Книговод

Мандрагора

Макиавелли Никколо


Н. Макиавелли

Мандрагора

La mandragola

Комедия в пяти действиях

Перевод с итальянского А. Н. Островского

  
   Действующие лица:
   Калимакко.
   Сиро.
   Мессер Нича.
   Лигурио.
   Сострато.
   Монах Тимотео.
   Неизвестная донна.
   Донна Лукреция.
  

Канцона.

   Так как жизнь коротка, и много горя, живя и томясь, каждый несет; пробежим и истратим года, следуя нашим желаниям. Кто находит удовольствие жить в тоске и печали, не знает обманов света, не знает, какими бедами и какими странными случайностями подавлены почти все смертные.
   Чтобы избежать уныния, мы избрали уединенную жизнь; и всегда мы, влюбленные юноши и веселые нимфы, проводим время в празднествах и радостях. Сюда пришли мы теперь с веселыми песнями, чтобы почтить этот веселый праздник и приятное общество. И еще привлекло нас сюда имя того, кто здесь управляет и в ком видны все блага, соединенные в Вечное. Пользуясь высшей милостью и таким счастливым положением, вы можете жить весело, радоваться и благодарить того, кто вам это дал.
  

Пролог.

   Храни вас Бог, благосклонные зрители! Так как эта ваша благосклонность происходит, кажется, от того, что мы вам приятны, то, если вы не будете шуметь, мы хотим вам представить новое приключение, случившееся в этом городе. Смотрите декорацию, которая открыта перед вами. Это ваша Флоренция. В другой раз будет Рим или Пиза. Дело такое, что можно челюсти свихнуть от смеха. Дверь, которая у меня с правой руки, ведет в дом доктора, который изучил под Боецием много законов. Вот эта улица, которая там в углу, есть улица Амура; кто раз упал на ней, тот уже не поднимется. Потом, если ты не уйдешь отсюда очень скоро, можешь узнать по монашескому платью, какой приор или аббат живет в этом храме, который прямо перед тобой. Молодой человек, Каллимако Гваданьи, только что приехавший из Парижа, живет здесь, с левой стороны, за этой дверью. Он между всеми веселыми людьми по заслугам пользуется уважением и почетом за свою любезность. Одна молодая, но осторожная женщина была очень любима им и по этому самому ловко обманута, как вы увидите. Я желал бы, чтобы и вы были так же обмануты, как она. Комедия называется "Мандрагора"; а почему, это, я полагаю, вы сами увидите во время представления. Сочинитель ее человек не громкой известности; но, если вы не будете смеяться, он готов заплатить штраф. Несчастный любовник, нехитрый доктор, дурного поведения монах, пакостник паразит --вот ваше развлечение на этот раз. Если такое содержание, по своей легкости, не достойно автора, который хочет казаться умным и солидным, извините его за то, что он пустыми вымыслами старается усладить свои печальные дни; он не знает, куда ему обратить свои взоры: ему запрещено показывать свои способности в других работах, он не имеет никакого вознаграждения за труды свои. Одного вознаграждения он ждет, это чтобы каждый держал себя к сторонке и бормотал себе под нос, ругая то, что видит и слышит. От того и зависит, без всякого сомнения, что настоящий век утратил древние добродетели: потому что люди, видя, что всякий бранится, не прилагают стараний и усилий, чтобы, перенося тысячи неприятностей, создавать труды, которые разнесутся ветром или покроются туманом. Но если кто, ругая автора, думает задеть его за живое, испугать или сбить с дороги, я того предупреждаю и скажу тому, что и автор умеет браниться, и что это было его первым художеством, и что он во всех странах света, где звучит "si" ( " да" ( ит.)), не уважил никого, что он проводит и того, кто носит плащ лучше его. Но пусть бранится, кто хочет, возвратимся к нашему делу, потому что время не ждет. Не нужно обращать внимания на слова и бояться чудовища, которое даже существует ли еще, неизвестно. Каллимако выходит из дому, за ним Сиро, его слуга, которому Каллимако расскажет, в чем дело. Будьте внимательны и уже теперь не ждите объяснений.
  

Действие первое.

Сцена первая.

Каллимако и Сиро.

   Каллимако. Постой, Сиро, мне тебя нужно кой-зачем.
   Сиро. Я здесь.
   Каллимако. Ты, я думаю, удивился моему внезапному отъезду из Парижа; а теперь удивляешься тому, что я живу здесь уж месяц без всякого дела.
   Сиро. Это вы правду говорите.
   Каллимако. Если я до сих пор не говорил тебе того, что хочу сказать теперь, так это вышло вовсе не потому, чтоб я тебе не верил; а я рассуждал так: коли хочешь, чтоб люди не знали чего-нибудь, так и не говори никому без надобности. Теперь я полагаю, что мне нужна твоя помощь, и хочу рассказать тебе все.
   Сиро. Я ваш слуга; а слуги не должны ни расспрашивать господ ни о чем, ни соваться в их дела, но когда господа сами что-нибудь поверят им, так уж должны служить верно. Так я поступал, так и впредь поступать буду.
   Каллимако. Я это знаю. Уж тысячу раз, я думаю, ты слышал от меня (да нужды нет, если услышишь и в тысячу первый), как я десяти от роду лет, после смерти отца и матери, был послан опекуном в Париж, где и пробыл двадцать лет. Когда после первых десяти лет моего пребывания там, с вторжением короля Карла, начались в Италии войны, которые
   разорили эту провинцию, я задумал поселиться в Париже и не возвращаться в отечество, рассудив, что там для меня безопаснее, чем здесь.
   Сиро. Это так точно.
   Каллимако. Приказав продать все мои имения,
   исключая дома, я решился остаться там и прожил
   остальные десять лет счастливейшим образом.
   Сиро. Я знаю.
   Каллимако. Проводя время, частью в ученье, частью в удовольствиях, и частью в делах, я так расположил свои занятия, что у меня одно другому не мешало. И потому, как ты знаешь, жил очень покойно, помогая всякому и стараясь никого не обидеть; и таким образом, кажется, угодил на всех:
   на купцов, на дворян, на иностранцев, на французов, на бедных и на богатых.
   Сиро. Это правда.
   Каллимако. Но фортуне показалось, что мне уж очень весело, и она привела в Париж Камилло Кальфуччи.
   Сиро. Я начинаю догадываться о вашем горе.
   Каллимако. Его, как и других флорентинцев, я часто приглашал к себе; беседуя между собою, мы однажды заспорили о том, где женщины красивее: в Италии или во Франции. Я судить об итальянках не мог, так как выехал из Италии еще ребенком, -- один флорентинец, который тут был, принял сторону француженок, а Камилло -- итальянок. После многих доводов с той и с другой стороны Камилло, почти рассерженный, сказал, что хотя б и все итальянские женщины были уродами, довольно одной его родственницы, чтобы восстановить славу итальянок.
   Сиро. Уж для меня теперь ясно, что вы хотите сказать.
   Каллимако. Он назвал мадонну Лукрецию, жену мессера Нича Кальфуччи; и так расхвалил ее красоту и обращение, что свел с ума некоторых из нас и во мне возбудил такое желание ее видеть, что я, отложив все другие намерения и не думая ни о
   войне, ни о мире в Италии, решился сюда ехать. По прибытии сюда я нашел, что слава о мадонне Лукреции много ниже действительности, что случается очень редко. И запылал я таким желанием овладеть ею, что нигде себе места не нахожу.
   Сиро. Если бы вы сказали мне об этом в Париже, я бы знал, что вам посоветовать, а теперь ничего сказать не умею.
   Каллимако. Я не затем говорил, чтобы спрашивать твоих советов, а чтоб облегчить душу и что б ты приготовился помогать мне, если случится надобность.
   Сиро. К этому я давно готов; но какую надежду имеете вы?
   Каллимако. Увы, никакой или мало! И скажу тебе, прежде всего, против меня самая ее натура честнейшая и совершенно чуждая увлечения любви. Муж у нее очень богат и во всем ей подчиняется; хотя он и не молод, но и не так стар, как с виду кажется. Она не сближается ни с родственниками, ни с соседями, не бывает на вечерах и праздниках,
   не знает и других удовольствий, которыми обыкновенно развлекается молодежь. Из мастериц ни одна не ходит к ней в дом; горничные и лакеи трепещут ее; так что нет никакого средства к обольщению.
   Сиро. Что же, вы думаете, можно сделать?
   Каллимако. Нет такого безнадежного дела, где бы не было уж никакой надежды; положим, эта надежда слаба и неосновательна; но, при сильной воле и желании успеха, она такой не кажется.
   Сиро. Наконец, какие же основания вы имеете надеяться?
   Каллимако. Два. Одно, это простота мессера Ничи, который, несмотря на то, что доктор, но самый легковерный и самый глупый человек во Флоренции. Другое -- желание его и ее иметь детей; живя шесть лет в супружестве, они не имеют ни одного ребенка и при своем огромном богатстве умирают от желания иметь их. Есть и третье: мать ее была женщина из веселых; но и она богата, и я не знаю, как к ней подойти.
   Сиро. Что же, вы уж пробовали, пытались сделать что-нибудь?
   Каллимако. Да, немножко.
   Сиро. Каким образом?
   Каллимако. Ты знаешь Лигурио, который постоянно ходит к нам обедать. Прежде он занимался сватовством; потом стал набиваться на обеды и ужины; а так как он забавный человек, то мессер Нича водит с ним тесную дружбу, а Лигурио его обирает; и если не обедает у него, так берет всякий раз деньгами. Я с ним подружился, открыл ему мою любовь; он обещал помогать мне руками.
   Сиро. Берегитесь, как бы он вас не обманул; эти лизоблюды обыкновенно не отличаются честностью.
   Каллимако. Это правда. Тем не менее, если ты ему поручишь такое дело, в котором есть интерес, то можно надеяться, что он будет служить верно. Я ему обещал изрядную сумму денег, если он успеет; а если и не успеет, он не теряет ни обеда, ни ужина, потому что я ни в каком случае один обедать не могу.
   Сиро. Что же обещал покуда?
   Каллимако. Он обещал уговорить мессера Ничу ехать с женой на воды в этом мае месяце.
   Сиро. Вам-то что из этого?
   Каллимако. Что? Мне это нужно для того, чтобы хоть сколько-нибудь изменить ее характер, потому что на водах только и дела, что праздники. Я сам поеду туда и заведу там всякого рода удовольствия, какие только возможно, я не упущу ничего, что коснется блеска и великолепия; сойдусь покороче с ней и с мужем. Да как знать. Одно ведет за собой другое, а время довершает все.
   Сиро. Это, по-моему, недурно.
   Каллимако. Лигурио ушел от меня сегодня утром, он обещал поговорить об этом с мессером Ничей и разговор этот передаст мне.
   Сиро. Вот они оба вместе.
   Каллимако. Я пойду к стороне, чтобы выждать время поговорить с Лигурио, когда он оставит доктора. Ты иди домой и делай свое дело; коли что мне нужно будет от тебя, я тебе скажу.
   Сиро. Я иду.
  

Сцена вторая.

Мессер Нича и Лигурио.

   Нича. Я думаю, что твои советы хороши, я говорил об этом вчера вечером с женой. Она сказала, что даст ответ сегодня; но, сказать тебе по правде, меня
   туда не очень тянет.
   Лигурио. Отчего?
   Нича. Потому что я с насиженного места не очень легко подымаюсь. Потом перетаскивать жену, прислугу, все хозяйство -- это мне не по нутру. Да, кроме того, я говорил вчера вечером со многими лекарями: один говорит, чтобы я ехал в Сан-Филиппо, другой в Порретту, третий на Виллу: точно глупые сычи. И сказать тебе по правде, эти доктора медицины сами не знают, что делают.
   Лигурио. Вас, должно быть, печалит то первое, что вы мне сказали; потому что вы не имеете привычки терять из виду свою церковь.
   Нича. Ошибаешься. Когда я был помоложе, я был большой шатун; не было ни одной ярмарки в Прато, чтоб я там не побывал; нет ни одного замка в окрестности, чтоб я в нем не побывал, я тебе лучше скажу: я был в Пизе и Ливорно. Ух! Что?
   Лигурио. Так вы должны видеть пизанскую Карруколу?
   Нича. Ты хочешь сказать Верруколу?
   Лигурио. Ах, да, Верруколу. А в Ливорно видели море?
   Нича. Сам знаешь, что видел.
   Лигурио. А во сколько раз оно больше, чем Арно?
   Нича. Во сколько раз?.. В четыре раза, да больше, чем в шесть, больше, чем в семь, так надо сказать: ничего и не видать, только вода, вода и вода.
   Лигурио. Однако, я удивляюсь: столько вы снегу
   подмочили, а. затрудняетесь ехать на воды.
   Нича. У тебя еще молоко на губах не обсохло! Ты думаешь, это шутка - взбудоражить весь дом? Но мне так хочется иметь детей, что я готов на все. Поговори-ка ты с этими лекарями; узнай, куда они советуют мне ехать. Я покуда пойду к жене, мы с тобой еще здесь увидимся.
   Лигурио. Хорошо.
  

Сцена третья.

Лигурио и Каллимако.

   Лигурио. Я не верю, чтоб был еще на свете человек глупее этого; а между тем как счастие ему благоприятствует! Он богат, жена у него красавица, умная, благородная, такая, что целым государством правит. Мне кажется, что в браке редко сбывается эта пословица: " Муж да жена, одна сатана". Потому что часто видим человека с достоинствами женатого
   на дуре, и, наоборот, умную жену за глупым мужем. Но глупость его хоть тем хороша, что для Каллимако есть кой-какая надежда. Да вот он! Кого ты тут караулишь, Каллимако?
   Каллимако. Я видел тебя с доктором и дожидался, когда он уйдет, чтобы узнать от тебя, что ты сделал.
   Лигурио. Ты знаешь, что это за человек; мало у него смысла, еще меньше решимости; ему трудно расстаться с Флоренцией. Однако я его подбил, и он мне сказал наконец, что готов на все. Я уверен, что если тебе эта поездка нравится, так мы его утащим; но я не знаю, удастся ли там наше дело.
   Каллимако. Отчего же?
   Лигурио. Что сказать тебе? Ты знаешь, что на воды ездят люди всякого сорта; может случиться, что туда приедет человек, которому мадонна Лукреция понравится так же, как и тебе, который богаче тебя, да и приятнее тебя. Таким образом выходит дело опасное: как бы так же нам не потрудиться для других. А что будет, если от большого количества
   искателей она сделается еще неприступнее; или, напротив, слишком развязавшись, возьмется за кого-нибудь другого, а не за тебя?
   Каллимако. Я сознаю, что ты говоришь правду. Но как мне быть? Что предпринять? Куда мне броситься? Мне непременно нужно отважиться на какую-нибудь попытку, хотя бы самую решительную, даже опасную, даже преступную, даже бесславную. Лучше умереть, чем жить таким образом. Если б я мог спать по ночам, если б я мог есть, если б
   я мог разговаривать, если б я мог находить для себя какое-нибудь удовольствие, я был бы терпеливее и стал бы выжидать время. А теперь уж нет средств; и если какой-нибудь замысел не поманит меня надеждой, я умру во всяком случае. А видя, что мне
   остается только умирать, я уж не побоюсь ничего, а решусь на какое-нибудь дело гадкое, дикое и бесчестное.
   Лигурио. Не говори таких слов, обуздывай свои бешеные порывы.
   Каллимако. Ты сам видишь, могу ли я обуздывать их, питая подобные мысли; поэтому необходимо нам отправить доктора на воды или найти какое-нибудь другое средство, чтобы поддержать во мне надежду, хотя бы несбыточную; все-таки она заняла бы мои мысли и умягчила мои душевные страдания.
   Лигурио. Ты прав, и я готов хлопотать.
   Каллимако. Я этому верю, хотя и знаю, что ваши братья только тем и живут, что людям ловушки ставят. Впрочем, я не думаю быть в числе обманутых, потому что если ты это сделаешь, а я замечу, тогда уж я сам возьмусь за дело; и ты сейчас же потеряешь вход в мой дом, а в будущем надежду получить то, что я тебе обещал.
   Лигурио. В моей верности ты не сомневайся; хотя бы в том, о чем я думаю и на что надеюсь, и не было выгоды для меня, но я так сроднился с тобой, что
   не менее тебя самого желаю исполнения твоего желания. Но оставим это. Доктор поручил мне найти медика и узнать, на какие воды ему лучше ехать. Я хочу, чтоб ты меня слушался, а именно, ты скажи, что учился медицине и имел практику в Париже. Он легко поверит как по простоте своей, так и потому, что ты человек ученый и сумеешь сказать
   кое-что по-латыни.
   Каллимако. Но к чему это послужит?
   Лигурио. Послужит к тому, чтоб отправить его на воды, на какие нам будет угодно, и к тому еще, чтоб попробовать другое средство, об котором уж я думал; которое будет гораздо короче, вернее и успешнее, чем воды.
   Каллимако. Что говоришь ты?
   Лигурио. Говорю, что если у тебя хватит смелости и доверия ко мне, то я тебе обделаю это дело менее, чем в сутки. И если б он был не таков, как есть, и захотел разузнать, медик ты или нет, то краткость времени и сущность самого дела не дадут ему одуматься, или он не успеет помешать нашему замыслу, хотя бы и одумался.
   Каллимако. Ты меня воскрешаешь; ты уж очень много обещал и слишком большую надежду поселяешь во мне. Как ты это сделаешь?
   Лигурио. Придет время, узнаешь; теперь некогда с тобой разговаривать; у нас и для дела-то мало времени, а не то что для разговоров. Ты ступай домой и дожидайся меня там; я пойду к доктору; и если приведу его к тебе, ты поступай по моим словам и приноравливайся к ним.
   Каллимако. Так и сделаю, хотя боюсь, что надежда, которой ты меня обольщаешь, разлетится как дым.

Канцона.

   О, Амур, кто не испытал твоего могущества, тот напрасно будет надеяться определить, какая в тебе высшая сила; тот не знает, как живут и умирают вместе, как гоняются за убытком и от добра убегают; как любят себя самого менее, чем других; как часто
   страх и надежда леденят и расплавляют сердца; не знает, как люди и боги одинаково боятся стрел, которыми ты вооружен.
  

Действие второе.

Сцена первая.

Лигурио, мессер Нича, Сиро за дверью.

   Лигурио. Уж я говорил вам, я уверен, что сам Бог послал его нам, чтобы исполнить ваше желание. Он производил в Париже великолепные опыты; и вы не удивляйтесь, что он не имеет практики во Флоренции; это потому только, что, во-первых, он богат, а во-вторых, он с часу на час собирается воротиться в Париж.
   Нича. Ну, брат, это дело неподходящее; я не хочу, что б он заварил кашу, да и оставил меня, как рака на мели.
   Лигурио. В этом не сомневайтесь; одного только бойтесь, что он не захочет взяться за лечение, а уж если возьмется, так он вас не оставит, пока не доведет дело до конца.
   Нича. В этом я тебе, пожалуй, поверю; но на счет знания... я только тогда тебе скажу, ученый ли он человек, когда сам с ним поговорю. Меня на бобах не проведешь.
   Лигурио. Вас-то я знаю; потому и веду к нему, чтоб с ним поговорили. И вот, когда вы с ним поговорите, и по его виду, учености и разговору, не убедитесь, что он такой человек, которому можно довериться с руками и ногами, ну, тогда скажите, что я не я.
   Нича. Ну, так с Богом! Пойдем. Где он живет?
   Лигурио. На этой площади, вот вход к нему, прямо против вас.
   Нича. Ну, в час добрый.
   Лигурио. Вот и готово.
   Сиро (за дверью). Кто там?
   Лигурио. Каллимако здесь?
   Сиро. Здесь.
   Нича. Что ж ты не называешь его " господин магистр Каллимако"?
   Лигурио. Он на подобные мелочи не смотрит.
   Нича. Не говори так. Исполняй свое должное, если ему и не нравится, ты не виноват.
  

Сцена вторая.

Каллимако, мессер Нича и Лигурио.

   Каллимако. Кто меня спрашивает?
   Нича. Bona dies, domine magister ( Добрый день, господин магистр ( лат.)).
   Каллимако. Et vobis, domine doctor ( И вам так же, господин доктор ( лат.)).
   Лигурио ( мессеру Ниче). Ну как вы находите?
   Нича. Хорошо, ей-богу, хорошо!
   Лигурио. Если вы хотите, чтоб я остался с вами, говорите так, чтоб я вас понимал: иначе мы "кто в лес, кто по дрова".
   Каллимако. Что за дела у вас?
   Нича. Как сказать? Я ищу таких двух вещей, от которых другие нередко бегают: а именно, я ищу заботы себе и другим. У меня нет детей, а иметь их хочется; и вот, чтобы иметь эту заботу, я прихожу вас беспокоить.
   Каллимако. Для меня не составит большого труда сделать удовольствие вам и всем подобным вам, умным и добродетельным людям; я только затем и трудился в Париже многие годы над изучением этой науки, чтобы иметь возможность служить таким людям, как вы.
   Нича. Покорно благодарю. Когда вы будете иметь надобность в моем знании, я тоже готов служить вам. Но возвратимся ad rem nostram ( к нашим делам (лат.)). Как вы полагаете, купанье может ли послужить жене моей к тому, чтобы она забеременела? Я знаю, что Лигурио уж говорил вам, в чем дело.
   Каллимако. Да, правда. Но чтобы приступить к удовлетворению вашего желания, нужно знать причину бесплодия вашей супруги, потому что причин может быть много. Nam causae sterilitatis sunt: aut in semine, aut in matrice, aut in strumentis seminariis, aut in virga, aut in causa extrinseca ( ибо причины бесплодия заключаются либо в семени, либо в матке,
   либо в семенном аппарате, либо в мужском органе, либо во внешних причинах (лат.)).
   Нича (к Лигурио). Это самый достойнейший человек, какого только можно найти.
   Каллимако. Кроме того, может быть, причина бесплодия в вас, в вашей импотенции; и если это так, тут уж нет никакого средства.
   Нича. Импотенция! У меня-то! Вы меня смешите. Да я не думаю, чтобы во Флорепции нашелся человек более железный и более здоровый, чем я.
   Каллимако. Если этого нет, то будьте покойны, мы найдем какое-нибудь средство.
   Нича. Нельзя ли не воды, а что-нибудь другое? Мне не желалось бы лишнего беспокойства, да и жена не любит выезжать из Флоренции.
   Лигурио. Так и будет, за это я отвечаю. Каллимако обязателен уж даже слишком. (Обращается к Каллимако). Вы, кажется, говорили мне, что знаете рецепт одной микстуры, которая несомненно производит беременность?
   Каллимако. Да, я знаю; но я веду себя осторожно с людьми незнакомыми, потому что не хочу прослыть шарлатаном.
   Нича. Во мне не сомневайтесь; вы меня привели в такое удивление, что я всему поверю и все исполню, что вы прикажете.
   Лигурио (к Каллимако). Я думаю, вам нужно посмотреть мочу.
   Каллимако. Без сомнения; без этого нельзя; это первое дело.
   Лигурио (к Каллимако). Позовите Сиро, чтоб он сходил с доктором за этим и возвращался сюда; а мы подождем дома.
   Каллимако (в дверь). Сиро, иди с доктором. (Доктору.) И вы, мессер, если вам угодно, возвращайтесь уже поскорей, и мы придумаем что-нибудь хорошее.
   Нича. Как, если мне угодно? Да я вернусь в одну минуту; я верю в вас больше, чем венгры в свои шпаги.
  

