онъ такъ всхлипывалъ, когда лежалъ голый на каменной плитѣ на дворѣ и протягивалъ руку къ матери безъ всякихъ словъ, словно безсловесное созданье. Море также было безсловесно. Слава Богу, оно никогда не разскажетъ, чему оно было свидѣтелемъ въ этотъ день. А оно одно только и видѣло, что онъ совершилъ. Но оно не проклинало его за это. Оно только жалѣло его, это было ясно. Тстъ, тстъ, тстъ, у-у, у-у, у-у... Сивертъ стоялъ, повернувшись лицомъ къ морю и, поднявъ голову вверхъ рыдалъ.-- Ты знаешь,-- произнесъ онъ вполголоса,-- какъ все произошло, ты видѣло, что я долженъ былъ защищать свою жизнь?.. О, море, будь свидѣтелемъ!...
   Вдругъ онъ вздрогнулъ всѣмъ тѣломъ, нѣсколько маленькихъ камушковъ покатилось внизъ. Сивертъ дрожалъ, какъ осиновый листъ, по его тѣлу пробѣжали мурашки, сердце билось такъ сильно, что онъ ясно слышалъ, какъ оно стучало, и онъ съ тревогой осматривался кругомъ. По берегу пробѣжало что-то темное, кошка или собака, а можетъ быть, это было какое-нибудь другое маленькое животное.
   Сивертъ съ трудомъ овладѣлъ собой, наклонился надъ бабушкой и снова повернулъ ее, такъ что она приняла прежнюю позу. Теперь ты не будешь больше никому досаждать,-- прошепталъ онъ, и на мгновеніе онъ почувствовалъ облегченіе. "Да, теперь она безвредна, потому что ты убилъ ее.... убилъ ее? Ты убилъ человѣка? Сивертъ Іенсенъ -- убійца? Тебѣ всего семнадцать лѣтъ, а ты уже убійца!" -- По его тѣлу прошла дрожь, и онъ быстро обернулся. Нѣтъ, кругомъ никого не было. Это онъ самъ подумалъ или, вѣрнѣе, у него въ памяти воскресли тѣ слова, которыя онъ сказалъ самому себѣ въ ту ночь, когда укусилъ повара на кораблѣ "Два друга" и подумалъ, что убилъ его. Значитъ, онъ уже и раньше чуть не убилъ человѣка. Тогда онъ отдѣлался страхомъ, а теперь..? Онъ черезъ плечо покосился на бабушку, тѣло которой представляло собой почти полукругъ. Да, теперь свершилось, его постигла кара, онъ убійца. Для него насталъ судный день.
   "Не убій", гласила заповѣдь. Но были еще другія заповѣди, и онѣ повелѣвали: не воруй, не лги, не прелюбодѣйствуй.
   Всѣ эти заповѣди были написаны совершенно такъ же, какъ и шестая. Вѣдь всѣ грѣхи одинаково важны передъ Господомъ, какъ самые маленькіе, такъ и большіе. Но разъ это такъ, то ему незачѣмъ мучиться...-- Ахъ, и надо же тебѣ было встрѣтиться съ ней сегодня!-- простоналъ Сивертъ. И онъ сталъ машинально подниматься вверхъ по склону.
   Когда онъ взошелъ на плоскогорье, онъ еще разъ обернулся къ заливу и сказалъ:-- Прощай, бабушка! Царствіе тебѣ небесное... Бѣдная бабушка!-- И онъ быстро пошелъ по той дорогѣ, по которой пришелъ часъ тому назадъ.
   Какъ это случилось, что онъ встрѣтилъ ее? Ахъ, да, вѣдь они устраивали пикникъ. Пикникъ? Неужели-же онъ сегодня сидѣлъ между Петрой и юмфру Мадсенъ, а противъ него сидѣли Эриксенъ и Педеръ? Не можетъ быть. Ему казалось, что это было давнымъ-давно.
   Что, если-бы онъ не поѣхалъ вмѣстѣ съ другими? И почему Господь Богъ не послалъ какого-нибудь препятствія? Вѣдь ему такъ не хотѣлось принимать участія въ этомъ увеселеніи. Онъ какъ будто предчувствовалъ, что должно случиться нѣчто ужасное. Да, непріятности можно всегда ожидать, но кто могъ бы подумать, что такъ все выйдетъ.
   Завтра, когда бабушку найдутъ мертвой съ проломленнымъ носомъ и въ городѣ распространится извѣстіе о томъ, что Пьянчужка сорвалась съ обрыва въ Хеггернесѣ и убилась на мѣстѣ, всѣ подумаютъ, что это -- несчастный случай, и никому и въ голову не придетъ заподозрѣть, что онъ тутъ замѣшанъ. Люди скажутъ только, что странно, какъ этого не случилось уже давнымъ-давно; а отецъ и мать будутъ горевать только по поводу того, что кончина Пьянчужки была не христіанская. Но потомъ они скажутъ, что на то была Божья воля, а про себя порадуются, да и всѣ родные будутъ радоваться. Какъ странно: время отъ времени ему приходила въ голову мысль о томъ, что бабушка сорвется съ крутого склона гдѣ-нибудь въ Сандвигѣ, когда будетъ возвращаться домой въ пьяномъ видѣ, и разобьется на смерть. И онъ отъ души желалъ этого. Да, онъ долженъ былъ сознаться, что желалъ этого, а желать ближнему смерти -- это то же самое, что убивать. Такъ, значитъ, онъ теперь сталъ ничуть не хуже, чѣмъ былъ прежде.
   Но все-таки было бы хорошо, если бы онъ не принималъ участія въ пикникѣ. Сколько денегъ онъ истратилъ зря, тутъ были и его деньги, и украденныя,-- да, онъ укралъ деньги. А тутъ еще онъ получитъ счетъ отъ мадамъ Андерсенъ, и счетъ этотъ будетъ не малый.... а потомъ у Сины родится ребенокъ и онъ долженъ содержать его. Все складывалось для него такъ плохо, что случай съ бабушкой ровно ничего не значилъ, ему не будетъ ни лучше, ни хуже отъ этого. То бремя, которое онъ несъ на своихъ плечахъ, не могло уже больше стать тяжелѣе.
   А онъ-то еще думалъ о Петрѣ и говорилъ съ ней о своихъ чувствахъ... Богъ знаетъ, можетъ быть, подъ пьяную руку онъ даже и посватался къ ней? И онъ собирался сдѣлаться порядочнымъ человѣкомъ. Нѣтъ, онъ далеко не находится въ такомъ положеніи, что можетъ позволить себѣ зажить семейной жизнью. Онъ долженъ одинъ итти по жизненному пути, тащиться впередъ, пока силы есть и пока онъ какъ-нибудь справляется, а потомъ.... А потомъ, когда все откроется о немъ, когда Вирсъ выгонитъ его и онъ попадетъ въ руки правосудія, онъ самъ донесетъ на себя, какъ на убійцу, и тогда его казнятъ. Такимъ образомъ онъ искупитъ всѣ свои грѣхи. Всѣ! И большіе и малые. Онъ поплатится своей молодой жизнью за свои грѣхи. Сознаніе этого останется для него единственнымъ утѣшеніемъ въ жизни. Тогда онъ обрѣтетъ покой навсегда. Да, вѣчный покой. Вѣдь если люди оттолкнутъ и осудятъ его, то у него останется Богъ, который не оттолкнетъ его. Вѣдь Христосъ сказалъ на крестѣ разбойнику: "Истинно говорю тебѣ, сегодня ты будешь со мной въ царствіи небесномъ".
   Низко поникнувъ головой и засунувъ руки въ карманы штановъ, Сивертъ шелъ по сандвигской дорогѣ въ городъ. Крупныя слезы капали изъ его глазъ, а чужая шляпа стягивала ему лобъ такъ, что въ вискахъ у него стучало.
   

XXII.

   Домъ Равна находился на углу Странгаде и переулка Пундеремугъ. Это былъ узкій двухъэтажный домъ съ остроконечной крышей. Равнъ жилъ во второмъ этажѣ, гдѣ была гостиная въ три окна съ мебелью изъ краснаго дерева, за ней слѣдовала еще одна комната, выходившая окнами въ переулокъ, а дальше находилась полутемная небольшая комната, рядомъ съ кухней, съ окнами во дворъ. Онъ жилъ въ домѣ одинъ вмѣстѣ съ Андрэей и работникомъ, который ночевалъ внизу рядомъ съ конторой, гдѣ также былъ винный складъ.
   Равнъ ходилъ взадъ и впередъ по гостиной со шляпой на головѣ и съ засунутыми въ карманы пальто руками. Такъ онъ ходилъ уже полчаса съ той самой минуты, какъ онъ привезъ Андрэу домой изъ Сандвига. Скрипъ его башмаковъ и его тяжелые шаги были единственными звуками, раздававшимися въ домѣ. Въ комнатѣ ничего не было зажжено, но въ три высокихъ узкихъ окна, темныя занавѣси которыхъ были раздвинуты, падалъ блѣдный лунный свѣтъ и освѣщалъ накрытый столъ передъ диваномъ; на немъ въ безпорядкѣ валялась яичная скорлупа, стояли чашки и тарелки, кофейникъ и подносъ съ хлѣбомъ. На самомъ краю стула у печки, противъ оконъ сидѣла Андрэа, сложивъ руки на колѣняхъ; она слѣдовала взоромъ за Равномъ и поворачивала голову справа налѣво и слѣва направо, когда онъ ходилъ взадъ и впередъ. Она чувствовала усталость и ей хотѣлось спать, но она боялась пошевелиться, потому что такимъ возбужденнымъ она еще никогда не видала Равна. Онъ не произнесъ ни слова съ той самой минуты, какъ захлопнулъ дверцу кареты передъ домомъ мадамъ Андерсенъ. Лишь бы онъ началъ ругать ее, и чѣмъ скорѣе это начнется, тѣмъ лучше, тогда этому всему былъ бы конецъ. Кому могло прійти въ голову, что онъ такъ рано вернется домой, вѣдь онъ никогда не возвращался раньше двухъ-трехъ часовъ ночи, а сегодня онъ къ тому же былъ на балу. Во всемъ виновата ея глупость. Ей незачѣмъ было говорить ему о томъ, что она уходитъ, она должна была уйти потихоньку, какъ это дѣлала раза два раньше. Но сдѣлала она это нарочно; чтобы посмотрѣть, не предложитъ ли онъ остаться съ ней дома. Вѣдь онъ вѣчно отсутствовалъ по вечерамъ, кутилъ и веселился съ дамами, а она, бѣдняжка.... Такъ изъ этого ничего и не вышло.-- Не смѣй этого дѣлать,-- вотъ все, что онъ сказалъ.
   Если-бъ у нея хватило духу встать или заговорить съ нимъ! Она рѣшила подождать, пока онъ пройдетъ еще десять разъ взадъ и впередъ, пять въ одну сторону и пять въ обратную. Если онъ и послѣ этого ничего не скажетъ, то она соберется съ духомъ и заговоритъ.
   Онъ прошелъ пятнадцать разъ по комнатѣ. Только тогда Андрэа рѣшилась спросить замирающимъ голосомъ:-- Зажечь мнѣ свѣчу?
   Молчаніе.
   Она подождала минуту или двѣ и опять сказала: -- Теперь, вѣрно, уже очень поздно. Мнѣ холодно здѣсь сидѣть.
   Равнъ продолжалъ ходить взадъ и впередъ, не обращая ни малѣйшаго вниманія на ея слова.
   Андрэа собралась съ духомъ.-- Есть ли тутъ изъ-за чего сердиться,-- проговорила она съ раздраженіемъ.-- Тьфу! Стоитъ только вспомнить, что ты чуть не каждый день шляешься по баламъ и Богъ знаетъ гдѣ, а мнѣ приходится....-- Ея слова были прерваны звонкой пощечиной. Равнъ подскочилъ къ ней и остановился передъ ней.
   -- Вотъ тебѣ,-- сказалъ онъ, задыхаясь.
   У Андрэи перехватило дыханіе, она хотѣла было встать, до потомъ вся поникла на стулѣ и опустила голову.
   -- Потаскуха! Уличная дѣвка! Какъ ты думаешь, для чего я взялъ тебя къ себѣ и зачѣмъ держу у себя въ домѣ? Но подожди, я проучу тебя!-- Онъ замахнулся рукой и сталъ колотить ее, по чемъ попало, стиснувъ зубы и разражаясь руганью и безсвязными фразами.
   Андрэа принимала побои, не шевелясь, но потомъ она вдругъ подняла руки и сказала робко и прерывистымъ голосомъ: -- Ты можешь бить меня, Карлъ, лишь бы ты только потомъ не раскаялся въ этомъ.
   Равнъ опустилъ руку. Онъ тяжело дышалъ, какъ послѣ бѣга, и его накрахмаленная рубашка, издавала легкій скрипъ. Потомъ онъ снова началъ ходить взадъ и впередъ, осыпая ее упреками. Но теперь въ его голосѣ слышались жалостныя нотки, смягчавшія его грубыя слова. Она ведетъ себя безсовѣстнымъ образомъ, говорилъ онъ, она неряха. Вонъ стоитъ столъ, съ котораго не убранъ завтракъ. Въ спальнѣ полный безпорядокъ. Она убѣжала, какъ самая послѣдняя потаскуха съ первымъ попавшимся мужчиной, который свистнулъ ее. А онъ-то думалъ, что она устроитъ ему уютъ въ домѣ.... Нечего сказать, хорошъ уютъ! Послѣдняя поденщица лучше служила бы ему. Но этому будетъ конецъ. Она можетъ убираться ко всѣмъ чертямъ, пусть шляется по улицамъ со всѣми своими мужчинами, ему дѣла нѣтъ до нея. Только бы она скрылась съ его глазъ.
   Андрэа сидѣла молча и неподвижно. Она не слушала, что онъ говорилъ. Въ ушахъ ея стучало, и все у нея внутри содрогалось отъ изумленія передъ тѣмъ дѣйствіемъ, которое произвели на нее его удары. Въ первый разъ онъ поднялъ руку на нее, и, словно по волшебству, ея сердце вдругъ пронзило чувство, до сихъ поръ невѣдомое для нея.-- Ты любишь его, ты любишь его, о Боже, подумай, любишь его,-- повторяла она про себя, охваченная какимъ то благоговѣніемъ, словно она въ первый разъ стояла передъ алтаремъ.
   Правда, онъ и раньше нравился ей, иногда ей даже казалось, что она немножко влюблена въ него, но только теперь, въ это мгновеніе она поняла, что такое любовь. О, Боже, какое счастье! Какое блаженство, какое неизъяснимое счастье! Быть его рабой, переносить удары отъ него, голодать, терпѣть отъ него грубости, все, что только есть ужаснаго на свѣтѣ.... И благодарить, благодарить.... Да, благодарить на колѣняхъ и благословлять! Какой она была дурой! Онъ ея, ея! Онъ прибилъ ее, этотъ добрый, благородный, образованный человѣкъ, который не зналъ, чѣмъ доставить ей удовольствіе, который читалъ ей стихи, училъ ее, хотѣлъ дать ей образованіе.... А она,-- вѣчно недовольная, только требовала, грубила, дулась и раздражалась, если онъ не висѣлъ вѣчно у нея на шеѣ. И какъ она могла себѣ вообразить, что можетъ быть хоть чѣмъ-нибудь для такого человѣка, какъ онъ. Она! Нѣтъ, живи она хоть тысячу лѣтъ, она никогда не перестанетъ стыдиться.... А какой онъ былъ довѣрчивый, онъ повѣрилъ ей, что у нея никого не было, кромѣ него, хотя онъ и зналъ, что она была обручена съ Рейерсеномъ. Онъ никогда не подозрѣвалъ ея ни въ чемъ. О, ей казалось, что у нея сердце разорвется отъ сознанія своей испорченности и лживости или разорвется отъ счастья и отъ сознанія, что въ ней зародилась любовь.
   Униженная и смиренная, она сидѣла на краю стула съ горящими ушами, совершенно ошеломленная послѣ побоевъ, съ тяжелой головой, и въ то же время ее въ первый разъ охватило сознаніе, что она чего-нибудь да стоитъ. Что, если-бъ онъ зналъ, что у нея въ сердцѣ. Но она не хотѣла говорить, все равно она не могла бы найти подходящихъ словъ, да она и не хотѣла надоѣдать ему своей болтовней, потому что ему нуженъ покой. Пусть онъ даже не знаетъ, что она плачетъ. А потому она не сморкалась и дала слезамъ стекать по лицу и капать на руки; это ее успокаивало и охлаждало, а кромѣ того, ей казалось будто слезы очищаютъ ее.
   Наконецъ, Равнъ пересталъ осыпать ее руганью. Онъ ходилъ все медленнѣе и потомъ бросился на диванъ.
   -- Зажги свѣчу и наведи хоть какой-нибудь порядокъ,-- сказалъ онъ упавшимъ голосомъ.
   Андрэа встала и вышла. Вскорѣ она возвратилась съ подносомъ и свѣчой, которую она поставила позади себя на зеркало; она собрала посуду на подносъ и вышла.
   Равнъ былъ удивленъ. Она никогда за словомъ въ карманъ не лѣзла, когда между ними происходили недоразумѣнія. Она шумѣла и кричала, а теперь она притихла, безшумно затворяла за собой дверь, и видъ у нея былъ покаянный, по крайней мѣрѣ, со спины. А между тѣмъ сегодня онъ поступилъ такъ жестоко съ ней. Да, онъ провинился передъ ней. Вотъ что значитъ принимать какое-нибудь рѣшеніе. Вѣдь онъ твердо рѣшилъ не удостоить ее ни единымъ словомъ, а между тѣмъ онъ вышелъ изъ себя въ то самое мгновеніе, какъ услыхалъ ея спокойный голосъ. О, до чего этотъ голосъ раздражалъ его. Да и понятно, что онъ вышелъ наконецъ изъ себя, такъ какъ онъ былъ возмущенъ до глубины души, когда возвратился домой и не нашелъ, ея дома. Онъ ни одной минуты не думалъ, что она дѣйствительно отправилась на эту прогулку, ея не было уже дома, когда онъ заходилъ домой, чтобы переодѣться къ балу. И едва балъ начался, какъ онъ бросился домой, потому что ему вдругъ стало жалко, что она все сидитъ одна, и ему захотѣлось растянуться на диванѣ, положить голову къ ней на колѣни и читать ей Эленшлегера и чувствовать, какъ она нѣжно гладитъ его по волосамъ и говоритъ, что она никогда не слыхала ничего болѣе прекраснаго.
   Она была удивительная, эта Андрэа. Въ ней было гораздо болѣе пониманія, чѣмъ въ любой образованной дамѣ, съ которыми онъ былъ знакомъ. И она не притворялась, это было хорошо видно. Вообще, нельзя было сказать, чтобы она была красивой, но когда онъ читалъ ей стихи, она становилась красавицей. Все лицо ея преображалось и глаза сіяли. Вотъ это-то и привязывало его къ ней. Онъ проводилъ съ нею такія дивныя минуты. Въ такія минуты ему казалось, что весь свѣтъ исчезалъ. Ихъ было только двое, онъ и она. Онъ давалъ, она принимала, принимала съ благоговѣніемъ, звучавшимъ, какъ музыка, наполнявшимъ всю комнату и превращавшимъ для нихъ все въ свѣтлый праздникъ. Только въ эти минуты онъ чувствовалъ себя счастливымъ. Какое блаженство сидѣть съ ней и говорить ей, дѣлать добро этому дитяти природы -- онъ не могъ представить себѣ ничего болѣе соблазнительнаго. Одинъ старый профессоръ сказалъ когда-то въ домѣ его родителей про одну знакомую даму: "Она слушаетъ всей своей душой, вотъ чѣмъ она очаровываетъ насъ." Такъ было и съ Андрэей, хотя она была необразованная и неразвитая. А кромѣ того, она всегда всему отдавалась вся цѣликомъ, потому между ними всегда была гармонія. И какъ она умѣла смѣяться, когда онъ пытался быть остроумнымъ, его остроты начинали нравиться ему самому. Да, это внѣ всякаго сомнѣнія: Андрэа -- единственный человѣкъ въ мірѣ, съ которымъ ему было совсѣмъ по душѣ. Можетъ быть, его требованія были очень ограничены, но это было такъ, и до сихъ поръ еще жизнь не давала ему ничего, что онъ цѣнилъ бы выше этого.
   Онъ не могъ и не хотѣлъ жить безъ нея. Онъ пришелъ къ этому убѣжденію зимой, когда ему надоѣло ея вѣчное ворчаніе по поводу того, что о ней ходятъ дурные слухи и что она опозорена, и тогда онъ сказалъ ей, что она можетъ уйти отъ него и поступить на службу. Она ушла, но не прошло и двухъ дней послѣ этого, какъ онъ раскаялся въ томъ, что отпустилъ ее, и онъ упросилъ ее вернуться обратно. Ему оставалось только примириться съ тѣмъ, что ему въ ней не нравилось. Она была неряшлива, всегда въ блохахъ, а по утрамъ она валялась и долго не хотѣла вставать,-- все эта такъ, но зато она способна была вдругъ приняться за работу и тогда она работала за шестерыхъ, въ комнатахъ все блестѣло и казалось, будто никто не сумѣлъ бы прибрать такъ чисто, какъ она. Вообще она была хорошей дѣвушкой, правда, она любила повеселиться, но, Господи, молодость всегда немного легкомысленна, дурного въ этомъ не было ничего. Близко она ни съ кѣмъ не сходилась, у нея были только знакомые, это онъ хорошо зналъ. Тѣмъ болѣе непростительно было съ его стороны, что онъ такъ грубо обошелся съ ней. Если-бъ она еще кричала и пришла въ ярость...
   Андрэа пріотворила дверь и высунула голову.
   -- Теперь въ спальнѣ все въ порядкѣ,-- сказала она и хотѣла уже уйти, но Равнъ остановилъ ее:
   -- Иди сюда, Андрэа.
   Она вошла и остановилась возлѣ дверей съ опущенными глазами.
   -- Послушай, что съ тобой сегодня?
   Андрэа ничего не отвѣчала и перебирала пальцами юбку.
   -- Тебя не должно удивлять, что я вышелъ изъ себя, Андрэа. Или ты должна держаться меня, или уходи къ другимъ. Нельзя служить двумъ господамъ.
   -- И не хорошо съ твоей стороны,-- продолжалъ Равнъ, помолчавъ немного,-- что ты съ такой злобой относишься ко мнѣ. Вѣдь я, въ нѣкоторомъ родѣ, твой опекунъ.
   Андрэа продолжала стоять все въ той же позѣ и ничего не говорила.
   -- Но пусть все будетъ забыто,-- началъ опять Равнъ, тщетно подождавъ отвѣта.-- Теперь ты, кажется, хорошо знаешь, лучше, чѣмъ я этого самъ хотѣлъ, чего я отъ тебя требую...-- произнесъ онъ съ нѣкоторымъ смущеніемъ,-- я не оправдываюсь.... Я вспылилъ, а потомъ... Ты права, я раскаялся въ этомъ... Но скажи, куда дѣвался твой языкъ сегодня?-- Онъ снова замолчалъ и смотрѣлъ на нее, ожидая отвѣта.
   -- Ты такъ разсердилась на меня, что совсѣмъ не хочешь больше разговаривать со мной? Быть можетъ, ты хочешь, чтобы я упалъ передъ тобой на колѣни и умолялъ тебя выругать меня?
   Андрэа махнула рукой, подбѣжала къ дивану, на которомъ все еще сидѣлъ Равнъ, бросилась передъ нимъ на колѣни, и, закрывъ лицо руками разразилась рыданіями.
   -- Что съ тобой, Андрэа?-- воскликнулъ онъ, склоняясь надъ ней и беря ея голову руками.-- Что съ тобой? Никогда, никогда въ жизни я не позволю себѣ больше этого! Прости меня, я умоляю тебя простить меня!
   Господи, какъ онъ могъ подумать, что она плачетъ объ этомъ! Стоитъ ли даже думать о какихъ-нибудь двухъ ударахъ? Но онъ считалъ ее такой чувствительной, онъ думалъ, что она способна быть чувствительной. О, уже одно только это могло сдѣлать человѣка лучше. Она рыдала все сильнѣе.
   -- Ты не хочешь простить меня, Андрэа?
   -- Да нѣтъ-же, нѣтъ, нѣтъ... не говори такъ, я не могу этого слышать! Я недостойна даже развязывать тесемки на твоихъ башмакахъ... Съ этого дня я буду твоей рабой, лишь бы ты не прогонялъ меня. О, не прогоняй меня, я не могу жить безъ тебя!-- Она высоко поднимала плечи, покачивалась туловищемъ взадъ и впередъ, и ея рыданія становились все громче. Равнъ старался успокоить ее и нѣжно гладилъ по волосамъ.
   -- Я не знала, до чего я люблю тебя, я узнала это только, когда ты прибилъ меня. Да, я этого не знала. Я понятія не имѣла о томъ, что такое любовь до того мгновенія. О, я люблю тебя, Карлъ, я готова умереть за тебя, да, умереть за тебя, попроси меня объ этомъ, о, попроси меня объ этомъ!-- Она склонилась до самаго пола и приникла лицомъ къ его ногѣ.
   Равну неудержимо захотѣлось упасть съ ней рядомъ на полъ и плакать вмѣстѣ съ ней. Это было что-то новое въ ней. О, Андрэа, Андрэа, она была несравненно лучше всѣхъ свѣтскихъ дамъ, взятыхъ вмѣстѣ, и натура у нея была гораздо богаче, чѣмъ у нихъ.
   -- Встань, Андрэа, -- сказалъ онъ нѣжно, стараясь приподнять ее.
   -- Нѣтъ, дай мнѣ лежать здѣсь, здѣсь мое мѣсто.
   -- Ты должна сидѣть рядомъ со мной, я буду цѣловать тебя и ласкать. Иди-же, не надо быть упрямой. Ты гораздо прелестнѣе, когда ты покорна,-- сказалъ онъ, усаживая ее рядомъ съ собой. Онъ обнялъ ее, прижалъ ея голову къ своей щекѣ и такъ онъ сидѣлъ долго, ничего не говоря, пока ея слезы не утихли.
   -- Какая ты хорошая, Андрэа, -- сказалъ, наконецъ, Равнъ мягко, и онъ нѣжно провелъ рукой по ея щекѣ.-- Если-бъ я только могъ понять тебя какъ слѣдуетъ!
   Андрэа схватила его руку обѣими своими и покрыла ее поцѣлуями.
   -- Почему ты не пришла въ ярость? Почему ты не отбивалась? Объясни мнѣ это, Андрэа.
   -- Я этого не могу объяснить, Карлъ. Я ничего не знаю, я все сказала тебѣ. На меня что-то нашло, когда ты началъ бить меня.
   -- Гм,-- сказалъ Равнъ съ маленькой усмѣшкой,-- въ такомъ случаѣ я буду колотить тебя каждый вечеръ, такъ и знай,-- и онъ замахнулся рукой какъ бы для удара.
   -- Это мнѣ все равно. Дѣлай со мной, что хочешь.
   -- Послушай, милая, не можешь ли ты отучиться говорить на крестьянскомъ нарѣчіи?
   -- Постараюсь. Я все сдѣлаю для тебя. И я не буду больше неряхой, я буду прилежна, буду работать какъ муравей въ твоемъ домѣ. Вотъ посмотри, какой я стану! Только оставь меня у себя. И никогда я больше не пойду на балъ, никогда въ жизни!
   -- Знаешь что, выпьемъ вина,-- сказалъ Равнъ, выпуская ее изъ своихъ объятій. Онъ подошелъ къ угловому шкапу и вынулъ изъ него бутылку и двѣ рюмки.
   -- За твое здоровье, Андрэа! милая, родная Андрэа!
   -- За твое здоровье, Карлъ! Спасибо за сегодняшній вечеръ!
   -- Тише, не смѣй больше мстить мнѣ,-- сказалъ онъ, грозя ей пальцемъ.-- Пей-же, Андрэа, тебѣ не мѣшаетъ подкрѣпиться. Это вино 1700 года, оно очень хорошее. Посмотри, оно густо, какъ масло. За твое здоровье, сокровище мое!
   -- Ты не можешь себѣ представить, какъ мнѣ хорошо, Карлъ,-- сказала Андрэа, откидываясь на спинку дивана и улыбаясь.-- Какое блаженство чувствовать себя такой счастливой, такой безгранично счастливой! Вотъ увидишь, я такъ измѣнюсь, что ты не узнаешь меня. Подумай только, всего того страха передъ сплетнями и пересудами, который такъ мучилъ меня, теперь, какъ не бывало. Мнѣ кажется, что я занимаю самое прекрасное, самое почетное положеніе, пока я у тебя. Я не хотѣла бы помѣняться своей участью ни съ кѣмъ, даже съ королевой.
   -- Потому, что ты сама королева. Ты моя королева. За твое здоровье, королева Андрэа!
   
