Джемс-Сельмер Эгот - Сцены из жизни в Норвегии

Сцены изъ жизни въ Норвегіи.

Эготъ Джемсъ-Сельмера.

ГЛАВА I.
Гдѣ мы живемъ.

Далеко, далеко на сѣверѣ живемъ мы. Нужно сдѣлать большой путь къ сѣверному полюсу, чтобы добраться до насъ, но, правда, не такой большой, какъ сдѣлалъ Нансенъ.

Бывало зимою, когда Нансенъ находился еще на пути къ сѣверному полюсу, мы въ мрачную, бурную, холодную погоду часто говорили: "Бѣдный Нансенъ! Ему, навѣрное, теперь не хуже, чѣмъ намъ!" Но когда мы осматривались потомъ въ нашей маленькой, теплой, спокойной и уютной комнаткѣ, раздавался общій крикъ: "О нѣтъ, конечно, Нансену гораздо хуже -- особенно послѣ-того, какъ онъ оставилъ свой пароходъ "Фрамъ"!

Каждый канунъ Рождества, когда Нансенъ былъ еще въ пути, мы думали и говорили о немъ и желали, чтобы и ему было такъ же хорошо и уютно, какъ намъ, чтобы ему не приходилось страдать ни отъ голода, ни отъ холода. Мы всѣ страшно увлекались Нансеномъ, а одна изъ нашихъ маленькихъ дѣвочекъ до сихъ поръ такъ увлечена имъ, что постоянно носитъ брошку съ портретомъ Нансена.

Но Боже мой! Я вѣдь не о Нансенѣ собралась разсказывать, а о томъ, гдѣ мы живемъ. Да, итакъ -- это далеко, далеко на сѣверѣ. Нужно добраться до Тромзэ, чтобы найти насъ на картѣ.

И разъ ужъ вы заберетесь такъ далеко на сѣверъ, что сможете увидѣть Тромзэ, зеленѣющее, какъ чудный садъ, посреди высокихъ снѣжныхъ горъ, то вы увидите длинную, узкую бухту, которая врѣзывается въ материкъ; эта бухта называется Бальсъ-фіордъ.

Эта бухта, съ высокими скалами по обѣимъ сторонамъ, дѣлаетъ много изгибовъ и угловъ, а на картѣ выглядитъ совсѣмъ какъ сапогъ. Тамъ внутри, приблизительно въ каблукѣ этого сапога, живемъ мы. Вы думаете, конечно: какъ страшно должно быть жить на такомъ далекомъ сѣверѣ, но я скажу только одно: Здѣсь въ тысячу разъ прекраснѣе, чѣмъ на Капри -- такъ увѣряла наша тетя Августа, когда нѣсколько лѣтъ тому назадъ пріѣхала къ намъ прямо изъ Италіи. Правда, это было въ серединѣ лѣта, въ чудный, ясный солнечный день. "Хотѣла бы я знать, думала ли бы ты тояіе самое, если-бы ты попала сюда въ то время, когда здѣсь становится темно" -- отвѣтила только на это мама. Всѣ эти люди съ юга имѣютъ такія странныя представленія о "сѣверной странѣ". Они называютъ сѣверной страной все, что лежитъ сѣвернѣе Тронтгейма безразлично принадлежитъ ли это къ округу Нурланда, Тромзэ или Финмаркета. Они даже не знаютъ совсѣмъ, что отъ каждаго изъ этихъ мѣстъ до другого пять дней пути.

Мы живемъ почти что посрединѣ, въ округѣ Тромзэ. Съ берега выступаютъ въ фіордъ мысы, одинъ за другимъ, и почти на каждомъ такомъ мысѣ стоитъ маленькій свѣтленькій домикъ, почти на каждомъ изъ нихъ устроена пристань для парохода, и тамъ живетъ экспедиторъ, -- это человѣкъ, который подплываетъ всегда къ пароходу, принимаетъ отъ него почту и получаетъ посылки, товары и тому подобное, потому что здѣсь на сѣверѣ у насъ нѣтъ пристаней для выгрузки.

Нерѣдко, когда всѣ мужчины уѣзжаютъ на рыбную ловлю, къ пароходу должны подплывать женщины, и онѣ это дѣлаютъ такъ аккуратно, такъ ловко, какъ любой мужчина. Здѣшняя жизнь и условія дѣлаютъ людей съ дѣтства проворными, способными и безстрашными. И видѣть сѣверянина въ лодкѣ, все равно, что видѣть птицу въ воздухѣ или рыбу въ водѣ. Лодка была и есть часть его самого, и въ ней онъ чувствуетъ себя лучше всего.

Чѣмъ дальше входишь въ фіордъ, тѣмъ все уже и уже становится онъ, скалы подымаются все выше и выше, и въ томъ мѣстѣ, гдѣ мы живемъ, фіордъ оканчивается, какъ большое красивое озеро, осѣненный гордыми снѣжными скалами, покрытыми до самой границы снѣга рѣдкимъ, легкимъ и нѣжнымъ березнякомъ.

Да, лѣсъ прекрасенъ, и каждый разъ, какъ мы его видимъ снова зеленѣющимъ, онъ кажется намъ еще прекраснѣе, чѣмъ когда либо.

Но зима здѣсь долгая. Девять мѣсяцевъ! Это вѣдь немалый срокъ. И подумайте только, цѣлыхъ два мѣсяца мы не видимъ ни одного солнечнаго луча; солнце исчезаетъ, совсѣмъ исчезаетъ, уходитъ туда, къ вамъ, на югъ.

Да, это не шутка, когда солнце говоритъ намъ послѣднее прости

18-го Ноября мы видимъ его въ послѣдній разъ, какъ большую, сіяющую звѣзду, какъ разъ надъ горнымъ хребтомъ на югѣ.

Какъ намъ тогда бываетъ грустно!

Въ послѣдніе дни предъ тѣмъ, какъ оно совсѣмъ уходитъ, освѣщеніе тамъ внизу, на югѣ, надъ скалами, чудесное. Небо никогда такъ не сіяетъ, какъ въ эти дни, какъ будто солнце хочетъ сдѣлать все, лишь бы насъ утѣшить за свое долгое отсутствіе, какъ будто оно хочетъ вознаградить насъ за то, что оно надолго оставляетъ насъ.

Оно сіяетъ краснымъ и фіолетово-зеленымъ цвѣтомъ, сіяетъ золотомъ и окрашиваетъ все въ блѣдно-голубую краску. Облака, которыя сверкаютъ, какъ перламутръ, радужными красками, висятъ надъ скалами, словно разсыпанные лепестки розы, и, краснѣя, шепчутъ: прощайте! прощайте!

А въ комнату падаютъ все болѣе и болѣе наклонные послѣдніе солнечные лучи. Въ послѣдній разъ освѣщаютъ они уголъ надъ роялемъ и, проходя черезъ призмы люстры, играютъ и танцуютъ на картинахъ, которыя висятъ надъ диваномъ. Все получаетъ своеобразный и странный отпечатокъ чего-то невыразимо грустнаго, что нѣжно и тихо шепчетъ намъ о разлукѣ. И мы стоимъ всѣ у окна, молчаливые и печальные -- на всѣхъ лицахъ отражается чудное сіяніе -- это само небо зажигаетъ фейерверки въ честь уходящаго солнца.

Отецъ и мать, и маленькія дѣвочки, и Буби, и наша учителытица, и всѣ служанки заходятъ въ комнату чтобы сказать солнцу послѣднее прости.

Оно опускается и опускается -- все глубже и глубже внизъ, -- о, какъ быстро оно движется, -- а мы стоимъ всѣ тихо, такъ тихо, но въ нашихъ сердцахъ все дрожитъ: "солнце! солнце! Неужели ты уйдешь и оставишь насъ здѣсь въ полномъ одиночествѣ?"

Лучи скользнули по морю, затанцовали, словно крупныя звѣзды въ водѣ; послѣдній поцѣлуй солнце дарить наілему маленькому "Золотому острову", тамъ на фіордѣ, куда мы отправляемся въ хорошія лѣтнія ночи, варимъ тамъ кофе и бѣгаемъ по его мягкимъ, покрытымъ цвѣтами, лужайкамъ -- ахъ! еще не скоро, не скоро вернемся мы туда.

Медленно скрывается солнце за стѣною скалъ.

Ушло!-- Тихо какъ то сразу стало! Будто внутри насъ что то умерло... Свѣтъ -- самая высшая радость жизни! Быстро потухаютъ на скалахъ розовыя краски, и вся природа покрывается траурною вуалью. И внутри, въ комнатѣ, будто что то исчезло.

Мать отворачивается и вытираетъ слезу такъ, чтобы никто этого не видѣлъ, но говоритъ сейчасъ же улыбаясь: "Прощай, наше ясное солнышко! Возвратись къ намъ скорѣе! Не забывай насъ! Каждый день мы думаемъ о тебѣ и каждый день стремимся къ тебѣ".

И солнце не забываетъ насъ; навѣрное оно возвратится -- и тогда оно будетъ свѣтить намъ день и ночь какъ бы вознаграждая насъ за долгіе и темные зимніе мѣсяцы.

* * *

Теперь мы начинаемъ готовиться къ зимѣ. Мы закупориваемся и законопачиваемъ внутри нашъ домъ, завѣшиваемъ его коврами и мѣхами, запираемся двойными окнами, потому что у насъ здѣсь на сѣверѣ есть лютый врагъ, зовутъ его восточнымъ или "материковымъ" вѣтромъ. Не легко защитить себя отъ этого злодѣя; каждую зиму мы боремся съ нимъ. Онъ выдаетъ себя своимъ голосомъ; голосокъ у него, Богъ свидѣтель, не изъ нѣжныхъ.

Въ воздухѣ проносится странный, грозный шумъ и свистъ, весь домъ вздрагиваетъ отъ удара, мы всѣ вскакиваемъ среди ночи съ нашихъ постелей и прислушиваемся... прислушиваемся.... что это приближается... Мы чувствуемъ, какъ вся комната леденѣетъ въ одинъ мигъ, мы дрожимъ, зубъ на зубъ не попадаетъ.-- Бррръ!-- это восточный вѣтеръ прилетѣлъ къ намъ. Мама моментально вскакиваетъ съ кровати, подходитъ къ каждой маленькой кроваткѣ, закутываетъ насъ хорошенько и кладетъ каждому изъ дѣтей сверху еще одно теплое одѣяло, она знаетъ, что насъ ждетъ. Это, вѣдь, только начало. Восемь градусовъ тепла показываетъ термометръ. Для комнаты это не особенно много, но будетъ еще хуже. За ночь буря все больше и больше усиливается. Утромъ на дворѣ четыре градуса мороза, а въ спальнѣ нуль... бррръ! А буря такая, что невозможно нагрѣть комнаты; мама опускаетъ всѣ гардины, снимаетъ цвѣты съ оконъ, сдвигаетъ занавѣсы, топитъ каминъ углемъ такъ, что онъ раскаляется до красна... и все-таки мы мерзнемъ. Къ вечеру морозъ достигаетъ десяти градусовъ, а буря прямо невообразимая.

-- Мама, какъ ты думаешь, прекратится ли это когда-нибудь? Бррръ, это прямо ужасно,-- говоритъ маленькая Лейвъ; она у насъ такая трусиха и всегда прячетъ голову въ колѣняхъ мамы.

-- Сегодня вечеромъ папѣ вѣдь не нужно ѣхать на море,-- говоритъ Буби, который тоже держится поближе къ матери.-- Нѣтъ, мой мальчикъ, слава Богу, отецъ сидитъ въ своемъ кабинетѣ, въ такую погоду нельзя никому посовѣтовать пуститься въ море. Буря навѣрное скоро пройдетъ, дайте мнѣ календарь, въ какомъ положеній луна?

Во время непогоды единственное утѣшеніе матери смотрѣть въ календарь, потому что если скоро должно наступить новолуніе, то, обыкновенно, наступаетъ перемѣна погоды,-- въ деревнѣ пріучаешься обращать вниманіе на всякія предсказанія погоды... Къ сожалѣнію, до новолунія еще цѣлая недѣля,-- плохое предсказаніе.

-- Да, но вѣдь это календарь за прошлый годъ, мама, -- говоритъ Тотъ, старшая изъ дѣвочекъ.

-- Ахъ, слава Богу,-- это большое облегченіе!

-- Впрочемъ, нельзя требовать, чтобы буря успокоилась въ тотъ же моментъ, какъ она началась, мы будемъ очень рады, если она прекратится черезъ три дня. Однажды у насъ была такая страшная буря въ продолженіи трехъ недѣль,-- говоритъ мама.

Но маленькая Лейвъ не можетъ этого помнить, потому что это было въ первые годы, когда мы поселились здѣсь наверху, и ея еще не было на свѣтѣ. Тогда восточный вѣтеръ дулъ впродолженіи трехъ недѣль, и мнѣ кажется, что это была самая страшная буря, какую мы только пережили здѣсь. Къ концу третьей недѣли фіордъ былъ совсѣмъ бѣлый отъ морской пѣны.

Да, мама тогда чуть не потеряла разсудка отъ страха и безпокойства,-- въ первые годы она еще не привыкла съ такой непогодѣ,-- и даже отецъ утратилъ свое спокойствіе. Онъ то и дѣло выходилъ изъ дому и заходилъ обратно, смотрѣлъ на облака и на море, на снѣжную пыль, которая покрывала, какъ облако, склоны,-- онъ все ждалъ, не прекратится ли буря. Но напрасно, ничто не предвѣщало этого.

Все это время почти не было возможности выйти за дверь; если мы хотѣли перейти напротивъ въ больницу, то мы должны были ползти на четверенькахъ, такая сильная была буря.

О томъ, чтобы выплыть въ море, не могло быть и рѣчи. И дорогъ тоже не было совсѣмъ, такъ что мы не могли даже пойти къ священнику, который живетъ отъ насъ въ разстояніи получаса ходьбы.

Я думаю, что большинству городскихъ жителей трудно даже представить себѣ, какъ можно жить безъ всякихъ дорогъ. Это было въ маѣ,-- снѣгъ началъ таять и размякъ, такъ что мы погружались выше щиколотокъ, когда хотѣли пробраться къ сосѣду. Вдоль берега отъ двора къ двору шла узенькая дорожка для пѣшеходовъ, и бурные ручьи неслись мимо домовъ внизъ, такъ что нужно было дѣлать хорошіе прыжки, чтобы перейти черезъ нихъ. "Прыгай за мною, здѣсь ручей", раздавалось часто, когда папа и мама ходили вдвоемъ вдоль берега, но во время бури, которая тогда бушевала, о прыганій нельзя было и думать, потому что на ногахъ вообще нельзя было устоять. Далеко предъ домомъ Нейльса, нашего ближайшаго сосѣда, лежалъ якорь большого "фешберинга" {Большая лодка, съ домикомъ на ней.}, которому дикая буря грозила опасностью.

Каждую минуту, казалось, что его выброситъ сильными волнами на сушу и разобьетъ въ дребезги объ огромныя кучи камней на берегу. Нѣтъ, этого нельзя допустить, надо все же попробовать выйти на море, чтобы посмотрѣть, выдержитъ ли цѣпь, иначе нельзя знать, что будетъ ночью. Но при такомъ сильномъ восточномъ вѣтрѣ оттолкнуться отъ берега вовсе не такая легкая вещь,-- особенно въ маленькомъ, зексрингѣ {Лодка съ тремя парами веселъ, которая употребляется только для рыбной ловли у береговъ.}. Смотрѣть на это было не особенно пріятно. Казалось, что гребцамъ уже не выбраться живыми. Лодка, какъ орѣховая скорлупка, то исчезала надолго между волнами, то всплывала наверхъ, иногда ее снова бросало на берегъ -- и все же гребцы усидѣли въ лодкѣ и вернулись благополучно обратно. Если вы хотите узнать, на что годенъ сѣверянинъ, нужно видѣть его въ лодкѣ.

Да, здѣсь, у насъ на сѣверѣ, настоящіе моряки! Они такіе гибкіе, здоровые, такіе ловкіе и проворные, что доставляетъ истинное удовольствіе смотрѣть на нихъ и говорить съ ними. У нихъ всегда наготовѣ остроумные и находчивые отвѣты, такъ что въ лодкѣ у нихъ вы не соскучитесь, какъ бы долго ни длилась поѣздка. Но зато они еще маленькими карапузами сживаются съ лодкой, и, прямо чудо, что они при этомъ не тонутъ дюжинами. Дѣтишки трехъ, четырехъ, пяти лѣтъ перевѣшиваются за бортъ лодки, принимаютъ участіе въ рыбной ловлѣ, скачутъ и пляшутъ по скамейкамъ лодки, раскачиваются вмѣстѣ съ лодкой -- и если случается, иногда, что кто нибудь изъ нихъ кувырнется въ воду, то можно быть спокойнымъ, что онъ какъ нибудь да выкарабкается. Изъ такихъ ребятъ, вѣдь, должны выйти отважные моряки, не правда ли?

* * *

Но нѣкоторые изъ нихъ иногда рано узнаютъ серьезную сторону жизни, съ ея заботами и печалями.

Однажды здѣсь у насъ случилось большое несчастье: четыре смѣлыхъ моряка столкнулись наверху у Флинмаркена съ другой большой лодкой,-- ихъ лодку вмигъ точно перерѣзало пополамъ -- и всѣ они утонули.

Это были наши ближайшіе сосѣди, и мы видѣли и слышали горе и отчаяніе тѣхъ, которые остались дома одинокими -- ихъ женъ и дѣтей. Маленькій мальчикъ, котораго звали Мейеръ, потерялъ своего отца. Онъ былъ старшимъ ребенкомъ въ семьѣ, и тогда ему только что минуло тринадцать или четырнадцать лѣтъ. Теперь онъ долженъ былъ заботиться о всей семьѣ, а въ такомъ возрастѣ это не легко.

Бѣдный мальчикъ! Ахъ, какъ часто мнѣ бывало жаль его. Онъ былъ такой маленькій и такъ рано долженъ былъ начать борьбу за существованіе. Нерѣдко онъ приходилъ къ намъ, чтобы продать куропатокъ и зайцевъ, которыхъ ловилъ силками.

Я точно вижу его еще, какъ онъ стоитъ у насъ на кухнѣ со своимъ яснымъ, открытымъ лицомъ и каштановыми кудрями.

Но самое худшее было то, что онъ не имѣлъ лодки, такъ что не могъ отправляться на рыбную ловлю.

Подумайте только. Однажды приходитъ къ нему нашъ священникъ и говоритъ ему, что у него теперь будетъ собственная лодка. Ахъ, что это была за радость!

Мейеръ сначала не могъ даже повѣрить своему счастью, ему казалось это невозможнымъ.

Сдѣлавшись собственникомъ лодки, онъ показалъ себя настоящимъ молодцомъ; рано утромъ и поздно вечеромъ отправлялся онъ на рыбную ловлю, продавалъ уловъ, помогалъ матери обрабатывать поле, все это несмотря на то, что былъ такой юный.

Мейеръ, однако, не единственный которому пришлось стоять на собственныхъ ногахъ, въ такомъ возрастѣ.

Нѣтъ, здѣсь на сѣверѣ очень много мальчиковъ и дѣвочекъ, которые съ самыхъ малыхъ лѣтъ должны работать и терпѣть невзгоды. Какъ только они конфирмованы,-- а это происходитъ, когда имъ исполняется четырнадцать лѣтъ,-- отецъ и мать требуютъ, чтобы они помогали имъ, какъ взрослые, но задолго до этого они уже помогаютъ имъ зимою въ конюшнѣ, носятъ воду въ такихъ большихъ и тяжелыхъ ведрахъ, что было-бы подъ стать даже для взрослыхъ; съ наступленіемъ весны, когда сѣно приходитъ къ концу, они проводятъ много часовъ въ лодкѣ, собирая водоросли.

Это тоже страшно тяжелая работа.

Здѣсь, гдѣ зима такая долгая, часто случается, что съ наступленіемъ апрѣля или мая, кормъ для скота приходитъ къ концу. И такъ какъ въ это время снѣгъ лежитъ еще на поляхъ, проходитъ много времени, пока зазеленѣетъ трава и можно выпустить коровъ на лугъ.

Въ такихъ случаяхъ крестьяне на сѣверѣ, обыкновенно, пополняютъ недостатокъ корма "водорослями". Это родъ морской травы, которая растетъ на морскомъ днѣ по близости берега, и коровы ѣдятъ ее съ охотой -- это лучше, чѣмъ ничего, ну да и къ тому же коровы не избалованы и не лакомки.

Итакъ, крестьяне забираются въ маленькомъ "зексрингѣ" на мелкія мѣста, захвативъ съ собой нѣсколько большихъ и тяжелыхъ граблей съ громаднѣйшими рукоятками. Этими граблями они вылавливаютъ водоросли. Это трудная и тяжелая работа; проходитъ нѣсколько часовъ, пока они наберутъ полную лодку.

При здѣшнихъ холодахъ, какъ они дрогнутъ и мокнутъ, эти бѣдные мальчики и дѣвочки, которые сидятъ въ лодкѣ. Да, это ужасная работа; насквозь мокрые, они сидятъ тамъ и вытаскиваютъ эту длинную, мокрую, тяжелую морскую траву.

Но за то какъ хорошо, когда они, наконецъ, возвращаются на берегъ, въ теплую комнату, къ матери, гдѣ ихъ ждётъ сухая одежда и чашка хорошаго, горячаго кофе.

Потомъ водоросли кладутъ въ печь и высушиваютъ для коровъ; самое лучшее, если къ нимъ примѣшиваетъ немного муки, чтобы онѣ были вкуснѣе.

Этотъ удивительный кормъ называется "лонингъ" ("Loöing"), и пока онъ есть, до тѣхъ поръ нѣтъ нужды.

Все-таки, я рада, что наши маленькія дѣвочки и Буби не должны весною добывать водоросли.

Если случается иногда, что нужно исполнить ту или другую работу, которую они находятъ не особенно пріятной: убрать со стола, вымыть посуду или выполоть въ саду сорную траву, все то, что маленькія дѣвочки не особенно любятъ, мама говоритъ тогда: "Вспомните о тѣхъ, которые должны лежать тамъ въ лодкѣ, посинѣвъ отъ холода и насквозь мокрые". И въ самомъ дѣлѣ, надо вспоминать о всѣхъ, кому живется гораздо хуже, чѣмъ намъ. Развѣ не такъ?

-----

Чѣмъ дальше вы подвигаетесь на сѣверъ отъ Тронтьейма, тѣмъ болѣе сѣрыми и пустынными становятся берега.

Утесы и шхеры, упирающіеся въ море, уныло тянутся вдоль берега. Но какъ она ни убога, какъ ни пустынна, все-же это наша страна.

Каждый островокъ, каждая хижина, каждая лодочка, все говоритъ намъ про нашу страну, про нашъ народъ, который проводитъ здѣсь свою одинокую и скромную жизнь, какъ герой носится по морю, воздѣлываетъ свой маленькій, тощій клочокъ земли между скалами, чтобы прокормить жену и дѣтей, да двухъ, трехъ коровъ въ стойлѣ. Удивительно сильное, бодрящее чувство охватываетъ тебя, когда стоишь на палубѣ парохода и видишь, какъ предъ тобой проносится родная страна. Сразу чувствуешь, что составляешь съ ней одно неразрывное цѣлое. Въ сердцѣ горячей волной поднимается чувство, которое подступаетъ къ горлу и вызываетъ слезы умиленія: Отечество! Слово это обладаетъ чудодѣйственной силой и заставляетъ дрожать и трепетать въ душѣ человѣка тысячи струнъ. Эти маленькіе домишки, которые то здѣсь, то тамъ выглядываютъ изъ-за горъ, каждое судно на морѣ, каждая рыбацкая лодочка, все это было твое уже давно, давно, гораздо раньше, чѣмъ ты самъ сдѣлался сознательнымъ человѣкомъ, все это часть твоей души, все это ты любишь и не согласился бы никогда промѣнять на пышную и плодородную роскошь южныхъ странъ.

У меня, по крайней мѣрѣ, не было этого желанія, когда я много лѣтъ тому назадъ въ одинъ осенній день въ первый разъ ѣхала на сѣверъ. Но когда я въ бурный октябрскій день добралась до Луфутена, и не видала передъ собою ни одной травинки, ни одной березки, которая бѣлѣла бы изъ горнаго ущелья,-- только высокія скалы, которыя подымались прямо въ облака и падали отвѣсно въ холодное море, бушевавшее подъ напоромъ сѣверо-западнаго вѣтра...

Тогда.... да, тогда мое сердце замерло отъ огромнаго вопроса!

Куда только хваталъ глазъ -- всюду острыя дикія скалы тѣснились въ самыхъ причудливыхъ очертаніяхъ одна за другой. То онѣ походили на лошадь, то на старую бабушку,-- тамъ сидѣли веселые женихъ и невѣста и тянулись другъ къ другу, чтобы поцѣловаться. Да, этимъ причудливымъ скаламъ не было конца.

