Книговод

Сибирь, союзники и Колчак

Гинс Георгий Константинович


Георгий Константинович Гинс.
Сибирь, союзники и Колчак
Предисловие

   7 февраля (1920 г. -- Ред. ) в Иркутске национальный вождь -- адмирал Колчак -- был расстрелян без суда и до окончания допроса. Адмирал встретил смерть мужественно, с глубоким презрением к убийцам.
   В течение года имя адмирала произносилось в глубине России с благоговением. Его ждали, как избавителя. Его имя -- это имя целого движения, целой эпохи русской революции.
   Адмирал Колчак -- одна из наиболее ярких фигур нашего военного мира. Он был хорошо известен за границей ещё во время великой войны (Первой мировой войны. -- Ред. ), заслужил славу одного из наиболее храбрых и способных морских офицеров и пользовался большим авторитетом.
   В 1900 г. он был приглашён участвовать в опаснейшей экспедиции барона Толя, снаряжённой Академией наук в Ледовитый океан для исследования полярных сибирских морей.
   В 1912 г. адмирал вторично отправляется в Ледовитый океан в качестве уже самостоятельного начальника новой экспедиции для розысков партии барона Толя.
   Уже найдены дневники Толя, но упорно продолжает он опасное плавание в этом море смерти и льдов. Только окончательно убедившись в гибели партии барона Толя, он возвращается обратно. За эту безмерно отважную экспедицию Академия Наук поднесла ему впоследствии редкую награду -- Большую Константиновскую золотую медаль, которую, кроме него, имеют только три путешественника.
   Назначенный начальником новой экспедиции к устьям Лены, адмирал в Иркутске узнает об объявлении русско-японской войны и отправляется на театр военных действий в распоряжение адмирала Макарова. В Порт-Артуре он командует миноносцем, совершившим ряд смелых нападений на сильнейшую эскадру противника, а последние два с половиной месяца осады командует батареей морских орудий на сухопутном фронте крепости. За Порт-Артур он получил золотое оружие. Уважая храбрость, японцы ему, одному из немногих, оставили в плену оружие, а потом, не дождавшись конца войны, предоставили свободу.
   Затем Колчак привлекается к разработке большой морской программы и помогает защищать эту программу во время рассмотрения бюджета в законодательных учреждениях.
   Во время войны с Германией Колчак отличается сначала в Балтийском море, где маленький русский флот отстаивает побережье от нападений крупных морских сил Германии, а затем, в должности командующего Черноморским флотом, он обеспечивает господство России в Чёрном море.
   Близкие к адмиралу люди рассказывают много интересных случаев из его жизни, в которых проявились особенности характера адмирала. Наиболее известны его смотр Черноморского флота, которому он, немедленно по прибытии в Севастополь, приказал выйти в море, в поход, и эффектная сцена, когда адмирал бросил в волны своё георгиевское оружие, спасая его от матросов-большевиков.
   Адмирал присутствовал на заседании Всероссийского Правительства под председательством Керенского, когда тот послал записку генералу Корнилову не быть особенно откровенным ввиду присутствия некоторых лиц (намекалось на Чернова). Впоследствии адмирал, считая военные силы России разрушенными, предпочёл выехать из России и отправился в Америку с официальным ответным визитом американским морякам.
   До последнего времени адмирал больше всего ненавидел "керенщину" и, может быть, из ненависти к ней допустил противоположную крайность, излишнюю "военщину".
   Перед свержением большевиков в Сибири адмирал просил англичан принять его на службу для участия в войне с Германией. Он получил предложение отправиться в Месопотамию, но, по просьбе Российского посланника в Пекине, возвратился с дороги и принял участие в организации военных сил на Дальнем Востоке. После избрания Директории он направился к Деникину через Сибирь, но в Омске его просили остаться. Директория, желая привлечь популярного адмирала в состав правительства, предложила ему пост министра по военным и морским делам.
   Жаждавшие твёрдой власти общественные круги уже замышляли в это время свержение Директории и остановили свой выбор на адмирале, наметив его в качестве диктатора. Адмирал ничего об этом не знал и стал "Верховным Правителем" неожиданно, до последнего дня не зная о павшем на него жребии.
   Как человек адмирал подкупал своей искренностью, честностью и прямотой. Он, будучи скромен и строг к себе, отличался добротой и отзывчивостью к другим. Чистота его души находила выражение в его обворожительной улыбке, делавшей обычно строгое лицо адмирала детски-привлекательным.
   Адмирал был лишён свойств неограниченного властителя. Войскам, желавшим видеть того, за кого они сражаются, он сказал так: "Вы сражаетесь не за меня, а за родину, а я такой же солдат, как и вы".
   Адмирал был человеком кабинетным, замкнутым. Проводить время за книгою было его любимым занятием. Очень часто он становился угрюмым, неразговорчивым, а когда говорил, то терял равновесие духа, обнаруживал крайнюю запальчивость и отсутствие душевного равновесия. Но он легко привязывался к людям, которые были постоянно возле него, и говорил с ними охотно и откровенно. Умный, образованный человек, он блистал в задушевных беседах остроумием и разнообразными знаниями и мог, нисколько не стремясь к тому, очаровать своего собеседника.
   Те, кто знал все неприятности, все интриги, окружавшие адмирала, могли только сочувствовать ему и страдать за него. Но те, кто не знал всей обстановки работы Верховного Правителя, выносили часто глубокое разочарование и даже раздражение из-за несдержанности и неуравновешенности его характера.
   Что-то глубоко трагическое чувствовалось и в наружности, и в характере человека, который был выдвинут судьбой на первое место в антибольшевистской России. Но, как бы ни была интересна личность адмирала, его характеристика в настоящее время не только не может быть отделена, но целиком должна поглощаться характеристикой того политического движения, которое он возглавлял.
   Не личным свойствам адмирала надо приписывать победы первого периода его деятельности и поражения второго. Одновременно с сибирским рухнул и южно-русский фронт генерала Деникина. Очевидно, в самом фундаменте антибольшевистского государства была гниль, сами стены его были непрочны, сам план постройки был неудачен.
   Адмирал сделал всё, что мог, и прошёл крёстный путь. История бережно сохранит его имя, и потомство будет чтить его память.
   Революция в России ещё не завершилась. Поражение Колчака не значит, что большевизм долго продержится, но факт остаётся фактом: адмирал Колчак погиб, и возглавлявшееся им движение окончилось полным крахом. Естественный вопрос: "Что же может быть противопоставлено большевизму?" -- заставляет произвести оценку развернувшихся в Сибири событий.
   Не только потомство, но и современники с недоумением остановятся перед странным явлением катастрофического исчезновения власти, которая, казалось, имела все шансы на успех.
   Каков был первоначальный характер переворота в Сибири? Почему Сибирское Правительство преобразовалось в Российское? Кто был главным виновником преобразования? Почему произошло свержение Директории? Роль чехов, союзников, сибирской общественности. Характеристика Омска, атаманщины, военных и гражданских властей; недостатки правительственного механизма и правительственной политики -- всё это должно быть описано с возможно большей подробностью и тщательностью, и только тогда выяснится, что сделали и что могли "делать адмирал Колчак и Российское Правительство. На эти вопросы и пытается ответить эта книга.
   Мы, современники и участники событий, не можем быть судьями, но мы вправе и обязаны поделиться впечатлениями о том, что пока незаметно прошло для культурных наций. После тяжёлой войны они целиком погрузились в сладкие переживания мира и бессознательно жестокого эгоизма, но они живо почувствуют в будущем мировое значение русской революции. Может быть, весь мир переживёт такие же, если не большие, потрясения, какие выпали на долю России, может быть, и в других государствах будут происходить гражданские войны, подобные той, которая терзает Россию, -- пусть же пережитые Россией уроки не пропадут даром. Надо знать ошибки прошлого, чтобы не повторить их в будущем.
   Мы не можем быть судьями, но мы не можем малодушно и виновато молчать, когда предан и убит тот, кто любил только Россию и ничего не хотел для себя, и когда целиком опорочивают всю деятельность правительства, которое, быть может, заблуждалось или действовало неумело, но ставило себе задачи благоразумные и честные, отвечавшие национальным стремлениям и интересам.
   Адмирал Колчак связал своё имя с идеей, во имя которой велась гражданская война -- идеей единой великой России. Его непорочная репутация служила залогом честности движения, и под его знамя встали все противники большевизма. Может быть, в самой идее этого объединения противобольшевистских сил таилась гибель движения? Но эта идея поддерживалась большинством, она воодушевляла, и, по мнению всех сторонников её, только два человека могли воплотить эту идею: адмирал Колчак и генерал Деникин.
   Движение не могло измениться от того, первый или второй был Верховным Правителем.
   Они действовали единодушно, но другие силы оказались могущественнее их.
   Адмирал Колчак был выразителем тех политических течений, которые вошли в русло союзнической ориентации. Нанесено ли поражение этой ориентации? Была ли она ошибкой движения? Адмирал не мог ей изменить по личным убеждениям, и почти вся русская антибольшевистская общественность была на стороне союзников, рассматривая борьбу с большевиками как продолжение антигерманской войны.
   Адмирал стоял за Учредительное Собрание, и он, несомненно, созвал бы его и передал ему власть.
   Но было ли ошибкой откладывание острых вопросов до отдалённого неизвестного момента Учредительного Собрания, когда земледельческая Россия требовала ответов сейчас же? И здесь адмирал был выразителем лишь общего единодушного убеждения в неполномочности Временного правительства решать основные вопросы устройства государственной жизни. Основные идеи, лозунги и даже метод действий были даны, таким образом, не адмиралом, а эпохой. Судить за них адмирала никто не вправе, выполнение же зависело не от вождя.
   Общепризнанный гений Наполеона не спас его армии ни в России, ни в битве при Ватерлоо, и гений бессилен там, где общие условия делают невозможной победу.
   Перелистывая страницы непродолжительной, но бурной истории гражданской войны Сибири с большевизмом, мы найдём много ошибок адмирала и в подборе лиц, и в способах действий, но надо знать обстановку и условия работы, чтобы судить, можно ли было поступать иначе.
   На юге России было больше и людей, и культурных средств, но и там антибольшевистские силы понесли серьёзное поражение -- очевидно, причины поражения лежат глубоко, и поверхностные наблюдения их не откроют.
   Будущая Россия оценит благородство адмирала Колчака и воздвигнет ему памятник благодарности, но и нам, современникам, стыдно не отдать должного светлой памяти мужественного и самоотверженного Правителя. Мы должны оградить его имя от несправедливых, клеветнических обвинений. Он был не "врагом народа", а его слугой, но если ему не суждено было сделать для народа то, к чему Российское Правительство искренне и упорно стремилось, то это не его вина. Он хотел улучшить благосостояние народной массы, но это оказалось невозможным в условиях непрекращавшейся войны и разрушенного транспорта.
   Адмирал Колчак погиб за чужие грехи, и культурный мир должен понять, что предательство по отношению к адмиралу -- великое злодеяние не только перед Россией, которая лишилась одного из лучших своих граждан, но и перед достоинством наций, флаги которых красовались в столице антибольшевистского движения -- Омске, и которые приняли под своё покровительство адмирала, и, наконец, перед историей, ибо для неё останется много неизвестных фактов и мыслей, о которых мог бы поведать только адмирал Колчак. Лишь небольшая часть этого богатого материала заключается в полных захватывающего интереса показаниях адмирала в Иркутске.
   Скорбный образ адмирала Колчака, с его проницательными и печальными глазами и мученическими линиями лица, будет долго памятен.
   Как постоянный укор, будет он преследовать и тех, кто взял на себя неблагодарную роль предателей, и тех, чья вина привела гражданскую войну к её тяжелому финалу.
   Тех же, кто любит Россию, этот образ заставит склонить голову и мучительно вспомнить о неизмеримой глубине бедствий, переживаемых великим государством.
   Судьба сделала меня не только свидетелем, но и близким участником происходившей в Сибири с 1918 по 1920 г. двухлетней политической борьбы.
   Революция 1917 г. застала меня в должности старшего юрисконсульта всех продовольственных организаций при Министерстве земледелия в Петрограде. Я был в то же время приват-доцентом Петроградского университета по кафедре гражданского права и преподавателем системы римского права в Психоневрологическом институте. Как служба, так и личные склонности ставили меня далеко от политики, и я мечтал посвятить свои силы всецело академическим работам.
   В январе 1918 г., видя безотрадную обстановку Петрограда, я покинул его и перебрался в Омск, где был избран и. д. экстраординарного профессора гражданского права в Политехническом институте. Меня связывала с Сибирью прежняя служба в Переселенческом управлении, я любил Сибирь, верил в её будущее и был твёрдо убеждён, что крепкое сибирское крестьянство быстро освободится от большевистского ярма.
   Планы мои не удались.
   Переворот произошёл неожиданно. Всякий, кто мог, должен был помочь новой власти. Вместо скромной профессорской деятельности меня захватил водоворот политики.
   Два года были не пережиты, а выстраданы.
   Работы не было, была только борьба. Во всём чувствовалась переходная эпоха, ломалась психология, менялись взгляды.
   То близкий, то более отдалённый участник, я так же, как и другие, тщетно боролся с силою политического водоворота и тщетно верил в силы других.
   Страдая общим для всех омских деятелей грехом -- неподготовленностью к широкой государственной работе, -- я не обладал ни даром предвидения, ни силой настойчивости, предполагающей уверенность в своих силах.
   Остановить революцию, повернуть жизнь на новый путь не удалось.
   Революция побеждала. В армии, в чиновничестве, в политических партиях -- везде проявилась мощная сила революции. Всё и мы все, участники борьбы, казались жалкими и бессильными.
   Но сейчас, оглядываясь на прошлое, я чувствую, что мы должны с полной откровенностью и безжалостностью к самим себе рассказать о том, что видели и познали, потому что, делая это, чувствуешь, как во мраке скорби о прошлом загорается огонь надежды на будущее и освещаются новые пути.

Часть I.
Сибирское правительство

Глава I.
Большевизм в начале 1918 года

   Со второй половины 1917 г. начинается бегство из голодного Петрограда в хлебные места. Оно особенно усилилось после октябрьского переворота. Над Петроградом нависла грозная туча. Каждый интеллигент чувствовал себя "буржуем", которого окружают подозрение и злоба. Бежали на Кавказ и в Сибирь -- туда, где казалось безопаснее и сытнее.
   Преобладающее большинство русской интеллигенции, не привыкшее в царский период к свободной политической жизни, довольно наивно относилось к происходившим со времени революции событиям, не подозревая их глубокого социального содержания. Победа большевизма казалась случайной и кратковременной. О "большевиках" представление было самое смутное. Социал-демократы, которые хотят "большего", чем "меньшевики", -- вот обычное представление о тех, кто уже три года правит огромной Россией. Желание "большего", т.е. стремление осуществить социализм, казалось настолько нереальным, что даже в среде партийных политиков находилось мало лиц, которые относились с достаточной серьёзностью к изучению методов большевистской работы и приёмов борьбы с нею.
   Этим объясняется неожиданность для большинства русской интеллигенции успеха большевистской революции.

Большевики и меньшевики

   Краткая справка из истории социал-демократической партии в России не бесполезна и теперь, когда мы изучили "большевизм" на практике. Эта справка создаёт фон общему повествованию.
   Раскол социал-демократии на "большевиков" и "меньшевиков" произошёл в 1903 г. на втором съезде партии. Название большевиков произошло не от размера их политических требований, а от слова "большинство", которое получила резолюция Ленина.
   Разногласия большинства и меньшинства сказались очень резко и чем дальше, тем становились глубже. "Меньшевики" оставались правоверными последователями марксизма, веровавшими в неуклонность экономического прогресса и параллельное нарастание революционного сознания пролетариата. Они, согласно учению К. Маркса, не собирались насильственно перестраивать современный капиталистический строй, а хотели быть только акушером для содействия своевременному появлению на свет уже созревшего нового строя. Учение марксизма диктует такую революционную выдержку, что крайние наши революционеры считали его косным консерватизмом.
   Большинство русских социал-демократов оказалось состоящим из крайних. Его тактическая программа была революционным заговором. Вот её характерные особенности.
   Стремление к "централизму организации". "Руководящие органы отнюдь не должны строиться на началах избрания их" широкими слоями пролетариата, они должны составляться из сознательных революционных вождей, которые будут управлять движением, а не идти за массой, выжидая, когда она сознаёт свои интересы.
   Большевики считают необходимым, чтобы в момент революции, не считаясь с политическим её характером, их вожди стремились достичь власти в интересах полного демократического переворота и осуществления "диктатуры пролетариата и крестьянства".
   Большевики считают необходимым включить в свою тактику грубые и вредные действия, которые могли бы воспламенить массу, возбудив в ней революционный энтузиазм.
   Для привлечения на сторону пролетариата мелкобуржуазной, чуждой социализму крестьянской массы предоставить ей свободное расхищение и распределение всех помещичьих земель. Тактическая резолюция большевиков на третьем съезде гласила по этому вопросу буквально следующее: "Оказывать самую широкую поддержку всем революционным мероприятиям крестьянства, способным улучшить его положение, вплоть до конфискации помещичьих, казённых, церковных, монастырских и удельных земель".
   Резолюции большевиков по вопросу о партизанских выступлениях заключали в себе, ещё в 1906 г., признание их необходимости "для боевого воспитания и военного обучения боевых дружин". Они допускают экспроприацию капиталов, разрушение и порчу казённых зданий, железных дорог и других сооружений, казённых и частных, и ставят своею целью "разрушение правительственного, полицейского и военного аппаратов".
   Отступая от классовой идеологии марксистов, большевики считали в 1906 г. необходимым организовать "советы", но не как органы исключительно рабочего пролетариата и не для одной только борьбы за свои интересы, а как основные ячейки новой власти, состоящие из представителей всей революционной демократии, "особенно крестьян, солдат и матросов". Большевики при этом подчёркивали, что при расширении деятельности и сферы влияния советов рабочих депутатов должно быть отмечаемо, что советы, если они не опираются на революционную армию и не свергают правительственных властей (т.е. не превращаются во временные революционные правительства), неизбежно осуждены на падение.
   Таковы были черты большевизма, как они определились ещё в 1905-1906 гг., во время первой русской революции. Все резолюции большевиков печатались тогда в подпольном журнале "Искра" и далеко не были известны широким кругам, которые, не будучи знакомы с грандиозностью разрушительных планов революции и с безнравственностью её тактики, относились довольно безучастно к её развитию.

Большевики и Департамент полиции

   Роковую роль в развитии большевизма сыграл, между прочим, Департамент полиции. Из опубликованных после переворота 1917 г. документов видно, что департамент предложил всем розыскным учреждениям "безотлагательно внушить подведомственным им секретным сотрудникам, чтобы они, участвуя в разного рода партийных совещаниях, неуклонно и настойчиво проводили и убедительно отстаивали идею полной невозможности какого бы то ни было организационного слияния, а в особенности объединения большевиков с меньшевиками" (циркуляр No 190, 791).
   Выполняя эту инструкцию, наёмные правительственные провокаторы, и в их числе депутат Государственной Думы IV созыва Малиновский, прошедший при содействии полиции от московских рабочих, деятельно агитировали в пользу большевиков, ослабляя влияние и без того не сильного меньшинства социал-демократической партии, в котором были разумные, трезвые деятели. Так, например, Малиновский, принадлежность которого к провокаторам доказал Бурцев, расколол в Государственной Думе социал-демократическую фракцию и увлёк в большевизм почти всех депутатов-рабочих, а затем, незадолго до войны, скрылся за границу.
   Царское правительство не понимало, что делало. Мудрые политики поступали иначе. На Урале, в одном из крупных горнозаводских округов, искусственно насаждался меньшевизм, и удары большевистской революции оказались там гораздо менее тяжкими.

Большевики и Германия

   На Ленине и Троцком повисли пломбы от того вагона, в котором они проезжали Германию, пользуясь любезностью враждебного России государства в тот момент, когда всё русское население пылало ненавистью к виновникам мировой бойни.
   Печать государственной измены отталкивала всех, кто честно мыслил, от вождей большевизма и их последователей, и никто не выражал сомнения в истинности тех обвинений, которые повсюду открыто раздавались по адресу большевиков, -- обвинений в получении ими денег от германского Имперского банка, о существовании в Смольном комиссии офицеров немецкого генерального штаба, выполнении большевиками всех требований Берлина.
   В 1918 г. Американское правительственное бюро печати опубликовало сенсационные разоблачения. Всё, что раньше передавалось как слух, стало обосновано документально. В Смольном действительно были немецкие офицеры. "Соглашение" о совместных работах начинается следующими словами: "Согласно договору, заключённому в Кронштадте 6 июля месяца сего года (1917) между представителями нашего генерального штаба и руководителями русской революционной армии и демократии: Лениным, Троцким, Раскольниковым и Дыбенко, отделение нашего Генерального штаба, оперирующее в Финляндии, назначает в Петроград офицеров, которые будут состоять в распоряжении осведомительного отдела штаба".
   Из "соглашения" проистекало всё остальное: перевод денег большевикам, выдача немецким офицерам в России подложных паспортов для поездки в Англию и Францию, убийство русских патриотов, уничтожение польских легионов и т.д.
   Большевики не опровергали этих обвинений, они защищались со свойственной им циничностью: "цель оправдывает средства".
   Под впечатлением всех этих разоблачений Американское бюро печати сделало вывод, который многими уже забыт. "Всех находящихся в руках правительства Соединённых Штатов доказательств совершенно достаточно, чтобы уничтожить в уме каждого человека последний остаток веры в искренность большевистских вождей и в их способность сделать что-нибудь хорошее для России" . (На русском языке эти разоблачения были напечатаны во Владивостоке, в типографии Приморской Областной Земской Управы в 1918 г.)

Большевики застигают русскую интеллигенцию врасплох

   Революция 1917 г. происходила по программе, разработанной больше чем за десять лет до этого. За время революционной передышки вожди коммунизма Ленин и Троцкий готовились к проведению своей программы в жизнь, а умеренная русская демократия, насильственно устранённая от политической жизни, утешалась одними теориями и книжностью. Естественно, что большевизм с его бессердечною, но практичною для достижения цели демагогией легко заразил массы, поднял на поверхность самые тёмные силы. Всё, что было морально более устойчивого, с омерзением отвернулось от тех приёмов и методов, которые употреблял большевизм, и от тех людей, которых он выдвинул на места комиссаров.
   "Централизм", стоявший в основе тактической программы большевиков, удался им не сразу. Достаточного количества дисциплинированных и подготовленных комиссаров сразу не нашлось, и первый период истории советской федеративной республики ознаменовался децентрализацией власти.
   В Сибири советы рабочих и солдатских депутатов приняли большевистский характер только к концу декабря 1917 г. В течение первых двух месяцев после октябрьского переворота большевизм в Сибири не давал себя знать.
   В начале 1918 г. земства и думы почти повсеместно были разогнаны. В Томске была распущена после двух дней существования Сибирская Областная Дума. Правительственные учреждения стали перестраиваться. Большевизм начал пускать корни.
   Когда в январе 1918 г. я переехал из Петрограда в Омск, рассчитывая, что Сибирь переживёт большевизм и скорее и легче, я нашёл, что не ошибся.
   Большевизм держался в Сибири только на поверхности. Огромное море сибирского крестьянства нисколько не было им задето. Бессилие большевиков чувствовалось во всём, но больше всего в их административной беспомощности.

Большевистские комиссары

   Во главе всего управления Западной Сибирью стояли Косырев и Лобков. Первый, как передавали, -- один из воспитанников Горького, из приюта на острове Капри, но это едва ли не легенда. Косырев -- типичный демагог, малоинтеллигентный солдат, который охотно прибегал к так называемой "argumentatio baculina" (лат. аргумент силы) . Помимо угроз, он находил мало аргументов. Мне пришлось видеть его на открытии народного университета. Он предупреждал аудиторию об опасности увлечения буржуазною наукою, например, "каким-нибудь Железновым". Из этого видно было, что правитель Западной Сибири никогда не читал Железнова, профессора-марксиста, подвергавшегося преследованиям в царское время за социал-демократическое направление. Внешность Косырева производила отталкивающее впечатление. Очень маленькое лицо с выдающимися скулами и злыми блестящими глазками производило впечатление ламброзовского типа. Когда из уст его раздалась угроза: "Буржуазия ещё хрипит, но мы её скоро совсем задушим", -- руки его сжались в кулаки, лицо вытянулось -- казалось, в этого человека вселился вампир. Впечатление было жуткое.
   Ближайшим сотрудником Косырева был Лобков, еврей, сын местного омского лавочника, всего лишь двадцати лет от роду, с большим темпераментом, но, конечно, без всякого опыта и знаний.
   Видную роль играл ещё комиссар юстиции Вороновский, он же председатель революционного трибунала. Этого деятеля я знал лучше других, так как участвовал в товарищеском суде кооператоров, постановившем исключить Вороновского за клеветнические доносы и корыстолюбие. Ему было около двадцати пяти лет.
   Другие комиссары не отличались даже качествами первых трёх, они лишены были и темперамента.
   Наиболее образованным сотрудником омского совдепа был присяжный поверенный Попов, которому выпало впоследствии на долю стать видным участником следственной комиссии, допрашивавшей адмирала Колчака в Иркутске перед расстрелом его в феврале 1920 г.
   Несколько чиновников из обиженных и обойденных дополняли картину. Таков был состав людей, в руках которых находилось управление всею Западною Сибирью. Каковы же должны были быть правители отдельных областей и уездов? Скудость интеллигентных сил в России вообще известна, большевики же в тот период оттолкнули от себя всю интеллигенцию.
   Между тем период разрушения не мог длиться слишком долго. Центральная советская власть начала издавать декреты, коренным образом изменявшие прежний строй и требовавшие большой сознательности и творчества на местах.

Народный суд

   Вся юстиция, согласно декрету народных комиссаров, возложена была на выборные судебные коллегии, причём решениям их, как по уголовным, так и по гражданским делам, присвоена была сила окончательных. Апелляция совершенно отменялась.
   Такой порядок возможен лишь при большой опытности и вдумчивости судей и при наличии гарантий, что выборы судей будут обставлены условиями, обеспечивающими компетентность избираемых лиц. Но таких гарантий и условий не было установлено.
   Усмотрению судей открывался самый широкий простор. Декрет предоставил им руководствоваться судебными уставами 1864 г. "постольку, поскольку таковые не противоречат правосознанию трудящихся классов... В этом последнем случае в решениях и приговорах должны быть указаны мотивы отмены судом устарелых или буржуазных законов" (ст. 8 декр. "О суде"). Такая же свобода предоставлена суду и в отношениях норм материального права (ст. 36). И это новшество предполагает тоже основательную подготовку судей, но так как фактически её у выборных судей могло и не быть, то декрет предоставил суду и сторонам право широкого привлечения в судебное присутствие сведущих лиц, с правом совещательного голоса.
   Несомненным прогрессом в этом декрете, с точки зрения неимущих классов, следует признать предоставление в процессе активной роли судьям.
   Так, например, ст. 14 декрета гласит, что "относительно доказательств суд не стеснён никакими формальными соображениями, и от него зависит, по обстоятельствам дела, допустить те или иные доказательства". Ст. 36 разрешает в интересах справедливости отвергать всякую ссылку на давностные и другие сроки. Следует отметить и стремление к ускорению процесса. Но это достигается упразднением всех формальных отводов, встречных исков, привлечения третьих лиц и т.п. (ст. 12). Однако эти тонкости судебного процесса существовали не для запутывания дел, а для обеспечения интересов ответчика и удобства рассмотрения спорных дел, и столь решительное и упрощённое их уничтожение свидетельствовало либо о недостаточном понимании авторами декрета политики процессуального права, либо о неспособности найти законодательные улучшения. Известный критик существующей системы права, с точки зрения социализма, австрийский профессор Антон Менгер не шёл так далеко в осуждении начал современного процесса и рекомендовал социалистическому государству не отмену, а изменение законов в смысле большего обеспечения малосведущего и неопытного в процессе лица от злоупотреблений другой стороны.
   В дело предварительного следствия декрет тоже вносил существенные новшества. Оно поручалось декретом особой выборной коллегии из трёх лиц, в обязанность которых входит и составление обвинительного акта.
   Если принять во внимание, что в России не хватало следователей и при системе единоличного следствия, то можно себе представить, в какой степени осуществима идея коллегиального следствия и насколько должно было тормозиться уголовное судопроизводство при такой коллегиальной системе следствия и обвинения.
   Наконец, интересным нововведением декрета о суде было создание коллегии правозаступников при советах солдатских и рабочих депутатов из числа лиц, опять-таки избираемых последними. Только из коллегии мог быть приглашён защитник и самим обвиняемым. Но, "кроме указанных обвинителей и защитников, могут принять участие в судебных прениях один обвинитель и один защитник из присутствующих на заседании" (ст. 28). В этом нововведении декрета оригинально осуществляется идея непосредственного участия в суде самого народа.
   Общая оценка декрета должна быть такова: он неплох только в стране очень высокого правосознания и хорошо обеспеченной богатыми кадрами юристов. Нужно ли говорить, что этого не было...

Совнархоз

   Организация народного хозяйства и государственных финансов возложена была советом народных комиссаров на так называемый "Совнархоз" (Совет народного хозяйства). Ему предоставлено вырабатывать общие нормы и план регулирования экономической жизни, согласовать и объединять деятельность центральных и местных регулирующих учреждений, устанавливать конфискацию, реквизицию, секвестр, принудительное синдицирование.
   На местах были организованы районные (областные) "совнархозы". Кто же входил в состав столь важных органов хозяйственного управления. Представители профессиональных союзов, фабрично-заводских и земельных комитетов, представители советов рабочих и крестьянских депутатов, и не более трети общего числа отводилось представителям административного и коммерческого управления предприятий.
   Деятельность Совнархоза в Москве давала себя чувствовать многочисленными, но однообразными постановлениями, национализировавшими все отрасли промышленности и создававшими центральные органы управления ими. В короткое время появилось множество "центров": "центрочай", "центромыло", "центроткань", "центронитка", "центротук" и т.д. Начались учёты, развивалась статистика, но во всём этом, кроме бюрократизации, ничего не было. Местные органы, составленные из невежественных людей, лишены были способности наладить промышленную жизнь, а в центральных развивалась такая канцелярщина, какой не видывало петроградское чиновничество его худших времён. Эти факты удостоверены и статистикою падения производительности, и большевистскою прессою периода успехов Колчака и Деникина, решившегося в то время открыть "маленькие дефекты" советского строя.
   В газете "Наш Век" от 4 апреля 1918 г. в заметке под заглавием "Закрытие фабрик и заводов" приводятся следующие данные:
   
   "Акц. общество Кулотинской мануфактуры сообщает обществу фабрикантов и заводчиков, что вследствие отсутствия минерального топлива и масла, необходимого при обработке джута, оно вынуждено закрыть фабрику и объявить расчёт рабочим. Вследствие недостатка сырья и других материалов закрыть механический завод С.И. Растеряева".
   "Тревожные сведения получены Обществом о положении промышленности в Донецком бассейне. Совершенно прекратились работы почти в 5/6 всего числа рудников. В Таганроге прекращены работы на 9 наиболее крупных заводах и фабриках, с общим количеством 60 000 рабочих".
   "Во Владикавказе стоят все заводы, вплоть до железнодорожных мастерских. В Екатеринодаре закрыты все предприятия, работающие нефтью, ввиду того, что подача нефти из Грозного и из Майкопа прекращена. Закрыт и крупнейший на Северном Кавказе завод для выделки снарядов в Екатеринодаре. В Армавире закрыты все мельницы и маслобойные заводы".
   
   Там же цитируется официоз петроградской коммуны "Петроградская правда", который констатирует, что "планы различных секций совета народного хозяйства северного района, широко разработанные и переустраивающие народное хозяйство на новых началах, грозят остаться только на бумаге. Нет места оптимизму. От иллюзий надо освободиться!"
   
   "Положение с топливом, как с жидким, так и с твёрдым, -- указывает газета, -- сугубо печально. Неясны перспективы с донецким углём. Коксовая половина Донецкого бассейна совершенно отрезана; она в руках Украйно-Австрии. С нефтью не лучше. Привоз бакинской нефти оборвался".
   
   Хлебный паёк в Петрограде доведён был в это время до одной восьмой фунта на человека. Выдавалась тоненькая плитка плохого тёмного хлеба с примесью, напоминающая по размеру кусочек шоколада.

Отношения к деревне

   Весною 1918 г. уже начались походы городских советов на деревню. Описание их дают и буржуазные, и пролетарские издания. Обычная картина этих походов такова. Реквизиционный отряд требует выдачи продовольственных запасов. Ему отказывают. Отряд начинает насильственную реквизицию. Крестьяне бьют в набат и нападают всею деревнею на тридцать -- сорок человек отряда.
   Перед нами брошюра Сосновского "Весь хлеб -- всему народу", издание Всероссийского центрального комитета Советов (Москва, 1919 г.).
   В этой брошюре описывается деятельность продовольственного рабочего отряда. Описание очень интересно. Оно взято из жизни. Автор называет и место действия: село Куликово Усманского уезда Тамбовской губернии.
   
   "Большую там силу, -- говорит он, -- кулаки забрали. Бедняки пикнуть не смеют. Отправили туда из г. Усмани небольшой отряд".
   

Звонить не давай!

   "Первым делом отряд направился к церкви, окружил её и запер колокольню. А то у кулаков привычка завелась. Когда хотят всю кулацкую братию собрать на какую-нибудь подлость, так сейчас бегут на колокольню и бьют в набат, поднимают суматоху и народ с толку сбивают. Вот, зная их повадку, местные бедняки и посоветовали отряду: не давайте им звонить.
   Прежде чем по амбарам пойти за хлебом, стали ребята искать по избам у кулаков: где у них оружие. Потому что кулаки запаслись оружием и, чуть что, грозят беднякам расправой. Имея толстый карман, кулаки скупали у фронтовиков оружие, а те по глупости и по нужде продавали.
   Так вот, в селе Куликове в избах кулаков нашли десять винтовок, бомбы и револьверы. Отобрали, конечно.
   Теперь можно за хлебом пойти. В одном только селе Куликове в течение 12 часов продовольственный отряд нашёл следующее количество излишков продовольствия: ржи 4073 пуда, овса 1006 пуд. проса 428 пуд., муки 188 пуд. Всего в селе Куликове излишков оказалось у нескольких кулаков 5695 пудов. В том же селе десятки дворов не имеют ни пуда хлеба и просят из уезда, чтобы им привезли муки. Вот какая бывает несправедливость".

Продовольственные походы

   В той же книжке приводится хроника продовольственных походов на деревню. Вот выдержки из этой хроники:
   
   "Егорьевск. Организованный местным Совдепом поход в деревню за хлебом даёт блестящие результаты. В некоторых селениях уезда обнаружены колоссальные запасы припрятанного продовольствия. В одной из деревушек Горской волости обнаружена и реквизирована тысяча пудов муки, зарытой кулаками в землю. При приближении отряда во многих сёлах кулаки пытаются вызвать беспорядки, но крестьянская беднота, знающая намерения отряда, оказывает ему всяческое содействие и радушный приём, способствуя производству обысков. Хлеб немедленно распределяется между неимущими жителями деревни".
   "Кромы Орловской губернии. Исполнительным комитетом постановлено принять самые энергичные меры к получению хлеба из волостей, в которых имеется излишек, употребив, главным образом, моральное воздействие, прибегая лишь в крайних случаях к вооружённой силе".
   
   Как бы сознавая, что все эти сообщения малоутешительны, автор в конце книжки прибавляет: "Разумеется, помимо насильственного отбирания хлеба, Советская власть принимает все меры, чтобы снабдить деревню всеми предметами первой необходимости по твёрдым ценам. Для этого обращены в собственность Республики все мануфактурные и многие другие фабрики. Все товары поступают теперь на учёт государства и государством распределяются. Полной свободы торговли нет и не будет" .

Декрет о земле

   Казалось бы, добрые отношения деревни с советской властью были обеспечены её земельным законом, который казался большевикам настолько важным, что они отметили не только день, но и час его принятия -- 26 октября 1917 г., 2 часа ночи.
   Основные его положения таковы:
   
   "Право частной собственности на землю отменяется навсегда; земля не может быть ни продаваема, ни покупаема, ни сдаваема в аренду либо в залог, ни каким-либо другим способом отчуждаема. Вся земля -- государственная, удельная, кабинетская, монастырская, церковная, посессионная, майоратная, частновладельческая, общественная и крестьянская и т.д. -- отчуждается безвозмездно, обращается во всенародное достояние и переходит в пользование всех трудящихся на ней.
   За пострадавшими от имущественного переворота признаётся лишь право на общественную поддержку на время, необходимое для приспособления к новым условиям существования" (ст. 1).
   "Право пользования землею получают все граждане (без различия пола) Российского государства, желающие обрабатывать её своим трудом, при помощи своей семьи или в товариществе, и только до той поры, пока они в силах её обрабатывать. Наёмный труд не допускается" (ст. 6).
   "Землепользование должно быть уравнительным, т.е. земля распределяется между трудящимися, смотря по местным условиям, по трудовой или потребительной норме. Формы пользования землёй должны быть совершенно свободны -- надельная, хуторская, общественная, артельная, как решено будет в отдельных селениях и поселках" (ст. 7).

Результаты декрета о земле

   В газете М. Горького "Новая Жизнь" от 31 декабря 1917 г. помещена была беседа с народным комиссаром земледелия Калегаевым относительно хода осуществления декрета.
   
   "Декрет о земле, -- признаётся народный комиссар, -- не является строго разработанным и продуманным законом. Это скорее лозунги, брошенные в массу. И нельзя отрицать, что в результате этого декрета процесс передачи земли земельным комитетам прошёл далеко не планомерно и не безболезненно.
   Помещичьего землевладения и класса помещиков уже не существует. Можно говорить только о бывших помещиках. Вся помещичья земля безусловно находится в руках крестьян. Мало того: помещичьи усадьбы и инвентарь также перешли к крестьянам, причём нередки случаи, когда помещичьи дома разбирались по брёвнам и распределялись между крестьянами. Помещики часто просили разрешить им вывезти хотя бы бельё, но и это не всегда разрешалось. Вообще, захват земель нередко сопровождался эксцессами, причём, как общее правило, можно отметить следующее: в тех местах, где захват земель был самочинно осуществлён земельными комитетами ещё до октябрьского переворота, эксцессов почти не наблюдалось; и наоборот: там, где частная собственность сохранилась в неприкосновенности, переход её к крестьянству ознаменовался большими эксцессами. Во всяком случае, передача земли земельным комитетам -- совершившийся факт, вырвать землю от крестьян теперь уже ни при каких условиях невозможно".
   
   На вопрос о том, как отразится аграрный переворот на весенних сельскохозяйственных работах, Калегаев даёт такой ответ: "Сокращения запашек, безусловно, быть не может. Мы имеем сведения о крайне бережном отношении крестьян к захватываемому помещичьему инвентарю. Конечно, сейчас трудно предсказать, как будут производиться сельскохозяйственные работы: будет ли земля обрабатываться индивидуально, силами отдельных семей, или же целыми обществами. По всей вероятности, в разных местах этот вопрос будет решаться по-разному. Что касается наёмного труда, то для семейств, в которых много ртов и мало рабочих рук, сделано исключение, и им разрешено пользоваться наёмным трудом".
   По поводу заявления Спиридоновой на втором крестьянском съезде, что "к весне будет уже осуществлена социализация земли", Калегаев, улыбаясь, сказал: "Это, конечно, только радужные надежды".

Большевизм и сибирское крестьянство

   Из интервью с Калегаевым видно, что в Европейской России, для которой декрет о земле имел жизненное значение, большевизм к концу 1917 г. ещё не завязал никаких связей с деревней, а из предыдущего видно, что в последующее время эти отношения стали складываться неблагоприятно на почве продовольственной политики.
   В Сибири земельный вопрос представлялся совершенно иным. Здесь предоставление земли всем желающим означало, за самыми незначительными исключениями, расхищение не частновладельческих, а казённых участков, участков, предназначенных для переселенцев, или же показательных хозяйств. Коренное население Сибири относилось к земельному вопросу равнодушно, и аграрная демагогия не говорила ему ничего. Но зато сибирское крестьянство не испытало и какого-либо гнёта нового режима. Ему стало житься спокойнее. Начальство перестало тревожить, налогов никто не взыскивал, солдат никто не призывал. Вернувшиеся с войны фронтовики, нахватавшиеся разных учений и политики, немного мутили деревню, но сибирские расстояния и холода охраняли её и от местных, и от центральных заправил. Продовольственные отряды ещё не проникли в Сибирь, т.к. состояние транспорта не позволяло вывезти из неё и те запасы, которые были заготовлены ещё раньше. Что же касается твёрдых цен и монополий, то деревня познакомилась с ними уже в первый период революции и отвечала на них уменьшением подвоза.
   Больше ощущали социалистическую систему нового режима окрестные деревни крупных городов. В Омске, например, -- центре хлебного, мясного и масляного рынка -- стал ощущаться весною 1918 г. недостаток; муки и особенно мяса и масла. Объяснялось это тем, что местный совдеп, стремясь осуществить национализацию торговли, производил реквизицию всех привозившихся товаров и убил базарную торговлю. Крестьяне начали чувствовать здесь впервые тяжесть слишком последовательной I регламентации. Но, повторяю, это коснулось лишь районов, близко примыкающих к городам.

Старожилы и новосёлы

   Были, однако, и среди сибирского крестьянства такие элементы, для которых большевизм оказался легко воспринимаемою заразою. Это -- не устроившиеся или плохо устроившиеся переселенцы.
   Для Сибири расслоение крестьянства на "старожилов", к которым обычно относятся и переселенцы, устроившиеся лет 10-15 тому назад, и "новосёлов", ещё не пустивших корней в сибирскую землю, почти равносильно классовому делению. Первые -- бары, маленькие помещики, фермеры, живущие нередко в каменных домах с крашеными полами. Вторые -- пролетариат, частью безземельный, частью безлошадный, ютящийся в землянках, пробивающийся батрачеством.
   В некоторых районах, например Алтайском, где земельного фонда для переселенцев не хватало и куда всё-таки инстинктивно стремился переселенец, чутьём угадывая богатства земли и недр, сосредоточилось перед войной и во время неё много таких "неблагополучных" новосёлов, и среди них большевизм, как психология ненависти и злобы ко всякому превосходству в положении, свил прочное гнездо. В других, более восточных районах, например между Красноярском и Иркутском, большевизму покровительствовала природа. Суровая зима, тощая земля, упрямая неподатливость тайги делали условия жизни и борьбы за существование крайне тяжелыми, и новосёлы теряли здесь обычное благодушие русского крестьянина и становились жестокими и озлобленными.
   Впрочем, переселение в чужие края и связанная с ним борьба за существование вообще влияют на характер, и в сибиряках проявляются суровость и эгоизм.

Большевизм в городе

   Городская масса относилась к большевизму иначе. Национализация домов, опись лошадей, обыски, конфискация ценностей -- всё это вооружало против большевиков состоятельные слои городского населения. Мещанство в Сибири так же, как и крестьяне-старожилы, привыкло к спокойной "хорошей" жизни, хлебосольству, выпивке, достатку.
   Теперь стол стал скуднее, вина вовсе исчезли, водка ещё с начала войны продавалась из-под полы, а самогонка процветала только в деревне. Что же касается достатка, то следы его приходилось скрывать во избежание соблазна для "товарищей". Во все богатые дома вселены были близкие власти люди, но они пугали менее, чем законные конфискации, которые производились на основании декрета "о золоте", распубликованного в газете "Правда" (No 9, 16 янв. 1918 г.).
   Согласно этому декрету, "все изделия из золота весом более 16 золотников и всё золото в сыром виде, находится ли это в руках частных лиц и учреждений или в магазинах, ювелирных и иных мастерских, или в банковских сейфах, переходит в собственность государства, с уплатою владельцам по цене 32 рубля за золотник" (ст. 5).
   К этому присоединилось в высшей степени предосудительное с этической точки зрения поощрение доносов. "Не представленные в течение месяца предметы , -- говорит статья 6-я того же декрета, -- конфискуются при обнаружении без вознаграждения владельцу, но с выдачею трети вознаграждения тем лицам, которые укажут государству подлежащие конфискации предметы" .
   После этого все ценности стали закапываться, столовое серебро заменилось деревянными и оловянными ложками, а главное, люди стали смотреть друг на друга глазами недоверия -- "не подсмотрит ли, не донесёт ли".

Городской плебс

   Если о сибирском крестьянстве в массе можно сказать, что оно оставалось чуждым большевизму, то о кругах городского населения будет правильно противоположное. Город всегда представлял более благодарный материал для революции. Сосредоточенное в одном месте, более восприимчивое население, при наличности агитационных средств и демагогии, легко поднять против власти и капитализма. Большевизм, с его деморализующими приёмами и покровительством низким инстинктам толпы, не мог, конечно, не прийтись по душе городской черни. Грабежи при реквизициях и конфискациях и просто на улицах, и среди бела дня и среди мрака ночи, захват дворцов, вселение в барские квартиры, комиссарство -- этот дьявольский соблазн власти и наживы -- не могли не большевизировать городов. Сибирские города были даже более податливы заразе -- с одной стороны, из-за обилия в них ссыльнокаторжного политического люда, который заполнял многие земские, городские и кооперативные учреждения и поставлял большевистствующие "верхи", с другой стороны, потому, что низшие слои городского населения очень редко встречали внимательное к себе отношение со стороны городской буржуазии, такой же замкнутой, чёрствой и неотзывчивой, как и другие сибиряки, по характеру типичные "колонисты".

Законы о наследстве и семье

   План проведения в жизнь социализма был продуман большевиками всесторонне, и законодательство их быстро провело меры, которые должны были снести до основания весь буржуазный строй.
   После национализации банков, предприятий, земли, жилищ последовало запрещение всяких вообще сделок с недвижимостью в городах ("какие бы то ни было сделки по продаже, залогу и т.п. всех недвижимостей и земель в городах"),
   В мае 1918 г. последовал декрет об отмене наследования (Известия ЦИК, No 87).
   
   "Отныне, -- говорит газета "Свобода России" (No 33, 24 мая 1918 г.), -- всякий российский гражданин, проживающий в "оазисе" российской социалистической республики, должен знать, что если после всех конфискаций и контрибуций, взыскиваемых и налагаемых различными органами советской власти, у него останется ещё какое-нибудь движимое или недвижимое имущество, то это имущество после его смерти будет объявлено достоянием означенной советской федеративной республики".
   
   Из этого общего правила сделано лишь несколько изъятий. Так, если после умершего остались нуждающиеся (т.е. не имеющие прожиточного минимума), нетрудоспособные родственники по прямой нисходящей и восходящей линии, полнородные и неполнородные братья или супруг, то, впредь до издания декрета о всеобщем социальном обеспечении, они будут получать содержание из оставшегося после него имущества. Размер этого содержания не фиксирован, однако в законе он должен определяться особыми учреждениями, ведающими делами социального обеспечения и состоящими при советах рабочих и крестьянских депутатов. Далее, если имущество умершего не превышает 10 тысяч рублей, в частности, состоит из усадьбы, домашней обстановки и средств производства трудового хозяйства в городе или деревне, то оно поступает в непосредственное управление и распоряжение имеющихся налицо супруга и перечисленных выше ближайших родственников.
   Наследование -- институт, покоящийся не только на фундаменте собственности, но и на семейных началах. Коммунизм стремится разрушить и то, и другое. Несправедливо, говорят коммунисты, что лучшие экземпляры женского пола достаются богатеям и недоступны большинству. Отсюда логически вытекает новый решительный шаг: "национализация женщин".
   Однако слухи о подобном декрете и его проведении в жизнь остались без документального подтверждения. В Омске был получен лишь декрет о расторжении браков (Собрание Узак.,No 10, ст. 152). Упрощённость порядка расторжения брака по этому декрету достигает высшей степени.
   
   "Брак расторгается по просьбе о том супругов или хотя бы одного супруга (ст. 1).
   Убедившись в том, что просьба о расторжении брака исходит действительно от обоих супругов или одного из них, судья единолично постановляет определение о расторжении брака, в чём и выдает супругам свидетельство" (ст. 6).
   
   Если принять во внимание и лёгкость вступления в брак по советскому закону (Собран. Узак., No 11, ст. 160), не ограничивающему притом последовательное вступление в новый брак никаким числом (действовавший в России закон допускал лишь троекратное вступление в брак), то можно утверждать, что семейному началу советские законы нанесли всё же большой удар.
   Однако бытовые устои расшатываются не так легко, и законы, направленные в сторону перевоспитания буржуазной психологии, имели худшую судьбу, чем всякие национализации. Последние только разрушали, ничего не созидая. Первые даже не разрушали, а просто оставались на бумаге.

Социализм из-под палки

   Из всех декретов советской власти видно, что законодатель не верил в сознательность населения и издавал для него устрашающих скорпионов.
   Важнейший декрет о земле свидетельствует о том, что советские власти не доверяют способности их граждан проникнуться уважением к общественному достоянию. Он проектирует поэтому создание армии земельных комиссаров "для контроля и наблюдения за тем, чтобы всё внесённое в опись не было обесценено, попорчено, продано или передано кому-либо" (Инструкция земельным комиссарам, ст. 12).
   Декрет "О борьбе со спекуляцией" (Собр. Узак. рабоч. и кр. прав., No 3), устанавливающий драконовские меры воздействия против людей, которые, пользуясь тяжёлым положением других, стремятся извлечь для себя максимальную прибыль, свидетельствует, что советская власть не верит в готовность "реального" человека социалистического государства пожертвовать своими интересами на пользу общую. Если принять во внимание, что революция демократизировала спекуляцию и из залов биржи перевела её к Сухаревой башне, то подозрительное отношение советского законодательства к гражданской сознательности населения приобретает ещё более показательное значение.
   Тем же отношением к населению проникнуто всё продовольственное законодательство советской России. Конфискации, реквизиции, секвестр, твёрдые цены, карательные отряды -- вот система продовольственной политики советской власти, начиная с положения 27 октября 1917 г. о расширении прав городских самоуправлений в продовольственном деле (Собр. Узак. раб. и кр. прав., No 1, ст. 7).
   Декрет об отмене наследования, предоставляющий завещать лишь имущество стоимостью до 10 тысяч рублей, дополняется запретом дарений при жизни иначе, как по нотариальному акту. Очевидно, законодатель, не доверяя социалистической ревности граждан, боится обходов законов о наследовании.
   Точно так же декрет 14 декабря 1917 г. о запрещении всяких сделок с недвижимостью в городах проникнут недоверием к сознательности граждан социалистической России, и для лиц, продолжающих продажу и покупку недвижимых имуществ и земли и не подчиняющихся постановлению, установлены денежные взыскания вплоть до конфискации имущества.
   Угрожая за нежелание социализироваться, большевики стремились разрушительным путем воздействовать на косность невежественной мысли и дать ей революционное направление. Этот метод особенно усердно применялся в отношении религии.

Поход на Церковь

   Мирное сожительство с совдепом только однажды нарушилось в Омске. Это было в те дни, когда большевики объявили войну церкви.
   Архиерея, почтенного старика, арестовали и в холодную ночь буквально волокли в арестантскую, откуда выпустили, заметив опасное возбуждение масс. Казачий Никольский Собор осаждался и обстреливался, когда предполагалось провести секуляризацию церковных ценностей. Следы пуль остались свидетельством тех методов, которыми большевики старались поколебать уважение к святыням. В пасхальную ночь, во время крёстного хода, из озорства производилась стрельба, пугавшая молившихся и нарушавшая торжественность службы.
   Ничто, кажется, не повредило так большевикам в глазах населения, как именно эти кощунственные выходки, которые в глазах верующей и консервативной массы казались истинно "бесовским наваждением".
   Эту черту большевизма и это отношение к нему пророчески верно предвидел Достоевский.

Брестский мир

   Русский народ еще не дорос до патриотизма. Высокое чувство любви к отечеству даётся культурой и национальными бедствиями. Первого народ был лишён виною не только своих правителей, но и всей своей истории. Второго он ещё не почувствовал ко времени большевиков. В маленькой стране патриотизм элементарнее и понятнее народу; в огромной, необъятной, как Россия, -- он непостижим, он кажется отвлечённым. Русский народ состоит из массы местных или национальных патриотов: сибиряков, уральцев, украинцев и т.д.; всероссийские патриоты -- это горсточка людей из интеллигенции и служилого класса, абсолютно значительная, но относительно теряющаяся в море общего населения.
   Вот почему для большевиков прошло безнаказанным и их "соглашение" с немцами во время войны, и даже Брестский мир. Что могло быть позорнее и тягостнее для России? Отторжение огромной территории на Западе и Юге (Украина и часть Кавказа), принятие обязательств по возмещению убытков, причинённых Германии во время войны, притом без разложения этого обязательства на те части территории, которые отходили от России, установление таких условий ввоза и вывоза, которые должны были совершенно разрушить русскую промышленность, разоружение армии и флота.
   Казалось, и самый тёмный ум мог понять, что этот мир был, в сущности, продажею России, но всероссийский съезд советов ратифицировал Брестский договор, расписавшись под преступным актом.
   Грандиозность гражданской войны в России -- не плод реакции, а последствие непризнания Брестского договора, который расколол страну на два не только непримиримых внутренне, но и разнородных по внешней ориентации лагеря. Брестский мир заставил тех, кто желал спасти страну от столь откровенно созданного немецкого ига, обратиться к помощи Антанты.
   Поражение Германии разрушило Брестский мир, а революция в Германии окончательно добила её, сделав неспособной для агрессивной политики. Большевики объявили Брестский мир образцом своей гениально предусмотрительной тактики. Они добились "передышки", а Брестский мир оказался жалким клочком бумаги.
   Они правы: не Брестский договор, а "социализм" и "дьявольщина" подымут народ против коммунизма, но именно Брестский мир будет стоять на первом месте в обвинительном акте истории против "народных комиссаров". Этим актом положено начало разрушению и моральному падению России.

"Бесы"

   Почти пятьдесят лет тому назад был напечатан впервые один из лучших романов Ф.М. Достоевского -- "Бесы". Но никогда ещё глубина содержания этого талантливого произведения, пророческая проникновенность его автора в психологию русских революционеров, его жестокая и бичующая правда не чувствовались с такою осязаемостью, как сейчас.
   Теперь, через пятьдесят лет, "светлая личность" получила, наконец, так долго ожидаемую возможность
   
   Порешить вконец боярство,
   Порешить совсем и царство,
   Сделать общими именья
   И предать навеки мщенью
   Церкви, браки и семейства --
   Мира старого злодейство.
   
   Так как осталась прежняя программа ("Бесы", стр. 341), то "светлой личности" приходится применять и прежние методы борьбы, т.е. "делать убийства, скандалы и мерзости" -- "для систематического потрясения основ, для систематического разложения общества и всех начал; для того, чтобы всех обескуражить и из всего сделать кашу, и расшатавшееся таким образом общество, болезненное и раскисшее, циническое и неверующее, но с бесконечной жаждой какой-нибудь руководящей мысли и самосохранения -- вдруг взять в свои руки" (стр. 644).
   Успех этих методов борьбы обеспечен. "Россия есть теперь, по преимуществу, то место в целом мире, где что угодно может произойти без малейшего отпору" (стр. 359).
   Ну кто мог поверить, что действительно всё, решительно всё произойдёт в России без малейшего отпору?
   Этим не исчерпываются вещие слова Достоевского. Он хорошо знал русских людей, знал душу народа и психологию интеллигента, и он без ошибки определил, кто будет производить революцию.
   
   "На первом месте стоят люди, которых соблазняет "мундир", чины, должности, высокое звание секретарей, тайных соглядатаев, казначеев, председателей (читай "комиссаров") и их товарищей.
   Затем следующая сила -- сентиментальность. "Социализм у нас распространяется преимущественно из сентиментальности".
   Затем следуют чистые мошенники ; ну, эти, пожалуй, хороший народ; иной раз выгодны очень.
   Наконец, самая главная сила -- это стыд собственного мнения. Вот это так сила!"
   
   -- Да ведь это всё сволочь! -- с удивлением восклицает Ставрогин, когда неукротимый агитатор, вселитель "бесов" в мирных обывателей, Верховенский так правдиво охарактеризовал состав своей революционной армии (стр. 373-374); но Верховенский не гнушается "сволочи":
   -- Материал! Пригодятся и эти.
   Однако он сознаёт, что для "сволочи" нужно особое обращение. Поэтому он одобряет систему, при которой "каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносом. Все рабы и в рабстве все равны. В крайнем случае -- клевета и убийство, а главное -- равенство. Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов. Высокий уровень наук и талантов доступен только высшим способностям -- не надо высших способностей. Высшие способности всегда захватывали власть и были деспотами. Высшие способности не могут не быть деспотами и всегда развращали более, чем приносили пользы; их изгоняют или казнят. Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза, Шекспир побивается камнями; рабы должны быть равны" (стр. 404-405).
   Итак, понижение уровня культуры и низведение всех на положение равных между собою рабов, подчинённых деспотической революционной власти.
   
   "Без деспотизма не бывало ни свободы, ни равенства, но в стаде должно быть равенство" (стр. 405).
   
   Роковая судьба ожидает сокровища веками накоплявшейся культуры. Когда восторжествуют скотское равенство и свобода бунтующих рабов, тогда "подлый раб", "вонючий и развратный лакей... первый взмостится на лестницу с ножницами в руках и раздерёт божественный лик великого идеала во имя равенства, зависти и... пищеварения" (стр. 329).
   Обличительный роман Достоевского бичует всю русскую интеллигенцию. Но кто больше всех воплотил в себе носителей "бесов"? Читатель сумеет ответить на это сам.
   Но читатель спросит: кто же спасёт Россию? Достоевский предвидел и этот вопрос, и он дал на него два ответа. Один -- предположение паразитического русского либерала (стр. 35): "Россия есть слишком великое недоразумение, чтобы нам одним разрешить его без немцев" .
   Другой ответ взят из Евангелия: "Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло... И вышли жители смотреть случившееся; и, пришедши к Иисусу, нашли человека, из которого вышли бесы, сидящего у ног Иисусовых, одетого и в здравом уме" .

Большевики-разрушители

   Когда Достоевский писал своих вещ

Георгий Константинович Гинс.
Сибирь, союзники и Колчак

Часть II. Верховный правитель

Глава XI.
Первые дни власти

   Сложны были события и отношения, наполнявшие краткий период истории Сибирского Правительства.
   Время управления адмирала Колчака с внешней стороны кажется более простым. Здесь нет ни борьбы областных правительств, ни интриг Областной Думы, ни исторических совещаний по созданию власти.
   Но внутренне этот период много сложнее. До 18 ноября все события носили местный, сибирский колорит; после переворота они стали общегосударственными. Только в этот период сказывается на всех событиях решающее значение интервенции. Взаимоотношения Омского Правительства с союзниками на фоне взаимоотношений самих союзников -- это один из основных факторов трагической истории адмирала Колчака.
   Российский характер власти с претензиями на представительство интересов всей России, в связи с признанием адмирала как Верховного Правителя генералами Деникиным, Юденичем и Миллером, сделали Омск центром, определявшим направление общей политики национальных антибольшевистских сил.
   Характеристика важнейших мероприятий Омского Правительства выявляет поэтому политическую физиономию всего антибольшевистского движения этого периода.
   Таким образом, при большей внешней простоте внутренняя история периода Верховного Правителя гораздо сложнее и труднее, чем история Сибирского Правительства.
   С 18 ноября я отошел от ближайшего участия в работе Правительства. В качестве товарища сначала министра народного просвещения, потом -- иностранных дел, а с апреля 1919 г. в качестве Председателя Государственного Экономического Совещания я, в соответствии со своим желанием отойти от активной роли, занимал второстепенное место в Правительстве. Так продолжалось до 15 августа, когда, не удовлетворенный политикой министров Тельберга, Михайлова и Сукина и пользуясь поддержкой Совета министров, я решил вернуться на прежнее место управляющего делами.
   Мне ничего не удалось сделать. И хотя относительно важнейшего периода власти адмирала я могу говорить с объективностью, по существу, неответственного зрителя, но я отлично сознаю, что моя близость к событиям мешает мне претендовать на роль историка даже для этого периода, и я не буду смотреть на свою работу иначе, как на связный дневник, как на запасы впечатлений человека, который пишет не для того, чтобы кого-либо оправдать или тем более кого-либо очернить, а только для того, чтобы помочь более объективным судьям уяснить себе ход событий, чтобы раскрыть для них некоторые подробности, известные только участникам, но оказавшие решающее влияние на общее положение власти. Кто знает, не понадобятся ли российскому правительству в будущем некоторые указания хотя бы отрицательного опыта? Интересен и важен практически отчет не только об удачливых, но и о несчастных попытках. А может быть, кое-что окажется заслуживающим и подражания.
   Что было необходимо для успеха начатого в Сибири движения на советскую Россию, я указал раньше (конец главы II): единение всех противобольшевистски настроенных сил, помощь союзников, верность своим обязательствам чехов, внутреннее спокойствие в тылу, быстрота наступления.
   Почти ни одного из этих условий не было налицо. С самого момента избрания адмирала Верховным Правителем уклоняется от участия в борьбе с большевиками вся эсеровская братия. Вместо содействия адмиралу она противодействует его успехам: разлагает агитацией армию, содействует дальнейшей деморализации чехов, возбуждает против власти земства и кооперации, наконец, подготовляет заговор, который губит вместе с Правительством и эсеров.
   Помощь союзников становится очень существенной и значительной. Она поддерживает борьбу, но она оказывается настолько бессистемной, проникнута такой нерешительностью, что ее отрицательные стороны парализуют положительные. Верность чехов оказалась такой, что в память их обесславленного теперь похода Сибирь воздвигнет когда-нибудь монумент, но только надпись на нем будет обратная той, которая начертана под Люцернским львом.
   В результате ни спокойствия в тылу, ни быстроты успехов не оказалось. Затяжка привела к возрождению большевистских настроений в Сибири.
   Они не были изжиты. Борьба началась в Сибири раньше, чем население успело проникнуться ненавистью к большевикам, и чем больше она затягивалась, тем больше нарастало сомнение: да нужна ли эта война? "Большевизм", как революционное настроение, укреплялся, жажда коренного изменения строя оставалась неудовлетворенной. Вынужденный войной суровый административный режим при отсутствии творчества в деле устройства хозяйственной жизни страны вооружил против власти тех, кто раньше готов был ее поддерживать. Среди офицерства, как и среди солдат, проявлялось утомление войною, недовольство начальством, генералитетом, штабами. Городское мещанство и мелкое купечество, наблюдая вместо расширения оборотов застой в делах, начинали думать, что будет лучше, когда окончится война и торговля станет всероссийской. Даже духовенство и то кое-где начинало подумывать об окончании гражданской войны: тогда ему не придется произносить политических проповедей и служить "политических" молебнов. Создавалось настроение, в котором сочувствие склонялось на сторону тех, кто побеждает. Побеждающими же в середине 1919 г. оказались большевики.
   Год пребывания адмирала Колчака у власти делится, таким образом, на два существенно отличных периода. Первый -- это время успехов, когда адмирала называли русским Вашингтоном, когда Париж и Лондон слали ему приветствия и когда имя его, как спасителя России, становилось именем национального героя. Весной начинается перелом военного счастья. С июля положение на фронте становится грозным, всеобщее утомление войной овладевает населением, начинается всеобщее недовольство, популярность адмирала сразу падает и назревает общая катастрофа.

Отношение Сибири к перевороту

   Переворот 18 ноября прошел не вполне гладко, но в общем был принят спокойнее, чем можно было думать. В Омске он вызвал некоторое волнение умов, но оно скоро улеглось.
   Помню, в день избрания Колчака я встретился с одним из своих сослуживцев по кооперации.
   -- Неужели диктатора избрали? -- спросил он, почти бледный.
   -- Не бойтесь, не так страшно, -- успокоил я его.
   В этот день ожидались выступления. В городе в это время уже расквартирован был английский отряд во главе с тем самым полковником Воордом, который, проезжая по Сибири, стыдил русских за упадок их национальных чувств и дисциплины. Присутствие этих войск влияло успокаивающе на возбужденные умы.
   Протестующие голоса раздались лишь на окраинах.
   С запада протестовали "учредиловцы" и чехи, с юга, из Семипалатинска, -- атаман Анненков, с востока очень быстро пришло приветствие генерала Хорвата, но вслед за ним -- протест Семенова. Некоторые сомнения, впрочем, очень осторожно, выразил от имени Оренбургского и Уральского казачеств атаман Дутов.

Протест эсеров

   Первой пришла протестующая телеграмма из Уфы на имя Вологодского: "Узнав о государственном перевороте в Омске, Совет управляющих ведомствами заявляет: узурпаторская власть, посягнувшая на Всероссийское Правительство и Учредительное Собрание, никогда им не будет признана. Против реакционных банд красильниковцев и анненковцев Совет готов выслать свои добровольческие части. Не желая создавать нового фронта междоусобной войны, Совет управляющих ведомствами предлагает вам немедленно освободить арестованных членов Правительства, объявить врагами родины и заключить под стражу виновников переворота, объявить населению и армии о восстановлении прав Всероссийского Временного Правительства. Если наше предложение не будет принято, Совет управляющих ведомствами объявит вас врагом народа, доведет об этом до сведения союзных правительств и предложит всем областным правительствам активно выступить против реакционной диктатуры в защиту Учредительного Собрания, выделив необходимые силы для подавления преступного мятежа. Подписали: председатель Совета В. Филипповский, члены: П. Климушкин, Нестеров, Веденяпин".
   В копиях эта телеграмма была направлена: "Екатеринбург -- Съезду Всеучредительного Собрания, Чехосовету, Оренбург -- Войсковому Кругу и Войсковому Правительству, Уральск -- Войсковому Кругу и Войсковому Правительству, Правительству Башкирии, Семипалатинск -- Правительству Алаш-Орды".

Отклик чехов

   Не замедлили высказать свое авторитетное мнение по поводу переворота и чехи.
   В екатеринбургских газетах от 22 ноября опубликовано было заявление чехословацкого Национального Совета, в котором говорится, между прочим:
   "Так продолжаться дальше не может. Чехословацкий Национальный Совет (отделение в России) надеется, что кризис власти, созданный арестом членов Всероссийского Временного Правительства, будет разрешен законным путем, и потому считает кризис незаконченным".
   Это заявление подписано Потейдлем и Слободой.
   Заявление мотивировано тем, что переворот 18 ноября, во-первых, противоречит идеалам свободы и народоправства и, во-вторых, нарушил начало законности, которое должно быть положено в основу всякого государства.
   Тон чешского заявления вызвал горячую отповедь со стороны национальной печати. "Отечественные Ведомости" (московские "Русские Ведомости", перебравшиеся в Екатеринбург) указали чехам всю неуместность их вмешательства во внутренние дела России. "Сибирский Стрелок" в Челябинске, орган действовавшей армии, писал так:
   "Относительно заявления гг. Потейдля и Слободы можем сказать, что братья должны оставаться братьями. Мы очень благодарны за помощь на фронте, но просим не мешать нам строить жизнь, как мы хотим, о чем уже раз и просили г. Рихтера в Омске по случаю разгона Сибирской Областной Думы, где г. Рихтер благодаря неверной ориентировке мог сыграть в судьбе России печальную роль".

Протест Семенова

   В бытность свою на Дальнем Востоке адмирал Колчак резко повздорил с Семеновым, о котором он сохранил самое нелестное мнение. Не особенно хороши были его отношения и с японцами.
   Семенов отказался признать власть адмирала. В своей телеграмме он потребовал освобождения преданных суду виновников переворота, полковника Волкова, войскового старшины Красильникова и войскового старшины Катанаева (это делалось, конечно, для укрепления популярности среди казачества), а затем заявил, что он не признает адмирала Колчака Верховным Правителем, но согласится признать таковым Деникина, Дутова или Хорвата.

Отношение Дутова и Анненкова

   Атаман Дутов, приезжавший в Омск летом 1918 г., произвел на всех впечатление лукавого, неглупого человека, который не гонится за внешними успехами, но любит пожить. Небольшого роста, коренастый, с монгольского типа лицом, он обладал невидной, но оригинальной внешностью.
   Интересна его политическая гибкость. Он состоял членом "Комуча", приезжал в Омск для обеспечения некоторых выгод и в то же время считал свое войско никому не подчиненным, так как оно имело свое правительство. Претендовать на звание Верховного Правителя он не собирался. Это связало бы его как человека, любящего прежде всего независимость атамана. Он сразу признал адмирала, но от имени войск Оренбургского и Уральского он сделал запрос адмиралу по поводу отношения его к Учредительному Собранию, так как войска якобы волновались ввиду конфликта между адмиралом и Учредительным Собранием.
   Что касается атамана Анненкова, то он временно воздержался признавать новую власть, заставляя, однако, своим поведением думать, что он не считает себя зависимым от этой власти.

Ликвидация фронды

   Из всех заявленных протестов наиболее серьезен был, конечно, чешский. За ним стояла реальная сила. Но чехи зависели от союзников, а последние не были очарованы ни Директорией, ни эсерами; они имели гораздо больше оснований верить Колчаку. Военные представители Англии были определенно расположены к адмиралу, и чехам это дано было понять. Они прекратили фронду, но зато последние из оставшихся на фронте или, вернее, вблизи его небольших чешских частей начали поспешно отступать, оставляя фронт на произвол судьбы.
   Не желавшим воевать чехам переворот 18 ноября открыл возможность прикрыть истинные причины уклонения от военных действий политическими мотивами. Эсеры много способствовали такому исходу; они, не желая сознавать того, как гибельна их политика для всего дела борьбы с большевизмом и продолжая свою чисто партийную игру, создали себе из чешских эшелонов революционное подполье.
   Новой власти был брошен вызов.
   "Ко всем народам России" лидер учредиловцев Вольский обратился со следующим воззванием:
   "17 ноября в Омске кучка заговорщиков арестовала членов Всероссийского Временного Правительства Авксентьева, Зензинова и Аргунова. Часть министров во главе с членом Правительства Вологодским нарушила торжественное обязательство, подписанное ими самими, захватила власть и объявила себя Всероссийским Правительством, назначив диктатором адмирала Колчака. Съезд членов Всероссийского Учредительного Собрания берет на себя борьбу с преступными захватчиками власти. Съезд постановляет: 1) избрать из своей среды комитет, ответственный перед Съездом, уполномочив его принимать все необходимые меры для ликвидации заговора, наказания виновных и восстановления законного порядка и власти на всей территории, освобожденной от большевиков; 2) избрать в состав этого комитета председателя Учредительного Собрания Чернова, председателя Съезда членов Учредительного Собрания Вольского, товарища председателя Съезда Алкина, членов Учредительного Собрания Федоровича, Брушвита, Фомина и Иванова; 3) поручить комитету для выполнения возложенных на него задач войти в соглашение с непричастными к заговору членами Всероссийского Временного Правительства, областными и местными властями и органами самоуправления, чешским Национальным Советом и другими руководящими органами союзных держав. Всем гражданам вменяется в обязанность подчиняться распоряжениям комитета и его уполномоченных".
   Гайда, стоявший со штабом в Екатеринбурге, где заседал Чернов с компанией, не оказал им поддержки. Наоборот, там был произведен воинскими чинами самовольный арест Чернова, о котором повествует следующий доклад офицеров и солдат 25-го Екатеринбургского горных стрелков полка на имя командующего войсками екатеринбургской группы генерал-майора Гайды: "19 ноября 1918 г. мы, офицеры и солдаты 25-го Екатеринбургского горных стрелков полка, вернувшиеся с фронта, узнали о провозглашении Верховным Правителем земли Русской адмирала Колчака.
   Светлой радостью прониклись сердца наши; засветилась надежда, что с созданием единой твердой военной власти прекратятся партийные распри, предательски разлагающие тыл доблестной армии чехословацкого народа и молодой армии нашей; твердой верой прониклись мы, боевые офицеры и солдаты, в возрождение свободной единой великой России.
   Но омрачена была радость эта -- радость всего фронта, всех тех, кто отдает свою жизнь для блага России и народа ее, погибающего под игом германско-большевистского гнета.
   Усталые от боев и потерь, возвратившись в Екатеринбург, мы увидели предательские воззвания, призывавшие к свержению законной власти Верховного Правителя -- того, с именем которого связаны надежды фронта на близкую победу над врагами России, чешского народа и наших великих союзников.
   Возмущенные этим и желая спасти наших братьев, оставшихся на фронте, от предательства тыла, мы, видя отсутствие мер по отношению к предателям, решились на шаг, нарушивший воинскую дисциплину. Каждая минута казалась нам промедлением -- и потому, не спросив разрешения своих высших начальников, мы арестовали мятежников во главе с Черновым и другими членами Учредительного Собрания, отняли у них припасенное оружие, документы и преступные воззвания, составлявшиеся ими.
   Сознавая всю тяжесть допущенного нами нарушения воинской дисциплины, мы просим о предании нас военному суду. Пусть же русский военный суд вынесет свой суровый приговор над нами, как над солдатами возрождающейся армии российской; но мы останемся гордыми и счастливыми, сознавая, что и на фронте и вне его сумели до конца выполнить свой неоплатный долг перед армией и перед нашей великой родиной.
   (Следуют подписи офицеров и солдат полка.)
   22 ноября 1918 года".
   Решительные меры были приняты и в отношении "учредиловцев". Адмирал объявил, что не признает первого Учредительного Собрания законным ввиду неправильных условий его избрания (так было отвечено и Дутову на его запрос от имени казачества). Ввиду приступа "учредиловцев" к организации мятежа и избрания для руководства им особого комитета был отдан приказ арестовать членов Комитета.
   
   "Бывшие члены Самарского Комитета членов Учредительного Собрания, -- говорится в приказе, -- уполномоченные ведомств бывшего Самарского Правительства, не сложившие своих полномочий до сего времени, несмотря на указ об этом бывшего Всероссийского Правительства, и примкнувшие к ним некоторые антигосударственные элементы в уфимском районе, ближайшем тылу сражающихся с большевиками войск, пытаются поднять восстание против государственной власти; ведут разрушительную агитацию среди войск; задерживают телеграммы Верховного командования, прерывают сообщения Западного фронта и Сибири с оренбургскими и уральскими казаками; присвоили громадные суммы денег, направленные атаману Дутову для организации борьбы казаков с большевиками, пытаются распространить свою преступную работу по всей территории, освобожденной от большевиков.
   Приказываю:
   § 1. Всем русским военным начальникам самым решительным образом пресекать преступную работу вышеуказанных лиц, не стесняясь применять оружие.
   § 2. Всем русским военным начальникам, начиная с командиров полков (включительно) и выше, всем начальникам гарнизонов арестовывать таких лиц для предания их военно-полевому суду, донося об этом по команде и непосредственно -- начальнику штаба Верховного Главнокомандующего.
   § 3.Все начальники и офицеры, помогающие преступной работе вышеуказанных лиц, будут преданы мной военно-полевому суду.
   Такой же участи подвергнуть начальников, проявляющих слабость и бездействие власти.

Верховный Правитель и Верховный Главнокомандующий адмирал Колчак.

   Гор. Омск. 30 ноября 1918 года".
   После этого приказа значительная часть членов бывшего Самарского Правительства вместе с главой его Вольским скрылась. Как это обыкновенно бывает, попались и были заключены в тюрьму менее видные деятели. Западная фронда была, таким образом, ликвидирована. Но эта ликвидация положила начало внутреннему фронту. Эсеры начали энергичную работу по разложению тыла.
   Легкая победа в Екатеринбурге и Уфе не была окончательной победой. Правительству Колчака всё время пришлось вести борьбу на два фронта: с большевиками и эсерами.

Превращение земств в революционные гнезда

   Из Миасса было сообщено в Омск последнее постановление нелегально существовавшего в Уфе центрального комитета партии эсеров. Оно призывало все партийные организации употребить свои силы на борьбу с диктатурой Колчака.
   "Партийным организациям, -- говорилось в постановлении, -- вменяется в обязанность немедленно реорганизоваться применительно к условиям нелегальной работы, не отступая на полумерах, способных разлагать энергию, не выводя организацию из-под репрессий. Партийные организации должны вернуться к методам и формам работы, практиковавшимся при самодержавном режиме, объявив беспощадную борьбу на жизнь и на смерть режиму единоличной диктатуры, не отступая ни перед какими способами борьбы.
   Отнюдь не вызывая искусственно местных стычек, восстаний, партийные организации в то же время не должны задерживать их возникновения, раз они самопроизвольно вытекают из настроения широких слоев демократии, гражданской или военной, и имеют шансы на успех распространения. В этих случаях надо брать в свои руки руководство движением, принимая все меры к его расширению".
   Далее говорится: "Соответственные энергичные шаги должны быть предприняты фракциями, группами членов партии, местных городских и земских самоуправлений и особенно членов наличных, не успевших ликвидироваться областных правительств". Предписывается также вести противоправительственную агитацию среди чехословаков и народной армии. Таким образом, земские и городские самоуправления, в которых было значительное число членов партии социалистов-революционеров, с этого момента стали органами партийной борьбы, подчиненными директивам центрального комитета партии.

Нелады с Востоком

   Нелегко оказалось сговориться и с Семеновым.
   Атаман Анненков сдался очень легко, так как иначе был бы принужден к капитуляции силой. Мне известно, что от атамана приезжали гонцы в Омск для выяснения обстановки. Они получили от торгово-промышленного класса, который поддерживал Анненкова в период его подпольной работы и отчасти после свержения большевиков, категорическое заявление, что дальнейшей поддержки отдельным отрядам больше оказываться не будет. После этого Анненков прислал телеграмму, что он со своими партизанами целиком отдается в распоряжение адмирала.
   Не то было с Семеновым. Подобно тому как эсеры были сильны поддержкой чехов, которые и укрывали их, и помогали сношениям их тайных организаций (чехами была организована своя почта), и морально поддерживали своими противоправительственными заявлениями, дискредитировавшими власть во внешнем мире, -- так атаман Семенов был силен японской поддержкой. Ликвидировать его выступление можно было только дипломатической, а не физической силой. Но как раз дипломатии в этом инциденте со стороны Омска и не проявилось. Прежде чем остановиться подробнее на этом инциденте, необходимо вернуться к первым дням власти адмирала Колчака.

Процесс Волкова, Красильникова и Катанаева

   Суд над виновниками переворота, которые сами заявили о себе адмиралу и министру юстиции, произведен был с молниеносной быстротой. Приговор суда был вынесен уже 21 ноября. На суде зачтены были все документы, относившиеся к деятельности эсеров. Давление последних на Директорию, выразившееся, в частности, в телеграмме на имя Зензинова и в "совершенно доверительном" послании Зензинова
   Чернову с объяснением, почему Директория не может сразу свергнуть Сибирское Правительство, черновская грамота, данные об организации эсеровского центра в Екатеринбурге, свидетельство о намеренном затягивании бывшим Самарским Правительством сдачи дел в Уфе, подозрительное поведение ведавшего полицией эсера Роговского в Омске и, наконец, сведения о хищениях казенных денег эсеровскими деятелями -- всё это развернуло перед судом картину, в которой ясно обозначились намерения эсеров захватить власть. Полковник Волков, войсковой старшина Красильников и войсковой старшина Катанаев были признаны оправданными по суду.
   Можно сожалеть о том, что чрезвычайный военный суд не происходил в обстановке полной гласности. Едва ли можно было вынести обвинение виновникам переворота после того, как выяснилось, что одна сторона стремилась предать другую, что эсеры явно подготовляли выступление против власти и что они умело обрабатывали для обеспечения себе помощи политических чешских представителей. Для этого они пользовались и всемогущим оружием -- деньгами.

Хищения эсеров

   В Уфе была произведена ревизия казначейства.
   При ревизии бросилось в глаза прежде всего то, что до созыва в Уфе Государственного Совещания, избиравшего Директорию, открытие кредитов и расходование средств происходили в нормальном, законом установленном порядке. Расходы, связанные с созывом указанного Совещания, явились первым отступлением от сметного порядка, а в дальнейшем как открытие кредитов, так и расходование отпускаемых средств происходили совершенно тем же порядком, который существовал и при большевистских советах.
   Самое крупное ассигнование приходится на долю агитационного культурно-просветительного отдела Совета управляющих ведомствами, именно 4 600 000 рублей. Эти кредиты отличались исключительными свойствами : 1 ) кредиты отпускались без указания предмета расхода; 2) проводились всегда в спешном порядке; 3) ассигнованные суммы немедленно по получении их по ордеру казначейств из банка бесследно исчезали, ибо в государственном банке текущего счета агитационно-культурного отдела совершенно не имелось.
   Управляющему водным транспортом г. Рындыку выдано было 2,5 миллиона рублей. Здесь дело не обошлось без скандала. Назначенный г. Рындыком на место заведующего административным отделом районного комитета водного транспорта г. Патрушев, получив крупные суммы для расчета с конторами и служащими, что-то около 700 000 рублей, скрылся.
   В комитете г. Рындыка, по удостоверению "Уфимской Жизни", творилось что-то неладное. Тем не менее на пополнение учиненной растраты
   г. Рындыку 12 ноября отпущен был еще 1000 000 рублей, а 16 ноября --еще 2 000 000 рублей.
   Далее, весьма странной, если не сказать большего, представляется выдача ведомству иностранных дел, руководимому г. Веденяпиным, 2 000 000 рублей на "расходы для зарубежной работы".
   Необходимо отметить также получение председателем Съезда членов Учредительного Собрания г. Вольским 20 октября 400 000 рублей и 23 октября -- 40 000 рублей опять на неизвестные цели. При этом, по заявлению губ. казначейства, г. Вольским было представлено при получении последней суммы постановление Сов. упр. ведомствами, что выдача должна последовать кредитными билетами старого всероссийского образца. Казначейством это было выполнено.
   Наконец, следует отметить выдачу неизвестно на какие расходы бузулукскому уполномоченному Комитета членов Учредительного Собрания 500 000 рублей и представителю чехословацкого Национального Совета д. Власаку -- 300 000 рублей и 3 000 000 рублей тому же уполномоченному "для поддержания и развертывания русско-чешских частей". Имели место и такие выдачи: 22 октября, по требованию No 938 -- 70 000 рублей на "бесспорные, непредвиденные и текущие расходы" различных ведомств и 6 октября, по требованию No 1034, -- на "неопределенные расходы" г. председателя Совета управления ведомствами -- 25 000 рублей. Из расходов, связанных с созывом Государственного Совещания, обращает на себя внимание расход в 30 000 рублей -- также на "неотложные надобности" Комитету членов Всероссийского Учредительного Собрания при Государственном Совещании. Что это за "неотложные" надобности -- для казенной палаты осталось неизвестным.
   При первых же известиях о событиях в Омске Сов. упр. ведомствами объявил, что вся полнота власти принадлежит ему, и поспешил осуществить эту власть производством очередной выемки денег из отделения государственного банка. 19 ноября г. Веденяпин, управляющий ведомством иностранных дел, предъявил чек на 1 миллион рублей, но встретил решительный отпор со стороны представителей Министерства финансов, указавших, что они не могут допустить расхищения государственных средств в столь тревожное время, и притом на совершенно неизвестные и неопределенные цели. Тогда Совет управляющих ведомствами пошел по проторенной большевиками дорожке и арестовал лиц, заграждавших доступ к государственному сундуку, а затем беспрепятственно изъял из отделения государственного банка 5миллионов рублей.
   Заслуживают также внимания и расходы Совета в связи с военными обстоятельствами. Сумма последних за время с 10 октября по 8 ноября составляет в общем около 15 миллионов рублей, причем свыше 9,5 миллионов рублей ассигновано в один день, 7 ноября.
   Щедрые ассигнования на поддержание и развертывание партизанских отрядов и батальонов Всероссийского Учредительного Собрания в полки последовали вслед за известной "грамотой" В. Чернова о необходимости иметь в своем распоряжении батальоны совершенно особого и специального назначения. Мало того, Совет управляющих ведомствами считал себя вправе снимать ценности с эшелонов эвакуируемых казначейств и отделений Государственного банка. Таким путем ему удалось захватить 36 миллионов рублей, и все они израсходованы вышеуказанным порядком.

Сотрудники справа

   Если переворот 18 ноября окончательно оттолкнул от Омского Правительства эсеров, то он зато обеспечил ему поддержку элементов, которые до сих пор держались в лучшем случае нейтрально. Убийство Новосёлова, переворот 18 ноября -- все это косвенно подтверждавшиеся и другими данными симптомы, что правые группы вели такую же подпольную работу, как и эсеры. У них были свои военные организации, своя контрразведка, свои люди в правительственных учреждениях. Переворот 18 ноября удовлетворил эти группы, но они сразу усилили свои позиции и укрепили влияние на власть. Вокруг Верховного Правителя в первые же дни появились новые люди, началось забегание с заднего крыльца.
   Еще 18 ноября, когда составлялось правительственное сообщение о перевороте, в канцелярию Совета министров приехал один из членов Военно-промышленного комитета и просил помочь ему и дипломатическому чиновнику Сукину, только что приехавшему в Омск из Америки, но уже успевшему связаться с некоторыми общественными кругами, выработать текст обращения к населению с объяснением причин переворота.
   Тельберг, тогда уже принявший от меня управление делами Правительства, совершенно правильно указал, что составление подобных актов не входит в обязанности Военно-промышленного комитета, и составил сообщение сам. Но примеры подобного "участия" в делах стали повторяться.

Омск и его общественность

   Для понимания, дальнейшего совершенно необходимо иметь хоть общее представление о сибирской общественности, в особенности об омской.
   В то время как Иркутск еще в первой половине XIX столетия знал культурную администрацию доброй славы графа Сперанского, дурной -- графа Муравьева-Амурского, знал культурных ссыльных: декабристов, поляков, обладал богатым купечеством и служил центром золотопромышленности -- Омск только лет десять--пятнадцать тому назад стал приобретать крупное значение в связи с оживлением Западной Сибири, главным образом, благодаря потоку переселенцев, направившихся туда после первых волнений 1904--1905 гг.
   По словам Г. Н. Потанина (сборник "Нужды Сибири", стр. 250), "Омск был всегда бедным городом, лишенным всякого торгового значения. Богатого купечества в городе совсем не было, да и мещанское общество было, сравнительно с другими городами, небольшое. Значительный процент городского населения составляли отставные чиновники и отставные офицеры и солдаты. В Омске была самая дешевая жизнь на всем расстоянии от Петербурга до Иркутска, и в то же время, благодаря генерал-губернаторской резиденции, здесь было веселее, чем в каком-нибудь другом губернском городе; здесь бывали концерты, спектакли, балы и фейерверки. Поэтому омские чиновники, вышедши в отставку, никуда не уезжали и оставались здесь жить; из других городов Сибири, даже из Иркутска и Оренбурга, отставные чиновники съезжались сюда доживать свой век на пенсию. Это обилие чиновников, служащих и отставных, превращало Омск в город Акакиев Акакиевичей.
   Каменные здания все были казенные; это были канцелярии, казармы, лазареты и дома с квартирами для офицеров. Все остальные постройки были деревянные, и в шестидесятых годах был всего один каменный купеческий дом. В клубе из буржуазии был принят всего один только член -- винный откупщик. Нигде в Сибири не было такого отчуждения интеллигентного общества от массы, как в Омске; интеллигенция здесь не служила местному населению. В Омске никогда не было такого общественного учреждения, которое концентрировало бы на себе симпатии населения целого округа, вроде Томского школьного общества или вроде Иркутского музея Географического Общества".
   После того, однако, как через Омск проведена была железная дорога и стали ходить пароходы между Омском и Семипалатинском, за Омском начала упрочиваться слава будущего торгового центра. Московские купцы избрали его складочным местом своих товаров, а иностранные фирмы устроили здесь свои конторы, отчасти для продажи сельскохозяйственных машин, отчасти для покупки масла.
   Для характеристики омского купечества можно воспользоваться без обиняков тем противопоставлением, которое сделал тот же Потанин, характеризуя иркутянина и томича.
   "Иркутский купец -- поставщик на запад элегантных продуктов востока: золота, соболей, чая; томский купец отправляет кожи, сало, шерсть, щетину. Иркутянин -- негоциант, томич (прибавим, и омич) -- прасол (оптовый скупщик скота и с/х продукции. -- Ред.); он ходит в фартуке. Негоциант ищет удовольствия в чтении книг, в беседе с учеными, в путешествии с просветительной целью; выскочка из прасолов находит их только в удовлетворении своих животных потребностей. Первый видит удовольствие в употреблении своих денежных средств на просветительное предприятие; выскочка из прасолов -- в сжигании сторублевых бумажек на свечке".
   Уже из этих характеристик, принадлежащих лучшему знатоку Сибири, видно, что должен был представлять из себя Омск в культурном отношении. Два-три адвоката с кругозором шире деловой практики, несколько интеллигентных врачей, занятых с утра до вечера, но всё же уделяющих кое-что науке и политике, один-другой кооператор из самородков, а там -- хоть шаром покати. Только нажива и попойка. Всё, что имел Омск более или менее выдающегося в период адмирала Колчака, -- это была интеллигенция, понаехавшая с Запада, гонимая большевизмом. Здесь оказались разорившиеся помещики, не оставившие идеи реванша, представители промышленности, жаждавшей возрождения за счет субсидий, бывшие петроградские чиновники -- словом, всё "навозный" народ, по терминологии сибиряков.
   И тем не менее, я считаю, что Омск больше, чем какой-либо другой город, отражал истинное настроение Сибири, в целом такой же страны неинтеллигентных, чисто практических интересов и забот, как и сам Омск.
   Что общего с Сибирью имеет культурная общественность Владивостока или Иркутска? В этих городах можно было найти толковую и знающую Сибирь интеллигенцию, но тип этой интеллигенции более чужд Сибири, чем прасолы Омска и Томска. Бывшие ссыльные сосредотачивались именно здесь, они заполняли все общественные учреждения, приносили сюда дикие для Сибири социалистические бредни и культивировали партийную политику. Резиденция Правительства в Омске была плачевна убогостью политической мысли, отсутствием живого обмена идей и знаний -- того котла, в котором здоровая критика омывает грязные наросты, питает жизнеспособное и убивает больное. Но зато резиденция в Омске спасала от ненужной, бесплодной борьбы и праздной политической болтовни. События вынудили Правительство укрепиться именно в Омске, и можно жалеть лишь о том, что Правительство не позаботилось своевременно обеспечить себе запасный центр.

Новые люди

   Я уже упомянул о том, что с появлением у власти адмирала на сцену выступили новые люди. Некоторые, как, например, полковник Лебедев, выскочили как из-под земли. Назначение этого молодого полковника начальником штаба Верховного Главнокомандующего, то есть фактическим Главнокомандующим, было для всех совершенно неожиданным. Боюсь, что адмирал избрал его совершенно случайно, только потому, что он приехал с нашивками Добровольческой армии и как бы принес с собой в Сибирь дух Корнилова и Деникина. Никто не подумал тогда, что это назначение могло быть результатом неумения адмирала разбираться в людях.
   Другим видным политическим новичком был Сукин. Этот молодой человек, несмотря на свои 28 лет, успел уже побывать во Франции, Италии, Греции, Галиции и Америке и с низших дипломатических должностей поднялся до секретаря русской миссии в Вашингтоне, куда поехал в 1917 г. в качестве дипломатического чиновника, прикомандированного к Бахметьеву. В Омске Сукина называли "американским мальчиком". Перед его приездом из Владивостока было получено предупреждение, что Сукин держится определенно американской ориентации и своей тенденциозностью, при свойственных ему способностях и умении освещать факты в желательном направлении, может оказаться человеком вредным.
   Как я уже упоминал, Сукин с первых же дней сумел попасть в самую в этот момент влиятельную группу омской общественности. Но скоро обнаружилось и другое. Он оказался одним из самых близких людей к адмиралу Колчаку и полковнику Лебедеву. Ему предоставлено было место начальника дипломатической канцелярии при ставке Верховного Главнокомандующего.
   Большое влияние на дела стал оказывать омский присяжный поверенный Жардецкий. Интересный, способный и умный, но фанатичный человек, с искалеченными нервами, крайней неуравновешенностью и несдержанностью, Жардецкий был фанатиком диктатуры и Великой России. С самого момента появления в Омске адмирала он стал его горячим поклонником. Раньше он мечтал о диктатуре генерала Хорвата. Жардецкий пользовался доверием адмирала и стал бывать у него. Его главным недостатком была отвлеченность мышления, мешавшая ему быть реальным политиком.
   Из группы торговопромышленников большое доверие адмирала завоевал на первых порах бывший государственный контролер кабинета Штюрмера С. Г. Феодосьев, еще молодой человек, считавшийся в Петрограде знающим финансистом. Он проживал в Омске в качестве директора одного иностранного предприятия. От участия в Правительстве он упорно отказывался, предпочитая оказывать влияние со стороны.
   Таким образом, Совет министров в первые же дни столкнулся с влиянием случайных лиц и безответственных сфер в области внешней и внутренней политики. Это не замедлило сказаться на практике.

Чрезвычайное Государственное Экономическое Совещание

   Чуть ли не на третий день по своем избрании Верховный Правитель поручил Тельбергу оформить учреждение Чрезвычайного Государственного Экономического Совещания, причем дал ему уже готовый проект указа. Этот проект был разработан Феодосьевым и был построен так, что преобладало в Совещании представительство от торгово-промышленного класса. Совет министров внес коррективы в пользу представительства кооперации, и 22 ноября указ был утвержден.
   Совещание учреждалось на следующих основаниях.
   Предметом занятий указанного Совещания должно быть выяснение:
   финансовых мероприятий, которые дали бы возможность в кратчайший срок устранить тяжелое финансовое положение, переживаемое страной;
   мероприятий, необходимых в деле правильного снабжения армии;
   мероприятий, необходимых для восстановления производительных сил и товарообмена в стране.
   Совещание образуется под председательством лица, назначенного Верховным Правителем, в следующем составе:
   министры: военный, финансов, снабжения, продовольствия, торговли и промышленности, путей сообщения и государственный контролер;
   представители правлений частных и кооперативных банков -- 3;
   представители Всероссийского Совета Съездов торговли и промышленности -- 5;
   представители Совета Кооперативных Съездов -- 3.
   По усмотрению председателя Совещания приглашаются сведущие лица по всем вопросам, подлежащим обсуждению Совещания.
   Постановления Совещания по указанным во 2-м пункте сего Положения вопросам представляются Верховному Правителю.
   В учреждении Совещания по существу ничего отрицательного, конечно, не было, но представление первоначального проекта Верховному Правителю без ведома Председателя Совета министров и доклад этого проекта в отсутствие Председателя и без одновременного представления мнения заинтересованных министров свидетельствовали о нарождавшемся закулисном влиянии. Диктатор должен открыть к себе доступ различных мнений, но только при условии явности их и свободной открытой критики.

Совет министров

   Совет министров остался в том же составе, какой определился при Директории. Большинство составляли прежние деятели Сибирского Правительства: Вологодский, Михайлов, Серебренников, Петров, Старынке-вич, Шумиловский, Зефиров, Сапожников (фактически его заместителем был я, так как Сапожников переехал с министерством в Томск). Новыми были Ключников, Тельберг, Краснов, Гаттенбергер и военные: генерал Степанов и контр-адмирал Смирнов, представленный в морские министры самим адмиралом, несмотря на то что раньше вопрос о необходимости морского министерства подвергался сомнению.
   Настроение Совета министров, казалось, должно было быть довольно единодушным. Новые люди составляли меньшинство. Случайность министерских назначений, правда, сказывалась. Наличность трех наслоений: сибирского, директорского, колчаковского -- время от времени проявлялась. Но не в этом была слабая сторона Совета министров, а в его беспрограммности. Общие руководящие идеи правительственной политики, изображенные в интервью Вологодского, данном им после сформирования правительства Директории, требовали более подробной разработки как в политической, так и в экономической части программы.
   Вот почему в Совете министров вскоре поднялся вопрос о разделении министров на две группы. Одна из них должна была заняться разработкой экономических вопросов, другая -- вопросов политических. Предполагалось, что каждая из этих групп будет заниматься не одними текущими вопросами, но, главным образом, теми основными принципами, которые, по одобрении их Советом министров, могли бы послужить руководящими началами политики Правительства.
   Но воспринята была сразу только одна часть этого плана. Для обсуждения политических вопросов Совет министров постановил образовать особый Совет при адмирале.

Совет Верховного Правителя

   Председатель Совета министров, министр внутренних дел, министр финансов, министр иностранных дел и управляющий делами, т. е. поименно: Вологодский, Гаттенбергер, Михайлов, Ключников и Тельберг -- составили так называемый "Совет Верховного Правителя", которому суждено было обратиться в своего рода "звездную" палату. Основная цель его учреждения -- установить общие линии политики -- с самого начала стушевалась перед злободневной: устранить закулисные влияния.
   Совет Верховного Правителя приучился разрешать лишь текущие вопросы, собираясь по приглашению адмирала. Члены Совета Верховного Правителя, постоянно занятые работою в министерствах, никогда не собирались для общей оценки международного и политического положения. Отправляясь к адмиралу, они обыкновенно не знали, какие вопросы будут поставлены на обсуждение. На заседаниях они часто встречали случайных лиц, военных и гражданских, приглашенных по тому или другому поводу адмиралом. Так, например, с первых же заседаний постоянным участником Совета стал Сукин.
   Самостоятельная работа Совета Верховного Правителя имела последствием то, что Совет министров отошел от политики. Нередко он узнавал о важных решениях и актах одновременно и даже позже частных лиц. Совет министров стал заниматься почти исключительно законодательством, утратив в значительной степени функции органа управления.
   Состав Совета Верховного Правителя образовался по соображениям близости к политике соответствующих ведомств, но играло роль и личное доверие Совета министров к избранным членам. Несомненно, однако, они не оправдали доверия в том отношении, что не смогли овладеть задачей, перед ними поставленной. Могли ли другие сделать это лучше -- судить не нам.

Нужна ли была политика?

   Многие думали раньше, а некоторые утверждают это теперь, что Российское Правительство не должно было заниматься политикой, что роль министров при диктаторе должна была сводиться к разрешению текущих практических вопросов: снабжения, финансов, суда и пр. Таковы были предположения торгово-промышленного класса, принятые на съезде в Уфе (см. гл. X). Нечего и говорить, что устранение политики значительно упростило бы и облегчило положение Правительства. Но было ли это возможно?
   История Сибирского Правительства сплошь состоит из фактов политической борьбы. Соперничество партий, отсутствие у социалистов-революционеров сознания гибельности их интриг, наличность не ликвидированного в законном порядке представительного органа -- Сибирской Думы, взаимоотношения с другими областными правительствами -- как можно было вырвать эти вопросы из жизни? Политика так глубоко проникла во все взаимоотношения, что избавиться от нее было невозможно.
   Российскому Правительству адмирала Колчака было тем труднее достигнуть этого. Поставив себе задачей объединить всю Россию и добиться признания союзников, оно не могло отрешиться ни от международной, ни от внутренней политики. Одним отрицательным лозунгом -- "долой большевиков" -- объединить всю Россию было невозможно. Получить признание демократических государств можно было тоже только по выявлении политического направления, конечных целей и мотивов их осуществления.
   Разве не политикой были вопросы о назначении генерала Хорвата, смещении Семенова, переизбрании самоуправлений и т. д.? Вопрос о городских и земских организациях, например, -- это вопрос о поддержке или оппозиции правительству. Оставить прежний состав земств -- это означало сохранить очаги противоправительственной пропаганды. Почти все земства занимались исключительно политикой, будучи органами всё той же злосчастной партии эсеров, сумевшей в революционной обстановке 1917 г. благодаря нелепостям избирательного закона засесть в губернских земских управах.
   Таким образом, и историческая роль, выпавшая на долю Омского Правительства, и местная сибирская обстановка сделали политику неустранимой из обихода власти. Совету Верховного Правителя было чем заняться.

Г. Г. Тельберг

   Центральное место среди политиков Омского Правительства занял, по должности управляющего делами, профессор Тельберг. При Сибирском Правительстве он был приглашен мною на должность старшего юрисконсульта. Я, впрочем, рассчитывал на него как на редактора "Правительственного вестника", считая его для этого дела более подходящим. Прибыл Тельберг в Омск уже в то время, когда я выехал на Дальний Восток с Вологодским, и Административный Совет откомандировал его для сотрудничества в делегацию во Владивостоке. Там мы с ним впервые познакомились.
   Тельберг -- уроженец Царицына. Родился в 1881 г. Он окончил Казанский университет и с 1905 по 1906 г. занимался адвокатурой преимущественно в районах Урала. Степень магистра получил за исследование по истории политического суда в России. С 1908 г. он состоял приват-доцентом Московского, а затем профессором Томского и Саратовского университетов.
   Томская профессорская семья жила очень недружно, и отрицательные отзывы многих профессоров о Тельберге не могли внушить мне недоверия к нему. Речь шла об использовании его как технической силы. Притом же он являлся деятельным работником партии народной свободы, гласным Томской думы и, следовательно, обладал репутацией общественного деятеля.
   Во время нашего совместного пребывания во Владивостоке Тельберг произвел на меня впечатление человека очень последовательного в рассуждениях, очень упорного, умеющего держать себя с достоинством. Не видя среди окружающих никого более подходящего, я решил рекомендовать его на пост управляющего делами. Мое твердое решение отойти от активной политической роли было мной выполнено. Я занял место товарища министра народного просвещения, Тельберг -- управляющего делами.
   Как раньше мне, так теперь ему приходилось быть в курсе всей политики и подготовлять многие решения. Задача эта была нелегкой. Я отмечу пока одну особенность Тельберга. Он был типичным профессором, который привык рассуждать теоретически и индивидуализировать свою работу, т. е. ставить под ней свое имя. Этим вторым свойством, характерным для ученых, отличаются, по-моему, также и общественные деятели. Попадая на службу, они работают от себя, а не от учреждения, они не умеют быть подчиненными и не понимают того, что государство и правительство покрывают их с головой.
   Мне очень понятна психология таких неопытных индивидуалистов, потому что таким свойством обладал и я, когда впервые начал службу в правительственных учреждениях. Работать "на начальство" мне казалось диким, но потом я увидел, что эта система, иногда извращаемая ловкими начальниками, эксплуатирующими подчиненных, по существу, однако, вытекает из духа государственной службы. Внешний мир не должен знать, кем держится учреждение, на ком стоит Совет министров -- это может
   быть только предметом догадок. Тельберг не мог избегнуть положения подчиненного по отношению к Верховному Правителю, но он не хотел, а, впрочем, может быть, и физически не мог работать еще и на Председателя Совета министров.
   В обязанности управляющего делами входило, между прочим, составление политических интервью и ответственных речей. Первая беседа Верховного Правителя с представителями печати была тщательно подготовлена и проредактирована Тельбергом по схеме, указанной адмиралом. Она оставила очень хорошее впечатление. Впоследствии это не всегда делалось или не всегда удавалось. Верховный Правитель обладал сам очень яркой индивидуальностью, он любил экспромты, любил свое.

Беседа с представителями печати

   Первая беседа происходила 28 ноября.
   Адмирал высказал мотивы, побудившие его принять верховную власть, а также и свой взгляд на задачи власти.
   "Когда распалось Всероссийское Временное Правительство, -- так начал свою беседу Верховный Правитель, -- и мне пришлось принять на себя всю полноту власти, я понимал, какое трудное и ответственное бремя беру на себя.
   Я не искал власти и не стремился к ней, но, любя родину, я не смел отказаться, когда интересы России потребовали, чтобы я встал во главе правления.
   Момент, какой мы сейчас переживаем, -- исключительной важности. Россия разрознена на части, хозяйство ее разрушено. Нет армии. Идет не только тройная распря, ослабляющая собирание страны, но и длится гражданская война, где гибнут в братоубийственной бойне тысячи полезных сил, которые могли бы принести Родине громадные и неоценимые услуги.
   Я не буду входить в рассмотрение причин, которые повели к распаду власти Временного Правительства, но для того чтобы не было и тени сомнения, что я не являлся каким-то самозванцем или даже захватчиком власти, мне придется напомнить ту обстановку, в какой произошла передача власти мне.
   Бывшее Временное Правительство разделяло власть вместе с Советом министров.
   Чрезвычайные события, прервавшие деятельность Временного Правительства, побудили Совет министров с согласия наличных членов Временного Правительства принять на себя всю полноту власти, которая затем специальным актом того же Совета министров была вручена мне.
   Передача эта мотивирована тяжким положением государства и необходимостью сосредоточить всю власть, и военную и гражданскую, в руках одного лица.
   Это нужно нам для успехов военных; это нужно нам для успехов международных; это, наконец, жизненно необходимо нам для твердой и решительной внутренней политики, ибо, что сгубило коалиционную Директорию, как не борьба течений внутри ее самой, приводившая к слабости ее действий, к половинчатости ее решений.
   Из ряда законодательных актов видно, таким образом, каким порядком я получил власть и что, в сущности, являлось руководящим началом для сосредоточения этой власти в руках одного лица.
   Меня называют диктатором.
   Пусть так -- я не боюсь этого слова и помню, что диктатура с древнейших времен была учреждением республиканским. Как Сенат Древнего Рима в тяжкие минуты государства назначал диктатора, так Совет министров Российского государства в тягчайшую из тяжких минут нашей государственной жизни, идя навстречу общественным настроениям, назначил меня Верховным Правителем.
   Приняв власть, я немедленно разъяснил населению, чем я буду руководствоваться в своей государственной работе.
   Я сказал: "Я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности". И это свое обещание я оправдаю не словами, а делом.
   Я сам был свидетелем того, как гибельно сказался старый режим на России, не сумев в тяжкие дни испытаний дать ей возможность устоять от разгрома. И, конечно, я не буду стремиться к тому, чтобы снова вернуть эти тяжелые дни прошлого, чтобы реставрировать всё то, что признано самим народом ненужным.
   С глубокой искренностью скажу вам, господа, что теперь, пережив впечатления тяжкой мировой войны, я твердо укрепился на той мысли, что государства наших дней могут жить и развиваться только на прочном демократическом основании.
   Я всегда являлся сторонником порядка и государственной дисциплины, а теперь в особенности буду требовать от всех не только уважения права, но и -- что главнее всего в процессе восстановления государственности -- поддержания порядка.
   Порядок и закон в моих глазах являются неизменными спутниками, неразрывно друг с другом связанными. Я буду принимать все меры, которыми располагаю в силу своих чрезвычайных полномочий, для борьбы с насилием и произволом. Я буду стремиться к восстановлению правильного отправления всех функций государственной жизни, служащих не только делу государственного строительства, но и возрождению родины, так грубо, так дерзко нарушенному предательской рукой большевиков.
   Мне нет нужды говорить о том, какой вред принесли эти люди России. Вот почему и дело восстановления родины не может не быть связанным с беспощадной, неумолимой борьбой с большевиками. Только уничтожение большевизма может создать условия спокойной жизни, о чем так исстрадалась русская земля; только после выполнения этой тяжелой задачи мы все можем снова подумать о правильном устройстве всей нашей державной государственности. Следует всегда помнить, что мы здесь не одни, что такая же борьба с большевиками ведется на юге, на севере и на западе России, где также проснулась тяга к возрождению и восстановлению русской державы.
   Обстановка, в какой мы сейчас пребываем, заставляет меня и моих ближайших помощников сосредоточить всё внимание прежде всего на создании сильной боеспособной армии. Это наша первостепенная задача.
   Без армии нет государства; без армии нет возможности охранять достоинство и честь родины. Печальный развал армии на фронте в прошлом году лучше всего подтверждает мою мысль. Если интеллигенция является мозгом страны, то армия является источником ее силы и крепости.
   Другая ближайшая задача, которая неразрывно связана с восстановлением армии, -- это соглашение с остальными государственными образованиями, которые стремятся в разных областях освобожденной от большевиков России охранить русскую государственность. К этому соглашению должны быть приложены все усилия, дабы державные интересы России не пострадали и не умалились, и мне думается, что и здесь единоличная форма власти в такой переходный период облегчит соглашение между людьми, стоящими во главе отдельных правительств.
   В результате этого процесса воссоединения России могут быть поставлены на очередь и те вопросы, которые, вне всякого сомнения, вполне законно волнуют разные общественные круги -- именно, вопросы о том, какой же образ правления будет в конце концов установлен в России.
   Раз будут созданы нормальные условия жизни, раз в стране будут царить законность и порядок, тогда возможно будет приступить и к созыву Национального Собрания.
   Я избегаю называть Национальное Собрание Учредительным Собранием, так как последнее слово слишком скомпрометировано. Опыт созыва Учредительного Собрания, собранного в дни развала страны, дал слишком односторонний партийный состав. Вместо Учредительного Собрания собралось партийное, которое запело "Интернационал" и было разогнано матросом. Повторение такого опыта недопустимо.
   Вот почему я и говорю о созыве Национального Собрания, где народ в лице своих полномочных представителей установит формы государственного правления, соответствующие национальным интересам России.
   Я не знаю иного пути к решению этого основного вопроса, кроме того пути, который лежит через Национальное Собрание.
   Работы на пути возрождения России предстоит много. Она непосильна одному человеку.
   Я был бы безумцем, если бы возмечтал выполнить ее единолично. Нет, вся эта многотрудная работа будет выполнена мною в полном единении с Советом министров, и я глубоко убежден, что наши намерения будут встречены доверием и поддержкой населения страны. В этом меня убеждают сотни приветственных телеграмм, искренних и горячих, которые я получаю сейчас со всех концов Сибири".

Омский блок

   Беседа с адмиралом оставила самое лучшее впечатление. Искренность, с которой всегда говорил Колчак, не умевший быть фальшивым, сквозила и в его тоне, и в выражении лица и обычно очаровывала собеседников.
   Беседа много способствовала тому, что омский блок, сыгравший такую положительную роль в деле поддержки Сибирского Правительства против Думы и Директории, вновь ожил, чтобы оказать моральную поддержку диктатору.
   Хотя ответ блока на выступление Верховного Правителя последовал значительно позже, 19 декабря, но он являлся прямым ответом на декларативные заявления адмирала, а потому я приведу его сейчас.
   Тот факт, что блок не распался после переворота, что социалистические группы, раньше в него вошедшие, остались по-прежнему на стороне омской власти и выразили свое доверие Верховному Правителю, не может не быть отмеченным. Это не было исключительно омским явлением. В то время как представитель Национального центра в Сибири Белоруссов-Белецкий делал в Екатеринбурге доклад о благотворности происшедшего переворота и о полном доверии к адмиралу Колчаку как лицу, соединяющему в себе разносторонние таланты с редким мужеством, -- передовой орган иностранной прессы в Китае "Пекин и Тяньцзинь Тайме" писал, что только диктатура соответствует переживаемому Россией моменту.
   Так сходились в то время различные мнения, и только теперь, после неудач адмирала, многие готовы раскаиваться в прежних своих воззрениях.

Заявление блока

   В четверг 19 декабря в 6 часов вечера Верховным Правителем адмиралом А. В. Колчаком была принята делегация от блока политических и общественных объединений в составе 14 человек, по одному от каждого.
   Старейшим из делегации было сделано заявление следующего содержания.
   "Его Высокопревосходительству Верховному Правителю адмиралу Александру Васильевичу Колчаку.
   Нижепоименованные политические и общественные объединения в годину исключительных бед для русского государства и народа взаимно согласились выше всех обычно их разделяющих стремлений и воззрений поставить спасение и благо государства Российского и заботу о достоянии " (рода русского.
   Обсудив на совместных совещаниях своих ту совокупность руководящих начал для предстоящей деятельности государственной власти в России, которая выражена в обращении Верховного Правителя к представителям печати от 28 ноября 1918 года нового стиля, нижепоименованные общественные объединения сознали в заявлениях Верховного Правителя жизненную верность и необходимость им указанного пути для русского народа и для русской власти.
   Нижепоименованные объединения российских общественных сил, которым дороги начала здорового демократического устройства жизни русского народа, просят Верховного Правителя принять от них внушенные любовью к России, глубоко искренние выражения бесповоротной решимости всемерно поддерживать власть Российского Правительства, возглавляемого единолично Верховным Правителем адмиралом Александром Васильевичем Колчаком.
   Да благословит Бог труды Российской власти по восстановлению государства Российского в былом достоинстве и мощи в мире и порядке в праве, свободе и благосостоянии всего народа русского.
   Представители:
   Совета Всесибирских Кооперативных Съездов -- Анатолий Сазонов.
   Омского Отдела Союза Возрождения России -- Владимир Куликов.
   Всероссийского Совета Съездов торговли и промышленности -- Данила Каргалов.
   Омского комитета трудовой народно-социалистической партии -- Антонин Новиков (Николай Филашев).
   Казачьих войск:
   Сибирского: Ефим Березовский.
   Забайкальского: Яков Лапшаков.
   Семиреченского: Степан Шендриков.
   Иркутского: Семен Мелентьев.
   Омской группы партии социалистов-революционеров ("Воля Народа") -- Илья Строганов.
   Восточного отдела центрального комитета партии "Народной свободы" (к.-д.) -- Валентин Жардецкий.
   Центрального военно-промышленного комитета -- Никита Двина-ренко.
   Акмолинского Областного отдела Всероссийского Национального Союза -- Григорий Ряжский.
   Атамановской группы Российской социал-демократической рабочей партии "Единство" -- Иван Рубанков.
   Председатель блока политических и общественных объединений А. Балакшин".
   Одновременно и такого же содержания была заявлена блоком декларация председателю Совета министров Российского Правительства Петру Васильевичу Вологодскому.
   Еще раньше было сделано заявление о полной готовности поддержать адмирала со стороны несоциалистических организаций. Но, конечно, это заявление было гораздо менее выигрышно для диктатора, чем обращение блока, включавшего в себя и социалистические элементы.

Семеновский инцидент

   В то время как адмирал давал свои объяснения печати и завоевывал всеобщие симпатии, Чита продолжала бунтовать.
   Оправданный по суду полковник Волков был произведен в генерал-майоры. Это была, несомненно, тактическая ошибка. Даже при невозможности вменения ему политического проступка, он должен был быть не награжден, а, наоборот, наказан хотя бы дисциплинарно. Волков получил затем миссию -- ехать в Читу и убедить Семенова в государственном вреде его выступления.
   В конце ноября министрам предложено было делать еженедельные доклады адмиралу. Я заменял в Омске Сапожникова и, когда пришла очередь министра народного просвещения, поехал в ставку Верховного Правителя с докладом.
   Ставка поместилась в обширном здании Управления Омской железной дороги. Внешнее впечатление посетителя должно было быть таково, что целый этаж этого огромного здания превратился в военный муравейник.
   Был вечер, но жизнь кипела. Министрами никто не заинтересовался. Стояли в коридоре Вологодский, Михайлов, Старынкевич, Гаттенбергер и товарищ министра иностранных дел Жуковский. Тут же был Сукин. Таким образом, весь Совет Верховного был в сборе. Как и Старынкевич, я был лишним, случайным гостем, ввиду совпавшего с заседанием очередного доклада. Из членов Совета Верховного отсутствовал Ключников. Он, как я узнал после, не приехал демонстративно, в виде протеста против приглашения без его согласия Сукина.
   После непродолжительного ожидания в коридоре мы были приглашены в кабинет адмирала. Верховный предложил Сукину сделать доклад, который он должен был приготовить. Сукин вытащил американские очки, громадные стекла в черепашьей оправе, и стал читать свою записку, в которой перечислял все случаи чешского вмешательства в политику и предлагал сообщить о них чешскому министру Стефанеку, приезд которого ожидался в Омске, в такой форме, чтобы это не было жалобой, а было выражением надежды, что подобные ненормальности больше не повторятся. В другой записке Сукин высказывал общий взгляд на международную политику, отмечая преобладающее значение Америки. Никто не возражал; все, видимо, совершенно не были подготовлены. Заменявший Ключникова Жуковский сказал несколько слов об американизме Сукина, но ничего убедительного и существенного против докладов не привел. Они были одобрены и получили, таки их "Бесов", он знал только русских революционеров. Но Ленин усиленно подчёркивает, что большевики ставят своей задачей международную разрушительную работу. Он излагает эти стремления в книге "Государство и революция" (Пг., 1918), написанной на крейсере "Аврора", когда её автор скрывался от Керенского, и не законченной ввиду того, что после октябрьской революции автор предпочёл практические опыты социального переустройства теоретическим исследованиям о нём.
   
   "Ход событий, -- говорит Ленин, -- вынуждает революцию концентрировать все силы разрушения против государственной власти, вынуждает поставить задачей не улучшение государственной машины, а разрушение, уничтожение её " (стр. 31).
   "Государство, -- объясняет дальше Ленин, цитируя Энгельса, -- есть не что иное, как машина для подавления одного класса другим, и в демократической республике ничуть не меньше, чем в монархии" (стр. 75).
   
   Ленин предупреждает, что иллюзий не должно быть: "Диктатура пролетариата даёт ряд изъятий из свободы по отношению к угнетателям, эксплуататорам, капиталистам. Их мы должны подавить, чтобы освободить человечество от наёмного рабства, их сопротивление надо сломить силой; ясно, что там, где есть подавление, есть насилие, -- нет свободы, нет демократии" (стр. 83).
   Это подавление силой Ленин считает необходимым и в отношении рабочих, "глубоко развращённых капитализмом" (стр. 96).
   
   "Народ подавить эксплуататоров может и при очень простой машине, почти что без машины, простой организацией вооружённых масс , вроде советов рабочих и солдатских депутатов" (стр. 85).
   "Учёт и контроль -- вот главное, что требуется для налажения, для правильного функционирования первой фазы коммунистического общества. Все граждане превращаются здесь в служащих по найму у государства, каковым являются вооружённые рабочие... Всё общество будет одной конторой и одною фабрикою, с равенством труда и равенством платы" (стр. 95).
   
   Я сомневаюсь, чтобы эти слова Ленина нуждались в каком-нибудь комментарии. Вопрос идёт лишь о том, насколько может увлечь человечество так соблазнительно изображаемое Лениным "равенство нищеты". Но Ленин утешает читателя, что к этому "равенству" скоро привыкнут.
   
   "Когда, -- говорит он, -- все научатся управлять и будут на самом деле управлять самостоятельно общественным производством, самостоятельно осуществлять учёт и контроль тунеядцев, баричей, мошенников и тому подобных "хранителей традиций капитализма" -- тогда уклонение от этого всенародного учёта и контроля неизбежно сделается таким неимоверно трудным, таким редчайшим исключением, будет сопровождаться, вероятно, таким быстрым и серьёзным наказанием (ибо вооружённые рабочие -- люди практической жизни, а не сентиментальные интеллигентики, и шутить с собой они едва ли позволят), -- что необходимость соблюдать несложные основные правила всякого человеческого общежития очень скоро станет привычкой " (стр. 96).
   

Англия и Америка на очереди

   Все ли государства требуют столь жестокого разрушения? Не составляют ли исключения великие демократии? Ленин отвечает на эти вопросы решительным отрицанием.
   
   "Теперь, -- говорит он, -- в эпоху великой империалистической войны, Англия и Америка, крупнейшие и последние во всём мире представители англосаксонской "свободы", в смысле отсутствия военщины и бюрократизма, скатились вполне в общеевропейское грязное, кровавое болото бюрократически-военных учреждений, всё себе подчиняющих, всё собою подавляющих. Теперь и в Англии, и в Америке предварительным условием всякой действительно народной революции является ломка, разрушение "готовой" (доведённой там в 1914-1917 гг. до "европейского" общеимпериалистического совершенства) государственной машины" (стр. 36).
   
   "Бесы" России стремятся разрушить весь мир.

"Большевизм" и "коммунизм"

(из психологии русской революции)

   Из предыдущего видно, что "большевизм" в русской революции должен был оказаться явлением несравненно более широким, чем "коммунизм". Коммунизм чужд и непонятен огромной массе населения, между тем как большевизм как психологическое явление, как настроение революционности мог захватить огромную массу городского и сельского населения.
   Временное Российское Правительство с первых дней революции и вплоть до октябрьского переворота 1917 г. систематически подготовляло успех "большевизма". Попавши сразу в плен Петроградского совдепа, не нашедши в себе смелости расправиться с вожаками большевизма по тем методам, которые применяют последние, оно с непростительною неосторожностью разрушало всю административную организацию царского периода, оставляя вместо неё либо пустое место, либо неподготовленных, неопытных людей. В то же время происходило разложение армии армейскими комитетами, митингами, братаньем, а главное, упорной пропагандою мира. Большевики сознательно направили усилия своей преступной демагогии в солдатскую массу и достигли верного успеха. Вкусившие прелесть безнаказанной разнузданности, освободившиеся от чувства дисциплины и долга по отношению к родине, солдаты превратились в распространителей идей "большевизма", так как они его могли понять. Разумеется, не "коммунизм" проповедовали они в деревнях, куда вернулись с фронта, а систему безначальности и самоуправства. Так поняли они сущность советского строя. Долой войну, долой налоги, долой начальство, долой вообще все обязанности! Вот идеология большевиков первой формации.
   После октябрьского переворота число адептов большевизма значительно увеличилось. Кроме пропаганды безначалия, с фронта большевизм принёс в деревню лозунги: "захватывай землю", "грабь награбленное". Был ли это коммунизм? Конечно, нет. Опять те же хищные революционные инстинкты, то же отрешение от правовой сдерживающей психологии в пользу безудержного разгула.
   Нечего говорить о городских массах. Правда, здесь, среди сознательной части рабочих, могло быть искреннее увлечение идеями коммунизма, но преобладающим было, однако, всё же хищничество дележа и захвата.
   Представим себе, что "большевизм" проник в Америку. Пролетариат Соединённых Штатов мог бы, разумеется, выделить из своей среды сознательных коммунистов. Но их было бы недостаточно для разрушения капиталистического строя и буржуазного государства. Американские коммунисты привлекли бы, быть может, на помощь негров . Эти последние, конечно, не были бы уже "коммунистами", но они оказались бы не менее "доброкачественными" большевиками, чем кронштадтские матросы и сельская беднота.
   Коммунизм в Китае был бы совершенно беспочвенным, но он породил бы миллионы "большевиков" из хунхузов, рикш и кули, которые охотно обрушились бы прежде всего против иностранных концессионеров, а потом против своих генерал-губернаторов и полицейских, усмиряющих граждан китайской республики кнутами и бамбуками.
   Что могло быть противопоставлено "большевизму" в этом широком смысле? Если бы русская интеллигенция не была так оторвана от народа, если бы между нею и крестьянством или городским населением существовали большая связь и взаимное понимание, большевизм можно было бы парализовать. Но этого не было. Самоуправления земские и городские были всегда цензовыми и по составу, и по духу. Новые демократические, послереволюционные, не успели привиться. К тому же они были наполнены теми же чуждыми народу интеллигентами, только из левых партий. Это мало меняло дело. Учреждения эти не стали ближе к народу только от того, что они представляли левые политические течения, и октябрьская революция безжалостно и бесследно смела все земства, не вызвав никакого сожаления в крестьянстве.
   Суд? Он нужен народу. Но суд в деревне был в высшей степени неудовлетворительным, и революция противопоставила ему самосуд. А суд в городе отличался либо медлительностью производства (окружной суд), либо торопливостью и недостаточною чуткостью (мировой суд, построенный на идее судебного невмешательства в процесс). Во всём старый строй оказался отставшим и грешным. Населению нечего было любить. Заразившись духом революционности, оно охотнее всего поддавалось настроению "большевизма". Революционный город и безразличное ко всему "интеллигентскому" крестьянство, устраивавшее свою жизнь и не жалевшее о разрушениях в городах, обеспечивали победу большевизма.
   Кто оставался в стороне от этого победного шествия большевиков? Крупная буржуазия из классовых интересов, но её -- капля в море; офицерство, угнетённое и озлобленное безжалостными преследованиями и зверскими расправами, -- но оно было рассеяно и неорганизованно; наконец, интеллигенция, жаждавшая правового государства и демократических начал управления, возмущённая насилиями и издевательством над человеческою личностью и над свободами, -- но она не находила никакого сочувствия в населении, которое не воспользовалось "свободами", потому что интеллигентские свободы печати, слова, совести ему не нужны.
   Против большевизма боролись ещё и все те, кто видел в нём, несколько преувеличенно, создание немецкой интриги, но совершенно правильно -- союзника немцев в деле поражения России. Брестский мир вызывал краску стыда за позор великого государства, но и это было чуждо некультурному народу. Что понимал он в задачах Великой России и её международном положении? Война была народной по размаху, но не по сознанию.
   Но если "большевизм" не встречал противодействия, как система, и даже имел успех, как "настроение", то лишь до тех пор, пока он не расстроил вконец народного хозяйства. Лишь только город стал голодать, деревня обираться, железная дорога останавливаться, а ложь обещанного мира обнаруживаться -- стали крепнуть и антибольшевистские силы.
   Во главе движения должны были стать буржуазные круги, умеренные социалистические партии и офицерство.
   Что могло обеспечить им успех?
   Разрушению большевизма должно было быть противопоставлено экономическое возрождение страны. Укрепление финансов и улучшение снабжения -- вот что могло показать народу реальное превосходство антибольшевистских сил. Для этого необходима была быстрота свержения большевизма, скорейшая ликвидация гражданской войны -- только тогда можно было приступить к творчеству.
   Какие методы могли обеспечить успех?
   Торжество большевизма основано было на том, что он предоставлял свободу всем революционным порывам. Искоренение коммунизма не должно было непременно сопровождаться ликвидацией всех прочих последствий революции. В частности, народу необходимо было оставить свободное устройство своей местной жизни, лишь направляя, а не насилуя его волю.
   Революция должна быть признана, свержение большевизма не может быть реставрацией.

Глава II.
Антибольшевизм и его подпольная работа

   Русская революционная интеллигенция к концу прошлого века решительно раскололась на два лагеря: идеалистов (народников) и материалистов (марксистов).
   Эти два течения казались непримиримыми. Одни считали человеческую волю решающим фактором истории, верили в террор как систему устранения вредных лиц, верили в способность человека ускорить прогресс, устроить земной рай. Капитализм не представлялся им необходимой ступенью экономического развития, и они считали возможным немедленно уничтожить частную собственность, особенно на землю. Отсюда пошли социалисты-революционеры с их лозунгом: "В борьбе обретёшь ты право своё" -- и опорой на крестьянство и земельный передел .
   Другие признавали решающее значение экономических факторов, ставили прогресс в зависимость от общих хозяйственных условий и отводили лишь второстепенное место личности. Экономика делит население на классы, капитализм создаёт наиболее сознательный и наиболее пригодный для революционных действий рабочий класс , и именно от него, от его силы и сознательности, зависит темп общественного прогресса. Но социальное благополучие предполагает, как непременное условие, развитую крупную промышленность .
   К какому же из этих течений примыкают большевики? Их яркою особенностью является идеологический синкретизм.

Большевики ограбили эсеров

   Большевики -- социал-демократы. Их база -- пролетариат и общественный крупный капитал. Но они отнюдь не последователи экономического материализма в его чистом виде. Они исходят из положения, что человек может ускорить экономическую и социальную эволюцию, властно вмешавшись в события. Они верят поэтому и в террор, правда, в изменённом и, можно сказать, усиленном виде, в террор массовый. Идеология большевиков смешанная.
   Смешанною является и их экономическая программа. Считая необходимым максимальное объединение и развитие промышленности в формах крупного производства, большевики легко отказались от всяких сомнений в отношении форм землевладения. Они не усмотрели никакой опасности в переходе всех земель в руки крестьянства и, следовательно, господстве мелкого землевладения. Очевидная политическая выгода этого решения -- возможность привлечь на свою сторону преобладающую по численности массу населения -- представлялась вождям большевиков более важной, чем экономические невыгоды раздробления крупных имений.
   Благодаря такому соединению непримиримых, казалось, течений мысли и программ большевикам удалось создать себе большинство не только среди социал-демократов, но и во всей революционной русской демократии.
   Программа большевиков безжалостно ограбила эсеров. Последние упустили из своих рук крестьянство. Партия эсеров стала походить на армию, в которой остался только офицерский состав.

Социалисты в стане противников большевизма

   Эсеры были единственною из социалистических партий, которая могла соперничать с большевиками по популярности, и, когда победа последних нанесла им сокрушительный удар, между двумя крайними течениями, "большевистским" и "буржуазным", оказалось почти совершенно пустое место. Союз возрождения -- это скорее союз лиц, чем союз партий. Для огромной массы населения оттенки, различающие "социалистов", непонятны. Свержение большевиков означает поражение социалистов вообще. Это народ поймёт. Но замена одной породы социалистов другою -- это какая-то игра, смысл которой для здравого ума крестьянина непостижим.
   Оказавшись в стане противников большевизма, горячо осуждая его методы и антидемократические меры, эсеры и прочие умеренные социалисты, если бы они оценили реальное соотношение сил, должны были бы пойти на уступки в своих программных положениях и предоставить господствующее место буржуазным политическим партиям.
   Как подпольные деятели эсеры незаменимы; как администраторы и работники они, за малыми исключениями, никуда не годны. Но буржуазия не должна была бы, в свою очередь, отталкивать от себя умеренные социалистические элементы. У них есть то, чего не хватает у политических деятелей буржуазии, -- энтузиазм. После некоторого опыта умеренные социалистические деятели (правые эсеры, меньшевики, плехановцы, народные социалисты) выдвинули бы ряд незаменимых политических деятелей, если не совсем практичных и расторопных, то зато чистоплотных и внимательных к населению. Борьба с большевизмом общим фронтом буржуазных партий, как руководящих политикой, и умеренно-социалистических, как вспомогательных, -- вот что, с моей точки зрения, было бы наиболее опасным для большевизма.

Враги со всех сторон

   Несмотря на своё торжество, большевизм никогда не чувствовал себя достаточно прочным. Его окружали внутренние и внешние враги. Официальные газеты весны 1918 г., времени, непосредственно предшествовавшего перевороту в Сибири, дают много материала, освещающего тогдашнее положение советской России.
   В No 98 "Известий Центрального исполнительного комитета Советов крестьянских, рабочих, солдатских и казачьих депутатов" (18 мая) известный Стеклов (Нахамкес) пишет:
   
   "Положение тяжёлое, что и говорить. И мы, активные деятели и сторонники советской власти, меньше других скрываем от себя серьёзность положения.
   Разруха, разброд, неустройство осаждают нас со всех сторон; явные и тайные препятствия, открытый и скрытый саботаж всячески мешают наладить нормальную жизнь страны, а тем более увеличить производительные силы её в ближайшее время.
   Внутренний непримиримый смертельный враг (черносотенцы, либералы, социал-предатели) подсиживает и караулит".
   
   В мае 1918 г. все социалисты, не примыкавшие к большевикам, считались "социал-предателями", сочувствовавшими реакционерам в их замыслах свергнуть большевизм. Кого же могли они повести за собою против "народной власти"? Смертельные враги большевиков не скрывались; они были и среди крестьян, и среди рабочих.

"Ненавистные богатеи"

   В тех же "Известиях" (No 93) народный комиссар продовольствия, "товарищ" Цурюпа по поводу борьбы с голодом говорит: "Главный виновник нашего голода -- деревенская буржуазия, всеми силами задерживающая хлеб в деревне. Обеспеченное богатое крестьянство не нуждается в продаже хлеба.
   Мы будем посылать в деревни вооружённые отряды, которые оружием заставят богатеев-мужиков продавать хлеб" .
   Далее Цурюпа характеризует тяжесть борьбы и приводит пример из последней практики: "Отряд вооружённых солдат, прибывший в деревню для извлечения хлеба от крестьян, был встречен пулемётным огнём. Деревня была окружена проволочным заграждением. Солдатам пришлось окопаться, но вскоре отряд был окружён крестьянами. Одному из солдат удалось бежать на соседнюю станцию и вызвать подкрепление" .
   Зажиточное крестьянство, так называемые "богатеи", -- первый и могущественный враг большевиков. Чтобы оценить, насколько это серьёзный враг, нужно припомнить процесс расхищения земли. Его отлично изобразила газета Горького "Новая жизнь" в одном из обзоров, относившихся к 1917 г. В статье Пилецкого "Земельный вопрос и революция" (от 31 декабря 1917 г.) указывается, что предоставление деревне самой разрешить земельный вопрос привело к усилению зажиточных элементов.
   
   "Сплошь и рядом львиную долю в поместьях захватывали себе наиболее богатые слои крестьянства, делили по лошадям, по наделам, т.е. тот получал больше, кто много имеет. В лесных местностях начались самовольные порубки, и тут опять сильные захватили большую и лучшую часть.
   Богатые слои крестьянства решительно начинают выступать на первый план. По деревням широкою волною разлилось винокурение, дававшее винокурам чудовищные барыши. В деревне накопились, конечно, в верхних, зажиточных кругах, миллиарды буржуазных денег (по приблизительным расчётам, до 10 миллиардов рублей). Иными словами, за период революции процесс расслоения деревни пошёл ещё глубже и дальше, чем раньше: богатые стали относительно ещё богаче.
   Верхи деревни, значительно окрепшие и сознательные, вместе с городским мещанством всё решительнее отталкиваются от революции. Низы вместе с пролетариатом, малоопытные и слабо развитые, идут под знаменем утопий и иллюзий, выставляя лозунги всеобщего поравнения и социальной революции. Конфликт неизбежен, если более сознательные части с одной и с другой стороны не придут к соглашению. Но при конфликте поражение революции почти неизбежно. Тогда земельный вопрос будет разрешён так, как он сплошь и рядом самочинно решается теперь: закреплением мелкой и средней сельской буржуазии и превращением России в мелкобуржуазную республику, на манер Франции".
   

Настроение сибирского крестьянства

   В самый разгар большевизма, "в расцвете укрепления советской власти", когда по всей Сибири шло уничтожение земских учреждений и насаждение совдепов, редакция "Земской Деревни" запросила своих читателей о жизни волостных земств и учреждений, заменивших при большевиках земство.
   В числе вопросов анкеты последним, 16-м, пунктом поставлен следующий: "Отношение деревни к современной политической власти (в центре и на местах), взгляд на большевиков, отношение к другим социалистическим партиям, замечаются ли монархические симпатии и среди каких кругов населения (старики, бабы, молодёжь)".
   Все ответы помечены числами от 8 до 15 мая 1918 г., следовательно, в такое время, когда казалось, что большевизм занял прочные позиции.
   Из 102 ответов больше четверти, вероятно, по тем же политическим причинам, из-за которых молчит до сих пор значительная часть русского населения, не ответили на вопрос об отношении к большевикам. Зато другие дали интересный материал, обзор которого был напечатан в "Сибирском Вестнике" за 8 октября 1918 года.
   В пользу большевиков дано только 7 ответов. Из них три безусловно восхваляют советскую власть. Приведём их полностью. "Большинство примыкает к большевикам, разных разногласий нет". -- "Благоприятное, и довольны правлением большевизма большинство" . -- "Хорошо, к другим партиям недоброжелательно, о монархии нет и речи" . Четвёртый сторонник советской власти даёт подробный ответ, и картина отношения деревни к большевикам получается уже иная, чем из кратких ответов предыдущих корреспондентов. Он пишет: "Взгляд на большевиков в начале января был очень неблагоприятный ввиду ложной агитации, но в настоящее время взгляд на большевиков самый благоприятный, и, кроме того, возвратившиеся с фронта солдаты разъясняют хорошие отзывы о большевиках. Другие партии совершенно, по темноте своей, не знают, монархических симпатий не замечается, хотя действительно некоторые старики и старые бабы говорят, что как жить без царя, что это уж конец света".
   Ссылку на стариков, "более глупых и тёмных", которые "вспоминают царя" и имеют "презрение к большевикам", находим в пятой анкете, но зато, по словам отвечающего, "молодое население всё симпатизирует современной власти". Остальные два сторонника советской власти дают очень уклончивые ответы: "Деревня к современной власти относится ничего, взгляд на большевиков тоже ничего" .
   В восемнадцати анкетах, что составляет 25% от общего числа, можно отметить как основную мысль безразличное отношение к советской власти большинства деревенского населения, но в части ответов, именно в восьми, имеются также указания, что на общем фоне безразличия уже произошли разделения во взглядах на советскую власть. Среди отдельных групп населения выделяются группы "стариков и баб", которые ненавидят большевиков, и группа молодёжи, особенно "солдат с фронта", всецело тяготеющих к большевизму и советской власти.
   В десяти ответах находим, как определение отношения к советской власти, такие слова: "безразличное", "неопределённое", "безучастное". Некоторые дают пояснения своей основной мысли; приведём наиболее характерные. "Отношение к власти безучастное, -- пишет гражданин Тюменского уезда. -- Для деревни безразлично, какая бы власть ни была, лишь была бы справедливость. Лишь среди солдат и приезжих на жительство из России замечается тяготение к большевизму" . В другом ответе находим: "Население волости безучастно смотрит на все, как на большевиков, так и на другие социалистические партии. Большевиками наша волость была обложена на 4000 руб., но мы до сих пор не заплатили денег, предлагали взять с имущего класса волости. После обложения контрибуцией замечается опасение, чтобы с имущего не перешли на неимущий".
   Крестьянские ответы характерны тем, что, наряду с безразличием к власти, имеется определённая боязнь всяких налогов. "Крестьяне-то судят, что будет, то будь, только бы дали земли вдоволь, да поменьше было налогу, а в партиях мы разобраться не можем. Старики и бабы боятся большевиков, а молодые большевиков выхваляют". Другой корреспондент пишет: "Нашей деревне всё равно, хоть какая хочешь будь власть, но только чтобы нам, крестьянам-хлебопашцам, не было никакого притеснения со стороны правительств. Но солдатам большевики лучше за то, что войну прикончили и их домой отпустили, но на каких условиях война кончена, нашей деревне неизвестно ничего, и мы программов никаких партиев не знаем; монархической симпатии не замечается в нашей деревне".
   Тесная связь деревенского большевика с фронтовыми солдатами отмечается во многих ответах. Одни прямо указывают: "Солдаты придерживаются большевизма, а остальное население более склонно к революционному строю". Или: "Власти советов придерживаются большей частью пришедшие с фронта солдаты".
   В остальных сорока семи ответах, что составляет 65% общего числа, отмечается определённое отрицательное отношение к большевизму и советской власти. Выражения, коими определяется отношение к власти, чрезвычайно разнообразны; так, во многих ответах говорится о "недоверии", в других указывается на "неприязненное", "отрицательное", "плохое" отношение. В десяти случаях видна открытая вражда и злоба к советской власти. "Население так напугано, что никому не доверяет". -- "Всё ещё будто чего-то ждут, на более хорошее надежда потеряна".
   Корреспондент из Тарского уезда пишет: "Деревни волости относятся к большевистской власти с недоверием и презрением". "Взгляды на большевиков суровые" , -- отмечает корреспондент-крестьянин. Другой на вопросы анкеты об отношении к власти делает краткую пометку: "не важен", а к следующему пункту вопроса о взгляде на большевиков добавляет -- "то же". "Взгляд на большевиков неприятный". Поэтически настроенный корреспондент указывает: "Отношение и взгляды к современной политической партии носят характер с искрой негодования". Из Ишимского уезда пишут: "Взгляд на большевиков прямо отвратительный. Население к другим социалистическим партиям относится без внимания. Одно только теперь население ждёт, когда их избавят от большевиков" .
   Даже беглый обзор анкеты даёт право сказать, что большевизм не захватил широких масс деревенского населения.

Враги среди рабочих

   Далеко не все рабочие -- революционеры. Многие безразлично относятся к политике и хотят одного: быть сытыми. Другие лишены революционного темперамента и охотно примыкают к более умеренным элементам.
   Среди этих рабочих антибольшевистская пропаганда имеет большой успех. Насколько серьёзны были волнения среди рабочих к весне 1918 г., показывают постоянные заметки в официальных советских органах об осложнениях в крупных промышленных центрах. В одном из номеров "Известий", полученных незадолго до восстания в Омске (No 102) и относящихся ко второй половине мая, отведено много места событиям в Петрограде и в Сормове.
   Народный комиссар Луначарский по прибытии из Петрограда в Москву дал интервью, в котором говорит: "Петроград только что пережил тяжёлые дни: с одной стороны -- продовольственный кризис, с другой -- усиленная погромная агитация правых с. р. (эсеров) на заводах и фабриках и, наконец, контрреволюционная деятельность некоторых офицеров флота, в особенности из состава минной эскадры".
   Луначарский подтверждает, что на рабочих действовали и голод, и пропаганда.
   В Сормове (Нижегородской губ.), одном из крупнейших промышленных центров, большевики потерпели поражение на выборах в совдеп. Победили меньшевики. Командированный в Сормово из центра "товарищ" Раскольников с негодованием рассказывает в газете, что "в период напряжённой творчески-созидательной работы меньшевикам удаётся вызвать на заводе, переживающем кризис, губительную в данном случае забастовку".
   Раскольников объясняет и причины успеха меньшевиков. "Нужно отдать справедливость, что массы вовсе не идут за меньшевиками, совершенно не усваивают их политических взглядов, и лишь под давлением продовольственного кризиса временно подпадают под влияние их демагогии, спекулирующей на инстинктах голодной толпы".
   Опять то же -- голод и пропаганда ("демагогия"),
   В чём заключалась "демагогия" меньшевиков, мы узнаем из других газет. Так, например, петроградский "Наш Век" (28 марта 1918 г.) даёт отчёт о собрании фабрично-заводских уполномоченных Петрограда. Вот о чём здесь говорили докладчики и резолюция.
   
   "Позорный мир, голод, неумело ведущаяся эвакуация, полная дезорганизация фабрично-заводской жизни -- всё это обрушилось на рабочих. Профессиональные союзы утратили самостоятельность и независимость и уже не организуют борьбы в защиту прав рабочих.
   На улицах и в домах, днём и ночью происходят убийства. Убивают не только грабителей. Убивают не врагов народа, а мирных граждан -- рабочих, крестьян, студентов. Убивают без суда, без следствия.
   Мы, представители рабочего класса, -- говорится в резолюции, -- перед лицом всей России и всего мира заявляем, что эти убийства позорят честь революции. Мы с отвращением и с негодованием отметаем от себя ответственность за эти кровавые дела. Мы призываем рабочих и честных людей присоединиться к нашему возмущению. Мы протестуем и требуем открытого суда над всеми, совершающими зверства и убийства".
   

Горнозаводские рабочие

   Если так говорили рабочие Петрограда, то тем резче должны были относиться к большевикам рабочие горнозаводские, особенностью быта которых является оригинальное сочетание фабрично-заводского труда с сельским хозяйством. Горнозаводские рабочие -- это пролетариат с буржуазным обиходом. Они работают на других, но обладают и своим маленьким капиталом-хозяйством. Таковы воткинцы, ижевцы и многие другие рабочие Урала. Большевизм вторгся в их среду, как начало непонятное, чуждое и отвратительное, разрушающее их замкнутую, спокойную, патриархальную жизнь. Коммуна стала так ненавистна этим рабочим, что они подымались против неё самостоятельно, без посторонней агитации, и дрались отчаянно и до последнего.

Буржуазные враги

   Разложение армии и Брестский мир казались русской интеллигенции таким предательством, что она почти целиком, даже с левыми эсерами, отшатнулась от советской власти и отдала себя в распоряжение тех, кто подготовлял борьбу с большевиками. Поруганное и выброшенное на улицу офицерство составляло главные кадры сознательных и воинственно настроенных противников большевизма. Чиновничество, менее воинственное, склонное к компромиссам, сочувствовало, но не участвовало в агрессивных замыслах.
   Зато настоящая буржуазия: представители промышленного, денежного и земельного капитала -- была поглощена планами восстания и повсюду, внутри и вне страны, подготовляла вооружённое выступление. Гражданская война в России началась немедленно после Октябрьского переворота. Сначала в Москве и под Петроградом, потом на Дону, на Украине, в станицах Оренбургского и Уральского войск, в Забайкалье -- очаги восстаний не угасали. Средства откуда-то приходили. Нетрудно догадаться об их источниках.

Руководящий центр

   Нити заговора против советской власти сосредоточились в руках генерала Алексеева, преемником которого явился потом Деникин. Генерал Алексеев разослал своих гонцов во все концы России, вплоть до Харбина и Владивостока. Среди этих гонцов были видные военные деятели, которые сумели сорганизовать офицерство во всех крупных городах, составив план общего и местных выступлений.
   Ещё с марта 1918 г. во всех городах Сибири начались нападения на склады оружия и цейхгаузы и систематическое их ограбление. Это выполнялось офицерскими организациями.
   Но успех выступления требовал не одного только военного, но и более широкого политического и административного руководства. Нужен был определённый план организации власти, административного устройства, экономических мероприятий, но в этом отношении ни у одной из политических организаций не было ещё ничего цельного и продуманного. Сибирь, как мы увидим впоследствии, оказалась сравнительно в более благоприятном положении: она имела наготове "Сибирское Правительство", которое, больше как лозунг, чем как реальная величина, возглавило движение, когда началось свержение большевизма. Однако отсутствие определённой директивы из одного российского центра, вызванное, главным образом, случайностью выступления, начатого чехами, сказалось сейчас же, как только движение распространилось за пределы Азиатской России. Явилось несколько претендентов на власть. Действия политических партий оказались несогласованными. Всё движение приобрело характер хаотического.

Деятельность эсеров и кооперация

   Из политических организаций наибольшую активность проявляли социалисты-революционеры. На Волге они успешно агитировали в пользу Учредительного Собрания, в Сибири -- в пользу Сибирского Правительства.
   Эсеры захватили в свои руки почти всю потребительскую кооперацию, и это помогало им подготовлять восстание против советской власти. Кооперация, в руководящих центрах которой были, по большей части, социалисты-революционеры, стала особенно оппозиционной после опубликования проекта закона о реорганизации кооперации.
   Этот проект состоял из четырёх кратких статей:
   Кооперация всех видов национализируется;
   Все граждане должны быть прикреплены к одному из распределительных пунктов;
   Все товары и продукты первой необходимости должны быть взяты на учёт и распределяться по общеустановленной норме и системе;
   Частная собственность упраздняется совсем.
   Функции кооперативных организаций впредь представлялись в следующем виде:
   Кредитная кооперация должна остаться в виде филиального отделения единого национального банка и заниматься чисто денежными операциями, в виде приёма вкладов и выдачи ссуд;
   Все лавки потребительской кооперации перешли бы в ведение местных советов народного хозяйства, чтобы исполнять роль распределительных пунктов при них ("Трудовая Сибирь").
   Авторство этого законопроекта принадлежало совету народного хозяйства. Народные комиссары не одобрили проекта. Но на местах в ту пору мало считались с центром и начали поход против кооперации. Омский "воевода" Косырев нередко говорил, что он лучше московских комиссаров знает, что надо и чего не надо делать.
   Московский комиссар Цурюпа жалуется, что "местные советы часто вместо того, чтобы прийти нам на помощь, своими распоряжениями только мешают делу" ("Известия", No 93).

Шансы антибольшевизма в Сибири к лету 1918 года

   Всё, что так сильно возмущало широкие круги населения в Европейской России, в Сибири давало себя знать очень слабо. Голода здесь не было. Зверских расправ было мало; во всяком случае террора Сибирь почти не переживала. Кронштадтские матросы успели нанести визиты только Тюмени и Омску. Тяжесть Брестского мира Сибири была мало понятна. Продовольственные отряды ещё не приходили в сибирскую деревню. Местные совдепы во многих районах, за отсутствием собственных большевиков и неприбытием их извне по дальности расстояний, были вовсе не большевистские. В Тобольской губернии Березовский совдеп объединён был только одной идеей -- сместить исправника, владычествовавшего там несколько десятилетий. Приветственная телеграмма Березовского совдепа Тюменскому заключала в себе выражение надежды на скорое открытие Учредительного Собрания. Это было после разгона Учредительного Собрания большевиками, и Тюмень ответила Берёзову краткою телеграммою: "Дураки".
   В общем, к лету 1918 г. Сибирь ещё не была подготовлена к свержению большевиков. Ни крестьяне, ни тем более рабочие не могли к тому времени проникнуться враждебным к большевизму настроением. Не могло его чувствовать и казачество, весьма мало отличающееся в Сибири от старожилов-крестьян.
   Восстание против большевизма могло захватить только поверхность -- городское мещанство, но это элемент наименее надёжный в борьбе.
   Сила антибольшевиков заключалась поэтому главным образом в слабости самих большевиков. Коммунизм в Сибири немыслим. Большевики держались только на поверхности, не проникая вглубь. Но рисковать выступлением, пока оно не началось в Европейской России, было неблагоразумно. Слабо населённая и лишённая промышленности, окраина была бы не в состоянии справиться с взятою ею на себя задачею.

Красная армия

   Сравнительная лёгкость всех наступательных планов проистекала из военного бессилия большевиков. Ещё в январе 1918 г. ими было объявлено о роспуске регулярной армии и об организации "рабоче-крестьянской армии на началах добровольческих и при условии рекомендации добровольцев как сознательных сторонников советской власти".
   В Сибири, где я мог наблюдать за развитием красной армии, оно происходило крайне неудачно, и если бы не военнопленные и не латыши, которые в Омске составляли видный элемент в советских учреждениях, то красный гарнизон был бы совсем бессилен. Подслушивавшие в день чешского выступления телефонные разговоры слышали язык немецкий и латышский.
   Но военнопленных, склонных работать с большевиками, было не так уж много, хотя в это время для привлечения их и издавалась большевистская газета на немецком языке "Wahrheit" -- "Правда", разъяснявшая смысл переворота в России как начала мировой революции. Русские же красноармейцы были до того распушены, что спали на часах возле складов оружия, и у них из-под носа вывозили пулемёты и ружья.

Неожиданные враги

   Виновниками преждевременного выступления против большевиков были чехи. Общая численность чехо-войск к весне 1918 г. определялась цифрою около 40 тысяч. Объединённое идеей восстановления свободы старой Чехии, непримиримо враждебное к германизму войско готово было продолжать борьбу. В России это представлялось невозможным, и союзники решили перевести три чешские дивизии на западный фронт, во Францию. Для этого надо было сосредоточиться во Владивостоке.
   Проезд чехов на восток не встречал сначала особенных затруднений. Правда, в каждом городе приходилось вести переговоры с местными совдепами, независимо от переговоров в центре и переговоров с соседними совдепами, потому что "федерации" советских республик блистали тогда анархическою несогласованностью действий. Но в то время как шли переговоры, чешские эшелоны подвигались, и голова длинной ленты уже достигла Владивостока, когда большевики, под давлением немцев, решили остановить чехов.
   Между тем чехи раскинулись на огромном пространстве. Наиболее западные части несколько мешкали ввиду предполагавшейся переброски их на север, к Архангельску, куда удобнее было подать часть транспортных средств. Эшелонами, находившимися к западу от Новониколаевска, командовал Чечек, эшелонами между Новониколаевском и Байкалом -- Гайда, а наиболее восточными -- генерал Дитерихс.
   Разбросанность эшелонов ставила чехов в очень тяжёлые условия. В случае нападения большевиков им пришлось бы или позорно разоружиться, или пробиваться силою на протяжении семи тысяч вёрст. К тому времени, когда проявилось явно враждебное отношение Москвы к чехам, последние успели завязать тесные отношения с сибирской кооперацией, принявшей на себя снабжение эшелонов продовольствием и фуражом, а через потребительскую кооперацию, почти сплошь эсеровскую по составу, чехи связались с подпольными антибольшевистскими организациями. Выступление чехов произошло, таким образом, неожиданно и для них, и для всех врагов большевизма. Как думали тогда, это была счастливая звезда Сибири, и чехов встретили, как Богом посланных избавителей.

Русские военные силы

   В момент выступления чехов к ним, кроме офицерских организаций, присоединились очень скоро и другие силы. На Волге образовалась народная армия, почти сплошь состоявшая из интеллигентной молодёжи и даже пожилых общественных деятелей. На оренбургском направлении вышел Дутов с неразложившимися частями казаков, на Дальнем Востоке чехов встретили отряды Семёнова.
   Наименьшим доверием пользовались последние. В народную армию привлекала идея борьбы за Учредительное Собрание и свободу. Дутов был известен и раньше как атаман и офицер Генерального штаба. Семёнов был случайной фигурой. К нему не стекались общественные деятели, как это было в Новочеркасске у донских атаманов. За ним не шло и солидной массы забайкальского казачества, подобно тому как за Дутовым шли оренбуржцы (правда, далеко не единодушно к нему расположенные). Семёнову сразу пришлось работать с элементом авантюристическим, питаться помощью иностранцев (японцев и отчасти французов) и не гнушаться случайной добычей.
   Во главе всех русских военных сил встал тоже случайный человек, полковник Гришин, который жил под конспиративной фамилией Алмазова.
   Гришин-Алмазов вместе с П. Михайловым, членом Учредительного Собрания (оба погибли в 1919 г.: один от большевиков, другой от семёновцев), изъездили все города Сибири и повсюду вносили систему и единство плана в кустарно формировавшиеся офицерские организации. В этом деле требовалось много смелости ввиду подозрительной бдительности большевиков, не раз нападавших на следы организации, а ещё больше такта -- ввиду разнородности политического состава организаций.
   Гришин-Алмазов сообщал мне как-то, что когда он приехал в Омск, то тамошнее офицерство с возмущением рассказывало, как на вопрос: "Кто станет у власти после переворота?" -- был дан отчёт: "Вы спросите местный комитет социалистов-революционеров". Надо заметить, что во главе омской организации стоял полковник Иванов, назвавший себя Риновым, который служил в Туркестане в военной администрации, на должности начальника уезда, что равносильно полицейской должности исправника. Потом Иванов был помощником военного губернатора. Человеку с таким прошлым, при всей его гибкости, трудно было усвоить свою подчинённость партии социалистов-революционеров. Гришин-Алмазов умел найти примиряющую среднюю линию и привлечь Иванова и других, склонявшихся на сторону более правых группировок (Дальневосточного комитета), под знамя Сибирского Правительства.

Бело-зелёный флаг

   Для успеха всякого военного выступления нужна не только ненависть к существующему, но и определённость стремлений, ясность положительной задачи.
   На Волге такою задачею было поставлено восстановление Учредительного Собрания. В Сибири -- объединяющим лозунгом явилось "Сибирское Правительство". От имени этого правительства действовал Гришин-Алмазов. С полномочиями Сибирского Правительства приезжали в разные города Сибири гражданские эмиссары. С именем Сибирского Правительства связывалось представление об автономии Сибири, и в этом представлении объединялись люди различных партий и убеждений. Как отрицательная задача выступления -- свергнуть большевизм, так и положительная -- обеспечить самоуправление Сибири -- не носили ни разногласий, ни партийности.
   Бело-зелёный флаг -- эмблема снегов и лесов сибирских -- взвился гордо и радостно и был встречен с бодрыми надеждами и любовью.

Быстрота, единение, верность

   Сибирь в своей основной массе большевизмом не заразилась. Он протянулся красною ленточкою вдоль линии железной дороги, не проникнув вглубь. Но зато Сибирь не успела проникнуться и достаточным сознанием непригодности для неё большевистского строя.
   Что же могло обеспечить успех движения?
   Если 40 тысяч чехов решили бороться до конца, если все враждебные большевизму силы солидаризировались, то можно было рискнуть. Казалось невероятным, чтобы чехословацкая армия могла внезапно оставить фронт, была уверенность, что подобное беспримерное предательство невозможно. Казалось также, что ни одна политическая партия не решится вести борьбу против другой, тормозя работу власти, оспаривая шкуру медведя раньше, чем медведь убит.
   Успех зависел от быстроты движения, единения и верности принятым обязательствам.

Глава III.
Сибирское правительство

   Идея сибирской автономии, которая породила Сибирскую Областную Думу, давно была затаённой мыслью лучших сынов Сибири. Она является плотью от плоти и кровью от крови того социально-политического течения общественной мысли начала второй половины XIX в., которое именуется в истории "областничеством". Областнические тенденции этих первых граждан Сибири были сначала неопределённым стремлением к лучшему устройству Сибири вообще: к просвещению её, к развитию её производительных сил, к раскрепощению личности сибиряка от административного гнёта, тяготевшего над страной, к улучшению положения туземцев Сибири, находившихся в экономической кабале у хищнических элементов и под тяжёлым административным прессом.
   Видную роль в истории сибирского областничества сыграло казачество.

Дело о "сибирском сепаратизме"

   Среди лиц, привлечённых в 1865 г. по так называемому делу "о сибирском сепаратизме", было немало казаков: отставной хорунжий Сибирского казачьего войска Григорий Николаевич Потанин, есаул того же войска Усов, хорунжий Шайтанов и др. Они наряду с H.М. Ядринцевым, С.С. Шашковым, Д.Л. Кузнецовым и др. составили в сибирских городах "Общество независимости Сибири", они же выпустили воззвание "Сибирским патриотам", где доказывалась необходимость и возможность создания из Сибири экономически самостоятельной страны. "Мы, сибиряки, братски подаём руку российским патриотам для совокупной борьбы с нашим врагом. По окончании её Сибирь должна будет созвать своё народное собрание , определить свои будущие отношения к России -- это её неотъемлемое право", -- говорится, между прочим, в этом воззвании "Сибирским патриотам". Оканчивалось оно следующим призывом: "Да здравствует Сибирь свободная... от гор Уральских до берегов Восточного океана".
   В 1864 г. в г. Омске были обнаружены названные прокламации, из которых одну занёс в корпус кадет, не сознавая, что это недозволительная политическая вещь. Корпусное начальство нашло прокламацию у кадета и передало её жандармам. Было назначено следствие, последовал ряд обысков в квартире казачьего офицера Усова и у его друзей в Томске; затем последователи аресты лиц, имена которых были найдены в захваченной переписке, также в Красноярске и Иркутске. При обыске в одной квартире в Иркутске была найдена другая прокламация. Более десятка молодых людей было арестовано и свезено в Омск, где была образована следственная комиссия. Громко пронеслось по сибирским городам известие о деле, которое преувеличенно было названо: "Дело о злоумышленниках, возымевших намерение отделить Сибирь от России и основать в ней республику на манер Северо-Американских Штатов".
   В результате пострадали лучшие граждане Сибири. Первым мучеником идеи сибирской самостоятельности и первым автором мысли о Сибирской Областной Думе был Григорий Николаевич Потанин.
   Наступившая вскоре общая эпоха реакции не благоприятствовала новому пробуждению идеи автономии Сибири. С идеей областничества сжились только группы идеологов этого социально-политического течения, оставшиеся верными ей до самых последних дней своих. Широкого отклика эта идея долгое время не находила в среде сибирского населения. Но идея областничества, как идея, несомненно, демократического происхождения, встречала сочувствие и среди случайных гостей Сибири, демократически настроенных, хотя и идущих иными путями к счастью народа, к установлению основ народоправства. Защитниками идеи областничества, сибирской автономии, являлись такие лица из старых народовольцев, как Ф. В. Волховский, С. Л. Чудновский, С. П. Швецов и др.
   В 1917 г., после революции, идеи областничества стали пользоваться большим успехом и нашли поддержку в умеренных социалистах, которые видели в переходе к федеративному строению областей возможность усилить своё влияние в противоположность большевикам.
   Идея организации Сибирского Правительства выросла постепенно. Сначала, в августе 1917 г., представители революционных демократических организаций Сибири созвали в г. Томске конференцию для обсуждения вопроса о создании в Сибири истинных основ народоправства, и здесь уже впервые стал на реальную почву вопрос о необходимости конструировать сибирскую власть на особых основаниях. Далее, в октябре месяце созывается всесибирский съезд представителей тех же организаций, который уже решает созвать в декабре того же года чрезвычайный Сибирский областной съезд из представителей тех же организаций; на этом съезде уже прямо был поставлен вопрос о настоятельной необходимости организовать особую сибирскую власть для управления автономной Сибирью. Этот чрезвычайный съезд объявил созыв Сибирской Областной Думы, выработал Положение о временных органах управления Сибири и избрал Временный Сибирский Областной Совет -- исполнительный орган съезда.

Созыв Сибирской Областной Думы

   В обстановке большевизма надежда на осуществимость созыва Думы могла опираться на удачное использование тех организаций, которые сложились в период советского режима. Составители закона приспособлялись к моменту. Поэтому Положение о Сибирской Областной Думе оказалось крайне несовершенным. Почти половина состава избиралась советскими организациями: советами крестьянских, казачьих, киргизских депутатов. Входили представители фронтовых организаций солдат-сибиряков, включались представители союзов полупрофессионального, полу-политического характера (почтово-телеграфного, железнодорожного, учительского и даже студенческого). Много места отводилось кооперации, профессиональным союзам и национальным организациям.
   Представительство буржуазии было вовсе исключено, так же как и в советах. Верховную власть, по образцу советского строя, Положение предоставляло Думе, так что исполнительный орган (министерства) должен был ей всецело подчиняться (система конвента французской революции).

Отношение общественных кругов к Думе

   Искусственность подбора представителей в Сибирской Областной Думе вооружила против неё значительную часть интеллигенции, особенно из партии "народной свободы". Вызывала сомнения и сама идея сибирской автономии, которая казалась проявлением сепаратизма. Вооружились против Думы и большевики.
   "Сибирская речь" назвала Сибирскую Областную Думу "новой социалистической затеей". Другие влиятельные газеты, как, например, газета Дальнего Востока "Голос Приамурья", сторонница ещё большей децентрализации, назвала фантастической идею объединения всей Сибири и Степного края в одно целое, связывающее в одном централистическом учреждении, Сибирской Областной Думе, чуть ли не шестую часть земной суши.
   Советы, поддерживаемые Москвой и Петроградом, по отношению к Сибирской Думе заняли непримиримую позицию. Ачинский совет рабочих и солдатских депутатов, соглашаясь с Красноярским исполнительным комитетом, "попытку контрреволюции под видом автономии Сибири и созыва Сибирского Учредительного Собрания признаёт недопустимой" и просит Томский совдеп принять все меры, начиная с разгона и ареста, не останавливаясь перед использованием вооружённой силы "для того, чтобы отстоять власть советов".
   Немудрено после этого, что такое настроение общественного мнения Сибири отразилось на самих членах Думы. Представители Сибирской Областной Думы съезжались к месту своего назначения медленно.

Деятельность Областного Совета

   В состав Временного Областного Совета вошли Потанин, ушедший в конце декабря, Дербер, Патушинский, Шатилов, Новоселов и Захаров.
   Областному Совету была поставлена съездом очень узкая и ограниченная задача: созвать к 10 января Областную Думу на основаниях, выработанных съездом. Силою вещей, однако, Областной Совет начал осуществлять и некоторые функции управления, главным образом, он вынужден был вступить в переговоры по вопросу об образовании власти. Одно время он сносился с отдельными образованиями, вроде Забайкальского Областного Совета, который временно осуществлял в Забайкальской области верховную власть, и с атаманом Семёновым, тогда есаулом, который приветствовал Областной Совет, а затем Областную Думу, указывая, что он тоже борется с большевиками под лозунгом "Учредительное Собрание". Происходили сношения и с иностранцами в лице случайных представителей, находившихся тогда в Томске, с Китаем, через посла Кудашева, по поводу периодического закрытия границы для провоза товаров на ст. Маньчжурия, и др.
   Однако Областной Совет был лишён возможности заниматься чем-либо, кроме переписки и переговоров. Он не имел ни финансов, ни аппарата управления; вся канцелярия его состояла из пяти человек. При Областном Совете состояли финансовый и военный советы, которые занимались разработкой вопросов для Областной Думы.

Г. Н. Потанин

   Председатель Областного Совета Потанин был наиболее популярным и всеми уважаемым человеком в Сибири. Потанин, всю свою жизнь посвятивший служению родной Сибири, тщательно исследовавший как её, так и соседние с ней страны, в частности Монголию, обладал исключительной честностью и бескорыстием; его ясный ум, чуждый фанатизма, свойственного партийной русской интеллигенции, невольно привлекал всех. Потанин живо интересовался и принимал деятельное участие в Сибирских съездах, происходивших в конце 1917 г., и был избран председателем Областного Совета на последнем декабрьском чрезвычайном Сибирском съезде. Однако глубокая старость (Потанин родился в 1835 г.) и физическая слабость не позволили ему оказать заметного влияния на ход событий 1917-1918 гг. Свой ясный ум Потанин сохранил, но в бурное время, когда темперамент и энергия брали перевес над доводами и знаниями, он был бессилен осуществить свою задачу -- примирить крайности, внести трезвость в действия партийных политиков.
   Вокруг Потанина шла ожесточённая борьба. Каждый тянул его в свою сторону. Его, как председателя Областного Совета, вынудили подписать акт, сводившийся к признанию советов, правда, с рядом оговорок. Это послужило поводом к выходу Потанина из Областного Совета. Он чувствовал, что не сможет выполнить принятой на себя роли. Энергичная молодёжь брала верх. Никого примирить не удалось. Члены Областного Совета, вроде Дербера, чуждого Сибири, типичного политического деятеля новой формации, были неприятны Потанину.
   Вышедши из Областного Совета, Потанин продолжал чутко прислушиваться к происходящему, благословлял на действия одних, давал советы другим. Он был избран почётным председателем Думы и затем первый пожалован был Сибирским Правительством званием Почётного гражданина Сибири.