   "Царица прекрасная любитъ тотъ край,
   Гдѣ съ тихою радостью бродитъ поэтъ,
   Гдѣ онъ обрѣтаетъ блаженство и рай.
   Царица внимаетъ -- поетъ ей пѣвецъ....
   О, Дафна, ея одобренье, привѣтъ
   Дороже, чѣмъ лучшій изъ лавровъ вѣнецъ..."
   
   -- Когда ты говоришь стихи, Карлъ, то мнѣ такъ и кажется, что я слушаю музыку,-- сказала Андрэа съ восторгомъ.
   
   "Она стояла... нѣтъ, плыла
   На ножкахъ дѣвственныхъ..."
   
   декламировалъ Равнъ,-- Нѣтъ, мнѣ хочется прочесть тебѣ это.-- Онъ взялъ книгу съ золотымъ обрѣзомъ, лежавшую на консолѣ, и поставилъ свѣчу на небольшой столикъ возлѣ дивана.-- Сегодня я буду сидѣть, а ты будешь лежать, положивъ голову ко мнѣ на колѣни. Вотъ такъ, голову немного повыше... такъ хорошо. Тебѣ не мѣшаетъ свѣчка?-- И онъ отодвинулъ свѣчу въ сторону.
   Онъ прочелъ все стихотвореніе о мадоннѣ Рафаэля; онъ продекламировалъ съ чувствомъ, съ большими паузами и слегка жестикулируя лѣвой рукой. Время отъ времени онъ размахивалъ также и правой рукой и томно закатывалъ глаза. Андрэа лежала на спинѣ, согнувъ колѣни, ея плечи покоились на колѣняхъ Равна, а голова лежала на ручкѣ дивана. Она сложила руки на груди и не отрывала глазъ отъ лица Равна.
   -- Ты представляешь себѣ все это, Андрэа?-- спросилъ Равнъ, дочитавъ стихотвореніе до конца.-- Въ цен трѣ мадонна, она паритъ въ воздухѣ, ея ноги едва касаются земли, на ней свободная одежда, которая лишь слегка обрисовываетъ ея тѣло... внизу двое колѣнопреклоненныхъ молящихся... въ воздухѣ рѣютъ ангелы, ихъ такое множество, словно это тучи комаровъ лѣтомъ... а подъ всей группой два большихъ ангела... Ты представляешь себѣ это?
   -- Да, -- отвѣтила Андрэа оживляясь и приподнимаясь на локтѣ.-- Я такъ ясно представляю себѣ ея лицо, и я вижу даже, какъ она прижимаетъ младенца Христа къ своей груди... не какъ мать, а какъ любящая сестра. И чѣмъ больше я смотрю на это лицо, тѣмъ оно становится прекраснѣе... Она какъ будто испугана... нѣтъ, задумалась надъ чѣмъ-то... она удивлена, что у нея родилось это дитя, хотя она и дѣва... но вмѣстѣ съ тѣмъ она полна отрады и благодарности и изумлена этимъ чудомъ! Все это свѣтится въ ея глазахъ, и у тѣхъ, кто смотритъ на нее, должно захватывать дыханіе....
   -- Но вѣдь ты никогда не видала этой картины, Андрэа?
   -- Нѣтъ, но я представляю ее себѣ очень ясно. Такая она должна быть, иначе онъ не могъ бы написать это стихотвореніе такъ, безъ подготовки.
   -- Ты прямо великолѣпна, Андрэа! Клянусь, ты великолѣпна! Что было бы, если-бъ ты поучилась немного,-- воскликнулъ Равнъ, перелистывая книгу. И онъ снова началъ декламировать:
   
   "Спи, мое дитятко, баю-баю..."
   
   -- Это поетъ Аладинъ надъ могилой своей матери, ты помнишь, я разсказывалъ тебѣ объ Аладинѣ. Какая идея. Сынъ убаюкиваетъ свою умершую мать! Это прекрасно, восхитительно!
   
   "Спи, мое дитятко, баю-баю,
   Сладко и мирно ты спи, почивай.
   Зыбку никто не качаетъ твою,
   Все-же покойно ты спи, баю-бай.
   Слышишь, какъ буря съ глухою тоской
   Пѣсню поетъ надъ утратой моей"... *)
   *) Перевелъ Е. В. Гешинъ.
   
   -- Нѣтъ, довольно!-- сказалъ онъ, бросая книгу на столъ.-- Я думаю совсѣмъ о другомъ. Знаешь что, Андрэа, мнѣ пришло въ голову послать тебя въ Христіанію къ моей теткѣ, она вдова священника, у нея нѣчто вродѣ пансіона. Она могла бы достать тебѣ учителя. А ты ходила бы къ ней въ домъ, чтобъ поучиться хозяйству и всему тому, что полезно знать женщинѣ. Что ты на это скажешь, Андрэа?
   -- О, нѣтъ, Карлъ! Не отсылай меня отъ себя!-- воскликнула Андрэа, приподнимаясь, обвиваясь вокругъ его шеи и усаживаясь у него на колѣняхъ.-- Я не могу разстаться съ тобой.
   -- Да, но это необходимо. Иначе ты никогда не отучишься говорить на своемъ нарѣчіи.
   -- Ты убьешь меня, Карлъ.
   -- Это необходимо,-- сказалъ Равнъ, какъ бы обдумывая что-то.-- На годъ или около того. Это сдѣлаетъ чудеса. Будь же благоразумна, Андрэа, вѣдь это для твоего же блага.
   -- Цѣлый годъ! О, Боже, спаси и помилуй! Если-бы ты это. сказалъ вчера, но теперь все измѣнилось.
   -- Да, но ты не знаешь, чѣмъ все это кончится, Андрэа.
   -- Это мнѣ все равно. Я хочу быть съ тобой, Карлъ.
   -- Ну, да, потомъ. Дѣло въ томъ, что когда пройдетъ это время, мы поженимся съ тобой.
   -- Ахъ, нѣтъ, Карлъ. Не надо такъ говорить.
   -- До почему-же?
   -- Ты не долженъ смѣяться надо мной.
   -- Но я говорю серьезно. Я никогда не полюблю никого такъ, какъ тебя. Хочешь быть моей женой, Андрэа?
   Андрэа тихо плакала, приникнувъ лицомъ къ его плечу.-- Эта мысль не переваривается даже въ моей головѣ.
   -- А пока ты будешь учиться въ Христіаніи, я приведу въ порядокъ весь домъ. Кухню я расширю, а въ мезонинѣ устрою спальню съ двумя альковами. Все будетъ заново выкрашено, надъ дверями будетъ вывѣска: "Продажа вина, оптовая и розничная", золотыми буквами... вся мебель будетъ новая, повсюду занавѣси... Ты не узнаешь этого дома, Андрэа. А въ гостиной надъ диваномъ будетъ висѣть сюрпризъ для тебя, сюрпризъ подъ стекломъ и въ рамкѣ. Ты догадываешься?
   -- Я ошеломлена,-- пробормотала Андрэа.-- Все это такъ неожиданно.
   -- Для меня также. Эта мысль вдругъ возникла во мнѣ въ то время, какъ я читалъ. Завтра же я напишу теткѣ.
   -- Неужели же ты хочешь причинить горе твоимъ родителямъ, Карлъ?
   -- Пусть это будетъ ихъ горемъ, если они посмотрятъ на это, какъ на горе. Я совершенно самостоятеленъ и поступаю, какъ мнѣ заблагоразсудится. Подожди минутку.-- Онъ высвободился изъ объятій Андрэа, подошелъ къ шифоньеркѣ, выдвинулъ одинъ изъ ящиковъ и сталъ искать что-то.
   "Все было бы хорошо, если бы ему не пришло это въ голову", думала Андрэа, полная тревоги. Поѣхать въ Христіанію, жить у чужихъ людей и вернуться домой въ качествѣ мадамъ Равнъ, а можетъ быть, даже фру Равнъ -- вѣдь теперь женъ купцовъ также начали величать "фру"... все это очень страшно, надо же, чтобы это случилось именно теперь, когда у нея стало такъ радостно на душѣ и когда она была вполнѣ довольна своимъ положеніемъ. Вѣдь если онъ дѣйствительно женится на ней, то она должна будетъ, признаться ему въ томъ, что было между нею и Рейерсеномъ, иначе онъ узнаетъ это стороной, а такъ будетъ еще хуже. Но ей очень не хотѣлось признаваться въ этомъ,-- вѣдь онъ узнаетъ тогда, что она лгала ему. Во всякомъ случаѣ, торопиться съ этимъ она не будетъ, потому что неизвѣстно, чѣмъ еще все это кончится.
   -- Вотъ, Андрэа, я даю тебѣ это кольцо въ знакъ того, что ты моя невѣста,-- сказалъ Равнъ, подходя къ ней съ гладкимъ золотымъ кольцомъ, которое онъ надѣлъ на ея правую руку.-- Теперь ты видишь, что у меня серьезныя намѣренія.
   -- Я недостойна всего этого, Карлъ.
   -- Въ такомъ случаѣ постарайся сдѣлаться достойной,-- сказалъ онъ весело.
   -- Ты заранѣе припасъ это кольцо и ждалъ, пока обручиться съ кѣмъ-нибудь?
   -- Да. Я его купилъ когда-то, когда шелъ свататься. Но тогда мнѣ оно не понадобилось.
   Андрэа почувствовала уколъ въ сердце. У нея явилось желаніе вскочить, крѣпко обнять его и никогда больше не выпускать изъ своихъ объятій. Что, если кто-нибудь отниметъ его отъ нея? Что, если бы та, которой онъ когда-то дѣлалъ предложеніе, появилась бы вдругъ и сказала бы, что теперь она согласна? Нѣтъ, она никому не отдастъ его!
   -- Такъ она отказала тебѣ?-- спросила она спокойно.
   -- Да, но она сказала, что все-таки любить меня.
   -- Странно.
   -- Да, Богъ знаетъ, что у нея было на умѣ. Теперь я радъ, что она отказала мнѣ тогда.
   -- Скажи, кто это?
   -- Ты не знаешь ее. Это было въ Гамбургѣ, но она здѣшняя, она дочь купца Мунте на Эврегаде.
   -- Да благословитъ ее Богъ за то, что она не приняла твоего предложенія!-- воскликнула Андрэа, вскакивая съ дивана и обнимая его.-- Скажи, что ты не думаешь больше о ней.
   -- Какая ты дурочка, Андрэа! Теперь выпьемъ за здоровье новообрученныхъ, -- сказалъ онъ, наливая вино въ рюмки и чокаясь съ ней.
   "Я подожду, пока уѣду въ Христіанію,-- думала Андрэа, отпивая изъ рюмки.-- "Оттуда я напишу ему о Рейерсенѣ; если онъ откажется отъ меня, то я возьму себѣ тамъ мѣсто и никогда уже больше не возвращусь сюда".
   

XXIII.

   У консула Смита былъ званый обѣдъ для мужчинъ. Гости разошлись, и консулъ сидѣлъ у себя въ кабинетѣ на диванѣ и читалъ Hamburger Nachrichten, покуривая гаванскую сигару и прихлебывая изъ рюмки мадеру. Въ столовой, рядомъ, Петра и горничная перетирали хрусталь и убирали серебро.
   Смитъ отложилъ газету и посмотрѣлъ на свои часы. Десять минутъ двѣнадцатаго. Значитъ, скоро онѣ кончатъ возиться въ столовой. Да ужъ и усердствуетъ эта Петра. Ничего не случилось бы, если бы серебро убрали завтра, но нѣтъ, все надо убрать сейчасъ же. Онъ зѣвнулъ и откинулъ голову на высокую спинку дивана.
   Впрочемъ, сегодня,.пожалуй, не стоитъ ее звать къ себѣ. Когда она бывала утомлена и измучена послѣ дневныхъ хлопотъ, то она была не особенно-то занятна. Такъ было, напримѣръ, недавно, когда она заготовляла овощи на зиму и гладила съ пяти часовъ утра. Она едва была въ состояніи бороться со сномъ тотъ короткій промежутокъ времени, пока была у него. Дѣло, впрочемъ, не въ томъ; онъ предпочиталъ даже, чтобы она была такой, а не мучила бы его своей влюбленностью и не требовала, чтобы онъ объяснялъ ей разницу между истинной любовью и другой любовью. Тогда она допрашивала его, по-настоящему ли онъ любилъ свою жену и можно ли испытывать истинную любовь болѣе одного раза и тому подобное. Чортъ бы побралъ ея истинную любовь! Онъ отлично понималъ, чего она добивается, но, прежде чѣмъ онъ скажетъ ей, что питаетъ къ ней искреннюю любовь, онъ... Въ концѣ-концовъ она-таки надоѣла ему своей торжественностью. Взять хотя бы тотъ случай весной, когда она разбудила его среди ночи и стала у него просить прощенія за то, что пошла на балъ въ Сандвигѣ или гдѣ тамъ это было... Господи, онъ совсѣмъ и забылъ про этотъ балъ! А когда онъ однажды намекнулъ ей на то, что Сивертъ Іенсенъ, служившій у Вирса приказчикомъ, могъ бы быть для нея подходящей партіей, то она чуть на стѣну не полѣзла! Она такъ оскорбилась, что разыграла цѣлую драму: это не любовь!-- говорила она. Ее соблазнили и обманули, и чего только она ни наговорила! Какого чорта она вбила себѣ въ голову? Неужели она воображала себѣ, что его чувство къ ней вѣчно и что это любовь?-- Смитъ выпятилъ впередъ нижнюю губу, и на его лицѣ появилась язвительная усмѣшка.
   Вся бѣда въ томъ, что она такъ превратно смотритъ на все, бѣдняжка, но съ этимъ ужъ ничего не подѣлать. Пришлось бы сказать ей прямо въ лицо, что для него ихъ отношенія имѣютъ чисто практическое значеніе... Разумѣется, онъ относится къ ней очень хорошо, и она даже, пожалуй, нравится ему, но того, о чемъ она мечтала, и въ поминѣ нѣтъ...
   Дверь изъ столовой тихо отворилась, и Петра вошла въ кабинетъ.
   -- Ты, вѣроятно, до смерти устала,-- сказалъ Смитъ, выпуская изо рта синій дымокъ.
   Петра опустилась на стулъ возлѣ дверей.
   Непріятно было также и то, думалъ Смитъ, что она вѣчно допрашивала его, съ какими дамами онъ видится, о чемъ онѣ разговариваютъ и танцуетъ ли онъ на балахъ въ клубѣ... Она была любопытна и ревнива, точно она его невѣста.
   -- Обѣдъ былъ хорошій?-- спросила Петра умирающимъ голосомъ.
   -- Прекрасный. Но вѣдь такъ всегда бываетъ.
   -- Сегодня семнадцатое октября,-- замѣтила Петра тѣмъ же голосомъ.
   -- Такъ что же?
   -- Сегодня ровно полтора года прошло съ тѣхъ поръ, какъ я поступила сюда.
   -- Да, время идетъ,-- отвѣтилъ Смитъ, продолжая курить.
   -- О чемъ ты думаешь?-- спросила Петра, немного помолчавъ.
   -- Почему ты спрашиваешь?
   -- Ты ничего не говоришь.
   -- Мнѣ хочется спать,-- отвѣтилъ онъ, зѣвая и вставая съ дивана. Въ эту минуту онъ посмотрѣлъ на Петру, и его такъ поразилъ ея болѣзненный видъ, что онъ слегка вздрогнулъ. Лицо у нея было сѣрое, щеки ввалились, а глаза стали меньше, въ углахъ рта появились страдальческія черточки.
   -- Что съ тобой, Петра?
   -- О, какъ было бы хорошо, если бы я никогда не переступала порога этого дома!-- вырвалось у Петры; она повернулась рѣзкимъ движеніемъ, уткнулась лицомъ въ спинку стула и зарыдала.
   Съ минуту Смитъ стоялъ и смотрѣлъ на нее. Она становилась такой безобразной, когда плакала, лицо у нея искажалось и, казалось, состояло только изо рта и двухъ отвислыхъ щекъ, а кромѣ того, она клохтала, словно курица, которая собирается снести яйцо, и жалостно пищала каждый разъ, когда вдыхала въ себя воздухъ.
   -- Не такъ громко,-- сказалъ онъ тономъ просьбы.-- Не забывай, что здѣсь въ домѣ есть уши,-- и онъ снова опустился на диванъ и сталъ поглаживать свою бороду.
   -- Пусть слышитъ, кто хочетъ, мнѣ все равно,-- хныкала Петра.-- Мнѣ уже не скрыть своего позора. О, Господи, отчего я не умерла на улицѣ въ тотъ день, когда приходила наниматься сюда!
   Смитъ взялъ со стола лампу, отворилъ дверь въ столовую и заглянулъ туда. Потомъ онъ снова молча опустился на диванъ.
   -- Ты объ этомъ только и думаешь,-- простонала Петра,-- какъ бы люди не узнали про тебя чего-нибудь... А обо мнѣ ты и не думаешь.
   -- Успокойся, Петра, и будь хоть сколько-нибудь благоразумна. Какая польза въ подобныхъ сценахъ?
   -- Да, тебѣ хорошо быть спокойнымъ, а куда я дѣнусь? Скажи мнѣ, куда?-- Она подняла свое заплаканное лицо и съ отчаяніемъ посмотрѣла на него.
   -- Поговоримъ толкомъ. Но сперва успокойся.
   -- Тебѣ нѣтъ никакого дѣла до меня, ни капельки... О, Господи, Господи, почему не далъ ты мнѣ уйти такой, какой я пришла.
   -- Чортъ возьми, что за непріятная исторія,-- пробормоталъ Смитъ.
   -- О, тебѣ нечего бояться. Я ужъ придумаю что-нибудь такое, чтобы выгородить тебя. А то, такъ я лишу себя жизни... не я первая, не я послѣдняя.-- Петра вытерла слезы и снова усѣлась прямо, какъ раньше.
   -- Когда ты ждешь?-- спросилъ Смитъ послѣ нѣкотораго молчанія.
   -- Въ мартѣ,-- отвѣтила Петра глухимъ голосомъ.
   -- Почему же ты ничего не говорила до сихъ поръ? Ты, вѣроятно, давно уже знала объ этомъ.
   -- Я надѣялась, что это такъ пройдетъ... случится маленькое несчастье... я не хотѣла безпокоить тебя. Но ничего не случилось.
   -- По тебѣ еще ничего не замѣтно.
   -- Въ свое время будетъ замѣтно.
   -- У тебя есть родственники въ Нордфіордѣ, Петра?
   -- Я не хочу въ Нордфіордъ! Только не въ Нордфіордъ, гдѣ я родилась!
   -- Да, но во всякомъ случаѣ можно было бы устроить такъ, будто твои родственники пригласили тебя... или что-нибудь въ этомъ родѣ. Уѣхать тебѣ во всякомъ случаѣ необходимо. Въ Гамбургѣ у меня есть друзья... впрочемъ, мы объ этомъ еще подумаемъ.
   -- Я не оставлю тебя, Петра,-- сказалъ Смитъ, вставая и проводя рукой по ея щекѣ.-- Я помогу тебѣ и поддержу тебя, насколько это въ моихъ силахъ.
   Петра снова заплакала.
   -- Съ тобой не съ первой случилось это, Петра. Вотъ увидишь, у тебя будутъ еще счастливые дни.
   -- Съ этимъ-то позоромъ! Никогда, никогда! У меня не будетъ больше ни одного спокойнаго часа!
   -- Пойди и лягъ, Петра. Все устроится къ лучшему.
   -- Я могу опять поступить сюда на мѣсто, когда я возвращусь?-- пробормотала Петра сквозь слезы.
   -- Да, почему же нѣтъ? Конечно, ты вернешься сюда. А пока мы найдемъ кого-нибудь, кто замѣнилъ бы тебя. Но иди и отдохни. У тебя такой видъ, будто ты того и гляди свалишься.
   Петра встала. Вдругъ она обхватила его шею руками и прижалась къ нему.
   -- Скажи, что ты не сердишься на меня за это.
   -- Сержусь на тебя? Бѣдная моя, милая Петра, какъ могло это прійти тебѣ въ голову?
   -- Слава Богу! Больше всего я боялась этого. Но тебѣ это все-таки непріятно?
   -- Да, изъ-за тебя. Вѣдь на тебя все это падаетъ.
   -- Скажи, что ты любишь меня,-- просила она, крѣпче прижимаясь къ нему. Брови Смита слегка дрогнули, и возлѣ носа появилась морщинка.-- Конечно, я люблю тебя, Петра,-- сказалъ онъ съ состраданіемъ.
   -- Скажи, что тебѣ нѣтъ дѣла ни до кого другого.
   -- Но вѣдь ты это знаешь. У меня нѣтъ никого другого.
   -- Да, въ такомъ случаѣ все остальное -- это пустяки. Спокойной ночи.

