СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
А. В. ДРУЖИНИНА
(РЕДАКЦІЯ ИЗДАНІЯ Н. В. ГЕРБЕЛЯ)
САНКТПЕТЕРБУРГЪ
ВЪ ТИПОГРАФІИ ИМПЕРАТОРСКОЙ АКАДЕМІИ НАУКЪ
1865
ЛЕГЕНДА О КИСЛЫХЪ ВОДАХЪ.
(Посвящается доброму другу и товарищу Дмитрію Васильевичу Григоровичу.)
Много лѣтъ тому назадъ, когда еще живописныя окрестности кавказскихъ минеральныхъ источниковъ считались краемъ безпокойнымъ и опаснымъ для путешественниковъ, въ казачью станицу Есентуки, извѣстную своими щелочными ключами, въѣхалъ весьма красивый молодой человѣкъ лѣтъ двадцати-трехъ, по одеждѣ, посадкѣ и вооруженію совершенно похожій на кабардинца. Бѣлая черкеска всадника казалась сѣрою отъ покрывавшей ее пыли, отъ пыли же загорѣлое лицо юноши имѣло видъ необыкновенно суровый, а небольшіе усы его, формою и цвѣтомъ напоминавшіе классическую moustache blonde древнихъ рыцарей, казались густыми и щетинистыми. На серединѣ дороги, около почтоваго домика, утомленная горская лошадь закачалась, понурила голову и остановилась, а самъ ѣздокъ воспользовался минутой отдыха, чтобъ перевести духъ, снять мѣховую шапку съ разгорѣвшейся головы и любопытнымъ взглядомъ окинуть унылую степную станицу, въ этотъ часъ, отъ близости горъ и мягкаго вечерняго освѣщенія, казавшуюся мѣстомъ особенно милымъ и какъ будто похожимъ на пейзажи Швейцаріи. Солнце давно уже закатилось, но до красна разгорѣвшееся небо еще не меркло, а узорчатые скаты трехъ-главой горы Бештау кое-гдѣ еще были изукрашены яркими пурпуровыми отблесками.
Въ воздухѣ было такъ тихо, что пыль, поднятая всадникомъ, не ложась на дорогу, длинною лентою стояла надъ частью ея поверхности, даже за тыномъ и воротами, даже еще далеко по пути къ Горячеводской станицѣ и Пятигорску. Завалинки около казачьихъ домовъ были заняты воинами и казачками, спѣшившими отдохнуть отъ зноя, между тѣмъ какъ зеленое или скорѣе бурое, сожженное солнцемъ пространство въ видѣ лужка, близъ дороги, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ теперь разведенъ красивый садъ и поставлена каменная галлерея, занималось нѣсколькими десятками временныхъ посѣтителей, которымъ злая судьба судила скучать и пить щелочную воду на половинѣ дороги между шумнымъ собраніемъ пятигорскихъ гостей и романической долиною Кисловодскою. Къ кучкѣ этихъ послѣднихъ съ усиліемъ подъѣхалъ поближе нашъ молодой всадникъ и, пристально въ нее всматриваясь, началъ въ ней искать кого-то, между тѣмъ какъ остальныя партіи больныхъ и здоровыхъ гостей есентуцкихъ поспѣшили подойти поближе, будто желая поскорѣй посмотрѣть на новое лицо и скорѣе дать ему на себя насмотрѣться.
Въ одно съ нимъ время изъ ближайшей мазанки вышелъ довольно угрюмаго вида человѣчекъ съ преогромною головою, въ сѣромъ сюртукѣ, офицерской фуражкѣ и широкихъ шараварахъ съ кистями.
-- Барсуковъ, сказалъ, подавая ему руку, пріѣзжій всадникъ въ кабардинской одеждѣ:-- нельзя ли, Бога ради, телѣгу? нѣтъ телѣги -- хоть какую нибудь чертопхайку? Я вторыя сутки не схожу съ лошади. Нѣтъ чертопхайки -- дай другую лошадь!
-- На кислыя? лѣниво спросилъ Барсуковъ, играя поданною ему рукой и въ тоже время поднимая свои маленькіе, но крайне насмѣшливые глаза на запыленное лицо своего пріятеля.
-- Вѣдь я же писалъ тебѣ изъ отряда! вскричалъ пріѣзжій съ нетерпѣніемъ, которое человѣкъ можетъ испытывать только въ самыя порывистыя времена первой молодости.
-- Нельзя, улыбаясь сказалъ человѣчекъ, поддѣлываясь, вѣроятно, подъ голосъ кого нибудь изъ знакомыхъ товарищей, болѣе извѣстныхъ своей осторожностью, чѣмъ смѣлостью: -- нельзя и никакъ нельзя. Приказомъ отъ тринадцатаго мая подтверждено, чтобъ не ѣздить ночью между окрестностями минеральныхъ водъ. Завтра утромъ больные имѣютъ отправиться къ Кисловодску караваномъ, подъ прикрытіемъ изъ законнаго числа линейныхъ казаковъ. Ночуй у меня, прибавилъ онъ уже своимъ голосомъ: -- оставайся въ Есентукахъ: развѣ здѣсь нѣтъ дамъ и игроковъ? Наша родина, другъ мой Саша, вездѣ, гдѣ есть хоть капля минеральной воды!
-- Я сегодня буду на кислыхъ, сказалъ молодой человѣкъ съ тѣмъ тихимъ упрямствомъ, противъ котораго безсильны всѣ убѣжденія.
-- Зачѣмъ тебѣ въ Кисловодскъ? Ѣхать въ такую ночь по ущелью! Что тебѣ дѣлать въ Кисловодскѣ въ глухую ночь?
-- Выпить стаканъ нарзана, сухо отвѣтилъ юноша.
И онъ слѣзъ съ лошадки, которая совершенно раскиснувъ вслѣдствіе минуты отдыха, понурила голову и машинально стала щипать полынь по дорогѣ.
-- Я тебѣ не совѣтую пить нарзанъ по ночамъ, холодно сказалъ Барсуковъ, въ то же время ослабляя подпругу у бѣднаго животнаго:-- потому не совѣтую, что всѣ тебя знаютъ, и если ты сейчасъ поскачешь какъ бѣшеный, предмету нашей рыцарской страсти не будетъ житья отъ сплетенъ!
-- Давай лошадь, сплетникъ! давай лошадь, болтунъ, проклятая водяная газета! закричалъ молодой человѣкъ, и смѣясь, и сердясь, и грозя Барсукову.-- Если ты сталъ жидомъ и жалѣешь такой дряни, укажи по крайней мѣрѣ, гдѣ почта или казачьи лошади!
Должно быть въ его голубыхъ глазахъ, свѣтлыхъ и добрыхъ, какъ глаза маленькаго мальчика, таилась какая-то особенная сила убѣжденія. Барсуковъ, подумавъ еще съ минуту, закричалъ деньщику, болтавшему на ближайшей завалинкѣ съ молодой казачкой:
-- Осѣдлай лошадь, что выиграна у майора!
Не успѣлъ путешественникъ улыбнуться и кивнуть головой въ знакъ признательности, какъ уже увидѣлъ себя въ кругу цѣлой толпы, составленной изъ знакомыхъ ему, а еще болѣе незнакомыхъ жителей и гостей станицы. Въ старое время всѣ больные, отправляемые медиками на щелочныя воды, начинали курсъ своего леченія тѣмъ, что съ первыхъ дней своего переселенія въ Есентуки, поддавались духу сплетни и любопытства самаго необузданнаго. Однообразная жизнь, затруднительность поѣздокъ по окрестностямъ, доходившая до того, что каждое передвиженіе отъ сѣрныхъ водъ къ желѣзнымъ и отъ щелочныхъ къ кислымъ совершалось не иначе, какъ массами больныхъ, при отрядѣ казаковъ и пѣхоты, крайне содѣйствовало развитію скуки и слѣдовательно всѣхъ золъ, имѣющихъ праздность своей матерью. Неизвѣстно, какъ это дѣлалось, но каждый посѣтитель Есентуковъ зналъ всѣ происшествія въ Пятигорскѣ, Желѣзноводскѣ и Кисловодскѣ, зналъ ихъ до малѣйшей подробности, прибавляя къ событіямъ, дѣйствительно случившимся, нѣчто въ родѣ собственно ему принадлежащей эпопеи, несомнѣнно доказывающей живительное дѣйствіе кавказскаго климата на фантазію человѣка. Находились даже на водахъ молодцы, умѣвшіе за нѣсколько недѣль предсказывать какія семейства имѣютъ явиться въ Пятигорскъ для леченія, много ли въ этихъ семействахъ женщинъ и даже какого вида эти женщины. И слухи оказывались довольно вѣрными, только за исключеніемъ свѣдѣній о состояніи и количествѣ приданаго ожидаемыхъ невѣстъ; тутъ извѣстія спутывались, десятки душъ увеличивались вдесятеро и жалкіе капиталы превращались въ фондъ самый заманчивый. Изъ числа дамъ, проживающихъ для леченія на водахъ, сплетники обыкновенно выбирали двухъ или трехъ самыхъ хорошенькихъ и слѣдили за ними неотступно, перетолковывая по своему каждый ихъ шагъ, заботясь о ихъ сердечныхъ дѣлахъ конечно болѣе, нежели иной нѣмецкій любитель политики заботится о судьбахъ Испаніи или Португаліи. Даже всѣ нестарые мужчины, особенно столичные, или извѣстные чѣмъ нибудь на Кавказѣ, подвергались тому же наблюденію, и потому намъ будетъ понятна причина, по которой есентуцкіе больные поспѣшили окружить молодаго всадника, носившаго имя, начинавшее пріобрѣтать извѣстность и часто упоминаться въ разсказахъ объ экспедиціяхъ за послѣдніе два года. Въ числѣ праздной компаніи, вкушавшей вечернюю прохладу на выгорѣвшей отъ солнца полянѣ, подъ высокими тополями, нашлись люди, лично знавшіе Оленинскаго и служившіе съ нимъ вмѣстѣ. Они подошли первые, а за ними потянулась и вся ватага, торопясь посмотрѣть на юношу, о которомъ, какъ мы скоро увидимъ, довольно много говорилось на водахъ въ послѣднее время.
Компанія, окружившая молодаго всадника, безъ сомнѣнія, могла бы плѣнить собой всякаго любителя живописныхъ группъ. Общій характеръ ея былъ пестрый и воинственный.
Замѣчательнымъ въ ней могло назваться то, что въ ея числѣ особы гражданскаго званія, по всей вѣроятности никогда не нюхавшіе пороха, походили на суровыхъ и неукротимыхъ сыновъ Марса, между тѣмъ, какъ кое-гдѣ мелькавшіе въ толпѣ настоящіе кавказскіе воины имѣли видъ туристовъ тихихъ, скромныхъ вѣжливыхъ и даже застѣнчивыхъ. Эти послѣдній не носили при себѣ никакого оружія (между ними были щеголи, небравшіе оружія даже въ походъ), но за то гости, пріѣхавшіе "изъ Россіи" лечиться и любоваться горами, поражали какъ своимъ грознымъ видомъ, такъ и великимъ запасомъ плохихъ шашекъ, кинжаловъ и пистолетовъ, на нихъ навѣшанныхъ. Неопытный посѣтитель, конечно, не преминулъ бы принять этихъ величавыхъ путниковъ за истинныхъ героевъ Кавказа,-- что, нужно признаться, имъ бы очень польстило. Въ заднихъ рядахъ группы мелькали лица двухъ скромныхъ молодыхъ медиковъ, трехъ заѣзжихъ игроковъ и еще нѣсколько чисто водяныхъ посѣтителей, по всей вѣроятности даже незнавшихъ о томъ, откуда они пріѣхали, зачѣмъ проживаютъ въ станицѣ и отъ какихъ недуговъ пользуются щелочными ваннами.
Въ ожиданіи коня завязался общій разговоръ или скорѣе бесѣда молодого человѣка съ цѣлымъ хоромъ есентуцкихъ посѣтителей,-- бесѣда очень сухая со стороны Оленинскаго и очень оживленная со стороны хора. Одни гости совѣтовали пріѣзжему подождать утра, говоря, что еще третьяго дня двухъ казаковъ подстрѣлили около брода, другіе предлагали составить партію, а кто даже и подсмѣивался безъ церемоніи надъ странной прихотью незнакомца пить нарзанъ посреди ночи. Но каково же было удивленіе нашего всадника, когда онъ изъ устъ людей никогда имъ невиданныхъ услыхалъ сперва темные намеки, а потомъ открытыя разглагольствованія о причинѣ своей опасной поѣздки, объ отрядѣ, изъ котораго онъ пріѣхалъ, о романической встрѣчѣ двухъ сердецъ, разрозненныхъ на холодномъ сѣверѣ и имѣющихъ встрѣтиться въ виду кавказскихъ горъ, наконецъ даже о томъ, что одна особа, слывущая подъ именемъ "кисловодской розы" плачетъ и тоскуетъ подъ властію "свирѣпаго восточнаго человѣка"! Какъ ни былъ, повидимому, добръ и молодъ Оленинскій, какъ ни утомила его верховая ѣзда по іюньскому зною, но при здѣсь приведенныхъ замѣткахъ румянецъ выступилъ на его щекахъ и глаза разгорѣлись не совсѣмъ ласковымъ образомъ. Отвѣты его стали грубѣе, короче и онъ уже успѣлъ съ самонадѣянной смѣлостью молодости два раза обвести гнѣвнымъ взглядомъ столпившихся сплетниковъ, когда, къ счастію для него, деньщикь Барсукова явился на дорогѣ съ стройной вороною лошадью, нѣсколько превышавшей своимъ ростомъ ростъ обыкновенныхъ горскихъ лошадокъ, но сходною съ ними но необыкновенно лукавому взгляду и тонкости жилистыхъ ногъ. Въ послѣдній разъ окинувши глазами толпу больныхъ и будто въ послѣдній разъ изыскивая на кого бы изъ нихъ обрушить свое справедливое негодованіе, Оленинскій не встрѣтилъ ничего особенно непріязненнаго, или по крайней мѣрѣ годнаго для придирки. Небо все темнѣло и темнѣло, будто напоминая о вредѣ медленности, а потому нашъ молодой наѣздникъ, сухо поклонясь компаніи, прыгнулъ въ сѣдло, подобралъ поводья, и только выжидалъ Барсукова, чтобъ поблагодарить его и отправиться.
Въ эту минуту ему представился хорошій случай проучить сплетниковъ. Двое недавно прибывшихъ больныхъ, повидимому предполагавшихъ, что на Кавказѣ не обходится дня безъ убійствъ и нечаянныхъ нападеній, съ важнымъ видомъ спросили молодого человѣка объ отрядныхъ новостяхъ и наконецъ о томъ, во какому случаю сотня --скихъ казаковъ недавно прошла чрезъ станицу, направляясь къ Кисловодску?
-- Неужели же вы здѣсь ничего но знаете? спросилъ Оленинскій съ такимъ изумленнымъ видомъ, что всѣ слушатели, кромѣ военныхъ конечно, почувствовали какое-то странное сжиманіе сердца.-- Увидавъ васъ толпой и съ оружіемъ, я думалъ, что вы уже...
-- Что такое, что такое? раздалось со всѣхъ сторонъ, а нѣкоторые изъ больныхъ бросились заграждать дорогу всаднику, чтобъ онъ не уѣхалъ прочь, оставивши публику въ томительномъ ожиданіи.
-- Сами увидите завтра! вскричалъ Оленинскій, ловко направляя коня вскачь, мимо церкви, къ сторонѣ противоположныхъ воротъ станицы.
Еслибъ нашъ молодой пріятель явился раненымъ и сообщилъ о взятіи Пятигорска, о возмущеніи всѣхъ кабардинскихъ и карачаевскихъ племенъ, онъ навелъ бы на публику ужасъ, но не поразилъ бы ее тѣмъ невыразимымъ мученіемъ неизвѣстности, которое послѣдовало за его угрюмымъ, загадочнымъ восклицаніемъ. По случаю зноя, съ самаго утра доходившаго до сорока градусовъ, черезъ Есентуки во весь этотъ день не проѣхало ни одного человѣка,-- обстоятельство очень обычное въ краѣ мало населенномъ и довольно лѣнивомъ, но уже подготовившее русскихъ посѣтителей къ ожиданію чего-то необыкновеннаго. Появленіе молодаго офицера, извѣстнаго своей службой и довѣренностью начальниковъ,-- одного послѣ заката солнца на лошади, почти загнанной, его нетерпѣніе, его угрюмые отвѣты давно уже заставляли больныхъ думать: не таится ли подъ романической исторіею нѣчто уже слишкомъ романическое, то есть страшное. Общее замѣшательство сплетниковъ еще болѣе усилилось вслѣдствіе поведенія Барсукова, не только на отрѣзъ отказавшагося дать какое нибудь объясненіе, но еще поспѣшившаго отозвать къ себѣ всѣхъ товарищей-кавказцовъ и тихо сказать имъ нѣсколько неслышныхъ словъ, сопровождаемыхъ самою свирѣпо-таинственною миною. Читатель уже догадывается, что пріятель Оленинскаго, по натурѣ своей наклонный къ злымъ мистификаціямъ, просто попросилъ офицеровъ молчать и не выводить пріѣзжихъ храбрецовъ изъ заблужденія по части ожидаемыхъ опасностей. Въ какія нибудь пять минутъ больные разсыпались no домамъ, сообщили своимъ семействамъ о наступленіи горцевъ на станицу, объ опасности, въ которой находятся воды, о цѣлыхъ толпахъ хищниковъ въ степи, даже о фантастическомъ сраженіи подъ стѣнами крѣпости Георгіевска, находящейся очень недалеко отъ станицы. Всюду зажглись огоньки, всюду заряжались ружья; каждый казакъ, отправлявшійся на часы къ воротамъ, служилъ несомнѣннымъ признакомъ приготовленій къ защитѣ; всякая баба, запиравшая свои ставни, доказывала, что "дѣло заварилось не на шутку". Пріѣзжія дамы обмерли и принялись пилить своихъ мужей, зачѣмъ тѣ вмѣсто водъ липецкихъ вздумали ѣхать къ кавказскимъ. Молодежь, обрадованная случаемъ похрабриться, только усиливала общее волненіе своими мужественными выходками. Лакеи и горничныя разнесли страшную вѣсть по казачьимъ мазанкамъ такъ успѣшно, что не одинъ казакъ, покачавъ головой и на первый разъ не повѣривъ разсказу,-- черезъ минуту принимался приводить въ порядокъ свое оружіе, занятіе не бывшее лишнимъ ни въ какомъ случаѣ. Всѣ увѣщанія коренныхъ кавказцовъ, ихъ ручательство за безопасность Есентуковъ принимались дамами за обычный долгъ вѣжливости, мужчинами -- за признакъ обиднаго недовѣрія.
