ИСТОРИЯ РУССКОЙ ЖИЗНИ С ДРЕВНЕЙШИХ ВРЕМЕН.
СОЧИНЕНИЕ
Ивана Забелина.
История Руси от начала до кончины Ярослава I.
Второе издание под редакцией А. В. Орешникова.
Москва. Синодальная Типография 1912.
<Разрядка заменена на подчеркивание>
В 1908 г., в год своей кончины, И. Е. Забелин напечатал с поправками и дополнениями второе издание первой части "Истории Русской жизни". Без сомнения, с подобными же дополнениями должна была появиться и вторая часть того же труда во втором издании, но смерть помешала автору осуществить его намерение: им оставлен лишь печатный экземпляр второй части "Истории Русской жизни" с некоторыми заметками и поправками на полях. При печатании настоящего второго издания, часть заметок и поправок помещена в подстрочных примечаниях, или же введена в текст. Текст перепечатан полностью с сохранением орфографии автора в тех словах, которым он придавал значение (Немон, корниз и т. п.). Ссылки на страницы первой части "Истории Русской жизни" сделаны по второму изданию.
Глава I. Заселение русской страны славянами.
Древнейшее начало Русской Истории. Откуда взялись Новгородские Словяни? Появление Славян в Европе. Их первобытная культура. Их первоначальные обиталища. Их первоначальное имя. Древнейшие торговые пути по нашей стране. Венеды -- Словени, промышленники и коренные колонизаторы нашего Севера. Следы их поселений от устьев Немона и до Белаозера. Словенская область Новгорода.
Первая страница Русской Истории, и самая достоверная страница, была написана в то самое время, почти в тот же самый год, когда впервые огласилось в Истории и Русское имя. Она написана знаменитым Цареградским патриархом Фотием в его окружной грамоте к восточным святителям, в которой он впервые обличает Западную Церковь в отпадении от Православия, в неправедных захватах, в высокомерии и властительстве, -- где, следовательно, строгая и точная правда каждого слова служила ручательством святой истины всего дела.
Патриарх Фотий справедливо почитается светилом учености и образованности своего века, Этот век (девятый) ученые не без основания именуют веком Фотия, потому что "во все продолжение существования Греческого Царства, от Юстиниана до падения Византии, никто не принес стольких услуг наукам, как патр. Фотий". При нем положено начало Славянской образованности в переводе Св. книг на Славянский язык. Славянский первоучитель св. Кирилл был учеником Фотия.
Что касается церковной распри между Востоком и Западом, подавшей повод к написанию упомянутой грамоты, то она возникла все из за той же Болгарии, тогда еще новорожденной в Христианской истине. Латинский Запад, в лице Римского папы, во что бы ни стало хотел забрать новую паству со всею ее землею в свои руки. С этою целью он послал к новопросвещенным своих епископов и стал сеять на новой ниве свои западные плевелы и мудрования. Дабы положить конец властолюбивым притязаниям, Фотий окружною грамотою призывал святителей решить дело собором и поставлял на вид, как благоприятное для борьбы знамение времени, крещение Болгар и Русских, говоря, что если и языческие народы отлагают свои старые заблуждения и приходят в разум истины, то, по благодати Божией и содействием собравшихся святителей, возможно будет исторгнуть и Западную ложь.
"Не только Болгарский народ переменил прежнее нечестие на веру во Христа, писал он, но и тот народ о котором многие многое рассказывают, и который в жестокости и кровопролитии все народы превосходит, оный глаголемый Рос, который, поработив живущих окрест него, и возгордясь своими победами, воздвиг руки и на Римскую Империю: и сей, однако, ныне переменил языческое и безбожное учение, которое прежде содержал, на чистую и правую Христианскую веру, и вместо недавнего враждебного на нас нашествия и великого насилия с любовью и покорностью вступил в союз с нами. И столь воспламенила их любовь и ревность к вере (благословен Бог во веки! взываю я с Павлом), что и епископа, и пастыря, и христианское богослужение с великим усердием и тщанием приняли." 1
Это было написано в 866 году.
Смысл этих немногих слов очень обширен: в нем заключается, можно сказать, изображение целого периода Русской Истории, изображение первоначального возраста русской народности. Народ, о котором уже в 866 г. многие из Греков многое рассказывали, успел к тому времени достаточно окрепнуть на своем месте и пораздвинуть свои силы по сторонам. Он успел уже поработить окрестные племена и, возгордясь своими победами, победоносно явился даже под стенами самого Цареграда. В жестокости и кровопролитии он превосходил все народы... Такими выражениями Византийцы всегда обозначали особенную силу и могущество своих врагов. -- Наконец, оставив язычество, этот народ принял св. крещение и с любовью и покорностью вступил к союз с Греками.
"Происшествие важное для всей христианской церковной истории", замечает Шлецер.
Рассуждая об этой дорогой для нас Фотиевой повести и по своей норманской системе ни как не желая признать в этом достославном Росе наших Руссов Киевских, Шлецер все таки принужден был сказать, что здесь рисуется, "многолюдный и ужасно сильный народ, который не составлял простой разбойничьей шайки, бегающей с места на место, а был сильным завоевательным народом, не знавшим ни кротости, ни уступчивости, с которым Византийский Двор, даже и после испытанного нашествия и великого насилия, почитал необходимым войти в союз и заключить мир, и привлек его к тому богатыми подарками из золота, серебра и дорогих одежд." 2 После таких свидетельств и заключений критики, становится очень понятным, что Руссы, попавшие в 839 г. к немецкому императору Людовику на Рейн, действительно могли быть только Руссы Киевские, ездившие в Царьград от своего Кагана для союза с Греками, хорошо знавшие круговой Варяжский путь по морю и мимо Новгорода, и потому возвращавшиеся к Балтийскому поморью по западной окраине, вероятно из опасения пройти в малых силах Русским путем по степному Днепру. Очень понятным становится и то обстоятельство, почему Хозары в 834 г. строят на среднем Дону крепость Саркел 3, не против Печенегов, как обыкновенно толкуют, а несомненно против того же Роса, ибо помещение крепости на речном перевале из Дона в Волгу обнаруживает заботу и опасение больше всего со стороны водяных сообщений, чем со стороны конных степных Печенежских набегов, для которых прямая и ближайшая дорога к Хозарской столице лежала гораздо южнее сухим кочевым путем и была для Печенегов сообразнее.
И так в 866 г. в Греческом Царстве Рус уже славилась, как народ, совершивший все те подвиги, посредством которых создается полное начало народной самобытности и самостоятельности. Русь покорила окрестную страну, проложила свободный путь в Царьград, заставила льстивого Грека искать с нею союза и договора, и как бы в удостоверение, что обнаруженная кровожадность и жестокость, т. е. сила и могущество молодого народа, происходят не от дикой и вполне варварской разбойной стихии, а от стремлений гражданских, -- склонилась даже к Христианской Вере.
Все это было еще до 866 года. Этот год представляется рубежом особенной, древнейшей Русской Истории, о которой мы знаем очень немногое. Но замечательно, что те же короткие слова Фотия в полной мере прилагаются и к истории того столетия, которое по пятам следовало за первым годом Русской славы. Все, что начальная летопись рассказывает о временах Олега, Игоря, Святослава, Владимира, есть только дальнейшее развитие тех же самых подвигов: покорение окрестных народов, походы на Царьград, мирные договоры с Греками и в конце -- всенародное принятие Христовой веры -- вот чем было исполнено движение Русской жизни включительно до времени св. Владимира.
Естественно предполагать, что и начертанная Фотием история с своими славными:, но неизвестными нам делами и событиями продолжалась несколько десятков лет и может быть целое столетие. Мы указали на два события, дающие довольно явные намеки о том, что в 30-х годах IХ-го столетия в Русской стране что-то происходило: посылались в Царьград послы, Хозары строили крепости..... Наша летопись об этом времени ничего не помнит и начинает говорить о Русских делах почти с того только года, в который написана была повесть Фотия. Очевидно, что все годовые числа летописи, приставленные к первым Русским временам, в действительности представляют, по словам Шлецера, одно ученое вранье, основанное летописцем на невинном соображении, что когда в греческом летописаньи впервые появилось Русское имя, то, следовательно, с того только года началась и самая жизнь Руси.
В воспоминаниях детства трудно говорить о верности годовых чисел, а в воспоминаниях народного детства целые десятки и сотни лет застилаются событием одного года, который и выставляется вперед сообразно умствованию первого летописца.
Но если легко отринуть начальную годовую таблицу, в которой с такою правильностью расставлены отдельные случаи наших народных преданий, то очень не легко да и совсем невозможно одним почерком пера, так сказать, отрезать эти предания от настоящей истории народа 4.
Предания, если только их в источнике нет и следа сочинительских литературных сказок-складок, если они вообще рисуют жизненную правду и идут от основных великих народных движений или народных героических дел, каковы предания нашей летописи, -- такие предания очень живущи: они сохраняются в народной памяти целые века и даже тысячелетия. Они особенно крепко и долго удерживаются в народном созерцании, если народная жизнь и в последующее время течет по тому же руслу, откуда и первые ее предания, если к тому еще народ не знает писанного слова или мало им пользуется.
Основные черты древнейших Русских преданий, которых невозможно определить годами, заключаются в том, что Славяне разошлись по своим странам от Дуная, что Христово учение было проповедываемо Славянскому языку еще самими Апостолами и их ближайшими учениками, -- это для общей славянской истории. В частности, для Русской Земли первые предания свидетельствуют, что некоторые Русские племена, Радимичи, Вятичи, пришли в Русскую Землю от Ляхов, т. е. от Западных Славян, что в самом начале в Русской стране господами были на Севере Варяги, приходившие из за моря, на Юге Хозары, тоже приморские жители; что, следовательно, вообще страна находилась в зависимости от своих морей, на севере от Балтийского, которое так и прозывалось Варяжским, на юге от Каспийского, Азовского и Черного, так как Хозары господствовали на этих южных морях.
О дани Хозарам поднепровского населения говорит византийский летописец Феофан в начале IХ-го века. О Варягах наша летопись помнит, что они, как пришельцы, колонисты, населяли все знатные города севера, и что самые Новгородцы, хотя и были Словени, но были варяжского происхождения, т. е. колонисты с Варяжского моря, а эту заметку можно объяснять не только заселением, но и торговою промышленностью Новгородцев, сделавшихся по своей промышленности истыми Варягами. Затем предание говорит, что север изгоняет Варягов и потом призывает к себе князей от Варягов -- Руси, что от этой Варяжской Руси прозывалась Русю и вся Земля.
Далее, наше предание хотя и дает начало Киеву от туземца Кия, но выставляет также на видь, что в оное время этот город был собственно Варяжскою колонией из Новгорода. В одной из поздних списков летописи даже прямо сказано, что первые поселенцы Киева были Варяги 5. Затем предание уже с видом полной достоверности говорит, что все северные люди, призвавшие князей Варягов и впереди их сами Варяги собираются под предводительством Олега, идут на юг, захватывают Киев и остаются в нем на вечное житье. Здесь все Варяги, Славяне и прочие прозываются Русью, начинают покорять окрестные племена, а затем ходят на Царьгород.
Связь всех этих преданий не только не противоречит рассказу Фотия, но и подтверждает его. Самое уверение летописца, очень настойчивое, что страна прозвалась Русю от Варягов-Руси, явившихся освободителями народа от чужих даней, совпадает тоже с далеким преданием, записанным в византийской хронике под 904 годом, где между прочим говорится, что "Россы прозвались своим именем от некоего храброго Росса, после того, как им удалось спастись от ига народа, овладевшего ими и угнетавшего их по воле или предопределению богов." 6
Несомненно, что это предание для киевской страны имело тоже значение, как для Радимичей и Вятичей предание от их происхождении от Ляхов, т. е. от западной ветви Славян; как и предание о Новгородцах, что они, бывши: в начале Словенами, сделались потом отродьем Варягов. Для подобных преданий годовых чисел не бывает и потому они могут относиться к незапамятной древности.
Киевская сторона, прилегши к широким кочевым степям, находясь на перекрестке народных движений с В. на З. и с С. на Ю., должна была с незапамятных времен не один раз подвергатся завоеваниям и угнетениям и при благоприятных обстоятельствах снова возраждатся в прежней свободе. При Геродоте, за 500 лет до Р. X., над Скифами-земледельцами господствовали Скифы-кочевники. В конце первого века до Р. X. Диодор Сицилийский рассказывает, что кочевых Скифов в конец истребили размножившиеся и усилившиеся Сарматы, которые под именем Роксолан сейчас же после Скифов становятся господами всей нашей Черноморской Украйны. Страбон распространяет жилище Роксолан до крайних пределов известного тогда Севера. Очень ясно, что Роксоланы и были освободителями Днепровского народа от угнетения Скифов. Было ли это имя туземным или оно принесено северными людьми, об этом мы ничего не знаем; но из положения очень давних торговых связей Балтийского моря с Черным и Каспийским -- можем не без оснований гадать, что такое имя могло быть принесено и от Севера. Затем в IV столетии на днепровские места случалось нашествие Готов, против которых, пользуясь приближением Уннов, первые восстали именно Росомоны пли Роксоланы и за одно с Уннами прогнали их от Днепра. С тех пор в стране от устьев Дона до устьев Дуная господствуют Унны. Мы почитаем этих Уннов Вендами или Ванами Скандинавских саг. Их именем, как потом именем Руси, или прежде именем Роксолан, как всегда бывало, покрывались все тутошния племена, и славянские и кочевые. При появлении Уннов, имя Роксолан исчезает, но исчезает ли их свобода, неизвестно. С течением времени от внутренних усобиц Унны ослабели, и чтобы совсем их искоренить, Греки призвали Аваров, которые снова угнетают страну. Через 200 лет страна снова освобождается и от Аваров Уннами-Булгарами, но вскоре снова подчиняется новым властителям, Хозарам 7.
Таким образом, угнетения и освобождения днепровской страны отмечены Историей не один раз. И вот объяснение, почему в Киеве жило предание не о Росе -- родоначальнике, как у Радимичей и Вятичей о Радиме и Вятке, но о Росе -- освободителе от иноземного ига. Такие предания вполне достоверны уже потому, что они всегда изображают, так сказать, самое существо народной Истории. По этим преданиям можно заключат, что быт Радимичей и Вятичей до подданства их Хозарам проходил мирным растительным путем, в то время как быт Днеппровских Полян, время от времени, не один раз, подвергался покорениям и освобождениям.
Как бы ни было, но связь всех преданий нашей летописи о Русской земле сводится к одному узлу, что жизнь Руси вообще поднялась от прихода северных людей. При этом предания указывают, что первое движение исторических дел началось в ильменской стороне, в ее главном городе, который прозывался уже новым городом, след. был потомком какого-то старого города или старого периода жизни, совсем исчезнувшего из народной памяти. Об этом старом времени у летописца сохранялось только одно сведение, что славянское племя, пришедшее на Ильмень-Озеро, прозывалось своим именем, Словенами, что оно построило тут город, назвавши его Новгород.
Эти Словени, как совсем особое племя, в первые два века нашей истории довольно точно отделяются своим именем от других соседних славянских же племен. Это была самая верхняя, т. е. самая северная ветвь всего Славянского рода. Каким образом и в какое время забралось сюда это племя, и по какому случаю оно оставило за собою имя Словен -- об этом Летопись ничего не помнит. Однако это самое славянское имя, хотя ж не в полной точности (Ставаны, Свовены), почти на том же месте упоминается уже в географии второго века по Р. X.
Существует ли какая связь между голым именем Славян в древнейшей географии и началом нашей истории в IX веке?
Чтобы ответит на этот вопрос, чтобы узнать старую историю нового города, нам необходимо поближе осмотреть первоначальную древность славянских поселений в нашей стране. Мы увидим, что не только появление на своем месте Новгорода, но и весь характер Русской истории, как она обозначена в первое время, вполне зависели от древнейших связей и отношений балтийского славянского севера и черноморского греческого юга, проходившего по нашей стране именно теми путями, где сплошными поселками искони сидело и до сих пор сидит одно Русское Славянство.
Споры и рассуждения о том, когда пришли Славяне в Европу и какой они собственно народ, азиатский или европейский, теперь вполне и навсегда упразднены рожденною на нашей памяти наукою Сравнительного Языкознания 8. Она освободила Славян от тьмы невежественных европейских предубеждений и предрассудков, которые и в науке и в политике не отделяли достойного места славянству, как народности, несумевшей стать господином в своей земле и потому будто бы не имеющей равных дарований и талантов с остальными европейцами. Весьма точными и подробными исследованиями над составом и историей европейских языков, наука Сравнительного Языкознания утвердила теперь несомненную истину, что все европейцы, в том числе и Славяне, родные братья между собою; что все они происходят от одного отца-прародителя, от одного народа древних Ариев, жившего некогда, как предполагают в Средней Азии, за Каспийским и Аральскими морями, на верху рек Сыр-Дарьи и Аму-Дарьи, в тех местах, где находится известный нам Ташкент и где лежат земли древней Бактрии. Та страна в древности так и называлась семенем Ариев. Оттуда в течении многих веков и быть может тысячелетий, разные племена Арийцев мало по малу разошлись в разные стороны, подобно тому, как, по нашим преданиям, Славяне разошлись от Дуная и Карпатских гор. Южные племена, Индусы, передвинулись дальше к юго-востоку, в области рек Инда и Ганга; другие переселились на ближайший запад, в области нынешней Персии; иные потянулись вон из Азии на европейский материк, то есть на дальний запад и северо-запад от своей родины.
Вероятно, это происходило еще в те времена, когда Аральское, Каспийское, Азовское и Черное моря составляли одно Средиземное море между Европою и Азией, отчего и сухопутная дорога Ариев в Европу, должна была проходит в двух направлениях; для южных племен -- по Малой Азии, для северных, именно для Славян, по северным берегам упомянутых морей, по нашим прикаспийским и черноморским степям, через все реки впадающие в эти моря из нашей равнины.
Имя Арии, как толкуют, значит "почтенные, превосходные".
Кто из европейских Ариев пришел прежде, кто после, трудно судит, но основываясь на теперешнем размещении европейских народов, естественно предполагать, что кто остался, так сказать, позади в этом шествии с востока, тот конечно и пришел после всех. По северу Славяне и Литовцы искони живут на востоке Европы, ясно, что если они шли по северному пути, то пришли сюда позднее других, в то время, когда все места дальше к западу были заняты. Тоже можно сказать о Греках в южных странах Европы.
Предполагают, что первыми пришли Кельты, Италийцы и вообще племена Романские, занявшие крайний европейский запад, за ними Греки, а уже потом Германцы и Славяне. Знаменитый первоначальник науки Языкознания, Бопп, на основании исследований о языке Славян и Литвы, высказал твердое убеждение, что эти языки должны были отделиться от своего азиатского корня позднее всех других европейских языков. Таким образом выводы лингвистики только подтвердили, так сказать, физическую истину, то есть географическое местоположение нашего племени относительно других Европейских Арийцев.
Не менее знаменитый Шлейхер, напротив, думает, что от первобытного индо-европейского народа сперва отделилась и начала свое странствование та часть, из которой позднее произошли народы литво-славянский и немецкий. Другая част выделилась позднее и населила юго-запад Европы племенами Келтов, Италов, Греков. Отделившись от первобытного корня, славяно-немецкая ветвь в начале составляла одно племя, один язык, один особый народ. Прожив долгий период времени единым племенем, она потом распалась на две части, литво-славянскую и немецкую. Где произошло это распадение, на дороге ли из Азии, или уже по прибытии в Европу, узнать невозможно. После и литво-славянская ветвь, в свою очередь, точно также распалась на две части, литовскую и славянскую, а наконец и особая славянская ветвь разделилась на многие особые же отрасли. Некоторые (Тильфердинг) не соглашаются с выводами Шлейхера об особом кровном родстве Славян с Немцами 9. Но эти выводы, в виду дальнейших исследований, очень важны в том отношении, что явственно обнаруживают, если не коренное родство, то беспрестанные исконивечные связи, соседство и взаимнодействие между славянством и германством.
Таково предполагаемое родословное древо европейских народов и наших Славян. По этому древу Славяне оказываются родственниками, с одной стороны Немцам, а с другой, в особенности по звуковому составу языка, очень близкими родственниками очень далеким Индусам. "Славянский язык, подтверждает Бопп, из европейских, находится в самом близком родстве к Санскриту", -- а Санскрит ест древний язык Индусов и древнейший, хотя и не первоначальный, язык всех Арийцев.
Любопытнее и важнее всего тот вывод сравнительного языкознания, что прародитель европейцев, первобытный народ Ариев, живя в своей стране, обладал уже такою степенью развития, которая совсем выделяет его из порядка так называемых диких людей. Он не был уже кочевым звероловом или кочевым пастырем скота, он был земледелец и жил в обстановке и в устройстве первоначального оседлого быта. Положительные сведения об этом добыты из коренного словаря всех арийских племен, который составился сам собою, как только были произведены сравнительные изыскания об однородности языка древнейших Ариев. Отсюда и выведены несомненные истины, что прародитель Арийцев умел устраивать себе жилище, дом, в котором были двери, печь из камня; что главное его имущество и богатство составлял домашний скот, коровы -- говядо, быки, туры, волы, лошади, овцы, свиньи, поросята, козы и даже птица -- гуси. При стаде и доме жила собака, но кошка еще не была домашним животным.
Главное его занятие было хлебопашество. Он орал землю ралом, сеял жито, семена которого могли быт полба, ячмень, овес, но рож и пшеница являются в последствии; умел молоть зерно, печь хлеб, ел мясо вареное и даже чувствовал отвращение к сыроядцам, т. е. к дикарям -- кочевникам. Питался также молоком; употреблял в пищу и мед, и пил мед, как хмельной напиток.
Кроме скотоводства и хлебопашества он знал и некоторые ремесла, знал тканье, плетенье, шитье; знал обделку золота, серебра, меди.
"По этому каменные орудия, находимые в Европе, замечает Шлейхер, не могли принадлежать индо-европейцам, потому что они знали металл до переселения сюда, и нельзя себе представить, чтобы народ с течением времени забыл его употребление. Стало быть, каменные орудия надобно приписывать древнейшему слою населения в тех странах, которые были заняты потом индо-европейцами.
Прародитель умел плавать в ладьях при помощи весла. Его умственное развитие выразилось в знании счета по десятичной системе; однако он считал только до ста.
Устройство людских связей и отношений было родовое; его корнем была семья, жившая союзом брака, единоженства. Степени и связи родства обозначались теми же самыми словами, какие живут и доселе: отец -- батя, мать, сын, дочь, брать, сестра, нетий -- племянник, зять, сноха, свекор, свекровь, деверь, вдова. Замечательно, что в языке прародителя существуют только слова для изображения мирных занятий и нет слов, обозначающих деятельность воинственную. Такие слова появились уже у поздних потомков, когда Арийцы разделились и разошлись по странам.
Понятие о боге прародитель выражал тем же словом бог, богас -- податель благ. Он покланялся вообще существам природы и прежде всего светлому небу -- Диву, солнцу, заре, огню, ветру и матери -- земле.
Таково было наследство, полученное европейцами от своего прародителя; таковы были розданные им таланты, с которыми они потом разошлись по своим землям. Развитие этих талантов, у каждого отделившегося племени, вполне зависело от обстоятельств времени и места, от того, с кем встречалось племя на пути, где поселялось в новых местах, и кого имело у себя соседом. Так Греки, в своем переходе с прародительской земли, основались по преимуществу на морских берегах, по морям Средиземному и Черному, где встретили Финикиян и Египтян -- народы высокого развития, и сделались достойными наследниками их культуры. Морские берега, их особое количество и качество, по всюду благоприятствовали человеческому развитию, и потому кто поселялся на таких берегах, тот уже на первый же раз приобретал неоценимое сокровище для дальнейшей жизни.
Благоприятное развитие италийских племен точно также вполне зависело от количества и качества морских берегов, от этого многообразного европейского полуостровья, которое они заняли для своих поселений.
Отделившиеся от прародителя народы Немцев и Славян по-видимому с самого начала основались в луговых, лесных и горных местах серединной Европы. Здесь, по указанию Шлейхера, они присоединили к арийскому житу посев пшеницы и ржи и выучились варить пиво.
Конечно, не эти одни предметы характеризуют степень развития первобытных Славян и Германцев. Наука о языке указывает только примерные черты этого развития, которое полнее выяснится при дальнейших ее исследованиях. Но именно эти злаки и этот напиток уже достаточно объясняют, в каких местах, под какою широтою существовали первые поселения Славян и Немцев.
Выводы сравнительного языкознания очень важны для нас по преимуществу в том отношении, что они раз навсегда утверждают неоспоримую истину, что славянское племя ни в какое время древнейшей, а тем более средневековой европейской истории не находилось на том уровне развития, который именуется вообще диким, что поэтому и Несторово изображение первобытной дикости русских племен во многом преувеличено для наибольшей похвалы родным Полянам.
Если и самые прародители всех Европейцев не были народом похожим на цветных дикарей Америки и Австралии, как представлял себе наших Славян знаменитый Шлецер, то все рассуждения о первобытной медвежьей дикости Немцев и Славян, говорит Шлейхер, по меньшей мере не имеют значения.
Понятия об этой дикости и особенном варварстве наших предков мы приняли по наследству от древних Греков и Римлян, которые не без особенной похвальбы самим себе почитали весь остальной мир диким и варварским. Так точно и теперь образованные и необразованные Европейцы, тоже не без особой похвальбы самим себе почитают нас Русских полнейшими варварами, принявши это мнение тоже по наследству от Греков и Римлян, больше всего литературным путем. В глазах теперешнего Европейца Россия ест та же Скифия Греков и Сарматия Римлян. Западная школа, как упрямая наследница школы латинской, и вся западная образованность учит эту истину уже более тысячи лет. Даже братья Славяне, особенно католики, как ученики той же латинской школы, точно также смотрят на нас с высока и по римскому взгляду почитают нас тоже варварами. Не говорим о Поляках, которые вместе с Французами старательно доказывали в одно время, что мы даже и не Славяне, а туранское племя.
Само собою разумеется, что арийское наследство, именно земледельческий и оседлый быт, которое Славяне принесли в Европу, подобно евангельскому таланту, не составляло еще полного богатства. Оно заключало в себе только твердые основы для дальнейшего развития, такие основы, которые, несмотря на все превратности исторической судьбы нашего племени, все-таки спасали его от совершенной погибели и разорения, то есть спасали от совершенного одичания. И это особенно должно сказать о восточном Славянстве, так как ему одному из всех Олавян выпала на долю бесконечная борьба именно с кочевыми дикарями. В этом отношении восточное Славянство больше других Арийцев показало, насколько тверды и прочны были первобытные основы арийского быта. В своих беспредельных лесах и степях оно не было побеждено ни бесконечным пространством своей дикой равнины, ни бесчисленными полчищами своих диких врагов -- кочевников. К тому же его богатые братья -- Европейцы никогда ему и не помогали. Напротив, и в древнее время, и в современной нашей борьбе с старыми кочевниками, они употребляли все усилия, чтобы по возможности ослабить и раззорить восточного бедняка, уже только за то, что он Скиф, что он Сармат. Нужно ли говорить при этом, какого дорогою ценою этот бедняк добывал и приобретал у своих богатых братьев плоды всякого просвещения, знания, образованности.
Арийское наследство Славян, как мы сказали, заключалось в земледельческом быте со всею его обстановкою, какая создалась из самого его корня.
Еще до распадения на многие отрасли, живя единым первобытным племенем, Славяне "были народ по преимуществу земледельческий". "Скотоводство у них было распространено больше чем у Германцев" 10 несомненно по той причине, что они жили в лучших пастбищных местах, каковы были их приднепровские и придунайские степи. Любимым и самым сподручным их промыслом было бортевое дупловое добывание пчел, то есть добывание воска и меда. Еще Фракийцы рассказывали Геродоту, что в землях, лежащих к северу от Дуная, столько водится пчел, что людям дальше и пройти нельзя. Известные доселе роды хлебов и овощей: рожь, овес, ячмень, пшеница, просо, горох, чечевица, мак, дыня и пр.; -- плодовых дерев: яблоня, груша, вишня, черешня, слива, орех, и лесных: дуб, липа, бук, явор, верба, ель, сосна, бор, береза; -- известные доселе земледельческие и другие орудия -- плуг, орало, серп, коса, секира, мотыка, лопата, нож, долото, шила, игла, как и хозяйские устроения: гумно, мельница, житница, не говоря о доме и дворе с различными постройками, о деревне -- веси и т. я.; известные доселе ремесла: коваль -- ковач (кузнец), горнчар, ткач, суконщик и пр., а след. и разные предметы ремесленных изделий; -- все это было известно еще народу -- прародителю всех славянских племен. Он знал стекло, корабль, полотно, сукно, одежду -- рубаху, ризу, плащ, обруч -- браслет, перстень, печать; -- копье, стрелы, меч, стремя; он знал письмо -- книгу (доску), образ в смысле рисунка; он знал гусли, трубу, бубен.
Домашнее и общественное устройство людских отношений и связей и у прародителей было такое же, какое находим и у всех разделенных племен. Слова: земля, народ, язык, племя, род, община, князь, кмет, воевода, владыка, староста, не говоря об именах родства, все принадлежат языку прародителя. Существовали уже понятия закона, правды -- права, суда. Существовал торг, мера, локоть, пенязь (деньги), взятый едва ли от Готов -- Германцев, а по-всему вероятью принадлежавший обоим народностям с незапамятного времени 11.
В прародительском языке нет только слов, ясно определяющих понятия о личной собственности и наследстве и поэтому такие слова у разных племен различны. Это объясняется общею чертою славянского быта, не выдвигавшего личность на поприще деяний самовластных, господарских, самодержавных, но всегда ограничивавших ее правами рода и общины. Личность в римском и немецком стиле для Славян была созданием непонятным и потому в их быту и не существовало никаких правовых ее качеств.
Сравнительное Языкознание выводит также предположение, что Славяне и братья их Литовцы переселились в Европу уже в том веке, когда вошло в употребление железо. Древние арийские переселенцы знали только золото, серебро, медь, бронзу (смесь меди с оловом). Железо было очень хорошо известно уже Геродотовским Скифам. Они употребляли железные мечи, удила, пряжки, обтягивали колеса железными шинами, скрепляли колесницы железными полосами. А так как имя железа известно было уже древним Индусам и в их языке имеет корни, то очевидно, что Славяне принесли в Еврону это имя и самый металл, отделившись от Индусов после всех своих европейских братьев.
Из этого короткого обзора первобытных очертаний Славянского быта выводится одно заключение, что первоначальная культура Славянства едва ли в чем уступала культуре древних Германцев; во многом она даже и превосходила Германскую, именно превосходила особым развитием по преимуществу земледельческого быта со всеми его потребностями и со всею обстановкою. Самый плуг, по уверению Шлейхера, заимствован Немцами у Славян. Во многих местах средней и южной Германии Славяне в свое время были учителями земледелия; там и поныне глубокие и узкие борозды называются Вендскими 12.
Поэтому необходимо заметить, что все, что рассказывают исследователи-патриоты о влиянии в древнейшее время немецкой культуры на славянскую, требует основательной проверки, ибо Немцы во всех ученых, общественных и политических случаях идут всегда от предвзятой истины, что славянский род ест низшая степень перед германством и с незапамятных времен во всем обязан просветительной деятельности Германцев. Исторические и культурные отношения последних веков они переносят чуть не ко временам Адама.
"Было бы решительно странно, говорит Шлейхер, если бы славянский язык вовсе не имел слов, заимствованных из немецкого, тогда как Славяне и Немцы с незапамятных времен были соседями и когда немецкие племена раньше Славян приобрели историческое значение. Само собой становится правилом, что значительнейший народ обыкновенно сообщает важные культурные слова народу, занимающему низшую степень развития.... По этому вполне понятно, если в славянском (языке) мы находим такие важные слова, как князь, хлеб, стекло, пенязь, заимствованные из немецкого".
Эти слова обозначают культурные предметы, которых Славяне стало быть не знали до тех пор, пока не встретились с Немцами. Но когда это было? Вопрос крайне любопытный, тем более, что упомянутые слова принадлежат славянскому прародителю, или тому времени, когда Славянство еще составляло один род и не разделялось на ветви. Это такая древность, о которой не помнит никакая история, а в лингвистике хронология еще только предчувствуется.
О пиве достоуважаемый ученый замечает, что различие в немецком и славянском его названии таково, что нельзя и думать о заимствовании и потому относит изобретение этого напитка к тому времени, когда Славяне и Немцы составляли один коренной народ. Но быть может при более тщательных исследованиях окажется, что и все другие слова точно также принадлежали языку и культуре этого славяно-немецкого корня, или, вернее, такой древности, где и Славяне и Немцы стояли во всех отношениях на одном уровне развития.
О слове князь он говорит, что оно могло быть заимствовано у Немцев еще в коренной литвославянский язык, то есть когда Славяне не отделялись еще от Литвы, хотя уже вместе с Литвою отделились от Немцев. Вот в какое время Немцы уже были господами Славян. Так может заключать каждый простой читатель, ибо слово князь, как и позднейшее барон, обозначает известного рода власть, родовую или общинную, и должно было появиться у Славян в одно время с понятием об этой власти, почему исследователь и называет заимствование этого слова важным. Пусть сама лингвистика судит о достоинстве лингвистических доказательств в подобных выводах; но так как эти выводы получают значение исторических фактов, то они по необходимости должны быть проверены историческими и даже этнологическими отношениями, которые всегда бывают несравненно понятнее для простого разумения. Наши лингвисты очень основательно доказывают, что слово "князь", хотя и общего происхождения с немецким kuning, однако у Cлавян и Литвы определилось в своем значении самостоятельно13. Общее происхождение Славян и Немцев, утверждаемое Шлейхером, больше всего говорит и за общее происхождение от одного родного корня подобных слов.
Слово хлеб, в смысле испеченной круглой формы, дает повод немецким ученым доказывать, что "искусство хлебопечения перешло к Славянам от Немцев". Значит Славяне, усердные хлебопашцы, принесшие уменье печь хлеб еще от арийского прародителя, все таки до времени знакомства с Немцами, питались киселем или блинами, и не знали, какую форму дать приготовленному тесту. Слово хлеб во всех германских, в литовском и во всех славянских языках имеет однородную форму и большая родня латинскому (libum) и греческому "кливанон". "В Греции это слово было очень старо, говорит Ген, но попало туда, может быть, из Малой Азии. Из Греции оно, через посредство промежуточных народов, Фракийцев, Паннонцев и т. д. перешло к Немцам, которые в свою очередь передали его далее Литовцам и Славянам." Но Славяне искони жили у Дуная и на Днепре, то есть несравненно ближе Немцев и к Грекам, и к Малой Азии. По какой же необходимости учиться хлебопечению они должны были идти к Немцам, в средину тогда еще глухой Европы, а не к южным соседям -- Грекам! Быть может тоже самое должно сказать и о стекле, как и о других подобных культурных словах.
Любопытно также рассуждение Гена о плуге, первое употребление которого, вопреки Шлейхеру, он присваивает Немцам. "Собственный плуг, говорит он, в несколько колен, с железным сошником, а в дальнейшем развитии и с колесами, -- сделался впервые потребностью только тогда, когда в течении столетий почва мало по малу стала освобождаться от корней и каменьев, и земледелие потеряло свой кочующий, добавочный характер. С этого времени. когда северовосточные народы частью проникли из своих лесов и с своих пастбищ на юго-запад, частью получили оттуда образовательные начала всякого рода, идет Германо-Славянское выражение pflug, плуг. Историю этого слова можно проследить довольно хорошо. У Плиния (кн. 18, 48) находим известие: "Недавно в Галльской Реции изобретено прибавлять к нему (плугу) два маленьких колеса, что называется plaumorati." "Хотя чтение не надежно и форма слова темна, говорит автор, но в этом названии осмелимся находить древнейшее упоминание позднейшего плуга." Он указывает, что слово plovum, plobum, плуг, упоминается уже в половине седьмого века в Лонгобардских законах. "Из Германии, продолжает автор, это слово перешло потом к Славянам, когда и эти последние -- как всегда, позади и после Германцев -- обратились к высшим формам земледелия. Наоборот, немецкий земледельческий язык заимствовал многие славянские выражения в те юные времена, когда славянские племена проникли в сердце нынешней Германии и должны были, в качестве крестьян, работать на своих немецких господ."
В темном ж ненадежном слове plaum -- orati можно восстановлять целое славянское речение плоугом орати, которое как нельзя яснее выражает то, что сказал Плиний. Нам неизвестно, как думают об этом слове славянские лингвисты; но во всяком случае оно заслуживает их внимания. Галльская Реция на север граничила с Винделикией, находившеюся между верхним Дунаем и Инном, где город Аугсбург. Виндедикия, присоединенная к Римским областям императором Августом, указывает на имя Вендов-Славян, от которых колесный плуг и мог перейти в Галльскую Рецию {Против этого места рукою автора приписано: Это служит доказательством, что Винделикие была Славянская земля. Ред.}. Логически выводя употребление плуга от того временя, как лесные нивы уже достаточно были вычищены от корней и каменьев, или когда немцы вышли из лесов и поселились в южных полях, автор вовсе не имеет в виду того обстоятельства, что Славяне с первых же своих поселений в Европе (около Днепра) основались в черноземных степных местах, где одним ралом или сохою всего сделать было невозможно и где по необходимости приходилось выдумывать плуг, который для этого и упал Скифам прямо с неба, как свидетельствовали их предания. Из своих степей Славяне отнесли его и дальше к западу в сердце Германии. В этом случае изобретателем была, так сказать, сама почва, на которой кто жил. Долгое время люди могли довольствоваться и первобытными орудиями, но потом сама почва за ставила пахать и на колесах и в несколько пар волов.
Но вообще все подобные выводы о культурных заимствованиях между древними народами, по справедливому замечанию Шлейхера, "могут быть решены только обширными и строгими исследованиями, которые ожидаются еще в будущем".
Развитие средневековой варварской Европы отличалось у всех племен значительною однородностью и можно сказать общим единством в том смысле, как и теперешняя образованность Европы пря всем различии народностей заключает в себе много общего, однородного, единого. Причинами для этого служили не только однородность происхождения, но и одинаковые условия быта, отчего повсюду встречаем сходные нравы и обычаи, сходные предания и верования, сходные формы всяких вещей и предметов внешней обстановки этого быта.
Варварская культура, находившись под влиянием Римлян на западе и Греков на востоке, стала двигаться заметными шагами к совершенствованию и разнообразию только с той поры, когда неустроенная политически и почти во всем сходная толпа варваров стала разчленяться на особые, отдельные друг от друга, политические тела, называемые государствами. С этой минуты начинается и различие в культуре западных народностей: передовое движение одних и отставание других, смотря по условиям места и исторических обстоятельств. С этой поры и идут так называемые культурные заимствования низших народов, мужиков, у высших -- господ. Но такие заимствования история очень хорошо помнит и может их перечислить с полною достоверностью. Что же касается времени до-государственного или до-исторического в быту варварской Европы, то здесь, как мы думаем, очень трудно, а в иных случаях и совсем невозможно сказать или доказать, кто стоял выше по культуре: Кельт, Галл, Германец или Венд-Славянин. Все они были образованы одинаково и их культурная высота заключалась только в оседлом быте, в виду которого Римляне и отделяли их от варваров-кочевников, более свирепых и более неустроенных. Славяне, занимая средину между оседлыми, то есть Германцами, как понимали Римляне, и кочевыми, то есть Сарматами, совсем терялись для истории или в имени Германии и Германцев, или в имени Сарматии и Сарматов. Оттого ученая история и не знает, где они находились до появления в летописях имени Словенин и, рассуждая совсем по детски, признает это появление летописных букв за появление в исторической жизни самого народа.
Сравнительное языкознание, все более и более раскрывал глубокую древность арийских переселений в Европу, доказывает между прочим только одно, что Славянский род должен был придти в Европу позднее других и если бы прошел северным путем, мимо Каспия, в чем нельзя сомневаться, {Здесь прибавлено автором; И из Малой Азии. Ред.} то нет также сомнения, что древнейшим и уже постоянным местом его первых земледельческих поселений были плодородные степи около Днепра. Сюда в первое время, Славяне должны были скопиться из всех степных обиталищ с пройденного пути, начиная от Каспия и нижней Волги и чрез нижний Дон, ибо в тех обиталищах по-видимому скоро показались кочевники, которые, размножившись в своих азиатских местах. быть может погнали Славян и из самой Азии.
В то время. когда Геродот (450 лет до Р. X.) описывал нашу Скифию, Германцы и Славяне давно уже жили на своих коренных местах и восточная украйна Европы, от берегов Черного до берегов Балтийского моря, по направлению Карпатскиих гор, необходимо была населена только Славянами. В VI-м веке по Р. X. они здесь живут многочисленными и даже бесчисленными поселениями, о чем говорят Прокопий и Иорнанд. С того времени до наших дней они живут на тех же местах почти XIV столетий. Очевидно, что восходя от VI-го столетия вверх к Геродоту (на IX столетий) и уменьшая эту многочисленность, мы необходимо должны встретиться с состоянием дел, как их описывает Геродот. По его словам наша южная равнина в то время была занята от Днепра на восток кочевниками, от Днепра на запад -- земледельцами. И те и другие у Греков носили одно имя Скифов; но в своих рассказах Геродот достаточно отличает кочевников от земледельцев. Он только мало различает древния предания обеих народностей, и не указывает, что должно относить к оседлым и что к кочевым. Дело науки разчленить эти предания и устранить ученый неосновательный обычай толковать о Скифах безразлично, как об одной кочевой народности.
Скифы говорили Геродоту, что начальное время их жизни у Днепра, когда царствовали у них три брата и упали к ним с неба золотые земледельческие орудия, случилось за 1000 лет до похода на них Персидского Дария, то есть за 1500 лет до Р. X. Это показание мы и можем принят, как ближайший рубеж для определения времени первых заселений Славянами европейских земель. Об Адриатических Венетах в начале II-го века по Р. X. записано Аррианом предание, что они переселились в Европу из Азии по случаю тесноты и побед от Ассирийцев. Это новое показание может только подтверждать предание Скифов, ибо славные завоевания Ассирийцев относятся к тому же времени, слишком за 1200 лет до Р. X. 15 Отыскивать в числе Днепровских Скифов каких либо Германцев или другой народ, кроме Славянского, нет оснований. Тому очень противоречит именно седая древность Арийских переселений и свидетельства истории от времен Геродота. Мы уже видели, что все Арийцы не были кочевниками, но были земледельцами; поэтому, заселяя Европу, хотя бы наши южные степи, они должны прежде всего неизменно оставаться теми же земледельцами. При Геродоте такие земледельцы жили около Днепра и дальше на запад. Между Днепром и Доном жили кочевники. Затем и после Геродота до самых Татар здесь живут тоже кочевники. О приходе с востока других каких либо земледельцев, и притом во множестве, история не говорит ни слова; она описывает только нашествия кочевников. Из этого уже видно, что Геродотовские Днепровские земледельцы были последними пришельцами от Арийского востока и если Славяне шли позади всех других Арийцев, то время Геродота застало их уже на Днепре.
Уже древние догадывались каким способом могли происходить подобные переселения. Плутарх в Марие приводит современные ему догадки и толки о движении на Рим за 100 лет до Р. X. Кимвров (Сербов?) и Тевтонов. Кимвры и Тевтоны двинулись из глубины Германии. Они искали земель для поселения. Они знали, что таким путем Кельты заняли лучшую часть Италии, отнявши земли у Этрурцев. Все это показывает, что Кимврам и Тевтонам было тесно на своей земле и они решились искать новых мест более теплых, чем их родина. Все это показывает, что спустя 300 лет после Геродота в Германии чувствовался уже избыток населения, потому что вообще все передвижения народов поднимались не иначе, как от тесноты, от недостатка корма, след. вообще от размножения людей нарождением. По рассказам древних, Кимвры и Тевтоны не все вдруг разом и не беспрерывно выходили из своих земель, но каждый год с наступлением весны все двигались вперед и в несколько лет пробежали войною обширную землю севера Европы. Это значит, что каждую весну, занимая новые места, они устраивали посев хлеба, дожидались жатвы и после зимнего отдыха, с наступлением новой весны, передвигались на новые места для пашни. За передовыми конечно следовали тем же порядком задние. Так и не иначе могли переходить е места на место народы земледельческие. Они останавливались там, где находили лучшие земли для жилища, или где по случаю тесноты населения дальше идти было невозможно. Так и Славянские племена должны были остановится около Днепра, который не только сделался их кормильцем, но по преданию Скифов-земледельцев, он сделался их прародителем, ибо первый Скиф родился от бога и дочери реки Днепра, в образе которой быть может обоготворялась самая река. Этот прекрасный миф, если он Славянский, в чем мы не сомневаемся, сам собою уже свидетельствует, что коренное жилище древнейших Славян, на пути из Арийской родины в Европу, основалось прежде всего вокруг южного Днепра. Отсюда с накоплением населения каждую весну Славяне могли переходить дальше на запад к Карпатам и Дунаю; дальше на северо-запад вверх по самому Днепру по Припяти и Березине к Балтийскому морю; вверх по Бугу и Днестру -- к Висле и Одеру, текущим уже прямо в Балтийское море. Точно также еще в глубокой древности их жилища должны были распространится и в восточный край по Десне, по Суле и по другим притокам Днепра до Рязанской Оки и до вершин Дона, куда направлялась черноземная полоса этих земель. При Геродоте в этих краях жили Меланхлент -- Черные кафтаны. Геродот свою древнюю земледельческую Скифию располагает между нижним Днепром и нижним Дунаем. Наш летописец свидетельствует, что здесь в IX в. живут Славяне, и что страна их у Греков называлась Великою Скифией, что значит тоже древняя, старшая.
Но в этой древней Скифии при Геродоте по-видимому жила только восточная, Понтийская (Русская) ветвь Славянского рода. О Балтийской или Вендской ветви историк не имел понятия, потому что не знал, кто живет на дальнейшем севере от его Скифии. В восточной ветви он однако различает уже особые колена: Алазонов, живших в Галиции и у Карпат, Скифов оратаев -- наших Полян, и Скифов земледельцев, Георгов, обитателей запорожского Днепра. В VII столетии по Р. X. эти колена обозначаются довольно определенно по случаю переселения Хорватов и Сербов с Карпатских гор и из Червоной или Галицкой Руси, носившей в то время имя Белой (свободной) Хорватии, и Болгар с низовьев Днепра и Буга. Оратаи-Поляне остались на своих местах. Геродот указывает место и Белорусскому племени в имени Невров -- Нуров, которых южная граница начиналась у источников Днестра и Буга. О дальнейшем распространении их к северу историк не говорит ничего, но присовокупляет далекое предание, что еще до похода на Скифов Персидского Дария, лет за 600 до Р. X., эти Невры, несомненно более северные, переселились на восток в землю Вудинов 16. Мы уже говорили (ч. 1. стр. 222), что от этого перехода Невров на северовосток могло в течении веков развиться и распространиться новое колено восточной Славянской ветви, так называемое Великорусское племя. Несомненные подтверждения этому предположению больше всего открываются в именах земли и воды, разнесенных из западного края по всему Русскому северовостоку. Но, как увидим? в образовании Великорусского племени участвовали и другие Славянские отрасли, именно Балтийския.
На Балтийском побережьи, между Вислою и Одером, Славянское племя, также как на Прусских берегах и в устьях Немона Литва; могут почитаться древнейшими сторожилами этих мест.
Литовское слово baltas, balts -- белый, уже в древнейшее время, за долго до Р. X., послужило корнем для названия этого моря и некоего его острова, известного по собиранию янтаря. Море Балтийское значит Белое, соответственное Русскому названию северного Белого Моря. Точно также известное древним скифское имя янтаря, sacrium или satrium, объясняется из латышского: sihtars, sihters, {Здесь рукою автора прибавлено: icker. Ред.} означающего янтарь и вообще кристалл 17.
"Греки с незапамятного времени, говорит Шафарик, имели предание о том, что янтарь находится на севере, в земле Венедов, где река Эридан впадает в Северное море." Знал об этом и Геродот, но быть может из купеческих видов не хотел ничего рассказывать.
Он говорил так: "о крайних землях Европы ничего не могу сказать достоверного, и не верю, что будто существует какая то река, называемая варварами Ириданом, которая впадает в Северное море, из которой, как говорят, достают янтарь. Неизвестны мне и острова, откуда привозится олово. Да и самое имя Иридан очевидно эллинское, а не варварское и вымышлено каким нибудь поэтом. Не смотря на все мои старания, я не слыхал ни от одного очевидца, чтобы за Европою находилось море. Только знаю, что олово и янтарь приходят к нам (Грекам) доподлинно с края земли."
Действительно, трудно предполагать. чтобы Геродот, так внимательно и точно изучавший географию и этнографию древних народов, не знал более никаких подробностей, откуда собственно приходит янтарь. Быть может из за тех же купеческих видов он не упоминает и самое имя северных Венедов и не знает, кто живет по верхнему течению Днепра, указывая только, что там дальше живут Людоеды. Из таких рассказов поэтам оставалось одно -- поместит реку Эридан в земле Венетов, известных тогдашним Грекам и самому Геродоту, именно у Венетов Адриатических. Так это и случилось: правдивое сказание о неизвестном Севере помещено на известном юге, где янтаря не существовало, но куда он доходил путем торга и через руки все тех же Венетов Славян.
Раскрывая и доказывая эту истину, Шафарик оканчивает свое исследование такими словами: "И так, вот то древнейшее свидетельство о Венетах, праотцах последующих Славян, обитавших за Карпатами и на берегу Балтийского моря, свидетельство, коего, после тщательного и беспристрастного исследования всех обстоятельств к нему относящихся, никак нельзя отнят у нас и никаким утонченным умствованием уничтожить." 18 Это говорилось в виду притязаний Немецкой учености, ни за что не хотевшей допускать старожитности Славян на Балтийском море, а тем более на Прусских берегах, искони будто бы принадлежавших Германцам, которые, конечно, одни только и торговали янтарем.
Торговля янтарем по всем видимостям положила первые основания для промышленного развития нашей равнины, для образования в ее разноплеменном населении известного единства интересов, а следовательно и известного народного единства, сначала едва заметного, а в последствии уже достаточно очевидного из первых показаний нашей летописи. Воспользуемся суждениями об этой торговле знаменитого Риттера 19.
"Особенно торговля янтарем, говорить он, излагая историю географических открытий, много способствовала дальнейшему открытию средней Европы. Подобно многим другим товарам, золоту, олову, соли, мехам, слоновой кости, пряностям, и янтарь играет замечательную роль в истории открытий земель. Янтарь был тем более важен, что он по праву может быт назван единоместным произведением природы, Unicum, так как нахождение его ограничено почти исключительно лишь весьма небольшой местностью на земном шаре, именно у Балтийского моря. Греки еще в древнейшия времена посылали своих моряков и странствующих купцов из Милетских колоний у Понта Эвксинского, вверх по Борисфену (Днепру), для получения янтаря от гипербореев (северных народов). Таким образом впервые пройдена была по самой середине восточная Европа, с юга на север, от Черного моря до берегов Балтийского в Пруссии, единственного места нахождения янтаря. Уже Финикияне, первоначальные торговцы янтарем во времена Гомера, добывали его с Балтийского прибрежья, но скрывали свой путь. Да и Греки берегли тайну добывания товара равноценного золоту. В Передней Азии и Архипелаге янтарь считался не только драгоценнейшим курением в храмах богов и палатах царей, но и самым дорогим украшением наряда. Скоро и на западе, и в Риме, во времена императоров, электрон сделался предметом значительного запроса. Плиний рассказывает (H. N. XXXVII, 11), что император Нерон искал большое количество янтаря, чтобы украсить кораллами из него сети, окружавшия арены амфитеатров, во время расточительных звериных и гладиаторских боев. Для этого послан был сухим путем римский всадник, чрез Дунай и Паннонию, к янтарному прибережью, к мысу Baltica.
"Что Римляне были в торговых сношениях с обитателями янтарного прибрежья, доказывают многие римские монеты времен императоров, найденные в пределах Прусской Балтики. Оне находимы были преимущественно в погребальных урнах, начиная от устья Вислы до Эстляндии, через Прегел, Неман и Двину, до Финского залива. От Эйлау и Кенигсберга до Риги римские монеты находимы были в большом количестве... Преимущественно найдены были монеты Марка Аврелия и Антонинов."
В немалом количестве в тех же местах были находимы и более древния монеты Греческия, именно Афинския, Фазосския, Сиракусския, Македонские и др. 20.
Эти монетные показатели идут непрерывно, начинаясь за несколко столетій до Р. X. и продолжаясь до XII столетія по Р. X. Греческие монеты сменяются римскими, римские византийскими, византийские арабскими, арабские германскими. Все такие находки с полною достоверностью обнаруживают, что этот замечательный угол Балтийского моря, этот янтарный берег, находился, в течении более чем тысячи лет включительно до призвания наших Варягов, в постоянных сношениях не только с южною Греческой и Римской Европою или позднее с Германским Западом, но и с Закаспийскими государствами Персов и Арабов. Римская торговая дорога в Адриатическое море шла по Висле до Бромберга, потом сухопутьем по направлению мимо теперешней Вены. Греческая дорога в Черное море, более древняя, шла по Немону, по Вилье с перевалом в Березину и в Днепр. Это был кратчайший и самый удобный путь. Но купцы несомненно ходили и от устья Вислы, по Западному Бугу с перевалом в Буг Черноморский. Не даром эти реки носят и одно имя. Другие дороги по Прегелю и по Припяти в Днепр, если и существовали, то были очень затруднительны по случаю длинного болотистого перевала от Прегеля к притокам Припяти. Географ II века, Птолемей довольно подробно перечисляет даже и малые племена здешних обитателей, что вообще служить прямым доказательством торгового значения этой страны, ибо подобные сведения могли добываться только посредством купеческих дорожников, или из рассказов туземцев, привозивших к Грекам вместе с товарами и эти сведения. Но для нас всего важнее показание этого географа, что морской залив, в который впадают Висла с юга и Немон с востока, называется Венедским, конечно, по той причине, что в нем господствовали Венеды, частно своим населением по его берегам, а больше всего именно торговым мореплаванием. В восточном углу этого залива, стало быть в устьях Немона, Птолемей помещает Вендскую же отрасль, Вельтов, по западному Велетов, по нашему Волотов или Лютичей, коренное жилище которых находилось в устьях Одера, а здесь следовательно они были колонистами и заслужили упоминания в древиейшей географии несомненно по своему торговому значению.
Мы уже говорили, что в преданиях античных Греков с торговлею янтарем связывалось имя Веиетов, Вендов. Прямых сведений об этих промышленных Вендах древность не сохранила. Они жили на краю земли и при том еще земли неизвестной древнему миру. Римляне, по свидетельству Страбона, совсем не знали, что творилось и кто там жил дальше к востоку за Эльбою на Балтийском побережья.
Лет за 50 до Р. X. некие Инды, плававшие на корабле для торговли, попали в теперешнее Немецкое море и были занесены бурею к берегам Германской Батавии при устьях Рейна. Несомненно они пробирались в Арморику к братьям Венетам. Батавский князь подарил несколько человек этих индейцев Римскому проконсулу Галлии Метелу, который узнал от них, что увлеченные сильными бурями от берегов Индии они переплыли все моря и попали на Германский берег. Этот случай Римские ученые приводили в доказательство, что море окружает землю со всех краев, и что таким образом и из Иидии восточной могли приплыть к Германии самые Индейцы. Шафарик очень основательно доказывает, что эти Инды суть Винды, Венды -- балтийские славяне, Виндийское имя которых является вскоре в первом веке по Р. X. у Плиния и Тацита, а потом как видели и у Птолемея. И первые двое помещают их тоже в восточных краях Балтики.
Упомянутый случай значителен в том отношении, что он подтверждаете истину о мореплавательных способностях Славян -- Вендов, с таким усердием оспариваемую нашими академиками в пользу одних Норманнов. Он уже указываете и на торговая сношения этих Вендов, ибо в устьях Рейна, куда они были занесены бурею, в последующее время, напр. В VII веке, находим их поселения близ города Утрехта и дальше на Фрисландском поморье, как равно и на побережьях Британии 21.
Более замечательная колония Вендов находилась в северо-западной Галлии (Арморике) на Атлантическом океане. Здесь в глубине одного из заливов, именно в местности, где находились лучшие пристани, у Венетов был город Венета, Венеция, теперь Ванн, построенный на возвышении, которое по случаю морских приливов было недоступно. Ближайшие острова также назывались Венетскими, из них один именовался Vindilis. другой Siata, а порт на материке -- Виндана, один из городов Рlawis {Рядом с Plawis рукою автора написано: Plowen и в Адрии. Ред.}.
Об этих Венетах впервые узнаем от Цесаря, который разгромил их и почти совсем истребил в 56 г. до Р. X. Он рассказывает, что Венеты пользовались великим почтением у всех приморских народов того края, по той причвне, что содержали у себя множество кораблей особого устройства, и были отличные мореплаватели, превосходя в этом искусстве всех своих соседей. Они владели лучшими пристанями и собирали пошлину за остановку в этих пристанях. Постоянный торг они вели с Британскими островами, куда по этой причине и не желали пропустить Римлян Цесаря. Почти все их городки были построены на мысах, посреди болои и отмелей, в местах неприступных, особенно во время морского прилива. Цесарь осаждал их посредством плотин, но без успеха, и сокрушил их только на морском сражении. Выбор места для главного города и для малых городков явно показывает, что Венеты были люди по преимуществу корабельные и непременно пришельцы между туземным населением, ибо они одинаково старались защитить себя и с моря и с суши. В битве с Цесарем они потеряли все свои корабли, всю удалую молодежь, всех старейшин. Остальное население по необходимости отдалось в руки победителю, который всех старейшин казнил смертью, а прочих распродал в рабство. С тех пор кажется только имя этой колонии пользовалось славою старых ее обитателей. Современник Цесаря Страбон, предполагал, что эти Галльские Венеты были предками Венетов Адриатических -- показание важное в том отношении, что стало быть между географами того времени ходили достаточная основания производить родство и Адриатических Венетов с севера же.
Шафарик, очень осторожный во всею, что касалось присвоения Славянству каких либо имен, окрещенных западною ученостью в германцев, в кельтов и т. п. {Здесь рукою автора прибавлено: а Вудины. Ред.} пишет о Галльских Венетах следующее: "мы не спешим этих Венетов объявить Славянами, оставляя, впрочем, каждого исследователя при своем мнении и суждении об этом предмете. Что эти Венеты были племени Виндского, не только возможно, но и довольно вероятно; но возможность и вероятность еще не истина." 22 Точно так. Но нельзя же забывать, что средневековая история, относительно очень многих народных имен, несравненно более сомнительных, большею частью построена только на подобных же возможностях и вероятностях и никак не на истине документальной, так сказать, не на расписках в своей народности самих народов.
По этим причинам и Славянский историк имеет полное основание в имени Винд-Венд прежде всего видеть Славянина и может отказываться от этого заключения только в таком случае, когда появятся упомянутые расписки в иной народности этих Виндов, то есть, когда появятся показания, вполне убедительные для всесторонней критики, не только лингвистической, но и этнологической. Суровецкий, которому Шафарик обязан можно сказать всем планом своего сочинения, равно как Надеждин и Гильфердинг не сомневались в родстве этих далеких Венетов с Славянами.
Народное, племенное имя не умирает даже и тогда, когда исчезает народ. Оно остается в названии мест, где жил этот народ. "Где бы мы ни встретили еще живое название Рима, говорите Макс-Мюллер, в Валахии ли, в названии романских языков, в названии Турецкой Румелии и пр., мы внаем, что известные нити приведут нас назад к Риму Ромула и Рема." 23
На этом, так сказать, бессмертии народного имени, мы делаем свои заключения и о Вендах, где бы их имя ни в олгое время неизменною и прямою дорогою ко всяким выгодам и облегчениям жизни.
Лес, по самой своей природе, не допускал деятельности слишком отважной или вспыльчивой. Он требовал ежеминутного размышления, внимательного соображения и точного взвешивания всех встречных обстоятельств. В лесу, главнее всего, требовалась широкая осмотрительность, ибо крутом существовало не одно идолище поганое, а слишком много предметов, которые столько же, как и подобное чудище, препятствовали движению вперед. От этого у лесного человека развивается совсем другой характер жизни и поведения, во многом противоположный характеру коренного Полянина. Правилом Лесной жизни было: десять раз примерь и один раз отрежь. Правило Полевой жизни, как мы упомянули, заключалось в словах: либо пан, либо пропал. Полевая жизнь требовала простора действий; она прямо вызывала на удаль, на удачу, прямо бросала человека во все роды опасностей, развивала в нем беззаветную отвагу и прыткость жизни. Но за это самое она же делала из него игралище всяких случайностей. Вообще можно сказать, что Лесная жизнь, воспитывала осторожного промышленного политического хозяина между, тем как Полевая жизнь создавала удалого воина и богатыря, беззаботного к устройству политического хозяйства.
К тому же для Полянина, жившего в довольстве со стороны природной благодати, не особенно требовалась помощь соседей. Он к ней прибегал только в военных случаях, но в мирной повседневной жизни он и на малом пространстве легко мог завести такое сильное и обширное хозяйство, что оно вполне его обеспечивало. Оттого в его сознании не большую цену имела мысль устраивать свою землю по плану одного общего хозяйства, по плану одного господарства, государства. В поле каждое, даже мелкое хозяйство могло, спустя рукава, существовать особняком, ни в чем независимо от других. В лесу и это обстоятельство действовало иначе. Там и люди во многом вполне зависели друг от друга. Природа их теснила со всех сторон. Необходимый простор для действий жизни добывался даже и в малых делах, только при помощи общего союза и соединения, по той причине, что ни одно хозяйство там не было полно: всегда чего-либо недоставало и что необходимо было доставать у соседа. В одном месте было много лесного зверя или рыбы в водах, за то не было хлеба; в другом был хлеб, за то не доставало материалов для одежды и т. д. Поле в этом случае представляло больше полноты и круглоты, даже и для малого хозяйства. Потребности и нужды его обитателей удовлетворялись легче и независимее от соседей, и потому каждая отдельная Земля там в полной мере была самостоятельным господарством.
К этому присоединялась еще едва ли не самая важная причина, почему южные Славяне искони жили в раздельности и сохранили навсегда стремление жить особняком. Все речные области в полосе Поля по природе были раздельны между собою, все главные реки текли оттуда в море, каждая особо. Поэтому Днестр, Буг, Днепр и Дон очень рано собирают на своих берегах вполне независимый поселения, которые нисколько не нуждаются друг в друге и действуют всегда особняком. Днестр нисколько не зависел от Днепра, а Днепр от Дона.
Между тем все реки северной страны постоянно находились в зависимости от соседей и посредством устьев и переволоков все сплетались в одну связную и плотную сеть, что необходимо должно было выразиться и в характере населения. Несмотря на природную отдельность Новгородской речной области, она в своих границах крепко связывалась со всею Волжскою областью, а на Волге господствующее положение было занято Окою, так как по ней шло к Волге древнейшее население восточных Славян, первых колонизаторов здешнего края, удалявшихся сюда добывать себе хлеб не войною, а земледельческою работою. На притоках Оки естественно и возникла хозяйственная сила всего северного Славянства, очень легко собравшая потом все раздельные Земли в одно общее хозяйство-господарство.
Мы уже обозначили, что Алаунская или Волжская возвышенность распределяет всю страну в общем географическом смысле на четыре главные доли, соответственно странам света, но точнее на несколько речных областей, спадающих с этой высоты в весьма различных направлениях. Притом этою одною высотою еще не вполне определяется распадение речных областей в разные стороны. Несколько южнее и восточнее Волжской возвышенности, существует другая возвышенность, которую можно обозначить Донскою, так как с нее на юг течет Дон со своими притоками, а на север Ока также со многими притоками. Эта самая возвышенность, проходя от запада к востоку, от Орла до Самары, бок о бок с течением верхней Волги до Камы, заканчивается на Волге Самарскою Лукою. С нее на север и на юг, кроме Оки и Дона, текут многие другие значительные реки, притоки Оки, Волги и Дона.
Таким образом по направлению этой возвышенности Русская Страна делится собственно на две почти равные половины: северную и южную. От этого водораздела к югу и начинается Поле, а к северу идут сплошные Леса.
В южной половине все важнейшие реки, начиная от Днестра и даже самая Волга, текут на юг, хотя и поворачивают к востоку, огибая каменную гряду южных степей. В северной половине большая часть главных рек течет на север и только одна Волга течет прямо на восток, направляя за собою и все свои притоки.
Реки -- земные жилы, артерии, но еще правдивее они могут так называться в этнографическом и историческом смысле. В какую сторону они текут, в ту сторону течет и народная жизнь. Поэтому весь наш юг, протекая своими реками в моря Черное, Азовское и Каспийское, уносил туда и все стремления южного народа. с самых древнейших времен, как увидим, еще от времен Киммериан, южное население постоянно отливало более или менее сильными потоками во все окрестные места Черного и даже Каспийского моря, не говоря о ближайшем Азовском, которое для этого населения искони было внутренним озером.
Вот по какой причине древность очень хорошо знала, где находится Скифия, а средний век очень твердо помнил, что в этом углу существуют Меотийские болота, Азовское море с близлежащими заливами Гнилого моря и Днепровским Лиманом, откуда подымаются не только туманы, но и страшные силы варварских набегов. О другой стороны и варвары, населявшие наши южные реки, очень хорошо знали, что на том берегу Черного моря существуют богатые города, что за Кавказом к Каспийскому морю прилегают очень богатые торговые и промышленные, счастливые области, в которых реки текут медом в молочных берегах.
Само собою разумеется, что нашим варварам не пришло бы в голову, что существуют на свете такие страны, если б не рассказали им об этом греческие же города, сидевшие по нашим же морским побережьям. Нет сомнения, что эти торговые города из зависти, из соревнования, из-за какой либо обиды, указывали не только пути, как туда проникать, но основательно объясняли и все обстоятельства, в какое время выгоднее сделать нападение.
Как бы ни было, но наш Полевой и Степной приречный юг очень хорошо знал не только плавание на тот берег Черного моря, но и все тесные ущелья Кавказских проходов, когда набег предпринимался сухим путем. Он вообще смотрел на эти южные загорские и заморские страны, как мы теперь смотрим на Запад Европы. Там живет образованность, высшая культура, т. е. живет богатство, довольство жизни, даже роскошь. Мы теперь уносимся в Европу для приобретения этой образованности, для приобретения познания, просвещения и всяких плодов цивилизации. Древний наш варвар уносился на Черноморский и Закавказский юг тоже для приобретения плодов развития, но одних только материальных, и приобретал он их не уплатою собственных денег, а мечем и грабежом. Конечно, и его вызывала к походу та же сила, какая двигает и нами -- бедность, недостаток потребных вещей.
Таким образом народный стремления нашего юга, кому бы они не принадлежали, Славянам или другим народам, постоянно были направлены к югу же. Естественно, что они должны были окончиться водворением у нас южной цивилизации, как и случилось уже на памяти наших летописей, когда наконец всенародно была принята нами Христова Вера.
Как увидим, вся история нашего юга, то есть вся его жизнь действовала именно в этом направлении. Коренною силою этой истории с незапамятных времен был Днепр. Его правою рукою был Днестр, а левою Дон. С Днестра шла дорога за Дунай, куда главным образом и теснился избыток нашего населения; с Дона пролегала дорога и на Волгу в Каспий, и к Кавказским горам, куда тоже постоянно теснилось Донское население.
Южная наша история однако сильно тянула также и на Запад Европы, не смотря на то, что в эту сторону отсюда не было речной большой дороги, а лежал здесь сплошной и высокий материк, с которого все реки текли в нашу же равнину, одни в область Днепра, другие в Дунай и в Черное море. Но по верховьям этих рек существовала на Запад сухопутная дорога, которая в сущности была перевалом, переволоком из наших речных областей в речные области западного Славянства.
Этот перевал протягивался по предгорьям и по направлению Карпатского хребта, серединного места для всех Славянских племен. С него, как из одного узла, реки направляются и в нашу сторону, и далеко на северо-запад, в сторону Балтийского моря. Здесь вершина Черноморского Днестра очень близко подходить к вершине Сана, верхнего притока Балтийской Вислы, и к вершине Западного Буга, среднего притока той же Вислы. Отсюда же несколько дальше берет начало сама Висла и рядом с нею Одра (Одер), важнейшие Славянские реки Балтийского Поморья, отделяющие полуостровной Запад Европы от Восточной ее равнины. Таким образом, на этом перевале самою природою связан узел Славянской жизни, направлявший свои нити к двум знатнейшим морям. Вот почему на этом самом перевале или вообще вблизи него начинается и древнейшая история Славян.
Карпатские горы в некотором отношении были в свое время Славянским Кавказом. Здесь с незапамятных времен крепко держался корень всего Славянства; отсюда он отделял стволы и ветви по всем направлениям. По крайней мере в древнейших преданиях Славянства о своем происхождении северные племена указывают обыкновенно на Юг, южные -- на Север; и те и другие, как на свое средоточие, на прикарпатскую страну. Самое имя Карпат олатынено из Славянского Горб-Гора. Для Славянства Карпатские горы всегда были природною твердынею, крепкою и надежною опорою в борьбе с иноплеменниками.
Карпатский перевал служил, как мы сказали, сухопутною дорогою из нашей страны в собственную Европу. Он в восточной половине искони заселен был русским племенем и посредством двух больших речных путей к Балтийскому морю, по Висле и Одре, связывал интересы Черноморья с Варяжским морем. По многим намекам истории видимо, что на Балтийском Поморье, в иных случаях, хорошо знали, что происходило на Черном, а на Черном море тоже хорошо знали, что и на Балтийском Поморье живут родные же люди. Вообще, владея Карпатским перевалом, русский Днестровский и Днепровский юг должен был иметь хорошие сведения об этом Славянском Поморье, а Поморье со своей стороны не могло не знать Балтийской дороги к нашему Русскому северу.
Славянская жизнь, таким образом, особенно во времена так называемого великого переселения народов, много ли, мало ли, но двигалась вокруг и по нашей равнине, от Карпат Вислою и Одрою в Балтийское море, оттуда в Неман, в Двину, в Неву, на Волхов и Ильмень, а с Ильменя в Днепр на Черное море и к тому же Карпатскому хребту.
Северная половина Русской Страны по течению рек распределяется собственно на две области. В западном ее углу все реки текут к северу, отчасти в Балтийское море, отчасти в Финский залив и Ладожское озеро и на дальнем севере -- в Белое море. Это область больших озер и морских заливов. Здесь уже в 9 веке Славянское население сосредоточивалось в особую силу на озере Ильмене, в серединном месте всего края, если отделить от него Беломорскую сторону, которая составляла только его промышленный придаток, как бы отхожую пустошь. Озеро Ильмень, по южному Лиман, служить в действительности Лиманом или широким устьем для множества рек. Одному летописцу старые люди сказывали, что в Ильмень течет 300 рек. Естественно, что все эти реки, протекавшие к одному устью, связали и самое население в одно целое, которое, как племя, носило собственное имя Славян. А если имя Славяне, как очень вероятно, прежде всего показалось на западе вместе с именем Немец-Германец, в той стране, где Славяне, гранича с Немцами, хотели себя обозначить Словесными, в противоположность Немым-Немцам, то это обстоятельство может указывать если не в полной мере, то весьма значительною долею на западное происхождение Новгородского Славянства, именно с Венедского Птолемеева залива, от устьев Одры и Вислы, отчего соседние Чудь-Эстонцы и до сих пор называют Русских Виндлайнэ, Венелайнэ. Поморских Славян, конечно, занесла в нашу страну торговля меховым товаром. Несомненно, что они первые, при помощи нашего Славянства, открыли путь из Варяг в Греки. Когда это случилось, история не помнит, но вероятное соображение всегда останется на стороне того предположения, что одноплеменникам пролагать путь по своей же земле было естественнее, чем пускать по ней чужой народ, Готов или Норманнов. Во всяком случае это совершилось еще за долго до известного начала нашей истории, о чем подробнее мы будем говорить в своем месте.
Итак Ильменская область вместе с областью Кривичей, живших на верху Западной Двины, тянула больше всего в Балтийское море и, стало быть, на запада, в Европу. Однако этот путь в Европу был так крив и обходист, что никак не мог принести нам той пользы, какую следовало бы ожидать. Вернее сказать, это было из нашей страны волоковое окно в европейскую сторону, сквозь которое стесненным путем и проходили наши связи с европейским миром. В последствии это окно было совсем даже закрыто, заколочено европейскими врагами.
Но надо сказать, что это окно потому и существовало, потому и возродилось на этом месте, что в нем имело нужду больше всего европейское же побережье Балтийского и Немецкого моря, Ильменские Славяне в этом случае были только посредниками торговли между европейским севером и внутренними областями нашей страны. Притом в Старой Ладоге, древнейшем поселении наших Славян у входа в Балтийское море, и в Новгороде, который, быть может, был только Новою Ладогою, европейцы, по крайней мере Скандинавы, получали не одни меха: сюда привозились и греческие, и восточные товары, особенно дорогие цветные ткани, шелковые, золотные, шерстяные, и различный индейские пряности, которые на дальнем европейском севере представляли вообще большую редкость. В Новгороде такие товары могли появляться только посредством его сношений по Волге с далеким востоком, а по Днепру с греческими городами, по крайней мере с Византией.
Поэтому открытие пути из Варяг в Греки по Днепру должно относиться к очень давнему времени, ибо в 6-м в. по всем признакам он несомненно уже существовала. Отсюда становится очень понятною необыкновенная тесная связь Новгорода с Киевом, которою прямо открывается наша история еще при Рюрике. Отстранивши ученые предрассудки о том, что не только торговле, но и всему нас научили Варяги-Скандинавы, мы, на основании разнородные свидетельств древности, легко можем сообразить, что этот путь впервые был проложен и наторен, как привычная тропа, никем другим, как исключительно самими же Славянами, жившими по сторонам этого пути. Они первые повезли и свои, и греческие, и восточные товары на потребу бедному Скандинавскому северу и конечно первые же рассказали Варягам-Норманнам, сюда явившимся, что пройти здесь можно и очень легко.
Греческий путь по нижнему Днепру известен был еще Геродоту, писавшему свою историю за 460 лет до Р. X. Можем полагать, что и тогда уже существовало на Днепре, в Киевской стороне, какое-либо средоточие для обмена греческих произведена на туземные товары, так как Геродот прямо и точно говорит, что здешние туземцы торговали хлебом. Был ли то Киев или другой какой город, это все равно. Но Киев, находясь так сказать на устье множества рек впадающих перед ним в Днепр, составляя узел для всего Днепровского семейства рек, должен был возникнуть сам собою, по одним естественными) причинам, как складочное место для Днепровского севера, смотревшего отсюда прямо на Греческий юг, ибо здесь Днепр делился как бы пополам между севером и югом. Киев таким образом создан был потребностями и нуждами северной стороны, которая, кроме других предметов, прежде всего нуждалась в хлебе, так как в хлебе же нуждались и греческие черноморские города. Киев зародился на границе Леса и Поля и потому всегда служил сердцем для сношений славянского севера и греческого юга. Когда в этом сердце затрепетала народная жизнь, то естественно, что к нему потянул и Ильменский край, и дорога из Черного моря в Балтийское проложилась сама собою без всякой указки со стороны какого бы то ни было чужого народа. Прямее всего дорога лежала по Западной Двине в Березину, а также и по Неману через Вилию в ту же Березину и оттуда уже в Днепр. Так и было в самом начале, когда Березина почиталась верхним Днепром и давала всему Днепру имя Борисфена. Это было во времена Геродота. Но во времена Птолемея, в половине второго века по Р. X., то есть, спустя 600 лет после Геродота, открывается и настоящий Днепр, текущий с Волжской возвышенности. Это означало, что по крайней мере с этого уже времени открылся и самый путь из Варяг в Греки, то есть путь от Ильменской стороны, который после, не смотря на кривизну и дальний обход, перед Березинским путем получает преобладающее значение. А это со своей стороны может свидетельствовать, что Ильменская Страна, была способнее вести мирное дело торговых оборотов, по той, конечно, причине, что ее стал населять промышленный Славянский народ, пришедший на озера и в непроходимые болота разумеется не столько для земледелия, сколько именно для торгового и всякого другого промысла. Этот народ мог двигаться сюда не иначе как с Днепровских же притоков, но, судя по имени Славян, он мог получить значительное приращение, как мы сказали, и из-за моря, со Славянского Поморья между Лабой, Одрой и Вислой.
Новгород, подобно Киеву, также стоит на устье многих рек и является таким же узлом для этих рек, текущих от Днепровской стороны к северу. Эти две речные области отделяются друг от друга только Волоковским лесом, Алаунскою возвышенностью, на которой и господствовало от древнейших времен наше Северное Славянство.
Отсюда ему открывалась новая дорога прямо на Восток, по руслу Волги. Естественно, что и по этой дороге Русское Славянство начало свои пути тоже в очень отдаленное время. Оно двигалось по этому пути и с верху, из Леса Волхов или Волоков, и с южного бока от Днепровской Десны прямо по Оке, стало быть, прямо к средней Волге. Течение Оки до ее впадения в Волгу равняется течению до того же места самой Волги. В этом углу между двух потоков Оки и Волги очень рано образовалась область Ростовская, которая своим именем Ростов показывает однако, большое родство с Днепровскою Росью и ее притоком Ростовицею, почему можно заключить, что и самое имя Рось, Росса в древнее время тоже произносилось, как Рост. Можно гадать, что Ростов приволжский получил начало еще в то время, когда по всей нашей стране господствовало имя Роксолан, которые, если хаживали на самых Римлян за Дунай, то очень могли ходить и на север к Ростовской Волге.
Как бы ни было, но русло Волги и русло Оки с незапамятных времен сделались поприщем для Славянской предприимчивости, пробивавшейся по этой широкой дороге дальше к Востоку. В начале нашей истории Руссы были уже свои люди в Волжской Болгарии, близ устья Камы; были свои люди и в далекой Астрахани, в устьях Волги, на Каспийском море.
Есть соображения, как увидим, что дорога в Каспийское море с глубокого севера существовала еще при Александре Македонскому. Тогда было известно, что из Каспийского моря можно проплыть узким проливом в Северный Океан, который по тогдашним понятиям начинался от Балтийского побережья. Это была географическая ошибка, возникшая однако не без причины, а именно потому, что таким путем по Волге-Каме, по всему вероятию, на самом деле проходили в северные моря.
Стоит только побывать на Волге чтобы увидеть, что промышленные силы, народа нигде не могли найти лучшего и способнейшего места для своих действий. Природа здесь, хотя и не столько благодатная, как на Днестровском, Днепровском и Донском юге, но вполне обеспечивающая всякий труд частью даже и земледельческий и особенно промысловой. Естественные богатства всего края, самые разнообразные, начиная от лык и оканчивая железом, а при этом открытые во все стороны пути сообщения по бесчисленным речным системам, доставлявшие скорую возможность сбыта, ожидали только рабочих и сметливых рук, которые и явились здесь со стороны Оки и со стороны верхней Волги.