-----

   На слѣдующій день утромъ старая фру Смитъ пріѣхала съ визитомъ къ своей невѣсткѣ. Она всегда пріѣзжала такъ рано, чтобы застать консула дома до его ухода на биржу, такъ какъ она любила, когда онъ помогалъ ей выходить изъ коляски и садиться въ коляску. Если же случалось, что она не заставала сына дома и къ коляскѣ подбѣгалъ одинъ изъ конторщиковъ, то она махала на него рукой и выходила изъ коляски одна.
   -- У тебя вчера были гости, Германъ,-- сказала старуха, опустившись на кресло возлѣ кровати невѣстки и узнавъ предварительно о состояніи ея здоровья.-- Говорятъ, что одно блюдо особенно понравилось гостямъ.
   -- Откуда ты это узнала, мать?
   -- Чего только я не знаю. Что это было за блюдо?
   -- Французскій черносливъ въ ромовомъ соусѣ, кажется.
   -- Надо будетъ взять рецептъ. Экономка, вѣроятно, знаетъ его?..
   -- Что ты сказала, Лина?
   -- Мадамъ Линдъ можетъ привести ее сюда,-- проговорила фру Смитъ, съ трудомъ произнося слова.
   -- Не утомляйся, Лина. Тебѣ нельзя говорить такъ громко,-- сказалъ Смитъ, съ тревогой глядя на жену.
   -- Вздоръ! Когда лежишь такъ, ничего не дѣлая, то хорошо немножко напрячь силы,-- сказала старуха своимъ шелестящимъ голосомъ.
   Фру Смитъ отвернула слегка голову и закрыла глаза.
   -- Экономка заболѣла и должна была остаться въ постели,-- доложила мадамъ Линдъ, ходившая за Петрой.
   -- О, она такая нѣженка?
   -- Время отъ времени Господь напоминаетъ намъ, что мы не болѣе, какъ хрупкіе сосуды,-- пролепетала мадамъ Линдъ.
   -- Въ такомъ случаѣ мнѣ придется подождать съ рецептомъ до другого раза,-- сказала старая фру Смитъ, поднимаясь.-- Не падай же духомъ и не поддавайся печальнымъ мыслямъ,-- прибавила она, поднося свою руку, затянутую въ перчатку, къ губамъ больной, которая слегка коснулась ея. Потомъ старуха взяла подъ руку сына, и онъ вывелъ ее изъ комнаты.
   -- Дѣло близится къ концу, Германъ,-- замѣтила она, когда они проходили по комнатамъ.-- Ей уже недолго осталось жить.
   -- Ты уже много разъ говорила это, мать.
   -- Носъ у нея очень заострился и глаза ввалились. Господь скоро избавитъ ее отъ страданій.
   -- Почему тебѣ такъ хочется, чтобы она умерла?-- спросилъ Смитъ съ ноткой страданія и недовольства въ голосѣ.-- Вѣдь она ничѣмъ не мѣшаетъ тебѣ.
   -- Неужели ты не находишь, что тебѣ пора наконецъ стать свободнымъ?
   -- Я не страдаю отъ недостатка свободы.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?-- спросила старуха съ насмѣшкой.-- Остается только пожалѣть тебя. Что за супружескую жизнь она тебѣ устроила!
   -- Не хочешь же ты сказать, что она заболѣла и слегла мнѣ назло?
   -- Но вѣдь ты еще совсѣмъ молодой,-- продолжала старуха, когда они спускались съ лѣстницы.-- Ты хорошо могъ бы стать дѣдушкой цѣлаго выводка дѣтей.
   -- Ахъ, оставь меня въ покоѣ!
   -- Не притворяйся, милый мой. Меня ты никогда не заставишь повѣрить, будто ты пасхальный агнецъ. Придется тебѣ еще посмотрѣть, какъ я буду приготовлять для тебя брачную постель.
   -- Ты заглядываешь далеко впередъ, мать,-- произнесъ Смитъ холодно.
   -- И я уложу въ брачную постель красивую невѣсту,-- продолжала старуха, причмокивая губами, словно она пробовала что-нибудь вкусное,-- пышную блондинку съ бѣлымъ тѣломъ и широкими бедрами, которая легко могла бы родить двойню и выкормить ихъ сама,-- и она засмѣялась.
   Они вышли на улицу, и Смитъ растворилъ дверцу коляски. Когда старуха усѣлась, она наклонилась черезъ кожаный фартукъ и сказала:
   -- Ты недавно танцовалъ съ Лидіей Мунте на серебряной свадьбѣ, я видѣла это. Здоровая, красивая дѣвушка, не правда ли?
   Она улыбнулась своей кислой улыбкой и подмигнула глазомъ, вопросительно глядя на него.
   Смитъ только пожалъ плечами.
   -- Да, да. Она мнѣ очень нравится,-- прибавила старуха.-- До свиданія, Германъ.
   "Чего только ей не придетъ въ голову,-- думалъ Смитъ, входя въ контору.-- Чортъ бы побралъ эту Лидію Мунте! Сперва Лина пристала съ ней, а теперь мать. Точно онѣ сговорились". Онъ вынулъ изъ кармана перочинный ножикъ и сталъ чистить себѣ ногти. "И это женщина, которой уже перевалило за шестьдесятъ! Господи, помилуй! Вѣчно она думаетъ только объ одномъ. Интересно, какимъ бы я сталъ, если бы меня воспитывала другая мать? Вѣдь я никогда не слыхалъ отъ нея иного разговора".
   Послѣ обѣда, прежде чѣмъ итти въ клубъ, Смитъ зашелъ къ женѣ. Ему предстояло играть въ карты, и онъ долженъ былъ вернуться домой очень поздно.
   Фру Смитъ почти сидѣла въ постели, прислонясь спиной къ высоко наложеннымъ подушкамъ. Глаза ея были закрыты, и руки съ согнутыми пальцами лежали на одѣялѣ; голова склонилась на-бокъ, лицо было изсиня-блѣдное. Смитъ вздрогнулъ, когда вошелъ къ ней, но онъ сейчасъ же овладѣлъ собой и рѣшилъ, что это зеленый абажуръ придавалъ ея лицу такой мертвенный видъ. Въ креслѣ возлѣ кровати дремала мадамъ Линдъ со сложенными на колѣняхъ руками; голова ея повисла на грудь, спина была согнута. Смитъ тихо подошелъ къ кровати, прислушался къ дыханію жены и прикоснулся къ ея рукѣ. Ея рука была холодна, но Смитъ подумалъ, что она кажется ему холодной по сравненію съ его теплой рукой.
   Фру Смитъ открыла глаза и посмотрѣла на мужа такимъ взглядомъ, словно она его спрашивала о чемъ-нибудь. Потомъ она слабо улыбнулась и слегка пошевелила губами. Казалось, будто она хотѣла сказать что-то, но не могла превозмочь сонливости. Она снова закрыла глаза, и Смитъ услыхалъ ея тихое, ровное дыханіе.
   Онъ вышелъ изъ комнаты такъ же тихо, какъ вошелъ.
   Вечеромъ фру Смитъ не хотѣла, чтобы ее натирали, какъ обыкновенно. Она чувствуетъ сильную усталость, прошептала она мадамъ Линдъ, и ей такъ пріятно лежать и дремать.
   Мадамъ Линдъ уступила ей. Вѣдь все равно эти натиранія не приносили никакого облегченія.
   -- Прочтите молитву, мадамъ Линдъ,-- попросила фру Смитъ послѣ того, какъ приняла вечернюю микстуру.
   Мадамъ Линдъ взяла тоненькій молитвенникъ въ коричневомъ кожаномъ переплетѣ, раскрыла его на заложенной страницѣ и прочла, шепелявя, молитву своимъ ноющимъ голосомъ:
   -- "О, Господи, Іисусе Христе, мой единый Спаситель и Покровитель, Ты, который сказалъ: "Пріидите ко Мнѣ всѣ труждающіеся и обремененные и Азъ упокою вы", Ты, которому Отецъ нашъ небесный передалъ все, Ты, въ рукахъ котораго ключи жизни и смерти, безъ воли котораго не упадетъ ни единый волосъ съ моей головы, а тѣмъ паче не постигнетъ меня тяжкій великій недугъ! Воззри, Господи: рука Твоя коснулась меня и я слаба и немощна и, увы, всѣ мученія и страданія моего грѣшнаго тѣла я вполнѣ заслужила. И все-таки я прибѣгаю къ Тебѣ, о всемогущій и единый истинный Цѣлитель, и молю Тебя: если будетъ воля Твоя и если это послужитъ спасенію моей души, то будь ко мнѣ милосердъ и исцѣли меня отъ недуга, чтобы я со здоровымъ тѣломъ могла творить волю Твою"...
   Мадамъ Линдъ дочитала молитву до конца все болѣе и болѣе ноющимъ голосомъ, потомъ закрыла молитвенникъ, сложила руки и прочла "Отче нашъ". Затѣмъ она встала и поправила подушки фру Смитъ.
   -- Спокойной ночи, Господь съ вами, барыня. Охъ, она уже опять заснула. Какой тяжелый сонъ на нее напалъ сегодня.
   Сказавъ это, она зажгла ночникъ, погасила лампу и перенесла ее въ сосѣднюю комнату, гдѣ стояла ея кровать на такомъ мѣстѣ, съ котораго она черезъ дверь, всегда растворенную, могла видѣть фру Смитъ. Послѣ этого она улеглась.
   -- Да, сейчасъ!-- громко сказала ночью фру Линдъ, садясь въ постели и опуская уже одну ногу на полъ. Но потомъ она рѣшила, что видѣла во снѣ, будто раздался звонокъ, такъ такъ фру Смитъ полулежала въ постели все въ той же позѣ, въ которой она ее оставила, и крѣпко спала.
   Мадамъ Линдъ опустила голову на подушку, но не могла больше заснуть, какъ ни ворочалась съ боку на бокъ и какъ ни закрывала глазъ. Да, такъ всегда бывало, когда она на свое несчастье дремала послѣ обѣда. Въ такихъ случаяхъ ей всегда приходилось расплачиваться за это безсонницей. Она попробовала съѣсть кусочекъ хлѣба и выпить молока, которое всегда стояло у нея на ночномъ столикѣ, но это не помогло. Тогда она встала и тихо прошла въ столовую и спустилась съ лѣстницы. Она рѣшила узнать, какъ себя чувствуетъ экономка.
   Въ ту минуту, какъ она переступала порогъ кухонной двери, по полу скользнула полоса свѣта и какая-то темная тѣнь промелькнула и исчезла вмѣстѣ съ полосой свѣта въ дверяхъ столовой.
   -- Господа, спаси и помилуй!-- проговорила мадамъ Линдъ громко, стуча зубами, и бросилась черезъ буфетную и опомнилась только въ комнатѣ Петры, гдѣ горѣлъ ночникъ.
   -- Господи, помилуй, буди милостивъ къ намъ грѣшнымъ!-- сказала она, всплескивая руками и усаживаясь на стулъ возлѣ кровати, на которомъ лежало платье Петры.-- Въ этомъ домѣ бродитъ привидѣніе.
   Петра сѣла въ постели и растерянно посмотрѣла на мадамъ Линдъ.
   -- Вы пугаете меня, мадамъ Линдъ. Вы что-нибудь увидали?
   Мадамъ Линдъ кивнула головой.
   -- Какое оно было?
   -- Да какое бываетъ привидѣніе? Оно, какъ тѣнь, но у этого были рога на лбу и на ногахъ копыта. Я это хорошо замѣтила. Но потомъ оно исчезло, словно сквозь землю провалилось.
   -- Господи, спаси и помилуй насъ!-- прошептала Петра, вздрагивая всѣмъ тѣломъ.
   -- Такъ было и у Томсеновъ. За цѣлый годъ до смерти Гауптмана по комнатамъ каждую ночь бродили привидѣнія и исчезали позади печки, а когда у Гауптмана сдѣлался ударъ, то отъ привидѣній житья не было, а потомъ онъ и умеръ.
   -- Какъ вы себя чувствуете?-- спросила наконецъ мадамъ Линдъ, наговорившись досыта о привидѣніяхъ и случаяхъ смерти.-- Я и пришла, чтобы узнать о вашемъ здоровьѣ.
   -- Благодарю васъ, мадамъ Линдъ. Если мнѣ можно будетъ пролежать еще денька два, то я и поправлюсь. Это простая простуда.
   -- Давай Богъ, чтобы вы поскорѣй поправились. Бррр... Нѣтъ ли у васъ огарка?
   -- Вы найдете огарокъ вонъ тамъ, на комодѣ.
   -- Хорошо, хорошо... спокойной ночи. Не бойтесь ничего. Главное, надо положиться на Господа.-- И она запѣла вполголоса псаломъ, отворяя и затворяя за собой дверь.
   До Петры еще нѣкоторое время доносился ея голосъ, потомъ все стихло. Вскорѣ послѣ этого дверь скрипнула, и въ комнату вошелъ консулъ со свѣчой въ рукахъ.
   -- Чего ей надо было?-- спросилъ онъ, останавливаясь въ двухъ шагахъ отъ кровати.
   Несмотря на то, что Петра ждала его, она все-таки такъ взволновалась, что у нея сильно забилось сердце, и она не сразу отвѣтила:
   -- Она приходила узнать о моемъ здоровьѣ.
   -- Видѣла она меня?
   -- Нѣтъ... Ахъ, теперь я все понимаю. Она подумала, что это призракъ, и испугалась до смерти.
   -- Такъ ей и надо, этой благочестивой вѣдьмѣ!.. Но скажи, что съ тобой?
   -- У меня все прошло... Славу Богу, теперь мы избавлены отъ этой непріятности.
   О, до чего это "мы" рѣзнуло его по уху!
   -- Тебѣ было очень больно?-- спросилъ онъ.
   -- Да.
   -- Ты можешь обойтись безъ доктора?
   -- Да, разумѣется. Тутъ поблизости живетъ повивальная бабка...-- Петра не успѣла договорить фразы и со страхомъ посмотрѣла на Смита, который тоже насторожился и вздрогнулъ. Они услыхали, что въ верхнемъ этажѣ поднялась бѣготня и захлопали двери.
   Смитъ вскочилъ. Онъ успѣлъ прійти къ себѣ въ кабинетъ какъ разъ въ ту минуту, когда туда ворвалась мадамъ Линдъ.
   -- Пути Господни неисповѣдимы,-- пролепетала она и безцѣльно забѣгала по комнатѣ съ широко раскрытыми глазами.
   -- Говорите по-человѣчески!-- крикнулъ Смитъ, топая ногой.-- Что случилось?
   -- Барыня скончалась!-- отвѣтила мадамъ Линдъ, вздѣвая руки къ небу.-- Принесите скорбь вашу къ стопамъ Господа.
   Смитъ не слушалъ ея. Онъ бросился изъ кабинета и взбѣжалъ на лѣстницу, перепрыгивая черезъ двѣ-три ступеньки заразъ. Въ залѣ съ фамильными портретами онъ опрокинулъ стулъ, а въ слѣдующей комнатѣ онъ натолкнулся на столъ.
   При первомъ взглядѣ на жену онъ увидѣлъ, что она мертва. Ея нижняя челюсть отвисла и ротъ былъ полуоткрытъ, всѣ черты лица расплылись и потеряли всякую упругость. Едва переводя дыханіе, онъ пощупалъ ея руки. Онѣ были холодны, какъ ледъ, и успѣли уже окоченѣть, пульса не было слышно. Онъ прикоснулся губами къ ея лбу, и ему показалось, что онъ цѣлуетъ кусокъ желѣза на морозѣ.
   -- Богъ далъ, Богъ и взялъ, да будетъ Его святая воля,-- услышалъ Смитъ. Онъ растерянно поднялъ голову. Въ ногахъ кровати стояли мадамъ Линдъ и Петра въ юбкѣ и ночной кофтѣ, Петра горько плакала.
   -- Вонъ!-- крикнулъ консулъ, сдѣлавъ угрожающій жестъ рукой.
   Обѣ женщины отошли на нѣсколько шаговъ.
   -- Вонъ!-- повторилъ онъ, и когда онѣ ушли, онъ заперъ на ключъ обѣ двери.
   -- Лина, Лина, Лина моя!-- проговорилъ онъ, опускаясь на колѣни передъ кроватью; онъ приникъ лицомъ къ бѣлой подушкѣ и беззвучно зарыдалъ.
   

XXIV.

   Петра пролежала всю недѣлю. Въ ту ночь, когда умерла фру Смитъ, она простудилась, и это ухудшило ея состояніе.
   Въ день похоронъ она встала съ ранняго утра и хотѣла было заняться обычными домашними дѣлами, но почувствовала такую слабость, что должна была вскорѣ снова лечь въ постель. Она горько расплакалась, укладываясь въ постель. За всѣ эти дни она совсѣмъ не видѣла Смита. Если онъ и въ этотъ вечеръ не заглянетъ къ ней, возвращаясь послѣ поминальнаго обѣда, который давала старая фру Смитъ, она непремѣнно пойдетъ къ нему наверхъ, какъ бы плохо она себя ни чувствовала.
   Послѣ обѣда на улицѣ передъ домомъ кухарка и поденщица собирали можжевельникъ, которымъ была усыпана улица для похоронъ; обѣ женщины были въ новыхъ траурныхъ платкахъ. Въ конторѣ ставни были спущены, какъ въ праздничные дни, а въ верхнемъ этажѣ всѣ окна стояли раскрытами настежь.
   Въ залѣ передъ стѣной съ фамильными портретами между двумя большими миртовыми деревьями стоялъ высокій катафалкъ, на которомъ лежала покойница; катафалкъ былъ покрытъ простыней, свѣшивавшейся до самаго пола, на углахъ простыни были прикрѣплены букеты. Въ сторонѣ на стулѣ стоялъ большой подносъ съ вѣнками, весь полъ былъ усѣянъ цвѣтами и листьями безъ стеблей. Консоли зеркалъ и столики были покрыты бѣлыми салфетками, на нихъ стояли серебряные подсвѣчники съ наполовину сгорѣвшими восковыми свѣчами. Окна были завѣшены бѣлыми шторами, которыя напоминали вымпелы въ тихую погоду.
   Въ залъ вошла горничная въ бѣломъ съ черными крапинками платьѣ и начала собирать къ себѣ въ фартукъ цвѣты съ пола. Она сложила ихъ въ каменную чашку, наполненную водой, и принялась снимать со столовъ и зеркалъ бѣлыя салфетки и скатерти и складывать ихъ.
   -- До чего здѣсь пахнетъ покойникомъ, -- сказала мадамъ Линдъ, появляясь въ дверяхъ въ новой черной тюлевой наколкѣ и въ новой траурной шали.-- А вѣдь окна уже давно раскрыты.
   -- Никогда не видала я, чтобъ покойникъ такъ быстро испортился,-- замѣтила горничная.-- Будь это еще въ лѣтнюю пору.
   -- Ох-о-хо! Тѣло -- это сѣно, а все великолѣпіе человѣческое -- это все равно что цвѣты; но въ царствіи небесномъ мы возродимся съ просвѣтленной плотью. Я такъ и вижу свою барыню, когда мы соберемся у престола Агнца. Тогда она еще разъ поблагодаритъ за услуги старую мадамъ Линдъ, -- и старуха зарыдала и закрыла лицо сложеннымъ носовымъ платкомъ.
   -- Да, бѣдная барыня. Богъ былъ милосердъ, давъ ей такую безболѣзненную кончину, -- замѣтила горничная, вытирая глаза угломъ фартука, который она намотала себѣ на указательный палецъ.
   -- Уснула, какъ дитя, сказалъ докторъ. Но теперь я пойду на кладбище,-- спохватилась мадамъ Линдъ, и она взяла подносъ съ вѣнками.-- Когда Стина кончитъ подметать улицу, она можетъ прійти сюда и помочь вамъ... Ахъ, чуть не забыла: экономка просила, чтобы непремѣнно затопили печку у консула.

