ИЗДАНІЕ
ВЫСОЧАЙШЕ утвержденнаго Южно-Русскаго Общества Печатнаго Дѣла.
Критическое изслѣдованіе.
ЕГО МЫСЛИ и ЕГО ТВОРЧЕСТВА
СОЧИНЕНІЕ
Эдуарда Даудена
Профессора англійской литературы въ дублинскомъ университетѣ, вице-президента "Новаго Шекспировскаго Общества".
Изданіе второе,
перепечатанное безъ измѣненій съ 1-го изданія, допущеннаго Мин. Нар. Просв. въ фундаментальныя библіотеки сред. учебн. завед.
ОДЕССА.
Тип. Высочайш. утв. Южно-Русск. О-ва Печатн. Дѣла
(Пушкинская ул., соб. д. No 20).
1898.
Глава I.-- Шекспиръ и вѣкъ королевы Елизаветы
Глава II.--Развитіе мысли и творчества Шекспира
Глава III.-- Первая и вторая трагедія: Ромео и Джульетта; Гамлетъ
Глава IV.-- Драмы изъ англійской исторіи
Глава V.-- Отелло.-- Макбетъ.-- Лиръ
Глава VI.-- Драмы изъ римской исторіи
Глава VII.-- Юморъ Шекспира
Глава VIII.-- Послѣднія пьесы Шекспира
I.
Предисловіе переводчицы по второму изданію.
Возобновившійся въ послѣднее время спросъ на изслѣдованіе Даудена о Шекспирѣ побудилъ переводчицу войти въ соглашеніе съ Южно-Русскимъ Обществомъ Печатнаго Дѣла о второмъ изданіи этого авторитетнаго и классическаго труда англійской критики о Шекспирѣ. Такъ какъ авторъ, многоуважаемый профессоръ Дауденъ, на вопросъ переводчицы, любезно отозвался, что выпущенный ею въ 1880 году первымъ изданіемъ переводъ его книги не нуждается въ измѣненіяхъ въ виду того, что онъ сдѣланъ съ 3-го изданія на англійскомъ языкѣ, послѣ котораго авторомъ никакихъ существенныхъ измѣненій въ книгу не внесено, то переводчица перепечатываетъ первое изданіе ея перевода безъ всякихъ измѣненій, кромѣ чисто стилистическихъ и корректурныхъ. Принимая, однако, во вниманіе, что переводъ книги Даудена допущенъ Ученымъ Комитетомъ Мин. Народ. Просвѣщенія въ фундаментальныя библіотеки среднихъ учебныхъ заведеній, переводчица сочла долгомъ приложить ко 2-му изданію портретъ Шекспира {Портретъ взятъ изъ извѣстнаго нѣмецкаго изданія Шекспировскихъ произведеній Деліуса ("Shakspere's Werke von Nikolaus Delius").} и привести краткія біографическія свѣдѣнія о Шекспирѣ, позаимствованныя -- съ любезнаго разрѣшенія автора -- изъ послѣдняго изданія популярной книжки Даудена о Шекспирѣ {Shakspeare. Prof. Dowden. LL. D. 1895. Literature Primers. Edited by John Richard Green M. А.}.
Современникъ и поэтъ М. Драйтонъ назвалъ Уарвикширъ "сердцемъ Англіи". Здѣсь находится г. Стратфордъ, окрестности котораго представляютъ настоящій англійскій пейзажъ; онѣ изобилуютъ прелестными полевыми цвѣтами, роскошные луга разстилаются по обѣимъ сторонамъ Эвона, кругомъ виднѣется лѣсъ. Въ шекспировское время въ городѣ насчитывали до 1400 жителей; городъ состоялъ изъ разбросанныхъ деревянныхъ домиковъ; въ немъ было два главныхъ зданія -- величественная церковь на берегу рѣки и Ратуша, гдѣ иногда актеры, приглашенные городскими властями, давали представленія. Наводненія и пожары составляли главное бѣдствіе города. Тихая рѣка часто выступала изъ береговъ осенью, распространяя болѣзни. Чума также не забыла посѣтить Стратфордъ. Въ этомъ-то городѣ -- и, вѣроятно, въ низкой комнаткѣ дома въ улицѣ Генлей -- и родился Шекспиръ въ апрѣлѣ 1564 г. Нѣтъ возможности опредѣлить въ точности день его рожденія; извѣстно, что его крестили 26 апрѣля. Существуетъ преданіе, что день его смерти совпалъ со днемъ его рожденія.
Принимая во вниманіе разницу стараго стиля съ новымъ, мы заключаемъ, что 23 апрѣля соотвѣтствуетъ нашему 3-му мая; преданіе ссылается на числа только съ восемнадцатаго столѣтія.
Джонъ Шекспиръ, отецъ будущаго драматурга, былъ зажиточнымъ гражданиномъ Стратфорда. Онъ выдѣлывалъ и продавалъ перчатки, бралъ въ аренду землю и, хотя не умѣлъ подписать своего имени, сталъ извѣстнымъ общественнымъ дѣятелемъ своего города, распивалъ эль съ согражданами и соблюдалъ миръ королевы (Queen's peace), налагалъ пени на провинившихся; современемъ онъ занялъ почетное мѣсто казначея (chamberlain), ольдермена (alderman) и главнаго бальи (bailif). Онъ женился въ 1557 г. на Маріи Арденъ -- дочери землевладѣльца (landlord) своего отца. Землевладѣлецъ умеръ за годъ приблизительно предъ тѣмъ и оставилъ Маріи въ полное владѣніе значительный участокъ земли (включая ферму въ Ашби) и еще болѣе цѣнный участокъ съ правомъ пользованія на извѣстныхъ условіяхъ. Нѣкоторые члены семьи Ардена были дворянами Уарвикшира со времени завоеванія; два лица изъ этой семьи занимали почетныя мѣста при дворѣ Генриха VII. Первый и второй ребенокъ Джона и Маріи Шекспиръ были дѣвочки и умерли въ дѣтствѣ; третій ребенокъ -- ихъ первый сынъ выжилъ, не смотря на чуму, опустошившую Стратфордъ въ годовщину его рожденія, и написалъ дошедшія до насъ драмы и поэмы. Затѣмъ родились еще дѣти -- дочь, которая пережила Уильяма Шекспира и о которой онъ упоминаетъ въ своемъ завѣщаніи; другая дочь, которая рано умерла, и три сына -- Джильбертъ, который, говорятъ, дожилъ до Реставраціи и уже старикомъ упоминалъ о своемъ великомъ братѣ (что весьма сомнительно), Ричардъ и Эдмундъ; послѣдній былъ актеромъ и умеръ въ Лондонѣ въ 1607 г.
Уильяма помѣстили въ Стратфордѣ въ школу (Free Grammar School) для обученія тому, чему не могли его научить ни отецъ, ни мать. Тамъ онъ обучался не только англійскому языку, но и латинскому и не много греческому языкамъ. Одинъ изъ болѣе образованныхъ современниковъ Шекспира, писатель Бенъ Джонсонъ, отзывался о Шекспирѣ, что онъ зналъ "мало по-латыни и еще меньше по-гречески"; вѣрно, дѣйствительно, то, что Шекспиръ, пользуясь для своихъ драмъ и латинскими, и греческими писателями, прибѣгалъ чаще къ переводамъ, чѣмъ къ оригиналамъ. Достовѣрно, однако, что онъ вызубрилъ наизусть латинскую грамматику Лили (Lily's Latin Grammar) и зналъ немного языкъ, такъ какъ употребляетъ нѣкоторыя слова -- continents, quantity -- вмѣсто равнозначущихъ англійскихъ словъ и въ такомъ смыслѣ, въ какомъ не могъ бы употребить ихъ, если бы онъ совсѣмъ не зналъ латинскаго языка. Впослѣдствіи, вѣроятно, во время своего пребыванія въ Лондонѣ -- Шекспиръ, повидимому, обучался по-французски, а быть можетъ -- и по-итальянски.
Въ первый же годъ поступленія Шекспира въ школу, отецъ его сталъ главнымъ ольдерменомъ Стратфорда. Городскія власти принимали, повидимому, доброжелательно актеровъ, случайно посѣщавшихъ городъ. Казначей выплачивалъ отъ времени до времени суммы денегъ "актерамъ графа Лейстера" или "актерамъ лорда Уарвика", "актерамъ Уорчестера". Мальчика, какъ старшаго сына, брали, очевидно, въ Ратушу на эти представленія.-- Ковентри находится недалеко отъ Стратфорда; весьма вѣроятно, что Шекспиръ и мальчикомъ, и юношей видѣлъ здѣсь представленія въ праздникъ "Тѣла Христова" (Corpus Christi); видѣлъ Ирода {Гамлетъ (Д. III, сц. 2).} въ намалеванной маскѣ и "черныя души" -- души проклятыхъ въ черныхъ одеждахъ съ желтыми полосами. Лѣтомъ 1575 г. королева Елизавета посѣтила Кенильуортсъ, и Лейстеръ устраивалъ въ честь ея великолѣпные праздники и представленія. Отъ Стратфорда до Кенильуортса нѣсколько часовъ ходьбы; отецъ Шекспира могъ проѣхать туда верхомъ, посадивъ мальчика передъ собой. Въ "Сонъ въ Иванову ночь" (Д. II, сц. 1) Оберонъ описываетъ Основѣ видѣнныя имъ чудеса и съ такою точностью изображаетъ представленія въ Кенильуортсѣ, что мы полагаемъ, что Шекспиръ въ данномъ случаѣ не сочиняетъ, а воспроизводитъ то, что онъ видѣлъ въ дѣйствительности.
Отецъ Шекспира пользовался благосостояніемъ до того времени, когда Шекспиръ достигъ приблизительно тринадцати или четырнадцати лѣтъ. Съ 1578 г. дѣла его въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ начинаютъ ухудшаться. Чтобы добыть денегъ, онъ принужденъ заложить ферму въ Ашби; съ него не требуютъ еженедѣльнаго налога (levy) для бѣдныхъ; въ 1679 году слѣдуемые съ него налоги по округу занесены какъ "неуплаченные"; онъ состоитъ должникомъ нѣкоего Роджера Садлера; онъ продаетъ участокъ жены и ея долю участія въ собственности въ Сниттерфильдѣ. Шесть лѣтъ спустя, дѣла его становятся хуже; въ отвѣтъ на постановленіе объ описи его имущества за долги, послѣдовало заявленіе, что у него нѣтъ ничего годнаго для описи; онъ лишается должности ольдермена на томъ основаніи, что онъ не ходитъ въ Думу и давно туда не являлся. Въ 1587 г. онъ былъ арестованъ, и ему приходится прибѣгать къ ссылкѣ на Habeas Corpus. Въ 1592 г., когда была назначена комиссія для разслѣдованія, придерживаются ли жители Уарвикшира установленной религіи, встрѣчается указаніе на то, что Джонъ Шекспиръ не являлся ежемѣсячно въ церковь изъ боязни "процесса за долги". Но онъ удержалъ еще кое-что изъ своей собственности и продолжалъ еще пользоваться уваженіемъ своихъ согражданъ. Въ это время сынъ его сталъ пріобрѣтать славу извѣстнаго драматурга; достовѣрно почти, что благодаря энергіи и сочувствію Уильяма Шекспира, старикъ снова пріобрѣлъ достатокъ, которымъ и пользовался до самой смерти, послѣдовавшей въ 1601 г.
Вѣроятно, вслѣдствіе матерьяльныхъ затрудненій отца, Уильямъ Шекспиръ взятъ былъ изъ школы и или помогалъ отцу въ его ремеслѣ, или зарабатывалъ себѣ хлѣбъ какимъ-либо инымъ путемъ. Чѣмъ именно онъ занимался послѣ того, какъ оставилъ школу и Стратфордъ, представляетъ обширное поле для всевозможныхъ догадокъ, но достовѣрно ничего неизвѣстно. По одному преданію, "онъ поступилъ въ ученіе къ мяснику", по другому -- "былъ учителемъ въ деревнѣ"; на основаніи нѣкоторыхъ намековъ драматурга Нэша и нѣкоторыхъ юридическихъ выраженій въ его сочиненіяхъ, полагаютъ, что Шекспиръ одно время работалъ въ конторѣ стряпчаго (attorney' office). Сомнительно, чтобы слова Нэша объ увлекающихся товарищахъ, которые "берутся за все и ни въ чемъ не успѣваютъ", покидаютъ ремесло Noverint (т. е. юридическую профессію), къ которому имѣютъ врожденныя способности и берутся за искусство,-- сомнительно, чтобы слова эти относились къ Шекспиру; къ тому же умный юноша имѣлъ возможность ознакомиться съ юридическими терминами и юридической процедурой во время многочисленныхъ процессовъ отца. Достовѣрно извѣстно намъ, что въ девятнадцать лѣтъ Шекспиръ принимаетъ на себя серьезныя обязательства и обязанности.
Въ ноябрѣ 1582 г. Епископъ Уорчестерскій разрѣшилъ бракъ Уильяма Шекспира съ Анной Гэтсуэй, не потребовавъ ни одного оглашенія въ церкви. Ихъ первый ребенокъ, Сюзанна, крещена 26 мая 1583 г.-- Отецъ Анны былъ зажиточный фермеръ, жившій въ Шоттери, прелестной деревнѣ, въ разстояніи меньше мили отъ Стратфорда. Анна была на восемь лѣтъ старше своего юноши-мужа. Друзья невѣсты (ея отецъ умеръ за пять мѣсяцевъ предъ этимъ) настаивали на бракѣ и, быть можетъ, ускорили свадьбу, чтобы ребенокъ Анны родился въ законномъ бракѣ. Былъ ли этотъ бракъ удачнымъ или нѣтъ? Мы такъ мало знаемъ о жизни Шекспира, что можемъ составлять объ этомъ одни лишь предположенія. Четыре года или пять лѣтъ Шекспиръ прожилъ въ Стратфордѣ и въ 1585 г. сталъ отцомъ близнецовъ: Гамнета и Юдифи, названныхъ такъ въ честь его друга Гамнета Садлера и его жены. По всѣмъ вѣроятіямъ, во время пребыванія поэта въ Лондонѣ Анна съ дѣтьми оставалась въ Стратфордѣ.
Въ Стратфордѣ же и похороненъ единственный сынъ Шекспира Гамнетъ. Хотя Шекспиръ и оставилъ въ деревнѣ жену и дѣтей въ то время, когда самъ пробивалъ себѣ дорогу въ столицѣ, преданіе передаетъ намъ, что онъ ежегодно пріѣзжалъ домой; несомнѣнно, онъ и работалъ въ Лондонѣ съ цѣлью вернуться на родину и провести остатокъ жизни въ обществѣ жены и двухъ дочерей, что ему и удалось осуществить. Изъ сочиненій поэта нельзя извлечь никакихъ точныхъ намековъ на его бракъ. Въ "Сонъ въ Иванову ночь" (дѣйст. I, сц. 1) говорится о любви, "неудачной въ силу розни въ лѣтахъ", по возникшихъ вслѣдствіе того размолвкахъ; въ "Двѣнадцатой ночи" (дѣйст. II, сц. 4) находится еще болѣе замѣчательное мѣсто, гдѣ Герцогъ указываетъ Віолѣ, какимъ образомъ женщина, которая старше своего мужа, рискуетъ потерять его любовь.
Въ сонетахъ Шекспира мы находимъ намеки такого же характера. Съ другой же стороны, въ сочиненіяхъ Шекспира не встрѣчается прямыхъ или скрытыхъ нападокъ на женщинъ вообще или на какихъ-либо женщинъ въ частности. Даже своенравныя женщины его раннихъ комедій, вводимыя имъ ради комизма, какъ, напр., Адріана въ "Комедіи Ошибокъ", въ сущности, честныя и любящія женщины или женщины сильно испорченныя воспитаніемъ, но которыхъ можно еще исправить; какъ, напр., Катарина въ "Укрощеніи Строптивой". Во всѣхъ своихъ сочиненіяхъ Шекспиръ обнаруживаетъ въ особенности пониманіе положенія женщины, которая, отбросивъ всѣ приличія, но не истинную скромность, въ большей или меньшей степени дѣлаетъ первый шагъ къ мужчинѣ, котораго любитъ. Начиная съ Джульетты и кончая Мирандой,-- рядъ Шекспировскихъ героинь принимаютъ участіе въ ухаживаніи, не поступаясь ни разу пылкою дѣвственностью души. Во всякомъ случаѣ, если бракъ Шекспира не былъ вполнѣ безмятежнымъ бракомъ, то все же онъ имѣлъ въ основѣ своей глубокую обоюдную привязанность; хотя временно и наступали моменты отчужденія, но обѣ стороны сознавали необходимость совмѣстной жизни и убѣждались, что лучше брать жизнь такъ, какъ она сложилась.
Роу (Rowe), первый біографъ Шекспира, обстоятельно излагаетъ слѣдующую непосредственную причину отъѣзда Шекспира изъ Стратфорда: "По несчастію, какъ свойственно молодымъ людямъ, онъ попалъ въ дурное общество; съ этой компаніей, занимавшейся часто браконьерствомъ, онъ не разъ охотился въ паркѣ, принадлежавшемъ Сэру Томасу Люси, владѣльцу Чарлькота, близъ Стратфорда. Владѣлецъ преслѣдовалъ за это Шекспира и, по мнѣнію послѣдняго, довольно сурово; чтобы отомстить ему, Шекспиръ сочинилъ про него балладу. Хотя это первое произведеніе Шекспира потеряно, но, говорятъ, оно было такъ язвительно, что возбудило противъ него усиленное преслѣдованіе, и онъ вынужденъ былъ бросить на нѣкоторое время свое занятіе и семью въ Уарвикширѣ и искать убѣжища въ Лондонѣ.
Со времени крещенія близнецовъ въ февралѣ 1584--85 г. ничего не упоминается о Шекспирѣ (упоминается развѣ только его имя на судѣ королевской скамьи въ процессѣ его отца противъ Джона Ламберта, считавшагося въ то время владѣльцемъ Ашби). Только въ 1592 г. упоминается о Шекспирѣ, какъ объ "имѣвшемъ успѣхъ актерѣ и драматическомъ писателѣ". Королевскіе актеры посѣтили Стратфордъ въ 1587 г. Быть можетъ, тогда Шекспиръ рѣшилъ покинуть родной городъ и искать счастья въ Лондонѣ. Разсказъ, приписываемый сэру Давенанту о томъ, что первая должность Шекспира при театрѣ состояла въ томъ, что онъ смотрѣлъ за лошадьми посѣтителей театра, мы можемъ отбросить, какъ вполнѣ неправдоподобный. Увѣряли также, что слова въ "Слезахъ Музъ" (Tears of Muses, 1590 -- 91), гдѣ Муза комедіи жалуется: "Нашъ милый Уилли, увы! недавно умеръ! (Our pleasant Willy, ah! is dead of late)", относятся къ временному перерыву въ драматической дѣятельности Шекспира; но, по всѣмъ вѣроятіямъ, въ словахъ этихъ заключается намекъ на кого-либо другого -- на Джона Лилли или актера Тарельтона, умершаго въ то время, когда Спенсеръ писалъ свою поэму. Первый настоящій намекъ на Шекспира находятъ у драматурга Роберта Грина въ его Greenes Groatsworth of Wit bought with а Million of Repentance ("На грошъ остроумія на счетъ милліона раскаянія"), въ памфлетѣ, написанномъ несчастнымъ авторомъ на смертномъ одрѣ и напечатанномъ немедленно послѣ смерти Грина его душеприкашикомъ Генрихомъ Чэтль (Henry Chettle). Въ декабрѣ 1592 г. появился памфлетъ Генриха Чэтля, въ которомъ встрѣчается похвальный отзывъ о Шекспирѣ, какъ актерѣ. Первое упоминаніе имени Шекспира по пріѣздѣ его въ Лондонъ встрѣчается въ отчетахъ казначея, изъ которыхъ мы узнаемъ, что Шекспиръ появлялся два раза съ Борбеджемъ (Burbage), какъ членъ труппы Лорда-казначея, передъ королевой Елизаветой на Рождество 1594 г. Въ это время писалъ онъ быстро историческія драмы и первыя комедіи и старался накопить состояніе, которое освободило бы его отъ рабской зависимости его профессіи. Онъ мечталъ современемъ вернуться въ Стратфордъ и зажить тамъ дворяниномъ. Въ 1596 г. Джонъ Шекспиръ просилъ пожаловать ему гербъ; хотя просьба и была уважена, но исполненіе ея почему-то было отложено, и онъ просилъ о томъ же вторично въ 1599 г. Шекспиръ разочаровался въ своей мечтѣ упрочить свой родъ; смерть единственнаго сына Гамнета въ 1596 г. нанесла ударъ его родительскому сердцу. Въ то же время Джонъ Шекспиръ и его жена пытаются, но безуспѣшно, вновь пріобрѣсти дѣдовскія поля Ашби.
Въ томъ же году Уильямъ Шекспиръ купилъ за 60 ф. "Новое мѣсто ("New Place"), красивое убѣжище въ родномъ городѣ. Шекспиръ пріобрѣтаетъ поземельную собственность въ Стратфордѣ и Лондонѣ; въ Стратфордѣ онъ владѣетъ хлѣбомъ и солодомъ, въ Лондонѣ землею въ приходѣ Св. Елены (Bishopsgate 5 ф. 13 ш. 4 п.).
Въ 1598 г. появляется первая комедія Бена Джонсона "Every man in his Humour". Существуетъ преданіе, что пьеса эта появилась, благодаря содѣйствію Шекспира; достовѣрно же то, что Шекспиръ игралъ въ этой пьесѣ и, по всѣмъ вѣроятіямъ, исполнялъ роль Ноэля. Въ томъ же году въ "Palladis Tamia, Wit's Treasury" Франсиса Mepeca находятъ замѣчательное доказательство того высокаго положенія, какое занималъ Шекспиръ, какъ драматургъ, прозаическій писатель и лирическій поэтъ. Мѣсто, въ которомъ Мересъ перечисляетъ двѣнадцать шекспировскихъ пьесъ, является важнымъ указателемъ для обозначенія настоящаго хронологическаго порядка его произведеній и впослѣдствіи цитируется съ этой цѣлью. Мересъ упоминаетъ также, что Шекспиръ читалъ сонеты близкимъ своимъ друзьямъ. Въ 1597 г. напечатанъ Ричардъ II, Ричардъ III и Ромео и Джульетта. За ними быстро слѣдовали другія произведенія. Очевидно, что издатели часто добывали рукопись тайкомъ или обманомъ; часто для обезпеченія сбыта пьесъ другого автора они безцеремонно помѣщали на нихъ популярное имя Шекспира. Въ 1599 г. изданъ томъ поэмъ и "The Passionate Piligrim", приписываемыхъ Шекспиру. Издатель Джеггардъ (Jaggard) взялъ нѣсколько небольшихъ поэмъ Шекспира и прибавилъ къ нимъ произведенія другихъ писателей. Шекспиръ сильно возмущался, когда появилось вновь изданіе поэмъ, приписываемыхъ ему.
Въ 1601 году умеръ въ Стратфордѣ Джонъ Шекспиръ. Уильямъ Шекспиръ настойчиво продолжалъ стремиться къ своей цѣли. "Гамлетъ" занесенъ въ списки торговцевъ бумагой въ 1602 г. и въ томъ же году авторъ Гамлета, акціонеръ театра "Globe" съ 1599 г., жилъ не въ мірѣ мечтаній, а пріобрѣталъ въ полное владѣніе землю, купивъ въ маѣ за 320 ф. сто семь акровъ въ приходѣ Стараго Стратфорда; его братъ Джильбертъ взялъ за него передаточную запись, а позднѣе авторъ "Гамлета" (теперь Уильямъ Шекспиръ -- дворянинъ) пріобрѣлъ второе меньшее имѣніе. Главнымъ его пріобрѣтеніемъ была аренда на не истекшій срокъ десятины въ Стратфордѣ въ Старомъ Стратфордѣ, Бишоптонѣ и Уэлькомбѣ; онъ сдѣлалъ это пріобрѣтеніе въ іюлѣ 1605, за сумму въ 440 ф. За годъ передъ тѣмъ, когда, быть можетъ, онъ писалъ "Гамлета", его забота о практическихъ дѣлахъ проявилась въ предъявленіи иска въ судѣ Стратфорда противъ Филиппа Роджерса на сумму 1 ф. 15 ш. 10 п., каковую составила цѣна солода, проданнаго и врученнаго ему въ разные сроки. Шекспиръ находитъ возможнымъ одновременно дѣятельно стремиться въ идеалу и устраивать свою жизнь въ матерьяльномъ мірѣ. Хотя теперь Шекспиръ пріобрѣлъ званіе дворянина Стратфорда на Эвонѣ, но онъ не покинулъ Лондона и не бросилъ своей профессіи.