Въ одномъ мѣстѣ, которое мы проѣзжали, стояли, выстроившись въ рядъ, семь горныхъ вершинъ -- ихъ зовутъ "Семью Сестрами" -- онѣ чудно выглядѣли прилунномъ свѣтѣ подъ своими бѣлыми чепцами. Въ другомъ мѣстѣ стояла гора, которую называютъ Воротами. Это какъ бы ворота въ скалѣ, черезъ которыя можно проходить, а дальше стояла фигура, точь въ точь какъ гордый всадникъ на конѣ.

А тамъ почти на горизонтѣ лежало что то и сіяло въ золотыхъ лучахъ заходящаго солнца -- это "Слезы" -- группа острововъ, похожая на большой, роскошный сказочный замокъ.

"Жить здѣсь постоянно, этого я бы не хотѣла", думала я про себя, когда стояла тамъ и старалась найти хоть клочекъ голубого неба между сѣрыми облаками, которыя неслись надъ нами. "Жить здѣсь? Всегда?"

"Но, Боже! Я должна жить! Я должна ѣхать еще дальше на сѣверъ! До границы съ Финмаркеномъ! Тамъ то что будетъ"?

Я вѣдь думала, чѣмъ что дальше къ сѣверу, тѣмъ будетъ пустыннѣе, суровѣе и мрачнѣе.

Да, тогда я, правда, мало знала, и, слава Богу, въ этомъ я сильно ошиблась.

Какъ я была удивлена, когда мы вышли изъ Луфутена и поѣхали дальше на сѣверъ.

Снова показался лѣсъ, поля и луга улыбались намъ такъ довѣрчиво, и вдругъ мы увидѣли красивую, вороную лошадь, которая паслась на берегу.-- Ахъ!-- тогда снова поднялась въ насъ радость жизни. Лошадь! Въ такомъ случаѣ, вѣдь, здѣсь должны быть и люди!

Чѣмъ дальше мы подвигались на сѣверъ, тѣмъ лѣсъ становился гуще, все выше и пышнѣе, -- весело, весь въ золотѣ, стоялъ онъ въ своемъ осеннемъ уборѣ и освѣщалъ всю гору до верху, до тѣхъ мѣстъ, гдѣ онъ упирался въ снѣгъ.

Это потому что береза, свѣтлая, красивая, блестящая лѣсная красавица, живетъ въ дружбѣ со снѣгомъ, и здѣсь, на далекомъ сѣверѣ, они прекрасно уживаются вмѣстѣ. Иногда только они ссорятся другъ съ другомъ -- это осенью и весною.

* * *

Осенью снѣгъ такъ торопится, что его нельзя удержать. Онъ падаетъ безумно рано, ложится на золотыя кудри березы и спрашиваетъ ее, не думаетъ ли она, что ей уже пора на покой? Березка качаетъ головой и золотитъ землю, осыпая ее своимъ желтымъ шелковымъ покровомъ. Она находитъ, что еще рано ложиться спать -- вѣдь солнце еще свѣтитъ. "Ты могъ бы подождать еще немного, снѣгъ"! говоритъ береза. "Кто же захочетъ ложиться въ постель, когда еще солнце свѣтитъ! Не правда ли? Солнце и такъ бываетъ здѣсь очень недолго. Да и голубые колокольчики еще стоятъ свѣжими и поютъ такъ тихо надъ горными вершинами свою вечернюю пѣснь".

Но это не помогаетъ. Снѣгъ не даетъ себя такъ легко уговорить, онъ знаетъ, что маленькіе цвѣты скоро отправятся на отдыхъ -- они также нуждаются въ покоѣ, какъ и все живое въ природѣ. Долгая, темная зима стоитъ у дверей, мягко и тихо ложится снѣгъ и закрываетъ все, цвѣты, траву и березы, и всю чудную красоту лѣсной жизни; быстро засыпаютъ они всѣ подъ первымъ, легкимъ снѣжнымъ покрываломъ, которое потомъ зимою сдѣлается такимъ плотнымъ и теплымъ, что ни одинъ цвѣточекъ не замерзнетъ подъ нимъ оъ холода.

А весною березка опять даетъ знать о себѣ, она просыпается на самомъ разсвѣтѣ и съ любопытствомъ оглядывается кругомъ своими полуоткрытыми, маленькими почками.-- "Ну, ты, снѣгъ! Теперь убирайся поскорѣе! Убирай скорѣе свое одѣяло. Развѣ ты не слышишь, какъ внизу въ землѣ что-то шепчетъ и шелеститъ? Это тысячи маленькихъ жизней, цвѣты, которые стремятся возстать отъ зимняго сна, стремятся увидѣть первое сіяніе роскошнаго, голубого неба, стремятся къ первому поцѣлую яркаго солнца, а больше всего стремятся услышать первый крикъ радости маленькихъ дѣтей, когда они увидятъ первое проявленіе весенней жизни: "Смотри, смотри-ка, первая фіалка, а тамъ желтоглавъ, а вотъ скороспѣлка!" Снѣгъ слегка негодуетъ на всю эту стремительность и потихоньку стаиваетъ и стекаетъ внизъ по стволамъ березки.

-- "Развѣ ты не видишь, снѣгъ, что моя макушка уже совсѣмъ зеленая?" -- говоритъ береза, полная нетерпѣнія -- "это совсѣмъ не дѣло стоять въ серединѣ мая зеленой посреди кучъ снѣга! Завтра прійдетъ въ гости солнце -- вотъ, оно тебѣ задастъ!" И вотъ, вечеромъ, проносится въ воздухѣ какой-то шумъ. Ночью подымается съ юга буря:-- весь домъ дрожитъ,-- флагштокъ гнется, но онъ не такъ скоро поддается, -- онъ пережилъ худшія времена.

Есть что-то необыкновенное въ южномъ вѣтрѣ. Когда онъ скользитъ черезъ фіордъ, то приноситъ съ собою жизнь и тысячи радостныхъ голосовъ. Прекрасный, приносящій счастье южный вѣтеръ!

Да, далеко, далеко отсюда, уноситъ онъ зиму со всѣми ея снѣгами и льдами, съ ея мракомъ и холодомъ. И утромъ, когда мы просыпаемся, радость свѣтится на голубомъ небѣ и въ голубыхъ глазахъ людей! Радость, согрѣвающая всѣ сердца! Новая жизнь! Спасибо! спасибо! Гдѣ же зима? Гдѣ же снѣгъ? Ушелъ въ землю. Ура! Теперь лѣто! Береза, которая еще вчера, ворча, стояла въ снѣгу, блеститъ и сіяетъ сегодня, и улыбается солнцу. И дрожащія росинки, которыя, какъ слезы, блестятъ на листьяхъ березы, падаютъ одна за другою на землю, а первыя фіялки удивленно смотрятъ и спрашиваютъ себя: "Почему это береза плачетъ сегодня, когда наступило лѣто?"

Да, самое необыкновенное здѣсь на сѣверѣ это то, что у насъ почти совсѣмъ нѣтъ весны. Тянется долгая зима, и потомъ вдругъ сразу лѣто. Никакого перехода. Какъ только приходитъ апрѣль, мы становимся такими же любопытными, какъ и береза,-- скоро ли сойдетъ снѣгъ? И тогда мы начинаемъ держать пари.

Папа и мама.

Мама всегда самоувѣренна и споритъ такъ смѣло.

-- Когда, думаешь ты, мы увидимъ верхушки палисадника?

-- Въ серединѣ апрѣля.

-- Ахъ, раньше,-- говоритъ мама.-- Ну, а когда, ты думаешь, мы увидимъ первый свободный отъ снѣга кусокъ картофельнаго поля?

-- Въ серединѣ мая.

-- Ахъ, нѣтъ, въ серединѣ іюня,-- говоритъ папа.

Мама проигрываетъ. "Да, но я вѣдь выиграла", говоритъ она, "развѣ ты не помнишь?" "Да, конечно," вспоминаетъ, папа -- онъ съ удовольствіемъ позволяетъ мамѣ провести себя немного. Потомъ начинаютъ держать пари маленькія дѣвочки, но только о томъ, растаетъ ли снѣгъ къ 17-му мая, или нѣтъ?

Ни одинъ вопросъ не обсуждается у насъ такъ горячо, какъ этотъ. У мамы, наконецъ, начинаетъ кружиться голова отъ всѣхъ этихъ вопросовъ. "Скажи же мама, какъ ты думаешь,-- растаетъ ли снѣгъ?"

-- Да, я думаю, я въ этомъ увѣрена.

Но этотъ отвѣтъ недостаточно успокаиваетъ насъ -- далеко недостаточно.

-- Нѣтъ, мама, ты скажи, дѣйствительно ли ты такъ думаешь?

Тогда мама говоритъ съ большой торжественностью: "Да, снѣгъ стаетъ, я знаю это, будьте совершенно спокойны, снѣгъ стаетъ."

И если мама сказала что нибудь съ увѣренностью, то это исполнится также вѣрно, какъ гора стоитъ, и всѣ вѣрятъ тому, что сказала мама, и это прекрасно. И мама оказывается правой.

17-го мая снѣгъ уже стаиваетъ съ земли, и лѣсъ зеленѣетъ. Да, мнѣ навѣрное незачѣмъ говорить, почему дѣвочки такъ боятся, что 17-го мая снѣгъ будетъ еще лежать на землѣ.

Вѣдь это нашъ національный праздникъ -- день возрожденія нашего отечества, и поэтому мы устраиваемъ въ этотъ день повсюду празднества, въ городахъ и въ деревняхъ, даже въ нашемъ заброшенномъ углу!

Чудное, радостное 17-ое мая! Въ лучшее время весны, въ расцвѣтъ ея -- оно сдѣлало насъ свободнымъ и самостоятельнымъ народомъ!

Конечно, мы не можемъ принимать участія въ большихъ процессіяхъ со знаменами въ городахъ,-- но чтоже изъ этого? Мы устраиваемъ сами шествіе съ флагами, и это выходитъ еще красивѣе. Но объ этомъ я разскажу въ другой разъ.

ГЛАВА II.
Кто мы такіе?

Раньше, чѣмъ продолжать разсказъ, можетъ быть, вамъ интересно узнать, кто мы?

Мы всѣ составляемъ докторскую семью.

Насъ цѣлая семья. Папа и мама, и маленькія дѣвочки, и Буби, и всѣ наши служанки, и всѣ бѣдные больные, которые живутъ здѣсь въ нашей больницѣ, и коровы, и телята, и козы, и куры, и маленькіе цыплята.

Да, вотъ и все,-- потому что, видите ли, мышей въ погребѣ я не считаю, онѣ не принадлежатъ къ нашей семьѣ. У нихъ собственное хозяйство.

Нашъ папа -- докторъ, и много ѣздитъ въ окрестностяхъ по водѣ и по сушѣ; онъ долженъ часто уѣзжать изъ дому въ плохую погоду. Но для папы это ничего не составляетъ, онъ постоянно веселъ и доволенъ, все равно, дуетъ ли вѣтеръ такъ, что весь домъ дрожитъ, или на дворѣ такая снѣжная буря, что мы не рѣшаемся высунуть носъ за дверь.

Здѣшніе крестьяне называютъ папу "онъ самъ", и это его самый почетный титулъ.

Если кто нибудь изъ нихъ хочетъ продать рыбу, яйца или что нибудь въ этомъ родѣ, они должны непремѣнно видѣть "его самого".

Однажды къ одному изъ нихъ вышла мама и спросила, не можетъ ли онъ переговорить съ "ней самой". Но изъ этого ничего не вышло. Крестьянинъ хотѣлъ поговорить съ "самимъ". Онъ оскорбился и ушелъ.

Мамѣ это кажется обиднымъ, потому что вѣдь она завѣдуетъ кухней. Но женщины здѣсь не въ почетѣ. Нѣтъ,-- "онъ самъ" долженъ присутствовать при этомъ для того, чтобы вышелъ какой нибудь толкъ.

Если приходитъ больной, и "его самого" нѣтъ дома, тогда они просятъ у мамы совѣтовъ и лекарствъ противъ всѣхъ болѣзней, но мама благодаритъ ихъ за честь и требуетъ чтобы они подождали "его самого".

Случается иногда, кбнечно, что мама должна замѣнять доктора, она дѣлаетъ это въ исключительныхъ случаяхъ и очень неохотно. Однажды въ самомъ дѣлѣ ее позвали къ паціенту, и какъ она ни отказывалась -- ничего не помогло. Больной настаивалъ, чтобы она пришла, и она должна была пойти. Леченіе мамы заключалось въ томъ, что она выслушала пульсъ, измѣрила температуру и успокоила больного словами. Это подѣйствовало. Но въ другой разъ дѣло обошлось не такъ просто.

Папа уѣхалъ куда то, и мама взялась за леченіе, потому что рѣшался вопросъ о жизни и смерти. Однажды къ намъ во дворъ въѣхала крестьянка, державшая на колѣняхъ маленькаго мальчика. "Дома "онъ самъ?" -- "Нѣтъ, его нѣтъ дома!"

Мальчикъ спалъ у нея на рукахъ и хрипѣлъ, и личико у него было блѣдно, какъ у мертвеца.

-- Что это онъ все спитъ да спитъ? Со вчерашняго дня онъ спитъ, не просыпаясь?-- спросила женщина.

Сама она была въ тревогѣ и блѣдна.

-- Ничего, онъ скоро поправится, ничто такъ не укрѣпляетъ, какъ сонъ,-- сказала мама. Но вдругъ ей пришла въ голову страшная мысль! Она тронула вѣки мальчика,-- глаза его смотрѣли неподвижно, точно стеклянные, а зрачки казались не больше булавочной головки.

-- Не проглотилъ ли онъ чего нибудь ядовитаго?-- спросила мама.

-- Право не знаю,-- сказала крестьянка испуганнымъ голосомъ,-- вчера вечеромъ онъ все игралъ пузырькомъ съ морфіемъ,-- подумайте, развѣ это игрушка для трехлѣтняго мальчика,-- а когда я вернулась домой и хотѣла отнять у него пузырекъ, онъ оказался пустымъ.

Ну, теперь уже не трудно было понять въ чемъ дѣло. Мальчикъ выпилъ цѣлый пузырекъ яда -- морфія; необходимо было сейчасъ же подать помощь.

Мама взяла мальчика въ домъ, начала обливать его холодной водой, влила ему въ ротъ хининъ и крѣпкій кофе,-- перепробовала все, чтобы только разбудить и оживить его. Наконецъ онъ открылъ глаза.

Въ эту минуту мама почувствовала себя самымъ счастливымъ человѣкомъ въ мірѣ. Такимъ образомъ опасность миновала, когда явился "онъ самъ" и, къ большому облегченію мамы, взялся за леченіе мальчика.

Когда папа отправлялся въ свои далекія поѣздки, онъ часто, бывало, рисковалъ жизнью, но признаваться въ этомъ никогда не хотѣлъ; ему всегда казалось, что объ этомъ не стоитъ говорить, что никакой опасности нѣтъ, и что это мама рисуетъ въ своемъ воображеніи всевозможные ужасы.

Но мама потихоньку разспрашивала лодочниковъ и узнавала отъ нихъ всю правду.

Однажды вечеромъ, много лѣтъ тому назадъ, когда папа и мама были еще совсѣмъ одни, приплыли крестьяне и просили папу поѣхать къ одному больному на другую сторону фьорда. Былъ темный осенній вечеръ, но, къ счастю, на морѣ царила тишина, такъ что мама спокойно осталась дома, прислушиваясь къ постепенно замиравшимъ ударамъ веселъ.

Но вдругъ она услыхала что-то, похожее на далекій ударъ, весь домъ сразу дрогнулъ, балки затрещали, ламповыя стекла и люстра задрожали и задребезжали. Мама вскакиваетъ. Что случилось? Мама еще не знала тогда "берегового вѣтра" такъ хорошо, какъ она знаетъ его теперь,

Буря! А папа на морѣ! Теперь онъ долженъ, быть какъ разъ посрединѣ разбушевавшагося фьорда. Въ первый моментъ мама совсѣмъ растерялась -- она была внѣ себя отъ ужаса. Она выбѣжала на берегъ, чтобы найти лодку и плыть въ море, она не въ состояніи была оставаться въ комнатѣ; но какъ только мама вышла изъ дома, буря подхватила ее и, какъ мячикъ, отбросила назадъ, въ дверь. Ей пришлось крѣпко схватиться за что попало, чтобы устоять. Нѣтъ, видно, ничего другого не оставалось, какъ стоять у дверей, пристально вглядываться въ темноту и прислушиваться боязливо къ бурѣ, которая все усиливалась и усиливалась, такъ что мама почти не могла стоять на ногахъ.

-- Милая барыня, войдите въ комнаты, вѣдь васъ унесетъ! А на морѣ вовсе не такъ опасно, какъ кажется,-- сказала Маргетъ, просовывая голову въ дверь.

Да, эту ночь мама навѣрное никогда не забудетъ. Когда папа подъ утро вернулся домой, онъ только смѣялся и увѣрялъ, что было вовсе не такъ трудно и опасно, и что самое непріятное было то, что они совершенно ничего не могли видѣть, что дѣлалось кругомъ.

Но лодочники разсказывали совершенно другое, когда мама начала ихъ разспрашивать,-- Да, "онъ" {Крестьяне здѣсь, на сѣверѣ, про вѣтеръ говорятъ "онъ".} былъ ужасенъ,-- говорилъ одинъ изъ нихъ,-- а лодка такая маленькая -- ужъ я и не думалъ, что мы вернемся,-- ну, все-таки мы выбрались, хотя дѣло было не шуточное.

Въ другой разъ, когда папа только что ушелъ, поднялась дикая буря. И какой холодъ!

И втакихъ случаяхъ нѣтъ смысла оставаться въ комнатахъ, топка не помогаетъ. Мы любимъ тогда сидѣть въ маленькой кухнѣ или въ столовой, которыя расположены на защищенной отъ вѣтра сторонѣ.

Мама очень испугалась, но она старалась казаться спокойной. Однако, мысли ея, какъ птицы въ бурю, вращались все въ одномъ и томъ же кругу, пророча горе. Подумать только, что въ такую бурю папа, пожалуй, отправился въ обратный путь! О нѣтъ, этого, онъ не могъ сдѣлать. Мама часто говорила ему, чтобы онъ оставался тамъ, гдѣ его застанетъ непогода. Это было въ самое темное время года -- повсюду надъ горами лежали тяжелыя грозовыя тучи, а снѣгъ, точно дымъ, окутывалъ высокія вершины. Море было покрыто бѣловато сѣрой пѣной, которая летѣла брызгами далеко на берегъ, а волны сердито бились о мрачные утесы.

Мама не могла оторваться отъ окна. Она подходила то къ одному, то къ другому, и всматривалась въ темноту. Она не хотѣла пугать дѣвочекъ, которыя, широко раскрывъ недоумѣвающіе глаза, слѣдили за каждымъ ея шагомъ.

-- Я хожу только затѣмъ, чтобы опустить шторы,-- говорила она намъ.-- Нѣтъ, папа не вернется сегодня -- вѣроятно онъ спокойно сидитъ въ Норакіозенѣ.

На кухню пришелъ Мартынъ. Поговорить съ нимъ было большимъ утѣшеніемъ для насъ. Это нашъ добрый, преданный слуга, хорошо знакомый съ непогодой и вѣтромъ.

-- Да нѣтъ, "онъ" сегодня слишкомъ сильный -- они не пріѣдутъ, они подождутъ до завтра парохода, да, да,-- говоритъ Мартынъ,-- не бойтесь!

Слова его подѣйствовали, и мама успокоилась.

-- Ну, пойдемте, мои цыплята, и ты мой маленькій Буби, сядемъ вмѣстѣ, и намъ будетъ хорошо,--папа ужъ навѣрное не вернется сегодня вечеромъ, не будемъ больше прислушиваться къ бурѣ, пойдемте, мама вамъ почитаетъ что нибудь.

Нѣтъ ничего лучше, какъ слушать, когда мама читаетъ, но сегодня чтеніе не налаживается. Въ домѣ то здѣсь, то тамъ скрипитъ и трещитъ -- такъ и кажется, что вѣтеръ сейчасъ сорветъ крышу.

Мама перестаетъ читать -- всѣ замолкаютъ, блѣднѣютъ, оглядываются и прислушиваются.

-- Папа вѣдь вернется къ намъ домой, не правда-ли, мама?-- говоритъ Буби, сидя на колѣняхъ у мамы.

-- Да, мой мальчикъ,-- говоритъ задумчиво мама, прижимаетъ Буби крѣпко къ себѣ и цѣлуетъ его шелковистые волосы. Вдругъ двери настежъ и... на порогѣ появляется папа въ одеждѣ рыбака, съ капюшономъ на головѣ, и такой мокрый, что вода льется съ него. Сіяющій, веселый и свѣжій,-- какъ улыбка солнца.

О, Боже, какая радость! Трудно описать что либо подобное!

Всѣ бросаются къ нему на шею съ громкими криками восторга.

А мама опускаетъ голову на столъ и плачетъ навзрыдъ.

Какъ могъ онъ пуститься въ такую бурю черезъ фьордъ?

Почему онъ не остался сидѣть спокойно тамъ, гдѣ былъ, какъ просила мама?

-- Нѣтъ, знаешь, я боялся, что вы будете за меня безпокоится, -- говоритъ папа,-- поэтому я предпочелъ вернуться домой. И я нашелъ большую, хорошую лодку съ пятью лодочниками,-- да, на этотъ разъ было дѣйствительно страшно, и поэтому, ради безопасности, я сѣлъ посерединѣ лодки {Когда опасаются, что лодка перевернется, садятся по серединѣ лодки, гдѣ можно держаться рукой за мачту. Если же сидѣть у борта, то легко можно свалиться въ воду.},-- сказалъ папа и бросилъ быстрый взглядъ на маму.

-- Сколько было веселъ?-- спросила мама.

-- Пять паръ, но самое трудное, кажется, было выйти изъ лодки: море такъ бушевало, что отъ перваго удара объ скалу она могла разлетѣться въ дребезги. Къ тому же съ нами были дамы,-- смѣялся папа, снимая съ себя верхнюю одежду.

-- Дамы?-- воскликнули мы.

-- Да, конечно, учительница съ того берега захотѣла непремѣнно переѣхать сюда, чтобы пойти завтра въ церковь. Она держала себя храбро, но я думаю, что на ней сухой нитки не осталось, когда мы вышли на берегъ, да и у меня тоже наврядъ-ли. Знаешь, Буби, это было настоящее субботнее купанье. Нѣтъ, я долженъ теперь пойти наверхъ, чтобы переодѣться.

-- Ты весь пропитанъ запахомъ моря,-- сказала мама, улыбаясь сквозь слезы.

Такія поѣздки папа дѣлалъ часто, и на сушѣ онѣ бывали иногда не менѣе опасны, чѣмъ на морѣ.

Однажды онъ поѣхалъ лодкой въ Норакіозенъ, но на обратномъ пути поднялась буря и пошелъ такой снѣгъ, что нельзя было ничего видѣть на шагъ отъ себя. Они должны были волей-неволей высадиться въ Маркнэйзѣ, на той сторонѣ фьорда.

Въ Маркнэйзѣ путешественниковъ приняли очень радушно. Рангильда, тамошняя хозяйка, сварила имъ кофе, и они грѣлись цѣлый часъ у огня.

Отправиться дальше водой было бы безуміемъ,-- "нѣтъ, "онъ" слишкомъ силенъ", говорилъ старый Нейльсъ, а къ тому же наступала ночь, и снѣгъ валилъ, не переставая.

Папу разбирало нетерпѣніе. Оставаться здѣсь на всю ночь,-- гмъ!-- если пойти пѣшкомъ, до дому не очень ужъ далеко.

-- Я думаю, мы пойдемъ вдоль берега кругомъ фьорда,-- сказалъ папа,-- мы, еще сегодня ночью доберемся до дома. Что скажешь, Нейльсъ?

-- Валитъ такой снѣгъ, что ни зги не видать,-- сказалъ тотъ, но потомъ онъ вспомнилъ о Миллѣ,-- о своей трусливой женѣ, которая осталась дома одна, и молвилъ:-- если вы хотите, мы попробуемъ.-- По двухъ своихъ сыновей Нейльсъ не захотѣлъ взять съ собой, -- нѣтъ ужъ, пусть лучше они останутся тутъ.

-- Я думаю, мы займемъ здѣсь лыжи, -- сказалъ папа,-- и будемъ держаться фьорда.

Путешествіе было не изъ веселыхъ.

Во тьмѣ не видно было дороги. Нѣкоторое время они шли вдоль берега, но скоро стало совершенно невозможно двигаться впередъ. Они должны были наугадъ искать дорогу наверхъ, въ лѣсъ, чтобы двигаться по лѣсной опушкѣ А кругомъ буря, туманъ, мракъ. Наконецъ, послѣ нѣсколькихъ часовъ ходьбы, они пришли въ Стортеннэйсъ, большой, хорошій дворъ у конца фьорда.

Здѣсь они бросили лыжи, потому что снѣгъ прилипалъ къ нимъ такъ плотно, что не было возможности тащить ихъ. Къ тому же было недалеко, и они надѣялись уже легко добраться до дому. Но это была напрасная надежда: если раньше было скверно, то теперь стало въ десять разъ хуже.

Снѣгъ лежалъ сугробами, и не успѣли они оглянуться, какъ увязли въ немъ по самыя плечи.

Старый Нейльсъ начиналъ уже терять присутствіе духа, и папа долженъ былъ взять на себя обязанности проводника. "Самое замѣчательное было то,-- разсказывалъ потомъ папа,-- что казалось, будто какая то невидимая рука все время тянула насъ внизъ, къ водѣ. Какъ ни старались мы держаться наверху, на берегу, мы постоянно незамѣтно спускались на ледъ фьорда. Тогда только я замѣтилъ, что мы просто вертимся на одномъ и томъ же мѣстѣ. Неужели мы, дѣйствительно, застрянемъ здѣсь въ снѣгу, въ нѣсколькихъ верстахъ отъ дома?"

Нѣтъ, онъ собралъ тогда всѣ свои силы, выбрался изъ снѣга и началъ кружить, чтобы найти дорогу; въ это время сквозь тучи выглянулъ мѣсяцъ, и при свѣтѣ его они увидѣли маленькій мостикъ, который имъ нужно было перейти. Это спасло ихъ.

"Да, это было самое скверное изъ всѣхъ путешествій, которыя я вообще совершалъ",-- разсказывалъ Нейльсъ на слѣдующій день, "и при этомъ не будь "его самого", не выбраться бы мнѣ оттуда живымъ".

Да, съ папой это случалось часто.

Но когда онъ возвращается домой, онъ весь сіяетъ, и ничто не кажется ему непріятнымъ или тяжелымъ; наоборотъ, по его словамъ, все хорошо и прекрасно. Здѣсь, на сѣверѣ, не такъ легко быть докторомъ, какъ на югѣ. Тамъ, если докторъ долженъ сдѣлать визитъ къ больному, онъ беретъ извозчика или садится въ вагонъ. Это, конечно, гораздо легче. А больные, бѣдняки, которымъ приходится тащиться Богъ знаетъ какъ далеко, если они хотятъ застать папу! Вы тамъ, на югѣ, если хотите позвать доктора,-- звоните просто въ телефонъ,-- зззъ! и готово дѣло. У насъ же нѣтъ ни телеграфа, ни телефона, это, дѣйствительно, ужасно!

Однажды, когда мама ѣхала на югъ по желѣзной дорогъ, она встрѣтила одного господина, который жаловался на трудности подобнаго рода путешествій. Мама не могла не разсмѣяться и сказала: "Вы говорите, что это тяжело? По мы съ вами сидимъ спокойно, удобно, и въ то-же время летимъ впередъ съ быстротой молніи. Это значитъ, предъявлять слишкомъ много требованій". Мама думала въ это время о папѣ, который долженъ былъ возвращаться отъ больного пѣшкомъ, на лыжахъ, или въ лодкѣ среди бушующихъ волнъ и вѣтра.

Нѣтъ, у васъ тамъ на югѣ хорошо, и вы даже представить себѣ не можете нашихъ мученій. Но какъ-бы хорошо ни было человѣку, ему все хочется лучшаго Это истина. Теперь недостаетъ только летательной машины,-- скоро, можетъ быть, человѣкъ выдумаетъ крылья, и тогда начнется жизнь въ воздухѣ -- это будетъ, навѣрное, самое крупное изобрѣтеніе ближайшаго столѣтія.

Теперь поговоримъ о мамѣ.

Ну, о ней немного можно разсказать.

Она заботится о всѣхъ -- о дѣтяхъ, о цвѣтахъ, о больныхъ,-- какъ это обыкновенно дѣлаютъ всѣ матери. Лапландцы даютъ ей самыя необыкновенныя ласкательныя имена: они называютъ ее "Докторовой старухой" и "бѣдняжкой". Мама обижается на это, "Бѣдняжка," очень модное словечко въ Бальсъ-фьордѣ и употребляется кстати и некстати. "Здравствуй, милая мать! Не можешь ли ты мнѣ дать кусокъ хлѣба, бѣдняжка!-- Да, это хорошо съ твоей стороны, добрая барышня. Богъ вознаградитъ тебя, бѣдняжка"!-- такъ говорятъ лапландцы, когда они приходятъ во дворъ.

Мама бываетъ немного разстроенной, когда не все въ домѣ идетъ такъ гладко и хорошо, какъ ей хотѣлось-бы.

Тогда мама думаетъ, что это ея вина, что она не умѣетъ достаточно хорошо наладить машину, потому что вѣдь такъ неуютно, когда дома ничего не клеится.

Но потомъ постепенно дѣло налаживается.

Маленькія дѣвочки торжествуютъ и смѣются, бросаясь къ ней на шею. "Фи, стыдись, мама! Ты вѣдь самая лучшая мама на свѣтѣ. Мамочка ты -- наше красное солнышко", и Буби, который такъ малъ, что не можетъ достать до шеи мамы, переваливается съ одной ноги на другую и цѣлуетъ ее, куда только можетъ достать. "Я цѣлую тебя прямо въ животъ, я не могу найти другого мѣста", а въ концѣ концовъ они сваливаютъ маму, и она, лежа на полу, должна защищаться и обѣщать, что она никогда въ жизни не будетъ больше сердиться и думать, что это "ея вина"; да и невозможно сердиться, когда всѣ ея любимцы лежатъ около нея и барахтаются, какъ куча котятъ.

Затѣмъ у насъ три дѣвочки и мальчикъ. Два нашихъ маленькихъ брата и маленькая сестричка умерли, но мы такъ часто говоримъ и думаемъ о нихъ, что намъ кажется, будто они совсѣмъ близко отъ насъ, -- мы только не можемъ видѣть ихъ.

Старшую изъ нашихъ дѣвочекъ зовутъ Тордисъ.

Ей исполнится скоро тринадцать лѣтъ, и она этимъ страшно гордится, потому что Ингеръ Іоганнѣ {Любимая норвежская дѣтская книга.}, о которой Тордисъ такъ много мечтаетъ, столько же лѣтъ.

Тордисъ только и думаетъ о томъ, чтобы сдѣлаться писательницей, какъ Ингеръ Іоганна, и она даже похожа на нее, потому что у нея такія же страшно длинныя ноги, и къ большому огорченію мамы она ходитъ носками внутрь. При ея ростѣ ей трудно сидѣть прямо за столомъ, а за этимъ папа слѣдитъ строго.

Тордисъ, конечно, ведетъ дневникъ, но такъ какъ у насъ одинъ день похожъ на другой, то ей не приходится писать особенно часто, развѣ нѣсколько разъ въ годъ, когда можно занести какое-нибудь важное событіе, напримѣръ, поѣздку въ Тромзэ, день рожденія 17 мая или что-нибудь въ этомъ родѣ. Но чего она не записываетъ въ свой дневникъ, то она пишетъ въ своихъ сочиненіяхъ, которыя, дѣйствительно, очень обширны такъ приблизительно отъ двадцати до тридцати страницъ.

-- Пока мнѣ не нужно держаться дѣйствительности, все идетъ хорошо, -- говоритъ она, но наша учительница сказала ей, что она должна учиться писать короче, потому что это самое главное

Затѣмъ, она поетъ, болтаетъ по лапландски и страшно конфузится,-- это, впрочемъ, обычный недостатокъ маленькихъ дѣвочекъ.

Голова ея вѣчно полна дикими мыслями.

-- Не достанешь ли ты мнѣ чайную ложку, Тотти?-- говоритъ мама.

Тотти вскакиваетъ, какъ ракета, кружится на одномъ и томъ же мѣстѣ, чтобы вспомнить, куда ей нужно,-- затѣмъ, когда она, наконецъ, выдвинула всѣ ящики буфета и пооткрывала всѣ дверцы, тремя длинными шагами, еле дыша, возвращается она назадъ, ворошитъ книги на столѣ у камина, спотыкается о ноги Буби, и падаетъ вмѣстѣ съ нимъ. Что тебѣ нужно было, мама? вилку?-- Тогда мы начинаемъ хохотать надъ ней.

Но есть, дѣйствительно, одинъ человѣкъ, о которомъ Тордисъ мечтаетъ еще больше, чѣмъ объ Ингеръ-Іоганнѣ, да, больше, чѣмъ о комъ либо на свѣтѣ.

И это Нансенъ!

Я уже не хочу упоминать о томъ, что она постоянно ходитъ съ брошкой Нансена и съ шапочкой Нансена, но Нансенъ ея герой, и я увѣрена, если бы она не была дѣвочкой, она навѣрное послѣдовала бы его примѣру и совершила бы путешествіе къ сѣверному полюсу. "Нѣтъ, мама, я должна была быть мальчикомъ, ты посмотрѣла бы, какъ это было бы весело!-- но мама сердечно рада, что она такая, какъ есть, и не хотѣла бы имѣть ее другою.

Однажды она рѣшилась на нѣчто необыкновенное, что, впрочемъ, потомъ доставило ей неописуемую радость.

Она мучила постоянно маму и хотѣла во чтобы то ни стало имѣть портретъ Нансена. Ни о чемъ другомъ она не говорила съ ранняго утра до позняго вечера.

-- Да, но вѣдь у меня нѣтъ портрета Нансена! говорила мама,-- развѣ тебѣ не достаточно любоваться портретомъ, который имѣется въ твоей книжкѣ для чтенія, или тѣмъ, что вырѣзанъ изъ газеты и виситъ надъ моимъ письменнымъ столомъ?-- Мама и Тордисъ вполнѣ сходятся въ своихъ мечтахъ о Нансенѣ.

-- Ахъ, нѣтъ, мама! тамъ онъ такой печальный, я хотѣла бы имѣть портретъ, на которомъ онъ былъ бы такимъ веселымъ и довольнымъ, какъ въ тотъ день, когда онъ вернулся къ госпожѣ Нансенъ и къ маленькой Ливъ. Тогда онъ долженъ былъ улыбаться.

Теперь и мама не могла не разсмѣяться -- портрета улыбающагося Нансена навѣрно ни за какія деньги нельзя достать -- по крайней мѣрѣ, мы никогда такого не видѣли.

Однажды Тордисъ приняла великое рѣшеніе, написать Нансену и просить его, не будетъ ли онъ такъ добръ и не согласится ли прислать ей фотографію, на которой онъ смѣется.

Боже мой, сколько она съ этимъ носилась и фантаировала; весь домъ только и говорилъ объ ея смѣломъ планѣ.

Безконечные вопросы! У мамы отъ нихъ голова кружилась.

-- Ты думаешь, мама, можно написать? Вѣдь онъ не будетъ сердиться? Можетъ быть, онъ подумаетъ, что я глупа?

-- Да, конечно, можно,-- говорила, утѣшая ее, мама.

-- Самое худшее, что можетъ случиться съ тобой, это то, что онъ не отвѣтитъ тебѣ ни слова и броситъ твое письмо въ корзину для бумагъ, этого ты должна ожидать, потому что Нансенъ, навѣрное, получаетъ такую кучу писемъ, что у него нѣтъ времени и половину ихъ просмотрѣть; я какъ то слышала объ этомъ.

-- Но, мама, ты могла бы мнѣ помочь немного.-- Это было нѣсколько малодушно, но перспектива, что письмо отправится непрочитаннымъ въ корзину для бумагъ, не особенно пріятна.

-- Нѣтъ, покорно благодарю, я не хочу писать Нансену, это ты должна сдѣлать сама, милая!

Въ одинъ прекрасный день она сочинила слѣдующее посланіе.

"Милый Нансенъ!

Я съ такимъ удовольствіемъ купила бы твой портретъ, но, къ сожалѣнію здѣсь, негдѣ купить, поэтому пишу тебѣ и прошу тебя, не согласишься-ли ты прислать мнѣ одинъ! Хотя у мамы и есть твой портретъ, но ты на немъ такой усталый и печальный, и у меня есть одинъ въ моей книгѣ для чтенія, но кто знаетъ, дѣйствительно ли ты такой, -- поэтому я пишу тебѣ теперь.

Я такъ часто думаю о тебѣ, какъ было тебѣ и Іогансену тяжело на льду, бѣдные вы! Но теперь я такъ рада, что ты вернулся къ твоей женѣ и къ маленькой Ливъ.

У меня есть сестрица, которую тоже зовутъ Ливъ,-- ей теперь восемь лѣтъ -- а мнѣ одиннадцать лѣтъ, и меня зовутъ Тордисъ. Мои папа и мама были тоже тамъ, внизу, въ Христіаніи, у тебя, когда ты пріѣзжалъ на празднества въ твою честь, но я не могла поѣхать, а я очень хотѣла, потому что папа говорилъ, что былъ чудный фейерверкъ, когда весь пароходъ "Фрамъ" сгорѣлъ -- это было, должно быть, очень весело, потому что у насъ тоже былъ разъ фейерверкъ, когда папа и мама праздновали десятилѣтіе своей свадьбы.

Ливъ тогда испугалась.

Кланяйся Ливъ тысячу разъ отъ меня. Помни же, что я хочу имѣть портретъ, на которомъ ты улыбаешься, и затѣмъ прошу тебя много, много разъ простить меня за безпокойство. Сердечный привѣтъ отъ

Тордисъ, одинадцати лѣтъ".

Приблизительно недѣли черезъ двѣ послѣ этого случилось такъ, что мама отправилась въ почтовую контору за почтой. Пришелъ пароходъ.

Здѣсь не такъ, какъ въ большихъ городахъ, гдѣ почтальоны бѣгаютъ каждый часъ съ письмами и пакетами, и несмотря на это въ газетахъ постоянно жалуются, что письма получаются недостаточно скоро.

Почта приходитъ сюда не чаще двухъ разъ въ недѣлю, а, что такое почтальонъ, мы совсѣмъ не знаемъ, нужно итти самимъ, чтобы получить въ конторѣ почту.

На этотъ разъ пошла мама. Дни полученія почты настоящіе праздники для насъ: они приносятъ письма и газеты -- привѣты и вѣсти съ юга, а иногда и маленькій пакетикъ отъ бабушки или отъ другихъ хорошихъ друзей, которые хотятъ насъ порадовать.

Но сегодня не было ничего, только Тордисъ получила большое, толстое письмо съ надписью. Почеркъ былъ незнакомъ мамѣ. Это былъ сильный, смѣлый почеркъ. Мама начала кой о чемъ догадываться! Можетъ быть, отъ Нансена? Нѣтъ, мамѣ казалось это немыслимымъ, но внутри была фотографія.

Нечего скрывать, что у мамы отъ нетерпѣнія покраснѣли щеки, и она быстро, какъ только могла, пошла домой.

Когда она еще подходила къ дому, то закричала: -- Тотти! иди внизъ! Тебѣ пришло письмо, можешь угадать отъ кого?

Сломя голову, слетѣла Тордисъ внизъ, сіяя отъ счастья.

-- Отъ тети Фанни?

-- Нѣтъ, подымай выше.

-- Отъ бабушки?

-- Нѣтъ, я не знаю отъ кого.

-- Ты смѣешься надо мною!

-- Нѣтъ, посмотри-ка,-- тамъ что то внутри, какъ будто фотографія.

Тордисъ замерла на мѣстѣ съ открытымъ ртомъ.

-- Мама! Ты вѣдь не думаешь, что это отъ Нансена? Скажи, мама -- нѣтъ, что тамъ у тебя -- отвѣчай же?

Въ одинъ мигъ письмо было открыто -- и о восторгъ!

Съ крикомъ торжества Тордисъ принялась дико танцовать, скакала, прыгала и вертѣлась, какъ волчекъ, размахивая въ воздухѣ большой, красивой фотографіей. Что за радость -- весь домъ пришелъ въ возбужденіе.

-- Мама, это Нансенъ! Посмотри, какъ онъ красивъ нѣтъ, какъ я рада, какъ я рада... онъ улыбается, мама... настоящая, хорошая улыбка. Нѣтъ, кажется, я умру отъ радости! Все равно, какъ на Рождествѣ, мама! развѣ это не прекрасно съ его стороны, что онъ мнѣ прислалъ ее? Вѣдь онъ не могъ сердиться? Гдѣ папа -- я должна ему разсказать. Берта, Берта! посмотри только! Аготъ и Ливъ, идите же -- здѣсь Нансенъ, я получила Нансена!

Тутъ приходитъ папа, ему показалось, что Тордисъ больна, но Тордисъ бросается ему на шей:

-- Это -- Нансенъ, папа, ахъ, я получила его.... ахъ я такъ рада, я не знаю, что я сдѣлаю!

Да, эта была цѣлая буря радости, восторга и благодарности. Мы всѣ радовались съ нею отъ всего сердца, это было такое крупное событіе въ нашей одинокой жизни.

Подъ портретомъ, который былъ необыкновенно хорошъ и имѣлъ дѣйствительно веселое выраженіе, было написано красивымъ, твердымъ почеркомъ: "Тордисъ отъ Фритіофа Нансена." и затѣмъ стояли годъ и число.

Въ первые дни послѣ того, какъ Тордисъ получила портретъ, она носилась повсюду съ нимъ. Я не думаю, чтобы она выпустила его хоть на мгновеніе изъ рукъ, ночью же онъ висѣлъ надъ ея кроватью.

Однажды за обѣдомъ она поставила Нансена между цвѣтами на столъ. Когда мама начала смѣяться надъ ней и сказала, что она навѣрно хочетъ теперь съѣсть Нансена, Тордисъ отвѣтила:

-- Нѣтъ, мама,-- но вспомни, что Нансенъ цѣлью три года не видалъ ни одного цвѣточка, пусть онъ теперь порадуется на эти прекрасные цвѣты, которыми украшенъ столъ.

Нансенъ, конечно, остался между цвѣтами, и мы радовались всѣ эти дни, что Нансенъ у насъ въ гостяхъ.

* * *

Когда Тордисъ было три года, она получила маленькую сестричку, которую зовутъ Ливъ.

Она была такая маленькая и красивая, мягкая какъ шелкъ, съ кудрями, легкими, какъ пухъ, и съ совершенно правильнымъ носикомъ, -- это большая рѣдкость, потому что такія маленькія дѣти имѣютъ обыкновенно только намекъ на носъ,-- но у Ливъ былъ уже совсѣмъ сформированный носикъ, и потому она была еще прелестнѣе.

Да, это была большая радость для всѣхъ въ домѣ, малыхъ и большихъ, и не меньшая для Тордисъ, которая сидѣла по цѣлымъ днямъ у колыбели и усердно стерегла маленькую сестричку.

Но радость быстро прошла, и для всѣхъ насъ наступили тяжелые дни печали.

Однажды папа сказалъ, что онъ думаетъ, что маленькая сестричка будетъ слѣпой.

Вѣроятно никто изъ васъ не можетъ себѣ представить, какъ это было ужасно для папы и мамы, и для всѣхъ въ домѣ.

Мама была въ отчаяніи и заболѣла отъ горя.

Бабушка тоже плакала, когда никто этого не видѣлъ, но старалась все-таки утѣшить маму, какъ могла, а, когда оставалась одна, она подходила къ окну, поднимала глаза къ небу и что-то тихо шептала.

Папа былъ очень блѣденъ.

Онъ зналъ, что ничѣмъ не можетъ помочь маленькой дѣвочкѣ, это было очень больно для папы, который такъ охотно помогаетъ всѣмъ.

Старая Елена, няня Ливъ, была въ ужасѣ, она не могла видѣть, какъ папа лечилъ больные глаза Ливъ, какъ онъ смазывалъ и промывалъ ихъ, или разрѣзалъ вѣки, когда они хотѣли сростись. Ахъ, какъ страшно было слышать ея горькій плачъ и стоны!

У Ливъ было очень опасное воспаленіе глазъ, болѣзнь, отъ которой маленькія дѣти часто лишаются зрѣнія.

Однажды папа сказалъ: "одинъ глазъ испорченъ, тутъ уже нѣтъ никакой надежды. Еслибы мы могли, только спасти другой,-- но и на это мало надежды".

Вскорѣ послѣ этого посѣтилъ насъ другой докторъ -- но и онъ сказалъ то же, что папа; что одинъ глазъ уже совсѣмъ не видитъ, и мало надежды, что Ливъ будетъ видѣть другимъ. И на этомъ глазу были сѣрыя пятна,-- другой былъ совсѣмъ сѣрый и слѣпой. Ахъ что это было за горе!

Мама плакала день и ночь, ничего не ѣла, по спала, и молилась Богу за свою маленькую дѣвочку. Бабушка все сидѣла у нея, утѣшала ее нѣжными и хорошими словами.

-- Не плачь такъ, моя милая! Мнѣ такъ тяжело смотрѣть на тебя, она еще будетъ видѣть,-- говорила бабушка.

Но мама не надѣялась ни на что послѣ рѣшенія двухъ докторовъ.

"Я хотѣла бы лучше, чтобы она умерла, чѣмъ быть всю жизнь слѣпой", думала мама., посматривая на горы, которыя сіяли краснымъ блескомъ сѣвернаго солнца. Думать, что ея маленькая дочка должна жить и никогда не будетъ радоваться чудесамъ и красотамъ природы.

Но маму ожидало еще болѣе тяжкое испытаніе, ибо въ это самое время старая Елена пріоткрыла дверь и просунула въ щель свое круглое, мертвенно блѣдное лицо.

-- Мнѣ кажется, ребенокъ скоро умретъ,-- онъ такой странный,-- шепнула она. Когда мама взглянула на дѣвочку, та лежала неподвижная, посинѣвшая.

Бабушка хотѣла взять ее, но мама предупредила ее и сказала:

-- Нѣтъ, пусть она останется у меня, пусть она умретъ на моихъ рукахъ.

Въ этотъ моментъ въ комнату вошли папа и пасторъ, онъ пришелъ освѣдомиться о здоровьѣ мамы. Тогда бабушка сказала ему, что случилось.

Папа наклонился надъ своей маленькой дочкой и проговорилъ тихо: "Да, скоро конецъ, -- и она тоже отправится на кладбище"!

И папа опустился на колѣни около мамы.

-- Принесите старую серебряную чашу -- мы ее окрестимъ, господинъ пасторъ?-- сказала мама.

Мама выпрямилась и говорила спокойно и рѣшительно. Бабушка держала умирающую дѣвочку предъ пасторомъ, свѣчи тускло свѣтили, въ серебряной чашѣ блестѣла вода.

-- Какъ ее назвать?-- спросилъ пасторъ.

Никто не отвѣчалъ. Блѣдная и спокойная сидѣла мама, выпрямясь на кровати. "Ее будутъ звать Ливъ" {Ливъ означаетъ жизнь.}. Пасторъ посмотрѣлъ вопросительно на маму, онъ думалъ, что она бредитъ. Но мама повторила: "Назовите ее Ливъ, я знаю хорошо, что я говорю". Въ это мгновеніе мама почувствовала, что ея маленькая дѣвочка останется въ живыхъ.

Всю ночь бабушка не спала и держала маленькую Ливъ на колѣняхъ, -- преданная старая бабушка, -- и изрѣдка шептала, утирая слезы: "Она еще жива,-- кто знаетъ?-- можетъ быть, она еще и выздоровѣетъ"!

А мама лежала въ какомъ то странномъ забвеньи, все какъ бы исчезло въ туманѣ предъ ней.

Да, такъ происходили крестины Ливъ.

Нѣсколько дней спустя судорожные припадки, которыми страдала Ливъ, прошли, и однажды бабушка пришла къ мамѣ и говоритъ: "Подумай только, милое дитя, я въ самомъ дѣлѣ думаю, что толстая сѣрая пленка, которая лежитъ на слѣпомъ глазу, становится немного тоньше; и другой глазъ вовсе не хуже, скорѣе лучше",-- и бабушка улыбалась, сіяя счастьемъ и лаская маму, а мама была такъ больна, что не могла ничего отвѣтить и только посмотрѣла на нее.

Дни уходили за днями, и каждый изъ нихъ приносилъ больше надежды и свѣта въ наши сердца. Плотная, сѣрая пленка, заволакивавшая глазъ Ливъ, сходила сама собой, и даже папа, который раньше не вѣрилъ въ возможность этого, сталъ все больше проникаться надеждою и усердно лечилъ больные глаза. Черезъ два мѣсяца уѣхала бабушка, и тогда мы уже всѣ были увѣрены, что Ливъ будетъ видѣть обоими глазами.

Трудно описать нашу радость.

Дорогіе глазки свѣтили матери, какъ двѣ непотухающія звѣзды надежды.

Когда бабушка встрѣтила однажды того доктора, который тоже думалъ, что Ливъ останется слѣпой, онъ сказалъ ей: "Съ глазами дѣло обстоитъ, вѣроятно, до сихъ поръ очень печально"?-- "Съ глазами,-- отвѣтила бабушка,-- "нѣтъ, они такіе же голубые, какъ само небо".-- Не можетъ быть!

-- Если вы не вѣрите, приходите сами убѣдиться,-- сказала бабушка смѣясь.

Теперь прошло уже десять лѣтъ, какъ это случилось, и Ливъ празднуетъ сегодня день своего рожденія.

Она сіяетъ отъ счастья, бѣгаетъ взадъ и впередъ, и ея свѣтлые локоны развѣваются по плечамъ.

Мама чудно украсила комнаты въ честь Ливъ. Всѣ красивыя вещи, которыя прячутъ въ будни, теперь вынуты, и накрытъ имянинный столъ, украшенный шелковыми флагами и красивыми подарками.

Тутъ же большой, роскошный пирогъ съ цукатами и вареньемъ, и на немъ большими бѣлыми буквами выведено: "Ливъ".

Послѣ обѣда приходятъ къ шоколаду Валла и Роновъ и Ингридъ, и они начинаютъ бѣгать и прыгать такъ, что все въ комнатахъ дрожитъ.

* * *

Потомъ на свѣтъ Божій явилась маленькая сестрица, которую прозвали цыпленкомъ. Она крещена, конечно, не такъ -- ея имя Аготъ,-- но ее никогда не зовутъ иначе, какъ "маленькій цыпленочекъ".

И вовсе не потому, что она похожа на цыпленка но однажды, когда мама ласкала ее, она сказала: "ахъ ты мой маленькій, милый цыпленочекъ", -- и это имя осталось за ней.

Иногда "цыпленокъ" протестуетъ и говоритъ, что она не хочетъ, чтобы ее звали цыпленкомъ, но это не мѣняетъ дѣла.

Цыпленокъ и ягненокъ (это ласкательное имя Ливъ) всегда неразлучны, онѣ, какъ близнецы, одного роста, но различны, какъ день и ночь. Когда они вышли въ первый разъ вмѣстѣ и должны были пройти на собственныхъ ножкахъ, было очень забавно на нихъ смотрѣть. Ливъ боялась и остерегалась всего, и если на дорогѣ лежалъ маленькій сучекъ, она останавливалась и кричала о помощи, но цыпленокъ -- ого!-- ей некогда было осматриваться, она быстро взобралась на холмикъ, вдругъ перекувырнулась, моментально оказалась снова на ногахъ, и быстро пошла впередъ, пока мы ее не удержали, иначе она попала бы прямо въ море -- она не знаетъ совсѣмъ, что такое страхъ. Приходитъ она всегда, какъ буря -- локоны развѣваются, глаза блестятъ, и больше всего на свѣтѣ она любитъ цвѣты. Весною она находитъ ихъ, какъ только они появляются, и прилетаетъ съ ними къ мамѣ, вся сіяющая, какъ будто нашла какую-то драгоцѣнность.

* * *

Теперь мы переходимъ къ Буби, къ хорошенькому Буби.

Можете себѣ представить, что это была за радость получить мальчика, когда у насъ уже были три дѣвочки.

Ого! Это былъ праздникъ!

И какая куча именъ была предложена для маленькаго принца тетями и дядями, бабушкой и всѣми хорошими друзьями.

Но мама не нашла ни одно изъ нихъ подходящимъ.

Когда Буби должны были крестить, тогда, конечно, появилось опять много предложеній, и когда онъ, наконецъ, получилъ имена папы и мамы и {У протестантовъ и католиковъ дѣтямъ даютъ по нѣсколько именъ, и женскія, въ томъ числѣ.} своихъ обоихъ дѣдушекъ, мы нашли, что всѣ стороны были удовлетворены, и теперь его зовутъ только Буби, потому что это единственное, что подходитъ къ его милымъ, плутовскимъ глазкамъ и его длиннымъ локонамъ. Какъ-то разъ онъ получилъ маленькій, превосходный сливочный сыръ за то, что у него "ангельскіе волосы", какъ выразилась принесшая ему сыръ крестьянка; съ тѣхъ поръ Буби не хочетъ позволить остричь свои локоны -- они слишкомъ доходны.

Когда онъ лежалъ еще въ колыбели, мама говорила:

"Подумайте, мнѣ кажется, я вижу его уже молодымъ, красивымъ инженеромъ, который ведетъ подъ руку и поддерживаетъ свою старую мать!"

"Ахъ, фуй! Мама!" кричатъ маленькія дѣвочки, потому что мама никогда не должна говорить о томъ, что она будетъ старой.

А папа?

Да, онъ думаетъ потихоньку, какъ это будетъ хорошо, имѣть маленькаго ассистента въ пріемной комнатѣ, кого-нибудь, кто могъ бы ему помочь копать плотину, сѣять и воздѣлывать землю, потому что это любимыя занятія папы, когда у него остается немного свободнаго времени отъ его врачеванія.

Но Буби не думалъ ни о томъ, какъ онъ будетъ копать плотину, ни о томъ, какъ онъ сдѣлается инженеромъ. Онъ лежалъ въ своей колыбели, покрытый одѣяльцемъ, украшеннымъ розами и фіалками, и пилъ изъ своей бутылочки, сосалъ свои пальцы, кричалъ, а по временамъ у него болѣлъ животикъ. Долгое время это было его единственное занятіе, и оно подымало весь домъ на ноги днемъ и ночью, такъ что ночью двое должны были поочередно дежурить около него.

Но къ счастью это скоро прошло -- въ концѣ концовъ его оставляли одного прокричаться, а это чудесно помогало

Теперь ему уже шесть лѣтъ, и къ счастью онъ никогда не кричитъ; онъ не такой капризный и распущенный, какъ многіе другіе мальчики, а больше склоненъ къ глубокомысленнымъ мечтаніямъ и вѣчнымъ "почему"?

* * *

Хотя мы живемъ уединенно, намъ никогда не бываетъ скучно, а это такъ пріятно; у насъ постоянно такъ много дѣла, что время проходитъ быстро и мы совсѣмъ не замѣчаемъ его.

Люди обыкновенно скучаютъ, потому что они сами глупы или скучны и не имѣютъ никакого воображенія. Никогда не нужно ждать, чтобы другіе васъ развлекали объ этомъ нужно заботиться самимъ, и тогда доставляешь и себѣ, и другимъ удовольствіе. У насъ нѣтъ ни цирка, ни театра, которыми по льзуются иногда городскія дѣти.

Въ сумерки, когда становится немного грустно, мы беремъ наши крылья фантазіи и взлетаемъ на нихъ далеко вверхъ.

Это очень удобный способъ путешествія -- при этомъ не чувствуешь утомленія отъ ѣзды по желѣзной дорогѣ или на пароходѣ; фантазія -- самая совершенная изъ всѣхъ летательныхъ машинъ. Такія поѣздки мы дѣлаемъ часто, для собственнаго удовольствія.

III.
Наша жизнь лѣтомъ.

Лѣто, лѣто! Какъ это славно звучитъ! Словно все вокругъ сразу ожило и повеселѣло. Цвѣты, люди, животныя -- у всѣхъ точно выросли крылья.

А когда весь міръ вдругъ становится такъ прекрасенъ, развѣ не кажется, что находишься въ красивой голубой залѣ съ высокимъ небеснымъ сводомъ, гдѣ полъ усѣянъ красивыми красными, голубыми и бѣлыми цвѣточками. И цвѣты эти такъ красивы, что больно топтать ихъ. Какъ кишитъ, жужжитъ и кипитъ кругомъ жизнь! Въ каждомъ маленькомъ цвѣточкѣ, который, точно удивляясь и смѣясь, выглядываетъ изъ нѣдръ земли, чувствуется милость Бога. И мы привѣтствуемъ всѣхъ съ радостнымъ крикомъ: "А, ты уже тутъ, первая милая, скромная фіалка, и ты -- блестящая скороспѣлка, и ты -- славная маргаритка".

Да, хотѣла бы я знать, ждетъ-ли кто-нибудь на свѣтѣ такъ страстно наступленія лѣта, какъ мы, жители крайняго Сѣвера.

Никто не можетъ себѣ и представить, какъ мы бродимъ кругомъ и жадно разыскиваемъ первую пробивающуюся травку, первый признакъ приближающагося лѣта.

Въ февралѣ мама уже говоритъ: -- "Да, дѣтки мои, пусть только мартъ пройдетъ и самое худшее время года будетъ уже въ прошломъ. Тогда запахнетъ весной, и во всякомъ случаѣ у насъ станетъ свѣтло. Слава тебѣ, Господи!"

Но мартъ длинный и суровый для насъ мѣсяцъ! Восточный вѣтеръ тогда усиливается, и онъ то и дѣло свирѣпо схватывается съ западнымъ вѣтромъ, каждый изъ нихъ хочетъ одержать верхъ.

Западный вѣтеръ приноситъ съ моря снѣжныя метели и болѣе мягкую погоду. У насъ онъ ведетъ себя еще довольно сносно, такъ какъ за нашимъ домомъ поднимается гора Бергфирстъ, точно громадный зонтъ, и отражаетъ его удары. Южную сторону дома вѣтеръ, правда, немного шатаетъ. Разъ даже онъ чуть не снесъ весь флигель, но это не такъ уже страшно -- у насъ дома такъ хорошо и мы прекрасно можемъ укрыться въ комнатахъ. Затѣмъ, въ одинъ прекрасный день, вѣтеръ вдругъ стихаетъ, и опять тянется до самаго берега бѣлая, мягкая и красивая, точно бархатный коверъ, снѣжная поляна, которая такъ и манитъ покататься на санкахъ и побѣгать на лыжахъ. Но, глядь! Къ вечеру начинаетъ проясняться, и только отдѣльныя облака собираются на горой, да одно маленькое бѣлое облачко несется надъ Мертиндомъ, и мы уже знаемъ, что насъ ждетъ.

Ночью надъ фіордомъ раздается вой! Такой ревъ! Порывами, точно пушечный залпъ, проносится онъ... Гу... му... бру... ту...! Но кто въ состояніи описать ревъ, который производитъ береговой вѣтеръ?

На слѣдующій день санному пути наступаетъ конецъ. Вѣтеръ смелъ снѣгъ въ безпорядочныя кучи, а на дворѣ такой пронизывающій холодъ, что боишься носъ за дверь высунуть. Таковъ у насъ мартъ. До весны еще далеко.

Но вотъ наступаетъ апрѣль! И его нельзя особенно похвалить! Въ полдень, правда, когда солнце сіяетъ, начинаетъ немного таять и капать съ крышъ, но ночью все опять крѣпко замерзаетъ, и къ вечеру мы можемъ прекрасно кататься на санкахъ по льду. Только въ полдень таетъ, да и то за цѣлый день снѣгъ оттаиваетъ не больше, чѣмъ на одинъ палецъ. Мама тихонько вздыхаетъ, когда никто ее не видитъ, и ежедневно смотритъ, не показалась ли уже изъ-подъ снѣга рѣшетка въ саду, но нѣтъ -- ничего не видно.

-- Медленно таетъ снѣгъ въ этомъ году,-- говоритъ папа, одѣвая пенсне, въ надеждѣ лучше замѣтить, когда снѣгъ начнетъ таять.-- Скоро ли очистится земля отъ снѣга?-- спрашиваетъ Буби, который въ это время катается на салазкахъ съ горки передъ домомъ. Прежде всего начинаетъ оттаивать земля у крыльца, и когда мы замѣчаемъ тамъ чистый песокъ, тогда вотъ-то радость: мы устраиваемъ маленькій прудъ и пускаемъ на немъ кораблики.

Но вотъ, наконецъ, является май! Съ юга намъ пишутъ объ анемонахъ и распускающихся березахъ и обо всемъ, что цвѣтетъ и зеленѣетъ, а у насъ тутъ, на поляхъ и лугахъ лежитъ еще снѣгъ, хотя солнце свѣтитъ днемъ и ночью. Свѣтъ да снѣгъ, и бабочки носятся надъ снѣгомъ. У насъ уже глаза начинаютъ болѣть отъ этой ослѣпительной бѣлизны! Тордисъ хочетъ утромъ, еще до начала занятій въ школѣ, покататься на лыжахъ. Путь тогда еще отличный и быстро можно скатиться отъ опушки лѣса вплоть до берега внизъ.

Наконецъ, показалась уже рѣшетка въ саду, и всѣ выпуски начинаютъ держать пари, какъ быстро сойдетъ снѣгъ. Но въ этомъ году онъ очень медленно таетъ. Со дня на день мы едва замѣчаемъ, какъ освобождается рѣшетка въ саду, да тамъ напротивъ, у Мартина уже виднѣются верхушки нѣсколькихъ торфяныхъ кучъ, которыя сложены были прошлою осенью. Нужно поддерживать въ себѣ мужество, потому что надо сознаться, что мы всѣ, взрослые и дѣти, уже немного пріуныли.

На деревьяхъ уже показались почки и онѣ готовы распуститься -- но какой отъ этого толкъ, когда снѣгъ все еще не хочетъ убраться?

Подумайте только, такъ наступаетъ іюнь! Всюду снѣгъ, снѣгъ и снѣгъ. На. землѣ, въ канавахъ, вдоль полей. Тамъ и сямъ слой снѣга становится тоньше, и кое-гдѣ даже просвѣчиваетъ коричневая полоска среди всего этого бѣлаго поля.

Скажите, не жалѣете ли вы насъ хоть немного, когда мы такъ страстно жаждемъ лѣта и все же должны до середины іюня ходить по снѣгу? Но нужно быть твердымъ и не падать духомъ.

Мама употребляетъ всѣ усилія, чтобы ободрить насъ. Какъ бы она ни была печальна, никто не долженъ замѣтить этого; если мама уже теряетъ мужество, тогда совсѣмъ плохо.

Не будемъ терять терпѣнія, и будемъ ждать, пока Господь пошлетъ лѣто -- говоритъ мама.-- Вы вѣдь знаете, кто ждетъ чего нибудь хорошаго, тому всегда не терпится, а требовать мы, вѣдь, не можемъ.-- Такъ утѣшаетъ насъ мама.

Да, въ этомъ году и іюнь тоже хотѣлъ испытать наше терпѣніе. Вотъ уже нѣсколько недѣль, какъ тяжелый, свинцовый туманъ окуталъ горы, на дворѣ холодно и идетъ снѣгъ -- вся природа затуманилась, и люди ходятъ съ печальными лицами.

Но вечеромъ семнадцатаго іюня на южной сторонѣ неба появляется сверкающая, свѣтло-синяя полоска. Мама хорошо видитъ это, но ничего не хочетъ сказать, боясь новыхъ разочарованій для насъ.

Но вотъ наступило утро. Радостная жизнь побѣдой носно вернулась. Сразу настало у насъ лѣто, когда мы всѣ уже истомились въ ожиданіи теплыхъ солнечныхъ лучей. Какая чудная погода!

Прекрасный, лучезарный солнечный свѣтъ, и такъ тепло, что уже можно бѣгать въ лѣтнихъ платьяхъ. Какой восторгъ! Какая радость! Какъ мило улыбается озеро въ солнечномъ сіяніи! Все пробуждается къ жизни, въ воздухѣ носится шумъ, точно тысячи стремленій, скованныхъ прежде льдомъ, сразу вырвались на свѣтъ Божій. Такъ и хочется обнять весь міръ!

По дорогѣ цѣлыми толпами идутъ люди въ церковь. Всѣ одѣты по праздничному, веселые, точно удивленные, что лѣто, дѣйствительно, вернулось къ намъ.

И видя, какъ улыбаются небо, земля и всѣ эти веселые глаза, пристыженный снѣгъ проваливается сквозь землю и исчезаетъ. А тамъ на верху, въ лѣсу, появляется змѣевикъ, такъ быстро, что можно замѣтить, какъ онъ растетъ; зелено-коричневый, онъ вьется вверхъ, какъ бы простирая руки къ небу. А на другой день Аготь въ бѣшеномъ восторгѣ прибѣгаетъ къ мамѣ съ первой фіалкой, которую она нашла подъ заборомъ.

-- Да, черезъ два дня мы уже выпустимъ коровъ, -- говоритъ папа. Слава Богу, это, дѣйствительно, облегченіе, а то бѣдныя коровы давно уже мычатъ въ хлѣву и бьютъ ногами въ ясли. Онѣ съ такимъ же нетерпѣніемъ ждутъ лѣта, какъ и мы.

Наконецъ и для нихъ наступилъ счастливый часъ.

-- Мама, мама! Иди скорѣе, выпускаютъ коровъ, торопись!-- Какая жизнь и какая радость, когда въ первый разъ выпускаютъ лѣтомъ коровъ на пастбище! Долго онѣ уже мычали: "выпустите насъ на волю, мы хотимъ на свободу, на свободу!" "Въ лѣсу еще мало пищи и воздухъ еще слишкомъ холодный", говоритъ папа, но сегодня Анна настежь раскрыла двери хлѣва, и часъ освобожденія насталъ.

Первой выскочила "Скоглинъ". Испугавшись свѣта, она на мгновеніе останавливается, какъ бы ослѣпленная, и втягиваетъ воздухъ и мычитъ. Она пробуетъ поднять свои одеревенѣвшія ноги, дѣлаетъ нѣсколько неповоротливыхъ прыжковъ, падаетъ на колѣни. Гопъ, снова прыжокъ! Она сильно бьетъ задними ногами и временами становится почти на голову. А вотъ бѣгутъ Липочка и Грызунья. Бѣлянка и Лизета, мамина добрая, смирная корова, которая даетъ такое хорошее молоко. У коровъ въ характерахъ такая же большая разница, какъ и у людей. Нужно только присмотрѣться къ нимъ, если хочешь это подмѣтить. Грызунья, напримѣръ, совсѣмъ взбалмошное животное, какъ ее называетъ Маритъ. Она шумитъ и мычитъ безъ всякой причины, прыгаетъ черезъ высокій заборъ, точно лошадь. Разъ она даже сожрала чулочки мальчика, а въ другой разъ она схватила тонкія занавѣски мамы и салфетку, которыя лежали на лугу для бѣленія. Ничего подобнаго не сдѣлала бы, конечно, Лизета. Она для этого слишкомъ благовоспитанная корова.

Онѣ всѣ выбѣжали во дворъ. Сначала всѣ тихо стояли и обнюхивали другъ друга, а потомъ пошло и пошло!

Онѣ прыгали и скакали по дорогѣ Какая радость! То всѣ онѣ во всю прыть пускаются на лугъ, то вдругъ останавливаются, оборачиваются. И по ихъ движеніямъ видно, что это самыя настоящія коровы. Онѣ безпрестанно подскакиваютъ, прыгаютъ, такъ и кажется, что онѣ хотятъ перекувырнуться: головы онѣ пригибаютъ къ землѣ, а хвосты задираютъ вверхъ.-- Мы всѣ смѣемся до упаду, и бѣжимъ провожать ихъ.

Мама и папа, взрослые и дѣти, даже больные, которые едва въ состояніи ходить, всѣ идутъ смотрѣть, какъ коровы при звонѣ бубенчиковъ, подъ журчаніе ручья и при всеобщемъ шумѣ и смѣхѣ отправляются мимо нашего дома на лугъ. Въ лѣсу, на лужайкѣ, мы должны присѣсть, чтобы отдохнуть. Какъ здѣсь хорошо наверху! Тутъ подъ красивыми березами стоитъ столикъ, а кругомъ него скамьи. Здѣсь мы и садимся, такъ какъ мама не можетъ тронуться съ мѣста: она совсѣмъ выбилась изъ силъ отъ этой непривычной бѣготни.

-- Да, да! Бѣда, когда становишься старой и неподвижной,-- говоритъ мама.-- Ты еще не стара, мама, ты наша милая, хорошая мамочка, -- кричатъ тогда всѣ наперерывъ.

-- Я одно только знаю -- сегодня я домой не иду,-- говоритъ мама,-- сегодня мы всѣ должны тутъ остаться. Согласны ли вы въ лѣсу пообѣдать?-- Нечего и говорить, что мы всѣ съ восторгомъ принимаемъ это предложеніе.

Всѣ взапуски приносятъ наверхъ все, что нужно для обѣда. Лиза, самая лучшая хозяйка у мамы, точно вихрь носилась внизъ и наверхъ. Но и у другихъ была масса работы. Мама уже усѣлась въ прекрасномъ мѣстѣ между двумя березами, которыя, сросшись, образовали точно тронъ. "Ты тутъ сидишь, словно королева", говоритъ Буби, который прыгаетъ кругомъ и собираетъ цвѣты, чтобы украсить ими маму. Нѣжный и сіяющій березовый лѣсъ, съ не совсѣмъ еще распустившимися листьями, молодой и красивый, окружаетъ насъ. Онъ нарядился въ свою кружевную зелень и красиво спускается по склону горы, и такъ нѣжно и мягко обрисовывается на фонѣ синяго неба, что и перомъ не описать.

А тамъ, за лѣсомъ, подымаются бѣлыя горныя вершины, все выше и выше, а подъ нами свѣтится озеро, спокойное и ясное, улыбаясь своими темно-синими глазами. Надъ нимъ носится цѣлая стая бѣлыхъ чаекъ. Онѣ блестятъ на солнцѣ, пока, наконецъ, не уносятся вдаль и не исчезаютъ въ синемъ лѣтнемъ небѣ.

И мы всѣ согласны, что такой день мы не промѣняли-бы ни на что въ мірѣ! А тутъ Аготъ прибѣгаетъ съ премилымъ пучкомъ фіалокъ и скороспѣлокъ.-- Развѣ онѣ менѣе красивы, чѣмъ испанская сирень или жасминъ?

А вотъ и Берта приноситъ обѣдъ на большомъ подносѣ.

-- Ухъ, какъ жарко!-- отдувается она. Да теперь еще недостаетъ, чтобы мы начали жаловаться на жару, послѣ того, какъ мы такъ страстно желали наступленія лѣта. Но, кто стоитъ у огня и жаритъ такую массу котлетъ, тому, конечно, легко становится жарко. Удовольствія такая работа, вѣдь, не доставляетъ. Но за то Берта вмѣстѣ съ нами сидитъ теперь въ красивой тѣнистой рощѣ, и всѣ мы обѣдаемъ.

И веселый же это былъ обѣдъ!

Боже, сколько мы болтали и какъ мы смѣялись!

Съ какимъ аппетитомъ всѣ ѣли -- наверху все было такъ вкусно!

Кругомъ на травѣ, между бѣлыми стволами березъ, сидимъ мы всѣ -- каждый со своей тарелкой. Надъ нами порхаютъ бабочки, а ручей въ это время журчитъ и спѣшитъ къ фіорду, точно торопясь разсказать ему обо всѣхъ чудесахъ, которыя онъ видѣлъ въ таинственной глубинѣ горныхъ ущелій.

Чу, что это такое?-- Кукушка! Она въ первый разъ въ этомъ году кукуетъ! Й какъ разъ съ запада, значитъ, она куковала къ счастью. У насъ будетъ счастливый годъ -- это уже навѣрное!

Мама сказала, что она сегодня хочетъ расщедриться и жертвуетъ ради праздника конфекты и пряники, а когда папа это услыхалъ, онъ, конечно, не захотѣлъ отстать отъ нея и пожертвовалъ въ свою очередь бутылку вина, которую мы роспили въ честь лѣта. И сейчасъ же послѣдовалъ "рядъ тостовъ", какъ всегда пишутъ въ отчетахъ о празднествахъ.

Мама произноситъ рѣчь въ честь лѣта, которое наступило тогда, когда мы такъ страстно его ждали и уже начали терять надежду дождаться его. Папа произноситъ рѣчь въ честь мамы, которая всегда была для насъ краснымъ солнышкомъ. Аготъ произноситъ рѣчь въ честь цвѣтовъ.-- Всѣ пользуются полной свободой слова; ораторы говорятъ съ увлеченіемъ, и всѣ имъ аплодируютъ.

Кто повѣрилъ бы нѣсколько дней тому назадъ, когда все было такъ сѣро и мрачно, что мы еще до Иванова дня будемъ обѣдать на свѣжемъ воздухѣ? Все это похоже на волшебный сонъ.

Боже, не Сикстенъ ли это? Сикстенъ -- красивый бѣлый маленькій козликъ, который сегодня въ первый разъ вышелъ изъ хлѣва на свѣтъ Божій и съ удивленіемъ замѣчаетъ, какъ великъ міръ. Онъ еще совсѣмъ не воспитанъ и не знаетъ, какъ нужно себя держать въ хорошемъ обществѣ за обѣдомъ.

-- Фи, Сикстенъ, уйди лучше -- говоритъ Буби. Сикстенъ сейчасъ же съ большимъ удовольствіемъ, чисто по козлиному, сдѣлалъ нѣсколько прыжковъ на травѣ.

Такъ встрѣтили мы лѣто!

Оно пришло къ намъ, лучезарное, радостное, и разомъ прогнало уныніе и разсѣяло зимнюю тьму и тоску!

Перев. съ нѣмецкаго М. Г.

"Юный Читатель", NoNo 1--3, 1904