-----

   -- Вы спите, юмфру?-- спросила мадамъ Линдъ, дотрогиваясь до плеча Петры.
   Она была въ верхнемъ платьѣ, на рукахъ у нея были черныя бумажныя перчатки и она держала зонтикъ.
   Петра повернулась къ ней.
   -- Это вы, мадамъ Линдъ? Который теперь часъ?
   -- Шесть, какъ мнѣ кажется, судя по свѣту.
   -- Такъ вы уже уходите, мадамъ Линдъ?
   -- Да, моя работа покончена въ этомъ домѣ. Мой сундукъ уже унесли, а также цѣлую корзину съ платьемъ. Остальное я увезу, когда найму себѣ комнату.
   -- Вы хорошо устроитесь, мадамъ Линдъ. Вы получите много хорошей мебели.
   -- Да. Консулъ очень добръ ко мнѣ и подумалъ обо всемъ. Но разъ было сказано, что мнѣ дадутъ кровать со всей постелью, то онъ могъ бы дать мнѣ пуховикъ вмѣсто какого-то стараго ватнаго одѣяла. Но ужъ это дѣло рукъ старой барыни.
   -- Но вообще вамъ позволили, кажется, взять все, что было въ вашей комнатѣ?
   -- Да. Но что меня больше всего злитъ, такъ это то, что они не могли дать мнѣ ничего изъ бѣлья покойной барыни. А кто былъ къ ней ближе всѣхъ, какъ не я? И чего это бѣлье будетъ лежатъ безъ всякаго употребленія и тлѣть? Но и тутъ не обошлось безъ старой барыни, она во все сунула свой носъ, все разсортировала. Она такая скупая, что ей жалко разстаться со всякой тряпкой, а вѣдь она богачиха.
   -- Здѣсь станетъ очень пусто въ домѣ безъ васъ и безъ барыни, мадамъ Линдъ.
   -- Ну, я думаю, что барыня-то у васъ будетъ скоро новая, а вотъ съ мадамъ Линдъ вамъ придется разстаться... хотя какъ знать? Можетъ быть, и новая барыня сляжетъ и будетъ лежать, О-хо-хо, на все воля Божія... Вы плачете?
   -- Такъ трудно привыкать къ такимъ перемѣнамъ,-- отвѣтила Петра сморкаясь.
   -- Вся жизнь земная состоитъ изъ перемѣнъ. Жизнь наша -- это странствіе по юдоли печали съ заботами и перемѣнами. Но все это ничего, лишь бы намъ всѣмъ снова пришлось встрѣтиться въ раю. Объ этомъ мы должны усердно молиться, юмфру Фриманнъ.
   -- Счастливы тѣ, кто уже тамъ,-- прошептала Петра.
   -- Время бѣжитъ незамѣтно. Скоро вы перестанете меня видѣть, а скоро вы опять увидите меня, говоритъ Спаситель... Однако мнѣ пора. Прощайте.
   Петра пожала обѣими своими руками ея протянутую руку.
   -- Прощайте, мадамъ Линдъ, спасибо вамъ за то время, которое мы провели съ вами вмѣстѣ.
   -- Спасибо и вамъ. Мы хорошо другъ съ другомъ ладили. Да благословитъ васъ Богъ, юмфру.
   -- Спасибо, мадамъ Линдъ, -- повторила Петра, и ея слезы упали на черную бумажную перчатку мадамъ Линдъ.
   -- Заглядывайте ко мнѣ иногда по воскресеньямъ, когда вы свободны. Только не теперь, пока я живу у моей дочери, а позже, когда я устроюсь на отдѣльной квартирѣ.
   -- Благодарю васъ, мадамъ Линдъ.
   -- Тогда мы поболтаемъ о старинѣ. Впрочемъ, я буду приходить сюда разъ въ мѣсяцъ за пенсіей. Прощайте.
   Петра лежала нѣкоторое время и плакала. Сумерки смѣнились мракомъ. Странное чувство овладѣло ею при разставаніи съ мадамъ Линдъ; ей казалось, будто она унесла съ собой кусочекъ ея жизни. Что за незабвенные дни пережила она,-- дни, полные тревоги и отрады, и страха, и надежды...
   Петрѣ захотѣлось быть на мѣстѣ мадамъ Линдъ. Ахъ, поскорѣе бы прошли годы, чтобы она оставила жизнь позади себя и могла бы протянуть сложенныя руки къ небу и сказать отъ всего сердца: "Жизнь была горька и полна терній, но благость Твоя не оставляла меня, о Боже! Теперь возьми меня къ Себѣ". Наконецъ, Петрѣ стало казаться, что это уже такъ и есть. Старая, пресытившаяся жизнью, лежитъ она на смертномъ одрѣ и ждетъ послѣдняго часа. Она слышала, какъ служанки возились въ кухнѣ и болтали, тихо и заглушенно, словно въ домѣ все еще былъ покойникъ. Ей казалось, что всѣ эти звуки доносятся до нея изъ другого міра. Какъ во снѣ, увидала она горничную, которая вошла къ ней съ ужиномъ и зажгла ночникъ.
   Мало-по-малу все затихло. Петра погрузилась въ дрему.
   Стѣнные часы у печки пробили десять, и эти рѣзкіе удары пробудили Петру къ дѣйствительности. Скоро Смитъ долженъ прійти. У старой барыни гости никогда не засиживались, а въ такой день тѣмъ болѣе всѣ разойдутся пораньше.
   Немного спустя хлопнула входная дверь. Петра стала прислушиваться. Да, это онъ; его шаги раздались на лѣстницѣ. Съ тѣхъ поръ какъ умерла его жена, онъ сталъ ходить медленнѣе. Нѣтъ, онъ и въ этотъ вечеръ не зайдетъ къ ней. Какъ могла она хоть на одну минуту вообразить себѣ, что онъ вспомнитъ о ней. Какъ разъ теперь, когда его жены не было больше въ живыхъ, онъ хотѣлъ показать ей... Она это хорошо поняла.
   А можетъ быть, это только временно? Мадамъ Линдъ говорила, что на немъ очень тяжело отразилась потеря жены. Этому и удивляться нечего, такъ какъ смерть близкаго человѣка всегда тяжело отражается на окружающихъ. Надо подождать, пока пройдетъ первая острая боль. Быть можетъ, онъ еще вернется къ ней. Онъ былъ такъ ласковъ съ ней и гладилъ ее, когда разговаривалъ съ ней въ кабинетѣ послѣ званаго обѣда. Теперь, когда онъ остался одинъ и у него никого нѣтъ... "Барыня-то у васъ будетъ скоро новая" -- звучали въ ушахъ Петры слова мадамъ Линдъ, и сердце ея больно сжималось. Гдѣ найти такую темную и мрачную дыру, куда она могла бы скрыться отъ всѣхъ?
   Пробило одиннадцать. Нѣтъ, онъ не придетъ больше. Вѣдь онъ хорошо зналъ, что служанки давно уже улеглись спать, такъ что онъ не рисковалъ бы натолкнуться на кого-нибудь, въ особенности теперь, когда мадамъ Линдъ не было больше въ домѣ. Какъ онъ, должно быть, счастливъ, что отдѣлался наконецъ отъ этой старухи.
   Интересно, легъ онъ или еще сидитъ? Она не слышала, чтобы онъ выставлялъ сапоги или наливалъ воду въ умывальную чашку. А можетъ быть, ей только показалось, что онъ пришелъ?
   Петра встала съ постели и накинула на себя кое-какое платье. Она рѣшила во что бы то ни стало узнать, гдѣ онъ и что онъ дѣлаетъ. Въ однѣхъ чулкахъ съ подгибающимися колѣнями она стала пробираться обычнымъ путемъ черезъ комнаты. На лѣстницѣ она должна была раза два остановиться и ухватиться за перила, чтобы не упасть. По всей вѣроятности, у нея кружилась голова отъ запаха можжевельника, увядающихъ цвѣтовъ, смѣшаннаго съ запахомъ разлагающагося трупа. Она рѣшила, что необходимо провѣтрить и вымыть весь домъ сверху донизу.
   На верхней ступенькѣ она на минуту сѣла, чтобы собраться съ силами. Никакихъ звуковъ не доносилось изъ комнатъ Смита. Царила мертвая тишина.
   Она встала, подошла къ двери и посмотрѣла въ замочную скважину.
   Невдалекѣ отъ преддиваннаго стола направо сидѣлъ въ креслѣ Смитъ; онъ наклонился впередъ и держалъ въ рукахъ картину, которая скрывала его лицо. На столѣ, позади него горѣла свѣча въ мѣдномъ подсвѣчникѣ. Петра посмотрѣла на подзеркальный столикъ, гдѣ обыкновенно стоялъ портретъ фру Смитъ въ подвѣнечномъ уборѣ,-- портрета тамъ не было. Значитъ, онъ былъ въ рукахъ у Смита. Едва держась на ногахъ, больная и измученная, Петра тихо вернулась къ себѣ.
   Смитъ долго сидѣлъ, не отрывая глазъ отъ портрета, который онъ держалъ въ рукахъ. Время отъ времени по его щекѣ скатывалась слеза, и онъ быстро смахивалъ ее. На него нахлынуло много воспоминаній изъ первыхъ годовъ его совмѣстной жизни съ Линой, когда она была весела, здорова и блистала красотой. Сколько въ ней было жизнерадостности, какая она была шаловливая. Онъ вспоминалъ, какъ она иногда пряталась въ гостиной за роялемъ, когда поджидала его изъ конторы, и потомъ выскакивала и бросалась къ нему на шею съ серебристымъ хохотомъ. А какъ мелодично она пѣла въ зимніе вечера подъ аккомпанементъ лютни своимъ дѣтскимъ нѣжнымъ голоскомъ. Но очаровательнѣе всего она бывала, когда забѣгала къ нему въ контору, пользуясь минутой, когда онъ оставался одинъ, чтобы поцѣловать его. Одинъ разъ только они поссорились, изъ-за бальнаго платья, которое, по его мнѣнію, было слишкомъ низко вырѣзано. Онъ ушелъ къ себѣ въ кабинетъ и устроился на ночь на диванѣ; немного спустя она прокралась къ нему въ ночныхъ туфляхъ и пенюарѣ, обвилась руками вокругъ его шеи и пообѣщала никогда больше не надѣвать этого платья. О, какъ онъ былъ счастливъ съ нею!
   Онъ отложилъ портретъ въ сторону, откинулся на спинку кресла, подперевъ голову руками; на лицѣ его появилось мрачное выраженіе.
   Онъ сталъ думать о болѣзни жены, о родахъ, которые чуть не стоили ей жизни, и онъ подумалъ, что лучше было бы, если бы она тогда умерла. Подумать только о всѣхъ этихъ долгихъ годахъ, въ теченіе которыхъ она лежала, безпомощная и неподвижная. И снова сердце его сжалось отъ тяжелаго подозрѣнія, которое такъ часто мучило его. Ужаснѣе всего было то, что онъ имѣлъ основаніе считать себя виновнымъ въ ея болѣзни. Но вѣдь болѣзнь ея началась, когда она забеременѣла, вскорѣ по возвращеніи домой послѣ его пятимѣсячнаго пребыванія за границей, когда онъ совершенно неожиданно, и не предупредивъ ея объ этомъ, вошелъ къ ней въ комнату и она упала въ обморокъ отъ радости. Правда, докторъ сказалъ, что онъ совершенно выздоровѣлъ, когда онъ уѣзжалъ изъ Гамбурга, однако въ теченіе зимы болѣзнь время отъ времени напоминала о себѣ, и онъ подлѣчивался при помощи всякихъ нѣмецкихъ средствъ. О, до чего эти сомнѣнія были мучительны, въ особенности первые годы, когда она лежала неподвижно и ей становилось все хуже и хуже! Позже онъ успокоился и рѣшилъ, что его подозрѣнія неосновательны. Никогда не слыхалъ онъ, чтобы параличъ ногъ являлся послѣдствіемъ чего-либо подобнаго. Да и докторъ не подозрѣвалъ ничего, никогда не разспрашивалъ его, не намекалъ даже. Впрочемъ, это еще ничего не доказывало, такъ какъ докторъ отличался глупостью.
   Но если только это было наказаніемъ за грѣхи, то наказаніе было ужасное. Минуты легкомыслія -- и цѣлая жизнь была погублена. Не только его собственная, но также и ея, этой чистой, невинной женщины, которая отдалась ему съ такой беззавѣтной любовью, тѣломъ и душой -- она все отдала ему.
   -- О, Боже, пусть эта чаша минуетъ меня!-- произнесъ онъ со стономъ и вскочилъ, взмахнувъ руками.
   -- Лина,-- прошепталъ онъ, поднимая лицо вверхъ,-- если ты видишь твоего Германа въ эту минуту, то, я знаю, ты прощаешь ему, хотя бы даже онъ и былъ виноватъ передъ тобой,-- и онъ заплакалъ, тихо всхлипывая.-- Теперь ты въ царствіи небесномъ, и душа твоя полна любви. Не отворачивайся же отъ меня, дай мнѣ увидать твою улыбку, улыбнись мнѣ, какъ ты улыбнулась, когда я склонился надъ тобой и когда ты уже боролась со смертью, не сознавая этого.
   

XXV.

   Въ концѣ апрѣля Сина дала знать Сиверту, что онъ сталъ отцомъ большого и здороваго мальчика. Онъ принялъ это извѣстіе съ тупымъ равнодушіемъ. Но позже днемъ, когда онъ стоялъ за прилавкомъ и отмѣривалъ холстъ, онъ вдругъ рѣшилъ, что тутъ что-то неладно. Чѣмъ больше онъ думалъ объ этомъ, тѣмъ становился увѣреннѣе. Если бы это былъ его ребенокъ, то онъ долженъ былъ бы родиться въ концѣ іюня, никакъ не раньше. На этотъ разъ Сина ошиблась въ своихъ расчетахъ.
   Вечеромъ онъ пошелъ къ ней и поговорилъ съ ней начистоту. Она ничуть не смутилась и стала приводить ему примѣры преждевременныхъ родовъ, когда однако дѣти рождались большими и какъ бы вполнѣ доношенными. Только когда Сивертъ заявилъ, что онъ привлечетъ къ суду и ее и повивалку, она сдалась и призналась во всемъ.
   Сивертъ ушелъ отъ нея съ облегченнымъ сердцемъ. На этотъ разъ онъ благополучно отдѣлался отъ непріятной исторіи.
   Съ этого дня онъ началъ вести другую жизнь. Онъ порвалъ съ Рейерсеномъ, который окончательно спился и потерялъ мѣсто въ мануфактурной лавкѣ. Случилось это послѣ того, какъ Андрэа уѣхала въ Христіанію и распространился слухъ о ея помолвкѣ съ Равномъ. Теперь Сивертъ опять сидѣлъ по вечерамъ въ своей каморкѣ и читалъ. Всѣ его мысли были сосредоточены на одномъ: какъ ему вылѣзти изъ неоплатныхъ долговъ. Въ лавкѣ онъ снова сталъ исполнять свои обязанности самымъ добросовѣстнымъ образомъ.
   Время отъ времени его мучили угрызенія совѣсти, когда онъ думалъ о томъ, что убилъ бабушку. Угрызенія давали себя чувствовать особенно по вечерамъ, передъ тѣмъ, какъ онъ засыпалъ. Но по мѣрѣ того какъ время шло, воспоминанія объ убійствѣ становились все блѣднѣе и блѣднѣе, точно сонъ. Бабушку похоронили изъ дома его родителей и положили въ одну могилу съ Шюремъ Габріелемъ. Сивертъ отдѣлался отъ похоронъ, сказавшись больнымъ.
   Больше всего Сиверта мучило то обстоятельство, что онъ взялъ денегъ въ долгъ у Педера. Каждый мѣсяцъ, когда онъ получалъ жалованье, онъ намѣревался отдать ему долгъ, но изъ его намѣренія такъ ничего и не выходило. Правда, Педеръ никогда не требовалъ отъ него своихъ денегъ,-- онъ такъ любилъ Сиверта, что охотно снялъ бы для него послѣднюю рубашку, чтобы только услужить ему. Но зато теперь Педеръ не тратилъ больше карманныхъ денегъ, такъ какъ съ тѣхъ поръ, какъ Сивертъ пересталъ кутить, пересталъ также и Педеръ.
   Мадамъ Вирсъ радовалась перемѣнѣ, происшедшей въ Сивертѣ, и гордилась имъ. Значитъ, ея убѣжденія и наставленія помогли. Она часто говорила объ этомъ со своимъ мужемъ, но Вирсъ былъ мраченъ и ничего не отвѣчалъ ей на это.
   Такъ прошло лѣто и наступила осень.
   Однажды въ ноябрѣ, когда Сивертъ въ обѣденное время былъ одинъ въ лавкѣ, вошелъ парень и спросилъ Педера. Педеръ былъ посланъ по какому-то дѣлу. Сивертъ спросилъ, не можетъ ли онъ передать порученіе, когда Педеръ вернется. Да, былъ отвѣтъ, если это къ чему-нибудь поведетъ, то онъ можетъ поговорить съ нимъ. Уже нѣсколько мѣсяцевъ подъ-рядъ, сказалъ парень, онъ ходитъ сюда съ этимъ несчастнымъ счетомъ, который Педеръ такъ и не уплачиваетъ. Вѣдь это надувательство какое-то, потому что Педеръ Фриманнъ обѣщалъ ему уплатить къ первому числу, между тѣмъ первое проходило уже три раза, а онъ такъ и не видалъ отъ Педера даже полшиллинга.
   -- Сколько вамъ надо?-- спросилъ Сивертъ.
   -- Два орта и двѣнадцать, -- отвѣтилъ парень, кладя шляпу на полъ и вытаскивая изъ кармана жилета счетъ.
   Сивертъ выдвинулъ ящикъ съ деньгами и незамѣтно вынулъ изъ него нѣсколько серебряныхъ монетъ.
   -- Вотъ посмотрите, -- сказалъ парень.-- Подметки на пару залогъ и заплаты. Этотъ счетъ съ четырнадцатаго августа.
   -- Я могу уплатить по счету, тогда вамъ де придется больше бѣгать сюда, -- сказалъ Сивертъ; онъ взялъ счетъ и выложилъ на прилавокъ деньги.-- Пожалуйста, возьмите.
   -- Спасибо,-- обрадовался парень.-- Если вамъ нужна какая-нибудь починка, то обратитесь ко мнѣ. Прощайте.
   Вскорѣ въ лавку пришелъ Вирсъ.
   -- Приходили покупатели?-- спросилъ онъ.
   -- Нѣтъ, тутъ заходилъ одинъ, только онъ ничего не.купилъ.
   -- Иди наверхъ обѣдать.
   Вечеромъ, когда Сивертъ сидѣлъ за столомъ передъ тарелкой каши и стаканомъ молока, онъ былъ въ такомъ угнетенномъ настроеніи, что едва заставлялъ себя глотать. Весь день Вирсъ былъ какой-то странный, онъ совсѣмъ не разговаривалъ съ нимъ и избѣгалъ его взгляда, когда онъ спрашивалъ его о чемъ-нибудь. Теперь оба они сидѣли за столомъ и оба едва касались ѣды. Сивертъ рѣшилъ, что все выяснится, когда онъ встанетъ изъ-за стола. Если Вирсъ скажетъ: "Подожди минутку, Сивертъ Іенсенъ, мнѣ надо поговорить съ тобой кое о чемъ", тогда дѣло плохо; но если онъ дастъ ему уйти, ничего не сказавъ, то значитъ, у него какая-нибудь личная непріятность.
   Сивертъ заставилъ себя проглотить еще двѣ ложки, чтобы какъ-нибудь, продлить время. Наконецъ, онъ отложилъ ложку, поблагодарилъ и всталъ.
   -- Подожди минутку, Сивертъ Іенсенъ. Мнѣ надо поговорить съ тобой,-- сказалъ Вирсъ.
   Сиверту показалось, что въ немъ что-то оборвалось. Его поочередно бросало то въ жаръ, то въ холодъ, и онъ ухватился за спинку стула.
   -- Сядь, пока мать уберетъ со стола.
   Сивертъ послушался. Тѣ нѣсколько минутъ, которыя прошли, пока мадамъ Вирсъ убирала со стола, показались ему цѣлой вѣчностью. Стукъ ложекъ о тарелки и неровные шаги хромой хозяйки до боли рѣзали его уши въ наступившей тишинѣ.
   -- Сколько денегъ ты взялъ изъ ящика всего на всего?-- спросилъ Вирсъ, когда мадамъ Вирсъ наконецъ кончила убирать со стола и усѣлась.
   "Разъ, два, три, четыре", считалъ Сивертъ удары, которые раздавались у него въ ушахъ. Руки его сразу стали потными и холодными. Полъ колебался подъ нимъ и уходилъ изъ-подъ него въ какомъ-то туманѣ. Онъ хотѣлъ сказать что-то, но не могъ произнести ни слова.
   -- Если ты будешь отпираться, то я съ тобой церемониться не буду и позову полицію завтра утромъ. Если же ты сознаешься во всемъ, я еще посмотрю, какъ поступить съ тобой.
   -- Скажите всю правду, Сивертъ Іенсенъ,-- уговаривала мадамъ Вирсъ.-- Сознайтесь въ своемъ грѣхѣ передъ Богомъ и передъ людьми -- только такъ можно обрѣсти покой душевный.
   -- Да, -- сказалъ Сивертъ глухимъ голосомъ, -- я признаюсь во всемъ, но я не могу... я... я... подождите немного...-- Лицо его исказилось, и онъ заплакалъ; онъ закусилъ нижнюю губу и закрылъ глаза рукой.
   -- Бѣдный, -- пробормотала мадамъ Вирсъ и съ мольбой посмотрѣла на мужа.
   -- Ахъ, нѣтъ, мадамъ, не жалѣйте меня,-- прерывистымъ голосомъ произнесъ Сивертъ.-- Я недостоинъ этого.
   -- Когда ты началъ съ этимъ?-- спросилъ Вирсъ.
   Сивертъ провелъ рукой по лицу, стараясь удержаться отъ слезъ.
   -- Давно уже,-- тихо отвѣтилъ онъ.
   -- Больше года?
   -- Нѣтъ. Въ февралѣ это случилось первый разъ.
   -- Сколько ты тогда взялъ?
   -- Полталера.
   -- А потомъ?
   -- Разно бывало.
   -- Имѣешь ли ты хоть какое-нибудь понятіе о томъ, сколько всего ты взялъ?
   -- Немного болѣе сорока талеровъ, считая и товары.
   -- Господи, помилуй!-- вздухнула мадамъ Вирсъ.-- Это не малая толика, Сивертъ Іенсенъ.
   -- Я думаю, наберется побольше, -- замѣтилъ Вирсъ сухо.-- Воры не ведутъ подробнаго счета.
   Сивертъ былъ блѣденъ, какъ полотно. Лицо его застыло, только губы слегка дрожали.
   -- Можетъ быть, у тебя записано гдѣ-нибудь?
   -- Въ головѣ.
   -- А, такъ? Я это и думалъ.
   Наступило молчаніе. Сивертъ безотчетно прислушивался къ звяканью спицъ мадамъ Вирсъ.
   -- Ну, признавайся въ остальномъ,-- сказалъ Вирсъ сурово.
   -- Я сказалъ все,-- отвѣтилъ Сивертъ твердо.
   -- Такъ ты хочешь судиться?
   -- Дѣлайте, какъ хотите. Мнѣ все равно, что со мной будетъ, но я сказалъ всю правду, пусть Богъ накажетъ меня, если я хоть что-нибудь скрылъ.-- При послѣднихъ словахъ Сивертъ вскочилъ. Онъ неопредѣленно взмахнулъ руками, потомъ бросился на колѣни съ такой силой, что раздался стукъ объ полъ, и чуть не крикнулъ:-- Простите меня, вы, Вирсъ, и вы, мадамъ! Я не боюсь полиціи... я съ радостью пойду и донесу на себя самъ... но больше всего мнѣ больно, что я такъ подло отплатилъ вамъ за вашу доброту!-- Говоря это, онъ не смотрѣлъ ни на Вирса, ни на его жену. Его широко раскрытые глаза съ бѣгающими зрачками были устремлены на штору, и казалось, будто они смотрѣли куда-то вдаль, а его большія красныя руки безсильно свѣшивались вдоль туловища.
   Мадамъ Вирсъ была глубоко тронута страдальческимъ выраженіемъ его лица, и у нея на глазахъ навернулись слезы.
   -- Всѣ мы грѣшники передъ Богомъ,-- сказала она.
   -- Но самый великій грѣшникъ изъ всѣхъ -- это я!-- продолжалъ Сивертъ надломленнымъ голосомъ, глядя въ одну точку и не двигаясь -- Я такой великій грѣшникъ, что для меня будетъ отрадно понести наказаніе за кражу. Да, отрадно...
   -- Теперь уходите къ себѣ,-- сказалъ Вирсъ, поднимаясь.-- Завтра вы узнаете о моемъ рѣшеніи. Ключъ отъ лавки принесите мнѣ.
   Отдавъ ключъ и возвратясь къ себѣ въ каморку, Сивертъ опустился на сундукъ, не зажигая свѣчи. Онъ чувствовалъ такую усталость во всемъ тѣлѣ, что ему казалось, будто у него не хватитъ силъ лечь въ постель. Онъ слышалъ, какъ супруги Вирсъ разговаривали другъ съ другомъ и укладывались спать.
   -- Воръ, убійца, пьяница, лгунъ, святотатъ, клеветникъ, распутникъ,-- считалъ Сивертъ про себя съ какимъ-то тупымъ равнодушіемъ. Онъ не испытывалъ никакихъ душевныхъ страданій, онъ чувствовалъ только глухую злобу противъ себя. Внутри него вдругъ наступила тишина.
   На слѣдующее утро, прежде чѣмъ отпереть лавку, хозяинъ вошелъ къ Сиверту, успѣвшему уже встать и одѣться, и объявилъ ему, что, посовѣтовавшись съ своей женой и принимая во вниманіе молодость Сиверта, онъ рѣшилъ не вмѣшивать въ это дѣло полицію. Онъ прибавилъ, что они никому не скажутъ объ этомъ, чтобы это не помѣшало ему найти другое мѣсто. Но уйти отъ нихъ онъ во всякомъ случаѣ долженъ сегодня же.
   Послѣ того какъ Сивертъ подписалъ долговое обязательство въ сорокъ талеровъ, Вирсъ попросилъ его захватить съ собой всѣ свои пожитки и уйти какъ можно скорѣе,-- Ему незачѣмъ безпокоить себя и прощаться,-- сказалъ хозяинъ, уходя.
   Сивертъ побросалъ какъ попало свое нехитрое имущество въ сундукъ, потомъ пошелъ за возчикомъ. Когда онъ стоялъ съ нимъ въ сѣняхъ и хотѣлъ выйти въ дверь, онъ услыхалъ надъ собой голосъ:
   -- Прощайте, Сивертъ Іенсенъ.
   Сивертъ поднялъ голову вверхъ. Мадамъ Вирсъ стояла на верхней площадкѣ въ ночной кофтѣ и чепцѣ и смотрѣла на него, перегнувшись черезъ перила.
   -- Прощайте, мадамъ Вирсъ,-- отвѣтилъ Сивертъ дрожащимъ голосомъ.
   -- Господи, помилуй, на кого вы похожи,-- прошептала мадамъ Вирсъ.
   -- Спасибо вамъ за вашу доброту, мадамъ Вирсъ.
   Какъ во снѣ, шелъ Сивертъ впереди возчика къ меблированнымъ комнатамъ мадамъ Стокфлетъ на углу Стоккебексмугетъ. Тамъ онъ взялъ маленькую каморку, гдѣ едва помѣщались кровать, стулъ и столъ.
   Онъ сейчасъ же бросился на кровать.
   Такъ вотъ до чего онъ дошелъ. Да, такъ и должно было быть. Теперь онъ можетъ валяться здѣсь до тѣхъ поръ, пока не перезаложитъ всего, что только можно заложить, а потомъ ему останется только утопиться въ Свартедикенѣ,-- тѣмъ эта исторія и кончится. Онъ долженъ былъ пойти по тому же пути, что и бабушка,-- это было ясно. Странно было только, что онъ такъ долго медлилъ. Ему не жалко было себя, онъ ни въ чемъ не раскаивался, все было покончено. Такъ онъ провалялся до самаго вечера. Тогда онъ всталъ, поѣлъ и поболталъ съ хозяйкой и служанкой, а также съ двумя нѣмецкими точильщиками, которые жили тутъ же. Они угостили Сиверта пивомъ, и онъ отплатилъ имъ тѣмъ же.
   Такъ проходилъ одинъ день за другимъ. Если онъ не валялся на кровати, то сидѣлъ на стулѣ, опираясь головой о стѣну и засунувъ руки въ карманы штановъ, и смотрѣлъ передъ собой, пока не сгущались сумерки. Тогда онъ выходилъ на улицу, бродилъ по уединеннымъ мѣстамъ и возвращался домой крадучись, чтобы его не услышали точильщики, и забирался въ постель, часто не поужинавъ даже. Время отъ времени онъ ходилъ къ одной женщинѣ на окраинѣ города и закладывалъ у нея что-нибудь, чтобы уплатить хозяйкѣ за комнату, такъ какъ она ничего не давала въ кредитъ и каждый день требовала платы.
   Но вотъ однажды онъ увидалъ въ рабочей газетѣ, которую взялъ почитать у точильщиковъ, пока ихъ не было дома, что консулъ Смитъ на Страндгаде ищетъ человѣка, который взялся бы завѣдывать лавкой въ Мурегордѣ.
   Сивертъ подошелъ къ зеркалу и сталъ себя разсматривать. Да, нечего сказать, хорошъ онъ! Можно подумать, что его только что выпустили изъ тюрьмы. Лицо его обрюзгло, щеки были желтыя, а подъ глазами были синяки. Весь подбородокъ и верхняя губа были покрыты щетиной, а волосы перестали виться. Но что, если онъ острижется и побреется? Въ карманѣ у него было еще шесть шиллинговъ. Что же, можно попытаться.
   Отъ парикмахера онъ пришелъ къ себѣ въ комнату, вычистилъ свои сапоги и платье, вымылся и вычистился, какъ только могъ. Полчаса спустя онъ стоялъ въ конторѣ Смита.
   Когда онъ заявилъ о своемъ желаніи взять мѣсто завѣдующаго лавкой и назвалъ себя, консулъ Смитъ спросилъ его:
   -- Не вы ли служили въ лавкѣ Вирса?
   -- Да.
   Смитъ сталъ разсматривать свои ногти. "Кавалеръ Петры",-- подумалъ онъ.
   -- Вы умѣете вести книги?-- спросилъ онъ вслухъ.
   -- Да, господинъ консулъ. Я служилъ у Вирса три съ половиной года.
   -- Хорошо. У васъ, конечно, есть рекомендаціи?
   -- Нѣтъ,-- отвѣтилъ Сивертъ, переступая съ ноги на ногу.
   -- Вамъ придется достать ихъ. Тогда можете снова прійти,-- сказалъ Смитъ, поворачиваясь на стулѣ и склоняясь надъ конторкой.
   -- Извините, господинъ консулъ,-- проговорилъ Сивертъ непринужденнымъ тономъ, но сердце его сильно билось,-- Мы съ Вирсомъ не поладили.
   -- Онъ во всякомъ случаѣ не откажется дать вамъ удостовѣреніе въ вашей честности и приличномъ поведеніи. Я не беру въ служащіе незнакомыхъ людей безъ всякихъ гарантій,-- и Смитъ обмакнулъ перо въ чернила и началъ писать.
   Сивертъ сдѣлалъ шагъ по направленію къ двери; потомъ онъ вдругъ остановился и сказалъ:
   -- Все вышло изъ-за его жены...
   -- Неужели же вы не могли какъ-нибудь поладить?-- спросилъ Смитъ равнодушно.
   -- Мы слишкомъ хорошо ладили... Вотъ въ этомъ-то вся и бѣда.
   Смитъ улыбнулся. Сивертъ произнесъ это такимъ наивнымъ тономъ, и онъ вздохнулъ такъ тяжко, когда заговорилъ о женѣ Вирса.
   -- Да, это нехорошо,-- замѣтилъ Смитъ, снова поворачиваясь съ Сиверту.
   -- Да. Вѣдь изъ-за этого мнѣ и мѣста не достать. Вирсъ ни за что не дастъ мнѣ никакой рекомендаціи.
   Смитъ барабанилъ пальцами по столу и задумчиво гладилъ себя по подбородку.
   -- Ну, все равно. Я беру васъ съ тѣмъ условіемъ, что оставляю за собой право отказать вамъ за четырнадцать дней, когда мнѣ заблагоразсудится, если я только не буду доволенъ вами.
   Сивертъ не могъ отвѣтить сейчасъ же. Его охватила такая радость, что онъ чувствовалъ, какъ къ его горлу подступаютъ слезы.
   -- Вы обдумываете?
   -- Нѣтъ. Я вамъ очень благодаренъ, господинъ консулъ.
   -- Жалованье -- девяносто талеровъ въ годъ и два процента съ валовой выручки. Если вы человѣкъ дѣльный и расторопный, вы можете хорошо заработать.
   -- Конечно, господинъ консулъ.
   -- Зайдите еще разъ ровно въ три часа. Одинъ изъ конторщиковъ посвятитъ какъ во все и передастъ вамъ книги. Вы можете приниматься за дѣло сейчасъ же. Послѣдняго приказчика мнѣ пришлось отпустить, такъ что мальчикъ со вчерашняго дня одинъ справляется тамъ. Прощайте.
   -- Прощайте, господинъ консулъ.
   Сиверту казалось, что онъ сталъ другимъ человѣкомъ, когда онъ вышелъ изъ конторы Смита. Упадка силъ какъ не бывало; ему казалось даже, что онъ полетитъ, если только серьезно захочетъ этого.
   Подумать только, какъ Богъ все устраиваетъ къ лучшему. Онъ нашелъ гораздо больше, чѣмъ потерялъ.
   
   "Лишь къ добру все служитъ тѣмъ,
   Кто всѣмъ сердцемъ любитъ Бога",
   
   пѣло въ немъ.
   Онъ прошелъ мимо дома Вирса. Хорошо было бы зайти къ нимъ и разсказать о счастливомъ событіи въ его жизни. Скоро онъ будетъ въ состояніи расплатиться съ Вирсомъ. Онъ будетъ заходить къ нему каждый мѣсяцъ и выкладывать на прилавокъ ассигнаціи. О, что это за добрые, хорошіе люди!.. Вдругъ его охватило чувство глубокаго стыда, и все его тѣло застыло. Что, если бы они знали, что онъ сказалъ консулу про себя и про мадамъ Вирсъ! Какъ хорошо онъ отблагодарилъ ихъ за то, что они не донесли на него...
   

XXVI.