Королева Елизавета умерла въ 1603 году Шекспиръ не оплакивалъ королевы ни въ формѣ оды, ни въ формѣ элегіи. Въ маѣ въѣхалъ въ Лондонъ преемникъ ея Яковъ I; спустя нѣсколько дней послѣ его въѣзда вышло повелѣніе распустить театральное общество, къ которому принадлежалъ Шекспиръ; его имя упоминается вторымъ въ спискѣ актеровъ, перечисляемыхъ въ повелѣніи. Въ томъ же году (1603) давали въ первый разъ Sejanus Вена Джонсона, и имя Шекспира вновь упоминается въ спискѣ актеровъ. Мы знаемъ также, что когда Борбеджъ набиралъ актеровъ для взятаго имъ въ аренду Blackfriars въ 1603 г., то въ труппѣ оказался и Шекспиръ; когда именно Шекспиръ пересталъ появляться на сцену, намъ неизвѣстно. Неизвѣстно также, когда онъ вернулся въ Стратфордъ. Въ 1607 г. его посѣтили радость и горе: 5 іюня старшая и любимая дочь его Сюзанна 24 лѣтъ, вышла замужъ за м-ра Джона Голь, практикующаго врача, пользовавшагося уже извѣстнымъ именемъ; нѣтъ сомнѣнія, что поэтъ присутствовалъ на ея свадьбѣ. Въ послѣдній день этого года похороненъ въ церкви Спасителя въ Саутуаркѣ его младшій братъ Эдмундъ. Нѣсколько мѣсяцевъ спустя смерть снова посѣтила семью; въ сентябрѣ 1608 г. Марія Шекспиръ, дожившая до славы и благосостоянія своего сына, послѣдовала въ могилу за своимъ мужемъ. Весьма вѣроятно, что Шекспиръ присутствовалъ при ея смерти. Мать его дождалась все-таки внука отъ сына. Въ февралѣ 21 ч. 1607--1608 г. была крещена дочь Джона и Сюзанны Голь, которую назвали Елизаветой; она была единственнымъ ребенкомъ и единственной внучкой Шекспира при его жизни. Предполагаютъ, что въ періодъ между 1610 и 1612 г. Шекспиръ окончательно поселился въ Стратфордѣ. Весьма возможно, что онъ получалъ съ театра "Globe" кое-какіе доходы, на которые и жилъ, а въ мартѣ 1613 г. купилъ домъ вблизи театра Blackfriars и сдалъ его въ аренду на десять лѣтъ. Въ 1612 году умеръ его братъ Робертъ. Въ 1613 г. сгорѣлъ театръ "Globe", и при этомъ погибли, вѣроятно, и рукописи шекспировскихъ пьесъ. Въ 1614 году въ Стратфордѣ сгорѣли двадцать четыре дома; пожаръ этотъ, несомнѣнно, не мало напугалъ Шекспира. Въ томъ же году возникъ проектъ огораживанія общественныхъ земель вблизи Стратфорда. Этотъ проектъ затрогивалъ интересы Шекспира и наносилъ вредъ бѣднякамъ. Шекспиръ протестовалъ; "онъ не могъ допустить огораживанія Уэлькомба". 10-го февраля 1616 г. младшая дочь Шекспира 31 г. вышла замужъ за Томаса Киней, виноторговца въ Стратфордѣ, отецъ котораго -- другъ поэта -- былъ бальи города. 25 числа слѣдующаго мѣсяца Шекспиръ написалъ завѣщаніе, а въ слѣдующій затѣмъ мѣсяцъ міръ потерялъ Шекспира.
Онъ скончался 23 апрѣля 1616 г. Въ своемъ завѣщаніи онъ предоставляетъ большую часть собственности Сюзаннѣ Голь, ея мужу и ихъ дочери Юдифи, своей сестрѣ Жаннѣ (Joan), своему крестнику, стратфордскимъ друзьямъ; не забыты также и товарищи-актеры. Нѣсколько мѣсяцевъ спустя послѣ смерти Шекспира, у сестры его -- Юдифи Киней родился сынъ, который названъ былъ ею Шекспиромъ; онъ умеръ въ дѣтствѣ, и, вообще, никто изъ ея сыновей не достигъ дальше средняго возраста.
Дольше всѣхъ потомковъ Шекспира жила его внучка Елизавета Голь, вышедшая замужъ за м-ра Нэша и въ качествѣ его жены принимала у себя въ "Новомъ мѣстѣ" въ теченіи трехъ недѣль въ качествѣ гостьи королеву Генріетту Маріи. По смерти мужа она вышла замужъ за Джона Бернарда, посвященнаго въ рыцари Карломъ II въ 1661 г.
Шекспиръ похороненъ въ приходской церкви въ Стратфордѣ. Нѣсколько лѣтъ спустя послѣ его смерти въ церкви поставленъ былъ его бюстъ. Лицо сдѣлано, очевидно, по маскѣ, снятой послѣ его смерти.
На могилѣ въ приходской церкви въ Стратфордѣ лежитъ плита съ слѣдующей надписью, приписываемой самому Шекспиру:
"Добрый другъ, во имя Христа не тревожь зарытаго здѣсь праха! Да благословенъ будетъ тотъ, кто пощадитъ эти камни, и проклятъ тотъ, кто потревожитъ кости" {*) Good frend, for Jesus sake forbeare
Do digg the dust enclosed here;
Bleste be the man that spares thos stones,
And curst be he that moves my bones.}.
Л. Д. Чернова (Чудновская).
Одесса,
30 іюля 1898 года.
II.
Предисловіе переводчицы къ первому изданію.
Достоинство книги Даудена о Шекспирѣ слишкомъ признано уже всѣми, чтобы я считала себя даже въ правѣ распространяться по этому поводу. Я ограничусь здѣсь лишь немногими объясненіями относительно пріемовъ, употребленныхъ мною при переводѣ.
Переводъ сдѣланъ съ перваго изданія 1875 г., но я затѣмъ внесла въ него всѣ исправленія и дополненія, сдѣланныя авторомъ въ послѣдующихъ трехъ изданіяхъ. Есть исправленія, не встрѣчающіяся и въ 4-мъ изданіи, но сдѣланныя мною по указанію самого автора, который съ совершенной любезностью выказалъ готовность дать мнѣ относительно темныхъ мѣстъ своего произведенія всѣ объясненія, въ которыхъ я могла нуждаться. При этомъ случаѣ высказываю глубокую мою благодарность какъ ему, такъ и членамъ "Новаго Шекспировскаго Общества" и библіотекарямъ Британскаго музея, которые всѣ никогда не отказывали мнѣ въ своей помощи и въ своихъ совѣтахъ.
Самымъ значительнымъ камнемъ преткновенія при переводѣ съ англійскаго языка всегда бываетъ дѣйствительное произношеніе собственныхъ именъ, которое и среди англичанъ не достигаетъ полнаго единообразія. Не смѣю надѣяться, что я избѣжала всѣ ошибки въ этомъ отношеніи, но я старалась сдѣлать все, что могла, обращалась къ литературно-образованнымъ жителямъ Лондона во всѣхъ сомнительныхъ случаяхъ и пыталась передать ихъ произношеніе, какъ могла, русскими буквами. Впрочемъ, во всѣхъ, хотя нѣсколько сомнительныхъ, случаяхъ я ставила въ скобкахъ по-англійски сомнительное имя и скорѣе опасалась укора въ томъ, что слишкомъ испестрила тѣмъ мой переводъ, чѣмъ укора въ томъ, что оставила читателя въ сомнѣніи относительно настоящаго англійскаго правописанія.
Собственныя имена изъ пьесъ Шекспира я оставила съ тѣмъ правописаніемъ, которое встрѣчала въ "Полномъ собраніи драматическихъ произведеній Шекспира въ переводѣ русскихъ писателей, изданіе Н. А. Некрасова и H. В. Гербеля, Спб. 1866 г.", такъ какъ мой трудъ могъ имѣть въ виду лишь дозволить русскимъ читателямъ болѣе сознательно наслаждаться твореніями величайшаго драматурга всѣхъ временъ, а русскіе читатели могутъ наслаждаться этими твореніями собственно лишь въ этомъ изданіи. Отступленіе отъ способа передачи именъ въ этомъ случаѣ, даже при большей вѣрности, я сочла не нужнымъ педантизмомъ. Всѣ цитаты Шекспира, вообще говоря, не переведены заново, а взяты изъ того же изданія, чтобы комментаріи Даудена связать возможно тѣснѣе съ живымъ пользованіемъ самими драмами Шекспира. Однако, принявъ, вообще говоря, это правило за руководство, я принуждена была отступить отъ него въ нѣкоторыхъ частныхъ случаяхъ, гдѣ самая мысль комментарій Даудена становилась неприложимой къ переводу по его несогласію съ текстомъ. Въ этихъ случаяхъ я пользовалась другими переводами; при чемъ нѣкоторыя мѣста были спеціально переведены для этого изданія. Всѣ мѣста, гдѣ сдѣланы подобныя отступленія, указаны мною въ особыхъ примѣчаніяхъ.
15 Октября 1879 года.
С.-Петербургъ.
III.
Предисловіе автора къ третьему изданію.
Въ настоящемъ изданіи я сдѣлалъ тѣ исправленія, которыя мнѣ казались нужными, и согласилъ мнѣнія, высказанныя мною о нѣкоторыхъ сомнительныхъ пунктахъ, съ послѣдними выводами знаній, относящихся къ Шекспиру.
Я желалъ бы обратить вниманіе на положенія, высказанныя въ главѣ VI, что "Юлій Цезарь" по времени долженъ бытъ помѣщенъ рядомъ съ "Гамлетомъ". Та и другая -- трагедіи мышленія, скорѣе чѣмъ трагедіи страсти; та и другая представляютъ въ главномъ дѣйствующемъ лицѣ благородную натуру, которая испытываетъ неудачи вслѣдствіе нѣкоторой слабости или несостоятельности, скорѣе чѣмъ вслѣдствіе преступленія; на Брута, какъ на Гамлета, наложено бремя, которое онъ вынести не въ состояніи; ни Брутъ, ни Гамлетъ не годны для дѣйствія, тѣмъ не менѣе тотъ и другой призваны дѣйствовать въ опасномъ и трудномъ дѣлѣ. "Юлій Цезарь" былъ, вѣроятно, готовъ прежде, чѣмъ Гамлетъ получилъ свою окончательную форму, можетъ быть, даже прежде, чѣмъ "Гамлетъ" былъ написанъ. Тѣмъ не менѣе,-- предупреждая читателя такъ же, какъ я это сдѣлалъ для "Бури",-- я не имѣю ничего противъ того, чтобы назвать "Гамлета" второю трагедіею Шекспира. Такъ глубоко пустилъ, повидимому, "Гамлетъ" корни въ природу Шекспира; такого спеціальнаго предпочтенія была предметомъ эта пьеса для автора; такъ тѣсно связана она съ болѣе старыми драматическими произведеніями. "Гамлетъ" вызываетъ въ насъ такое же чувство, какъ "Фаустъ" Гете -- именно, что онъ охватываетъ почти всю болѣе глубокую долю жизни поэта до эпохи созданія этой пьесы.
Послѣ того, какъ Шекспиръ написалъ эти двѣ трагедіи, или пока онъ писалъ ихъ, онъ продолжалъ писать комедіи. Но веселость комизма оставляла его. Въ "Двѣнадцатой ночи" мы найдемъ всѣ изумительныя характеристическія черты, полныя юмора, той группы комедій, которая заключена этой пьесой. Послѣ того совершается перемѣна. "Конецъ всему дѣлу вѣнецъ",-- пьеса степенная и серьезная. "Мѣра за мѣру" -- мрачная и горькая. Въ первомъ изданіи этого труда я не рѣшился объяснить "Троила и Крессиду". Теперь я думаю, что эта странная и трудная пьеса составляла послѣднюю попытку продолжать писать въ комическомъ родѣ.-- попытку, сдѣланную Шекспиромъ тогда, когда онъ потерялъ способность весело смѣяться, когда ему приходилось или привыкать къ ироніи, или смотрѣть на жизнь глубокимъ, страстнымъ и трагическимъ взглядомъ.
Въ другомъ мѣстѣ я высказалъ слѣдующее:
"Троилъ и Крессида" полнилась въ двухъ изданіяхъ 1609 г. въ четвертку; заглавная страница перваго изъ этихъ изданій указываетъ, что пьеса была играна въ театрѣ Globe; послѣднее изданіе заключаетъ странное предисловіе, въ которомъ говорится о пьесѣ, какъ бы никогда "не истасканной на сценѣ", никогда не предоставленной "хлопанью ладоней толпы" и обнародованной противу желанія "высокихъ владѣльцевъ". Можетъ быть, пьеса была сначала напечатана для театра и съ цѣлью обнародованія ея послѣ перваго представленія, но издатели, противно извѣстному имъ желанію собственниковъ рукописи Шекспира, предупредили первое представленіе и выпустили изданіе въ четвертку, съ привлекательнымъ объявленіемъ, что пьеса составляетъ безусловную новинку. Издатели изданія въ листъ сначала рѣшили, что "Троилъ и Крессида" должна быть помѣщена между трагедіями, вслѣдъ за "Ромео я Джульеттой"; но потомъ измѣнили намѣреніе, колеблясь, повидимому, относительно того, куда слѣдуетъ отнести эту пьесу, и помѣстили ее между историческими драмами и трагедіями; это повело къ вклейкѣ новаго листа и къ пополненію пустыхъ страницъ, происшедшихъ отъ этого измѣнененія, прологомъ къ "Троилу и Крессидѣ" -- прологомъ, о которомъ нѣкоторые критики думаютъ, что онъ сочиненъ не Шекспиромъ.
"Относительно эпохи появленія пьесы существуетъ крайнее несогласіе. Деккеръ (Dekker) и Четль (Chettle) обрабатывали въ 1599 г. пьесу на этотъ сюжетъ, и одна отмѣтка въ "Спискѣ торговцевъ бумагой" ("Stationer's Register") отъ 7 февр. 1602--3 показываетъ, что какая-то пьеса: "Троилъ и Крессида" была разыграна труппою Шекспира, подчиненными лорда обергофмейстера (Lord Chamberlain). Шло ли здѣсь дѣло о пьесѣ Шекспира? Для рѣшенія этого вопроса приходится обращаться къ внутреннимъ доказательствамъ, а внутреннія доказательства сами противорѣчивы и привели разныхъ лицъ къ разнымъ заключеніямъ. Находятъ, что тяжелая, мірская мудрость Улисса составляетъ аргументъ въ пользу болѣе поздняго времени и сравнивали общій тонъ пьесы съ тономъ "Тимона Аѳинскаго". Однако, совершенное отсутствіе стиховъ, кончающихся частицами рѣчи (weak endings), и присутствіе всего шести случаевъ, гдѣ строка кончается вспомогательнымъ словомъ (light endings), составляетъ почти рѣшительное доказательство противъ того, чтобы мы могли помѣстить пьесу послѣ "Тимона" или "Макбета", и Герцбергъ, самый тщательный изслѣдователь этого рода доказательствъ для настоящей пьесы, находитъ, что прочія метрическія особенности ея указываютъ на эпоху около 1603 г. Другіе авторитеты помѣщаютъ ее позже, около 1608 или 1609 г., между тѣмъ какъ третья теорія Ферилэнка ('Verplanet) и Грэнтъ Уайта (Grant White) пытается разрѣшить всѣ затрудненія предположеніемъ, что пьеса была сначала написана въ 1603 г., а потомъ просмотрѣна незадолго до появленія изданія въ четвертку. Нѣкоторыя части пьесы -- особенно, послѣдняя битва Гектора -- повидимому, не принадлежатъ Шекспиру. Объясненіе смысла самой пьесы такъ же трудно, какъ установленіе фактовъ ея внѣшней исторіи. Съ какою цѣлью и въ какомъ смыслѣ написалъ Шекспиръ эту странную комедію? Всѣ греческіе герои, сражающіеся противъ Трои, въ ней безпощадно осмѣяны; Елена и Крессида легкомысленны, чувственны и безсердечны, и кажется страшнымъ безуміемъ нанести изъ-за нихъ хотя бы одинъ ударъ; Троилъ -- молодой безумецъ -- энтузіастъ; и самъ ректоръ, хотя мужественъ и великодушенъ, но жертвуетъ жизнью для дѣла, которое самъ признаетъ безполезнымъ, если не дурнымъ. Все это видитъ и высказываетъ Терситъ, мысль котораго составлена изъ пѣны всѣхъ гнилыхъ элементовъ человѣческой жизни. Но возможно ли, чтобы Шекспиръ смотрѣлъ на вещи такъ же, какъ Терситъ?
"Вся пьеса получаетъ окраску отъ центральнаго сюжета, отъ юной любви и довѣрчивости Троила къ женщинѣ, которая лжива и измѣнчива, и отъ открытія Троиломъ своего заблужденія. Это -- комедія разочарованія. И подобно тому, какъ Троилъ переживаетъ иллюзію своей первой любви къ женщинѣ, такъ, достигнувъ средняго возраста, мы находимъ, что весь міръ похожъ на существо, нарушившее свои обѣты и сдѣлавшееся жалкимъ обманщикомъ. Предъ нами изнанка жизни; и отъ подобнаго разочарованія чувствуешь облегченіе даже въ томъ случаѣ, когда приходишь къ мрачному и трагическому взгляду на жизнь, при которомъ мы снова встрѣчаемъ и красоту, и добродѣтель, хотя бы онѣ терпѣли горькую несправедливость отъ злости и порочности людей. Именно такое настроеніе презрительнаго униженія жизни, можетъ быть, овладѣло въ это время Шекспиромъ и отняло у него возможность писать комедіи. Если бы не личность Изабеллы, мы признали бы наступленіе подобнаго настроенія въ "Мѣрѣ за мѣру", можетъ быть, зародышъ его встрѣчается въ "Гамлетѣ". Въ это время могла быть написана "Троилъ и Крессида", и затѣмъ Шекспиръ, возвысившись до болѣе глубокаго проникновенія въ сущность вещей, можетъ быть, перешелъ къ своему великому ряду трагедіи.
"Итакъ, назовемъ эту пьесу комедіей разочарованія и, конечно, гдѣ бы мы ни помѣстили ее по времени, мы должны признать въ ней поразительное сходство по духу и по настроенію съ "Тимономъ Аѳинскимъ". Тимонъ полонъ слабодушной благосклонности и безпричиннаго довѣрія къ добротѣ людей; онъ разочаровывается и въ бѣшеномъ недовольствѣ, съ горечью отворачивается отъ всего человѣческаго рода. Въ той же пьесѣ Алкивіадъ точно также терпитъ отъ несправедливости людей; но онъ встрѣчаетъ оскорбленія твердо, какъ человѣкъ дѣла и опытности, и достигаетъ побѣды надъ своими низкими противниками. Съ другой стороны выставленъ Апемантъ, ругающій людей, какъ лающая собака, знающій ихъ низость и самъ полный низости. Здѣсь Троилъ, благородный простачокъ, переживаетъ юношеское страданіе, убѣждаясь въ отсутствіи достоинства того, въ кого онъ вѣрилъ, на кого надѣялся; но онъ сложенъ крѣпче и энергичнѣе Тимона и выходитъ изъ своего испытанія, какъ мужъ, а не мальчикъ, можетъ быть, сдѣлавшись уже нѣсколько жестче, но укрѣпившись для упорной и рѣшительной дѣятельности. Онъ вполнѣ отдѣлался отъ Крессиды и Пандара, а смерть Гектора даетъ ему поводъ къ крайнему развитію въ немъ героизма. Улиссъ, представляющій противоположность Троилу, является человѣкомъ жизни, много испытавшимъ, пріобрѣвшимъ самую высокую и широкую жизненную мудрость, которая, однако, все остается мудростью обыденной жизни и никогда не возвышается до духовнаго созерцанія какого-либо Просперо. Улиссъ видитъ всю мелочность человѣческой жизни и воспользуется этой мелочностью для высшихъ житейскихъ цѣлей; онъ готовъ смирить духъ неуваженія и нарушенія дисциплины, господствующей въ лагерѣ, политическимъ механизмомъ того, что онъ называетъ "подчиненностью" (д. I, сц. 3). Характеръ Крессиды онъ угадываетъ сразу, разглядываетъ до глубины ея мелкую чувственную натуру и помогаетъ разочароваться молодому принцу, благородство котораго онъ призналъ съ перваго же взгляда. Терситъ тоже не ослѣпленъ иллюзіями внѣшняго міра, но именно его неспособность подпасть когда-либо обману, составляетъ признакъ его низкой натуры. Пищею и средствомъ развитія ему служатъ нечистоты; его воображеніе упивается физическою грязью и нравственными язвами. Менѣе важны прочія дѣйствующія лица; тупой солдатъ Аяксъ, дерзкій самообожатель Ахиллъ, Гекторъ, полный героизма, но слишкомъ беззаботный относительно того, какъ и когда онъ тратитъ свой героизмъ. Подобно тому, какъ ослѣпленіе юношеской любви показано въ Троилѣ, такъ старость въ ея наименѣе почтенной формѣ выставлена на позоръ въ Пандарѣ, какъ преданная удовлетворенію чужой чувственности. Матерьялъ для "Троила и Крессиды" Шекспиръ нашелъ въ "Троилѣ и Крессидѣ" Чоусера, въ переводѣ Какстона съ французскаго языка "Рекьюлесъ" (Recuyles) или "Разрушеніе Трои", можетъ быть, въ "Книгѣ о Троѣ" (Тгоуе Воке) Лайдгэта (Lydgate). Терсита онъ, вѣроятно, взялъ изъ второй книги "Гомера" Чэпмана (Chapman). Шекспиръ совсѣмъ не такъ понималъ личности Кресcиды и Пандара, какъ Чоусеръ; согласно общему плану драмы, Крессида и ея дядя сдѣлались у него низкими и достойными презрѣнія. Иные критики предполагали, что любовныя сцены написаны гораздо ранѣе, чѣмъ то, что относится къ Улиссу, но мы видѣли, что противопоставленіе характеровъ Троила и Улисса составляетъ основной элементъ концепта драмы и что эти характеры были созданы, какъ противоположности".
Въ слѣдующей таблицѣ пьесы расположены въ рядѣ группъ, слѣдующихъ одна за другою въ хронологическомъ порядкѣ. Мѣсто, занимаемое тремя или четырьмя второстепенными пьесами, можетъ считаться еще сомнительнымъ; я не стою также за безспорность порядка пьесъ въ каждой группѣ; но я предлагаю распредѣленіе группъ съ большею увѣренностью въ его общей точности. Читатель замѣтитъ, что въ иныхъ случаяхъ одна группа захватываетъ часть промежутка времени, принадлежащаго другой. Чтобы не раздѣлять комедій, я помѣстилъ "трагедіи средняго времени" послѣ третьяго отдѣла, который я назвалъ "позднѣйшими комедіями"; достаточно читателю удержать въ памяти, что на дѣлѣ комедіи захватываютъ по времени слѣдующую за ними группу трагедій.
1. До-шекспировская группа.
(Шекспиръ коснулся до нихъ).
Титъ Андроникъ (1588--90).
1. Генрихъ VI (1590--91).
Безплодныя усилія любви (1590).
Комедія ошибокъ (1591).
Два веронскихъ дворянина (1592--93).
Сонъ въ Иванову ночь (1593--94).
3. Марло-шекспировская группа.
Ранняя историческая драма.
2 и 3 Генрихъ VI (1591--92). Ричардъ III (1593).
Ромео и Джульета (? двѣ эпохи 1591, 1597).
5. Средняя историческая драма.
Ричардъ ІІ (1594).
Король Джонъ (1595).
Венеціанскій купецъ (1596).
7. Позднѣйшая историческая драма.
Соединеніе исторической драмы и комедіи.
1 и 2 Генрихъ IV (1597--98).
Генрихъ V (1599).
a) Комедія грубая и порывистая.
Усмиреніе строптивой (? 1597).
Виндзорскія проказницы (? 1598).
b) Комедія веселая, утонченная, романтическая.
Много шуму изъ ничего (1598).
Какъ вамъ угодно (1599).
Двѣнадцатая ночь (1600--1).
c) Комедія серьезная, мрачная, ироническая.
Конецъ всему дѣлу вѣнецъ (? 1601--2).
Мѣра за мѣру (1603).
Троилъ и Крессида (? 1603 пересмотрѣно 1607?).
Юлій Цезарь (1601).
Гамлетъ (1602).
Отелло (1604).
Лиръ (1605).
Макбетъ (1606).
Антоній и Клеопатра (1607).
Коріоланъ (1608).
Тимонъ (1607--8).
Периклъ (1608).
Цимбелинъ (1609).
Буря (1610).
Зимняя сказка (1610--11).
Два благородныхъ родственника (1612).
Генрихъ VIII (1612--13).
Венера и Адонисъ (? 1592).
Лукреція (1593--4).
Сонеты (? 1595 -- 1605).
"Изслѣдователь замѣтитъ въ этомъ распредѣленіи отдѣлы, ранней, средней и позднѣйшей комедіи; ранней, средней и позднѣйшей трагедіи. Полезно разсматривать въ хронологическомъ порядкѣ не только всю совокупность пьесъ Шекспира, но прослѣдить этотъ порядокъ и въ трехъ отдѣльныхъ линіяхъ комедіи, исторической драмы и трагедіи. Конечно, группа, названная "Романтическими пьесами)), связана съ комедіями, но она заключаетъ въ себѣ и серьезный элементъ, связанный съ предшествовавшими ей трагедіями. Было замѣчено, что "Романтическимъ пьесамъ" общи эпизоды встрѣчъ, примиреній, нахожденія потерянныхъ дѣтей. Шекспиръ, столь замѣчательный по своей способности создавать характеры, не отличается отъ другихъ драматурговъ по способности придумывать эпизоды Когда онъ встрѣчалъ положеніе, занимавшее его воображеніе или имѣвшее успѣхъ на сценѣ, онъ снова и снова возвращался къ нему, видоизмѣняя его. Такъ, въ раннихъ комедіяхъ источникомъ смѣха и матерьяломъ фабулы являются нѣсколько разъ, въ разныхъ формахъ, ошибки въ личности, переодѣванія, заблужденія, крайнее смущеніе. Съ другой стороны, въ позднѣйшихъ комедіяхъ замѣчательно, какъ часто Шекспиръ (вообще, въ частяхъ этихъ пьесъ, которыя имъ сочинены) повторяетъ, съ измѣненіями, эпизодъ шутки или обмана, жертвою которыхъ дѣлается человѣкъ, много о себѣ воображающій, и серьезныхъ или забавныхъ слѣдствій подобной шутки или подобнаго обмана. Такъ, Фальстафъ настолько занятъ собою, что вѣритъ, будто двѣ замужнія англичанки умираютъ отъ любви къ нему и дѣлается жертвою ихъ веселыхъ шутокъ. Шаловливая Марія обходитъ Мальволіо, пользуясь его торжественнымъ самомнѣніемъ; Беатриче и Бенедиктъ попадаются въ ловушку вслѣдствіе ихъ добродушнаго тщеславія и влюбляются другъ въ друга, къ чему они были уже предрасположены; хвастуна Пароль обманываютъ, пристыжаютъ и обличаютъ его товарищи-солдаты; наконецъ (когда настроеніе Шекспира стало серьезнѣе, и его мысли направились на глубокіе вопросы человѣческаго характера), самъ себя обманывающій Анджело, хитростью герцога мучительно обличенъ въ глазахъ другихъ и въ собственномъ сознаніи".
Я былъ очень счастливъ, когда узналъ, что мнѣнія, высказанныя мною о Шекспирѣ, встрѣтили согласіе замѣчательныхъ изслѣдователей Шекспира въ Англіи, Германіи, Франціи и Америкѣ. Я не благодарю моихъ критиковъ за ихъ великодушное признаніе того, что въ моемъ трудѣ можетъ заслуживать похвалы, но я могу по крайней мѣрѣ высказать, что ихъ слова придали мнѣ смѣлостъ. Одного изъ первыхъ, высказавшихъ горячее сочувствіе сказанному въ этой книгѣ, смерть заставила умолкнуть, но я не могу не желать связать этотъ этюдъ о Шекспирѣ, по крайней мѣрѣ, въ моемъ благодарномъ воспоминаніи, съ почтеннымъ именемъ его критика въ "The Academy" покойнаго Ричарда Симпсона.
IV.
Предисловіе автора къ первому изданію.
Сдѣланная въ этой книгѣ попытка связать изученіе произведеній Шекспира съ изслѣдованіемъ личности самого автора и прослѣдитъ, насколько возможно, постепенное развитіе его мысли и характера отъ молодости до полной зрѣлости, отличаетъ этотъ трудъ отъ большинства предшествующихъ разборовъ Шекспира. Авторъ не можетъ не сознавать, на сколько гадательна и трудна попытка перейти отъ твореній великаго драматурга къ его мысли, какъ мысли творца-художника. Никто, однако, не станетъ утверждать, кажется мнѣ, что въ произведеніяхъ мысли, особенно такихъ обширныхъ и разнообразныхъ какъ произведенія Шекспира, невозможно было бы въ извѣстной степени открыть ихъ источникъ и причины ихъ возникновенія. Читатель не долженъ дѣлать ошибочнаго предположенія, что я пытаюсь отожествить Шекспира съ какой-нибудь драматической личностью его произведеній. Сложная натура поэта содержала въ себѣ идеалиста любви, подобно Ромео (люди, изучавшіе сонеты Шекспира, допустятъ возможность этого предположенія); она содержала и склонность къ умозрѣніямъ, подобно Гамлету. Но Шекспиръ въ его цѣломъ не былъ похожъ ни на Ромео, ни на Гамлета. Однако, очевидно,-- и не изъ одного произведенія, а изъ многихъ,-- что борьба страстей съ разсудкомъ играла большую роль въ жизни Шекспира -- точно также во всѣхъ его позднѣйшихъ произведеніяхъ мы замѣчаемъ усиліе сдержать заботу о тайнѣ человѣческаго существованія. И я говорю поэтому, что Ромео въ возможности и Гамлетъ въ возможности существовали въ Шекспирѣ, если мы будемъ разсматривать эти имена Ромео и Гамлета, какъ представителей извѣстныхъ умственныхъ тенденцій и привычекъ. Я не отожествляю также Шекспира съ Просперо, хотя настроеніе Шекспира въ драмахъ его послѣдняго періода есть настроеніе Просперо. Не легко представить себѣ великаго мага, окруженнаго такими служебными духами, какъ сэръ Джонъ Фальстафъ, сэръ Тоби Бэльчъ и кормилица Джульетты.
Для того, чтобы имѣть основной матерьялъ для моего изслѣдованія, я нашелъ необходимымъ познакомиться съ значительнымъ количествомъ новыхъ критическихъ сочиненій о Шекспирѣ, появившихся какъ въ Англіи, такъ и на материкѣ. Но я стараюсь избѣгать вопросовъ чистой эрудиціи. Предметъ этой книги -- приблизиться къ Шекспиру съ его человѣческой стороны: я увѣренъ, однако, что ни съ одной стороны нельзя приблизиться къ Шекспиру путемъ диллетантизма.
Я тщательно указалъ мою зависимость отъ предшествовавшихъ писателей о Шекспирѣ. При выработкѣ общаго плана и главныхъ особенностей этого изслѣдованія я не могъ найти значительныхъ пособій, но въ подробностяхъ я много пользовался чужими трудами; я могу сказать, что ссылки, у меня встрѣчающіяся, распространяются далеко за область моихъ дѣйствительныхъ заимствованій, такъ какъ всякій разъ, когда я замѣчалъ, что моя мысль была уже прежде кѣмъ-нибудь высказана и выражена хорошо, я отмѣчалъ это совпаденіе. Безъ сомнѣнія, нѣкоторые случаи подобныхъ совпаденій остались не замѣчены мною. Послѣ того, напримѣръ, какъ я написалъ главу, въ которой разбираю "Бурю", я прочелъ впервые изслѣдованіе этого произведенія Ллойдомъ (Lloyd) и нашелъ нѣсколько мѣстъ, которыя свидѣтельствуютъ поразительное согласіе между мною и этимъ прекраснымъ критикомъ.
Въ главномъ я придерживался хронологическаго порядка изученія произведеній Шекспира. Но мнѣ показалось педантизмомъ жертвовать нѣкоторыми выгодами сравненія и сопоставленія контрастовъ для того только, чтобы во всѣхъ случаяхъ переходить отъ драмы къ драмѣ, согласно времени ихъ появленія. Такимъ образомъ, въ главѣ о драмахъ изъ исторіи Англіи, для удобства объясненія, я разсматриваю Генриха VI послѣ короля Джона и прежде Ричарда III. Въ началѣ восьмой главы я объясняю, какъ я понимаю настоящій способъ пользоваться хронологическимъ методомъ. Я назвалъ "Бурю" послѣднею драмою Шекспира, хотя вполнѣ согласенъ допустить, что "Зимняя Сказка", "Генрихъ VIII" и, быть можетъ, "Цимбелинъ" были написаны послѣ "Бури". Для изслѣдованія, подобнаго настоящему, когда разъ признано, что эти произведенія принадлежатъ къ одному и тому же періоду -- именно къ послѣднему періоду развитія творчества Шекспира, не важно, въ какомъ порядкѣ слѣдовали эти произведенія одно за другимъ въ теченіе этого періода.
Я ссылаюсь въ одномъ мѣстѣ на сцену 2. дѣйств. IV изъ "Генриха VIII", какъ бы считая эту сцену написанною Шекспиромъ. Сцена эта, я думаю, была только задумана Шекспиромъ и написана въ его духѣ Флэтчеромъ.
Почти половина этой книги была прочитана въ видѣ лекцій ("Saturday Lectures in collection with Alexandre College Dublin") въ Дублинѣ, въ зданіи музея "Trinity College". весною въ 1874 г.
Въ нѣкоторыхъ случаяхъ я ссылался на статьи преподобнаго Ф. Флэя (F. Gr. Fleay) и цитировалъ ихъ. Онѣ были читаны на собраніи "Новаго Шекспировскаго Общества", но не были окончательно исправлены самимъ авторомъ.
Во время печатанія этой книги я получилъ цѣнныя указанія и поправки отъ г. Гарольда Литлделя (M-r Harold Littledale) издателя "Двухъ благородныхъ родственниковъ" для "Новаго Шекспировскаго Общества", за что и благодарю его.
Я весьма признателенъ директору "Новаго Шекспировскаго Общества" г-ну Фэрнивалю (F. J. Furnivall) за позволеніе напечатать "Примѣрный хронологическій списокъ произведеній Шекспира", помѣщенный во введеніи къ новому изданію "Комментаріевъ" Гервинуса о Шекспирѣ.
Примѣрный хронологическій списокъ произведеній Шекспира.
На этотъ списокъ, какъ и на другіе, слѣдуетъ смотрѣть только, какъ на попытку. Но если онъ хотя нѣсколько приближается къ истинѣ, то чтеніе произведеній Шекспира въ этомъ порядкѣ поможетъ изслѣдователю отыскать въ послѣднемъ ошибки (буква М. означаетъ вездѣ, что произведеніе упомянуто Francis Meres въ его Palladis Tamia 1598 г.).
Во введеніи къ ""Shakespeare's Dramatische Werke" (изданія Нѣмецкаго Шекспировскаго Общества) профессоръ Герцбергъ (Hertzberg) относитъ "Тита Андроника" къ 1587--9 г., "Безплодныя усилія любви" къ 1692 г., "Комедію ошибокъ" къ эпохѣ около новаго 1591 г., "Двухъ Веронскихъ дворянъ" къ 1592 г., "Конецъ всему дѣлу вѣнецъ" къ 1603 г., "Троила и Крессиду" къ 1603 г. и "Цимбелинъ" къ 1611 г.
Венера и Адонисъ
Титъ Андроникъ (исправленный)
Безплодныя усилія любви
(Вознагражденныя усилія любви)
Комедія ошибокъ
Сонъ въ Ивану ночь (? два числа)
Два Веронскихъ дворянина. .
(?) Генрихъ VI исправленный.
(?) Троилъ и Крессида, начатъ
(?) Лукреція
Ромео и Джульетта
Жалоба любящаго
Ричардъ II
Ричардъ III
2 и 3 Генриха VI передѣланныя
Король Джонъ
Венеціанскій купецъ
Укрощеніе строптивой
1 ч. Генриха IV
2 ч. Генриха IV
Виндзорскія проказницы
Генрихъ V
Много шуму изъ ничего
Двѣнадцатая ночь
Конецъ всему дѣлу вѣнецъ (передѣлан. Вознагражд. усил. любви)
Сонеты
Гамлетъ
Мѣра за мѣру
Юлій Цезарь
Отелло
Макбетъ
"24.25%">
Король Лиръ
Троилъ и Крессида (?) дополнена
Антоній и Клеопатра
Коріоланъ
Тимонъ Аѳинскій, часть
Периклъ, часть
Два благородныхъ родственника
Буря
Цимбелинъ
Зимняя сказка
Генрихъ VIII, часть
1) Годомъ раньше заявлено въ "Палатѣ торговцевъ бумагою" (Stationers' Hall).
2) Двумя годами раньше заявлено въ "Палатѣ торговцевъ бумагою" (Stationers' Hall).
3) Можно считать почти безспорнымъ.
4) Заявлено въ "Спискахъ торговцевъ бумагою" (Stationery Registers) въ 1600 г.
5) Укрощеніе одной Строптивой напечатано въ 1594 г.
ЕГО МЫСЛИ и ЕГО ТВОРЧЕСТВА
Глава I.
Шекспиръ и вѣкъ королевы Елизаветы.
Въ этихъ главахъ будетъ сдѣлана попытка представить взглядъ на великаго поэта, и съ первыхъ словъ мы должны выяснить, какой именно будетъ этотъ взглядъ, чѣмъ онъ хочетъ быть и что онъ устраняетъ отъ себя. Докторъ Ньюманъ въ своей "Грамматикѣ утвержденія" (Dr. Newman's Grammar of Assent.) различаетъ два способа усваивать предложенія. Одинъ изъ нихъ онъ называетъ реальнымъ усваиваніемъ предложенія; другой -- отвлеченнымъ его усваиваніемъ. При реальномъ усваиваніи мы воспринимаемъ какой-либо дѣйствительный, конкретный, отдѣльный предметъ или помощью зрѣнія, или другого внѣшняго чувства, или, наконецъ, помощью нашихъ умственныхъ органовъ -- памяти и воображенія. Но нашъ умъ не такъ устроенъ, чтобы мы могли получать и сохранять лишь точный образъ каждаго представляющагося намъ отдѣльно предмета; напротивъ, мы всегда сравниваемъ и противополагаемъ.
Мы сразу замѣчаемъ, "что человѣкъ имѣетъ сходство съ другимъ человѣкомъ и въ то же время не похожъ на него; не похожъ также на лошадь, на дерево, на гору или на памятникъ. Вслѣдствіе этого мы постоянно группируемъ и различаемъ, измѣряемъ и провѣряемъ, распредѣляемъ на разряды и подраздѣленія, и переходимъ, такимъ образомъ, отъ частнаго къ общему, т. е. отъ образовъ къ понятіямъ... Тогда "человѣкъ" для насъ уже не то, что онъ есть въ дѣйствительности, не личность, представляемая намъ нашими чувствами; но мы разсматриваемъ его при освѣщеніи сравненіями и контрастами, которые возникаютъ у насъ при взглядѣ на него. Онъ упрощенъ и сдѣлался нѣкоторымъ воззрѣніемъ или поставленъ на свое мѣсто въ нѣкоторой классификаціи. Такимъ образомъ его наименованіе вызываетъ въ насъ не то дѣйствительное существо, которое онъ представляетъ самъ по себѣ, какъ опредѣленный образчикъ, но вызываетъ въ насъ опредѣленіе".
Обособленныя этимъ способомъ предложенія о конкретныхъ предметахъ въ умѣ мыслителя, мысль котораго работаетъ путемъ отвлеченнаго усвоенія предложеній, "почти перестаютъ имѣть мѣсто, но растворяются или лишаются пищи до того, что обращаются въ отвлеченныя понятія. Историческія событія и лица, входящія въ эти предложенія, теряютъ свою идивидуальность".
Въ этомъ трудѣ мы вовсе не хотимъ представить подобный взглядъ на Шекспира. Главною задачею нашего изслѣдованія будетъ войдти въ самыя близкія и живыя отношенія съ индивидуальностью поэта; получить отъ самой личности автора то особенное впечатлѣніе и возбужденіе, какое только онъ лучше всѣхъ можетъ вызвать. Мы не должны улетучивать Шекспира въ нѣкоторое воззрѣніе, или сводить его на нѣкоторое опредѣленіе, или отнимать у него его индивидуальность, или обращалъ его въ простое понятіе, Не будетъ сдѣлано здѣсь также и попытки представить читателю, какъ Шекспиръ говорилъ, гулялъ, шутилъ въ тавернѣ и размышлялъ въ уединеніи. Мы желаемъ достичь настоящаго усвоенія характера и генія Шекспира, а не такого усвоенія, которое бываетъ результатомъ лишь наблюденія надъ внѣшностью человѣка. его жизни и его поэзіи. Я скорѣе желалъ бы доискаться въ немъ тѣхъ основныхъ жизненныхъ принциповъ, которые давали жизнь всему остальному и руководили всѣмъ остальнымъ, такъ какъ подобные принципы существуютъ во всякомъ человѣкѣ, чья жизнь есть жизнь въ истинномъ значеніи этого слова, а не результата лишь случайностей, впечатлѣній, настроеній и разныхъ обстоятельствъ.
Въ изслѣдованіи, подобномъ настоящему, мы стараемся перейти отъ художественнаго произведенія къ творческой мысли, но это нисколько не помѣшаетъ намъ разсматривать художественное произведеніе просто, какъ таковое, безъ отношенія его къ автору, и не помѣшаетъ наслаждаться первымъ. Знакомство съ личностью поэта даже увеличиваетъ наше наслажденіе, давая намъ возможность открыть массу фактовъ, которые безъ этого остались бы для насъ незамѣченными. Чтобы наслаждаться красотою ландшафта, нѣтъ необходимости знать свойства и распредѣленіе горныхъ породъ, лежащихъ подъ почвой или возвышающихся надъ нею. Изучая наслоенія этихъ породъ, мы совершенно теряемъ изъ виду красоту ландшафта. Тѣмъ не менѣе тотъ, кто къ инстинктивному и непосредственному чувству восхищенія присоединяетъ знаніе геологіи страны, будетъ ощущать въ цѣломъ большее удовольствіе, любуясь этимъ видомъ. Точно также изученіе анатоміи не находится ни въ какой связи съ удовольствіемъ, которое мы чувствуемъ, когда любуемся прекрасными формами человѣческаго тѣла; однако, въ цѣломъ скульпторъ, который, къ своему врожденному чувству наслажденія красотой пластическихъ формъ и движеній, присоединитъ знаніе анатоміи человѣка, получитъ болѣе удовольствія, чѣмъ тотъ, кто не знакомъ съ фактами строенія и отправленій организма. Причина этого очевидна. Геологъ и анатомъ видятъ гораздо болѣе; они видятъ новые классы явленій, вызывающіе въ нихъ новыя наслажденія. Рѣзкіе контуры въ пейзажѣ, къ которымъ обыкновенный наблюдатель остается равнодушнымъ, выступаютъ для приготовленнаго глаза и даютъ намъ такія же эмоціональныя потрясенія, какія мы получаемъ, любуясь атлетами или богами Микель Анджело.
Эти рѣзкіе контуры иначе расположены въ гранитѣ и песчанникѣ; этимъ объясняется разнообразіе пріятныхъ впечатлѣній, отвѣчающихъ разнообразію расположенія горныхъ породъ въ природѣ. Мы не только лучше понимаемъ то, что видимъ, но мы болѣе наслаждаемся имъ. Мы не улетучиваемъ наблюдаемое до отвлеченнаго воззрѣнія, не оставляемъ безъ вниманія его индивидуальности, мы, напротивъ, проникаемъ въ самую сущность его индивидуальности. Вообще, только тогда, когда главныя черты ясно нами восприняты, мы бываемъ въ состояніи группировать, какъ слѣдуетъ, мелкія подробности, представляющіяся нашему вниманію при изученіи.
Тотъ, кто находится въ Сикстинской капеллѣ въ Римѣ и смотритъ вверхъ, чрезъ нѣкоторое время чувствуетъ себя какъ бы въ положеніи тяжело-обремененной каріатиды, поддерживающей весь грузъ мысли Микель Анджело. Первое усиліе, и усиліе не малое, должно состоять въ томъ, чтобы попытаться стать въ уровень съ содержаніемъ этой мысли. Ужъ для того только, чтобы понять этихъ пророковъ и сивиллъ, этого первороднаго человѣка, или грознаго деміурга, необходимо сосредоточиться въ самомъ себѣ, отстранить внѣшнія впечатлѣнія, и одно такое усиліе напрягаетъ и истощаетъ воображеніе. Перейти же отъ этого къ пониманію цѣлаго, прочувствовать ту изумительную жизнь, которая не только одушевляетъ всякую отдѣльную фигуру, увлеченную восторгомъ, или подавленную тоскою, но которая еще окружаетъ всю ихъ совокупность, перебѣгаетъ отъ одной фигуры къ другой и образуетъ единую живую душу, покоящуюся въ глубинѣ разнообразнаго художественнаго созданія, это -- дѣло, болѣе трудное и рѣже удающееся. Но можно пойти еще дальше. Эти обширныя творенія и многія другія: церковь св. Петра въ Римѣ, Давидъ во Флоренціи, Рабы въ Луврѣ, Страшный судъ, Моисей, гробницы Медичи и стихотворенія, обращенныя къ Викторіи Колонна,-- все это не весь Микель Анджело. Все это -- отраженіе одного духа. Существуетъ нѣчто высшее, болѣе удивительное, чѣмъ храмъ св. Петра или Страшный судъ,-- именно мысль, бросившая въ міръ эти творенія. Тѣмъ не менѣе, когда мы дѣлаемъ усиліе, требующее самаго значительнаго сосредоточенія и самой усиленной энергіи, когда мы стремимся проникнуть до живой мысли въ процессѣ творчества, тогда именно ощущеніе борьбы и усилія для насъ становится слабѣе. Мы не находимся болѣе въ мірѣ чистаго мышленія и воображенія, въ мірѣ, который, какъ бы эгоистически, мы хотимъ присвоить, сдѣлать нашей собственностью. Мы теперь въ Обществѣ человѣка, и чувство истинной человѣческой симпатіи и солидарности возникаетъ въ насъ. Изъ него истекаетъ добро. Мы сознаемъ, что его сила сообщается намъ. Мы, можетъ быть, не совладаемъ съ нимъ и не вырвемъ его тайны изъ его сердца, но намъ хорошо оставаться въ его обществѣ. Въ этой борьбѣ съ существомъ, которое выше насъ, есть нѣчто укрѣпляющее, что невольно напоминаетъ библейскій разсказъ объ Израилѣ. Мы боремся съ незнакомцемъ до разсвѣта. Мы говоримъ: "Скажи, прошу тебя, твое имя?" и онъ не хочетъ назвать его. Но, хотя мы не можемъ принудить его открыть намъ его тайну, мы все-таки боремся съ нимъ. Мы говоримъ: "Я не отпущу тебя, пока ты не дашь мнѣ своего благословенія". И мы получаемъ это благословеніе.
Если уловленіе Микель Анджело и борьба съ нимъ -- самый мужественный подвигъ, который можетъ совершить критическая мысль въ области пластическаго искусства, то, чтобы имѣть дѣло съ Шекспиромъ, требуется еще болѣе выдержки, твердости и ловкости. Великіе художники-идеалисты: Мильтонъ, Микель Анджело, Данте, не смотря на всѣ свои старанія, иногда выдаютъ себя. Но Шекспиръ, хотя былъ и идеалистъ, но въ то же время былъ и реалистомъ въ искусствѣ и совершенно скрывается въ своихъ произведеніяхъ.
Природа
Скорѣй намъ откроетъ тайны,
Чѣмъ я чужой секретъ.
("Троилъ и Крессида" дѣйств. IV, сц. 2).
Однако нѣкоторыя тайны природы могутъ быть похищены у нея; Шекспиръ же обладаетъ самымъ сильнымъ оборонительнымъ оружіемъ -- юморомъ. Только что мы успѣемъ уловить его, какъ онъ уже ускользаетъ отъ насъ, и мы слышимъ только отдаленный ироническій смѣхъ. Что же дѣлать? Какъ вызвать хитростью изъ уединенія драматическаго поэта, обладающаго юморомъ? Какъ побѣдить его сдержанность? Какъ спрашивать его? Нѣтъ ли какого нибудь магическаго слова, которое заставило бы его снять маску и явиться въ своемъ настоящемъ видѣ.
Если бы мы могли внимательно вглядѣться въ его произведенія и прослѣдить ихъ постепенное развитіе, то законы этого развитія оказались бы въ извѣстномъ отношеніи къ природѣ самого автора и къ природѣ окружающей его среды. Мы были бы даже въ состояніи опредѣлить, въ общемъ результатѣ дѣйствія этихъ двухъ факторовъ. ту долю, которая принадлежитъ каждому изъ нихъ. Къ счастію, послѣдовательность произведеній Шекспира настолько опредѣлена, что даетъ намъ возможность изучить главныя черты развитія Шекспира, какъ поэта и человѣка (хотя, по всей вѣроятности, ни внѣшнія, ни внутреннія свидѣтельства не будутъ вполнѣ достаточны, чтобы вѣрно и точно указать хронологическій порядокъ произведеній). Мы уже не ставимъ теперь "Сонъ въ Иванову ночь" и "Бурю" рядомъ, какъ произведенія Шекспира, заимствованныя изъ волшебнаго міра. Мы знаемъ, что большой промежутокъ времени лежитъ между ихъ появленіемъ, и что поэтому, хотя они и сходны между собою по внѣшности и по частнымъ особенностямъ, но они должны также отличаться одно отъ другого, какъ юноша Шекспиръ отличался отъ зрѣлаго, опытнаго, вполнѣ развившагося человѣка. Мы многимъ обязаны трудолюбивымъ изысканіямъ Мэлона (Malone), а также проницательности и трудолюбивымъ изслѣдованіямъ новѣйшихъ критиковъ Шекспира, которые, въ измѣненной формѣ стиховъ поэта, нашли въ большей части случаевъ вѣрное указаніе на истинный хронологическій порядокъ его произведеній {Спеддингъ (Spedding) въ своей статьѣ: "Кто написалъ короля Генриха VIII?" (Gentelman's Magazine, авг. 1850 г.) впервые приложилъ количественную критику версификаціи къ изученію произведеній Шекспира. Г. Чарльзъ Батзёрстъ (Bathurst) въ "Примѣчаніяхъ къ различіямъ версификаціи Шекспира въ разные періоды его жизни" (Лондонъ, 1757 г.) обратилъ вниманіе на то, что Шекспиръ по мѣрѣ своего развитія, какъ драматургъ, сталъ переходить отъ стиха, конецъ котораго совпадаетъ съ концомъ предложенія, къ стиху, гдѣ предложеніе переходило изъ одного стиха въ другой ("from unbroken to interrupted verse"); онъ замѣтилъ также, что Шекспиръ употребляетъ женскіе стихи въ своихъ позднѣйшихъ драмахъ. Профессоръ Край къ (Craik) въ своемъ "Англійскомъ языкѣ Шекспира" и профессоръ Дж. К. Ингремъ (J. К. Ingram) въ чтеніи о Шекспирѣ, помѣщенномъ въ "Вечернихъ чтеніяхъ" (Bell and Daldy, 1883 г.), снова обратили вниманіе на эти особенности версификаціи, какъ на такія, которыя могутъ служить свидѣтельствомъ для хронологичесскаго порядка драмъ. Окончательно, около того же времени въ Англіи и въ Германіи два изслѣдователя, преп. Ф. Дж. Флэй (Fleay) и профессоръ Герцбергъ -- начали прилагать "количественную критику" особенностей стиховъ къ опредѣленію времени происхожденія драмъ. Герцбергъ полагается преимущественно на встрѣчающіеся женскіе стихи; онъ даетъ процентное содержаніе подобныхъ стиховъ въ 17 драмахъ и убѣжденъ, что величина этого процентнаго содержанія указываетъ хронологическій порядокъ. См. предисловіе къ "Цимбелину" въ изданіи перевода Тика и Шлегеля, сдѣланномъ нѣмецкимь Шекспировскимъ обществамъ. Результаты, полученные г. Флэемъ, независимо отъ Герцберга, были обнародованы позже. См. Trans New. Sh. Soc. и Macmillan's Magazine сент. 1874 г. Въ 1878 г. г. Фэрниваль (Furnivall), при основаніи Новаго Шекспировскаго общества, прежде чѣмъ узналъ, что Флей продолжаетъ свою работу, настаивалъ на возможности метрическаго критерія для установленія хронологическаго порядка драмъ и указалъ на количественное отношеніе прерванныхъ стиховъ и непрерванныхъ въ трехъ раннихъ и въ трехъ позднихъ драмахъ. Послѣдняя работа но этому предмету заключается въ вѣсской статьѣ, читанной профессоромъ Ингрэмомъ въ Новомъ Шекспировскомъ обществѣ объ критеріи употребленія въ концѣ стиховъ такихъ словъ, которыя требуютъ быстраго перехода къ слѣдующему стиху (weak ending).}.
Намъ лучше въ началѣ отдѣлиться отъ личности Шекспира и взглянуть на него, какъ на элементъ болѣе обширнаго міра, чѣмъ эта личность. Для того, чтобы какой-либо организмъ -- растеніе или животное -- могъ существовать, должно имѣть мѣсто нѣкоторое соотвѣтствіе между этимъ организмомъ и всѣмъ, его окружающимъ. Если онъ развивается и процвѣтаетъ, мы заключаемъ, что это соотвѣтствіе значительно. Но мы знаемъ кое-что объ эпохѣ королевы Елизаветы и знаемъ, что Шекспиръ имѣлъ успѣхъ въ эту эпоху. Въ этой спеціальной средѣ Шекспиръ успѣшно развивался: расцвѣлъ и принесъ плоды. И въ низшей сферѣ матерьяльной выгоды онъ процвѣталъ. Въ этой атмосферѣ вѣка Елизаветы онъ не только достигъ своего полнаго развитія, не только сдѣлался великимъ и мудрымъ, но сталъ знаменитъ, богатъ и былъ счастливъ. Не можемъ ли мы открыть въ этихъ фактахъ какое-либо значеніе? Намъ говорятъ, что Шекспиръ не принадлежитъ никакому вѣку, а составляетъ "достояніе всѣхъ временъ". Это сбиваетъ насъ; и въ самомъ дѣлѣ, въ томъ же самомъ стихотвореніи, посвященномъ памяти друга, изъ котораго заимствованы эти слова, Бенъ Джонсонъ называетъ своего великаго соперника "Душою вѣка". Шекспиръ принадлежитъ всѣмъ временамъ въ силу нѣкоторыхъ способностей и понятій, но онъ также спеціально принадлежитъ нѣкоторому вѣку, именно своему вѣку, вѣку Спенсера, Ралея, Джонсона, Бэкона, Берклея, Гукера -- вѣку протестантизма, вѣку монархіи, вѣку въ высшей степени положительному и практическому. Человѣкъ не можетъ достигнуть ни всемірнаго значенія, пренебрегая обособленіемъ, ни безсмертія, стараясь перешагнуть границы времени и мѣста. Прочная реальность не витаетъ сама по себѣ гдѣ-то въ воздухѣ, но заключается въ нѣкоторыхъ временныхъ и мѣстныхъ формахъ мысли, чувства и стремленій. Мы приходимъ въ наиболѣе близкое соприкосновеніе съ непреходящими фактами и силами человѣческаго существа и человѣческой жизни, признавъ прежде всего фактъ, что каждый изъ насъ не помѣщенъ внѣ всякихъ условій, но что для каждаго существуетъ нѣкоторая опредѣленная точка, съ которой мы наблюдаемъ и на которой вырабатываются наши симпатіи.
Какое нравственное значеніе имѣетъ то литературное движеніе, къ которому принадлежитъ Шекспиръ и въ которомъ онъ участвовалъ -- именно драматическое движеніе вѣка Елизаветы? Съ перваго взгляда этотъ вопросъ, повидимому, не идетъ къ дѣлу. Едва ли существуетъ въ литературѣ группа произведеній, которая заключаетъ для нашего ума менѣе намѣренной тенденціозности, какъ драма вѣка Елизаветы. Это продуктъ богатой, разнообразной жизни; она проникнута чувствомъ наслажденія жизнью, въ ней ощущается избытокъ силы, но она, въ большинствѣ случаевъ, совершенно лишена сознательной цѣли. Самый лучшій драматическій писатель этого времени заявлялъ, что цѣль драматическаго искусства "какъ въ началѣ, такъ и теперь -- отражать природу, какъ бы въ зеркалѣ". Зеркало не имѣетъ никакихъ тенденцій. Относительно него мы спрашиваемъ только: "Отражаетъ ли зеркало ясно и вѣрно?" и "въ какую сторону оно обращено?" Умѣнье наблюдать факты, наслаждаться ими и "воспроизводить ихъ, и при томъ факты по возможности разнообразные,-- вотъ что составляло достоинство драматическаго писателя вѣка Елизаветы. Факты эти онъ черпалъ изъ человѣческихъ страстей и изъ человѣческой дѣятельности. Ему не нужна была доктрина, или откровеніе, или истолкованіе фактовъ, какъ это нужно поэтамъ нашего времени. Достаточно было одного факта, безъ всякой теоріи относительно его, и люди видѣли тогда этотъ фактъ полнѣе, выпуклѣе, потому что подходили къ нему ради одного наслажденія имъ. Онъ для нихъ не улетучивался въ воззрѣніе или не ограничивался тѣмъ, что принадлежитъ къ такому то классу.
Въ періодъ Возрожденія и Реформаціи жизнь обратилась въ нѣчто реальное -- именно земная жизнь въ три двадцатилѣтія съ десяткомъ. Минули средніе вѣка, когда въ формахъ жизни господствовали ужасъ и уныніе, отреченіе отъ всѣхъ мірскихъ радостей, мучительная и восторженная духовная жажда, а съ другой стороны,-- осужденіе скептицизма, ироніи и чувственности. Самые великіе средневѣковые умы были тѣ, которые чувствовали съ наибольшею силою, что мы лишь чужестранцы и странники на землѣ, что у насъ нѣтъ постояннаго мѣста среди человѣческихъ радостей и печалей, что жизнь имѣетъ значеніе лишь но ея безконечнымъ, невидимымъ связямъ въ прошедшемъ и будущемъ съ другими мірами. Проникнутый нѣжнымъ чувствомъ братства къ стихійнымъ силамъ и къ животнымъ, св. Францискъ потому лишь могъ смотрѣть на эти существа, какъ на своихъ братьевъ, что они перестали быть въ его сердцѣ соперниками съ его высшею любовью къ Спасителю. Самый звучный голосъ въ средніе вѣка сближаетъ между собою слова о подражаніи Христу и о презрѣніи ко всѣмъ тщетамъ міра. Видѣнія мистическаго "Грааля" удостоивается лишь искатель-аскетъ, Галагадъ, такъ какъ его зрѣніе не омрачено человѣческою страстью. Анджелико (Angelico) изображаетъ рай, и потомъ снова рай, такъ какъ земля не представляетъ подобной красоты; пониже величія серафимовъ и херувимовъ виднѣются добродушныя лица священниковъ и монаховъ, перенесенныхъ въ свѣтлую постоянную обитель, такъ какъ эти люди покинули все земное и потому могутъ наслаждаться вѣчнымъ блаженствомъ. Для Данте -- при всей его политической страстности -- предметы высшаго творчества фантазіи оказываются не въ жизни Флоренціи, Пизы и Вероны, но въ кругахъ ада, на горѣ чистилищъ и въ раю блаженныхъ духовъ. Человѣческая любовь не удовлетворяла больше его сердца въ его зрѣлости; любимая имъ женщина перестаетъ быть для него женщиною, она улетучивается въ сверхъестественную премудрость богословія. Въ то время какъ міръ былъ отданъ такимъ образомъ сатанѣ, тѣ, которымъ не доставало духовной страсти и которые не могли отречься отъ этого міра, заключили договоръ съ злымъ духомъ. Вмѣстѣ съ міромъ и плотью они въ то же время помирились съ дьяволомъ, какъ сдѣлалъ въ легендѣ Фаустъ и какъ въ дѣйствительной жизни дѣлали многіе. Наше воображеніе съ трудомъ можетъ представить себѣ Шекспира живущимъ въ средніе вѣка. Или время передѣлало бы его, или онъ внесъ бы смятеніе и дезорганизацію въ средневѣковую жизнь. Мы не можемъ представить себѣ Шекспира,-- съ его стремленіемъ къ истинѣ, съ его реальнымъ воспринятіемъ фактовъ, особенно же великаго факта -- нравственнаго порядка въ мірѣ,-- среди людей, живущихъ для наслажденія, скептиковъ, относящихся ко всему съ ироніей; его энергія и его юморъ не могли бы ужиться съ плоскими сальностями Боккаччіо. Точно также не можемъ мы себѣ представить Шекспира-аскета, который подавляетъ въ себѣ жажду знанія, замѣняетъ свое искреннее пониманіе естественной веселости утонченностями мистической радости, тратитъ свои силы на вздохи о "блаженномъ градѣ Іерусалимѣ" или на нѣжныя жалобы о тщетѣ человѣческой любви и человѣческой печали.
Но въ періодъ Возрожденія и Реформаціи люди перестали замѣнять естественные факты міра сверхъестественными силами, личностями и событіями; люди обратились къ самимъ этимъ фактамъ и въ нихъ нашли вдохновеніе и поддержку для сердца, ума и совѣсти. Люди знали о раѣ меньше, чѣмъ зналъ прежде Анджелико и Данте,-- зато они видѣли, что этотъ міръ хорошъ. Физическая природа не была осуждена; далекія страны земли не были всѣ наполнены вампирами и чертями. Сэръ Джонъ Мандевиль (Mandeville) привезъ разсказы о мрачныхъ долинахъ, сообщающихся съ адомъ и посѣщаемыхъ кровожадными демонами; Ралей привезъ табакъ и картофель. Въ коллегіи своей "Новой Атлантиды" Бэконъ воздвигаетъ памятникъ изобрѣтателю сахара. Мечты о неизслѣдованныхъ странахъ возбуждали воображеніе испанцевъ и англичанъ въ послѣдніе годы Возрожденія; но они мечтали найти Эльдорадо съ его городомъ о золотыхъ крышахъ и съ его златоносными песками. Смѣльчаки шли основывать плантаціи и завоевывать землю. И подобно тому, какъ эти искатели жадно стремились къ власти надъ физическимъ міромъ, расширяя владѣнія цивилизованнаго человѣка въ Индіяхъ и въ Америкѣ, точно такъ же другіе столь же жадно стремились, съ помощью научныхъ открытій, расширить власть человѣка надъ силами и областями природы. Ученый не былъ болѣе колдуномъ, чернокнижникомъ, чудотворцемъ при помощи нечистой силы, онъ былъ адвокатомъ въ судахъ, присутствовалъ въ парламентѣ, становился Лордомъ-Канцлеромъ Англіи. Было доказано, что небо не состоитъ изъ ряда сферъ, двигающихся надъ землею и вокругъ земли, а что земля находится дѣйствительно среди неба. Это можетъ служить типомъ нравственныхъ открытій этого времени. Люди нашли, что земля находится среди неба, что Богъ пребываетъ не внѣ природы, соприкасаясь съ нею лишь въ немногихъ сверхъестественныхъ точкахъ, но что Онъ, вѣрнѣе говоря, находится вблизи каждаго изъ насъ; что человѣческая жизнь священна и что время -- часть вѣчности {Смотри прекрасныя вступительныя главы въ "Shakespeare als Protestant, Politiker, Psycholog und Dichter", D-r Eduard Vehse. T. I, стр. 62.
("Шекспиръ, какъ протестантъ, политикъ, психологъ и поэтъ" Эдуарда Фэзе).
"Въ Шекспирѣ, этомъ поэтѣ, чуждомъ научныхъ познаній и школьнаго обученія, впервые энергически концентрировался духъ новаго времени, познающій міръ, стремящійся познать дѣйствительность во всей ея полнотѣ. Этотъ духъ новаго времени -- прямая противоположность средневѣковому духу; онъ постигаетъ міръ и особенно внутренній міръ, какъ часть неба, а жизнь, какъ часть вѣчности.}.
Католицизмъ пытался придать свѣтскимъ предметамъ святость при посредствѣ особенныхъ качествъ, истекающихъ изъ спеціальныхъ личностей, мѣстъ и дѣйствій, входящихъ въ составъ церкви и ея отправленій. Новый духъ времени, часть котораго составляетъ протестантизмъ, открылъ во всей совокупности человѣческой жизни болѣе глубокую и истинную святыню, чѣмъ та, въ которую могъ обратиться предметъ путемъ прикосновенія какого либо церковнаго магическаго жезла. Время проклятія было сброшено. Знаніе сдѣлалось благомъ, и люди устремились къ увеличенію запаса знанія путемъ испытанія природы и путемъ изслѣдованія жизни человѣчества по памятникамъ древней литературы. Внѣшнее великолѣпіе стало предметомъ, которымъ могло откровенно наслаждаться зрѣніе человѣка, люди постарались придать жизни блескъ. Ралей ѣхалъ близъ королевы въ серебряномъ вооруженіи; іезуитъ Дрекселіусъ оцѣнивалъ башмаки этого любимца англійской Клеопатры въ шесть тысячъ шестьсотъ золотыхъ монетъ. Опыты Бэкона о "строительствѣ" (of Building) и о "садахъ" (of Gardens) показываютъ, что подобное великолѣпіе свѣтской обрядности имѣло для него свою привлекательность. Красота была теперь признана благомъ; не райская красота, изображенная Анджелико, но красота "Монна Лиза" Леонардо и Форнарины Рафаэля и дочерей Пальмы Веккіо. Земля и прекрасныя созданія, мужчина и женщина, гуляющіе по ея поверхности, сдѣлались зрѣлищемъ, достойнымъ вдохновить душу живописца. Отечествомъ каждаго человѣка въ это время былъ уже не небесный Іерусалимъ, но опредѣленная часть обитаемой поверхности земли; патріотизмъ сталъ добродѣтелью, а почитаніе королевы -- частью религіи. Совѣсть стала правдивымъ свидѣтелемъ, дѣйствительное сознаніе грѣха, дѣйствительная потребность праведности стали личнымъ дѣломъ, принадлежащимъ къ самой интимной сущности человѣческой личности, и перестали входить въ область церковнаго механизма, продажи индульгенцій или папскаго разрѣшенія. Женщина стала не дьявольскимъ искушеніемъ, чтобы овладѣть душою человѣка, и не сверхъестественнымъ предметомъ средневѣковаго рыцарскаго поклоненія; она не была чудомъ, тѣмъ не менѣе была все-таки всегда интересное существо -- женщина. Любовь, дружба, бракъ, семейная связь, ревность, честолюбіе, ненависть, месть, честность, преданность, милосердіе -- все это не были предметы, лишенные значенія потому только, что они принадлежатъ къ скоропреходящему міру; человѣческая жизнь имѣла значеніе, а потому и всѣ они имѣли значеніе, какъ источники блантенства или проклятія въ человѣческой жизни. Можетъ быть, и небесное существованіе совершенно реально; мы твердо вѣримъ, что оно такъ; но покамѣстъ предъ нами наша земля, какъ существенный, неоспоримый фактъ.
Нравственное сознаніе вѣка Елизаветы нашло себѣ творческое выраженіе въ "Царицѣ Фей" (Faerie Queene) Спенсера. Взглядъ Спенсера на человѣческую жизнь мраченъ и серьезенъ; для него это -- рыцарскій поединокъ съ силами и царствами зла. Однако, Спенсеръ не принадлежитъ ни къ средневѣковому, ни къ пуританскому направленію; планъ "Царицы Фей" соотвѣтствуетъ общему движенію вѣка Елизаветы. Задача, которую поставилъ себѣ поэтъ, не та, которая составляетъ сюжетъ великой англійской аллегоріи "Странствующаго пилигрима" (The Piligrim's Progress), изображающей, какъ душа человѣка можетъ освободиться отъ земли, чтобы перейти на небо. Въ этой эпопеѣ цикла Артура центральнымъ пунктомъ не становится также отыскиваніе таинственнаго "Граала". Главная цѣль поэмы Спенсера -- "указать джентльмену или дворянину упражненія въ добродѣтели и въ кротости". Спенсеръ занимается великою задачею саморазвитія, а не задачею перехода души на небо, какъ Вуніанъ (Яunyan), не достиженіемъ сверхъестественной благодати путемъ мистическаго прикосновенія, подобно видѣнію, котораго былъ удостоенъ рыцарь средневѣковой аллегоріи. Саморазвитіе, образованіе, цѣльнаго характера для мірскихъ потребностей, а затѣмъ уже, если понадобится, и для небесныхъ -- вотъ что составляло предметъ, наполнявшій двадцать четыре книги поэмы вѣка Елизаветы. Средствомъ къ этому саморазвитію является дѣятельность -- именно война; война не ради войны, а для великодушнаго осуществленія безкорыстныхъ цѣлей. Благочестіе, самообладаніе, цѣломудріе, братская любовь, справедливость, учтивость, постоянство -- вотъ что входило въ составъ идеала человѣческаго характера, какъ его понималъ поэта; это былъ не идеалъ аскета, не средневѣковый идеалъ. Если мы хотимъ дать имя этому идеалу, мы должны назвать его идеаломъ величія, великихъ дѣлъ. Спенсеръ признаетъ упражненіе въ покаяніи и духовное созерцаніе полезными для усовершенствованія божественной стороны человѣческой природы и для подготовленія человѣка къ ревностной борьбѣ со зломъ; характеристично, однако, то, что и среди этого духовнаго созерцанія аллегоріи Спенсеръ не забываетъ значенія такихъ удивительныхъ мірскихъ вещей, какъ Лондонъ и Королева.
Даже не всѣ рыцари Спенсера суть одинокіе, странствующіе рыцари (хотя исходъ борьбы зависитъ лишь отъ ихъ личной силы и личнаго искусства, поддержанныхъ божественною благодатью). Поэта не чуждъ пониманія коллективной жизни человѣчества. Какъ добродѣтель скрѣпляется съ добродѣтелью золотою цѣпью, точно такъ же каждая благородная личность привязывается къ своимъ товарищамъ. Артуръ помогаетъ всѣмъ; всѣ -- слуги Глоріаны. Спенсеръ, казалось, стремился къ какому-то новому строю возвышенной коллективной жизни, къ новой общинѣ "Круглаго Стола", приспособленнаго къ вѣку Елизаветы. Если это была только мечта, болѣе годная для волшебной страны, чѣмъ для Англіи въ шестнадцатомъ вѣкѣ, то мы, можетъ быть, простимъ Спенсеру его вѣру въ неисчислимыя силы добродѣтели, такъ какъ онъ зналъ Сиднея, и характеръ Сиднея остался, повидимому, навсегда живымъ въ его памяти, внушая ему непоколебимую вѣру въ человѣка. Спенсеръ заявляетъ симпатію къ національной жизни, чего мы не можемъ ожидать ни отъ средневѣковыхъ романовъ цикла "Артура", написанныхъ прежде, чѣмъ Англія выработала самостоятельный, національный характеръ, ни отъ аллегоріи Буньяна, которая не занимается дѣлами мірской политики и явилась въ эпоху упадка національнаго духа, въ то время, когда политическіе враги Англіи были ея союзниками но религіи. Но въ царствованіе Елизаветы нація сознала въ себѣ новыя силы и новую жизненность, и ея политическіе противники, Испанія и Папство, были въ то же время ея религіозными противниками. Страна фей у Спенсера есть въ дѣйствительности -- не міръ фантазіи; она лежитъ не въ отдаленныхъ широтахъ. Его поэма изобилуетъ современными ему взглядами на политику и религію. Битва съ Оргогліо, обнаженіе Дуэссы, смерть Киркрепайна могли быть написаны только англичаниномъ и протестантомъ, ненавидящимъ отъ всей души Испанію и папскую власть. Взглядъ Спенсера на ирландскую политику, которая такъ его интересовала, высказывается въ легендѣ объ "Артегалѣ" (Arthehall) врядъ ли съ меньшей ясностью, чѣмъ въ прозаическомъ разговорѣ о "Настоящемъ положеніи Ирландіи".
Къ тому же Спенсеръ, въ практической жизни, умѣлъ съ достаточною ловкостью обращаться съ положительными фактами. Въ тотъ самый годъ, когда онъ былъ вторично влюбленъ, ухаживалъ за своей Елизаветой и выражалъ свое отчаяніе и свои восторги въ итальянской философіи любви стихотвореній "Amoreti",-- этотъ пастушокъ, играющій на свирѣли, Колинъ Клоутъ, велъ процессъ о трехъ пашняхъ въ Шанбэлиморѣ (Schanballymore) и его обвиняли въ томъ, что онъ и въ другомъ мѣстѣ "присвоилъ себѣ много хлѣба". Ни любовь, ни поэзія не могли сдѣлать его нечувствительнымъ къ существеннымъ, хотя и низшимъ предметамъ,-- къ пашнямъ Шанбэлимора. Господствуя на неизмѣримомъ пространствѣ волшебной страны, онъ не пренебрегалъ, однако, клочкомъ земли въ конфискованномъ имѣніи графа Десмонда. Кто-то изъ его сильныхъ враговъ помѣшалъ его повышенію при дворѣ, и огорченіе отъ этой неудачи высказалось въ стихахъ Спенсера. Онъ старался устроить свою матеріальную жизнь, какъ можно лучше и прочнѣе, хотя не всегда его усилія увѣнчивались успѣхомъ/ Направленіе его большого поэтическаго произведенія, несмотря на всю религіозность послѣдняго въ высшемъ смыслѣ, было въ то же время чрезвычайно положительное. Полное развитіе благороднаго человѣческаго характера для мірской дѣятельности, не для монастырскаго подвижничества,-- Спенсеръ находилъ самымъ нужнымъ для Бога и для человѣка. Подобное направленіе совершенно гармонируетъ съ духомъ времени въ Англіи во время царствованія Елизаветы. Быть великимъ и творить великія дѣла казалось лучшимъ, чѣмъ проникнуть въ градъ Божій и забыть градъ гибели; лучшимъ, чѣмъ узрѣть въ экстазѣ Божественныя таинства и питаться чудесной пищей. Въ Спенсерѣ достигла самостоятельнаго бытія эта этика вѣка Елизаветы.
Теперь посмотримъ съ той же точки зрѣнія на Бэкона и на научное движеніе. Бэконъ и Шекспиръ стоятъ на далекомъ разстояніи другъ отъ друга. Въ отношеніи нравственной стороны, способностей ума и сердца мы найдемъ мало сходства между ними. Въ то время, какъ сознаніе физическаго закона въ природѣ было для того вѣка необычно сильно развито въ Бэконѣ, на практикѣ онъ придерживался, повидимому, той теоріи, что нравственные законы міра не остаются неумолимыми, что ихъ можно иной разъ искусно обойти съ помощью снаровки и ловкости. Шекспиръ же признавалъ ихъ первенство какъ въ незначительныхъ, такъ и въ важныхъ обстоятельствахъ своей жизни. Высокій умъ Бэкона не находилъ ни препятствій, ни возбужденій въ сердечныхъ влеченіяхъ. Безъ колебанія можно признать его неспособнымъ къ полной дружбѣ или къ полной любви. Шекспиръ отдавался всѣмъ своимъ существомъ безпредѣльной и безконечной преданности. Нравственныя сочиненія Бэкона сверкаютъ искрами холодной фантазіи, игрою правилами свѣтской жизни, которыя составляютъ его житейскую мудрость. Шекспиръ же достигаетъ до высшихъ истинъ человѣческой жизни и человѣческаго характера при посредствѣ высшей нераздѣльной силы любви, воображенія, и мысли. Однако, Бэконъ и Шекспиръ принадлежали къ одному и тому же великому движенію человѣчества. Все стремленіе Бэкона въ наукѣ заключалось въ томъ, чтобы уловить факты и подняться отъ частныхъ фактовъ къ общимъ. Онъ отворачивался съ полнымъ неудовольствіемъ отъ средневѣковыхъ умозрѣній in vacuo. Его умъ требовалъ положительнаго знанія; онъ не могъ питаться воздухомъ. Отъ традицій философіи и господства авторитета онъ обратился къ природѣ. Онъ отдѣлилъ вѣру отъ разума непреодолимою пропастью. Для него богословіе слишкомъ возвышенно для изслѣдованія человѣческаго ума. Бэконъ чрезвычайно почтительно относится къ богословію и нельзя не заподозрить, что причина тому заключалась въ его глубокомъ равнодушіи къ богословію. Схоластики, для поддержки вѣры, призвали на помощь разумъ, но этотъ союзникъ оказался, со временемъ, опаснымъ противникомъ. Бэконъ, въ интересѣ науки, отнесъ вѣру къ безспорной области сверхъестественныхъ истинъ. Для него догматъ богословія заслуживалъ въ одинаковой степени вѣры, казался ли онъ разумнымъ или нелѣпымъ. Бэконъ сберегалъ всю силу мысли для подчиненія пониманію міра положительныхъ фактовъ.
Точно также какъ предметъ философіи Бэкона совершенно положительный, такъ и цѣлъ ея преимущественно практическая. Онъ цѣнилъ больше всего то знаніе, которое обѣщало распространить власть человѣка надъ природою и тѣмъ самымъ обогатить его жизнь. Понятіе Бэкона о благосостояніи человѣка было широко и величественно; но въ немъ недоставало нѣкоторыхъ духовныхъ элементовъ, которые, однако, не были упущены изъ вида въ болѣе раннія и темныя времена. Это человѣческое благосостояніе, нѣсколько матеріалистическое, должна была устроить наука. Орудія науки, посредствомъ которыхъ можно достигнуть этой цѣли, это -- чисто естественныя орудія; наблюденіе, опытъ и умозаключеніе. Уваженіе къ факту, переходъ отъ сверхъестественнаго элемента къ строго естественнымъ и человѣческимъ даннымъ, въ виду практической мірской цѣли,-- таковы характеристическія черты научнаго движенія вѣка Елизаветы {Г. Спеллингъ (Spedding) совершенно иначе смотритъ на Бэкона, и г. Спеллингъ имѣетъ болѣе правъ высказывать свое мнѣніе о Бэконѣ, чѣмъ кто-либо изъ нашихъ современниковъ. Я принужденъ, однако, оставаться вѣрнымъ тому впечатлѣнію, какое произвели на меня факты, хотя бы это впечатлѣніе опиралось лишь на неполное знаніе (впрочемъ, до нѣкоторой степени достаточное).}.
Перейдемъ теперь къ религіозному движенію въ Англіи. Объ этомъ движеніи нельзя сказать, что, подобно Реформаціи въ Германіи, его жизненность и непоколебимость заключались въ мучительной борьбѣ убѣжденія одной личности. Имъ также не руководила, какъ во Франціи, высшая организаціонная сила, богословская и политическая, способная ставить широкія, идеальныя задачи, хотя съ нѣкоторымъ избыткомъ логической строгости. Догматъ англиканскаго исповѣданія не представляетъ, подобно догмату кальвинизма, выраженія и развитія идеи; онъ становится понятенъ лишь путемъ припоминанія нѣсколькихъ рядовъ историческихъ событій -- численнаго отношенія партій, уступокъ, сдѣланныхъ въ ту и другую сторону, общихъ и случайныхъ требованій времени. Но если Англія не имѣла ни Лютера, ни Кальвина, зато въ ней были Кранмеръ и Гукеръ. Религіозное, движеніе во Франціи въ шестнадцатомъ столѣтіи, подобно политической революціи 1789 г., хотя нравственно возбудило Европу, не могло, однако же, само поддержать себя. Его идеализмъ, чуждый уступокъ, слишкомъ устранилъ его отъ связи съ жизненными, конкретными, всегда измѣняющимися явленіями общественнаго развитія. Англійская реформація съ другой стороны, хотя представляла менѣе привлекательности для ума, какъ логическая формула, за то имѣла гораздо болѣе практическаго успѣха, подобно англійской свободѣ, сравнительно съ французской формулой свободы, равенства и братства.
Англійская реформація была чужда космополитизма; она была продуютъ мѣстной почвы и не допускала пересадки; это есть признакъ и ея низшаго достоинства, и ея характеристическаго превосходства. Твердость, соединенная съ уступчивостью, компромиссы и сдѣлки, постоянное обращеніе къ здравому смыслу, дали начало реформатской церкви -- сдѣланной скорѣе, чѣмъ созданной -- въ которой средній человѣкъ могъ найти среднее благочестіе, среднюю разумность и среднее количество успокаивающаго обращенія къ впечатлѣніямъ чувствъ; въ то же время болѣе исключительныя силы могли выработать изъ сдержанности англиканскаго ритуала и англійскаго благочестиваго настроенія болѣе утонченный типъ благочестія, чуждый всякихъ крайностей, нѣжный и чистый, не поражающій насъ, такъ же, какъ и соборы Англіи, ни суровостью, ни страстною пылкостью,-- типъ благочестія, который былъ въ значительной степени осуществленъ въ Джорджѣ Гербертѣ (Herbert), въ Кэнѣ (Kenn), въ Кэблѣ (Keble). Въ своихъ "Церковныхъ сонетахъ" Уэрдсвортсъ говоритъ, что ритуалъ и литургія англійской церкви даютъ матерьялъ и просторъ для напряженной надежды и для напряженнаго страха, а также для "страстнаго упражненія возвышенныхъ мыслей". Въ предисловіи къ "Христіанскому году" (Christian Year) онъ отмѣчаетъ умѣренность, успокоительное вліяніе церковныхъ службъ. Уэрдсвортсъ оставался все тѣмъ же Уэрдсвортсомъ даже тогда, когда пошли на отливъ волны спиритуализма, столь блестящія и могучія въ его юности и въ первые годы его зрѣлости; изъ-за тѣсной и прилично убранной ограды англиканизма доносились до него голоса горныхъ вѣтровъ и "вѣчно шумящихъ потоковъ". Кэбль, рожденный и воспитанный въ англійской овчарнѣ, лучше понималъ ея ограниченія и далъ намъ истинную поэзію своей секты, поэзію, которой вовсе не грозитъ опасность быть черезчуръ поэтическою. Данте -- поэтъ католицизма; Мильтонъ -- пуританизма; поэтомъ англиканизма является Кэбль.
Въ церковной исторіи нашей страны многое принадлежитъ Кранмеру. Если бы его "недостойная правая рука" была менѣе воспріимчива и менѣе уклончива, церковь Англіи могла бы сдѣлаться болѣе героическимъ свидѣтелемъ истины; иногда благородная неудача также полезна для міра, какъ и замѣчательный успѣхъ, но врядъ ли она сдѣлалась бы національнымъ учрежденіемъ, которое пустило корни во всѣ слои общества. А Гукеръ -- въ чемъ состоитъ особенность величія Гукера? Не составляетъ ли его спеціальное достоинство -- величественный здравый смыслъ? {Я не вполнѣ увѣренъ въ томъ, не примѣнилъ ли раньше это выраженіе "величественный здравый смыслъ" (majestic common sense) къ Гукеру Метью Арнольдъ (M-r Matthew Arnold).} "Если мы захотѣли бы отыскать какое-либо основное положеніе -- пишетъ деканъ св. Павла -- которое служило бы къ пониманію метода доказательствъ Гукера, я счелъ бы лучшимъ остановиться на одномъ его ученіи, которое онъ упорно высказывалъ и всегда предполагалъ признаннымъ, на ученіи о содѣйствіи и соучастіи для руководства человѣческаго ума всѣхъ возможныхъ средствъ познанія, каждаго въ надлежащемъ мѣстѣ". Пуританизмъ протестовалъ противъ разума, ссылаясь на Писаніе, и жертвовалъ фактомъ въ пользу теоріи. Философы эпохи Возрожденія протестовали противъ авторитета, ссылаясь лишь на человѣческій разумъ. Гукеръ придаетъ разуму главное, рѣшающее значеніе, но даетъ мѣсто и св. Писанію, и церкви, и преданію. Онъ есть воплощеніе англійской церковной мудрости. "Снабжая церковь", какъ выражается деканъ церкви св. Павла, "широкою вразумительною теоріей" Гукеръ въ то же время отнимаетъ у этой теоріи суровость и идеалистичность въ построеніи, укрѣпляя ея корни въ своемъ тепломъ сочувствіи къ конкретному факту. Трудъ Гукера, какъ трудъ чисто англійскій, получилъ непреходящее значеніе по своей близости къ дѣйствительной жизни, по своимъ практическимъ тенденціямъ, но сдержанности и но широкому здравому смыслу. Спиритуализмъ Гукера получаетъ болѣе устойчивости вслѣдствіе того, что онъ реализируетъ въ возвышенной формѣ положительные факты.
Но та же почва, которая произвела Бэкона и Гукера, произвела Шекспира; одна и та же среда способствовала развитію всѣхъ трехъ. Нельзя ли отыскать чего-либо общаго въ научномъ движеніи, въ религіозномъ движеніи и въ драмѣ этого періода? Обще имъ всѣмъ, повидимому, разнообразное стремленіе къ положительному, конкретному факту. Факты, которыми занимается драма, суть проявленія человѣческаго характера на жизненной сценѣ. И, конечно, каковы бы ни были несовершенства, грубость и крайности драмы, ни одна отрасль литературы не собрала конкретныхъ фактовъ относительно человѣческаго характера и человѣческой жизни въ такой полнотѣ и въ такомъ разнообразіи; конечно, это замѣчаніе не относится къ драмамъ Эсхила и Софокла, Кальдерона и Лопэ-де-Веги, Корнеля и Расина. Эти драмы представляютъ намъ воззрѣнія на жизнь человѣка и выбираютъ доли этой жизни для художественной обработки. Драма вѣка Елизаветы даетъ намъ самый матерьялъ этой жизни, смѣсь грубости съ изяществомъ, пошлости съ героизмомъ, юмористическаго и комическаго элемента съ трагическимъ и ужаснымъ. Дѣйствующія лица драмы за исключеніемъ дѣйствующихъ лицъ у Марло -- "не символическія изображенія безусловнаго совершенства и не идеальные типы. Человѣческое существо не является только со своими выдающимися способностями; жизнь не изображается только въ ея главныхъ проявленіяхъ. Человѣкъ, каковъ онъ есть на самомъ дѣлѣ, жизнь безъ всякихъ прикрасъ, выводятся предъ нами на сцену съ такой реальностью, правдивостью и съ такимъ совершенствомъ, выше которыхъ не достигало человѣческое искусство" {Іосифъ Мацзини, Критическія и литературныя сочиненія. (Joseph Mazzini: Critical and Literary Writings vol. II, p. p. 133--134). О томъ, что слѣдуетъ ниже, Мадзини пишетъ: "Шекспиръ признаетъ существованіе свободы, и это составляетъ дѣйствительный прогрессъ (сравнительно съ Эсхиломъ). Дѣйствіе, совершавшееся въ теченіе одного дня, или, можетъ быть, одного часа, отдало цѣлую жизнь подъ власть необходимыхъ послѣдствій, но въ этотъ день и часъ человѣкъ былъ свободенъ и располагалъ своею будущностью", р. 136.}.
Поэзія въ періодъ Елизаветы получила совершенно человѣческое основаніе. Никакой фатумъ не управляетъ поступками человѣка или исторіей семей; единственный фатализмъ, продолжающій дѣйствовать, есть фатализмъ характера {Шекспиръ впервые поставилъ свои драматическія произведенія на почву человѣческой природы... Каково развитіе духа человѣка, такова и судьба его... Все, совершающееся во внѣшнемъ мірѣ, у Шекспира обусловлено внутренними явленіями. "Шекспиръ, какъ протестантъ, политикъ, психологъ и поэтъ" Э. Фэзе. (E.Vehse. Shakespeare als Protestant, т. I стр. 57--58).}. Шекспиръ готовъ признать существованіе удачи или неудачи, какъ внѣшняго элемента, участвующаго въ опредѣленіи жизненнаго пути людей и не подводимаго ни подъ какой извѣстный законъ; но удача, строго говоря, принадлежитъ естественному ходу вещей. Божество, создающее цѣли нашей жизни, дѣйствуетъ непреодолимо, оно дѣйствуетъ втайнѣ. Чудесное не вторгается въ драмы Шекспира, разрушая связь и измѣняя самую сущность теченія жизни людей. Единственное чудо въ этихъ драмахъ -- самъ міръ. Полная красоты и благородства, душа человѣка одна составляетъ ту силу и то качество, которыя могутъ творить чудеса и совершать болѣе великіе подвиги, чѣмъ всѣ грубыя волшебства, разсказанныя въ легендахъ. Если мы узнаемъ присутствіе божественнаго начала въ нравственномъ порядкѣ міра, то мы должны признать, что въ мірѣ Шекспира божество всегда присутствуетъ. Мы напрасно стали бы искать въ англійской драмѣ такихъ проявленій священной тоуматургіи, какія встрѣчаемъ въ "Autos" Кальдерона {Достойно вниманія, что Шелли, въ своемъ "Defence of Poetry" признаетъ за Кальдерономъ, какъ особенное достоинство -- достоинство, которое Шелли не можетъ приписать драматургамъ вѣка Елизаветы,-- стремленіе соединить искусство съ религіей.}.
Основу драмы вѣка Елизаветы составляетъ ея могучая свѣтская жизненность. Эта сила обнаруживаетъ трагическую сторону жизни. Такъ какъ любовь и ненависть, радость и горе, жизнь и смерть, сильно реализируются энергической натурой, то и трагедія становится возможна. Кто живетъ вяло изо дня въ день, тотъ не въ состояніи понять ни крестныхъ мученій и страстей человѣческаго сердца, ни торжественной энергіи радости, свѣтлаго воскресенія и вознесенія души. Сердце должно быть полно жизненности и воспріимчивости для того, чтобы воображеніе могло съ увѣренностью, безъ колебанія и безъ ошибки, уловить крайности восторга и страданія и усвоить ихъ. Страшное бремя страданій Лира, судорожныя муки Отелло, тѣлесныя и душевныя, были достояніемъ того же воображенія, которое, въ другой сферѣ своей дѣятельности, охватывало томительное ожиданіе Троила предъ входомъ Крессиды {Троилъ. Я задыхаюсь! Пытка ожиданій
Сожгла мнѣ кровь. Когда и мысль о счастіи
Волнуетъ такъ, то что жъ бываетъ въ мигъ,
Когда уста приникнутъ жадно къ кубку
Самой любви! О! я боюсь, что смерть
Сразитъ меня... Что если я лишусь
Сознанья! иль вдругъ найду, что это
Блаженство выше силъ моихъ, что я
Тяжелъ и грубъ, чтобъ могъ имъ насладиться!
Иль если я внезапно потеряю
Способность для чувства наслажденья,
Подобно какъ въ пылу горячей битвы
Бываетъ то, что намъ неслышны раны.
"Троилъ и Крессида". Дѣйст. III, сц. 2.},-- ожиданіе, въ глубину котораго поэтъ проникъ въ то же время, какъ относился къ нему съ ироніей, охватывало полноту удовлетвореннаго желанія, когда Постумъ, обнимая Имогену, говоритъ:
Виси на мнѣ, какъ плодъ
На деревѣ, пока оно живетъ.
("Цимбелинъ". Дѣйст. V, сц. 5).
охватывало и восторгъ (почти выходящій изъ предѣловъ сознательности), когда Периклъ, нашедши наконецъ свою Марину, восклицаетъ:
О добрый Геликанъ
И вы, почтенный другъ мой! нанесите
Скорѣе рану мнѣ, чтобъ дать исходъ
Напору этой радости; иначе
Она меня убьетъ, утопитъ духъ мой
Въ потокѣ наслажденья.
("Периклъ". Дѣйст. V, сц. 1).
Эта же самая сила даетъ человѣку возможность подмѣчать комическую сторону жизни и наслаждаться ею, потому что сила находитъ удовольствіе въ дурачествѣ; сильный человѣкъ, когда смѣется, смѣется подобно Валентину Шекспира "такъ громко, какъ пѣтухъ кричитъ" ("Два веронскихъ дворянина", дѣйст. II, сц. 1). Кто въ самомъ дѣлѣ серьезно смотритъ на жизнь, тотъ не боится посмѣяться; онъ отлично знаетъ, что его временный смѣхъ не нарушитъ прежняго отношенія между вещами. Только тогда, когда мы серьезны лишь на половину, мы дорожимъ нашей серьезностью и опасаемся, какъ бы не нарушить достоинства нашего горя и радости. Поэтому въ ту эпоху, когда могутъ явиться великія трагедіи, могутъ точно также явиться и веселыя комедіи. Но когда жизнь становится пошлой и мелочной, когда исчезаетъ великая трагедія (какъ въ періодъ Реставраціи, когда ложный героизмъ и внѣшняя сантиментальность заступаютъ мѣсто трагической страсти), тогда смѣхъ людей становится грубымъ и невеселымъ, чѣмъ-то въ родѣ терновника, который трещитъ подъ горшкомъ.
Могучая жизненность драмы временъ Елизаветы чисто свѣтская. Для нея реально все, что встрѣчается на поверхности земли; о реальности же другихъ вещей она не заботится. Воспѣвать небо и адъ она неспособна. Она наталкивается въ данное время на тѣ или другіе факты и не придумываетъ, не отыскиваетъ сверхъестественныхъ причинъ для объясненія этихъ фактовъ. Она слѣдуетъ за человѣкомъ до его смерти, но не дальше. Если она исповѣдуетъ, что "бремя таинства" давитъ на человѣческую жизнь, она не пытается облегчить это бремя, приводя "слова Господа", которыя нельзя ни провѣрить, ни подтвердить дѣйствительнымъ опытомъ. Если она заключаетъ въ себѣ божественный элементъ, то его надо искать въ элементѣ человѣческомъ, а не внѣ послѣдняго. Она познаетъ вѣчность лишь при посредствѣ времени, составляющаго часть вѣчности {Слѣдующій отрывокъ еще лучше пояснитъ сказанное выше: "Чувство, называемое обыкновенно паѳосомъ, если подвергнуть его анализу, возникаетъ, повидимому, изъ воспріятія крупныхъ несообразностей и занимаетъ въ одномъ отдѣлѣ нашихъ представленій мѣсто, соотвѣтствующее тому, которое по дѣленію Локка, занимаетъ въ другомъ отдѣлѣ способность схватывать все смѣшное. Этотъ паѳосъ усваивался средневѣковымъ аскетизмомъ путемъ привычки умалять до ничтожества земную жизнь и все, что къ ней относится, и противополагать пошлость и бѣдствія, приписываемыя этой жизни, отдаленному видѣнію славы и величія. Другой видъ паѳоса -- паѳосъ языческій истекалъ изъ полнаго усвоенія радости и красоты, существующихъ въ этомъ мірѣ, благородства человѣческой жизни и, рядомъ съ этимъ, изъ представленія необъяснимой несообразности между этимъ блескомъ и тѣмъ мракомъ, который обнимаетъ начало и конецъ жизни: изъ безконечнаго противорѣчія между величіемъ въ настоящемъ и кажущимся ничтожествомъ въ прошедшемъ и въ будущемъ этого величія, изъ тайны, вслѣдствіе которой могучія и прекрасныя стремленія не находятъ себѣ соотвѣтственнаго дѣйствія въ этой жизни и лишены надежды найти это поле дѣйствія и послѣ того; изъ тайны свѣтлой и пламенной страсти, которая сжигаетъ лишь самое себя въ пепелъ; изъ тайны борьбы, которую ведутъ поколѣнія за поколѣніями противъ фатума, борьбы, все возобновляющейся и все кончающейся пораженіемъ, чтобы начаться снова и снова столь же напрасно; изъ тайны, вѣчно остающейся безъ отвѣта на вопросъ: почему? который вѣчно повторяютъ миріады голосовъ на всѣхъ ступеняхъ человѣческой жизни. Поэзія грековъ черпала изъ этого созерцанія паѳосъ, который былъ невыразимо прекрасенъ въ своей горечи, хотя поэтъ-христіанинъ съ радостью готовъ отказаться отъ подобнаго пріобрѣтенія для своего искусства. Подъ своей ребяческой объективностью Иліада скрываетъ въ глубинѣ могучій потокъ этого паѳоса, но онъ всегда присутствовалъ во внутреннемъ анализѣ человѣчества, который встрѣчается у великихъ трагиковъ. Творчество позднѣйшаго времени удержало, въ большинствѣ случаевъ, эту языческую красоту. Хотя нѣтъ основанія заподозрить въ вѣрованіи Шекспира языческій элементъ, но мы не можемъ не почувствовать, что его творчество можно назвать во многихъ отношеніяхъ языческимъ, вслѣдствіе ли особенностей его индивидуальнаго генія, или вслѣдствіе вліянія Возрожденія Въ своихъ великихъ трагедіяхъ онъ слѣдитъ за развитіемъ высокихъ или привлекательныхъ человѣческихъ личностей до того мгновенія -- и не далѣе -- когда ихъ охватываетъ мракъ смерти; онъ кончаетъ взглядомъ на ихъ прошлое, но никогда не заглядываетъ въ ихъ будущее. Его сурово правдивый реализмъ не позволялъ ему, конечно, увлекаться плоскими требованіями поэтическаго воздаянія и отводить каждому дѣйствующему лицу обоего пола слѣдуемую ему, повидимому, долю земныхъ благъ; руководимые инстинктомъ художника -- скорѣе положительнымъ, чѣмъ умозрительнымъ,-- онъ охотнѣе останавливается на величіи и на необыкновенной грусти необъяснимаго событія, чѣмъ прибѣгаетъ къ какой-либо попыткѣ разрѣшить трудныя задачи человѣческой судьбы ожиданіемъ этого рѣшенія въ будущемъ.". (Е. D. West въ первыхъ статьяхъ "Browning as а Preacher" въ The Dark Blue Magazine, October and November 1871). Это мѣсто слѣдуетъ помнить для сравненія съ объясненіемъ великихъ трагедій Шекспира въ одной изъ слѣдующихъ главъ. См. также объ агностицизмѣ Шекспира въ чтеніи Рэскина (Ruskin) "The Mystery of Life and its Arts" въ Afternoon Lectures, Dublin M. Gee 1869 p. 110--111.}.
Итакъ, безъ всякой нравоучительной тенденціи драма вѣка Елизаветы производитъ на насъ нравственное впечатлѣніе. Вѣрное воспроизведеніе фактовъ земной дѣйствительности не оставляетъ насъ равнодушными къ добру и злу, но скорѣе вызываетъ въ насъ необходимую преданность къ добру и вызываетъ въ болѣе сильной степени, чѣмъ всякія проповѣди и правила. Отъ прямого, простодушнаго и правдиваго дѣйствія насъ можетъ отклонить лишь извращеніе фактовъ,-- будутъ ли они извращены съ точки зрѣнія сенсуализма или пуризма, будетъ ли высказана эта ложь ради того, чтобы склонить насъ къ пороку или подкупить на доброе дѣло. Религіозна ли драма вѣка Елизаветы? Нѣтъ, не религіозна, если религія есть нѣчто пребывающее выше человѣческой жизни, нѣчто отвлекающее человѣка отъ всего земнаго; нѣтъ,-- если высшіе процессы религіи заключаются въ достиженіи доступа къ божеству при посредствѣ спеціальныхъ церковныхъ обрядовъ, освященныхъ мѣстъ и личностей. Да, драма эта религіозна, если священны сами факты земной дѣйствительности, если они составляютъ часть божественнаго порядка вещей, если они проникнуты Высшимъ Реальнымъ Бытіемъ, которое мы можемъ постичь, но не можемъ познать и которое проявляется въ мірахъ вещества и духа.
На многихъ въ настоящее время здравый смыслъ и сила Шекспира способны, безспорно, произвести вліяніе, которое можно назвать религіознымъ. Драма вѣка Елизаветы совершенно чужда того утомленія, той летаргіи сердца, которыя испытываются большинствомъ изъ насъ въ то или другое время. Тѣ, кому пришлось жить въ періодъ сомнѣнія и умственнаго упадка, въ промежутокъ времени между приливомъ и отливомъ, между волною, которая топитъ, и волною, которая едва омываетъ ноги,-- тѣ особенно доступны этой безсодержательной летаргіи, такъ какъ имъ недостаетъ радостной энергіи вѣрующихъ. Къ тому же холодъ и безплодіе могутъ поразить не только мистическую жизнь души, направленную на сверхъестественное. Бываетъ время, когда это безплодное отвращеніе отъ міра вызывается безсодержательностью внѣшней жизни. Люди, насъ окружающіе, какъ бы умаляются, становятся въ нашихъ глазахъ мелочными и смѣшными. Мѣста, прежде любимыя нами, обращаются въ противныя темничныя кельи. Идеалы, для которыхъ мы жили, кажутся безсмысленными формами, ничтожными набросками, лишенными смысла и красоты. Наше собственное сердце кажется намъ самою дерзкою и безполезною горстью праха. Хорошо, если какая-либо высшая радость или высшее горе спасетъ насъ отъ возврата этого томительнаго презрѣнія къ міру. Но иногда помогали и болѣе слабыя мѣры. Слеза, пролитая надъ разсказомъ Мармонтеля человѣкомъ, который разсказалъ, какъ онъ страдалъ и выздоровѣлъ отъ этого страданія, вызывала насмѣшливую улыбку у иныхъ критиковъ {См. "Автобіографію Джона Стюарта Милля" стр, 146, гл. V, изд. 5-е 1874 г.}. Истинный врачъ душевныхъ болѣзней пойметъ, что эта слеза заслуживаетъ не презрѣнія, что она имѣетъ такое же значеніе, какое имѣютъ капли пота, показывающія, что кризисъ горячки благополучно миновалъ. Къ людямъ, пораженнымъ этимъ безплоднымъ утомленіемъ жизнью, драма вѣка Елизаветы является не съ простымъ поученіемъ, но съ картиною жизни. Пусть смертью все кончится, но все-таки существуютъ они -- и красота, и сила, и непорочность, и грѣхъ, и любовь, и горе, и радость. Они существуютъ, и потому уже жизнь не можетъ быть лишь небольшимъ и безсодержательнымъ круговращеніемъ праха. Мы видимъ, какъ сильный человѣкъ попался въ сѣти; если это грѣшникъ, онъ падаетъ все ниже и ниже, удаляясь отъ свѣта, отъ дѣйствительности, отъ настоящей жизни и погружаясь въ омутъ сомнѣнія и мрака; между тѣмъ какъ чистое сердце остается живымъ, довѣрчивымъ и радостнымъ. Мы видимъ, какъ радостно совершается жертва души за душу; видимъ коварную, быструю дѣятельность зла, торжество справедливости предъ истиннымъ судьею. Мы видимъ обычныя блага міра и блага рѣдкія: любовь родителей и дѣтей, духъ товарищества молодыхъ людей, изящную живость, мужество и гордый умъ дѣвушекъ, взаимную преданность мужчинъ и женщинъ. Предъ нами возникаетъ картина жизни, и мы знаемъ, что эта картина соотвѣтствуетъ дѣйствительности. Но если все это дѣйствительно, то какъ жалко, какъ плоско дать въ сердцѣ мѣсто отвращенію къ земной дѣйствительности!
Намъ предлагаютъ два взгляда на характеръ Шекспира, предполагая, что мы должны выбрать одинъ изъ нихъ. Согласно первому взгляду, Шекспиръ является намъ весельчакомъ, полнымъ самообладанія и благоразумія, устраивающимъ свою жизнь на основаніи здраваго разсчета житейскихъ интересовъ; онъ написалъ драмы, о которыхъ не особенно заботился, пріобрѣлъ имѣнье, о которомъ заботился очень много, удалялся въ Стратфордъ и, удовлетворивъ свое честолюбіе, сталъ богатымъ и уважаемымъ гражданиномъ родного города, украсилъ себя гербомъ дворянина, выдалъ разсчетливо замужъ двухъ своихъ дочерей и умеръ съ пріятнымъ сознаніемъ, что пріобрѣлъ почетное и вѣсское положеніе въ свѣтѣ. Другой взглядъ на Шекспира былъ высказанъ недавно Таномъ съ неистощимымъ блескомъ и силой. Согласно этому взгляду, Шекспиръ былъ человѣкъ съ страстями почти нечеловѣческими, доходящій до крайности въ радости и въ горѣ, неудержимый въ своихъ увлеченіяхъ, безпорядочный въ своемъ поведеніи, чуждый контроля совѣсти, но воспріимчивый къ малѣйшему ощущенію наслажденія; человѣкъ, одаренный геніемъ, чуждымъ порядка и всякой мѣры.
Невозможно принять ни то, ни другое изъ двухъ представленій о Шекспирѣ, какъ соотвѣтствующее фактической истинѣ въ ея полнотѣ. Однако, безспорно, что доля правды заключается въ первомъ изъ этихъ мнѣній о Шекспирѣ. Нѣтъ сомнѣнія, что Шекспиръ придавалъ серьезное значеніе благоразумію, разсчетливости и бережливости. Онъ, повидимому, съ достаточною силою понималъ реальныя требованія жизни вообще и своей жизни въ особенности. Онъ видѣлъ, какъ его отецъ все больше и больше запутывался въ денежныхъ дѣлахъ и лишился своего виднаго положенія въ своемъ городѣ. Шекспиръ женился восемнадцати лѣтъ отъ роду, въ двадцать одинъ годъ у него былъ сынъ и двѣ дочери; беззаботную, безпорядочную жизнь ему не хотѣлось уже вести. Онъ употребилъ въ дѣло тѣ средства, которыя представляли ему наиболѣе вѣроятности достичь житейскаго благосостоянія; онъ старался, насколько возможно, стать полезнымъ членомъ своего драматическаго кружка. Въ то время какъ другіе: Гринъ, Пиль, Марло растрачивали свои силы среди шумной лондонской жизни, Шекспиръ берегъ эти силы. Жизнь актера не удовлетворяла его; онъ чувствовалъ, что нравственная сторона его характера страдаетъ среди разнообразной дѣятельности, налагаемой на него его положеніемъ и его профессіею; онъ былъ созданъ для болѣе высокой, болѣе чистой жизни непрерывнаго прогресса въ направленіи ко всякому превосходству, сознавалъ, что его существо понижается до уровня среды, въ которой онъ дѣйствуетъ подобно тому, какъ въ руку красильщика въѣдается краска, имъ употребляемая. {Сонеты, CХІ.} Тѣмъ не менѣе онъ не бросилъ необдуманно, какъ сдѣлалъ-бы идеалистъ, этого образа жизни, который влекъ за собою, повидимому, нѣкоторую потерю нравственнаго достоинства; онъ признавалъ реальное значеніе внѣшнихъ, объективныхъ обязанностей и правъ; значеніе своихъ обязанностей въ отношеніи къ отцу, къ семьѣ, въ отношеніи къ своему собственному будущему положенію; онъ допускалъ логику фактовъ; онъ подчинилъ, насколько это позволяли ему обстоятельства, свою низшую и временную жизнь актера и сочинителя театральныхъ представленій высшимъ требованіямъ отъ жизни; онъ старательно и упорно работалъ для освобожденія себя отъ этихъ временныхъ занятій какъ можно скорѣе, но не раньше того, какъ настало для того надлежащее время. И впослѣдствіи, когда Шекспиръ сдѣлался состоятельнымъ землевладѣльцемъ, онъ не старался разорвать связь съ прежнею жизнію и съ товарищами, которые были ему друзьями и помощниками; Стратфордскій джентльменъ, который могъ подписываться гербовымъ дворяниномъ "на всякомъ счетѣ, свидѣтельствѣ, роспискѣ или обязательствѣ", не былъ такъ опьяненъ этимъ званіемъ, чтобы забыть тѣ дни, когда онъ жилъ на сборы съ публики; въ своемъ завѣщаніи онъ вспоминаетъ среди сельскихъ сквайровъ и дворянъ, "моихъ товарищей Джона Геминджа, Ричарда Борбеджа и Генри Конделля".
Такимъ образомъ, мы замѣчаемъ, что въ теченіе всей своей жизни Шекспиръ въ достаточной мѣрѣ признавалъ внѣшній факта, внѣшнія права и обязательства. Поэтому житейское благосостояніе не могло никогда казаться ему неважнымъ дѣломъ. Въ 1604 году, будучи зажиточнымъ человѣкомъ, Уильямъ Шекспиръ началъ въ Стратфордскомъ судѣ искъ противъ Филиппа Роджерса въ 1 ф. 15 шилл. 10 пенс., что составляло цѣну солода, проданнаго и доставленнаго послѣднему въ разное время. Случай этотъ характеристиченъ. Шекспиръ, очевидно, цѣнилъ въ надлежащей мѣрѣ важность для этой временной жизни (хотя, можетъ быть, не для вѣчной) этой суммы въ 1 ф. 15 шилл. 10 пенсовъ и, вдобавокъ, упорно настаивалъ на признаніи того положительнаго факта, что надлежащее мѣсто этихъ 1 ф. 15 шилл. 10 пенс. было въ карманѣ Уильяма Шекспира.
Шекспиръ, безъ всякаго сомнѣнія, былъ умъ положительный, практическій и чуткій къ своимъ матерьяльнымъ интересамъ. Но существуетъ и другая сторона его характера. Около того же времени, когда Шекспиръ взыскивалъ съ Филиппа Роджерса цѣну солода, онъ писалъ "Отелло" и "Лира". Возможно ли допустить, что Шекспиръ болѣе думалъ о своихъ деньгахъ, чѣмъ о своихъ драмахъ? Какъ живо онъ ни относился къ факту о небольшой денежной суммѣ, которую онъ старался выручить, невозможно сомнѣваться, что все его существо было неизмѣримо болѣе воспламенено, возбуждено и увлечено образомъ Лира на пустынномъ лугу или образомъ Отелло, около котораго обвилось, подобно змѣѣ, коварство Яго, и неисповѣдимыми тайнами человѣческой жизни, на которыя указывали эти образы. Крайне важно обратить вниманіе на положительный, практическій и конечный элементъ какъ въ твореніяхъ, такъ и въ жизни Шекспира, Но если поэтъ принадлежалъ своему времени, онъ точно также является поэтомъ "всѣхъ временъ". Онъ не только пытался охватить и понять все познаваемое, но со страстной настойчивостью размышлялъ надъ тѣмъ, что недоступно познанію. Далѣе: онъ не только изучалъ самообладаніе, но могъ изобразить и, конечно, зналъ изъ собственнаго опыта полноту самопожертвованія и самоотверженія. Въ предѣлахъ опыта и творчества Шекспира заключалась и безграничность страсти. Правда, что онъ не выступаетъ съ объясненіями тайнъ бытія; можетъ быть -- потому, что онъ болѣе, чѣмъ кто-либо, чувствовалъ его таинственность. Многіе изъ насъ полагаютъ, повидимому, что всего существеннѣе добыть отвѣтъ на трудные вопросы, которые задаетъ намъ жизнь, какъ ни мало соотвѣтствовали бы отвѣты этимъ вопросамъ. Шекспиръ, повидимому, считалъ самымъ важнымъ поставить эти вопросы во всей ихъ широтѣ, прочувствовать значеніе высшихъ задачъ.
Такимъ образомъ, Шекспиръ, подобно природѣ и подобно созерцанію самой жизни, не преподаетъ намъ какое либо ученіе, но обладаетъ силою освобождать, возбуждать, расширять нашу мысль. Мы возвращаемся снова къ нашей мелочной вѣрѣ, или мелочной теоріи. Шекспиръ освобождаетъ насъ; подъ его вліяніемъ предъ нами снова возстаютъ изумительныя таинства взамѣнъ нашего прежняго мелочнаго спокойствія, мелочныхъ поддержекъ, мелочнаго довольства, на насъ нисходитъ даръ торжественнаго ужаса, и мы преклоняемся въ почтительномъ безмолвіи. Шекспиръ не ставитъ этихъ вопросовъ, какъ задачи для ума. Онъ выдвигаетъ ихъ рѣзко предъ нашей взволнованной душой и предъ нашимъ воображеніемъ. Въ силу самого своего познанія онъ становится лицомъ къ лицу предъ таинствомъ непознаваемаго. Его умственный лотъ проникъ глубже, чѣмъ у другихъ людей, и потому онъ знаетъ лучше другихъ, какъ неизмѣримы эти глубины для человѣческой мысли. "Un génie, сказалъ Викторъ Гюго, est un promontoire clans l'infini" (Геній -- мысъ, вдвинувшійся въ океанъ безконечности). Тотъ мысъ, который мы называемъ Шекспиромъ, выдался далеко и врѣзался въ безбрежное море, которое разстилается передъ нимъ, въ угрожающія тучи, которыя скопились надъ нимъ: позади же его лежитъ населенный материкъ, залитый свѣтомъ и оживленный двигающимися личностями -- мужчиной и женщиной.
Итакъ, мы приходимъ къ слѣдующему заключенію: Шекспиръ жилъ и дѣйствовалъ въ двухъ мірахъ; одинъ изъ этихъ міровъ былъ міръ ограниченный, практическій, положительный; другой былъ открытъ для двухъ безконечностей -- для безконечности мысли и для безконечности страсти. Шекспиръ не подавлялъ въ себѣ жизни одного изъ этихъ міровъ во имя другого; но приспособлялъ ихъ одинъ къ другому и удерживалъ ихъ въ необходимомъ приспособленіи самой твердой и неуклонной рѣшимостью. Въ 1602 г. Шекспиръ купилъ за 320 фунтовъ 107 акровъ пахотной земли въ старомъ Стратфордскомъ приходѣ. Въ томъ же году (если считать вѣрною хронологію Деліуса) Шекспиръ, въ лицѣ Гамлета, размышляющаго надъ черепомъ, высказывалъ довольно оригинальныя мысли объ отношеніи покупщика земли къ почвѣ, имъ пріобрѣтенной: "Этотъ молодецъ былъ, можетъ статься, въ свое время, ловкимъ прожектеромъ, скупалъ и продавалъ имѣнія. А гдѣ теперь его крѣпости, векселя и проценты? Неужели всѣми купчими купилъ онъ только клочекъ земли, который могутъ покрыть пара документовъ? Всѣ его крѣпостныя записи едва ли помѣстились бы въ этомъ ящикѣ, а самому владѣльцу досталось бы не больше пространства -- а?" (Гамлетъ" д. V, сц. 1). Объ Озрикѣ, придворномъ, у котораго "много земли и очень плодородной", Гамлетъ (способный довольствоваться помѣщеніемъ въ скорлупѣ орѣха, если бы не дурные сны), говоритъ, какъ о "владѣльцѣ огромнаго пространства грязи" ("Гамлетъ" д. V, сц. 2). Однако, Шекспиръ не пренебрегалъ этой грязью.
Какъ можетъ человѣкъ жить осмысленно въ присутствіи мелкихъ обыденныхъ дрязгъ жизни (которыя въ то же время не мелки, но крупны), и въ присутствіи великой тайны смерти? Какъ ему распредѣлить свои жизненные интересы между ярко освѣщеннымъ пятномъ того, что доступно познанію, и туманною массою непознаваемаго, которое окружаетъ это пятно и такъ привлекательно для души? Какъ онъ сдержитъ свои желанія и обратитъ ихъ на мелочи, каждая изъ которыхъ требуетъ опредѣленной доли участія отъ его сердца въ то время, когда сердце жаждетъ отдаться всецѣло чему-либо одному съ безграничною преданностью? Шекспиръ достигъ осмысленности въ жизни и самообладанія не въ день и не въ годъ, но достигъ этого трудомъ цѣлой жизни. Иной разъ склонность къ умозрѣнію и фантазіи соблазняла его пренебречь всякимъ яснымъ представленіемъ объ ограниченномъ и конечномъ элементѣ жизни; въ другомъ случаѣ, порывы страстнаго сердца соблазняли его пренебречь всякимъ руководствомъ въ собственной дѣятельности. Онъ въ своихъ драмахъ неумолимъ ко всѣмъ бунтовщикамъ противъ факта, потому что онъ сознавалъ въ себѣ самое сильное искушеніе къ подобному бунту. Онъ не прощалъ идеалистамъ, потому что, не смотря на свою практическую, положительную натуру, онъ самъ былъ идеалистомъ (что доказываютъ сонеты). Рядъ его драматическихъ произведеній представляетъ одно безпрерывное изученіе самообладанія.
Мы имѣемъ достаточное основаніе думать, что Шекспиръ достигъ, наконецъ, того спокойнаго самообладанія, котораго онъ добивался съ такимъ упорствомъ. Онъ боялся (не смотря на насмѣшки Меркуціо) сдѣлаться Ромео, онъ боялся утратить свою могучую опору, лежащую въ немъ самомъ, и опуститься до Гамлета; онъ испытывалъ тяжелыя несправедливости, но рѣшился не сдѣлаться Тимономъ. Онъ кончилъ тѣмъ, что сталъ герцогомъ Просперо. Прелестную Миранду, которая была во-истину "нить его собственной жизни", онъ передалъ молодому мужественному Фердинанду (тѣмъ не менѣе было, можетъ быть, нѣсколько грустно уступать любимое искусство какому-нибудь поверхностному Флетчеру). Онъ сломалъ свой магическій жезлъ, онъ бросилъ свою магическую книгу въ глубину, до которой не достигалъ ни одинъ лотъ; онъ возвратился въ свое герцогство Стратфордъ, спокойно глядя внизъ на всѣ мелочи человѣческой жизни, не отказываясь, однако-же, отъ своей доли въ этихъ мелочахъ, но рѣшаясь хорошо исполнять свои обязанности герцога, каковы-бы онѣ ни были; однако, Просперо долженъ былъ всегда остаться чѣмъ-то особеннымъ и отличнымъ отъ другихъ герцоговъ и важныхъ лицъ Варвикшира, въ силу своего прежняго пребыванія на волшебномъ островѣ и чудныхъ годовъ, когда онъ былъ волшебникомъ.
Иногда ставили вопросъ: былъ ли Шекспиръ протестантъ или католикъ? и къ большому удовольствію богослововъ-ревнителей доказывали, что онъ принадлежитъ къ каждому изъ этихъ исповѣданій. Поэзія Шекспира опирается на чисто человѣческое основаніе и не воплощаетъ въ художественной формѣ ни католическихъ, ни протестантскихъ догматовъ. Возможно, что самъ Шекспиръ, великая артистическая натура, созданная для чуткаго воспріятія разнообразныхъ радостей и страданій, подобно другимъ артистамъ, не способенъ былъ достигнуть увѣренности въ предметахъ, относящихся къ міру неземному и сверхчеловѣческому; онъ имѣлъ самое ясное представленіе о конкретныхъ нравственныхъ фактахъ, но мы не находимъ, чтобы его интересовали, по крайней мѣрѣ какъ художника, дѣйствительныя или предполагаемыя истины, которыя лежатъ внѣ предѣловъ человѣческаго опыта. Шекспиръ придавалъ глубокое, значеніе, которое можно назвать во-истину религіознымъ, тому факту, что міръ возбуждаетъ въ насъ вопросы, на которые нельзя найти отвѣта, и что эти тайны поражаютъ и смущаютъ насъ, что наше знаніе затеряно въ массѣ невѣжества, нашъ свѣтъ -- въ массѣ мрака. Но какъ ни старательно воздерживался Шекспиръ отъ воплощенія въ свои творенія богословскихъ догматовъ, какъ ни проникнутъ его духъ вѣротерпимостью, безспорно, что во всѣхъ его сочиненіяхъ живетъ и дышетъ духъ протестантизма, именно протестантизма, разсматриваемаго, какъ часть великаго движенія человѣчества. Оно и не могло быть иначе, если Шекспиръ не находился въ противорѣчіи съ своимъ временемъ. Вѣрованія Шекспира представляютъ не рядъ отвлеченныхъ положеній объ истинѣ, но совокупность чисто конкретныхъ побужденій, стремленій и привычекъ. Сущность его вѣры нельзя вывести, сближая короткія изреченія того или другаго изъ дѣйствующихъ лицъ его драмъ. Такимъ образомъ можно было бы доказать, что Шекспиръ былъ атеистомъ (что и пытался доказать Бёрчъ (Birch) {"Inquiry into the Philosophy and Religion of Shakespeare" 1848. Таковъ слишкомъ часто и методъ Флатэ (Flathe) (хотя и приводящій къ совершенно другому заключенію) въ старательно отдѣланной главѣ: rDie Anschauungen Shakspeare's ьber sein Selbst etc., которою начинается первый томъ его "Shakspeare in seiner Wirklichkeit". См. объ этомъ вопросѣ книгу Фэзе (Vehse), на которую уже были сдѣланы ссылки, также Крейсигъ (Kreyssig) въ его менѣе обширномъ трудѣ "Shakespeare Fragen" и Рюмелинъ (Rumelin) Shakespeare-Studien", стр. 207--215 (второе изданіе).}. Вѣра, которой жилъ Шекспиръ, можетъ быть открыта скорѣе указаніемъ, что, въ общемъ выводѣ и результатѣ, его творчество приводитъ къ развитію и поддержкѣ опредѣленнаго типа человѣческаго характера. Можно смѣло утверждать, что мысль величайшаго изъ англійскихъ поэтовъ сообщила импульсъ и силу именно протестантскому типу характера и протестантской государственной и національной политикѣ. До тѣхъ поръ, пока Шекспиръ будетъ имѣть среди насъ вліяніе на развитіе человѣческаго характера, до тѣхъ поръ въ насъ будутъ рости слѣдующія привычки мысли и чувства: энергія, преданность факту, самоуправленіе, терпимость, недовѣріе къ вліянію мелочныхъ пріемовъ для улучшенія человѣческаго характера, равнодушіе къ внѣшности сравнительно съ невидимыми явленіями жизни и рѣшимость судить вещи съ чисто человѣческой точки зрѣнія. Эти же привычки мысли и чувства принадлежатъ болѣе спеціально протестантскому идеалу человѣчности {Смотри по этому предмету талантливый отвѣтъ, сдѣланный Ріо (Rio) Михаиломъ Бэрнэ (Michael Bernays) въ Jahrbьcherder Deutschen Shakespeare-Gesellschaft т. 1, стр. 220--229. Фонъ-Фризенъ (Н. Friesen) обратилъ вниманіе хотя на мелкое, но, можетъ быть, имѣющее значеніе свидѣтельство: въ "Ромео и Джульеттѣ", д. IV сц. 1, мы читаемъ: "Или мнѣ придти къ вамъ во время вечерней мессы (evening mass")? Ни одинъ католикъ, замѣчаетъ фонъ-Фризенъ (Friesen), не могъ бы употребить выраженіе: "вечерняя месса". "Altengland und William Shakspeare" (1874), стр. 286--87. Стоунтонъ (Staunton) уже обратилъ прежде того вниманіе на это затрудненіе. Но см. по поводу этого мѣста мнѣніе покойнаго Р. Симпсона въ "Transactions of New Shakespeare Society, 1875--76".}.
Можно ли назвать Шекспира религіознымъ поэтомъ? Отвѣтъ на это Уальтера Бэджгота (Walter Bagehot) заключаетъ въ себѣ существенную истину: "Если міръ не весь проникнутъ зломъ, то долженъ былъ, вѣроятно, имѣть въ себѣ долю добра тотъ, кто лучше всѣхъ понималъ и изображалъ этотъ міръ. Если основная и всемогущая сущность этого міра есть добро, то и писатель, вникнувшій всего глубже въ эту сущность, долженъ быть самъ проникнутъ добромъ. Существуетъ религія "будничная и праздничная", такая, въ которой главную роль играютъ "пироги и пиво", и такая, которая нераздѣльна отъ церковныхъ собраній и обрядности. Предъ глазами Шекспира лежала та самая Англія, которую мы видимъ теперь, съ ея зелеными полями и длинными живыми изгородями, съ ея многочисленными деревьями, съ ея большими городами, съ ея безконечными поселками, съ ея смѣшаннымъ населеніемъ; съ ея долгой исторіей, съ ея мужественными подвигами и съ ея ростущимъ могуществомъ; и Шекспиръ видѣлъ, что все это было добро. Ему лучше другихъ, можетъ быть, дано было видѣть, что все это составляетъ нѣчто великое и единое, нѣкоторый возвышенный предметъ религіознаго почитанія; что если бы могли только проникнуть до внутренней жизни, до глубины вещей, до тайныхъ началъ этой благородной силы, до сущности этого единства въ его особенности,-- то мы могли бы понять природу, сотворенную Богомъ, насколько это доступно человѣку. Итакъ, пусть Шекспиръ является намъ не проповѣдникомъ сухихъ догматовъ, не глашатаемъ жесткихъ глаголовъ, но "жрецомъ чудесъ и красотъ міра для всѣхъ насъ", наставникомъ человѣческихъ сердецъ" {"Estimates of some Englishmen and Scotchmen" by Walter Bagehot, p. 270.}.
Невозможно, однако, чтобы шестнадцатое или семнадцатое столѣтіе предписывало границы девятнадцатому. Подвижной умъ человѣка не можетъ оставаться въ оградѣ, воздвигнутой какимъ бы то ни было однимъ вѣкомъ и какимъ бы то ни было однимъ умомъ. Намъ необходимо дополнить высоту положительнаго ума Шекспира элементомъ, который не легко описать или опредѣлить, но который тѣмъ не менѣе реаленъ; его требуетъ нашъ вѣкъ, какъ нѣчто существенное для духовной жизни и для благосостоянія этого вѣка; его доставили и еще доставляютъ духовные учителя этого вѣка: Уэрдсвортсъ, Шелли, Кольриджъ, Ньюманъ, Морисъ, Карлейль, Броунингъ, Уайтманъ (странное и съ перваго взгляда разнородное" собраніе). Это на столько же фактъ, на сколько безспоренъ фактъ научнаго движенія настоящаго столѣтія. Но пока, чтобы осилить Шекспира нашимъ пониманіемъ и не отклониться отъ прямого пути, постараемся твердо держаться на точкѣ зрѣнія Шекспира и его глазами смотрѣть на вселенную. Мы потомъ пойдемъ своей дорогой, какая намъ покажется лучше, унося съ собою то, что намъ далъ Шекспиръ. Самый же лучшій даръ Шекспира заключается въ твердости и мужественномъ движеніи впередъ по нашему пути, съ энергіей и рѣшимостью, перенося горе и радость.
Глава II.
Развитіе мысли и творчества Шекспира.
Въ предыдущей главѣ сдѣлана короткая и частная попытка изслѣдовать характеръ Шекспира, какъ человѣка и какъ художника, разсматриваемаго, какъ одинъ изъ элементовъ умственнаго и нравственнаго движенія вѣка Елизаветы. Мы старались разсмотрѣть нѣкоторый организмъ -- именно драматическаго писателя -- въ связи съ окружающею его средою. Теперь прослѣдимъ постепенное развитіе этого организма. Шекспиръ въ 1590 г., Шекспиръ въ 1600 г. и Шекспиръ въ 1610 г. былъ однимъ и тѣмъ же живущимъ существомъ; но юноша Шекспиръ отличался отъ Шекспира взрослаго и отъ Шекспира, достигшаго высшей точки своей зрѣлости, какъ стройный стволъ, граціозный и гибкій, развернувшій свои первые листья подъ лучами майскаго солнца, отличается отъ подвижной, зеленой массы, которую мы видимъ черезъ столѣтіе, массы, которую глазу трудно охватить и изслѣдовать въ ея безконечныхъ подробностяхъ; она многообразна въ своемъ единствѣ, ея покровы воспріимчивы къ свѣту и къ росѣ, къ вліянію полудня и къ вліяніямъ ночи; она вцѣпилась въ землю спутанными, живыми узлами; она полна тѣни и тайны, проникнута широкимъ таинственнымъ шепотомъ: она -- цѣлое дерево, у котораго есть своя исторія; на ея морщинистой корѣ и искривленныхъ сучьяхъ остались слѣды времени и измѣненій, слѣды тяжелыхъ событій, засухъ и бурь. Поэтъ Грей, въ извѣстномъ отрывкѣ, создалъ прелестный миѳъ, изображая, какъ младенецъ Шекспиръ получаетъ дары отъ великой Матери-природы: "Въ твое зеленое лоно былъ укрытъ любимецъ природы отъ солнца и отъ лѣтняго вихря, и въ то время, какъ бѣжалъ свѣтлый Звонъ, могучая мать явилась предъ нимъ, снявъ покровъ со своего грознаго чела. Безстрашное дитя протянуло къ ней свои маленькія рученки и улыбнулось. Возьми, сказала она, эту кисть; ея яркія краски напишутъ богатство весенней поры года. Возьми и эти золотые ключи, безсмертный ребенокъ! Вотъ этотъ можетъ отворить врата радости, этотъ -- врата ужаса или трепетнаго страха; онъ можетъ вызвать къ жизни и священный источникъ слезъ сочувствія".
Но могучая Мать, болѣе озабоченная благомъ своего питомца, въ дѣйствительности дала ему свои дары лишь въ томъ порядкѣ, какъ онъ могъ употребить ихъ въ дѣло. Она довѣрила эти ключи Шекспиру только тогда, когда онъ въ разнообразной опытности, въ окрѣпшемъ умѣ и воображеніи, въ установившейся игрѣ страстей, въ развитіи самообладанія выработалъ способность стать лицомъ къ лицу съ грозной дѣйствительностью и человѣческой радостью. Всѣ предметы размѣщаются правильнѣе въ широкомъ мірѣ, усвоенномъ точнымъ наблюденіемъ, чѣмъ въ тѣсномъ мірѣ, который созданъ однимъ идеализмомъ. Сокровища наблюденія голыхъ фактовъ росли годъ отъ году неимовѣрно въ умѣ Шекспира. Его пониманіе и познанія росли не меньше, но болѣе, чѣмъ у другихъ людей (это предположеніе нисколько не оскорбляетъ божественности генія). Можно составить небольшую библіотеку изъ сочиненій, доказывающихъ близкое знакомство Шекспира съ тою или другою отраслью свѣдѣній,-- это: "Юридическія познанія Шекспира" (Legal Acquinnerit of Shakspeare), "Знаніе и употребленіе Библіи Шекспиромъ" Shakspeare's Knowledge and Use of the Bible), "Шекспировы очерки помѣшательства" (Shakspeare's Delineations of Insanity), "Сельская жизнь Шекспира" (Rural life of Shakspeare), "Садъ Шекспира" (Shakspeare s garden), "Орнитологія Шекспира" (The Ornitology of Shakspeare), "Насѣкомыя, упомянутыя Шекспиромъ" (Insects mentioned by Shakspeare), и тому подобное. Догадки о томъ, былъ ли Шекспиръ клеркомъ у атторнея или солдатомъ; былъ ли онъ когда нибудь въ Италіи, или въ Германіи, или въ Шотландіи,-- не могутъ привести ни къ какому вѣрному результату ни по одному изъ этихъ частныхъ вопросовъ. Но всѣ подобныя спеціальныя критическія изслѣдованія выясняютъ только одно -- громадную воспріимчивость поэта. Онъ усвоилъ эту обширную и разнообразную массу свѣдѣній. И весь этотъ запасъ свѣдѣній пріобрѣтался Шекспиромъ попутно, какъ бы въ добавленіе къ болѣе важному знанію человѣческаго характера и человѣческой жизни, что составляетъ существенную совокупность фактовъ, нужныхъ для драматическаго творчества. Чѣмъ большихъ размѣровъ животное, тѣмъ большее количество пищи оно употребляетъ. "Арктическій китъ глотаетъ цѣлыя кучи безголовыхъ и моллюсковъ".
Но Шекспиръ сталъ великимъ не только и не преимущественно вслѣдствіе количества пріобрѣтенныхъ имъ свѣдѣній. Онъ не былъ простымъ капиталистомъ накопляющагося знанія. Каждая способность его получала болѣе широты и энергіи, а вмѣстѣ съ тѣмъ усложнялся и развивался въ своихъ сочетаніяхъ весь строй его существа. Сила его мысли росла непрерывно съ годами, какъ въ вѣрности, съ которой эта мысль охватывала познаваемое, такъ и въ энергіи, съ которой она вглядывалась въ непознаваемое. Его эмоціональная жизнь не потеряла своей силы и воспріимчивости, когда юность смѣнилась зрѣлымъ возрастомъ; не притупилась и не одервенѣла отъ соприкосновенія съ міромъ; но это соприкосновеніе и содѣйствовало ея подвижности и ея росту (что повторяется для всѣхъ наиболѣе великихъ людей). Проникая все глубже и глубже въ факты реальной жизни, Шекспиръ находилъ въ этихъ фактахъ больше матерьяла для возвышенія, для возбужденія и для укрѣпленія своего сердца; онъ открывалъ болѣе странный и таинственный мракъ и въ то же время болѣе сильный и привлекательный свѣтъ. Драмы и стихотворенія Шекспира ясно доказываютъ, что съ годами воля его росла неизмѣримо въ спокойствіи и твердости. Ему удавалось побѣдить всякое грозное искушеніе, прежде чѣмъ оно могло одолѣть его, побѣдить по крайней мѣрѣ настолько, чтобы предотвратить роковыя послѣдствія. Въ концѣ концовъ онъ дошелъ до спокойнаго, ничѣмъ ненарушимаго, самообладанія. Правда, что его все смущала тайна жизни и смерти, но онъ пріобрѣлъ силу бороться съ судьбою, онъ сумѣлъ "допускать все непонятное". И въ продолженіе этихъ лѣтъ, въ то время, какъ каждая способность развивалась сама по себѣ, живое взаимодѣйствіе способностей шло дѣятельнѣе, проникало глубже и въ болѣе тонкіе процессы души. Въ раннихъ произведеніяхъ Шекспира мы можемъ подмѣтить, когда онъ пускаетъ въ ходъ свое остроуміе или свою фантазію; въ одномъ мѣстѣ онъ уменъ и глубокомысленъ; въ другомъ нѣженъ и восторженъ. Но впослѣдствіи въ его слогѣ мы находимъ такое взаимодѣйствіе воображенія и размышленія, мудрости и веселости и любви къ людямъ, опыта и догадки, что часто смыслъ словъ становится теменъ вслѣдствіе многосторонней жизненности, которой проникнуты эти слова. Отголосокъ мысли или чувства, находящагося еще въ зародышѣ, уже смутно слышится въ звукахъ той жизни, которая порождаетъ эту мысль или это чувство, и еще содержитъ въ себѣ ихъ зародышъ {См. замѣчательную критику слога Шекспира сравнительно со слогомъ Флэтчера въ "А letter on Shakspeare's Authorship" of "The two Noble Kingsmen" 1833. Спальдинга (Spalding) p. 13--18. Эту критику можно съ особеннымъ успѣхомъ приложить къ слогу позднѣйшихъ произведеній Шекспира.}.
Но что предполагаетъ случай необыкновеннаго роста? {Въ моемъ отвѣтѣ на этотъ вопросъ я заимствую многія выраженія изъ "Біологіи" Герберта Спенсера.}.
Онъ предполагаеть способность добыть матерьялъ, нужный для этого роста; въ данномъ случаѣ дѣло идетъ о матерьялѣ для роста воображенія, воли и эмоціональной жизни. Онъ указываетъ, слѣдовательно, на способность подмѣчать много фактовъ, размышлять, глубоко чувстовать и сдерживать свои чувства. Онъ предполагаетъ, что не оказалось на лицо вредныхъ вліяній, которыя мѣшаютъ росту, что были избѣгнуты враги, которые могутъ прекратить жизнь, а потому предполагаетъ силу, ловкость и осторожность въ отношеніи къ міру. Онъ предполагаетъ въ данномъ организмѣ силу приспособить свои движенія къ многочисленнымъ внѣшнимъ сосуществованіямъ и послѣдовательностямъ; короче, этотъ вопросъ насъ привелъ къ тому положенію, что Шекспиръ рѣшительно и вѣрно держался реальныхъ фактовъ. Въ силу этого, онъ достигъ успѣха въ жизни, насколько успѣхъ доступенъ такому существу, какъ человѣкъ, и въ такомъ мірѣ, какъ настоящій.
Кажется, уже то много, что нуждающійся юноша, бросившій свой родной городъ, вѣроятно, вслѣдствіе бѣдности, въ тридцать три года сдѣлался владѣльцемъ Новаго мѣста въ Стратфордѣ и изъ году въ годъ шелъ впередъ въ житейскомъ значеніи и въ состоятельности. Такой матерьяльный успѣхъ доказываетъ много разсудительности и способности приспособляться къ фактамъ матерьяльной жизни. Но не въ этомъ заключается главный успѣхъ жизни Шекспира. Когда Уэрдсвортсъ вспоминалъ о "могучихъ поэтахъ, погибшихъ въ нищетѣ", и, постигнутый внезапнымъ уныніемъ, шепталъ самому себѣ: "Мы, поэты, въ нашей молодости начинаемъ пѣть весело, но затѣмъ подъ конецъ овладѣваетъ нами отчаяніе и безуміе" -- тогда Уэрдсвортсъ думалъ о Чаттертонѣ, о Борисѣ, но не о Шекспирѣ. Ранніе современники Шекспира -- Марло и Гринъ -- потерпѣли неудачи, подобно Чаттертону, хотя одинъ изъ нихъ обладалъ блестящимъ геніемъ. Шекспиру (очень хорошо понимавшему честное шутовство) должна была казаться жалкимъ, безсильнымъ идеализмомъ эта безтолковая, безплодная борьба съ прочными законами вселенной. Протестъ противъ факта, противъ нашего подчиненія законамъ, заявляемый такими людьми, какъ Марло и Гринъ, былъ пошлымъ и поверхностнымъ протестомъ. Шекспиръ не могъ находить удовольствія въ безуміи избытка молодой пылкости. Безуміе Шекспира имѣло гораздо болѣе серьезный и ужасный характеръ. Оно принимало двѣ формы -- форму Гомео и форму Гамлета -- самозабвенія страсти и самозабвенія мучительнаго мышленія,-- двухъ болѣзней молодости, причемъ каждая своимъ путемъ вела къ гибели; двухъ формъ того, что въ глазахъ Шекспира было высшимъ преступленіемъ -- измѣны реальному факту. Благородная практическая энергія Шекспира встрѣчала искушеніе, съ одной стороны, въ господствѣ слѣпого желанія, съ другой -- въ подкапываніи мыслью силы воли и способности дѣйствовать. Борьба своеволія съ разумомъ, "крови" съ "разсудительностью" скрывается въ глубинѣ всѣхъ произведеній Шекспира, какъ мотивъ, готовый въ каждую минуту, если это будетъ ему дозволено, выступить на первый планъ, Въ то же время самое глубокое и самое симпатичное психологическое изслѣдованіе Шекспира -- Гамлетъ -- представляетъ намъ въ подробности другое главное искушеніе, которому, повидимому, Шекспиръ былъ подверженъ. Во всѣхъ позднѣйшихъ драмахъ его вниманіе упорно устремлено на глубокіе, неразрѣшимые вопросы, возбуждаемые человѣческимъ характеромъ и человѣческою судьбою; это было мучительное упорство; однако, мы замѣчаемъ, что съ годами Шекспиръ все болѣе и болѣе пріобрѣлъ силу его сдерживать.
По самой сущности своей личности, Шекспиръ стоялъ за здравый смыслъ, за представленіе вещей въ ихъ дѣйствительности, и за устроеніе жизни сообразно этой дѣйствительности. Онъ покупалъ дома и земли въ Стратфордѣ и тѣмъ самымъ протестовалъ, хотя и поверхностно, но вполнѣ реально, противъ того Ромео и противъ того Гамлета, которые скрывались въ немъ. Однако, идеалистъ, въ немъ скрывавшійся, всегда ставилъ Шекспира далеко отъ простого помѣщика или зажиточнаго горожанина. Именно, этотъ идеалистъ все-таки составлялъ едва ли не самый глубокій элементъ его существа:
Гамлетъ. Пергаментъ дѣлается изъ бараньей кожи?
Гораціо. Да, и изъ телячьей.
Гамлетъ. Телята же и бараны тѣ, кто полагается на пергаментъ.
Просперо говоритъ въ заключеніе:
И сами мы вещественны, какъ сны.
Изъ насъ самихъ родятся сновидѣнья.
И наша жизнь лишь сномъ окружена.
("Буря". Д. IV, сц. 1).
Заботы Шекспира о матерьяльныхъ интересахъ были наименьшею долею его протеста противъ искушенія крайностями душевной жизни. Существуютъ факты важнѣе фактовъ матерьяльной жизни. Шексиръ бросалъ свой лотъ въ глубину человѣческаго горя, несправедливостей и потерь. Онъ изучалъ зло. Онъ не позволялъ ускользнуть отъ своего наблюденія ни одной изъ этихъ темныхъ сторонъ жизни. Онъ не отрицалъ никакой горечи, никакихъ пороковъ, никакихъ бѣдствій міра. Онъ твердо смотрѣлъ на Корделію, которая лежала удавленная въ объятіяхъ Лира; и онъ имѣлъ достаточно мужественной твердости, достаточно стоической покорности року, чтобы выносить подобное зрѣлище. Но въ то же время онъ сохранилъ вѣру въ добро; надъ Эдмундомъ и надъ ужасными сестрами онъ видѣлъ непоколебимую вѣрность Кента, практическій умъ Эдгара на службѣ добру и искупительное горячее чувство Корделіи. Освободивъ свою душу отъ всякой горечи, онъ дошелъ, наконецъ, до состоянія духа, столь же полнаго твердости и самообладанія, какъ то, котораго требовалъ стоицизмъ, но безъ стоической презрительности къ окружающему; до состоянія духа, проникнутаго широкимъ пониманіемъ вещей, снисхожденіемъ, любовью, нѣжностью, но въ то же время мужественнымъ спокойствіемъ.
Посвящая "Венеру и Адониса" графу Саутгэмитону, авторъ называетъ это произведеніе "первымъ дѣтищемъ своей фантазіи". Гервинусъ предполагаетъ, что это произведеніе написано раньше, чѣмъ поэтъ оставилъ Стратфордъ. Хотя нѣсколько лѣтъ промежутка отдѣляютъ его отъ другого произведенія "Изнасилованіе Лукреціи" (1594), по своему существу эти оба произведенія могутъ быть разсматриваемы какъ однородныя {Фэрниваль замѣчаетъ въ "Венерѣ и Адонисѣ" слѣдующія картины юношеской жизни Шекспира въ Стратфорѣ: лошадь (I. 260--318); охота на зайцевъ (I. 763--768); разлитіе Эвона (72); два серебристые голубя (366); дойная лань и молодой олень въ кустарникахъ Чарлькотскаго парка (875--6); румяыная утренняя заря (453); затишье вѣтра передъ дождемъ (458); собирающіяся облака -- предвѣстники дурной погоды (972); ночная сова (531); жаворонокъ (853). "Лукреція", прибавляетъ онъ, "должно быть, написана нѣсколько позднѣе "Венеры", такъ какъ въ ней пропорція стиховъ безъ цезуры J на 10 * 81. (171 такихъ стиховъ въ 1855 стихахъ поэмы), а въ "Венерѣ" 1 на 25 * 40. (47 сплошныхъ въ числѣ 1,194). Предисловіе Форниваля къ комментаріямъ Гервинуса на Шекспира (англ. изд. 1874).}. Особенности этихъ произведеній въ ряду продуктовъ творчества Шекспира были, можетъ быть, недостаточно разсмотрѣны {Этого факта касается Кольриджъ и его отмѣчаетъ Ллойдъ.}. И то и другое -- художественный этюдъ, и они представляютъ, какъ уже было замѣчено, два этюда, составляющіе другъ къ другу pendant (companion study): въ одной страсть женщины сопоставляется съ холодностью мальчика, въ другой страсть мужчины съ цѣломудріемъ женщины. Кольриджъ замѣтилъ, что "поэтъ остается совершенно чуждъ тѣхъ чувствъ, которыя онъ изображаетъ и анализируетъ"; но врядъ ли можно допустить, что это отчужденіе происходитъ отъ желанія поэта скрыть, какъ въ драмѣ, свою собственную личность. Предметы этихъ двухъ стихотвореній не вызывали поэта къ дѣятельности, не овладѣвали имъ и не принуждали его воплотить ихъ въ художественные образы. Скорѣе поэтъ преднамѣренно выбралъ эти предметы и сознательно приступилъ къ всесторонней отдѣлкѣ ихъ.