П. Я. Дербер

   Наиболее энергичным и влиятельным членом Областного Совета был Дербер. Человек недюжинных способностей, хороший оратор, он обладал к тому же большой энергией и настойчивостью, которая как-то не гармонировала с его необычайно миниатюрною, почти карликовою фигурой и забавным детским личиком. Задолго до революции Дербер работал в партии социалистов-революционеров, был профессиональным её деятелем и жил за её счёт. Это особый в России, нелюбимый широкими кругами русского общества тип чисто политического деятеля.
   Несмотря на живость характера и способность трезво оценивать обстановку, Дербер всё же был типично партийным человеком в политике. О нравственных качествах его давались неблагоприятные отзывы даже в среде лиц, близких к его партии.

Январские заседания Думы

   Между тем кворум Областной Думы не набирался. Это происходило отчасти из-за громадных расстояний Сибири, отчасти потому, что почти все рабочие организации бойкотировали Думу. К 7 января Дума не могла быть открыта. Только к 20 января собралось около ста человек, и на 1 февраля назначено было открытие Думы. До тех пор происходили совещания фракций Думы и частные совещания членов Думы. Наиболее сильные группировки Думы были: фракция социалистов-революционеров и фракция представителей различных народностей Сибири (называлась она "фракцией национальностей"). Эта фракция была настроена умереннее, чем эсеровская. В составе её, кроме туземцев -- киргиз, бурят, якутов, -- были поляки, украинцы и немцы-колонисты.
   Главное внимание во фракциях было сосредоточено на вопросах о пополнении состава Областной Думы представителями "цензовых" элементов и о выработке избирательного закона в Сибирское Учредительное Собрание, которое, по мысли декабрьского чрезвычайного съезда, должно было быть созвано в марте 1918 г. Временное Правительство, которое предположено было избрать в Думе, должно было, в сущности, заняться только проведением выборов в Сибирское Учредительное Собрание. Отчасти этим объяснялось то, что вопрос о кандидатах в состав Временного Сибирского Правительства меньше всего обсуждался во фракциях, и только Областной Совет и лидеры фракций несколько на нём останавливались. А между тем, в то время как Областной Совет и Сибирская Дума стремились собрать Сибирь и начать совместно с другими частями России борьбу с большевиками, большевизм начал уже укрепляться в Сибири не как политическая партия, а как власть. В середине декабря Омск перешёл в руки большевиков. Но партия эсеров ожидала, что Всероссийское Учредительное Собрание одолеет большевизм и что в случае посягательства на Учредительное Собрание по всей России вспыхнет гражданская война с большевиками. В январе большевики стали распространять своё влияние на Томск, не решаясь, однако, выступать решительно против Областного Совета и Думы. В ночь с двадцать пятого на двадцать шестое января большевики, желая, очевидно, предупредить открытие Думы, неожиданно для Областного Совета арестовали членов его: Патушинского, Шатилова и нескольких членов Думы, в том числе Якушева, намеченного фракциями в председатели. Из остальных членов Областного Совета в Томске находился Дербер, которому удалось избежать ареста. Дербер и представители фракций, собираясь конспиративно, решили устроить тайно от большевиков заседание Областной Думы, на котором было бы избрано Временное Сибирское Правительство.

Избрание правительства

   Фракция социалистов-революционеров долго возражала против избрания правительства. Она считала невозможным произвести избрание в столь ненормальной обстановке. "Мы можем лишь переизбрать Совет и поручить ему созвать на Дальнем Востоке Областную Думу в более полном составе", -- говорили социалисты-революционеры. Только Дербер настаивал на избрании полномочного правительства, которое, перебравшись на Дальний Восток, могло бы действовать и решать. Против избрания правительства высказывались и члены "фракции национальностей". В конце концов фракции уступили настояниям Дербера. Они потребовали только включения в состав правительства социалистов-революционеров в числе, гарантирующем большинство. За неимением достаточного числа "подходящих" кандидатов они предложили в министры членов Областного Совета Шатилова и Захарова, которых первоначально не имели в виду включать в состав правительства за недостаточною их подготовленностью к министерским постам, а также ещё менее подготовленного местного социалиста-революционера Кудрявцева.
   "Национальная" фракция потребовала создания, кроме министерства туземных народностей по делам киргиз, бурят и прочих народностей, занимающих определённую территорию, ещё министерства "экстерриториальных" народностей, т.е. иноплеменников, рассеянных по всей Сибири, каковы украинцы, поляки, евреи и пр. Эти два министерства должны были быть замещены кандидатами фракции. Кроме того, фракция требовала предоставления её кандидату также поста министра народного просвещения.
   В результате этих переговоров Областная Дума в тайном заседании избрала Временное Правительство.
   Нужно ли описывать это заседание?
   На частной квартире собравшаяся исподтишка небольшая группа членов Думы, человек около двадцати из полутораста, "избрала" шестнадцать министров с портфелями и четырёх без портфеля. Шесть человек присутствовавших самоизбрали себя в Совет министров.
   Постоянно прислушиваясь, не идут ли большевики, храбрые заговорщики быстро выкрикивали имена кандидатов, едва успевая остановиться на их оценке, избирая даже случайных незнакомых лиц, каким был, например, И. Михайлов, предложенный в министры финансов одним случайным участником из состава "аппарата". Никто не задумывался и над тем, согласны ли избираемые, будут ли они довольны "компанией" Дербера и др. Так попали в министры не запрошенные никем об их согласии Вологодский, Устругов, Серебренников, Крутовский.
   Процедуры избрания никакой не было. Применена была система "par acclamation" (без голосования. -- Ред. ).
   В результате Дума избрала: председателем и временно министром земледелия Дербера (фракция социалистов-революционеров потребовала, чтобы пост министра земледелия был предоставлен её кандидату); министром иностранных дел Вологодского; министром здравоохранения Крутовского; военным министром Краковецкого; министром внутренних дел Новоселова; министром финансов Ив. Михайлова; министром снабжения и продовольствия Серебренникова; министром юстиции Патушинского; министром народного просвещения Ринчино; министром торговли и промышленности Колобова; министром путей сообщения Устругова; министром труда Юдина; министром туземных дел Тибер-Петрова; министром экстерриториальных народностей украинца Сулима; государственным контролёром Жернакова; государственным секретарём Моравского; министрами без портфелей: Шатилова, Кудрявцева, Захарова, Неометуллова. Председателем Думы был избран Якушев.
   Необходимо сказать, что согласие на вхождение в состав Сибирского Правительства было получено только от находившихся в Томске Дербера, Моравского, Колобова, Тибер-Петрова, Юдина, Неометуллова.
   Со многими из избранных, в частности с Вологодским, Серебренниковым, Крутовским, Михайловым и др., никогда не велись переговоры; некоторые об избрании их министрами узнали только накануне антибольшевистского переворота в Сибири.
   Избрать правительство только из своей среды Дума не могла ввиду чрезвычайно низкого уровня политической подготовленности её членов.

Результат "выборов"

   Условия избрания правительства были вообще крайне ненормальны. Необходимость в кратчайший срок произвести выборы, невозможность сообщаться открыто из-за боязни большевиков, наконец, неподготовленность к этому членов Думы сделали то, что выборы, в сущности, были проведены Дербером, лицами, его окружавшими, не принадлежавшими к составу Думы, и несколькими из наиболее влиятельных членов Думы. Во всяком случае, поскольку Дума оказала своё влияние, правительство было выбрано неудачно. Избрание председателем правительства Дербера, человека, совершенно неизвестного Сибири и ей чуждого, выборы Шатилова, Тибер-Петрова, Захарова, Кудрявцева, Неометуллова, Юдина были сделаны под давлением Думы и оказались очень неудачными. Тибер-Петров мешал работе Сибирского Правительства на Дальнем Востоке. Кудрявцев, Захаров, Неометуллов, Юдин незаметно сошли со сцены. Шатилов был наказанием Сибирского Правительства за его первородный грех -- фикцию выборности.
   Дербер давал заверения представителям фракции социалистов-революционеров, что Вологодский, Крутовский, Михайлов -- правоверные социалисты-революционеры, хотя сам не был уверен в этом. Он ошибся, и между тем именно эти деятели сыграли потом наиболее видную роль.

Разгон Думы

   Тем временем большевики объявили Думу распущенной.
   
   "На основании постановления Центрального комитета Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов всей Сибири, Западносибирского областного комитета, Томского губернского комитета Совета рабочих и солдатских депутатов, Западносибирского и Акмолинского комитета Совета крестьянских депутатов и ряда постановлений местных совдепов президиум совета рабочих и солдатских депутатов объявляет временно Сибирскую Областную Думу распущенной, членов временного Сибирского Областного Совета подлежащими аресту и преданию суду революционного трибунала по обвинению их в организации власти, враждебной рабочим и крестьянским советам. Все местные советы должны немедленно принять меры к задержке следующих лиц: Александра Ефимовича Новоселова, Дмитрия Григорьевича Сулима, Ал м образом, значение руководящих указаний для Министерства иностранных дел.
   Не помню, успел ли уже окончить свой доклад Сукин, когда в кабинет вошел изящный и статный полковник с симпатичной наружностью. Это был Лебедев. Сообщил, что имеет новости. Он только что говорил по прямому проводу с Семеновым и поставил ему определенно вопрос: "Признаете вы адмирала или нет?" Семенов ответил: "Не признаю".
   Адмирал молча посмотрел на присутствовавших, как бы ища совета. Тогда Тельберг, страдавший всегда доктринерством, стал излагать безапелляционным тоном, что лучший способ борьбы в таких случаях -- отрешение от должности. Все окружающие атамана лица будут опасаться поддерживать его, как мятежника, он не будет иметь казенных средств и т. д. По-видимому, этот совет имел решающее значение, тем более что все остальные промолчали. У меня осталось впечатление, что мнение это соответствовало и взглядам Лебедева: недаром он поторопился со своим вызывающим вопросом атаману, не выждав приезда в Читу Волкова, который на пути туда успел к этому времени прибыть только в Иркутск. Решение семеновского дела, в котором не была учтена та реальная сила, которой обладал атаман, было гвоздем заседания. Оно скоро окончилось.
   Старынкевич, так же как и я, прибыл для доклада текущих дел. Когда заседание Совета Верховного Правителя окончилось, Вологодский и Гаттенбергер уехали, а Михайлов и Тельберг почему-то остались присутствовать при докладах Старынкевича и моем. Порядка еще не установилось.
   Во время докладов адмирал тяжело молчал. Он, видимо, был уже сильно утомлен дневной и вечерней работой. Выслушав доложенный Старынкевичем план работ Министерства юстиции, он просил ускорить разработку законопроектов о наказуемости спекуляции и о порядке реквизиций. Мне же не дал никаких указаний.

Приказ No 61

   Результатом описанного заседания явился следующий приказ:
   
   "Г. Омск. 1 декабря 1918 г.
   § 1. Командующий 5-м отдельным приамурским армейским корпусом полковник Семенов за неповиновение, нарушение телеграфной связи и сообщений в тылу армии, что является актом государственной измены, отрешается от командования 5-м корпусом и смещается со всех должностей, им занимаемых.
   § 2. Генерал-майору Волкову, Сибирского казачьего войска, подчиняю 4-й и 5-й корпусные районы во всех отношениях на правах командующего отдельной армией, с присвоением прав генерал-губернатора, с непосредственным мне подчинением.
   § 3. Приказываю генерал-майору Волкову привести в повиновение всех не повинующихся Верховной власти, действуя по законам военного времени.

Верховный Правитель и Верховный Главнокомандующий адмирал Колчак".

   Семенов не испугался приказа. Как бы в ответ на отрешение от должности прервались телеграфные сообщения Омска с Востоком, стали задерживаться поезда, была произведена в Чите выемка из казначейства.
   Скандал принял неприятные и серьезные формы. Семеновский орган "Русский Восток", обсуждая инцидент, рекомендовал Семенова в Верховные Правители, понося адмирала. Волкову не с чем было двинуться на Читу, да к тому же японцы заняли Забайкальскую дорогу, грозя не допустить военных действий.
   Тогда казачество послало к Семенову делегацию, чтобы убедить его прекратить оппозицию.
   Иванов-Ринов, возвращавшийся в это время из Владивостока в Омск, "спешил" в Читу для той же цели. Спутники Иванова рассказывали потом, что во время этой "спешной" поездки он останавливался на пути для охоты.
   Получив информацию о происходящем, атаман Дутов телеграфировал Семенову:
   "Телеграмма ваша о непризнании Колчака Верховным Правителем мною получена. В той же телеграмме вами признается этот образ правления и его состав, кроме адмирала Колчака, и указываются лишь персональные несогласия. Вы признаете на этот пост достойными Деникина, Хорвата и меня. Хорват признал власть Колчака, о чем я извещен так же, как и вы. Полковник Лебедев, от имени Деникина, признал власть Колчака. Таким образом, Деникин и Хорват отказались от этой высокой, но тяжелой обязанности. Я и войско признали власть адмирала Колчака тотчас же по получении об этом известия, и тем самым исключается возможность моей кандидатуры. Следовательно, адмирал Колчак должен быть признан и вами, ибо другого выхода нет. Я, старый боец за родину и казачество, прошу вас учесть всю пагубность вашей позиции, грозящей гибелью родине и всему казачеству. Сейчас вы задерживаете грузы военные и телеграммы, посланные в адрес Колчака. Вы совершаете преступление перед всей родиной и, в частности; перед казачеством. За время борьбы я много раз получал обидные отказы в своих законных просьбах, и вот уже второй год войско дерется за родину и казачество, не получая ни от кого ни копейки денег, и обмундировывалось своими средствами, помня лишь одну цель -- спасение родины, и всегда признавало единую всероссийскую власть без всяких ультиматумов, хотя бы в ущерб благосостоянию войска. Мы, разоренные и имеющие много сожженных дотла станиц, продолжаем борьбу, и в рядах наших сыны, отцы и дети служат вместе. Мы, изнемогая в борьбе, с единственной надеждой взирали на Сибирь и Владивосток, откуда ожидали патроны и другие материалы, и вдруг узнаем, что вы, наш брат, казак, задержали их, несмотря на то что они адресованы нам же, казакам, борцам за родину. Теперь я должен добывать патроны только с боем, ценой жизни своих станичников, и кровь их будет на вас, брат атаман. Неужели вы допустите, чтобы славное имя атамана Семенова в наших степях произносилось с проклятием? Не может этого быть! Я верю в вашу казачью душу и надеюсь, что моя телеграмма рассеет ваши сомнения, и вы признаете адмирала Колчака Верховным Правителем великой России. Атаман Дутов".
   Однако дело Семенова затянулось. В декабре на него было произведено покушение, и он был легко ранен в ногу осколком брошенной в театр бомбы. К этому времени компромисс уже наметился. Выполнение грозного приказа было приостановлено, и скоропалительное решение, предложенное в Совете Верховного Правителя, не послужило укреплению авторитета адмирала.

Печальный симптом

   В эти первые еще сумбурные дни "диктатуры" уже вырисовался один неприятный штрих. Адмирал-Верховный Главнокомандующий поглотил адмирала-Верховного Правителя вместе с его Советом министров. Ставка недаром производила впечатление муравейника. В ней были свои министерства. Сукин из ставки диктовал указания Министерству иностранных дел. Лебедев решал вопросы внутренней политики. Особая канцелярия Верховного, так называемый "Осканверх", законодательствовала.
   В первые же дни власти (30 ноября; см.: Правительственный вестник, No 17) появился приказ об отмене предварительной цензуры и о предоставлении военно-цензурному отделению ставки Верховного Главнокомандующего права закрывать газеты по целому ряду поводов, далеко выходивших за пределы компетенции военного ведомства.
   Ни Председатель Совета министров, ни управляющий делами, ни министр внутренних дел не протестовали. Совет министров, который нес политическую ответственность, ничего не замечал, а язва беспорядочности и произвола, так рано появившаяся, росла и давала себя знать, заражая политическую атмосферу.

Глава XII.
Интервенция

   Со времени Директории некогда захолустный Омск становится видным центром. Его имя не сходит со столбцов иностранной прессы, а в самом Омске блещут мундиры всех наций, мелькают автомобили, замечается необычайное оживление, шумно проходят парады, проводы, встречи.
   Это всё союзники. Каждый знает о союзниках, каждый говорит о них, о их помощи. Но что скрывается за этим? Были ли действительно союзники у адмирала Колчака, и в чем заключался этот союз? На этот вопрос едва ли многие имели и даже теперь имеют готовый ответ.
   С союзниками мы встретились впервые во время поездки с Вологодским на Восток. Там только мы могли узнать о направлении японской политики на Дальнем Востоке, об ее близости к атаманам, об ее доминирующем положении во Владивостоке, где русские власти зависели всецело от японского генерала, как главнокомандующего всеми союзными силами, и, наконец, о тяжкой обиде, нанесенной национальному чувству русских разоружением офицеров во Владивостоке.

Грустные эпизоды начала

   Некоторые подробности, относящиеся к начальному периоду интервенции, далеко не безынтересны.
   Началась она военной поддержкой со стороны Японии атаманов Семенова и Калмыкова. Первый действовал в Забайкалье. Снабжали его оружием и французы. Он сформировал свой "Особый Маньчжурский отряд" в полосе отчуждения и дошел при поддержке отряда Враштеля, высланного из Харбина, до р. Онона. Второй расположился на станции Пограничная, т. е. на восточной границе полосы отчуждения, в сторону Никольск-Уссурийска.
   Обоих атаманов поддерживали японцы. Но как? Была ли это случайная помощь отдельным отрядам или систематическая поддержка русских военных формирований? Япония была союзницей России в войне с Германией, и последнее было бы вполне естественно, особенно в то время, когда большевизм считался несомненным детищем Германии. Однако дело было не так.
   Летом 1918 г. в Харбине уже появился адмирал Колчак в качестве организатора военных сил. Он стремился достигнуть объединения всех разрозненных отрядов, прекращения их своеволий, централизации управления и восстановления дисциплины. Но военные представители Японии предпочитали поддерживать Семенова и Калмыкова непосредственно.
   На этой почве произошло столкновение адмирала Колчака с начальником японской военной миссии генералом Накашимой. Мне неизвестны подробности этого столкновения. Но рассказывали, что вспыльчивый адмирал, лишенный всякой дипломатической выдержки, наговорил Накашиме неприятностей, обвиняя последнего в том, что он мешает русским создать здоровую военную силу. Вслед за тем адмирал уехал в Японию и прекратил работу. Вероятно, неправы были обе стороны. Но главной причиной этого инцидента были, как мне казалось, не вспыльчивость адмирала и не коварство Накашимы, а отсутствие ясности в тех взаимных интересах и тех взаимных уступках, которые могли послужить основой добросовестного сотрудничества обеих наций.
   С момента вступления иностранных войск на русскую территорию количество недоразумений стало расти. Не было той признанной русской власти, которая могла бы сразу определить взаимоотношения с интервентами, и в самом начале произошел прискорбный эпизод, как бы предвестник последующего.
   Правительство Дербера сообщило союзному командованию, что генерал Хорват и его Деловой Кабинет подготовляют во Владивостоке переворот при помощи офицерства. Так ли это было или не так, но результатом явилось разоружение русского офицерства.
   Не выдержав позора разоружения, один офицер застрелился. Когда его хоронили, английский крейсер салютовал. Общественное мнение было так возмущено, что под влиянием его вскоре произошел возврат оружия.

Союзные дипломаты

   Еще в Харбине Вологодского посетили Высокий Комиссар Англии сэр Чарльз Эллиот и начальник японской дипломатической миссии на Дальнем Востоке граф Мацудайра.
   Сэр Чарльз Эллиот, впоследствии английский посол в Токио, уже не раз бывавший в России, свободно говорит по-русски, хорошо знает Восточную Сибирь и Восток вообще. Он проявил большой интерес к положению дел в Сибири и намерениям Вологодского и на другой день отправился на Запад, в Омск, для личного ознакомления с обстановкой.
   Граф Мацудайра -- типичный японский дипломат. Он никогда не отвечает на вопросы без оговорок и предпочитает спрашивать.
   Оба посла отнеслись к главе Омского Правительства с большим вниманием и интересом.
   Во Владивостоке круг дипломатических сношений расширился. Там были еще представители Франции и Америки, послы Реньо и Моррис.
   Почтенный Реньо долго служил на Ближнем Востоке. Перед приездом во Владивосток он был французским послом в Токио. Более сердечного отношения к Правительству, чем проявил он, я не представляю себе. Это был действительно благожелательный друг. Он отлично понимал, как трудно положение Вологодского во Владивостоке, где в его распоряжении не было никакой реальной силы, и где всё, и русское и иностранное, было одинаково расчленено, запутано, сложно и непонятно. И он охотно давал советы и указания, помогая или ускоряя решение.
   Совершенно иначе встретил Вологодского Моррис. Он не только не сделал визита главе Сибирского Правительства, даже после признания его всеми группировками Дальнего Востока, но и не отдал визита, к чему, казалось, обязывала обычная вежливость. По впечатлениям лиц, сопровождавших Вологодского при поездке к американскому послу, Моррис встречал его надменно и иронически.
   Каково было людям, сохранившим в себе национальное чувство, видеть себя в русском городе на положении худшем, чем положение иностранцев! В то время как чехи, обладавшие военной силой, были на положении, равном со всеми союзниками, мы, "хозяева" страны, должны были просить разрешения на проезд по некоторым загородным шоссе. Так, однажды, когда я с кем-то из членов делегации выехал кататься за город, наш автомобиль остановил американский часовой, потребовавший пропуска.
   Через несколько дней после нашего приезда уезжал на Запад Гайда. Провожать его собрался весь дипломатический корпус. В блестящем обществе дипломатов серенькие фигуры скромных омских представителей совершенно терялись. На вагоне Гайды, быть может намеренно, была оставлена надпись "Иркутск--Москва". Публика проводила Гайду овациями.

Американская инициатива и цели интервенции

   "Военное вмешательство скорее принесет России вред, нежели помощь, в ее тяжелом положении". Так говорится в заявлении правительства Соединенных Штатов Америки, 5 августа 1918 г.
   С пророческой правдой предсказывает дальше заявление Америки, что "вмешательство в дела России для нанесения удара Германии может скорее всего явиться способом использования России, нежели оказанием ей помощи. Состояние русского народа будет употреблено на содержание иностранных армий, а не на реконструкцию ее армии и прокормление населения".
   Твердо решив направить всю энергию на западный фронт и выиграть войну там, правительство Соединенных Штатов поставило себе в отношении России лишь следующие цели:
   оказать покровительство и помощь чехословакам против нападения на них бывших австрийских и германских военнопленных;
   охрану в России военных складов, необходимых для ее будущей армии, и
   оказание русским той помощи, которая может быть принята русскими в организации их собственной самозащиты (подразумевается, против немцев, но не против большевиков).
   Исходя из этих соображений, правительство Соединенных Штатов "предложило правительству Японии отправить во Владивосток отряд из нескольких тысяч человек в целях совместной деятельности с американскими войсками".
   Дальше в американском заявлении дается обещание, которое мы должны твердо помнить в будущих наших международных отношениях: "Совершая такой акт, правительство Соединенных Штатов желает широко и торжественно осведомить русский народ, что оно... не предполагает произвести никакого ухудшения территориальной независимости теперь или потом".
   Таким образом, правительство Соединенных Штатов определенно заявило, что инициатива посылки японских войск принадлежит ему, и по дальнейшим торжественным словам заявления можно заключить, что оно гарантирует территориальную неприкосновенность российских владений.
   Американское заявление подписано 5 августа, а на следующий день, 6 августа, была опубликована декларация Японии. В этой декларации не говорится ни о каких специальных интересах японского народа. Она построена на том, что безучастное отношение к судьбе доблестных чехословацких войск не может иметь места.
   "В ряды сил, теперь противодействующих этим доблестным войскам, свободно вербуются германские и австро-венгерские пленные, и фактически они занимают положение командное.
   Правительство Соединенных Штатов равным образом, чувствуя важность положения в настоящий момент, выступило перед японским правительством с предложением о возможной скорой посылке войск для облегчения чехословацких войск, выносящих давление превосходных сил неприятеля.
   Японское правительство решило немедленно послать соответствующие силы для выполнения этой миссии.
   Действуя таким образом, японское правительство остается при своем постоянном желании сохранять отношения продолжительной дружбы с Россией и русским народом и подтверждает свою открыто признаваемую политику уважения территориальной неприкосновенности России и нежелания какого бы то ни было вмешательства в ее внутренние дела. Японское правительство также заявляет, что после выполнения упомянутой выше цели оно немедленно выведет все японские войска с русской территории и оставит совершенно неприкосновенным суверенитет России во всех его видах, как политических, так и военных".

Декларации Великобритании и Франции

   Несколько позже появились обращения к русскому народу великобританского правительства и Высокого Комиссара Франции. В них заключаются несколько иные мотивы.
   Как первое, подписанное министром иностранных дел Бальфуром 22 августа, так и второе, подписанное М. Реньо 19 сентября того же года, в сердечных выражениях говорят о дружбе, благодарности и желании помочь России. Особенно ярко это выявлено Бальфуром.
   "Ваши союзники, -- говорится в обращении великобританского правительства, -- не забыли о вас. Мы прекрасно помним всю помощь, оказанную нам вашими геройскими армиями в первые годы войны. Теперь наша очередь прийти на помощь вам. Мы приходим, как друзья, помочь вам спастись от раздела и гибели, грозящих вам от руки Германии, которая стремится поработить ваш народ и использовать для себя неисчислимые богатства вашей страны.
   Народы России! Мы стремимся не только отразить германское вторжение, но и оказать экономическую помощь вашей разоренной, страждущей родине. Партии некоторых припасов уже нами посланы, за ними последуют другие. Нашей задачей является содействие развитию вашей промышленности и использованию вами самими природных богатств вашей родины, но ни в коем случае не эксплуатация их в наших узких интересах.
   Наше единственное желание -- видеть Россию сильной и свободной".
   Как ни тепло это обращение, всё же в нем нельзя не заметить наряду с дружескими чувствами и "интереса". В обращении несколько раз говорится о германской опасности, о германском вторжении, и заключительная фраза "наше желание -- видеть Россию сильной и свободной" приобретает поэтому условное значение.
   Но тут будет кстати процитировать еще обращение "Британского народа -- русским патриотам", принятое на всенародном национальном митинге в Трафальгарском сквере в Лондоне в присутствии 50 тысяч человек. Этот митинг закончился дружественной России демонстрацией с русскими флагами.
   Вот что говорится в этом неофициальном обращении к России:
   "Мы, народ Великой Британии, граждане старейшей в мире демократии, шлем это послание нашему Великому союзнику -- России, отдав себе полный отчет в том, что она была предана и продана врагу группой изменников, преследующей только личные цели.
   Нам ведомо также, что мы, союзники, упустили случай своевременно и решительно поддержать русских патриотов, которых морили голодом и постыдно убивали за верность нам.
   Поэтому мы обязуемся перед всеми русскими патриотами, пострадавшими за общее союзное дело и ныне сражающимися за возрождение
   своей родины, что мы станем с ними плечом к плечу в их борьбе, что их борьба будет нашей борьбой, как их свобода будет нашей".
   Подписано заявление Хавелоком Вильсоном, председателем союза моряков, лидером английских тред-юнионов, объединяющих до 8 миллионов рабочих.
   Я остановлюсь еще на декларации Реньо.
   Помимо общих с другими декларациями мест, например, о помощи чехо-словакам, здесь имеется единственно только в этой французской декларации выраженный мотив о помощи здоровым элементам русского народа, стремящимся положить конец большевистской дезорганизации.
   Важно и то, что Реньо, говоря об экономической помощи России, обещал ее совершенно бескорыстно.
   Ввиду этого я приведу несколько цитат из его декларации.
   "Тесная дружба, столь давно соединяющая Францию и Россию, живет еще в сердцах обеих наций. Франции известен героизм русских солдат, обильно оросивших кровью своей поля битв, и она, помня их боевые заслуги в первые годы войны, глубоко верит в возрождение и боевое будущее русской армии.
   Франция, как и союзники ее, не могла не ответить на призыв здоровых элементов русского народа, оставшихся верными союзным обязательствам и стремящихся положить конец большевистской дезорганизации, вызвавшей расчленение и разорение преданной немцам России.
   Непосредственной причиной нашего выступления явилась необходимость оказать помощь нашим союзникам чехо-словакам.
   Второй целью союзников является столь необходимая России экономическая помощь -- помощь, особенная срочность которой вызывается мучениями и лишениями населения и которая будет оказана совершенно бескорыстно.
   Наше выступление будет направлено всегда исключительно в интересах России.
   Мы гарантируем самым категорическим и совершенным образом уважение к независимости, свободе и суверенитету русского народа и территориальной неприкосновенности его".
   Инициатива Соединенных Штатов в японском выступлении и вытекающие отсюда обязательства Америки, заявления союзников о бескорыстной помощи и гарантиях территориальной неприкосновенности -- как всё это важно для будущих расчетов национальной России с державами согласия!

Переговоры во Владивостоке

   Обстановка, в которой оказались союзники во Владивостоке, многое объясняет в их поведении и отношении к попыткам каких-либо практических соглашений. Многочисленность "правительств", из которых ни одно не признавалось в своем бессилии, взаимная травля и стремление опозорить друг друга, без всякого внимания ко всей неприличности подобных самопосрамлений на глазах посторонних -- всё это только роняло престиж русских вообще, и появление во Владивостоке представителей примиряющего и выдержанного в своих внешних и, в частности, междуобластных отношениях Омского Правительства не могло сразу изменить создавшееся во Владивостоке настроение. Для Морриса Вологодский был, вероятно, не больше, чем представитель новой забавной комбинации власти. Задавшись прежде всего целью помощи чехо-словакам и объяснив так свое появление на Дальнем Востоке, союзники не проявляли желания ознакомиться с самостоятельными нуждами каких-то областных правительств. Они могли бы вести переговоры о помощи только с правительством общероссийского масштаба.
   Вот отчего до окончания работ Уфимского Совещания и объединения власти никаких серьезных шагов для соглашения о помощи Сибири не могло быть сделано.
   Было, однако, два выхода.
   Один заключался в использовании чехо-словацкого вопроса в качестве основы соглашения. Можно было просить о различного рода помощи, мотивируя невозможностью в противном случае обеспечить безопасность чехо-словаков. Мы учли это, и когда Гайда стал домогаться назначения его командующим сибирскою армией вместо Иванова, мы, члены дальневосточной делегации, решили согласиться на такую комбинацию, рассчитывая, что назначение Гайды обеспечит помощь Америки. В этом смысле я вел переговоры с Омском. Мотивы к назначению Гайды были еще и другого рода. Ко мне постоянно приходил во Владивостоке поручик Калашников, сыгравший впоследствии роковую роль в организации иркутского переворота. Он говорил о тех интригах, которые наблюдались в русском командном составе, о жажде получить беспристрастного начальника, который бы давал движение и назначение только по заслугам, о личной популярности Гайды. Я отнесся к словам Калашникова с доверием, тем более что Омск уже страдал от соперничества генералов и военного кумовства. Назначение Гайды, однако, не состоялось вследствие энергичного сопротивления Омска: "Назначение Гайды сделает его несменяемым", -- телеграфировали оттуда.
   Другой выход был в соглашении с японцами. Об этом Вологодский начал беседы с графом Мацудайрой. Он не ответил определенно, но не отрицал возможности военной помощи, если Сибирское Правительство будет об этом ходатайствовать письменно. Это указание на необходимость специального письменного ходатайства было сделано очень ясно. Как нужно было поступить? Мы не могли решить такого вопроса сразу. Япония могла быть заинтересована в поощрении сибирского сепаратизма в целях обеспечения своего влияния в Сибири. Мне называли даже фамилию депутата -- Усуи, -- который усиленно ратовал за признание сибирской автономии. Это нам не казалось страшным, так как движения, подобного украинскому, в Сибири никогда не могло возникнуть. Привлечение японского капитала в Сибирь нам представлялось желательным, а конкуренция японской промышленности и японской торговли не представлялась опасной русским торговопромышленникам.
   Соображения другого порядка останавливали нас. Ясно, что Япония не могла бы оказывать военную помощь бескорыстно, рано или поздно за нее пришлось бы заплатить и, по всей вероятности, не золотом. Чувство ответственности перед Россией заставляло нас быть сугубо осторожными во всем, что могло связать Россию, и Вологодский воздержался от обращения к Японии за помощью, отложив этот вопрос для разрешения в Омске.

Мнение Иванова-Ринова

   Возвращаясь в Омск, мы встретились в Иркутске с Ивановым-Ри-новым, который ехал на Восток. Одним из главных вопросов, которые мы обсуждали тогда совместно, был вопрос о военной помощи японцев. Иванов-Ринов категорически заявил, что нужды в такой помощи нет, мы справимся с большевиками сами, нам нужна только помощь снабжением. После такого категорического заявления командующего сибирской армией и управляющего военным министерством вопрос, конечно, отпал. Будущее показало, как неосновательна была самоуверенность генерала, и потом он же, но уже поздно, обвинял Правительство в неумении обеспечить помощь Японии.
   Не буду скрывать, что мы были рады заявлению Иванова. На фронте в то время положение было неважно: пали Казань и Самара, грозила опасность Уфе. Однако Иванов представил положение дел в самом успокоительном виде, объяснил отступление стратегическими соображениями, необходимостью сократить линию фронта, указал на бессмысленность первоначального занятия Казани и совершенно не коснулся ни влияния отступлений на психологию солдат, ни риска затяжной борьбы. Подобное неумение широко подходить к оценке военных шансов с учетом общественных настроений и экономических ресурсов проявляли, однако, и более подготовленные и образованные в военном деле генералы, чем Иванов-Ринов, который, как уже указывалось, большую часть своей службы провел на административных постах в Туркестане.

В. Э. Гревс

   За всё время пребывания на Дальнем Востоке Вологодский при переговорах с союзниками пользовался услугами бывшего петроградского нотариуса, одного из лучших юристов-практиков В. Э. Гревса, которого мы застигли на дороге. Он направлялся с семьей в Америку.
   Гревс не имел ничего общего с дипломатией, но он обладал зато качеством гораздо более ценным -- он умел анализировать экономические отношения и разбираться в международных отношениях.
   Оставшись на Дальнем Востоке в качестве советника Министерства иностранных дел с правами товарища министра, он продолжал дело, начатое Вологодским.
   Вскоре по прибытии в Омск, незадолго до вступления во власть Директории, я был вызван Гревсом к аппарату; он просил одобрить его политику, заключающуюся в выяснении совместно с японцами ряда тех экономических выгод, которые могли бы быть им предоставлены за поддержку Правительства. Я на свой риск ответил, что считаю такую политику вполне отвечающей видам Правительства. Вологодский, которому я сообщил свой ответ, одобрил его. Однако позднейшие события изменили всё. Гревс ушел, а омское министерство иностранных дел было занято более важными, но зато и менее практичными вопросами.

Факторы союзнической политики

   Война с Германией, стремление помешать ей воспользоваться военнопленными немцами, мадьярами и турками для усиления еще действовавшей на Западе армии и пополнить свои ресурсы сибирскими запасами -- вот первое, что побуждало союзников ввести в Сибирь вооруженную силу. Представитель Великобритании обращал особое внимание на положение военнопленных немцев и австрийцев. В Красноярске он заметил, что военнопленные довольно свободно разгуливают по городу, и это дало ему повод нелестно охарактеризовать сибирские порядки. После этого был отдан приказ водить военнопленных с конвоирами.
   Забота о чехословацком войске -- вот второй фактор поведения союзников. Надо вспомнить, что война приближалась к концу. Человеческие ресурсы с обеих сторон истощились. Пятьдесят тысяч свежих обученных войск были очень существенной величиной. Поэтому стремление освободить чехам путь было вполне серьезно, и первые союзные отряды проявляли даже военную активность. Так, например, в Приморской области в действиях против большевиков, кроме японцев, принимали участие и англичане. Отряд полковника Воорда дрался под Хабаровском.
   Позднее союзники заинтересовались, кроме чехов, еще румынами, поляками и сербами. Все, что можно было собрать в качестве живой силы для укрепления ближайших к Германии государств союзнической ориентации, -- всё это стало предметом попечений французского генерала Жанена.
   Наконец, надо отметить экономический фактор. Сибирь, как рынок и как поставщик сырья, интересовала всех союзников, но преимущественно американцев и японцев. Отсюда происходило соревнование из-за русского транспорта. Но так как их соперничество не проникало далеко в глубь страны, то и "помощь" сосредаточивалась по преимуществу на
   Дальнем Востоке, в пределах почти одной только Китайской Восточной железной дороги. Я ставлю слово "помощь" в кавычки, потому что она, хотя и широко как будто задуманная, на практике свелась к нулю.

Америка и Япония

   В 1917 г. в Соединенные Штаты была командирована особая миссия во главе с И сии. Ее задачу составляло сговориться по вопросу о разграничении интересов в Китае. Япония стремилась добиться признания ее преимущественных интересов. Миссия эта не увенчалась успехом. Америка, исходя из идеи покровительства равноправию наций, ответила, что она не может признать привилегированного положения Японии в Китае.
   Америка сама заинтересована в китайском рынке, и, таким образом, между двумя державами проявляется определенное соперничество.
   Противодействие Соединенных Штатов иммиграции японцев, недружелюбное отношение к ним служит второй причиной раздражения против американцев.
   Америка является наиболее искренним врагом империализма, который ей самой не нужен, а, проявляясь со стороны других, нарушает ее интересы. Между тем Япония переживает весну империализма, ей жизненно необходимы преимущества в Китае и новые колонии, так как иначе ее развившаяся промышленность начнет увядать, а быстро увеличивающееся население задохнется в скученности ее небольших и небогатых островов. Американцы негодуют на Японию за аннексию Кореи, Сенат отказал в ратификации Версальского договора, между прочим, из-за передачи Японии Шанвдуня, а японцы возмущаются тем, что в Сан-Франциско расцветает клуб корейских индепендентов. Японцы мечтают укрепить свои преимущества в Китае, а китайцы приглашают американцев занять позиции, освобожденные Германией. Заключив под гром войны в 1915 г. договор с Китаем, а в 1916 г. -- с Россией, обеспечив себе очень ценные приобретения, Япония уже не решалась без одобрения Соединенных Штатов проявить новую активность на Дальнем Востоке. Действительно, указанные договоры дали Японии так много, что, казалось, новым притязаниям с ее стороны не должно было быть места.
   По договору с Китаем Япония вновь закрепила за собой аренды и концессии Южно-Маньчжурской железной дороги на 99 лет, получила в свое управление Гирин-Чаньчунскую дорогу, построенную на общие средства японского и китайского капитала, впервые выговорила себе право приобретать земли в Южной Маньчжурии и, наконец, минуя некоторые второстепенные части договора, получила привилегии в устройстве предприятий и эксплуатации Ханетинских рудников, от которых зависит теснейшим образом величайший в Китае Ханьянский арсенал.
   Что же касается договора с Россией, то Япония выговорила себе право судоходства на р. Сунгари и передачу части Китайской Восточной железной дороги между р. Сунгари (ст. Лаошаогоу) и Куаньченцзы, что давало бы возможность Японии при умелом сочетании тарифов водных и железнодорожных перевозок оттянуть на свою Южно-Маньчжурскую дорогу значительную часть грузов.
   Получив такие существенные приобретения и желая заручиться поддержкой на мирном конгрессе, Япония, конечно, не могла решиться в то время на какие-либо самостоятельные агрессивные действия в России. Приглашение Соединенных Штатов послать войска на Дальний Восток -- это результат дипломатического искусства японцев. Оно развязало им руки, но, правда, оно и связывало их на всё время пребывания в России союзных войск. Япония не могла открыто высказывать и проявлять свои стремления, и ее политика должна была стать азиатской не только в силу психологических особенностей народа, но и в силу особых внешних условий.
   Вот почему Омскому Правительству приходилось проявлять особую осторожность.
   Приходилось наблюдать явное соперничество японцев и американцев даже в мелочах, например, при сооружении радиотелеграфной станции на русском острове во Владивостоке, чего добивались и те, и другие, стремясь опередить друг друга. Получая сведения о захвате японскими войсками казенного имущества в Хабаровске и Благовещенске в качестве военного приза и о топографических съемках без разрешения русских властей, не зная, каковы действительные намерения Японии, Правительство невольно заражалось подозрительностью по адресу сильного соседа и надеждой на благоприятное влияние Америки.
   Коллизия интересов Японии и Америки на Дальнем Востоке не так, однако, велика, чтобы эти две страны не могли их примирить. Кабинет Хара, ставший у власти осенью 1918 г., избрал как раз путь осторожности и миролюбивой политики, которая довольно хорошо охарактеризована в одной из статей Осака. Последняя ратовала за объединение Америки и Японии в Китае, указывая, что после войны Китай станет ареной экономической конкуренции держав, что из всех держав наиболее крупную роль будет играть, вероятно, Америка, которая в глазах китайцев уже теперь вызывает наибольшее доверие. Газета говорит, что географическое положение Америки и Японии по отношению к Китаю ясно показывает, что взаимная вражда этих двух стран может в результате повредить интересам обеих сторон. Являясь страной неимоверных богатств, Америка, безусловно, будет искать приложения своих капиталов в железнодорожном строительстве, горнопромышленных и других предприятиях в Китае, но не нужно забывать, что Китай является страной с неусовершенствованным правопорядком. В прошлом он являлся страной постоянных волнений и в будущем грозит тоже частыми вспышками беспорядков. Необходимо создать гарантии неприкосновенности жизни и собственности иностранцев, необходимо признать, что наиболее реальной помощи в смысле охранения мира и порядка в Китае можно ожидать лишь от Японии. Можно поэтому ожидать, что Америка найдет необходимым объединиться с Японией для общей деятельности в Китае. Со своей стороны, Япония должна предоставить Америке все возможности для крупных экономических предприятий, ибо таковые принесут пользу и Японии. Исходя из этого, газета полагает, что все толки о неминуемом столкновении этих двух стран в Китае чужды пониманию истинного значения и роли Японии в Китае.
   Приблизительно в то же время одна из влиятельнейших газет Америки -- "New York Herald" -- пишет следующее: "Мирная политическая партия, которая теперь руководит политикой Японии, сменившая сильно воинственную некоторое время тому назад, выказала всю готовность работать рука об руку с Соединенными Штатами в решении дальневосточного вопроса. Но представители военной партии не оставляют своей деятельности, и теперь создаются опасные условия в отношениях двух держав".
   Неопределенность взаимоотношений двух союзных держав, интервентов, поиски миролюбивого согласования интересов при наличности нескрываемого антагонизма -- вот обстановка, в которой Омское Правительство должно было определить свою внешнюю политику.
   Трудность положения усугублялась неясностью позиции Америки в отношении большевиков. Ведь не кто иной, как президент Вильсон, обращался с приветствием к московским комиссарам. Он первый начал с ними заигрывать. Кто мог быть уверен, что он не вернется к этой тактике?

Беседа с видным дипломатом

   Во время пребывания на Дальнем Востоке мне пришлось как-то встретиться неофициально с посланником одного из нейтральных государств, не имеющих специальных интересов на Дальнем Востоке. Этот почтенный и видный деятель, очень благожелательный к России, охотно высказал свое мнение по ряду вопросов, особенно в то время волновавших Омское Правительство.
   Он приехал на несколько дней из Пекина и был хорошо знаком с настроением там дипломатического корпуса. По, его мнению, создание Всероссийского Правительства в Уфе было авантюрой. Сибирское Правительство имело гораздо больше шансов на поддержку и признание в качестве временного государственного образования. Заинтересованные государства хорошо учитывали, что Сибирь легче могла бы создать платежную единицу, обеспечить порядок, дать приложение капиталу, чем Россия в целом.
   Далее мой собеседник усиленно рекомендовал заручиться помощью Японии, прибегнув для этого к посредничеству Соединенных Штатов.

Союзники и Директория

   Уже из этой беседы видно (пусть даже мой собеседник преувеличивал шансы сибирской власти), что возникновение Директории, во всяком случае, не было предметом особых вожделений союзников. В этом смысле была написана статья в омской газете "Заря" одним из приехавших туда иностранных корреспондентов.
   Многие из союзных представителей, находившихся во Владивостоке во время пребывания там Вологодского, успели уже ко времени фактического вступления Директории во власть (начало ноября 1918 г.) прибыть в Омск. Здесь были Реньо, Эллиот, Нокс и начальник американской военной миссии Скайлор. Нельзя сказать, чтобы с их стороны проявлялась особая симпатия к Директории. Я лично заметил проявление такой симпатии только со стороны американского корреспондента Бернштейна, который не принадлежал к числу дипломатов, но был рекламирован как влиятельный в Америке журналист, "друг" Вильсона.
   Дружба такого "дипломата" не была лишена значения. Корреспонденции гастролирующих журналистов, если они обладают бойким пером, несомненно, приносят иной раз вред, но иной раз и пользу.
   Я полагаю, что Директория легче, чем адмирал Колчак, могла заслужить симпатии американских журналистов. В этом случае ее положение было благоприятнее. Но дало ли бы это что-нибудь реальное или нет, сказать трудно.

Военные и гражданские послы

   Будет кстати отметить, что важнейшие наши союзники имели в Сибири двойное, если не тройное представительство.
   В Омске были прежде всего представители гражданские: высокие комиссары Реньо, Эллиот и генеральные консулы: Мацушима, Гаррис, а затем военные представители: Жанен, Нокс, Скайлор.
   У них далеко не всегда наблюдалось единство настроений. Особенно заметно это было в отношении французских и английских представителей.
   В то время как Реньо, а потом граф де Мартель были благожелательны к Омскому Правительству, генерал Жанен попал под сильное влияние своего начальника штаба Бюксеншутца и чехов, главнокомандующим которых он только считался, но фактически не был. Он относился к Правительству сначала с недоверием, а потом и просто недружелюбно.
   Как раз наоборот было со стороны английских представителей. Генерал Нокс нередко поругивал омскую власть, но всегда по-дружески. Он искренне ненавидел большевиков, понимал тяжесть борьбы с ними и оказывал полную поддержку Омскому Правительству. Так же был настроен и полковник Воорд. Высокий же комиссар сэр Чарльз Эллиот относился к омской власти со скептическим недоверием, и, хотя недружелюбия с его стороны никогда не проявлялось, но холодком во времена управления адмирала от него постоянно веяло.
   Уже такое "двойное" представительство осложняло положение, но в действительности оно было еще запутаннее. Были еще и третьи представители, а именно дальневосточные. Так, например, со стороны японцев там пребывали постоянно маршал Отани и граф Мацудайра, фактически осуществлявшие японскую политику в Сибири, со стороны англичан -- Ольстон, со стороны Соединенных Штатов -- генерал Гревс, от чехов -- д-р Гирса. Все эти дипломаты относились к Омскому Правительству, по меньшей мере, сухо, а так как Дальний Восток жил вообще сепаратно, своей обособленною жизнью и своими своеобразными и далеко не привлекательными отношениями, смесью спекуляции с атаманщиной, то изменить настроение этих дальневосточных дипломатов было нелегко. Между тем Европу и Америку питали сведениями обычно корреспонденты Дальнего Востока.
   Нетрудно понять, насколько произвольно утверждение, что переворот 18 ноября отдалил признание. Ни французы, ни англичане не проявляли никакого сожаления о падении Директории. Генерал Нокс был возмущен поведением черновцев и искренне верил в способность адмирала создать армию. Генерал Жанен, только что приехавший, тоже понимал, как человек военный, преимущество единоличной военной власти в обстановке борьбы с большевизмом, при отсутствии дисциплинированного и обученного войска.
   Не было никаких оснований рассчитывать на признание "Российским" правительства, фактически управлявшего только Сибирью; речь могла идти только о поддержке. Со стороны Англии и Франции в этом отношении было получено и при Колчаке все, что они могли дать по своему внутреннему состоянию после войны. Неясно только то, что дали бы Директории Соединенные Штаты. Возможно, но только возможно, что они оказали бы ей поддержку, в то время как адмиралу ее оказано не было.

Окончание мировой войны

   Поражение Германии оказалось роковым для дела борьбы с большевизмом. С этого момента помощь приходила нерешительная, как будто исподтишка.
   Отношение союзников к антибольшевистскому правительству изменилось сразу к худшему, и, конечно, не переворот 18 ноября был главной причиной этого, а перемирие с Германией.
   Главный фактор союзнической интервенции -- война с Германией -- сразу отпал, а вместе с тем изменились и задачи союзников. Если раньше они должны были бы поддерживать чехо-словаков в борьбе с германизированными большевиками, то теперь оставалось только охранять отдых чешской армии. Интервенция приобрела как раз тот характер, о котором так веще говорило заявление Соединенных Штатов: "Военное вмешательство может оказаться средством использования России, а не оказания ей помощи".

Права России -- обязательства союзников

   По случаю окончания войны народов "Союз Возрождения России" устроил торжественное заседание. В этом заседании я произнес следующую речь:
   "Война окончилась. Все помыслы обращаются теперь к будущему. Но будущее связано с предыдущим. Конец заставляет вспомнить о начале. Мы забыли о нем. Четыре года войны притупили наши нервы, и тяжкие страдания ослабили нашу память. Скорбный образ измученной, тяжело больной родины заслонил в нашем представлении мощную и страшную врагам Россию.
   Война окончилась победой союзников. Эта победа -- общая. Честь ее принадлежит и России. Мы имеем право, мы должны, мы не можем не вспомнить сейчас о том, что сделала Россия в этой ужасной и вместе великой борьбе.
   Четыре года тому назад взоры всего мира, взоры друзей и врагов внимательно следили за русскими ратями, в суровом напряжении продвигающимися на пространстве от Балтики до Карпат. Одни следили за ними с надеждой и благодарностью, другие -- с ненавистью и страхом.
   Успешная русская мобилизация, победоносное шествие в Галиции, разгром австрийцев, безумный набег на Пруссию Ренненкампфа, подступавшего к фортам Кенигсберга, -- эти шаги России в первые месяцы изменили весь ход борьбы. Расчеты Германии не оправдались. Быстрота и натиск перешли в длительную борьбу. Россия заставила оттянуть немецкие войска на восток и тяжелыми жертвами в Пруссии спасла положение на западе.
   Гений союзного командования, проявившийся в историческом бою на Марне, и блестящие победы русского оружия в Галиции отняли у Германии ее главную надежду -- победить своей подготовленностью.
   Война затянулась. Англия формировала и стягивала войска. Позиции превращались в крепость, западный фронт становился несокрушимой твердыней. Германия, сжатая в тиски, металась с запада на восток. Утратив первоначальную ясность плана, она в поисках победы, для укрепления духа в стране меняла решения, бросала войска по всем направлениям.
   И всё это время Россия несла неисчислимые и бесконечно тяжелые жертвы. Лишенная тех технических средств, которыми обладали ее враги и союзники, Россия боролась людьми. Обильной кровью ее сынов напоена земля Галиции, Польши и Литвы. Безумной отвагой и выносливостью солдат искупались технические несовершенства. Немецкие "чемоданы" не могли сломить русского упорства и смелости.
   В ноябре 1914 г. происходили кровопролитные сражения под Лодзью. В октябре немцы рассчитывали нанести русским войскам сокрушительный удар и, сосредоточив большие силы в направлении на Варшаву и Ивангород, повели быстрое наступление, но были отброшены, разбиты, а в ноябре часть немецких сил еле вырвалась из окружившего их кольца у Стрыкова. Русские войска держались в это время у Мазурских озер в Пруссии, двигались к Кракову в польской Галиции, занимали высоты Карпат, а кавалерийские части уже появились в Венгрии.
   Скоро Германия принуждена была влить свои части в деморализованную австрийскую армию. Натиск германских войск на западе ослабился на длительный период.
   Неудачи турок у Саракамыша и разгром турецкой армии потребовали помощи германских войск и на турецком фронте.
   Россия дала возможность сделать западный фронт непреодолимым.
   Но этим ее роль не закончилась. Лишенная не только средств наступления, но и обороны, русская армия после года борьбы, принуждена была отступать. Но победа германцев была победой пирровой. Фронт растянулся, и Россия продолжала помогать союзникам, оттягивая силы Германии, не позволяя ей перебрасывать войска на запад. А когда перебрасывание сил начиналось, тогда неизменно наносились короткие и сильные удары с востока. Россия продолжала борьбу.
   Италия не забудет 1916 г., когда блестящая победа Брусилова спасла от грубого насилия прекрасную Венецию и Ломбардию.
   Россия ни разу не позволила германцам сосредоточить все силы свои на западе.
   Россия выбыла из строя только за год до капитуляции Германии. Русский фронт распался вследствие истощения страны, принесшей непосильные жертвы. Яд революционной демагогии, так искусно использованный германской рукой, разложил стойкость и выносливость русских солдат. Но мира с Германией никогда не было. Позорный не для России, а только для большевизма, Брест не избавил Германию от необходимости оккупировать страну, и одна Украйна поглощала до 300 000 немецких войск.
   Мы, русские, с Германией никогда не мирились. Мы продолжали бороться, как могли, и если не активным, то пассивным сопротивлением помогали победе до конца".

Выступление Америки

   "Силы германского милитаризма были исключительны, и борьба с ними еще не скоро привела бы к счастливому концу, если бы в решительный момент в ряды борцов не встали сыны свободной Америки.
   Нельзя оценить заслуги отдельных участников войны. Героическим Бельгии и Сербии следует, быть может, воздать не меньше, чем могущественным Англии и Франции.
   Вступление Италии и Румынии в число борющихся в момент тяжелого напряжения оказало неоценимые услуги. Но исходя из основных мотивов четырехлетней войны, можно будет сказать, что Россия дала благоприятный оборот началу войны, а счастливый конец ее ускорила и с несомненностью определила Америка.
   Случайно ли то, что Америка объявила войну как раз тогда, когда в России произошел февральский переворот? Мне думается, что нет".

Россия будущего

   "Еще в 1915 г., через год после начала Великой войны, я читал в одном из французских Revue (франц. журналы. -- Ред.) статью о грядущей опасности со стороны России. Что, если она победит, если в Берлин войдут войска монархической России, блестяще вооруженные, опьяненные победами, превосходящие численностью войска всех прочих союзников вместе? Не будет ли это новой угрозой демократическому миру?
   Опасения французского публициста оказались напрасными. Россия не вошла в Берлин, не приобрела прекрасного вооружения, а силы Англии и Франции в последний год войны почти не уступали русским и численностью. Но психология французского писателя заслуживает внимания. Она типична и показательна. Она пропитана была боязнью перед старой монархической Россией недоверием к реакционному союзнику.
   Это недоверие понятно. Русский монархический строй принципиально почти не отличался от германского. Он не страдал особым отвращением к праву силы и не отдавался культу защиты национальных начал.
   Не таков, однако, русский народ. В его душе всегда находили сердечный отзвук порывы сочувствия угнетенным, и его история полна самоотверженной защиты слабых. Грехи правящих кругов не были грехами народа.
   Вот отчего Америка с легким сердцем вступила в борьбу после свержения монархии. Гимн Америки проникнут восторженной любовью к родине и свободе. В нем содержится призыв к ветру, чтобы он разнес песнь свободы и звучал от каждого дерева, в нем призыв ко всему движущемуся и неподвижному принять участие в песне, призыв к молчащим горам, чтобы они нарушили свое молчание протяжным эхом песни свободы.
   Зная русский народ, Америка не могла сомневаться, что намерения его не расходятся с руководящими идеями президента Вильсона.
   Америка ускорила победу союзников и победу демократии. Побежденным оказался воинствующий захватнический империализм, раздавлена политика силы.
   Возврата к прошлому нет. Нет прежней Германии и нет прежней России.
   Перед нами -- новое будущее!"

Наше право

   "Вспоминаются слова манифестов и воззваний начала войны. Они выражали искренние стремления русского народа, когда говорили о братском его привете славянам, о растерзанном на куски живом теле Польши, о братски протягиваемой руке освобождаемым народам.
   Никто не может сомневаться, что в этих словах заключается священное обязательство русского народа, что новая Россия никогда от этого обязательства не откажется.
   Победа союзников -- это победа тех идей, которым поклоняется возрождающаяся Россия.
   Мы празднуем победу демократии. Она выражается не только в устранении начал хищничества и насилия в международной политике, но и в укреплении начал свободы внутри страны. Возврата к прошлому нет ни во внешней, ни во внутренней политике. Победа над Германией и русская революция окончательно сломили последние устои реакции.
   Мы, участники победы, не можем сомневаться, что наши союзники и друзья помогут восстановить расслабленную войной русскую мощь, и никто из наших друзей не может сомневаться, что они помогут свободному русскому народу.
   Мы не можем увлекаться несбыточными мечтами, мы знаем, что разоренной стране, где так долго царила тьма, где видел немногим доставалось участие в общественном управлении, где лучшие силы интеллигенции были вынуждены жить отвлеченными, лишенными реальности идеями, не под силу достигнуть сразу уровня старых демократических стран.
   Но вера творит чудеса.
   Силен русский народ. Велика мощь России.
   Обратившись к мирному труду в условиях свободного развития всех деятельных и любящих родину сил, возродится Великая преобразованная Россия. Так тяжело доставшаяся победа вознаградит русский народ за его неисчислимые жертвы, за его борьбу людьми.
   В начале войны от одного мобилизованного бородача я слышал пророческие слова: "После этой войны уж непременно полегчает нашему брату мужику".
   Да, сердечный, должно полегчать. В сердцах всех граждан свободных демократических государств ты найдешь отзвук своим справедливым, заслуженным притязаниям.
   Демократическая Америка недаром вступила в ряды борцов. Вместе с Францией и Англией она обеспечит торжество свободы и права".
   Так говорил я с искренним энтузиазмом и верою в декабре 1918 г.

Глава XIII.
Интервенция (Продолжение)

   По мере восстановления нормальной жизни в Европе народы ее, несомненно, будут вспоминать о заслугах России и сознают, что они -- ее должники. Национальные силы России всегда оставались верны своим обязательствам и ни надень не прекращали борьбы. В условия перемирия с Германией включено, между прочим, расторжение Брестского мира, но это нельзя отнести на счет забот о России -- это было ударом интересам Германии, которая приобрела по Брестскому трактату так много, что одни эти приобретения могли вознаградить ее за поражение на Западе.
   Российское Правительство хорошо понимало, как трудно в момент опьянения победой и в разгаре шовинистических настроений думать о вышедших из строя. Поэтому, обращаясь 7 декабря к державам-победительницам с приветствием по случаю мира, оно апеллировало не только к чувству гуманности, но и ссылалось на интерес самой Европы.
   "Российское Правительство в сознании того, что союзные державы руководствуются великими идеалами гуманности, справедливости и международной солидарности, с признательностью примет их содействие в трудах своих по воссозданию России, ибо Россия не должна оставаться в современном ее состоянии, угрожающем цивилизованному миру новыми великими потрясениями и длительным лишением утомленных народов благ мирной жизни, а победителей -- плодов их подвигов".

Реальная политика

   С окончанием войны каждое из государств, входивших в противо-германскую коалицию, стало думать прежде всего о своих интересах. И раньше солидарность держав согласия (Антанты) проявлялась слабо. Теперь она стала еще меньшей. Российскому Правительству приходилось туго. Нечего и говорить, что никакой речи не было относительно перемены отношений к Франции и Англии. Дипломатическое искусство должно было проявиться в отношениях к Америке и к Японии. Надо было, как я уже указывал, добиться японской помощи, заставив Америку санкционировать ее. Нужно было расположить к Омскому Правительству и Японию, и Америку, но первой нужно было внушить уверенность, что она, оказывая помощь адмиралу Колчаку, укрепляет за собой определенные права.
   Можно смело сказать, что такой уверенности у японцев не было. Впервые это проявилось в семеновском инциденте.
   Адмирал обыкновенно не присутствовал на заседаниях Совета министров. Но как-то в начале декабря нас всех собрали на экстренное заседание совместно с адмиралом.
   Выяснилось, что японцы поддерживают Семенова, не пропуская в Забайкалье войска генерала Волкова. Адмирал хочет по этому поводу обменяться соображениями о наших будущих отношениях с Японией.
   Адмирал высказал мнение, что Япония явно стремится помешать возрождению русских военных сил. Поддерживать Семенова и Калмыкова можно только для разрушительных целей. Адмирал рассказал, что приходилось ему наблюдать на Дальнем Востоке летом 1918 г. Отряды Семенова и Калмыкова, составившиеся из самых случайных элементов, не признавали ни права собственности, ни закона, ни власти. Семенов производил выемки из любых железнодорожных складов, задерживал и конфисковывал грузы, обыскивал поезда, ограбляя пассажиров. Отряд Калмыкова специализировался главным образом на грабежах. Под видом большевистских шпионов задерживали торговцев опиумом; их убивали, а опиум отбирали для продажи, на нужды отряда. Однажды калмыков-цами был задержан, ограблен и убит шведский или датский представитель Красного Креста под тем предлогом, что он был большевистским агентом. Убийства и аресты производились не только на дороге, но и в самом Харбине, где действовала семеновская и калмыковская контрразведка. Арестовывались как люди противного политического лагеря, так и офицеры из неповиновавшихся или слишком много знавших. Несмотря на это японская военная миссия всё время оказывала денежную и материальную помощь атаманам.
   -- Как же смотреть после этого на теперешнюю поддержку Семенова японцами? -- сказал адмирал, обращаясь к министрам. -- Я прошу вас, господа, высказаться по вопросу о том, как нам относиться к Японии.
   Для заседания Совета министров как тема, так и материал оказались очень неожиданными. Высказываться по вопросу внешней политики без основательного знакомства с интересами стран, внутренним их положением и взаимоотношениями с другими -- значит заниматься обывательскими разговорами.
   Так и было в этом заседании, на которое все явились, совершенно не зная темы предстоявших прений.
   Но было интересно то указание, которое сделал тогда же управлявший иностранными делами Ключников. Он отметил, что адмирал Колчак является лицом, против которого у японцев сложилось предубеждение, и что теперь, когда мы должны добиваться больше чем добрососедских отношений с Японией, нам нужно рассеять недоверие соседей.

Представительство на конференции

   Так было в Омске в то время, когда в Париж стекались представители всех наций на мирную конференцию. Вставал вопрос и о России.
   В Париж выехал от Деникина Сазонов, которому, кроме Деникина, дали полномочия на представительство Донское и Кубанское казачества и правительство Крыма. Омск поспешил присоединить и свое полномочие. Так, один человек стал выразителем интересов почти всех антибольшевистских правительств.
   Но этого было мало. Для большего авторитета необходимо было создать в Париже объединенный голос русской общественности. Ключников наметил путь к такому объединенному представительству, предложив русским посланникам и послам в европейских государствах съехаться в Париже для совместных выступлений. Послы оставались единственной реликвией прежней единой России.
   Главной ценностью предложения Ключникова было то, что он отрицал возможность отдельных делегаций от различных правительств, устраняя демонстрацию раздробленности России и взаимной неприязненности отдельных ее частей. Нужно было, однако, сделать также невозможной и демонстрацию внутренней партийной междоусобицы.
   Послы, представители официальной России, не могли сами по себе рассчитывать на признание их выразителями настроений и надежд России революционной. Париж легко восполнил этот недостаток. В этой мировой столице сосредоточились в то время люди различных партий и классов. Тут были и типичные представители русской буржуазии: Путилов, Каминка, Коновалов, и бюрократы, вроде Сазонова и Извольского, и русские интеллигентные общественники различных оттенков -- из земско-дворянских кругов: кн. Львов, Родзянко и из народников: Чайковский, Титов и др. Русский посол во Франции Маклаков особенно ратовал за объединение представителей правых и левых течений в целях совместной борьбы за национальные интересы; он указывал одновременно, что натиск социалистических элементов в Париже становится очень чувствительным. Грозила новая опасность. Раскол русской общественности мог оказаться роковым в деле защиты национальных интересов. В Париж ожидались Авксентьев, Зензинов, Роговский. Что скажут они?

Интервью Авксентьева

   Близость Авксентьева, Зензинова и Роговского к деятелям Самары и Уфы, их партийная зависимость от Чернова, извинительные письма, оправдывающие временное перемирие с омскими "реакционерами", полная бездеятельность в момент выступления Чернова с его грамотой -- всё это было достаточным материалом для суда над свергнутыми членами Директории. И, будь на месте адмирала Колчака власть того же Чернова, она не замедлила бы заключить подобных своих противников в тюрьму.
   Чрезвычайный военный суд по делу полковника Волкова и других виновников переворота постановил довести до сведения министра юстиции, как генерал-прокурора, что из показаний допрошенных на суде свидетелей и представленных к делу документов видно, что в деятельности членов центрального комитета партии социалистов-революционеров усматриваются признаки уголовно наказуемых деяний.
   Однако адмирал Колчак не только не позволил возбудить уголовное дело против бывших членов Директории и товарища министра внутренних дел Роговского, но охотно принял все меры к безопасному проезду их за границу и снабдил каждого достаточной суммой (50 тыс. рублей, т. е., по тогдашнему курсу, около 7 тысяч иен) на покрытие расходов до приискания заработков. Аргунову, как семейному человеку, было выдано даже больше -- 75 тыс. рублей.
   Казалось, от всех этих лиц можно было ожидать, что они, каково бы ни было их отношение к новой форме власти, не будут подрывать ее авторитета за границей, препятствуя успеху борьбы с большевиками. Однако ожидания эти не оправдались.
   Прибыв в Китай, Авксентьев стал давать интервью, в которых характеризовал адмирала Колчака как диктатора "старого типа", который вернет страну к строгому абсолютизму прежних времен, Вологодского назвал пешкой в руках оппортунистов (об этом он почему-то не говорил на Уфимском Совещании, когда Вологодского избирали в Директорию), а омских министров, которых он сам приглашал в состав Правительства, Авксентьев расписал en canaille (франц. как негодяев. -- Ред.), как самых низкопробных авантюристов. Так поддерживался престиж власти, боровшейся против большевизма в самых тяжелых условиях.
   На инсинуации Авксентьева правительство ответило сообщением, объяснявшим причины переворота 18 ноября, и резюмировало их так: "Директория пала не от реакционных замыслов. Ее погубила антигосударственная политика партии социалистов-революционеров". Но плохая молва пошла, и рассеять ее было нелегко. Это составляло одну из труднейших обязанностей Министерства иностранных дел.

Уход Ключникова

   Молодой дипломат Сукин очень скоро почувствовал себя в Омске как рыба в воде. Он стал своим человеком в ставке, постоянно бывал у адмирала и фактически вел все переговоры с союзными представителями, вытесняя влияние управлявшего министерством Ключникова. Последний вынужден был свести свою работу главным образом к подготовке материалов для Версальской конференции. Надежда на участие в ней России не покидала омскую власть, и Ключников, как по личным настроениям, так и под влиянием ложности своего положения, стал стремиться в Париж.
   Вопрос о своей командировке он поставил ультимативно. Совет министров почти единодушно решил отказать в командировке его как министра иностранных дел. В решении этом играла роль предшествовавшая ему агитация в пользу замены Ключникова Сукиным, но главным мотивом было сознание чрезвычайной ответственности подобной командировки в момент заключения мира и неавторитетности Ключникова для представительства в качестве российского министра иностранных дел, хотя бы по названию.
   Он подал в отставку.
   Министерство иностранных дел прин ександра Александровича Сотникова, Юсуфа Раадовича Саиева, Евгения Васильевича Захарова, Сергея Андреевича Кудрявцева и Ивана Степановича Юдина. Все члены Областной Думы в случае неподчинения постановлению о роспуске объявляются врагами народа и предаются суду революционного трибунала. Президиум Исполнительного Комитета Томского Совета. 26 января 1918 г. Томск".
   
   Оставалось разъехаться и готовиться к борьбе. 27 января Дербером была составлена по поручению Думы декларация.

Декларация Сибирской Думы

   Декларация начинается словами возмущения против большевиков.
   
   "Надежда всех областей и народностей, составляющих великую революционную Россию, -- Всенародное Учредительное Собрание -- преступно разогнано большевиками и так называемыми "левыми эсерами".
   То, что составляло мечту и цель многих революционных поколений в тяжёлой борьбе с царизмом; то, что являлось единственным якорем спасения великой революции; то истинное полное народоправство, которое только и могло закрепить и углубить завоевания революции, -- разбито и предано большевиками.
   Совет народных комиссаров, посягнувший на власть Учредительного Собрания, является врагом народа. Изменниками революции являются большевики, противопоставляющие Учредительному Собранию Советы крестьянских, рабочих и солдатских депутатов. Учредительное Собрание, призванное учреждать основные законы хозяйственной, общественной и политической жизни всей страны, -- отнюдь не против советов как классовых организаций; наоборот, в своём законодательном творчестве оно опирается на советы, как и на все трудовые демократические организации страны".
   
   Дума заигрывает, таким образом, с советами рабочих депутатов, не решаясь покончить с ними.
   Дальше устанавливаются программные положения:
   
   "1. Все силы и средства Дума отдаёт для защиты и скорейшего возобновления работ Всероссийского Учредительного Собрания, признавшего законом о федеративном устройстве Российской демократической республики автономию Сибири и других частей государства.
   2. До созыва Всесибирского Учредительного Собрания вся полнота власти в пределах Сибири принадлежит временной Сибирской Областной Думе.
   3. Дума примет все меры к незамедлительному созыву Сибирского Учредительного Собрания, которое явится опорой Всероссийского Учредительного Собрания и будет строителем новой жизни трудящихся классов и народов Сибири.
   4. Дума выражает свой решительный протест против сепаратного мира, и в случае заключения его большевиками она ни в какой мере ни моральной, ни материальной ответственности за этот преступный шаг на себя не принимает.
   5. До заключения мира Дума считает необходимым принять безотлагательно меры:
   а) к планомерному отозванию с фронта и ближайшего тыла уставших солдат-сибиряков на родину;
   б) к роспуску гарнизонов, находящихся на территории Сибири, и
   в) к созданию добровольческой сибирской армии, имеющей целью защиту Всероссийского Учредительного Собрания, автономной Сибири и Сибирского Учредительного Собрания.
   6. Народы, живущие на своей территории, в разное время присоединённые к Российскому государству, решают свободно выраженным волеизъявлением, путём конгрессов и референдума, отделяются ли они от Российской федеративной республики и образуют самостоятельные государства или входят как автономно-федеративные единицы в состав Российской республики.
   7. В области земельных отношений Дума считает необходимым провести в жизнь принятый Всероссийским Учредительным Собранием закон о безвыкупном переходе всех помещичьих земель , а также всех частновладельческих, казённых и других, с водами, лесами и недрами, в общенародное достояние , устанавливающий незыблемое право всякого трудящегося на землю. В пределах и на основании основного закона о земле Сибирское Учредительное Собрание издает закон о земле в Сибири, учитывающий климатические, этнографические, естественно-исторические и культурно-хозяйственные условия последней.
   8. В области добывающей и обрабатывающей промышленности -- начало национализации копей, рудников и т. д. и организацию общественного контроля и регулировки".
   
   Вот главные положения декларации Сибирской Областной Думы.
   Её заключительные слова таковы:
   
   "С верою в народно-трудовые силы, с сознанием великой ответственности, с беззаветным стремлением спасти погибающую Сибирь Дума вступает на путь верховной законодательной власти в свободной отныне автономной Сибирской республике ".
   
   Из декларации этой видно, что Сибирская Областная Дума построила свою программу на черновских принципах.
   Переход земель без выкупа в народное достояние (смысл этого трафаретного положения в Сибири всегда останется непонятным, если не смотреть на декларацию как на выступление демагогическое), национализация добывающей и обрабатывающей промышленности (без обозначения каких-либо пределов её), сохранение советских организаций, объявление Сибири автономной республикой (по принципу федерации) и в то же время предрешение подчинённости Сибирского Учредительного Собрания верховной власти Всероссийского -- всё это была не реальная программа, а только политическая игра в соперничество с большевиками. Как только Сибирское Правительство приступило к практическому осуществлению власти, оно должно было отойти от всех этих программных положений.

Переезд Сибирского Правительства на Дальний Восток

   Избрав правительство, приняв основы декларации, поручив разработку её президиуму Думы, члены Думы решили разъехаться, с тем чтобы в одиночку затем пробираться на Дальний Восток, куда немедленно должен был направиться президиум Думы и правительства.
   Однако находившиеся в Тобольске члены правительства Дербер и Моравский задержались в Томске для организации Комиссариата, который объединил бы в своих руках подготовку борьбы с большевиками в Западной Сибири. Задача эта была возложена на недавно вернувшихся из Петрограда после разгона Учредительного Собрания членов его П. Михайлова и Линдберга.
   Были образованы военные антибольшевистские организации, установлена связь с уже существовавшими тайными офицерскими организациями. Аналогичные организации были затем установлены и в Восточной Сибири, в частности в Иркутске и Чите.
   Обстановка на Востоке постоянно менялась. Появившиеся было в Забайкалье большевики были ликвидированы вернувшимся с фронта 1-м Забайкальским казачьим полком, но к моменту переезда в Читу президиума Думы и некоторых членов правительства (конец февраля) там восстановилась советская власть, благодаря приходу с фронта большевистски настроенного 2-го Забайкальского полка.
   Президиуму Думы, некоторым её членам и членам правительства в составе Дербера, Моравского, Тибер-Петрова, Юдина, Колобова, Жернакова пришлось ехать дальше на Восток, в Харбин. В дальнейшем во Владивосток приехали Краковецкий, Новоселов, Кудрявцев, Неометуллов. Уже раньше там находился Захаров. Прочие члены правительства во Владивосток не приехали, одни за незнанием того, что они были избраны (Вологодский, Крутовский, Серебренников, Михайлов), -- они спокойно проживали в Сибири, так как об избрании их министрами не знали и большевики. Ринчино отказался вступить в состав правительства -- он занят был исключительно бурятскими делами; Сулима вступил в большевистский совдеп в Барнауле, где и был убит при антибольшевистском выступлении и победе Сибирского Правительства. Он сражался с большевиками против того самого правительства, членом которого состоял. Наконец, Устругов вступил в другую группировку, враждебную Сибирскому Правительству, -- группировку генерала Хорвата.

Дальневосточные политические центры

   Советские власти внимательно следили за Дальним Востоком, видя назревавшую там контрреволюцию. В No 102 советских "Известий" за 1918 г. даётся следующее описание дальневосточных центров, сопровождаемое обычными эпитетами -- "мошенники", "жульё", "бандиты" и т.д.
   
   "Дальний Восток живёт сейчас оживлённой политической жизнью. Харбин стал центром, где собрались все антисоветские элементы Сибири, отчасти России. Одним из центров, вокруг которого, в сущности, нет никакого круговращения, является так называемое Сибирское Правительство, иначе говоря, группа Потанина и Дербера. В первые моменты после Октября эта группа пользовалась довольно большим влиянием в Сибири, но затем развитие большевизма смело её с арены политической жизни. Тем не менее так называемое Сибирское Правительство до самого последнего времени претендовало на руководящую роль оппозиции против советской власти и вело весьма важные переговоры как с представителями великих держав, так и с различными общественными группами. Другим центром, вокруг которого вращаются сибирские, российские и зарубежные политические и финансовые мошенники и авантюристы, представляется "Дальневосточный комитет активной защиты родины и Учредительного Собрания". Политическая физиономия этого комитета весьма неясна. В его состав входят лица, либерализм и демократизм которых не подлежит сомнению, а, с другой стороны, решающее влияние на направление его политики имеет группа финансовых дельцов.
   Наконец, третий центр -- так называемое "Пекинское правительство". Это уже ассоциация наиболее крупного финансового жулья, во главе которой стоят известный Путилов и В. Львов, брат бывшего премьера (такого правительства в действительности не существовало. -- Авт. ).
   Большую роль играет в Харбине генерал Хорват. Генерал Хорват в течение последних лет состоял неизменным начальником Восточно-Китайской дороги (Китайской Восточной железной дороги. -- Ред. ) и в качестве такового приобрёл большие международные связи и получил популярность в финансовых кругах Дальнего Востока. Генерал Хорват держится несколько особняком, но, по существу, между ним, пекинской группой и дальневосточным комитетом установилось полное тождество во взглядах и выработан общий план деятельности.
   Что касается деятельности адмирала Колчака, то он не участвовал непосредственно в выработке первоначального плана деятельности, но, очевидно, был в курсе и в решительный момент согласился дать своё имя тому движению, первым признаком которого является наступление Семёнова.
   Между буржуазными группами Дальнего Востока и группой Потанина и Дербера вначале шли переговоры об образовании единого центра и общем плане действий. На таком соглашении настаивали и иностранцы. Переговоры эти, однако, ни к чему не привели, и группа Потанина и Дербера, определённо эсеровского характера, осталась за флагом".
   

Союзники

   Дальше газета характеризует отношение к "дальневосточному вопросу" со стороны Англии, Японии и Америки. "Соглашение между ними , -- говорит газета, -- уже достигнуто. Одним из условий вмешательства иностранцев является создание такого политического центра на Дальнем Востоке, который носил бы не только местный характер, но и общерусский , и который сумел бы завоевать себе доверие в "широких кругах русского народа"".

Семёновщина

   "Движение, во главе которого стоит есаул Семёнов, само по себе не представляет опасности для советской власти. Лица, стоящие за его спиной, поставили себе целью доказать своим покровителям, что активное вмешательство в дела Дальнего Востока не только не вызовет негодования, но встретит широкое сочувствие среди населения. Но банды Семёнова стали проявлять вскоре навыки дореволюционного периода. Расстрелы, порка нагайками чуть ли не поголовно всех солдат, проезжавших через Маньчжурию, причём их обирали до нитки, создали отряду в низах населения недобрую славу. Вдобавок стало известно, что отряд снабжается оружием Японией".
   
   Как видно из этой заметки в официальном советском органе, красочный язык которого целиком сохранён, большевики были довольно хорошо осведомлены о происходившем на Дальнем Востоке, но недооценивали серьёзности противных сил.
   Семёнов -- представитель влиятельной на востоке Забайкалья казачьей офицерской семьи. Его мать -- бурятка. Он говорит на монгольском и бурятском наречиях, и это обеспечивает ему большое влияние среди этих национальностей. При Керенском он взялся навербовать из бурят и монголов кавалерийский полк. После Октябрьского переворота Семёнов обосновался на ст. Маньчжурия, на границе Забайкалья и Китая. Постепенно его отряд менялся в своём составе и получил наименование "Особого Маньчжурского отряда". Семёнов -- атаман отряда -- объявил, что ставит себе задачей защиту Учредительного Собрания, органов самоуправления и беспощадную борьбу с большевиками. В это время происходили беспорядки во Внешней Монголии, и Семёнов привлёк на свою сторону недовольных. Так как позиция Семёнова была противокитайская -- ибо он поддерживал монгольских сепаратистов, -- то он остановился перед возможностью противодействия китайцев, но зато перед ним раскрывались более широкие возможности в отношении помощи японцев.
   Старинный антагонизм в Забайкалье бурят и казаков, с одной стороны, и крестьян-старожилов -- с другой, -- антагонизм, основанный на спорах из-за земли, был тоже на руку Семёнову.
   Большевизм в Забайкалье появился только с прибытием туда развращённых и разложившихся на фронте некоторых казачьих частей. Он захватил крестьян-старожилов, которые, как и во многих других частях Сибири, поняли его своеобразно. Мой коллега по кабинету, Серебренников, рассказывал об одном крестьянском приговоре в Забайкалье, в котором заявлялось: земля ничья, народная, поэтому она и должна принадлежать народу, а не бурятам.
   Естественно, что такая оригинальная национализация земли отталкивала бурят от большевизма. Возмущались им и многие казаки. Семёнов мог рассчитывать приобрести поддержку солидной части населения области.

Глава IV.
Западно-Сибирский Комиссариат

   Переворот в Омске прошёл так быстро и безболезненно, что как-то не верилось глазам, когда вечером стали ходить не "красные", а "белые", появились воззвания новой власти, и все комиссары исчезли.
   Вступивший в командование военными силами полковник Иванов-Ринов не обнаружил ни военного таланта, ни военной находчивости и распорядительности: большевики вывезли из Омского отделения Государственного банка большие запасы денег, погрузились на пароходы и целой флотилией двинулись вверх по Иртышу, направляясь на Тюмень. По дороге их можно было перехватить, но никто этого не сделал.

Декларация новой власти

   "Западная Сибирь очищена от большевиков. Они бегут, унося с собой всё, что можно захватить. Ярмо нового самодержавия уничтожено, Сибирь вновь свободна. Власть перешла к Временному Сибирскому Правительству, выдвинутому Областной Думой. Высшей местной властью в Западной Сибири временно, впредь до окончательного освобождения всей сибирской территории, является Западно-Сибирский Комиссариат, состоящий из уполномоченных Временного Сибирского Правительства: членов Всероссийского Учредительного Собрания Павла Михайлова, Бориса Маркова и Михаила Линдберга и председателя Томской уездной земской управы Василия Сидорова.
   Законодательные мероприятия и реформы не поручены уполномоченным. Они входят в компетенцию лишь Сибирской Областной Думы временного, до созыва Сибирского Учредительного Собрания, законодательного органа.
   Задачей Областной Думы и её исполнительного, ответственного перед ней органа -- Временного Сибирского Правительства -- является восстановление нарушенного большевиками правильного товарообмена, обеспечение граждан продовольствием, предотвращение вторжения в Сибирь с востока путём возобновления дружественных отношений с союзными странами; созыв Сибирского Учредительного Собрания на основе всеобщего, прямого, равного и тайного избирательного права и пропорционального представительства и, наконец, всемерное содействие скорейшему возобновлению работ Всероссийского Учредительного Собрания, которое одно может спасти страну путём объединения всех сил революционной демократии, для разрешения всех выдвинутых революцией политических и социальных задач и воссоединения отторгнутых ныне друг от друга частей Великой Всероссийской Федеративной Демократической Республики".
   
   Так гласила декларация уполномоченных Сибирского Временного Правительства.
   Декларация стала известна в Омске раньше, чем появились там Марков, Михайлов, Сидоров и Линдберг. Первоначально во всех городах заявляли о себе более мелкие комиссары, которые, однако, тоже именовались "уполномоченными Сибирского Правительства". В Новониколаевске, который начал восстание (там был Гайда), уполномоченным оказался Сазонов, известный в Сибири кооператор, в Омске -- Кузнецов и Ляхович, люди совершенно случайные, никому не известные, в Тюмени -- какие-то Смагин и Кудрявцев, совсем юноши и политические младенцы. Но никто не спорил: "Кто палку взял, тот и капрал". Фактически на освобождённой территории правил всем Иванов-Ринов, как опытный администратор и человек с характером.

Формирование центральных учреждений

   Когда в Омск прибыл Павел Михайлов, один из членов Западно-Сибирского Комиссариата, наличность власти стала ощутительнее. Этот бледный человек с горящими чёрными глазами работал день и ночь. Он немедленно созвал совещание из всех общественных деятелей, выяснил положение финансов, продовольственное, нужды железных дорог, а затем приступил к формированию отделов управления и выяснению кандидатов на должности управляющих ими. Впрочем, совещание, где намечались кандидаты, было более интимным по составу: "буржуев" на него не пригласили.
   Как сейчас помню эти заседания в тех комнатах Гарнизонного Собрания, где за неделю до этого ещё был военный комиссариат, а спустя короткое время устроена была квартира Гришина-Алмазова.
   Пользуясь временным безвластием, а также близостью к Иванову-Ринову, Военно-промышленный комитет посадил "своих" людей на самые жизненные части управления -- финансы, продовольствие, судоходство. Почти весь Омский совет народного хозяйства оказался к приезду Михайлова уже разобранным по частям и попавшим в опытные руки. Так как совет народного хозяйства успел захватить в своё ведение ряд казённых и частных предприятий, то и они попали в заведование Военно-промышленного комитета, заправилою в котором был крепкий сибирский "мужик" Двинаренко, из матросов выбравшийся в миллионеры.
   Эти-то лица: Двинаренко и его ставленники Ваньков и Мальцев и затем от управления Омской железной дорогой инж. Степаненко -- и явились докладчиками на совещании. Доклады были дельные. Авторы их почти все были привлечены потом к активной правительственной работе. Влияние Военно-промышленного комитета, таким образом, было упрочено.
   Я был привлечён на совещание персонально, как и некоторые другие: Зефиров, Петров, Бутов, которые известны были прежней правительственной и общественной работой.
   Припоминаю самый процесс избрания кандидатов на должности управляющих отделами. Было решено учредить при Западно-Сибирском Комиссариате Управление делами Комиссариата, отдел административный, с подотделами земского и городского самоуправления, здравоохранения, почт и телеграфов и отделы: военный, финансов, юстиции, продовольствия, торговли и промышленности, труда, земледелия и колонизации, путей сообщения и туземных дел.
   Управляющим делами предложено было быть мне. Действительно, из всех, кто тогда находился в Омске, один только я обладал, ещё по службе в Петрограде, знанием законодательной техники и организации центрального управления. Мне было трудно поэтому отказаться; у меня было лишь то серьёзное основание для отказа, что я был новым человеком в Сибири и знал её только как бывший чиновник Переселенческого управления и автор ряда статей по вопросам колонизации. Я был сторонником привлечения к власти местных людей и указывал на то, что управляющим делами должен быть сибиряк. Но участвовавшие в заседании мои друзья и Вологодский, с которым я был знаком по сотрудничеству в редактировавшихся им "Заре" и "Трудовой Сибири", настояли на моей кандидатуре.
   Административный отдел решено было поручить Сизикову, человеку совершенно для этого не подготовленному, но правоверному эсеру, немало поработавшему в первый период революции над разложением армии. На это место (равносильное должности министра внутренних дел) нужно было "своего".
   Относительно военного отдела пришли к соглашению не сразу. На должность заведующего этим отделом была выдвинута кандидатура члена Учредительного Собрания Фомина, который, несмотря на свою молодость (28 лет), проявлял большую распорядительность и такт. Ввиду того, что Фомин не был военным, возник вопрос, можно ли поручить военный отдел неспециалисту и следует ли вообще отделять заведование военным отделом от командования армией. Я высказался в пользу разделения этих должностей в целях обеспечения большего влияния гражданской власти на военное дело и большего контроля за расходами. Но участвовавший в этом заседании член Сибирского Правительства Ив. Михайлов, да и сам Фомин, не особенно убедительно, но настойчиво высказывались за совмещение должности заведующего военным отделом с должностью командующего сибирской армией. Как я узнал впоследствии, это было ультимативное требование Гришина-Алмазова, с которым уже тогда считался Комиссариат. Так было положено начало зависимости гражданской власти от военной.
   Кандидатов на все высшие должности было вообще очень мало. В тогдашних обстоятельствах найти их было тем труднее, что большевики ещё не были отогнаны от Тюмени. Исход борьбы был далеко не ясен. Обыватель ещё прятался в раковину. Омская кооперация заявила Иванову-Ринову, что она не будет вмешиваться в политику и останется только хозяйственной организацией -- обычный приём уклонения. В этот момент нужно было проявить много мужества, чтобы встать во главе власти. Между тем нельзя было и прятаться за спины других. Несведущие, совершенно не подготовленные к практической работе люди могли сразу погубить начатое дело освобождения.
   Неудивительно поэтому, что кандидаты намечались почти по наитию. Здесь не было в сущности выборов, а намечались жертвы общественного долга. Каждого приходилось упрашивать. Из присутствовавших были указаны как желательные кандидаты Зефиров, Петров и я. Каждый из нас, естественно, поддерживал другого, не только питая друг к другу чувства взаимного доверия и уважения, основанные на прежней совместной работе, но и стремясь образовать солидарную, сплочённую группу. На нашем назначении настаивали присутствовавшие тут же наши добрые знакомые: Вологодский, Бутов, Ив. Михайлов, которые все встали позже во главе управления Сибирью. Но всё же ни одна почти кандидатура из намеченных на этом заседании не прошла случайно, без поддержки общественности. Всех нас поддерживали отдельные группы, преимущественно кооператоры.

Состав делового управления

   Комиссариату не приходилось долго думать, и он решил пригласить всех намеченных на совещании лиц. Элементарны были приёмы намечения кандидатов и узок круг лиц, принимавших участие в этом важном деле, но всё же можно сказать -- в целом состав избранных оказался вполне удовлетворительным.
   Одни, как, например, профессор Сапожников (народное просвещение) и проф. Гудков (торговля и промышленность), пользовались известностью как учёные, общим уважением и безукоризненной репутацией. Другие, как, например, Зефиров (продовольствие), Степаненко (пути сообщения), Петров (земледелие), Морозов (юстиция), Мальцев (финансы), считались знатоками порученного им дела; третьи, например, Шумиловский (труд), пользовались уважением как политические деятели. Неожиданным для всех явилась не называвшаяся на совещании кандидатура приват-доцента Головачёва в управляющие отделом внешних сношений. Этот юноша -- ему было 25 лет -- не пользовался репутацией ни учёного, ни общественного деятеля. Это была просто случайная фигура, выдвинувшаяся ввиду существовавшего предрассудка, что иностранную политику могут вести только знающие международное право, тогда как в действительности надо знать нечто более трудное -- международные экономические и политические интересы.
   Как видно из характеристики лиц, приглашённых в управляющие центральными учреждениями, Комиссариат руководствовался преимущественно деловыми соображениями. Это был правильный путь. Отсутствие партийности сразу дало себя чувствовать и в ходе дела, и в общественных отношениях. Правительство Западно-Сибирского Комиссариата быстро завоевало себе почти всеобщее доверие.

Двойственность политики Комиссариата

   Почти с первых же шагов политической и административной работы выяснилось расхождение делового аппарата с Западно-Сибирским Комиссариатом. Последний считал себя как бы наместником Сибирского Правительства и, следовательно, носителем верховной власти. Управляющие отделами считались только исполнителями и не должны были вмешиваться в политику.
   Но высшее управление -- это и есть политика. Отделить одно от другого нельзя. По отделу юстиции возник вопрос, как относиться к сохранившимся организациям советов рабочих депутатов. Отдел земледелия решил упразднить земельные комитеты, покровительствовавшие захватам земель, и восстановить частные владения в Сибири, которые, при незначительности их общей площади, имели большое культурное значение как показательные хозяйства. Отдел торговли решил приступить к денационализации промышленных предприятий.
   По всем этим вопросам у Комиссариата проявлялись либо нерешительность, либо прямые симпатии к сложившимся при большевиках порядкам. "Совдепы" должны быть сохранены, как профессиональные организации, для обеспечения завоеваний революции. Члены Комиссариата обнаруживали очевидное непонимание, что обеспечивающий завоевания революции "совдеп" может быть только политическим, а не профессиональным органом, и что свергать советскую власть, оставляя советы, было бессмысленно.
   Денационализация может быть применена только по отношению к предприятиям, лишённым общественного значения. Опять проявление невежества. Какие предприятия в Сибири могут считаться не имеющими общественного значения? Здесь не производится предметов роскоши, и, стало быть, вся промышленность должна была остаться в руках государственных органов.
   Земельные комитеты неприкосновенны. Здесь члены Комиссариата, как партийные социалисты-революционеры, не были склонны проявить какой-либо уступчивости.
   Кроме того, Комиссариат никак не мог отказаться от идеи коллегиального управления и насаждал повсюду, и в губерниях и в уездах, местные комиссариаты, работа которых была очень слабой.
   Отношения мои с членами Комиссариата были самые добрые. Я как управляющий делами стоял ближе к ним, чем другие, присутствовал почти во всех их заседаниях и нередко вступал с ними в споры. Особенное упорство проявлял всегда Марков, узкопартийный человек, знавший хорошо программу партии, но не знавший жизни. Он часто говорил, что "никогда не ошибается, потому что всегда носит с собою программу партии". Наиболее понимающим обстановку казался Сидоров, как земец, обладавший большим опытом. Но наибольшую способность стоять у власти -- характер и тактичность -- проявлял Пав. Михайлов, который, однако, часто бывал в разъездах, а потому не успел оказать влияния на политику центральных учреждений. Надо отдать справедливость Маркову: он действительно не ошибался. Он руководствовался декларацией Сибирской Областной Думы, понимая её теоретические заявления как основы реальной политики. Мы уже знаем, что Дума не решалась "обещать меньше", чем большевики, что она встала на платформу Чернова, и все её грехи сказались и на Западно-Сибирском Комиссариате.

Идея Административного Совета

   Трудность проведения необходимых и спешных мероприятий и понятное желание согласовать деятельность отдельных ведомств навели на мысль о созыве совещания управляющих ведомствами. Положение о таком совещании было разработано в Управлении делами, и председатель совещания, В.В. Сапожников, уже должен был представить Комиссариату одобренный всеми проект, когда произошло неожиданное для всех, кроме Головачёва, событие. Находившиеся на освобождённой от большевиков территории члены Сибирского Правительства решили взять в свои руки власть. В связи с этим мы отложили осуществление проекта организации Административного Совета. Однако слух об этом проекте успел проникнуть в партийные круги.
   Уполномоченными Сибирского Правительства было получено письмо от Акмолинского краевого комитета партии социалистов-революционеров, которое потом осталось в делах. Текст этого письма не был опубликован, но оно представляет большой интерес как показатель того давления на Комиссариат, которое он испытывал со стороны партийных организаций.

Письмо эсеров

   "В Акмолинский губернский комитет ПСР (партии социал-революционеров. -- Авт. ) людьми, сочувствующими сохранению завоеваний демократии, доставлен проект Положения об Административном Совете Западной Сибири.
   Под скромными заданиями, которые ставит себе этот проект, кроется неприкрытое стремление создать из Совета высший административный орган, на службе у которого состоят и Временное Сибирское Правительство, и Коллегия уполномоченных Временного Сибирского Правительства по Западной Сибири.
   Параграф 6 "проекта" особенно ярко обрисовывает ту ловушку, в которую вовлекается Коллегия.
   По этому проекту Административный Совет: а) разрабатывает и редактирует общие предначертания Сибирского Правительства или Коллегии уполномоченных Временного Сибирского Правительства по Западной Сибири; б) рассматривает все проекты постановлений и общих распоряжений Коллегии уполномоченных Временного Сибирского Правительства по Западной Сибири; в) рассматривает штаты служащих отделов и кандидатуры на важнейшие должности и т.д.
   Параграф 12 "проекта" требует, чтобы все постановления и общие распоряжения Коллегии уполномоченных Временного Сибирского Правительства по Западной Сибири скреплялись председателем Административного Совета и заведующим подлежащим отделом, который тем самым принимает за них ответственность перед Bp. Сиб. Правительством или перед Зап. -- Сиб. Обл. Думой, когда таковая будет созвана.
   Мы, Акмолинский губернский комитет партии социалистов-революционеров, всемерно протестуем против всяких попыток введения бюрократического строя в пределах свободной Сибири и против образования новых правительств, в лице ли комиссариатов -- отрыжки большевистской диктатуры, в лице ли Административного Совета. Мы знаем лишь Коллегию уполномоченных Сибирского Временного Правительства, охраняющую полное народоправство и имеющую аппарат, восстанавливающий и укрепляющий народоправство, а не умаляющий его авторитета и власти.
   Мы вместе с демократией будем всемерно бороться за полное и скорейшее осуществление платформы Bp. Сиб. Правительства и Сиб. Обл. Думы.
   В противовес указанному "проекту" мы выдвигаем необходимость создания при Коллегии уполномоченных Совета из представителей гор. и земск. самоуправлений и демократических организаций, которые призывались дать своих представителей в Сиб. Обл. Думу.
   Только такой Совет может сплотить все элементы Сибири, жаждущие её устроения на началах самоуправления и не руководящиеся узкогрупповыми в этом деле интересами.
   Принятие Коллегией уполномоченных переданного нам сочувствующими демократии и жаждущими проявления в вольной Сибири истинного народоправства людьми "Проекта" будет обозначать полный разрыв уполномоченных с демократией, и у последней в целом, и в части, представляемой Акмолинским Губернским Комитетом ПСР, практически встанет вопрос о самозащите и об охране принципов полного народоправства.
   Каждое лицо, замещающее тот или иной пост, должно неуклонно проводить в жизнь платформу Сибирского Временного Правительства, а не диктовать этому Правительству своей воли, своих взглядов.
   Дабы Коллегия уполномоченных могла иметь за собою всю силу приверженцев народоправства, весь авторитет в борьбе с тенденциями к административному бюрократическому управлению Сибирью, она должна решительно направить свои усилия в область немедленного создания при себе Совета на началах, кои были положены в основу Сибирской Областной Думы, и приступить к практическим шагам по подготовке к выборам в Сибирское Учредительное Собрание.
   Прилагаем при сём инструкцию центрального Комитета партии по вопросам самоуправления, начала которой, по нашему убеждению, неоспоримы не только для членов партии, но и для всех сторонников народоправства.
   С товарищеским приветом, члены Акм. Губ. Комитета ПСР. Подписали: А. Корякин, С. Раснер. 28/6 1918 г., г. Омск.
   P.S. Мы выражаем сожаление, что поручение Временного Комитета о необходимости через товарища Линдберга-младшего информировать наш комитет о предположениях ваших в области управления и мотивах к изданию тех или иных распоряжений или постановлений вами не выполняется, и вы лишаетесь возможности быть в курсе тех настроений, которые господствуют в массах и грозят крахом идее народоправства, если эта идея будет осуществляться таким образом, как она осуществляется до настоящего времени".
   

Причины смещения Комиссариата

   Письмо не могло повлиять на политику Комиссариата, так как он доживал уже последние дни.
   Официально члены Сибирского Правительства: Вологодский, Патушинский, Михайлов и Шатилов (старик Крутовский не принимал участия в их решении и только присоединился к нему) -- пришли к мысли взять в свои руки власть ввиду недостаточной авторитетности Комиссариата и неопределённости его полномочий, особенно в области внешней политики. В это время появилась в газетах произнесённая в Челябинске речь какого-то французского майора Пине, который высказывался в таком тоне, как будто русских вовсе не существует и союзники могут свободно распоряжаться на русской территории, делая что им угодно. Защита достоинства возрождавшегося государства требовала сильной и полномочной власти.
   Но были и другие мотивы выступления. В телеграмме, которую Сибирское Правительство по вступлении во власть послало в Пекин Дерберу, говорилось о подымавшей голову реакции, об авантюристах, в смелых головах которых бессилие и неавторитетность Комиссариата порождали замыслы захвата власти.
   В действительности таких замыслов тогда не было, но Патушинский и Михайлов, как фигуры активные, не могли безучастно наблюдать за ходом дел, не принимая в них решающего участия. И они, конечно, были инициаторами выступления. Вологодский и Шатилов пошли за ними. Якушев, председатель Думы, тогда не успевший ещё окунуться в партийную политику, взялся санкционировать как переход власти к пяти министрам Сибирского Правительства, так и присвоение ими всей полноты государственной власти (Грамота 30 июня), хотя это и не соответствовало выработанному Думою Положению о временных органах управления Сибирью, так как верховная власть должна была принадлежать Думе.

Заслуги Комиссариата

   Деятельность Комиссариата не прошла бесследно. Она недаром отмечена Грамотою Сибирского Правительства от 1 июля. Главная заслуга Комиссариата -- создание гражданской власти. Когда Сибирское Правительство вступило в управление, аппарат хотя и несовершенно, но уже работал.
   Смена Комиссариата Сибирским Правительством всё же составляла положительный факт. Первоначально буржуазные круги были чрезвычайно встревожены слухом о предстоящем изменении в структуре власти. Депутация от несоциалистических организаций направилась к Вологодскому просить его отказаться от вступления во власть, но она опоздала. Причиною волнения было отсутствие уверенности, что Сибирское Правительство будет лучше Комиссариата. Последний, как учреждение временное, не мог, по мнению несоциалистических групп, идти ни на какие решительные меры, и ему можно было прощать ошибки, которые были бы непростительны со стороны коллегии министров, объявивших себя полномочными носителями государственной власти. Сибирское Правительство показало, однако, впоследствии, что эти опасения были напрасны.

Переворот или преемство

   Один момент в истории смены Комиссариата казался тревожным. Кто вошёл во вкус власти, тот нелегко расстаётся с нею, судорожно хватается за неё. Западно-Сибирский Комиссариат тоже не сразу выпустил из рук власть. Сначала он не усмотрел никаких препятствий к передаче власти пяти министрам Сибирского Правительства. Но в последний момент, 30 июня вечером, вероятно, под влиянием личной неприязни к Ив. Михайлову, державшему себя вызывающе по отношению к членам Комиссариата, а также из опасения ущерба партийным интересам, так как министры Крутовский, Вологодский и Патушинский, не говоря уже о Михайлове, были правее Комиссариата, возникло некоторое колебание: сдавать или не сдавать власть.
   Случайно я попал на совместное заседание членов Западно-Сибирского Комиссариата и членов Сибирского Правительства вечером 30 июня. Присутствовал и Якушев. Председатель Сидоров заявил, что Комиссариат, прежде чем сдать власть, просит членов Сибирского Правительства ознакомить с их программой.
   -- Это любознательность или условие? -- спросил Ив. Михайлов.
   Сидоров не сумел уклониться от ответа. Тогда все прения направились в русло формального вопроса: может ли Комиссариат противодействовать вступлению во власть министров Сибирского Правительства или ставить им какие бы то ни было условия? Имеют ли право пять министров требовать присвоения им прав, принадлежащих пятнадцати избранникам Думы, и кто правомочнее: пять министров или четыре члена Комиссариата, получившие специальные полномочия от всего (!!) правительства? Прения обострялись. Уже Патушинский заявил, что если Комиссариат не сдаст власти, то министры объявят об этом отказе всему населению. Уже, казалось, происходил разрыв сношений и переговоров, когда я взял слово и стал горячо убеждать Комиссариат передать власть Сибирскому Правительству, потому что Сибирскому Правительству, а не отдельным лицам, присягали войска, от имени Сибирского Правительства действуют все власти, за Комиссариатом никто не пойдёт, а авторитет власти будет расшатан.
   -- Вы правы! -- сказал мне Якушев, которого я тогда впервые видел.
   Подействовали мои слова и на членов Комиссариата. Власть была передана. "Переворота" не потребовалось.

Глава V.
Совет министров Сибирского правительства

   Великое смятение происходило в общественных кругах Омска накануне перехода власти от Комиссариата к пяти министрам Сибирского Правительства. Будет ли это лучше? Левые не хотели Сибирского Правительства, считая его недостаточно революционным, правые боялись его, полагая, что им будет легче справиться с Комиссариатом для установления чисто буржуазной власти. Каждая из этих двух сторон не знала о настроении противоположной.
   Омский состав Сибирского Правительства обеспечивал уравновешивающее среднее течение политики -- таково было его большинство. Утверждался у власти подлинный центр.

Политическое направление группы Омского Правительства

   В революционное время, когда закономерность политической жизни нарушается и развитие её происходит толчками, личность правителей приобретает большее, чем обыкновенно, значение. Личный состав Сибирского Правительства в том его виде, в каком оно было избрано Сибирскою Думою, мог опираться только на партийные эсеровские круги. Одно имя Дербера приводило в ярость буржуазные круги, офицерство почему-то не могло слышать имени Моравского, относилось с большим подозрением к полковнику Краковецкому, и все вообще члены Сибирского Правительства, находившиеся на Востоке, казались пугалами революции, мало отличавшимися от большевиков. Демагогическая декларация Думы от 27 января укрепила это предубеждение к Сибирскому Правительству.
   Какая-то счастливая случайность оставила на территории, занятой большевиками, как раз тех членов Сибирского Правительства, которые были наиболее приемлемы для широких кругов. Вологодский и Крутовский пользовались общим уважением, Патушинского считали одним из лучших адвокатов Сибири, Серебренников был всегда умеренным во взглядах и скромным в притязаниях человеком. Михайлов был homo novus (лат. новый человек. -- Ред. ), о котором не знали ни доброго, ни злого.

П. В. Вологодский

   Занявший пост председателя Совета министров, Пётр Васильевич Вологодский родился 30 января 1863 г. в деревне Комаровой Канского уезда Енисейской губернии. Родители его -- и мать, и отец -- родом из старинных духовных семей.
   Пётр Васильевич кончил томскую гимназию в 1884 г., и в тот же год поступил на юридический факультет Петроградского университета. В 1887 г., при переходе уже на четвёртый курс, Пётр Васильевич, в числе 300 других студентов, был исключён без права поступления в другие университеты как неблагонадёжный. Но потом ему удалось добиться разрешения держать государственные экзамены в Харьковском университете в 1892 г.
   Выдержав экзамены, он был принят на службу в судебный стол канцелярии степного генерал-губернатора, затем в 1893 г. был судьёй г. Верного и в том же году назначен товарищем семипалатинского областного прокурора. При введении в Сибири судебных уставов в 1897 г. он перешёл в присяжные поверенные и был избран товарищем председателя совета присяжных поверенных.
   Пётр Васильевич был одновременно и энергичным общественным работником. Он, между прочим, представлял Томскую думу на съезде земских и городских деятелей в Москве. На выборах во 2-ю Государственную Думу Пётр Васильевич прошёл по списку прогрессистов, но по дороге в Петербург застиг его роспуск Думы.
   Вологодский всегда был близок к сибирской публицистике.
   Как адвокат Пётр Васильевич выступал в самых больших политических процессах. Ему всегда удавалось смягчить настроение судей, и ни одному из его подзащитных не был вынесен смертный приговор.
   После переворота 1917 г. он был избран в Комиссариат по управлению Томской губернией, а потом председателем Омской судебной палаты; по упразднении же большевиками судебных учреждений был избран председателем сибирского казачьего войскового суда, организованного казаками в противовес так называемым "народным" судам.
   Вся Сибирь знала П.В. Вологодского как безукоризненно честного, идейного и смелого человека. Как литератор и общественный деятель, П.В. выделялся начитанностью и изяществом стиля. Он славился и как оратор.
   В тот величайший момент своей жизни, когда судьба поставила его на первое место во всей Сибири, П.В. Вологодский был, однако, уже не во цвете сил, не тем человеком, которого знала Сибирь до революции. Тяжёлые переживания за время большевизма наложили на весь его облик неизгладимую печать. Однако другой, более удачной фигуры на безлюдном сибирском горизонте не было, и по настоянию политических друзей Вологодский согласился стать во главе правительства.

В. М. Крутовский

   Второе место по значению в правительстве и общественному доверию в Сибири занял Владимир Михайлович Крутовский. Несмотря на свой уже солидный возраст и седины -- В.М. было уже более 63 лет, -- он сохранил в себе и физическую силу, и ясность ума, и твёрдый характер. В нём сказалась здоровая крестьянская кровь: отец его, крестьянин Владимирской губернии, деревни Крутой (отсюда и фамилия Крутовский, вернее Крутовской), был мальчиком привезён в Сибирь, где затем и обосновался, развивая своё небольшое хозяйство.
   Учился В.М. в красноярской гимназии, потом в Петербургской медико-хирургической академии, окончив которую получил в 1881 г. звание врача. Вернувшись из Петербурга на родину, служил два года сельским врачом, а после этого был врачом красноярской городской больницы. Ещё со студенческой скамьи на Крутовском висело подозрение в политической неблагонадёжности, так как он был привлечён жандармами к суду по делу об организации конспиративной квартиры известных народников (процесс Емельяновой, Саловой, П.Ф. Якубовича-Мельшина и др.). Подозрение усилилось в Красноярске вследствие того, что, исполняя обязанности тюремного врача, В.М. входил в короткие и иногда дружеские отношения с политическими заключёнными и оказывал им материальную и моральную помощь.
   Всё свободное время В.М. отдавал общественной и литературной деятельности. С 1883 г. и почти до последнего времени он состоял гласным Красноярской городской думы, прошёл выборщиком в 1-ю Государственную Думу по красноярскому списку объединённых прогрессистов; основал в этом городе первое общество врачей, первую женскую фельдшерскую школу, первую в Сибири медицинскую газету "Сибирские врачебные ведомости". В 1907 г. иркутский генерал-губернатор Селиванов, видя в В.М. Крутовском "опасного" в политическом смысле человека, выслал его из пределов Сибири. В.М. Крутовский принужден был скитаться года два по Европейской России. Любовь к Сибири заставила его, однако, пойти на рискованный шаг: с переселенческой экспедицией он в качестве статистика инкогнито уехал из Европейской России в Уссурийский край.
   За последние годы Владимир Михайлович почти безвыездно жил в Красноярске. В начале марта 1917 г., сразу после революции, он был единогласно избран представителями всех партий в председатели Красноярского коалиционного Исполнительного Комитета, а через некоторое время назначен Временным Правительством на должность губернского комиссара. Во второй половине декабря 1917 г. был большевиками обыскан, арестован и посажен в тюрьму. Любопытно, между прочим, что у Владимира Михайловича за его жизнь было 14 обысков: 10 при самодержавии царском и 4 при самодержавии большевистском.
   С 1916 г. В.М. Крутовским издавался первый в Сибири серьёзный ежемесячный журнал "Сибирские записки".
   По своим политическим убеждениям Владимир Михайлович примыкал раньше к народовольцам, а с появлением партии социалистов-революционеров всегда сочувствовал этой последней; в партию, однако, не вступал, дабы не связывать себя партийной программой и дисциплиной. Общественные и политические симпатии В.М. характеризуются его долголетними и дружескими отношениями с В.Г. Короленко.
   В составе правительства В.М. был постоянным заместителем председателя Совета министров и проявлял себя человеком властным и чутким к жизненной правде. Он оценивал всё не с точки зрения отвлечённых идей, а по соображениям практичности и целесообразности. К сожалению, однако, у него проявлялось, и очень заметно, старческое самолюбие: он желал всегда быть первым, не выносил возражений, постоянно обижался, считая, что к нему проявляют недостаточно внимания. За В.М. Крутовским надо было "ухаживать". Он считал одолжением со своей стороны, что вошёл в правительство, постоянно заявлял об уходе, и всё же оставался министром внутренних дел, фактически передав всё министерство помощникам. Таким образом, у этого второго члена правительства, несмотря на его бесспорные достоинства, были такие существенные недостатки, которые не могли не сказаться на судьбе власти.

Г. Б. Патушинский

   Наибольшие задатки министериабельности проявил министр юстиции Патушинский. Бесспорно хороший юрист, талантливый адвокат, Г.Б. рьяно взялся за своё дело и сразу вошёл во вкус власти...
   Григорий Борисович Патушинский -- коренной сибиряк. Родился в 1873 г. в Канском уезде Енисейской губернии и общее образование получил в красноярской гимназии. По окончании Московского университета он вернулся в Сибирь и служил по Министерству юстиции, в должности мирового судьи, в округе Читинского окружного суда, а затем судебным следователем округа Иркутского окружного суда. В 1912 г., при производстве расследования на Кругобайкальской железной дороге по делу жандармского унтер-офицера Лебедева, Г.Б. Патушинский обнаружил факт истязания жандармскими чинами заподозренных в убийстве рабочих, о чём довёл до сведения прокурора палаты. Через несколько месяцев Г.Б. Патушинский вышел в отставку и вступил в сословие присяжных поверенных округа Иркутской судебной палаты; занимаясь исключительно уголовными защитами, он выступал и во всех крупных политических процессах.
   Выступления Г.Б. в военных судах с горячими протестами против смертной казни вызывали неудовольствие генерал-губернатора Селиванова, по распоряжению которого в 1907 г. Г.Б. был выслан в г. Балаганск под гласный надзор полиции и пробыл в ссылке более года.
   В 1912 г., после известного расстрела рабочих на ленских золотых приисках, Г.Б. по избранию общего собрания присяжных поверенных округа Иркутской судебной палаты состоял членом адвокатской комиссии, ездившей на ленские золотые прииски для расследования и защиты интересов рабочих. После возвращения Г.Б. выступал во многих сибирских городах (Иркутске, Чите и др.) с публичными докладами о ленских событиях, причём доклады эти производили сильное впечатление и в своё время были отмечены как сибирской, так и столичной прессой.
   После объявления войны с Германией Г.Б. отправился добровольцем на фронт; за свою боевую деятельность он имеет боевые награды, до Владимира 4-й степени с мечами и бантом включительно. После Февральской революции Г.Б. приехал в Петроград, где при его энергичном участии были организованы сибирский общественный комитет и союз сибиряков-областников, выкинувший лозунг государственного самоопределения Сибири.
   В октябре и декабре 1917 г. Г.Б. участвовал на всесибирских съездах в г. Томске, где был проведён в члены Сибирского Областного Совета. В ночь на 26 января 1918 года Г.Б. был арестован большевистской властью и отправлен в красноярскую тюрьму, где содержался вплоть до переворота весны 1918 г.
   К сожалению, и этот человек отличался недопустимым для ответственного деятеля недостатком: чрезвычайною экспансивностью. Честолюбивый и болезненно самолюбивый, Патушинский по вспыльчивости напоминал индюка. Он окружал себя карикатурною помпою: имел двух адъютантов, называл свой вагон "ставкою", но, надо отдать ему справедливость, как министр юстиции он больше, чем кто-либо другой из состава правительства, проявил умение направлять деятельность ведомства, поставить ему задачи и активно осуществлять их.

И. А. Михайлов

   Наиболее подвижным и энергичным членом правительства был Михайлов. Он казался вездесущим и всезнающим. Молодость его проявлялась в постоянной жизнерадостности и неутомимости.
   Иван Адрианович Михайлов -- сын известного народовольца. Родился в знаменитой карийской каторжной тюрьме (Забайкальской области) в 1890 г. Учился в читинской мужской гимназии и на юридическом факультете Петроградского университета, при котором и был оставлен для подготовки к профессорскому званию по кафедре политической экономии.
   С образованием экономического отдела Всероссийского земского союза заведовал петроградским отделением его и по поручению союза составил книгу, изданную под редакцией проф. Струве: "О государственных расходах и доходах России за время войны".
   После Февральского переворота состоял на службе в министерствах земледелия, продовольствия и финансов в качестве одного из ближайших сотрудников А.И. Шингарёва. Состоял затем управляющим делами Экономического совета при Всероссийском временном правительстве, где составил книгу: "Исчисление народного дохода России в 1900 и 1913 годах", изданную под редакцией С.П. Прокоповича.
   С декабря 1917 г. состоял товарищем председателя Петроградского союза сибиряков-областников.
   Иван Адрианович принимал деятельное участие в работах профессиональных союзов и их центрального бюро в Петрограде.
   Политические убеждения Михайлова были неясны. В начале революции он казался социалистом-революционером. Я встречал его в Петрограде и хорошо помню его выступления в качестве оппонента моему проекту положения о продовольственных комитетах, разработанному мною как юрисконсультом центральных продовольственных организаций по заданиям А.И. Шингарёва. Михайлов высмеивал проект, предлагая отдать его для "коллекции революционных курьёзов", и предлагал создать продовольственные комитеты по принципам всеобщего, прямого и тайного голосования. Это выступление пришлось по вкусу собранию, в составе которого преобладали социалисты, с первых же дней революции наводнившие Министерство земледелия и цепко окружившие А.И. Шингарёва.
   В Омске И.А. проявил себя сторонником умеренной демократической политики и всегда поддерживал решительные меры, направленные против левых течений революции, причём обнаруживал много смелости, находчивости и несомненную даровитость. Никто не умел так быстро овладевать предметом спора и так легко формулировать заключительные положения, как он. Но в нём проявлялись непостоянство и задор молодости.

И. И. Серебренников

   Несмотря на всегдашнюю скромность и стремление стушеваться, видную роль в истории Омской власти сыграл и Иван Иннокентьевич Серебренников.
   Он -- коренной сибиряк и, подобно Крутовскому, происходит из крестьянской семьи. В течение 1903-1906 гг. он принимал участие в революционном движении этих годов и неоднократно подвергался со стороны правительства преследованиям. С 1906 г. он отходит от политической жизни и всецело посвящает свои силы общественно-культурной работе, литературной и научной деятельности, работая преимущественно по вопросам сибиреведения, сибирской статистики, экономики, истории и этнографии. В 1911 г. под его руководством были произведены экономические изыскания Иркутско-Ленской железной дороги, а в 1912 г. по поручению Иркутского биржевого комитета -- экономическое обследование кустарных промыслов Иркутской губернии. В следующем году по поручению городского управления г. Мысовска, Забайкальской области, будущим министром была составлена и напечатана работа по вопросу о проведении железной дороги Мысовая-Кяхта. Целый ряд статистических работ И.И. Серебренникова был напечатан как результат изучения отдельных вопросов сибиреведения по обширным цифровым материалам всеобщей переписи 1897 года. Общественная деятельность И.И. была сосредоточена преимущественно в г. Иркутске.
   Во время войны Иван Иннокентьевич принимал ближайшее участие в делах Ирк. Комитета Союза Городов, состоя товарищем председателя этого комитета и председателем его военно-технического отдела, исполнявшего ряд заказов на оборону. В то же время был представителем "Земгора" в Заводском Совещании Сибирского района. В последнее время, после захвата большевиками власти в г. Иркутске и разгона ими Заводского Совещания, И.И. Серебренниковым была принята от Бурятского Национального Комитета в г. Чите работа по описанию хозяйственного быта и землепользования бурят Иркутской губернии и Забайкальской области, а от правления Монгольской экспедиции по заготовке мяса -- работа по описанию скотоводства и скотопромышленности Сибири и Монголии.
   От этих работ И.И. Серебренникова оторвал призыв в ряды Сибирского Правительства летом 1918 г. Человек очень умеренных и трезвых взглядов, он занял в составе Омской власти позицию уравновешивающего и примиряющего центра.

М. Б. Шатилов

   Наименее влиятельным членом правительства был Шатилов. Как уже указывалось, он был избран в министры случайно, т.к. считался и Сибирскою Областною Думою малопригодным для этой роли. Этот безвольный человек, рабски подчинявшийся партийной дисциплине, не обладал даже способностью защищать те точки зрения, которые ему предуказывались Томском -- центром сибирского эсерства. Единственное его качество -- редкая мягкость и беззлобие -- нисколько не могло помочь ему справиться с ответственными обязанностями министра.
   Шатилов -- сын крестьянина, окончил Томский университет в 1909 г. Он сотрудничал во многих газетах и был издателем и редактором журнала "Сибирский студент". Но его литературная работа была такой же бледной, как и политическая. По убеждениям он -- "черновец" и автономист-областник. На сибирском областном съезде в 1917 г. он был избран членом Областного Совета, который и созвал Сибирскую Областную Думу.
   Лучшей иллюстрацией министерских способностей Шатилова может служить следующая представленная им "Схема компетенции и ближайшей деятельности Министерства туземных дел". Схему эту Шатилов воспринял безоговорочно от туземной секции Сибирской Областной Думы.
   
   "1) Все обитаемые преимущественно туземцами части Сибири, которые:
   а) имеют редкое и малокультурное население;
   б) экономически лишены возможности сорганизовать самоуправление, -- выделяются из состава существующих губерний и передаются в ведение Министерства туземных дел.
   2) Безусловно и немедленно переходит в ведение Министерства туземных дел та территория Сибири, которая лежит на севере за 60 градусом северной широты.
   3) Условно переходят в ведение Министерства туземных дел районы, обитаемые преимущественно туземцами, лежащие южнее северной широты, причём министерство принимает все меры к немедленному определению границ этих районов для представления на утверждение Сибирской Областной Думы.
   4) Все мероприятия, осуществление которых входит в компетенцию специальных министерств, передаются Министерством туземных дел для исполнения в соответствующие министерства".
   Шатилов, юрист, ни минуты не задумался о том, какова же природа этого своеобразного министерства с особою территорией и другими министерствами в качестве исполнительных органов!

Общая характеристика

   Правительство Вологодского обладало двумя свойствами, которые могли обеспечить ему политический успех: во-первых, умеренностью и трезвостью взглядов большинства и, во-вторых, несомненной демократичностью происхождения и социальных симпатий. Новую Россию должны создавать новые люди, по преимуществу вышедшие из народной среды, понимающие нужды народа и умеющие говорить с ним.
   В этом отношении Правительство Вологодского отвечало требованиям времени, и первые его политические шаги, казалось, предвещали ему блестящее будущее. Но несчастная идея коллегиальности власти, личные нелады членов правительства, их политическая неопытность и, наконец, гибельное влияние чешского вмешательства в политику заставили Сибирское Правительство сойти со сцены.
   Основы политики правительства были обдуманы им довольно бегло. Журнал частного предварительного совещания касался лишь вопроса об отмене советских декретов, денационализации, восстановлении суда, запрещении советов рабочих и крестьянских депутатов -- словом, только первых вступительных шагов.
   Этот журнал не был подписан Шатиловым. Он нашёл, что там не всё точно изложено. Удобный предлог, чтобы не закрыть себе пути отступления.

Первые декларации

   Утром 30 июня ко мне на квартиру приехал адъютант министра юстиции и просил прибыть в вагон министра.
   Меня просили принять должность Управляющего Делами Правительства, т.е. фактически остаться на той же должности, которую я занимал при Комиссариате. Ознакомившись с программой Правительства и симпатизируя его целям и направлению, я охотно согласился. В вагоне, стоявшем на самом берегу Иртыша, было светло, уютно и оживлённо. Члены Правительства казались единомышленниками и друзьями. Все акты принимались ими единодушно и проходили легко, без излишних разговоров, но с торжественностью, отвечавшей ответственному моменту принятия власти.
   Первой была подписана Грамота Председателя Сибирской Областной Думы Якушева о переходе всей полноты государственной власти на всей территории Сибири к законно избранным Областной Думой пяти министрам.
   Второю подписана была Грамота Временного Сибирского Правительства, призывавшая "все государственно мыслящие элементы, всех, кому дорого возрождение России и свобода Сибири, объединиться вокруг Правительства в его государственном строительстве на предуказанных Сибирскою Областною Думою началах народоправства". Грамота возвещала, что Правительство вступает в Верховное управление страною, что оно считает Сибирь нераздельною частью Великой Всероссийской демократической республики и что оно не потерпит "ни малейшего поползновения каких-либо общественных групп на незакономерное вмешательство в деятельность органов правительственной власти".
   Автором этой Грамоты был Патушинский.
   К часу я составил Грамоты на имя членов Западно-Сибирского Комиссариата и на имя командующего армией Гришина-Алмазова, и в середине дня состоялось торжественное вручение этих Грамот Западно-Сибирскому Комиссариату, признавшему переход власти.

Внутренняя политика

   Новое правительство накануне вступления во власть обдумало преимущественно вопросы внутренней политики и в этой области в первые же дни управления ясно выявило своё направление. Оно выразилось прежде всего в стремлении ликвидировать следы советской власти.
   Все декреты объявлены были незакономерными, а потому ничтожными, все существующие советы депутатов было постановлено закрыть. Восстановлены были исключительные положения военного времени на железных дорогах и водных путях, и введены новые правила о военном положении. Наряду с этим последовало восстановление судов, централизованного порядка назначения на должности и единоличного управления губерниями и областями.
   Решительный и последовательный тон законодательства сразу создал благоприятное для Правительства впечатление и расположил в его пользу элементы, которые, не доверяя авторитету правительства, происходившего от Сибирской Думы, готовы были его игнорировать.

Государственная независимость Сибири

   В июле 1918 г. Сибирь была ещё отрезана от внешнего мира, фронт существовал как на востоке, так и на западе. Было послано несколько телеграмм в Пекин через Монголию, но ответов на них не приходило.
   Дипломат Сибирского Правительства Головачёв стремился, однако, поскорее оправдать существование Министерства иностранных дел и, хотя в этом не было никакой практической надобности, добивался скорейшей декларации государственной независимости Сибири. Этот акт был подписан 11 июля. К нему никто не отнёсся с тем вниманием, которое, казалось, должно было вызвать появление на свет нового государства, и самое государство это исчезло так же незаметно, как появилось. Будущий историк должен, однако, отметить, что в 1918 г. существовала четыре месяца самостоятельная Сибирская республика . Последовательным и горячим защитником отстаивания сибирской независимости был среди членов правительства только один Патушинский.
   Сепаратизма в декларации 4 июля не проявилось. Она мотивирована тем, что "Российской государственности как таковой не существует, ибо значительная часть территории России находится в фактическом обладании центральных держав, а другая захвачена узурпаторами народоправства, большевиками", и объявляет, что "Правительство не считает Сибирь навсегда оторвавшейся от тех территорий, которые в совокупности составляли Державу Российскую, и что все его усилия должны быть направлены к воссозданию Российской государственности".

Вопрос о созыве Думы

   Вскоре же после принятия власти Сибирское Правительство встало перед вопросом, оказавшимся для него роковым -- перед вопросом о созыве Сибирской Областной Думы.
   На заседании правительства 6 июля предстояло заслушать проект указа о созыве Думы. Ознакомившись подробно с Положением о Думе, я пришёл к убеждению о невозможности созыва её в прежнем составе и предложил Якушеву выработать нашими общими силами правительственное сообщение о предстоящем созыве Думы на новых началах.
   Текст моего проекта с поправками Якушева у меня сохранился. Вот он:
   
   "Временное Сибирское Правительство, избранное Сибирс ял во временное управление П. В. Вологодский, который сделал это под условием, что я буду его товарищем. Я, со своей стороны, высказался в пользу привлечения Сукина. Вологодский, всегда чуткий к людям, был против этого, но я считал невозможным справиться с задачами министерства при отсутствии опытного технически лица и убедил Вологодского провести и Сукина в товарищи министра.
   Каковы были в этот момент задачи ведомства? Одна определялась текущими потребностями. Приезжали иностранцы, говорили о помощи, но никакого плана, никакой определенности в их действиях не было. Нужно было переговорить с ними о работе по восстановлению транспорта, об охране железных дорог, нужно было выяснить роль Жанена, урегулировать вопрос о положении поляков, сербов и др. Эти вопросы были поручены Сукину.
   Другой задачей было установление общего направления внешней политики как в связи с мирной конференцией, так и для внесения ясности в дальневосточные отношения. Эту задачу я попробовал взять на себя. Но заранее зная, что Омск сам по себе с ней справиться не может, я предложил Совету министров просить Сазонова принять на себя общее руководство ведомством, оставаясь в Париже.

Задание демократичности

   Представительство ведомства иностранных дел в Совете министров было возложено на меня, и, как фактически управляющий министерством, отдавая дань традиции, связанной со вступлением в новую должность, я дал интервью "о современной дипломатии".
   Главные мысли этого интервью таковы: наши дипломатические успехи зависят сейчас меньше всего от искусства дипломатических переговоров. "Первый наш дипломат -- армия".
   "Благожелательное отношение союзников к России не подлежит сомнению, но им нужны доказательства прочности создавшегося порядка, вне которой их помощь была бы напрасной.
   Второй по значению дипломат -- это общественная солидарность. Партийные раздоры, внутренняя рознь обессиливают власть. Правительство, не объединяющее вокруг себя широких кругов населения, не может иметь и международного успеха.
   Иностранные державы ищут устойчивой власти, опирающейся на общественную поддержку, и они эту власть находят. Мы стоим на пути к гражданскому миру, у нас нарождается и второй дипломат -- общественная солидарность.
   Третий дипломат -- это могущественная печать. Она выражает настроения и чаяния народа. В ней не может и не должно быть одного мнения по вопросам внутренней политики, но в деле охранения достоинства и интересов родины она должна быть и будет единодушна.
   Помощь России диктуется ее заслугами во время войны и симпатией культурного мира к общему облику славянской души с ее светлыми порывами и склонностью к идеализму; но несомненно одно, что рассчитывать на помощь может только Россия обновленная, и здесь работа дипломатии входит в тесную связь с внутренней политикой. Те крайние течения, которые строят свое благополучие на гибельной демагогии, и те, которые колеблют авторитет власти своим грубым и непрошеным вмешательством, отталкивают союзную помощь, губят государство и самих себя".
   В соответствии с этими взглядами, стремясь укрепить единство настроений и пользуясь тем, что новое мое положение дало мне право заняться общеполитическими вопросами, я в первом же докладе Совету министров потребовал строгого и быстрого расследования незакономерных расправ, а также издания деклараций о гражданском мире внутри страны с амнистией всем эсерам -- членам Учредительного Собрания.
   Одновременно, считаясь с господствующими настроениями Европы, я начал организовывать заграничную информацию. Мной было обращено особое внимание на приезжавших в Омск корреспондентов, которым, во избежание односторонних влияний на них, я лично давал разъяснения различных событий и обстановки. В Лондон и Париж стали посылаться также сообщения самого министерства в том виде и с таким расчетом, чтобы они могли быть передаваемы и в печать.
   Относясь к этому серьезно, я не мог не заметить, что за границей не было правильного представления о сибирской обстановке. Какое, например, значение придавалось в Европе, что в составе правительства, считая товарищей министров, находилось много социалистов? Телеграмма о составе правительства получила широкое распространение посредством радио, а между тем после испытаний большевизма и в некультурной обстановке Сибири нужно было рассматривать министров главным образом с деловой стороны и подсчитывать не социалистов, а экономические ресурсы и потребности войны, оценивая министров по способности справиться с необычайными трудностями. Но этого не понимали и внутри страны.
   Я решил положить начало осведомлению об истинном положении дел в Сибири и для этого сам составил телеграмму Сазонову. В ней в правдивых мрачных красках говорилось о политической обстановке: происках левых и об атаманщине, о финансовых затруднениях и о неопределенности отношений к нам союзников. Телеграмма эта, однако, не была отправлена. Сукин возражал против моей информации, указывая и на технические ее недостатки -- объединение разных тем, и на несвоевременность столь мрачных сообщений в момент, когда только зарождается вера в силу и прочность омской власти. Поддавшись этим аргументам, я решил несколько выждать.
   Я ожидал, главным образом, руководящих телеграмм из Парижа.

Японская ориентация

   От Сазонова ожидались прежде всего общие указания относительно политики и отношений отдельных держав к России. Освещение международных вопросов в Омске было почти непосильно за отсутствием каких-либо архивов и статистических данных о торговых и промышленных интересах отдельных государств в России. Но один вопрос казалось необходимым разработать в Сибири. Это вопрос о взаимоотношениях с Японией.
   Для деятелей коренной России вопрос этот представлялся непонятным. Что может дать России союз с государством, соприкасающимся с ней на небольшом сравнительно пространстве, в глубоком тылу, и притом как раз там, где, как кажется на первый взгляд, Японии выгоднее всего слабость России и где интересом ее является территориальный захват.
   С точки зрения тех неисчерпаемых потребностей в снабжении и кредите, которые откроются в России после ее освобождения от большевизма, Япония представляется также источником слишком небольшой силы, и взоры надежды обращаются к Америке, как стране, наименее пострадавшей от войны. Нои этот не лишенный основательности взгляд не вполне правилен. Россия сейчас не втаком положении, чтобы выбирать альянсы. Ей нужно сохранить мир и согласие со всеми государствами. Нет никаких оснований думать, что Америка захочет оказывать специальную поддержку России, когда в ее поддержке нуждаются почти все нации. Для России выгоднее всего сотрудничество не с одним, а с рядом государств, потому что это действительно могло бы ускорить возрождение страны, и сотрудничество Японии ей не менее необходимо, чем сотрудничество других держав.
   Но, если в глубине России и в эмигрантских кругах Запада японский вопрос представляется маленьким и неинтересным, то, наоборот, в Сибири и особенно на Дальнем Востоке он представляется слишком важным и слишком большим. Сколько ненависти вкладывают в этот вопрос одни и сколько надежд другие!
   В демократических кругах Япония непопулярна. Непопулярность приписывается и приемам японской дипломатии, и общему направлению ее деятельности.
   Осуждение японской политики произносится на основании данных о работе ее в Китае. Действительно, в ней много непривлекательного. Но интересно знать, какая нация не применяет подобных же мер, когда она имеет дело с эксплуатируемой страной, где сталкиваются противоположные интересы и нет организаторских способностей у самого населения. Подкупы должностных лиц -- явление, нередко омрачающее страницы исторической хроники самых передовых государств. Поддержка одной из политических партий -- история еще более обычная. Каждое государство заинтересовано в том, чтобы в другом стояла у власти та группа, которая является более дружественной к нему. Конечно, такие меры, если они применяются в широком масштабе, деморализуют страну, но устранение их зависит от культурности и сознательности нации, которая от них страдает. Насильно нельзя никого подкупить и никого поддержать.
   Японию упрекают, между прочим, и в том, что она стремится японизировать соседние с нею нации. Так, например, она наводняет Китай учебниками и книгами, прививающими японофильство. Но какая сильная нация не стремится распространить свое державное влияние на другие? Что делает, например, американский союз христианских молодых людей? Чем держится связь английских колоний с Великобританией, как не влиянием английской культуры?
   Японская политика в Китае заставляет опасаться, что Япония, пользуясь бедственным положением России, будет применять и в России систему мер, направленных к деморализации власти и разложению национальных сил. Указываются и признаки этого -- поддержка атаманщины.
   Несомненно, такие опасения имеют под собой некоторую почву. Но можно ли сравнивать Россию, с ее передовой интеллигенцией и европейской культурой, и Китай, замкнувшийся в давно отжившие формы государственного и социального быта? Неужели в России не хватит национальных сил для того, чтобы преодолеть деморализованные элементы окраины? Неужели ее политические партии окажутся продажными, и русская культура не будет в состоянии преодолеть влияния Востока?
   Изучить отрицательные стороны дипломатии японцев, конечно, не бесполезно, но опасаться их -- значит обнаружить недоверие к собственным силам.
   Быть может, со стороны Японии и продолжаются неприязненные чувства к России, желание ослабить ее, противодействовать восстановлению сил и ее влиянию в Китае. Но разве такие же чувства не проявлялись со стороны других наций, от дружбы с которыми мы не собираемся отказываться?
   Разве со стороны Англии мы не видим постоянного конкурента и на Ближнем Востоке, и в Персии, и на Дальнем Востоке? Когда в 1885 г. Россия стремилась захватить в Корее порт Лазарева, Англия немедленно заняла порт Гамильтон; когда Россия заняла Порт-Артур, Англия создала противовес ей в Вей-хай-вее. В 1902 г. Англия и Япония заключили союз, и многие данные свидетельствуют о том, что он не был бесполезен для Японии во время русско-японской войны. Но история знает и то время, когда агрессивной была Россия, захватывавшая одну позицию за другой и в Маньчжурии, и у Японского моря. Роли меняются, но политика остается тою же, она всегда преследует интерес.
   Трезвая политика требует спокойной оценки положения, как оно сложилось в данный момент.
   В Японии так же, как в любом государстве, существуют различные партии, исповедующие различные убеждения. Крайняя правая военная партия и левая оппозиция соперничают в решении сибирского вопроса. Японский народ в массе проникнут глубоким национальным чувством, но из этого чувства не вытекает неизбежно желание захватить русские области, увеличить территорию -- эти империалистические стремления свойственны только крайним военным группам, так называемой военной партии. Это течение сильно, но оно не преобладает. Оно дает себя сильно чувствовать на Дальнем Востоке, но, главным образом, потому, что мы, русские, не умеем со своей стороны помочь умеренным группам Японии приобрести влияние доказательством дипломатических успехов, выгодности мирных отношений и возможности укрепить их путем сотрудничества с национальными силами России.
   Присоединение Сахалина с его богатейшими запасами угля и нефти и района Николаевска-на-Амуре, как ключа к рыбным богатствам, -- это, несомненно, реальный интерес Японии. Но не меньшим интересом для нее является устранение большевистской заразы из Сибири, восстановление в ней порядка и возобновление торговых сношений. Япония откажется от захватов, если обеспечит себе участие в использовании естественных богатств этих районов и получит возможность восстановить вывоз товаров в Россию.
   Япония переполняется не только людьми, но и продуктами слишком быстро развившейся промышленности. Она не может выселять своих людей ни в Сахалинскую область, где слишком суров климат, ни в районы Приморья и Забайкалья, пока они враждебно против нее настроены. Не может она и сбывать все продукты своей промышленности в одном только Китае.
   Вот почему рассчитывать на приемлемое и благоприятное для обеих сторон разрешение дальневосточного вопроса вполне возможно. В этом заинтересованы оба государства. В этом и заключается задача русской политики в отношении Японии. Определенная помощь с одной стороны, определенная компенсация с другой -- это единственное средство устранить взаимные недоразумения и постоянную всё более разгорающуюся национальную вражду.
   Японская ориентация -- это не союз агрессивного характера: это признание безусловной необходимости в согласованных действиях двух наций. Таков вывод трезвой реальной политики. Японская ориентация в указанном смысле есть лучший способ оградить русские интересы на Дальнем Востоке.
   Таков приблизительно был круг тех мыслей, из которых исходило в начале 1919 г. Министерство иностранных дел. Многие из членов Совета министров разделяли эти точки зрения. Оставалось списаться с Парижем и выработать план действий.

Генерал Жанен

   Между тем в Омск прибыл эффектный французский генерал Жанен. Его сопровождал целый штаб. Можно было ожидать, что он готов взять на себя руководство военными действиями.
   Однако Жанен не настаивал на предоставлении ему активной роли, а русские генералы были, конечно, против этого. Мне кажется, что в связи с поражением Германии французам уже нежелательно было связывать себя какими-либо ответственными ролями в военных операциях, но посол в Париже Маклаков приписал согласие французов примириться с более скромным положением Жанена в Сибири дипломатическому успеху и скромности самого генерала ("Должен отметить, -- телеграфировал Маклаков, -- что и сам Жанен присоединился к вашей точке зрения").
   После нескольких заседаний русских и иностранных генералов вопрос разрешился. Было опубликовано следующее правительственное сообщение:
   "Прибывший по поручению союзных правительств генерал Жанен, представитель высшего межсоюзного командования, вступает в исполнение своих обязанностей в качестве Главнокомандующего войсками союзных с Россией государств, действующими на Востоке России и в Западной Сибири. Для достижения единства действий на фронте высшее русское командование, осуществляемое Верховным Главнокомандующим адмиралом Колчаком, будет согласовывать с генералом Жаненом общие оперативные директивы, о чем Верховным Главнокомандующим даны соответствующие указания начальнику штаба.
   Одновременно вступает в исполнение своих обязанностей генерал Нокс, сотрудник генерала Жанена по вопросам тыла и снабжения, предоставляемого союзными правительствами для нужд русского фронта, вследствие чего Верховным Правителем предписано военному министру согласовать свою работу с задачами, возложенными на генерала Нокса".
   Кто же этот генерал Жанен, которому довелось сыграть такую видную роль в Сибири?
   Сын военного врача французской армии, он сделал карьеру благодаря своим способностям. В начале войны он командовал полком, но скоро достиг высокой и почетной должности в штабе Жоффра. В мае 1916 г. он был назначен состоять при ставке Верховного Главнокомандующего и пробыл в России до переворота. Когда Жанен прибыл в Россию, граф де Мартель, заместитель Высокого Комиссара Реньо, объяснил задачу генерала Жанена в самых широких масштабах. " Ему поручено, -- сказал граф, -- организовать русскую армию. Франция, как и все союзники, решила открыть генералу Жаненудля создания армии в России большой кредит".
   После таких заявлений было, мне казалось, дипломатической ошибкой, а не победой отстранение генерала Жанена на второй план. Но таково было желание Верховного Правителя, а он, казалось, лучше знал, насколько нужна и полезна может быть помощь французского генерала.

"Вспотевшие"

   Не успел приехать генерал Жанен, как представители всех славянских народностей и наций, претендовавших на покровительство союзников, проживавшие в Сибири в качестве или рядовых ее граждан, или военнопленных, стали заявлять претензию на организацию особых военных частей. Поляки, сербы, украинцы, румыны -- все захотели образовать свои национальные военные части.
   Генерал Жанен охотно принял их под свое покровительство.
   Граф де Мартель указал, что и это входит в задачи генерала. "Он объединит в одно все военные части отдельных национальностей, как-то: сербов, румын, украинцев, поляков и др.".
   Чешское войско стало расти не по дням, а по часам. Как только оно ушло в тыл и почувствовалась безопасность службы в его рядах, тотчас все находившиеся в Сибири военнопленные и мирные жители-чехи потянулись записываться в чехо-войско. Этих новичков называли "вспотевшими", подсмеиваясь над тем, как они спешили в безопасное место, избегая призыва в сибирские войска. "Вспотевшими" в этом смысле можно было назвать и многих других, которые захотели перейти в новое подданство после того, как выяснилась возможность уклониться, таким образом, от повинности в русских войсках.
   По поводу всех этих новых военных образований был поднят вопрос в Совете Верховного Правителя. Я указал адмиралу на возникшие у меня сомнения относительно целесообразности таких привилегированных организаций, которые, пользуясь положением иностранцев, занимают лучшие здания, безнаказанно безобразничают, перехватывают обмундирование и, как бельмо на глазу наших солдат и офицеров, вносят только раздражение и зависть в военную среду.
   Эти соображения поддержал и начальник штаба Лебедев. Сукин же стал говорить о реакционности тех, кто не признает новообразованных государств, о том, что Польшу уже все признали, и т. д. Принципиально бесспорные положения заслоняли практические сомнения. Адмирал был как будто подготовлен уже в определенном направлении и довольно резко заметил, что этот вопрос у него не вызывает сомнений. Он не может не разрешить формирования национальных войск, а обмундирование и снабжение их будет производиться за счет союзников, без ущерба для наших войск.

Охрана железных дорог

   Одним из наиболее важных и срочных мероприятий, входивших в программу союзной помощи, был вопрос о железных дорогах. Но время проходило, а ничего в этом направлении не делалось.
   Сукин начал прежде всего с охраны дороги. Он предложил союзным представителям встать на такую точку зрения: "Охрана дороги производится не как вмешательство во внутренние дела, а как обеспечение доставки снаряжения на фронт и коммуникации чехо-словаков". Эта точка зрения была принята сэром Чарльзом Эллиотом и послом Реньо.
   Расположение союзных войск вдоль линии Сибирской магистрали было признано возможным. Но как, в каком порядке?
   Была выдвинута прежде всего такая схема: Англия охраняет Китайскую Восточную железную дорогу, Япония -- Забайкальскую, Франция -- Томскую и Америка -- Омскую. Но схема эта была слишком теоретической. Жизненным в ней было только то, что попечению Японии поручалась дорога, которая ею уже была занята и которая входила в сферу ее экономического влияния. Америка не могла забираться так далеко, и притом ее роль в Сибири, сводившаяся к контролю за действиями Японии, требовала оставления войск на Дальнем Востоке. Что же касается Англии и Франции, то они не обладали достаточным количеством войск, их войска должны были быть заменены чехословацкими, польскими и румынскими частями.
   Так, в конце концов, и вышло. Америка и Япония расположились в шахматном порядке на территории дальневосточных линий, а всё протяжение дороги от Омска до Байкала заняли чехи.

Восстановление транспорта

   Рассчитывая добиться не только охраны дороги, но и материальной помощи железнодорожному хозяйству, Сукин решил действовать наступательно.
   Об участии союзников в деле восстановления транспорта говорилось много еще на Дальнем Востоке, где предварительные переговоры об этом велись генералом Хорватом и инженером Уструговым. Я не буду касаться подробностей этих переговоров и различных выдвинутых тогда вариантов управления железными дорогами; скажу только, что со стороны союзников выдвигалась преимущественно формула "контроля" над дорогами, с нашей стороны -- формула "помощи". Союзники говорили о передаче им управления, мы говорили о помощи нашему управлению.
   Компромиссный проект был построен на следующих основаниях. Во главе каждой железной дороги остается русский управляющий, который действует на основании прав, предоставленных ему русскими законами, но общее техническое, административное и хозяйственное управление всеми железными дорогами поручается американскому инженеру Джону Ф. Стивенсу, которому предоставляется звание генерал-директора.
   Этим не ограничивалась роль иностранцев. Проект предоставлял им еще ряд прав:
   Общее наблюдение над железными дорогами будет регулироваться и контролироваться специальным межсоюзным комитетом, который будет состоять из представителей союзных держав; имеющих войска в Сибири, по одному от каждой, и председателем которого будет русский;
   Согласование перевозок, которые будут производиться по указаниям союзных военных властей, предоставляется военному союзному бюро;
   Охрана железных дорог должна быть вверена союзным военным силам.
   Такова была та декларация прав иностранцев на русских железных дорогах, которая была положена в основу переговоров. Меньше всего здесь говорилось об обязанностях союзников, но нельзя сказать, чтобы достаточно точно были определены и права их. Неопределенность была выгодна только союзникам: в отношении пользования дорогами они могли толковать их распространительно, а в отношении техническом и организационном, где права переходили в обязанности, -- ограничительно.
   Но Реньо советовал торопиться с началом переговоров для того, чтобы ускорить разрешение вопроса. "Лучше внести хоть что-нибудь для того, чтобы продемонстрировать готовность идти на все уступки и переложить ответственность за дальнейшее промедление на союзников, чем медлить самим", -- так рассуждали мы, приглашая всех гражданских и военных представителей союзных держав прибыть в здание Совета министров для обсуждения железнодорожного вопроса.
   Заседание состоялось под председательством П. В. Вологодского. По правую руку от него занял кресло Реньо, по левую -- сэр Чарльз Эллиот. Присутствовали также генерал Жанен, генерал Нокс, майор Скайлор, консул Гаррис, представители чехов и члены японской миссии: полковник Фукуда и майор Мике.
   Вологодский сказал несколько слов о важности для нас той помощи, которую союзники могли бы оказать российскому транспорту.
   Вслед за тем был прочитан журнал Совета министров, которым поручалось ускорить переговоры о железных дорогах.
   "Согласно докладу министра путей сообщения, Совет министров признает состояние железнодорожного хозяйства угрожающим и требующим неотложного принятия исключительных мер.
   Восстановление железнодорожного хозяйства не может быть произведено средствами Российского Правительства ввиду непосильности для его бюджета расходов, которые для этого потребовались бы, отсутствия в распоряжении Правительства необходимых технических оборудований и, наконец, затруднительности, без содействия иностранных специалистов, провести в жизнь в короткое время новые методы работы дорог.
   Оставление железных дорог в их теперешнем положении являлось бы угрожающим для фронта и, таким образом, воспрепятствовало бы восстановлению России и укрепило бы большевизм.
   При создавшихся условиях Российское Правительство вправе рассчитывать, что союзные державы, выразившие готовность содействовать восстановлению России и искоренению гибельного для всего культурного мира большевизма, окажут России в воздаяние ее военных заслуг деятельную и скорую помощь в области улучшения железнодорожного транспорта.
   Хотя содействие союзных держав России в деле улучшения ее железнодорожного транспорта и явится временным, связанным с военными действиями против советских войск, но Совет министров ожидает помощи союзных держав не в виде частичных мер применительно к потребностям периода военных перевозок, а в виде широких и планомерных мероприятий, коренным образом улучшающих состояние железных дорог.
   Совет министров признает, что деятельная и широкая помощь союзных держав будет наиболее обеспечена в случае предоставления им активного участия в управлении и надзоре за работой железных дорог.
   Наиболее приемлемыми для России условиями совместной работы союзников в деле улучшения железнодорожного транспорта представляются начала, положенные в основание проекта управления сибирскими дорогами при участии иностранных специалистов, одобренного в общих чертах большинством союзников.
   В соответствии с изложенными соображениями Совет министров поручает министрам иностранных дел и путей сообщения принять все зависящие от них меры к скорейшему завершению переговоров с представителями союзных держав об оказании ими помощи нашему железнодорожному хозяйству, на основаниях названного выше проекта".
   После объяснений Устругова и Сукина относительно сущности намеченного проекта совместного с союзниками управления дорогами присутствовавшие Высокие Комиссары заявили, что они, не входя в детали проекта, охотно протелеграфируют своим правительствам о выслушанных ими пожеланиях.
   Заседание закрылось. Вопрос, казалось, сдвинулся с мертвой точки. Разрешение его пришло, однако, только в марте.

Признание

   Какой бы вопрос из области отношений с союзниками ни приходилось затрагивать -- всегда возникал вопрос о признании. Организуется, например, союзная помощь железнодорожному транспорту -- кто же назначит генерал-директора? Омское Правительство не может, потому что оно не признано, союзные правительства не могут, потому что они не распоряжаются в России.
   Когда же разрешался вопрос о командовании, то опять-таки было неизвестно, как произойдет назначение генералов Жанена и Нокса и какое место будет отведено маршалу Отани, потому что Омское Правительство было пассивной стороной, а активных было слишком много, и ни одна не знала, которая старше.
   Мелькала мысль, не лучше ли будет перенести решение важнейших вопросов в Париж, где уполномоченные представители держав, съехавшиеся на мирную конференцию, могли бы, казалось, легче сговориться между собою, чем представители в Сибири, сами участвовавшие в ее политической жизни и нередко конкурировавшие между собой.
   Но в это время Париж решил уже русский вопрос...

Принцевы острова

   -- Господа, ведь это -- предложение мира с большевиками! -- сказал адмирал, читая только что принятое радио (радиограмму. -- Ред.).
   -- Быть не может! Это, вероятно, недоразумение. Я думаю, что предлагается собраться только представителям антибольшевистских сил.
   -- Нет, предложение безусловно относится и к большевикам.
   Такая беседа происходила у адмирала 25 января во время очередного
   доклада по Министерству иностранных дел, как раз после получения знаменитого радио о Принцевых островах.
   Толкование адмирала оказалось правильным. Представители союзников в Омске сами были поражены и неожиданностью, и бестактностью предложения. Собраться вместе с большевиками, и как равные с равными, в то время как большевики всем нам представлялись уголовными преступниками, убийцами и изменниками -- такое предложение было до боли обидно и непонятно.
   В воскресенье 26 января адмирал принял у себя Высоких Комиссаров Франции и Великобритании. Присутствовали на приеме Сукин и я.
   Реньо со свойственной ему выдержкой выразил адмиралу предположение, что конференция на Принцевых островах задумана для того, чтобы испытать большевиков и после демонстрации их непримиримости создать основание для широкой помощи в борьбе с ними. Он просил адмирала до получения подробных разъяснений из Парижа не отказываться решительно от сделанного предложения. К этому присоединился и сэр Чарльз Эллиот, который просил адмирала сообщить ему, как он предполагает откликнуться на сделанное предложение.
   Адмирал ответил, что он не считает полученное радио предложением, и так как оно неясно по содержанию, ввиду некоторых искажений, то он вовсе не будет на него отвечать. Он сделает только одно: отдаст приказ по войскам, что разговоры о перемирии с большевиками распространяются врагами России и что он готовится к наступлению. Это будет не ответ Правительства, а приказ Главнокомандующего.
   На этом и разошлись. Помнится, провожая Реньо, я указал ему еще на то, что если бы переговоры осуществились, то неизбежный крах их повлек бы в Европейской Росии еще больший террор со стороны большевиков по отношению к "контрреволюционерам".
   -- Что вы скажете об этих союзниках? -- мрачно заметил адмирал после отъезда Реньо и Эллиота.
   Вечером я лежал в постели с высокою температурой, как оказалось, в сыпном тифу, но и в постели я продолжал думать о Принцевых островах и диктовал одному омскому общественному деятелю свои мысли относительно желательности конференции в целях объединения всех противобольшевистских сил. Такая конференция превратилась бы в суд над большевиками и создала бы солидарность всех создавшихся правительств, которые могли бы помочь в дальнейшей борьбе. В этом я видел полезную сторону конференции. Но через день я уже потерял сознание и свыше двух недель находился в бреду.
   Когда в конце февраля я встал на ноги, вопрос о конференции был исчерпан.
   Она была сорвана единодушным протестом всех национальных центров, единодушно же поддержанным печатью всех направлений. В Совете министров не был поднят вопрос о конференции антибольшевистских правительств для солидаризации их в борьбе; в нем раздался, однако, одинокий голос одного скептика, который не верил в успех борьбы и который и позднее предлагал помириться с Москвой и разграничиться. "Пусть каждая сторона живет и творит по-своему", -- часто говаривал он.

Смысл союзного решения

   Мы боролись за великую и единую Россию.
   Нам предложили сойтись на Принцевых островах и договориться о сожительстве разрозненных частей, не исключая и большевистской Москвы.
   Идея Великой России могла еще допустить сомнительное существование некоторых отделившихся от нее окраин, но расчленение самой России и идея ее единства находились в глубоком противоречии, а между тем предложение союзников как будто признавало это возможным.
   Грозное предостережение видел я в этом парижском решении. Не отрицательный ли это ответ на нашу декларацию по поводу окончания войны, на нашу надежду, что союзники не покинут Россию в состоянии анархии, потому что это опасно для всего мира?
   На кого же оставалось тогда надеяться?
   В России еще было чехо-словацкое войско, родственное по крови, близкое по интересам. Оно уже ушло на отдых. Пусть, думали мы, наберется сил. В нужный момент оно подымется. Союзники обеспечивают ему отдых и возвращение на родину -- оно обеспечит нам победу.

"По дороге чести"

   Ничего не достигнувший генерал Стефанек в это время уже выехал из Сибири. Он оставил политическим представителем Богдана Павлу, раскассировал Национальный Совет (русское отделение), который занимался политическими интригами, но не добился главного, чего хотел -- не поднял упавшего настроения войска.
   Из Шанхая он прислал Павлу следующую телеграмму: "Я еду туда, где требуется мое присутствие. Я буду стараться, чтобы ни одна капля нашей крови, пота и наших слез не была пролита даром, и свое обещание выполню. Я видел наших соколов на фронте и, видя их усталость, прочувствовал их страдания, но я вынес уверенность, что они выдержат, как выдержал чехословацкий народ в целом. Передайте им, чтобы они были верны себе, своему хорошему прошлому и чтобы они не забывали, что только по дороге чести они вернутся в свободную, счастливую и дорогую нашу родину".

Глава XIV.
Успехи

   Тяжело пришлось Верховному Правителю в первый месяц его власти. Он был солдат душой и целиком отдавал себя солдатскому делу. Каждый день объезжал он казармы, где встречали его необутые, полураздетые части осеннего призыва. Надежда и опора власти, эти солдаты были в плачевном состоянии. Плохи были и казармы. Во многих из них не было печей, почти все были грязны, не оборудованы.
   А между тем фронт еще поддавался, красные теснили. На местах далеко не всё было благополучно. Финансы были крайне примитивны. Печатались отвратительные деньги, да и тех не хватало. Предметов первой необходимости прибывало мало. Спокойствия не было. Большевики затаились по всей Сибири, не истребленные, а только рассеянные. Они унесли с собой золото и держались повсюду, время от времени подымая восстания. Социалисты-революционеры, пользуясь земскими и кооперативными средствами, вторили большевикам в их противоправительственной работе.
   Адмирал сосредоточил всё свое внимание на военных делах. Он подготовлял пермскую операцию. Успехом на фронте он хотел поднять престиж власти и внутри, и вне страны. Восстание в Омске и взятие Перми произошли почти одновременно. Второе затмило первое. Адмирал оказался прав, и последующие почти непрерывные восстания в разных городах остались незамеченными под гром побед на протяжении от Чердыни до Оренбурга.

Восстание в Омске

   В то время как представитель левой оппозиции Авксентьев создавал определенное настроение за границей, внутри страны работали другие силы, стремившиеся дискредитировать омскую власть и создать ей непредвиденные и тяжкие затруднения.
   Еще не был исчерпан семеновский инцидент, как наступил омский.
   В ночь на 22 декабря группы вооруженных рабочих-большевиков и других темных элементов освободили из тюрьмы часть арестованных, сделали попытки произвести беспорядок в войсковых частях в городе и временно захватили железнодорожную станцию Куломзино, обезоружив железнодорожную милицию. Вызванные по тревоге части Омского гарнизона уничтожили банды преступников, и в городе и его окрестностях установилось полное спокойствие.
   Накануне этого выступления в Омске была раскрыта большевистская организация в числе 33 человек, по-видимому представлявшая собою местный большевистский штаб. План восстания был задуман довольно широко. Предположено было, между прочим, выпустить красноармейцев из концентрационного лагеря и заключенных из тюрьмы. В найденных при аресте штаба бумагах были указания на предположения об организации новой центральной власти. Были намечены члены центрального для Сибири комиссариата.
   Несмотря на задержание штаба, план восстания осуществился с абсолютной точностью.
   Началось восстание на левом берегу Иртыша, в пригородном поселке Куломзино. Почти одновременно к омской областной тюрьме подошел одетый в серые шинели, вооруженный винтовками отряд численностью около 50 человек.
   Отрядом командовал какой-то человек, одетый в черный полушубок с офицерскими погонами.
   Командовавший отрядом, подойдя к воротам тюрьмы, постучал и заявил дежурному караульному, что пришла команда солдат, вызванная экстренным распоряжением для усиления караула. Когда привратник отворил дверь, пришедшие набросились на него, свалили с ног, а затем ворвались в караульное помещение тюрьмы и разоружили караул.
   Часть отряда затем отправилась на квартиру начальника тюрьмы в сопровождении одного из разоруженных тюремных надзирателей и попросила его выйти в контору, а когда последний вышел к пришедшим, те обыскали его и, задержав, отвели в помещение тюремной канцелярии, где и заперли.
   В то же время другая, более многочисленная часть отряда бросилась в помещение тюрьмы, разоружила тюремных надзирателей и, отобрав у них ключи, выпустила 205 арестантов.
   Большинство выпущенных принадлежало к политическим заключенным; были, однако, и уголовные.
   Около ста человек из бежавших были задержаны в течение следующего же дня.
   Опасная попытка побега заключенных в концентрационном лагере была пресечена в самом начале.
   Восстание было энергично подавлено. Подавление его произведено было с исключительной жестокостью.
   Беспощадный расстрел восставших рабочих объясняется, прежде всего, обычным раздражением, неизбежным последствием мятежа. Суровый холод сибирской декабрьской ночи способствовал немало ожесточению плохо одетых солдат (обмундирование было в то время очень неважное), и они расправлялись с мятежниками, как со своими личными врагами.
   Вмешиваться в распоряжения военных властей при усмирении восстания невозможно.
   Но вот восстание подавлено. Происходит вылавливание скрывшихся из тюрьмы. Казалось бы, здесь всё должно было войти в нормальное русло суда и законности. Быть может, так и было бы, но страсти разгорелись, ненависть к социалистам обострена, большевики и эсеры расцениваются одинаково -- и происходит позорная расправа со случайными жертвами этой больной психологии.
   Только что вернувшийся с Востока Иванов-Ринов отдает приказ о предании полевому суду "провокаторов" (приказ 22 декабря 1918 г. No 160). На каком основании он издает такой приказ? Кто дал ему такое право? Не знаю. Но министр юстиции Старынкевич протеста не заявил.
   В то же время начальник Омского гарнизона генерал Бржезовский издает другой приказ: "Всем незаконно освобожденным из тюрьмы" вернуться. "Всех не явившихся и задержанных после этого -- расстреливать на месте".
   Оба приказа поощряли к расправе.
   Часть бежавших своевременно явилась. Однако ночью к тюрьме подошел отряд и предъявил требование о выдаче некоторых из узников по списку. В числе них были член Учредительного Собрания Фомин, начальник Челябинского района Кириенко, колебавшийся, признать или не признать Верховного Правителя, редактор челябинской газеты Маевский, член Учредительного Собрания Девятое и некоторые другие. Они больше не вернулись. Их отвели в загородную рощу и там зверски убили. Труп Фомина носил следы не только огнестрельных ран, но и побоев.
   Погибли люди, которых адмирал только что хотел освободить из тюрьмы, не считая виной то, что по своим политическим убеждениям они не могли признать переворота. Он говорил об этом Старынкевичу, но министр юстиции замедлил с освобождением и не сумел принять мер к их охране после возвращения в тюрьму. Демократия Сибири отнесла гибель этих политических деятелей, главным образом, на счет министра юстиции, а так как Старынкевич оставался членом Правительства, то ответственность за эти печальные события пала и на сочленов его по кабинету.
   Нечего и говорить, что декабрьские расстрелы произвели тяжелое впечатление как внутри страны, так и за границей. Они послужили как бы иллюстрацией к обвинениям Авксентьева. Из Парижа немедленно пришел тревожный запрос Маклакова: правда ли? что произошло? А между тем только что пошли за границу известия о беседе адмирала с представителями блока, только создавалось впечатление о поддержке адмирала и теми умеренными демократическими партиями, представителей которых расстреляли затем в загородной роще.

Держиморда Патриотов

   Нечего греха таить: крайняя правая, где много общего в приемах и методах с большевизмом, стала проявлять свою негосударственную психологию и разрушать работу возрождения и умиротворения страны.
   У меня сохранилось произведение писавшего под псевдонимом "Конек-Горбунок" известного сибирского фельетониста, которое военная цензура в Омске не разрешила напечатать. Очевидно, автор слишком больно попал в слабое место.

Держиморда Патриотов

   "Спокойный и мягкий тон обращения Верховного Правителя к населению не встретил сочувствия среди крайних правых" (из газет).
   
   Идиот из идиотов,
   Держиморда Патриотов,
   Одержим гражданским рвеньем,
   Всем готовый мять бока,
   Недоволен обращеньем
   Адмирала Колчака.
   
   И ворчит он зло и хмуро:
   "Разве это диктатура?
   Надо было просто цыкнуть
   И в бараний рог согнуть,
   Чтоб никто не смел ни пикнуть,
   Ни вздохнуть и ни чихнуть.
   
   Из одиннадцати -- десять
   Надо было бы повесить,
   Остальных же -- в морду, в зубы,
   Чтобы помнили всегда.
   А газеты, книги, клубы
   Изничтожить навсегда".
   
   Идиот из идиотов --
   Держиморда Патриотов!
   Слава Богу, что Россия
   Не тебе поручена,
   Что в годины роковые
   Патриоты есть иные --
   Люди дела и ума.

Адмирал болен

   Еще в начале декабря адмирал серьезно заболел. Он ездил по казармам, посещал парады в легком солдатского сукна пальто. Здоровье его внушало серьезные опасения. Он не мог принимать докладов. У него бывали почти исключительно Лебедев, Тельберг, Сукин. Случайность общения с ним Совета министров за это время оказалась роковой во многих отношениях.
   Адмирал и раньше был чужим человеком для сибиряков вообще, и для членов Совета министров в частности. Теперь же не только укрепилась отчужденность министров от Верховного Правителя, но еще и создалась у него привычка видеть одних и тех же людей, и как раз таких, которые не имели ничего общего с тенденциями Сибирского Правительства. И роковое заключалось не только в том, что погибли невинные лица, что проявилась жестокость в подавлении восстания (все это в сравнении с тем, что делали большевики, -- капля в море), а в том, что уже в этот первый месяц власти адмирала безответственные военные круги почувствовали возможность произвола и распоясались. Гражданская власть не проявила ни решительности и смелости в борьбе с беззакониями, ни бдительного наблюдения за действиями военных организаций и их вдохновителей.

Взятие Перми

   Как раз в те же дни молодые сибирские части совершили свой замечательный поход на Пермь.
   В течение 23 декабря колонны наших войск сделали громадный, суворовский, переход в 50 верст, с боем, при 25-градусном морозе, по глубоким снегам.
   Утром колонны войск генерала Пепеляева, гоня перед собой бегущих в панике красноармейцев, завязали бой непосредственно у восточных предместий Перми и в районе Мотовилихинского завода, а около 4 часов дня они уже ворвались в самый город, на улицах которого закипел отчаянный штыковой бой.
   Сопротивление большевиков было сломлено. В самом городе захвачено до 8 ООО пленных, масса вооружения и военных запасов.
   "Взятие Перми, -- писал военный обозреватель генерал Андогский, -- представляет давно невиданные картины высокой боевой доблести войск, крайней интенсивности в развитии операции, несмотря на чрезвычайно тяжелые условия времени года, и отличного руководства действиями войск в Екатеринбургском районе.
   Воскресают образы суворовских чудо-богатырей".
   Стремительный удар на Пермь был произведен войсками генерала Пепеляева южнее линии горнозаводской железной дороги. В это время войска южного направления находились еще западнее Кунгура, в нескольких десятках верст от Перми. Маневром генерала Пепеляева все красноармейские части, отступавшие от Кунгура, оказались отрезанными от Перми. Часть их, продолжая бегство, прибывала в район Перми и сдавалась в плен, а часть бросилась к юго-западу от путей Кунгур-Пермь, в леса Камы, в Оханский и Осинский районы, внося сумятицу, беспорядок и разложение в большевистские части.

Генерал Пепеляев

   Взятие Перми покрыло славой имя молодого сибирского генерала Анатолия Николаевича Пепеляева.
   Ему было в то время только 27 лет.
   На войну с Германией, где отец его командовал одной из сибирских бригад, Анатолий Пепеляев ушел поручиком, окончив Павловское военное училище.
   Назначенный сначала в команду разведчиков, он сразу начинает отличаться удачными разведками при Прасныше, Сольдау и других пунктах. Лихое дело команды разведчиков под начальством поручика Пепеляева было отмечено телеграммой покойного государя.
   Во время отступления из Польши летом 1915 г., находясь во главе всех разведчиков 11-й дивизии и сотни казаков, Пепеляев разбил два батальона германцев и вернул потерянные окопы. За это дело он получил Георгиевский крест.
   В1915 г., когда русская армия отступила и бездействовала за неимением снарядов, молодой штабс-капитан Пепеляев не унывал и возвращался со своих бесстрашных разведок всегда с трофеями и пленными.
   В 1916 г. он командует батальоном под Барановичами и, когда русская армия окончательно развалилась под влиянием большевизма, полковником возвращается в родную Сибирь. Здесь он организует офицерскую антибольшевистскую организацию, которая весной 1918 г. присоединяется в Томске к чешскому движению. Пепеляев присоединяется к чешским войскам Гайды и вместе с ними идет освобождать Сибирь. Многие из солдат, которые взяли Пермь под командой Анатолия Николаевича Пепеляева, знали его еще по его прежней боевой деятельности. Он сжился с ними, понимал их душу и вел тот же образ жизни, как и они. Каждый день генерал объезжал все свои полки, разговаривал, пел песни с солдатами, и они его обожали.
   Имя Пепеляева стало так популярно, что бард единоличной власти Жардецкий, опасаясь за жизнь адмирала, болезнь которого была очень серьезна, уже поговаривал о Пепеляеве как возможном заместителе адмирала.

