Мережковский Дмитрий Сергеевич - Мережковский Д. С.: биографическая справка

МЕРЕЖКОВСКИЙ Дмитрий Сергеевич [2(14).8.1865. Петербург -- 7.12.1941. Париж; похоронен на кладб. Сент-Женевьев-де-Буа вместе с женой З. Н. Гиппиус], прозаик, поэт, критик, публицист, переводчик, лнт.-обшеств. деятель. Отец, Серг. Ив. (1821--1908), потомок укр. рода Мережки. -- столоначальник при имп. дворе, действит. тайный советник; мать, Варв. Вас. (урожд. Чеснокова) -- дочь управляющего канцелярией петерб. обер-полниеймейстера (умерла в 1889). М. был младшим из сыновей [в семье было 9 детей; Конст. Сер. Мережковский (1855 -- ?). приват-доцент С.-Петерб. ун-та (дисс. "Мат-лы к познанию животных пигментов", 1883), печатался в Тр. Об-ва естествоиспытателей; хранитель Зоотомич. кабинета, 1878--86; см. о нем: Биогр. словарь профессоров СПб. ун-та, т. 2]. М. рос под духовным влиянием матери (ее образ воссоздан в автобиогр. поэме "Старинные октавы" -- ЗР. 1906, No 1--4): "У него не было ни одного друга ... Он, в сущности, был совершенно одинок, и вся сила любви его сосредоточилась ... в одной точке: мать" (Гиппиус-Мережковская, 1951, с. 43). В 1875--83 М. учился в 3-й петерб. г-зии, с авг. 1883 -- студент историко-филол. ф-та Петерб. ун-та, к-рый закончил в 1888 (см.: ЦГИА СПб., ф. 114, оп. 3, д. 23357). Летом 1888 в Боржоме М. познакомился с З. Н. Гиппиус, после свадьбы (8 янв. 1889, в Тифлисе) Мережковские на долгие годы обосновались в Петербурге: сначала в квартире на Верейской ул., затем -- в доме Мурузи на Литейном проспекте, д. 24 (осень 1889 -- май 1912). и позднее -- на Сергиевской ул., д. 83 (напротив Таврич. сада); у М. с 1890 до 1917 (с перерывами) собирались писатели и видные представители столнч. интеллигенции. Гиппиус на всю жизнь стала ближайшим духовным спутником М., вдохновительницей и соучастницей его идейных и творч. исканий. Прожив вместе 52 года, "не разлучаясь ... ни разу, ни на один день" (Гиппиус-Мережковская, 1951, с. 5), "они сумели сохранить каждый свою индивидуальность, не поддаться влиянию друг друга. ... Они были "идеальной парой", но по-своему. ... Они дополняли друг друга. Каждый из них оставался самим собой" (Одоевцева И.. На берегах Сены, М., 1989, с. 44).

"Лет 13-ти начал писать стихи" ("Автобиогр. заметка". -- В кн.: Венгеров. Лит-ра 20 в.. т. 1, с. 290). В 1880 М. встретился с Ф. М. Достоевским, к-рому читал свои стихотв. опыты; в нач. 1880-х гг. сблизился с С. Я. Надсоном и "полюбил его, как брата" (там же, с. 291; письма М. к Надсону 1883--84 -- "Новое ЛО", 1994, No 8). Лит. дебют М. -- стих. "Нарцисс" в лит. сб-ке "Отклик" (СПб., 1881); 4 его стих, печатаются в "Отеч. зап." (1883, No 11; 1884, No 1). С 1885 стихи М. публикуются в ж-лах "Вест. Европы", "Живописное обозр.", "Наблюдатель", "Сев. вестник". Через Надсона М. сблизился с А. Н. Плещеевым, к-рый содействовал его знакомству с маститыми писателями старшего поколения (И. А. Гончаровым, А. Н. Майковым. Я. П. Полонским) и сотрудниками ж-ла "Сев. вестник" -- Н. К. Михайловским, Г. И. Успенским. В. М. Гаршиным, В. Г. Короленко. "Михайловский и Успенский были два моих первых учителя. Я ездил в Чудово к Глебу Ивановичу и проговорил с ним всю ночь напролет о том, что тогда занимало меня больше всего, -- о религиозном смысле жизни" ("Автобиогр. заметка", с. 292). В том же году М. совершил путешествие по Волге, Каме, в Уфим. и Оренбург, губернии, "беседовал с крестьянами, собирал и записывал наблюдения" (там же).

Первая кн. М., принесшая ему лит. известность. -- "Стихотворения. (1883--1887)" (СПб., 1888) -- была выдержана в тематич. и стилевой тональности творчества восьмидесятников, с характерными для нее народнич. и надсоновскими мотивами; М. обыгрывает на свой лад мотивы одиночества, сомнений, разочарований в высоких устремлениях. В то же время в кн. намечен пересмотр народнич. заветов: "Напрасно я хотел всю жизнь отдать народу:/ Я слишком слаб; в душе -- ни веры, ни огня..." (1887; с. 22); "ближним" задачам усовершенствования "жалкого мира отчаянья и муки" (с. 68) поэт предпочитает порывы к высшему идеалу, грезы о неведомом "новом рае" ("Кораны", 1884). Наряду с лирикой лично-исповедального характера в кн. включены образцы ист. поэзии, переложения лит. памятников ("Протопоп Аввакум", "Уголино", "Орваси" и др.), вариации на классич. лит. и ист. темы, выдержанные в традициях объективно-описательного письма, пластич. и красочно-декоративных поэтич. композиции А. Н. Майкова.

Сборник был сочувственно встречен критикой (РБ. 1888. No 1; "Набл.". 1888. No 1). Михайловский пивал М. "одним из видных наших молодых поэтов": "Мысль его почти веста ясна. стихом он владеет прекрасно" (СВ. 1888. No 3. отд. II, с. 138). В то же время указывалось, что красота и гладкость стихов М. "есть произведение головы, а не создание сердца" (РМ. 1888. No 6. отд. III, с. 276).

К кон. 1880-х гт. относятся первые опыты М. в лит. критике -- из числа наиб. ранних обобщ. истолкований творчества А. П. Чехова и Короленко.

В ст. "Старый вопрос по поводу нового таланта" (СВ, 1888, No 11: перепеч. в кн.: Чехов А. П., В сумерках. Сверки и рассказы. М., 1986) M., не приемля утилитарно-"направленческого" подхода к творчеству Чехова, с похвалой отмечал в рассказах "молодого беллетриста" "неясное, неуловимое -- волнение", лиризм и тонкую бытовую наблюдательность, сочетание "мистического чувства природы и бесконечности с трезвым здоровым реализмом", защищал органически развивающийся талант писателя от обвинений в отсутствии "сознательной намеренной тенденции" (с. 79, 77, 85, 94). Приоритетность критериев эстетич. критики сказывается и в ст. "Рассказы Вл. Короленко" (СВ, 1889, No 5), в к-рой, подчеркивая тематич. новизну произв. писателя (исследование "сильных, самостоятельных, активных типов из народной среды", пребывающих "в страстном искании новой веры"), М. особое внимание уделяет характеристике его худож. приемов (в т. ч. отношение к скульптурности. в противоположность Гаршину и Чехову -- "колористам тициановской школы", -- с. 12, 15, 23).

В этих статьях, а также в ст. "Руссо" (РБ, 1889, No 11), где обосновывается взгляд на франц. писателя как на эгоцентрика, "очарованного и ослепленного богатством своей ... внутренней жизни" (с. 67), уже прослеживаются осн. черты критич. метода М. -- предпочтение личностного и отвлеченно-метафизич. подхода социально-историческому, попытки обнаружить "тайные" импульсы, обусловливающие творч. деятельность писателя и выстраивающие ее разрозненные проявления в целостное идейно-психол. единство.

Решит. поворотом от позитивистского к религ. миросозерцанию, ощущению мнетич. тайны бытия отмечена кн. М. "Символы. (Песни и поэмы)" (СПб., 1892). в к-рую вошли напечатанные ранее "петерб. поэма" "Смерть" (СВ. 1891, No 2--3; отчасти стилизована под "Евгения Онегина" и "Медного всадника"), поэма "Вера" (РМ, 1890, No 3--4), "драм. сказка" "Возвращение к природе" (в первой публ. "Сильвио" -- СВ, 1890, No 2--5; по мотивам пьесы П. Кальдерона "Жизнь есть сон"). Поэма "Легенда о Франциске Ассизском" (ЛПН, 1891, No 3) и стих, из раздела "Песни и легенды" ("Пророк Исайя", "Марк Аврелий", "Колизей" и др.) отразили нарастающий интерес М. к теме "вечных спутников" человечества, к со- и противопоставлению двух типов европ. культуры -- языческой и христианской.

Критика выделяла в "Символах" поэму "Вера" -- за "живой тип совр. героя" (П. П. <Перцов> -- РБ, 1892, No 11, отд. II, с. 68). отмечала мастерство М. во владении стихом (И. Чубарев -- РО, 1892, No 7: б. п. -- РМ, 1892, No 7); в то же время А. Л. Волынский четко сформулировал те осн. упреки, к-рые на разные лады будут предъявляться едва ли не всем последующим книгам М.: отсутствие живого, искреннею чувства, "претенциозная аффектация", "сухая и раздражающая дидактика" (СВ, 1892, No 4, отд. II, с. 65: см.: его же -- СВ, 1893, No 3; 1896, No 3).

При всей риторичности самовыражения, религ. идеи М. были связаны с его индивид, переживаниями, и эта связь стала гл. формирующим началом творч. личности М.; Плещеев писал о нем летом 1891: "...он не может ни гулять, ни есть, ни пить без того, чтоб не разглагольствовать о бессмертии души и о разных других столь же выспренных предметах" (см. в кн.: Письма рус. писателей к А. С. Суворину, Л., 1927, с. 131).

Попытку переоценки традиц. демокр. идейного катехизиса М. предпринял в семейно-бытовой психол. мелодраме "Гроза прошла" ("Труд", 1893, No 1; здесь радикально-обществ. лагерь представлен в сниженно-сатирич. виде) и в особенности в лекциях "О причинах упадка рус. лит-ры" (прочитана в Петербурге 26 окт. 1892 в Рус. лит. обществе; повторно -- 8 дек. 1892) и "О новых течениях совр. рус. лит-ры" (15 дек. 1892). Лекции легли в основу кн. "О причинах упадка и о новых течениях совр. рус. лит-ры" (СПб., 1893), воспринятой как манифест нового лит. движения: давая обзор творчества крупнейших классиков рус. лит-ры 19 в. и писателей-современников в мистико-символич. духе, М. провозглашал смену "удушающего мертвенного позитивизма" "художественным идеализмом", выделяя три определяющих элемента нового искусства -- мистич. содержание, спидолы и расширение "худож. впечатлительности".

Хотя М. не был склонен резко противопоставлять новые задачи достижениям лит-ры прошлого -- а напротив, опирался на классиков как провозвестников "нового идеализма" и не предлагал развернутого обоснования символист. эстетики, его кн. была встречена гл. обр. с осуждением, как вызов классич. заветам: А. М. Скабичевский назвал М. "изменником ... родной рус. лит-ре" ("Новости и бирж. газ.", 1893, 11, 18 марта: ср. отзыв И. Иванова -- РВед. 1893, 1 марта). Михайловский полагал, что писатель "думает удовлетворить свою жажду в безводной, давно высохшей пустыне и принимает миражи та действительность" ("Рус. отражение франц. символизма. -- РБ, 1893, No 2, отд. II, с. 66): напротив, Ю. Н. Говоруха-Отрок (под псевд. Ю. Николаев) поддержат М. в его отходе от общественного утилитаризма и обращения к бесконечному и бессмертному (МВед, 1893, 29 апр.). Развитие концепции книги -- в статьях М. "Мистич. движение нашего века" ("Труд", 1893, No 4). "Неоромантизм в драме" (ВИЛ, 1894, No 11). "Новейшая лирика" (там же, 1894, No 12), трактующих "декадентские" мотивы как симптом разуверения "больных детей больного века" (там же, с. 160) в прежних верованиях и попытку поиска нового идеала.

"Новые стихотворения, 1891--1895" (СПб., 1896) М. воплощают те же особенности мироощущения и взгляды на совр. эпоху; открывающее сб. стих. "Дети ночи" было воспринято как манифест декадентского искусства: "Мы для новой красоты./ Нарушаем все законы,/ Преступаем все черты"; "Мы -- над бездною ступени./ Дети мрака, солнца ждем". Превращение М. в "печального приспешника клики декадентов" (ЛПН, 1896, No 9, стр. 210), похвалы язычеству, греху, "дерзости преступления" встретили единодушную отповедь в лит. среде (б. п. -- "Новое слово", 1896, No 11; П. <О.> Морозов -- "Обр.", 1896, No 12).

Мн. проблемы, затрагиваемые в стих. 1890-х гг., развиваются и в рассказах М. из совр. жизни: конфликт между высокими порывами и косной действительностью ("Пророк" -- "Набл.", 1891. No 12; "На новом Замоскворечья" -- ЛПН. 1895. No 6). темы "бессилия души" совр. героя ("Княжна Диспина" -- там же, 1895, No 8), романтич. стремления к совершенной красоте, дающей новое осмысление и ощущение жизни ("Любовь" -- ЖО, ежемес. лит. прил., 1898, No 5; "Ангел" -- "Дом. б-ка", 1899, No 1). При этом худож. проза М., как и его поэзия, по формальным параметрам была вполне традиционна и общедоступна, что отчасти облегчало его писательскую судьбу в отличие от др. крупнейших приверженцев "нового" иск-ва 1890-х гг. В это время М. широко печатался в популярных изданиях ("Рус. мысль", "Вест. Европы", "Труд", "Мир Божий", лит. приложения к "Ннве" и др.). в первой пол. 1890-х гг. -- один из ближайших сотрудников ж-ла "Сев. вестник", отстаивавшего (под руководством Волынского) "идеалистические" концепции.

С весны 1891 и затем почти ежегодно М. предпринимает заграничные путешествия, знакомится с иск-вом и культурой Средиземноморья; впечатления от Парфенона и др. памятников эллинского иск-ва (весна 1892) открывают ему красоту языч. мира, гармонию утраченного рая. М. переводит др.-греч. классиков -- роман Лонга (на т. л. -- Лонгус) "Дафнис и Хлоя" (СПб., 1896; 2-е изд., СПб., 1904). трагедии (многократно переиздававшиеся отдельными книгами): Эсхила -- "Скованный Прометей" (ВЕ, 1891, No 1). Софокла -- "Антигона" (ВЕ, 1892, No 4). "Эдип царь" (ВИЛ, 1894, No 1--2), "Эдип в Колоне" (ВЕ. 1896, No 7), Еврипида -- "Ипполит" (ВЕ, 1893. No 1), "Медея" (ВЕ, 1895, No 7).

И. Ф. Аннснский отмечал "легкий стих, отличный литературный язык, местами чувствительность и искреннее одушевление" переводов М., но указывал и на их недостаточную филологич. точность (ЖМНП, 1908, No 12, с. 236): "слабое понимание текста и духа переводимых творений" у М. констатировали также Г. Г. Зоргенфрей ("Лит. вест.", 1902, No 4, с. 417) и И. И. Холодняк (ЖМНП, 1908, No 12).

"Античные" пристрастия М. преломились в его первом ист. ром. "Смерть богов. (Юлиан Отступник)" (первонач. назв. "Отверженный" -- СВ, 1895, No 1--6; отд. доработ. изд. -- СПб., 1896: 2-е изд., СПб., 1902; 3-е изд., СПб., 1906), составившем первую часть трил. "Христос и Антихрист"; в центре сюжета -- история жизни императора Юлиана, стремившегося к восстановлению язычества, быт, нравы, идейная борьба в Римской империи 4 в. "Смерть богов" уже заключает в себе осн. черты поэтики всех последующих ист. романов М. Это роман "археологический" -- с подробной реконструкцией событий и картин прошлого, строго соответствующих документально зафиксированным фактам, насыщенный инкорпорированными в текст цитатами из первоисточников (растворенными, как правило, в диалогах героев), с широким вовлечением в действие подлинных ист. лиц. И вместе с тем -- роман "идеологический", в к-ром действие и персонажи (почти лишенные индивид, психологии, одержимые "страстями ума", исканием "последних" истин) служат гл. обр. выявлению и аргументации определ. комплекса метафизич. идей. Природа такого повествования двойственна -- исторична и антиисторична одновременно, поскольку "музейная" подлинность ист. реконструкций и точность худож. зрения и обобщения у М. совмещаются с организацией повествоват. целого под знаком "теории", надысторической концепции, нередко оборачивающейся априорной схемой.

Осн. коллизия "Смерти богов" -- в непримиримом противоречии двух типов культуры, языческой и христианской: мир эллинский -- светлый, воплощающий полноту земной жизненной красоты, с его культом телесной и душевной естественности (религия плоти) и тяготением к безмятежной созерцательности -- противостоит миру христианства -- мрачному, скорбному, исполн. мученичества, подавляющему естеств. влечения человека, но дающему взамен, вместе с полнотой религ. переживании, приобщение к запредельному, к высшей жизни (религия духа). Метафизич. ущербность и нецельность языч. культа посюсторонней жизни и, с др. стороны -- враждебного жизни аскетич. фанатизма, насаждаемого христ. верой в потусторонний мир, должны, согласно концепции М., быть преодолены в грядущем синтезе "двух враждующих мудростей" (предвозвещаемом героиней романа Арсиноей, прошедшей свой драя, путь к христианству). При этом клонящийся к закату антич. мир (колоритно воссозданный также в рассказе "Пир" -- ЛПН, 1896, No 8) обрисован автором с большей симпатией, чем мир торжествующего "черного" христианства, хотя М. с безусловной худож. убедительностью показал невозможность реставрации язычества, необратимость ист. процесса. В образе антнхристианина Юлиана акцентированы черты трагически обреченного героя, уже "отравленного" чувством христ. любви и милосердия, идеен возвыш. страдания (все эти противоречия позволили видеть в нем разновидность совр. ницшеанского типа).

Роман М. стал первым крупным произв. "нового" иск-ва, вызвавшим к себе серьезное и вдумчивое отношение (А. Б<огданович> -- МБ, 1895, No 11; <А. Г. Горнфельд> -- РБ, 1895, No 11); критике подвергалась "декадентская" и ницшеанская позиция М. (Энгельгардт Н., Поклонение злу. -- Кн. "Недели", 1895. No 12: Оболенский Л., Влечение к древности. -- Там же. 1896. No 10: П. А. Ачкасов -- PB, 1896, No 1), его нападки на традиц. мораль и ист. христианство (Глинский Б. Б., Очерки рус. прогресса. СПб., 1900, с. 404--16: М. К-ский -- СО, 1895, 4 июля), а гл. герой разоблачатся как "ничтожный и жалкий декадент чисто современного пошиба" (б. п. -- РМ, 1895, No 11, c. 547). А. В. Амфитеатров в ст. "Рус. литератор и римский император", сопоставив текст романа с первоисточниками, приведя ряд важных наблюдений, касавшихся специфики творч. метода М., пришел к выводу, что "Смерть богов" -- "все же очень сильная и талантливая проповедь веротерпимости и пантеизма на гностический лад" (Амфитеатров А., Лит. альбом. [СПб., 1904], с. 152).

Многочисл. критич. очерки М. 1890-х гг.: о Плинии Младшем ("Труд", 1895, No 4). Марке Аврелии, Кальдероне (там же, 1891, No 21, 24), М. Монтене (РМ, 1893. No 2), Гончарове, А. Н. Майкове ("Труд", 1890, No 24, 1891, No 4) и др. -- объединены в кн. "Вечные спутники. Портреты из всемирной литературы" (СПб., 1897; 2-е изд., СПб., 1899), вызвавшей не меньший резонанс в лит. среде. Книга представляет собой, в противовес утилитарно-обществ., тенденциозной критике, образец критики "аристократической" и субъективно-психологической; цель М. -- воссоздание и осмысление облика каждого из "вечных спутников" в его неповторимых индивидуальных чертах и непреходящем значении. Особую известность приобрел очерк об А. С. Пушкине: М. ярко показал всеобъемлющее значение поэта как своего рода олимпийского первоисточника для последующего развития рус. лит-ры, как воплощения изначальной эстетич. гармонии.

Книга вызвала ряд сочувств. отзывов: критич. дарование М. признавали и литераторы, отрицавшие или скептически истолковывавшие его принципы объективной критики, в т. ч. В. Д. Спасович (ВЕ, 1897, No 6: то же -- в кн.: Спасович В. Д., Соч., т. 9. СПб., 1900, с. 313--370), Б. В. Никольский (ИВ. 1897, No 11) и Горнфельд (РБ, 1897, No 3).

В сер. 1890-х гг. М. неоднократно бывал в Италии (Рим, Флоренция, Таормина), вынашивая замысел ром. о Леонардо да Винчи; весной 1896 посетил родное селение Леонардо (описав эту поездку в очерке "Селение Винчи" -- "Cosmopolis", 1897, No 1). повторил путешествие по городам Италии, проделанное некогда Леонардо вместе с Франциском I. Интерес к итал. и в целом зап.-европ. истории и культуре эпохи Возрождения сказался в серии новелл 1895--1897 гг. (см. раздел Др. произв.); часть их вошла в кн. М. "Любовь сильнее смерти. Итальянская новелла XV в." (М., 1902; 2-е более полн. изд., СПб., 1904).

Роман "Воскресшие боги. (Леонардо да Винчи)" -- вторая часть трилогии "Христос и Антихрист" -- вышел отд. изданием в 1901 (СПб.; 3-е изд., СПб., 1906).

Намерение печатать его в "Сев. вестнике" не было осуществлено из-за прекращения отношении (летом 1897) с руководителем журнала Волынским (по причине идейных разногласий, а также пол влиянием разрыва личных отношений Гиппиус с Волынским): первые 7 глав ром. появились в ж. "Начало" (1899, No 1--1), полностью -- в ж. "Мир Божий" (1900, No 1--12).

Идейная концепция и худож. приемы "Смерти богов" получили в "Воскресших богах" дальнейшее развитие. Целиком основанный на ист. свидетельствах -- жизнеописания Леонардо, его записи и трактаты, исследовательские работы о нем и его эпохе, -- роман дает широкую и многоплановую панораму итал. жизни конца 15 -- нач. 16 вв., осмысленной под знаком противостояния двух "бездн" -- духа и плоти, блеска языч. культуры (флорентийский двор Лоренцо Медичи) и аскетич. фанатизма (проповедник Дж. Савонарола). Помимо этих оппозиций, в романс обозначаются также антитезы: природа -- искусство, действие -- созерцание, путь любви -- путь познания, чувство -- разум, свобода -- истина, причем М. не отдает определ. предпочтения тому или иному члену оппозиции, уравнивает их ценностный статус ("небо вверху" -- "небо внизу"). Так. один из гл. персонажей, ученик Леонардо Джованни Бельтраффио, богоискатель, мученик внутренней раздвоенности и "герой пути", пытается обрести истину между двумя непримиримыми для него сферами -- воскресшим "олимпийским" миром иск-ва и познания и "галилейским" миром веры и отречения от жизни. Леонардо ("Богов презревший, самовластный./ Богоподобный человек" -- стих. М. "Леонардо да Винчи", 1895), предстающий как художник-демиург, к-рый знаменует одновременно самодостаточность личностной исключительности, вмешает и примиряет все метафизнч. антитезы: демонизм гениальности и рассудочного аналитизма, торжество эстетич. начала, независимость познания и творчества от этич. критериев. В романе ощутимы ницшеанские и "декадентские" настроения, культ аристократизма, элементы эстетизированной апологии зла и симпатии к "макиавеллистическому" пониманию государственности.

В "Воскресших Богах". как и в "Смерти богов", подчеркивается тщетность попыток воскресить мир первозданной языч. радости и пророчествуется синтез двух глобальных типов мирочувствования и мировосприятия -- языческого и христианского, сопрягающийся в сознании М. с рус. нал. идеей (финал романа -- сон рус. иконописца Евтихия, в к-ром Иоанн Предтеча является с лицом Леонардо) (сочувств. рец.: В. Мирский <Е. А. Соловьев> -- ЖдВ, 1902, No 2, Д. <П.> Шестаков -- МИ, 1902, No 1: др. отзывы -- см.: Фомин).

Намерение М. приступить к созданию 3-й части трилогии вытеснилось новым замыслом -- "Человеко-бог и Богочеловек, -- иначе Христос и Антихрист в русской литературе" (письмо М. к П. П. Перцову от 4 авг. 1899 -- РЛ. 1991. No 3, с. 133), к-рый обрел форму большого лит.-критич. и филос. исследования "Л. Толстой и Достоевский" (МИ. 1900--1901; 1902, No 2; отд. изд. -- т. 1, СПб., 1901; 4-е изд., СПб., 1909; т. 2, СПб., 1902; 3-е изд., СПб., 1909); осн. работу над ним М. вел вне России (зима 1899-- 1900 -- Рим, весна 1900 -- Сицилия и Флоренция, лето 1900 -- Германия). Этот замысел предполагал коррекцию прежних идейных установок.

"Когда я начинал трилогию Христос и Антихрист", мне казалось, что существуют две правды: христианство -- правда о небе, и язычество -- правда о земле, и в будущем соединении этих двух правд -- полнота религиозной истины. Но. кончая, я уже знал, что соединение Христа с Антихристом -- кощунственная ложь: я знал, что обе правды -- о небе и о земле -- уже соединены во Христе Иисусе" (авт. предисл. в кн.: Мережковский Д. С. ПСС. т. I. М., 1914, с. VI).

При работе над иссл. о Л. Н. Толстом и Ф. М. Достоевском М. был вдохновлен идеей Новой Церкви, окончательно оформившейся у М. в 1899. "Неохристнанство" М. было не приходом в лоно ортодоксальной церкви, а пророчествованнием о новом, апокалипсич. христианстве, исповеданием Третьего Завета, или Церкви св. Иоанна. -- религии св. Духа, третьей ипостаси Божественной Троицы, соединяющей религию Отца и религию Сына в новом и окончательном единстве -- Христе грядущем.

Проблема соотношения двух "правд" -- Божеской и человеческой -- рассматривалась М., как и его др. глобальные антитезы, едва ли не во всех жанрах и на протяжении десятилетий, постоянно уточняясь в бесчисл. модификациях: "Или жизнь без Христа, или христианство без жизни. Мы не можем принять ни того, ни другого. Мы хотим, чтобы жизнь была во Христе и Христос в жизни" (из кн. М. "Гоголь". СПб., 1909, с. 230--31). Концепция "нового христианства" (взятая в ист. аспекте, она. в разные периоды, получала у М. различное социальное наполнение, см. ниже) вызвала критику как со стороны ортодоксально-церк. христианства (см., напр., "Странник", 1903, No 7). так и совр. религ. философов (см.: С. Соловьев: Бердяев: Розанов В. В.: Франк). По мнению С. Л. Франка, "Третье откровение" ("религия св. Духа"), соединяющее земное и небесное, призвано у М. "освятить доселе антирелигиозное и внерелигионое культурное творчество, примирить религию с мирской жизнью и тем завершить "богочеловеческий процесс"" (Франк, с. 341).

Толстой и Достоевский в религиозно-мистич. интерпретации М. -- два грандиозных образа-символа рус. культуры, каждый из к-рых с совершенной полнотой воплотил одну из двух метафизич. "бездн" -- бездну плота (Толстой) и бездну духа (Достоевский); примирение этих двух начал, тезиса и антитезиса, в синтезе -- "духовной плоти" -- становится прерогативой христианства эсхатологического; соединение "правд" Толстого и Достоевского видится М. как начало нового религ. действия, к исполнению к-рого призвана Россия.

Развертывание этих концепций осуществляется у М. путем историко-философского, психологич., эстетич. анализа жизни и творчества писателей (в противоположность господствовавшим в критике публицистич. и социологич. методам), позволяющего говорить об исследовании М. как о целой "эпохе в истории русской критики": "Впервые в этой книге так искусно использованы детали биографических материалов. Впервые именно деталь, частность, незначительный случай подмечается и. становясь в связь с целым, делается красноречивым и знаменательным" [Грифцов Б., Три мыслителя, М., 1911, с. 117--118; сочувств. отзыв Л. Шестова: "О книге Мережковского" -- МИ. 1901, No 8/9; в то же время Шестов порицал М. за предпочтение схем "живому хаосу" ("Власть идей" -- МИ, 1903, No 1/2, с. 82)].

В критике особо отмечались тенденциозный "прокурорски-обвинительный тон" в отношении Толстого и "восторженность опьяненной пифии" в отношении Достоевского (А. Б<огданович> -- МБ, 1901, No 11, отд. II, с. 4, 10; К. Арсеньев -- ВЕ, 1901, No 5; Н. Михайловский -- РБ, 1902, No 9, 10): в ответной полемич. реплике ""Отцы и дети" рус. либерализма" (МИ, 1901, No 2/3) М. предостерегал от преклонения перед мнимым "христианством" Толстого с его "буддийским нигилизмом". Высокую оценку получило иссл. М. в символистской среде: В. Я. Брюсов полагал, что М. в нем "дает самую убедительную проповедь христианства, какая когда-либо была написана на русском языке" ("Вехи, III, Черт и Хам" -- "Весы" 1906, No 3/4; Брюсов (2), с. 180: другие реп. -- см.: Фомин].

На рубеже веков активизируется обществ, деятельность М. и Гиппиус, направл. к объединению единомышленников и сочувствующих их религ.-филос. исканиям; многолетним духовным и жизненным спутником Мережковских стал критик Д. В. Философов, один из учредителей ж. "Мир искусства", к к-рому он" были близки, позднее -- церк. деятель А. В. Карташёв (1875--1961) -- религ. публицист, историк церкви. Как духовного наставника воспринимали М. молодые поэты-символисты -- Андрей Белый, А. А. Блок и др.; в кругу единомышленников и сочувствующих его исканиям М. стал осознаваться безусловным лидером, по словам А. Белого, "когда по вечерам приходили друзья, близкие, поклонники. Мережковский развертывался во всю свою величину: казался большим и близким, родным, но далеким, пронизанным лучами одному ему ведомого восторга: казался прекрасным, был своим собственным художественным произведением... Здесь, у Мережковского, воистину творили культуру.... Вокруг Мережковского образовался целый экспорт новых течений, из которого все черпали. Все здесь когда-то учились, ловили его слова" (Белый А., Арабески, М., 1911, с. 414).

Весной 1901 в доме Мережковских начались интимные домашние богослужения, мыслившиеся как прообраз общего религ. действия, чаемой "Новой Церкви". В окт. 1901 М. -- осн. инициатор и один из пяти "членов-учредителей" (наряду с Философовым, В. В. Розановым. В. А. Тернавцевым и В. С. Миролюбовым) Религ.-филос. собраний в Петербурге, задуманных как дискуссионный центр, способствующий преодолению разлада между интеллигенцией и церковью и поиску путей религ.-обществ. возрождения России; на собраниях, продолжавшихся с 29 ноября 1901 до их запрещения (в результате нападок охранит, и ортодоксально-церк. печати) 5 апреля 1903, М. выступал как один из самых активных и темпераментных полемистов, стремясь в споре с православными иерархами связать постулаты христ. религии и церкви с насущными совр. проблемами.

В 1903--04 М. -- один из руководителей религ.-филос. и лит. журнала "Новый путь" (офиц. редактор -- Перцов. с лета 1904 -- Философов), печатавшего стенограммы Собраний (см.: Записки Петерб. Религ.-филос. собраний. 1902--1903 гг., СПб., 1906) и статьи, отражавшие проблематику диалога между интеллигенцией и духовенством; в лит. отделе журнала преобладали произв. символистов, хотя и проводилась общая линия на преодоление эстетского индивидуализма и крайностей "декадентства" -- под знаком устремления к положит. религ. идеалу.

В "Новом пути" была опубликована кн. М. "Судьба Гоголя. Творчество, жизнь и религия" (1903, No 1--3; отд. изд. -- "Гоголь и черт", М., 1906; 2-е изд. -- "Гоголь. Творчество, жизнь и религия", СПб., 1909). Личность и творчество Н. В. Гоголя истолковывались в ней как проявление борьбы писателя с метафизич. злом -- чертом, воплощающимся в "н<о>уменальной середине сущего, отрицании всех глубин и вершин -- вечной плоскости, вечной пошлости" (ч. 1. гл. 1), в хлестаковщине и чичиковщине; трагич. судьба Гоголя, пытавшегося спастись от па путем ухода от мира, в "черном", монаш. христианстве, -- веский для М. аргумент в обоснование идеи необходимости нового христианства.

Среди б. ч. негативных откликов (б. п. -- "Странник". 1903. No 7: H. <И.> Коробка -- ЖМНП. 1904. No 5: Горнфельд А. Г., Книга и люди. Лит. беседы. I. СПб., 190", с. 278--80) выделялась оценка А. Белого: подлинная "магия слов", позволяющая "пробить брешь верную в глубины духа действительные, но обычно спящие в человеке" (ЗР, 1906, No 4: Белый А., Арабески, с. 430).

Начато 1900-х гт. для М. -- время пристального внимания к российской нац. проблематике, стремления к познанию религ. души народа: в частности, интерес к сектантству побуждает М. и Гиппиус совершить с 15 июня по 8 июля 1903 путешествие к местам нар. паломничества -- на озеро Светлояр (Нижегород. губ), скрывающее, по нар. легенде, невидимый град Китеж. Это идейные тяготения были отчасти обусловлены работой над заключит. частью трилогии "Христос и Антихрист" -- романом "Антихрист. Петр и Алексей" (НП, 1904, No 1--5, 9--12; "Вопросы жизни", 1905, No 1--3; отд. изд. -- СПб., 1905; 2-е изд., СПб., 1906). В нем М. стремился не только к реконструкции переломной петровской эпохи, но и к созданию историософской, символически-провиденциальной картины, проливающей свет сквозь образы прошлого на грядущие судьбы России и .мира. Центральные образы романа -- Пётр I и царевич Алексей -- воплощают, соответственно, "языческие" и "христианские" устремления в их противоположной направленности, являя тем самым две правды и две неправды одновременно. Они также включаются в ряд иных смысловых оппозиций: религия Бога Отца (Пётр, в к-ром акцентированы черты грозного, жестокого зиждителя и законодателя, воплощает патерналистское начато) -- религия Бога Сына (любовь и всепрощение, слабость и кротость Алексея); "западнический" путь -- путь национальной самобытности; последний М. видит в духовных традициях и искушениях старообрядцев и сектантов; Петровское же государство, по М., -- пример "ложного синтеза", внешнего смешения русского и европейского. Православной церкви, разлагаемой союзом с "демонической" силой самодержавия, противостоит грядущая церковь "белого, Иоаннова Евангелия" (ее провидит в финале герой-богоискатель Тихон). В отзывах критики, по преим. одобрит., в частности с особой похвалой констатировалась разоблачит, обрисовка высшего православного духовенства (А. Б<огданович> -- МБ, 1905, No 7; Н. Никольский -- "Православно-рус. слово". 1905, No 14; др. рец.: Чуносов М. <Ясинский И. И.>, Старомосковский Гамлет. -- "Беседа". 1905, No 11; А. А. Измайлов -- "Нов. илл.", 1905, No 18; Е. <А.> Л<яцкий> -- ВЕ, 1905, No 12).

Трилогия "Христос и Антихрист" -- наиб. значит. плод деятельности М.-беллетриста. Романы трилогии построены по единому композиционно-смысловому плану, в каждом из них изображается переходная ист. эпоха (от язычества к христианству, от Средневековья к Возрождению, от древней к новой России), раздираемая непримиримыми противоречиями. Соответствия между ними подчеркнуты символич. мотивами и образами, переходящими из романа в роман (античная статуя Венеры -- "белой дьяволицы" и др.), типологич. родством героев, выполняющих сходные идейно-сюжетные функции -- рисующих "симметричные линии" в творимом "философском балете" (Коган П., Очерки по истории новейшей рус. лит-ры, т. 3, в. 3, М., 1911, с. 80--81). В каждом романе фигурируют носитель идеи грядущего века -- религ. синтеза (учитель Юлиана Максим Эфес-скип -- Кассандра -- Иоанн, сын Громов), "ищущий" герой, мечущийся между двумя истинами и осознающий неполноту каждой (Арсиноя -- Джованни Бельтраффио -- Тихон Запольский), группы персонажей -- приверженцев односторонних истин.

Главные герои трилогии, отчасти противопоставляемые (Леонардо -- гений созерцания. Петр -- гений действия), также уподобляются друг другу как титанич. носители полуистины, убежденные язычники-индивидуалисты, бессознательно близкие грядущему христианству. В "Христе и Антихристе" сконцентрированы осн. структурообразующие принципы поэтики символистской прозы: универсалистские и мифопоэтич. концепции соединены с историческим, "книжным", "цитатным" материалом; целостная картина мира вырастает из переосмысления символики, отшлифованной в ходе эволюции мировой культуры и осознаваемой как особая метафизич. реальность, подчиняющая себе реальность эмпирическую и пророчествующая о реальности высшей.

В 1900-е гг. М. постепенно перестает выступать как поэт; его кн. "Собрание стихов. 1883--1903 г." (М., 1904; с добавлением поэмы "Старинные октавы" -- "Собрание стихов. 1883--1910 г.", СПб., 1910) имела итоговый характер. Отчасти по причине формально-стилевого "архаизма" она была встречена похвалой за красочность, эффектность и "своего рода литературную благовоспитанность" (А. П. Налимов -- "Природа и жизнь", 1904, No 6, стб. 414), за ясность пластич. образов (б. п. -- РМ. 1904. No 7); М. А. Кузмин, указав на принадлежность М. "по корням и даже приемам к поэзии Полонского. Фофанова и более всего Надсона". заключал, что "не в поэзии -- сила автора", "не на поэзию направлено его устремление" ("Аполлон", 1911. No 2, с. 58--59). К осознанию этого, видимо, пришел и сам М., сосредоточившийся с сер. 1900-х гг. на злободневной публицистике и лит. критике.

Такой крен был во многом обусловлен новым идейным сдвигом М., определившимся в ходе диспутов на Религиозно-философских собраниях и под решающим воздействием рев. событий 1905 (см.: "Автобногр. заметка", с. 294). От убежденности в положит, религ. силе рус. самодержавия, его связи с православием (самое нач. 1900-х гг., время противостояния М. заветам "либерализма") он отрекается в пользу противоположного тезиса: самодержавие -- от Антихриста, насущная задача -- соединение "нашего Бога с нашей свободой" ("Революция и религия" -- РМ, 1907. No2. [отд. II], с. 85). Теперь пути "нового религ. сознания", ведущие к "новому" христианству, открываются для М. в "религ. общественности" (см. брошюру М. "Зачем воскрес? Религ. личность и общественность", П., 1916), в слиянии задач социально-политич. революции и революции религиозной. Общественно-политич. индифферентизм М. вытесняется все более последоват. радикализмом, неприятием всей консерват. гос. системы старой России. Погружение в "общественность" сопровождается активизацией личных контактов (сближение с Н. А. Бердяевым. А. С. Глинкой-Волжскнм, А. Белым и др.), особенно заметной в месяцы рев. подъема; квартира Мережковских становится "своего рода психологическим магнитом, куда тянулись философствующие лирики и лирические философы" (Чулков Г., Годы странствий. Из книга восп., М., 1930, с. 129).

Новый "символ веры" М. обусловил новые акценты в интерпретации рус. классиков. В очерке "Пророк русской революции. К юбилею Достоевского" ("Весы", 1906. No 2--4; отд. изд. -- СПб., 1906) М. приходит к выводу, что сознат. реакционер Достоевский был бессознательным революционером и апокалиптиком-визионером, сквозь личину православия, самодержавия и народности провидевшим контуры религ. революции и новой теократии. В ст. "О Чехове" ("Весы", 1905, No 11: в последующих изд. -- "Чехов и Горький") М. порицал воплощенную в творчестве обоих писателей безрелигиозность -- бессознат. религию рус. интеллигенции, влекущую в бездну разрушения и хаоса и оборачивающуюся духовным "босячеством". В очерке "М. Ю. Лермонтов. Поэт сверхчеловечества" (РМ, 1909, No 3; отд. изд. -- СПб., 1909) М. изобразит поэта "Каином русской литературы", изгоем и богоборцем, осуществлявшим метафизич. бунт против основ мироздания; пафос действия, воплощенный в личности поэта, М. проецирует на насущные задачи религ. обновления.

Ряд печатных выступлений М. отражают его позицию по отношению к полит. событиям 1905--06 гг.; важнейшее из них -- ст. "Грядущий Хам" ("Полярная звезда", 1905, No 1 -- под назв. "Мещанство и рус. интеллигенция". No 3; отд. изд. -- "I. Грядущий Хам. II. Чехов и Горький", СПб., 1906), в к-рой он предостерег совр. общество от недооценки мощных сил, препятствующих делу освобождения, обществ. и религ. обновления. Согласно концепции М., интеллигенции, концентрирующей в себе начала духовного благородства, свободы и культуры и воплощающей "живой дух России", противостоят начата духовного рабства и хамства, питаемые стихией мещанства, безличности, серединности и пошлости; у "грядущего на царство мешанина" -- три лица: настоящее -- "лицо самодержавия, мертвый позитивизм казенщины", прошлое -- "лицо православия, воздающего кесарю Божие", будущее -- лицо хамства, идущего снизу -- хулиганства, босячества, черной сотни -- самое страшное из всех трех лиц" (Мережковский Д. С. ПСС. т. 14. М., 1914, с. 37). Последнее из этих "лиц" М. распознавал, в частности, в нарождавшемся большевизме. Он призывал H. M. Минского, предоставившего газету "Новая жизнь" большевикам и напечатавшего там свой "Гимн рабочих", выйти "из социал<ь>-демократического болота": ""Гимн рабочих" меня огорчил: "из развалин, из пожарищ" -- ничего не возникнет, кроме Грядущего Хама" (письмо к Л. Н. Вилькиной от 14 нояб. 1905 -- в кн.: Ежегодник РО ПД. 1991, СПб., 1994, с. 232; публ. В. Н. Быстрова). При этом М. отрицал возможность использования символа Грядущего Хама применительно к к.-л. обществ, классу, соотнося его лишь с общими свойствами личности и ее отношением к Богу ["О благородстве пролетариата. (Ответ г. Минскому)" -- "Свобода и культура", 1906. No 2].

Два с пол. года (25 февр. 1906 -- 12 июля 1908) Мережковские провели в Париже; в числе целей загранич. пребывания -- живое знакомство с европ. религ. и обществ, жизнью, а также с рос. полит, эмиграцией: "В Париже я сблизился с рус. эмигрантами-революционерами. Мне казалось и теперь мне кажется, что это лучшие русские люди, каких я встречал за всю свою жизнь ... В схождении с ними я пережил ... глубочайшую связь русского освобождения с религиозными судьбами России" (фрагмент из "Автобиогр. заметки" М., изъятый цензурой, -- ИРЛИ, No 24384). Ближе всего Мережковские сошлись с социалистами-революционерами -- И. И. Фондаминским (Бунаковым), Б. В. Савинковым. В Париже М. написал (в соавторстве с З. Гиппиус и Философовым) драму "Маков цвет" (РМ. 1907, No 11; отд. изд. -- СПб., 1908), в сюжете к-рой преломилась актуальная обществ. проблематика, а также подготовил (вместе с ними же) антимонархич. и антицерк. сб. статей на франц. языке, посвящ. рассмотрению религ. значения рус. революции: "Le Tsar et la Révolution" (P., 1907; нем. пер. -- "Der Zar und die Révolution", Munch.--Lpz., 1908); часть работ этого сб-ка, а также ст. "Последним святой" (РМ, 1907, No 8, 9) с оценкой духовного подвига Серафима Саровского и критикой церк. ортодоксии составили кн. M. "Не мир, но меч. К будущей критике христианства" (СПб., 1908).

Даже сочувствующие богоискательской позиции М., стремившегося к объединению идеалов "безбожного" интеллигента-революционера и мистика-сектанта, говорили о его обреченности на одиночество: "никто не признает его совсем своим" (Е. Кузьмин -- "Вест. теософии". 1908. No 5/6, с. 92): о том. что М. в новой книге "заражает, гипнотизирует, но не убеждает", писал и А. Белый ("Весы". 1908. N: 6; то же -- в его кн.: Арабески, с. 436). Бердяев видел в построениях М. силу религ. прозрений и слабость в конкретных оценках действительности, "ощущений живых людей", удаленность мистич. идеи революции от революции в ее "эмпирических пределах", подчеркивал несоединимость социально-рев. максимализма с максимализмом религиозным ("Мережковский о революции" -- "Моск. еженедельник", 1908, No 25, с. 4--5, 7--8).

Во 2-й пол. 1900-х гг. М. активно сотрудничает в либеральной периодике -- ж. "Рус. мысль", газ. "Речь", "Рус. слово", участвует в символистских "Весах"; по возвращении в Россию, с 1908 он -- один из руководителей Религ.-философ. общества в Петербурге. Полемич. пафос выступлений М. этого времени направлен против полит. реакции и переоценки рев. заветов рус. интеллигенции (ст. "Семь смиренных", содержащая резкую критику идеологии сб. "Вехи", -- "Речь", 1909, 26 апр.), против попыток примирения со старой рус. государственностью (полемика с П. Б. Струве; ответные выступления -- в кн.: Струве П., Patriotica. СПб., 1911, с. 109--27, 439--43). Эти произв., проникнутые осознанием глубокого неблагополучия всего обществ, уклада и тревожными предчувствиями катастрофич. конца, объединены в сб-ках М. "В тихом омуте" (СПб., 1908) и "Больная Россия" (СПб., 1910). В них окончательно определяется характерная для М. стилистика лаконичной "газетной" статьи, построенной на обыгрывании образных антитез и параллелей, на неожиданных сравнениях и ассоциациях. В отзывах отмечалось, что, при всей яркости, эффектности и видимой убедительности, предпринимаемые М. сопоставления разнородных явлений и понятии грешат искусственностью и преднамеренностью (<А. Г. Горнфельд> -- РБ, 1910, No 3; Ч. В<етрин>ский <В. Е. Чешихин> -- ВЕ, 1910, No 3).

В 1900-е гг. у М. вызревает замысел второй, после "Христа и Антихриста", трилогии, связанный с его интересом к рус. истории кон. 18 -- начала 19 в. В Париже М. написал драму "Павел I", задуманную как 1-я часть драм. трилогии (за ней должны были последовать "Александр I" и "Николай I"): 2-я и 3-я части, однако, были осуществлены в форме романов ("Александр Первый" и "14 декабря"). Сюжетную основу "Павла I" (РМ. 1908, No 2; отд. изд. -- СПб., 1908; под назв. "Смерть Павла I", Б., 1908) составила история заговора против императора и его убийства; вопреки традиц. трактовкам. М. видит в Павле трагич. личность, стремящуюся придать гос. деятельности религ. смысл.

Петерб. издание драмы сразу по выходе в свет было конфисковано, а против М. возбуждено судеб. преследование за "дерзостное неуважение к верховной власти" (на судеб. процессе 18 сент. 1912 М. был оправдан, а запрет с издания снят). М. О. Гершензон назвал пьесу неудачной, персонажей -- "элементарными до крайности", а разработку психологии -- "в духе "испанских" драм" (ВЕ, 1908, No 8, с. 762: подпись М. Г.: ср.: В. А-в -- ИВ, 1913, Тщ 4). Брюсов, напротив, счет, что ""Павел I", быть может, -- лучшее, что создал Д. Мережковский как художник" ["Весы", 1908, No 6: то же -- в кн.: Брюсов (2), с. 270).

Романы М. "Александр Первый" (РМ, 1911--12; отд. изд. -- т. 1--2, СПб.--М., 1913, три изд.; под назв. "Александр I и декабристы", Б., 1925) и "14 декабря" (П., 1918; 2-е изд., Париж. 1921), герои к-рых разведены по двум станам -- придворный круг и круг дворян-оппозиционеров, проникнуты идеями несовместимости самодержавия с истинно христ. самосознанием, порочности офиц. православия (воздающего "зверю" Божие) и убежденностью в спасит. для будущей России связи освободит, движения с религ. возрождением. (К таким воззрениям приходит гл. герой романов и выразитель взглядов автора декабрист князь Валериан Михайлович Голицын.) Изображаемые в романах конфликты заметно модернизированы под знаком идеи "религ. общественности".

Александр I обрисован как человек внутренне противоречивый. Он одержим памятью об убийстве отца и видит в готовящемся заговоре неизбежное возмездие. Перлов (считавший, что M после обращения "в радикальную веру" "потерпел несомненный ущерб своей писательской значительности") увидел в Александре I в исполнении М. "совр. литературного неврастеника". а в декабристах -- ""тонконогих" интеллигентов новых времен" ("Лже-Александр" -- НВ, илл. прил., 1913. 18 мая, с. 9--10).

Неприятие авт. тенденциозности, упреки в погрешностях против ист. правды были осн. критич. акцентом в многочисл. откликах на "Александра Первого" (Садовской Б., Оклеветанные тени -- СевЗ. 1913. N; 1: то же -- в его кн.: Ледоход. Ст. и заметки. П., 1916; Э. С<еребряков> -- "Вест. знания", 1912, No 6: Н. <Я.> Абрамович -- "Новая жизнь", 1912, No 3: Иванов-Разумник -- "Заветы". 1913, No 1: Л. Войтоловский -- "Киев. мысль". 1913. 22 марта). Вместе с тем отмечалось, что поднятые в ром. проблемы "ставятся в перспективу "вечности"" (Голиков В., Лики авторов и лики жизни. -- "Вест. знания", 1913. No 1, с. 124), разработаны с "артистической законченностью" (Аничков Е., Белые павлины нашей скуки. -- "Новая жизнь", 1912, No 7, стб. 136).

Роман "14 декабря" вызвал менее широкую реакцию в печати, но в целом более сочувственную (при этом обращалось внимание на актуальность романа в свете свершившейся революции); отмечалось, что декабристы освещены в нем "сиянием мученичества и всей полнотой авторской симпатии" (М. О. Цетлин -- СЗ. 1921. No 5, с. 261), что автор "игру творческого воображения уверенной рукой ведет по установленным путям исторической правды" (М. Л. Слоним -- "Воля России", Прага, 1921. 26 мая).

К разработке ист. сюжетов М. обращался в 1910-е гг. и в жанре драматургии. Пьеса "Романтики" (П., 1917; пост. -- Александрин. т-р. 1916) воскрешает эпизод из семейной хроники Бакуниных (у М. -- Кубанины), описанный в кн. Л. А. Корнилова "Молодые голы Михаила Бакунина" (1915). -- борьбу Михаила, романтика-максималиста, за "освобождение" сестры Вареньки от сковывающих ее брачных уз. Трагедия "Царевич Алексей" (П., 1920: Прага. [б.г.]: пост. -- Б. Драматич. т-р. 1920) написана по сюжетной канве "Петра и Алексея". Пьеса "Будет радость" (П., 1916: пост. -- МХТ, 1916), написанная на совр. сюжет. продиктована идеей соединения религии "отцов" (старых обшественников-радикалов) и религии "детей" ("декадентство" и богоискательство) в "религиозной общественности" (рец.: Одинокий Дий <Н. В. Туркин> -- "Пегас", 1916, No 2: Я. Т<угенхольд> -- СевЗ. 1916. No 3: Л. С. -- "Летопись". 1917. No 1: В. Брюсов -- УР. 1916. 4 февр.).

В 1910-е гг. М. приобрел репутацию маститого и влиятельного писателя, он быт одним из немногих, получивших широкое признание за границей (романы и др. книги М. издавались в переводах на осн. европ. языки): "Из наших современных писателей он единственный, пожалуй, которого образованный европеец удосужился прочесть и которым интересуется" (Чулков Г., Наши спутники, М., 1922, с. 57). Творчество М. высоко ценили ведущие зап.-европ. писатели -- среди них Г. Брандес (см.: Брандес Г., Собр. соч., т. 19, СПб., 1913, с. 313 -- 25) и Т. Манн (см.: Манн Т., Художник и общество. Ст. и письма, М., 1986, с. 37--38, 85--86, 398--400). В М. видели живое воплощение традиции, идущей от Достоевского, Толстого и Вл. С. Соловьёва. -- традиции максималистского отношения к лит-ре под знаком высшего идеала, как к религиозно-обществ. делу; подобно В. Г. Белинскому, М. воспринимался как "центральная натура" своей эпохи, "новый тип ... культурно-критич. сознания, в котором ... разрешаются разрозненные звуки нашей умственной культуры" (Бестужев В. <Гиппиус Вл. В.>, Лит.-обществ. смена. -- "Голос жизни", 1915, No 9, с. 18). В то же время воздействие М. на умы современников оставалось неглубоким; незначит. было и число его идейных приверженцев и последователей; М. воспринимался как один из тех, "кого слушают, кем возмущаются или восхищаются ... но к кому все одинаково холодны, кого не любят, не чувствуют с ним своего родства" (M. R. V., Религ. демократ. -- "Всеобщий ежемесячник", 1910. No 1, с. 155). Причину этого не без оснований находили в рационалистичности М. ("Самая грусть его -- холодная" -- Розанов В., 1990, с. 313), в сомнительности его попыток "создать новую религию на основе чужого религиозного опыта" (Лундберг Е., М. и его новое христианство, СПб., 1914, с. 2), в специфич. "книжности", претворявшейся в "мертвое мастерство" (заглавие статьи о М.: Иванов-Разумник, Творчество и критика, т. 2, СПб., 1911).

Критич. неприятие писательского метода М. особенно усилилось в те же 1910-е гг., когда в его творч. опытах обозначились самоповторы, девальвация в использовании образно-смысловых антитез и стилевых приемов. М. дистанцируется по отношению к соратникам-символистам, порицая их за эстетскую отрешенность от насущных жизненных проблем и даже за "измену тому святому, абсолютному, что было в рус. революции" ("Балаган и трагедия" -- РСл, 1910, 14 сент.). Одновременно он переосмысливает с т. зр. "религиозной общественности" культурное значение ведущих фигур демокр. интеллигенции. В лекции "Завет Белинского. Религиозность и общественность русской интеллигенции" ([П., 1915]) М. расценивает Белинского как прообраз всей рус. интеллигенции, акцентирует в личности критика подвижническое, мученическое начало и видит в его духовных устремлениях бессознат. поиски веры, "христианство без Христа" (с. 24). Сходным пафосом проникнута кн. М. "Две тайны русской поэзии. Некрасов и Тютчев" (П., 1915); в ней, в согласии со своим излюбленным методом полярных противопоставлении, он возвеличивал Н. А. Некрасова как поэтич. провозвестника будущего религ. народничества, а в кумире символистов Ф. И. Тютчеве усматривал глубинный нигилизм и атеизм, скрытые под маскон внешней религиозности и славянофильства.

Эта концепция была однозначно воспринята как беспочвенная и преднамеренная (Крючков Д., Печальная эволюция. -- "Вершины", 1915, No 25). двусмысленная по своим оценкам как Некрасова: "явно желанный (и. кажется, втайне немилый)", так и Тютчева: "явно гонимый (и втайне едва ли не более близкий автору)" (Перцов П., Тайны г. Мережковского. -- НВ. илл. прил., 1915. 7 марта, с. 9): книга дала основание Б. М. Эйхенбауму и Ю. А. Никольскому для полного отвержения критич. метода М. ("рассудочность, облеченная в импрессионистич. форму") и опенки его "тайновидения" как литературного фокусничества ("Д. С. Мережковский-критик" -- СевЗ, 1915, No 4, с. 130, 145). Не вызвали в целом сочувств. резонанса и сб-ки статей М. 1910-х гг. (впервые опубл. в газ. "Речь". "Рус. слово", "День", ж-ле "Голос жизни" и др. изд.) -- "Было и будет. Дневник 1910--1914" (П., 1915) и "Невоенный дневник. 1914--1916" (П., 1917: на оби. мл.: "От войны к революции. Дневник 1914--1917").

Февральскую рев-цию 1917 М. встретил с большим подъемом; по своим полит, установкам он солидаризировался с А. Ф. Керенским в первые месяцы его гос. деятельности (см.: Колоницкий Б., А. Ф. Керенский и Мережковские в 1917 г. -- ЛО, 1991, No 3). Октябрьскую рев-цию воспринял как контр-революц. путч, уничтоживший все завоевания демократии и отдавший Россию во власть нового тирании, правления: "царя-Зверя", символизировавшего прежний самодержавный строй, смеши, по убеждению М., "народ-Зверь", предавший свою свободу и обернувшийся Торжествующим Хамом (ст. "1825--1917" -- "Веч. звон". 1917, 14 дек.); "революционной демократии" в обличье большевизма он противопоставляет заветы "революционной аристократии", восходящие к декабристам и хранимые подлинной рус. интеллигенцией ("Революционная демократия" -- "Новые вед.", 1918, 6 июня), 24 дек. 1919 М., Гиппиус, Философов и их секретарь поэт В. А. Злобин (1894--1967) выехали из Петрограда в Гомель и в янв. 1920 нелегально перешли польскую границу. Последующие 10 месяцев, проведенных в Варшаве, были заняты активной антибольшевист. деятельностью (основание газ. "Свобода", общение с Савинковым и общие усилия, направл. к организации воен. интервенции против Сов. России и формированию рус. отрядов при польских войсках, аудиенция у Ю. Пилсудского). После подписания польско-советского перемирия в Минске, разочаровавшись в поляках и в Савинкове и пережив расхождение с Философовым, в ноябре 1920 М. и Гиппиус переехали из Варшавы в Париж, где прожили оставшуюся часть жизни. Под ред. и с предисл. М. был издан публицистич. сб. "Царство Антихриста" (Мюнхен, 1921); большевизм рассматривался в нем как воплощение абсолютного метафизич. зла, но также обличалась и бурж. Европа, обусловившая духовный кризис всей христ. культуры, к-рый разрешился рос. трагедией.

Непримиримая позиция Мережковских в отношении Сов. России, убежденность в желательности иностр. интервенции для ликвидации большевистской власти обусловили их отчуждение от "левых" полит. центров рус. эмиграции, стоявших на более умеренных позициях; для "правых", монархич. кругов был неприемлем их идейный радикализм. Общее неприятие вызвали тяготения М. к итал. фашизму и увлечение фигурой Б. Муссолини (в к-ром он позднее разочаровался); М. "вовсе не склонен был безгранично восторгаться диктаторами и их политическими программами", но сам живя метафизикой, "в каждом новом очередном вожде подозревал такого же, как и он. метафизика" (Терапиано Ю., Лит. жизнь рус. Парижа за полвека, Париж -- Н.-Й., 1987, с. 30--31). В 1939 М. выступил по радио с приветств. речью Гитлеру, организованной -- без ведома Гиппиус, отвергавшей нацизм, -- Злобиным; в ней он "сравнивал Гитлера с Жанной д'Арк, призванной спасти мир от власти дьявола" (там же, с. 94; перепеч.: "Независимая газ.", 1993, 23 нюня), после чего был подвергнут бойкоту в эмигрантской среде (как свидетельствует Гиппиус, известия о завоеват. действиях гитлеровцев в России заставили его пересмотреть свою позицию). На протяжении 1920--30-х гг. М. продолжал оставаться в центре интеллектуальной жизни эмиграции, быт пост. сотрудником ведущих изданий -- ж. "Совр. записки" и газ. "Возрождение"; в февр. 1927 по инициативе М. и Гиппиус было организовано общество "Зеленая лампа", ставшее средоточием лит. жизни русского Парижа. Выдвигался претендентом на Нобелевскую премию.

В первое десятилетие эмиграции М. стремится выявить первоисток метафизнч. начал, обусловивших возникновение христианства (вся история, по М., -- пророчество об Иисусе Христе) и раскрывающих его эсхатологич. смысл в древнейшей истории и культуре; переключение осн. внимания на эти темы было формой протеста против неприемлемого настоящего и поиском скрижалей непреходящей духовности в далеком прошлом, проецируемом на грядущие времена: романная дилогия "Рождение богов. Тутанкамон на Крите" (СЗ, 1924, No 21--22; отд. изд. -- Прага. [1925]) и "Мессия" (СЗ, 1926, No 27--29; 1927, No 30--32; отд. изд. -- т. 1--2. Париж, 1928) реконструирует картины жизни Крита и Египта 14 в. до н. э.

В "Рождении богов" драм. конфликт строится на столкновении идеи звероподобного божества, воплощающего агрессивную, плотскую природу древнего культа, и идеи страдающего Бша, утверждающего новое понятие святости и несущею откровение о благой природе высшего начала [подвижница этой идеи, юная жрица Дио, обрисовывается как протохристианка, а мистерия Голгофы предвозвещается добровольной жертвенной гибелью на костре халдейского купца Таммузадада). Критика отмечала мозаичность, избыточную детализированность повествования (В. Т<ретьяков> -- "Сегодня". Рига, 1925, 20 нюня), но признавала и мастерство М., сумевшего наполнить "мертвый археологический материал" "странной и страшной жизнью" (Т. Таманин <Т. И. Манухина> -- ПН, 1925, 9 июля).

В "Мессии" в центре внимания -- духовная трагедия фараона Ахенатона (Аменхотена) IV. идеального государя-миротворца и религ. реформатора, проповедующего пришествие Богочеловека, религию кротости и любви в чуждом этим началам мире: "В Мессии" бьется именно наше, западное сознание, только преломленное другой эпохой ... сцена бунта написана человеком, видевшим и помнящим нашу революцию" (Г. Раевский -- ПН. 1927. 13 янв.; ср. отзыв В. Ф. Ходасевича -- "О Мережковском": "Возрождение". Париж. 1927. 18 авт.: то же -- в кн.: Ходасевич В., Колеблемый треножник. М., 1991, с. 536--39).

Осн. произв. М. эмигрантского периода относятся к жанру худож.-философской эссеистич. прозы. Первая книга этого ряда -- "Тайна Трех. Египет и Вавилон" ("Окно", кн. 1--2, Париж, 1923 -- под назв. "Египет -- Озирис"; СЗ, 1923, No 15--17 -- под назв. "Тайная мудрость Востока"; отд. изд. -- Прага, 1925) -- примыкает к "египетской" дилогии: в ней предприняты те же попытки уловить "тень Христа" и "Тайну Трех" -- Отца, Сына и Святого Духа -- в незапамятной древности, служащей фундаментом последующего духовно-культ. строительства.

Верный своему принципу бинарных оппозиций, М. намечает два противоположных типа культуры, воплощенных в Египте (начала мира, благости, красоты и легкости, чувство обретенного Бога) и Вавилоне (начала трагедии и дисгармонии, греха, наказания и искупления: "воля к ужасу" и "окаменелая судорога") и в совокупности дающих образ того полусимволич. духовного "востока", к-рый определил основы европ. культуры: в верованиях Египта и Вавилона М. "находит великие прорицания, великие истины, совпадающие с самым существом, с сокровенным смыслом христианства" ("Сегодня", 1925, 12 сент.).

Кн. М. "Тайна Запада. Атлантида -- Европа" (Белград, 1930; переизд.: М., 1992) рассматривает предания о гибели "первого человечества" -- снова в перспективе судеб совр. историко-культ. стадии. М. Алданов отметил "огромный ученый аппарат, редкий литературный дар" (СЗ, 1931, No 46, с. 491) этой исследоват. фантазии, близкой по пафосу к идеям О. Шпенглера о "закате Европы", а Б. Ю. Поплавский расценил книгу как "опыт непрерывного интеллектуального экстаза", осуществленный "в библейском ощущении эсхатологического страха" ("Числа", кн. 4, Париж. 1930--31, с. 162). Историко-биографич. книга М. "Наполеон" (т. 1 -- "Наполеон-человек", т. 2 -- "Жизнь Наполеона", Белград. 1929; переизд.: М., 1993 -- послесл. А. Н. Николюкина) также включает в себя, несмотря на строго документальную основу, элемент фантазии: Наполеон, по М., один из отмеченных высшей силой гениев, связывающих начала и концы всемирной истории ("иного творения тварь, человек иного космического цикла" -- т. 1, 1929, с. 148), дан сквозь призму солнечного мифа, преданий об Атлантиде, мифологич. образов Аполлона и Диониса, Гильгамеша и т. п.

Итоговой по сути работой М. эмигрантских лет стало исследование "Иисус Неизвестный" [т. 1--2 (ч. 1--2), Белград, 1932--34; переизд.: "Октябрь". 1992, No 11--12, 1993--94; публ. Иг. Васильева] -- попытка раскрыть "подлинный лик" непонятого, еванг. Иисуса на основании нового прочтения и истолкования священных текстов, апокрифов, ист. преданий и свидетельств.

Свою задачу М. видит в преодолении двухтысячелетней инерции восприятия Евангелия, неподвижных канонов и подготовке истинного приближения к Христу -- чтобы через это познание прийти к "церкви будущего века". Б. П. Вышеславцев, отметив чуждость исследования традициям богослов, позитивизма, видел в нем проявление абсолютно оригинального "метода интуитивного разгадывания чудесного", "чтения метафизич. шифра", даруемого "способностью изумления, потусторонним слухом, чувством парадоксальности и неслыханности того, что возвещает Евангелие" (СЗ. 1934. No 55, с. 432. 431). (В отзывах эмигрантской критики преобладали высокие оценки, что в значит, степени объяснялось общим отношением к М. как к живому классику.)

Логическим продолжением "Иисуса Неизвестного", отражавшим ту же эсхатологич. концепцию Третьего Царства Духа, явились книги М., образующие цикл "Лица святых от Иисуса к нам": "Павел -- Августин" (1936), "Франциск Ассизский". "Жанна д'Арк" (обе -- 1938; все изд. в Берлине). В образах святых акцентируются черты, намечающие их внутр. путь от Евангелия "временного" к Евангелию "вечному". К этим работам примыкает иссл. "Данте" (т. 1--2, Брюссель. 1939), вкл. жизнеописание поэта (т. 1) и трактовку его личности и творчества с тех же позиции (т. 2), -- последняя книга М., изданная при его жизни. В ходе работы над нею М. написал (1937) сценарий неосуществл. кинофильма "Данте" (опубл. Т. Пахмусс вместе со сценарием "Борис Годунов" -- совместной работой М. и Гиппиус: Мережковский Д. С., Гиппиус З. Н., Данте. -- Борис Годунов. Киносценарии, Н.-Й., 1990).

Посмертно напечатаны филос.-биографические эссе, относящиеся к серии "Лица святых от Иисуса к нам": "Испанские мистики. Св. Тереза Иисуса" ("Возрождение", 1959, No 92, 93), "Св. Иоанн Креста" ("Новый журнал", Н.-Й., 1961, No 64. 65; 1962, No 69) и "Маленькая Тереза" [отд. изд. -- Анн Арбор, 1984; под ред. Т. Пахмусс] (все -- в кн. М.: "Испанские мистики", Брюссель, 1988; под ред. Т. Пахмусс), а также его эссеистич. трилогия "Реформаторы. Лютер, Кальвин, Паскаль" (Брюссель, 1990; под ред. Т. Пахмусс); написана во 2-й пол. 1930-х гг. и ранее опубл. (в 3 выпусках) во франц. переводе: "Luther" (Р., 1941). "Calvin" (P., 1942), "Pascal" (Р., 1941).

В историю рус. лит-ры М. вошел как один из наиб. характерных и последоват. выразителен символистского мироощущения, видевший в творч. акте форму воплощения универсальных жизнестроительных концепций и осмыслявший все явления истории и культуры как форму становления единой, телеологически развивающейся мистич. идеи. Максимализм его установок сказывался в преимуществ, внимании к гигантским фигурам, краеугольным в здании мировой цивилизации, в специфич. механизме худож.-филос. мышления, приводимом в действие изначально заданными глобальными метафизич. антитезами и их бесчисленными частными модификациями. В произв. М. собственно худож. творчество, ист. описание, лит. критика и эссеистика, филос. анализ, мистич. пророчества, религ. проповедь сливаются в некое синтетич. единство. Важнейшая примета всех творч. опытов М. -- их "вторичность", "книжное" происхождение (что опять же является характерной особенностью символистского самосознания, тяготевшего к подведению культурно-ист. итогов). Культура прошлого была "как бы бассейном, откуда черпал обильно Мережковский", но он "первый показал, что существует особого рода талантливость, заключающаяся в способности ... пылать, так сказать, заемным светом ... во всем этом была жизнь -- и жизнь очень напряженная и яркая" (Абрамович Н., Последний роман М. -- "Новая жизнь", 1912. No 3, стб. 148).

Др. произв.: новеллы "Рыцарь за прялкой" ("Нива", 1895, No 52). "Любовь сильнее смерти" (итал. новелла). "Наука любви" (переложение новеллы Дж. Фиорентино; обе -- СВ, 1896, No 8), "Железное кольцо" (ВИ, 1897. К: 1--3), "Превращение" ("Нива", 1897, No 7--8), "Сал-Сатиро. Из флорентийских легенд А. Франса" (СВ, 1895, No 11; вольное переложение одноим. новеллы А. Франса); драм, сцены "Дмитрий Самозванец" ("Возрождение", 1957, No 66--68); "Тайна русской революции" (1939) ("Человек", 1997, No 2--3; публ. и вступит. заметка А. Богословского).

Изд.: ПСС, т. 1--17, СПб.--М., 1911--13: ПСС. т. 1--24. М., 1914 (Б-ка "Рус. слова"): Собр. соч., т. 1--4, М., 1990 (сост., общая ред., вступ. ст. О. Н. Михайлова): [Стихи]. -- В кн: Поэты 1880--1890 (биогр. справка, прим. Л. К. Долгополова): Христос и Антихрист, т. 1--4. M., 1989--90 (вступ. ст. и комм. З. Г. Мини): Избранное. Роман, стих., эссе, иссл., Кишинев. 1989 (сост., послесл. А. И. Горло): Воскресшие боги. Леонардо да Винчи. М., 1990 (послесл. Д. Панченко): Павел I. -- Александр I. -- Больная Россия. М., 1989 (сост., вступ. ст. О. Н. Михайлова): Мережковский Д. С. 14 декабря. -- Гиппиус-Мережковская З. Н., Дмитрий Мережковский. М., 1991 (вкл. ст. М. "Грядущий Хам": сост., вступ. ст. О. Н. Михайлова): Рус. новелла нач. XX в., М., 1990: В тихом омуте. Ст. и иссл. разных лет. М., 1991: "Больная Россия". Избранное, Л., 1991 (изд. подготовлено С. Н. Савельевым): Акрополь. М., 1991 (изд. подготовлено С. И. Поварновым): Зал. книжка 1891 г. -- В кн.: Пути и миражи рус. культуры. СПб., 1994 (публ. М. Ю. Кореневой): Эстетика и критика, т. I, М., 1994 (изл. подготовлено Е. А. Андрушенко и Л. Г. Фризманом): Л. Толстой и Достоевский. М., 1995 (послесл. М. Ермолаева: комм. А. Архангельской и Ермолаева).

Письма: А. Г. Достоевской -- "Минувшее", [в.] 9. Париж. 1990 (публ. Э. Гарэтто): М. Э. Здхеховскому -- "Вильнюс", 1990, No 1 (публ. А. Йокубайтиса): П. П. Перцову -- РЛ, 1991, No 2, 3 (публ. М. Ю. Кореневой); О. Л. Костецкой -- "Лица. Биогр. альм.", [в.] 1. М.-- СПб., 1992 (публ. А. В. Лаврова): Л. Н. Вилькиной -- Ежегодник РО ПД. 1991. СПб., 1994 (публ. В. Н. Быстрова): В. В. Розанову -- "Рос. лит-ведч. журнал". 1994, No 5/6 (публ. А. М. Ваховской); Переписка З. Н. Гиппиус. М., Д. В. Философова с В. Я. Брюсовым (1901--1903). -- Там же (публ. М. В. Толмачева: вступ. заметка и комм. Т. В. Воронцовой): Письма М. к А. П. Чехову. -- В кн.: Чеховиана. Чехов и "серебряный век". М., 1996 (комм. А. И. Долотовой).

Биогр. мат-лы: Гиппиус-Мережковская З., Дмитрий Мережковский. Париж, 1951; Блок (ук.): Блок, Зап. кн. (ук.): Брюсов (1, ук.): Белый. II--III (ук.): Перцов: А. Блок и А. Белый. Переписка, М., 1940 (ук.): Терапиапо Ю., Встречи. Н.-Й., 1953; его же. Лит. жизнь рус. Парижа за полвека, Париж -- Н.-Й., 1987 (".); Струве Г., Рус. лит-ра в изгнании. Н.-Й., 1956: 2-е изд., Париж. 1984 (ук.): Одоевцева И., М. и Гиппиус. -- В ее кн.: На берегах Сены. Париж. 1983: Бенуа A., Мои восп., 2-е изд., [т. 2]. кн. 4--5. М., 1990 (ук.): Адамович Г., Одиночество и свобода. СПб., 1993, с. 26--37; Берберова Н., Курсив мой. М., 1996 (ук.).

Лит.: Говоров К. (Медведский К. П.)., Совр. поэты. Критич. очерки. СПб., 1889: Волынский А. Л., Рус. критики. СПб., 1896, с. 751--772: его же. Борьба за идеализм. СПб., 1900, с. 297--310. 365--79: его же. "Книга великого гнева". СПб., 1904, с. 167--99. 200--17, 430--45; Меньшиков М. О., Критич. очерки, т. 2, СПб., 1902: Розанов В., Среди иноязычных. (Д. С. Мережковский). -- МИ, 1903, No 7--8: то же. -- НП, 1903, No 10: то же. -- В его кн.: О писательстве и писателях. М., 1995; его же. О себе и жизни своей. М., 1990 (ук.); Аничков Е. Лит. образы и мнения, 1903 г., СПб., 1904, с. 159--68: Михайловский Н. К., Последние соч., т. 1, СПб., 1905, с. 75--79: т. 2, с. 252--308, 338--41, 435--38: Бердяев H., Sub specie aetcrailatis, СПб., 1907, с. 338--73: его же. Типы религ. мысли в России. Новое христианство. -- РМ, 1936, No 7: то же. -- В его кн.: Философия творчества, культуры и искусства, т. 2. М., 1994; его же. Самопознание. Париж. 1949 (переизд.: М., 1991: ук.): Розанов Н. П., О "новом религ. сознании". (М. и Бердяев). М., 1908: Чуковский К., От Чехова до наших дней. 3-е изд., СПб.--М., 1908, с. 197--216: Горнфельд

A. Г., Книги и люди. 1. СПб., 1908 (ст. "M. H черт"): Минский Н., На обществ. темы, СПб., 1909, с. 206--39: Гофман М., Д. С. Мережковский. -- В кн.: Книга о рус. поэтах последнего десятилетия. СПб.--М., [ 1909); Базаров В., На два фронта. СПб., 1910, с. 167-- 211: Белый А., Луг зеленый. М., 1910, с. 134--51: Франк С. Л., О т. н. "новом религ. сознании". -- В его кн.: Философия и жизнь. СПб., 1910: Щеглова Л. В. (В. А. Ш.). Мережковский. СПб., 1910: Боцяновский B. Ф., Богоискатели. СПб., 1911, с. 134--51. 243--52: Грифцов Б., Три мыслителя. В. Розанов. Д. Мережковский. Л. Шестов. М., 1911: Иванов-Разумник. Творчество и критика. СПб., 1911, с. 110--79: его же. Заветное. П., 1922, с. 22--24, 107--22, 159--64: Закржевский Л., Религия. Психол. параллели. К., 1913, с. 100--15: Измайлов А., Пестрые знамена. Лит. портреты безвременья. (M., 1913), с. 123--46: Лундберг Е., М. и его новое христианство. СПб., 1914; Долинин А., Д. Мережковский. -- В кн.: Венгеров, Лит-ра 20 в., т. 1. кн. 3/4, с. 295--356: Иванов Вяч. И., Родное и вселенское. М., 1917, с. 75--84: Евгеньев-Максимов В., Максимов Д. Из прошлого рус. журналистики. Л., 1930, с. 88--92, 118--124, 131--254: Рус. лит-ра (1, 2, 3: ук.): Лавров А. В., Архив П. П. Перцова. -- В кн.: Ежегодник РО ПД. 1973. Л., 1976: Минн З. Г., О некоторых "неомифологич." текстах в творчестве рус. символистов. -- В кн.: Блоковский сб., [в.] 3. -- Творчество А. А. Блока и рус культура XX в., Тарту. 1979: Кувакин В. А., Религ. философия в России. Нач. XX в., М., 1980, с. 75--105: Минц З. Г., А. Блок в полемике с Мережковскими. -- В кн.: Блоковский сб., (в.] 4 -- Наследие А. Блока и актуальные проблемы поэтики, Тарту, 1981: Лит. процесс и журналистика (2. ук.). Рус. лит-ра и журналистика (2. ук.): Поварцов С. Траектория падения. (О лит.-эстетич. концепциях М.),-- ВЛ, 1986, No 11: его же, "Люди разных мечтаний". (Чехов и М.). -- ВЛ, 1988, No 6; Герасимов Ю. К., Драматургия символизма. -- В кн.: История рус. драматургии. Вторая пол. XIX -- нач. XX в., Л., 1987, с. 553--56, 584--88: Савельеве, П., Идейное банкротство богоискательства в России в нач. XX в., Л., 1987, с. 32--40, 47--76, 94--106, 132--44, 146--58, 169--80; Зайцев Б., "Иисус неизвестный", Памяти М. -- В его кн.: Мои современники. Лондон. 1988; Пономарева Г. М.. Петерб. миф в ром. М. "Петр и Алексей". -- В кн.: Анциферовские чтения. Л., 1989: ее же. Источники образа "Божьей матери всех скорбящих радости" в ром. М. "Петр и Алексей". -- "Уч. зап. ТГУ". в. 897. 1990: ее же. Заметки о семантике "перепутанных цитат" в ист. романах М. -- В кн.: Классицизм и модернизм. Сб. статей, Тарту, 1994: Из архива Мережковских. Ранние годы эмиграции. -- "Новый журнал", 1990, кн. 180 (публ. Т. Пахмусс): Ходасевич Вл., Колеблемый треножник. М., 1991 (ук.): Колобаева Л. А., М.-романист. -- Изв. ОЛЯ, 1991, No 5: Фризман Л. Г., Пушкин в концепции М. -- Там же: Никитина М. А., "Заветы" реалистов в романах старших символистов. -- В кн.: Связь времен. М.. 1992; Дворцова Н. <П.>. Пришвин и М. -- ВЛ. 1993, No 3: ее же. М. Пришвин и его "вечные спутники" (Д. Мережковский. В. Розанов. А. Ремизов), гл. 2. 3. Тюмень, 1995: Коренева М. К.)., М. и нем. культура. (Ницше и Гете. Притяжение и отталкивание). -- В кн.: На рубеже XIX и XX вв., Л., 1991; Рус. идея. В кругу писателей и мыслителей рус. зарубежья, т. 1--2. М., 1994 (ук.): Мережковские чтения. (Мат-лы Конференции в ИМЛИ. 1991 г.) (в печати); Фридлендер Г. M., M. и Достоевский. -- В кн.: Достоевский. Мат-лы и иссл., [в.] 10, СПб., 1992; его же. М. и Генрих Ибсен. (У истоков религ.-филос. идей М., -- РЛ. 1992, No 1: Соболев А. Л., Мережковские в Париже. (1906--1908). -- В кн.: "Лица. Биогр. альм., [в.] 1. М.--СПб., 1992; Ильин И. А., Творчество М. -- В его кн.: Одинокий художник. Статьи. Речи. Лекции. М., 1993: Дефье О. В., М. и новое эстетич. сознание серебряного века рус. культуры. -- В кн.: Время Дягилева. Универсалии серебряного иска. Третьи Дягилевские чтения, в. 1. Пермь, 1993; Каграманов Ю., Божье и вражье. Вчитываясь в Мережковского. -- "Континент", М.--Париж, 1994, No 81; Ваховская А. М., Ист. роман М. "Антихрист. Петр и Алексей": субъективное толкование или прозрение? -- "Рос. литературоведч. журнал". 1994, No 5/6; Бойчук А. Г., "Лучезарный старец": "слой" М. в "Кубке метелей" А. Белого. -- Изв. ОЛЯ, 1995, No 2; Чудаков А. П., Чехов и М.: два типа художественно-филос. сознания. -- В кн.: Чеховиана. Чехов и "серебряный век", М., 1996; Chuzeville J., D. Merejkowski: l'ame russe ci nous. P., 1922: Gras M., Die Rcligionsphilosophic von D. S. MereJkovskij mit besonderer Berùcksichtigung der Lehre der drei Tesiamente. Mûnch., 1955; Spengler U., D. S. Mercikovskij als Literatur-kritiker. Luzcrn -- Fr./M., 1972: Btdford C. H., Thc Scckcn D. S. Merezhkovsky. Lawrence (Kansas). 1975; Rosenihal B. G., D. Merezhkovsky and ihe Silver Age. The developmeni of a revolutionary mentality, The Hague. 1975: Stammler H., Russian metapolities: Merezhkovsky's religious undersianding of the historical process. -- "Californie Slavic Studies", 1976, v. 9: Clowes E., The integration of Nicizsche's ideas of history, time and "Higher Nature" in ihe early historical novels of D. Merezhkovsky. -- "Germano-Slavica", 1981, v. 3, No 6; Pachmuss T., D. S. Merezhkovsky in exile. The master of the genre of biographic-romancer. N.Y. -- [a.o.], 1990: ЛН. т. 85, 86 (ук.): т. 92, кн. 1, 5 (ук.): т. 98, кн. 1, 2 (ук.). * Брокгауз; Венгеров, Источ.; НЭС: ЛЭ; КЛЭ (здесь и в нек-рых пр. источниках опечатка в дате рожд. -- 1866); Фомин А. Г., Библ. новейшей рус. лит-ры. -- В кн.: Венгеров. Лит-ра 20 в., т. 2, кн. 5, с. 182--90 (в т. ч. лит-ра о М, 1888-- 1914 гг. -- свыше 500 номеров); Муратова (1, 2: ук.): Фостер: Казак: Рус. эмигрант (ук.): Абытов. ч. 3: Алексеев: Писатели рус. зарубежья. (1918--1940). Справочник, ч. 2. М., 1994 (ст. А. Н. Николюкина); Масалов.

Архивы: РНБ, ф. 481: ИРЛИ, ф. 177: РГАЛИ, ф. 327; Amherst Center for Russian Culture (Амхерст, Масс., США): University of Illinois. The Russian and East European Center (Иллинойс. США).

A. В. Лавров.

Русские писатели. 1800--1917. Биографический словарь. Том 4. М., "Большая Российская энциклопедия", 1999