Если сонеты, относящіеся къ Венерѣ и Адонису въ "Страстномъ паломникѣ" ("The Passionate Pelgrim"), написаны Шекспиромъ, то можно предположить, что онъ принимался за различныя поэтическія обработки этой темы. Для молодого писателя эпохи возрожденія тема перваго стихотворнаго труда Шекспира была одна изъ самыхъ благодарныхъ; она была такъ сладострастна и чужда спиритуализма, какъ любая классическая картина Тиціана. Въ ней являлись двѣ фигуры, дающія неистощимую пищу для плотскаго зрѣнія, тонкія блюда, лакомства для чувственнаго воображенія эпохи возрожденія -- влюбленная царица красоты и прекрасный надменный мальчикъ. Этотъ предметъ доставлялъ поводъ для безконечныхъ упражненій и варіацій на темы: красота, страсть и смерть. Обрабатывая фантазіею этотъ сюжетъ, Шекспиръ совершенно спокоенъ и сдержанъ. Онъ избралъ предметъ и стремится исполнить свою работу, насколько возможно лучше для юнаго поэта, но онъ не возбужденъ; его мысль вполнѣ поглощена тѣмъ, чтобы набросить на полотно надлежащій рисунокъ и положитъ надлежащія краски. Обратите вниманіе на его рѣшимость представить каждый предметъ со всѣми точными подробностями, ничего не позабыть. Описанію бѣднаго Уата, зайца, посвящено двѣнадцать строфъ. Рядъ другихъ строфъ описываетъ жеребца; всѣ его примѣты перечислены:
Round-goofd, short-jointed, fetloks shag and long,
Broad breast, full eye, small head and nostril wide,
High crest, short ears, straight legs and passing strong,
Thin mane, thick tail, broad buttock, tender hide.
(У него круглыя подковы; онъ коренастъ, щетки жесткія и длинныя, широкая грудь, глаза на выкатъ, маленькая голова, широкія ноздри, высокая челка, короткія уши, прямыя ноги, твердая поступь, тонкая грива, густой хвостъ, широкій крупъ, чувствительная кожа).
Этимъ мѣстомъ восхищались; но поэзія ли это, или не что иное, какъ отрывокъ объявленія о продажѣ лошади? Это доля этюда о животномъ -- этюда, сдѣланнаго Шекспиромъ, и онъ добросовѣстно исполняетъ свою работу. Точно также онъ не отказывается изображать всѣ любовные вызовы и поощренія Венеры. Слѣдуетъ описать въ подробности ея тактику.
Въ "Лукреціи" дѣйствіе замедляется снова и снова для того, чтобы можно было описать каждую малѣйшую подробность, всякій второстепенный случай. Еще не успѣло изгладиться въ Лукреціи первое впечатлѣніе испытаннаго страданія и позора, какъ она находитъ время для изысканной тирады на тему: "Ночь", другой тирады на тему: "Время" и еще одной на тему: "Случай". Затѣмъ старательно вводится новый эпизодъ, и его значеніе для чувствъ исчерпывается до послѣдней капли въ новой тирадѣ. Нигдѣ мы съ такою очевидностью не подмѣчаемъ, что Шекспиръ работаетъ, какъ здѣсь. Впослѣдствіи онъ принуждаетъ свои стихи охватить всѣ тайныя сокровища его мысли и его воображенія. Здѣсь онъ выставляетъ наружу всѣ свои сокровища и не хочетъ, чтобы что либо изъ нихъ было видимо лишь на половину. Описанія и декламаціи не драматичны; но въ нихъ проявляется подробно тотъ матерьялъ, изъ котораго создается драматическая поэзія. Послѣ такой старательной передачи моделей, для него пришло время, когда онъ могъ довѣрить себѣ при передачѣ предметовъ на память и рука его пріобрѣла замѣчательную ловкость, потому что его первоначальные этюды были сдѣланы такъ старательно. Та же рука, которая изобразила жеребца въ "Венерѣ и Адонисѣ", представила намъ впослѣдствіи безошибочно, какъ будто живыми, собакъ Тезея:
Но и мои къ спартанской же породѣ
Принадлежатъ; и у моихъ собакъ
Большая пасть и шерсти цвѣтъ песочный;
На головахъ ихъ уши такъ висятъ,
Что ими даже утреннюю росу
Они сметаютъ; выгнуты ихъ ноги.
Подгрудки же у нихъ, какъ у быковъ
Ѳессаліи. И если на угонку
Онѣ не такъ быстры, ужъ за то
Ихъ голоса подобраны другъ къ другу,
Какъ колокольчики. О! никогда
Въ Ѳессаліи, иль въ Спартѣ, или въ Критѣ
Охотничьи рога не возбуждали
Собой собакъ столь сильно сладкозвучныхъ.
("Сонъ въ Иванову ночь" д. IV, сц. 1) *).
*) Сравненіе этихъ двухъ отрывковъ принадлежитъ Газлиту (Hazlitt), который въ своей неблагопріятной критикѣ стихотвореній Шекспира хорошо высказалъ одну сторону истины: "Два стихотворенія "Венера и Адонисъ" и "Тарквиній и Лукреція" кажутся похожими на два ледяныхъ дома. Они такъ же тверды, блестящи и холодны. Авторъ все время какъ будто думаетъ о своихъ стихахъ, а не о сюжетѣ; не о томъ, что его дѣйствующія лица чувствуютъ, а о томъ, что онъ скажетъ, и, какъ неизбѣжно бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, заставляетъ ихъ говорить вещи, которыя имъ всего менѣе могли бы прійти на умъ и которыя выказываютъ наилучшимъ образомъ его изобрѣтательность. Все представляетъ очень тщательную и трудную работу. Поэтъ постоянно выбираетъ все самое трудное въ искусствѣ, чтобы показать свою силу и ловкость въ борьбѣ съ этими затрудненіями. Онъ постоянно выставляетъ эту силу и ловкость на пробу, какъ будто можно было усомниться въ его мастерствѣ... Прекрасная мысль неизбѣжно проходитъ въ массѣ комментаріевъ, дѣлаемыхъ по ея поводу... Кромѣ того мы замѣчаемъ странную попытку замѣнить языкъ поэзіи языкомъ живописи, показать намъ на лицахъ людей, что именно они чувствуютъ". Characters of Shakspere's Plays (ed. 1818) pp. 848--349. Болѣе благосклонную критику у Кольриджа мы найдемъ въ "Biographia Literaria" vol. И, chap. II (ed. 1847). Онъ остроумно объясняетъ особенности, которыя указаны въ отрывки изъ Газлита: "Великій инстинктъ, направляющій поэта на драматическое творчество, возбуждалъ его... найти замѣну того нагляднаго языка, того непрерывнаго вмѣшательства и комментарія, который заключается въ интонаціи, во взглядахъ, въ мимикѣ, и который въ своихъ драматическихъ произведеніяхъ онъ былъ въ правѣ ожидать отъ актеровъ" рр. 18, 19.
Въ то время, когда Шекспиръ писалъ эти стихотворенія, онъ еще осторожно отыскивалъ свой путь. Широкія, медленно развивающіяся натуры, одаренныя чутьемъ конкретнаго факта и юморомъ, въ молодости, обыкновенно, не очень довѣряютъ себѣ. Идеалистъ, подобный Мильтону, можетъ рѣшить въ молодости, что напишетъ большую эпическую поэму и въ старости можетъ осуществить мечту своей юности. Идеалистъ, подобный Марло, можетъ начать карьеру блистательною молодою дерзостью, какимъ-нибудь изумительнымъ "Тамерланомъ" ("TamburІншо"). Человѣкъ того рода, къ которому принадлежалъ Шекспиръ, какъ онъ ни твердъ и какъ ни рѣшился достигнуть успѣха, требуетъ, если это возможно, чтобы объективные факты доказали ему, что онъ можетъ быть увѣренъ въ себѣ. Его главное свойство заключается въ особенно яркомъ и разнообразномъ взаимодѣйствіи съ дѣйствительнымъ міромъ, а это взаимодѣйствіе, обыкновенно, устанавливается лишь постепенно. Поэтому, вмѣсто того, чтобы еще юношей бросить въ міръ какое-нибудь произведеніе, не имѣвшее прецедентовъ, какъ сдѣлалъ Марло или Викторъ Гюго, и тѣмъ самымъ занять положеніе главы школы бунтовщиковъ противъ рутины, Шекспиръ началъ, если и не робко, то осторожно и какъ бы пробуя свои силы. Онъ начинаетъ работы всякаго рода и пробуетъ во всѣхъ родахъ свои силы. Поэтому онъ важное лицо въ обществѣ товарищей-актеровъ, пригодный на все, мастеръ на всѣ руки, "Iohannes factotum"; онъ услужливъ и не выставляетъ себя предъ другими; онъ выжидаетъ свое время; онъ еще не увѣренъ въ себѣ; онъ считаетъ полезнымъ не быть оригиналомъ. "Разные почтенные люди" говорятъ о "прямодушіи его поступковъ"; онъ превосходить въ тѣхъ амплуа (quality), которыя на себя беретъ {Объ особомъ употребленіи слова "quality" для актеровъ см. замѣтку Курца (Hermann Kurz) въ его статьѣ "Shakespeare der Shauspieler".-- "Shakespeare Jahrbuch. T. VI стр. 317, 318.}. Онъ учтивъ въ обращеніи; за нимъ даже признаютъ уже "шутливую привлекательность въ манерѣ писать" {Chettle's Kind Heart's Dream, Wb2. Но см. письмо Howard Staunton въ "The Athenaeum". Feb. 7-th 1874: Статью Simpson: "Shakespeare Allusion Books".-- The Academy, April, 11. 1874; и предисловіе Ingleby къ "Shakespaere Allusion Books", напечатанное для New Shakespeare Society.}. Однако, изъ того, что Шекспиръ не хочетъ насильно завладѣть дѣйствительнымъ міромъ и міромъ фантазіи, не слѣдуетъ выводить заключенія, будто онъ не обладалъ силой характера. Онъ рѣшилъ господствовать, если это возможно, въ обоихъ мірахъ. Онъ подходитъ къ нимъ ласково и любезно; мало-по-малу онъ все крѣпче охватываетъ факты. Отъ Марло и Мильтона ускользнула цѣлая половина міра. Шекспиръ же овладѣетъ всѣмъ міромъ въ его цѣлости, и, когда однажды овладѣетъ имъ, то никогда уже его не выпуститъ.
Это -- періодъ опытовъ Шекспира на драматическомъ поприщѣ. Къ этимъ произведеніямъ трудно отнести "Тита Андроника", не смотря на сильные внѣшніе доводы, именно: на свидѣтельство Миреса (Meres) и тотъ фактъ, что Геминджъ (Heminge), Конделлъ (Gondelt) помѣстили это произведеніе въ первое изданіе въ листъ. Эта трагедія принадлежитъ къ до-Шекспировской школѣ кровавыхъ драмъ. Если нѣкоторыя части ея написаны Шекспиромъ, то она интересна лишь тѣмъ, что указываетъ на существованіе такого періода въ творчествѣ Шекспира, когда поэтъ еще не понялъ самого себя,-- періода, когда онъ подчинялся господствовавшему вліянію времени; другого интереса она не имѣетъ. Другія раннія произведенія Шекспира не позволяютъ допустить, чтобы Шекспиръ страстно или сильно увлекался тѣмъ литературнымъ движеніемъ, отраженіемъ котораго можно считать Испанскую трагедію Кида (Kyd). Предполагаемый періодъ Sturm und Drang (бурь и волненій) въ художественной дѣятельности Шекспира существуетъ только въ воображеніи его нѣмецкихъ критиковъ. Ранніе годы авторства Шекспира были годами свѣтлой и нѣжной игры фантазіи и чувства. Если и настала для него когда-нибудь эпоха бури и борьбы, то она настала только тогда, когда геній Шекспира достигъ полнаго развитія, и "Лиръ" явился продуктомъ этой эпохи. Но тогда, если буря и борьба и были продолжительны и опасны, Шекспиръ имѣлъ достаточный запасъ выносливости и такъ могуче охватилъ крѣпкія и вѣрныя основы жизни, что не могъ быть увлеченъ въ хаосъ или куда-либо за предѣлы стройнаго царства искусства. Во всякомъ случаѣ, мы можемъ оставить въ сторонѣ "Тита Андроника". Даже если бы это было произведеніе Шекспира, мы назовемъ его не Шекспировскимъ. "Трагедія Шекспира -- совершенно справедливо говоритъ Джеральдъ Массей (Gerald Massey) -- есть трагедія ужаса; это же -- трагедія отвращенія. Она дымится кровью, пахнетъ кровью, мы какъ будто чувствуемъ, что прикасаемся къ крови, такъ это грубо. Это умственное пятно не смыто мягкимъ источникомъ состраданія Шекспира; отвращеніе не ослаблено тѣмъ изумительнымъ величіемъ, которымъ онъ облекаетъ своихъ избранныхъ посланниковъ смерти. Это -- трагедія лишь по грубѣйшимъ матерьяльнымъ свойствамъ" {Shakspeare's Sonnets and his Private Prends p. 581. Крейссигъ (Kreyssig), который считаетъ "Тита Андроника" раннимъ произведеніемъ Шекспира, очень тщательно разбираетъ эту пьесу. Для внѣшнихъ свидѣтельствъ и т. д. см. статью Курда въ Shakespeare Jahrbuch т. V и объ особенностяхъ размѣра -- предисловіе Герцберга (Hertzberg) къ переводу Шлегеля и Тика, изданному членами Нѣмецкаго Шекспировскаго Общества. См. также Mr. Albert Cohn's "Shakespeare in Germany" p. CXII.}.
Часть "Перикла", написанная Шекспиромъ,-- прелестный маленькій романъ, который Флэй (Fleay) отдѣлилъ отъ грубой работы Роулея и Уилькинса (Rowley and Wilkins) и назвалъ "Марина" ("Marina"),-- принадлежитъ къ періоду зрѣлости Шекспира, послѣ 1600 г. Трудъ Роулея "всегда отдѣляется и можетъ быть какъ бы отколотъ отъ работы его товарищей. Въ "Maid of tile Mill" ("Дѣвушка съ мельницы" ) Флэтчера -- то, что принадлежитъ каждому изъ двухъ авторовъ, можно напечатать, какъ двѣ отдѣльныя пьесы {Transactions of the New Shakespere Society, part I. On the play of Pericles, by the Rev. P. G. Fleay.}. Точно также въ пьесѣ Cure for а Cuckold" ("Леченіе рогоносца") работа Роулея отдѣляется отъ работы Уэбстера (Webster), при чемъ получается въ остаткѣ маленькая драма, которую Госсъ (Gosse) имѣлъ честь, по его словамъ, высвободить изъ совмѣстной фабрикаціи двухъ авторовъ, назвавъ ее "Love's Graduate" ("Магистръ науки любви") {Fraser's Magazine, May 1874. "John Webster", by Edmund W. Gosse.}.
Оставляя въ сторонѣ "Тита Андроника" и "Марину", мы получаемъ четыре опыта Шекспира въ области драматическаго творчества, при чемъ каждый изъ нихъ отличается отъ другихъ по манерѣ. Во-первыхъ, по крайней мѣрѣ, нѣкоторая доля второй и третьей части "Короля Генриха VI" -- драмы изъ англійской исторіи; {Въ своемъ "Essay upon the authorship of Henry VI" Грэнтъ Уайтъ (R. Grant White) говоритъ, что раннее "Contention" и "True Tragйdie" заключаютъ части, написанныя Шекспиромъ, которыя впослѣдствіи и вошли въ Генриха VI,-- части II и III, и что остальная доля написана Марло, Гриномъ и Пилемъ (Рееіе). Я не нахожу совсѣмъ работы Марло въ этихъ старыхъ произведеніяхъ. Но см. примѣчаніе въ главѣ III, стр. 100.} "Два Веронскихъ дворянина" -- комедія, полная граціозной веселости, живого и нѣжнаго чувства, съ преобладающимъ интересомъ любви; "Безплодныя усилія любви" -- комедія, состоящая изъ разговоровъ, легкая сатира съ серьезною подкладкою; "Комедія ошибокъ" -- комедія, заключающая въ рядѣ приключеній, въ случайностяхъ, близкихъ къ фарсу, попытку Шекспира подражать драмѣ древняго Рима. Въ этой пьесѣ Шекспиръ шутливо выводитъ на сцену разныя невѣроятности и заставляетъ зрителя допускать ихъ. Къ близнецамъ Антифоламъ онъ прибавляетъ близнецовъ Дроміо. Если ужъ мы вошли въ міръ невѣроятного, насладимся, по крайней мѣрѣ, тѣмъ, что въ этой невѣроятности забавно, и давайте же забавнаго въ изобиліи. Пусть неправдоподобное будетъ вдвойнѣ неправдоподобно; отъ этого хуже не будетъ {Полагаютъ, обыкновенно, что источникомъ для этой комедіи былъ переводъ Варнера (W. Warner) "Menoechmi" Плавта. Герцбергъ, въ предисловіи къ этой пьесѣ въ переводѣ Шлегеля и Тика, изданномъ "Нѣмецкимъ Шекспировскимъ Обществомъ", тщательно отличаетъ дѣйствующихъ лицъ и эпизоды, которыхъ Шекспиръ не заимствовалъ изъ "Menoechmi". въ статьѣ "Zwei neuentdeckte Shakespearequellen" (Die Literatur, 16 января 1874), авторъ H. Вислисенусъ (D-r Paul Wislicenus) указываетъ на другой источникъ -- "Amphitrio". Его предположеніе, что буря въ "Комедіи Ошибокъ" перешла туда изъ бури въ "Периклѣ", должно быть устранено, какъ не имѣющее основаній. Шекспиръ могъ сперва познакомиться съ "Amphitrio" чрезъ грубое англійское подражаніе комедіи Плавта: "Jack Juggler".}. Мы можемъ заключить, что, хотя Шекспиръ пробовалъ свои силы и на сюжетѣ, допускающемъ фарсъ, онъ убѣдился на основаніи единственнаго опыта, что это не было его дѣломъ, и потому болѣе не принимался за такія темы.
Въ тѣ годы, когда поэтъ пробовалъ свои силы въ исторической драмѣ, въ комедіи и въ фарсѣ, больше всего его занимала трагедія,-- трагедія совершенно другого рода, чѣмъ "Титъ Андроникъ" и та группа кровавыхъ драмъ, къ которымъ послѣдній принадлежитъ. Такая граціозная комедія, какъ "Два Веронскихъ дворянина" не занимала вполнѣ воображенія Шекспира. Если пятый актъ въ томъ видѣ, въ какомъ мы видимъ его теперь, вышелъ изъ подъ пера Шекспира, мы должны согласиться, что онъ отдавалъ пьесу на сцену, когда еще часть ея оставалась въ видѣ небрежнаго наброска; развязку имѣлось въ виду разработать впослѣдствіи {Герцбергъ думаетъ, что эта пьеса или была передѣлана и сокращена какимъ-нибудь драматическимъ писателемъ вѣка Елизаветы, или текстъ составленъ не съ достаточной полнотой изъ списковъ отдѣльныхъ ролей актеровъ. Если которое-либо изъ этихъ предположеній вѣрно, то мы имѣемъ пьесу Шекспира не полную. Слова Валентина Протею: (Д. V, сц. 4): "Тебѣ я уступаю все, что считалъ я въ Сильвіи моимъ",-- не могутъ быть вставкою, такъ какъ они необходимы для объясненія обморока Юліи. Произноситъ ли ихъ Валентинъ для испытанія искренности будто бы раскаивающагося друга? И нѣтъ ли здѣсь пропуска словъ Протея и Сильвіи? (См. предисловіе Герцберга въ изданіи перевода Шлегеля и Тика, сдѣланномъ Нѣмецкимъ Шекспировскимъ Обществомъ). Герцбергъ (полагаясь частью на доказательство, почерпнутое изъ размѣра) приписываетъ "Двумъ Веронскимъ дворянамъ" болѣе позднее мѣсто въ ряду пьесъ Шекспира, чѣмъ это обыкновенно допускаетъ критика. Меня не убѣдили аргументы въ пользу поздняго появленія пьесы. См. объ этомъ чтеніе Гэльса, о которомъ дала отчетъ "The Academy" 31 янв. 1874 г., и критику Фэрниваля на статью Флэя въ "Transactions of the Bew Shakespeare Society" 1874.-- Отмѣтивъ всю группу раннихъ комедій Шекспира, я не считаю возможнымъ, для цѣлей настоящаго изслѣдованія, установить послѣдовательность пьесъ, составляющихъ эту группу внутри ея, но я склоняюсь къ мнѣнію, что позднѣйшею былъ "Сонъ въ Иванову ночь".}. Но упомянутая трагедія была, повидимому, главнымъ дѣломъ въ его литературной дѣятельности въ этотъ періодъ. Дайсъ (Dyce), Грэнтъ Уайтъ (Grant White) и другіе думаютъ, что Шекспиръ началъ писать "Ромео и Джульетту" не позже 1591 г., т. е., по общепринятой хронологіи, почти въ то же время, какъ онъ началъ писать для сцены; далѣе, что эта трагедія, на которую онъ употребилъ нѣсколько лѣтъ, получила свой настоящій видъ около 1595--1597 г. Если это было такъ и если Шекспиръ также въ продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ былъ занятъ темою "Гамлета",-- а есть основаніе предположить это,-- то мы открываемъ фактъ, характеризующій поэта: именно, онъ сознавалъ, что его способности не вполнѣ еще развиты, и дѣйствовалъ, сообразно этому сознанію, откладывая окончательную обработку двухъ избранныхъ имъ темъ -- повѣсти о двухъ любовникахъ, преслѣдуемыхъ судьбой, и повѣсти о призванномъ къ дѣятельности въ то время, какъ воля его подорвана -- до тѣхъ поръ, пока онъ созналъ себя въ силахъ обработать надлежащимъ образомъ эти идеи. Какой контрастъ представляетъ это терпѣливое выжиданіе генія, "пока созрѣли золотыя строфы", съ лихорадочною поспѣшностью Марло удовлетворить свое честолюбіе и сбросить съ себя бремя образовъ фантазіи.
Укажемъ слѣдующія характеристическія черты этихъ раннихъ драматическихъ произведеній {См. объ этомъ lecture by M-r Hales, reported in "The Academy", January 17-th 1874.}:
1. Частое употребленіе риѳмы въ разнообразныхъ распредѣленіяхъ; а) риѳмованныя двустишія; b) риѳмованныя четырехстишія; с) строфа изъ шести стиховъ, состоящихъ изъ четырехстишія, риѳмованнаго черезъ строчку, за которыми слѣдуетъ двустишіе (то самое расположеніе, которое встрѣчается въ послѣднихъ шести строчкахъ сонетовъ Шекспира).
2. Случайное употребленіе стиховъ шуточнаго размѣра (doggrel verse) въ двухъ формахъ: а) очень короткіе стихи; b) очень длинные стихи.
3. Сравнительно рѣдкое употребленіе донскихъ стиховъ.
4. Сравнительно рѣдкое употребленіе въ концѣ стиховъ такихъ словъ, которыя требуютъ быстраго перехода къ слѣдующему стиху (weak ending).