   Прошелъ годъ. Дѣло было послѣ полудня въ воскресенье. Петра ходила взадъ и впередъ по своей комнатѣ съ припаркой изъ каши на щекѣ, голова ея была обмотана платкомъ. Консулъ обѣдалъ въ гостяхъ, и обѣ служанки были отпущены, такъ что Петра оставалась дома одна. Она услыхала, какъ хлопнули ворота на дворѣ, и посмотрѣла въ окно. По двору шелъ Сивертъ Іенсенъ, расфранченый по-воскресному. Чего ему еще понадобилось? Вѣчно онъ лѣзъ то съ уѣмъ, то съ другимъ.
   Дверь пріотворилась, и въ ней показался Сивертъ.
   -- Я слышалъ отъ Стины, что у васъ зубы болятъ,-- сказалъ онъ нѣсколько смущенно,-- вотъ я и зашелъ въ аптеку за каплями. Не хотите ли попробовать ихъ?-- И онъ протянулъ ей въ полуотворенную дверь маленькій пузырекъ.
   -- Это не поможетъ,-- отвѣтила Петра слезливо. Она склонила голову на-бокъ и придерживала больную щеку рукой.
   -- Можетъ быть, и нѣтъ, но въ аптекѣ мнѣ сказали, что это лучшее средство.
   Петра взяла пузырекъ.
   -- Какъ его надо употреблять?
   -- Накапайте на кусочекъ ваты и суньте въ зубъ. Вѣдь у васъ, вѣроятно, дупло?
   -- О-о-о!-- стонала Петра.
   -- Чортъ бы побралъ эту зубную боль! А я пришелъ васъ спросить, не захотите ли пойти сегодня въ театръ? Сегодня играетъ Оле Булль.
   Петра махнула рукой, продолжая ходить по комнатѣ и едва волоча ноги.
   -- А можетъ быть, вамъ станетъ лучше послѣ капель?
   -- На что же я гожусь съ этой вздутой физіономіей? Нѣтъ ужъ...
   -- Тогда придется отложить до другого раза. Ну, до свиданія.
   Сивертъ понуро прошелъ черезъ буфетную въ кухню. Въ этотъ вечеръ ему особенно хотѣлось повеселиться. Онъ уже такъ давно не веселился, а сегодня ему казалось, что онъ даже заслуживаетъ этого. Наканунѣ онъ уплатилъ Вирсу послѣднія деньги, а остальные долги были уже давно уплачены. Правда, немного онъ остался долженъ портному и сапожнику, но это были пустяки. Что же ему дѣлать, разъ Петра не пойдетъ съ нимъ? Итти одному -- скучно, а больше ему не съ кѣмъ было итти. Вѣдь съ тѣхъ поръ, какъ онъ поступилъ на службу къ Смиту, онъ ни съ кѣмъ не водилъ компаніи. Эти кутилы и гулящія дѣвушки навлекали только несчастье на людей, а кромѣ того, онъ считалъ себя теперь выше ихъ всѣхъ съ тѣхъ поръ какъ сталъ завѣдующимъ лавкой консула Смита на Страндгаде.
   Въ воротахъ онъ наткнулся на стараго Фриманна, который входилъ на дворъ. Сивертъ приподнялъ шляпу и далъ ему дорогу, и тутъ ему пришло въ голову позвать съ собой Педера.
   -- Не знаете ли вы, Педеръ дома?-- спросилъ онъ.
   -- Право, не знаю,-- отвѣтилъ Фриманнъ,-- можетъ быть, и дома.
   "Какъ измѣнился этотъ человѣкъ съ тѣхъ поръ, какъ женился", подумалъ Сивертъ, идя по улицѣ. "Прежде это былъ настоящій шаръ, въ немъ было столько же въ вышину, сколько въ ширину, а теперь онъ совсѣмъ не похожъ на карлика. И какъ онъ чисто одѣтъ, и лицо у него стало свѣтлое и чистое". Да, надо жениться, обзавестись собственнымъ домомъ и хозяйствомъ... Лишь бы Петра согласилась выйти за него. Эта здоровая, красивая дѣвушка въ туфляхъ съ пряжками, полотняномъ воротничкѣ, съ мягкими руками и тяжелыми косами на головѣ очень нравилась ему. Если бы она взяла его, то изъ него могъ бы еще выйти человѣкъ.
   Петра увидала въ окно отца, и это такъ поразило ее, что у нея даже зубная боль прошла. Она служила на этомъ мѣстѣ уже два съ половиной года, и отецъ ни разу не заглянулъ къ ней. "Надо выйти къ нему навстрѣчу, -- подумала она, -- а то онъ начнетъ бродить по всему дому, потому что никогда здѣсь не былъ".
   -- Вы ко мнѣ?-- спросила Петра, отворяя дверь кухни, передъ которой остановился Фриманнъ, раздумывая, куда ему стучать.
   -- Я вышелъ прогуляться, и вотъ я подумалъ... но, можетъ быть, я стѣсняю?
   -- Нѣтъ, но у меня ужасно болятъ зубы.
   -- Да, я вижу, ты вся упакована,-- замѣтилъ онъ, слѣдуя за Петрой въ ея комнату.-- А у тебя здѣсь очень хорошо,-- прибавилъ онъ, осматриваясь по сторонамъ и усаживаясь на стулъ возлѣ двери.
   -- Да, у меня хорошо,-- отвѣтила Петра, снимая съ головы платокъ и перемѣняя припарку. Зубъ у нея снова заболѣлъ.
   Фриманнъ вертѣлъ въ рукахъ шляпу, держа ее на колѣняхъ.
   -- Какъ дома всѣ поживаютъ?-- спросила Петра.
   -- Слава Богу, хорошо.
   -- Ладитъ ли Педеръ съ мадамъ Хольмъ?
   -- Повидимому. Да вѣдь она такая добрая, моя жена.
   -- Ахъ, а я ее назвала мадамъ Хольмъ. Я совсѣмъ забыла!
   -- Не бѣда.
   -- Были ли какія-нибудь извѣстія отъ Маріуса?
   -- На прошлой недѣлѣ мы получили отъ него письмо. Они грузятся въ Кардифѣ.
   -- Да, да, это хорошо. Кажется, и Педеръ теперь хорошо ведетъ себя?
   -- Да. Онъ теперь первымъ приказчикомъ у Вирса и получаетъ восемь талеровъ въ мѣсяцъ.
   Пауза.
   -- Правду говорятъ, будто Смитъ снова женится?
   -- Нѣтъ ничего хуже на свѣтѣ зубной боли!-- воскликнула Петра, покачиваясь взадъ и впередъ верхней частью туловища.
   -- Но ты, вѣроятно, все-таки останешься здѣсь?
   Петра продолжала стонать и ничего не отвѣчала.
   -- Я заходилъ сегодня къ Дрэѣ,-- заговорилъ опять Фриманнъ, помолчавъ немного,-- но тамъ меня не очень-то хорошо приняли. Она заставила меня стоять въ передней и сказала, что сегодня ей некогда разговаривать со мной.
   -- Равнъ былъ дома?
   -- Не видалъ, я сейчасъ же повернулъ спину и ушелъ.
   -- Да, она теперь не хочетъ имѣть ничего общаго съ родными, ужъ очень она стала важной. Она такъ расфуфырена, говорятъ люди, что всѣ смѣются надъ ней.
   -- Это моя жена захотѣла, чтобы я пошелъ къ ней. Она сказала, что я Дрэѣ отецъ и что теперь ей не приходится стыдиться меня. Если я не такъ богатъ, какъ Равнъ, то все-таки я человѣкъ честный и порядочный, такъ мнѣ кажется. А кромѣ того, моя жена хотѣла, чтобы я посмотрѣлъ, нарядно ли у нихъ въ комнатахъ. Но ужъ больше я къ нимъ никогда не суну носа.
   -- Да и я также,-- отвѣтила Петра.
   -- Слава Богу, намъ отъ нихъ ничего не нужно. Она-то, конечно, подумала, что я пришелъ у нея клянчить. Меня это такъ огорошило, что мнѣ какъ-то не хотѣлось сразу итти домой. Вотъ я и завернулъ сюда.
   Фриманнъ всталъ.
   -- Ну, прощай! Поправляйся скорѣе.
   Подъ вечеръ зубная боль утихла у Петры, она зажгла свѣчу и спустила штору. Снявъ припарку со щеки, она бросила взглядъ въ зеркало. Хороша она, нечего сказать! Щеку вздуло, лицо стало треугольнымъ, а кожа была вся обожжена горячими припарками.
   Ахъ, не все ли равно! Она сѣла на стулъ возлѣ печки, сложила руки на груди и глядѣла передъ собой мрачнымъ взоромъ.
   А они-то всѣ смотрѣли всегда на Дрэю, какъ на шлюху и бездѣльницу. Чѣмъ она заворожила Равна, какъ заставила его жениться на себѣ? Будь это еще пожилой вдовецъ, какъ Смитъ, но вѣдь Равнъ совсѣмъ еще молодой! Кто могъ бы подумать, что все это такъ устроится. Вѣдь она, Петра, считала зазорнымъ для себя итти по улицѣ рядомъ съ Дрэей... а та живетъ себѣ теперь важной барыней на лучшей улицѣ... Теперь и отецъ совсѣмъ образумился и братья также вышли въ люди, только она одна плохо устроилась...
   Хуже всего было то, что она потеряла всякое самолюбіе. Жить въ этомъ домѣ и досаждать Смит у своимъ присутствіемъ, когда она знала, что она у него, какъ бѣльмо на глазу! Вотъ почему онъ вздумалъ купить дачу и переѣхалъ туда съ горничной и мальчикомъ уже перваго мая, хотя погода стояла еще очень холодная. Съ тѣхъ поръ онъ и порвалъ съ ней окончательно и сталъ говорить ей "вы" въ тѣхъ рѣдкихъ случаяхъ, когда ему приходилось говорить съ ней и когда онъ обѣдалъ въ городѣ. Она же унизилась до того, что до сихъ поръ еще не отказалась отъ мѣста, хотя прошелъ уже и Ивановъ день, и Михайловъ. И при этомъ она съ каждымъ днемъ все больше и больше проникалась увѣренностью въ томъ, что скоро въ домѣ должна произойти перемѣна. Теперь объ этомъ говорятъ и въ городѣ, отецъ уже слышалъ объ этомъ. О, да, она давно поняла это. Если бы даже ей и не говорила горничная о томъ, что Смитъ усердно ухаживаетъ за дочкой купца Мунте, дача котораго была рядомъ съ его дачей, то она и сама догадалась бы, что у консула что-то на умѣ. Онъ помолодѣлъ за послѣднее время и сталъ красивѣе прежняго. Когда онъ ходилъ наверху, то шагалъ онъ такъ легко, будто танцовалъ, и онъ часто напѣвалъ, поднимаясь по лѣстницѣ, и каждый день надѣвалъ чистую крахмальную рубашку, въ петличкѣ у него всегда былъ цвѣтокъ и отъ его платья пахло тонкими духами, а не одеколономъ, какъ прежде. Не то было съ ней. Она. съ каждымъ днемъ худѣла и дурнѣла, и ей можно было дать по виду чуть не сорокъ лѣтъ. И какъ долго онъ оставался на дачѣ! Можно было ожидать, что онъ возвратится въ городъ въ день смерти жены. Но куда тамъ,-- онъ былъ слишкомъ счастливъ, чтобъ вспомнить объ этомъ.
   Интересно, красива ли она, эта Лидія Мунте? Весной какъ-то ея родители обѣдали здѣсь, передъ тѣмъ какъ уѣхать на дачу, но Лидіи съ ними не было. Говорили, будто она высокая, бѣлокурая и совсѣмъ молоденькая. Ну, да она еще успѣетъ насмотрѣться на Лидію Мунте, когда она сдѣлается невѣстой консула, когда они поженятся.
   Впрочемъ, если до этого дойдетъ, онъ долженъ будетъ сообщить ей объ этомъ. Вѣдь не захочетъ же онъ, чтобы она оставалась въ домѣ и смотрѣла на свою замѣстительницу. Во всякомъ случаѣ, если у него нѣтъ такта, то у нея найдется его достаточно.
   Да и бояться ему нечего. Она не будетъ ему дѣлать сценъ, какъ онъ это называлъ. У нея было достаточно времени, чтобъ подготовиться къ перемѣнѣ, пока она жила здѣсь одна, грустила и думала. И разъ онъ больше не любитъ ея -- да и одному Богу извѣстно, любилъ ли онъ ее когда-нибудь -- то пусть его беретъ другая, а къ ней онъ все равно ужъ не вернется больше, это она хорошо знала. Петра вытерла холодныя слезы, медленно стекавшія по носу. Ужасно было то, что она не могла совладать съ своимъ сердцемъ. Въ ней все еще теплилась надежда. Какъ знать, если бы онъ не женился, то, можетъ быть, онъ все-таки вернулся бы къ ней?
   Но на Рождествѣ она непремѣнно откажется отъ мѣста. Значитъ, ей остается пробыть въ домѣ еще пять мѣсяцевъ, такъ какъ она уйдетъ двѣнадцатаго апрѣля, а сегодня десятое ноября. До тѣхъ поръ свадьба, навѣрное, не состоится. Вѣдь невѣстѣ будутъ шить все приданое, а торопиться ей незачѣмъ, разъ она такая молодая.
   Надо будетъ подумать о другомъ мѣстѣ... Или выйти замужъ за Сиверта Іенсена? Да, это очень понравилось бы консулу! Но не такъ-то легко онъ отдѣлается отъ нея. Пусть помучится немного. Онъ слишкомъ безсердечно относился къ ней все это время, когда ей приходилось переживать такъ много тяжелаго.
   

XXVII.

   Смитъ въ волненіи ходилъ взадъ и впередъ по своей комнатѣ. Онъ сказалъ Петрѣ, что хочетъ поговорить съ ней, и ждалъ ее къ себѣ каждую минуту.
   Дверь растворилась, и Петра вошла. Лицо у нея было землистаго цвѣта, вслѣдствіе опухоли ротъ скривился на сторону. Широкій синій клѣтчатый фартукъ былъ въ мокрыхъ пятнахъ спереди.
   "Какой у нея болѣзненный видъ,-- подумалъ Смитъ,-- и какой она стала неопрятной".
   -- Вы нездоровы?-- спросилъ онъ, поворачиваясь къ ней вполоборота и потирая рукой мундштукъ въ серебряной оправѣ.
   -- У меня болѣли зубы.
   -- Вы говорили какъ-то весной, что не хотите больше служить здѣсь.
   -- Не помню, чтобъ я это говорила.
   -- Да. Это было незадолго до того, какъ я переѣхалъ на дачу.
   -- Я сказала, что вамъ пріятно было бы отдѣлаться отъ меня,-- проговорила Петра глухимъ голосомъ.
   -- Мнѣ кажется, что вамъ едва ли будетъ удобно жить здѣсь въ домѣ,-- замѣтилъ Смитъ, бросая одну трубку и беря въ руки другую.-- Пожалуй, было бы лучше, если бы вы ушли.
   -- Вы недовольны тѣмъ, какъ я служу?
   -- Вслѣдствіе различныхъ причинъ,-- продолжалъ консулъ,-- намъ придется разстаться. Вамъ здѣсь уже не такъ пріятно служить, какъ прежде, да и вы не подойдете больше въ этомъ домѣ. Дѣло въ томъ, что я обрученъ, и въ февралѣ будетъ моя свадьба.
   Петра ухватилась за спинку стула, стоявшаго рядомъ съ ней. Сердце ея сжалось отъ боли, и ротъ наполнился кисловатой влагой.
   -- Сядьте,-- сказалъ консулъ, бросая на нее бѣглый взглядъ.
   -- Вы еще что-нибудь хотѣли сказать?-- спросила Петра, пристально глядя передъ собой.
   -- Непріятно, что вамъ придется уйти не въ положенное время,-- началъ консулъ, медленно шагая по комнатѣ съ трубкой въ рукахъ.-- Можетъ быть, вамъ трудно будетъ подыскать себѣ что-нибудь подходящее. А кромѣ того, мнѣ хотѣлось бы, чтобы вы ушли уже заблаговременно. Само собою разумѣется, я съ радостью уплачу вамъ все жалованье и деньги на содержаніе за все лѣто, но, можетъ быть, вамъ непріятно будетъ оставаться безъ работы?
   -- Объ этомъ вамъ нечего заботиться,-- проговорила Петра, но голосъ измѣнилъ ей, и она на минуту замолчала.-- Я могу уйти хоть завтра.
   -- Боже васъ сохрани!-- воскликнулъ Смитъ, останавливаясь и глядя на нее.-- Если вы только не хотите оповѣстить весь городъ...
   -- Мнѣ нѣтъ никакого дѣла до городскихъ сплетенъ,-- прервала его Петра съ задоромъ.
   Смитъ закусилъ губу и нѣсколько разъ молча прошелся по комнатѣ.
   -- Послушайте, Петра,-- сказалъ онъ, садясь въ кресло передъ столомъ.-- Если вы поступите теперь необдуманно, то вы потомъ будете каяться. Такой дѣвушкѣ, какъ вы, нельзя относиться равнодушно къ своей репутаціи.
   -- О, я думаю, всѣ ужъ знаютъ объ этомъ,-- отвѣтила Петра. Она произнесла это прерывающимся голосомъ, такъ какъ губы ея сильно дрожали.
   -- Никто ничего не знаетъ и никто ничего не узнаетъ, если вы только будете вести себя осторожно. Во-первыхъ, необходимо имѣть хорошій предлогъ. Такъ, напримѣръ, если бы вы вышли замужъ...
   -- Да, это было бы для васъ, конечно, въ высшей степени удобно,-- проговорила Петра съ ядовитой улыбкой, которая еще болѣе скривила ея ротъ.
   -- Въ данномъ случаѣ я столько же забочусь о васъ, сколько и о самомъ себѣ. Но я вижу, что вы разстроены и не хотите понять, что я желаю вамъ добра. Съ вами очень трудно говорить.
   Петра стояла неподвижно. Она хотѣла уйти, но ноги ея точно приросли къ полу.
   -- Такъ вы подумайте объ этомъ,-- сказалъ консулъ послѣ нѣкотораго молчанія и поднялся.-- Я и не требую немедленнаго отвѣта.
   Петра тихо вышла изъ комдаты.
   "Почему бы и нѣтъ?" -- думала Петра, ворочаясь ночью въ своей постели. Поступить на новое мѣсто, жить среди незнакомыхъ людей въ такомъ душевномъ состояніи -- въ этомъ не было ничего пріятнаго. Когда-нибудь ей надо выйти замужъ, а кто будетъ ея мужемъ -- это для нея было совершенно безразлично. Іенсенъ былъ дѣльный человѣкъ. Она слышала, какъ приказчики говорили, что лавка никогда не приносила такого дохода, какъ за время его завѣдыванія. Да и наружность у него была недурная. Только вотъ руки... Всѣ его любили и искали его общества. Горничная и кухарка Стина чуть не дрались изъ-за него. Правда, онѣ были болѣе его ровней. Юмфру Мадсенъ также бѣгала за нимъ. А то зачѣмъ она вѣчно покупаетъ что-нибудь у него въ лавкѣ? Вѣдь поблизости было много другихъ лавокъ, да и незачѣмъ дѣвушкѣ, торгующей въ винной лавкѣ, закупать провизію для дома. Ради Іенсена она и Эриксену отказала. Но эта старая вѣдьма останется съ носомъ. Лишь бы Петрѣ поправиться и не ходить съ такимъ измученнымъ лицомъ. Это удивительно, что Іенсенъ не отставалъ отъ нея, несмотря на то, что она такъ подурнѣла. Поскорѣй бы только опухоль прошла, а ужъ она принарядится. Это поможетъ. Она ужъ очень пренебрегала своей наружностью за послѣднее время и ходила неряхой.
   Нѣсколько дней спустя вечеромъ Петра убирала свое бѣлье. Она бросала одну вещь за другой въ ящикъ комода, не глядя на нихъ и не считая. Ей казалось, будто у нея раскрывается старая рана, когда ея взглядъ падалъ на отдѣлки, кружева и тесемочки, которыми она украсила свое бѣлье въ то время, когда жила какъ въ полуугарѣ и строила несбыточные планы.
   Дверь пріотворилась, и въ ней появилась голова Сиверта. Онъ сказалъ, что ему случайно попалось необыкновенно хорошее масло и онъ пришелъ узнать, не понадобится ли оно здѣсь.
   -- Да, конечно, если оно только не слишкомъ соленое,-- отвѣтила Петра, стоя спиной къ Сиверту и склоняясь надъ ящикомъ комода.-- Послѣднее масло, которое я брала у васъ, не очень-то понравилось консулу.
   -- Масло у меня съ собой,-- сказалъ Сивертъ, входя съ кадушкой масла въ рукахъ.
   -- Поставьте здѣсь пока. Потомъ я попробую его.
   Сивертъ поставилъ кадушку на полъ.
   -- Поздравляю васъ съ обрученіемъ консула,-- сказалъ онъ, весело улыбаясь.
   -- Да, и я могу васъ поздравить съ тѣмъ же,-- отвѣтила Петра, задвигая ящикъ.
   -- Люди уже давно болтали объ этомъ. Подумайте только, Лидія Мунте будетъ консульшей. Чего только не творится на свѣтѣ.
   -- Вѣдь вы когда-то служили у Мунте,-- замѣтила Петра, садясь на диванъ передъ столомъ и открывая шкатулку со швейными принадлежностями.-- Но она была тогда еще совсѣмъ дѣвочкой.
   -- Она какъ разъ готовилась къ конфирмаціи. Она была озорной дѣвочкой. Вы себѣ представить не можете, какъ она шалила.-- И Сивертъ лукаво улыбнулся и покачалъ головой.
   -- Присаживайтесь, Іенсенъ. Такъ вы говорите, она была озорная и шалила?
   -- Не знаю, была ли на свѣтѣ другая такая шалунья,-- отвѣтилъ Сивертъ, усаживаясь на стулъ возлѣ самаго дивана.-- Во всякомъ случаѣ среди господскихъ дѣтей нѣтъ такихъ озорныхъ. Изъ-за нея я попалъ въ пренепріятную исторію.
   -- А что такое?
   -- Она вѣчно возилась со мной, и вотъ разъ какъ-то послѣ обѣда она заставила меня спросить ея урокъ, который она готовила для священника. Мы сидѣли въ бесѣдкѣ, вдругъ она начала щекотать меня, и тутъ мы согрѣшили...
   -- Вы это не серьезно?..-- спросила Петра, вытаращивъ на него глаза.
   -- Нѣтъ, такъ это и было,-- отвѣтилъ Сивертъ, кивнувъ головой, и улыбнулся нѣсколько смущенно.
   -- Слыхано ли, видано ли что-либо подобное!-- воскликнула Петра, роняя руки на колѣни и глядя передъ собой растеряннымъ взоромъ.
   -- Только никому не говорите объ этомъ, слышите, Петра! А то меня во второй разъ прогонятъ съ мѣста изъ-за нея.
   -- Если бы я только думалъ, что васъ это такъ поразитъ, то я не говорилъ бы вамъ объ этомъ,-- продолжалъ Сивертъ, немного подождавъ.-- Вѣдь васъ это не касается.
   Петра не слушала его, въ головѣ у нея проносилась мысль: "Господи, да что же это такое? Іенсенъ и она, я и Смитъ".
   Когда она немного пришла въ себя, она стала выспрашивать Сиверта обо всемъ, что касалось Лидіи и семьи Мунте. Она все хотѣла знать. Сивертъ пытался перевести разговоръ на другое, но она все возвращалась къ тому же. Ему наконецъ надоѣло это.
   -- Консулъ теперь въ такомъ хорошемъ настроеніи,-- началъ Сивертъ опять.-- Это, конечно, оттого, что онъ новообрученный. "Вы очень хорошій, дѣльный человѣкъ во всѣхъ отношеніяхъ, Іенсенъ, -- сказалъ онъ мнѣ сегодня.-- Вамъ надо только еще жениться".
   -- Онъ такъ сказалъ?-- спросила Петра, на этотъ разъ заинтересованная.-- Что же вы отвѣтили?
   -- Что же,-- сказалъ я,-- въ желаніи у меня недостатка нѣтъ, господинъ консулъ. Но что тутъ дѣлать, когда нельзя получить ту, которую хочешь.
   -- Что же онъ?
   -- Онъ сказалъ, что надо запастись терпѣніемъ. Всѣ женщины всегда въ концѣ-концовъ сдаются, Іенсенъ -- сказалъ онъ, -- и Сивертъ тяжко вздохнулъ.
   -- Такъ онъ говорилъ съ вами объ этомъ?
   -- Да, онъ и раньше говорилъ объ этомъ. Онъ говорилъ, что у него въ лавкѣ завѣдующіе были все очень, неудачные и что это потому, что всѣ они были холостые. Онъ сказалъ, что семейные люди всегда надежнѣе.
   Петра тщательно прикрѣпляла шелковый бантъ къ своей сѣткѣ.
   Ея щеки порозовѣли и руки слегка дрожали.
   -- А знаете, что онъ еще сказалъ?-- продолжалъ Сивертъ.-- Если вы когда-нибудь придете и сообщите мнѣ, что женитесь, я, пожалуй, уступлю вамъ свою лавку. Ну, да это онъ, вѣрно, только пошутилъ.
   -- Нѣтъ, разъ онъ это сказалъ, то онъ сказалъ это не на вѣтеръ,-- замѣтила Петра, разсматривая сѣтку, которую она держала на распяленныхъ пальцахъ.
   Сивертъ задумался, а Петра быстро водила иголкой, втыкая ее въ скрипящій шелкъ.
   -- Да, мнѣ остается только спросить юмфру Мадсенъ, не хочетъ ли она быть моей женой,-- сказалъ Сивертъ послѣ нѣкотораго молчанія и снова тяжко вздохнулъ.
   -- Вѣдь вы ее терпѣть не можете?
   -- Да, но какъ же мнѣ противиться своему собственному счастью?
   -- Да развѣ у васъ нѣтъ никого другого?
   -- Сколько угодно. Но что отъ этого?
   Петра отложила въ сторону сѣтку, склонилась надъ столомъ и стала водить указательнымъ пальцемъ по шкатулкѣ.
   -- О чемъ вы такъ задумались, Петра?
   -- Я думаю о томъ, гдѣ я буду черезъ годъ. Вѣдь я отказалась отъ мѣста.
   -- Въ самомъ дѣлѣ?-- удивился Сивертъ.
   -- Я тутъ хлопотала и распоряжалась одна въ теченіе всѣхъ этихъ лѣтъ, но теперь, конечно, она, новая хозяйка, захочетъ все поставить по-новому.
   -- Да, конечно, вамъ неудобно оставаться,-- замѣтилъ Сивертъ задумчиво.
   -- Лишь бы мнѣ повезло съ новымъ мѣстомъ. Не такъ-то легко будетъ найти такія хорошія условія. Но ужъ съ этимъ ничего не подѣлаешь. Съ новой барыней никогда не бываетъ ладовъ.
   -- Мнѣ тоже придется отказаться, -- сказалъ Сивертъ послѣ нѣкотораго молчанія, почесывая себѣ затылокъ.
   -- Что за вздоръ,-- замѣтила Петра неопредѣленно.
   -- Подумайте только, какъ все было бы хорошо, если бы у васъ были тѣ же мысли, что и у меня. Я могъ бы сказать консулу, что все теперь налажено и что вамъ не надо искать себѣ другого мѣста.
   -- Сколько вамъ лѣтъ, Іенсенъ?
   -- Девятаго января мнѣ минетъ двадцать шесть лѣтъ.
   -- Значитъ, мы почти ровесники.
   -- Вы будете жить, какъ у Христа за пазухой, Петра. Я никогда не забылъ бы, какое добро вы мнѣ сдѣлали, согласившись быть моей женой. Вѣдь вы гораздо лучше меня и вы понравились мнѣ съ перваго дня, когда я ущипнулъ васъ за мизинецъ въ лавкѣ. Такая пара, какъ мы съ вами, всегда хорошо пробьется въ жизни,-- продолжалъ Сивертъ горячо.-- Вы такая работящая и дѣльная, да и я отъ работы не бѣгаю. Можетъ быть, современемъ вы и полюбите меня, когда увидите, какъ я стараюсь. Что вы на это скажете, Петра? Неужели нѣтъ никакой надежды для меня?
   -- Лишь бы вы потомъ не раскаивались, Іенсенъ.
   -- Я! Нѣтъ, на этотъ счетъ вы можете быть совершенно увѣренной. Я все обдумалъ и взвѣсилъ.
   -- Ну что же, въ такомъ случаѣ пусть будетъ по-вашему.-- И она протянула ему руку.
   -- Такъ вы даете мнѣ на этомъ руку?-- спросилъ онъ, крѣпко пожимая ея руку.-- Я вѣчно буду благодарить васъ за это, Петра!
   -- Теперь вы можете сказать консулу, что мы съ вами обручились и что скоро поженимся. Вѣдь ждать намъ нечего.
   -- Вы не хотите сказать мнѣ "ты" и поцѣловать меня?-- спросилъ Сивертъ, вставая, обнимая ее за плечи и склоняясь къ ея лицу.
   -- Успѣемъ еще,-- пробормотала Петра, слегка отворачиваясь.
   -- Ужъ это какъ-то даже обидно, что ты не хочешь поцѣловать меня,-- сказалъ Сивертъ, приближая свои губы къ ея лицу.
   Петра закрыла глаза и позволила ему прикоснуться къ своимъ губамъ.
   Онъ приподнялъ ее со стула, привлекъ къ себѣ и прижался своими губами къ ея губамъ, сперва тихо и осторожно, а потомъ все сильнѣе и сильнѣе. Онъ все крѣпче сжималъ ее въ своихъ объятіяхъ и цѣловалъ ее съ такой жадностью, какъ человѣкъ, которому наконецъ дали ѣсть послѣ долгаго голоданія. Петра, которая отвѣчала ему сперва холодно, почувствовала, какъ по ея тѣлу прошла горячая струйка.
   -- Теперь уходите, -- сказала она немного спустя, стараясь освободиться отъ объятій Сиверта, но онъ крѣпко держалъ ее. Онъ продолжалъ цѣловать ее съ полузакрытыми глазами и впивался губами въ ея шею.
   -- Теперь уходите,-- повторила Петра.
   -- Скажи "ты",-- просилъ Сивертъ задыхающимся голосомъ.
   -- Ну, ты. Теперь уходи.
   -- Хорошо, Петра, но почему мнѣ нельзя остаться здѣсь?-- спросилъ онъ, не выпуская ея изъ объятій. Лицо его пылало и голова отяжелѣла.
   Петра разсердилась и вырвалась отъ него.
   -- Если ты такъ, то я совсѣмъ тебя не хочу.
   -- Да нѣтъ же, нѣтъ, нѣтъ, Петра! Не сердись на меня. Я совсѣмъ потерялъ голову,-- воскликнулъ Сивертъ, хватая шляпу, которую онъ положилъ на стулъ возлѣ двери. Потомъ онъ снова подбѣжалъ къ ней и обнялъ ее.
   -- Извини меня, Петра,-- сказалъ Сивертъ, положивъ голову на ея плечо.-- Я ничего не могу подѣлать съ собой... Вотъ уже цѣлый годъ, какъ я не былъ съ женщинами, -- произнесъ онъ хриплымъ и прерывистымъ голосомъ.
   -- Я прямо-таки боюсь тебя, -- сказала Петра, отворачиваясь отъ него.
   -- Я ухожу, я ухожу. Спокойной ночи, Петра.
   

XXVIII.

   Петра поручила Сиверту сказать Смиту объ ихъ обрученіи и отъ ея имени прибавить, что она хотѣла бы уйти съ мѣста до Рождества, если только онъ ничего не имѣетъ противъ этого. Теперь, когда она рѣшила выйти замужъ, ей хотѣлось какъ можно скорѣе уйти изъ этого дома, гдѣ, казалось, сами стѣны смотрятъ на нее съ насмѣшкой и состраданіемъ. А кромѣ того, ее мучилъ страхъ, что случится что-нибудь такое, что помѣшаетъ ея плану.
   Однако прошла цѣлая недѣля, а Сивертъ все еще не говорилъ съ консуломъ. Въ это время трудно было поймать консула для разговора; онъ очень рѣдко бывалъ въ конторѣ, а когда онъ являлся туда, то у него было очень много дѣлъ.
   Петра съ каждымъ днемъ волновалась все больше. Ей трудно было сосредоточиться на работѣ, и она стала такой нервной, что вздрагивала отъ малѣйшаго шума.
   Каждый вечеръ, когда Сивертъ приходилъ къ ней, она встрѣчала его пристальнымъ вопросительнымъ взглядомъ.
   Наконецъ, вечеромъ въ концѣ ноября онъ могъ сообщить ей, что засталъ консула.
   У Петры сильно забилось сердце.
   -- Ну что же?-- спросила она, испытующе глядя на Сиверта.-- Какъ все сошло?
   Сивертъ молча опустился на стулъ возлѣ комода.
   -- Почему ты не сѣлъ на диванъ, какъ всегда?
   -- Мнѣ и здѣсь хорошо, -- отвѣтилъ Сивертъ, избѣгая ея взгляда.
   -- Случилось что-нибудь?-- спросила Петра, обрывающимся голосомъ.-- Онъ не хотѣлъ отпустить меня такъ скоро?
   -- Да... Ничего не случилось.
   -- Такъ что же съ тобой?
   Сивертъ сосредоточено смотрѣлъ въ полъ.
   -- Да отвѣчай же наконецъ!-- крикнула Петра, вставая съ дивана.-- Или мнѣ оттаскать тебя за уши?-- говоря это, она оперлась о столъ, потому что у нея тряслись колѣни.
   Сивертъ поднялъ на нее глаза и посмотрѣлъ на нее смущенно и вмѣстѣ съ тѣмъ съ мольбой:
   -- Скажи, Петра, было ли что-нибудь между тобою и консуломъ?
   -- Здравствуйте!-- воскликнула Петра и подбросила полѣно въ печку.
   -- У меня вдругъ мелькнуло это въ головѣ, когда я разговаривалъ съ консуломъ. А потомъ я такъ ужъ и не могъ отдѣлаться отъ этой мысли. Скажи мнѣ правду, Петра.
   -- Неужели же ты думаешь, что консулъ способенъ на что-нибудь подобное?-- спросила Петра съ негодованіемъ, наклоняясь къ печкѣ и стоя къ Сиверту спиной.
   -- Нѣтъ, но все-таки...
   -- Нечего сказать, хорошія у тебя мысли!-- замѣтила Петра, быстро подходя къ Сиверту. Онъ сидѣлъ, понуривъ голову, словно наказанное дитя.-- Я не думала, что ты такой нехорошій,-- прибавила она нѣсколько рѣзче.
   -- Да, ты права, Петра, но меня такъ неожиданно пронзила эта мысль.
   Петра остановилась возлѣ умывальника и съ оскорбленнымъ видомъ перебирала полотенце пальцами.
   -- Не сердись на меня, Петра.
   -- Если мнѣ приходится ожидать отъ тебя такихъ оскорбленій, то...
   -- Я никогда не заикнусь больше объ этомъ,-- сказалъ Сивертъ, подходя къ ней и беря ея руку.-- Я вижу по твоему лицу, что это неправда.-- Онъ обнялъ ее за талію и хотѣлъ привлечь къ себѣ, но она оттолкнула его, продолжая стоять на томъ же мѣстѣ.
   -- Вотъ видишь ли, мнѣ показалось, что консулъ даетъ намъ слишкомъ много,-- проговорилъ Сивертъ въ смущеніи.-- Отъ этого все и произошло.
   -- Да, но я не имѣю никакого понятія объ этомъ,-- отвѣтила Петра съ надутымъ видомъ.-- Ты ничего не говорилъ мнѣ.
   -- Онъ не только уступаетъ мнѣ за безцѣнокъ лавку, но даетъ намъ еще сто талеровъ на приданое, а если намъ еще понадобится денегъ, то онъ дастъ намъ въ долгъ безъ процентовъ.
   -- О, я нахожу, что ему было бы стыдно сдѣлать для насъ меньше, вѣдь онъ такъ богатъ, а послѣ смерти матери онъ станетъ еще богаче. Мадамъ Линдъ получила пожизненную.пенсію и все, что находилось у нея въ комнатѣ, а ты самъ знаешь, какъ онъ не любилъ ея. А отъ лавки своей онъ уже давно хотѣлъ отдѣлаться. И неужели же изъ-за этихъ пустяковъ у тебя возникли такія гадкія предположенія?
   -- Ну, забудь это, Петра, -- уговаривалъ Сивертъ, робко поглаживая ее по рукаву.
   -- Надѣюсь, ты не далъ понять какъ-нибудь консулу, что у тебя такія подозрѣнія?
   -- Нѣтъ, мнѣ это пришло въ голову послѣ разговора съ нимъ.
   -- Ты поблагодарилъ его?
   -- Ну, конечно.
   -- Долго ты былъ у него?
   -- Да, довольно долго. Намъ надо было о многомъ поговорить съ нимъ. Онъ предложилъ мнѣ сѣсть и былъ очень любезенъ со мной. Онъ сказалъ, чтобы я записался въ мѣщане и чтобы къ Рождеству мы повѣнчались. Потомъ мы поболтали съ нимъ еще и о томъ, что я хочу перемѣнить свою фамилію на Мюре, -- это онъ очень одобрилъ. Онъ обѣщалъ самъ написать прошеніе для меня.
   -- И послѣ всего этого ты идешь ко мнѣ съ такимъ отвратительнымъ подозрѣніемъ. Зналъ бы это консулъ! Я думаю, онъ отказался бы отъ всего.
   -- Да прости же меня, наконецъ!-- воскликнулъ Сивертъ, обнимая ее обѣими руками за талію, чтобы поцѣловать.-- Иди, сядь ко мнѣ на колѣни.-- Онъ увлекъ ее къ дивану, посадилъ къ себѣ на колѣни и положилъ ея руку къ себѣ на шею.
   Петра слабо сопротивлялась. Она почти не касалась его колѣнъ и сидѣла прямо, опираясь ногами объ полъ, а рука ея безжизненно лежала на его плечѣ.
   Сивертъ отнялъ руки отъ Петры, и онѣ упали вдоль его туловища. Ему казалось, что онъ заледенѣлъ и что холодъ исходитъ отъ тѣла Петры. По его тѣлу прошла дрожь.
   -- Тебѣ холодно?-- спросила Петра, снимая руки съ его плечъ.
   Вдругъ онъ оттолкнулъ ее отъ себя и вскочилъ на ноги.
   -- Отъ этого не будетъ счастья для насъ,-- сказалъ онъ въ волненіи, широко шагая взадъ и впередъ по комнатѣ.
   -- Да что такое случилось?-- спросила Петра, поблѣднѣвъ отъ испуга передъ его горячностью.
   -- Я вижу, что тебѣ нѣтъ никакого дѣла до меня! Я замѣчалъ это уже и раньше. Лучше мнѣ тебя совсѣмъ не надо. Нѣтъ, Боже избави меня отъ такого несчастья!-- крикнулъ онъ, встряхиваясь, какъ собака, которая только что вышла изъ воды.
   Петра посмотрѣла на него растерянно и недовѣрчиво.
   -- Неужели ты это серьезно?
   -- Да, клянусь! Я не могу жениться на бревнѣ!-- крикнулъ онъ, хватая свою шляпу и бросаясь къ двери.
   Петра бросилась впередъ и загородила ему дорогу.
   -- Ты не уйдешь отсюда, Сивертъ! Такъ ты не уйдешь отъ меня! Ты дѣлаешь меня несчастной на всю жизнь!
   -- Ты боишься сплетенъ и пересудовъ! Только этого ты и боишься! Неужели ты думаешь, что я этого не понимаю? Прочь съ дороги!-- и онъ крѣпко схватилъ ее за руки.
   Она вырвала отъ него руку, бросилась къ нему на шею и разразилась слезами.-- Это нехорошо съ твоей стороны, Сивертъ! Это гадко! Я не могу себѣ представить, какъ я буду жить безъ тебя. Не обращай вниманія на то, что я немного сдержанна. Ужъ такая у меня натура. Но я все-таки люблю тебя! Да, я люблю тебя! Ты не долженъ бросать меня, Сивертъ! Господи, чего же ты хочешь отъ меня? О-о-о,-- и она плакала и рыдала, прижимаясь лицомъ къ его плечу.
   -- Давай Богъ, чтобы я ошибался, Петра, -- сказалъ Сивертъ печально, цѣлуя ея блестящія косы.-- Никто не былъ бы счастливѣе меня, если бъ это было такъ.
   -- Пойдемъ, сядемъ на диванъ, -- попросила Петра, беря его большой заскорузлый кулакъ своей теплой мягкой рукой.-- Вотъ увидишь, какая я буду ласковая съ тобой, Сивертъ.-- И она прижалась своими губами къ его губамъ, договаривая послѣднія слова.
   Сивертъ опустился на диванъ рядомъ съ нею и положилъ голову къ ней на колѣни, ничего не говоря. Ему такъ хотѣлось отдохнуть. Если онъ не найдетъ покоя у Петры, то ему некуда уже больше пойти. Но, конечно, все это только онъ вообразилъ себѣ... она любитъ его, она должна любить его... А кромѣ того, порывать съ ней уже нельзя больше. Что сказалъ бы консулъ и что было бы съ нимъ? Нѣтъ, пусть все остается такъ. Возвращаться къ старой, непріютной жизни онъ не хотѣлъ.

-----

   Двадцать второго декабря Сивертъ и Петра отпраздновали свою свадьбу у Фриманновъ. Андрэа на свадьбѣ не присутствовала; она послала молодымъ вазу съ цвѣтами и полдюжины суповыхъ серебряныхъ ложекъ.
   Немного спустя надъ лавкой въ Мюрегордѣ появилась слѣдующая вывѣска:

С. Г. МЮРЕ.
МАСЛО, ТРЕСКА, ЖИРОВЫЕ
и
КОЖЕВЕННЫЕ ТОВАРЫ.

Перевела М. П. Благовѣщенская.

"Русская Мысль", кн.I--X, 1917

   
   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов