Не придумать имъ казни мучительнѣй Той, которую въ сердцѣ ношу. Н. Некрасовъ.
I.
Пароходъ Баянъ уже почти исчезнулъ подъ водою, и море, свидѣтель недавней страшной катастрофы, поглотившее въ своей черной пучинѣ двѣсти человѣческихъ жизней, мирно колыхалось, переливаясь, какъ ни въ чемъ не бывало, спокойными плавными волнами.
Въ отдѣльной каютѣ столкнувшагося съ погибшимъ судномъ парохода Комета лежалъ Викторъ Николаевичъ Краевъ -- капитанъ злополучнаго Баяна. Возлѣ Краева сторожемъ сидѣлъ его вѣрный слуга -- матросъ Денисенко. Бросившись съ погрузившейся уже палубы своего парохода въ море, Краевъ ударился головой о какой-то тупой обломокъ и почти мгновенно потерялъ сознаніе. Спасенный подоспѣвшимъ къ нему на помощь Денисенко, онъ былъ доставленъ на Комету. Теперь онъ лежалъ въ тяжеломъ полузабытьѣ и по временамъ вздрагивалъ конвульсивно всѣмъ тѣломъ.
Комета, энергично работая винтомъ, слегка покачиваясь на зыбкихъ волнахъ, торопилась къ утру попасть въ ближайшій портъ.
Краевъ открылъ, наконецъ, глаза и обвелъ вокругъ мутнымъ, полубезсознательнымъ взглядомъ.
Краевъ силился сообразить, гдѣ онъ находится, какъ попалъ въ эту незнакомую ему каюту, и вдругъ точно что подбросило его съ койки -- воспоминаніе о чемъ-то невообразимо страшномъ рѣзнуло по сердцу, и лицо его исказилось ужасомъ.
-- Не приказано дохтуромъ,-- не двинувшись, сурово отвѣтилъ Денисенко,-- дохтуръ на пароходѣ случился, такъ приказалъ мнѣ стеречь ваше высокородіе, и чтобы никакихъ безпокойствъ вашему высокородію.
Краевъ грузно повалился снова на койку.
-- Мы гдѣ?-- спросилъ онъ черезъ минуту
-- Маякъ должно прошли.
-- Мысъ обогнули?
-- Не могу знать.
Краевъ опять забылся. Его ушибленная голова болѣла упорно, а потрясенный впечатлѣніями страшной ночи мозгъ не переставалъ болѣзненно работать, сплетая только что происшедшее съ событіями давно минувшихъ дней и облекая все это въ фантастическую форму полугорячечнаго бреда.
То казалось Краеву, что онъ лежитъ, качаясь на волнахъ моря, его несетъ куда-то по теченію, а кругомъ со зловѣщимъ свистомъ прорѣзываютъ воздухъ гранаты и бомбы и, шипя, падаютъ въ воду; то видѣлъ онъ себя въ баракѣ, среди другихъ раненыхъ, и какъ тогда сверлило и дергало лѣвую руку, такъ теперь сверлило въ груди, ныло, сосало; въ глазахъ мелькали зигзаги длинныхъ огненныхъ полосъ, точно молній; въ ушахъ раздавались чьи-то вопли, мольбы... и Краевъ, безпокойно ворочаясь, издавалъ слабые стоны.
Денисенко продолжалъ сидѣть, не шевелясь, не сводя участливого взгляда съ капитана.
Такъ прошло съ часъ. Солнце уже стояло довольно высоко на небосклонѣ, когда, попыхивая и вздрагивая своимъ желѣзнымъ корпусомъ, Комета пристала къ большой каменной пристани.
Городъ, залитый лучами южнаго солнца, щеголяя и сверкая бѣлыми домами, цѣлыми камышевыми корзинами экипажей и одѣтыми въ бѣлые кафтаны кучерами на козлахъ,-- еще спалъ, только на базарѣ, да на пристани кипѣла жизнь. Въ этомъ городѣ, помѣщаясь въ красивомъ маленькомъ домикѣ-особнякѣ, окруженномъ садомъ, жила семья Краева, состоящая изъ жены, двоихъ дѣтей, матери и сестры. Въ домѣ всѣ спали, за исключеніемъ прислуги, да сестры Краева Лизы, стройной высокой брюнетки, съ симпатичнымъ лицомъ и строгими большими сѣрыми глазами. Несмотря на ранній часъ, она была совершенно одѣта и внимательно подсчитывала итоги недѣльнаго расхода. Поглощенная этою неинтересною работой, она не слыхала, раздавшагося у входной двери, звонка. Вошла горничная:
-- Барышня!
-- Что тебѣ?-- спросила Лиза, не поднимая головы отъ расходной книги,
-- Тамъ-съ... помощникъ капитана желаютъ видѣть.
Лиза поспѣшила въ гостиную.
Новость, сообщенная ей помощникомъ капитана, была неожиданна и ужасна. Лиза стремглавъ бросилась во внутреннія комнаты, въ спальню къ Варварѣ Борисовнѣ -- женѣ брата:
Варвара Борисовна снова упала на кровать въ громкихъ истерическихъ рыданіяхъ. Лиза вздрогнула отъ неожиданности.
-- Тише!-- твердо и даже нѣсколько повелительно произнесл она,-- ни слезъ, ни криковъ не надо... Я нарочно пришла предупредить,-- онъ сейчасъ будетъ... О, ради Бога забудьте хотя на этотъ разъ о себѣ и пощадите его нервы,-- порывисто заключила она свою рѣчь и вышла.
Комната матери находилась рядомъ. Старуха, разбуженная и испуганная внезапнымъ крикомъ, поспѣшно одѣвалась, когда Лиза вошла къ ней.
-- Что такое?-- тревожно спросила она дочь.
Лиза, блѣдная и дрожащая, приблизилась къ матери.
-- Мама,-- начала она взволнованнымъ голосомъ,-- ты иного видѣла горя и... ты будешь тверда, я знаю... Не пугайся... Викторъ живъ.
Старуха, напряженно слушая, осѣнила себя крестнымъ знаменіемъ.
-- Но пароходъ... погибъ!-- съ трудомъ докончила Лиза фразу.
Схватившись за грудь руками, какъ бы желая удержать готовый вырваться оттуда вопль, какъ подкошенная, опустилась старуха на близъ стоящій стулъ. Обѣ молчали съ минуту. Наконецъ мать подняла глаза, наполненные слезами, къ маленькому кіоту, заставленному образами различной величины.
-- Его святая воля,-- проговорила она тихимъ, дрожащимъ голосомъ и набожно перекрестилась.
Около дома раздался стукъ подъѣхавшаго экипажа. Лиза встрепенулась.
-- Это онъ, мама,-- смотри же будь тверда.
