ИСТОРИКО-БЫТОВЫЙ РОМАНЪ ИЗЪ ЭПОХИ XVII СТОЛѢТІЯ
АДОЛЬФА ГЛАЗЕРА
(Masaniello. Kulturgeshibtliche Erzölung aus der Mitt des siebzehnten Iahrhunderls, fon Adolf Glaser)
ПРИЛОЖЕНІЕ КЪ "ИСТОРИЧЕСКОМУ ВѢСТНИКУ"
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ТИПОГРАФІЯ А. С. СУВОРИНА. ЭРТЕЛЕВЪ ПЕР., Д. 11 2
1889
Въ историческихъ судьбахъ народовъ случаются перевороты, которые привлекали и всегда будутъ привлекать вниманіе мыслящихъ людей. Эти перевороты являются результатомъ борьбы негодующаго чувства собственнаго достоинства съ чужеземнымъ владычествомъ,-- результатомъ отчаяннаго сопротивленія притѣснѣніямъ насильно-навязанной тиранніи. Когда народъ доходитъ до того, что бываетъ принужденъ какой бы то ни было цѣной купить свободу, свергнувъ съ себя ненавистное иго, тогда въ немъ пробуждаются тѣ благородныя чувства самоотверженія и тотъ величественный героизмъ, которые Шиллеръ такъ трогательно изобразилъ въ своемъ "Вильгельмѣ Теллѣ":
"Нѣтъ, долженъ быть насилію предѣлъ!
"Коль угнетенный права не находитъ,
"Коль для него несносно стало бремя,
"Тогда онъ смѣло къ Небу обратись:
"Тамъ всѣ свои права отыщетъ онъ,
"Тамъ всѣ они, какъ вѣчныя свѣтила,
"Ненарушимы, тверды, неизмѣны" 1)!
1) Переводъ Ѳ.-Б. Миллера, помѣщенный въ Гербелевскомъ изданіи сочиненій Шиллера.
Общее вниманіе охотно останавливается на именахъ участниковъ подобныхъ возстаній, на тѣхъ избранныхъ личностяхъ, которыя, можетъ быть, только случайно стали во главѣ народнаго движенія и, выдвинутыя впередъ волной общаго возмущенія, въ рѣшительный моментъ произвели государственный переворотъ. Поводы къ возстанію могли носить личный характеръ; но если самое возстаніе разыгрывается на почвѣ общечеловѣческой, мы относимся къ нему со страстно-возбужденнымъ вниманіемъ. Какъ случилось при Теллѣ, желавшемъ защитить драгоцѣнныя для него права жены и дѣтей, такъ случилось и при героѣ предлагаемаго романа, при простомъ, безвѣстномъ рыбакѣ Мазаніелло. Добродушнѣйшій смертный, выведенный изъ себя и взбудораженный оскорбленіемъ, нанесеннымъ его молодой женѣ, Мазаніелло въ дальнѣйшемъ ходѣ событій, при геройскомъ воодушевленіи своихъ товарищей, поднимаетъ въ Неаполѣ ужасную бурю революціи. Такимъ образомъ, судьба поручила ему роль, для которой онъ вовсе не былъ подготовленъ и которая поэтому задавила его своей тяжестью.
Тѣмъ не менѣе стоило не только изобразить это въ высшей степени благородное событіе, но и доискаться нитей, связующихъ неаполитанское возстаніе противъ чужеземнаго владычества испанцевъ съ духовнымъ движеніемъ въ другихъ сосѣднихъ государствахъ. Прежде же всего особенно стоило изобразить начавшуюся открытую борьбу научнаго знанія съ авторитетомъ папской власти. Поэтому, при ближайшемъ разсмотрѣніи главнымъ дѣйствующимъ лицомъ романа окажется Галилей, на цѣлую голову переросшій всѣхъ окружающихъ. Участіе, принимаемое искусствомъ въ неаполитанскихъ событіяхъ, обрисовано въ лицѣ веселаго удальца Сальватора Розы, друга Мазаніелло.
Роскошная итальянская природа, особенно же вѣчно-прославляемыя красоты окрестностей Неаполя, образуетъ какъ бы раму, окаймляющую живыя происшествія и показывающую ихъ въ яркомъ и сильномъ освѣщеніи.
Берлинъ, сентябрь 1887 г.
I.
На Парѳенопейскомъ берегу.
Едва забрезжилъ свѣтъ сквозь легкія ночныя облака, и съ спокойнымъ величіемъ восходившее солнце позлащало необозримый воздушный океанъ. Это было въ одно весеннее утро 1633 года. Какъ нѣжная мать покрываетъ поцѣлуями любимое дитя, такъ солнце какъ бы лобзало самыми яркими лучами окрестности Неаполя; здѣсь природа создала такое дивное сочетаніе пейзажной красоты, которое только изрѣдка удается созерцать восхищенному взору. Истинно волшебная страна снимала ночное покрывало на встрѣчу утреннимъ лучамъ. Глубокая и прозрачная лазурь небесъ опрокинулась гигантской чашей надъ упоительной панорамой; мягкій, ароматный вѣтерокъ, роскошная растительность, покрывавшая горы и ютившаяся между величественными дворцами, построенными амѳитеатромъ и господствовавшими надъ гордыми замками,-- все это сочеталось въ дивную гармонію. Изъ всѣхъ большихъ городовъ Неаполь, вѣроятно, самый красивый по мѣстоположенію; это мнѣніе высказалось въ часто повторяемыхъ словахъ, что можно спокойно умереть, увидѣвши Неаполь: здѣсь всякій получаетъ истинное понятіе о красотѣ и величіи природы.
Упоительна была свѣжесть утренняго вѣтерка, и все живущее, казалось, дышало съ наслажденіемъ. Юноша лѣтъ двадцати, высокій и стройный, съ тонкими чертами лица, съ высокимъ лбомъ и огненнымъ взоромъ тихо шелъ вдоль по берегу Хіайи, подкрѣпляя себя утренней свѣжестью. Насладившись роскошной картиной восходящаго солнца, удивлявшаго прихотливыми свѣтовыми эффектами, онъ присѣлъ на маленькій песчаный бугорокъ и началъ пристально смотрѣть на игру морскихъ волнъ, погруженный въ глубокія думы. Немного поодаль отъ этого юноши молодой рыбакъ приводилъ въ порядокъ снасти своей лодки и раскидывалъ по берегу сѣти, чтобы восходящее солнце высушило ихъ. Рыбакъ пѣлъ какую-то пѣсню, по словамъ и мелодіи совершенно гармонировавшую съ той природой, которая у неаполитанцевъ ежедневно передъ глазами: съ этимъ небомъ, какъ будто полнымъ любви и блаженства, съ этой страной, исполненной поэзіи, не поддающейся анализу и научному толкованію, но такъ сильно дѣйствующей на душу, чуткую къ чарамъ природы, все существо которой есть одна безсмертная пѣсня,-- тихая и меланхоличная, словно сладкое воспоминаніе, словно эхо, чутко спящее въ кустахъ и за горами и едва внятно-теряющееся въ тихомъ шопотѣ, пока крикъ страсти и боли не нарушитъ (то спокойствія и пока оно не отвѣтитъ рѣзкимъ диссонансомъ.
Вдругъ юноша вскочилъ, подошелъ къ рыбаку и сказалъ:
-- Любезный другъ, пожалуйста, перестаньте пѣть!
Рыбакъ посмотрѣлъ на него съ видомъ величайшаго удивленія. Удержавшись отъ гнѣвной вспышки, онъ хладнокровно спросилъ:
-- Почему же, если я могу говорить, я не могу пѣть?
-- Потому, что ваша пѣснь хватаетъ меня за сердце.
-- Какъ это должно понимать?-- возразилъ рыбакъ.-- Неужто моя беззаботная пѣснь можетъ хватать васъ за сердце? Это для меня совершенная новость!
-- Вы, вѣроятно, намѣревались пропѣть свою пѣсню у постели умирающаго?
-- Нѣтъ, за упокой души моей матери. Но къ вамъ это сравненіе не подходитъ: ваше лицо совсѣмъ не похоже на лицо умирающаго больного.
-- Но все-таки, добрый другъ,-- возразилъ юноша и чело его омрачилось горькой думой.-- и я, и вы, и всѣ мы, живущіе въ своемъ родномъ Неаполѣ, страдаемъ.-- Не личная моя судьба дѣлаетъ меня недовольнымъ, хотя я и могу на нее достаточно пожаловаться? Ваша веселая пѣснь въ виду горячо-любимаго родного города растерзала мнѣ сердце; порой и я, конечно, смѣюсь, но это бываетъ только отъ зависти и бѣшенства. Не смотрите на меня такъ удивленно, не удивляйтесь, что я говорю такія мрачныя слова. Мое сердце страждетъ и его смертельная рана съ каждымъ днемъ будетъ все ухудшаться, пока Неаполь не стряхнетъ ига чужеземныхъ притѣснителей.
Рыбакъ, слушавшій до сихъ поръ юношу съ сострадательнымъ вниманіемъ, при послѣднихъ словахъ не могъ удержаться отъ чувства восхищенія пылкимъ соотечественникомъ, его взоръ засвѣтился ласковымъ участіемъ, и съ этой минуты молодыхъ людей сблизило то общее чувство ненависти къ испанскому господству, которое кипѣло въ груди большей части населенія Неаполя безъ различія сословій.
Исторія неаполитанскаго королевства является цѣпью разнообразныхъ превратностей судьбы, какія только могутъ постигать націю. Эта страна, въ которой природа въ изобиліи расточила свои дары и сокровища красоты, была издавна лакомымъ кускомъ для смѣлыхъ завоевателей; можно сказать безъ преувеличенія, что заманчивое королевство безпрестанно переходило изъ рукъ въ руки. Хотя князья другихъ итальянскихъ королевствъ всегда охотно заводили междоусобія съ цѣлью такъ или иначе захватить въ свои руки владычество надъ Неаполемъ, но зачастую заманчивой землей овладѣвали смѣлые завоеватели изъ очень отдаленныхъ земель. Господами и повелителями Неаполя дѣлались то сарацины, переправлявшіеся въ Италію съ сѣвернаго берега Африки, то норманны изъ далекой Франціи. Испанскіе повелители думали основать свое господство не на одномъ правѣ сильнаго, правѣ завоевателя,-- они находили, что Аррагонскій домъ владѣетъ неаполитанскимъ престоломъ на правахъ наслѣдства. Но неаполитанскому народу они казались чужеземными монархами, хитрыми узурпаторами власти. Какъ часто случается въ жизни каждаго человѣка, что близкому онъ позволяетъ многое изъ того, чего чужому никогда бы не позволилъ, такъ бываетъ и съ цѣлымъ народомъ, когда онъ принужденъ повиноваться скипетру чужеземнаго повелителя: каждое принужденіе удваивается и чувство униженія давитъ съ невыносимой тяжестью, ибо всѣ выгоды, получаемыя правительствомъ, идутъ въ пользу потомковъ чужеземнаго рода. Недовольство только увеличиваетъ недостатки, скрытый гнѣвъ ищетъ исхода, несмѣло проявляясь въ народномъ ропотѣ; потомъ и кровью народъ долженъ выработывать деньги на мотовство и распутства чужеземныхъ притѣснителей.
Все населеніе Неаполя глухо волновалось. Причины этого, конечно. лежали въ человѣческой природѣ. Дѣло въ томъ, что король Филиппъ IV испанскій, царствовавшій въ далекой землѣ, человѣкъ хилый, упрямый и мало заботившійся о покоренныхъ провинціяхъ, не имѣлъ никакого понятія о страданіяхъ и нуждахъ неаполитанскаго населенія. Въ Неаполѣ въ качествѣ вице-короля жилъ герцогъ Аркосъ, бывшій самъ по себѣ мягкимъ правителемъ; но, не владѣя достаточной силой воли, онъ не могъ противодѣйствовать окружавшимъ его высшимъ чиновникамъ, которые были назначены изъ Мадрида. Дѣло постепенно дошло до того, что система взысканія податей была изощрена до тончайшаго искусства, и добродушный неаполитанскій народъ, всегда довольный, если могъ безъ большихъ хлопотъ удовлетворять своимъ обыденнымъ нуждамъ, не заботившійся объ управленіи, наконецъ, былъ пробужденъ отъ своей летаргіи и исполнился злобы.
Рыбакъ, во время разговора съ молодымъ человѣкомъ, раскинулъ сѣти на пескѣ, уже разогрѣтомъ солнцемъ. Теперь онъ могъ нѣсколько времени отдохнуть. Юноша опять присѣлъ на маленькій бугорокъ, а рыбакъ довѣрчиво расположился по сосѣдству съ нимъ, подперевъ рукой голову,-- и у нихъ завязался разговоръ о тысячахъ случаевъ насилія, которыя ежедневно совершали испанцы. Наконецъ, дѣло коснулось и житья-бытья самихъ собесѣдниковъ. Рыбаку нечего было много разсказывать, между тѣмъ какъ юношѣ было что поразсказать. Еще ребенкомъ онъ переселился въ Неаполь изъ родительскаго дома, находившагося въ Салерно; предназначенный сначала къ изученію нрава, онъ еще мальчикомъ, изъ страстной любви къ живописи, покинулъ монастырскую школу и отыскалъ въ Неаполѣ своего дядю, съ цѣлью усовершенствованія въ искусствѣ. Затѣмъ, молодые люди узнали имена другъ друга: рыбакъ прозывался Геннаро Аннезе. юношу же звали Сальваторъ Роза.
-- Разскажите же мнѣ еще что-нибудь изъ вашей жизни,-- просилъ Геннаро,-- вы теперь видите, какъ мало или даже совсѣмъ не отличаюсь я отъ своихъ пріятелей и товарищей; такая же однообразная жизнь ожидаетъ меня и въ будущемъ. Такова вообще жизнь у тысячей рыбаковъ и корабельщиковъ въ счастливомъ Неаполѣ теперь и такова же она будетъ до скончанія вѣка. Рѣдко случается, если кто-нибудь изъ насъ, въ силу какой-нибудь совершенно особенной способности, выдвинется изъ среды другихъ; я не хочу говорить какимъ образомъ, ибо и у насъ есть привиллегированные головы, избранные счастливцы. Рамъ я могу сказать, не хвастаясь, что пользуюсь авторитетомъ среди моихъ сотоварищей; это незаслуженное уваженіе пробудило во мнѣ чертовскую самоувѣренность: мнѣ стало приходить въ голову, что я могу съиграть въ жизни какую-то особенную роль.
-- И какова же эта роль по вашему мнѣнію?-- спросилъ живописецъ съ легкимъ оттѣнкомъ ироніи,-- думаете ли вы сдѣлаться художникомъ, полководцемъ, или, можетъ быть, мудрецомъ, или, наконецъ, виднымъ сановникомъ?
Рыбакъ улыбался.
-- Въ такія подробности я никогда не вдавался,-- отвѣчалъ онъ,-- но когда мои товарищи прославляли мою хитрость, когда я еще мальчикомъ ими же былъ выбираемъ третейскимъ судьей, я порой воображалъ, что настанетъ же время, когда и я смогу съиграть роль въ важномъ дѣлѣ. Но это пустыя бредни,-- мнѣ недостаетъ еще многаго, чтобы совершить что-нибудь. Главнымъ же образомъ мнѣ недостаетъ для этого голоса.
-- Голоса?-- спросилъ удивленный живописецъ.-- Вѣдь вы еще недавно такъ великолѣпно пѣли; если бы мое сердце не было такъ полно печали и ненависти, я бы, вѣроятно, не прервалъ васъ, охотно внимая веселымъ звукамъ.
-- Вы очень благосклонны,-- ласково возразилъ молодой рыбакъ,-- но это вовсе не то, о чемъ я думаю. Я самъ знаю, что мой голосъ не можетъ не нравиться; не обращая вниманія на пѣсни, которыя я пою и которыя инымъ людямъ доставляютъ удовольствіе, мой голосъ приноситъ мнѣ также истинную выгоду; вѣрьте или нѣтъ, очень часто приходятъ на голосъ, которымъ мы выкрикиваемъ наши товары. Видите ли, это случается такимъ образомъ. Поутру торговцы идутъ и бѣгутъ съ тысячью сортовъ разныхъ предметовъ по улицамъ города и выкрикиваютъ свои товары. Одинъ выхваляетъ хорошій вкусъ своей рыбы, другой нѣжность и сочность своихъ фруктовъ, третій красоту и свѣжесть своихъ овощей и такъ далѣе, какъ это обыкновенно бываетъ. Вы не повѣрите, какой приманкой является тембръ голоса; мы, продавцы, знаемъ это по опыту; я твердо убѣжденъ, что въ массѣ народа только тогда можно что-нибудь предпринять и выполнить, когда въ состояніи воодушевить звукомъ голоса. На это-то и не хватаетъ моего органа. Его хватаетъ только на то, чтобы заманивать добродушныхъ хозяекъ и ихъ служанокъ, когда же дѣло идетъ о томъ, чтобы увлечь толпу народа, тогда я пасую.
-- Я вѣрю вамъ,-- возразилъ живописецъ,-- я знаю, что существуютъ силы природы въ насъ и внѣ насъ, таинственное вліяніе которыхъ всегда казалось и кажется неразъяснимой загадкой. Если вы захотите спросить меня, въ чемъ лежитъ причина того удивительнаго очарованія, которое обольщаетъ каждаго созерцающаго эту небесную ниву, окружающую насъ здѣсь, я бы отвѣтилъ: пусть это будетъ волшебство или чудо, но слово не можетъ выразить всей полноты впечатлѣнія. Всякая попытка въ этомъ отношеніи будетъ безуміемъ: слова не въ состояніи проанализировать того, что такъ могущественно дѣйствуетъ на душу, что заставляетъ сіять глаза восторгомъ и нѣмѣть уста. Это похоже на созданіе искусства, въ упоительномъ впечатлѣніи котораго никогда нельзя отдать себѣ отчета, Нѣчто подобное мы часто испытываемъ въ жизни, встрѣчая людей, которые своимъ взглядомъ, голосомъ, либо симпатичностью своего характера, производятъ на насъ неотразимое очарованіе. Если вы голосъ причисляете къ подобнымъ удивительнымъ вещамъ, то все сказанное непремѣнно должны имѣть въ виду.
-- Конечно,-- согласился Геннаро,-- это случается только съ нами, темными людьми, которые ничему не учились и которые не могутъ ни кистью, ни перомъ передать своихъ мыслей. Оставимъ же разговоры объ этихъ вопросахъ; послушаемъ теперь что-нибудь отъ васъ о вашей жизни. Я буду молчать и слушать васъ внимательно.
-- Я не хочу отказываться,-- такъ началъ живописецъ,-- хотя я увѣренъ, что мой разсказъ будетъ гораздо несложнѣе я обыкновеннѣе, чѣмъ вы, можетъ быть, ожидаете. Мой отецъ, Фито Антоніо, былъ земледѣльцемъ и владѣлъ обширными угодьями; онъ хорошо управлялъ ими, что, конечно, стоило ему не малыхъ хлопотъ и трудовъ. Въ родѣ моей матери не только рисованіе и живопись, но и божественная музыка были наслѣдственными талантами. Но ни живопись, ни музыка, никогда не пользовались особеннымъ расположеніемъ отца; онъ никогда не соглашался, чтобы я посвятилъ себя живописи, увѣряя, что искусствомъ я могъ бы заработать, можетъ быть, сносный завтракъ, а вѣрнѣе, только несчастный обѣдъ. Эта идея такъ прочно укоренилась въ немъ, что онъ преждевременно началъ посылать меня въ здѣшнюю монастырскую школу, чтобы благочестивые братья подготовили меня къ изученію права. Но я чувствовалъ непреодолимое влеченіе къ искусству и такъ какъ мой дядя, братъ моей матери, владѣлъ въ совершенствѣ техникой живописи, то я старался ближе сойтись съ нимъ, проводя вблизи его каждый свободный часъ и, не опуская своихъ школьныхъ занятій, безпрерывно упражнялся въ рисованіи. Мало-по-малу во мнѣ развилось желаніе быстро фиксировать, при помощи моего искусства, особенно характерныя явленія, выразительныя лица и фигуры, проходившія у меня передъ глазами. Дѣло доходило подчасъ до того, что я, одолѣваемый своею страстью, бралъ кусокъ угля и наскоро набрасывалъ портреты или одного изъ благочестивыхъ братьевъ, или одного изъ своихъ сотоварищей, или, наконецъ, портреты постороннихъ посѣтителей школы на стѣнахъ корридоровъ и другихъ комнатъ. Такія продѣлки влекли подчасъ за собою недовольство и суматоху, благочестивые братья ставили очистку стѣнъ отъ моей мазни, какъ они называли мои эскизы, на счетъ моего отца, пока, наконецъ, послѣдній, выведенный изъ терпѣнья, не взялъ меня изъ монастырской школы, продолжая дома подготовлять полатыни. Я былъ безмѣрно счастливъ, что избавился отъ монастырской неволи и могъ безпрепятственно, сколько душѣ угодно, заниматься съ моимъ дядей Греко, наслаждаясь своей любимой работой. Однажды я не могъ воздержаться, чтобы не предложить ему вопроса: -- Милый дядя, скажи мнѣ, отчего мой отецъ не хочетъ позволить мнѣ учиться живописи?-- Это можно объяснить въ двухъ словахъ, милый племянникъ,-- возразилъ онъ,-- твой отецъ не хочетъ потому, что ты можешь умереть съ голоду. Живопись -- искусство ненадежное. Одному она даетъ слишкомъ много, другому же совсѣмъ ничего. Возьмемъ, напримѣръ, меня,-- мой дядя не хотѣлъ сознаться, что онъ былъ совсѣмъ ничтожнымъ живописцемъ,-- я ли не работаю съ утра до ночи, какъ лошадь,-- и все-таки вѣчно живу впроголодь, ибо совсѣмъ не находится покупщиковъ на мои картины, такъ что я хотѣлъ было даже продать ихъ старьевщикамъ на рынкѣ.-- Это очень печально,-- замѣтилъ я,-- но могу ли я идти дальше первоначальныхъ уроковъ рисованія?-- Ты долженъ продолжать свои занятія латынью,-- сказалъ онъ.-- Это очень трудно привести въ исполненіе,-- возразилъ я,-- ибо у моего отца уже теперь истощаются средства.-- Бѣдняка нужно пожалѣть,-- подумалъ дядя,-- такое многочисленное семейство и такіе маленькіе доходы; какъ же онъ смѣетъ настаивать на своемъ?-- Поэтому, милый дядя, будь такъ добръ, давай мнѣ уроки рисованія. У меня сильное желаніе учиться живописи и я никогда не отстану отъ этого.-- Дядя, наконецъ, согласился, и я отъ радости бросился ему на шею. Съ этого времени началось веселое ученіе и работа; я чувствовалъ себя счастливымъ, когда замѣтилъ, что быстро перегналъ своего бездарнаго учителя.
Я искренно сошелся съ однимъ молодымъ человѣкомъ, по имени Маркомъ Мастурціемъ; съ нимъ я дѣлалъ иногда прогулки, чтобы внимательно изучить берегъ нашего чуднаго залива и именно то мѣсто, которое вдохновило римскаго поэта Вергилія на возвышенныя и безсмертныя пѣсни. Наклонность передавать карандашомъ свои впечатлѣнія никогда не покидала меня; по временамъ я не могъ удержаться, чтобы не набросать на какой-нибудь стѣнѣ эскиза ландшафта. Въ одинъ прекрасный день мы пришли въ францисканскій монастырь св. Терезы; видъ многочисленныхъ фресокъ такъ сильно подѣйствовалъ на мое художественное чувство, что я вынулъ кусокъ угля, который имѣлъ обыкновеніе носить всегда при себѣ, и началъ набрасывать какой-то рисунокъ на стѣнѣ монастырскаго флигеля. Мой другъ далеко отошелъ въ сторону, я же настолько погрузился въ свою работу, что совсѣмъ не замѣтилъ, какъ монастырскій пастухъ въ нѣкоторомъ отдаленіи наблюдалъ за мной.-- Гей! Малый!-- закричалъ онъ гнусавымъ голосомъ,-- что ты тамъ дѣлаешь? Погоди, негодяй, я тебя проучу, какъ мазать стѣны! Попадетъ тебѣ за твои продѣлки!-- И взявъ трость, онъ подбѣжалъ ко мнѣ съ крикомъ: -- Ага! ты прикидываешься глухимъ! Кто не хочетъ слышать, тотъ долженъ чувствовать! Съ этими словами онъ ударилъ меня повыше плечъ. Хотя я слышалъ его слова, но былъ такъ углубленъ въ свою работу, что вздрогнулъ въ испугѣ и взглянулъ въ лицо разсвирѣпѣвшаго пастуха. Мѣсто было открытое, и я убѣжалъ отъ палки идіота. Обернувшись, я увидѣлъ, какъ онъ потащилъ ведро съ водой и началъ смывать губкой мой рисунокъ. Въ то время мнѣ не было еще семнадцати лѣтъ. Съ этихъ поръ судьба начала жестоко преслѣдовать меня и моихъ родныхъ. Я уже пытался писать масляными красками; эти первые опыты обратили на себя вниманіе одного талантливаго живописца, ибо моя мать имѣла много знакомыхъ художниковъ; если среди моихъ родственниковъ не находилось никого, кто бы создалъ нѣчто выдающееся, то, все-таки, родственники доставляли мнѣ художественныя знакомства, принесшія позднѣе нѣкоторую пользу и моимъ сестрамъ. Сначала мнѣ давалъ уроки Франческо Франказано. Мой отецъ никогда бы не потерпѣлъ, чтобы я всецѣло посвятилъ себя искусству; но къ этому времени онъ неожиданно умеръ, и если его смерть всѣхъ насъ сильно опечалила, повергнувъ въ крайнюю нужду, то мнѣ лично она принесла давно желанную свободу слѣдовать своему природному призванію. Наша нищета въ то время была столь велика, что я ни разу не имѣлъ средствъ, чтобы купить холста для своихъ картинъ. Братъ моей матери взялъ ее вмѣстѣ съ одной изъ моихъ сестеръ къ себѣ, другая сестра вышла замужъ за живописца Франказано, а третья по ходатайству одного вліятельнаго лица была помѣщена въ монастырь; для моихъ же обоихъ младшихъ братьевъ не могли подыскать никакого мѣста: они должны были цѣлый годъ блуждать по Неаполю, кормясь грошевымъ подаяніемъ и прибѣгая неоднократно къ общественной помощи. Всѣ эти обстоятельства -- несчастная доля моихъ родныхъ и мое собственное несчастіе -- въ первый разъ наполнили мою душу такой ненавистью къ превратностямъ этого міра, мое сердце такъ глубоко и сильно испытывало это горе, что имъ прониклось все мое существо и до сихъ поръ оно еще тяготитъ мой мозгъ.
Здѣсь живописецъ мгновенно умолкъ и мрачно взглянулъ куда-то вдаль.
-- Развѣ вы никогда не пробовали разузнавать что-нибудь о вашихъ братьяхъ?-- спросилъ участливо рыбакъ.
-- Я розыскивалъ ихъ,-- возразилъ живописецъ,-- и старался помочь имъ. Самый младшій, котораго я розыскалъ съ огромными усиліями, находится теперь, благодаря моему посредничеству, при одной торговлѣ въ Ливорно; напасть же на слѣдъ другого брата мнѣ не удалось, не смотря на всѣ старанія.
-- Развѣ вы такъ долго его не видали, что не помните даже его примѣтъ?-- спросилъ Геннаро.
-- Примѣтъ?-- переспросилъ Сальваторъ вдумчиво; -- можетъ быть, я узналъ бы его по одной маленькой пѣсенкѣ, которую часто пѣвала наша мать и которую завѣщала намъ, какъ единственное наслѣдіе. Какъ это она поется? Да. вотъ!-- и онъ началъ мурлыкать мелодію на слова:
"Я бѣденъ былъ, но не ропталъ
"И рукъ не запятналъ я кровью:
"Я и богатствѣ не мечталъ:
"Я счастливъ былъ друзей любовью.
-- Вы такъ трогательно поете,-- сказалъ Геннаро,-- что я, кажется, никогда не забуду этой простой мелодіи.
Сальваторъ повторилъ пѣсенку еще разъ и опять погрузился въ мрачныя думы, пока рыбакъ замѣчаніемъ, что онъ долженъ проститься, не вывелъ его изъ задумчивости.
Между тѣмъ, солнце поднималось все выше и выше, чувствительно разливая мягкую теплоту. Геннаро розыскалъ свои сѣти и найдя, что онѣ были сухи, поспѣшно свернулъ ихъ. Въ слѣдующую ночь была его очередь выѣзжать на рыбную ловлю; сегодня же онъ долженъ былъ уловъ прошлой ночи идти продавать на рынкѣ и на улицахъ: таково было обыкновеніе среди рыбаковъ. Поочередно часть рыбаковъ ѣздила ночью на тони, между тѣмъ какъ другіе подкрѣплялись сномъ, рано утромъ приводили въ порядокъ сѣти, сортировали ночной уловъ и разносили по улицамъ, при чемъ каждый дѣлалъ все возможное для приманки покупателей выхваливаніемъ своего товара.
-- За ваше довѣріе я не могу иначе поблагодарить васъ,-- сказалъ Геннаро,-- какъ только тѣмъ, что буду всегда помнить бесѣду съ вами. Если я не могу ожидать, что моя физіономія удержится у васъ въ памяти, то вы можете быть увѣрены, что я никогда не забуду чертъ вашего лица. Если вы случайно зайдете на базарную площадь или на сосѣднія съ нею улицы и вамъ неожиданно послышится дружеское привѣтствіе, вы можете быть увѣрены, что это я васъ окликнулъ.
Сальваторъ дружественно протянулъ руку великодушному юношѣ и сказалъ:
-- И я твердо увѣренъ, что мы снова увидимся.
Затѣмъ Геннаро заботливо сложилъ свои сѣти, положилъ ихъ на парусъ въ лодку, самъ сѣлъ въ нее и. взявъ весла, началъ грести по направленію къ плотинѣ. Доѣхавши до замка del' Ovo, онъ мгновенно поднялся въ лодкѣ и помахалъ шапкой по направленію къ тому мѣсту, гдѣ стояла серьезно-задумчивая фигура молодого живописца. Сальваторъ провожалъ его глазами и дѣлалъ рукою знаки, пока лодка не завернула за укрѣпленную косу и не исчезла изъ вида.
Послѣ этого молодой -живописецъ опять погрузился въ одну изъ тѣхъ тяжелыхъ думъ, которыя такъ часто овладѣвали имъ; въ такомъ настроеніи его художническая душа была такъ своенравна, что забывала обо всемъ и совершенно уходила въ свой внутренній міръ, оставаясь совершенно холодной къ чарамъ природы. Такъ случилось и теперь: растянувшись на пескѣ, съ открытыми глазами онъ погрузился въ свое раздумье. Онъ все лежалъ и думалъ, думалъ и лежалъ, пока неожиданные звуки, донесшіеся съ берега, вдругъ испуганно не пробудили его, возвративъ къ дѣйствительности.
Его удивленному взору представилось зрѣлище, встрѣчавшееся вообще нерѣдко, но здѣсь, вслѣдствіе особенныхъ обстоятельствъ, пріобрѣтавшее необыкновенный характеръ. Съ возвышенности, гдѣ расположилось множество барскихъ домовъ съ обширными садами, спускалась къ берегу погребальная процессія, и теперь только Сальваторъ замѣтилъ, что во время его мечтательнаго раздумья, не по далеку отъ него, къ берегу пристала большая лодка, предназначенная, повидимому, по своему устройству и убранству, служитъ для перевозки покойниковъ на какой-нибудь изъ близь лежащихъ береговъ. Молодой человѣкъ теперь внимательно наблюдалъ все происходившее, подробности котораго дѣйствительно могли приковать взоры.
Хотя монахи, частію несшіе гробъ, частію шедшіе съ пѣніемъ молитвъ впереди гроба и за гробомъ, являли собой ту отталкивающую холодность, которая пріобрѣтается частымъ присутствіемъ при исполненіи погребальныхъ обрядовъ; но за то особенное вниманіе должна была привлечь группа людей въ глубокомъ траурѣ, шедшая за гробомъ. Но тогдашнему обычаю гробъ несли открытымъ. Хотя трупъ былъ совершенно укутанъ и закрытъ пальмовыми вѣтвями, все-таки можно было разглядѣть благородныя черты словно тонко-выточеннаго женскаго личика и блѣдныя руки, сложенныя на груди, словно свѣтившіяся и ярко выдѣлявшіяся отъ бѣлаго матоваго одѣянія и отъ блестящихъ зеленыхъ листьевъ. Вокругъ темныхъ волосъ, которые распущенными прядями обрамляли головку, лежалъ вѣнокъ изъ бѣлыхъ розъ. Это могла быть женщина лѣтъ тридцати, которую провожали къ мѣсту послѣдняго упокоенія. Не нужно было долго догадываться, чтобы узнать между провожавшими родственниками мужа покойной и рядомъ съ нимъ взрослой дочери, между тѣмъ какъ другіе могли быть или братьями, или другими родственниками. Нѣкоторые вели за руку маленькихъ дѣтей, которыя могли быть двоюродными сестрами, или двоюродными братьями молодой дѣвушки.
Часто говорятъ, что ненависть изощряетъ взглядъ и это также подтверждается относительно характеристическихъ чертъ различныхъ націй. Маленькія странности и особенности, которыя пристаютъ къ каждому народу, нигдѣ такъ не бросаются въ глаза, какъ въ чужой непріязненной странѣ; къ нимъ относятся здѣсь съ тѣмъ меньшей снисходительностью, чѣмъ больше онѣ расходятся съ туземными обычаями. Для легкомысленныхъ и распущенныхъ неаполитанцевъ строго-формальное и сдержанное поведеніе испанцевъ, было тѣмъ менѣе симпатично, что оно казалось имъ невыносимымъ въ силу обоюдныхъ несогласій. Въ одеждѣ испанцевъ было едва замѣтное отличіе, но тѣмъ не менѣе оно сильно выдавало для итальянца испанскій національный характеръ. Какъ монахи, участвовавшіе въ похоронной процессіи, очевидно, принадлежали одному монастырю, исключительно предназначенному для испанцевъ, такъ и большая часть родственниковъ, слѣдовавшихъ за гробомъ, по осанкѣ и платью обнаруживала свое происхожденіе отъ ненавистной націи.
При подобныхъ отношеніяхъ обоюдныя чувства обнаруживаются въ безмолвномъ, но краснорѣчивомъ взорѣ; слово же увеличиваетъ отвращеніе до такой степени, что рука противника невольно хватается за шпагу. Точно также случилось и здѣсь. Враждебное расположеніе духа, овладѣвшее неаполитанскимъ живописцемъ, ясно сказывалось въ его осанкѣ и взорѣ, и гордая фигура, величественно стоящая на холмѣ, не могла быть незамѣченной среди Траурной процессіи. Сальваторъ бросалъ взоры, полные ненависти и сосредоточенной злобы. Испанцы то же знали, какъ они были непріятны въ Неаполѣ, знали, что ихъ появленіе повсюду вызываетъ тайныя проклятія и скрытыя клятвы смертельной мести, Нѣтъ ничего удивительнаго, что они испытывали поминутное смущеніе и ненависть, удвоенную безпрестанно разжигаемой злобой.
Похоронная процессія приближалась къ лодкѣ, готовой для принятія тѣла. Несомнѣнно, тѣло должно было быть перевезено или въ какой-нибудь монастырь на противоположномъ берегу или на сосѣдній островъ. Наконецъ, процессія подошла къ самому берегу, и гробъ былъ поставленъ на землю. До сихъ поръ Сальваторъ не могъ ясно разглядѣть лица молодой дѣвушки, потому что она буквально висѣла на рукѣ своего отца, шла неувѣренной поступью, съ поникшей головой, закрывъ лицо почти совершенно черною вуалью. Но теперь, когда покойница была медленно и осторожно положена въ лодку, дочь откинула траурную вуаль и устремила свои очи на дорогой бездыханный ликъ, который уже скоро долженъ будетъ навсегда сокрыться въ землѣ. И въ то время какъ монахи запѣли новую молитву, и гробъ торжественно былъ опущенъ въ лодку на катафалкъ, горе до такой степени охватило юное, нѣжное существо, что громкія рыданія стѣснили ея слабую грудь, и она безъ чувствъ, какъ снопъ, повалилась на руки своего отца.
Теперь во-очію подтверждалось непостоянство, возникавшее въ груди даже лучшаго человѣка, какъ только онъ подпадалъ вліянію возбуждающей красоты и нѣжнаго, сердечнаго чувства. Сальваторъ, еще такъ недавно исполненный жгучимъ чувствомъ ненависти, живущей во всѣхъ неаполитанцахъ противъ испанскихъ пролазъ, вдругъ забылъ это враждебное чувство, глядя съ сердечнымъ участіемъ и нѣжнымъ восхищеніемъ на прекрасное молодое существо, придавленное такъ безжалостно тяжелымъ безъисходнымъ горемъ. Если только изрѣдка и при совершенно особенныхъ обстоятельствахъ можетъ случаться, что первый взглядъ воспламеняетъ могучую страсть, то все-таки нельзя сомнѣваться, что это иногда бываетъ и что въ такомъ случаѣ этотъ первый взглядъ является рѣшающимъ на всю жизнь. Вторая особенность любви тоже проявилась здѣсь. Любовь всемогуща, она не смущается людскими предразсудками,-- она зажгла въ сердцѣ живописца неудержимую страсть, которая подавила всякую ненависть къ чуждой націи, лишивъ юношу возможности хладнокровно разсуждать, охвативъ все его существо нѣмымъ восторгомъ. Не на покойницу, очевидно принадлежавшую къ знатному испанскому дому, смотрѣлъ онъ. нѣтъ,-- его очарованныя очи восхищенно слѣдили за плѣнительной молодой дѣвушкой. Здѣсь опять сказалась его художественная натура, забывавшая въ минуты возбужденія все на свѣтѣ и отдавшаяся лишь одному чувству. Да, онъ забылъ въ это мгновеніе все окружающее,-- забылъ до того, что отдавшись во власть впечатлѣнія, приблизился къ траурной группѣ, словно желая оказать помощь прелестной дѣвушкѣ.
Но едва онъ сдѣлалъ къ ней одинъ шагъ, какъ движеніе среди родственниковъ покойной, угрожающе смотрѣвшихъ на живописца, разсѣяло его очарованіе и напомнило ему о дѣйствительности.
Особенно выдѣлялись гнѣвно-огненные взгляды одного очень молодого человѣка, почти мальчика, который держался близко къ молодой дѣвушкѣ и по платью былъ также испанцемъ. Этотъ юноша мгновенно обнажилъ сверкающій мечъ. Если сердце Сальватора еще недавно было переполнено нѣжными чувствами къ прелестной незнакомкѣ, то теперь опять выросли въ немъ противоположныя ощущенія, и странныя мысли толпились въ его головѣ. Сальватору казалось, что дѣвушка находилась подъ враждебнымъ вліяніемъ, не сознавая ясно,-- не чисто ли субъективное самообольщеніе такое предположеніе; онъ отдался ему и началъ воображать въ своемъ возбужденіи, что онъ призванъ для роли защитника и рыцаря. Все-таки на столько еще самообладанія у него было, чтобы замѣтить, какъ безразсудно и опасно идти дальше, безъ всякаго основанія начинать ссору съ юношей и потомъ, можетъ быть, горько раскаиваться въ необдуманномъ поступкѣ въ такой торжественный моментъ. Только нѣсколько мгновеній длилось это молчаливое обоюдное оглядываніе противника, послѣ чего Сальваторъ опять удалился на старое мѣсто своихъ наблюденій.
Между тѣмъ, молодая дѣвушка пришла понемногу въ себя. Она не замѣчала всѣхъ мелочей происходившаго, потому что всѣ ("я помыслы и чувства сосредоточивались на мертвой матери, лежавшей въ гробу. Монахи размѣстились въ лодкѣ, приводя въ порядокъ цвѣты и вѣнки. Затѣмъ они опять вышли на берегъ, образовъ полукружіе. Въ то время, какъ родственники занимали въ лодкѣ мѣста, монахи пѣли тихую, гармоничную молитву. Сальваторъ внимательно смотрѣлъ на все происходившее.
Чудной синевой блистало глубокое, прозрачное небо надъ почти зеркально о поверхностью моря. Медленно начали отчаливать гребцы въ черныхъ шапкахъ и черныхъ шарфахъ. Рядомъ съ отцомъ, обвивъ его руками, сидѣла плачущая дѣвушка, склонивъ голову на его плечо. Позади ихъ помѣстились оба старыхъ товарища отца, держа на рукахъ по мальчику. Напротивъ сидѣлъ юноша, тоже почти мальчикъ, и, не сводя глазъ, смотрѣлъ на полное слезъ личико молодой дѣвушки. Порой онъ поднималъ глаза, и тогда они встрѣчались съ глазами живописца, отвѣчая чувствомъ глубокаго отвращенія на его злобный взглядъ.
Чѣмъ болѣе удалялась отъ берега лодка по направленію къ Сорренто, тѣмъ безпокойнѣе становился Сальваторъ, почувствовавъ, наконецъ, при видѣ всей картины, исчезающей изъ его глазъ, невыносимую муку сомнѣнія въ томъ, что встрѣтитъ ли онъ опять любимую дѣвушку или только узнаетъ, кто были эти люди, столкнувшіеся съ нимъ совершенно случайно и при такой исключительной обстановкѣ.
Нужно было какъ-нибудь помочь бѣдѣ; нашъ же живописецъ не принадлежалъ къ тѣмъ людямъ, которые отказываются отъ своихъ желаній, если исполненіе ихъ зависитъ отъ нихъ самихъ. Хотя кошелекъ Сальватора былъ почти пустъ и онъ не могъ и думать о наймѣ особой лодки, но ежедневно рано утромъ въ Сорренто отправлялись мужчины и женщины, привозя оттуда фрукты и цвѣты. Дли этой цѣли предназначалась большая ладья, въ которой ложно было дешево переправиться туда. Только небольшое разстояніе отдѣляло живописца отъ того мѣста, гдѣ лодочники держали лодки, готовыя къ отплытію. Живо впрыгнулъ живописецъ въ первую стоявшую и попросилъ лодочника, нельзя же поспѣть за едва виднымъ судномъ но направленію къ Сорренто. Лодка съ покойницей интересовала всѣхъ сидѣвшихъ въ лодкѣ, и такъ какъ при этомъ находился монахъ, то пошли всякіе назидательныя разговоры и догадки о личности умершей. Траурная лодка ѣхала медленно и усердные гребцы скоро догнали ее, такъ что приходилось уговаривать держаться около нея поблизости, дабы не потерять ее изъ виду и насколько возможно разузнать, кто такіе ѣхали въ ней. Тысячи различныхъ мыслей толпились въ головѣ живописца въ продолженіе этой поѣздки.
Постепенно смолкалъ шумъ отъ постояннаго прибоя волнъ въ пристань. Береговыя строенія все болѣе стушевались, за то все болѣе выступали живописныя отлогости и горы. Напротивъ высился Везувій, опять начавшій выбрасывать за послѣднее время песокъ въ густомъ дымѣ и освѣщавшійся по ночамъ на. вершинѣ краснымъ заревомъ. Живописецъ такъ былъ охваченъ внутренней тревогой, что не замѣчалъ красотъ природы. По временамъ онъ окидывалъ взоромъ великолѣпную панораму, но все-таки вниманіе его было приковано къ траурной лодкѣ, медленно разсѣкавшей волны. Онъ отчетливо разглядѣлъ въ ней отдѣльныя фигуры и озаренный солнечными лучами мертвый ликъ, выдѣлявшійся между вѣнками и цвѣтами.
Сколько разъ бродилъ живописецъ по славнымъ берегамъ Сорренто, наслаждаясь удивительной красотой мѣстности и выбирая сюжеты для своихъ картинъ. Высоко выступали изъ моря эти скалистые берега, а вверху далеко разстилалась плодородная страна перерѣзанная ущельями, покрытая фруктовыми садами, населенная трудолюбивыми жителями. Море смягчаетъ климатъ, такъ уравнивая его, что лѣтній зной никогда не бываетъ невыносимъ, а зима не пугаетъ своими ужасами. Соррентскіе фрукты, винныя ягоды, апельсины и гранаты, давно прославились своимъ высокимъ достоинствомъ; душистыхъ цвѣтовъ, ежегодно выростающихъ въ Ооррентскихъ садахъ, хватаетъ для украшенія и развлеченія тысячъ людей.
Обѣ лодки наконецъ приблизились къ благословенному берегу. Между крутовысившимися скалами и моремъ тянулась лишь узкая береговая полоса; здѣсь снова расположились монахи,.встрѣчавшіе процессію похороннымъ пѣніемъ. Сальваторъ просилъ своего рулевого расположиться въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ траурной лодки, и вышелъ на землю въ то же самое время, когда ожидавшіе монахи подняли гробъ на плечи, чтобы внести его по скалистой дорогѣ въ Сорренто. Всѣ сидѣвшіе въ лодкѣ, въ которой ѣхалъ Сальваторъ, встали и молча помолились за покойницу. Толпа вышла изъ лодки, сомкнулась, и живописецъ могъ незамѣченнымъ смѣшаться въ этой толпѣ.
Медленно достигла процессія высоколежащей равнины, гдѣ раскинулся городъ. Тамъ дожидались траурной процессіи еще другіе провожатые, мужчины, женщины и дѣти, и присоединились къ ней. Здѣсь-то Сальваторъ замѣтилъ, что вновь подошедшіе съ прежними родственниками были очень холодны и шли какъ бы для цроформы. Исключеніемъ былъ одинъ прекрасный юноша, приблизившійся съ большимъ участіемъ къ отцу и дочери и горячо утѣшавшій ихъ. Опытный глазъ Сальватора замѣтилъ, что соррентскіе провожатые были итальянцы, и его легковоспламеняющаяся фантазія быстро создала картину семейныхъ отношеній. Было ясно, что умершая принадлежала къ какой-нибудь итальянской фамиліи, что она отдала свое сердце испанскому дворянину и противъ воли своихъ родныхъ связала съ нимъ свою судьбу. Дальніе онъ представилъ себѣ, что итальянка вслѣдствіе внутренняго разлада тяжело страдала, можетъ быть, жертвой этого и умерла. Безъ сомнѣнія дочь ея была наперсницей всѣхъ ея страданій, и навѣрно сердце, ея было больше расположено къ отчизнѣ матери, чѣмъ къ родинѣ отца. Было ли удивительно, если нѣжныя чувства живописца къ прекрасной дѣвушкѣ въ траурѣ при такихъ предположеніяхъ еще больше разгорѣлись и если вмѣстѣ съ тѣмъ выросло чувство ненависти ко всѣмъ провожатымъ мужчинамъ, особенно же къ молодому человѣку, котораго Сальваторъ считалъ ея братомъ? Или онъ только одинъ изъ дальнихъ родственниковъ? Эта мысль еще сильнѣе возбуждала его ненависть.
Вовсякомъ случаѣ покойница должна была происходить изъ очень знатнаго дома, что подтверждали не только ея родственники, но и вся торжественность совершавшагося погребенія. Наконецъ, дошли до монастыря св. Афры, которому принадлежала прекрасная и богато украшенная церковь. При воротахъ этой церкви монастырскія монахини вмѣстѣ съ настоятельницей встрѣтили голову процессіи и проводили ее съ пѣніемъ до главнаго алтаря, предъ которымъ былъ поставленъ гробъ. Тогда раздались звуки строгаго реквіема; гробъ былъ закрытъ, чтобы быть готовымъ для преданія землѣ. Когда крышка гроба навсегда сокрыла любимыя черты матери, слезы неутѣшной дочери еще обильнѣе, чѣмъ прежде, брызнули изъ ея прекрасныхъ глазъ.
Тѣсный семейный кружокъ испанцевъ покинулъ церковь, и только молодой итальянецъ, не сводившій глазъ съ дочери умершей, казалось, забылъ, что національное отличіе принуждало его къ разлукѣ. Онъ стоялъ и ждалъ, пока испанцы поѣдутъ назадъ. Въ столовой монастыря они немного отдохнули, чтобы немедленно возвратиться въ Неаполь.
Этимъ временемъ воспользовался Сальваторъ, чтобы выяснить личность умершей и ея семейныя отношенія.
Всѣ его догадки оправдались. Дѣвичье имя умершей было Корнелія Кортези. Она познакомилась съ графомъ Діего-ди-Мендоца на одномъ балу. Часто случалось, что дочери изъ знатныхъ итальянскихъ домовъ влюблялись въ испанскихъ грандовъ, при чемъ отцы не давали согласія на такіе браки, а монастыри создавали непреодолимыя преграды для подобныхъ сердечныхъ влеченій, не шедшихъ рука въ руку съ политикой. Съ Корнеліей случилось нѣчто иное. Родителей ея не было въ живыхъ, и прежде чѣмъ братья могли помѣшать браку своей сестры, Мендоца заручился посредничествомъ вице-короля, герцога Аркоса, такъ что Корнелія могла прибѣгнуть къ покровительству одной вліятельной испанской фамиліи. Свадьба была отпразднована съ большимъ великолѣпіемъ, ибо съ испанской стороны покровительствовали браку; родственники же и друзья дома Кортези не только не показывались на свадьбѣ, но даже цѣлый годъ носили фамильный трауръ, какъ будто Корнелія для нихъ умерла. Теперь ее дѣйствительно умершую поставили по ея собственному желанію въ монастырской церкви св. Афры, гдѣ находились могилы всей фамиліи Кортези. Единственное дитя ихъ счастливаго супружества была дочь, носившая имя своей матери. Сынъ умеръ раньше.
Сальваторъ, дотолѣ бывшій спокойнымъ и слушавшій внимательно, вдругъ былъ смущенъ однимъ вопросомъ, живо занимавшимъ его. Если Корнелія была единственнымъ ребенкомъ, то кто же такой молодой человѣкъ, участвующій въ проводахъ, на видъ бывшій старше дѣвушки? Живописецъ справлялся, но никто не зналъ этого юноши. Во всякомъ случаѣ онъ долженъ былъ принадлежать къ фамиліи мужа покойной, ибо одѣвался поиспански; какъ же онъ очутился здѣсь, принимая участіе въ похоронахъ. Сальваторъ чувствовалъ, какъ судорожно сжималось его сердце отъ мысли, что испанскіе родственники заранѣе позаботятся обручить прелестную Корнелію съ человѣкомъ изъ ихъ круга.
Сальваторъ все ждалъ, пока родственники покойной отплывутъ въ Неаполь. Тайно наблюдалъ онъ за этимъ отъѣздомъ, и когда его взоръ нечаянно остановился на Корнеліи, онъ забылъ все остальное. Его взоры опять встрѣтились со взорами молодого человѣка, и между ними снова сверкнула молнія ненависти. Живописецъ все-таки имѣлъ, на столько спокойной разсудительности, чтобы подавить свои чувства. Когда лодка скрылась изъ глазъ, онъ опять помѣстился въ старую ладью, доставившую его изъ Неаполя, и дожидался ея отплытія. Онъ очутился въ томъ же самомъ обществѣ, помѣстившись между огромными корзинами, съ верхомъ наполненными всякаго рода свѣжими овощами, земляникой, вишнями и множествомъ прелестнѣйшихъ цвѣтовъ. Монахъ также притащилъ въ ладью полную корзину драгоцѣнныхъ произведеній соррентскихъ садовъ.
Разговоръ очень естественно вертѣлся около похоронъ графини Мендоца. Всякій могъ разсказать что-нибудь относительно ея любви и ея печальной судьбы. Лучше всего разсказывалъ монахъ, понаторѣвшій въ разглагольствованіяхъ при собираніи милостыни.
-- Помоги. Святая Мадонна, чтобъ несчастіе не повторилось въ въ этой семьѣ,-- сказалъ онъ подозрительно,-- молодой синьоръ Людовико Кортези, кажется, влюбленъ въ двоюродную сестру-испанку. По крайней мѣрѣ, онъ остался при Мендоца въ то время, какъ всѣ родственники Картези простились съ испанцами при могилѣ. А все-таки онъ долженъ былъ присягнуть "Лигѣ мертвыхъ".
Эти слова возбудили большой интересъ, и опять завязался долгій разговоръ о таинственной лигѣ, каждый членъ которой ужасной присягой обязывался быть смертельнымъ врагомъ всѣхъ испанцевъ, долженъ былъ ненавидѣть ихъ и вредить имъ, какъ только возможно, не завязывая съ нимъ никакихъ дружескихъ или вообще близкихъ, интимныхъ отношеній. Многіе дворяне и художники наряду съ простолюдинами принадлежали къ этому тайному обществу и были обязаны надзирать другъ за другомъ. Кто измѣнялъ своей присягѣ, того общество смертельно наказывало. Сальваторъ слушалъ молча. Онъ узналъ теперь имя противника, зналъ съ кѣмъ будетъ имѣть дѣло, намѣреваясь достичь цѣли, столь сильно занимавшей всѣ его помыслы и страстно волновавшей его сердце.
II.
Непримиримые контрасты.
Прошло сто лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ живопись въ лицѣ Рафаэля Санціо нашла своего величайшаго представителя, превзошедшаго всѣхъ живописцевъ совершенствомъ техники и тонкостью вкуса, изяществомъ стиля и идеальностью своихъ сюжетовъ. Но тѣмъ не менѣе онъ являетъ собой только кульминаціонную точку развитія цѣлаго періода, въ которомъ величайшіе живописцы всѣхъ временъ и народовъ соединились для удивительной и единственной въ своемъ родѣ дѣятельности. Рядомъ съ несравненной граціей Рафаэля стоитъ колоссальная по своей цвѣтущей мощи фигура Микель-Анджело; съ ними рядомъ стоятъ Леонардо-да-Винчи, поражающій глубиной содержанія и неисчерпаемымъ богатствомъ формъ,-- Корреджіо, плѣняющій пріятностью и роскошью красокъ, и еще многіе другіе, самоотверженно присягнувшіе въ вѣрности генію искусства, желая добиться своими созданіями первенства въ своемъ столѣтіи. Между тѣмъ, въ Неаполѣ первенствовала новая школа испанскихъ натуралистовъ, во главѣ которыхъ стоялъ Джузеппе Рибера, прозванный il spagnoletto, но его художественное вліяніе считалось вреднымъ, какъ заблужденіе вкуса. Послѣ того какъ завершилась дѣятельность великихъ мастеровъ живописи XV столѣтія, можно было оцѣнить все ихъ великое значеніе; теперь Рафаэль и Микель-Анджело блестятъ какъ двѣ лучезарныя звѣзды на итальянскомъ небосклонѣ искусства. Когда были найдены въ Римѣ ихъ главныя произведенія, ихъ фрески въ Ватиканѣ, изумляющія высокимъ полетомъ творческой силы, тогда притягательная сила вѣчнаго города выросла, для молодыхъ талантовъ до такой степени, что ни одинъ живописецъ не рисковалъ появиться въ свѣтъ, не побывавъ въ Римѣ. Хотя и внѣ Рима были многія замѣчательныя творенія обоихъ мастеровъ (именно Флоренція была богата скульптурными работами многосторонняго генія Микель-Анджело, такъ же какъ Миланъ произведеніями Леонардо-да-Винчи. а Венеція произведеніями Тиціана и его школы), но но изобилію и разнообразію сокровищъ искусства Римъ возвышался до небесъ надъ всѣми другими городами. Гигантскій соборъ св. Петра, Сикстинская капелла къ Ватиканѣ хранили творенія недосягаемаго значеніи. Достаточно назвать статую Моисея -- это мастерское твореніе Микель-Анджело -- отъ неоконченной могилы Юлія II въ церкви св. Петра, чтобы понять высокую цѣнность римскихъ сокровищъ искусства.
Къ запрестольнымъ картинамъ, написаннымъ Рафаэлемъ для церквей внѣ Рима, принадлежитъ св. Цецилія, которую онъ создалъ по порученію кардинала Лоренцо Пуччи для церкви св. Іоанна на горѣ, возлѣ Болоньи. Прелестная картина изображаетъ римскую мученицу, ужо въ то время причисленную къ.святымъ заступницамъ музыки, окруженную четырьмя святыми. Цвѣтущая юностью, исполненная непорочной небесной мечтательности, прелестная святая только-что кончила играть въ присутствіи друзой. Казалось, съ небесъ лилась отзвучная мелодія. Шесть ангеловъ, сидя на облакахъ, подхватывали мелодію и какъ пѣсню передавали далѣе. Подъ впечатлѣніемъ ангельскихъ звуковъ святые на землѣ безмолвствовали. Цецилія машинально держитъ руки на органѣ, жадно прислушиваясь къ пѣснѣ и обративъ голову и глаза къ небу. Апостолъ Павелъ, на лѣво отъ нея стоитъ, опершись подбородкомъ на правую руку, которая въ свою очередь покоится на лѣвой рукѣ, крѣпко сжимающей рукоятку моча. Голова его склонилась, чело обвѣяно глубокой думой. Цециліи и Павелъ кажутся далекими отъ дѣйствительна]!) міра, при чемъ одна вся проникнута неземнымъ чувствомъ, а другой застылъ въ глубокой думѣ. Какъ прелестный контрастъ, по правую руку отъ Цециліи стоитъ св. Магдалина. Ея большіе темные глаза выражаютъ жизнерадостную ясность и душевную безмятежность. Двѣ дальнія фигуры, Евангелиста Іоанна и Блаженнаго Августина, стоятъ въ созерцательныхъ позахъ. Каждая фигура въ отдѣльности и всѣ вмѣстѣ являли удивительную гармонію настроенія и выраженія, соединенную съ совершенствомъ колорита. Никакая другая картина великаго мастера не производитъ столь мечтательнаго впечатлѣнія, какъ св. Цецилія, и идея, что истинное искусство есть небесное откровеніе, неотступно преслѣдуетъ зрителя. Эта картина является той драгоцѣнностью, которая одна содѣйствуетъ величайшему украшенію всего города.
Въ Болоньѣ жила обѣднѣвшая отрасль нѣкогда богатой фамиліи Спинелли, теперешній глаза которой хотя и занималъ выдающуюся государственную должность, но былъ уже давно въ стѣсненномъ матеріальномъ положеніи. Камилло Спинелли, молодой человѣкъ, былъ очень красивъ; еще въ годы ученія, проведенные въ Римѣ, его знатное происхожденіе дало ему доступъ въ лучшіе дома; въ одномъ изъ нихъ онъ познакомился и снискалъ любовь дѣвушки изъ дома Барберини. Если этотъ родъ въ то время еще не занималъ виднаго положенія, которое ему впослѣдствіи создали особыя обстоятельства (одинъ изъ Барберини занималъ кардинальское кресло), то, все-таки, было исключительнымъ явленіемъ то обстоятельство, что Елена Барберини отдала свою руку молодому Спинелли. Положеніе фамиліи Барберини за послѣднее время измѣнилось радикально и совершенно неожиданно. Одинъ изъ Барберини, какъ многіе изъ его предковъ, избралъ духовную карьеру и своей талантливостью и силою ума достигъ кардинальскаго сана. Это было самое цвѣтущее время римской іерархіи. Громадныя деньги текли въ Римъ со всего христіанскаго міра въ папское казначейство. Кардиналы получали колоссальные доходы со своихъ епископій и аббатствъ, и, такимъ образомъ, кардиналъ Барберини въ скоромъ времени могъ окружить себя всевозможной роскошью. Громадные доходы церковныхъ князей обыкновенно расточались на сумазбродныя фантазіи, которыми, вообще, отличается эпоха Возрожденія. Превосходятъ всякую оцѣнку тогдашнія затраты на украшеніе домовъ, на драгоцѣнныя матерій, на дорогія рѣзныя работы, красивые сосуды, картины и статуи. Часто заботы объ искусствѣ и наукѣ были только средствомъ ввести въ обманъ общество, но не всегда сильные міра сего въ глубинѣ своихъ дворцовъ предавались мотовству и отдавались гнусной алчности. Этого, по крайней мѣрѣ, не случалось съ кардиналомъ Барберини, который не только любилъ, заботился и упражнялся въ изящныхъ искусствахъ, но и занимался со страстнымъ усердіемъ модными въ то время естественными науками. Доискиваться физическихъ законовъ, производить астрономическія наблюденія, изучать открытіе другихъ изслѣдователей -- все это было его любимѣйшими занятіями послѣ должностныхъ обязанностей кардинала.
Было извѣстно, что кардиналъ Барберини имѣлъ не безосновательныя надежды на скорое избраніе въ папы. Григорій XV, изъ дома Людовиковъ, занималъ въ то время кресло св. Петра; такъ какъ онъ самъ былъ въ высшей степени артистической натурой, то всякія духовныя стремленія находили подъ его властью сильное покровительство. Теперь не было рѣдкостью, что сыновья знатныхъ фамилій заводили интимную дружбу съ молодыми художниками, при чемъ многіе изъ нихъ сами занимались живописью и гордились тѣмъ, что нѣкоторымъ образомъ содѣйствуютъ ея развитію.
Камилло Спинелли и его супруга замѣтили въ своемъ старшемъ сынѣ Бернардо особенную склонность къ живописи. Будучи еще мальчикомъ онъ рисовалъ съ такимъ недюженнымъ талантомъ, что его родители должны были отнестись къ этому съ серьезнымъ вниманіемъ. Позднѣе онъ изучалъ великихъ мастеровъ живописи, насколько это было возможно въ церквахъ и галлереяхъ его родного города Болоньи. Между отечественными живописцами раньше всѣхъ пріобрѣлъ громкую славу Франческо Франція; но какъ бы ни были трогательны его картины по своей глубокой религіозности и по своему возвышенному паѳосу, Рафаэлевская Цецилія все-таки совершенно затмила его творенія. Любящая искусство душа Бернардо Спинелли, нашла въ Рафаэлевскомъ созданіи высочайшее откровеніе того генія, который для него былъ священнымъ идеаломъ. Сначала подростающимъ мальчикомъ, а затѣмъ и юношей, онъ до того былъ увлеченъ этимъ образцовымъ произведеніемъ, что друзья въ шутку называли его рыцаремъ св. Цециліи,-- и онъ принималъ это съ великодушной и даже довольной улыбкой.
Елена Спинелли никогда вообще не помышляла о выгодномъ поправленіи своихъ семейныхъ обстоятельствъ; но теперь когда ея сынъ всей душой жаждалъ отдаться всецѣло изученію искусства и когда ея супругъ не особенно охотно давалъ на. это свое согласіе, она обратилась къ своему дядѣ, всемогущему кардиналу, съ намѣреніемъ склонить его въ пользу Бернардо. Она отправила въ Римъ нѣсколько образчиковъ таланта и прилежанія своего сына. Рисунки и эскизы, которые кардиналъ довѣрилъ разсмотрѣть профессорамъ академіи, произвели очень выгодное впечатлѣніе. Не много времени спустя, въ Болонью пришло приглашеніе отправиться Бернардо въ Римъ къ своему дядѣ, чтобы подъ его покровительствомъ заниматься изученіемъ живописи. Можно себѣ представить какой радостный крикъ вырвался изъ груди юноши! Онъ до сихъ поръ еще колебался въ выборѣ своей дороги и за эту нерѣшительность былъ сурово бранимъ отцомъ, заботливо относившимся къ своей семьѣ. Только любовь матери позволяла ему оставаться до двадцати лѣтъ въ этомъ выжидательномъ положеніи. Онъ былъ совершенно чуждъ честолюбія и только съ наивной увѣренностью клялся всей душой, всѣми силами отдаться изученію живописи.
Было рѣшено, что Бернардо нѣсколько недѣль проведетъ во Флоренціи, а затѣмъ, изучивши сокровища искусства въ этомъ блестящемъ городѣ, отправится въ Римъ. Счастливый и полный розовыхъ надеждъ, онъ прибылъ во Флоренцію. Никогда міръ не казался ему столь прекраснымъ, никогда не любилъ онъ болѣе своей родины, никогда грудь его не дышала такой бодрой надеждой на будущее.
Удивительно ли, что его юношеское сердце сдѣлалось воспріимчивѣе къ дѣвичьей красотѣ? Онъ никогда не отказывался отъ участія съ товарищами въ танцахъ и увеселеніяхъ, и уже раньше его глазъ былъ опытенъ въ оцѣнкѣ красоты. Но онъ такъ долго жилъ въ родительскомъ домѣ подъ надзоромъ нѣжной, великодушной матери. что ни одна нечистая мысль, ни одно преступное желаніе не загрязнили его воображенія. Между матерью и сыномъ существовала рѣдкая откровенность. Бернардо привыкъ думать, чтобы мать принимала живѣйшее участіе во всемъ, что только его касалось: она. интересовалась его дѣтскими играми, его фантазіями и наклонностями, принимала участіе въ его юношескихъ мечтаніяхъ и стремленіяхъ. Безъ лицемѣрной набожности она строго соблюдала религіозные обряды, пріучивъ такимъ образомъ своего сына къ серьезному пониманію жизни. Иногда она противодѣйствовала суровой строгости отца, дѣлая это съ такой нѣжной мягкостью и такъ трогательно примиряя обоихъ, что поистинѣ казалась добрымъ геніемъ дома. Бернардо любилъ ее, какъ воплощеніе ангельской доброты: только изрѣдка испытывая гнѣвный взглядъ ея прекрасныхъ глазъ, онъ при воспоминаніи о немъ всегда останавливался предъ искушеніемъ. Однажды, осматривая внутренности церкви св. Ероики. онъ встрѣтилъ при выходѣ молодую дѣвушку благороднаго происхожденія, только-что входившую въ храмъ. Но своему одѣянію она принадлежала къ высшему обществу, по граціозности же фигуры и миловидности чортъ лица она въ его глазахъ превосходила все. что онъ раньше видѣлъ по части дѣвственной красоты. Болотисто-бѣлокурые волосы волнисто обрамляли ея плѣнительную головку, наполовину прикрытую вуалью, которыя дамы аристократки обыкновенно носили при посѣщеніи церкви. При этой встрѣчѣ онъ не видѣлъ ея глазъ, такъ какъ она шла мимо его, потупивъ взоры, не обращая вниманія; но когда онъ на слѣдующій день въ тотъ же часъ и на томъ же самомъ мѣстѣ опять нашелъ ее.-- взоры ихъ встрѣтились. Хотя она сейчасъ же опустила долу свои темносинія очи, Бернардо успѣлъ почувствовать какъ бы прикосновеніе электрической искры, и съ тѣхъ поръ онъ не могъ забыть этого чарующаго впечатлѣнія. Это было впечатлѣніе не только ея кроткихъ, большихъ и выразительныхъ глазъ, но и впечатлѣніе отъ того неподдѣльнаго выраженія цѣломудренной строгости, которая отпечатлѣлась въ ея чертахъ. Этого было достаточно, чтобы Бернардо ежедневно бывалъ въ церкви св. Ероики, гдѣ онъ наслаждался созерцаніемъ красивой дѣвушки. Восхищеніе сокровищами искусства во Флоренціи его занимало только отчасти, онъ страстно желалъ самъ создать свое собственное произведеніе и съ этой цѣлью поставилъ въ своей комнатѣ холстъ, набросалъ на немъ эскизъ картины, не зная еще, что изъ нея выйдетъ. Никогда онъ не отважился бы. хотя бы только въ помыслахъ, соперничать съ Рафаэлемъ, но ему вспоминались черты прелестной дѣвушки, которую онъ встрѣчалъ теперь ежедневно и которая казалась ему столь же примѣчательной, какъ картина св. Цециліи въ Болоньѣ, и онъ рѣшился написать христіанскую покровительницу музыки въ совсѣмъ иномъ видѣ.
Работа подвигалась впередъ съ необыкновенной быстротой и успѣхомъ, съ такимъ же успѣхомъ, какъ и его знакомство съ прелестной дѣвушкой, которая, не зная того, служила ему моделью для его картины. Это знакомство, робкое по началу, пошло дальше, благодаря смѣлому поклону, на который отвѣтили съ краской въ лицѣ. Скоро при выходѣ изъ церкви завязался разговоръ, и молодому человѣку казалось просто чудомъ небесъ, когда онъ узналъ, что предметъ его обожанія носитъ имя Цециліи! Это была дочь математика Галилея, слава котораго гремѣла по всей Италіи и имя котораго, какъ гордости науки, Бернардо слышалъ отъ своего отца. Разумѣется, онъ зналъ о молвѣ, считавшей Галилея колдуномъ и еретикомъ, зналъ, что ее распускаетъ народъ и духовенство, почему нѣкоторые испытываютъ нѣчто въ родѣ содраганія при его имени, боясь его какъ нечистаго духа. Бернардо отнынѣ сталъ больше обращать вниманія на то, что говорилось объ этомъ ученомъ мужѣ. Нѣкоторые ставили его очень высоко, другіе избѣгали его, и особенно его изслѣдованія о силахъ природы строгіе ревнители благочестія считали за возстаніе противъ Создателя и церкви, которая можетъ быть только единственной посредницей между Богомъ и людьми.
Все это узналъ Бернардо и былъ, конечно, убѣжденъ, что только клевета и зависть могли сомнѣваться въ заслугахъ Галилея. Онъ постигъ важность научнаго образованія для художника. Такъ какъ великіе образцы въ его искусствѣ, Леонардо-да-Винчи и Микель-Анджело, работали въ этомъ направленіи, то и рѣшилъ заняться изученіемъ физики. Въ скоромъ времени онъ сдѣлался горячимъ послѣдователемъ Галилея и страстно желалъ познакомиться съ нимъ, заниматься лично у него. Онъ слишкомъ долго затянулъ свое пребываніе во Флоренціи, и письма матери напомнили ему. что онъ не долженъ ни уклоняться отъ первоначально твердо установленнаго плана своихъ занятій, ни продолжать своей любви къ дочери такого важнаго ученаго, какъ Галилей, не имѣя на то права по своему положенію. Онъ еще ничего не сдѣлалъ, чтобы ему давало прочную увѣренность въ будущемъ, ничего не сдѣлалъ по доброй волѣ, если бы дѣло зашло о соединеніи судьбы любимаго существа съ его судьбой. Наконецъ, онъ быстро рѣшился. Картина Ов. Цециліи была окончена и возбудила удивленіе друзей. Бернардо послалъ ее въ монастырь Св. Духа, чтобы она была повѣшена въ тамошней церкви. Послѣ этого онъ рѣшительно назначилъ день своего отъѣзда, и какъ это ему не было тяжело, онъ все-таки остался при своемъ рѣшеніи, все приготовивъ къ часу отъѣзда.
Въ глубинѣ его души была, конечно, причина, которая препятствовала ему признать свои чувства къ возлюбленной, и которая почти также, какъ напоминаніе матери, влекла разстаться съ Флоренціей. Для него самого было загадкой, какъ могло его сердце совмѣщать такія противорѣчія, но не смотря на пламенную любовь къ дочери Галилея и на внутренній голосъ, подсказывавшій ему, что Цецилія раздѣляетъ его чувства, онъ замѣчалъ, что какая-то таинственная рука отталкиваетъ отъ него дѣвушку, препятствуетъ ему объясниться съ ней; хотя она никогда ему не говорила, онъ былъ увѣренъ, что между ними непреодолимая преграда, какая-то нѣмая, неотвратимая сила, заставляющая всѣ его радостныя надежды откликаться въ сердцѣ Цециліи глухимъ страданіемъ и молчаливой покорностью.
Могъ ли онъ не подслушать одного разговора, происходившаго въ прихожей Галилея рано утромъ, въ день его отъѣзда между Цециліею и другомъ ея отца: вѣдь Бернардо разсчитывалъ хотя такимъ путемъ найти ключъ для разъясненія загадки. Цецилія была одѣта такъ, какъ это было принято при посѣщеніи церкви,-- бѣлая вуаль покрывала ея бѣлокурые волосы и въ рукахъ она держала молитвенникъ. Она вышла изъ Кабинета своего отца, чтобы направиться въ церковь Св. Ероики, вдругъ осторожный стукъ снаружи въ дверь прихожей остановилъ ее. Она отворила дверь, какъ будто чего-то испугавшись, и позволила войти другу своего отца, достопочтенному ученому Донато Кассини. Шопотомъ она сказала:
-- Это вы. Кассини? Неужели вы хотите такъ рано безпокоить отца?
Ея примѣръ такъ подѣйствовалъ, что и Кассини, понизивъ голосъ, отвѣчалъ:
-- Никто не пожелаетъ ему болѣе пріятнаго сна. чѣмъ я. но меня заставляетъ...
Цецилія перебила его. взволнованно возразивъ:
-- Едва улеглись его волненія и думы, заставляющія превращать ночи въ день, едва онъ сомкнулъ свои утомленныя вѣжды, какъ приходитъ его лучшій другъ, чтобы разбудить его дли новыхъ заботъ. Тщетны мои мольбы, чтобъ онъ берегъ свою старость: онъ жертвуетъ собой для науки, его духъ разрушаетъ тѣло и скоро смерть похититъ у меня отца.
Съ участливо-серьезнымъ взоромъ Кассини отвѣтилъ:
-- Можете ли вы упросить его, Цецилія, когда вашъ отецъ слѣдуетъ за тѣмъ геніемъ, который ведетъ его особенной дорогой, высоко надо всѣмъ человѣчествомъ?
-- Я жалуюсь, конечно, не ради себя,-- возразила Цецилія,-- но скажите сами: какова же его награда? Положимъ, его послѣдователи и друзья удивляются величію его духа, но міръ, для котораго онъ работаетъ и творитъ, благодаренъ ли онъ ему хоть сколько-нибудь? Какъ моя любовь и заботливый уходъ могутъ украсить его старость, если я не должна оберегать его отъ науки, которой онъ жертвуетъ собой?!.
Кассини протянулъ ей руку и трогательно сказалъ:
-- Я понимаю вашу печаль и соглашаюсь съ вами, но что же дѣлать?
-- Если бы вы знали,-- сказала Цецилія и слезы показались у нея на глазахъ,-- что происходитъ со мной, то вы пожалѣли бы меня.
Испуганный Кассини быстро взглянулъ ей въ лицо и сказалъ:
-- Ради всѣхъ святыхъ, что вы хотите этимъ сказать.
Но Цецилія уклонилась отъ прямого отвѣта.
-- Нѣтъ,-- сказала она,-- я не рѣшаюсь облечь въ слово ужасную мысль, которая мучитъ меня. И развѣ могутъ помочь слова и желанія тамъ, гдѣ сама молитва тщетно надѣется быть услышанной, гдѣ закрывается небо и всякая надежда исчезаетъ.
Теперь Кассини догадался, что угнетало сердце бѣдной дѣвушки.
-- Не скрывайте отъ меня вашего горя,-- сказалъ онъ,-- я догадываюсь, что клевещутъ на отца въ присутствіи его дитяти, чтобы тяжелѣе обвинить благороднаго человѣка. Послушайтесь моего совѣта, не обращайте вниманія на всѣ наущенія и посмотрите, придутъ ли они сами къ вамъ? Вѣрьте мнѣ, что вашъ отецъ ни въ чемъ не виноватъ.
-- О, замолчите,-- просила Цецилія, снова заливаясь слезами; послѣ нѣкоторой паузы она снова продолжала:-- Когда я недавно, до встрѣчи съ вами, тихо вошла въ его комнату, я нашла его сидящимъ на стулѣ передъ рабочимъ столомъ, окруженнаго книгами, картами и пергаментами, и крѣпко уснувшимъ. Сѣдые волоса обрамляли его благородное лицо и хотя чело его было обвѣяно заботливой думой, онъ безмятежно спалъ. Я невольно, поднявъ руки, сказала въ сердцахъ: если это лицо обманщика, то кисть художника никогда не изображала намъ святости, то на каждомъ главномъ алтарѣ, гдѣ стоитъ набожно-настраивающее насъ Распятіе Спасителя, возсѣдаетъ тщеславный обманъ.
-- Я съ вами совершенно согласенъ,-- одобрительно замѣтилъ Кассини.
Цецилія же продолжала:
-- Послушайте же далѣе. Вѣдь грѣхъ всегда щеголяетъ въ маскѣ добродѣтели, вѣдь ложь рѣдко появляется нагой; послѣ этого какже можно этотъ благородный образъ сч итать лживымъ, развѣ онъ можетъ поддаться мрачной силѣ, навѣки отшатнувшись отъ Бога, навѣки оставшись потеряннымъ?
Страстное возбужденіе, съ которымъ она проговорила эти слова, обнаружили Кассини ея настроеніе духа.
-- Отгоните прочь такія заботы!-- сказалъ онъ ей убѣдительно,-- отгоните то, что нарушило вашъ душевный покой, что возмутило сердце набожнаго дитяти противъ своего отца и, вмѣстѣ съ тѣмъ, противъ велѣній Божіихъ.
Но отраву, которую хитрые монахи во время исповѣди влили въ сердце невинной, въ покорной вѣрѣ воспитанной дѣвушки, было не такъ легко удалить, не такъ легко было разсѣять мучившія ее сомнѣнія и находившія какъ будто облегченіе въ словахъ.
-- Кто могъ рѣшить, въ чемъ здѣсь заключается преступленіе? И если онъ виновенъ, лучше ли для меня и для него, что я это знаю? Кто на свѣтѣ стоитъ къ нему ближе меня, его дитяти? Никто его не можетъ спасти, если я не могла этого сдѣлать. Это. мое послѣднее рѣшеніе. Я хочу отречься отъ міра и всѣхъ земныхъ наслажденій, чтобы каяться на колѣняхъ и молиться Небесамъ, пока молитва моя не будетъ услышана и не призоветъ милость на его голову.
Въ увлеченіи разговоромъ ея голосъ зазвучалъ громче прежняго, и такъ какъ дремота Галилея была не особенно крѣпка, онъ проснулся и всталъ со своего кресла. Этотъ шумъ услышала Цецилія и поспѣшно удалилась съ словами: "Онъ проснулся, онъ не долженъ видѣть меня въ такомъ настроеніи! Прощайте!"
Кассини пришелъ предостеречь Галилея, ибо онъ видѣлъ, что для этого уже настала пора. Галилей долженъ былъ слышать голосъ Цециліи, ибо онъ испытующе и удивленно озирался, выйдя въ переднюю и найдя только своего друга. Радушно, по обыкновенію, онъ привѣтствовалъ его, сказавъ:
-- Мнѣ показалось, что я какъ будто слышалъ голосъ Цециліи? Или это мнѣ только послышалось спросонокъ.
-- Вовсе нѣтъ,-- замѣтилъ Кассини,-- это былъ не сонъ: ваша дочь Цецилія только-что вышла отсюда, отправившись къ обѣднѣ.
-- Набожное дитя!-- сказалъ Галилей.-- Ея первою мыслью ежедневно бываетъ молитва за ея отца.
-- Значитъ, это правда, что забота о вашемъ благополучія бросаетъ мрачную тѣнь на ея лучезарную юность. Она со страхомъ разсказывала мнѣ, что вы не пользуетесь покоемъ, работаете всѣ ночи напролетъ, разстраивая свое здоровье.
-- Доброе дитя боится, не зная, что дѣятельный духъ мало нуждается въ покоѣ. Наша жизнь коротка, поэтому нужно беречь это благородное сокровище.
-- Есть ли, наконецъ, выгода,-- замѣтилъ Кассини,-- такъ истощать свои силы, не беречь ихъ для будущаго, не стараясь продлить свою жизнь?
-- Нѣтъ, мой другъ,-- возразилъ Галилей,-- что можетъ случиться сегодня, то. значитъ, должно случиться, настоящее принадлежитъ мнѣ, на будущее же я могу только надѣяться, а не твердо разсчитывать.
-- Что же это съ вами?-- сказалъ подозрительно Кассини.-- вы. кажется, всегда шли только къ одной цѣли?
-- Да, это вѣрно.-- отвѣтилъ Галилей, смотря вопросительно на друга.
-- Но порой бываетъ выгодно,-- замѣтилъ Кассини,-- оглядѣться но сторонамъ.
Галилей не любилъ скрывать своихъ мыслей. Онъ сказалъ серьезно:
-- Если я вѣрно понимаю васъ, вы что-то скрываете. Вы знаете, я люблю прямую дорогу. Вы, можетъ быть, читали мой новый трудъ?
-- И хотѣлъ предостеречь васъ.-- возразилъ Кассини.-- Вы дѣйствительно безъ оглядки въ полномъ увлеченіи идете на встрѣчу своей гибели. Я часто говорилъ и повторяю еще разъ: вы не видѣте, какой вы подвергаетесь опасности; послѣ будетъ уже поздно. Новое твореніе ваше, которое теперь у меня, такъ опасно, что можетъ стоить вамъ не только свободы, но и самой жизни, если только ваши противники захотятъ съ помощью этого погубить васъ.
-- Вы преувеличиваете,-- возразилъ Галилей.-- вы думаете, что я послѣдую вашимъ совѣтамъ, и совѣтамъ другихъ друзей, между тѣмъ, я уже принялъ всѣ предосторожности. Отъ вашего вниманія ускользнуло, что я свое мнѣніе предоставляю опровергнуть и разсчитываю поэтому на снисхожденіе1 церковнаго авторитета.
-- Положимъ, вы это сдѣлали,-- возразилъ съ особеннымъ удареніемъ Кассини,-- но всякій читатель замѣтитъ, что только изъ принужденія и горькой необходимости.
-- Но вашему мнѣнію рабъ долженъ носить свои цѣпи съ радостью? Это значитъ желать слишкомъ многаго. Могутъ сковать слово, но но мысль; если же изъ моихъ словъ явствуетъ, что они сказаны но принужденію и мои мысли служили только маской,-- прекрасно, тогда моя цѣль достигнута.-- возразилъ Галилей.
-- Что я могу на это возразить?-- сказалъ Кассини.-- Вашъ мужественный духъ совсѣмъ не думаетъ объ опасности, вы ищите только средствъ высказать свои лучшія мысли публично, не смотря на всѣ предостереженія. Я знаю вамъ тяжело выслушивать мои совѣты, но я не устану повторять: послушайтесь благоразумнаго человѣка и скройте ваше новое твореніе.
Послѣднія слова пробудили въ Галилеѣ то упорство, съ которымъ онъ противился всѣмъ препятствіямъ, чувствуя себя правымъ и будучи увѣренъ въ истинѣ своихъ мнѣній.
-- Какъ,-- сказалъ онъ,-- твореніе сколькихъ дней, столькихъ ночей,-- твореніе, въ которое я вложилъ лучшую часть своихъ неотступныхъ думъ, заключающее все, что я такъ долго таилъ и чего доискивался съ ранней юности,-- все это я долженъ скрыть отъ людей? Мои противники могли принудить меня къ притворной уступчивости,-- по ихъ мнѣнію, имъ удалось задушить истину въ зародышѣ, ибо я долженъ подчиняться закону, притворно признавая противниковъ справедливыми,-- но мой духъ не можетъ умереть, истина перейдетъ безсмертной въ грядущія поколѣнія. Чего же мнѣ бояться? Инквизиціонная цензура просматривала мое сочиненіе, одобривъ его для печати и публичнаго распространенія. Отъ вашего робкаго взгляда ускользаетъ истинный смыслъ: вопросъ, вертится ли земля, или она, какъ хотятъ мои противники, стоитъ неподвижно,-- перейдетъ на разрѣшеніе грядущихъ поколѣній и что темное суевѣріе считало вредной ересью, то сдѣлается свѣтлой истиной.
Съ подозрительнымъ покачиваніемъ головы внималъ Кассини этимъ вдохновеннымъ словамъ.
-- Подумали ли вы,-- спросилъ онъ теперь,-- что приговоръ, произнесенный цензорами инквизиціи, можетъ еще болѣе раздражить вашихъ заклятыхъ враговъ? Одинъ изъ ихъ среды, принадлежащій къ коллегіи кардиналовъ, навѣрно отыщетъ иной смыслъ въ вашемъ трудѣ.
-- Я знаю на кого вы думаете. Это кардиналъ Беллярминъ. Но если онъ и захочетъ, то не сможетъ повредить мнѣ: папа Григорій отклонитъ его и онъ не будетъ имѣть вліянія.
-- Григорій боленъ, онъ уже восьмидесятилѣтній старецъ, а Беллярминъ имѣетъ много друзей.
-- И я имѣю въ Римѣ вліятельныхъ покровителей, такъ что могу быть спокоенъ за судьбу своего новаго произведенія. Я посвящу его кардиналу Барберини, который другъ науки и ко мнѣ особенно благоволитъ. Я имѣлъ уже доказательство его расположенія ко мнѣ, и если поставлю свое новое твореніе подъ его защиту, могу бодро глядѣть въ будущее.
Упомянутое имя Барберини ясно пробудило въ Кассини мысль, которая иначе ему, можетъ быть, не пришла бы въ голову. Такъ какъ его считали близкимъ другомъ Галилея, то передавали съ разныхъ сторонъ вѣсти о Бернардо Спиннелли.
-- Знаете ли,-- спросилъ Кассини;-- что племянникъ Барберини, Бернардо Спиннели, съ недавняго времени живетъ здѣсь, во Флоренціи?
Галилей слышалъ это имя въ первый разъ и отвѣчалъ, что онъ не знаетъ ни племянника своего покровителя, ни того, что онъ проживаетъ во Флоренціи.
-- И такъ,-- сказалъ Кассини,-- я могу разсказать вамъ новость, которая, навѣрно, васъ заинтересуетъ. Этотъ молодой живописецъ, сынъ племянницы вашего покровителя Барберини, написалъ на этихъ дняхъ для монастыря св. Духа картину св. Цециліи, и ликъ святой, какъ мнѣ разсказывали, какъ двѣ капли воды похожъ на лицо вашей дочери.
Галилей былъ пораженъ. Въ послѣднее время онъ замѣчалъ, что Цецилія была все серьезна и задумчива, онъ неоднократно заставалъ ее старающейся скрыть слезы. Въ немъ возникала боязнь, что онъ долженъ, хотя и въ другомъ смыслѣ, чѣмъ совѣтовалъ Кассини, позаботиться о благополучіи своей дочери. Если этотъ живописецъ былъ причиной ея тихихъ слезъ и тайнаго горя, то дѣло еще можно поправить, ибо Цецилія достойна благороднѣйшаго человѣка. Послѣ не долгихъ размышленій, Галилей даже обрадовался такому стеченію обстоятельствъ и вознамѣрился при первомъ удобномъ случаѣ испытать сердце своей дочери, сдѣлавъ все возможное, чтобы устроить ея счастье. Кассини же онъ сказалъ:
-- Я думаю эта картина не можетъ быть плодамъ неблагороднаго намѣренія, и поэтому я радуюсь такому извѣстію. Вы были правы, что вообще наука и страсть къ изслѣдованію могли ослѣплять меня во взглядѣ на окружающее; но разъ дѣло касается блага моей дочери, я могу измѣнить своимъ книгамъ и инструментамъ, и вы увидите, какъ живо будетъ занимать меня устройство счастья моей дочери.
Галилей просилъ еще разъ напомнить себѣ о Бернардо Спинелли, и оба мужа занялись веселымъ разговоромъ, не предчувствуя, что въ это самое время произошло событіе, уничтожившее всѣ ихъ планы.
Какъ разъ въ это утро Бернардо хотѣлъ проститься съ нѣкоторыми изъ своихъ друзей за кружкой вина. Она надѣялся, что всѣ не придутъ такъ рано, отказался отъ проводовъ, но пришло все-таки больше, чѣмъ онъ ожидалъ. На первой же недѣлѣ его пребыванія во Флоренціи двое или трое изъ этихъ молодыхъ художниковъ сдѣлались его неразлучными друзьями; молодыхъ людей связывала таинственная сила искусства и общая цѣль стремленій скрѣпила ихъ дружбу прочнѣйшимъ цементомъ. Разумѣется, въ ихъ отношеніяхъ было нѣчто легкомысленное; друзья вначалѣ вѣрили, что только новая работа заставляла Бернардо уѣзжать отъ нихъ; но постепенно въ нихъ вкрадывалось подозрѣніе, что его сердце нашло какой-нибудь магнитъ, и они пробовали напасть на слѣдъ сердечной тайны по догадкамъ и посредствомъ легкаго подтруниванья. Какъ раньше Бернардо былъ неуязвимъ, такъ и теперь не поддавался, когда нѣкоторые изъ провожавшихъ его друзей позволили себѣ по его адресу колкія шутки. Въ такихъ разговорахъ они пришли на площадь передъ церковью св. Ероики. Бернардо остановился, промолвивъ:
-- Пожалуйста, други милые, оставьте меня здѣсь одного и возвращайтесь къ товарищамъ. Послѣднія минуты во Флоренціи я хочу посвятить религіозному долгу; я хочу это непремѣнно исполнить, ибо сейчасъ уѣзжаю. Друзья начали его уговаривать отсрочить отъѣздъ.-- Останься еще денекъ,-- просилъ одинъ.-- Только до вечера, умолялъ другой; но Бернардо не хотѣлъ болѣе затягивать мукъ отъѣзда, которыя онъ одинъ чувствовалъ во всей силѣ. Онъ попросилъ не удерживать его и не стараться поколебать его намѣреній. Поручивъ его защитѣ божіей и всѣхъ святыхъ, товарищи горячо пожали ему руку и возвратились восвояси. Только одинъ изъ нихъ, Гвидо Сарто изъ Болоньи, игравшій съ нимъ еще мальчикомъ, остался съ Бернардо, крикнувъ товарищамъ, что скоро послѣдуетъ за ними.
-- Кто можетъ тебѣ не вѣрить,-- сказалъ послѣ этого Гвидо,-- что ты уѣзжаешь отсюда потому, что тебя влечетъ вѣчный Римъ? Я завидую твоей судьбѣ, но надѣюсь скоро послѣдовать твоему примѣру: и я страстно стремлюсь туда, гдѣ вѣчно живетъ нашъ великій Рафаэль, хотя тѣло его и разсыпалось въ прахъ.
-- Ты правъ,-- замѣтилъ Бернардо,-- я буду очень радъ встрѣтить тебя въ скоромъ времени въ Римѣ. Не будемъ никогда разрывать нашего вѣрнаго дружескаго союза! Мы должны почитать старыхъ боговъ, взирая на нихъ съ благоговѣніемъ, но и живущіе мастера должны служить намъ образцами. Ихъ живой примѣръ долженъ спасать насъ отъ малрдушнаго унынія, дѣлая увѣреннѣе въ своихъ силахъ.
Друзья все еще стояли вмѣстѣ, а уже раздался колоколъ, возвѣщавшій начало обѣдни; съ разныхъ сторонъ къ церкви тянулись мужчины и женщины. Женщины и дѣвушки были покрыты, по обыкновенію, вуалями, которыя все-таки не мѣшали страстнымъ глазамъ мѣтать свои губительныя стрѣлы.
-- Посмотри-ка,-- сказалъ Гвидо, какъ прекрасная Лучія Бенталіо бросаетъ на насъ тайкомъ нѣжные взгляды изъ-подъ вуали. Ты не найдешь такой живой красоты въ Римѣ и будешь сожалѣть о цвѣтахъ Флоренціи.
Въ это мгновеніе прошла Цицилія Галилеи, немного опоздавъ вслѣдствіе разговора съ Кассини; она поспѣшно прошла площадь, поднялась по ступенямъ храма и скрылась въ церкви, не бросивъ взгляда ни направо, ни налѣво. Бернардо пытался скрыть свое волненіе, но это плохо ему удалось: онъ поспѣшно протянулъ Гвидо руку и хотѣлъ проститься съ нимъ. Тотъ остановилъ его и началъ нашептывать:
-- Правда ли, что ты скрытничаешь?-- Ты знаешь эту даму; скажи, кто она? Ты можешь не открываться въ своихъ чувствахъ, потому что румянецъ, вспыхнувшій на твоихъ щекахъ, и такъ выдалъ тебя.
-- Ну, конечно, ты отгадалъ!-- возразилъ иронически Бернардо и сдѣлалъ усиліе говорить возможно равнодушнымъ тономъ.-- Я знакомъ съ нею и знаю, что она дочь знаменитаго натуралиста Галилея.
-- Галилея?-- быстро повторилъ Гвидо,-- астронома Галилея, о которомъ теперь столько говорятъ? Я припоминаю кое-что объ этомъ мужѣ изъ моего дѣтства. Отецъ мой разсказывалъ мнѣ, что Галилей въ Пизанскомъ соборѣ открылъ законы качанія маятника, слѣдя глазами за непрерывнымъ качаніемъ неугасаемой лампады. Я тогда удивлялся наглости, что въ церкви можно заниматься чѣмъ-нибудь инымъ, кромѣ Бога и святыхъ. Между тѣмъ, мои мнѣнія измѣнились, и я не разъ сочувственно думалъ, какъ неосторожно этотъ ученый мужъ своими изслѣдованіями возстановилъ противъ себя духовенство. Будь осторожнѣй: если твой дядя узнаетъ, что тебѣ нравится дочь Галилея, онъ можетъ разсердиться.
-- Мой дядя очень цѣнитъ Галилея,-- возразилъ Бернардо.
Гвидо взглянулъ на него удивленно и недовѣрчиво.
-- Твой дядя, кардиналъ, цѣнитъ астронома Галилея?! Это весьма сомнительно!
-- И, все-таки, это такъ, какъ я говорю,-- возразилъ Бернардо.-- Мой дядя уважаетъ науку и гордится ролью высокопоставленнаго покровителя ученыхъ; особенно же онъ друженъ съ Галилеемъ. Онъ даже обнародовалъ одно краткое похвальное слово въ стихахъ къ этому знаменитому мужу. Я не хочу сказать, что мой дядя Аріостъ; для нѣжныхъ строфъ, какія писалъ Петрарка, онъ, правда, неподходящій цѣнитель,-- но дружить съ наукой позволяется и кардиналу.
-- Теперь,-- началъ Гвидо,-- я не знаю, что и думать объ этомъ Дѣлѣ. Мнѣ извѣстно, что церковь торжественно объяснила, что вопросъ -- земля ли вертится вокругъ солнца или солнце вертится вокругъ земли -- давно уже рѣшено священнымъ писаніемъ; поэтому, св. церковью твердо установлено, что солнце вращается, а земля стоитъ неподвижно. Было даже строго воспрещено публично высказывать сомнѣніе въ этомъ. Это постановленіе должно быть теперь уничтожено ради Галилея, который повторяетъ мнѣніе одного нѣмецкаго изслѣдователя. Какъ же возможно, чтобы такой высокій сановникъ, какъ твой дядя, былъ друженъ съ человѣкомъ, проповѣдующимъ ученіе, которое стоитъ въ явномъ противорѣчіи съ постановленіями церкви?
-- И, все-таки, это такъ,-- возразилъ Бернардо.-- Я знаю весьма достовѣрно, что мой дядя въ былое время неоднократно приглашалъ Галилея совсѣмъ переселиться въ Римъ, но Галилей съ предусмотрительнымъ благоразуміемъ отклонилъ это предложеніе. Странное стеченіе обстоятельствъ случилось теперь. Заклятый врагъ Галилея кардиналъ Беллярминъ, по смерти Павла У, удалился изъ Рима, поселившись здѣсь во Флоренціи, находясь во враждѣ съ Григоріемъ и не желая переносить его кроткихъ взглядовъ. Беллярминъ здѣсь на свободѣ тайно проводитъ свои взгляды, сохраняя вмѣстѣ съ тѣмъ лицемѣрный видъ, будто онъ далекъ отъ всякаго вліянія на дѣла церкви. Втихомолку же хитрый іезуитъ интригуетъ противъ всякаго свободнаго духовнаго порыва. Онъ можетъ зло оклеветать Галилея чрезъ своихъ помощниковъ.
-- Совершенно справедливо,-- замѣтилъ Гвидо,-- этотъ Беллярминъ принадлежитъ къ ордену іезуитовъ и только выжидаетъ своего времени. Григорій -- человѣкъ старый и больной, онъ долго не проживетъ. Кто можетъ знать на кого падетъ тогда выборъ въ папы?
Терпѣніе Бернардо начинало истощаться. Онъ хотѣлъ еще разъ увидѣть Цецилію и его неудержимо влекло въ церковь, гдѣ теперь молилась его возлюбленная. Но въ то самое мгновеніе, когда онъ хотѣлъ покинуть Гвидо, сказавъ ему на прощанье нѣсколько словъ, изъ сосѣдней улицы, выходившей на площадь, вдругъ высыпала толпа народа, слѣдовавшая за доминиканскимъ монахомъ; она съ шумомъ и гвалтомъ размѣстилась на церковной лѣстницѣ и около нея.
Монахъ былъ однимъ изъ тѣхъ проповѣдниковъ, которыми церковь пользовалась не только въ праздники, но и при другихъ случаяхъ, чтобы такъ или иначе подѣйствовать на народъ. Этотъ монахъ былъ особенно извѣстнымъ и любимымъ проповѣдникомъ простого народа, ибо отличался оживленной жестикуляціей и выкрикиваньями, слышными въ толпѣ отовсюду. Теперь пробраться въ церковь для Бернардо было невозможнымъ: такъ густо тѣснился народъ на паперти и на лѣстницѣ, чтобы послушать поудобнѣе, сидя, предстоящую проповѣдь. Монахъ-служка сопровождалъ проповѣдника и носилъ за нимъ нѣчто въ родѣ высокой скамейки, для которой онъ искалъ удобнаго мѣста, чтобы проповѣдь была слышна отовсюду. Гвидо рѣшилъ, что они непремѣнно должны присутствовать, хотя бы вначалѣ при этомъ народномъ зрѣлищѣ, и было бы легкомысленно и совершенно напрасно, если бы Бернардо вздумалъ отсюда удалиться.
Между тѣмъ, проповѣдникъ взобрался на свою каѳедру и обратился, откашлявшись, къ стоящему и сидящему народу. Сначала онъ приказалъ молчать, затѣмъ, подождавши нѣкоторое время, началъ такъ:
-- Не думайте, что я пришелъ сюда для того, чтобы разсказывать вамъ шутливыя сказки и забавныя исторіи, которыя вы такъ любите слушать отъ своихъ рапсодовъ, для этого вы можете отправиться на площадь "Синьорія", ибо здѣсь, въ виду Божьяго храма, приличествуетъ говорить только о серьезныхъ вещахъ.
Онъ еще разъ откашлялся и немного подождалъ, пока прекратились замѣчанія, громко дѣлаемыя изъ толпы. Затѣмъ, возвысивъ голосъ, онъ началъ свою проповѣдь слѣдующими словами:
-- Когда однажды Богъ сотворилъ міръ...
Онъ долженъ былъ еще разъ остановиться, ибо одинъ изъ слушателей, охотно валявшій шута, сдѣлалъ замѣчаніе, что доминиканецъ началъ основательно, отчего одни засмѣялись, а другіе громкими криками призывали къ молчанію. Доминиканецъ выпрямилъ на каѳедрѣ свою сухощавую фигуру и снова началъ громкимъ голосомъ:
-- Когда однажды Богъ сотворилъ міръ, то въ первый день онъ сказалъ: да будетъ свѣтъ!-- и появилось солнце, чтобы свѣтить днемъ на небосклонѣ. И Богъ повелѣлъ ему восходить утромъ и заходить вечеромъ. Такъ это осталось и до сего дня. Твердо покоится земля на своихъ полюсахъ и свѣтъ небесный окружаетъ ее, какъ вы всѣ можете видѣть ежедневно. Если бы теперь пришелъ кто-нибудь и сказалъ вамъ, что вы, всѣ стоите на головѣ, то, вы, конечно, подумаете, что этотъ человѣкъ дуракъ,-- если же бы кто-нибудь пришелъ и сказалъ вамъ, что земля, на которой мы всѣ стоимъ, катится и вертится вокругъ своей оси, то вы опять, конечно, подумаете, что это дуракъ, ибо обманываетъ васъ пустыми бреднями; вѣдь земля должна была бы убѣгать изъ-подъ нашихъ ногъ, и мы потеряли бы равновѣсіе, если бы была правда, что земля вертится вокругъ своей оси.
Когда монахъ дошелъ до этихъ словъ, Гвидо шепнулъ своему другу: "Замѣчаешь ли, въ кого онъ мѣтитъ? Прямо въ Галилея!" Но Бернардо сдѣлалъ ему знакъ замолчать: у него самого были уши и онъ слушалъ, притаивъ дыханіе.
Монахъ продолжалъ:
-- Но этого мало. Не только глупость, но и богохульство, если человѣкъ осмѣливается распространять подобныя мысли. Подумайте только: земля, созданная Богомъ, должна стоять неподвижно, ибо Господь воздвигъ на ней свою св. церковь, она, слѣдовательно, не можетъ вертѣться, и это можетъ утверждать только человѣкъ, одержимый злымъ духомъ, чтобъ земля вдругъ вертѣлась, а солнце оставалось неподвижно! Замѣчаете ли вы наглую гордость? Кто господинъ и кто слуга? Кому должны быть послушны солнце и земля? Тому ли, кто ихъ создалъ, или тѣмъ ученымъ умникамъ, которые дерзко противятся Создателю и Его св. церкви? Богъ даетъ откровеніе только черезъ церковь, и отъ нея люди должны ждать поученія. Но находятся заносчивые гордецы, одержимые преступнымъ желаніемъ оспаривать Всемогущество и справедливость Всевышняго создателя. Но они не могутъ дѣлать это безнаказанно. Мы не хотимъ терпѣть, чтобы нашу церковь позорно поносили; долгъ каждаго истиннаго христіанина сражаться въ такой битвѣ за Бога. Никто не можетъ учинить болѣе тяжкаго грѣха, какъ сопротивленіе божественному порядку.
Здѣсь проповѣдникъ сдѣлалъ паузу. Бернардо забылъ обо всемъ окружающемъ; злобно сверкающимъ взоромъ смотрѣлъ онъ на монаха; ему страстно хотѣлось уничтожить проповѣдника, но Гвидо схватилъ друга за руку, уговорилъ держать себя покойнѣе. Монахъ продолжалъ:
-- Вы, можетъ быть, подумаете: какое намъ до всего этого дѣло? Но не думайте, что это дѣло мало касается васъ, и не мечтайте, что вы сами свободны отъ всѣхъ прегрѣшеній. Развѣ справедливо, что вы терпите въ своей средѣ такихъ супостатовъ? Какъ же могутъ жить между вами люди, распространяющіе такую ересь, и вашъ гнѣвъ послѣ этого не разразится [надъ ними! Говорю вамъ: кто схватитъ врага Божьяго, тотъ его другъ, кто будетъ преслѣдовать супостатовъ, тотъ проявитъ истинную набожность, кто же истребитъ ихъ, тотъ совершитъ угодное Богу дѣло.
Послѣднія слова проповѣдникъ произнесъ возвышеннымъ голосомъ и съ сильнымъ удареніемъ. Слушатели, изъ которыхъ только немногіе понимали то, о чемъ онъ разсуждалъ, ждали еще продолженія; но всѣ были развлечены, когда поднялся легкій шумъ около проповѣднической каѳедры. Бернардо хотѣлъ протѣсниться туда, и напрасно старался Гвидо удержать его или увести съ площади въ одну изъ сосѣднихъ улицъ. Бернардо былъ глухъ къ его просьбамъ и, вырвавшись отъ него, закричалъ:
-- Оставь меня! Я не могу больше терпѣть, чтобы лицемѣрная хитрость морочила невѣжественный народъ!
Но онъ ошибся въ своемъ разсчетѣ. Народъ зналъ монаха, почитая въ немъ священнаго духовника. Это создало ему защиту противъ возмутителя. Бернардо закричали изъ народа, что если ему не понравилась проповѣдь, онъ можетъ удаляться; женщины визжали и кричали, что красивый господинъ должно быть еретикъ. Дѣло дошло бы до свалки, если бы монахъ не возвысилъ голоса и не заговорилъ громче прежняго:
-- И такъ какъ вы знаете,-- продолжалъ проповѣдникъ,-- кто врагъ нашей церкви, то отнесетесь къ нему, какъ вамъ указываетъ св. Писаніе. Тамъ сказано: что вы стоите мужи галилейскіе и смотрите на небо? Эти слова имѣютъ значеніе пророческое: они указываютъ на галилейскихъ мужей, живущихъ здѣсь во Флоренціи между нами.
Бернардо опять хотѣлъ попытаться перебить монаха, но толпа окружила его и съ угрозами остановила. Доминиканецъ кончилъ проповѣдь и сошелъ со своей каѳедры, которую служка снова принялъ. Народъ густо толпился около него, многіе цѣловали у него руку, другіе просили благословенія, третьи, наконецъ, ждали дальнѣйшихъ объясненій на счетъ того, о чемъ говорилось. Онъ отказался отъ опредѣленнаго отвѣта, но его уклоненіе заключало новые намеки, наводившіе на истинные слѣды. Спрашивавшіе его, опять обращались къ другимъ,-- и такимъ образомъ скоро завязался живой разговоръ о значеніи словъ монаха.
-- Замѣтили ли вы,-- сказалъ одинъ,-- на что хотѣлъ намекнуть благочестивый братъ?-- Онъ говорилъ о мужахъ-галилеянахъ во Флоренціи. Это несомнѣнно послѣдователи астронома Галилея.
-- И такъ, это имя уже встрѣчается въ Библіи!-- замѣчалъ другой,-- не можетъ быть и сомнѣнія, что антихристъ вмѣшался въ это дѣло! Эти еретики всѣхъ насъ погубятъ.
-- Развѣ мы не видимъ ежедневно собственными глазами, какъ солнце встаетъ съ востока и заходитъ на западѣ,-- вмѣшался третій,-- кто захочетъ отрицать это, тотъ долженъ быть дуракомъ, и вовсе не стоитъ труда сердиться на подобныя глупости.
-- Вы ничего не понимаете,-- замѣтила одна старуха,-- Галилей не только не дуракъ и не глупецъ, а высокоученый человѣкъ, который ничего не доказываетъ не будучи въ этомъ убѣжденъ. Но я, кажется, не ошибаюсь,-- вскричала она вдругъ, посмотрѣвъ на церковную дверь, откуда только-что вышла Цецилія, посмотрите ка, кто тамъ идетъ?
Толпа, расположившаяся на лѣстницѣ, по окончаніи проповѣди постепенно разошлась, такъ что выходъ изъ церкви былъ свободенъ. Цецилія, конечно, не догадывалась о томъ, что произошло; несомнѣнное волненіе -- слѣдствіе утренняго разговора съ Кассини -- влекло ее домой. Старуха указала на нее и проговорила:
-- Это дочь Галилея, о которомъ говорилъ благочестивый братъ, это она только-что вышла сюда.
Мигомъ народъ столпился вокругъ Цециліи и каждый хотѣлъ разглядѣть ее поближе. "Дочь еретика!" -- говорилъ одинъ; "Галилеянка!" -- кричалъ другой, и едва Цецилія могла замѣтить происходившее вокругъ нея, какъ была окружена, при чемъ нѣкоторые безпощадно угрожали ей. Она подняла вуаль съ лица,-- и нахальная рука одной пошлой женщины схватила нѣжную ткань и сорвала ее съ головы.
До смерти испуганная, смущенная дѣвушка едва не лишилась чувствъ, и она навѣрно упала бы на землю, если бы Бернардо быстро не подоспѣлъ къ ней, чтобы принять ее на свои руки. Гвидо съ своей стороны тоже поспѣшилъ. Будучи оба изъ благородной фамиліи, они носили при себѣ шпаги, которыхъ испугалась напиравшая толпа. Хотя громко дѣлались угрозы и вопросы, какъ пришли сюда эти господа защищать дочь еретика, между тѣмъ какъ другіе говорили, что они также принадлежатъ къ галилеянамъ, но все-таки никто не осмѣлился приблизится къ группѣ, стоявшей на паперти. Лишь только Цецилія пришла въ чувство, такъ что могла крѣпко стоять на ногахъ, она, дрожащая, поспѣшила домой въ сопровожденіи двухъ молодыхъ художниковъ.
Нужно было немного словъ, чтобы все объяснитъ молодой дѣвушкѣ. Бернардо былъ въ ужасномъ возбужденіи. Онъ высказалъ все, что было у него на сердцѣ, истощивъ весь запасъ своего краснорѣчія. Онъ справедливо возмущался такимъ подлымъ, постыдно-несправедливымъ обращеніемъ съ важными научными вопросами къ тупому разуму чернаго народа и къ его низменнымъ инстинктамъ. Онъ далъ обѣтъ отомстить кому слѣдуетъ за Эту пошлую сцену, сдѣлавъ все, чтобы доказать правоту независимаго духа Галилея. Онъ рѣшилъ отложить поѣздку, считая своей священной обязанностью выступить свидѣтелемъ противъ наглаго духа монаха, если это можетъ быть необходимо и полезно.
Цецилія ничего не разспрашивала. Дрожа, она размышляла о томъ, чтобы могло быть съ ней, если бы она лишилась чувствъ и оставалась беззащитной среди разсвирѣпѣвшей, дикой народной массы.
Она шла медленно, съ опущенной головой, между обоими своими защитниками. Она дѣлала величайшія усилія, чтобы держаться прямо. Она не могла уловить ни одной своей мысли, кромѣ непрестанной боязни еще разъ не лишиться сознанія и посреди улицы не упасть на землю. Она молила Бога сохранить ее отъ этого, и вздохнула свободно, когда, наконецъ, раскланялась у дверей своего дома съ обоими художниками, сказавъ имъ нѣсколько трогательныхъ словъ благодарности. Затѣмъ она поспѣшила къ своей старой нянѣ, замѣнявшей ея мать, и выплакала себѣ глаза, прежде чѣмъ рѣшилась собраться съ силами и разсказать своему отцу о случившемся.
Эпоха Возрожденія, вѣчно удивляющая міръ драгоцѣннѣйшими сокровищами искусства, совпадаетъ съ величайшими перемѣнами въ лонѣ церкви. Папство владѣло тогда неограниченной властью и вмѣстѣ съ тѣмъ колоссальными средствами. Мелкіе итальянскіе князья своимъ значеніемъ и своими имѣніями по большей части были обязаны св. церкви, находясь отъ нея въ большей или меньшей зависимости. Къ торгу мощами и постыдному торгу индульгенціями присоединилась теперь бойкая торговля вновь открытыми мастерскими твореніями античнаго пластическаго искусства. Папы выбирались не по личному достоинству, а за деньги, которыми покупалась должность, или въ виду старости и увѣчности претендентовъ, съ тѣмъ чтобы правленіе ихъ длилось не долго. Многіе только самое короткое время украшали неизмѣримо-вліятельный папскій престолъ; но и этого срока бывало достаточно, чтобы на высшія и почетныя должности посадить своихъ родственниковъ, доставляя имъ самыя доходныя мѣста. Въ Римѣ подолгу проживали толпы богатыхъ пилигримовъ, жертвовавшихъ на различныя учрежденія огромныя суммы и дѣлавшихъ для спасенія своей души солидные денежные вклады. Самыя доходныя епископіи были розданы братьямъ и племянникамъ папъ; лица же вліятельныхъ фамилій, желавшія попасть на какую-нибудь выдающуюся церковную должность, принуждены были давать за это огромныя суммы. Во всякихъ церемоніяхъ папѣ предшествовали коронованныя особы міра сего, а за ними слѣдовали кардиналы, изъ среды которыхъ избирался намѣстникъ Св. Петра и которые на половину принадлежали къ папской фамиліи. Папой было постановлено въ это время, чтобы кардиналы были величаемы титуломъ "преосвященства". Почти каждый изъ кардиналовъ могъ располагать сверхъ обычнаго огромными доходами, такъ что имѣвшіе страсть къ художественнымъ произведеніямъ покупали огромныя земли, строили на нихъ дворцы и разбивали великолѣпные сады. При этомъ случаѣ перерывали почву, открывали обломки античныхъ построекъ, среди которыхъ по временамъ находили совершеннѣйшія созданія классической культуры. Такимъ образомъ составились фамильные музеи Боргезе, Людовизи, Гиги; сверхъ того, эти фамиліи выручали огромныя суммы за продажу нѣкоторыхъ статуй. Италія и преимущественно Римъ были неисчерпаемыми сокровищницами великолѣпныхъ антиковъ высокой стоимости.
Безграничный и часто преступный деспотизмъ въ мелкихъ княжествахъ сѣверной Италіи старался нѣсколько облагородить свою неприглядную внѣшность заботами объ изящныхъ искусствахъ.
Въ южной Италіи испанцы, захвативъ въ свои руки власть, съ помощью предательства и интригъ, пользовались денежными сборами съ народа всецѣло для своихъ прихотей. И здѣсь, какъ и въ сѣверной Италіи, званія и должности были продажными, и здѣсь относительно налоговъ практиковалась тонкая система. Но при томъ Арагонцы были далеки отъ того, чтобы украшать свою династію тѣми лаврами, которые были свойственны фамиліи Медичи и правителямъ Милана, венеціанской республикѣ, папскому престолу и двору кардиналовъ. Хотя среди самихъ испанцевъ искусство и находило благосклонныхъ покровителей, но испанскіе короли въ Неаполѣ ненавидѣли чужеземную страну, стремясь только къ тому, чтобы, обогатившись, вернуться на родину. Въ Неаполѣ и Палермо, двухъ вице-королевскихъ резиденціяхъ, царила ослѣпительная роскошь и помпезное великолѣпіе, но о благородномъ развитіи вкуса, объ изящномъ украшеніи жилищъ никто и не думалъ. Всякій испанскій властитель постоянно долженъ былъ быть наготовѣ, чтобы отразить нечаянное нападеніе союзныхъ туземныхъ бароновъ или чтобы подавить возстаніе мятежнаго итальянскаго народа.
Огромныя богатства неаполитанскихъ монастырей позволяли поощрать живописцевъ и скульпторовъ. Здѣсь искусство было подъ монастырскимъ покровительствомъ. Произведенія этой особенной школы отвѣчали южному характеру націи, которая подъ сарацинскимъ вліяніемъ пріобрѣла склонность къ фантастическому и чудесному. Въ архитектурѣ господствовала пестрая мозаика построекъ изъ различныхъ дорогихъ горныхъ породъ; въ живописи появившіеся великіе таланты работали въ одномъ излюбленномъ направленіи, изображенія въ различныхъ варіаціяхъ пытки и страданія св. мучениковъ.
Главнымъ представителемъ этого направленія въ живописи былъ, жившій въ Неаполѣ, испанецъ Джузеппе Рибера, котораго итальянцы за его малый ростъ прозвали lo spagnolletto, т. е. маленькимъ испанцемъ. Еще ребенкомъ пришелъ онъ изъ Валенціи, гдѣ отъ лучшихъ мастеровъ получилъ первыя указанія въ живописи,-- пришелъ въ Неаполь, чтобы попытать здѣсь счастья, по примѣру многихъ испанскихъ авантюристовъ. Вѣчная истина, что въ искусствѣ нужно создать нѣчто новое, для того, чтобы художникъ могъ привлечь къ себѣ общее вниманіе. Часто случается, такимъ образомъ, что въ этой возвышенной области человѣческой дѣятельности тѣсно граничатъ другъ съ другомъ внѣшніе контрасты. Идеализмъ въ живописи въ лицѣ Рафаэля достигъ своего апогея; болѣе духовности, небеснаго выраженія и чистѣйшей красоты не встрѣтить ни у кого; въ послѣдующую эпоху римскіе живописцы впали въ слащавую манерность. Поэтому, послѣдующія поколѣнія должны были искать новыхъ путей въ живописи, если желали пользоваться успѣхомъ и вниманіемъ публики. И дѣйствительно случилось, что пять лѣтъ спустя, по смерти божественнаго Рафаэля, плеяда великихъ талантовъ ударилась въ натурализмъ. Къ нимъ принадлежалъ Микель Анджело-да-Караваджіо, поставившій себѣ задачей изображать лютыя мученія особенно святыхъ съ отталкивающими подробностями и писать постоянно сцены изъ библейской исторіи съ преувеличеннымъ натурализмомъ. Къ своему направленію онъ хотѣлъ привлечь вниманіе и жанровыми картинами, и въ этомъ желаніи, конечно, отразилось нидерландское вліяніе. Въ изображеніи игроковъ, легкомысленныхъ служанокъ, солдатъ и цыганъ, талантъ Караведжо чувствовалъ себя вполнѣ въ своей сферѣ. По своему характеру онъ былъ исполненъ эгоизма, зависти и ненависти къ людямъ. Всѣхъ другихъ живописцевъ, съ которыми онъ встрѣчался, старался сердить и раздражать завистливыми нападками, и при этомъ дѣло доходило порой до кровавыхъ ссоръ. Однажды Караваджіо обнажилъ шпагу на одного знаменитаго живописца, которому былъ итого обязанъ, и закололъ его ученика, ставшаго для защиты своего учителя между ссорящимися. Вслѣдствіе этого убійства принужденный спасаться бѣгствомъ, онъ переселился въ въ Неаполь, гдѣ его манера живописи и безпокойный, легко-воспламеняющійся темпераментъ нашли новую пищу. Но и здѣсь его пребываніе было непродолжительно. Опять запутанный въ кровавой ссорѣ, Караваджіо долженъ былъ бѣжать на островъ Мальту. Его талантъ снискалъ ему расположеніе гросмейстера мальтійскаго ордена; но вмѣсто того, чтобы, наконецъ, обуздать себя и устроить свою судьбу, онъ и здѣсь опять отдался своимъ дикимъ страстямъ,-- за что и былъ брошенъ въ тюрьму. По ходатайству одного покровителя искусствъ, кардинала Гонзаго, Караваджіо былъ прощенъ и могъ возвратиться въ Римъ. Все-таки въ Неаполѣ онъ еще разъ подрался съ солдатами, былъ раненъ и напрасно пытался добраться до Рима. По дорогѣ онъ заболѣлъ и лежалъ при смерти больной; съ нимъ случилась горячка, и онъ умеръ, не достигнувъ своей цѣли. Этотъ Караваджіо былъ образцомъ, на которомъ воспиталъ себя Джузеппе Рибера. Послѣдній тогда былъ еще юношей, и очень понятно, что дикіе порывы его учителя должны были имѣть огромное вліяніе и на его образъ жизни. Въ его натурѣ лежали задатки авантюризма и жестокости; поэтому въ немъ очень скоро развилось -- какъ въ отношеніи жизни, такъ въ отношеніи искусства,-- пренебрежительное сопротивленіе закону, обычаю и порядку.
Когда Караваджіо бѣжалъ на Мальту, Рибера отправился въ Римъ можетъ быть потому, что былъ замѣшанъ въ кровавыхъ ссорахъ своего учителя. Совершенно безъ всякихъ средствъ пришелъ онъ въ вѣчный городъ, надѣясь лишь на свой талантъ; то гдѣ-нибудь на пустомъ мѣстѣ, то у какихъ-нибудь воротъ, подъ открытымъ небомъ, устраивалъ Рибера свою мастерскую. Однажды нѣкій знатный прелатъ замѣтилъ юнаго живописца, который, по обыкновенію, сидѣлъ безпріютный на улицѣ, передъ мольбертомъ. Духовная особа вступила съ нимъ въ разговоръ, и, замѣтивъ, что молодой человѣкъ имѣлъ изящныя манеры, прелатъ почувствовалъ желаніе пригласить его поселиться въ своемъ дворцѣ. Спаньолетто сначала принялъ это предложеніе съ радостью, но, едва поселившись во дворцѣ, онъ сталъ тяготиться своимъ заточеніемъ и съ упрямой самонадѣянностью испанца отказался отъ милостей кардинала, чтобы снова возвратиться къ нуждѣ и бѣдности, но вмѣстѣ съ тѣмъ и къ свободѣ.
Впрочемъ, пребываніе въ Римѣ имѣло для молодого человѣка большое значеніе: какъ живописецъ, онъ скоро выдвинулся изъ своей неизвѣстности, оставивъ въ тѣни всѣхъ другихъ послѣдователей Караваджіо. Рибера снова возвратился въ Неаполь и въ короткое время сдѣлался тамъ знаменитостью.
Это было въ то время, когда Сальваторъ только-что создавалъ свои первыя оригинальныя картины. При житьѣ у своего дяди Сальватору, не имѣя большихъ заботъ, удобно было работать, всецѣло повинуясь собственному влеченію. Его картины находили сбытъ, хотя никто и не открывалъ въ нихъ признаковъ особеннаго таланта. Сальваторъ занимался не исключительно живописью: онъ пробовалъ свои силы и въ поэзіи, и въ музыкѣ, хотя его голосъ и не имѣлъ красоты звука. Онъ положилъ на ноты свои стихи и самъ распѣвалъ ихъ, аккомпанируя себѣ на лютнѣ.
Это происходило около того времени, когда молодой живописецъ въ одно прекрасное утро, по обыкновенію, негодующій, скитался по берегу Хіайи, сначала отводя свое сердце въ бесѣдѣ съ рыбакомъ Дженнаро Аннезе, а затѣмъ, присутствуя при погребеніи Корнеліи Мендоца, при чемъ его влюбчивое сердце было охвачено сильной страстью къ дочери умершей.
Какъ лунатикъ блуждалъ онъ съ этого дня по улицамъ Неаполя, проходя довольно часто мимо того дворца, гдѣ жилъ отецъ обожаемаго имъ существа; но всѣ старанія Сальватора снова увидѣть молодую дѣвушку были напрасны. По испанскому обычаю женщины жили во дворцѣ только въ тѣхъ комнатахъ, окна которыхъ выходили на дворъ, украшенный садами и фонтанами. Онѣ выходили изъ дому только къ обѣднѣ и для дружескихъ визитовъ, да и то укутанныя вуалью на запертыхъ носилкахъ, несомыхъ дюжими домашними слугами.
Сальваторъ не былъ человѣкомъ, котораго можно было устрашить трудностью дѣла. Онъ зналъ, что нѣкоторые художники пользуются высокимъ уваженіемъ и приняты во дворцахъ сильныхъ міра сего; поэтому, и онъ не ужаснулся своихъ желаній возвыситься до дочери испанскаго дворянина, и его надежды пріобрѣли высокій полетъ. Онъ думалъ съ упрямствомъ влюбленнаго, что Корнелія чувствуетъ себя стѣсненно между родственниками своего отца и тоскуетъ по роднымъ своей матери. Выдумавъ такой разладъ въ душѣ молодой дѣвушки, Сальваторъ былъ также увѣренъ и въ своемъ предназначеніи выручить ее изъ такого положенія и принести миръ изстрадавшемуся сердцу Корнеліи.
Художническая склонность влекла Сальватора особенно къ пейзажной живописи, но успѣхи натуралистической школы развили среди молодыхъ живописцевъ Неаполя (между ними былъ и Сальваторъ) стремленіе къ историческому жанру съ сюжетами частью изъ Библіи, частью изъ легендъ о святыхъ, частью изъ исторіи древнихъ народовъ. Рибера потому такъ быстро и пошелъ въ гору, что былъ самостоятеленъ въ юномъ кружкѣ художниковъ по вопросу о сюжетахъ. Страданія св. Варѳоломея, которому заживо содрали кожу,-- это былъ сюжетъ, повторявшійся Спаньолеттою на различные лады. Однажды, когда ему особенно удалась обработка этого сюжета, Рибера выставилъ только-что оконченную картину предъ своимъ домомъ, расположеннымъ недалеко отъ вице-королевскаго дворца, чтобы дать ей посохнуть на солнцѣ. Тотчасъ предъ картиной собралась толпа зрителей и, хотя большинство изъ нихъ ничего не понимало въ живописи, тѣмъ не менѣе они не могли оторваться отъ ужасной картины, написанной съ такой поразительной правдой. Толпа удивленныхъ росла съ каждымъ мгновеніемъ. Шумъ, все увеличивавшійся отъ громкихъ возгласовъ одобренія, достигъ, наконецъ, до слуха вице-короля, герцога Аркоса, который освѣдомился о причинѣ всего происходившаго. Узнавъ о случившимся, онъ приказалъ Рибера придти къ нему, а Рибера не преминулъ воспользоваться этимъ приказаніемъ, пріобрѣтя въ скоромъ времени мягкостью обращенія расположеніе герцога. Обрадованный, что талантливый художникъ былъ испанцемъ, герцогъ купилъ у него картину, назначивъ, кромѣ того, своимъ придворнымъ живописцемъ съ значительнымъ жалованьемъ.
Теперь Спаньолетто сталъ вліятельнымъ лицомъ. Знатнѣйшій неаполитанскій торговецъ картинами, Кортезіано, обременялъ его заказами и гостепріимно ввелъ его въ свой домъ. Леонора, дочь Кортезіано, красавица-дѣвушка, на которую клеветали, что якобы вице-король особенно благоволитъ къ ней, понравилась живописцу, и ему, въ свою очередь, удалось плѣнить ея сердце. Скоро придворный живописецъ сдѣлался супругомъ красивой дочери богатаго негоціанта, и, немного погодя, почесть за почестью посыпались на него. Слава объ испанцѣ проникла въ Римъ, и папа пожаловалъ знаменитому живописцу орденъ Христа, что было рѣдкимъ знакомъ особеннаго вниманія.
Сальваторъ Роза тогда былъ еще слишкомъ юнъ, чтобы входить въ тѣсныя сношенія съ знаменитыми людьми; но все-таки онъ перепробовалъ всѣ способы, производившіе сильное впечатлѣніе на его омраченный умъ. Что Рибера былъ великій живописецъ, онъ охотно признавалъ, но необыкновенная благосклонность, которая была оказываема этому испанцу со стороны вице-короля, будила въ его груди всѣхъ демоновъ, разжигая злобу неаполитанца до постоянно-горящей ненависти.
Рибера въ. скоромъ времени началъ пользоваться въ Неаполѣ почти княжескимъ почетомъ. Его домъ сдѣлался мѣстомъ собранія богатыхъ испанскихъ дворянъ, благоговѣвшихъ предъ нимъ и за его художественный талантъ, и за красоту его жены, и за его любезную гостепріимность.
Всей Италіи извѣстенъ св. Геннаро или Януарій, покровитель Неаполя, въ каѳедральномъ соборѣ котораго сохранялся, какъ величайшая святыня, хрустальный сосудъ съ кровью святаго. Календарный день этого святого есть день величайшаго возбужденія всѣхъ жителей города, ибо въ этотъ день засохшая кровь дѣлается жидкой; какъ только совершится это чудо, весь Неаполь приходитъ въ неописуемый восторгъ, который находитъ свое выраженіе въ тысячѣ разнообразныхъ празднествъ. Если бы однажды кровь св. Януарія не сдѣлалась жидкой, это было бы очень дурнымъ и бѣдственнымъ предзнаменованіемъ для всего Неаполя. Уже то обстоятельство, что иногда бывало нужно нѣсколько болѣе времени для того, чтобы кровь заструилась въ хрустальномъ сосудѣ, приводило жителей въ лихорадочное возбужденіе; когда же архіепископъ возвѣщалъ, что началось страстно-ожидаемое событіе, праздничная радость охватывала всѣ слои населенія. Само собой разумѣется, что придѣлъ св. Януарія въ неаполитанскомъ соборѣ былъ мѣстомъ, пользовавшимся глубочайшимъ почитаніемъ, и какъ священнѣйшая реликвія былъ охраняемъ городомъ. Въ этомъ придѣлѣ тогда должна была реставрироваться живопись; поэтому, неоднократно, обращались къ знаменитѣйшимъ итальянскимъ живописцамъ, между прочимъ, Гвидо Рени и Доминикино, но всякій разъ дѣло разстраивалось по тѣмъ или другимъ причинамъ; случалось даже, что приглашеннымъ живописцамъ анонимно угрожали насиліемъ, если они осмѣлятся прибыть въ Неаполь. Все это было слѣдствіемъ испанскаго вліянія, особенно же Риберы, который, подобно своему предшественнику Караваджіо, не желая переносить никакихъ соперниковъ, не останавливался ни передъ какими средствами, если нужно было удовлетворить своей зависти. Постепенно Рибера сдѣлался всѣмъ ненавистенъ не только какъ живописецъ, но и вообще какъ испанскій шпіонъ, давнымъ давно извѣстный "Лигѣ мертвыхъ" за самаго подозрительнаго обитателя города.
Общество, называвшееся "Лигой мертвыхъ" (ибо всѣ члены его должны были давать клятву въ ненависти къ испанцамъ до гроба и даже платиться жизнью, если кто нарушалъ эту клятву), существовало съ давнихъ поръ и было очень часто предметомъ гоненій со стороны испанской партіи. Если этой лигѣ и приходилось по временамъ притворно распадаться, на дѣлѣ же она всегда оставалась неразрушимой, находя среди итальянскаго населенія много сочувствующихъ своему либеральному направленію. Рядомъ съ стремленіями къ государственной независимости въ лигѣ было поддерживаемо и воспитываемо участіе ко всѣмъ реформаторскимъ идеямъ, которыя старались проводить въ общество. Поэтому, церковная реформація, начавшаяся въ Германіи и распространившаяся по всей Италіи, именно въ Неаполѣ нашла величайшее признаніе, и сочиненія нѣмецкихъ гуманистовъ неоднократно читались въ кружкѣ "Лиги мертвыхъ". Главнымъ образомъ и ученіе Галилея пользовалось тамъ высокимъ ураженіемъ.
Собранія этого таинственнаго общества происходили въ различныхъ мѣстахъ, смотря по тому,-- была ли лига подъ строгимъ надзоромъ или могла дѣйствовать свободно. По временамъ члены встрѣчались въ одномъ гротѣ, въ скалѣ, въ окрестностяхъ Неаполя, или же въ катакомбахъ, гдѣ были безопасны отъ всякаго шпіонства; но по большей части мѣстомъ собранія служили мастерскія художниковъ, гдѣ они притворно встрѣчались подъ видомъ своихъ занятій, привозя съ собой диллетантовъ. Сальваторъ зналъ многихъ членовъ "Лиги мертвыхъ" и, хотя до сихъ поръ самъ не вступалъ въ ихъ среду, но издавна принадлежалъ ей всѣми своими помыслами. Члены очень хорошо знали, кто къ нимъ расположенъ дружественно, а кто настроенъ враждебно, и согласно съ этимъ соображались въ своихъ знакомствахъ. Сальваторъ бывалъ уже при совершенно интимныхъ собраніяхъ, будучи принятъ на дружественной ногѣ, и неоднократно давалъ обѣщаніе присоединиться къ лигѣ, какъ только онъ дѣйствительно сможетъ быть полезнымъ ей. Его скромность не позволяла ему особенно предаваться мечтамъ о выгодной карьерѣ.
Юный живописецъ надѣялся, что ему, можетъ быть, удастся при помощи какой-нибудь картины проникнуть во дворецъ графа Мендоца, и при всей своей бѣдности все-таки съумѣлъ достать необходимые матеріалы для большой картины. Случилось нѣчто рѣдкостное съ его талантомъ. Говорятъ, что на театрѣ комическіе актеры предпочтительно думаютъ о созданіи ролей трагическихъ; это случается обыкновенно потому, что такія мечты покоятся на заблужденіи. То же самое случилось и съ нашимъ живописцемъ, которому засѣла въ голову мысль прославиться исторической картиной, въ то время какъ онъ обладалъ величайшимъ талантомъ къ ландшафтной живописи. И такъ, онъ писалъ теперь убійство Цезаря, твердо надѣясь на полнѣйшій успѣхъ. Любовь завела Сальватора на дорогу, съ которой онъ не былъ въ состояніи свернуть. Зная, что картинный торговецъ Кортезіано, тесть Рибера, много продавалъ испанской знати, Сальваторъ напрягалъ всѣ силы, чтобы заинтересовать его собой, и дѣйствительно добился того, что знаменитый торговецъ высказалъ свое мнѣніе объ убійствѣ Цезаря. Но судьба часто бываетъ не особенно благосклонна. Торговецъ призналъ талантъ Сальватора, но не хотѣлъ и слышать о покупкѣ этой большой картины. Когда же онъ увидѣлъ въ бѣдной мастерской нѣкоторыя жанровыя картины и эскизы ландшафтовъ, онъ предложилъ Сальватору написать нѣчто въ этомъ жанрѣ, ибо на эти вещи находилось очень много покупщиковъ-любителей. Сальваторъ увидѣлъ себя низверженнымъ съ своего седьмого неба. Бѣшеная ярость охватила его. Онъ увидѣлъ свой талантъ непризнаннымъ и собственной рукой уничтожилъ произведеніе, отъ котораго ожидалъ столь выгодныхъ послѣдствій. Часами сидѣлъ онъ погруженный въ тяжелое раздумье о своей враждебной судьбѣ. Когда насталъ вечеръ, онъ поспѣшилъ на свободу, направившись быстрыми шагами по берегу морского залива. Заходящее солнце окрашивало небосводъ удивительными тонами, и великолѣпный городъ съ своими неописуемо-величественными ландшафтными окрестностями блисталъ въ лучахъ заходившаго Дневного свѣтила. Сальваторъ равнодушно смотрѣлъ на этотъ безмятежно-блистающій, свѣтлый ландшафтъ: его художественное чувство молчало, оставаясь холоднымъ къ этой чарующей картинѣ. Все болѣе и болѣе его охватывалъ внутренній разладъ, и это настроеніе вскорѣ сдѣлалось столь невыносимымъ, что Сальваторъ опять повернулъ по направленію къ городу, въ которомъ онъ часами слонялся по безчисленнымъ улицамъ и переулкамъ, желая избавиться отъ гнетущихъ мыслей.
Ужъ было совершенно темно, когда Сальваторъ неожиданно очутился предъ дворцомъ Мендоца. Какъ разъ въ это мгновеніе въ одной изъ сосѣднихъ улицъ показались носилки, несомыя четырьмя слугами въ ливреяхъ, окруженныя многочисленными факельщиками и нѣсколькими охранниками. Ворота дома были заперты. Передній факельщикъ сильно ударилъ въ ворота нѣсколько разъ мѣднымъ молоткомъ, и онѣ были отворены. Сердце Сальватора сильно стучало; онъ не помнилъ себя, узнавъ въ дамѣ, внесенной на носилкахъ во дворъ дворца, ту самую дѣвушку, образъ которой такъ сильно заполонилъ его фантазію. Дѣвушка была еще въ траурѣ, но вмѣстѣ съ тѣмъ одѣта съ такимъ отмѣннымъ вкусомъ, что разборчивый живописецъ отъ ея появленія пришелъ въ величайшее восхищеніе. Онъ рѣшился бы на что-нибудь большее, если бы это было прилично; теперь же онъ могъ только издали смотрѣть, какъ тотъ почти еще мальчикъ, котораго онъ съ ревностью и злостью оглядывалъ въ день похоронъ, поспѣшно сбѣгалъ по дворцовой лѣстницѣ, гдѣ на нижней площадкѣ были поставлены носилки. Молодая дѣвушка съ дѣтскимъ нетерпѣніемъ сама отворила дверцы носилокъ и поспѣшно пробѣжала нѣсколько ступеней на встрѣчу поклонившемуся ей юношѣ. Не повернувшись еще, чтобы сопровождать дѣвушку, юноша бросилъ взглядъ на носилки и на прислугу; случаю было угодно, чтобы юноша увидѣлъ стоявшаго у воротъ Сальватора. Моментально юноша узналъ его. Какъ и раньше при встрѣчѣ, взоры ихъ загорѣлись мрачной ненавистью, и рука Сальватора невольно хватилась за шпагу. Но юноша, стоя на лѣстницѣ, повелительнымъ жестомъ приказалъ затворить ворота -- и онѣ быстро захлопнулись передъ самымъ носомъ Сальватора.
Онъ былъ внѣ себя отъ униженія. Съ нимъ поступили какъ съ ничтожнымъ уличнымъ бродягой,-- и онъ не могъ ничего сдѣлать. Кто былъ этотъ безбородый мальчишка, осмѣлившійся выгнать его съ порога дома, какъ собаку? Очевидно, испанецъ, смертельный врагъ, нахальный пролазъ. Сальваторъ готовъ былъ кулаками разбить ворота, но, во время опомнившись, увидѣлъ, что такое выраженіе безсильнаго гнѣва не только было недостойно его, но, можетъ быть, сверхъ того привело бы и въ столкновеніе съ судомъ. Юный живописецъ чувствовалъ себя уничтоженнымъ. Земля горѣла подъ его ногами: онъ получилъ оскорбленіе -- и не могъ отомстить. Онъ поклялся, что не будетъ жить, если не смоетъ съ себя этой смертельной обиды.
Въ такомъ расположеніи духа онъ нежданно натолкнулся на одного знакомаго, котораго въ поспѣшности путь было не сбилъ съ ногъ. Это былъ живописецъ Аніелло Фальконе, прославившійся своими батальными картинами и изъ всѣхъ друзей независимости Неаполя считавшійся однимъ изъ самыхъ ревностныхъ членовъ "Лиги мертвыхъ". Фальконе съ удивленіемъ посмотрѣлъ на своего юнаго товарища. Считая Сальватора талантливымъ живописцемъ, онъ вмѣстѣ съ тѣмъ не могъ не замѣтить, что юноша еще не установился ни въ живописи, ни въ своихъ политическихъ убѣжденіяхъ. Странное смущеніе, написанное на лицѣ Сальватора, удивляло опытнаго старика и подало поводъ завести разговоръ. Сальваторъ чувствовавшій самъ, что нужно собраться съ мыслями и отвлечься отъ случившагося, разговорился и вскорѣ оба живописца пошли вмѣстѣ по улицамъ города. Послѣ нѣкоторыхъ мимолетныхъ замѣчаній Фальконе обратился къ своему спутнику съ вопросомъ:
-- Знаете ли вы, что опять дѣлаются попытки ввести у насъ инквизицію? Разумѣется, въ умѣренной формѣ. Уже слѣдятъ за запрещенными сочиненіями, т. е. конечно за. такими, которыя объявляютъ войну невѣжеству и не играютъ въ руку іезуитизму. Старикъ папа Григорій должно быть опасно боленъ, и потому теперь темная сволочь во всѣхъ старыхъ притонахъ опять заволновалась, чтобы во время сподличать.
Это былъ разговоръ, встряхнувшій даже охромѣвшія мысли Сальватора. Онъ желалъ слушать Фальконе и поэтому сказалъ:
-- Въ Неаполѣ это будетъ нелегко имъ сдѣлать!
-- Ужъ сто лѣтъ тому назадъ, какъ герцогъ Толедскій вмѣстѣ съ другими испанскими драгоцѣнностями хотѣлъ подарить неаполитанскому народу и инквизицію; испанцы, кажется, забыли тогдашнюю революцію, въ которой рыбаки въ своихъ холщевыхъ штанахъ сидѣли рядомъ съ испанскою знатью въ бархатѣ и шелкѣ; что случилось тогда, можетъ повториться каждое мгновеніе. Мы терпимъ испанцевъ до тѣхъ поръ, пока они не напоминаютъ намъ слишкомъ назойливо о томъ, что мы должны ихъ терпѣть; но настанетъ минута, когда чаша терпѣнія переполнится: тогда настанетъ страшный судъ,-- сказалъ Фальконе.
Это было бальзамомъ для раны Сальватора. Сердито замѣтилъ онъ:
-- Развѣ инквизиція угрожаетъ союзу друзей отчизны?
И быстро, какъ бы торопясь, онъ прибавилъ:
-- Извините, что я говорю такъ откровенно; но вы можете быть убѣждены, что я ненавижу испанцевъ болѣе чѣмъ кто-либо Другой, клявшійся истреблять ихъ, и я самъ готовъ каждое мгновеніе дать присягу въ томъ, что моя жизнь будетъ посвящена мщенію этимъ чужеземнымъ кровопійцамъ.
Фальконе удивленно взглянулъ на молодого человѣка, въ блѣдныхъ чертахъ котораго ярко сказывалось кипѣвшее въ немъ возбужденіе.
-- Это вы серьезно говорите?-- быстро спросилъ онъ, и такъ какъ Сальваторъ отвѣчалъ только безмолвнымъ, но рѣшительнымъ кивкомъ головы, онъ продолжалъ:-- Это удобный случай, и я довѣряюсь вашей честности. У насъ сегодня вечеромъ собраніе, и вы можете разсчитывать на принятіе въ лигу, если чувствуете себя готовымъ; можно произвести пробу вашей неустрашимости. Если вы дѣйствительно желаете, то можно назначить вамъ мѣсто и часъ.
Сальваторъ, не опомнившись еще отъ сильнаго потрясенія, разбившаго его нравственно, быстро отвѣтилъ:
-- Я рѣшился и не отступлю ни передъ чѣмъ, разъ дѣло идетъ о томъ, чтобы дать исходъ ненависти къ испанцамъ.
-- Прекрасно,-- возразилъ Фальконе,-- и такъ будьте сегодня вечеромъ вблизи отъ входа въ катакомбы. Будьте тамъ ровно въ 9 часовъ, все же дальнѣйшее устроится.
Сальваторъ обѣщалъ, они ударили по рукамъ и далѣе онъ продолжалъ свой путь одинъ, не думая болѣе о перенесенномъ оскорбленіи, весь погруженный въ предстоящее посвященіе въ тайны "Лиги мертвыхъ".
Къ опредѣленному часу онъ былъ въ назначенномъ мѣстѣ. Маленькія ворота, ведшія въ катакомбу, были заперты и ничто не давало знать, что тамъ могли быть люди. Вдругъ къ нему подошелъ человѣкъ, тщательно укутанный въ мантію, посмотрѣлъ на него и, только произнеся отрывисто: "Слѣдуй за мной!", особеннымъ образомъ постучался въ ворота. Онѣ отворились, впустили людей и тотчасъ быстро захлопнулись. Нѣкоторый страхъ овладѣлъ было Сальваторомъ, но онъ постарался подавить его, дозволивъ своему проводнику вести себя въ глубь пещеры. Подземныя галлереи Неаполя походили на римскія катакомбы; созданныя самой природой въ видѣ гротовъ въ туфѣ, потомъ они были увеличены и проведены дальше человѣческими руками. Во времена гоненій на христіанъ, онѣ служили мѣстомъ для погребенія и тайными мѣстами для собраній. Неаполитанскія катакомбы не такъ многочисленны и не такъ непроницаемы, какъ римскія, но онѣ просторнѣе и потому болѣе удобны для собраній. Сальваторъ слѣдовалъ за своимъ проводникомъ по томнымъ корридорамъ, пока они, наконецъ не, очутились въ огромномъ подземельѣ.
Какое зрѣлище представилось здѣсь его глазамъ! Подземелье было скупо освѣщено. Тамъ сидѣли фантастически-одѣтыя существа и кругомъ по стѣнамъ онъ замѣтилъ бѣлыя неподвижныя фигуры, очертанія которыхъ едва можно было разобрать. Но самое ужасное находилось посрединѣ подземелья, гдѣ лежалъ убитый, истекающій кровью и изувѣченный человѣкъ. Тихій, но звучный голосъ позвалъ молодого человѣка подойти ближе и потребовалъ, чтобы онъ положилъ свою руку на трупъ. Сальваторъ съ трепетомъ повиновался; тотъ же странный голосъ продолжалъ: "Клянись, сказалъ онъ, клянись, что ты никогда не выдашь того, что здѣсь видишь теперь и что увидишь въ будущемъ!" Глубоко пораженный необычайностью всей обстановки и всего происходившаго, Сальваторъ далъ клятву.
Теперь фигуры начали подниматься и медленно ходить кругомъ. Нѣкоторыя, выступивъ изъ круга, схватили окровавленный трупъ и, прислонивъ его къ стѣнѣ, приказали Сальватору подойти ближе, чтобы взвалить на него эту непріятную ношу. Одно мгновеніе поколебался онъ повиноваться; но, не желая показаться малодушнымъ трусомъ, Сальваторъ приблизился, позволивъ взвалить на себя ужасное мертвое тѣло. Теперь онъ долженъ былъ вступить въ ряды другихъ. Таща оцѣпенѣлое, бездыханное тѣло, онъ вдругъ почувствовалъ, какъ оно словно ожило, крѣпко обхватило руками его шею, пытаясь своими ногами помѣшать его ходьбѣ. Это былъ критическій моментъ. Сальваторъ отъ испуга чуть не упалъ, но, ободрившись, быстро повернулся и сильною рукою охватилъ мнимаго мертвеца, сбросивъ его на землю. Голосъ всеобщаго одобренія достигъ его ушей, и. прежде чѣмъ онъ могъ опомниться, мрачное подземелье озарилось слабымъ свѣтомъ свѣчей.
И что же Сальваторъ увидѣлъ? Мнимый мертвецъ былъ его другъ Фальконе, такъ удивительно изуродовавшій съ помощью красокъ свое тѣло, что его можно было принять за изувѣченное, истекающее кровью. Фигуры сбросили свои покрывала, явившись достойными неаполитанцами, среди которыхъ Сальваторъ узналъ многихъ изъ своихъ друзей. Всѣ приблизились къ нему, поздравляя съ неустрашимо-выдержаннымъ испытаніемъ. Фальконе между тѣмъ исчезъ; онъ вскорѣ появился, обмывъ краски и облачившись въ обыкновенный костюмъ.
Теперь началась церемонія присяги. Предсѣдатель собранія еще разъ спросилъ молодого живописца -- твердо ли онъ рѣшился вступить въ "Лигу мертвыхъ". Когда Сальваторъ снова подтвердилъ свое непреклонное рѣшеніе, предсѣдатель, держа предъ нимъ распятіе, торжественно говорилъ, что клятва должна быть даваема на этомъ символѣ человѣческаго страданія. Громкимъ и рѣшительнымъ голосомъ Сальваторъ произнесъ послѣ этого слова ужасной присяги, которую ему подсказывалъ предсѣдатель. Сальваторъ давалъ обѣтъ ненависти къ притѣснителямъ отчизны и объявилъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, свое согласіе пожертвовать собственной жизнью, въ случаѣ измѣны данной присягѣ.
Все происшедшее глубоко потрясло молодого живописца и онъ только пугливо посматривалъ на всѣхъ присутствующихъ по очереди. Вдругъ его словно передернуло: между собравшимися членами "Лиги мертвыхъ" Сальваторъ узналъ того молодого человѣка, который при погребеніи Корнеліи Кортези отсталъ отъ родственниковъ умершей, присоединившись къ Мендоцамъ. И такъ нищій монахъ былъ тогда совершенно правъ! Въ одно мгновеніе мысли вихремъ закружились въ головѣ Сальватора; но это продолжалось не долго, ибо Фальконе пригласилъ его поближе познакомиться съ обычаями союза, къ которому онъ теперь принадлежалъ.
Немного спустя, Сальваторъ удалился изъ непріятнаго подземелья, не будучи въ состояніи долѣе оставаться тамъ. Онъ столько пережилъ въ одинъ день, что былъ придавленъ массою впечатлѣній. Онъ вдругъ почувствовалъ себя несчастнѣйшимъ человѣкомъ въ мірѣ, ему казалось, что онъ не можетъ долѣе жить въ Неаполѣ. Въ этотъ же вечеръ онъ рѣшилъ бѣжать. Поспѣшно пробравшись въ домъ своего дяди, сложивъ свои незначительные пожитки и повѣсивъ лютню за плечи, Сальваторъ отправился въ путешествіе. Онъ. не зналъ отдыха, пока далеко не оставилъ за собой Неаполь. Избравъ путь на Везувій, Сальваторъ поспѣшно прошелъ Резину, Портичи и другія селенія у подошвы огнедышащей горы, достигши, наконецъ, той мѣстности, о которой разсказывали, что здѣсь подъ блестящими виноградниками погребены цѣлые города, нѣкогда засыпанные горячей грязью и раскаленнымъ пепломъ Везувія. Здѣсь не было ни одного селенія. Вся плодородная мѣстность была засажена виноградной лозой, фруктовыми деревьями и благородными растеніями. Въ ночной темнотѣ, только слабо разсѣеваемой блѣднымъ мѣсяцемъ, мнилось, что все это обширное поле усѣяно трупами. А надъ ними величаво высился, словно пирамида, Везувій, изъ котораго поднимался къ небу красноватый столбъ дыму, а въ одномъ мѣстѣ блестящей полосой стекала раскаленная лава. Это было ужасное и, вмѣстѣ съ тѣмъ, грандіозное зрѣлище. Сальваторъ рѣшилъ провести остатокъ ночи въ этой исключительной обстановкѣ. При мягкости климата это не было опасно, и онъ уснулъ подъ сѣнью одного развѣсистаго дерева, имѣя подъ собой погребенное величіе погибнувшаго міра, а надъ собой Везувій, освѣщавшій мрачныя небеса зловѣщимъ заревомъ.
На другой день молодой живописецъ двинулся далѣе на югъ, по холмамъ и долинамъ, пока не достигъ Салернскаго залива. Здѣсь онъ провелъ свое дѣтство, и, при воспоминаніи объ этомъ, онъ съ горечью почувствовалъ, какъ давно уже осиротѣлъ. Никто не зналъ его тамъ. Его мать была у сестры, жившей въ бѣдности съ своимъ супругомъ. Что сталось съ его старшимъ братомъ? Жилъ ли онъ нищимъ въ Неаполѣ или погибъ уже отъ голоду и нищеты? Эта мѣстность была все также райски прекрасна. Не круто спускавшіяся высоты налегли на берегъ сверкающаго моря. Ихъ вершины порой увѣнчивались ветхими замками, свидѣтелями норманскаго владычества. Дальше, въ сторонѣ отъ берега, высились развалины храма, напоминая о величіи античнаго міра. Нельзя описать чарующей красоты этихъ благородныхъ портиковъ въ ихъ возвышенной симметріи. Величественный храмъ Посейдона, граціозный храмъ Цереры и мощная базилика стояли, какъ неувядаемые свидѣтели греческаго міра, посреди высохшей пустыни, недалеко отъ берега моря, нѣкогда омывавшаго гавань города. Сама природа измѣнилась здѣсь; гдѣ нѣкогда все цвѣло и вытягивалось въ стебель, тамъ теперь -- одна пустынная, зловредно-лихорадочная равнина,-- и только остатки твореній благороднаго генія напоминаютъ о греческомъ городѣ Посейдоніи, владѣвшемъ встарину этой страной. И все дальше шелъ безпокойный художникъ, пока не достигъ любимой Амальфи, окруженной роскошной природой и расположенной у залива того же имени. Эта мѣстность была поистинѣ благословеннымъ уголкомъ. Здѣсь Сальваторъ порѣшилъ на нѣкоторое время положить свой посохъ.