Политические успехи

   Но адмирал стал поправляться, и судьба послала ему ряд ободряющих успехов.
   Ликвидировался инцидент с Семеновым. Действие приказа было приостановлено. Семенов объявил, что готов дать показания следственной комиссии.
   С. Д. Сазонов выразил согласие принять пост министра иностранных дел в Правительстве адмирала.
   Наконец, генерал Деникин уведомил, что он признает Верховную власть адмирала.
   Деникин писал: "Признаем Верховную власть, принятую Вашим Превосходительством, в уверенности, что Вы солидарны с основными началами политической и военной программ Добровольческой армии. Начала эти следующие: восстановление единой неделимой России, не предрешая будущей окончательной формы правления; борьба против революционной организации большевиков до полного уничтожения; военные действия сибирских армий согласуются с общими планами кампании и главного командования Добровольческой армии".
   Верховный Правитель ответил на это так:
   "Признание Вами Верховной власти, выросшей на Востоке России, знаменует собой великий шаг к национальному объединению, для достижения которого мы положим все наши силы. Основные начала политической и военной программ Добровольческой армии, изложенные в Вашей телеграмме, совершенно разделяются мной и Правительством. Общность цели и глубокое внутреннее единение между нами обеспечат успех взаимодействия. Ваше сообщение укрепляет во мне веру в скорое возрождение единой России. Адмирал Колчак".

Друзья

   Все эти успехи не замедлили сказаться на отношении союзников.
   19 января Высокий Комиссар Великобритании сделал адмиралу следующее сообщение: "Ввиду того, что Ваше Высокопревосходительство приняли на себя Верховную власть в Омске, Великобританское Правительство желает выразить свое горячее сочувствие всем усилиям в установлении свободного русского государства на твердых основах общественного доверия. Только при таких условиях Россия может вернуться к истинному ее положению среди других наций и получить возможность в полной мере принять участие в работе цивилизации".
   Вслед за этим 21 января Высоким Комиссаром Франции г. Реньо было передано Верховному Правителю сообщение от французского правительства, в котором последнее высказывает живое сочувствие состоявшемуся соединению екатеринодарского национального центра с Правительством адмирала Колчака.
   Одновременно французское правительство указало, что назначение г. Сазонова в качестве общего министра иностранных дел послужило к укреплению Омского Правительства, которое, таким образом, подвигается по пути, ведущему к признанию верховной власти адмирала.

Новогодняя декларация

   Удачи поднимали энергию. Нужно было напрягать силы для укрепления успехов на фронте и обеспечения порядка в тылу. Главным препятствием к последнему были партийные несогласия и постоянные взрывы, то слева, то справа.
   В заседании Совета министров вопрос о декларации вызвал оживленный обмен мнений по вопросам общей политики.
   Министерство иностранных дел настаивало на амнистии всем членам Учредительного Собрания и на немедленном учреждении комиссии по подготовке выборов в Учредительное Собрание.
   Второе предложение не вызвало возражений^ но первое подверглось критике, и в результате декларация оказалась длинной и невыразительной. Вместо амнистии было дано торжественное обещание не преследовать оппозиционные партии, если они не ведут борьбы с властью.
   Бесцветность декларации усиливало то обстоятельство, что она не давала никакого представления о программных предположениях Правительства; оно отклоняло от себя все основные вопросы, относя их на будущее, на то время, когда страна будет освобождена от большевистского гнета. В то время это казалось правильным, теперь видно, как это было ошибочно.
   Я приведу некоторые места из декларации, потому что она оказалась очень характерной для Омского Правительства, отражающей его добрые намерения и его слабую волю.
   "Мир встретил новый год с душевным облегчением и радостными надеждами.
   Радость просвещенного мира отзывается и в русских сердцах, но радость эта тонет в глубокой скорби. Насильники, окончательно разорившие несчастную страну, хозяйничают в сердце России. Они в корне подрывают благополучие народа.
   Там, где господствуют большевики, царят голод и непрерывная гражданская война. Народное достояние расточается, и государству Российскому угрожают полное разорение, вековая кабала и нищета.
   Все просвещенное в России безжалостно и зверски истребляется. В темноту и беспомощную слепоту повергается русский народ, и именно тогда, когда ему особенно нужны люди, знания и науки. Медлить нельзя.
   Каждый день большевистского господства приносит новые кровавые ужасы и приводит Россию в состояние безнадежного разрушения.
   Всех, кто в это ответственное время разлагает здоровый дух войск, кто возбуждает население против власти, кто препятствует правильной работе железных дорог и важнейших предприятий, Правительство будет преследовать с беспощадной суровостью.
   Но Правительство, стоящее вне всяких партийных течений, Правительство возрождения страны, не видит оснований для борьбы с теми партиями, которые, не оказывая поддержки власти, не вступают и в борьбу с нею. Не время теперь для внутренней розни.
   Государственный разум и национальная совесть подскажут всем деятелям крайних течений, что их будущее и будущее демократии вообще зависит от умения ограничить себя в настоящем, когда напрягаются последние усилия, чтобы спасти страну и свободу. Правительство ожидает также полного подчинения власти и со стороны тех, кто, якобы защищая государственность, колеблет в действительности силу и достоинство власти, прибегая к самоуправству.
   Цель, которую ставит себе Правительство, должна стать общей целью честных граждан России: освободить страну от большевистского гнета, спасти последние остатки народного достояния и приступить затем в полном порядке и разумно к переустройству народной жизни на началах свободного участия самого народа в органах общегосударственного и местного управления.
   Только тогда будет прочно и на справедливых основаниях обеспечен землей российский земледелец, возродится русская промышленность и обеспечены будут за русским рабочим лучшие условия труда и существования.
   Достижение этих целей составляет основную задачу Российского Правительства. Лишенное возможности проводить законы через народное представительство, оно стремится, однако, подготовить страну к выборам во Всероссийское Национальное Собрание и в ближайшее время созовет комиссию для разработки соответствующего положения.
   Година возрождения, когда решается судьба родины, должна начаться взаимным прощением обид и ознаменоваться подъемом национального чувства и утверждением столь необходимого в стране гражданского мира".
   Теперь, когда я перечитываю эту декларацию, мне бросается в глаза ее проповеднический тон. Не так должна говорить власть. Я не могу придраться к мыслям декларации. Много месяцев спустя я повторял их в Иркутске, при возобновлении работ Экономического Совещания; я начал тогда и окончил теми же мотивами -- "благоразумие всех партий", "гражданский мир". Но как мы были тогда далеки от благоразумия, и как было бы полезнее, если бы в своей декларации Совет министров объявил, что он отменяет нелепые распоряжения о военной цензуре, назначает председателя комиссии по выборам в Учредительное Собрание, объявляет крестьянству, что не будет отбирать у него земель.
   Надо, однако, сохранять историческую перспективу. В январе 1919 г. мы не думали, что борьба с большевизмом так затянется. Мы, и не только мы, считали себя скромными слугами переходного времени, мы не смели брать на себя слишком много. Мы не знали тогда и недостатков нашего Правительства, они сказались позднее.
   Но почему мы не дали амнистии?
   Это было бы, несомненно, красивым и политически выигрышным жестом. Я был инициатором этого предложения, но я вынужден был от него отказаться, когда министр внутренних дел доложил, что главные деятели Самарского Комитета членов Учредительного Собрания ведут переговоры с большевиками.

Исход эсеров

   Мы получили в это время советское радио. Текст его у меня сохранился:
   "Москва, 12/1. В начале января уфимский военный комитет получил предложение от Комитета членов Учредительного Собрания открыть переговоры о прекращении враждебных действий. С разрешения Совнаркома уфимский военный комитет начал переговоры. На переговоры представителями учредиловцев явились Вольский, Свентицкий и Шмелев. Они поставили вопросы о прекращении войны, создании общероссийского правительства из всех социалистических партий и созыве нового Учредительного Собрания. В ответ им было категорически заявлено, что никаких разговоров о созыве Учредительного Собрания быть не может, никакие изменения конституции Российской Советской Республики не будут допущены. Советская власть может согласиться только на легализацию партии правых эсеров в Советской России в случае, если советские власти убедятся в полной серьезности намерения учредиловцев отдать свои силы на борьбу против Колчака и Антанты. В ответ на это заявление делегация учредиловцев предъявила текст воззвания всем сторонникам Комитета Учредительного Собрания прекратить борьбу с большевизмом и об активном выступлении против Колчака и стоящих с ним союзных империалистов. Переговоры продолжаются".
   Окончились они капитуляцией учредиловцев. Как милость они приняли разрешение большевиков пресмыкаться в Советской России.
   Все умеренные и государственные элементы партии социалистов-революционеров (а такие были в ней) горячо возмущались поведением Вольского и его друзей. Находившиеся за границей члены партии не хотели верить известиям о соглашении эсеров с большевиками, считая их клеветой. С искренней болью известия эти подтвердил глубоко государственный член партии, почтенный Панкратов.

При свете зарева

   Революционные вспышки в стране не прекращались. В начале 1919 г. это не были восстания населения, как происходило потом. Это были исключительно заговоры партийных работников.
   В ночь на 1 февраля произошло ужасное зверство в Омске. В казармы одной части проникли коммунисты и, подговорив солдат напасть на офицеров, перерезали значительную часть последних.
   Спустя несколько недель обнаружен был заговор в Енисейске. У заговорщиков нашли проскрипционный список. Было намечено для расстрела 800 человек. Большевики во всем проявляют крупные масштабы, и благодаря этому, когда они помилуют одного из сотни, то весь мир начинает кричать: "Большевики переменились".
   В марте произошло нападение на казармы в Томске. Были произведены обыски. Обнаружена была организация коммунистов, найдена печать партии, склад гранат.
   В Челябинске удалось проследить конспиративную квартиру на окраине, с подземным ходом в типографию, в большом количестве прокламации для распространения на фронте и в тылу.
   Кровавое восстание произошло в Бодайбо. Словом, пожар потушен не был...

Реакция

   Не черные идеи мракобесов заставляли Омское Правительство издавать один за другим законы об усилении наказаний, до смертной казни включительно, за ряд государственных преступлений, вводить военное положение, назначать генерал-губернаторов. Это была реакция не в смысле политическом, а в смысле естественного явления, реагирования на совершавшееся кругом, Нельзя было отвечать на активность большевиков непротивлением.
   Действовали не только большевики, но и эсеры. Они выполняли директиву, данную им из Уфы. Что же удивляться ожесточению военных кругов, которые больше всего страдали от всех мятежей и заговоров? Эта была борьба не на жизнь, а на смерть.
   Но реакция против левых впала тоже в крайности.
   Я не могу забыть, как в Совете Верховного Правителя еще в январе, незадолго перед моей болезнью, когда я присутствовал в качестве товарища министра иностранных дел, два наиболее близкие к адмиралу представителя военного ведомства развивали теорию массового террора. Один указывал на особенности массовой психологии и книгу какого-то француза об устрашении (он мог бы вспомнить Библию, когда наказания за грехи носили тоже массовый характер), другой шел худшим путем: он ссылался на пример большевиков, которые показывают, как можно принуждать массы к повиновению.
   В рассуждениях последнего ярко сказалось происхождение террора справа: действие вызывало противодействие.

Внутренняя политика

   Еще в середине декабря Министерство внутренних дел разослало свою ведомственную декларацию, в которой указывало прежде всего на все отрицательные явления сложившейся обстановки.
   "Преступная деятельность уголовных элементов за последнее время значительно усилилась: отовсюду поступают сведения о восстаниях, убийствах, грабежах и всякого рода иных насилиях, что также указывает на необходимость создания на местах прочной власти.
   Милиция, принятая от местных самоуправлений в ведение Министерства внутренних дел, нуждается в коренной реорганизации, как в количественном, так и в качественном отношении.
   Органы местных самоуправлений, представленные, главным образом, узкопартийными группами, недостаточно опытными в ведении общественного хозяйства, переживая тяжелый финансовый кризис, за отсутствием налоговых платежей, не в состоянии без правительственной помощи осуществить возложенные на них правовые и культурные задачи".
   Министр Гаттенбергер правильно наметил свои задачи: улучшение администрации, изменение избирательных законов в городские и земские самоуправления в смысле предоставления персонального, а не только группового выбора, расширение бюджетных прав земств и городов в деле осуществления задач общегосударственного значения.
   Пересмотр закона о городских выборах был произведен довольно быстро и дал почти везде хорошие результаты.
   Замена пропорциональной системы мажоритарной облегчила, правда, возможность победы более активной партии. Поэтому в Благовещенске и Иркутске дума оказалась социалистической. Но зато ценз оседлости и возраста (21 год) устранил от активной роли наименее деловые элементы. Правые круги требовали еще большего ограничения активного избирательного права, а именно, еще большего увеличения возрастного ценза и предоставления избирательных прав только лицам с самостоятельным доходом или с платежом налогов, но так как это повело бы, в конце концов, к исключению только женщин, то Совет министров отклонил это нововведение. Любопытно отметить, что Верховный Правитель задержал утверждение закона. Доводы правых групп показались ему основательными, но в Совете Верховного Правителя адмирал был убежден возражениями членов Совета министров и утвердил закон.
   Выполнение других частей программы министерства оказалось делом нелегким. Служебный персонал министерства не мог быстро справиться со сложными законодательными работами. Закон о расширении бюджетных прав городов прошел только в марте, а разработку самых важных законов об изменении земского избирательного права и о расширении финансовых прав земств так и не удалось довести до конца.
   Новый избирательный закон предположено было разработать на следующих основаниях: повышение возрастного ценза, введение ценза оседлости, увеличение изъятий из активных избирательных прав (устранение военнослужащих, мажоритарная система, голосование шарами, уменьшение избирательных единиц, двухстепенная система выборов для уездных земств, введение национальных курий).
   Задержка в разработке этого закона произошла, вернее всего, из-за перемен в составе руководителей Министерства внутренних дел.
   В меньшей степени зависело отличного состава ведомства улучшение администрации. Откуда ее взять? Здесь дело шло уже не о способностях и воле людей, а о фактической возможности.
   Подготовленных местных людей или вовсе не было, или они уклонялись, предпочитая более спокойные и выгодные занятия. Старая администрация царского времени в лице лучших своих представителей разъехалась -- остался почти исключительно низший, невысокого качества, персонал.
   Назначенный директором департамента милиции покойный Виктор Николаевич Пепеляев начал привлекать в милицию преимущественно царских жандармов и полицейских. В несколько месяцев милиция настолько укрепилась, что представляла из себя достаточно стойкую силу. Но дух милиции остался старый, полицейский, и сам Пепеляев впоследствии называл некоторых деятелей милиции бандитами.
   Что касается губернской администрации, то она везде набрана была из местных, пользовавшихся общественным доверием лиц. Но было что-то ненормальное в их положении. Почти нигде они не приобрели того влияния, которого Правительство от них ожидало.

Сенат и юстиция

   Верховная власть, учрежденная актом 18 ноября, не была властью деспотической. Она оставалась ограниченной во всех своих функциях рамками действовавших законов и соблюдением обязательных формальностей, установленных для издания новых законов.
   Но подзаконность власти была бы пустым звуком, при отсутствии высшего судебного органа, осуществляющего надзор за всеми органами управления, не исключая Совета министров.
   Поэтому Правительство признало необходимым учредить в Омске присутствие Правительствующего Сената.
   Торжественное открытие Сената состоялось 29 января, Верховный Правитель принес Сенату присягу -- служить государству Российскому, не щадя жизни и памятуя единственно о возрождении и преуспеянии его, а верховную власть осуществлять согласно с законами государства до установления образа правления свободно выраженной волей народа.
   Адмирал честно исполнил свое клятвенное обещание.
   Душой Сената должен был стать первый департамент. В нем сосредотачивались все дела по нарушению законности органами власти и наблюдение за правомерностью указов Верховного Правителя.
   Когда Сибирское Правительство принимало закон об учреждении сибирского Высшего суда, который по функциям своим должен был избрать местный Сенат, оно согласилось с нововведением, предложенным Патушинским, и в число членов первого департамента включило представителей земских и городских самоуправлений.
   Этот свежи й элемент мог вдохнуть жизнь в сухую юридическую мысль сенаторов, и это новшество надо было сохранить.
   Но омские канцелярии еще во времена Директори кою Областною Думою, почитает первейшею своей обязанностью (поправка Якушева: у меня стояло "заботою") созыв Всесибирского Учредительного Собрания. В осуществление этого уже начаты подготовительные работы, связанные с техникою выборов. Но, считаясь с невозможностью провести выборы в Учредительное Собрание в срок, менее продолжительный, чем пять-шесть месяцев, и во внимание к чрезвычайным обстоятельствам переживаемого времени, возлагающим тяжкую ответственность на Правительство, Совет министров, желая дать отчёт в своих действиях и предоставить народным избранникам решение важнейших государственных вопросов, постановляет созвать к сентябрю Сибирскую Областную Думу.
   Происшедшие за последние месяцы глубокие изменения в состоянии народного хозяйства и международном положении требуют в настоящее время творческого напряжения со стороны всех классов населения, а потому представительство в Областной Думе должно быть предоставлено и группам цензовым, прежним Положением о Думе этого представительства лишённым.
   Взамен же представителей от упразднённых советских организаций, самое имя которых навеки запятнано, вводится представительство от профессиональных рабочих и крестьянских организаций".
   
   Не успел я доложить Совету министров этот проект, как член Правительства Шатилов, всегда державшийся тише воды, ниже травы, вдруг проявил несвойственную ему резкость, вскочил, ударил кулаком по столу, заявил, что считает "возмутительным" поведение Управляющего делами, что раз Управляющий вместо того, чтобы исполнять данное ему поручение -- составить указ о созыве Думы, -- позволил себе предложить вниманию Правительства предположение об изменении самого Положения о Думе, то он, Шатилов, не считает для себя возможным присутствовать дальше на заседании. Несмотря на призыв председательствовавшего к порядку, Шатилов ушёл, не пожелав выслушать моих объяснений.
   Этот незначительный сам по себе эпизод характеризует, однако, ту остроту вопроса о Думе, которую он приобрёл с самого начала. Только шесть дней прошло с момента подписания Грамот о присвоении Сибирскому Правительству всей полноты власти -- и уже возникает вопрос о праве Правительства изменять Положение о Думе. Так как устами Шатилова всегда говорила партия социалистов-революционеров, то, очевидно, он успел получить соответствующие инструкции. Уже начиналась борьба за власть.
   Впрочем, поведение Шатилова объяснилось ещё и другим обстоятельством. В том же заседании Совета министров должно было быть подписано постановление об уничтожении советских организаций. Шатилов, уйдя из заседания, получил возможность уклониться от подписи. И этот мелочный факт характерен -- он показывает, насколько компромиссна была политика эсеров, как трудно было с ними сговориться и солидаризироваться в политике.
   Что Шатилов действовал по инструкции партии, подтверждает и другой инцидент, происшедший на одном из предыдущих заседаний. Бывший член Комиссариата Сидоров присутствовал иногда на заседаниях Совета министров для установления преемственности. Выслушав на заседании проект постановления о запрещении советских организаций, он заявил, что если бы члены Комиссариата знали, что предполагается подобная политика, то они никогда не сдали бы власти, и что отныне они из агентов Правительства превращаются в революционеров и все свои силы употребят не на помощь Правительству, а на борьбу с ним. Несмотря на вызывающий тон этого заявления, Сидоров уже на следующий день мирно беседовал с членами Правительства и испрашивал деньги на командировку, но с этого момента между членами Правительства и членами Комиссариата, а стало быть, и партией эсеров, возникает взаимное недоверие.

Протест против созыва Думы. Борьба за власть

   Вопрос о Думе был разрешён с мудростью Соломона. Правительство не изменило Положения о ней, предоставив Думе собраться в прежнем составе, но объявило в правительственном сообщении, что оно вносит на рассмотрение Думы первым законопроект о пополнении её цензовыми элементами и представителями профессиональных союзов вместо представителей Советов рабочих депутатов.
   Однако такое решение не удовлетворило очень многих. К правительству стали поступать протесты. Первой поступила записка "Социалистов-революционеров оборонцев, трудовиков, народных социалистов и социал-демократов единства", обстоятельно излагавшая все соображения против созыва Думы. На записке этой стоит остановиться как потому, что она составлена умеренными социалистами, группами, политически наиболее близкими Сибирскому Правительству, так и потому, что в ней исчерпаны почти все доводы против созыва Думы.
   Первое соображение сводится к тому, что чрезвычайные обстоятельства момента и исключительное положение страны требуют от Правительства максимума твёрдости и определённости, каковые качества, по мнению авторов записки, Временное Сибирское Правительство может проявить, только будучи "властью самодовлеющей, независимой от чьего бы то ни было доверия или недоверия".
   Во втором пункте докладной записки содержится упрёк Областной Думе в однобокости её состава и опасение, что ввиду такой однобокости Думы всегда возможны коллизии с ней Временного Сибирского Правительства, которому придётся в случае таких коллизий уйти или, как выражаются авторы, "выронить власть".
   Третье -- цензовые элементы едва ли пойдут в Думу, так как они, однажды уже не допущенные в её состав, рассчитанный главным образом на левых, относятся к Думе с предубеждением.
   Наконец, авторы записки указывают на пример Временного Российского Правительства, которое вышло из недр Государственной Думы, но оставалось суверенной государственной властью, независимой от Думы.
   Во второй половине июля в Омске состоялся съезд представителей торговли, промышленности и домовладения Сибири и Урала, которые по вопросу о Сибирской Думе вынесли следующую резолюцию: "Съезд решительно возражает против какого бы то ни было касательства какого бы то ни было представительного учреждения к деятельности правительственной власти. Поэтому он отвергает возможность влияния на власть так называемой Сибирской Областной Думы и потому находит её существование излишним.
   В своём составе искусственно построенная, в корне искажающая подлинное выражение общественного мнения, Сибирская Областная Дума никакими изменениями её состава не может быть исцелена в своей непригодности и бесполезности. Между тем своим существованием и своими неизбежными вторжениями в ход управления Дума эта может бесконечно осложнить и без того трудное положение временной власти и помешает ей надлежащим образом выполнить долг перед государством. Посему съезд объявляет, что выборы от торговых и промышленных учреждений края в означенную Областную Думу производиться не будут".
   Резолюция о бойкоте Областной Думы вынесена была, несмотря на горячие призывы министра юстиции Патушинского избрать своих представителей в Думу. Его речь на съезде прерывалась неприличными возгласами, свидетельствовавшими о предубеждённости и упрямстве. Впрочем, и сама речь была политически бестактна -- не ко времени, не к месту.
   Я считаю, однако, что Патушинский был прав по существу, когда предрекал, что группы, которые отметают самую мысль о представительном органе, расчищают путь политическим авантюристам. Правительство, опирающееся на солидарную с ним Думу, было бы прочнее всяких других.
   Были неправы обе стороны: и левые, которые хотели во что бы то ни стало сохранить в Думе своё большинство, и правые, которые не хотели способствовать эволюции этого учреждения. Правительство же совершило большую ошибку, созвав Думу в её прежнем составе, не решившись проявить независимость и найти отвечающий обстановке закон о Думе.
   Психология всех коллизий, происходивших вокруг вопроса о Думе, свидетельствует, что в то время ещё не пережит был угар партийных и классовых увлечений: происходила борьба за власть, а не борьба за возрождение родины . Переворот произошёл слишком рано. Большевизм должен был сплотить всех в стремлении воссоздать правовое государство, чтобы обеспечить населению спокойное существование, но он успел только обострить жажду реванша классового и партийного. В Сибири стала нарождаться подлинная контрреволюция.

Правительство "царствует, но не управляет"

   Упомянутый уже съезд принял ещё одну резолюцию, которая больно задела Сибирское Правительство -- резолюцию по вопросу об организации центральной власти.
   
   "Для наиболее правильного течения государственных дел Съезд желал бы видеть осуществленными в строении Сибирского Временного Правительства нижеследующие начала:
   Отделение полномочий верховной власти от полномочий правительственного управления. Права и полномочия верховной власти должны быть присвоены наличному Совету министров из пяти лиц, не сменяемых и не изменяющих своего состава в смысле вступления в Совет министров каких-либо новых лиц -- будут ли то представители цензовых или нецензовых элементов. Наличный состав Совета министров в своих верховных полномочиях для переходного времени признан уже населением обширной Западной и Средней Сибири, имеет в себе представителей и Восточной Сибири.
   Появление в составе Совета министров каких-либо новых лиц, кто бы они ни были, внесло бы вредную смуту в умы населения, а в некоторых случаях повело бы с неизбежностью к утрате Советом уважения со стороны широких общественных кругов, и потому -- к анархии власти.
   Вся деятельность управления, в ближайшем смысле правительственного, должна быть отнесена к ведению управляющих министерствами, которые назначаются и увольняются Советом министров и в этом виде несут политическую ответственность за дело управления".
   
   Эта резолюция требует комментария. Следует вспомнить, во-первых, что Сибирское Правительство избрано было Думою как исполнительный орган, как Совет министров, ответственный перед Думою, а не как директория , то есть коллективный монарх или президент; во-вторых, помимо наличных пяти (потом шести) членов Сибирского Правительства, сумевших завоевать доверие и укрепить авторитет власти, на Дальнем Востоке существовало ещё около десяти членов Правительства во главе с Дербером, одно имя которого вызывало пену у рта несоциалистических элементов; в-третьих, помимо Совета министров из пяти лиц, избранных Думой, существовало семь управляющих министерствами, приглашённых Правительством, а не избранных Думой, и потому устранённых от участия в решении политических вопросов, но направлявших ход политической жизни в качестве управляющих.
   Всё это создавало не только некоторую неясность и искусственность конструкции власти, но и перспективу неустойчивости. Если бы появились на горизонте некоторые фигуры из дерберовской группы -- весь авторитет Омской власти разлетелся бы в прах. Здесь приходится вспомнить о той идее Административного Совета, которая назрела уже во времена Комиссариата. Какова была её судьба?
   Ещё в составленном мною акте I июля "О высших государственных учреждениях Сибири" было постановлено: "Образовать совещание в составе управляющих министерствами, управляющего делами Совета министров и товарищей министров для предварительного обсуждения вопросов, представляемых на решение Совета министров, и окончательного разрешения тех вопросов, которые могут быть переданы на разрешение совещания Советом министров. Совещание управляющих министерствами открывается по утверждении Советом министров Положения о совещании" (ст. 7).
   Совещание фактически существовало, но Положения о нём не издавалось. Резолюция торгово-промышленного съезда была одной из причин задержки. Министры Сибирского Правительства не хотели быть директорией, в частности, Патушинский приходил в бешенство при мысли, что у него кто-то узурпирует права министра юстиции.
   Я думаю, что и здесь Сибирское Правительство совершило большую ошибку. Сохранив за собой звание Совета министров, оно дало лишнее основание Областной Думе претендовать на верховную власть.
   Помимо того, постоянное занятие текущими делами управления отрывало Правительство от вопросов чистой политики, мешало разъездам по стране, связи с общественностью на местах.

Экономическая политика

   Для полноты представления о политической физиономии Совета министров Сибирского Правительства необходимо отметить и его экономические мероприятия.
   В отличие от Западно-Сибирского Комиссариата, Совет министров не считался с декларацией Сибирской Думы и пошёл определённо в сторону восстановления чисто правового строя и свободы торговли.
   Денационализация промышленности, восстановление частных землевладельческих хозяйств и отмена монополий были главными основаниями законоположений, принятых в течение июля и августа, при отсутствии подписи одного только Шатилова. Но следует признаться, что практическое осуществление всех этих мероприятий надолго затормозилось отчасти из-за неумения власти дать надлежащие директивы, отчасти (особенно в земельном вопросе) из-за саботажа на местах.
   В политике первого периода после свержения большевиков не могли не сказываться некоторые черты переходного времени. Особенно ясно это выражено в продовольственном законодательстве.
   Постановления Временного Сибирского Правительства, напечатанные в No 3 Собрания Узаконений, заменяют систему монополий системой контроля.
   К закупке хлеба, фуража, скота, мясных продуктов, масла допускаются общественные организации и частные фирмы, но под условием предварительной регистрации в органах Министерства продовольствия.
   Покупка у производителей происходит по вольным ценам. Закупщики могут приобретать продукты дешевле и дороже, в зависимости от местных условий. Министерство продовольствия устанавливает предельные цены, обязательные только для сдачи продукта казне. Скупщики могут компенсировать себя при продаже на сторону, а казна может умерять вольные цены, выпуская на рынок свои запасы.
   Вся эта система представляет искусственное смешение начал свободной торговли с государственным вмешательством. Она характерна для переходного времени и представляет значительное улучшение по сравнению с системой монополий. Принятием этой системы Сибирское Правительство признало преимущества свободной торговли.

Сибирская армия

   Авторитет власти определяется её армией, о порядке в стране судят по мобилизации.
   Первые два месяца после выступления чехов с большевиками дрались только офицеры и те, кто добровольно присоединился к восстанию. Сил этих было достаточно в Сибири, но когда борьба перенеслась на Урал, когда встал на очередь вопрос о возможности восстановления русско-германского фронта -- стала необходимой мобилизация.
   Гришин-Алмазов не считал возможным приступить к мобилизации до того, как будут подготовлены казармы, обмундирование, снаряжение, унтер-офицерский состав, подробный план набора, распределение контингента. Гришина упрекали потом, что он подготовил всё только на бумаге; действительно, сделано было немного, но враги Гришина не хотели считаться с фактическими затруднениями, и после его ухода дело не пошло лучше. Во всяком случае 31 июля 1918 г. указом Сибирского Правительства были призваны на действительную военную службу все родившиеся в 1898 и 1899 гг. Все изъятия и льготы были отменены. Повинность была сделана действительно всеобщею.
   Гришин-Алмазов строил армию на началах строгой дисциплины, но он не вводил погон и не раздавал орденов . Мне кажется, что и то, и другое было совершенно правильно. Награждение орденами за победы в гражданской войне стёрло впоследствии идейность борьбы и деморализовало военных, заразив их разлагающим честолюбием. Что касается погон, то с ними возродилась вся прежняя военная иерархия, восстановилось значение чинов, тогда как новая армия должна была выдвигать своих вождей не по чинам, а по заслугам. В речи своей, произнесённой в Сибирской Областной Думе 17 августа, Гришин-Алмазов так характеризовал основы организации сибирской армии: "Она должна быть создана и будет создана по типу, диктуемому во все времена, во всех странах, непреложными выводами военной науки, на основах строгой воинской дисциплины, без каких бы то ни было комитетов, съездов, митингований, без ограничения прав начальствующих лиц и без подчинения "постольку-поскольку" своему законному правительству".
   Так действовала беспартийная, чуждая старой психологии, демократическая сибирская власть в те лучшие месяцы своего существования, когда и внутренние, и внешние интриги ещё не давали себя чувствовать.

Глава VI.
Период многовластия и гегемония Омска

   Историческая справедливость требует отметить, что отсрочка набора сибирской армии и возможность некоторой подготовки мобилизации явились результатом самоотверженной борьбы на берегах Волги так называемой "народной" армии. Интеллигентная по составу, сознательно враждебная большевизму, но плохо подготовленная и плохо снабжённая, она вынуждена была осенью отступить к Уралу, но всё лето она давала возможность Сибири организовываться и подготовлять военную силу.

Самарский "Комуч"

   Борьба на Волге велась под лозунгом "Учредительное Собрание". Политическое руководство освобождёнными районами взяли на себя собравшиеся в Самаре члены Учредительного Собрания, которые составили "Комитет членов Учредительного Собрания", для краткости называвшийся "Комуч".
   Так как левое и правое крылья Учредительного Собрания (большевики и кадеты) отпали, одни -- по убеждению, ввиду отрицательного отношения коммунистов к Учредительному Собранию, другие -- вследствие изгнания их из состава последнего, то остатки получились односторонне партийные. Это были по преимуществу "Черновцы", т.е. люди, подобные тем сибирским думцам и членам Западно-Сибирского Комиссариата, которые в нерешительности останавливались перед советскими организациями, виновато опасаясь разрушать эти столпы революции, сочувствовали национализации промышленности и увлекались сельским коммунизмом. Неудивительно, что подобные лидеры не могли повести за собою широкие массы крестьян. Здравый рассудок мужика не мог усвоить различия между большевиком и черновцем -- при первом всё было даже яснее, и потому мужик остался в стороне, предоставив драться с красными "панам".
   Я помню, как в первые дни после переворота в Омске крестьяне привозили из деревень задержанных ими "совдепистов" и как они с разочарованием уезжали, узнав, что у власти опять стоят "сицилисты". "Коли так, значит, опять придётся вязать да привозить до города. Добра из этого не выйдет".
   "Комуч" неизбежно должен был встать в оппозицию к Омску.

Первое Челябинское совещание

   Необходимость согласования действий областных правительств вызвала ряд совещаний между их представителями. Первое такое совещание происходило в Челябинске 15 июля.
   На этом заседании Комитет членов Учредительного Собрания был представлен членом Комитета И.М. Брушвитом, управляющим иностранным отделом М.А. Веденяпиным и начальником главного военного штаба Н.А. Галкиным; Сибирское Правительство представляли военный министр А.Н. Гришин-Алмазов, министр финансов И.А. Михайлов и товарищ министра иностранных дел М.П. Головачев.
   Обе стороны подробно ознакомили одна другую с предположениями о возможном порядке организации общероссийской власти. Самарский Комитет рассчитывал на признание власти Учредительного Собрания, сибирские представители указали, что в Сибири не будет признана никакая власть, возникшая помимо соглашения с Сибирским Правительством. Обе стороны остались при своём мнении и разошлись, недовольные друг другом. Борьба за власть между Самарою и Омском становилась неизбежной.

Уральское Правительство

   Политическое соревнование Самарской и Сибирской власти определённо выявилось после освобождения Урала. Самарский Комитет стремился присвоить себе значение всероссийской власти, исходя из идеи восстановления Учредительного Собрания как полновластного представителя суверенного народа. Натолкнувшись на противодействие сибирской власти, Самарский Комитет рассчитывал завербовать в свои сторонники все прочие областные правительства, и когда в конце июля был освобождён от большевиков Екатеринбург, туда немедленно выехали послы из Самары. Но Омск опередил их. Первым прибыл в Екатеринбург Гришин-Алмазов. Он сразу расположил уральскую общественность в пользу Омска, объявив позицию полного невмешательства в уральские дела, признания автономии Урала и готовности помочь Уралу в его дальнейшей борьбе за освобождение от большевизма.
   Когда самарские гонцы прибыли в Екатеринбург, последний был уже подготовлен к независимому существованию, и, конечно, буржуазный мир уральских промышленников был больше расположен к дружбе с умеренным и несоциалистическим Омском, чем с черновским правительством Самары.
   В начале августа началось формирование Уральского Правительства. Во главе правительства встал П.В. Иванов, один из наиболее уважаемых деятелей Урала, председатель биржевого комитета. Заместителем его избран был Л.А. Кроль, левый кадет. Кроме них, в состав Правительства входило ещё пять лиц: инженер Гутт (управление горных дел), Глассон (юстиция), Асейкин (внутренние дела), Прибылёв (по ведомству земледелия), бывший директором канцелярии Министерства земледелия в Петрограде, при Чернове, и, наконец, Мурашёв (ведомство труда).
   В организации правительства и разработке его программы принимали участие представители политических партий: народной свободы, трудовой народно-социалистической, социалистов-революционеров и социал-демократов меньшевиков. Программа этого Правительства отличалась большой трезвостью.
   Завоёванные свободы сохраняются, но злоупотребление ими в ущерб порядку не допускается.
   Утверждается равноправие национальностей.
   В основу экономической политики полагается признание частной собственности.
   Заводы будут возвращаться их владельцам. Правительство сохраняет за собою право объявлять предприятия национальной собственностью, когда того потребуют интересы государственные, и право контроля над производительностью и максимумом прибыли.
   Восьмичасовой рабочий день сохраняется при условии выполнения устанавливаемого минимума выработки.
   Частные банки восстанавливаются и подлежат государственному надзору.
   Сокращение штатов, максимальная экономия.
   Подоходно-прогрессивный налог при усилении косвенного обложения и восстановление казенной продажи питий.
   Продовольственное дело предоставляется свободной инициативе кооперации и частного торгового капитала.
   Автономия школы и стремление осуществить всеобщее обязательное обучение.
   Сохранение сельскохозяйственных земель в руках фактических пользователей впредь до разрешения Учредительным Собранием земельного вопроса в полном объеме.
   Пересмотр закона о выборах в городское и земское самоуправление при сохранении начал всеобщего, прямого, равного и тайного голосования.
   Неуклонное требование всех жертв для поддержания мощи армии, без допущения уклонения от неизбежных тягот для кого бы то ни было.
   Планомерное восстановление прав и отношений, измененных советскими декретами.
   Власть свою Уральское Правительство объявило временною, вплоть до созыва Уральской Областной Думы.

Урало-сибирская дружба

   Отношения Екатеринбурга и Омска проникнуты были взаимным пониманием и единством политических настроений. Урал без колебаний признал военную власть Сибирского Правительства, не покушаясь в этой области ни на какую автономию. Нисколько не стремясь к сепаратизму, а желая лишь обеспечить децентрализацию управления, Уральское Правительство не гналось и за оригинальностью своего законодательства и просило Омск ставить его в курс законодательной работы Сибирского Правительства для установления возможно большого единства работы.
   В середине августа, в разгар формирования уральской власти, в Екатеринбург был командирован Ив. Михайлов, который и установил окончательное соглашение Сибирского Правительства с Екатеринбургским и обеспечил единство позиций на предстоявших совещаниях о формировании всероссийской власти.

Западные границы автономной Сибири

   Интересно отметить, что в представлении сибирских автономистов Урал считался составной частью Сибири. Так как при объявлении государственной независимости Сибири (декларация 4 июля) границ её указано не было, то возникал ряд споров о территории: какому правительству Урал должен подчиняться. Сибирское Правительство не стремилось расширить свои границы, но к нему тяготели освобождавшиеся районы Приуралья, чувствуя на стороне Омска большую силу. Этого требовала и наличность в Омске центральных учреждений, Судебной палаты, Почтово-телеграфного округа и других. 18 июля 1918 г. Сибирское Правительство постановило включить в сферу своего влияния уезды Челябинский, Златоустовский и Троицкий. Постановление это было мотивировано так:
   
   "Города Челябинск, Троицк и Златоуст ходом борьбы с большевиками были оторваны на некоторое время от Европейской России и попали в сферу влияния Временного Сибирского Правительства. В настоящее время, после образования власти в городе Самаре, создаётся неопределённость в отношении порядка и органов управления в районах названных трёх городов.
   Считаясь с определённо выраженным желанием населения уезда Златоустовского Уфимской губернии, а также Челябинского и Троицкого уездов Оренбургской губернии и учитывая создавшуюся уже живую связь этих районов с административными центрами Сибири, и в частности нахождение в Челябинске учреждений переселенческого ведомства, имеющих первостепенное значение для Сибири, Совет министров постановляет:
   Впредь до установления Всероссийским и Всесибирским Учредительными Собраниями западной границы Сибири -- образовать Челябинский округ в составе уездов Челябинского, Златоустовского и Троицкого;
   для управления Челябинским округом учредить на основаниях, установленных для губернских комиссаров, должность окружного комиссара, местопребыванием которого назначить город Челябинск;
   распространить на Челябинский округ действие всех постановлений и распоряжений Временного Сибирского Правительства;
   все учреждения Челябинского округа (судебные, путей сообщения, почтово-телеграфные, военные и проч.) подчинить окружным управлениям, находящимся в городе Омске".
   
   Мотивы этого постановления не вымышлены -- население Приуралья действительно выражало желание быть под эгидою Сибирского Правительства. Я лично принимал депутации и от более северных уездов: Шадринского, Камышловского, также просивших о присоединении к Сибири и даже как будто опасавшихся уральской автономии. Жажда сильной, устойчивой власти сказывалась в этой тенденции к Сибири, в которой чувствовались более здоровые начала власти, чем на Западе.
   Несмотря на фактическое равнодушие и даже нежелание Сибирского Правительства расширять границы, они теоретически обсуждались в Совете министров. Доклад делал солидный учёный, областник по убеждениям, впоследствии по личным делам уехавший в Петроград. Согласно докладу, Урал должен был войти целиком в границы автономной Сибири ввиду экономической связи железоделательного района Урала с хлебным рынком Сибири и угольными богатствами Кузнецкого района.
   Доклад этот был принят к сведению, и журнал заседания не был опубликован: оно считалось закрытым. Тем не менее тайна заседания получила огласку, и оно дало благодарный материал для врагов сибирского областничества, особенно самарцев. Они окрестили с тех пор Сибирское Правительство "империалистическим".
   В то время как сибирские областники мечтали о поглощении Урала, в екатеринбургской газете "Зауральский край" появилась статья известного исследователя Северного Урала Носилова, который определял границы автономного Урала от Новой Земли до Аральского моря, с захватом как части последнего, так и северного побережья Каспийского, до устья реки Урал.
   
   "Нечего говорить, -- пишет автор, -- что даёт течение такой рыбной, богатой реке, как Урал до г. Оренбурга. В последнем пункте отроги Урала близко подходят к р. Волге, как великой русской артерии, но мы будем скромными и возьмём направление на г. Уфу, Мензелинск и Глазов, захватывая лишь те предгорья Уральского хребта, которые принадлежат ему по географическому только положению. Это вполне обеспечит Урал в хлебном отношении, не говоря о том, что повлечёт разработку многих ископаемых и увеличит население Урала, который более нуждается в земледельце, чем в рабочем. Линия Кай и Усть-Сысольск нам даст богатейшие ухтинские нефтеносные земли, а дальнейшее протяжение западной границы автономного Урала до Святого Носа на Ледовитом океане, у Чешской губы, нам доставит те нетронутые лесные богатства этого севера, которые только ожидают, когда протянется через них от Урала рельсовый путь к берегам Студёного моря, чтобы дать миллионы десятин новой пахотной и пастбищной земли уральскому населению и открыть ему новые богатства недр Тиманского хребта -- отрога Урала, -- не говоря об оленеводстве и будущем скотоводстве этого Севера, которое не уступит скотоводству южных степей Урала.
   Здесь, на побережье Ледовитого океана, ожидает автономный Урал чудная естественная пристань морская, порт при устье р. Индиги, который, при форсировании льдов в зимние месяцы у берега, может легко обслуживать автономный Урал все 12 месяцев в году, открывая ему собственный выход к портам Европы".
   
   Я привожу эту цитату не для того только, чтобы иллюстрировать увлечения автономистов, но и для того, чтобы показать, как трудно было бы разграничить "штаты" федеративной России, если бы осуществлялось такое устройство её. Здесь нужен был бы второй Версаль.
   В этих восторженных описаниях есть и здоровая сторона, которой отличается областничество -- это местный патриотизм, любовь к определённому району, горячее и искреннее стремление способствовать его экономическому и культурному расцвету. Областничество -- это пробуждённая инициатива, жажда творчества; это сила, которая ускоряет прогресс. И в описаниях, которые дают областники, как ни много в них увлечения, всё же не всё преувеличено. Обширность России создавала в ней экстенсивную культуру, она подавляла или рассеивала энергию, вызывала неравномерное распределение культурных сил и капиталов. Областничество могло бы способствовать оживлению многих забытых богатых районов России. Уже, наверное, Урал не оставил бы втуне ухтинскую нефть и сумел бы использовать северные леса.

Самара начинает кампанию

   Озлобленное неудачей в Екатеринбурге Самарское Правительство решило взорвать Сибирское Правительство изнутри. Сибирские эсеры, партийные единомышленники Самары, послушные Комитету Учредительного Собрания как авторитету непререкаемому и притом областники не искренние, а только тактические, решившие использовать лозунги областников для большей популярности, пошли, конечно, навстречу Самарскому Комучу. Члены Западно-Сибирского Комиссариата, которые после запрещения Сибирским Правительством советских организаций окончательно с ним порвали, вошли немедленно в тесную связь с Самарой. Один из членов Комиссариата, Марков, добивался командировки его туда с официальной миссией, но не получил её и отправился за счёт партии. Дабы члены Комиссариата не пользовались своим прежним званием "Уполномоченных Сибирского Правительства", должности уполномоченных специальным постановлением от 24 июля были упразднены (Собрание Узак. Сиб. Прав., No 43). Этим актом более десятка различных "уполномоченных", шнырявших по Сибири с партийными директивами, выдававших себя за агентов Омской власти и только компрометировавших её, были переведены в разряд частных людей.
   Частным человеком уехал в Самару и Марков. Но там он получил сейчас же официальное положение. Ему поручили заведование всеми делами Сибири, и он принял, таким образом, участие во всех выступлениях и происках против Омской власти.
   В то же время в Сибирь высланы были специальные люди для подготовки признания в Сибири эсеровской власти. Насколько можно было судить по отрывкам переговоров по прямому проводу и перехваченных телеграмм, план состоял в созыве Областной Думы и поддержке её Комитета Учредительного Собрания как всероссийской власти.
   Один из членов Западно-Сибирского Комиссариата, Пав. Михайлов, был оставлен в должности товарища министра внутренних дел. В качестве такового он содействовал агентам Самары, например Брушвиту, говорить по прямому проводу и даже сам скрывал ленты этих переговоров. Когда это стало известным, он был уволен.

Эсер-сановник

   При увольнении Михайлова обнаружились некоторые характерные подробности. Старик Крутовский, как непосредственный начальник Михайлова по должности министра внутренних дел, с большим юмором рассказывал о той мании величия, которой страдал этот, казалось, скромный соц.-революционер. Во-первых, будучи неудовлетворён званием товарища министра, он присвоил себе особый титул "первого" товарища. Во-вторых, завёл себе такую свиту и охрану, что после его отставки понадобилась чуть ли не целая комиссия для ликвидации всех счетов и ревизии расходов Михайлова. Крутовский на практике познакомился с дисциплинированностью свиты, окружавшей особу "первого" товарища министра. "Однажды, -- рассказывает Крутовский, -- я пошёл купаться. Меня не пускают. Почему? -- Здесь сейчас будут купаться товарищ министра". Из купальни в это время изгоняли "простонародную" публику, и она выходила с такими протестами и ругательствами, что Крутовский побоялся сказать, что он сам министр.
   Как ни странно, но властители из социалистов часто обнаруживают и пренебрежение размерами расходов, и повышенную требовательность почёта и комфорта гораздо более, чем люди, которые, казалось бы, меньше приучены были считаться с народными средствами и больше требовать для себя.
   После Михайлова я видел Авксентьева, с тою же любовью к бутафориям, к льстивому угодничеству, к наживе. До этого я видел социалистическое правительство Керенского с систематическим непотизмом, безудержной вакханалией устройства "своих", с созданием бесконечного числа "мест", с командировками и обеспечениями. И эти же люди вопили о "расхищении" народных средств.
   Негодование Сибирского Правительства по поводу этой "помпы" Михайлова было искренним, потому что само Правительство не решалось назначить себе жалованья, способного окупить расходы, жило в вагонах и окружило себя такой простотой и доступностью, какой может обладать только действительно демократическая, народная власть. Один только Патушинский понимал Михайлова, так как он сам имел адъютантов и был грешен по части "помпы".

Якушев мобилизует членов Думы

   Члены Сибирской Областной Думы хорошо знали, как должно быть мало авторитетно это учреждение, созданное в период "равнения на большевика", и в Томске не набиралось кворума. Якушев сам решил объехать паству и собрать Думу, оказав, где нужно, давление. В это время, отделившись от Сибирского Правительства, он уже попал в партийную обработку и стал, как это водится всегда у партий, привыкших к подполью, рабом партийной директивы. Самара требовала созыва Думы. Якушев старался.

Конфликты Омска с Самарой

   На железных дорогах Сибири скопилось много грузов, направлявшихся в адреса Европейской России. Самара считала себя вправе завладеть всеми этими грузами; Сибирское Правительство не видело оснований к тому, чтобы пропускать дальше Челябинска грузы, адресованные в большевистскую Россию, и учредило особые реквизиционные комиссии для распределения этих грузов между казёнными и частными предприятиями Сибири.
   Самара ответила на это задержанием грузов, следовавших в Сибирь: мануфактуры, нефти и других. Началась таможенная война.
   Второй конфликт разыгрался на почве денежных переводов. Самара делала переводы на Сибирь, не присылая подкреплений. Омск объявил, что будет задерживать уплаты, пока не получит подкреплений, так как после ухода большевиков денежная наличность во всех государственных кассах оказалась едва покрывавшей текущие потребности самой Сибири. Этот шаг Омска был также сочтён за враждебный вызов.
   Для того чтобы устранить подобные недоразумения, Сибирское Правительство решило командировать в Самару своего уполномоченного. Избран был для этого человек, который по природе своей был неспособен изображать из себя посла и, казалось, должен был прийтись ко двору демократической власти. По прибытии в Самару он просил, чтобы ему разрешили бывать на открытых заседаниях Совета управляющих ведомствами, для удобства согласования работы обоих правительств. Что же ему ответили? Ответ был классический: международное (!!) право не предусматривает случаев, когда послы (!) участвуют в заседаниях правительств, при которых они аккредитованы.
   Таким образом, Самара приняла всерьёз декларацию государственной независимости Сибири. Plus royaliste que le roi meme (франц. Больший роялист, чем король), она не иначе сообщалась с Омском, как нотами, по всем правилам международного права.
   Отставка Павла Михайлова, последнего агента партии социалистов-революционеров в Сибирском Правительстве, вызвала в Самаре взрыв возмущения. Самарский информационный отдел и "Вестник" Комитета членов Учредительного Собрания напечатали явно враждебные и ложные сведения о реакционности политики Сибирского Правительства, о выходе из его состава демократической части, о конфликте правительства с Думою.
   Как сообщил затем уполномоченный Сибирского Правительства, его переписка перлюстрировалась, а присутствие его игнорировалось. В Сибирь же был командирован член Учредительного Собрания Гуревич, но ему поручено было состоять не при правительстве, а при Областной Думе .
   В середине августа Сибирское Правительство и Самарский "Комуч" обменялись следующими нотами.
   20 августа. Уполномоченному Председателя Совета министров Сибирского Временного Правительства в Самаре послана следующая телеграмма:
   
   "Благоволите вручить текст препровождаемой телеграммы председателю Вольскому и Комитету членов Всероссийского Учредительного Собрания, находящимся в Самаре, как ответ на телеграмму No 357 Самарского Комитета и Председателя, находящихся в Самаре. Временное Сибирское
   Правительство, в ответ на Вашу телеграмму No 357, настоящим считает нужным довести до Вашего сведения, что оно не усматривает ни в одном из своих действий таких "мероприятий и актов, которые препятствовали бы восстановлению государственного единства России", а, наоборот, склонно полагать, что вся его деятельность имеет целью создание условий, могущих обеспечить последнее. В настоящий момент Временное Сибирское Правительство является органом не только областной, но и суверенной власти в Сибири, как это вполне определённо выражено в декларации Сибирского Временного Правительства от 4 июля. Временное Сибирское Правительство полагает, что при отсутствии общегосударственной власти каждая область, освобождённая от большевизма, имеет полную возможность, опираясь на принцип федеративности образовывать свою областную власть. С этой точки зрения Временное Сибирское Правительство должно указать, что если какое-либо областное правительство, в согласии с волей населения, посылающего в это правительство своих представителей, выражает согласие войти в те или иные отношения с Временным Сибирским Правительством, последнее не только чувствует себя вправе, но и считает себя обязанным в такие отношения войти, ибо в их конечном итоге должна получиться определённая координация, способствующая восстановлению Российской государственности. Как известно, такого же взгляда Временное Сибирское Правительство держалось и на Челябинском Совещании, когда речь шла о координации действий. Вместе с тем Сибирское Временное Правительство пользуется этим случаем, чтобы определённо заявить о полном отсутствии у него каких-либо намерений в отношении освобождаемой области, которые противоречили бы целям и желаниям населения её. В частном случае, о Приуралье, затрагиваемом Вашей телеграммой, Временное Сибирское Правительство считает своим долгом указать, что если Приуральское Правительство, избранное представителями населения, проявило желание больше координировать свои действия с Временным Сибирским Правительством, а не с какой-либо другой властью, то объяснение этого, конечно, лежит не в действиях Сибирского Правительства, а в объективных фактах. По мере определения этого обстоятельства Временное Сибирское Правительство сочло себя обязанным оказать поддержку Приуралью, хотя это, быть может, и увеличивает тяжесть лежащей на нём задачи. Исходя из сказанного выше, Временное Сибирское Правительство имеет основания считать все свои действия в этом направлении закономерными, преследующими общегосударственные цели, и пользуется случаем выразить надежду, что Самарский Комитет сочтет для себя возможным усвоить эту точку зрения, тем более что всякое практическое выражение иного взгляда на этот вопрос Временное Сибирское Правительство вынуждено было бы рассматривать как направленное против него. Ввиду принципиальной выясненности вопроса Временное Сибирское Правительство считает также необходимым разъяснить, что представление об устройстве им внутренних таможенных границ, таможенных пошлин, препятствование провозу грузов, невыдаче денежных переводов покоится на очевидном недоразумении. Таковых границ не устанавливалось, а был лишь проведён налог на некоторые продовольственные предметы ввиду временных финансовых затруднений; что касается денежных переводов, то некоторая задержка находится в связи с вопросом об образовании расчётной конторы в Челябинске. Во всяком случае, Временное Сибирское Правительство может заверить Самарский Комитет, что в этом отношении оно примет все меры к тому, чтобы дальнейшее укрепление впечатления о таможенной деятельности Временного Сибирского Правительства и об отсутствии у него желания оплачивать переводы, расходы по которым ему будут возвращены Самарским Комитетом, не имело места. Вместе с тем Временное Сибирское Правительство считает долгом подчеркнуть, что оно всегда приветствовало и будет приветствовать всякое согласование действий, которые будут направлены к достижению великой цели воссоздания России. Председатель Совета министров Вологодский, товарищ министра иностранных дел Головачев".
   
   Телеграмма эта последовала в ответ на следующую телеграмму Самарского Комитета:
   
   "Необходимость восстановления единства государственного правления на освобождающейся от советской власти территории Российской Федеративной демократической республики и препятствующие этому некоторые акты и мероприятия Временного Сибирского Правительства вынуждают Комитет членов Всероссийского Учредительного Собрания довести до сведения Временного Сибирского Правительства нижеследующее: первое -- считая, что изменение административных границ областей Российской Федеративной демократической республики возможно не иначе, как суверенной волей Всероссийского Учредительного Собрания, что, согласно декларации Сибирской Областной Думы и основанному на ней заявлению представителя Временного Сибирского Правительства на совещании 15 июля сего года в Челябинске, Временное Сибирское Правительство является органом областной власти в Сибири, что установление границ территории Сибири постановлением Временного Сибирского Правительства от 13 июля с.г. является нарушением вышеизложенных принципов и что изменение административных границ областей не может находиться в зависимости от места нахождения воинских частей, сформированных в той или иной области, ибо все действующие воинские части, объединённые общим командованием, имеют общей задачей борьбу за единое государственное целое России, -- Комитет членов Всероссийского Учредительного Собрания на основании вышеизложенного доводит до сведения Временного Сибирского Правительства, что он не признаёт власти Временного Сибирского Правительства за пределами административных границ Сибири. Второе -- Комитет членов Всероссийского Учредительного Собрания считает, что Временное Сибирское Правительство также никем не уполномочено брать на себя право образовывать новые областные деления и способствовать появлению органов новой областной власти вне территории Сибири, как это имело место в Зауралье. Равным образом устанавливать внутренние таможенные границы, взимать таможенные пошлины на территории Российской федеративной демократической республики и препятствовать провозу некоторых грузов, не выдавать денежных переводов, а также и ряд других актов вмешательства органов Временного Сибирского Правительства в дела отдельных ведомств, вне территории Сибири находящихся -- ни в какой мере не совместимо с признанием единства Российской федеративной демократической республики. Все подобные действия Временного Сибирского Правительства служат серьёзным препятствием к воссозданию единства Государства Российского, в чём не может быть не заинтересовано и Временное Сибирское Правительство согласно его декларации. Третье -- Комитет членов Всероссийского Учредительного Собрания со своей стороны примет все меры к достижению необходимой координации действий и надеется, что Временное Сибирское Правительство не замедлит аннулировать все акты и распоряжения, кои являются препятствием к созданию единого Российского государства и послужили основанием к настоящему вынужденному протесту. No 357. Председатель Комитета членов Всероссийского Учредительного Собрания В. Вольский. Управляющий ведомством иностранных дел М. Веденяпин".

Переговоры об открытии Думы

   Когда в Томске собралась довольно значительная группа членов Думы, перед Правительством было возбуждено ходатайство об издании указа о созыве Думы. Без такого указа кворума не набралось бы. С точки зрения Положения о Думе как о верховном органе власти, указ правительства был излишен, с точки же зрения Правительства, которое, в согласии с председателем Думы Якушевым, объявило при вступлении в управление, что вся полнота власти принадлежит ему, издание указа было необходимо.
   Судьба Думы зависела, таким образом, от Правительства. Ещё раз вставал вопрос: созывать или нет?
   В составе Правительства не было колебаний по вопросу о необходимости хотя бы суррогата народного представительства для укрепления авторитета власти. Но все отчетливо сознавали неизбежность конфликта с Думою, если работа последней не будет находиться под контролем власти. Слишком ясны были политические вожделения эсеров, добивавшихся подчинения власти своему влиянию.
   Отлично понимая, насколько недолговечна могла быть власть эсеровского правительства, которое, также как и большевистское, производило бы опыты социализации, но поддаваясь при этом компромиссам, каковые делали бы его менее приемлемым и понятным для массы, и не желая, естественно, давать волю эсерам, чтобы восстановлять большевизм, -- Омское Правительство решило бороться с попытками Думы присвоить себе активную политическую роль. Поэтому, соглашаясь издать указ о созыве Думы на 15 августа, Сибирское Правительство пожелало установить программу занятий Думы.
   В конце июля в Омск прибыла делегация Областной Думы, в составе которой играл наиболее видную роль иркутский депутат, прис. повер. Кроль, однофамилец члена Екатеринбургского Правительства. Типичный социалист-революционер, крайне самоуверенный и столь же имевший право считать себя представителем сибирского трудового населения, как любой адвокат из Европейской России, он стремился играть роль и буквально не давал говорить другим членам делегации. Он развивал, главным образом, ту мысль, что настроение Думы очень благоприятно для правительства и что никаких выступлений против Правительства быть не может. Но в политических соглашениях нужна точность и ясность. Делегации была поэтому определённо указана допустимая, с точки зрения Правительства, программа работ первой сессии: декларации Председателя Совета министров и рассмотрение законопроекта о пополнении состава Думы. Делегация же настаивала на необходимости обсуждения вопроса о создании Всероссийской власти, но в конце концов согласилась с программой Правительства.
   Результат соглашения не был, однако, нигде зафиксирован, и это дало возможность Думе отступить от соглашения, воспользовавшись мягкостью характера Вологодского.

Накануне открытия Думы

   Резиденцией Думы был Томск. Ко дню открытия Думы туда прибыл почти в полном составе Совет министров. Накануне открытия Думы на заседание Совета министров был приглашён совет старейшин Думы в полном составе; всего было около 15 человек. Каково же было наше удивление, когда эта делегация предъявила Правительству совершенно новые вопросы программы: рассмотрение наказа Думы, вопрос о посылке делегации от Думы в Челябинск на совещание по организации Всероссийской власти и, наконец, вопрос о включении в состав Думы членов Учредительного Собрания от Сибири.
   Каждый из этих вопросов представлялся настолько серьёзным, что высказать по ним тут же, без внимательного рассмотрения, мнение Правительства было рискованно. Но Вологодский, который не обладал способностью противостоять настояниям, тут же перелистал наказ, выразил удивление, что его не сообщили раньше, но, не придав особенного значения наказу, заявил, что он, по-видимому, приемлем. Равным образом не было возражений и против включения в состав Думы членов Учредительного Собрания. Так как в заседании Совета министров решающим голосом пользовались исключительно те пять министров, которые считались избранниками Думы, то мнения по этим вопросам присутствовавших тут же управляющих министерствами и товарищей министров не спрашивали, да и возражать против мнения Председателя Совета министров в присутствии посторонних Правительству лиц не представлялось удобным. Между тем наказ Думы был построен на началах признания её органом верховной власти. Он предоставлял, например, Думе возможность командировать своих членов с поручениями, содержание которых определялось самой Думой, он определял совершенно неприемлемый кворум для открытия Думы. Что же касается участия членов Учредительного Собрания в составе Областной Думы, то оно было крайне неудобно, при наличии недружелюбных отношений Омской власти с Самарским Комитетом, членами которого те же лица состояли в качестве членов Учредительного Собрания. Кроме того, это укрепляло и легализировало в Думе влияние той самой эсеровской группы, которую Правительство стремилось устранить от влияния на дела.
   Единственный вопрос, на котором Вологодский и другие члены Совета министров остановились внимательнее, был вопрос о посылке делегации в Челябинск. Об этом много говорилось в Омске. Представители Думы согласились там исключить этот вопрос из программы сессии, и вдруг он всплыл опять. Правительство возражало, указывая, что двух делегаций, правительственной и думской, на совещании по вопросу об организации всероссийской власти быть не может и что поэтому никаких обсуждений подобного вопроса не должно быть допущено. Тогда члены Думы разъяснили, что делегацию от Думы предполагается послать только для приветствия совещания, и правительство согласилось поэтому на включение в программу сессии и вопроса о делегации в Челябинск.
   Дума обсудила свою тактику и, застигнув Правительство врасплох, выиграла позицию.
   Я помню, что в тот вечер, накануне открытия Думы, слабость и недальновидность Вологодского очень испортили мне настроение, и я решил попытаться исправить его ошибку тоже тактическими способами, а именно помешать Думе использовать для реализации её планов первый же день. Для этого мне понадобилось, во-первых, уговорить Вологодского выступить с декларацией в самом начале заседания и, во-вторых, сговориться с фракцией областников, которая была всецело предана правительству, чтобы она внесла предложение прервать заседание после декларации Вологодского. Этим путём был бы выигран день, в течение которого можно было бы обсудить дальнейшую тактику. Сговориться и с Вологодским, и с областниками удалось, но случай разбил весь план.

Открытие Сибирской Областной Думы

   Открытие произошло с помпою. После молебна на соборной площади был произведён парад русским и чешским частям.
   Яркий солнечный день. Занятий в правительственных, общественных и частных учреждениях нет. Здания убраны бело-зелёными флагами, улицы полны народом. Здание университетской библиотеки, где должна собраться Дума, осаждается толпами народа; по городу несётся звон колоколов всех церквей. В одиннадцать часов в кафедральном соборе торжественное молебствие, на котором присутствовали все находящиеся в Томске министры во главе с Председателем Совета министров Вологодским, Председатель Областной Думы Якушев, члены Учредительного Собрания, Думы, представители чехословацких войск, земского и городского самоуправления и должностные лица. Площадь полна праздничным народом. Председатель Совета министров Вологодский во время парада произносит следующее приветствие, обращаясь к войскам и народу: "Сегодня открывается Сибирская Областная Дума. Её состав не полон, и самая Дума избиралась в ненормальной обстановке, но открытие Думы -- праздник, он показывает, что в стране наступил порядок и что Правительство преследует цели создать демократический строй, где власть действует наряду с народом. Дума в преобразованном виде будет сотрудником власти на пути к возрождению России и Сибири. Да здравствует Великая Россия! Да здравствует свободная Сибирь!"
   После ответа начальника гарнизона, приветствовавшего Правительство, Председатель Совета министров произносит: "Могучим оплотом Правительства является в настоящее время славная сибирская армия. Вместе с доблестными братьями нашими чехословаками она освободила Сибирь и будет помогать освобождению России и борьбе с исконным врагом славянства. Да здравствует сибирская армия! Наздар, славные чехословаки!" Представитель чехословаков, доктор Глосс, произносит здравицу автономной Сибири, Великой России, союзным державам, всему славянскому миру. По окончании парада войска прошли церемониальным маршем перед Правительством.
   Зал заседания был декорирован бело-зелёными и национальными флагами союзников, сибирских народностей, гербами воссоединенной Сибири. Над председательским местом надпись зелёным по белому: "Через автономную Сибирь -- к возрождению свободной России". Члены Думы занимают места по фракциям, справа налево, в следующем порядке: областники, кооператоры, представители национальностей, эсеры, эсдеки и на крайней левой -- представители профессиональных союзов. При торжественной тишине председатель И.А. Якушев объявляет заседание Сибирской Областной Думы открытым.
   После приветственной речи Якушева Председатель Совета министров посылает записку и просит предоставить ему слово, но тут происходит случайное недоразумение, которое разрушает весь план. Якушев, по его словам, не заметил, кто прислал записку, и прочёл вместо фамилии Вологодского фамилию Вейнберга.
   -- Член Думы Вейнберг! Вы просили слова?
   -- Нет, я не просил.
   Тогда слово было предоставлено эсеру Яницкому и, прежде чем выступил Вологодский, Дума, или, вернее сказать, фракция эсеров, которая составляла подавляющее большинство, провела и включение в свой состав членов Учредительного Собрания, и наказ.

Аттестат незрелости

   -- Не доросла Сибирь до парламента, -- сказал на другой день Вологодский при обмене впечатлениями по поводу Думы.
   Через два дня в газете "Сибирская жизнь", наиболее солидном органе Сибири, появилась моя статья, которая вызвала в Думе большие разговоры. Авторство этой статьи осталось членам Думы неизвестным. Статья озаглавлена -- "Аттестат незрелости".
   
   "В этот исторический день, -- говорится в статье, -- всё было хорошо, кроме -- для многих это не представилось неожиданным -- самой Думы.
   Яркое солнце, блестящий вид войск и милиции, цветы, которыми закидали Председателя Совета министров, декларация и заявления Правительства, даже пестроватая внешность думского зала и симпатичная, чисто русская по типу, наружность Председателя Думы -- всё это создавало самое благоприятное впечатление.
   Но Областная Дума -- не митинговое учреждение. Она рассматривает и одобряет или отвергает законопроекты, выражая мнение страны. Её голосование имеет государственное значение, и надо оценивать не внешние впечатления, оставшиеся от первого дня, а степень соблюдения "обрядов и форм столь существенных".
   С этой стороны председателю Думы и ей самой надлежит поднести аттестат незрелости.
   Должно быть, это первый случай в практике парламентов культурного периода, когда только что открывшийся парламент непосредственно после приветственной речи председателя, не проверив мандатов, не избрав президиума, принимает два постановления, изменяющих конституционные законы.
   Ряды кресел, где заседают члены Областной Думы, ещё не отделены от кресел, отведенных для публики. Никто не может утверждать, что среди членов Областной Думы не сидели посторонние. Да в действительности они и сидели тут. Член Самарского Комитета Гуревич нашёл, например, для себя более удобным слушать декларацию Правительства, сидя с членами Думы в первом ряду кресел.
   Делается внеочередное заявление о необходимости ввести в состав Думы членов Учредительного Собрания от Сибири. Председатель почему-то принимает это внеочередное заявление как законодательное предположение, ставит его сейчас же на голосование, оно принимается, и Председатель немедленно вводит его в действие, предлагая членам Учредительного Собрания занять места в Думе.
   Любопытно, что переживали при этом юристы -- удивление или ужас?
   Перечислить все произведённые Председателем и Думой нарушения "обрядов и форм существенных" не представляется возможным.
   Никакими наказами, даже наказом, принятым через несколько минут Думой, не предусмотрено принятие законов по внеочередным заявлениям. "Ни один законопроект не может быть разрешён по существу временной Сибирской Областной Думой без предварительного рассмотрения его в соответственной комиссии" (ст. 58). "Вносимые членами Думы законодательные предположения должны содержать в себе основные положения предполагаемого закона с объяснительной к ним запиской" (ст. 60). "По признании желательным издания закона на основании внесённого членами Думы законодательного предположения последнее передаётся для рассмотрения и составления соответственного законопроекта в комиссию" (ст. 62). "При рассмотрении в Думе каждый законопроект подлежит троекратному обсуждению" (ст. 65).
   Почему же всё это не соблюдено председателем Думы? Забыл ли он наказ или не знает общепринятых правил парламентского обихода? Или забыл о беспартийности председателя и отдал дань партии, к которой принадлежат члены Учредительного Собрания? Всё это не меняет дела.
   "Внеочередное заявление" превратилось в законопроект. Статьи закона -- чего не сделает наш усовершенствованный век? -- фиксировались исключительно воздушными волнами, в голосовании принимали участие не члены Думы, а лица, считавшие себя членами Думы, председательствовал милый человек, который вовсе не представил мандата.
   Принятие закона производилось до проверки полномочий, до избрания президиума, до составления секретариата.
   Но этим не ограничивается круг нарушений, допущенных Думою и её председателем. Законы до введения их в действие утверждаются, подписываются, опубликовываются, но и это председатель Думы, ошеломлённый торжественностью обстановки, совершенно упустил из виду, и через одну минуту после голосования состав Думы пополнился новыми членами.
   Изменение состава законодательного учреждения -- акт, несомненно, конституционного характера -- последовало при обстановке, совершенно лишающей его силы закона и вообще всякого юридического значения .
   Дума не ограничилась одной иллюстрацией своего наивно-детского отношения к законодательной работе. Также без соблюдения всяких формальностей, без чтения и обсуждения, она приняла наказ. Глубоко ошибутся те, кто подумает, что наказ состоит исключительно из правил внутреннего распорядка -- этот наказ в значительной своей части представляет не что иное, как "учреждение Думы", т.е. закон самого серьёзного конституционного значения. Достаточно указать, что этот наказ определяет законный состав заседаний Думы, который почему-то понижается до 79 членов. Оказывается, сорока человек -- половины законного состава Думы -- достаточно, чтобы принять и отвергнуть закон.
   Но тот, кто ужаснётся перспективе законодательства сорока членов Думы, окончательно обезумеет, узнав, что это неверно: 79 человек достаточно для открытия Думы, а затем, после открытия, для действительности заседания, а следовательно, и законности постановлений, достаточно участия... председателя и секретаря. Только их двух.
   Это не преувеличение.
   Статья 22 наказа гласит: "Для открытия и действительности заседания Думы в ней должно присутствовать не менее двух третей её членов, находящихся в месте пребывания Думы ". Находиться в месте пребывания Думы могут нередко два, три человека. Как поступит Дума при наличности двух депутатов, неизвестно: две трети одного или двух получить трудно, но при трёх депутатах Дума может законодательствовать.
   Местопребывание Думы нигде ещё не определено. Наказ даёт Председателю Думы возможность совершать законодательные налёты в любые города и веси Сибири и там, где окажется один-два члена, открыть заседание. Это отголосок революционного подполья, где прошла якобы состоявшаяся первая сессия Думы.
   Кстати, о сессии. Почему наказ говорит о второй, когда у нас только открывается первая? Ведь если бы первая уже состоялась, то были бы и наказ, и президиум, и секретариат. Вся обстановка заседания 15 августа была обстановкой только для открывшегося парламента.
   Довольно, однако!
   Можно быть уверенным, что никто не посмотрит на состоявшиеся решения как на законодательные акты. Они составят только материал для будущего законодателя и для хрестоматии парламентских курьезов в назидание и увеселение потомству".
   

Декларация Сибирского Правительства

   В омской сутолоке Правительство не успело обдумать программной речи, и уже в поезде, по дороге в Томск, мне как управляющему делами пришлось заняться составлением проекта декларации. В Томске, в специальном заседании, этот проект с рядом поправок был одобрен Советом министров и в таком виде оглашён. Переписка декларации шла почти всю ночь и закончилась только часа за два перед молебном. Председатель едва успел её прочесть. Основные мысли вступительной политической части декларации были приняты единодушно, а в них выразилось всё существо сибирской власти.
   
   "Временное Сибирское Правительство, -- говорилось в декларации, -- действует как власть суверенная, с полномочиями, почерпаемыми не только от Областной Думы, Совет министров избравшей, но также из создавшегося переворотом фактического положения вещей и единодушного признания Правительства со стороны всех кругов населения и общественных организаций. В обстановке, при которой Совет министров принял на себя тяжёлое бремя управления, он не мог поступить иначе, как объявить себя суверенной, ни от кого не зависящей властью".
   "Вы хорошо знаете, -- говорится дальше, -- сколько горькой обиды, справедливого возмущения накопилось во время большевизма в кругах, наиболее в этот период обездоленных. С каким чувством должно относиться к большевикам и примыкавшим к ним элементам доблестное офицерство, претерпевшее не только лишения, но и незаслуженные оскорбления. Сколько ненависти вызывает пережитое со стороны той части славного казачества, которое привыкло дорожить своей честью и традициями и считает разложение войска при большевиках надолго несмываемым позором и для себя.
   Переворот создал благоприятную обстановку, и притом благоприятную не только психологически, для самых реакционных вожделений. Имена популярных генералов, легенда о возникающих союзах и комитетах самого правого на и были околдованы губительным рабским подражанием петроградским образцам.
   Директория первая открыла старый Свод законов, восстановила старые учреждения министерств, ввела уничтоженное при Сибирском Правительстве титулование по чинам (Авксентьев не иначе назывался, как Ваше Высокопревосходительство), объявила себя преемником петроградских правительств и дала ложное направление законодательной мысли, которая сочла для себя обязательным не отступать от начал Свода законов.
   Отразилось это и на Сенате.
   "Имея в виду, -- говорится в объяснительной записке к проекту, внесенному в Совет министров, -- что восстанавливается деятельность 1-го департамента, как она обрисована в Учреждении Правительствующего Сената, что учреждение Сената не допускает пополнения присутствий Сената представителями самоуправлений и что во временном законе нецелесообразно (!) производить коренные реформы учреждений, комиссия, не входя в рассмотрение по существу настоящего вопроса, отклонила предлагаемое изменение".
   При рассмотрении проекта Положения о Сенате в Совете министров внимание сосредоточилось на основном вопросе: "Сенат или Высший Суд?" И решение, в смысле учреждения Сената, предопределило принятие закона целиком, без поправок.
   Ошибка не замедлила сказаться. Правда, в 1-й департамент были назначены выборные члены бывшего Государственного Совета: Шелашников и Трубников (предводители дворянства) и один присяжный поверенный Петров, но первые два не были ни сибиряками, ни людьми новой России, и они не могли ни оказать благотворного влияния на практику Сената, ни внушить доверия в земских кругах Сибири. Эту ошибку назначений мы тогда проглядели.
   Одним учреждением Сената не исчерпывалась сложная работа Министерства юстиции. Им разрабатывался закон о бунте, направленный против большевизма во всех его проявлениях, в том числе и против лиц, хотя и не совершивших преступлений, но проявлявших деятельность ярко антигосударственного характера, угрожающую общественному порядку и спокойствию. В этом законе конструкция основных его положений представлялась делом чрезвычайной трудности.
   Для упорядочения Суда был проведен закон о некоторых изменениях в волостном суде с возложением руководства волостными судами на мировых судей.
   В округе Иркутской судебной палаты введен суд присяжных. Эвакуированные судьи и члены административных отделений приспособлены для общей судебной работы.
   Министерство юстиции приняло на себя также разработку закона о спекуляции и об упорядочении реквизиций.

Экономическая политика

   Законность -- атмосфера, в которой живет организм, экономика -- это кровообращение в организме.
   С самого возникновения Сибирского Правительства определенно проводилась тенденция предоставить свободу торговле, но, как в свое время уже указано, государство не выпускало рынка из своих рук, опасаясь, что кровообращение после длительной болезни не будет происходить нормально.
   Экономическое Совещание, учрежденное Верховным Правителем на третий день власти, потребовало снятия всяких ограничений.
   Министр продовольствия Зефиров не был согласен с этим. Он пытался найти компромисс и внес законопроект, оставлявший за министерством некоторые права вмешательства в свободу определения цен и передвижения грузов. Ему оказывали поддержку в этом только два члена Совета министров: Шумиловский и я.
   Но только законопроект Зефирова получил одобрение (дело было в конце декабря), как он взял его обратно и заменил декларацией полной свободы торговли , предупредив, впрочем, что он сам в нее не верит.
   В чем же секрет такой непоследовательности?
   Экономическое Совещание, председателем которого состоял сам адмирал, весьма внимательно следивший за его работами и доверявший Феодосьеву, как своему заместителю в Совещании, убедило адмирала, что свобода торговли -- единственное средство обеспечить снабжение армии и населения.
   У Зефирова не хватило настойчивости для защиты своей точки зрения. У него не хватило и мужества сделать надлежащие выводы из неудачи своего плана,
   Он остался на министерском посту, приняв в свое ведение все учреждения Министерства снабжения, которое было к этому времени упразднено как самостоятельное ведомство.
   Свобода торговли, как предполагалось тогда, делала излишним существование Министерства продовольствия и его агентов, но в действительности этого не произошло. Упразднение Министерства снабжения отнюдь не привело к сокращению его учреждений. Исчез один министр, но все его чиновники и департаменты остались и лишь перешли в другое подчинение.
   Свобода торговли означала только отказ от регламентации цен.

Финансы

   Большевики, покидая города Сибири летом 1918 г., унесли с собой денежные запасы. Ими похищено было свыше 917 миллионов рублей, 167 пудов золота, около 500 пудов серебра.
   Между тем расходы правительства были очень велики. Одна армия требовала от 6 до 7 миллионов в день. Все земства, города, важнейшие предприятия -- каменноугольные, золотопромышленные, металлургические и др. -- требовали миллионных ссуд, иначе они не могли стать на ноги.
   Решено было развить продажу казенного вина, ввести сахарную монополию.
   С большою неохотой соглашался адмирал на разрешение казенной продажи водки. Противодействие этой мере было оказано и с другой стороны.
   В ноябре 1918 г. состоялся съезд винокуренных заводчиков Урала и Сибири. Они решили основать синдикат и взять винную торговлю в свои руки. Провести это было поручено председателю Экономического Совещания С. Г. Феодосьеву.
   Но министр финансов Михайлов не соглашался, предпочитая сохранить это дело в руках казны.
   Тогда заинтересованная сторона прибегла к последнему средству: помимо Феодосьева, на адмирала был выпущен сам высокопреосвященный архиепископ Омский Сильвестр. В обстоятельном письме он доказывал, что продажа водки казной вредит престижу власти, придавая спаиванию государственный характер. Но архиерей не ограничился этим: он предлагал передать продажу в частные руки, доказывая, что частному капиталу будет легче организовать продажу и производство.
   Закулисное влияние сквозило очень ясно, и адмирал, всегда чуткий к фальши и дороживший авторитетом своего Правительства, встал на сторону последнего.
   Доходы увеличивались, но расходы их перерастали. В распоряжении Правительства находилось 43 тыс. пудов золота и 30 тыс. пудов серебра -- запасы, вывезенные из Казани. Этими запасами можно было обеспечить новую эмиссию, унифицировав денежное обращение.
   Но Правительство не считало себя вправе это делать ввиду временности своих полномочий. Оно принуждено было выпускать деньги без обеспечения, так называемые "сибирские обязательства".
   При взгляде на эти простенькие бумажки невольно возникал вопрос: неужели нельзя было выпускать лучших?
   Качество сибирских денег отражало низкий уровень сибирской техники: ни бумаги, ни красок, ни художников, ни хороших типографий -- ничего не могло здесь получить Правительство для того, чтобы обеспечить выпуск не поддающихся подделке, технически совершенных знаков, а между тем требовалось ускоренное печатание. Во всех городах ощущался денежный голод.
   У Правительства оставалась, однако, надежда на "американские банкноты".
   Еще при Керенском в Америке было заказано денежных знаков на сумму около 4 миллиардов рублей. Деньги эти не были доставлены в Россию ввиду большевистского переворота. Сибирское Правительство запросило о них Вашингтон, и в ноябре, когда Директория уже вступила во власть, получено было известие, что деньги грузятся и отправляются в Россию.
   "Сибирские обязательства" печатались в расчете на скорую их замену новыми красивыми деньгами американского производства. Но деньги шли и не доходили. То получали известие, что пароход с деньгами потерпел аварию близ берегов Японии, то о том, что другой пароход с деньгами, не доходя до Владивостока, переменил рейс и отправился в Манилу. Новые деньги не получались, а сибирских не хватало.
   Во второй половине января у Верховного Правителя собралось Государственное Совещание по вопросу о положении финансов. С нетерпением ждало Правительство, что скажет Феодосьев, считавшийся хорошим финансистом еще в Петрограде, что скажут представители торгово-промышленного класса относительно возможных способов сокращения инфляции и оздоровления денежного оборота.
   И вот Феодосьев выступил. Его речь была направлена не против финансовой политики Правительства, а против министра финансов. Были упреки в неумении вести дело, был намек на то, что у министра руки в крови, но по существу вопроса было только одно обвинение -- "печатание денег поставлено неумело". Выпускаются деньги крупных купюр, когда нужны мелкие, выпускается мало денег, когда требуется много. В этом же духе говорили и другие.
   Министр финансов молчал. Адмирал сидел с потухшим взором. Казалось, он углубился в какие-то безнадежные размышления.
   Наконец министр финансов Михайлов попросил слова. Сначала он предложил одному из своих сотрудников дать справку о последних выпусках денег. Выяснилось, что печатание успешно развивается и что выпуск мелких купюр уже превышает выпуск крупных. Дальше, другой сотрудник министра выяснил, что утоление денежного голода немыслимо так же, как немыслимо утоление жажды соленой водой. Наконец, сам Михайлов в ироническом тоне стал рассказывать, как он с утра едет в экспедицию, лично осматривает машины, поощряет к работе, прикладывает свою руку к машинам, и если чем-либо пачкает руки, то только... типографской краской.
   Адмирал не дал больше никому говорить. Он довольно резко оборвал заседание и сказал, что, может быть, еще созовет совещание по этому вопросу.
   Сражение с министром финансов оказалось проигранным.
   На другой день по городу говорили (а в Омске всё быстро разносилось), как адмирал делился своими впечатлениями и возмущался, что ему ничего больше не могли сказать, кроме того, что надо пустить в ход станок, как будто он сам этого не знал. И адмирал, говорят, присоединил к этому крепкое слово по адресу торговопромышленников и биржевых комитетов, от которых пользы -- как от козла молока.

Обиженные

   Председатель Совета Съездов торговли и промышленности инженер А. А. Гаврилов после этого написал, или, вернее, подписал Верховному Правителю письмо, в котором обращался к адмиралу довольно фамильярно, по имени-отчеству, сообщал, какие слухи до него дошли и как адмирал неправ в своих обвинениях. В доказательство государственности настроений торгово-промышленного класса он приводил арифметические подсчеты пожертвований.
   Письмо произвело на адмирала тяжелое впечатление. Холодом повеяло с обеих сторон.
   Члены Совета Съездов С. Ф. Злоказов, К. Н. Неклютин, С. П. Абрамов и другие выразили недоверие Гаврилову, действовавшему без их ведома, но Гаврилов остался председателем.

Заботы о трудящихся

   Правительство не забывало о рабочих. В числе первых законодательных его актов были большие и сложные постановления о больничных кассах и о биржах труда. Оба эти закона были составлены в благоприятном для рабочих духе. Так, например, по сравнению с законами Петроградского Временного Правительства был расширен круг рабочих, на которых распространилось действие правил о больничных кассах, обеспечены были достаточные средства на больничную помощь -- 6% заработной платы, установлен ряд случаев, когда пособие доходило до размера дневного заработка.
   В рабочей среде возбудило недовольство то, что в управление делами кассы привлечены были предприниматели и что для пополнения средств кассы были установлены обязательные взносы самих рабочих, но это недовольство возбуждалось искусственно, так как предпринимателям предоставлена была только третья часть мест в совете кассы, а на рабочих возложена была только четверть того, что уплачивали предприниматели.
   Гораздо больше повредил успеху закона циркуляр министра от 31 декабря 1918 г., в котором предлагалось закончить расчеты больничных касс с предпринимателями за всё истекшее до издания закона время, исходя из 6-процентной нормы отчислений из заработной платы. Во многих предприятиях отчисления доходили раньше до 10% и выше, и циркуляр министра разорял кассы.
   Второй закон о биржах труда сопровождался принятием на счет казны содержания этих бирж, что не могло не быть выгодно для рабочих.
   Министерство труда принимало деятельное участие в разработке вопроса о сдельных платах и о методах определения прожиточного минимума для обеспечения рабочим достаточного заработка.
   Инспекторам труда было поручено наблюдать за правильным и свободным развитием профессионального рабочего движения.

Культурная работа

   Современные рабочие, как и всё население, нуждаются не в одном только хлебе; им нужна духовная пища, они требуют от власти и высших классов внимания к себе, и Правительство понимало это. Об этом говорили и министр труда, и я, когда был товарищем министра народного просвещения.
   "Большевики, -- говорил я в интервью, напечатанном в омской "Заре" (13 декабря 1918 г., No 44), -- покровительствовали народным университетам, но в эти университеты трудно было привлекать преподавателей ввиду тенденциозности программ и руководителей. В настоящее время все живые силы должны откликнуться на призыв Правительства, нести свои знания народу, читать в вечерних классах, народных университетах. Содействие со стороны министерства организаторам этих классов и курсов может выражаться в предоставлении помещений и оплате некоторых, особо рекомендуемых министерством курсов".
   Надо, однако, заметить, что всё дело внешкольного образования было передано земствам. Министерство субсидировало последние, и толку выходило гораздо меньше, чем если бы дело было централизовано, так как при скудном запасе преподавательских сил централизация позволила бы передвигать лекторов вместе с пособиями и производить обмен сил между отдельными районами.
   Вообще, дело просвещения в Сибири находилось в крайне тяжелом положении.
   В том же интервью я охарактеризовал его так.
   "Не хватает учебников. Общественная и тем более частная инициатива иссякают за недостатком средств. Много учащихся оторвано от занятий.
   Многие учебные заведения реквизированы для размещения войск и лазаретов. Вечерние занятия невозможны за отсутствием освещения. При создавшихся условиях ближайшая задача министерства -- поддержать существующие учебные заведения и использовать их с наибольшей производительностью" .
   Мною предлагались коренные изменения в народном образовании, в смысле приближения его к родине и к жизни, установления связи с англосаксонской культурой (обязательность английского языка), сокращения срока обучения путем более интенсивного преподавания; но посреди года проводить реформу не было возможности, а кроме того, предварительно требовалось изменить систему управления школой, так как министр Сапожников узаконил во времена Сибирского Правительства анархию школы, упразднив все местные органы министерства и предоставив школу на произвол педагогических советов и местных самоуправлений.
   Уже в декабре министр В. В. Сапожников говорил мне, что он разочаровался в этой системе, и мы стали восстанавливать органы надзора за учебными заведениями и централизовать управление школой в руках министерства.

Общественная поддержка

   Так проходила работа Правительства зимой 1918/19 г., в то время, когда союзники из Парижа звали нас на соглашение с большевиками. Не так велика была сила на фронте, не вполне благополучно в тылу, тысячи затруднений в деловой работе, но было бодрое и единодушное настроение, сознание правоты, горячее желание и твердая вера, что победа придет.
   Власть не была одинока. Против нее выступали крайние течения с открытой враждебностью слева, с глухой -- справа, но всё умеренное шло за ней против большевиков. В этом все сходились.
   Что сказал омский блок по поводу Принцевых островов? Его резолюция гласит:
   "Большевики не являются политическою партией в России, а как продукт государственной болезни страны представляют в национальном и международном смысле преступную группу, стремящуюся овладеть аппаратом государственной власти исключительно для планомерного и всестороннего разрушения государственного и хозяйственного бытия русского народа.
   Одинаково ненавистные и губительные для всех классов русского народа и прежде всего для пролетариата и крестьянства, именем которых они спекулируют и которые они ввергают в нищету, голод и смерть в условиях ими создаваемой анархии народного хозяйства, большевики в советской России, исчерпав до конца все средства демагогического обмана, ныне держатся исключительно средствами внешнего принуждения и не знающего пределов террора".
   Эта справедливая оценка большевизма, искренность осуждения, которая звучит в каждом слове, -- вот что было общим, сближающим власть с честной, несвоекорыстной общественностью.
   Но дерется на фронте не "общественность", под которой разумеют обычно интеллигенцию, а народ. Власти нужно спокойствие и благожелательность первой и поддержка второго. Поэтому все благословляли адмирала на поездку в действующую армию.

Триумф адмирала

   Верховный Правитель отбыл на фронт 8 февраля.
   Генерал Нокс направил вслед ему следующую телеграмму: "Выражаю Вам, адмирал, полную надежду в счастливой успешной поездке на фронт. Глубоко уверен, что Ваше пребывание там ободрит и вольет новую энергию в сердца лучших людей Сибири, которые дерутся не только за Россию, ной за весь цивилизованный мир против ужасного большевистского кошмара. Желаю еще раз передать Вам и Вашему Правительству всё мое и каждого знающего Россию англичанина сочувствие в славной борьбе спасения горячо любимой родины и мою твердую веру, что Вашими усилиями в честном и прямолинейном управлении, пренебрегая атаманством справа и большевизмом слева , Вы доведете эту трудную задачу до успешного конца и спасете Россию от анархии. Генерал Нокс".
   Эта телеграмма очень обидела атаманов, и Семенов не преминул протестовать. А между тем телеграмма отличалась редкой теплотой и искренностью чувств в отношении к непризнанному Верховному Правителю, что было особенно дорого в то время, когда еще не ликвидировался вопрос о Принцевых островах.
   Тем временем адмирал стремился на передовые позиции, туда, где серый солдат творил великое национальное дело. Он стремился увидеть этого солдата, влить в него бодрость, обласкать. Сухо и холодно относилось сибирское общество к героям фронта, и там, где лилась кровь, повеяло духом сомнения: для кого боремся?
   И вот прибыл адмирал.
   Вот он в Троицке, у оренбургских казаков. Четкими и твердыми словами он характеризует задачи борьбы и уезжает, бурно приветствуемый кругом, обещая удовлетворить все справедливые пожелания войск.
   Через несколько дней он в бронированном поезде отъезжает от Златоуста до самых передовых позиций. В одной версте от сторожевых охранений он обходит по снежным тропинкам боевые части, заходит в перевязочную летучку, раздает в землянке награды.
   Солдаты видят Верховного Правителя рядом с ними, на расстоянии выстрела, и они остаются очарованными, согретыми и преданными. Воодушевленные приездом своего вождя, они идут в атаку, берут несколько деревень, отбивают орудия, пулеметы.
   Адмирал едет дальше, на северный фронт.
   В Перми он идет на пушечный завод. Беседует с рабочими, обнаруживает не поверхностное, а основательное знакомство с жизнью завода, с его техникой. Рабочие видят в Верховном Правителе не барина, а человека труда, и они проникаются глубокою верой, что Верховный Правитель желает им добра, ведет их к честной жизни. Пермские рабочие не изменили Правительству до конца.
   Опять адмирал едет на передовые позиции. Едет так далеко, что о нем начинают беспокоиться, просят остановиться, наконец, говорят, что путь испорчен и поезд не может идти. Тогда он требует лошадей и проезжает все-таки дальше, осматривая позиции.
   Несколько раз деревня, где находился Верховный Правитель, обстреливалась красными. Мужество Главнокомандующего окрыляло солдат.
   Повсюду, где проезжал Верховный Правитель, ему подносили хлеб-соль и адреса, засыпанные подписями. Подносили рабочие, крестьяне, купцы, духовенство. Все выражали восторг по поводу избавления от страшного ига и в самых искренних и теплых выражениях благодарили за спасение.
   Делегация крестьян прифронтовой полосы за чашкой чая в вагоне-столовой адмирала рассказывала об отвратительных насилиях, которые чинили над ними коммунисты.
   Произносил большие речи и сам Верховный Правитель. Встречаясь лицом к лицу с деятелями общественности, земскими и городскими представителями, он разъяснял им программу и цели Правительства. Три мысли ярко выражены в этих речах: непримиримая борьба с большевиками, единение с обществом, земля -- крестьянам.
   "Не первый раз за мою поездку, -- сказал Верховный Правитель на торжественном заседании Екатеринбургской думы, -- мне приходится встречаться с представителями земств, городов и общественности, и я с глубоким удовлетворением должен установить отсутствие разногласия взглядов моих и Правительства, которое я возглавляю, с пожеланиями, что я слышал до сих пор от местных людей. Я должен отметить глубокое значение этого факта, ибо безвозвратно прошло то время, когда власть могла себя противопоставить общественности как силе ей чуждой и даже враждебной. Новая свободная Россия должна строиться на фундаменте единения власти и общественности.
   Население ждет от власти ответа по вопросам о задачах власти, и ему открыто об этом следует сказать. Борьба, не допускающая никаких колебаний, никаких соглашений -- вот первая задача и цель Правительства, которое я возглавляю. Вторая задача -- установление законности и порядка в стране. Большевизм слева, как отрицание морали и долга перед родиной и общественной дисциплины, большевизм справа, базирующийся на монархических принципах, но, в сущности, имеющий с монархизмом столько же общего, сколько большевизм слева имеет общего с демократизмом, и подрывающий государственные основы страны, еще много времени после этого потребуют упорной борьбы с собой. Я не мыслю себе будущего ее строя иначе, как демократическим. И не может он быть иным, и теперь, быть может, только суровые военные задачи заставляют иногда поступаться, и условия борьбы вынуждают к временным мероприятиям власти, отступающим от тех начал демократизма, которые последовательно проводит в своей деятельности Правительство.
   В области аграрного законодательства Правительство стоит на точке зрения укрепления и развития мелкой земельной собственности за счет крупного землевладения.
   Вот те ближайшие задачи, которые поставило себе Правительство, мною возглавляемое. Оно считает, что народ русский является единственным хозяином своей судьбы, и когда он через своих свободно избранных представителей в Национальном Учредительном Собрании выразит свою свободную волю об основных началах политического, национального и социального бытия, то я и Правительство, мною возглавляемое, почтем своим долгом передать ему всю полноту власти, нам ныне принадлежащей".

Печальный инцидент

   Удачная поездка адмирала омрачилась прискорбным случаем в Екатеринбурге.
   Поезд стоял на станции. Часовым приказано было никого близко не подпускать. Несмотря на оклики часового, чешский офицер с явным пренебрежением к его требованиям шел к поезду. Часовой выстрелил и убил чеха.
   Было что-то зловещее в этом печальном инциденте, омрачившем всю поездку, которая проходила с таким подъемом и удачей.
   Спустя короткое время чехи, по соглашению с союзниками, ушли в тыл на охрану Томской железной дороги.
   Стараясь ничем не омрачать добрых отношений с чехами, Правительство и на этот раз обратилось к ним с особой грамотой от 6 марта, где, исполняя долг чести и братской дружбы, выразило чехословацкому войску благодарность за оказанные услуги и уверенность, что "взаимное уважение, лояльное союзническое отношение и узы национального родства помогут достойным образом завершить столь славно начатое дело".

Крупные победы

   Вскоре после возвращения адмирала в Омск по всему фронту началось решительное наступление.
   8 марта военная сводка сообщает о взятии Оханска и глубоком обходе Осы.
   Через несколько дней наголову разбитые красные в панике оставляют почти всю Каму и бегут к Вятке.
   Проходит несколько дней, и получается новая телеграмма 14 марта: "После стремительного удара наших войск красные в панике оставили Уфу". Успехи развивались дальше.
   На севере лыжники сибирской армии вошли в соприкосновение с войсками Архангельского Правительства.

Решение союзников

   Видя единодушное настроение всех противобольшевистских сил не входить в какие бы то ни было соглашения с комиссарами, союзники не настаивали на Принцевых островах и продолжали оказывать содействие в борьбе с большевизмом.
   Кошмарные подробности убийства царской семьи на Урале, удостоверенные судебным расследованием, ужасы пермского застенка, похороны живых людей в прорубях и мерзлой земле -- всё это воздействовало на общественное мнение Европы и Америки.
   Ллойд Джордж в парламенте назвал большевиков убийцами и террористами. Сенатор Кинг внес в Сенат предложение о признании республиканского правительства в Омске Соединенными Штатами Америки. Япония, рассчитывая установить дружеские отношения, прислала в Омск адмирала Танака, который был знаком с адмиралом Колчаком по Одессе.
   Но признания все-таки не было, и помощь союзников оставалась случайной и бессистемной.
   Внешнюю политику делала армия. От нее зависели и размеры, и последовательность помощи союзников.

Междусоюзный комитет

   Начатые в январе переговоры о союзной помощи транспорту завершились только через два с половиной месяца.
   14 марта во Владивостоке была подписана представителем России инженером Уструговым и представителями союзных держав декларация, которая для большей явности того, что союзники принимают на себя заботу о транспорте не произвольно, а по соглашению, была опубликована одновременно от Российского Правительства на русском языке и от представителей союзных держав на английском.
   "Союзные державы, -- говорится в декларации, -- воодушевленные искренним желанием помочь русскому народу и в соответствии с соглашением, достигнутым между ними и представителями России, решили воссоздать и восстановить успешную деятельность транспорта на Китайской Восточной и сибирских железных дорогах путем осуществления следующего плана наблюдения за указанными железными дорогами в районах, в которых союзные военные силы ныне действуют: 1) Общее наблюдение за железными дорогами в указанных районах будет осуществлено особым междусоюзным комитетом, состоящим из представителей каждой союзной, в том числе и России, державы, имеющей военные силы в Сибири. Председателем этого комитета является инженер JI. А. Устругов. Нижеследующие учреждения созданы и поставлены под контроль междусоюзного комитета: а) Технический Совет, состоящий из специалистов по железнодорожному делу наций, имеющих военные силы в Сибири, для руководства техническим и хозяйственным управлением всех железных дорог в означенных районах; б) Союзный Совет по воинским перевозкам, для согласования воинских перевозок по указаниям подлежащих военных властей. 2) Охрана железных дорог вверена союзным военным силам. 3) Во главе каждой из железных дорог останется русский начальник или управляющий, с полномочиями, предоставленными ему русскими законами. 4) Техническая эксплуатация железных дорог вверена председателю Технического Совета. Председателем этого Совета является г. Джон Стивене. В делах, касающихся таковой эксплуатации, председатель может преподавать указания русским должностным лицам, упомянутым в предыдущем пункте. Он может назначать помощников и инспекторов на службу Технического Совета, выбирая их из граждан держав, имеющих вооруженные силы в Сибири, причислять их к центральному управлению Совета и определять их обязанности. В случае надобности он может командировать группы железнодорожных специалистов на наиболее важные станции. При командировании железнодорожных специалистов на какую-либо станцию будут приняты во внимание удобства соответствующих держав, под охраной которых будут находиться данные станции. 5) Действие настоящего соглашения прекратится с отозванием иностранных военных сил из Сибири, и все иностранные специалисты по железнодорожному делу будут тогда же немедленно отозваны.
   Мы желаем подчеркнуть принцип, что проводимый выше план должен быть выполнен без нарушения каких бы то ни было суверенных прав русского народа и в сотрудничестве с русским железнодорожным персоналом. Союзники искренно желают сделать все, что в их силах, дабы старания вышеуказанных комитета и советов были бы плодотворны и благодетельны для России. После обследования железных дорог и выяснения нужд таковых будут сделаны представления о той помощи денежными средствами, подвижным составом, материалами и т. п., которую будет необходимо оказать русским железным дорогам для улучшения их состояния и провозоспособности.
   Мы убеждены, что русский народ, сознавая насущную необходимость немедленного восстановления движения, примет с полным доверием дружественную помощь, предлагаемую союзниками, и будет сотрудничать с вновь созданными организациями в их стремлении улучшить настоящее положение вещей на Китайской Восточной и сибирских железных дорогах. Подписано: представители в междусоюзном комитете: от Китая -- Муцин-Джен, от Франции -- Гастон Буржуа, от Великобритании -- сэр Чарльз Эллиот, от Италии -- Гаско, от Японии -- Цунео Мацудайра, от России -- Леонид Устругов, от Соединенных Штатов Северной Америки -- Чарльз Смит. 14 марта 1919 года".
   Нетрудно видеть, что декларация эта представляла собой только улучшенную редакцию того проекта, который в январе оглашался в торжественном заседании с союзниками в "белом доме" Омского Правительства.
   "Наконец-то!" -- вздохнули все.
   Но, как мы увидим далыйе, на этом бумажном успехе и закончилось всё дело союзной помощи транспорту.

Делегация омского блока

   22 марта Верховным Правителем было принято Бюро блока общественных организаций в составе А. А. Балакшина, Н. А. Филашева, В. В. Куликова и А. К. Клафтона.
   От имени блока А. А. Балакшин принес Верховному Правителю поздравление с блестящими победами молодой доблестной армии нашей на пермском и уфимском фронтах, а в дальнейшей своей речи коснулся политических результатов последней поездки Верховного Правителя на фронт, указав, что личное обращение Верховного Правителя к населению прифронтовой полосы вызвало взрыв горячих симпатий в самых широких общественных кругах.
   В настоящее время, сказал далее Балакшин, стало ясным, что все успехи армии и возрождения государства обусловливаются состоянием транспорта, снабжения, продовольствия и внутреннего порядка в государстве; между тем эти отрасли государственного хозяйства, как и другие, заставляют желать очень многого. Задачи же эти, при продвижении вперед, вырастают неизмеримо и становятся чрезвычайно ответственными. В заключительной части своего обращения А. А. Балакшин, заметив опять, что непосредственное общение Верховной власти на фронте с населением и общественными организациями привело к столь глубоким политическим результатам, поставил вопрос, не открывается ли тем самым необходимость в постоянном общении, а также во временной государственной форме сотрудничества власти и общества в настоящее время в целях всемерного утверждения Верховной власти, улучшения правительственной работы и привлечения общественной мысли и энергии к государственному строительству и возрождению.
   Верховный Правитель ответил, что он сочувственно относится к этой мысли и подумает о формах возможного сотрудничества.

Подчинение Семенова

   На фоне побед на западном фронте прошла незамеченной окончательная ликвидация семеновского вопроса. Следственная комиссия, посланная в Читу, не достигла больших результатов, что неудивительно при условии, что подследственный атаман оставался в Забайкалье всемогущей властью. Но комиссия донесла, что Семенов не прерывал сообщения Омска с Востоком, что это произошло не по его вине и что в деятельности его ничего противогосударственного не обнаружено. Вслед за тем последовало назначение Семенова командиром корпуса. Так представлялось дело для посторонних, но нам, членам Совета министров, были известны некоторые подробности.
   Находившийся во Владивостоке Иванов-Ринов, занимавший тогда должность помощника генерала Хорвата по военной части, прислал Верховному Правителю следующую секретную телеграмму.
   "Атаман Семенов всецело подчинился генералу Хорвату. Мне, как ближайшей по команде власти, он высказал, что предан возглавляемому Вашим Высокопревосходительством Правительству. Не решается изложить это публично, надеясь на реабилитацию следственной комиссии, после чего сочтет себя вправе и обязанным изложить свою преданность Вам.
   Ближайший результат: по моему приказанию направляются в Приморскую область третий забайкальский казачий полк, конно-горный взвод, 32-й сибирский стрелковый полк, полевой взвод.
   Атаман Калмыков со вторым уссурийским полком (четыре сотни), конным дивизионом (две сотни с двумя батареями, восемью орудиями) и первым забайкальским полком (четыре сотни) отправляются на фронт.
   Из войск атамана Семенова, лояльность которого беру впредь на свою ответственность, необходимо и единственно возможно сформировать отдельный сводный дальневосточный корпус. Пришел к определенному убеждению назначить полковника Семенова командиром отдельного сводного дальневосточного корпуса, подчинив Верховному Уполномоченному. При Семенове образовать войсковой штаб, при Верховном Уполномоченном -- казачий отдел, предоставив ему административно-хозяйственные права и обязанности наказного атамана, объединяющие крайне разбросанные войска.
   Впредь до утверждения Вашим Высокопревосходительством этого проекта я установил с атаманом Семеновым взаимоотношения на началах подчиненности мне, а также фактической наличности в его распоряжении, как ближайшего их начальника, указанных войск. В таком решении заключается единственная возможность получить реальные силы японцев для борьбы с восстаниями, влить в государственное русло громадную энергию Семенова и использовать его для ликвидации большевизма
   на Востоке. Японское командование полагает все вышеприведенные условия неизбежными для благополучия и окончательной ликвидации семеновского вопроса. Питаю сильную надежду на утверждение этих условий Вашим Высокопревосходительством. Это явится основанием для успешности переговоров Центрального Правительства Японии о получении на фронты японских войск, и, наоборот, непринятие этих условий создаст совершенно безвыходное положение. С указанными основаниями ликвидации семеновского вопроса познакомил французское командование и встретил полное сочувствие. Надеюсь на сочувствие и английского командования, но познакомить его с подробностями еще не успел.
   В качестве деталей предполагаю:
   Назначение на командные должности и увольнение из них в частях сводного дальневосточного корпуса производится с ведома и согласия атамана Семенова на основании соответствующих военных законов.
   Денежное, материальное и продовольственное снабжение частей корпуса за счет русской казны производится через атамана Семенова, как командира корпуса, на основании существующих военных законов.
   Всё производство за боевые отличия, отличия по службе и выслугу лет властью атамана Семенова, условно, впредь до утверждения Правительством, должно быть предоставлено законным порядком через меня в Главный Штаб на утверждение.
   Вследствие того, что атаманом Семеновым предавались суду и подвергались дисциплинарным взысканиям чины его войск за различные преступления, всякое новое предание суду чинов сводного корпуса за бывшие раньше преступления производится с ведома и согласия атамана Семенова, дабы избежать двойных привлечений.
   По принятии Российским Правительством вышеуказанных пунктов соглашения атаман Семенов, как командир отдельного сводного дальневосточного корпуса, подчиняется Верховному Уполномоченному на Дальнем Востоке и его помощнику по военной части на основании существующих законов. После принятия соглашения японское командование все спешные сношения по военным вопросам, касающимся Дальнего Востока в пределах Приамурского военного округа, ведет непосредственно через командующего войсками округа и всю материальную и денежную помощь российским войскам, формируемым на Дальнем Востоке, направляет исключительно через него. При этом само собой разумеется, что атаман Семенов безусловно, как верноподданный, состоящий на военной службе, подчиняется Верховному Правителю адмиралу Колчаку и возглавляемому им Правительству.
   Японское командование искренне заинтересовано в скорейшем воссоздании Великой России, вполне сочувствует намерению русского командования получить наибольшее количество русских войск с Дальнего Востока на уральский фронт, но в то же время ввиду вспыхнувшего на Дальнем Востоке восстания большевиков озабочено скорейшим его подавлением, почему находит необходимым выразить пожелание русскому командованию согласовать высылку войск с Дальнего Востока на внешний фронт с местными потребностями и с мнением японского командования, основанным на условиях боевой обстановки, в которую поставлены японские войска.
   Атаман Семенов приступил к фактической ликвидации последствий реквизиции и выполнению требований главных управлений по поводу высылки предметов снабжения и прочее. Генмайор Иванов-Ринов".
   В дополнение к этой телеграмме замечу, что пребывавший в Омске японский представитель адмирал Танака вел беседы в Министерстве иностранных дел исключительно об атамане Семенове, интересуясь теми материалами, которые были собраны в министерстве о деятельности семеновского отряда, убеждая ликвидировать дело; он спрашивал также, может ли Семенов рассчитывать на повышение в чине и т. д.
   Я не принимал еще участия в делах, когда была получена телеграмма Иванова-Ринова. Она обсуждалась в Совете Верховного Правителя, и почти все предложения Иванова были приняты. Вероятно, немалую роль сыграла в этом деле дипломатическая подготовка со стороны Танака. В это же время уже не раз обсуждался вопрос о привлечении японских войск на фронт, и указание Иванова-Ринова на необходимую предпосылку успешности переговоров не могло не сыграть роли. Как бы то ни было, непокорные склонили голову -- адмирал побеждал.

Глава XV.
За кулисами

   Уфимская операция оказалась неудачной. Противник вышел из петли и сохранил главные силы, но красная армия продолжала отступать. Занят был Белебей, приближались к Бузулуку, на Каме дошли до Чистополя, который захватили внезапным ударом. Эвакуированные из Самары учреждения стали готовиться к возвращению.
   Настроение было бодрое, полное надежд.
   Но вместе с тем чувствовалось величайшее напряжение. Начиная с конца марта призывы следовали за призывами. В армию требовали не только солдат, но и офицеров. Призывы начали поглощать всю скудную интеллигенцию.
   С Россией боролась Сибирь.
   Чувствовалась вопиющая нужда в людях, бросалась в глаза разительная беднота в интеллигенции. Ее не хватало всюду: в администрации, в прессе, войсках...

Милитаризация

   Еще при Директории главное командование приняло в свое ведение всю территорию западнее реки Иртыш. Стоило переправиться из Омска на левый берег, чтобы попасть под действие Положения о полевом управлении войск. Командующие армиями имели здесь своих агентов, которым было подчинено все. Нормальный суд уступал здесь место военно-полевому, гражданские власти были подчинены военным. Свобода экономической жизни стала условной: в полосе военного управления были возможны и безграничные реквизиции, и всевозможные повинности.
   На Востоке, за Байкалом, было тоже военное положение, царствовали атаманы.
   Влияние Семенова, через которого проходила вся военная помощь Японии, было фактически сильнее, чем влияние генерала Хорвата, хотя он и был Верховным Уполномоченным.
   Что же оставалось под управлением Совета министров? Только территория между Иртышом и Байкалом -- центральная, коренная Сибирь.
   Но и здесь надо оговориться. В районах Томской, Енисейской и Иркутской губерний остались очаги большевизма. Здесь работали и скрывшиеся в тайге коммунисты, и пользовавшиеся личной безопасностью мятежные эсеры. Поэтому еще в феврале решено было вводить по мере надобности в районах железных дорог военное положение.
   Без ведома Совета министров, неожиданно для него, военное положение было введено сразу по всей линии железной дороги от Омска до Иркутска.
   14 марта 1919 г. был издан приказ Верховного Правителя, "милитаризировавший" в смысле военного управления всю Сибирь.
   "Для восстановления правильного движения, -- говорит этот приказ, -- а также для обеспечения государственного порядка и общественного спокойствия на территории железных дорог, не входящих в прифронтовую полосу, повелеваю:
   Ввести, впредь до отмены, военное положение на линии железных дорог: Омской -- от станциии Куломзино включительно до ст. Новонико-лаевск; Томской -- от станции Новониколаевск до ст. Иннокентьевской; Забайкальской -- от ст. Иннокентьевской до ст. Байкал включительно; Кулундинской -- от ст. Татарской до ст. Славгород включительно; Алтайской -- от ст. Новониколаевск до ст. Шипуново включительно; Кольчугинской -- от ст. Юрга до ст. Кольчугино включительно; Ачинск-Минусинской -- от ст. Ачинск до ст. Минусинск включительно; и в городах, прилегающих к названным дорогам: Омске, Татарске, Славгороде, Каинске, Новониколаевске, Барнауле, Мариинске, Ачинске, Минусинске, Красноярске, Канске, Нижнеудинске и Иркутске, на ветках: Томской, Бийской, Кемеровской, с городами Томском и Бийском.
   На основании правил, утвержденных мною 1 марта 1919 г., военное положение осуществляется на перечисленных линиях железных дорог главным начальником военных сообщений или его заместителем по должности и в вышепоименованных городах вне полосы отчуждения командующими округов через начальников гарнизонов. Верховный Правитель адмирал Колчак".
   На основании этого указа даже Омск, временная столица, резиденция Правительства и всех миссий, оказался в руках командующего войсками округа.
   Теперь уже все гражданские и экономические свободы стали условными. Военный, так называемый "прифронтовой" суд обнажил свой жестокий, беспощадный меч в самом центре страны, где население привыкло к свободе и где оно не понимало сущности борьбы и старалось выяснить лишь: кто лучше?

Последствия

   Население городов, встретившее спокойно переворот 18 ноября, теперь, в апреле 1919 г., стало заражаться враждебным настроением. Гнет цензуры, царство военщины, аресты, расстрелы -- всё это разочаровывало даже ту умеренную демократию, которая раньше поддерживала адмирала Колчака, и возбуждало население, которое ранее относилось безразлично к формам власти.
   Призывы городского населения и всевозможные военные повинности усиливали недовольство. Страна хотела мирной жизни. Жертвы приносятся легко только тогда, когда есть воодушевление, а так как самодеятельность населения была в значительной степени подавлена, то и воодушевление иссякло.
   В кооперации, в земствах, профессиональных союзах было много революционных противоправительственных элементов, но из этого не следовало, что все эти организации без разбора должны были преследоваться и браться под подозрение. Но военные власти не были достаточно тактичны, под их суровую руку попадали даже правительственные агенты, например, инспекторы труда. С гражданскими чинами вообще не церемонились, и инспекторы труда считались "товарищами".

Пассивный премьер

   Кто же был виновен в таком стремительном крушении авторитета гражданской власти и непомерном росте "военщины" как системы управления? Конечно, прежде всего общие условия; постоянные восстания в тылу, ненадежность земств, находившихся, главным образом, в руках той партии, которая бросила призыв к войне с диктатурой и помощи большевикам, чрезвычайное напряжение сил, вызванное войной. Но, кроме этих общих условий, было и еще одно -- пассивность премьера.
   П. В. Вологодский, который до 18 ноября был лицом, окончательно решавшим политические вопросы, теперь превратился в лицо, которое должно было настаивать на решениях.
   Человек с ослабевшей волей, уступчивый, мягкий, не яркой индивидуальности, встал лицом к лицу с адмиралом, человеком горячего темперамента, легко и быстро впадающим в гнев и так же быстро потухающим, человеком с военными предрассудками и твердо определившимися предрасположениями.
   Адмирал относился к П. В. Вологодскому с постоянным вниманием, предупредительностью и доверием. Председатель Совета министров мог использовать это отношение для обеспечения преобладающего влияния Совета министров на дела. Но Вологодский не был способен к борьбе. Он был только "председательствующим", добросовестно выслушивавшим все мнения, докладывавшим их, ставившим на голосование -- и только. Главою правительства, руководителем политики он не был.
   Каждый отдельный министр был поглощен своими текущими делами. Омск -- не Петроград, где канцелярии работали, как заведенная машина, выпуская в двадцать четыре часа не только справки и речи, но и даже книжки, написанные по указанию министров; последним оставалось лишь задавать тон и находить руководящую политическую линию. В Омске почти все министры сами писали речи, сами составляли письма, справки, доклады и нередко даже сами корректировали бумаги. О политике должны были думать Председатель Совета министров и управляющий делами Совета министров.
   Прилично обставлено было только несколько министерств: земледелия, продовольствия, путей сообщения, морское. Лучшие юристы и чиновники сосредоточились в Управлении делами Правительства. Но творчества не чувствовалось и в лучших министерствах. Наибольшая ответственность ложится на премьера.
   Вологодский времени Колчака губил славу Вологодского -- главы сибирской власти, а управляющий делами Тельберг не сумел выполнить своей обязанности помочь Председателю в его политической работе.

После болезни

   Я еще не мог заниматься делами после своей болезни, как меня стали одолевать жалобами на Вологодского, рассказами об удручающих заседаниях Совета министров, о внутреннем разладе.
   Приходили ко мне и члены омского блока: Балакшин, Куликов, Панкратов и другие. Они тоже жаловались на Совет министров, на Председателя, выражали желание видеть меня на более ответственном посту, чем раньше.
   За время моей болезни министр иностранных дел Сазонов на запрос из Омска, кому из трех товарищей министра: Гинсу, Жуковскому или Сукину -- он считает более правильным управлять министерством, ответил, что в управление должен вступить Жуковский, а если это невозможно, то Сукин.
   По желанию Совета министров в управление министерством вступил Сукин. Когда я выздоравливал, он уже вполне акклиматизировался в Совете. Роль неответственного участника правительственной работы была мне наиболее по душе, и я предвкушал удовольствие спокойной и интересной работы. Но судьба не сулила мне тихой пристани. В то время как я мечтал о неответственной кабинетной работе, меня прочили в товарищи председателя Совета министров. Блок обсуждал различные кандидатуры, и большинство остановилось на мне.

Группа Михайлова

   В Омске было известно, что в составе Совета министров образовались две партии. Михайлов считался вдохновителем более сильной группы, в которую входили, кроме него, Сукин, Смирнов, Тельберг, Гаттенбергер, Петров, Зефиров и я.
   Ходившие в Омске сплетни значительно преувеличивали и значение группы, и характер ее. Собрания нескольких более близких по прежней работе министров начались еще в декабре. Они происходили преимущественно в кабинете министра финансов и имели целью предварительное обсуждение некоторых текущих вопросов и взаимную информацию. Никаких связывающих кого-либо решений не принималось, и нередко в заседаниях Совета министров, когда обнаруживались непредусмотренные раньше детали или новые точки зрения, голосование происходило иначе, чем предполагалось.
   Я помню несколько бесед, где вообще не принималось каких-либо решений, а Обсуждались вопросы общей политики. Так, например, однажды у министра земледелия Петрова мы подробно обсуждали вопрос о способах укрепления гражданской власти на местах. На этом заседании присутствовал, между прочим, один сибирский кооператор: так мало было в работе "группы" заговорщической конспирации.
   Часто мы знакомили друг друга со своими программными предположениями.
   Как-то в середине марта меня вызвали на заседание группы, сославшись на особую его важность. Происходило оно у Сукина. Речь шла о Зефирове.

Кабинетный кризис

   В омской демократической газете "Заря" появились статьи, обвинявшие Министерство продовольствия в явно невыгодной покупке чая у подозрительной фирмы "Слон". Намекалось на заинтересованность в этом деле министра Зефирова, который утвердил сделку.
   В группе обсуждался вопрос, может ли Зефиров оставаться после таких разоблачений членом Правительства. Без всяких колебаний я высказался отрицательно, выражая готовность, если это понадобится, уговорить Зефирова немедленно подать в отставку.
   Потом речь зашла об атмосфере взаимного недоверия и даже враждебности. Старынкевич воюет с Михайловым, стараясь его всячески ущемить; военный министр Степанов пикируется с министром внутренних дел Гаттенбергером, а председатель Совета министров чувствует себя беспомощным и не знает, как ему быть. Обменявшись мнениями по этому вопросу, мы пришли к мысли, что самым целесообразным было бы подать всем коллективно в отставку, предоставив Вологодскому или другому лицу, по назначению адмирала, составить новый кабинет.
   После этого я уже не в силах был оставаться на заседании. Я был переутомлен. Это был первый мой вечерний выход после болезни, и, когда я ехал обратно, мне казалось, что я испытал страшную качку -- до такой степени я был разбит.
   Но отдыхать уже не пришлось.
   В тот вечер, когда я уехал от Сукина, "группа" продолжала обсуждать положение и решила рекомендовать меня Вологодскому в качестве товарища Председателя Совета министров. Сукин и Тельберг, как мне передавали, отнеслись к этому очень сдержанно.
   Как бы то ни было, я стал фигурой в фокусе. Общественные деятели и члены Правительства не оставляли меня своими посещениями, и мне, еще не оправившемуся после болезни, приходилось уже давать советы, примерять и помогать.

"Слон" из мухи

   Зефиров приехал ко мне советоваться. Он привез все документы, обстоятельно рассказал, как всё произошло.
   Я высказал ему свое мнение. "Нет никаких оснований обвинять его в лихоимстве. Я убежден, что он в этом отношении чист. Но сделка для казны невыгодна и заключена неосмотрительно. Кто-то из чинов министерства был, по-видимому, заинтересован в сделке. Министр виноват тем, что он поступил опрометчиво, слишком доверившись докладу. Ему надо поэтому уйти в отставку, предоставив судебной власти выяснить непричастность его самого к какому-либо злоупотреблению".
   Зефиров согласился со мной и подал в отставку. Но он сказал мне, что считает себя жертвой интриги.
   Впоследствии выяснилось, что никаких улик против Зефирова нет. Его обвиняли в том, что он содействовал обогащению частного лица без корыстной цели. Юмористическое обвинение. Я не знаю ни одного министра, который не содействовал бы обогащению или обеднению кого-либо без личного интереса. Решение города о проведении трамвая по определенной улице -- и то может обогатить. Что же говорить о министерских распоряжениях!
   Но если Зефиров остался вне подозрений, то этого нельзя сказать о многих его сотрудниках. Дело о Зефирове в политических интересах должно было бы быть поэтому закончено возможно скорее.
   Преемник Зефирова Неклютин подтвердил впоследствии в своих показаниях, что все резолюции Зефирова носили характер полной незаинтересованности и что доклад, представленный Зефирову по делу о покупке чая, мог ввести его в заблуждение.
   Я останавливаюсь довольно подробно на этом мелком сравнительно инциденте, потому что, за неимением других, этот факт был широко использован для обвинения Правительства в материальной нечистоплотности.
   Однако если в данном факте "слон" был сделан из мухи, то остальные обвинения в корыстолюбии даже авторами их произносились со смущением. С точки зрения личных интересов высшие чины Правительства были безупречны.

Характерные конфликты

   То, что я увидел после своей болезни в политической обстановке, было очень непривлекательно. Не говоря уже о личных отношениях министров, деловые их отношения свидетельствовали об отсутствии твердой хозяйской руки.
   Военный министр по доносу контрразведки посылает своих чинов арестовать должностное лицо Министерства внутренних дел, а министр внутренних дел приказывает оказать сопротивление силой. Происходит скандал. По городу носятся слухи о столкновении частей войск.
   Другой случай. Комендант города, ведающий распределением помещений, приказывает очистить здание, занятое чинами Министерства финансов. Министр финансов приказывает чинам охраны золотого запаса силой противодействовать самоуверенному капитану, явившемуся очищать здание.
   Это происходило на глазах Правительства. А сколько было случаев мелких нарушений приказов городских властей. Я помню, как министр финансов Михайлов ездил с прошением об отставке к Верховному Правителю из-за спирта. Он ограничил нормы отпуска спирта для автомобилей, а ставка не подчинялась этим нормам.
   Адмирал выходил из себя, ломая телефонные аппараты, и поносил на чем свет стоит своих военных сотрудников.
   Вот какова была атмосфера в дни моего возвращения к власти.

Разговор с представителями блока

   -- Мы желаем видеть вас товарищем председателя Совета министров, -- сказал мне представитель блока.
   -- Это единодушное желание?
   -- Да, никто не возражал, но были воздержавшиеся -- казаки, которые сказали, что не знают вас.
   -- А Вологодского вы спрашивали? Он согласен?
   -- Да, мы говорили с ним. Ваше удачное сотрудничество при Сибирском Правительстве заставляет думать, что вы самый подходящий человек на место помощника Вологодского.
   Я указал тогда все свои недостатки, но сказал, что если Вологодский мне предложит, то я попытаюсь помочь ему.

Предложение Вологодского

   Как всегда, председатель Совета министров подробно и откровенно рассказывает о всех трудностях своего положения.
   -- Петр Васильевич! Нужна программа и нужен помощник, который бы следил за ее осуществлением. Тогда всё устроится.
   -- Да, я с этим согласен. Я хотел бы видеть вас своим помощником.
   -- Я ничего против этого не имею, при условии, если мы сговоримся на программе.
   Программа была набросана. Мы сговорились.
   1 апреля состоялось мое назначение членом Совета министров, т. е. министром без портфеля.
   -- Почему же министром без портфеля, а не товарищем председателя?
   -- Видите ли, нужно составить положение о товарище председателя, и мы проведем его в первом же заседании.

Военно-промышленный комитет

   В начале апреля я присутствовал первый раз, после более чем двухмесячного перерыва, на заседании Совета министров.
   Был боевой день.
   Первым стоял доклад министра торговли Щукина, которого называли "барышней" за его застенчивость. Он сообщил о результате обследования деятельности омского Военно-промышленного комитета. Он получил значение центрального, а между тем, как указывал Щукин, был с самого начала составлен незаконно, захватным порядком, и уже почти десять месяцев бесконтрольно распоряжался крупным казенным имуществом. Щукин указывал на ряд неправильностей в использовании заказов и ведении дел, особенно в смысле скрещивания деятельности членов бюро как администраторов и одновременно как предпринимателей, как заказчиков и одновременно как исполнителей.
   Последнее было наиболее неприятным, но и наименее обоснованным обвинением.
   При голосовании голоса разделились. Восемь было подано за продолжение расследования, семь за немедленную ревизию.
   Так как в бюро Военно-промышленного комитета входили видные члены омского блока, то все были в большом волнении: как разрешится скандальное дело? Газеты подняли шум. Одни поносили Щукина, называя его клеветником, другие обрушивались на военно-промышленных дельцов. Голосование Совета министров было известно в городе со всеми подробностями.
   Щукин приписывал свою неудачу политической дружбе большинства Совета с деятелями блока. Может быть, это и играло некоторую роль -- кто станет рубить под собою сук? Однако, когда через несколько месяцев Совету министров был представлен более обстоятельный доклад преемником Щукина, обнаружившим более доказательно много странностей в распоряжении деньгами и имуществом вопрома, то Совет министров единодушно постановил назначить сенаторскую ревизию.

Товарищ председателя

   В том же заседании Совета был поставлен вопрос об учреждении должности товарища председателя.
   Вопрос шел формально не о кандидате на этот пост, а о власти председателя. Со времени Директории мы руководствовались Положением о Совете министров еще царских времен. Власть председателя в этом Положении была определена в очень неясных формах. Столыпин, пользуясь этим Положением, был силен, Коковцев -- слаб. Всё зависело от личности. Вологодский не был Столыпиным, он не мог присвоить себе большего, чем по закону ему было отведено, и мне казалось поэтому необходимым определенно очертить круг контролирующей и руководящей власти премьера с тем, чтобы он мог полностью и по частям передавать ее своему товарищу.
   Было ясно, что с принятием предложенного проекта министры приобретают "начальство". Это пришлось не по вкусу.
   -- Нельзя ли отложить этот проект до следующего заседания? -- раздался один голос.
   -- Да, да, отложим!
   Проект больше не появлялся на повестке, и когда я через несколько дней спросил Вологодского о причинах этого, он сказал: "Многие возражают против вас".
   Разумеется, и после того как вопрос из принципиального стал личным, мне не оставалось ничего другого, как отойти в сторону. Горькая чаша власти меня миновала.

Блок

   А что же блок?
   Его истинная природа в это время вполне выяснилась. Это была организация для обмена мнений, а не союз для достижения политических задач.
   Члены блока ходили по министрам и спрашивали, как поступить. Они прислушивались к разным сплетням и сами их разносили. Они выставляли кандидатов, но сейчас же от них отказывались, если встречали препятствия.
   Был такой случай. Приехал в Омск из Лондона И. К. Окулич. Он занимал пост товарища министра торговли в правительстве кн. Львова, был вице-директором в Министерстве земледелия предреволюционного периода. Образованный и бывалый человек, он мог принести большую пользу в Омске. Но он не понравился кое-кому из министров.
   Вологодский предложил Окуличу должность министра торговли. Блок поддерживал Окулича. Тот отказался и предложил свои услуги за границей. Вологодский, усмотрев недоброжелательное отношение некоторых членов Совета к Окуличу, отказал ему в командировке и мотивировал это:
   -- Мы вас плохо знаем.
   -- Помилуйте, ведь вы приглашали меня министром.
   Спустя некоторое время Окулич уехал. Едва ли он унес с собой хорошие впечатления. Совет министров его оттолкнул, а блок, выдвигавший его кандидатуру, по обыкновению не поддержал его.
   Тяжело было положение адмирала. Слева -- враги, справа -- недоброжелатели, а в центре -- вялый, безвольный блок и такой же безвольный Совет министров.
   Несколько энергичных людей в блоке вели за собой все "четырнадцать" его групп, несколько талантливых и честолюбивых молодых людей в Совете министров незаметно опутали его сетью интриг и личных влияний.
   Положение было не из легких.
   После провала моей кандидатуры в товарищи Председателя Совета министров я долго чуждался Вологодского и избегал оказывать на него какое-либо влияние, стараясь не вести с ним никаких политических разговоров вне официальных встреч.
   Вскоре я узнал, что группа Михайлова в мое отсутствие решила проводить в товарищи председателя Г. Г. Тельберга.
   В это время я принял назначение на должность председателя Государственного Экономического Совещания вместо отказавшегося в феврале, вскоре после описанного мною инцидента, Феодосьева.

Шумиловский просит отставки

   Еще один инцидент -- новый симптом разложения власти. Министр труда подает в отставку по принципиальным основаниям.
   В своем прошении об отставке он указывает, что его программа встречает в составе Совета равнодушие, а на местах -- противодействие, что инспекторы труда не пользуются авторитетом в глазах военных и что он бессилен что-либо сделать.
   Совет министров обсуждает заявление и, соглашаясь с основательностью доводов, но не видя никаких разногласий с министром, единогласно отклоняет его прошение и уговаривает остаться, обещая свое содействие.
   Какая искусственность отношений! Совет министров превращается в наскоро сбитую храмину, готовую рассыпаться при первом внешнем напоре.

Отложенная поездка

   В марте, когда начались внутренние нелады в составе Совета министров, было предположено, что Вологодский и несколько членов Совета совершат поездку по стране для установления связи с общественными кругами и разъяснения на местах общего положения и политики Правительства.
   Поездка эта не могла состояться из-за неясности самой политики. Самые важные очередные вопросы: земельный, финансовый, продовольственный, а также о структуре власти, о способах солидаризации кабинета -- оставались невыясненными.
   Необходимо было решить сначала эти основные вопросы.

Глава XVI.
Российский масштаб

   Армии находились за Уралом, на берегах Камы и недалеко от Волги. Деятельность правительства, "российского" по названию, начинала действительно приобретать "российское" значение. На первый план выдвинулись вопросы: земельный и финансовый. Пора было приняться за подготовку Учредительного Собрания, поднялся вопрос о сотрудничестве с общественностью в законодательной работе.
   Пережив солидную встряску, видя безрезультатность попыток пересоставить Совет, министры углубились в работу, и апрель месяц отмечен рядом важных и ответственных мер.

Земельный вопрос

   Еще в марте в Министерстве земледелия кипела работа над составлением земельных законов.
   Я интересовался этой работой и в качестве гостя посетил одно из заседаний земельной комиссии.
   Кроме чиновников, присутствовали представители различных общественных организаций, землевладельцы и экономисты.
   Большую речь произнес помещик Казанской губернии, князь Крапоткин. Он сопоставлял цифры и ярко рисовал картину крестьянского малоземелья. Чтобы победить большевизм, говорил он, над правления -- всё это носится в воздухе, выражая настроение известных кругов. Вместе с разговорами о военной диктатуре, не только неприемлемой, но и неизбежно обречённой на неудачу, это свидетельствует, что пресыщение революцией достигло чувствительной степени, что жажда сильной власти очень велика и что слабость Правительства ещё более усилила бы правые течения.
   Есть два способа предотвратить укрепление реакции: один находится в руках левых партий -- он заключается в сознательной умеренности требований и устранении выступлений против вынуждаемых обстоятельствами решительных мер. Можно утверждать без всяких преувеличений, что контрреволюцию справа питают, главным образом, крайние левые течения.
   Другой способ противодействовать реакции -- это твёрдость и решительность самого Правительства. Демократическое по составу, однородное по настроению, как в части так называемой "пятёрки", так и в части деловой. Правительство ставит своей конечной задачей сохранить для русского общества те позиции гражданских свобод, во имя которых произведена была революция, но которые больше всего пострадали именно во время революции. Но для того чтобы занять позиции, которые уже были покинуты, а затем отстоять их, нужна сначала железная дисциплина и решительная непоколебимая политика. Опыт революции показал, что надо начинать с твердых мер, чтобы избежать беспощадных.
   И вот демократическая власть вынуждается обстоятельствами переходного периода к введению исключительных положений, усилению ответственности за противогосударственные преступления, к временной передаче милиции в руки комиссаров. Все эти меры диктуются желанием создать сильную гражданскую власть, чтобы избежать применения более крутых военных мер, создать уверенность в строгом суде Правительства, чтобы предотвратить кровавые самосуды".
   

Основная идея момента

   Революция питает реакцию.
   Декларация стремилась внушить Областной Думе, что только благоразумие левых может спасти демократический строй. Всё пережитое от большевизма вызывает реакцию по отношению не к ним одним, но ко всем "социалистам" вообще, которые с самого начала революции делали всё, чтобы развалить армию и государственный порядок. В эпохи перелома успех центра может быть гарантирован только при отсутствии резких столкновений крайних течений. Сибирское Правительство поставило своей задачей установить равновесие в соотношении этих противодействующих сил, и в первые два месяца ему это удавалось. Областная Дума в содружестве с Самарским Комитетом грозила нарушить это равновесие.

Гроза с Востока

   В самый разгар сессии Областной Думы в Томске получена была телеграмма из Пекина. Старый журналист, областник Курский, уведомлял редактора "Сибирской жизни" Адрианова, что генерал Хорват объявил себя "Временным Правителем" и образовал правительство под именем "Делового Кабинета". В той же телеграмме сообщалось, что председателем кабинета состоит Востротин, что в состав кабинета входит и сам автор телеграммы Курский и предполагается пригласить после освобождения Сибири Вологодского, Крутовского и других общественных деятелей.
   Телеграмма быстро стала общим достоянием, хотя о ней и не предполагалось осведомлять общество во избежание излишней смуты в умах. В кругах Областной Думы начался переполох.
   "Временный правитель", "самодержец", "диктатор" -- эти слова производили магическое действие, выводя из спокойного состояния, казалось, самых уравновешенных социалистов. Забили тревогу и некоторые члены правительства. Патушинский почуял опасность новой политической комбинации -- его имя не упоминалось в числе тех лиц, которые будут призваны к власти, -- и он окончательно решил ориентироваться на Областную Думу.

Гвоздь сессии

   Было много моментов в деятельности Сибирского Правительства, которые могли вызвать ожесточённые нападения на власть в Областной Думе. В составе правительства сидел "человек" из партии -- Шатилов, по поведению которого легко было узнать, на что именно будут нападать. "Человек" не умел скрывать своих переживаний, когда директивы партии нарушались; он мучился, вздыхал, стонал, качал головой и... не подписывал постановлений. Упразднение советских организаций, закрытие земельных комитетов, восстановление частного землевладения в Сибири, изъятие милиции из рук самоуправлений и передача их управляющим губерниями -- всё это вызывало яростные нападки эсеров, все эти акты, под которыми подписи Шатилова нет. Он "чист перед историей".
   В другое время члены Думы не преминули бы высказаться с высокой трибуны по поводу столь великих прегрешений Правительства, но сейчас партийные "генералы", оценив обстановку, решили, что всё это мелочи по сравнению с главным вопросом: "чья" будет всероссийская власть. Захватить её в свои руки означало бы полную победу. Тогда все "вредные влияния" на Сибирское Правительство могли бы быть устранены, Дума укрепилась бы, и грехи Омска были бы искуплены догматически-правоверной политикой.
   Постановка вопроса была совершенно правильна, и, начиная со второго заседания Думы, основным мотивом всех речей и ответов на декларацию становится вопрос о всероссийской власти и о коварных замыслах авантюристов.
   -- Этого не будет! -- истерически кричит "товарищ" Колосов, стуча кулаком по пюпитру и обращая взоры на Гришина-Алмазова. -- Не будет того, чтобы случайный претендент захватил власть!
   -- Никакая власть, кроме Сибирского Учредительного Собрания, противопоставляться Областной Думе не может, -- гласит декларация социалистов-революционеров.
   -- Учредительное Собрание -- исходный пункт возрождения России. Старое Учредительное Собрание должно существовать, -- вот лозунги, выброшенные большинством Думы.
   По вопросу об организации всероссийской власти единомыслия в Думе достигнуто не было. Преобладавшее большинство не пожелало внести в свою формулу даже частичные поправки для согласования с формулой меньшинства. Разногласие заключалось в том, что большинство стояло: 1) за признание Всероссийского Учредительного Собрания полномочным создать верховную власть; 2) за организацию лишь временной всероссийской власти, вплоть до воссоздания Учредительного Собрания прежнего созыва; 3) за предоставление права решающего голоса на совещании по организации власти не только представителям областных правительств, но и всем наличным членам Учредительного Собрания, всем представителям политических партий и национальностей.
   Меньшинство же стояло: 1) за созыв нового Учредительного Собрания, а не за воссоздание старого; 2) за организацию безответственной и полномочной власти; 3) за организацию совещания для избрания всероссийской власти исключительно из представителей областных правительств, для которых мнения партий должны быть только материалом.
   С моей точки зрения, в предложении большинства ясно сказывалось нежелание выпускать власть из рук партийной эсеровской группы, какой представлялась единственно сохранившаяся центральная часть того уродливого Учредительного Собрания, которое собрано было при большевиках и, конечно, не могло и не должно было воссоздаваться.
   Представители партии эсеров лицемерно заявляли, что никакого принуждения меньшинства большинством не может быть допущено в вопросе о всероссийской власти, должно быть полное соглашение , и они же в Областной Думе создали иллюзию народного мнения о власти, не придав никакого значения мнению кооператоров, областников, представителей высших учебных заведений и казачества и игнорируя отсутствие в Думе цензовых элементов. Чье же мнение выражали резолюции этой Думы?
   Сибирское Правительство не выступало в Думе по этому важному политическому вопросу. Но было и без того ясно, что мнение большинства не могло быть мнением Сибирского Правительства, и впоследствии на Уфимском Совещании это выявилось вполне определённо.

Вопрос о делегации в Челябинск

   В связи с резолюцией по вопросу об организации всероссийской власти Дума избрала делегацию для приветствия совещания и зачтения резолюции. Последнее опять противоречило соглашению, но Правительство и этот шаг Думы оставило без ответа, обнаружив и ненаходчивость, и слабость воли и поощрив, таким образом, Думу на более смелые политические выступления.

Закон о пополнении Думы

   Одним из главных вопросов, рассмотренных Думой в августовской сессии, был вопрос о пополнении состава Думы цензовыми элементами.
   Я уже указывал, что единственно целесообразным было бы совершенное изменение конструкции Областной Думы. Вместо этого в каком-то импровизированном заседании, в котором я не участвовал, по-видимому, за стаканом чая и трубкой мира, раскуривавшейся в вагоне Патушинского после бурных сцен в официальном заседании, было решено внести от имени Правительства тот самый законопроект, который разработало частное совещание членов Думы. Законопроект этот был совершенно безграмотен не только политически, но и юридически. Представительство промышленников устанавливалось без всякого учёта соотношения отдельных групп в Думе, интересов отдельных видов промышленности и без указания способа избрания. Представительство Советов рабочих депутатов заменялось представительством "соответствующих" профессиональных и политических рабочих организаций; представлялось загадочным, от каких именно. Представительство Советов крестьянских депутатов заменено было представительством тоже "соответствующих" крестьянских организаций, ещё более таинственных.
   Тем не менее, Патушинский, этот "рыцарь" Областной Думы, ухаживавший за ней, как за Дульцинеей, выступил с краткой защитительной речью и просил принять законопроект сейчас же. Дума не могла отказать галантному министру и поспешила исполнить его просьбу. Это взаимное расшаркивание, характерное для "детских" пьес (мы вносим, потому что "ваше", вы принимаете, потому что "наше"), не привело, конечно, к серьёзным результатам. Состав Думы не пополнился ни одним членом. Новый закон остался пустою забавою.
   Между тем при рассмотрении вопроса в Думе раздался трезвый голос действительного представителя народа, а не политического интригана -- кооператора Бедро. Правительство должно было внять этому голосу, но слова Бедро прозвучали, произвели впечатление и забылись, и понадобился год печального опыта, чтобы в августе 1919 г. было сделано то, что сказано было скромным членом Думы, человеком реальной жизни, в августе 1918 г.
   По поводу проверки мандатов Бедро указал всю искусственность построения Сибирской Думы, где сибирские немцы имеют четверное представительство, потому что в одном городе Славгороде умудрились создать каких-то четыре союза, где эсеры имеют десятерное представительство, потому что для своего удобства придумали два крестьянства -- просто крестьянство и трудовое крестьянство, причём представителем последнего был избран такой коренной и трудовой крестьянин, как "товарищ" Гольдберг; где, наконец, имеются представители всяких туманных организаций, вроде "всесибирского" студенчества и "фронтовых организаций солдат-сибиряков", но нет самого главного: подлинного сибирского крестьянства .
   На эту здравую речь наиболее ярый оратор эсеров, Колосов, ответил бессодержательными репликами, что сущность, мол, не в том, от каких организаций и как избираются, а какая цель ставится, и что Дума должна во что бы то ни стало существовать, чтобы подготовить созыв Сибирского Учредительного Собрания. Основная мысль Бедро о расширении подлинного крестьянского представительства осталась затушёванной.

Резиденция Правительства

   По предложению членов Думы на повестку был поставлен ещё один вопрос -- о перенесении резиденции Правительства в Томск. Но не успел разнестись об этом слух, как из Омска прилетела телеграмма Серебренникова, что вся влиятельная общественность Омска протестует и грозит организовать своё правительство, если Совет министров переедет в Томск, отдавшись в пленение Думы. Если бы Правительство промолчало в Думе при обсуждении вопроса о его переезде, это было бы странно; если бы оно возражало, то мог бы получиться конфликт, неудобный с точки зрения престижа Думы; если бы оно согласилось на переезд, то противодействие Омска настолько бы усилилось, что осуществить переезд едва ли удалось бы, и это было бы невыгодно уже для престижа власти.
   По поручению Правительства я заявил о желательности снятия вопроса с повестки. По этому поводу состоялось закрытое заседание совета старейшин, в котором Гришин-Алмазов с военной точки зрения, а я с политической объясняли неосуществимость в данный момент переезда.
   Между тем Вологодский, Патушинский и Шатилов определённо тяготели к Томску и, в сущности, уже предрешили перенос резиденции, но решили окончательно оформить это в Омске. Шатилов, опасаясь, что в Омске разубедят переезжать, как потом, действительно, случилось, хотел во что бы то ни стало спровоцировать Думу на принятие резолюции о переезде. Поэтому, не отдавая себе отчёта в неудобстве разноголосицы представителей Правительства в "парламентской" комиссии, он явился туда и стал возражать мне. На меня же напал и Гольдберг, который в моих объяснениях усмотрел признаки "неуважения" к Думе. Внезапно в комиссию явился Крутовский, которого почему-то Вологодский попросил присутствовать, несмотря на то что раньше это было поручено мне, и в результате Правительство запело в четыре голоса, причём в конце концов разобиделся больше всех Крутовский, и настолько серьёзно, что даже ушёл, а через час выехал из Томска к пенатам, в Красноярск.
   Такова была обстановка томского парламента, института для "начинающих" политических деятелей.
   Вопрос о резиденции всё же был снят. По-видимому, малейшей настойчивости Правительства было бы достаточно, чтобы сделать Думу совершенно ручной. Слабохарактерность Вологодского, капризность и недомыслие Шатилова и привычка рисоваться "адвоката" Патушинского создали такой типичный "квартет" в самом Правительстве, что после поездки в Томск уже нельзя было откладывать реформы самого Правительства. Безгласные сотрудники "венценосных" избранников Думы, не имевшие возможности ни говорить, ни действовать в Томске и занимавшие ложное положение министров "без языка", решили добиться прав.

Перерыв сессий

   К двадцатому августа программа Думы была исчерпана. Утром 20-го Сибирское Правительство постановило прервать занятия Думы до 10 сентября, и соответствующий указ тотчас же был отправлен Якушеву. Одновременно Сибирское Правительство утвердило и подписало в качестве своего постановления одобренное Думой положение о пополнении её состава. В этих формальных моментах -- указе Сибирского Правительства о перерыве и утверждении им законопроектов Думы -- проявлялась суверенность Правительства, но мне показалось, что никто из членов Совета министров не заметил юридического значения подписанных актов. Зато это хорошо заметили в Думе.
   Подлинник закона о пополнении Думы куда-то бесследно исчез. Наличность в моей походной канцелярии одного партийного человека, которого вскоре перевели в другое место, дала мне материал для некоторых размышлений. В моё отсутствие в Омске был напечатан без моего ведома политически безграмотным редактором "Собрания Узаконений" текст постановления Думы за подписью Якушева. Но этой "борьбой" можно было только забавляться.
   Забавна была и история указа о перерыве работ Думы. Предвидя, что со стороны Думы будут попытки воздействовать на министров для отмены указа и что министры могут "поколебаться", я решил устроить политический пикник за город. Томск славится своими окрестностями, и Вологодский, как томский старожил, охотно согласился поехать. Но уже на лестнице он столкнулся с взволнованным Якушевым, который летел к Правительству, держа в руках текст одиозного указа. Дума, как самодовлеющая власть, одна только может объявлять перерывы своей работы; но указ написан, а председатель уезжает, и Якушев с растерянным видом отправился восвояси.
   Прогулка состоялась. И действительно, хорошо было в сосновом бору, на берегу синей Томи, где гордая своей красою природа с молчаливым презрением жила своей жизнью, не внимая жалким и мелочным междоусобиям людей. А в Томске шумели "политики", волновались парламентарии и министры, разыскивая Председателя, телефонируя в газеты о приостановлении опубликования указа. Сколько было волнений из-за сущих пустяков!
   Только поздно вечером Председателя Совета министров удалось разыскать, но пересмотр указа уже был невозможен, так как Крутовский уехал, а Шатилова не нашли. Меня командировали в Думу с инструкцией требовать опубликования. В Думу поехал и Патушинский. Что он говорил Якушеву, мне неизвестно, но уже, наверное, он не перечил "Дульцинее", потому что, в конце концов, не отличавшийся устойчивостью Якушев, бегавший то к Патушинскому, то ко мне, решил не оглашать указа.
   -- Так делается история, -- сказал, потирая руки, проф. Никонов, товарищ председателя, первый юрист Думы и ближайший сотрудник эсеровской группы, несмотря на то, что после революции был удалён из Петроградского университета как ставленник реакционера Кассо. Судьба играет людьми.
   "Истории", однако, никакой не было сделано. Судьба Думы после первой её сессии была предрешена. Это учреждение было убито господствовавшей в ней партией, не понявшей, что её случайная численность не означает вовсе реальной её силы. Путь политических интриг, на который стала Дума, привёл, однако, к гибели и Сибирское Правительство.
   -- Я уезжаю из Томска с неприятным чувством. Я очень взволнован поведением Думы, -- сказал я своему спутнику, министру юстиции, вместе с которым ехал на вокзал.
   Но Патушинский, который почти накануне в приливе чистосердечия, свойственного ему, как аффектированному человеку, сознался мне, что "он пошёл бы в отношении Думы на самые решительные меры, если бы не боялся Гришина-Алмазова" -- теперь угрюмо промолчал.
   Томск определил содержание следующего периода. Борьба с Гришиным-Алмазовым, борьба за Административный Совет, борьба с замыслами эсеров -- вот что ожидало власть вместо практической работы по созданию армии и возрождению экономической жизни.

Глава VII.
На пути к объединению власти

   В то время как в Томске происходила сессия Сибирской Областной Думы, на Западе -- в Самаре и Омске -- усиленно готовились к организации всероссийской власти. Этого требовало и политическое, и военное положение.
   Число претендентов на политическую независимость росло с каждым днём. Киргизы организовали своё правительство, Алаш-Орду, башкиры декларировали свободу Башкурдистана и организовали своё войско, башкирскую конницу, для участия в боях с большевиками, появилось, как из-под земли, правительство ещё не освобождённого Туркестана, и, наконец, рассеянные по всей Западной Сибири тюрко-татарские племена тоже заявили о своей национальной независимости, неизвестно на каких территориальных признаках построенной. Можно было вступить на путь непризнания этих эфемерных и искусственных правительств, но проще и лучше представлялось устранение их при посредстве всеми признанной всероссийской власти.
   Военное положение, усложнявшаяся обстановка фронта, выявившаяся трудность борьбы, свидетельствовавшие о необходимости подготовки военных сил и организации единой армии, требовали тоже определённости и устойчивости политических отношений, которые могли быть достигнуты только при единстве власти.
   В это время из Европейской России пробирались в Сибирь Н.Д. Авксентьев, Е. Брешко-Брешковская, Аргунов. Эти видные члены партии социалистов-революционеров, как нечерновцы, смотрели на веши иными глазами, чем их товарищи -- максималисты из Самарского Комитета и Областной Думы.

За чашкой чая

   Во время пребывания в Томске удалось повидаться частным образом с несколькими видными деятелями Сибири. Собрания происходили у одного из областников. На них неизменно присутствовал Г.Н. Потанин, полуслепой и глуховатый, но всегда с интересом прислушивавшийся к разговорам и нередко, несмотря на кажущееся забытье, обнаруживавший интерес и понимание происходивших разговоров. Было трогательно видеть, как его приводил под руку тоже старик уже, с седою бородою, редактор "Сибирской жизни" А.В. Адрианов.
   Однажды на таком собрании, вероятно намеренно, встретились Вологодский, Петров, я, как представители Правительства, и известный в Сибири социалист-революционер Колосов. Речь шла о возможности более близкого сотрудничества областников и эсеров. Областники выражали готовность к этому, но вместе с тем и скептицизм. Я указал, между прочим, на неудачный опыт сотрудничества с Западно-Сибирским Комиссариатом.
   -- Да ведь это "максималисты", -- сказал Колосов, -- они отличаются от большевиков только приверженностью к Учредительному Собранию; они случайно не большевики только потому, что не захотели из самолюбия пойти в "Асторию" (гостиница в Петрограде, где большевики "ублаготворяли" расположенных к ним членов Учредительного Собрания).
   Однако сотрудников эсерам, по-видимому, не понадобилось, потому что Колосов больше по этому вопросу ни с кем не разговаривал.

Интервью Авксентьева

   В Сибирь приехал с жаждой коалиции и сотрудничества другой ещё более видный социалист-революционер -- Авксентьев. Его первое интервью встречено было с одобрением.
   Он высказался в пользу коалиции не по партийным , а по деловым признакам и за учреждение власти по сговору существующих областных правительств.
   Относительно роли членов Учредительного Собрания мнение Авксентьева было таково. Если действительно Самарский Комитет членов Учредительного Собрания полагает, что собрание 30 и даже 150 членов Учредительного Собрания, почти исключительно социалистов-революционеров, может и должно являться законодательным органом, который построит коалиционную власть и затем будет её контролировать и законодательствовать, то подобное решение Авксентьев считает политически явно несостоятельным по следующим соображениям: 1) невозможно представить себе создания и функционирования коалиционной власти под контролем и при законодательствовании представителей одной партии; никто в коалицию при таком условии не пойдёт, никакой общенациональной власти не создастся, власть же исключительно партийную, в особенности при настоящих условиях, Авксентьев считает гибельной и для основных задач, стоящих сейчас перед Россией, и для самой партии; 2) самое собрание 30-50 членов Учредительного Собрания, исключительно по своему лишь усмотрению строящее центральную власть, не может и не будет считаться широкими слоями населения компетентным и законным представителем всенародной воли.
   Высказался Авксентьев и относительно Сибирского Правительства. Поскольку он успел за своё кратковременное пребывание познакомиться, из политических деклараций Правительства и заявлений его отдельных членов, с его общеполитической линией поведения, он находит её государственной, глубоко выдержанной и правильно намеченной. Действия сибиряков и их правительства были проникнуты глубокой лояльностью по отношению к всероссийскому целому и стремлением как можно скорее достичь всероссийского единства и помочь воссозданию российской государственности. Никакой аналогии между действиями Временного Сибирского Правительства и действиями печальной памяти Украинской Рады Авксентьев не видит.

Второе Челябинское совещание

   Долго шли пререкания, где и в каком составе соберётся предварительное совещание для организации всероссийской власти. Долго это совещание откладывалось из-за неясности соотношения сил. Каждая сторона рассчитывала и хотела победить, потому что единства между Омском и Самарой не было и не могло быть. Наконец 23 августа совещание открылось опять в Челябинске, на границе Сибири с Европейской Россией.
   Присутствовали представители отдельных правительств, Комитета членов Учредительного Собрания, казачьих войск, центральных комитетов партий и национальных групп. В качестве почётных членов -- председатель чехословацкого Национального Совета Павлу и представители союзных миссий. Совещание открыто было старшим его членом Брешко-Брешковской. Председателем избран Н.Д. Авксентьев, товарищами -- министр финансов Сибири И.А. Михайлов и член Комитета членов Учредительного Собрания Е.Ф. Роговский.
   Вопреки первоначальным ожиданиям заседание прошло мирно. С полным единодушием было решено допустить на совещание представителей всех претендовавших на это групп: временного областного правительства Урала, киргизского правительства Алаш-Орды, национального управления тюрко-татар внутри России и Сибири, временного правительства Туркестана, башкирского правительства и съезда городов и земств Сибири, Урала и Поволжья. Мотивами к включению в комиссию спорных представителей послужило, главным образом, отсутствие исчерпывающего определения, что надо разуметь под отдельными правительствами, большое количество и разнообразие правительственных образований на государственном организме России за последнее время и необходимость ввиду этого руководствоваться не столько государственными правовыми принципами, сколько необходимостью утвердить авторитет настоящего совещания.
   Все стороны обнаружили склонность к уступкам и к взаимному соглашению; характерно, что ни разу не приходилось прибегать к голосованию, все решения принимались по соглашению, речи отличались спокойствием и выдержкой. Допущение многочисленных организаций и заключение о них мандатной комиссии исходили из желания более полного представительства населения, но не связывались с законностью или незаконностью права на власть того или иного правительства.
   Но Челябинское совещание было только прелюдией. Страсти должны были разгореться при решении вопроса о личном составе самого совещания. Было решено созвать это совещание в Уфе.

Делегация эсеров у Вологодского

   Ещё в Томске, во время сессии Областной Думы, к председателю Совета министров явилась делегация партии социалистов-революционеров. В её составе были Кроль, Фельдман, Гольдберг и ещё двое -- все киты сибирской эсеровщины. Хотя эта делегация принималась Сибирским Правительством in corpore (лат.: в полном составе), но ввиду просьбы самой делегации об удалении "посторонних" лиц я не присутствовал на приёме и узнал о содержании беседы из разговоров с членами правительства.
   Речь шла о делегатах Правительства на совещании об организации всероссийской власти. Партия "договаривалась" с Правительством о том, что Гришин-Алмазов и Михайлов не будут командированы в качестве делегатов.
   По-видимому, это было обещано и выполнено. Михайлов сам отказался, а Гришина-Алмазова устранили совершенно.
   Когда после приезда из Омска происходило первое заседание Сибирского Правительства, Шатилов заявил, что для него вопрос о лицах, командируемых на совещание, и вопрос о резиденции являются настолько существенными, что оттого или другого решения зависит его дальнейшее участие в составе Правительства.
   Подобные ультиматумы Шатилова всегда обнаруживали, какие инструкции он получил от партии.

Административный Совет

   Поучительная сессия Думы обнаруживала политическую немощность Сибирского Правительства, его неспособность самостоятельно, без помощи управляющих министерствами, т.е. делового аппарата управления, находить определённую линию поведения и проводить её в жизнь, не поддаваясь влияниям. Мысль о создании Административного Совета, о котором говорилось ещё во времена Западно-Сибирского Комиссариата, опять стала злободневной. Обстоятельства складывались благоприятно. Министр Крутовский уехал, Вологодский стремился в отпуск, отдохнуть, один из министров должен был поехать на Государственное Совещание. Стало быть, кворум Правительства исчезал, кому-нибудь надо было передать законодательную власть.
   Так под давлением обстоятельств одиозная идея Административного Совета, легализировавшая политическое влияние делового аппарата, получила признание. Постановление об учреждении Административного Совета, помеченное 24 августа 1918 г. (Собр. Узак., Сиб. Прав., No 9, ст. 82), подписано Вологодским, Патушинским, Серебренниковым и даже Шатиловым. Председателем Административного Совета был назначен член Правительства Серебренников.
   Самыми важными правами Административного Совета были право обсуждать все проекты постановлений и общих распоряжений Совета министров, рассматривать кандидатуры на важнейшие административные должности и право решать окончательно всякие дела, переданные на окончательное решение Административного Совета. Первое связывало Правительство солидарным мнением незаменимой в то время группы фактических министров, а последнее давало возможность Административному Совету выступать иногда в качестве полномочного заместителя Совета министров.
   К этому времени Административный Совет состоял из следующих лиц: проф. Сапожникова (народное просвещение), Гришина-Алмазова (Военное министерство), инж. Степаненко (пут. сообщ.), проф. Гудкова (торговля и промышленность), доц. Петрова (земледелие), прис. поверен. Старынкевича (Министерство внутренних дел), Зефирова (продовольственное дело), Шумиловского (Министерство труда), Морозова (Министерство юстиции), прив.-доц. Головачева (Министерство иностранных дел), Буяновского (Министерство финансов) и проф. Гинса (Управл. делами совета министров).
   Все эти лица, принадлежавшие к различным политическим группам, связаны были постоянно общностью и дружностью работы, протекавшей с воодушевлённым напряжением. Я помню, что в течение июня -- августа я только несколько вечеров располагал свободными часами, которые мог посвятить личной жизни. С утра до поздней ночи, с перерывом только на обед, мы просиживали за работой или на заседаниях, и в это время работа действительно шла и гладко, и плодотворно. Наладилось продовольственное дело, стали заполняться сберегательные кассы, шла подготовка к организации сибирской армии, постепенно вносился порядок во все отрасли управления.
   Сила Административного Совета заключалась в его беспартийности . Эта коллегия руководилась идеями реальной политики и ставила перед собой деловые, практические задачи момента.

Несколько характеристик

   Частные совещания делового кабинета происходили обычно под председательством проф. Сапожникова . Этот известный учёный-исследователь, ботаник по специальности, выдающийся профессор и смелый путешественник по Алтаю, Монголии и Алатау (в Семиречье), совершивший до 20 экскурсий и сохранивший всю энергию и бодрость, несмотря на свои 56 лет, проявил большую выдержку и такт как председатель. Опыт ректора Томского университета, которым был В.В. Сапожников, приучил его к объективному и ровному отношению к различным мнениям, и его резюме бывали вполне беспристрастны и правильно передавали оттенки высказанных мыслей.
   Но как политический деятель проф. Сапожников терял от этой, быть может, именно во времена ректорства сложившейся в нём склонности искать компромиссных, "соглашательских" выходов, проводить не свою, а среднюю точку зрения, что вполне уместно в академической жизни, но едва ли полезно в деле управления государством.
   В период управления Сибирского Правительства эта черта В.В. Сапожникова мало давала себя знать, потому что единодушие членов Административного Совета по всем основным вопросам было полное, но она сказалась на выборах Директории, куда Сапожников был делегирован от Сибирского Правительства.
   Гришин-Алмазов , ещё совсем молодой человек, ушедший с войны в чине подполковника, отличался ясностью ума, точностью и краткостью слога. Он отлично говорил, без цветистости и пафоса, но с темпераментом и убедительностью. Доклады его в Совете министров были всегда удачны. С его стороны не проявлялось упрямства и своеволия, он был лоялен к власти, но не скрывал, что, представляя реальную силу, он требует, чтобы с ним считались.
   Его тенденции были очень определённы. Он стремился к созданию всероссийского правительства, но сохранению сибирской армии. Его симпатии были на стороне единовластия, но он считал тактически несвоевременным останавливаться на этой форме власти. Я не знал в Омске военного, который бы годился больше, чем Гришин, для управления Военным министерством в демократическом кабинете.
   Недостатком Гришина была его самоуверенность. Он был убеждён в неспособности всех прочих конкурировать с его влиянием и значением в военных кругах. Он игнорировал министров Сибирского Правительства, забывая, что это может вооружить их против него, и действительно нажил себе врагов, например, Патушинского, исключительно на личной почве, из-за не отданного визита. Даже Вологодский "имел зуб" против Гришина, который, как ему казалось, оказывал председателю Совета министров недостаточное уважение. Всё это проистекало исключительно из-за молодой самовлюблённости генерала, не интересовавшегося тем, как к нему относятся окружающие.
   Важное дело управления путями сообщения попало в надёжные руки инженера Степаненко . Он не принадлежал к числу людей, которые блещут знаниями или способностями, но он обладал большим опытом старого железнодорожника (ему было 52 года). Он добился высшего образования путём настойчивой работы, преодолевая лишения, и после окончания Технологического Института намеренно прошёл школу простого труда в качестве линейного служащего. Революция застала его на ответственном посту заведовавшего Владивостокскими мастерскими, где производилась сборка американских вагонов и паровозов, а большевистский переворот -- на посту помощника управляющего Омской железной дорогой.
   Как управляющий Министерством путей сообщения Степаненко обнаружил смелость и твёрдость. Он решительно насаждал дисциплину и проводил принцип сдельной оплаты труда, на который перешли теперь и большевики.
   Проф. Гудков , ставший во главе министерства торговли и промышленности, -- ещё молодой человек. Он родился в 1880 г. По специальности он -- геолог, по происхождению -- сибиряк, много работавший в различных горных районах Сибири и Урала. По политическим убеждениям он заявил себя сочувствующим социал-демократам меньшевикам, но в сущности был всегда беспартийным.
   Этот симпатичнейший человек обнаруживал, однако, некоторую бесхарактерность и, казалось, тяготился своей ролью министра, к которой чувствовал себя мало подготовленным; он находился под влиянием своего товарища Виттенберга, человека самоуверенного и мало симпатизировавшего Правительству.
   Управляющий Министерством земледелия, доцент Петров , коренной сибиряк, тоже молодой человек, 34 лет, экономист по образованию, много занимался экономической географией Сибири теоретически, а в качестве заведовавшего статистическими работами Акмолинского переселенческого района он близко соприкасался с её реальной жизнью. Он хорошо знал все части Азиатской России, так как служил и на Дальнем Востоке, и в Омске.
   Петров, несомненно, передовой человек, но ярый ненавистник всякой демагогии. Его выступления были ярче, когда он нападал, но в них не всегда проявлялась необходимая министру сдержанность.
   Ответственное Министерство внутренних дел оказалось обиженным судьбою. С самого свержения большевиков и до падения Директории оно оставалось, в сущности, бесхозяйственным. Твёрдого и опытного администратора, который сумел бы наметить программу укрепления государственности в стране и провести эту программу в жизнь, не находилось. Крутовский был человек здравомыслящий, но он не интересовался министерством; смотрел на своё управление им как на временное и больше уделял внимания делам родной ему Енисейской губернии, чем прочим. По рекомендации Патушинского, оговорившегося, впрочем, что он лично не любит этого человека, но находит его подходящим, был приглашён управляющим министерством присяжный поверенный Старынкевич , проходивший судебный и адвокатский стаж и проявивший себя в период с 1904 по 1917 г. активным политическим деятелем. Политическая физиономия Старынкевича была неясна. Хотя он и называл себя примыкающим к социалистам-революционерам, но среди последних он был "вороной в павлиньих перьях". Его повадки были чисто буржуазными, и его революционность казалась напускной, исключительно для политической карьеры. Он работал и в адвокатском союзе, и в революционной организации солдат и офицеров. Попав в Сибирь, в ссылку, он поселился по отбытии срока в Иркутске, где состоял юрисконсультом многих фирм и хорошо зарабатывал. Старынкевич был хорошо знаком с Керенским; он вообще обнаруживал тяготение к кругам, стоявшим у власти. На пост управляющего министерством он был приглашён с должности прокурора Иркутской палаты, которую занял в 1917 г. -- 42 лет от роду.
   Старынкевич наметил правильную программу деятельности, но проявил мало воли для её осуществления. В своём интервью ("Сибирский Вестник", No 18) он указал на необходимость координации действий военных и гражданских властей при исключительных положениях, замещения должностей управляющих губерниями лицами, независимыми от партий и авторитетными, на необходимость создания хорошей милиции и финансовой поддержки самоуправлений. В этой программе было, однако, мало конкретности: как именно будут выполнены намеченные задачи, оставалось неясным.
   Вступивши в управление министерством в августе, Старынкевич в сентябре поехал в Уфу, на Государственное Совещание, и вернулся оттуда уже министром юстиции Всероссийского Правительства.
   Министерство продовольствия принял Зефиров . Его стаж -- разнообразная практическая деятельность, сначала статистика, потом продовольственного работника. Он был хорошим уполномоченным Министерства продовольствия, а потом инспектором продовольственных организаций в Западной Сибири. Заняв пост управляющего Mинистерством продовольствия, он принялся за дело с большим рвением и пользовался поддержкой как буржуазного мира, так и кооперации. По прежней своей деятельности он хорошо знал всех причастных к торговле продовольственными продуктами. Благодаря, однако, своему природному добродушию и молодости (ему было 32 года) он слишком доверялся своим сотрудникам. Помимо того, он расположен был к домашнему кейфу и в последние стадии его пребывания у власти стал полениваться.
   Разнообразие предыдущей деятельности приучило Зефирова смело высказываться по любому вопросу. Сын учителя духовного училища, постоянного земского гласного, он с гимназических лет сотрудничал с отцом в дорожном, учебном, кредитном деле. В качестве статистика Зефиров участвовал в исследованиях инородческого хозяйства и условий проведения Волго-Донского канала и Южно-Сибирской магистрали. Во время службы в Благовещенске работал и над изучением золотопромышленности, и в местном рабочем бюро, и в городском кооперативе. Всё это служило несомненным признаком живости характера и любознательности Зефирова, давало ему большой опыт, но приучало к некоторой самоуверенности и "лёгкости" выводов и решений.
   Интересной фигурой в Административном Совете был Л.И. Шумиловский , учитель по профессии, социал-демократ по убеждениям, пробывший на фронте сначала солдатом, а потом военным чиновником почти всю войну и после революции занявший видное место выборного члена армейского комитета 9-й армии. При его литературных и ораторских способностях и сравнительной молодости (41 год) он мог играть крупную роль, но благодаря некоторым своим привычкам, особенно развивающимся в военной обстановке, он терял значительную часть своей работоспособности и энергии и, как он правильно говорил сам о себе, оживал лишь по вечерам, когда его голова работала всегда ярче.
   Ближайшим сотрудником Патушинского и членом Административного Совета являлся по ведомству юстиции А.П. Морозов , бывший председатель Барнаульского окружного суда. Этот почтенный человек, в высшей степени честный и добросовестный, с большою неохотою, под давлением товарищей по службе, согласился принять на себя обязанности товарища министра и был на этом посту не политическим деятелем, а честным и трудолюбивым чиновником.