-- Отчего вы намъ не довѣряете, господа! почти со слезами говорилъ одинъ больной помѣщикъ, Филимонъ Петровичъ, тощій и хворый до того, что могъ разсыпаться въ кусочки при первомъ выстрѣлѣ.-- За что вы насъ обманываете, господа! возглашалъ онъ начальнику станицы; -- мы хотимъ защищаться не хуже другихъ и никакой татаринъ насъ не испугаетъ!
Другой посѣтитель, поэтъ старыхъ временъ, тутъ же сочинилъ стихи "Ночное нападеніе горцевъ", стихи, съ честью послѣ того напечатанные въ одномъ изъ тогдашнихъ петербургскихъ альманаховъ. Короче сказать, тревога росла съ каждой минутою. Около почтоваго домика сформировался цѣлый легіонъ непрошенныхъ воиновъ, вооруженныхъ лакеевъ и волонтеровъ-помѣщиковъ, подъ предводительствомъ тамбовскаго агронома, когда-то служившаго въ милиціи. Этотъ легіонъ шумѣлъ болѣе всѣхъ, предлагая свои услуги, свои совѣты воинскому начальству станицы. Кто трепеталъ самъ, кто поминутно бѣгалъ успокоивать дамъ, а кто уже начиналъ упрекать офицеровъ въ нерѣшительности, предлагая оставить часть людей для защиты вала, а съ остальными сдѣлать рекогносцировку со стороны Пятигорска!
Натѣшившись вдоволь, Барсуковъ, вмѣстѣ съ главнымъ командиромъ казаковъ, расположенныхъ на станицѣ, поспѣшилъ сдѣлать публикѣ новое, торжественное увѣщаніе и честью своей поручиться въ общей безопасности. Но рѣчи его, только-что начавъ производить должный эффектъ, прекратились вслѣдствіе неожиданнаго, страшнаго событія. Неистовый топотъ коня раздался въ сторонѣ кисловодской дороги,-- и все собраніе, уже чуя что-то ужасное, кинулось къ тыну за рѣчку. При лунномъ свѣтѣ, въ облакѣ пыли, выбивая искры изъ каменистой дороги, неслась прямо къ станицѣ высокая лошадь безъ сѣдока, съ сѣдломъ, сбитымъ на сторону. Сторожевые казаки, во-время ухвативъ ее за поводья, вскрикнули отъ изумленія: въ ихъ рукахъ храпѣлъ и рвался тотъ самый конь, на которомъ Оленинскій часа за два назадъ ускакалъ къ Кисловодску! Въ чушкахъ не оказывалось пистолетовъ, вся сбруя находилась въ безпорядкѣ. Тутъ уже самъ Барсуковъ поднялъ яростный крикъ, свидѣтельствовавшій какъ о горячности его сердца, такъ и о привязанности къ несчастному всаднику. Оленинскій слишкомъ хорошо ѣздилъ, чтобъ самому повалиться съ сѣдла, Оленинскій былъ слишкомъ зорокъ и ловокъ для того, чтобъ позволить себя живымъ стащить съ лошади. Быстрѣй требовалось разъяснить все дѣло, накрыть хищниковъ на мѣстѣ, тѣмъ болѣе, что большая часть дороги шла ущеліемъ,-- обстоятельство всегда облегчающее поимку злодѣевъ. Не прошло двухъ минутъ, какъ Барсуковъ, куда-то скрывшійся отъ глазъ, но все-таки продолжавшій кричать на всю станицу, явился у воротъ на новой лошади въ черкескѣ, торопливо пристегивая кинжалъ къ поясу. За Барсуковымъ ѣхали казаки съ офицерами и рвались нѣкоторыя изъ больныхъ, останавливаемые своими сродниками,-- что отчасти напоминало отъѣздъ Регула къ врагамъ-карфагенянамъ. Оказалось, какъ оно всегда водится при тревогѣ, что многіе изъ станичныхъ жителей еще съ утра слышали выстрѣлы въ сторонѣ горъ, между тѣмъ какъ другіе давно уже примѣтили цѣлый столбъ пыли, посреди темноты все ближе и ближе двигавшійся къ станицѣ. Этотъ несчастный столбъ, вѣроятно, поднятый прибѣжавшей лошадью и не ложившійся на земь по причинѣ тишины въ воздухѣ, могъ назваться послѣдней каплею, послѣ которой сосуду ужаса оставалось только пролиться. Старыя бабы, воины пѣшіе и конные, дѣти, ямщики, больныя дамы въ кофтахъ, повара, медики и плачущія дѣвушки засыпали всю улицу, толкали другъ друга, въ темнотѣ натыкались на завалинки, отдавливали ноги и хвосты собакамъ, которыя выли, лаяли и дико бросались повсюду. Самая тѣнь порядка исчезла въ этомъ содомѣ. Начальство станицы, истощивъ всѣ мѣры къ успокоенію пріѣзжихъ и зная, что серьезнаго нападенія опасаться нечего, предоставило пріѣзжихъ храбрецовъ ихъ собственной участи. Десятокъ шалуновъ, во время этой суматохи могъ бы дѣлать въ Есентукахъ все, что угодно и даже увезти изъ станицы всѣхъ наполнявшихъ ее посѣтителей и посѣтительницъ.
Такъ какъ читатель, по всей вѣроятности, очень хорошо знаетъ, что молодые и красивые юноши не за тѣмъ появляются въ повѣстяхъ и легендахъ, чтобы погибать въ концѣ первой главы, то мы испрашиваемъ себѣ дозволенія, не стѣсняясь потребностію эффектовъ, тотчасъ же изложить похожденія Оленинскаго въ тѣ самыя минуты, когда друзья считали его убитымъ, или по крайней мѣрѣ увлекаемымъ въ тяжкую и постыдную неволю.
Проѣхавъ станицу и миновавъ степную часть дороги, нашъ молодой всадникъ спокойно добрался до горнаго пути -- того мѣста, гдѣ начинается ущеліе и гдѣ цѣлые ряды коническихъ возвышенностей то бѣлыхъ или покрытыхъ зеленью, то темныхъ и угрюмыхъ, какъ стѣны старой изстрѣлянной крѣпости, начинаютъ тѣсниться надъ Подкумкомъ и по временамъ свѣшиваться надъ головой путника, изумленнаго внезапнымъ переходомъ отъ равнины къ скаламъ и утесамъ. Мало во всей Россіи мѣстъ болѣе сумрачныхъ и уныло-плѣнительныхъ. Весь пейзажъ выигрывалъ еще больше отъ страннаго освѣщенія, составленнаго изъ послѣднихъ отблесковъ зари, смѣшивающихся съ первыми лучами только-что выходившаго мѣсяца. Голова Оленинскаго закружилась не столько отъ быстрой ѣзды, сколько отъ восхищенія, возбужденнаго въ немъ видомъ окрестности и отдаленныхъ кремнистыхъ горъ, таинственно выглядывавшихъ по временамъ изъ-за гряды ближайшихъ къ нему возвышенностей. Горный потокъ, шумѣвшій по камнямъ, далеко-далеко внизу шепталъ какую-то рѣчь, невнятную, но поэтическую. Какъ сонныя грёзы въ лѣтнюю ночь, поминутно смѣнились меланхолическія картины окрестности справа и слѣва, вверху и внизу, вдоль по бѣлой дорогѣ, будто искрившейся во всю длину по причинѣ своей каменистой поверхности. Десять разъ сердце молодого путника подъ вліяніемъ чудныхъ видѣній будто хотѣло выпрыгнуть изъ его груди, десять разъ слезы выступали на глаза Оленинскаго, и онъ тихо отиралъ ихъ, не зная самъ, были ли то слезы восторга, радости, унынія и горести. Въ мысляхъ его происходила завидная путаница, знакомая только людямъ, испытавшимъ всѣ ощущенія молодости,-- и не простой, а счастливой и блистательной молодости. Оленинскій то пускалъ коня вскачь, то вдругъ его останавливалъ и ѣхалъ шагомъ, слѣдя глазами за каждой перемѣной скалистой мѣстности, почти желая бросить коня и сойдти на траву, смоченную росою, жадно броситься на нее и лежать въ зелени до утра, плача безъ причины, вспоминая лучшіе годы своего дѣтства; то вспоминалъ онъ, что на пути ему нетрудно черезъ минуту встрѣтить врага предпріимчиваго и безпощаднаго. А вспоминая о томъ, гордо выпрямлялся грудью, касался правой рукой своего оружія и дыша горнымъ воздухомъ, такъ возбуждающимъ всѣ воинственные инстинкты души человѣческой, почти желалъ и нападенія, и бѣшенаго боя грудь съ грудью, и побѣды, и погони за уступившимъ недругомъ. На короткія минуты Оленинскій забывался совершенно: онъ не могъ сообразить, гдѣ и въ какое время дня онъ ѣдетъ,-- начало ночи казалось ему разсвѣтомъ и красная линія померкшей зари на западѣ -- предвѣстницей солнечнаго восхода. Лошадь его захотѣла пить и сама, мастерски выщупывая копытами крѣпкое мѣсто, спустилась къ рѣчкѣ. Своеволіе это только одно вывело нашего пріятеля изъ его оцѣпененія. Давши коню напиться и перемѣстивъ сѣдельные пистолеты за поясъ, онъ поднялся опять на дорогу, два раза переѣхалъ въ бродъ Подкумокъ -- и наконецъ добрался до линіи кремнистыхъ горъ, у подножія которыхъ лѣпилась станица Кисловодска, будто кучка игрушечныхъ домиковъ.
До крѣпости и цѣлебнаго источника оставалось версты двѣ или три; длинная аллея изъ пирамидальныхъ тополей, видомъ похожихъ на кегли гигантскаго размѣра, обозначилась озаренная луною но дорогѣ къ богатырскому ключу. Съ отрадой, понятною людямъ, часто бывавшимъ въ дальней дорогѣ, посреди краевъ унылыхъ или удаленныхъ отъ Европы, Оленинскій примѣтилъ по сторонамъ дороги всѣ признаки такъ давно имъ забытой изящной и осѣдлой жизни. Живописные домики украшали собою скаты холмовъ, снова сдвигавшихся направо и налѣво, другіе дома, съ балконами, зелеными кровлями и садиками, сидѣли въ разсыпную на долинѣ, пересѣченной во всю длину рѣчкою; по всему незастроенному пространству той же долины тянулся паркъ, котораго могучая растительность составляла его главную и неоцѣненную прелесть. Высоко надъ прямыми стволами деревьевъ, будто надъ лабиринтомъ изъ темныхъ колоннъ, сцѣплялась, раскидывалась и перепутывалась ихъ широколиственная зелень, будто кровля, непроницаемая ни дождемъ, ни лучами солнечными. Зеленые холмы окаймляли паркъ, замыкали долину со стороны крѣпости, заслоняли мѣсяцъ, залипавшій всю окрестность серебрянымъ свѣтомъ; между тѣмъ какъ ночной воздухъ, пресыщенный благоуханіемъ полевыхъ и садовыхъ цвѣтовъ, туманилъ голову, причинялъ трепетаніе сердца.
Нашъ Оленинскій, за неимѣніемъ многихъ качествъ, приличныхъ романическому герою, имѣлъ нѣкоторыя юношескія достоинства, въ совершенствѣ развитыя боевой жизнью и вліяніемъ природы кавказской, такъ хорошо дѣйствующей на развитіе молодого человѣка. Во-время перенесенный отъ пустой петербургской жизни въ сферу, гдѣ нельзя было шагу ступить безъ смѣлости и самостоятельности, въ край, гдѣ столичная апатія и модное nil admirari могли только насмѣшить собой публику, нашъ герой не только сохранилъ всю чистоту и воспріимчивость юности, но во многихъ отношеніяхъ могъ назваться гораздо моложе своего возраста. Нигдѣ не даютъ товарищу прозваній такихъ мѣткихъ и живописныхъ, какъ въ полкахъ и всякаго рода военныхъ командахъ: Оленинскаго всѣ сослуживцы и даже офицеры младшіе его чиномъ звали не иначе, какъ истиннымъ прапорщикомъ. Не смотря на свои чины и знаки отличія, нашъ молодой человѣкъ служилъ какъ бы олицетвореніемъ всѣмъ знакомаго и всѣмъ милаго типа юноши въ первомъ офицерскомъ чинѣ, типа такъ уважаемаго великими полководцами, считая въ томъ числѣ нашего Суворова, всегда любившаго и лелѣявшаго прапорщиковъ. Оленинскій дѣйствительно былъ истиннымъ и вѣчнымъ прапорщикомъ по своей веселой храбрости, по своей моложавой наружности, по готовности влюбляться во всѣхъ женщинъ и по многимъ другимъ замашкамъ. Надъ нимъ много смѣялись, но его уже начинали цѣнить какъ офицера, подававшаго огромныя надежды въ будущемъ, то есть соединявшаго запасъ всѣмъ доступной храбрости съ распорядительностью, въ тяжелую минуту боя умѣвшаго сказать веселое слово солдату, полезное замѣчаніе товарищу, а въ случаѣ спроса и начальнику. Въ частной жизни достоинства Оленинскаго казались менѣе ясными, можетъ быть, по причинѣ его лѣтъ, а можетъ быть и по недостатку людей, способныхъ его понятъ какъ слѣдуетъ. То капризный, то способный къ перенесенію всякихъ трудовъ, то апатичный, то самонадѣянный, то кроткій, то вспыльчивый, то простой какъ дитя, то преданный сантиментальному пустословію, какъ худшій изъ героевъ Марлинскаго, нашъ пріятель обладалъ неоспоримымъ запасомъ поэзіи -- не той, которая пишется со скрежетомъ зубовъ, печатается на мягкой бумагѣ и потомъ восхищаетъ институтокъ, а поэзіи, какая должна вмѣстѣ съ кровью играть около сердца каждаго юноши, непораженнаго золотухой или другими зловредными болѣзнями. Потому всю свою жизнь Оленинскій провелъ счастливо, потому и въ ночь, описанную нами, онъ считалъ себя блаженнѣйшимъ изъ смертныхъ въ подсолнечной, не имѣя къ тому, повидимому, никакого основанія, кромѣ южной ночи, луннаго сіянія, свѣжей зелени и красавца коня, игравшаго подъ сѣдломъ послѣ длиннаго переѣзда, какъ будто бы ему довелось всего сдѣлать двѣ или три лансады. Даже вороной конь, повидимому, оказался лишнимъ для совершеннаго счастія, потому что около самого источника, нынѣ бьющаго посреди величавой галлереи, а въ то время просто огороженнаго нѣсколькими перекладинами на тумбахъ, нашъ герой спрыгнулъ на землю и, привязавъ лошадь гдѣ-то къ дереву, опять подошёлъ къ нарзану, легъ около и, зачерпнувъ искрометной влаги, выпилъ ее съ такимъ наслажденіемъ, съ какимъ мы никогда не пьемъ шампанскаго, умылъ лицо и долго потомъ, не покидая своего мѣста, вслушивался въ шипѣніе и бурчаніе ключа, пѣнившагося подъ его глазами.
Молодому человѣку стало еще веселѣе и отраднѣе. Очень не мудрено, что окрестный воздухъ, на разстояніи нѣсколькихъ десятковъ шаговъ напитанный живительнымъ газомъ, тому много содѣйствовалъ. Но если всадникъ наслаждался, конь его, но видимому, не былъ вполнѣ доволенъ своимъ положеніемъ. Чуть Оленинскій отошелъ отъ аллеи, хитрое животное, примѣтивъ слабость узла, которымъ задернутъ былъ поводъ, завертѣлось около тополя и, потянувъ свои узы, сдѣлало поворотъ въ другую сторону, а на пути тихо, тихо ослабило ихъ еще болѣе. При четвертомъ или пятомъ кругѣ поводъ упалъ на землю и развязался. Тогда лошадка безъ шума, какъ котъ, пробралась къ дорогѣ и, убѣдившись въ успѣхѣ своего коварства, взмахнула хвостомъ, радостно рванулась всѣмъ корпусомъ и, какъ изъ лука стрѣла, пустилась къ Есентукамъ, не желая ночевать нигдѣ, кромѣ барсуковской конюшни.
Отрадная, но никакъ не мертвая тишина царствовала по всей знаменитой долинѣ, свидѣтельницѣ столькихъ проказъ и нѣжныхъ свиданій, любовныхъ ссоръ и слезъ разлуки и многихъ поэтическихъ моментовъ жизни человѣческой. Луна, добравшись до середины неба и наконецъ перевысивъ горы, засіяла какъ бенгальскій огонь на фейерверкѣ; при блескѣ ея влѣво отъ Оленинскаго и высоко надъ его головой обрисовалось въ зелени тополей, ясеней и липъ большое строеніе, ярко сіяющее огнями. Слабо доносились оттуда звуки духовой музыки, между тѣмъ какъ по одной изъ заднихъ аллей начали мелькать бѣлыя платьица, вѣроятно платья дамъ, поспѣшавшихъ на танцы въ собраніе. Жизнь европейская со всей своей обстановкой -- жизнь, навѣки утратившая свое значеніе для насъ, городскихъ жителей, разомъ раскинулась передъ юношей, болѣе года повидавшимъ ничего кромѣ степи, хотя и затканной цвѣтами, кромѣ дикихъ горъ, хотя и покрытыхъ вѣчнымъ снѣгомъ. Прелесть всего вида необходимо увеличилась мечтою о ней, невинной мечтою, безъ которой, можетъ быть, молодые люди не умѣли бы находить сладости въ безчисленныхъ дарахъ, разсыпанныхъ благимъ Провидѣніемъ на долю юности. Оленинскій почувствовалъ, что вся усталость его покинула. Еслибъ ему дозволено было, въ своемъ походномъ нарядѣ, явиться посреди танцующей компаніи, онъ, конечно, не сталъ бы въ углу залы съ лорнетомъ, какъ слѣдуетъ лицу новоприбывшему, а безтрепетно пустился бы на всѣ извѣстныя, полуизвѣстныя и вовсе неизвѣстныя ему пляски. Чѣмъ явственнѣе доносились до ушей юноши раздражительные звуки такъ давно неслыханной имъ музыки, тѣмъ болѣе сердце его наполнялось той безпричинной порывистой радостью, для возбужденія которой и придумана музыка. Остановившись посреди большой аллеи, около грота, впослѣдствіи такъ прославленнаго геніемъ великаго кавказскаго поэта, Оленинскій почувствовалъ сильное желаніе идти вверхъ по лѣстницѣ, во что бы то ни стало, и только одно появленіе на ступеняхъ нѣсколькихъ дамъ въ самыхъ щеголеватыхъ нарядахъ побудило его поскорѣе укрыть въ чащѣ свою дорожную фигуру и нарядъ, способный ужаснуть веселящуюся публику.
Тихо двигаясь вверхъ по горѣ и прислушиваясь къ музыкѣ, то осторожно ступая по выдавшимся камнямъ, то притаптывая росистую траву, отъ которой съ каждымъ движеніемъ ноги поднималось благоуханіе сокрушенныхъ растеній, нашъ молодой человѣкъ пробирался все выше и выше, по крутизнѣ нынѣ сглаженной и пересѣченной дорожками, а въ то время совсѣмъ поросшей частыми липами, позволявшими каждому посѣтителю водъ, не желавшему лично являться въ собраніе, наблюдать всю картину бала, стоя подъ самыми окнами строенія. Тамъ и сямъ около Оленинскаго, подъ кустами сидѣла, стояла и лежала публика, не имѣвшая охоты или права присутствовать на балѣ, то есть горничныя, казачки, пріѣзжіе байбаки и наконецъ компанія мирныхъ кабардинцевъ,-- племени, съ давняго времени имѣющаго особенное влеченіе ко всѣмъ проявленіямъ нашей образованной жизни. Первый взглядъ сквозь растворенныя окна по внутренность бѣлой залы съ лампами, гирляндами цвѣтовъ и кружками нарядныхъ женщинъ почти ослѣпилъ Оленинскаго, у него сердце затрепетало и передъ глазами забѣгали зеленые огоньки. Бальное помѣщеніе, прелесть котораго состояла въ простотѣ, безукоризненной чистотѣ и группахъ изъ свѣжей зелени по угламъ, окончивалось дверями въ другую большую комнату, гдѣ тоже бродили люди обоего пола. Всюду танцовали,-- такъ много набралось посѣтителей; всѣ почти дамы имѣли на себѣ бѣлыя платья; на террасѣ и на отлогой каменной лѣстницѣ, сбѣгающей черезъ всю гору къ главной аллеѣ парка, толпились посѣтители, покинувшіе залъ для того, чтобъ налюбоваться видомъ лѣтней лунной ночи. Глазу, отвыкшему отъ многолюдныхъ собраній съ ихъ неизбѣжными пятнами и смѣшными сторонами, все казалось новымъ, свѣжимъ, улыбающимся, молодымъ и необыкновенно блистательнымъ. Усачи въ венгеркахъ, тамъ и сямъ свирѣпо топающіе въ мазуркѣ, старикашки, учившіеся танцамъ во времена Вестриса и оттого отвертывавшіе всякое па со стараніемъ неописаннымъ, дамы отлично разряженныя и плохо одѣтыя, даже вѣчныя зрительницы чужого веселья,-- престарѣлыя невѣсты и горбатыя гостьи, даже ряды мусульманъ, засѣдавшіе, подобно кумирамъ одинъ возлѣ другого, не возбуждали въ душѣ Оленинскаго никакихъ признаковъ неприличной веселости. Разныя отклоненія отъ моды нисколько не тревожили человѣка, отвыкшаго отъ моды съ ея прихотями. Слишкомъ шумные проблески веселья не казались странными юношѣ, у котораго на сердцѣ было весело. Всѣ женщины собранія казались Оленинскому гуріями, достойными магометова рая, воздушными пери волшебной долины, цвѣтками образованной Европы, доннами, за одинъ взглядъ которыхъ можно было сейчасъ пойдти на ножи и шашки.... За минуту сладкаго ощущенія, волновавшаго всю душу нашего молодого героя при видѣ чужого веселья, можно было отдать всю жизнь какого нибудь столичнаго нахальнаго фата, умѣющаго только тяготить себя и другихъ, глупо усмѣхаться на пирахъ -- гдѣ поэзія образованной жизни должна тѣшить сердце человѣческое, и безплоднымъ, такъ часто поддѣльнымъ равнодушіемъ портить себѣ блага юности, которыхъ періодъ такъ быстро, даже слишкомъ быстро для насъ проходитъ!
Но гдѣ наконецъ, посреди всей толпы порхающихъ нимфъ, въ этомъ водоворотѣ изъ бѣлоснѣжныхъ платьевъ и букетовъ, яркихъ глазъ и пышныхъ волосъ, улыбающихся невѣстъ и гордыхъ красавицъ, находилась она, путеводная звѣзда юнаго странствователя по степямъ и ущельямъ, предметъ первой привязанности, товарищъ ребяческихъ игръ и предметъ рыцарскихъ помысловъ Оленинскаго? Около многихъ дамъ толпились старички и офицеры, многія блистали туалетомъ и молодостью, на многихъ жадно поглядывали даже горцы въ своихъ бѣлыхъ шапкахъ и, поглядывая, испускали весьма забавные гортанные звуки; каждая изъ нихъ походила на прежнюю Маленькую Лиди, покинутую именно въ ту пору, когда дѣвушки, переходя въ совершенный возрастъ, измѣняются и лицомъ, и ростомъ, и станомъ; но въ которой парѣ находилась Лиди настоящая, Лиди старыхъ годовъ, Оленинскій не могъ дать себѣ отчета, не смотря ни на какія усилія. Нашъ молодой другъ былъ въ той завидной порѣ жизни, когда человѣкъ, по видимому привязанный къ одной женщинѣ, любитъ въ ней всѣхъ женщинъ, весь женскій полъ, или по крайней мѣрѣ всю молодую и красивую часть женскаго пола. Каждая изъ молодыхъ особъ, танцующихъ въ кисловодной залѣ собранія, въ свою очередь казалась ему настоящей Лиди: одна обманывала его память какимъ нибудь милымъ поворотомъ посреди танца, другая сбивала его съ толка, особенно улыбнувшись своему кавалеру, волосы третьей были такъ длинны и густы, какъ у одной только женщины во всемъ свѣтѣ. Оленинскому было очень пріятно и очень совѣстно, но временамъ ему хотѣлось отъ стыда заплакать. Какъ, столько лѣтъ грезить женщиной и не узнать ее среди толпы, проскакать нѣсколько верстъ съ одной мечтою въ головѣ и не встрѣтить олицетворенія этой мечты, любить самымъ рыцарскимъ образомъ и даже не помнить въ лицо дамы своего сердца! Близорукій волокита, когда нибудь имѣвшій несчастіе явиться на балъ безъ лорнета, или почитатель модной танцовщицы, потерявшій при входѣ въ театръ свою зрительную трубку, одни могутъ вообразить положеніе Саши Оленинскаго. Подобно этимъ близорукимъ селадонамъ онъ смотрѣлъ, не зная куда смотрѣть, искалъ той, которую его глаза не имѣли силы узнать, ошибался и стыдился своихъ ошибокъ. Передъ нимъ, какъ свѣтлыя пятна, мелькали образы, между которыми онъ не умѣлъ различать любимаго образа, кипѣло дѣйствіе, смыслъ котораго былъ для него затерянъ. Со стороны своихъ сосѣдей-наблюдателей нечего было ждать пособія; наблюдательные посты передъ домомъ занимались татарами, глядѣвшими внутрь залы такъ жадно, какъ у насъ публика амфитеатра, или, по просту, райка, глядитъ на театральное сраженіе, пожаръ или "разрушеніе хижины". Оленинскій уныло поникнулъ головой и въ душѣ самъ себя назвалъ дитятей.
Такъ прошелъ часъ и еще часъ, но кто способенъ считать часы лунной южной ночи посреди музыки, запаха розъ, увлаженныхъ росою и зрѣлища, напоминающаго рай Магометовъ? Только черезъ долгое время одно неожиданное обстоятельство прервало поэтическое раздумье нашего пріятеля: вправо отъ него, на дорогѣ, ведущей къ заднему фасу собранія, послышался храпъ лошадей и звукъ оружія. Еще минута,-- и шумъ усилился, смѣшанныя фразы и рѣзкій голосъ команды обозначились посреди окрестной тишины; еще минута, и Оленинскій ясно различилъ голосъ Барсукова, такъ недавно оставленнаго въ Есентукахъ, посреди полнаго бездѣйствія, въ ожиданіи штоса или ланскнехта.
-- Скорѣе, говорилъ Барсуковъ, коротко и торопливо обращаясь къ казакамъ или солдатамъ: -- отобрать свѣдѣнія на всѣхъ постахъ, осмотрѣть траву по сторонамъ дороги, татаръ, какіе встрѣтятся, братъ безъ оговорки. А теперь (тутъ голосъ смягчился, показывая, что Барсуковъ держалъ рѣчь къ кому нибудь изъ младшихъ товарищей) сдѣлайте дружбу, вызовите коменданта изъ залы, да не забудьте шепнуть полковнику, что кажется его офицера или убили, или увезли въ горы.
И сдѣлавши всѣ распоряженія, Антонъ Ильичъ пришелъ къ окнамъ собранія, сталъ задомъ къ Оленинскому, угрюмо взглянулъ въ залу, нетерпѣливо оправилъ на себѣ поясъ, топнулъ ногой и далъ порядочнаго толчка первому татарину, который, заглядѣвшись на русскихъ красавицъ, слегка задѣлъ его окрайной шапки.
-- Кого утащили татары, Барсуковъ? спросилъ Оленинскій, будто проснувшись отъ сладкаго сна.
Трудно выразить простыми словами удивленіе, радость, выразившіеся на худомъ и какъ будто бронзовомъ лицѣ Барсукова при этомъ голосѣ, при видѣ товарища, котораго онъ столько часовъ искалъ безъ отдыха, искрестивъ ущелье и окрестную степь, не оставя ни одного изъ заднихъ постовъ неопрошеннымъ. Произойди сказанная встрѣча днемъ и при свидѣтеляхъ, угрюмый человѣкъ не преминулъ бы "завернуться въ плащь холодности" и даже можетъ быть просто вымѣстить на Оленинскомъ все безпокойство имъ причиненное; но молодые люди находились съ глазу на глазъ, и къ тому же тихая ночь такъ и наполняла всю душу нѣжными, любящими помыслами. Барсуковъ трижды облобызалъ молодого человѣка, передалъ ему всю исторію есентуцкой тревоги, почти прослезился отъ радости, а потомъ, съ веселостью подпрыгнувши, и сотворивъ самое неловкое антраша, сталъ наблюдать какое дѣйствіе произведется въ залѣ вызовомъ коменданта крѣпости.
-- Скажи мнѣ, Антонъ Ильичъ, сказалъ въ это время Оленинскій, стараясь придать своему голосу всевозможную холодность:-- съ дороги ли я ослѣпъ или не туда гляжу, только я до сихъ поръ не могу различить, гдѣ находится такъ часто упоминаемая вами...
-- Превосходно! закричалъ Барсуковъ, захохотавъ во все горло.-- Если ты ее не узналъ, мнѣ-то ее почемъ узнать? Я не дамскій кавалеръ, это тебѣ всякій скажетъ. Меня не было на водахъ, когда она сіяла въ Пятигорскѣ, а здѣсь я всего первый разъ. Признавайся разомъ, ты не узналъ своего предмета?
Оленинскій могъ только съизнова поникнуть головою. Увидавъ это, Антонъ Ильичъ снова засмѣялся, потомъ улыбнулся еще разъ, будто придумывая какую-то злую шутку, затѣмъ, сдвинувъ свою косматую шапку на сторону, опустивъ пряжку пояса такъ, что шашка спустилась почти до полу, растегнулъ нижніе крючки черкески, однимъ словомъ, тотчасъ же принялъ самую разстроенную, добра не обѣщающую наружность.
-- Гляди въ окно, быстро сказалъ онъ, кончивъ приготовленія.-- Гляди и въ особенности слушай. Я умѣю допрашивать женщинъ и дѣвочекъ. Незнакомка намъ сама скажется.
И, не слушая увѣщаній пріятеля, давно знавшаго всѣ дурныя повадки Антона Ильича, Барсуковъ бросился въ сторону, достигнувъ террасы и побѣжалъ по ступенямъ большой лѣстницы съ ловкостью вѣкши или человѣка, сдѣлавшаго не одну горную экспедицію. Какъ ни былъ Оленинскій встревоженъ новою проказою Барсукова, но у него не хватало силы обернуться и остановить его; юноша чувствовалъ себя въ положеніи того римскаго мудреца, котораго поневолѣ затащили на бой гладіаторовъ и который, разъ взглянувъ на арену, не имѣлъ силы свести съ нея глазъ. Сердце молодого путника забилось, какъ птичка въ клѣткѣ, и онъ опять прильнулъ къ окошку собранія.
Уже появленіе перваго посланнаго Антономъ Ильичомъ вѣстника произвело сильное впечатлѣніе на публику: кадрили смѣшались, военные составили кружокъ, къ которому тутъ же примкнули водяные вѣстовщики и трусы всякаго рода, дамы попятились и стали у оконъ, толпясь и замѣтно блѣднѣя. Барсуковъ имѣлъ ловкость войдти въ залу такъ, чтобы прежде всего очутиться въ кружкѣ женщинъ. Его зловѣщая наружность и безпорядочный нарядъ довершили смятеніе. Не говоря ни съ кѣмъ, онъ пробѣжалъ къ окну, подъ которымъ стоялъ Оленинскій и, будто не имѣя силы стоять на ногахъ, кинулся на стулъ, нарочно отдавивъ обѣ ноги близъ сидящему татарину, тутъ же отскочившему въ сторону съ крикомъ. Дамы окружили Антона Ильича и осыпали его тысячью вопросовъ.
-- Кто убитъ? кого взяли черкесы? слышалось справа и слѣва.
-- Убитъ лучшій офицеръ **го полка, сурово вымолвилъ Барсуковъ, съ видомъ отчаянія, скрестивъ на груди руки: -- убитъ лучшій нашъ товарищъ Саша Оленинскій, который такъ отличался за эти годы!
Слабый и нѣжный крикъ раздался въ группѣ женщинъ. Самая стройная и ближайшая къ окну дама вскрикнула еще разъ и, помертвѣвъ совершенно, почти безъ памяти опустилась на руки подругъ, сзади нея стоявшихъ. За этотъ крикъ и за память, въ немъ высказанную, можно было простить коварному женскому роду, достойному слезъ и смѣха, много бѣдъ, много-много сильныхъ прегрѣшеній.
Лучшаго окончанія этой поэтической ночи Оленинскій не ждалъ и не могъ себѣ представить. Какъ взялъ его Барсуковъ снова подъ руку, какъ онъ его представилъ обрадованному коменданту и другимъ товарищамъ, какъ онъ наконецъ отвелъ его въ квартиру и уговорилъ лечь спать, этого всего нашъ молодой пріятель почти не чувствовалъ и не помнилъ. И долго еще посреди тишины южной ночи въ ушахъ его раздавался слабый женскій крикъ и мелькалъ образъ, но увы!-- не только образъ одной испуганной особы, а всѣхъ кисловодскихъ дамъ, достойныхъ мусульманскаго рая.
Чтобы разсказать въ точности, къ какому разряду людей принадлежалъ Антонъ Ильичъ Барсуковъ, въ теченіе долгихъ лѣтъ считавшійся необходимымъ украшеніемъ и неизбѣжнымъ неудобствомъ водъ кавказскихъ, нужна проницательность, которой мы въ себѣ не находимъ. Многія качества сего господина и людей ему подобныхъ, вѣрно схваченныя геніальнымъ поэтомъ "Героя нашего времени", да сверхъ того украшенныя всей поэзіею красоты, молодости и страстной натуры, пошли на созданіе лучшаго лица во всемъ его твореніи. Съ достовѣрностью можно сказать, что въ Барсуковѣ выказывалась вся дурная сторона вольной, кочующей жизни такъ же рѣзко, какъ хорошій ея результатъ выражался въ лицѣ Оленинскаго. Посреди боя и на службѣ Антонъ Ильичъ былъ человѣкомъ храбрымъ и полезнымъ. Сверхъ того, въ Барсуковѣ очень цѣнились его совершенное равнодушіе передъ опасностями и мастерская способность обращаться съ горцами, къ которымъ онъ всю жизнь чувствовалъ нѣжнѣйшее влеченіе, не мѣшавшее ему, однако же, находить какое-то дикое, почти нечеловѣческое наслажденіе въ дракѣ и кровопролитіи. Въ частной своей жизни Антонъ Ильичъ считался плохимъ товарищемъ, дурная слава вилась около его имени, какъ туманъ по болоту, и если вѣрить всѣмъ сплетнямъ, безъ сомнѣнія преувеличеннымъ, онъ былъ ничѣмъ инымъ, какъ главою цѣлой шайки игроковъ и водяныхъ авантюристовъ, повиновавшихся ему съ слѣпой преданностью. Къ этой клеветѣ, безъ сомнѣнія, подали поводъ любовь Барсукова къ азартной игрѣ и его непремѣнное участіе во всѣхъ исторіяхъ, случавшихся между посѣтителями минеральныхъ источниковъ. Окрестности водъ для Барсукова дѣйствительно могли назваться духовной родиной, обожаемымъ Эльдорадо, обѣтованнымъ краемъ; онъ ихъ любилъ такъ, какъ шотландецъ свои холмы, поросшіе верескомъ, или швейцарецъ берега родныхъ горныхъ озеръ. Онъ не чувствовалъ ровно ничего, глядя на снѣговые хребты Кавказа или цвѣтущія долины Закавказья, но видъ пятигорской галлереи, или кисловодскаго грота, или дубовой чащи, ведущей къ Желѣзноводску, наполнялъ его душу порывами чистѣйшаго восторга. Вовсе не любя людей, напротивъ того, съ наслажденіемъ выискивая всякую возможность испугать, осмѣять, одурачить ближняго, Антонъ Ильичъ долгомъ считалъ сблизиться съ каждымъ пріѣзжимъ, для леченія россіяниномъ, съ каждымъ обитателемъ края, такъ имъ любимаго. Эта смѣсь общительности съ угрюмостью натуры и подала поводъ къ главнымъ обвиненіямъ на Барсукова. А между тѣмъ онъ игралъ честно, мало того,-- вовсе не цѣнилъ выигрыша; и хотя его квартира къ концу курса походила на музей, набитый оружіемъ, цѣнными вещами и даже чужимъ платьемъ, хотя на его дворѣ стояли выигранные экипажи и ржали тѣмъ же путемъ добытыя лошади, но все это богатство нисколько не тѣшило обладателя и безпрестанно раздавалось на всѣ стороны, всѣмъ и каждому, что, однако, нимало не способствовало популярности и доброй славѣ самого Барсукова.
Кажется намъ, что одною изъ главныхъ причинъ дурной жизни Антона Ильича нужно признать его безграничное самолюбіе и соединенную съ нимъ робость передъ женщинами. Страстно любя женщинъ, онъ ихъ боялся, а между тѣмъ желалъ быть съ ними, интересовать ихъ, имѣть вліяніе на ихъ дѣла и страсти. Еслибъ онъ употребилъ хотя десятую часть тѣхъ усилій, съ которыми доставалась ему всякая зловредная сплетня на то, чтобъ понравиться которой либо изъ водяныхъ посѣтительницъ -- несомнѣнный успѣхъ наградилъ бы его домогательства. Еслибъ онъ на балахъ и посреди женскихъ собраній выказалъ сотую часть того злаго ума, съ которымъ придумывалъ всякую проказу для чуждой ему молодости, слава его была бы прочнѣе и позавиднѣе. Но вредя женщинамъ и дичась женщинъ, Барсуковъ наконецъ дошелъ до того, что началъ считать каждую водяную даму своимъ непріятелемъ и дѣйствительно дѣлалъ все нужное, чтобъ ей опротивѣть. Еслибъ этихъ враговъ не было, воды потеряли-бъ для Барсукова всю свою прелесть, а между тѣмъ, чуть къ водамъ съѣзжалось много хорошенькихъ женщинъ, Антонъ Ильичъ не успоконвался, пока не успѣвалъ насолить всякой. Мягкій по душѣ, но циникъ по привычкамъ и убѣжденіямъ, онъ даже свою некрасивую наружность старался сдѣлать злѣе и некрасивѣе, волосы стригъ до безобразія, отпускалъ жидкія бакенбарды и безпрестанно сбривалъ ихъ, будто желая казаться вѣчно не бритымъ, въ одеждѣ не соблюдалъ малѣйшей изысканности, такъ необходимой въ жаркомъ краѣ, гдѣ человѣку легко опуститься. Все, что носилъ Барсуковъ, оказывалось или узкимъ или широкимъ.
На утро послѣ тревогъ описанной нами ночи, Александръ Алексѣичъ Оленинскій, только что проснувшись, лежалъ на походной кровати въ маленькомъ домикѣ, отведенномъ ему черезъ любезность кисловодскаго начальства, въ самой серединѣ парка, невдалекѣ отъ дома собранія и красивой буточки, въ которой нынче выдаются билеты для входа въ купальни. Какъ ни былъ молодой путешественникъ расположенъ влюбиться (влюбленнымъ назвать его нельзя: "дамѣ сердца" имѣлось только четырнадцать лѣтъ, когда онъ игралъ съ ней въ Петербургѣ), но всѣ члены его едва ворочались послѣ сна,-- нѣсколько сотъ верстъ сдѣлалъ онъ верхомъ и всѣ лошади, какъ на бѣду, попадались тряскія. Солнце во всей своей утренней славѣ горѣло надъ Кисловодскомъ, но его палящіе лучи, едва пробираясь сквозь море зелени со всѣхъ сторонъ опутывающей домикъ Оленинскаго, едва-едва доходили до бѣлаго досчатаго пола. Барсуковъ сидѣлъ на низкомъ диванчикѣ возлѣ постели и говорилъ безъ умолка, потому что любилъ Оленинскаго на сколько могъ и, что главное, въ его присутствіи чувствовалъ постоянно какую-то живую эластичность духа,-- обстоятельство почти необъяснимое, но крайне замѣтное при всѣхъ нашихъ дружескихъ привязанностяхъ. Съ своей стороны и молодой пріятель Антона Ильича чувствовалъ себя въ такомъ веселомъ спокойствіи, такъ расположенъ былъ къ смѣху и пассивному слушанію рѣчей, что сплетни и злыя клеветы, ежеминутно воздвигаемыя Барсуковымъ, казались ему чѣмъ-то въ родѣ слушанія хорошей газеты посреди тишины сельскаго уединенія.
Рѣчи Барсукова, какъ предполагать можно, отличались остроуміемъ не совсѣмъ тонкимъ, очень изысканнымъ, во вкусѣ стараго времени, но ихъ содержаніе вполнѣ могло познакомить всякаго съ тогдашнимъ порядкомъ оживленной и разнообразной жизни на водахъ. Какъ нарочно, въ тотъ годъ весь Кисловодскъ едва вмѣщалъ въ себѣ пріѣзжихъ посѣтителей и, по словамъ Барсукова, "работы оказывалось не мало". Во первыхъ, изъ Петербурга пріѣхалъ какой-то новый игрокъ, имѣвшій привычку ссориться съ каждымъ знакомымъ и хвастаться передъ незнакомыми тѣмъ, что онъ привезъ съ собой нѣсколько тысячъ серебромъ денегъ, носимыхъ на груди въ особой ладонкѣ. Это новое лицо уже начало подвиги свои, обдувши разныхъ посѣтителей темныхъ и небогатыхъ. Требовалось напустить на петербургца подъ видомъ неопытныхъ юношей двухъ мастеровъ дѣла. Левъ не гоняется за крысами, но съѣстъ крысу, если та сама лѣзетъ ему въ ротъ. Пусть столичный ястребокъ помнитъ свою кавказскую экспедицію. Потомъ Голяковъ, пріѣзжій изъ Харькова, за свою смуглую наружность и дикія тѣлодвиженія болѣе извѣстный подъ именемъ "эѳіопа", слезно испрашивалъ помощи насчетъ своей любви къ нѣкоей Лизѣ Пучковой, прибывшей изъ Москвы и имѣющей три тысячи душъ, назначенныхъ въ приданое, что, по водяному исчисленію, составляетъ, однако, не болѣе какъ душъ триста. Голяковъ не имѣлъ никакихъ шансовъ успѣха; но помогать влюбленному юношѣ необходимо. Требуется устроить кавалькаду къ Кольцовой горѣ, напасть на эту кавалькаду переодѣвшись черкесами, дать Голякову возможность исхитить изъ боя свою очаровательницу и тѣмъ очаровать ея родителей. Для большой удачи предпріятія не мѣшало бы уговорить одного мнительнаго помѣщика, Филимона Петровича, постоянно говорящаго, что ему не долго остается жить на свѣтѣ, дать убить себя во время боя; но переговоры о томъ еще не увѣнчались успѣхомъ, вслѣдствіе упорства Филимона Петровича.
-- Изъ исторій, въ послѣднее время случившихся въ Кисловодскѣ,-- всю публику занимаетъ странное обхожденіе князя Давида Торхановскаго (тутъ Оленинскій вздрогнулъ и глаза Барсукова стали лукавѣе) съ своей молодой женой, всѣми безспорно признанной за первую красавицу настоящаго курса.-- Вся странность говорилъ Антонъ Ильичъ:-- можетъ быть объяснена двумя словами: Европа сочеталась съ Азіею и оттого обѣ части свѣта остались въ накладѣ. Князь Давидъ человѣкъ очень забавный, хотя у него только что на глазахъ не растутъ волосы, совершенно способенъ составить счастіе дѣвы горъ, точно такъ же, какъ княгиня съ своей стороны очень можетъ вдохновить не одного юношу, пріѣзжаго изъ отряда. Но вступая въ бракъ, они забыли свое происхожденіе и оттого бѣдствуютъ. Торхановскій -- турокъ по матери, горецъ по дѣдамъ и прадѣдамъ, армянинъ по дядямъ и теткамъ, находясь въ Петербургѣ на службѣ, влюбился тамъ въ молоденькую дѣвушку, дочь очень бѣдныхъ, но крайне благородныхъ родителей, и успѣлъ на ней жениться ранѣе, нежели невѣста и ея родители успѣли хорошенько обдумать всѣ послѣдствія этого брака. Впрочемъ, Лидія Антоновна по чрезвычайной своей юности свободна отъ всякаго нареканія; разсказываютъ даже, она надѣвала подвѣнечное платье три раза, сбрасывая его и умоляя родителей сжалиться надъ нею. Первые годы супруги прожили очень хорошо въ своихъ помѣстьяхъ около Кизляра, да впрочемъ и трудно было имъ жить несогласно, потому что князь Давидъ, полный самаго восточнаго понятія о женщинахъ, избѣгалъ раздоровъ, запирая свою жену въ темную комнату, оставляя ее безъ обѣда при малѣйшемъ капризѣ съ ея, а иногда и съ своей стороны. Противъ такихъ аргументовъ бороться очень трудно, но одна бѣда заключается въ томъ, что аргументы подобнаго рода не всегда возможно примѣнять въ общежитіи.
Здоровье молодой княгини, разстроенное климатомъ, а можетъ быть и отсутствіемъ европейскихъ ощущеній, потребовало непремѣннаго леченія,-- и доктора присовѣтовали ей кавказскія воды. Тутъ-то и наступила година бѣдствій и всякаго потрясенія для князя Давида, давно уже успѣвшаго забыть все пріобрѣтенное имъ въ столицѣ и умѣвшаго только сидѣть сложа ноги подъ деревомъ, куря при томъ трубку. Вниманіе посѣтителей къ его супругѣ выводило его изъ терпѣнія, ея выѣзды на балы причиняли ему казни адскія; всякое ея слово, каждая усмѣшка своему кавалеру, питая ревность восточнаго человѣка, вскорѣ довели ее до бѣшенства. Запирать Лидію Антоновну и оставлять ее безъ обѣда оказалось невозможнымъ на водахъ, гдѣ всякая малѣйшая исторія дѣлается извѣстною каждому, да и наконецъ сама красавица и выросла и поумнѣла на столько, что подобное обхожденіе едва ли съ нею возможно. Оттого бѣдный князь вовсе растерялся и не можетъ сдѣлать шага, не насмѣшивъ публику, которая, конечно, не упускаетъ случая поддразнивать его всѣми способами.
Такъ ведетъ себя Азія, но поведеніе Европы, нужно сознаться со вздохомъ, выше всякой похвалы. Наслаждаясь жизнью, такъ давно ею покинутою, m-me Лиди дѣлаетъ все возможное, чтобъ ввести своего мужа въ эту жизнь, примирить его съ нею, успокоить его отъ тревогъ, не дать ему малѣйшаго повода къ подозрѣнію и ревности. Никто не смѣетъ затронуть князя Давида въ ея присутствіи,-- еще недавно она такъ отдѣлала юношу, осмѣлившагося было отпустить какую-то обычную шуточку, что тотъ вѣрно и до сихъ поръ проклинаетъ свое неразуміе. Вмѣсто того, чтобъ ревновать эту женщину, Торхановскій долженъ молиться за нее, какъ за свою защитницу и заступницу.
-- Что ни говорите -- такъ заключилъ Барсуковъ свое повѣствованіе:-- Европа всегда будетъ лучше Азіи,-- а ты, Оленинскій, во всѣхъ дѣлахъ жизни будешь счастливымъ бездѣльникомъ.
Это послѣднее и вовсе неожиданное заключеніе, повидимому, не понравилось нашему молодому пріятелю.
-- Скажи мнѣ Антонъ Ильичъ, сказалъ онъ своему собесѣднику:-- вѣришь ли ты, что можно любить прекрасную, замужнюю женщину какъ любимую сестру, какъ сестру души нашей?
-- Вовсе не вѣрю, возразилъ Барсуковъ смѣясь энтузіазму своего друга.-- Сестры души! такихъ сестеръ въ родствѣ не полагается!
-- У тебя нѣтъ сестеръ?
-- Одна есть, къ несчастію -- очень старая дѣва, весьма добродѣтельная, но преданная сплетнямъ до того, что я передъ ней сущій ребенокъ.
-- И ты ни когда не мечталъ о наслажденіи имѣть милую молодую сестру -- сестру хорошенькую и нуждающуюся въ нашей защитѣ... этомъ наслажденіи, за которое можно отдать все на свѣтѣ... Сестра души...
-- Отстань отъ меня съ сестрой души! Сестра души -- это только говорится. Это тоже, что "покорнѣйшій слуга" въ письмахъ. Можно писаться покорнѣйшимъ слугою, но изъ этого не слѣдуетъ, чтобъ тебя попросили вычистить сапоги твоему корреспонденту!
-- Барсуковъ, сказалъ Оленинскій съ ужасомъ: -- я не знаю, что изъ тебя выйдетъ?
Антонъ Ильичъ былъ какъ нельзя болѣе доволенъ эффектомъ своихъ ироническихъ афоризмовъ.
-- Слушай, Оленинскій, произнесъ онъ полу-торжественно, полу-насмѣшливо:-- тебѣ извѣстно, что я, что нибудь значу на водахъ, и что моя помощь ни въ какомъ случаѣ не можетъ считаться ничтожною. Нынче воды никуда не годятся, съ каждымъ годомъ публика превращается въ овечекъ, надо пустить волка въ эту овчарню, хотя бы для разнообразія. Ты любишь Лиди и долженъ волочиться за нею съ полнымъ успѣхомъ. За успѣхъ я тебѣ ручаюсь. Пока ты здѣсь спалъ, я уже дѣйствовалъ, не считая уже моихъ дѣйствій на балѣ. Я сошелся съ княземъ Давидомъ и торгую у него имѣніе, котораго, конечно, никогда не куплю. Я ругалъ передъ нимъ русскихъ женщинъ, а тебя выставлялъ волокитой опаснымъ и почти неодолимымъ. Благодари же. Изо всего этого выйдетъ польза и кризисъ, который разомъ подвинетъ твои дѣла!...
-- Барсуковъ! вскричалъ молодой человѣкъ, не давая ему кончить рѣчи: -- я не вижу ничего добраго въ твоей охотѣ мѣшаться въ чужія дѣла. Бери себѣ разныхъ докторовъ и эфіоповъ, если они сами просятъ твоего пособія, но Бога ради, я прошу тебя какъ пріятель, не трогай ни меня, ни женщины, которою нельзя играть какъ игрушкой. Я не обманывалъ никого на свѣтѣ и тебя не обману: еслибъ мнѣ сейчасъ предложили обвѣнчаться на Лидіи Антоновнѣ и на всемъ состояніи ея мужа, я испугался бы точно также, какъ еслибъ меня принуждали жениться на родной сестрѣ. Мы съ ней росли вмѣстѣ въ Малороссіи, вмѣстѣ учились въ Петербургѣ. Если мужъ ее не понимаетъ и мучитъ, я имѣю право честнымъ образомъ предложить свою помощь -- какъ другъ ея семейства, уже нѣсколько разъ просившаго меня освѣдомиться о жизни Лидиньки. Больше ничего я не желаю и желать не стану....
-- Не говори такой чепухи, всякій юнкеръ и безъ тебя ее сочинитъ. Первая любовь -- то же что первое сраженіе, ты долженъ, во что бы ни стало, выйдти изъ нея побѣдителемъ! Моя политика...
-- Да вѣдь я же толкомъ прошу тебя не пускать въ ходъ никакой политики. Конечно, не мнѣ учить тебя, да и вообще я учить никого не намѣренъ, но въ дѣлѣ, касающемся меня и лицъ близкихъ, наконецъ могу жъ я поднять голосъ. Подумай хорошенько, Антонъ Ильичъ, къ чему приведутъ тебя всѣ эти интриги, всѣ твои участія въ водяныхъ исторіяхъ, наконецъ твоя плачевная репутація между товарищами? Неужели ты не можешь спокойно гулять, лечиться, играть въ карты, не заваривая какихъ нибудь скандаловъ между публикою?...
-- Въ томъ-то и дѣло что не могу, произнесъ Антонъ Ильичъ, и лицо его озарилось какимъ-то страннымъ вдохновеніемъ.-- Я люблю всякую кашу и безпорядокъ, я хочу, чтобы водяная жизнь была такова, какою ей слѣдуетъ быть на водахъ. Причина этого въ моей натурѣ. Мать моя разсказывала, что я году отъ рода иногда принимался плакать безъ причины, кричать какъ зарѣзанный и, взбаламутивши весь домъ, вдругъ смѣялся прямо подъ носъ сбѣжавшейся публикѣ. Первый разъ, когда меня стали сѣчь въ школѣ, я упалъ будто безъ чувствъ послѣ третьяго удара и имѣлъ терпѣніе лежать три часа безъ движенія, не подавая голоса и наслаждаясь ужасомъ своихъ наставниковъ. Это уже въ крови, другъ мой Саша, и потому я тебѣ ручаюсь,-- ни ты, ни Торхановскій, ни Лидія Антоновна не уйдете отъ меня, коли будете жить здѣсь на водахъ.
И пожавъ руку изумленному юношѣ, Антонъ Ильичъ вышелъ изъ домика, присоединился къ небольшому кружку гуляющей молодежи, и принялся сплетничать на Оленинскаго такъ, какъ будто бы еще вчера не былъ готовъ лѣзть на драку для его спасенія.
-- Странный человѣкъ! нѣсколько разъ повторилъ Оленинскій, тоже собираясь идти на прогулку.
Къ сожалѣнію, нашъ молодой пріятель не зналъ одного обстоятельства, которое могло бы объяснить ему большую часть настоящихъ странностей Антона Ильича. Въ первый разъ увидѣвъ Лидію Антоновну, блѣдную и почти въ обморокѣ, Барсуковъ только о ней и думалъ часть ночи. Онъ былъ сильно заинтересованъ молодой женщиною, и начало привязанности, по причинѣ крайне испорченной натуры Антона Ильича, не могло выказаться благоразумнымъ образомъ.
Оленинскій, отпустивъ Антонъ Ильича, надѣлъ форменный сюртучокъ, и послѣ долгихъ усилій кое-какъ застегнулъ его на три пуговицы,-- о застегиваніи крючковъ воротника думать было нечего,-- вправивши въ одну изъ петлицъ ленточку военнаго ордена и надѣвъ перчатки, дополнилъ парадный кавказскій нарядъ, маленькою бѣлою фуражкою и направилъ было свои стопы вдоль по главной аллеѣ парка, къ источнику, не вдалекѣ отъ котораго находился домъ, занимаемый княземъ и княгинею Торхановскими. На порогѣ онъ вспомнилъ что позабылъ надѣть эполеты, часть наряда, безъ которой невозможно дѣлать перваго визита на водахъ. Вслѣдствіе того эполеты были навязаны, но зато сюртукъ рѣшительно не позволялъ застегивать себя съизнова -- къ счастію, подъ сюртукомъ имѣлся черный жилетъ, вида совершенно благоприличнаго. Покончивши всѣ приготовленія, молодой человѣкъ прошелъ между рядами гуляющей публики, раскланялся съ товарищами и тутъ же былъ признанъ за самаго безукоризненнаго льва крѣпости Кисловодской.
Домикъ Торхановскихъ, выстроенный со вкусомъ и комфортомъ, стоялъ на обрывѣ холма, посреди маленькаго сада, отдѣленнаго рѣшоткою отъ парка и другихъ сосѣднихъ садиковъ; прямо подъ нижній балконъ строенія подходили верхушки огромныхъ тополей, разросшихся въ лощинѣ, и подходили такъ близко, что иной диллетантъ эквилибристики могъ ступить на нихъ и, перебираясь съ верхушки на верхушку, совершить воздушное путешествіе надъ ручьями, шумѣвшими у подножія обрыва. Пройдя рядъ просторныхъ комнатъ, устланныхъ коврами, увѣшанныхъ азіатскими тканями и оружіемъ, Оленинскій не встрѣтилъ ни души, по крайней мѣрѣ ни души европейской, ибо два грузинскихъ мальчика, сидѣвшіе въ передней, при видѣ незнакомца только выпучили глаза и убѣжали, сами не зная куда. Наконецъ уже около самого балкона встрѣтила гостя высокая и немного курносая горничная, безъ церемоніи оглядѣвшая его съ ногъ до головы и спросившая очень грубымъ тономъ: "а какъ про васъ сказать-то?"
-- Оленинскій, Александръ Алексѣевичъ, отвѣчалъ гость, всматриваясь въ субретку и стараясь что-то припомнить. Нужно было видѣть, что сдѣлалось съ дѣвушкой при этихъ трехъ словахъ, она будто переродилась, сердитое и недовольное лицо ея засіяло радостью, она кинулась цаловать руки молодого человѣка, называя его молодымъ бариномъ, Сашенькой, землякомъ и красавчикомъ.
-- Наташа! вскричалъ Оленинскій, вспомнивъ любимую горничную Лиди, маленькую хохлачку, жившую при ней съ перваго дѣтства.
Только одни люди, имѣвшіе счастіе испытать и видѣть безграничную преданность служителей, и особенно женщинъ малороссійскаго происхожденія, могутъ представить себѣ восторгъ дѣвушки и чувство, съ которымъ Оленинскій отвѣчалъ на ея привѣтствія; съ той минуты, какъ молодой человѣкъ узналъ ее и назвалъ по имени, Наташа будто помѣшалась. Два татарина изъ прислуги князя, прибѣжавшіе на шумъ, тутъ же были названы пугалами и отправлены къ барынѣ, вслѣдъ за тѣмъ собралась бѣжать и сама Наташа, но не имѣя силъ оторваться отъ человѣка, напомнившаго ей "отчизну" и лучшіе годы, вернулась снова и принялась засыпать Оленинскаго тысячью вопросовъ. Ничто не ускользнуло отъ ея вниманія -- какъ старуха мать, она любовалась ростомъ молодого человѣка, его усами, его орденскою ленточкою, припомнила и село Гарное и маленькую лошадь, на которой прежде ѣздилъ верхомъ Сашенька. Языкъ человѣческій въ продолженіе часу не выболталъ бы половину того, что натрещала Наташа въ какіе нибудь пять минутъ времени. Мало того, когда черезъ пять минутъ въ комнату вбѣжала сама хозяйка и безъ церемоніи бросилась на шею къ Оленинскому, плача и тоже болтая за троихъ, горничная не оставила комнаты и только немного поутихла, все-таки отъ времени до времени вмѣшиваясь въ разговоры.
О томъ, что было говорено тремя земляками въ теченіе первой четверти часа свиданія, исторія умалчиваетъ весьма разумно; съ достовѣрностью можно сказать, однако же, что шума, и всякой возни произошло не мало. Есть у многихъ людей свой мѣстный акцентъ не въ одномъ языкѣ, но во всемъ нравѣ, между людьми долго жившими въ Украйнѣ, этотъ милый оттѣнокъ никогда не изглаживается. Когда наше тріо опомнилось и почувствовало необходимость водворить нѣкоторый порядокъ въ своихъ рѣчахъ, въ гостиной уже имѣлось новое, четвертое лицо, никѣмъ не замѣченное,-- или скорѣе но лицо, а облако дыма, въ центрѣ котораго слышалось храпѣніе, сопровождавшееся загадочнымъ явленіемъ въ видѣ огненнаго фонтана. Оленинскій закашлялся и вздрогнулъ, но потомъ внимательнѣе вглядѣвшись въ облако, показавшееся ему было началомъ пожара, узрѣлъ въ немъ нѣчто похожее на фигуру человѣка и улыбающагося человѣка. Князь Торхановскій, супругъ Лидіи Антоновны, сидя на диванѣ, курилъ трубку, и курилъ ее съ усердіемъ, достойнымъ лучшаго занятія. Весело улыбнувшись, молодая хозяйка подвела къ нему Оленинскаго, съ самой привлекательной рекомендаціей.
-- Не надо рекомендовать, Лида! дружески сказалъ князь, простирая свою мохнатую и могучею длань молодому человѣку: -- всѣ на Кавказѣ знаютъ Оленинскаго (князь иногда ошибался въ языкѣ, не помнилъ фамилій и даже свою жену называлъ Лида или Лида Антоновна) Оленинскій храбрый человѣкъ. Простите меня,-- тутъ онъ обратился къ гостю: -- я человѣкъ восточной, простой, церемоніи не люблю.
-- Я стоялъ въ вашихъ областяхъ князь,-- много про васъ слышалъ и любовался садами, сказалъ Оленинскій не ожидавшій такого ласковаго пріема.
-- Что сады?-- сады хороши. А вотъ пріѣзжайте ко мнѣ въ К**, тамъ сады увидите. Виноградъ -- какъ яблоки. Эй, Павли! подай сюда еще трубку. Садитесь, дорогой гость. Чѣмъ угощать дорогого гостя, Лида? Поди сюда Лида, сядь. Ты вся раскраснѣлась, а вѣдь докторъ меня ругать будетъ!... Смотрите, какая у меня жена хорошая! Тутъ хозяинъ, весело смѣясь, звонко поцаловалъ свою сожительницу.
Медики, опытные въ леченіи женскихъ недуговъ, и вообще всѣ наблюдательныя особы, имѣвшія случай наблюдать за посѣтителями разныхъ водяныхъ курсовъ,-- безъ сомнѣнія знаютъ какой трогательный оттѣнокъ получаютъ лица молодыхъ женщинъ или дѣвицъ, когда, подъ вліяніемъ воздуха или удачнаго лечснія ихъ, Физическія силы только-что начинаютъ возстановляться. По правильнымъ чертамъ лица и стройности, Лидія Антоновна считалась красавицей съ дѣтскаго возраста, но къ кавказскимъ водамъ она прибыла исхудалою, блѣдною и изнуренною. Горный ли воздухъ, европейская ли жизнь, источники ли, повед еніе ли князя, имѣвшаго не одно долгое совѣщаніе съ ея докторомъ -- были причиною улучшенія въ здоровья Лиди, этого мы рѣшать не беремся,-- но знаемъ только, что княгиня на вторую недѣлю курса разцвѣла и поразила собой всю публику. Какое-то особенно умное, твердое и вмѣстѣ съ тѣмъ ласковое выраженіе лица Лидіи Антоновны обѣщало въ ней со временемъ женщину истинно дѣльную, характерную и способную имѣть великое вліяніе на людей,-- но въ настоящее время, по случаю молодости хозяйки и по случаю ея уединенной жизни, это много-обѣщающее лицо затемнялось, то выраженіемъ нѣкоторой наивности, то какимъ-то тягостнымъ взглядомъ, сходнымъ со взглядомъ испуганнаго дитяти. Барсуковъ, назвавшій супруговъ Торхановскихъ по имени двухъ частей свѣта, оказалъ великое умѣнье давать прозвища: смуглый, сановитый, мохнатый Давидъ со своей трубкой могъ служить олицетвореніемъ Азіи -- между тѣмъ какъ жена его, изящная, стройная, блѣдная какъ всѣ женщины съ очень пышными волосами, задумчивая и таинственно-неопредѣленная въ своихъ самыхъ кокетливыхъ манерахъ, какъ нельзя лучше изображала Европу, край, Богомъ назначенный для владычества надъ всѣмъ свѣтомъ, для образованія и преобразованія всѣхъ остальныхъ частей земнаго шара.
Само собой разумѣется, Оленинскій, сидя передъ подругою своего дѣтства и выслушивая простодушныя, но очевидно изъ сердца выходящія любезности ея сожителя, не помышлялъ ни о Барсуковѣ, ни о его сравненіяхъ. Князь приказалъ подать завтракъ самаго страннаго состава, съ вареньемъ и какой-то прозрачной пастилой наипротивнѣйшаго вкуса, съ шешлыкомъ и тремя сортами кахетинскаго, не считая винъ европейскихъ и шампанскаго пополамъ съ нардзаномъ.
Наташа, въ свою очередь, сбѣгала на кухню и побывъ тамъ самое короткое время, вернулась съ запасомъ только-что изготовленныхъ ею жирныхъ яствъ, напоминающихъ собою благословенную Украйну.-- Въ Кисловодскѣ нельзя не имѣть аппетита и нашъ молодой пріятель выказалъ себя въ этомъ отношеніи съ блистательнѣйшей стороны, отказавшись только отъ пастилы и другого сладкаго ингредіента въ видѣ варенья, тянувшаго съ ложки длинными нитями.
-- Оно протянется хоть чрезъ двѣ такія комнаты, замѣтилъ по этому случаю князь, самъ уписывавшій за троихъ.
За кушаньемъ послѣдовали тосты въ честь каждаго изъ присутствовавшихъ, за "Лиду" князь Давидъ заставилъ Оленинскаго выпить три раза.
-- Эхъ! Алексѣй Александрычъ! (Оленинскаго звали Александръ Алексѣичъ) возгласилъ Торхановскій, откупоривая завѣтную бутылку кахетинскаго: -- что Кисловодскъ? что воды? бросьте все это, какъ простой человѣкъ вамъ говорю. Вотъ у васъ прошлый годъ была лихорадка -- Лида тревожилась и я тревожился. Поѣзжайте-ка съ нами отсюда въ мое имѣніе, полно вамъ по горамъ таскаться. Тамъ нѣтъ горъ, степь ровная, ровная, что моя ладонь. Здѣсь какая степь, какой здѣсь виноградъ? Какое здѣсь кахетинское? вотъ въ бутылкѣ привезли, что бутылка? У меня въ погребу стоятъ кружки изъ глины, въ каждой троимъ выкупаться можно. Въ погребу такъ и будемъ сидѣть послѣ обѣда, когда жарко. Ѣдемте вмѣстѣ, не правда ли? а соскучитесь, такъ поѣдемте по моей родинѣ -- вездѣ погреба, вездѣ угощеніе, вездѣ охота, да такая охота? по пяти сотъ человѣкъ выѣзжаетъ. И Лида будетъ повеселѣе, и я съ вами вспомню петербургское житье. Михака, давай трубку!
-- И про этого милѣйшаго добряка мнѣ говорили чортъ знаетъ что такое! подумалъ Оленинскій, отклоняя предложенія князя самымъ ласковымъ образомъ Лидія Антоновна сама будто удивлялась любезности мужа. Одна Наташа выразила на своемъ лице нѣчто хитрое и суровое, будто говоря: "знаю я тебя, желтоглазый!"
-- Вамъ про меня много худаго говорили, весело продолжалъ князь, очень ловко поцаловавъ руку, поданную ему женою:-- а родителямъ Лиды про меня много писали. Что хитрить, я человѣкъ простой, восточный. Я позаржавѣлъ, знаете, въ своихъ имѣніяхъ, и женѣ было одной скучно. Что же дѣлать? нужно было порядокъ устроить. А теперь, Богъ дастъ, Лида поправится, поѣдемъ въ Россію, поживемъ и въ Петербургѣ, да не хотите ли кстати съ нами и въ Петербургъ ѣхать?... Однако, что же вы не пьете, съ нардзаномъ выпейте, одно только есть хорошое здѣсь, что эта вода, только у меня отъ ней много крови прибываетъ. Вотъ братъ мой Койхосро скоро пріѣдетъ нардзанъ пить, я васъ познакомлю. Вотъ это человѣкъ -- это братъ! а то здѣсь и людей нѣтъ вовсе, и вино негодное!
-- Если кто при мнѣ осмѣлится тронуть этого добраго, гостепріимнаго чудака, подумалъ Оленинскій, и взявъ фуражку, поцаловалъ руку хозяйки.
-- Князь Давидъ! сказала Лидія Антоновна трогая мужа, который будто задремалъ посреди дымнаго облака.-- Ай, другъ мой, ты мнѣ все платье засыпалъ искрами.
-- Это я спускаю фейверокъ для гостя, смѣясь сказалъ князь, пустивъ новый огненный фонтанъ на всю комнату.
Всѣ засмѣялись и нельзя было не смѣяться, ибо хотя шутки Торхановскаго и не были очень милы, но его веселый, добродушный хохотъ поневолѣ увлекалъ собой всякаго.
-- Да куда вы торопитесь? сказалъ Давидъ, прекративъ фейерверкъ и взявши гостя за руку.-- Ужь это ни на что не похоже, это значитъ обижать Лиду...
-- Я еще не былъ у коменданта благодарить его за помѣщеніе, отвѣтилъ Оленинскій.-- Вечеромъ увидимся въ собраніи.
-- Въ собраніи! закричалъ князь Давидъ, снова захохотавши.-- Знаю я, зачѣмъ вы придете въ собраніе, волокита этакой! Ну, душа моя, Лида, съ Оленинскимъ надо держать ухо востро, смотри, чтобъ онъ за тобой волочился, какъ слѣдуетъ, онъ здѣсь первый, всѣхъ дамъ ему увезти тоже, что намъ трубку выкурить. Держи его въ рукахъ, Лида, это я тебѣ скажу шайтанъ, какъ говорятъ татары! Такъ прощай же, дорогой гость.
И Торхановскій самъ вывелъ Оленинскаго въ садъ, пожалъ ему обѣ руки и даже указалъ, по которой тропинкѣ удобнѣе будетъ спуститься къ сторонѣ парка.
-- Извольте послѣ этого слушать кавказскихъ сплетниковъ, думалъ нашъ молодой человѣкъ, осторожно спускаясь съ почти перпендикулярнаго обрыва: -- извольте составлять понятіе о людяхъ, не видавши ихъ съ глазу на глазъ! Конечно, Лиди могла подождавши немного составить партію пощеголеватѣе, взять мужа вертлявѣе, ловчѣе, можетъ быть умнѣе князя, но развѣ мы любимъ людей за голову, а не за сердце? Развѣ лучшіе товарищи моего сердца -- Талейраны или столичные львы? Можетъ быть Торхановскій и ревнивъ и грубоватъ даже, можетъ быть онъ иногда огорчаетъ жену, да все это не долго протянется. Ей двадцать, даже, можетъ быть, девятнадцать лѣтъ, она еще не умѣетъ взять власти надъ мужемъ, пройдетъ годъ и она будетъ полной царицей. По ея лицу это видно, такія женщины не играютъ вторыхъ ролей. Еще годъ, она сама устроится, да и мужа передѣлаетъ по своему. И даже мнѣ будетъ жаль этого. Князь Давидъ такъ милъ и добръ въ своей національной кожѣ! Любопытно было бы узнать, однако, отчего Лиди больна и повременамъ глядитъ такими тревожными глазами?...
Еслибъ Оленинскій могъ присутствовать въ это самое время при разговорѣ, произошедшемъ въ гостиной князя послѣ его ухода, на свой послѣдній вопросъ онъ получилъ бы отвѣтъ довольно обстоятельный. Вернувшись изъ сада къ женѣ, Давидъ принялъ трубку изъ рукъ Павли, при этомъ случаѣ давши сильный толчокъ своему восточному прислужнику. Черты Торхановскаго измѣнились, брови его нахмурились, онъ подошелъ къ женѣ, взялъ ее за руку, посадилъ ее на диванъ, началъ говорить что-то, но слова его сдѣлались невнятными.
-- Что съ тобой, Давидъ? спросила Лидія Антоновна, снова принявъ то тревожное выраженіе, такъ недавно озадачивавшее Оленинскаго.
-- Да, сказалъ Торхановскій немного внятнѣе прежняго: -- что съ тобой? Со мной ничего, а съ тобой что?... Лида рада гостю, Лида любитъ холостыхъ офицеровъ!
Едва былъ высказанъ этотъ первый, незаслуженный упрекъ, выраженіе прежняго спокойствія, прежней европейской твердости тихо вернулось къ чертамъ молодой женщины. Съ тактикой, заслуживающей похвалы, она не позволила мужу разлиться въ восклицаніяхъ и начала говорить первая.
-- Давидъ, сказала Лиди: -- я уступала тебѣ, гдѣ можно, успокоивала тебя, гдѣ только имѣла къ тому средство. Неужели ты не разглядѣлъ и не понялъ какого рода дружба между мной и Оленинскимъ?
-- Знаемъ мы эту дружбу! вскричалъ Торхановскій и снова замолчалъ, потому что Лиди снова заговорила.
-- Ты долженъ мнѣ вѣрить и будешь мнѣ вѣрить, тихо произнесла молодая женщина:-- какихъ доказательствъ тебѣ надобно?
-- Какихъ? снова вскричалъ князь Давидъ: -- какихъ? ты смѣешь спрашивать, ты хочешь плясать на моей головѣ.... ты...
-- Это грубо и невѣжливо! перебила его Лиди, сдѣлавъ надъ собой усиліе.
Князь потупился и кровь бросилась ему въ голову. Супруги нѣсколько секундъ просидѣли молча.
-- Лида! сказалъ Торхановскій, цалуя у жены руку и въ то же время топнувъ ногою:-- скажи мнѣ, ты не будешь говорить съ этимъ мальчишкой, не станешь пускать его сюда тайкомъ отъ меня, потому что при мнѣ, пока я живъ, онъ не переступитъ порога въ мой домъ, хотя я говорилъ съ нимъ, хотя я пилъ съ нимъ вмѣстѣ....
И схвативъ стаканъ, еще до половины наполненный шампанскимъ, князь Давидъ бросилъ его объ полъ, обливши и себя и жену сладкою влагой.
-- Лида! чтожь ты не говоришь! чтожь ты не отвѣчаешь, снова вскричалъ восточный человѣкъ, на этотъ разъ отдаваясь всѣмъ порывамъ восточнаго гнѣва.-- Ты не будешь видѣть его, Лида?
Молодая женщина сидѣла и думала. На минуту ея прежній, твердый взглядъ встрѣтился со взглядомъ мужа, и Давидъ снова потупился.
-- Этого нельзя! наконецъ сказала Лидія Антоновна.
-- Я убью его, Лида!
-- Это пустяки, князь Давидъ.
Будто чѣмъ-то подтолкнутый, Торхановскій вскочилъ съ дивана и сталъ бѣгать по комнатѣ, не глядя на жену, опрокидывая стулья и посуду, произнося очень грубыя восклицанія. Воспользовавшись минутой отдыха, Лидія Антоновна прилегла на шелковую подушку, немного поблѣднѣвши, потомъ закрыла глаза, тотчасъ же раскрыла ихъ снова, и осторожно перевела духъ.
-- Князь Давидъ, сказала она снова.
Торхановскій, занятый топтаніемъ двухъ талеровъ, не отвѣчалъ ни слова.
-- Князь Давидъ, сядьте здѣсь, тверже прежняго сказала Лида.
Супругъ сѣлъ и началъ безсвязную рѣчь о томъ, что онъ восточный и простой человѣкъ, что жена знала его характеръ, выходя за него замужъ, что онъ въ правѣ бѣситься, и такъ далѣе.
-- Князь Давидъ, сказала Лида: -- я обдумала все дѣло.
Потокъ мужнина краснорѣчія перервался. Тревожное выраженіе лица перешло къ нему. Лиди переждала пароксизмъ и переждала его очень благополучно, но чувствовала, что не можетъ вполнѣ переломить мужниной ревности. Какъ женщина и молодая женщина, она была тверже на словахъ, чѣмъ въ душѣ. У Лиди, по прекрасному французскому выраженію, было еще много молока около сердца.
-- Ты можешь не принимать Оленинскаго, снова начала княгиня: -- но не давай самъ приказанія людямъ, я выберу предлогъ сама.
-- А! могъ только произнести Торхановскій.
-- Черезъ недѣлю я перестану видѣться и говорить съ Оленинскимъ, если это тебя мучитъ...
-- Мало ли, что можетъ случиться въ недѣлю, Лида! умоляющимъ голосомъ произнесъ князь, стараясь разсмѣяться и потянувшись губами къ щекѣ хозяйки.
-- Постой, князь Давидъ, перебила его Лиди, уклоняясь отъ выраженія нѣжности.-- Я должна съ тобой объясниться серьёзно. Времени я у тебя прошу не для себя, а для законовъ приличія. Мы живемъ не въ деревнѣ, а на водахъ, гдѣ всякое слово извѣстно, гдѣ нельзя шумѣть и ссориться безъ причины. Въ эту недѣлю я берусь отклонить бесѣды Оленинскаго, мало по малу отдалить его...
-- И ты не скажешь ему ничего про меня, ты не будешь просить его писать къ твоимъ роднымъ въ Петербургъ, чтобъ они тебя взяли.
-- За кого ты меня принимаешь, князь Давидъ, сказала Лида съ неудовольствіемъ, все болѣе и болѣе поддаваясь той тоскѣ, которую лучшіе и опытнѣйшіе бойцы чувствуютъ иногда въ пылу борьбы не по силамъ.
-- Однако, слушай еще, продолжала она.-- Я требую, чтобъ ты въ эту недѣлю не сдѣлалъ ничего неприличнаго. Ты можешь слѣдить за нами сколько угодно. Ты можешь притвориться больнымъ и я стану рѣже бывать на прогулкахъ. Только помни, при малѣйшемъ спорѣ, при малѣйшемъ признакѣ недовѣрія...
Но тутъ уже краснорѣчіе молодой женщины, краснорѣчіе стоившее ей столькихъ тяжкихъ усилій, начало пропадать понапрасну. Успокоенный на главныхъ пунктахъ, обрадованный побѣдою (а побѣды въ этомъ родѣ ужъ давно сдѣлались рѣдкими), князь Торхановскій бросился шутить, пѣть, обнимать жену, закурилъ трубку и не успѣвши ее выкурить, не выпуская чубука изо рта, велѣлъ подать себѣ еще другую. Вслѣдъ за тѣмъ онъ выпилъ за здоровье жены остатки шампанскаго изъ уцѣлѣвшей бутылки и сталъ подбираться къ ея уголку, все ближе и ближе.
-- Виноватъ ли я, Лида, началъ онъ, но тутъ любезности вспыльчиваго чудака положенъ былъ предѣлъ весьма безотрадный.
Лидія Антоновна, приложивъ руки къ обоимъ вискамъ, почувствовала, что у ней жилки на вискахъ бьются изо всей силы. И точно, молодая женщина изнурилась выше мѣры. Подавъ руку князю Давиду и испугавъ его своей блѣдностью, она кликнула Наташу, и, опираясь на нее, тихо ушла въ свою комнату.
Преданная хохлачка, укладывая Лиди на постель и подкладывая нудушки подъ голову барыни, не могла удержаться отъ довольно рѣзкаго восклицанія.
-- Опять разгулялась желтоглазая сатана! вскричала она нѣсколько разъ съ разными другими украинскими добавленіями.
Лидія Антоновна такъ ослабѣла, что въ первый разъ даже не имѣла силы остановить рѣзкихъ импровизацій горничной. Докторъ, явившійся къ княгинѣ подъ вечеръ, необинуясь приписалъ ея слабость дѣйствію разбавленнаго нардзана и, вернувшись домой, поспѣшилъ внести это заключеніе въ свой журналъ о дѣйствіи кавказскихъ источниковъ.
Гулянье прошло безъ Лидіи Антоновны и танцы въ собраніи не украшались присутствіемъ кисловодской розы; одинъ только князь Давидъ встрѣтилъ Оленинскаго въ главной аллеѣ, пожалъ ему обѣ руки и со вздохомъ сообщилъ о плохомъ здоровьи своей супруги. Молодой человѣкъ счелъ себя обязаннымъ сдѣлать новый визитъ на слѣдующее утро, но его не приняли -- княгиня спала, а князь купался. Наташа сообщила, однакоже, что барыня поправилась и непремѣнно будетъ на балѣ къ вечеру. Совершенно успокоенный на счетъ Лиди, Александръ Алексѣичъ все утро употребилъ на визиты и новыя знакомства.
Всѣ дамы, съ которыми нашъ молодой пріятель танцовалъ въ прошлую ночь, были удостоены посѣщеніемъ, а сослуживецъ вызвавшійся быть для Оленинскаго посредникомъ при знакомствахъ, даже выбился изъ силъ, водя его по горамъ и обрывамъ, въ домики, занятыя посѣтительницами. Въ двѣнадцать часовъ нашъ пріятель бесѣдовалъ съ невѣстами, прибывшими въ Кисловодскъ изъ Архангельска, въ четверть перваго, его повели къ дамѣ въ синихъ очкахъ, пріѣхавшей изъ Одессы, еще черезъ десять минутъ, онъ сидѣлъ въ гостиной бѣловласой курляндской баронессы, потомъ отправился къ супругѣ сибирскаго золотопромышленника, отобѣдалъ же въ семействѣ саратовскаго агронома, имѣвшаго семь дочерей, и по сказанію сплетниковъ, семь сотъ тысячъ кодоваго дохода. Даже послѣ обѣда, Оленинскій нашелъ случай завернуть къ московской дамѣ писательницѣ, Аннѣ Егоровнѣ Крутильниковой, курившей турецкій табакъ изъ кальяна и очень хорошо говорившей о томъ, что женщина есть высшій организмъ, не всегда доступный пониманію мущнны, говорившей такъ хорошо, что ея рѣчи можно было записывать и тутъ же отсылать въ альманахи. Оленинскій, поглядѣвъ на новую Коринну съ нѣкоторымъ благоговѣніемъ, далъ себѣ слово почаще наслаждаться ея бесѣдами. Вездѣ молодого человѣка полюбили, вездѣ подшучивали надъ его старой дружбой къ Лидіѣ Антоновнѣ Торхановской, а Александръ Алексѣичь, повсюду встрѣчая одни и тѣже намеки, сталъ принимать ихъ за нѣчто должное и неизбѣжное, хотя отчасти странное.
Передъ закатомъ солнца хоръ полковой музыки сталъ въ главной аллеѣ, около грота и паркъ началъ наполняться народомъ. Прежде всего показались мущины, только что принявшіе вечернюю ванну, ихъ можно было узнать по посинѣвшимъ носамъ и одышкѣ, временному слѣдствію купанья. Не смотря на синій колоритъ носовъ, лица оживлялись веселіемъ, а шутки и болтовня раздавались повсюду. Филимонъ Петровичъ, только что прибывшій изъ Есентуковъ, прыгнувшій въ нардзанъ и съ дикимъ воплемъ выпрыгнувшій даже изъ галлереи не только-что изъ бассейна -- служилъ предметомъ добродушныхъ шутокъ. Оленинскій тутъ же подружился съ Филимонъ Петровичемъ,-- отъ него же перешелъ къ Эфіопу то есть Голякову, умѣвшему высиживать въ нардзанѣ до трехъ минутъ.... "То-то -- замѣтилъ по этому случаю Барсуковъ -- я слышалъ отчаянный ревъ въ сосѣдней ваннѣ -- и точно, ревъ длился три минуты, ровно три". И съ Эфіопомъ Оленинскій сошелся какъ нельзя лучше, но, услышавъ извѣстіе о хладнокровномъ лейтенантѣ, высидѣвшемъ въ богатырской водѣ четверть часа, въ глубокомъ молчаніи,-- счелъ долгомъ представиться и этому безстрашному. Во время бесѣды, въ сторонѣ купаленъ раздался вопль "грабятъ, рѣжутъ!" -- вся компанія побѣжала туда и съ хохотомъ вытащила изъ воды толстаго помѣщика почти погибавшаго отъ холода....
Между тѣмъ къ музыкѣ прибыли дамы и пербургскіе гости, имѣющіе привычку всегда и всюду опаздывать. Но въ Кисловодскѣ и дамы и петербургскіе посѣтители ведутъ себя живѣе обыкновеннаго. Не зачѣмъ было устроинать кадрили, пріискивать себѣ визави, убѣждать молодежь -- танцы сами составились подъ наблюденіемъ веселаго стараго плясуна, называвшагося полковникомъ Эльбрусомъ по случаю своей совершенно сѣдой головы. Почтенный Эльбрусъ всюду возилъ съ собой по Кавказу особенный коверъ для танцевъ, коверъ этотъ разослали на песчаной дорожкѣ и началось отплясыванье, на которое и смотрѣть было радостно, особенно издали. Танцовали между прочимъ лица лѣтъ съ пятнадцать какъ никогда не танцовавшіе. Филимонъ Петровичъ, тому три дня какъ полагавшій, что для него все въ жизни кончено, переплеталъ своими тонкими ногами, улыбался немного мрачною улыбкою, на подобіе улыбокъ нѣмецкаго танцмейстера, и даже молодецки закладывалъ руки въ карманы. Даже московская писательница, давно уже предпочитавшая танцамъ психологическіе споры, украшаемые бездной ученыхъ выраженій провальсировала съ Оленинскимъ и чуть не уронила нашего пріятеля. "Должно быть я въ отрядѣ разучился вальсировать" простодушно замѣтилъ Александръ Алексѣевичъ, отъ души готовый обвинять самого себя за чужую неловкость.
Солнце сѣло и заря начала померкать съ обычною быстротою; въ этотъ плѣнительный часъ посреди расплясавшейся публики появилась Лидія Антоновна, въ лѣтнемъ нѣжно-палевомъ платьѣ и соломенной шляпкѣ. Тихій, лестный ропотъ привѣтствовалъ ея прибытіе, за новой гостьсю двигался князь Давидъ, въ щегольскомъ сюртучкѣ и съ бадинкой въ рукахъ, галстухъ его былъ такъ туго повязанъ, что, по выраженію Барсукова, наводилъ зрителя на мысль о самоубійцахъ. Злоязычная Анна Крутильникова тутъ же замѣтила что рукамъ Торхановскаго хорошая дубина приличнѣе всякой тросточки,-- но ея замѣчаніе пропало напрасно. Оленинскій, покинувъ усладительную бесѣду московской дамы направился къ супругамъ. Князь Давидъ весь сіялъ добродушіемъ, веселостью и любезностью. Онъ будто зналъ, что всѣ посѣтители Кисловодска въ эту минуту глядятъ на него, Лиди и Оленинскаго съ напряженнымъ вниманіемъ. Помѣстившись между женою и другомъ ея дѣтства, восточный человѣкъ взялъ ихъ руки, соединилъ ихъ руки такъ, какъ это дѣлается при заключеніи водевилей, передѣланныхъ съ французскаго, поставилъ красивую парочку на коверъ посреди танцующихъ, и сказавши нѣсколько любезныхъ словъ, отошелъ къ сторонѣ грота, будто говоря публикѣ: "злитесь, завидуйте, сплетничайте, а я все таки буду сидѣть спокойно и курить трубку". Трубку дѣйствительно подали и князь Давидъ, подобно Зевесу, поспѣшилъ скрыться въ двойномъ облакѣ.
И Оленинскій и Лидія Антоновна явились на балъ, имѣя въ своихъ головахъ нѣчто въ родѣ опредѣленнаго плана. Княгиня хотѣла откровенно передать Александру Алексѣичу свое положеніе, ознакомить его съ характеромъ князя, развить передъ нимъ исторію долгой своей борьбы за себя и мужа, а наконецъ просить молодого человѣка быть съ нею какъ можно холоднѣе и осторожнѣе. Въ свою очередь Оленинскій собирался не только допросить Лиди о причинѣ слуховъ такъ невыгодныхъ для ея сожителя, но даже требовать отъ нея, во имя старой семейной пріязни, подробныхъ свѣдѣній о томъ, счастлива ли она въ супружествѣ. Онъ приготовлялся, пересказавши всю тревогу ея родителей въ Петербургѣ, умолять ее о прекращеніи тягостной неизвѣстности изустной или письменной исповѣдью. Въ танцахъ обо всемъ этомъ говорить было неудобно, тѣмъ болѣе что Лидія Антоновна танцевала съ величайшимъ удовольствіемъ, кружилась и вертѣлась какъ уѣздная барышня, отпущенная на балъ послѣ долгаго заточенія. Въ счастливыя минуты, проведенныя на коврѣ стараго Эльбруса, молодая женщина не могла скучать, не тогда говорить о дѣлѣ. Она была первою, и знала объ этомъ, и невинно наслаждалась своимъ успѣхомъ. Все тѣшило ея отъ природы живую натуру -- и взгляды поклонниковъ, и любопытство старыхъ дамъ и подражанія ея наряду, ея манерѣ, ея прическѣ, весьма замѣтны въ кругу молодыхъ женщинъ. Большая часть дѣвицъ при танцахъ слегка выгибались тѣломъ назадъ, какъ это дѣлала Лиди, молодыя дамы, свѣжія и краснощокія, пытались перенять ея неровную походку, причина которой заключалась въ слабости сложенія,-- одна щеголиха сама испортила себѣ шляпку, стараясь придать ей фасонъ, которымъ щеголяла ея счастливая соперница. Все это были торжества завидныя и понятныя; торжества, отъ которыхъ очень сильно бьется женское сердце.
Между тѣмъ стемнѣло такъ, что два кавалера посреди сумрака крѣпко стукнулись лбами, и даже поссорились. Продолжать танцы на воздухѣ было невозможно, а потому Оленинскій, сдавши Лиди князю на руки, побѣжалъ, съ компаніей молодежи, вверхъ по горѣ, для очищенія залы собранія и размѣщенія музыкантовъ на хорахъ. За счастливымъ юношей, съ тою же цѣлью побѣжала ватага услужливыхъ гостей, изъ того разряда услужливыхъ лицъ, которые радостно хлопочутъ для общей пользы, облегчая трудъ лакеевъ и буфетчиковъ. Пробравшись въ одну изъ боковыхъ комнатъ, нашъ пріятель наткнулся на рядъ сценъ, часто повторявшихся на водахъ въ то время, когда азартныя игры не были еще запрещены предусмотрительнымъ правительствомъ. За однимъ столомъ отставной прапорщикъ Щелкуновъ, проигравши нѣсколько сотъ рублей, вмѣсто уплаты, лѣзъ на ссору съ каждымъ изъ выигравшихъ,-- за другимъ Барсуковъ въ какіе нибудь пять минутъ выигралъ сто червонцевъ, тарантасъ, пару пистолетовъ и пѣнковую трубку.
Около третьяго собралось множество зрителей, съ которымъ, кончивши свое дѣло, примкнули Барсуковъ съ Шелкуновымъ: тутъ сидѣли только двѣ особы петербургскій игрокъ и новая его жертва, въ видѣ армянина, какъ кажется богатаго, но крайне глупаго и какъ будто соннаго. На армянинѣ, въ тотъ день явившемся въ Кисловодскъ Богъ знаетъ откуда, надѣтъ былъ щегольской верхній кафтанъ, золотая цѣпь и множество перстней; деньги, по большей части золото, онъ носилъ просто въ карманѣ, а играть не умѣлъ вовсе. Онъ ставилъ но десяти картъ разомъ, гнулся некстати или вовсе не гнулся. Семенъ Игнатьевичъ,-- такъ звали его блѣднаго и маленькаго противника -- не позволяя никому принимать участія въ игрѣ, обходился съ простодушнымъ армяниномъ какъ съ своимъ достояніемъ. Всѣ зрители, увлеченные состраданіемъ къ новоприбывшему и ненавистью къ жадному гостю, такъ и рвались учить армянина, но Семенъ Игнатьевичъ, искрививъ свое ледяное лицо ядовитою улыбкою, останавливалъ ихъ вопросомъ:
-- Господа, потрудитесь обязать меня, сообщивши мнѣ; кто здѣсь играетъ -- вы или мы двое?
Обыкновенно всѣ лица, исправляющія должность зрителей во время сильной игры, сами того не зная, поддаются вліянію двухъ чувствъ; ненависти и состраданія. Всегда въ этихъ случаяхъ зрителемъ избирается одно лицо, которому онъ желаетъ удачи и другое, возбуждающее въ немъ несовсѣмъ ласковыя побужденія. Оленинскій вмѣстѣ съ господами, ставшими около стола, почувствовалъ влеченіе къ неопытному армянину,-- придвинувшись къ нему онъ попросилъ позволенія поставить карту,-- и къ удивленію всѣхъ, Семенъ Игнатьевичъ, оглядѣвъ юношу, отвѣтилъ почти вѣжливымъ поклономъ. Александръ Алексѣичъ взялъ нѣсколько картъ и потѣшивъ себя, думалъ уйти прочь, но банкометъ вцѣпился въ него, и его глаза разгорѣлись при видѣ своей крови. Въ эту минуту Барсуковъ сдѣлалъ видъ, что тоже хочетъ поставить карту, но Семенъ Игнатьевичъ отвѣтилъ рѣзкимъ отказомъ. Къ изумленію Оленинскаго, Антонъ Ильичь, человѣкъ нрава весьма не тихаго, даже не обидѣлся, а только сказалъ, пожавши плечами, "у всякаго барона своя фантазія".
-- Что сдѣлалось съ Барсуковымъ?-- хриплымъ басомъ сказалъ Щелкуновъ;-- откуда ему далась такая кротость! Да я бы оторвалъ уши этому...
-- Поди прогуляйся, Щелкуновъ! рѣзко отвѣтилъ Антонъ Ильичъ: -- и къ новому изумленію публики, отставной прапорщикъ оставилъ комнату, что-то бормоча себѣ подъ носъ.
Между тѣмъ Оленинскій все выигрывалъ, а полусонный армянинъ, даже при самыхъ счастливыхъ таліяхъ, портилъ все дѣло своей нерасчетливостью. Да не ставьте по десяти картъ сряду! наконецъ сказалъ ему Барсуковъ,-- побойтесь Бога, кто же играетъ такимъ образомъ?..
Банкометъ со злобой уставилъ свои маленькіе глаза, сходные съ глазами ужа, на непрошеннаго совѣтника.
-- Идите мои лебеди! весело сказалъ армянинъ, открывая двѣнадцать картъ разомъ.
-- Ну,-- сказалъ Антонъ Ильичъ, махнувъ рукою: -- это не банкъ, а перигурдинъ.
-- Такъ можно играть развѣ въ Сиріи и Месопотаміи.
-- А знаете ли вы поговорку о лишнемъ игрокѣ? прошипѣвши, сказалъ Семенъ Игнатьичъ.
Барсуковъ какъ будто поблѣднѣлъ,-- но не сказавши ни слова, отошелъ отъ стола.
Оленинскій все выигрывалъ, но ему было хотѣлось бросить и карты и свой выигрышъ: въ залѣ уже раздавалась музыка и шарканье танцующихъ паръ.
-- Послѣ съиграемся,-- сказалъ молодой человѣкъ, кидая свои карты.
-- Еще карточку! произнесъ банкометъ.
-- Извините, мнѣ нѣкогда.
-- Это уже не честно! вспыльчиво замѣтилъ Семенъ Игнатьевичъ.
-- Что вы смѣли сказать? быстро вскричалъ Оленинскій.
-- За что же вы хотите меня бросить?.. перемѣнивъ тонъ, произнесъ жадный игрокъ: -- вы видите,-- я въ проигрышѣ,-- и всѣ противъ меня... Останьтесь, сядьте здѣсь, вотъ мѣстечко пустое; господа, посторонитесь. Мѣсто Александру Алексѣичу; вы такъ счастливы сегодня... я не отпущу васъ...
-- Не могу же я стоять цѣлой ночи для вашего удовольствія! перебилъ нашъ пріятель, порываясь въ залу.
-- Это только на водахъ можно дѣлать! брюзгливо сказалъ банкометъ.-- Я здѣсь какъ въ непріятельскомъ лагерѣ... одни даютъ совѣты моему противнику, другіе бѣгутъ отъ стола при выигрышѣ....
-- Берите себѣ мой выигрышъ и отправляйтесь къ... началъ было Оленинскій, потерявъ остатки терпѣнія при видѣ этой гнусной, жалкой и дерзкой жадности.
Къ неудовольствію зрителей, Александру Алексѣичу договорить не дали. Барсуковъ, опять выскочившій будто изъ подъ земли, поспѣшилъ увести юношу въ залу, но, еще не пропуская его къ дамамъ, счелъ долгомъ имѣть съ нимъ разговоръ такого рода:
-- Оленинскій, сказалъ Антонъ Ильичъ, помѣстившись съ товарищемъ въ амбразурѣ окна:-- исполни, одну мою, усерднѣйшую просьбу. Не ссорься съ Семеномъ Игнатьичемъ.
-- Какъ! вскричалъ Саша съ удивленіемъ.
-- Уступай ему, пропускай ему все до поры и до времени. Не требуй даже съ него выигранныхъ денегъ.
-- Чѣмъ больше я гляжу на тебя эти дни, нетерпѣливо перебилъ молодой человѣкъ:-- тѣмъ болѣе, извини меня Антонъ Ильичъ, ты мнѣ кажешься не въ своемъ разумѣ. То дѣлаешь ты непріятности женщинамъ, тебя не трогавшимъ, то берешь ты подъ свое покровительство негодяевъ и мерзавцевъ! И такъ ужь про наши воды говорятъ Богъ знаетъ что такое, и такъ не проходитъ дня безъ обыгрыванія и ссоръ за картами, а тутъ еще ты берешь подъ свое крыло заѣзжихъ игроковъ, можетъ быть шулеровъ даже. Чѣмъ вступиться за проѣзжаго, который играть не умѣетъ...
-- Дѣйствительно не умѣетъ, улыбнувшись сказалъ Барсуковъ.-- Слушай меня, любезный другъ, только пожалуйста дай мнѣ честное слово, чтобъ все это осталось между нами. Слыхалъ ли ты объ Ильѣ Карлычѣ? видѣлъ ли ты его въ лицо когда нибудь?... Иди-ка и вглядись хорошенько въ соннаго армянина! Въ этомъ армянскомъ пузырѣ зашиты орѣхи не по петербургскимъ зубамъ, другъ мой Саша!
-- У васъ тутъ истинный Содомъ! въ удивленіи вскричалъ Оленинскій.
-- Иначе и быть не должно на водахъ, замѣтилъ Антонъ Ильичъ, потирая руки.
-- Однако теперь я жалѣю Семена Игнатьича.
-- Чтожь, иди и остереги.
-- И пойду сейчасъ же.
-- А честное-то слово?....
-- Провалитесь вы всѣ до послѣдняго! вскричалъ Оленинскій, замѣтивъ князя Давида, мелькнувшаго въ дверяхъ, подъ руку съ княгиней.-- Вы мнѣ всѣ такъ гадки, что можете сейчасъ же зарѣзать другъ другъ и я не пошевельнусь, не подамъ никому помощи!
-- Это и есть благоразуміе, лукаво замѣтилъ Барсуковъ.
-- А! Оленинскій, Оленинскій! въ это время закричалъ Торхановскій, подойдя къ молодымъ людямъ: -- о чемъ вы тутъ такъ горячо проповѣдуете, бросивши даму? Видно волокитство на умѣ! я говорилъ тебѣ, Лида, этотъ кавалеръ ненадеженъ. А вотъ я представлю тебѣ другого плясуна... Илья Антонычъ Барсовъ, искренній мой пріятель и Оленинского сослуживецъ.
Должно быть этому вечеру суждено было состоять изъ ряда нечаянностей для Оленинскаго. Къ удивленію нашего пріятеля, Барсуковъ, представленный Лидіѣ Антоновнѣ (читатель догадывается, что его-то князь Давидъ разумѣлъ подъ именемъ Барсова) совершенно сконфузился, будто недоросль, только-что вытащенный въ многолюдное собраніе. Онъ отвѣсилъ неловкій поклонъ, неловко поднялъ голову, неловко встрѣтилъ своими глазами ласковый вгзлядъ княгини, промычалъ что-то нескладное, и самъ устрашась своей нелѣпости, принялъ видъ сумрачный и нахмуренный. Тутъ уже не было ни разсчета, ни притворства: передъ лицомъ сильно понравившейся ему женщины Антонъ Ильичъ начисто потерялся. До сихъ поръ, въ своихъ рѣдкихъ сношеніяхъ съ дамами, барынями и барышнями, онъ довольно удачно прикрывалъ свою неловкость заученною рѣзкостью манеры и рѣчей, но въ настоящую минуту у него не хватало духа прикинуться циникомъ или отпустить какую нибудь ѣдкую шуточку, которыя ему всегда удавались съ водяными дамами.
Оленинскому стало неловко и стыдно за своего товарища, въ свою очередь и Лидія Антоновна, наслушавшаяся по поводу Барсукова разныхъ необыкновенныхъ и многообѣщающихъ разсказовъ, съ удивленіемъ глядѣла на эту маленькую, стриженую сконфуженную фигуру, которой глаза, впрочемъ, горѣли какъ у волка. Неловкость и молчаливость Барсукова чрезмѣрно понравилась князю Давиду, который охотно желалъ бы передъ своей женою видѣть всѣхъ мущинъ въ подобномъ видѣ. Чтобъ сколько нибудь помочь Антону Ильичу, Оленинскій сталъ добродушно подшучивать надъ его замѣшательствомъ.
-- Онъ васъ испугалъ третьяго дня на балѣ, сказалъ нашъ пріятель Лидіѣ Антоновнѣ:-- а теперь и не знаетъ, простите ли вы эту ошибку!
-- Боже мой, сказала Лиди, тоже стараясь вовлечь Барсукова въ разговоръ:-- вашъ товарищъ былъ такъ самъ огорченъ и встревоженъ! Я могу себѣ представить, какъ тяжело терять людей, съ которыми...
-- Я очень хорошо зналъ, что Оленинскій живъ, перебилъ Антонъ Ильичъ, снова устремляя свои глаза на молодую женщину и устремляя ихъ такъ, что Лиди невольно опустила голову.
-- Странный человѣкъ! тихо сказа Лиди, отходя съ Александромъ Алексѣичемъ къ балкону.
-- Очень странный! отозвался Оленинскій, думая совсѣмъ о другомъ.
Лидія Антоновна затанцовалась до того, что у ней со всякимъ шагомъ сердце будто собиралось выпрыгнуть изъ груди, въ свою очередь и остальные танцоры, мужчины и дамы, рѣшительно выбившись изъ силъ, на время прекратили свои подвиги. Музыка принялась играть лезгинку и два горца, при общемъ хлопаньи въ ладоши, пустились ломаться по всей залѣ, какъ бѣшеные. Поглядѣвши нѣсколько минутъ на національную пляску, Александръ Алексѣичъ увелъ свою даму на терассу передъ входомъ въ собраніе, подъ огромныя деревья, свѣшивавшіяся надъ гротомъ или величавыми колоннами поднимавшіеся надъ кровлей дома. Все спало или молчало вокругъ, ропотъ двухъ ручьевъ, бѣжавшихъ по камнямъ въ небольшомъ отдаленіи отъ нашей пары, ясно доносился до слуха. Безлунная ночь не могла назваться очень темною, въ дальней вышинѣ горѣли звѣзды, будто пошевеливаясь и двигаясь какъ рой свѣтлыхъ червяковъ. Далеко-далеко, влѣво за оврагомъ и крѣпостью, въ слободкѣ гуляли казаки и мотивъ хоровой украинской пѣсни чуть слышно доносился оттуда. При этой чудной картинѣ, при этихъ родныхъ звукахъ, напоминавшихъ такъ много, глаза Лидіи Антоновны наполнились слезами.-- Сашинька, сказала она своему спутнику голосомъ прежнихъ лѣтъ:-- не правда ли, это наша, малороссійская ночь?
Невольное восклицаніе молодой женщины было понято какъ слѣдуетъ, и нужно сказать правду, развѣ одинъ отъявленный мерзавецъ могъ отвѣчать на него разсчитанными нѣжностями. Ласковыя слова Лиди послужили началомъ радостной бесѣды, воспоминаніямъ и разсказамъ, посреди которыхъ и она и Оленинскій забыли весь свѣтъ. Еслибъ князь Давидъ могъ подслушать разговоръ этотъ, онъ можетъ быть изцѣлился бы отъ своей ревности: привязанность Оленинскаго къ его женѣ принадлежала къ привязанностямъ самымъ чистымъ, дѣтскимъ и братскимъ. Тихо бродя по берегу рѣчки, вслушиваясь въ напѣвъ родной пѣсни и вызывая передъ собою воспоминанія давнихъ лѣтъ, наши молодые люди даже не думали о возможности искушенія, о существованіи преступныхъ разсчетовъ. Лиди, нѣсколько лѣтъ сряду изнуряема нравственно и физически, была совершенно неспособна влюбиться въ кого бы то ни было, Оленинскій же со своей стороны принадлежалъ къ разряду юношей, которыхъ неопытныя женщины называютъ холодными, безстрастными людьми. Темпераментъ его, окрѣпшій посреди трудовъ и подъ вліяніемъ горнаго воздуха, не походилъ на темпераментъ невоздержанной молодости, выдающей свое безсиліе за силу, а истасканность за энергію. Видъ женщины шевелилъ Сашино сердце, но не кипятилъ его крови, не бросалъ его самого въ болѣзненное состояніе, не отнималъ у него языка и разсудка, не причинялъ въ немъ тѣхъ жалкихъ порывовъ, за которыми тотчасъ же идетъ изнеможеніе съ недовольствомъ. Подобно всѣмъ людямъ, живущимъ на свѣтѣ не даромъ и сверхъ того еще предназначеннымъ судьбою на высокую, полезную дѣятельность, Оленинскій былъ силенъ и воздержанъ; еслибъ даже онъ питалъ страшную, безпредѣльную любовь къ Лидинькѣ, онъ не уступилъ бы страсти безъ борьбы, какъ не уступилъ бы безъ боя превосходному въ силахъ непріятелю. Потому-то въ этотъ вечеръ, когда посѣтители собранія строили насчетъ его отношеній къ княгинѣ сплетни самыя зловредныя, и княгиня и ея товарищъ тихо бесѣдовали, какъ два друга и земляка, встрѣтившіеся въ чужомъ краѣ, послѣ долгой разлуки. Даже о дѣлахъ семейныхъ, важныхъ, ими не было сказано ни одного слова: "Зачѣмъ, думала Лиди:-- стану я портить ночь трагическими признаніями? передо мной еще цѣлая недѣля времени."
Оленинскій въ свою очередь думалъ почти такъ: "Успѣемъ еще поговорить о родныхъ и о князѣ Давидѣ, отдадимъ этотъ вечеръ дѣтству и воспоминаніямъ о счастливой Украйнѣ!"
Лидія Антоновна, болѣе привычная думать за двоихъ, первая, однако, вспомнила о своемъ восточномъ супругѣ.
-- Послушай, сказала она Сашѣ: -- войдемъ въ залу и возьмемъ съ собой князя Давида. Я должна тебѣ признаться, что онъ ревнивъ очень. Я еще не въ силахъ его отучить отъ такихъ привычекъ.
Маленькая гордость сквозила въ этомъ признаніи: столько времени работая для спасенія себя и человѣка судьбою съ ней связаннаго, Лиди имѣла право немного гордиться.
Молодые люди, воротясь въ собраніе, подошли къ окну, около котораго дымный столбъ и присутствіе Барсукова показывали близость Торхановскаго.
-- Не стыдно ли вамъ такъ сидѣть, князь, весело сказалъ Оленинскій, открывши мужа Лиди;-- пойдемте слушать, какъ поютъ наши казаки!
Но къ удивленію молодого человѣка, лицо князя Давида, оставленнаго веселымъ и улыбающимся, на этотъ разъ смотрѣло не только угрюмо, но дико и неистово. Не отвѣчая Оленинскому, онъ бросился къ женѣ и вырвалъ ея руку изъ подъ руки Александра Алексѣича.
-- Пойдемъ домой! глухо сказалъ онъ.
И напрасно стараясь что-то прибавить, захрипѣлъ и кинулъ трубку на полъ.
-- Что съ вами, князь Давидъ? быстро спросили Барсуковъ и Оленинскій.
-- Пойдемъ домой, Лида! опять произнесъ Торхановскій, не обращая вниманія на вопросы.
Одинъ взглядъ Лиди объяснилъ Оленинскому все положеніе дѣла.
-- Я сама васъ жду, князь Давидъ, отвѣчала она тихо.
-- Пойдемъ домой! въ третій разъ крикнулъ восточный человѣкъ, не обращая вниманія на публику, начинавшую уже толпиться къ окну.
Лидія Антоновна, находчивая наединѣ, здѣсь могла только поблѣднѣть, потомъ вспыхнуть. Оскорбленная въ своихъ чувствахъ, въ идеяхъ приличія, въ своей маленькой славѣ первой дамы во всемъ собраніи, она увидѣла себя не только униженною женщиною, но женщиною, павшею съ высоты своей славы. Бѣдная княгиня возбудила истинную жалость въ сердцахъ самыхъ злобныхъ своихъ противниковъ. Но жалости ей не хотѣлось, да и вообще въ двадцать лѣтъ отъ роду намъ не очень льститъ общее состраданіе свѣта. Въ виду этого состраданія бѣдная женщина нашла свою силу. Она смѣло взглянула въ лицо мужу, и на минуту озадачивъ его своимъ взглядомъ, взяла его подъ руку и быстро увела изъ большой залы въ одну изъ боковыхъ комнатъ, оканчивающихся заднимъ ходомъ.
Но, совершая свое отступленіе, князь Давидъ счелъ долгомъ сдѣлать послѣднее неприличіе. Поворотя голову къ Оленинскому и дерзко смѣривъ его глазами, ревнивецъ закричалъ чуть не на всю комнату:
-- А васъ я еще выучу бродить около грота съ чужими женами!
-- Князь, сказалъ Александръ Алексѣичъ, очень ловко сдѣлавъ два шага впередъ если вы считаете себя обиженнымъ, я къ вашимъ услугамъ. Но самъ вызывать васъ я не хочу и не стану.
-- И не надо, и видѣть васъ я не хочу! закричалъ князь Давидъ, хлопнувъ дверями.
Общій смѣхъ, возбужденный этимъ наивнымъ восклицаніемъ, далъ всей исторіи оборотъ скорѣе забавный, нежели трагическій. Танцы пошли своимъ чередомъ и тянулись до двухъ часовъ ночи. Отправляясь домой, нашъ пріятель, обогналъ Семена Игнатыіча, отправлявшагося во свояси вдвоемъ, съ полусоннымъ армяниномъ.
-- Такъ завтра сойдемся? ласково говорилъ петербургскій картежникъ своему спутнику.
-- Зачѣмъ завтра? отвѣчалъ армянинъ:-- играть весело. Играть не завтра, а сегодня, играй у меня. Со мной дядя есть, Георгій тоже любитъ играть. Пьянъ только днемъ и ночью, а играть куды любитъ!... И вина выпьемъ, иди, что ли?
-- Идемъ, идемъ, мой почтеннѣйшій! радостно отвѣчалъ Семенъ Игнатьичъ.
При слабомъ мерцаніи разсвѣта, Оленинскій еще разъ вглядѣлся въ армянина, и отвернувшись, пожалъ плечами. Барсуковъ говорилъ правду: подъ нарядомъ восточнаго купца скрывался человѣкъ, давно уже стяжавшій великую славу своими игрецкими похожденіями!
Не произнося ни одного слова, князь Давидъ и Лидія Антоновна дошли до дома: оба слишкомъ были взволнованы для того, чтобы объясняться. Лиди сознавала правоту своего дѣла и спокойно ждала тревоги, Торхановскій, успѣвшій одуматься, уже ощущалъ угрызенія совѣсти. Вліяніе молодой женщины на мужа оказывалось гораздо сильнѣе, нежели она сама могла о томъ думать: нарушивъ слово, оскорбивши законы приличія, князь самъ понялъ все неразуміе своего поступка. Слѣдовало только переждать минуту гнѣва, а жена князя уже давно выучилась ждать, терпѣть и отмалчиваться.
Совсѣмъ тѣмъ сцена между супругами, въ уборной Лидіи Антоновны, разыгралась такъ тягостно, что мы не имѣемъ духа пересказать ее во всей подробности. Князь Давидъ началъ какой-то грубый монологъ, прерываемый топаньемъ и бѣганьемъ изъ угла въ уголъ, и Лиди, не смотря на все свое желаніе, не могла пріискать ни одного изъ ей извѣстныхъ словъ, имѣвшихъ способность укрощать порывы восточнаго человѣка. На всякій обманъ она, по натурѣ своей, глядѣла съ презрѣніемъ, ее не столько волновали обидныя подозрѣнія мужа, какъ его неспособность дѣйствовать прямымъ путемъ. Противъ воли ея, спокойный взглядъ Лидіи Антоновны говорилъ яснѣе всякой рѣчи: "ты мнѣ не вѣришь, а я тебя не уважаю"! Бѣшенство князя Давида, достигнувъ высшей своей точки, наконецъ обрушилось на третье лицо, отчасти заслужившее свою участь; вѣрная Наташа, въ теченіе четверти часа слышавшая шумъ въ уборной, позабыла всѣ запрещенія барыни, и, уступивъ побужденіямъ своего горячаго сердца, смѣло вошла къ супругамъ. Искоса и мрачно поглядѣвши на Торхановскаго, она помѣстилась возлѣ Лидіи Антоновны и сказала: "кушать подано".
Князь ненавидѣлъ хохлачку и какъ нельзя лучше понялъ цѣль ея прихода. Онъ даже повременамъ боялся Наташи, но на этотъ разъ ему было не до опасеній и не до благоразуміи. Забывшись совершенно, онъ ударилъ преданную дѣвушку.
Этого было слишкомъ много; въ теченіи долгихъ лѣтъ, съ самаго дня брака, князь Давидъ не осмѣливался пальцомъ тронуть ни одного изъ людей, отданныхъ за Лидинькой. Княгиня встала и приказала мужу выйдти изъ ея комнаты.
Еслибъ это приказаніе дано было хотя двумя минутами позже, князь Давидъ былъ бы имъ сраженъ, какъ громомъ. Еще разъ повторяемъ, Торхановскій далеко не могъ назваться дурнымъ человѣкомъ, онъ дѣлался дикъ и неистовъ только въ минуты ревности и слѣдующаго за ней гнѣва. Эти минуты не прошли совершеннно, тѣмъ не менѣе, услышавъ грозное слово, Давидъ будто окаменѣлъ и руки его отнялись.
-- Князь Давидъ, продолжала Лида нетерпѣливо; -- извольте оставить меня и идти въ свои комнаты! Наташа, прочь отсюда, я хочу остаться одна.
-- А не пойду! хладнокровно сказала Наташа.
Видя, что все, рѣшительно все противъ него, князь Давидъ снова вспыхнулъ. Подобно побѣжденному войску, въ минуты послѣднихъ усилій, онъ исполнился дикаго отчаянія. Злой геній шепнулъ ему о послѣднемъ, на время забытомъ аргументѣ. Торхановскій вспомнилъ, какъ еще недавно онъ сажалъ свою маленькую Лиду на ночь въ темную комнату и этимъ путемъ обуздывалъ ея капризы. Не думая долго, онъ схватилъ жену за руку, толкнулъ ее въ спальню, заперъ двери на ключь и ушелъ, закричавши въ щелку: "а вотъ завтра будешь у меня шолковая".
Несчастный ревнивецъ не зналъ, что въ эту минуту для него погибла вся его будущность, всѣ надежды на примиреніе, что отъ него уже отлетѣли и любовь, и счастіе, и всякая возможность другой, лучшей жизни. Не болѣе шести мѣсяцовъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ Лидія Антоновна въ послѣдній разъ была оставлена безъ ужина и на ночь заперта въ спальню, откуда на утро вышла заплаканною, покорною, угодливою. Только шесть мѣсяцевъ прошли съ того времени, какъ она боялась сидѣть одна въ темнотѣ и всю ночь умоляла супруга освободить ее изъ заточенія. Въ эти шесть мѣсяцевъ изъ дитяти вышла женщина. Когда князь Давидъ, спустя полчаса, подошелъ къ двери и приложилъ ухо къ замку, онъ не услыхалъ ни плача, ни вздоховъ, ни дѣтскихъ всхлипываній. Все было тихо и мертво, какъ въ могилѣ.
Между тѣмъ Лидія Антоновна точно плакала, но плакала не совсѣмъ ребяческими слезами. въ первыя минуты своего заточенія она была почти рада поступку князя, кровь ея волновалась и она чувствовала себя готовою на всѣ крайности. Чтобы успокоиться на свободѣ, она отворила окно. Свѣжій горный воздухъ, наполнивъ душную комнату, освѣжилъ грудь молодой женщины. Но окрестность была такъ пуста, деревья, свѣсившись надъ окнами, такъ заслоняли свѣтлую полосу между ближайшими холмами, что почти непроницаемая темнота царствовала въ спальнѣ. Лиди, какъ многія женщины лѣтъ болѣе зрѣлыхъ, боялась темноты безотчетнымъ, суевѣрнымъ страхомъ. Подъ вліяніемъ этого неодолимаго чувства, она будто опять отступила за нѣсколько лѣтъ назадъ. Тихо пробралась наша затворница къ тому уголку спальни, гдѣ стоили курительные снаряды князя, ощупью отыскала между ними коробочку съ фосфорными спичками и, отыскавъ ее, радостно перевела духъ.
Огонь мелькнулъ, и синеватое пламя освѣтило блѣдное лицо хозяйки, которому на этотъ разъ выраженіе испуга сообщило нѣчто дѣтское и незрѣлое. Но чуть темнота исчезла, княгиня почувствовала себя иною. Къ сожалѣнію, спичка была плохая, она загорѣлась съ трескомъ, похожимъ на выстрѣлъ изъ маленькаго пистолетика. Какъ извѣстно читателю, всѣ спички таковы: въ важныхъ случаяхъ жизни онѣ не загараются, а только воняютъ, или же трещатъ на всю комнату, разсыпая искры на руки и платье.
-- Лида, закричалъ князь изъ залы: -- погасить огонь и не смѣть зажигать спичекъ!
Мы уже довольно знакомы съ Лидіей Антоновной для того, чтобы угадать, какое дѣйствіе было произведено на нее этимъ грубымъ приказаніемъ. Но идеямъ нашей героини, тяжкая болѣзнь казалась ей предпочтительнѣе семейной сцены съ жосткими словами и возвышеніемъ голоса. Суевѣрная боязнь, дѣтскіе страхи были подавлены однимъ чувствомъ презрѣнія и справедливаго гнѣва. Не разсуждая ни минуты, Лиди выкинула за окно искусительную коробочку, будто на вѣкъ прощаясь съ дѣтской боязливостью и системой дѣтскихъ хитростей. Затѣмъ она снова сѣла къ окну и стала глядѣть въ даль, глазомъ уже привыкшимъ къ сумраку. Правда, первыя двѣ минуты вѣтки липъ казались ей лапами неслыханныхъ чудовищъ и въ стройной фигурѣ ближайшей раины имѣлось какъ будто нѣчто сходное съ фигурой мертвеца, но все это мы должны простить женщинѣ, которой дѣтство прошло на берегахъ фантастическаго Днѣпра, посреди степей и лѣсовъ легковѣрной Малороссіи. Ужо не мертвецы и не чудовища, порожденные темнотою, толпились въ воображеніи молодой женщины, волновали ея кровь и заставляли биться ея гордое сердце. Цѣлый рядъ мыслей и вопросовъ, часто несвязныхъ, часто невѣрныхъ, но все-таки благородныхъ по основанію, занимали собой бѣдную затворницу, и результатомъ былъ одинъ только страшный выводъ: "я оскорблена человѣкомъ, котораго я простить не въ состояніи!" Съ дивной быстротой совершился первый шагъ и послѣдствія его были неисчислимы. Съ лихорадочной смѣлостью соображенія, Лидія Антоновна подступила къ вопросамъ, о которыхъ только иногда думаютъ болѣе зрѣлыя и высоко развитыя женщины. Она сердцемъ оцѣнила, какъ должно быть сладко прощать любимаго человѣка, терпѣть отъ дорогого существа, какъ, въ замѣнъ того, тяжка зависимость отъ мужчины неблизкаго къ нашему сердцу. Только при этихъ соображеніяхъ, только при воспоминаніи недавно сдѣланнаго и горькаго оскорбленія, Лида наконецъ закрыла лицо руками и сказала убійственное слово: "Я не люблю князя, все между нами кончено"! Въ нѣсколько мгновеній наша бѣдная героиня припомнила свое быстрое замужество, свою неразвитость во время сватовства, сообразила хитрость и нѣкоторое тупоуміе своего супруга, оцѣнила физическія достоинства и недостатки Торхановскаго, оцѣнила по заслугамъ его ревность и вспыльчивость, его страсть къ извилистымъ путямъ,-- то была страшная минута для князя.
-- Я не люблю его, Боже мой! я не могу любить его! тихо повторяла Лидія Антоновна, повременамъ готовая глядѣть на себя, какъ на чудовище между женщинами, какъ на явленіе небывалое, какъ на существо навсегда погибшее.
"Что же я такое?" думала молодая княгиня, не сдерживая болѣе почти безумныхъ порывовъ своего сердца. "Какъ могла я выйдти замужъ, не любя мужа, какъ не умерла я, отдаваясь чужому человѣку? по какому случаю родные и друзья мои не стояли передо мной на колѣняхъ, заступаясь за меня, какъ они не предохранили меня отъ подобнаго замужества? Какимъ названіемъ зовутъ меня люди? знаетъ ли кто изъ нихъ, что я шла замужъ сама не зная, что дѣлала, что я около двухъ лѣтъ безропотно несла крестъ свой, стараясь полюбить, усиливаясь облагородить существо, которое платитъ мнѣ оскорбленіемъ за всѣ мои усилія, за мою бѣдную красоту, за мою бѣдную молодость!..."
И на этомъ мѣстѣ своихъ размышленій молодая узница не выдержала: слезы хлынули изъ ея глазъ и судорожныя рыданія потрясли ея грудь, съ силой жестокаго спазма.
Описывать всѣхъ мыслей Лидіи Антоновны въ эти роковыя минуты мы не хотимъ и не можемъ: онѣ слѣдовали одна за другой, съ быстротой тучь въ сильный вѣтеръ; многія изъ нихъ были странны, ибо Лиди еще мало знала людей, еще не привыкла мириться съ оковами практической жизни, но зародышъ ихъ былъ понятенъ и справедливъ. Страданія, вынесенныя княгиней въ эту ночь, порождены были инстинктомъ души возвышенной, а не пустою фантазіей. Еслибъ глазъ художника могъ проникнуть сквозь темную мглу, предвѣстницу разсвѣта, въ спальню нашей юной затворницы, онъ нашелъ бы тамъ сюжетъ для блистательной картины. Вся душевная тоска Лиди выражалась на ея подвижномъ лицѣ и въ положеніяхъ ея тѣла; она не знала куда ей дѣваться и какъ капризный больной безпрестанно перемѣняла мѣсто; стыдъ, волновавшій всю ея воспріимчивую натуру, не былъ стыдомъ скрытымъ и сосредоточеннымъ: при мысли о нелюбимомъ и обидѣвшимъ ее человѣкѣ, Лиди чувствовала, какъ благородная кровь ключемъ подступила къ ея щекамъ, даже къ плечамъ, даже къ груди. Юная, неразвившаяся, но гордая душа сказывалась посреди тревоги, какъ сказывается сильнѣе ароматъ цвѣтка, снятаго жестокой рукою. Лидіи Антоновнѣ было душно, она будто оцѣпенѣла, и сѣвши на коверъ у дивана, подперла обѣими руками свою пылающую голову.
Я не могу болѣе видѣть князя -- повторяла она сама себѣ, стараясь придумать хоть какую нибудь мѣру -- я погубила свое сердце, я сокрушила свою молодость, но я поняла свое положеніе и ни одного дни не останусь съ нимъ вмѣстѣ. Онъ лучше многихъ мужчинъ, онъ добръ по природѣ, онъ не разъ бывалъ мнѣ жалокъ, но я не люблю его, все между нами кончено. На одинъ лишній день нашей съ нимъ жизни, я не соглашусь, хотя бы мнѣ послѣ него сулили сто лѣтъ счастія? Онъ женился на мнѣ противъ моего согласія, онъ оскорбилъ меня неизгладимымъ оскорбленіемъ!"
И будто окаменѣвъ въ своемъ неловкомъ положеніи на коврѣ, бѣдная затворница снова предалась своимъ размышленіямъ, о тягости которыхъ повременамъ свидѣтельствовали, и то рѣдко, одни заглушенныя рыданія.
Казалось, и самъ князь Давидъ наконецъ догадался, что въ жениной спальнѣ совершается что-то для него недоброе. Во второй разъ оставивши свой кабинетъ, онъ тихими стопами пробрался къ двери: можетъ быть, его влекла туда сумасшедшая подозрительность; можетъ быть, онъ дѣйствительно боялся, не огорчилъ ли Лиду болѣе, чѣмъ слѣдовало; можетъ быть, онъ почувствовалъ одинъ изъ припадковъ бѣшеной нѣжности, не разъ заставлявшей его бросать начатыя поѣздки и скакать сломя голову, съ опасностью жизни, по цѣлымъ суткамъ, для того, чтобъ хотя часъ пропости возлѣ Лидіи Антоновны. Такова была натура нашего восточнаго человѣка: въ ней имѣюсь много звѣринаго, подчасъ свирѣпаго, подчасъ хитраго и недостойнаго, но все же она не принадлежала къ разряду натуръ совершенно ничтожныхъ. Въ настоящую минуту, стоя около спальни, Торхановскій, съ чуткостью любовника, разслушалъ вздохи Лидиньки, въ сердцѣ его жгучею искрою вспыхнуло состраданіе, и онъ взялся за ручку двери...
Въ тоже мгновеніе, Лиди заслышавъ знакомый стукъ, очутилась у входа. Какъ могла она, при шатающемся сумракѣ бѣлесоватаго разсвѣта, разглядѣть мѣсто, гдѣ была дверь, какъ могла она однимъ прыжкомъ очутиться у входа прежде, чѣмъ князь успѣлъ повернуть ключь въ замкѣ, этого мы объяснить не беремся. И мало того, что молодая затворница, въ темнотѣ, съ непонятнымъ инстинктомъ явилась на желаемомъ мѣстѣ, рука ея въ тотъ же самый моментъ ухватила задвижку, передвинула ее къ себѣ, и все это было сдѣлано такъ быстро, что Торхановскій, ничего не подозрѣвая, продолжалъ ворочать бронзовую ручку, удивляясь, почему дверь такъ туго отпирается.
-- Лида, наконецъ сказалъ онъ, какъ нельзя ласковѣе: -- не замкнулась ли задвижка съ твоей стороны?
-- Я заперла дверь, послышался твердый, звонкій голосокъ изъ спальни.
-- Помиримся, моя крошка, произнесъ князь, еще ласковѣе.
-- Я прошу васъ не входить болѣе въ мою спальню.
-- Полно дурачиться, Лида, я разсержусь наконецъ.