Сцена третья.

Мессер Нича и Сиро.

   Нича. Твой господин очень ученый человек.
   Сиро. Он ученей, чем вы думаете.
   Нича. Король французский должен очень дорожить им.
   Сиро. Да, порядочно.
   Нича. По этому случаю ему жить-то во Франции и нравится.
   Сиро. Конечно, там.
   Нича. Да и хорошее это дело. В нашей стране только
   и народу, что скряги: никакое достоинство не ценится. Если бы он жил здесь, к нему бы никто и не заглянул. Я об этом судить могу, я тоже покряхтел над наукой; а если б мне пришлось только этим жить, я бы тяпнул горя, вот что я тебе скажу.
   Сиро. Вы в год сто дукатов достанете?
   Нича. Ни ста лир, ни ста грошей. Тьфу!.. И выходит, что здесь, если у нашего брата нет своего хорошего состояния, так ни одна собака и знать тебя не хочет; и годны мы только на то, чтобы ходить на похороны да на свадьбы или для развлечения толочься целый
   день на скамье проконсула. Но мне плевать на это; я ни в ком не нуждаюсь. Так перебиваются те, кто бедней меня. Я даже не хочу, чтоб ко мне и обращались; пожалуй, накачаешь на себя взыскание, если такой горб взвалишь на плечи, что потом и потей с ним.
   Сиро. Не бойтесь.
   Нича. Ну, вот мы и дома; подожди здесь; я сейчас ворочусь.
   Сиро. Идите.
  

Сцена четвёртая.

   Сиро (один). Если все доктора такого же покроя, так нам остается вовсе с ума сходить. Плут Лигурио да мой сумасшедший господин чуть ли не тянут его
   в какое-то срамное дело!.. Я, конечно, был бы доволен, если б только знать, что это дело не огласится, потому что, если дознаются, так я могу поплатиться жизнью, а мой господин и жизнью и имуществом. Вот уж он лекарем прикинулся, какие у них замыслы, и к чему клонится этот обман -- не знаю. Но вот доктор с урильником в руке. Ну, кто ж не
   рассмеется на этого простофилю?
  

Сцена пятая.

Мессер Нича и Сиро.

   Нича (в дверь). Я все делал по-твоему, а теперь хочу, чтоб ты делала по-моему. Если б я знал, что у меня не будет детей, так я лучше женился бы на крестьянке, чем... (К Сиро.) Ты здесь, Сиро?.. Иди за мной!.. Сколько труда мне стоило заставить мою дуру жену дать мне эту мочу. И нельзя сказать, чтоб она не хотела иметь детей, она больше меня заботится об этом; но как только я хочу заставить ее что-нибудь сделать, так и история.
   Сиро. Имейте терпение. У женщин уж так заведено, что заставить их сделать что-нибудь можно только лаской.
   Нича. Какой еще лаской!.. Она меня измучила. Поди скорей, скажи магистру и Лигурио, что я здесь.
   Сиро. Вот они, из дома выходят.
  

Сцена шестая.

Лигурио, Каллимако и мессер Нича.

   Лигурио (к Каллимако). Доктора убедить легко, затруднения будут со стороны жены, но и тут найдутся средства.
   Каллимако (к Ниче). С вами моча?
   Нича. Она у Сиро.
   Каллимако. Дай сюда!.. О!., эта моча показывает слабость почек.
   Нича. И мне кажется, очень мутна; а между тем она свежая, только что сейчас.
   Каллимако. Не удивляйтесь. Nam mulieris urinae sunt semper majoris gros siticii, et albedinis, et minoris pulchri tudinis, quam vivirorum. Hujusautem, inter caetera, causa est amplitudo canalium, mixtio eorum quae ex matrice exeunt cum urina ( Ибо женская моча всегда гуще и мутнее мужской и менее прозрачна. Причина этого заключается, между прочим, в ширине каналов и смешении мочи с выделениями из матки ( лат.)).
   Нича. Ох, уж!.. Ах ты, святой Пуччий!.. Ну, доехал он меня. Смотри, как он рассуждает об этих вещах!
   Каллимако. Я боюсь, что ваша жена легко покрывается по ночам; оттого у ней и моча груба.
   Нича. У ней одеяло хорошее; но она по четыре часа стоит на коленях и прибирает отче наши, прежде чем ляжет на постель; она с дуру-то очень терпелива к холоду.
   Каллимако. Наконец, доктор, или вы верите мне, или нет; судя по тому, и мое лекарство или непременно подействует, или нет. Что касается меня, я лекарство вам дам; коли верите мне, возьмите его, и если через год ваша супруга не будет нянчить на руках своего ребенка, я готов заплатить вам две тысячи дукатов.
   Нича. Говорите, я отдаю вам полное уважение и верю вам больше, чем своему духовнику.
   Каллимако. Надо вам знать, что для того, чтобы женщина забеременела, нет ничего вернее, как известное питье, приготовленное из мандрагоры. Это средство я пробовал несколько раз, и всегда оно оказывалось верным; если б не так, королева Франции оставалась бы бесплодной, да и бесчисленное количество знатных дам этого королевства.
   Нича. Возможно ли это?
   Каллимако. Это так точно, как я вам говорю. И какое вам счастье!.. Я захватил сюда с собой все составные части, которые входят в это питье, и вы можете его получить, как только пожелаете.
   Нича. Когда же бы принять его?
   Каллимако. Сегодня вечером, после ужина; потому что и луна благоприятствует, и более удобного времени быть не может.
   Нича. Все это в наших руках. Вы, во всяком случае, приготовьте лекарство, а принять я ее заставлю.
   Каллимако. Теперь надо вам подумать вот о чем; первый, кто будет иметь сообщение с женщиной, принявшей это лекарство, умрет в продолжение восьми дней, и ничто на свете не спасет его.
   Нича. Ах, дуйте горой!.. Не хочу я этого снадобья, нет уж ты не навяжешь мне его!.. Ишь, с чем подъехали.
   Каллимако. Вы постойте, и тут есть средство.
   Нича. Какое?
   Каллимако. Заставить сейчас же кого-нибудь другого ночевать с ней; он, в продолжение ночи, отвлечет на себя всю заразу мандрагоры; потом вы можете почивать с ней без опасности.
   Нича. Не хочу я этого.
   Каллимако. Почему?
   Нича. Оттого что я не желаю, чтоб моя жена была распутной, а я рогоносцем.
   Каллимако. Что вы говорите, доктор!.. Нет, вы не так умны, как я думал. Как вы затрудняетесь сделать то, что сделал король французский и самые знаменитые сеньоры во Франции?
   Нича. Да где ж я найду человека, который бы решился на подобную глупость?.. Если я объясню жене это дело, она не захочет, а если не объясню, будет предательство. Притом это дело касается "Восьми", а я не хочу попасть в беду.
   Каллимако. Если только это вас беспокоит, то представьте дело мне.
   Нича. Что же вы сделаете?..
   Каллимако. Я вам скажу. Я вам сегодня после ужина дам лекарство; вы заставите жену принять и сейчас уложите ее в постель, это будет около четырех часов ночи. Потом перерядимся вы, Лигурио, Сиро и я и отправимся на поиски на Новый рынок и на Старый,
   с разных сторон. Первому негодяю, который там шатается, мы накроем голову и, под звуки палочных ударов, загоним в ваш дом и впотьмах проведем в спальню; потом положим его на постель, скажем, что нужно делать, -- тут уж затруднения не будет
   никакого. Потом завтра, перед рассветом, вы его прогоните, заставите вымыться вашу супругу и можете наслаждаться безопасно.
   Нича. Ну, я согласен; ведь ты говоришь, что и король, и принцы, и сеньоры так поступали; но пуще всего, чтоб никто не знал, чтобы не дошло до "Восьми".
   Каллимако. Кому нужно об этом рассказывать?..
   Нича. Еще хлопоты остаются, и важные.
   Каллимако. Какие?
   Нича. Уговорить мою жену: я не думаю, чтоб она послушалась.
   Каллимако. Вы правду говорите; но, по-моему, уж лучше совсем не жениться, коли не уметь заставить жену повиноваться.
   Лигурио. Я придумал средство.
   Нича. Как?
   Лигурио. Через духовника.
   Каллимако. А кто убедит духовника?
   Лигурио. Ты, я, деньги, безнравственность наша, их безнравственность.
   Нича. Я боюсь, что она не пойдет к духовнику из-за того только, чтобы меня не послушаться.
   Лигурио. И на это есть средство.
   Каллимако. Говори!
   Лигурио. Сделать так, чтобы мать заставила ее идти к духовнику.
   Нича. Матери она верит.
   Лигурио. А мать ее смотрит на дело одинаково с
   нами, это я знаю. Однако, поторопимся, уж вечереет. Ты, Каллимако, поди погуляй! Но в два часа жди ты, жди нас дома, и чтоб лекарство было готово. Мы с доктором пойдем к его теще, чтоб ее расположить в нашу пользу, она мне знакома; потом мы пойдем к монаху и расскажем тебе все, что мы сделали.
   Каллимако. Ах, не оставляйте меня!
   Лигурио. Ты точно в воду опущенный.
   Каллимако. Куда ж мне идти теперь?
   Лигурио. Туда, сюда, в ту сторону, в другую. Флоренция-то велика.
   Каллимако. Я умираю.

Канцона.

   Всякий может видеть, как счастлив тот человек, который родился глупым и всему верит; его не тревожит честолюбие и не трогает страх, которые, обыкновенно, бывают причиною скуки и горя. Этот наш доктор при своем сильном желании иметь детей, пожалуй, поверит, что осел летает, он предал забвению всякое другое благо и единственно в этом полагает свою надежду.
  

Действие третье.

Сцена первая.

Сострата, мессер Нича, Лигурио.

   Сострата. Я всегда слыхала, что из двух зол умный человек должен выбирать меньшее. Если у вас нет другого средства, чтоб иметь детей, надо взяться за это, коли совесть не зазрит.
   Нича. Это так.
   Лигурио. Вы пойдете к дочери, а мессер и я пойдем к брату Тимотео, ее духовнику, и расскажем ему, в чем дело, чтобы уж вам не нужно было объясняться. Вот вы увидите, что он вам скажет.
   Сострата. Хорошо, так и будет. Вам дорога туда; а я пойду к Лукреции и, во всяком случае, приведу ее поговорить с монахом.
  

Сцена вторая.

Мессер Нича и Лигурио.

   Нича. Ты, может быть, удивляешься, Лигурио, зачем нужна тут целая история, чтобы уломать мою жену; но если б ты знал все дело, ты бы не удивлялся.
   Лигурио. Я думаю, это оттого, что все вообще женщины подозрительны.
   Нича. Нет, не то. Она была самое милое и самое уступчивое существо в мире; но поверила она одной соседке, что забеременеет непременно, если даст обет ходить сорок дней к ранней обедне. Она и дала обет и была у обедни уж, может быть, раз двадцать. Только видишь ты, один монашешко и стал кругом нее увиваться, да так, что она уж и не захотела идти к ним больше. Как это нехорошо; им бы пример подать, а они вот что! Неправду я говорю?
   Лигурио. Кой черт, конечно, правду.
   Нича. С тех пор она насторожила уши, как заяц; и что ты ей ни скажи, найдет тысячу отговорок.
   Лигурио. Да, уж после этого я не удивляюсь; но как она исполнила свой обет?
   Нича. Просила разрешения.
   Лигурио. Это хорошо. Дайте-ка мне, если есть с вами, двадцать пять дукатов. И монаха надо закупить поскорее и еще ему посулить.
   Нича. На, бери! Это мне нипочем, я натяну на другом.
   Лигурио. Эти монахи пройдохи и плуты; да так и должно быть, потому что им известны и наши грехи и свои. Кто с ними мало обращался, тот может очень обмануться, если думает, что сумеет заставить их плясать по своей дудке. Поэтому лучше вы с ним и не разговаривайте, чтоб не испортить всего дела! Ваш брат целый день за наукой, корпит над книгами, а в делах житейских толку не знает. (Про себя.) Он такой дурак, что я боюсь, пожалуй, все дело испортит.
   Нича. Что же мне делать, скажи?
   Лигурио. Представьте разговаривать мне, а вы не разговаривайте, пока я вам не подам знака.
   Нича. Я согласен. Какой знак ты подашь?
   Лигурио. Я прищурю один глаз и закушу губу. Уж вы делайте по-моему. Давно ли вы не говорили с этим монахом?
   Нича. Больше десяти лет.
   Лигурио. Это хорошо. Я ему скажу, что вы оглохли, а вы не отвечайте и не говорите ничего, пока мы не заговорим громко.
   Нича. Так и будет.
   Лигурио. Вы не беспокойтесь, если я заведу разговор совсем не о том, чего мы желаем, все это пригодится для нашего дела.
   Нича. Ну, в час добрый!
  

Сцена третья.

Монах Тимотео и донна.

   Тимотео. Если вы хотите исповедоваться, я к вашим услугам.
   Донна. Нет, не сегодня: меня ждут. С меня будет довольно и того, если я так немножко по душе вам выскажусь. Отслужили вы те акафисты Богородице?
   Тимотео. Да, мадонна.
   Донна. Возьмите вот флорин и служите два месяца по понедельникам заупокойные обедни по моему мужу. Вот тоже был чадо-то; уж очень его плоть одолевала: я никак не могу удержаться от волнения, как только его вспомню. Но вы думаете, что он находится в
   чистилище?
   Тимотео. Без сомнения.
   Донна. Ну, уж не знаю. Вам известно, что он со мной делал иногда. Сколько раз я вам за это жаловалась на него. Я уклонялась, сколько могла, но он был такой безответный. Ах, господи боже мой!
   Тимотео. Не тревожьтесь; милосердье Божие велико. Была бы только добрая воля, а покаяться всегда есть время.
   Донна. Как вы думаете, придет турка в этом году в
   Италию?
   Тимотео. Да, если не будете Богу молиться, так несомненно придёт.
   Донна. Ах, Господи сохрани! Эти дьяволы, как я их боюсь, ведь они на кол сажают. Но я вижу в церкви женщину, у которой есть полотно для меня: я пойду к ней. Прощайте.
   Тимотео. Будьте здоровы.
  

Сцена четвёртая.

Тимотео, Лигурио и мессер Нича.

   Тимотео. Конечно, женщины самые милостивые существа, но зато и самые скучные. Бегать от них, так скуки не будет, но и доходу тоже, а кто с ними водится, так хоть и скучно, но зато польза есть. Да, это правда: нет худа без добра. (Увидев Ничу и
   Лигурио.) Что вы здесь поделывате, добрые люди?.. Вас ли вижу, мессер Нича?..
   Лигурио. Говорите громче, он так оглох, что ничего уж не слышит.
   Тимотео. Добро пожаловать.
   Лигурио. Громче.
   Тимотео. Добро пожаловать.
   Нича. Рад вас видеть.
   Тимотео. Какие дела у вас?..
   Лигурио. Говорите со мной, отец; если вы захотите говорить так, чтоб он слышал, так вы наделаете тревоги на всю площадь.
   Тимотео. Что вам угодно от меня?..
   Лигурио. Мессер Нича и еще один хороший человек, о котором вы после узнаете, желают пожертвовать на подаяние несколько сот дукатов.
   Нича. О, чтоб тебя разорвало!..
   Лигурио. Молчание, черт возьми!.. Этих сотен будет не много. (К Тимотео.) Не удивляйтесь, отец, тому, что он говорит. Он ничего не слышит, покажется
   ему что-нибудь, он и отвечает некстати.
   Тимотео. Продолжайте, и пусть он говорит, что хочет.
   Лигурио. Часть этих денег со мной, решено вручить их вам, чтоб вы их раздавали по вашему усмотрению.
   Тимотео.С большим удовольствием.
   Лигурио. Но необходимо, чтобы, прежде чем вы получите эту милостыню, вы помогли нам в одной неприятной истории, которая случилась с доктором. Только вы одни и можете помочь; тут дело идет о чести его дома.
   Тимотео. Что такое?..
   Лигурио. Я не знаю, известен ли вам Камилло Кальфучи, племянник доктора?
   Тимотео. Я его знаю.
   Лигурио. Он год тому назад уехал по своим делам во Францию; а так как жены у него нет, она умерла, он, чтобы дочь его, уж невеста, не осталась без надзора, поместил ее в монастырь. Название этого монастыря вам пока знать не нужно.
   Тимотео. Что же далее?..
   Лигурио. А далее вот что: по небрежности ли монахинь, или по собственной ветрености, она уж четыре месяца беременна: и если не поправить это дело умненько, -- доктор, монашенки, девушка, Камилло, вся фамилия Кальфуччи будут обесчещены. Доктор
   так боится этого стыда, что дал обет: если это дело не огласится, дать триста дукатов на милостыню.
   Нича. Что за болтовня!..
   Лигурио (к Ниче). Молчите. (Монаху.) И сдать эти деньги вам на руки. Вы только и аббатиса можете помочь в этом деле.
   Тимотео. Как?..
   Лигурио. Уговорите аббатису дать девушке лекарство, чтобы произвести выкидыш.
   Тимотео. Об этом надо подумать.
   Лигурио. Посмотрите, сколько добра выйдет, если сделаете это дело. Вы сохраните честность монастыря, девушки и ее родных; возвратите отцу дочь; угодите вот (указывая на Ничу) доктору и всем его родственникам, раздадите столько милостыни, сколько можно раздать из трех сот дукатов; а с другой стороны, вы сделаете обиду только куску мяса, еще
   не рожденному, ничего не чувствующему, который
   и без того тысячу раз может погибнуть. Я убежден,
   что такое дело, которое многим полезно и которое
   многих удовлетворяет, есть доброе дело.
   Т и м о т е о. Ну, господи благослови, будь по-вашему;
   будет сделано все, что вы желаете; для бога и из
   любви к ближнему всякое дело сделать можно. Скажите мне название монастыря, дайте лекарство и, если угодно, эти деньги, чтобы я мог начать добрые дела.
   Лигурио. Теперь я вижу, что вы именно такой святой отец, как я предполагал. Вот возьмите часть денег. А монастырь называется... Подождите, вот одна женщина в церкви меня манит; я возвращусь сейчас. Не оставляйте мессера Ничу; я только на два слова.
  

Сцена пятая.

Тимотео и мессер Нича.

   Тимотео. Давно ли беременна эта девушка?..
   Нича. Удивительно это для меня.
   Тимотео. Я говорю, давно ли беременна девушка?
   Нича. Чёрт бы его побрал.
   Тимотео. Ну, кажется, я попал, как черт в вершу. Связался я с дураком да с глухим. Один убежал, другой не слышит. Но если эти дукаты не бронзовые, так я ими распоряжусь лучше, чем эти господа. Вот и Лигурио возвращается.
  

Сцена шестая.

Лигурио, Тимотео, мессер Нича.

   Лигурио (к Ниче). Молчите, мессер. (Монаху.) Новости, отец.
   Тимотео. Какие?..
   Лигурио. Эта женщина, с которой я разговаривал, сказала мне, что девушка выкинула сама собой.
   Тимотео (про себя). Вот тебе раз! Не видать мне этой милостыни как ушей своих.
   Лигурио. Что вы говорите?..
   Тимотео. Я говорю, что на вас теперь тем более лежит обязанность раздать эту милостыню.
   Лигурио. Милостыню вы получите, когда вам угодно;
   но нужно, чтоб вы сделали кой-что другое в угождение доктору.
   Тимотео. Какое же это другое дело?..
   Лигурио. Дело менее ответственное, менее скандальное, но более приятное для нас и более полезное для вас.
   Тимотео. Что такое?.. Я с вами уж сошел в соглашение, и мне кажется, между нами установилась такая короткость, что нет такого дела, которого бы я не сделал для вас!
   Лигурио. Я вам объясню это дело в церкви с глазу на глаз, а доктор пусть изволит подождать нас здесь. Мы сейчас возвратимся.
   Нича. Как сказала жаба вороне.
   Тимотео. Идем.
  

Сцена седьмая.

   Мессер Нича (один.) День теперь или ночь?.. На яву я или во сне?.. Уж не пьян ли ( а я еще сегодня ничего не пил), что слушаю эту бестолочь. Мы согласились говорить монаху одно, а он говорит другое; да еще хочет, чтоб я притворился глухим. И мне бы сделать то же, что сделал Данезе, то есть залепить себе варом уши, чтобы не слышать глупости, которые он говорил и, Бог его знает, с какой стати. У меня двадцати пяти дукатов как не бывало; а об деле еще и не подумали; и вот и оставили меня здесь как кол торчать. Вот они возвращаются, и пропадай они пропадом, если они еще не обдумали моего дела.
  

Сцена восьмая.

Тимотео, Лигурио, мессер Нича.

   Тимотео. Пусть донны выйдут сюда! Я знаю, что мне делать; и если моя власть имеет силу, мы заключим этот союз сегодня вечером.
   Лигурио. Мессер Нича, брат Тимотео готов для вас на все. Теперь нужно только, чтобы вышли донны.
   Нича. Ты меня воскрешаешь. Кто у меня будет, мальчик?
   Лигурио. Мальчик.
   Нича. Мне это чувствительно до слез.
   Тимотео (к Лигурио). Идите в церковь; я подожду донн. Станьте к стороне, чтоб они вас не видели; когда они уйдут, я вам скажу, что они говорили.
  

Сцена девятая.

   Тимотео (один). Я не знаю, кто из нас кого обманул? Пусть Лигурио подъехал ко мне с первой сказкой, чтобы только попытать меня; так что, если б я не согласился, он не сказал бы мне настоящего дела, чтоб без пользы не разглашать своих замыслов; а до первой истории ему и дела нет, потому что это выдумка. Оно правда, что меня одурачили, но от этого дураченья для меня барыш. Мессер Нича и Каллимако богаты, и от каждого из них под разными предлогами я вытяну довольно. Это дело надо беречь в тайне; огласка его заденет как их, так и меня. Будь что будет, я не раскаиваюсь. Это верно, что дело не обойдется без затруднений, потому что мадонна Лукреция и умна, и добродетельна. Но за добродетель-то ее я и возьмусь, а мозгу-то вообще у всех женщин мало, так что коли умеет сказать два слова складно, так уж ее и превозносят: потому что между слепыми и кривой царь. Вот она с матерью, а мать-то дура порядочная, она много поможет мне подчинить донну Лукрецию моей воле.
  

Сцена десятая.

Сострата и Лукреция.

   Сострата. Я думаю, ты уверена, дочка, что я дорожу твоей честью, как никто в мире, и не посоветую тебе ничего дурного. Я уж тебе говорила и еще повторяю, что если отец Тимотео не найдет тут ничего противного совести, так делай, не думая ни о чем.
   Лукреция. Я всегда опасалась, чтобы желание мессера Ничи иметь детей не довело нас до беды, и потому, как только он заговорит со мной об этом, у меня рождается подозрение и опасение; и особенно после того, что, как вам известно, случилось со мной, когда я ходила в монастырь Серви. Но из всего того, что он придумывал, это мне кажется самым
   диким; подвергнуть свое тело поруганию и еще быть виновницей в смерти того человека, который меня обесчестит. Нет, если б я осталась только одна на человеческий, я не думаю, чтоб даже и тогда я решилась
   на подобное дело.
   Сострата. Ну, я так много разговаривать не умею.
   Ты поговори с монахом, увидишь, что он тебе скажет; и исполни то, что будут тебе советовать он,
   мы и все, кто тебе желает добра.
   Лукреция. Меня в холодный пот бросает, так я страдаю.
  

Сцена одиннадцатая.

Тимотео, Лукреция, Сострата.

   Тимотео. Добро пожаловать! Я знаю, что вам нужно от меня; мессер Нича мне сказывал. Поистине вам говорю, я более двух часов сидел над книгами и изучал это дело и, после долгого исследования, нашел многое, что, как в частности, так и вообще, подходит к нам.
   Лукреция. Да вы говорите серьезно или шутите?
   Тимотео. Ах, мадонна Лукреция, разве этим шутят? Разве вы меня первый день знаете?
   Лукреция. Нет, отец; но это дело мне кажется самым диким и неслыханным.
   Тимотео. Мадонна, я вам верю; но я не желал бы, чтобы вы так говорили. Есть много вещей, которые издали кажутся ужасными, невыполнимыми, дикими; но когда ты подойдешь к ним, они делаются легкими, сносными, обыкновенными. Правду говорят, что у страха глаза велики. Вот и наше дело такое же.
   Лукреция. Дай-то Бог!
   Тимотео. Я хочу возвратиться к прежнему разговору. В делах совести вы должны руководствоваться следующим общим правилом: где добро верное, а зло не верное, там не нужно упускать этого добра из боязни этого зла. В нашем деле добро верное в
   том, что вы забеременеете и доставите новую душу Господу Богу. Не верное зло в том, что тот, кто будет почивать с вами после принятия вами лекарства, умрет; но ведь бывают и такие, что и не умирают. Но так как это дело сомнительно, поэтому лучше, что б мессер Нича не подвергал себя опасности. А что до того, будто самое это дело есть грех, так это басня, потому что грешит воля, а не тело: сущность греха неприятности; а вы доставите мужу удовольствие; он находит в этом удовольствие, а вам это не нравится. Кроме того, во всех делах нужно обращать внимание на конечную цель. Ваша цель занять место в раю и доставлять удовольствие мужу. Библия говорит, что дочери Лота, думая, что они остались одни на свете, имели связь с отцом, а так как их намерение было доброе, они не согрешили.
   Лукреция. Чему вы меня учите!
   Сострата. И пусть учит, дочка! Разве ты не знаешь, что у женщины, у которой нет детей, нет и дома: умрет муж, и останется она, как зверь, без пристанища, покинутая всеми.
   Тимотео. Я клянусь вам, мадонна, этим святым сердцем, что исполнить в этом случае желание вашего мужа будет такой же грех, как есть мясное в среду; то есть весь грех тут до святой воды.
   Лукреция. До чего вы меня, отец, доводите!
   Тимотео. Довожу до того, что вы всю жизнь будете за меня богу молить и в будущем году будете гораздо веселее, чем теперь.
   Сострата. Она сделает то, что вам угодно. Сегодня вечером я сама уложу ее в постель. Чего ты боишься, дурочка? Да у нас здесь найдется пятьдесят женщин, которые возблагодарили бы небо за это.
   Лукреция. Я согласна; но я не думаю, что доживу до утра.
   Тимотео. Не бойся, дочь моя; я помолюсь Богу за тебя: я прочту молитву ангелу Рафаэлю, что б Он тебя охранял. Идите в час добрый и готовьтесь к таинству, потому что уже вечереет.
   Сострата. Мир вам, отче.
   Лукреция. Боже, сохрани меня с Богородицей от всякой напасти!
  

Сцена двенадцатая.

Тимотео, Лигурио, мессер Нича.

   Тимотео. Лигурио, выходите!
   Лигурио. Как дела?
   Тимотео. Хороши. Они ушли домой, дав согласие все исполнить; теперь затруднений не будет, мать останется у нее и хочет сама уложить ее в постель.
   Нича. Да вы правду говорите?
   Тимотео. Вот чудесно! Вы уже исцелились от глухоты?
   Лигурио. Святой Климентий его помиловал.
   Тимотео. Не хотите ли пожертвовать его образ, чтобы возбудить толки в народе, это было бы выгодно мне и вам.
   Нича. Не будем уклоняться в сторону. Будет ли мне жена сопротивляться?
   Тимотео. Говорю вам, нет.
   Нича. Я самый счастливый человек в свете.
   Тимотео. Я этому верю. Вы вот воспитаете мальчика, а у других нет как нет.
   Лигурио. Идите, отец, принимайтесь за свои молитвы, если что еще понадобится, мы вас сыщем. Вы, мессер, идите домой и поддерживайте решимость вашей жены, я пойду к магистру Каллимако и скажу, чтоб он прислал вам лекарство; а в час ночи вы выходите, мне нужно вас видеть, чтобы распорядиться, как нам поступать в четыре часа.
   Нича. Ты говоришь дело; прощайте!
   Тимотео. Идите с Богом.

Канцона.

   Как приятен обман, доведенный до желанного и дорогого конца, он освобождает от беспокойства и делает сладким все горькое. Возвышенное и редкое средство, ты показываешь прямой путь блуждающим душам; ты своим могуществом, счастливя человека, обогащаешь Амура; ты один своими святыми советами побеждаешь камни, яды и очарования.
  

Действие четвёртое.

Сцена первая.

   Каллимако (один). Я бы очень желал знать, что они тут сделали. Может ли быть, чтобы я не увидел Лигурио, еще нет двадцати трех часов... Нет, уж двадцать четыре. В каком жалком положении я находился и теперь нахожусь. Это правда, что счастье и природа держат нас в равновесии: она никогда не дает тебе хорошего, чтобы не подбавить и худого. Насколько вырастает во мне надежда, настолько же вырастает и страх. Ах, я несчастный! Возможно ли далее жить в таких беспокойствах, беспрестанно
   волнуясь то страхом, то надеждой. Я корабль, обуреваемый двумя противоположными ветрами; чем ближе пристань, тем страшнее. Глупость мессера Ничи дает мне надежду; ум и твердость Лукреции населяют во мне страх. Ах, нигде-то я себе покоя не нахожу! Сколько раз я хотел пересилить себя! Опомнюсь от своего безумия да и говорю себе: что
   ты делаешь? Не с ума ли ты сошел? Когда ты достигнешь цели, что будет потом? Тогда ты сознаешься в своем заблуждении и раскаешься, что потратил столько усилий и трудов. Разве ты не знаешь, как мало хорошего человек находит при исполнении своих желаний, сравнительно с тем, что он мечтал там найти? С другой стороны, самое худшее, что
   тебе предстоит,-- это умереть и попасть в ад. Уж довольно народу померло, и много порядочных людей в аду: ужли тебе не стыдно идти туда же? Укрепись против судьбы; беги от беды или, если не можешь бежать, стерпи ее, как мужчина. Не унижайся, не ослабевай, как женщина. Я от всего сердца старался поступать таким образом, но не мог; потому что, охваченный со всех сторон желанием обладать ею хоть час, я чувствую себя потерянным от головы до ног; ноги дрожат, внутренности поворачиваются, сердце колотит в грудь, руки опускаются, язык немеет, в глазах мутится, в мозгу мешается. Если б по крайней мере встретить Лигурио; я бы облегчил свою душу. Вот он бежит ко мне,
   его слова или несколько оживят меня, или совсем убьют.
  

Сцена вторая.

Лигурио, Каллимако.

   Лигурио. Никогда мне так не хотелось видеть Каллимако, и никогда я так не старался искать его. Вот если бы я нес ему дурные новости, так сейчас бы встретил. Я был у него дома, на площади, на рынке, у скамьи Спини, в ложах Торнаквинчи и не нашел нигде. У этих влюбленных ртуть в подошвах: они не могут постоять на месте.
   Каллимако. Лигурио идет сюда и смотрит по сторонам, не меня ли он ищет? Что же я стою, что не кличу его? Он, кажется, весел. Лигурио, Лигурио!
   Лигурио. Каллимако, где ты был?
   Каллимако. Какие новости?
   Лигурио. Хорошие.
   Каллимако. Вправду хорошие?
   Лигурио. Отличные.
   Каллимако. Лукреция согласна?
   Лигурио. Да.
   Каллимако. Монах свое дело сделал?
   Лигурио. Сделал.
   Каллимако. О, честный отец! Я буду вечно молить Бога за него.
   Лигурио. Вот хорошо! Как будет Бог одинаково награждать своей милостью, как за доброе, так и за худое. Да монаху не молитвы и нужны, а кой-что другое.
   Каллимако. Что же ему нужно?
   Лигурио. Деньги.
   Каллимако. Дадим. Сколько ты ему обещал?
   Лигурио. Триста дукатов.
   Каллимако. И хорошо.
   Лигурио. Доктор уже уплатил двадцать пять.
   Каллимако. Каким образом?
   Лигурио. Уплатил, и довольно с тебя.
   Каллимако. Что сделала мать Лукреции?
   Лигурио. Почти все. Как только она поняла, что ее дочь может провести эту приятную ночь без греха, она не переставала просить, приказывать, ободрять Лукрецию; так что и к монаху ее свела, и там так старались, что уговорили ее.
   Каллимако. О, боже! За какие мои заслуги такое мне счастье! Я умру от радости.
   Лигурио. Что это за народ! С радости ли, с горя ли ему во всяком случае умереть хочется. Лекарство у тебя готово?
   Каллимако. Готово.
   Лигурио. Что же такое ты пошлешь?
   Каллимако. Бокал "инокрасу" -- это укрепляет желудок и веселит мозг. Ай, ай, ай, я погиб!
   Лигурио. Что ты? Что еще?
   Каллимако. И уж тут средств нет.
   Лигурио. Да что за дьявольщина?
   Каллимако. И ничего сделать нельзя; я сам себя зарезал.
   Лигурио. Да чем? Что ж ты не говоришь? Да отними руки-то от лица!
   Каллимако. Ах, разве ты не знаешь, ведь я сказал мессеру Ниче, что ты, он, Сиро и я будем ловить кого-нибудь, чтоб уложить на постель с его женой?
   Лигурио. Ну, так что же?
   Каллимако. Как "что же"? Если я буду с вами, я уж не могу быть тем, кого вы ловите; если же я не буду с вами, он догадается, что его обманывают.
   Лигурио. Да, ты говоришь правду; но нет ли какого средства?
   Каллимако. Нет, я думаю.
   Лигурио. Есть, найдем.
   Каллимако. Какое?
   Лигурио. Дай немного подумать.
   Каллимако. Вот чем утешил! Я погиб, если ты целый час продумаешь.
   Лигурио. Я нашел.
   Каллимако. Что?
   Лигурио. Я устрою так, что монах, который нам помогал до сих пор, поможет и в этом последнем случае.
   Каллимако. Каким образом?
   Лигурио. Мы все будем переодеваться; я заставлю и монаха переодеться, изменить голос, лицо, манеры; и скажу доктору, что это ты. Он поверит.
   Каллимако. Это хорошо. А мне что делать?
   Лигурио. Вот что сделай: накинь плащ и с лютней в руках иди туда, в противоположную сторону от своего дома, да напевай песенку.
   Каллимако. С открытым лицом?
   Лигурио. Да, если ты наденешь маску, ему покажется подозрительным.
   Каллимако. Он меня узнает.
   Лигурио. Не узнает; по-моему, тебе следует перекосить лицо, открыть рот, сузить или оттопырить губы, зажмурить один глаз. Попробуй немного.
   Каллимако. Так, что ли?
   Лигурио. Нет.
   Каллимако. Ну, так?
   Лигурио. Не совсем.
   Каллимако. Ну, так вот?
   Лигурио. Так, так; вот это и запомни. У меня дома есть нос, вот бы ты наклеил его.
   Каллимако. Да, это хорошо. А потом что?
   Лигурио. Как ты покажешься с той стороны, мы будем здесь, отнимем у тебя лютню, схватим тебя, закружим, проводим тебя в дом, положим на постель; остальное уж ты сам должен.
   Каллимако. Все дело в том, чтоб войти.
   Лигурио. Войти-то туда ты войдешь; но устроить так, чтоб ты мог и опять туда приходить, зависит уж от тебя, а не от нас.
   Каллимако. Как же это сделать?
   Лигурио. Постарайся в эту ночь приобрести ее расположение; и прежде чем уйти, ты должен ей открыться; объясни ей нашу хитрость, покажи всю свою любовь к ней, скажи, что ты желаешь ей всякого блага; объясни ей, что она избегнет бесславия, оставаясь в дружбе с тобой; и как она подвергнется ему непременно, если отнесется к тебе враждебно. Невозможно, чтоб она не сошлась с тобой и чтоб не пожелала повторения этой ночи.
   Каллимако. Ты думаешь?
   Лигурио. Я уверен. Но не будем терять времени, уж два часа. Покличь Сиро, пошли лекарство к мессеру Ниче и жди меня дома. Я пойду за монахом, заставлю его переодеться и приведу сюда; позовем доктора и сделаем остальное.
   Каллимако. Хорошо, иди.
  

Сцена третья.

Каллимако, Сиро.

   Каллимако. Эй, Сиро.
   Сиро. Что угодно?
   Каллимако. Выйди сюда.
   Сиро. Я здесь.
   Каллимако. Возьми серебряный бокал, который стоит в спальне в шкафу, покрой его тафтой и принеси сюда; да смотри, не пролей дорогой.
   Сиро. Сейчас будет готово.
   Каллимако. Он уж десять лет у меня и всегда служил верно. Я думаю, что и в этом случае можно ему до вериться; и хотя я ему ничего не говорил о нашем замысле, но он догадывается, потому что он плут, и я замечаю, что ведет себя, приноравливаясь к делу.
   Сиро. Вот бокал.
   Каллимако. Хорошо. Поди сейчас в дом к мессеру
   Нича и скажи ему, что вот лекарство, которое должна принять его жена сейчас после ужина; и чем раньше она поужинает, тем лучше. И скажи ему, что мы будем здесь на углу улицы в условленное время, чтобы выходил и он. Ступай скорей.
   Сиро. Иду.
   Каллимако. Стой, послушай! Если он захочет, чтоб ты подождал его, жди и приходи с ним вместе; если же нет, возвращайся сюда ко мне, как только отдашь ему это и исполнишь все, что тебе поручено.
   Сиро. Слушаю, мессер.
  

Сцена четвёртая.

   Каллимако (один). Я подожду, когда Лигурио возвратится с монахом. Кто сказал, что ждать очень неприятно, тот сказал правду. Я в минуту худею на десять фунтов, как только вздумаю, где я теперь и где могу быть через два часа и что может возникнуть какое-нибудь обстоятельство, которое разрушит мой замысел. И если так случится, эта ночь
   будет последняя в моей жизни; я или брошусь в Арно, или повешусь, или выброшусь за окно, или заколю себя кинжалом у ее дверей; что-нибудь да сделаю, только бы не жить более на свете. Вот Лигурио; это он. С ним еще кто-то; какой-то хромой, это, должно быть, переодетый монах. О, отцы! Узнай одного, так узнаешь всех. Кто ж это еще
   подходит к ним? Это, кажется, Сиро; он уж, видно, исполнил свое поручение; да, это он. Я подожду их здесь, чтоб условиться с ними.
  

Сцена пятая.

Сиро, Лигурио, Тимотео (переодетый), Каллимако.

   Сиро. Кто это с тобой, Лигурио?
   Лигурио. Хороший человек.
   Сиро. Он хромой -- или притворяется?
   Лигурио. Не твое дело.
   Сиро. Ох! Он смотрит большим негодяем.
   Лигурио. Замолчи; ты нам мешаешь! Где Каллимако?
   Каллимако. Я здесь. Добро пожаловать.
   Лигурио. Каллимако, дай ты наставление этому дурачине, Сиро: он уж наговорил пропасть глупостей!
   Каллимако. Сиро, слушай! Сегодня вечером ты должен исполнять все, что тебе скажет Лигурио; и исполняй так, как будто я сам тебе приказал; и все, что ты увидишь, прочуешь или услышишь, держи в глубокой тайне, если только ты ценишь во что-нибудь состояние, честь и жизнь мою и свое собственное благополучие.
   Сиро. Так и будет.
   Каллимако. Отдал ты доктору бокал?
   Сиро. Да, мессер.
   Каллимако. Что он сказал?
   Сиро. Что все будет исполнено, как сказано.
   Тимотео (к Лигурио). Это Каллимако?
   Каллимако. Я к вашим услугам. Условие между нами сделано; вы можете располагать мною и всем моим добром, как самим собой.
   Тимотео. Да, я слышал и верю; я и сам готов сделать для тебя то, чего не сделал бы ни для кого на свете.
   Каллимако. Ваши труды не пропадут даром.
   Тимотео. С меня довольно твоего расположения.
   Лигурио. Оставим церемонии. Мы пойдем переодеваться, я и Сиро. Ты, Каллимако, тоже поди с нами и приготовься идти -- делать свое дело. Отец подождет нас здесь; мы вернемся скоро и пойдем к мессеру Нича.
   Каллимако. Хорошо, пойдемте.
   Тимотео. Я вас буду ждать.

Сцена шестая.

   Тимотео ( один). Правду говорят, что дурное общество доводит людей до виселицы; часто одинаково попадешь в беду, то как за то, что ты ласков и добр, так и за то, что ты мошенник. Богу известно, что я никогда не помышлял обидеть кого-нибудь: сидел в своей келье, читал требник, беседовал с своими духовными детьми. Попался я этому дьяволу Лигурио и заставил он меня опустить палец в грех, потом я опустил
   руку да и весь влез, и не знаю теперь, как я
   оттуда вылезу. Впрочем, я утешаюсь тем, что в
   это дело замешано много лиц, значит, о нем и хлопотать будут многие. Но вот возвращаются Лигурио и слуга.
  

Сцена седьмая.

Тимотео, Лигурио и Сиро (переодетые).

   Тимотео. Ну, вот вы и вернулись.
   Лигурио. Хорошо ли так-то?
   Тимотео. Превосходно.
   Лигурио. Теперь не хватает только доктора; пойдем к его дому. Уж три часа с лишком; пойдем скорее.
   Сиро. Кто-то отворяет дверь, он либо слуга его?
   Лигурио. Нет, это он. Ха, ха, ха!
   Сиро. Ты смеешься.
   Лигурио. Да кто ж не засмеется? Он надел какой-то коротенький кафтанчик, который не закрывает задницы. Что за чертовщина у него на голове? Словно как меховой капюшон монашеский, и шпажонка еще. Ха, ха. И не знаю, что-то бормочет. Отойдем к стороне и услышим пожелание ему горя от жены...
  

Сцена восьмая.

   Мессер Нича (переодетый). Какие нежности выделывала моя дура-то! Послала горничную к своей матери, слугу в деревню. За это, пожалуй, я ее хвалю; но вот за это уж не похвалю: прежде чем она решилась идти в спальню, она столько гримас настроила. "Я не хочу... да как это можно... да что вы заставляете меня делать... Ох, да ах... да мамочка моя!" И если б мать не пугнула ее, она бы не пошла на постель. Лихорадка ее затряси! Я люблю женщин строгих, но уж не так: она мне голову свернула -- кошачьи ее мозги! Вот если бы кто сказал: " Надо повесить самую умную женщину во Флоренции"! Я знаю, что дело будет сделано, но, прежде чем покинуть спальню, я должен во всем убедиться собственными глазами. Ведь она откликнется, скажет: " Что я тебе сделала?" А ведь я одет очень хорошо. Как меня узнаешь? Я кажусь больше, моложе, проворнее; и не
   найдется такой женщины, которая бы попросила с меня денег за ночь. Но где же наши?
  

Сцена девятая.

Мессер Нича, Каллимако, Лигурио, Тимотео и Сиро.

   Лигурио. Добрый вечер, мессер.
   Нича (испугавшись). Ой, ай!
   Лигурио. Не бойтесь, это мы.
   Нича. А, вы все здесь. Ну, если бы я вас не узнал сразу, я бы вас пырнул этой шпагой в самом лучшем виде. Ты Лигу

Никколо Макиавелли

Мандрагора
Комедия в пяти действиях

   
   Перевод В. Ракинта
   Комедии итальянского Возрождения
   М., "Искусство", 1965
   

КАНЦОНА,
ИСПОЛНЯЕМАЯ ХОРОМ НИМФ И ПАСТУХОВ ПЕРЕД НАЧАЛОМ КОМЕДИИ

   Недолги жизни годы,
   и мукам нет числа.
   что смертным причиняют столько зла,
   
   и мы по доброй воле
   растрачиваем жизнь за годом год:
   ведь кто во имя доли
   печальной счастье у себя крадет,
   не замечает тот,
   что мир погряз в обмане,
   и бед не видит тех,
   что превращают всех в объект страданий.
   
   От скуки бесконечной
   укрывшись навсегда,
   мы в праздности беспечной
   приятно жизнь проводим хоть куда!
   Лишь для того сюда
   мы всем явились хором,
   что честь воздать хотим
   и торжествам самим и всем актерам.
   
   И по другой причине
   мы поспешили к вам:
   о добром властелине
   о вашем слава ходит здесь и там.
   Спасибо небесам,
   
   столь ваш удел удачен,
   что славьте своего
   владыку и того, кем он назначен!
   

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

   Каллимако.
   Сиро, его слуга.
   Нича, законник.
   Лукреция, жена Нича.
   Лигурио, парасит.
   Сострата, мать Лукреции.
   Фра Тимотео.
   Женщина.
   

Действие происходит во Флоренции.

ПРОЛОГ

   О добрый зритель, бог тебя храни,
   при том, что настроенье
   твое зависит, видимо, от нас.
   Узнаешь ты, какое в наши дни
   случилось приключенье,--
   молчи и не спускай со сцены глаз.
   Флоренцию сейчас
   твою тебе покажем
   и случай наш расскажем.
   В другой же раз тебя мы посмешим
   тем, что покажем Пизу или Рим.
   
   Вот одного законника жилье,
   который, изучая
   закон, Боэция осилил том.
   А вот -- Амура улица: ее
   коварна мостовая,--
   упав на ней, не встанешь нипочем.
   Узнаешь и о том,
   коль не уйдешь ты прежде,
   кто именно в одежде
   монаха -- настоятель иль аббат --
   во храме некий совершит обряд.
   
   Левее юноша один живет --
   Гваданьи Каллимако,
   что только из Парижа прикатил.
   Любезен он, достоинство блюдет,
   как все его товарищи, однако.
   Он девушку любил,
   любил что было сил
   и -- станет вам известно --
   с ней поступил нечестно,
   но я б хотел, чтобы любой из вас
   вот так обманут был хотя бы раз.
   
   Мандрагорой историю назвать
   решил ее создатель,
   а почему -- потом поймет любой.
   Коль скоро вздумаете вы скучать,
   не так уж горд писатель,
   чтоб вам не поднести бокал-другой.
   Любовник -- никакой,
   законник -- плут немалый,
   монах -- прегрешный малый,
   коварный и презренный парасит...
   Вам любоваться ими предстоит.
   
   И если глубины рассказ лишен
   и не украсит имя
   того, кто жаждет мудрецом прослыть,
   простите автора за то, что он
   сужденьями пустыми
   дерзнул досуг свой горький усластить,
   не вправе обратить
   глаза к другим предметам:
   ведь не дано при этом
   ему иными свойствами блеснуть,--
   труды его не ценятся ничуть.
   
   Какой награды ждать? Исподтишка
   любой, на что ни глянет,
   что ни увидит, все подряд клянет.
   Век нынешний -- не прошлые века,
   и, ясно, он не тянет
   ни в коей мере до былых высот.
   Прикинув наперед,
   что ругань -- неизбежна,
   иной из нас небрежно
   на голову свою рожает труд,
   который ветры в клочья разорвут.
   
   Но если б даже этого творца,
   схватив за космы, в чувство
   привесть надумал кто-то и от дел
   отставить, я пугнул бы наглеца,
   чье первое искусство --
   хула. Несладок авторов удел:
   ведь мир не преуспел
   в сужденьях об успехе,
   коль скоро пустобрехи
   суют рецепты, но кому?-- Тому,
   кто не чета из них ни одному.
   
   Но пусть злословят все, кому не лень.
   Не будем опозданье
   затягивать и действие начнем,
   оценки тех, чьи мысли -- набекрень,
   оставив без вниманья.
   На сцене -- Каллимако, и при нем --
   слуга. Вы обо всем
   узнать довольно скоро
   сумеете, коль скоро
   не будете по ходу дела спать
   или того, чего не будет, ждать.
   

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Каллимако, Сиро.

   Каллимако. Сиро, не уходи! Ты мне нужен.
   Сиро. Я здесь.
   Каллимако. Я думал, ты был удивлен моим внезапным отъездом из Парижа, а теперь дивишься, что я живу здесь целый месяц, ничего не делая.
   Сиро. Что правда, то правда.
   Каллимако. Если я до сих пор не сказал тебе то, что скажу сейчас, это не потому, что я не доверял тебе. Я считаю более правильным, не будучи к тому вынужденным, не говорить о вещах, которые желаешь сохранить в тайне. Но так как я думаю, что мне может понадобиться твоя помощь, я хочу сказать тебе все.
   Сиро. Я ваш слуга. Слуги никогда не должны спрашивать господ и разузнавать об их делах. Но когда господа сами говорят о них, они должны служить верой и правдой. Так я всегда поступал и буду поступать впредь.
   Каллимако. Знаю, знаю. Думается, ты слышал от меня уж тысячу раз -- но не беда, если услышишь и в тысячу первый, -- что мне было десять лет, когда после кончины отца и матери опекуны отправили меня в Париж, где я прожил двадцать лет. А так как на десятый год моего пребывания там начались, походом короля Карла, воины в Италии, опустошившие эту страну, я решил остаться в Париже и никогда не возвращаться на родину, полагая, что могу жить на чужбине в большей безопасности, чем здесь.
   Сиро. И правильно рассудили.
   Каллимако. Распорядившись продажей всего моего имущества, за исключением этого дома, я остался жить в Париже, где провел еще десять лет в полном довольстве.
   Сиро. Я знаю.
   Каллимако. Распределив время между ученьем, удовольствиями и делами, я прилежал к этим занятиям так, чтобы одно не мешало другому. Благодаря этому, как ты знаешь, я жнл в полном покое, помогая каждому и стараясь никого не обижать, так что -- мне сдавалось -- я был угоден в равной мере и горожанам и дворянам, чужеземцу и французу, бедному и богатому.
   Сиро. Истинная правда.
   Каллимако. Но Фортуна, которой показалось, что мне жилось слишком хорошо, устроила так, что в Париже очутился некий Камилло Кальфуччи.
   Сиро. Я начинаю догадываться о вашей беде.
   Каллимако. Его, как и других флорентийцев, я часто приглашал к себе, н раз во время беседы случилось, что мы заспорили, где женщины красивее -- в Италии или во Франции; и так как я не мог судить об итальянских, будучи малышом, когда уехал, какой-то другой флорентиец, находившийся там, принял сторону француженок, а Камилло -- сторону итальянок. После многих приведенных каждым из них доводов Камилло сказал, почти запальчиво, что если бы все итальянки были уродами, то все равно одна его родственница в состоянии восстановить их честь.
   Сиро. Теперь уж мне ясно, что вы собираетесь поведать.
   Каллимако. И он назвал мадонну Лукрецию, супругу мессера Нича Кальфуччи, которой расточил столько похвал, превознося и ее красоту и ее нрав, что все мы одурели; а во мне он пробудил такое желание видеть ее, что я оставил всякие другие помыслы и, не думая более нн о войнах, ни о мире Италии, пустился в путь. Приехав сюда, я нашел, что слава мадонны Лукреции была много ниже действительности -- что случается весьма редко, -- и возгорелся таким желанием обладать ею, что места себе не могу найти.
   Сиро. Если бы вы сказали мне об этом в Париже, я знал бы что посоветовать вам. А теперь мне ничего не приходит на ум.
   Каллимако. Я тебе рассказал это не для того, чтобы просить твоего совета, но чтобы хоть несколько облегчить себе душу и чтобы ты запасся мужеством помогать мне, если к тому появится надобность.
   Сиро. На это я готов. Но какую вы имеете надежду на успех?
   Каллимако. Увы, никакой, или почти никакой. Прежде всего моему умыслу противится ее нрав, честный и чуждый всяким любовным шашням; у нее богатый муж, который пляшет под ее дудку, и хоть он и не молод, но далеко еще, по-видимому, не старик; у нее нет родственников или соседей, с кем бы она могла посещать вечерники, празднества или другие увеселения, которыми обычно развлекаются молодые дамы. Из ремесленников никто в их дом не ходит, служанки и слуги трепещут перед ней, так что нечего и думать о подкупе.
   Сиро. Что же, вы полагаете, можно предпринять?
   Каллимако. Нет такого безнадежного дела, в котором бы не было хоть искры надежды; пусть она будет слабой и тщетной -- воля человека и желание довести дело до конца не дают ей казаться таковой.
   Сиро. Итак, что же вас заставляет надеяться?
   Каллимако. Два обстоятельства: во-первых, глупость мессера Нича -- он, хоть и доктор, самый большой олух во всей Флоренции; во-вторых, желание обоих иметь детей, ибо, будучи уже шесть лет женаты и не произведя на свет потомства, они, при своем богатстве, умирают от желания иметь детей. Ну и, пожалуй, то, что ее мать всегда была бабой свойской. Теперь она разбогатела, и я не знаю, как к ней подступиться.
   Сиро. Вы еще ничего не пробовали предпринять?
   Каллимако. Пробовал, да это сущая малость.
   Сиро. Что же вы сделали?
   Каллимако. Ты знаешь Лигурио, который постоянно ходит ко мне обедать? Он раньше промышлял сватовством, а теперь занялся выклянчиванием ужинов и обедов, так как он человек приятный, то мессер Нича с ним на короткой ноге. Лигурио же околпачивает его. И хоть мессер Нича не приглашает его к столу, зато ссужает то и дело деньгами. Я подружился с ним и поведал ему о своей любви; он обещал помогать мне руками и ногами.
   Сиро. Берегитесь, как бы он вас не надул; эти блюдолизы -- народ ненадежный.
   Каллимако. Правда. Тем не менее, когда такому молодчику выгодно, он будет служить тебе верой и правдой. Я обещал, если дело выгорит, отблагодарить его изрядной суммой; ну а не выгорит, так он сорвет с меня обед и ужин, которые я все равно не стал бы есть в одиночестве.
   Сиро. Что он обещал сделать?
   Каллимако. Он обещал убедить мессера Нича поехать с женой в мае на купания.
   Сиро. А вам-то какая от этого польза?
   Каллимако. Какая? А то, что пребывание там могло бы изменить ее нрав, ибо в таких местах только и делают, что развлекаются. И я бы отправился туда, устраивая всевозможные увеселения, не жалея никаких денег, вошел бы к ним в дом. Почем знать! Потихоньку-помаленьку время работает на нас.
   Сиро. Это я одобряю.
   Каллимако. Лигурио ушел от меня утром и сказал, что будет говорить об этом деле с мессером Нича, а потом сообщит мне ответ.
   Сиро. Вот они вместе идут сюда.
   Каллимако. Я отойду в сторону, чтобы потом переговорить с Лигурио, когда тот отделается от доктора. А ты возвращайся домой к своей работе; если понадобишься, я дам знать.
   Сиро. Иду.
   

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Нича, Лигурио.

   Ннча. По моему рассуждению, твои советы хороши. Я говорил вчера вечером об этом с женой: она хотела сегодня дать ответ. Но, по правде сказать, я не очень-то охотно решаюсь на это.
   Лигурио. Почему?
   Нича. Я не люблю расставаться с насиженным местом. Переправлять жену, служанку, весь скарб -- мне все это не по нутру. К тому же я советовался вчера с различными медиками: один сказал, чтоб я ехал в Сан-Филиппо, другой -- в Порретту, третий -- в наше поместье, и они мне все показались порядочными дураками; по правде сказать, эти доктора медицины сами не знают, что говорят.
   Лигурно. То, что вы раньше сказали, вам, должно быть, особенно не по душе: вы ведь не привыкли терять из виду купол вашего собора.
   Нича. Ты ошибаешься. Когда я был помоложе, я был куда как прыток: без меня не обходилась ни одна ярмарка в Прато и во всей округе нет ни одного замка, где бы я не побывал. Более того, я был даже в Пизе и в Ливорно, вот как!
   Лигурио. В Пизе вы должны были видеть carrucola.
   Нича. Ты хочешь сказать, Verrucola?
   Лигурио. Да-да, Verrucola. В Ливорно вы видели море?
   Нича. Разумеется, я его видел.
   Лигурио. На сколько оно больше, чем Арно?
   Нича. Чем Арно? Оно в четыре раза больше, нет, в шесть раз... пожалуй, даже в семь, если хочешь знать, и всюду вода, вода, вода.
   Лигурио. В таком случае меня удивляет, что вам так трудно собраться на какие-то жалкие воды...
   Нича. У тебя еще молоко на губах не обсохло, и тебе кажется безделицей поставить все вверх дном. Впрочем, мне так хочется иметь детишек, что я готов на все. Поговори ты с этими учеными медиками, спроси, куда они мне посоветуют ехать. Я пока побуду с женой, а там снова встретимся.
   Лигурио. Отлично.
   

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Лигурио, Каллимако.

   Лигурио. Не думаю, чтобы на свете сыскался другой такой болван. А как взыскала его Фортуна! Богат, жена красавица, умная, благонравная и способная править целым королевством. Мне кажется, редко сбывается в браке пословица: ровня к ровне. Часто можно видеть, как человек умный получает в жены дурочку, и, наоборот, женщина умная -- глупого мужа. Но глупость нашего мессера имеет ту хорошую сторону, что Каллимако есть на что надеяться. Да вот и он! Кого ты тут подстерегаешь, Каллимако?
   Каллимако. Я видел тебя с доктором и ждал, покуда ты от него отвяжешься, чтоб узнать, чего ты добился.
   Лигурио. Ты же знаешь, что он за человек: в нем мало здравого смысла, еще меньше решительности, и вдобавок он неохотно покидает Флоренцию. Однако я его расшевелил, и он пообещал сделать все. Я думаю, что поездка осуществится, вот не знаю только, подвинет ли она наше дело.
   Каллимако. Почему?
   Лигурио. Кто знает! Тебе известно, что на купания съезжаются люди всякого состояния. Может статься, что кому-нибудь мадонна Лукреция приглянется не меньше, чем тебе, и этот кто-нибудь окажется и побогаче тебя да и пообаятельнее. Вот и получится, что наши усилия пойдут на пользу другому. Может статься и так, что обилие соискателей сделает ее непреклонной или же, став более податливой, она подарит свою благосклонность не тебе.
   Каллимако. Пожалуй, ты прав. Но что же делать? Какое решение принять? Что придумать? Мне необходимо испробовать любое средство, какое бы трудное, опасное, пагубное, позорное оно ни было. Лучше умереть, чем жить так. Если б я мог спать ночью, если б я мог есть, если б я мог разговаривать, если б я мог находить в чем-либо удовольствие, я бы терпеливо дожидался благоприятного случая. Но для моего недуга нет лекарства! Если хоть какой-нибудь план не поддержит во мне надежду, не жилец я на этом свете! И поскольку все равно смерти мне не миновать, я не страшусь ничего и готов ухватиться за любое решение, пусть самое жестокое, зверское, нечестивое
   Лигурио. Не говори так! Обуздай порыв своей страсти!
   Каллимако. Ты хорошо видишь, что, обуздывая страсть, я лишь подогреваю ее. Потому необходимо либо убедить его поехать на воды, либо избрать иной путь, который подал бы мне надежду, если ие основательную, то по крайней мере кажущуюся, дабы я мог лелеять мысль, хотя бы немного утишающую мои жестокие страдания.
   Лигурио. Я готов помочь тебе.
   Каллимако. Верю, хоть н знаю, что вашему брату жизнь не в жизнь, если они не морочат людей. Однако я не думаю оказаться в нх числе! Если б ты это сделал и я бы это приметил, то я постарался бы воздать тебе сторицей и ты потерял бы доступ в мой дом и всякую надежду получить то, что обещано тебе в будущем.
   Лигурио. Не сомневайся в моей верности. Если б даже тут не было пользы, к которой я так стремлюсь и на которую так надеюсь, я настолько понимаю твое желание, что жажду его исполнения почти так же сильно, как ты сам. Впрочем, чего уж тут говорить. Доктор поручил мне найти медика и узнать, на какие купания следует ехать. Я хочу, чтобы ты меня послушался и сказал, что ты изучал медицину и приобрел в Париже большую опытность. Он по глупости легко этому поверит, так как ты человек ученый и можешь задурить ему голову латынью.
   Каллимако. К чему это нам послужит?
   Лигурио. А к тому послужит, чтобы отправить его на те купания, на какие мы захотим, нли же к тому, чтоб выполнить некий иной план, который я измыслил и который будет короче, вернее и легче выполним, чем купание.
   Каллимако. Что ты говоришь?
   Лигурио. Я говорю, что, если у тебя хватит смелости и ты положишься на меня, я ручаюсь, не пройдет и суток, как дело будет сделано. И если б даже он был другим человеком, чем он есть, и стал бы доискиваться, медик ты или нет, то краткость времени и сами обстоятельства дела не позволят ему усомниться в этом, а если он даже н усомнится, то не успеет нам помешать.
   Каллимако. Ты воскрешаешь меня! Это слишком большое обещание, и ты подаешь мне слишком большую надежду! Что ты придумал?
   Лигурио. Ты узнаешь это в свое время. Теперь я тебе ничего не скажу -- нам едва хватит времени на дело, не то что на разговоры. Ступай домой и дожидайся меня там, а я пойду к мессеру Нича, и, когда приведу его к тебе, следи внимательно за моими словами и сообразуй с ними свое поведение.
   Каллимако. Я так и сделаю, хотя, боюсь, ты исполняешь меня надеждой, которая развеется как дым.
   
   Амур напрасно всяк
   из тех, кто сам любви не испытает,
   определить мечтает
   главнейшее среди небесных благ?
   не зная, как живут и гибнут как,
   бегут добра и зла не сторонятся,
   и как надеются и как боятся,
   как меньше, чем других,
   любя себя самих,
   и как не только в людях -- и в богах
   твое оружье порождает страх.
   

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Лигурио, Нича, Сиро.

   Лигурио. Как я вам говорил, сам бог, видно, послал нам этого человека, чтоб исполнилось ваше желание. Он приобрел в Париже необыкновенный опыт, и, если он во Флоренции не занимался своим искусством, это не должно вас удивлять: причиной тому, во-первых, его богатство, а во-вторых, то, что он с часу на час собирается вернуться в Париж.
   Нича. В том-то и вся беда, дорогой мой! Я бы не хотел, чтоб он заварил кашу, а потом оставил меня ни с чем.
   Лигурио. Бойтесь не этого, он просто может не согласиться взяться за лечение; но уж если он возьмется, то не оставит, покуда не кончит.
   Нича. В этом отношении я полагаюсь на тебя. Что же касается его учености, то стоит мне только поговорить с ним -- и я скажу, действительно ли он муж науки, мне-то он не вотрет очки.
   Лигурио. Именно потому, что я знаю это, я и веду вас к нему, поговорите с ним; если он не покажется вам по своей внешности, по своей учености, по своему языку заслуживающим полного доверия, вы можете сказать, что я не Лигурио.
   Нича. Ну, куда ни шло, пойдем! Да где он живет?
   Лигурио. На этой же площади; вы стоите как раз против его двери.
   Нича. Ну, в добрый час!
   Аигурио. Аминь. (Стучит.)
   Сиро. Кто там?
   Лигурио. Дома Каллимако?
   Сиро. Дома.
   Нича. Почему ты не говоришь "магистр Каллимако"?
   Лигурио. Он не обращает внимания на подобный вздор.
   Нича. Не говори так! Воздавай ему должное; если ему самому это не нравится, его дело.
   

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Каллимако, Нича, Лигурио.

   Каллимако. Кто хочет видеть меня?
   Нича. Bona dies, domine magister.
   Каллимако. Et vobis bona, domine doctor.
   Лигурио. Как вам сдается?
   Нича. Хорошо, клянусь Евангелием!
   Лигурио. Если вы хотите, чтоб я оставался с вами, говорите так, чтоб я вас понимал, не то -- будьте здоровы!
   Каллимако. Что скажете хорошего?
   Нича. Да вот подите же! Я ищу две вещи, которые другой, быть может, стал бы избегать: хлопот для себя и для других. У меня нет детей, мне хочется иметь их, и, чтобы доставить себе эти хлопоты, я прихожу досаждать вам.
   Каллимако. Мне всегда будет приятно угодить вам и всем добродетельным и достохвальным людям, подобным вам, и я столько лет трудился в Париже, изучая медицину, для того, чтобы быть в состоянии служить таким людям.
   Нича. Премного благодарствую! И если бы вам встретилась надобность в моем искусстве, я бы вам услужил с охотой. Но вернемся ad rem nostram. Думаете ли вы, что купания могут расположить мою жену к зачатию? Я ведь знаю, что Лигурио сказал вам то, что он вам сказал.
   Каллимако. Так оно и есть. Но дабы исполнить ваше желание, необходимо знать причину бесплодия вашей супруги, ибо сему могут быть многие причины. Поелику причины бесплодия заключаются либо in semine, либо in matrice, либо in strumentis seminariis, либо in vulga, либо в причине посторонней.
   Нича. Это самый достойный человек, какого только можно сыскать!
   Каллимако. Помимо того, сие неплодие могло бы иметь своей причиной ваше бессилие; в таком случае не помогло бы никакое средство.
   Нича. Бессилие? О, вы меня уморите со смеху! Я не думаю, чтобы во всей Флоренции нашелся мужчина более крепкий, более сильный, чем я.
   Каллимако. Если дело не за этим, будьте покойны, мы уж сыщем для вас средство!
   Нича. Не найдется ли какого иного средства, чем купание? Я хотел бы избежать всех этих хлопот по переезду. Да и жена не очень-то охотно согласится уехать из Флоренции.
   Лигурио. Найдется. За это я вам ручаюсь. Каллимако уж чересчур осторожен. Разве ты мне не говорил, что можешь прописать некое питье, от которого женщина неукоснительно забеременеет?
   Каллимако. Говорил. Но я этого средства не пускаю в ход с людьми малознакомыми: я не хотел бы прослыть шарлатаном.
   Нича. Не сомневайтесь во мне. Вы так изумили меня вашими познаниями, что нет вещи, которой бы я не поверил либо не сделал по одному вашему слову.
   Лигурио. Я полагаю, вам необходимо посмотреть пробу.
   Каллимако. Без сомнения. Без этого никак нельзя обойтись.
   Лигурио. Позови Сиро, чтоб он пошел с доктором в его дом за пробой и потом вернулся сюда, а мы подождем его дома.
   Каллимако. Сиро, ступай с ним. А вы, мессер, если вам угодно, возвращайтесь поскорее, и мы уж придумаем что-нибудь.
   Нича. Как -- если мне угодно? Я мигом вернусь, я верю вам, как отцу родному.
   

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Нича, Сиро.

   Нича. Твой господни -- человек большого ума.
   Сиро. Большего, чем вы думаете.
   Нича. Он у французского короля в почете?
   Сиро. Еще бы!
   Нича. Потому-то он и живет охотно во Франции.
   Сиро. Я полагаю.
   Нича. И хорошо делает. В нашем городе скряга на скряге. Здесь не ценят способных. Если б он жил здесь, никто бы и не взглянул на него. Уж я-то это знаю, я, который в поте лица вызубрил свое право! Если б я был вынужден жить им хорош бы я был, скажу тебе!
   Сиро. Зарабатываете вы в год сто дукатов?
   Нича. Куда там, ни ста лир, ни ста гроссо! В этом городе, у кого из нашего брата нет своего состояния, на того и собака не взглянет; мы годны только на то, чтобы бегать по похоронам да помолвкам либо околачиваться день-деньской у проконсула. А мне и горюшка мало. Я ни в ком не нуждаюсь! Всем бы так жилось, как мне! Я, впрочем, помалкиваю, а то на твою же шею новый налог или другая какая докука, от которой пот прошибает.
   Сиро. Не сомневайтесь во мне.
   Нича. Мы у моего дома. Подожди меня здесь, я вернусь тотчас.
   Сиро. Ступайте.
   

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Сиро, один.

   Если б другие законники были таковы, натворили бы мы славных дел! Этот пройдоха Лигурио и мой сумасшедший господин, как пить дать, околпачат да еще и осрамят его. По правде сказать, я ничего против этого не имею, если бы только знать, что все останется шито-крыто. Ибо если все откроется, мне грозит расстаться с жизнью, а моему господину и с жизнью и со своим добром. Извольте видеть, он уже стал медиком! Не знаю, какой у них умысел и куда клонится их обман. Но вот идет доктор со склянкой в руке. Кого не рассмешил бы этот олух?
   

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Нича, Сиро.

   Нича (обернувшись к дому). Я во всем поступал по-твоему, а тут я хочу, чтоб ты раз сделала по-моему. Если б я мог думать, что у меня не будет от тебя детей, я бы лучше женился на крестьянке. Ты здесь, Сиро? Подойди ко мне. Сколько труда стоило мне получить от моей дурочки жены эту пробу. И не то чтоб она не хотела иметь детей -- она думает о них еще больше моего,-- но стоит мне попросить ее сделать какую-нибудь малость, начинается целая история.
   Снро. Имейте терпение: женщин можно добрым словом заставить сделать все, что угодно.
   Нича. Добрым словом! Надоели мне добрые слова. Ступай живо, скажи магистру и Лигурио, что я здесь.
   Сиро. Да вот они сами выходят из дома.
   

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Лигурио, Каллимако, Нича.

   Лигурио (к Каллимако). Доктора легко будет убедить, трудновато будет с женой, но и тут сыщется средство.
   Каллимако. Принесли вы пробу?
   Нича. Она у Сиро под полой.
   Каллимако. Дай-ка сюда. О! Эта проба показывает слабость почек.
   Нича. И мне она кажется мутноватой; однако она совсем свежая.
   Каллимако. Не удивляйтесь сему. Ибо mulieris urinae отличаются всегда большей густотой и белизной и меньшей красотой, чем у мужчин. Причина же сего, между прочим есть amplitudo canallum и смешение cum uriha eorum que ex matrice exeunt.
   Нича. Ах, прах тебя побери! Мне за ним не угнаться! Посмотрите, как он рассуждает об этой материи!
   Каллимако. Я боюсь, что она плохо укрывается ночью, посему жидкость и имеет грубый состав.
   Нича. Однако у нее славное одеяльце. Но она по четыре часа простаивает на коленях, перебирая четки, прежде чем улечься в постель. Вольно ей мерзнуть!
   Каллимако. Слушайте, доктор! Или вы имеете ко мне доверие, или нет; или я могу научить вас верному средству, или нет. Что до меня, я готов дать вам это средство. Если вы доверяете мне, вы возьмете его, и, если от сегодняшнего дня через год ваша жена не будет качать на руках малютку, я обязуюсь уплатить вам две тысячи дукатов.
   Нича. Говорите же! Я готов служить вам во всем и верю вам больше, чем моему духовнику.
   Каллимако. Вам должно быть известно, что нет более верного средства против женского бесплодия, чем питье, приготовленное из мандрагоры. Это средство, испытанное мною не один раз н всегда с успехом. Не будь его, королева Франции осталась бы бесплодной, как и бесчисленные другие принцессы этой страны.
   Нича. Возможно ли?
   Каллимако. Это так, как я вам говорю. И Фортуна к вам столь благосклонна, что я привез с собой все специи, которые кладутся в это питье, и вы можете получить его, когда захотите.
   Нича. Когда она должна принять его?
   Каллимако. Сегодня вечером, после ужина, ибо луна находится в благоприятном аспекте, это время самое подходящее.
   Нича. За этим дело не станет. Пропишите питье. Во всяком случае, я уж заставлю ее принять его.
   Каллимако. Но имейте только в виду, что первый мужчина, который будет иметь с ней дело после того, как она примет это питье, умрет в течение восьми дней, и ничто на свете не сможет его спасти.
   Нича. Тьфу, пропасть! Я не хочу такого угощения! Держи карман! В хорошее дело вы меня втравили!
   Каллимако. Успокойтесь: и от этого есть противоядие.
   Нича. Какое?
   Каллимако. Немедленно положить к ней другого мужчину, который, проведя с ней ночь, привлек бы на себя всю заразу от мандрагоры. А потом вы будете спать с ней безопасно.
   Нича. Я этого не хочу!
   Каллимако. Почему?
   Нича. Потому что я не желаю, чтобы моя жена стала девкой, а я -- рогачом.
   Каллимако. Что вы говорите, доктор? Я вас считал более разумным человеком. Вы колеблетесь сделать то, на что решились король Франции и столько вельмож, сколько их там ни на есть!
   Нича. Где я найду человека, который согласится на подобное безумие? Если я скажу ему это, он не захочет; если я ему не скажу, я его предам, а это дело уголовное. Я не хочу попасть в беду!
   Каллимако. Если вас только это тревожит, предоставьте всю заботу мне.
   Нича. Как вы это сделаете?
   Каллимако. Я вам скажу. Я дам вам питье сегодня вечером после ужина. Вы ей дадите выпить его и сейчас же уложите ее в постель, этак часов около десяти. Затем мы все переоденемся -- вы, Лигурио, Сиро и я -- пойдем по Новому Рынку, по Старому Рынку, и первому же праздношатающемуся молодчику, которого встретим, мы заткнем рот, отведем его под звуки палочных ударов в дом, в вашу спальню, в темноте положим его в постель, растолкуем, что ему нужно сделать,-- ручаюсь вам, затруднений не будет. Потом, на рассвете, вы его вытолкаете за дверь, и велите вымыть вашу жену и будете себе жить с ней на здоровье, без всякой помехи.
   Нача. Я согласен, раз ты говоришь, что король, принцы и вельможи прибегали к тому же способу. Но главное,-- чтобы никто о том не проведал. Подумай, дело ведь уголовное!
   Каллимако. Кто станет болтать про это?
   Нича. Остается одно затруднение, и самое крупное.
   Каллимако. Какое?
   Нича. Добиться согласия моей жены. Я думаю, она никогда не решится на это.
   Каллимако. Вы правы. Но я предпочел бы никогда не быть женатым, если не могу заставить свою жену слушаться меня.
   Лигурио. Мне пришло в голову одно средство
   Нича. Какое?
   Лигурио. Действовать через ее духовника.
   Каллимако. Кто склонит к тому духовника?
   Лигурио. Ты, я, деньги, наша испорченность, испорченность монахов.
   Нича. Я боюсь только, по моему настоянию она не захочет пойти к духовнику.
   Лигурио. И для этого есть средство.
   Нича. Скажи мне!
   Лигурио. Пошлите ее к матери.
   Нича. Ей она доверяет.
   Лигурио. Я уверен, что ее мать станет на нашу сторону. Не будем терять время -- уж скоро вечер. Ступай, Каллимако, прогуляться и в восемь часов жди нас дома с готовым питьем. Мы с доктором пойдем к матери убеждать ее, я ведь с ней знаком. Потом мы отправимся к монаху и сообщим вам, что нам удалось сделать.
   Каллимако. Ах! Не оставляй меня одного!
   Лигурио. Ты спятил.
   Каллимако. Куда мне идти теперь?
   Лигурио. Пошляйся по Флоренции. Флоренция велика.
   Каллимако. Да я еле на ногах стою.
   
   О, сколь же счастлив тот, кто
   глуп не в меру,
   а также принимает все на веру!
   Чужд честолюбья он
   и страха чужд тем боле
   и потому лишен
   семян тоски и боли.
   Сей доктор ради роли
   отца поверить рад,
   что и осел крылат.
   Все остальное он забыл на свете,
   мечтая, чтобы в доме были дети.
   

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Сострата, Нича, Лигурио.

   Сострата. Я не раз слыхала, что разумный человек должен выбирать из двух зол меньшее. Если, чтобы иметь деток, у вас нет иного средства, то приходится применить это, раз в нем нет греха.
   Нича. Ну разумеется!
   Лигурио. Ступайте к вашей дочери, а мы с мессером пойдем к фра Тимотео, ее духовнику, и поведаем ему, в чем дело, так что вам ничего и говорить не нужно. Вы увидите сами, что он вам скажет.
   Сострата. Так будет лучше всего. Вам идти в ту сторону, а я пойду к Лукреции и уговорю ее, во всяком случае, посоветоваться с монахом.
   

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Нича, Лигурио.

   Нича. Ты, быть может, удивлен, Лигурио, что нужно столько уловок, чтобы склонить мою жену. Но если бы ты знал все, ты бы не удивлялся.
   Лигурио. Я думаю, это происходит оттого, что все женщины подозрительны.
   Нича. Не в том дело. Она была самым кротким и покладистым существом на свете. Но после того как одна соседка сказала ей, что если она обещается простоять сорок ранних обеден у сервитов, то она понесет, она дала обет и ходила в монастырь раз двадцать. Что же вы думаете? Один из этих жирных монахов начал обхаживать ее, так что она больше не пожелала туда ходить. Как ужасно, что те, кому следовало бы подавать нам добрые примеры, на самом деле такие распутники. Правду я говорю?
   Лигурио. Еще бы, черт побери!
   Нича. С тех пор у ней ушки на макушке, и хоть она молчит, но упорство ее сломить невозможно.
   Лигурио. Еще бы! Но обет, о котором вы говорили, так и не был выполнен?
   Нича. Ее освободили от него.
   Лигурио. Хорошо. Кстати, если вы при деньгах, дайте мне двадцать пять дукатов: в подобных случаях скупиться не надо. Необходимо заручиться сейчас же дружбой монаха и подать ему надежду на большее.
   Нича. Бери, бери! Мне не жалко. Я выгадаю на другом.
   Лигурио. Эти монахи народ продувной; оно и понятно: им ведомы и наши грехи и их собственные. Кто их не знает насквозь, мог бы легко попасть впросак и не сумел бы склонить их на свою сторону. Поэтому я не хотел бы, чтобы вы, разговаривая с ними, испортили дело: ведь ваш брат проводит весь день в ученых занятиях и понимает толк в книгах, а в делах житейских ничего ие смыслит. (В сторону.) Он так глуп, что я боюсь, как бы он не испортил всего дела.
   Нича. Скажи мне, что я, по-твоему, должен делать?
   Лигурио. Не мешать мне и молчать, покуда я не подам вам знак.
   Нича. Отлично. Какой же ты сделаешь знак?
   Лигурио. Я закрою один глаз и прикушу губу. Стойте! Мы устроим иначе. Когда вы последний раз разговаривали с монахом?
   Нича. Лет десять тому назад.
   Лигурио. Прекрасно. Я скажу, что за это время вы оглохли; вы не отвечайте ни на одни его вопрос и молчите, пока мы не заговорим громко.
   Нича. Ладно.
   Лигурио. Не обращайте внимания, если я скажу такое что вам покажется противным нашим желаниям: все обратится в нашу пользу.
   Нича. В добрый час!
   

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Фра Тимотео, женщина.

   Фра Тимотео. Если вы хотите исповедаться, я готов исполнить ваше желание.
   Женщина. Не сегодня. Меня ждут, и с меня довольно было хоть немного облегчить душу. Отслужили вы мессы пресвятой богородице, о которых я вас просила?
   Фра Тимотео. Как же, как же, мадонна.
   Женщина. Вот вам флорин, и каждый понедельник в течение двух месяцев служите обедню за упокой души моего мужа. И хоть был он грубый человек, а все же плоть дает себя знать и я не могу не пожалеть, когда вспоминаю о нем. А как вы думаете, он в чистилище?
   Фра Тимотео. Без сомнения.
   Женщина. Уж, право, не знаю. Вам ведь известно, что он со мной иногда вытворял. Сколько раз я вам жаловалась на него. Я избегала его, как могла, но он был так назойлив. О господи боже!
   Фра Тимотео. Не сомневайтесь. Милосердие божье велико. Если у человека нет недостатка в добром намерении, всегда есть время покаяться.
   Женщина. А как вы думаете, придет в этом году турок в Италию?
   Фра Тимотео. Если не будете молиться -- придет.
   Женщина. Боже милостивый, помоги нам! Я страсть боюсь, как бы эти дьяволы не посадили меня на кол. Но я вижу тут знакомую. Пойду к ней. Всего вам доброго.
   Фра Тимотео. Ступайте с миром.
   

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Фра Тимотео, Лигурио, Нича.

   Фра Тимотео. Правду говорят, что женщины -- самые милосердные существа на свете, но зато и самые надоедливые. Кто их избегает, гонит и докуку и пользу: кто с ними водится, имеет и пользу и скуку. Да и то правда, нет меда без мух. Что вы поделываете, люди добрые? Да не мессер ли это Нича?
   Лигурио. Говорите громче: он так оглох, что как есть ничего не слышит.
   Фра Тимотео. Добро пожаловать, мессер.
   Лигурио. Громче!
   Фра Тимотео. Добро пожаловать!
   Нича. Рад вас видеть, отец.
   Фра Тимотео. Что поделываете?
   Нича. Все в порядке, благодарствую.
   Лигурио. Обращайтесь ко мне, отец. А то, если будете стараться, чтобы ои вас услышал, наделаете шуму на всю площадь.
   Фра Тимотео. Что вам нужно от меня?
   Лигурио. Вот этот мессер Нича и другой почтенный человек, о котором вы еще услышите, хотят раздать на бедных несколько сот дукатов.
   Нича. Тьфу, пропасть!
   Лигурио. Молчите, чтоб вас! Это ведь не так много. Не удивляйтесь, отец, тому, что он говорит: он не слышит, а ему иногда кажется, что он слышит, вот он и отвечает невпопад.
   Фра Тимотео. Продолжай, пусть его говорит что хочет.
   Лигурио. Часть денег у меня с собой. Они хотят, чтобы вы распределили их.
   Фра Тимотео. Весьма охотно.
   Лигурио. Но прежде чем деньги эти будут даны, нужно, чтобы вы помогли нам в одном необычном случае, происшедшем с мессером. Вы одни можете помочь там, где замешана честь всего его дома.
   Фра Тимотео. В чем дело?
   Лигурио. Я не знаю, был ли вам знаком Камилло Кальфуччи, племянник этого мессера?
   Фра Тимотео. Да, я знаю его.
   Лигурио. Год назад он уехал по делам во Францию, и, так как жена его умерла, он оставил взрослую дочку на попечении в одном монастыре, название которого я вам пока не могу назвать.
   Фоа Тимотео, Что же случилось?
   Лигурио. Случилось то, что либо по оплошности монахинь, либо по ветренности девицы она оказалась беременной на пятом месяце, так что если не пособить беде благоразумием, то доктор, монахини, девица Камилло, дом Кальфуччи будут опозорены. А доктор так близко принимает это к сердцу, что, если дело удастся скрыть, он дал обет пожертвовать на богоугодные дела триста дукатов.
   Нича. Что ты мелешь?!
   Лигурио. Молчите! И он сделает пожертвование через вас. Вы один да еще аббатиса можете нам помочь.
   Фра Тимотео. Каким образом?
   Лигурио. Убедите аббатису дать девице питье, от которого она выкинет.
   Фра Тимотео. Об этом еще нужно подумать.
   Лигурио. Судите сами, сколько отсюда проистекает добра: вы спасаете честь монастыря, честь девицы, честь ее родителей, вы возвращаете отцу дочь, вы делаете приятное мессеру и всем его родственникам, раздаете столько милостыни, сколько можно раздать из этих трехсот дукатов. А с другой стороны, вы не вредите никому, кроме кусочка нерожденного, бесчувственного мяса, которое и без того может погибнуть тысячами способов. И по-моему, хорошо то. что причиняет добро наибольшему числу людей и чем наибольшее число людей довольно.
   Фра Тимотео. Ну, во имя божье, будь по-вашему! Ради создателя и милосердия пусть будет все сделано, как вы хотите. Назовите мне монастырь, дайте мне питье, а если можно, то и денежки, чтобы я мог начать творить благостыню.
   Лигурио. Теперь я вижу, что вы тот монах, за которого я вас почитал. Возьмите эти двадцать пять дукатов. Монастырь зовется... Погодите, я вижу в церкви женщину, которая делает мне знаки; я сию минуту вернусь. Не оставляйте мессера Нича, я ей должен сказать всего два слова.
   

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Фра Тимотео, Нича.

   Фра Тимотео. На каком бишь месяце эта девица, сказали вы?
   Нича. У меня голова идет кругом.
   Фра Тимотео. Я говорю, на каком месяце эта девица?
   Нича. Чтоб ему пусто было!
   Фра Тимотео. Почему?
   Нича. Потому!
   Фра Тимотео. Ну и попал я в передрягу! Навязались мне сумасшедший да глухой. Одни удирает, другой не слышит. Но если только эти дукаты не из меди, я распоряжусь ими лучше, чем они. Но вот возвращается Лигурио.
   

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Лигурио, фра Тимотео, Нича.

   Лигурио. Успокойтесь, мессер. У меня большая новость, отец!
   Фра Тимотео. Какая?
   Лигурио. Женщина, с которой я только что говорил, сообщила, что та девица выкинула без посторонней помощи.
   Фра Тимотео. Прекрасно, но милостыня в ваш карман уже не вернется.
   Лигурио. Что вы этим разумеете?
   Фра Тимотео. Я разумею, что у вас тем более оснований сделать это пожертвование.
   Лигурио. Пожертвование будет сделано, если вы хотите, но только нужно, чтобы вы помогли доктору в другом деле.
   Фра Тимотео. В каком деле?
   Лигурио. В деле менее важном, менее соблазнительном, более приятном для нас, более выгодном для вас.
   Фра Тимотео. В чем же оно состоит? Я уж связан с вами и, сдается мне, так тесно сдружился, что нет вещи, которой бы я не сделал для вас.
   Лигурио. Я вам это скажу в церкви, с глазу на глаз, а доктор будет так милостив подождать нас здесь. Мы скоро вернемся.
   Нича. Как сказал воробей кошке.
   Фра Тимотео. Идем.
   

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Нича, один.

   -- День или ночь? Наяву это или во сие? Неужели я пьян? А у меня сегодня росинки во рту не было, так натощак н погнался за этой чепухой. Мы сговаривались сказать монаху одно, а он сказал совсем другое. Потом он потребовал, чтобы я притворился глухим. Я должен был бы законопатить себе уши, как тот датчанин, чтоб только не слышать вздора, который он молол -- и бог знает с какой целью! Мой кошелек облегчился на двадцать пять дукатов, а о деле моем и речь не заходила. Теперь дожидайся их здесь как дурак! Но вот они идут, худо им будет, если они еще не переговорили о моем деле!
   

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Фра Тимотео, Лигурио, Нича

   Фра Тимотео. Позовите сюда женщин. Я знаю, что мне нужно делать, и, если мой голос что-нибудь да значит, мы сведем кого нужно сегодня же вечером.
   Лигурио. Мессер Нича, фра Тимотео готов на все. Теперь надо позаботиться, чтобы женщины пришли сюда.
   Нича. Ты воскресил меня. Мальчик будет?
   Лигурио. Конечно, мальчик.
   Нича. Я плачу от умиления.
   Фра Тимотео. Ступайте покамест в церковь, а я подожду женщин здесь. Станьте в сторонке, чтоб они вас не увидали, и, как только они уйдут, я сообщу вам их ответ.
   

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Фра Тимотео, один.

   -- Я не знаю, кто кого провел. Этот плут Лигурио подъехал ко мне с первой небылицей, чтобы испытать меня. Не дай я ему тогда своего согласия, он не сказал бы мне про их нужду, чтоб не открыть без пользы их замысла, а о том, что он мне наплел, им мало было заботы. Правда, меня надули, но этот обман к моей же выгоде. Мессер Нича и Каллимако богаты, и я с каждого -- по разным основаниям -- могу сорвать хороший куш. Дело это должно остаться в тайне: им так же невыгодно болтать, как и мне. Будь что будет, я не раскаиваюсь. Правда, я боюсь, что не обойдется без затруднений, ибо мадонна Лукреция -- женщина разумная и добронравная. Но я поддену ее ее же добротой. У всех женщин мало мозгу, и если сыщется одна, которая в состоянии сказать пару умных слов, то об ней уже трубят на всех перекрестках: в царстве слепых кривой -- король. Вот она идет сюда вместе с матерью, а эта баба продувная и будет мне хорошей помощницей.
   

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Сострата, Лукреция

   Сострата. Я надеюсь, ты не сомневаешься, дочь моя, я ценю твою честь больше, чем кто-либо на свете, и что я не посоветовала бы тебе ничего дурного. Я уже говорила и повторяю еще раз: если фра Тимотео не найдет в том никакого греха, ты соглашайся, и будет тебе благо.
   Лукреция. Я всегда опасалась, как бы желание мессера Нича иметь детей не заставило вас решиться на какой-нибудь ложный шаг, и потому всякий раз, когда он мне говорил о чем-либо подобном, я была настороже и в сомнении, в особенности после той истории, что случилась со мной при посещении монастыря сервитов. Но из всего, что до сих пор было испробовано, это мне кажется самым чудовищным. Как! Отдать свое тело на поругание, стать причиной смерти другого человека, хотя он и опозорит меня перед тем,-- да если бы я осталась одна во всем мире и от меня бы зависело восстановить род человеческий, то и тогда, думаю, не решилась бы на подобное дело.
   Сострата. Я не спорю с тобой, дочка. Поговори с фрате, послушай, что он тебе скажет, и сделай то, что тебе посоветуют -- он, мы и всякий, кто желает тебе добра.
   Лукреция. Меня прямо в жар бросило от этаких страстей.
   

ЯВЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ

Фра Тимотео, Лукреция, Сострата.

   Фра Тимотео. Добро пожаловать. Я знаю, о чем вы хотите меня спросить, ибо мессер Нича меня уже уведомил. Я провел более двух часов над писанием, исследуя этот случай, и после внимательного изучения я нахожу многое, и в частностях и в общем, что может быть истолковано в нашу пользу.
   Лукреция. Говорите вы правду или насмехаетесь?
   Фра Тимотео. Ах, мадонна Лукреция! Такое ли это дело, чтоб насмехаться? Ведь вы же меня знаете не первый день!
   Лукреция. Да, отец. Но мне это кажется самым невероятным делом из всех когда-либо бывших.
   Фра Тимотео. Верю, мадонна. Но я не хочу, чтобы вы продолжали так думать. Есть много вещей, которые издали кажутся страшными, невыносимыми, необыкновенными, а подойдешь к ним поближе -- они оказываются человеческими, сносными, привычными. Поэтому и говорится: у страха глаза велики. Таково и наше дело.
   Лукреция. Бог его знает!
   Фра Тимотео. Я хочу вернуться к тому, что говорил вначале. Касательно греха вы должны усвоить себе то общее положение, что там, где имеется налицо верное благо и возможное зло, никогда не следует упускать благо из боязни зла. Верное благо -- это то, что вы забеременеете, и верное зло -- это то, что человек, который разделит с вами ложе после приема питья, умрет: впрочем, бывают и такие, которые от этого не умирают. Но раз дело сомнительное, мессер Нича не должен подвергать свою жизнь опасности. Что же касается самого действия, то сущая басня, будто это грех, ибо воля наша согрешает, а не плоть; жена грешит, если причиняет неудовольствие мужу, а вы угождаете ему; грех -- в наслаждении, а для вас это только неприятность. Кроме того, во всех обстоятельствах надлежит обращать внимание на цель. Ваша цель -- обрести для рая новую душу и ублаготворить вашего супруга. В писании сказано, что дочери Лота, думая, что они одни остались на свете, переспали с отцом, и, так как их намерение было благим, они не согрешили.
   Лукреция. В чем вы хотите меня убедить?
   Сострата. Дай себя убедить, дочка. Не видишь ты, что женщина, которая не имеет детей, не имеет дома? Умрет муж -- и она останется без призора, покинутая всеми.
   Фра Тимотео. Клянусь своим саном, мадонна, что не больше греха для вас повиноваться в этом случае мужу, чем оскоромиться в среду -- грех, который снимается святой водой.
   Лукреция. К чему вы меня склоняете, отец!
   Фри Тимотео. Я склоняю вас к тому, за что вы вечно будете иметь причину молить за меня бога; и будущий год доставит вам еще больше сладости, чем этот.
   Сострата. Она сделает то, что вы хотите. Я сама сегодня же уложу ее в постель. Чего ты боишься, дурочка? Столько женщин в этом городе благодарили бы небо с воздетыми руками!
   Лукреция. Я согласна, но думаю, что не переживу эту ночь.
   Фра Тимотео. Не бойся, дочь моя. Я буду молиться за тебя богу, буду читать молитву архангелу Рафаилу, дабы он сопутствовал тебе. Ступайте в добрый час и приготовьтесь к таинству, которое свершится сегодня ночью, ибо уже вечереет.
   Сострата. Оставайтесь с миром, отец.
   Лукреция. Боже, помоги мне! Пресвятая дева, сохрани меня от зла!
   

ЯВЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ

Фра Тимотео, Лигурио, Нича.

   Фра Тимотео. Эй, Лигурио! Выходите!
   Лигурио. Как дела?
   Фра Тимотео. Отлично. Они пошли домой, готовые выполнить все, что требуется. Препятствий никаких не будет, так как мать останется при ней и хочет сама уложить ее.
   Нича. Правду вы говорите?
   Фра Тимотео. Ба! Вы излечились от глухоты!
   Лигурио. Святой Кимент помог ему.
   Фра Тимотео. Надо поставить статую святому Клименту, и народ повеселится и мне перепадет.
   Нича. Мы удаляемся от предмета. Будет моя жена противиться тому, чего я желаю?
   Фра Тимотео. Нет, говорю вам.
   Нича. Я самый счастливый человек на свете.
   Фра Тимотео. Верю вам. Вы будете нянчить сынишку; а кто не верит, пусть тому будет хуже.
   Лигурио. Возвращайтесь, отец, к вашим молитвам, и, если еще что понадобится, мы к вам зайдем. Вы, мессер, ступайте к жене, чтоб укрепить ее в ее решении, а я отправлюсь к магистру Каллимако сказать, чтобы он послал вам питье. Устройте так, чтобы я мог вас повидать вскоре после захода солнца: нам нужно еще о многом подумать до условленного часа.
   Нича. Ты прав. Прощайте!
   Фра Тимотео. Идите с богом.
   
   Приятно жить обманом
   и верить в то, что сбудутся мечты,
   и сладостным дурманом
   лечить себя от горькой пустоты.
   О зелье, правый ты
   заблудшим указуешь путь недаром!
   Достоинства твои
   обогащают божество любви.
   Тебя не пересилить средствам старым:
   камням, отраве, чарам.

Занавес

   

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Каллимако, один

   -- Хотел бы я знать, что им удалось сделать. Неужели я не увижу Лигурио? Уж целый час прошел после условленного срока! В какой тревоге я все время нахожусь! Правда, что Фортуна и Природа всегда уравнивают свой счет. Они никогда не делают добра без того, чтобы взамен не сделать зла. Насколько возросла моя надежда, настолько увеличился и страх. Увы! Возможно ли жить в подобных волнениях, терзаясь то опасениями, то надеждами? Я -- корабль, гонимый двумя противоположными ветрами, который тем сильнее трепещет за свою участь, чем ближе он к гавани. Глупость мессера Нича подает мне надежду, благоразумие и суровость Лукреции повергают меня в страх. Горе мне! Я нигде не нахожу покоя. Иногда я пытаюсь побороть себя самого, браню себя за сумасбродство и говорю себе: что ты делаешь? Ты сошел с ума? Если даже ты добьешься своего, что тогда? Ты познаешь свое заблуждение, пожалеешь стольких трудов и раскаешься в своих помыслах. Не знаешь ты разве, как мало находит человек блага в том, к чему он стремился м чего достиг, по сравнению с тем, что предполагал найти! С другой стороны, худшее, что может приключиться, -- это то, что ты умрешь и отправишься в ад! Ну что ж! Столько умерло других, и в аду сидит столько достойных людей, что вовсе не стыдно к ним присоединиться. Иди навстречу своей судьбе, старайся избежать зла, а если не можешь -- сноси его как мужчина; не падай духом, не унижайся, как женщина. Так я внушаю себе мужество, но ненадолго: вновь обуревает меня такое неистовое желание хоть один раз обладать ею, что я становлюсь сам не свой: ноги дрожат, кровь холодеет, сердце хочет выпрыгнуть из груди, руки отказываются служить, язык немеет, глаза мутнеют, голова кружится. Если бы я нашел Лигурио, чтоб отвести душу! Да вот и он спешит сюда. То, что он мне скажет, либо продлит еще немного мою жизнь, либо же сразит меня совсем.
   

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Лигурио, Каллимако.

   Лигурио. Никогда я так сильно не желал встретить Каллимако. и никогда мне не было так трудно его сыскать. Если бы я нес ему печальные вести, я нашел бы его тотчас же. Я был в его доме, на площади, на рынке, у палаццо Спини, в лоджии Торнаквинчи, и нигде его нет. У этих влюбленных ртуть под ногами, они не в состоянии усидеть на одном месте.
   Каллимако. Что ж я стою и не окликну его? У него, кажется, довольный вид. Эй, Лигурио, Лигурио?
   Лигурио. Каллимако, где же ты был?
   Каллимако. Какие новости?
   Лигурио. Хорошие.
   Каллимако. Хорошие, правда?
   Лигурио. Превосходные.
   Каллимако. Лукреция согласна?
   Лигурио. Согласна.
   Каллимако. Фрате сделал, что обещал?
   Лигурио. Сделал.
   Каллимако. О благословенный фрате! Я вечно за него буду молить бога.
   Лигурио. Хорош ты! Как будто бог воздает за зло, как за добро. Монах потребует не молитв, а совсем другого.
   Каллимако. Чего же?
   Лигурио. Денег.
   Каллимако. Дадим ему денег. Сколько ты обещал?
   Лигурио. Триста дукатов.
   Каллимако. Хорошо сделал.
   Лигурио. Из них доктор выложил двадцать пять.
   Каллимако. Каким образом?
   Лигурио. Довольно тебе, что он их выложил.
   Каллимако. А мать Лукреции, что она сделала?
   Лигурио. Почти все. Когда она узнала, что ее дочери позволено приятно провести эту ночку и притом без греха, она стала неотступно просить, приказывать, ободрять, покуда не привела Лукрецию к монаху, а затем уже сделала так, что та согласилась.
   Каллимако. Боже, за какие заслуги даруется мне столько счастья? Я готов умереть от радости!
   Лигурио. Извольте видеть, что это за народ! Коль не от горя, так от радости, а умереть хочет обязательно. Приготовил ты питье?
   Каллимако. Как же!
   Лигурио, Что ты ей пошлешь?
   Каллимако. Бокал горячего вина с пряностями, которое укрепляет желудок и веселит голову. -- Увы! Увы! Горе мне, я погиб!
   Лигурио. Что такое? Что случилось?
   Каллимако. Ничего не поможет мне!
   Лигурио. Что за дьявол?
   Каллимако. Все пошло прахом. Я попал в тупик.
   Лигурио. Почему? В чем дело? Отними руку от лица.
   Каллимако. Не знаешь ты разве, ведь я сказал мессеру Нича, что ты, он, Сиро и я схватим кого попало и положим рядом с его женой?
   Лигурио. Что ж из того?
   Каллимако. Как -- что из того? Если я буду с вами, я не смогу быть тем, кого схватят; если меня не будет с вами, он догадается об обмане.
   Лигурио. Ты прав. Но разве нет средства помочь беде?
   Каллимако. Не думаю.
   Лигурио. Найдется.
   Каллимако. Какое?
   Лигурио. Дай подумать.
   Каллимако. Нечего сказать, помог ты мне... если теперь должен еще размышлять!
   Лигурио. Нашел!
   Каллимако. Что?
   Лигурио. Я устрою так, что монах, который помогал нам до сих пор, поможет и в остальном.
   Каллимако. Каким образом?
   Лигурио. Мы все переоденемся, я заставлю переодеться и монаха; тот изменит голос, лицо, одежду, и я скажу доктору, что он -- это ты, и он поверит.
   Каллимако. Прекрасно! А я что буду делать?
   Лигурио. Ты? Ты накинешь на плечи худой плащ и с лютней в руке выйдешь в нужную минуту из-за угла его дома, напевая песенку.
   Каллимако. С открытым лицом?
   Лигурио. Ну да. Если ты будешь в маске, у него может зародиться подозрение.
   Каллимако. Он меня узнает.
   Лигурио. Не узнает. Ты сделай вот что: скриви на сторону лицо, раскрой, выпять или оскаль рот, зажмурь один глаз. Попробуй-ка!
   Каллимако. Так хорошо?
   Лигурио. Нет.
   Каллимако. Так?
   Лигурио. Недостаточно.
   Каллимако. Вот этак?
   Лигурио. Теперь хорошо, заучи эту гримасу. У меня дома есть приставной иос, можешь его нацепить.
   Каллимако. Что же будет дальше?
   Лигурио. Когда ты покажешься на углу, мы бросимся к тебе, выбьем из рук лютню, схватим тебя, завертим на месте, отведем в дом, положим в постель, остальное ты уж должен выполнить сам.
   Каллимако. Лишь бы только попасть!
   Лигурио. Попасть-то ты попадешь. Но вот суметь являться туда еще будет зависеть от тебя, а не от нас.
   Каллимако. Каким образом?
   Лигурио. Расположи ее к себе в эту ночь и, прежде чем уйти, откройся ей. Признайся в хитрости, выкажи любовь, которую питаешь к ней в сердце, скажи ей, как она тебе дорога и как она, не боясь огласки, может стать твоей подругой, а подвергнув себя величайшему сраму -- твоим врагом. Немыслимо, чтобы она не спелась с тобой и захотела, чтобы эта ночь осталась единственной.
   Каллимако. Веришь ты в это?
   Лигурио. Я в этом убежден. Но не будем больше терять времени. И без того уже поздно. Позови Сиро, пошли питье мессеру Нича и жди меня дома. Я пойду за монахом, мы его переоденем и приведем сюда, разыщем доктора, а там сделаем и все остальное.
   Каллимако. Хорошо! Ступай!
   

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Каллимако, Сиро.

   Каллимако. Эй, Сиро!
   Сиро. Мессер!
   Каллимако. Подойди поближе.
   Сиро. Вот я.
   Каллимако. Возьми серебряный бокал, что стоит в шкафу в моей спальне, покрой его куском шелка и принеси сюда, да смотри не пролей дорогой!
   Сиро. Будет сделано. (У ходит.)
   Каллимако. Сиро у меня уже десять лет и всегда служил мне верой и правдой. Думаю, и в этом случае я могу на него положиться, и, хоть я не предупредил его об этой уловке, он, верно, уже пронюхал о ней -- он плут изрядный! -- и мне сдается, игра ему по сердцу.
   Сиро (возвращается). Вот бокал.
   Каллимако. Хорошо. Ступай живо в дом мессера Нича и скажи ему, что это лекарство, которое госпожа должна принять сейчас же после ужина, и, чем раньше она поужинает, тем лучше. Передай ему, что мы будем на углу в десять часов, как условились, и пусть он тоже придет туда. Ступай мигом.
   Сиро, Иду.
   Каллимако. Слушай! Если он захочет, чтобы ты подождал его, жди и приходи сюда с ним. Если нет, возвращайся сюда, после того как отдашь ему бокал и выполнишь, что сказано.
   Сиро. Слушаю, мессер.
   

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Каллимако, один.

   -- Я жду, чтоб Лигурио вернулся с монахом; н тот, кто говорит, что ждать невесело, говорит правду. Я худею каждый час на десять фунтов, думая, где я теперь и где могу быть через два часа, трепеща, как бы не произошло чего-либо, что смешает мои расчеты. Если это случится, эта ночь будет последнее в моей жизни: я или брошусь в Арно, или повешусь, или выброшусь из окна, или, наконец, заколю себя на ее пороге. Что-нибудь да уж учиню над собой: не жилец я больше на свете!.. Но я вижу Лигурио?.. Так и есть, это он. А с ним какой-то горбатый и хромой; наверно, это переодетый монах. О монахи! Узнав одного из них -- и ты узнаешь всех. Кто этот другой, что присоединился к ним? Мне сдается, это Сиро, который уже выполнил поручение к доктору, -- он самый! Я подожду их здесь, чтоб столковаться окончательно.
   

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Сиро, Лигурио, фра Тимотео, переодетый, Каллимако.

   Сиро. Кто это с тобой, Лигурио?
   Лигурио. Один добрый человек.
   Сиро. Хром он или только притворяется?
   Лигурио. Не суйся не в свое дело.
   Сиро. Рожа у него разбойничья!
   Лигурио. Отвяжись, пожалуйста. Надоел ты нам! Где Каллимако?
   Каллимако. Я здесь.
   Лигурио. Послушай, Каллимако, предупреди этого болвана Сиро, он уже наговорил кучу глупостей.
   Каллимако. Слушай, Сиро! Ты должен сегодня вечером исполнять все, что тебе скажет Лигурио, и, когда он тебе будет приказывать, повинуйся ему, как мне самому. И что бы ты не увидел, ни приметил и ни услышал, держи язык за зубами, если ты сколько-нибудь дорожишь моим добром, моей честью, моей жизнью и твоим собственным благополучием.
   Сиро. Будет исполнено.
   Каллимако. Отдал ты доктору бокал?
   Сиро. Отдал мессеру.
   Каллимако. И что же он ответил?
   Сиро. Что все будет исполнено в точности.
   Фра Тимотео. Это -- Каллимако?
   Каллимако. К вашим услугам. Уговор ясен: можете располагать мною и моим имуществом, как самим собой.
   Фра Тимотео. Слышал сие и верю. Я взялся сделать для тебя то, чего не сделал бы ни для кого на свете.
   Каллимако. Ваши труды не пропадут даром.
   Фра Тимотео. С меня довольно твоего расположения.
   Лигурио. Бросьте эти любезности! Мы пойдем переодеваться -- Сиро и я. Ты, Каллимако, ступай пока с нами, а потом иди и делай свое дело. Фрате подождет нас здесь; мы обернемся одним духом и тогда уж отправимся за мессером Ничей.
   Каллимако. Хорошо. Пойдем!
   Фра Тимотео. Я жду вас.
   

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Фра Тимотео, один.

   -- Прав тот, кто утверждает, что дурное общество доводит человека до виселицы; и человек столь же часто кончает плохо из-за того, что слишком податлив и добр, как и из-за того, что слишком порочен. Бог ведает, я никому не хотел зла, сидел себе в своей келье, творил молитвы, поучал свою паству -- не попадись мне этот дьявол Лигурио; сперва я дал ему палец, потом всю руку, теперь уж я влез по уши во грех и не знаю, куда еще влопаюсь. Впрочем, меня успокаивает то, что, когда какое-нибудь дело касается многих, многие и должны заботиться о нем. Но вот возвращаются Лигурио и слуга.
   

ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ

Фра Тимотео, Лигурио, Сиро, переодетые.

   Фра Тимотео. В добрый час вам вернуться.
   Лигурио. Хороши мы?
   Фра Тимотео. Да уж куда лучше.
   Лигурио. Не хватает только доктора. Пойдем к его дому. Уже десятый час, надо спешить.
   Сиро. Кто это отпирает его дверь? Слуга?
   Лигурио. Нет, он сам. Ха-ха-ха-ха!
   Сиро. Ты смеешься?
   Лигурио. Как же тут не смеяться! Напялил на себя камзольчик, который не закрывает ему зада! Что за чертовщина у него на голове! Сукфья какая-то! И шпажонка на боку! Ха-ха-ха-ха! Бормочет себе что-то под нос! Отойдем в сторону, послушаем, как он будет сетовать на жену.
   

ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ

Нича, переодетый.

   -- И чего только не вытворяла эта дура! Служанок она отослала к матери, слугу на мызу. За это я ее хвалю, но уж не похвалю за то, что. прежде чем соблаговолить лечь в постель, она так долго жеманничала: "Я не хочу... Как я на это решусь?.. Что вы меня заставляете делать?.. Ах, мама, мама!.." И если бы мать не намылила ей как следует голову, она так бы и не улеглась. Чтоб ее лихорадка трясла! Я одобряю в женщинах стыдливость, но не в такой же мере. Совсем нам заморочила голову, куриные ее мозги! А скажи кто-нибудь при ней: "Надо повесить самую умную женщину во Флоренции!" -- она бы сейчас отозвалась: "Что я тебе сделала?" Теперь я знаю, дело пойдет на лад, и, прежде чем я выйду из игры, я смогу сказать: "Вложил персты свои". Однако этот наряд мне к лицу! Кто бы узнал меня в нем? Я кажусь выше ростом, моложе, стройнее, и не нашлось бы женщины, которая потребовала бы с меня постельных денег. Но где мне найти остальных?
   

ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ

Лигурио, Нича, фра Тимотео, Сиро.

   Лигурио. Добрый вечер, мессер,
   Нича. Ан-ай-ай!
   Лигурио. Не бойтесь, мы это, мы.
   Нича. О, да вы все здесь! Если бы я вас тотчас не признал, я бы всех до одного пронзил этой шпагой! Это ты, Лигурио? Ты, Сиро? А тот -- магистр, а?
   Лиг рио? Ты Сиро? А это магистр? А, что?
   Лигурио. Да, мессер.
   Нича(к Лигурио, указывая на Каллимако). Смотри! О, как он подделал себя, ни за что не узнаешь.
   Лигурио. Я велел ему положить два ореха в рот, чтобы его не узнали по голосу.
   Нича. Ты невежа.
   Лигурио. Почему так?
   Нича. Что ж ты мне этого прежде не сказал? И я бы положил себе два. Ведь ты знаешь, что это нужно для того, чтоб не узнали по голосу.
   Лигурио. Возьмите положите в рот вот это.
   Нича. Что это такое?
   Лигурио. Восковой шарик.
   Нича. Давай сюда! Ха, ну, ха, ха, ну, ну, хну! Чтоб тебе издохнуть, подлый бродяга.
   Лигурио. Извините меня, я вам дал не то, я перемешал, это по недосмотру.
   Нича. Ха, ха, ну, ну! Что, что, что это такое?
   Лигурио. Это алоэ.
   Нича. Провалиться бы тебе! сну, сну! Магистр, что вы ничего не говорите?
   Тимотео. Меня очень рассердил Лигурио.
   Нича. О, как вы изменили голос.
   Лигурио. Нечего нам здесь мешкать! Я буду капитаном и построю войско в боевой порядок. Каллимако командует правым крылом, левым я, в середине между крыльями станет доктор; Сиро будет ариергардом, чтобы подать помощь тому отряду, который
   станет ослабевать. Ну, во имя святой кукушки.
   Нича. Какая это такая святая кукушка?
   Лигурио. Это самая уважаемая святая во Франции. Пойдем скорее! Пустим разъезд в этот угол. Стойте, внимание! Я слышу лютню.
   Нича. Это так. Что ж будем делать?
   Лигурио. Надо послать вперед шпиона узнать, что это; и сообразно его донесениям будем действовать.
   Нича. Кто пойдет?
   Лигурио. Иди, Сиро! Ты знаешь, что делать: рассмотри, исследуй, возвращайся скорей и донеси.
   Сиро. Иду.
   Нича. Как бы нам не промахнуться, не захватить дряхлого старика или какого расслабленного; чтоб не понадобилось завтра вечером начинать это же представление.
   Лигурио. Не сомневайтесь; Сиро человек опытный. Вот он возвращается. Что ты там нашел, Сиро?
   Сиро. Такого красивого молодчину, что вы и не видывали. Ему и двадцати пяти лет нет еще. Гуляет один, закутанный плащом, наигрывая на лютне.
   Нича. Его-то нам и нужно, коли ты правду говоришь. Но смотри, тебе за то отвечать придется.
   Сиро. Да уж точно так, как я вам говорю.
   Лигурио. Подождем, пока он завернет за угол, сейчас накинемся на него.
   Нича. Подвигайтесь сюда, магистр: вы точно как деревянный. Вот он.
   Каллимако
   (поет)
   Пусть сам черт с тобой ложится,
   А я к тебе уж не пойду.
   Лигурио. Стой! Давай лютню.
   Каллимако. Ай, ай! Что я вам сделал?
   Нича. А вот увидишь! Закройте ему голову, закутайте его.
   Лигурио. Верти его.
   Нича. Ну-ка, еще раз, еще раз, толкай его в дом.
   Тимотео. Мессер Нича, я пойду отдохнуть, у меня смертельно болит голова. И если не будет надобности, я завтра утром не приду к вам.
   Нича. Не приходите, магистр, все остальное мы можем сделать сами.
  

Сцена десятая.

   Тимотео (один). Они вошли в дом, и я пойду в монастырь. А вы, зрители, этого не осуждайте; потому что в эту ночь спать никто не будет, так что между действиями перерыва времени не будет. Я буду читать правило, Лигурио и Сиро будут ужинать,
   потому что они еще ничего не ели сегодня. Доктор уйдет из спальни в столовую, чтобы ужин был приличный. Каллимако и Лукреция спать не будут, потому что я знаю, что если б я был на его месте, а вы на ее, так мы бы не уснули.

Канцона.

   О, сладостная ночь, о, блаженные и тихие часы ночные, которые сводите страстных любовников; в вас соединено столько отрад, что вы одни способны сделать души блаженными: вы даете справедливые награды любовникам за долгие беспокойства; вы,
   счастливые часы, заставляете пылать любовью всякое ледяное сердце.
  

Действие пятое.

Сцена первая.

   Тимотео (один). Я всю ночь не мог сомкнуть глаз: так сильно было во мне желание узнать, как Каллимако и другие окончили это дело; чтоб убить время, я занимался разными делами. Проговорил утренние молитвы, прочел житие святого, ходил в церковь и засветил лампаду, которая погасла; переменил покров на чудотворной Мадонне. Сколько раз я говорил братии, чтобы держали его опрятнее. И удивляются еще, что благочестия так мало. Я помню, бывало по пятисот приношений, а теперь и двадцати нет. Это все мы виноваты: мы не умели поддержать хорошего мнения о ней. Мы бывало каждый вечер после вечерен устраивали процессии и каждую субботу пели ей акафисты! Мы постоянно
   сами делали приношения, для того чтоб украшения и подвески на ней были свежие, и убеждали на исповеди, как мужчин, так и женщин, делать приношения. Теперь ничего этого не делается; и мы еще удивляемся, что дела идут плохо. Ох, как мало мозгу
   у нашей братии! Но я слышу большой шум в доме мессера Ничи. Ей-богу, это они. Они выгоняют пленника. Я пришел вовремя. Однако они забавлялись до света, вот уж заря. Я хочу послушать, что они говорят, не показываясь им.
  

Сцена вторая.

Мессер Нича, Каллимако, Лигурио, Сиро.

   Нича. Хватай его с этой стороны, а я с этой; а ты, Сиро, держи его за плащ сзади.
   Каллимако. Не обижайте меня.
   Лигурио. Не бойся; иди скорей.
   Нича. Дальше не пойдем.
   Лигурио. Хорошо; пусть его бежит. Перевернем его два раза, чтоб он не знал, откуда он вышел. Верти его, Сиро!
   Сиро. Вот ему.
   Нича. Верти в другой раз.
   Сиро. Вот еще.
   Каллимако. А моя лютня?
   Лигурио. Беги, мошенник, убирайся! Если ты будешь разглагольствовать, так я тебе сверну шею.
   Нича. Ну, убежал. Пойдемте переодеваться; нам нужно сегодня выйти из дому пораньше, чтобы не подать виду, что мы не спали всю ночь.
   Лигурио. Да, вы говорите правду.
   Нича. Идите вы с Сиро к магистру Каллимако и скажите ему, что дело кончилось благополучно.
   Лигурио. Что ж можем мы ему сказать? Мы ничего не знаем. Вам известно, что как только мы вошли в дом, мы сейчас же и ушли в подвал вино пить. Вы с тещей возились с ним, а мы и не видали вас до самого того времени, как вы позвали нас, чтоб его выгнать.
   Нича. Да, это правда. О, я вам расскажу отличные вещи. Жена лежала на постели впотьмах. Сострата ждала меня перед камином. Я вышел с этим здоровенным негодяем; и чтобы в чем-нибудь не промахнуться, я ввел его в чулан, который подле столовой, где был прикрытый ночник, который давал мало свету, так что он не мог видеть моего лица.
   Лигурио. Умно.
   Нича. Я велел ему раздеться. Он было заупрямился, я бросился на него, как собака, да так, что уж он рад бы хоть век без платья ходить; ну и разделся донага. Он дурен лицом. У него большой нос, кривой рот, но такое тело, что ты лучше никогда и не видывал.
   Белый, белый, гибкий, полный; об остальном и спрашивать нечего.
   Лигурио. Ну, это вы не так рассуждаете; надо рассматривать все.
   Нича. Да ты шутишь, что ли? Уж коль месить квашню, так месить до дна: потом я осмотрел, здоров ли он. Будь-ка у него какая болезнь, так со мной-то что же
   будет? Ну-ка, скажи.
   Лигурио. Да, вы справедливо рассуждаете.
   Нича. Когда я убедился, что он здоров, я вывел его и провел в спальню. Положил его на постель и, прежде чем уйти, пощупал рукой, как дела; я не так глуп, меня на мякине не обманешь.
   Лигурио. Как умно вели вы все это дело.
   Нича. Убедившись осязательно, что все дело в порядке, я вышел из спальни, запер дверь и пошел к теще, которая была у камина; всю ночь мы с ней рассуждали.
   Лигурио. Какие же рассуждения были у вас?
   Нича. О глупости Лукреции и о том, что гораздо лучше было бы, кабы она, без всякого вилянья, уступила сразу. Потом рассуждали о ребенке; мне все так и кажется, что я нянчу на руках эту крошку. Когда я услыхал, что пробило тринадцать часов, и, боясь, чтоб день нас не застал, пошел в спальню. И каково вам покажется, я насилу поднял этого разбойника.
   Лигурио. Я верю.
   Нича. Он охотник до скоромного. Но я его поднял, позвал вас, и мы его прогнали.
   Лигурио. Все дело сделали в порядке.
   Нича. А как ты скажешь, кого мне жаль в этом деле?
   Лигурио. Кого?
   Нича. Этого бедного малого, ведь он умрет скоро; как дорого стоила ему эта ночь!
   Лигурио. Ах, о каких пустяках вы думаете; пусть он сам о себе беспокоится.
   Нича. Да, ты правду говоришь. Я жду не дождусь увидеть магистра Каллимако и порадоваться вместе с ним.
   Лигурио. Он выйдет через час. Однако уж белый день. Мы пойдем переоденемся; вы что будете делать?
   Нича. Я тоже пойду домой, оденусь в хорошее платье. Заставлю жену встать, вымыться и идти в церковь взять молитву. Мне хотелось бы, чтобы вы там были с Каллимако; нужно поблагодарить монаха и вознаградить его за добро, которое он для нас сделал.
   Лигурио. Хорошо, мы так и сделаем.
  

Сцена третья.

   Тимотео (один). Ну, я слышал весь этот разговор, и
   что касается до глупости доктора, так это очень занимательно. Но последние его слова мне более всего нравятся; и так как они должны прийти ко мне, я не хочу здесь оставаться, а буду ждать их в церкви; там мое ремесло доставит мне больше выгоды. Вот кто-то выходит из этого дома. Это, кажется, Лигурио, а с ним, должно быть, и Каллимако. По сказанным причинам я не хочу, чтобы они меня видели. Если бы даже они и не пришли ко мне, так я всегда могу прийти к ним сам.
  

Сцена четвёртая.

Каллимако, Лигурио.

   Каллимако. Как уж я говорил тебе, любезный Лигурио, до девяти часов я был в дурном расположении духа; и хотя я имел много удовольствия, но не находил его настоящим. Но потом, когда я ей открылся, высказал ей всю любовь свою и дал понять, как благодаря глупости ее мужа жить счастливо и без огласки; и обещал, когда Бог приберет ее мужа, жениться на ней; и когда она, помимо моих объяснений, поняла разницу спать со мной и с мессером и какая разница между поцелуями молодого любовника и поцелуями старого мужа; она, после нескольких вздохов, сказала: "так как твоя хитрость и глупость моего мужа, простота моей матери и плутовство моего духовника довели меня до того, чего сама я никогда бы не сделала, то я желаю думать, что это было определено свыше; и не считаю своей обязанностью отказываться от того, что мне посылает судьба. Поэтому я считаю тебя своим владыкой, господином и руководителем. Ты мой отец, мой защитник, и я желаю, чтобы ты был моим единственным благом; и то, что муж желал на один вечер, я желаю, чтоб было постоянно. Сделайся его кумом и приходи сегодня обедать; уходить от нас и оставаться у нас это твоя воля; мы можем всегда и без подозрения быть с тобой вместе". Слушая эти слова, я чуть не умер от радости. Я не находил слов, чтобы выразить ей то, что хотел. Таким образом, я считаю себя самым счастливым и довольным человеком в мире; и если бы моему счастию не грозила ни смерть, ни время, я был бы счастливее всех блаженных и святых.
   Лигурио. Я очень рад всякому твоему благополучию: все случилось так, как я тебе предсказывал; что мы будем делать теперь?
   Каллимако. Пойдем в церковь, я обещал ей быть там; там увидим ее, мать ее и доктора.
   Лигурио. Я слышу стук у их дверей. Это они, они выходят, и доктор с ними.
   Каллимако. Пойдем в церковь и подождем их.
  

Сцена пятая.

Мессер Нича, Лукреция, Сострата.

   Нича. Лукреция, я думаю, надо вести себя со страхом Божиим, а не по-дурацки.
   Лукреция. Что вам нужно от меня?
   Нича. Смотри-ка, как она отвечает! Как петух.
   Сострата. Не удивляйтесь; она немножко сердится.
   Лукреция. Что вы хотите сказать?
   Нича. Я говорю, что лучше будет, если я пойду вперед предупредить монаха и сказать ему, чтобы он вышел встретить тебя в дверях и дал тебе молитву; потому что с сегодняшнего утра ты как бы вновь возрождаешься.
   Лукреция. Что ж вы не идёте?
   Нича. Ты сегодня очень сердита. А вчера была точно полумертвая.
   Лукреция. И все по милости вашей.
   Сострата. Идите к монаху! Да уж незачем: он вышел из церкви.
   Нича. Да, правда ваша.
  

Сцена шестая.

Тимотео, мессер Нича, Лукреция, Каллимако, Лигурио и Сострата.

   Тимотео. Я вышел, потому что Каллимако и Лигурио мне сказали, что доктор и донны идут в церковь.
   Нича. Bona dies, отче.
   Tимотeо. Добро пожаловать! Благое дело вы сделали, мадонна; да пошлет вам Бог потомка мужского пола.
   Лукреция. Дай Бог!
   Тимотео. И даст непременно.
   Нича. Я вижу в церкви Лигурио и магистра Каллимако.
   Тимотео. Да, это они.
   Нича. Позовите их.
   Тимотео. Идите сюда.
   Каллимако. Храни вас Господь!
   Нича. Магистр, возьмите руку жены моей.
   Каллимако. С удовольствием.
   Нича. Лукреция, вот человек, которому мы обязаны тем, что будем иметь опору в старости.
   Лукреция. Это для меня очень приятно; желательно бы иметь его кумом.
   Нича. Благослови тебя Бог за эту мысль. Я хочу пригласить его и Лигурио сегодня обедать с нами.
   Лукреция. Непременно.
   Нича. Я хочу дать им ключ от нижней комнаты, которая над галереей, чтобы они могли приходить туда, когда им угодно: холостые, женщин у них в доме нет, живут как твари.
   Каллимако. Я ключ возьму и воспользуюсь им при случае.
   Тимотео. Получу я деньги на милостыню?
   Нича. Вы это знаете, domine, сегодня мы вам пришлем.
   Лигурио. Неужели никто не вспомнит о Сиро?
   Нича. Да только он попроси; ничего не пожалею. Ты, Лукреция, сколько гроесов ( гроес, гроссо -- то же, что и грош, средневековая итальянская золотая монета) хочешь дать отцу за молитву?
   Лукреция. Дайте десять.
   Нича. Фу ты, пропасть!
   Тимотео. Вы, мадонна Сострата, на мои глаза помолодели даже.
   Сострата. Да кто ж бы не обрадовался?
   Тимотео. Пойдемте все в церковь и скажем обычную молитву: потом после службы отправляйтесь домой кушать, если вам будет угодно. Вы, зрители, не дожидайтесь нас, мы не вернемся: служба длинная; я и останусь в церкви; а они пойдут домой через боковую дверь. Прощайте.

Конец.

   1519 г.
  
   (Пер. 1884 г).
  

Примечание:

   Перевод комедии Макиавелли впервые опубликован профессором Д. К. Петровым в сборнике "Памяти А. Н. Островского", Пг., 1923. В основу публикации легли карандашный черновик и перебеленная авторская рукопись (Пушкинский дом). Настоящий текст перевода в основном повторяет публикацию 1923 года с учетом правки А. Н. Островского.
   В черновике к заголовку "Мандрагора" комедия Никколо Макиавелли Флорентинского. Перевел с итальянского А. Островский" Островский сделал такое примечание: "написана около 1504 года". Он ошибался. К 1504 году приурочено действие комедии, а написана она между 1513 и 1520 годами (вероятнее всего, в 1518 -- 1519 гг.). Первое представление ее на сцене в декорациях Андреа дель Сарто и Бастиано де Сан-Галло состоялось во Флоренции с 1520 году, а затем -- в Риме и Венеции. Первое издание -- в 1524 году.
   Перевод "Мандрагоры" выполнен, по всей вероятности, по изданию: Machiavelli N., "Commedie", 1769 г.
   Обращение А. Н. Островского к знаменитейшей итальянской комедии XVI века вряд ли можно считать случайным. Итальянская драматургия постоянно привлекала его внимание. Об этом свидетельствуют и многочисленные переводы Островского с итальянского, да и самый состав его личной библиотеки.
   Работу над переводом "Мандрагоры" Островский завершил зимой 1883/84 года. Так, в письме к жене, М. В. Островской, от 15 марта 1884 года Островский пишет: "Феоктистов сделал распоряжение, чтобы пропустили мой перевод "Мандрагоры" -- это отлично; я уж не надеялся и думать об этом перестал. Значит, труд не пропал, этот перевод принесет, по крайней мере, тысячу рублей. Вейнберг обещал принести деньги, да опять скрывается; но я его настигну". Судя по словам "я и думать об этом перестал", можно предположить, что Островский уже давно отослал свой перевод в цензурный комитет, то есть где-нибудь в январе -- начале февраля 1884 года. Однако тянула не только цензура, медлили издатели. Через шесть дней он снова пишет жене: "С Сувориным я так или иначе кончу относительно издания сочинений и относительно печатания "Мандрагоры". А спустя два дня Суворину: "Мне обещают пропустить перевод "Мандрагоры", хочется напечатать ее поизящнее, как того заслуживает имя автора".
   Перевод предполагался, видимо, для печати, а не для сцены. Во всяком случае, нам ничего неизвестно о переговорах с театрами. Но при жизни Островского ничего не вышло и с изданием перевода. Суворин тянул, дело расстроилось. Однако, как бы там ни было,
   самый выбор пьесы свидетельствует о сценической прозорливости Островского. Живой театральный интерес к пьесе Макиавелли (как и вообще к итальянской комедиографии XVI в.) возник повсеместно уже много лет спустя после смерти Островского. В России один за другим появляются новые переводы "Мандрагоры" (Амфитеатрова, Ракинта, Габричевского). Комедия все чаще и чаще появляется на подмостках мировой сцены.
   Очевидно, впрочем, и то, что перевод этот никак нельзя считать завершенным. Д. К. Петров совершенно прав, когда говорит, что разница между карандашным черновиком и перебеленной рукописью "не слишком значительна" и что Островский, "переписывая
   свою работу, исправил ее и усовершенствовал". Однако он решительно не прав, утверждая, будто "...уже черновик дает нам удовлетворительный и изящный перевод". Островский не был бы Островским, приняв такой комплимент. Воспроизводимая здесь перебеленная рукопись -- всего лишь одна из стадий работы над переводом. Не подлежит сомнению, что, подготавливая его к печати (сдержи А. С. Суворин свое обещание!),
   Островский внес бы еще много уточнений и изменений. Об этом свидетельствуют именно варианты, привнесенные автором в перебеленную рукопись. Это лишь возможные исправления, "заметки для себя", дающие направление еще предстоящей, но далеко не
   завершенной работе.
   Однако и в таком виде перевод А. Н. Островского для нас чрезвычайно поучителен. Внимательный читатель легко обнаружит в нем основные требования, которые великий знаток слова предъявлял к сценическому языку: построение реплик, словесный " подхват", забота о произносительном удобстве для актера.
  

----------------------------------------------------------

   Источник текста: Островский А. Н. " Полное собрание сочинений в 12-ти томах". Т. 9. Переводы и переделки, М., "Искусство" 1978 г. Стр. 402 - 445.
  
  
  
  
урио. Да, мессер.
   Нича. Здорово! Ловко он вырядился! Сам дьявол его бы не узнал,
   Лигурио. Я заставил его положить в рот два ореха, чтобы его не признали по голосу.
   Нича. Ну и болван ты!
   Лигурио. Почему?
   Нича. Зачем ты мне раньше этого не сказал? Я бы себе тоже положил в рот два ореха. Ты ведь знаешь, как важно не быть узнанным по голосу.
   Лигурио. Возьмите это, положите себе в рот.
   Нича. Что это?
   Лигурио, Шарик воску.
   Нича. Дай-ка. Ка-пу-ка-ко-ку-ку-тьфу ъ! Чтоб тебе провалиться, негодяй!
   Лигурио, Простите, я вам дал по ошибке другой шарик, я не заметил.
   Нича. Ка-ка-пу-пу. Ч-ч-ч-что это было?
   Лигурио. Алоэ.
   Нича. Черт тебя побери! Тьфу, тьфу! Магистр, почему вы молчите?
   Фра Тимотео. Лигурио рассердил меня.
   Нича. О, вы славно меняете голос!
   Лигурио. Не будем больше терять время. Я беру на себя обязанности полководца и выстраиваю войско в боевом порядке. Правым флангом будет командовать Каллимако, левым -- я, между двумя флангами, здесь, расположится доктор. Сиро составит прикрытие, чтобы оказать поддержку той части, которая дрогнула бы в бою. Паролем будет: "Святой Рогач".
   Нича. Кто это святой Рогач?
   Лигурио. Самый чтимый святой во Франции. В поход! Устроим засаду на этом углу. Смирно! Я слышу звуки лютии.
   Нича. Это -- он. Что мы станем делать?
   Лигурио. Надо выслать вперед разведчика, чтоб обнаружить, кто он. И, сообразуясь с тем, что он донесет, мы и будем действовать.
   Нича. Кто пойдет?
   Лигурио, Ступай ты, Сиро. Ты знаешь, что тебе надо делать. Посмотри, разведай, донеси нам.
   Сиро. Иду.
   Нича. Я не хотел бы, чтобы мы дали маху: еще, чего доброго, окажется какой-нибудь хилый старикашка, или же больной, и нам придется завтра вечером начинать игру сначала!
   Лигурио. Не бойтесь, Сиро -- малый расторопный. Вот он уже возвращается. Нут что ты увидел, Сиро?
   Сиро. Такого красивого молодчика вы еще не видывали. Ему нет и двадцати пяти лет; он один, на нем короткий плащ, в руках лютня.
   Нича. Вот это удача! Но берегись: если ты соврал, тебе несдобровать.
   Сиро. Он таков, как я вам сказал.
   Лигурио. Подождем, пока он завернет за угол, и тогда сразу ринемся на него.
   Нича. Подвиньтесь поближе, магистр; вы мне кажетесь парнем дюжим. Вот он!
   Каллимако (поет).
   Пускай сам черт к тебе приходит в гости,
   Раз мне прийти к тебе не удается!
   Лигурио. Стой! Давай сюда лютню!
   Каллимако. Ой-ой! Что я вам сделал?
   Нича. Сейчас увидишь. Накрой ему голову, заткни рот.
   Лигурио. Верти его.
   Нича. Еще раз, еще разок! Ну, теперь в дом его!
   Фра Тимотео. Мессер Нича, я пойду отдохнуть, у меня голова болит до смерти. Если не будет надобности, я не приду до завтрашнего утра.
   Нича. Да-да, магистр, не приходите, обойдемся без вас.
   

ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ

Фра Тимотео, один.

   -- Они вошли в дом, а я пойду в монастырь. А вы, зрители, не браните нас, если в эту ночь никто не уснет, так что действие будет течь без перерыва. Я буду читать молитвы. Лигурио и Сиро будут ужинать, ибо они сегодня еще ничего не ели. Доктор будет прохаживаться из комнаты в комнату. Каллимако и мадонна Лукреция не будут спать, потому что, я знаю, будь я им, а вы ею, мы бы тоже не спали.
   
   О сладостный покой,
   о тишина ночная,
   при вас тому, кто любит, не до сна!
   Ты радости с собой
   несешь, пора святая,
   и души ублажаешь ты одна.
   Ты воздаешь сполна
   за долгие невзгоды
   влюбленным, и в груди
   ты зажигаешь хладной,
   волшебница, огонь любви отрадный.

Занавес

   

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Фра Тимотео, один.

   -- Я глаз не мог сомкнуть в эту ночь, так обуревает меня желание узнать, как это Каллимако и другие обделали дельце. Я старался убить время всяческими способами: молился, читал Жития святых, сходил в церковь и зажег погашенную лампаду, сменил покрывало на чудотворной мадонне. Сколько раз толковал я этим братьям, чтоб они содержали ее в чистоте! А еще потом удивляются, что убывает благочестие. Или вот еще: когда-то у нас было пятьсот статуй святых, а теперь не осталось и двадцати; это мы сами повинны в том, что теряем доброе имя. Прежде мы каждый вечер ходили процессией к каждую субботу распевались хвалы пресвятой деве. Пожертвования на церковь не оскудевали; на исповеди мы уговаривали мужчин и женщин жертвовать на новые иконы и статуи. Теперь ничего этого не делается, и мы еще удивляемся, если дела идут плохо. О, как мало мозгов у моей братии. Но я слышу сильный шум в доме мессера Нича. Вот они, клянусь создателем, они выпроваживают пленника. Я пришел как раз вовремя, хотя они порядком замешкались и уже светает. Спрячусь и подслушаю, что они будут говорить.
   

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Нича, Каллимако, Лигурио. Сиро.

   Нича. Хватай его с той стороны, а я с этой, а ты, Сиро, держи его сзади за плащ.
   Каллимако. Не делайте мне больно!
   Лигурио. Не бойся. Ну, пошевеливайся!
   Нича. Дальше не пойдем.
   Лигурио. Ладно, отпустим его тут. Повернем его раза два, чтоб он не знал, откуда вышел. Верти его, Сиро.
   Сиро. Верчу.
   Нича. Поверни еще раз.
   Сиро. Сделано.
   Каллимако. А моя лютня!
   Лигурио. Убирайся, бездельник, проваливай! Если я еще услышу твои бредни, я тебе глотку перережу.
   Нича. Удрал. Пойдем теперь переодеваться. Нужно выбраться из дома как можно раньше, дабы не было видно, что мы не спали эту ночь.
   Лигурио. Правда.
   Нича. Вы и Сиро ступайте к магистру Каллимако и скажите, что все сложилось как нельзя лучше.
   Лигурио. Что мы можем ему сказать? Мы ничего не знаем. Вам ведь известно, что, придя в дом, мы отправились в погреб выпить винца. Вы с тещей оставались одни с этим типом, и мы вас больше не видели до той поры, пока вы нас не позвали, чтобы выпроводить его.
   Нича. Правда. От мне есть что порассказать вам! Супруга моя была в постели впотьмах, а Сострата ожидала меня у огня. Я пришел с этим молодчиком и, чтобы показать товар лицом, я повел его в горницу, что рядом с залой; она освещалась одним ночником, который едва мерцал, так что он не мог различить моего лица.
   Лигурио. Разумно.
   Нича. Я заставляю его раздеться, а он-то упирается! Я его верчу, тормошу, покуда он не высвобождается из одежды и не остается в чем мать родила. Он безобразен лицом: с огромным носом, рот на сторону; но я никогда не видел более красивого тела -- белое, нежное... А о других вещах лучше не спрашивайте!
   Лигурио. И не следует о них говорить. К чему тебе понадобилось видеть его нагишом?
   Нича. Ты что, смеешься? Раз уж я запустил руку в квашню, я хотел нащупать и дно. А потом надо было убедиться, здоров ли он; будь у него язвы, хорош бы я был! И вздор же ты мелешь!
   Лигурио. Вы правы.
   Нича. Когда я убедился, что он здоров, я потащил его за собой, привел впотьмах в спальню и положил на кровать. Но прежде чем уйти, я решил удостовериться на ощупь, как двигается дело: я ведь не привык, чтобы мне очки втирали!
   Лигурио. С какой предусмотрительностью довели вы это предприятие до успешного конца!
   Нича. Убедившись, что дело идет как по маслу, я вышел из спальни, запер за собой дверь и пошел к теще, ожидавшей меня у огня, и всю ночь мы с ней протолковали!
   Лигурио. О чем же вы толковали?
   Нича. О глупости Лукреции, о том, насколько было бы лучше, если бы она без стольких околичностей уступила сразу. Потом мы беседовали о ребеночке, и мне уже представлялось, будто я держу бутузика на руках, покуда я не услышал, как пробило семь. Опасаясь, как бы нас не застал день, я отправился в спальню. Что вы скажете -- я не мог заставить подняться с постели этого бездельника!
   Лигурио. Охотно верю!
   Нича. Сало кошке пришлось по вкусу. Все же он поднялся; я кликнул вас, и мы его выпроводили из дома.
   Лигурио. Ловко обделано!
   Нича. А знаешь, мне его жаль!
   Лигурио. Кого?
   Нича. Этого бедного малого: он должен умереть. Подумай, как дорого должна обойтись ему эта ночь!
   Лигурио. Мало у нас других забот! Предоставьте ему самому тужить о том.
   Нича. Но я не дождусь магистра Каллимако, чтобы мы могли поздравить друг друга.
   Лигурио. И часу не пройдет, как он выйдет из дому. Но уже совсем светло, пойдем переодеваться. А вы что будете делать?
   Нича. Я тоже пойду домой приодеться. Подниму с постели жену, велю ей вымыться и сходить в церковь -- совершить очищение. Я хочу, чтобы вы и Каллимако также были там; затем нам надо повидать фрате, поблагодарить его и вознаградить за то добро, которое он для нас сделал.
   Лигурио. Все будет исполнено по вашему желанию.
   

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Фра Тимотео, один.

   -- Я слышал эту беседу, и она пришлась мне по вкусу, принимая в рассуждение, сколь велика глупость этого доктора. Но последние слова Нича утешили меня особенно. Итак, все они должны прийти ко мне. Ну что ж, лучше пойду н буду дожидаться их в церкви, где мой товар оценится дороже. Но кто это выходит из того дома? Мне сдается, что это Лигурио, а с ним и Каллимако. Я не хочу, чтобы они меня видели, по вышеизложенным причинам; тем паче, что если они не придут ко мне, у меня всегда будет достаточно времени прийти к ним.
   

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Каллимако, Лигурио.

   Каллимако. Как я уже тебе сказал, мой Лигурио, мне было порядком не по себе до середины ночи; и хоть я испытывал большое наслаждение, все же дело казалось мне неладным. Но после того, как я ей открылся, изъяснил любовь, которую к ней питаю, убедил, сколь легко мы можем благодаря простоте ее мужа жить в счастье без всякой огласки, обещал, лишь только бог приберет его, взять ее в жены -- как она смягчилась. Она же со своей стороны помимо этих доводов испробовала, какова разница между моими объятиями и объятиями Нича, между поцелуями молодого любовника и поцелуями старого мужа. Повздыхав немного, она сказала: "Раз уж твоя хитрость, глупость мужа, простота моей матери и низость духовника заставили меня сделать то, чего я никогда бы не сделала по доброй воле, я готова признать, что это случилось по соизволению неба и что я не вправе отвергнуть то, что небо повелевает мне принять. Поэтому я делаю тебя моим господином, защитником и руководителем; ты -- мой отец, ты -- мой заступник, и я хочу, чтобы ты был моим единственным благом; и то, чего мой муж желал на один вечер, пусть продолжается вечно. Итак ты покумишься с ним и пойдешь с нами сегодня утром в церковь, ты будешь обедать с нами, наш дом всегда будет открыт для тебя, и мы сможем в любой час видеться с тобой, не возбуждая подозрения". Услыхав эти слова, я едва не умер от восторга и даже не мог высказать ей в ответ хотя бы малой частицы того, что хотел. Одним словом, я самый счастливый человек, какой когда-либо жил на свете; и, если это счастье не отнимет у меня либо смерть, либо время, я буду блаженнее блаженных и праведнее праведников.
   Лигурио. Я радуюсь твоему благополучию; все, что я тебе сказал, сбылось точь-в-точь. Но что мы будем делать сейчас?
   Каллимако. Пойдем в церковь, где я увижу ее, ее мать и доктора.
   Лигурио. Я слышу, как отворяется его дверь; да вот и женщины выходят, а за ними доктор.
   Каллимако. Направимся в церковь и будем ждать там.
   

ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ

Нича, Лукреция, Сострата.

   Нича. Лукреция, я полагаю, к такому делу надлежит приступить со страхом божьим, а не легкомысленно.
   Лукреция. Что еще надо делать?
   Нича. Посмотрите, как она отвечает! Как петушится!
   Сострата. Не удивляйтесь, она несколько взволнована.
   Лукреция (к Нича). Что вы хотите сказать?
   Нича. Я говорю, что хорошо бы, если б я пошел вперед -- поговорить с фрате и попросить его, чтобы он вышел тебе навстречу к церковным дверям и повел тебя к обедне. Ибо сегодня ты все равно что снова родилась на свет.
   Лукреция. Что же вы не идете?
   Нича. Ты что-то больно смела сегодня! Вчера она казалась полумертвой.
   Лукреция. Это -- по вашей милости, Сострата. Ступайте за фрате. Впрочем, нет надобности: он вышел из церкви.
   Нича. Правда.
   

ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ

Фра Тимотео. Нича, Лигурио, Каллимако, Лукреция, Сострата.

   Фра Тимотео. Я вышел к вам, ибо Лигурио и Каллимако сказали, что доктор и дамы идут в церковь.
   Нича. Bona dies, отец.
   Фра Тимотео. Добро пожаловать. А вам, мадонна, да пошлет господь хорошенького мальчугана!
   Лукреция. Дай-то бог!
   Фра Тимотео. Бог даст, непременно.
   Нича. Это я Лигурио и магистра Каллимако вижу в церкви?
   Фра Тимотео. Да, мессер.
   Нича. Позовите-ка их.
   Фра Тимотео. Эй, сюда!
   Каллимако. Спаси вас бог!
   Нича. Магистр, подайте сейчас же руку моей жене.
   Каллимако. Охотно.
   Нича. Лукреция, вот этого человека мы должны благодарить за то, что у нас будет посох, который поддержит нашу старость.
   Лукреция. Я ему очень признательна и хотела бы, чтобы он был нашим кумом.
   Нича. Вот теперь я хвалю тебя! А я хочу, чтобы он и Лигурио пришли сегодня отобедать с нами.
   Лукреция. Непременно.
   Нича. Я дам им ключ от нижнего покоя, что рядом с лоджией, чтобы они были вхожи к нам в любое время, а то женщин у них в доме нет и живут они не по-людски.
   Каллимако. Я принимаю этот ключ, чтобы воспользоваться им, когда в том встретится надобность.
   Фра Тимотео. А я получу денежки для благостыни?
   Нича. Вы хорошо знаете, domine, что они сегодня же будут вам посланы.
   Лигурио. А о бедняге Сиро никто и не вспомнит!
   Нича. Пусть только попросит -- ни в чем ему не будет отказа. Лукреция, сколько гросси дашь ты фрате за свое очищение?
   Лукреция. Дайте ему десять.
   Нича. Ишь ты!
   Фра Тимотео. Вы, мадонна Сострата, кажется, даже помолодели!
   Сострата. Как тут не радоваться?
   Фра Тимотео. Идемте все в церковь и вознесем моления, а потом, после службы, вы отправитесь домой обедать. Вы же, зрители, не ждите, что мы еще к вам выйдем: служба длится долго, и я останусь в церкви; а они через боковую дверь, отправятся домой. Прощайте!
   

Занавес

   
   
   

НИККОЛО МАКИАВЕЛЛИ
NICCOLO MACHIAVELLI
(1469--1527)

   Никколо Макиавелли родился во Флоренции. По своему происхождению он принадлежал к одному из древнейших родов Тосканы, к тому времени значительно обедневшему. Отец его был юристом. Мать обладала поэтическим дарованием, сочиняла стихи на религиозные темы и привила Макиавелли любовь к литературе. Детство и юность Макиавелли проходили в накаленной общественной атмосфере. С ранних лет он был захвачен политическими интересами. В период бегства Медичи из Флоренции становится секретарем Совета Десяти, ведавшего политическими и военными делами Флорентийской республики. В 1512 году во Флоренции пал республиканский режим, к власти вернулись Медичи, Макиавелли был отстранен от должности, обвинен в заговоре, подвергнут тюремному заключению и пытке и выслан в свое имение. Там в сочинениях "Государь" (1513), "Рассуждения по поводу первой декады Тита Ливия" (1513--1521) Макиавелли подвел итог своей политической деятельности. В годы с 1520-го по 1525-й Макиавелли написал восемь книг "Истории Флоренции". Помимо политических и исторических сочинений Макиавелли пишет две веселые и остросатирические комедии: "Мандрагора" ("Mandragora") и "Клиция" ("Clizia", 1525).
   

"МАНДРАГОРА"
("Mandragora")

   Эта комедия была написана, по-видимому, между 1513 и 1520 годами. Она явилась иллюстрацией политического учения Макиавелли на бытовом материале. О ней кто-то сказал, что "Мандрагора" явилась комедией того общества, трагедия которого -- "Государь", где Макиавелли высказал мысль, что цель оправдывает используемые для ее достижения средства. Эта же идея положена и в основу комедии. Макиавелли утверждает материальную основу и пропагандирует свой взгляд на религию. Он вступает в полемику с христианской философией, отстаивающей святость католических догматов и непогрешимость служителей церкви
   "Мандрагора" была представлена во Флоренции, затем в Риме (1520), при дворе папы Льва X, и имела большой успех. Наиболее старое, известное нам издание комедии относится к 1524 году (Рим). В XIX веке А. Н. Островский перевел "Мандрагору" на русский язык.
   
   Стр. 271. Боэций.-- Боэций Аниций (480--525) -- римский писатель философ и государственный деятель эпохи господства остготов в Италии. Переводил и комментировал сочинения Аристотеля и Цицерона, написал книги по логике, математике, музыке. Особенно большой популярностью пользовалось его сочинение "Об утешении философией", написанное в тюрьме, куда Боэций был заключен остготским царем Теодорихом Великим. Вплоть до XVI века произведения Боэция продолжали изучаться и комментироваться.
   Стр. 275. Походом французского короля Карла VIII в Италию (1494) начался период длительных войн между Францией и Испанией из-за господства над Италией. В результате этой борьбы под власть Испании подпадают Неаполитанское королевство, Сицилия, Сардиния и Миланское герцогство; другие государства Италии оказываются в фактической зависимости от Испании.
   Стр. 279. Сан-Филиппо, Порретта -- лечебные курорты недалеко от Флоренции.
   "...терять из "виду купол вашего собора".-- Имеется в виду купол знаменитого собора Санта Мария дель Фьоре, построенный архитектором Ф. Брунеллески (купол этот строился с 1420 по 1436 год). Эта пословица родилась во Флоренции, а затем распространилась по всей Италии. Ее обращают обычно к тяжелому на подъем человеку.
   Веррукола (бородавочка) -- обыденное название небольшой горы возле Пизы, напоминающей по своей форме бородавку. Лигурио сбивается и называет ее каррукола, что значит ворот колодца.
   Стр. 284. "Bona dies, domine magister" (логин.) -- добрый день, господин магистр.
   "Et vobie bona, domine doctor" (логин.) -- и вам также, господин доктор.
   "...ad rem nos iram" (латин.) -- к нашему делу.
   Стр. 285. "..an se mine" (латин.) -- в семени.
   "..in matrice" (латин.)-- матке.
   "...in strumentis seminariie" (латин.) -- в семенном аппарате.
   "...in virga" (латин.) -- в мужском органе.
   Стр. 286. Дукат -- золотая монета венецианского происхождения, получившая широкое распространение и за пределами Венеции; стоимость ее равнялась 11,83 лиры.
   Лира -- денежная единица Северной Италии, стоимость ее колебалась в разных итальянских государствах. Тосканская лира стоила 84 чентезнмо (1 чентезимо равняется 0,01 лиры).
   Гроссо -- серебряная монета стоимостью в 28 чентезимо.
   Стр. 287. "Milieris urihae..." (логин.) -- женская моча.
   "...a mplitudo canallum" (латин.) -- ширина каналов.
   "...cum uriha eoum que ex matrice exeunt..." (логин.) -- смешение мочи с выделением из матки.
   Стр. 288. Часы, которые у Макиавелли, естественно, идут по флорентийскому счету, в переводе даются по счету, принятому теперь.
   Мандрагора -- растение, которое называется также мужской корень, адамова голова, сонное зелье, покрин; растет в Южной Европе. Корень мандрагоры напоминает человеческую фигуру, так как имеет четыре разветвления наподобие рук и ног человека. Этот корень обладает сильным наркотическим свойством. Мандрагора была известна еще в Древней Греции, где ее применяли как лечебное средство. Уже в древности с мандрагорой было связано много суеверий, особенно это касалось добывания корня. Существовало поверье, что первый прикоснувшийся к вырытому из земли корню умирает. Это поверье, комически переосмыслив его, Макиавелли использует в своей комедии. Считалось также, что корень мандрагоры дарует вечную молодость, любовь, счастье, излечивает женщин от бесплодия, оберегает от дурного глаза и колдовства. Этот корень был предметом специальной торговли и ценился очень дорого. Из него делали фигурки, которые почитались как святыня.
   Стр. 289. Новый Рынок и Старый Рынок -- людные торговые места Флоренции во времена Макиавелли.
   Стр. 292. Сервиты (слуги девы Марии) -- нищенствующий монашеский орден, основанный в 1233 году для прославления девы Марии аскетическими подвигами.
   Стр. 293. Флорин -- флорентийская золотая монета XIII века с изображением лилии ("герб Флоренции), получившая распространение во многих европейских странах. Флорин имел приблизительно стоимость дуката.
   "...придет в этом году турок в Италию?" -- После захвата турками Константинополя (1453) над Италией нависла угроза турецкого нашествия. Эта угроза особенно возросла после 1480 года, когда туркам на некоторое время удалось захватить на юге Италии город Отранто.
   Стр. 301. Святой Кимент -- такого святого никогда не существовало. Лигурио хочет сказать, что мессера Нича излечил от глухоты обычный процесс пищеварения. Кимо (chimo) -- пища, превращенная в кашицу под действием желудочного сока.
   Стр. 303. Палаццо Спини, лоджия Торнаквинчи -- людные места для прогулок во времена Макиавелли.
   Стр. 310. Шарик воску -- восковые фигурки были самым дешевым приношением по обету. Богатые люди делали более дорогие приношения: серебряные и золотые фигурки.
   Из алоэ приготовляли слабительное. Шарики Лигурио были, по-видимому, еще худшего свойства.
   
   
   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов