Книговод

Исследования, замечания и лекции, М. Погодина...

Кавелин Константин Дмитриевич


ИЗСЛѢДОВАНІЯ, ЗАМѢЧАНІЯ И ЛЕКЦІИ, М. Погодина, о Русской Исторіи. Изданы Императорскимъ Обществомъ Исторіи и Древностей Россійскихъ. Москва. 1846. Три тома.

Статья первая.

   Въ книгѣ, изданной подъ этимъ заглавіемъ, г. Погодинъ представилъ публикѣ результатъ своихъ многолѣтнихъ изслѣдованій о древнѣйшемъ періодѣ русской исторіи, а именно о томъ, который называется варяжскимъ и оканчивается смертью Ярослава (1054 г.). Эти изслѣдованія, не смотря на несистематическое заглавіе, расположены систематически. Прежде всего надобно было опредѣлить достовѣрность источниковъ, изъ которыхъ черпаются извѣстія объ этомъ времени,-- и мы находимъ въ первомъ томѣ разсужденіе Объ источникахъ древней Русской Исторіи, преимущественно о Несторѣ; потомъ необходимо было опредѣлить составныя части древнѣйшей Россіи, находниковъ и насельниковъ, Варяговъ-Русь и Славянъ;-- это предметъ втораго тома. Наконецъ, въ третьемъ томѣ помѣщены изслѣдованія о варяжскомъ или норманскомъ періодѣ.
   Изслѣдованія г. Погодина, вышедшія теперь въ свѣтъ, не принадлежатъ къ числу совершенно-новыхъ явленій въ нашей исторической литературѣ. Авторъ самъ говоритъ въ предисловіи, что въ первомъ томѣ напечатанъ его Несторъ (1838 г.), къ которому присоединены изслѣдованія о другихъ источникахъ древней русской исторіи, от части тоже уже извѣстныя-публикѣ; такъ статья о договорахъ Русскихъ съ Греками, одна изъ лучшихъ въ первомъ томѣ, была напечатана еще въ 1837 году, въ первомъ томѣ "Русскаго Историческаго Сборника". Въ составъ втораго тома вошло извѣстное сочиненіе г. Погодина о происхожденіи Варяговъ-Руси (1825 г.), но переработанное подъ вліяніемъ новѣйшей литературы поэтому вопросу. Наконецъ, нѣсколько отдѣльныхъ изслѣдованій изъ третьяго тома были уже напечатаны въ различныхъ журналахъ (напр. параллель русской исторіи съ исторіей западныхъ европейскихъ государствъ относительно начала, составляющая одиннадцатую главу третьяго тома, -- въ "Москвитянинѣ"; о древней русской торговлѣ -- въ "Журналѣ Мин. Нар. Просвѣщенія" и т. я). Однако, если мы не ошибаемся, послѣдній томъ заключаетъ въ себѣ болѣе новыхъ статей, нежели два первые.
   За заглавіе, данное книгѣ, мы не станемъ, вмѣстѣ съ другими критиками, упрекать автора: это было бы несправедливо и мелочно. Каждый имѣетъ полное право поступать въ этомъ отношеніи, какъ ему угодно. Сверхъ того, мы думаемъ, что г. Погодинъ не безъ намѣренія избралъ именно это, а не другое заглавіе. О древнѣйшемъ періодѣ нашей исторіи писано очень-много; только собрать и свести сказанное есть трудъ очень и очень-нелегкій, требующій много терпѣнія, много времени и предполагающій большія библіографическія свѣдѣнія. А если вспомнимъ, что, не смотря на множество статей и сочиненій, главные вопросы все еще окончательно не рѣшены, и литература, накопляя факты, только увеличила трудности для изслѣдователя; если сообразимъ, что время, вызвавшее много новыхъ вопросовъ, не всегда указывало на данныя для ихъ рѣшенія,-- то увидимъ, что новому изслѣдователю на этомъ поприщѣ предстоятъ и новыя трудности. Мы даже почти убѣждены, что покуда, до времени, отъ одного человѣка нельзя и ожидать полнаго возсозданія картины древней Варяжской Руси. Теперешніе изслѣдователи по-необходимости должны останавливаться на однихъ вопросахъ болѣе, на другихъ менѣе.Такъ поступилъ и г. Погодинъ. Онъ разработалъ нѣкоторыя стороны нашего древнѣйшаго быта прекрасно, другія оставилъ въ тѣни, нѣкоторыя обслѣдовалъ слабо, и самъ высказалъ это: "Можетъ-быть" говоритъ онъ, "и я самъ увлекаюсь норманскимъ элементомъ, который разыскиваю двадцать пять лѣтъ, и даю ему слишкомъ много мѣста въ древней Русской Исторіи; явится другой изслѣдователь, который исключительно предастся славянскому элементу..... мы оба погрѣшимъ, а наука, умѣряя одного другимъ, выиграетъ" (т. III, прим. 700). Вотъ почему онъ не могъ назвать свою книгу древнѣйшій періодъ Русской Исторіи, или какъ-нибудь иначе. Отъ него стали бы того требовать, чего онъ не хотѣлъ и не могъ дать.
   Итакъ, въ этомъ отношеніи, г. Погодинъ правъ. Но онъ неправъ въ другомъ: давая такое заглавіе своей книгѣ, онъ поступилъ неискренно: онъ задумалъ систематическое сочиненіе, обнимающее весь предметъ, и существенные его недостатки хотѣлъ прикрыть несистематическимъ, необязательнымъ заглавіемъ. Нѣкоторыя статьи очень-хороши, но за то другія очень-слабы, съ какой стороны ни станемъ ихъ разсматривать. Спрашивается: зачѣмъ же онѣ попали въ книгу? Очевидно для полноты, округленности сочиненія. Но къ-чему она, когда авторъ имѣлъ полное право помѣстить въ нее что угодно, по выбору? Какъ учебникъ, эта книга не годится; какъ изслѣдованіе, она во многихъ отношеніяхъ слишкомъ-неудовлетворительна. Съ другой стороны, заглавіе черезъ-чуръ скромно по содержанію. Выходитъ что-то странное, ни то ни сё.
   Достоинства и недостатки разбираемаго нами сочиненія опредѣляются достоинствами и недостатками его автора и мѣстомъ, которое онъ занимаетъ въ нашей исторической литературѣ.
   Какого бы мы ни были мнѣнія о г-нѣ Погодинѣ, издателѣ "Москвитянина", авторѣ драмъ, повѣстей и "Года за Границей", мы не можемъ не сказать, что какъ изслѣдователь древнѣйшаго періода русской исторіи, онъ -- лицо замѣчательное, важное и къ-сожалѣнію до сихъ поръ мало оцѣненное. Выступивъ на сцену въ то время, когда характеръ исторической критики началъ у насъ измѣняться, и изъ пріуготовительныхъ изслѣдованій стала рождаться исторія въ собственномъ смыслѣ, г. Погодинъ обозначилъ собою это переходное время, и всѣми своими сторонами принадлежа къ прошедшему, онъ не чуждъ нѣкоторыхъ новыхъ требованій, взглядовъ, ученыхъ пріемовъ, которыхъ мы не встрѣчаемъ у его предшественниковъ. Нельзя не отдать ему должной справедливости, что онъ умѣлъ удержаться на исторической почвѣ, начавъ дѣйствовать въ то время, когда въ нашей исторической литературѣ стала показываться та же разноголосица, которая отразилась и въ изящной литературѣ, и въ быту, и въ мнѣніяхъ, когда даже историческіе взгляды начали переходить въ фантазіи. Вопросъ о происхожденіи Руси, о зачаткахъ Русскаго Государства былъ тогда въ ходу, и по порядку онъ былъ первый. Г-нъ Погодинъ принялся за его изученіе. Не увлекаясь блестящими ипотезами, соблазномъ отрывочныхъ фактовъ, онъ осмотрѣлъ все поле, подмѣтилъ преобладающія черты варяжскаго періода нашей исторіи, убѣдился, что онѣ запечатлѣнія скандинавскимъ или норманскимъ элементомъ, и въ этомъ направленіи повелъ свои изслѣдованія. Ничто въ-продолженіе долговременной ученой дѣятельности не могло отклонить его съ избраннаго пути. Доводы противниковъ только доставляли ему матеріалы для большаго и большаго развитія собственнаго взгляда. Мы въ правѣ назвать его собственнымъ взглядомъ г. Погодина, не смотря на то, что, какъ онъ самъ говоритъ, "знаменитый Байеръ положилъ основаніе этому мнѣнію; дальнѣйшими поясненіями и дополненіями Исторія Русская одолжена трудамъ Струбе, Миллера, Стриттера, Тунмана, Шлецера, Круга, Лерберга, Френа", а ему, т. е., г. Погодину, "довелось привести этотъ взглядъ въ систему, собрать нѣкоторыя новыя доказательства, особенно изъ русскихъ лѣтописей, укрѣпить въ мѣстахъ слабыхъ, согласить противорѣчія, опровергнуть возраженія и разобрать посредствомъ его положеній всѣ прочія мнѣнія" (т. II, стр. 318). Эта заслуга сама-по-себѣ уже очень-важна. Г. Погодинъ внесъ въ изслѣдованія своихъ предшественниковъ цѣлость, единство, систему, положилъ послѣдній камень къ зданію и сдѣлалъ на будущія времена невозможнымъ отрывочное, безсвязное опроверженіе защищаемаго имъ взгляда. Этого мало. Убѣдившись, что Варяги-Русь Норманны, Скандинавы, г. Погодинъ съ этой точки зрѣнія изслѣдовалъ весь первый, варяжскій періодъ нашей исторіи, и рѣзко, выпукло выдвинулъ на первый планъ скандинавскія черты его. Въ этомъ отношеніи, третій томъ "Изслѣдованій" особенно любопытенъ. Все, что дѣлалось у насъ съ призванія Варяговъ до кончины Ярослава, онъ присвоиваетъ однимъ Скандинавамъ. Въ этомъ, конечно, есть преувеличеніе, односторонность, во за нее нельзя слишкомъ винить автора. До нѣкоторой степени, она достоинство и заслуга. Руководимый цѣльнымъ взглядомъ на предметъ, г. Погодинъ исчерпалъ скандинавскій элементъ въ древнѣйшей русской исторіи. Все, что носитъ хотя слабую его печать, имъ собрано и отмѣчено, такъ-что будущимъ изслѣдователямъ въ томъ же направленіи врядъ ли достанется сказать что-нибудь существенно-новое. Этимъ г-нъ Погодинъ установилъ взглядъ, облегчилъ работу даже для тѣхъ, которые пойдутъ послѣ него отъ совершенно другаго или противоположнаго взгляда.
   Но рядомъ съ этими достоинствами и заслугами, мы встрѣчаемся въ историческихъ трудахъ г. Погодина и съ важными, существенными недостатками, которые объясняются временемъ, когда онъ дѣйствовалъ на историко-литературномъ поприщѣ, и условіями, сопровождавшими его дѣятельность. Принадлежа къ школѣ толкователей, экзегетиковъ, а не историковъ въ настоящемъ смыслѣ слова, онъ никогда не могъ подняться до высшаго историческаго воззрѣнія. Отсюда его несправедливая, пристрастная, крайне-ограниченная оцѣнка соперника, котораго имя, если не навсегда, то надолго будетъ памятно для всѣхъ занимающихся русской исторіей: мы говоримъ о покойномъ Каченовскомъ.
   Каченовскій первый почувствовалъ неудовлетворительность прежняго, теперь мало-по-малу исчезающаго, натянутаго, неестественнаго воззрѣнія на русскую исторію. Онъ не былъ геніальнымъ человѣкомъ, но былъ человѣкъ съ талантомъ, начитанный, знакомый съ требованіями науки и критикой. Подъ перомъ Карамзина наше прошедшее, только относительно къ послѣдующему важное и значительное, выросло въ нѣчто колоссальное, величественное: Каченовскій возсталъ противъ этихъ преувеличеній и старался привести русскую исторію къ ея естественнымъ размѣрамъ, снять съ глазъ повязку, которая показывала многое жъ превратномъ видѣ, и возвратить или правильнѣе привести насъ къ воззрѣнію, равному времени, въ которое совершались событія. Эту цѣль Каченовскій преслѣдовалъ съ жаромъ, достойнымъ всякаго уваженія, и впалъ въ крайность, которая существенно повредила его дѣлу. Вмѣсто того, чтобъ изъ самой лѣтописи и источниковъ показать младенческое состояніе нашего общества въ IX, X, XI и послѣдующихъ вѣкахъ, онъ старался опровергнуть самые источники. Ему казалось, что даже и они приписываютъ древней Руси слишкомъ-много, и эта задушевная, любимая мысль просвѣчиваетъ въ каждой статьѣ его. Онъ не вѣритъ существованію кожаныхъ денегъ, потому-что въ древней Россіи не видитъ государства, кредита, правильной финансовой системы, безъ которыхъ представители цѣнности не могутъ имѣть оборота. Онъ потому же ратуетъ противъ подлинности "Русской Правды", которую Карамзинъ, а за нимъ и одинъ ученый очень-неловко и неудачно сравнили съ законами ХІІ таблицъ; онъ отвергаетъ возможность торговли изъ тѣхъ же основаній. Вездѣ Каченовскій себѣ вѣренъ, и его мысль, въ основѣ своей, вполнѣ справедлива. Возможность такой несоотвѣтвенности между основной мыслью и ея выполненіемъ, какую находимъ у Каченовскаго, совершенно объясняется малоизвѣстностью русской исторіи. Она и теперь еще лѣсъ, въ которомъ очень-легко заблудиться. Прибавимъ жъ этому, что, можетъ-быть, не было еще человѣка, столько несчастнаго въ своихъ послѣдователяхъ, какъ Каченовскій. Онъ не имѣлъ учениковъ. Всѣ такъ-называемые ученики его уцѣпились за букву и принялись опровергать подлинность лѣтописей; ни одинъ изъ нихъ не схватилъ главной мысли Каченовскаго, и она на время была погребена. Въ лицѣ этихъ продолжателей, самая школа получила смѣшное названіе скептической,-- названіе, которое такъ не шло ей къ-лицу,-- и умерла скоро безъ слѣдовъ, какъ многое хорошее умираетъ, ожидая достойнѣйшихъ и даровитѣйшихъ продолжателей.
   Все это очень-просто и теперь такъ очевидно, что бросается въ глаза. Г. Погодинъ, какъ ученый прежняго порядка, не понялъ важнаго значенія и призванія Каченовскаго въ нашей исторической литературѣ. Онъ замѣтилъ только его промахи и ошибки, и за нихъ преслѣдовалъ его всѣми литературными средствами. Даже въ его новой книгѣ, изданной много лѣтъ и послѣ спора и послѣ смерти противника, мы находимъ какое-то ожесточеніе, простительное до нѣкоторой степени въ пылу спора, но не десять лѣтъ спустя. Ясно, что ни тогда, ни теперь, -- когда споръ кончился, г. Погодинъ по-видимому одержалъ верхъ и можетъ уже безъ докукъ и возраженія со стороны скептической школы продолжать свои занятія,-- онъ не такъ понималъ требованіе и направленіе Каченовскаго. Въ своемъ мѣстѣ мы разберемъ подробно все, что онъ сказалъ о своемъ противникѣ. Здѣсь замѣтимъ только, что такое направленіе обличаетъ всю односторонность и ограниченность спеціалиста. Г. Погодинъ отзывается рѣзко, мѣстами даже черезъ-чуръ рѣзко о Каченовскомъ. Въ его словахъ видѣнъ торжествующій авторитетъ и величавое пренебреженіе къ побѣжденному противнику. Намъ, чуждымъ этого спора, странно видѣть побѣдные лавры, которыми украсилъ себя г. Погодинъ,-- и Каченовскаго, идущаго за его тріумфальной колесницей... На этомъ торжествѣ лежитъ печать ироніи, которой примѣровъ такъ много. Г. Погодину легко было одолѣть своего соперника огромнымъ перевѣсомъ данныхъ, говорившихъ въ его пользу; немного лѣтъ прошло, и самые слѣды спора исчезли. Укажите теперь хоть на одного человѣка, который бы серьёзно сомнѣвался въ подлинности и древности источниковъ нашей исторіи. А между-тѣмъ, по своей точкѣ зрѣнія, Каченовскій вполнѣ правъ, гораздо-правѣе г. Погодина. Г. Погодинъ думалъ, что, опровергнувъ Каченовскаго, онъ совершенно побѣдилъ его; мы не споримъ, что Каченовскаго доводы слабы, и хорошо, что нашелся человѣкъ, который исправилъ ошибки, непосредственно лежавшія въ его словахъ. Но на самомъ дѣлѣ великимъ лицомъ въ этомъ спорѣ является не г. Погодинъ, а Каченовскій, потому-что вопросъ имъ поставленный обойденъ, непонятъ: такъ онъ былъ глубокъ десять лѣтъ тому назадъ. Но время не прошло, оно только настаетъ; Каченовскій найдетъ себѣ защитниковъ и продолжателей. Тогда увидятъ, какъ напрасно торжествовалъ побѣду г. Погодинъ, какъ бѣдны его лавры. И это время недалеко...
   Будучи изслѣдователемъ-экзегетикомь, а не историкомъ, г. Погодинъ не могъ открыть собою новую эпоху ученаго обработыванія русской исторіи. У него нѣтъ цѣльнаго взгляда на весь предметъ, -- взгляда, въ которомъ различные эпохи и Фазисы хоть какъ-нибудь вязались бы между-собою. У него есть свѣтлыя мысли, но нѣтъ ясной системы, есть ученые пріемы, довольно-удачные, по совершенно нѣтъ методы. И за это мы не стали бы винить г. Погодина, еслибъ онъ самъ не вызвалъ насъ. У него есть страсть, общая всѣмъ спеціалистамъ -- возводить въ систему свою нелюбовь, нерасположеніе къ цѣльному, систематическому взгляду на предметъ. Это важная ошибка, которая, коренясь въ безсознательной односторонности, и родитъ односторонность, всегда почти неблагопріятную для науки. Всякій образованный человѣкъ, ищущій въ знаніи общаго, единства, живаго, а не мертваго, охладѣваетъ къ книгѣ по-неволѣ, встрѣчая въ ней выходки противъ взглядовъ и теорій. Онъ не правъ, а кто первый виноватъ? Спеціалистъ-изслѣдователь. Странная вещь! Человѣкъ, разсуждающій очень-просто, а потому здраво и дѣльно въ ежедневномъ быту, о житейскихъ вещахъ, судитъ Богъ-знаетъ по-каковски лишь-только переноситъ свое сужденіе въ область науки. Изъ того, что кто-нибудь не музыкантъ, приходитъ ли ему въ голову сказать, что музыка вздоръ? Нѣтъ, не приходитъ. А почему? потому-что всѣ знаютъ, всѣ сознательно или безсознательно убѣждены, что каждый человѣкъ непремѣнно въ одну сторону развитъ болѣе, въ другую менѣе, -- словомъ, что онъ имѣетъ свою степень ограниченности, недостаточности. Этому учитъ простая наглядна, безъ труда и усилій. Отъ-того люди съ разнородными наклонностями и дѣятельностью подаютъ другъ другу руку и извлекаютъ другъ изъ друга возможную пользу, наслажденіе, выгоду, какъ хотите назовите -- не порицая въ другихъ способностей, которыхъ у нихъ нѣтъ, потому-что нельзя совмѣстить въ себѣ все. Чѣмъ болѣе уясняется эта мысль, какими бы то путями ни было, тѣмъ болѣе и болѣе падаютъ перегородки, раздѣлявшія людей.
   Но въ наукѣ это и до-сихъ-поръ же такъ. Давно ли еще доказывали превосходство однѣхъ наукъ предъ другими? Каждый ученый считалъ себя обязаннымъ, излагая свой предметъ, подробно и обширно исчислить всѣ его качества и превосходство передъ другими предметами. Теперь вѣра въ эту іерархію исчезла; но еще крѣпко держится столько же странное мѣстничество между теоріей и практикой, изслѣдованіями и взглядомъ. Кто предается спеціальности, тотъ думаетъ, что это даетъ ему неотъемлемое право свысока смотрѣть на другаго, который старается извлечь общее изъ изслѣдованій и подвести это общее подъ категоріи, связать одною мыслью; послѣдній въ свою очередь также смотритъ на спеціалиста. Г. Погодинъ принадлежитъ къ первому разряду; онъ не охотникъ до взглядовъ, теорій. Въ T. III, примѣч. 827, онъ говоритъ: "вотъ задачи для филологовъ и юристовъ, предметы для диссертацій кандидатамъ и магистрамъ: объяснять эти памятники одинъ за друігимъ -- а мы все хватаемся за цѣлые періоды и эпохи и хотимъ изъ ничего строить системы". Такія же замѣтки находимъ и въ другихъ мѣстахъ. Названія "ученая болтовня, пустыя фразы" и т. д., встрѣчаются часто. Подумаешь, что г. Погодинъ ратуетъ не вообще противъ теоріи и взглядовъ, а только примѣнительно къ русской исторіи: но это ошибка. Съ-тѣхъ-поръ, какъ процессъ мышленія сталъ для насъ понятенъ, уяснилось совершенно, что направленія теоретическое и практическое, связанныя единствомъ цѣли и предмета, между-тѣмъ, остаются разными. и мечтать о ихъ тождествѣ невозможно. Дополняя и поясняя другъ друга, обогащаясь взаимно, сближаясь чрезвычайно, они все-таки остаются и навсегда останутся раздѣльными, особенными. Отъ-этого, кто возстаетъ противъ теоріи, тотъ строитъ новую, лучшую, по-крайней-мѣрѣ раскрываетъ недостатки существующей, и тѣмъ показываетъ, что онъ дѣйствительно недоволенъ ею въ томъ видѣ, какъ ее находитъ; отзываясь о существующихъ теоріяхъ вообще свысока, съ пренебреженіемъ, но безъ разбора, безъ критики, онъ обнаруживаетъ, что увлеченъ одностороннимъ направленіемъ, исключительно-практическимъ, и слѣдовательно, хочетъ набросить тѣнь не на такой-то именно взглядъ, а на взглядъ вообще, на самое теоретическое направленіе. Таковъ г. Погодинъ вполнѣ. По немъ, что не изслѣдованіе съ цитатами и всѣмъ ученымъ аппаратомъ, то ужь непремѣнно пустая фраза, непремѣнно система, построенная изъ ничего. Странно! Не-уже-ли онъ незнаетъ, что изъ ничего нельзя сдѣлать что-нибудь? Если возьмемъ только два, три факта, и на нихъ построимъ взглядъ, не-ужь-то вправду это будетъ система, построенная изъ ничего? А если мы возьмемъ тысячу и болѣе фактовъ, вѣдь ужь это будетъ такая система, которую прійдется опровергать! Не явно ли, что представленіе о системѣ, построенной изъ ничего, ни на чемъ и не основано? Сверхъ-того, если мы однажды согласимся въ истинѣ, что пути теоретическій и практическій -- разные, какъ они ни переливаются одинъ въ другой, какъ они ни близко сходятся, мы должны будемъ признать, что каждый изъ нихъ имѣетъ свою исторію, своихъ представителей, и что нѣтъ никакого основанія считать ихъ за преемственно-слѣдующіе другъ за другомъ, теоретическій за практическимъ, или наоборотъ. Дѣйствительно, такъ и было, есть и будетъ. Гдѣ только является человѣкъ, тамъ съ-разу вмѣстѣ появляются и оба направленія и развиваются чрезъ всю исторію. Оба равно разумны и равно вытекаютъ изъ сущности человѣка. А потому мы и видимъ, что сначала слаба практическая сторона, слаба и теоретическая. Вѣдь было бы крайне-несправедливо отвергать значеніе изслѣдованій потому только, что было, есть и будетъ еще много плохихъ, неосновательныхъ изслѣдованій. Почему же не сказать того же самаго и о теоріи? Она можетъ быть плоха, но также можетъ быть и хороша. Если существующія теоріи нехороши, это значитъ, что должно желать появленія хорошей или хорошихъ, а вовсе не то, что теоріямъ вовсе и существовать не слѣдуетъ. За что бы, кажется, тутъ спорить? за что бросать на теорію презрительныя слова? Пусть и то и другое идетъ своимъ путемъ, взаимно себя укрѣпляя и исправляя. Наконецъ, допустимъ, что въ данное время и при данныхъ обстоятельствахъ спеціальное изученіе для науки гораздо-важнѣе и полезнѣе, нежели теоретическое, общее. Все же будутъ и при такихъ условіяхъ положенія, въ которыхъ безъ теоретической обработки предмета невозможно обойдтись. Возьмите, на-прим., профессора русской исторіи. Что прикажете ему дѣлать? Налечь на какую-нибудь спеціальную сторону предмета и читать ее цѣлый годъ, потомъ, въ двѣ, три лекціи изложить все прочее? Наука черезъ это выиграетъ, правда, но слушатели навѣрное потеряютъ. Цѣль преподаванія -- дать полное обозрѣніе предмета, а не частности, мелочи, важныя въ наукѣ, неважныя и ненужныя для того, кто ищетъ только общаго образованія. Этимъ мы далеко не хотимъ отвергать важность спеціальныхъ курсовъ; при общемъ они приносятъ неисчислимую пользу, но одни они не ведутъ къ цѣли преподаванія. Профессоръ, преподаватель, полеобходимости начнетъ систематизировать свой предметъ, займется цѣлыми эпохами, періодами, а не частностями. Отъ-того вездѣ, гдѣ науки процвѣтаютъ, существуетъ особливая литература учебниковъ и особливая литература сочиненій собственно-ученыхъ, разработывающихъ частности и ведущихъ такимъ-образомъ науку впередъ. У насъ недавно стали появляться порядочные учебники по русской исторіи; ихъ и теперь не много; а изъ сочиненій по одному вопросу о происхожденіи Варяговъ-Руси можно составить цѣлую порядочную библіотеку. Отъ-того-то у насъ почти нѣтъ людей, знающихъ русскую исторію въ связи, въ цѣлости, тогда-какъ много кандидатовъ и студентовъ, которые по частнымъ вопросамъ заткнутъ за поясъ инаго профессора. Это и не прекратится до тѣхъ поръ, пока мы не бросимъ пагубнаго предубѣжденія противъ системъ и теорій.
   Особенно странно въ г. Погодинѣ то, что, отзываясь неблагопріятное системахъ и теоріяхъ русской исторіи, онъ самъ какъ-бы невольно ихъ строитъ. Стремленіе понять основный законъ исторической жизни народа, то-есть, усвоить его себѣ и чрезъ это открыть для ума большій просторъ, освободиться отъ страха и трепета предъ таинственнымъ, неизвѣстнымъ, и потому кажущимся или сверхъ естественнымъ, или случайнымъ -- такъ-же врожденно, всегда присуще человѣку, какъ и требованіе возсоздать фактъ прошедшій такъ, какъ онъ былъ. Ни отъ того, ни отъ другаго требованія человѣкъ не можетъ отказаться. Оно-то и вовлекло г. Погодина въ непослѣдовательность. У него, современника Каченовскаго, было тоже какое-то смутное предчувствіе цѣльнаго, полнаго взгляда на русскую исторію. Это видно изъ того, что онъ въ своихъ разъисканіяхъ, иногда наперекоръ фактамъ, преслѣдуетъ какую-нибудь любимую, мысль. Лучшимъ примѣромъ и подтвержденіемъ могутъ служить его изъисканія о норманскомъ періодѣ. Но такъ-какъ г. Погодинъ -- бАлыпей своей половиной принадлежитъ къ экзегетикамъ, толкователямъ,-- его чаяніе, предчувствіе осталось неразвитымъ. Не будучи въ состояніи ни совершенно отказаться отъ теоретическаго воззрѣнія, ни основать его на твердыхъ, ясныхъ началахъ, г. Погодинъ впалъ вы историческій мистицизмъ -- иначе мы не можемъ назвать его историческое воззрѣніе, которое такъ рѣзко выразилось въ его "Историческихъ Афоризмахъ". Онъ остановился на точкѣ какого-то благоговѣнія предъ каждымъ историческимъ событіемъ, не стараясь объяснить его значеніе и мѣсто въ цѣломъ историческомъ развитіи. Могъ бы умереть Игорь, да не умеръ; могъ бы Олегъ имѣть дѣтей -- да не имѣлъ. Святославъ чуть-чуть не поселился въ Болгаріи, да очень-кстати случился тогда въ Греціи Цимисхій и помѣшалъ ему привести замыселъ въ исполненіе. За этимъ г. Погодинъ ужь ничего не видитъ, какъ тотъ, кто читаетъ, но не вникаетъ въ смыслъ прочтеннаго. Странно! Буква за буквой идетъ и что-то выходитъ... Всего поразительнѣе, что г. Погодинъ, позволяя себѣ нападки на теоріи и взгляды, самъ же замѣняетъ ихъ -- знаками удивленія. Не знаемъ, почему же одно лучше другаго, и по какому праву одно можетъ замѣнить другое? Или это дѣло совершенной безсознательности, или такой способъ дѣйствованія внушенъ тою же самоувѣренностью, которая дала г. Погодину рѣшимость слишкомъ-рѣзко отзываться о покойномъ Каченовскомъ. Одно стоить другаго.
   Таковы, сколько мы понимаемъ, достоинства и недостатки г. Погодина, какъ изслѣдователя русской исторіи и древностей. Они болѣе, чѣмъ гдѣ-нибудь отразились въ его новой книгѣ, къ разбору которой мы теперь и приступимъ.
   Изслѣдованіямъ о достоверности источниковъ древней русской исторіи предпослано предисловіе. Въ немъ разсказана исторія составленія книги. Эта книга посвящена молодымъ друзьямъ (?) русской исторіи, студентамъ университетовъ и въ особенности студентамъ Московскаго Университета. Методъ изслѣдованія изложенъ вѣрно, хотя, какъ мы думаемъ, онъ одинъ недостаточенъ для возведенія русской исторіи на степень науки:
   "Прежде всѣхъ разсужденій, толкованій и высшихъ взглядовъ, должно, по моему мнѣнію, собирать всѣ мѣста изъ лѣтописей, грамотъ и другихъ источниковъ, объ извѣстномъ предметѣ, и потомъ уже, имѣя ихъ предъ глазами, дѣлать выводы объ его значеніи и отношеніи, въ какомъ онъ находится къ другимъ смежнымъ предметамъ, и вообще ко всей исторіи, провѣряя свои выводы прочими свѣдѣніями. Работа трудная и вмѣстѣ легкая, за которую можетъ приниматься всякій юноша, не имѣя даже нужды въ особливыхъ способностяхъ "Объясните намъ такимъ образомъ бояръ, дѣтей боярскихъ, пасынковъ, дѣтскихъ, дворянъ, жильцовъ, тіуновъ, цѣловальниковъ, куны, гривны, рубли, деньги, города, слободы, помѣстья, отчины, поле, правежъ, полюдье, кормленье, опричину, поклоны, пошлины, дары; составьте сводныя грамоты всѣхъ родовъ; разберите по частямъ управленіе, духовное, "гражданское, военное,-и такимъ образомъ въ теченіи немногихъ лѣтъ, русская исторія возведена будетъ на "степень, на которой быть ей подобаетъ "(стр. XI).
   Работая такимъ-образомъ, мы получимъ рядъ прекрасныхъ монографій, но все же не будемъ имѣть русской исторіи. Кто захочетъ возсоздать русскую исторію, тому необходимо вновь переработать источники, и нерѣдко то, что въ монографіи не найдетъ мѣста, или при спеціальной разработкѣ не обратитъ на себя никакого вниманія, здѣсь займетъ первое мѣсто. Въ этомъ-то именно и заключается недостатокъ г. Погодина, что онъ одной половинѣ задачи придаетъ исключительную важность, и забываетъ о второй, послѣдней, окончательной, которая не можетъ быть разрѣшена безъ пособія высшихъ взглядовъ, теоріи, системы.
   За этимъ слѣдуетъ выводъ изъ полнаго знанія русской исторіи,-- выводъ, съ которымъ мы не можемъ согласиться:
   "Вразумленная публика перестанетъ толковать о вещахъ, противныхъ нашему духу, развитію, происхожденію, научится уважать свой народъ, все пользуется своими опытами, и начнетъ искать добра тамъ, гдѣ его найдти можно, то есть въ своей землѣ, а не подъ тропиками Рака или Козерога" (стр. XI и XII).
   Споръ старый и потому уже скучный -- споръ о томъ, какое значеніе имѣетъ для насъ, современниковъ, прошедшее Руси. Узнавъ его, мы поймемъ себя, яснѣе увидимъ путь, по которому двигаемся въ исторіи, но вмѣстѣ съ тѣмъ, чего никакъ не должно забывать, поймемъ и необходимость, заставившую насъ искать добра не у себя, а у другихъ. Наука можетъ дать намъ средства облегчить путь, сдѣлать его сознательнымъ и чрезъ это возможно-менѣе тяжкимъ, но перемѣнить его не можетъ. Притомъ, что умерло, того ужь не воскресишь. Мы теперь не знаемъ только, почему умерло, хотя и догадываемся, а тогда будемъ знать: вотъ и все. Смотрѣть иначе на науку исторіи -- значитъ не понимать ея.
   Рядомъ съ этою мыслью, по нашему мнѣнію невѣрной, мы встрѣчаемъ другую, очень-вѣрную:
   "Я говорилъ о работѣ, доступной для всякаго трудолюбиваго молодаго человѣка, но она не должна останавливать другихъ, одаренныхъ особенными способностями, чующихъ въ себѣ присутствіе высшей силы. Пусть такіе избранные обращаются къ самой исторіи, выбираютъ себѣ тотъ или другой періодъ -- Норманновъ, Монголовъ, Москву, Новгородъ, пятнадцатый вѣкъ, смутное время, Малороссію, стрѣльцовъ, или посвящаютъ свое перо одному какому липу -- Ивану третьему, Грозному, Годунову, Хмѣльницкому, Петру. У насъ распространилось недавно повѣрье, что за такія сочиненія приниматься еще не время теперь, пока не обработаны всѣ источники, и пока не кончились всѣ приготовительные труды. Это мнѣніе совершенно ложное. Еслибъ имѣли его Татищевъ, Стриттеръ, Карамзинъ, то до-сихъ-поръ у насъ не было бы никакой исторіи. Если же Татищевъ, Стриттеръ, Карамзинъ, принимались въ свое время за сочиненіе исторіи, и поступили въ этомъ случаѣ прекрасно, то кольми паче возможно это теперь, послѣ ихъ трудовъ, при обнародованіи матеріаловъ, когда положена уже, такъ-сказать, столбовая дорога исторіи. Лишь былъ бы умъ, жаръ, талантъ, даръ Божій! Отъ историка не должно спрашивать новыхъ изслѣдованій, а только искусства воспользоваться сдѣланными. Всякой вѣкъ имѣетъ свои требованія и свой взглядъ на вещи, и во всякомъ вѣкѣ должна возобновляться картина исторіи, сообразно съ состояніемъ науки и матеріаловъ въ его время" (стр. ХІІ и XIII).
   Въ этой мысли есть противорѣчіе съ сказаннымъ выше, съ нападками противъ тѣхъ, которые берутся за цѣлые эпохи и періоды. По эта-то непослѣдовательность автора "Изслѣдованій" и оправдываетъ паши слова, что онъ вполнѣ принадлежитъ къ переходному времени. Еслибъ онъ былъ послѣдователенъ, онъ непремѣнно или вышелъ бы на новую дорогу, или исключительно удержался бы при прежнемъ. Въ этой непослѣдовательности и сильная и слабая сторона г. Погодина.
   Наконецъ, изъ предисловія мы узнаёмъ, что г. Погодинъ намѣренъ въ слѣдующемъ голу издать еще два тома объ удѣльномъ періодѣ, потомъ собраніе своихъ статей, помѣщенныхъ въ журналахъ о разныхъ лицахъ и предметахъ русской исторіи, а за тѣмъ постарается какъ-можно-скорѣе издать и прочіе томы о древней Русской Исторіи до Петра-Великаго. Будемъ ждать.
   Первый томъ раздѣленъ на XIV главъ. Въ первой авторъ доказываетъ достовѣрность древней русской исторіи и лѣтописи вообще современными иностранными свидѣтельствами. Изъ нихъ онъ возсоздаетъ русскую исторію, въ главныхъ чертахъ совершенно-сходную съ тѣмъ, какъ разсказываетъ ее лѣтопись. Не довольствуясь этимъ очень-многовѣснымъ доказательствомъ, онъ обращается къ нашимъ извѣстіямъ, неподверженнымъ сомнѣнію, и изъ нихъ заключеніями назадъ выводитъ то же, что говоритъ лѣтопись. И мысль и выполненіе ея очень-удачны. Потомъ разразрѣшаются вопросы о времени и мѣстѣ сочиненія первой русской лѣтописи, приписываемой Нестору. Это изслѣдованіе приводитъ автора къ убѣжденію, что лѣтопись писана въ Кіевѣ, въ XI или въ началѣ ХІІ вѣка, не позже.
   Вообще, соглашаясь совершенно съ доводами г. Погодина и находя ихъ побольшой-части вѣрными и основательными, мы не совсѣмъ-довольны нѣкоторыми изъ нихъ; на-прим., на стр. 23, онъ говоритъ, что 1103 годъ въ лѣтописи описанъ, 1104, 5, 6, 7, 8, 9 не описаны; за десятымъ приписка, а за припиской описаніе предъидущихъ пропущенныхъ лѣтъ. За этимъ онъ прибавляетъ:
   "Вотъ важнѣйшее для меня доказательство, что въ началѣ ХІІ столѣтія "или концѣ XI, въ лѣтописи былъ перерывъ (одинъ сочинитель кончилъ, другой захватилъ нѣсколько предъидущаго времени, неописаннаго у предшественника, и сталъ продолжать). Слѣдовательно, начало ея оканчивалось около этого времени, и слѣдовательно было сочиняемо по крайней мѣрѣ въ XI столѣтіи".
   Это несправедливо. Изъ этого доказательства слѣдуетъ только, что лѣтопись писана въ ХІІ вѣкѣ, а никакъ не въ XI. Послѣднее будетъ натяжкой.
   Намъ не нравится также, что г. Погодинъ, въ доказательство, что лѣтопись писалась современникомъ, такъ часто приводитъ мѣста изъ никоновой лѣтописи (пять разъ), тогда-какъ, на стр. 37, онъ самъ говоритъ, "что въ ней, равно какъ и въ Степенной Книгѣ, Синопсисѣ и сказкахъ о первыхъ кіевскихъ князьяхъ до Ярослава есть подлоги (они очевидны); на стр. 81, въ примѣч. 2, что въ никоновскомъ спискѣ есть распространенія и украшенія, а на стр. 84: "всѣ сіи извѣстія принадлежатъ къ подлиннику подлинниковъ, то-есть самому Нестору. Мнѣ не нужно предупреждать, надѣюсь, что я говорю здѣсь не о позднѣйшихъ сборникахъ, какомъ-нибудь никоновскомъ или софійскомъ; я говорю здѣсь о лѣтописи по лучшимъ спискамъ". Конечно, г. Погодинъ не на одну эту лѣтопись ссылается, во лучше бъ было не ссылаться на все вовсе.
   На стр. 39 приводятся слова изъ никоновской лѣтописи: "Такожъ бѣ и другіи братъ Еремия, иже помняше крещение Рустей земли". Авторъ говоритъ: "должно полагать, что этотъ "Іеремія былъ современникомъ лѣто" писателю. Иначе еслибъ лѣтописатель "не засталъ уже его, съ чего было бы "упомянуть, что онъ помнилъ крещеніе". Это заключеніе произвольно. Монахъ Іеремія могъ быть человѣкъ извѣстный въ монастырѣ, память о которомъ сохранилась долго. Предположенія никогда не должно возводить на степень доказательствъ.
   Далѣе, исчисливъ "выраженія въ лѣтописяхъ, показывающія, что описанія сдѣланы какъ-бы по горячимъ слѣдамъ происшествій, когда они были еще въ свѣжей памяти у близкихъ потомковъ", авторъ говоритъ: "такихъ живыхъ преданій нельзя было имѣть позже XI вѣка" (стр. 48). Явно, что онъ увлекся своею мыслью, убѣжденіемъ; ибо доказать этого невозможно по недостатку доказательствъ. Что лѣтописатель долженъ былъ жить близко къ этому времени, нѣтъ сомнѣнія; но какъ опредѣлить именно когда?
   Доказательства, взятыя изъ языка лѣтописи, тоже хороши, убѣдительны, но и въ нихъ авторъ увлекся. Представивъ нѣсколько мѣстъ изъ лѣтописей, относящихся къ разнымъ вѣкамъ, авторъ говоритъ: (стр. 45) "Ухо не чувствуетъ ли ясно, что эти описанія, не смотря на поправки, принадлежатъ разнымъ столѣтіямъ, и если послѣднее принадлежитъ XIV столѣтію, то первое (вмѣстѣ съ прежними) должно быть столѣтіями двумя старше".
   Дѣйствительно, что первыя мѣста старше послѣднихъ очень чувствительно; но что они старше двумя столѣтіями -- этого никакъ не замѣтно. Можетъ быть больше, можетъ быть меньше. Древность памятника, по одному ходу рѣчи опредѣлить чрезвычайно-трудно, большей частію почти-невозможно.
   На той же 45 страницѣ г. Погодинъ говоритъ: "обращу вниманіе на форму драматическую, форму древнѣйшую, въ которую отлито все начало лѣтописи. Найдите мнѣ ее въ XIII, XIV или XV столѣтіяхъ въ такомъ видѣ!" Во-первыхъ, драматическая форма обща всѣмъ нашимъ лѣтописямъ, гдѣ хотя сколько-нибудь подробно разсказывается событіе. Во-вторыхъ, не должно забывать, что время составленія лѣтописи -- искомое. Пойдите отъ мысли, что вы ничего не знаете о томъ, когда лѣтопись написана, и драматическая ея форма вамъ ровно ничего не скажетъ. Слѣдовательно, это не доказательство. Впрочемъ, противъ этого уже возражали г. Погодину, и онъ отвѣчалъ на это возраженіе ниже, на стр. 433:
   "Драматическую форму многихъ повѣствованій Нестора, я употребилъ только въ дополненіе къ доказательствамъ, отнюдь не придавая ей особенной силы. Авторъ, т. е. критикъ, приводитъ эту форму изъ сочиненій XIV вѣка, и говоритъ, что изъ нея заключить ничего нельзя. Ее можно привесть и изъ нашего времени, но форма формѣ рознь; одна она, разумѣется, не много значитъ, а въ соединеніи съ другими признаками она дополняетъ наше понятіе о первой лѣтописи и ея характерѣ. Я думаю, что приведенныя мною мѣста на стр. 43, даже древнѣе Нестора."
   Ясно, что отвѣтъ на возраженіе слабъ, и оно сохраняетъ свою силу. Доказательство, которое безъ другаго доказательства ничего не значитъ -- не есть доказательство. Также неправильно сказано авторомъ на стр. 46:
   "Обратимъ вниманіе на характеръ "повѣствованія. Оно совершенно различно въ XI и какомъ-нибудь XIV вѣкѣ: въ первомъ, мы находимъ безпрестанно благочестивыя размышленія, мѣста изъ священнаго писанія; дальше этого почти нѣтъ. Первой повѣствователь ближе къ церковному языку, и кромѣ указанныхъ древнихъ мѣстъ, (о которыхъ послѣ), показываетъ гораздо-болѣе авторскихъ "пріемовъ, нежели послѣдніе."
   Благочестивыя размышленія и мѣста изъ священнаго писанія наполняютъ лѣтописи не только первыхъ временъ, но даже и позднѣйшихъ. Укажемъ для примѣра на Псковскую. Близость къ церковному языку безспорно доказательство весьма-важное и рѣшительное. Что же касается до авторскихъ пріемовъ, то хотя мы и не находимъ ихъ въ лѣтописи, однако, еслибъ они и были, это былъ бы важный доводъ противъ, а не въ пользу подлинности лѣтописи, ибо въ-началѣ сказанія всегда простѣе, безъискусственнѣе; это одна изъ ихъ характеристическихъ чертъ.
   Въ числѣ разныхъ соображеній, доказывающихъ древность лѣтописи, авторъ, между-прочимъ, приводитъ слѣдующее: (стр. 54).
   "Въ XIV или XV вѣкѣ нельзя знать имени земли Волошской, которое давно уже вышло изъ употребленія въ нашей сторонѣ: Отъ кого узнать въ XIV вѣкѣ объ austur-vigi или wester-vigi Норманновъ, давно уже въ то время переставшихъ ѣздить по симъ путямъ въ Грецію? Какъ сочинить сказку (Олегову) о купеческомъ путешествіи въ Грецію въ XIV вѣкѣ, когда путешествія Норманновъ давно прекратились? Какъ узнать о походахъ на Грецію? Отъ кого? А походы сіи засвидѣтельствованы иностранцами. Какъ въ XIV или XIII вѣкѣ могли Радимичи вести повозъ? Кому? Послѣ Монголовъ и Радимичей не стало! и проч. и проч."
   Если можно было обойдтись безъ этого соображенія, то почему авторъ прибѣгнулъ къ нему? Оно неосновательно. Точно такъ же, какъ лѣтописецъ XI вѣка узналъ о событіяхъ, за долго до него совершившихся, такъ точно могъ ихъ узнать и писатель позднѣйшій -- черезъ преданія и записки, иностранныя лѣтописи и т. д. Если въ ХІІ вѣкѣ упоминаются еще имена русско-славянскія, то почему жь не могъ знать о нихъ лѣтописецъ XIII вѣка? Точно также нельзя объяснить, почему бы Радимичи въ XIV или XIII вѣкѣ не могли вести повозъ, не смотря на разореніе Кіева и Южной Россіи Монголами. Повторимъ, что этими замѣтками мы вовсе не думали и не думаемъ опровергать основательныя розъисканія г. Погодина и производить бурю въ стаканѣ воды. Мы только указали на нихъ, какъ на недосмотры, ошибки, увлеченія, которые мѣшаютъ дѣлу и подаютъ поводъ къ придиркамъ. Кому не извѣстно, что такіе промахи навлекали на себя опроверженія очень неосновательныя, и которыя получали, однако, для незнающихъ, видъ дѣльныхъ, серьёзныхъ возраженій.
   Потомъ авторъ переходитъ къ розъисканію о томъ, кто именно писалъ лѣтопись,-- розъисканію, но собственному его мнѣнію, менѣе-важному, что дѣйствительно такъ. Всѣ прямыя и косвенныя свидѣтельства указываютъ на Нестора, монаха Кіевопечерской-Лавры. Въ какомъ видѣ дошла до насъ лѣтопись (глава IV)? Г. Погодинъ находитъ, что она дошла до насъ точно въ такомъ же видѣ, въ какомъ была написана, исключая необходимыя ошибки и разнословія, принадлежащія переписчикамъ. Это выводитъ г. Погодинъ изъ сличенія всѣхъ древнѣйшихъ списковъ, въ противоположность Шлецеру и всѣмъ изслѣдователямъ, которые думали единогласно, что лѣтопись Несторова дошла до насъ съ позднѣйшими вставками.
   Потомъ авторъ обозрѣваетъ источники несторовой лѣтописи. Онъ насчитываетъ ихъ до десяти: 1) прежнія записки церковныя или монастырскія, хронографическія отмѣтки и т. д. Слѣды этихъ записокъ видитъ онъ, между-прочимъ, въ томъ, что въ нѣсколькихъ мѣстахъ лѣтописи разсказъ начинается тѣми же словами ("Полемъ же жившимъ особѣ"), въ базпорядкѣ извѣстій въ лѣтописи, изобличающихъ вставки, которыя авторъ приписываетъ самому Нестору; кромѣ того, г. Погодинъ указываетъ на слѣды древнихъ памятниковъ, не дошедшихъ до насъ, и которые подтверждаютъ возможность существованія записокъ, лѣтописца стараго ростовскаго, хронологическую таблицу у Нестора, Борисово житіе (предположивъ, что оно принадлежитъ не Нестору) и т. д. "Можетъ-быть, въ нашихъ хронографахъ", говоритъ авторъ: "о которыхъ мы до-сихъ-поръ не имѣемъ еще никакого порядочнаго понятія, отъищется первоначальная основа "Несторовой лѣтописи" (стр. 95). 2) Собственное удостовѣреніе; 3) извѣстія современниковъ; 4) болгарскія лѣтописи или извѣстія; 5) греческія лѣтописи по словамъ самого Нестора; 6) извѣстія Варяговъ; 7) туземные разсказы жителей; 8) преданія; 9) письменные документы (акты), на-прим., договоры съ Греками; 10) народныя пѣсни и сказки.
   Могъ ли Несторъ пользоваться всѣми этими источниками, былъ ли онъ грамотенъ и на столько образованъ? Г. Погодинъ отвѣчаетъ на этотъ вопросъ утвердительно, и доказываетъ распространеніемъ въ Россіи христіанства и грамотности за двѣсти пятьдесятъ лѣтъ до Нестора; тѣмъ, что онъ извѣстенъ какъ сочинитель житія Ѳеодосіева, которое было труднѣе написать, чѣмъ лѣтопись; тѣмъ, что въ его время было много людей грамотныхъ, которыхъ труды до насъ дошли, и т. д.
   Въ этой главѣ есть также нѣкоторые недосмотры. На-прим., послѣ многихъ историческихъ соображеній, которыя дѣлаютъ вѣроятными существованіе у насъ записокъ монастырскихъ или церковныхъ, авторъ говоритъ: Рѣшительно у насъ были записки до Нестора" (стр. 92). Это заключеніе намъ кажется слишкомъ-поспѣшнымъ. На стр. 93, говоря, что въ лѣтописи есть хронологическая таблица (Лавр. Списокъ по изд. Тимк. стр. 11), въ которой исчисляются важнѣйшія событія отъ сотворенія міра до смерти Святополка, и опредѣлены ихъ годы, авторъ прибавляетъ: "Мнѣ кажется, что эта таблица писана прежде Нестора, а имъ только что продолжена. Еслибъ писалъ ее Несторъ, то вѣрно помѣстилъ бы Рюрика и новгородское призваніе". Намъ кажется такое предположеніе произвольнымъ. Г. Погодинъ самъ думаетъ, и это вѣроятно, что лѣтопись Нестора по преимуществу кіевская. Очень-понятно и естественно, что, дошелъ до Россіи, онъ началъ выставлять хронологическія числа по однимъ кіевскимъ событіямъ; притомъ же, если эта таблица не имъ составлена, отъ-чего же онъ говоритъ отъ своего имени? Вѣроятно, онъ не присвоилъ бы ее себѣ, еслибъ она не ему принадлежала; отъ-чего бы въ нее былъ введенъ Михаилъ, византійскій императоръ (это указываетъ на то, что она была составлена съ помощію лѣтописей греческихъ или болгарскихъ); наконецъ, мы не видимъ причины, почему бы Несторъ не могъ исправить ее, еслибъ она дѣйствительно была не имъ составлена и казалась ему недостаточной. По-крайней-мѣрѣ, одно предположеніе равносильно другому.-- На стр. 95 авторъ говоритъ: "наконецъ я обращаю вниманіе на языкъ нѣкоторыхъ мѣстъ, рѣзко отличающійся отъ Несторова: извѣстія о происшествіяхъ, на-прим., при Олегѣ, Святославѣ, написаны гораздо простѣе, грубѣе, чѣмъ благочестивыя размышленія въ лѣтописи, или житіе Ѳеодосія". Это кажется г. Погодину однимъ изъ указаній на то, что Несторъ пользовался при составленіи лѣтописи какими-нибудь записками, которыя вносилъ безъ большихъ измѣненій. Намъ кажется это предположеніе слишкомъ-смѣлымъ. У насъ есть странная способность говорить двумя или нѣсколькими различными языками, смотря потому, о чемъ мы говоримъ, О священномъ, церковномъ, на-прим., мы до-сихъ-поръ говоримъ языкомъ напыщеннымъ, полу-славяно-церковнымь. Вспомните письмо Іоанна IV въ Кирилловскій Монастырь: подумаешь, двое его писали. Такъ, вѣроятно, поступалъ и Несторъ. По-крайней-мѣрѣ, на различіи языка его нельзя ровно ничего основывать. Множество примѣровъ представляютъ и самыя лѣтописи послѣ Нестора.
   На стр. 99 сказано, что "первые наши духовные, священники, на прим., при Игорѣ, у Ольги (священникъ Григорій), при Владимірѣ, были безъ сомнѣнія Болгаре". А почему безъ сомнѣнія, не объяснено.-- На той же 99 стр. сказано, что житія болгарскихъ святыхъ зашли къ намъ всею вѣроятнѣе въ XI вѣкѣ, а почему, тоже невидно.-- На стр. 101, объясняя какимъ-образомъ греческія лѣтописи могли быть доступны для Нестора, авторъ дѣлаетъ чрезвычайно-натянутое предположеніе, что греческій монахъ Михаилъ, бывшій въ то время въ монастырѣ, могъ перевести нужное для Нестора изъ греческаго временника, какъ перевелъ монастырскій уставъ. Мы, напротивъ думаемъ, что это дѣло почти-невозможное. Переводить греческій временникъ вовсе не то, что переводить уставъ и законы, опредѣляющіе жизнь, и, слѣдовательно, имѣющіе непосредственное, практическое примѣненіе. Признаемся откровенно, что чѣмъ болѣе мы вдумываемся въ нашъ бытъ XI вѣка и сравниваемъ его съ послѣдующимъ, тѣмъ намъ кажется невозможнѣе, несообразнѣе, неестественнѣе, чтобъ одинъ сталъ для удовлетворенія простой любознательности другаго (ибо г. Погодинъ самъ говоритъ на стр. 38, что наши монахи писали лѣтопись для себя, а не для другихъ) переводить лѣтопись. Всякое другое предположеніе вѣроятнѣе, чѣмъ это.-- На стр. 104, вѣроятно, ошибкой поставлено Древляне вмѣсто Дреговичи (Δρουγουβιτοί Константина-Багрянороднаго).-- Замѣтимъ еще въ заключеніе, что г. Погодинъ, разрѣшивъ, и, какъ намъ кажется, основательно, вопросъ объ источникахъ, которыми пользовался Несторъ, и о возможности ими пользоваться въ XI вѣкѣ, не опредѣлилъ, а только мимоходомъ коснулся возможности для Нестора, монаха, написать лѣтопись. Несторъ все-таки остается лицомъ загадочнымъ, фактомъ страннымъ въ то время. Его большая начитанность, связи съ современниками, то, что онъ имѣлъ въ своихъ рукахъ дипломатическіе акты, знакомство съ лѣтописями греческими и болгарскими, наконецъ, самая мысль писать русскую лѣтопись -- воля ваша, все это изобличаетъ въ немъ или ученаго монаха, какихъ не могло быть у васъ тогда своихъ, монаха, пришедшаго изъ Болгаріи или Греціи, или какое-нибудь знатное, извѣстное лицо между Русскими или Славянами того времени. Кажется, это не обратило на себя вниманія г. Погодина. Мысль, что лѣтопись писалъ монахъ XI вѣка, невольно насъ сбиваетъ съ толку, и даетъ ложное представленіе о цѣлой эпохѣ.
   Глава VI содержитъ въ себѣ изслѣдованіе о достовѣрности договоровъ русскихъ князей съ Греками; она доказана очень-хорошо и убѣдительно. Только и здѣсь мы встрѣчаемъ нѣкоторые недосмотры. На стр. 116 стоитъ слѣдующая нелогическая фраза: "Договоры сами по себѣ столько важны, столько значительны для русской и общей европейской исторіи, что необходимо утвердить ихъ подлинность и оградить ихъ отъ возможныхъ притязаній".-- Одно изъ другаго не слѣдуетъ. Надобно утверждать то, что истинно.-- Изъ четырехъ мѣстъ, взятыхъ изъ греческихъ лѣтописей о сношеніяхъ Грековъ съ Руссами, только два (Льва-Дьякона и Кедрина) свидѣтельствуютъ рѣшительно, что между ними были договоры (стр. 120 и 121).-- На страницѣ 125 приведено много примѣровъ, что въ нашихъ лѣтописяхъ не помѣщались очень-важные договоры и грамматы, а не объяснено, почему именно договоры съ Греками попали въ несторову лѣтопись. Даже нѣтъ попытки объяснить это. Мы думаемъ, что разрѣшеніе этого вопроса могло бы привести насъ къ окончательнымъ заключеніямъ объ языкѣ подлинныхъ договоровъ. Что они переводъ съ греческаго -- это очень-вѣроятно. Также вѣроятно, что мы ихъ имѣемъ въ болгарскомъ переводѣ. (На страницѣ 123, г. Погодинъ говоритъ, что эти договоры были, безо всякаго сомнѣнія, писаны на нашемъ языкѣ и греческомъ. Но едва-ли онъ нравъ, выражаясь такъ утвердительно) Если этотъ болгарскій переводъ заимствованъ изъ какой-нибудь болгарской лѣтописи, еще остается возможнымъ предположеніе, что онъ не оффиціальный, и что подлинникъ, отправленный къ нашимъ князьямъ, былъ писанъ на какомъ-нибудь другомъ языкѣ, на-прим., норманскомъ; но если не такъ, т. е., если Несторъ имѣлъ копію съ подлинника, находившагося въ Россіи, то болгарскій языкъ подлинника находится въ непримиримомъ противорѣчіи съ норманствомъ вашихъ первыхъ князей -- не говоря уже о томъ, что невозможно себѣ и представить, какимъобразомъ такая копія могла попасть Нестору въ руки. Въ новгородскихъ лѣтописяхъ нѣтъ договорныхъ грамматъ Новгородцевъ съ ихъ князьями, хотя новгородскимъ монахамъ легче было знать эти договоры, чѣмъ кіевскому договоры князей съ иностранцами. Впрочемъ, къ этому мы еще возвратимся.-- На стр. 126 поставленъ вопросъ: "какъ могли договоры сохраниться у васъ, дойдти до Нестора?" а отвѣтъ: "какъ бы то ни было, а сохранились". Итакъ -- мы не знаемъ; это и проще и яснѣе.-- На стр. 137, находимъ слова: "количество пословъ "было непремѣннымъ условіемъ знаменитости посольства". Это не такъ, по-крайней-мѣрѣ сначала. Много пословъ посылалось не для того, чтобъ возвысить государя, а потому-что посылалъ не онъ одинъ, а всѣ его васаллы сущіе подъ рукою". Уже въ-послѣдствіи это перешло въ обычай посылать много пословъ; форма удержалась, но смыслъ ея былъ потерянъ.-- На той же 137 страницѣ: "Въ договорѣ Олега говорится о наслѣдствѣ Русина, умершаго въ Греціи, которое должно быть переслано въ его отечество, и у Норманновъ есть свидѣтельство объ участкѣ изъ добычи, который долженъ быть доставленъ наслѣдникамъ. Et si aliquis de Normannis occisus fuit, quaesitum pretium pro eo est exsolutum". Эти мѣста выставлены какъ параллельныя; но послѣднее темно, а два первыя не имѣютъ между собою ничего общаго.
   Въ этой же статьѣ находимъ два важныя противорѣчія. Первое, о лѣтописцахъ (стр. 151): "Ну какъ собиратель 13 или 14 вѣка могъ договоръ своего времени отнести ко временамъ древнимъ предъ своими современниками? Могъ ли онъ такъ обманывать въ глаза? И съ какой цѣлью?" и т. д. Но самъ же авторъ сказалъ на стр. 38-й, что "наши монахи писали для себя, а не для публики". А если такъ, то нечего говорить о современникахъ, и невозможность ихъ обмануть -- не аргументъ.-- На стр. 152: "Если же между десятками разныхъ статей есть единицы подобныя, то отъ этихъ мелкихъ статей нельзя ничего заключать къ огромному цѣлому... Подобія встрѣчаются у народовъ самыхъ отдаленныхъ одинъ отъ другаго, на противоположныхъ полушаріяхъ, въ разныхъ періодахъ времени". Правда, совершенно такъ. Однако въ III-мъ томѣ это положеніе опровергается: "Охотники спорить, охотники искать не истины, а предлоговъ къ несогласію, могутъ сдѣлать слѣдующее частное возраженіе, составленное изъ легкихъ общихъ мѣстъ: такое-то постановленіе (на-примѣръ, месть) принадлежитъ всѣмъ народамъ, такое-то имя (на примѣръ, князь) есть чисто-славянское, слѣдовательно, норманнскими ихъ назвать нельзя. Отвѣчаю: 1) если онѣ общія, то нельзя отнять "ихъ и у Норманновъ; 2) онѣ являются неоднѣ, а въ совокупности со множествомъ другихъ обычаевъ или именъ, чисто-норманнскихъ, слѣдовательно должны быть принесены Норманнами же, которые встрѣтили у туземцевъ случайное сходство съ собою въ этомъ отношеніи. Мало ли есть такихъ сходствъ и теперь между племенами и при всемъ прочемъ ихъ различіи между собою" (стр. 417). Объ этомъ мѣстѣ въ-отношеній къ норманскому періоду мы еще будемъ говорить ниже. Здѣсь замѣтимъ только, что г. Погодинъ произвольно употребляетъ общее положеніе или въ свою пользу, или противъ противниковъ, смотря потому, какъ ему удобнѣе и выгоднѣе. На такомъ шаткомъ основаніи, которое мирволитъ и тому и другому, нельзя ничего строить, и г. Погодинъ не долженъ бы вовсе прибѣгать къ нему; ибо оно само себя разрушаетъ.
   Параллельныя мѣста, подобранныя къ договорамъ съ Греками изъ лѣтописей и договоровъ, не всегда удачны; на-примѣръ, стр. 130:
   !!!!!!!!!!
   "Въ Олеговомъ договорѣ говорится объ укладахъ на Кіевъ, Черниговъ, Переяславль, Полотскъ, Ростовъ, Любечь."
   Константинъ Багрянородный по другому случаю говоритъ, что суда, ходившія въ Константинополь, были изъ Кіева, Чернигова, Любеча и проч.
   И проч. не должно сбивать насъ: между прочими, нѣтъ ни одного города, поименованнаго въ договорѣ.
   Такъ же неудачно и послѣднее параллельное мѣсто, на стр. 136. Кромѣ того, много и такихъ мѣстъ находимъ мы въ этой параллели, къ которымъ можно подъискать мѣста не только въ европейскихъ, но и въ другихъ исторіяхъ всѣхъ временъ. Такъ, на-примѣръ, о подписаніи договоровъ.
   Въ заключеніе, нельзя не указать на очень-остроумное объясненіе окончанія нѣкоторыхъ именъ въ игоревомъ договорѣ на овъ. Г. Погодинъ думаетъ, что они "не имена самихъ посланниковъ, но имена тѣхъ князей, кои вмѣстѣ съ Игоремъ отправили посольство "къ византійскому императору" (стр. 141). Мы съ этимъ совершенно согласны, но думаемъ, что этимъ объясненіемъ г. Погодинъ не довольно воспользовался при объясненіи норманскаго періода, что и постараемся доказать при разборѣ третьяго тома.
   Въ VII главѣ, г. Погодинъ дѣлитъ несторову лѣтопись (по лаврентьевскому списку, сколько напечатано) на части и показываетъ, откуда каждая могла быть заимствована. "Предупреждаю читателей" говоритъ авторъ (стр. 157) "во-первыхъ, что я буду говорить теперь объ извѣстіяхъ Нестора только въ отношеніи къ возможнымъ источникамъ; во-вторыхъ, что я ни мало не стою за свои предположенія: пусть другіе изслѣдователи приберутъ возможные источники вѣроятнѣе." Полагая, можетъ-быть, что это предупрежденіе недостаточно, авторъ въ самомъ концѣ этой главы опять говоритъ (стр. 172): "Считаю нужнымъ повторить, что все это разсужденіе есть предположительное, и я знаю что, разбирая мои предположенія порознь, можно написать на нихъ очень много возраженій, особенно общими мѣстами и вопросительными знаками."
   Обходя послѣднюю замѣтку, которая здѣсь совершенно-лишняя, мы позволимъ себѣ замѣтить одно: предположеніе, къ которому прибѣгаетъ изслѣдователь въ крайнемъ случаѣ, когда другихъ средствъ для открытія истины нѣтъ, никогда не можетъ быть совершенно-случайно, совершенно-произвольно. Непремѣнно оно имѣетъ какое-нибудь основаніе, которое дѣлаетъ его вѣроятнымъ. Отъ-того и происходитъ, что часто предположеніе знатока обращается съ помощію вновь найденныхъ доказательствъ въ полную историческую истину. Такъ всегда бываетъ, если предположеніе хоть сколько-нибудь правдоподобно, и только по этому мѣрилу мы отдѣляемъ предположенія вѣроятныя и возможныя отъ невѣроятныхъ и невозможныхъ. Не иначе поступалъ и г. Погодинъ, хотя и не вездѣ высказалъ основанія своихъ предположеній. Въ лѣтописи различныя мѣста очевидно взяты не изъ одного источника. Угадавъ однажды, какія основанія принялъ г. Погодинъ, приписывая такое-то мѣсто такому-то источнику, а другое -- другому, рецензентъ имѣетъ полное право разбирать, вѣрны ли эти основанія, и вѣренъ ли авторъ своему началу, примѣняя его къ различнымъ мѣстамъ лѣтописи. Такая критика не будетъ совершенно произвольна, и можетъ легко обойдтись безъ общихъ мѣстъ и вопросительныхъ знаковъ. Напрасно авторъ говоритъ, что онъ не стоитъ за свои предположенія. Здѣсь онъ на такой же исторической почвѣ, какъ и въ другихъ главахъ своего сочиненія, и критикъ, разбирая эти мѣста, столько же обязанъ быть послѣдовательнымъ, держаться фактовъ, какъ г. Погодинъ уступить ему, когда онъ опровергнетъ выводъ, казавшійся автору несомнѣнно-вѣрнымъ. Просматривая всѣ предположенія г. Погодина, мы находимъ, что нѣкоторыя изъ нихъ весьма-вѣроятны, правдоподобны, и потому не подлежатъ опроверженіямъ до открытія новыхъ источниковъ. На-пр., на стр. 168 авторъ говоритъ, что слова лѣтописи: "Семеіонъ иде на Храваты, и побѣженъ бысть Храваты, и оумре оставивъ Петра князя, сына своего Болъгаромъ. Въ лѣто 6451 паки придоша Оугри на Царьградъ, миръ створивше съ Романомъ, возъвратишася въ свояси",-- что эти слова взяты изъ греческихъ и болгарскихъ лѣтописей, и съ нимъ трудно не согласиться. Но не всѣ его предположенія таковы: въ нѣкоторыхъ онъ невѣренъ самому-себѣ. На-пр., на стр. 161 онъ говоритъ: "Преданіе о посѣщеніи нашихъ странъ св. Апостоломъ Андреемъ... возникло у насъ или принесено къ намъ. Прибавленіе о баняхъ указываетъ на послѣднее. Но кому же охота сочинять объ насъ? Можетъ-быть, Греки, при введеніи христіанской вѣры. Можетъ быть, это новгородскій слухъ." Вопервыхъ, замѣтимъ, что въ прошломъ 1846 іоду въ С. Петербургѣ вышло въ свѣтъ сочиненіе архимандрита Макарія подъ заглавіемъ "Исторія Христіанства въ Россіи до князя Владиміра". Авторъ этой превосходной книги, обличающей огромную начитанность, доказываетъ, что апостолъ Андрей могъ проповѣдывать и дѣйствительно проповѣдывалъ въ Россіи. Слѣдовательно, это событіе, сохранившееся въ преданіяхъ, можетъ-быть, и нашихъ. Но разсказъ о баняхъ, вѣроятно, прибавленъ и прибавленъ у насъ, а не принесенъ изъ чужи. Знакомство съ другими народами, у которыхъ бань нѣтъ, родило это преданіе. Взглянуть на себя глазами иностранцевъ, съ иронической arrière-pensée объ нихъ -- совершенно въ русскомъ духѣ. Г. Погодинъ не подмѣтилъ этого, приписывая происхожденіе преданія Грекамъ, а почему онъ видитъ въ этомъ новгородскій слухъ мы рѣшительно понять не можемъ. Итакъ, преданіе, съ примѣсью народной остроты, шутки, передѣланное, можетъ-быть, Несторомъ или еще до него, но въ Россіи, сообразно съ тогдашними географическими понятіями (о пути Андрея въ Римъ) -- вотъ источники этого мѣста. На стр. 162: "О нашествіи Болгаръ на дунайскихъ Славянъ, объ Уграхъ бѣлыхъ и черныхъ, Обрахъ... безъ сомнѣнія, изъ какой-нибудь болгарской лѣтописи, "которая остается для насъ еще неизвѣстною, можетъ быть, съ дополнѣніемъ изъ пѣсень." Здѣсь можетъ-быть слишкомъ-осторожно въ сравненіи съ отзывами о другихъ мѣстахъ, которыхъ источники гораздо-сомнительнѣе. Все, что сказано о господствѣ Обровъ надъ Дулебами, очевидно взято изъ преданія (даже пословица сохранилась въ то время) или пѣсень -- все равно -- но мѣстныхъ, туземныхъ. Мѣсто объ убійствѣ Игоря (стр. 169) совершенно не понято авторомъ. Онъ говоритъ: "Несторъ, вѣроятно, прибавилъ здѣсь что-либо отъ себя, ибо въ началѣ находятся слова хотя примыслити большую дань, между тѣмъ, какъ ни слова не говорено прежде ни о какой дани, а о мирѣ Игоря, и послѣ о вызовѣ его дружиною на войну; замѣтимъ также, что чрезъ двѣ строки встрѣчается опять это выраженіе и примышляше къ первой дани". Толкованіе неправильное. Во-первыхъ, г. Погодинъ идетъ отъ ложной мысли, что дань взималась временно, набѣгами, войною; она была постоянная, опредѣленная, которая взималась самими князьями. О томъ, когда это дѣлалось обыкновеннымъ порядкомъ, Несторъ не упоминаетъ, да и не для чего было упоминать. Этого объясненія не опровергаютъ, слова лѣтописи: "И приспѣ осень, нача мысли ти на Деревляны, хотя примыслити большую дань". Мы знаемъ, что дань сбиралась осенью (отъ-того осеннее полгодье и параллельное извѣстіе у Константина-Багрянороднаго). Итакъ, осенью Игорь задумалъ сбирать дань съ Древлянъ, по ему хотѣлось собрать больше (большую), чѣмъ обыкновенно. Мыслити -- часто употребляется въ лѣтописяхъ въ значеніи замышлять что-нибудь недоброе; затѣивать войну есть уже производное значеніе этого слова. Дружина, которая и въ-послѣдствіи въ лицѣ людей боярскихъ продолжала грабить области при всякомъ удобномъ случаѣ, на что столько доказательствъ въ жалованныхъ грамматахъ -- дружина хотѣла воспользоваться этимъ случаемъ, чтобъ поживиться, и Игорь собралъ больше обыкновеннаго, примышляше къ первой дани, т. е. той, которую Древляне обыкновенно платили. По какъ этого ему было мало, потому-что онъ еще прежде задумалъ собрать больше, а взявъ въ часть дружину, онъ не могъ собрать сколько хотѣлъ,-- онъ возвратился на новый примыслъ и былъ убитъ. Вотъ простой смыслъ словъ. Поэтому неправъ авторъ, говоря, что дружина вызывала Игоря на войну; не на войну она его вызывала, а на поживу. И повтореніе словъ: и примышляше къ первой дани -- очень-естественно, понятно.-- Путешествіе Ольги въ Царьградъ, по мнѣнію автора (стр. 170), взято изъ прежнихъ записокъ и много распространено Несторомъ. Но сказаніе о сватовствѣ императора и хитрости Ольги очевидно народный разсказъ. Слѣдовательно, и онъ служилъ источникомъ. Притомъ это разсказъ русскій, туземный.-- Также въ разсказѣ или пѣсняхъ должно искать источника повѣсти о Святославѣ, какъ онъ хотѣлъ переѣхать жить въ Болгарію и мать ему отсовѣтывала. Многое принадлежитъ здѣсь Нестору, но едва-ли запискамъ, какъ думаетъ авторъ (стр. 171).-- То же самое должно сказать о походѣ Святослава въ Болгарію: онъ дышетъ народнымъ разсказомъ и трудно услѣдить въ немъ остатокъ записокъ. Уже невѣрное изображеніе похода показываетъ источникъ. А г. Погодинъ думаетъ, что онъ заимствованъ между прочимъ изъ прежнихъ записокъ (стр. 171).
   Глава восьмая посвящена разсмотрѣнію сказокъ въ несторовой лѣтописи. Во всѣхъ трехъ томахъ нѣтъ такой слабой главы, какъ эта. Мы почти не вѣрили своимъ глазамъ, читая въ книгѣ дѣльной и основательной такія вещи. Въ самомъ началѣ, авторъ говоритъ (стр. 175):
   "Во всѣхъ почти главныхъ происшествіяхъ, о которыхъ узнаемъ мы изъ Несторовой лѣтописи, особенно сначала, первыми дѣйствующими лицами были Варяги-Норманны. Норманны любили разсказывать о своихъ подвигахъ, увеличивать ихъ, хвастаться ими, что доказывается цѣлою литературою Сѣверныхъ Сагъ, кои ведутъ свое начало изъ отдаленной древности. Точно такъ поступали они у насъ; преувеличенные ихъ разсказы, сохранявшіеся, въ преданіи, въ пѣсняхъ, въ Сагахъ, или полученные Несторомъ изустно, употреблены были имъ при сочиненіи лѣтописи, и при распространеніи прежнихъ записокъ; нѣкоторые, на примѣръ о мщеніи Ольги, вошли, кажется, даже прежде въ составъ ихъ. Такимъ образомъ не осталось ни одного почти важнаго происшествія, отъ Рюрика и до Ярослава, которое не было бы изукраше по баснословными подробностями, болѣе или менѣе. Чтобъ найдти истину, должно разбирать эти сказанія лѣтописи, какъ сказанія Исландскихъ Сагъ, имѣвшихъ одно происхожденіе "съ ними, очищать ихъ, повѣрять "здравымъ разсудкомъ, другими свидѣтельствами, послѣдствіями и т. д.".
   Во-первыхъ, не понимаемъ, почему автору кажется, что нѣкоторыя сказки, на-примѣръ, о мщеніи Ольги, вошли еще прежде въ составъ записокъ, которыми пользовался Несторъ при составленіи своей лѣтописи. Во-вторыхъ, вамъ кажется, что авторъ смотритъ съ совершенно-ложной точки на сказки. Нѣтъ ничего наивнѣе мысли, что сказка можетъ быть очищена, повѣрена здравымъ разсудкомъ и т. д. Она сама-по-себѣ источникъ, и богатый, обильный, но не для такого или другаго историческаго факта, а для характеристики цѣлой эпохи. Она придаетъ ей плоть и кровь и оживляетъ сухія, голыя извѣстія лѣтописей. Самъ г. Погодинъ донимаетъ это. На стр. 287 онъ говоритъ: "Нечего искать въ Сагахъ подробностей... объ этомъ періодѣ". Далѣе (T. III стр. 115) онъ опять повторяетъ ту же мысль: "Не бытіи надобно искать въ Сагахъ (хотя часто и "онѣ важны)".
   Все это справедливо; тѣмъ болѣе причинъ удивляться, какъ можно, понимая сказки и саги такъ ясно, браться за нихъ такъ неловко, какъ взялся г. Погодинъ! Кто не видитъ, что иная сказка не имѣетъ никакого историческаго основанія, а между-тѣмъ очень и очень-правдоподобна; другая неправдоподобна, а имѣетъ историческое основаніе; третья, имѣя видъ сказки, не есть однако сказка, а истинное историческое происшествіе. Какъ же тутъ добраться до фактической истины? Даже въ сказкахъ новѣйшаго времени это не всегда возможно, тѣмъ менѣе въ сказкахъ эпохи столько отдаленной. Потому-то онѣ и остаются какъ лучшій вспомогательный источникъ исторіи не для отдѣльныхъ фактовъ и событій, а для обычаевъ, нравовъ, характера, живой физіономіи эпохи. Помотрите же, какія операціи предпринимаетъ г. Погодинъ надъ сказками, помѣщенными у Нестора. На стр. 176-й, разсказавъ о походѣ Олега подъ Кіевъ, убійствѣ Аскольда и Дира, онъ разсуждаетъ такъ; "Вѣроятно ли, что Аскольдъ и Диръ, которые владѣли Кіевомъ уже 20 лѣтъ, ходили подъ Царьградъ съ войною, и вошли въ сношеніе съ Греками, которые были тверже на своемъ мѣстѣ, чѣмъ единоплеменники ихъ въ Новгородѣ; вѣроятно ли, что они вошли къ Олегу безъ всякаго сопровожденія, не принявъ ни какой осторожности? и сколько воиновъ могло скрыться въ малой лодкѣ Олеговой? Вѣроятно ли, что дружина Аскольдова оставила смерть ихъ безъ отмщенія и передалась спокойно побѣдителю? А ея видно было много, когда самъ Олегъ не посмѣлъ сначала вступить въ открытый бой съ нею, по прибѣгнулъ къ хитрости. Вѣроятно ли, что Аскольдъ и Диръ де узнали ничего о произшествіяхъ новгородскихъ, и выступленіи Олеговомъ?-- Нѣтъ, это все "невѣроятно, а вѣроятно только то, что Олегъ умертвилъ (можетъ быть измѣною) Аскольда и Дира и овладѣлъ Кіевомъ."
   Странно читать такія вещи. Всѣ эти вопросы, изъ которыхъ на каждый можно дать отвѣтъ утвердительный и съ доказательствами, слишкомъ-ясно показываютъ, какъ г. Погодинъ понимаетъ, что значитъ историческая критика. Хорошъ также и выводъ... Ну, развѣ нельзя сдѣлать множество другихъ выводовъ, и съ такимъ же основаніемъ?
   Выписываемъ еще нѣсколько такихъ же мѣстъ. Стр. 177 о намѣреніи Грековъ отравить Олега. "Вѣроятно ли намѣреніе отравить чрезъ "посланниковъ? Кто взялся бы за такое порученіе, и пошелъ бы на вѣрную смерть? Мудрено и Олегу отгадать намѣреніе, и потомъ не угостить посланниковъ принесенными гостинцами!" Стр. 179. Разсказавъ повѣсть о смерти Олега и приводя подобный разсказъ изъ исландскихъ сагъ, авторъ говоритъ: "Вѣроятнаго въ разсказѣ о смерти Олега то, что онъ умеръ отъ ужаленія змѣи." Это напоминаетъ намъ разсказъ про одного Англичанина, который изъ басни "Лисица и Воронъ", вывелъ назидательное правило, что сидя на деревѣ не должно держать во рту сыра.
   Если выписывать всѣ подобныя мѣста и толкованія изъ книги г. Погодина, то пришлось бы списать всю главу. Достаточно уже выписаннаго. Любопытнымъ рекомендуемъ прочесть еще толкованіе сказки о мщеніи Ольги, о ея крещеніи. Образцовое въ этомъ родѣ есть междустрочное толкованіе разсказа объ осадѣ Кіева Печенѣгами. И это называется исторической критикой! Г. По

   

ИЗСЛѢДОВАНІЯ, ЗАМѢЧАНІЯ И ЛЕКЦІИ, М. Погодина, о Русской Исторіи. Изданы Императорскимъ Обществомъ Исторіи и Древностей. Россійскихъ. Москва. 1846. Три тома.

Статья вторая и послѣдняя.

   Третій томъ "Изслѣдованій", по нашему мнѣнію -- лучшее, что только когда-нибудь написалъ г. Погодинъ. Въ нашей исторической литературѣ рѣдко встрѣтишь подобную книгу, особливо въ послѣднее время. За исключеніемъ лекціи о формаціи государства и параллели русской и европейской исторіи относительно начала -- слабыхъ и очень-неудовлетворительныхъ, -- вся собственно-историческая, критическая часть превосходна. Мы вовсе не хотимъ этимъ сказать, что въ этомъ томѣ всѣ выводы и разсужденія равно хороши и неоспоримо-истинны. Напротивъ, здѣсь мы находимъ очень-много положеній, съ которыми никакъ не можемъ согласиться; есть статьи, обработанныя или слабо или слабѣе остальныхъ. Наконецъ, односторонній взглядъ автора выступаетъ здѣсь рѣзче, ярче бросается въ глаза, нежели въ первыхъ двухъ томахъ. По эти недостатки съ избыткомъ выкупаются неотъемлемыми достоинствами: единствомъ мысли, строгою послѣдовательностью, большимъ остроуміемъ и проницательностью. Читая третій томъ, всякій согласится, что односторонній взглядъ автора не только не можетъ быть вмѣненъ ему въ недостатокъ, но составляетъ его силу, есть одно изъ главныхъ его достоинствъ. Только такой взглядъ далъ ему возможность подмѣтить и освѣтить новымъ свѣтомъ многія черты нашего древняго быта, до-сихъ-поръ ускользавшія отъ вниманія изслѣдователей. Цѣпу книги еще возвышаютъ параллельныя мѣста изъ исторіи другихъ сѣверныхъ, скандинавскихъ народовъ. Вѣрный мысли, что наши Варяги-Русь были Скандинаво-Германы, авторъ безпрестанно, почти на каждой страницѣ, сопоставляетъ извѣстія нашей лѣтописи съ мѣстами изъ сѣверныхъ сагъ, изъ новѣйшихъ лучшихъ сочиненій о скандинавскихъ народахъ, и этимъ придаетъ жизнь и яркій колоритъ нашимъ скуднымъ сказаніямъ. Силу, значеніе параллельныхъ мѣстъ онъ, впрочемъ, не перецѣниваетъ. Онъ понимаетъ, что они значатъ въ историческихъ изслѣдованіяхъ.
   Читатели замѣчаютъ", говоритъ онъ (стр. 367, примѣчаніе 851), "что я не здѣ провожу параллель между исторіей Норманновъ у насъ и исторіей Норманновъ въ прочихъ странахъ "Европы, и вижу вездѣ отраженіе одного народа. Я очень понимаю, что "параллель, особенно въ нѣкоторыхъ мѣстахъ, подвергается возраженіямъ, даже благовиднымъ: можно-де и изъ другихъ исторій подобрать соотвѣтственныя явленія. Да -- можно, но не въ такой совокупности и послѣдовательности; притомъ, я предлагаю параллель только какъ поясненіе, дополненіе къ прочимъ главнымъ доказательствамъ единства". О каждомъ предметѣ авторъ сначала выписываетъ всѣ мѣста изъ лѣтописи, потомъ сравниваетъ ихъ между собою, выводитъ результаты и въ заключеніе подводитъ сходныя извѣстія изъ исторіи сѣверныхъ народовъ. Методъ самый вѣрный. Наконецъ, даже тонъ изслѣдованій въ третьей части гораздо-спокойнѣе, безпристрастнѣе. Вообще, эта книга представляетъ отрадное явленіе въ нашей литературѣ.
   Весь третій томъ посвященъ разрѣшенію вопроса, поставленнаго, какъ мы видѣли, еще во второмъ: какъ соединились пришельцы съ туземцами? другими словами: при какихъ условіяхъ зачалось русское государство? Событія этого времени такъ извѣстны, что мы не хотимъ утомлять читателей ихъ повтореніемъ. Отмѣтимъ здѣсь только результаты, которые кажутся намъ новыми, принадлежащими г. Погодину.
   На страницѣ 11 замѣчено, и, кажется, не безъ основанія, что Варяги или пріѣзжали къ намъ за данью изъ-за моря, или оставляли, сборщиковъ, подобныхъ татарскимъ баскакамъ; на страницѣ 12 мы находимъ, что Норманны, принудившіе насъ платить имъ дань, составляли, вѣроятно, особливый народъ, племя, которое попреимуществу называлось Варягами (какъ Словенами по преимуществу назывались Новгородцы). Послѣ ихъ изгнанія опять были призваны Варяги. Но какіе? Предположеніе, что тѣ же самые, которые прежде были, или что будто Варяги явились у насъ завоевателями, не выдерживаетъ критики. Г. Погодинъ думаетъ (стр. 24), согласно съ Арцыбышевымъ, что призваны были не изгнанные, а другіе, тоже Норманны, для того, чтобъ защищать призвавшія племена отъ нападеній ихъ единоплеменниковъ. Это представится очень-вѣроятнымъ, если мы вспомнимъ, что со времени призванія Рюрика съ братьями, нападенія Скандинавовъ на Россію совершенно прекратились. Нѣсколько параллельныхъ событій еще болѣе поясняютъ возможность такого призванія.-- Все это вѣрно; только въ нѣкоторыхъ частныхъ разсужденіяхъ мы не можемъ согласиться съ авторомъ. На страницѣ 17 находимъ критику мнѣнія Карамзина. Мнѣніе очень-плохо и натянуто, но и критика нехороша. Мы не видимъ, напримѣръ, почему бы не могло совершиться въ-продолженіе трехъ лѣтъ все то, что предполагаетъ Карамзинъ въ промежутокъ времени между изгнаніемъ Варяговъ и призваніемъ Руси. Не надобно забывать, что всѣ обстоятельства, разсказанныя Карамзинымъ: неразумное правленіе бояръ, междоусобіе, страданіе народа -- могли быть приготовлены заранѣе, а безъ того и не могли быть. А г. Погодинъ находитъ, что нужно для всего этого гораздо-больше трехъ лѣтъ. Также несправедливо его мнѣніе, будто-бы "управленія Варяги не могли имѣть никакого; черезъ 200 лѣтъ еще едва оно начинается" (стр. 19). Еслибъ у насъ не было никакого другаго извѣстія, кромѣ словъ, сказанныхъ Варягамъ-Руси нашими и финскими племенами, да мѣста въ лѣтописи о введеніи смертной казни при Владимірѣ -- и тогда мы убѣдились бы, что г. Погодинъ не правъ. Далѣе, на той же страницѣ, мы находимъ предположеніе, ни на чемъ неоснованное, что у Славянъ не было вовсе бояръ. Если званіе боярина принесено къ намъ, отъ-чего же мы находимъ его у нѣкоторыхъ другихъ славянскихъ племенъ?-- Прочія возраженія Карамзину (стр. 20) такъ слабы, что и не заслуживаютъ опроверженія, напоминая собою неудачныя соображенія, которыми г. Погодинъ хотѣлъ доказать невѣроятность нѣкоторыхъ сказокъ у Нестора. О возраженіяхъ противъ мнѣнія, что Славяне были завоеваны Варяго-Руссами, мы скажемъ послѣ. Здѣсь замѣтимъ однако, что несправедливо говоритъ авторъ (стр. 21), будто у насъ не было слѣдовъ завоеванія. Вся система управленія древней Россіи скорѣе заставляетъ принять завоеваніе, чѣмъ мирное пришествіе, и только положительныя слова лѣтописи принуждаютъ изслѣдователя искать другихъ объясненій для этой системы. Это видитъ и г. Погодинъ. Сравнивая начала русскаго и западно-европейскихъ государствъ, онъ говоритъ, что занятіе Россіи Варяго-Руссами было сходно съ завоеваніемъ, а въ возраженіяхъ г. Кирѣевскому (стр. 533) откровенно сознается, что гораздо-легче возражать тому, кто не допускаетъ никакого сходства между занятіемъ и завоеваніемъ, нежели противоположному критику, который сталъ бы утверждать, что Россія была завоевана.-- Далѣе, желая доказать, что призваны были не изгнанные, а другіе -- дѣло само-по себѣ очень вѣроятное -- г. Погодинъ прибѣгаетъ къ натяжкѣ и приводитъ нѣсколько мѣстъ изъ Нестора, изъ которыхъ будто-бы видно, что Несторъ различалъ Руссовъ, призванныхъ и поселившихся у насъ, отъ Варяговь вообще. Различіе видно, правда, но только здѣшнихъ Варяговъ отъ служившихъ и приходившихъ на время, а не Варяговъ вообщце отъ Варяго-Руссовъ. Слова: "Хрестеянскую Русь водиша ротѣ въ церкви св. Ильи, мнози бо бѣша Варязи хрестеяни," показываютъ только, что Русь были Варяги, никакъ не болѣе. Словомъ, изъ все то этого въ пользу мнѣнія г. Погодина ровно ничего не слѣдуетъ,-- На страницѣ 25, авторъ говоритъ, что "Новгородцы звали къ себѣ князей преимущественно для защиты", чего, однако, лѣтопись не говоритъ. Въ параллельномъ мѣстѣ, приведенномъ изъ Деппинга о призваніи Роллона жителями Руана, сказано, что послѣдніе хотѣли признать его дюкомъ съ условіемъ, чтобъ онъ ихъ защищалъ и судилъ по праву. И отсюда видно, что защита была не главнымъ, не единственнымъ поводомъ къ призванію. Вообще, напрасно г. Погодинъ оставляетъ въ тѣни слова Нестора; они слишкомъ-ясны и опредѣленны.
   Третья глава посвящена Рюрику и событіямъ его времени. Особенно интересно опроверженіе мнѣнія профессора Крузе, который думаетъ, что нашъ Рюрикъ и Рюрикъ франкскихъ лѣтописей одно и то же лицо. Опроверженіе основано на соображеніяхъ хронологическихъ.-- Слова пояша по себѣ всю Русь, авторъ правильно переводитъ: взялъ съ собою всѣхъ Руссовъ, отступая въ этомъ случаѣ отъ мнѣнія Карамзина и другихъ.-- Первымъ мѣстопребываніемъ Рюрика былъ не Новгородъ, а Ладога.-- На страницѣ 57-й, авторъ переходитъ къ важному для того времени вопросу: въ чемъ состояло достоинство князя? Рѣшеніе его кажется намъ неудовлетворительнымъ. "Главная цѣль Новгородцевъ" говоритъ онъ "была -- имѣть защитниковъ отъ Варяговъ, которые всегда могли грозить ихъ землѣ". Въ этомъ случаѣ, авторъ очевидно отступилъ отъ правила, котораго придерживается вездѣ очень-строго, и за нарушеніе котораго часто укоряетъ своихъ противниковъ: онъ не основывается на прямомъ свидѣтельствѣ лѣтописи, гдѣ сказано только: "изгнаша Варяги за море, и не дата имъ дани и почата сами въ собѣ володѣти и не бѣ въ нихъ правды и вста родъ на родъ; быша въ нихъ усобицѣ, и воевати почаша сами на ея. Рѣша сами въ себѣ: поищемъ собѣ князя, иже бы володѣлъ нами и судилъ по праву. Идоша за море къ Варягомъ и Руси Рѣша Руси... земля наша велика и обильна, а награда въ ней нѣтъ; да поидѣте княжитъ и володѣти нами". (Лаврент. лѣтоп. стр. 12). Что къ намъ пришло вѣслѣдствіе этого призыва цѣлое войско -- ничего не значитъ. Это могло быть дѣйствіемъ произвольнымъ со стороны Руси, безсознательно-добродушно дозволеннымъ со стороны призывавшихъ. Плата, назначенная Олегомъ въ 300 гривенъ "мира дѣля", нисколько не доказываетъ, что Русь была призвана союзными племенами съ цѣлью защищать ихъ отъ набѣговъ Норманновъ; ибо Олегъ могъ возложить ее на Новгородцевъ для того, чтобъ обезопасить свои владѣнія послѣ того, какъ онъ самъ отправился, далѣе на югъ. Вообще, мы не можемъ понять, почему авторъ не хочетъ принять призванія такъ; какъ оно разсказано лѣтописцемъ, и отъискиваетъ другія причины, на которыя у послѣдняго нѣтъ даже намека? Г. Соловьевъ, въ своемъ разсужденіи объ отношеніяхъ Новгорода къ великимъ князьямъ, весьмаостроумно и основательно замѣтилъ, что такое призваніе повторялось нѣсколько разъ въ исторіи Новгорода. (Мы прибавимъ отъ себя, что то же видимъ весьма-часто и въ другихъ частяхъ Россіи въ періодъ удѣловъ.) Сами собою Новгородцы не могли управляться. Это свойство и необходимая принадлежность всѣхъ юныхъ полупатріархальныхъ, граждански неустроенныхъ обществъ. Какъ только лѣтъ князя -- возникаетъ страшная неурядица, междоусобія, и Новгородцы посылаютъ къ какому-нибудь князю идти къ нимъ княжить, водворить тишину и правый судъ. Можетъ-быть, этотъ случай, разсказанный въ лѣтописи, не былъ первымъ, а если онъ и былъ первымъ, то легко объясняется тѣмъ, что Новгородцы и другія племена не могли согласиться^ кого выбрать въ князья изъ своей среды, когда явилось нѣсколько родовъ, равныхъ между собою, изъ которыхъ каждый имѣлъ большія партіи. Подтвержденіемъ нашей мысли служитъ извѣстіе о призваніи, сохранившееся въ никоновской лѣтописи. Тамъ говорится, что долго спорили племена, кого избрать: однѣ предлагали Козаровъ, другіе Полянъ, Дунаичей и Варяговъ; нѣкоторые изъ своей среды. На этомъ мѣстѣ, конечно, нельзя твердо основываться, потому-что въ никоновской лѣтописи много вставокъ и позднѣйшихъ дополненій. Но когда авторъ изъ однихъ соображеній хочетъ построить свой взглядъ, мы въ правѣ сослаться на это мѣсто. Изъ него прямо видно, что главнымъ вопросомъ при избраніи было внутреннее устройство, порядокъ страны, а не защита ея отъ внѣшнихъ враговъ. Это, конечно, не значитъ, что вопросъ объ охраненіи земли не могъ тогда же возникнуть. Даже весьма-вѣроятно, что онъ склонилъ выборъ на сторону Варяговъ-Руси, сосѣднихъ и дружественныхъ Норманнамъ. Но мы думаемъ, что это обстоятельство не было первое, главное, а скорѣе второстепенное. Г. Погодинъ видѣлъ это и говоритъ (стр. 57): "Но они звали Князей вслѣдствіе междоусобія? Междоусобіе началось у нихъ по изгнаніи Варяговъ, вслѣдствіе перваго общаго дѣйствія, какъ догадывался и Шлецеръ, потому, можетъ быть, что всякое племя желало первенствовать: прекратить междоусобіе -- это была временная нужда, а безопасность -- всегдашняя".
   Опять толкованіе совершенно-произвольное! Лѣтопись прямо говоритъ: "не бѣ въ нихъ правды, и вста родъ на родъ; быша въ нихъ оусобицѣ, и воевати почаша сами на ея". Здѣсь нѣтъ и намека на то, чтобъ племена ссорились между собою: внутри ихъ происходили междоусобія, и родъ возставалъ на родъ.
   И такъ, внутреннее управленіе было главнымъ, первымъ мотивомъ при избраніи трехъ братьевъ. Г. Погодинъ думаетъ на оборотъ и говоритъ, что князю очень-рѣдко случалось принимать участіе въ управленіи внутренними, особенно судными дѣлами. Въ доказательство онъ приводитъ, что еще въ XIII, XIV и слѣдующихъ вѣкахъ Новгородцы говорили: а безъ посадника тебѣ, княже, не судити (стр. 58). Но это мѣсто говоритъ противъ г. Погодина. Изъ него слѣдуетъ, во-первыхъ, что князь судилъ; во-вторыхъ, что онъ судилъ сначала одинъ, а потомъ уже съ посадникомъ, иначе не для чего было бы и включать это условіе въ договоры. Послѣднее подтверждается и цѣлымъ ходомъ развитія новгородскаго внутренняго быта. Ограниченія княжеской власти появляются здѣсь уже позже, когда Новгородъ сдѣлался политически-самостоятельнымъ. Въ-отношеніи къ суду и судопроизводству, мы имѣемъ на это и прямыя и косвенныя доказательства. Къ прямымъ относится "Русская Правда", которая, какъ признаетъ самъ г. Погодинъ, есть законодательство новгородское. По синодальному списку "Правды", слѣдовательно, не позже XIII вѣка, передъ княземъ происходилъ судъ о наслѣдствѣ; на княжій дворъ приводили татя, схваченнаго ночью на дѣлѣ, и продержаннаго до разсвѣта. Не говоримъ уже о продажѣ и впрахъ, которыя сбирались въ пользу князя почти съ каждаго дѣла. И такъ, участіе князя въ судныхъ дѣлахъ и рано и несомнѣнно. Далѣе, изъ лѣтописи мы знаемъ, что Владиміръ Мономахъ (XII в.) призывалъ къ себѣ на судъ Новгородцевъ и заключилъ нѣкоторыхъ изъ нихъ. Это заставляетъ насъ не безъ основанія думать, что ограниченія княжеской власти въ судныхъ дѣлахъ тогда еще не было, и что оно возникло позже. Намъ могутъ, пожалуй, возразить, что въ Кіевѣ Мономахъ могъ судить при посадникѣ, но это невѣроятно, потому-что въ позднѣйшихъ условіяхъ Новгородцы всегда обязывали князей не судить ихъ внѣ новгородской территоріи. Причина понятна: подсудимые въ чужой землѣ не были ничѣмъ обезпечены. Итакъ, ограниченіе княжескихъ правъ пришло послѣ.То же должно сказать и въ-отношеніи всѣхъ другихъ княжескихъ правъ. Даже въ духовномъ управленіи тотъ же порядокъ развитія. Въ XI вѣкѣ, Ярославъ поставилъ въ Новгородѣ епископа Луку Жидяту, а митрополитъ Ефремъ черезъ нѣсколько лѣтъ вызвалъ его въ Кіевъ и осудилъ; въ-послѣдствіи же, архіепископы новгородскіе не спѣшили въ Москву для поставленія, управляли епархіей по одному избранію и спорили съ митрополитами за мѣсячный судъ и подъѣзды. Такимъ-образомъ, сначала, князь управлялъ Новгородомъ своими посадниками, намѣстниками или посредствомъ князя, своего сына или внука, который былъ тамъ на правахъ княжескаго правителя. Новгородъ былъ тогда подчиненъ великому князю кіевскому наравнѣ со всѣми прочими областями Россіи. Но когда власть великаго князя ослабла, новгородцы этимъ воспользовались и стали управляться сами собою. Съ этого времени начинается избраніе князей, избраніе владыки и постепенное " ограниченіе княжескихъ правъ, сдѣлавшееся особенно необходимымъ, когда князья получили осѣдлость въ своихъ вотчинахъ-княженіяхъ, и стали пытаться обратить и Новгородъ въ свою полную, наслѣдственную вотчину.Такой же ходъ развитія былъ и въ остальной Россіи. Мы имѣемъ положительныя свидѣтельства, что уже въ XII вѣкѣ княжескіе тіуны судили и взимали виры и продажи. Къ такимъ свидѣтельствамъ относится разсказъ лѣтописи о вступленіи на княжескій престолъ Игоря Ольговича и объ убіеніи Андрея Боголюбскаго. При Іоаннѣ III начинаютъ показываться слѣды ограниченія княжескихъ правителей и судей выборными, цаловальниками, потому-что произволъ и корыстолюбіе первыхъ были разорительны, невыносимы. При Іоаннѣ IV, эта система судоустройства и администраціи развита подробно и стала общею, исключительною въ тогдашней Россіи. Что въ Новгородѣ сдѣлалось въ-слѣдствіе его политической независимости, то въ остальной Россіи старались сдѣлать московскіе цари, когда стали обращать вниманіе на внутреннее устройство государства. Такимъ-образомъ, и свидѣтельства источниковъ, и наведенія, и аналогическое развитіе въ областяхъ, имѣвшихъ совершенно-различное устройство -- все заставляетъ насъ думать, что въ Новгородѣ съ самаго начала князь былъ судьею, и ограниченіе его другими выборными судьями есть явленіе позднѣйшее, относящееся къ тому времени, когда въ немъ утвердилось народовластіе.
   Чтобъ отстоять свою мысль, чтобъ набросить сильное подозрѣніе на извѣстіе лѣтописи о призваніи иноземцевъ для внутренняго распорядка, для водворенія правды и тишины, г. Погодинъ прибѣгаетъ, наконецъ, къ послѣднему, чрезвычайному средству. На стр. 58, прим. 90, онъ говоритъ: "Признаюсь, въ этихъ выраженіяхъ "слышится мнѣ Норманнское преданіе: "не было ль какой Саги у насъ, посту "пившей въ повѣствованіе Нестора?" -- Мы думаемъ, что здѣсь авторъ, можетъ-быть, увлекся ложно-понятымъ чувствомъ, которое въ другомъ мѣстѣ такъ несправедливо заставило его заподозрить чуждый голосъ въ простомъ ученомъ результатѣ; ибо г. Погодинъ рѣшительно отступилъ отъ обыкновенной своей методы вѣрить только источникамъ и не прибѣгать къ предположеніямъ, когда они совершенно не нужны. Пристрастіе къ извѣстнымъ любимымъ мыслямъ здѣсь взяло верхъ надъ наукой и строгой истиной. Читатели сами видятъ, что здѣсь нѣтъ никакихъ основаній отвергнуть сказанія и прибѣгать къ догадкамъ.
   Послѣ того, какъ-будто недовольный еще приведенными доказательствами, г. Погодинъ ссылается на мнѣнія Шлёцера, Миллера, которые видятъ въ призванныхъ Варяго-Руссахъ только защитниковъ, предводителей, оберегателей границъ,-- мнѣнія, доказывающія только, что оба, какъ иностранцы, не довольно вникли въ древній русскій бытъ, чтобъ понять призваніе, какъ оно разсказано въ лѣтописи. Надобно быть Русскими, или ужь по-крайней-мѣрѣ совершенно сжиться съ простымъ народомъ, чтобъ понять такое явленіе за тысячу лѣтъ назадъ. Слова г. Сенковскаго о значеніи нашего князя доказываютъ только, что онъ обратилъ особенное вниманіе на военное значеніе князя -- не болѣе; ибо о томъ, имѣлъ ли князь участіе въ судѣ или нѣтъ, онъ не говоритъ ни слова.
   Наконецъ, г. Погодинъ находитъ, что исключительно военное назначеніе князя подтверждается и послѣдовавшими событіями послѣ избранія: пребываніемъ Рюрика въ Ладогѣ, преданіемъ о Вадимѣ, оставленіемъ Новгорода Олегомъ, совершеннымъ отдѣленіемъ Новгорода при Святославѣ и, наконецъ, остальною исторіею этого города (стр. 59). Разсмотрѣвъ всѣ эти событія, мы найдемъ, что большая часть изъ нихъ говоритъ противъ мнѣнія г. Погодина, прочія ничего не доказываютъ. Пребываніе Рюрика въ Ладогѣ находитъ свое объясненіе въ извѣстіи Никоновской Лѣтописи, что "пришельцы бояхусь звѣринаго ихъ обычая и нрава". Объ этомъ звѣрствѣ говорятъ и арабскіе писатели. Преданіе о Вадимѣ показываетъ только, что Новгородцы думали видѣть въ пришельцахъ князей по своимъ понятіямъ, но ошиблись; пришельцы стали ихъ грабить и притѣснять. О причинахъ оставленія Новгорода Олегомъ мы ничего не знаемъ. Можно насчитать много причинъ; одною изъ важныхъ, конечно, было желаніе быть ближе къ Византіи. Совершеннаго отдѣленія Новгорода при Святославѣ мы не видимъ. Напротивъ, настоятельное и дерзкое требованіе князя и слова: "если не дашь князя, мы найдемъ себѣ", показываютъ только, что Новгородцы не могли жить безъ него. Это же мы видимъ и въ-послѣдствіи. Г. Погодинъ согласится съ нами, что необходимость защиты отъ внѣшнихъ враговъ не могла имѣть вліянія на такое дерзкое требованіе, ибо онъ самъ говоритъ, что Новгородцы платили дань за море "мира дѣля", и что до самой смерти Ярослава, вѣроятно, именно въ-слѣдствіе этого, дружескія отношенія между Россіей" и Скандинавами не нарушались ни разу. Стало-быть, въ князѣ Новгородцы искали не защитника, а правителя. Наконецъ, вся исторія Новгорода блистательно доказываетъ, что они не умѣли управиться у себя сами-собою и нуждались въ посредничествѣ князя. Отсутствіе его всегда ознаменовывалось кровавыми сценами и страшными волненіями.
   Въ-слѣдствіе всего сказаннаго, мы не видимъ никакого основанія отвергать причины призванія, выставленныя у лѣтописца, или перетолковывать ихъ по-своему, какъ сдѣлалъ Шлёцеръ. Намъ кажется это событіе очень-простымъ и естественнымъ. Когда въ обществѣ по-преимуществу патріархальномъ нѣтъ головы, старѣйшины, раздоры и междоусобія рано или поздно должны возникнуть. Всего естественнѣе они возникаютъ при избраніи въ старѣйшины. Взаимная зависть родовъ дѣлаетъ невозможнымъ избраніе кого-либо изъ своей среды. Естественно, что прибѣгаютъ къ избранію совершенно-посторонняго, равно чужаго для всѣхъ избирающихъ. Сколько тяжебъ и теперь еще рѣшается у насъ въ простомъ народѣ тѣмъ, что спорная вещь отдается третьему, постороннему, и такимъ рѣшеніемъ остаются оба совершенію довольны." Такъ объясняетъ призваніе и Рейцъ въ своей "Исторіи Русскаго Законодательства".
   На страницѣ 60-й, по-поводу одного мѣста изъ лѣтописи, гдѣ говорится о раздачѣ "мужамъ" городовъ, г. Погодинъ мимоходомъ касается важнаго вопроса, былъ ли у насъ при Варягахъ Феодализмъ или нѣтъ? И рѣшаетъ его отрицательно. По нашему мнѣнію, такое рѣшеніе ошибочно. Изъ того, что Рюрикъ раздавалъ города своимъ сподвижникамъ, нисколько наслѣдуетъ, что Варяго Руссы принесли къ намъ Феодальную систему; это справедливо. Но мы думаемъ, что есть другія доказательства болѣе-важныя. Поводомъ, заставляющимъ предполагать у насъ феодальную систему при Варягахъ-Руси, мы считаемъ дружинное устройство послѣднихъ. Пришедшіе къ намъ съ Рюрикомъ являются болѣе его сотоварищами, нежели подданными. Если этого не видно именно при немъ, то это видно при послѣдующихъ князьяхъ этого періода. Дружина договаривается съ княземъ, присягаетъ ему, объявляетъ свое неудовольствіе; князья ею дорожатъ, даютъ ей часть изъ добычи, и мы не имѣемъ никакого повода думать, чтобъ они такъ поступали по доброй волѣ. Напротивъ, видно, что князь имѣлъ къ своимъ сотоварищамъ отношеніе договорное, а не основанное на государственныхъ началахъ, какъ въ-послѣдствіи. Это-то и заставляетъ насъ думать, что система управленія, принесенная къ намъ Варягами-Русью, была по всѣмъ вѣроятіямъ дружинная, т. е. феодальная, а не другая. Эта мысль подтверждается и нѣкоторыми фактами, на которые, какъ намъ кажется, г. Погодинъ слишкомъ-мало обратилъ вниманія, хотя онъ понимаетъ ихъ правильно. Еслибъ у насъ не было феодальной системы, для чего бы, кажется, было князю, въ трактатахъ съ Греками, выговаривать "уклады" на города? Ясно, что Олегъ выговариваетъ часть на долю своихъ мужей, остававшихся въ этихъ городахъ. А изъ этого слѣдуетъ, что они находились не въ подданническомъ, а скорѣе въ вассальномъ отношеніи къ Олегу. Далѣе, г. Погодинъ дѣлаетъ весьма-остроумное и, по нашему мнѣнію, вѣрное замѣчаніе, что имена, оканчивающіяся на ь или онъ въ игоревомъ договорѣ означаютъ лица, отъ которыхъ отправлены послы къ Грекамъ. Кто же эти лица? По всѣмъ вѣроятіямъ, князья, получившіе въ Россіи владѣнія. Не возможно иначе объяснить этотъ фактъ. Еслибъ такъ не было, почему бы, кажется, Игорю не послать однихъ своихъ пословъ? И если его приближенные, товарищи, были его подданные, какъ они могли вмѣстѣ съ нимъ посылать своихъ пословъ? Далѣе, Константинъ Багрянородный говоритъ, что съ наступленіемъ ноября мѣсяца русскіе князья оставляли Кіевъ и разъѣзжались по другимъ городамъ или въ земли подвластныхъ Руссамъ Славянъ, гдѣ и проводили зиму, а со вскрытіемъ Днѣпра въ апрѣлѣ, опять пріѣзжали въ Кіевъ. Г. Погодинъ думаетъ, что подъ русскими князьями здѣсь разумѣются кіевскіе (стр. 255).. Но мы не видимъ никакого основанія къ такому толкованію; напротивъ, вмѣстѣ съ другими доказательствами, особливо съ договорами нашихъ князей съ Греками, это интересное извѣстіе Константина-Багрянороднаго еще болѣе убѣждаетъ насъ, что въ Россіи былъ не одинъ князь, а многіе, которые находились, вѣроятномъ вассальномъ отношеніи къ великому князю, начальнику пришедшей къ намъ дружины. Послѣднее подтверждается мѣстами изъ договоровъ, въ которыхъ говорится о "князьяхъ сущихъ подъ рукою" великаго князя кіевскаго, и ещёеболѣе лѣтописью, въ которой именно сказано: "по тѣмъ бо городомъ сѣдяху велиціи князи, подъ Ольгомъ суще".-- Къ этимъ доказательствамъ, что кромѣ кіевскаго были у насъ въ варяжскій періодъ и другіе владѣтельные князья, зависѣвшіе отъ перваго, присоединяются и другія. Въ лѣтописи говорится, что Рогволодъ "пришелъ иза морья, имяше власть свою и Полотьскѣ, а Туры Туровѣ, отъ него же и Туровци прозвашася" (Лаврент., стр. 45). Что они, по-крайней-мѣрѣ Рогволодъ, дѣйствительно владѣли этими городами потомственно, постоянно, видно изъ того, что Владиміръ отдалъ Рогнѣдѣ и сыну ея, Изяславу, прежнее владѣніе Рогволода, по совѣту бояръ, которые сказали ему "воздвигни (ей) вотчину ея". Потомъ мы находимъ въ лѣтописи, послѣ описанія похода Ольги на Древлянъ: "И взъложиша на ни дань тяжку: 2 части дани идета Киеву, а третья Вышегороду к Ользѣ, бѣ бо Вышегородъ градъ Вользинъ" (стр. 31). И такъ, часть дани шла къ Ольгѣ (параллельное къ этому мѣсто мы находимъ нѣсколько страницъ выше, въ разсказѣ объ убіеніи Игоря: здѣсь дружина понуждаетъ князя идти въ дань, чтобъ поживиться ею вмѣстѣ съ княземъ, а князь, желая получить больше, отсылаетъ дружину и отправляется опять въ дань съ немногими). Вмѣстѣ съ тѣмъ видимъ, что и отъ Ольги былъ посланъ кто-то вѣтрецію вмѣстѣ съ послами Игоря, какъ ни темно слово искусеви. Вотъ все, что мы запомнили изъ лѣтописи въ подтвержденіе нашей мысли. Изъ соображенія всѣхъ этихъ фактовъ выходитъ, что, кромѣ великихъ князей, были у насъ въ варяжскій періодъ и другіе князья, владѣвшіе городами, можетъ быть наслѣдственно,-- князья, которые находились подъ властью великаго князя, но вмѣстѣ съ тѣмъ получали часть изъ дави, собираемой имъ, посылали вмѣстѣ съ нимъ пословъ, вмѣстѣ съ нимъ вели торговлю, и не находились у него въ безусловномъ повиновеніи, судя по гордому отвѣту Рогнѣды на предложеніе Владиміра. Лѣтомъ, эти князья окружали великаго князя кіевскаго, ходили съ нимъ въ дань, въ походы, а на зиму разъѣзжались по своимъ владѣніямъ. Что съ ними сталось потомъ -- мы не знаемъ; быть-можетъ, ихъ постигла одна судьба съ Рогволодомъ.
   Что феодальная система, занесенная къ намъ Варягами Русью, не имѣла строгой, юридической опредѣлительности, не успѣла развиться и изъ личной обратиться въ территоріальную -- это почти вѣрно. Но мы и не хотѣли доказывать противнаго. Вся цѣль нашихъ выписокъ -- показать, что князья кіевскіе сначала не управляли Россіей посредствомъ намѣстниковъ, посадниковъ, которые находились къ нимъ въ подданническихъ отношеніяхъ; что сначала эти князья-подручники были нѣчто болѣе обыкновенныхъ правителей, нетолько въ теперешнемъ смыслѣ, но даже въ смыслѣ удѣльнаго періода. (Мы разумѣемъ здѣсь не отношенія удѣльныхъ князей между собою, но ихъ отношенія къ посадникамъ и намѣстникамъ). Прибавимъ къ этому, что такой порядокъ вещей отозвался и въ политической системѣ Ярослава. Онъ роздалъ удѣлы своимъ сыновьямъ, подчинивъ ихъ старшему, кіевскому. Удѣльные князья не были намѣстниками послѣдняго; но какія были ихъ отношенія къ ихъ владѣніямъ? Разрѣшить этотъ вопросъ, особливо съ самаго начала періода удѣловъ, чрезвычайно-трудно. Они были въ удѣлахъ полновластные господа и въ то же время удѣлы не были ихъ собственностью, потому-что они безпрестанно переходили изъ одного удѣла въ другой.Скажемъ въ заключеніе, что параллельныя мѣста, приведенныя г. Погодинымъ, доказываютъ противное его мнѣнію; ярли далеко не намѣстники.
   Общій взглядъ автора на княженіе Рюрика показался намъ страннымъ. Г. Погодинъ задаетъ себѣ вопросъ: "есть ли княженіе Рюрика событіе Новгородское или Всероссійское и въ какой степени? Здѣсь ли основаніе государства? Въ какой связи находится это происшествіе съ послѣдующими? Суть ли послѣдующія происшествія развитіе онаго и въ какой мѣрѣ?" (стр. 69) и отвѣчаетъ на нихъ такъ: "Это событіе принадлежитъ одному Новгороду, особенно потому, что преемникъ Рюрика оставилъ Новгородъ -- и послѣ него все здѣсь пришло въ первобытное положеніе. Здѣсь на время только появилась новая гражданская форма, поэтому прибытіе Рюрика нельзя считать началомъ Русскаго Государства. Оно ничто иное какъ прибытіе Норманновъ въ Россію -- Норманновъ, которые въ по" слѣдствіи, въ теченіи шести вѣковъ (?) ославяниваясь, будутъ давать, по мѣрѣ своего размноженія (?) гражданскую форму поселеніямъ племенъ Славянскихъ" (стр. 70). Вся важность этого событія, связь его съ послѣдующимъ, въ Рюрикѣ, родоначальникѣ будущей династіи, государѣ "добровольно приглашенномъ, слѣдовательно пришедшемъ съ чувствами дружелюбными, а не враждебными". Призваніе Рюрика -- начало начала. Послѣ того, г. Погодинъ находитъ нужнымъ воздать честь Новгороду, "старшему сыну Россіи", который признавалъ Рюрика, начальника династіи, преобразовавшей патріархальный славянскій бытъ.
   Что сказать на все это?Странное благоговѣніе передъ частнымъ событіемъ помимо главнаго, передъ случайностью помимо необходимаго! Еслибъ умеръ Рюрикъ, не оставивъ преемниковъ -- его мѣсто, вѣроятно, занялъ бы другой, была бы не рюрикова, а какая-нибудь другая династія, вѣроятно, тоже русско-варяжская, и дѣла бы отъ этого нисколько не перемѣнились въ главномъ, а перемѣнились бы только въ частностяхъ. Съ какими чувствами пришелъ къ намъ Рюрикъ -- этого мы не знаемъ, а изъ призванія заключить нельзя; знаемъ только, что Варяги-Русь дѣйствовали у насъ такъ, какъ-будто-бы они завоевали Россію, и бунтъ Вадима, безпрестанныя возстанія подвластныхъ племенъ и множество другихъ фактовъ, которые собраны самимъ авторомъ въ концѣ книги, очевидно доказываютъ, что вопросъ о томъ, пришли ли Варяги-Русь къ намъ, какъ завоеватели, или по призыву,-- вопросъ любопытства -- никакъ не болѣе; какъ бы ни явились они въ Россію, но поступали они крутенько. Почему авторъ думаетъ, что Варяги-Русь осланянивались въ-продолженіе шести вѣковъ (если это только не опечатка) -- понять не можемъ. Наконецъ, не знаемъ также, за что именно мы должны благодарить Новгородъ. Думаемъ, что, призывая къ себѣ князей, или допустивъ ихъ въ свою землю, Новгородцы мало объ насъ думали; сверхъ-того, мы знаемъ, что они и сами потомъ раскаялись. Еслибъ кто-нибудь, пообѣдавъ на дорогѣ, оставилъ хлѣбъ, а другой голодный нашелъ его случайно и наѣлся имъ досыта -- не знаю, за что бы послѣдній сталъ благодарить перваго. Не ясный ли тутъ историческій мистицизмъ. Здѣсь онъ страненъ, и только; но часто онъ доводитъ до самыхъ ложныхъ выводовъ. Всѣ эти ни къ чему неведущія разсужденія заключаются слѣдующимъ очень-дѣльнымь и основательнымъ замѣчаніемъ; "Итакъ, здѣсь нечего еще говорить ни объ завоеваніи, ни о призваніи, нечего искать отсюда только слѣдствій призванія, и еще менѣе завоеванія; нечего основывать на этомъ отличіи отличія прочей Россійской Исторіи, отъ Исторіи всѣхъ европейскихъ государствъ. Причины этого отличія исторіи заключаются не въ этомъ единомъ событіи, а вмѣстѣ со слѣдующими". (стр. 71).
   Въ IV главѣ находимъ изслѣдованія объ Олегѣ. Отмѣтимъ только то, что намъ показалось неудовлетворительнымъ. На стр. 74 авторъ говоритъ, что Олегъ оставилъ Новгородъ совсѣмъ не думая возвратиться, и находитъ подтвержденіе этой догадки между-прочимъ въ томъ, что при Святославѣ Новгородъ, кромѣ дани, нисколько не принадлежалъ кіевскому князю. Но, во-первыхъ, въ другихъ мѣстахъ г. Погодинъ говоритъ же, что вся зависимость заключалась въ дани. Въ этомъ смыслѣ Новгородъ принадлежалъ Святославу. Во-вторыхъ, дани установилъ Олегъ у Славянъ (Новгородцевъ) уже послѣ взятія Кіева;слѣдовательно, Новгородъ принадлежалъ ему и тогда, когда онъ изъ него вышелъ съ мыслью не возвращаться. Ольга, по словамъ лѣтописи, ходила въ Новгородъ и уставляла по Метѣ погосты и дани; слѣдовательно, онъ находился подъ ея властью, когда она правила землей. Наконецъ, требованіе князя со стороны Новгородцевъ и отвѣтъ Святослава не даютъ намъ никакого права думать, что Новгородъ не принадлежалъ ему. Святославъ всю свою жизнь провелъ на войнѣ, не заботясь о правильномъ внутреннемъ устройствѣ своей земли. Новгородцы, прося у него князя, показали, что хотятъ отъ него зависѣть и признаютъ его власть, а отвѣтъ Святослава, можетъ-быть, столько же истолкованъ неугомонностію Новгородцевъ, сколько отдаленностію Новгорода отъ Греціи, юга, куда такъ и тянуло пришельцевъ Русь. Самое лучшее объясненіе ухода изъ Новгорода есть то, которое предлагаетъ г. Погодинъ: шли куда глаза глядятъ, и шли не думая, какъ и что они оставляютъ, не думая о зависимости или независимости страны послѣ ея оставленія.
   Потомъ говорится о занятіи Олегомъ Кіева. Г. Погодинъ находитъ, что и здѣсь нѣтъ завоеванія (стр. 78).
   "Насиліе сдѣлано только противъ единоплеменниковъ, Аскольда и Дира. Тихіе Поляне столь же покойно стали называть своимъ господиномъ Олега, какъ прежде Аскольда и Дира и еще прежде Козаръ и Кія съ братьями. "Чувство, такъ-сказать, призванія оставалось при видѣ этой безпрекословной покорности, которою обезоружено было даже звѣрство Норманновъ. Это было спокойное занятіе -- притомъ занятіе одного города малочисленною ватагою. Слѣдовательно, и здѣсь нечего говорить о завоеваніи и слѣдствіяхъ его".
   Удивительное желаніе хитростями обходить вопросъ! Изъ словъ г. Погодина выходитъ, что завоевать Славянъ было математически-невозможно. Мы, право, не понимаемъ, чего онъ хочетъ. Пришла дружина, шайка -- какъ хотите назовите -- съ сѣвера, убила князя кіевскаго и овладѣла Кіевомъ. Авторъ находитъ, что это не завоеваніе, а занятіе, что Славяне обезоружили Варяговъ-Русь своею покорностію. Стало-быть, для завоеванія нужно сопротивленіе со стороны завоевываемыхъ? Странное, хотя и новое понятіе о завоеваніи! И какой герой былъ Рюрикъ, какъ великодушны его сподвижники! Славяне покорились имъ добровольно, и они, какъ истинные рыцари (впрочемъ, не дѣйствительно бывшіе, а вымышленные, въ романахъ), даровали имъ и жизнь и свободу! Правда, факты и этой эпохи и послѣдующей, удѣльной, доказываютъ противное; они показываютъ угнетеніе, разореніе земли пришельцами. Но что за нужда? Лѣтопись говоритъ, что пришельцы были призваны, слѣдовательно, они не завоевывали... Можно ли такъ обезображивать исторію готовыми теоріями и любимыми взглядами!
   Рядомъ съ этой странной натяжкой мы находимъ весьма-дѣльное замѣчаніе, уже предложенное Рейцомъ, но не развитое такъ подробно, какъ здѣсь -- замѣчаніе, что 300 гривенъ, которыми Обложилъ Олегъ Новгородцевъ, платились ими не кіевскимъ князьямъ, не оставшимся въ Новѣгородѣ Варягамъ, а за море, чѣмъ и купленъ былъ у нихъ миръ.
   Пятая глава занята изслѣдованіями о родѣ кіевскихъ князей. Особенно интересно изслѣдованіе о происхожденіи Ольги. Авторъ, на основаніи историческихъ преданій и еще болѣе изъ характера дѣйствій Ольги доказываетъ, что она была варяжскаго рода. Все это изслѣдованіе ведено превосходно, блистательно. Впрочемъ, и въ этой главѣ мы нашли нѣсколько мыслей, съ которыми не можемъ согласиться. Такъ, напр. (стр. 121), г. Погодинъ думаетъ, что туземцы, т. е. земледѣльцы, не употреблялись Варягами на войну, и мѣста изъ Нестора, въ которыхъ исчисляются племена, давшія войско "заимствованы, вѣроятно, изъ домашней саги и должны означать только могущество Олега, какъ повелителя столь многихъ племенъ". Г. Погодинъ говоритъ, что нигдѣ въ древней лѣтописи даже о позднѣйшемъ времени нѣтъ ничего подобнаго и въ подтвержденіе этого мнѣнія приводитъ слѣдующее мѣсто: "нача (Владиміръ Мономахъ) глаголати к Святополку, понужая его на поганыя, на весну... Дружина (Святополкова) рекоша: не веремя нынѣ погубити смерьды отъ рольи... И рече Володимеръ: но се дивно мы, брате, оже смердовъ жалуете и ихъ коній, а сего не помышляюще, оже на весну начнетъ смердъ тотъ орати лошадью тою, и пр!
   ѣхавъ Половчинъ ударитъ смерда стрѣлою и поиметь лошадь ту, и жону его и дѣти, и гумно его зажжетъ". Кажется, говоритъ онъ, что у земледѣльцевъ брались только лошади въ случаѣ нужды. Едва-ли это такъ. Всѣ параллельныя мѣста, приведенныя г. Погодинымъ въ статьѣ о мужахъ рюриковыхъ изъ извѣстій о Норманнахъ, доказываютъ противное: ярли должны были ставить конунгамъ войско. Но положимъ, это извѣстіе ничего не доказываетъ, потому-что эти войска могли быть набранныя изъ охотниковъ. Возьмемъ другіе примѣры: Норманны вовлекали въ свои походы и Славянъ; Гунны, Готы, Монголы тоже. Не знаемъ, почему бы того же самаго не дѣлали Норманны и у насъ. Наконецъ, мѣсто, приведенное г. Погодинымъ, говоритъ прямо противъ него. Слова: не время нынѣ погубити смерьды отъ рольи и отвѣтъ Владиміра:оже смердовъ жалуете и ихъ коній, показываютъ, что и смердовъ и ихъ коней брали на войну. Къ этимъ доказательствамъ присоединяются и самыя мѣста изъ лѣтописи, о которыхъ идетъ рѣчь: иде Олегъ на Греки, и поя множество Варягъ и Словенъ, и Чуди, и Кривичи, и Мерю и Деревлявы и т. д., всего двѣнадцать племенъ. Безъ рѣшительныхъ, ясныхъ свидѣтельствъ эти слова не могутъ быть отвергнуты; перетолковать ихъ не возможно.-- Далѣе г. Погодинъ говоритъ: "Пришлое воинственнное племя Варяги-Русь разошлось съ князьями и мужами ихъ по всѣмъ главнымъ "городамъ или селамъ Славянскимъ, и "населеніе ихъ, вслѣдствіе этого прибавлевія, измѣнилось. Варяги-Русь сдѣлались основаніемъ городовыхъ дружинъ, военнаго сословія, которое дополнялось часто новыми пришельцами". (Стр. 122).
   Доказывая это положеніе разными свидѣтельствами, г. Погодинъ между-прочимъ ссылается на возстаніе Кіевлянъ и рѣшительный тонъ, которымъ они говорятъ съ князьями. Эту перемѣну въ тихихъ и кроткихъ Полянахъ, онъ приписываетъ вновь прившедшему къ нимъ норманскому элементу. По такое доказательство не убѣдительно. Въ Сѣверо-восточную Россію Варяги не приходили; однако и тамошніе жители говорили и дѣйствовали иногда довольно-рѣзко, даже Москва. А тамъ Варяговъ не было! Полянъ образовала и измѣнила исторія, опытность, а не приплывъ новыхъ стихій; иначе должно бы предположить, что паши Славяне переродились и столько же оваряжились, сколько Варяги ославянились; но перваго принять нельзя, и самъ г. Погодинъ не принимаетъ.-- Такъ же разсуждаетъ г. Погодинъ о Новѣгородѣ, и по нашему мнѣнію такъ же неосновательно. Самое раздѣленіе на пятины кажется ему варяжскимъ. Нортумберландъ, говорилъ онъ, назывался также пятиною Англіи.Это сближеніе любопытно -- не болѣе, большой цѣпы въ историческомъ разсужденіи оно не имѣетъ.
   Въ VI главѣ говорится о дѣйствіяхъ кіевскихъ князей до кончины Ярослава, преимущественно о ихъ походахъ. И здѣсь такъ же, какъ и во всей книгѣ, авторъ безпрестанно сравниваетъ дѣйствія нашихъ князей съ дѣйствіями конунговъ и вождей норманскихъ, и выставляетъ на первый планъ ихъ разительное сходство. О походахъ къ племенамъ славянскимъ онъ говоритъ слѣдующее: "Вѣроятно, Несторъ обращалъ вниманіе только на тѣ, послѣ которыхъ то или другое племя начинало платить дань кіевскимъ князьямъ. О повторительныхъ онъ не упоминаетъ, развѣ въ случаѣ сопротивленія племенъ". (Стр. 135.)
   То-есть, сказали бы мы, Несторъ записалъ только походы противъ племенъ неподвластныхъ, или возмутившихся, нехотѣвшихъ быть подвластными,-- словомъ, одни походы военные. О мирныхъ походахъ съ цѣлью собрать дань онъ не говоритъ, потому-что они столько же отличались отъ военныхъ, сколько послѣдующіе походы московскихъ царей въ Троицкую Лавру отъ походовъ на Казань, въ Крымъ и т. д. Можетъ-быть, то же самое хотѣлъ сказать и авторъ, только слова его темны.
   Эта глава, подобно другимъ, не обошлась безъ замѣчаній -- не историческихъ, а какихъ-то странныхъ.
   "Характеръ походовъ варяжскихъ былъ у насъ иной, нежели въ прочей Европѣ: оно не являются грабителями и опустошителями. Это было безъ всякаго сомнѣнія по той причинѣ, что славянскія племена, тихія, смирныя, не раздражали ихъ, не представляли имъ никакого сопротивленія (на-пр. Поляне, Радимичи), не такъ, какъ на Западѣ, или представляли малое, (Древляне, Сѣверяне), исполняли тотчасъ ихъ требованія, кромѣ Тиверцевъ, Вятичей, которые, кажется, пытались-было воспользоваться своею отдаленностію" (стр. 138).
   Съ чего же взялъ г. Погодинъ, что Варяги-Русь не являются грабителями, опустошителями? А разсказъ о поступкѣ Игоря съ Древлянами, за который онъ былъ убитъ? Почитайте грамматы уставныя временъ Іоанна Грознаго: еще тогда намѣстники и ихъ люди такъ грабили области, что жители разбѣгались. Врядъ ли при Варягахъ-Руси было лучше. Еслибъ они были такъ добры, за что жь бы, кажется, племенамъ возмущаться -- имъ, кроткимъ, мирнымъ Славянамъ, которые такъ охотно переходили изъ-подъ власти Козаръ подъ власть Аскольда и Дира, и изъ-подъ ихъ власти подъ власть Олега? А походы противъ одного и того же племени повторялись часто.
   Потомъ говорится о походахъ противъ сосѣднихъ племенъ.По этому поводу авторъ вновь изслѣдовалъ вопросъ о мѣстоположеніи Тмуторокапи и опровергаетъ мнѣніе академика Шегрена, что подъ Чудью, платившею дань Руси, должно разумѣть сосѣднюю съ Новгородомъ, а не заволочскую Чудь, Емь искать на юго-восточномъ берегу Ладожскаго-Озера, въ Тихвинскомъ-Уѣздѣ, а не въ Южной-Финляндіи. Потомъ о походахъ Руси въ Грецію; наконецъ, о междоусобіяхъ.
   Глава VII посвящена военному дѣлу въ этотъ періодъ. Методъ намъ понравился. Г. Погодинъ выписываетъ всѣ мѣста лѣтописи, гдѣ говорится о войскѣ, и потомъ дѣлаетъ изъ нихъ выводы и заключенія. Правда, не всегда этотъ методъ вполнѣ достигаетъ своей цѣли. Нужно, чтобъ мѣста говорили о предметѣ ясно, опредѣлительно;: но тамъ, гдѣ мнѣніе основано болѣе на соображеніяхъ, чѣмъ на прямыхъ свидѣтельствахъ, выписка мѣстъ не ведетъ ни къ чему. Мы скажемъ еще объ этомъ въ-послѣдствіи. Также собраны мѣста и объ отрокахъ, гридняхъ. Почему г. Погодинъ думаетъ, что отроки были набольшіе изъ дружины -- право, не знаемъ. Изъ приведенныхъ мѣстъ этого не видно. Сверхъ того, однѣхъ выписокъ лѣтописи не достаточно. Сколько намъ извѣстно, отроки были молодые люди знатныхъ фамилій, служившіе при князѣ, а вовсе не набольшіе въ дружинѣ. О гридняхъ сказано, что они были всегда при князѣ въ видѣ тѣлохранителей. Отъ-чего же они были и въ Новѣгородѣ въ этомъ періодѣ? О содержаніи дружины говоритъ авторъ очень-неопредѣленно;
   "Разумѣется, она имѣла содержаніе отъ князя, который получалъ дань по большей части естественными произведеніями. Это также ясно изъ Эймундовой саги. Можетъ быть, содержаніе, какъ князя, такъ дружины и воевъ, предоставлено было извѣстнымъ волостямъ, изъ которыхъ каждая обязывалась кормить, имѣть на своемъ содержаніи такое-то количество или отрядъ, тянуть къ такому-то городу. Въ Русской Правдѣ читаемъ же мы исчисленіе, что должны получать въ постный и скоромный день Вирники съ ихъ отроками; но мудрено предположить подобныя распредѣленія и для воевъ" (стр. 223 и 226).
   Эта неопредѣленность очевидно происходитъ отъ ложнаго понятія автора объ отношеніи дружины къ князю. Извѣстно, что князь имѣлъ свою дружину, его приближенные свою, не говоря о тѣхъ, которые владѣли городами и областями. Каждый начальникъ содержалъ свою дружину, которая служила ему отчасти по найму, временно, отчасти была постоянная, и тогда дружинникамъ, можетъ-быть, предоставлялись на прокормленіе волости.Точно то же мы видимъ и въ-послѣдствіи.Содержаніе вирниковъ вовсе сюда не идетъ. Въ дани и добычѣ участвовала дружина, потому-что она имѣла къ предводителю не подданническое отношеніе.
   Изображеніе норманской дружины по Стрингольму, дѣйствительно, разительно сходно съ отрывочными извѣстіями лѣтописи, и авторъ правъ, говоря: не кажется ли, что оно сдѣлано ?о Нестору? По въ переводѣ есть натяжки. На-примѣръ, Armring авторъ переводитъ словомъ гривна и говоритъ, что иначе нельзя перевести. Но кольцо, которое надѣвалось на руку, и гривна, которую носили на шеѣ -- большая разница.
   Наконецъ, замѣтимъ, что въ исчисленіи русскаго войска пропущено показаніе арабскихъ писателей, которое находимъ въ другомъ мѣстѣ въ разбираемой нами книгѣ.
   За исключеніемъ этихъ частныхъ недостатковъ, вся глава превосходна.
   Глава восьмая, о древней русской торговлѣ, какъ намъ кажется, еще лучше, еще совершеннѣе. Это образецъ исторической критики, хотя со всѣми выводами мы тоже не можемъ согласиться. Читатели, вѣроятно, уже знакомы съ этой превосходной статьей, помѣщенной авторомъ въ "журналѣ Министерства Народнаго Просвѣщенія"; поэтому мы и не станемъ надъ ней долго останавливаться, и постараемся въ короткихъ словахъ разсказать ея содержаніе и главные результаты. Сначала говорится о торговлѣ съ Греціей. Эта торговля велась изъ Кіева, Новгорода, Смоленска, Любеча (?), Чернигова и Вышегорода, по пути, давно извѣстному подъ названіемъ греческаго, и котораго подробное описаніе, равно какъ и самой торговли, находимъ у Константина-Багрянороднаго и Нестора. Эта торговля велась самими князьями. Кромѣ того, по Днѣпру, Черному-Морю, Руссы торговали съ Черной Болгаріей, Хозарами и съ Сиріей, а по Волгѣ и Каспійскому-Морю съ землями на югъ отъ Каспійскаго-Моря. По-крайней-мѣрѣ есть извѣстіе, что они были въ Итилѣ (Астрахани). На западѣ они вели торгъ съ дунайскими Болгарами и карпатскими странами -- Венгріей, Галиціей и Богеміей, на сѣверъ съ балтійскими Славянами. Есть поводъ думать, что позднѣйшая торговля Новгорода, Пскова, Смоленска, Полоцка съ Даніей, островомъ Готландомъ и Любекомъ производилась очень-рано. Торговля Новгородцевъ съ Біарміей или Пермью и Югрою также весьма древняя.-- Съ другой стороны, есть у арабскихъ писателей извѣстіе о торговлѣ волжскихъ Болгаръ съ Visu, кажется, Весью, которые, какъ видно изъ лѣтописи, находились въ сношеніяхъ съ Новгородомъ и были извѣстны Варягамъ. Такимъ-образомъ, изъ туземныхъ и иностранныхъ извѣстій открываются слѣдующіе торговые пути: изъ Скандинавіи въ Гардарикъ,-- изъ Скандинавіи въ Біармію, по Бѣлому-Морю, -- изъ Новагорода въ Кіевъ,-- изъ Повагорода въ Весь, Пермь, Югру, Печору, къ Самоѣди,-- изъ Кіева въ Константинополь, въ Корсунь, къ дунайскимъ Болгарамъ,-изъ Кіева въ Итиль (Астрахань), Булгаръ (около Казани),-- изъ Булгаръ въ Итиль къ Веси,-- изъ странъ каспійскихъ въ Итиль (стр. 277). Товары, которые составляли предметъ этой торговли и главныя торговыя мѣста въ Россіи тоже исчислены. Этими торговыми сообщеніями объясняются географическія свѣдѣнія Нестора объ отдаленныхъ странахъ, равно какъ и Арабовъ о сѣверѣ.-- Всѣ эти свѣдѣнія, почерпнутыя изъ лѣтописей и вообще письменныхъ памятниковъ, авторъ подтверждаетъ авторитетомъ Френа, Стрингольма, сенковскаго и въ особенности г. Григорьева, которые, на основаніи восточныхъ монетъ, во множествѣ находимыхъ въ Россіи и въ Сѣверной-Германіи, дошли въ главныхъ чертахъ до тѣхъ же результатовъ, вѣроятно, послужившихъ въ пользу и г. Погодину при его изслѣдованіяхъ. Какъ бы то ни было, это согласное мнѣніе многихъ ученыхъ очень-важно и должно освѣтить новымъ свѣтомъ древнѣйшую исторію сѣверо-востока Европы. Не довольствуясь этимъ, г. Погодинъ отъискиваетъ слѣды этой торговли гораздо-раньше, нежели какъ можно судить по непосредственнымъ даннымъ. Онъ связываетъ извѣстія о ней съ извѣстіями Геродота о торговлѣ въ Сѣверо-восточной Европѣ и находитъ, что послѣдняя была лишь продолженіемъ первой.
   Во всѣхъ этихъ изслѣдованіяхъ и догадкахъ много завлекающаго. Нѣтъ сомнѣнія, что результаты очень-любопытны и, кажется, основаны на твердыхъ историческихъ данныхъ. Совсѣмъ тѣмъ мы осмѣливаемся думать, что авторъ въ окончательныхъ своихъ выводахъ увлекся слишкомъ-далеко. Говоря о торговлѣ VIII, IX и X вѣковъ, онъ смотритъ на нее глазами нашего времени, придаетъ ей значеніе, котораго она, какъ намъ кажется, тогда не имѣла и не могла имѣть, и потому приписываетъ ей дѣйствія, подлежащія большому сомнѣнію, по-крайней-мѣрѣ ничѣмъ-недоказанныя. Извѣстно, что торговля и происходящія чрезъ нее безпрестанныя столкновенія между разноплеменными народами, жителями различныхъ странъ, только тогда порождаетъ богатство, гражданственность, образованіе, когда самъ народъ принимаетъ въ ней дѣятельное участіе, когда торговля есть плодъ его потребностей, которымъ онъ на мѣстѣ удовлетворить не можетъ, и ищетъ восполнить недостающее у него мѣною собственныхъ произведеній на продукты чужихъ странъ и чужой промышленности. Возбужденныя потребности вызываютъ его на трудъ, на умноженіе своего, для того, чтобъ посредствомъ его пріобрѣсти нужное чужое. Кажется, такого значенія древняя торговля внутри Россіи не имѣла. Она была, вѣроятно, отчасти транзитная, отчасти не активная, а пассивная. О томъ и другомъ мы можемъ заключать и изъ самыхъ извѣстій объ этой торговлѣ, и изъ послѣдующаго. Еслибъ она не была транзитная, отъ-чего бы, кажется, было прекратиться ей въ половинѣ ХІ-го вѣка? Сильныхъ переворотовъ внутри Россіи, сколько извѣстно, тогда не было. Итакъ, переворотъ долженъ былъ произойдти или на сѣверѣ, или на югѣ, которые вели между собою торговлю чрезъ Россію. Другаго объясненія нельзя придумать. Далѣе, еслибъ торговля была дѣятельная, а не пассивная, отъ-чего бы, кажется, остаться такому множеству восточныхъ монетъ? Самые изслѣдователи невольно пришли къ мысли, какъ намъ кажется, очень-вѣрной, что покупалось у сѣверныхъ жителей (въ томъ числѣ и въ Россіи) больше, чѣмъ продавалось имъ южныхъ товаровъ. Торговлю активную уничтожить нельзя именно потому-что корень, цѣль ея -- въ самомъ торгующемъ народѣ, тогда-какъ торговый путь, закупка товара можетъ, конечно, уменьшиться или вовсе исчезнуть, оставивъ по себѣ одни лишь воспоминанія, а иногда и не оставляя по себѣ никакихъ воспоминаній. Далѣе, судя по послѣдующему, мы имѣемъ то же право думать, что древнѣйшая торговля въ Россіи была отчасти транзитная, отчасти пассивная, по-крайней-мѣрѣ по преимуществу такая. Нѣтъ рѣшительно никакихъ слѣдовъ высшаго образованія губерній, черезъ которыя пролегали торговые пути, въ сравненіи съ прочими. Въ XII вѣкѣ, Владимірскій край былъ мало заселенъ и имѣлъ очень-немного городовъ (Суздаль и Ростовъ); только Новгородъ и Псковъ отличались отъ прочихъ большею гражданственностью. Наконецъ, торговля наша была пассивною до самого Петра-Великаго, который съ необыкновенными усиліями старался возбудить въ нашемъ купечествѣ желаніе и охоту самому торговать съ чужими краями, и хотѣлъ вырвать нашу торговлю изъ рукъ иностранцевъ, которые до него завладѣли ею совершенно. Всѣ послѣдующія мѣры торговой политики доказываютъ то же самое. Эти мѣры врядъ-ли были бы нужны, еслибъ мы издавна привыкли торговать съ чужими странами. Вотъ почему, повторяемъ, извѣстія о древнѣйшихъ торговыхъ путяхъ въ Россіи очень-важны, интересны и любопытны; но, обогащая насъ фактическими свѣдѣніями, служа къ объясненію частныхъ явленій и событій, они не могутъ совершенію измѣнить нашъ взглядъ на древнѣйшій русскій бытъ и заставить искать въ отдаленныя времена образованности, которая съ такими усиліями и пожертвованіями начинаетъ доставаться намъ только въ наше время.
   Столько о статьѣ вообще. Укажемъ теперь на нѣкоторыя частности, которыя намъ кажутся ошибочными. На страницѣ 255, г. Погодинъ приводитъ мѣсто изъ Константина-Багрянороднаго: "Россійскіе Князья, оставивъ со всѣмъ своимъ народомъ Кіевъ, разъѣзжались (въ ноябрѣ) по городамъ своимъ или племенамъ.... а какъ Днѣпръ вскроется, то отъѣзжали назадъ въ Апрѣлѣ мѣсяцѣ въ Кіевъ, и вооруживъ.... суда, предпринимали обыкновенное путешествіе въ Грецію". Подъ россійскими князьями г. Погодинъ разумѣетъ однихъ великихъ князей кіевскихъ. Но почему? Доказательствъ нѣтъ. Между-тѣмъ, слова по городамъ своимъ или племенамъ ясно указываютъ на областныхъ, а не кіевскихъ князей. Это же доказываетъ и мѣсто изъ договора Олега съ Греками: "въ странѣ нашей приходяще Русь да витаютъ у Св. Мамы, и после царство наше, да испишутъ имяна ихъ, и тогда возмутъ мѣсячинное свое перьвое отъ города Кіева, и паки изъ Чернигова, и изъ Переяславля и прочия грады". Впрочемъ, объ этомъ было уже говорено выше.-- На страницѣ 248, авторъ залаетъ себѣ вопросъ: какая мелкая монета означается словомъ куны -- кожаная или серебряная, и говоритъ, что, кажется, послѣдняя, на томъ основаніи, что куны давались наемнымъ Варягамъ, а ихъ нельзя было удовлетворить монетою, имѣвшею лишь мѣстную цѣну. Но врядъ-ли это разсужденіе справедливо. Авторъ самъ приводитъ (стр. 113) разсказъ изъ Эймундовой Саги о сдѣлкѣ Эймунда съ Ярославомъ, гдѣ между прочимъ находимъ слѣдующее:
   "Эймундъ примолвилъ: сверхъ того долженъ ты отпускать на каждаго нашего воина по унціи серебра, а каждому начальнику лодьи платить еще по пол-унціи. Конунгъ возразилъ: "этого мы не можемъ. Эймундъ сказалъ ему: можешь, господарь, потому что вмѣсто этой платы мы примемъ бобровъ, и соболей и другое добро, какое здѣсь въ вашей землѣ водится въ изобиліи; оцѣнку же имъ будемъ производить мы сами". Ошибка вся въ томъ, что авторъ непремѣнно хочетъ видѣть въ кунахъ кожаныя деньги, тогда-какъ онѣ всего вѣроятнѣе были куньи шкурки и тѣмъ охотнѣе могли приниматься Варягами вмѣсто серебра и золота, что составляли предметъ торговли.-- Поэтому намъ непонятно, на какомъ основаніи авторъ говоритъ, что во всѣхъ мѣстахъ лѣтописи, гдѣ упоминается о кунахъ, всего мѣнѣе можно разумѣть настоящія куницы. Если кожаныя деньги у насъ когда-нибудь и существовали, то едва-ли такъ рано, и мы думаемъ, что въ варяжскій періодъ разумѣть подъ кунами дѣйствительныя куньи шкурки всего вѣроятнѣе и естественнѣе.-- Далѣе, на той же страницѣ находимъ слишкомъ-поспѣшное заключеніе, что слово скотъ есть очевидно слово норманское, потому-что skott {Тутъ явная ошибка, ибо слово это пишется Skatt, а не Skott. По-нѣмецки Schatz. Ред.} по-шведски значитъ сокровище, подать, плата. Можетъ быть и такъ, но гдѣ доказательства? Если слово имѣетъ корень въ своемъ туземномъ языкѣ, нельзя выводить его изъ иностранныхъ нарѣчій, не представивъ положительныхъ доказательствъ, что оно изъ нихъ заимствовано. Слѣдовательно, до очевиднаго при одномъ звукоподобіи далеко. Авторъ здѣсь увлекся норманскимъ элементомъ.
   Глава IX имѣетъ предметомъ религію нашихъ Руссовъ и Славянъ. Въ этой главѣ много очень любопытныхъ и остроумныхъ замѣчаній, но въ то же время есть и натяжки, которыя бросаются въ глаза и внушены автору его любимою мыслью. Эти натяжки даже нисколько не согласованы съ общею "мыслью автора о нашемъ и вообще всякомъ историческомъ развитіи. Вообще, видно, что, взявшись за этотъ предметъ, авторъ крѣпко стоитъ за свою мысль, и началъ проводить ее не обращая внимая ни на что, менѣе всего на сказанное имъ же самимъ въ другихъ мѣстахъ сочиненія.
   Сначала г. Погодинъ весьма-остроумно замѣчаетъ, что и въ-отношеніи къ нашему обращенію въ христіанскую вѣру первыми дѣятелями были Варяги, и что они были первыми христіанами -- "такъ что христіанствомъ обязаны мы Варягамъ, точно также какъ и гражданскимъ устройствомъ" (стр. 302). Это справедливо a priori и доказывается историческими свидѣтельствами. Но вотъ чего мы никакъ понять не можемъ: выписавъ всѣ мѣста изъ Нестора, гдѣ упоминается о религіи и божествахъ въ варяжскій періодъ, авторъ говоритъ (стр. 304): "Всѣ эти мѣста относятся къ Варягамъ-Руси, а не къ Славя"намъ, представляютъ дѣйствія и вѣрованія Варяговъ-Руси, а не Славянскихъ нашихъ племенъ, всѣ онѣ слѣдовательно принадлежатъ Миѳологіи Варяго-Русской, Скандинавской, а не Славянской, и съ этой точки должны быть объясняемы. Такъ требуетъ здравый разсудокъ и историческая послѣдовательность. Въ первомъ мѣстѣ мы находимъ даже и положительное подтвержденіе нашей мысли: "Ольга водивше (Греки) на роту и мужи его по Русскому закону кляшася оружіемъ своимъ и Перуномъ, богомъ своимъ, и Волосомъ, скотьимъ богомъ". Можетъ ли быть какое сомнѣніе, что это были боги Норманнскіе, а не наши Славянскіе: Олегъ и мужи его, чистые Норманны, перваго поколѣнія, большею частію пришедшіе съ Рюрикомъ, не могли бы клясться чужими богами, богами, которымъ не вѣрили: всякой клянется своею клятвою. Какъ послѣ нѣкоторые Варяги-Христіане присягаютъ въ Церкви по Христіанскому закону: "такъ и Олегъ клялся по своему Русскому закону".
   Силлогизмъ вѣренъ, и до-сихъ-поръ намъ нигдѣ еще не случалось встрѣтить его въ печатной книгѣ. Г. Погодинъ первый замѣтилъ, что Варяги-Русь не могли клясться чужими богами и не могли принять чужой религіи въ короткое время, протекшее между пришествіемъ ихъ въ Россію и договорами съ Греками; но онъ дѣлаетъ изъ этого выводъ поразительно-странный -- что эта религія была не славянская, а норманская. Послѣ этого спрашивается: какъ же наши Славяне въ такое короткое время могли принять чужую религію? Это несравненно-труднѣе себѣ представить, нежели перемѣну ея у Варяговъ-Руси. Признаемся, для насъ эта загадка неразрѣшима. Не только всѣ привыкли такъ думать, но дѣйствительно можно принять за несомнѣнную историческую истину, что Перунъ и Волосъ были божества славянскія, а не норманскія. Сравненіе скандинавской миѳологіи съ той, о которой говорится въ нашихъ лѣтописяхъ, показываетъ, что между ними не было ничего общаго. Это приводитъ къ мысли, что наши Варяги-Русь не были чистые Норманны-Германцы, какъ мы уже замѣтили въ другомъ мѣстѣ, и чего никакъ не хочетъ допустить г. Погодинъ. Онъ охотно жертвуетъ историческою вѣроятностью, правдоподобіемъ, охотно измѣняетъ естественный смыслъ фактовъ, охотно отступаетъ отъ законовъ историческаго развитія, такъ рѣзко защищаемыхъ имъ противъ своихъ противниковъ -- и все для того, чтобъ спасти свое любимое положеніе, что Варяги-Русь были Скандинаво-Германцы. Странная настойчивость, особенно въ писателѣ неумолимо-строгомъ къ неточностямъ другихъ изслѣдователей! Вообще, вся эта статья, за исключеніемъ самаго начала ея, гдѣ г. Погодинъ такъ смѣло и прямо поставилъ вопросъ, очень, очень-слаба. Представимъ примѣры Константинъ Багрянородный говоритъ, что у насъ не было скотоводства. Г. Погодину, который вездѣ буквально держится его словъ, это извѣстіе не нравится. Положимъ, что онъ правъ. По въ такомъ случаѣ слѣдовало бы привести положительныя, ясныя доказательства, что въ этомъ отношеніи императоръ Константинъ ошибался; того требуютъ законы исторической критики. Вмѣсто этого, мы находимъ вотъ что (стр. 306): "Чтобъ у насъ не было скотоводства, (и потому скотій богъ поможетъ значить богъ стадъ) -- это ни съ чѣмъ не сообразно; извѣстіе П. Константина Багрянороднаго, столько смущающее Сабинина, основано на какомъ нибудь недоразумѣніи, или имѣетъ смыслъ относительный, т. е., что на Руси рогатаго скота было меньше, чѣмъ у Печенѣговъ".
   И только. Не правда ли, такимъ-образомъ справляться съ историческими свидѣтельствами очень-немудрено? Принимая изъ нихъ что намъ нравится, отвергая что не по сердцу, очень-легко писать исторію. А какъ досталось покойному Каченовскому за точно-такія же сомнѣнія!
   Разборъ мнѣнія протоіерея Сабинина, который въ нашемъ Перунѣ и Волосѣ видитъ скандинавскихъ Тора или Біорна и Одина, любопытенъ. Не понимаемъ, какъ можно, подобно Сабинину, изъ сходства двухъ-трехъ чертъ обычаевъ, при совершенномъ различіи всѣхъ прочихъ, выводить тождество двухъ религій!
   Разсматривая далѣе наши божества, которыя и г. Погодинъ считаетъ русскими (т. е., скандинаво-германскими), онъ удивляется, какъ могли замѣшаться въ ихъ число два славянскія божества, Дажбогъ и Стрибогъ, и въ объясненіи говоритъ (стр. 310):
   "Можетъ быть, это были собственно Славянскія божества, которыя присоединены Владиміромъ къ его Русскому сонму. Можетъ быть, онѣ соотвѣтствовали какимъ нибудь его божествамъ, и потому имъ допущены, равно какъ и Перунъ. Можетъ быть имена ихъ суть переводы Русскихъ именъ".
   Что это такое? Повѣритъ ли читатель, что подобныя вещи онъ встрѣтитъ въ книгѣ, посвященной ученымъ изслѣдованіямъ о предметѣ спорномъ, мало-извѣстномъ и изслѣдованномъ, и въ то же время крайне-важномъ для того времени?
   И въ этой статьѣ лучшую часть составляютъ безпрестанныя сближенія туземныхъ извѣстій съ извѣстіями, относящимися къ Германо-Скандинавамъ.
   О введеніи христіанской вѣры въ Россіи сказано очень-мало, особливо послѣ подробныхъ изслѣдованій архимандрита Макарія. Мимоходомъ остроумно замѣчено, что спокойное, полюбовное принятіе новаго ученія (Славинами) совершенно соотвѣтствовало "мирному соединенію Варяговъ съ Славянами при первомъ зарожденіи государства". Это тѣмъ болѣе вѣрно, что ни распространеніе христіанской вѣры, ни водвореніе Варяговъ-Руси не было совершенно мирное.-- Наконецъ, эту главу заключаетъ очень-интересное замѣчаніе, что въ Новѣгородѣ есть слѣды римско-католическаго христіанства, занесеннаго, можетъ-быть, въ-слѣдствіе торговыхъ сношеній съ Готландцами и Норманнами. Мѣста, приводимыя въ подтвержденіе этой мысли, выбраны очень-удачно. Присоединимъ къ этому еще и извѣстіе изъ "Русской Правды" о томъ, что въ постные дни, середу и пятницу, вирникамъ давали сыръ. Г. Погодину показалось это извѣстіе почему-то невѣроятнымъ, а почему -- невидно.
   Глава VI разсуждаетъ о грамотности, языкѣ и образованіи въ варяжскій періодъ. Говорится о рукахъ у нашихъ Руссовъ, и потомъ о письменныхъ памятникахъ, начавшихся, какъ извѣстно, съ священнаго писанія. Засимъ находимъ довольно подробное исчисленіе этихъ памятниковъ. Самая интересная часть главы -- о языкѣ. Авторъ полагаетъ, что въ этотъ періодъ времени у насъ былъ языкъ русскій или скандинаво-германскій, языкъ церковный письменный, чужой хотя и сродственный, понятный. О немъ авторъ справедливо замѣчаетъ, что онъ всего вѣроятнѣе близко подходитъ къ какому-нибудь славянскому нарѣчію, а не есть именно извѣстное нарѣчіе, "ибо Кириллъ и Меѳеодій, какъ Греки и иностранцы, переводя съ обработаннаго, развитаго, грамотнаго языка, на языкъ чистый, свѣжій, дѣвственный, могли многое ввести, сотворить. Если же они были и Словене, то все не могли, въ своемъ положеніи, избѣгнуть многихъ грецизмовъ, какъ это случается и теперь съ самыми опытными переводчиками" (стр. 356). Наконецъ, былъ и третій языкъ туземный, простонародный, который и тогда уже дѣлился на нарѣчія и проглядываетъ въ сочиненіяхъ.
   "Всего нелѣпѣе мысль или положеніе, которое находится у насъ въ общемъ оборотѣ, будто Русскій языкъ происходитъ отъ Славянскаго. Отъ какого Славянскаго? Отъ этого письменнаго, церковнаго?-- Но какъ же, когда отъ этого одного языка произошли два, три, четыре нарѣчія, въ Кіевѣ или Черниговѣ Малороссійское, въ Москвѣ новое настоящее наше письменное, Великороссійское?-- Какъ говорили тамъ, прежде нежели принесены были туда церковныя же книги? -- Вотъ какая нелѣпость, которая кажется должна бы броситься въ глаза, " которая однакожъ укрывалась до сихъ поръ отъ многихъ словесниковъ. -- Нѣтъ, Милостивые Государи, нарѣчія Сербское, Болгарское (церковное), Чешское, Польское, Великороссійское, Малороссійское и прочія, современны,-- это суть вѣтви, произшедшія отъ одного корня въ незапамятное время. Ими говорили въ 9 столѣтіи такъ какъ говорятъ въ 19; (разумѣется каждое изъ этихъ нарѣчій образовывалось вслѣдствіе своихъ благопріятныхъ и неблагопріятныхъ обстоятельствъ, развивалось естественно и совершенствовалось искуственно, -- и въ этихъ отношеніяхъ новое отличается отъ древняго).-- Писалось же съ 9-го столѣтія у большей половины Славянскихъ племенъ на одномъ южномъ нарѣчіи, положимъ Болгарскомъ, которое для грамотѣевъ нашихъ, Великороссіянъ, Малороссіянъ, и прочихъ, "было чужимъ, мертвымъ. Ясно ли?" (стр. 357 и 358).
   Мысль чрезвычайно-вѣрная, хотя и не новая. Она ужь давно въ ходу.
   Вся большая VII глава посвящена обозрѣнію юридическаго быта и законодательныхъ памятниковъ варяжской эпохи. Изъ названія "Русской Правды" авторъ выводитъ, какъ и надо было ожидать, что она была законодательствомъ русскимъ, т. е., варяго-германскимъ, а не туземнымъ, славянскимъ. Потомъ переходитъ къ юридическимъ обычаямъ нашихъ Варяго-Руссовъ, и наконецъ обозрѣваетъ всѣ извѣстія о нашихъ законахъ и юридическихъ обычаяхъ по лѣтописи. Мѣсто объ отмѣненіи виры и введеніи казни при Владимірѣ авторъ находитъ затруднительнымъ и, перебравъ толкованія, оставляетъ необъясненнымъ; ибо предположительное толкованіе его не имѣетъ никакого основанія и нисколько не вѣроятно. Въ-самомъ-дѣлѣ, невозможно слова епископовъ и старцевъ: рать многа; оже вира то оружьи и на коникъ буди разумѣть такъ; у тебя много войска, и ты можешь замѣнить себѣ виру: будь на коняхъ и веди войну, и добудешь" (стр. 366). Не знаемъ, почему авторъ не обратилъ вниманія на толкованія Розенкамифа и Тобина (Ueber die Blutrache), самыя вѣроятныя изъ всѣхъ, хотя и не совершенно-удовлетворительныя въ отдѣльности. Въ большей части списковъ это мѣсто, съ нѣкоторыми измѣненіями, читается такъ:
   "Живяше Володиміръ въ страхѣ Божіи, и умножишася разбойницы, и рѣша Еписк годину слѣдовало бы заниматься не опредѣленіемъ происшествія, которому приданъ видъ сказки, потому-что безъ помощи прямыхъ историческихъ указаній это невозможно, а опредѣлить характеръ сказокъ и вывести изъ нихъ результаты, историческія положенія для характеристики эпохи, которая отразилась въ этихъ сказкахъ. Этого-то онъ и не сдѣлалъ, или сдѣлалъ поверхностно, неудовлетворительно. На-примѣръ, онъ не воспользовался сказкой о различныхъ парусахъ для Руси и Славянъ. Только мѣстами указываетъ онъ на норманскій характеръ нѣкоторыхъ сказокъ; славянскій элементъ въ нихъ совершенно-упущенъ изъ вида, тогда какъ нѣкоторыя сказки имъ проникнуты, на-примѣръ, всѣ сказки временъ Владиміра, можетъ-быть, даже разсказъ о мести Ольги. Замѣтимъ также, что нѣкоторые анекдоты того времени, сохранившіеся въ преданіи, напримѣръ, о единоборствѣ Печенѣга съ Яномъ, причислены тоже г. Погодинымъ къ числу сказокъ. Вообще, какъ мы сказали, это одна изъ самыхъ неудачныхъ главъ въ цѣломъ сочиненіи, потому-что г. Погодинъ выбралъ ложный путь при обсужденіи предмета. Вмѣсто того, чтобъ отстаивать подлинность несторовой лѣтописи, не смотря на сказки, онъ смѣло могъ доказывать ея подлинность, основываясь на нихъ: такъ онѣ живо сохранили на себѣ печать отдаленнѣйшихъ временъ.
   Въ слѣдующей главѣ, авторъ, недовольный еще прежними доводами, сильно говорящими въ пользу достовѣрности извѣстій лѣтописи, доказываетъ ее еще свидѣтельствами современныхъ, близкихъ туземныхъ памятниковъ, свидѣтельствомъ современныхъ иностранныхъ писателей, географическими названіями, сохранившимися въ послѣдующихъ памятникахъ и до нашего времени, внутренними доказательствами и личнымъ характеромъ Нестора. Но согласіемъ современныхъ древнѣйшихъ памятниковъ съ лѣтописью потому нельзя доказывать ея достовѣрность, что всѣ они могли заимствовать изъ лѣтописи; Слово Даніила-Заточника, какъ говоритъ самъ авторъ, носитъ замѣтные слѣды такого заимствованія (стр. 207). Итакъ, они доказываютъ древность, а недостовѣрность лѣтописи. То же должно сказать и о доказательствахъ, взятыхъ изъ названія мѣстностей. Они доказываютъ туземность лѣтописи, отчасти древность ея -- не болѣе. Говоря это, мы не хотимъ опровергать выводовъ г. Погодина, но только показываемъ, что онъ не всегда правильно употребляетъ доводы.
   Въ выпискѣ изъ заключительной лекціи о Несторѣ, помѣщенной въ концѣ главы и содержащей въ себѣ большею частью однѣ фразы и разглагольствованія, г. Погодинъ приписываетъ Нестору, между-прочимъ, горячее патріотическое чувство.-Въ чемъ же онъ его находитъ? Вы выраженіи о русской землѣ, когда другіе думали о своей личности и о княжествахъ. Странно! Любя свой предметъ, г. Погодинъ его преувеличиваетъ. Самъ онъ позволяетъ себѣ много напыщенныхъ фразъ, воображаетъ, что совершилъ патріотическій подвигъ, защитивъ лѣтопись и лѣтописца отъ нападокъ скептиковъ, а между-тѣмъ, въ другихъ этихъ фразъ не терпитъ. Такъ, на страницѣ 469, онъ приводитъ слова одного писателя, и называетъ ихъ "безполезнымъ велерѣчіемъ". Не значитъ ли это видѣть недостатки въ другихъ, а въ себѣ не замѣчать? Мы скажемъ также въ свою очередь: вмѣсто "безполезнаго велерѣчія", расточаемаго въ заключительной лекціи, лучше бы г. Погодинъ обратилъ вниманіе на несообразности, которыя встрѣчаются у Нестора, на безпорядокъ въ его извѣстіяхъ, на неумѣнье согласить вставки съ текстомъ, на то, что разсказъ о походѣ Святославовъ не соображенъ съ словами договора. Если исторія чрезъ это выиграла, то не значитъ, что чрезъ это выигралъ и лѣтописатель. Фразами, въ наше время, нельзя никого убѣдить и заставить забыть дѣло.
   Главу X занимаютъ изслѣдованія о подлинности Русской Правды. Опроверженія возраженій Каченовскаго на "Правду" вообще, хороши и убѣдительны. Нельзя того же сказать о доводахъ г. Погодина. Они слабы и обходятъ вопросы, поставленные новыми изъисканіями и нерѣшенные до-сихъ-поръ. Сверхъ-того, есть частные недосмотры: на страницѣ 233 сказано, что большая часть списковъ "Правды" находится въ кормчихъ, а остальные въ "Новгородскихъ Лѣтописяхъ". Однако мы знаемъ, что былъ такой списокъ и въ "Ростовской". Тамъ же сказано, что на всѣхъ спискахъ находится имя князя Ярослава Владиміровича. Но стоитъ взглянуть на первую страницу тобинова "Синопсиса", чтобъ убѣдиться въ противномъ. Намъ скажетъ г. Погодинъ, что краткій текстъ взятъ Татищевымъ изъ "Новгородской Лѣтописи", гдѣ онъ помѣщенъ вслѣдъ за извѣстіемъ о "Правдѣ", данной Ярославомъ Новгородцамъ. Такъ! Однако въ "Софійскомъ Временникѣ" (изд. Строевымъ) помѣщенъ другой текстъ, и подъ другимъ мѣстомъ, что доказываетъ, что лѣтописцы навѣрное не знали "Правды", данной Ярославомъ, а Розенкамифъ и за нимъ г. Поповъ, весьма-основательно и убѣдительно доказали, по-крайней-мѣрѣ доказывали, что "Правда", которую мы знаемъ, и та, о которой говорится въ"Лѣтописи" непосредственно передъ ея текстомъ, совершенно-различны, и не могли имѣть между собою ничего общаго.-- Увлеченный ревностію противъ Каченовскаго, который подлинность Правды" опровергалъ, между-прочимъ, тѣмъ, что у насъ нѣтъ оффиціальнаго или засвидѣтельствованнаго ея списка, г. Погодинъ, на страницѣ 237, восклицаетъ: Что есть у насъ "подлиннаго даже до Уложенія, т. е., "до половины 17 вѣка -- не только изъ "вѣковъ прежнихъ?" Такой вопросъ можно было сдѣлать пятьдесятъ лѣтъ назадъ, а не теперь, когда мы имѣемъ румянцовскіе акты и труды Археографической Коммиссіи. Одно оглавленіе подлинныхъ актовъ, извѣстныхъ намъ теперь и напечатанныхъ, составитъ порядочную книгу.-- На страницѣ 249, примѣч. 34, г. Погодинъ соглашается съ поправкой Каченовскаго, который въ статьѣ X (по "Синопсису" г. Тобина), вмѣсто на костѣхи, читаетъ на гостѣхъ. Г. Поповъ находитъ эту поправку ненужною. Г. Погодинъ возражаетъ ему тѣмъ, что "нельзя и думать не только говорить о слѣдствіи уголовномъ, когда изъ трупа "обнаружатся кости. На это слишкомъ-много нужно времени". Но съ этимъ нельзя согласиться. Сказано: "а по костѣхъ, или по мертвецѣ"; смыслъ ясенъ. Читайте на гостѣхъ -- сопоставленіе съ мертвецомъ будетъ совершенно-непонятно. Сверхъ-того, о какомъ слѣдствіи говоритъ г. Погодинъ? По прямому смыслу словъ видно, что и не нужно слѣдствія, когда найдены будутъ кости или мертвецъ, котораго никто не знаетъ: никто за него и не въ отвѣтѣ. На страницѣ 250, г. Погодинъ неправильно возражаетъ Каченовскому. Послѣдній находитъ, что тіуны были не свободные люди, холопы; а г. Погодинъ говоритъ: "Онѣ (слова правды,-- а третіе холопствотіунство безъ ряду) именно доказываютъ противное тому, что хочетъ доказать Каченовскій; кто шелъ въ тіуны безъ ряду, тотъ дѣлался холопомъ". Нельзя такъ играть словами въ изслѣдованіяхъ! Изъ того, что свободный, сдѣлавшись тіуномъ, дѣлался холопомъ, прямо вытекаетъ, что тіунъ холопъ; иначе свободный, принявъ тіунство безъ условія, не сдѣлался бы холопомъ. Тамъ же авторъ продолжаетъ: "Притомъ: тіунство употреблено здѣсь въ смыслѣ нарицательномъ, общемъ, какъ боярство, холопство, и никакъ не можетъ служить къ объясненію опредѣленнаго имени тіунъ. Точно то же должно сказать и о тіунахъ, которыхъ князья отпускали на волю. Казначей, напримѣръ, или управитель, можетъ быть, и теперь, свободный, и крѣпостной, и если одного казначея баринъ отпуститъ на волю, то изъ этого не слѣдуетъ, чтобъ и государственный казначей, уѣздный, принадлежалъ къ холопству." Мѣсто темно, и его трудно понять. Но въ томъ, что мы поняли, авторъ тоже не правъ. Тіуны были свободные -- съ рядомъ, и холопы -- взятые въ тіуны изъ холопей, или вступившіе въ тиунство безъ ряду. Это ясно. Говорить о тіунахъ государственныхъ, уѣздныхъ и барскихъ значитъ не понимать того времени, къ которому относится "Правда". Князь и бояринъ имѣли одинакій дворъ, дружину, одинакое управленіе. О государственномъ устройствѣ въ эту эпоху нечего и думать. Дружинникъ, получившій должность тіуна, по всѣмъ вѣроятностямъ не становился холопомъ точно такъ же, какъ простолюдинъ оставался свободнымъ, вступая тіуномъ къ боярину, но съ условіемъ. Слѣдовательно, опять-таки Каченовскій правъ, тѣмъ болѣе, что, какъ мы достовѣрно знаемъ, въ княжескихъ дьякахъ, тіунахъ и ключникахъ бывали холопы князя.-- На стр. 253 приведены слова Каченовскаго, который свое мнѣніе о "Русской Правдѣ" доказываетъ, между-прочимъ, тѣмъ, что въ ней на продовольствіе вирника по средамъ и пятницамъ назначается и сыръ. Г. Погодинъ отзывается: "А вирнику куна, оже сыри -- значитъ ли здѣсь сыръ то, что нынѣ подъ симъ словомъ" разумѣется -- это разъ; во вторыхъ, "строго ли соблюдался постъ мірянами въ Ярославово время, мы не знаемъ; сыръ могъ остаться старою пошлиною; оже значитъ ли здѣсь или? Впрочемъ это такая бездѣлица, коею ни какъ нельзя опровергать большаго документа! Во всякомъ случаѣ это мѣсто должно отнести къ числу темныхъ, впредь до объясненія". Но всѣ эти слова ничего не значатъ. Самъ авторъ это чувствуетъ. Не понимаемъ, почему онъ не причислилъ это мѣсто къ тѣмъ, которыми въ другомъ мѣстѣ (T. III стр. 338) онъ такъ остроумно доказываетъ вліяніе римско-католическаго исповѣданія на Новгородъ. Вѣдь названіе Пискупля улица -- въ Ярославовомъ "Уставѣ о Мостовыхъ", актѣ, по его же мнѣнію, современномъ "Правдѣ "?
   Въ концѣ изслѣдованія о "Русской Правдѣ", мы находимъ весьма-интересное замѣчаніе г. Погодина объ этомъ памятникѣ (стр. 243): "Русская Правда есть первоначально уставъ норманскій, принесенный Варягами-Русью, и въ теченіи времени "переведенный на языкъ того народа, среди котораго они поселились, точно какъ у разныхъ единоплеменниковъ ихъ этотъ уставъ съ разными измѣненіями переведенъ былъ на Латинскій"
   Здѣсь, кажется, впервые печатію высказана мысль, что "Русская Правда" переведена на нашъ языкъ съ другаго. Не одинъ г. Погодинъ такъ думаетъ. Мы слышали то же замѣчаніе отъ одного знатока русскихъ древностей. Языкъ "Правды" много говоритъ въ пользу этого предположенія. Во всякомъ случаѣ, это предметъ долгихъ и долгихъ изслѣдованій...
   "Уставъ Ярослава о Мостовыхъ" (стр. 259), авторъ называетъ достовѣрнымъ въ высшей степени; но склоняется къ мысли Карамзина, что въ немъ есть позднѣйшія вставки. По вѣдь въ этомъ-то и вся сила! Ярославъ могъ дать уставъ, а мы имѣемъ его въ позднѣйшей передѣлкѣ, слѣдовательно, не его, и потому не можемъ на мемъ основываться, говоря о времени Ярослава. Вѣдь то же самое представляютъ уставы Владиміра и Ярослава: они были изданы этими князьями, однако, никто еще не могъ добраться до ихъ первоначальнаго текста. Это и подало поводъ отвергать ихъ подлинность, и до-сихъ-поръ мы можемъ ими пользоваться только для позднѣйшаго времени.
   Подлинность ярославова "Устава о Мостовыхъ", г. Погодинъ доказываетъ слѣдующими доводами: 1) причины къ выдумкѣ никакой предполагать нельзя,-- Это не доводъ. 2) Языкъ глубоко-древній.-- Правда; но развѣ мы такъ коротко знаемъ нашъ древній языкъ, что можемъ по немъ опредѣлить вѣкъ составленія устава? 3) Собственныя имена такія, какихъ никогда дочинить нельзя.-- Все же не доказательство современности устава Ярославу. 4) Нѣтъ ни одного періода, изъ извѣстныхъ источниковъ, откуда можно было бы почерпнуть сполна его объясненіе.-- Авторъ согласится съ нами, что и это не доказательство. Развѣ мы знаемъ подробно мѣстность Новгорода въ XII, XIII и XIV вѣкахъ? 5) Въ одномъ актѣ, конца XII вѣка, говорится, что Голландцы обязаны были, живя въ Новгородѣ и имѣя тамъ свой домъ, давать на содержаніе мостовой.-- Отсюда не слѣдуетъ, что уставъ принадлежитъ Ярославу, или что не возможно было составить его гораздо позже Ярослава. Вѣдь мы не видимъ, чтобъ этимъ уставомъ учреждалось нѣчто новое. Быть-можетъ, онъ установилъ, опредѣлилъ, какъ законъ, уже издавна-существовавшее. Противное должно еще доказать.
   Итакъ, вопроса о подлинности ярославова "Устава о Мостовыхъ", г. Погодинъ далеко не разрѣшилъ. Зачѣмъ же было поднимать его?
   Глава XI, о церковныхъ уставахъ Владиміра и Ярослава, не есть собственное изслѣдованіе автора, а повтореніе того, что уже говорили Карамзинъ, митрополитъ Евгеній, Розенкампфъ и противъ и въ защиту подлинности этихъ уставовъ. Въ объясненіе, какимъ образомъ въ уставъ Владиміра могло попасть имя патріарха Фотія, умершаго девяносто лѣтъ прежде, г. Погодинъ предлагаетъ перестановку знаковъ препинанія. Выходитъ измѣненіе, но неподвигающее насъ нисколько къ рѣшенію вопроса; потому-что, если Владиміръ не могъ креститься у Фотія, то не могъ получить отъ него и епископа. Вся глава очень-неважная.
   Потомъ о Сѣверныхъ Сагахъ по иностраннымъ писателямъ. Взглядъ на ихъ отношенія къ русской исторіи вѣренъ.
   Саги чрезвычайно важны для насъ, "изображая намъ живо Норманновъ, которые были главными дѣйствующими лицами въ нашей исторіи въ продолженіи первыхъ двухсотъ лѣтъ, и представляя ихъ образъ дѣйствія, вѣрованій и мыслей. Это ихъ общее достоинство, но и въ частности онѣ не менѣе важны, знакомя насъ съ нѣкоторыми лицами, которые у насъ жили и дѣйствовали, на-примѣръ, Олафомъ святымъ, Гаральдомъ, Рагнвальдомъ, Эймундомъ, Рагнаромъ" (стр. 285).
   "Нечего искать въ Сагахъ подробностей, обстоятельствъ, составляющихъ событіе, частностей хронологическихъ, географическихъ, -- даже біографическія дожны быть подвергнуты строгому разбору и повѣркѣ,-- но общія черты, характеръ, нравы, обычаи, вообще краски -- всегда драгоцѣнны. Изданная Копенгагенскимъ обществомъ сѣверныхъ антикваріевъ Эймундова Сага, служитъ яснымъ тому доказательствомъ: частности большею частію не вѣрны; но общія черты сношенія, переговоры, условія, занятія, военныя дѣла и проч.). имѣютъ величайшую важность для русской исторіи, дополняя, объясняя, оживляя наши свѣдѣнія объ этомъ періодѣ. На-примѣръ, о наймѣ Варяговъ кіевскими князьями, какъ подтверждаетъ Эдмундова Сага Нестора и греческихъ лѣтописателей!" (стр. 287).
   По поводу "сагъ", г. Погодинъ входитъ въ довольно-подробный разборъ статьи г. Сенковскаго, напечатанной имъ вмѣстѣ съ переводомъ "Эймундовой Саги", и возраженій на нее С. Скромненки (покойнаго С. Строева). Вообще, оба разбора хороши и основательны, какъ намъ кажется; только нельзя похвалить тона, которымъ они написаны. Г. Сенковскому авторъ возражаетъ съ готовымъ предубѣжденіемъ противъ нѣкоторыхъ мыслей, слѣдовательно, не какъ ученый,-- потому что, если предубѣжденія бываютъ часто очень-похвальны въ человѣкѣ, то они всегда подозрительны въ критикѣ. Такъ, на страницѣ 292, мы находимъ слѣдующую выходку: "Какъ? Чешское, Сербское, Польское нарѣчіе сохранилось въ чистотѣ своей, не смотря ни на какіе натиски и наплывы чуждыхъ стихій, а Русско-Славянской языкъ былъ бы поглощенъ какимъ-нибудь Чухонскимъ діалектомъ! Вотъ здѣсь-то слышится чужой голосъ!"
   Отзываться такъ о результатахъ, добытыхъ ученымъ изслѣдованіемъ, каковы бы они, впрочемъ, ни были, никто не имѣетъ права. Такое неуваженіе къ лицу и ученому -- плодъ крайней необдуманности, тѣмъ болѣе, что остроумное замѣчаніе г. Сенковскаго вовсе не заслуживаетъ такого отзыва.
   Въ другомъ мѣстѣ, г. Погодинъ называетъ мысль г. Сенковскаго нелѣпостію -- выраженіе, впрочемъ, очень-употребительное во всей книгѣ г. Погодина.
   Что касается до разбора статьи покойнаго С. Строева, то это наборъ выходокъ, роняющихъ въ глазахъ читателей критика, а не статью, которую онъ разбираетъ. Вотъ мѣста:
   "Представьте себѣ студента, только что вставшаго съ университетской лавки, который думаетъ, что вся премудрость человѣческая заключается въ его тетрадкахъ -- такъ г. Скромненко и началъ разбирать статью г. Сенковскаго." (Стр. 306).
   "Послѣ такихъ незначущихъ, какъ читатели видятъ, придирокъ, г-нъ Скромненко, обнаруживая вмѣстѣ съ смѣлостію совершенное невѣдѣніе объ исторической литературѣ, хотя полноты нельзя было и требовать отъ только что кончившаго курсъ ученія студента"... (Стр. 311).
   "Совѣтую молодымъ людямъ, обращаться не на Востокъ, не на Сѣверъ, не на Западъ, а просто къ книгамъ, и учиться, учиться, а потомъ выбирать, какую страну угодно". (Стр 314).
   И о комъ же г. Погодинъ такъ отзывается? О мертвомъ, который не можетъ защищаться!
   Послѣ самаго краткаго, бѣглаго обзора прочихъ источниковъ древнѣйшей русской исторіи, лѣтописей греческихъ, болгарскихъ и западныхъ, извѣстій арабскихъ, памятниковъ искусствъ и монетъ, г. Погодинъ переходитъ къ критикѣ школы Каченовскаго.
   Мы уже высказали прежде наше мнѣніе о значеніи Качевоискаго въ-отношеніи къ русской исторіи и къ г. Погодину. Здѣсь не станемъ объ этомъ распространяться. Фактически, непосредственно, г. Погодинъ совершенно-правъ и вышелъ полнымъ побѣдителемъ изъ борьбы съ своимъ противникомъ. Мы покажемъ теперь, какъ онъ относится къ своимъ противникамъ, отзывается объ нихъ, и отмѣтимъ частные промахи въ его опроверженіяхъ.
   Стр. 325. "Противъ древней Русской Исторіи, о достовѣрности и источничкахъ которой мы представили теперь изслѣдованія и замѣчанія, появилось въ продолженіи пяти лѣтъ (1830--1835), нѣсколько статей, удостоенныхъ отъ нашихъ несвѣдущихъ журналистовъ почетнаго титла Скептической школы, которая однакожъ скоропостижно и скончалась, уступивъ мѣсто другой, и, надо признаться еще болѣе нелѣпой, то есть Славянской.
   Считаю нужнымъ объяснить ея происхожденіе, и войдти въ нѣкоторыя частныя подробности. Мнѣ прійдется теперь осуждать покойниковъ, -- это слишкомъ непріятно, тягостно, -- но наука имѣетъ свои права и требованія, предъ коими должны умолкать всѣ прочія".
   Это правда. Только мы не знаемъ, почему же непремѣнно должно отзываться о покойникахъ такъ, какъ отзывается г. Погодинъ? Наука этого не требуетъ...
   За тѣмъ слѣдуетъ характеристика Каченовскаго, довольно безпристрастная, которою г. Погодинъ, можетъ-быть, хотѣлъ заранѣе оправдаться въ послѣдующемъ. Въ очеркѣ ученой дѣятельности покойнаго профессора уже начинаются несправедливости. На-примѣръ, г-нъ Погодинъ говорить, что до 1830 года Каченовскій шелъ "въ старомъ пути" (стр. 326); но самъ же цитуетъ его статьи въ "Вѣстникѣ Европы-I 1827 года, самъ же говорить, на стр. 329, что онъ, г. Погодинъ, уже съ 1820-хъ годовъ ратовалъ противъ Каченовскаго. Хорошо ли это? На стр. 326 и 327 въ примѣч. 1-мъ г. Погодинъ приводить цѣликомъ мѣсто изъ Карамзина о банномъ строеніи, гдѣ онъ подшучиваетъ надъ объясненіемъ Каченовскаго, и въ концѣ говоритъ: "выписываю это примѣчаніе, ибо отчасти -- inde irae". Знатокъ человѣческаго сердца! На стр. 331 мы находимъ слѣдующія слова: "Каченовскій началъ смѣлѣе проповѣдывать свое ученіе сомнѣнія и отрицанія въ Университетѣ. Студенты имѣвшіе къ нему отношеніе какъ "профессору, декану и наконецъ ректору, должны были benevolenliae caplandae causa, писать классическія упражненія въ его духѣ, и подвели разсужденія изъ общихъ мѣстъ подъ его отрицанія и знаки вопроса". Словомъ, Каченовскій случайно набрелъ на свои сомнѣнія, сперва подъ вліяніемъ Эверса, потомъ Нибура, который на бѣду явился тогда и произвелъ шумъ въ ученой литературѣ своими "сомнѣніями", наконецъ, съ помощію Сарторіуса, который тоже "попался ему въ руки", и далъ пищу его сомнѣніямъ, такъ-что и голова у него закружилась". Во всѣхъ этихъ мѣстахъ г. Погодинъ не только бьетъ куда попало, не разбирая, но, къ-сожалѣнію, напоминаетъ то уже прошедшее время, когда критика не безпристрастно и не во имя одной истины вызывала лицо и лица на свой судъ, разъигрывая роль высшаго, неумытнаго трибунала нравственности. Мы съ своей стороны плохо вѣримъ писателю, когда онъ, разбирая мнѣніе противной школы, видитъ въ ея направленіи не ошибку, не ложь, a двусмысленную интригу, коренящуюся въ случайныхъ обстоятельствахъ, возникшую въ-слѣдствіе вновь-вышедшей книги, внушеній самолюбія и такъ-далѣе, и поддержанную низкопоклонничествомъ. Еслибъ это и такъ было, развѣ дѣло ученаго вскрывать закулисныя тайны, частныя дѣла? Такіе трибуналы теперь существуютъ въ учрежденіяхъ правительственныхъ, въ общественномъ или, по-крайней мѣрѣ, въ общемъ мнѣніи. Пока нельзя говорить печатію о частной жизни человѣка, до-тѣхъ-поръ никто не въ-правѣ выводить въ книгѣ, хотя бы намеками и въ латинскихъ фразахъ, поступки не оффиціальные. Такъ мы думаемъ о увѣрены, что г. Погодинъ съ нами согласится...
   Приводить всѣ мѣста, въ которыхъ выказался г-нъ Погодинъ съ этой невыгодной стороны въ новомъ своемъ сочиненіи, мы считаемъ невозможнымъ, излишнимъ. Одинъ первый томъ -- богатый рудникъ, котораго сколько ни черпаешь, не осушишь. Противниковъ своихъ онъ называетъ новыми невѣждами (стр. 51), сумасшедшими или безумными (стр. 54), новѣйшими самозванцами-критиками (стр. 86), новыми самозванцами (стр. 99, прим. 19), школьниками (стр. 331), школьной школой (стр. 362), нашими недоспѣлыми Нибурами (стр. 485) и т. д. О Каченовскомь г. Погодинъ отзывается не иначе, какъ -- "Каченовскій съ своими студентами"... Кажется, довольно этихъ указаній. Впрочемъ, мы можемъ увѣрить читателей, что такихъ и еще большихъ выходокъ, гораздо-болѣе, чѣмъ мы выписали.
   "Желая кончить это дѣло, предосудительное для исторической русской литературы, которая одна почти поддерживаетъ нашу ученую честь, а еще болѣе желая предотвратить молодыхъ людей на будущее время отъ подобныхъ вредныхъ заблужденій, и охранить прямую дорогу, дорогу Байеровъ, Шлецеровъ, Карамзиныхъ, по которой для достиженія цѣли должны идти дѣлатели, пользуясь, разумѣется, новыми трудами и видами науки, я разберу теперь всѣ сочиненія, сюда принадлежащія" (стр. 332).
   За симъ начинается подробный разборъ тринадцати статей, принадлежащихъ Каченовскому и его послѣдователямъ. Изъ особенной деликатности, непонятной послѣ всего, что видѣли читатели, г. Погодинъ перенумеровалъ статьи. "Я стану" говоритъ онъ: "называть авторовъ по нумерамъ, подъ которыми въ хронологическомъ порядкѣ поставлены выше ихъ разсужденія, а не по именамъ, дорожа ихъ честью: всѣ они освободились изъ-подъ вліянія и умолкли, -- зачѣмъ же напоминать объ ихъ юношескихъ грѣхахъ, которые послужили имъ, впрочемъ, во спасеніе. Вмѣстѣ съ симъ читатели увидятъ и доказательство, что здѣсь дѣло идетъ о наукѣ, а не о личностяхъ" (стр. 334).
   Послѣднія слова необходимы. Тонъ разбора таковъ, что еслибъ г. Погодинъ не предварилъ насъ, что онъ разбираетъ статьи, а не ополчается на автора, мы бы этого никогда не поняли, Разборъ первой статьи хорошъ, но въ него вкралась важная ошибка, происшедшая отъ односторонности г. Погодина. Во всякомъ сомнѣніи, касающемся нашей старины, г-ну Погодину представляется, что вотъ Нестерова лѣтопись въ опасности, что всѣ возраженія -- личности противъ лѣтописи и ея составителя. Каченовскій доказываетъ, что кожаныхъ денегъ не было, а г. Погодинъ говоритъ (стр. 333): "Положимъ, что не было; по что же слѣдуетъ изъ этого? Были или не были кожаныя деньги, -- это мнѣніе не имѣетъ никакого отношенія ни къ лѣтописи Несторовой, ни къ древней русской исторіи, и нисколько не уменьшаетъ ея достовѣрности. Это есть только частное ученое мнѣніе, справедливое или несправедливое". И въ концѣ (стр. 346): "Читатели видятъ, что еслибъ даже были вѣрны его положенія (большею частію весьма-сомнительныя и натянутыя), то и тогда онѣ не могли бы нисколько привесть въ подозрѣніе лѣтопись Несторову, къ коей не имѣютъ никакого отношенія". Конечно, не имѣютъ. Вольно г. Погодину смотрѣть на эту статью, какъ на возраженіе противъ лѣтописи! Каченовскій взялъ вопросъ поглубже. Для него подлинность лѣтописи было дѣло второстепенное,-- не цѣль, а средство.Л что вопросъ о кожаныхъ деньгахъ, имѣющій прямую связь съ финансовымъ управленіемъ древней Россіи, есть вопросъ частный, -- съ этимъ мы никакъ не можемъ согласиться.
   Въ опроверженіяхъ на остальныя разсужденія школы Каченовскаго, мѣстами также попадаются странные промахи. Авторъ 4-й статьи говоритъ, что до XIII столѣтія, т. е. до договорной грамматы Смоленска съ Ригой, у насъ нѣтъ государственныхъ актовъ Заключенія изъ этого факта ложны и поверхностны, но фактъ несомнѣненъ. Г. Погодинъ говоритъ: "нѣтъ, у насъ есть государственные акты: договоры съ Греками, Русская Правда, церковные уставы Владиміра и Ярослава и уставъ Ярослава о мостовыхъ" (стр. 362), и ссылается на ихъ подлинность. И то и другое несправедливо. Они не государственные и не подлинные акты, потому-что дошли къ намъ не въ подлинникахъ. Подлинность ихъ (т. е. не подлинность, а достовѣрность) не равно для всѣхъ доказана; изслѣдованіе списковъ "Русской Правды" отняло у критиковъ и самую надежду возстановить первоначальный текстъ, -- такъ разнообразны тѣ, которые мы имѣемъ. Изслѣдованія уставовъ показали, что въ нихъ есть большія вставки, относящіяся къ позднѣйшему времени.
   На стр. 374-й мы находимъ странное обвиненіе Каченовскаго въ томъ, что онъ будто-бы "не читалъ дальше первыхъ страницъ лѣтописи". Оно и ложно и какъ-то дико. (Пропускаемъ совѣты и назиданія молодымъ людямъ, плохія остроты и пр.)
   На стр. 432 находимъ ничѣмъ-недоказанныя слова: "Горы Угорской, послѣ Татаръ нельзя было знать; точно то же должно сказать и объ Ильмигѣ дворѣ и о церкви св. Иліи, слѣдовательно, все это могло быть написано только до Татаръ". Почему же это? Татары? Да развѣ не могло остаться нѣсколько человѣкъ, которымъ кіевская хорографія была совершенно извѣстна, и которые передали ее другимъ? Это не больше, какъ предположеніе.-- На стр. 438 г. Погодину возражаютъ: "если списокъ оканчивается извѣстнымъ годомъ, не слѣдуетъ отсюда выводить, что и подлинникъ, съ котораго онъ списанъ, оканчивался этимъ годомъ". Возраженіе очень-основательное. На него отвѣчаетъ г. Погодинъ слабо: "Разумѣется слѣдуетъ, ибо всякій переписчикъ списывалъ съ подлинника. Съ чего же станемъ мы предполагать, чтобъ кто-нибудь списывалъ часть его?" Мы думаемъ, что нельзя предположить ни того, ни другаго, потому-что нѣтъ никакого основанія предполагать.-- На стр. 440, г-ну Погодину возражаютъ противъ до-несторовыхъ записокъ тѣмъ, что неизвѣстно, умѣли ли христіане IX вѣка писать, а онъ отвѣчаетъ: "Я разумѣлъ здѣсь христіанъ священниковъ, блюстителей религіи, а не новообращенныхъ: безъ грамоты не могли они и обѣдни служить" Это неправда. Мы имѣемъ примѣры безграмотныхъ, совершенно безграмотныхъ священниковъ даже при Петрѣ-Великомъ, который сначала запретилъ-было ставить такихъ священниковъ, но потомъ, по недостатку грамотныхъ, дозволилъ, лишь-бы они знали службу наизустъ.-- Тамъ же возражаютъ г. Погодину: "Какихъ русскихъ князей священникъ "Ольги могъ записывать даже въ своихъ поминаньяхъ, когда всѣ наши князья до Владиміра были язычники?" А г. Погодинъ отвѣчаетъ фразой: Каткихъ -- Ольгу, которая была супругою сына Рюрикова, Владиміра и сына его Ярослава, сыновъ его, внуковъ, -- вотъ сколько было князей до "Нестора". Вамъ говорятъ о духовникѣ Ольги, кого онъ могъ записывать, а не о князьяхъ, которые были послѣ Ольги. Если вы думаете, что духовникъ Ольги жилъ до временъ Нестора -- докажите это и не обходите возраженія. До Ольги не было русскихъ князей рюрикова дома христіанъ, а въ этомъ и вся сила возраженія.
   О тонѣ возраженій противъ статей, писанныхъ въ духѣ Каченовскаго, говорить нечего. Г-нъ Погодинъ отзывается о послѣдователяхъ Каченовскаго, какъ о дѣтяхъ, съ патріархальнымъ чувственъ сожалѣнія къ грѣхамъ юности, которые исправлять должно бы не критикой, а средствами болѣе патріархальными, дѣтскими. Вотъ на выдержку одно мѣсто (стр. 454): "Нейманъ, выразившій послѣдніою Эверсову мысль, не осмѣливается сослаться на Восточныхъ писателей, -- а эти школьники не зная восточныхъ языковъ, не читая даже нѣмецкихъ разсужденій, а только мои переводы изъ Эверса и Неймана, смѣло утверждаютъ восточное происхожденіе Руси, и говорятъ, что Восточные писатели свидѣтельствуютъ такъ!" -- Вѣрный мысли, что статьи писались benevolenliae captandae causa, г. Погодинъ восклицаетъ (стр. 390):
   "Какъ хохочетъ теперь, я думаю, самъ авторъ читая эти нелѣпицы, кои разбирать мнѣ пришлось."
   Не знаемъ, хохочетъ или нѣтъ. Впрочемъ, другой вѣкъ, другіе нравы. Намъ теперь трудно объ этомъ судить, равно какъ и понять тонъ г. Погодина...
   Конецъ тома занятъ разборомъ мнѣній г-на Строева о нашихъ лѣтописяхъ -- мнѣній, высказанныхъ имъ въ "Хронологическомъ Указателѣ Матеріаловъ для Русской Исторіи, Литературы и Правовѣдѣнія" и оцѣнка трудовъ гг. Буткова и Кубарева въ-отношеніи къ Нестору.
   Второй томъ посвященъ исключительно разсмотрѣнію двухъ главныхъ, основныхъ элементовъ, изъ которыхъ сложилась Россія: Варяго-Руссовъ и Славянъ. Славянскій элементъ, какъ онъ ни мало обслѣдованъ, все же представляетъ нѣчто опредѣленное, извѣстное, несомнѣнное. Совершенно-другое элементъ варяго-русскій. До сихъ-поръ, не смотря на множество розъисканій по этому предмету, вопросъ о томъ, кто такіе были Варяго-Руссы, и какой именно элементъ они принесли съ собой, не разрѣшенъ окончательно. Есть ученые, которые даже отчаиваются въ возможности когда-нибудь разрѣшить его. И въ-самомъ-дѣлѣ, не смотря на богатую литературу, онъ едва-ли даже установленъ окончательно. Нѣкоторые считаютъ Варяговъ и Русь за одинъ народъ, другіе ихъ отдѣляютъ. Большая часть въ главномъ согласна относительно происхожденія Варяговъ; но о происхожденіи Руссовъ существуютъ самыя разнообразныя, противоположныя мнѣнія. Одни считаютъ ихъ народомъ восточнымъ, другіе европейскимъ. Ихъ ищутъ около береговъ Чернаго и Балтійскаго Морей; нѣкоторые находятъ ихъ слѣды во всей Европѣ. При такой разноголосицѣ мнѣній имѣющихъ за себя ученый авторитетъ, было бы дерзко мечтать объ окончательномъ его разрѣшеніи въ нѣсколькихъ словахъ, въ журнальной статьѣ. Строго придерживаясь принятаго плана, мы будемъ слѣдить за изслѣдованіями г. Погодина и указывать на тѣ доказательства, которыя намъ показались слабыми, или ничего недоказывающими.
   Въ послѣднее время, стало болѣе-иболѣе распространяться мнѣніе, что вопросъ о происхожденіи ВарягъвъРуси совсѣмъ не имѣетъ той важности, которую ему обыкновенно приписываютъ. Это мнѣніе имѣетъ, кажется, два основанія Во-первыхъ, славянизація Варяговъ-Руси, ихъ совершенное обрусенье должно было привести къ мысли, что если Варяго-Руссы и принесли съ собой особенный, чуждый намъ элементъ, то онъ скоро исчезъ и былъ поглощенъ элементомъ славянскимъ. Въ-самомъ-дѣлѣ, чѣмъ далѣе мы отходимъ отъ такъ-называемаго варяжскаго періода, тѣмъ болѣе является преобладающимъ элементъ славянскій. Въ Сѣверо-восточной Россіи, съ конца XII и начала XIII вѣка, нѣтъ ужь ничего варяжскаго, чуждаго,-- все славянское. Итакъ, варяго-русскій элементъ въ русской исторіи-заключаютъ многіе-имѣетъ лишь временную, относительную важность, а потому и вопросъ о немъ не есть первостепенный, важный для всей русской исторіи. Во-вторыхъ, интересъ къ этому вопросу охладѣлъ и потому, что прежде вся сила критики, всѣ труды ученыхъ относились къ нему одному; всѣ прочіе вопросы остались нетронутыми или сравнительно разработаны гораздо-слабѣе. Теперь поняли, что позднѣйшая исторія гораздо-важнѣе, интереснѣе, ближе къ намъ, нежели древнѣйшая. Въ этомъ отразилось практическое направленіе науки, начавшее недавно преобладать надъ чисто теоретическимъ, отвлеченнымъ. Отъ-того, разработка ближайшаго къ намъ времени въ древней русской исторіи занимаетъ болѣе, нежели изслѣдованіе древнѣйшаго. Это не трудно замѣтить.
   Нельзя не сказать, что обѣ причины болѣе временныя, историческія, нежели лежащія въ самомъ предметѣ. Вопросъ о происхожденіи Варяговъ-Руси такъ неразрывно связанъ съ вопросомъ, какой элементъ они принесли къ намъ, что это одно дѣлаетъ его несравненно важнѣе всякаго другаго частнаго вопроса, на-примѣръ, вопроса о мѣстѣ погребенія Ляпунова и Пожарскаго, о томъ, на которомъ именно мѣстѣ стоялъ Кіевъ или Ладога въ древнѣйшія времена. Только съ его разрѣшеніемъ разрѣшится вопросъ о дѣйствительномъ значеніи "Русской Правды" въ первоначальныя времена, о происхожденіи множества словъ, названій, должностей, учрежденіи, которыя гораздо-позже встрѣчаются въ русской исторіи и къ которымъ глазъ такъ ужь приглядѣлся, что они кажутся нашими, національными, славянскими. Мы даже позволяемъ себѣ думать, что безъ рѣшенія этого вопроса нельзя почти опредѣлить, точно ли варяжскій элементъ исчезъ у насъ безъ слѣдовъ? Быть-можетъ, узнавъ его, мы нашли бы его отголосокъ гораздо-ближе къ намъ, нежели мы думаемъ; ибо въ первоначальныхъ обществахъ, начало; однажды брошенное въ жизнь, вдругъ не умираетъ, но, перерождаясь безпрестанно, сохраняется въ отдаленнѣйшія времена. Весь распорядокъ службы, наборъ войска, помѣстная система, дума, судебныя пошлины, отчасти управленіе и судопроизводство въ московской Россіи не есть ли отголосокъ варяжскаго элемента? Дѣло очень-возможное, и рѣшить этого нельзя теперь, не зная, кто были Варяги Русь.
   Правда, за рѣшеніе этого вопроса брались, намъ кажется, не такъ, какъ должно. Изслѣдованія вели чисто-филологически, выбирали мѣста изъ писателей, которые упоминали о Варягахъ-Руси, разсматривали ихъ -- и этимъ большею частію ограничивались. Нѣкоторые сравнивали учрежденія древнѣйшія съ новѣйшими, русскими же; но этотъ путь также не могъ привести къ рѣшительнымъ результатамъ, потому-что въ позднѣйшемъ не могли не сохраниться слѣды древнихъ установленій, какъ они ни видоизмѣнялись. Намъ кажется, что для окончательнаго разрѣшенія вопроса надобно подробно сличить внутренній бытъ нашихъ и прочихъ славянскихъ племенъ, особливо выбирая тѣ эпохи, когда послѣднія не были подъ вліяніемъ чуждыхъ элементовъ.Что въ насъ пришлаго, чуждаго, тотчасъ обнаружится, а съ тѣмъ вмѣстѣ опредѣлится и то, какіе элементы принесли къ намъ Варяго-Руссы -- самая важная, существенная часть задачи.
   Г. Погодинъ своими изслѣдованіями указываетъ на этотъ новый путь, но большей своей половиной стоитъ въ прежнемъ, старомъ. Его доказательства по-преимуществу Филологическія. Правда, онъ ужь сильно опирается на доказательства, взятыя изъ обычаевъ и учрежденіи варяжскихъ (этимъ особенно замѣчателенъ третій томъ его изслѣдованій); но идя отъ одного скандинавскаго элемента, который онъ обслѣдовалъ исключительно, авторъ присвоилъ ему многое, что очевидно принадлежало и Славянамъ, и что, слѣдовательно не можетъ вести къ разрѣшенію вопроса, или ведетъ къ ложному воззрѣнію на древнѣйшую исторію.
   Въ саномъ началѣ, на 1-й страницѣ, г. Погодинъ ставитъ вопросъ: какъ началось русское государство, и говоритъ:
   "Вопросъ важный и любопытный: какъ началось то государство, которое могуществомъ своимъ превышаетъ далеко всѣ государства въ мірѣ, прошедшемъ и настоящемъ; которое легко можетъ еще усилиться въ нѣсколько разъ, которое въ десяти своихъ климатахъ обладаетъ всѣми естественными произведеніями, и можетъ обходиться безъ всякой иностранной помощи; которое занимаетъ теперь уже первое мѣсто въ политической системѣ Европы, и можетъ располагать судьбою ея, судьбою всего свѣта, всего рода человѣческаго; которое обилуетъ свѣжими силами, бьется юною жизнью, между-тѣмъ, какъ прочія уже устарѣли, вѣтшаютъ, низпадаютъ съ высоты своего величія."
   Потомъ авторъ приводитъ мѣсто изъ Нестора о призваніи Варяговъ-Руси и изъ него выводитъ три вопроса, кто были Варяги-Русь? Въ какомъ положеніи находились славянскія племена, съ которыми соединились Варяги-Русь? Какъ соединились, т. е., при какихъ условіяхъ зачалось государство? Первые два вопроса разрѣшаются во второмъ томѣ; третій въ третьемъ.
   Мнѣніе о происхожденіи Варяговъ-Руси г. Погодина извѣстно. Онъ считаетъ ихъ Норманнами или точнѣе Германо-Скандинавами. Во второмъ томѣ очень-тщательно приведены и разсмотрѣны всѣ мѣста изъ лѣтописи, гдѣ говорится о Варягахъ-Руси, свидѣтельства Византійцевъ, западныхъ лѣтописей и восточныхъ извѣстій. Потомъ въ доказательство ихъ норманскаго происхожденія приводятся ихъ собственныя имена и русскія названія семи днѣпровскихъ пороговъ, сообщенныя Константиномъ-Багрянороднымъ; послѣднія объясняются изъ языковъ скандинавскихъ. Потомъ приводятся и другія скандинавскія названія городовъ, рѣкъ и т. д., исчисляются норманскія слова, сохранившіяся въ нашемъ языкѣ,-- слова но-преимуществу юридическія. Послѣднее доказательство очень-слабо, ибо основано на спорномъ еще толкованіи словъ скотъ, бояринъ и т. д. Лучше бы г. Погодинъ не прибѣгалъ къ нему! Далѣе, норманское происхожденіе Варяговъ-Руси досказывается ихъ дѣйствіями (стр. 90):
   "Къ числу сильнѣйшихъ доказательствъ норманнскаго происхожденія Варяговъ-Руси принадлежатъ ихъ дѣйствія. Походы первыхъ князей по рѣкамъ и морямъ, взиманіе дани, нападенія на Константинополь, вообще образъ ихъ дѣйствія, въ войнѣ и мирѣ, дома и на сторонѣ, ихъ занятія, добрыя и худыя качества, самыя преданія и басни объ разныхъ частныхъ и мелкихъ поступкахъ, однимъ словомъ, вся ихъ жизнь, весь ихъ бытъ обличаютъ въ нихъ Норманновъ. Наши лѣтописатели описываютъ ихъ почти одними и тѣми же словами, какими латинскіе, греческіе и арабскіе описываютъ прочихъ Норманновъ. Прежніе изслѣдователи, довольствуясь внѣшними такъ сказать, доказательствами, т. е. свидѣтельствами, не обращали вниманія на дѣйствія Варяговъ-Руси съ этой стороны; но по моему мнѣнію, это внутреннее доказательство должно причислить къ самымъ значительнымъ и твердымъ".
   Авторъ совершенно-правъ. Къ-сожалѣнію, его дѣльное замѣчаніе о прежнихъ изслѣдователяхъ отчасти относится къ нему: онъ тоже останавливается иногда на однихъ внѣшнихъ свойствахъ, которыя ничего сами-по-себѣ не доказываютъ, потому-что бываютъ общи самымъ различнымъ народамъ. (Доказательства почерпнутыя изъ дѣйствій, религій, законовъ, обычаевъ и обрядовъ, нравственныхъ качествъ, изложены въ III томѣ и будутъ разсмотрѣны въ своемъ мѣстѣ).
   Въ этой главѣ мы замѣтили слѣдующее мѣсто, неправильно-объясненное. На стр. 17-й, авторъ говоритъ, что названіе Фряги употреблялось въ общемъ значеніи, и въ доказательство ссылается между прочимъ на мѣсто изъ путешествія Даніила, гдѣ сказано, что кандило греческое стояло въ головахъ, а Фряжское висѣло въ верху,-- и мѣсто изъ духовной Іоанна Калиты, гдѣ упоминается поясъ жемчужный Фряжскій. Изъ этихъ двухъ мѣстъ никакъ нельзя заключить, чтобъ слово фряжскій употреблялось въ общемъ значеніи.-- На страницѣ 68 говорится объ имени Рюрика. Незнаемъ, почему авторъ не привелъ здѣсь, по-крайней-мѣрѣ для будущихъ соображеній, что Рюрикомъ въ Псковской Лѣтописи названъ Эрикъ, король шведскій.
   Вторая глава состоитъ изъ возраженій на взгляды, несогласные съ взглядомъ г. Погодина, а именно Эверсу, Нейману, Максимовичу, Венелину. И здѣсь есть нѣкоторыя мѣста слабыя Венелинъ говоритъ, что съ 1120 года греческіе лѣтописцы не опредѣляютъ рода Варяговъ. Это было ему нужно для того, чтобъ открыть себѣ возможность перекрестить ихъ въ Славянъ. Г. Погодинъ отвѣчаетъ (стр. 119): "это очень естественно: потому-что родъ ихъ былъ ясно и многократно опредѣленъ первыми писателями Но чтобъ имѣть право сказать это, надобно сперва доказать, что всѣ лѣтописцы трудились надъ одной лѣтописью, что ихъ труды составляютъ одно цѣлое Иначе объясненіе будетъ очень-плохо, особливо въ отношеніи къ названію Варягъ, которое давалось жителямъ различныхъ странъ.-- На стр. 122, г Погодинъ возражаетъ Эверсу, который думаетъ, что, въ извѣстномъ мѣстѣ изъ бертинскихъ лѣтописей, странники называли себя ложно Россами: "Но почему же такъ думать? Съ чего имъ присвоивать себѣ чужое имя? Съ какою цѣлью? Откуда Шведы возьмутъ себѣ имя Россовъ, принадлежавшее по Эверсу южному народу?" Во-первыхъ знаками вопросительными, какъ думаетъ и самъ. г. Погодинъ, возражать нельзя. Во-вторыхъ, Шведы могли взять имя Россовъ, хотя бы послѣдніе и не жили на югѣ, потому-что оно могло быть извѣстно сѣвернымъ народамъ, которые ходили торговать и воевать въ Грецію и на югъ. Наконецъ то, что они выдавали себя за Руссовъ, а про нихъ узнали, что они Шведы, дастъ Эверсу полное право думать, что они ложно себя такъ назвали -- большее право, нежели имѣетъ г. Погодинъ отрицать это.
   Третья глава посвящена изслѣдованію, кто именно были Варяги-Русь и гдѣ они жили? Въ заключеніе, на стр. 166, г. Погодинъ говоритъ: "кто были именно Варяго-Русь и гдѣ они жили -- не рѣшено до сихъ поръ съ достовѣрностію, и елка ли когда-нибудь будетъ рѣшено, за недостаткомъ свѣдѣній. Я не считаю даже этого вопроса слишкомъ-важнымъ: намъ нужно знать, кто были Варяги-Русь, какого племени, чтобъ понять, какое вліяніе могли они имѣть на Славянъ, среди которыхъ поселились, какой элементъ внесли они въ составъ основаннаго ими государства; а въ какомъ углу сѣвера или древней Скандинавіи они прежде обитали -- это почти все равно для главной задачи".
   Это вообще очень-справедливо, и мы были бы готовы вполнѣ согласиться съ авторомъ, еслибъ въ предъидущихъ изслѣдованіяхъ было доказано, что подъ Варягами и Варягами-Русью разумѣются одни Норманны германскаго происхожденія. Но именно этого-то и нѣтъ! Вопросъ о томъ, кто именно были Норманны, обойденъ, а онъ чрезвычаііно-важенъ. Объ этомъ нѣсколько словъ послѣ.
   Въ четвертой главѣ находимъ изслѣдованіе объ имени Варяговъ-Руси, откуда оно происходить. "Это вопросъ", говоритъ авторъ (стр. 167), "также любопытной, но не болѣе! Что знаемъ мы о происхожденіи имени Грековъ, Пелазговъ, Еллиновъ, Римлянъ, Галловъ, Франковъ, Парижа, Лондона, Вѣны, Берлина, Москвы, Кіева и пр. и пр.? Изслѣдователи не смотря на всѣ свои труды при рѣшеніи этого вопроса, не достигли достовѣрности, какъ и при рѣшеніи предъидущаго вопроса о первоначальномъ мѣстопребываніи Варяговъ-Руси, а представить только догадки, болѣе или менѣе вѣроятныя". Затѣмъ мы находимъ разборъ самыхъ объясненій этихъ названій.
   Послѣднюю IV главу изъ главъ, посвященныхъ Варягамъ-Руси, занимаетъ подробный критическій разборъ и опроверженіе всѣхъ прочихъ мнѣній о происхожденіи Варяго-Руссовъ. Мнѣнія эти всѣмъ давно извѣстны, и ни одно изъ нихъ не сдѣлалось общепринятымъ. Всѣ они какъ-то жили недолго. Поэтому мы не станемъ излагать здѣсь ихъ доводовъ и опроверженій г. Погодина, отсылая любителей и знатоковъ къ самой книгѣ. Скажемъ только вообще, что опроверженіи основательны и дѣльны, и подтверждаютъ норманское происхожденіе Варяговъ Руси, уничтожая всѣ противоречащія мнѣнія.
   Не смотря на то, что взглядъ г. Погодина изложенъ ясно, отчетливо, обработанъ прекрасно, онъ не удовлетворяетъ читателя хотя поверхностно-знакомаго съ русскими древностями. Причина отчасти заключается въ сухости изслѣдованій, по преимуществу критико-филологическихъ. Но она не главная и не единственная. Другая, гораздо-болѣе важная, заключается въ томъ, что вопросъ не весь исчерпанъ. Съ свойственною ему односторонностью, авторъ совершенно истощилъ скандинавскую сторону нашей исторіи. Послѣ его изслѣдованій сомнѣваться въ нашей первоначальной исторіи элемента скандинаво-германскаго или нормано-германскаго было бы умышленнымъ упрямствомъ. Но въ то же время нельзя согласиться съ авторомъ, что Варяги Русь были исключительно Скандинаво-Германцы. Мы говоримъ это вовсе не изъ желанія спорить и вновь зачинать рѣшенное дѣло. Вопервыхъ, замѣтимъ, что много писателей, принимавшихся за этотъ вопросъ, дошли до убѣжденія, что Варяги-Русь были Славяне. Я предвижу возраженіе: они ошибались, и ихъ доводы опровергнуты. Да. Но откуда могла имъ всѣмъ прійдги въ голову эта мысль? конечно, это не совершенно-случайно. Есть факты -- не многочисленные, но рѣшительные, которые сознательно или безсознательно могли привести изслѣдователей къ такой догадкѣ. Мы постараемся изложить эти факты какъ-можно-яснѣе.
   Первый фактъ, который поражаетъ насъ, есть болгарскій или какой бы то ни было, во славянскій текстъ договоровъ нашихъ князей съ Греками. Вспомнимъ, что первый договоръ заключенъ съ Олегомъ, вторымъ вождемъ призванной дружины. Если Варяги-Русь были германскіе Скандинавы, какъ объяснить странное явленіе, что они договаривались на языкѣ имъ чуждомъ? Что-побудь изъ двухъ: или договоры дошли до насъ въ переводѣ, а не въ славянскомъ подлинникѣ, какъ говоритъ г. Погодинъ, -- или Варяги-Русь не были чистые германскіе Скандинавы, а скорѣе Славяне.
   Если Варяги-Русь были Германцы-Скандинавы, странной, неразрѣшимой загадкой представляется русскій языкъ, которымъ мы теперь говоримъ. Что въ немъ скандинавско-германскаго? Два-три десятка словъ, да и тѣ съ натяжками. Еслибъ ихъ было втрое болѣе, и тогда вліяніе находниковъ Руссовъ на насельниковъ Славянъ не могло бы сравниться съ вліяніемъ какихъ-нибудь Татаръ, которые оставили послѣ себя гораздо-больше словъ въ нашемъ языкѣ. Да и что жь это за вліяніе! Слова сообщаются легко отъ одного народа другому. Какъ представить себѣ, что иноземцы, иноплеменники, владѣютъ землею около двухъсотъ лѣтъ, живутъ въ пей, играютъ первую роль и потомъ исчезаютъ совершенно, не привнеся въ языкъ никакихъ новыхъ элементовъ? Посмотрите на Англо-Саксовъ въ Великобритапніи, Франковъ въ Галліи. Такъ ли безслѣдно слились они съ туземнымъ населеніемъ? Не знай мы вовсе средней исторіи, по одному языку мы могли бы открыть присутствіе разнородныхъ элементовъ во французскомъ и англійскомъ языкахъ и заключить отсюда, седи не о завоеваніи, то о какомъ-то непонятномъ смѣшеніи народовъ въ этихъ странахъ. Сколько турецкихъ словъ вошло въ языкъ Славянъ, завоеванныхъ Турками, хотя послѣдніе и не поселились между ними? Мадьяры, поселившіеся въ землѣ Словаковъ, не забыли же своего языка и сохранили его до-сихъ-поръ! Обыкновенно говорятъ, въ объясненіе этого страннаго явленія, что Варяги-Русь, пришедшіе къ вамъ, были немногочисленны. Г. Погодинъ, въ III томѣ своихъ "Изслѣдованій", идетъ еще далѣе и дѣлаетъ остроумное предположеніе, что множество знатныхъ Варяго-Руссовъ погибло съ Святославомъ въ болгарскомъ походѣ, чрезъ что число ихъ еще уменьшилось. Положимъ, что такъ; но все-таки мысль, что Варяговъ-Руси и Варяговъ вообще было у насъ немного, кажется намъ не совсѣмъ-основательною. Во-первыхъ, самъ г. Погодинъ говоритъ, что наши князья не употребляли туземцевъ, то-есть, земледѣльцевъ на воину (T. III. стр. 124). Ниже мы скажемъ объ этомъ свое мнѣніе; здѣсь же пріимемъ, что это такъ. Что жь изъ этого слѣдуетъ? То, что войска князей состояли изъ однихъ Руссовъ и Варяговъ, поселившихся у насъ и приходившихъ служить. А войска эти были многочисленны. По словамъ Массуди, русское войско, предпринимавшее походъ на Каспійское-Море, простиралось до 33,000 человѣкъ (сказано, что 30,000 убито и 3,000 спаслось бѣгствомъ). Войско Олега состояло изъ 80,000 человѣкъ (2,000 судовъ и на каждомъ изъ нихъ по 40 человѣкъ); Ярославово до 40,000. Принявъ съ г. Чертковымъ несравненно-меньшія числа, и для Святослава не болѣе 10,000, мы все же найдемъ, что Варяговъ было у насъ не горсть, не куча, какъ думаютъ нѣкоторые. Этому противорѣчатъ, кромѣ прямыхъ извѣстій, и другія соображенія: безпрестанныя войны и походы, предпринимавшіеся нашими Варягами, множество племенъ, которыми они владѣли, и которыя при всякомъ удобномъ случаѣ отказывались платить дань. Что не всѣ Варяги, дѣйствовавшіе у насъ, были Руссы, это ни" чего не значитъ, потому-что въ глазахъ Славянъ одни не отличались отъ другихъ: и тѣ и другіе были Варяги -- одноплеменники между собою и для насъ чужеродцы. Они принесли одинъ элементъ.безпрестанно возобновлялись новыми пришельцами изъ за моря, и, не смотря на то, чрезъ 200 лѣтъ не оставили по себѣ въ нашемъ языкѣ никакихъ слѣдовъ, кромѣ нѣсколькихъ словъ. Совершенно-непонятно!
   Третій фактъ очень-важный -- описаніе Святослава у Льва-Дьякона. "Видомъ онъ былъ таковъ, средняго роста, не слишкомъ-высокъ, не слишкомъ-малъ, съ густыми бровями, съ голубыми глазами, съ плоскимъ носомъ, съ бритой бородой и съ густыми, длинными, висящими на верхней губѣ волосами. Голова у него была совсѣмъ голая, но только на одной ея сторонѣ висѣлъ локонъ волосъ, означающій знатность рода" и т. д. (Исторія Льва-Дьякона, стр. 97). Въ этомъ описаніи трудно узнать Нормана. Обычай брить голову не норманскій, потому-что норманы носили длинные волосы.
   Далѣе, какъ не поразительно, что Варяги-Русь, будучи язычниками, поклонялись однимъ богамъ съ нашими Славянами? Г. Погодинъ, въ третьемъ томѣ своихъ "Изслѣдованій", относитъ всѣ извѣстія лѣтописи о религіи и богахъ того времени къ Варягамъ-Руси, а не къ Славянамъ. "Такъ требуетъ "здравый разсудокъ и историческая послѣдовательность", говоритъ онъ (стр. 304). "Можетъ ли быть", продолжаетъ онъ далѣе "какое сомнѣніе, что это боги Норманнскіе, а не наши Славянскіе: Олегъ и мужи его, чистые Норманны, перваго поколѣнія, большею частію пришедшіе съ Рюрикомъ, не могли бы клясться чужими богами, богами, которымъ не вѣрили: всякой клянется своею клятвою. Какъ послѣ нѣкоторые Варяги-Христіане присягаютъ въ церкви по христіанскому закону, такъ и Олегъ клялся по своему русскому закону." Но это натяжка. Еслибъ языческіе боги, упоминаемые у Нестора, были варяго-русскіе, а не славянскіе, народъ не могъ бы имъ поклоняться, ихъ чтить и за нихъ стоять. Неправда ли? Однако мы видимъ, что имъ поклонялся весь народъ. Это видно изъ повѣствованія Нестора о томъ, что плакали невѣрные люди по Перунѣ, когда Владиміръ велѣлъ стащить его съ горы въ Днѣпръ, и нѣтъ никакого повода думать, чтобъ эти невѣрные были одни Варяги-Русь. Въ "Софійскомъ Временникѣ", на стр. 57, въ разсказѣ о Варягѣ Ѳеодорѣ и сынѣ его Іоаннѣ находимъ, что бояре и старцы присовѣтовали Владиміру бросить жребій, кого принести въ жертву богамъ. Если бояре и были Варяго-Руссы по происхожденію, какъ доказываетъ г. Погодинъ, -- хотя съ этимъ и нельзя согласиться, потому-что чинъ боярина мы находимъ и у нѣкоторыхъ другихъ славянскихъ племенъ,-- все же остаются еще старцы, подъ которыми безъ натяжки нельзя разумѣть однихъ Варяго-Руссовъ. Далѣе, тамъ же, на стр. 57, въ разсказѣ о смерти этихъ первыхъ и послѣднихъ кіевскихъ мучениковъ, мы находимъ слова: "и кликнуша Кіяне, и подсѣкоша сѣни подъ ними и тако побита я".-- Если Кіевляне такъ негодовали за поруганіе боговъ, все вѣроятіе, что они имъ кланялись, ибо иначе это было бъ необъяснимо. (Въ лаврентьевскомъ спискѣ по Тимковскому слова "Кіяне" нѣтъ; потому мы на него и не ссылаемся). Далѣе, въ Лаврент. Лѣтописи (стр. 82) мы читаемъ: "И се рекъ, повелѣ рубити церкви и поставляти по мѣстомъ, иде же стояху кумиры, и постави церковь "св. Василья на холмѣ, идеже стояше кумиръ перунъ и прочій, идеже творяху потребы князь и людье". Опять и изъ этого мѣста видимъ, что люди, народъ, покланялись и приносили жертвы Перуну.-- Такимъ-образомъ, на основаніи приведенныхъ свидѣтельствъ, мы заключаемъ, что Перунъ и прочіе боги были славянскіе, по-крайней-мѣрѣ, во времена Владиміра имъ поклонялись наши Славяне. Г. Погодинъ можетъ возразить, что люди по объясненію, имъ принятому, не относится вообще къ народу, а только къ Варяго-Руссамъ. Но мы видимъ, однако, изъ самой лѣтописи, что иногда люди, людье -- употреблялось для означенія вообще народа, а не извѣстнаго сословія. Такъ, когда лѣтописецъ говоритъ: "И пріиде (апостолъ Андрей) въ Словѣни "идеже нынѣ Новгородъ, и видѣ ту люди сущая, како есть обычай имъ" (стр. 5), или "ты суть людье Ноугородьци, отъ рода Варяжска, прежде бо бѣша Словѣни" (стр. 12), нѣтъ никакой возможности допустить, что онъ разумѣетъ особенное какое-нибудь сословіе. То же должно сказать и о всѣхъ мѣстахъ, которыя мы привели въ доказательство, что Славяне поклонялись Перуну. Здѣсь тоже разумѣется подъ людьми народъ, и мы не имѣемъ ни малѣйшаго права подразумѣвать однихъ Варяго-Руссовъ.
   Слѣдовательно, однимъ богамъ кланялись и Варяго-Руссы и Славянѣ. Нельзя предположить, чтобъ первые сообщили ихъ послѣднимъ. Это противно исторіи Скандинавовъ въ Россіи. Чѣмъ далѣе, тѣмъ болѣе они принимаютъ въ себя славянскаго элемента, а не наоборотъ. Слѣдовательно, остается предположить, что Скандинавы приняли, можетъ-быть, безсознательно религію Славянъ. Но и это нисколько невѣроятно. Мы видимъ изъ лѣтописи, что уже Олегъ клялся Перуномъ и Волосомъ; Игорь также. Если трудно себѣ представить, какимъ образомъ Владиміръ могъ признать языческихъ боговъ Славянъ, то совершенно-невозможно допустить это въ самомъ началѣ водворенія варяго-русской дружины въ нашей землѣ. Итакъ, Варяги-Русь имѣли съ нами одну вѣру.
   Взгляните на этотъ предметъ отрицательно, и вы дойдете до того же результата. Миѳологія Скандинавовъ извѣстна. Находимъ ли мы въ нашей миѳологіи хоть одно божество, заимствованное оттуда? Догадки протоіерея Сабинина не болѣе, какъ догадки, предположенія. Съ этимъ согласенъ и г. Погодинъ. Дѣйствительное сходство представляютъ только черты, въ которыхъ выражается воинственный характеръ Скандинавовъ и Варяго-Руссовъ. Но эти черты слишкомъ-общи; изъ нихъ никакъ нельзя еще заключать о тождествѣ религіи Варяго-Руссовъ и германскихъ Скандинововъ.
   Далѣе, странно, что христіанская религія, а вмѣстѣ съ нею священное писаніе, богослужебныя книги, номоканоны явились къ намъ и распространились у насъ только на греческомъ и славянскомъ, а не на другомъ языкѣ. Еслибъ Варяги-Русь были скандинавскіе Германцы, какъ представить себѣ, что они начали исповѣдывать новую вѣру на языкѣ имъ чуждомъ? Ольга была уже христіанка и имѣла при себѣ духовника, а она была варяжскаго рода. Теперь еще, почти на нашихъ глазахъ, въ предѣлахъ нашего государства, переводится священное писаніе на языкъ инородцевъ, небольшихъ племенъ, обитающихъ въ какомъ-нибудь далекомъ углу имперіи, а сначала, когда владычествующими были чужеземцы, имъ проповѣдывалось евангеліе на славянскомъ языкѣ? Это ни съ чѣмъ несообразно! Намъ скажутъ: да это неизвѣстно. Однако, изъ древнѣйшихъ памятниковъ, до насъ дошедшихъ, всѣ безъ исключенія писаны на славянскомъ языкѣ. Остался бы хоть какой-нибудь слѣдъ другаго языка; но слѣдовъ нѣтъ; даже нѣтъ намёковъ на то, что былъ какой-нибудь другой языкъ во время владычества дружины, кромѣ славянскаго. Намъ могутъ еще возразить, что и въ католической Европѣ варвары приняли религію на языкѣ имъ чуждомъ, латинскомъ, принадлежавшемъ покореннымъ ими народамъ? Но, во-первыхъ, мы не имѣемъ подробныхъ извѣстій, какъ они были обращены. Знаемъ, что многіе изъ нихъ были уже христіанами, когда основали государства на развалинахъ Западной-Римской-Имперіи. Сверхъ того, мы знаемъ также, что Улфилэ проповѣдывалъ Готамъ на ихъ языкѣ: это доказываютъ отрывки изъ готскаго евангелія, дошедшіе до насъ. Что потомъ они приняли латинскій языкъ, не мудрено, ибо они долго, до разрушенія имперіи, находились, по-крайней-мѣрѣ наружно, въ зависимости отъ Рима и исподоволь подчинились вліянію высшей цивилизаціи, передъ которой благоговѣли. Въ этомъ фактѣ мы видимъ только, что побѣдители были побѣждены образованностію покоренныхъ -- явленіе очень-часто встрѣчающееся, и неудивительное. У насъ, и подвластные и властвующіе были язычники. Варяги первые стали обращаться къ христіанству, какъ говоритъ самъ г. Погодинъ. Греки проповѣдывали евангеліе всегда на языкѣ новообращаемыхъ. Примѣромъ могутъ служить Славяне. А Варягамъ-Руси они проповѣдывали на славянскомъ языкѣ, когда это племя было господствующее? Съ чѣмъ это сообразно?..
   Изъ всѣхъ этихъ соображеній мы позволимъ себѣ сдѣлать слѣдующее предположеніе: Варяги-Русь, пришедшіе къ намъ, не были ли Славяне, или по-крайней-мѣрѣ смѣсь Славянъ съ Германцами? Первое менѣе вѣроятно, нежели второе. Менѣе вѣроятно потому-что нельзя себѣ представить, чтобъ народъ принялъ всѣ обычаи, нравы и духъ другаго народа, непереродившись совершенно. Такъ нѣмецкіе Славяне перестали быть Славянами, сдѣлавшись Германцами. Учрежденія, принесенныя къ намъ Варягами-Русью, были германо-скандинавскія; убѣдиться въ этомъ не трудно даже безъ большой учености и проницательности: стоитъ сравнить какое-нибудь малороссійское казачество, даже Новгородъ и ихъ устройство съ государственнымъ гражданскимъ устройствомъ, появившимся у насъ со временъ Варяговъ-Руси, чтобъ увидѣть, какъ различны учрежденія славянскія отъ германскихъ, и какъ въ варяго-русскихъ учрежденіяхъ мало славянскаго и много германо-скандинавскаго.
   Предположенію, что Варяги-Русь были Славяне, или смѣсь Славянъ съ Германо-Скандинавами, нисколько не противорѣчатъ, какъ намъ кажется, и всѣ прочія извѣстія. Замѣтимъ, что всѣ они указываютъ вообще на сѣверъ, не опредѣляя точнѣе, какого племени были паши сѣверные выходцы. Варяги, какъ намъ извѣстно, самое общее, неопредѣленное названіе, изъ котораго нельзя ровно ничего заключать о національности пришельцевъ. Такъ у Нестора. У западныхъ и греческихъ писателей, это названіе еще неопредѣленнѣе. Туле, нордманъ -- не доказываютъ германскаго происхожденія Варяговъ-Руси, а говорятъ только, что они жили на сѣверѣ. Г. Погодину самому извѣстно, что на сѣверѣ Славяне и скандинавскіе Германцы были издавна сосѣди -- и могли легко смѣшаться. У него мы находимъ объ этомъ очень-интересные факты.
   "Норманны и Славяне" говоритъ онъ, "искони жили рядомъ, въ сосѣдствѣ по Балтійскому морю, и въ незапамятныя еще времена обмѣнялись многими словами, кои встрѣчаются въ древнѣйшихъ памятникахъ. Нѣкоторыя племена -- по сосѣдству -- даже смѣшались, такъ что ихъ разобрать трудно. Въ дружинахъ норманнскихъ -- всегда было очень много Славянъ. Самъ Гельмольдъ свидѣтельствуетъ: "Маркоманнами называются обыкновенно люди, отовсюду собранные, которые населяютъ Марку. Въ Славянской землѣ много Марокъ, изъ которыхъ не послѣдняя наша Вигирская провинція, имѣющая мужей сильныхъ и опытныхъ въ битвахъ, какъ изъ Датчанъ, такъ и изъ Славянъ." Флотъ норманнскій, приплывшій во Фризію, состоялъ, по свидѣтельствамъ, изъ Датчанъ, Норвежцевъ и даже Оботритовъ. Въ экспедиціи противъ Англіи 857 года было много Вендовъ". (Томъ III, стр. 28 и 29).
   Одно извѣстіе, по-видимому, противорѣчитъ этому предположенію: русскія названія днѣпровскихъ пороговъ, сообщенныя императоромъ Константиномъ; но и оно, при ближайшемъ разсмотрѣніи, ничего не доказываетъ. Вопервыхъ, Русь была господствующая дружина въ Кіевѣ и между Славянами. Она пришла съ сѣвера, страны, откуда на всю Европу происходили безпрерывныя хищническія нападенія Варяговъ. Зная Руссовъ, зная, что они принадлежатъ къ Варягамъ, Константинъ легко могъ давнишнія скандинавскія названія пороговъ назвать русскими. А издавна они не только могли существовать, но и но всѣмъ вѣроятіямъ существовали, потому-что лежали на торговомъ пути, по которому Скандинавы ходили въ Грецію. Итакъ, изъ того, что Константинъ называетъ скандинавскія названія русскими, никакъ нельзя еще заключить, что Руссы были германскіе Скандинавы. Вѣдь называетъ же Левъ-Дьяконъ Святослава Тавроскиѳомъ! Вѣдь называются же всѣ предпринимавшіе походъ въ Грецію изъ Россіи -- Руссами, хотя мы и достовѣрно знаемъ, что въ этомъ походѣ участвовали призванные Варяги изъ Швеціи и другихъ сѣверныхъ странъ, 8 можетъ-быть даже и Славяне, если буквально понимать слова Нестора. (На соотвѣтствіи русскихъ и славянскихъ названій днѣпровскихъ пороговъ мы не остановимся здѣсь, потому-что оно не говоритъ ни за, ни противъ, и можетъ быть различно объяснено.)
   Все это предположенія, которыхъ мы и не выдаемъ за истину. Только мы твердо увѣрены, что факты, возбуждающіе не въ насъ однихъ сомнѣніе въ германо-скандинавскомъ происхожденіи Варяговъ-Руси, не могутъ быть обойдены безъ вниманія, какъ было до-сихъ-поръ. Необъясненные, необсуженные, они останутся сильными доказательствами противъ германскаго происхожденія нашихъ Варяго-Руссовъ.
   Во второй половинѣ втораго тома говорится сначала о Славянахъ вообще, по извѣстнымъ "Славянскимъ Древностямъ" Шафарика. Еще прежде, въ предисловіи, г. Погодинъ объяснилъ, что заставило его внести въ издаваемую имъ книгу результаты изслѣдованіи славянскаго Филолога (стр. IX).
   "Извлеченіе это дѣлалъ я вотъ съ какою цѣлію: мнѣ хотѣлось показать, при этомъ случаѣ, въ какой связи находится русская исторія съ древлеславянскою, на которую многіе молодые люди начали обращать у насъ особенное вниманіе, чего отъ нея, на какихъ путяхъ, ожидать можно, и отъ какихъ заблужденій остерегаться должно; наконецъ, это извлеченіе доставляетъ данныя, съ коими слѣдуетъ приступать къ разсмотрѣнію нашихъ Славянъ, пропускаемыхъ вами до-сихъ-поръ безъ вниманія, хотя изъ нихъ собственно составилось государство".
   Во второмъ томѣ, эта мысль пояснена и опредѣлена еще болѣе (стр. 321): "Я начиналъ обыкновенно лекціи свои о русской исторіи съ 862 года, т. е. съ прибытія князей Варяго-Русскихъ въ Новгородъ. О главномъ народѣ, къ которому пришли братья, и его однородцахъ, я довольствовался изложеніемъ словъ Нестора о Полянахъ и Древлянахъ, Вятичахъ и Радимичахъ, Кривичахъ и Сѣверянахъ. Я думалъ, что о славянскихъ племенахъ больше и говорить нечего, тѣмъ болѣе, что самъ первый лѣтописатель нашъ представляетъ ихъ еще въ состояніи младенчества, до котораго ничего опредѣлить нельзя, да и не нужно. Такъ разсуждали и всѣ наши ученые историки -- Стриттеръ, Карамзинъ, Эверсъ, въ слѣдъ за законоположникомъ исторической критики прошедшаго столѣтія, Шлёцеромъ. Нынѣ Шафарикъ сочиненіемъ своимъ "Славянскія древности" производитъ совершенный переворотъ въ нашихъ понятіяхъ объ этомъ предметѣ. Нельзя сказать, чтобъ основная его мысль была совершенно новая. Нѣтъ, и прежде имѣли ее многіе изслѣдователи русскіе и иностранные; но они или представляли ее только въ видѣ чаянія и догадки, или соединяли ее съ другими неосновательными предположеніями, или не извлекали изъ нее никакихъ существенныхъ и полезныхъ для науки слѣдствій, не приписывали ей такой важности и многоплодности. Шафарикъ, съ необъятной своей ученостью и начитанностію, остроуміемъ и проницательностію, воспользовавшись всѣми извѣстными до него имъ открытыми источниками, возвелъ эту мысль на степень осязательной истины, и вмѣстѣ заставилъ думать, что исторія всякаго славянскаго племени и государства тѣсно и необходимо связана съ первоначальной исторіей всего славянскаго народа, точно такъ, какъ всѣ отрасли дерева бываютъ тѣсно связаны съ его корнемъ. Познаніе корня необходимо для познанія отраслей, кои безъ него во многихъ отношеніяхъ остались бы непонятными".
   Мысль хороша. Только мы не думаемъ, чтобъ русскій историкъ могъ что-нибудь извлечь изъ нея для своего предмета. Источники древнѣйшей до христіанской исторіи Славянъ очень-бѣдны. По-крайней-мѣрѣ, такъ теперь. Можетъ-быть, новыя открытія покажутъ намъ, чего мы теперь не знаемъ. Описаніе русскихъ Славянъ у Нестора, какъ ни подробно обработаны его извѣстія, даетъ объ нихъ очень слабое, сбивчивое, неопредѣленное понятіе.
   Извлеченіе составлено тоже хорошо. Такъ-какъ читателямъ уже извѣстна книга Шафарика, то мы не станемъ излагать этой части г. Погодина, хотя и не можемъ не замѣтить вообще, что нѣкоторые, по нашему мнѣнію, пристрастные и ложные выводы Шафарика перешли и въ книгу г. Погодина. Послѣ небольшаго отступленія, въ которомъ г. Погодинъ очень-справедливо и основательно говоритъ о современной славяноманіи и безплодности этой школы, онъ объясняетъ отношеніе изслѣдованій Шафарика къ русской исторіи. По его мнѣнію, между ними глубокая внутренняя связь. Главныя положенія, выведенныя изъ изслѣдованіи Шафарика о Славянахъ, встрѣчаются на каждой строкѣ въ русской исторіи; все, что принадлежало древнимъ Славянамъ, досталось и намъ въ лицѣ нашихъ предковъ IX столѣтія. Въ чемъ же состояло это наслѣдство?
   "Во-первыхъ, они имѣли древность, старшинство. Народъ нашъ жилъ уже какъ особой народъ, или какъ племя особаго народа, въ его составѣ, или отдѣльно, по крайней мѣрѣ полторы тысячи лѣтъ до Рюрика, а чѣмъ глубже основаніе, тѣмъ тверже зданіе; чѣмъ обширнѣе корень, тѣмъ вѣтлистѣе дерево; чѣмъ старше жизнь, тѣмъ опытнѣе. Во-вторыхъ -- языкъ, въ одномъ нарѣчіи котораго, близкомъ къ нашему и понятномъ, нашлись въ IХ вѣкѣ выраженія для всего священнаго писанія. Далѣе, религіозныя вѣрованія, законы и обычаи, болѣе или менѣе сходные. Наконецъ, всѣ плоды долговременнаго пребыванія на одномъ мѣстѣ, въ постоянныхъ жилищахъ, всѣ успѣхи въ разныхъ родахъ первой промышленности, знакомства съ необходимыми удобствами жизни. Вотъ важныя данныя, кои пріобрѣтаемъ мы при первомъ знакомствѣ съ славянскими древностями, и съ коими смѣло можемъ приступить къ разсмотрѣнію нашихъ славянскихъ племенъ, искать у нихъ слѣдовъ общаго достоянія. Вѣрно не находились онѣ на той степени дикости, на которую поставилъ ихъ неумолимый Шлёцеръ, и на которой видѣли ихъ всѣ наши изслѣдователи, до Шафарика! И Новгородъ, и Полоцкъ, и Изборскъ, и Ростовъ, и Кіевъ, и Смоленскъ, и прочіе города, представляются намъ тотчасъ въ другомъ свѣтѣ. Славяне и Кривичи съ Чудью и Весью могли точно при звать себѣ защитниковъ, могли и не поладить послѣ съ ними, возстать противъ Рюрика, заставить можетъ быть Олега удалиться. Мы начинаемъ тотчасъ понимать, почему пришлые Варяги должны были подчиниться вліянію туземцевъ, и чрезъ два, три вѣка потеряться въ славянскомъ населеніи, оставивъ слѣды только въ гражданскомъ устройствѣ и правительствѣ. Тѣ явленія, кои боялись мы предъ строгою критикою буквъ принимать вполнѣ, или считали не понятными пропусками, тѣ явленія можемъ мы теперь смѣло сдѣлать предметами изслѣдованій, и искать тамъ, гдѣ найдти что либо отнята была даже надежда подъ страхомъ жестокой ученой насмѣшки. Мракъ прорѣзанъ свѣтлыми лучами, пріобрѣтена твердая точка! Ясно ли видите вы, какъ важны для русской исторіи славянскія древности, и въ какой связи находится съ ними русская исторія?" (стр. 383--385).
   Въ короткихъ словахъ, эта связь состоитъ въ томъ, что мы теперь пріобрѣтаемъ право изслѣдовать бытъ нашихъ Славянъ задолго до Рюрика,-- право, которое мы имѣли бы и прежде, еслибъ были источники, по-крайней-мѣр опи Володимиру; умножишася разбойницы, и почто не казниши ихъ? Онъ же рѣче: боюся грѣха. Они же рѣша ему паки: ты поставленъ еси отъ Бога на казнь злымъ, а на милованіе добрымъ: достоитъ ты казнити разбойникъ, но съ испытаніемъ. Володиміръ же отъвергъ виры, абіе нача казнити разбойникы. И рѣша Старцы Епископы: рать многа, а ежь вира, тѣ на оружьи ина конехъ буди. И рече Володимиръ да тако буди. И живяша Володимиръ по устроенію Божію и дѣдню и отьчю".
   Тутъ повѣствуется о двухъ различныхъ событіяхъ, слѣдовавшихъ одно за другимъ и тѣсно связанныхъ между собою. Греческое духовенство, принесшее съ собою христіанскій и римскій взглядъ на частную расправу, не могло равнодушно смотрѣть на кровавую месть, которая тогда еще существовала въ обычаяхъ, и хотѣло ввести уголовныя наказанія. Вотъ что побудило его просить Владиміра отмѣнить кровавую месть и тѣсно связанную съ нею виру, и ввести вмѣсто ихъ казнь -- уголовныя наказанія. Владиміръ согласился. Но такое нововведеніе слишкомъ противорѣчило нравамъ: они еще не успѣли смягчиться на столько, чтобъ было возможно введеніе болѣе-нравственнаго, гражданскаго порядка вещей. Весьма-вѣроятно, что не столько духовенство видѣло это, сколько народу и его старѣйшинамъ было не понутру нововведеніе Владиміра. Къ этому могли прзвзойдти и особенныя, случайныя обстоятельства, а именно безпрестанныя войны, требовавшія большихъ издержекъ, тогда-какъ доходы князя уменьшились вмѣстѣ съ уничтоженіемъ виръ. Въ-слѣдствіе всѣхъ этихъ причинъ духовенство, а вмѣстѣ съ нимъ и земскіе старѣйшины (объ которыхъ не упомянуто при прежнемъ представленіи духовенства), снова пришли къ Владиміру, вѣроятно спустя нѣсколько времени послѣ отмѣны виръ, и сказали ему; много войнъ; употреби виру на оружіе и коней; другими словами: возстанови виру, потому-что много войнъ, не на что запасать оружія и коней. Владиміръ на это предложеніе согласился и, возстановивъ виру, разумѣется, сталъ жить по "устроенію" отца и дѣда, какъ было при нихъ.
   Потомъ авторъ переходитъ къ "Русской Правдѣ". Новаго о ней мы не нашли здѣсь ничего. Все, что говоритъ г. Погодинъ, было уже сказано и полнѣе и лучше. Онъ полемизируетъ противъ выводовъ Карамзина -- но кто же въ наше время не знаетъ, что эти выводы очень-шатки, слабы и давно опровергнуты? Послѣ всего, что писано о "Русской Правдѣ", нельзя говорить о ней на нѣсколькихъ страницахъ, тѣмъ болѣе, что самыя противоположныя мнѣнія о ней подкрѣпляются равно-сильными доказательствами, и ученая обработка этого предмета, вмѣсто того, чтобъ привести вопросы къ разрѣшенію, сдѣлала ихъ еще болѣе-трудными и многосложными. Съ "Русской Правдою" теперь почти то же, что съ вопросомъ о происхожденіи Варяговъ-Руси: одинъ разборъ мнѣній о ней составитъ самъ по себѣ цѣлую книгу, и можно сказать спасибо тому, кто за это возьмется, ибо такая работа очень-нелегка. Какъ и вездѣ, г. Погодинъ подводитъ къ "Правдѣ" параллельныя мѣста изъ скандинавскихъ законовъ и другихъ памятниковъ, и положенія, встрѣчающіяся въ "Правдѣ", считаетъ скандинаво-германскими. Кровавая месть, судебные поединки, суды Божіи, онъ считаетъ принесенными къ намъ Варягами-Русью -- мнѣніе, поражающее своею односторонностью и давно подвергнувшееся основательнымъ возраженіямъ. Должно бы, по-крайней-мѣрѣ, опровергнуть эти возраженія, чтобъ имѣть право повторить мысль столько невѣроятную. Отзывы о Ярославовомъ уставѣ о "Мостовыхъ", и церковныхъ уставахъ Владиміра и Ярослава такъ кратки и поверхностны, что не заслуживаютъ упоминанія.
   Обозрѣвъ поверхностно законы и законодательные памятники, г. Погодинъ переходитъ къ самому юридическому быту. Мѣста изъ лѣтописи о власти и значеніи князя удачно выбраны, и выводъ изъ этихъ мѣстъ довольно-удовлетворителенъ. Намъ кажется также очень-остроумнымъ замѣчаніе, что слово подданный, въ своемъ этимологическомъ значеніи, вѣрно характеризуетъ первоначальныя, древнѣйшія отношенія князей къ племенамъ: они брали съ нихъ дань, и въ этомъ преимущественно выражалось тогда господство. Но особенно-хорошо представлено постепенное развитіе верховной власти князей въ эту эпоху. Въ этомъ отношеніи, авторъ превосходно воспользовался отрывочными извѣстіями лѣтописи (стр. 395 и 396).
   "Князь былъ сперва защитникомъ, предводителемъ сборной дружины, безъ твердой мысли о постоянномъ пребываніи. (Рюрикъ въ Новгородѣ, Олегъ въ Кіевѣ, Святославъ въ Переяславцѣ). Преемство было очень неопредѣленно, подвергалось случайностямъ (послѣ Рюрика родственникъ Олегъ, а потомъ уже сынъ Игорь; послѣ Игоря на нѣсколько времени Ольга, и относилось преимущественно къ дружинѣ. Потомъ Князья утвердились на одномъ мѣстѣ, водворились (Владиміръ), сдѣлались владѣтелями земли, которая стала переходить дѣтямъ въ наслѣдство вмѣстѣ съ дружиною (Владиміръ). Первая дружина Князя была сборная, вольная, зависящая отъ него, но не слишкомъ, болѣе или менѣе равная, а потомъ наемная, выборная, подчиненная (также съ Владиміра, а прежняя погибла съ Святославомъ). Впрочемъ, Князья владѣли собственно только тѣми городами, гдѣ жили (Святославъ отдалъ Кіевъ Ярополку, и землю Древлянскую, не задолго покоренную, Олегу, а Новгородцы сами вытребовали себѣ Владиміра, грозя найдти другаго Князя, въ случаѣ отказа), хотя всякій преемникъ былъ сильнѣе своего предшественника, и ходилъ дальше его брать дань съ сосѣднихъ племенъ. Дань эта была сперва неопредѣленная (Рюрикъ), потомъ опредѣленная (Олегъ), отъ которой, однакожь, племена иногда отказывались, при благопріятныхъ для себя обстоятельствахъ (Древляне при Игорѣ), потомъ принуждены были платить безпрекословно, а наконецъ возить сами въ Кіевъ (Радимичи къ Владиміру), привыкая между тѣмъ постепенно платить ее и повиноваться все одному роду. Они имѣли у себя сперва данщиковъ, потомъ Намѣстниковъ, потомъ Княжескихъ дѣтей (отъ Святослава, отъ Владиміра), а наконецъ Удѣльныхъ Князей (отъ Ярослава).-- Кромѣ дани, Князья, рѣдко сидя въ домѣ, принимали мало участія въ правленіи, а потомъ приняли оное за плату, какъ наемники (а се покони Ярослава), прежде нежели это званіе получило благороднѣйшее значеніе, а наконецъ сдѣлались законодателями -- сперва повинуясь прошедшему, обычаю (по устроенію отню и дѣдню; Правда Русская), а потомъ съ намѣреніемъ устроить будущее. (Опытъ Владиміровъ о вирѣ, опредѣленіе дѣтей Ярославыхъ, которое относится уже къ слѣдующему періоду.)"
   Все остальное въ этой главѣ очень-слабо. Не говоря уже объ отдѣльныхъ изслѣдованіяхъ -- въ единственномъ учебникѣ, "Исторіи Русскаго Законодательства" Рейца, сказано и болѣе и лучше. Принятая г. Погодинымъ метода выписывать всѣ мѣста изъ памятниковъ и изъ нихъ дѣлать выводы о значеніи извѣстнаго слова, не всегда удачно приложена. Такъ, на-примѣръ, о словѣ "бояринъ" приведено одиннадцать мѣстъ, и изъ всѣхъ ихъ ничего но выходитъ. Сверхъ того, здѣсь мы находимъ также безпрестанныя натяжки въ пользу лисиной мысли объ исключительномъ господствѣ скандинаво-германскаго элемента въ эту эпоху,-- натяжки тѣмъ болѣе очевидно, что онѣ противорѣчатъ общеизвѣстнымъ историческимъ даннымъ. Такъ г. Погодинъ стоитъ за мнѣніе протоіерея Сабинина, что слово бояринъ происходитъ отъ скандинавскаго баерменъ, слѣдовательно, оно пришло къ намъ отъ Скандинавовъ. Однако мы знаемъ, что это слово есть и у другихъ славянскихъ племенъ, и самъ г. Погодинъ это знаетъ. Зачѣмъ же натягивать заимствованіе? То же должно сказать и о названіи люди. Не знаемъ, зачѣмъ непремѣнно выводить это слово изъ скандинавскихъ языковъ (въ которыхъ, правда, есть очень-близкое), когда оно встрѣчается и въ другихъ славянскихъ нарѣчіяхъ. Г. Погодинъ говоритъ, что у Славянъ этого слова нигдѣ нѣтъ, но это не правда: въ любомъ польскомъ лексиконѣ можно найдти слово ludzie, что те же, что наши люди. И смердъ, говоритъ г. Погодинъ, тоже принесенное слово. Опять неправда, потому-что въ актахъ другихъ славянскихъ народовъ мы находимъ названіе Smurdones и въ томъ же значеніи, въ какомъ употреблялось у насъ.
   Вообразивъ себѣ однажды, что бояринъ слово скандинавское, г. Погодинъ говоритъ (стр. 401): "Куда же дѣвались эти Бояре, равно какъ плица Княжескаго рода, кои мы замѣчаемъ при Рюрикѣ и Игорѣ -- вотъ вопросъ любопытный и важный. Мы не видимъ почти никакихъ потомковъ отъ нихъ въ слѣдующемъ періодѣ, гдѣ возобладалъ одинъ родъ Ярославовъ, и никакой аристократіи не могло ужъ завестись?-- Я думаю, что первые Бояре наши положили свои головы въ несчастную войну Святослава въ Болгаріи, и потомъ вмѣстѣ съ нимъ "отъ Печенѣговъ. Владиміръ привелъ съ собою новыя дружины, отъ которыхъ избралъ нѣсколько мужей, а прочихъ выпроводилъ въ Грецію. Дѣти и внуки его не имѣли нужды въ такихъ помощникахъ, потому-что са"мы начали размножаться."
   Все это -- неосновательное разсужденіе и ненужный вопросъ -- родилось въ-слѣдствіе ложной мысли, будто бояре были у насъ пришлые, а не свои. Откуда взялъ г. Погодинъ, что бояре у насъ когда-то исчезли? Не только нѣтъ столѣтія -- едва ли можно указать на десять лѣтъ, въ которое бы о нихъ не упоминалось. Поэтому, напрасно говорить г. Погодинъ, что мы почти не видимъ ихъ потомковъ въ слѣдующемъ періодѣ. Были ли послѣдующіе бояре потомки первыхъ, или нѣтъ, мы не знаемъ, и даже не считаемъ особенно важнымъ знать. Но что бояре были -- это мы знаемъ навѣрное. Отъ-того и всѣ послѣдующія разсужденія и догадки не имѣютъ въ нашихъ глазахъ никакого ученаго достоинства.
   О мужѣ, значеніе котораго очень-темно, мы не находимъ у г. Погодина ничего интереснаго. Онъ только затронулъ вопросъ, но далеко не исчерпалъ данныхъ для его рѣшенія На стр. 403, онъ говоритъ:
   "Мы знаемъ по распространенной Правдѣ, что за оскорбленіе и умерщвленіе Княжа мужа платилось вдвое, чѣмъ за другаго человѣка: Бояре тамъ не упоминаются, слѣдовательно, ясно, что они разумѣлись подъ мужами."
   Странное заключеніе! Еслибъ оно и было вѣроятно, то оно далеко еще неясно. Но, судя по другимъ историческимъ даннымъ, оно даже и невѣроятно. Въ "Русской Правдѣ" мы находимъ статью подъ заглавіемъ: О Задницѣ (имѣніи, оставшемся послѣ кого-нибудь) Боярстѣй и о дружиннѣ. Начинается она такъ: "Аже въ боярѣхъ, или въ дружинѣ, то за Князя задница не идетъ" (Это чтеніе по синодальному списку. Незнаемъ, почему г. Погодинъ позволилъ себѣ вмѣсто дружиннѣ, поставить боярской дружинѣ, что совершенно измѣнило смыслъ этого мѣста, столько важнаго для нашихъ юридическихъ древностей). Здѣсь ясно, дружинникъ различенъ отъ боярина, и мы видимъ, что они не одно и то же. Если теперь сообразимъ всѣ мѣста, въ которыхъ упоминается слово мужъ въ лѣтописи (они собраны у г. Погодина), то увидимъ, что подъ нимъ большею частію разумѣются дружинники. Такъ приводятъ къ присягѣ Олега и его мужей; такъ Олегъ посылаетъ своихъ мужей заключить миръ; за поединокъ съ Печенѣгомъ Владиміръ дѣлаетъ побѣдителя великимъ мужемъ, вмѣстѣ съ отцомъ, и т. д. Отсюда дѣлается очень-вѣроятнымъ, что дружинники назывались мужами (хотя и нельзя сказать наоборотъ, что подъ мужами всегда должно разумѣть дружинниковъ). Этимъ объясняется и приведенное мѣсто въ "Русской Правдѣ", тогда-какъ при теперешнихъ понятіяхъ, что бояринъ и мужъ одно и то же, оно непонятно. Самое рѣшительное различіе бояръ отъ мужей находимъ мы въ грамматѣ рязанскаго князя Олега (Истор. Akt. Т. 2) XIV вѣка, гдѣ сказано: "Коли ставили по первыхъ прадѣди наши Святую Богородицю, Князь Великій Инъгваръ, Князь Олегъ, Князь Юрьи, а съ ними бояръ 300, а мужей 600", и т. д.
   Заключимъ слѣдующимъ: въ источникахъ есть весьма-недвусмысленныя указанія на различіе между боярами и мужами. Кто именно разумѣлся подъ послѣдними, мы не можемъ сказать по недостатку данныхъ. Но если предположить,-- что не совсѣмъ невѣроятно, -- что подъ ними разумѣлись попреимуществу дружинники, т. е. люди, отличавшіеся отъ другихъ только тѣмъ, что служили въ княжеской дружинѣ, то изъ этого можно вывести нѣсколько заключеній, объясняющихъ и значеніе боярина и значеніе мужа. Званіе дружинни (если только можно его такъ назвать) было личное, неразрывно связанное съ службой. Отъ-того его можно было пріобрѣтать, и оно не передавалось наслѣдственно. Званіе-же боярина было наслѣдственное, родовое, не жалуемое, и потому болѣе нежели вѣроятно, что оно было не принесенное къ намъ, а туземное; да иначе и трудно объяснить множество бояръ, которые находились въ древней Россіи вездѣ, во всѣхъ городахъ. Утверждать, что это именно такъ было, мы не смѣемъ, потому-что эти выводы основаны на предположеніи. Но мы можемъ рѣшительно сказать, что г. Погодинъ не имѣлъ никакого основанія разумѣть въ "Русской Правдѣ" подъ бояриномъ -- мужа, когда мужъ и бояринъ -- не одно и то же. Прибавимъ къ этому еще вотъ что: изъ того, что въ "Русской Правдѣ" упоминается княжъ мужъ, а не бояринъ, мы видимъ не тождество ихъ, а совершенно-другое, именно, что бояринъ былъ чинъ или званіе по преимуществу земское. Весьма-естественно, что, опредѣляя виру за убійство, князь подумалъ прежде освоенъ дружинникѣ, приближенномъ, нежели о бояринѣ, для него тогда чуждомъ.
   Сверхъ того, слово мужъ имѣло еще и общее неопредѣленное значеніе -- человѣкъ, гражданинъ, и т. д. Это можно видѣть въ лѣтописяхъ.
   Удостовѣрившись, какъ легко, бездоказательно авторъ выводитъ изъ Скандинавіи названія и даже цѣлыя учрежденія, нельзя прочесть безъ недовѣрчивости слѣдующія слова (стр. 405);
   "Всѣ эти сословія только что мельк"нули въ началѣ нашей Исторіи, и чуждыя туземнымъ племенамъ никакъ не могли завестися между ними!" (Новое доказательство, что пришлое племя было совершенно иное, т. е. принадлежало къ числу нѣмецкихъ, у которыхъ такое раздѣленіе было повсемѣстно). "У насъ же осталось раздѣленіе естественное, прежнее, по занятіямъ."
   Какъ знать, что они исчезли, потому-что были чужеземныя? Мы видимъ, что многое исчезаетъ въ народѣ и замѣняется другимъ въ-слѣдствіе внутренняго и историческаго развитія. Большая часть сословій, о которыхъ говоритъ г. Погодинъ, встрѣчается у другихъ Славянъ; слѣдовательно, они наши, а потому гораздо-вѣроятнѣе, что они исчезли, ибо внутренній бытъ органически измѣнился. Также несправедливо, что эти сословія "только что мелькнули въ началѣ нашей "Исторіи": они долго существовали въ періодъ удѣловъ, а бояре удержались до XVIII вѣка и теперь еще живутъ въ устахъ простаго народа. Наконецъ, если даже сословія и весь первоначальный вашъ бытъ занесены къ намъ -- какъ объяснить, что въ Новѣгородѣ слѣды этого чуждаго элемента удержались долѣе, нежели въ остальной Россіи, что признаетъ и самъ г. Погодинъ (стр. 417)? Вѣдь варяжская дружина пустила свои корни на югѣ, а не на сѣверѣ. Новгородъ рано могъ развиваться и развивался самъ собой, тогда-какъ въ остальной Россіи это развитіе совершалось подъ непосредственнымъ вліяніемъ норманскаго элемента. Съ чѣмъ это сообразно? Не явно ли изъ одного этото, что большая часть учрежденій, которыя г. Погодинъ считаетъ норманскими, были на самомъ дѣлѣ нашими, славянскими и имѣли только случайное сходство съ норманскими; въ Новѣгородѣ они могли сохраниться и болѣе опредѣлиться безъ помѣхи, тогда-какъ въ остальной Россіи они естественно должны были измѣниться отъ чуждаго, ведобровольно-принимаемаго вліянія.
   Очень-важное мѣсто находицъ мы въ разбираемой нами книгѣ въ объясненіе слова изгой. Если не ошибаемся, оно впервые помѣщено здѣсь. Въ "Рукописномъ Церковномъ Уставѣ В. К. Всеволода", хранящемся въ библіотекѣ г. Погодина, сказано: "Изгои трои: поповъ сынъ грамоты неумѣетъ, холопъ -- изъ холопства выкупится, купецъ одолжаетъ, а и четвертое изгойство и себе приложимъ, аще Князь осиротѣетъ." (Стр. 408.) Итакъ, кажется, изгоями назывались люди, вышедшіе изъ своего званія; но не знаемъ, не будетъ ли и теперь слишкомъ-поспѣшно производить это слово отъ изгнать. Во всякомъ случаѣ, очевидно, что изгои -- не племя? не люди особаго происхожденія, какъ думалъ Карамзинъ.
   О посадникахъ говоритъ авторъ, что ихъ учрежденіе должно приписать также норманскимъ князьямъ. Мы думаемъ, что это вовсе невѣроятно. Названіе ихъ славянское, и самый характеръ ихъ власти весь славянскій.
   Производство тіуна изъ не славянскихъ нарѣчій очень-вѣроятно, какой бы, впрочемъ, ни былъ корень, или первообразъ этого слова. По мы не согласны съ мнѣніемъ автора, что "тіунъ не былъ общимъ названіемъ, "какъ бояринъ, а означало особливую "должность, вѣроятно казначейскую". (Стр.410.) О первоначальномъ назначеніи тіуновъ мы ничего не знаемъ, а въпослѣдствіи они были такіе же судьи, управители, какъ намѣстники и волостели. Отъ-того, можетъ-быть, оченьрано мы встрѣчаемъ ихъ въ деревняхъ и областяхъ, въ духовномъ и свѣтскомъ вѣдомствѣ. Въ "Судебникѣ о Уставныхъ жалованныхъ Грамотахъ" прямо говорится, что волостели и тіуны не должны судить безъ старосты и цаловальниковъ.
   Мѣста о старцахъ, старѣйшинахъ, собраны не всѣ. Укажемъ, на-прим., на мѣсто, гдѣ говорится объ отмѣнѣ виръ при Владимірѣ. Есть и другія.
   Изъ всего сказаннаго читатели видятъ, что статья о правѣ въ варяжскій періодъ составлена весьма-небрежно. Есть мысли очень-дѣльныя, но большею частію набросанныя безъ доказательствъ, безъ необходимой ученой обработки. За то есть множество такого, что никуда не годится, такъ-что удивительно, какъ ученый рѣшился такъ слегка говорить о предметѣ, если не установившемся и обработанномъ, то по-крайней-мѣрѣ уже обсмотрѣнномъ съ нѣсколькихъ сторонъ и многими!
   Въ VIII главѣ подробное изслѣдованіе о частной жизни въ варяжскую эпоху. Особенно-замѣчательнаго мы въ ней не нашли ничего. Она вся состоитъ изъ мѣстъ, собранныхъ изъ лѣтописей и изъ параллельныхъ скандинавскихъ извѣстій. Глава IX разбираетъ черты народнаго характера въ это время. Этими чертами авторъ очень-искусно и удачно пользуется въ доказательство, что Варяги-Русь были Скандинавы и что они одни исключительно дѣйствовали въ первый періодъ нашей исторіи. Мысль о Святополкѣ, -- что онъ не былъ такимъ извергомъ, какъ говорятъ объ немъ лѣтописцы и за ними реторически повторилъ Карамзинъ -- чрезвычайно-вѣрна. Святополкъ мстилъ за своего отца Владиміру и его потомству, но месть его, по несчастію, пала на любимыхъ князей древней Руси -- св. Бориса и Глѣба, и Святополкъ прослылъ злодѣемъ, исполняя, по-тогдашнему, священный обѣтъ мести. Сверхъ того, онъ не былъ и похитителемъ престола, а какъ сынъ старшаго брата Владимірова, имѣлъ лучшее право на Кіевъ, нежели потомство Владиміра.
   Переходимъ къ послѣднимъ двумъ главамъ, которыя, какъ выводъ изъ всего сочиненія, должны заключать въ себѣ послѣднее слово автора о древнѣйшемъ періодѣ русской исторіи.
   Глава X носитъ заглавіе: формація Государства. Это лекція, читанная г. Погодинымъ въ сентябрѣ мѣсяцѣ 1837 года и потомъ помѣщенная въ "Москвитянинѣ".
   Въ самомъ началѣ статьи встрѣчаемся съ основною мыслью автора, которая, сознательно или безсознательно, проходитъ чрезъ всѣ его взгляды, чрезъ всѣ разсужденія объ историческихъ явленіяхъ.
   "Намъ остается" говоритъ онъ; "изслѣдовать теперь, какъ сими отрывочными, безсвязными событіями, обстоятельствами, случаями производилось Государство, и какъ изъ киданныхъ на удачу по сторонамъ камней, складывалось правильное зданіи" (стр. 475).
   Итакъ, г.Погодинъ считаетъ всѣ событія, даже самыя важныя, каково, напримѣръ, основаніе новыхъ государствъ, если не совершенно-случайными, то, по-крайней-мѣрѣ, такими, въ которыхъ случайность играетъ большую роль и имѣетъ нерѣдко рѣшительное участіе.. Изъ слѣдующихъ за тѣмъ строкъ мы видимъ, что г. Погодинъ такъ смотритъ только на самую первоначальную исторію народа, когда еще только приготовляются матеріалы для будущаго органическаго, проникнутаго одною жизнью, однимъ духомъ цѣлаго.
   Въ такомъ взглядѣ есть своя большая доля правды, и мы думаемъ, что онъ особенно плодотворенъ для исторіи тѣмъ, что предохраняетъ изслѣдователя отъ отвлеченнаго схоластическаго воззрѣнія, въ послѣднее время нерѣдко величавшагося громкимъ, но не заслуженнымъ именемъ философскаго воззрѣнія, отъ котораго блѣднѣли народности, лица, происшествія, и на мѣсто ихъ являлись какіе-то неестественные, мертвые призраки. Идя отъ отвлеченной идеи, многіе историки слишкомъ пренебрегали дѣйствительными, такъ-сказать, физическими условіями и элементами народной жизни, и потому не могли понять ее. По съ тѣмъ вмѣстѣ мы требуемъ, чтобъ этотъ взглядъ былъ проведенъ строго, логически. Элементы государства, сами по себѣ живые, нерѣдко, при случайныхъ условіяхъ, соединяются и производятъ третье, органическое, живое существо, въ образованіи котораго участвуютъ оба, но сами утрачиваютъ въ немъ свою особливую, отдѣльную жизнь. Это первое. Слѣдовательно, оба они являются соподчиненными третьему, которое теперь является самостоятельнымъ и такимъ-то, но которое при другихъ условіяхъ, при соединеніи тѣхъ же элементовъ съ другими, могло быть совершенно-другимъ, нежели какимъ мы его знаемъ. Далѣе, отсюда же слѣдуетъ, что главное, при такомъ образованіи государства -- элементы и ихъ соединеніе; частности и случайности, въ которыхъ выражается ихъ присутствіе и существованіе, -- дѣло постороннее, неважное для изслѣдователя-писателя.
   Но г. Погодинъ смотритъ совершенно-иначе, и изъ вѣрнаго положенія дѣлаетъ ложные выводы. Вмѣсто того, чтобъ, въ образованіи государства, все вниманіе устремить на составные его элементы и результаты ихъ соединенія, онъ сосредоточиваетъ его на тѣхъ частныхъ, случайныхъ явленіяхъ и событіяхъ, при которыхъ эти элементы соединились, и эти частности выдвигаетъ на первый планъ. Въ поэтѣ такой взглядъ необходимъ, составляетъ его неотъемлемую принадлежность и достоинство; въ ученомъ, который переводитъ событія и историческіе факты въ сферу мысли, это важный недостатокъ, отъ котораго терпитъ наука. Въ г. Погодинѣ онъ ощутителенъ и тѣсно связанъ съ его полумистическимъ воззрѣніемъ на исторію, -- воззрѣніемъ, которое проглядываетъ во всемъ, что онъ ни писалъ объ историческихъ эпохахъ и событіяхъ: и въ историческихъ афоризмахъ, и въ очеркѣ исторіи Москвы, и т. д.
   Призваніе Рюрика Новгородцами, говоритъ г. Погодинъ (стр. 476), есть событіе исключительно новгородское, ибо съ переходомъ дружины норманской, оно тамъ не оставило по себѣ никакихъ слѣдовъ. Поэтому ни оно, ни утвержденіе Аскольда и Дира въ Кіевѣ не можетъ въ строгомъ смыслѣ быть названо началомъ русскаго государства. Это только "начало водворенія норманскаго элемента между нашими Славянскими племенами". Русская исторія имъ начинается потому только, что въ немъ играетъ роль лицо Рюрика, родоначальника династіи -- Рюрика, который пришелъ съ чувствами дружелюбными къ племени, призывавшему его по доброй волѣ".
   "Началось преемство, стало за кѣмъ слѣдовать, хотя еще и въ пустомъ пространствѣ. Вотъ почему это произшествіе безсмертно въ Русской Исторіи! Воздадимъ честь и Новугороду, старшему сыну Россіи (рожденному впрочемъ прежде матери), за призваніе Князя, котораго роду предназначено было основать впослѣдствіи величайшее Государство въ мірѣ. Младенецъ Рюриковъ, Игорь, съ его дружиною, есть единственный плодъ Норманскаго призванія въ Новгородъ, единственный ингредіентъ въ составленіи Государства, тонкая нить, коею оно соединяется съ послѣдующими происшествіями. Все прочее прешло, не оставивъ слѣда. Еслибъ не было Игоря, то объ этомъ сѣверномъ Новгородскомъ эпизодѣ почти не пришлось бы, можетъ быть, говорить въ Русской Исторіи, или только мимоходомъ.-- Такимъ непримѣтнымъ атомомъ относительно къ формаціи, началось Государство, зародышемъ, который именно едва поймать можно микроскопомъ историческихъ соображеній. Это, употребимъ сравненіе, корень безсмысленный слова, первый элементъ звука" (стр. 477 и 478).
   Изъ этихъ словъ и разсужденій читатель можетъ самъ удостовѣриться, какъ мы правы, говоря, что г. Погодинъ имѣетъ полумистическій взглядъ на нашу исторію. Самое важное въ прибытіи Рюрика въ Новгородъ есть то, что внесенъ былъ въ жизнь нашихъ Славянъ новый элементъ, котораго въ ней прежде не было, или который по-крайней-мѣрѣ не былъ развитъ -- элементъ государственный, зиждущій, организующій, который далъ намъ формы общежитія, удержавшіяся, хотя и съ важными видоизмѣненіями, до Петра,-- такъ онѣ были прочны. Былъ ли именно Рюрикъ представителемъ этого новаго элемента, главою дружины, или иной кто, -- дѣло второстепенное, не особенно-важное; ибо дружина, пришедшая къ намъ, по своему положенію въ чужой землѣ и воинственному характеру должна была необходимо имѣть вождя, не того, такъ другаго. Г. Погодинъ думаетъ противоположно съ нами. Для него важенъ Рюрикъ, важна династія -- все прочее не важно. Предоставляемъ другимъ судить, кто изъ насъ правъ, а себѣ позволимъ только замѣтить, что такъ-какъ новый элементъ въ исторіи важнѣе того или другаго лица, его представляющаго, то и русская исторія должна начаться прибытіемъ чуждой дружины въ Новгородъ -- не потому-что Рюрикъ, основатель княжеской династіи, былъ ея главою, а потому что въ составъ нашихъ Славянъ произошло нѣчто новое, у нихъ прежде неизвѣстное, такое, которое непремѣнно высказалось бы и безъ Рюрика Далѣе, съ какими чувствами пришелъ къ намъ начальникъ воинственной дружины, и съ какими чувствами приняли его наши Славяне, кажется намъ также фактомъ второстепеннымъ и маловажнымъ, потому особенно, что слѣдовъ его не видно. Пришли Варяги по призванію, а потомъ стали распоряжаться, какъ завоеватели, на что есть прямыя свидѣтельства лѣтописи; иначе и быть не могло при тогдашнемъ граждански неустроенномъ бытѣ. Точно также мы не знаемъ, за что бы, кажется, благодарить Новгородъ, который, положимъ, поступилъ очень-недурно, но поступилъ такъ, имѣя въ виду только самого-себя, и нисколько не думая о томъ, что у Рюрика будетъ преемникомъ Олегъ, что этотъ Олегъ пойдетъ въ Кіевъ, и его дружина, при его преемникахъ, оснуетъ тамъ величайшее въ мірѣ государство. Наконецъ въ томъ же смыслѣ мы должны сказать, что не будь Игоря, призваніе Варяговъ Новогородцами все-таки не было бы эпизодомъ русской исторіи, и другой князь, вовсе несвязанный съ Рюрикомъ тѣсными семейными связями, былъ бы не менѣе связалъ съ нимъ тождествомъ элемента, котораго оба были представителями.
   Также странны и умствованія объ Олегѣ и Игорѣ! Олегъ пошелъ на Кіевъ случайно и могъ не завладѣть имъ.
   "Или -- Олегъ могъ отправиться съ своей дружиной мимо Кіева, на службу въ Грецію, и пропасть тамъ вмѣстѣ съ Игоремъ, не оставивъ слѣда, подобно сотнямъ своихъ единоплеменниковъ, "и тогда другой видъ Исторіи, другія лица и другія имена!-- А какъ сомнительна судьба Игоря, младенца, только что рожденнаго, младенца, на которомъ однакожь лежитъ судьба отечества, который остался связать всю послѣдующую Исторію съ Новгородскимъ призваніемъ Норманновъ, который долженъ утвердить еще за отцомъ своимъ мѣсто во главѣ Русской Исторіи.-- Кромѣ тѣхъ опасностей, кои раздѣлялъ онъ съ Олегомъ, онъ имѣлъ другія: Олегъ могъ имѣть дѣтей, которые отняли бы власть у него, то есть предводительство, начальство надъ дружиною, легко достававшееся въ это бурное время болѣе-рѣшительному, храброму, искусному.-- Вотъ какимъ случайностямъ подвергался Олегъ, и при немъ Игорь, и зародышъ Русскаго Рюрикова Государства!-- Но не слишкомъ ли еще много видѣть здѣсь зародышъ Русскаго Государства? Точно, -- это менѣе чѣмъ зародышъ, это математическая точка, почти идея.-- Оставляя Новгородъ, Олегъ дѣлался странствующимъ рыцаремъ съ своею дружиною, лишался мѣста. Въ эту минуту какъ будто пропало, скрылось изъ виду зачавшееся Государство. Минута неизвѣстности! Сѣмя предано произволу вѣтровъ! Не должны ли мы трепетать за него? Что съ нимъ будетъ? Куда понесется оно? Гдѣ найдетъ себѣ родимую почву?-- Успокоимся! Благопромыслительной Десницею несется оно именно въ Кіевъ, гдѣ ему приготовлено лоно, гдѣ новому Государству поставлена цѣль. Мнимою прихотью Олега выражается воля Провидѣнія! Династія, оставшись въ Новѣгородѣ, повела бы дѣла по необходимости иначе; изъ Новагорода должна бы утвердиться у насъ связь, не только государственная, но и духовная, съ Западомъ, Латинствомъ, Папою, а видно было надо, по высшему предначертанію, чтобъ Европа состояла пока изъ двухъ половинъ, чтобъ распадавшейся въ то время религіи пріуготовилась особая Церковь на Востокѣ, чтобъ тамъ когда-то чрезъ тысячу лѣтъ, среди Славянскихъ племенъ, народилось Государство -- наслѣдникъ Римскому Востоку, Греческой Имперіи, Константинополю, какъ Римскій Западъ достался въ наслѣдство, съ землею, жителями, религіей и образованіемъ, Нѣмецкому народу. -- Олегъ пошелъ, точка двинулась, это правда, точка, не болѣе, но выйдетъ линія, и какая линія? Полъ-экватора, треть меридіана" (стр. 478 -- 480).
   Еслибъ Олегъ отправился на службу въ Грецію, лица и имена дѣйствительно были бы не тѣ, какія теперь знаемъ, по характеръ исторіи едва-ли бы измѣнился. Норманскій или другой, какой хотите, элементъ, принесенный въ Россію пришельцами, не исчезъ бы, ибо мы знаемъ, что даже въ Новѣгородѣ, откуда ушли Варяги, часть ихъ осталась. Итакъ, закваска была, и она произвела бы тѣ же дѣйствія, какія и дружина, перешедшая въ Кіевъ, потому-что была съ нею однородна. Судьба Игоря точно была сомнительна, но не болѣе какъ и каждаго живаго человѣка. Прибавимъ къ тому, что особенной заслуги его въ русской исторіи мы не видимъ, а потому и сомнительность его судьбы но имѣетъ права возбуждать въ насъ большихъ, тревожныхъ опасеній.Если вся цѣль его существованія только въ томъ и состояла, чтобъ связать всю послѣдующую исторію съ новгородскимъ призваніемъ Норманновъ, и утвердить за его отцомъ Рюрикомъ мѣсто во главѣ русской исторіи, то этотъ подвигъ сыновней любви и почтительности, конечно, заставляетъ насъ думать объ немъ лучше, нежели какъ мы думали до-сихъ-поръ, судя по его дѣйствіямъ, засвидѣтельствованнымъ лѣтописью, -- по для русской исторіи изъ этого ровно ничего не слѣдуетъ. Его существованіе не такъ дорого для нея, какъ для чести его рода, и потому, мы думаемъ, ни одинъ Русскій, любящій пламенно свое отечество, не трепещетъ при мысли, что Олегъ могъ имѣть дѣтей, которыя лишили бы Игоря власти, особливо, еслибъ его оттѣснилъ отъ начальства надъ дружиною болѣе рѣшительный, храбрый, искусный вождь, -- потому-что зародышъ русскаго рюрикова государства, судьбы его не могли бы нисколько измѣниться отъ случайностей, которымъ подвергался Игорь.-- Что касается до взаимныхъ отношеній зародыша, математической точки и идеи -- мы слишкомъ-мало знакомы съ физіологіей, математикой и философіей, чтобъ опредѣлить соизмѣримость этихъ величинъ и повѣрить автора, правъ ли онъ, что менѣе чѣмъ зародышъ = математической точкѣ, и оба = почти идеѣ. Вѣрные своей мысли, что въ исторіи важное, существенное, главное -- элементы, а не тѣ случайныя обстоятельства, въ которыхъ выражается ихъ сочетаніе, мы не понимаемъ, что хотѣлъ сказать авторъ странной фразой: "въ эту минуту "какъ будто пропало, скрылось изъ "виду зачавшееся государство", точно какъ-будто государство имѣетъ крылья и летаетъ по воздуху, -- и не трепещемъ за судьбу государства, зная, что нетотъ, такъ другой выразитъ собою то, что приготовлено предъидущими событіями, и что мѣсто свято пусто не бываетъ.
   Потомъ г. Погодинъ особенно налегаетъ на мысль, что мирные кіевскіе жители приняли Олега безъ сопротивленія, и что поселеніе его было такъ же мирно, какъ и рюриково въ Новѣгородѣ, чѣмъ и опредѣлился характеръ ихъ отношеній къ жителямъ.
   Мы бы хотѣли спросить автора: это мирное занятіе не математическая ли точка, не почти идея ли? Кіевляне были народъ странный. Приходитъ къ нимъ одинъ -- они покоряются ему добровольно; приходитъ другой -- ему точно также; приходитъ третій, убиваетъ ихъ властителей -- они покоряются ему безъ сопротивленія. Такой народный характеръ отнимаетъ рѣшительно всякое право говорить о мирномъ занятіи и завоеваніи. Въ-отношеніи къ Полянамъ и вообще тѣмъ изъ нашихъ Славянъ, которые охотно, безъ боя подчинялись первому пришельцу, различіе добровольнаго подчиненія или призванія и завоеванія не могло имѣть никакого значенія, и, слѣдовательно, никакого вліянія на дальнѣйшую ихъ судьбу. Объяснимся. Представимъ себѣ, что народъ сильный, независимый, граждански-развитой, и не поддающійся первому встрѣчному, призоветъ къ себѣ постороннихъ властителей. Такое призваніе даетъ ему возможность заключить съ призванными условія, обезпечить свои права, поставить границы произволу пришельцевъ, и такимъ-образомъ извлечь изъ призванія всевозможную пользу, не подвергаясь опасностямъ порабощенія. Представимъ себѣ теперь другой случай, что этотъ же самый народъ будетъ завоеванъ пришельцами. Тогда послѣдніе дѣлаются его безусловными господами и устроиваютъ его судьбу по произволу, неограниченно. Ясно, что въ-отношеніи къ такому народу различіе между завоеваніемъ и добровольнымъ подчиненіемъ неизмѣримо велико и на всю послѣдующую судьбу его имѣетъ рѣшительное и.важное вліяніе. Тутъ стоитъ поизслѣдовать, былъ ли народъ завоеванъ или нѣтъ -- ибо вся исторія его получаетъ отъ такого или другаго разрѣшенія этого вопроса противоположное значеніе и колоритъ. Но когда племя, едва-только начинающее выработываться изъ первоначальной, грубой непосредственности и при этомъ коснѣющее въ патріархальныхъ, мирныхъ и кроткихъ нравахъ, охотно, безусловно подчиняется всякому, который захочетъ имъ владѣть,-- не слѣдуетъ ли изъ этого заключить, что оно и не могло быть завоевано, потому-что всегда предупреждало завоевателя своею безусловною покорностью и ничѣмъ не обезпечивало себя и своихъ правъ, слѣдовательно, не будучи завоевано, могло подвергаться всѣмъ невыгодамъ завоеванія по произволу пришельцевъ? Г. Погодинъ понималъ это, хотя, можетъ-быть, и не совсѣмъ-ясно. Ему видно хотѣлось удержать для начала нашего государства принципъ мирнаго занятія, и такъ-какъ провести его никакъ нельзя было, то онъ во многихъ мѣстахъ своего сочиненія долженъ былъ прибѣгать къ отчаяннымъ предположеніямъ. Напримѣръ, онъ говоритъ, что Славяне своею безусловною покорностью обезоружили дикихъ Варяго-Руссовъ. Далѣе нельзя идти! Въ-самомъ-дѣлѣ, представить хищныхъ, вѣроломныхъ и грубыхъ Руссовъ, какими мы ихъ знаемъ по нашей лѣтописи, благородными и великодушными рыцарями, есть верхъ историческаго tour de force, натяжки столько же невѣроятной, сколько и неожиданной въ изслѣдователѣ, который на каждой строкѣ своего сочиненія проповѣдуетъ историческое безпристрастіе и жестоко преслѣдуетъ противниковъ за натяжки и любимыя мысли. Пора же, наконецъ, понять, что если пришествіе дружины не имѣло у насъ тѣхъ послѣдствій, какія въ другихъ земляхъ, то причина не въ великодушіи Руссовъ, не въ свои себѣ занятія ими славянскихъ земель, а только въ томъ, что Варяги не думали основать у насъ государства, и потому долго блуждали по огромной поверхности безъ цѣли и постояннаго жительства. Нѣчто похожее на государство начинаетъ показываться не ранѣе Владиміра, а особенно при Ярославѣ, слѣдовательно, спустя сто или полтораста лѣтъ послѣ прибытія Руссовъ. А мы все толкуемъ, было ли у насъ завоеваніе іни нѣтъ, точно какъ-будто отъ этого факта зависитъ все,-- тогда-какъ онъ самый неважный изъ неважныхъ въ нашей исторіи, въ эти отдаленныя, грубыя времена, когда Россія представляла собою не что иное, какъ
   
             rudis indigestaquc moles
   Non bene junclarum discordia semina rerum.
   
   А вся бѣда отъ-того, что мы даже до-сихъ-поръ не можемъ привыкнуть смотрѣть на нашу исторію прямо, просто. Мы непремѣнно смотримъ на нее съ точки зрѣнія западной или европейской исторіи, гдѣ для начала государствъ были другія условія. Что тамъ важно, здѣсь совершенно-неважно, и на оборотъ. Къ этому мы необинуясь причисляемъ различіе между завоеваніемъ и мирнымъ занятіемъ, которое у грубыхъ, первоначальныхъ племенъ не влечетъ за собою тѣхъ послѣдствій, какія у народовъ цивилизованныхъ и просвѣщенныхъ.
   Мистическимъ тономъ проникнуто и все дальнѣйшее въ этой статьѣ. Какъ ни скучно, ни утомительно для читателя слѣдить за фантазіей автора, который въ событіяхъ самыхъ естественныхъ и неважныхъ видитъ таинственное водительство судьбы, трудные и важные іероглифы, проникающіе наблюдателя какимъ-то священнымъ ужасомъ и благоговѣніемъ, -- послѣдуемъ за нимъ, чтобъ показать до конца, какъ эти призраки нестрашны, какъ они напротивъ съ значеніемъ, приданнымъ имъ авторомъ, мелки.
   "Лѣнивый Игорь потерялъ было дани, переставъ ходить за ними, и племена, пользуясь благопріятнымъ случаемъ, отлагались. По крайней мѣрѣ, всю свою жизнь онъ прожилъ въ Кіевѣ, и привычка, которую называютъ второю природою, привычка дружины и города къ князю и его роду, а князя къ дружинѣ и народу, привычка къ осѣдлости и какому-то порядку вещей, укоренялась. Таково было при Игорѣ пріобрѣтеніе, почти невещественное, къ родительскому наслѣдству. Сѣмя не развилося, но нѣсколько укрѣпилось, приготовилось для развитія. Подъ конецъ своей жизни Игорь захотѣлъ-было притѣснить сосѣднихъ Древлянъ, и погибъ за то отъ руки ихъ. Новая опасность, по крайней мѣрѣ опасность Рюрикову роду, ближнее племя возстало, и рѣшилось на такое отважное дѣйствіе -- убить князя; что жь сдѣлаютъ дальнія! Что будетъ съ самою дружиною? Какъ легко, кажется, какому-нибудь смѣльчаку захватить начальство и "увести ее на промыселъ, или самому сѣсть на престолъ!" (стр. 481 и 482).
   Изъ чего авторъ взялъ, что Игорь былъ лѣнивъ и потерялъ дани, мы придумать не можемъ; ни одно мѣсто не даетъ права такъ говорить. Какъ мало Варяги осѣдлы при Игорѣ, видно изъ жизни Святослава, который не хотѣлъ остаться въ Кіевѣ. Бунтъ Древлянъ -- явленіе частное, которое не имѣло никакого отношенія къ другимъ племенамъ, можетъ-быть, даже оставалось имъ неизвѣстнымъ, да и убійство князя тогда далеко не то значило, что въ-послѣдствіи, особливо, когда Россія начала гораздо-болѣе походить на государство, на-примѣръ, въ московскій періодъ. О тщетныхъ и смѣтныхъ опасеніяхъ на счетъ рюрикова рода, не стоитъ и говорить; право, тогда Рюриковъ родъ еще не много вѣсилъ въ судьбахъ Россіи.
   Судя по словамъ г. Погодина, русской исторіи съ самаго начала благопріятствовало необыкновенное счастіе. Все вышло, разумѣется, такъ, какъ вышло. Но авторъ во всемъ этомъ видитъ какую-то высшую необходимость. Напримѣръ, у Игоря былъ одинъ сынъ. Тутъ, кажется, нѣтъ ничего необыкновеннаго. У Святослава ихъ было три, у Владиміра двѣнадцать, а единство Руси удержалось. Но, читая книгу г. Погодина, подумаешь, что такъ было необходимо нужно по тогдашнему состоянію Россіи. Вотъ какъ онъ объ этомъ разсуждаетъ;
   "У Игоря былъ такъ же одинъ сынъ, какъ у Рюрика, Святославъ, къ счастію молодой Руси, которой необходимо было распространиться прежде, нежели раздѣлиться, которой необходимо было раскинуться, хоть слегка, изъ одного центра, а не многихъ, едино сѣмя должно было пока развиваться, одно государство рости, а не многія равносильныя возникнуть вдругъ. Рано было начинаться удѣльнымъ княжествамъ: еслибъ у первыхъ "князей было по многу дѣтей, то они поссорясь тотчасъ между собою, (неизбѣжный случай), воспрепятствовали бъ развитію, неукрѣпясь ослабли бъ, и не успѣли бъ захватить столько постороннихъ земель, кои могли отойти въ составъ другихъ сосѣднихъ государствъ. Тяжело дѣтямъ остагься сиротами, пока отецъ не устроитъ хозяйства.Силѣ предлежало еще поприще внѣ, а не внутри"(стр. 482 и 483).
   Пожалуй и такъ. Но можно бы разсуждать и совершенно на выворотъ. Вотъ почему всѣ такія разсужденія -- пустыя слова, отъ которыхъ наука ничего не выигрываетъ, но проигрываетъ очень-часто.
   Святославъ считалъ Кіевъ постоемъ и рѣшился оставить его; не перенести столицу, какъ думаютъ нѣкоторые -- замѣчаніе глубоко-вѣрное -- а переѣхать на другую квартиру. (Стр. 483). Какъ ни отстаиваетъ авторъ послѣднее выраженіе, но оно и смѣшно и неудачно, потому-что взято изъ совершеннодругаго порядка вещей, неимѣющаго ничего общаго съ тогдашнимъ. Не дурно замѣтить также, что постоянное пребываніе Игоря въ Кіевѣ (если это и фактъ достовѣрный) немного, кажется, послужило къ водворенію, къ осѣдлости Варяговъ въ этомъ городѣ. Зачѣмъ же было'объ немъ и говорить? Непонятная страсть нанизывать факты на одну нитку и вытягивать въ линію, тогда какъ они обыкновенно выпадаютъ такъ пестро, и только въ цѣлой эпохѣ, чрезъ отвлеченіе, мы можемъ открыть общія черты.
   Мысль о раздачѣ удѣловъ Святославомъ Ярополку, Олегу и Владиміру очень-недурна и во всякомъ случаѣ нова.
   "Передъ отбытіемъ Святославъ отдалъ старшему сыну Ярополку свой Кіевъ, а втораго послалъ княжить на Волынь. Святославъ не раздѣлилъ, какъ говорятъ у насъ обыкновенно, свои владѣнія, но другаго сына послалъ въ дикое поле. Древлянъ племя самое близкое къ Кіеву, разоренное Ольгою, обложенное двойною данію, и потому тѣснѣе связанное съ Кіевомъ, легче было держать въ повиновеніи. Вотъ главная причина, почему Святославъ послалъ туда сына. Третьяго сына, Владиміра, вытребовали себѣ сами Новгородцы, почти противъ воли Святослава, которой говорилъ имъ даже: кто къ вамъ пойдетъ? Слѣдовательно, Святославъ все-таки владѣлъ однимъ Кіевомъ, гдѣ жилъ, гдѣ жилъ и отецъ его; здѣсь нечего говорить о дѣленіи, ибо дѣлятъ цѣлое, дѣлятъ свое владѣніе, а Святославъ не владѣлъ Древлянами, которые платили ему только дань. Тѣмъ болѣе должно сказать это о прочихъ дальнихъ племенахъ, и всего вѣрнѣе и точнѣе, о Новгородцахъ. Но еслибъ даже и владѣлъ -- все только Кіевомъ и ближнею Волынью. Вотъ что отдалъ онъ двумъ сыновьямъ своимъ.-- Не было дѣленія и еще менѣе пагубнаго примѣра!! Дѣленіе было общее во всей Европѣ, необходимая принадлежность, степень гражданскаго общества, а не частная ошибка. Но у насъ, "повторяю, не было ни дѣленія, ни частной ошибки, ни примѣра" (стр. 484 и 485).
   Да не подумаетъ, однако, благосклонный читатель, что съ раздачею удѣловъ всѣ опасности для русской исторіи миновались. Напротивъ, вы знаете, что противникомъ Святослава былъ Цимисхій, императоръ храбрый и умный. Онъ тоже родился не даромъ, и если онъ не могъ возродить дряхлѣющую Византію, то призваніе его было еще выше -- удержать Варяговъ-Русь въ Кіевѣ и дать имъ возможность окончательно осѣсться. Не забудьте, что сыны Святослава могли послѣдовать за своимъ отцомъ въ Болгарію. Что бы сталось тогда съ славянскими племенами? Авторъ наивно восклицаетъ; "какъ все зыбко!"
   "Случился же именно въ это время "въ Греціи такой Государь, какъ Іоаннъ Цимисхій, одинъ изъ самыхъ воинственныхъ Государей въ цѣломъ ряду Византійскихъ Императоровъ, впродолженіи долговременнаго періода. Онъ заставилъ Святослава удалиться изъ любезной Болгаріи, который на возвратномъ пути и сложилъ буйную свою голову, съ остальными мужами. Сыновья его лишены были средствъ идти въ Болгарію, отнятую Греками, не могли переселиться туда, еслибъ и хотѣли. Они остались у насъ владѣя порознь Кіевомъ, Волынью и Новгородомъ.-- Сѣмя переслано опять къ намъ, или лучше, укрѣпилось, глубже опустилось въ нашей землѣ. Опасностей стало меньше, по "крайней мѣрѣ дома" (стр. 486).
   Послѣ этого, разумѣется, могли ужь безопасно явиться нѣсколько князей, и ихъ явилось теперь трое. Какъ все дѣлается кстати, особливо когда въ головѣ изслѣдователя приготовлены, по извѣстному и данному, причины и условія случайныхъ событіи!
   Можно ли такъ смотрѣть на исторію?
   Остальная половина варяжскаго періода, начиная съ Ярополка, обрисована довольно-живо и удачно. Событія разсказаны просто, естественно и вмѣстѣ и оригинально, а потому и не лишены интереса. Любителей отсылаемъ къ самой книгѣ.
   Одиннадцатая и послѣдняя глава заключаетъ въ себѣ параллель Русской Исторіи съ исторіей Западныхъ Европейскихъ Государствъ относительно начала. Особой статьей эта глава, въ 1844 году, была отпечатана въ "Москвитянинѣ". Въ библіографіи "Отечественныхъ Записокъ ея коснулись слегка и вообще объ ней писано было меньше, нежели разсуждаемо на словахъ. Только въ самомъ "Москвитянинѣ* противъ нея была поднята сильная полемика, отчасти справедливая, по по основной мысли пристрастная. Не смотря на то, что эта статья была мало замѣчена, она заслуживаетъ большаго вниманія, какъ по своей парадоксальности, такъ и по непониманію главныхъ, основныхъ явленій нашей исторіи.
   Русская и западная, или, правильнѣе, европейская исторія до того различны между собою, что при всѣхъ видимыхъ, случайныхъ, иногда разительныхъ сходствахъ, нѣтъ никакой возможности сравнивать ихъ между собою. Весьма-вѣроятно, что главная причина такого разительнаго различія -- въ различіи элементовъ, исторической почвы, на которой совершались событія Какъ ни возбужденъ въ настоящее время вопросъ о славянскомъ племени -- онъ еще далеко не рѣшенъ, и едва-ли можно надѣяться, что онъ скоро разрѣшится. Ключа къ національному характеру этого удивительнаго племени, что ни говорено, ни писано объ немъ, мы еще не имѣемъ, и мы твердо увѣрены, что его въ силахъ дать одни событія, исторіи, а не кабинетныя занятія ученыхъ, не изслѣдованія его прошедшаго. Отъ-того странно положеніе всякаго мыслящаго человѣка, когда онъ говоритъ или пишетъ объ этомъ племени. Прежде о немъ вовсе не думали, потомъ говорили свысока, съ какимъ-то презрѣніемъ, или по-крайней-мѣрѣ неуваженіемъ. Теперь это совершенное невѣдѣніе и эти смѣшные предразсудки исчезли, но самое племя не сдѣлалось отъ этого понятнѣе. Чтобъ удостовѣриться въ этомъ, попробуйте прикинуть къ нему или его исторіи какой бы то ни было готовый аршинъ, которымъ мѣряется исторія другаго племени: ни однимъ вы его не смѣряете. Отъ-того и событія, съ перваго взгляда сходныя, даже тожественныя въ европейской и нашей исторіи, такъ же далеки между собою, какъ небо отъ земли; часто ихъ невозможно сравнивать, потому-что они несоизмѣримы. Мы думаемъ, что въ этомъ должно, между-прочимъ, искать причины, почему до-сихъ поръ наша историческая литература такъ бѣдна, тоща и неплодотворна. Она возникла въ тотъ періодъ нашей исторіи, когда мы жили подъ исключительнымъ вліяніемъ европейской цивилизаціи, и потому естественно смотрѣли паевое прошедшее европейскими глазами. Какъ ни важно, ни благодѣтельно было такое вліяніе на наше духовное и нравственное возрожденіе, оно не могло, однако, быть благопріятно для правильнаго уразумѣнія нашего прошедшаго. Въ теперешнее переходное время, когда самосознаніе начинаетъ пробуждаться, принимая нерѣдко странныя формы, -- начинаетъ проясняться и мысль объ этомъ коренномъ различіи нашей и европейской исторіи, и исподоволь созрѣваютъ другія понятія, другіе взгляды, которые измѣнятъ, наконецъ, представленіе о прожитомъ нами времени и событіяхъ.
   Г. Погодинъ тоже чувствуетъ это различіе, но онъ проводитъ его не до конца. Не высказывая, онъ предполагаетъ въ европейской и русской исторіи одинаковую почву, считаетъ ихъ соизмѣримыми величинами. Обѣ по его мнѣнію существенно-различны, но это потому только, что существенно-различны условія ихъ первоначальнаго существованія: въ Европѣ было завоеваніе, у насъ не было. Къ этому въ послѣднемъ итогѣ сводится все. Изъ этого видно, что по своему взгляду, точно такъ же, какъ и въ области изслѣдованій, г. Погодинъ занимаетъ средину между прежнимъ и новымъ временемъ. Онъ не смотритъ на русскую исторію съ точки зрѣнія, данной исторіею большей части европейскихъ государствъ, но въ то же время ставитъ ихъ на одну доску, проводитъ между ними параллель, какъ-будто-бы они при всемъ различіи имѣли между собою много общаго. Послѣдующимъ историкамъ славянскаго племени и Россіи въ особенности мы предоставляемъ честь разрушить это предубѣжденіе, столько же объяснимое исторически, сколько само-въ-себѣ ложное и неосновательное. Многіе уже теперь догадываются, что это не такъ, что между европейской и русской исторіей существуетъ только случайное, поверхностное сходство; теперь начинаютъ даже понимать, что аксіоматическія положенія въ европейской исторіи, съ помощію которыхъ можно безошибочно судить объ исторіи любаго европейскаго государства, ничего не объясняютъ въ русской исторіи, напротивъ затемняютъ ее. Что до васъ касается, мы намѣрены теперь прослѣдить внимательно выводы г. Погодина, которые, кромѣ ложнаго основанія, отличаются еще необыкновенною парадоксальностью и тѣми же историческими обоюдностями, на которыя мы уже не одинъ разъ указывали въ его новомъ сочиненіи. Все это любопытно по своей необыкновенности, яркости, можетъ-быть и потому еще, что, вѣроятно, есть люди, съ нѣкоторыми оттѣнками раздѣляющіе взглядъ г. Погодина; ибо, не смотря на то, что мы живемъ, по-видимому, быстро, не по днямъ, а по часамъ, мысль для насъ еще до-сихъ-поръ трудна и малодоступна; два противорѣчащія положенія, взаимно себя исключающія, много лѣтъ живутъ дружески, рядомъ -- по преданію, привычкѣ, или лѣности сообразить ихъ между собою -- такъ длится черезъ нѣсколько поколѣній. Страшно подумать, сколько такимъ взглядовъ пущено у насъ въ оборотъ и получило право гражданства!-- Статья г. Погодина начинается очеркомъ исторіи западно европейскихъ государствъ, теперь довольно-извѣстной и у насъ. Эти государства основаны на завоеваніи. Завоеваніе положило въ основаніе этихъ государствъ борьбу сословій, классовъ, которые представляютъ собою прежнихъ покорителей и покоренныхъ, и воспроизводятъ ихъ взаимную ненависть. Сначала аристократію побѣждаетъ среднее сословіе и само становится на ея мѣсто. Въ этомъ событіи видно освобожденіе покоренныхъ когда-то туземцевъ изъ-подъ ига пришельцевъ. Но теперь нисшее борется вмѣстѣ и съ среднимъ и съ высшимъ, и что изъ этой новой борьбы выйдетъ -- Богъ вѣсть. То же было и въ древней исторіи, въ Греціи, въ Римѣ. Въ русской исторіи, напротивъ, главныхъ, характеристическихъ событій европейской исторіи нѣтъ. Это различіе происходитъ отъ-того, что у насъ не было завоеванія, а были призваніе, безпрекословное занятіе и полюбовная сдѣлка между туземцами и пришельцами. И такъ все различіе отъ различія въ началѣ.
   Мы уже выше сказали, въ какомъ случаѣ различіе завоеванія и призванія важно въ исторіи, и объяснили причины, почему въ русской исторіи IX вѣка оно кажется намъ совершенно-неважнымъ, несущественнымъ. Поэтому вновь распространяться объ этомъ мы не станемъ. Замѣтимъ здѣсь покуда мимоходомъ, что это различіе въ русской исторіи и не существовало. Въ Новгородъ дружина была призвана, но поступала недружелюбно, какъ завоеватель. Многія славянскія племена были рѣшительно покорены, и платили дань недобровольно, о чемъ можно судить по ихъ частымъ возстаніямъ. Что и съ ними недружелюбно поступали Варяги, по-крайней-мѣрѣ иногда видно изъ разсказа о поступкѣ Игоря съ Древлянами. Поэтому были ли мы завоеваны, или приняли иноземцевъ добровольно, -- фактъ еще очень-спорный, о которомъ нельзя рѣшительно судить на томъ только основаніи, что сѣверныя племена призвали Рюрика; а на спорномъ фактѣ нельзя строить цѣлой теоріи. Потомъ, допустивъ даже, что Варяги Русь не завоевали насъ, и всѣми племенами были приняты съ распростертыми объятіями, мы не имѣемъ никакого права заключить отсюда, что у насъ отъ этого было легче; по-крайней-мѣрѣ, изъ частыхъ возстаній племенъ и безпрерывныхъ походовъ къ нимъ этого видѣть нельзя. И такъ, различіе завоеванія и призванія въ нашей исторіи ничего почти не значитъ и не играетъ никакой роли.
   Постановивъ основное различіе между нашей исторіей и исторіей европейскихъ государствъ и рѣшивъ, что изъ этого различія проистекаютъ всѣ прочія, г. Погодинъ разсматриваетъ составные элементы нашего государства порознь. Послѣдуемъ за нимъ.
   У насъ князь былъ добровольно призванный (въ Новгородѣ), или принятый безъ сопротивленіи (въ Кіевѣ),
   "Тотъ и другой не имѣлъ, слѣдовательно, и даже не могъ имѣть враждебныхъ чувствъ побѣдителя, завоевателя, какія питали Западные государи, тотъ и другой не могъ смотрѣть на свое владѣніе, какъ на добычу, "взятую съ бою, приступомъ; не имѣлъ никакихъ внутреннихъ враговъ, ни внѣшнихъ соперниковъ, въ своемъ, хотя и ничтожномъ, въ сравненіи съ Западными королевствами, владѣніи. Нашъ Государь былъ званымъ мировымъ гостемъ, желаннымъ защитничкомъ, а Западный Государь былъ ненавистнымъ пришельцемъ, главнымъ врагомъ, отъ котораго народъ напрасно искалъ защиты" (стр. 500).
   Какъ на враговъ, призванный князь не смотрѣлъ на племена -- это правда; но, вѣроятно, смотрѣлъ какъ на источникъ обогащенія и добычи. Припомните, г. Погодинъ, все, что лѣтопись говоритъ о дѣйствіяхъ Варяговъ у насъ, и вы съ нами согласитесь. А Славянамъ, которые принуждены бы ли испытывать на себѣ ихъ своеволіе, хищничество, насиліе, право, было все равно, пришли ли они какъ завоеватели, или какъ призванные. Имъ отъ-того не было легче, и голословными различіями ихъ, вѣроятно, трудно было утѣшить.
   Развивая далѣе свою мысль, г. Погодинъ силится показать, что такимъ характеромъ нашихъ князей условливалось ихъ отношеніе къ боярамъ, городамъ и народу,-- другое, нежели какое было на западѣ.
   Къ боярамъ: "На Западѣ король" былъ обязанъ своимъ сподвижникамъ, (герцоги, дюки), помогавшимъ ему покорить землю, а вашъ князь не имѣлъ никакихъ обязанностей къ боярамъ, большею частію его родственникамъ, которые сопровождали его безъ всякой со стороны его нужды, не имѣли случая оказать ему никакихъ важныхъ, необходимыхъ услугъ, -- и въ случаѣ неудовольствія могли только оставить его" (стр. 500 и 501).
   Чистый вымыселъ, потому-что основанъ на однихъ голыхъ предположеніяхъ! Почему нашъ князь не имѣлъ никакихъ обязанностей къ боярамъ? Почему знаетъ авторъ, что они были большею частью его родственники? Ужь не изъ словъ ли лѣтописи, что избрались три брата "съ роды своими"? Если наши князья безпрестанно воевали -- что достовѣрно извѣстно -- какое право имѣетъ авторъ сказать, что бояре сопровождали его безъ всякой со стороны его нужды и не имѣли случая оказать ему никакихъ важныхъ, необходимыхъ услугъ? Право оставить начальника дружины имѣли дружинники не только у насъ, но и вездѣ; а если тамъ они имѣли и другія права, то эти права условливались осѣдлостію дружины, чего у насъ долго не было. Словомъ, такое опредѣленіе отношеній князя къ боярамъ такъ произвольно, такъ натянуто, что не заслуживаетъ опроверженія. Пусть авторъ подкрѣпитъ свои положенія дѣльными доводами, и мы тогда опровергнемъ ихъ, ибо ихъ нѣтъ, а есть доводы противъ него, хотя ихъ и немного. Пока онъ этого не сдѣлаетъ, мы считаемъ неумѣстнымъ серьёзный разборъ неосновательныхъ и недоказанныхъ предположеній.
   Къ народу: "Съ народомъ у насъ князь имѣлъ дѣло лицемъ къ лицу, какъ его защитникъ и судья, въ случаяхъ, впрочемъ, очень рѣдкихъ, за что и получалъ опредѣленную дань,-- вотъ въ чемъ состояло его отношеніе, -- а Западный государь отдѣленъ былъ совершенно своими вассалами" (стр. 501).
   Легкій способъ рѣшать трудныя задачи! О которомъ времени говоритъ авторъ? О варяжскомъ періодѣ, вѣроятно? Но что жь мы о немъ знаемъ, и изъ чего взялъ г. Погодинъ, что съ народомъ наши князья имѣли дѣло лицомъ къ лицу? Хоть одно мѣсто въ доказательство, г. Погодинъ, одно мѣсто! Что князь за защиту и судъ получалъ опредѣленную дань -- этого мы тоже, признаться, не знали! Что, собирая дань на мѣстѣ, князь въ то же время судилъ и бралъ за то пошлину, это, можетъ-быть, и отчасти вѣроятно. Но чтобъ ему за судъ давалась дань, такъ можетъ думать только тотъ, кто совершенно незнакомъ съ нашими юридическими древностями! Примѣръ Новгородцевъ, платившихъ 300 гривенъ "мира дѣля" ничего не доказываетъ. Мы не знаемъ, было ли это данью;вѣроятно, нѣтъ, ибо дань платилась сама собою кіевскимъ князьямъ. По допустивъ, что дань платилась за защиту, спрашивается, за что жь платили ее не пограничныя, а внутреннія славянскія племена? Наконецъ, до какой степени князь не былъ отдѣленъ своими правителями и дружинниками отъ народа -- кто возьмется разрѣшить этотъ вопросъ, особливо въ эпоху, изъ которой до насъ не сохранилось почти никакихъ извѣстій?
   Объ отношеніи князей къ городамъ не сказано ничего. Этотъ вопросъ также бѣденъ извѣстіями, но за то посложнѣе. Авторъ, вѣроятно, боялся за него приняться.
   Также разбираетъ г. Погодинъ бояръ. У насъ ихъ было меньше, говоритъ онъ, чѣмъ на Западѣ. "Потому-что они не составили у насъ особаго класса, многочисленнаго сословія, сильнаго элемента; а были только не редкимъ рядомъ княжеской свиты, гвардіи, дружины" (стр. 501).
   Въ другомъ мѣстѣ мы высказали мысль, что въ самомъ началѣ у насъ былъ феодализмъ, потомъ исчезнувшій, и привели доказательства. Поэтому, мнѣніе автора, что наши мужи и бояре были только переднимъ рядомъ княжеской свиты, дружины, кажется намъ ложнымъ. Сверхъ-того, еще не рѣшено, что бояре были дружинника съ самаго начала. Объ этомъ мы тоже сказали свое мнѣніе.
   Объ отношеніяхъ бояръ (т.е. по терминологіи автора, дружинниковъ) къ князю сказано слѣдующее;
   "Воеводы Западные почитали себя почти равными Королю, который безъ нихъ ничего не значилъ, не могъ владѣть Государствомъ, не могъ дѣйствовать, всего менѣе повелѣвать ими, а наши находились въ полномъ распоряженіи Князя,-- ближайшіе исполнители его приказаній, -- его родственники, слуги, наемники, безъ которыхъ онъ могъ обойдтись всегда. Они зависѣли отъ Князя, а на Западѣ Князь зависѣлъ отъ нихъ. Тѣ дѣлали, что хотѣли, а паши, что приказывалъ имъ Князь" (стр. 501 и 502).
   Изъ чегожь заключаетъ г. Погодинъ, что наши дружинники находились въ полномъ распоряженіи князя, исполнители его приказаній, слѣпые органы его воли? Странно читать такія вещи, съ важностію выдаваемыя за истину, и между-тѣмъ лишенныя всякой опоры! Пусть г. Погодинъ приведетъ хоть одно доказательство, мы вызываемся представить ему до десяти въ опроверженіе. И это называется провести параллель между исторіями!
   Объ отношеніи дружинниковъ къ землѣ. "Наши (феодалы) не прикоснулись къ землѣ, а получали иногда отъ Князя, временно, въ родѣ жалованья, или по договору за свою службу, часть дани, доходовъ, съ того или другаго города,-- какъ его намѣстники, прикащики или откупщики, которыхъ онъ могъ всегда смѣнить, безъ малѣйшаго для себя вреда и неудобства. Феодалы разсѣялись по всему пространству покоренной земли, а наши не имѣли постояннаго пребыванія, и жили тамъ, гдѣ назначалъ имъ Князь, -- преимущественно при немъ, участвуя въ его походахъ военныхъ и мирныхъ" (стр. 502).
   Уступалась ли дань дружинникамъ съ городовъ, мы не знаемъ, потому-что нѣтъ извѣстій. Если у насъ былъ въ началѣ феодализмъ, то очень-немудрено, что были зачатки раздѣленія земель, но неуспѣвшіе развиться, потому-что дружина не получила осѣдлости. Во всякомъ случаѣ, вѣрно то, что мы объ этомъ не имѣемъ никакихъ извѣстій изъ варяжскаго періода. Также мало знаемъ мы, на какомъ основаніи управляли дружинники городами, и жили ли они постоянно въ однихъ мѣстахъ, или нѣтъ.
   Отношеніе дружинниковъ къ народу. "Феодалы Западные, отнявъ землю и заставивъ работать на себя ея обитателей, съ самаго начала поставили себя въ враждебное отношеніе къ нимъ, а наши бояре, не имѣя ни какого дѣла до народа, кромѣ сбора дани и суда, жили въ добромъ согласіи съ ними" (стр. 502).
   Бояре, пока ихъ званіе нестало однозначительно съ слугой царскимъ -- можетъ быть; дружинники за свое хищничество, какъ въ-послѣдствіи всѣ областные правители, вѣроятно, не очень были любимы народомъ. Впрочемъ, и объ этомъ мы не имѣемъ никакихъ извѣстій изъ варяжскаго періода.
   Наконецъ, и отношенія Феодаловъ къ государству были тоже разныя у насъ и въ Европѣ.
   "Феодалы Западные основали многія владѣнія, малыя Государства, изъ коихъ отвлеченно состояло одно большое, а у насъ было одно малое Государсгво. Западное Государство можно выразить такою дробью 10/10, а ваше десятичною" (стр. 503).
   Если у насъ были зачатки феодализма, то все это разсужденіе дѣлается совершенно излишнимъ. Потомъ, мы долго ломали себѣ голову, чтобъ понять математическое сравненіе, употребленное г. Погодинымъ. Странная охота говорить не-спроста, а вычурно, іероглифически! Мы увѣрены, что многіе читатели такъ же были затруднены этимъ мѣстомъ, какъ и мы.
   Сказанное о народѣ и землѣ справедливо. Онъ сохранилъ свои владѣнія, остался свободнымъ, и теперь сталъ только платить подать, дань, чѣмъ и ограничилась его зависимость. Но мы не согласны съ авторомъ, что земля досталась на Западѣ пришельцамъ сполна. Это бывало, но довольно рѣдко. Отбирались, обыкновенно, часть земли, треть или двѣ трети. Далѣе, страннымъ намъ показалось заключеніе автора о дани, платимой Славянами пришельцамъ. Эта дань, говоритъ онъ, состояла въ естественныхъ произведеніяхъ, которыхъ было у нихъ въ излишествѣ, которыхъ дѣвать имъ было некуда -- слѣдовательно, была вовсе не отяготительна. Мы назвали такое заключеніе страннымъ, потому-что оно основано на однихъ предположеніяхъ, ничѣмъ не подтверждаемыхъ. И здѣсь мы вызываемъ автора привести хоть два-три доказательства, а за то обязуемся представить столько же фактовъ, заставляющихъ думать противное. Но самое главное, въ чемъ мы не согласны съ авторомъ,-- это важность, которую онъ придаетъ тому, что у насъ туземцы остались свободны и не потеряли своихъ земель. Этотъ фактъ ни больше, ни меньше значителенъ, какъ указанное нами различіе завоеванія и призванія въ русской исторіи, и по тѣмъ же причинамъ. Варяги пришли къ намъ дружиной безъ всякой опредѣленной цѣли. Всего менѣе располагались они поселиться, обосноваться въ покой землѣ. Отъ-того и земли и свобода туземцевъ остались нетронутыми. Вотъ, еслибъ наши Славяне, призывая Варяговъ-Русь, выговорили себѣ и то и другое, мы сочли бы это фактомъ необычайно-важнымъ и многовѣснымъ для всей нашей послѣдующей исторіи; во этого не было. Отъ того въ-послѣдствіи, уже въ періодъ удѣловъ, мы видимъ, что свобода поселянъ была ограниченна. Какъ на Западѣ, князь былъ наслѣдникомъ послѣ смерда, помимо его дѣтей; онъ отъискивалъ и возвращалъ его себѣ изъ чужихъ владѣній. Въ московскую эпоху, всѣ земли, непринадлежавшія въ частную собственность, даже заселенныя цѣлыми крестьянскими общинами, стали мало-по малу получать характеръ государевыхъ земель. Изъ этого мы заключаемъ, что во время прибытія Варяговъ о свободѣ и землѣ не было ни мысли, ни рѣчи; это былъ вопросъ обойденный, еще невозникавшій. Рѣшеніе его было впереди, что и показываетъ исторія. Слѣдовательно, онъ могъ рѣшиться или такъ или иначе. Вотъ почему неотнятіе земли и свободы туземцевъ Варягами ровно ничего не значитъ въ русской исторіи; это не фактъ, нѣчто совершенно несуществующее; слѣдовательно, объ этомъ и говорить нечего
   Сказанное о нашихъ городахъ, что они были то же, что деревни, справедливо. Только авторъ себѣ немного противорѣчитъ. Въ XI главѣ онъ говоритъ, что городами назывались у насъ нѣкоторыя общины потому только, что князья избрали ихъ мѣстами пребыванія для себя, или для своихъ мужей и огородили (стр. 504), а въ VIII-й, на стр. 293, не прилагая никакихъ опроверженій, приводитъ выводъ г. Григорьева (п. 6), "что на пространствѣ помянутыхъ губерній (въ 4 п.) были города, не въ смыслѣ огороженныхъ, укрѣпленныхъ мѣстъ, а въ значеніи торговыхъ поселеній, которыя пользовались извѣстною безопасностію и въ которыхъ развиты были первыя зачала гражданскаго благоустройства." И то и другое мнѣніе имѣетъ за себя многія доказательства; у насъ были города и въ томъ и въ другомъ смыслѣ. Не знаемъ, почему же авторъ говоритъ, что у насъ были города толь ко въ смыслѣ огороженныхъ центровъ управленія? Можетъ-быть, изъ такого ихъ значенія легче было объяснить отсутствіе у насъ средняго сословія, нежели изъ городовъ въ смыслѣ средоточій промышлености и торговли. Такъ-какъ мы этого не знаемъ навѣрное, то и не можемъ рѣшить.
   Потомъ авторъ беретъ тотъ же вопросъ, но съ другой стороны. Сравнивая опять начало европейскихъ государствъ съ началомъ русскаго, онъ говоритъ, что на Западѣ "государства родились въ одночасье, а наше рождалось двѣсти лѣтъ" (стр. 505). Пріимемъ это за истину и посмотримъ, что выводитъ авторъ изъ своей мысли.
   Такая долговременность, по его мнѣнію, имѣла вліяніе на наши первоначальныя отношенія и образовала ихъ различно съ европейскими.
   "Первые Князья владѣли у насъ по одному городу, въ коемъ жили, или, лучше сказать, остановились постоемъ, ибо не имѣли мысли о постояннемъ пребываніи; они не боялись потерять ничего, тѣмъ болѣе, что ни чѣмъ не дорожили, слѣдовательно -- какъ сначала имъ не нужны были помощники для водворенія, такъ естественно и теперь были не нужны для того, чтобъ сохранять владѣніе.-- Пользуясь благопріятными обстоятельствами, они начинаютъ ходить въ походы по разнымъ сторонамъ и распространять предѣлы своей дани, все еще не думая о прочномъ владѣніи. Если у нихъ недоставало собственныхъ средствъ, они нанимали себѣ войско у бранныхъ единоплеменниковъ. Всего чаще цѣлію ихъ были богатые сосѣди, особенно Греція, вознаграждавшая сторицею ихъ труды.-- Такимъ образомъ Князья постепенно богатѣли, распространяли свои владѣнія, усиливались и "утверждали еще болѣе первоначальную самобытность къ тому времени, когда духъ движенія успокоился, пути всѣ преградились, и привычка къ давнишнему мѣсту жительства взяла свою силу. Это было уже при Владимірѣ и Ярославѣ, которые покончили очертаніе окружности, и положили по послѣднему камню основанія, черезъ двѣсти лѣтъ по ѣ хоть бы скудныя извѣстія, служащія точками опоры для историка. Но ихъ нѣтъ. Этому недостатку ничто не можетъ помочь. Лучшее доказательство -- тщательно-собранныя и обработанныя самимъ авторомъ мѣста изъ Нестора о нашихъ Славянахъ, а Несторъ едва ли не единственный прямой источникъ, во всякомъ случаѣ самый богатый, не смотря на всю свою скудость. Самъ г. Погодинъ говоритъ (стр. 395), что "ихъ очень мало... и ученое любопытство ими не удовлетворяется", но послѣ этого предлагаетъ вопросъ: не уже ли нѣтъ никакихъ средствъ дополнить наши понятія?" Эти средства суть, по его словамъ: языкъ, нарѣчія, собственныя названія, праздники, повѣрья, примѣты, преданія, обычаи, пѣсни, пословицы. Въ доказательство важности собственныхъ именъ приведены остроумныя розъисканія Ходаковскаго о городищахъ, основанныя преимущественно на именахъ. Объ этихъ розъисканіяхъ до-сихъ-поръ нельзя ничего сказать ни на, ни противъ. Видно только, что Ходаковскій былъ энтузіастъ своего дѣла и отдался ему какъ немногіе могутъ чему-нибудь отдаваться. Благодаря г. Погодину, мы теперь отчасти познакомились съ труда" мы этого замѣчательнаго человѣка. Жаль только, что они разбросаны въ разныхъ повременныхъ изданіяхъ и не собраны въ одну книгу; изучать было бы легче. Въ-заключеніе мы должны признаться, что извлеченіе, сдѣланное г. Погодинымъ изъ Ходаковскаго, не совсѣмъ намъ понравилось. Во многихъ мѣстахъ, особливо въ отвѣтахъ Калайдовичу, Ходаковскій излагаетъ свою систему гораздо-опредѣленнѣе, яснѣе, нежели какъ она представляется въ разбираемой нами книгѣ. Здѣсь эта система какъ-то стерта. Впрочемъ, мы можемъ и ошибаться.

"Отчечественныя Записки", No 2, 1847

   
чти послѣ перваго пребыванія Варяговъ.-- Вотъ какъ первоначальное отличіе Русскаго Князя отъ Западнаго Короля, утвердилось окончательно.-- Точно такое же дѣйствіе долговременнымъ основаніемъ Государства произведено и на бояръ, сравнительно съ Западомъ: первыя поколѣнія ихъ не имѣли большаго значенія, а послѣднія, Владиміровы и Ярославовы, почти никакого. Спутники Рюриковы и Олеговы, какъ товарищи, могли еще, можетъ быть, предъявлять какое-нибудь право, но роды ихъ пресѣклись едва ли не впродолженіе несчастныхъ походовъ Святославовыхъ, и Владиміръ привелъ себѣ новыхъ мужей, нанятыхъ имъ на Сѣверѣ для войны съ Ярополкомъ; кончивъ войну, однихъ по выбору онъ оставилъ у себя, для службы, а другихъ выпроводилъ въ Грецію. Ярославъ поступалъ одинаково.-- Наши мужи по городамъ получали отъ Князя воиновъ, которые помогали имъ исправлять ихъ должность, между тѣмъ, какъ феодалы Западные, получивъ землю, обязаны были ставить Королю воиновъ, которые и составляли единственно его войско. Такимъ образомъ наши бояре по необходимости были подчинены Князю, и боярство въ Западномъ смыслѣ рѣшительно отстранилось. Самая дружина, вслѣдствіе безпрерывныхъ многолѣтнихъ войнъ, нѣсколько разъ переводилась и возобновлялась сполна, и слѣдовательно не могла пустить глубокихъ корней, усилиться насчетъ Князя, а находилась въ совершенной отъ него зависимости. Племена Славянскія обкладывались одно за другимъ данью, на томъ же основаніи, какъ первыя, оставаясь свободными, владѣя по прежнему землею, и не питая никакой ненависти къ пришельцамъ.
   Предѣлы Государства распространялись, слѣдовательно, исподоволь, безъ усилій со стороны Князя, безъ непосредственнаго участія бояръ, безъ отягощенія народа.-- Число городовъ увеличивалось только какъ жилищъ для княжескихъ намѣстниковъ и сборщиковъ дани" (стр. 505-508).
   У г. Погодина странный способъ разсужденія. Поставитъ рядомъ два факта, неимѣющіе между собою ровно ничего общаго, и говоритъ: посмотрите, какъ они различны! Важнѣе такой ошибки въ дѣлѣ исторіи мы не знаемъ. Изъ нея по необходимости все выходитъ наоборотъ, и истина, вмѣсто того, чтобъ уясниться, затемняется. Сравнивать въ частностяхъ между собою можно только однородное. Только между однородными есть частныя сходства, есть частныя различія. Сказать о разнородныхъ, что они въ томъ или въ другомъ различны, мало Въ отношеніи къ нимъ нужно объяснить, почему сравненіе ихъ невозможно; въ частныя сличенія нечего и вдаваться. Мы это отчасти показали на значеніи завоеванія и призванія въ русской исторіи, на сохраненіи нашими Славянами земель и свободы по прибытіи Варяговъ. Приведенныя теперь слова автора даютъ намъ возможность пояснить нашу мысль еще болѣе.
   Сначала авторъ говоритъ о вашихъ князьяхъ. Вникните въ его слова, и вы удостовѣритесь, что между кёнигами европейскими и русскими князьями,-- не было ровно ничего общаго. Задачи ихъ совершенно различны. Первые хотѣли основать государство, а послѣдніе объ этомъ не думали. Первые пришли въ землю завоеванную съ цѣлью водвориться, послѣдніе жили въ немъ постоемъ. Поэтому первые дорожили своими пріобрѣтеніями и дружиной, поддерживавшей ихъ силу, которая имъ была нужна, а послѣдніе, какъ временные пришельцы, не дорожили ничѣмъ, ни владѣніями, которыхъ у нихъ не было сначала, ни дружиной, нужной для ихъ поддержанія. Прибавимъ къ этому отъ себя, что первымъ, по ихъ задачѣ, положенію, было необходимо опредѣлить свои отношенія къ туземцамъ и землѣ, а послѣднимъ, по той же самой причинѣ, это было совершенно ненужно. Спрашивается послѣ этого, что жь тутъ сравнивать? Вѣдь никто не сравниваетъ Кеплера съ Діономъ сиракузскимъ, Аполлонія тіанскаго съ Пушкинымъ? Если хотите провести параллель между русской и европейской исторіей, возьмите эпохи сходныя; на-примѣръ, сравните съ новымъ порядкомъ вещей, въ-отношеніи къ сословіямъ и землѣ, появившимся на Западѣ съ основаніемъ государствъ, ту эпоху русской исторіи, когда начали у насъ юридически обозначаться сословія и ихъ отношенія, вопросъ о поземельномъ владѣніи и собственности. Такое сравненіе будетъ по-крайней-мѣрѣ возможно, при всемъ прочемъ различіи обстоятельствъ и времени, по однородности, одинаковости предмета. А вы, не вникая ни въ духъ времени, ни въ вопросы, разрѣшаемые внутри общества, довольствуясь одними чисто-внѣшними, случайными признаками, на основаніи ихъ считаете эпохи однородными и сличаете ихъ! Какихъ же плодовъ ожидать отъ такой невозможной работы?.. По этого мало. Одна ошибка непремѣнно влечетъ за собой другую. Изъ словъ самого г. Погодина слѣдуетъ, что наши первые князья вовсе и не думали о томъ, о чемъ должны были думать и заботиться основатели новыхъ европейскихъ государствъ. Стало-быть, для первыхъ и не существовали вопросы, которые были разрѣшаемы послѣдними. Но такъ-какъ эти вопросы не были совершенно-случайными, а необходимо условливались и условливаются внутреннимъ бытомъ каждаго государства (таковы вопросы о поземельномъ владѣніи, объ отношеніи сословій между собою и къ верховной власти, о положеніи церкви и ея отношеніяхъ къ государству, и множество тому подобныхъ), то и для нашихъ князей эти вопросы рано или поздно должны были возникнуть, и въ-самомъ-дѣлѣ они мало но малу опредѣлились и получили свое рѣшеніе, какъ видно изъ нашихъ законодательныхъ памятниковъ. Состояніе, предшествующее этому рѣшенію, было неопредѣленное, юридически-несуществовавшее, котораго, слѣдовательно, никакъ нельзя сравнивать съ юридическимъ, опредѣленнымъ и обозначеннымъ бытомъ, наступившимъ въ Европѣ вмѣстѣ съ основаніемъ государствъ; ибо для насъ еще предстояло получить ту или другую форму, то или другое опредѣленіе, лучшее или худшее въ сравненіи съ европейскимъ, а Европа получила его съ самаго начала. Такъ мы понимаемъ и такъ, вѣроятно, понимаютъ всѣ, хоть сколько-нибудь знакомые съ первыми началами правовѣдѣнія и исторіей законодательствъ. Сравнивая начало европейскихъ государствъ съ началомъ русскаго, всякій скажетъ: основатели западныхъ государствъ опредѣлили такія-то отношенія такъ-то и такъ-то, а Рюрикъ и его ближайшіе преемники оставили эти отношенія неопредѣленными, потому-что имѣли другія цѣли. Но г. Погодинъ берется за дѣло иначе. Для него этихъ важныхъ различій не существуетъ. Въ его глазахъ Клодвигъ и другіе отобрали землю у ту земцевъ, обратили ихъ въ рабовъ, а основатели русскаго государства оставили имъ и земли и свободу. Что жь, хотѣли бы мы спросить, они утвердили за ними и то и другое закономъ? Нѣтъ! Они ни о томъ, ни о другомъ и не думали. По крайней-мѣрѣ, туземцы старались утвердить за собой эти важныя привилегіи жалованными грамматами? И того не было. Такъ вотъ что! Напрасно же подробно изъясняетъ г. Погодинъ "какъ перво" начальное отличіе русскаго князя отъ "западнаго короля утвердилось окои"чательно". Мы повѣрили бы ему наслово, что оно и первоначально было окончательнымъ, ибо между ними не было никогда ни малѣйшаго сходства.
   Совершенно тоже самое должно сказать и о боярахъ (т. е. дружинникахъ) въ сравненіи съ западными феодалами. О ихъ значеніи разсуждать нельзя, потому-что и оно не было юридическое. Г. Погодинъ приведетъ нѣсколько фактовъ въ доказательство, что они не имѣли большаго значенія, а мы приведемъ тоже нѣсколько въ доказательство противнаго. Въ результатѣ получится нуль, т. е., что ихъ значеніе и права, какъ неопредѣленныя, не были именно такими-то, слѣдовательно, не были никакими.-- Изъ чего видитъ авторъ, что Ярославъ поступалъ съ наемными мужами, подобно Владиміру, какъ съ слугами: однихъ удерживалъ, другихъ отсылалъ отъ себя, -- не знаемъ. Въ туземныхъ источникахъ на это нѣтъ никакихъ данныхъ.
   Сравненіе нашихъ "мужей" по городамъ съ западными феодалами неудачно, потому-что о послѣднихъ мы знаемъ многое, о первыхъ почти ничего -- и еще потому что, какъ мы показали въ другомъ мѣстѣ, у насъ сначала, кажется, былъ феодализмъ, подобный засадному. А если шатко первое положеніе, то по тому самому шатки и выводы, будто наши бояре были подчинены (безусловно) князю и будто потому боярство въ западномъ смыслѣ отстранилось. (Объяснить причины послѣдняго явленія очень-трудно. Двумя строками такого вопроса не рѣшить).
   Также не видимъ мы, чтобъ дружина находилась въ совершенной зависимости отъ князя, особливо сначала.
   Откуда взялъ авторъ, что туземцы не питали у васъ никакой ненависти къ пришельцамъ? Данныя противъ -- есть. Данныхъ въ пользу этого мнѣнья -- ни одной.
   За тѣмъ слѣдуетъ сравненіе законовъ салическихъ съ"Русской Правдой".На Западѣ за убійство франка-побѣдитсля платилось больше, чѣмъ за убійство туземца покореннаго, а у насъ за Русса и Славянина была одна и та же вира. Этотъ фактъ въ-самомъ-дѣлѣ весьма-важенъ для характеристики отношеній туземцевъ къ пришельцамъ въ Россіи, въ варяжскій періодъ. Но пока мы не знаемъ ничего вѣрнаго ни даже вѣроятнаго о времени и способѣ составленія "Русской Правды",-- нельзя строить на немъ теоріи. "Русская Правда" странный, загадочный памятникъ древности, столько же важный по своему содержанію, сколько мало опредѣленный и обслѣдованный. До-сихъ-поръ это камень преткновенія для филологовъ, историковъ и юристовъ. Впрочемъ, допустивъ даже, что "Правда" дѣйствительно составлена при Ярославѣ, слѣдовательно, въ первой половинѣ XI вѣка, какъ думаетъ г. Погодинъ, мы все-таки не можемъ согласиться, что "въ основаніи Государства у насъ была положена любовь, а на Западѣ ненависть" (стр. 510). Этого вовсе не слѣдуетъ изъ того, что у насъ бралась одинакая вира за Русина и Славянина, а въ Европѣ разная; больпіая за франка, чѣмъ за Римлянина. Если такое постановленіе у насъ въ Россіи принадлежитъ Ярославу -- не мудрено, что и при немъ Русинъ и Славянинъ различались уже только по названію, а не въ самомъ дѣлѣ. Враждебность, противоположность между тѣми и другими съ славянизаціей Варяговъ-Руси могла и даже должна была исчезнуть послѣ столькаго времени. И такъ, отсюда о преждебывшемъ заключать нельзя.Наконецъ, положимъ, что и въ древнѣйшія времена это положеніе уже существовало и только впервые записано Ярославомъ: мы и въ этомъ случаѣ все-таки не видимъ никакой возможности объяснить его любовью, которую, какъ извѣстно, безъ положительныхъ и ясныхъ докательствъ нельзя принимать за движущій рычагъ въ исторіи народовъ, особливо разноплеменныхъ, еще грубыхъ и неустроенныхъ. Предложимъ здѣсь нѣсколько разныхъ возможныхъ объясненій.
   Во-первыхъ, мы знаемъ, что Варяги, пришедшіе къ намъ, не помышляли основать государство, не помышляли даже занять землю и твердо сѣсть на одномъ мѣстѣ. Это сдѣлалось какъ будто случайно, нечаянно, отчасти, можетъ-быть, противъ ихъ воли. При такомъ положеніи вещей, Варяги-Русь не могли и подумать объ опредѣленіи своихъ гражданскихъ и юридическихъ отношеній къ туземцамъ -- отношеній, которыя необходимо раждаются съ осѣдлостью и поземельною собственностью. Единственное отношеніе, существовавшее между ними -- дань, была опредѣлена, да и той взималось иногда больше, нежели сколько слѣдовало. Вотъ почему, какъ намъ кажется, противоположность между пришельцами и туземцами не могла обозначиться рѣзко, выпукло. Между ними, не смотря на то, что дружина у насъ удержалась, не было безпрестанныхъ, постоянныхъ отношеній. Воинственная шайка жила грабежомъ, при столкновеніяхъ, вѣроятно, не щадила жителей городовъ и селъ, но она безпрестанно переходила съ мѣста на мѣсто, проводила время въ походахъ. Съ этой точки зрѣнія, не трудно понять на первый взглядъ странное уравненіе въ впрахъ Русина съ Славяниномъ, тѣмъ болѣе, что по всѣмъ вѣроятіямъ убіеніи дружнника-Русса наказывалось не граждански, вирою, а войной, истребленіемъ убійцы и грабежомъ его имущества; напротивъ, оскорбленіе Славянина Руссомъ оставалось, по-крайней-мѣрѣ часто, безъ всякаго возмездія и наказанія. Замѣтимъ, что законъ не говоритъ ни слова объ убіеніи Славянина Руссомъ, или Русса Славяниномъ, а просто объ убіеніи того и другаго. Тожество виры за Русса и Славянина, при почти несуществующихъ между обоими постоянныхъ гражданскихъ отношеніяхъ, и слѣдовательно, при невозможности выработаться живому сознанію взаимной противоположности -- явленіе очень-естественное и простое. Оно свидѣтельствуетъ о неопредѣленности тогдашняго быта, о крайней его негражданственности, никакъ не болѣе. Равнодушіе, безсознательность, а не любовь родили этотъ законъ, которому такъ старается г. Погодинъ, придать смыслъ, какого онъ не имѣлъ и не могъ имѣть. Но что противоположность между Руссами и Славянами была, и что при другихъ условіяхъ она могла развиться въ сословное или другое рѣзкое гражданское отличіе -- это видно изъ сказки о парусахъ шелковыхъ и холстинныхъ на норманскихъ и славянскихъ лодкахъ.
   Во-вторыхъ, нѣкоторые изслѣдователи думаютъ, что опредѣленіе виръ за лица, исчисленныя въ "Правдѣ", составлено не вдругъ, а постепенно, т. е., что вира опредѣлена для всѣхъ нихъ не сразу, а въ разныя времена, и въ "Правдѣ" эти различныя законодательныя постановленія только собраны въ одну статью. Съ этой точки зрѣнія, уравненіе Славянъ съ Руссами въ-отношеніи къ вирамъ объясняется еще лучше, естественнѣе; судя по взаимнымъ отношеніямъ Варяго-Руссовъ и Славянъ, это уравненіе должно было возникнуть поздно, когда Варяги усѣлись на мѣстѣ, что совпадаетъ съ утратою ими рѣзкой особенности, національности и смѣшеніемъ ихъ съ Славянами.
   Предложимъ, наконецъ, и третье тоже довольно-вѣроятное объясненіе. Мы видимъ, что по мѣрѣ того, какъ наши князья укрѣпляются, они утрачиваютъ, мало-по-малу, свой воинственный, характеръ и становятся болѣе правителями, нежели предводителями дружинъ Таковъ уже Владиміръ. Онъ входитъ во внутреннее управленіе, печется о дѣлахъ земскихъ. Съ тѣмъ вмѣстѣ измѣняются и отношенія его къ дружинѣ; онъ болѣе повелитель, начальникъ, чѣмъ товарищъ, соратникъ своихъ дружинниковъ. На новыхъ выходцевъ съ сѣвера онъ смотритъ недовѣрчиво, обращается съ ними, какъ съ чужими, а не какъ съ братьями. Очень естественно, что ему не могло представляться такъ рѣзко различіе между Славянами и Руссами, какъ его предшественникамъ; онъ былъ уже менѣе предводитель дружины, чѣмъ господинъ надъ своими владѣніями, и въ Руссахъ и въ Славянахъ равно видѣлъ своихъ подвластныхъ.
   Въ Ярославѣ эти черты выступаютъ еще рѣзче. Очень-естественно, что ему и не пришла въ голову мысль различать въ правахъ Руссовъ и Славянъ, которые одинаково ему служили и повиновались. Словомъ, уравненіе ихъ въ-отношеніи къ вирамъ, весьма-легко могло быть прямымъ дѣйствіемъ возрастающей княжеской власти.
   Какъ бы то ни было, во всякомъ случаѣ дѣло объясняется гораздо-естественнѣе, вѣроятнѣе, правдоподобнѣе, нежели посредствомъ любви, не возможнаго ингредіента въ первоначальныхъ отношеніяхъ Славянъ и Варяговъ. Еслибъ племена, призывавшія Варяго-Руссовъ, даже выговорили себѣ гражданское равенство съ пришельцами -- все-таки это было бы не дѣломъ любви, а дѣломъ юридической предусмотрительности въ нашихъ предкахъ, дѣломъ осторожности, недовѣрчивости.
   На страницѣ 510 авторъ говоритъ:
   "Къ историческимъ, бытейскимъ, (фактическимъ) отличіямъ присоединились, что очень-удивительно для мыслящаго наблюдателя, совершенно соотвѣтственныя отличія физическія и нравственныя".
   Особенно-удивительнаго мы въ этомъ ничего не видимъ. Напротивъ, было бы изумительно и невѣроятно, еслибъ отличія историческія, фактическія, шли въ разрѣзъ съ физическими и нравственными. И тѣ и другія условія, взаимно воздѣйствуя другъ на друга, производятъ то цѣлое, которое анализируетъ наука, оттискивая причины его. Удивляться согласію, единству въ исторіи, значитъ не понимать ея главныхъ, основныхъ законовъ.
   Физическія и нравственныя отличія между европейскими государствами и Россіей, подмѣчены, какъ намъ кажется, очень-вѣрно, и очерчены удачно. Вообще, эта вторая половина статьи значительно лучше, основательнѣе первой, хотя и здѣсь опять многіе выводы кажутся намъ ложными, или слишкомъ-рѣшительными.
   Сначала, авторъ говоритъ о пространствѣ Россіи. Оно своей огромностью мѣшало вдругъ покорить ее и властвовать надъ ней. Избытокъ земли не могъ породить за нее враждебныхъ столкновеній. Потомъ народонаселеніе, многочисленость и племенное единство Славянъ должно было рано поглотить иноземный элементъ, явившійся къ намъ въ лицѣ Варяговъ-Руси. У насъ они ославянились, а въ Европѣ туземцы огерманились. Съ мыслью, будтобы многочисленность Славянъ дѣлала Руссовъ осторожными, воздержными и содѣйствовала къ поддержанію между тѣми и другими пріязни -- мы не совсѣмъ согласны. Во-первыхъ, если отношенія опредѣлялись опасеніемъ, страхомъ, то о добромъ согласіи и пріязни не можетъ быть и рѣчи. Такая связь черезъ-чуръ не прочна. Потомъ авторъ забываетъ, что Славяне тогда не составляли одного цѣлаго, а были раздроблены на совершенно-отдѣльныя племена.Необразованность и пространство мѣшали имъ соединиться между собою на общее дѣло, а поодиначкѣ они были слабѣе Руси. Вообще, такихъ тонкихъ политическихъ соображеній въ то время нечего и искать, и еслибъ Варяго-Руссы могли бояться Славянъ, то послѣдніе легко могли бы и выжить ихъ изъ Россіи,-- Потомъ авторъ обращаетъ вниманіе на заселеніе несплошное, но раздѣленное естественными преградами, которое дѣлало невозможнымъ быстрое завоеваніе. Единственными путями сообщеній были рѣки и воды; слѣдовательно, страны, лежавшія въ глуши, долго оставались независимыми. Бѣдность земли долго воздерживала пришельцевъ отъ желанія въ ней поселиться; климатъ, такъ рѣшительно опредѣляющій первоначальный бытъ народовъ, дѣлалъ Славянъ уступчивыми и равнодушными. Тому же содѣйствовали географическое положеніе земли, система рѣкъ, отдаленность отъ морей, характеръ Славянъ, ихъ первобытная религія, и потомъ восточное исповѣданіе, нами принятое; наконецъ, самое образованіе чисто-природное, а не гражданское, -- слѣдовательно, собственно говоря, отсутствіе всякаго образованія, всякой цивилизаціи. Всѣ эти причины дѣйствительно придали нашей исторіи совершенно-другой характеръ, нежели какой имѣла исторія Европы, совершавшаяся подъ другими, отчасти-противоположными условіями.
   При исчисленіи этихъ причинъ, авторъ продолжалъ смотрѣть съ ложной точки зрѣнія, какъ началъ, хотя они и должны были, кажется, навести его на прямой путь. Что изъ всѣхъ нихъ слѣдуетъ? Конечно, не доброе согласіе между пришельцами и туземцами, но то совершенно неопредѣленное отношеніе, которое показываетъ, что исторія на этомъ пространствѣ земли еще не начиналась. Во всѣхъ исторіяхъ періоду борьбы, дѣятельности, движеній, рѣзкаго опредѣленія предшествуетъ эпоха дремоты, бездѣйствія; противоположности живутъ одна возлѣ другой безъ столкновенія, и нельзя еще провидѣть, что изъ нихъ будетъ и какъ онѣ взаимно опредѣлятся. Такое состояніе, строго говоря, не можетъ быть названо историческимъ, и такая жизнь историческою жизнію. Всѣ выводы, соображенія, какъ бы они остроумны ни были, не ведутъ здѣсь ни къ чему, всего менѣе къ объясненію характера послѣдующей исторіи. Исторія теперешнихъ европейскихъ государствъ начиналась совершенно-иначе. Отъ-того, съ самаго начала и обозначились черты, сопровождавшія ея развитіе до позднѣйшаго времени. Авторъ знаетъ, что самой церкви Европа придала свою печать, измѣнила ее сообразно съ своимъ характеромъ, тогда-какъ наша осталась чистою, неприкосновенною, точно въ томъ видѣ, въ какомъ перешла къ намъ изъ Византіи.
   Также странными кажутся намъ слова автора, будто новое гражданское "образованіе привито у насъ къ дереву свѣжему, дикому, а тамъ, т. е., на "Западѣ, къ старому и гнилому" (стр. 517). О какомъ гражданскомъ образованіи говоритъ онъ? Признаться, мы не знаемъ! Что Варяги первые основали у насъ нѣчто похожее на государство и принесли съ собою какую-то тѣнь гражданскаго порядка -- это правда. Но отъ этихъ слабыхъ зачатковъ до гражданскаго образованія такъ же далеко, какъ отъ земли до неба. Не забудьте, что и Варяги-Русь были такіе же дикари и варвары, какъ и мы. Вся разница между ними и нами въ томъ только состояла, что они были дружинники, а мы народъ патріархальный.
   Въ томъ же тонѣ, какъ и вся статья, написано и заключеніе:
   "Эти различія развивались впослѣдствіи, и представили изъ Русской Исторіи, при общемъ (родовомъ) ея подобіи, при единствѣ цѣли, совершенную противоположность съ Исторіей Западныхъ Государствъ, что касается до ея путей, средствъ, обстоятельствъ, формы произшествій,-- противоположность, которую представляетъ наша жизнь и теперь, несмотря на усилія, преобразованія, перевороты, время Вотъ что надо имѣть непремѣнно въ виду разсуждая о Русской Исторіи въ какомъ бы то ни было ея періодѣ, произнося приговоръ ея событіямъ, разбирая ея достоинства и недостатки, хваля и порицая дѣйствующія лица, изъявляя желанія или опасенія для будущаго времени. Иначе мы будемъ впадать въ дѣтскія ошибки, то есть искать такихъ плодовъ, для которыхъ не было сѣмянъ, и оставлять безъ вниманія другія, можетъ быть, драгоцѣннѣйшія, потому что ихъ нѣтъ индѣ.-- Предложу для ясности простое сравненіе: хорошо ли бъ мы поступили, еслибъ бросили рожь нашу кормилицу и принялись вездѣ сѣять маисъ, обольщенные разсказами объ его сладости и вкусѣ? Мы должны бъ скоро умереть съ голоду, потому что не наготовились бы маису на цѣлое народонаселеніе, хоть бы вздумали строить вездѣ оранжереи. Произшествія не имѣютъ такой очевидности и осязательности, какъ естественныя произведенія, и много времени проходитъ иногда, много употребляется труда, пока откроется удивленному взору внутреннее значеніе того или другаго, но смѣло можно сказать, даже судя по одному, разобранному найми теперь, началу, что мы должны отказаться отъ своего прошедшаго существованія, т. е. своей Исторіи, (что впрочемъ и дѣлаютъ нѣкоторые), должны необходимо допустить нелѣпое заключеніе, что нынѣшняя Россія произошла изъ ничего, если будемъ прикладывать западной масштабъ къ Русской Исторической жизни. Нѣтъ! Западу на Востокѣ быть нельзя, и солнце не можетъ закатываться тамъ, гдѣ оно восходитъ" (стр. 517 и 518).
   Дѣйствительно, русская исторія представляетъ совершенную противоположность исторіи западныхъ государствъ, и даже теперь мы видимъ то же самое, хотя уже не столько рѣзко, какъ прежде. Но, повторяемъ, это не та противоположность, которая коренится въ одной почвѣ и, можетъ-быть, въ двухъ величинахъ, равныхъ между собою. Это противоположность предметовъ разнородныхъ, которые потому только и совершенно-различны, что рѣшительно не имѣютъ ничего общаго между собою, ни одной точки одинаковой. Славянскій міръ и Россія, можетъ-быть, по преимуществу, почва для будущаго, тогда-какъ жизнь европейскихъ государствъ уже обозначилась...
   Во всемъ прочемъ мы согласны съ авторомъ, но думаемъ, что, понявъ, какъ мы съ нимъ соглашаемся, онъ этого самъ не захочетъ. Прикладывать къ русской исторической жизни западный масштабъ невозможно -- это вполнѣ-вѣрно. Но что жь изъ этого слѣдуетъ? Не то ли, что мы и не должны любить то, что европейскіе народы любятъ, не должны стремиться къ одному съ ними? Кажется, на это намекаетъ авторъ, по-крайней-мѣрѣ это его затаенная мысль. Если такъ, онъ жестоко ошибается! Отъ одного конца земли до другаго всѣ народы стремятся къ одному идеалу, только многоразличными путями. Исторія изслѣдуетъ эти условія, дѣлаетъ прозрачной оболочку, въ которую облекаются внутренніе стремленія и помыслы, сознательные и безсознательные, сознательно и безсознательно. Въ чемъ задача историка? Выяснить событіе, періодъ, эпоху, такъ, какъ будто-бы мы сами въ ней жили и дѣйствовали. Если эта цѣль достигнута, мы за тысячу лѣтъ предъ симъ, въ тридевятой землѣ, увидимъ дѣйствующимъ лицомъ такого же человѣка, каковы всѣ мы грѣшные. Разница будетъ въ большей или меньшей его развитости, совершеннолѣтіи. Стремленіе человѣка къ полному, всестороннему нравственному и физическому развитію и есть движущее начало исторіи, главная причина измѣненій, реформъ и переворотовъ. Въ этомъ смыслѣ есть, конечно, и въ Россіи люди, которые смотрятъ на наше прошедшее, какъ на состояніе неудовлетворительное въ сравненіи съ послѣдующимъ, даже маловажное и во всякомъ случаѣ незаслуживающее того, чтобъ объ немъ сожалѣть, или тѣмъ менѣе желать и чаять его возвращенія. Но что нѣкоторые, по словамъ автора, отказываются отъ своей исторіи -- это нелѣпость, о которой не стоитъ и говорить. Нельзя отказаться отъ того, что дѣйствительно было. Можно только судить его, судить очень-строго, безпристрастно и желать, чтобъ оно оставило по себѣ какъ-можно-менѣе слѣдовъ, и чтобъ эти слѣды изгладились какъ-можно-скорѣе.-- Наконецъ, что Западу нельзя быть на Востокѣ, Востоку на Западѣ -- это такая астрономическая истина, противъ которой трудно спорить, пока солнце восходитъ на востокѣ и заходитъ на западѣ.
   Этимъ выводомъ собственно и оканчивается книга. Въ видѣ особыхъ прибавленій мы находимъ еще двѣ статьи. Одна, представляя неоспоримыя доказательства, что Варяги-Русь, если не съ самаго начала, то по-крайней-мѣрѣ въ-послѣдствіи, и уже съ Олега, завоевывали славянскія племена -- силится доказать, что все-таки завоеванія у насъ не было, а постепенное, мирное занятіе. Вторая содержитъ въ себѣ письмо къ академику Солнцеву о памятникахъ искусства и жизни изъ норманскаго періода. Выводъ тотъ, что изъ первыхъ трехъ-сотъ лѣтъ нашей исторіи можно собрать и представить до ста рисунковъ. Давай Богъ! Интересно однако, что изъ этихъ памятниковъ "можетъ быть болѣе пятидесяти можно снять съ натуры ничтоже сумняся; нѣсколько должно возстановить по значительнымъ даннымъ; нѣсколько надо создать по указаніямъ лѣтописи" (стр. 544). Конечно, г. Солнцевъ не послѣдуетъ совѣтамъ автора, ибо возсоздавать или просто создавать памятники не значитъ сообщить намъ тѣ, которые мы имѣемъ. Въ г. Погодинѣ, очевидно, говоритъ страсть къ эпохѣ, которую онъ преимущественно любитъ, а не хладнокровный, разсудительный историкъ. Иначе онъ не далъ бы такого неисторическаго совѣта.
   Книга напечатана исправно, хотя и не красиво. Не хорошо то, что выноски весьма-часто невѣрны. Намъ случилось справляться съ нѣкоторыми, и какъ нарочно большая часть оказалась съ важными ошибками. Въ ученомъ сочиненіи это не послѣдній недостатокъ.

"Отечественныя Записки", No 3, 1847

   
Ко всем произведениям автора К списку авторов