Старуха съ печальною улыбкой кивнула утвердительно головой. Лиза побѣжала встрѣчать брата. По дорогѣ заглянувъ съ безпокойствомъ сквозь полуоткрытую дверь къ Варварѣ Борисовнѣ, она тотчасъ же успокоилась. Варвара Борисовна, въ накинутомъ на плечи блѣдно-розовомъ матинэ, сидѣла передъ туалетнымъ столомъ и старательно пудрила покраснѣвшее отъ слезъ лицо. Легкая улыбка какого-то снисходительнаго удивленія скользнула по губамъ Лизы. Она поспѣшила дальше и встрѣтила брата въ сѣняхъ, на верхней площадкѣ лѣстницы. Опираясь на руку Денисенко, Краевъ медленно, съ трудомъ поднимался по ступенькамъ маленькой отлогой лѣстницы, ведущей въ его квартиру. Блѣдный, съ ввалившимися щеками, съ глазами, глядящими растерянно и мрачно, съ всклокоченною бородой и надѣтой, какъ попало, на бекрень фуражкой онъ былъ ужасенъ. Дойдя до площадки, гдѣ стояла Лиза, онъ нервнымъ порывистымъ движеніемъ сбросилъ пальто на руки матроса.
-- Вотъ и я!-- проговорилъ онъ надтреснутымъ голосомъ съ видомъ виноватаго, глядя куда-то въ сторону и протягивая сестрѣ руку.
Та отвѣтила крѣпкимъ, сочувственнымъ пожатіемъ. Вся фигура ея дышала бодростью и энергіей, на лицѣ играла улыбка, и только строгіе глаза смотрѣли печально.
-- Пойдемъ къ мамѣ,-- произнесла она просто и ласково, стараясь ничѣмъ не обнаружить своего внутренняго волненія.-- Мы знаемъ все... и никто не упалъ духомъ.
-- А жена?-- робко спросилъ Краевъ.
-- И она,-- слегка вспыхнувъ, поторопилась отвѣтить Лиза.
Взявъ брата подъ руку, она быстро увлекла его мимо всѣхъ остальныхъ комнатъ прямо къ матери. Передъ дверью онъ было нерѣшительно остановился, но Лиза на-отмашь отворила эту дверь.
Анна Семеновна сидѣла на томъ же самомъ креслѣ, вся превратившись въ слухъ и ожиданіе. Увидя сына, она попыталась подняться ему на встрѣчу, но Краевъ вдругъ въ два шага очутился около матери и, неожиданно для всѣхъ упавъ передъ нею на колѣни, опустивъ на ея руки свою на половину сѣдую голову, зарыдалъ тяжелыми, мучительными слезами. Лиза прислонилась къ стѣнѣ и до боли кусала себѣ губы, чтобы не разрыдаться самой.
Вошла Варвара Борисовна. Замѣтивъ ея намѣреніе броситься къ мужу, Лиза быстро подошла въ ней и, схвативъ ее за руку, прошептала скороговоркой:
-- Не надо!... потомъ...
Варвара Борисовна слегка вспыхнула, кивнула въ знакъ согласія головой и сѣла на стулъ возлѣ двери, возмущенная всѣмъ своимъ существомъ противъ совершеннаго надъ ея волей насилія.
"Она мало того, что забрала въ руки весь домъ, командуетъ, распоряжается всѣмъ... эта Орлеанская дѣва, этотъ ротный командиръ", сердилась она внутренно на Лизу, забывая, что, благодаря неусыпнымъ заботамъ самоотверженной дѣвушки, процвѣтаетъ ихъ домъ, воспитываются дѣти и сама она, Варвара Борисовна, можетъ жить припѣваючи, не утруждая себя мелочами и дрязгами повседневной будничной жизни, такой скучной и прозаической.
"Совершенный брантъ-майоръ... Ей бы только на пожарахъ распоряжаться,-- продолжала мысленно возмущаться противъ золовки Варвара Борисовна.-- Даже теперь, въ такую минуту, когда прежде всего жена должна играть главную роль, этотъ фельдфебель вмѣшивается въ наши дѣла и... нужно ей подчиняться... да, нужно, она такъ себя сумѣла поставить... Противная!..."
Поглощенная этими мыслями, отчасти подавленная естественнымъ чувствомъ жалости къ мужу и паническимъ страхомъ за будущее, Варвара Борисовна нетерпѣливо ожидала однако, когда ей можно будетъ, наконецъ, заявить о своемъ присутствіи въ качествѣ дѣйствующаго лица, и притомъ главнаго, а не простого зрителя только. Минуты казались ей длинными до безконечности. Глухія рыданія Краева смолкли, но голова его продолжала покоиться на колѣняхъ у матери, и старушка, придерживая одною рукой голову сына, другою медленно проводила по его волосамъ. Терпѣніе Варвары Борисовны истощилось, злость на всѣхъ присутствующихъ, за невниманіе къ ея особѣ, подступила къ сердцу и вдругъ ей стало такъ жалко, такъ ужасно жалко себя, что, откинувшись на спинку стула и громко всхлипывая, она разразилась неудержимымъ потокомъ слезъ. Краевъ поднялъ голову, не соображая сразу, въ чемъ дѣло, обернулся по тому направленію, откуда слышались рыданія. Увидѣвъ жену, онъ вскочилъ, какъ ужаленный, и быстрыми, нетвердыми шагами подошелъ къ ней.
-- Варя,-- произнесъ онъ голосомъ, надрывающимъ душу,-- не суди... Прости! Мнѣ... мнѣ самому очень тяжело!...
Варвара Борисовна поднялась съ мѣста и, закинувъ руки за шею мужа, прижавшись къ его плечу, плакала еще громче.
Лицо Краева выразило нестерпимую боль, углы рта опустились, помутившіеся глаза съ почти безумнымъ выраженіемъ растерянно блуждали по комнатѣ и наконецъ съ мольбой остановились на сестрѣ. На минуту потерявшая присутствіе духа, Лиза пришла на помощь.
-- Варя,-- окликнула она громко невѣстку,-- проводите Виктора въ спальню,-- ему надо отдохнуть.
Ея металлическій, низкій контральтъ и не допускающій возраженія тонъ, которымъ она разговаривала въ рѣшительныя минуты, какъ-то заставляли, помимо воли, подчиняться ей. Ее можно было не любить, пожалуй, даже бояться, но не соглашаться съ ея требованіями было нельзя, тѣмъ болѣе, что, всегда законныя и справедливыя, они исходили изъ безконечной любви къ ближнему, изъ безмѣрной доброты и искренности. Это чувствовалъ каждый, кто хотя косвенно соприкасался съ свѣтлымъ обликомъ этой строгой дѣвушки, чувствовала и Варвара Борисовна и, несмотря на живущую въ ней постоянно завистливую вражду къ Лизѣ, гдѣ-то глубоко, въ отдаленныхъ тайникахъ души своей, она все-таки удивлялась ей и часто даже нехотя, наперекоръ себѣ, исполняла всѣ ея желанія. Окликъ Лизы подѣйствовалъ на нее, однако, не сразу. Ей такъ нравилось, просто доставляло физическое наслажденіе, на "груди несчастнаго мужа" громко всхлипывать, протяжно стонать, задерживать дыханіе и потомъ биться въ истерическомъ раскатистомъ смѣхѣ. Но какой-то внутренній инстинктъ подсказывалъ, что пора кончить, довольно. Она схватила голову мужа, прижалась крѣпко губами къ его губамъ, затѣмъ откинулась назадъ и, смотря въ упоръ ему въ глаза, произнесла, улыбаясь сквозь слезы, кротко и покорно:
-- Видишь, я тебѣ обрадовалась, вотъ и все, больше съ моей стороны не будетъ подобной слабости.
Краевъ отвѣтилъ женѣ взглядомъ, полнымъ нѣмого обожанія и благодарности. Варвара Борисовна мелькомъ взглянула на Лизу, чтобъ узнать, какое впечатлѣніе тамъ произвели эти слова, но Лиза стояла спиной, и только по нервному движенію ея руки, постукивающей по столу, замѣтно было ея волненіе.
-- Лиза права,-- сказала Варвара Борисовна громко, и умышленно еще болѣе кротко и ласково,-- тебѣ надо отдохнуть, милый, пойдемъ!
Она улыбнулась очаровательною, печальною улыбкой и, взявъ подъ руку Краева, увела его изъ комнаты. Лиза обернулась,-- лице ея дышало негодованіемъ.
-- Ко-ме-діантка,-- шепотомъ вырвалось у нея, едва захлопнулась дверь.
Анна Семеновна укоризненно покачала головой:
-- Это нехорошо и не по-христіански -- больше я тебѣ ничего не скажу.
Лиза посмотрѣла на мать исподлобья съ сконфуженнымъ, виноватымъ видомъ.
-- Не хорошо -- я это знаю, но что же мнѣ дѣлать, если я не могу выносить никакой фальши, ну... не могу, не могу!...-- она оборвала вдругъ свою рѣчь и, закрывъ лицо руками, выбѣжала изъ комнаты, давъ волю давно сжимавшимъ горло слезамъ.
-----
Въ спальнѣ Варвара Борисовна заботливо укладывала мужа въ кровать,-- роль сестры милосердія нравилась ей и увлекала ее. Она чувствовала себя на самомъ дѣлѣ такой доброй, такой кроткой и, вмѣстѣ съ тѣмъ, такой героиней: судьба поставила ее лицомъ къ лицу съ необычнымъ, просто трагическимъ положеніемъ, и она, она въ этомъ сама увѣрена, сумѣетъ выйдти побѣдительницей. О, она всѣхъ удивитъ, не только ненавистную "Орлеанскую дѣву", но рѣшительно всѣхъ! Весь городъ поразится той стойкостью и достоинствомъ, съ которыми она будетъ нести, выпавшій на ея долю, тяжелый крестъ! Ее считаютъ красивой, свѣтской женщиной -- и только, ею любуются, восхищаются, подражаютъ туалетамъ, ей завидуютъ, ее балуютъ; но теперь!... Теперь все будутъ поражены, прямо-таки поражены, ея душевнымъ величіемъ, самоотверженіемъ любящей жены, героизмомъ нѣжной матери. И, успокоенная этой увлекательной картиной, Варвара Борисовна ласково упрашивала мужа отдохнуть, заснуть, вѣрить въ ея глубокую любовь, быть твердымъ, стойко выносить испытаніе, посланное свыше всей ихъ семьѣ. Подъ вліяніемъ ея ласки и ободряющей рѣчи, счастливый, насколько онъ могъ быть въ эти минуты, Краевъ дѣйствительно скоро позабылся тревожнымъ, тяжелымъ сномъ. Голова Варвары Борисовны продолжала работать все въ томъ же направленіи: въ воображеніи прелестной женщины вставали одна за другой картины предстоящихъ встрѣчъ-столкновеній, въ ея новомъ теперь положеніи страдалицы, жены страдальца мужа, на личность котораго будетъ направлено вниманіе всего города, а вѣсти о катастрофѣ сдѣлаютъ извѣстнымъ имя его даже цѣлой Россіи. Печальная сторона этого дѣла какъ-то скользила мимо въ мысляхъ Варвары Борисовны,-- она была увѣрена, что въ ея жизни очень дурного ничего не можетъ случиться. Все непремѣнно устроится, уладится какъ нельзя лучше, надо только умѣть изъ всѣхъ обстоятельствъ извлекать самое выгодное и удобное, а затѣмъ Богъ поможетъ. И Варвара Борисовна была убѣждена, что помощь будетъ непремѣнно и именно такая, какая ей, Варварѣ Борисовнѣ, нужна. Размышляя и соображая такимъ образомъ, она вдругъ вспомнила, что у нея вовсе нѣтъ подходящихъ платьевъ для роли, которую назначила ей теперь судьба на жизненной сценѣ. Гармонія, прежде всего гармонія!... Она не выносила ничего рѣжущаго глазъ, нарушающаго гармонію, и потому теперь платья ея должны быть прежде всего однотонныя,-- да! непремѣнно однотонныя, совершенно гладкія или же съ мягко-падающими небрежно складками. Черное, выдержанно-строгое, оно будетъ удивительно красиво оттѣнять блѣдность лица, потомъ для разнообразія (вѣдь, можно надоѣсть, точно монахиня), для разнообразія -- сѣрыя, красивыхъ тоновъ... что-то напоминающее дымку тумана, какъ бы олицетвореніе душевной тоски. Варвара Борисовна собралась уже было послать горничную за портнихой, но сообразивъ, что поступокъ ея вызоветъ недоумѣніе и неудовольствіе въ семьѣ, остановилась. Вѣдь, онѣ ничего не поймутъ, эти жалкія моралистки, особенно Лиза: она, напримѣръ, ни за что не пойметъ, что все это, вся внѣшняя гармонія не только нужна самой Варварѣ Борисовнѣ, сколько ему, этому несчастному. Для его блага необходима подходящая декорація передъ лицомъ общества. А когда въ домѣ покойникъ? Вѣдь, заботятся сейчасъ же о траурѣ, какъ бы ни были огорчены, и никого это не удивляетъ не возмущаетъ: такъ надо, а надо для гармоніи. Однако, Варвара Борисовна рѣшила поѣхать къ портнихѣ сама, чтобы не возбуждать въ домѣ лишнихъ разговоровъ. Она одѣлась и тихо выскользнула изъ комнаты, боясь гдѣ-нибудь по дорогѣ встрѣтиться съ Лизой. Но Лиза была уже въ дѣтской, гдѣ внушала мальчикамъ, какъ имъ вести себя: не вмѣшиваться въ разговоры, не приставать къ отцу съ разспросами, подходить къ нему только тогда, когда онъ подзоветъ, и вообще держать себя такъ, чтобы было не особенно замѣтно ихъ почти всегда шумнаго присутствія.
------
Передъ затепленной у кіота лампадой, въ своей маленькой уютной комнатѣ, жарко молилась Анна Семеновна. И вспомнилось ей многое тяжелое въ прошломъ: крымская война, герой мужъ, убитый на полѣ битвы, смерть старшаго сына моряка, погибшаго во время шторма. Снова война изъ-за Болгаріи... Викторъ раненъ... страхъ за его жизнь... и вотъ опять... Анна Семеновна съ горячею вѣрой призывала твердость на свою сѣдую, уже дряхлѣющую голову.
Въ кухнѣ прислуга шепотомъ, точно боясь быть услышанной, съ любопытствомъ и страхомъ разспрашивала Денисенко о подробностяхъ катастрофы.
Въ домѣ было тихо, точно въ полѣ передъ грозой.
Варвара Борисовна вернулась такъ же незамѣтно, какъ и вышла, въ оставшуюся не запертой послѣ ея ухода наружную дверь.
II.
Прошло три мѣсяца. Слѣдствіе, благодаря энергіи властей, шло быстро. Городъ относился съ живымъ участіемъ къ судьбѣ Краева и къ его семьѣ. Варвара Борисовна цѣлыми днями принимала въ своихъ особенныхъ "стильныхъ" платьяхъ посѣтителей, посвящая ихъ въ подробности своихъ тревогъ и заботъ о "несчастномъ" мужѣ. Многія дамы даже начали завидовать ей,-- тому умѣнью, съ которымъ она завладѣла всецѣло вниманіемъ всего непрекраснаго пола въ мѣстномъ обществѣ. Ряды поклонниковъ возрастали все больше и больше; молодые и старые, покорные, рабски-угодливые, восхищенные, они всѣми силами старались поддержать прелестную страдалицу-героиню, несущую посланное ей испытаніе съ такой плѣнительною граціей, съ такою трогательной кротостью.
Насталъ, наконецъ, канунъ суда.
Семья Краева, за исключеніемъ дѣтей, отосланныхъ давно спать, сидѣла за чайнымъ столомъ. Всѣ были сосредоточены -- больше молчали, изрѣдка перекидываясь отрывочными фразами. Роковое "завтра" гвоздемъ засѣло у каждаго въ головѣ. Стараясь не касаться больного мѣста, каждый силился говорить о постороннихъ вещахъ и... не могъ. Попытки оставались только попытками; слова, идущія въ разрѣзъ съ мыслями, звучали натянуто, фальшиво.
Варвара Борисовна, крайне озабоченная, обдумывала, соображала подробности дѣла, взвѣшивая всѣ выгоды и невыгоды: предсѣдатель -- ея другъ, прокуроръ -- тоже; но присяжные -- разный сбродъ и, кто знаетъ, что можетъ случиться... лотерея... Положимъ, Викторъ дѣйствительно не виноватъ, несчастный случай... масса смягчающихъ обстоятельствъ... но кто знаетъ? И сердце Варвары Борисовны испуганно сжималось отъ одного предположенія только возможности неблагополучнаго исхода дѣла.
Краевъ вяло, безучастно раскладывалъ пасьянсъ. За послѣднее время онъ пристрастился къ этому однообразному занятію. Почти машинальное раскладываніе картъ какъ бы притупляло его болѣзненно-нервную чувствительность, и онъ по цѣлымъ днямъ или спалъ, или молча сидѣлъ за пасьянсомъ. Старанія Варвары Борисовны отвлекать его и развлекать были напрасны. Въ отвѣтъ на ея доводы и убѣжденія онъ только раздражался, хотя отъ времени до времени все же внималъ ея краснорѣчивымъ просьбамъ и, чтобы не огорчать жену, появлялся въ обществѣ, посѣщая, конечно, только особенно близкихъ знакомыхъ. Мрачное его настроеніе и молчаливость не мало безпокоили и Лизу. Она хотя не была согласна съ Варварой Борисовной, старающейся окружать его посторонними, но понимала, что развлекать его дѣйствительно необходимо, только совсѣмъ иными способами. Не желая семейными распрями усугублять и безъ того тяжелое положеніе семьи и зная безумную любовь брата и его вѣру въ нравственное совершенство жены, она предоставила полную свободу дѣйствій Варварѣ Борисовнѣ, не вмѣшивалась во всѣ ея затѣи и, насколько была въ силахъ, своимъ безмолвнымъ нѣжнымъ вниманіемъ старалась только облегчить тягостное положеніе брата.
Часы пробили половину. Краевъ встрепенулся и взглянулъ на часы.
-- Ой-ой-ой, однако, пора на покой,-- онъ поднялся съ мѣста,-- половина одиннадцатаго. А мнѣ еще надо малость позаняться, привести въ порядокъ мысли. Прощай, мама, ты, можетъ быть, завтра еще спать будешь...-- умышленно небрежно проронилъ онъ.-- Варя, и ты ложись, пожалуйста, меня не жди. Лиза, вашу лапку,-- шутливо обратился онъ къ сестрѣ.-- Ну-съ, до свиданія, милыя дамы.
Лиза тоже встала, чтобы пройти въ дѣтскую -- взглянуть на дѣтей. Тамъ она нашла безпорядокъ страшный: посреди комнаты валялись опрокинутые стулья, тутъ же были раскиданы подушки, простыни, одѣяла, стащенныя съ кровати. Пользуясь отсутствіемъ старшихъ, дѣти съ увлеченіемъ играли въ "гибель Баяна" -- ихъ любимую игру, строго воспрещенную имъ теткой. Лиза распекла буяновъ, и еще долго должна была провозиться съ ними, пока разыгравшіеся мальчики, наконецъ, угомонились и заснули. Было уже около двѣнадцати, когда она вышла изъ дѣтской.
Проходя со коридору и увидя въ щель неплотно запертой двери кабинета свѣтъ, она нерѣшительно остановилась: Что лучше: зайти или нѣтъ?... Что-то неотступно тянуло ее за двери, въ ту комнату, гдѣ одиноко изнывалъ въ тоскѣ и безпокойствѣ ея дорогой, ея измученный брать... Лиза тихо пріотворила дверь.
Краевъ сидѣлъ къ ней спиной, опустивъ голову на письменный столъ. Онъ не слышалъ легкаго скрипа отворившейся двери.
-- Викторъ!-- тихо окликнула его Лиза.
Онъ вздрогнулъ всѣмъ тѣломъ, поднялъ голову, но не оглянулся.
-- Викторъ!-- также тихо повторила свой окликъ Лиза.
Онъ повернулъ блѣдное, изможденное лицо.
-- Ты Лиза?... Ты не спишь еще... Что надо?-- спросилъ онъ безучастно,
-- Я пришла узнать...-- Лиза затруднялась отвѣтомъ.-- Чаю не хочешь ли?-- пробормотала она сконфуженно и покраснѣла, устыдясь своей невинной лжи.
-- Нѣтъ.
Лиза робко опустилась на диванъ.
-- Я тебѣ не помѣшаю, если побуду здѣсь?
-- Зачѣмъ?
-- Такъ... мнѣ хочется...
-- Сдѣлай одолженіе.
Наступило молчаніе. Краева видимо тяготило присутствіе сестры. Онъ всталъ и прошелся по кабинету, чтобы какъ-нибудь скрыть свое неудовольствіе.
-- Ты бы, знаешь, шла спать... Послушайся благого совѣта,-- проговорилъ онъ съ разстановкой и возможно мягче, боясь обидѣть ее.
Лиза подняла на него широко раскрытые сѣрые глаза, слегка подернутые влагой наполнявшихъ ихъ слезъ.
-- Нѣтъ, если можно, позволь остаться,-- произнесла она тихимъ, грустнымъ голосомъ и указала на мѣсто около себя,-- сядь подлѣ...
-- Спасибо,-- сказалъ онъ медленно, какъ бы въ раздумьѣ. Онъ откинулся къ спинкѣ дивана и закрылъ глаза.
Сердце Лизы билось усиленно, ей казалось, что онъ долженъ былъ даже слышать это біеніе. Ей такъ хотѣлось утѣшить его, вдохнуть въ него энергію, вызвать на откровенность, но онъ молчалъ упорно. Блѣдный, съ закрытыми глазами, онъ былъ въ эту минуту похожъ на мертвеца, и только легкая судорога, пробѣгавшая изрѣдка по лицу, свидѣтельствовала о мукахъ живущей еще въ его тѣлѣ души. Лиза прямо-таки физически ощущала тотъ гнетъ, который нравственно давилъ его, она задыхалась, вся трепетала, не зная, какъ подойти въ больному мѣсту, заставить высказаться этого измученнаго человѣка. Положивъ руку на его лобъ, она разглаживала собравшіяся между бровями складки. Онъ открылъ, наконецъ, вѣки и посмотрѣлъ на нее усталыми, равнодушными глазами.
-- Что ты?-- спросилъ онъ, какъ бы очнувшись отъ сна и улыбнулся не то иронически, не то загадочно.-- Сострадаешь?
У Лизы что-то подступило въ горлу и захватило духъ.
-- Ахъ, Викторъ!...-- страстнымъ упрекомъ вырвалось у нея; по голосъ оборвался, и обильныя слезы помимо воли брызнули изъ глазъ. Она закрыла руками лицо и, опершись о колѣни, горько заплакала.
Краевъ нахмурился; углы его губъ судорожно вздрагивали. Оба молчали. Только было слышно сдержанное, прерывистое всхлипываніе Лизы, да особенно громко отчеканивалъ свое "тикъ-такъ" будильникъ, стоящій на письменномъ столѣ.
-- Ты объ чемъ это?-- едва слышно спросилъ, наконецъ, Краевъ сестру,-- боишься за завтрашній день?
Лиза покачала отрицательно головой, отерла слезы и посмотрѣла на брата пытливо и печально.
-- Мнѣ очень больно твое недовѣріе.
-- Недовѣріе?
-- Да. Я пришла къ тебѣ облегчить твое нравственное состояніе... Ты всегда былъ откровененъ со мною, я думала, что и теперь... А ты, ты принялъ совсѣмъ не такъ мое желаніе говорить съ твоей душой... и вышло это съ моей стороны какъ бы насиліемъ... а это такъ больно.
Краевъ молчалъ.
-- А относительно моего страха за завтрашній день ты тоже ошибаешься... Это -- несчастіе, а не позоръ, это роковой случай, а не преступленіе, и я менѣе всего думаю о формальной сторонѣ,-- тебя оправдаютъ, иного исхода не можетъ быть.
Краевъ, внезапно вспыхнувъ, вскочилъ съ своего мѣста. Глаза его горѣли лихорадочно; даже что-то злобное, негодующее сверкало изъ этихъ запавшихъ глубоко глазныхъ впадинъ. Пройдясь по комнатѣ, онъ остановился передъ сестрой.
-- Ты, можетъ быть, удивишься, но я жажду возмездія,-- сказать онъ рѣзкимъ голосомъ.
-- Почему?-- спросила испуганно Лиза.
Онъ усмѣхнулся горькой и злою улыбкой.
-- А какъ ты полагаешь, легко существовать съ грузомъ въ двѣсти человѣческихъ жизней на сердцѣ?
Съ состраданіемъ смотрѣла она на него, стараясь всѣми силами своего духа проникнуть въ глубь его наболѣвшей души.
-- Я знаю, никакое наказаніе не можетъ сравниться съ тѣми нравственными пытками, какія я испытываю,-- проговорилъ онъ глухо,-- по все же хочу наказанія и жду его.
-- Какое же это утѣшеніе?-- грустно произнесла Лиза.
-- Хотя бы только внѣшнее,-- все же будто легче.
-- Мнѣ кажется, ты не совсѣмъ правъ, взваливая на одного себя всю тяжесть вины,-- робко произнесла Лиза.-- Все равно... вѣдь все равно, хотя бы ты и былъ наверху...
-- Вотъ въ этомъ-то и преступленіе,-- съ запальчивостью перебилъ сестру Краевъ,-- что я не былъ, когда долженъ былъ быть, понимаешь ты этотъ ужасъ: долженъ!долженъ!... и не былъ...
Лиза чувствовала, какъ у нея изъ-подъ ногъ уходитъ почва. Да, это ужасно!... Она сама испытала бы то же самое. Чѣмъ мои отвѣтить на этотъ благородный вопль отчаянія? Согласіемъ: сказать: "ты правъ -- это ужасно"! А сказать этого нельзя -- надо утѣшать. Лиза знала, что всякое утѣшеніе тутъ будетъ излишне и неумѣстно, но сказать его все-таки нужно, сказать хоть что-нибудь, но ни въ какомъ случаѣ не молчать.
-- Вѣдь тобою были приняты всѣ мѣры,-- начала она, запинаясь, и остановилась, чувствуя, что дальше продолжать не можетъ.
Краевъ съ досадою пожалъ плечами.
-- Я потопилъ двѣсти человѣческихъ жизней, я отправился въ каюту и оставилъ управлять судномъ своего помощника, кажется ясно? О какомъ же самооправданіи можетъ быть рѣчь и о чемъ ты говорила, я не понимаю!...
Лиза ничего не отвѣтила.
-- Я знаю,-- продолжалъ онъ съ волненіемъ,-- мнѣ скажутъ, что вся отвѣтственность на капитанѣ Кометы за отсутствіе сигнальныхъ огней, но мнѣ-то, мнѣ-то развѣ легче? Допустимъ, я стоялъ бы наверху и я тогда предотвратилъ бы несчастіе,-- я въ этомъ убѣжденъ,-- но допустимъ, что даже нѣтъ, но вѣдь я былъ бы правъ передъ собой, передъ своею совѣстью,-- понимаешь? А ты не знаешь, что такое эта проклятая совѣсть, не знаешь? Палачъ самый жестокій, самый безпощадный, самый... Ну, однако, прощай...-- вдругъ неожиданно рѣзко оборвалъ онъ свою рѣчь, подавая Лизѣ руку.-- И тебѣ, и мнѣ пора на покой... И вотъ что я тебѣ скажу: хорошій народъ вы, бабы... и семья много краситъ жизнь, а лучше бы безъ васъ.
Лиза пожала протянутую руку, чувствуя себя совершенно разбитой и уничтоженной.
-- Прощай...
Краевъ удержалъ ея руку въ своей.
-- Постой... Ты не обижайся, но... но пойми: еслибъ у меня не было ни семьи, ни матери, ни тебя, мнѣ бы легче было?
Она молча кивнула въ знакъ согласія головой.
-- Ну... и прости меня!... А завтра, знаешь...-- онъ остановился,-- лучше не ходи.
-- Нѣтъ, я пойду,-- тихо, но твердо отвѣтила Лиза.
-- Я Варю убѣждалъ,-- она упрямится тоже. А мать?
-- Мать будетъ дома.
Краевъ нагнулся, чтобы поцѣловать руку Лизы, она обняла его и поцѣловала крѣпко въ лобъ.
-- Прости меня еще разъ и спасибо за все!...-- произнесъ Краевъ взволнованно, и они разстались.
У дверей Лиза столкнулась съ Варварой Борисовной. Та въ первую минуту сконфузилась, но однако не растерялась и тотчасъ же нашлась:
-- Я шла вытащить васъ оттуда, Лизочка,-- сказала она съ озабоченнымъ лицомъ,-- это такъ неосторожно было съ вашей стороны Онъ теперь долженъ быть одинъ... даже я не рѣшаюсь его тревожить и иду спать, не простясь съ нимъ.
Лиза, не отвѣтивъ ни единымъ словомъ на этотъ выговоръ, прошла мимо. Саркастическая улыбка легкою тѣнью пробѣжала по красивымъ губамъ Варвары Борисовны. Съ минуту она постояла въ раздумьѣ передъ затворенной дверью кабинета: "Не позвать ли его идти спать?" По потомъ рѣшила, что даже лучше, если онъ проведетъ оту ночь совсѣмъ безъ сна или ляжетъ поздно: лицо будетъ завтра еще блѣднѣе, а это такъ дѣйствуетъ на глупую толпу. Тихо, тихо, на цыпочкахъ, слегка шелестя своими шелковыми юбками, она прошла въ спальню.
Краевъ быстрой, нервной походкой ходилъ по кабинету; иногда онъ останавливался, ложился на тахту навзничь, закинувъ рука за голову, лежалъ такъ нѣсколько минутъ съ закрытыми глазами, снова вскакивалъ и снова его шаги гулкимъ эхомъ разносились по всему дому.
Такъ прошла ночь безпорядочная, тревожная... Припоминалось прошлое, подводились итоги пережитой жизни. И казалось Краеву, что стоитъ онъ на рубежѣ чего-то совсѣмъ новаго, какъ бы съизнова начиная свой путь. Длинною лентой развертывалась въ воображеніи оставленная позади старая, хорошо знакомая дорога. Какъ въ панорамѣ двигались передъ глазами одна за другой картины прежнихъ дней. Вотъ сѣрое, вѣчно мглистое небо далекой столицы... Безцвѣтныя волны сѣверной рѣки... деревянныя постройки пристаней... длинный неуклюжій домъ на набережной... адмиралъ-папаша... директоръ... переходы изъ роты въ роту... первое дальнее плаванье... офицерскій задоръ браваго моряка... и дѣйствительная уже любовь къ морю, въ болѣе зрѣлые годы. Теперь онъ чувствовалъ себя какъ бы раздѣленнымъ на-двое. Въ немъ одномъ точно жили два совершенно различныхъ существа, причемъ одно прощалось съ болью со всѣмъ своимъ прошлымъ, любило и страдало, другое -- безпощадно анализируя, критиковало и даже какъ бы подсмѣивалось съ холоднымъ безстрастіемъ посторонняго зрителя надъ наивными, по его мнѣнію, муками перваго. И вдругъ, точно въ театрѣ: взвился занавѣсъ, и встала передъ глазами картина ужасной катастрофы послѣдней ночи на морѣ. Краевъ до полной иллюзіи слышалъ страшный трескъ отъ врѣзавшагося носомъ въ бортъ Баяна встрѣчнаго парохода... и потомъ оглушающій лязгъ желѣза, и визгъ, и какой-то вой и свистъ какъ бы тысячи паровозовъ, когда, давъ задній ходъ, освободившееся судно прошло вдоль пострадавшаго борта къ кормѣ несчастнаго, изломаннаго Баяна. Затѣмъ, этотъ кромѣшный адъ... мракъ южной, безлунной ночи... черное небо съ миріадами блестящихъ и холодныхъ звѣздъ, отчаянные вопли, крики гибнущихъ, накренившееся на сторону, съ зіяющей раной въ боку, поломанное судно... и шумъ и равномѣрный плескъ грозной, неотразимой стихіи, безпощадно поглощающей въ своей пучинѣ обезумѣвшихъ отъ ужаса людей...
Краевъ съ поразительною ясностью припоминалъ всю обстановку, предшествующую катастрофѣ. Въ тотъ день, какъ нарочно, у него болѣла страшно голова,-- онъ помнитъ, что даже отказался отъ обѣда и не пошелъ въ ваютъ-каыпанію... Вечеромъ боль усилилась еще больше... погода стояла тихая, фарватеръ слишкомъ извѣстенъ, море спокойно -- полный штиль. Онъ измѣнилъ въ первый разъ своей обычной привычкѣ ложиться только на разсвѣтѣ, пошелъ спать, осмотрѣвъ судно и отдавъ необходимыя распоряженія. Прошло часа два,-- нѣтъ, даже меньше,-- онъ былъ разбуженъ посланнымъ отъ помощника. Ничего не соображая, онъ бросается наверхъ... Съ быстротою молніи просыпается ясность сознанія въ мозгу, онъ схватываетъ бинокль -- гибель неизбѣжна, но, полный безумнаго отчаянья, онъ все же командуетъ: "лѣво на бортъ!" -- уже поздно... Да!... Есть отъ чего съ ума сойти!...
И Краевъ, не чувствуя усталости, все продолжаетъ ходить по своему небольшому квадратному кабинету... а въ окнахъ уже брезжится блѣдный свѣтъ наступающаго дня...
III.
Апатичное отношеніе къ окружающей обстановкѣ не покинуло Краева и въ залѣ суда. Всѣ допросы свидѣтелей, рѣчь пріятеля-прокурора, формально-обвинительная, рѣчи защитниковъ, взывающихъ къ справедливости и безпристрастію суда, напряженное вниманіе любопытной толпы... Вотъ мелькнуло гдѣ-то, точно сквозь туманъ, блѣдное личико Лизы, рядомъ печальное и прелестное лицо жены... Но Краевъ глядѣлъ и слушалъ такъ, какъ будто все это ни мало его не касалось. Онъ чувствовалъ себя какъ бы ушедшимъ уже давно изъ этого міра, и все, что происходило теперь передъ глазами, казалось ему чѣмъ-то страннымъ, совсѣмъ нужнымъ, комедійнымъ, ему было скучно до нельзя, и онъ ждалъ только конца.
-----
Было уже около часу ночи. Бабушка Анна Семеновна, весь этотъ мучительный день провозившаяся съ внуками, утомленная сидѣла въ столовой, передъ недопитой чашкой чая, за чулкомъ, ожидая съ тревогой возвращенія домашнихъ, прислушиваясь и вздрагивая при каждомъ малѣйшемъ шорохѣ. Наконецъ, среди ночной тишины пустого почти дома раздался рѣзкій отрывистый звукъ колокольчика, и черезъ минуту въ столовую быстрыми шагами вошла запыхавшаяся Лиза.
-- Оправдали!
Увидя стоящую на столѣ чашку, она съ жадностью поднесла ее къ губамъ и, громко глотая, выпила залпомъ холодный чай. Анна Семеновна перекрестилась поспѣшно, нервно двигая рукой.
Она поднялась съ своего мѣста и, посмѣиваясь, тихимъ, радостнымъ смѣхомъ, вытирая катящіяся въ то же время изъ глазъ невольныя слезы, спотыкающеюся походкой поплелась къ дверямъ, навстрѣчу сыну. Но у дверей она вдругъ пошатнулась, схвати лась за косякъ и опустилась на стоящій тутъ же стулъ.
-- Ли-зо-чка... во-ды!-- крикнула она испуганно.
Встревоженная Лиза бросилась къ матери. Раздался новый звонокъ. Послышались легкіе шаги Варвары Борисовны, за нею слѣдомъ шелъ герой печальной драмы. Онъ былъ страшно блѣденъ, но лицо его ничего не выражало кромѣ тупой, до крайнихъ предѣловъ дошедшей усталости. Увидѣвъ мать, онъ молча нагнулся къ ея рукѣ и, поцѣловавъ, хотѣлъ идти дальше. Варвара Борисовна удержала его.
-- Ты куда?
-- Въ кабинетъ,-- отвѣтилъ онъ коротко, стараясь высвободить изъ рукъ жены рукавъ своего сюртука.
-- Ты съ ума, кажется, сошелъ!-- изумленно воскликнула Варвара Борисовна.-- Мы будемъ еще ужинать, и ты долженъ оставаться съ нами. Теперь уже довольно быть медвѣдемъ. Наконецъ, ты долженъ разсказать все подробно мамѣ,-- укоризненно добавила она,-- подумай, каково ей было!
-- Да, Викторъ, милый ты мой, останься...родной мой!-- просила Анна Семеновна.
Викторъ Николаевичъ покорно склонилъ голову.
-- Если хотите, мамочка, я, пожалуй, останусь.
Онъ шумно придвинулъ небрежнымъ движеніемъ первый попавшійся стулъ къ столу и сѣлъ.
-- А разсказываютъ пускай уже другіе -- меня увольте.
Лиза вышла изъ комнаты распорядиться относительно ужина.
Анна Семеновна, опираясь на руку невѣстки, подошла тоже къ столу и расположилась около сына.
-- Ну... Ну... такъ какъ же... какъ все это было? Да говорите же,-- нетерпѣливо спрашивала она, глядя умоляющими глазами и на сына и на его жену.
-- Ахъ, вотъ мученье-то! Я думала, по крайней мѣрѣ, разъ двадцать, что умираю... Право!... Всѣ эти свидѣтели, допросы... распросы... Вотъ глупая формальность! И для чего, когда все ясно, какъ бѣлый день!-- оживленной скороговоркой, перескакивая съ одной мысли на другую и не договаривая фразъ, разсказывала Варвара Борисовна.
-- Но какую рѣчь сказалъ Геннадій Павловичъ! Все возможно было забыть, все!... Такъ вѣско, дѣловито... съ достоинствомъ и прочувствованно!...
-- Ну, а прокуроръ?... Ты, кажется, боялась... Онъ высказывался тебѣ раньше... будто сомнѣвается въ успѣхѣ?...
Варвара Борисовна засмѣялась.
-- Пугалъ, пугалъ, пугалъ нарочно, для сохраненія своей прокурорской важности -- ха, ха, ха, ха! А самъ теперь такую рѣчь сказалъ, такое поле открылъ для краснорѣчія Геннадія Павловича -- чудо!-- и она залилась звонкимъ, раскатистымъ смѣхомъ.
Викторъ Николаевичъ нервно вздрогнулъ.
-- Какъ ты смѣешься!-- замѣтилъ онъ женѣ.
Она схватила его за голову и громко чмокнула въ обѣ щеки.
Онъ слегка наморщился.
"И зачѣмъ это она такъ шумно проявляетъ свои чувства?" -- подумалъ онъ, глядя съ досадой на жену, на всю обстановку, и нетерпѣливо стремясь какъ можно поскорѣе остаться одному, совсѣмъ одному.
-- Видали вы глупаго? Ха, ха, ха!-- продолжала смѣяться Варвара Борисовна.-- Все кончено... побѣда... ура!... а онъ продолжаетъ киснуть!... Викторъ, да Викторъ же!-- тормошила она мужа.
Она была неузнаваема: куда дѣлись ея выдержка, ея ненависть къ дисгармоніи, ко всему рѣжущему ухо и глазъ, ея всегда обворожительный обликъ изящной женщины? Упоенная успѣхомъ, который она приписывала, главнымъ образомъ, себѣ, своимъ хлопотамъ, своему умѣнью добиться желаемаго, своей власти надъ мужскими сердцами, чувствуя себя побѣдительницей, спасшей всю семью отъ опасности и, кто знаетъ, можетъ быть, отъ позора, она не могла и не хотѣла владѣть собой въ эту минуту. Она распустила возжи и не заботилась уже больше о красотѣ, гармоніи, обаяніи внѣшности. Что то самодовольное, хвастливое, порою просто рѣзкое и вульгарное проглядывало въ ея всегда мягкихъ кошачьихъ движеніяхъ, слышалось въ звукахъ обыкновенно гармоничнаго, даже слащаваго голоса.
Вошла Лиза, за нею горничная съ блюдомъ горячихъ котлетъ.
-- Уйдите,-- отослала ее Лиза, какъ только та поставила блюдо на столъ,-- я сама достану, что нужно, изъ буфета.
-- Не хочется,-- односложно отвѣтилъ Викторъ Николаевичъ.
-- Ну, однако, что же это за мучители!-- разволновалась Анна Семеновна.-- Разсказывайте же мнѣ дальше-то какъ было? Свидѣтели какъ?
-- Ахъ, тамъ были нѣкоторые изъ спасшихся,-- воскликнула Варвара Борисовна, закрывъ лицо руками.-- Ужасно!... Эти разсказы очевидцевъ, но всѣ показанія -- въ пользу Виктора.
-- Иначе и быть не могло,-- горячо произнесла Лиза,-- одинъ Артамоновъ велъ себя возмутительно.
-- А что?-- обернулась къ ней съ живостью старуха.
-- Да, да, да! Негодяй!-- подтвердила Варвара Борисовна слова Лизы.
Анна Семеновна покачала головой.
-- Вотъ не ожидала! Такой милый молодой человѣкъ.
-- Я тоже не ждала,-- продолжала съ прежней горячностью Лиза,-- такъ подло предательски все время взваливать вину на одного Виктора, чтобы обѣлить себя... Клеветать, лгать, бояться даже легкой отвѣтственности -- возмутительно!
-- Онъ такъ много былъ обязанъ Виктору -- возмутительно!
-- Нисколько!-- откликнулся Краевъ,-- по человѣчеству!
-- Т.-е. какъ же по твоему? По человѣчеству нужно быть неблагороднымъ и низкимъ?
-- Нисколько! Онъ просто берегъ свою шкуру, не зналъ исхода дѣла, боялся -- вотъ и все.
-- Но это не давало ему права клеветать на другого?
-- Спасалъ себя.
-- Ну, бросьте, дѣти спорить,-- вмѣшалась Анна Семеновна, слава Богу кончилось... и у всѣхъ у насъ каменная глыба съ сердца свалилась... Такое счастье! Конечно, воспоминанія страшныя, но все миновало. И чего-чего не вынесетъ человѣкъ,-- она тяжело вздохнула,-- все вынесетъ! Главное -- была бы собственная совѣсть спокойна, а въ несчастіяхъ, посылаемыхъ судьбою, одинъ Господь воленъ и въ Немъ наша опора, наша сила. А, что же ты, милый, такой грустный, будто и не радъ?-- участливо спросила она сына, нѣжно взявъ его за руку.
-- Какъ! Какъ нечему?... вѣдь... вѣдь, тебя же оправдали?
Краевъ горько усмѣхнулся.
-- Радость небольшая: судили добрые знакомые. Хорошо, что и другого капитана оправдали, не то,-- онъ злобно сверкнулъ глазами,-- я бы протестовалъ противъ оправдательнаго вердикта.
Анна Семеновна, широко раскрывъ глаза, испуганно глядѣла на сына.
-- Неужто было бы лучше, еслибъ тебя не оправдали?
-- Лучше.
-- Ахъ, да оставьте его, мама!-- нѣсколько раздражительно вступилась Варвара Борисовна:-- вы видите, онъ еще разстроенъ, иначе не говорилъ бы такихъ нелѣпостей.
Лиза вспыхнула, ей хотѣлось вмѣшаться въ разговоръ, но, боясь быть рѣзкой по отношенію къ Варварѣ Борисовнѣ, она подавила въ себѣ это желаніе, рѣшивъ лучше молчать и слушать.
-- Ахъ, Витя, какъ же это ты такъ,-- совсѣмъ ужъ растерянно заговорила снова мать.-- Такое счастье для всей семьи, а ты... Это, знаешь -- даже стыдно. Тяжело, что говоритъ, но упрекать себя не за что, такъ было, значитъ, суждено -- ты человѣкъ честный... А несчастье можетъ случиться со всякимъ. Говорить же такія вещи, имѣя семью, недостойно.
-- А какъ ты полагаешь, еслибъ я былъ послѣдній прохвостъ и жуликъ, для моей семьи было бы меньшимъ счастьемъ благополучный исходъ дѣла?-- иронически спросилъ Краевъ.
Анна Семеновна разсердилась.
-- Ты... ты... говоришь... ужъ я и не знаю что... такъ разбивать нельзя... Я не хочу!... Сравнивать себя съ прохвостами, съ какими-то жуликами... это... это безобразіе полное.
Она готова была расплакаться отъ обиды за него, тогда какъ онъ видимо даже не слышалъ ея горячей, взволнованной рѣчи. Онъ шагалъ по комнатѣ, теребя свою бородку, закусывая усы, и говорилъ, обращаясь скорѣе къ самому себѣ, чѣмъ къ окружающимъ.
-- Это удивительная вещь, право... Семья!... Какъ будто семья должна убивать личную физіономію человѣка!... Семья... Для семьи, во вниманіе къ семейному положенію!... Тутъ законы нравственной жизни, а вамъ говорятъ -- семья!... Пошлость какая-то въ результатѣ.
-- Съ такими взглядами не слѣдуетъ жениться,-- заявила обиженнымъ тономъ Варвара Борисовна.
-- Что ты говоришь?-- обернулся къ женѣ Краевъ.
-- Я говорю жениться не слѣдовало.
-- Нѣтъ, зачѣмъ же ты это на личную почву?... Я... вообще. Человѣкъ долженъ жить свободно, а семья должна не стѣснять, а помогать.
-- Чѣмъ же я... Чѣмъ же мы мѣшаемъ?
-- А, да нѣтъ же, не я, не мы!-- съ досадою возразилъ Краевъ.-- Я говорю вообще, понимаешь -- вообще!
-- А хоть бы и вообще,-- снова заговорила Анна Семеновна,-- ты говоришь нехорошія вещи. Семья -- дѣло святое, и настоящаго семьянина она стѣснять не можетъ, и отъ тебя, тѣмъ болѣе, это слышать обидно, да!
Краевъ улыбнулся грустною улыбкой,
-- Я такъ далекъ отъ мысли обижать кого бы то ни было, мнѣ просто хочется высказаться. Я много думалъ и вотъ беру фактъ, какъ онъ есть: семья -- вѣдь, нельзя же спорить противъ этого -- всегда усложняетъ всякое жизненное положеніе! Мало того, какъ это ни странно, зачастую служитъ оправданіемъ даже дурныхъ поступковъ.
Лиза пытливо и удивленно смотрѣла на брата.
-- Да, да, да!-- подтвердилъ онъ, замѣтивъ этотъ взглядъ,-- я сейчасъ объясню мою мысль, и, можетъ быть, она не покажется такой странной... Ну вотъ возьмемъ хоть такой примѣръ: воръ что ли какой-нибудь, укралъ онъ... Его судятъ, и онъ несетъ законную кару, не такъ ли? А украдь онъ, чтобы накормятъ свою семью, если не вовсе оправдаютъ -- смягчатъ наказаніе. Я ничего не имѣю противъ этого, но отчего же, скажите, еслибъ этотъ же самый воръ укралъ съ цѣлью накормить десятокъ не своихъ, а чужихъ дѣтей, его назовете вы сумасшедшимъ, его поступокъ неестественнымъ?.. Когда же для своей семьи, для кровныхъ своихъ дѣтей -- это чуть не героизмъ, и сейчасъ же произносятъ трогательныя слова: "во вниманіе къ семейному положенію и т. д.". Ну, скажите, развѣ я не правъ?
-- Нѣтъ!-- рѣшительнымъ тономъ отрѣзала старуха,-- и неправъ ты потому...
-- Ахъ, да что вы мнѣ будете говорить!-- поспѣшно перебилъ ее Краевъ,-- да въ моемъ-то, въ моемъ-то дѣлѣ эта самая семья, думаете, играла маловажную роль? Этого мало... Теперь, когда я говорю, что легче бы принялъ кару, чѣмъ милость -- этимъ возмущаются. Меня не понимаютъ и требуютъ, чтобъ я, напротивъ того, радовался бы милостивому рѣшенію суда и главнымъ образомъ именно потому, что я семьянинъ, что у меня семья!!
-- Ну, ну, ну... ну хорошо, пускай ты правъ,-- съ покорностью глубоко-любящей матери согласилась огорченная Анна Семеновна.-- А что ты скажешь о тѣхъ, кто идетъ безропотно за своимъ главой въ Сибирь, на Сахалинъ... и дѣлить съ нимъ тамъ позоръ, и горе, и нужду?-- дрожа своею сѣдою головой, спросила она взволнованнымъ голосомъ.
Краевъ, пораженный неожиданнымъ поворотомъ разговора, слегка смутился.
-- Не знаю,-- медленно произнесъ онъ, присаживаясь снова къ столу,-- но... но, мнѣ кажется легче одному... и тамъ.