Pro domo sua

   Говорить о самом себе неудобно, но одно заблуждение, прочно укоренившееся в Сибири, мне хотелось бы рассеять. Молва приписывала Гинсу большее значение, чем в действительности на его долю выпало. Эта молва сложилась в первый период истории Омска, когда правило Сибирское Правительство. Действительно, в качестве управляющего делами Правительства, т.е. пяти "венценосцев", как мы шутя называли Вологодского, Крутовского и прочих избранников Думы, при отсутствии у самой этой пятёрки строго продуманной политической программы, управляющий делами должен был стать spiritis movens Сибирского Правительства. Быть может, если бы я имел привычку предварительно подготавливать тех или других членов Правительства к намеченному мной решению, иначе решился бы вопрос о Сибирской Областной Думе и были бы избегнуты те позднейшие конфликты и интриги, которые расшатали авторитет Сибирского Правительства. Но в это время у меня не хватало ещё политического опыта. Кроме того, мне органически неприятна была роль заговорщика, и я стремился всеми силами создать коллегиальный орган, который мог бы заменить меня в роли подготовителя и критика политических мероприятий. Создание Административного Совета -- вот реальный результат моей деятельности и, можно сказать, настойчивости, с которой я добился организации этого учреждения. Добившись этого, я считал себя свободным и стремился уйти для занятий наукой.
   Если считать Административный Совет учреждением вредным, то, конечно, и моя деятельность должна быть оценена отрицательно. Но отрицательная оценка деятельности Административного Совета исходила только из партийных кругов. Кто же объективно изучит историю работ Совета и его политики, тот не осудит его.
   Наряду с политикой мне приходилось вести большую техническую работу. На меня падала почти целиком обязанность редактирования законодательных актов, правительственных заявлений, речей, деклараций и т.д., и я приложил все усилия, чтобы создать государственную внешность Сибирскому Правительству. В этом было главное содержание моей работы.

Увольнение Гришина-Алмазова

   Кто из состава Административного Совета мог быть наиболее одиозен партийным левым кругам? Сапожников, Гудков, Степаненко, Шумиловский, Зефиров и другие -- всё это лица, политически не представлявшиеся опасными, смещение которых притом, если бы оно понадобилось, было бы нетрудным. Один только Гришин-Алмазов представлялся силой, с которой следовало бороться, потому что за ним стояла -- так, по крайней мере, казалось -- армия.
   Вологодского и Шатилова настроили надлежащим образом в Томске. Патушинский ненавидел Гришина главным образом из личной антипатии и зависти. Его раздражала даже внешность Гришина. "Это не офицер, а актёр или журналист, или кто хотите", -- говорил он.
   Большинство против Гришина в пятёрке было обеспечено. Оставалось только найти повод.
   В конце августа Вологодский уехал на короткое время в отпуск, я тоже. На политическом горизонте всё казалось безмятежно спокойным. Я жил в деревне, в 60 верстах от Омска.
   В это время производился призыв. Нехотя деревня подчинялась, мобилизация происходила успешно, но при обычной картине набора -- с неизбежным пьянством и буйством.
   Хотя деревня и славилась как дачное место, но ничего привлекательного в ней в ту пору уже не было. Природа увядала: сказывался конец августа, когда солнечное тепло неожиданно уступало место холодному ветру, а бирюзовое небо заволакивалось в серый плащ лёгких, но неприветливых облаков. Единственное, что подкупало утомлённого горожанина, -- это безмятежный покой. Даже пароходы проходили здесь, не останавливаясь, бесшумно и редко, и никаких новостей не доносилось и, верно, долго не донеслось бы, несмотря на близость столицы, хотя бы там происходил коренной переворот.
   -- Зачем эта война? -- недоумевали крестьяне.
   -- Зачем втягивать церковь в политику? -- возмущался священник, выгружая сено. -- Разве красные не люди, и мы не должны за них молиться?
   Такова была сибирская деревня, замкнутая в себе самой, оторванная от мира, равнодушная.
   Через несколько дней уже хотелось вырваться из этого дикого спокойствия и равнодушия, нарушаемого лишь ночным буйством и пьяными криками. И вдруг непривычный шум мотора -- и через несколько минут я читаю записку Вологодского.
   
   "Вызванный Советом экстренно, я уже в Омске. Очень прошу Вас приехать тотчас по получении этой записки в Омск. Мне надо серьёзно с Вами переговорить перед поездкой на Дальний Восток. Может быть, Вы поехали бы со мной".
   
   Это было 4 сентября. В тот же день я был в Омске.
   Меня ожидали большие новости: Гришин-Алмазов ввиду его выступления против союзников отстранён от должности по настоянию товарища министра иностранных дел Головачева.
   Как факт увольнения, так и мотивы его показались мне не только неожиданными, но и совершенно невероятными.
   После недели отсутствия в Омске я не мог ничего понять.
   Головачев никогда не пользовался расположением Гришина, и его выступление против генерала было понятно. Но мотивы! Не кто иной, как Головачев, всегда призывал Сибирское Правительство не высказываться определённо против Германии, потому что "судьбы Господни неисповедимы". Дружба Головачева с генералом Беловым (в действительности не Беловым, а Виттекопфом) давала повод подозревать молодого дипломата в германофильстве.
   Именно Гришин настаивал, чтобы Совет министров декларировал своё твёрдое намерение восстановить русско-германский фронт, и не кто иной, как Головачев, противодействовал подобному заявлению.
   В начале августа Совет министров опубликовал следующую декларацию:
   
   "Освобождение земли Сибирской близится к концу. Настаёт пора для Сибири приступить к разрешению новых, ещё более трудных и ответственных задач, начертанных на её знамени: ей предстоит содействовать восстановлению других частей Российского государства, раздробленного Брестским миром, которого не признают народы России.
   Для осуществления этих задач Временное Сибирское Правительство считает своим первейшим долгом создать сильную и мощную духом армию и объявляет призыв в ряды войск двух молодых годов.
   Вместе с тем Временное Сибирское Правительство выражает уверенность в том, что быстрое возрождение государственности в Сибири и её молодой, но славной армии явится залогом того, что придёт день, когда истерзанная и пленённая врагами Россия станет вновь свободной и великой".
   
   Гришин-Алмазов в это время находился в Челябинске. Он был взбешен эзоповским языком декларации, в которой не говорилось, как относится само Правительство к Брестскому миру и намерено ли оно послать сибирскую армию на русско-германский фронт.
   Гришин категорически требовал ясного заявления по этому вопросу. Тон его требования показался Вологодскому дерзким, и с этого времени Вологодский стал считать Гришина опасным человеком.
   Вопреки протестам товарища министра иностранных дел составлено было новое заявление, в совершенно ином тоне.
   
   "Россия воскресает. Освобождены почти вся Сибирь, Урал и Поволжье. Каждый день приносит новую победу государственности над гнётом насилия и анархии. Близится день, когда сибирская армия с другими братскими и союзными силами станет в ряды борцов на новом русско-германском фронте.
   Временное Сибирское Правительство считает Сибирь частью нераздельной России. Вместе со всей Россией оно не признаёт Брестского мира и в предвидении грядущего объединения областных правительств под одной общероссийской властью торжественно заявляет, что все договоры и обязательства перед союзниками так же обязательны для Сибири, как и для прочих частей России, и что во имя общероссийских и союзных интересов сибирская армия готовится к совместной с союзниками мировой борьбе".
   
   -- Значит, вы объявляете войну Германии? -- сказал товарищ министра Головачев, выслушав это заявление.
   Шатилов вздохнул, почти со стоном.
   Тем не менее, заявление подписали все пять министров, а контрассигнировали Гришин-Алмазов и я.
   И вот теперь этот самый Гришин-Алмазов обвиняется в выступлении против союзников!
   Как оказалось, Гришин-Алмазов в Челябинске, после ужина с выпивкой, возбуждённый очень резкими и неприятными для русского патриота ироническими замечаниями английского консула в Екатеринбурге, бросил замечание, что "русские менее нуждаются в союзниках, чем союзники в русских, потому что только одна Россия может сейчас выставить свежую армию, которая в зависимости от того, к кому она присоединится, решит судьбу войны".
   Эти слова генерала дали повод для выступления иркутского консульского совета, поднялся шум, и враги Гришина решили использовать момент.
   Успеху похода против Гришина помогли, как всегда, интриги в военной среде. Честолюбивый Иванов-Ринов, который сам по себе не рискнул бы выступить против начальства, в данной обстановке не стал, конечно, отклонять от себя столь легко дававшуюся карьеру. Всё это концентрировалось вокруг него, жаждало свержения Гришина в чаянии повышений в чинах и должностях.
   Указ об увольнении Гришина был подписан. Уволен был без прошения, без назначения на какую-либо другую должность человек, которому Сибирское Правительство адресовало специальную Грамоту с признанием его заслуг. Такое увольнение не предвещало ничего хорошего. Оно могло внести только деморализацию. Можно ли уважать начальство, которое возносится и свергается с такой лёгкостью? Революции отучают от уважения к власти, непрочность которой постоянно иллюстрируется переворотами. Беспричинные смещения должностных лиц разлагают государство ещё больше.
   Несколько дней было заполнено борьбой, возникшей на почве отставки Гришина. Административный Совет понял политическую опасность такого произвола со стороны Правительства, которое и не подумало спросить мнения своих ближайших сотрудников, разделявших с ним и труды, и риск начатого дела. "Мы -- "избранники", а вы кто?" -- вызывающе спрашивал Патушинский, отлично знавший, что избрания не было, что выборы в подпольном заседании каких-нибудь двух десятков эсеров из ста пятидесяти членов Областной Думы, без соблюдения элементарных правил голосования, были политической авантюрой, и что картина "выборов" скрывалась только для того, чтобы сохранить "лицо" власти. И вдруг "избранники" действительно возомнили себя венценосными носителями народного суверенитета!
   Административный Совет резко выступил против Правительства, но не из-за Гришина как такового, которого вообще мало знали, потому что он, как я уже говорил, не заботился о сближении с представителями гражданской власти, ограничившись дружбой с одним лишь Михайловым. Правда, многих смущало назначение заместителем Гришина Иванова-Ринова, человека, несомненно, старорежимного, да ещё и с "полицейскими" привычками. Он обладал бесспорными способностями, но по чуткости и тактичности не мог сравниваться с Гришиным. Однако личный вопрос был отброшен.
   Административный Совет потребовал гарантий того, что впредь подобного рода политические шаги правительства без ведома Административного Совета предприниматься не будут.

Расширение прав Административного Совета

   Под председательством Сапожникова состоялось несколько частных заседаний членов Административного Совета. Правительству был предъявлен ультиматум, подкреплённый угрозой уйти в отставку вместе со всем штатом высших чинов, так как последние выражали солидарность с министрами. Угрозу не пришлось, однако, пускать в ход. Правительство и без того чувствовало себя неудобно и отлично понимало, что уход фактически незаменимых работников создал бы серьёзный кризис.
   Было занесено в журнал постановление Совета министров, что лица, занимающие должности 2-го и 3-го классов, не будут впредь увольняться без ведома Административного Совета, что без участия Административного Совета не будут разрешаться не только вопросы законодательного характера, но и такие, как посылка делегаций с политическими поручениями. Административный Совет поставил на очередь и вопрос об Областной Думе. Он определённо высказался против созыва новой сессии Думы, но Правительство не согласилось на это.
   Что делалось в это время в Совете министров, я не знаю. Хотя я оставался управляющим делами, но меня не приглашали на заседания. Председатель Совета министров объяснил мне, что заседания носят такой неприличный характер вследствие постоянных личных столкновений между отдельными министрами (главным образом, Михайловым и Патушинским), что невольно хочется придать им замкнутый характер.
   Административный Совет озабочен был поддержкой престижа Правительства и сохранением его цельности. Поэтому он не настаивал на оставлении Гришина-Алмазова, раз приказ о нём уже подписан. Не настаивал он и на том, чтобы было отказано в возобновлении работ Думы, так как Правительство уже связало себя обещанием. Но Административный Совет поставил условием предоставление ему на время отъезда из Омска большинства членов правительства, права роспуска Думы.
   Право это было Административному Совету предоставлено (Собр. Узак. No 10).

Последняя ночь власти Гришина

   Административный Совет ещё заседал вечером 5 сентября, обсуждая вопрос -- требовать или не требовать восстановления Гришина, когда появился Головачев. В эти дни он постоянно приходил и уходил с заседаний и как будто занимался только рекогносцировками. Он сообщил, что Иванов-Ринов уже вступил в исполнение обязанностей командарма и что о вступлении нового командарма в должность дано знать по прямому проводу всем частям.
   Я, управляющий делами, не знал ничего не только о подписании, но и об изготовлении подобных указов -- о назначении Иванова и увольнении Гришина. Мне даже неизвестно было ничего о том, что какие-либо указы отправлялись через Управление делами. И действительно, они не отправлялись через Управление делами. Правительство было в заговоре против своего же Управления. Всё это было проявлением "дипломатического" искусства Головачева, который на это время даже поселился у Вологодского в целях ускорения сношений с ним.
   Сообщение Головачева оказалось правильным, и Административный Совет отложил окончательное разрешение вопроса до следующего дня.
   Поздно ночью к моей квартире подъехал автомобиль. Раздался звонок. Гришин-Алмазов просит меня к себе. Ворча на судьбу политического деятеля, не знающего покоя ни днём, ни ночью, но, чувствуя неловкость отказа человеку, которого удаляют, я решил поехать.
   У Гришина я встретил Михайлова, Пепеляева (покойного премьера) и Павловского (как оказалось потом, авантюриста, выдававшего себя за представителя Франции). Гришин объяснил мне, что он находится в затруднении, как поступить. Обратиться за поддержкой к войскам он не хочет. В городе собрано много новобранцев. Всякая попытка сопротивления власти, спор между генералами сразу развратили бы эту молодёжь. Желание Гришина одно -- оформить всё так, чтобы не повторялась корниловская история.
   Иванов вступил в исполнение должности, не дожидаясь приказа со стороны Гришина о передаче должности. Гришин же не получил никакого указа об увольнении, так как этот указ был непосредственно вручен Иванову.
   Поэтому Гришин решил послать письма Вологодскому и Иванову с уведомлением, что он не считает себя законно уволенным, пока не получит указа об увольнении, и до тех пор не сдаст командования армией.
   Это решение было всеми одобрено. Я не счёл нужным, однако, скрывать от Гришина, что, по моему мнению, практических результатов его письмо иметь не будет. Вручить это письмо председателю Совета министров я отказался, считая, что я присутствовал при его составлении только как частное лицо.
   Уезжая, я спросил Гришина, как относится к нему гарнизон, и назвал ему фамилии офицеров, которых видел днём и с которыми говорил о Гришине и Иванове.
   -- Всё это преданные мне люди, -- сказал Гришин.
   -- Вы ошибаетесь, -- возразил я. -- Сегодня они выражали радость по поводу вашего ухода, считая Иванова более способным администратором. А как к вам относятся чехи?
   -- Чехи? Они всегда приходили в ужас, услышав о моём желании уйти в отставку.
   Впоследствии мне сообщили, что Гришин делал попытку призвать на помощь одну часть, но его распоряжение было перехвачено. Я считаю это сообщение похожим на правду. В эту ночь я увидел в Гришине маленького, честолюбивого и самоуверенного человечка, не умевшего вести большой игры и доверявшегося случайным людям.
   Я с большим сожалением вспоминаю об этом способном человеке, который так подходил, по моему мнению, ко времени, но... amicus Plato sed magis amica Veritas (лат.: Платон мне друг, но истина дороже.) -- недостаточная солидность толкала его в авантюристы. Сибирские эсеры и Сибирское Правительство окончательно толкнули его на этот путь, лишив Сибирь одного из наиболее любивших её офицеров.

Первые шаги Иванова-Ринова

   На следующий же день по вступлении Иванова-Ринова в командование сибирской армией им отдан был приказ о восстановлении погон. Этот, на первый взгляд, мало значащий приказ в действительности был очень вреден. Он возродил не только погоны, но и связанное с ними чинопочитание, устаревшую иерархию, восстановил значение и силу прежнего генералитета. Это было началом реставрации старого армейского режима, где положение определялось чинами, а не способностями.
   Неудачным я считаю и второй приказ Иванова-Ринова, изданный 13 сентября. Он направлен против офицерства, служившего у большевиков.
   
   "Одни, -- говорится в приказе, -- поступали сознательно и активно работали в совдепах. Это -- явные предатели.
   Другие, несознательно, из-за нужды и за отсутствием работы, поступали на службу к большевикам. Это -- малодушные.
   Между этими двумя категориями большая разница, но как первые, так и вторые заслуживают кары.
   Предатели должны быть осуждены -- их место в тюрьме.
   Малодушные заслуживают некоторого снисхождения. Приказываю таких офицеров и чиновников зачислять в нестроевые части рядовыми и только по ходатайству начальников, по искуплении вины, переводить рядовыми в строевые части. В строевых частях боевыми подвигами возможно окончательно искупить свою вину. Особо отличившихся предоставляю право начальникам назначать на командные должности".
   
   Сибирь, вообще бедная человеческими ресурсами, не обладала, в частности, и достаточным кадром офицерства. Приказ Иванова отталкивал от сибирской армии тех, кого она должна была привлечь со стороны красных.
   К сожалению, занятые в то время первостепенными вопросами внутренней политики, мы не обратили внимания на вопросы военно-политические.
   Командующему армией было предоставлено решать их самостоятельно. Он утверждал собственною властью и все производства, и назначения по армии, и, таким образом, военный мир стал чувствовать себя самодовлеющим, независимым от Правительства.
   Колоссальная политическая ошибка!

Отставка Патушинского

   В течение тех трёх-четырёх дней, когда злобой дня была отставка Гришина и борьба Административного Совета за свои права, происходила глухая и ожесточённая борьба среди членов Правительства. Вологодский недаром говорил о неприличии закрытых заседаний. То заявлял об уходе Михайлов, то Вологодский сообщал об отставке Патушинского и Шатилова. Внутренние отношения членов Правительства стали невозможными. Кто-нибудь должен был уйти.
   Административный Совет боялся каких бы то ни было перемен. Стремясь к укреплению государственности, он отлично понимал, что всякие потрясения власти представляются опасными для всего дела, и настойчиво убеждал подававших в отставку брать прошения обратно. Но после выступлений Патушинского во время инцидента с Гришиным-Алмазовым, после проявления с его стороны явно вызывающего отношения к Административному Совету и после окончательного разрыва между ним и Михайловым, когда создалась невозможность совместной дружной работы членов Правительства, настаивать вновь на оставлении Патушинского не представлялось возможным. В частном совещании Административный Совет решил не возражать против отставки министра юстиции.
   Когда Вологодский сообщил о решении Патушинского, воцарилось гробовое молчание. Оно означало... согласие.
   Текст заявления Патушинского был мотивирован:
   
   "Ввиду моего глубокого расхождения с Административным Советом и возрастающим влиянием последнего на политическую деятельность Правительства я не нахожу возможным оставаться в составе Совета министров и на посту министра юстиции, о чём одновременно с сим довожу до сведения Сибирской Областной Думы".
   

Возобновление работ Думы

   Решая вопрос о возобновлении работ Думы, Правительство обсуждало программу её занятий. Опять повторилась та же история, что и перед августовской сессией. Делегация из Томска, обсуждение программы, совместное установление её с делегацией Думы -- и потом нарушение программы Думой.
   На этот раз были установлены следующие предметы занятий: 1) рассмотрение мандатов новых членов, избранных на основании закона о пополнении состава Думы; 2) переизбрание президиума и 3) комиссионные работы по выборам в Сибирское Учредительное Собрание.
   Административному Совету было предоставлено распустить Думу, если она выйдет из пределов установленной программы.

Делегация на Восток

   Путь к океану был открыт. Чехи под командой Гайды и сибирские войска под командой генерала А.Н. Пепеляева пробились к Маньчжурии, разбив повсюду красных, и у Онона встретились с Семёновым и японцами. Начальник чехо-русских войск Гайда не знал, как ему поступить. Одно время он готов был наступать на Семёнова, но его уговорили попытаться достигнуть соглашения. Японская кавалерия, переправлявшаяся через Онон, немало повлияла на миролюбивый исход. Чехи не решались на столкновение, в которое могли вмешаться и японцы.
   Семёнов признал власть Сибирского Правительства под условием, что все производства и ордена, им розданные, получат признание. Сибирское Правительство выслало на Восток своего уполномоченного Загибалова и стало обдумывать вопрос о судьбе дальневосточных правительств.
   Там был прежде всего "Временный Правитель" -- генерал Хорват. Для всех левых это было страшное пугало. Одно название "Правитель" приводило их в ужас. Генерал Хорват казался им воскресшим призраком самодержавия.
   К сожалению, в России при её огромных пространствах, неразвитой политической жизни, недостатке общения люди мало знают друг друга. Всегда далёкий от политики и местной жизни, я и не претендовал на знание деятелей края, но даже Вологодский, ходячая энциклопедия Сибири, тоже не имел никакого представления о генерале Хорвате. Кто он? Смелый ли честолюбец или столп реакции, выдвинутый закулисными силами? Какие у него планы, цели, средства? Признает ли он Сибирское Правительство или будет добиваться признания его правителем по всей освобождённой территории? Всё это было загадкой. Никто ничего об этом не знал.
   Нам, участникам омской власти, был, однако, страшнее тот, так сказать, дубликат Сибирского Правительства (Кабинет Дербера), который народился на Востоке. Его претензий не боялись только крайние левые. Совет министров решил, что на Восток для объединения власти должен выехать сам Вологодский. Собираясь во Владивосток, он и вызвал меня из отпуска.
   Получив право обсуждения вопросов о политических делегациях, Административный Совет решил командировать вместе с Вологодским Зефирова для непосредственной организации там дела снабжения, министра путей -- для переговоров с союзниками о восстановлении транспорта, военного министра -- для организации военного снабжения и меня -- для содействия Вологодскому при решении общеполитических вопросов.
   7 сентября я получил от Вол о дать крестьянам нечто такое, что воодушевило бы их. Из таких средств лучшим явилось бы закрепление в их собственность находящихся в крестьянском обладании земель.
   -- И помещичьих? -- спросил кто-то из членов совещания.
   -- О помещичьих я буду говорить особо, -- ответил князь.
   Он был глубоко прав по существу, когда указывал, что надо нести крестьянам практическое и немедленное разрешение земельного вопроса. Но как закрепить собственность, когда для этого требуется сложный землеустроительный процесс на десяток лет? Как удовлетворить земельную нужду, не укрепляя за крестьянами и помещичьих земель? Этого князь не мог бы объяснить.
   Правительство приступило к разрешению земельного вопроса законом о посевах.
   Крестьяне освобожденных губерний Европейской России желали знать, будет ли им принадлежать урожай с засеянных ими чужих земель. Не только в интересах общей политики, но и в интересах продовольственных необходимо было немедленно объявить, что урожай принадлежит тому, кто сеял.
   Соответствующее постановление 3 апреля было принято. После этого Совет министров приступил к обсуждению общей декларации по земельному вопросу. И вот тут-то и сказалось отсутствие у Совета министров однообразного взгляда и решительности.
   Декларация -- не закон. Она не нуждается в оговорках, в детализации. Ее основная мысль должна быть высказана так ярко, чтобы каждый читающий сразу ее воспринял. Проект Министерства земледелия не отличался этим качеством. Он носил на себе следы учреждения, которое разрабатывало вопрос в подробностях и потому декларировало программу ведомства, а не основную цель правительства.
   Придавая большое значение этой декларации, я горячо убеждал Совет министров заявить в ней, что восстановления помещичьих владений производиться не будет.
   Но большинство высказалось против такого категорического заявления, указывая, что оно может поощрить к захватам даже там, где их раньше не было.
   Тогда я предложил иную редакцию: "Восстановления тех владений помещиков и казны, которые в течение 1917 и 1918 гг. перешли в фактическое обладание крестьян, производиться не будет".
   Но и эта редакция не была принята.
   В результате декларация оказалось вылизанной и едва ли достаточно ясной для крестьян.
   Приведу наиболее важные места декларации.
   "Правительство заявляет, что все, в чьем пользовании земля сейчас находится, все, кто ее засеял и обработал, хотя бы не был ни собственником, ни арендатором, имеют право собрать урожай.
   Вместе с тем, Правительство примет меры обеспечения безземельных и малоземельных крестьян и на будущее время, воспользовавшись в первую очередь помещичьей и казенной землей, уже перешедшей в фактическое обладание крестьян. Земли же, которые обрабатывались исключительно или преимущественно силами семьи владельцев -- земли хуторя н v отруби и ков, укрепленцев, -- подлежат возвращению их законным владельцам.
   Принимаемые меры имеют целью удовлетворить неотложные земельные нужды трудящегося населения деревни.
   В окончательном же виде вековой земельный вопрос будет решен Национальным Собранием.
   Стремясь обеспечить крестьян землей на началах законных и справедливых, Правительство с полной решительностью заявляет, что впредь никакие самовольные захваты ни казенных, ни общественных, ни частновладельческих земель допускаться не будут, и все нарушители чужих земельных прав будут предаваться законному суду.
   Законодательные акты об упорядочении земельных отношений, о порядке временного использования захваченных земель, последующем справедливом распределении их и, наконец, об условиях вознаграждения прежних владельцев последуют в ближайшее время.
   Общей целью этих законов будет передача земель нетрудового пользования трудовому населению, широкое содействие развитию мелких трудовых хозяйств без различия того, будут ли они построены на началах личного или общинного землевладения.
   Содействуя переходу земель в руки трудовых крестьянских хозяйств, Правительство будет широко открывать возможность приобретения этих земель в полную собственность".
   Казалось бы, уж на что осторожная декларация.
   Однако и она вызвала возражения со стороны начальника штаба Верховного Главнокомандующего, генерала Лебедева.
   Несмотря на то, что он присутствовал на заседаниях, где обсуждался первоначальный проект, и именно вследствие его настояний были внесены поправки, смягчавшие главную мысль о закреплении за крестьянами фактических владений, он заявил при обсуждении окончательной редакции, что не имел возможности с нею познакомиться и просил отложить утверждение.
   Сукин и Михайлов поддерживали Лебедева, который мотивировал свое настояние тем, что против большевиков сражается много офицеров-помещиков, которые внимательно следят за всем, что относится к земельному вопросу, и всякое неосторожное слово, направленное против помещичьего землевладения, может повлиять разлагающим образом на настроение офицерства.
   О настроении солдатской массы и о настроении крестьянской России Лебедев не думал.
   Нам было известно, что ставка находится в оживленных сношениях со скопившимися в Омске аграриями, что некоторые офицеры уже содействовали в прифронтовых губерниях восстановлению помещичьих земель, и потому заявление Лебедева было встречено с враждебным холодом.
   Большинством против двух или трех голосов было решено утвердить декларацию немедленно. Она была принята, а Лебедев подал письменный протест и покинул заседание, отказавшись впредь посещать Совет министров.
   Декларация была, тем не менее, подписана Верховным Правителем на следующий день.

Судьба помещичьих земель

   Надежда на дальнейшее победоносное движение в глубь России была так велика, что никто не считал возможным удовлетвориться одной декларацией. Что будет с помещичьими землями, если, скажем, они не засеяны? Раздаются ли они крестьянам или возвращаются владельцам? На каком праве они будут передаваться? Об этом заинтересованные лица спрашивали членов Правительства. Запрашивали об этом из Пермской и Самарской губерний.
   Министерство земледелия представило свой проект. Основная идея его заключается в том, что государство устанавливает особое управление всеми землями, вышедшими из обладания их прежних владельцев.
   Эти земли описываются и принимаются в ведение государства, причем до окончательного разрешения земельного вопроса они сдаются в аренду землевладельческому населению.
   Этот закон вызвал яростные нападки аграриев. Они считали крайне опасным и предрешающим судьбу частного землевладения начало государственного распоряжения землями и передачу их уже не на началах захвата, а на законных основаниях в аренду трудовому населению. Таким путем, говорили они, укрепляется сознание, что земля перешла в обладание крестьян, и окончательное решение земельного вопроса предопределяется в известном направлении.
   Левые круги были тоже недовольны законом. Они, наоборот, считали, что сдача земель в аренду есть, в сущности, реставрация частной собственности и что крестьяне иначе и не поймут этого. Нечего и говорить, что социалистические партии, стоящие на платформе упразднения частной собственности, были бы довольны только таким законом, который подписал бы смертный приговор частному землевладению, в том числе и крестьянскому. Проектом министерства были недовольны, однако, не только социалисты, но и умеренные демократические элементы, которые считали задачей государственной власти расширить в стране мелкое трудовое землевладение за счет крупного.
   Я был на стороне этих последних и возражал против проекта в Совете министров.
   Основная идея его представлялась мне во многих отношениях опасной. Еще в первой Государственной Думе профессор Петражицкий справедливо указывал, что передача земель в распоряжение государства заставляет остановиться прежде всего на вопросе о власти. "Судьбы неисповедимы!" Не приведут ли они к власти реакционной, которая использует государственное распоряжение землями для самой определенной реставрации латифундий. Политическая опасность принятия земель в распоряжение государства заключается в том, что самый процесс принятия земель в ведение государственной власти, сопровождающийся обмером, установлением границ, описью инвентаря, внушает определенное представление о восстановлении прежнего владения, прежних прав. Начало "аренды" только укрепляет это представление, потому что у крестьян аренда ассоциируется только с чужой собственностью. Если крестьянин видит, что приехали чиновники, обошли границу прежнего помещичьего имения и затем объявили правила аренды земли "из состава этого имения", то как иначе может он понять происходящее, как не восстановление имений и охрану их государством? Стоит прочесть ту статью правил о принятии земель в заведование государства, где говорится, что "пространство и местоположение земель устанавливаются в отдельности по каждому владению", чтобы вся картина практического осуществления закона и неизбежных впечатлений крестьян предстала воочию.
   Политическая опасность законопроекта представлялась мне несомненной, и я вполне разделял точку зрения одного из наиболее ожесточенных критиков закона, Е. Е. Яшнова, который сказал, что подобный закон будет лучшим орудием пропаганды со стороны большевиков. Им надо будет только отпечатать его и распространять среди крестьян.
   Помимо политических дефектов законопроекта, я считал его практически неосуществимым, невыгодным с фискальной точки зрения-и, наконец, ненужным с точки зрения момента.
   В самом деле, разве законопроект (а потом закон) не переоценивал сил государства, когда он устанавливал начало государственного управления всеми помещичьими землями? Откуда же было взять столько чиновников, какими силами и средствами произвести восстановление разрушенных межей, когда все почти границы стерты, крепостные архивы и документы уничтожены? Одним из мотивов закона была указана необходимость определить условия владения землей на ближайшие годы во избежание сокращения запашек. Но решало ли этот вопрос то, что предложено было министром земледелия, с его сложным порядком если не фактического, то юридического восстановления помещичьих земель, когда по каждому отдельному имению составлялся особый акт принятия его в ведение государства (ст. 5 правил) и особый процесс оспаривания этого акта. Нет! С полной уверенностью повторяю и сейчас. Это было практически неосуществимо. Ни людей, ни средств для этого не хватило бы.
   Фискальная невыгода закона заключалась в том, что государство принимало на себя охрану и, стало быть, ответственность за все убытки индивидуализированного владения, поступившего в заведование государства. Сгорел дом, раскраден инвентарь, прорвана плотина -- кто возмещает убытки владельца? Естественно, что он будет спрашивать прежде всего со своего заместителя -- государства, которое приняло на себя обязанность временного хозяина.
   Я не ограничивался критикой. Указывая, что подобный закон сейчас не нужен и что его можно отложить, так как еще нет достаточных данных о фактическом положении земельного вопроса в советской России и так как уже издано постановление о праве посевщиков на урожай, что устраняет продовольственную проблему из аграрного вопроса, я предложил свой проект закона в противовес проекту министра Петрова.
   Мои предложения вкратце сводились к следующему.
   Частное землевладение не восстанавливается. Иски о восстановлении владения землей не могут быть принимаемы к рассмотрению судебных мест и органов впредь до разрешения вопроса о правах на землю в законодательном порядке.
   Частичное восстановление нарушенных в 1917--1919 гг. земельных прав происходит лишь в смысле охраны хуторских и отрубных владений и хозяйств промышленного значения. Разрешение споров этого рода возлагается на местные земельные органы с участием крестьян.
   Земли незахваченные, если владельцы их отсутствуют, передаются в пользование трудового населения.
   Устанавливается особый земельный сбор, который (вместо арендной платы) поступает в фонд возмещения убытков бывших владельцев земель.
   Мои предложения имели некоторый успех. Они собрали в Совете министров шесть голосов. Но семь голосов было подано за проект министра земледелия, и он стал законом.
   Важнейший вопрос прошел перевесом одного голоса.
   Я невольно схватил карандаш и тут же стал писать особое мнение. Но я его не подал. Нервное настроение и некоторая озлобленность, которые создались во мне голосованием Совета, нашли себе отражение в дневнике. Я редко заносил на бумагу свои "министерские" впечатления, но на этот раз чувствовал большое желание излить душу.

Из дневника

   13 апреля 1919 г. "Сегодня в дневном заседании принят земельный закон исключительной важности. Принят семью против шести. Эта игра голосов становится невыносимой.
   Как странно! Со мной шли правые. Мои предложения поддерживал аграрий Мельников, и именно поэтому к нему не присоединились левые: Шумиловский, Преображенский. А между тем Сукин передает сплетню, что в ставке меня считают социалистом. Как это всё несносно, и какая безнадежность кругом. Уйти -- значит омыть руки. Оставаться -- но кто поручится, что будет лучше! Притом, расходясь с большинством в конструкции закона, я согласен с его конечными целями: ведь мы все сходимся на том, что реставрации помещичьих владений не должно быть, и только выражение этой мысли избрано неудачно.
   Подумаю. Завтра мне предстоит возобновить работу Государственного Экономического Совещания. У меня на него большие надежды".
   14 апреля. "Уговаривают не подавать особого мнения, чтобы не демонстрировать разногласия по такому важному вопросу. Выяснилось, что Тельберг даже не докладывает особых мнений Верховному Правителю. Только сегодня узнал процедуру утверждения законов адмиралом. Нечто невероятное! Председатель Совета министров считает свою роль исчерпанной после того, как он проголосует предложение и подсчитает голоса. Докладывает всё Тельберг. Стенограммы прений, которые так старательно пишутся во время заседаний, не сообщаются адмиралу. Хоть бы они сохранились для истории! Как много в них поучительного. Адмирал никогда не знает, какие разноглася возникают в Совете министров, не знает мнения меньшинства.
   Хороша система доклада -- подсунуть к подписи. "Подписано, так с плеч долой".
   И это не только наверху. Старый бюрократ, который заведует у Петрова земельным отделом, представил в Совет министров проект закона, не доложив ни одного из тех очень существенных замечаний, ни одной из тех поправок, которые предлагались при обсуждении законопроекта в совещании с общественными деятелями. Хорошо, что я присутствовал на этом совещании и мог воспроизвести некоторые детали. Какой общий упадок трудолюбия и добросовестности.
   Петров говорит, что он немедленно внесет поправки к закону, как только выяснятся его отрицательные стороны. Для опыта имеются всего одна-две губернии. Я опоздал. Уходить надо было после декларации, когда мы (и я в том числе) не сумели отстоять главного положения: "Восстановления помещичьих земель производиться не будет". Теперь я только повторял то же самое. Сам виноват".
   14 апреля вечером. "Решено, остаюсь. Если Совет министров поддается влиянию Сукина, который разводит руками -- "как можно, мол, не соглашаться с вождями победоносного войска" -- и демонстрирует, находя подражателя в Михайлове, свою преданность и солидарность со ставкой, то этого не будет в Государственном Экономическом Совещании.
   Сегодня было первое заседание под моим председательством.
   Я пригласил тех представителей земских управ, которые случайно находились в Омске.
   Земцы и кооператоры поразили меня бессодержательностью. Одни только представители торговопромышленников, Гаврилов и кн. Крапоткин, дали свежий материал и приводили солидные аргументы. Но всё же это много лучше келейного обсуждения проектов в Совете министров. Присутствие корреспондентов подтягивало.
   Итак, ставка на Совещание! Остаюсь и буду вести борьбу за дальнейшее привлечение общественности. Но удастся ли это?"

Финансы

   В заседании Государственного Экономического Совещания, о котором говорится в только что приведенной выписке из дневника, обсуждался вопрос об изъятии из обращения так называемых "керенок", то есть денежных знаков 20- и 40-рублевого достоинства, выпущенных во времена Керенского и напоминавших скорее марки, чем деньги.
   -- А, вот оно! -- скажут те, кто считает, что именно керенками вырыта могила Омского Правительства. На Дальнем Востоке в этом все убеждены, потому что изъятие керенок нанесло здесь смертельный удар рублю.
   Понять смелую финансовую реформу Омского Правительства можно только воспроизведя общую обстановку середины апреля.
   Армии приближаются к Самаре. В обозах противника захватываются печатные станки, изготовляющие керенки для нужд фронта. Население измеряет керенки аршинами и заворачивает в них колбасы.
   Омск рассчитывает на дальнейшие победы. В этом все убеждены. Сведения из советской России свидетельствуют о том, что там печатаются керенки в неимоверных количествах и везде, где только возможно. По справкам Министерства финансов, советская власть напечатала к апрелю 1919 г. около 90 миллиардов рублей, из которых 80 миллиардов -- керенками. К этой массе присоединяется огромное количество искусных подделок -- двадцатирублевый знак, обратная сторона которого намеренно оставлена была чистой. Всем было известно, что на Востоке существует хорошо организованная фабрикация поддельных керенок. Вместе с тем проникавшие из советской России агитаторы вели усиленную пропаганду в Сибири, пользуясь теми же керенками.
   Реформа денежного обращения выдвинута была так же, как и земельный вопрос, перспективами всероссийского масштаба. Ее фундаментом были победы, и нельзя отрицать, что если бы победы продолжались, то она скорее принесла бы пользу, чем вред.
   В Государственном Экономическом Совещании были, однако, приведены представителем Съезда торговопромышленников существенные данные, говорившие о несвоевременности реформы. Запас сибирских знаков настолько невысок, что Государственный Банк затрудняется обменять на сибирские ветхие романовские знаки. На Дальнем Востоке слух об изъятии керенок вызвал падение курса рубля. Не считаться с денежным рынком Дальнего Востока нельзя, потому что там совершается половина сделок. Неизвестно и то, как отнесется к реформе крестьянство, не потеряет ли оно доверия к бумажным деньгам вообще. Одним из членов Совещания было указано еще на то, что польза замены керенок сибирскими сомнительна еще и потому, что сибирские еще легче подделать, чем керенки.
   Если все ссылки на психологию населения были гадательны, то фактические данные о затруднительности обмена и легкости подделки сибирских знаков казались неотразимыми. Все ждали, что скажет министр финансов.
   Согласно протоколу заседания, напечатанному в газете ("Правительственный вестник", No 122), министр Михайлов заявил: "Из Америки идут колоссальные установки для печатания денег, которые прибудут к 1-15 мая". Таким образом, министр гарантировал, что ко времени обмена в его распоряжении будет достаточное количество денежных знаков.
   Не отмечено в протоколе, но он сказал это: "Сибирские знаки подделывать труднее, так как на них имеются условные знаки". Министр финансов указал еще и на то, что командующие армиями высказались в пользу реформы.
   Повторяю: понять реформу можно только с учетом победной психологии апреля 1919 г. Но скепсис был даже у многих ее сторонников, и только приведенные заявления министра финансов погасили его.
   Весь состав Государственного Экономического Совещания, кроме воздержавшихся торговопромышленников, высказался в пользу реформы.
   Когда я в качестве председателя Совещания докладывал Верховному Правителю о всех приведенных в Совещании аргументах "за" и "против" реформы, он спросил меня: "А как вы думаете?" Я ответил, что стою за реформу, ввиду того что командующие армиями ее одобряют, а министр финансов утверждает, что подделка знаков стала столь же легкой, как и печатание этикеток, и что с середины мая можно будет выпускать на американках лучшие знаки и унифицировать денежное обращение.
   Реформа была осуществлена.
   Прошло немного времени, и со всех концов стали раздаваться вопли. На фронте жаловались на то, что солдат утратил "интерес" к победам, потому что захват керенок в качестве военной добычи перестал давать ему барыш. Внутри страны жаловались промышленники, потому что крестьяне перестали привозить товар на ярмарки, не зная, долговечны ли те деньги, которыми им будут платить. Жаловались держатели керенок, потому что в кассах не хватало сибирских для обмена на керенки, и лица, вносившие казенные платежи или сбережения керенками, чтобы сбыть их, получали обратно опять керенки. На Дальнем Востоке началось стремительное падение рубля. Что же касается американских установок, то они запаздывали.
   За реформу ответственны все: и оптимистические генералы, уверявшие в победе, и Правительство, и Экономическое Совещание. В пользу реформы высказывались и ученые, как, например, Маслов, и практики-кооператоры, и банкиры, но больше всех виноват министр финансов. Он больше, чем кто-либо, должен был взвесить последствия своего смелого шага.
   Всем министрам было извинительно незнание дальневосточных денежных отношений и веса предостережений генерала Хорвата, но министру финансов не могло быть извинительно игнорирование мнения Харбина и предостережений представителей торговопромышленников: Гаврилова и кн. Крапоткина.
   Реформа действительно оказалась гибельной, но всё же надо помнить, что гибельность ее окончательно определило только ухудшение военных дел. Легкомысленность реформы проистекала всё-таки прежде всего из легкомысленной, как оказалось, оценки военных шансов. Этого гражданская власть не могла знать.
   Закон о керенках перейдет в историю. Он будет учить будущие поколения, как надо быть осторожными в денежных делах вовремя революций и гражданских войн. У нас таких исторических примеров не было.
   Было бы несправедливым, кроме того, по отношению к министру финансов не отметить, что одновременно с реформой денежного обращения он стремился к упорядочению ввоза и вывоза. Почти одновременно при Министерстве финансов был учрежден Комитет по внешней торговле. Интересно, что за учреждение его при Министерстве финансов подано было восемь голосов, семь было подано за Министерство торговли. Раскол Совета министров проявлялся постоянно.

Без переодевания

   Министр юстиции Старынкевич остроумно заметил по поводу нового Комитета, что это второе Экономическое Совещание. Действительно, почти все члены последнего входили и в Комитет. Происходило это по двум причинам. Первая -- комическое соревнование общественных организаций из-за числа мест. Если предоставлено место частным банкам, сейчас же просит народный. Если предоставлено народному, частные просят два ввиду неправильного соотношения. Предоставлено место кооператорам -- они сейчас же просят, чтобы каждый вид кооперации был представлен; за кооператорами тянутся казаки: каждое войско желает иметь по одному представителю. Когда положение о Комитете слушалось в Экономическом Совещании, то представитель Оренбургского казачества генерал Анисимов заявил, что казачество больше интересуется представительством в Комитете внешней торговли, чем в Экономическом Совещании.
   Второй причиной внешнего тождества различных комитетов было то, что комитетов было больше, чем людей. Одни и те же заседали в различных комитетах под различными названиями. В одном месте они назывались Комитетом внешней торговли, в другом -- Экономическим Совещанием, в третьем -- блоком. Трудно создавать государство в некультурной и "безлюдной" окраине.

Учредительное Собрание

   Продвижение в Россию выдвинуло еще один вопрос общегосударственного значения. В программу Правительства входил созыв Учредительного, или, как его называли в то время, Национального, Собрания. Было своевременно определить, на каких началах оно будет созвано.
   Когда Сибирское Правительство передавало власть Директории, оно выговорило создание особой комиссии для разработки вопроса о представительном органе Сибири. Но председателя для этой комиссии не могли отыскать полгода, и в конце концов решено было создать одну комиссию по вопросу об Учредительном Собрании и об областных представительных учреждениях. За это высказывались и Тельберг, автор нового Положения, и я, автор старого. Часть Совета министров (сибиряки) стояли, однако, за учреждение двух комиссий. Опять большинством только одного голоса (восьми против семи) прошло предложение об одной, но и ту потом с трудом создали за отсутствием подходящих людей.
   Я высказывался за одну комиссию, преследуя при этом определенную цель. Мне хотелось создать из этой комиссии крупное общественное учреждение, в котором должны были сосредоточиться все вопросы будущего государственного устройства России. Насколько я мог заметить, эту мысль понял только один министр юстиции Старынкевич, который вскоре ушел в отставку и пожелал занять место председателя комиссии на предложенных мной основаниях.

Член Совета министров

   Заняв место председателя Государственного Экономического Совещания, я продолжал оставаться министром без портфеля. У меня не было никакой определенной компетенции. Это позволяло мне останавливаться на различных политических вопросах, вдумываться в определенные законопроекты, поступавшие на рассмотрение Совета министров, и этим объясняется, что я выступал со своими замечаниями или контрпредложениями почти по всем большим вопросам. Но мои мнения, если они не воспринимались Советом министров, не оставляли никакого следа, потому что я не имел доклада у Верховного Правителя.
   Управляющий делами Тельберг создал такой порядок у Верховного, что рядовой министр мог с трудом попадать к нему раз в неделю. Исключение составляли сам Тельберг и Сукин, которые бывали почти ежедневно. Вологодский, по-видимому, не ощущал никакой потребности в свиданиях с Верховным Правителем, он вошел в роль председательствующего в законодательном органе -- Совете министров, добросовестно ее исполнял и был убежден, что на этом закачивается его роль. Все общие политические вопросы и о всех работах Совета министров докладывал Верховному Правителю Тельберг.
   Три раза в неделю у адмирала собирался Совет Верховного в составе Вологодского, Тельберга, Сукина, Михайлова и Гаттенбергера. Обыкновенно в Совете присутствовал военный министр генерал Степанов и иногда генерал Лебедев, начальник штаба. В этом Совете сосредоточились окончательно все дела управления.
   Когда я заявил Тельбергу, что хотел бы иметь доклад как член Совета министров, он, едва ли спросив предварительно мнения Верховного, ответил мне, что это неудобно, но вставил для меня полчаса в неделю как для председателя Государственного Экономического Совещания. Во всяком случае, политическое значение моей должности, члена Совета министров без портфеля, было атрофировано.

Дела внутренние

   Между тем в Совете Верховного Правителя выпекались блины из недоброкачественной муки. Решения, которые приносились оттуда, поражали необдуманностью и неожиданностью.
   31 марта был подписан приказ о назначении генерал-губернаторов Розанова и Артемьева в губернии Енисейскую и Иркутскую, причем им предоставлялись права, перечисленные в отмененном Сибирским Правительством законе о военном положении. Если Совет министров сохранял еще власть управления на территории между Иркутском и Байкалом, то теперь он ее потерял совсем.
   В Совете же Верховного были утверждены условия соглашения с Семеновым, предложенные генералом Ивановым-Риновым. Но прошло десять дней, Калмыков и не думал ехать на фронт, Семенов укрепился, а И ванова решили убрать с Дальнего Востока по докладу Сукина и генерала Будберга, которые указали на отрицательное впечатление, произведенное на Дальнем Востоке эксцентричными приказами Иванова. Чтобы убрать Иванова, постановили упразднить и самую должность помощника верховного уполномоченного на Дальнем Востоке. Система законодательства для лиц, обнаруживающая слабость власти. Решение было, кроме того, недальновидно и бестактно, потому что оно было принято без ведома генерала Хорвата.
   Влияние военных кругов всё больше сказывалось. Министр внутренних дел Гаттенбергер боролся против этого возрастающего влияния, но сам он терял престиж ввиду неважных своих отношений как с военным министром, так и со ставкой и с самим адмиралом.

Генерал Степанов

   Стоявший во главе военного министерства генерал Степанов, человек с хорошим военным образованием, обнаруживал, однако, много бюрократизма. Военное министерство он раздул неимоверно, а вся постановка снабжения и формирования носила у него характер мертвой, бездушной системы. Стаж Степанова -- чисто кабинетный. Даже во время войны он был большей частью в штабах, но самоуверенности в нем было хоть отбавляй. Он считал себя компетентным во всех вопросах. Главным образом из-за Степанова, как военного министра, ушел министр внутренних дел Гаттенбергер. Впрочем, против Гатгенбергера очень настроены были правые круги, которые выдвигали кандидатом в министры В. Н. Пепеляева.

В. Н. Пепеляев

   Брат популярного генерала, В. Н. был сначала учителем истории в Бийске, потом членом Государственной Думы. Он подавал большие надежды, так как производил впечатление человека смелого и решительного. Этому много содействовали крупная его фигура и зычный голос, производивший впечатление большой силы и твердости. Во время войны В. Н. работал на фронте в питательном отряде, который сам же сформировал. В первые дни революции он был командирован в Кронштадт для восстановления военной и гражданской власти. Там он работал некоторое время совместно с известным в Сибири эсером Е. Е. Колосовым.
   В июле 1917 г. В. Н. уезжает на фронт, где встречается с генералом Корниловым и поступает добровольцем в батарею 8-й сибирской мортирной дивизии. В середине октября В. Н. был вызван в Петроград для участия в предпарламенте.
   С момента большевистского переворота до июля 1918г. Пепеляев работал в Петрограде и Москве в тайных противобольшевистских организациях; он был членом московского Национального центра. В августе 1918г. был командирован Национальным центром в Сибирь, куда и прибыл через большевистский фронт вместе с тремя офицерами.
   В. Н. участвовал в предварительном Челябинском Государственном Совещании, где занял непримиримую по отношению к "Комучу" позицию. От поездки на Уфимское Государственное Совещание отказался, не веря в прочность власти, создаваемой компромиссом с полубольшевиками.
   В. Н. -- один из наиболее видных участников переворота 18 ноября.
   После переворота он принял должность директора департамента милиции, а потом -- товарища министра внутренних дел. По-видимому, со стороны его побуждали к дальнейшему движению для более активного участия во власти.
   Незадолго до назначения управляющим Министерством внутренних дел Пепеляев совершил поездку по Сибири и по возвращении указал, что считает необходимым создать более близкие к населению органы власти (начальников участков), усилить надзор за самоуправлениями, восстановить дисциплинарные взыскания по отношению к волостным и сельским должностным лицам, ускорить судебную процедуру.
   В этой программе обращает на себя внимание преобладание полицейской точки зрения. Думалось, однако, что Пепеляев, как человек культурный, сумеет пробудить и общественную солидарность. Как раз в то время прошла избирательная кампания в городах; она показала, что абсентеизм (уклонение избирателей от участия в голосовании на выборах,-- Ред.) достигал 83%. Население ушло в область личных интересов, забыв об общественных. Активные политические группы левого лагеря легко могли захватить самоуправление в свои руки. На Министерство внутренних дел ложилась тем более трудная задача, что ему нужно было восстановить свое прежнее значение, покорив генералов. Пепеляеву было легче добиться этого, чем кому-либо другому. Он сам был человеком военным по духу, и военные круги приветствовали его назначение на пост министра внутренних дел.

Обновление кабинета

   Вслед за уходом Зефирова и Гатгенбергера последовали другие перемены.
   Так называемая "группа Михайлова" действовала в этом направлении еще с Пасхи. Вологодский уехал в отпуск, а заменивший его Краснов горячо убеждал адмирала в необходимости перемен в Совете. Соотношение восьми и семи голосов становилось невыносимым. В мае ожидался переезд в Омск Министерства народного просвещения во главе с Сапожниковым. Этот непартийный и подпадавший под влияние министр внес бы еще большую пестроту в голосование. Старынкевичу вменялась в вину его бездеятельность в дни декабрьского бунта; он, кроме того, утомил всех длинными речами и постоянной пикировкой с Михайловым. Степанова считали негодным военным министром. Велась большая агитация против управлявшего Министерством торговли Щукина, которого обвиняли в отсутствии активности. Так, поиски политической солидарности, сливаясь с личными симпатиями и антипатиями, привели в конце концов к уходу Старынкевича, Сапожникова и Щукина. Во избежание приглашения новых лиц место Старынкевича занял Тельберг, Сапожникова заменил его товарищ Преображенский, который фактически и раньше участвовал в Совете как представитель министерства, пока оно находилось в Томске, и, наконец, Министерство торговли временно поручено было Михайлову, которого должен был заменить приглашенный из Парижа Третьяков.
   Таким образом, Михайлов оказался министром в квадрате, так же как и Тельберг, который, приняв портфель министра юстиции, сохранил, однако, и место управляющего. Это было сделано вопреки решению Совета министров, одобрившего проект указа о назначении управляющим делами одного из помощников Тельберга.
   Получилось не столько обновление, сколько сокращение состава Совета.

Опять о премьере

   Когда в марте высказывалось большое недовольство бездеятельностью Совета министров, вопрос о премьере был поставлен в первую очередь. Или Вологодский уходит, или у него будет помощник, который поможет ему сделать Правительство активным. Но первая попытка назначить помощника Вологодскому не удалась, а работа наладилась, и он остался.
   Теперь он сам поднял вопрос о своем уходе. Но кто же будет решать этот вопрос? Неужели сам Совет министров? Это был бы такой печальный прецедент, такой источник происков и интриг, что смена председателя принесла бы больше вреда, чем пользы. Нужно было раз навсегда покончить с этой системой, и Вологодский опять остался.
   6 мая нараставший правительственный кризис, хотя и не без шероховатостей, был наконец разрешен. Нарыв прорвался. Работа пошла усиленным темпом.
   Совет министров в новом составе стал работать дружнее. Голосование стало единодушное, законы стали проходить быстрее, а главное, исчезло томительное взаимное недоверие, которое, несмотря на то что весь апрель был посвящен ряду ответственнейших актов (земельные законы, Учредительное Собрание, реформа Экономического Совещания), постоянно сквозило раньше даже в самые торжественные моменты большой работы.

Новый кабинет

   Совет министров, как я уже указывал, скорее сократился, чем обновился. Новыми были Пепеляев, Неклютин, Преображенский.
   Первого уже знали как товарища министра внутренних дел.
   К. Н. Неклютин, в котором сначала опасались увидеть чисто буржуазного идеолога, представителя крупной промышленности (он был в Самаре директором-распорядителем и совладельцем одного из крупнейших мукомольных предприятий и председателем биржевого комитета), оказался скромным молодым человеком (32 лет), беспристрастным и деловым, в котором как-то вовсе не чувствовалось, что он был в Самаре фактическим и признанным руководителем торгово-промышленного класса.
   П. И. Преображенский был фактически членом Совета министров с января 1919 г. Он состоял товарищем министра народного просвещения в Петрограде, при Мануйлове, как специалист по профессиональному образованию. Он известный геолог, много работавший в Сибири, уже пожилой человек в сравнении со своими коллегами по Совету министров (ему было 45 лет). В Совете министров он был в левом крыле, как народный социалист. Но деление на левых и правых вообще в работе не чувствовалось, политические разногласия проявились только в вопросе земельном и при обсуждении проекта учреждения комиссий об Учредительном Собрании, да и тогда причиной разногласий было скорее отсутствие руководящей руки, чем расхождение по существу.
   Ничто, таким образом, не мешало спокойной работе, и действительно ближайшие месяцы: май, июнь, июль -- проходили безмятежно, без внутренних трений и каких-либо личных конфликтов.

Лебедев-- военный министр

   Военный министр Степанов ушел позже других. Михайлов и Сукин напрягали все усилия для того, чтобы вытеснить этого генерала, который благодаря прежней совместной работе с адмиралом на Дальнем Востоке пользовался влиянием на него, бывал часто запросто в доме Верховного и, вероятно, кое-когда вредил другим. Ставка действовала тоже против Степанова.
   Вопрос разрешился совершенно неожиданно. Лебедев, которого считали виновником многих зол, был внезапно назначен военным министром с оставлением в должности начальника штаба. Совету министров дело было представлено так, как будто поглощение военного министерства ставкой является настоятельно необходимым в интересах улучшения постановки формирований и снабжения, и в то же время политически целесообразным ввиду включения в состав Совета начальника штаба -- лица, которое раньше действовало совершенно самостоятельно и несогласованно.
   Лебедев, однако, и после нового назначения не появлялся в Совете министров. Вместо него стал ходить генерал барон Будберг, который оказался солидным и знающим человеком.
   В отношении Совета министров можно было как будто сказать: "Все обстоит благополучно".

Законность и порядок

   Петров, Пепеляев и я условились, что никаких личных вопросов мы подымать больше не будем. "Группа" время от времени встречалась, но ее беседы опять, как и раньше, зимой, стали чисто деловыми. Пепеляев говорил на этих беседах о своих планах слияния власти с общественностью, Тельберг -- о "законности и порядке".
   Мы ожидали от обоих смелых и ответственных шагов. Речь Тельберга, произнесенная им 15 мая, при приеме чинов судебного ведомства, внушила большие надежды и обществу.
   "Законность, охраняемая судами, -- сказал он, -- оборотная сторона таких понятий, как собственность, имущество, свобода личности.
   Законности нет в советской России, как нет там ни собственности, ни имущественных прав, ни свободы личности. Этот дух отрицания закона сквозь карантинную черту фронта просачивается иногда и к нам, как опасная психическая зараза, и у нас появляется кое-где как в органах власти, так и у обывателей дух неуважительного отношения к закону. Победить большевизм на фронте -- задача нашей чудесной, здоровой и мужественной армии. Победить дух большевизма в тылу -- ответственная задача судебных деятелей. Только обе эти победы вместе дадут нам возможность спасти и возродить государство".
   Совершенно правильно указал дальше Тельберг и метод поддержания законности -- "неуклонность".
   "Неуклонность -- это есть такой принцип или такое стремление, чтобы каждое преступное деяние обязательно доходило бы до судебного разбирательства, обязательно кончалось судебным приговором, чтобы каждый приговор обязательно приводился в исполнение, чтобы, таким образом, каждое преступление влекло за собою установленное наказание. Если нам удастся планомерно и настойчиво осуществить это начало неуклонности, то нам почти не понадобятся ни полевые суды, ни смертные казни".
   Дальше министр юстиции высказал свою мечту: "вывести суд из городов на деревенский простор". "Я предвижу, -- сказал он, -- воскрешение почти библейских картин, когда окружный суд будет открывать свои заседания под вековым кедром сибирской тайги, комплектуя тут же состав 12-ти присяжных, воспроизводя здесь всю постепенность судебного заседания, тут же произнося приговор и передавая виновного в руки исполнительной власти".
   Неуклонность и быстрота судопроизводства, так идиллически изображенные министром, -- это было как раз то, что нужно. И если мы и не верили в осуществление этих начал под вековым кедром, то ожидали все-таки разработки конкретных мер для устранения вопиющей медлительности уголовного суда.

Общественная поддержка

   Май 1919 г. был месяцем великих надежд: Юденич начал наступление на Петроград; на юге России обрисовывалось мощное наступление Деникина; в Сибири приближалась годовщина освобождения от большевиков.
   По-прежнему получались приветствия, пожелания, приговоры, но, к сожалению, этим поддержка почти исчерпывалась. Общество не работало на фронт и для власти, оно жило своею жизнью и помогало только словами.
   В Иркутске образовался блок наподобие омского. Он объединил партию народной свободы, народных социалистов, группу "Единство", потанинский союз областников-автономистов и торговопромышленников.
   На имя Вологодского от нового блока прислано было приветствие, в котором выражалось убеждение, что "Временное Российское Правительство, возглавляемое Верховным Правителем адмиралом Колчаком, вправе рассчитывать на поддержку политических и общественных организаций страны", и давалось обещание "облегчить Правительству достижение намеченной им цели", в ожидании, что Правительство будет опираться на демократически-прогрессивные элементы и созовет представительный законодательный орган.
   Как раз в это время ожидалось открытие Государственного Экономического Совещания в новом пополненном составе. На него смотрели как на переходный шаг.

Приветствия союзников

   В конце апреля адмиралу Колчаку были переданы через генералов Жанена и Нокса приветствия Клемансо и британского военного министра.
   "Я не сомневаюсь, -- телеграфировал Клемансо, -- что сибирская армия под руководством своих выдающихся вождей, поддерживаемая качествами храбрости и выносливости, которые она недавно доказала, осуществит ту цель освобождения России, которую Вы себе поставили".
   Вслед за этим приветствием получена была декларация французского правительства, переданная Пишоном.
   "Считаю своим долгом от себя и от имени всего французского народа принести поздравления Франции и высказать Вам чувства ее восхищения перед доблестью Ваших войск, которые в чрезвычайно тяжелых условиях нанесли поражение большевикам -- врагам человечества.
   Глубоко веря в будущее России, единой и свободной, мы будем продолжать оказывать Вам материальную и моральную поддержку, достойную того дела, на защиту которого Вы встали.
   Франция, сохранившая полное доверие к русскому народу и будучи убеждена, что из Сибири придет возрождение, не сомневается, что вся Россия в целом вернется в ряды союзников, как только она сможет свободно выразить свою волю и окончательно изгнать захватившие власть элементы беспорядка и анархии, враждебные всякому организованному обществу".
   Международная обстановка становилась всё более благоприятной Омскому Правительству.
   Югославия, эта самая преданная России страна, положила начало официальному признанию Правительства адмирала, уведомив, что она считает назначенного в Белград посланника Штрандтмана полномочным представителем Российского Правительства.
   С нетерпением ожидали в Омске: что же скажет Америка?

Америка на Дальнем Востоке

   На Дальнем Востоке американские экспедиционные войска вели себя так, что во всех противобольшевистских кругах укрепилась мысль, что Соединенные Штаты желают не победы, а поражения антибольшевистского правительства.
   Вот некоторые факты.
   Американское командование на Сучанских каменноугольных копях (близ гор. Владивостока), не поставив в известность администрацию предприятия, разрешило рабочим копей созвать общее собрание для обсуждения вопроса о беженцах из окрестных деревень. Собрание было созвано 24 апреля обычным для большевистских митингов способом -- путем вывешивания красного флага на здании Народного Дома. Происходило оно в присутствии представителя американского командования, офицера американской армии, который гарантировал ораторам неприкосновенность и неограниченную свободу слова.
   Как явствует из протокола собрания, участники митинга, заслушав бунтовщическую декларацию "партизанских отрядов" (большевиков) и сообщения лиц, находящихся в районе действий отрядов российских правительственных войск, постановили: "Обратиться к американскому командованию с предложением немедленно ликвидировать разбойничьи шайки колчаковцев, в противном случае мы все, как один человек, бросим работы и перейдем на помощь своим братьям-крестьянам".
   На втором аналогичном собрании 25 апреля была избрана делегация для посылки во Владивосток с целью доклада о постановлениях собраний американскому командованию, причем капитан Февс,.испросив разрешение своего полковника, любезно согласился поехать во Владивосток совместно с делегацией.
   В то время как японцы вели энергичную борьбу с большевиками на Дальнем Востоке и несли жертвы людьми, американцы не только отказывали им в помощи, но еще и выражали сочувствие инсургентам, как бы поощряя их на новые выступления.
   Появившись в Верхнеудинске для охраны дороги, американцы заявили, что против народных восстаний они никаких мер принимать не могут.
   Нельзя было объяснять все эти действия антияпонским настроением Америки. Было видно, что в Соединенных Штатах не отдавали себе отчета в том, что такое большевики, и что американский генерал Гревс действует по определенным инструкциям.
   Начиная с февраля Омск делал все, что было в его силах, чтобы доставить в Вашингтон документы и фактические данные о большевистских зверствах и природе советской власти.
   Усилия эти не пропали даром. В начале мая получены были указания из Америки, что общественное мнение ее начинает явно склоняться в сторону Омского Правительства. Многие органы высказываются за признание адмирала Колчака. Бывший президент Тафт напечатал статью, в которой предостерегает от каких бы то ни было сношений с русскими большевиками -- "врагами всего человечества и мировой демократии".
   Наконец-то!

Сообщение пяти держав

   3 июня Верховному Правителю вручено было сообщение, подписанное президентом Вильсоном, Клемансо, Ллойд Джорджем, Орландо и японским делегатом маркизом Сайондзи.
   Категорически удостоверяя общее решение о невозможности установления каких-либо отношений с советской властью, представители великих держав выразили желание получить осведомление по ряду вопросов. Если "те, с которыми они готовы вступить в общение, придерживаются одинаковых с ними взглядов", то они "готовы оказать поддержку Правительству адмирала Колчака и объединявшимся вокруг него, а также помогать ему снабжением и продовольствием с тем, чтобы оно утвердилось в качестве Всероссийского".
   Без промедления был послан ответ. Политические задачи власти были совершенно ясны адмиралу и его правительству. Омск приступал к творческой работе возрождения хозяйственной жизни страны. Власть обновилась и оживилась. Фронт оставался устойчивым. На севере энергичным ударом был занят город Глазов.
   Адмирал Колчак поднялся на высоту, и перед его глазами уже белели стены Кремля и сияли купола московских церквей.

Глава XVII.
На Урале

   Апрельский план большой министерской поездки по Сибири не удался. Сначала помешали политические вопросы, требовавшие присутствия в Омске всех ответственных лиц, потом задерживали вопросы преобразования кабинета, а потом тина законодательной работы, засосавшая весь омский механизм, не дававшая выбраться на свободу больше, чем на неделю.
   В мае Верховный Правитель предложил мне поехать с ним на Урал, на фабрично-заводской съезд. Как Председатель Экономического Совещания, я не мог не интересоваться состоянием промышленности Урала, а как член Совета министров я обрадовался случаю увидеть собственными глазами, что делается на местах, вблизи фронта. Мне предстояло ехать в царство нераздельного властвования военных.

Письмо одного начальника края

   Для управления Уралом была учреждена должность начальника края, на которую был назначен инженер Постников. Он действовал как генерал-губернатор, но был подчинен командующему армией. В начале апреля Постников ушел в отставку, а о мотивах отставки сообщил особым письмом, которое было зачитано в Совете министров, как обвинительный акт против местного и центрального управления. Много было в этом письме жестокой правды, и оно не осталось безрезультатным.
   Письмо настолько интересно, что я сам много раз перечитываю его без скуки.
   "Запрос о мотивах моей отставки, -- говорится в письме, -- могу понимать двояко: формально и для простоты -- вследствие переутомления. По существу же, главные основания следующие:
   Диктатура военной власти
   С восстановлением ст. 91 Устава о полевом Управлении войск, военные власти, от самых старших до самых младших, распоряжаются в гражданских делах, минуя гражданскую непосредственную власть.
    Незакономерность действий, расправа без суда, порка даже женщин, смерть арестованных "при побеге",
    аресты по доносам, предание гражданских дел военным властям, преследование по кляузам и проискам, когда это проявляется на гражданском населении -- начальник края может только быть свидетелем происходящего. Мне неизвестно еще ни одного случая привлечения к ответственности военного, виновного в перечисленном, а гражданских лиц сажают в тюрьму по одному наговору.
   Уполномоченный по охране действует независимо от начальника края. То же и военный контроль.
   Военные, не знающие ни Урала, ни промышленности, разбирают сложные промышленные вопросы, критикуя специалистов. Транспорт исключительно в руках военных, ни во что не считающих надобности населения. Все, что пишу в этом сообщении, обосновано на фактах.
   Продовольствия на Среднем и Северном Урале нет, потому что железные дороги его не перевозят. Всё использовано под эшелоны. Даже у интендантства на днях было 15 вагонов при суточном расходе в 11. Между тем в 250 верстах, в Шадринске, лежит готового хлеба 400 вагонов. Вообще, хлеб есть, но обещания командарма выделить часть состава для перевозок, данные еще в ноябре, потом подтвержденные, не выполняются.
   То, что начальник военных сообщений обещает сегодня, завтра же не выполняется. Есть населению нечего, и приходится покупать хлеб, привезенный гужом за 300 верст или от спекулянтов. Рабочие говорят: "Прибавок для удовлетворения спекулянтов или хлеба". Все попытки добиться распоряжения в первую очередь перевезти продовольствие для интендантства, семенной материал, хлеб для населения -- игнорируются. Население доводится до отчаяния, а с голодными рабочими наладить и даже удержать промышленности не могу.
   Министерство торговли и промышленности.
   Мы не знаем деятельности Министерства торговли и промышленности в Омске, но для нас оно не существует. Ни одно обращение к нему не получает ответа. В виде исключения подписали обязательное постановление по золотопромышленности, но и оно лежит неоглашенным, потому что министерство не отвечает, будет оно распубликовано в "Правительственном Вестнике" или нет. Представления лиц на утверждение в старших должностях остаются без движения по 3 месяца. К денационализации, даже к подготовительным расчетам, еще не приступлено. Министерством труда проведен закон о больничных кассах, неприменимый в жизни -- очевидно, потому, что Министерство торговли и промышленности на него не реагировало. Отживший закон о продаже железа не переработан и т. д.
   Общие вопросы министерство не решает; а висеть без конца в воздухе они не могут. При таких условиях тоже нельзя руководить промышленностью.
   По рабочему вопросу каждое ведомство действует по-своему, почему трения идут всё время. Например, в Перми железная дорога, морское ведомство и пушечный завод -- все платят разно и на различных условиях.
   Штаты по инспекции труда не утверждены 3 месяца, и при таких условиях идти в инспекцию никто из основательных лиц не желает.
   Земельный вопрос остается в рамках газетных сообщений, и определенных ответов населению давать нет возможности.
   На голодном Урале недостаток рабочих, и пока хлеб не придет, они не прибудут. Поэтому рабочих на более трудных работах вовсе нет, и в результате рубка дров почти прекратилась. Урал выплавляет в месяц 1 миллион вместо 4 миллионов 1916 года и то сжигает старые дрова. Дальше будет еще хуже, когда кончатся запасы. Господа военные не понимают, что значит ни во что не считать тыл.
    ...
   Земские учреждения действуют с освобождения, расходы на них идут, а притока средств нет. Налоги за 1918 и 1919 годы еще не утверждены. Главные плательщики, округа и заводы, без средств. Земство докладывало Верховному Правителю о критическом положении.
   Ходатайство о ссуде в Омск представлено, но еще не решено. В опоздании обращения за ссудой виновато само земство, но учреждения его, школы, больницы в том не повинны, и деньги давно нужны, и в больших суммах. Необходима помощь Правительства. Большевики давали керенки во все стороны, а новая власть не дает, и нужда на местах острая, вызывающая ропот. Учитывая политическую обстановку, необходимо дать сюда денег авансом, разбираясь в деталях позже. Теперь же много не исправить и деньгами.
   В губернии тиф, особенно в Ирбите. Там ужасы в лагерях красноармейцев: умерло за неделю 178 из 1600. Здоровые питаются по 90 коп. в сутки, немытые, на голом полу. По-видимому, все они обречены на вымирание, а зараза на весь город. В Екатеринбурге 730 больных. Помощь по всей губернии нужна очень широкая и без особых формальностей, выполнение которых не всем разогнанным управам по силам. Нужно дать Ирбиту сразу тысяч 200--300, Екатеринбургу -- 500--700, а то, что отпущено, достаточно на несколько дней, идет на пропитание и совершенно недостаточно на организацию постановки рационального лечения.
   Никто спокойно не работает: все опасаются преследования. Торговцы, не спекулянты, опасаются вести дела, потому что в этой атмосфере и их замешают в спекуляцию. Несмотря на запугивание, спекулянтов военные не поймали, а других от торговли отодвинули. Населению от этого еще хуже.
   Мной неоднократно докладывалось, что медленность решения вопросов по всем ведомствам в Омске, а главное, нерешение их по Министерству торговли и промышленности требует, в виде особой временной меры, предоставления широких прав местной администрации. Это не дается, а скорость в Омске не увеличивается.
   Изложил только главное, и то оказалось слишком длинным.
   Руководить краем голодным, удерживаемым в скрытом спокойствии штыками -- не могу. Не могу удержать промышленность в таких условиях здесь при бездействии Министерства торговли и промышленности в Омске. Не могу бороться с военной диктатурой. Не могу изменить порядок хода дел в Омске: для того не призван и не компетентен".
   Постников ушел. Его письмо было лучше, чем он сам. И его обвинения остались в памяти министров. Письмо получено было в середине апреля, а я ехал в Екатеринбург в начале мая, и уже многое было исправлено. Съезд должен был помочь в этом.

Первые впечатления

   Поезд шел до Екатеринбурга 18 часов. По всей линии наблюдался удивительный порядок. Пассажирские поезда ходили по расписанию, со старорежимной точностью. На станциях принимались санитарные меры: пути были посыпаны известью. Сторожа, как и раньше, по приходу поезда становились сзади него и стояли с флагом в руке до тех пор, пока поезд не скрывался из виду. Никто не знал, для чего это делается, но обычаи старины хранятся свято.
   В Тюмени был произведен осмотр мастерских, говорили с рабочими.
   Мастерские допотопные, совершенно не соответствующие потребностям движения, -- живой свидетель того, как отстало оборудование Сибирской железной дороги от потребностей нового времени и новых непредвиденных задач. Выясняется, что многое могло бы быть исправлено при условии большей свободы путейского ведомства в расходовании средств. Старые формы контроля, предоставляющие контролеру право "вето" во всех расходах, связывают начальников дорог по рукам и ногам.
   Условия работы тяжелы, но не летом, а зимой, когда приходится работать в помещении, где с одной стороны дышит леденящий сорокаградусный мороз, потому что одна сторона здания открыта, а с другой -- жар раскаленных печей и пламя огня.
   Но рабочие жалуются не на это, а на условия снабжения. Всё стоит дорого, всё трудно достать, а железнодорожный кооператив бездействует.
   -- Нам нужно служить, а мы должны думать о том, как достать мясо, мануфактуру и керосин.
   -- Почему же кооператив не закупает всего этого?
   -- Никто не умеет взяться, да и не любят заниматься хозяйственными делами.
   Вот оно! На политику мы готовы убить месяцы, а на организацию хозяйственных заготовок у нас нет ни времени, ни умения.
   Перед съездом
   Но вот мы в Екатеринбурге, накануне открытия большого съезда. Никто не отдавал себе отчета, зачем созван этот съезд, как его провести.
   Инициатива исходила от адмирала.
   Его желание понято было, как приказ. По всем заводам было разослано приказание избрать делегатов на съезд и делегатам прибыть к 10 мая в Екатеринбург. Управляющие заводами приказ читали, подписывали обязательство исполнить и стекались к указанному сроку в столицу Урала. Ехали и владельцы пивоваренных заводов, и канатного производства, и стекла, и бумаги, ехали и кустари от овчины и кожи. Словом, ехал всякий народ, не зная, зачем зовет начальство. А нужно-то было только одних металлургов.
   Адмирал пожелал созвать съезд, потому что слышал о неправильности распределения заказов, о нуждах заводов, которые несвоевременно удовлетворяются, и он хотел узнать от самих владельцев и управителей, как лучше организовать управление.
   С другой стороны, промышленники ехали в надежде обеспечить себе выгодные цены и рабочие руки.
   Утром, в день открытия съезда, адмирал пригласил меня к себе, и мы составили с ним план его речи.
   Боевыми вопросами были: приравнение железнодорожных заказов к военным, что было очень важно ввиду хозяйничанья на заводах военных представителей, милитаризация труда и расценки. Без всяких колебаний адмирал отклонил мысль о прикреплении рабочих к заводам, о чем многие в то время серьезно поговаривали.
   Беседуя с адмиралом, я заметил, что он чем-то озабочен. Передо мной он принимал военных. Во время завтрака я был чуть ли не единственным гражданским лицом в большом вагоне-столовой. Разговоры шли об изменниках-офицерах, которые служат красной армии. Я пробовал защищать их, сопоставляя с чиновниками, которые тоже служат, но моя защита не имела успеха -- адмирал сказал: "Офицер должен уметь умирать". Говорили много об особенностях войны с большевиками.
   Рядом со мной сидел генерал небольшого роста, очень напыщенный. Я не думал тогда, что он окажется на таких крупных ролях, какие выпали на его долю. Это был Сахаров, впоследствии неудачный Главнокомандующий.

Съезд

   Огромный зал был переполнен. Одних участников съезда присутствовало до 600 человек.
   Адмирал сначала прочел заготовленную речь, потом сказал несколько слов от себя, и вышло это у него очень хорошо. Обеспечение рабочего продовольствием и предметами первой необходимости, установление для него надлежащих норм оплаты труда, извлечение из армии незаменимых квалифицированных рабочих с сохранением их военнослужащими, сказал адмирал, сделают больше, чем милитаризация заводов или военное их управление.
   Съезд встретил и проводил Верховного Правителя очень тепло. Председательствование перешло ко мне.
   Вопреки ожиданию работы съезда прошли быстро, гладко и с пользой.
   Было образовано 10 секций: горнозаводская, кожевенная, овчинно-шубная и валяной обуви, мукомольная, лесопромышленная, золото и платино-промышленная, химическая и мыловаренная, кустарная и мелкофабричная, сельскохозяйственная и текстильная.
   В секциях выяснилось, что все отрасли промышленности испытали тяжелое потрясение. Большевистские разрушения, сделанные в 1918 г., через год стали сказываться сильнее, потому что все заводы были раньше обеспечены большими запасами руды и топлива.
   От Правительства требовалось очень многое, но, как выяснилось тут же при совместном обсуждении некоторых вопросов с представителями Правительства, многое могло быть удовлетворено немедленно. Тут же было решено отпустить заводам часть заготовленного казной хлеба, предоставив в их распоряжение некоторые транспортные средства, отпустить квалифицированных рабочих. Децентрализация власти, разрешение на местах совместно с заинтересованными людьми текущих хозяйственных вопросов, уничтожение мертвящего бюрократизма центральных учреждений -- вот что оказалось наиболее необходимым, и я дал слово, что добьюсь этого в Омске.
   Несмотря на несомненные противоречия представленных на съезде интересов, противоречия, которые не могли не проявиться в резолюциях секций, что и отметил уральский деятель Л. А. Кроль, мне удалось устранить острые столкновения примиряющей резолюцией, и я закрыл съезд речью, которой, как мне передавали потом, удовлетворил ожидания большинства, подчеркнув взаимные обязанности в отношении к населению и государству.
   "Я буду счастлив, -- сказал я, -- охарактеризовать Верховному Правителю государственное настроение, которое здесь сказалось. Позволю себе охарактеризовать это настроение в форме шаблонной: "К старому возврата нет". Но в эту шаблонную форму я буду вкладывать нешаблонное содержание. Я считаю, что нет возврата не только к старому в смысле дореволюционному, но и к революционному старому.
   В дореволюционный период очень многие несли тяжелые обязанности и не имели прав, и были немногие, которые были облечены большими правами, но не всегда сознавали свои обязанности. Революционный период не всё изменил к лучшему. Он изменил социальную психологию в сторону стремления к освобождению от обязанностей и требованию одних только прав. Если нет возврата к старому дореволюционному, пусть не будет возврата и к этому старому революционному. Мы входим в новую фазу, когда все должны иметь права, но все должны иметь и обязанности.
   Какие же обязанности лежат на промышленном классе?
   Первая его обязанность -- напрячь все силы к тому, чтобы промышленность производила прежде всего то, что нужно для Российского государства, а не то, что выгодно. И в этом интерес не только государства, но и самой промышленности, так как государственные интересы есть интересы каждого класса в отдельности. Не может быть богатства в государстве, где финансовое положение в состоянии крушения. Финансы же государства не могут улучшиться, пока не будет увеличена производительность. Не может быть спокойного благополучия промышленного класса, пока идет гражданская война и постоянно угрожает опасность уничтожения самих предприятий. Поэтому долг и интересы промышленников -- помочь Правительству возродить экономическую жизнь страны, помочь государству окрепнуть.
   Вторая обязанность промышленников -- ограничить свои требования. Мы видели, что все отрасли промышленности нуждаются в одном и том же. Всех удовлетворить нельзя. И нужно напрячь силы, чтобы огра огодского следующее письмо:
   
   "Я очень извиняюсь перед Вами, но теперь по некоторым обстоятельствам я взять Вас в свою экспедицию на Дальний Восток не могу. На Ваше место я беру старшего юрисконсульта Министерства юстиции Вяч. Ник. Новикова.
   Смею Вас уверить, что моё доверие к Вам осталось неизменным".
   
   Очевидно, после победы над Гришиным началось наступление на меня. У Вологодского жили в это время Шатилов и Головачев, и поговорить с ним с глазу на глаз было трудно.
   Как всегда, выяснить "некоторые обстоятельства" помог Шатилов. Я случайно попал в кабинет Вологодского в тот момент, когда Шатилов убеждал премьера в невозможности моей поездки на Дальний Восток.
   -- Вы преступник! -- сказал, обращаясь ко мне, Шатилов. -- Вы вместе с Гришиным-Алмазовым подготовляли ночью план невыполнения законных распоряжений власти.
   -- Вы плохой юрист! -- ответил я Шатилову. -- О своей поездке ночью к Гришину я рассказывал председателю, письмо Гришина вы читали и должны знать, что в нём ничего преступного нет, тем менее, значит, оснований вменять что-либо "соучастнику" -- если угодно меня таковым считать -- в составлении письма.
   После этого я просил Вологодского переговорить со мной с глазу на глаз. Наша беседа была задушевной и искренней.
   Я указал ему, что, не будучи социалистом, я по своему мировоззрению стою, во всяком случае, в кругу наиболее передовых течений, что у меня нет абсолютно никаких ни партийных, ни личностных интересов, и я стремлюсь только к тому, чтобы помочь Сибирскому Правительству обеспечить своё существование от напоров слева и справа, так как позицию умеренного демократического центра считаю наиболее соответствующей моменту и степени культуры страны.
   Я указал ему и на то, что постоянные интриги, раздоры и мелочность политической борьбы меня раздражают и что я намерен при первой возможности оставить пост управляющего делами, но сейчас, когда на Востоке ему, Вологодскому, предстоит распутать чрезвычайно сложный клубок отношений, я хотел поехать с ним исключительно для того, чтобы помочь ему выйти из трудного положения, как я старался это делать всё время, нисколько не выдвигая себя, а заботясь исключительно о престиже Председателя Совета министров. Я предоставил Вологодскому решать, нужен ли я ему, указав, что я не буду пользоваться ни формальным правом управляющего делами, ни ссылкой на решения Административного Совета, ни желанием противодействовать интригам эсеров, а исключительно решением самого Вологодского.
   -- Поезжайте! -- сказал он.

Делегация в Уфу

   Политических фигур в Административном Совете было так немного, что разрешить вопрос о том, кто же поедет в Уфу, было довольно трудно.
   Гришин-Алмазов был для этого наиболее подходящим кандидатом, но его уже не было в составе Совета. После долгих колебаний выбор пал на члена Правительства Серебренникова и члена Административного Совета профессора Сапожникова, в помощь к которым были командированы генерал Катанаев, как представитель казачества, генерал Бобрик от военного ведомства и Яшнов, уполномоченный при Самарском Комитете.
   Инструкции делегатам были даны несколько позднее.
   Открыто даны были такие инструкции:
   
   "1) Уфимское Совещание может стать источником образования всероссийской власти. 2) Делегация Временного Сибирского Правительства должна сделать всё возможное, чтобы на Уфимском Совещании была создана всероссийская власть. 3) Необходимыми условиями создания всероссийской власти должны быть следующие основания её организации: а) всероссийская власть должна быть организована по типу директории, в составе не более 5 лиц; б) политическая ответственность всероссийской власти возможна только перед будущим полномочным органом правильного волеизъявления народа, и до создания такового органа всероссийская власть является несменяемой; в) организуемая власть должна быть твёрдой, крепкой, сильной, с единой волей, направленной прежде всего на воссоздание Великой России и возобновление в единении с союзниками войны с Австро-Германской коалицией. 4) Всероссийская власть должна немедленно взять в свои руки дело создания единой всероссийской армии, единое руководство иностранной политикой, единое управление путями сообщения, почтой и телеграфом, финансами в общегосударственном масштабе, оставляя высшее руководство прочими отраслями государственной и хозяйственной жизни в пределах Сибири за соответственными органами Сибирского территориального автономного Правительства".
   
   О секретных инструкциях я скажу позднее.

Глава.
VIII Уфимское совещание

   В то время как поезд Вологодского отправлялся на Восток, происходило открытие долгожданного Государственного Совещания.
   8 сентября около 6 часов вечера в присутствии около ста делегатов председатель Авксентьев произнёс следующую речь:
   
   "Граждане, члены Совещания, объявляю Государственное Совещание открытым. Мы не все в сборе -- представитель Сибирского Правительства мне сообщил о запоздании на день-два, но просил не откладывать открытия. Душой члены Сибирского Правительства здесь, переживают те же чувства, чаяния, как и все. Мы сошлись здесь с единой целью собрать из разрозненных обломков Великую единую могучую Россию, свободную не только извне. Во имя этого мы должны найти здесь общий язык, дать клятву не уехать раньше создания единой государственности при едином правительстве".
   
   Дальше Авксентьев указал на готовность союзников оказать помощь России и выразил тёплое чувство благодарности чехословакам.
   После этого последовали приветствия Совещанию, из которых наибольшего внимания заслуживает выступление председателя Комитета Учредительного Собрания Вольского. "Для нас, членов Комитета Учредительного Собрания , -- сказал он, -- ясно одно: есть только один путь, которым государство может превратить народ в государственную силу, -- это путь народовластия; других путей нет, иначе будет не Российская государственность, а Российское рабство, ибо Российского фронта, о котором мечтают патриоты, не будет, будет фронт одной части, большей, против другой, меньшей, части России" .
   В каком же виде должно было установиться народовластие на время борьбы за освобождение большей части России, кто и как должен был выражать волю народа? Этот основной вопрос подлежал разрешению в Уфе, и прибывшие туда делегаты принесли с собой столько мнений, сколько было представлено организаций и групп.
   Две силы преобладали на Совещании. Одна, действовавшая в пользу Комитета членов Учредительного Собрания, подавляла на Совещании численностью, другая, делегация Сибирского Правительства, представленная небольшим числом делегатов, подавляла своим реальным значением.

Совет старейшин

   Пёстрый состав Совещания отразился на составе его совета старейшин. В него вошли президиум Совещания и представители: Архангельский -- от Ком. Учр. Собр., Минор -- от Съезда членов Учредительного Собрания; Зензинов -- от центрального комитета эсеров; Фомин -- от центрального комитета партии "Единство"; Кибрик -- от центрального комитета социал-демократов; Кроль -- от центрального комитета партии народной свободы; Ахтямов -- от съезда городов и земств Сибири, Урала, Поволжья; Чембулов -- от центрального комитета энесов (нар. социалистов. -- Ред. ), Болдырев -- от Союза Возрождения; Маслов -- временно от Сибирского Правительства; Михеев -- от Уральского; Дутов -- от Оренбургского войскового правительства; Шуваев -- от Енисейского; Шендриков -- от семиреченского казачества; Терегулов -- от тюрко-татарского правления; Чокаев -- от туркестанского правительства; Войтов -- от областного правительства Северного Урала; Адгамов -- от башкирского правительства; Пежемский -- от иркутского казачества; Досмухамедов -- от Алаш-Орды.

Декларации правительств и партий

   От имени Комитета членов Учредительного Собрания Вольский подробно изложил, почему изуродованное событиями Российское Учредительное Собрание всё-таки существует и обладает верховной властью.
   Доводы его были заранее известны: как бы ни был ограничен по составу первоначальный съезд членов Учредительного Собрания, всё же он имеет законодательные полномочия.
   Безответственная власть существовать не может, поэтому Российское Правительство должно быть ответственным сначала перед съездом, потом перед Учредительным Собранием.
   Ту же мысль развивала зачитанная Зензиновым декларация партии социалистов-революционеров . Партия не стремится к партийной диктатуре и не желает захватывать политического управления страной. Но тем не менее, признавая недостатки существующего Учредительного Собрания, полагает, что Всероссийское Правительство должно сложить свои полномочия по открытии работ Учредительного Собрания первого созыва, а до открытия их должно быть ответственно перед постоянно пополняющимся съездом членов Учредительного Собрания.
   Вполне солидарно с социалистами-революционерами выступал представитель мусульман (тюрко-татар, Баш Курдистана, Туркестана и Алаш-Орды) Букейханов. Верховная власть принадлежит Учредительному Собранию. До его открытия законодательная власть должна принадлежать съезду членов Учредительного Собрания совместно с правительственной коллегией. Министры ответственны перед съездом членов Учредительного Собрания.
   В этом же духе высказались и социал-демократы (Майский). Они тоже признали сдвиг общественных настроений, ввиду которого представляется необходимым возможно скорее созвать новое Учредительное Собрание, но до созыва его требовали подчинения Всероссийского Правительства съезду членов первого Учредительного Собрания.
   Таким образом, все эти четыре декларации не хотели признать, что революция так же снесла первое Учредительное Собрание, как снесла она монархию, и, сознавая необходимость создания не партийной власти , а коалиционной, требовали подчинения её партийному учреждению.
   Недостаточно ясно высказался по этому вопросу Союз Возрождения, от имени которого говорил генерал Болдырев.
   Требуя твёрдой власти во имя военных успехов, он декларировал постулат ответственности перед Всероссийским Учредительным Собранием в законном составе. Какой именно состав считал Союз Возрождения законным, не было высказано, но, судя по общему тону декларации, Союз склонялся в сторону поддержки существующего Учредительного Собрания.
   Иным духом проникнуты были декларации прочих партий и групп.
   Социал-демократы группы "Единство" (плехановец Фомин) высказались в пользу организации власти на коалиционных началах и параллельного образования представительного органа из делегатов Комитета членов Учредительного Собрания, политических партий, Союза Возрождения, национальных групп, казачеств, торгово-промышленного съезда и съезда профессиональных союзов.
   Это наиболее умеренное предложение не встретило поддержки, вероятно, ввиду искусственности построения представительства и не включения в него самого главного элемента -- крестьянства.
   Большим успехом пользовалась идея ответственности Всероссийского Правительства перед избирающим его Государственным Совещанием.
   Эта мысль поддерживалась партией народных социалистов (Чембулов), предлагавших периодический созыв Государственного Совещания, и правительствами семи казачеств (генерал Хорошхин), высказывавшимися за созыв Государственного Совещания для обсуждения вопросов общегосударственного значения, связанных с самим существованием государства (как, например, вопросов войны и мира), но считавшими, что мнение Государственного Совещания не должно быть обязательным для верховной власти.
   В таком же духе высказался и председатель Эстонского Правительства , который, между прочим, в своей декларации наметил в качестве основных задач Всероссийского Правительства добиться расторжения Брестского договора и установить начала федеративного устройства Российского Государства.
   Представитель Уральского Временного Правительства не указал, как оно предполагало бы организовать орган контроля за верховной властью, но признал необходимость существования такого органа.
   Одиноко прозвучал на Совещании голос партии народной свободы . Её представитель Кроль принципиально высказался в пользу диктатуры. Наилучшей формой власти была бы в настоящее время единоличная верховная власть, но, к великому несчастью, революция выдвинула титанов разрушения и анархии, но при этом не явилось ни одного человека, которому вся страна могла бы доверить полноту верховной власти. Приходится мириться с менее совершенной формою директории.

Пикантное противоречие

   12 сентября прибыли в Уфу запоздавшие делегаты Сибирского Правительства. Их инструкции уже были приведены. "Директория должна быть безответственна и бесконтрольна до созыва нового Учредительного Собрания" -- вот их главная мысль. Полными единомышленниками Сибирского Правительства оказались казаки и партия народной свободы. Близко к нему стояли все умеренные социалистические партии: народные социалисты, "Единство" и Уральское Правительство.
   Кто же первый положил бревно на пути политического успеха сибирской делегации? Тоже сибирские делегаты, приехавшие приветствовать Совещание от имени Думы.
   Читатель помнит томские переговоры об условиях допустимости думской делегации в Уфу, об обещании только приветствовать и о резолюции думского большинства, не пожелавшего допустить никаких изменений для примирения с мнением влиятельного меньшинства.
   Всероссийское Правительство ответственно перед съездом членов Учредительного Собрания. Оно получает власть только на время -- до открытия работ Учредительного Собрания первого созыва. Вот основные идеи думской декларации. Сравним это "приветствие" с декларацией Комитета членов Учредительного Собрания и мы увидим полную их тождественность. Неудивительно! Источник происхождения был общий -- центральный комитет партии социалистов-революционеров.
   Пикантное противоречие в заявлении Сибирской Областной Думы и Сибирского Правительства не преминуло, конечно, обратить внимание некоторых кругов, жаждавших скандала, с целью нанесения политического удара сибирской власти. Но президиум Совещания, в который вошёл и член Сибирского Правительства Серебренников, не допустил обмена мнений по поводу этого "противоречия". Настроение Авксентьева, Брешковской и других их единомышленников из умеренных эсеров было вовсе не боевое, а, наоборот, искренне примирительное.

Миссия Вологодского на Восток

   После того как произошло соединение с Востоком, Сибирская Областная Дума могла сделать попытку привлечь в Омск всех сосредоточившихся во Владивостоке сибирских министров, создать неизбежный конфликт и внутренними осложнениями подорвать престиж политической силы, репутация которой уже укрепилась за Омском. С другой стороны, Сибирское Правительство рассчитывало на признание его Дальневосточного окраиною, на ликвидацию там как группы Дербера, так и правительства Хорвата и на укрепление своего влияния, которое помогло бы преодолеть чрезмерные притязания "живого трупа" -- Учредительного Собрания первого созыва.
   Таким образом, первой задачей Вологодского было скорейшее разрешение вопроса о власти на Востоке.
   Другая задача заключалась в выяснении тех видов помощи, на которые могло рассчитывать Правительство со стороны союзников.

Секретные инструкции в Уфу

   Ожидая благоприятного результата поездки на Восток, куда был послан уже раньше для рекогносцировки специальный гонец Загибалов,
   Вологодский дал указания делегатам в Уфу не особенно торопиться с организацией власти.
   Это решение было принято и независимо от тактических соображений. Сибирское Правительство располагало редким историческим опытом по части практического изучения недостатков "директориального" устройства власти. Ведь Сибирское Правительство, по существу, было всё-таки директорией, а не советом министров, как оно себя называло. И вот двухмесячный опыт показал, как важно для устойчивости власти обладать точной юридической регламентацией взаимоотношений членов директории между собой, условий их выхода и замены, соотношения их с министрами, порядка законодательства и т.д. Всё это и было рекомендовано сибирским делегатам тщательно разработать, добившись с этой целью перерыва работ общего собрания.

Остановка в Иркутске

   Поезд Вологодского прибыл в Иркутск. Было ещё раннее утро. Но исполнительный губернатор, тогда ещё именовавшийся комиссаром, Яковлев не запоздал. В пиджаке, одетом на косоворотку, он представлял из себя совершенно новый тип администратора. Но он выгодно отличался от енисейского губернатора, который при той же неблагодарной наружности не отличался и умственными качествами, производя впечатление большой узости и неподвижности мысли. Яковлев всюду поспевал и умел поддерживать своё влияние, которого быстро лишился Озерных. Кстати замечу, что в Новониколаевске нас тоже встретил комиссар из "новых", Пославский, любимец демократии, умный и смелый человек. Новые люди появлялись -- за них надо было хвататься обеими руками.
   В Уфе начались работы Государственного Совещания, в Томске возобновились заседания Областной Думы. Ехавшей на Восток делегации необходимо было не отставать от событий, и Вологодский остановился в Иркутске для информации. Полученные сведения подтверждали опасения. Выяснилось, что думская делегация в Уфе ведёт антиправительственную линию и что в Томске выявилось желание послать делегацию от Думы и на Восток. Очевидно, тоже для "приветствия", как в Уфу.
   Оставалось много времени для осмотра города. Потанин писал, что это город негоциантов, тогда как Омск -- царство прасолов и мещан. Действительно, Иркутску есть чем похвастаться. Красавица Ангара -- не чета грязному Иртышу; не сравниться с нею и кокетливой Томи. Ангара -- река величественная и мощная. Она несёт из Байкала хрустально-чистую воду, и несёт её с такой силою, что даже роскошный, но спокойный Енисей у Красноярска не производит такого впечатления, как Ангара.
   Иркутск -- культурный город. Хорошие мостовые, электрическое освещение, комфортабельные гостиницы, рестораны свидетельствуют о благоустройстве, о людях, привыкших к удобствам жизни.
   И действительно, здесь центр горной промышленности и крупной торговли. Отсюда шло культурное завоевание русскими Восточной Сибири и монгольских рынков. Здесь сосредоточивались ссыльные, жили декабристы и поляки. Отсюда правил Сперанский.
   Иркутск имеет длинную историю. Гражданская война в Сибири внесла в неё ещё несколько страниц.
   Многострадальный город пережил убийственный огонь во время декабрьского разгрома Иркутска в 1917 г. большевиками, и в нём же разыгрались последние акты борьбы против власти адмирала Колчака.
   Что поразило меня в Иркутске -- это его не русский дух. На каждом шагу здесь чувствуешь что-то чужое. Даже русские здесь другие, в них сквозит Восток, в них чувствуется новая азиатская порода. И, сознаюсь, даже Томск мне показался более родным и уютным; Иркутск же, несмотря на его элегантную внешность, несмотря даже на некоторые его уголки, напоминающие Кремль и пробуждающие сентиментальную тоску по Москве, -- всё же только понравился, но не расположил к себе.
   Вечером, когда я давал интервью для местных газет, Председателя Совета министров посетили прибывшие из Владивостока Новоселов и Кудрявцев. Оба они входили в состав избранного Сибирской Областной Думой Правительства, оба могли "претендовать". Вологодский беседовал с ними очень недолго. Разговор был, по-видимому, довольно сухой, и как мне передавал затем Председатель, он вынес впечатление, что у них, в особенности у Новоселова, не было никакого намерения стремиться к власти. Они ехали в Областную Думу как её члены.

Чехи-герои

   Осенью, когда сибирские леса, начиная от Красноярска, сверкают яркими красками, как будто наглядным свидетельством их разнообразных богатств, увлечённый путешественник, как обвороженный герой в сказке, теряет способность восторгаться. Он только глядит во все глаза и не верит, что это всё Сибирь, эта неведомая даже для русских страна богатств и красоты.
   Но, подъезжая к Байкалу, в тот момент, когда открывается исток Ангары, а за тёмно-синей гладью озера покажутся величественные горы, покрытые шапками снегов, -- восторг изумления невольно вырвется из груди.
   Но не одни красоты волновали ехавших на Восток в поезде Вологодского.
   Все ехавшие переживали какое-то особое чувство радостной бодрости. Окружающее ещё недавно было в руках большевиков. Сибирь так быстро, так легко сбросила с себя ярмо коммунистического засилья, что даже в скептиках, веривших больше в мирное изживание большевизма, зарождалась светлая надежда ускорить освобождение родной страны.
   Поезд мчался по южному берегу Байкала. Железнодорожный путь огибает озеро, и о его изгибах было легко догадаться, так как на большом протяжении были видны мчавшиеся навстречу один за другим поезда. То были эшелоны чехословацких войск.
   На вагонах развевались бело-красные флаги молодой республики. Теплушки были украшены зелёными ветками, гербами и плакатами. Лица ехавших были мужественны и энергичны. Победители, только что пробившиеся на Восток, мчались обратно на Запад.
   Не с одним только чувством благодарности глядел я на проезжающих -- они внушали чувство искреннего восхищения. Это были герои.

Решение Масарика и союзников

   Секрет возвращения чехов на Запад заключался в решении, принятом в Париже. Война с Германией ещё не была окончена. Предоставить тоннаж для перевозки 40 тысяч чехов во Францию представлялось затруднительным. Казалось более целесообразным вернуть всех чехов к Волге и создать для Германии угрозу восстановления восточного фронта. Президент Масарик, тогда ещё председатель чехословацкого Национального Комитета в Париже, прислал приветствие чехословацкому войску и благословлял его на дальнейшую борьбу. Вывезти всё войско не представлялось возможным, значительная часть его, согласно ранее уже полученным инструкциям, находилась в районе Волги и Урала, рассчитывая пробиться к Архангельску. Поэтому политический расчёт диктовал возвращение всех чехов к Волге для использования их военной силы против германских прислужников, большевиков и восстановления преданной союзникам России.

Чехи требуют всероссийской власти

   Неудивительно, что, приняв на себя тяжёлую задачу борьбы на чужбине за далёкие и малопонятные цели, чехи стали проявлять склонность к активному участию в политической жизни страны, куда их забросила судьба. На съезде представителей всех частей был избран местный (сибирский) чехословацкий Национальный Совет, во главе которого встал Богдан Павлу. Резиденцией Совета был избран Екатеринбург.
   Наибольший интерес Совет проявил к организации всероссийской власти. "Настоящее политическое положение , -- объявил чехословацкий Совет, -- властно требует немедленного создания центрального всероссийского правительства" . С этим лозунгом выступил Павлу на Уфимском Совещании, где чехословацкий Совет присутствовал in corpore (в полном составе), свидетельствуя свой живой интерес к задачам совещания.
   Состав чехословацкого Совета был левый. Симпатии его были на стороне социалистических партий, которые не только благодаря плохому знанию русских бытовых отношений, но и по личным увлечениям чешские деятели принимали за истинно народные.
   Всякому должен быть понятен живой интерес чехов к объединению власти на освобождённой от большевиков территории. Они не могли быть равнодушными к раздорам областных правительств и бесхозяйственности военного дела, но будущее показало, как опасно было вовлекать во внутреннюю политическую борьбу иноземные, не связанные с русской жизнью силы.

Встреча с Семёновым

   В вагон вошёл молодой плотный казак-офицер с красивым, но простоватым лицом. Это был Семёнов. Он проявил необычную для казака скромность, временами, казалось, даже волновался. У всех осталось впечатление, что это простодушный и незлобный солдат. В июле в Омске побывал Дутов, атаман оренбургских казаков. Он и по внешности уступал Семёнову, и характером не располагал к себе. Он производил впечатление человека хитрого и политического, видимо, лавировал между Самарским "Комучем" и Сибирским Правительством, скептически относясь и к тому, и к другому, но стараясь заполучить от каждой стороны побольше. Семёнов казался неспособным на такую игру. Не являлся ли он сам игрушкой в чьих-либо руках?

Японцы

   Начиная с Читы, повсюду встречались японские солдаты и офицеры. Главу Сибирского Правительства никто из японских военных властей не выражал желания видеть. Японцы делали своё дело настойчиво, без шума и, казалось, с полным безразличием к русской власти.
   На станции Оловянной, где большевики, отступая, взорвали мост через реку Онон и где пришлось остановиться, пока приведён был в порядок понтон, мы прочли интересное объявление японского генерала:
   
   "Объявляю всем и местному населению, включая и военных, что японская армия не собирается делить или присваивать себе русских земель и отнюдь не будет вмешиваться в русскую внутреннюю политику, а ставит целью своего выступления лишь исполнение веления многогуманного и милосердного нашего Императора. Видя страдания России, наш Император послал свою армию в этот район для восстановления порядка и спокойствия. Следовательно, и задачи японской армии состоят в том, чтобы избавить Россию от омута страданий и оков рабства, причинённых нашествием германо-австрийских пленных и красноармейцами, и этим самым оказать русскому народу решительную поддержку. Можно сказать, что японская армия является истинной спасительницей для русского народа, но если кто-либо будет оказывать сопротивление нашей армии или препятствовать исполнению святого назначения её, то она примет строжайшие меры и будет преследовать без разбора национальности, чем устранит все препятствия к исполнению задач нашей армии. Желая русскому народу истинного счастья, советую мирно жить и трудиться для своего и общего блага и не волноваться под влиянием вредных идей, которые доведут вас до полной гибели. Начальник седьмой японской дивизии генерал-лейтенант Кихфудзии".
   

Дальневосточная неразбериха

   Положение, которое мы застали во Владивостоке, было на редкость сложное, но, как выяснилось впоследствии, не самое сложное из тех, которые приходилось видеть в Сибири за время гражданской войны.
   Ещё в Харбине наш поезд осадили корреспонденты и политические деятели. Как Сибирское Правительство относится к Временному Правителю генералу Хорвату? Каково отношение его к "Правительству автономной Сибири"? Одно ли это правительство с омским или это совсем другое правительство?
   Все эти вопросы вызывались чрезвычайной запутанностью политического положения на Дальнем Востоке. Группа Дербера не без некоторого основания утверждала, что она является тем самым Сибирским Правительством, от имени которого действует в Омске Вологодский, и что соединение Восточной и Западной Сибири означает, что произойдёт соединение временно разрозненных частей Правительства. Признать это en toute lettre (франц. В буквальном смысле) было невозможно. Группа Дербера вооружила против себя всю дальневосточную буржуазию. Судя по ней, составляли мнение о Сибирском Правительстве вообще. Я уже указывал, что лучшие из избранников Областной Думы случайно оказались в Сибири, на Дальнем же Востоке были наименее авторитетные и в то же время наиболее одиозные фигуры. Кроме того, сама группа Дербера разложилась. Пребывание Дербера на посту премьера признано было неудобным. Его заменил Лавров, кооптированный в состав правительства из земцев. Устругов вовсе вышел из Сибирского Правительства и перешёл в "Деловой Кабинет" ген. Хорвата.
   Чтобы вывести П.В. Вологодского из затруднительного положения, на эти рискованные вопросы отвечал я, так что гнев дерберовской группы на меня первым делом и обрушился. Я высказался в том смысле, что длительное разделение одного и того же правительства на две группы, действовавшие независимо одна от другой и не имевшие между собой связи, сделало каждую из них самостоятельным правительством. Одно не может отвечать за другое.
   Хотя такое заявление и не очень понравилось во Владивостоке, но придраться к нему было трудно.
   Представители Дальневосточного Комитета, прис. поверен. Александров и некоторые другие, познакомившись с политической программой Правительства, отнеслись к ней одобрительно, но добивались узнать, каковы намерения делегации по отношению к генералу Хорвату. Последний, объявив себя Временным Правителем в Гродекове, близ китайской границы, переехал затем во Владивосток, но его правительство ("Деловой Кабинет", во главе которого стоял бывший член Государственной Думы Востротин) признавалось далеко не всем краем, тогда как Правительство автономной Сибири (Лавров-Дербер) благодаря связи с земствами получало приветствия и заявления о поддержке и признании со всех концов Дальнего Востока. Но игнорировать генерала Хорвата, несомненно, крупного деятеля, и третировать его выступление в качестве правителя, как авантюру, было бы большой политической ошибкой ввиду явной необходимости воспользоваться его положением и влиянием на Дальнем Востоке. Поэтому членам Комитета дан был неопределённый, но искренний ответ: "К генералу Хорвату отнесутся так, как он этого заслуживает". Sapienti sat (лат. Умному достаточно).
   Однако помимо двух конкурирующих правительств -- демократического (Лаврова) и буржуазного (Хорвата) -- во Владивостоке оказалось ещё несколько независимых центров. Владивостокское чиновничество образовало свою коллегию, во главе которой встал профессор Восточного института Мендрин. Коллегия эта ввиду отсутствия общепризнанной власти давала от себя руководящие указания почти всему чиновничеству Владивостока. Помимо того, во Владивостоке работал и распоряжался, как фактический хозяин положения, междусоюзный военный совет, единственный обладатель реальной силы.
   Делегации Сибирского Правительства предстояло распутать эти сложные взаимоотношения. Между тем на Западе благодаря Сибирской Областной Думе создавалась обстановка крайне неблагоприятная для престижа власти.

Областная Дума "поддерживает" Правительство

   Сибирская Дума, как и следовало ожидать, едва возобновились её заседания, не замедлила избрать делегацию на Дальний Восток. Одна делегация уже "работала" в Уфе, дискредитируя Сибирское Правительство, теперь другая должна была нанести ему удар на Дальнем Востоке, продемонстрировав перед лицом иностранцев срам российской междоусобицы. Ещё в Иркутске, узнав о намерении избрать такую делегацию, Вологодский телеграфировал в Омск инструкцию не допустить посылки делегации на Дальний Восток, а в Томск -- просьбу Якушеву принять меры к задержанию делегации самой Думой. Но Якушев ответил, что делегация уже выехала и задержать её нельзя, но что Правительство может быть уверенным в её тактичности. Доверием власти лицемерный Якушев уже перестал пользоваться, и делегация по распоряжению из Омска была задержана в Иркутске командующим войсками Эллерц-Усовым и возвращена обратно. Любопытно отметить, что помимо открытой делегации на Дальний Восток был тайно командирован туда тов. председателя Думы проф. Никонов. Он выехал раньше Вологодского. В иркутских газетах мы прочли объявление, что на имя Никонова получен перевод, о чём ему даётся знать через газеты ввиду неизвестности его нахождения. Следов Никонова нигде не было видно, и, как оказалось впоследствии, он либо не доехал до места назначения, либо его таинственная командировка ограничивалась районом Забайкалья.
   Не успела Дума поднести Правительству один сюрприз в виде делегации на Дальний Восток, как она уже изобрела второй. Фракция социал-демократов внесла 18 сентября вопрос о необходимости выявить отношение Думы к Временному Сибирскому Правительству в связи с его выступлением на Уфимском Совещании. Фракция социалистов-революционеров поддержала срочность вопроса.
   Всё время, начиная с 10 сентября, когда возобновились заседания Думы, в президиуме её замечалась большая ажитация. Патушинский сообщил Якушеву о своей отставке, приехал Шатилов с докладом по начальству. Приехал с Востока Новоселов.
   Якушев вёл оживлённые переговоры по прямому проводу с Уфой и Иркутском. О переговорах этих знал только совет старейшин, куда не приглашали неблагонадёжных лиц. Но одно такое лицо случайно попало и раскрыло все планы. Затевалось серьёзное покушение на власть. Якушев через посредство иркутского комиссара Яковлева запрашивал, где находятся Краковецкий, Дербер, которых поджидали с Востока. Из показаний некоторых членов Думы выяснилось, что Яковлев, со своей стороны, сообщил просьбу Патушинского дать ему указания, что делать, и, кроме того, жаловался на военные власти, незаконно, по его мнению, задержавшие думскую делегацию на Востоке.
   Якушев же настаивал на возвращении Патушинского к власти, а затем предложил Новоселову объявить себя министром и готовился искусственно создать в Омске послушный Думе кворум, чтобы изменить направление политики Сибирского Правительства.
   Это был настоящий заговор!
   План начал выполняться и сейчас же по частям проваливаться. Делегация Думы, назначением которой было предупредить Дербера не сдавать власти, а держаться до последнего, принуждена была повернуть вспять из Иркутска. Патушинский, приславший телеграмму, что он по настоянию Думы берёт отставку обратно, получил ответ Вологодского, что председатель Совета министров не может признать возвращения Патушинского к власти, так как он сложил с себя полномочия односторонним актом, не требующим чьего-либо утверждения, и после этого уже не может считаться министром.
   Вопрос об отношении к Сибирскому Правительству, внесённый в Думу 18 сентября, обсуждался в закрытом заседании. В этом заседании говорилось о "беззакониях" Административного Совета, о необходимости изменить состав делегации Сибирского Правительства в Уфе, о недопустимости того, что Правительство, получив от Думы (!) мандат на посылку делегации в Уфу, проводит свою политику, а не политику, вытекающую из резолюции Думы, и не признает съезда членов Учредительного Собрания источником всероссийской власти. "Вредную деятельность Административного Совета надо парализовать", -- говорилось в Думе.
   В тот же день вечером Якушев, Шатилов и Новоселов выехали в Омск. Там уже был Крутовский, который обыкновенно заменял Вологодского как председателя и который при свидании в Красноярске выразил согласие вернуться в Омск. Таким образом, кворум набирался. Административный Совет после прибытия членов правительства подлежал освобождению от политических полномочий, и хозяином положения стало бы думское большинство.
   Крутовский по прибытии в Омск пытался созвать Совет министров, считая, что он, Шатилов и Михайлов втроём могут составить коллегию, решения которой, даже принятые двумя против одного, будут считаться законными. Крутовский потребовал: 1) изменения Положения об Административном Совете; 2) изменения состава делегации в Уфе и 3) включения в состав Совета министров Новоселова.
   Михайлов отказался принимать участие в обсуждении подобных вопросов, и заседание Совета министров, за отсутствием кворума, не могло состояться. Патушинский своим несвоевременным уходом из состава Правительства "подвёл" Думу, бардом которой он решил быть с самого начала своей министерской карьеры. Он сорвал кворум. Тогда оставался один выход -- включить Новоселова в Совет министров революционным порядком.
   Как раз в это время Дульцинея Патушинского -- Областная Дума -- получила от Яковлева известие о задержании её делегации в Иркутске. Губернский комиссар уведомил, что он считает задержание делегации незакономерным.
   Тогда было созвано экстренное заседание Думы, вопреки всякому наказу, без повесток ("свои" люди созывали друг друга по телефону), и был предъявлен Правительству вопрос о "незакономерных" действиях его агентов.
   -- Страна должна знать всю правду, -- заявил член Думы Гольдберг.
   -- Пусть же она знает всю правду, -- ответил ему один и, кажется, единственный присутствовавший на этом импровизированном заседании член Думы -- не социалист Соболев. -- Пусть она знает и ту правду, которую скрывает от неё представитель "трудового крестьянства" Гольдберг.
   И вслед за тем Соболев рассказал Думе в открытом заседании о том, во что превратился совет старейшин, как эта заговорщицкая организация через посредство президиума ведёт переговоры с губернаторами, вмешивается в управление, выписывает новую партию министров.
   Страна узнала правду про социалистический парламент. Ему нужны были не мир и порядок, а партийная гегемония. Привыкшие к приёмам подполья члены Думы исподтишка, прячась от собственных товарищей, подтасовывали политические карты вместе со своим почтенным председателем Якушевым.
   Это заседание Думы окончательно решило её судьбу. Вологодский дал знать в Омск, что он находит своевременным прервать работы Думы.

Ход работ в Уфе

   Делегаты Сибирского Правительства, как и следовало ожидать, заняли в Уфе место лидеров правой. Казаки окружали сибирских делегатов, как пышная свита. Предметом раздоров служил вопрос о черновском Учредительном Собрании. Во избежание излишних словопрений немедленно после оглашения деклараций общее собрание образовало согласительную комиссию в составе президиума и представителей всех организаций, приславших делегатов на Совещание, по одному от каждой. Это была очень многочисленная комиссия, и позиции её крайних сторон казались непримиримыми. Но умеренные социалисты и особенно действовавшая за кулисами "бабушка" Брешко-Брешковская вносили примирительный дух и способствовали сговору.
   Между деятелями типа Авксентьева, Брешко-Брешковской, с одной стороны, и Черновым, с другой -- дистанция огромного размера. Смешивать их в одно, как это делают лица, ненавидящие социалистов вообще, -- большая ошибка. Люди первого типа нужны России, ими должно строиться её будущее. Опыт, которого им не хватает, скоро научит их умеренности, но они внесут в обновлённую Россию тот новый дух власти, которого жаждет революционизировавшаяся страна. Насколько безнадёжна позиция эсеров-максималистов во главе с Черновым, которых должны поглотить большевики, гораздо определённее и смелее выражающие свои конечные стремления, настолько же велико право на будущее умеренных социалистических элементов.
   Я остаюсь при убеждении, которым руководствовался и в период создания Директории, что черновское Учредительное Собрание следовало стереть с лица земли, но я считаю ошибкой, что не была поддержана здоровая мысль умеренных групп о создании особого представительного органа для содействия Директории в решении основных вопросов политической жизни.
   Компромисс направился в другую сторону. Дела на фронте ухудшались. Уфа, сравнительно недалеко отстоявшая от района военных действий, болезненно переживала падение Казани, Симбирска, нажим на Самару. Чехи за кулисами угрожали оставить фронт, если сговора противников не последует. Казаки стали колебаться. Земли уральских и оренбургских казаков опять попадали под удар большевиков. Учредиловцы пользовались этим положением. Компромисс состоялся. Было решено признать Учредительное Собрание, если к 1 января 1919 г. соберётся кворум его и сложит перед ним власть. Это решение было лицемерно. Те, кто предлагал такой выход, надеялись, что фактически Учредительное Собрание не соберётся. В то же время оставлялся в качестве постоянно действующего органа съезд членов Учредительного Собрания во главе с Черновым, который уже появился на горизонте и начал действовать.
   Приведу телеграмму, посланную из Уфы 19 сентября.
   
   "18 сентября заседание открывается в 7 часов вечера при переполненном зале. Председатель оглашает приветственные телеграммы, поступившие на имя Совещания. Заслушивается и принимается без прений доклад мандатной комиссии. На очереди доклад комиссии по организации всероссийской власти, от имени которой выступает Кругликов. После краткого обзора работ комиссии он излагает принятые ею положения, которые сводятся к следующему: Государственное Совещание устанавливает как непременное обязательство Временного Всероссийского Правительства: 1) содействовать съезду членов Учредительного Собрания в скорейшем созыве Собрания; 2) неуклонно руководствоваться в своей работе верховными правами Учредительного Собрания; 3) представить Учредительному Собранию по возобновлении его работ отчёт о своей деятельности по освобождению России от советской власти и восстановлению её единства. Принято непризнание Брестского и других договоров, заключенных большевистской властью, продолжение войны с Германией совместно с союзниками. В области военной -- воссоздание русской армии, полное невмешательство военных властей в гражданское управление, восстановление крепкой воинской дисциплины, устранение армии от политики. В области гражданской -- устроение освобождающейся России на началах признания за областями широкой автономии, обусловленной географическими, экономическими и этнографическими признаками; признание за культурными меньшинствами, не занимающими отдельной территории, прав на культурное самоопределение; восстановление городских и земских самоуправлений, установление гражданских свобод, принятие мер к охране порядка и безопасности. В области народнохозяйственной -- борьба с хозяйственной разрухой, содействие развитию производительных сил страны, государственное регулирование торговли и промышленности, принятие мер к повышению производительности труда, развитие рабочего законодательства, признание полной свободы коалиции, отказ от хлебной монополии и твердых цен, с сохранением нормировки распределения продуктов и государственных заготовок, при участии частно-торгового аппарата, борьба с обесценением бумажных денег, восстановление налогового аппарата, усиление прямого и косвенного обложения. В области земельных отношений -- оставление земли до Учредительного Собрания в руках фактических обладателей, принятие мер к расширению трудового землепользования применительно к бытовым и экономическим особенностям отдельных местностей.
   Доклад комиссии принимается без прений. Закрывая заседание, председатель обращается к участникам Совещания со следующими словами: "Пять дней прошло с тех пор, как мы избрали нашу комиссию по вопросу о создании власти, но эти пять дней как членам Государственного Совещания, так, в особенности, стране и армии показались месяцами. Мы достигли соглашения в кардинальных пунктах; ещё небольшое напряжение сил, ещё один-два дня -- и Совещание назовёт не только принципы основания и программу, на которых будет строиться государственная власть, но и тех, которые будут поставлены во главе нарождающейся единой сильной России" (шумные продолжительные аплодисменты).
   В кулуарах царит большое оживление. Собравшаяся публика долго не расходится и, образовав группы, обсуждает подробности прочитанной декларации. В большинстве случаев -- удовлетворение достигнутым примирением разногласий, надежда на близкое окончание процесса создания долгожданной всероссийской власти".
   
   Оставалось определить взаимоотношения всероссийской власти и областных правительств и избрать Директорию. Вопрос о лицах грозил стать предметом новой горячей борьбы. Делегации Сибирского Правительства в Уфе были даны твёрдые указания не допускать эсеровского засилья в Директории, но события в Омске, разыгравшиеся благодаря злосчастной авантюре Областной Думы, заставили пойти на компромисс.

Вологодский во Владивостоке

   Поезд Вологодского прибыл во Владивосток 20 сентября вечером. Председателя Совета министров встретили торжественно. Ещё в Никольск-Уссурийске заменивший Дербера Лавров приветствовал Вологодского от имени владивостокской группы Правительства и заявил, что с прибытием Вологодского Владивосток признает только власть возглавляемого им Омского Правительства. Делегат рабочих просил защитить от гнёта буржуазной власти Хорвата.
   Встречали Вологодского во Владивостоке при большом стечении народа представители Сибирского Правительства, членов Сибирской Думы от Дальнего Востока, представители земства и города. На вокзале были Краковецкий, Медведев, Агарев. Последние два произнесли приветственные речи. Немедленно по прибытии Вологодский посетил здание, где помещалось правительство Лаврова, и там был встречен Дербером, Моравским и прочими членами подлежавшего ликвидации "Правительства автономной Сибири". Представителей правительства генерала Хорвата на вокзале не было.
   История и цели выступления генерала Хорвата нам были уже известны.
   Узнали мы кое-что и о прошлом генерала.
   Он родился в 1859 г., получил образование в Инженерной академии и принимал видное участие в постройке Закаспийской железной дороги.
   С 1903 г. он занимал должность управляющего Китайской Восточной железной дорогой. На этой ответственной должности он заявил себя таким умелым и культурным администратором, проявил столько гуманности и заботливости о служащих, что Временное Правительство после Февральской революции предоставило ему права комиссара в полосе отчуждения дороги.
   После того как выступления Корнилова, Каледина, Дутова и других показали, что борьба с большевизмом, подкрепляемым немцами, внутри России без помощи союзников невозможна, генерал Хорват решил, что борьба эта может увенчаться успехом только в том случае, если будет начата на Дальнем Востоке, при подготовке средств к ней в свободной от большевиков полосе отчуждения Китайской Восточной дороги и при условии получения достаточной помощи со стороны союзных держав.
   В апреле 1918 г. Дмитрий Леонидович отправился в Пекин для совещания с нашим посланником в Китае кн. Кудашевым и с известным финансистом Путиловым.
   Союзные представители в Китае, ознакомившись с идеей Дмитрия Леонидовича, высказали ему полное сочувствие и готовность оказать самую действенную поддержку.
   Генерал Хорват смотрел на войну с большевиками как на продолжение войны с Германией . Он видел, что главные силы большевиков составлены из немецких пленных, и только потому счёл возможным обратиться к помощи союзников.
   Когда настал час действовать решительно, он, не видя кругом никого, кто мог бы организовать государственную власть, зная, что представляют из себя Дербер и приморское земство, и считая себя единственным законным преемником власти Российского Правительства на Дальнем Востоке, -- покинул свой почётный и покойный пост в Маньчжурии и принёс себя в жертву долгу. 9 июля 1918 г., остановившись со своим отрядом у станции Гродеково в Никольск-Уссурийском уезде Приморской области, он объявил себя Временным Правителем.
   Не честолюбие, а только чувство долга толкнуло генерала Хорвата на этот шаг, и это так хорошо понималось всеми, не принадлежавшими к левым революционным партиям, что интервьюировавший меня в Харбине редактор "Новостей жизни" Клиорин с совершенной искренностью и по собственной инициативе настойчиво рекомендовал мне, как члену делегации Вологодского, помнить, что генерал Хорват нужен и незаменим на Дальнем Востоке.
   Но мы знали хорошо и то, как ревниво относились дерберовцы ко всему, что касалось генерала Хорвата, и нам было ясно, что для скорейшей ликвидации "дубликата" нужно было сделать вид, что мы, Сибирское Правительство, генерала Хорвата не признаём. Поэтому, несмотря на особую декларацию о готовности войти в переговоры со всеми правительствами, мы решили на время заняться одним только кабинетом Дербера, как бы игнорируя Временного Правителя.
   Как выяснилось, ко времени приезда Вологодского кабинет Дербера совершенно переродился. Многие из "избранников Думы" ушли, были кооптированы лица, ничего общего с Сибирской Областной Думой не имевшие, и даже во главе стал кооптированный член правительства Лавров.
   Нужно было спешить. Со дня на день во Владивосток должны были прийти сведения о конфликте Правительства и Думы. К счастью, материальное положение дерберовской группы было настолько плачевно, что она сама спешила с ликвидацией, и уже на другой день было решено, что все находившиеся во Владивостоке министры подадут в отставку. По существу против ликвидации никто из них не спорил. Вопрос шёл лишь о том, в какую форму должны быть облечены заявления об отставке, чтобы подчёркнуто было слияние власти, преемство и единство правительства. Это был вопрос политического самолюбия; форма скоро была найдена.
   Переговоры закончились вовремя. Не успели владивостокские министры подать в отставку, как пришло известие о конфликте Омска с Областной Думой и предупреждение Дерберу не сдаваться. Но было уже поздно.
   -- Мы наделали чёрт знает что: сдали власть как раз когда столкнулись Дума и правительство Вологодского.
   -- Откуда эти сведения?
   Этот разговор Дербера с Лавровым случайно донёсся до меня во время приёмки дел. Из него достаточно хорошо видно, как глубоко партийны были все поступки людей типа Дербера. Впрочем, это вполне понятно: происходила определённая борьба крайних и умеренных демократических течений.
   Министр почт и телеграфов, он же министр путей и продовольствия Моравский отказался сдавать дела, и вскоре из Иркутска было сообщено, что за подписью Моравского рассылается шифрованная телеграмма почтово-телеграфным служащим с призывом не повиноваться Сибирскому Правительству.

Краткий обзор деятельности Правительства автономной Сибири

   При сдаче дел так называемого Правительства автономной Сибири выяснилось, что после свержения 29 июня советской власти Временное Правительство, объявив о принятии им всей полноты высшей правительственной власти, в то же время, ввиду отсутствия у Правительства технического аппарата, необходимого для фактического осуществления всей полноты функций высшей правительственной власти, признало целесообразным временно, впредь до создания такого технического аппарата, предоставить управление всеми, за исключением дипломатических переговоров, делами Земской Управе и владивостокскому городскому самоуправлению. Отсюда и возникла тенденция владивостокского земства к правительственной власти, которая привела его в январе 1920 года к созданию приморского правительства.
   В первый период внутреннего конструирования и подготовки надлежащего штата технического аппарата власти, деятельность министерства внутренних дел Правительства автономной Сибири была направлена, по словам отчёта, главным образом, "на создание отделов общей информации и информации политической и на развитие их деятельности". С этой целью, при первом отделе организовано было издание "Вестника Временного Правительства Автономной Сибири", как официального органа Правительства, и приняты меры к широкой информации населения местностей, постепенно освобождавшихся от советской власти" . При просмотре "Вестника" обнаруживались многочисленные попытки Правительства автономной Сибири сговориться с Временным Правителем и безуспешность этих попыток. Энергия Правительства должна была поэтому обратиться в сторону борьбы с Деловым Кабинетом (так называлось правительство ген. Хорвата).
   Организованный Правительством политическо-информационный отдел преследовал одновременно задачу борьбы с остатками большевизма в области, "в предупреждение возможности каких-либо организованных выступлений против Временного Правительства" , и во-вторых, "организации охраны личной безопасности членов Правительства от покушений со стороны правых элементов, олицетворяемых Временным Правителем и его Деловым Кабинетом, и вообще своевременное получение необходимых сведений о планах и деятельности этого кабинета, в видах защиты от покушений с его стороны против земства, города и Правительства."
   "К 29 августа," говорится дальше в обзоре, "процесс конструирования власти в общем закончился, и Временное Правительство признало своевременным издать указ о фактическом принятии им на себя всей полноты функций высшей правительственной власти, с тем, чтобы за Приморской Областной Управой и Владивостокским городским самоуправлением остались только функции власти в пределах, предоставленных им, как органам местного самоуправления, Положением Временного Всероссийского Правительства. Одновременно с этим указом от 30 августа Правительство назначило председателя Областной Земской Управы областным комиссаром Приморской области" . Но, так как в начале сентября открылось сообщение с Западной Сибирью, то Правительство автономной Сибири так и не приступило к организационной работе, и принятие дел от ликвидируемых учреждений вылилось, главным образом, в расчёты со служащими.
   Ещё только приступлено было к сдаче дел, как стало известно, что накануне нашего приезда во Владивосток в Омске произошли печальные события.

Генерал Гайда

   21 сентября вечером, на другой день после приезда во Владивосток, я по поручению Вологодского говорил по прямому проводу с Омском. Речь шла о предоставлении генералу Гайде командования сибирской армией. Предложение это было выдвинуто нами из Владивостока. Мы мотивировали его тем, что Гайда являлся всё время энергичным и активным сторонником Омского Правительства, помогая распространению его власти по всей территории Сибири. Мы надеялись, что он останется и впредь лояльным по отношению к Правительству и поведёт за собой чехов, которых некоторые их политические лидеры склоняли влево. Кроме того, мы рассчитывали, что назначение Гайды ускорит получение помощи от союзников, остановившихся в недоумении перед картиной бесчисленного множества областных правительств и постоянных их междоусобий, которым Владивосток давал блестящий образец. Наконец, среди русских генералов не было никого, кто пользовался бы общим признанием у офицерства. Последнее разбилось на группы, и каждая боялась преобладания другой. Особенно усердно рекомендовал мне назначение Гайды клеврет (старослав. приспешник) последнего, поручик Калашников, впоследствии возглавлявший восставший гарнизон в Иркутске.
   Гайда -- несомненный карьерист, но незаурядная личность.
   Уже в 1912 г. он был участником Балканской войны, сражаясь у Скутари. Когда же разразилась мировая война, он при первой возможности, 30 октября 1914 г., перешёл на сторону братьев по крови -- славян. Он поступил в ряды черногорских войск, но вскоре началось крушение сербского и черногорского государств. Отступив через Албанию с черногорскими и сербскими войсками, Гайда не пал духом. Он проехал в Петроград с русским санитарным отрядом под видом русского врача. Здесь он сейчас же зачислился в сербскую дивизию, состоявшую под русским командованием, и с этой дивизией вернулся на фронт, чтобы грудью своей защищать Россию. В это время целые чехословацкие части из австрийской армии стали переходить на сторону России. После сентября 1916 г. Гайда был переведён младшим офицером во второй чехословацкий полк, затем командовал ротой, потом батальоном. За бой у Зборова он был награждён офицерским Георгиевским крестом 4-й степени и получил командование полком. Здесь его застал распад русской армии. Чехословацкие дивизии направились через Центральную Россию и Сибирь, чтобы проехать через Владивосток в Западную Европу.
   Когда большевики потребовали разоружения чешских полков, Гайда принял вызов. Новониколаевский совдеп был окружён им и арестован.
   После того как в Омске утвердилась власть Сибирского Правительства, капитан Гайда направил свои силы на Восток.
   Это был славный поход. В районе Иркутска чехословацкие и сибирские войска симулировали отступление, устроив значительную засаду. Большевики поддались на это, попали в кольцо и были перебиты целыми частями у Байкала. Этим были сохранены тоннели кругобайкальской дороги. Был также совершён другой геройский манёвр: сравнительно небольшой отряд под командой полковника Ушакова переправился через Байкал, зашёл в тыл большевикам, смял их и вышел на соединение со своими.
   За победы в Восточной Сибири капитан Гайда был произведён в полковники, а затем в генералы.
   Гайда, ещё молодой человек, производил впечатление силы и решительности. Краткие, отрывочные, но всегда ясные и точные фразы выражали его характер. Глядя на него, невольно думалось: "Огонь нам в пользу, если он у нас обуздан, укрощён".

Омские события

   Омск ничего не ответил мне по поводу назначения Гайды, сославшись на необходимость переговорить с Ивановым-Риновым, который находился в это время в Уфе, но зато бывший у аппарата Крутовский сразу перешёл на более злободневные для Омска темы: чем объясняется "грубый" инцидент с делегацией Областной Думы в Иркутске и почему Председатель Совета министров телеграфировал о необходимости объявить роспуск Думы. Я объяснил Крутовскому, что Председатель Совета министров не мог допустить прибытия на Дальний Восток, с его сложной обстановкой, делегации Думы, которая внесла бы ещё большую пестроту в обстановку и без того политически скандальную, и что поведение думской делегации в Уфе достаточно ясно показало, насколько можно было доверять Думе. Что же касается роспуска Думы, то Председатель выразил мнение, что следует объявить перерыв её работе, а не роспуск, ввиду того что Дума вышла за пределы намеченной программы работ. Крутовский ничего на это не ответил, и к аппарату неожиданно подошёл Якушев, о пребывании которого в Омске мы ещё не знали.
   "Сообщите Председателю Совета министров, -- сказал он, -- что Областная Дума дала министру Новоселову мандат на вступление в состав Правительства".
   Это заявление оказалось впоследствии лживым. Дума как таковая Новоселову никакого мандата не давала.
   В тот же вечер, 21 сентября, в Омске были арестованы Крутовский, Шатилов и Новоселов, а на другой день последний был убит.
   Вот как описывается происшедшее в правительственном сообщении, правдивость которого не подвергалась сомнению.
   
   "Верховная государственная власть в Сибири принадлежит Совету министров Временного Сибирского Правительства, который к 20 сентября сего года состоял из шести лиц: П.В. Вологодского, И.И. Серебренникова, И.А. Михайлова, М.Б. Шатилова, Г.Б. Патушинского и В.М. Крутовского. Из этих шести лиц П.В. Вологодский находился на Дальнем Востоке, руководя переговорами с союзниками, И.И. Серебренников был в Уфе в составе делегации на Государственном Совещании по созданию всероссийской власти, М.Б. Шатилов -- в Томске, Г.Б. Патушинский находился в Иркутске, так как им ещё 9 сентября было подано прошение об отставке. Наконец, В.М. Крутовский, неоднократно заявлявший ранее об уходе от министерского поста, проживал в г. Красноярске. Таким образом, из всего состава Совета министров 19 сентября с.г. нового стиля налицо в Омске оставался лишь один министр финансов И.А. Михайлов.
   Предвидя такое положение дел, Совет министров ещё 7 сентября, будучи в законном составе, издал постановление о передаче прав Совета министров по разрешению неотложных дел на время отсутствия большинства его членов Административному Совету, учреждённому 24 августа и состоящему из управляющих министерствами и товарищей министров, под председательством министра снабжения И.И. Серебренникова. Но ввиду отъезда И.И. Серебренникова в Уфу исполнение обязанностей председателя было передано И.А. Михайлову.
   19 сентября в г. Омск прибыли министр туземных дел M.Б. Шатилов, министр внутренних дел В. М. Крутовский и Председатель Сибирской Областной Думы И.А. Якушев. В состоявшемся 20 сентября заседании Совета министров, в котором участвовали В. М. Крутовский, И.А. Михайлов и М.Б. Шатилов, министры Крутовский и Шатилов высказались определённо против направления деятельности Административного Совета и намеревались, вопреки состоявшемуся ранее решению Совета министров, ввести в состав Правительства в качестве полноправного министра А.Е. Новоселова.
   В ночь на 21 сентября В. М. Крутовский, М.Б. Шатилов, И.А. Якушев и прибывший с ними гражданин А.Е. Новоселов были арестованы по постановлению уполномоченного командующего армией по охране государственного порядка и спокойствия, начальника гарнизона г. Омска полковника Волкова по обвинению в том, что этими лицами замышлено и приступлено к совершению государственного переворота, направленного против государства Российского и Временного Сибирского Правительства. Арест был произведён без ведома не только заместителя Председателя Совета министров и Председателя Административного Совета И.А. Михайлова и самого Административного Совета, но и без ведома временно управляющего военным министерством генерал-майора Матковского. В тот же день от В. М. Крутовского и М. Б. Шатилова были получены прошения об отставке.
   В 7 часов вечера 21 сентября, непосредственно перед назначенным в тот день заседанием, были получены в здании Административного Совета заместителем председателя Совета министров и временно управляющим военным ведомством от начальника гарнизона донесения о произведённых арестах. Административный Совет, обсудив эти донесения, единогласно постановил: немедленно освободить из-под стражи В. М. Крутовского, М.Б. Шатилова и И.А. Якушева, о действиях начальника гарнизона полковника Волкова сообщить командующему армией. Вследствие же направления дела начальником гарнизона об аресте Новоселова прокурору Омской судебной палаты вопрос об освобождении Новоселова был признан подлежащим обсуждению названного прокурора.
   Прошения В. М. Крутовского и М.Б. Шатилова об отставке были рассмотрены Административным Советом и условно удовлетворены, с направлением дела об окончательном увольнении их, а равно и министра Г. Б. Патушинского, в Совет министров по принадлежности.
   Независимо от всего изложенного в том же заседании Административного Совета было вынесено постановление о перерыве занятий Сибирской Областной Думы и её комиссий вследствие несоблюдения ею установленного Советом министров и президиумом Думы соглашения о программе занятий Думы и крайней неполноты состава Думы, не пополненной до сих пор представителями целого ряда групп населения, согласно принятому самой Думой закону о пополнении состава Думы. Постановление о перерыве занятий Думы принято Административным Советом на точном основании постановления Временного Сибирского Правительства от 7 сентября, которым Административному Совету предоставлено право роспуска Думы, причём Административный Совет объявил перерыв занятий Думы, передав установление срока возобновления занятий Совету министров. Перерыв занятий Сибирской Областной Думы находится точно так же в полном согласии с сообщением Председателя Совета министров П.В. Вологодского от 18 сентября, уведомившего Административный Совет о возможности роспуска Думы.
   В заседании Административного Совета 23 сентября были доложены результаты экстренного расследования по поводу убийства конвоирами гражданина Новоселова. В этом же заседании товарищ министра внутренних дел А.А. Грацианов, посетивший В. М. Крутовского и М.Б. Шатилова по их освобождении, сообщил, что прошения об отставке, по объяснению В. М. Крутовского, им и Шатиловым были подписаны под угрозой расстрела; далее А. А. Грацианов, со слов того же Крутовского, сообщил, что Крутовскому и Шатилову по освобождении их было предъявлено лицами, их арестовавшими, требование покинуть город Омск в течение 24 часов. Заявление В.М. Крутовского и М.Б. Шатилова о вынужденной подаче ими прошений об отставке и вынужденном их отъезде, а также невыясненность обстоятельств убийства А.Е. Новоселова вызвали единодушное решение Административного Совета о немедленном образовании Верховной следственной комиссии из трёх членов Административного Совета под председательством управляющего Министерством торговли и промышленности профессора П.П. Гудкова в составе: временно управляющего Министерством народного просвещения профессора В. Н. Саввина, исполняющего обязанности управляющего делами Совета министров, члена Омской судебн ничиться самым необходимым в требованиях, обходясь собственными силами, где только это можно.
   Есть свои обязанности и права и у Правительства. Правители страны -- первые слуги государства и обязаны попечением о нуждах промышленности, как и о всех остальных видах экономической жизни государства.
   На первом плане стоит перед Правительством обязанность содействия крестьянству и промышленному классу, потому что только эти две силы могут воссоздать экономическую мощь государства. Эта обязанность Правительства при современных условиях очень тяжела.
   Правительство имеет и права, которыми оно будет пользоваться. Оно создает особый полномочный орган для обслуживания уральской промышленности, но, возлагая на него обязанности, дает ему и права -- взыскания, контроля, требований. Но, я думаю, меньше всего нужны будут взыскания. Общее настроение съезда достаточно показывает, что Правительство может рассчитывать на полную поддержку и удовлетворение его требований.
   Заканчивая нашу работу, мы можем разойтись с уверенностью, что работа наша не пропадет даром, потому что мы будем работать сообща, общими усилиями".

Беседа с Постниковым

   -- Сделано ли что-нибудь с тех пор, как вы ушли? -- спросил я Постникова на съезде.
   -- Да, -- ответил он и на полях своего письма сделал ряд отметок против каждого обвинительного пункта.
   "Диктатура" смягчается и цивилизуется. Одновременно последовал ряд приказов, насаждающих законность.
   Верховный Правитель отдал приказ No 128: "Войска должны вести себя так, чтобы население относилось к ним с уважением и благодарностью, нужно, чтобы войска бережно относились к нуждам крестьян и вообще населения, бережно относились и к имуществу, ничего не разрушая самовольно и не позволяя себе ничем пользоваться даром, а тем более не посягать на личную неприкосновенность".
   Генерал Гайда как раз ко дню открытия съезда издал приказ, которым увеличил, до смертной казни включительно, наказание за истязания и жестокости, допущенные при отправлении должности.
   10 мая Гайда утвердил приговор о присуждении к 20 годам каторги коменданта Зотова, допустившего самовольные расстрелы.
   Эти приказы и удостоверяли наличность беззаконий, и начинали беспощадную борьбу с ними.
   Далее Постников отмечает, что за последние три недели для подвоза продовольствия применяется система маршрутных поездов, и армия уже засыпана зерном настолько, что 11 мая, во время съезда, оказалось возможным отпустить 600 вагонов хлеба для заводского населения.
   Земельный вопрос разрешен апрельской декларацией и законами.
   Бюрократизм делает уступки, соглашаясь на учреждение должности уполномоченного по уральской промышленности. Ряд стеснительных для финансированных уральских предприятий правил отменен. Земствам выдано 15 миллионов ссуды. Словом, жизнь пошла правильным и здоровым путем.

Визит Калашникова

   Ко мне в вагон пришел капитан Калашников, один из близких сподвижников Гайды. Я видел его во Владивостоке и Иркутске еще подпоручиком, но уже помощником командующего войсками округа.
   Будущий предводитель народно-революционной армии в иркутском восстании в декабре 1919 г., погубивший окончательно дело, для которого сам много работал, и попавший в благодарность за содействие в большевистскую тюрьму, производил на меня впечатление человека искреннего и порядочного.
   Он посетил меня как старый знакомый, рассказывал о деятельности просветительного отдела в сибирской армии, просил о расширении средств, и затем стал говорить о политике.
   -- Почему вы не удалите Лебедева? Ведь это враг Правительства, он вам мешает! Это отъявленный реакционер.
   -- Это преувеличено. Откуда у вас такие сведения?
   -- Здесь делал в апреле секретный доклад министр Михайлов.
   -- А!
   Это разоблачение было мне в высшей степени неприятно.
   Я постарался разъяснить Калашникову, что роль Лебедева вовсе не так велика, как он думает, что некоторые разногласия действительно были, но что адмирал в политике солидарен с Советом министров и потому никакой надобности в решительной борьбе нет. Совет министров уже преобразовался, стал солидарнее и вместе с тем сильнее.
   -- Во всяком случае, -- сказал Калашников, -- вы знайте, что армия стоит за вас и против Лебедева, и вы найдете, на кого опереться, если решительно выступите.
   Мы простились.
   В апреле Михайлов ездил в Пермь и Екатеринбург. Смысл его загадочной поездки несколько для меня раскрылся.
   Я поехал к Гайде.

У Гайды

   Он сидел за столом против огромной карты. На шее его красовался орден Георгия 3-й степени. На генеральских погонах были уже три звездочки.
   "Зачем такая быстрота производства и легкость наград?" -- думалось всегда при виде этих юных генералов.
   Гайда стал мне объяснять свой военный план. Спустя десять дней он возьмет Вятку и разобьет северную армию противника. С полной уверенностью в успехе он показывал мне на карте, как он загонит красных в болота.
   Потом он стал жаловаться на неясность общего плана кампании. Ставка тянет на юг, на соединение с Деникиным, а он, Гайда, считает, что Москву надо брать с севера. Соединение с Архангельском сразу улучшит снабжение армии, англичане гарантируют большой подвоз всего необходимого.
   -- А хлеб? Весь север голодает.
   -- Это, конечно, препятствие, но мы кое-что населению подвезем. Кроме того, оно больше нас поддержит, чем сытое, когда мы пойдем на Москву.
   Разговор перешел на другие темы.
   В это время был предрешен переезд ставки из Омска в Екатеринбург. Уже подготовлялся особняк для Верховного Правителя, квартирьеры приготовили тысячи комнат для ставки, а штаб Гайды готовился к переезду в Пермь.
   Гайда горячо возражал против переезда ставки. Во-первых, это слишком близко к фронту. Мало ли что может случиться. Во-вторых, будут мешать, а, в-третьих, адмирал окончательно подпадет под влияние военных и Правительство потеряет всякое влияние, оставшись в Омске.
   Я был согласен с Гайдой, но, когда он перешел на Лебедева, я отмолчался, чувствуя, что здесь начинается игра, начало которой положил Михайлов, и участником которой я не хотел быть.
   Мне удалось перевести разговор на темы съезда, на кандидатов в уполномоченные уральской промышленности, на хозяйственную разруху. Гайда рекомендовал мне съездить к уполномоченному Министерства снабжения и продовольствия.
   -- Там творятся такие дела, -- сказал он, -- что я не хочу предавать их гласности, чтобы не подорвать престижа власти.

"УпоАСнаб"

   Как председатель Государственного Экономического Совещания я мог интересоваться деятельностью уполномоченного по снабжению, но, конечно, не производить ревизии.
   Канцелярия уполномоченного занимала один из лучших особняков в аристократической части города. Сколько помню, уполномоченный был уже смещен.
   Я ознакомился с некоторыми договорами о поставках. Боже, сколько в них простоты! Вот один поставщик обязуется выполнить заказ на 500 походных кухонь, ручаясь всем движимым и недвижимым имуществом, но в чем это имущество состоит, ничего не показано. Может быть, его и нет вовсе.
   Другой принимает поставку двух тысяч повозок для обоза и сдачу производит в городах, больших селах, заводах, пристанях и т. д. Это, стало быть, только посредник по скупке, а между тем при некоторой энергии для изготовления обоза можно было приспособить большой Лысьвенский завод.
   Третий берет подряд и под залог материалов получает сто тысяч рублей -- отличный аванс.
   Но, право, у меня не шевельнулось никакого подозрения при чтении этих договоров. Не так наживается состояние и не в договорах дело. Я бы на месте уполснаба не больше его беспокоился о формальной стороне дела -- лишь бы достать необходимое.
   А вот недостаток честности в исполнении, оказание преимуществ за взятки... Как этот проклятый порок вывести из житейского обихода -- это остается вопросом.

Встреча с генералом Джеком

   Я ехал в Омск с твердым намерением быстро провести в жизнь постановления съезда и вернуться на Урал, чтобы ближе познакомиться с его жизнью.
   На пути мы встретили роскошный поезд, сплошь состоявший из вагонов международного общества, салонов и ресторанов. На каждом вагоне красовался какой-нибудь иностранный флаг.
   Это ехал межсоюзный Технический Совет с заместителем американского инженера Стивенса, английским генералом Джеком.
   Два месяца прошло со времени опубликования декларации о союзной помощи русскому транспорту; за это время он трудами русской железнодорожной администрации значительно упорядочился, а союзная помощь успела выразиться лишь в установке диспетчерской системы управления движением поездов на Китайской Восточной железной дороге и в некотором расширении харбинских мастерских.
   Для дальнейшего нужны были деньги, и Совет постановил обратиться к правительствам союзных держав с просьбой об ассигновании в распоряжение комитета 20 миллионов долларов.
   Ассигнование еще не состоялось, и Совет пока что решил совершить поездку по Сибири для ознакомления с состоянием дороги на местах.
   В Омске члены Совета обменялись комплиментами со служащими Министерства путей.
   Генерал Джек объяснил, что Совет состоит из нескольких отделов: отдела тяги в заведовании инженера Данилевского, отдела содержания путей и построек под начальством г. Иен и майора Гарибальди, отдела движения во главе с г. Канайи, отдела финансов под управлением полковника Левевра. Теперь весь Совет ехал на уральские заводы.
   Мы обменялись с генералом Джеком приветствиями и разъехались.

У Верховного

   Адмирал из Екатеринбурга уехал в Уфу и прибыл в Омск позже меня. При встрече на вокзале он поблагодарил меня за председательство на съезде и пригласил вечером быть у него на заседании Совета.
   Я отправился вместе с Вологодским. Мы застали адмирала во дворе, возле его любимой лошади. Он казался очень счастливым, погруженным в заботы своего маленького хозяйства, но, как только мы приступили к деловым разговорам, он сейчас же потерял спокойствие. На Сукина он положительно рычал, не давая ему докончить доклад. Речь шла, насколько помнится, о размещении американских войск, и адмирал протестовал против предоставления им тоннелей.
   Когда текущие вопросы были исчерпаны, адмирал стал рассказывать о положении на фронте. Причины его озабоченности, которую я заметил еще в Екатеринбурге, наконец разъяснились.
   На самарском направлении наши войска потерпели большую неудачу.
   -- Возможно, что будет оставлена даже Уфа, -- сказал адмирал с твердостью и суровостью, за которыми чувствовался подавленный стон.
   "Какой мученик!" -- можно было только подумать, глядя на него и прощая ему всю нервозность. Не шапку Мономаха -- терновый венец надел он на свою честную голову.

Брошенная перчатка

   Прошло несколько дней. Неудачи не казались зловещими. Все относились к ним как к временным и случайным и продолжали деловую работу. С необычайной быстротой, которой мог позавидовать аппарат любой столицы, было выработано положение о главноуполномоченном по уральской промышленности -- результат работ съезда. Совет министров утвердил положение и одобрил назначение на эту должность бывшего главы Уральского Правительства П. В. Иванова.
   Как вдруг на имя Председателя Совета министров получается телеграмма из Перми от Гайды. Он объявляет начальника штаба Лебедева преступником, который намеренно мешает его действиям, указывает на угрожающее положение фронта и предлагает как последнюю меру назначение его, Гайды, главнокомандующим всем фронтом.
   Когда по поручению Вологодского я принял от Гайды дополнительную депешу, он обрисовал положение на фронте как начинающуюся катастрофу, но при этом указал ряд фактов, которые наступили на несколько дней позже, чем дана была телеграмма. Чья-то злая рука направляла события и диктовала Гайде наперед известные факты.
   До того как начался разговор по прямому проводу, Вологодский успел созвать несколько министров на совещание. Мы решили резко подчеркнуть Гайде, что в вопросах назначения лиц командного состава Совет министров никаких шагов, расходящихся с мнением Верховного Правителя, не одобрит и не поддержит.
   Гайда, несомненно, ожидал иного. Я вспомнил разговор с Калашниковым о Лебедеве и о докладе Михайлова. Я никому решительно об этом разговоре не передавал. Теперь я с интересом следил за министром финансов. Но он не поддерживал Гайду.
   Адмирал на следующий день выехал на фронт, чтобы ближе выяснить происходящее.
   Шум гайдовского вызова прогремел и стих. Стало как будто опять спокойно.
   Я отправился вместе с министром труда на заводы.

Маршрут

   Поездка длилась недолго, всего десять дней, но я успел познакомиться с разными типами заводов. Я посетил округа: Тагильский (Демидовых Сан-Донато), Гороблагодатский (казенный), Богословский (акционерной компании с участием Аз.-Донского банка), Чусовской (французской акционерной компании), Кизилевский (Строгановых) и Пермский пушечный завод (Мотовилиху). Кроме того, я останавливался на бумажной фабрике Ляля (Николо-Павдинского округа), в солеварнях на Каме и осмотрел содовый завод Любимова и Сольве на Каме, в Березняках, близ ст. Усольской.
   Все эти предприятия расположены к северу от железной дороги Пермь--Екатеринбург, частью в восточных, частью в западных склонах Уральского хребта.

Типы уральских заводов

   Уральская промышленность, главным образом под влиянием невыгодной для нее конкуренции с заводским районом юга Европейской России, еще накануне войны находилась в тяжелом состоянии, и только требования военного времени вдохнули жизнь в мертвеющие домны и мартены и завертели обленившиеся станки. Можно было ожидать, что большевизм убил эту недавно вспыхнувшую жизнь дряхлого организма уральской промышленности и что возрождение промышленных сил Урала будет происходить очень туго.
   Среди заводов Урала немало таких, которые можно назвать "барскими". Они принадлежат старинным и богатым фамилиям, для которых "горные гнезда" были скорее предметом фамильной гордости, чем источником дохода. Заводы давали дефицит, на развитие и расширение их затрачивались большие средства, но техническое оборудование не поспевало за требованиями прогресса, а радикальное переустройство могло быть произведено лишь при условии акционирования.
   Другую характерную категорию составляют заводы казенные. Большой размах, грандиозные замыслы соединяются в них нередко с ветхостью и мертвечиной. Много начатого и незаконченного, много неиспользованного, много следов непланомерности, последствий смены управляющих, из которых каждый хозяйничал по-своему. Наиболее печальным образцом казенных заводов является Кушвинский (гора Благодать). Здесь всё в процессе переустройства, всё начато и не закончено: подвесная воздушная дорога с горы Благодать для передачи руды, мартеновские печи, переезжающие к домнам, чтобы непосредственно воспринимать горячий чугун, не расходуя дорогого тепла, могущественная силовая станция -- сердце всего округа, грандиозная фабрика для промывки руд, подъездные железнодорожные пути -- всё это только строится, и кажется, как будто новый управляющий, озираясь на все эти строения и не видя ниоткуда внимания, безнадежно отворачивается в сторону старых, уже налаженных заводов (Туринских, Баранчинского), довольствуясь тем, что уже действует.
   И эта случайность замыслов, случайность выполнения -- удел почти всех казенных заводов.
   Как ни странно, Управление Гороблагодатским округом не имеет даже точных сведений о мощности своих рудных богатств, и в то время как официальные данные скромно ограничиваются цифрой в 1 1/2 миллиарда, частные компетентные лица предположительно увеличивают эту цифру до 6 миллиардов. Надо отметить, что галунчатые руды округа дают ковкий чугун, не требующий переработки в мартене, а потому точный учет всего запаса руд обыкновенных и валунных представляется чрезвычайно существенным, как с точки зрения общего плана хозяйства в округе (учет запасов), так и для оценки его.
   Третью группу заводов составляют коммерческие заводы -- округа нового поколения, к которым относится, например, округ Богословский, расположенный на крайнем северном пункте железнодорожной ветки Урала, в его восточном склоне. Наиболее крупный из заводов -- На-деждинский завод. Он основан в 1896 г. Даже в 1919 г., когда темп работ упал примерно в 4 раза (в округе работало вместо 16 тыс. рабочих около 4 тыс.), завод этот всё же производит впечатление огромного и кипящего интенсивной жизнью предприятия, стоящего на уровне современности. Здесь всюду чувствовалась техническая мысль, объединяющая все части предприятия, вносящая экономию и хозяйственность. Научная лаборатория, в которой каждый день испытывается выпускаемое железо, свидетельствует о серьезности постановки дела. Машиностроительный завод Клейна, перевезенный сюда из Риги и помещенный в светлое просторное здание, в котором летом и зимой поддерживается одинаковая температура, как бы предсказывает будущее развитие округа, которому богатейшие запасы угля, залегающие тремя мощными пластами и содержащие миллиарды пудов, собственные рудники и леса и благоприятное географическое положение на реке Сосьве, принадлежащей к системе реки Обь и связывающей округ с Алтаем, обеспечивают большие возможности. У этого округа есть и еще одно условие, необходимое для успешного развития -- энергичные руководители. Во главе правления стоит инженер Цейдлер, имя которого пользуется почетной известностью среди всех кругов, причастных к горнозаводскому промышленному миру. В известности с ним соперничает только Мещерский. Эти два инженера обладают поразительными организаторскими способностями и даром технического и хозяйственного прозрения. Инженер Цейдлер, по общим отзывам, улавливает потребности времени, не упускает ни одной возможности расширения дела, ни одной заявки, которая нужна будущему. Богословский округ уже имеет перспективы и в более отдаленном, еще не эксплуатируемом севере Урала, и на его богатых южных отрогах (Комаровские рудники недалеко от Стерлитамака), и на Алтае для добычи коксующегося угля.
   В более миниатюрном виде ту же картину технической обдуманности и надлежащей оборудованности представляет Чусовской завод, принадлежащий французской компании (Камскому акционерному обществу). Он расположен на горнозаводской дороге, у моста через реку Чусовую, на стыке с железнодорожной линией, идущей к угольному району Кизи-левского округа, Луньевскому и солеварням. Как менее крупный, менее богатый и более зависимый от предприятий (чужая руда, чужой уголь), Чусовской завод работал сейчас далеко не так, как мог бы.

Общее состояние заводов летом 1919 года

   Я намеренно остановился на общей характеристике уральской промышленности, чтобы показать, насколько трудно ожидать, чтобы состояние ее после большевистского разгрома могло быть удовлетворительно. Даже в нормальное время только часть округов была обеспечена всем необходимым и жила полной жизнью; после же того, как большевики увезли у одних заводов запасы железа, у других -- части машин, у третьих -- кассы, а главное, когда не хватает рабочих, преимущественно квалифицированных, когда расстроен кредитный аппарат, когда нет возможности вести нормальные заготовки угля ввиду отказа крестьян от лесных работ, когда трудно обеспечить рабочих продовольствием -- должно было, конечно, наступить значительное ухудшение.
   Но, тем не менее, общее впечатление осталось благоприятное.
   Нигде не заметно было уныния. Всюду чувствовались, наоборот, оживление и надежды. Как ни тяжелы были условия промышленности, инженеры, управляющие, или "управители", по терминологии Урала, составляли проекты расширения работ. Как ни тяжелы были условия жизни рабочих, они были удовлетворены ими более, чем условиями большевистскими, когда приходилось питаться жмыхами или идти вопреки совести в красногвардейские банды.
   Цифры подтверждают наблюдения. Они показывают, что производительность заводов росла, а не падала. Богословский округ выпустил в январе 84 тыс. пудов чугуна, 166 тыс. пудов мартеновского металла, около 20 тыс. пудов кровельного и 70 тыс. пудов сортового железа. В апреле этот же округ дал 48 тыс. пудов чугуна, 200 тыс. пудов мартеновского, 249 тыс. пудов рельс, 24 тыс. пудов кровельного и сортового железа.
   Гороблагодатский округ в январе дал 23 тыс. пудов чугуна и 13 тыс. пудов кровельного, в феврале 45 тыс. пудов чугуна, 11 тыс. пудов кровельного и 56 тыс. пудов сортового, а в апреле 58 тыс. пудов чугуна и мартеновского металла и 18 тыс. пудов кровельного и сортового.
   Тагильский -- в феврале выпустил 53 тыс. пудов чугуна, 20 тыс. пудов мартеновского, 26 тыс. пудов рельс, 4 тыс. пудов кровельного и 29 тыс. пудов сортового железа, а в апреле -- 52 тыс. пудов чугуна и 4 '/2 тыс. пудов литья, 95 тыс. пудов мартеновского, 12 У2 тыс. пудов листов и 41 тыс. пудов сортового железа, не считая других работ, из которых особенно усиленно идет ремонт подвижного состава.
   Росла производительность и угольных предприятий. Так, Кизилевские копи кн. Абамалек-Лазарева повысили производительность с 400 тыс. пудов в январе до одного миллиона пудов в марте, апреле, мае. Общая добыча угля на уральских копях повысилась с 3,7 миллионов пудов в январе до 6 миллионов пудов в марте и в мае. В апреле ввиду праздников Пасхи было добыто 5,1 миллиона пудов.
   Министр труда, с которым мы совершали совместную поездку, был рад выслушать от администрации предприятий, что производительность рабочих всюду повысилась. Дальнейшему ее повышению препятствовало, главным образом, недостаточное питание. Но, как я уже указал, рабочие очень терпеливо относились к испытываемому недостатку продуктов, потому что условия жизни всё же улучшились по сравнению с большевистскими. Повсюду мы беседовали с рабочими, и в предприятиях, и в копях, где спускались в глубь шахт, и везде встречали приветливое и доброжелательное отношение, а просьбы, которые порой заявлялись, носили также вполне выдержанный характер с явной готовностью идти на уступки.
   Самый факт поездки двух министров в глухие места Урала с выездами в сторону (мы посетили, например, Авроринские платиновые прииски) свидетельствовал о мирной нормальной жизни. Если сопоставить с этим факты хотя бы и медленного, но безостановочного роста производительности, то нельзя не согласиться, что обзор жизни уральских заводов должен был оставить благоприятное впечатление.
   Все впечатления поездки подтверждали целесообразность создания новой должности главноуполномоченного по уральской промышленности.

Отступление от принципа

   На первый взгляд кажется странным и противоречащим провозглашенной Правительством экономической свободе учреждение должности главноуполномоченного, которому предоставлены были широкие права вмешательства в экономическую жизнь округов -- вплоть до закрытия одних заводов и принудительного расширения других. Но надо оценить обстановку. Почти все заводы были связаны, хотя еще и не в значительной степени, казенными заказами, почти все находились в зависимости от казны и в смысле финансовом, и в отношении снабжения. Производимое заводами железо бралось на учет Министерством снабжения, а добываемый на копях уголь -- Уралотопом. Большинство округов оставалось оторвано от своих правлений и не могло быть денационализировано. Во главе управления стояли большей частью бывшие администраторы, но и они действовали как уполномоченные от Правительства. Всё это показывает, насколько действительное положение было далеко от начала свободы. Затруднительное положение отдельных заводов и округов вызывало необходимость в объединенном планомерном руководстве. В качестве иллюстрации можно привести следующий пример: военное ведомство предъявляло требование как раз на те сорта железа, которые нужны были заводам для практикуемого ими обмена на хлеб. Внимание агентов Правительства обращено было прежде всего на заводы, расположенные по линиям железных дорог, куда возможно подать подвижной состав для ремонта и откуда легко можно вывозить материалы. Между тем имелась группа заводов, оставленных на произвол судьбы, расположенных по берегам Камы. Здесь "Чормаз" кн. Лазарева, "Добрянка" гр. Строгановых, "Пожевские" кн. Львова и др. Этим заводам почти не давали казенных заказов и оставляли без льгот. Им отказывали, например, в освобождении призываемых рабочих.
   Между тем заводы эти обладают рядом преимуществ: все они обеспечены топливом (сплав бревен по притокам Камы прямо к заводам), легче могут получать продовольствие (водным путем) и не обременены казенными заказами военного и путейского ведомств. Эти заводы могли быть широко использованы для производства ходких сортов железа в целях обмена на хлеб, в интересах не только прикамских, но и других заводов. Единый общий план хозяйства помог бы преодолеть немало отдельных затруднений. Проведение этого плана потребовало не столько принуждения, сколько установления условий того содействия, которое оказывается казной заводам.

Синдикат или регламентация

   Есть два способа объединения горнозаводского хозяйства: один --инициативой самих промышленников (синдикаты), другой -- инициативой государственной (регламентация).
   При созданных большевиками условиях я отдаю безусловное предпочтение второму способу, считая, что государство не может упустить из своих рук ни высшего надзора, ни руководства столь важными отраслями хозяйственной жизни, как железная и металлургическая промышленность.
   Россия уже имеет опыт синдицирования металлургической промышленности: я имею в виду "Продамет", синдикат горных металлургических заводов, производивших до 80% всего железа. Результатом деятельности этого синдиката были взвинченные цены и пренебрежение интересами как потребителя, так и государства.
   Урал тоже знал попытки синдицирования: в январе 1907 г. большинство наиболее крупных уральских заводов образовали синдикат "Кровля". Но этот синдикат ввиду технической отсталости предприятий, а также рутинности и недисциплинированности самих предпринимателей не имел большого успеха. Тем не менее, он вызвал острую реакцию среди земледельческих кругов, которая привела к организации в 1908 г. "Железного союза земств" с целью противодействия "Кровле".
   1908 год ознаменовался вообще усиленной борьбой против синдикатов. Напомню об известном вопросе правительству в Государственной Думе.
   Эти исторические справки должны восстановить в памяти картину борьбы, которую неизбежно порождают подобные организации и которая совершенно недопустима в условиях напряженного существования государства. Между тем стремление к синдицированию уральской горной промышленности замечается; оно проявилось, между прочим, в том "Положении о екатеринбургском совещании горнопромышленников Урала", которое было приложено к протоколам упомянутого уже майского съезда. Совещанию предоставляется "регулировать хозяйственную жизнь заводов" (No 3), "устанавливать единообразные цены на продукты производства, распределять между заводами заказы государственного назначения" (No 4).
   Это совещание должно было, по проекту горнозаводской секции, всецело связывать главноуполномоченного по уральской промышленности, оставляя за последним лишь общий контроль.
   Постановление Совета министров приняло противоположное начало: оно дало преобладающее положение главноуполномоченному, то есть органу государства, и лишь рекомендовало ему действовать при посредстве объединения горнозаводчиков. Это начало надо считать наиболее соответствующим потребностям времени. Интересы государственные
   будут преобладать, а вместе с тем будет действовать и то объединение горнозаводчиков, которое наиболее приспособлено для защиты интересов последних и пользу которого трудно отрицать, когда его деятельности поставлены известные границы.

Цены и будущее Урала

   Наиболее злободневным для уральской промышленности был во времена нашей поездки вопрос о ценах.
   Дороговизна хлеба, топлива и различных материалов вызывает естественную необходимость в повышении цен.
   Бытовая картина переживаемого времени была такова. В продовольственный район привозят железо и предлагают обмен на хлеб.
   -- Хлеб нынче вздорожал.
   -- Во сколько?
   -- Вдвое.
   -- Вдвое? Железо вздорожало тоже как раз вдвое.
   И после этого диалога устанавливалось меновое соотношение хлеба и железа. Понятно, что ни одной, ни другой стороне повышение цен при такой системе не могло принести существенной пользы, если не падала себестоимость продукта.
   Будущее Урала сосредоточено будет в четырех пунктах: Алапаевском (к северу от Екатеринбурга) и на южном Урале -- в Магнитной, Бакале и Комаровском. Миллиардные запасы руд в этих четырех пунктах позволят развить там производство в американском масштабе.
   Возможно, что богатства этих районов и будут разрабатываться в первую голову по восстановлении экономической жизни России и дадут дешевое железо.
   В связи с будущностью Урала возникает вопрос об алтайском коксе. Производство уральского железа основано на древесном угле, между тем громадная ценность леса требует более экономного его расходования и развития деревообрабатывающей промышленности. Николопавдинский район, где свили себе гнездо финны, очень удачно приспособляющиеся к сходным с их родиной климатическим условиям Верхотурья, уже дает пример рационального использования леса в бумажном и деревообрабатывающем производствах. Эти виды промышленности должны развиваться. Древесный уголь следует заменить алтайским коксом. Небольшие железнодорожные ветки на Алтае и система водного транспорта сделали эту проблему несложной.

По следам иностранцев

   На некоторых из посещенных мною заводов были генерал Джек, с которым я разминулся, когда ехал со съезда в Омск, генерал Нокс, которого интересовало, насколько заводы использованы для потребностей армии, полковник Воорд, который ездил для бесед с рабочими.
   Я спрашивал, какое впечатление осталось у заводоуправителей от посещения их Техническим Советом во главе с генералом Джеком.
   -- Они больше интересовались будущим, чем настоящим: какие капиталы должны быть помещены в заводы для их развития, какая производительность может быть достигнута, какие доходы обеспечены?
   Но я интересовался будущим меньше, чем современным, и мне любопытно было узнать, как встречали рабочие полковника Воорда.
   Я видел в одном из туринских заводов огромное помещение механических мастерских, в которых Воорд выступал, и администрация заводов уверяла, что рабочие слушали и соглашались. Что и как говорил им Воорд, можно представить по речи его, которую он произнес перед пленными красноармейцами.

Речь полковника Воорда

   История русской революции пожелает сохранить эту замечательную речь.
   Искренний патриот, видный член рабочей партии, в сильных красочных выражениях нарисовал слушателям картину патриотического движения рабочих в Англии в минувшую войну.
   Он говорил: "Я -- рабочий, но, видя на мне полковничий мундир, вы можете усомниться в этом. Должен сказать вам, что это случилось очень просто. Когда разразилась тяжелая война 1914 года, когда германский кулак обрушился на Францию, Бельгию и Россию, мы имели маленькое регулярное войско. Мы, рабочие Англии, сразу поняли опасность, грозившую нашему отечеству, и двинулись на защиту его. Три миллиона добровольцев-рабочих вступили в армию. Мы отдали 3 миллиарда рублей государству заимообразно из своих рабочих касс. Было бы странно предположить, что после всего этого из нашей среды не выдвинулось бы ни одного офицера. Я один из них. Мы, английские рабочие, все как один пошли за своим правительством в минуту опасности для государства. Вы, русские, пошли вразброд за своими лидерами -- интернационалистами. Мы победили врага, вы пришли к гибели и разорению.
   Как могло случиться, что 180-миллионный русский народ мог впасть в такое ужасное состояние, в такую нищету и бессилие, в каком он находится сейчас? Я должен сказать вам, что к этому положению привели вас ваши лидеры. Они разорили ваш родной дом, они вооружили вас друг против друга, послали брата грабить и убивать родного брата. Вы грабили и убивали родных вам по крови людей своей страны только за то, что они принадлежат к другому классу. Ваши лидеры учили вас любить всех: немцев, турок, французов, американцев, англичан, всех чужих и незнакомых вам людей, только родного брата, своего русского, они не научили вас любить. Прежде всего в этом ваш позор, ваша гибель. Только родной дом свой и свое отечество они научили вас ненавидеть и уничтожить.
   Я видел сам ужасные результаты интернационализма: тысячи обездоленных и ограбленных семей, бродящих без крова и пищи, видел десятки и сотни городов и деревень, сожженных, разоренных и разграбленных, видел сотни трупов зверски изуродованных людей, замученных за то, что они были честными русскими патриотами, за то, что они стремились установить закон и порядок в вашей измученной и залитой кровью стране.
   Вспомните мои слова. Если когда-нибудь в Англии появился бы такой руководитель, как ваш, проповедующий грабеж и убийство, мы, рабочие Англии, не нашли бы для него другого имени, как убийца, и ответ наш такому лидеру был бы один: веревка.
   Я, английский рабочий, пришел помогать русским друзьям. Не заблуждайтесь, я не хочу обманывать вас: мы пришли помогать тем, кто, не щадя жизни своей, борется за лучшее будущее России, за ее величие, славу, счастье и мир русского народа. Мы протягиваем дружескую руку помощи русским патриотам, защищающим свое отечество от наемных убийц и грабителей, именующих себя интернационалистами. Я вижу среди вас матросов. Каждый наш матрос -- предмет любви и внимания своей нации, а вы, русские матросы! История скажет свое правдивое слово о вашей деятельности и о вашем позорном поведении в России в годину ее бедствий. Когда я пытаюсь объяснить причину такого ужасного явления среди вас, я не могу найти для вашего поведения другого оправдания, кроме того, что по безграмотности и незнанию вы приняли лжепророков за пророков, врагов -- за друзей".
   Красноармейцы проводили полковника Воорда дружным "ура".

Общие впечатления

   Что же дала мне поездка на Урал?
   Население видело, что порядка стало больше, что порядок стал благообразнее, но материального улучшения оно не чувствовало. Подвоза хлеба не было. На приисках рабочие вместо чая пили настой травы. Мануфактуры не получалось. А между тем с населения требовали людей, чего не было при большевиках. Производилась и конская мобилизация. Вместо спокойной мирной жизни, которой ждало население, его ожидало еще большее напряжение войны.
   Заводское хозяйство медленно улучшалось. Население это чувствовало и спокойно, совершенно спокойно (я видел это своими глазами) ждало, не ропща, что улучшение приходит медленно.
   Но, думалось иногда, что, если вдруг большевики опять будут наступать -- поднимется ли тогда крестьянство?
   Я видел на Урале много образцовых предприятий, например, содовый завод Сольве и Любимова в Березняках близ Усолья.
   Его доходность строится не на низкой заработной плате, а на совершенстве самого производства, за которым следит специальная ученая коллегия в Бельгии. Оттуда распространяются все новейшие усовершенствования и даются руководящие указания всем связанным экономическими узами заводам, изготовляющим соду по методам Сольве. В результате положение рабочих на этом заводе много лучше, чем в других предприятиях. Здесь и рабочий клуб, и общая столовая, и благоустроенная баня, и прекрасное здание высшего начального училища, и хорошая больница. А ряд домов для квалифицированных служащих напоминает квартал европейского города. Неудивительно, что большевизм не пользовался здесь успехом.
   Впрочем, и в других местах Урала, мною посещенных, чувствовалось отношение к большевикам как к "дьявольскому наваждению". Грозные большевики были все либо иноземцы, либо иноплеменники. Свои оказались и неустойчивы, и не страшны.
   Уральские поселения опять жили мирной жизнью. Красивая архитектура домов, резьба на окнах и дверях, цветы и занавески -- всё свидетельствовало о любви и привычке к уюту, а седые, как лунь, головы, выглядывавшие из окон, как бы говорили о том, что время всё переживет.
   По-прежнему работали "старатели". С упорной жадностью маньяков, с горящими глазами они рыли и мыли, подкапываясь под дома и дороги, отыскивая мелкие крупинки золота и платины, мечтая об увесистых самородках и с ненавистью глядя на вытесняющие их драги и экскаваторы. А те шумели день и ночь, разливая вокруг желтую воду и обливая всех грязью, из которой крупинка за крупинкой извлекается драгоценный металл.
   Быть может, я выбрал неудачно район, может быть, он был нехарактерен для фронта, но он был очень обширен. Я знаю, что в районе активных операций население терпело много обид, но обиды эти были по преимуществу тяготами войны, а население хотело мира, ему надоело возить без конца то красных, то белых, надоели постоянные мобилизации, оно хотело освободиться от всего этого. Затяжная война приводила его в отчаяние.
   Всё держалось инерцией, и мне казалось, что если придет еще большевизм, то только тогда он проникнет в самую глубь и, наконец, разбудит мысль населения, а сейчас оно еще спит, ничего не знает, ничего не понимает.
   И не военщина -- нет, не она -- причина страшного поражения, а инерция огромной массы, которая ничего не знала, ничего не понимала и ничего не ценила.
   Ей нужны были не лозунги. Но бедная материальными средствами власть ничего не могла ей дать, а только брала.

Глава XVIII.
Надежды и обещания

   Еще с марта в обществе и печати много говорилось о необходимости создания при Верховном Правителе законодательного органа. Особенно горячо пропагандировали эту идею "Отечественные ведомости" в Екатеринбурге. Они писали:
   "Совет министров является единственным легальным сотрудником Верховного Правителя в делах законодательства и управления. Деятельность Совмина энциклопедично всеобъемлюща и в высокой степени независима. Он так переобременен работой, что даже при предположении талантливости его состава это не может не отзываться отрицательно. Сменяющие друг друга течения последних двух революционных лет свидетельствуют против перегрузки Совмина обязанностями, отвлекающими его от исполнения административных его функций. Недаром революционное время перейдет в историю как время ослабленного управления. При всеобъемлющем характере деятельности Совмина его участие во всех проявлениях власти Верховного Правителя, вместе с которым он фактически управляет Россией, свидетельствует о чрезмерной упрощенности структуры нашей государственной власти, мало соответствующей громадности возложенных на власть задач. Едвали надобно доказывать, что такое положение нетерпимо. Необходимо освободить Верховного Правителя от возможности нареканий ияснее установить демаркационную линию, отделяющую верховную власть от подчиненных ей органов, усилив надзор за исполнительной властью и разгрузив ее от множества ее функций. Всего этого можно достигнуть: 1 ) возложив всю законоподготовительную работу на новый орган, аналогичный старому Государственному Совету, составленный из государственных деятелей, представителей общественности по назначению и министров по должности. Ему поручить дело надзора за ведомствами и в связи с этим предоставить право запросов министрам; 2) оставить за Советом министров исполнительно-административные функции. Передав, таким образом, в распоряжение Верховного Правителя его законосовещательный Совет и его исполнительный Совет, мы снабдим его лучшим и более мощным аппаратом управления и надзора и верховную власть сделаем более свободной от влияния численно небольшой группы подчиненных ему лиц".
   Нельзя отрицать правдивости этих слов. Но то, что предлагали "Отечественные ведомости", нисколько не удовлетворило бы сибирской "демократии". Ни законосовещательные функции, ни назначенные члены для нее не были приемлемы.

Омский проект Государственного Совета

   В Омске над вопросом о Государственном Совете работал Жардецкий. Он подал Верховному Правителю проект организации законосовещательного органа под названием "Совет Верховного Правителя". Совет этот, по идее автора, должен был состоять под председательством Верховного Правителя из назначенных им членов. Заседания Совета предполагались всегда закрытыми. Компетенция Совета намечалась неопределенно. Он должен был бы рассматривать всякие законодательные и административные вопросы, которые были бы предложены его вниманию Верховным Правителем до или после рассмотрения их Советом министров.
   Адмирал поручил Тельбергу и мне рассмотреть этот проект и дать свое заключение.
   По привычке я стал рассматривать проект прежде всего с юридической точки зрения: соответствует ли он конституции 18 ноября, как он определяет взаимоотношения нового учреждения с Советом министров и т. д.
   Когда я излагал адмиралу эти соображения, он перебил меня и заставил покраснеть от сознания ошибки: "Вы скажите мне прежде всего, нужно ли такое учреждение?"
   Доклад происходил во второй половине мая, как раз когда Совет министров утвердил новое положение о Государственном Экономическом Совещании и я уже составил к тому времени свой план организации законосовещательного органа. Я был против того, чтобы подобное учреждение состояло только из назначенных лиц. Их, прежде всего, неоткуда было бы взять. Я как-то спросил Жардецкого: сколько кандидатов вы можете назвать в ваш Совет? Он ответил: я выписал бы их из-за границы. Это было очень теоретично, потому что привлечь в Омск кого-либо из крупных русских деятелей, проживавших в Париже или Лондоне, было задачей нелегкой.
   Считая необходимым привлечь к законодательной работе выборных лиц, я не представлял себе, однако, как можно было бы в то время организовать выборы, и пришел к мысли достичь создания нового государственного учреждения постепенно.
   Сначала должно было быть преобразовано Государственное Экономическое Совещание. Затем подлежало созыву совещание по вопросам, связанным с будущим Учредительным Собранием (место и время его созыва, соотношение с областными представительными органами, основные законы); это было бы учреждение законодательно-политического характера. Наконец, при Министерстве внутренних дел Пепеляев проектировал созвать совет по делам местного хозяйства с широким представительством городов и земств -- это был бы совещательный орган по вопросам управления.
   Мне представлялось, что в конечном итоге все три учреждения должны были быть слиты и таким образом создался бы законосовещательный орган с тремя отделами: экономическим, законодательным и административным.
   Адмирал отнесся к этим предположениям одобрительно.

Подводные камни

   Идея представительного учреждения в Сибири была скомпрометирована Сибирской Думой и Самарским Комучем. Всех пугала перспектива получить несколько десятков бессодержательных депутатов из партийных кругов, годных только для поднятия рук при голосовании, и несколько лидеров-говорунов, добросовестно выполняющих указания центральных комитетов их партий.
   Но не одно это мешало Правительству осуществить идею опоры на народное собрание. Если бы Совет министров строил свою власть как власть постоянную, он, конечно, изыскивал бы с самого начала пути к таким формам организации власти, которые соответствуют представлению о демократическом государстве. Но всё в Омске считалось временным, победа казалась всем , а не только Правительству, и возможной, и близкой, об Учредительном Собрании говорили серьезно. Кто при таких условиях мог думать о создании представительного учреждения?
   80% абсентеизма при выборах в городские самоуправления достаточно ясно показали, как устало население от постоянных выборов, как равнодушно оно относилось ко всяким представительствам даже в города. Утомлять его новыми выборами перед самым, как думали тогда, Учредительным Собранием -- это значило срывать последнее.
   Наконец, был еще один подводный камень -- российский характер власти. Каким путем можно было создать в Сибири представительное учреждение, которое решало бы всероссийские вопросы? А отказаться от них было невозможно. Земельный вопрос, например, был выдвинут практическими потребностями дня.
   Вот почему приходилось останавливаться на законосовещательном деловом органе.

Государственное Экономическое Совещание

   Когда проект закона о пополнении Экономического Совещания выборными представителями земств, городов, кооперации, профессиональных союзов и о расширении его компетенции обсуждался предварительно, то было приведено немало возражений даже против этого скромного проекта. Откуда вы возьмете людей? Не будут ли они задерживать рассмотрение законов? И т. д.
   Состав Экономического Совещания, по идее закона, не должен был превышать 60 человек, чтобы не нарушить делового характера учреждения. Для того, чтобы не выйти из этой нормы, пришлось ограничить число представителей земств и городов и ввести начало назначения из кандидатов. Это обидело земства, между тем никакой задней мысли здесь не было. Последующая практика показала, что назначались все в порядке представления, а не по произвольному выбору власти.
   Должен, однако, отметить, что, хотя в предварительном рассмотрении законопроекта приняли участие почти все министры, это не помешало им внести уже в Совете министров некоторые поправки, которые были проникнуты духом недоверия к новому учреждению. Одна поправка причинила мне потом немало огорчений. Было предложено исключить при указании прав председателя слова "или его товарищ" ввиду того, что это само собой разумеется. Я не протестовал, не оценив сразу значения поправки. Впоследствии товарищ председателя Совещания всегда отказывался замещать меня в качестве докладчика Верховному Правителю и участника в Совете министров, так как этого ему не предоставил закон. И он был прав.

Особое мнение

   Я предполагал уйти из Совета министров, оставшись председателем Государственного Экономического Совещания. Это более соответствовало положению учреждения и давало бы мне независимость, при которой я легче мог бы проводить в жизнь некоторые свои проекты.
   Намерение мое, по-видимому, угадал Сукин. Он настойчиво требовал, чтобы закон сделал председателя Совещания членом Совета министров. Напрасно я возражал. Даже Петров, на поддержку которого я рассчитывал, присоединился к Сукину.
   Я подал тогда особое мнение.
   "Совет министров признал необходимым, чтобы председателем Государственного Экономического Совещания состоял непременно член Совета министров и чтобы это было определенно выражено в самом Положении.
   С решением этим я согласиться не могу.
   Во-первых, оно не нужно. Председателем Совещания состоит в настоящее время член Совета министров, и практически ничего нового принятым решением не достигается. Кроме того, Совет министров принял поправку к Положению, согласно которой председатель Экономического Совещания назначается указом Верховного Правителя, а указы обсуждаются всегда в Совете министров, следовательно, Совет министров имеет возможность в каждом отдельном случае избрать наиболее подходящее к политике Совета лицо.
   Во-вторых, принятое решение нетактично с политической точки зрения. При рассмотрении Положения в Экономическом Совещании член Совещания Буяновский внес совершенно аналогичное предложение, но оно не встретило поддержки потому, что принципиально совмещение должности члена Совета министров с обязанностями председателя Экономического Совещания неестественно, так как Совещание по идее должно быть органом совершенно самостоятельным и независимым. Назначение председателем Совещания члена Совета министров есть мера переходная. Поскольку Совещание поставлено перед фактом, оно будет мириться с ним, если останется непоколебимым авторитет председателя. Но если в принятое Экономическим Совещанием Положение намеренно включается в качестве поправки то, что председатель Совещания есть лицо, подчиненное по своему положению Совету министров, то это не может не вызвать недовольства и совершенно ненужных разговоров, вредя тому благоприятному политическому впечатлению, которое должно создать принятое Положение.
   В-третьих, в случае развития деятельности Государственного Совещания председатель едва ли сможет справиться с двойной работой по Совещанию и по Совету министров. Нельзя же в Совет министров приходить неподготовленным, а ведь у министра без портфеля нет ни директоров, ни юрисконсультов, и он приходит на заседание исключительно со своими запасами соображений. Зачем же заставлять добросовестного человека покидать обе должности, если с одной он справиться в состоянии! Возложить же обязанность председателя на одного из министров нельзя потому, что председателем не может быть лицо, деятельность которого в качестве министра будет рассматриваться и критиковаться Совещанием".
   Мое особое мнение было доложено адмиралу, и он согласился с ним. Следствием этого явилось то, что в статье, где говорилось, что председателю принадлежат права и обязанности члена Совета министров, адмирал вычеркнул "и обязанности", оставив только права.
   Мне не удалось, однако, воспользоваться этим удобным положением обладателя прав без обязанностей. С августа я принял на себя ярмо главноуправляющего делами Правительства, и обязанности поглотили все мои права.

Совещание в заботах об армии

   Экономическое Совещание не прекращало своей работы после того, как было решено пополнить его и расширить его права. В течение апреля и мая оно остановилось на ряде важнейших вопросов: продовольствии и снабжении армии, транспорте и некоторых других.
   Уже в мае в деле снабжения и продовольствия армии стали обнаруживаться крупные дефекты. Считая главной задачей Совещания помочь обеспечению армии всем необходимым, я обратился к военному министру с просьбой представить доклад о потребностях армии. Доклад рассматривался в закрытом заседании Экономического Совещания 21 мая.
   Приведу некоторые выдержки из доклада.
   "Благодаря прибытию больших транспортов ботинок с Дальнего Востока и помощи англичан можно считать, что потребность армии в обуви будет на ближайшие два-три месяца почти удовлетворена.
   Что касается шинелей, суконных рубах и шаровар, то задание на период январь-апрель не было выполнено в следующих размерах: шинелей не доставлено 132 тыс. штук, рубах и шаровар по 157 тыс. штук.
   Снабдить все военные части и летним, и суконным обмундированием пока не представляется возможным. Поэтому одни части снабжаются английским обмундированием, другие получают или хаки, или суконное.
   Заготовка белья идет неудовлетворительно. Задание январь--апрель было более чем миллион штук кальсон и рубах. Получены сведения, что из Харбина идет 100 тыс. комплектов белья. Причина неудовлетворительной заготовки белья -- отсутствие материала в фактическом распоряжении Министерства снабжения.
   Заказанные предметы обоза поступают в незначительном количестве. Выходом из затруднительного положения послужило то, что специальные повозки и двуколки заменяются обывательскими телегами на железном ходу.
   Заготовка предметов обоза идет главным образом на Урале, то есть в пределах прифронтовой полосы, где распоряжаются армии и не только забирают изготовленные предметы, но и вмешиваются в распоряжения Министерства снабжения. Являются, таким образом, два хозяина в одном деле, и это отражается пагубно на заготовках предметов обоза".
   Таковы данные Военного министерства о состоянии снабжения к маю 1919 г. Переходя к будущему, доклад указывает, что задания на период май--август будут значительно больше в связи с увеличением армии.
   "На сапоги задание будет выражаться в сумме, значительно превышающей миллион пар сапог и ботинок.
   Если производительность местных мастерских увеличится до 100 тыс. пар в месяц, что возможно, то будет удовлетворена приблизительно '/з потребности.
   Вопрос с шинелями, суконными рубахами и шароварами встретит затруднения ввиду недостаточной выработки сукна на внутреннем рынке, недостатка его на дальневосточном рынке и малого количества валюты, имеющейся в нашем распоряжении. 100 тыс. комплектов дают англичане. Остальную часть приходится добыть самим, и в этом случае общественными организациями должна быть оказана самая широкая помощь.
   Задание на летнее обмундирование в майскую треть в полной мере не будет выполнено. Придется прибегать к комбинированному обмундированию. Части, получающие английское обмундирование, не получают летнего.
   Белья в полном размере задания также не удастся получить. Главное препятствие к этому заключается в отсутствии достаточного количества материала.
   Продовольственный вопрос также нельзя назвать удовлетворительным.
   Нормально в базисных магазинах должен быть месячный запас всех продуктов. В действительности получается следующая наличность продуктов в процентах: муки -- 18%, крупы -- 16%, чая -- 200%, сахара -- 14%, мяса (10 дн.) -- 100%, масла -- 16%, соли -- 24%, зернового фуража -- 3%, сена -- 4%.
   Наибольшую трудность представляет снабжение массовыми продуктами потребления: мукой, крупой и овсом".
   По поводу этого доклада министр продовольствия и снабжения Неклютин, со своей стороны, представил обескураживающие данные относительно тех затруднений, которые препятствуют улучшить дело снабжения. Единственная суконная фабрика Алафузова в Белебее оставлена в руках красных при отступлении. Снабжение шинелями и зимним обмундированием находится в полной зависимости от заграничного рынка и, следовательно, валюты. Точно так же обстоит дело с бельем. Только союзники и золото могут спасти положение.
   Подтвердив это, член Совещания Лопухин, со своей стороны, подчеркнул, что надежды на достаточное обеспечение обувью тоже преувеличены. Сохранившиеся ограничения в торговле кожей препятствуют своевременной заготовке сырья. В течение мая производительность пала по сравнению с апрелем. Этому способствует и то, что сдача поставщикам казенной кожи производится крайне неаккуратно.
   Переходя к обозу, министр продовольствия объяснил, что переход к системе массового заготовления обоза на заводах Урала требует длительного периода для приспособления к этому заводов, заготовка же мелкими партиями ввиду громоздкости обоза, как предмета транспорта, даже при своевременности выполнения заказа фактически не дает желательных результатов, пока не будут широко организованы наблюдение и контроль.
   Казалось, наиболее благоприятные данные должны были быть представлены по продовольственной части. Сибирь и недостаток продовольствия -- это не укладывалось в представлении обывателя.
   В Экономическом Совещании сидели, однако, не обыватели, а люди, которые знали все ресурсы страны, как знает географ карту, и для них не было ничего неожиданного в том, что говорил Неклютин. А министр рисовал не особенно блестящие перспективы. С утратой Бугульм и некого района мы теряем возможность обеспечить армию крупой. Мы не можем обеспечить армию фуражом, потому что овса мало, а вывоз сена затруднен. Военные власти на Алтае (например, в Бийске) задерживают местные запасы для обеспечения своих гарнизонов; но вывоз из алтайских губерний и без того затруднителен, потому что вагоны используются в восточном направлении. Мясные ресурсы истощаются. Маслоделие падает.
   "Нужно уменьшить состав армии и конский состав", -- раздаются голоса после этого доклада.
   Таково было положение дел в мае, когда армия требовала снабжения и продовольствия на миллион человек и когда ресурсы уже истощались настолько, что трезвые люди требовали сокращения армии.
   Долго ли дойти до другого вывода -- "надо прекращать войну".
   Результаты Совещания были доложены Верховному Правителю. Адмирал приказал мне передать Сукину, чтобы он немедленно поставил в известность союзников о грозящем армии вещевом голоде, а Михайлову -- о необходимости расходования золотого запаса.
   В этот момент начинается расходование небольшими, впрочем, партиями золота, которое всё время бережно хранилось Омским Правительством как неприкосновенное достояние народа.
   Государственный контролер выехал на фронт, чтобы познакомиться с системой снабжения армии на местах и со способом определения ее численности. Существует ли в натуре миллион людей, на которых отпускаются последние средства?

Транспорт

   Газеты переполнены были в это время печальной хроникой железнодорожного взяточничества. Провезти груз из Владивостока в Западную Сибирь становилось труднее, чем попасть в рай сквозь ряд чистилищ. Взятки в месте погрузки, в местах остановки, на границе с Забайкальем, у таможни правительственной и таможни семеновской, в каждом центре генерал-губернаторства, где возможна военная реквизиция... После бесконечных мытарств груз, сопровождаемый "толкачом", прибывает к месту назначения, но и здесь его ожидают испытания: либо реквизиция по распоряжению ставки, либо невозможность вывоза со станции. Владелец груза прибывает, например, с подводами на станцию, а эти подводы немедленно реквизируются для надобности военного ведомства.
   Экономическое Совещание пожелало заслушать доклад о транспорте.
   Два вечера, около семи-восьми часов общей сложностью, продолжался обстоятельный доклад товарища министра Ларионова, и перед глазами изумленных слушателей предстала картина такой грандиозной работы ведомства путей сообщения, такого величайшего напряжения местных его агентов и таких успехов, несмотря на все затруднения, что не нашлось ни одного члена Совещания, который мог бы бросить ведомству упрек. Присутствовавший в заседании член междусоюзного Технического Совета подтвердил правильность всех сообщенных цифр и фактов.
   На Томской железной дороге скрывавшиеся в тайге большевики терроризировали местных служащих. Они нападали не только на станции, но и на сторожевые посты, громили их, уводили с собой стрелочников, иногда убивали служащих, но железнодорожники продолжали покорно нести свою лямку.
   46% вагонов было занято русскими и чешскими эшелонами. Пять роскошных составов из лучших вагонов стояли в Омске в виде помещений для иностранных миссий, и всё же пассажирское сообщение улучшалось.
   Но взяточничество, этот бич, это позорное пятно на всем русском быту -- как бороться с ним? Не техническое ведомство должно было справиться с этим злом. Его корни -- в общей деморализации, обнищании и жажде наживы и, может быть, в недостатках системы вознаграждения.
   Отсутствие или недостаток премий, всеобщее уравнение окладов по классам, без учета важности и квалифицированности службы, приводило ктому, что начальники участков -- инженеры -- получали такое маленькое вознаграждение, что приходилось удивляться, как они живут.
   Пользуясь случаем, торговопромышленники в Государственном Экономическом Совещании подняли вопрос о судьбе грузов, задержанных в связи с введением правил плановой перевозки. Я плохо разобрался в этом вопросе и не мог понять, почему торговопромышленники настаивали на отмене этих правил. Министр путей сообщения пригласил меня после этого на заседание Центрального Комитета, который раз в месяц распределял вагоны для перевозок.
   Я попал на такое совещание уже в июне. Оно было очень многолюдно. Все проявляли громадный интерес. Совершалось одно из важнейших дел, определялся порядок питания страны и армии товарами.
   -- Чехо-войску -- 130 вагонов, -- говорит докладчик.
   -- Это, по крайней мере, в два раза больше, чем нужно на месяц, -- шепчет мне на ухо сосед.
   Все это знают, но громко возражает только председатель, Ларионов, по настоянию которого десяток или два вагонов скашиваются.
   -- Министерству финансов -- 90 вагонов на сахар.
   -- А сколько вывезено в течение прошлого месяца?
   -- Половина.
   -- Так зачем же им давать опять большое количество вагонов?
   Так происходило составление плана. Хуже всех защищался представитель Министерства продовольствия. Видно было, что Ларионов и другие путейцы над ним издеваются. Он не мог толком объяснить, куда что везут, и выходило, что хлеб везут в Маньчжурию, а железо -- на Урал.
   Поверхностные впечатления не помогли мне разобраться, кто прав, кто виноват.
   Когда на другой день я спрашивал Михайлова, почему он не пользуется вагонами, которые ему предоставляют под сахар, он ответил мне, что виною здесь обычные фокусы начальников станций. Когда сахар привезут, нет вагонов, когда дают вагоны, нет сахара.
   Нечто в этом роде действительно происходит, но кто в этом виноват, я так и не сумею сказать. Министр путей уверен, что виноваты были держатели товаров, потому что они не приписывались к станционным складам и теряли очередь; склонен и я думать, что при желании действительно можно было грузить, особенно правительственным учреждениям, но иногда... выгоднее было продать очередь.

Спекуляция

   "Безудержная спекуляция разлагает тыл!" Так говорили кругом весной 1919 г., жалуясь на непомерное взвинчивание цен, на исчезновение с рынка товаров, на злоупотребления при перевозке (подкупы, ложные наименования грузов и пр.). В юридическом обществе в Омске ученый экономист докладывал, что те, кто вопит о спекуляции, -- невежды, потому что спекуляция -- это "торговля". Министр продовольствия писал письмо начальнику штаба Верховного Главнокомандующего Лебедеву, что "борьба со спекуляцией" в том виде, как ее осуществляют военные власти, -- зло, и что нужна борьба против "борьбы со спекуляцией".
   Но убедить общество, что спекуляция безвредна и что без нее немыслима торговля, не удавалось, и чем больше защищали спекулянтов авторитетные люди науки и опыта, тем яростнее на нее нападали обыватели и "военные".
   Обывателю -- а военный тоже обыватель -- многое непонятно. Он, например, не имеет представления о валюте и вексельном курсе, и ему никак не усвоить, почему товар, стоивший в апреле рубль, в мае должен ввиду падения курса рубля на Востоке и в предвидении дальнейшего понижения расцениваться в пять раз дороже. Ему неведомы и все "тайны" транспорта.
   Но зато обыватель чувствительнее научного и бюрократического аппарата. Он не может не видеть, как товар намеренно припрятывается, как он намеренно выдерживается на станциях, и он негодует, когда против этого не принимается мер.
   Гражданская власть не умела проявить инициативы в этом деле, и борьбу со спекуляцией начала по всей линии железной дороги ставка Верховного Главнокомандующего. Были приняты чисто военные меры. Объявлена была повальная реквизиция всех задержанных грузов. Торговопромышленники подали по этому поводу жалобу. "Некоторые фирмы, -- говорится в их записке, -- уже поднимают вопрос о прекращении деятельности. Бестоварье уже намечается. Совет съездов опасается, что желание торгово-промышленного класса быть организованно-полезным правительству и населению встретит непреодолимое препятствие в безысходности создавшегося для него положения".
   Хотя заявление носило общий характер, но оно было приурочено к определенному распоряжению ставки. Превратить Экономическое Совещание в следственную комиссию я не мог, а Неклютин уверил меня, что он уже нашел способы ликвидировать создавшиеся затруднения.
   Симптомы болезненного состояния экономического оборота достаточно ясно выявились во всех этих делах. Истощающиеся ресурсы, деморализация железнодорожного персонала (не технического, а эксплуатационного) и депрессия торгового оборота становились угрозой молодой государственности. Победы смен ой палаты И. И. Карнеева-Гребарова, представителя военного ведомства, представителей военного и гражданского прокурорского надзора и следственной власти.
   Наряду с этим заместитель Председателя Совета министров И.А. Михайлов обратился по телеграфу к командующему армией в г. Уфу с категорическим предложением об устранении от должности начальника гарнизона города Омска и назначении расследования его действий, вследствие чего командующим армией и было сделано распоряжение об устранении от должности полковника Волкова и его аресте.
   Утром 24 сентября начальником военного контроля полковником Зайчеком был арестован товарищ министра внутренних дел Грацианов и была сделана попытка арестовать заместителя Председателя Совета министров и Председателя Административного Совета, министра финансов И.А. Михайлова.
   По докладу полковника Зайчека, арест Грацианова и попытка ареста Михайлова произведены им по телеграфному распоряжению из Челябинска от чешского высшего начальства.
   В течение суток со времени ареста Грацианова Административный Совет установил: во-первых, что Верховная Всероссийская власть, сформированная уже к этому времени, не делала распоряжений ни об аресте И.А. Михайлова, ни об аресте А.А. Грацианова, и 25 сентября утром товарищ министра внутренних дел А.А. Грацианов из-под ареста был освобождён и не осуществлялись уже более попытки к аресту Михайлова; и во-вторых, что Верховная Всероссийская власть постановила вернуть к деятельности министров В.М. Крутовского и М.Б. Шатилова и прервать занятия Сибирской Областной Думы.
   25 сентября, в связи с изложенными выше событиями, от Председателя Совета министров Временного Сибирского Правительства из Владивостока получена на имя министра финансов И.А. Михайлова телеграмма с одобрением действий и решений Административного Совета и с указанием на необходимость производства расследования о действиях начальника гарнизона.
   В вечернем заседании Административного Совета 25 сентября было постановлено пополнить состав Верховной комиссии одним представителем чехословацких войск и одним представителем от омского совета присяжных поверенных" ("Сибирский Вестник", No 32).
   

Попытки переворота и содействие чехов

   В приведённом сообщении обращает на себя внимание указание на вмешательство в инцидент со стороны чехов. Якушев был в постоянном контакте с некоторыми чешскими "политиками" -- особая дружба установилась между сибирскими эсерами-черновцами и чехами Глоссом и Рихтером, недалёкими и неуклюжими дипломатами, как раз под стать тому типу деятелей, которые преобладали в Областной Думе и страдали честолюбием, не имея данных на успех.
   Трогательная дружба Областной Думы с чешскими политиками привела последних к решению активно выступить в поддержку заговорщиков. И я не сомневаюсь, что эта поддержка была обещана раньше, в Томске, иначе Дума не решилась бы выступить, потому что за ней зияло пустое пространство, в то время как Правительство пользовалось широкой общественной поддержкой и обладало лояльными военными силами.
   Как только в Томске получена была телеграмма с указом о перерыве работ, Дума решила оказать неповиновение, организовала своё правительство -- "Исполнительный комитет" -- и постановила предать суду Михайлова (министра финансов) и Грацианова (товарища министра внутренних дел), распоряжением которых была закрыта Дума.
   Энергичный и смелый томский губернский комиссар А. Н. Гаттенбергер, впоследствии министр внутренних дел при Директории и адмирале Колчаке, быстро ликвидировал всю эту детскую затею, не обратив внимания на угрозы и требования, которые предъявляли к нему чехи об освобождении арестованных членов исполнительного комитета.
   Вот эпизоды из этой чехо-эсеровской кампании.
   Губернский комиссар Гаттенбергер сидит у себя в служебном кабинете. В том же доме помещается канцелярия Сибирской Областной Думы. Там происходят непрерывные конспиративные заседания, на которые приглашается и чешский "дипломат", доктор Глосс. Участие в совете старейшин Думы посторонних лиц было обычным явлением. Самарский уполномоченный Гуревич сиживал и на заседаниях Думы, не то что в совете старейшин -- там он был своим человеком. Зато из членов Думы приглашались далеко не все, кому следовало представительствовать в совете старейшин.
   Бывает время от времени в закрытых заседаниях совета и иностранец, доктор Глосс. Неожиданно в один из тревожных дней он появляется в кабинете Гаттенбергера, куда проходит в сопровождении двух солдат, по-видимому, из совета Думы, находившегося, как сказано, в том же доме.
   -- Вы что здесь делаете? -- спрашивает Глосс.
   -- А вам что угодно? -- отвечает комиссар.
   -- В городе тревожно, я хочу знать, что вы делаете.
   -- Нет, в городе спокойно. Вы можете не беспокоиться, а я занимаюсь делами, которые вас не могут интересовать.
   Глосс ретируется. Это было накануне роспуска Думы. Спустя два дня, когда помещение канцелярии Думы было опечатано, а некоторые члены Думы, и в том числе Павел Михайлов, были арестованы, Глосс, опять в сопровождении солдат, занимает служебный кабинет Гаттенбергера в его отсутствие и оттуда звонит ему по телефону.
   -- Кто у телефона?
   -- Доктор Глосс.
   -- Что вам угодно?
   -- Вам известно, что помещение Областной Думы опечатано?
   -- Да, известно.
   -- А вам известно, что арестован член Думы Павел Михайлов?
   -- Известно. Это я распорядился об аресте.
   -- А на каком основании?
   -- По распоряжению Правительства. А вы по какому основанию вмешиваетесь?
   -- Я прошу вас приехать в Управление комиссара, мне нужно переговорить с вами.
   -- Мне не о чем говорить с вами. Я разъединяю телефон.
   Гаттенбергер едет затем к генералу Пепеляеву, командиру корпуса, стоявшего тогда в Томске, и рассказывает разговор с Глоссом. Пепеляев обещает Гаттенбергеру в случае надобности арестовать Глосса и сдать его Гайде, который должен как раз проезжать Тайгу (станция близ Томска).
   Гаттенбергер возвращается к себе. Опять звонок.
   -- Я доктор Глосс. Когда же вы приедете?
   -- Я не приеду и прошу вас меня не беспокоить. Я был у Пепеляева, и он гарантирует поддержание порядка.
   -- У кого вы были?
   -- У Пепеляева.
   -- Зачем вы у него были?
   -- Я вам сказал уже, что не буду давать объяснений своих действий.
   -- А что вам сказал Пепеляев?
   -- Сказал, что если нужно будет, он вас арестует.
   -- Гм!
   После этого Глосс прекращает разговор и больше не беспокоит управляющего губернией.
   После всех этих перипетий Глосс был убран из Томска и стушевался вплоть до иркутского восстания.

Несчастная жертва

   Убитый в Омске Новоселов был настоящей жертвой чужой игры. Настоящим виновником его смерти является Якушев, который руководил всей этой политической авантюрой, печальные последствия которой гораздо тяжелее, чем можно было думать.
   Новоселов -- сибирский казак по происхождению, талантливый писатель. Его очерки из сибирского быта написаны красиво и тепло. Он прибыл с Востока, желая отдохнуть от политики и отдаться литературной работе.
   Связь Новоселова с казачеством внушила, очевидно, реакционным кругам мысль, что это опасный человек, в то время как в действительности он мог быть только полезным человеком. Невежественная рука озлобленного человека, явно не отдававшего себе отчёта в бессмысленной жестокости и тяжкой преступности совершаемого, покончила с Новоселовым в загородной роще Омска.
   С этого момента началась военная распущенность, которая постепенно возрастала, в которой вылилась и месть за пережитое во время революции от "социалистов" -- такое же бесхитростное мировоззрение, как и у крестьян, смешивающих всех социалистов в одно, -- и деморализация, укрепившаяся за время тирании большевиков, озлобившая и ожесточившая нравы.
   Говорят, что сам полковник Волков, начальник Омского гарнизона, не предвидел такого исхода ареста и рвал на себе волосы, когда узнал о случившемся.

Компромиссная Директория

   Между тем работы комиссии по созданию всероссийской власти близились к концу. Компромисс следовал за компромиссом. На всех решениях лежала печать поспешности и неискренности. Чехи торопили и запугивали. Общая военная обстановка, опасность, грозившая самой Уфе, действовали на членов Совещания, заставляя больше отдаваться чувству, чем разуму. Неудачность выбора города давала себя знать.
   После компромисса по вопросу об Учредительном Собрании 1-го созыва, последовал второй -- по вопросу об областных правительствах. Вместо определённого решения вопроса о том, остаются они или нет, было постановлено "положиться на мудрость" будущего правительства. Вологодский из Владивостока дал указание, что он считает целесообразным сохранить весь сложившийся сибирский аппарат власти, придав ему значение общегосударственного, но эта идея не нашла себе отражения.
   Резолюция по этому вопросу такова:
   
   "1. Всероссийское Правительство является до созыва Учредительного Собрания единым носителем верховной суверенной власти. 2. Все функции областных правительств должны быть переданы центральному правительству, как только оно потребует. 3. Мудрости правительства предоставляется во всем остальном установить границы взаимной компетенции".
   
   Следующим и последним компромиссом являлся состав Директории. Сибирские делегаты по соглашению с Омском и Владивостоком заявляли отвод против Зензинова, как типично партийного человека, и были мало удовлетворены Виноградовым, предпочитая ему Востротина. Первый хотя и кадет, но мало устойчивый, с наклоном к демагогии, типа Некрасова, который, как известно, сыграл печальную роль в правительстве кн. Львова, а потом Керенского.
   Но Востротина отвели, обвинив его в продаже отечества японцам. Зензинова провели в качестве заместителя Чайковского, о котором была дана неправильная информация, что он может быстро прибыть в Сибирь. Виноградова провели тоже как заместителя известного кадета, московского головы Астрова, который, как оказалось, был принципиальным противником директориального управления и вопреки распространявшимся в Уфе сведениям был далеко от неё и даже не собирался ехать в Сибирь.
   Омские события заставили сибирских делегатов проявить уступчивость. Они опасались, что события разовьются и престиж Правительства падёт настолько, что придётся идти ещё на большие уступки. Зензинов прошёл, несмотря на свою совершенную неравноценность и политическое отличие от общеуважаемого и непартийного Н.В. Чайковского, в качестве его заместителя.

23 сентября

   Всероссийское Правительство возродилось. Правда, многое осталось неясным. Конституция Директории: вопрос о её председателе, о порядке голосования и принятия решений, о совместительстве с исполнительными функциями, о порядке организации Совета министров -- всё осталось неразработанным, предоставленным "мудрости" самого Правительства. Но всё же соглашение было достигнуто, русские люди проявили, наконец, способность примирять противоположные интересы и стремления, и день 23 сентября был политическим праздником возрождения России.
   В 11 часов ночи открылось Государственное Совещание для выслушивания результатов работ согласительной комиссии.
   Приведу опять полностью телеграфную информацию об этом знаменательном дне.
   
   "Публика с нетерпением ожидает в кулуарах, быстро заполняет все свободные места. Председательствует Авксентьев. После выслушивания журнала предыдущего заседания и поступивших на имя Совещания телеграмм от французских и английских дипломатических представителей, а также русских послов в Риме и Пекине на трибуну всходит докладчик комиссии по организации всероссийской власти Кругликов. Зал мгновенно замирает. В ясной, определённой форме он излагает выводы, к которым пришла комиссия при определении взаимоотношений центрального и областных правительств и персонального состава правительства, заместителей и членов. В последнем суждении комиссии объединены акты об образовании верховной всероссийской власти, которые докладчик предлагает Совещанию утвердить. Согласно акту, вся полнота всероссийской власти вверяется правительству в числе 5 лиц: Авксентьева, Болдырева, Вологодского, Астрова и Чайковского, которое руководствуется в своей деятельности положениями, принятыми Государственным Совещанием, до созыва Учредительного Собрания. Персональными заместителями являются: Авксентьева -- Аргунов, Болдырева -- Алексеев, Вологодского -- Сапожников, Астрова -- Виноградов, Чайковского -- Зензинов. Члены Всероссийского Правительства, приступая к исполнению обязанностей, дают торжественное обещание хранить верность народу и государству Российскому, выполнять обязанности в согласии с актом об образовании верховной власти. Заменивший Авксентьева на председательском кресле Роговский обращается к членам Совещания с вопросом, не имеется ли замечаний. Таковых не оказывается. Акт утверждается единогласно, после чего Роговский просит членов Правительства и их заместителей занять почётные места. Один за другим, сопровождаемые громом аплодисментов, выходят избранники на эстраду и подписывают текст торжественного обещания.
   От имени Государственного Совещания новое Правительство приветствует Знаменский. "Перед Совещанием встала громадная задача создать правительство не одного класса, не одной партии, но всей страны, путём взаимных уступок. Оно образовано возродить единую, сильную демократическую Россию. Трудны его обязанности, но пусть оно будет спокойно: оно не одно -- все партии и группы, участвовавшие в Совещании, и каждый из нас поддержат его".
   На трибуне появляется представитель чешского Национального Совета Павлу. Весь зал встаёт и рукоплещет. "От имени чехословацкого Национального Совета, чехословацкого народа, чехословацких войск и союзных с ними войск Польши, Румынии и юго-славян приветствую новое Всероссийское Временное Правительство, залог единой великой свободной демократической России -- той великой России, которая будет опорой свободы и нашей и вашей. Мы ясно сознаём, что наша и ваша судьба общая, мы и вы боролись за свободу, мы боремся теперь за единую свободную Россию, ибо без единой свободной России не будет единой великой Чехии, Румынии, Польши и Югославии".
   По поручению правительства отвечает Авксентьев. "Мы никогда не сомневались, что мы не одни в борьбе с захватившей русские области Германией и большевиками. От имени Правительства позвольте мне благодарить вас и выразить надежду, что Россия скоро опять встанет в ряды держав, которые борются с германским деспотизмом". Далее оратор обращается к членам Государственного Совещания, благодарит их за приветствия. В том, что правительство будет не одно -- для него великая поддержка в его трудных обязанностях. Правительство будет твёрдо до конца оставаться на своём посту, будет охранять права, требовать выполнения обязанностей; оно не забудет, что речь идёт о спасении России, благе народном (долгие, несмолкаемые аплодисменты). Председательствующий просит представителей правительств, партий и групп подписаться под актом.
   Зал пустеет медленно. Несмотря на глубокую ночь, публика не расходится и обсуждает события великого дня. Всюду радостные, оживлённые лица".
   
   Я был в это время на противоположном конце Сибири, но я верил и верю искренности этой телеграммы. Подъём действительно был, и если бы Омск был свидетелем этого подъёма, если бы Правительство было избрано там, где ему пришлось действовать -- рука заговорщиков не так легко поднялась бы.
   Одновременно с избранием Директории генерал Болдырев был провозглашён Верховным Главнокомандующим всех вооружённых сил, борющихся с большевиками.

Решение судьбы Сибирского Правительства

   В первый же день по избрании, 24 сентября, новому Всероссийскому Правительству пришлось заняться омским вопросом. Томские заговорщики были убеждены, что чехи произведут арест Михайлова и что план захвата сибирской власти им в конце концов удастся. С другой стороны, чехи были настолько убеждены в силе и влиянии своих томских друзей, что решили произвести аресты, ещё не дождавшись санкции новой Всероссийской власти. Директория долго колебалась. Разрешить арест Михайлова и покончить таким образом с опасным противником из Омска казалось очень соблазнительным. Это обеспечивало успех у левых и в случае удачи расчистило бы дальнейший путь. На этом решении настаивали, несомненно, все "товарищи". С другой стороны, встав на путь примирения, Директория могла бы завоевать расположение умеренных элементов.
   Привлечённый к совету Серебренников предупредил Директорию о той горячей поддержке, которой пользуется Сибирское Правительство в различных кругах и, в частности, среди военных, и Директория не решилась начинать сразу с конфликта.
   Решение её выразилось в следующем постановлении. "Первое -- признавая непререкаемые права Сибирской Областной Думы, как временного органа, представляющего в пределах, установленных Положением о временных органах управления Сибири, интересы сибирского населения, но имея в виду невозможность при создавшихся условиях нормальной деятельности Областной Думы, -- отсрочить её занятия впредь до создания таковых. Второе -- отставку членов Временного Сибирского Правительства М.Б. Шатилова и В.М. Крутовского считать недействительной и призвать всех наличных членов означенного Правительства к спокойному выполнению своих обязанностей ввиду крайней необходимости непрерывной работы в столь тягостное для родины время. Третье -- предоставить уполномоченному Временного Всероссийского Правительства, гражданину А.А. Аргунову, чрезвычайные права в деле выяснения виновности тех или иных лиц в имевших место событиях. И четвёртое -- призвать всё население Сибири к полному спокойствию и уверенности в том, что интересы права и законности Временным Всероссийским Правительством будут сохранены в полной мере".

Якушев в Каноссе

   В связи с возникшими осложнениями, омская общественность, единодушно стоявшая на платформе поддержки Сибирского Правительства, образовала блок, в который вошли все политические партии и группы торгово-промышленников, кооператоров, казаков. После печальных событий 22 сентября Якушев был приглашён в блок и там, поддавшись впечатлению горячих филиппик против него и Думы, публично покаялся. Он, мол, не знал, что Правительство действует в согласии с голосом общественности.
   Но позднее покаяние не исправило положения. Восстановление Крутовского и Шатилова в должностях не открывало им, однако, возможности после всего совершившегося работать совместно с Вологодским, Михайловым и Серебренниковым.
   Сибирская Областная Дума была окончательно скомпрометирована неудачным выступлением против власти. Её политические стремления были все целиком выявлены. В таком виде Дума уже не могла существовать. Но ещё хуже то, что была скомпрометирована и сама идея представительного учреждения при Временном Правительстве. Ничто не препятствовало созданию такого учреждения более, чем дурной пример Областной Думы и притязательность обломков Учредительного Собрания.
   Авантюра Якушева, этого лицемерного и слабохарактерного честолюбца, погубила Новоселова, вовлекла в недопустимую политическую игру чехов, разнуздала военщину, скомпрометировала демократический представительный орган. История не займётся маленькими людьми этого короткого периода бурной эпохи, но она в нескольких штрихах определит, где был источник зла.

Генерал Хорват

   В то время как происходили эти события, нам нужно было завершить свою миссию на Востоке. Мы не договорились ещё с генералом Хорватом, и он продолжал носить звание Временного Правителя.
   С большим интересом шёл я впервые к этому видному деятелю русского Востока. Его имя я слыхал ещё в Омске как имя одного из наиболее подходящих кандидатов в диктаторы. "Сказочный король", -- подумал я, увидев впервые этого красивого старика.
   Действительно, генерал Хорват награждён редкой внешностью. Очень крупная фигура, седая голова, украшенная красивой длинной бородой, тонкие правильные черты лица, глаза внимательные и спокойные, выражающие глубокую уравновешенность натуры.
   После нескольких бесед с генералом его облик стал для меня ясен. Человек, не пылающий честолюбием, не рвущийся к политической борьбе, человек прежде всего реальных жизненных интересов -- таким он мне представился во Владивостоке.
   Это тип деятеля, в котором страна особенно нуждается. Наши политики сосредотачивают своё внимание прежде всего на формах. Их интересует республика, монархия, парламент. Генерал Хорват спрашивал меня, как налаживается транспорт в Сибири, где заказываются денежные знаки и чем они обеспечиваются; его интересовало самое существенное: элементарное условие государственности -- состояние хозяйства. Такой именно руководитель правительственной работы нужен России. Направляя деятельность власти в сторону улучшения хозяйственных условий, он обеспечивал бы порядок и уважение к Правительству.
   Меня поразили затем терпимость и отзывчивость его. Генерал Хорват говорил о всех группировках одинаково спокойно и не обнаруживал никакой предубеждённости против каких-либо партийных людей. Было ясно, что он может работать с деловыми людьми самых различных направлений. Когда же поднялся вопрос об аресте рабочих в Харбине генералом Плешковым, он немедленно распорядился об их освобождении.
   Но я был для генерала Хорвата человеком новым, и если он умеет быть откровенным, то в отношении членов омской делегации у него не было оснований выходить из своей обычной исключительной осторожности.
   Получить от него сразу определённый ответ, готовое решение почти никогда не удавалось. Он всегда ссылался на необходимость обдумать и посоветоваться. А так как я не имел возможности часто встречаться с генералом, то мне не удалось ближе ознакомиться с его характером и направлением его ума и воли.

Завершение дальневосточной миссии

   Окончание работ делегации Вологодского происходило уже после избрания Директории. В отношении последней генерал Хорват действовал единодушно с Вологодским. Он сразу проявил полную готовность идти на соглашение с ним. Но вообще соглашение с генералом далось нелегко. За его спиной стояли биржевики и торговопромышленники, которые не вполне доверяли "социалисту" Вологодскому, а за спиной последнего ожесточённо нападали на Хорвата "демократы"-земцы, несмотря на то что и в демократических кругах генерал Хорват пользовался большим уважением. Так, например, амурский сепаратист Алексеевский приветствовал генерала из Благовещенска, осуждая авантюру Дербера.
   23 сентября П.В. Вологодскому было сообщено "постановление Владивостокского биржевого комитета и Исполнительного Бюро промышленности и торговли, принятое единогласно". Им рекомендовалось "кабинету П. В. Вологодского, ради сохранения престижа власти и спасения родины, спешно довести переговоры с Временным Правителем до желанного конца...
   Просить Временного Правителя генерала Д. Л. Хорвата твёрдо стоять на тех условиях соглашения, которые после долгого и всестороннего обсуждения были им предложены Кабинету П. В. Вологодского и оказать Временному Правителю в этом отношении всемерную поддержку".
   Какие же это были условия? Генерал Хорват, принявший звание Временного Правителя, был противником коллегиальной верховной власти, но он не предполагал конкурировать с Директорией, если избрание последней состоится, он не покушался на всероссийскую власть и считал лишь полезным обосноваться на Дальнем Востоке в качестве представителя центральной власти, чтобы руководить жизнью того края, где сталкиваются хорошо знакомые ему международные интересы и существует особая экономическая жизнь, мало похожая на жизнь остальной части Азиатской России.
   Назначение генерала Хорвата наместником Сибирского Правительства было первым условием соглашения. Второе условие -- включение некоторых членов образованного им Делового Кабинета в состав Сибирского Правительства -- не встречало особых возражений, тем более что выбор лиц и постов предоставлялся всецело усмотрению Сибирского Правительства, у которого не было никаких оснований отказываться от услуг таких опытных и знающих людей, как Востротин, Устругов, Клемм и др. Соглашение могло как будто последовать легко и быстро.
   Однако отзвуки закулисной борьбы, происходившей ещё до приезда Вологодского, создали атмосферу взаимного недоверия. Бестактная заметка в какой-то газете "хорватского лагеря", что Сибирское Правительство капитулирует и принимает все условия, продиктованные Хорватом, взорвала Вологодского, и он публично заявил в земском собрании, что "никакого соглашения нет и не будет".
   Но, с другой стороны, и в сибирскую печать дана была телеграмма, по-видимому, корреспондента "нашего лагеря", что генерал Хорват и его министры забегают к Вологодскому в поисках соглашения.
   В конце концов, вопрос получил, однако, постановку деловую, и обе стороны сговорились. Официально было признано и подписано, что ввиду общности целей, существование двух правительств признаётся излишним. "Акт высокого доверия", -- сказал генерал Хорват, поглаживая свою длинную красивую бороду и подписывая состоявшееся соглашение. Неофициально было принято условие, что по приезде в Омск Сибирское Правительство проведёт закон о генеральном комиссаре Дальнего Востока и назначит таковым генерала Хорвата.
   Необходимость единения всех классов и солидарности с буржуазией была признана и кабинетом Дербера. И он стремился сговориться с генералом Хорватом, но резкая противоположность обоих правительств мешала соглашению. Не помогла даже замена Дербера Лавровым, и только Вологодскому удалось закончить эту политическую задачу.
   Опубликовано было по поводу соглашения следующее.
   
   "На объединённом заседании делегации Сибирского Правительства, возглавляемого П.В. Вологодским, и членов Правительства генерала Хорвата единогласно признано:
   1. Что в интересах государственных необходимо наличие одной центральной всесибирской власти;
   2. Что программы Сибирского Правительства и Правительства генерала Хорвата не расходятся между собой;
   3. Что в силу вышеизложенного слияние обоих этих правительственных аппаратов воедино является желательным и должно быть произведено в ближайшее время.

Подписали: Пётр Вологодский и Дмитрий Хорват.

   30 сентября 1918 года".
   
   Неопубликованным же осталось постановление совместного заседания делегации Временного Сибирского Правительства на Дальнем Востоке и Правительства генерала Хорвата, 27 сентября 1918 г.
   
   "1. Власть Всероссийской Директории, избранной 24 сего сентября на Государственном Совещании в следующем составе: П.В. Вологодского, Н.И. Астрова, Н.Д. Авксентьева, Н.В. Чайковского и генерала В.Г. Болдырева, признаётся Временным Сибирским Правительством и Правительством генерала Хорвата, о подчинении таковой власти делается объявление как со стороны Временного Сибирского Правительства, так и со стороны генерала Хорвата.
   2. Управление Дальним Востоком должно быть централизовано, и во главе управления должен быть поставлен, в качестве генерального комиссара, генерал Хорват.
   3. В случае сохранения наряду с Всероссийской Директорией также Директории Сибирской в последнюю должен быть включен генерал Хорват.
   4. За отсутствием у делегации Сибирского Правительства необходимых полномочий, постановления, изложенные в п.п. 2 и 3, являются не окончательными решениями, а положениями, приемлемыми для обеих сторон, в духе каковых положений делегацией Сибирского Правительства и должны быть сделаны представления Сибирскому Правительству.
   5. Деловой Кабинет посылает в Уфу и Омск делегации, на которые возлагается поддержка перед Правительством точек зрения, изложенных в настоящем соглашении.
   6. Впредь до разрешения вопроса о порядке формирования всероссийской и всесибирской власти все настоящие постановления опубликованию не подлежат.

Подписали: Г. Гинс, В. Глухарев, Г. Тельберг, Л. Устругов".

   Когда Вологодский в начале октября поехал обратно, осталось не упразднённым только амурское правительство, но его дни были и без того сочтены.

Глава IX.
Директория

   Кто же были те люди, которые взяли на себя восстановление России, которые нашли в себе мужество встать лицом к лицу перед грандиозными по сложности задачами: примирить обострившуюся борьбу интересов, создать из ничего армию, заставить деморализованную рабочую массу работать? Были ли это люди выдающегося ума и воли или лица, авторитет которых был неоспорим и уважение к которым ставило их выше всех прочих, делало незаменимыми и гарантировало от дерзких покушений на власть? В состав Директории вошли Чайковский, Астров, Алексеев (как заместитель). Это были действительно всероссийские авторитеты, но их включение было нереально. Они были только орнаментами.
   Неизвестно, как и с какими правами во главе Директории, в качестве её председателя, стал Авксентьев. Он, да ещё Зензинов, Болдырев, Виноградов, Вологодский -- вот фактическая Директория. Сапожников и Аргунов -- вот реальные заместители. Это не были ни люди воли, ни люди личного авторитета.

Н. Д. Авксентьев

   Николай Дмитриевич Авксентьев родился в 1878 г. в г. Пензе. Высшее образование получил за границей, в Германии, сдал докторский экзамен в Галле у профессора Риля. С 1905 по 1907 г. он принимал участие в революционном движении в России, а с 1907 по 1917 г. жил в Париже, занимаясь литературной работой.
   Он принадлежал к правому крылу социалистов-революционеров, но, заняв в кабинете Керенского пост министра внутренних дел, проявил преступную мягкость в отношении большевиков, что было впоследствии разоблачено Савинковым.
   Долголетнее пребывание за границей сделало Авксентьева нереальным политиком. Погоня за внешним успехом, склонность позировать, любовь к фразе и недостаточная солидность -- всё это потом в таком маленьком городе, как Омск, быстро разносилось, преувеличивалось и не способствовало укреплению престижа главы Всероссийского Правительства.
   Будучи избран в члены Директории и став председателем, Авксентьев сейчас же окружил себя адъютантами, восстановил титулы, которых не знало Сибирское Правительство, создал буффонадную помпу, за которой не скрывалось никакого содержания.

Генерал В. Г. Болдырев

   Василий Георгиевич Болдырев происходит из бедной крестьянской семьи. Родился в 1875 г. в г. Сызрани. Упорным трудом и способностями он открыл себе дорогу в Николаевскую военную академию. Участвовал в русско-японской войне, во время которой был трижды ранен. За доблестную защиту важной стратегической позиции был награждён Георгиевским крестом. В дальнейшем генерал быстро проходит ступени последовательных повышений, и с должности командира полка, в качестве какового он одержал блестящую победу под Вильколазом (недалеко от Люблина), он к моменту революции дошёл уже до командира корпуса, защищавшего Ригу. Спасти Ригу ему не удалось, но отступление не было вменено в вину генералу, и он получил вскоре командование 5-й армией, занимавшей один из самых ответственных участков нашего фронта.
   В этой ответственной роли генерал Болдырев пережил октябрьский переворот и, за непризнание советской власти, а в частности, за непризнание преступных по отношению России и русской армии распоряжений тогдашнего главковерха Крыленко, был арестован. В результате твёрдого отстаивания интересов армии и родины генерал Болдырев был судим большевиками и приговорён к 3 годам тюрьмы.
   После 3,5 месяцев генералу Болдыреву удалось освободиться из тюрьмы и организовать в Москве вместе с Алексеевым и другими деятелями "Союз Возрождения России".
   Этот Союз поручил генералу Болдыреву пробраться на территорию, освобождённую от большевиков, и попытаться организовать здесь борьбу с советской властью и с Германией.
   Заслуги Болдырева, несомненно, велики. Он проявил себя храбрым и демократическим генералом. Но его известность в армии была слишком слабой, чтобы он мог пользоваться в ней авторитетом. Ему нужно было ещё создать себе авторитет.
   Союз Возрождения, который Болдырев представлял в Уфимском Совещании, объединял все умеренные социалистические партии: социал-демократов, меньшевиков, группу "Единство" (плехановцев), правых социалистов-революционеров, народных социалистов и часть кадетов (народной свободы). В отличие от него Национальный центр, который сгруппировался вокруг Деникина, представлял собой более правую группировку.
   Союз Возрождения -- организация глубоко государственная, резко осудившая демагогию и охлократию (лат. власть толпы. -- Ред. ) большевизма, трезво оценившая момент и определённо высказавшаяся против присвоения власти членами бывшего Учредительного Собрания.
   К сожалению, однако, Союз Возрождения существовал больше на бумаге, чем в действительности. Ни в одном городе Сибири он не дал себя знать, поэтому и лидеры его не могли опереться на Союз. Происходило это, вернее всего, потому, что ни одна из вошедших в Союз партий не хотела отказаться от самостоятельности.

В. А. Виноградов

   Вступивший в состав Директории временно, за отсутствием Н.И. Астрова, Владимир Александрович Виноградов родился в Казани в 1874 г. Образование получил в казанской и омской гимназиях, а затем в Московском университете, по юридическому факультету. Здесь он работал, главным образом, по экономическим вопросам под руководством профессора А.И. Чупрова. По окончании университета в 1903 г. В.А. служил в Астраханском окружном суде, а после стал заниматься адвокатурой.
   В.А. был членом Государственной Думы третьего и четвёртого созывов.
   После государственного переворота в феврале 1917 г., он был комиссаром при комитете членов Государственной Думы. С образованием Временного Правительства получил назначение по Министерству путей сообщения, заведуя при Н.В. Некрасове на правах товарища министра водными и шоссейными путями сообщения.
   В.А. -- член партии народной свободы.
   Казалось бы, Виноградов вместе с Болдыревым и Вологодским должны были составить единодушный триумвират, к которому примкнул бы и Авксентьев, как человек по существу умеренный. Но Виноградов, как и многие другие кадеты, привыкнув к оппозиционной роли, не мог примириться с новым положением партии, попавшей на крайний правый фланг, и поддавался некоторым увлечениям социалистов. Образец таких кадетов -- друг Виноградова Некрасов, заместитель Керенского, виновник гибели Корнилова.
   Виноградову выпало на долю давать большинство решениям. Авксентьев и Зензинов голосовали обыкновенно одинаково, Болдырев и Вологодский тоже. От голоса Виноградова зависела судьба решений. Положение его было крайне тяжело и ответственно.

В. М. Зензинов

   Владимир Михайлович Зензинов родился в 1880 г. Высшее образование получил за границей. С 1905 г. работал в партии социалистов-революционеров. Трижды был в ссылке, причём однажды бежал через Охотск в Японию на рыбачьей шхуне и оттуда попал во Францию. Последнюю ссылку отбыл целиком на крайнем севере Якутской области, где занимался этнографическими и естественно-историческими наблюдениями. Результатом его работ явились книжки: "Старинные люди у холодного океана" и "Очерки торговли на севере Якутской области". С момента войны Зензинов вёл оборонческую политику; в 1917 г. избран был членом центрального комитета партии социалистов-революционеров.
   В.М. Зензинов -- человек редкой порядочности. Его недостатками, как члена Директории, были несомненная партийность и неопытность в вопросах управления. Благодаря прямоте, последовательности и определённости мысли Зензинова с ним легче было сговариваться, чем с Виноградовым.

Первые шаги новой власти

   Директория рассматривала себя как возродившееся Временное Правительство. Я не могу судить, насколько был основателен оптимизм Авксентьева, но он был уверен, что союзные правительства признают Директорию. Поэтому послам была разослана телеграмма, предписывавшая им дать отчёт об их деятельности со времени большевистского переворота и довести официально до сведения держав об образовании Всероссийского Правительства для назначения союзных представителей.

Призыв чиновников

   На том же основании, как законный преемник власти Всероссийского Правительства, Директория предложила всем лицам, состоявшим на службе в центральных государственных учреждениях, министерствах, ведомствах, проживающим на освобождённой от советской власти территории, дать о себе телеграфные сведения Временному Правительству.
   Из этих лиц предполагалось формировать особые всероссийские учреждения, сохранив областные.
   Трудность организации центральных учреждений в малокультурной окраине, куда интеллигенция из предрассудка и плохого знания своей родины пренебрегала ехать во времена большевизма, уже была испытана на опыте Сибирским Правительством. Только в Омске удалось кое-что организовать. А так как из всех слагаемых, сумма которых составила территорию Директории, Сибирь почти целиком покрывала все прочие, особенно после падения Самары, то естественнее всего было воспользоваться омскими учреждениями, как общим аппаратом.
   К этому скоро и пришла Директория.

Резиденция

   Омск был ненавистен эсерам, а после злополучных событий, закончившихся убийством Новоселова, он был ославлен как цитадель реакции.
   Директория предполагала ехать в Екатеринбург. Вологодский рекомендовал избрать Омск. Он указывал, между прочим, на превратность военного счастья, на опасность, под угрозой которой находился всё время Екатеринбург.
   Нехотя Директория согласилась.
   С самого начала её волю роковым образом связывал ход событий. Директорию несли волны жизни, и она не могла поднять свой парус.
   Совет управляющих ведомствами, образованный в Самаре из членов Учредительного Собрания, ввиду потери почти всей территории признал своё существование излишним и самоупразднился, предоставив Временному Правительству назначить для управления территорией Самарского Совета особо уполномоченное лицо с правами генерал-губернатора.
   Екатеринбург не обзаводился своими правительственными учреждениями. Он был в этом отношении разумно экономен.
   Правительству не оставалось ничего другого, кроме Омска. Переезд совершился 9 октября. Правительство было встречено торжественно, но оно оказалось чуждым Омску, и Омск был чужд ему.
   Каждая власть врастает в тот город, в котором она обосновывается, и перенос резиденции должен выполняться по тщательно разработанному плану и после основательной подготовки.

Иллюзорная власть

   Спешность избрания власти, необдуманность основ и плана её действий сказались сразу.
   У Директории не было ни аппарата, ни финансов, ни официального органа. Распоряжения и декларации правительства передавались телеграфно, подлинный текст их оставался неизвестен. Сибирское Правительство продолжало существовать и править, а Всероссийское, созданное для той же территории, организовало свои министерства и имело уже несколько министров без аппаратов, причём некоторые: Старынкевич (юстиция), Сапожников (просвещение) -- были одновременно и министрами сибирскими. Казалось, просто было воспользоваться составом Административного Совета и потом, по мере выяснения непригодности отдельных лиц, заменять их новыми. Но против Административного Совета создалось такое предубеждение, что Авксентьев решительно не хотел его сотрудничества.

Деятельность Административного Совета

   Когда я характеризовал раньше отдельных членов Административного Совета, я подчеркнул их приспособленность к деловым, а не политическим занятиям. Одна-две фигуры со вкусом и тяготением к политике -- и обчёлся, а между тем представление об Административном Совете составилось превратное, и деловые его качества были забыты, а политическая роль была утрирована. Он оказался действительно опорой политического курса, но это потому, что он был солидарен с Вологодским, Михайловым и Серебренниковым во всех главных вопросах, которые выдвинуты были политической жизнью осенью 1918 г., и с принятой дороги ни разу не сходил. Но главная его деятельность сосредоточилась на вопросах текущей жизни.

И. А. Михайлов

   Политика, в сущности, была целиком в руках Михайлова. И надо отдать справедливость, он проявил много талантов за время своего почти диктаторского управления и недаром стяжал себе тогда большую известность и расположение широких общественных кругов. Прекрасный председатель, с удивительной быстротой и лёгкостью схватывающий сущность вопроса, он отличался способностью проводить заседания с максимальной быстротой. Находчивость его удивительна, и чисто политическая роль была ему более под стать, чем Министерство финансов, требовавшее большой хозяйственности, усидчивости и систематичности работы.
   Михайлов отличался, помимо всего, умением завязывать отношения с общественными кругами, пробуждать в них энергию, пользоваться печатью и голосом общественности и таким образом создавать общественное мнение.
   Омский блок общественных организаций был им использован с исключительным умением.
   В самом же направлении деятельности Михайлова за этот период я не вижу ничего плохого. Интриги были не с его стороны, а со стороны Областной Думы. Он отвечал на них так, как должен был отвечать представитель независимой власти. Но молва приписывала Михайлову всё, даже инспирацию убийства Новоселова. Для подтверждения этих слухов не нашлось, однако, ни одного указания в двух комиссиях, которые занимались расследованием дела. Убийство -- дело рук и инициативы какого-то "услужливого медведя" из мелких офицеров; оно было результатом озлобления, психоза реакции против большевиков и социалистов.

Борьба с Административным Советом

   Примирение Директории с Сибирским Правительством было бы вполне возможно, если бы не улюлюканье справа и слева. На ухо Авксентьеву нашептывали Якушев и другие эсеры, за спиной Административного Совета стояли принципиальные противники Директории, жаждавшие диктатуры и поддерживавшие Административный Совет лишь для того, чтобы сбросить Директорию. Вместо того чтобы направить энергию на борьбу с большевизмом, лучшие силы тратились на междоусобицу. Начало её пошло, несомненно, от Сибирского парламента.

Дневник Зензинова

   После свержения Директории остались некоторые документы. Часть из них ходила по рукам как материал с обвинительными данными. Немного было этих данных. При составлении обвинительного акта пришлось бы пользоваться методом волка: "Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать". Был наряду с обвинительным материалом и оправдательный. То и другое сочеталось в записках Зензинова, написанных искренне, в качестве дневника, но ставших по воле судеб политическим документом.
   Вот запись от 13 октября.
   
   "Началась за эти дни глухая борьба с Административным Советом (деловой кабинет врем. Сибирского Правительства, фактически превратившийся в высший орган власти), который, по-видимому, решил нас взять измором и, взяв фактически в свои руки всероссийскую власть, превратить нас в декорацию. Пока всё это закончилось вчера частным совместным нашим с Административным Советом заседанием, на котором резко и неприлично выступили против нас Ив. Михайлов (министр финансов) и Петров (министр земледелия).
   От нас потребовалось много выдержки и хладнокровия. В результате мы пришли к такому соглашению (все против Н.Д. Авксентьева, который настаивал на ожесточённой борьбе с Административным Советом): областные правительства (в том числе Сибирское и его Административный Совет) прекращают своё существование; Всероссийское Правительство пользуется деловым аппаратом Административного Совета, как он есть, до приезда Вологодского. Верховные права по управлению за Всероссийским Правительством остаются в полной силе. Персональный состав деловых министерств обсуждается совместно с Административным Советом. Всероссийское Правительство даёт гарантию, что областные права Сибири будут соблюдены, и обязуется вести работы по созыву Всероссийского Учредительного Собрания. Административный Совет устами Михайлова выразил своё "глубокое удовлетворение" решением Всероссийского Правительства. Посмотрим, где здесь политический задний план, где искреннее желание сохранить результаты своих работ.
   Пугают очень меня репрессии и общее политическое положение в Сибири. Всюду господствует военщина, и Административный Совет, -- по-видимому, только игрушка в её руках".
   
   Сколько недоверия к Административному Совету! А зверь был совсем не страшен и даже неспособен на политический расчёт. Петров, например, не менее прямой и искренний политик, чем Зензинов, в свои "резкие и неприличные" выпады влил, несомненно, наболевшее чувство протеста против вторжения иноземцев в родную ему Сибирь (он был убеждённым областником).
   Вернее заключительное предположение Зензинова -- "Административный Совет -- только игрушка". Но для будущего это -- тяжёлый урок. В таких случаях надо объединяться против общего врага, а не усиливать его своей рознью. Это урок для обеих сторон.

Возвращение Вологодского

   Вологодский прибыл в Омск только 18 октября. Девять дней ожидания его были томительны для Директории. Авксентьев надеялся, что с возвращением Вологодского дело создания власти пойдёт скорее, но это оправдалось только отчасти. Понадобилось ещё две недели, прежде чем Сибирское Правительство передало власть и новое Всероссийское стало действительно существовать.
   Авксентьев опоздал на вокзал к моменту прибытия поезда Вологодского, которому была устроена очень торжественная встреча. Присутствовал не только Административный Совет в полном составе, но и представители общественных организаций, которые приветствовали главу сибирской власти. Получилось впечатление, что только Директория не сочла нужным оказать внимание Председателю Сибирского Правительства.
   Я позже других уезжал с вокзала, и опоздавший Авксентьев меня застал. Я впервые увидел его. Красивый, статный мужчина, он, однако, очень разочаровал меня своей наружностью. Я ожидал увидеть в нём, как председателе крестьянского съезда, тип русского мужика, каким он мне рисовался по плохим фотографиям петроградских еженедельников, а увидел я типичного франтоватого интеллигента, подсунутого крестьянам из партийного кабинета.
   Авксентьев полюбопытствовал, где и как он может повидать Вологодского, но деловое свидание с последним удалось ему не сразу. Последний, после долгого отсутствия из Омска, занялся на некоторое время личными делами. У него это выходило удивительно мило. Здоровая уравновешенность его натуры выражалась в поразительном спокойствии. Он никогда не проявлял ни торопливости, ни раздражения, ни страха. Своим спокойствием и выдержкой он иногда обезоруживал, а иногда обескураживал горячие головы.
   Директория была уверена, что Вологодский хитрит, готовится, комбинирует, а он просто не спешил...

Формирование Совета министров

   В сущности, два вопроса заставили биться пятнадцать дней над решением проблемы организации Совета министров Всероссийского Правительства и упразднением Сибирского Правительства -- это были вопрос об Областной Думе и вопрос о лицах.
   Сибирское Правительство упраздняется, а Дума? Она после всех событий, после явного мятежа, сопровождавшегося избранием исполнительного комитета, хочет продолжать своё существование. Она упорно требует возобновления сессии; Сибирское Правительство настаивает на её роспуске, Директория соглашается на "самороспуск" Думы. "Если Дума из политического самолюбия добивается самоупразднения, то почему, собственно, не согласиться на это -- тоже из политического самолюбия?" -- спрашивали члены Директории.
   Авксентьев убеждает Административный Совет не противодействовать созыву Думы при гарантии, что она ограничится только самороспуском. Мы уже потеряли доверие к гарантиям, когда они исходят от Думы, мы предупреждаем, что заигрывание с Думой только подрывает престиж Директории. Об этом говорилось в совместном заседании Административного Совета с Директорией, где настойчиво рекомендовались решительные шаги в отношении Думы.
   Но Директория не верит нашей искренности. Она думает, что выпад против Думы -- результат озлобленности и политической истеричности. Мы уступаем. Пусть Дума сама себя распускает. Дело не в Думе. Плохо то, что политическое недоверие к Директории всё усиливается. На Западе -- съезд членов Учредительного Собрания, на Востоке -- Областная Дума, в Омске -- Авксентьев и Зензинов; всё это социалисты-революционеры, всё это в глазах многих -- одна партия, одно целое.

За областников или против них

   Сибирское Правительство идёт на уступки, оно готово самоупраздниться. Но что же будет с бело-зелёным флагом, символом сибирской автономии? Как быть с декларациями и обещаниями, с уверениями и надеждами, которые сопровождали деятельность Сибирского Правительства, правительства областников?
   Очевидно, что-то серьёзное было в самом этом движении областников, если оно умело вызвать энтузиазм, создать армию и административный аппарат, найти идеологов и исполнителей.
   Я думаю, что было бы несомненным преувеличением приписывать успехи Сибирского Правительства исключительно областническим его тенденциям. Не они, а ненависть к большевизму вызвали переворот, не они, а жажда порядка заставили население подчиниться призыву. Не областнические круги, а беженцы дали силы для административного аппарата.
   Но областничество было всё же здоровым явлением. Даже в нормальных условиях централизованное управление Россией приводило к общественному маразму, к гибели самодеятельности, к развитию центростремительных тенденций интеллигенции, покидавшей "дикие", заброшенные окраины. Ныне, после тех тяжёлых потрясений, которые пережила Россия, её возрождение может произойти только при условии самого широкого развития местной самодеятельности. А для этого необходимо областничество, сущность которого составляет "местный" патриотизм.
   Областниками были, однако, не только люди, выносившие в себе любовь к "месту". Не одни сибиряки были областниками в период создания сибирской власти. Господа Дерберы, Линдберги, Голвдберги, эти "навозные" люди Сибири ("навозным" людом называют в Сибири всех приехавших в неё со стороны), тоже стали под областническое знамя. Но в этом не было ничего искреннего. Здесь заключалась только тактика: эсеры укрепились в Сибири, чтобы идти на большевистскую Русь. Они избрали те лозунги, то знамя, которое могло быть популярнее. Отказаться от этого знамени для них ничего не стоило. Противились этому лишь те, кто на областничестве устроил свою судьбу, создал своё благополучие, но таких было немного.
   Я тоже был областником и тоже по расчёту. Я нисколько не скрывал этого. Будучи "навозным" человеком в Сибири, связанным с нею только по предыдущей службе в переселенческом ведомстве и по литературным работам над вопросами колонизации, я не мог быть "сибирским" патриотом. Я был и оставался патриотом "российским". Но, задумываясь над страшным вопросом будущего, вопросом о путях восстановления могущественной России, я ещё в Петрограде пришёл к убеждению, что это восстановление надо производить по частям, начиная с окраин. Я стал "областником" тактическим, и когда встал вопрос об упразднении Сибирского Правительства и о централизации власти в руках Директории, я не мог расстаться со своими представлениями и примкнул к тем, кто старался гарантировать сибирскую автономию для будущего.

Условия Сибирского Правительства

   Совместно с Административным Советом Сибирское Правительство выработало и предъявило Директории основные тезисы по вопросу об упразднении и восстановлении областных правительств. Эти тезисы-условия преследовали различные цели: 1) бесследное уничтожение нежизнеспособных искусственных правительств; 2) обеспечение сибирской автономии в будущем; 3) установление гарантий, что с упразднением Сибирского Правительства не изменится политический курс (вопрос о порядке формирования Совета министров).
   Вот эти тезисы.
   С созданием всероссийской власти все без исключения областные правительства и областные представительные учреждения на ближайший период времени прекращают своё существование.
   Воссоздание областных управлений, являясь результатом признания Всероссийским Правительством прав некоторых областей России на автономное управление, должно предполагать предварительное, строгое и определённое ограничение верховной государственной властью компетенции областных управлений пределами областного значения.
   Временное Всероссийское Правительство в целях скорейшей организации управления всероссийского принимает правительственный аппарат Временного Сибирского Правительства.
   Первый состав Совета министров Временного Всероссийского Правительства, как преемственно связанный с Правительством Сибирским, образуется Временным Всероссийским Правительством по соглашению с Сибирским Правительством.
   Организуемый аппарат центрального всероссийского управления и является Советом министров, каждый член коего персонально ответственен перед Временным Всероссийским Правительством.
   Председатель Совета министров Временного Всероссийского Правительства назначается Временным Всероссийским Правительством из числа его членов. Временное Всероссийское Правительство назначает Председателем Совета министров Петра Васильевича Вологодского. Заместитель Председателя Совета министров избирается из числа членов Совета министров. На время длительного отсутствия Председателя Совета министров Временное Всероссийское Правительство назначает Председательствующего.
   Принимая на себя управление всеми частями и областями России, включая и Сибирь, Временное Всероссийское Правительство декларирует непреклонность его воли к обеспечению за сибирским населением прав на областной представительный орган.
   Для разработки положения о выборах в сибирский представительный орган создаётся специальная комиссия, в состав коей должны быть включены члены Сибирской Областной Думы настоящего состава.
   Разработанное означенной в п. 8 комиссией Положение о выборах в областной сибирский представительный орган приобретает силу избирательного закона по одобрении его Временным Всероссийским Правительством как верховной властью.
   Принимая на себя всю совокупность прав по управлению, осуществлявшихся местными правительствами, Правительство Всероссийское сохраняет действие законодательных актов областных правительств. Отмена и изменение этих законодательных актов производятся Временным Всероссийским Правительством в общем порядке.
   Устанавливая единство всей российской армии, подчинённой (во всех оперативных и организационных вопросах) единому Верховному командованию, Временное Всероссийское Правительство сохраняет территориальный способ комплектования частей, допустит территориальные наименования, а при наличии общенационального -- и областные территориальные отличительные цвета (например, бело-зелёный для сибиряков).
   По поводу этих тезисов среди представителей омской общественности, почти целиком стоявшей на платформе единой России и усматривавшей в областничестве скрытый сепаратизм, разгорелся спор. Нужен ли сибирский представительный орган? Даже это название, избранное взамен употреблявшегося обычно: "Сибирское Учредительное Собрание", которое как будто предрешало возможность и полной государственной независимости Сибири, -- всё же пугало воображение многих. Но, в конце концов, тезисы были одобрены всеми. Безболезненно прошли они и в Директории, в заседании которой я присутствовал при их рассмотрении. Директория внесла лишь то исправление, что как председатель Совета министров, так и заместитель его избираются из членов Директории.
   В этом была -- результат недоверия к исполнительному аппарату -- политическая цель: воспрепятствовать слишком обособленному существованию Совета министров. Но с точки зрения устойчивости верховной власти, принятое Директорией решение было неправильно и вредно. Директория была бы в большей степени недосягаема, если бы она не вмешивалась непосредственно в исполнительные функции. По сравнению с Сибирским Правительством уже был достигнут успех. Члены Директории не были министрами, но нужно было не возлагать на членов Директории ни функций председателя Совета министров, как это было сделано в отношении Вологодского, ни функций главнокомандующего, как это было сделано в отношении Болдырева. Каждый член Директории, по словам Зензинова (в дневнике), был в сущности "Ваше однопятое величество", а по обстоятельствам времени было бы лучше, если бы каждый член Директории был "однопятой президента".

Непрошеная охрана

   Омская обстановка в момент формирования правительства Директории была насыщена электричеством бунтарства. На парадных обедах происходили скандалы. К концу обеда офицеры требовали обычно "гимна", и музыка играла "Боже, Царя храни". Представители Правительства тщетно протестовали и должны были уходить с обедов. Масла в огонь подлил английский полковник Воорд, депутат рабочей партии в парламенте. Талантливый оратор, он красочно описывал свои впечатления, искренне возмущался, что русские боятся своего национального флага и своего национального гимна. Ведь музыка его так хороша, да и содержание неплохо: почему бы русским не ввести у себя такой строй, как в Англии?
   Я сам присутствовал при одной такой речи. Это было в Иркутске, на парадном обеде гарнизона. Я говорил на этом обеде, что Правительство мечтает о том времени, когда ему возможно будет не прибегать к услугам армии для охраны порядка в России, потому что подобные функции развращают армию, а Воорд говорил о том, что офицерство должно взять на себя охрану внутреннего порядка.
   Но гимнами дело не ограничивалось. Где-то в глубине нарастал глухой ропот, чувствовался протест против социалистических учреждений, социалистической власти.
   Однажды ночью Вологодского разбудил звонок телефона.
   -- Кто говорит?
   -- Из Совета министров. Вас ищут офицеры, по-видимому, хотят арестовать, спрашивали адрес.
   Через некоторое время послышался топот лошадей. К квартире Вологодского подъехал отряд казаков.
   Вологодский не спал всю ночь. Утром он открыл окно и спросил:
   -- Вы зачем сюда приехали?
   -- Охранять присланы.
   -- Можете ехать. Вы мне не нужны.
   -- Покорнейше благодарим! -- И уехали.
   Сибирские казаки приехали охранять главу Сибирского Правительства от якобы готовившегося покушения со стороны Директории.
   Поводом для этого служили как сведения разведки об активности социалистов-революционеров, так и наличность у Директории особой охраны, доставшейся ей в наследство от Самары.
   В тот же день вечером происходило совместное заседание Директории и Сибирского Правительства. На этом заседании присутствовал и я. Вдруг меня вызывают к телефону.
   -- Говорят из штаба второго корпуса. Есть сведения, что Сибирское Правительство будет сегодня арестовано в помещении Директории; разрешите прислать охрану.
   -- Я думаю, это вздор. Никакой охраны не надо.
   Говорил солидный, лично мне известный полковник.
   В конце концов, я побоялся взять на себя ответственность, отказавшись от охраны, и согласился.
   Заседание продолжалось. Через некоторое время вызвали генерала Болдырева.
   Он вернулся взволнованным.
   -- Господа! Прибыли казаки охранять Сибирское Правительство. Я их отправил обратно. Чёрт знает, что за безобразие!
   Тогда я рассказал о своих переговорах по телефону.
   Болдырев взял на себя доставить членов Сибирского Правительства на квартиры и сам развёз нас.
   Когда мы подъехали к квартире Вологодского, там стоял пикет.
   "Опять охрана!"
   Надо заметить, что до той поры Сибирское Правительство не знало охраны. У здания Совета министров стоял обыкновенно один человек. У квартир министров не было никого, и сами министры обычно возвращались домой пешком даже по ночам, не чувствуя никакой опасности.
   Помещение же Директории было набито солдатами.
   Вся эта история показывает, как непопулярна была в военной среде Директория и как, наоборот, прочно укрепился авторитет Сибирского Правительства.

Вопрос о портфелях

   Горячая борьба разгоралась из-за лиц. Кто войдёт в состав первого Совета министров? На этом вопросе страсти разгорелись сильнее, чем по поводу "самороспуска" Думы.
   Вся омская общественность, объединившаяся в блок, горячо обсуждала каждую кандидатуру. Днём и вечером происходили совещания, на которые приглашались и представители Сибирского Правительства; на одном из заседаний был даже Вологодский. Блок наседал на него, добиваясь его настойчивости и решительности в отстаивании кандидатур.
   Не обширен был круг лиц, среди которых можно было вербовать кандидатов в министры. Промелькнули случайные лица, как, например, Савинков, пробравшийся в это время в Сибирь и показавшийся подходящим человеком для заведования иностранной политикой, но сейчас же устранённый из числа кандидатов энергичными возражениями Авксентьева. Савинков как раз в это время разоблачал его в газетах как министра кабинета Керенского, виновного в попустительстве большевикам. Появился и сразу был признан как бесспорный и не имеющий конкурентов кандидат в военно-морские министры адмирал Колчак. Он прибыл с Востока в намерении проехать затем к Деникину, но в Омске ему устроили радушный приём и уговорили остаться для работы в правительстве Директории. В большинстве случаев выбирать приходилось, однако, либо "сибирских", либо "самарских" министров. Омск энергично отстаивал своих, Директория заявляла отводы.
   Со стороны Директории были предложены в министры: Колчак (военный и морской), Ключников (по иностранным делам), Сапожников (народное просвещение), Старынкевич (юстиция), Устругав (пути сообщения), Роговский (внутренние дела), Майский (ведомство труда).
   Сибирское Правительство возражало против Роговского и Майского, выдвигая вместо первого Михайлова, вместо второго -- Шумиловского. Омский блок общественных организаций резко выступил против Старынкевича, но скоро весь спор свёлся к личности Михайлова.

Тайное совещание

   В дневнике Зензинова внесена по этому вопросу специальная заметка.
   
   "29 октября. Вчера было одно из самых тягостных заседаний Всероссийского Правительства. По вопросу о Думе Административный Совет уступил, но продолжал настаивать на вхождении в министерство Михайлова в качестве министра финансов. Авксентьев и я заявили о своей готовности уйти в отставку, благодаря чему Всероссийское Правительство рассыпается. Но гибель Всероссийского Правительства есть вместе с тем и гибель России, ибо потерпит крах последняя попытка создания единой центральной власти и неизбежно будет гражданская война. Но вместе с тем при вхождении Михайлова, этого символа и действительно руководителя всей "сибирщины", какой смысл имеет нахождение в составе Всероссийской власти представителей демократии? Вот трагический вопрос, из которого необходимо найти выход.
   Сегодня утром состоялось у H.Д. Авксентьева заседание, посвящённое этому вопросу. Якушев, Колосов и Павлов высказались против принятия Михайлова и, следовательно, за наш выход из состава Правительства. Аргунов, Раков, Роговский, Кругликов, Мазин (секретарь президиума Думы), Лозовой, Пумпянск ились в июне неудачами, а рубль, расшатанный реформой, которая подорвала доверие к бумажным деньгам, и внутри страны, и особенно вне ее, стал быстро падать.
   Не в добрый час были призваны на помощь представители общественности.

Открытие обновленного Совещания

   Торжественное открытие работ Государственного Экономического Совещания в его полном составе состоялось 19 июня в зале судебных установлений.
   "Первая задача, которую я ставлю Экономическому Совещанию, -- сказал адмирал, -- это решение вопросов снабжения нашей армии и обеспечение экономического положения участников борьбы. Второй вопрос -- бюджет. Разбор бюджета государства дает возможность оценить работу власти. Третий -- оплата труда. В разрешении вопроса земельного, одного из сложнейших вопросов, которые приходилось государству решать, я также ожидаю помощи от Государственного Экономического Совещания".
   Наметив эти очередные задачи, Верховный Правитель указал: "В ближайшее время предполагается привлечь общественных деятелей для разрешения и других важных государственных вопросов, связанных с выборами в Национальное Собрание, подготовкой к разрешению национальных вопросов, возникающих в России, и, наконец, вопросов областного управления".
   Обещание было дано. План создания законосовещательного органа путем постепенного развития трех органов -- Экономического Совещания, комиссии по Учредительному Собранию и Совета по делам местного хозяйства -- был Верховным Правителем изложен в сжатой, но по существу вполне ясной и понятной форме.
   -- Навыдавали векселей! -- сказал недовольный Жардецкий.
   -- Начнется парламентаризм! -- сказали в демократической "Нашей заре". -- Мы не будем писать об этой говорильне.
   -- Ничего из Совещания не выйдет. Нужен законодательный орган! -- сказали левые.
   Недовольных было больше, чем довольных.

Исторические параллели

   "Открытие работ Государственного Совещания, -- сказал я в своей председательской речи, -- совпадает с годовщиной образования в Омске ядра центральной власти -- отделов Западно-Сибирского Комиссариата, которые преобразовались затем в министерства сначала Сибирского, а впоследствии Всероссийского Правительства. Это был исторический момент, когда смелость и самопожертвование подали одна другому руку и творили чудеса.
   Правительство не располагало тогда армией, оно имело только добровольцев. Не было власти и порядка на местах. Земские самоуправления, впервые появившиеся в Сибири в конце 1917 года, были разогнаны большевиками. Казна была ими ограблена -- государство не имело достаточного количества денежных знаков и не имело возможности их выпускать.
   Слишком много пришлось бы перечислять, чего не было тогда у власти, но если это трудно, то зато легко сказать, чем она обладала.
   У нее было то, что объединило и власть, и население: общее сочувствие начатому движению, общее желание освободить Россию от позорного ига. Это общее сочувствие вместе с сознанием Правительства, что на его стороне правда, создало уверенность в успехе и помогло выйти из тяжелых затруднений.
   Правительство было уверенно, потому что оно видело единодушный порыв и возрождение национального чувства. Оно было спокойно, потому что при общем сочувствии нельзя не победить.
   Много пережито тяжелых моментов за этот длинный и трудный год, затруднений, в сравнении с которыми переживаемые ныне -- ничто. Итоги пережитому и созданному подводить сейчас несвоевременно, но нельзя не сказать, что существующие условия работы несравнимо лучше, чем были год назад.
   Достигнутые успехи несомненны. Мы обладаем сейчас армией, покрывшей себя боевой славой. Уральский поход в жестокие холода будет записан в истории. Такая армия не может не завершить с честью начатого дела.
   Существование армии -- показатель порядка. Действительно, пережитый год многому научил и многое улучшил. Мы обладаем сейчас аппаратом центральной и местной власти. Начал улучшаться транспорт, начата подготовка, хотя бы частичная и несовершенная, к упорядочению народного хозяйства. Есть полные основания быть еще более уверенными и спокойными, чем раньше. Но всякая уверенность имеет свои условия. После года войны мы переживаем момент величайшего напряжения сил".

Экономика

   "Победы нужно добиться двойной, -- продолжал я, -- над большевизмом и над хозяйственной разрухой страны. Победить то и другое можно лишь при условии, что Правительство так же, как год тому назад, будет действовать в атмосфере общего сочувствия и единодушного порыва. Больше чем когда-либо необходимо полное единение всех сил власти и общества. Силы эти должны быть сосредоточены прежде всего на стороне хозяйственной.
   Русская революция пошла по неправильному пути. Она совершалась во имя политической свободы и улучшения экономического благосостояния широких народных масс, а привела она к уничтожению свобод и разрушению даже относительного благосостояния, которое было ко времени революции. Временное Российское Правительство во главе с князем Львовым издало законы, установившие свободу печати, собраний, союзов, но обстановка политической жизни не обеспечивала сохранения этих свобод, и начиная с июльских дней Временное Правительство, возглавляемое Керенским, создавало одно за другим ограничения этой свободы, расширяя дискреционную власть министров и в отношении печати, и в отношении собраний, и в отношении публичных речей.
   Большевики вовсе уничтожили все свободы. Они отменили не только свободу печати, собраний, слова, но и свободу передвижений и, что хуже всего, взамен отмененных установили особый вид свободы -- свободу оскорблений и унижений человеческой личности.
   Однако возвратить политические свободы легче всего. Кто раз сознал свое гражданское достоинство, тот не обратится в раба. Но есть серьезная опасность и в этом отношении. Эта опасность заключается в нищете.
   Нищим, голодным легче обратиться в рабов или преступников, чем сохранить гражданское достоинство и защищать политическую свободу. Иначе поступают только исключительные натуры. Вот почему для сохранения политической свободы необходимо прежде всего восстановить хотя бы относительное экономическое благосостояние масс.
   Компетенция Государственного Экономического Совещания ограничена, но она обнимает все, что в настоящий момент является самым важным -- всю хозяйственную жизнь".

Политика

   "Ни один конституционный вопрос не может сравниться по важности с теми скромными на вид, но несоразмерными по значению задачами, которые предуказаны нам Верховным Правителем: обеспечить семьи призванных, улучшить положение рабочих, приблизить реальное разрешение земельного вопроса.
   Год тому назад мы наблюдали зарождение государственной власти. Ныне наблюдаем мы зарождение представительного учреждения, без которого не может существовать демократическое государство и не может правильно функционировать государственная власть.
   Но в переживаемых условиях формы государственного устройства должны быть упрощенными -- не подобает дереву иметь листву в лютую зиму. В холода исчезает листва, остаются ствол и корни, в коих сосредоточиваются все жизненные силы дерева. Так и во времена лихолетья оголяется ствол государственного дерева".

Надежды

   К моменту открытия Совещания в его составе уже наметилось пять групп: земская, академическая, казачья, торгово-промышленная и кооперативная.
   Партийности не проявлялось. Ответы на приветствия адмирала были проникнуты доверием к власти и обещанием поддержки.
   "Высказываем убеждение, -- сказал представитель земской группы, -- что все деятели Правительства, и деятели земств и городов, и работники на ниве экономической объединятся в работе Государственного Экономического Совещания, примут необходимое участие в строительстве новой Великой свободной России, с одной мыслью и одним желанием -- блага, счастья и величия нашей Родине... Государственное Экономическое Совещание несет в себе тот зародыш, из которого со временем разовьется народное представительство".
   Это было как раз то, на что я надеялся. И мне тем приятнее было слышать лояльные заявления земцев, что даже кадет В. А. Виноградов, вошедший в состав Государственного Совещания, выражал сомнения в своевременности открытия какого-нибудь подобия парламента. "В лютую зиму не подобает дереву иметь листву". Эта мысль понималась в слишком узком толковании, исключавшем возможность даже таких скромных учреждений. Воспоминания о Сибирской Областной Думе всех пугали, и я знал, что мне будет нелегко оградить авторитет своего учреждения.
   -- Ну что, как ваш парламент? -- спрашивали меня уже в июне, подсмеиваясь над газетными заметками, где сообщалось, что скамьи расставляются, как в Государственной Думе, наказ составляется по образцу думского и т. д. Я отшучивался и был уверен, что "мой" парламент не посрамит себя.

Объединение власти

   На следующий день после открытия работ Государственного Экономического Совещания был опубликован приказ генерала Деникина от 30 мая 1919 г. No45.
   Этот акт, изданный в период блестящих побед генерала, перейдет в историю как образец гражданского благородства и великодушной непритязательности.
   Приказ этот был издан Деникиным в назидание кубанцам, грузинам, татарам, которые, оставшись в глубоком тылу, упорно искали независимости, чтобы освободиться от обязательств.
   Вот этот исторический приказ:
   "Беспредельными подвигами Добровольческой армии, кубанских, донских, терских казаков и горских народов освобожден юг России, и русские армии неудержимо движутся вперед, к сердцу России. С замиранием сердца весь русский народ следит за успехами русских армий, с верой, надеждой и любовью.
   Но наряду с боевыми успехами в глубоком тылу зреет предательство на почве личных честолюбий, не останавливающихся перед расчленением Великой единой России.
   Спасение нашей родины заключается в единой Верховной власти и нераздельном с ней едином Верховном командовании.
   Исходя из этого глубокого убеждения, отдавая свою жизнь служению горячо любимой родине и ставя превыше всего ее счастье, я подчиняюсь адмиралу Колчаку как Верховному Правителю Русского государства и Верховному Главнокомандующему русскими армиями.
   Да благословит Господь его крестный путь и да дарует спасение.
   Подписал генерал-лейтенант Деникин".
   Этот приказ закончил объединение власти в руках Верховного Правителя, начало которому было положено Архангельском, первым приветствовавшим Верховного Правителя после его избрания и в мае приславшим в Омск своего представителя, кн. Куракина, для выяснения тех оснований, на которых обоим правительствам можно будет сблизиться и слиться.

Генерал М. К. Дитерихс

   Однако на фронте было неблагополучно.
   Гайда был, в конце концов, назначен Главнокомандующим. Заканчивая в июне свою поездку по Уралу, я остановился в Перми и видел его. Он не производил уже впечатления человека, уверенного в успехе. "Положение серьезно, -- сказал он, -- мы взяли Глазов, но будем отступать. Пермь я, может быть, не отдам, но штаб перевожу все-таки в Екатеринбург, так как оттуда легче управлять".
   Он спешил на фронт воодушевлять, но тот город на Каме, где он хотел дать сражение, был отдан раньше, чем Гайда выехал из Перми. Командующий уже упустил вожжи из рук. С этого момента началось паническое отступление.
   1Мда, не поладив с командным составом, а в сущности, и не справившись со слишком сложным для него положением, вскоре ушел в отставку. Сибирская и Западная армии перешли в подчинение генералу Дитерихсу.
   Семья Дитерихсов -- чешского происхождения. Прародитель генерала покинул чешскую службу из-за притеснений со стороны немцев. Отец его 40 лет прослужил на Кавказе.
   М. К. Дитерихс окончил пажеский корпус и с ранних лет посвятил себя военной службе. Служил в Туркестане, участвовал в русско-японской войне. После этой войны работал в главном управлении Генерального штаба и сыграл важную роль в разработке той системы мобилизации, проведение которой дало блестящие результаты при объявлении войны с Германией.
   С начала военных действий М. К. Дитерихс получил назначение начальником штаба 3-й армии, выдержавшей грозные испытания в Галиции. Он был всё время близким сотрудником М. В. Алексеева, который призвал его к себе в штаб Юго-Западного фронта.
   В начале 1915 г. Дитерихс был уже генерал-квартирмейстером всего этого фронта. На этой должности он оставался полтора года. Все самые главные операционные задачи, так блестяще выполненные армией этого фронта, были им разработаны. Таким образом, уже в первый год войны он имел солидный стаж руководителя операциями армии. После ухода Иванова от должности командующего Юго-Западным фронтом М. К. Дитерихс получил назначение в строй в качестве начальника одной из дивизий, отправленных Россией в помощь союзникам, а именно в Македонию, на Салоникский фронт, где он пробыл до июня месяца 1917 года. В это время он был вызван военным министром и председателем Совета министров Керенским в Петроград, и ему был предложен пост военного министра. Он отказался и тогда получил назначение в ставку, где занимал пост квартирмейстера при генерале Корнилове и генерале Духонине.
   При взятии ставки большевиками ему удалось избежать смерти только благодаря случайности. Потом с помощью одного из представителей союзных армий Дитерихс перебрался в Киев, где в то время находилась его семья, для пропитания которой ему приходилось заниматься тяжелым физическим трудом. В то время немцы были почти главными хозяевами Украины. Чехословацкие части собирались пробираться на Восток. Они пригласили Дитерихса к себе в качестве главнокомандующего. Находившийся во главе передовых эшелонов генерал Дитерихс взял Владивосток и, постепенно продвигаясь обратно, объединился с тыловыми эшелонами, часть которых была тогда под командованием генерала Гайды.
   Впоследствии, уже в начале 1919 г., М. К. Дитерихсу был предложен пост главнокомандующего, но это предложение было изменено, и он оставался в должности генерала для поручений при Верховном Главнокомандующем. Кроме того, он принимал деятельное участие в руководстве следствием об убийстве царской семьи.
   Авторитет нового Главнокомандующего заставил всех облегченно вздохнуть: Лебедеву и ставке никто не верил. Приветствовали это назначение и союзники. Положение не считалось безнадежным.

Заявление адмирала и обещания союзников

   Но помогут ли союзники?
   3 июня было вручено адмиралу обращение пяти держав, заявлявших о своем сочувствии омской власти и желавших получить разъяснения по некоторым политическим вопросам. Эти разъяснения были немедленно даны. Текст их был опубликован.
   
   "Правительство, мною возглавляемое, было счастливо осведомиться, что цели держав в отношении России находятся в полном соответствии с теми задачами, которые себе поставило Российское Правительство, стремящееся прежде всего восстановить в стране мир и обеспечить русскому народу право свободно определить свое существование через посредство Учредительного Собрания. Глубоко ценя интерес, проявленный державами к русскому национальному движению, и признавая вполне справедливым их желание ознакомиться с политическими убеждениями Российского Правительства, я готов подтвердить неоднократно мною уже сделанные заявления, за которыми я всегда признавал безусловно связывающую силу.
   1) 18 ноября 1918 года я принял власть и не намерен удерживать ее ни на один день дольше, чем это требуется благом страны. В день окончательного разгрома большевиков моей первой заботой будет назначение выборов в Учредительное Собрание. Ныне спешно работает комиссия по подготовке выборов, которая установит их условия и порядок на основах всеобщего избирательного права. Признавая себя ответственным перед этим Учредительным Собранием, я передам ему всю власть, дабы оно свободным решением определило будущее устройство государства. В этом была мной принята присяга перед Высшим Российским Судом -- хранителем законности нашего государства. Все мои усилия направлены к тому, чтобы закончить возможно скорее гражданскую войну сокрушением большевизма и предоставить наконец русскому народу возможность действительно свободного волеизъявления. Всякая затяжка борьбы лишь отложила бы этот день, ибо Правительство не считает возможным заменить неотъемлемое право законных и свободных выборов восстановлением Учредительного Собрания 1917 года, избрание в которое происходило под большевистским режимом насилия и большая часть членов коего находится ныне в рядах большевиков. Лишь законно избранному Учредительному Собранию будет принадлежать верховное право окончательно решить все основные государственные задачи, как внешние, так и внутренние.
   2) Я высказываю вместе с тем готовность уже теперь обсудить с державами все связанные с Россией международные вопросы в свете тех идей сокращения вооружений, предотвращения войн и миролюбивой и свободной жизни народов, завершением которых является Лига Наций. Правительство, однако, считает долгом отметить, что окончательная санкция всех решений от имени России принадлежит Учредительному Собранию. Россия в настоящее время является и впоследствии может быть только государством демократическим, в котором все вопросы, касающиеся изменения территориальных границ и международных отношений, должны получить ратификацию представительного органа.
   3) Признавая естественным и справедливым последствием великой войны создание объединенного Польского государства, Правительство считает себя правомочным подтвердить независимость Польши, объявленную Российским Временным Правительством 1917 года, все заявления и обязательства которого мы на себя приняли. Окончательная санкция размежевания между Польшей и Россией должна, согласно принципам пункта второго, быть отложена до Учредительного Собрания. Уже теперь мы готовы признать фактически существующее финляндское правительство, обеспечив ему полную независимость во внутреннем устройстве и управлении Финляндией. Окончательное же решение вопроса о Финляндии принадлежит Учредительному Собранию.
   4) Мы охотно готовы ныне же подготовить решения, связанные с судьбой национальных группировок: Эстонии, Латвии, Литвы, кавказских и закаспийских народностей, и рассчитываем на быстрое решение этих вопросов, так как Правительство уже теперь обеспечивает автономные права национальностей. Пределы же и характер этих автономий должны, конечно, каждый раз быть определены отдельно. В случае же затруднений в решении этих вопросов Правительство охотно воспользуется миролюбивым сотрудничеством Лиги Наций.
   5) Вышеуказанный принцип ратификации соглашений Учредительным Собранием, конечно, должен быть применен и к вопросу о Бессарабии.
   6) Российское Правительство подтверждает еще раз свое заявление от 27 ноября 1918 года, которым оно приняло на себя все национальные долги России.
   7) Переходя к вопросам внутреннего устройства, могущим интересовать державы, поскольку они являются показателями политического направления Российского Правительства, я повторяю, что не может быть возврата к режиму, существовавшему в России до февраля 1917 года. То временное решение земельного вопроса, на котором остановилось мое Правительство, имеет в виду удовлетворение интересов широких кругов населения и исходит из сознания, что только тогда Россия будет цветущей и сильной, когда многомиллионное крестьянство наше будет в полной мере обеспечено землей. Равным образом при управлении освобожденными частями России Правительство не только не ставит препятствий свободной деятельности земских и городских учреждений, но видит в их работе и в укреплении начал самоуправления непременное условие возрождения страны и помогает этим органам самоуправления всеми имеющимися у него средствами.
   8) Поставив себе задачей водворить в стране порядок и правосудие и обеспечить личную безопасность усталому от насилий населению России, Правительство признает, что все сословия и классы равны перед законом. Все они, без различия религий и национальностей, получат защиту государства и закона. Напрягая все силы и ресурсы страны к достижению указанных выше задач, Правительство, мною возглавляемое, высказывается в эти решительные дни от имени всей национальной России. Я уверен, что после сокрушения большевизма мы сможем в полном согласии разрешить все вопросы, в которых одинаково заинтересована каждая из народностей, связанных своей государственной жизнью с Россией.

Адмирал Колчак".

   На это заявление был получен 24 июня следующий ответ:
   
   "Обсудив ответ адмирала Колчака, конференция держав вынесла следующее решение.
   Союзные и дружественные державы счастливы, что общий тон ответа адмирала Колчака и его основные положения находятся в соответствии с их предположениями. Ответ содержит удовлетворяющие их заверения о свободе, мире и самоуправлении русского народа и его соседей. Поэтому они готовы предоставить адмиралу и присоединившимся к нему помощь, упомянутую в предыдущем сообщении".

Юбилей 1 июля

   Можно ли было падать духом? Протянутая к общественности рука встретила почти единодушный дружеский ответ. От выборов в Государственное Экономическое Совещание отказались лишь явно партийные земства: Приморское, Томское, Енисейское, Иркутское, но и в отношении них дело не обстояло безнадежно.
   Фронт вручен был талантливому и опытному генералу.
   Союзники торжественно обещали помощь.
   С бодрым настроением была встречена годовщина создания Сибирского Правительства.
   1 июля 1918 г. в Омске были опубликованы первые грамоты Сибирского Правительства, было положено начало воссозданию государства.
   Взвившийся тогда бело-зеленый флаг стал историческим, как стало историческим и Сибирское Правительство.
   Сибирское Правительство, имевшее под собой хотя бы призрачную основу в виде избрания Областной Думой, объединило всю Сибирь и было признано законной властью.
   История имеет свои законы. Когда начался могущественный прилив патриотических чувств, тогда никакие искусственные плотины не могли выдержать. Патриотизм местный уступал напору волны национальных порывов.
   Уфимское Совещание -- тоже историческое явление. И Всероссийская Директория, несмотря на кратковременность ее существования, совершила великое, глубокого значения дело. Она внесла еще большее единство в движение государственности, она выкинула трехцветный национальный флаг. Мы достигли новой вершины. Исчезли Сибирская Областная Дума, Амурское и Уральское Правительства, Самарский Комитет -- на вершине осталось одно Российское Правительство. Задача объединения была решена : вся территория подпала под одно кормило власти. Осталась другая задача -- укрепить самую власть.
   Ни Сибирское Правительство, ни Директория не были прочны в своей внутренней организации. Первое состояло из людей, не столько различных по взглядам, сколько различных по характерам, притом, суверенное по своим заявлениям, оно не было вполне свободным и независимым по своим действиям. На верховную власть выражала претензии Сибирская Областная Дума. Суверенная Директория была составлена из людей различных политических групп, у нее не было прочности цельного камня, она была искусственно склеена из различных кусков. А возле нее стоял тоже претендент на верховную власть, постоянно заявляющий о себе односторонне партийный состав, осколок Учредительного Собрания.
   День 18 ноября -- великий день преобразования власти. Избрание Верховного Правителя окончательно оформило подготовлявшееся всем предыдущим процессом объединение и слияние власти.
   Что говорили Европе и России имена безвестных сибирских министров, что могли ей сказать сибирские парламенты? Адмирал Колчак -- доблестный предводитель русского флота, выдающийся участник войн и полярных экспедиций, он обладал именем и авторитетом всероссийским. Европа и Россия знали, кто поднял брошенный национальный флаг, и верили, что поднятый флаг будет вручен народному собранию.
   Годовщина была встречена спокойно и бодро. Но не было поздравлений, не было радости. Не одна форма власти определяет прочность положения.
   Адмирал уехал на фронт. С начала весны, когда только произошла первая неудача, он потерял спокойствие и беспрерывно уезжал из Омска. Как мало было счастливых дней у Верховного Правителя. Декабрь и февраль были проведены в постоянной подготовке к наступлению. Было несколько счастливых дней неподдельного воодушевления на Урале при первых встречах Верховного Правителя и общественности. Но случай с чехом, убитым в Екатеринбурге, отравил прелесть поездки.
   Были победы в марте, и светлый праздник Воскресенья в апреле был встречен адмиралом с улыбкой радостных надежд. Он принял присужденный ему орден Георгия 3-й степени.
   Но сейчас же начались неудачи.
   Ему выражали преданность. В мае и июне его власть признавали и на юге, и на севере. Союзники слали ему обещания.
   Но он уже метался, он не верил друзьям.
   Тяжел оказался крест верховной власти.

Глава XIX.
Рецепты спасения

   Еще только светало, когда мы с П. В. Вологодским подъехали к парому для переправы через Иртыш. На берегу было много крестьян, приехавших на базар. Они с любопытством прислушивались к визгу пуль, сопровождавшему учебную стрельбу тут же на берегу Иртыша.
   Прошел большой пароход под флагом Красного Креста. Видно, вез раненых или больных из Тюмени.
   Чувствовалось приближение войны, но жизнь шла обычным порядком. Явления войны как будто скользили по поверхности.
   Автомобиль не проехал версты, как завяз в болоте. Какие-то встречные киргизы по первой просьбе залезли по колено в грязь и помогали вытаскивать машину. Безропотный, добродушный народ!
   Двинулись дальше. В Куломзине на каждом повороте стояли конные и пешие стражники. Это демонстрировалась уездная милиция. Нужды в этом почете не было. Никто не обращал внимания на едущих.
   Скоро началась степь. Высокая трава, пестрые луга, украшенные яркими и душистыми цветами, колосистая пшеница -- всё такое мирное, спокойное, приветливое. Чем дальше мы подвигались, тем легче становилось на душе.
   Сначала на пути попадались хутора, выселки, потом только большие явно хохлацкие деревни с их типичными выбеленными домиками из земляного кирпича, но кое-где были видны хорошие кирпичные дома с железными крашеными крышами.
   Мы с П. В. Вологодским ехали в Боровое, одно из замечательных мест Сибири. Всего четыреста верст от Омска -- и какой контраст ровной сухой степи с высокими, малодоступными горами Борового и его десятками изумрудных озер. Никакие описания этой местности не заключают в себе преувеличений. Она всегда заслуживает большего, чем ей отводится.
   Природа ничего не пожалела на Боровое; разнообразнейшие богатства щедро разбросаны кругом. Она так заботливо складывала горы из ровных выглаженных камней, так искусно располагала их между озерами, что порой не верилось, что это -- не дело рук человека.

В тридесятом государстве

   Вологодский приехал отдохнуть; он, несомненно, нуждался в этом. Я сопровождал его с тем, чтобы немедленно вернуться обратно. Меня интересовало и Боровое, и деревенская глушь: что там думают, чего хотят? Как относятся к Правительству и войне с большевиками?
   Везде, где только это было возможно, мы разговаривали с крестьянами и казаками.
   -- Большевики! А што они нам чинили? Вот було, что приехали сюда, як вы, и тоже до мине, як дом у меня гарный. Тоже с ружьями були, як вы.
   Вот простодушное сравнение, со скрытым хохлацким юмором. Тоже приезжали из города, чужие к чужим, тоже с ружьями и не в первую попавшуюся хату, а в дом побольше да покрасивее. Одинаково чужие деревне -- и мы, и большевики. Потом мужик стал рассказывать про Неверова, губернатора дореволюционного времени, который часто проезжал по губернии и очень заботился о мужиках.
   В Боровом Вологодскому доложили, что весь юг Акмолинской области охвачен восстаниями. Крестьяне объясняли причины: мы не большевики, мы против казаков.
   Привилегированное сословие казаков, пользуясь военным положением, чинило, под видом борьбы с большевиками, насилия над мирными крестьянами, и последние, не видя на местах сильной власти, которая могла бы их защитить, начинали повсюду партизанскую борьбу. Власть отвечала на это репрессиями, и война разгоралась.
   -- Слыхали ли вы что-нибудь об адмирале Колчаке? -- спросил я одного старика-казака, сын которого служил в Омске и гостил у отца третью неделю по случаю болезни. Пьяный товарищ отрубил ему в Омске ухо.
   -- Ничего не слыхали. Он, никак, будет из англичан.
   -- Вот тебе и на! Неужели и сын не знает?
   -- Как не знать, -- замечает сын и тут же рассказывает некоторые эпизоды из военной жизни адмирала.
   За три недели у отца с сыном не нашлось времени или случая поговорить об Омске, о войне, о Верховном Правителе. И не сумею объяснить почему, но мне показалось, что старик все-таки не поверил, что адмирал -- русский.
   Проезжая безграничную киргизскую степь, напоминавшую море и однообразием, и невозможностью определить направление, ту самую степь, посреди которой стоит одиноко, как какое-то чудо, гора Синюха, подымающаяся, подобно туче, на горизонте и видная за двести верст, потому что всё кругом ровно и чисто, мы попали на обратном пути в немецкий поселок. Староста был солдатом, участвовал в войне. Поселенцы пришли из Самарской губернии и попали на один из худших участков, глухой и безводный, но и здесь они стали обживаться, обеспечивая доходы, главным образом на табаке и скотоводстве. Степь в этих местах серая, убогая, непривлекательная. В поселке ни одного деревца, но в хатах чисто, есть картинки, фотографии, даже книжки.
   -- Неужели большевики придут? -- спросил староста. -- Куда же теперь идти?
   А кругом на сто верст, кроме киргизских зимовок, -- никакого жилья. Неужели и отсюда надо бежать, неужели и здесь может быть опасен социализм?
   В другой деревне я остановился у крестьянина-старожила. Он сам жил в обыкновенной хате, но тут же у него стоял каменный дом с крашеными полами и венскими стульями. Стены были украшены плакатами Мак-Кормика.
   Хозяин повел меня в свой огород. Здесь было все, что только могло произрастать в степном крае. Больше всего внимания уделялось табаку.
   -- Ведь вот что досадно, -- объяснял мне мужик-помещик, -- некому объяснить, как с ним обращаться. Вот тоже на поле. Я знаю одну траву, после которой хлеб чудно родится, да как ее называют, никто не знает, и семян никак купить невозможно.
   -- Эх, плохо, что о нас, крестьянах, никто не думает, -- прибавил один из сопровождавших нас соседей.
   Был у меня в одной деревне целый митинг. Объяснялись мы с крестьянами относительно войны.
   -- Замирения надо, -- говорили мужики, -- не выходит это, чтоб воевать без конца.
   И никак нельзя было втолковать им, что мира с большевиками не может быть. Они как будто и соглашались, но... не верили.
   Много впечатлений привез я с собой в Омск, и самое главное было то, что Омск для этих даже недалеких от него деревень был тридевятым царством, а деревня была для Омска тридесятым государством.

Печальные новости

   Вологодский уезжал из Омска в уверенности, что положение на фронте скоро улучшится. В Боровом ему докладывал начальник милиции, что местные евреи "прыгают от радости, говорят, что большевики скоро возьмут Екатеринбург".
   -- Отчего же им радоваться?
   -- Да как же, ведь большевики-то им "свои".
   Приезжаем в Омск -- оказывается, Екатеринбург сдан. Отступления нет. Происходит паническое бегство. Где и как остановится фронт, сказать трудно.
   Состоятельные люди начинают эвакуироваться.
   Настроение у всех возбужденное. Как всегда при неудачах, ищут виновного и придумывают средства спасения.

Увольнение генерала Хорвата

   Первое заседание Совета министров, на которое я попал после возвращения из поездки, началось с вопроса об устранении генерала Хорвата от должности верховного уполномоченного. Это было 15 июля.
   Со времени назначения на должность председателя Государственного Экономического Совещания, последовавшего за провалом моей кандидатуры на должность товарища Председателя Совета министров, я не мог быть посвящен во все тайны высшей политики. Они были доступны только членам Совета Верховного Правителя. С каждым месяцем политическое значение этого Совета чувствовалось всё сильнее. Совет министров еще в феврале-марте утратил свое влияние, преобладающее значение приобрели адмирал Колчак с Советом, который, по идее его создателей, должен был служить постоянной связью между Верховным Правителем и Правительством.
   Совет Верховного Правителя обсуждал и решал все важнейшие политические и международные вопросы, и министры узнавали о них только случайно или в связи с оформлением уже принятого решения каким-нибудь актом, проходившим через Совет министров.
   Так был решен вопрос о генерале Хорвате.
   Незадолго до моей поездки был как-то разговор о необходимости изменить систему управления Дальним Востоком в смысле большей централизации власти. Особенно горячо высказывались в пользу этого Пепеляев и Сукин. Первый находил, что авторитет Омского Правительства на Востоке слаб потому, что там существует особое управление, которое строится независимо от центра, а по существу себя не оправдывает; Сукин же был недоволен, что все важнейшие вопросы внешней политики Сибири разрешались во Владивостоке, а не в Омске. Я плохо разбирался тогда в вопросах управления Дальним Востоком и решил побеседовать по этому вопросу с членами Государственного Экономического Совещания. Но как участник делегации Вологодского во Владивосток в 1918 г. я знал, что Дальний Восток не считает себя Сибирью и живет особенной жизнью, что он имеет такие своеобразные условия внутреннего и внешнего характера, что подчинить его обычному режиму почти невозможно. Я тогда же указал, что в будущем, когда поднимется опять вопрос об автономии Сибири, едва ли будет целесообразно создавать одно общее управление для всей Сибири и что лучше поэтому сохранить в какой-либо форме краевые учреждения Дальнего Востока. Как раз к этому времени были получены сведения, что самоуправления избрали своих представителей в Совет при Верховном Уполномоченном, который они долго бойкотировали.
   Возражений по существу не было, но один из министров рассказал о письме, которое он получил чуть ли не от Меньшикова, приморского статистика, описывавшего, что делается вокруг Хорвата компанией спекулянтов, кто-то напомнил о докладе прибывшего из Владивостока генерала, который сравнивал Эгершельд (часть порта, где стояли поезда генерала Хорвата и его канцелярии) с аппендицитом, Михайлов жаловался на противодействие или бездействие генерала в некоторых финансовых вопросах, например продаже сахара по монопольной цене (что было, как выяснилось потом, неосуществимо ввиду дешевизны сахара в Китае и легкости контрабанды), и, в общем, настроение по отношению к генералу Хорвату сложилось неблагоприятное. Никто не знал и никто не умел объяснить положительные стороны дальневосточного управления.
   В Совете председательствовал Тельберг, назначенный сверх двух должностей -- главноуправляющего делами Правительства и министра юстиции, которые он тогда совмещал, -- еще и заместителем Председателя Совета министров. Говорилось не по вопросу об увольнении генерала, а о том, какое почетное назначение ему можно дать.
   -- Разве вопрос уже решен? -- спросил я на ухо соседа, Преображенского.
   -- Черт знает, кто и где его решал, по крайней мере, меня никто не спрашивал.
   -- Где же решили вопрос? -- спросил я другого.
   -- Да в Совете Верховного.
   Каково же было мое удивление, когда вслед за указом об увольнении Хорвата был зачитан указ о назначении вместо него Розанова, победителя большевиков Енисейской губернии!
   -- Кем же он будет?
   -- Главным начальником Приамурского края.
   Уничтожили Верховного Уполномоченного и назначили Главного начальника края. Был ли хоть какой-либо смысл в этой реформе? На меня обрушились с негодованием, когда я позволил себе усомниться, что это "централизация". "Розанов приедет на место и уничтожит там все дальневосточные министерства, он мне обещал", -- заявил Пепеляев.
   Сейчас трудно понять, как можно было заменить генерала Хорвата, человека государственного и дипломатичного, необузданным и неряшливым Розановым.
   Но последнего тогда никто как следует не знал. Одна-две встречи, впечатление типичного армейского офицера с сиплым голосом и вульгарным неумным лицом -- вот и все.
   -- Нам нужна автономия края, а не автономия лиц, -- сказал мне член Экономического Совещания Алексеевский, бывший глава Амурского Правительства, по поводу генерала Хорвата. Что должны были тогда сказать про генерала Розанова?
   Какая-то злая рука как будто намеренно губила авторитет Омского Правительства там, где Америка и Европа составляли себе впечатление о характере омской власти.
   Редкий корреспондент совершал поездку в глубь Сибири. Большей частью он удовлетворялся пребыванием на Дальнем Востоке, где имел возможность досыта наслушаться рассказов о калмыковцах и семеновцах, а потом и о Розанове.
   Как бы то ни было, дело было сделано. Уволили, назначили и перешли к очередным делам. Я могу сказать по двухлетнему министерскому опыту, что ничего не может быть легче, как провести что-нибудь совершенно несообразное, если этого хочет председатель. Совершенно неожиданное для большинства, но твердо произнесенное председателем предложение так огорошит, что все молчат, амолчание -- знак согласия. Я тоже молчал, следовательно, тоже был согласен.

Еще новость

   -- Где вы пропадали? -- спросил меня Михайлов. -- Тут без вас чуть не разогнали Экономическое Совещание.
   -- Это еще что такое?
   Оказывается, в мое отсутствие генерал Андогский, которого я сам просил об этом, сделал членам Совещания доклад о положении дел на фронте. Заместитель мой, бывший член Директории В. А. Виноградов, избранный товарищем председателя, поставил этот доклад в официальном заседании, а не в частном собрании, как я предполагал.
   Докладчику стали задавать вопросы.
   -- Принято ли во внимание, что отступать придется за Тобол? -- спросил почему-то хорошо осведомленный в этом Алексеевский.
   -- Большевик! -- зашипел на него Жардецкий.
   Стали шуметь. Враги Андогского доложили адмиралу, что генерал хотел приобрести популярность, что он не имел права без разрешения выступать. Формально это, может быть, было и верно. Враги Экономического Совещания и вообще "конституционных затей" донесли, что члены Экономического Совещания по поводу доклада Андогского обсуждали общее политическое положение и готовят петицию.
   Адмирал в Совете Верховного Правителя стучал кулаком, кричал: "Разогнать!" Тельберг его успокаивал, уговорил дождаться моего приезда.

Свидание с адмиралом

   -- Мне не нужны больше ваши доклады о Государственном Экономическом Совещании, -- сказал адмирал, -- этот совдеп я решил распустить.
   -- Я представлю Вашему Высокопревосходительству проект указа о роспуске, как только это понадобится, а сейчас я попрошу вас выслушать, какие соображения члены Государственного Экономического Совещания хотят представить вам через делегацию по вопросу о политическом положении.
   -- Да, я знаю: они парламента захотели.
   -- Нет, они постановили прежде всего, что борьба с большевизмом должна быть доведена до конца.
   Лицо адмирала сразу стало спокойнее. Я продолжал рассказывать о государственном настроении членов Экономического Совещания, об отсутствии партийного духа в Совещании, об удаче опыта составления Совещания по принципу представительства групп, об интересе, который проявляют члены Совещания к деловым вопросам -- бюджету, продовольствию армии, санитарному делу, и, в конце концов, адмирал не только не пожелал разгонять "совдеп", но и согласился принять делегацию от Экономического Совещания для беседы по политическим вопросам.
   Выходя от адмирала, я встретился с Сукиным. На его лице было написано удивление. Очевидно, от встречи моей с адмиралом ожидали совсем иного результата.

Делегация

   Делегация была принята. Она представила Верховному Правителю записку, в которой резко осуждалась деятельность Центрального Правительства, т. е. Совета министров.
   Впервые почувствовал я всё неудобство совмещения должности председателя Государственного Совещания с должностью члена Совета министров. Как член Правительства, я не мог поддерживать критики, как председатель, я не мог становиться в резкую оппозицию Совещанию. В записке было много правды и много неправды.
   "Деятельность Центрального Правительства, -- говорили члены Совещания (подписало 19 человек, втом числе и Виноградов, который высказывался раньше против парламентских тенденций), -- не подчинена какой-нибудь определенной программе. Она случайна и зависит часто от скрытых безответственных влияний. За последнее время направление некоторых ведомств приняло характер, противоречащий началам укрепления народных прав и законности, неоднократно возвещенных Верховной властью.
   Разросшийся аппарат центральных учреждений не имеет живой связи со своими представителями на местах. Это приводит к усмотрению отдельных агентов власти, разрешающих вопросы в меру своего личного понимания задач управления государством.
   Несогласованность действий между всеми ведомствами нарушает планомерную работу; военные власти вмешиваются в область гражданского управления, нарушая закон и элементарные права народа. Телесные наказания применяются столь широко, что население начинает выражать сомнение в преимуществах власти Временного Российского Правительства перед властью большевиков.
   Народ в лице армии несет величайшие жертвы в борьбе с узурпаторами, и в то же время сама армия благодаря несогласованности работы ведомств остается без одежды, без снаряжения, а раненые и больные -- без всякой помощи. По сведениям ведомства, все обстоит благополучно, а в действительности наша боевая сила начинает разлагаться на почве недостатка снабжения.
   В итоге разобщенность и трения между ведомствами, неприспособленность последних к практической работе всё чаще приводят к противоречиям между заявленными властью демократическими принципами и действительностью, и население начинает терять веру в серьезность обещаний власти и намерения эти обещания выполнить.
   Этот характер деятельности Правительства не следует рассматривать как проявление чьей-либо злой воли: он есть следствие слабости власти и оторванности ее от населения. Правительство должно быть усилено".
   Отрицать правдивость многих обвинений было невозможно. Но центр тяжести лежал в заключительной части. И мне было стыдно за нее -- такой жалкий трафарет она представляла.
   Вот в чем видели спасение члены Экономического Совещания:
   "1. Борьба с большевизмом должна быть доведена до его поражения -- никакие соглашения с советской властью недопустимы и невозможны.
   2. Созыв Учредительного Народного Собрания на основе всеобщего избирательного права по освобождении России обязателен.
   3. Строгое проведение в жизнь начал законности и правопорядка.
   4. Невмешательство военной власти в дела гражданского управления в местностях, не объявленных на военном и осадном положении.
   5. Создание солидарного Совета министров на определенной демократической программе.
   6. Срочное преобразование Государственного Экономического Совещания в Государственное Совещание -- законосовещательный орган по всем вопросам законодательного и государственного управления с тем, чтобы все законопроекты, принятые Советом министров, представлялись в Государственное Совещание как в высшую законосовещательную инстанцию и отсюда поступали на утверждение Верховной власти. Председательство в Государственном Совещании должно быть возложено налицо, не входящее в состав Совета министров. Государственному Совещанию предоставить права: а) законодательной инициативы; б) рассмотрения бюджета; в) контроля над деятельностью ведомств; г) запроса руководителям ведомств; д) непосредственного представления своих постановлений Верховной власти".
   Адмирал выслушал эти пожелания. Зажег папиросу. Некоторое время помолчал.
   -- Господа! что же тут нового? -- сказал он. -- Созыв Учредительного Собрания обещан. Для пересмотра избирательных законов уже назначен председатель комиссии -- Белоруссов-Белецкий, общественный деятель, пользующийся общим доверием.
   Проведение начал законности -- это идеал, но как его достигнуть, когда нет честных людей?
   Невмешательство военных властей, солидарный Совет -- всё это желательно, но фактически нет возможности подчинить центральной власти всех атаманов, и нет возможности менять министров за отсутствием подходящих заместителей. Откуда взять министра путей сообщения, иностранных дел, военного, юстиции, когда людей нет ? Мы -- рабы положения. Надо мириться с тем, что есть.
   Остается преобразование Государственного Экономического Совещания. Этот вопрос, -- сказал адмирал, -- я уже предрешил в положительном смысле. Есть несколько проектов законосовещательного учреждения, и мы поставим этот вопрос на очередь.
   Тогда член делегации, старый пермский земец Вармунд, стал объяснять, чего ждут члены Совещания от нового государственного органа. Он совершенно правильно указал, что в случае создания представительного учреждения на местах будут знать, через кого жаловаться, как заявлять о беззакониях и произволах.
   Это было действительно самое важное. Адмирал с этим согласился.
   Так закончился прием делегации.
   Разногласий не оказалось. Учреждение законосовещательного органа было обещано, оставалось найти формы. Я продолжал рассчитывать на успех своего проекта и агитировать в его пользу.

Приезд американского посла

   Другой рецепт спасения выдвигал Сукин.
   -- Мы накануне признания, -- обыкновенно заявлял он при каждом докладе в Совете министров.
   "Президент Вильсон, -- доложил он однажды, -- командирует в Омск посла Морриса. Президент хочет выяснить, в чем нуждается Омское Правительство, чтобы положить начало систематической помощи. Мы накануне решительного поворота в политике союзников. После приезда Морриса нас признают, а помощь примет американские размеры".
   Моррис приехал.
   Это был совсем другой Моррис, не тот, которого мы видели во Владивостоке осенью 1918г., высокомерный и насмешливый. Его гордое бритое лицо сейчас не было похоже на непроницаемую маску. Оно приветливо улыбалось, сочувствовало. Но кто знает, -- может быть, это и предубеждение -- мне казалось, что иногда оно скрывало внутренний смех.
   Ко времени приезда Морриса в Омске уже достаточно укрепилось убеждение, что без посторонней военной помощи обойтись нельзя. Популярность дружбы с Японией, о которой раньше самонадеянно не хотели думать, укреплялась. Еще в апреле в Японию был командирован генерал Романовский. На его миссию возлагались большие надежды. Но Совет министров ничего об этом не знал. Сделано это было с одобрения Совета Верховного Правителя, и сделано, как это большей частью бывало в Совете, внезапно, недостаточно обдуманно и недостаточно определенно.
   Генерала Романовского встретили в Японии очень радушно, но результатов его поездка не дала.
   Стали ходить слухи о сближении с японскими представителями в Омске генерала Лебедева, о каком-то обеде на пароходе, о двух дивизиях, которые японцы могут прислать, но приезд американского посла заслонил все.
   Вместе с Моррисом приехал генерал Гревс. Тот самый генерал из Владивостока, который поощрял бунтовщиков на Сучане и отказывал японцам в помощи для борьбы с большевиками.
   Теперь и генерал Гревс стал другим. Он выражал презрение к большевикам и такое горячее желание их скорейшей гибели, что французский комиссар, граф де Мартель, не мог сдержать улыбки и бросил замечание а part: "Mais quest-ce quil y pensait а Souchan!" (франц. в сторону: "Но о чем же он думал на Сучане?" -- Ред.).

План союзной помощи

   Началась лихорадочная работа.
   По вечерам собирались заинтересованные министры и готовились. Что нужно для восстановления русского транспорта? Сколько вагонов, паровозов, какие кредиты, какая охрана? Второй вопрос -- предметы военного снабжения и новейшие технические средства борьбы. Дальше -- вопрос о снабжении населения предметами первой необходимости и орудиями производства. Наконец, финансовая помощь.
   Как председатель Экономического Совещания я принимал близкое участие в этих работах и присутствовал на совещаниях послов и высоких комиссаров.
   Ровно в два часа к зданию Министерства иностранных дел, бывшему губернаторскому дому и первой резиденции Сибирского Правительства, подъезжали автомобили с разноцветными флагами и выстраивались в два ряда, один против другого. Русские министры обыкновенно немного опаздывали. Это, впрочем, происходило не только из свойственной нам неаккуратности, но и потому, что мы лишены были возможности вести столь размеренную жизнь, как союзные представители. Они ровно в два заканчивали завтракать и большей частью завтракали все вместе, тоже готовясь к заседанию, а мы были заняты своими текущими делами и большей частью не только не завтракали, но и обедали когда придется.
   Ровно в четыре блестящий дипломатический корпус уезжал на вечерний чай, а мы, наскоро пообедав, ехали на заседание Совета или комиссий.
   Обсуждение плана благодаря двухчасовым порциям совместных заседаний подвигалось медленно, а дела на фронте шли всё хуже и хуже.
   Не раз заседание начиналось с обозрения карты. Не слишком ли близко красные? Кто-то сообщил, что взят Тобольск, а был взят в действительности Туринск.
   -- Если правительство и теперь удержится, -- сказал Моррис, -- то вас, наверно, признают. Это экзамен.
   Переговоры тоже нередко обращались в экзамен.
   -- А что сделает министр финансов на Китайской Восточной железной дороге, где рабочие не желают принимать сибирских денег, а требуют романовских? -- вдруг спрашивает Моррис.
   -- А скоро ли будет отменено правило о взносе в казну валюты, вырученной экспортерами? Это очень неудобно для иностранцев, -- вдруг говорит посол.
   Не обходилось без инцидентов.
   Генерал Нокс однажды объявил, что никакой военной помощи его правительство больше оказывать не будет и что он даже писать об этом не будет в Лондон, так как его, несомненно, жестоко обругают, после того как все, доставленное для колчаковской армии, попало к красным.
   Полковник Эмерсон, американский инженер, удивил всех тем, что стал доказывать отсутствие какой-либо нужды русских железных дорог в материалах. Они валяются, сказал он, на станциях и по путям. Вместо того чтобы провозить из-за границы, лучше всё собрать и приспособить механические мастерские для переработки.
   Сэр Чарльз Эллиот относился ко всем переговорам с видом безнадежного скептицизма. Когда Сукин зачитывал длинный перечень тех орудий производства и средств культуры, которые необходимы для возрождения русской промышленности и цивилизации, он шутливо заметил: "Вы забыли еще прибавить, что нужны катки для мостовых". Омские улицы отличались весьма неровной поверхностью, и эта шутка вызвала у всех очень игривое настроение.
   Надо отдать справедливость Сукину. Он блестяще излагал всё, что накануне, еще в очень сыром виде, набрасывалось в виде проекта совещанием министров. В конце концов план союзной помощи стал приобретать ясные очертания и широкий масштаб.
   Но когда теперь, издали, оглядываешься на эти двухнедельные совещания, то кажется, что шутки г. Эллиота более соответствовали характеру переговоров, чем серьезность американского посла.

Результаты

   Г. Моррис уехал, а неудачи продолжались.
   Единственным реальным результатом переговоров явилась выдача, наконец, части тех американских банкнот, которые так долго путешествовали в ожидании признания Омского Правительства.
   Но Сукин не унывал.
   -- Мы теперь ближе к признанию, чем когда-либо, -- говорил он в то время, когда поезд Морриса благополучно переезжал русско-китайскую границу. -- Америка не захочет нашего поражения, и Моррис нарочно задерживается в дороге, чтобы дождаться признания.
   Однако, хотя Моррис и не спешил, он благополучно уехал до признания.

Все те же

   Одним из крупных бедствий омской власти был недостаток подготовленных к государственной деятельности людей. Быть хорошим земцем, газетчиком, адвокатом, даже парламентарием -- не значит быть хорошим директором департамента, а тем более министром.
   Был случай, когда один из старых опытных земцев, приглашенный на должность товарища министра в одно из ответственных министерств, представил в Совет министров доклад по киргизскому вопросу. Когда министры ознакомились с докладом, они нашли в нем только исторические материалы и ни одного предложения, никакой программы министерства. Председатель Совета министров не должен был принимать такой доклад к обсуждению, но он был поставлен на повестку и возвращен обратно для переработки.
   Почти все министерства состояли из таких "хороших", но неподготовленных людей, и если министры обладали сами хоть некоторой подготовкой, то они работали с утра до вечера. Им приходилось при этом заниматься сразу несколькими вопросами, и оттого многое задерживалось, а многое ускользало от их внимания. Последнее было хуже всего, потому что омская работа так поглощала их внимание, что от них ускользала вся местная жизнь.

Письмо с фронта

   "Неужели не найдется у вас там в тылу человека граждански мужественного, который не убоится крикнуть во всю глотку всем этим тыловым негодяям, забывшим фронт и тех, за спиной которых они спокойно устроились, что пора проснуться, прекратить вакханалию, веселье в кабаках и личные дрязги и интриги из-за теплых местечек! Мы здесь, на фронте, в случае катастрофы -- а таковая вполне возможна -- сумеем умереть героями, но как будут околевать тыловые герои -- это им виднее. Бейте в набат, пока не поздно! Здесь нет ни информации, ни должной агитации, нет снабжения всем необходимым и солдат совершенно забыт. Штыки очень легко могут повернуться в сторону Омска. Это говорю я, человек, близко стоящий к фронту, а вы знаете, что панике я не поддаюсь и брехней не занимаюсь".
   Так писал один из героев сибирского похода полковник Ю. одному своему приятелю.
   В то время как мы занимались разработкой широкого плана помощи, люди на фронте приходили в отчаяние. Они требовали набата.
   Ответом на это письмо явились организованные сборы пожертвований. "День солдата" -- газета, составленная лучшими публицистами Омска, с изречениями иностранных комиссаров и министров, была издана в пользу солдат. Была установлена тяжелая бельевая повинность.
   Общество зашевелилось.

Подъем настроения

   В июле генерал Иванов-Ринов в качестве атамана Сибирского казачьего войска совершил поездку по станицам. Хороший оратор, он умел подогреть настроение.
   В начале августа был созван казачий круг, и казачество решило встать грудью на защиту родной земли. В Омске царило возбужденное настроение. Казаки стекались со всех сторон, возрождалась вера в победу; Иванова носили на руках.
   Награды в Омске давались щедро и авансом. Адмирал произвел Иванова в генерал-лейтенанты.
   Казаки поднесли атаману историческую саблю Яна Собесского, украшенную драгоценностями. Подъем был общий. Население стало жертвовать. В распоряжение Иванова поступили миллионы, а Иванов всё требовал и требовал. Нужно было отпустить много миллионов на наем рабочих для уборки урожая, миллионы на покупку седел и пр. Казачество или, вернее, тот же Иванов, решило завести свое казачье интендантство, свой осведомительный орган "Осведказак". Миллионы лились широкой бумажной рекой. Станок работал. Казачество вооружалось.
   Чехи и карпаторуссы выражали такой восторг перед доблестью казачества, что все были убеждены в их помощи.

На Омск

   Еще в июле выяснилось, что красные поставили себе целью взять Омск.
   Я побывал в одном из больших лазаретов у раненых солдат и с удивлением узнал, что там происходит междоусобная брань. Сибиряки стоят за большевиков, волжане и уральцы против. Первые говорят, что нужен мир, вторые -- за войну до конца.
   Это было потрясающим открытием. Несчастна власть, которая только случайно узнавала о настроениях армии. Никто из военных этого не знал.
   Гайда всегда уверял, что сибирская армия -- самая прочная из всех. Никогда у него не опускался "бело-зеленый" флаг, символ снегов и лесов сибирских, и он был уверен в местном патриотизме своих солдат. Но это оказалось ложным. В составе сибирской армии было много мобилизованных из Прикамья. При отступлении они разбежались. Вслед за ними стали разбегаться и сибиряки. От армии остались одни воспоминания, и начальники корпусов и дивизий летали, как духи из потустороннего мира, не имея реального существования. Сибиряки, не знавшие большевизма, не желали воевать, а штабы Гайды и Пепеляева, приютившие представителей демократии, обратились в источники разложения собственной воинской силы. Наоборот, южная армия (третья), состоявшая из людей, выстрадавших большевизм, оказалась самой стойкой.
   Генерал Дитерихс решил беречь эту армию и собрать все силы на Тоболе, чтобы здесь остановить наступление. Генерал Лебедев, еще остававшийся начальником штаба, стремился, наоборот, использовать эту армию для немедленного нанесения удара противнику.
   Не мне судить, кто из двух генералов был более прав. Но только удар, который Лебедев хотел нанести красным под Челябинском, кончился неудачей. Войска дрались с доблестью, не оставлявшей желать ничего лучшего, но несколько тысяч рабочих челябинского депо вышли против "колчаковцев" и решили судьбу сражения в пользу красных.
   Некоторые военные говорили, что если бы войска не были задержаны у Челябинска и не дали бы там боя, то они разложились бы раньше, чем достигли Тобола. Может быть, это и так, но план генерала Дитерихса был нарушен и привел к неудаче. Лебедев понял, что ему надо уйти.
   За несколько дней до его отставки состоялось заседание Совета министров, которое было посвящено создавшемуся положению на фронте. Все чувствовали, что наступает критическое положение.
   Еще недавно я был в центре Акмолинской области и мог удостоверить, что если большевики подойдут к ее границам, то население перейдет на их сторону. Как председатель Экономического Совещания я мог засвидетельствовать, что после взятия Омска продовольствие армии станет задачей для Сибири непосильной.
   Омск надо защищать во что бы то ни стало, и нельзя сомневаться, что красные будут стремиться к Омску со всем упорством, на которое только они способны.
   Тельберг придумал в это время свой рецепт спасения. Он стремился создать особый военный совет из министров и генералов для совместного обсуждения всех вопросов, затрагивающих компетенцию как военных, так и гражданских властей. Надежды на то, что генерал Лебедев, после того как он совместил положение начальника штаба с должностью военного министра, инкорпорируется с Советом министров и таким образом сблизит военные дела с гражданскими, совершенно не оправдались. Лебедев даже не появлялся в Совете министров. Его заменял генерал Будберг, который проявлял большую трезвость суждений, деловитость и подготовленность. Но он не был вершителем судеб, потому что блестящая ставка оставляла Военное министерство в тени.
   План Тельберга казался целесообразным, и Совет министров его в принципе одобрил.

Настроения омской общественности

   Во время неудач ищут виновного.
   В описываемое время виновным считался Совет министров. На него все обрушивались.
   Никто не знал, какое скромное положение занимал он в действительности. Но если бы даже это было известно, всё равно он был бы виноват: зачем "дошел до жизни такой"?
   Между тем Совет Верховного Правителя приобретал всё большее значение. Тут решалась судьба всей страны. Здесь увольнялся генерал
   Хорват, назначался генерал Розанов, составлялся план внешней политики, ответы Финляндии, указания Юденичу и т. д., а Совет министров ничего не знал.
   Среди членов Совета царило уныние. Они долго боролись против закулисных влияний, жаловались на ненормальность своего положения, просились в отставку, но когда неудачи на фронте свалились, как снег на голову, уходить уже было поздно. Это было бы сочтено за трусость.
   -- Они взяли на себя ответственность -- пусть делают, -- говорил, бывало, Преображенский про Совет Верховного.
   Что касается блока, то он пришел к убеждению в необходимости сменить Председателя Совета министров и обновить кабинет. На место Вологодского выдвигали теперь кооператора Балакшина и журналиста Белоруссова-Белецкого. В Совете министров к этим кандидатурам по разным соображениям относились отрицательно. Прежде всего возражал против смены Вологодского Сукин. С международной точки зрения он находил его смену крайне вредной.
   -- Мы накануне признания, и вдруг демократ Вологодский уходит; это очень повредит, -- говорил он, как всегда, твердо, на английский манер, выговаривая букву "е".
   Теперь же в пользу оставления Вологодского высказывались очень многие. Пепеляев удостоверял как министр внутренних дел, что смена Вологодского произведет крайне невыгодное впечатление внутри страны. Тельберг говорил, что он боится ухода Вологодского из какого-то суеверия. Преображенский, Шумиловский и некоторые другие заявили, что они не останутся членами Совета министров, если уйдет Вологодский, потому что они верят только ему.
   Впрочем, Сукин указал, что он уже выписал нового Председателя Совета министров с юга России, а именно Н. И. Астрова.
   Решающим фактором при переменах в правительстве должны быть, конечно, не внутренние настроения самих членов правительства, а внешние воздействия: отношение и взгляды общества. Омский блок отличался, однако, тем, что он обсуждал, но не действовал. У него было два-три человека, которые после каждого решения забегали узнать мнение министров по этому поводу и если не встречали сочувствия, то на этом дело и заканчивалось. Так было и сейчас. Блок поговорил, но скоро выдохся.
   В Омске явилась в это время другая общественная сила, на которую возлагались большие надежды. Это была казачья конференция.
   Сначала предполагалось, что съезд представителей казачества будет заниматься некоторыми вопросами устройства казачьей жизни, но в связи с общим политическим положением и возрастающей ролью казачества конференция стала выносить решения по всем решительно вопросам и особое внимание уделила устройству государственной власти.
   Конференция признала необходимым сократить число министров до пяти, упразднить Сенат и еще что-то в этом роде.

Обновление кабинета

   Заместитель председателя Совета министров, министр юстиции, главноуправляющий делами, сенатор и профессор Тельберг отличался большой самоуверенностью. Он, очевидно, решил, что его проект военного совета -- единственное средство спасти гибнущее "российское правительство", и, не спросясь Совета министров, не устроив, как об этом просили, совместного заседания министров с Верховным Правителем, провел свой проект в форме чрезвычайного указа.
   Средостение не только не пало, но еще больше укрепилось в своем значении. Тельберг, Михайлов и Сукин становились окончательно вершителями судеб, потому что к ведению Совета отнесены были все важнейшие ий, Архангельский соглашались на вхождение Михайлова, лишь бы только не распадалась Всероссийская власть. Н.Д. Авксентьев и я согласились с последними и приготовились сделать об этом заявление на заседании Правительства, хотя и понимали прекрасно, что Михайлов окажется для Всероссийского Правительства роковым человеком, что он погубит Всероссийскую власть".
   
   Как видно из дневника Зензинова, Михайлов казался Директории наиболее опасным человеком; с другой стороны, Сибирское Правительство с такой же нетерпимостью и предвзятостью относилось к кандидатуре Роговского. Формирование правительства затормозилось на неделю исключительно из-за этих двух лиц.

Омский блок

   В это время на общий ход переговоров оказал большое влияние омский блок. В него входили представители группы "Единство", правых эсеров, народных социалистов, кадет, кооператоров, торгово-промышленного класса. Блок находился в близких отношениях к казакам и по старой памяти, со времён подпольной противобольшевистской работы, многие деятели его пользовались большим влиянием в военных кругах.
   Блок представлял из себя поэтому большую силу. Единодушные действия и заявления блока, отражавшего взгляды и настроения очень разнообразных групп, не могли не импонировать, и Директория невольно прислушивалась к ним. Реальная сила блока была недостаточно ясна, но уверенность и, я сказал бы, резкость, с которой некоторые члены блока разговаривали с Директорией, заставляла думать, что блок чувствует за собой силу.
   "Вагоны прицепляются к поездам, которые ходят и сюда, и обратно", -- сказал, например, один из членов блока Авксентьеву, намекая на возможность "вывоза" Директории.

История легенды о Колчаке и Ноксе

   Помимо блока, солидарность действий проявил и Совет министров. Лица, ещё не назначенные министрами, выставленные только кандидатами, молчаливо условились не принимать назначений или отказаться от них, если не будут приняты общие требования. Между тем некоторые из намеченных кандидатов представлялись незаменимыми. Таким был, например, адмирал Колчак. Кто мог соперничать с ним по известности, по авторитету? Когда военный представитель Англии генерал Нокс узнал о кандидатуре Колчака, он горячо приветствовал её и сказал, что назначение Колчака обеспечивает помощь со стороны Англии. Отсюда пошла легенда о том, что Колчак, как Верховный Правитель, был создан генералом Ноксом.
   Адмирал, видимо, тяготился всеми перипетиями борьбы за кабинет. Он сказал определённо, что не будет работать с социалистами, и поэтому присоединился к общему возражению против Роговского как министра внутренних дел, но затяжка кризиса и вынужденная бездеятельность его тяготили. Он замкнулся у себя в квартире, выходил мало и на заседаниях Сибирского Правительства, когда его приглашали, довольно угрюмо молчал. Политика была ему явно не по вкусу. Это был человек военный прежде всего.
   Тем не менее, имя адмирала фигурировало в числе противников Роговского и защитников Михайлова, и это не могло не играть роли.

Компромисс

   Соглашение, наконец, приблизилось. Михайлова принимали как министра финансов, Роговского -- как товарища министра внутренних дел. Министром внутренних дел назначался тот самый томский губернатор Гаттенбергер (французская фамилия его предков была испорчена на немецкий лад), который был грозой Сибирской Думы, блюстителем авторитета сибирской власти перед покушением "брата" Глосса и др.
   Остался вопрос об управляющем делами. Моя кандидатура, как мне передавал Вологодский, принималась без возражений, но я категорически отказался. Я настаивал на освобождении меня от участия в работах Правительства вообще и предложил вместо себя профессора Тельберга. Последний считался, однако, монархистом, и его принимали неохотно. Вопрос разрешился, наконец, тем, что функции управления делами разделили. Создано было Управление делами Директории, во главе которого встал Кругликов, и Управление делами Совета министров, во главе которого был поставлен Тельберг. Выставлена была моя кандидатура в министры труда, но я предупредил Вологодского, что не займу этого поста, а потому по поводу моей кандидатуры никаких раздоров не могло быть. Кажется, кто-то из членов Директории предложил назначение моё товарищем министра народного просвещения, с правами заместителя министра, избравшего резиденцией Томск. Сапожников одобрил мою кандидатуру. Считая для себя необременительной эту должность, я согласился.
   Все препятствия к разрешению кризиса устранились.

Самарские документы

   В последних числах октября у одной из служащих Самарского "Комуча" г-жи Рерих был произведён обыск. У неё нашли документы, относившиеся к деятельности Самарского Правительства, и так как наиболее пикантные из них относились к политике в отношении к Омску, то изучением этих документов занялся товарищ министра иностранных дел Головачев.
   Он не фигурировал ни в каком списке. Его карьера была окончена, и последним его дебютом в Совете министров было выступление против эсеров и Директории, иллюстрированное цитатами из захваченных документов, характеризовавших враждебность Самары к Омску и её заговорщические действия.
   Но это всё уже давно было известно, и Головачева не захотели слушать. Его план сорвать соглашение с Директорией не удался, и он подал в отставку, предупредив неизбежное увольнение.

Надгробное слово

   Бурная работа Сибирского Правительства подошла к концу. Пять месяцев его существования промчались быстро, но не бесследно. В них было много содержания и много идейной бескорыстной работы. Сколько приходило приветствий на имя Сибирского Правительства, кто только не выражал ему преданности, кто не свидетельствовал уважения! Сколько приговоров сельских сходов, сколько постановлений земств, в том числе и тех, которые впоследствии стали ярыми врагами омской власти.
   Сибирское Правительство было подлинно демократическим и в то же время твёрдым. Оно не сделало ни одного шага, противного интересам народа, оставаясь на почве реальной политики. Это чувствовалось и понималось, и оттого страницы официального "Сибирского вестника" пестрели неофициальными, искренними и тёплыми обращениями к власти.
   Но Правительство ещё не успело развернуться, как уже должно было сложить с себя власть. Искусственная политическая борьба отрывала его от практической реальной работы; гражданская война, требовавшая единства власти, заставила Сибирское Правительство отказаться от своего самостоятельного существования. Но оно всё же успело себя выявить. Я уже упоминал ранее, как бесхитростные мужички после свержения большевиков, привозя в город связанных ими коммунистов, говорили: "Опять у вас социалисты, опять вязать придётся".
   Так было в период организации власти Западно-Сибирским Комиссариатом. Но Комиссариат скоро ушёл, и у руля власти остались социалисты по симпатиям, но не по программе, остались демократы, которые дали политике реальное направление. Крестьянин увидел, что его хлеб закупается по цене, не разоряющей его, он увидел, что власть на местах близка ему, и он был доволен.
   Честный рабочий нашёл выгодной сдельную плату, потому что она обеспечивала его потребности и деньги приобрели реальное значение, так как вместе со свободой торговли появился на рынке товар.
   Иначе было в Самаре. Беспристрастный исследователь отметит потом, что правы были агенты Сибирского Правительства, когда они доносили, что крестьянство приволжского района не поддерживает ни Учредительного Собрания, ни Самарского Правительства, потому что оно не видит принципиальной разницы между большевиками и эсерами. И те, и другие -- социалисты, и одни, и другие не признают собственности. Реальная перемена незаметна, а изменение конструкции власти для крестьянства безразлично. Если бы Самарский Комитет дал крестьянам собственность на землю, то отступления от Волги, вероятно, не было бы: крестьянство стало бы заинтересовано в победе.

Последние акты

   Вологодский выдал обязательства на Востоке. Их надо было выполнить.
   Сибирское Правительство их не забыло и незадолго до своего упразднения провело закон об учреждении должности "верховного уполномоченного" на Дальнем Востоке и указ о назначении на эту должность генерала Хорвата.
   Сибирскому Правительству нужно было исполнить и своё общее обязательство в отношении всей Сибири. Решаясь на добровольное прекращение своей деятельности, оно должно было оставить открытым путь к будущему воссозданию сибирской автономии. Утверждённые журналом Директории условия прекращения деятельности Сибирского Правительства, о которых я уже говорил, содержали в себе определённое указание на право Сибири получить автономию. Кроме того, в дополнение к этим условиям Сибирское Правительство 3 ноября приняло постановление "Об учреждении комиссии по выработке Положения о выборах во всесибирский представительный орган" и даже об отпуске средств на созыв этой комиссии и обеспечение её работ. Желание создать посредством этого последнего акта преемство со всем предыдущим заставило Правительство, не считаясь с недавним прошлым, включить в комиссию четырёх представителей Сибирской Областной Думы. Долг областничеству как законному и разумному стремлению к самоуправлению был уплачен.
   Остался ещё один последний долг: отметить заслуги Председателя Сибирского Правительства Петра Васильевича Вологодского.

Второй Почётный гражданин Сибири

   В самом начале своей деятельности Сибирское Правительство присвоило звание Почётного гражданина Сибири её колоритному старцу, юному и в сединах, чуткому и зоркому даже при старческой глухоте и слепоте -- Г.Н. Потанину.
   Теперь, передавая власть Директории, Административный Совет постановил дать то же звание П.В. Вологодскому.
   Сколько страстей разгоралось вокруг Сибирского Правительства -- кто их тушил своим спокойствием и объективностью? Сколько влияний было вокруг -- кто умел остановиться на среднем пути? Сколько ошибок было допущено -- кто проявлял редкое благородство их открытого признания? П.В. Вологодский.
   Вологодский как глава Сибирского Правительства проявлял редкие качества искренности и честной последовательности. Своей безупречной репутацией и известностью во всей Сибири он помог Правительству, состоявшему из случайных людей, завоевать себе уважение и признание.
   Человек, душевно измотанный за время большевизма, опытный юрист-практик, из состоятельного адвоката превратившийся в провинциального редактора, -- он не погнался после свержения большевиков за адвокатскими гонорарами и акционерными барышами, которые ему сулили, а взял на себя тяжёлую обузу главы Правительства.
   В дни смещения Гришина-Алмазова, когда обычно добрые отношения между Сибирским Правительством и его ближайшими сотрудниками омрачились, Вологодский открыто на общем заседании заявил: "Я чувствую себя виновным в том, что принял решение, не посоветовавшись с вами, и если бы сейчас возможно было, я счёл бы себя обязанным уйти в отставку".
   Редкое знание Сибири и всех её деятелей выделяло Вологодского из всех прочих ещё и потому, что он, в отличие от прочих сибиряков, например, почтенного и умного, но самовлюблённого Крутовского, умел оценить людей с беспристрастием и спокойствием, привычными для него как старого судебного деятеля. И все обращались к Вологодскому при выборе сотрудников за советом, как к ходячей энциклопедии.
   Я думаю поэтому, что будущий историк признает справедливым решение Административного Совета, выраженное в следующих словах:
   
   "В ознаменование выдающихся заслуг Председателя Совета министров и министра иностранных дел Временного Сибирского Правительства Петра Васильевича Вологодского по воссозданию государственности и правопорядка в Сибири и по восстановлению мирного течения жизни в крае, а также во внимание к многолетним плодотворным, на разных поприщах, трудам П.В. Вологодского на благо и преуспеяние Сибири -- Административный Совет Временного Сибирского Правительства третьего ноября тысяча девятьсот девятнадцатого года, в день передачи Временным Сибирским Правительством Верховной власти на территории Сибири Правительству Всероссийскому, постановил:
   Председателю Совета министров и министру иностранных дел Временного Правительства и члену Временного Всероссийского Правительства Петру Васильевичу Вологодскому присвоить звание Почётного гражданина Сибири ".
   
   Я считаю себя в значительной степени виновным в том, что убеждал П.В. Вологодского остаться на своём посту и после. В роли подчинённого лица, когда ему нужно было проявлять настойчивость и твёрдость в отстаивании определённой политической линии, он оказался, как признал и сам, лицом менее удачным. Это был бы подходящий сибирский президент, но неудачный руководитель кабинета. Но уменьшаемое всё же больше вычитаемого, и я думаю, будущий историк определит разность в пользу Вологодского, а Сибирь не помянет лихом своего второго почётного гражданина, горячо любящего родину.

Передача власти

   Торжественно, но не деланно, а искренне написана последняя Грамота Сибирского Правительства о сложении им с себя верховной власти:
   
   "Приняв на себя верховную власть после свержения большевиков в Западной Сибири, Временное Сибирское Правительство с величайшим напряжением сил осуществляло свою трудную задачу дальнейшего освобождения всей Сибири и укрепления в ней начал законности и порядка.
   Тяжкое бремя выпало на долю Сибирского Правительства: ему достались народное достояние разграбленное, промышленность разрушенная, железнодорожное сообщение расстроенное. Заново приходилось строить власть, заново созидать порядок в условиях не прекращавшейся борьбы. Славное русское офицерство и казачество и самоотверженные отряды добровольцев, опираясь на братскую помощь доблестных чехов и словаков, героически боролись за освобождение страны.
   Ныне на всём пространстве Сибири действует единая власть. Вновь создана молодая, но сильная духом армия. Учреждено подзаконное управление.
   Работы по укреплению новой государственной власти в Сибири ещё далеко не закончены, но в помыслах о благе сибирского населения не могут быть забыты интересы истерзанной России.
   Наша родина истекает кровью. Она отдана большевиками на поток и разграбление немецким пленным и разнузданным бандам русских преступников.
   Приближается конец мировой войны. Народы будут решать свои судьбы, а Великая раньше Россия в этот исключительно важный момент может остаться разрозненной и заполоненной.
   Без Великой России не может существовать Сибирь.
   В час величайшей опасности все силы и все средства должны быть отданы на служение одной самой важной задаче -- воссозданию единого и сильного Государства Российского.
   Эту ответственную задачу приняло на себя Временное Всероссийское Правительство, на Государственном Совещании в Уфе избранное и верховной властью облечённое. Единой воле этого Правительства должны быть подчинены все силы и средства управления, и дальнейшее существование нескольких областных правительств представляется ныне недопустимым.
   В сознании священного для всех народов и частей России патриотического долга Сибирское Правительство, получив гарантии, что начала автономии Сибири будут восстановлены и укреплены, как только минуют трудности политического положения России, ныне во имя интересов общегосударственных постановило: в отмену декларации 4 июля 1918 года "О государственной самостоятельности Сибири" сложить с себя верховное управление и всю полноту власти на территории Сибири передать Временному Правительству Всероссийскому.
   Подписали: Председатель Совета министров, министр иностранных дел Пётр Вологодский, министр снабжения И. Серебренников, министр финансов И. Михайлов, управляющий делами Совета министров Г. Гинс".
   

Заседание 5 ноября

   В здание Совета министров прибыла Директория в полном составе. Был зачитан указ о назначениях.
   Всероссийское Правительство составили: Колчак, Ключников, Гаттенбергер, Серебренников, Михайлов, Зефиров, Старынкевич, Устругов, Сапожников, Шумиловский, Петров, Щукин и Краснов. Председателем остался член Директории Вологодский.
   Авксентьев произносит краткую приветственную речь. Члены Директории и члены Правительства обмениваются рукопожатиями.
   Начинается новая эра.
   Прежнее здание Совета министров; почти все прежние деятели; девять из четырнадцати членов Совета министров вошли в него из прежнего состава; прежняя простота... Здание всегда и для всех открыто, в то время как Директория и снаружи, и внутри охраняется караулами, а между тем повеяло что-то новое, и в заседании Совета министров впервые почувствовался осенний холод.

Банкет

   6 ноября в газетах была опубликована Грамота Всероссийского Правительства. В ней декларировались все те "условия", которые были предложены Директории при переговорах в Омске: прекращение деятельности всех областных правительств и областных представительных учреждений, допустимость их воссоздания в будущем только при условии точного ограничения пределов областной автономии, преемство власти и законодательства, единство армии, но сохранение областных наименований и областных отличительных знаков.
   В тот же день состоялся банкет. Присутствовали многочисленные представители союзных держав, уже успевшие к тому времени съехаться в Омск, было много военных, много приглашённых дам и корреспондентов.
   На правой стороне стола, почти в углу его, сидел одиноко адмирал Колчак. Его соседи не пришли, назначенные им места пустовали. Казалось, адмирала выделили из всех прочих и в то же время покинули.
   Его проницательные чёрные глаза иногда озарялись ласковым и горячим блеском. Они становились тогда лучистыми и обаятельными. Адмиралом интересовались, за ним следили, он был слишком яркой фигурой на сибирском горизонте, его имя стояло рядом с именами Алексеева, Корнилова, Деникина.
   Но часто адмирал опускал глаза, его длинные веки скрывали их, лицо становилось непроницаемым и угрюмо-мрачным.
   И вот раздается тост: "Предлагаю выпить за наше блестящее прошлое и, надеюсь, ближайшее будущее -- адмирала Колчака".
   Это сказал Авксентьев.
   Простая случайность. Каждый русский человек сказал бы то же. Но тост оказался вещим, и кто знает -- не шевельнулось ли в душе некоторых лиц заранее обдуманное намерение, и не созрело ли тогда же в этом намерении твёрдое зерно скорого решения?

Глава X.
Переворот 18 ноября

   Идея диктатуры носилась в воздухе. Её культивировал национальный центр, её признал и пропагандировал торгово-промышленный класс.
   В этой идее было здоровое начало. Единоличная власть упрощает отношения, вносит большую определённость и ясность и вместе с тем большую устойчивость. Меняются министры, меняется политика, а глава остаётся тем же, и государство не испытывает тяжёлых потрясений, не переживает судороги, охватывающей обыкновенно всю экономическую жизнь при каждом революционном перевороте, ставящем страну перед неизвестностью и загадочностью будущего.
   Германия избрала после революции президента Эберта, который пережил и Национальное Собрание, и Каппа, Чехословакия избрала президента Массарика, который остаётся на своём посту, в то время как кабинет меняется уже третий раз.
   Во главе Российского государства после февральской революции встало Временное Правительство -- коллективная верховная власть. Каждая перемена его состава -- а их было много с февраля по октябрь -- была новой революцией, была переменой самой верховной власти, и это расшатывало престиж власти, авторитет которой основывается на её незыблемости, недосягаемости.
   Сибирское Правительство было тоже коллективным носителем верховной власти -- и сколько неприятностей причиняло это и самому Правительству, и его сотрудникам, как благоприятна была почва для личных интриг и авантюр.

Политическая программа торгово-промышленного класса

   Я не знаю более ясного изложения политической программы, построенной на началах единовластия, чем те положения, которые были приняты на состоявшемся осенью 1918 г. съезде торговопромышленников в Уфе. Они построены были с внешней стороны на начале устойчивого центра, с внутренней -- на идее устранения политики.
   Вот эта политическая программа.
   I. Центральное управление.
   1) Вся власть военная и гражданская до Учредительного Собрания нового созыва вручается верховному главнокомандующему, ответственному перед этим Учредительным Собранием.
   2) Министерства военное и морское, а также государственный контроль над общегосударственными и местными финансами находятся в исключительном единоличном ведении верховного главнокомандующего.
   Управляющие министерствами военным и морским, а также Управляющие министерствами военным и морским, а также государственный контроль над общегосударственными и местными финансами назначаются верховным главнокомандующим и в Совет министров не входят.
   Законодательные меры по ведомствам военному и морскому издаются единоличной властью верховного главнокомандующего.
   3) Верховному главнокомандующему принадлежит единоличное право объявлять местность на военном или осадном положении.
   В случае объявления города или местности в прифронтовой полосе или вследствие возникших беспорядков внутри какой-либо области или даже целой области на осадном положении место это изъемлется из-под управления областного правительства на всё время осадного положения, и верховный главнокомандующий назначает туда генерал-губернатора, к которому переходит вся власть в данном месте.
   II. Совет министров.
   4) При верховном главнокомандующем учреждается Совет министров под председательством одного из них. В случае присутствия в Совете министров верховного главнокомандующего председательствует в Совете министров верховный главнокомандующий.
   5) Совет министров составляется одним из министров, которому верховный главнокомандующий поручает образовать кабинет. Министр, коему поручено образование кабинета, предлагает список членов Совета министров на утверждение верховного главнокомандующего и входит в Совет министров в качестве его председателя.
   6) Совет министров ответственен перед верховным главнокомандующим. В случае конфликта председателя Совета министров с верховным главнокомандующим весь кабинет подаёт в отставку, и верховный главнокомандующий поручает составление кабинета иному лицу.
   7) Совет министров состоит из следующих министров, каждый во главе отдельного ведомства: а) министр военного снабжения и продовольствия армии, б) министр иностранных дел, в) министр общегосударственных финансов, г) министр путей сообщения, д) министр почт и телеграфов и государственных шоссейных путей, е) министр торговли и промышленности, ж) министр внутренних дел и з) министр юстиции.
   8) Вышеперечисленные ведомства входят в исключительное управление Совета министров.
   9) Совет министров издаёт законодательные меры общегосударственного характера, предварительно испросив утверждение верховного главнокомандующего.
   10) В случае возникновения конфликта между председателем Совета министров и одним из министров последний обязан подать в отставку. Председатель Совета министров на вакантное место представляет верховному главнокомандующему кандидата на его утверждение.
   III. Областные правительства.
   11) По делам местного характера учреждаются областные правительства с согласия верховного главнокомандующего.
   12) Областные правительства состоят из председателя и членов правительства, ведающих различными отраслями управления местного характера.
   13) Каждое областное правительство ответственно перед верховным главнокомандующим. Верховный главнокомандующий поручает составление областного правительства одному лицу, которое и входит в областное правительство в качестве его председателя. Список всех членов областного правительства предлагается председателем правительства на утверждение верховного главнокомандующего.
   14) В случае конфликта областного правительства с верховным главнокомандующим все правительство подает в отставку и верховный главнокомандующий предлагает иному лицу образовать областное правительство.
   15) В случае конфликта председателя областного правительства с одним из членов правительства последний обязан подать в отставку. Председатель областного правительства на вакантное место представляет верховному главнокомандующему кандидата на его утверждение.
   16) Областные правительства сорганизовывают управление по своему усмотрению.
   17) Областные правительства издают законодательные меры местного характера с утверждения их верховным главнокомандующим.
   18) Взаимоотношения центрального и областного управления в области законодательства должны быть выработаны и определены временным законом.
   19) В сфере областного управления должно находиться городское и земское самоуправление.
   IV. В местностях, где нет областных управлений, таковые подчиняются общему государственному управлению через местные ведомства соответствующих министерств.

Основная идея военной диктатуры

   Всё -- для армии. Политики не должно быть. Совет министров -- организация административно-хозяйственного управления, выражающаяся в наиболее упрощённых формах, решающая вопросы текущей жизни, ничего не преобразующая, никаких реформ не преследующая.
   Создаётся ли этой программой устойчивая власть? Я не сказал бы этого. Главнокомандующий, принявший на себя всю ответственность за ход дел, прочен только при наличности успеха. Удобство программы в другом: в практичности политики. Политические партии должны сложить оружие, политические притязания должны улечься -- правительство занимается только вопросами снабжения, вопросами элементарного порядка.
   Но это -- идиллия, пригодная не для революционного периода, когда пробудившиеся интересы и острое недовольство прошлым заставляют искать реформ. К тому же деятельность центрального правительства, даже ограниченная узким кругом текущих вопросов, всё же не избегнет политических проблем, когда будет сталкиваться с разнородными классовыми интересами. Не наступит же сам по себе Burgfrieden (нем. гражданский мир. -- Ред. ). А иностранная политика? Устранима ли она? Возможно ли существование изолированного государства?

Пороки Директории как системы

   Что же представляла из себя Директория? Была ли она "коллективным президентом", властью, которая могла бы быть устойчивой? Или это, как указал Зензинов в своём дневнике, был коллективный монарх?
   В Уфе конструкция власти не была продумана, и результаты этого не замедлили сказаться. Член Директории Авксентьев принял на себя непосредственное руководство иностранной политикой, член Директории Болдырев стал Верховным Главнокомандующим, член Директории Вологодский -- Председателем Совета министров, то есть высшим руководителем всей внутренней политики. Заместитель члена Директории Сапожников -- в то же время министр народного просвещения. Не противоестественно ли такое совместительство?
   Можно ли быть хорошим главнокомандующим, если приходится одновременно активно участвовать в постоянных заседаниях верховной коллегии, где каждый голос на счету? Можно ли руководить деятельностью Совета министров и в то же время работать в Директории? Одна из различных функций должна была пострадать.
   Винить Директорию в неправильном конструировании власти нельзя. Правда, Сибирское Правительство стремилось создать не совет, а кабинет министров, а члены Директории, в особенности Виноградов, резко возражали против этого, но тогда ещё не вполне ясно представлялись все неудобства намечавшегося порядка, а главное, к конструкции власти подходили с точки зрения борьбы двух сторон, а не с принципиальной оценкой de lege ferenda (лат. С точки зрения законодательного предположения. -- Ред. ). Вопросы эти надо было разрешить предварительно, а не предоставлять соотношению сил.
   Неопределённость конструкции сказалась в отношении законодательства. Обязательно ли прохождение законов через Совет министров, или Директория может издавать их самостоятельно? Директория, считая себя преемницею власти Временного Всероссийского Правительства, разрешила вопрос во втором смысле.
   Одновременно с изданием акта о принятии всей полноты власти и упразднении областных правительств, Директория создала своё особое Управление делами, на которое возложила делопроизводство "по всем делам, отнесённым существующими законоположениями к ведению Временного Всероссийского Правительства как верховной государственной власти" (см. "Вестник Временного Всероссийского Правительства", No 1). Об управляющем делами сказано, что он "скрепляет своей подписью законодательные акты, издаваемые Временным Всероссийским Правительством" (ст. 7). Это положение следует понимать как утверждение Директорией и своих законодательных прав. Действительно, в первом же номере "Вестника Всероссийского Правительства" помещено было постановление "об отделе печати", которое было принято без ведома Совета министров и даже главы ведомства, в составе которого этот отдел раньше находился.
   Все эти пороки организации власти сразу парализовали деятельность Совета министров. Члены его приглашались в Директорию для докладов и изложения программы ещё до того, как они излагали свои программы в Совете: неизвестно было, кто даст им руководящие указания и как будет объединяться деятельность ведомств.

Программа Совета министров

   На основании предположений отдельных министров и главным образом министра земледелия Петрова была составлена примерная программа Правительства, которую П.В. Вологодский изложил в своём интервью.
   На первом месте была поставлена деревня.
   
   "Занимаясь до сих пор главным образом подготовительной работой по созданию Всероссийской власти, её делового аппарата и органов центрального управления, -- сказал Вологодский, -- мы не имели времени и возможности уделить должного внимания служению деревне.
   В большинстве случаев деревня управляется самыми разнообразными самочинными организациями. В одних деревнях существуют общественные комитеты, в других они называются сельскими комитетами порядка, третьи деревни управляются особыми выборными органами, коллегиально или единолично. Я знаю случай, когда в одном большом селе для управления избрано 24 человека, из среды которых выделен особый управитель села; каждый вопрос этот управитель передавал на разрешение шести лиц из указанных 24-х, причём эти шесть назначались по жребию и заседали тайно. Они выносили решение, имевшее характер приговора суда, а мерой воздействия, по большей части, служило телесное наказание. Тайно и не в полном составе управители заседали из тех соображений, чтобы не подвергаться мести осужденных, так как при отсутствии суда самосуды и самочинные расправы развиты крайне широко.
   Второй заботой Всероссийского Правительства должно быть создание суда для деревни. В деревне царит полное бессудье. В одном только округе Омской судебной палаты остаются незамещёнными 80 вакансий мировых судей. Престиж крестьянских волостных судов совершенно утрачен.
   Несмотря на пониженные требования, которые сейчас предъявляются к мировым судьям, даже голодающие беженцы из Западной России не идут на должности судей в села, боясь диких расправ, которые имели там место не только в эпоху большевизма, но даже и очищения деревни от большевиков.
   Деревня сейчас страдает от крайнего бестоварья. Вопрос в том, где взять товары. Тут на помощь должна прийти кооперация, с одной стороны, и кустарные комитеты -- с другой. Кооперация должна помочь не столько доставкой товаров, сколько организацией мелких производительных, хотя бы и кустарных, предприятий. Деревня собственными средствами должна производить всё, что ей необходимо. С этой точки зрения развитие кустарных промыслов под руководством кустарных комитетов и инструкторов должно сыграть большую роль.
   Далее должно быть обращено серьёзное внимание на рабочую политику.
   Рабочие ещё далеко не изжили навыков и настроений большевизма.
   Всероссийское Правительство должно гарантировать пролетариату все его законные права в рамках демократического режима, принимая ряд социальных реформ в области рабочего вопроса, но, конечно, при этом мы будем требовать от рабочих хорошей и добросовестной работы. Я считаю, что здесь вполне возможна совместная работа с рабочими организациями. Я всецело держусь того взгляда, что необходимо всеми силами охранять профессиональные рабочие организации от посягательств с чьей бы то ни было стороны; за последнее время, в частности, жалобы на такие посягательства нередко касаются воинских частей. Но и здесь от рабочих необходимо требовать соблюдения тех рамок, в которых только и могут существовать профессиональные организации.
   Вопрос об образовании должен крайне занимать правительство, но теперь это дело полностью в руках земств -- волостных, уездных и губернских.
   Без материальной помощи союзников нам не обойтись. Ежедневно на территории одной только Сибири расходуется 15 миллионов рублей на содержание войск, а предприятия стоят или мало работают и поступление доходов ничтожно.
   В городах чувствуется усталость интеллигентных сил. Последние выборы в городские самоуправления показали высокую индифферентность избирателя. Работы для городов много, и работы сложной, а раздаются общие жалобы на то, что нет людей. Думаю, что это -- переходное состояние, усталость пройдёт, и с новыми, бодрыми, отдохнувшими силами городские и земские самоуправления встанут на ноги".
   
   В этом интервью фактические данные об анархии деревенского управления, о нежелании и боязни интеллигенции идти в деревню, об индифферентности населения к выборам в самоуправления -- интереснее программных указаний.

Упразднение Сибирской Думы

   Первым политическим актом Директории было закрытие Сибирской Областной Думы. Оно прошло безболезненно и с овациями по адресу Всероссийского Правительства. Авксентьев сам выезжал в Томск, произнёс там речь на тему о жертвах для блага родины, и Сибирская Дума большинством 66 против 22 воздержавшихся приняла резолюцию о самороспуске.
   Выпадов по адресу Правительства не было, если не считать заявления одного социал-демократа, что Всероссийское Правительство должно "рассеять тот туман, который напустило Сибирское Правительство".
   Смысл другой речи был тот, что бояться самороспуска не следует, потому что 1 января соберётся полномочное эсеровское Учредительное Собрание и "мы" будем работать.
   Весь этот обряд самороспуска был политической комедией. Будь Дума органом действительно "народного", а не партийного представительства, объяснение перед нею целей упразднения областных правительств имело бы смысл. В действительности же всё от начала до конца было сплошным лицемерием. Роспуск Думы был предрешён, и Авксентьев огласил указ о роспуске, заготовленный ещё в Омске. Убеждать никого ни в чём не нужно было, а политическим эффектом всей этой в существе безобидной истории было только то, что во враждебных Директории кругах усилилось впечатление об Авксентьеве как ширме, за которой будет действовать "полномочное", как сказал член Думы Гольдберг, Учредительное Собрание.
   -- Не бойтесь, товарищи, мы 1 января опять появимся, -- звучало в речи Гольдберга.
   -- Слышу! -- раздался глухой и злобный ответ.

Приговор Потанина

   Много было потрачено времени на то, чтобы убедить Директорию в необходимости упразднения Думы без бутафорского заседания. Доводам членов Сибирского Правительства Авксентьев не верил. Но он не внял и всегда честному и трезвому совету Потанина. В разгар споров о судьбе Думы седой старец, член Думы и первый председатель первого правительства, Областного Совета, опубликовал в "Сибирском вестнике" большую и полную живого интереса записку, представляющую из себя обоснованный обвинительный акт против Думы и социалистов-революционеров.
   Авторитет Г. Н. Потанина и некоторые интимные подробности о деятельности Якушева, сообщённые в записке, делают небесполезным приведение из неё некоторых цитат.
   
   "При самом незначительном государственном понимании, -- говорится в записке, -- Сибирская Областная Дума должна была бы не оспаривать у Совета министров верховных прав и без шума сойти с политической сцены. Но большинство Думы отнеслось к этому иначе.
   Вся обстановка внешней и внутренней работы Думы вела к государственному перевороту.
   После указа о перерыве занятий Думы и принудительного возвращения думской делегации из Иркутска президиум Думы принял меры к информации томского представителя чехословаков доктора Глосса. С другой стороны, находившийся в Омске И. А. Якушев по прямому проводу также просил доктора Глосса вмешаться в конфликт Думы с Правительством. Такие же меры были приняты для осведомления чешского генерала Сырового. Ко времени арестов И.А. Якушева, В. М. Крутовского и М. Б. Шатилова чехословацкие войска были достаточно информированы президиумом Думы, и притом в том неверном смысле, что инициатива государственного переворота исходит от министра финансов И.А. Михайлова и товарища министра А.А. Грацианова. Вследствие такой информации чехословацкими военными властями был отдан приказ об аресте И.А. Михайлова и А.А. Грацианова. Получив свободу, председатель Cибирской Областной Думы И.А. Якушев, по его собственному заявлению, "поставил себя под защиту чехов".
   Большинство Думы представлено партией эсеров. В программе этой партии областничество занимает второстепенное место агитационного значения. Самое главное, так сказать, сердцевина программы эсеров выходит за пределы местных интересов. Партия эсеров действует во всероссийском масштабе. Как таковая она стремится к захвату центральной государственной власти для осуществления своей программы в пределах всего государства.
   С самого начала великой февральской революции партия эсеров захватила в свои руки и центральную власть, и местные самоуправления. Интеллигенцию привлекал к этой партии благородный боевой пафос, проявленный ею в борьбе с царским самодержавием. Многомиллионное крестьянство шло за этой партией, соблазняемое аграрным большевизмом, которого так преступно много в тактике её вождей, вроде В. Чернова.
   Местные эсеры с первых шагов деятельности Временного Сибирского Правительства стремились подорвать его авторитет. Краевой орган партии ежедневно подвергал беспощадному бичеванию деятельность Правительства, не брезгуя даже явным натравливанием на него населения. Из этой же среды местных эсеров в официальный орган Самарского Комитета членов Учредительного Собрания была передана информация о том, что Временное Сибирское Правительство ведёт реакционную политику, что оно оставлено демократическими элементами и т.д. Один из видных представителей этой партии, находясь на высоком посту, информировал Самарский Комитет по прямому проводу, надо полагать, настолько неблагоприятно для Временного Сибирского Правительства, что на требования последнего предъявить ленту разговора ответил уничтожением её.
   Борьба большинства Думы с Временным Сибирским Правительством есть не что иное, как стремление через его голову соединиться с Самарским Комитетом членов Учредительного Собрания и образовать единую всероссийскую власть, находящуюся под контролем названной партии. Теперь это достигнуто.
   С болью приходится отметить слова председателя Думы И.А. Якушева: "Нет худа без добра. Конфликт Временного Сибирского Правительства с Областной Думой ускорил образование всероссийской власти и ослабил позицию Временного Сибирского Правительства на Уфимском Совещании".
   Деятельность президиума Сибирской Областной Думы и её большинства мы считаем противоправительственной, противогосударственной и преступной.
   Она противоправительственна потому, что сводилась к устранению сложившейся верховной власти Совета министров.
   Она противогосударственна потому, что в исключительных условиях борьбы с большевизмом и германцами вместо создания единой, действительно всенародной власти, стремилась установить партийную диктатуру.
   Она преступна потому, что отсутствие действительно всенародной власти поведёт к анархии и откроет широкое поле для иностранной оккупации.
   Сибирская Областная Дума настоящего состава, заявившая себя противоправительственной, противогосударственной и преступной деятельностью, должна быть распущена. Она не является оплотом сибирской автономии и не имеет права на дальнейшее существование.
   Подписали: почётный председатель фракции областников и беспартийных Сибирской Областной Думы Г.Н. Потанин. Председатель фракции А.В. Адрианов. Товарищ председателя профессор Новомбергский. Член Сибирской Областной Думы В.М. Попов".
   
   Таков был суд людей, действительно близких Сибири и чуждых партийности. Какое же впечатление должны были произвести после этого возобновление работ Думы, хотя бы на один день, расшаркивания Авксентьева и "утешения" Гольдберга?

Заслуги Директории

   Благодаря Директории ускорилось объединение всех областных правительств на территории Сибири и Урала.
   На Дальнем Востоке дольше всех держались амурские сепаратисты во главе с Алексеевским. Когда делегация Сибирского Правительства была во Владивостоке, она мало интересовалась этим оригинальным государством. Ясно было, что оно неминуемо сольётся с остальной территорией из-за невозможности наладить свою финансовую и экономическую независимость. Создание Директории и пример прочих правительств ускорили это слияние.
   Директория положила конец и существованию Алаш-Орды, киргизской правительственной организации, заменив её главноуполномоченным Правительства по делам киргиз-кайсаков с подчинением ему местных органов Алаш-Орды (В. Веер. Пр., No 10). Едва ли кто-либо из членов Директории отдавал себе ясный отчёт, что такое сама Алаш-Орда и её органы. Надо знать киргиз, их родовой быт, значение, которое имеют у них султаны и аксакалы (старейшины), чтобы ясно представить себе, как много опасности для бедных масс киргизского населения таила в себе эта Алашская автономия, не определённая точными юридическими рамками. К счастью, местные органы Алаша были по большей части чистым мифом, и организация исчезла, как будто испарившись.
   При этом общем соотношении сил, которое сложилось на восточном антибольшевистском фронте, объединение власти в руках Омского Правительства было неизбежно. Но самарская группа добровольно её едва ли передала бы, и весь смысл существования Директории, в конце концов, свёлся к тому, чтобы безболезненно слить две непримиримых власти: омскую и самарскую.
   Однако Директория понимала свои задачи шире.

Интервью Авксентьева

   "Добровольное растворение областных правительств в единой всероссийской власти даст ярче всяких слов понять нашим союзникам, что русская власть является реально познаваемой силой и авторитетом. Калейдоскопическая пестрота различных правительственных образований, в особенности на Востоке, где в одном Владивостоке существовало чуть не до восьми правительств, заставляла даже тех из наших союзников, которые с глубокой симпатией относятся к русскому народу и судьбам России, несколько не доверять способности русского народа создать в настоящий момент власть авторитетную и признаваемую всеми. Такое положение не могло не отражаться и на готовности со стороны их оказать реальную дружескую помощь России -- помощь, в которой мы нуждаемся и которую мы примем от наших искренних друзей с таким же доверием, с каким мы сами приходили в прошлом им на помощь. Благодаря этому, я надеюсь, наши отношения с союзниками, которые и теперь носят дружеский характер, еще более упрочатся и оформятся. Нам это необходимо не только во время устроения нашей внутренней жизни, но и во имя тех задач, которые должны стоять перед Россией на будущем мирном конгрессе".
   
   Как видно из этих слов, Авксентьевым руководила соблазнительная перспектива признания Директории союзниками как действительно Всероссийской власти . Он мечтал даже о представительстве на конференции.
   Я помню, как волновался Авксентьев, когда в конце октября пришло известие, что Германия капитулирует.
   -- Вот тебе и на! -- только и мог проговорить он.
   Я вполне его понимаю. Продержись Германия несколько больше, союзная помощь России вылилась бы в иные формы. Как только весть о перемирии дошла до фронта, так "братья" чехи попросились в тыл.

Чешская помощь "до конца"

   На банкете 6 ноября многоречивый генерал Болдырев сообщил, что на фронте дерутся уже только русские части. Это было не вполне, но почти точно. Почти все чешские части уже ушли на отдых, и активную борьбу стали вести только русские силы, что не мешало, однако, чехам ещё долго рекламировать себя в Америке как единственную силу, выносившую на своих плечах всю борьбу.
   Ещё 15 сентября по поводу падения Казани чехословаки опубликовали воззвание, в котором красноречиво убеждали бороться против "социалистической власти -- совета народных комиссаров", которая, как говорится в воззвании, "к сожалению, всё-таки пользуется у многих из вас непонятными для нас симпатиями".
   
   "Не забывайте, -- говорится дальше, -- что несут вам на штыках своих подходящие советско-германские войска. Горе русским рабочим, горе русским крестьянам, горе русской независимости.
   Неужели мы должны сомневаться -- желает ли русский народ действительно у себя порядка, народовластия, свободы и союза с остальными демократическими и культурными народами или предпочитает советскую власть, которая является отделом берлинского правительства, с которым они заключили позорный союз.
   Мы с вами, братья, и мы вас в эти тяжёлые минуты, когда многое должно решаться, не оставим.
   Мы заявляем вам, граждане, что Казань и Симбирск в скором времени будут взяты обратно и опять будут в ваших руках, но на этот раз уже навсегда, потому что на этот раз Казань будет взята по приказу чехословацкого командования.
   На этот раз мы не остановимся перед Казанью и пойдём дальше и принесём на штыках своих матушке-Москве приветствия от всех вас, граждане, от всей уже освобождённой России".
   
   Подписано было это воззвание капитаном Медеком, доктором Власаком и генерал-майором Чечеком.
   Так рассуждали чехи тогда, когда ещё неизвестна была победа союзников. Они обращались к русскому народу, они обещали ему освобождение -- и в тот момент, когда сформировалась при их участии народная власть Директории, они первые оставили эту власть на произвол судьбы, забыв своё обещание "мы не остановимся". Они действительно не остановились, но только не на том пути, на котором их ожидали видеть.

Обращение к Америке

   Если бы союзникам нужно было Российское Правительство, они, конечно, признали бы любое из антибольшевистских. Но уже поведение чехов, отвернувшихся оттого самого правительства, которое они старались создать, как только им стало безразлично, как обстоит дело с Россией, достаточно ясно показало, насколько мало можно было положиться на союзную помощь.
   Директория решила обратиться к меценату освобождающихся народов президенту Вильсону. Обращение это интересно и в том отношении, что в нём устами демократической власти произносится то беспощадное обвинение большевизма, о котором потом многие позабыли. Привожу поэтому его полностью.
   
   "Временное Всероссийское Правительство считает своевременным довести до сведения президента Вильсона следующее касательно положения России.
   Воспользовавшись неудачами войны, усталостью от неё русской армии и революцией, большевики путём обманчивых обещании и насилий захватили власть над русской землей. Начался самый ужасный террор.
   Под видом защиты интересов рабочих и крестьян новые хозяева страны принялись за варварское истребление всех её культурных ценностей, за уничтожение её интеллигенции, за разрушение её промышленности и торговли.
   Закрыты все газеты, кроме официально большевистских, предаются огню и разрушению лучшие библиотеки и музеи, множество виднейших общественных деятелей, известных учёных, врачей, адвокатов, священников, не говоря уже о представителях крупной и средней буржуазии, схвачены и как заложники посажены в тюрьмы или расстреляны. Нет пощады ни старцам, ни женщинам, ни детям.
   Большевистская власть, исповедующая на словах демократические принципы, на деле попирает их ногами и осуществляет лишь партийную диктатуру. Всеобщее избирательное право, основа истинного демократизма, уничтожено. Разогнано избранное на основании этого права Учредительное Собрание, а также городские и земские самоуправления.
   В советы допускаются лишь члены господствующей партии, и выборы в советы обставляются таким образом, чтобы обеспечить желательный для существующей власти результат. Рабочие, не желающие склоняться под большевистское иго и стремящиеся к установлению господства демократических принципов в жизни страны, беспощадно расстреливаются, как то имело место в Петрограде, Москве, Ярославле, Колпине, Сормове и многих других городах.
   Население, доведённое до отчаяния тиранией и несправедливостями большевистской власти, стало в различных частях страны восставать против большевиков, чтобы свергнуть их ненавистный режим, и всюду падение этого режима неизменно вызывало искреннее и всеобщее ликование. Вся Россия, все слои и классы русского народа теперь против большевиков; большевизма давно уже не осталось бы в России, если бы у него не нашлось сильных и услужливых иноземных друзей. Друзья эти -- все те, кому выгоден развал России и кто хочет хищнически обогатиться на её счёт в ущерб всем остальным народам. Первые среди них -- германцы.
   Искусно пользуясь крайностями большевистской пропаганды, широко помогая большевикам деньгами, военнопленными солдатами и офицерами, грозя им и приказывая, Германия уже успела разрушить всю экономическую жизнь Европейской России обессилением русского рабочего класса и подготовить полное господство своей промышленности на русском рынке.
   Каждому ясно, что выход России из войны и распад её оказывают глубочайшее влияние на судьбу всех остальных государств. Но этого мало: вопрос о будущем России правительства и народы вселенной по справедливости должны рассматривать как вопрос об их собственном будущем.
   Россия не погибнет. Она больна, но не мертва.
   Процесс восстановления её национальных сил идёт с необычайной быстротой, и она до тех пор не перестанет стремиться к возвращению своего единства, пока вполне не добьётся этой великой цели. Без воссоздания великой и крепко спаянной в своих частях России не может быть прочного международного равновесия и порядка.
   В этом сознании Временное Всероссийское Правительство, принявшее от народов России, областных ее правительств, от Съезда и Комитета членов Учредительного Собрания, земств и городов и пр. всю полноту верховной государственной власти, обращает ныне взоры свои на союзные державы. Оно ждёт от них помощи и считает себя вправе просить о ней со всей настойчивостью.
   К президенту Великой Северо-Американской республики, признанному бескорыстному апостолу мира и братства среди народов, обращён его первый призыв. Вся прежняя помощь России со стороны её союзников окажется напрасной, если новая помощь придёт слишком поздно и в недостаточно широких размерах. Каждый час промедления грозит неисчислимыми бедствия ми для России, для самих союзников и для всего мира".
   

Щедрые обещания Жанена

   Как бы отзвуком на горячий призыв Авксентьева явилось несколько спустя не жалевшее обещаний интервью французского генерала Жанена. Этот столь "блестяще" закончивший свою карьеру в Сибири генерал тогда только что прибыл во Владивосток. Когда ему задали вопрос -- будут ли союзники активно помогать России в борьбе с большевизмом, он, не задумываясь, ответил утвердительно.
   
   "В течение ближайших 15 дней вся советская Россия будет окружена со всех сторон и будет вынуждена капитулировать".
   
   Как жаль, что у нас не принято вести для политических деятелей особый "dossier" (франц. досье).
   Вместе с Жаненом в Сибирь приехал чешский военный министр Стефанек. Он был осторожнее в своих обещаниях. "Мы имеем задачей , -- сказал он, -- вернуть чехословацкое войско домой. Но мы бы действовали против традиций наших предков, если бы не согласовали поступков с честью солдата и совестью славянина" .
   Русским генералам Стафанек, однако, заявил, что он умрёт в Сибири, но заставит чехов помочь борьбе с большевиками. В это время деморализация чешских частей при благосклонном участии членов Учредительного Собрания, убеждавших чехо-войско в "недемократичности" антибольшевистского правительства, шла полным ходом. Семена упали на благодатную почву.
   Но я не буду сейчас говорить о внешней политике Омска: она развернулась при адмирале Колчаке, и к эпохе его появления я и приурочу свои воспоминания в этой области.

Объективная действительность

   16 ноября, накануне переворота, управляющий Министерством иностранных дел Ключников подал Авксентьеву записку, в которой старался освободить Директорию от излишнего оптимизма.
   "Как самостоятельная политическая сила, Россия сумеет отстоять свои жизненные интересы только в том случае, если будет отстаивать их вся целиком" . Союзники тоже будут стремиться найти линию поведения по отношению к России в целом. Может ли Директория рассчитывать на признание её Всероссийским Правительством?
   Ключников высказывает по этому вопросу большие сомнения. "Союзники или отсрочат признание Временного Всероссийского Правительства, или вовсе откажут ему в признании ввиду притязательности его претензий и несоответствия их с реальной политической обстановкой. Вряд ли союзники в состоянии считать теперь территорию Временного Всероссийского Правительства единственным политическим центром, к которому должно направляться дело всероссийского объединения. Вместе с тем политические настроения на территории Временного Всероссийского Правительства таковы, что Правительству нельзя не считаться с весьма сильными противодействиями как справа, так и слева. Благодаря этому за границей могут прийти к убеждению, что Временное Всероссийское Правительство не вполне отражает политический облик даже и той части России, на которую распространяется его верховенство. В представлении иностранцев может получиться, что Временное Правительство держится лишь на равноденствии борющихся противоположных сил, не имея за собой самостоятельной реальной силы, и что оно окажется не в состоянии охранять себя, когда одна из двух сил получит резкий перевес над другой. Наконец, именно теперь будет особенно настойчиво обращать на себя внимание тот компромиссный по существу характер директориальной власти, который воплощает в себе Временное Всероссийское Правительство.
   При наличии всех перечисленных условий для Временного Всероссийского Правительства становится чрезвычайно трудным и может оказаться несправедливым по отношению ко всей остальной России:
   а) настаивать на признании себя подлинно всероссийской властью;
   б) заставлять подчиниться себе остальные части России;
   в) осуществить обещание собрать Учредительное Собрание в составе 250 или 170 членов к 1 января или 1 февраля и заставлять Россию подчиниться ему. Быть может, даже более: вообще теперь нельзя ставить вопрос об Учредительном Собрании таким образом, как он ставился раньше, потому что первой задачей теперь должно явиться не Учредительное Собрание, а объединение отдельных правительств в России".
   Ключников, человек в Омске совершенно новый, пришёл к тому же выводу, которым руководилось Сибирское Правительство: сначала оздоровлять окраины, потом объединить их правительства и уже затем притязать на признание.
   Ключников указал и самое больное место новой власти: искусственность её создания, компромиссный характер существования, несоответствие её стремлений общей обстановке (незначительности освобождённой территории, отсутствию правильного представительства русского национального настроения, оторванности и неавторитетности для других государственных центров). Он отметил и противоестественную зависимость Правительства от случайной группы членов Учредительного Собрания, которая претендует на признание её полномочным вершителем судеб России.

Черновская грамота

   В середине ноября членам Правительства раздавались и сообщались различные данные, свидетельствовавшие о том нажиме на Директорию, который производили приехавшие члены Учредительного Собрания во главе с Черновым. Последний вёл себя особенно вызывающе, причём не скрывал, что он считает день своего коронования весьма близким.
   Центральный комитет партии социалистов-революционеров опубликовал прокламацию, которая напомнила печальные дни революционного Петрограда. Она произвела крайне тяжёлое впечатление решительно на всех здравомыслящих людей и особенно военных, как русских, как и иностранных. Это было началом разложения армии. Министр юстиции Старынкевич поручил обер-прокурору рассмотреть прокламацию с точки зрения её уголовно наказуемого содержания.
   Чернов, как и следовало ожидать, остался недоволен результатами Уфимского Совещания, и его прокламация бросила открытый вызов Директории.
   
   "Удовлетворительного решения задачи организации власти на Государственном Совещании в Уфе достигнуто не было".
   
   Далее прокламация ставит в вину Директории "выбор резиденции, территориальное разлучение со съездом членов Учредительного Собрания, передачу важнейших общегосударственных функций соответствующим министрам Сибирского Правительства, подтверждение временного роспуска Сибирской Областной Думы, длящуюся безнаказанность вдохновителей и руководителей омского контрреволюционного заговора, восстановление погон и дисциплины старого типа, попытку ликвидации агитационно-культурно-просветительной работы в армии и целый ряд различных начинаний, отдающих армию в руки реакционных генералов и атаманов...
   "...В предвидении возможностей политических кризисов, которые могут быть вызваны замыслами контрреволюции, все силы партии в настоящий момент должны быть мобилизованы, обучены военному делу и вооружены , с тем чтобы в любой момент быть готовыми выдержать удары контрреволюционных организаторов гражданской войны в тылу против большевистского фронта.
   Работа по собиранию, сплачиванию, всестороннему политическому инструктированию и чисто военная мобилизация сил партии должна явиться основой деятельности центрального комитета, давая ему надежные точки опоры для его текущего, чисто государственного влияния" .

Экстренная телеграмма

   Возмутительная прокламация осталась как бы незамеченной со стороны Директории. Это произвело крайне тягостное впечатление. Между тем из Екатеринбурга пришла следующая телеграмма:
   
   "Омск, Зензинову, экстренная. Данное вами 23 сентября (день избрания Директории) обязательство остаётся не выполненным, напротив, осуществлено назначение, противоречащее в корне его духу. Создавшееся положение вынуждает меня задать вам двоим (Зензинову и Авксентьеву) прямой вопрос о сроке реализации обязательства. Недача вами немедленного исчерпывающего ответа общественно обяжет меня обратиться к трём членам Директории с соответствующим открытым письмом, учесть характер вашего обращения 23 сентября и смысл принятого мною на себя посредничества. В частности, на вас, Владимир Михайлович, я возлагаю личную ответственность за поведение в данном вопросе третьего члена Директории, заверения которого вы гарантировали мне, предварительно получения, вашим честным словом. Мой адрес: гостиница Атаманова. Вадим Чайкин".
   
   Здесь начинался уже шантаж. Чайкин, один из членов Учредительного Собрания, черновец, угрожает Зензинову раскрыть какие-то закулисные тайны Уфимского Совещания.

Предчувствие Зензинова

   В дневнике Зензинова имеется, между прочим, место, где он сознаётся, что временами испытывает тревожное беспокойство. Услышит шум, стук -- и ему кажется, что уже идут "арестовать".
   Он чувствовал везде врагов, переворот казался ему неизбежным. С другой стороны, в Омске упорно говорили, что переворот готовит Роговский, товарищ министра внутренних дел, который привёз с собой из Самары особую стражу, свою разведку и деньги.
   Кто из двух раньше?

18 ноября

   Рано утром меня разбудил секретарь Вологодского.
   -- Вы ничего не знаете?
   -- Нет.
   -- Директория арестована! Сейчас экстренное заседание Совета министров.
   Еду в Совет министров. По дороге встречаю Вологодского в сопровождении только что прибывшего из Томска Гаттенбергера и большого конвоя. В здании Совета ещё не все министры, многие взволнованы. Никто ничего не знает, Вологодский не осведомляет. "Подождите, -- говорит, -- сразу скажу".
   Приходит Колчак. Он только что прибыл с фронта, куда поехал сейчас же по назначении его министром. Рассказывает о тёплой встрече, которая ему была оказана, о тяжёлых условиях, в которых живут на фронте солдаты. Все стараются говорить о посторонних вещах.
   Позже других является Михайлов. Его разыскивали. Наконец все в сборе.
   Вологодский открывает заседание; рядом с ним Виноградов. Вологодский сообщает об аресте Авксентьева, Зензинова, Аргунова и Роговского, о том, что уже обнаружились очевидцы того, как полковник Красильников, один из организаторов противобольшевистских казачьих отрядов, ночью на улице спрашивал своих офицеров: "Ну что, готово?" Видели какой-то грузовик, набитый солдатами.
   Что же дальше?
   Воцарилось тягостное молчание. Я могу утверждать с полным убеждением, что для подавляющего большинства переворот был совершенно неожиданным. Я, например, только догадывался о подготовляющемся заговоре, потому что слышал как-то от одного офицера, что все военные были бы рады видеть вместо Директории одно лицо. И когда я спросил, есть ли такое лицо, которое пользовалось бы общим авторитетом, то он сказал: "Да, теперь есть".
   Могу также с уверенностью сказать, что о перевороте ничего не знал и Колчак. Мне рассказывал впоследствии один из участников переворота, покойный ныне В.Н. Пепеляев, как происходили совещания в вагоне на ветке омского вокзала, как решено было предварительно показать адмирала Колчака на фронте, где заранее подготовлена была ему встреча, как адмиралу внушили мысль поехать и выполнили весь план в расчёте, что под влиянием выслушанного там и под впечатлением встречи он не уклонится принять на себя роль диктатора.
   Совет министров был застигнут врасплох. Некоторое время в заседании царило тягостное молчание.
   Первым взял слово министр продовольствия Зефиров. "Я думаю о политике, -- сказал он, -- прежде всего с точки зрения рубля, которым оперирую как покупатель. В интересах этого рубля я желал бы, чтоб сейчас же было выяснено, кому же принадлежит теперь власть".
   После этого прения пошли по пути искания форм власти. Факт свержения Директории был признан. Восстановление Авксентьева и Зензинова казалось немыслимым. Власть могла перейти к трём оставшимся членам Директории, но это был бы суррогат директории, идея которой, как коалиции, умирала вместе с выходом левой половины. Принятие власти всем составом Совета министров было бы повторением неудачного опыта Временного Российского Правительства князя Львова и Керенского. Казалось невозможным и создание новой директории после того, как эта форма ока дела.
   Как раз в это время возвратился из отпуска Вологодский. В первом же заседании, 12 августа, ему был предъявлен вопрос о незакономерности указа, проведенного Тельбергом помимо Совета министров. Тельберг выдержал ожесточенную атаку.
   Бедняга подвергся нападению с двух сторон. Чтобы провести указ, ему пришлось проявить большую настойчивость у Верховного Правителя, который не понимал смысла этого указа. Тельберг рассказывал, что дело не обошлось без крика. Какой-то проект был разорван, и, в конце концов, все-таки было подписано нечто сходное с первоначальным проектом.
   Генералы тоже не понимали сущности проекта. Им казалось, что это совет обороны наподобие того, который был учрежден в Австрии накануне ее падения. Когда Дитерихс узнал, что издан подобный указ, он сказал: "Если так, то в таком случае... в таком"...
   Он еще не закончил, как адмирал -- всё это я передаю со слов Тель-берга -- уже начал доказывать, что, в сущности, ничего не будет, что это только так...
   Бороться с Советом Верховного Правителя оставалось лишь путем личных перемен. Вологодскому было дано знать, что сохранение влияния за Тельбергом, Михайловым и Сукиным признается большинством недопустимым.
   На этот раз Вологодский проявил характер.
   Адмирал долго колебался относительно Михайлова и без охоты подписал указ об его отставке. Сукина он ни за что не хотел отпустить. Назначение меня на место Тельберга подписал без колебаний.
   Против Михайлова выставлены были, главным образом, деловые аргументы. Серьезной финансовой программы у него нет. Изъятие керенок оказалось крайне неудачной реформой. Технического улучшения сибирских знаков так и не было достигнуто, а сама фигура Михайлова приобрела к этому времени общий одиум (лат. odium -- ненависть, отвращение. -- Ред.). В Государственном Экономическом Совещании его
   встречали с крайней враждебностью, а когда он ушел в отставку, пресса единодушно осудила его деятельность, приписав ему заговоры, в которых он не участвовал, и забыв его положительные черты и заслуги.
   Что касается Сукина, то он к этому времени сумел внушить к себе антипатию самых разнообразных кругов. Без каких-либо ясных оснований к нему относились с недоверием. Этому способствовали, впрочем, некоторые частные известия из Америки. Одни из них сообщали о кампании, которую ведет против признания Омского Правительства глава дипломатической миссии Бахметьев, "высокий" друг Сукина. Другие говорили о некоторой заинтересованности близких к миссии лиц в распределении омских заказов и предостерегали от сношений с Америкой через Сукина. Последний же упорно настаивал, чтобы вся переписка с заграницей шла непременно через него. Доверять глухим обвинениям было трудно. Сукин остался. Он забронировал себя тем, что проводит политику Сазонова и что ни в чем не отступает от указаний Верховного Правителя.
   Я принял на себя тяжелые обязанности главноуправляющего как жертву. Я предлагал другого кандидата на это место -- недавно приехавшего в Сибирь Н. К. Волкова, бывшего товарища министра земледелия при Шингареве, но провести назначение нового человека было тогда очень трудно. Верховный Правитель приезжал в Омск на день-два и сейчас же опять уезжал, а назначать, не познакомившись с кандидатом, он не хотел.
   Если уход Михайлова, уменьшение роли Тельберга и уход Лебедева, совпавшие с прочими переменами, были вообще приветствованы, то зато сменившие их лица были встречены очень холодно.
   Вместо Михайлова был назначен фон Гойер.
   В Омске находилось в то время всего два лица, которых можно было считать сведущими в финансах: Феодосьев и Гойер. Первый, однако, всегда уклонялся от предложений, которые ему делались раньше. Он считал себя обиженным и демонстративно не ходил в Экономическое Совещание, членом которого был избран. Что касается Гойера, то он был представителем Русско-Азиатского банка, который считался одним из главных виновников падения рубля, хотя некоторые сведущие лица и горячо утверждали, что эти обвинения -- обывательские.
   Вместо Лебедева был назначен Дитерихс.
   В то время он еще не пользовался престижем в Сибири. Он принял командование в июле и непрерывно отступал. Его считали монархистом и мистиком. На Урале накануне оставления его войсками он мобилизовал всё мужское население, что вызвало озлобление рабочих. Призывая на борьбу с большевиками, Дитерихс говорил только о храмах и о Боге и объявил священную войну. Это казалось диким.
   "Гора родила мышь". Общество осталось неудовлетворенным переменами, последовавшими в середине августа.

Свидание с Белоруссовым

   Редактор "Отечественных ведомостей" и председатель комиссии по выборам в Учредительное Собрание пришел ко мне в очень мрачном настроении.
   -- Я впал в безнадежность, -- сказал он, -- здесь, в Омске, нет людей воли, есть только люди мысли. Придешь к ним, выскажешься, они согласятся. Проходит время, а положение остается прежним. Есть ли какой-нибудь выход? Я думаю, нужно привлечь чехов на фронт, нужно оживить агитацию, укрепить авторитет Совета министров.
   -- Да, это как раз то, что я решил сделать.
   -- А вы не обманете? Не будет ли это тоже только выражением доброго желания?
   -- Надеюсь, что нет.

Две программы

   Действительно, я поставил себе целью приблизить Совет министров к Верховному Правителю, заставить всех членов Совета почувствовать, что они не только законодатели, оживить саму деятельность Совета министров, изъяв из повесток всё ненужное, чиновничье, и, главное, добиться скорейшего преобразования Государственного Экономического Совещания.
   С первых же дней вступления в должность я увидел, насколько работа главноуправляющего стала сложнее, чем была во времена Сибирского Правительства.
   Я был в свое время управляющим. Тельберг переименовался в главноуправляющего. Действительно, масштаб расширился.
   Законодательная работа Совета министров стала разнообразнее и обильнее. Необходимо было обдумывать повестку, подготовлять дела к слушанию, рассматривать заключения юрисконсультской части, редактировать журналы Совета.
   Верховный Правитель постоянно уезжал. Между тем накопилось множество неутвержденных законов. Требовалось изучить их и доложить адмиралу, который относился в то время ко всем законам как к бумагомаранию.
   В ведении главноуправляющего был отдел печати -- "Правительственный вестник" и бюро обзоров. Кроме того, при моем предместнике возник так называемый Особый отдел, своего рода контрразведка, действовавшая в советском тылу.
   У меня же на руках, хотя и "временно", оставалось Государственное Совещание.
   Все это было ничего. Осложняло дело, главным образом, то, что для успешности проведения какого-нибудь большого вопроса необходимо было подготовить Председателя Совета министров, обеспечить большинство среди членов Совета (а их было пятнадцать человек), наконец, убедить Верховного Правителя. Иной раз, протащив дело через две стадии благополучно, на третьей можно было сломать ногу. Наиболее трудной стадией оказался Совет министров. Эти пятнадцать человек, у которых соотношение голосов складывалось самым неожиданным образом, приводили меня нередко в мрачное отчаяние. "Группы" уже не было. Для того чтобы укрепить взаимное доверие, было решено встречаться для обсуждения каких-нибудь вопросов только всем вместе. Но сговориться всем вместе было только мечтой.
   Предложил программу и министр земледелия Н. И. Петров, который подал в августе Вологодскому мотивированную политическую записку, оканчивавшуюся следующими указаниями:
   "Лозунги коммунистов ошибочны (они сами это сознают), противоречат объективным условиям жизни, но они упрямо, с энергией, достойной лучшего применения, проводят их в жизнь.
   Лозунги нашего Правительства верны, они отвечают объективным условиям жизни, но они не проводятся в жизнь.
   Потому что не для всех нас ясна цель, не все ее одинаково понимают. У нас нет плана действий. Нами не продуманы методы и средства действий. Там все агенты подчинены одной руководящей идее, одной воле. Здесь каждый действует за свой страх и риск. Там главная сила -- армия, а офицерство -- только технический аппарат, и ничего больше. Его держат в страхе, его покупают, за ним следят, и он выполняет добросовестно свои технические задачи. Всё остальное его не касается.
   У нас тоже главная сила -- армия.
   Армия и вместе с ней боевое офицерство раздеты, разуты и голодны. Тыловые учреждения переполнены офицерством. Высший командный состав занят не своим делом. Он ведет политическую игру. В этом и есть вся трагедия. Офицерство должно быть возвращено в свое первобытное состояние -- быть технической силой. Политику надо изъять из военной среды, а всё обслуживание армии передать людям гражданским. Если их для этой цели надо заставить, то перед мерами нечего останавливаться.
   Если наша цель -- создание правового государства, то надо принять все меры к тому, чтобы это не была пустая фраза. Охрана законности и порядка должна быть проведена в жизнь. Для этого в первую очередь надо изменить строй современных судов с их громоздким и медленно действующим аппаратом. Стыдно всегда прикрываться военно-полевой юстицией, когда можно обычную юстицию сделать работающей быстро. Быстрое привлечение и суд, быстрый суд как над должностными, так и над частными лицами сыграет громадную роль.
   Вот две задачи момента. Борьба, последняя смертельная схватка с врагом -- и умиротворение тыла.
   Всё остальное бледнеет перед первой задачей. Если не будут напряжены все силы, если не будут приняты решительные меры, в отдельных случаях даже принуждение -- дело будет проиграно.
   Если масса не понимает, что она творит, ее надо заставить делать то, что требуется, а не то, чего хочет она. И надо спешить, пока еще не поздно.
   Совет министров отошел от Верховного Правителя. Надо их снова сблизить, надо вместе смело взглянуть правде в глаза, выработать план действий, не исключая и военного, и взяться за дело.
   Если же мы дряблы настолько, что не можем на это решиться, то надо иметь мужество сказать это прямо и уйти, предоставивши место другим, более сильным".
   Записка Петрова прозвучала как крик наболевшей души, но атмосфера животного страха, переживавшегося в августовские дни, когда Омск был в опасности, заглушила этот искренний голос.
   А потом? Может быть, про нее и забыли, но, надо отдать справедливость, вся работа осенних месяцев была наполнена теми честными и дружными порывами, о которых писал Петров.
   
   

Часть III. Катастрофа

Глава XX.
Дружная работа

   Август месяц проходил при большом подъеме энергии. Верховный Правитель стремился вооружить всех. Он призывал одну категорию населения за другой. Скромно зарегистрировались как призванные и все министры. Они получили, правда, отсрочки, но уже стали мобилизованными и были министрами-солдатами.
   Указы составлялись по-прежнему в ставке и распубликовывались в "Русской Армии", которая приобрела характер официоза. Формальные нарушения законности стали самым обычным явлением. Но было не до этого, когда уже происходила разгрузка Омска и сибирской столице грозило красное нашествие. Необходимо было всеми силами помочь борьбе.
   Вот как характеризует деятельность Совета министров декларация 27 августа:
   "Все силы должны быть посвящены только одной цели -- дать отпор надвигающемуся врагу, несущему смерть и всеобщее разрушение. Каждый способный носить оружие должен стать в ряды нашей доблестной армии; всё же остальное население в тесном единении с властью должно неослабным трудом самоотверженно содействовать ее боевой работе.
   Все усилия власти направлены сейчас к обслуживанию армии. Личный состав министерств сокращен вдвое; на остающихся непризванными служащих возлагаются сверх обычных еще дополнительные обязанности в области санитарной, эвакуационной, снабжения. Сокращаются текущие расходы, пересматриваются сметы, и средства казны направляются на покрытие чрезвычайных потребностей военного времени. В этом направлении ожидает Правительство помощи и от всего общества. Кто не способен носить оружие -- идите в организации Красного Креста, в санитарные отряды земств и городов".

О Совете министров

   Как я уже указывал, Совет министров не пользовался никаким авторитетом не только в стране, но и в самом Омске. И на него, главным образом, обрушивались все обвинения в бездеятельности, безвольности, реакционности. Из этих обвинений было правильно только второе: Совет был безволен.
   Общество часто знает деятельность того или иного члена Правительства, но оно смутно представляет себе работу Совета министров как высшего органа государственной власти.
   А между тем этой именно работой определяется и внешнее положение государства, и его внутреннее строительство, и то безостановочное движение всего правительственного механизма, которым обеспечиваются порядок и законность в центре и на местах.
   Работа Совета министров в августе и сентябре была поглощена по преимуществу текущими вопросами военной жизни. Мобилизации, эвакуации, снабжение -- все это вопросы, которые по мере их развития и осуществления требуют все большего напряжения финансовых и административных сил. Трудно учесть, сколько времени и сил отдало Управление делами одному только упорядочению призыва интеллигенции. Если принять во внимание, что по указу Верховного Правителя призывались все, даже министры, то нетрудно понять, что без вмешательства гражданской власти или остановилась бы вся административная и хозяйственная работа, или не вышло бы ничего, кроме конфуза. Приходилось особыми дополнительными правилами смягчать жестокость указа и давать ему другое содержание. Только те, кто когда-нибудь работал над вопросами мобилизации, могут понять, как трудна была выработка этих правил, которыми приходилось примирять интересы фронта и тыла, правительственных и частных учреждений, железных дорог, фабрик, самоуправлений и т. д. Все требовали льгот, отсрочек, установления категорий.
   В этот ответственный период, когда все горело рвением, нашлись и методы разгрузки Правительства, и те приемы управления, которые являются единственно правильными и спасительными в такие периоды.
   Во-первых, были расширены полномочия отдельных министров, во-вторых, созданы комитеты из нескольких министров, например комитет законности, комитет строительный и др., которые получали чрезвычайные права. Строительный комитет мог, например, передавать постройки любым общественным учреждениям, утверждать планы казенных построек с отступлением от правил о подрядах и поставках, реквизировать и распределять строительные материалы и т. д.
   Как раз в это время общество требовало создания законодательного органа. Я не представляю себе, как могла бы тогда идти работа. Без предварительного согласования в Совете министров вносить в законодательный орган все мелкие текущие вопросы будничной жизни было бы невозможно, а внесение их только для того, чтобы к ним прикладывали штамп представительного органа, было бы совершенно излишней затяжкой.
   Будничную работу Правительства можно сравнить с деятельностью хотя бы управляющего имением, который даже в моменты чрезвычайные должен думать, например, не только о происходящем случайно стихийном бедствии, но и о спуске воды в шлюзах, о расчете с рабочими, о доставке шпагата, о всех тех частностях, тех иногда досадных мелочах, из которых слагается живой быт и непорядок в которых грозит полным расстройством хозяйства. Выпадают целые заседания Совета министров, длящиеся по 6--7 часов, посвященные всецело таким вопросам, какие в Государственной Думе были известны под названием "вермишели". Но, очевидно, такая вермишель неизбежна и обязательна даже для самых крупнейших учреждений государства, и плохо было бы то правительство, которое отказалось бы от рассматривания вермишельных вопросов.

Работа Экономического Совещания

   В то время как Совет министров выбивался из сил, работая над очередными и неотложными вопросами войны, работало и Государственное Экономическое Совещание.
   Как я уже указывал, к этому учреждению многие относились с предубеждением и вне его и внутри. Я всячески охранял его авторитет, и в этом отношении, как председатель его, я чувствую себя безгрешным.
   "Состав Экономического Совещания -- это тот центр, на который должно опираться Правительство", -- всегда говорил я. В Совещании сидели такие оппозиционные люди, как Алексеевский, Огановский (последний, между прочим, был не выборным, а назначенным членом). И люди, отвыкшие было от привычки видеть и слышать оппозицию, привыкали к ней.
   -- Зачем этот совдеп? -- говорили мне справа. -- Не вы ли сами заявляли, что в лютую зиму дерево не имеет листвы?
   Действительно, я не считал возможным и нужным учреждать парламент, но я видел только пользу в том деловом сотрудничестве с Правительством, которое устанавливалось в Государственном Экономическом Совещании.
   Оно добросовестно рассматривало все законопроекты, которые вносились министрами. Но период март-май поглотил как раз наиболее творческую эпоху, когда разрабатывались вопросы земельный, финансовый, промышленный, и работа Государственного Экономического Совещания совпала с эпохою упадка, когда неудачи на фронте заставили обратить все силы на работы оборонительные, а не созидательные.
   Были рассмотрены большие законы об учреждении в Омске Института сельского хозяйства и промышленности, в Томске -- Института исследования Сибири, во Владивостоке -- Политехнического института. В законы были внесены существенные поправки, но, по существу, эта работа была впустую.
   У Правительства не хватило предусмотрительности, и вместо того, чтобы командировать за границу несколько десятков молодых людей для подготовки в здоровых культурных условиях к будущей работе, оно тратило средства на безнадежные учреждения. Экономическое Совещание не вняло трезвым голосам профессоров Поленова и Лебедева и пошло по пути поддержки эфемерных высших школ. Только один Иркутский университет будет, несомненно, существовать и впредь и послужит культурным памятником учредившего его Сибирского Правительства.
   Но судить за симпатии к просвещению не приходится, даже когда они заканчиваются неудачно, и то любовное внимание, с которым отнеслись все к новым институтам, само по себе заслуживает только похвалы.
   Внесено было в Экономическое Совещание несколько законопроектов о призрении. Организация центральных и местных учреждений призрения ("Правительственный Вестник", No 227), закон о государственном призрении семей служащих, убитых в борьбе с большевиками, а также лиц служебного персонала, утративших трудоспособность в связи с гражданскою войной ("Прав. Вестник", No 243), и другой о призрении беженцев -- все эти законы могли бы послужить образцом для любого гуманного и передового правительства. Но что трагично, так это то, что и эти законы писались впустую. Финансовая сторона их ни Экономическим Совещанием, ни Советом министров не учитывалась. Обещания давались не по средствам, и не кто иной, как сам адмирал, обратил внимание на безграничность притязаний, которые могли бы быть предъявлены к власти пострадавшими от большевиков вследствие излишне пространной первоначальной редакции заголовка. Закон вернулся в Совет министров, и заголовок был изменен.
   Было рассмотрено в Совещании и несколько законопроектов финансового характера: о налогах на билеты публичных зрелищ, о введении налога на коммерческие объявления ("Прав. Вестник", No 250), о налоге на вещи, продаваемые с аукциона (No 252); и в эти законы были внесены Экономическим Совещанием некоторые существенные поправки. Мне, вследствие совмещения должностей председателя Совещания и главноуправляющего, было трудно уже следить за всеми подробностями комиссионной работы Совещания, и я не всегда умел защитить поправки последнего при рассмотрении законов в Совете министров, но я могу смело утверждать, что в массе работа Совещания не только не пропадала даром, но и облегчала работу Совета министров, так как большинство одобренных Совещанием законов проходило без задержек.
   Мне хотелось добиться большего, чтобы эти законопроекты вовсе не обсуждались в Совете министров, если против них не было сделано возражений со стороны членов Правительства в Совещании, но Председатель Совета министров не поддержал меня в этом, а привычка министров копаться в законодательной работе заставляла их крепко держаться за свою привилегию критики и редакционной шлифовки.
   Одной из наиболее интересных работ Экономического Совещания должна была явиться переработка закона о земских финансах. Над этим законом работали очень много, но провести его через общее собрание не успели.
   Экономическое Совещание выполнило весь план, намеченный Верховным Правителем.
   Оно остановилось на нуждах армии. Несколько членов Совещания посетили фронт и привезли оттуда двоякие впечатления: во-первых, силы и бодрости армии, во-вторых, невероятной запущенности санитарного дела. Была образована особая комиссия, которая выработала схему организации санитарного дела, на мой взгляд, в высшей степени рациональную. Затем была образована комиссия по вопросам продовольствия и снабжения армии. Я председательствовал в этой комиссии до назначения меня главноуправляющим. У нас было восемь или десять заседаний. Два вопроса были освещены в комиссии: один о ресурсах, другой о системе. Уже в старом составе Экономического Совещания, как я об этом рассказывал, достаточно выяснилась ограниченность ресурсов. Теперь, спустя три месяца, когда были потеряны еще некоторые продовольственные районы, можно было только усилить прежние данные еще более мрачными перспективами. Выяснилось, между прочим, что маслоделие, эта цветущая отрасль сибирской сельскохозяйственной промышленности, быстро умирает. На рынке уже чувствовался недостаток масла, цены быстро росли, а товар становился все хуже. Надвигался также мясной и фуражный голод. Общему собранию не были доложены результаты работы комиссии, так как предполагалось, что после минования кризиса на фронте комиссия возобновит свои работы для обсуждения возможных улучшений в организации снабжения и продовольствия. Но все практические указания, которые сделаны были членами комиссии, неотложно доводились до сведения ведомств и докладывались мной адмиралу. Главными из них были указания на явное несоответствие требований армии с ее действительными потребностями и имевшимися ресурсами и на расточительность потребления. Достаточно сказать, что при убое скота выбрасывались все съедобные внутренности.
   В комиссии выяснилось, что улучшения в заготовительной области были несомненно, что же касается распределительной части, то здесь требовалась коренная реорганизация. "Атаманщина", как бытовое явление, царила не только в тылу, но и на фронте. Каждый начальник части считал полезным урвать как можно больше для себя. Если Гайда обладал крупными запасами снабжения, то он не давал их соседней армии Ханжина. В свою очередь, генералы, подчиненные Гайде, получали также не по мере надобности, а по мере симпатий. Ни один начальник снабжения не мог определить размеров своих запасов. И все были всегда недовольны. Когда же начиналось отступление, тогда только обнаруживалось, как много было всего запасено. В чем же дело? Оказывается, запасы были "занаряжены", т. е. числились уже за какой-нибудь частью и считались неприкосновенными, даже когда заявлялась несомненная и острая нужда. Безнадежный бюрократизм в соединении с упрямым "атаманским" своеволием губили дело снабжения. Заведующий интендантским складом в Челябинске был казнен, когда обнаружилось, что он оставил там громадные запасы.
   Помощник военного министра генерал Будберг решительно боролся с этими явлениями, но в период общего отступления существенно изменить обстановку было невозможно.
   В числе задач, которые были поставлены адмиралом Экономическому Совещанию, был вопрос о содержании служащих. И здесь Омск не сумел найти правильного пути. Беспросветное рабство перед бюрократическими навыками причиняло громадный ущерб делу. Все служащие были распределены по классам и в соответствии с классом должности получали определенное жалованье. Попавшие в один класс, хотя бы работа одного была непосильной обыкновенному человеку, а работа другого -- отдыхом или забавой, получали одинаковое содержание. Люди, занявшие какую-либо должность, могли умереть на ней от переутомления, но не видели бы никакого поощрения, потому что никаких добавочных выдач за сверхурочные работы не допускалось. Эта поразительно убогая система, сопровождавшаяся притом на редкость маленькими окладами (высший министерский оклад был в 2 1/2 тысячи сибирских), действовала губительно на энергию служащих и деморализующе на нравы. В частности, офицерство на фронте, которое получало содержание тоже по классам, не имело возможности содержать свои семьи в тылу, а потому держало их при себе на фронте. Все стайции прифронтовых городов были забиты поездами, в которых жили офицерские семьи. При эвакуации грузился прежде всего домашний скарб тех офицеров, которые имели квартиры. Потерять его -- значит, совсем разориться. В деревнях старались совсем не расплачиваться: экономили. Бедствия недостаточного обеспечения служащих ярко описал в особой записке, поданной Верховному Правителю, присяжный поверенный Жардецкий. Он предлагал вернуться к дореволюционным штатам и оплачивать новыми деньгами применительно к курсу их на золото. Но это предложение не могло быть принято, так как прежние штаты совершенно устарели, а придумать новые было некогда.
   Министр путей сообщения Устругов внес весьма хитроумное предложение (автором его был математик, служащий министерства Виноградов). Он отстаивал установление формулы заработной платы, в которой к основному содержанию (а) в размере оклада царского времени, должна была присоединиться меняющаяся прибавка, определяющаяся в зависимости от прожиточного минимума в каждом отдельном районе. Формула эта долго обсуждалась в Экономическом Совещании, где ее облюбовал депутат Екатеринбурга Л. А. Кроль, и, в конце концов, она была принята в следующем виде:

S = А + (а / 100 + х) т, где х = 1,55 - 20 / m.

   Сущность ее заключается в том, что, исходя из старого дореволюционного гонорара А, новое содержание увеличивалось на прожиточный минимум (m ), умноженный в несколько раз, в зависимости от величины прежнего содержания.
   Формула эта была одобрена Советом министров в заседании 26 августа, но я на этот раз не поддерживал решения Экономического Совещания. Через некоторое время выяснилось, к каким финансовым результатам привела бы эта формула, и, несмотря на то, что министр путей Устругов уже успел объявить ее по линии, Совет министров отрекся от нее раньше, чем петух пропел дважды.
   Таковы в общих чертах результаты деловой работы Экономического Совещания.

Чего не хватало?

   В числе главных своих задач, как управляющего делами, я видел приспособление Управления к руководству всей внутренней политикой.
   -- Председатель Совета министров -- сухая ветка на государственном дереве, -- говорил Тельберг, когда временно замещал Вологодского.
   Но он не сумел оживить этой ветки, потому что все его нововведения носили чисто формальный характер только внешней упорядоченности. Самодовольство чисто внешнего порядка при трагичности внутреннего содержания не только не могло показаться оживлением, но еще более угнетало холодностью мертвящего бюрократизма.
   Я искал другого средства.
   От имени Председателя Совета министров был разослан ряд циркулярных писем, в которых предлагалось сделать доклады по текущим вопросам, представить планы работ, обзор и оценку сделанного за год и т. д. Министру внутренних дел было предложено, между прочим, сообщить, не находит ли он своевременным установить ответственность милиции перед военным судом за всякое беззаконие, но вместе с тем дать старшим чинам милиции офицерские права для ограждения их от бесцеремонного Обращения воинских чинов. Кроме того, предполагалось установить систему крупных наград за борьбу милиции с беззакониями и, наконец, порядок принесения жалоб на милицию через самоуправления.
   Другой раз министр внутренних дел был запрошен относительно желательности учреждения при управляющих губерниями и областями советов из администрации и общественных деятелей, причем предполагалось, что эти советы получат широкие права, вплоть до распоряжения кредитами, в целях децентрализации управления, усиления местной власти и большей связи ее с населением.
   В. Н. Пепеляев был обижен этими письмами. Он нашел, что это похоже на нравоучение, но, по существу, он был согласен со многим, и у него уже разрабатывались соответствующие законы.
   Считая, что мне принадлежит авторство письма, и желая по дружбе отплатить мне той же монетой (у нас действительно были хорошие отношения), он запросил меня, не нахожу ли я своевременным, чтобы в "Правительственном Вестнике" распубликовывались законы не в хронологическом порядке утверждения, а в порядке важности, и привел список важнейших законов, которые месяцами лежали в Сенате или "Вестнике", в то время как печатались законы, уже утратившие всякое значение. Случайно его письмо совпало с распубликованием тех именно законов, о которых он говорил. Но он был прав. И здесь царили бюрократические порядки. Велено печатать законы, их и печатают, не разбираясь в том, какие следует выдвинуть и какие отложить.
   Написано было письмо и министру юстиции. Какими мерами предполагает он ускорить судебное производство -- в частности, когда наконец будет рассмотрено дело Зефирова?

Борьба за законность

   От Тельберга ожидали, что он сумеет, не извращая основных идей судебных уставов, отступить от них для устранения всех недопустимых или невыполнимых в переживаемое время формальностей.
   Он дал в сентябре большое интервью, где подробно излагал результаты своей деятельности.
   "Первой моей мерой, -- сказал Тельберг, -- было требование, чтобы чины прокурорского надзора не группировались в крупных губернских центрах, а непременно рассылались по уездным городам, чтобы в каждом уездном городе был хоть один орган прокурорского надзора. Это создавало много чисто житейских затруднений, неизбежных в наше время, но должен засвидетельствовать, что вся армия прокурорского надзора послушно отозвалась на призыв генерал-прокурора и выполнила эту меру. Циркуляром от 9 июля я предписал прокурорскому надзору энергично применять статьи 10 и 11 Устава Уголовного Судопроизводства, т. е. периодически посещать все места заключений, проверять формальную законность причин задержания и в случае незаконности немедленно освобождать арестованных. Теперь эта важная мера, основная гарантия личной свободы, применяется повсеместно и систематически, принося плодотворные результаты.
   На очередь поставлена и другая мера, еще более действенная: предоставление судьям права проверять не только формальную законность ареста, но и наличность и достаточность поводов к задержанию.
   Тогда же я дал инструкцию чинам прокурорского надзора наблюдать за правильным содержанием арестованных в тюрьмах, чтобы тюремный режим не расходился с требованиями закона. Циркуляром от 3 сентября я дал предписание чинам прокурорского надзора делать периодические поездки по районам, чтобы на местах контролировать действия милиции по производству дознаний, освобождать неправильно арестованных в деревне и непосредственно принимать от пострадавших жалобы на незаконные действия.
   Наконец, чтобы ускорить уголовное правосудие и приблизить его к населению, я предложил окружным судам озаботиться устройством выездных сессий не только в городах, но и в крупных селах. Эта мера уже не раз была осуществлена в Томской и Алтайской губерниях, поскольку земство оказывало содействие в трудном вопросе обеспечения помещений.
   Всё это меры, направленные к тому, чтобы усилить действие судебных органов. Несмотря на все трудности, которые представляет современная жизнь, несмотря на крайнюю затруднительность переездов, почтовых, телеграфных и личных сношений, несмотря на явную опасность от бродячих банд в глухих местах, вся судебная магистратура не за страх, а за совесть стремилась выполнить и выполняла эти предписания министра.
   Вторая группа мер заключалась в том, чтобы вооружить прокурорский надзор достаточно широкими правами по пресечению и расследованию должностных преступлений. С этой целью я провел через Совет министров закон о праве прокурорского надзора требовать устранения от должностей лиц, привлекаемых по обвинению в должностных преступлениях, а в ближайшее время я полагаю расширить права следственных судей, предоставив им все права военных следователей, где последние отсутствуют, чтобы, таким образом, каждое преступление, кем бы оно ни совершалось, находило бы себе немедленно же компетентного судью.
   Вся эта система мер направлена к борьбе с отдельными проявлениями незакономерных действий, но, когда я вступил в кабинет министра юстиции и стал ближе вникать в картины местной жизни, я понял, что необходимо сосредоточить еще более живое и усиленное внимание на той стороне нашего быта, которая именуется военным положением и обязательными постановлениями. Военное положение дает право военным и гражданским начальникам на местах издавать обязательные постановления, а так как под военным положением у нас находится значительная часть страны, то получается впечатление, что жизнь обывателя во многих отношениях регулируется не столько законом, сколько этими многочисленными и разнообразными обязательными постановлениями, которые каждым начальником на местах издаются на свой страх и по собственному разумению. Как военное положение, так и детище его -- система обязательных постановлений -- являются во многих случаях прямой государственной необходимостью, ибо вызываются заботой Правительства охранять государственный порядок и общественное спокойствие. Но недостаток нашей системы заключается в том, что почти бездействовал механизм, предупреждающий постановления незакономерные (т. е. незаконные. -- Ред.), и совершенно отсутствовал орган, отсеивающий постановления нецелесообразные. В обоих направлениях и сосредоточилась работа министра юстиции. Прежде всего нужно было обеспечить генерал-прокурору возможно большую степень осведомления о всех тех обязательных постановлениях, которые издаются местными начальниками.
   Чтобы внести планомерность и целесообразность в исключительно важную деятельность местных начальников, применяющих военное положение, потребовалось создать новое учреждение: Комитет обеспечения законности и порядка.
   Мысль об этом комитете родилась при изучении того порядка, каким применяется исключительное положение на местах. Никакой, в сущности, орган не руководит деятельностью тех военных и гражданских начальников, которые осуществляют военное положение. Поэтому в их действиях зачастую не хватает ни единства, ни планомерности, ни последовательности, ни сосредоточенности. В одной губернии запрещается то, что разрешается в другой. Меры, по существу правильные, применяются в нецелесообразной форме. Мера, удачная по идее, становится неудачной, потому что она применяется только в одной местности и о ней не ведают в соседней. Военный начальник, охраняющий на месте государственный порядок и общественное спокойствие, не подчинен министру внутренних дел. Гражданский начальник, применяющий военное положение, не подчинен военному министру. И ни тот, ни другой не подчинены министру юстиции. Таким образом, нет министра, на котором лежала бы обязанность и возможность давать общее руководство той ответственной работе, которая совершается на местах в порядке временного положения. Совету министров в целом нести эту работу невозможно.
   Вот почему родилась мысль объединить этих трех министров: военного, внутренних дел и юстиции, и сосредоточить в руках комитета, составленного из этих трех министров, высшее руководство и надзор за действиями всех гражданских и военных начальников, применяющих исключительное положение. Совет министров одобрил эту идею. Верховный Правитель утвердил эту меру, и таким образом возник Комитет обеспечения, порядка и законности под председательством министра юстиции".
   Оценивая деятельность Тельберга, я лично нахожу, что сделанного им было недостаточно. Общий характер его распоряжений таков: "Повелеваем законности быть". Он не обеспечил свой судебный персонал настолько, чтобы сделать его независимым от материальных забот. Даже сенаторы искали побочных заработков и не сосредотачивали своего внимания целиком на своей непосредственной деятельности.
   В уголовном процессе скрывались пороки, которые дискредитировали суд в глазах военных властей и заставляли применять военные меры. Страшная медлительность парализовала правосудие. Здесь нужны были проницательность и смелое творчество. Даже законы о военном положении оставались в хаотическом состоянии.
   Наконец, деревня нуждалась хоть в каком-нибудь суде, а Тельберг не давал ей ничего, задержав введение волостных судов.
   Видно было, что он творит по-профессорски, исходя из теории, а надо было творить, исходя из опыта жизни. Комитет законности рассмотрел сто обязательных постановлений, но он не привлек к ответственности ни одного крупного правонарушителя, не обрушился ни на одно из гнезд беззакония. Можно ли было требовать гражданского мужества от прокуратуры, когда его не хватало в центре? Люди "законности" собирались и, покуривая папиросы, отменяли обязательные постановления, а Сенат ждал, когда к нему поступят дела. Никто не боролся, ни у кого не было смелости.

Некоторые выводы

   Ответить на некоторые вопросы я сам не мог бы по недостатку знания и понимания. Этого мог требовать Председатель только от министров. Но если они не отвечали, что тогда?
   Я не присутствовал при докладе министров Председателю и не мог бы присутствовать, даже если бы он меня специально приглашал: не хватало времени. А между тем руководство, советы, объединение работы должны были быть.
   Экономическое Совещание было полезно в своей области, но его компетенция была ограничена. Невольно напрашивалась мысль: "Надо поскорее расширить и его состав, и его функции".
   Борьба за законность шла бы успешнее при возможности гласного предъявления запросов в Совещании. На эту сторону с полной справедливостью напирали члены Экономического Совещания, добиваясь его преобразования.
   Что же задерживало преобразование?
   В августе было принято предложение Белоруссова о созыве представителей различных общественных групп для рассмотрения его проекта избирательного закона в Учредительное Собрание. В то же приблизительно время прошел закон Пепеляева о Совете по делам местного хозяйства, также с широким участием представителей самоуправлений.
   Почва была подготовлена. Но дело портило само Экономическое Совещание.
   После июльского приема члены Государственного Экономического Совещания решили приступить к разработке Положения о Государственном Совещании, не дожидаясь инициативы Совета министров. Во второй половине августа проект был готов, и опять была избрана делегация к Верховному Правителю.
   Проект в общих чертах казался мне приемлемым, и я готов был оказать содействие приему делегации.
   Но когда чиновник, заведовавший приемами, докладывал о делегации Экономического Совещания, у адмирала был как раз один видный генерал, который имел превратное представление о деятельности Совещания. Он сказал: "Этих господ следовало бы не принимать, а повесить".
   В приеме делегации было отказано, и, когда я подымал о ней вопрос, адмирал терял самообладание и буквально кричал, что, когда армия разбита, его интересует белье, а не парламенты. Передавать такие интимные подробности я не мог, уходить в отставку тоже не мог, не только как мобилизованный, но и потому, что адмирал никаких отставок во время неудач не принимал. Оставалось принять вину на себя.
   Экономическое Совещание неосновательно заподозрило меня в противодействии приему делегации. Отношения наши стали портиться.
   Между тем Верховного Правителя кто-то систематически настраивал против Совещания. Адмирал считал все частные совещания заговорами. Он знал о них большие подробности, чем я, и особенно не любил Кроля, которого считал лидером оппозиции. Большого труда стоило мне убедить адмирала, что никакого заговора нет, что поругивают в Совещании Правительство в той мере, как оно этого заслуживает, что Кроль вовсе не опасный человек.
   Хуже всего было то, что адмирал постоянно уезжал на фронт. В те два-три дня, которые он проводил в Омске, его так заваливали срочными докладами, что не было возможности обстоятельно поговорить. Но откладывать до бесконечности тоже было невозможно.

Героическое средство

   Совет Верховного Правителя продолжал действовать, правда, за отъездами адмирала, с большими перерывами. Я решил добиться созыва всего Совета министров, надеясь, что здесь-то мы разрешим наболевшие вопросы.
   А их было много.
   У меня сложилась привычка перед ответственными заседаниями набрасывать на клочках бумаги план или тезисы. Среди сохранившихся бумаг я нашел записку, написанную карандашом на четвертушке, с заголовком: "Необходимо совместное заседание". Бегло, с беспорядочностью, характеризующей всегда заметки, набросанные наспех, когда накопилось слишком много и притом слишком разбросанных мыслей, которые боишься упустить, в ней набросано:
   "Общая оценка -- итоги года (организационные дефекты, безумное наступление, потери, разрушение, обман -- состав армии).
   Совет министров -- состав, права; ставка -- политические функции, хозяйственное управление на фронте, бюрократический аппарат, милиция, казачество, суд, снабжение населения предметами первой необходимости, изменение продовольственной политики (борьба со спекуляцией), международная политика (Финляндия, Эстония), эвакуация Омска, указы Верховного Правителя, Государственное Совещание, земский съезд в Иркутске, подчинение командующих войсками в административном отношении государственной власти, инструкция Деникину (опора на земство, земельный вопрос)".
   Всё сразу трудно было бы высказать. Для первого раза мне казалось наиболее своевременным остановиться на трех вопросах: единство управления в продовольственном деле, единство власти на железных дорогах и, наконец, Государственное Совещание.
   Первые два вопроса напрашивались сами собой при малейшем знакомстве с положением дел.
   Не могло быть порядка в продовольственном деле, когда военный министр только заказывал (задание), министр продовольствия только заготовлял, а фронтовое начальство распределяло. Три власти в одном деле. Каждая обвиняла другую, ни одна не была ответственна от начала до конца.
   Почти то же было с транспортом.
   Министр путей не был хозяином дела. Рядом с ним, в том же здании, сидел начальник военных сообщений, который имел едва ли не больше власти, чем министр. На всех станциях распоряжались не только чины путейского ведомства, но и коменданты. И здесь царило двоевластие.
   Как курьез, припоминаю случай, когда не любившие Устругова контролер Краснов и министры Сукин и Михайлов совсем было решили настоять на отставке Устругова и заменить его генералом Касаткиным, начальником военных сообщений. Краснов уверял, что Устругов ведет дело хуже, чем его товарищ Ларионов, что он только запутывает. Сукин ссылался, как всегда, на иностранцев, указывая, что они крайне недовольны сотрудничеством Устругова. Над Уструговым уже нависла гроза, как вдруг, чуть ли не на другой день, Касаткина предали военно-полевому суду за бездействие власти и допущение взяточничества со стороны чинов военных сообщений.
   Вот тебе и кандидат в министры!
   Но оказалось, что и тут дело раздули больше, чем следует, и смелый шаг предать суду видного генерала не усилил, а подорвал лишь престиж власти, потому что Касаткина, в конце концов, помиловали, а общество осталось уверенным, что его нужно было казнить.
   Возвращаюсь, однако, ктеме. Вред многовластья, казалось, не подлежал сомнению. Необходимо было его так или иначе устранить. Устругов приводил ежедневно десятки примеров, свидетельствовавших о том, что из-за многовластия поезда бессмысленно двигаются взад и вперед, с одним и тем же грузом, вагоны бесполезно забивают станции, агенты не знают, кого слушаться. А между тем напряжение работы на железнодорожной линии доходило до высших пределов. Стоило поехать на станцию Омск, чтобы увидеть, с какой лихорадочной поспешностью грузились один за другим эшелоны, увозившие на фронт подкрепления. В это время порядок нужен был больше чем когда-либо.
   Накануне заседания министры были ознакомлены с темами, которые могут быть затронуты. Я решил посвятить в них адмирала. Устругов, Краснов и я отправились для этого втроем.
   Необычность коллективного доклада сразу подействовала на адмирала возбуждающе. По-видимому, к тому же перед приемом министров у него были какие-то неприятные сведения. Впервые я видел его в состоянии почти невменяемом.
   Он почти не слушал, что ему говорили. Сразу перешел на крик. Стучал кулаком, швырял все предметы, которые были на столе, схватил перочинный нож и ожесточенно резал ручку кресла...
   Из болезненных, истерических выкриков можно было понять, что он изливал все накипевшее в его измученной душе.
   -- Все хотят быть главнокомандующими! Мало быть министром, надо еще быть генералом! Министр всё может сделать, но ему надо еще что-то, еще какие-то права...
   -- Всё плохо! Всё надо преобразовать! Да как же это можно делать, если враг с каждым днем приближается. Какие теперь преобразования!! Оставьте меня в покое. Я запрещаю поднимать подобные вопросы. Я приду сегодня в Совет министров и заявлю, что ни-ка-ких отставок, ни-ка-ких преобразований сейчас не будет!..
   Аудиенция кончилась.

Генерал Головин

   Когда мы вышли, утомленные и взволнованные, в соседней комнате сидело несколько генералов, в их числе недавно приехавший в Омск с секретным докладом о возможной помощи Англии начальник Академии Генерального штаба генерал Головин, один из наиболее крупных авторитетов военного дела.
   Он был невольным свидетелем дикой сцены. Трудно было не слышать криков и воплей адмирала, хотя он и находился в соседней комнате.
   Я познакомился с генералом Головиным и нашел в нем редкую для военного чуткость в политических вопросах. Он сразу понял, как важно ускорить преобразование Государственного Совещания, как необходимо сотрудничество с социалистами, понимал и разделял проекты преобразований, которые намечались.
   Мне казалось, что это был наиболее подходящий товарищ Председателя Совета министров. И, зная по опыту, что преждевременное осведомление о кандидатуре только губит дело, я постепенно подготовлял к этому назначению Вологодского и адмирала.
   Генерал Головин, как военный авторитет, мог бы не только подчинить влиянию Совета министров всех генералов старого и нового производства, но и направить деятельность Совета министров в сторону действительного обслуживания армии. Но мог ли он быть расположен остаться в Омске после таких сцен? К тому же он был болен.

Совместное заседание

   Заседание состоялось. Адмирал приехал не в таком возбужденном состоянии, как был днем. Его речь на тему "не допущу" была произнесена совсем в других тонах: знаю, что нужно, но сейчас не могу. Однако насчет отставок и перемен в Совете он высказался довольно твердо, не забыл он и про голосования "семь и восемь" и "восемь и семь".
   -- Какую ценность имеет такое голосование? -- сказал он.
   Воцарилось молчание. У членов Совета министров не нашлось, что сказать Верховному Правителю.
   Пришлось мне как инициатору совместных заседаний взять на себя роль запевалы. Я остановился только на теме о Совещании и доказывал необходимость неотложного разрешения этого вопроса.
   Каково же было мое удивление, когдаЛ. И. Шумиловский, социалист по убеждению, со стороны которого я меньше всего ожидал возражений, стал доказывать, ссылаясь на исторические примеры, что это совершенно несвоевременно. "Уступки во время неудач всегда губят".
   Правда, он затем перешел на тему о беззакониях и стал говорить о том, что всегда своевременно бороться с произволом, но эффект уже был достигнут. Преобразование Совещания отложили.
   Адмирал резюмировал результаты в том смысле, что принципиально он согласен и подпишет соответствующий акт после первой победы.
   Совет министров перешел к текущим делам.

Результаты

   Дело было во всяком случае сдвинуто с мертвой точки. Начались совещания министров по вопросу о том, как создать Совещание. Моя мысль о желательности преобразования существующего Совещания была отвергнута.
   Мне казалось, что преобразование было бы наиболее практичным и осуществимым. Последовавшее подтвердило правильность моей точки зрения: из более радикального проекта ничего не вышло, так как он требовал слишком длительной разработки и длительного периода осуществления. Но я не мог спорить против того, что организация Совещания на широких выборных началах, по существу, лучше. К этому склонилось мнение большинства. Одиночные же голоса высказывались даже в пользу созыва Сибирского Учредительного Собрания. В общем, настроение Совета министров было вполне благожелательно к предстоявшей реформе.
   Скоро начались удачи на фронте. Долго подготовлявшееся наступление проходило с большим успехом. Войска дрались блестяще. Вместе с адмиралом на фронте был генерал Нокс. Он восхищался красотой наступления.

16 сентября

   Адмирал выполнил, как всегда, свое обещание. Он немедленно по возвращении с фронта созвал Совет Верховного Правителя, куда привлек, кроме обычных членов, генерала Дитерихса и атамана Дутова. Появление последнего объяснялось очень просто. Он ездил с адмиралом на фронт, а адмирал быстро привыкал к людям.
   Говорить в пользу созыва Экономического Совещания оказалось излишним, и генералы высказались в пользу этого учреждения. Но генерал Дитерихс очень резко подчеркнул одну, несомненно, правильную мысль: Совещание тогда только окажется полезным власти, способным ее поддержать, если оно будет состоять не из интеллигентов, а из крестьян. Эта мысль была всеми одобрена, и ее решено было подчеркнуть в актах.
   В тот же вечер я написал грамоту Верховного Правителя и рескрипт на имя П. В. Вологодского. Все было так быстро составлено, что Омск не успел заранее узнать о происходившем и был поражен, когда 17 сентября, в день Веры, Надежды и Любви, прочел следующие исторические акты:

Грамота Верховного Правителя

   "После длительной подготовки к наступлению оружию нашему в тяжких и упорных боях ниспослан крупный успех.
   Приближается тот счастливый момент, когда чувствуется решительный перелом борьбы, и дух победы окрыляет войска и подымает их на новые подвиги.
   И здесь, на востоке, куда устремлено ныне главное внимание противника, и на юге России, где войска генерала Деникина освободили от большевиков уже весь хлебородный район, и на западе, у границ Польши и Эстляндии, большевики потерпели серьезные поражения.
   Укрепление успехов, достигнутых наступающими под Верховным моим командованием армиями, предрешает завершение великих усилий и искупление тяжких жертв, принесенных на борьбу с разрушителями государства, врагами порядка и богоотступниками.
   Глубокое волнение охватывает борцов, чувствующих благословенное и радостное приближение мирной и свободной жизни.
   И вся страна, весь народ в едином непреклонном порыве к победе должны слиться с Правительством и армией.
   Исполненный глубокою верой в неизменный успех развивающейся борьбы, почитаю я ныне своевременным созвать умудренных жизнью людей земли и образовать Государственное Земское Совещание для содействия мне и моему Правительству прежде всего по завершению в момент высшего напряжения сил начатого дела спасения Российского государства.
   Государственное Земское Совещание должно, далее, помочь Правительству в переходе от неизбежно суровых начал военного управления, свойственных напряженной гражданской войне, к новым началам жизни мирной, основанной на бдительной охране законности и твердых гарантиях гражданских свобод и благ личных и имущественных.
   Такие последствия продолжительной гражданской войны всего сильнее испытывают на себе широкие массы населения, представляемые крестьянством и казачеством. Вызванная не нами разорительная война поглощала до сих пор все силы и средства государственные. Справедливые нужды населения по неизбежности оставались неудовлетворенными, и Государственное Земское Совещание, составленное из людей, близких земле, должно будет также озаботиться вопросами укрепления благосостояния народного.
   Объявляя о принятом мной решении созыва Государственного Земского Совещания, я призываю все население к полному единению с властью, прекращению партийной борьбы и признанию государственных целей и задач выше личных стремлений и самолюбий, памятуя, что партийность и личный интерес привели Великое государство Российское на край гибели".

Из рескрипта П. В. Вологодскому

   "Постоянной заботой моей было создание тесного сближения власти и народа.
   Еще при открытии Государственного Экономического Совещания мною предуказана была необходимость привлечения широких кругов населения к разрешению важнейших государственных вопросов.
   Ныне, когда с началом решительного наступления наших армий приближается момент наивысшего напряжения сил и когда опытом работ Государственного Экономического Совещания подготовлено дальнейшее развитие начатого уже сотрудничества в деле законодательства власти и народа, я признаю своевременным созыв Государственного Земского Совещания по преимуществу из представителей крестьянства и казачества, на которых выпала главная тяжесть борьбы.
   Объявляя об этом своем решении особой грамотой, я поручаю Вам как Председателю Совета министров разработать в ближайшее время проект Положения о Государственном Земском Совещании как органе законосовещательном с правом запросов министрам и с правом выражения пожеланий о необходимости законодательных и административных мероприятий".

Постановление Совета министров

   "Ознакомившись с грамотой Верховного Правителя от сего же числа о созыве Государственного Земского Совещания, Совет министров с полным единодушием постановил:
   Приветствовать этот мудрый акт и выразить твердую уверенность, что все население откликнется живой радостью на призыв Верховной власти к полному с ней единению и с честью завершит борьбу с разрушителями государства".
   Хорошим был день 17 сентября, когда члены Правительства принимали поздравления с мудрым решением.
   Но торжество недолго продолжалось. Иностранцы спрашивали: когда же будет издан закон -- грамот мы уже читали много. Правые говорили: зачем эти парламенты? Левые были недовольны -- почему "законосовещательный", а не законодательный? Опять повторялось то, что было в июне при открытии Государственного Экономического Совещания.
   Но хуже всего то, что недовольно было время. Оно безжалостно твердило: поздно, поздно...

Глава XXI.
Ирония судьбы

   "Из ответственных политических вопросов, -- сказал мне Тельберг, передавая портфель главноуправляющего, -- стоят на очереди инструкция Деникину, устройство управления севером, упорядочение призыва интеллигенции, жалоба полковника К. Кажется, это все".
   Конец августа и начало сентября -- период смятения умов, крушения фронта и в то же время проявление всероссийской власти: инструкция Деникину, конституция для Архангельска и, как это ни странно, при вопиющем недостатке офицеров, жалоба полковника, перебежавшего от красных, что его оставляют без дела и содержания.
   Слушается очередной доклад Совету министров о положении дел на фронте. Элегантный генерал, профессор Андогский, водит кием по карте.
   "На сибирском фронте, как видите, положение мало изменилось. В некоторых направлениях, впрочем, противник слегка потеснил нас. На севере (архангельский фронт) наши войска перешли в наступление и по всему фронту теснят противника. Нами занят город Онега, за время боев захвачено более 4000 пленных и не менее ста пулеметов. На северо-западном фронте наши войска под командой генерала Юденича перешли в наступление на Лужском направлении. На западном фронте главные силы польской армии достигли Днепра. На южном -- вся железнодорожная магистраль Курск--Киев перешла в руки наших войск. В боях около Царицына захвачено более 7000 человек, около Киева -- более 6000, кроме того, при занятии Киева захвачено около 5000 пленных, 14 орудий, много пулеметов, несколько блиндированных поездов и колоссальные запасы всякого рода.
   Таким образом, оценивая общее положение фронта и всех сил, находящихся под Верховным командованием адмирала Колчака, следует признать, что оно неблагоприятно для большевиков".
   Так докладывалось в сентябре 1919 г. о положении дел на фронте.
   -- А каково настроение солдат? -- спрашивали министры.
   -- Они дерутся "безотказно", -- был неизменный ответ.
   О настроении тыла в Сибири и у Деникина не спрашивали; это должны были знать мы, "российские" министры.

Общее заблуждение

   С конца августа в Сибири стало появляться много "знатных" гостей из России. Они выезжали оттуда в мае--июне, когда звезда адмирала Колчака ярко разгоралась. Приезжали и разочаровывались переменами, которые произошли за два-три месяца их путешествия.
   Многие тут же раскланивались и, недвусмысленно отклоняя от себя разные почетные предложения, стремились обратно, "для связи", как им будто бы было предложено генералом Деникиным. Получив на обратное путешествие солидный куш соразмерно знатности положения, они, обыкновенно жестоко понося "колчаковщину", устремлялись во Владивосток для нового странствования в Россию или для выполнения патриотической миссии за границей.
   Я был очень удивлен, когда генерал Дитерихс, который меньше всего был склонен поощрять подобные путешествия, внес в Совет министров предложение выдать генералу Нагаеву, только что приехавшему с юга России, четыре тысячи фунтов стерлингов для формирования на юге России отдельной сибирской дивизии. Этому же генералу выдано было еще на миллион рублей мелких керенок.
   -- Помилуйте, генерал, -- говорили мы Дитерихсу, -- ведь он не успеет доехать, как война окончится победой или поражением.
   Под свежим впечатлением работ комиссии по продовольствию и снабжению армии я горячо утверждал, что зиму мы продержаться не сможем. Я был против командировки Нагаева и убеждал в этом адмирала.
   Но генерал Дитерихс, в свою очередь, настаивал. "Нагаев, -- говорил он, -- сорганизует дивизию из застрявших на юге России сибиряков и с ними через Туркестан будет пробиваться весной 1920 года к нам".
   Предложение Дитерихса было принято. Нагаев получил деньги и уехал.

Сентябрьские победы и предостережения

   Когда в середине сентября войска перешли в наступление, генерал Дитерихс прислал на имя Председателя Совета министров секретное письмо, в котором предупреждал, что значения первых побед не следует преувеличивать. Неприятель обладает большими резервами, а у нас их нет. Спустя некоторое время красные могут подвезти свежие силы, и тогда весь наш успех будет ликвидирован.
   Письмо это было оглашено в заседании Совета министров.
   Несмотря на это, оптимизм господствовал.
   Как-то ко мне явился офицер из ставки с проектом грамот на имя эмира бухарского, хана хивинского и нового Аму-Дарьинского казачьего войска, которое, по его мнению, надлежало организовать.
   Я доложил адмиралу об этих проектах; он отнесся к ним одобрительно.
   Грамоты были заслушаны в Совете министров. Присутствовавший вместо военного министра генерал Будберг упорно настаивал, чтобы этих грамот не подписывал Верховный Правитель. Основания он приводил очень неопределенные, вроде того, что судьба переменчива, мало ли что может случиться.
   Я не сразу понял эти основания, но спустя некоторое время догадался, что Будберг, трезво оценивая положение, опасался общего краха, а так как в грамотах описывались победы по всему фронту, то он боялся, что адмирал окажется в смешном положении. В осторожной форме я передал адмиралу эти опасения.
   -- Нет, почему же? Я подпишу сам.
   Грамоты были изготовлены на особых пергаментных листах, разрисованных в восточном стиле, с прикрепленными на шелковых шнурах печатями. С подписью адмирала они отправились в путешествие.
   Дошли ли они по назначению? Получил ли эмир бухарский выражение благоволения Верховного Правителя и титул Высочества? Узнал ли хан хивинский, что он произведен в генералы? Или грамоты эти погибли где-нибудь в пути? Не знаю. По некоторым косвенным данным, думаю, что они в надежных руках. Но в этом маленьком эпизоде конца сентября ясно проявилось, как мало было в Омске лиц, которые понимали, что приближается конец. Верховный Правитель и министры к числу этих немногих понимавших не принадлежали. Из-за деревьев не видно леса. Текущие дела поглощали все внимание правительства.

Дело о перебежчике

   Передо мной сидел полковник невысокого роста, бледный, с глазами, воспаленными не то от болезни, не то от бессонницы.
   -- Ваш предместник должен был оставить вам мое прошение. Я летом, во время наступления на К., подготовил сдачу сибирской армии города со всем гарнизоном. Я это могу доказать документально. Победой ваш генерал обязан мне. Несмотря на это, меня обобрали, как липку, арестовали, и вот уже три месяца, как я не могу добиться какого-нибудь назначения на фронт. В Европейской России я оставил семью. Я перешел с тем, чтобы помочь дальнейшему наступлению; я считаюсь специалистом по маневрированию конницей и мог бы быть полезен.
   Как раз в это время разрабатывался план кавалерийского рейда, вроде того блестящего налета, который совершил в армии Деникина генерал Мамонтов. Кавалерийский корпус дали в командование Иванова-Ринова, никогда не командовавшего на фронте, специалиста по административной части.
   Мне удалось нажать на ставку. Полковника взяли на фронт, но использовали не по специальности.
   Кавалерийский рейд Иванова-Ринова оказался совершенно неудавшимся. Его наградили Георгием 4-й степени за начало, потом хотели отрешить от должности за неудачное продолжение, потом вернули обратно, но рейд уже сорвался.
   Не знаю, может быть, мой полковник вовсе и не был таким знатоком дела, как об этом он сам говорил, но только одно я видел, что вытравить из психологии "белых" ненависть и презрение к "красным" никак невозможно. Первым шагом Иванова-Ринова при Сибирском Правительстве было огульное осуждение всех красноармейских офицеров. То же сделал Деникин. Они лишили красных офицеров возможности устроиться и заставили их служить там, где их застала судьба.
   Только в мае 1919г. адмирал Колчак понял ошибку и обратился 28 мая с воззванием к офицерам и солдатам красной армии: "Пусть все, у кого бьется русское сердце, идут к нам без страха, так как не наказание ждет их, а братское объятие и привет".
   Начались как раз неудачи, но офицеры переходили. Они объясняли, что переходили намеренно во время неудач, чтобы больше было доверия к их искренности, однако, как показывает типичное дело полковника К., вместо братских объятий их встречали презрение и нужда.
   -- Красноармеец! -- крикнул кто-то в театре одному из таких перебежчиков, читавшему публичную лекцию о советской России.

На фронте

залась скомпрометированной примерами только что пережитой эпохи Сибирской Директории, какой по существу было Правительство Вологодского, разлагавшееся от внутренних раздоров и внешних партийных воздействий, и ещё более кратковременной и безотрадной деятельности Директории.
   -- Значит, диктатура? -- окончательно формулировал в форме вопроса Виноградов.
   Признаюсь, когда этот вопрос был задан, я пережил минуты тяжкого волнения.
   Подготовляя декларацию Вологодского для Сибирской Областной Думы, я с полным убеждением и искренностью вставил в неё фразу о диктатуре, "заранее обречённой на неудачу". Я был убеждён в этом, потому что только исключительно выдающийся и удачливый диктатор мог бы примирить с собой стихию революции, не выносящей никакого "навязанного" ей порядка, признающей только то, что сохраняет её свободу.
   Кто может быть диктатором? После теоретических рассуждений о форме власти надо было поставить и этот роковой вопрос. Тогда взоры всех обратились на адмирала Колчака.
   -- Кто? -- спросил Вологодский.
   -- Генерал Болдырев! -- ответил Розанов, начальник штаба Верховного Главнокомандующего.
   Болдырев, который уже сейчас состоит Верховным вождём армии, не может быть в настоящее время смещён без ущерба для дела. В этом смысле высказался и адмирал Колчак.
   -- Адмирал Колчак, -- назвали другие.
   "Генерал Хорват!" -- почему-то не сказал, а написал мне министр путей Устругов.
   Генерал Хорват был популярен главным образом на Дальнем Востоке, да и там благодаря тому, что он возглавлял одно из правительств, вокруг его имени создались слишком ожесточённая борьба и озлобленность. Генерал Болдырев был мало популярен в армии. Это был "новый человек", он не мог конкурировать с адмиралом Колчаком.
   Но знал ли кто-нибудь близко адмирала Колчака? В Совете министров -- никто.
   С Дальнего Востока были привезены кое-какие сведения о неуравновешенности его характера, но здесь, в Омске, его видели всегда сосредоточенным и спокойным. Устругов мог рассказать больше, но он этого не сделал.
   Колчак не отказался баллотироваться. За него были поданы все голоса, кроме одного. Один был дан за Болдырева.
   Любопытно, что из состава Совета против диктатуры возражал только Шумиловский. Все министры, ставленники Директории, оказались сторонниками единовластия.
   Так совершился переход к диктатуре. Был ли другой выход из положения, сложившегося к 18 ноября, я затрудняюсь сказать. Для меня ясно лишь то, что избрание Верховного Правителя оказалось актом вынужденным , последствием партийной борьбы и военного заговора. История знает диктатуру, сила которой покоилась на народном избрании -- этого в Омске не было. Идея диктатуры была выдвинута малочисленной группой населения. Адмиралу Колчаку предстояло завоевать себе всеобщее признание. Если бы диктатура создалась сама собой, по мере роста влияния и укрепления авторитета одного лица, то общее преклонение заменило бы тогда официальное признание. У адмирала Колчака было славное имя, оно помогло ему укрепиться, но имя его было чуждо широким народным кругам, и ему предстояло создать себе народную популярность.
   Адмирал принял избрание; но он ещё не отдавал себе ясного отчёта, как широка будет его власть. Это обнаружилось при установлении титула. Он был смущён предложенным званием "Верховного Правителя", ему казалось достаточным звание Верховного Главнокомандующего с полномочиями в области охраны внутреннего порядка. Между тем членам Правительства казалось, наоборот, что адмирал не должен быть Верховным Главнокомандующим. В его лице рассчитывали видеть устойчивую верховную власть, свободную от функций исполнительных, не зависящую от каких-либо партийных влияний и одинаково авторитетную как для гражданских, так и для военных властей.
   Однако адмирал настаивал, что именно Верховным Главнокомандующим он и должен быть, так как не иметь непосредственного влияния на ход военных дел -- значило, по его мнению, не иметь вообще ни силы, ни значения.
   Совет министров согласился, не продумав значения и последствий своего решения. На этот раз ошибка оказалась несомненной, но обнаружилась она позднее, когда выяснилось, что адмирал фактически не был и не мог быть Главнокомандующим, так как он был силён на море, а не на суше.
   Роковая неожиданность переворота поставила Совет министров перед фактом, заставила его принять решение без подготовки, избрать диктатора, недостаточно оценив его качества, определить его права, не выяснив твёрдо политических целей. Я никогда не был революционером, и опыт пережитого лишь укрепил меня в убеждении, что всякий переворот приносит больше несчастья, чем выгод. Те, кто свергнул Директорию, приняли на себя тяжкую ответственность, и, судя по тому, что произошло, они, видимо, мало продумали политическую программу будущего, сговорившись лишь на замене Директории Колчаком.

Вологодский остаётся

   После избрания Верховного Правителя Вологодский и Виноградов заявили об оставлении ими должностей Председателя Совета министров и заместителя Председателя. Виноградов при этом добавил, что он остался бы, если бы верил, что происшедшее принесёт благо стране, но он в это не верит.
   Попытка уговорить его остаться, чтобы усилить преемственность власти, не увенчалась успехом. Иначе отнёсся к этим просьбам Вологодский. Он расплакался в заседании -- до такой степени был взволнован всем происшедшим. Со свойственной ему искренностью он заявил, что ни совесть, ни рассудок не позволяют ему остаться и что он не видит в себе надобности. Но общая единодушная просьба, поддержанная и Колчаком, остаться во главе Совета министров, чтобы Сибирь, привыкшая к имени Вологодского, знала о том, что у власти остались прежние люди, повлияла на мягкого и уступчивого председателя, и он остался.

Конструкция власти

   "Значит, диктатор?" -- спросил Виноградов. По существу, это было так. Но Совет министров, не стремившийся к установлению диктатуры, искал какого-то среднего выхода, и когда Старынкевичу, Тельбергу и мне предложено было выработать основной закон, определяющий права Верховного Правителя и права Совета министров, мы остановились на мысли, что Российское Правительство составляют Верховный Правитель и Совет министров . Законодательная власть Верховного Правителя была ограничена, он стал "диктатором конституционным".
   На акте 18 ноября отразились как спешность его составления, так и двойственность настроения его авторов, и я, один из трёх авторов, сознаю, что акт этот был не вполне удачен. Мы рассчитывали на восполнение его новым Положением о Совете министров, которое было поручено разработать новому управляющему делами, профессору Тельбергу. Но он не сделал этого, а практика пошла путём зигзагов, которые в результате исказили сущность ноябрьской конституции.
   Совет министров превратился в законодательный орган, не ответственный за внутреннюю и внешнюю политику. Вся тяжесть политической ответственности пала на плечи адмирала и его ближайших советников.

Причины переворота

   Что послужило причиной переворота?
   Я думаю, основная причина -- это общая неудовлетворённость уфимским компромиссом. Директория -- креатура левых -- утратила свой престиж у эсеров, как только там появился Чернов.
   Из оставшихся после Директории материалов выяснилось, что на заседаниях эсеров, происходивших в Самаре с конца августа по начало сентября 1918 г., когда поставлен был вопрос об "ответственности власти в ультимативной форме, большинство высказалось за возможность в крайнем случае признать безответственную власть -- такое решение принято было большинством 35 голосов против 7. Затем, когда этот вопрос был поставлен не в ультимативной форме, ответственность Временного Правительства перед съездом членов Учредительного Собрания была принята большинством -- 19 против 14 при двух воздержавшихся, а вся резолюция принята была 25 против 13 при 1 воздержавшемся, на собрании фракции 4 октября".
   Первое голосование явно свидетельствовало о готовности партии принести партийные интересы в жертву государственной необходимости создать всероссийскую власть. Но стоило Чернову взять в свои руки бразды правления -- и все эсеры-максималисты закусили удила. Второй партийный съезд, состоявшийся уже после избрания Директории, постановил, что члены партии, участвующие в правительстве, должны нести ответственность за свою политику перед центральным комитетом партии . Это решение окончательно скомпрометировало Авксентьева, Зензинова и Роговского в глазах военных и буржуазных кругов.
   Левые и правые группы были настроены враждебно к Директории. Центр ещё не успел сложиться. Он ещё связан был с эпигонами Сибирского Правительства, которое имело реальную жизненную опору в умеренных элементах. Директория висела в воздухе -- некому было прийти ей на помощь.

Неизбежность решения

   Что мог сделать в такой обстановке Совет министров? Мыслимо ли было воссоздание Директории? Каков был бы её удельный вес после вынужденного путешествия главы Директории на грузовом автомобиле в загородные казачьи казармы? Какими средствами можно было бы предотвратить новые самоуправства отдельных воинских отрядов?
   Совет министров вынужден был всем ходом событий сосредоточить верховную власть в руках одного лица, одинаково авторитетного и для гражданских, и для военных кругов. Совет министров не закрывал глаз на ту грозную опасность военного самоуправства, которая создавалась справа. Он одинаково осуждал и разрушительную работу черновцев, и укреплявшуюся атаманщину.
   Эти мотивы указаны в опубликованном 20 ноября правительственном сообщении о перевороте: "Сосредоточение власти, отвечающее общественным настроениям, остановит, наконец, непрекращающиеся покушения справа и слева на неокрепший еще государственный строй
   России -- покушения, глубоко потрясающие государство в его внутреннем и внешнем положении и подвергающие опасности политическую свободу и основные начала демократического строя.
   Сосредоточение власти необходимо как для деятельной борьбы против разрушительной работы противогосударственных партий, так и для прекращения самоуправных действий отдельных воинских отрядов, вносящих дезорганизацию в хозяйственную жизнь страны и в общественный порядок и спокойствие" .
   Процесс борьбы с большевизмом, её подпольный период и бессистемность свержения большевиков, созданная чешскими выступлениями в различных местах, привели к неожиданным и крайне уродливым явлениям.
   Бывшие руководители антибольшевистских офицерских организаций в главных городах Сибири как будто поделили её между собой, учредив военные округа и став во главе этих округов. Они ввели территориальную систему, при которой каждый округ автономен, то есть он формирует у себя корпус войск из местных людей и на местные средства. Поэтому каждый округ считает своей собственностью всё войсковое имущество, находящееся на складах в округе, и не делится им с другими.
   Это и было нарождение "атаманщины", превращение государства в какое-то феодальное средневековое сожительство вассалов, мало считающихся с сюзереном. Пока Самара с Томском сочиняли заговоры и отвлекали внимание Омского Правительства от деловой работы, эти уродливые явления становились всё прочнее.
   Кто, кроме авторитетного военного человека, казалось Совету министров, мог справиться с этими местными царьками?
   Был ли другой выход?
   Можно было повернуть обратно -- созвать Сибирское Собрание и воссоздать Сибирское Правительство. Но жребий был брошен; провозгласив лозунг объединения, возвращаться к областничеству казалось уже безумием. Страна вновь распалась бы, и мучительный процесс её собирания мог бы оказаться более трудным. В момент собирания страны, при попытке создания общегосударственного центра областничество может быть только вредно. Оно хорошо как средство при освобождении окраин и как цель второй очереди, после объединения государства.

Вина Директории

   Можно ли упрекать слабых волей, недальновидных людей за то, что они не обладают характером и прозорливостью? У Директории не было другой вины перед Россией. Все вымыслы о якобы имевших место сношениях Авксентьева с большевиками, никем никогда не подтверждавшиеся, искажённо передававшиеся отзывы его об армии -- всё это тень злобы и раздражения нападавших. Неумение показать независимость от эсеров, постоянные совещания с партийными деятелями, многословие и отсутствие реальности в политике -- вот истинная вина Директории. Но если всмотреться в обстановку её работы, то приходится признаться, что Директория с первых же дней не владела событиями. Жизнь шла мимо неё: слишком искусственно было её создание, слишком далеко она стояла от реальных политических сил.

Акты государственного переворота

   18 ноября по телеграфу во все концы Сибири были переданы следующие сообщения:
   "Вследствие чрезвычайных событий, прервавших деятельность Временного Всероссийского Правительства, Совет министров, с согласия наличных членов Временного Всероссийского Правительства, постановил принять на себя полноту верховной государственной власти.
   Постановление Совета министров от 18 ноября 1918 г. Ввиду тяжкого положения государства и необходимости сосредоточить всю полноту верховной власти в одних руках, Совет министров постановил передать временно осуществление верховной государственной власти адмиралу Колчаку, присвоив ему наименование Верховного Правителя".
   

Крест власти

   Адмирал Колчак, со своей стороны, обратился к населению со следующим воззванием:
   "Всероссийское Временное Правительство распалось. Совет министров принял всю полноту власти и передал её мне, адмиралу Александру Колчаку.
   Приняв крест этой власти в исключительно трудных условиях гражданской войны и полного расстройства государственной жизни, объявляю, что я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности.
   Главной своей целью ставлю создание боеспособной армии, победу над большевизмом и установление законности и правопорядка, дабы народ мог беспрепятственно избрать себе образ правления, который он пожелает, и осуществить великие идеи свободы, ныне провозглашенные по всему миру.
   Призываю вас, граждане, к единению, к борьбе с большевизмом, к труду и жертвам.
   Верховный Правитель адмирал Колчак.
   18 ноября 1918 года. Город Омск".
   

Приложение 1 к главе VI.
Список членов Сибирской Областной Думы к 15 августа 1918 года

   1) Потанин Григорий Николаевич, от Чрезвычайного Сибирского съезда.
   2) Малахов, от Исполнительного комитета Алтайского Совета крестьянских депутатов.
   3) Борисов Сергей Степанович, от Алтайской Губернской Земской Управы.
   4) Саиев Юсуф Раадович, от Томской Губернской Земской Управы.
   5) Карпов Нурилла Мухамеджанович, от татар.
   6) Никонов Сергей Павлович, от Томского университета.
   7) Шатилов Михаил Бонифатьевич, член Учредительного Собрания.
   8) Адрианов Александр Васильевич, кооператор.
   9) Сотников Александр Александрович, от Минус, казачьего войска.
   10) Еверов Александр Мануэлевич, от Западно-Сибирского района Сионистской организации.
   11) Гайсин Зариф Савич, от татар.
   12) Шкундин Зиновий Исаакович, от Восточно-Сибирского района Сионистской организации.
   13) Вейнберг Борис Петрович, от Сибирских Высших женских курсов.
   14) Романов Александр Дмитриевич, от Союза служащих и рабочих Юго-Западного и Румынского фронта.
   15) Скуратов Иван Иванович, от Всероссийского Исполнительного Комитета крестьян-депутатов.
   16) Рудаков Михаил Петрович, от Губернской Земской Управы.
   17) Нагорный Иван Емельянович, от Акмолинской Украинской Рады.
   18) Неслуховский Сергей Константинович, от студенчества.
   19) Черемных Иван Агеевич, от Всесибирского комитета крестьянских депутатов.
   20) Никитин Валерьян Евгеньевич, от Всесибирского комитета крестьянских депутатов.
   21) Мраморное Виктор Васильевич, от Технологического института.
   22) Куксман Рудольф Янович, от объединен. Эстл.
   23) Устьяров, от фронта.
   24) Якушев Иван Александрович, от Иркутской городской думы.
   25) Усырев Павел Петрович, от Алтайского Исполнительного комитета Советов крестьянских депутатов.
   26) Обухов Павел Яковлевич, от фронта.
   27) Адмурский Меер Калманович, от Сионистской организации Средней Сибири.
   28) Монетов Александр Дмитриевич, от фронта.
   29) Барабанщиков Ефим Васильевич, от фронта.
   30) Соболев Афанасий Гаврилович, новониколаевский кооператор.
   31) Романовский Михаил Александрович, томский кооператор.
   32) Токмашев Георгий Маркелович, от Каракорумск. окр. упр.
   33) Мазан Борис Петрович, от Главного комитета Томской ж.-д.
   34) Магницкий Алексей Андреевич, от Главного комитета Томск, ж.-д.
   35) Лозовой Тимофей Сергеевич, от Омской городской думы.
   36) Марков Борис Димитриевич, член Учредительного Собрания.
   37) Суханов Павел Степанович, член Учредительного Собрания.
   38) Евдокимов Кузьма Афанасьевич, член Учредительного Собрания.
   39) Лозовой Фёдор Сергеевич, от 4-го Омского Крест, облает, съезда.
   40) Кобушко Георгий Васильевич, от 4-го Омск. Крест, съезда.
   41) Баранцев Трофим Владимирович, член Учредительного Собрания.
   42) Шапошников Акедин Иванович, член Учредительного Собрания.
   43) Мельников Фёдор Ефимович, от Исполнит, комитета старообряд.
   44) Линдберг Михаил Яковлевич, член Учредительного Собрания.
   45) Строкан Владимир Антонович, от Алтайск. губернской рады.
   46) Деев Константин Степанович, от Съезда сибир. в Киеве.
   47) Реннер Иоганн Готфридович, от Славгород. район, комитета немецкой нац.
   48) Шварц Густав Иванович, от Омск, район, комитета немецкой нац.
   49) Омельков Михаил Фёдорович, член Учредительного Собрания.
   50) Любимов Николай Михайлович, член Учредительного Собрания.
   51) Капустин Александр Михайлович, от Главн. комитета Омской ж.-д.
   52) Плюхин Константин Трофимович, от Главн. комитета Омск. ж.-д.
   53) Щевелев Яков Яковлевич, от Главн. комитета Ачин. -- Минус. ж.-д.
   54) Величанский Григорий Семенович, от Главн. комитета Ачин. -- Минус. ж.-д.
   55) Красее Николай Гаврилович, от Главн. комитета Кольчуг, ж.-д.
   56) Околович Степан Иванович, от Новониколаев. гор. управ.
   57) Ефимов Вячеслав Васильевич, от Главн. комитета Южн. -- Сиб. ж.-д.
   58) Тобоков Даниил Михайлович, от Каракор. зем. упр. от инородцев.
   59) Якушев Георгий Васильевич, от Главн. комитета Южно-Сибирск. ж.-д.
   60) Гридин Иван Максимович, от Союза Сибири.
   61) Мелентьев Семен Матвеевич, от Войсков. круга Ирк. казач. войска.
   62) Неупокоев Вячеслав Павлович, от Ирк. губ. Совета крест, депут.
   63) Куликовский Петр Александрович, от якутских крест, депут.
   64) Фрезе Франц Францевич, от Центр, комитета немецкой нац.
   65) Болып Петр Иванович, от Центр, комитета немецкой нац.
   66) Эверстов Иван Николаевич, от Якут. гор. народ, управы.
   67) Больт Генрих Генрихович, от Комитета немец, нац. Павл. уезда.
   68) Бланков Иван Моисеевич, от Якут. Совета крест, деп.
   69) Мосеенок Кирилл Емельянович, от Томск, гор. думы.
   70) Бахта Козьма Филиппович, от 4-го Омского Крест, съезда.
   71) Попов Василий Михайлович, от Якутск. Совета крест, волост. деп.
   72) Сабунаев Михаил Васильевич, от Якут, инородч. упр.
   73) Путинцев Сергей Александрович, от 20-го Сибир. стрелк. дивизии Сев. фронта.
   74) Бедро Иван Прохорович, от кредит, коопер. Минус, уез. и 2-го Всесиб. съезда кооператоров.
   75) Иванов Николай Иванович, от Главн. испол. комитета пост. Кольч. ж.-д.
   76) Сенников Николай Константинович, от прав. Союза союзов Троиц, ж.-д.
   77) Стулов Петр Лукьянович, от прав. Союза союзов Троиц, ж.-д.
   78) Клинкгоф Леонид Федорович, от Главн. дор. комит. Кольч. ж.-д.
   79) Сапожников Василий Тихонович, от профес. союза Забайк. ж.-д.
   80) Переверенко И. А., от профес. союза Забайк. ж.-д.
   81) Плахин Александр Тимофеевич, от губ. Крест, съезда.
   82) Шкабин Константин Алексеевич, от Главн. комит. Алт. ж.-д.
   83) Горохов Михаил Гаврилович, от Семипалат. союза коопер.
   84) Кроль Моисей Ааронович, член Учредительного Собрания.
   85) Соколов Кузьма Васильевич, от Семипалат. союза кооперат.
   86) Чертовских Николай Петрович, от Ирк. союза коопер.
   87) Занозин Василий Степанович, от Птавн. дор. комитета Союза служ. и раб. Алт. ж.-д.
   88) Инырев Денис Иванович, член Учредительного Собрания.
   89) Гольдберг Исаак Григорьевич, от Томск, губ. Крест, съезда.
   90) Яновицкий Вячеслав Авксентьевич, от Главной Рады Сибири.
   91) Потапенко Пётр Николаевич, от Омск. Украинск. Главной Рады.
   92) Котельников Дмитрий Павлович, член Учредительн. Собр.
   93) Ходукин Яков Николаевич, от Ирк. губ. земск. собр.
   94) Буров Козьма Семёнович, член Учредит. Собран.
   95) Соловьев Петр Николаевич, от Семипалат. области, земск. упр.
   96) Аланов Иннокентий Иванович, от Минус, туземных племен.
   97) Яницкий Евгений Иванович, от Центр. Исполн. Комитета Всесибирск. Сов. крест, деп.
   98) Воронин Николай Михайлович, от Ирк. отд. Всерос. почт. -- телегр. союза.
   99) Добрянов Матвей Петрович, от 11-й Сиб. стрелк. дивизии.
   100) Дишлер Карл Германович, от Омского Коммерч. инстит.
   101) Хомутов Порфирий Михайлович, от 3-го Томск, губернского Крест, съезда.
   102) Дурхисанов Илья Серафимович, от Ирк. губ. земск. упр.
   103) Емельянов Александр Степанович, от Иркутского Союза кред. и сберег, т-ва.
   104) Девизоров Алексей Алексеевич, член Учредит. Собрания.
   105) Ломшаков Валентин Александрович, член Учредит. Собрания.
   106) Шендриков Степан Никифорович, член Учредит. Собрания.
   107) Коган Александр Григорьевич, от студенч. старост, высш. учебн. зав. гор. Томска.
   108) Таланов Павел Николаевич, от 23-24 Сибирск. полков.
   109) Кубасов Анатолий Никитьевич, от Верхнеуд. и Читинск. кооперат. объ-един.
   110) Дивидович Николай Иванович, от Барнаульск. гор. управы.
   111) Грингоф Христофор Самуилович, от Томск, латышек, национ. совета.
   112) Новомбергский Николай Яковлевич, от 2-го Всесиб. Кооперат. съезда.
   113) Фомин Николай Валерьянович, от 2-го Всесиб. Кооперат. съезда.
   114) Колосов Евгений Евгеньевич, член Учредит. Собран.
   115) Солдатов Леонид Константинович, от губ. Сов. крест, деп.
   116) Мерхалев Владимир Николаевич, от губ. Сов. крест, деп.
   117) Станкеев Александр Гаврилович, от Союза сиб. маслодел, артелей.
   118) Патушинский Григорий Борисович, от Якутск, губ. Сов. крест, деп.
   119) Алексеев Александр Константинович, от Омск. Окружн. почт. -- телегр. союза.
   120) Дистлер Александр Григорьевич, от Томск, гор. думы.
   121) Семёнов Фёдор Фёдорович, онжеЛисиенко Арсений Павлович, член Всерос. Учредит. Собрания.
   122) Михайлов Павел Яковлевич, член Всерос. Учред. Собран.
   123) Анкудинов Сергей Иванович, от Омск, окружн. комит. почт. -- телегр. Союза.
   124) Майнагашев Степан Дмитриевич, от Минус, туземн. плем.
   125) Филашев Н.А. от Акмолинск. Облает. Земства.
   126) Сошников Иван Александрович, от Главн. комит. постр. Кольчуг, дор.
   127) Мухин Александр Фёдорович, член Всерос. Учред. Собр.

Приложение 2 к главе VI.
Комитет членов Всероссийского Учредительного собрания

   Список членов Учредительного Собрания, вошедших в Комитет до 13 августа 1918 года
   1) Вольский Владимир Казимирович (Тверской губ.).
   2) Брушвит Иван Михайлович (Самарской губ.).
   3) Климушкин Прокопий Диомидович (Самарской губ.).
   4) Нестеров Иван Петрович (Минской губ.).
   5) Фортунатов Борис Константинович (Самарской губ.).
   6) Маслов Пётр Григорьевич (Самарской губ.).
   7) Белозеров Пётр Гаврилович (Самарской губ.).
   8) Абрамов Василий Семёнович (Румынский фронт).
   9) Шмелев Николай Андреевич (Румынский фронт).
   10) Былинкин Арсений Сергеевич (Румынский фронт).
   11) Богослов Яков Аркадьевич (Самарской губ.).
   12) Дутов Александр Ильич (Оренбургской губ.).
   13) Буревой Константин Степанович (Воронежской губ.).
   14) Лазарев Егор Егорович (Самарской губ.).
   15) Терегулов Гумер Хабибра-Хманов (Уфимской губ.).
   16) Подвицкий Виктор Владимирович (Смоленской губ.).
   17) Кривощеков Александр Иванович (Оренбургской губ.).
   18) Алмазов Валентин Иванович (Симбирской губ.).
   19) Николаев Семён Николаевич (Казанской губ.).
   20) Матушкин Вячеслав Александрович (Оренбургской губ.).
   21) Здобнов Николай Васильевич (Пермской губ.).
   22) Тухватулин Фатых Наборович (Пермской губ.).
   23) Филипновский Василий Николаевич (Юго-Западный фронт).
   24) Роговский Евгений Францевич (Алтайской обл.).
   25) Филатов Василий Александрович (Уфимской губ.).
   26) Минин Александр Аркадьевич (Саратовской губ.).
   27) Гендельман Михаил Яковлевич (Рязанской губ.).
   28) Раков Дмитрий Федорович (Нижегородской губ.).
   29) Зензинов Владимир Михайлович (Петроградской губ.).
   30) Марков Борис Дмитриевич (Томской губ.).
   31) Ахмеров Мухитдин Гайнетдинович (Уфимской губ.).
   32) Почекуев Кирилл Тихонович (Симбирской губ.).
   33) Фахретдинов Габдул-Ахад-Резегдинович (Оренбургской губ.).
   34) Кондратенков Георгий Николаевич (Тамбовской губ.).

----------------------------------------------------------------------------

   Впервые: Сибирь, союзники и Колчак. 1918-1920 гг. Впечатления и мысли члена Омского правительства / Г. К. Гинс. -- [Харбин]: Общество возрождения, 1921. -- 24 см.. - (Труды Русской духовной миссии)
   
   
   
   
dd>   В руках главноуправляющего сосредоточивалось много данных о положении на фронте. То попадалось какое-нибудь красочное ходатайство, то анонимное письмо, то отчет ездившего по делам чиновника. Ко мне попадали, между прочим, некоторые данные о положении дел в том районе, который занимал казачий корпус.
   Почему крестьяне относились враждебно к казакам? Прежде всего потому, что последние предпочитали брать все, что им было нужно, не платя. Но этого было мало. Если казак видит в огороде арбузы, он сорвет все, чтобы перепробовать; если он ночует в хате, то на прощание поломает скамью или швырнет в колодезь ведро. Какое-то непонятное озорство, неуважение к чужому труду и праву, презрение к крестьянам, которые якобы не воюют. Все, мол, должны выносить на своей спине казаки.
   Многие офицеры не отставали от солдат. Они, правда, не ломали вещей, но зато очень редко расплачивались. Должен повторить -- я это уже указывал и раньше, -- что Правительство не умело обеспечить офицерство, и это было одной из главных причин описываемых явлений.
   Адмирал Колчак издал приказ, предписывающий ничего не брать у населения без платы. Когда в одном селе, где стоял отряд, староста расклеил этот приказ и, между прочим, может быть из иронии, на стене избы, где квартировал начальник отряда, последний рассвирепел, велел сорвать его, а старосту выпороть за "неуважение" к власти. Адмирал приказал проверить этот случай и строго наказать виновного.
   В другом месте, где офицеру указали на то, что приказом адмирала порка и мордобитие запрещены, офицер дал классический ответ: "Приказ приказом, Колчак Колчаком, а морда мордой". Эта фраза взята из перлюстрированного в ставке письма священника.
   Тяжела была моральная атмосфера. Когда я принимал должность главноуправляющего, я не представлял себе, что эта атмосфера до такой степени безнадежно мрачна. Почему ничего не предпринималось раньше для того, чтобы расчистить ее? Я не могу понять. Теперь я стал осязать ту "военщину", которую считали причиной крушения фронта.
   Забывая, что война ведется на русской земле и с русскими людьми, военачальники, пользуясь своими исключительными правами, подвергали население непосильным тяготам. Я ездил на Урал, проезжал плодородные и богатые районы Шадринского и Камышловского уездов. Местное начальство уверяло меня, что население живет спокойно, ни в чем не нуждается, довольно властью и порядком. Но вот отступавшие войска докатились до этих районов. Что сталось с населением, почему стало оно большевистски настроенным? Почему не защищалось всеми силами против нашествия красных?
   Вспомним приказы Главнокомандующего о поголовной мобилизации всех мужчин, представим себе картину отступления, когда в одном Шадринском уезде было отобрано у крестьян около 5000 лошадей и повозок -- и мы поймем, что никто не "обольшевичился", но все крестьяне проклинали власть, которая причинила им столько бедствий. "Пусть лучше будут большевики".
   Я сам видел в Акмолинской области домовитых, зажиточных крестьян, будущих фермеров свободной частновладельческой России; я ни одной минуты не допускаю мысли, что они стали большевиками. Между ними и коммунизмом ничего общего быть не может. Но они не могли не поддаться настроению "большевизма", как революционной психологии, когда через их деревни прошел казачий корпус.
   Прибавлю еще, что нашим войскам приходилось наступать в районе, где они еще недавно отступали. Многие деревни испытывали в третий раз разорительные последствия прохождения войск.
   План Дихерихса заключался в том, что он сосредоточит на левом фланге сильный кавалерийский корпус, и, приказав центру двинуться в направлении на Курган, а на севере вести только демонстративные бои, он поручил Иванову- Ринову с его кавалерией обойти противника с юга. Красные не имели такой конницы, как мы, и не ожидали сосредоточения такой большой кавалерийской силы в одном месте. Они вообще, впрочем, не ожидали, что армии Колчака еще могут оказывать сопротивление. Успех, казалось, был обеспечен.
   При начале обходного движения Иванов-Ринов спокойно ночевал со штабом в одной деревне, как вдруг туда случайно подошла отступавшая красная часть. Обе стороны были удивлены и напуганы. Казаки отступили, красные боялись преследовать, не понимая, что происходит. Днем Иванов приказал атаковать красных. Бой был редкий по красоте. Казаки летели, как на маневрах, бесстрашно и лихо. Они разбили красных и взяли богатую добычу. Этот бой наблюдали Верховный Правитель, генерал Нокс и атаман Дутов, которые как раз подъехали в этом месте к фронту. Дутов уговорил адмирала наградить Иванова орденом Георгия 4-й степени.
   Где-то в истории наполеоновских войн я читал о том, что кавалерийские рейды удаются только тогда, когда они выполняются без малейшего промедления. Быть может, удался бы и рейд Иванова, но он остановился на отдых. Этот день отдыха погубил весь план.
   Дальше Иванов уже не был виноват. Шли небывалые дожди. Дороги так развезло, что подвигаться можно было только с чрезвычайной медлительностью. Вопреки ожиданиям, овса оказалось не так много, как на это рассчитывали. Может быть, крестьяне и намеренно его припрятывали, но, во всяком случае, дальнейшее наступление приостановилось, и весь рейд окончился одной случайной победой.
   В Омске "Осведказак" поспешил дать сведения, что Иванов взял Курган. Начальник осведа был арестован за ложные данные. Бедняга был слишком уверен в успехе.

У Деникина

   В унисон нашим удачам, по крайней мере, внешним, звучали донесения с юга России. Деникин подвигался вперед.
   Признав адмирала Колчака и его правительство, Деникин командировал в Париж трех членов состоявшего при нем Особого Совещания (соответствовавшего Совету министров), кажется, генерала Драгомирова, Н. И. Астрова и профессора К. Н. Соколова. В ряде телеграмм эти делегаты по поручению Деникина изложили в основных чертах устройство власти на юге России. Там было, в общем, то же, что и в Сибири, с тем только отличием, что начало диктатуры было проведено полностью. Министров не существовало, не было и Совета министров, было только Совещание. Но так как членам Совещания были присвоены права министров, а на обсуждение Совещания, по Положению о нем, должны были поступать все законодательные предположения, то различие, в сущности, было чисто внешнее. Были у Деникина и присутствия Сената, и церковное совещание с правами Синода.
   Но зато была там одна роковая особенность, которую Сибирь изжила еще при Директории -- это областные правительства, а именно казачьи -- донское, кубанское, и национальные -- Грузия, Азербайджан (татарское), наконец, новоявленное украинское, которые, по программам 1917 г., требовали федерации. Все эти правительства находили опору в населении, ожидавшем, что федерация даст возможность прекратить войну. Кубанские честолюбцы мечтали о власти, а кубанские казаки -- о мирной жизни. Независимая власть обещала мир.
   Так зрело предательство в тылу Добровольческой армии, питаясь бреднями социалистических партий, властолюбием и нетерпимостью их вождей.
   Но было в Добровольческой армии и нечто другое, о чем нам не сообщали делегаты из Парижа, точно также, как не сообщал им об этом Сукин относительно Сибири. Я имею в виду деморализованность агентов власти. В апреле 1919г. Деникин поручил сенатору Таганцеву (сыну профессора) произвести ревизию интендантства. Грабеж был и там распространенным явлением. Пьянство, порки, погромы (этого, по крайней мере, у нас не было) составляли бытовое явление.
   Так же как и в Сибири, освобожденная территория была распределена между сатрапами-главноначальствующими, которым были подчинены губернаторы. К губернаторам власть должна была переходить полностью только "после ликвидации гражданской войны в губернии" (ст. 9 Положения 6 марта Собр. Узак. Особого Совещания, No 2). Компетенция военных судов была определена очень широко.
   Каким знакомым показалось мне все это законодательство. Как ярко я себе представил видных юристов, которые, облепив Деникина, писали для него законы, отличавшиеся стройностью, легкостью изложения, полнотой регламентации и последовательностью, но были лишены смелого творчества. То же самое делали и мы возле Колчака, иногда даже с не меньшей талантливостью, чем у Деникина, и уже, во всяком случае, с большей плодовитостью. Мы написали законов раз в двадцать больше.
   Злой рок -- везде одинаковая мертвечина, юридический шаблон, отступать от которого не хватало вдохновения. Только сейчас, после всего пережитого, я ясно сознаю, что было нужно. Тогда, совершенно неподготовленные к роли, которая выпала на нашу долю, мы, юристы, не умели творить. Осторожно и, пожалуй, бессознательно мы нащупывали при Сибирском Правительстве новые формы и жили, не подчиняясь указке старого Свода законов.
   Но пришла Директория, привела с собой деятелей старых порядков и возродила старые правовые формы. Авксентьев считал себя преемником Петрограда, стремился воссоздать петроградские министерства. Вновь открыт был том 1 -й Свода законов. Юристы Директории поразили меня при переговорах об образовании власти своими ссылками на прежнее Положение о Совете министров. В одном из первых же заседаний нового правительства было поручено Тельбергу разработать новый закон о Совете министров. Но этого сделано не было. Реставрация отживших форм дала себя знать. Пропитанный насквозь формальным мышлением, Тельберг только содействовал укреплению тех вредных начал, которые принесла в Сибирь Директория.
   Начиная с организации центральной власти, они распространялись на весь государственный аппарат, сверху донизу. Суд, губернское правление, полиция -- все оставалось в прежнем виде. Для каждого нововведения нужно было пускать в ход весь сложный механизм законодательства. А жизнь требовала свободного творчества, приспособления к местным условиям и людям, гибких норм и только руководящих указаний центра.
   Законодательство Особого Совещания при Дени кине -- та же картина. Как хорошо, должно быть, понимают теперь все его деятели, что нельзя было восстанавливать генерал-губернаторства старого типатам, где должна была происходить борьба не армий только, а всего народа, что власть должна была быть организована так, чтобы всё население и, главным образом, крестьянство сознавало, что оно участвует в проекте новой жизни. Но как это все трудно, какой надо обладать проницательностью и смелостью, чтобы уметь управлять в революционное время, в период гражданской войны. Я не мог бы и сейчас сказать, что положительная часть программы достаточно ясно определилась, но для меня несомненно то, что действовать во время революции с помощью людей, пропитавшихся старыми понятиями и привычками, -- это то же, что работать в кандалах.
   В октябре в Омск прибыл с юга России есаул Перфильев с целым музеем исторических материалов. Законодательные акты, пресса, фотографические снимки, образцы денег, отчеты о деятельности всех отделов управления, диаграммы.
   Однажды адмирал вызвал меня к себе, и я увидел у него в комнате заседаний весь этот интересный музей. Глаза разбегались. Узкий горизонт Омска сразу расширился, пробуждались сразу старые чувства, запахло настоящей Россией. Первое впечатление было: как они богаты!
   У нас в Сибири не было ни одной типографии, где бы можно было так удачно, во многих красках, выполнить агитационные плакаты, не было художников, чтобы рисовать такие карикатуры, столько журналистов, чтобы выпускать так газеты и книжки. Еще серьезнее было то, что говорили диаграммы. Одна Кубань обладала такими человеческими и экономическими ресурсами, как вся Сибирь. Развитая сеть железных дорог, водное сообщение -- все благоприятствовало южному правительству.
   Под этим впечатлением я невольно подумал: почему мы, а не они?
   Подойдя к окну и глядя на большой пароход, который отходил вверх по Иртышу, направляясь на юг, я сказал генералу Мартьянову, директору канцелярии Верховного Правителя:
   -- Знаете, мне думается, что адмиралу нечего делать в Сибири. Произошла историческая ошибка: здесь надо восстановить Сибирское Правительство, а ему ехать в Россию.
   -- Ах, как это было бы интересно! -- ответил он, усвоив лишь внешнюю сторону плана: ехать кругом на хорошем пароходе!
   Поделился я своими мыслями и с некоторыми министрами.
   -- Ну, нет, на этот раз не проведете! -- сказал мне Петров. -- Уже сдали один раз власть Директории, больше уж передавать не будем.
   Таково было настроение и других.
   Несколько дней я внимательно изучал материалы, привезенные от Деникина. Меня поразили бедность мысли и отсутствие размаха в отчетах министерств. Видно, и там к лету 1919 г. все было еще в зачаточном состоянии.
   Только записка по земельному вопросу отличалась большей ясностью, чем все наши вымученные декларации и законы. Но зато там введена была продажа помещичьих земель без указания легальных норм оценки. Какая пропасть здесь открывалась!
   Радио большевиков сообщало в это время, что в тылу деникинской армии начинаются аграрные беспорядки на почве восстановления помещичьих владений.
   Неужели, думалось мне, и там, в этой благословенной талантами и ресурсами части России, -- и там дело кончится неудачей!

Пределы полномочий Деникина

   В ответ на телеграммы из Парижа Сукин и я разработали и провели через Совет министров (раньше это миновало бы его) следующее положение.
   "В области управления Главнокомандующий вооруженными силами юга России осуществляет всю полноту власти. В области законодательства ему предоставляется право издания постановлений, имеющих силу закона. Постановления эти не могут касаться основных начал государственного устройства. В сфере внешней политики Главнокомандующему предоставляется самостоятельное руководство иностранной политикой в пределах запросов, касающихся вверенной ему территории, но имеющих общегосударственное значение. Общее руководство в области внешней политики принадлежит Российскому Правительству. В вопросах денежного обращения и земельной политики, как основных вопросов жизни государства, общее руководство принадлежит Российскому Правительству. На территории юга России должны действовать судебные учреждения по указу Российского Правительства. В качестве высшей инстанции учреждаются временные местные присутствия Сената. Главнокомандующему принадлежит право помилования. В деле управления и законодательства Главнокомандующему оказывает содействие Особое Совещание начальников ведомств, которые пользуются в отношении вверенных им частей управления всеми правами министров".
   Только два ограничения были установлены для Деникина: в земел ьном законодательстве и в финансовых реформах.
   Это не понравилось Екатеринодару, и он ответил, что затруднительность сношений с Омском требует предоставления полной свободы и в этой области.
   Разъяснить, что в области финансовой не предполагалось стеснять правительство генерала Деникина, имелось в виду только объединить политику денежного обращения и расходование валюты, -- не представило затруднений. Сложнее обстояло дело с земельным вопросом. Здесь было скрыто опасение, что разрешение этой ответственной задачи на юге России примет ненадлежащее направление; в то же время нельзя было целиком воспроизвести в качестве руководящих начала нашего омского творчества. Ответ был дан не сразу.

У Юденича

   В 1918 г. Финляндия пережила гражданскую войну. Разбить и уничтожить финских большевиков помогли германские войска. Финляндия была в орбите германского влияния.
   Но в начале 1919 г. Финляндия была очищена от германских войск. В связи с победой союзников произошла перемена ориентации. Во главе финской республики встал генерал Маннергейм, избранный временным президентом. Он был русофилом, и с его стороны можно было ожидать активной помощи для борьбы с большевиками. Финские войска заняли восточную Карелию и, опираясь на Ладожское озеро, нависли над Петроградом.
   В Финляндии работала противобольшевистская организация, основанная А. Д. Треповым. В неё вошло 2--2 1/2 тысячи офицеров. Здесь работал и генерал Юденич, победитель турок во время Великой войны. Но единства настроений ни в русской организации, ни в финляндских кругах не было. В первой боролись настроения германофильские с союзническими, во-вторых -- русофильские с шовинистическими. Генерал Юденич встал на платформу адмирала Колчака. Под его председательством образовалось совещание в составе А. В. Карташева (бывшего министра исповеданий), В. Д. Кузьмина-Караваева (военного юриста), генерала Кондзеровского, генерала Суворова и промышленника Лианозова. Совещание вело переговоры с союзниками, Финляндией и Эстонией.
   Эстония была вторым фактором в операциях против Петрограда. Она сравнительно скоро эмансипировалась от большевиков, ее интеллигенция не слишком увлекалась идеями сепаратизма. Русский северный корпус в составе около 10 тыс. человек получил возможность действовать в восточной части Эстонии, в районе Нарвы. Но и здесь не все было выяснено и закончено. Вопрос о признании Эстонии оставался открытым.
   Третий фактор -- союзная помощь. Ориентация Юденича имела целью, конечно, не декларацию принципов, но достижение действительной помощи союзников. Русские войска не имели ни оружия, ни снабжения, ни денег. В случае взятия Петрограда его нечем было бы кормить. Между тем союзники не спешили прийти на помощь. Только летом 1919 г. под влиянием успехов на сибирском фронте Англия обещала прислать снаряжение, но оно стало прибывать только с августа.
   Медлительность союзников оказалась роковой. Первое наступление Юденича было очень успешно. Он внезапно ударил от Нарвы, предполагая занять лишь линию реки Луги, но ввиду блестящих побед продвинулся гораздо дальше на восток, где взял Псков, разгромив красных, и на север, где докатился почти до Гатчины. Однако продовольствия для Петрограда не было. Помощь Англии не приходила. Юденич отступил.
   Положение изменилось к худшему. Наблюдая беспомощность русских войск, финны стали предъявлять непомерные требования. Немедленное признание в пределах территории, включающей Карелию, обеспечение займа на покрытие расходов по военной экспедиции на Петроград, чуть ли не оккупация Петрограда после занятия его -- вот чего требовали финны. Русские деятели были поставлены перед тяжелой дилеммой. Либо признать унизительные условия, либо оставить Петроград на голодную смерть. Они еще не нашли выхода, когда английская военная миссия во главе с генералом Марч вмешалась во внутренние русские дела и произвела своего рода coup detat (франц. государственный переворот. -- Ред.).
   Вместо диктаторской власти Юденича, человека, оказавшегося нерешительным, слабовольным и неумелым политиком, была создана коалиционная власть. Во главе кабинета стал Лианозов. В состав правительства вошли новые лица: адвокат Моргулиес, адмирал Пилкин и др. Юденич остался только военным министром. Организация новой власти произошла под угрозой лишения русской армии союзной помощи. Для составления правительства и для подписания им акта об абсолютной независимости Эстонии был дан ультимативный срок в сорок минут.
   Во имя спасения Петрограда русские деятели приняли эти условия, обязавшись немедленно по вступлении в Петроград созвать областное Учредительное Собрание. Генерал Юденич переехал в Нарву. Началась подготовка нового наступления. Но успех его зависел от поведения Эстонии и Финляндии. Обе требовали от адмирала Колчака их признания.
   Не раз финляндский вопрос обсуждался в Совете Верховного Правителя. Генерал Андогский со свойственной ему осторожностью, докладывая в Совете министров о положении дел на фронте, указывал, что успешность операций против Петрограда зависит от политики в отношении Финляндии. Нельзя было вынести из его слов другого впечатления, кроме того, что военные круги не понимают упорного отказа в признании.
   Но Верховный Правитель и слышать не хотел о каких-либо признаниях. Он считал, что его решение свяжет Россию. Помимо того, происшедший в Финляндии сдвиг влево, уход Маннергейма и замена его новым, малоизвестным и политически недостаточно надежным деятелем, не давали адмиралу уверенности, что даже в случае признания самостоятельности Финляндии она окажет действительную помощь Юденичу.

Непосланная телеграмма

   Я не мог не разделять по существу точки зрения адмирала, но тактически я смотрел на дело иначе.
   Когда управление делами вновь перешло в мои руки, я стал постепенно сосредотачивать в своих руках все общеполитические вопросы с намерением проводить их решение через Совет министров. Я не считал вопросом внешней политики отношения с чехами в Сибири и отвоевал свое влияние в этом вопросе. Я не считал внешней политикой сношения с Деникиным, Юденичем, Миллером и принял на себя эту переписку от Сукина. Мне казалось, что и вопросы финляндский, эстонский, украинский тоже относятся к области внутренней политики. Я составил поэтому проект телеграммы генералу Деникину по этому вопросу и доложил ее адмиралу.
   Хорошо помню, что это было в сентябре, в день отъезда из Омска сэра Эллиота. Поводом послужило сообщение о столкновении войск Деникина и петлюровцев.
   Проект телеграммы мне удалось сохранить.
   
   "Екатеринодар, генералу Деникину. Секретно.
   Вооруженное столкновение с петлюровскими войсками может иметь гибельные последствия. Я вполне разделяю ваше отношение к проявившимся стремлениям отдельных областей присвоить суверенные права и к идее воссоздания Российского государства на началах конфедерации. Я полагаю, однако, что в сложившейся обстановке более опасны враждебные разногласия и несогласованность, а тем более столкновения отдельных частей освобожденной территории. Дальнейшее промедление в деле свержения большевиков грозит полным разорением государства. Перед этой опасностью меркнут все прочие. Я отношусь поэтому с полной терпимостью к объявлению Юденичем самостоятельности Эстонии и готов, если это понадобится, временно считаться с фактической независимостью Украйны, равно как и с установившейся восточной границей Польши, если это даст возможность согласовать военные действия наших, украинских, польских и прочих антибольшевистских сил. Собирание Руси не может быть делом месяцев. Временное раздробление единого Российского государства -- неизбежное зло. Оно исчезнет, когда установится мир в стране и сильная центральная власть, способная обслуживать насущные нужды истомившегося населения, будет притягивать к себе отпавшие временно части. Сообщая об этом, подчеркиваю, что я готов только терпеть, но не покровительствовать описанным тенденциям".
   
   Адмирал одобрил телеграмму и уже хотел ее подписать, когда я по привычке действовать лояльно и согласованно, указал, что предварительно следует запросить отзыв Сукина, так как он вел раньше переписку по этим вопросам и может произойти какая-нибудь несогласованность.
   Телеграмма пошла к Сукину и ко мне не вернулась. Через неделю я запросил о ее судьбе и получил копию телеграммы, подписанной адмиралом по докладу Сукина. В ней говорилось только об Украйне, а основная мысль о необходимости по тактическим соображениям мириться с сепаратизмом, была вытравлена.
   Через некоторое время столкновения с Петлюрой приняли формы войны, приостановили наступление на Москву и затем оказались одной из причин гибели всего деникинского похода, точно так же как погубило Юденича запоздавшее признание Эстонии.
   Деникин ответил по поводу телеграммы о Петлюре, что поскольку дело касается Польши, то с этой нацией он может сотрудничать, но с Петлюрой -- никогда.
   На месте, конечно, было виднее, и вообще против чистых бескомпромиссных принципов возражать трудно. "Мы никого не признали, мы не отдали клочка территории", -- говорил Сукин. Может быть, он был прав. Конечно, его заявление неполно, к нему надо прибавить: "И проиграли борьбу", -- но разве можно поручиться, что было бы иначе? Я не решился бы утверждать, что адмирал Колчак был неправ, когда говорил: "Мы их признаем, а они все-таки не помогут".
   На фронте известие о борьбе Деникина с Петлюрой произвело ошеломляющее впечатление. Но была ли возможность у Деникина предупредить это роковое столкновение и привела ли бы его уступчивость к положительным результатам, сказать трудно.

Архангельское правительство

   Правительство севера России сорганизовалось в августе 1918 г., незадолго до сформирования Директории. Оно состояло из нескольких членов Учредительного Собрания и общественных деятелей. Спустя месяц, в сентябре, члены правительства были арестованы. Сделано это было при содействии британского командования в целях создания делового кабинета. Все члены правительства заявили о выходе в отставку и были сейчас же выпущены на свободу, но правительство реконструировалось. Во главе его по-прежнему остался Н. В. Чайковский, заместителем его был избран Зубов, генерал-губернатором (у него же пути сообщения и почта) -- генерал Миллер, управляющим внутренними делами -- Игнатьев, ведомством юстиции -- Городецкий, торговли -- Мефодьев, финансов -- кн. Куракин.
   Н. В. Чайковский уехал зимой на конференцию. Во главе правительства встал генерал Миллер.
   В конструкци и власти северного правительства было много ненормального. Генерал-губернатор стоял во главе правительства, и в то же время по своему положению генерал-губернатор должен был получать руководящие указания от управлявшего отделом внутренних дел. Последний в то же время был губернатором и, как таковой, подчинялся генерал-губернатору.
   Территорией правительства была одна губерния, а на правительстве лежали тяготы общегосударственных расходов по содержанию.двух военных и двух торговых портов, железных дорог и т. д. Понятно, что правительство оказалось в полной зависимости от союзников, главным образом, от Англии. По предложению англичан была образована государственная эмиссионная касса, которая выпускала деньги, приравненные к стерлингам, в отношении 40 руб. за фунт. Это поставило всю экономическую жизнь края в полную зависимость от английских рынков. На новые деньги можно было покупать только там.
   Зависело правительство от иностранцев и в военном отношении: британских войск было больше, чем русских, почти до осени 1919 г.
   Летом 1919 г. в Омск пробрался из Архангельска представитель северного правительства кн. Куракин. Он прибыл в то время, когда была надежда, что установится постоянное сообщение с севером, будет возможность унифицировать денежное обращение и снабдить край продовольствием. Но дела шли все хуже, край все больше обособлялся, а покровители его, англичане, теряли надежду на открытие сообщения севера с Сибирью и стали обнаруживать желание бросить фронт. Уже летом был обнажен M урман. Англичане заключили соглашение с тамошним советом депутатов, который пошел на компромиссы в отношении порядка управления. Создался своего рода буфер.
   Нам предстояло, однако, определить положение и права северного правительства, которое так же, как Деникин, желало получить юридическую базу.
   Комиссия под председательством кн. Куракина выработала Положение, очень типичное для всего омского творчества. Это было обычное генерал-губернаторство с особым советом при генерал-губернаторе. Никакого общественного представительства, никаких признаков участия населения в деле управления. Между тем в Архангельске существовало финансово-экономическое совещание в составе и с компетенцией, весьма сходными с Экономическим Совещанием в Омске. Упразднение его могло быть сочтено за проявление реакции и бюрократизма.
   Когда проект Положения рассматривался в Совете министров, в него была включена дополнительная статья, которая легализировала существование совещания.
   Дело было в конце августа. Положение было распубликовано 3 сентября, а через неделю или через две из Архангельска пришла просьба расширить права главнокомандующего, предоставить членам его Совета права министров и установить начала более широкого общественного представительства. Все это было естественно, потому что оторванный край жил уже целый год самостоятельной политической жизнью, и втиснуть эту жизнь в рамки генерал-губернаторства было бы грубым насилием.
   Миллеру было отвечено, что по общему духу Положения он может делать что хочет, так как ему предоставлено принимать всякие меры, которые будут представляться ему необходимыми. Но он остался не удовлетворен этим. Генерал этот так же, как и Юденич, был явно лишен каких-либо административных и политических способностей.
   Запутанные и неполные сообщения радио скоро выяснили, что в Архангельске началась агония власти. Начало этому положило предательское нападение русских солдат на британских офицеров. Виновен в этом был сам командующий британскими войсками генерал Айронсайд. Он вздумал воспитывать пленных красноармейцев: принял их на свое попечение, одел их, кормил и, в конце концов, послал на фронт под командой английских офицеров. При первом же удобном случае обращенные в "православие" красноармейцы перебили офицеров и ушли к "своим".
   Между тем инцидент послужил поводом для усиления пропаганды в Англии в пользу отозвания войск из России. Взрыв возмущения против неблагодарных русских содействовал успеху агитации. Черчилль вынужден был заявить, что он отзывает войска, но что он не может сделать это внезапно, оставив русских в самом затруднительном положении: "Это было бы не по-английски".
   Но раз уже была брошена мысль об эвакуации иностранных войск, началась паника, подняли голову местные большевики. Дело пошло к концу.

Всероссийские имена

   Со времени организации Российского Правительства при Директории и власть, и общество тосковали по всероссийским известностям. Что мы такое? Кто у нас есть? Вот если бы приехали Чайковский, Астров, Третьяков, Бурышкин -- "тогда бы музыка пошла не та".
   Летом изъявил согласие приехать в Омск на пост министра торговли С. Н. Третьяков. Раньше, чем он, приехали в Омск от Национального центра: А. А. Червен-Водали, Н. К. Волков и П. А. Бурышкин.
   Многие, в их числе и я, обрадовались приезду гостей с юга -- авось найдутся кандидаты в министры. Прибывшие привезли с собой приветствие Национального центра, в основе которого лежало одобрение начал власти "единоличной и непреклонной", как единственной, которая "способна довести страну до того состояния устроенности и умиротворения, когда возможно будет передать правление постоянной власти, законно поставленной и всенародно признанной".
   Червен-Водали -- уроженец Бессарабии, тверской земец, член правления Национального центра, занимался у Деникина вопросами внутреннего управления и приехал с намерением осуществить в Сибири те проекты, которые привез с юга, а привез он оттуда, конечно, теорию, а не практику.
   Волков -- сибиряк. Он был членом Государственной Думы. При Шинга-реве, после переворота, занимал место товарища министра земледелия.
   Бурышкин был кандидатом в министры во времена Керенского. Еще молодой человек, он выдвинулся за время войны общественной работой в качестве товарища председателя Всероссийского Союза городов и товарища московского городского головы.
   Все трое были немедленно представлены мной в члены Государственного Экономического Совещания. Волков был вскоре избран товарищем председателя вместо уехавшего на восток Виноградова, а Червен-Водали и Бурышкин приняли самое деятельное участие в работах комиссии и выступали постоянными докладчиками в общем собрании.
   Бурышкин был, кроме того, приглашен занять место начальника главного управления заграничных заготовок. Этому учреждению предстояло выполнить крайне ответственную задачу упорядочения заготовок и сокращения числа заграничных агентов. Главного Управления еще не существовало, его нужно было создать.
   Волков со времени моего назначения главноуправляющим исполнял всю текущую работу председателя Государственного Экономического Совещания. Председателем по назначению он не хотел стать. У него не заметно было честолюбия, он был полезен и, по свойственной ему редкой в наше время скромности, был удовлетворен своим положением.
   Остался без ответственной роли один Червен-Водали. Ему предложено было занять место чиновника особых поручений при председателе Совета министров с тем, чтобы выехать на места, на фронт и в тыл, и ознакомиться с положением дел, но он отклонил это предложение, заявив, что предпочитает работу в центре.

В пользу диктатуры

   Все три "гостя с юга" были удивлены, когда узнали, что в Сибири установлена диктатура не чистого типа, что адмирал разделяет Верховную власть с Советом министров.
   Как раз в то время, когда они приехали, сибирская общественность была враждебно настроена по отношению к власти. Роль Макара, на которого валились все шишки, играл, главным образом, Совет министров. Новые люди заразились общим настроением; они считали, что адмирал должен эмансипироваться от Совета министров. Но как?
   Проект Государственного Совещания нашел в лице вновь приехавших новых защитников. Они присоединились к нему, исходя, однако, из других предпосылок, чем авторы законопроекта, которые стремились ограничить диктатора.
   При разработке проекта победила первая точка зрения. Диктатор получал большую свободу, он получал возможность выбора, право одобрить либо решение Совета министров, либо мнение большинства, либо мнение меньшинства. Оставалось, стало быть, сделать еще один шаг: признать возможность и совершенно независимого решения -- тогда диктатура была бы полной.
   Этот проект казался мне крайне неудовлетворительным. Зная адмирала Колчака, я мог предвидеть случайность его выбора, и мне казалось, что переложение на него ответственности за решение должно было бы только ослабить влияние гражданской власти.
   Кроме того, проект не удовлетворял и тем стремлениям приблизить власть к народу, которые продиктовали грамоту 16 сентября.

Парламентские тенденции

   К вопросу о Государственном Совещании можно было подходить с двух точек зрения. Это мог быть или деловой орган для сотрудничества с правительством в законодательстве, или представительный -- для выявления настроений населения. Первой задаче отвечало бы учреждение типа Государственного Экономического Совещания. Второй могло отвечать только народное собрание с преобладанием крестьянства.
   С большою грустью должен я отметить, что никто не усвоил той тенденции, которую проявляло Омское Правительство в отношении сотрудничества с общественностью. Оно относилось отрицательно к идее парламента, считая, что при сибирском безлюдье он обратился бы в "мертвый", по безжизненности, дом или отвратительную, и при тогдашних военных условиях недопустимую, говорильню.
   Но зато Совет министров искренне хотел постоянного делового сотрудничества с общественностью -- таких отношений с нею, при которых не было бы сторон, а была бы совместная работа.
   Наша интеллигенция любит критиковать. Это ее сфера. Как часто в Государственном Экономическом Совещании комиссия торжествовала, обнаружив какую-нибудь неточность или ошибку в законопроекте. Предупредить эту ошибку в процессе подготовки, лишив себя удовольствия ущемить министра, -- это не в духе парламентария.
   Старый режим приучил к безответственной критике, к разрушительной, а не созидательной работе. Цензовые думы и земства устранили интеллигенцию от деловой работы. Она направила свои силы в область политики. Централизованное управление приучило к общим принципиальным вопросам, оторвав идейную работу от конкретной обстановки местной жизни.
   Всё это сделало ту часть интеллигенции, которая вышла из демократических кругов, неподготовленной к ответственной работе управления. Чиновники справляются с этими задачами легче. Но зато чиновник мертв, неподвижен. Он обыкновенно не спешит, рассуждает книжно, не умеет приспособляться к обстоятельствам.
   Где же выход?
   Неужели вся русская интеллигенция должна перебывать в правительствах-эфемеридах, испытать на своей спине всю тяжесть управления, проваливаться в различных политические авантюрах -- и только тогда откроется возможность воссоздания русского государства при помощи столь горьким опытом научившихся людей?
   К счастью, есть другие пути.
   Во-первых, многие из русских интеллигентов волей нашей своенравной революции прошли через кооперативное чистилище. Русская кооперация страдает многими пороками, между которыми не последнее место занимает болтовня. Но все же она ведет деловую работу и близка к широким кругам населения. Она воспитывает два качества: практичность и демократичность.
   Во-вторых, богатый опыт революции научил уже многому, нужно только собрать его.
   Наконец, есть возможность создать школу деловой работы, установить деловое сотрудничество власти с обществом -- такое сотрудничество, чтобы и в центре, и на местах чиновничество и общество сливались и выполняли работу общими силами.
   Новые приемы не сразу утверждаются. Психология консервативна. Трафареты парламентаризма привычнее. Но вырисовывающиеся пути согласования правительственной работы и своевременнее, и здоровее, и полезнее.

Правительство и общество

   Я приведу несколько примеров из практики Омского Правительства, чтобы показать, как оно пробовало разрешить эту проблему.
   В июле Совет министров принял новое Положение о Совете по делам местного хозяйства, в которое внесены весьма существенные изменения по сравнению с Советом дореформенным.
   В состав его на правах членов входят представители земств и городов, а также и их союзов, выбранные по принципу, установленному для выборов в Государственное Экономическое Совещание.
   К предметам ведения Совета относятся все текущие дела по вопросам земского и городского хозяйства, а также предварительное рассмотрение всех законодательных и финансовых предположений, связанных с городскими и земскими самоуправлениями, независимо оттого, исходят ли они от Министерства внутренних дел или от каких-либо других ведомств.
   Это учреждение связывает Министерство внутренних дел с непосредственными руководителями земской и городской жизни. Чиновничий аппарат, находясь в постоянном и тесном сотрудничестве с общественными деятелями, избегнет нежизненных бюрократических тенденций.
   В этом же направлении преобразованы советы, состоящие при отдельных министрах. В Совет министра финансов вошли: один представитель от Совета Съездов торгово-промышленных организаций, один представитель от Совета Съездов кооперативных организаций, один от Совета Съездов частных коммерческих банков и один от Кооперативного банка.
   В состав Совета государственного контроля вошло по одному представителю от земских и городских самоуправлений.
   В состав Совета при министре торговли и промышленности -- три представителя от Совета Съездов торговли и промышленности, три представителя от Совета кооперативных Съездов, один представитель от объединения частных коммерческих банков и два представителя от объединенных организаций земств и городов.
   Советы при министрах были в дореформенном строе мертвыми учреждениями, созданными для ветеранов, сдаваемых на покой.
   В преобразованном виде, после включения в их состав представителей общественности, советы приобретают совершенно иной вид и значение.
   То же стремление Правительства устанавливать тесное сотрудничество с общественностью можно усмотреть и в ряде других организационных мер. По моему распоряжению был составлен для представителей печати перечень тех постановлений Совета министров, которые были направлены на привлечение к работе Правительства представителей общественности: 1 ) междуведомственное совещание по рабочим вопросам на водных путях, 2) комитет по внешней торговле, 3) комитет Северного морского пути, 4) особое совещание по топливу, 5) совещание при главноуполномочен-ном по уральской промышленности, 6) присутствие по государственному промысловому налогу, 7) попечительные советы по делам государственного призрения, 8) тарифный совет. Все эти организации созданы или преобразованы были на основе общественного представительства.
   Возьмем для примера присутствие по государственному промысловому налогу и попечительные Советы по делам призрения. Платеж государственных налогов есть веками сознанный гражданами долг перед государством. Но, пожалуй, ни в одной почти из своих гражданских обязанностей гражданин не ощущает болезненнее и острее допущенной по отношению к нему неправильности, как в отношении исчисления причитающейся с него суммы государственного налога. То же самое можно сказать о целом классе или организации. Кооперация будет ревниво относиться и следить за размерами налогов, падающих на ее плечи, сравнивая с размерами налогов, падающих на торгово-промышленный класс, и наоборот. Необходимо поэтому стремиться к созданию налогового аппарата, учитывая притом голос всех групп и классов, платящих соответствующие налоги. В этом направлении и шло Правительство, изменяя состав присутствий по государственному промысловому налогу.
   Дела призрения поручены были на местах надзору губернских попечительных советов, в состав которых из семнадцати членов вошло одиннадцать представителей общественности.
   Такой же тенденцией совместной работы было проникнуто Положение о Государственном Экономическом Совещании. Ему сообщались разногласия между ведомствами, весь подготовительный материал, ему говорилось: "Помогите найти правильное решение, пусть оно будет нашим общим решением".
   Как председатель Совещания я смело утверждаю, что если бы этих подготовительных материалов не сообщалось, если бы законопроекты вносились от имени объединенного Правительства, без разногласий, как это делается в парламентах, члены Совещания были бы в большом затруднении. Виноградов, Волков, Кроль, Бурышкин, Червен-Водали, Мелких, Крестовников, Владимирский -- вот и все, кто принимал участие в деловой работе. Но и они были бы поставлены в большое затруднение, если бы должны были не выбирать только один из вариантов, а сами перерабатывать законы. Я стоял поэтому за свою систему сотрудничества и на будущее время, но общественность, представленная в Совещании, рабски преданная трафарету, жаждала парламента.

Г. А. Краснов

   Проект о Государственном Экономическом Совещании поступил на рассмотрение комиссии под председательством государственного контролера Григория Адриановича Краснова.
   Я как-то мало говорил о нем раньше. Он вошел в состав Правительства при Директории.
   По происхождению он'-- сын мирового судьи, родился в слободе Кинель-Черкассы Бугурусланского уезда Самарской губернии. Высшее образование получил в Петроградской духовной академии. Служил в Министерстве финансов и Департаменте железнодорожной отчетности государственного контроля.
   Выдвинулся он после революции, когда был назначен членом Совета государственного контроля, а после октябрьского переворота и воцарения большевиков был делегирован Советом государственного контроля в состав Временного Правительства вместо арестованного Годнева. Таким образом, до 17 ноября он был государственным контролером подпольного правительства, возглавлявшегося Прокоповичем.
   С точки зрения деловой, Краснов стоял выше многих, но политические горизонты его были узки и неопределенны. Чувствовалось не раз, что он приспособляется к духу времени.
   В указанный период Краснов играл видную роль. Он замещал председателя Совета министров. Вологодский в двадцатых числах сентября заболел. Его несомненная переутомленность, проявлявшаяся еще весной и несколько рассеянная отдыхом в Боровом, вновь сказалась с полной силой. Болезнь его была неопределенной, температура беспричинно повышалась. Председатель производил впечатление расслабленного человека. Однажды он приехал на заседание и чуть не упал в обморок.
   Краснов руководил в это время сокращением штатов центральных учреждений, построенных, как уже говорилось, по типу петроградских, он же председательствовал в комиссии по разработке Положения о Государственном Совещании, его ведомство начало энергичную борьбу со злоупотреблениями -- словом, фигура его стала очень заметной.

На пути к парламенту

   Согласно постановлению Совета министров, положение о Государственном Совещании разрабатывалось смешанной комиссией, в которую вошло пять членов Совета министров и пять лиц, избранных Экономическим Совещанием.
   Работа шла гладко. Предварительно состоялось общее заседание Совета министров с участием представителей Экономического Совещания для установления руководящих указаний комиссии. Выяснилось, что существенных разногласий не будет. Была одобрена идея организации Совещания на основе представительства отдельных групп и интересов. Это была та идея, которую я упорно проводил, встречая убежденного противника в лице Тельберга, считавшего такую систему худшей из всех существующих. Я не соглашался с этим. В современных курсах государственного права уже встречаются указания, что всеобщее голосование распыляет представительство отдельных интересов. Зато тактически оказалось более целесообразным его предложение исключить членов по назначению. Я возражал, главным образом, по деловым соображениям.
   Большинство разделило мою точку зрения. Сговорились мы в общих чертах и в отношении компетенции. Здесь несколько неясным оставался лишь вопрос о контроле за целесообразностью действий власти. Неопределенность пределов и формы такого контроля могли бы парализовать власть.
   Остался один вопрос, в котором не было единодушия, -- это о порядке направления законов, одобренных Государственным Совещанием. Поступают ли они непосредственно к Верховному Правителю или через
   Совет министров? Иначе сказать, сохраняется ли конституция 18 ноября? В увлечении оппозицией Совету министров представители общественности, стремившиеся к укоренению начал представительного строя, не замечали, что они играют на руку сторонникам чистой диктатуры. Лишая Совет министров значения законодательного органа и верхней палаты, они расширяли власть Верховного Правителя. Результаты могли получиться совершенно неожиданные.
   Однако когда комиссия приступила к работам, они пришли к соглашению по всем вопросам.
   Контроль за целесообразностью действий власти был признан в форме запросов о действиях, хотя и являющихся закономерными, но причиняющих явный ущерб государственным интересам. Вопрос о направлении законов был разрешен довольно удачно. Совет министров составил как бы вторую палату, и разногласия с Совещанием должны были разрешаться предварительно представления законов Верховному Правителю. Конституция 18 ноября осталась формально не измененной, но была установлена необходимость согласительной комиссии и обязательность представления Верховному Правителю различных мнений.
   Наиболее задержал работу сложный вопрос о системе выборов. Как получить представительство крестьян? Были высказаны две точки зрения: одна в пользу представительства уездных земств, другая в пользу выборов крестьян волостными земствами. Первая система ускоряла бы организацию Земского/Совещания, вторая делала бы его подлинно крестьянским. Остановились на второй.
   Оказалось, впрочем, не так просто справиться и с вопросом о представительстве групповом.
   Соотношение голосов, способы избрания и, наконец, многочисленные претензии на представительство -- все это делало работу комиссии довольно сложной. Адмирал, поощренный епископом Андреем Уфимским, настаивал, например, на широком представительстве приходов, которых в том виде, как их представлял себе московский церковный собор, вовсе не существовало в Сибири. Живой, совершенно не похожий на монаха обычного типа, епископ Андрей посетил заседание комиссии, и сейчас же выяснилось, что между ним и церковным Совещанием в Омске -- непримиримое разногласие. Последнее настаивало на предоставлении права избрания делегатов организации, в которой преобладали священники и черносотенные миряне. "А я, -- говорил епископ Андрей, -- против попов". Церковное Совещание (омский Синод) было, действительно, центром такого же духовного бюрократизма, как и большинство министерств.

В тылу беспокойно

   В то время когда мы так усердно работали над проектом Государственного Совещания с тем, чтобы открыть возможность населению непосредственно влиять на власть, на местах происходила оживленная работа подполья.
   Генерал Гайда, окруживший себя эсерами в армии, создавший в своем штабе гнездо интриг, которые разложили прежде всего его собственные силы, отправился после своей отставки на Восток вместе с наиболее активными своими сотрудниками вроде капитана Калашникова. Везде по дороге он останавливался и, по донесениям контрразведки, вел переговоры с представителями революционных партий. Во Владивостоке он засел в поезде и продолжал деятельные сношения с Якушевым, Моравским и другими деятелями эсеровского подполья. Узнав об этом, адмирал разжаловал Гайду, лишив его чинов и орденов. Это было в сентябре.
   Хотя Гайда не пользовался популярностью среди чехов, но увольнение его было использовано очень ловко для агитации против Колчака: "Вот какова благодарность". И когда мне пришлось как-то коснуться вопроса о Гайде в беседе с адмиралом, я сказал ему: "Вы сделали Гайду героем".
   Приказ о Гайде прошел без ведома хотя бы одного министра. Кто составлял этот приказ, я так и не узнал. От адмирала же никогда нельзя было добиться, кто что ему говорил. Редкое благородство характера заставляло его принимать все на себя.

Адмирал и союзники

   Отношения адмирала с союзниками ухудшались. Он перестал им верить.
   Скрывать своих чувств адмирал не умел. Он был для этого слишком искренен и экспансивен. И вот однажды произошел такой конфузный случай.
   К адмиралу явился весь корпус дипломатических представителей, гражданских и военных. Они предложили адмиралу взять под международную охрану золотой запас и вывезти его во Владивосток.
   Адмирал ответил им, что он не видит оснований особенно спешить с вывозом золота, но что если бы даже это основание было, то он все равно не принял бы предложения союзников.
   -- Я вам не верю, -- сказал он, -- и скорее оставлю золото большевикам, чем передам союзникам.
   Эта фраза должна перейти в историю. Она не только характеризует адмирала, но выражает те настроения, которые в то время появились в отношении к союзникам. Уже тогда родилось то, что потом стало формулироваться словами: "Лучше с большевиками, чем с союзниками".
   Настроению адмирала способствовали вести, приходившие с Востока.
   Выехавший в середине августа из Омска член Экономического Совещания Алексеевский, по данным Министерства внутренних дел, делал доклады в Иркутске, Чите и Благовещенске о предстоящем падении власти Омского Правительства и о необходимости подготовить переворот.
   Покровительство возникавшему движению оказывали американцы и чехи.
   Первой ласточкой нараставших осложнений явилась телеграмма Калмыкова, присланная им по поводу задержки американцами трех казаков в начале сентября.

Столкновения с американцами

   "Второй год Уссурийское казачье войско ценою жизни лучших своих сынов бьется за святое дело возрождения исстрадавшейся Родины: оторванное десятками тысяч верст расстояния от своих братьев-казаков, бьющихся на рубеже Урала, здесь, на Далекой Окраине, отдает всего себя на общее русское дело, авангардом которого в борьбе с предателя-ми-большевиками оно стало со дня заключения Брестского договора. Освободившись от гнета совдепии, Уссурийское казачье войско, твердо стоящее на страже упрочения русской государственности, неоднократно в течение года наталкивалось на новую непонятную преграду в деле борьбы за русскую государственность -- на американские кольты и штыки, предшествуемые работой так называемых американских солдат, наличие коих неоднократно обнаруживалось в рядах красных банд. Полное попирание всего русского, подрыв святого дела возрождения Родины и, наконец, насилия с применением гнусного способа "пленения" казаков -- в качестве заложников, посредством воровства, -- вынуждает меня, как патриота и избранника войска, честно и открыто заявить протест против произвола и насилий американцев, против их разъедающей дело возрождения Родины работы и указать на близкую возможность взрыва негодования со стороны Уссурийского казачьего войска в виде вооруженного восстания против американцев.
   Произвол американского эшелона, имевший место в городе Имане 6 сентября сего года, выразившийся в насилии над учреждениями, железнодорожными служащими и "пленении" -- воровстве трех казаков, вызвал мобилизацию по собственному почину двух ближайших поселков, и только искренне дружеское вмешательство японского командования, взявшего разрешение вопроса на себя, предотвратило сигнал к общему восстанию казаков. Как основной борец Уссурийского войска за возрождение Родины на Далекой Окраине я не могу не понимать того удара в спину, которым явится вооруженный конфликт казаков с американцами, но, затративши все свои силы на святое дело борьбы за родину, отвечая перед самим собою и вверившим мне свои судьбы Уссурийским войском, отвечая морально перед русским народом и Правительством за допущение произвольного поругания русского имени жидами-эмигрантами, снимая с себя ответственность за минус общему делу -- я, как активный борец за дорогую мне мать-Россию, как избранник Уссурийского казачьего войска, нераздельного члена тесной казачьей семьи, спасающей и возрождающей единую Великую Россию, заявляю: дальнейшего произвола американцев не потерплю и прошу во имя скорейшего закрепления государственности и порядка, во имя чести и достоинства и без того поруганной России, во имя благополучной работы на благо общего дела, вверенного мне Войсковым Кругом Уссурийского войска, поставить американцев в рамки "торжественной" их декларации и, если возможно, вовсе избавить Уссурийский край от разлагающего нашу государственность на Востоке их пребывания. Атаман Калмыков".
   Любопытно отметить, что эта вызывающая телеграмма, посланная человеком, который только подрывал престиж власти, не вызвала никакой отповеди со стороны власти, бессильной справиться со своим своенравным офицером.
   Вторым неприятным инцидентом было самоуправство американцев в отношении газеты "Эхо". Здесь были уже виноваты американцы.
   Общественное мнение, без различия направлений, выражало крайнее возмущение поведением представителей демократического государства. Негодуя на газету за помещение неприятных для них сведений, они позволили себе расправиться с ней почти что судом Линча.
   Из Омска очень трудно было и понимать, и улаживать подобные инциденты. Приходилось лишний раз пожалеть об отставке генерала Хорвата. При нем иностранцы постеснялись бы подобной бесцеремонности. Чувствовалось также, что атмосфера накаляется.
   В начале сентября уехал из Омска сэр Чарльз Эллиот, назначенный послом в Токио; 21 сентября уехал граф де Мартель. Представители в Омске оказались менее авторитетными, чем дальневосточные. Последние же проявляли в отношении Омского Правительства явную недоброжелательность.
   В конце сентября произошел новый инцидент, о котором лучше всего расскажут документы.

Покушение на русский суверенитет

   26 сентября генерал Розанов получил от союзного командования следующее уведомление:
   "Штаб союзных войск. Владивосток. 26 сентября 1919 года. No 6183. Господину генералу Розанову, командующему войсками Приамурского военного округа. Мой генерал, за последние дни во Владивостоке последовательно произошло несколько печальных инцидентов. Во время этих инцидентов приходится оплакивать смерть военных, союзных и русских. Межсоюзный комитет военных представителей считает, что присутствие русских отрядов, недавно присланных во Владивосток и его ближайшие окрестности, является одной из главных причин указанных инцидентов. Ввиду того, что эти русские отряды не должны были быть доставлены во Владивосток без разрешения старшего из командующих союзных войск и просьба, уже присланная председателем комитета генералу Розанову, удалить эти войска не была исполнена -- комитет принимает следующее решение: к генералу Розанову обратится с просьбой старший из военных командующих союзников, генерал Оой -- немедленно удалить за пределы крепости (т. е. за Угольную) разные русские отряды, бронированные поезда и проч., доставленные во Владивосток или ближайшие окрестности его за последний месяц. Это продвижение должно быть полностью закончено до 12 часов понедельника, 29 сентября. Генералу Розанову будет предложено не приводить во Владивосток еще другие войска без предварительного запроса старшего командующего союзных войск. Он будет уведомлен последним, что в случае, если генерал Розанов не пойдет навстречу предложению удалить до 12 часов 29 сентября означенные русские войска, командующие, союзными войсками примут все меры, чтобы его принудить, в случае необходимости вооруженной силой, к выполнению этой меры. Командующие союзными войсками принимают ответственность за обеспечение общественного порядка во Владивостоке. Примите уверенность в моем совершенном почтении. С. Иганаки, дивизионный генерал, председатель междусоюзной комиссии военных представителей".
   На это заявление командующий войсками Приамурского военного округа и главный начальник края официально ответил:
   "28 сентября 1919 года, No 282. Город Владивосток. Генералу Иганаки, председателю междусоюзного комитета военных представителей. Господин генерал. Так как изложенное вами заявление от лица междусоюзного комитета выходит из рамок моей компетенции и затрагивает принципиальный вопрос о правах русских по отношению владивостокского крепостного района, могущий быть разрешенным лишь центральной властью, упомянутый текст заявления мною представлен по телеграфу Российскому Правительству на зависящее распоряжение. Примите, генерал, уверение в моем совершенном к вам почтении. Генерального штаба генерал-лейтенанта Розанов".
   Командующим войсками по поводу предъявленного междусоюзным комитетом военных представителей заявления о выводе русских войск из владивостокского крепостного района была получена следующая телеграмма Верховного Правителя:
   "Владивосток, генлейту Розанову. Повелеваю вам оставить русские войска во Владивостоке и без моего повеления их оттуда не выводить. Интересы государственного спокойствия требуют присутствия во Владивостоке русских войск.
   Требование о выводе их есть посягательство на суверенные права Российского Правительства.
   Сообщите союзному командованию, что Владивосток есть русская крепость, в которой русские войска подчинены мне и ничьих распоряжений, кроме моих и уполномоченных мною лиц, не исполняют.
   Повелеваю вам оградить от всяких посягательства суверенные права России на территории крепости Владивосток, не останавливаясь, в крайнем случае, ни перед чем.
   Об этом моем повелении уведомьте также союзное командование. 12 часов 45минут 29 сентября 1919года. Адмирал Колчак".
   На сообщение председателю междусоюзного комитета военных представителей повеления Верховного Правителя был получен следующий ответ:
   "Генерал. Я имею честь подтвердить сообщение адмирала Колчака от сего числа, 12 часов 45 минут, и уведомить вас: 1) что союзные представители, считая, что адмирал Колчак, по-видимому, не в полной мере был осведомлен о положении, не прибегнут немедленно к мерам, указанным ранее, чтобы заставить русские войска, недавно приведенные во Владивосток, покинуть пределы крепости; 2) что адмирал Колчак будет полностью осведомлен о положении заботами союзных представителей. Наконец, во избежание повторения инцидентов этих последних дней, я имею честь просить вас дать распоряжение, чтобы русские отряды, присланные за последнее время во Владивосток, держались бы в своих казармах на Второй Речке и не входили бы в город, в особенности ночью. Примите, генерал, уверение в моем совершенном к вам почтении. С. Иганаки, председатель междусоюзной комиссии военных представителей".
   Твердость адмирала произвела отличное впечатление и укрепила его авторитет.
   На Дальнем Востоке и внутри страны поведение союзников вызвало взрыв национальных чувств. Но слухи о готовящемся перевороте и покровительстве союзников не прекращались и действительно имели под собой основание.
   Предвидя неизбежную реорганизацию власти и ожидая, что российская власть будет передана Деникину, а адмирал уедет из Сибири, я командировал своего помощника Бутова для ознакомления с настроениями на местах, а с ним поехал, с благословения Председателя Совета министров, сибирский областник Козьмин, составивший проект сибирской автономии, гораздо более близкий духу централизма, чем казалось нужным членам Правительства. Мне интересно было, как отнесутся к этой идее в Сибири в связи с предстоявшим, по моему мнению, восстановлением Сибирского Правительства.

Интервью о попытках переворота

   Ввиду непрекращавшихся информаций о происшествиях на Востоке я дал 7 октября следующее интервью:
   "Партия эсеров составила план нового социалистического правительства с хорошо знакомым нам лозунгом: "Восстановить Учредительное
   Собрание старого созыва". Для осуществления этих намерений предполагалось созвать нелегальный земский собор во Владивостоке.
   Расчет заговорщиков покоился, главным образом, на позорной для русских людей надежде, что военные неудачи будут продолжаться.
   Правительство не придавало серьезного значения этому движению, будучи хорошо осведомлено об отсутствии какой-либо опоры у его главарей.
   Самая попытка совершить переворот на краю государства, во Владивостоке, носит наивный характер, ибо такая попытка, если бы даже, что невероятно, оказалась бы удачной, могла бы только временно расчленить страну, внести смуту в умы и настроения и расстроить дело снабжения фронта; создать же во Владивостоке власть, способную конкурировать или противопоставить себя Центральному Правительству, совершенно немыслимо.
   Содействие иностранцев ожидалось. Но, по преимуществу, со стороны дальневосточных представителей иностранных держав, мало осведомленных о положении дел в Сибири и плохо понимавших всю безнадежность эсеровского движения, его глубокое противоречие национальным задачам возрождающейся России и его несомненную выгодность для большевизма, который в случае удачи эсеров не замедлил бы поглотить их и восторжествовать на трупах последних остатков интеллигенции и на развалинах государственности.
   Необходимо также отметить, что так называемый переворот был парализован не одним только сосредоточением в городе Владивостоке воинских частей, но и достаточно ясно выявившимся бессилием заговорщиков.
   По донесению администрации, все время следившей за главарями движения -- все старыми, давно знакомыми нам персонажами из эсеровской Сибирской Областной Думы, -- приглашение последних на съезд во Владивосток нашло очень слабый отклик даже в среде тех иноземцев, которые являются партийными единомышленниками заправил.
   Ответственные представители союзных держав с одобрения своих правительств отнеслись с самым резким неодобрением к антиправительственному движению на Дальнем Востоке и дали соответствующие инструкции действующим там второстепенным агентам".
   Я был уверен, когда давал интервью, что говорю правду. Уже значительно позже, после падения власти в Иркутске, я узнал, что съезд земцев (вернее, эсеров) происходил в октябре в Иркутске и выработал план свержения власти. Наша агентура оказалась очень слабой. Чехи знали больше. Но они молчали, Гайда же упорно сидел во Владивостоке, чего-то еще ожидая.
   Омское Правительство руководило борьбой и политикой на дальнем западе, юге, севере, под Петроградом, Киевом и у Белого моря, а в это время, по иронии судьбы, вокруг самого Омска разверзалась пропасть. На фронте гасло воодушевление. Население проявляло озлобление. В далеком тылу назревал заговор.

Глава XXII.
Поездка в Тобольск

   В начале октября Верховный Правитель собирался в дальнюю поездку, в Тобольск. Я решил сопровождать а дмирала. Мне хотелось ближе познакомиться с ним, хотелось также побывать на фронте, у самого огня, увидеть солдат, офицеров, ознакомиться с их настроениями.
   Как раз накануне отъезда в доме Верховного был пожар. Нехороший признак. Трудно было представить себе погоду хуже, чем была в тот день. Нескончаемый дождь, отвратительный резкий ветер, невероятная слякоть -- и в этом аду огромное зарево, сноп искр, суетливая беготня солдат и пожарных, беспокойная милиция.
   Это зарево среди пронизывающего холода осенней слякоти казалось зловещим. "Роковой человек", -- уже говорили кругом про адмирала. За короткий период это был уже второй несчастный случай в его доме. Первый раз произошел взрыв гранат. Огромный столб дыма с камнями и бревнами взлетел на большую высоту и пал. Все стало тихо. Адмирала ждали в это время с фронта, и его поезд уже приближался к Омску.
   Взрыв произошел вследствие неосторожного обращения с гранатами.
   Из дома Верховного Правителя вывозили одного за другим окровавленных, обезображенных солдат караула, а во дворе лежало несколько трупов, извлеченных из-под развалин. Во внутреннем дворе продолжал стоять на часах оглушенный часовой. Он стоял, пока его не догадались сменить.
   А кругом дома толпились встревоженные, растерявшиеся обыватели. Как и часовой, они ничего не понимали. Что произошло? Почему? День такой ясный, тихий. Откуда же эта кровь, эти изуродованные тела?
   Когда адмиралу сообщили о несчастье, он выслушал с видом фаталиста, который уже привык ничему не удивляться, но насупился, немного побледнел.
   Потом вдруг смущенно спросил: "А лошади мои погибли?"
   Теперь во время пожара адмирал стоял на крыльце, неподвижный и мрачный, и наблюдал за тушением пожара. Только что была отстроена и освящена новая караульня взамен взорванной постройки, а теперь горел гараж. Что за злой рок!
   Кругом уже говорили, что адмирал несет с собой несчастье. Взрыв в ясный день, пожар в ненастье... Похоже было на то, что перст свыше указывал неотвратимую судьбу.
   Поездка в Тобольск состоялась. Для адмирала был реквизирован самый большой пароход "Товарпар". Он должен был отойти в Семипалатинск. Уже проданы были билеты, и публика начала занимать каюты, когда пришло приказание: "Всем пассажирам выгружаться". Шел дождь. Другого парохода не было, а публику гнали с парохода.
   Бедный адмирал! Он никогда не знал, что творилось его именем. Исправить сделанного уже было невозможно, и я ничего не сказал ему.

Около руля государственности

   Адмирал выехал в мрачном настроении. Он долго не выходил из дома, у него затянулся доклад Главнокомандующего фронтом. Прибыв, наконец, с большим запозданием на пароход, он первым делом поручил мне сделать распоряжение, чтобы в Омске были освобождены все большие здания под лазареты.
   По всему видно было, что военный доклад Дитерихса был не из ободряющих. Адмирал очень неохотно согласился подписать несколько срочных законов:
   -- Последний раз подписываю при отъезде -- прикажите, чтобы мне докладывали не позже, чем накануне.
   Но вот все сделано, и пароход отходит. Быстро промелькнули собор, купол здания судебных установлений, загородная роща, сельскохозяйственное училище, где все мы отдыхали после трудовых недель, вот уже Захламинская станица -- все знакомые места, с которыми связано столько горько-сладких воспоминаний.
   Вышел посмотреть на Омск и адмирал.
   Правый берег Иртыша становится выше, интереснее. Пароход идет быстро. Через два-три часа мы уже проезжаем лучшие места: Чернолучье, где я когда-то неудачно отдыхал в дни увольнения Гришина-Алмазова, потом Краснолучье. Берег украшен бором, довольно живописен, а Иртыш вертится во все стороны, извивается, оправдывая свое простонародное имя "Вертыш", и, огибая какую-нибудь луку, мы иногда приближаемся к тому месту, где только что были, но с другой стороны.
   -- Как здесь легко обстреливать пароходы, -- с оживлением говорит один офицер из походной канцелярии, любуясь "по-своему" видами, -- я как пулеметчик мог бы пустить ко дну любой!
   Вот направление мыслей, которое породила многолетняя война.
   Стало, однако, темнеть. Задернули занавески. Углубились в книги -- и незаметно подкралась беспредметная, тягучая тоска.
   Искусственный покой, когда кругом все пылает, хуже работы. Она отвлекает и рассеивает. Но зато как полезно искусственное уединение. Как оно удобно для того, чтобы осмотреться, обдумать все назревшее.
   Я постучал к адмиралу. Он сидел за книгой и был, по-видимому, недоволен, что его покой опять нарушен. Мне нужно было получить некоторые указания. Разговорились. Зашла речь о впечатлениях командированного мной в губернские города Сибири помощника моего Бутова.
   -- Всё одно и то же, одно и то же. Как же, наконец, это исправить? -- сказал адмирал. -- У вас-то самого есть какое-нибудь предложение?
   Действительно, всё было "старое", набившее оскомину и в то же время до боли живое, вопиющее. Беззакония на местах, невероятные задержки центра в ответах на запросы с мест, волокита, безграмотная военная цензура, которая доходит до того, что извлекает из газет заметки управляющих губерниями.
   Приказать, чтобы было иначе, -- это не значит что-либо сделать; все будет идти по-прежнему. Издать хорошие законы? Какие гарантии, что они исполняются?
   -- Знаете, -- сказал адмирал, -- я безнадежно смотрю на все ваши гражданские законы и оттого бываю иногда резок, когда вы меня ими заваливаете. Я поставил себе военную цель: сломить красную армию. Я -- Главнокомандующий и никакими реформами не задаюсь. Пишите только те законы, которые нужны моменту. Остальное пусть делают в Учредительном Собрании.
   -- Адмирал! Мы ведь только такие законы и пишем. Но жизнь требует ответа на все вопросы. Чтобы победить, надо обеспечить порядок в стране, надо устроить управление, надо показать, что мы -- не реакционеры, -- словом, надо сделать столько, что на это у нас не хватает рук.
   -- Ну и бросьте, работайте только для армии. Неужели вы не понимаете, что, какие бы мы хорошие законы ни писали, все равно нас расстреляют, если мы провалимся!
   -- Отлично! Но мы должны писать хорошие законы, чтобы не провалиться.
   -- Нет, дело не в законах, а в людях. Мы строим из недоброкачественного материала. Все гниет. Я поражаюсь, до чего все испоганились. Что можно создать при таких условиях, если кругом либо воры, либо трусы, либо невежи! И министры, честности которых я верю, не удовлетворяют меня как деятели. Я вижу в последнее время по их докладам, что они живут канцелярским трудом; в них нет огня, активности. Если бы вы вместо ваших законов расстреляли бы пять-шесть мерзавцев из милиции или пару-другую спекулянтов, это нам помогло бы больше. Министр может сделать все, что он захочет. Но никто сам ничего не делает. Вот вы излагаете мне разные дефекты управления, ваш помощник их видел -- что же вы сделали, чтобы их устранить? Отдали вы какие-нибудь распоряжения?
   Адмирал начал волноваться. С обычной своею манерой в минуты раздражения он стал искать на столе предмет, на котором можно было бы вылить накипавшее раздражение.
   -- Хорошо, -- сказал я, -- разрешите мне распорядиться, чтобы военные цензоры назначались по соглашению с управляющими губерниями.
   -- Этого нельзя. Нет, из этого ничего не выйдет.
   Адмирал сразу потух. Казалось, своим предложением я сразу попал в наиболее чувствительное место. Подчинение военного мира гражданскому-- это было в его глазах чем-то сверхъестественным, почти чудовищным.
   -- Я знаю, -- прибавил он, -- вы имеете в виду военное положение, милитаризацию и т. д. Но вы поймите, что от этого нельзя избавиться. Гражданская война должна быть беспощадной. Я приказываю начальникам частей расстреливать всех пленных коммунистов. Или мы их перестреляем, или они нас. Так было в Англии во время войны Алой и Белой розы, так неминуемо должно быть и у нас, и во всякой гражданской войне. Если я сниму военное положение, вас немедленно переарестуют большевики, или эсеры, или ваши же члены Экономического Совещания, вроде Алек-сеевского, или ваши губернаторы, вроде Яковлева.
   Я улыбнулся, потому что нападки на членов Экономического Совещания, представлявших, с моей точки зрения, самую невинную оппозицию, казались мне стрельбой из пушек по воробьям. Я не раз говорил об этом адмиралу и сейчас не мог не вернуться к своей мысли.
   -- Мы должны работать с новыми людьми. Если мы не дадим выговориться тем, кто страдает парламентским зудом, как Кроль или Алексеевский, не назначим губернаторами или даже министрами нескольких честолюбивых эсеров, не сделаем послом Авксентьева или главнокомандующим революционного генерала вроде Пепеляева или партизана вроде Каппеля -- мы ничего не достигнем... В чем смысл революции? В социальном переустройстве? Ничего подобного: все вернется в прежние рамки собственности и экономической конкуренции. В государственном переустройстве? Едва ли: народ не интересуется ни республиками, ни парламентами, но зато он интересуется людьми, которые обладают непосредственно близкой им властью. Я считаю, что революция в конечном результате приведет к реакции и культурной, и государственной, но она переродит мозг страны, обновит, как тиф, организм, вынеся на поверхность новых людей. И я стоял и стою за крестьянские съезды, за Земское Совещание только потому, что они могут выдвинуть совсем новых "земляных" людей, которым население будет верить. И эта вера -- единственное и исключительное условие победы. Вот в чем мое убеждение!
   Я говорил взволнованно, а адмирал, наоборот, успокаивался.
   -- Но почему же вы, например, не новый человек? Почему другие министры не новые? Ведь мне писали, что как раз моему правительству и ставят в плюс кн. Львов и другие наши парижане, что оно состоит из свежих людей.
   -- Я не "новый", потому что не имею достаточного общественного стажа, а в Сибири и я, и большинство других министров, вроде Сукина, Краснова, Тельберга, Смирнова, -- люди "навозные", чуждые сибирской общественности. Мы все оттого и держимся за Вологодского, что он один обладает большой известностью в Сибири, восполняя этим недостаток большинства. Не буду говорить о других, но я-то сам -- что мог я сделать, как мог бы я решиться на более самостоятельную и ответственную роль, когда я для одних -- обрусевший немец, для других подозрителен, как говорил один омский монархист, "по черноте масти", для третьих -- загадочная личность или, по сплетням, даже хуже! Я видел уже весной, когда соглашался работать активнее, что у меня поддержки нет, что я ни на кого не могу опереться. Мне не будут верить и будут мешать. И это участь почти всех омских министров, и оттого-то мы только "омские", мы -- министры "полустанка"...
   -- Опираться сейчас можно только на штыки.
   -- Нет, я с этим не согласен. Мы виноваты в происходящем отступлении именно тем, что не сумели создать себе иной опоры. Все мы, ваши министры, не сумели помочь вам в создании опоры в стране. Мы говорили, что опираемся на крестьянство, но не отдавали себе ясного отчета в том, как эта опора создается, как теснее связать крестьянство с властью. Мы не сумели организовать на местах "крестьянской" обороны, "крестьянской" власти, а в центре -- "крестьянского" парламента. Не будучи ни политиками-профессионалами, ни общественными деятелями, мы не умели приобрести популярности, мы были неподвижны, не ездили, не говорили.
   -- Но ведь вы же ездили, Пепеляев постоянно ездит.
   -- Не знаю, как Пепеляев, но мои поездки были неудачны. На Урале я нигде не выступал как выразитель политического направления власти; я ездил как председатель Экономического Совещания, с узкими интересами к состоянию заводов. Ни я, ни Шумиловский нигде не показали себя министрами. Какая-то непривычка быть носителями власти, вредная непритязательность, скромность, неумение разворачиваться, захватывать общественное внимание... Мы были только путешественниками, общественными наблюдателями.
   -- Но почему же? Кто вам мешал?
   -- Каюсь: наше неуменье, но также, скажу откровенно, сознание фактической безответственности. Куда ни взглянешь, везде чувствуешь, что к омским министрам относятся все как к чему-то временному, второстепенному, что настоящая власть сейчас -- вы и командующие армиями, что на нас всех смотрят лишь как на статистов власти... С тех пор как произошел переворот 18 ноября, центр тяжести переместился в военные круги. Вы и ваши генералы приняли на себя слишком много ответственности. При Сибирском Правительстве и Вологодский, и все мы были другими, не только законодателями. Гришин-Алмазов и через него весь военный мир были подчинены Совету министров. С тех пор как совместными усилиями эсеров и кучки интриганов устранили Гришина и посадили Иванова-Ринова, все покатилось под гору. И сейчас я отчетливо чувствую, что вы поглотили всю гражданскую часть и что переложение ответственности на Верховного Правителя при формальном только ограничении его власти подействовало разлагающе на членов Правительства.
   Наступило молчание. Адмирал нервно стучал карандашом по столу. В Омске в это время господствовало настроение в пользу расширения диктатуры, и адмирала постоянно настраивали против Совета министров.
   -- Я не могу теперь изменить этого порядка, -- сказал адмирал. -- Я считаю, что для временной войны только Положение о полевом управлении войск и система власти, им указанная, и могут годиться. Я -- Верховный Главнокомандующий, и потому я ответственен за все. Так и должно быть по полевому управлению, которое я считаю несравненным по обдуманности и стройности. В нем опыт и гений веков.
   -- Ваше Высокопревосходительство! Я не слыхал от вас этот отзыв, но простите меня, я не верю теперь в полевое Положение, как не верю в Свод законов. С тех пор как Директория заставила нас воскресить стары й Свод, а не приспособляться к новым условиям, наша борьба с большевиками пропиталась контрреволюцией. Я много испортил себе крови на аграрном вопросе и сейчас боюсь, что окружающие Деникина приведут его к краху плохой земельной политикой, но еще хуже, по-моему, что все канцелярии живут старыми законами, не проявляют творчества, инициативы, а ваши генералы живут Положением о полевом управлении войск, вовсе не рассчитанным на гражданскую войну, они уничтожают на местах гражданскую власть и самодеятельность населения. Как будто в неприятельской стране, организовали штабы, как будто готовились к завоеванию всего мира. Военное министерство похоже на музей древностей -- до того оно пропитано отжившим бюрократизмом. Нет, ни со старыми людьми, ни со старыми законами далеко не уйдешь!.. Возле вас долго стоял на самом ответственном политическом посту человек, который не верил в нашу способность победить большевиков. Я был поражен, когда узнал об этом. Я не понимал, как он мог оставаться на посту, который занимал, не веря в дело. Теперь, после всех неудач, я готов согласиться, что мы не можем победить, если не воодушевим населения и не создадим себе политической опоры. Разве вы не чувствуете, что все кругом нас безучастно к власти? Члены Экономического Совещания говорят мне, что Правительство не сможет выехать из Омска, что падение Омска предрешит и его гибель. Нужно повернуть руль в сторону тыла.
   Адмирал нахмурился. Его взгляд выдавал мрачные предчувствия, которыми он был полон. Его лицо стало трагичным.
   Я не знаю, соглашался ли он со мной, но после моих с жаром произнесенных слов наступило молчание.
   Я хотел уже продолжать, когда он вдруг твердо произнес:
   -- Они могут взять Омск, если Деникин придет в Москву. Я знаю, что большевики обрушатся тогда всей силой на Сибирь. Я боюсь, что мы тогда не выдержим... Вы правы, что надо поднять настроение в стране, но я не верю ни в съезды, ни в совещания. Я могу верить в танки, которых никак не могу получить от милых союзников, в заем, который исправил бы финансы, в мануфактуру, которая ободрила бы деревню... Но где я это возьму? А законы -- все-таки ерунда, не в них дело. Если мы потерпим новые поражения, никакие реформы не помогут; если начнем побеждать, сразу и повсюду приобретем опору. Вот если бы я мог как следует одеть солдат или улучшить санитарное состояние армии! Разве вы не знаете, что некоторые корпуса представляют собой движущийся лазарет, а не воинскую силу? Дутов пишет мне, что в его оренбургской армии свыше 60% больных сыпным тифом, а докторов и лекарств нет. Во всем чувствуется неблагоустроенная и некультурная окраина, которой напряжение войны не по силам. Устройство власти -- это менее важный вопрос, чем ресурсы страны и снабжения. Я понимаю, что большевики действуют, как шайка, которая повсюду насадила своих агентов и не только дисциплинировала их, как в былой казацкой вольнице, но и заинтересовала привилегией положения. Я не имею партии, никогда не соблазняю преимуществами и не верю в то, чтобы деньгами или чинами можно было преобразовать наше мертвое чиновничество, но если можно как-нибудь изменить систему управления, то я хотел бы этого.
   -- А я считаю, что важны и интерес, и система. Но последнее, конечно, важнее, и, если угодно, я скажу вам то, что мы, члены Правительства, уже единодушно сознаем, какое средство пробудит активность власти. Надо взяться за реконструкцию центральной и местной власти. Председатель Совета министров должен стать помощником Верховного Правителя по гражданской власти, с большими полномочиями. Совет министров необходимо сделать менее громоздким: политику должна делать небольшая и сплоченная группа лиц. Товарищи министров и временные их заместители не должны принимать участия в закрытых заседаниях, чтобы не создавалось случайности в голосовании. При этих условиях центральная гражданская власть станет влиятельнее, живее и решительнее.
   -- Ваш проект похож на казацкую программу, -- заметил мне адмирал. -- Они хотят сделать меня чем-то вроде императора и в то же время требуют помощников. "Помощник диктатора" -- это какой-то абсурд. Опять начнутся бесконечные разговоры Жардецкого, Устрялова и других о необходимости чистой диктатуры. А тут, кроме Совета министров, еще и помощники!
   Действительно, казачья конференция предлагала создать должность помощника Верховного Правителя по гражданской части и сократить вдвое число министров. Этот проект казался мне не лишенным смысла, но в нем следовали дальше совершенно неприемлемые и очень характерные для того времени требования казачества: во-первых, создается новая должность министра по казачьим делам, во-вторых, этот министр не назначается, а избирается конференцией, в-третьих, этот министр не может управлять министерством без участия конференции, ни один относящийся к казачеству закон не может быть проведен без предварительного рассмотрения в конференции (типичный совдеп), и, наконец, казачьи части выступают в поход только под предводительством своих выборных атаманов (хотя бы их стратегические таланты были ничтожны). Прочитав этот проект в целом, можно было впасть в отчаяние безнадежности -- до такой степени ясны были в нем личные стремления и политиканство группы казацких дельцов. Я не удивляюсь, что многим приходила мысль вовсе уничтожить казачьи войска, роль которых во всем движении оказалась роковой, чтобы с корнем вырвать казацкое политиканство и атаманщину.
   -- А затем лица, -- продолжал адмирал, -- кто может быть помощником?
   -- Как вам понравился Третьяков? -- спросил я.
   Третьяков только что приехал в Омск. Я видел его перед отъездом только один раз, но у адмирала он провел несколько вечеров, рассказывая ему о Париже и о своих странствованиях. Он ехал не спеша, месяца три, заезжал в Пекин, в Токио. Я просил Сукина поторопить его, но Сукин удивился, зачем это: "Разве это так нужно?" Сказать ему, что я рассчитываю на Третьякова как на будущего премьера, я не решался.
   -- Третьяков произвел на меня хорошее впечатление, -- ответил адмирал на мой вопрос, но спустя минуту прибавил: -- Вот Пепеляев -- это энергичный человек и понимает военные задачи.
   Мы не вернулись больше к этой теме. Я избегал всегда разговоров о личностях.
   Перешли к Земскому Совещанию, как голосу населения, нужному не для законодательства, а для отражения местных настроений, для собирания жалоб с мест и разоблачений беззаконий и произвола агентов.
   Стали беседовать о местном управлении. И тут оказалось нетрудно найти общие точки зрения. Прежде всего -- децентрализация. При управляющих губерниями должны быть утверждены советы из высших чинов губернского управления, представителей самоуправлений и сведущих лиц. Эти советы должны обладать властью распорядителей кредитами и правом издания обязательных постановлений.
   Разговор, однако, слишком затянулся. Адмирал спросил о текущих делах. Он заметил у меня в папке коллекцию характерных сероватых листиков -- "Приказов Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего".
   -- Зачем они у вас?
   -- Знаете ли, адмирал, что я из-за ваших приказов могу попасть под суд?
   Он удивился. Между тем, действительно, меня уже просили однажды пожаловать в частное заседание первого департамента Сената. Я был там и получил указания на несомненные формальные и материальные нарушения законности в приказах Верховного Правителя. Так, например, некоторые из этих указов предоставляли командующим войсками право помилования лиц, присужденных к смертной казни. Это было понято так, что обратиться с просьбой о помиловании к Верховному Правителю запрещено. Действительно, мне пришлось затем познакомиться с этим на практике.
   Я рассказал адмиралу один случай.
   Приезжаю вечером в управление. Меня ждут просители. Подают прошение на имя Верховного Правителя о помиловании. Звоню к директору канцелярии и спрашиваю, как в таких случаях поступают. "Адмирал теперь не рассматривает этих прошений, -- был ответ, -- надо отправить прошение к командующему войсками". Звоню к командующему: "Он сегодня уезжает в Томск, поезд уходит через полчаса". Между тем до приведения приговора остается несколько часов. Я требую автомобиль и еду на вокзал. Играет музыка. Вагон набит провожающими, но я все же проникаю туда и объясняю генералу, в чем дело. "А! Помню, помню, я уже утвердил приговор". -- "Помилуйте, генерал, ведь один из осужденных обвинен втом, что убил с целью грабежа китайца-спекулянта. Во-первых, это уголовное преступление, а во-вторых, осужденный несовершеннолетний". -- "Разве так?"
   Приговор удалось изменить.
   Адмирал был искренне удивлен, когда узнал, насколько практика изменила смысл его приказа. Он вовсе не предполагал отказываться от рассмотрения приговоров, а целью его приказа было ускорение помилования в тех случаях, когда командующий сам усматривает основания для помилования. Вышло же так, что приказ ускорил процедуру расстрелов.
   Еще больше удивлен был адмирал, когда узнал, что путем своих приказов он изменял действующие законы, иногда в противовес постановлениям Совета министров. Так, например, один из приказов создал должность начальника санитарно-эвакуационной части. Этому начальнику присвоены были по приказу одновременно права командующего отдельной армии, права члена Совета министров и, наконец, ревизующего сенатора. Между тем Совет министров рассматривал и отклонил подобный законопроект.
   Другой приказ о бельевой повинности в пользу армии, который был скреплен и мной, исключительно для удостоверения подпйси адмирала -- приказ прислан был уже готовым, лишь для распубликования, -- установил совершенно новое наказание, неизвестное русским законам: "Высылку в советскую Россию".
   Я не захватил с собой в поездку всех приказов, как хотел сделать, но и приведенных оказалось достаточно.
   Адмирал обещал впредь не подписывать никаких приказов Верховного Правителя без моего отзыва относительно их законности.
   Он согласился также с тем, что ставка могла предоставлять ему к подписи только приказы "Верховного Гланокомандующего". Но формальную сторону адмирал обыкновенно понимал плохо. И я видел, что и сейчас она казалась ему несущественной, а между тем все эти серые приказы были яркой иллюстрацией фактического преобладания военной власти в стране и неприемлемости неограниченной диктатуры.
   Разговор наш закончился рассмотрением одного частного случая из практики Иркутской губернии. О нем мне сообщил Бутов. Какой-то офицер потребовал выдачи ему арестованных из тюрьмы и расстрелял их. Судебные власти никак не могли получить этого офицера в свое распоряжение. Адмирал приказал от своего имени сделать необходимые распоряжения.
   Каково же было мое удивление, когда через недели две-три я узнал от Тельберга, что, к негодованию судебных властей, арестованного ими офицера по распоряжению Верховного Правителя выпустили.
   Ошибся ли я сам по рассеянности, когда составлял телеграмму, или соврал мой секретарь -- так и не удалось выяснить. Но из благожелания блага не вышло. Я поступил неправильно, докладывая дело другого ведомства, и получил лишний урок печальных недоразумений.

Дорожные впечатления

   На другой день утром мы были в Таре. Маленький городок на левом берегу Иртыша обращал на себя внимание множеством колоколен и белыми стенами больших домов. В его внешности сказался дух седой старины. Тобольск и Тара -- древнейшие поселения русских в Сибири.
   Стояли мы в Таре недолго -- задержались лишь для того, чтобы принять телеграммы из Омска.
   Наиболее интересным посетителем на пароходе оказался бывший министр северного правительства В. И. Игнатьев. Я знал его еще по Петрограду. Его вынесли на поверхность волны революции. Он проявлял ораторские способности и любовь к политической деятельности. Честолюбие его всегда толкало вперед, он никогда не удовлетворялся скромным положением.
   Из Архангельска он выехал в августе и направлялся в Омск.
   Я представил его адмиралу, и он рассказал нам много интересного. В то время как русское командование, преследуя политические цели, стремилось развивать успех, захватить территорию, с малыми силами идти на большие дела в расчете на поддержку населения, англичане, державшие командование в своих руках, руководствовались соображениями исключительно военного характера, укреплялись на узкой полосе, не позволяли рисковать.
   Летом 1919 г. русских сил на северном фронте было уже больше, чем английских, но известие о предстоящем уходе англичан под давлением рабочей партии вызвало все же панику. Состоялось заседание представителей общественности, и решено было защищаться, но преобразовать систему управления. Отсюда, очевидно, и возникло недовольство "Положением об управлении Северным краем", которое было выработано в Омске в сентябре.
   Нам стали понятны последние радиотелеграммы из Архангельска. Там происходила борьба за парламент, ответственное коалиционное министерство и все прочие атрибуты демократического строя, что считалось наиболее важным для борьбы с большевизмом. Все это были знакомые нам признаки упадка настроений и веры в победу и власть.
   Распрощались с Игнатьевым, взяли на пароход офицера-моряка, старого сослуживца адмирала. Он тоже приехал с севера и пришел представиться адмиралу как своему старому товарищу. Тронулись дальше.
   Полученные в Таре телеграммы не принесли ничего сенсационного.
   Мы выезжали из Омска под впечатлением побед Деникина. Нам казалось, что каждый день должен был приносить новую радостную весть. Но на этот раз ничего нового не было. Не произошло существенных перемен и на нашем сибирском фронте.
   Но зато получили сенсационную телеграмму относительно Дальнего Востока. Семенов сообщил, что вынужден ввести свои войска в полосу отчуждения ввиду нарушения Китаем каких-то прав русских на служебные помещения. Мой заместитель сообщал, что по этому поводу состоялось экстренное заседание Совета министров, и выражал надежду, что инцидент будет улажен.
   Как выяснилось впоследствии, Семенов давно уже затевал распространить свое влияние на Китайскую Восточную железную дорогу и теперь выслал в Харбин два броневых поезда, но, встретив противодействие и китайских, и русских войск, отказался от своего плана, который он подготовлял давно и с которым приезжал в Мукден к всесильному в Маньчжурии Чжан-цзо-лину.
   По мере того как мы подвигались на север, погода становилась все лучше. Днем было так тепло, что, когда пароход останавливался для погрузки дров, все выходили гулять.
   Адмирал не мог наговориться с новым спутником, моряком, подсевшим в Таре. Этот моряк успел побывать в Париже и Лондоне и вез с собой письмадля адмирала. В одной из посылок было несколько брошюр, изданных в Париже в защиту русских прав на Бессарабию. Чего только, по словам этой брошюры, не делали румыны для того, чтобы оправдать свой захват! Подкупленный статистик подтасовал данные о населении и доказывал, что молдован в Бессарабии больше половины, тогда как их в действительности только 42%. Русских националистов сажали в тюрьмы и даже нескольких расстреляли; всюду принудительно вводили румынский язык, подвергая лишениям лиц, не знавших языка, добивались "добровольного" принятия румынского подданства под страхом конфискации имущества, закрывали русский суд с издевательством над русским правосудием, сорвали памятник Александру II и волочили бюст по земле.
   Но хорошо зарекомендовали себя и бессарабские "граждане". Основав так называемый Сфатул-цери (краевой совет), которому, как полагается по революционной программе, присвоена была верховная власть, они в лице всего председателя, знакомого мне по Петроградскому университету, ловкого, но довольно посредственного малого Инкульца, не замедлившего полеветь, когда произошла революция, -- провели присоединение Бессарабии к Румынии. Сделано это было ничтожным количеством голосов, и притом так, что большинство даже не знало, какой вопрос будет рассматриваться, но после этого Сфатул-цери уже не собирался, а румыны сочли оккупацию "легализированной" голосованием народного собрания.
   Так гласила записка, подписанная известными в Бессарабии деятелями: предводителем дворянства А. Крупенским и кишиневским городским головой А. Шмидтом.
   Адмирал дал мне прочесть эту записку, и когда я рассказал ему ее содержание, он ответил репликой: "Все эти вопросы решит война".
   Вечером кают-компания вела длинную беседу за чашкой чая, и в связи с разговорами о России один из офицеров, сопровождавших адмирала, поделился своими воспоминаниями о пребывании на юге России в период национального самоопределения.
   Он жил в Одессе в то время, когда развивалась мания сепаратизма, вскормленная идеей самоопределения народностей. В одном из номеров Петроградской гостиницы проживала группа офицеров, с каждым днем приближавшаяся к нищенству. В один прекрасный день ей предложили выбираться из гостиницы. Почему? Она реквизирована для иностранной миссии.
   -- А почему рядом живут русские?
   -- Это не русские, это консул Грузии, а дальше -- миссия Азербайджана, а там дальше -- Латвии.
   Черт возьми, подумали офицеры, что же мы зеваем? Судили, рядили и решили объявить себя правительством Белоруссии. Того, который был повыше да потолще, назначили председателем Совета министров, а того, который был изворотливее, назначили министром иностранных дел.
   Встал вопрос финансовый. Как быть? Наши молодцы оказались с головой. Они решили устроить внешний заём. Послали посла в Киев, объявили о признании независимости Украйны и получили заём. Потом послали к Деникину за поддержкой формирований. Получили и оттуда.
   Дела шли прекрасно. Уже представитель одной из иностранных миссий снабдил их чеком, по которому они должны были получить изрядную сумму, как вдруг произошло неприятное недоразумение. Банкирская контора, кем-то уведомленная об истинной природе нового "правительства", выдала им некоторую сумму, но затем "потеряла" чек.
   Вслед за этим произошло еще одно недоразумение. Наши молодцы решили послать делегатов на мирную конференцию в Париж отстаивать интересы своего государства. Подали заявление французскому консулу. Приходят получать паспорта. И что же? Им объявляют, что паспорта делегатам Белоруссии только что выданы.
   Что такое? Ведь мы делегаты, мы министры!
   Оказалось, что существует другое правительство, подлинное, которое приехало из Минска. Вскоре в газетах появились разоблачения насчет самозваного правительства, денежные выдачи были задержаны...
   История смешная. Но кто здесь смешнее, трудно сказать. Она так характерна для всей эпохи, что с рядом вариаций могла повторяться в десятках мест.
   Тот же офицер рассказывал некоторые подробности об известной одесской эпопее.
   В одной и той же гостинице живут два командующих враждебными войсками: Гришин-Алмазов, перебравшийся из Сибири к Деникину и ставший генерал-губернатором Одессы, и начальник украинских войск. Войска эти были и недурны по качеству, и достаточно многочисленны. Их можно было использовать для борьбы с большевизмом, но между двумя соседними "народами", русскими и украинцами, шла распря. Украинские войска стояли под Одессой, а командующий благодаря покровительству иностранцев жил в самой Одессе, рядом с Гришиным.
   Украинцы пригласили к себе французского генерала. Он съездил и остался доволен. Его встречали с национальной музыкой, конвоями, караулами, командой "до пупа гоп" (по-русски "на караул"), француз удивлялся, откуда взялся этот новый культурный народ, отчего бы не жить с ним в мире.
   Но пока все это происходило, украинцы стали разбегаться из полков по домам. Большевики надвинулись и оказались под Одессой.
   Французы бежали на пароходы с такою поспешностью, как будто на Одессу надвигались неимоверные полчища.
   Какая ирония судьбы: как раз в то время, когда мы вспоминали это на пароходе, Петлюра вонзал нож в спину деникинской армии.

Военный план

   Чем ближе мы подъезжали к Тобольску, тем больше возрастал интерес к положению на северном участке нашего фронта. ;
   Адмирал объяснил нам, что предполагал он застать на севере.
   Большевики, взяв Тобольск, направили часть сил против отошедшей к северу группы наших войск, которая прикрывала транспорт, шедший с товарами и снаряжением северным морским путем. Другая часть пошла на юг к Омску.
   Когда началось октябрьское наступление, большевики были отогнаны от Тобольска по направлению к Тюмени. В то же время были посланы отряды вдогонку группе красных, шедших на Омск, в расчете, что красные изберут кратчайший путь на Тюмень, застрянут в болотах, и когда выйдут на Тобол, то окажутся окруженными. "Впереди, -- говорил адмирал, -- окажется главная группа наших войск, идущая сейчас на Тюмень прямо из Тобольска, а сзади их окажутся преследующие их войска".
   Адмирал явно предвкушал удовольствие удачной и верной операции. Но по мере того как мы ехали, выяснялось, что план не удается. Красные не пошли по кратчайшему пути отступления, так как он оказался труднопроходимым из-за болот и распутицы; вопреки всем ожиданиям они повернули обратно на Тобольск и по частям разбивали наши небольшие отряды, которые шли в расчете преследовать отступавшего противника, а встретили в действительности наступающего. Командир воткинцев Юрьев, видя ошибку, самовольно изменил план и разбил красных, но сейчас же был уволен. Красные продолжали наступать на Тобольск.
   Накануне нашего приезда артиллерия красных обстреливала пароход на Иртыше и гремела под самым Тобольском. Было небезопасно и для нашего парохода. Окруженными оказались, в конце концов, не красные, а наши части. Подойдя опять к Тобольску, красные, не заходя в город, повернули на Тюмень и, таким образом, оказались в тылу тех наших войск, которые шли по Тоболу в тюменском направлении. Только благодаря тому, что весь водный транспорт был захвачен в наши руки, удалось посадить войска на баржи и перевезти под Тобольск.
   В этом положении застал северную группу, находившуюся под командой генерала Редько, приезд адмирала Колчака.
   Адмирал, рассчитывавший, по-видимому, доехать до Тюмени, попал в действительности только в Тобольск, да и то находившийся в ненадежном положении. Мы подходили к самой линии огня под охраной блиндированного и вооруженного артиллерией буксира, но нигде не чувствовалось особенного подъема, и не похоже было на победное настроение.
   Фронт производил впечатление какой-то безалаберщины и пассивности командования. Повсюду на дороге мы видели разбросанные отряды новобранцев, которые сидели без дела, потому что никто их не перевозил за отсутствием якобы транспорта, а между тем у Тобольска все штабы разместились на больших пароходах, хотя в городе было много свободных помещений.
   Генерал Редько дал плохие отзывы решительно о всех своих сотрудниках и только полковника Бардзиловского представил в генералы, но и то после производства стал выражать удивление, что такой молодой офицер получил генеральский чин. А между тем этот Бардзиловский сумел пробиться к Тобольску с Урала в самых тяжелых условиях. Постоянно окруженный красными, он пробивался и довел свои части, куда было приказано, не падая духом.
   Отличное впечатление производил и он сам, и офицеры его дивизии, выдвинувшиеся большей частью из солдат.

По следам красных

   У Тобольска Иртыш так широк, что не похож сам на себя. У самой реки, на низком берегу -- главная часть города, позади крутая возвышенность, и на ней белеют стены кремля и блестят маковки церквей. Там находится большая часть официальных учреждений и сад с памятником Ермаку. Всюду глубокая старина и патриархальность. В церкви, что на берегу, посреди татарского базара, интересная историческая надпись о том, как храм этот сооружали в самом нечестивом месте и как татары хотели помешать этому, но "победило православие".
   В кремль ведет высокая и крутая каменная лестница. Подымаемся. Перед нами богомольная старушка, а навстречу спускается пьяный офицер. Он берет старушку за подбородок и говорит ей: "Иди, иди, старушенция, выпей".
   Пьяных офицеров было вообще много.
   А между тем о красных никто дурно не отзывается. Расстреляли двух: одного за организацию противосоветского отряда, другого, еврея-"буржуя", за защиту своей собственности. В городе поддерживался порядок, пьяных не было. Когда уходили, увезли меха, городскую кассу и пожарный обоз, но никого не грабили.
   В музее мы нашли комплект советских газет за период пребывания большевиков в Тобольске. Видно было, что газеты шаблонны и заготовлены заранее. В них разъяснялись задачи советской власти, приводились биографии выдающихся советских вождей, в частности командующих, давались указания о необходимости уважать кооперацию, подымать производительность крестьянского хозяйства и т. д. Все было рассчитано на завоевание симпатий населения. Мотивы новые, незнакомые, не похожие на прежних большевиков.
   Среди героев революции и красной армии особенно восхвалялся командующий красной дивизией "товарищ" Мрочковский. Судя по газете, этот рабочий обладал необычайными способностями и железной волей. Одного взгляда на пленного белогвардейца было ему достаточно, чтобы определить, подлежит ли белогвардеец расстрелу или может быть принят на службу. Дисциплина у него строгая. В его дивизии каждый знает, что за малейшую провинность будет отвечать. Мы раньше не раз встречали фамилию Мрочковского в военных сводках. Возможно, что эта характеристика не отличалась преувеличением.
   Другой советский "генерал" Блюхер -- тоже из рабочих. О нем мы много раз слыхали в пути. Крестьяне рассказывали, что всегда при трудных обстоятельствах красные говорили о Блюхере: "Он выручит", "Он нас не выдаст". И действительно, выручал.
   Наиболее интересным в газетах было, однако, интервью преосвященного Иринарха. О нем говорил весь город, который, кстати сказать, представлялся вымершим: так мало было в нем народа после эвакуации всех правительственных учреждений.
   Архиерея посетила еврейка и беседовала с ним об отношении советской власти к церкви и о его впечатлениях о большевиках. Он отзывался о них хорошо. Сказал, что удивлен порядком и доброй нравственностью, что он считает Омск Вавилоном и что колчаковцы вели себя много хуже, чем красные. Преосвященный, в свою очередь, посетил совдеп. Ему показали издания классиков для народа, и он пришел в восторг. Далее выяснилось, что все церковное имущество останется неприкосновенным, но только церковь не может рассчитывать на содержание от казны. Архиерей был доволен.
   Теперь он встретил адмирала Колчака с иконой и речью на тему: "Дух добра побеждает дух зла".
   Адмирал заходил в покои епископа. У крыльца его выхода ждала небольшая группа любопытных, преимущественно женщин и детей. Никакого воодушевления в городе не было.

Впечатления на остановках

   По пути несколько раз останавливались. Были смотры, раздачи наград и подарков, приемы депутаций.
   Татары все сплошь были настроены против большевиков. Была трогательная картина, когда в одной деревне депутация татар поднесла Колчаку гусей -- лучшее, что она могла дать.
   Русские крестьяне выходили к пароходу в надежде купить спички, мыло и другие необходимые вещи в обмен на яйца, масло, картошку. Денег они не хотели. Они не выражали никакого озлобления по адресу большевиков и откровенно говорили, что "воевать охоты нет".
   Военные части производили хорошее впечатление. Настроение бодрое, одеты удовлетворительно. Генерал Бардзиловский сознался, что он задержал для своих солдат транспорт с несколькими тысячами полушубков, эвакуировавшийся из Тюмени.
   Тут же отмечу, что, несмотря на это, лишь только мы вернулись в Омск из Тобольска, была получена телеграмма с жалобой на недостаток теплого обмундирования. Куда же оно девалось?
   Больше всего меня поразила во время этих остановок какая-то деланность и холодность адмирала при встречах с солдатами. Смотры на берегах Иртыша напоминали городские парады, когда генерал скорым маршем обходит ряды и громкое "здра-жела" не выражает никаких чувств. Ни одной задушевной беседы, ни одного простого ласкового слова.
   Однажды адмирал, узнав, что на берегу стоят воткинцы, пожелал поговорить с ними. Он приказал им окружить его кольцом, оставив ряды.
   Что же он сказал им?
   -- Воткинцы! Я должен сказать вам откровенно, что в последнее время ваша былая слава померкла. Я давно не слыхал о вашем участии в боях. Между тем ижевцы, ваши родные братья, за последнее время участвовали в ряде боев и показали такую доблесть, что я везу им георгиевское знамя. Я хотел бы, чтобы и вы не отставали от них.
   Воткинцы кричали: ура! Один пожилой мужичок упал на колени, выражая восторг, что видит Верховного Правителя. Адмиралу это очень не понравилось, он насупился и поспешил уйти, сказав: "Встаньте, я такой же человек, как и вы".
   -- Нет, вы -- Верховный Правитель.

Осведы

   Томительно было возвращение обратно в Омск. Поездка не дала никаких сильных впечатлений. Побед не оказалось. Известия из Омска ничего радостного не приносили. Утешались мы только тем, что везде наблюдали бодрое настроение и, казалось, достаточную стойкость войск.
   Я вез с собой в Тобольск большую партию изданий Русского Общества печати. Офицеры и солдаты с жадностью набрасывались на литературу и газеты. Они совершенно не представляли себе, что делается на свете: где Деникин, где Юденич, что думает делать Правительство.
   В Омске существовало бесчисленное количество осведомительных организаций: Осведверх (при ставке), Осведфронт, Осведказак, Осве-дарм -- все это военные организации, в которых находили себе убежище многочисленные офицеры и призванные чиновники. Один известный в Сибири профессор записался в добровольцы. Его провожали молебнами и напутственными речами. Через неделю он оказался в "Осведказаке".
   Организации эти требовали громадных ассигнований. Как они расходовали деньги, я затрудняюсь сказать, но что большинство из них работало впустую -- это факт. На всем пути от Омска до Тобольска мы не нашли никаких следов работы центра. Войска обслуживались своими местными изданиями. В этом отношении особенно удачно работал "Осведарм-3".
   Помимо военных организаций, существовала гражданская, "вольная" -- Бюро печати. Основано оно было как акционерное предприятие, причем большая часть акций принадлежала казне. Тем не менее, работники Бюро печати считали себя независимыми и поэтому не считали, что их общественное достоинство испытывает какой-либо ущерб. "Казенными" литераторами они не хотели быть.
   Это предубеждение казалось мне не больше как вредным предрассудком. Нежелание идти на казенную службу и спокойное существование на казенные средства, но под видом общественных деятелей -- это одно из зол русской действительности.
   Однако я не считал нужным посягать на свободу Бюро печати. Оно работало с большой энергией, и успехи его были очевидны. Издававшаяся им маленькая "Наша газета" расходилась в 20 тысячах экземпляров. Печаталось множество плакатов, листовок, брошюр.
   Но всего этого было мало. Бюро завело плакатный вестник: краткие осведомительные телеграммы, которые рассылались повсюду, где только были телеграфные конторы. Но плакаты оставались известными только телеграфистам. В Таре я убедился в этом. То же самое происходило и в остальной Сибири. Генерал Будберг прислал мне телеграмму с дороги: "Медленно подвигаясь на Восток, убеждаюсь всюду в полном отсутствии осведомленности". Плакатный вестник не вывешивался даже на станциях.
   Мы стали собирать в Омске прочитанные газеты. На фронте больше верили свободной печати. Но я не уверен в том, что газеты развозились. Верховный Правитель рассказывал, что в Ишиме он наблюдал полную неосведомленность даже в лазаретах.
   Чиновники из Особого отдела работали живее, чем Бюро печати, в смысле организации осведомления на местах. Они разъезжали в вагонах-читальнях, ездили на фронт, собирали книги и газеты. Правда, директор Бюро печати А. К. Клафтон жаловался, что военные власти, не зная Бюро печати -- "что это за "частная" организация"? -- чинили препятствия его агентам.
   Бюро печати, повторяю, работало по совести. Его литература, плакаты, агитационная деятельность развивались с каждым днем. Слабая сторона была только в распространительной части.
   Зато истинным бедствием было бесконечное размножение "осведов". Не успели назначить генерала Лебедева командующим южной группой, у него сейчас появился свой "освед", получил он -- сейчас же потянулась казачья конференция: подавай ей десяток миллионов. Происходила какая-то вакханалия. "Атаманство" проникло во все поры жизни. Появились атаманы санитарного дела, атаманы осведомления и т. д. Каждый старался урвать себе власть и кредиты.
   Когда мы ехали из Тобольска и рассматривали агитационные листки, составленные большевиками, мы обратили внимание прежде всего на художественные их достоинства, значительно превосходившие наши: карикатуры были исполнены очень искусно.
   Воспользовавшись случаем, я рассказал адмиралу, как обстоит у нас организационная сторона осведомительного дела.
   Впервые узнав от меня некоторые подробности, адмирал обещал по возвращении в Омск закрыть все многочисленные осведы, объединив их в одну организацию, чтобы сэкономить средства, сократить число служащих и устранить постоянное повторение одних и тех же сюжетов. Плакат, изображавший солдата, рвущегося в бой с красными, был издан с разными вариантами сразу пятью осведами и до того набил оскомину, что производил впечатление противоположное тому, на которое был рассчитан.
   Среди военных оказался один человек больших организаторских способностей, полковник Клерже. Он дал делу осведомления большой размах. Его почему-то уволили. Интриги, личная зависть, честолюбие развивались с такой дьявольской силой, что было невозможно работать. Совсем, как гидра, у которой на место одной отрубленной головы вырастало семь новых.

Адмирал

   За эту поездку я впервые получил возможность ближе узнать адмирала. Что это за человек, которому выпала такая исключительная роль? Он добр и в то же время суров; отзывчив -- и в то же время стесняется человеческих чувств, скрывает мягкость души напускной суровостью. Он проявляет нетерпеливость, упрямство, выходит из себя, грозит -- и потом остывает, делается уступчивым, разводит безнадежно руками. Он рвется к народу, к солдатам, а когда видит их, не знает, что им сказать.
   Десять дней мы провели на одном пароходе, в близком соседстве по каютам и за общим столом кают-кампании. Я видел, с каким удовольствием уходил адмирал к себе в каюту читать книги, и я понял, что он прежде всего моряк по привычкам. Вождь армии и вождь флота -- люди совершенно различные. Бонапарт не может появиться среди моряков.
   Корабль воспитывает привычку к комфорту и уединению каюты. В каюте рождаются мысли, составляются планы, вынашиваются решения, обогащаются знания. Адмирал командует флотом из каюты, не чувствуя людей, играя кораблями.
   Теперь адмирал стал командующим на суше. Армии, как корабли, должны были заходить с флангов, поворачиваться, стоять на месте, и адмирал искренне удивлялся, когда такой корабль, как казачий корпус, вдруг поворачивал не туда, куда нужно, или дольше, чем следовало, стоял на месте. Он чувствовал себя беспомощным в этих сухопутных операциях гражданской войны, где психология значила больше, чем что-либо другое. Оттого, когда он видел генерала, он сейчас хватался за него, как за якорь спасения. Каждый генерал, кто бы он ни был, казался ему авторитетом. Никакой министр не мог представляться ему выше по значению, чем генерал.
   И когда адмирал, объясняя нам тобольскую операцию, удивлялся, почему она не удалась, и покорно слушал доклад генерала Редько, удалившего героя Боткинского завода полковника Юрьева за то, что он без разрешения победил -- я понял, что Верховного Главнокомандующего нет.
   Что же читал адмирал? Он взял с собою много книг. Я заметил среди них "Исторический Вестник". Он читал его, по-видимому, с увлечением. Но особенно занимали его в эту поездку "Протоколы сионских мудрецов". Ими он прямо зачитывался. Несколько раз он возвращался к ним в общих беседах, и голова его была полна антимасонских настроений. Он уже готов был видеть масонов и среди окружающих, и в Директории, и среди членов иностранных миссий.
   Еще одна черта обнаруживалась в этой непосредственности восприятия новой книжки. Адмирал был политически наивным человеком. Он не понимал сложности политического устройства, роли политических партий, игры честолюбий как факторов государственной жизни. Ему было совершенно недоступно и чуждо соотношение отдельных органов управления, и потому он вносил в их деятельность сумбур и путаницу, поручая одно и то же дело то одному, то другому. Достаточно сказать, что переписка с Деникиным по политическим вопросам велась сразу в трех учреждениях: ставке, Министерстве иностранных дел и Управлении делами. Увы! Приходится сказать, что не было у нас и Верховного Правителя. Адмирал был по своему положению головой государственной власти. В ней всё объединялось, всё сходилось, но оттуда не шло по всем направлениям единой руководящей воли. Голова воспринимала, соглашалась или отрицала, иногда диктовала своё, но никогда она не жила одной общей жизнью со всем организмом, не служила ее единым мозгом.
   Но если адмирал был неудачным полководцем и политиком, то зато как обладатель морских и технических знаний он был выдающимся. В своей специальной области он обнаруживал редкое богатство эрудиции. Он весь преображался, когда речь заходила о знакомых ему вопросах, и говорил много и увлекательно. Как собеседник он был обаятелен. Много юмора, наблюдательности, огромный и разнообразный запас впечатлений -- всё сверкало, искрилось в его речи в эти минуты задушевной и простой беседы. И в это время чувствовалось, что этот человек мог оправдать надежды, что не напрасно он поднялся на такую высоту.
   Будь жизнь несколько спокойнее, будь его сотрудники немного более подготовленными -- он вник бы в сущность управления, понял бы жизнь государственного механизма, как он понимал механизмы завода и корабля, единство всех частей, их взаимное соотношение, их стройность.
   Но в такое время, когда все были неподготовлены, когда никто даже из лучших профессиональных политиков не сумел найти методов успокоения революционной стихии, -- как мог справиться с нею тот, кто всю жизнь учился быть хозяином не на суше и в огне битв, а лишь на море и в царстве льдов, кто провел большую часть жизни не на широком общественном просторе, а в тесной и уединенной каюте!
   Адмирал в кругу близких людей был удивительно прост, обходителен и мил. Но когда он одевался, чтобы выйти официально, он сразу становился другим: замкнутым, сухим, суровым. Не показывает ли это, что роль Верховного Правителя была навязана ему искусственно, что изображал он эту роль деланно, неестественно. Весь этикет, который создали вокруг него свита и церемониймейстеры, был не по душе человеку, который привык к солдатской рубахе и паре офицерских ботфорт.
   Редкий по искренности патриот, прямой, честный, не умеющий слукавить, умный по натуре, чуткий, темпераментный, но человек корабельной каюты, не привыкший управлять живыми существами, наивный в социальных и политических вопросах -- вот каким представлялся мне адмирал Колчак после нашей поездки в Тобольск. Я одновременно полюбил его и потерял в него веру. Какую ответственность взяли на себя люди, которые в ночь на 18 ноября 1918 г. решили выдвинуть адмирала на место Директории!

Практика усмирений

   Узнав о предстоящем проезде адмирала, люди, имевшие жалобы, сосредоточились в Таре, как уездном городе, которого нельзя было миновать.
   В Тарском уезде происходили большие восстания. Как всегда, начинал и их новоселы, но по мере развития восстания к нему присоединялись и другие. Виной этого был характер подавления восстания. В уезде работали большевики, несомненно, под руководством и на средства тайных организаций в Омске, Таре и других городах. Крестьян сбивали с толку. До какой степени неразборчивы были агитаторы в средствах, может показать одна прокламация, имевшая успех на Енисее. Один из предводителей повстанцев, Щетинкин, бывший офицер, по происхождению крестьянин, j по убеждениям не большевик, а большевиствующий, увлекшийся революционной карьерой, -- объявил крестьянам, что на Дальнем Востоке уже выступил великий князь Михаил Александрович, что он назначил Ленина и Троцкого своими первыми министрами, что Семенов к нему присоединился и осталось только разбить Колчака.
   Не думаю, чтобы эта прокламация, текст которой был сообщен Управлению, была городской выдумкой, апокрифом. Какая же каша должна была быть в головах крестьян, которым Ленина и Троцкого представляли министрами великого князя?
   Что в Енисейской и Иркутской губерниях чуть ли не половина крестьян считала власть Колчака давно павшей -- это факт, многократно подтверждавшийся корреспонденциями с мест.
   И в Тарском уезде, пользуясь неосведомленностью населения, подкупая учителей и старост, пользуясь услугами кооператоров и нанимая своих агитаторов, большевики мутили народ. И вот в это темное царство являлась карательная экспедиция. Крестьян секли, обирали, оскорбляли их гражданское достоинство, разоряли. Среди ста наказанных и обиженных, быть может, попадался один виновный. Но после проезда экспедиции врагами Омского Правительства становились все поголовно.
   В Тарском уезде усмиряли поляки. По удостоверению уездных властей, они грабили бессовестно. Когда после поляков пришел отряд под командой русского полковника Франка, который не допускал никаких насилий, крестьяне не верили, что это полковник колчаковских войск.
   Обыкновенно русские части вели себя не лучше поляков или чехов. Правда, последние допускали иногда невозможные издевательства. Так, например, у города Камня на Алтае был такой случай. Спасаясь от большевиков, население собралось к реке с последними пожитками, чтобы уехать на пароходе. Пришел пароход. На нем оказался польский отряд из Новониколаевска, где находился польский штаб. Подошел к берегу, начал грузить вещи. Захватив вещи и не приняв ни одного пассажира, отправился обратно.
   Вот нравы периода гражданской войны.
   Что же происходило в Тарском уезде ко времени нашего приезда, т. е. в половине октября?
   Со стороны все казалось очень спокойным, мирным. Но вот мы в Таре. Мне докладывают, что начальник уездной милиции просит принять его незаметно. Я прохожу в каюту моего секретаря и там принимаю. Начальник милиции рассказывает, что военные власти вытворяют нечто невозможное, что они терроризировали всех, и милиционеры бросают службу и убегают, что хочет убежать и он, потому что население возбуждено и будет мстить всем без разбора.
   Вот оно, наружное спокойствие!

Накануне возвращения

   Адмирал отложил под конец беседу со мной по двум важным вопросам: о Государственном Совещании и об инструкции Деникину по земельному вопросу.
   Он не забыл об этом и после Тары сам пригласил меня, чтобы закончить эти дела.
   Он внимательно прочел проект Положения о Государственном Экономическом Совещании, просил разъяснить некоторые положения, спрашивая меня, какие существовали мнения по разным вопросам, и в общем, одобрил проект. Мне, однако, не нравилась такая упрощенная система докладов, потому что тот, кто докладывал, невольно освещал вопрос со своей точки зрения, и я просил адмирала, когда Положение совсем будет готово, рассмотреть его при участии всего Совета министров.
   Второй вопрос оказался труднее. Адмирал начал возражать против составленной мной телеграммы, находя, что я недостаточно ясно выразил его точку зрения на необходимость установления частной собственности и охраны культурных и промышленных хозяйств. Некоторые его замечания были очень похожи на то, что говорил в Совете министров накануне отъезда моего в Тобольск приехавший с юга Третьяков. Он был у адмирала несколько вечеров подряд и мог развить там свои мысли.
   В земельном вопросе я решил всеми силами проводить свою точку зрения и убедил адмирала, что всякие оговорки только затемняют смысл основной цели: охранить землепользование в том его виде, как его создала революция, и не допустить ни одного действия, которое дало бы возможность крестьянам отнестись к новой власти, как защитнице помещичьих интересов.
   Редакция была установлена, и телеграмма закончена была теплыми пожеланиями генералу Деникину, чтобы Бог помог ему счастливо завершить тяжелую борьбу.
   -- Неважно обстоят наши дела, -- сказал после этого адмирал, -- именно наши, здесь, на сибирском фронте. Я уверен, что чем лучше будет у Деникина, тем хуже придется нам. Большевики ринутся в Сибирь.
   Я не был согласен с этим и уверял, что большевики, потеряв Москву, неизбежно потерпели бы крах. Правительство, как растение, пускает корни там, где оно работает, и, перенесенное на новое место, оно неизбежно увядает, если ему не дадут времени окрепнуть.
   -- Меня пугает другое, -- сказал я, -- движение Деникина не похоже сейчас на победное шествие, где население готовит победу раньше, чем приходит победитель. Он завоевывает страну -- значит, большевики сильны, крестьяне равнодушны, и я больше всего боюсь того момента, когда будет взята Москва. Внутренних противоречий еще слишком много, и когда будут брать Москву, развалится тыл. Безразличие, а иногда и прямое недоверие со стороны населения -- вот самый опасный наш враг, который сильнее и эсеровских интриг, и равнодушной медлительности союзников, и измены чехов.
   Мы пошли пить чай. Стали вспоминать Омск. Путешествие казалось слишком длинным. Все ждали Омска, как чего-то родного, и невольно говорили о нем. Но всегда в разговорах об Омске он рисовался захолустьем, со своеобразной примитивной дикостью, от которой никак нельзя было избавиться.
   Адмирал рассказал несколько неизвестных нам происшествий.
   Однажды к нему на квартиру звонят и спрашивают, скоро ли пришлют от адмирала лошадь купца Н. Чужой лошади у адмирала не было. Оказалось, что какой-то предприимчивый молодой человек отправился к этому купцу и от имени адмирала попросил лошадь. Ему дали, и он исчез с нею.
   Другой раз в том же порядке был взят экипаж для свадьбы.
   -- Вообще, моим именем творится много безобразий, -- сказал с грустной улыбкой адмирал, -- и я бессилен бороться с этим.
   -- Вот, например, -- прибавил он, -- еще перед самым нашим отъездом в Тобольск произошел следующий случай. Уезжал генерал Головин, которому требовалось серьезное лечение. Я приказал дать ему двух конвоиров и оставить для них места в экспрессе. Приезжает он на вокзал и к ужасу своему узнает, что ревнивые исполнители моего приказа выбрасывают из вагона вещи соседей генерала, чтобы очистить места конвоирам. Что мог подумать генерал обо мне, если бы он не знал, что я тут ни при чем.
   В этот вечер мы говорили еще о Юдениче, о трудности взять Петроград без помощи Финляндии и Эстонии, и я еще раз выразил свою мысль, что первой целью должно быть свержение большевиков и уже второй -- собирание Руси, но адмирал и морской министр Смирнов и слушать не хотели о каком-либо признании Эстонии. В вопросе о новообразованных государствах я занимал позицию, совершенно чуждую политике адмирала и Сукина.

Опять в Омске

   Приятным сюрпризом, который ожидал нас по возвращении из Тобольска, были большие успехи у Деникина и на семиреченском фронте. Радио Деникина сообщало о взятии Орла и движении в тульском направлении. Юденич подступает к Петрограду, но зато на нашем фронте ничего утешительного. Противник усилился и начинает переходить в наступление.
   Адмирала встретили генерал Дитерихс и П. В. Вологодский. Первое, что они предложили к подписи адмирала, было приветствие президенту Масарику по случаю пятилетней годовщины создания чехословацкой национальной армии, происшедшего в Киеве, где освящено было знамя первой чехословацкой дружины. "Дружное сотрудничество и создавшееся ныне полное взаимное понимание русских и чехословацких народных интересов и совместная борьба наша против большевиков должны завершиться установлением навсегда культурно-экономических связей братских народов", -- так говорило приветствие, посланное профессору Масарику.

Глава XXIII.
Последняя ставка

   Деникин шел в тульском направлении. В Орле его войска были встречены пением "Христос Воскресе". В этих радостных для христианина звуках, в этих сильных, ободряющих словах вылилась вся смертная тоска, которую переживали люди при большевизме.
   Пришли также известия о победе на семиреченском фронте.
   Красные северной группы семиреченского фронта, общей численностью до 33 000 человек, занимали, между прочим, сильно укрепленный район Черкасское-Петропавловское-Антоновка, имея там до 9 000 штыков.
   Окруженные нашими частями и поставленные решительными их действиями в безвыходное положение, красные предложили начальнику партизанской дивизии полковнику Анненкову начать мирные переговоры, на что со стороны полковника Анненкова последовал ответ, что разговора о мире быть не может, а может быть лишь сдача красными всего их оружия; красные не согласились. Нашими частями возобновлены были военные действия с еще большей силой, после чего добровольно сдалось 3 роты красных полностью, с командным составом во главе. Остальные части красных, оставшиеся в укреплениях, с необыкновенным упорством продолжали оборону. Но энергичным порывом наших частей упорство красных было сломлено, и сильно укрепленный район Черкасское--Петропавловское--Антоновка был взят. Наши трофеи: до 5 000 пленных, 5 000 винтовок, 5 орудий, 4 пулемета, знамя, телефонное имущество, шанцевой инструмент и другое имущество.

Атаман Анненков

   Герой победы на семиреченском фронте -- типичный представитель удалой казацкой вольницы.
   При большевиках он похитил в Омске знамя Ермака и собрал целый отряд. Первое полугодие 1918 года он провел в станицах под Омском, постоянно тревожа большевиков и оставаясь неуловимым. Ему помогала омская буржуазия.
   Произошел переворот, Анненков не отдал знамени Ермака. Круг требовал, он не отдавал, пока не воздействовали на ослушника, срамя его в казачьем органе "Иртыш".
   Когда свергли Директорию, он колебался, признать или нет адмирала Колчака, но ему было заявлено, что отряд больше не будет получать частной поддержки.
    Анненков покорился, признал, но только на словах. Он засел в Семипалатинске, а в Омске имел канцелярию для вербовки добровольцев. В Семипалатинске он облагал буржуев "добровольными взносами" и собирал довольно значительные суммы.
   Анненковцы носили особую форму. У них висели за спиною ярко-красные башлыки. Они выделялись из всех военных; их принимали за конвой адмирала. В действительности конвой Колчака носил обычную для Омска форму английского образца.
   Несколько раз Анненкова требовали с его частями на фронт, но он всегда находил предлог уклониться, ссылаясь на предстоящее наступление или угрозы красных.
   Чьим атаманом он был, сказать трудно: не сибирских казаков, избравших Иванова-Ринова, и не семиреченских, избравших, к обиде Анненкова, не его, а генерала Ионова. Но он был атаманом, этого никто не отрицал. Он был действительно атаманом по своему независимому положению, по типу, одним из тех многочисленных атаманов, которые составляли в совокупности царство атаманщины, оказавшейся сильнее всякой другой власти в Сибири.
   Почему-то всегда подчиненные атаманов оказывались монархистами. Именно они распевали всюду "Боже, Царя храни" и пороли всех, кто отрекался от монархизма. Говорят, что когда небольшая часть анненков-цев прибыла на Урал, на заводы, то она ускорила победу большевиков. Рабочие быстро перешли на сторону последних.
   Можно, однако, с уверенностью сказать, что монархистами анненковцы, красильниковцы и другие последователи атаманщины являлись только потому, что не было монархии. Им всегда больше нравится та власть, которой нет. Если бы воцарился в Сибири или России монарх, то не было бы удивительно, если бы они провозгласили республику и облагали население "добровольными" сборами на защиту республиканских идей.
   Но, составляя вольницу своенравную и непокорную, такие отряды, как анненковский, сохраняются дольше других. Они обживаются в одном месте, знают все тропинки, все выходы и закоулки в лесах, долины и ущелья в горах. Они связаны дисциплиной, основанной на чувстве самосохранения, как было у запорожцев. Это возродившаяся Запорожская Сечь.
   Генерал Щербаков, которого адмирал посылал в Семиречье ознакомиться с положением дел, докладывал Совету министров, что Анненков -- разумный и законопослушный человек, но что он не может признавать авторитета гражданских властей, потому что они беспомощны, а его, Анненкова, население слушается. Представители же семиреченских крестьян говорили в Омске, что Анненков и его отряд -- гроза крестьянства.
   Однако обстоятельства покровительствовали Анненкову. Овладев главным укрепленным районом в северном Семиречье, Анненков обеспечил себе базу в плодородной его части.
   Семиречье -- арена борьбы за землю и воду (для орошения). Киргизы озлоблены против казаков и крестьян. Крестьяне ненавидят казаков, которые занимают лучшие земли и истоки рек. Казаки не удовлетворены своими наделами и требуют огромных прирезок. Такой проект был разработан и с одобрения казачьей конференции в Омске должен был появиться в Совете министров. К счастью, в Омске были люди, знавшие обстановку Семиречья, в том числе Иванов-Ринов, долго там служивший, и они содействовали провалу этого проекта.
   Семиреченская победа имела крупное значение: на юге нашего сибирского горизонта прояснилось.

Надвигающиеся тучи

   Некоторое время общая обстановка оставалась неопределенной. Победы Деникина окрепли. На Тоболе было как будто устойчиво.
   Многие стали выписывать обратно эвакуировавшиеся в августе семьи.
   Но вдруг посыпались неприятные известия одно за другим.
   20 октября было получено сообщение о взятии Петрограда. Все ликовали, хотя такое же сообщение в июне оказалось ложным, 21-го известие не подтвердилось, а затем оказалось, что упорные бои под Царским Селом и Гатчиной окончились победой красных. Юденич начал отступление.
   День 23 октября был тяжелым днем. Орел отошел обратно к красным. Коммунисты сплотились и все до единого вышли защищать себя, а тыл Деникина и Юденича разлагался: деревня, в лучшем случае равнодушная к добровольческому движению, ничего ей не сулившему, не под держивала
   Добровольческую армию, а города были полны недовольных военным режимом.
   Подъем настроения красных сказался и в Сибири. Наши войска начали отступать.
   Омск уже с августа казался военным лагерем. Он уже потерял свой прежний безмятежный вид. Над городом летали аэропланы и даже гидроплан, который пугал гулявших, опускаясь на уровень крыш. На Иртыше трещали автосани. Кругом города в рощах поселились беженцы. Они нарыли в роще землянки, грелись у костров. Тут же паслись их лошади и скот. Иногда казалось, что Омск в осаде и вокруг него расположены военные лагеря.
   На площади у собора служили всенародные молебны. В Омске собралось около пяти архиереев-беженцев. Молебны проходили торжественно и усиливали впечатление грозной опасности положения.
   По улицам ходили крестоносцы, поступившие в ряды армии для защиты веры православной. Рядом с ними маршировали мусульмане со знаком полумесяца. Это было движение "святого креста" и "зеленого знамени", развивавшееся под руководством энергичного и смелого идеалиста профессора Болдырева и религиозного генерала Дитерихса.
   Верховный Правитель на собрании беженцев сказал им: "Бежать больше некуда, надо защищаться".
   Но все жаждали помощи извне.

Чехи или японцы

   "Мы ближе к признанию, чем когда-либо, -- продолжал утешать Сукин. -- Союзники боятся победы Деникина, правительство которого считается более правым, чем омское".
   "Вся власть должна быть у Деникина", -- твердили в это время правые круги в Омске, опасаясь, что омские министры будут настаивать на своем первенстве. Но было не до того, да и Деникин начал отступать.
   В Омске чувствовалась напряженная работа. Всероссийский союз городов, оживившийся с приездом Кириллова, Бурышкина, Червен-Вода-ли, энергично развертывал свою деятельность. Составлялись санитарные отряды, производились сборы, открывались лазареты. Опытные руки умело налаживали помощь армии.
   Не оставались бездеятельными и другие. В Омске была успешно разыграна на улицах американская лотерея.
   Но всего этого было мало. Нужна была живая сила.
   В день отъезда адмирала в Тобольск у Вологодского происходил дружеский завтрак с чехами. Соглашение о привлечении чехов добровольцами как будто налаживалось.
   В сентябре предложили свои услуги карпаторуссы. Их вооружили, одели, обласкали и отправили на фронт. Но пришло тяжелое известие, что карпаторуссы изменили и перешли к красным. Это обвинение осталось непроверенным. Другие данные говорили о том, что карпаторуссы не сдались, а были захвачены, так как их часть была слишком выдвинута и при отступлении оказалась покинутой без связи.
   Во всяком случае известие о карпаторуссах повергло в уныние всех славянофилов, мечтавших привлечь на фронт и чехов, и поляков. Левые группы уверяли, что чехи слишком любят Россию и слишком культурны, чтобы оставить на произвол большевизма освобожденную благодаря их вмешательству Сибирь. Совет министров ни в чем не отказывал чехам, принимая все их условия; и Вологодский говорил с Павлу по прямому проводу, надеясь на успех.
   Чешский представитель майор Кошек уехал в Иркутск, обещая поддерживать там воинственное настроение. Но в это время рассылалась из Иркутска по чешским войскам карикатура, на которой молодой в действительности чешский генерал Сыровой был представлен стариком, едущим на кляче, а сзади него в плохоньких телегах, на худых лошаденках, тряслись обнищавшие чехи с детьми и внуками. Под карикатурой стояла надпись: "Чехи, которые эвакуируются через сто лет".
   В конце октября чехи стали продавать в Омске свое имущество и готовиться к отъезду. Оптимисты уверяли, что они поедут на запад, а не на восток. Демократия ставила на чехов, буржуазия же верила в японцев.
   В Омске с половины октября находился Высокий Комиссар Японии, член верховной палаты Като.
   Зачем он прибыл в Омск в его предсмертные часы? В августе, когда после совещания с Моррисом было решено просить Японию принять на себя охрану Сибирской дороги к западу от Байкала и послать для этого две дивизии, Токио ответило отказом, ссылаясь на климатические затруднения и на непопулярность в парламенте и обществе сибирских экспедиций.
   Но, говорили дипломаты из обывателей, Япония заинтересована в сильной России или, по крайней мере, Сибири и теперь, видя большевистскую опасность, придет на помощь.
   Японский посол дал интервью: "Главная цель моей поездки, -- сказал он, -- установление тесной связи с Омским Правительством. Никаких специальных поручений я не имею. Япония стремится в настоящее время оказать помощь Омскому Правительству и помочь ему в дальнейшем стать Всероссийским. Как только положение в Восточной Сибири окрепнет, наши войска будут немедленно уведены; их пребывание здесь, а равно уход, зависят от желания Омского Правительства. Кроме помощи живой силой, по мере возможности, Япония окажет и помощь экономическую".
   Интервью оставляло смутное впечатление. Каковы намерения Японии, какую помощь она может оказать? Оставалось неясным. Но общий тон заявлений посла был настолько благожелателен, что нужно было немедленно попытаться выяснить положение. Сукину это не удавалось. Посол Като прибыл в Омск, дни проходили за днями, а переговоры не налаживались. Трудно сказать, как и откуда, но в обществе сложилось убеждение, что японцы с Сукиным разговаривать не будут из опасения, что подробности переговоров немедленно будут сообщены в Америку. Сукин же уверял, что японцы ни в коем случае не пойдут западнее Байкала.
   Совет министров искал выхода.
   Министр финансов Гойер, человек хорошо осведомленный в восточных делах, казался наиболее подходящим средством связи с Като. Министр Третьяков, как представитель торговли и промышлености, мог помочь ему. Им обоим поручено было войти в переговоры с японским послом относительно тех экономических выгод, которые могли бы быть предоставлены Японии на Дальнем Востоке в случае ее помощи Правительству. Като отказался обсуждать вопрос в плоскости компенсаций; он заявил, что японское правительство готово помочь из дружеских чувств к России, но, что касается интересов Японии на Дальнем Востоке и тех выгод, которые она могла бы себе обеспечить там, он рад обсудить их совместно с министрами, и, если точка зрения Правительства будет изложена письменно, он охотно передаст ее в Токио.
   Сведения, полученные позже из Японии, подтверждали, что там происходил в то время перелом настроений. Для обеспечения специальных интересов на Дальнем Востоке необходимо было оберечь от большевизма Сибирь. Япония послала в Забайкалье новую дивизию. Это казалось благоприятным признаком, но Российский посол в Токио ничего о переменах настроений не сообщал, и Министерство иностранных дел Омского Правительства не приняло всех необходимых мер для использования новых настроений Японии.
   Тем не менее, еще в конце октября мы продолжали надеяться, что положение не безнадежно.

Перемена ориентации

   В дни тяжелых невзгод только немногие умеют сохранить стойкость и постоянство взглядов и отношений. Другие начинают метаться, легко отрекаются от старого, забывают то, чему недавно поклонялись, ищут новых кумиров.
   В то время как Юденич надвигался на Петроград, пришло известие, что Ригу занял корпус фон дер Гольца, что под сенью Германии образовался русский отряд, которым командует полковник Вермонт, один из русских военнопленных. Попав в Берлин, он пользовался сначала успехом благодаря своей видной наружности. Он быстро перешел на германскую ориентацию и укрепил свои успехи, обеспечив возможность формирования партизанского отряда.
   Появление в Латвии этих неожиданных сил внесло большое смятение в умы. Кто они: друзья или враги?
   Накопившееся в глубине недовольство союзниками стало выявляться открыто. Глухо звучавшие где-то голоса: "Долой союзников, да здравствуют немцы!" -- стали раздаваться въявь.
   Сведения из Гельсингфорса говорили о том, что на западе происходит соревнование англичан и немцев. Англичане хотят взять Петроград руками Юденича. Они стремятся обеспечить свое главенство и на Балтийском море. Немцы поклялись не допустить этого. Балтийское море -- их, немцев, и фон дер Гольц сказал: "Никогда, никогда Юденич не возьмет Петрограда!"
   У Гольца, по слухам, было 40 тыс. штыков. Он угрожал Эстонии, что расстраивало тыл Юденича. В самой его армии появились германофильские тенденции. Шла двойная пропаганда: большевиков и немцев. Армия Юденича разлагалась.
   В Омске было много германофилов. Жардецкий уже давно мечтал о германо-русско-японском союзе, но он подходил к этому вопросу осторожно. Устрялов, молодой доцент, отличавшийся отвлеченной, непрактичной и приспособляющейся к моменту мыслью, делал это открыто, без фигового листка. В газете "Русское Дело", органе кадет-беженцев, германофильской пропаганде отводилось видное место.
   "Нет ничего невероятного, -- пишет Устрялов (No 16), -- в рассказах, что политические вожди современной "социалистической" Германии любят демонстративно поднимать бокалы "за процветание единой и великой России", а генерал фон дер Гольц ставит "спасение русского народа" своей первейшей задачей. При создавшихся международных условиях "восточная ориентация" есть последняя возможность и естественная надежда для обломков "Центральной Европы"... Мы, русские, переходим к новому фазису в истории наших ориентации".
   Это откровенное выявление новой точки зрения на международные отношения в одном из влиятельных органов, издаваемом притом лицами, близкими к Правительству, и почти что на казенные средства, было в то время грубой бестактностью. Но омские деятели не отличались чуткостью. "Русское Дело" как будто нарочно проповедовало все время идеи, неприемлемые для Правительства.
   Насколько энергичен был натиск на союзников, показывает то, что генерал Нокс был вынужден выступить в начале октября в печати с объяснением того, какая помощь оказана Англией России в ее борьбе с большевиками.
   "Английские офицеры, -- сказал генерал, -- помогли и продолжают помогать при обучении более 1500 молодых русских офицеров и такого же количества унтер-офицеров. Далее, наша помощь выразилась в посылке громадного количества военного материала в Сибирь, хотя это количество меньше того, которым Великобритания снабдила Деникина. Мы доставили в Сибирь сотни тысяч винтовок, сотни миллионов патронов, сотни орудий и тысячи пулеметов, несколько сот тысяч комплектов обмундирования и снаряжения и так далее. Каждый патрон, выстреленный русским солдатом в течение этого года в большевиков, сделан в Англии, английскими рабочими, из английского материала, доставленного во Владивосток английскими пароходами. Мы сделали, что могли. Некоторые русские говорят нам откровенно, что эта помощь недостаточна и что мы должны прислать еще большую армию. Кто винит Великобританию в непосылке войск, тот забывает, что Великобритания -- свободная демократия, и правительство не может отправлять войска в другие страны без согласия народа".
   Генерал не упустил случая упрекнуть при этом русское общество в его пассивном, холодном отношении к армии.
   "Армия нуждается в добровольцах для моральной поддержки мобилизованных молодых солдат. В настоящее критическое время каждый мужчина в тылу, работающий в сравнительном комфорте только 6 часов в сутки, должен отдать отечеству полный рабочий день. Все должны удвоить работу, чтобы освободить половину тыловых работников для фронта. Женщины Англии добровольно соглашались на разлуку с мужьями, сыновьями, и благодаря их патриотизму быстро удалось набрать два миллиона добровольцев. По этому расчету, Сибирь должна дать 660 ООО добровольцев. Армия нуждается в теплых вещах и разных мелочах: чае, сахаре, табаке и папиросах. Каждый офицер и солдат на фронте должен чувствовать, что он герой и что вся Сибирь постоянно следит за ним. Подкрепления и свежие части, отбывающие на фронт, провожались бы в Англии ликующей толпой, их угощали бы чаем, обедами, добровольными пожертвованиями, им прислуживали бы женщины-добровольцы. Вы, русские, часто останавливаетесь полюбоваться отрядом молодых, красивых, здоровых мобилизованных крестьян, марширующих с песнями на улицах. Почему, однако, вы так мало делаете для них, когда они возвращаются с фронта усталыми, разбитыми, больными и ранеными, исполнив тяжелый долг для вашего благополучия? Часто им самим приходится носить со станции свои пожитки, их не встречают, не сопровождают до места назначения, они становятся пасынками для своей страны, людьми, не имеющими сочувствия. Во всех государствах мира такие обязанности выполняются обществом добровольно. Легко, сидя дома, критиковать правительство, что оно не организует всего этого; но не критиковать нужно, а работать самим. Такая инертность общества непростительна в то время, когда даже иностранцы стремятся улучшить быт русского солдата, примером чему могут служить английские общества в Японии и Китае, приславшие много белья и подарков для русских войск. Я полагаю, русская армия предпочла бы, чтобы люди в тылу оставили в покое политику и объединились вокруг великого духом человека, который борется за спасение России в небывалых в истории тяжелых условиях".
   Эти слова генерала Нокса не остались без ответа. Генерал задел больное место: отношение к правительству, и в "Русском Деле" появилось вскоре "Открытое письмо генералу Ноксу".
   "Совершенно справедливо, -- пишет автор этого письма, скрывшийся под именем "Один из солдат", -- что в тяжелом положении адмирала Колчака и его Правительства виновны прежде всего союзники. От них не ждут помощи живой силой, но они расшатывают веру в то, что союзникам нужна Единая Россия, они не признают Правительства адмирала Колчака и тем помогают его врагам.
   Вы, г. генерал, затем бывший посол Англии, почетный гражданин города Москвы, сэр Джордж Бьюкенен, Уинстон Черчилль и много еще джентльменов Англии -- безусловно, наши друзья. Но мы не можем этого сказать в целом об Англии (конечно, и о других союзниках) и ее правительстве.
   Версальский мир, окромсание и раздел "бывшей Российской империи", т. е. будущей свободной России, шатание в русском вопросе, непризнание того, вокруг которого, как знамени Единой, Великой и Свободной России, собрались мы -- это мы чувствуем душой и болеем".
   "Что сделали союзники с Россией?" -- спрашивает дальше автор письма, перечислив, сколько земель отрезано от русского государства, сколько новых государств создано союзниками без участия России и за ее счет.
   Не больше ли сделали они (союзники), чем угрожали нам враги, ныне побежденные?
   "Говорят и пишут, -- продолжает он, -- что признание Правительства адмирала Колчака тормозится якобы тем, что общественное мнение союзных стран обвиняет его в реакционности. По нашему глубокому убеждению, это -- ложь.
   Если бы союзники хотели знать действительную сущность власти адмирала Колчака и совдепщины, они бы это так же хорошо знали и добросовестно изучили бы, ну, предположим, так же как безупречно и хорошо, лучше нас, русских, они изучили наши экономические ресурсы и естественные богатства.
   Прекращение третирования нашего национального чувства, перемена нынешней политики союзников -- вот что нужно нам для души от истинных друзей.
   Тяжело и грустно друзьям англичан и вообще союзников, когда от простого, самого темного нашего мужика-солдата слышишь его вывод о будущем направлении международной политики: "Вот што, брат, видно, придется опосля дружбу заколачивать с немцем -- ен ведь тоже объегорен дюже -- да жить по-новому".
   Так заканчивается письмо.
   Нокс был взволнован и приехал спрашивать, правда ли, что в Омске процветает германофильство и что, как он выразился, из-за Вермонта все с ума сошли?
   Это было, конечно, неправдой, но настроения общества не проходили незамеченными даже в самых больших верхах. Адмирал Колчак был, видимо, подогрет и статьями "Русского Дела", и мнениями окружающих.
   Встревоженный неудачами Юденича и новым наступлением красных на Сибирь, он созвал Совет министров, чтобы обсудить общее положение.
   -- Ориентацию менять, что ли? -- с каким-то отчаянием вырвалось у него.
   Но никто не высказался в пользу Германии. Третьяков предлагал откровенно изложить союзникам положение дел и просить их помощи. Другие смотрели на это безнадежно и допускали возможность искать успеха только в переговорах с японцами и чехами. Все сошлись на том, что было бы бессмысленно начинать какие-то переговоры с немцами и на что-то надеяться с их стороны, что немцы могут быть только врагами национального по направлению правительства адмирала Колчака или правительства Деникина. Решено было послать в Германию какое-либо лицо исключительно для осведомительных целей. Остановились на члене Управления Красного Креста Боткине, которого рекомендовал Сазонов.
   Дитерихс был очень доволен результатами заседания. Он был убежденным сторонником союзнической ориентации, между тем как среди высших чинов армии назревало, по-видимому, какое-то новое направление.
   Спустя несколько дней от Деникина была получена телеграмма, в которой он сообщил (возможно, что в ответ на какую-нибудь неизвестную мне, благодаря особенностям общей организации, телеграмму из ставки), что немцы помогают Петлюре, мешают Юденичу, но что, как ни трудно положение, борьбу надо довести до конца.
   Адмирал был очень доволен. Совет министров и Деникин помогли ему сбросить тяжелый камень сомнения, который кто-то старательно вдвигал в его наболевшую душу.
   -- Я с ним вполне согласен, -- сказал он.

О признании

   -- Как хорошо, что нас не признали, -- часто говорил Верховный Правитель. -- Мы избежали Версаля, не дали своей подписи под договором, который оскорбителен для достоинства России и тяжек для ее жизненных интересов. Мы будем свободны; когда окрепнем, для нас этот договор не обязателен.
   Но действительно ли это было счастьем? Не правильнее ли смотрел на положение вещей тот русский человек, который писал с фронта генералу Ноксу?
   Я склонен присоединиться ко второй точке зрения. Версальский договор -- это не мир, а перемирие, это собрание компромиссов, на которых сошлось большинство, но которых не признали полностью Италия (Фиу-ме), Румыния (Банат), Польша (восточные границы), Китай (Шаньдунь), Америка (Лига Наций); это собрание компромиссов, пересмотр которых будет необходим и неизбежен, как только окрепнут Россия и Германия. С этой точки зрения Версальский договор нам не был опасен.
   А между тем признание было нужно, как воздух. Правительство, которое вело второй год существования, которому оказывали поддержку все слои населения, которое создало армию и завоевало уважение всех национальных сил во всех концах России, находилось, однако, в крайне тяжелом положении. Оно вело борьбу в стране, лишенной собственной промышленности, опиралось на население, которое не хотело войны, было окружено людьми, которые подрывали его престиж, стремясь к партийным завоеваниям.
   Правительству нужна была моральная поддержка, которая подняла бы его авторитет внутри страны, прекратила бы интриги тех, кто рассчитывал добиться признания скорее, чем Омск. Она дала бы возможность смело выступить против атаманов, покончить с бесцеремонным хозяйничанием в стране некоторых из интервентов. Правительство говорило бы тогда не с выскочками вроде Павлу, Гирсы и Благоша, скудный моральный багаж которых не удовлетворял даже самым элементарным требованиям, а говорило бы с Прагой. Всем господам, хозяйничавшим в Сибири, было невыгодно признание Омского Правительства, и это -- лишнее доказательство, что оно было выгодно для русского дела. Было невыгодно признание и для многочисленных претендентов на власть, но и это делало признание жизненно необходимым, потому что покушение на признанное правительство немногие сочли бы возможным.
   Министры, ожидавшие признания, были уверены в себе, полны сил; министры, утратившие надежду на него, блекли, как растения, долго лишенные влаги. Министр непризнанной власти -- фикция. Государство есть факт не только внутреннего, но и внешнего существования, и если оно не признано и не существует, следовательно, вовне, то и правительства в полном смысле нет.
   Постепенно это стали понимать все. Правительство теряло свой престиж. Таков был политический результат непризнания.
   При этом и внутри советской России не было достаточной уверенности, что движется на Москву что-то настоящее, прочное, что утвердит новую власть. В Петрограде не могли не знать, как сфабриковано правительство Юденича, в Вологде знали, как совершался переворот в Архангельске, в Москве получалось радио Парижа, объяснявшее, как союзники экзаменуют Колчака.
   Но были еще и внутренние, экономического характера, невыгоды, которые проистекали от непризнания. Америка не решалась выдать Омскому Правительству банкноты, заказанные Керенским. Ни одно правительство не открыло бы Омску займа. Правительство, со своей стороны, не могло предоставить ни одной концессии.
   Не было возможности переменить ни одного посла или посланника, а между тем бесхозяйность российского представительства за границей постоянно давала себя чувствовать.
   Один проживавший в Нью-Йорке генерал прислал в Омск копию письма, написанного на его имя неизвестным мне американцем.
   "Мне было сообщено, -- пишет американец, -- в течение последних 48 часов человеком, пользующимся полным доверием высокопоставленных газетных издателей, что обвинения в реакционности и недемократических намерениях адмирала Колчака, генерала Деникина и генерала Юденича возникли в широкой мере из замечаний и заявлений, сделанных конфиденциально людьми, которые либо прямо являются членами Русского Посольства или Русского Информационного Бюро Зака, либо имеют с ними связь.
   Возможно, что вы сумеете справиться с этими обстоятельствами; мне же казалось бы, что некоторые сведения по этому делу следовало бы сообщить адмиралу Колчаку.
   Мне очень противно быть вынужденным делать эти разоблачения касательно тех, кто считается представителями в Америке правительства вашей страны, но я очень надеюсь, что вы поймете и оцените те причины и цели, которые заставляют меня это делать.
   Для нас, американцев, быть может, недостаточно основательно знакомых с психологией русского ума, эти вопросы являются постоянной головоломкой".
   Письмо это было написано 27 мая, т. е. как раз в то время, когда "Большая четверка" в Париже решала вопрос о признании адмирала Колчака и готовила ему запрос о его политической программе.
   Я не знаю американца, автора письма, но многочисленные и беспристрастные лица сообщали, что Русское Информационное Бюро ведет пропаганду против большевизма, но не в пользу Колчака.
   Незачем, однако, было бы так далеко ехать, чтобы убедиться в неудобствах непризнания правительства. Из Токио сообщали, что там имеется представитель Семенова. Там же появилось так много различных агентов и заговорщиков, что нельзя было разобраться, кто от кого зависит и кто кого представляет.
   Признание было нужно, непризнание губило омскую власть.

Друзья

   Те, кто относился к России с искренней дружбой, хорошо понимали несправедливость и недальновидность союзников в отношении к России.
   На традиционном обеде в англо-русском клубе 17 июля 1919 г. военный министр Черчилль сказал: если бы пять великих держав пришли сразу к соглашению по поводу России, положение ее давно было бы разрешено. Россия -- решающий фактор в истории настоящего времени. Спасение России -- долг Лиги Наций. Спасти Россию должна Лига Наций; если она этого не сделает, Россия, со своей стороны, уничтожит Лигу Наций. Я говорю тем, кто не сознает этого: вы можете бросить Россию, но Россия не бросит вас".
   Чувствовали ли это союзные державы в октябре, когда над Омском нависла грозная туча?
   Чувствовали, обещали и ничего не делали.
   15 октября, например, опубликовано следующее соглашение:
   "Американский генеральный консул в Омске Гаррис только что получил следующую телеграмму из Вашингтона от Министерства иностранных дел: "Твердое намерение Соединенных Штатов Америки поддержать адмирала Колчака и его сотрудников остается неизменным и таким, как оно было выражено в обменных нотах между адмиралом Колчаком и представителями союзных дружественных правительств в мае и июне 1919 года. Правительство Соединенных Штатов питает уверенность в содействии всех элементов России, преданных делу создания России на демократических основах".
   Зачем это говорилось? Почему хоть в этот момент не последовало признания? Может быть, уже было поздно. Но тогда зачем было говорить о готовности поддерживать?

С. Н. Третьяков

   Со стороны никто ничего определенно не обещал, рассчитывать на помощь извне можно было только для самоутешения. Чехи продолжали переговоры, но генерал Жанен определенно заявлял, что на них рассчитывать нельзя. Японцы не сказали окончательно: нет. Оставались лишь слабые надежды. Нужно было думать прежде всего о внутренних силах. И вот тут-то подымался опять старый больной вопрос о председателе Совета министров.
   На омском горизонте появился новый человек всероссийского масштаба, европейского лоска, не скомпрометированный еще никакими провинциальными сплетнями, не сделавший еще никаких ошибок, которые были неизбежны у других, работавших полтора года. Это был С. Н. Третьяков.
   Он прибыл в Омск в начале октября. Здесь его знали как крупного промышленника, московского деятеля и члена кабинета Керенского. Он -- председатель правления товарищества Большой Костромской Мануфактуры Третьяков--Кашин (льняные изделия), состоит акционером и членом правления льнопромышленных предприятий.
   Общественной деятельностью Третьяков стал заниматься с 1918-- 1919 гг. Его все время выдвигал известный промышленник П. П. Рябушинский.
   Сначала старшина, а потом и товарищ председателя московского биржевого комитета, он фактически, за болезнью Рябушинского, управлял и председательствовал в биржевом комитете. Третьяков как гласный
   Московской думы был одним из видных членов центрального комитета "Земгора" и председателем льняного комитета, образовавшегося во время войны.
   По спискам кадетской партии Третьяков баллотировался на различные муниципальные должности. Во время первой революции имя Третьякова упоминалось неоднократно как кандидата в министры. Даже до революции, по уходе Тимашева, торгово-промышленная партия выдвигала кандидатуру С. Н. Третьякова на пост министра.
   Однако влиятельное московское купечество считало его молодым, недостаточно подготовленным для серьезной государственной деятельности, и выдвигало Коновалова и Четверикова. После распада коалиционного министерства Керенского, когда ушли Шингарев, Мануйлов и другие кадеты, Керенский обратился к москвичам: С. Н. Третьякову, Смирнову, Малянтовичу и доктору Кишкину персонально с просьбой занять места в его кабинете.
   Кадетская партия и московское купечество своевременно опубликовали, что это приглашение Керенского является персональным. Третьяков в сентябре 1917 г. принял пост председателя Высшего Экономического Совещания на правах члена кабинета. Ему недолго пришлось работать в кабинете Керенского. В ночь на 26 октября он был арестован в Зимнем дворце с другими министрами и отправлен в Петропавловскую крепость.
   Переживания октябрьских дней 1917 г. произвели на Третьякова неизгладимое впечатление. Бегство Керенского, оставившего на произвол судьбы своих товарищей, дикая толпа, ворвавшаяся в Зимний дворец и потащившая министров в Петропавловскую крепость -- всего этого он забыть не мог. Только случай спас его от смерти. Толпа хотела бросить министров в Неву. Их спасло появление воинской части, не знавшей, в чем дело, и приготовившейся стрелять в бунтующую толпу. Последняя разбежалась, а министров посадили в крепость.
   Третьяков прибыл в Омск в период его агонии. Второй раз он переживал те же ощущения участника бессильной, увядающей власти. Его положение было тем неприятнее, что с его приездом связывались надежды на реорганизацию Правительства. Я и сам надеялся, что Третьяков окажется подходящим премьером, но первые мои впечатления были не в его пользу.
   Вскоре после возвращения нашего из Тобольска адмирал как-то в неурочный час вызвал меня к себе.
   У него сидел Третьяков. Видно было, что происходит беседа особой важности. Адмирал был взволнован. Он обратился ко мне со словами: "Вот министр торговли говорит, что Правительство слишком неактивно для того, чтобы спасти Сибирь, и что он не может больше оставаться членом Правительства. Что вы скажете?"
   Я не был подготовлен к подобному вопросу. Что задумал Третьяков, какие были у него планы, хотел ли он действительно уйти или он хотел
   стать премьером, рассчитывая на свои силы -- я не знал. Годился ли он на должность председателя Совета министров, я после двух-трех встреч в Совете министров сказать не решался.
   Адмирал же, видимо, ждал от меня успокаивающего слова или совета. То, что он вызвал меня к себе, очень характерно. Раньше, до поездки, он никогда этого не делал. Достаточно было побыть с ним вместе каких-то десять дней, и он уже искал совета, как у близкого человека. Так быстро сближался он с окружавшими его людьми.
   Я не решался рекомендовать адмиралу Третьякова. Я стал защищать Правительство, указывая, что обвинения Третьякова неосновательны, что Правительство делает сейчас все, что может, и что Третьякову, если он замечает наши промахи, было бы правильнее поделиться сначала своими предположениями с товарищами по кабинету.
   Адмирал согласился с этим. Он перешел на обычную для него тему о том, что всегда, когда дела на фронте ухудшаются, увеличивается число желающих уйти в отставку.
   Третьяков вспыхнул. "В таком случае, я остаюсь", -- сказал он.
   Мы вышли от адмирала вместе. Он негодовал. "Если меня считают трусом, -- сказал он, -- то, конечно, я не уйду и докажу, что я не трус".
   Мои сомнения в Третьякове основывались, главным образом, на впечатлении от тона и характера его отдельных реплик, всегда подернутых тенью скептицизма и разочарованности, но я не мог быть уверен, что не ошибаюсь, а потому поспешил проверить впечатление.
   Я предложил адмиралу пригласить Третьякова на заседания Совета Верховного Правителя, чтобы ближе с ним познакомиться. Он согласился. Третьяков стал бывать. Не зная прошлого омской власти, не зная в подробностях обстановки и людей, он, конечно, не мог с первых же заседаний ввести что-нибудь новое, что не было еще передумано и перепробовано, а потому доверие к нему адмирала не укрепилось -- наоборот, он стал чувствовать по отношению к Третьякову какое-то предубеждение. Чуткий адмирал сразу понял, что заявление Третьякова об отставке было шагом, направленным к осуществлению обдуманного плана перемен в Правительстве. Этого было достаточно, чтобы адмирал стал относиться к новому человеку недоверчиво: он не любил таких заговоров.
   Но вопрос о председателе Совета министров был не праздный. Я сомневался в Третьякове, но не сомневался в том, что вопрос о Председателе требовал пересмотра. Вопрос этот был опять в центре общественного внимания.
   Состоялось частное совещание членов Совета министров. Был поставлен вопрос о Председателе. Вологодский, конечно, приглашен не был. Большинство высказалось за его смену.
   Вологодский съездил к адмиралу для решения вопроса о своем уходе. Адмирал передавал потом, что этот разговор носил самый откровенный характер. Вологодский говорил сам о себе, как о третьем лице, не скрывая своих недостатков. Решено было все-таки снять с очереди вопрос об его отставке. Он остался.
   Говорил адмирал по этому вопросу и со мной. Он ясно дал понять, что хотел бы видеть на посту премьера В. Н. Пепеляева, а не Третьякова, которого он мало знает. Пепеляев же отсутствовал -- он был на Алтае.

Из общественных настроений

   Когда Деникин подвигался к Москве, в правых омских кругах так ярко выявилось пристрастие кдиктатуре, такая нетерпимость даже к умеренным социалистическим партиям, что блок, объединявший людей различных политических направлений, уже не мог удерживать в своем составе явно враждебные группы. Он распался. Из него выделился демократический союз, которому справа противополагался Национальный Центр.
   Демократический центр, признавая единоличную верховную власть только персонально, считал необходимым образование кабинета министров политически солидарного и временного представительного органа для обсуждения законодательных предположений и контроля над органами исполнительной власти.
   Национальный центр устами газеты "Русское Дело" твердил только одно -- "диктатура", без всяких ограничений, без всяких перспектив.
   Характерен в этом отношении отзыв председателя восточного отдела партии народной свободы Устрялова о Государственном Земском Совещании.
   "Партия народной свободы, -- сказал Устрялов, -- относилась и относится отрицательно к идее законосовещательного и законодательного органа, ибо это ослабит, а не усилит диктатуру. Наша точка зрения заключается в необходимости укрепления диктатуры Верховного Правителя. Наш девиз -- не только "диктатор-освободитель, но и диктатор-устроитель" ("Правительственный Вестник", No 253).
   Тот же Устрялов, как бы дополняя свою мысль в статье "Власть и общество" ("Русское Дело", 22 октября 1919 г.), говорит по поводу "демократического союза": "Недавно в Омске пробовали организовать своеобразный "демократический союз", долженствовавший представить собой всю "организованную прогрессивную общественность". Но "платформа" этого проектировавшегося союза была составлена так неудачно, что по точному ее смыслу целью соглашения являлась не столько организация признания и укрепления диктаторской власти, сколько организация лояльной оппозиции против нее".
   Суживая роль общественных сил только до "организованного признания" власти диктатора, Устрялов рекомендовал немедленно создать в Омске отделение Всероссийского Национального центра. Существование этой организации, по его мнению, устранило бы надобность во всякой другой.
   Так писал выразитель мнения одной из наиболее крупных политических партий в то время, когда выяснилось, что длительная диктатура становится язвой разложения государства и общественных сил.
   Орган, издававшийся людьми, близкими к правительственным сферам, пользовавшийся казенными материалами и льготами, вытекавшими из родственных связей с больше чем наполовину правительственным Бюро печати, существенно расходился в линиях своей политики с Правительством, оказывая ему дурную услугу.
   Правительство желало поддержки не одних буржуазных политических партий, но и умеренных социалистических, а "Русское Дело" определенно третировало всех "петушков", решительно отмежевываясь от демократического союза.
   Правительство сочувствовало автономии -- "Русское Дело" даже скромных сибирских областников клеймило прозвищем "самостийников".
   Все это было бы не так печально, если бы в ту пору не было вообще поколеблено положение власти и если бы тон и направление кадетского органа не усиливали бы разобщенности власти с умеренными и государственными демократическими кругами, считавшими направление "Русского Дела" правительственным.
   Правительство оказывалось почти совершенно изолированным. Никакая партия, никакая общественная организация за ним не стояла, враги же были кругом, недовольные -- всюду.

Взбаламученное море

   По всей Сибири разлились, как сплошное море, крестьянские восстания. Чем больше было усмирений, тем шире они разливались по стране. Они подходили к самому Омску из Славгородского и Тарского уездов, с юго-востока и северо-запада, прерывая линии сообщений Семипалатинск--Барнаул, захватили большую часть Алтая, большие пространства Енисейской губернии. Даже местным усмирителям становилось, наконец, понятно, что карательными экспедициями этих восстаний не потушить, что нужно подойти к деревне иначе. Зародилась мысль о мирных переговорах с повстанцами, так как многие присоединялись к движению, совершенно не отдавая себе отчета, против кого они борются.
   Приходили сведения о жестоких расправах в городах с представителями местной социалистической интеллигенции. Делавшие это помпадуры не понимали, что интеллигенция -- мозг страны, что она выражает настроения широких кругов населения и заражает их своими настроениями, что всякая излишняя, а тем более произвольная жестокость вредна не только потому, что убивает без смысла, но и потому, что создает тысячи новых врагов.
   Трудно было проверить все, что приходило с мест. Красильников, один из участников переворота 18 ноября, повесил на площади городского голову города Канска, и, как рассказывают, когда ему сообщили о жалобе на него Верховному Правителю, то он пьяным, заплетающимся языком ответил: "Я его посадил, я его и смещу".
   Красильникова послали на фронт. Он повиновался. Он был всегда послушен власти, никогда не проявлял атаманской склонности ни захватывать власть, ни наживаться. Один из близких Красильникову людей, честный молодой офицер Ш., отрицал справедливость обвинений, возводившихся против Красильникова, а прокуратура молчала. Несомненно, Красильников был хорошим офицером, но отвратительным, невежественным администратором.
   Дыма без огня не бывает. Красильников успел, вероятно, натворить много зла. Страшные сибирские расстояния и разобщенность власти с обществом затрудняли правильную информацию. Отсутствие представительного органа, в котором могли бы предъявляться запросы и вопросы, более чем когда-либо давало себя чувствовать.

На Востоке

   В конце октября в Омск вернулся из командировки мой помощник Бутов. Он уверял, что революционные настроения не имеют успеха среди земской оппозиции и что организация Государственного Совещания, при условии отказа от принципа назначения хотя бы части членов, может предотвратить революционный взрыв.
   Он был в Чите, несколько раз подробно беседовал с Семеновым и вынес впечатление, что атаман искренне желает покончить с теми дурными пережитками, которые остались у его сотрудников от периода анархического существования в качестве небольшого и лишенного средств отряда. Далее, Бутов совершенно правильно указал, что в Забайкалье настолько мало проявляется инициативы центрального правительства и так бедно обставлена гражданская власть, что популярность Семенова, который берет на себя разрешение всех вопросов, невольно возрастает за счет Правительства.
   Незадолго до этого приехал с Востока же министр юстиции. Он тоже отметил, что Семенова само Правительство толкает на путь безграничного честолюбия, легализируя все его достижения. Из командира корпуса он превратился в генерал-губернатора, из атамана Забайкальского казачьего войска -- в походного атамана всех казачьих войск. При Верховном Правителе существует представитель атамана Семенова, как какого-то владетельного князя.
   Действительно, у этого молодого, совершенно неподготовленного к государственной деятельности человека могла закружиться голова.
   Еще весной 1919 г. стало известно, что Семенов замышляет создание Мон голо-Бурятского княжества. Он допустил на территории Забайкалья съезд бурят, и они в благодарность поднесли ему титул князя. Осенью стало известно, что Семенов ведет какие-то переговоры с Чжан-цзо-лином, мукденским вице-королем, одним из наиболее видных генералов северного Китая, стремившимся расширить влияние Китая в Маньчжурии, чему мешал Хорват. Семенов будто бы предполагал захватить полосу отчуждения в Маньчжурии и устранить генерала Хорвата при условии поддержки Чжан-цзо-лином семеновского плана Монголо-Бурятского государства. Таким образом, как бы ни был наружно лоялен Семенов, по существу он был независим, бесконтролен и вел самостоятельную политику.
   Генерал Розанов легализировал атаманское управление, назначив Семенова и Калмыкова уполномоченными по охране общественного порядка с правами генерал-губернаторов.
   Калмыков, которого мы считали уголовным преступником, организовавшим несколько убийств его политических врагов, оказался тоже маленьким царьком. Создавалась такая обстановка, что трудно было представить, как сможет существующее Правительство восстановить свой авторитет в стране.
   Как нарочно, положение складывалось таким образом, что нельзя было покуситься даже на Калмыкова. В начале ноября он стал героем, так как спас права российского государства от незаконных притязаний Китая. Дело шло о плавании по Амуру. Китайцы претендовали на пропуск их миноносцев, Калмыков, опираясь на действовавший порядок, не допускал их и на попытку прорваться ответил артиллерийским огнем, заставив миноносцы уйти обратно.
   Источником всех новых осложнений на Востоке явился генерал Розанов. Он держал себя вызывающе по отношению к центральной власти. Все донесения направлял непосредственно к Верховному Правителю, предъявлял министрам ультиматумы в таком роде: "Если в такой-то срок мне не будет разрешено сделать то-то, я сделаю это собственной властью".
   Поводом для подобных выступлений Розанова послужило прежде всего установление нового порядка расчета на Китайской Восточной железной дороге. Оно вызвало следующую телеграмму Розанова: "Управляющим Китайской Восточной железной дороги по распоряжению Правления Общества той же дороги издан приказ от 16 октября за No 212, которым устанавливается расчет за провоз пассажиров и грузов романовскими или бонами Русско-Азиатского банка, или полтинниками, отпечатанными в Америке. Прием сибирских денег приказом прекращается. Проведение в жизнь изданного приказа приведет к следующему: 1) к катастрофическому падению ценности сибирского рубля, которым оплачивается труд; 2) к бешеному вздорожанию предметов первой необходимости, приобретаемых в крае только на сибирские деньги; 3) к полному торговому и промышленному кризису, прекращению выпуска товаров и лишению малоимущих классов трудовых сбережений; 4) прекращению подвоза хлеба и других насущных предметов довольствия для войск и населения края из единственного источника -- Маньчжурии, что должно привести к неминуемому торговому кризису, а затем голоду, восстанию и анархии в крае; 5) к остановке снабжения главного фронта и населения Западной Сибири с Востока; 6) к поднятию курса романовских денег, ныне печатаемых в изобилии исключительно советским правительством, что выгодно только для большевиков, спекулянтов и Русско-Азиатского банка, который сосредоточил заблаговременно в своих руках огромные запасы этих денег. В окончательном итоге проведение в жизнь приказа приведет к голодным бунтам в городах вверенного мне округа. Я, как назначенный Верховной властью охранять порядок и спокойствие в крае, категорически требую немедленной отмены антигосударственного и гибельного делу возрождения России приказа. В противном случае не остановлюсь ни перед чем. Ожидаю ответа не позднее 12 часов 28 сентября".
   Вслед за тем Розанов прислал телеграмму, в которой заключалась такая неприличная брань по адресу министра финансов Гойера, что эту телеграмму неудобно было показать целиком последнему.
   Гойер стал мишенью всех наших дальневосточных героев из-за введения расчета на золотой рубль на Китайской Восточной дороге. Это его решение было объявлено изменническим, и его, как деятеля Русско-Ази-атского банка, стали обвинять в том, что он продает русские интересы в угоду банку. Атак как реформа была проведена приказом генерала Хорвата, то обвинения посыпались и по адресу последнего. Никто не хотел принять во внимание, что Китайская Восточная дорога -- частное предприятие, которое не могло работать в убыток, и что денежной реформы требовал междусоюзный комитет.
   Тот же Розанов организовал во Владивостоке распродажу товаров из портовых складов, нарушая все установленные Советом министров правила. Началась какая-то вакханалия. Интересы казны и частных лиц ставились ни во что.
   Совокупность всех этих обстоятельств заставила адмирала вызвать Розанова в Омск для объяснений. Это еще не означало отставки, но можно было предвидеть, что объяснения будут признаны неудовлетворительными, и отставка неминуемо последует. Верховный Правитель предложил Розанову сдать власть на время его отсутствия генералу Романовскому.
   В ответ на это пришла телеграмма Розанова, что он подчинится, но считает долгом указать на возможность беспорядков во Владивостоке в случае его отъезда, особенно при временном и, следовательно, неполноправном заместителе. По-видимому, Розанов снесся с Семеновым и Калмыковым, потому что оба поспешили заявить, что для них генерал Романовский неприемлем.
   Омск висел на волоске, а на Дальнем Востоке разыгрывалась трагикомедия атаманщины. Резкий шаг со стороны Омска, вроде приказа No 61, мог повести к распаду Дальнего Востока. Адмирал решил оставить Розанова, потребовав от него письменных объяснений.
   В Омск прибыли в это время комендант Владивостока полковник Бутенко, которого Розанов хотел во что бы то ни стало сплавить и обвинял в семи смертных грехах, а также командированный генералом Хорватом его бывший помощник по гражданской части В. А. Глухарев. Оба они пополнили наши сведения о деятельности генерала Розанова и о дальневосточной обстановке.
   Как оказалось, Розанов успел окончательно подорвать престиж омской власти на Дальнем Востоке. Сумбурный, нечистоплотный, пускавшийся на все, чтобы укрепить свою власть, он расширял полномочия атаманов, желая создать себе в них опору, и в то же время заигрывал с приморским земством, устраивая свидания с Медведевым при помощи японцев.
   Необходимость убрать Розанова не подлежала сомнению. Но кто станет на его место?
   Невольно приходилось сожалеть о том, что так неосторожно, так поспешно и так неделикатно был удален от дел генерал Хорват. Кто мог лучше разбираться в местных вопросах и лучше поддержать престиж русской власти на Востоке, чем этот уравновешенный, дипломатичный и опытный администратор? Но почему он сам проявил столько непротивления? Почему он терпел, не протестуя, все ограничения своей власти, ложное положение Верховного уполномоченного, обреченного на бездеятельность, злоупотребления агентов власти, атаманщину?
   Передо мною лежали три тома материалов, характеризовавших деятельность генерала Хорвата за время пребывания его в должности Верховного уполномоченного. Материалы эти привез один из ближайших сотрудников генерала Хорвата.
   Достаточно было даже поверхностно ознакомиться с ними, чтобы увидеть, как легкомысленны были те обвинения, которые послужили мотивом для упразднения должности Верховного уполномоченного. Под руководством генерала Хорвата совершалась большая работа. В течение месяца, с 20 февраля по 20 марта 1920 года, происходили заседания созванного им финансово-экономического совещания, в котором принимали участие 60 человек. Постановления этого совещания -- целая программа, составленная с учетом всех местных особенностей, и провести ее в жизнь, конечно, было легче всего тем, под чьим наблюдением она составлялась.
   Генерал Хорват с первых же дней своего назначения на должность Верховного уполномоченного был окружен людьми, которых навязал ему Омск. Соглашение с Вологодским в сентябре 1918 г. выполнялось только внешне. Генералу не было предоставлено той свободы, на которую он мог рассчитывать. Представленный им кандидат на должность помощника по военной части, генерал Флуг, не был утвержден; вместо него попал на эту должность генерал Иванов-Ринов, который вел свою линию, мало считаясь с генералом Хорватом. От всех почти министерств были назначены на Дальний Восток особоуполномоченные с правами товарищей министров. Они действовали опять-таки независимо от местной власти, считаясь лишь с указаниями Омска. Таким образом, Правительство систематически связывало руки своему Верховному уполномоченному и делало его существование излишним. Если бы Омск лучше понимал значение децентрализованного управления, если бы он предвидел, во что выльется управление генерала Розанова, то, наверное, не привел бы к тому, чтобы местопребывание Хорвата -- Эгершельд -- обратился в никому не нужный нарост власти.
   Теперь приходилось жалеть о том, что сделано, но было уже поздно.

Выполнение плана

   Слово "поздно", как злой рок, преследовало всюду, где только подымалась рука с целью внести какое-нибудь улучшение. План реформ, намеченный во время поездки с адмиралом в Тобольск, ждал своего осуществления. Что же выходило из него?
   Юристы не успевали исполнять всех заказов -- так было их много. Хотелось раньше всего кончить с вопросом о Государственном Совещании. К концу октября проект был закончен. В техническом отношении он был разработан прекрасно. Политически он был вполне удовлетворителен. Я предполагал занять своих сотрудников реформами местного управления, но Пепеляев хотел, чтобы это было сделано в его министерстве, а сам уехал. Новое Положение о Совете министров разрабатывалось, я все время лично следил за этим. Но все, что затрагивало другие ведомства, что было в руках других руководителей, -- оставалось неподвижным, потому что некому было повернуть чиновничью машину на новый путь; рука Председателя Совета министров была для этого слишком слаба.
   Адмирал взял у меня проект организации санитарного дела, разработанный Экономическим Совещанием. Через несколько дней он вернул его, указав, что Дитерихс не совсем с ним согласен. Найти в это время Дитерихса и беспокоить его, когда он был поглощен тяжелым положением фронта, было бы неприлично.
   Военным министром был назначен генерал Ханжин. Это назначение было совершенно случайно. Генерал представлялся адмиралу и просил какого-нибудь места. Адмирал назначил его военным министром. Вологодский даже не беседовал с Ханжиным предварительно назначения. Почтенный, заслуженный генерал оказался неопытным администратором и не волевым человеком. Провести что-нибудь через него было невозможно. Вопросы о военной цензуре, о генерал-губернаторах, об "осведах" лежали без движения.
   События мчались, как вихрь. Прошло всего десять дней со времени возвращения из Тобольска, и уже было не до этих вопросов, не до реформ.
   Даже о Государственном Совещании забыли. Разработанный проект лежал без движения. Стоял вопрос о судьбе Омска и Правительства: быть или не быть?

Денежный вопрос

   Единственный вопрос внутренней жизни, которого никак нельзя было обойти, был вопрос денежный. Сибирские знаки стремительно обездушивались. Мы раньше не замечали в Омске, до чего плохи были эти знаки. Теперь, когда с обесцениванием денег даже нищие чиновники стали получать жалованье пачками, министры могли собственными глазами видеть, с какою преступной небрежностью печатались эти знаки. Так, например, в одной пачке деньги были разных цветов, одни темнее, другие светлее; целая серия пятидесятирублевок была выпущена с опечаткой (месяц май был назван по-французски "Mai"); вместо "департамента" государственного казначейства печаталось "отдел", хотя отдел уже давно был преобразован в департамент; на некоторых не была поставлена точка. Если в руки попадало несколько пятисотрублевок, то нельзя было ручаться, что все они настоящие, потому что размеры их и цвет были различные. Ясно, что уже одни эти внешние дефекты должны были погубить деньги, а тут присоединились еще политические невзгоды. Сибирское Правительство висело на волоске -- кто же мог верить сибирским деньгам?
   Но как-нибудь выйти из положения все-таки нужно было. Конечно, единственным разумным средством была бы организация вывоза сырья, но где было этим заниматься, когда все кругом было охвачено пожаром.
   Министр финансов J1. В. Гойер решил выпустить в обращение злополучные американские банкноты, не приравнивая их к сибирским обязательствам, с тем чтобы признавать их платежеспособность по тому курсу, какой будет устанавливать рынок. На Дальнем Востоке романовские знаки расценивались примерно в десять раз дороже сибирских. Гойер рассчитывал, что в таком же приблизительно соотношении будут ходить и "американки". Его план заключался в том, чтобы, выпуская постепенно вобращение новые знаки, вытеснить сибирские. При таких условиях, чем выше стояли бы новые знаки в отношении сибирских, тем это было бы выгоднее с точки зрения успеха плана.
   Неосторожный и бестактный чиновник Министерства финансов, разговаривая по прямому проводу с Харбином и объясняя план министерства, выразил основную мысль в такой неудачной форме, что привел сибирские к катастрофическому падению. Он сказал: "Падение сибирских в настоящее время нам выгодно". Понятно, какое озлобление вызвало это во Владивостоке и Чите, которые немедленно испытали последствия обесценения денег, и это было тем хуже, что обстоятельства и тут сложились неблагоприятно. В перспективе эвакуации было не до реформ Денежного обращения.

На фронте

   Что же происходило на фронте? Бои проходили с небывалым ожесточением. Обе стороны дрались со страшным упорством. Наше командование бросило на фронт все резервы. Пошли крестоносцы, морской батальон, состоявший из квалифицированных техников, часть конвоя Верховного Правителя. Смерть безжалостно косила ряды бойцов.
   Погода установилась отвратительная. Обмундирование, которое было выслано на фронт, каталось по рельсам, так как непрерывное отступление не давало возможности развернуться. Солдаты мерзли в окопах.
   Беспрерывные мобилизации дали несколько десятков тысяч новых солдат, но этим солдатам нельзя было доверять. Не было гарантий, что они не перейдут к красным, не потому, что они сочувствовали им, а потому, что больше верили в их силу, чем в силу Колчака. Кто наступал, тот вел за собой солдат.
   Ряды первой армии так поредели, что, когда красные повели наступление на армию генерала Пепеляева, ему некого было выслать; он бросился в бой сам, вместе со штабом, и отбросил противника.
   Генерал Дитерихс объехал всех командующих армиями: Сахарова, Лохвицкого и Пепеляева. По соглашению с ними он решил отступать, не останавливаясь перед сдачей Омска.
   Омск начал разгружаться. Дитерихс наметил новую линию фронта и начал отводить армию. Первой уходила сибирская армия, как наиболее поредевшая.
   К омскому вокзалу потянулись длинной вереницей возы.

Эвакуация

   В конце октября у Верховного Правителя состоялось заседание Совета министров. Вопреки уверению Тельберга, что адмирал не любит многолюдных заседаний, он быстро привык к совместным заседаниям с министрами.
   Поставлен был вопрос об эвакуации. "Правительство, армия и золото должны быть вместе" -- такова была формула адмирала. Все речи только развивали эту тему.
   Горячо говорил Третьяков. Он призывал оставаться в Омске до последнего.
   -- Может быть, вам, -- сказал он, обращаясь к адмиралу, -- суждено повторить бессмертный поход Корнилова. Мы пойдем с вами.
   Но адмирал больше одобрял практические действия, чем слова. Он требовал, чтобы разгрузка совершалась быстрым темпом.
   Я вполне разделял это стремление. Работать в Омске было невозможно. Он был военным лагерем. Правительство только отрывался от власти. В Иркутске избрана была социалистическая городская дума, в Благовещенске -- тоже. Контрразведка доносила о большой ажитации (франц. agitation -- волнение, суета. -- Ред.) земцев. Можно было предвидеть, что Правительство опоздает и с переездом, что раньше, чем оно приедет, на Востоке образуется другое.
   Поэтому я со своими учреждениями не медлил и в первую очередь двинул в Иркутск Государственное Экономическое Совещание и Бюро печати. Я считал, что для существования Правительства нужно, как минимум, перенести в Иркутск Управление делами как центральный аппарат, Экономическое Совещание как некоторую общественную опору и, наконец, средства печати как орудие агитации.
   Другие министры не спешили. Эвакуация подготовлялась уже раньше, в августе, но была отменена. Это всех развратило. Всем казалось, что так будет и теперь. Заниматься эвакуацией считали проявлением трусости, а не благоразумия. Омская общественность требовала защиты Омска во что бы то ни стало. Государственное Экономическое Совещание, выслушав указ о перерыве работ, постановило выразить Верховному Правителю полную готовность по первому призы ву вновь приступить к работе по содействию Правительству в его тяжких трудах. Была избрана делегация к адмиралу в составе Червен-Водали, Щукина и полковника Березовского.
   Адмирал согласился принять ее. Но когда утром 31 октября я пришел вместе с делегацией к адмиралу, он был в таком настроении, что я боялся скандала. Он пригласил к себе сначала меня одного, стукнул кулаком по столу и спросил: "Вы с делегацией?" --"Да". -- "Просите!" Это было сказано таким тоном, что я ожидал возможности самой невероятной выходки.
   Однако обошлось благополучно. Волнуясь за адмирала, престиж которого я всячески охранял, волнуясь и за престиж Совещания, председателем которого я был, я прочел резолюцию Совещания, принятую в связи с указом о перерыве работ. Потом Червен-Водали деликатно и тактично стал развивать мысль о том, что запасный центр нужен, но что Омск, по мнению всех членов Совещания, так важен политически, что его надо защищать.
   Адмирал успокоился и оживился. Это было и его мнение. Он подчинился одно время авторитету Дитерихса, стоявшего за оставление Омска, но был рад слышать все, что говорило в защиту Омска.
   Дальше речь пошла о председателе Совета министров, о необходимости перемен. Адмирал рассказал о своей беседе с Вологодским, о доверии своем к Пепеляеву, о том, что он ждет его возвращения.
   После этого произошло то частное заседание министров, на котором была признана большинством необходимость смены премьера. Только общая обстановка разгрузки, под видом которой происходила фактически эвакуация, помешала осуществлению перемен в кабинете.
   Только одну неделю пробыл после этого в Омске Совет министров, и вся эта неделя проходила в колебаниях: эвакуироваться или нет. Верховный
   Правитель поддался господствующему настроению. Он решил защищать Омск. На этом решили сыграть генералы-карьеристы.
   Командовавший третьей армией генерал Сахаров просил у Верховного разрешения приехать в Омск. Ему разрешили. Однажды адмирал вызвал Третьякова, Неклютина, Устругова, Пепеляева и меня к себе. Это был не Совет Верховного, а импровизированное заседание. Присутствовали Сахаров и назначенный его помощником Иванов-Ринов. Сахаров сделал доклад о положении на фронте, о нуждах армии, о настроениях ее. Из всего вытекало, что защищаться нельзя. Но, к общему удивлению, он сделал неожиданно и нелогично вывод, что защищаться нужно. Дитерихс не присутствовал.
   Выслушав доклад, мы хотели возражать, но испортил дело Устругов. Вместо того, чтобы сразу изложить свои сомнения, он задал вопрос, будем ли мы обсуждать доклад командующего армией.
   -- Конечно, нет! -- резко заметил адмирал. -- Я пригласил вас только для информации.
   Поделившись своими соображениями о неустранимости беспорядка в деле снабжения и транспорта, пока будет существовать многовластие, мы разошлись.
   На другой день пришлось очень долго ожидать адмирала. Было за двенадцать, когда он вышел принять доклад.
   -- Знаете, -- сообщил он мне, -- я всю ночь обсуждал здесь положение и решил защищать Омск. Главнокомандующим будет Сахаров.
   Указ был уже подписан. Сахаров, который накануне держал себя с неприличной самоуверенностью, был мне совершенно незнаком. Я съездил к Ноксу узнать его мнение. Он сказал, что Сахаров смелый офицер, что, может быть, ему и удастся выполнить свой план и защитить Омск.
   Все распоряжения Дитерихса об эвакуации были отменены. Поезда, следовавшие из Омска, были задержаны. Некоторым частям приказано было выйти из Новониколаевска в Омск, выехавшим чинам Военного министерства -- вернуться. Все перевернулось вверх дном.
   Адмирал ободрился. Но прошел день, другой, и выяснилось, что остановить отступление невозможно. Распоряжения Сахарова внесли только лишний сумбур. Чтобы оправдать себя, он обвинял во всем Дитерихса.
   Адмирал не мог спокойно говорить о Дитерихсе. Он называл его чуть ли не изменником, обвиняя, главным образом, в том, что он увел с фронта сибирскую армию и таким образом обнажил фланг остальных. Докладчики не хотели быть честными и не сообщали, что они сами присоединились к плану Дитерихса и что уведенная армия фактически состояла только из штабов, обозов и небольших потрепанных отрядов.
   Между тем совершалось нечто непредвиденное.
   Взоры всех с тревогой впились в сторону Иртыша. Он не замерзал. Падал мокрый снег, стояла распутица, зима упорно не приходила.
   Незамерзшая, непроходимая река на пути отступающей армии -- это грозило такой катастрофой, о которой язык отказывался говорить.
   Адмирал весь ушел в свои глаза. Его глаза смотрели мимо собеседников, большие, горящие, бездонные, и были устремлены в сторону фронта.

Последние заседания в Омске

   Совет министров все еще ничего не понимал. Против эвакуации упорно возражали несколько министров. Вологодский беспомощно разводил руками. Никто не хотел видеть, что творилось в Омске. Город перешел всецело во власть военных. Приехавшего из Архангельска Игнатьева, бывшего члена северного правительства, посадили в тюрьму без ведома кого-либо из министров. Добиться, почему он посажен, никто не мог. Подозревали дикое.
   Жардецкий приехал сообщить мне, что подготовляется арест Сукина, Михайлова и меня ввиду вредного влияния нашего на адмирала. Уже само сопоставление фамилий людей, резко расходившихся в политике и ее приемах, свидетельствует о нелепости плана. Но все было возможно.
   В то время как пребывание правительства в Омске лишало его последнего влияния, страна потеряла всякую связь со столицей. "Правительственный вестник" дальше Омска не выходил. Учреждения перестали работать. Сам Совет министров тратил время на бесплодные споры об эвакуации.
   Я не верил искренности некоторых возражавших. Это были случайные люди для Сибири, люди, которые могли смотреть на оставление Омска как на конец своей карьеры; Иркутск, по-видимому, их не интересовал, и потому они нисколько не входили в рассмотрение перспектив переезда. А может быть, они были дальновиднее других и были уверены, что власть, оставляя Омск, неминуемо погибнет.
   Вопрос решил сам адмирал. Он приказал выезжать. Спешно приняли мы положение о Государственном Экономическом Совещании, на всякий случай закон о денежной реформе, закон о предоставлении законодательных прав Совету министров на случай разобщения с Верховным Правителем -- и собрались в путь.
   В субботу 8 октября состоялось последнее совместное заседание Совета министров с Верховным Правителем. Адмирал утвердил все законы. Он остановился только на вопросе о назначенных членах Совещания. Некоторые министры находили, что от назначения лучше совсем отказаться, адмиралу казалось, наоборот, что надо увеличить число назначенных членов.
   В соседней комнате ждал чиновник, чтобы отнести закон в типографию. На следующий день он появился в "Правительственном вестнике", последнем его номере, вышедшем в Омске.
   Министры сердечно простились с адмиралом.

Военный план

   Я посетил адмирала еще и на следующий день. У него были также Пепеляев, который не хотел уезжать и придумывал предлоги, чтобы остаться, и Сукин, который решил уехать и оставить вместо себя Жуковского. Адмирал приказал Пепеляеву и мне ехать вместе с правительством.
   Настроение у него было мрачное. Он производил впечатление нравственно измученного человека.
   Казалось, все было сделано для защиты Омска. Начальник гарнизона докладывал Совету министров, какие у него части, какие приняты меры, и выходило, что беспокоиться не о чем. Был издан указ о призыве всего мужского населения. Я лично провел ночь в типографии, чтобы этот указ был своевременно опубликован. Защита города была поручена одному из самых энергичных и смелых генералов, Войцеховскому. Я видел его у адмирала. Это было поздно, часов в 12 ночи. Адмирал вызвал меня и просил распорядиться, чтобы в три дня было очищено здание судебных установлений. Войцеховский был в это время у адмирала. Он показался мне глубоко сосредоточенным, как-то несоответственно явной молодости, и своим печальным и серьезным видом он резко отличался от других генералов.
   Но что-то подсказывало внутри, что Омск не уцелеет. И я не удержался, чтобы не спросить адмирала, окончательно с ним прощаясь: а что, если Омск падет, что будет дальше? Есть ли у него какой-нибудь план?
   Он был очень удивлен моим вопросом. Какой же план? Будем отступать на Восток. Не можем же мы бросить железнодорожную линию.
   Я был, в свою очередь, удивлен. А продовольствие? Откуда будет приходить оно на Восток? Мне раньше казалось, что даже правительство, если оно не успеет эвакуироваться, должно будет попытаться уехать на юг, по направлению к Семиречью, куда как будто перст Божий указал путь, даровав осенью большую победу.
   Невольно я подумал о Дутове, который формировал армию в глубине Акмолинской области и не спешил усилить левый фланг армий. Где он, не направится ли он на юг?
   Мы простились с адмиралом. Я обещал ему позвонить со станции, когда поезд будет отправляться. Он очень беспокоился о своих министрах и не мог скрыть беспокоившую его мысль, что правительство не сможет выехать.

Отъезд

   В воскресенье распутица усилилась еще больше. Улицы и тротуары были залиты водой. Не переставал падать мокрый снег. Комендант Совета министров сам разъезжал на паровозе, формируя состав. Одни вагоны не находились, другие нельзя было вывезти, потому что на пути произошло какое-то крушение. Трудно было думать, что все это случайности.
   Вечером здание Совета министров превратилось в станционный зал. Повсюду набросаны были груды багажа и сидели фигуры в пальто и шубах. Освещение было тусклое. Арматуру намеренно сняли.
   Только к десяти часам вечера получено было сообщение, что часть поезда готова.
   Мы тронулись в путь на другой день утром, 10 октября. На станции были расклеены объявления о том, что адмирал решил защищать Омск и что он не оставит армию. Говорилось, что красные еще далеко, но никто не знал точно где. Однако адмирал так торопил правительство с отъездом, так беспокоился о министерском поезде, что все чувствовали инстинктивно, что опасность гораздо ближе, что она вокруг нас.

В вагонах

   В день отъезда ударил мороз. Стало легче на душе: армия сможет отойти за Иртыш.
   По обе стороны пути тянулись обозы отступающих частей. На станциях стояли длинной цепью эшелоны эвакуирующихся министерств и штабов. Платформы были наполнены всяким скарбом.
   В Новониколаевске мы получили известие, что дела Деникина идут очень плохо. Я посетил стоявшего там Дитерихса. Он показал мне торжествующее радио большевиков, которое заканчивалось словами: "Плохо, брат Деникин, пора умирать".
   -- А вы знаете, -- сказал Дитерихс, -- что вам лично грозила опасность в Омске? Я просил генерала Домонтовича вас об этом предупредить.
   Мы тронулись дальше. Ехали спокойно, но чувствовали себя путешественниками, а не правительством. Все разбилось, разорвалось на части и жило своею жизнью по инерции, не зная и не ища власти. Только начиная от Красноярска, где путь уже не так был разбит, стали выходить местные администраторы, чтобы встретить и получить инструкции.
   Но что мог дать им Вологодский, который в это время больше походил на путешественника, чем когда-либо! И встречавшие получали только последний номер "Правительственного вестника" с Положением о Государственном Экономическом Совещании. Это была последняя ставка правительства.
   Любопытно, что одна из последних телеграмм Деникина извещала о разработке проекта, об учреждении законодательного органа. Этого же хотел и Миллер в Архангельске. Все пришли к одному выводу. Но Миллер просил одновременно дать ему право производить в чины и награждать орденами. Эту телеграмму мы оставили без ответа.
   Министры ехали в разных вагонах и с разными мыслями. Несколько раз мы все встречались на заседаниях в вагоне Вологодскою. Одни вносили проекты, касавшиеся перевода денег на обеспечение послов, о нормах обеспечения уходившим министрам -- это были холодные практики, другие -- о расширении прав губернаторов, о порядке использования эвакуированных чиновников -- это были неисправимые оптимисты и люди, которые страдали.

Глава XXIV.
Побеждающий большевизм

   Радио большевиков возвещало всему миру, что вторая годовщина октябрьской революций была отпразднована в 1919 г. при всеобщем народном подъеме.
   Можно было не сомневаться в правильности сообщения. Триумф Троцкого, получившего 25 октября орден Красного Знамени, был вполне понятен. Армия адмирала Колчака обратилась в беспорядочное бегство, а в район расположения сил генерала Деникина врезался клин наступающих красных войск. Деникин отступал, и не только миновала опасность Москве, но и открылись перспективы освобождения хлебных районов. Юденич отступил к границам Эстляндии. В Юрьеве было достигнуто соглашение между советской Россией и Эстляндией о признании последней и прекращении военных действий. Юденич уже не думал о взятии Петрограда, его внимание было направлено в сторону спасения остатков разбитой армии.
   Было чему радоваться в красной Москве.
   Омское Правительство выехало 10 ноября, а 14-го Омск был уже занят красными. Произошло занятие Омска с той же понятной только для свидетелей гражданской войны, объяснимой только социальной психопатологией, катастрофической быстротой. Восстание внутри, неожиданное появление отрядов красных с севера -- и все побежало, все силы гарнизона куда-то испарились, одни отнимали у других лошадей, одни других пугали.
   Впечатление непреодолимости красных сил усиливалось от стихийности их движения. Красная армия начала казаться всем непобедимой. Сила сопротивления становилась все слабее. Перелом настроения в сторону большевиков вызвал массовый переход на их сторону всех тех, кто относился безразлично или с антипатией к власти Верховного Правителя.
   Адмирал Колчак и генерал Деникин объединили далеко не всех врагов большевизма. Уже после свержения Директории и явного похода омской власти против Учредительного Собрания первого созыва все социалисты-революционеры центра (Черновцы) перешли в лагерь большевиков. Члены Самарского Правительства (Комитета членов Учредительного Собрания), Вольский и другие, после неудачных переговоров в Уфе капитулировали и были со снисхождением приняты большевиками. За эсерами -- "черновцами" потянулись в Каноссу и другие социалисты. Многие из меньшевиков стали опасаться, что завоевания революции погибнут, если победят Колчак и Деникин. Левые социалисты-революционеры пошли на уступки, интернационалисты-эсдеки простерли к большевикам свои объятия. Стал создаваться единый социалистический фронт.
   Прилив новых сил стал сказываться в управлении. Большевики получили возможность произвести существенные перемены в составе администрации.
   В то же время чиновничество, вынужденное голодом, а офицерство -- не только голодом, но и безвыходностью положения, прекратили саботаж. В отношении офицерства Деникин первый, а за ним и Колчак совершили крупную тактическую ошибку. Приказы Деникина об офицерах красной армии и недоброжелательное отношение к перебежчикам побуждали офицерство оставаться в "большевизии" и служить в красной армии. Если принять во внимание, что Троцкий установил круговую повинность офицеров и расправу с семьями перебежчиков, то нетрудно понять, что переход их становился психологически невозможным. К тому же политические стремления Колчака и Деникина были выражены неясно, а союзники, на которых опирались их армии, казались многим не друзьями, а врагами России. Тяготение к Германии как к стране, обиженной и способной на более искренний и тесный союз с Россией в целях обеспечения реванша, влияло, в свою очередь, на привлечение офицерства в состав красной армии, для которой всегда рисовался в перспективе союз с Германией.

Красная армия

   Гражданская война заставила народных комиссаров создать дисциплинированную военную силу.
   Те бесформенные и недисциплинированные банды, которые давали отпор чехам, а затем народной сибирской армии, в 1919 г. сменились регулярными войсками.
   Принцип добровольчества, который был провозглашен в январе 1918 г., очень скоро разочаровал комиссаров, и на Пятом Всероссийском съезде Советов Троцкий, не смущаясь, отрекся от него.
   "Я не знаю, -- сказал он на съезде, -- ни одного в нашей среде, который когда бы то ни было полагал, что принцип добровольчества является здоровым принципом для организации подлинной народной демократической армии.
   Нам необходимо сейчас иметь основное ядро армии, которое было бы боеспособным в каждую минуту. Этот боеспособный кадр мы составляли до сих пор путем добровольчества, но от этого принципа мы должны отказаться и практически пришли к методу принудительной военной мобилизации.
   Наши частичные опыты являются только подготовительным шагом к объявлению закона о том, что каждый гражданин советской республики от 18 до 40 лет в любой момент по призыву центральной советской власти должен становиться под знамена для защиты этой власти.
   Мы сделали все возможное, чтобы создать наше новое офицерство из среды тех рабочих и крестьян, которые прошли через школу войны и у которых есть боевое, военное призвание. Мы их пропускаем через инструкторские курсы.
   Число этих курсов мы будем увеличивать с каждым месяцем и покроем ими всю страну.
   В Москве, как я уже докладывал, в подавлении мятежа принимали участие наши завтрашние советские офицеры, воспитанники инструкторских курсов. Они являются самыми преданными, самыми твердыми солдатами советской власти.
   Мы открыли двери Академии генерального штаба, ныне называющейся военной академией, для лиц, лишенных ценза. Мы послали туда около 150 новых воспитанников, которые являются преданными солдатами советской власти, и первый выпуск этих офицеров генерального штаба даст нам наша академия в течение ближайших десяти--двенадцати месяцев.
   Создавая новый командный состав из среды тех классов, которые теперь призваны к власти, мы пока используем старый командный состав во всех его здоровых частях, давая представителям этого старого командного состава возможность широкой работы".
   Все предложения Троцкого были приняты. Пятый съезд советов одобрил принцип обязательности службы и обязательности военного обучения. Начало милитаризации советской России получило себе яркое выражение в п. 13 резолюции съезда.

Советский милитаризм

   "Съезд, -- говорится в резолюции, -- вменяет в обязанность всем советским учреждениям, всем профессиональным, фабрично-заводским организациям всемерно содействовать военному ведомству в сфере проведения обязательного обучения военному делу рабочих и не эксплуатирующих чужого труда крестьян. Необходимо повсеместное создание стрелковых обществ и тиров, устройство маневров и военно-революционных празднеств и широкая агитация, направленная на повышение интереса к военному делу в рабочем классе и крестьянстве".
   Съезд одобрил также введение в красной армии строгой дисциплины.
   "Рабочая и крестьянская красная армия должна быть построена на основе железной революционной дисциплины. Гражданин, который получил оружие от советской власти для защиты интересов трудящихся масс, обязан беспрекословно подчиняться требованиям и приказам поставленных советской властью командиров. Хулиганские элементы, которые грабят и насилуют местное население или устраивают мятежи, шкурники, трусы и дезертиры, которые покидают боевые посты, должны караться беспощадно".
   Весной 1919 г. результаты новой организации уже сказались. Мобилизованные крестьяне по-прежнему составляли толпу, готовую разбежаться при первой неудаче, но в каждой части создано было надежное боевое ядро. Все сознательные сторонники рабоче-крестьянской власти после испытания их верности принимаются в партию коммунистов и ставятся в привилегированное положение. Они пользуются не только материальными выгодами, но и служебными преимуществами. Из них набираются военные комиссары, которые следят за настроениями армий, за действиями командного состава, а также заведуют всей хозяйственной частью.
   Коммунисты, не в пример прочим, вооружаются револьверами и для самообороны, и для расправы с изменниками.
   Офицеры Омского Правительства нередко наблюдали, что наступавшие красные меньше боялись противника, чем каких-то сил, находившихся у них в тылу. Бросалось в глаза, что наступавшие цепи в случае бегства от неприятеля подвергались обстрелу сзади. По-видимому, это работали коммунисты.

Устав внутренней службы

   После того как советские власти решили преобразовать красную армию в регулярные войска, кадровое офицерство восстановило прежде всего действие старых уставов. В них изменилась только внешняя сторона. Солдат переименовался в "воина-революционера", отечество стало называться "социалистическим", к военным названиям прибавилось слово "товарищ" ("товарищ командир полка", "товарищ красноармеец"), но сущность устава прежняя.
   Как чисто внешне переделывался устав, показывают хотя бы следующие статьи:
   "16. В случае обращения по службе начальника к подчиненному, не находящемуся в строю, начальник, имеющий головной убор надетым, всегда прикладывает к таковому руку и тотчас же опускает ее, на что подчиненный отвечает ему, также прикладывая руку к головному убору и опуская ее.
   Такое же правило соблюдается и при обращении по службе подчиненным к начальнику.
   Примечание. При нахождении военнослужащего вне строя с обнаженным холодным оружием прикладывание руки к головному убору заменяется опусканием оружия по правилам строевого устава.
   22. Для выражения приветствия частями войск (командами), находящимися в строю, начальником части (команды) подается команда "смирно", исполняемая по правилам строевого устава.
   Если при части войск (команде) находится хор музыки, то последний при приветствии играет "Интернационал" или народный гимн.
   27. Если начальник обратится к части (команде), находящейся в строю, то военнослужащие, находящиеся в этой части (команде), отвечают ему: на приветствие -- "здравствуйте", когда начальник благодарит, красноармейцы отвечают: "Служим народу" (или "Служим революции"); когда начальник поздравляет с чем-либо -- "благодарим"; когда начальник прощается -- "прощайте". Начальник, или производящий смотр, или принимающий парад приветствует части во время прохождения церемониальным маршем словами: "Да здравствует советская власть" или: "Да здравствует пролетарская революция" и т. д. Проходящая мимо часть отвечает возгласом "ура"".
   Сущность внешней военной дисциплины, выражающаяся в однообразии действий и обязательности создающих механичность поступков, всецело сохранена уставом рабоче-крестьянской армии. Все же главное содержание устава, ставящее солдат в подчинение строгому распределению времени и общему режиму военной дисциплины, осталось и вовсе без изменения.

Красноармейские привилегии

   Устав существовал не только на бумаге. Как это ни неприятно, но приходится признать, что регулярные красные войска проявляли летом и осенью 1919 г. больше дисциплины, чем войска белые. Во время пребывания адмирала Колчака в Тобольске можно было наблюдать распущенность военных и особенно офицерства, которое пьянствовало и развратничало, тогда как, по общим отзывам, красные вели себя с большой выдержкой.
   Точно так же в сентябре, при последней попытке наступления от Ишима к Тобольску, когда белые вновь занимали районы, недавно побывавшие в руках красных, приходилось наблюдать, что красноармейцы большей частью аккуратно и честно расплачивались с населением, тогда как наши казачьи части обнаруживали чисто грабительские инстинкты. Немалую роль в этом сыграла ничтожность содержания солдат и особенно офицеров. Последние были настолько мало обеспечены, что из нужды старались довольствоваться за счет населения.
   Секрет дисциплины красных объяснился, впрочем, очень просто. После того, как советские войска прочно занимали какой-нибудь район, они начинали производить общую реквизицию, и львиная доля доставалась красной армии. Заранее обеспеченная в выгодах "завоевания", она научилась проявлять революционную выдержку.
   В составе военных сил надо различать два элемента: красную армию и мобилизованных. Первая -- это военная аристократия, привилегии которой неисчислимы. Вторые -- это пушечное мясо. Красноармейцы идут позади, заставляя мобилизованных брать окопы. Красноармейцы видят так много забот о себе, что они служат не за страх, а за совесть. Это подлинные опричники, которые держат в своих руках забитую и напуганную массу. Погибнуть красная армия может только тогда, когда мобилизованные найдут предводителя, чтобы повернуть свои штыки против тиранов, но для предупреждения этого приняты меры.
   Первая мера -- организация военных советов. Эти коллегиальные учреждения состоят, главным образом, из опытных старых офицеров, но в них всегда участвует лицо, пользующееся полным доверием комиссаров. Так, например, во главе главного военного совета республики стоит Троцкий.
   Вторая мера -- система всепроникающего шпионажа. Коммунист в армии -- наблюдатель и доносчик. Сами коммунисты строго следят один за другим, но еще строже они следят за другими.
   Наконец, в каждой армии есть политический отдел. Его назначение -- привлекать новых агентов коммунизма. Это своего рода миссионеры. В руках политических комиссаров находится и все дело снабжения -- самое могущественное средство награды и кары, но в этом заключается и сильное, и слабое место красной армии. В случае ухудшения дела снабжения вся ответственность падет на политических комиссаров.

Централизм

(советская конституция)

   Армия -- зеркало государства. В обстановке всеобщего развала и анархии дисциплинированной армии быть не может. В то время когда каждый "совдеп" считал себя независимым от центра и действовал по-своему, попытки народных комиссаров создать армию были бесплодны. Троцкий с беспощадной откровенностью изложил это на пятом съезде.
   "Даже губернские комиссариаты в некоторых местах хромают на одну, а то и на обе ноги и не имеют достаточного количества компетентных работников и крепких комиссаров. А без всего этого, товарищи, мы, разумеется, никакой армии создать не можем.
   Нужно, чтобы каждый комиссариат хорошо помнил свою иерархическую зависимость от комиссариата, стоящего выше над ним: волостной от уездного, уездный от губернского, губернский от окружного, окружной от центра, от Москвы. Это простая механика, но ее нужно помнить, а между тем, это не всегда наблюдается. Советский централизм находится еще в зачаточном состоянии, а без него мы ничего не создадим ни в военной, ни в продовольственной, ни в других областях.
   Армия по своему существу есть строго централистический аппарат, тесно связанный нитями со своим центром. Нет централизма -- нет армии".
   Грозная опасность контрреволюции обуздала распущенных агентов советской власти и усилила центр. Как бы ни были жестоки и бессердечны московские комиссары, все же они не могли покровительствовать тем ужасам, следы которых были обнаружены, например, в Перми, где сотни изуродованных трупов и заживо замученных людей остались памятником господства комиссара Окулова. Но центральная власть не в силах была справиться со своими местными представителями и ограничивалась "товарищеским" порицанием.
   Основной закон советской республики положил начало централизации власти, подчинению местных советов московским комиссарам. Неясная схема федерации советов, которая давала основание для развития самостоятельных действий, сменилась более определенным представлением о союзе наций (федерации советских национальных республик, а не федерации "советов" вообще). Государственная самостоятельность стала признаваться, таким образом, только за народностями, организовавшими свои национальные советы, но отнюдь не за каждым областным совдепом, как было в 1918 г.
   Верховная государственная власть, согласно советской конституции, принадлежит Всероссийскому съезду советов, который должен созываться не менее двух раз в год. В период между съездами верховная власть (законодательные, распорядительные и контрольные функции) принадлежит Центральному Исполнительному Комитету, избираемому на съезде советов в числе двухсот человек (ст. 12, 26, 30).
   Центральный Исполнительный Комитет избирает народных комиссаров и может отменить и приостановить всякое постановление и решение Совета народных комиссаров.
   Все эти центральные органы признаются безусловным авторитетом для местных учреждений. Советская конституция объявляет первой обязанностью областных, губернских и прочих местных органов "проведение в жизнь всех постановлений высших органов советской власти" (п. а. ст. 61).
   В комментированном официозном издании конституции (Глебов. "Наш основной закон". Изд. Всерос. ЦИК) даются следующие разъяснения по поводу обязанностей советской власти.
   "К чему призвана советская власть на местах? Прежде всего к тому, чтобы точно и неуклонно проводить в жизнь решения центральной советской власти. В проведении решений центральной власти на местах были и есть большие недостатки. До самого последнего времени на местах советы работали, "как Бог на душу положит", и выходило от этого то, что во многих местах советская власть .решала вопросы, в корне противореча центру. Этого можно избегнуть только тогда, если местная власть будет точно придерживаться постановлений Центрального Правительства.
   Высшие органы советской власти должны следить за правильным исполнением постановлений центральной власти местными советами.
   Уездный Исполнительный Комитет обязан проверять действия волостных и сельских советов в своем уезде.
   Областные и губернские органы советской власти, кроме проверки действий советов, входящих в данную губернию или область, могут еще отменять решения этих советов, раз эти решения расходятся с постановлениями Центрального Исполнительного Комитета. Таких случаев, -- говорит тот же комментарий к советской конституции, -- в последнее время было немало. Местный совет или Исполнительный Комитет, оторванный от центра, проводил иногда решения, расходящиеся с решениями центральной власти. Здесь необходимо решительно подавлять и уничтожать всякое отступление от постановлений Центрального Правительства".

Новая коммунистическая аристократия

   Народные комиссары хорошо постигли искусство управления. Они отлично поняли, что советская власть будет прочна только в том случае, если она повсюду будет иметь преданных агентов, заинтересованных в прочности советского режима, от существования которого зависит их собственное благосостояние.
   Кронштадтские матросы были первыми аристократами Советской республики. Они разграбили дворцы, захватили автомобили, наряжались в костюмы богачей. Хотя в советской конституции и объявляется, что "труд -- обязанность всех граждан", "не трудящийся да не ест" (ст. 18), но из комментария к этой статье видно, что она относится только к буржуям.
   "Сколько их было, паразитов! Сколько жило по заграницам, кутило и развратничало!
   А здесь, в России, на их землях и в их фабриках изнемогали от непосильного труда миллионы тружеников.
   Пришел конец тунеядцам и лодырям. Только тот, кто работает, будет иметь право на хлеб.
   Здоровые и сильные, но не желающие работать, будут не только лишены своего пайка -- у них будет взято все, что награблено и припасено ими раньше.
   Нужно только установить контроль, слежку за всеми паразитами, привыкшими жить за счет других".
   Советская политика, разрешавшая брать то, что было "награблено" паразитами, создавала новых грабителей из пролетариата. Заставляя буржуев работать, советы создавали категорию лиц, "труд" которых заключался в "слежке" за паразитами. Все эти новые привилегированные лица делались ревностными и преданными слугами советов.
   Народные комиссары проводили свою политику последовательно и планомерно. Деревне они позволяли разграбить помещичьи именья и усадьбы и страхом реставрации удерживали на своей стороне крестьян-захватчиков. В городах они раздавали своим сторонникам лучшие помещения и обеспечивали их продовольствием и товарами. В армии они присваивали коммунистам привилегированное положение комиссаров или отличали их особыми материальными выгодами.
   После того как привилегированное положение коммунистов достаточно определилось, в партию стали принимать с разбором, но зато советская власть рассадила коммунистов повсюду: на фабриках, железных дорогах, в профессиональных союзах, кооперативах, деревнях и армии. Повсюду коммунистам предписано действовать объединенно и согласно инструкциям центра. Так, например, партийный заводской комитет должен "влиять на всю заводскую жизнь и проводить своих кандидатов во все существующие при предприятии организации". "Фракция коммунистов в профессиональном союзе должна стремиться "к проведению в деятельность союза постановления верховных органов партии" и "в строительстве союза проводить принципы коммунистического централизма и производственного объединения"" (Иванов. "Организуйте партию". Изд. "Коммунист").
   Щедрым доставлением выгод советская власть сумела создать себе во всех жизненных организациях преданных сторонников, интерес которых -- бороться с врагами советской власти не на жизнь, а на смерть. Система поощрений давала блестящие результаты. За каждый военный успех командный состав и солдаты получали денежные награды в настолько крупных размерах, что один победоносный поход мог сделать командиров частей крупными капиталистами. Регулярная красная армия, можно сказать, -- баловень советской власти. Она тоже создает новую военную аристократию.
   Принцип привилегий стар, как мир. Ничто не может создать абсолютное равенство людей, когда сама природа создает неравенство. Она создает одних людей более умными, других более ловкими, и человек от рождения привыкает к мысли о превосходстве. Но, помимо неравенства природного, существует еще социальное неравенство, устанавливаемое обществом, связанное нередко с предрассудками и покровительством привилегированным классам. Революция, уничтожившая сразу все социальные перегородки: дворянство, национальные ограничения, чины, последовательность прохождения должностей, -- открыла свободный путь к власти и общественному влиянию самым простым людям. Эта перспектива блестящей карьеры, в таком масштабе возможной только при большевистском режиме, кружит голову и опьяняет молодежь, быстро достигающую самого высокого положения не только благодаря талантам, но и в награду за неразборчивость средств и просто преданность власти. Так создается новая аристократия, накопляющая богатства всеми путями, жадная и безжалостная. Из нее родится будущая хищная буржуазия.
   Материалы, полученные в Омске осенью 1919 г., свидетельствовали о том, что продажность советских чиновников достигла исключительных размеров. Ревизии приобрели массовый характер и обнаруживали повсюду хищения, утечку товаров для сбыта вне обычного порядка, неправильное и безотчетное расходование денег. Советские газеты пестрели подобными сведениями, для которых отводилась особая рубрика под названием "Маленькие недостатки советского механизма".
   Так деморализовалась советская бюрократия.

Специалисты

   Опьяненные процессом разрушения и исполненные безграничной самонадеянности, большевики сначала решительно отвергли всякое сотрудничество буржуазии и интеллигенции.
   "Рабочие и крестьяне взяли власть не для того, чтобы делить ее с буржуями и кулаками. Никакого соглашательства с врагами бедноты быть не должно. На всех ответственных постах должны быть представители рабочих и крестьян.
   Теперь в волостные советы пробираются кулаки, чтобы там верховодить и обманывать бедняков. Кулаку очень выгодно попасть в совет, и чем больше их туда попадет, тем для них лучше: они опять начнут грабить по-старому деревню, продавать хлеб по грабительским ценам.
   В городских советах не должно быть места не только буржуям, но и их прихвостням -- меньшевикам и правым эсерам, и всем тем, кто поддерживает фабрикантов и помещиков, всем, кто находится в стане контрреволюции и борется против рабочих и крестьян, против власти советов р. и к. депутатов" (Глебов . "Наш основной закон").
   Однако революционный угар скоро стал рассеиваться. Советская власть осознала свою беспомощность. Уже на Пятом съезде Троцкий заявил о необходимости пользоваться услугами и буржуев, и генералов.
   "И рабочий класс, и крестьянская масса не имеют еще навыка в управлении, не имеют достаточных знаний, необходимых во всех областях хозяйственного, государственного и военного управления. Это -- несомненный факт, на который мы не можем закрывать глаза. У нас мало инженеров, врачей, генералов и офицеров, которые представляли бы плоть от плоти или кровь от крови рабочего класса и крестьян.
   Власть рабочего класса и крестьян начинается не там, где мы дубиной гражданской войны прогнали буржуазию и помещиков от аппарата государственной власти; власть начинается там, где мы этот аппарат взяли в свои руки и заставили служить задачам нашего собственного класса".
   Съезд одобрил план Троцкого, ив 1919 г. все советские учреждения наполнились так называемыми "специалистами", среди которых, несмотря на ропот правоверных "красных", оказались прежние толстосумы и реакционеры. Движущим нервом красной армии является старое офицерство, видная роль в административно-хозяйственном управлении советской России принадлежит теперь старому чиновничеству и буржуазии. Прибывшие из советской России осенью 1919 г. передавали, что крупные фабриканты в качестве специалистов стали во главе отдельных центральных управлений, которые превратились в своего рода синдикаты.
   Прибывший в Омск из Москвы профессор Макаров делал доклад в Государственном Экономическом Совещании и рассказывал о том, что во главе многих центров и главков стоят бывшие предприниматели, ответственные сотрудники и руководители предприятий, и неподготовленный посетитель этих главков и центров, лично знавший прежний торгово-промышленный мир, был бы поражен, увидев в Главкоже бывших владельцев крупных кожевенных заводов, в центротекстильном учреждении -- крупных мануфактуристов и т. д. По указаниям советской власти эти бывшие буржуи соединяют в одно соответствующие предприятия и уничтожают прежние книги и отчетность, для того чтобы к моменту ликвидации социалистического строя нельзя было восстановить бывшей раздельности предприятий. Быть может, все это выполнялось не за страх, а за совесть, в предвидении будущего возрождения крупной капиталистической промышленности.
   Привлечение бывших "буржуев" к сотрудничеству, их работа среди коммунистов не могли, конечно, не резать глаз правоверным большевикам.
   По этому поводу комиссарам пришлось выслушать много нападок, но Ленин остался тверд. На Втором съезде Советов народного хозяйства (1919 г.) он говорит:
   "При нашем аппарате иногда стоят элементы, склоняющиеся к белогвардейцам, но при наличии во всех наших учреждениях коммунистического контроля эти люди не могут получить политического значения и руководящей роли: об этом не может быть и речи. Нам же они нужны, как практические работники, и бояться их нечего. Я не сомневаюсь, что коммунисты -- превосходнейшие люди, среди них имеются превосходнейшие организаторы, но, чтобы получить этих организаторов в большом числе, нужны годы и годы, а нам ждать нельзя.
   Сейчас мы можем получить таких работников в среде буржуазии, в среде специалистов и интеллигенции" ("Новости Жизни", 1920 г., No 62).
   Люди, которых большевики предназначали сначала только для черных работ в тылу армии, потому что доступ в красную армию был открыт только рабочим и крестьянам, впоследствии стали привлекаться для самых ответственных работ.

Кооператоры

   Подчинили большевики себе и кооператоров. Они не могли терпеть той независимости, которой пользовалась кооперация. Это было противно природе их принудительного и централистического режима. Первому удару подвергся Московский Народный Банк. Вслед за тем последовал в мае 1919 г. декрет о потребительских коммунах. Это было осуществление того проекта, который пугал кооперацию еще в 1918 г. Но фактически коммунизация кооперативных союзов проводилась осторожно и постепенно. В программных статьях, печатавшихся в большевистских газетах, которые распространялись в прифронтовой полосе осенью 1919 г., в период наступления на Сибирь, кооперации отводится почетное место. Иностранный мир неоднократно давал понять, что он мыслит себе возобновление торговых связей с Россией только через посредство кооперации. Волей-неволей большевики должны были ее сохранять.
   Но не одни дипломатические соображения заставляли большевиков бережно отнестись к кооперации. По свидетельству прибывшего в Омск из совдепии профессора Макарова, опыт показал, что огромная часть индустриальных предприятий, находившихся в руках государственного управления социалистической России, закрывалась, в то время как те фабрики и заводы, которые попадали в руки кооперативов, действовавших по испытанным правилам торгового расчета и капиталистического хозяйства, продолжали хоть как-нибудь работать ("Русское Дело", 24 окт. 1919 г., No 16).
   Кроме того, русская кооперация, как преимущественно крестьянская, могла служить единственным органом экономической связи советской власти с деревней. Большевизм с его чисто городской природой, чуждый и непонятный крестьянству, поневоле должен был прибегать к посредничеству кооперации.
   Перемена отношения к кооперации зафиксирована речью Ленина на съезде Советов народного хозяйства осенью 1919 г.
   "Когда я вижу членов совнархозов, заявляющих, что кооперация -- дело лавочное, что там стоят меньшевики, что там белогвардейцы и потому от них надо держаться подальше, я утверждаю, что эти лица проявляют полное непонимание дела. Они абсолютно не понимают задачи момента, когда вместо того, чтобы указывать годных кооператоров, как специалистов, указывают на них, как на людей, протягивающих руку белогвардейцам. Я утверждаю, что они занимаются не своим делом; для уловления белогвардейцев у нас есть "чрезвычайки", им и следует предоставить делать свое дело. Кооперативы же -- единственный аппарат, созданный империалистическим обществом, который мы должны использовать".

Заботы о повышении производительности

   Речь большевистского вождя показывает, что советские власти обеспокоены были вопросами возрождения экономики.
   Укрепив авторитет центральной власти и усилив свое фактическое влияние после организации дисциплинированной армии, московские комиссары заговорили со своими подданными языком властным и требовательным. Они предписали повысить производительность, не останавливаясь перед удлинением рабочего дня хотя бы вдвое.
   Большевистские газеты осени 1919 г. были полны восторженных отзывов о так называемых "субботниках". Это, говорили газеты, великий почин рабочих, обещающий окончательное торжество социализма. Сущность "субботников" заключалась в том, что рабочие добровольно отдавали свой труд в субботние вечера на служение государственным нуждам, усиливая, таким образом, производительность наиболее жизненных предприятий или выполняя общественно-полезные работы. Начало этим субботникам было положено 10 мая 1919 г. на Московско-Казанской железной дороге. Что и говорить, почин этот заслуживал восхищения, но, по-видимому, подъема рабочей энергии и готовности к жертвам на благо социалистического отечества хватило ненадолго. Известия, дошедшие из советской России позже, засвидетельствовали, что одного добровольного рвения оказалось недостаточно, и советские власти перешли к обычной системе принудительного удлинения рабочего дня. Это могло быть продиктовано не разумным расчетом, а только отчаянием. Политическая экономия достаточно твердо установила, что за известным пределом рабочего дня начинается переутомление, которое понижает, а не повышает производительность. Это хорошо знают социалистические и демократические партии, требующие введения восьмичасового рабочего дня. Социализм, да еще в голодной стране, чудес совершать не может.
   Принуждение, и притом самое суровое, беспощадное, было единственным средством, которое оставалось в распоряжении советской власти, чтобы возродить разрушенную ею же промышленность. Кроме причин общего характера, т. е. плохого питания, плохих условий в мастерских, в квартирах, недостаточности специальной подготовки и неграмотности, успешному развитию промышленности препятствовала полная распущенность рабочих, результат революционной деморализации и без того недостаточно дисциплинированных людей. Чтобы устранить эти препятствия путем культурно-воспитательным, требовалось слишком много времени. Его не было в распоряжении народных комиссаров. Они пошли другим путем.
   "Вы служите теперь не буржуям, а государству, оно имеет право требовать от вас не только труда, но и жизни", -- таков основной мотив новейшей проповеди Ленина.
   12 июня 1919 г. народный комиссариат труда издал приказ, который с возможной только при методах советского управления решительностью установил во всех предприятиях новые начала строжайшей трудовой дисциплины.
   Вот некоторые из правил этого замечательного приказа.
   Почти повсеместно вводится контроль прихода и ухода рабочих на работу и в магазины с помощью особой системы марок. Опоздание на 5 минут прощается, опоздание на 15 минут равносильно noтepe рабочего дня.
   За пропущенные без уважительных причин рабочие дни жалованье не уплачивается. Повторяющееся опоздание на работу, преждевременный уход с работы, 3-дневный прогул в течение одного месяца имеют своим последствием увольнение из предприятия.
   Если принять во внимание, что жалованье рабочего -- это его пропитание, то суровость мер, устанавливающих трудовую дисциплину страхом голодной смерти, приобретает еще более яркий характер.

Коллегиальное управление

   Тон распоряжений московских властей осенью 1919 г. свидетельствует о прогрессирующем развитии в советской России централизма. Постоянные войны наложили свою печать на рабоче-крестьянское правительство. Советская конституция, согласно которой верховная власть принадлежит съездам, т. е. органу коллегиальному, а все управление построено на началах коллегиального обсуждения и коллегиального контроля, на практике свелась к олигархии. Но все же волокита исполнительного аппарата вследствие сложности начала коллегиальности, бесконечных прений и разговоров, достигла неимоверных размеров.
   И вот Ленин на том же осеннем съезде Советов народного хозяйства сурово осуждает коллегиальность.
   "Коллегии необходимы, но коллегиальное управление не должно обращаться в помеху практическому делу.
   Переход от коллегиального исполнения к ответственности личной составляет задачу дня.
   От совнархозов, главков и центров мы безусловно будем требовать, чтобы коллегиальная система управления не выражалась в болтовне, писании резолюций, в составлении планов и областничестве (то есть в отстаивании местных интересов в ущерб общим). Это недопустимо.
   Мы должны знать, какой член, какого именно коллегиального управления занимается волокитой, и мы должны сказать, что этот член за волокиту отвечает и будет отвечать с точки зрения обороны, т. е. с точки зрения немедленного ареста и военного суда, хотя бы он был представителем самого важного союза в важнейшем главке".
   Не заключается ли в этих словах признание тяжелого положения советской России, в которой, несмотря на все усилия центра, хозяйственная разруха становится все ощутительнее и грознее?

Ставка на "средняка"

   Возрастающие продовольственные затруднения, сокращение запашек, понижение урожайности заставили большевиков сделать еще одну уступку жизни -- отказаться от комитетов бедноты и пойти на примирение с "богатеями". Комитеты успешно производили дележ старых запасов хлеба, но когда они оказались съеденными и встал вопрос о сборе нового урожая, надежда на бедноту рухнула.
   Советские газеты заявили, что опорой красной России должен считаться "средняк", то есть тот самый "богатей", средний зажиточный крестьянин, которого раньше беспощадно травили.
   Наиболее популярным в советской России стал автор идеи "средняка" Калинин. Он ездил по всей России, проповедуя свою идею и организуя средних крестьян для защиты их интересов. Нечего говорить, что это новшество несколько примирило крестьянскую массу с большевиками и внесло на время некоторое успокоение. Калинин был избран в председатели ЦИКа, органа верховной власти, т. е. занял место, равнозначное с положением президента.
   Однако примирить окончательно деревню с социализмом и эта новая система управления не могла. Оставалось много сомнений: поверит ли "средний" крестьянин большевикам? Захочет ли он давать что-либо городу за деньги, на которые нельзя ничего купить?

"Внешнее" благообразие

   Большевизм преобразился. Это верно. Но надо отдать себе отчет: в чем сущность пережитой им эволюции?
   Создана регулярная армия, построенная на началах дисциплины. Централизовалось управление. Несколько улучшился состав администрации. Нет прежнего дикого разгула комиссаров и прежнего необузданного террора.
   Появилось "внешнее" благообразие. Наступающие советские войска сдерживают чернь, не допускают грабежей, заказывают молебны. Комиссаров встречают колокольным звоном и крестным ходом. Суеверная и темная масса, прежде возмущавшаяся кощунством большевиков, теперь умиляется, наблюдая их уважение к религиозным обрядам.
   Большевизм как система государственного управления перестал быть господством черни, превратившись в коммунистическое государство.
   Социалистический фронт выровнялся. Интеллигенция перестала относиться к большевикам с прежней брезгливостью. К интеллигенции, привлеченной большевиками на свою сторону, относится и офицерство, которое по большей части вовсе чуждо социализму. Органы управления наполнились людьми демократического, но отнюдь не коммунистического направления.
   Хозяйственная организация, впитав в себя бывших промышленников в качестве специалистов и установив тесную связь с кооперацией, стала принимать новые формы. В некоторых случаях центральные организации стали походить на тресты, которые сохранятся и в будущем, с той разницей, что промышленники, теперь получающие жалованье как чиновники, потом будут получать доход как владельцы. Промышленные предприятия, в которые управление вводит произвольной продолжительности рабочий день и где рабочие подчинены управляющему -- чиновнику социалистического государства, отличаются от государственных предприятий капиталистического типа лишь большей фактической зависимостью рабочих от хозяина.
   Ставка на "средняка" легализировала существование класса мелкой буржуазии.
   Таков был большевизм ко второй половине 1919 г.
   Сведения о перерождении большевизма не могли не укреплять и без того создавшегося настроения в пользу примирения с ним. Кому, в конце концов, могла нравиться гражданская война? Кто только не страдал от нее непосредственно или косвенно, либо от бедствий кровопролития и опустошения, либо от раздробления России на части, разлуки с близкими, либо от ужасных эпидемий, тоски по культуре и т. д.
   Сила всегда влечет к себе. Организаторские способности большевиков, их неуклонность и настойчивость в стремлении к цели, бесцеремонность в расправах с врагами и победы на всех фронтах, увенчавшиеся успехами, покоряли слабовольных, неустойчивых и, наконец, безразличных, которые готовы были примириться со всем, лишь бы закончилась война.
   Так росло соглашательское настроение.

Тайные расчеты

   Но далеко не все, кто изменял Колчаку, искренне стремились к сотрудничеству с советской властью. Внешняя эволюция большевизма не могла ни усыпить ненависти к деспотическому режиму советской власти, ни обмануть насчет прикрытого внешним благообразием внутреннего содержания коммунистического государства.
   Если передовые части победоносной советской армии создавали в населении впечатление дисциплины и порядка, то вслед за ними появлялись чрезвычайки, комиссары и совдепы, которые начинали реквизиции и расправы, и первое успокаивающее впечатление быстро сменялось ужасом и бессильным гневом. Коммунистическое государство по самой природе своей таково, что даже при полной дисциплинированности агентов власти оно создает ад, подавляющий человеческую личность, с деспотизмом, известным только самым мрачным эпохам истории.
   Среди врагов Омского Правительства наиболее могущественным была партия социалистов-революционеров. Она погубила Сибирское Правительство своей оппозицией, заговорами и блоком с чешскими политическими представителями. Она погубила и Директорию, скомпрометировав ее своей открытой развязностью и нескрываемой подготовкой захвата власти. Все время она разлагала тыл и армию адмирала Колчака.
   Отлично организованная, закаленная в подпольной борьбе, приучившая своих членов к строгой дисциплине, партия социалистов-революционеров поставила своею целью захватить государственную власть в свои руки, которые она считает единственно способными создать демократическую Россию. Она ничему не научилась на опыте Сибирского Правительства, Областной Думы и Директории. Своего бессилия в созидательной работе, практической беспомощности и деловой бессодержательности она не признала. Она продолжала мечтать о власти.
   Армия Колчака бежала. Для партии социалистов-революционеров наступил момент ответственного решения: "Добивать ли Омское Правительство или остаться лояльными, чтобы остановить победное шествие красных?"
   Уверенность в своих силах руководила партией. Она выступила против правительства адмирала. Какой же расчет мог быть у партии социалистов-революционеров, когда она решила облегчить победу большевиков: искупить свою прошлую вину, участие в восстании 1918 г.? Это могло быть стремлением отдельных лиц, но не партии. Помочь ликвидации контрреволюционного движения реакционеров, каким считалось правительство Колчака? Это, несомненно, было одним из главных побудительных мотивов партии, но у нее были еще и положительные стремления: она рассчитывала одолеть не только Колчака, но и большевиков. Таков был тайный расчет партии.
   Несмотря на несомненные успехи большевиков, никто не верил в их долговечность.
   В самом центре России, в коренных русских губерниях, появились новые враги советской власти, отряды зеленой армии. Советская печать не замалчивала этого явления.
   Крестьяне, не переходившие к Деникину, убегали, однако, от большевиков. Они отказывались от войны, но образовывали отряды для самозащиты. Скрываясь в лесах, они в виде отличительного знака носили зеленые ветки и оттого получили название "зеленых". Эти враги советской власти оружием побеждены быть не могут, политика же советской власти, ставка на "средняка", по-видимому, тоже не побеждала их.
   Другой грозный враг большевиков подымался из хаоса экономической разрухи. Привлечение специалистов, трудовая дисциплина, упразднение коллегиального управления -- все это было похоже на уступки врагам, которые тщетно стремятся умилостивить его, подобно тому как конституционные уступки деспотических правителей стараются смягчить революционный гнев восставших.
   Вот на каких союзников могли рассчитывать те, кто протягивал руку побеждающим большевикам, сжимая в другой револьвер.
   Тайный расчет был построен на том, что коммунизм идет к своему концу, что непримиримость буржуазного крестьянства и экономический развал помогут эсерам превратить победителей в побежденных.

Глава XXV.
В Иркутске

   Поезд прибыл в новую столицу вечером. Правительство встретили с музыкой. Командующий войсками Артемьев представил председателю Совета министров тут же, на вокзале, весь генералитет. Прибывший раньше правительства государственный контролер Краснов представил всех гражданских чинов.
   Представителей общественности не было. Земство и город демонстративно уклонились от встречи.
   Кто же поддерживал правительство? Неужели только те самые военные, высшие представители которых его же бессознательно губили? Неужели правительство было только организацией для обслуживания армии и только с ней было связано?
   Да, оглядываясь назад, приходится сознаться, что это было так.
   Сибирское Правительство устраивало свою Сибирь. Население Сибири знало, что оно имеет свое правительство, обращалось к нему, требовало от него и обещало ему. Но пришло Российское Правительство и сразу оторвалось от Сибири. Население почувствовало, что правительство живет не им, что оно глядит на Запад, а власть увлекалась военными перспективами -- такова была идея диктатуры: сначала победить, потом устраивать.
   Правительство было "Омским", и в Иркутске оно оказалось чужим. Тяжело было его положение.
   В тот же вечер Краснов, который вместе с товарищами министров, ранее откомандированными на восток, разрешал там до прибытия правительства текущие вопросы, доложил Совету министров последние новости.
   Первым и самым неприятным сюрпризом был чешский меморандум. Затем следовали неприятности с востока. Поведение Семенова казалось загадочным. Он задерживал золото, направленное дальше на восток: дальнейшая эвакуация ценностей через Забайкалье представлялась опасной. Правительство боялось своего офицера. Во Владивостоке создалось очень тревожное положение, назревал мятеж. Подробное донесение Розанов послал Верховному Правителю, так что в Иркутске знали только поверхностно о подготовлявшемся во Владивостоке выступлении. Наконец, в самом Иркутске было тоже неблагополучно. Перед приездом правительства там был раскрыт заговор и произведен ряд арестов. По докладу Краснова, для противоправительственной агитации было много поводов. Иркутск питается привозным продовольствием. Расстройство сообщения в связи с грандиозной эвакуацией уже заставило почувствовать недостаток многих продуктов. Дороговизна увеличивалась с каждым днем. Между тем кассы опустели. Экспедиция заготовления государственных бумаг не работала, рабочие и служащие не получали полностью всех полагавшихся им выдач. Единственным спасением казался немедленный выпуск в качестве денежных знаков художественно исполненных облигаций выигрышного займа, полученных из Америки, где они были изготовлены еще по заказу Временного Правительства в Петрограде. Было о чем задуматься.

Жалоба чехов

   Меморандум, о котором рассказал нам Краснов, был вручен представителям всех союзных держав в следующей редакции:
   "Невыносимое состояние, в каком находится наша армия, вынуждает нас обратиться к союзным державам с просьбой о совете, каким образом чехословацкая армия могла бы обеспечить собственную безопасность и свободное возвращение на родину, вопрос о чем разрешен с согласия всех союзных держав.
   Войско наше согласно было охранять магистраль и пути сообщения в определенном ему районе и задачу эту исполняло вполне добросовестно.
   В настоящий момент пребывание нашего войска на магистрали и охрана ее становятся невозможными просто по причине бесцельности, равно как и вследствие самых элементарных требований справедливости и гуманности. Охраняя железную дорогу и поддержи вая в стране порядок, войско наше вынуждено сохранять то состояние полного произвола и беззакония, которое здесь воцарилось.
   Под защитой чехословацких штыков местные русские военные органы позволяют себе действия, перед которыми ужаснется весь цивилизованный мир. Выжигание деревень, избиение мирных русских граждан целыми сотнями, расстрелы без суда представителей демократии по простому подозрению в политической неблагонадежности составляют обычное явление, и ответственность за все перед судом народов всего мира ложится на нас: почему мы, имея военную силу, не воспротивились этому беззаконию.
   Такая наша пассивность является прямым следствием принципа нашего нейтралитета и невмешательства во внутренние русские дела, и она-то есть причина того, что мы, соблюдая полную лояльность, против воли своей становимся соучастниками преступлений. Извещая об этом представителей союзных держав, мы считаем необходимым, чтобы они всеми средствами постарались довести до всеобщего сведения народов всего мира, в каком морально трагическом положении очутилась чехословацкая армия и каковы причины этого.
   Мы сами не видим иного выхода из этого положения, как лишь в немедленном возвращении домой из этой страны, которая была поручена нашей охране, и в том, чтобы до осуществления этого возвращения нам была предоставлена свобода к воспрепятствованию бесправия и преступлений, с какой бы стороны они ни исходили.
   Иркутск, 13 ноября 1919 года, Б. Павлу, д-р Гирса".
   Меморандум был вручен представителям иностранных держав не только без предварительного уведомления или совещания с членами Омского Правительства, но еще и был опубликован в "Чехо-словацком Дневнике" и его телеграммах на русском языке.
   Возмущению русских патриотов не было пределов. Поступок был слишком груб и слишком явно было в нем то, что чешские представители просто искали оправдания для своего бегства из Сибири и уклонения от поддержки невинных ни в каких политических грехах офицеров и солдат фронта и что они в то же время, хорошо осведомленные о широте заговора против власти (чешская контрразведка была лучше правительственной), искали сближения с левыми.
   В октябре социалистическая Иркутская дума отказалась приветствовать чехов по поводу годовщины их республики, считая, что чехи ведут себя недемократично. В прокламациях эсеров указывалось, что чехи участвуют в расстрелах и разгромах, при усмирении бунтов вдоль дороги. Сознавая, что у левой демократии есть много оснований для недовольства ими, чехи старались заслужить ее расположение. Они вмешались в действия власти, когда в Иркутске были арестованы заговорщики, и добились их освобождения. Вслед за тем они выпустили меморандум.
   В "Чехо-словацком Дневнике" (23 ноября) с самодовольством заявлялось: "Широкие слои народа, служащих, рабочих, кооператоров и интеллигенции искренне благодарны нам за меморандум", но "он растревожил осиное гнездо реакции". Следуя примеру социалистов, чешская газета причислила к реакции всю несоциалистическую интеллигенцию, которая, будучи во многих отношениях недовольна правительством, возмущалась, однако, вызывающим и недобросовестным поведением чешских политических представителей.

События во Владивостоке

   Меморандум оказался далеко не случайным эпизодом. Арест группы эсеров в Иркутске совпал с выступлением во Владивостоке. Меморандум был отпечатан и распространялся как прокламация по всей линии Сибирской железной дороги.
   Зная Гирсу, политического представителя чехов во Владивостоке, его авантюристические наклонности и его дружбу с Гайдой, я не сомневаюсь, что все было задумано как большой план повсеместного захвата власти эсерами. Чехам это было нужно для облегчения их эвакуации, так как при наличности фронта часть транспорта требовалась для военных надобностей.
   Хотя Гайда был уже давно разжалован, он продолжал жить в особом поезде, с целой свитой, пользуясь теми удобствами, которые достались ему от прежнего положения "командарма".
   Человек буйной энергии, он не сидел сложа руки. Он постоянно виделся с Гирсой, с Якушевым, комбинировал и прожектировал, добиваясь возвращения к власти.
   Наконец план восстания был составлен. Падение Омска дало толчок к выступлению, чешский меморандум явился сигналом. Днем выступления избран был день годовщины диктатуры адмирала. События разыгрались в ночь на 18 ноября.
   О выступлении Гайды штаб генерала Розанова был осведомлен своевременно. В 2 часа дня 17 ноября Розанов официально уведомил союзное командование, что, считая создавшееся положение совершенно нетерпимым, он приступил к ликвидации мятежа.
   Руководство восстанием исходило из поезда Гайды. Там находилось и заготовленное на всякий случай правительство в составе Якушева, Краковецкого и Моравского.
   Выпущенные гайдовцами прокламации с воззванием были написаны в левоэсеровском стиле с большевистским оттенком. Прокламации призывали к свержению правительства адмирала Колчака и образованию нового. В воззвании определенно указывалось на необходимость примирения с большевиками; заявлялось, что движение поддерживается чехо-словаками. Подписаны прокламации были центральным бюро военных организаций Сибири.
   Уже в 10 часов утра 17 ноября вся пристань Добровольного флота была занята мятежниками. Ими также были заняты подходы к вокзалу. Отдельные патрули повстанцев проникли в город, но воздерживались от всяких выступлений вооруженного характера. Солдаты и офицеры задерживались мятежниками. Все повстанцы лихорадочно ждали подкрепления из пригородов. На поезде Гайды был поднят бело-зеленый флаг с красной полоской по диагонали.
   Бывший председатель Областной Думы не постеснялся запачкать красным исторический бело-зеленый флаг.
   Большевистский оттенок движения сразу дал себя чувствовать. Был констатирован факт выпуска прокламаций с лозунгом: "Передача всей власти советам". С офицеров срывали погоны.
   В пригороде (Первая Речка) образовался Совет рабочих и солдатских депутатов.
   К восстанию сразу же примкнула портовая чернь и самые темные элементы города. Это было так очевидно, что союзное командование решило не препятствовать Розанову ликвидировать восстание вооруженной силой.
   В 2'/2 часа ночи, поставив орудия против вокзала, на углу Алеутской и Морской улиц, войскам генерала Розанова удалось выбить мятежников из здания вокзала орудийными выстрелами. В 6 часов 25 минут правительственными войсками были заняты нижний и средний этажи здания. Здесь удалась арестовать часть штаба Гайды во главе с начальником этого штаба полковником Гусареком. Несмотря на захват здания, мятежники, засевшие в верхних помещениях вокзала и на крыше, продолжали пулеметную и винтовочную стрельбу. Русские офицеры, находившиеся в гайдинском штабе, частью успели скрыться, а частью во время занятия здания были убиты. Убиты полковник Воронов, подполковник Солодовников, доктор Григорьев.
   К утру мятеж был ликвидирован. Гайду задержали. Вместо главного командования сибирской армией, как ему обещало новое правительство, его ждал печальный удел неудавшейся авантюры.
   Карьера молодого офицера закончилась. За его спиной осталось несколько сот трупов, жертв бессмысленного покушения с негодными средствами.
   Совет министров, получив донесения Розанова, постановил приветствовать его за удачное подавление мятежа и предоставить Гайде выезд за границу.
   Положение Розанова еще больше упрочилось.
   Якушев, Краковецкий и Моравский скрылись у американцев. Американское командование относилось к выступлению более чем снисходительно. Японское же содействовало подавлению мятежа. Прожектор японского крейсера освещал вокзал, обнажая силы и позиции мятежников.

Обращение Совета министров

   Прибыв в Иркутск, Совет министров должен был дать о себе знать. Отношение к нему было слишком безучастно. Министр труда Шумилов-ский составил еще в поезде декларацию, которая и была опубликована с датой приезда в Иркутск, 19 ноября.
   "Тяжелы условия работы, -- говорится в декларации. -- Экономические затруднения достигли небывалых размеров, правопорядок расшатан постоянными волнениями и непрекращающимся своеволием. Дух корысти овладел целыми слоями общества, не удовлетворен ряд насущнейших нужд; многое еще осталось незаконченным в строительстве, и, играя на неудовлетворенных нуждах обывателя, большевистская агитация веде т усиленную подпольную борьбу против власти.
   В настоящий момент более, чем когда-либо необходима для власти такая обстановка, в которой она могла бы с возможно большей быстротой разрешить самые острые вопросы дня, удовлетворить наиболее насущные нужды общества.
   Совет министров постановил перенести свою резиденцию в Иркутск, наиболее крупный культурный центр Сибири, рассчитывая установить отсюда более тесную связь со всеми частями страны и объединить возле себя все государственно настроенные круги населения.
   Для правительства не существует иных соображений и целей, кроме спасения раздираемой внутренними распрями России. Оно непреклонно верит в конечное торжество того великого дела, начало которому положено в 1918 году Временным Сибирским Правительством и которое ныне объединило под верховным руководством адмирала Колчака все национальные силы страны.
   В дни тягчайших испытаний оно обращается к стране со словами бодрого призыва. Предстоящая работа правительства немыслима вне самой тесной связи с широкими прогрессивными кругами общества, хотя бы их взгляды и не всегда совпадали с взглядами власти.
   Положение о Государственном Земском Совещании утверждено Верховным Правителем, и народные представители будут созваны в Иркутске в ближайший срок.
   В сотрудничестве правительства и общественности будут познаны обоюдные ошибки, неизбежные и неотвратимые в обстановке спешной работы и лихорадочной гражданской войны. Признанные полезными и необходимыми мероприятия найдут себе скорейшее завершение. Осуществление того, что не может быть претворено в действительность силами одной власти, будет проведено в жизнь при активном содействии общества.
   Родина с благодарностью вознаградит мужественных борцов за свободу, но строго покарает малодушных и лукавых.
   "За землю, за охраненный законом свободный труд, за культуру, законность, истинное народоправство, за Учредительное Собрание!"
   Искренна была эта декларация, и если бы зимой 1919 г. не начало господствовать в Сибири настроение в пользу соглашения с большевиками, если бы представители левых течений были более благоразумны -- они нашли бы общий язык с властью, которая звала общественность в Государственное Земское Совещание для совместной борьбы против произвола.

Интервью о задачах власти

   В развитие декларации и пояснение тех задач, которые стояли перед правительством по приезде его в Иркутск, я дал представителям печати особое интервью.
   "Перемена резиденции сама по себе не является фактом решающей важности. Правительство было и осталось Российским, его цели и настроение -- те же. Тем не менее было бы ошибочно считать, что с переездом Правительства в Иркутск ничего не изменяется. Не потому произойдут перемены, что столицей стал Иркутск вместо Омска. Печальные события на фронте, утрата громадной и богатой территории, тяжелое потрясение экономической жизни заставили искать новых методов управления. Не может считаться ошибочной та политика и безупречным то управление, которые не сумели предупредить столь печальных тяжких ударов.
   На долю Иркутска выпадает, быть может, стать новым этапом в истории борьбы и спасения России.
   Что же предполагает делать Правительство? Как председатель Государственного Экономического Совещания, я вижу ряд неотложных задач, поставленных текущей злободневной хроникой. Необходимо обеспечить страну денежными знаками, в которых, вследствие временного перерыва работ экспедиции, ощущается недостаток. Необходимо усилить продовольственную заготовку, чтобы обеспечить Восточную Сибирь, переполненную хлынувшими с запада потоками людей. Требуется внимательное и подробное рассмотрение плана перевозок, так как поглощение транспорта по эвакуации грозит расстроить еще больше экономическую жизнь. С прежней настоятельностью приковывает к себе внимание вопрос о топливе -- источнике жизни, промышленности и транспорта, источнике тепла для городов. С упреком и мольбой о помощи стоит санитария. Что больше косит людскую жизнь: оружие или болезнь? Кто безжалостнее: враг или бездушный обыватель? Необходимо преодолеть новые затруднения снабжения армии, напрячь все силы для скорейшего формирования новых военных сил. Вот текущие мероприятия, необходимые для блага всего населения, даже враждебного власти, как необходимо для рудокопов правильное действие насосов в глубокой шахте, ибо остановка его несет гибель и владельцам, и рабочим шахты.
   Есть задача, разрешение которой преобладает по важности над всеми прочими. Это вопрос, который затрагивает меня как члена Правительства и главноуправляющего его делами. Проблема укрепления власти -- вот что должно сейчас занять первое место, что должно быть разрешено, не теряя ни дней, ни часов. Бесполезно говорить, что в момент, подобный переживаемому, всякая сила ищет поддержки и слияния с другими силами. Всякое правительство в дни тяжелых испытаний стремится к преобразованию, формы которого всегда одинаковы. Это -- объединение в кабинете всех активных сил и созыв народного представительства. Применительно к нашим условиям это означает, что в Совет министров должны войти люди земства, казачества, промышленности и других групп населения. Для власти, в составе которой имеются общественные деятели, гораздо легче и проще выполнить свои задачи. Она может перелагать на общественную самодеятельность то, что делает обыкновенно сама, но что в чрезвычайное время становится посильным только при широком общественном сотрудничестве. Совет министров -- не парламентский кабинет, он составлен исключительно по деловым основаниям, а не на партийной коалиции. Нам нужны были всегда преимущественно элементы деловые, силы технические. По этому признаку был составлен Совет министров последнего времени. Но сейчас более пригоден метод смешанный. Ряд министерств может быть преобразован в отделы, главы которых не должны входить в Правительство, пользуясь самостоятельностью по отношению своих ведомств, участвуя с совещательным голосом в деловых заседаниях Совета министров. За счет сокращения числа министров может быть введено в Совет министров несколько членов Совета без портфеля из числа влиятельных общественных деятелей. Необходимость такой реформы давно созрела, а сейчас становится настоятельной.
   Более длителен и труден путь по осуществлению другого способа укрепления власти -- сближения с народом. Государственное Земское Совещание будет собрано при первой возможности. При нынешнем темпе жизни это кажется еще моментом далеким; остается приблизить власть к населению, увеличив число ее представителей на местах и созвав крестьянские съезды.
   Но самым важным для укрепления власти шагом будет изменение методов управления. Пусть они естественны, когда разыгрываются злобность, мстительность, взаимное подозрение, соперничество, но власть должна проявить себя решительнее в деле борьбы с этими печальными, разлагающими государство явлениями.
   Почему же она не делает этого до сих пор? Неужели сознание такой элементарной истины проявилось только тогда, когда разразилось общегосударственное бедствие? Нет! Все это давно известно, давно осознано. Но на пути гражданской власти стояли два препятствия: во-первых, неприспособленность ее самой и ее судебных органов и милиции к действиям решительным и, главное, быстрым, во-вторых, быть может, как последствие первого, преобладание силы военной, по приемам своим и традициям привыкшей к методам слишком решительным, излишне суровым. Не будем питать иллюзий: в гражданской войне не может господствовать гуманность, но, несомненно, дух гражданской власти более мягок и осторожен. Сферы действия военных и гражданских властей должны быть точно разграничены: гражданская власть должна приспособиться к выполнению более широких функций. А те, кто заинтересован в благе государственном и печалятся о нуждах народа, пусть придут на помощь".

Новый премьер

   Мог ли выполнить указанные мной задачи прежний состав Совета министров?
   Мне казалось, что нет. Прежде всего, необходимо было приобрести волевого руководителя. П. В. Вологодский производил впечатление человека, который подавлен происшедшим и отдал себя силе событий, не пытаясь бороться.
   Надежды на его популярность в общественных кругах оказались ложными. Иркутск был слишком левым, и Вологодский разделял участь всего правительства.
   Вместе с Вологодским должны были уйти Тельберг, Сукин, Смирнов, как люди слишком непопулярные и слишком связанные с Верховным
   Правителем. Из всего правительства последний был в это время наиболее ненавистен. Правители всегда излишне возвеличиваются во время успехов и слишком быстро теряют авторитет при неудачах. Имя Колчака по воле жестокой судьбы стало нарицательным именем тирана.
   Не мог оставаться также Гойер вследствие того недоверия к нему, которое создалось после катастрофы с сибирским рублем.
   Мне казалось, что следовало также уйти мне и Петрову как для того, чтобы очистить место свежим людям, так и потому, что, как старейшие члены правительства, мы должны были нести тяжесть ответственности за недостаточную твердость и несмелость прежней политики.
   На мой взгляд, должен был быть заменен более молодым и решительным человеком также военный министр генерал Ханжин.
   Но Вологодский не проявлял никакой инициативы ни для освобождения места премьера, ни для замены других министров.
   Напрасно Сукин и Гойер просили отставки. Сукин даже указывал кандидата в свои заместители -- секретаря миссии в Пекине г. Граве. Напрасно спрашивали министры в самом заседании, не предполагает ли председатель, во внимание к чрезвычайным обстоятельствам, обновить кабинет. Положение оставалось без перемен.
   Я решил взять инициативу на себя.
   На пути из Омска мне пришлось много беседовать с В. Н. Пепеля-евым. Он горел желанием демократизировать курс правительства, подчинить себе военные власти, а впоследствии добиться выезда Верховного Правителя из Сибири. Пепеляев говорил, что у него есть подходящий кандидат в военные министры, полковник Кононов, что он привлечет в правительство Колосова, известного эсера, и подымет опять бело-зеленый флаг.
   У него было столько уверенности в успехе, столько решительности, что трудно было усомниться в том, что он добьется своей цели. К тому же это был человек на редкость честный и подкупал искренностью.
   Для момента нужен был притом такой премьер, которому вполне верил бы Верховный Правитель. Только такому человеку можно было убедить адмирала отказаться от власти в пользу Деникина, сменить главнокомандующего Сахарова, согласиться на назначение военным министром офицера или генерала, близкого новому веку.
   Пепеляев готов был широко пойти навстречу и народному представительству. Еще в Омске он говорил о земском соборе.
   Под влиянием этих впечатлений и зная, что никого со стороны Верховный Правитель не согласился бы пригласить в премьеры, я решил взять на себя инициативу и послал адмиралу телеграмму, в которой, описывая всю тяжесть положения, высказывался в пользу необходимости смены премьера и указывал на Пепеляева как на подходящего кандидата. Вологодский не знал о моей телеграмме, но его убедили вызвать Верховного Правителя к проводу и возбудить вопрос о своем уходе.

Поездка в Читу

   Будучи уверен, что адмирал немедленно назначит Пепеляева и что последнему потребуется некоторое время для формирования кабинета, и не желая присутствовать в Иркутске, чтобы избежать обсуждения кандидатур, я решил съездить в царство Семенова, в Читу, где с осени жила моя семья. Мне казалось полезным познакомиться с тамошними настроениями, но я предупредил Пепеляева, что без специального поручения я никаких политических бесед с атаманом вести не буду.
   Меня встретил в Чите один из ближайших сотрудников атамана и близких к нему людей Волгин.
   Он был моим товарищем по гимназии, и я с интересом наблюдал за теми переменами, которые произвела в нем жизнь. Из стройного гимназиста он превратился в заплывшего жиром толстяка, пробиться к душе которого было нелегко.
   Когда мы проезжали по городу, он указал мне здание, предназначенное для Совета министров. "Мы, -- сказал он, -- ждали вас здесь. Зачем вы остановились в Иркутске?"
   На другой день я узнал, что атаман дал слово своим друзьям не выпустить из Читы задержанные там две тысячи пудов золота. Золото перевозили из вагонов в кладовые банка при пушечной пальбе, напоминавшей салютование по случаю восшествия на престол.
   Вообще, Чита, как все parvenus (франц. выскочки. -- Ред.), увлекалась тенями царских времен. Волгин с гордостью говорил о некоторых своих сотрудниках, служивших при министре Хвостове в Петрограде, хотя этот министр оставил после себя только дурную славу. Все, что приходило в Читу от царского прошлого, пользовалось там почетом и преимуществами.
   Атаман был по-прежнему скромен и прост. Люди, не видевшие его, не могут себе представить, до чего он мило, почти по-детски, показывал свою шапку из ценного меха, которую подарили ему монголы. "Этот мех, -- объяснял он, -- спасает жизнь. Но, как только я надел эту шапку, в меня бросили бомбу".
   Я расспрашивал атамана о причинах его резких отзывов о Гойере и Сукине, рассказал ему о предстоящих переменах в Совете министров, о намерении Пепеляева составить коалиционный кабинет. Семенов по всем этим вопросам высказался очень сдержанно. О Сукине ничего не сказал, о коалиции выразил мнение, что она как временная переходная мера кажется ему целесообразной.
   Отдать мне визит он не счел нужным. Когда же я написал ему письмо относительно недопустимости расходования золота по его распоряжениям, как он это начал делать, обосновывая эти свои распоряжения слишком широким толкованием прав генерал-губернатора, то он дал поручение переговорить со мной по этому вопросу генералу Афанасьеву, своей правой руке. Я не счел для себя удобным ездить к этому генералу и больше не виделся ни с Семеновым, ни с его сотрудниками.
   Во время моего пребывания в Чите там, в штабе генерала Судзуки, командира 5-й дивизии, состоялось совещание по ряду экономических вопросов. Программа этого совещания была составлена на плохом русском языке. "I. Экономическая: а) о положении общенародной жизни: чиновников, казаков, крестьян, рабочих и беженцев; б) о положении недостаточных продуктов и способов снабжения; в) о родах вещей, считающихся нужными освободить от воспрещения ввоза и вывоза, и влияние на государственные финансы после освобождения; г) об общих чертах родов и количествах первым нуждающимся в данное время. II. Вопросы бумажно-денежной организации: а) о главной причине упадка курса рубля; б) о проекте на упорядочение "сибирских", "романовских", "керенских" денежных знаков и настоящей обстановке объединения серебряных денег; в) нужна ли реформа бумажно-денежной организации, чтобы восстановить курс рубля; г) настоящее положение долга и залога". Программа эта была помечена 25 ноября.
   Нетрудно видеть, что в ней были затронуты вопросы, которые касались общегосударственного денежного обращения и могли быть разрешены только центральным правительством. Но то обстоятельство, что японцы интересовались, как может быть создан устойчивый денежный знак и каково "положение долга и залога", т. е. как выполнять обязательства и выплачивать суммы, данные под залог при непрекращающемся падении курса, свидетельствовало о том, что их экономические интересы начали терпеть ущерб в связи с расстройством денежного обращения.
   В свою очередь, я тоже созвал в Чите совещание по вопросу о денежном обращении и выяснил, что большинство относится очень отрицательно к намерению Гойера легализировать разноценность различных сортов денег и считает Русско-Азиатский банк наиболее вредным спекулянтом на Дальнем Востоке. Но все, что говорилось по этому поводу, было лишь повторением тех статей и обвинений, которые помещались в газете "Русский экономист", издававшейся во Владивостоке экономистом и публицистом Ганом (Гутманом).
   Уезжал я из Читы с ощущением полной отчужденности правительства от Забайкалья.
   Я посетил местных общественных деятелей из партии народной свободы и вынес впечатление, что у них нет враждебного отношения к Семенову, но они как-то слишком чутко относились ко всякому шуму на улице и у подъезда -- казалось, они боялись, что даже то маленькое собрание, на которое я попал, может вызвать недоброжелательное отношение строгой читинской власти.
   Семенов был вне правительственного воздействия не только потому, что его поддерживали японцы, которые открыто оказывали ему и его сотрудникам материальную поддержку, но еще и потому, что все наиболее яркие его сподвижники числились на службе по канцелярии походного атамана, организации, совершенно не предусмотренной никакими законами и рангами.
   Сам Семенов стал уже более уверенным в себе, он, казалось, уже перерос "семеновщину" первоначального вида и стал тянуться в маленькие князьки. На поддержку со стороны атамана правительству трудно было рассчитывать. Его сотрудники явно ожидали падения адмирала Колчака и были заранее уверены, что наследство достанется им. "Все приедут сюда просить места", -- так говорили читинские деятели.
   Спустя некоторое время, уже после моего отъезда из Читы, атаман публично высказался о своем отношении к кабинету Пепеляева.
   "От Омского Правительства, -- сказал он, -- я не жду ровным счетом ничего".
   Мне хотелось по возвращении в Иркутск дать интервью об атамане в примиряющем тоне, подготовить возможность более тесного сотрудничества сним,нояне мог решиться. Я сам не верил в это. Я знал уже, что с атаманом можно договориться, но что им управляют другие руки, принадлежащие тем, с которыми надо договориться о дележе, а это было ниже достоинства и не соответствовало характеру правительства адмирала Колчака.
   Разработанный в кругах Семенова проект организации власти в Сибири был таков. Семенов получает в свое "владение" всю территорию к востоку от Байкала. Территории же к западу от Байкала предполагалось "уступить" генералу Пепеляеву.

Верховное Совещание

   Повторялось то, что уже переживали в августе, когда Омск был близок к падению. Со всех сторон предлагались рецепты спасения.
   В то время как Чита предлагала милитаризировать всю Сибирь, разделив ее на два генерал-губернаторства, на западе Верховный Правитель создал новый орган управления, Верховное Совещание, на котором были заметны следы административного творчества ставки. Автором этого учреждения был, по всей вероятности, Иванов-Ринов.
   В ставке проявлялось бурное творчество. Воззвания выходили за воззваниями. Как в старину, адмирал объявил "отечество в опасности".
   Он просил население Сибири защищать себя.
   "Я обращаюсь, -- говорил он между прочим, -- ко всему имущему населению Сибири. Пора понять, что никакие пространства Сибири не спасут вас от разорения и позорной смерти. До сих пор вы думали, что Правительство и армия будут вас защищать без всякого участия с вашей стороны, но настал час, когда вы должны сами взяться за оружие и идти в ряды армии. Идите же в армию и помогайте своим достоянием, деньгами, одеждой и продовольствием. Забудьте о чужой помощи. Никто, никто, кроме вас самих, не будет вас защищать или спасать".
   С тем же обращался адмирал и к крестьянам. В обращении сквозила господствовавшая в ставке нервность.
   Сумбурнее и немощнее, чем это обращение, был приказ от 25 ноября о добровольческом движении. "Для борьбы за возрождение великой свободной России повелеваю: широко охватившее страну добровольческое движение объединить и использовать для самоохраны и формирования народного ополчения.
   На всей территории страны объявляю призыв всенародного ополчения... Призываю все население государства к широкой самодеятельности" ...
   Понять, где здесь заканчивалось добровольчество, и начинался призыв, никто не мог. Это так и осталось загадкой.
   К числу актов этого нервного творчества относится и учреждение Верховного Совещания указом 21 ноября.
   
   "Считаясь с необходимостью моего пребывания при армии, доколе обстоятельства того требуют, я, на основании 2 части ст. 3 Положения об устройстве государственной власти в России, повелеваю:
   1 ) Совет Верховного Правителя упразднить.
   2) Образовать при мне и под моим председательством Верховное Совещание в составе главнокомандующего фронтом, его помощников, начальника его штаба, генерал-квартирмейстера при Верховном Главнокомандующем, председателя Совета министров и министров военного, внутреннихдел, иностранных дел, путей сообщения, финансов, снабжения и продовольствия или их заместителей.
   3) На Верховное Совещание возложить разработку общих указаний по управлению страной для объединения деятельности отдельных ведомств и согласования ее с работой армии и поручить преподание указаний по вопросам удовлетворения многообразных потребностей армии, которые должны ввести строгую согласованность действий представителей правительственной власти на местах и сосредоточить всю работу прежде всего на служении фронту.
   Полная закономерность в деятельности всех органов как военной, так и гражданской власти, нелицемерные и действенные заботы о благе народа, об ограждении общественной безопасности и защите личной собственности, наконец, ясное сознание своего долга служить верой и правдой в деле восстановления единой, великой и мощной России -- да будут путеводной звездой всех представителей Правительства, осуществляющих мои повеления по верховному управлению государством.
   Указ сей ввести в действие по телеграфу до опубликования его Правительствующим Сенатом.

Верховный Правитель адмирал Колчак".

   Указ упразднял, в сущности, не только Совет Верховного Правителя, но и Совет министров, заменяя их наполовину военным, наполовину гражданским учреждением.
   Идея приказа была подсказана намерением адмирала остаться при армии и невозможностью согласовать управление страной, так как правительство, состоявшее из Верховного Правителя и Совета министров, оказалось в это время разорванным на части. Ни первый, ни второй не могли ничего решить окончательно. Предвидя это, я в свое время настаивал в Омске, что адмирал должен переехать в Иркутск вслед за Советом министров, но он категорически отказался: "Я буду разделять судьбу армии". Но вышло так, что он оторвался затем и от армии.

Обновление кабинета

   Верховное Совещание на практике ограничилось составлением плана необходимых мер, из которых главными были повышение содержания военнослужащим и расширение прав военных начальников по расходованию средств. Все намеченные меры были целесообразны. Окончательная обработка их поручалась Совету министров.
   Пепеляев был назначен председателем Совета министров. Вологодский временно принял назначение в председатели комиссии по выборам в Учредительное Собрание. Временность его назначения объяснялась тем, что на эту должность был намечен Н. В. Чайковский, который уже изъявил согласие, приняв предложение быть одновременно и членом Совета министров. Вызов его из Парижа мы, однако, намеренно задержали ввиду переживавшихся тяжелых обстоятельств.
   Когда я приехал из Читы, Пепеляев уже объявил свою программу и наметил состав кабинета.
   Еще в мое отсутствие состоялось заседание Совета министров, на котором В. Н. Пепеляев изложил Совету министров свою программу, в основных чертах сводящуюся к следующим пунктам: 1 ) управление страной только через министров, приглашаемых по выбору председателя Совета министров и утверждаемых Верховным Правителем; 2) отказ от системы военного управления страной; 3) борьба с произволом и беззаконием, кем бы они ни чинились; 4) расширение прав Государственного Земского Совещания; 5) приближение власти к народу, сближение с оппозицией, объединение всех здоровых сил страны; 6) сближение с чехословаками; 7) всемерная поддержка добровольческого движения; 8) радикальные мероприятия в борьбе с кризисом продовольствия и снабжения армии и населения; 9) дальнейшее сокращение ведомств. Вся программа построена на лозунге борьбы с большевизмом до возрождения государственно-народных сил. В заключение своего доклада Пепеляев подчеркнул, что главное значение он придает не переменам в личном составе Совета министров, а скорейшему планомерному проведению программы в жизнь.
   Огласив программу, Пепеляев обратился к Вологодскому с заверением, что его кристально чистая душа всегда будет примером в предстоящей тяжелой работе на посту председателя Совета министров.
   Вологодский в ответ выразил благодарность всем членам Совета министров за их честное сотрудничество. Указал, что разделяет программу, выдвинутую Пепеляевым, и выразил надежду, что она будет успешно проведена таким сильным волей человеком, как Пепеляев.
   Попытки Пепеляева ввести в состав Совета министров представителей левых партий окончились неудачей. Колосов дипломатично отказался, указав, что его вхождение будет лишним, если Пепеляев и без того уверен, что он осуществит свою программу. Кооператоры тоже отказались выставить кандидатов.
   Пепеляев решил обратиться с предложением к членам Государственного Экономического Совещания: Червен-Водали и Бурышкину. Они согласились войти в кабинет, но лишь при условии, что Третьяков будет заместителем председателя Совета и управляющим Министерством иностранных дел.
   Я застал переговоры в критический момент, когда все зависело от того, согласится или нет Третьяков.
   Ему трудно было дать согласие. Он пережил тяжелую ночь в Зимнем дворце, и теперь, когда положение правительства было не лучше, он должен был выразить согласие вновь рисковать своей жизнью.
   Я поздравил Третьякова, когда он сказал, наконец: "Хорошо".
   Но Пепеляева я поздравить не мог.
   Все три новичка в правительстве страдали тем большим недостатком, что они были в Сибири еще более "навозными", чем многие другие члены правительства, которые уже успели за два года ассимилироваться и знали прошлое власти, ее врагов и друзей. Между тем все они считали себя авторитетными общественными деятелями и явно противопоставляли себя остальным членам правительства, за ошибки которых им якобы придется разделываться. Совет министров благодаря такому искусственному наслоению не мог укрепиться даже внутри. Внешний же его авторитет от вхождения Третьякова, Бурышкина и Червен-Водали, не пользовавшихся никакою популярностью в Сибири и одинаково неприемлемых для социалистических кругов, выиграть нисколько не мог.
   Быть может, В. Н. Пепеляев сумел бы вдохнуть в Совет единую волю, но он после первого же заседания Совета министров отбыл на запад к Верховному Правителю, чтобы решить с ним вопрос о возвращении к должности главнокомандующего генерала Дитерихса, о военном и морском министрах, которых Пепеляев хотел сменить, и о Государственном Земском Совещании, которому предполагалось предоставить законодательные права.

Однородное социалистическое

   Напрасно, однако, правительство трудилось над своим детищем, Государственным Совещанием.
   Иркутское земство устами председателя управы Ходукина заявило, что оно "не намерено принимать участие в Государственном Земском Совещании". Почему? "Мы чувствуем, -- сказал он, -- что сейчас, в эти тяжелые для Сибири дни, нужен не совещательный орган, а законодательный земский собор. Кроме того, земство считает, что Омское Правительство теперь не имеет ни морального, ни юридического права собирать даже земский собор. До сих пор оно не сдержало ни одного своего обещания, ни одного декларативного намерения".
   Отрицательная часть программы заговорщиков так ярко выявлена в этой речи Ходукина, произнесенной им на совещании у управляющего губернией Яковлева, что большего уже ничего нельзя было ожидать. "Долой правительство!" -- говорило каждое его слово.
   На что же претендовали заговорщики? 26 ноября состоялось в Иркутске заседание его социалистической городской думы. Оно было, по существу, шумным митингом с цветистыми политическими выступлениями.
   Резолюция думы требовала образования однородной социалистической власти, опирающейся на "земские и городские самоуправления и классовые организации рабочих и крестьян". Это было уже откровенное выявление "соглашательских" стремлений к примирению с большевиками и мирному сожительству земств с советами крестьянских и рабочих депутатов.

Интервью Третьякова

   В ответ на эти соглашательские тенденции С. Н. Третьяков с твердой решительностью заявил, что правительство в отношении большевиков знает только один лозунг: борьба во что бы то ни стало.
   "К сожалению, -- сказал он, -- в вопросе борьбы с большевизмом сейчас не только в левых социалистических, но и в так называемых буржуазных кругах общества возникло некоторое сомнение.
   Большевики за два года пребывания у власти научились быть дипломатами. Недаром до нас доходят сейчас известия, что большевики готовы разделить власть с другими социалистическими кругами. Это, несомненно, делается для того, чтобы привлечь к себе общественное мнение не только внутри советской России, но и вне ее, за границей.
   Несмотря на все победы, о которых так много говорят в настоящее время большевики, внутри страны положение советской власти чрезвычайно тяжело, и, вне сомнения, они готовы пойти на весьма большие уступки, чтобы только снять с советской России блокаду, сковавшую все стороны хозяйственной жизни страны.
   К их заверениям о готовности идти на уступки следует относиться с исключительной осторожностью. Они заявляют это только для того, чтобы привлечь на свою сторону иностранцев.
   Я знаю цену этим заявлениям и непоколебимо уверен, что кровавая диктатура Ленина и Троцкого ни на шаг не может приблизиться к тому, что мы понимаем под истинно демократическими методами управления страной.
   В тех элементах, которые находятся сейчас в оппозиции к вновь образовавшемуся правительству, безусловно бродят мысли об известном соглашательстве с большевиками. И это является главной основной причиной, почему совместная работа с этими элементами не представляется для правительства возможной.
   Я хорошо знаком с верхами русских социалистических партий, я знаю взгляды Керенского, Авксентьева, Зензинова, Чхеидзе, Церетели и других. Я помню их поведение в те времена, когда даже в коалиционном составе правительства Керенского остро ставился вопрос об отношении к большевизму. Я помню, как горячо выступал в защиту большевиков Церетели, говоривший, что большевики -- это наши товарищи; помню, как министр юстиции Мапянтович выпустил из тюрьмы Троцкого; помню резолюцию, вынесенную временным Советом Российской республики.
   Для меня ясно и неопровержимо, что дух соглашательства всегда был силен среди наших социалистических партий, и так осталось доныне. Если бы это было не так и я ошибался бы, то сейчас, полагаю, не могло бы быть никакой партийности, и лозунг борьбы с большевизмом прочно объединил бы всех".

Чешская оценка иркутских тенденций

   Несерьезность идеи единого социалистического правительства высмеивал даже "Чехо-словацкий Дневник".
   "Мы сомневаемся, -- говорил он, -- в том, что Сибирь в данный момент является зрелой для чисто социалистического правительства. Полная разруха экономической жизни, фронт гражданской войны и невозможность обойтись без сносных, по крайней мере, сношений с Забайкальем и союзниками поставит новое правительство перед невозможностью действовать в рамках чисто социалистической программы, и социалистические партии были бы вскоре логикой событий принуждены идти на компромиссы, которые понятны у более широкой демократической коалиции".
   Далее, касаясь большевизма, "Дневник" указывает, что о борьбе с большевизмом декларация думы прямо не говорит. "Считаем нелишним в подобных проявлениях высказываться конкретно, тем более что большевистская опасность является для средней Сибири фактом слишком реальным, чтобы его можно было стилистически обойти".
   Чехам была, таким образом, ясна и утопичность проекта социалистической власти, и опасность соглашательства.

Искусственная трибуна

   Нужно было где-нибудь выступить и правительству. Совет министров решил возобновить заседания Государственного Экономического Совещания.
   Мне было дано указание ограничиться самыми общими заявлениями, для того чтобы оставить свободу для программного и декларативного выступления Третьякова.
   Открытие Совещания состоялось 8 декабря. Зал был полон публики, но депутатские места пустовали. Кворум еле набрался.
   Среди публики сидели все лидеры иркутской оппозиции, и речи представителей правительства обращались больше к ним, чем к членам Совещания.
   Не имея другой трибуны, правительство решило воспользоваться Экономическим Совещанием для политического выступления. Но цель достигнута не была.
   Следуя данным мне указаниям, я ограничился лишь исторической справкой, почему правительство не могло создать себе опору в виде народного представительства.
   "Его не было. Почему? Вспомните, что Сибирское Правительство могло по историческим причинам опереться на Сибирскую Областную Думу. Но это правительственное учреждение, выработанное по самой несовершенной системе, состоявшее из представителей одной партии, не могло оказать поддержку власти и быть регулятором борющихся течений. А Директория? Она хотела опереться на остатки Учредительного Собрания. Получилось то же, ибо и там был однородный партийный состав. В эпоху гражданской войны такие представительные органы опорой власти служить не могут.
   Неудачи партийной политики помогли нарождению новой власти. Омск стал всероссийским центром. Всероссийская власть не могла опереться на представительный орган одной Сибири: такой орган был бы неавторитетен в вопросах всероссийских. Но мысль о представительном органе не оставляла правительство. Результатом исканий правительственной и общественной мысйи явилось учреждение Государственного Экономического Совещания. Это был не представительный орган, но это был мост к нему.
   Тяжелое положение страны отвлекло внимание правительства. Ответственная задача создания представительного органа отодвигалась положением на фронте. Только 16 сентября правительственные предположения получили выражение в форме постановления о созыве Государственного Земского Совещания".
   Я призывал к поддержке правительства и Государственного Земского Совещания, указывая на роковой характер момента, когда на карту поставлено все.
   "Наша культура -- утлый корабль среди бушующего океана, а мы, представители интеллигенции, не замечая надвигающейся на нас стихии, ссоримся на корабле. Океан поглотит корабль и нас вместе с ним".
   Все ожидали, что Третьяков подробно разовьет положительную программу власти, но речь его вышла неудачной. Он ограничился критикой прошлого и притом настолько резкой и, несправедливой в отношении отдельных ведомств, что эта речь напоминала безответственное митинговое выступление.
   Чем же окончилось заседание?
   Представители земства, казачества, торгово-промышленного класса высказались за поддержку правительства для завершения борьбы с большевизмом, и только представитель кооперации Емелин заявил, что гражданский мир нужен в более широком масштабе.
   -- С кем? -- раздались голоса с мест.
   -- С кем? -- вскрикнул товарищ председателя Н. К. Волков. -- С большевиками?
   -- Да, с большевиками, -- ответил Емелин.
   -- Правительство борьбы с большевиками мира с большевиками заключить не может, -- ответил я.
   В этом был центр тяжести. К миру с большевиками стремились и Владивосток, и Иркутск. Из этих центров шли соблазнительные лозунги, разлагавшие тыл. Потому-то и не оказывалось никакой поддержки Государственному Экономическому Совещанию. Оттого-то и была так непримирима оппозиция в отношении к правительству, исходившему из лозунга: война до конца.
   Глубокое заблуждение оппозиции, считавшей, что она опирается на народ, забывшей о том, что она -- тоже русская интеллигенция, с тем же великим грехом отчужденности От жизни и миропонимания народных масс, мешало ей понять, что судьба наша будет одинакова. Мы с ними были на одном тонущем корабле, но в ослеплении своем они думали, что потонем только мы.

События на западе

   В. Н. Пепеляев застрял на западе. Бьггь может, он скрыл даже от самых близких к нему людей, что он был в заговоре со своим братом, генералом, и решил тогда же добиться отъезда адмирала Колчака из Сибири и созыва Земского Собора, но вернее, что он уже на месте, ознакомившись с положением, которое оказалось гораздо хуже, чем мы ожидали, и увидев непримиримое отношение к Верховному Правителю со стороны оппозиции, нашел новые решения, которых у него не было при отъезде. Но только он забыл обо всех текущих делах, не доложил адмиралу ни одного из присланных нами законопроектов и вместо расширенных прав и демократизации состава Государственного Земского Совещания потребовал созыва Земского Собора.
   Адмирал протестовал. Пепеляевы почти вымогали решение.
   Адмирал отказал. Он прислал телеграмму Совету министров, просил совета и поддержки. Читая его телеграмму, мы чувствовали, какую драму переживал этот несчастный человек. "Я готов отречься, -- говорил он, -- но Пепеляев этого не хочет".
   В то же время Пепеляев телеграфировал: "Я сделал все, что мог, я настаивал до конца, пусть теперь нас рассудят Бог и народ".
   Мы не были уверены, что Пепеляевы не совершат какого-нибудь насилия над Верховным Правителем. Поступки и телеграммы премьера казались дикими. Мы отправили ему в ответ резкую отповедь.
   Это оказалось, однако, уже ненужным. Пепеляев обладал психикой, напоминавшей взрывчатое вещество. Взорвется -- и кончено. Прошлого не вернешь. Долго гореть ровным пламенем он не мог. Его телеграмма была взрывом. Он сделал только одно: добился назначения главнокомандующим вместо Сахарова генерала Каппеля, Сахарова братья Пепеляевы арестовали, и Совет министров по предложению адмирала назначил расследование его действий.
   Как ни относиться к Сахарову, но арест его был лишь демонстрацией общего развала. Он дал сигнал к повсеместному проявлению произвола и распущенности.
   Адмирал отправился в Иркутск. Пепеляев последовал за ним через сутки. Он отстал, по-видимому, только для того, чтобы арестовать Сахарова.
   Все законы, которые с такою поспешностью и тщательностью вырабатывали мы в Иркутске, остались неутвержденными.
   Мы превратились в Иркутске в собрание людей, которых ошеломляли известиями, не давая времени ни действовать, ни даже опомниться.
   Через наши головы адмирал переговаривался с Дитерихсом. Последний дал согласие вернуться к главнокомандованию только при том условии, что адмирал покинет Сибирь. Пепеляев уже остыл, догнал поезд адмирала и, следуя за ним по пятам, не только не проявлял никакого расхождения с Верховным Правителем, но скорее поддерживал его. Получавшиеся с запада телеграммы создавали впечатление, что Пепеляев не спешил в Иркутск, академически спокойно обсуждая с адмиралом положение, и как будто предоставил все воле судьбы.

Осведомление адмирала

   Я терял терпение и спокойствие. Мне казалось, что мы медленно умираем от неизлечимой болезни. Как будто заражение крови постепенно распространялось по всему организму власти, заставляя неметь один его орган за другим.
   Верховный Правитель, казалось, не замечал и не понимал, что смерть приближается к нему, как к главе.
   Мною была послана телеграмма с указанием всех вопросов, которые выдвинула жизнь, для разрешения которых необходимо было спешить в Иркутск, не задерживаясь нигде, не теряя часа. Самый важный из этих вопросов был мною формулирован так: "Единая большевистская Россия, или большевистская Россия и небольшевистские окраины, но с риском, что они станут колонией иностранных государств". Другой вопрос относился к Дальнему Востоку: "Как предохранить его от распада, перспектива которого ясно намечается в непримиримости генерала Розанова и атамана Семенова, в их отношении к полосе отчуждения и фактической независимости каждого из дальневосточных атаманов". Третий вопрос: "Российское или Сибирское правительство".
   Адмирал понял первый вопрос как проявление соглашательского настроения и в Совете министров. Он требовал объяснений. Я ответил, что дам их в Иркутске, а сейчас прошу его спешить к нам. Я телеграфировал ему также, что его непонимание наших вопросов я объясняю только тем, что он оценивает положение на фронте менее пессимистично, чем мы.
   Но по одному вопросу адмирал дал точный и пророчески верный ответ. "Если Российское Правительство перестанет существовать, Дальний Восток немедленно распадется -- таково было всегда мое убеждение".

Солидарный кабинет

   Создалось положение, при котором правительство перестало быть властью. Оно стало безвольно и беспомощно и болталось, как рука и нога паралитика.
   Нашей последней ставкою было Земское Совещание. Первым актом обновленного кабинета было исключение из состава Совещания назначенных членов, расширение представительства.
   Когда же, наконец, это будет утверждено? Уже "Правительственный Вестник" по непростительной небрежности редактора напечатал проект закона, еще не утвержденного адмиралом, все знали, что постановило правительство, а закона все еще не было.
   Наконец, мы потеряли терпение и, не ожидая представления Пепеляева, сами обратились к Верховному Правителю с просьбой утвердить закон. Он отказал.
   Разногласие произошло из-за трех евреев. Совет министров не хотел отказать еврейству в особом представительстве, хотя, по существу, такое представительство и признавалось искусственным. Адмирал не хотел, несмотря на все наши настояния, согласиться, что отказ в утверждении бестактен после того, как решение уже состоялось.
   Так, все наше законодательство осталось пустым звуком. Другие труды разделили судьбу первого.
   Еще хлопотал о чем-то А. А. Червен-Водали. Ездил, говорил. Всегда бодрый, оживленный, уверенный в себе, уверенный, что он настоящий земец , пользуется полной поддержкой общества, он ни на минуту не терял надежд.
   Всегда оптимистически настроенный Волков поддерживал его в этом.
   Но у прочих членов Совета министров не было такого победного настроения. Группы старых и новых министров после резкой речи Третьякова в Совещании встали во враждебные позиции. Я ждал не дождался приезда Пепеляева, чтобы уйти из состава правительства, и когда адмирал запросил, почему я прекратил информацию, я откровенно описал настроения в Совете и сказал, что не могу быть обвиняющим в составе правительства, потому что считаю, что ответственность за ошибки прошлого лежит и на мне, но не хочу оставаться и обвиняемым.
   Не победное настроение было и у "премьера поневоле" С. Н. Третьякова. Он рвался на восток. Он хотел привести из Забайкалья семеновцев и японцев. Но чувствовалось, что он смотрит на положение безнадежно.
   Вокруг Иркутска стягивалось кольцо восстаний. Ангара не замерзала. Теперь не армия, а правительство могло оказаться перед непреодолимой преградой. Стоило сорвать мост, увести пароходы -- и власть оказалась бы в ловушке.
   Третьяков уехал. В "Модерне" шли в пари: вернется или нет? Ставить на возвращение решались немногие. Вместо Третьякова остался председателем Червен-Водали. Он принял на себя тяжелое бремя.

Глава XXVI.
Агония власти

   Если осуществление новой политической программы началось отставкой утомившегося Вологодского и заменой его молодым, неутомимым и решительным Пепеляевым, то это начало осуществления программы было и концом его. Дальше ничего не вышло.
   Прежде всего, не удалось обновление кабинета.
   На старом сюртуке наложены были две-три латки, да и то из материала не первой свежести. Тем не менее, правительство приступило к энергичной работе.
   Совет министров под председательством Третьякова принял постановление об изменении состава Государственного Земского Совещания. Затем принято было постановление об изменении порядка осуществления исключительных положений. Далее заслушан был законопроект Управления делами относительно прав и организации Совета министров. Наконец, принят был законопроект о расширении власти управляющих губерниями. Все это были акты хорошо разработанные, мудрые политически, целесообразные и осуществимые.
   Какая же судьба постигла их?
   Они остались в портфеле главноуправляющего делами неутвержден-ными, неосуществленными и даже никому не ведомыми.
   Что же привело к такому плачевному результату деятельность правительства, деятельность искреннюю и на этот раз смелую и решительную? Исключительно внешние события.
   Катастрофа фронта оказалась более грандиозной, чем можно было ожидать. Отступление превратилось в бегство, фронт таял не по дням, а по минутам, и удержать его не было возможности. Уехавший на несколько дней Пепеляев застрял на западе. Связь с Верховным Правителем прерывалась. Чехи, спасая себя, захватывали подвижные составы, расстраивая окончательно коммуникацию и препятствуя движению поезда Верховного Правителя. Адмирал, забыв о Совете министров, действовал самостоятельно, рассылал ноты, обострял отношения с чехами, подрывая престиж и свой, и Совета министров резкими и неконституционными, обходившими министра иностранных дел, заявлениями.
   Со своей стороны, чехи совершенно вышли из роли иностранных войск, охраняющих дорогу, и перешли на роль хозяев транспорта, располагающих средствами передвижения прежде всего для своих целей.
   Генерал Сыровой оправдывал это тем, что он выполнял приказ из Праги: "Уходить, избегая соприкосновения с большевиками". Что делал в это время главнокомандующий чехословацкими силами генерал Жанен -- неизвестно. Он проявил себя активной силой в деле разрушения российского правительства уже позднее.
   Таким образом, правительство работало не для жизни, а только для самоутешения, льстя себя надеждой на то, что еще не все потеряно.
   Правда о фронте Совету министров не сообщалась. Казалось, и сам Верховный Главнокомандующий не отдавал себе отчета в неизмеримой тяжести положения. А в это время революционные силы подняли голову. Все войска тыла жадно воспринимали лозунг: "Мир с большевиками". Многие эсеры не скрывали своего истинного намерения: передать власть большевикам и спасти себя путем свержения "колчаковцев", и лишь из лицемерия, а некоторыми по наивности и самоуверенности, заявлялось о возможности создать прочную "демократическую" власть. Выступления должны были произойти, по возможности, одновременно по всей Сибири примерно в двадцатых числах декабря.
   Правительство волею судеб не только не укрепило своих позиций, но политической бездеятельностью, проистекавшей главным образом из-за невозможности сноситься с Верховным Правителем и доложить ему принятого постановления, усилило общее разочарование. Впрочем, при том положении дел на фронте, которое создалось к началу декабря, политическими реформами можно было только отсрочить, но не устранить крушение власти.
   Однако подобно военной катастрофе политическая агония власти оказалась также значительно более трагичной, чем это могло быть. История будет судить, кто наиболее виновен в этом; наше дело только восстановить факты.

Начало восстания

   Начало было положено в Черемхове. Первые пробы революции производились в глубокой провинции Иркутской губернии. Власть захватывало земство, и сейчас же она переходила к большевикам. Кольцо вокруг Иркутска стягивалось. Дробить силы гарнизона не представлялось возможным. Перевороты происходили успешно.
   Руководство движением принял Политический Центр, объединивший центральный комитет с.-р., комитет бюро земств, профессиональные союзы и с.-д. меньшевиков.
   Политический Центр решил начать серьезное выступление не в Иркутске, а на одном из важных пунктов магистрали, чтобы изолировать правительство. Избрано было Черемхово, где угольные копи давали подходящий человеческий материал для выступления и где успех выступления лишал бы крупные городские центры и дорогу угля, парализовав их работу.
   Переворот в Черемхово произошел 21 -го. В тот же день ледоход, очевидно, по молитве заговорщиков, сорвал мост через Ангару в Иркутске, затруднив переход из города на станцию и лишив власть возможности перебрасывать силы на другой берег.
   И на этот раз военное командование решило не выводить никаких частей из Иркутска. Черемхово праздновало победу, а Иркутск выжидал. Положение власти становилось невозможным. Она была парализована. Ясно было, что дело проиграно вплоть до Байкала и что остается только одно -- спасти остатки государственности на Дальнем Востоке.
   Но... и в этом деле роковая судьба разбила все благие намерения. Чтобы спасти остатки государственности, надо было эвакуировать на Дальний Восток наиболее видных работников, экспедицию заготовления государственных бумаг и золото.
   Исполнить это оказалось невозможным.
   В воскресенье 21 декабря ледоход сорвал мост через Ангару.
   Обстоятельства, при которых это произошло, не могли не вызвать предположения о злом умысле. Совет министров, учитывая сложившуюся обстановку, принял решение начать негласную эвакуацию путем командирования части чиновников с архивами за Байкал. Заместитель председателя Совета министров Третьяков находился в Чите. Председательствовал управлявший Министерством внутренних дел Червен-Водали.

Совещание земцев

   В это время в Иркутске происходили совещания всех земских деятелей, случайно там находившихся. Земцы эти как будто хотели обособиться от сторонников соглашений с большевиками, но мотивы гражданского мира звучали ясно и громко. Сознание невозможности дальнейшей борьбы с большевизмом руководило большинством, и желание спасти себя подсказывало тактику удара в спину власти для обеспечения награды со стороны большевиков за содействие.
   На совещании земцев был поставлен вопрос о приглашении или неприглашении к участию в нем представителей профессиональных союзов. По этому поводу в органе "социалистической" мысли "Наше Дело", в передовой статье, написанной вызывающим тоном, был задан вопрос: "Не поздно ли?"
   Земцы испросили у Червен-Водали разрешение на устройство 23 декабря публичного собрания. Сначала оно предполагалось в думе, затем в театре. На собрание явилось около 150 земцев и 900 приглашенных. Собрание могло превратиться в митинг. Командующий войсками генерал Артемьев, ссылаясь на то, что у него не было испрошено разрешения, которое, при существовании военного положения, зависело от него, объявил уже в то время, когда театр был полон, что он не допустит собрания. Формально он был прав, но для Червен-Водали, который уведомил управляющего губернией, что не имеет возражений против собрания, создалось невозможное положение. Тем не менее не без основания чувствуя опасность собрания, при громадном преобладании числа приглашенных над числом полноправных членов его, он не нашел возможным брать на себя ответственность и не настаивал перед генералом Артемьевым на допущении собрания.
   Оно не состоялось. Собравшиеся мирно разошлись. Некоторые земцы (Ходукин, Пашков) в беседе со мной утверждали, что разгон собрания земцев окончательно лишил их возможности отмежеваться от крайних течений. Но вернее, пожалуй, что этим был отдален момент выступления, сигнал и лозунги которого должно было подать собрание. Основанием для этого предположения может служить то, что главные воротилы и инициаторы этого чрезвычайного и скоропалительного земского собрания, Ходукин, Алексеевский и другие, входили в так называемый Политический Центр, организовавший все движение.

Совет трех (троектория)

   К 23 декабря положение в Иркутске стало чрезвычайно напряженным. Совет министров, предвидя неизбежную необходимость решений быстрых и секретных и считаясь с тем, что предварительное обсуждение всех действий в полном составе Совета и замедлит решения, и затруднит сохранение тайны, постановил предоставить Червен-Водали как временному председателю Совета, генералу Ханжину как военному министру и инженеру Ларионову как управляющему Министерством путей сообщения принимать все неотложные меры по совместном их обсуждении и присвоить решениям этих трех министров силу решений Совета министров. Тем самым прочим министрам открывалась возможность постепенного выезда. Новая организация власти получила прозвище "троектории".
   Между тем как Совет министров обсуждал все эти меры и готовился к отступлению и обороне, Верховный Правитель в это время, аккуратно получая из Иркутска информацию, составлял свой план действий. До какой степени адмирал за время своей изолированности привык действовать независимо от Совета министров и насколько он преуменьшал роль и положение министров в сравнении с положением генералов, может свидетельствовать следующий факт. В понедельник, 22 декабря, адмирал вызвал меня и генерала Артемьева к прямому проводу. Со мной он говорил через моего сотрудника, директора канцелярии генерала Мартьянова, а с генералом Артемьевым лично. Мне он предложил лишь ряд вопросов; с генералом Артемьевым он начал разговор так: "Здравствуйте, ваше превосходительство. Передайте Совету министров, что движение по железной дороге тормозится из-за преступной деятельности Министерства путей сообщения, которое не снабжает кассы деньгами..." Каким образом генерал, орган местного и подчиненного управления, мог передавать правительству подобного рода обвинения -- совершенно неизвестно. И это происходило после того, как Пепеляев объявил одобренную Верховным Правителем программу, одним из основных положений которой было: "Управление исключительно через Совет министров".

Назначение Семенова главнокомандующим

   Но гораздо важнее то, что Верховный Правитель, разговаривая со мной и генералом Артемьевым и выяснив положение в Иркутске, принял решение, которого не сообщил ни мне, ни генералу, а именно: назначить атамана Семенова главнокомандующим всеми вооруженными силами Дальнего Востока.
   По существу едва ли Верховный Правитель мог найти иное решение. Положиться на военные силы генерала Артемьева не представлялось возможным, подавление мятежа в Иркутске могло быть произведено только при содействии войск Забайкалья; отсюда логически вытекало назначение атамана Семенова командующим всеми войсками. Нельзя, с другой стороны, упрекать несчастного адмирала, человека глубоко патриотичного, честного и чуткого, но исключительно военного по психологии, не привыкшего и не умевшего усвоить приемов управления через министров, в том, что он в такой тревожный момент не запросил предварительно мнения Совета министров. Но предупредить последний о предстоящем назначении, посоветоваться о формах указа, об объеме полномочий, конечно, представлялось возможным и было бы политически осторожнее и тактичнее. Назначение атамана Семенова главнокомандующим, без ведома Совета министров и без точного определения прав главнокомандующего, поставило правительство в чрезвычайно неловкое и затруднительное положение.
   С другой стороны, престиж правительства окончательно был подорван.
   "Признает ли Совет министров назначение Семенова?" -- ехидно спрашивали земцы. "Каковы теперь права Совета министров?" -- спрашивали иностранцы.
   Не признавать Семенова было бы, конечно, и бесполезно, и странно. Вся надежда на возможность выхода покоилась на ожидании помощи со стороны атамана, но нельзя было не признать, что назначение главнокомандующего на всей территории, подведомственной Совету министров, иначе сказать -- объявление всей территории театром военных действий и, следовательно, подчинение всех гражданских властей военным, лишало Совет министров всякой власти.
   Совет министров сохранил за собой, в лучшем случае, представительство для внешних сношений.
   Каковы же были результаты назначения атамана Семенова главнокомандующим?
   На этом надо остановиться несколько подробнее.
   У Забайкалья в глазах сторонников демократического строя была всегда особая слава. Явления, которые совершались там, не были чужды и другим районам Сибири, но там они как бы растворялись в массе других явлений, а в Забайкалье сгущались, что придавало всему строю жизни этой области особый характер. Атаман Семенов, которого Политический Центр объявил "врагом народа", был всегда грозой левых в Иркутске. Они боялись и ненавидели его. Силы атамана считались значительными, а твердость власти и несклонность к компромиссам заставляли думать, что Забайкалье окажется наиболее устойчивой цитаделью реакции. Таково было отношение к атаману Семенову всех левых кругов, а не только организаторов восстания.
   Во всей истории переворота играл весьма важную роль чешский вопрос. Поэтому при учете последствий назначения генерала Семенова надо подойти к нему и с чешской точки зрения.
   Надо отметить, что к этому времени генерал Каппель послал генералу Сыровому вызов на дуэль, мотивируя его возмущением, которое вызвало в армии неслыханно-оскорбительное отношение чешских войск к верховной государственной власти России. Атаман Семенов, в свою очередь, поддержал генерала Каппеля, выразил готовность заменить последнего у барьера и предъявил ультиматум чехам, грозя обрушиться на них всеми силами, которыми атаман располагал. Эта угроза была особенно серьезна, так как тоннели Кругобайкальской дороги находились тогда в руках Семенова.
   Таким образом, назначение атамана Семенова главнокомандующим должно было вызвать резкую реакцию, ожесточенность и озлобленность со стороны всех заговорщиков и со стороны чехо-войск.
   Но с другой стороны, настроение Иркутского гарнизона, несомненно, поднялось, офицерство ободрилось. Военный мир обладает своею психологией и мировоззрением, и приказ нового главнокомандующего, объявившего, что он скоро придет расправиться с "мерзавцами", пришелся по вкусу.
   Надо считать, что назначение Семенова устраняло возможность соглашения, обострило борьбу и хотя отдалило момент ликвидации, но зато ввиду неудачи исхода ухудшило положение побежденных.
   Назначение Семенова имело, может быть, еще и то последствие, что оно ускорило самое выступление и обеспечило повстанцам благожелательный нейтралитет чехо-войск, без которого восстание в Иркутске было бы, несомненно, подавлено и правительство получило бы возможность свободного выезда и эвакуации имуществ. Трудно утверждать только, что сочувствия и, следовательно, поддержки со стороны союзных войск народно-революционная армия не встретила бы в том случае, если бы назначения Семенова не последовало. Эсеры всегда говорили: "Чехи на нашей стороне". Манифесту Политического Центра предшествовал известный антиправительственный меморандум чешских дипломатических представителей; близкие отношения эсеров с чехами еще со времени Сибирской Областной Думы также не составляли тайны, как близкие отношения атамана Семенова и японцев. Поэтому утверждать, что назначение атамана Семенова главнокомандующим, в связи с особенно недружелюбными в то время отношениями последнего и чехов, вызвало особое сочувствие чехо-войск к повстанцам, нельзя. Но предположение такое считалось в Совете министров не лишенным основания.

Министры-зрители

   Итак, члены Совета министров во второй половине декабря из руководителей политической жизни окончательно превратились в зрителей. Игра политических сил происходила без их участия. Совет министров, руководствуясь не только интересами момента, но и задачами славянской политики, искал искреннего сближения с чехословаками, стараясь сгладить временные шероховатости отношений, найти примирение взаимных интересов. Совет министров и понимал, и сочувствовал желанию чехов эвакуироваться, но он, конечно, не мог помириться с нераздельным хозяйничаньем последних на железной дороге.
   Однако, помимо Совета министров, в адрес чехов направились стрелы, которые отравили здоровые и дружеские отношения. И оставалось только не одобрять, протестовать...
   Совет министров хотел расколоть лагерь оппозиции, привлечь на свою сторону тех, кто действительно готов был искренне отстаивать Сибирь от большевизма, но помимо Совета министров делалось то, что объединяло и сплачивало силы недоброжелательства и возмущения против власти. Уйти было невозможно, протестовать бесполезно, надо было ждать, подчиняться, но события разыгрывались...

Восстание в Иркутске

   Восстание началось вечером 24 декабря на левом берегу Ангары, где находятся вокзал и предместье Глазково.
   Выступление было задумано очень удачно. Так как мост через Ангару был сорван, а сама река не замерзла, то город, окруженный мощной и неприступной рекой, оказался отрезанным от внешнего мира. Путь отступления был один -- в направлении на Байкал, по правому берегу Ангары. Но отступление без ценностей, архивов, экспедиции заготовления государственных бумаг, служащих было бы более похоже на бегство. Стало быть, надо было бороться.
   О ненадежности частей, находившихся на левом берегу Ангары, было давно известно. Почему не было принято мер для замены их более надежными и можно ли было произвести эту замену, я никогда выяснить не мог и так и унес с собой впечатление халатности и бездеятельности местной военной власти, не обнаружившей никакого плана противодействия восставшим и как будто покорно ждавшей решения судьбы.
   Восстали на левом берегу все части: два батальона 53-го полка и гарнизон соседней станции Батарейной, где находились богатые склады снарядов, авиационный парк и другие ценные военные имущества.
   Как только получены были сведения о выступлении в Глазкове, контрразведка в городе произвела обыски и арестовала районный штаб повстанцев в составе 17 человек. В числе арестованных под именем Иоганна Фауста обнаружен был известный Сибири Павел M ихайлов, в свое время энергично подготовлявший восстание против большевиков, приговоренный ими к смертной казни, затем вошедший в состав Западно-Сибирского Комиссариата и, наконец, получивший место товарища министра внутренних дел в составе Сибирского Правительства и подготовлявший в качестве такового переход власти к Самарскому Комитету членов Учредительного Собрания. Этот человек, достойный удивления по своей энергии, несомненно, честный и убежденный работник партии социалистов-революционеров, по-види-мому, и на этот раз принимал видное участие в подготовке восстания. В числе арестованных оказался также и постоянный сотоварищ Михайлова, Борис Марков, тоже член Западно-Сибирского Комиссариата. Из других арестованных я никого больше не знал.
   В свою очередь, повстанцы произвели аресты на левом берегу Ангары. Там жили министр земледелия H. И. Петров, начальник Переселенческого
   управления Федосеев и некоторые чины военно-железнодорожной администрации. Все они были отведены в казармы, причем, как выяснилось впоследствии, встретили внимательное, корректное к себе отношение.
   Настроение в "Модерне", гостинице, в которой жили почти все члены правительства и высшие чины министерств, в ночь с 24 на 25 декабря было мучительно-тревожное. Полная неизвестность обстановки, неуверенность в гарнизоне, сознание бессилия и бесплодности работы -- все это порождало величайшее смятение. Кто мог ручаться, что не подготовлено восстание и в самом городе и что правительство не проводит последние часы своего существования?
   Червен-Водали, Ханжин и Ларионов всю ночь не спали, выслушивали доклады, составляли воззвания и отдавали распоряжения. Меня поднимали несколько раз. Ночью я ездил на телеграф говорить по прямому проводу, помогал "троектории". Везде в городе было совершенно спокойно. Ни одного выстрела. Город еще ничего не знал. Начальник гарнизона генерал Сычев объезжал казармы и ободрял офицеров и солдат.
   К утру в маленькой комнате гостиницы "Модерн", где заседали три министра, воцарились бодрость и спокойствие. Генерал Сычев засвидетельствовал, что гарнизон держится твердо. Решено было действовать.
   Четверг 25 декабря не ознаменовался никакими происшествиями. Иностранцы справляли Рождество; им было не до печальных обстоя тельств Российского Правительства, а в Глазкове было так же мало решительности и уверенности, как и в городе.

Засилье иностранцев

   Генерал Сычев послал союзникам уведомление, что утром 26-го он начнет артиллерийский обстрел казарм 53-го полка. В ответ на это генерал Жанен сообщил, что он не допустит обстрела и, в свою очередь, откроет огонь по городу.
   Гром среди ясного дня не поразил бы так членов правительства, как это заявление представителя дружественной страны, все время обещавшей поддержку правительству адмирала Колчака.
   Только энергичные и неотложные меры могли спасти положение. Каждый день промедления укреплял силы восставших, так как к ним стали сейчас же присоединяться большевистские элементы рабочего населения. Поэтому заявление генерала Жанена было оценено как решение ликвидировать власть адмирала Колчака.
   Правительство ни минуты не думало о том, чтобы защитить себя как таковое. Но целью было удержать тот порядок и такую власть, которые обеспечили бы отступление войск, находившихся на фронте, и не дали бы большевизму восторжествовать на всей территории Сибири, сделав дальнейшую борьбу безнадежной. Руководители восстания не могли внушать правительству надежды на подобный исход; это были люди настолько близкие к большевизму или настолько неустойчивые в намерениях, что передача им власти не могла означать ничего иного, как капитуляцию перед большевизмом.
   Между тем действия правительства были связаны еще и тем, что переправу через Ангару захватили в свои руки иностранцы. Все пароходы перешли в ведение чехов, которые заявили, что не дадут их ни той, ни другой стороне. Железнодорожная полоса, на которой сосредоточились все восставшие, объявлена была нейтральной, следовательно, повстанцы оказались гарантированными от военной силы правительственных частей, и гарнизону Иркутска оставалось только пребывать в осаде и разлагаться или отступать.
   Подобное положение вынудило правительство начать переговоры о возможных условиях эвакуации за Байкал.
   Инициативу переговоров взяли на себя земцы, которые дали знать Червен-Водали, что они желали бы принять роль посредников и найти мирный исход для устранения кровопролития. Иркутский губернатор Яковлев усиленно убеждал членов правительства согласиться на переговоры.
   Совет министров 26 декабря уполномочил Червен-Водали побеседовать с земцами, причем было определенно подчеркнуто, что действия генерала Жанена вынуждают правительство предпринимать шаги, которые в момент борьбы и неопределенного соотношения сил ухудшают положение власти и способствуют разложению войск.
   Совет министров указал также, что непременным условием с его стороны должно быть предоставление повстанцами гарантий, что не произойдет капитуляции перед большевиками, что будут ограждены интересы отступающих частей войск, что будет предоставлен свободный проезд на Восток Верховному Правителю, членам правительства и тем гражданским и военным чинам с их семьями, которые не пожелают оставаться на территории к западу от Байкала, и, наконец, что общегосударственные ценности будут вывезены.
   В случае принятия этих условий Совет министров считал возможным согласиться на отречение Верховного Правителя и передачу власти иркутской земской управе на территории Иркутской губернии, предоставив определить дальнейшие формы организации власти народному собранию или Земскому Собору, созыв которого был провозглашен в прокламациях Политического Центра.
   Предоставив Червен-Водали начать предварительные беседы с земцами на указанной платформе, Совет министров постановил также командировать уполномоченных лиц для переговоров с Высокими Комиссарами.
   Надо отметить, что часть членов правительства искренне сочувствовала идее соглашения, верила в его возможность, желала его. Другие, составлявшие меньшинство, смотрели на переговоры как на средство оттянуть столкновение, тактический шаг для выигрыша времени.
   Многие из членов Совета министров не верили в успех переговоров, но хотели снять с себя моральную ответственность за неизбежное кровопролитие, хотели показать, что истинное их стремление и действительная цель -- борьба с большевиками, а не защита существующей власти. Состав Совета министров в это время, за отсутствием ряда министров -- Пепеляева, Третьякова, Петрова, Окорокова, Устругова, Неклютина, Преображенского, временного отсутствия Смирнова и замены их товарищами министров, оказался политически чрезвычайно пестрым и неожиданно левым по направлению. Большинство Совета, надо отдать справедливость, сочувствовало Политическому Центру, верило в его силы и, глубоко разочарованное результатами полуторагодовой деятельности, желало найти общий язык с земскими деятелями. Это был рецидив застарелого стремления обновить правительство, вдохнуть в него новые силы.

Переговоры с союзниками. Нейтралитет

   Переговоры были начаты. В поезде генерала Жанена чиновник особых поручений Язвицкий и начальник штаба Иркутского военного округа генерал Вагин с Высокими Комиссарами, а в городе Червен-Водали с земцами искали мирного исхода.
   Переговоры с союзниками шли как будто бы успешно. Язвицкому и Вагину поручено было объяснить, что, препятствуя правительственным войскам активно действовать в районе вокзала, они ставят повстанцев в более благоприятное положение, что в таких условиях подавление мятежа становится заведомо невозможным и что нейтралитет союзных войск должен принять иные, более благоприятные для российского правительства формы.
   Наивно было думать, что генералы Жанен и Сыровой не понимали того, что они способствуют ликвидации власти, и будь на месте Совета министров большевистские комиссары, они давно уже поведали бы всему миру, что камень к шее утопающей власти привязывают ее друзья и что ответственность за последствия ложится на них -- союзников и друзей. Но Совет министров действовал всегда корректно, по всем правилам европейского этикета. В такой европейской форме заявил он свой протест и на этот раз, и на свое вежливое и скромное ходатайство он получил джентльменский ответ. Документ, в который облечено решение Высоких Комиссаров, заслуживает внимания, и я позволю себе на нем остановиться.
   Вот текст сообщенной председателю Совета министров ноты: "Совещание Высоких Комиссаров союзных держав постановило:
   1) Контроль и управление Сибирской железнодорожной магистралью, от Красноярска до Мысовой включительно, равно как и телеграфными линиями, передаются в руки командования чехословацких войск и других союзников, которые их будут замещать, под наблюдением высшего международного командования.
   2) Ему будет передана полная охрана порядка обоих путей железной дороги в пределах железнодорожной полосы, пределы которой оно установит для охранения своей безопасности и для осуществления права поддержания нейтралитета.
   3) В городах Красноярске и Иркутске эта зона ограничена окрестностями вокзалов.
   4) Союзное командование будет иметь самостоятельное право устанавливать порядок следования их собственных эшелонов; им будут предоставлены всевозможные облегчения д ля их временного размещения на пути следования на Восток. Подписали: Като, Гаррис, Могра, Лампсон и Глосс".
   Этим решением обеспечивались интересы чехословацких эшелонов и гарантировалось беспрепятственное их продвижение, так как вся Кругобайкальская дорога и, следовательно, все тоннели переходили под охрану чехов, а для правительства представилось выгодным то, что вся железнодорожная полоса нейтрализовалась и, следовательно -- так, по крайней мере, подсказывала логика, -- железная дорога и вокзалы переставали быть благом, доступным исключительно для исповедующих революцию.
   Поэтому на имя посла Като Червен-Водали дал следующий ответ: "Честь имею довести до сведения представителей союзных держав, что их предложение относительно железных дорог получено и что правительство согласно с этим предложением и, со своей стороны, считает нужным в интересах дружного сотрудничества детализировать некоторые вопросы таким образом:
   1) Вся полоса отчуждения и соответственная полоса по обе стороны от нее должны быть немедленно очищены от повстанцев.
   2) Все удаленные повстанцами должностные лица железнодорожной, гражданской и военной администрации должны быть немедленно возвращены на свои места и восстановлены в своих служебных правах.
   3) Находящиеся в указанной в пункте первом зоне телеграф и телефоны должны быть восстановлены и должно быть обеспечено свободное пользование ими железнодорожной администрации и правительству.
   4) Контроль и управление железной дорогой на участке Красноярск--Мысовая и охрана указанной полосы вверяются чехословацкому командованию в формах, которые должны быть выработаны по соглашению этого командования с Министерством путей сообщения и межсоюзной инспекцией железных дорог, причем русскому Правительству и его войскам должно быть обеспечено свободное пользование нужной ему частью провозоспособности железной дороги, а распределение провозоспособности между надобностями иностранных и русских войск и Правительства должно производиться по соглашению министра путей сообщения с межсоюзной железнодорожной инспекцией".
   Этот ответ был сообщен союзникам 21 декабря, и в тот же день к вечеру член японской военной миссии майор Мике устно сообщил, что оговорки правительства принимаются с резервированием некоторых поправок на случай сомнений в понимании текста ответной ноты.
   Как будто блестящий успех. Но за полтора года мы видели много бесплодных дипломатических успехов и ничего не жалевших, но и ничего не дававших нот и посланий, а потому и не удивились, когда и на этот раз все успехи свелись, в конце концов, к потере времени.
   Менее удачно шли переговоры с земцами.

Выяснение позиции земцев

   Червен-Водали заявил им, что он не уполномочен на какие-либо соглашения, но что ему предоставлено выяснить стремления и расчеты земской группы для определения возможности найти с ней общий язык.
   Ему предложен был следующий план.
   Совет министров или добивается отречения Верховного Правителя, или, за отсутствием связи с ним, принимает на себя всю полноту власти и затем передает ее одному лицу, а именно Червен-Водали, который и заключает соглашение с земцами. При этом выяснилось, что земцы намерены распространить свою власть и за Байкал.
   Что касается тех условий, о которых говорилось в Совете министров, то они как будто не отвергались, но никаких гарантий их выполнения, особенно главного из этих условий -- поддержания большевистского фронта, -- не указывалось. Даже наиболее склонный к соглашению с земцами Червен-Водали после этого разговора усомнился в способности земцев создать сколько-нибудь прочную власть, и когда на другой день пришли известия, что в Черемхове выпущены все красноармейцы и восстанавливается вся картина советских порядков, а в Глазкове, под Иркутском, уже не революционные войска, а революционные рабочие задают тон и что все митинги проходят под большевистскими лозунгами -- стремление к соглашению сразу пало.
   В заседании Совета министров 27 декабря по поводу переговоров с земцами было высказано много кислых слов; была осознана, между прочим, тактическая ошибка: переговоры, хотя бы предварительные, раз они начаты были председательствующим в Совете министров, связывали последний и воспринимались в городе как предрешение Советом передать власть. Тем не менее, Совет министров высказался в пользу продолжения переговоров, считая, что, как бы ни была сомнительна возможность соглашения, попытки добиться его, раз они уже имели место, не должны быть отброшены.
   Между тем Третьяков из Читы сообщил о своем отрицательном отношении к попытке найти компромиссы и осведомил, что определенный взгляд на такого рода соглашательство существует и у атамана Семенова.
   Ожидание войск последнего и в то же время переговоры с земцами, существование главнокомандующего, не связанного решениями Совета министров, и попытки последнего определить ход событий -- это были противоречия, порожденные хаосом безвременья.
   Червен-Водали, не привыкший к политическим уверткам, человек искренний и честный, не счел возможным при таких условиях вести дальнейшие переговоры и, несмотря на положительные результаты голосования, отказался вести дальнейшую беседу.
   В зале здания Русско-Азиатского банка, где помещался в Иркутске Совет министров, ожидали Алексеевский, Ходукин и др. В это время в кабинете главноуправляющего майор Мике сообщал о согласии союзников с условиями нейтрализации железнодорожной полосы.
   Первым сказано было: "нет", вторые прислали -- "да". Но это "да" прозвучало фальшиво и глухо: судьба уже решила участь Омского Правительства, она принесла ему свое "нет " в потоках крови и ропоте обид, отчаяния и злобы.
   Не успели земцы выйти из здания Совета министров, как в окружающих его кварталах раздались звуки револьверных выстрелов. Это был ответ революции на отказ от переговоров.

Первое выступление в городе

   Револьверные выстрелы были условным сигналом к выступлению. Первыми восстали части отряда особого назначения, состоявшего при управляющем губернией Яковлеве, о роли которого в описываемом движении я скажу особо.
   Без большого труда восставшие захватили телеграфную и телефонную станцию и, сосредоточившись на площади Сперанского, у собора, намеревались двинуться в центр города. Яковлев помог в эту ночь избежать общего выступления. Он поддержал пущенный слух о приближении войск Семенова и задержал, таким образом, на стороне правительства часть войск, уже готовых было присоединиться к восставшим.
   Весь вечер и всю ночь раздавалась ружейная пальба. К утру она затихла. Восставшие ушли в Знаменское предместье, и на другой день, 28 декабря, снова восстановилось спокойствие. Как оказалось, в этот день силы восставших были настолько слабы, что энергичное наступление могло бы рассеять отошедшие из города части и освободить предместье, где находилась экспедиция заготовления государственных бумаг и около двух миллиардов денег (четвертый и пятый выпуски американского займа и запас сибирских). Но наступление предпринято не было, на этот раз не по вине союзного командования, а, по-видимому, вследствие недостаточной решительности действий и отсутствия активного плана.

Губернатор из каторжников

   28 декабря Яковлев подал в отставку, заявив, что он более ничего для правительства сделать не может.
   Несколько слов об этой замечательной фигуре губернатора из каторжников.
   Безусловно даровитый губернатор, социалист по убеждениям, Яковлев всегда сочувствовал оппозиции и покровительствовал ей.
   Яковлев -- человек тонкий и лукавый. На каторгу он попал за участие в экспроприации, в тюрьме он сочинил кантату с верноподданническими мотивами, в губернаторы попал при Павле Михайлове, а доверием пользовался и у Пепеляева.
   Правительство всегда относилось к Яковлеву с сомнением, но дорожило им не только как способным человеком, но и как представителем левых течений, сближение с которыми всегда являлось предметом вожделений омской власти ввиду невозможности строить новое государство одними только закоренелыми чиновниками и старорежимными генералами. Яковлев же не раз обнаруживал преданность и умел "пускать слезу" по поводу того недоверия, которое проявляло порой начальство.
   Я убежден, хотя и не могу этого доказать иначе, как косвенными уликами, что Яковлев принимал участие в подготовке переворота. Но он не мог сочувствовать передаче власти большевикам, которые никогда не простили бы ему службы Омскому Правительству. Его симпатия была, очевидно, на стороне Политического Центра. Как убеждения, так и интересы должны были толкать его в сторону демократии. Как умный человек, он не мог не предвидеть, что рано или поздно создавшийся режим потерпит фиаско, и он подготовлял себе опору: и при формировании милиции и отряда особого назначения, и мелкими услугами оппозиции, и общим духом управления для обеспечения себе положения в царстве умеренной, но прочной демократии. Но ход событий привел к мосту, переброшенному от Омского Правительства прямо к большевикам. Поэтому Яковлев 28 декабря счел за благо уйти.
   Отставка его была принята, и в тот же день он скрылся. До последнего момента его появления где-либо и, во всяком случае, активного участия на стороне повстанцев обнаружено не было.

Правительство в осаде

   Итак, воскресенье 28 декабря проходило в настроении, окрашенном бодростью и надеждой. А между тем до момента полного крушения власти оставалась только неделя.
   В Знаменском предместье подымался воодушевленный рабочий люд. На вокзале, несмотря на все ноты, ничего не изменилось: железной дорогой, железнодорожным телеграфом, углем из Черемхова пользовались все, кроме правительства.
   Иркутск оставался совершенно отрезанным. Были сведения только о том, что вся территория от Красноярска до Иркутска охвачена восстаниями и что с востока идет помощь.
   Но когда она придет? Надежна ли она?
   Вечером город погружался во тьму. Электричества не давали за прекращением подвоза угля. "Модерн" превратился в негостеприимный каземат. Невыносимый холод, освещение свечами, повсюду в коридорах солдаты, пулеметы, ресторан -- убежище офицерской организации, скатерти со столов сняты, все пропитано запахом табака и кожи и окутано клубами дыма. Два самых больших номера -- раньше приемная министра финансов Гойера -- превратились в арестантскую; число арестантов дошло уже до шестидесяти.
   Здание Совета министров тоже теряло приличный вид. В верхнем и нижнем этажах были устроены казармы. Совету министров нечего было собираться. Уже указано было, что значительная часть членов Совета отсутствовала. До конца не вернулись Пепеляев, Третьяков, Устругов, Петров, Неклютин, Окороков. В разгаре событий появился адмирал Смирнов, который случайно был застигнут событиями на вокзале, куда в день восстания переехали Гойер, Сукин и Новицкий. Там адмирал просидел несколько дней в иностранном эшелоне и, узнав, что правительство, вопреки распространившимся среди иностранцев слухам, существует, пробрался в город в форме английского солдата. Министр народного просвещения Преображенский приехал из Томска только 4 января, в последний день существования власти.
   Случайный состав Совета в такое исключительное время казался какой-то злой насмешкой. Вообще, период "солидарного" кабинета Пепеляева охарактеризовался наибольшей личной разобщенностью Совета, в котором новые люди резко противопоставлялись старым и работа проходила при озлобленном почти недоверии одной части к другой. Ничто не располагало поэтому к частым встречам.
   Текущие дела момента разрешались тройкой, о законодательстве, конечно, не приходилось уже думать, а заниматься другими делами не только никто не хотел, но, по-видимому, й прямо отучились.
   Эвакуация из Омска не удалась. В полном составе прибыли только немногие учреждения: Управление делами и некоторые части министерств, большинство же застряло в бесконечной ленте на железной дороге или досталось в добычу большевикам. В то время как Управление делами интенсивно работало в области законодательной и по части секретарской, другие министерства чахли от тоски и безделья. В дни мятежа, особенно после потери связи, уже все одинаково перестали существовать как учреждения, и служащие слонялись без дела и без цели.
   Последняя неделя была сплошным нравственным мучением. В понедельник из Знаменского предместья началось наступление на город. Положение спасли случайно подоспевшие егеря, прибывшие в Иркутск после усмирения в Александровской тюрьме.
   Во вторник поднялась неожиданная тревога, и значительная часть членов правительства, не предупредив других, переехала из "Модерна" на окраину, в оренбургское военное училище, откуда предположено было отступать. Ночью не раз вся гостиница поднималась на ноги.

Семеновцы пришли

   Но вот пришло известие, что семеновцы приближаются. Сначала они остановились у Михалева, и генерал Скипетров известил, что дальше не пропускают союзники. Но затем пришло известие, что японцы вступят в Иркутский военный округ, а вслед за тем пушечные выстрелы известили о прибытии войск из Забайкалья к станции Иркутск.
   Был прекрасный солнечный день, и жадная до зрелищ публика, не слыша стонов раненых и не осязая веяния смерти, следила издали за тем, как на левом берегу Ангары передвигались цепи и развертывалось сначала наступление, а затем отступление семеновцев.
   С 29 декабря военные действия происходили почти беспрерывно и нередко с большим ожесточением. Знаменское предместье отделено от города речкой Ушаковкой. На ее холодном саване найдено было немало трупов. Среди них были и ожесточенные фанатики революции, и юноши, безотчетно верившие, что революция несет гибель, и люди, ничего не понимавшие, не видевшие никакого смысла в происходившем. Отчаянная ненависть в обороне и беспощадная злоба в наступлении оставили следы на поле битвы: многие трупы были изуродованы.
   Бок о бок с солдатами и офицерами выходили на фронт сестры милосердия. Самоотверженность последних бросалась в глаза. Они понесли в эти печальные дни немало тяжелых утрат.
   Солдаты принадлежали к числу тех участников трагедии, которые меньше всего понимали ее значение.
   Егеря, которые 28 декабря спасли положение, отбив наступавших, на следующей день перебили офицеров и ушли к повстанцам. Их убедили в казармах, что переворот даст мир. Но когда революционный штаб предложил им занять передовую линию, они опять перебежали. Вернулись, однако, немногие. Часть пала под пулеметным обстрелом, часть вовсе разбежалась, и еще недавно отличные солдаты превратились в банду мародеров.
   Ушаковка не представляла собою зрелища. Там трудно было наблюдать без риска попасть под шальную пулю. Даже в городе несколько человек стали жертвами случайных выстрелов.
   На Ангаре же при наступлении семеновских частей толпа могла следить за действиями обеих сторон, не чувствуя опасности и забывая о кровавых ужасах красивой издали картины.
   Происходившее на левом берегу Ангары было мало благоприятно для осажденных. Виден был сбитый с рельсов, очевидно, предупредительно выпущенный из сферы "благожелательного" нейтралитета паровоз. Стоял чешский броневик "Орлик". Железнодорожная полоса отнюдь не имела вида нейтральной, как, казалось, должно было быть согласно условиям. Стало известно, что семеновские части не будут допущены на вокзал, тогда как народно-революционная армия продолжала там хозяйничать. Нейтралитет проявил полную благожелательность только к одной стороне. Но, помимо этого, и самый ход военных действий, видимо, оказался более благоприятным для противной стороны. После ряда атак семеновские части стали отступать.
   На другой день забайкальские эшелоны отошли опять к Михалеву, за восемнадцать верст. Стало известно, что семеновцы понесли тяжелые потери, а "Чехо-словацкий Дневник" изобразил происшедшее как полное поражение семеновских войск и дал заведомо преувеличенные сведения о числе перебежавших к повстанцам солдат.
   Как бы там ни было, но первый шаг отряда, пришедшего выручать Иркутск, оказался неудачным. Второго уже не последовало. Произошел резкий перелом в сторону ухудшения, и развязка приблизилась.
   Военные говорили, что генерал Скипетров сделал ошибку, начав действия против вокзала, что ему надо было перевести войска в город. Может быть, так и надо было поступить, но почему-то в военных действиях у нас оказывались всегда только одни ошибки и почему-то всегда обнаруживалось, что эти ошибки все видели и понимали и даже указывали сразу. Нам, штатским людям, было непонятно, почему бывшие в Иркутске авторитетные генералы не принимали участия в разработке плана военных действий, почему они устранялись от участия в деле, неудача которого губила всех, но наши недоумения всегда встречали удивительный по простоте и непонятный для простых смертных ответ: "Нельзя вмешиваться в чужую компетенцию, командуют Скипетров и Сычев".
   Между тем гарнизон окончательно терял веру в успех и доверие к начальству. Его все время ободряли обещаниями помощи. Но семеновцы ничего не сделали и куда-то скрылись. В город переведен был батальон, не внушавший никому впечатления грозной силы. Один из семеновских офицеров на обеде, устроенном в честь прибывших, поднял тост за гражданский мир. "Довольно уж воевали", -- простодушно заявил он, едва ли сознавая, что тем самым повторяет самый популярный лозунг восставших.
   Обещано было прибытие японцев. Они действительно пришли. Началась сумятица. Революционеры переполошились. Но японцы не подавали признаков жизни. С вокзала пришло известие, что чехи успокаивают: "Японцы не двинутся, они привезли пустые вагоны". И действительно не выступили.
   Тогда атаман иркутского казачества генерал Оглоблин написал председателю Совета министров резкое письмо. Он требовал, чтобы ему сказали, наконец, правду, кто придет на помощь и какова будет эта помощь. Если правительство будет по-прежнему уклоняться от прямого ответа, то казачество поступит так, как подсказывает ему совесть и как диктуют интересы.
   Началось разложение гарнизона. Стали говорить, что генерал Сычев распродает вещи, стали интересоваться, существует ли правительство и кто куда бежал.
   Тогда Червен-Водали, Ханжин и Ларионов отправились на вокзал, к союзникам.

Переговоры о сдаче власти

   Утром 3 января в коридоре "Модерна" стало очень оживленно. Почти все обитатели гостиницы взволнованно шептались, спрашивали друг друга, спорили. У всех на устах было слово "перемирие".
   -- Правда ли, что заключено перемирие? Надо бежать. Отставной министр финансов Михайлов, который живет где-то в городе, но на всякий случай, чтобы не утратить связи и осведомленности, имеет номер и в гостинице, -- особенно интересуется подробностями.
   -- Что будет с нами? -- спрашивали офицеры комендантской части Совета министров.
   -- Господа! Это опять провокация! Как вам не стыдно верить! Неужели еще не научились?
   Но в 11 часов принесен текст приказа генерала Сычева.
   Перемирие объявлено на 24 часа.
   Что это был за приказ! Не диктовал ли его штаб народно-револю-ционной армии? -- думалось невольно, когда читались слова приказа, расписывавшегося в слабости правительственных войск перед превосходными силами противника.
   Но кто же инициатор этого приказа, кто виновник перемирия, после которого возможна только капитуляция или в лучшем случае отступление? От нас, членов правительства, требовали совета, но мы сами ничего не знали.
   Червен-Водали уехал на вокзал без каких-либо определенных планов и без инструкций Совета министров. Мы, оставшиеся, ничего не знали.
   Но вот приходит известие, что Червен-Водали и Ханжин потребовали автомобиль...
   Приехали. Мы ждем приглашения.
   Проходит полчаса, час. Никого не зовут. Иду к Червен-Водали. Он занят, совещается с общественными деятелями: Волковым, Коробовым. Они уже все знают, а мы томимся неизвестностью. Ханжин отмалчивается.
   Проходит еще час.
   Тогда Смирнов и я теряем терпение. Министры мы или нет? Мы не можем уйти в отставку, потому что при отсутствии Верховного Правителя некому ее принять, но мы еще можем заявить, что слагаем с себя звание членов правительства, а вместе с тем ответственность за принимаемые без нас шаги.
   Мы пишем заявление и ставим условие -- созвать Совет министров не позже, чем к двум часам.
   Я предлагаю Бурышкину подписать наше заявление, но он уже повидался с Червен-Водали и берет на себя сношения с ним.
   Заседание Совета министров состоялось. В холодном номере "Модерна", за отсутствием других помещений, после недельного перерыва деятельности Совета собрались опять члены правительства без территории, без власти, без свободы действий. Вот что доложил нам председатель.
   Весь вечер 2 января Высокие Комиссары вели беседу с представителями правительства о необходимости сдачи власти повстанцам. Генерал Жанен на основании чешских донесений указал на неизбежность победы последних. Союзники заявили, что эсеры -- деятели государственного направления, ничего общего с большевиками не имеют и что поэтому противодействовать им союзники не намерены.
   Условия передачи власти, те самые, которые выставлялись, как база для переговоров с земцами, казались союзникам приемлемыми, но они не обнаруживали желания их поддерживать. Однако, по впечатлению Червен-Водали, он убедил Комиссаров быть посредниками. При детальном рассмотрении условий правительства они, между прочим, указали, что адмирал Колчак должен отречься, так как иначе невозможно будет гарантировать его выезд, равно как и выезд министров Пепеляева и Устругова возможен будет только в качестве частных лиц.
   Было уже за полночь, когда генерал Жанен послал разыскать представителей Политического Центра, чтобы поскорее выяснить возможность перемирия. Его подталкивала, несомненно, рука чехов, торопившихся все время на восток и томившихся создавшейся у Иркутска пробкой.
   Повстанцы пришли. О чем они говорили с Жаненом -- осталось неизвестным, но только разговор их был, как засвидетельствовал Червен-Водали, очень непродолжителен.
   Согласие на перемирие последовало. Генерал Ханжин сейчас же позвонил Сычеву, и в результате этого звонка явился злосчастный приказ.
   Совету министров не оставалось ничего иного, как составить телеграмму Верховному Правителю с предложением отречься, а ответственную тройку уполномочить продолжать начатые переговоры.
   Глубоко взволнованный происшедшим и убежденный, что перемирие было предательством, я никак не мог голосовать за одобрение действий нашей тройки.
   И теперь я повторяю то, что сказал тогда: "Бесплодно и поздно критиковать, но заключение перемирия до принятия противником предварительных условий и без получения от союзников письменной гарантии, что они будут поддерживать основные условия, было равносильно предательству".
   Кроме адмирала Смирнова, меня никто не поддержал в Совете министров, а некоторые члены его почти негодовали, защищая действия тройки. Со своей стороны, Червен-Водали дал резкую отповедь и охарактеризовал подобного рода выступление как ловкий ход для уклонения от ответственности.
   Я не отвечал. За меня ответили события.
   В то время как заседал Совет министров, на вокзале шли переговоры.
   Предварительно обсуждались одиннадцать пунктов, выдвинутых Политическим Центром в качестве основы для переговоров. Эти пункты следующие.
   "1) Гарантия, что 24-часовое перемирие не будет использовано противником в военных целях.
   2) Возвращение имущества и ценностей, которыми полноправно распоряжалось правительство адмирала Колчака, для передачи Политическому Центру.
   3) Немедленное возвращение пароходов, имущества и ценностей, вывезенных правительством Колчака за пределы Иркутской губернии.
   4) Немедленный отзыв войск атамана Семенова из пределов Иркутской губернии.
   5) Немедленная передача охраны тоннелей войскам народной армии.
   6) Разоружение юнкерских училищ и офицерских организаций, принимавших участие в вооруженной борьбе с народной армией.
   7) Недопущение вывоза с иркутского участка (первый участок Забайкальской железной дороги) паровозов и вагонов, необходимых для обеспечения нормального транспорта.
   8) Акт о немедленном отречении адмирала Колчака от верховной власти и передаче всей полноты ее Политическому Центру.
   9.) Акт о сложении Советом министров своих полномочий и передаче их Политическому Центру.
   10) Отрешение атамана Семенова от всех должностей, полученных им от правительства адмирала Колчака.
   11) Гарантия в том, что ответственные руководители политики правительства адмирала Колчака, находящиеся в Иркутске и западнее его, не уклонятся от следствия и суда с участием присяжных заседателей, которые должны установить степень виновности каждого из них в настоящей гражданской войне".
   По желанию, заявленному представителями правительства и поддержанному представителями союзных миссий, Политический Центр и главный штаб армии согласились на продолжение срока перемирия до 24 часов 4 января, отклонив предложение о продолжении перемирия до окончания переговоров. Роли переменились. Правительство оказалось стороной слабейшей.
   На требования, предъявленные Политическим Центром, представители правительства Колчака дали следующие ответы по каждому пункту:
   "Ст. Иркутск, 3 января 1920 года.
   По п.1. Соответственные заявления уже даны правительством, и необходимые по сему распоряжения военным командованием сделаны.
   По п.2. Насколько известно, массового вывоза ценностей из Иркутска не производится. Оставшиеся ценности будут справедливо распределены.
   По п.3. Вопрос требует пояснений, ибо местные ценности из Иркутска не вывозились. Распределение же общегосударственных ценностей должно быть произведено так, чтобы справедливо удовлетворены были потребности общегосударственные и местные.
   По п.4. Войска атамана Семенова будут удалены по достижении действительных гарантий эвакуации на восток, из района от линии фронта до Иркутска включительно, желающих эвакуироваться лиц командного состава, офицеров, солдат и правительственных служащих. Необходимо, чтобы такие гарантии были даны договаривающейся стороной.
   По п.5. Охрана тоннелей, как это предусмотрено решением Высоких Комиссаров, вверена с согласия русского Правительства междусоюзному командованию.
   По п. 6. Разоружены могут быть желающие остаться в Иркутске по окончании эвакуации его. Нежелающим же остаться в Иркутске предоставляется право следовать с оружием на восток. Будут даны гарантии, что при производстве эвакуации по договору это оружие не будет употреблено против договаривающейся стороны.
   По п. 7. Парк подвижного состава 1-го отделения сохраняется в размерах, потребных для движения, бывшего в момент начала борьбы.
   По п. 8. Уже удовлетворено посылкой правительством соответственного обращения по телеграфу к адмиралу Колчаку.
   По п. 9. Предусматривается по эвакуации Совета министров из Иркутска, выяснении форм, в которых будет образовано местное или краевое правительство, и распределении между ними обязательств и обязанностей, лежащих на центральном правительстве. В Иркутске власть может быть передана на время эвакуации Высоким союзным Комиссарам и союзному командованию. Для обеспечения безопасности населения охрана Иркутска и его пригородов (включая и станцию) должна быть вверена союзным войскам.
   По п. 10. Требуется выяснение оснований, которые доказывали бы полезность для края и, в частности, для района Иркутска этой меры. Со своей стороны, в целесообразности ее сомневаемся.
   По п. 11. Все деятели Правительства посильно содействовали мирному разрешению конфликта, в котором оружие было поднято первым не со стороны Правительства, почему ответственность за возникновение вооруженной борьбы лежит не на нем".
   В дополнение к указанному представители правительства повторили свои основные пожелания:
   1) Перемирие продолжается на срок до достижения окончательного соглашения.
   2) С достижением соглашения военные действия в районе Иркутска и по всей линии железной дороги окончательно прекращаются, причем должны быть обеспечены:
   3) Свободный проезд на восток и неприкосновенность адмирала Колчака, министра путей сообщения Устругова, министра-председателя Пепеляева и прочих лиц военной и гражданской администрации, а также военных частей, желающих быть эвакуированными за Байкал.
   В частности, в указанном порядке обеспечивается возможно срочная эвакуация Иркутска, т. е. правительственных военных и гражданских должностных лиц с их семьями и гарнизона.
   4) До завершения указанной эвакуации должна быть обеспечена связь с отступающей армией и снабжение ее всем необходимым.
   Подписали: по уполномочию Совета министров врем, управляющий Министерством путей сообщения инженер Ларионов; по уполномочию начальника Иркутского гарнизона Генерального штаба генерал-майор Вагин.
   Позиции правительства и Политического Центра были, конечно, совершенно различны. Первое говорило об отступлении, второй -- о капитуляции.
   На пожелания представителей правительства Колчака Политический Центр, естественно, ответил отказом, признав ответ правительства Колчака исключающим всякую возможность соглашения и невыгодность его.
   По удостоверению осведомленной газеты "Дело", вышедшей после переворота, союзные представители в ходе переговоров стояли на стороне Политического Центра. Не составляли исключения и представители Японии, которые сепаратно не отстаивали те или иные пожелания представителей Колчака.
   По заявлению со стороны представителей Политического Центра о неприемлемости ответа противной стороны, представители правительства Колчака заявили о готовности доложить Совету министров и просили продлить перемирие до окончания переговоров. Союзники поддержали это предложение. Политический Центр, как уже указано, согласился продлить переговоры, но ограничил их 12 часами.
   Возобновление переговоров произошло 4 января, но не в два, а в шесть часов вечера. Газета "Дело" охарактеризовала запоздание представителей правительства как результат намеренного затягивания переговоров для выигрыша времени. Но в действительности ничего преднамеренного в этом не было.
   4 января в заседании Совета министров были сделаны доклады генерала Вагина и товарища министра путей сообщения Ларионова относительно одиннадцати пунктов предложения Политического Центра и ответов наших представителей.
   Тон доклада Ларионова был таков: "Надо согласиться на все". Предсказание, что перемирие без предварительных условий равносильно предательству, оправдалось вполне.
   Кто поддержал условия Совета министров? Что общего между одиннадцатью пунктами Политического Центра и предложениями об эвакуации за Байкал? Откуда взялись смелость требований и вызывающий тон
   Политического Центра, как не из сознания, что перемирие разложит правительственные войска?
   Совет министров остановился прежде всего на вопросе о верховной власти. Было решено, что если Верховный Правитель не ответит на сделанное накануне предложение отречься, то Совет министров объявит себя верховной властью в силу п. 6 постановления 18 ноября 1918 г., основываясь на длительной невозможности сношений. Только трое из членов правительства остались при особом мнении, считая, что применение указанной статьи возможно было бы лишь при наличности свободы действий самого Совета, а не тогда, когда последний оказался в положении, совершенно аналогичном с положением Верховного Правителя.
   По вопросу об объеме уступок Совет министров, не вынося никакого постановления, высказался, однако, тем же большинством против трех в смысле предоставления уполномоченным на переговоры лицам полной свободы действий, не исключая и согласия на полную передачу власти.
   В то время как Совет обсуждал этот вопрос, в "Модерн" прибыл генерал Сычев и вызвал председателя. Как я узнал потом, последний, утомленный переговорами и заседанием, по-видимому, не подумав о политических последствиях своего шага, заявил Сычеву, что правительство решило сдать власть.
   "Ну что ж, мы ничего против этого не имеем", -- ответил Сычев и сейчас же отбыл с распоряжениями, о которых стало известно только вечером и которые поставили правительство в самое трагическое и двусмысленное положение.
   Голосование произошло очень быстро, и в истории его результат должен быть записан так: "Сначала правительство решило бороться с мятежом, потом остановилось на отступлении и, наконец, перешло на сторону повстанцев".
   Я не мыслил и не мыслю до сих пор, как можно было после десяти дней борьбы, которая велась в убеждении, что переход власти в руки Политического Центра означает переход ее к большевикам, после того как было загублено несколько сотен жизней и правительство пользовалось услугами офицерской организации и призывало к исполнению долга воинской чести -- как можно было после этого идти на полную капитуляцию, не сделав попытки к отступлению, и согласиться на передачу власти Политическому Центру на всей территории Сибири, т. е. и на Дальнем Востоке, где Политический Центр еще не выявил своего влияния.
   На Совет министров в его последних решениях оказала, по-видимому, сильное влияние вокзальная информация.
   Прежде всего, все приезжавшие с вокзала единодушно указывали, что к адмиралу отношение не только отрицательное, но и прямо злобное. Язвицкий передавал фразу генерала Жанена: "Мы психологически не можем принять на себя ответственность за безопасность следования адмирала. После того как я предлагал ему передать золото на мою личную ответственность и он отказал мне в доверии, я ничего уже не могу сделать".
   Протесты адмирала Колчака против действий чехов сделали последних его заклятыми врагами.
   За несколько дней до переворота председателю Совета министров было прислано обидное для самолюбия власти письмо генерала Жанена, в котором он запрашивает, признает ли Совет министров законным назначение атамана Семенова и чем объясняется, что адмирал Колчак (звание Верховного Правителя не упоминается) не уведомляет генерала Жанена о таком важном назначении, как генерала Сахарова, а потом генерала Каппеля на должность главнокомандующего 4 января в заседании Совета министров были сделаны доклады генерала Вагина и товарища министра путей сообщения Ларионова относительно одиннадцати пунктов предложения Политического Центра и ответов наших представителей.
   Тон доклада Ларионова был таков: "Надо согласиться на все". Предсказание, что перемирие без предварительных условий равносильно предательству, оправдалось вполне.
   Кто поддержал условия Совета министров? Что общего между одиннадцатью пунктами Политического Центра и предложениями об эвакуации за Байкал? Откуда взялись смелость требований и вызывающий тон
   Политического Центра, как не из сознания, что перемирие разложит правительственные войска?
   Совет министров остановился прежде всего на вопросе о верховной власти. Было решено, что если Верховный Правитель не ответит на сделанное накануне предложение отречься, то Совет министров объявит себя верховной властью в силу п. 6 постановления 18 ноября 1918 г., основываясь на длительной невозможности сношений. Только трое из членов правительства остались при особом мнении, считая, что применение указанной статьи возможно было бы лишь при наличности свободы действий самого Совета, а не тогда, когда последний оказался в положении, совершенно аналогичном с положением Верховного Правителя.
   По вопросу об объеме уступок Совет министров, не вынося никакого постановления, высказался, однако, тем же большинством против трех в смысле предоставления уполномоченным на переговоры лицам полной свободы действий, не исключая и согласия на полную передачу власти.
   В то время как Совет обсуждал этот вопрос, в "Модерн" прибыл генерал Сычев и вызвал председателя. Как я узнал потом, последний, утомленный переговорами и заседанием, по-видимому, не подумав о политических последствиях своего шага, заявил Сычеву, что правительство решило сдать власть.
   "Ну что ж, мы ничего против этого не имеем", -- ответил Сычев и сейчас же отбыл с распоряжениями, о которых стало известно только вечером и которые поставили правительство в самое трагическое и двусмысленное положение.
   Голосование произошло очень быстро, и в истории его результат должен быть записан так: "Сначала правительство решило бороться с мятежом, потом остановилось на отступлении и, наконец, перешло на сторону повстанцев".
   Я не мыслил и не мыслю до сих пор, как можно было после десяти дней борьбы, которая велась в убеждении, что переход власти в руки Политического Центра означает переход ее к большевикам, после того как было загублено несколько сотен жизней и правительство пользовалось услугами офицерской организации и призывало к исполнению долга воинской чести -- как можно было после этого идти на полную капитуляцию, не сделав попытки к отступлению, и согласиться на передачу власти Политическому Центру на всей территории Сибири, т. е. и на Дальнем Востоке, где Политический Центр еще не выявил своего влияния.
   На Совет министров в его последних решениях оказала, по-видимому, сильное влияние вокзальная информация.
   Прежде всего, все приезжавшие с вокзала единодушно указывали, что к адмиралу отношение не только отрицательное, но и прямо злобное. Язвицкий передавал фразу генерала Жанена: "Мы психологически не можем принять на себя ответственность за безопасность следования адмирала. После того как я предлагал ему передать золото на мою личную ответственность и он отказал мне в доверии, я ничего уже не могу сделать".
   Протесты адмирала Колчака против действий чехов сделали последних его заклятыми врагами.
   За несколько дней до переворота председателю Совета министров было прислано обидное для самолюбия власти письмо генерала Жанена, в котором он запрашивает, признает ли Совет министров законным назначение атамана Семенова и чем объясняется, что адмирал Колчак (звание Верховного Правителя не упоминается) не уведомляет генерала Жанена о таком важном назначении, как генерала Сахарова, а потом генерала Каппеля на должность главнокомандующего фронтом и атамана Семенова главнокомандующим в тылу. На это было отвечено со сдержанным достоинством, лаконично и твердо. Назначение атамана Семенова последовало ввиду создавшегося положения, угрожающего порядку и спокойствию, когда Верховный Правитель вправе принять любые меры, а что касается назначения Сахарова и Каппеля, то Совет министров не замедлил запросить штаб Верховного Главнокомандующего, почему о них не уведомлен генерал Жанен, но для этого нужно, чтобы союзники выполнили свое решение о нейтрализации железной дороги и железнодорожного телеграфа.
   Что касается перспектив революции, то дружеское тяготение некоторых союзников к Политическому Центру заставляло их представлять в розовом цвете всё, что казалось благоприятным для восстания и слишком сгущало краски в отношении правительства.
   Так, например, на вокзале сообщили, что конвой Верховного Правителя совершенно разложился, а охрана председателя Совета министров стала настолько опасна для самого Пепеляева, что он предпочел ее распустить. На самом деле конвой и охрана до последнего времени держались твердо, хотя их усиленно разлагали повстанцы в Нижнеудинске, свободно допускавшиеся чехами к поезду Верховного Правителя. Прокламации, а главное, неизвестность обстановки не могли не смущать солдат, но, кроме, может быть, единичных случаев, они разошлись, да и то далеко не все, только тогда, когда адмирал и председатель Совета министров отдали соответствующее распоряжение, приняв охрану чехов.
   С вокзала пришло также известие, что всё восстание происходит с ведома и благословения генерала Пепеляева.
   Относительно Дальнего Востока представители Политического Центра (это усиленно распространялось и в городе) утверждали, что там переворот вполне подготовлен и совершится на днях.
   Все это заставило Совет министров поддаться настроению в пользу капитуляции.
   К счастью, формального решения вынесено не было, голосование имело целью лишь выяснение настроения Совета для руководства делегатам. Последние приняли голосование к сведению, но, судя по духу дальнейших переговоров, держались твердо и согласие на капитуляцию имели лишь на запас.
   К трем делегатам присоединен был Папечек, отстаивавший одобренную Советом идею, что Политический Центр должен обязаться созвать земский собор. Была предложена также кандидатура Бурышкина, но ее отклонили. Тем не менее Бурышкин поехал на вокзал по приглашению Червен-Водали.

Жуткие часы

   В "Модерне" должны были остаться из полномочных членов Совета только Смирнов и я.
   Около половины шестого все делегаты отбыли. В шесть "Модерн" уже был охвачен большим волнением. Комендантская часть Совета министров первая узнала, что Сычев приказал войскам очистить фронт. Я потребовал доказательств, а меня просили отдать приказ о расформировании части. Взять на себя такое распоряжение до выяснения результатов переговоров я не решился.
   Все эти события были неожиданны. Но деловые визиты, которые в эти трагические минуты мне приходилось принимать, свидетельствуют, что все учитывали момент ликвидации, не угадывая ее роковой близости. Одни просили выяснить условия расчета с Русским Бюро печати, другие ходатайствовали о расчете с судовладельцами. Было, конечно, не до того.
   Еще утром ряд обывателей "Модерна" покинул его холодные и неприветливые в эти дни стены. Выехали некоторые из товарищей министров. Вынесены были вещи Смирнова. Обо всем этом мне докладывали из команды, которая ревниво следила за тем, остается ли правительство в гостинице или бежит.
   В семь часов я зашел к адмиралу Смирнову. Его номер был закрыт. Ушел и он. Остались товарищи министров и я.
   Положение не из приятных. Солдаты оставили посты и сбились в кучки. Офицеры образовали что-то вроде митинга. Раздавались явно враждебные по адресу правительства возгласы.
   -- Бежали предатели... Где они, кто остался? Разделаться с ними!
   -- Господа, бросайте ружья, идем по домам!
   -- Что вы лжете, никого здесь нет. Конечно, бежали! Где Червен-Водали, Бурышкин, Ханжин, Смирнов, Волков?
   -- Почему Волков, он не член правительства?
   -- Все равно, кто здесь есть? А, вот главноуправляющий!
   -- А где генерал Сычев?
   -- Уже бежал?
   Через некоторое время мне принесли собственноручный приказ Сычева: "Уходить с фронта и стягиваться к оренбургскому училищу для отступления".
   Что это -- провокация или мне неизвестный план, согласованный с решением Червен-Водали?
   Только благодушие большинства русских солдат спасло в этот момент последних обитателей "Модерна" от жестокой расправы возмущенных защитников правительства.
   Я решил выбраться из "Модерна" и навести справки в английской и японской миссиях о положении дел. В коридоре удалось пробраться, воспользовавшись моментом, когда офицеры объявили, что Сычев бежал, а обязанности коменданта принял на себя генерал Потапов. Внимание всех было поглощено этим сообщением.
   На улице меня задержали пьяные офицеры народно-революционной армии, но от них удалось ускользнуть.
   Я вернулся еще в "Модерн" к 10 часам, уже зная от союзников, что переговоры на вокзале продолжаются, но идут нервно и без надежды на благоприятный исход, что фронт уже снят, отдельные части сдаются, и неприятель вступает в город.
   Было опасно возвращаться в "Модерн", но я знал преданность и дисциплинированность своей команды, знал, что без моих приказаний она останется на своих местах, и я считал своим долгом решить с нею вместе -- что делать?
   Решили не отступать -- слишком поздно; кроме того, офицеры не хотели идти за генералами, которые лишились их доверия.
   Я ушел из "Модерна" незадолго до того, как к нему подошли части революционных войск.
   Переговоры в 11 с половиною часов были прерваны, не дав положительных результатов.
   Власть Российского Правительства к Политическому Центру не перешла, так как передачи не произошло, и согласия на такую передачу нигде официально заявлено не было.
   Политическая смерть лучше измены убеждениям. Российское Правительство было убеждено в бессилии Политического Центра, и оно не могло сдать последнему власти. Случайное настроение Совета министров, сказавшееся в заседании 4 января, политически выявлено не было.
   Утром 5 января на улицах Иркутска были расклеены объявления о падении "ненавистной" власти Колчака и о принятии власти Политическим Центром.

Глава XXVII.
Предательство

   Едва только закончилась катастрофа, как загудели гудки, ожила станция, зашевелились эшелоны.
   Спешно, один за другим, мчались на восток поезда иностранных представителей, грузились миссии, эвакуировались иностранные подданные, как будто бы новая власть, народившаяся при благожелательной поддержке иностранцев, была им врагом, а не другом.
   А между тем фронт еще не был ликвидирован, еще существовали остатки армии, еще большевизм не победил.
   Но никто из иностранцев не заботился больше об армии. Некоторые иностранные эшелоны оказывали гостеприимство отдельным политическим деятелям. Вывезли многих американцы, кое-кого из офицеров -- французы, но больше всего, целыми поездами, вывозили русских японцы.
   Если поспешность проявлялась в выезде из Иркутска, если здесь весь транспорт был захвачен иностранцами, то еще более это проявлялось и еще тягостнее чувствовалось к западу от Иркутска, где отрезывались пути отступления армии адмирала Колчака.
   Наболевшие чувства тех, кто находился на фронте, вылились в двух письмах. Одно было написано полковником Сыробоярским на имя генерала Жанена, другое -- капитаном польских войск на имя Сырового.

Выдержки из письма генералу Жанену

   "Как идейный русский офицер, имеющий высшие боевые награды и многократные ранения и лично известный Вам по минувшей войне, позволяю себе обратиться к Вам, чтобы высказать о том леденящем русские сердца ужасе, которым полны мы, русские люди, свидетели небывалого и величайшего предательства славянского нашего дела теми бывшими нашими братьями, которые жертвами многих тысяч лучших наших патриотов были вырваны из рабства в кровавых боях на полях Галиции. Я лично был ранен перед окопами одного славянского полка австрийской армии, находящегося ныне в Сибири, при его освобождении от рабства. Казалось, год назад мы получили заслуженно-справедливо братскую помощь, когда, спасая только свои жизни, бывшие наши братья-чехи свергли большевистские цепи, заковавшие весь русский народ, ввергнутый в безысходную смертельную могилу. Какой стихийной волной по Сибири и всему миру пронесся восторг и поклонение перед чешскими соколами и избавителями! Одним порывом, короткой победной борьбой, чехи превратились в сказочных богатырей, в рыцарей без страха и упрека. Подвиги обессмертили их. Русский народ на долгие поколения готовился считать их своими спасителями и освободителями.
   Назначение Ваше на пост главнокомандующего всеми славянскими войсками в Сибири было принято всюду с глубоким удовлетворением. Но вот с Вашего приезда чешские войска начали отводиться с фронта в тыл, как сообщали, для отдыха от переутомления. Русские патриоты, офицеры, добровольцы и солдаты, более трех лет боровшиеся с Германией за общие с Вашей родиной идеалы, своей грудью прикрыли уходивших чехов. Грустно было провожать их уходившие на восток эшелоны, перегруженные не столько боевым имуществом, но более всего так называемой военной добычей. Везлась мебель, экипажи-коляски, громадные моторные лодки, катера, медь, железо, станки и другие ценности и достояние русского народа. Все же верилось, что после отдыха вновь чешские соколы прилетят к братьям-русским, сражавшимся за Уральским хребтом. Но прошел почти год, и мы вновь свидетели небывалого в истории человечества предательства, когда славяне-чехи предали тех братьев, которые, доверившись им, взяли оружие и пошли защищать идею славянства и самих их от большевиков. И вот, когда они, спокойно оставив в тылу у себя братьев, оторвавшись на тысячи непроходимых верст, приняли на себя все непосильные удары и, истомленные и обессиленные, начали отходить -- поднялись ножи каинов славянства, смертельно ударивших в спину своим братьям. Я не знаю, как и кем принимались телеграммы от русских вождей-патриотов, полные отчаяния, со смертельным криком о пощаде безвинных русских бойцов, гибнущих с оружием в руках, защищая не пропускаемые чехами эшелоны с ранеными и больными, с семьями без крова и пищи, с женщинами и детьми, замерзающими тысячами. Я прочел телеграмму генерала Сырового, которая еще более убедила нас всех в продуманности и сознательности проведения чехами плана умертвления нашего дела возрождения России. Кроме брани и явного сведения личных счетов с неугодным чешскому командованию русским правительством и жалкой попытки опровергнуть предъявленные к ним обвинения в усугублении происходящих бедствий русской армии и русского народа, в ней не было ничего соответствующего истине. А что думает Сыровой о брошенных и подставленных под удары большевиков братьях-поляках, сербах, румынах, кровавыми жертвами устилающих свой путь?
   Ваше превосходительство! Ваш преждевременный поспешный отъезд в тыл возглавляемых Вами частей лишил Вас возможности быть непосредственным свидетелем и беспристрастным судьей всех ужасных преступлений, производимых Вашими подчиненными. Сведения, поступающие к Вам из источников явно тенденциозного свойства, не могли дать истинной картины всего происходящего. Лучший судья человечества -- время -- даст будущей истории фактические данные о роли возглавляемых Вами чехов в переживаемые тяжкие дни России.
   Вы, главнокомандующий славянских частей, со дня своего приезда, не зная обстановки, осуждали атамана Семенова за его недоразумения с Верховной властью, а теперь со всей Вашей армией готовы видеть в нем врага за то, что он остался верен той власти, в подчинении которой Вы ранее его лично убеждали и от которой Вы так быстро отвернулись, оставив ее без помощи и поддержки. То, что происходит сейчас в Сибири, несравнимо с предательством Одессы, похоронившей в себе всё, что было лучшего, честного и идейного в ней. Неужели же и здесь, в Сибири, существует неумолимое решение не дать даже одиночным бойцам, которых Вы снабжали оружием, одеждой и тем самым поддерживали в борьбе с большевиками, выйти из той искусственной созданной Вами обстановки, где они неминуемо должны погибнуть? Об издевательствах и оскорблениях, нанесенных чехами главе и представителю русской армии, адмиралу Колчаку, говорить не приходится, так как неожиданная перемена в поддержке неформально призванной Вами Всероссийской власти вызывает сомнения в чистосердечности прежних отношений. Полковник Сыробоярский. 14 января 1920 года. Ст. Черемхово".

Открытое письмо Сыровому

   "Открытое письмо генералу Сыровому.
   Как капитан польских войск, славянофил, давно посвятивший свою жизнь идее единения славян, обращаюсь лично к Вам, генерал, с тяжелым для меня, как славянина, словом обвинения.
   Я, официальное лицо, участник переговоров с Вами по прямому проводу со ст. Клюквенной, требую от Вас ответа и довожу до сведения Ваших солдат и всего мира о том позорном предательстве, которое несмываемым пятном ляжет на Вашу совесть и на Ваш "новенький" чехословацкий мундир.
   Но Вы жестоко ошибаетесь, генерал, если думаете, что Вы, палач славян, собственными руками похоронивший в снегах и тюрьмах Сибири возрождающуюся русско-славянскую армию с многострадальным русским офицерством, пятую польскую дивизию и полк сербов и позорно предавший адмирала Колчака, безнаказанно уйдете из Сибири. Нет, генерал, армии погибли, но славянские Россия, Польша и Сербия будут вечно жить и проклинать убийцу возрождения славянского дела.
   Я приведу только один факт, где Вы были главным участником предательства, и его одного будет достаточно для характеристики Иуды славянства, Вашей характеристики, генерал Сыровой.
   9 января сего года от нашего высшего польского командования с ведома представителей иностранных держав, всецело присоединившихся к нашей телеграмме, было передано следующее:
   "5-я польская дивизия, измученная непрерывными боями с красными, дезорганизованная беспримерно трудным передвижением по железной дороге, лишенной воды, угля и дров, и находящаяся на краю гибели, во имя гуманности и человечности просит Вас о пропуске на восток пяти наших эшелонов (из числа 56) с семьями воинов: женщинами, детьми, ранеными, больными, обязуясь, предоставив Вам в Ваше распоряжение все остальные паровозы, двигаться дальше боевым порядком в арьергарде, защищая, как и раньше, Ваш тыл".
   После долгого, пятичасового томительного перерыва мы получили, генерал, Ваш ответ, ответ нашего доблестного брата-славянина: "Удивляюсь тону Вашей телеграммы. Согласно последнему приказанию генерала Жанена, Вы обязаны идти последними. Ни один польский эшелон не может быть мною пропущен на Восток. Только после ухода последнего чешского эшелона со ст. Юпьквенная Вы можете двинуться вперед. Дальнейшие переговоры по сему вопросу и просьбы считаю законченными, ибо вопрос исчерпан".
   Так звучал ответ Ваш, генерал, добивший нашу многострадальную пятую дивизию.
   Конечно, я знаю, что Вы можете сказать мне, как и другим, что технически было невозможно выполнить наше предложение, поэтому заранее говорю Вам, генерал, что те объяснения, которые Вы представили и представляете другим, не только не убедительны, но и преступно лживы. Мне, члену комиссии, живому свидетелю всего происходившего, лично исследовавшему состояние ст. Клюквенной, Громодской и Заозерной, Вы не будете в состоянии лгать и доказывать то, что Вы доказывали генералу Жанену. Если бы Вы не как бесчестный трус, скрывавшийся в тылу, а как настоящий военачальник были бы среди Ваших войск, то Вы увидели бы, что главный путь был свободен до самого Нижнеудинска. Абсолютно никаких затруднений по пропуску пяти наших эшелонов быть не могло. У меня есть живые свидетели, специалисты железнодорожного дела, не поляки, а иностранцы, бывшие 7,8,9 января на ст. Клюквенной, которые, несомненно, подтвердят мои слова.
   Я требую от Вас, генерал, ответа только за наших женщин и детей, преданных Вами в публичные дома и общественное пользование "товарищей", оставляя в стороне факты выдачи на ст. Тулуне, Зиме, Половине и Иркутске русских офицеров на моих глазах, дружественно переданных по соглашению с Вами для расстрела в руки товарищей совдепско-эсеровской России... Нозавсехих, замученных и расстрелянных, несомненно, потребуют ответа мои братья-славяне, русские и Великая Славянская Россия. Я же лично, генерал, требую от Вас ответа хотя бы только за нас, поляков. Больше, генерал, я не могу и не желаю говорить с Вами -- довольно слов. Не я, а беспристрастная история соберет все факты и заклеймит позорным клеймом, клеймом предателя, Ваши деяния.
   Я же лично, как поляк, офицер и славянин, обращаюсь к Вам: к барьеру, генерал! Пусть дух славянства решит наш спор -- иначе, генерал, я называю Вас трусом и подлецом, достойным быть убитым в спину. Капитан польских войск в Сибири Ясинский-Стахурек. 5 февраля 1920 года".
   Сыровой ничего не ответил на это письмо, как не ответил он раньше и на вызов к барьеру генералом Каппелем, а в Харбине он получил от генерала Жанена за успешную эвакуацию орден Почетного Легиона.

Торжество в Иркутске

   В то время как в центре Сибири происходила тяжелая драма войск, брошенных на произвол судьбы, окруженных со всех сторон врагами и не желавших все-таки сдаваться, в Иркутске происходило торжество.
   Революция победила.
   Целую неделю я скрывался у добрых людей, и в окно, выходившее на улицу, мне видны были манифестации с красными флагами и ликующая толпа, проходившая по главной улице.
   Без обозначения числа распространялся манифест Политического Центра. Название "манифест", термин царских времен, свидетельствовало о безмерной притязательности новой власти.
   "Волею восставшего народа и армии, -- говорилось в манифесте, -- власть диктатора Колчака и его правительства, ведших войну с народом, низвергнута.
   Узники, томящиеся в местах заключения за борьбу с реакцией, освобождаются. Ответственные руководители реакционной политики предаются гласному суду с участием присяжных заседателей.
   Атаманы Семенов и Калмыков, генерал Розанов и адмирал Колчак объявляются врагами народа.
   Все гражданские свободы (слова, печати, собраний, союзов и совести), упраздненные правительством Колчака, восстанавливаются.
   Политический Центр, ставший во главе восстания народа и армии, ставит своими ближайшими задачами:
   1. Созыв на 12 января 1920 г. Временного Сибирского Совета народного управления, на основании особого положения, опубликованного Политическим Центром, и передачу ему всей полноты временной власти вплоть до созыва Сибирского Народного Собрания, составленного из представителей губернских и уездных земских собраний, съездов крестьян, казачьих кругов, городских сам оуправлений и профессиональных рабочих объединений.
   2. Вся полнота местной власти в отдельных губерниях передается губернским земским собраниям и их органам, губернским земским управам.
   В городах полнота местной власти осуществляется городскими думами.
   3. Во всех областях, очищенных от реакции, немедленно начинается подготовка к выборам городских и земских самоуправлений на основе избирательных законов 1917 г.
   4. Власть Политического Центра, власть гражданского мира, предпринимает немедленные шаги к установлению перемирия на советском фронте и начинает переговоры с советской властью на основе гарантирования самоуправления областей, освобожденных от реакции, не занятых армией Совета Народных Комиссаров.
   5. Политический Центр приступает к немедленному осуществлению договорных взаимоотношений с демократическими государственными образованиями, возникшими на Российской территории.
   6. В отношении к Чехо-Словацкой и Польской республикам его задача сводится к установлению дружественных взаимоотношений, обеспечению свободного пропуска их войск с сибирской территории при условии невмешательства их во внутреннюю жизнь Сибири.
   7. В отношении держав согласия и других иностранных держав Политический Центр будет вести политику мирного разрешения претензий этих стран к России при условии невмешательства их во внутреннюю жизнь страны.
   8. Стоя лицом к лицу с развалом всего народного хозяйства, подготовленным диктатурой монархической буржуазии и реакционных военных клик, Политический Центр полагает неотложно необходимым:
   а) передать все дело продовольствия населения и армии в руки кооперативных организаций под контролем центральной государственной власти;
   б) обеспечить покровительственную политику по отношению к кооперативному хозяйству вообще, в особенности к кооперативной промышленности;
   в) передать в распоряжение государства всю каменноугольную промышленность и средства транспорта;
   г) установить государственный контроль над внешним товарообменом при обеспечении соответствующего представительства кооперативных организаций;
   д) установить государственный контроль над всеми областями торговли и промышленности с обеспечением представительства органов местного самоуправления и профессионально организованного труда;
   е) гарантировать безусловное осуществление восьмичасового рабочего дня и оплаты труда на основании прожиточного минимума;
   ж) временно регулировать земельные отношения на основе положений, принятых Всероссийским Учредительным Собранием.
   Намечая в самых общих чертах платформу своей деятельности, Политический Центр был глубоко уверен, что его последовательно демократическая политика будет обеспечена солидарной поддержкой трудовых слоев деревни и города.
   В планомерной политике организации труда и восстановления гражданского мира, гарантированных демократическими свободами, Политический Центр видит единственное спасение народного хозяйства страны, доведенной до банкротства преступной политикой правительства Колчака, правительства изменников родине и народу.
   К труду и свободному самоуправлению зовет вас, граждане Сибири, Политический Центр.
   Председатель Политического Центра, член Учредительного Собрания Флор Федорович, товарищ председателя Политического Центра И. Ахматов, товарищ председателя Политического Центра, тов. председателя Приморской Обл. Земск. Управы Б. Косьминский. Члены Политического Центра: М. Фельдман, Б. Коногов, член Учр. Собр. А. Иваницкий-Василенко, член Учр. Собр. Я. Ходукин, председатель Иркутской Губ. Земск. Управы Л. Гольдман".
   Тяжело было читать, как имя Колчака обливалось грязью наряду с именами Семенова, Розанова и Калмыкова, и все мы, члены правительства адмирала, мы, стремившиеся спасти родину, объявлялись изменниками.
   Народ праздновал завоевание свободы и мира.

Как предан был адмирал Колчак

   Где же был в это время "враг народа" адмирал Колчак?
   Так же как и правительство, он попал в ловушку. Его задержали в Нижнеудинске, лишили связи с внешним миром, не позволяли тронуться с места.
   Очевидец, один, из офицеров конвоя Верховного Правителя, бежавший уже в Иркутске, рассказывал мне обстоятельства выдачи адмирала Политическому Центру.
   Во время стоянки поезда адмирала в Нижнеудинске ему не давали связи с востоком совершенно, а с западом, со штабом фронта, оказалось возможным снестись лишь раза два-три. Силы народно-революционной армии в Нижнеудинске были настолько слабы, что конвой адмирала и председателя Совета министров, без всякого сомнения, легко справился бы с ними, но доступ в город был закрыт чехами.
   Между тем в поезд приносились прокламации, с солдатами вели беседы подосланные агитаторы, и не столько их убеждения, сколько одностороннее освещение событий, уверения, что власть адмирала Колчака пала повсюду, вносили в среду конвоя разлагающие сомнения.
   Когда адмирал, получив от Совета министров предложение отречься в пользу Деникина, а от союзников -- принять охрану чехов, изъявил на это сомнение, он и председатель Совета министров предоставили солдатам свободу действий. Многие ушли. Солдаты были по преимуществу уроженцы Европейской России и Приуралья. Но многие, побывав в городе, вернулись обратно.
   -- С совдепом служить не хотим, -- заявили они, -- там всё то же, что было у красных.
   Сходили в город и некоторые офицеры. Они интересовались, какая участь ожидает их.
   -- Каждый получит назначение по заслугам, -- был ответ. После такого разъяснения желающих оставаться не оказалось.
   К моменту принятия охраны чехов в поезде Верховного Правителя было достаточное количество вооружения; и адмирал, если бы ему предоставлено было продвигаться вперед, мог бы вполне положиться на свои силы. Но, согласившись на чешскую охрану, привыкший к благородству и верности данным обещаниям, адмирал отклонил предложение преданных офицеров припрятать пулеметы и согласился на полное разоружение.
   Из своего поезда адмирал перешел в вагон второго класса под флагами: английским, американским, японским, французским и чешским.
   Адмирал взял с собою из поезда всего восемьдесят человек. В коридорах его вагона часто грелись солдаты его конвоя. Всегда простой и доступный, адмирал любил их и был близок со своими конвойцами.
   Поезд, в составе которого находился вагон Верховного Правителя, благополучно прибыл на ст. Иннокентьевскую, находящуюся у самого Иркутска.
   В Черемхове поезд встретила толпа человек в двести-триста, причем большинство было не вооружено, но настроение толпы было явно враждебным.
   Никому из вагона не разрешено было выходить. О чем говорили чехи с толпой, неизвестно, но только поезд благополучно двинулся дальше.
   По прибытии на Иннокентьевскую чехи не скрывали, что поезд дальше не пойдет. Один офицер в штатском пробрался в город. Когда он возвращался обратно, поезд был уже окружен "серыми", как иногда называли эсеров. Никого не пропускали. Офицер, одетый под проводника, прошел в поезд и обратился к чехам с вопросом, когда тронутся дальше.
   -- Дальше не повезем. Раз ушли из вагона, так лучше не возвращайтесь.
   Об этом сообщено было генералу Занкевичу, генерал-квартирмейстеру при Верховном Главнокомандующем. Генерал переговорил с адмиралом и, собрав вещи, вышел с ними из вагона, объяснив свой уход намерением снестись с генералом Жаненом.
   Адмирал не раз в дороге говорил, что у него есть предчувствие предательства, но это предчувствие не могло все же подавить в нем веру в человеческое благородство. Предательство, казалось ему, было бы слишком низким.
   Когда помощник чешского коменданта вошел в вагон и заявил, что адмирал выдается иркутским властям, Верховный Правитель схватился руками за голову, и у него вырвался вопрос:
   -- Значит, союзники меня предают?
   Но сейчас же он овладел собою.
   Адмирала и Пепеляева повезли в тюрьму в первую очередь. Через Ангару их вели пешком. На городской стороне ожидали автомобили. Остальных отправили в тюрьму на следующий день. Отправили всех, даже женщин.
   На вокзале не было ни толпы, ни войск.
   Решение выдать не было вынуждено неожиданно создавшейся обстановкой; оно было, очевидно, принято заранее.
   Японцы, находившиеся на вокзале, проявили большое любопытство к происшедшему, но не принимали в нем никакого участия.
   Насколько слабы были силы народно-революционной армии на вокзале, показывает, между прочим, и то, что нескольким офицерам удалось выбежать из вагона, пробраться в соседние поезда и скрыться.

Минуты сомнения

   Политический Центр торжествовал. Ему передано золото, он будет судить Верховного Правителя, население довольно.
   Когда я читал "манифест", грязную, бездоказательную ругань, сердце забилось было нервно и злобно, но лишь на момент.
   Можно ли сердиться, имея дело с таким врагом? Бутафория, скрывающая убожество и рубище. "Манифест" -- и стиль подпольных, дурного тона, воззваний, напоминающих лай из подворотни.
   Но подкралось все-таки сомнение. Народ ликует. Может быть, и вправду мы творили только зло, может быть, мы действительно были не правы, когда заставляли народ вести борьбу, быть может, с нашей стороны было преступно вести борьбу в Иркутске, не сдать власти Политическому Центру?
   В самом деле, мы не могли ликвидировать Семенова, Калмыкова, Розанова. При нас происходили жестокие расправы с восстававшими крестьянами, сжигались деревни, производились расстрелы без суда. Ведь все это правда. Мы допустили хозяйничанье в стране чехов, которые не жалели русского добра. Может быть, мы действительно изменили народу и изменили родине?
   Вот пришел Политический Центр, близкий рабочим и крестьянам, и все беззакония сразу прекратятся, иностранцы уйдут, прекратится ужасное кровопролитие.
   Зачем же мы так упорно сидели, почему не сдали власти, искусственно затягивали борьбу и даже радовались (зачем это скрывать?) появлению семеновцев и японцев.
   А армия? Ведь она еще существует. А офицерство, которое так много выстрадало, из которого только ничтожная часть далека от народа, а громадное большинство вышло из него же, среди которого так называемых "царских генералов" десятки, а революционных офицеров сотни. Что с ними было бы? Какое право имели мы, министры только по названию, а в действительности только техники, помогавшие армии по гражданской части -- какое право имели мы игнорировать Каппеля, Пепеляева, Войцеховского, этих народных вождей, не хотевших сдаваться?
   А ижевцы и воткинцы? А казаки-оренбуржцы, уральцы, сибиряки, составлявшие всю третью армию? Как же можно было требовать от правительства, чтобы оно изменило этим убежденным борцам против большевизма? Нет, во сто крат была бы позорнее измена этим войскам! Тяжесть ответственности не на тех, кто защищал власть, а не тех, кто принес ей смерть, а армии предательство.
   Но, может быть, армия заблуждалась и были правы господа из Политического Центра, что незачем было воевать, что с большевизмом мог быть заключен мир, и самая армия уже была бы не нужна?
   Нет, этого не могло быть. Ошибались не мы и не армия. Большевики хуже Семенова, Розанова и даже Калмыкова, и Политический Центр обманывает народ. Ликуют не свободные, а обманутые. Они приобрели не мир, а рабство. До сих пор они воевали и защищались. Теперь они будут беззащитны. До сих пор они были сыты и одеты, теперь будут голодны и будут ходить в рубище. Они имели отдых, теперь будут лишены и сна, и радости, их мысль будет убита горем, нуждой и непосильным трудом рабов, закованных в кандалы.
   Нет, прочь сомнение! Мы были правы. С большевизмом не может быть мира, при большевизме не может быть свободы. Народ проклянет не нас, а тех, кто его предал большевикам.
   В предчувствии надвигающейся грозы бегут все иностранцы, бегут чехи, всё стремится прочь, подальше от большевизма, с омерзением, какое испытывают к проказе, с ужасом, который внушает чума.
   Чехи предсказывали, что однородное социалистическое правительство -- абсурд. Они лучше других иностранцев знают, что нужно Сибири, и если есть иностранцы, которые надеются, что через Политический Центр лежит дорога к истинной демократии, они скоро убедятся в противном.
   Мы были правы, когда защищались, мы были во многом виновны, но не тогда, когда проявили твердость и не сдавались, а тогда, когда проявляли безволие и недостаточно твердо нападали.
   Так думал я, сидя в гостеприимном убежище, в дни торжества иркутских заговорщиков.

Глава XXVIII.
Уроки интервенции

   Чехо-словацкое войско покинуло Сибирь, где оно в течение двух лет делало и свою, и русскую "историю". Эта история полна захватывающего интереса и поучительности. Чехословацкие силы, организованные, дисциплинированные и культурные, за все два года занимали в Сибири исключительное положение. Все время русское население напряженно следило за тем, что делают чехи, все время оно надеялось, что чехи, которые положили начало освобождению Сибири, помогут и закончить его. К чехам относились сначала не как к иностранцам, а как к "братьям"-славянам.
   Но конец оказался совершенно неожиданным. После двух лет гражданской войны, началом которой страна обязана чешскому выступлению в конце мая 1918 г., Сибирь вернулась даже не к тому же, а к гораздо худшему положению, а чехи заявили себя типичными иностранцами, и их политические представители вели сношения с правительством международными "нотами".
   Было бы, конечно, несправедливым переносить на чехов ответственность за все печальные последствия гражданской войны, за военные неудачи, за ошибка политики. Но роль чехов во всех сибирских событиях была настолько важной по значению, что они сами, уходя, сочли нужным как бы оправдаться перед русским общественным мнением, опубликовать свое "обращение к Сибири".

Чехи о самих себе

   Мы поддерживали демократию и помогали бороться с реакцией -- вот основной мотив чешского обращения. Поддерживали Сибирскую Областную Думу в борьбе против Сибирского Правительства. Поддерживали Комитет членов Учредительного Собрания и добились создания уфимской Директории.
   Оставили фронт, когда победила омская реакция. Оставили железную дорогу, когда стало невмочь переносить те ужасы, которыми сопровождались карательные экспедиции правительственных войск, усмирявших крестьянские восстания.
   Заявили всему миру о моральной невозможности оставаться в стране, где действует такое правительство, как в Омске, правительство насилия и крови.
   Захватили в свои руки транспорт, так как русские не могли с ним справиться.
   Приняли под свою охрану золото и выдали его народной власти в Иркутске.
   Охраняли адмирала Колчака и предали его народному суду, не только как реакционера, но и как врага чехов, так как адмирал приказал Семенову не останавливаться перед взрывом тоннелей для того, чтобы задержать чешское отступление на восток.
   Все это написано в чешском обращении к Сибири, обращении, составленном молодыми, еще мало искусными чешскими политиками, не умевшими скрыть невыгодной для них правды и с головой выдавшими всю чешскую вину перед Россией.

I. Чехи помогают
Самосохранение иди борьба за славянство?

   В конце мая чешские эшелоны раскинулись на пространстве великих русских путей от Пензы до Владивостока. По немецкому настоянию большевики потребовали их разоружения. Требование это не лишено было основания. Чехи были военнопленными, по большей части -- перебежчиками. Русское правительство одело и снарядило их, и русские власти, какими бы они ни были, вправе были оставить это вооружение себе.
   Но чехо-словацкое войско должно было обеспечить себе безопасность следования, и, кроме того, оно действовало по указаниям союзников и покровителей, на помощь которым должно было отправиться.
   "Немцы не могут победить", -- так говорили чехи перед своим выступлением в Сибири. "У союзников все рассчитано. Помощь Америки обеспечивает победу. Русские погубили себя преждевременным миром, а мы обеспечиваем будущую свою независимость верностью союзникам".
   Однако положение чехов оказалось очень затруднительным. Пробиться к Тихому океану, совершив поход в шесть тысяч верст, при постоянном сопротивлении хотя бы и слабых красных сил, и при разбросанности собственных на огромном пространстве -- этого чехи не могли бы сделать, если бы не заключили союза с русскими военными организациями, созданными во всех сибирских городах разными политическими партиями и группами.
   Выступление чехов не было направлено ни в сторону демократии, ни в сторону реакции; оно было предпринято в силу инстинкта самосохранения и совершенно совместно и при ближайшем участии офицерских организаций.
   Не будь последних, ни один чешский эшелон не мог бы сдвинуться с места, потому что его место вновь занималось бы красными, и каждая станция встречала бы чехов огнем. Чехам пришлось бы собираться в большие группы, выжидать подхода наиболее отставших частей, рисковать, что в это время сплотятся и красные силы, и совершать длительный и тяжелый поход.
   Чешское выступление не заключало в себе ничего героического. Оно было вынуждено.
   Совместная борьба чехов и русского офицерства кровью спаяла их братский союз. Их взаимные обязательства стали священными. Обе стороны понесли много тяжелых утрат, и тени зверски замученных большевиками чехов и русских требовали завершения совместно начатой борьбы.

Чехи-герои

   Когда путь во Владивосток был очищен, чехо-словацкие эшелоны повернули на запад.
   В этот момент чехи проявили истинный героизм. Пробиться через всю Сибирь к открытому простору Тихого океана и затем "возвращаться обратно за тысячи верст, чтобы закончить славно начатое дело, -- это был подвиг". Так характеризовал я поход чехов в славянской газете "Наш Путь" (Омск, 15 сентября).
   Конечно, возвращение на запад было продиктовано не одними только идеальными побуждениями: желанием спасти Россию, сознанием ответственности перед Сибирью, которая вовлечена была чешским выступлением в преждевременную, еще недостаточно тогда назревшую борьбу с большевиками. У чехо-словацкой армии было указание Парижа вернуться на запад. Они должны были считаться с указаниями союзных держав, от которых зависело предоставление транспорта для переезда на родину. Союзники же еще не оставляли мысли о восстановлении русско-германского фронта.
   Но, каковы бы ни были деловые расчеты и внешние обстоятельства, чехи, возвращавшиеся с Дальнего Востока на Урал, представляли образец доблести и дисциплины и, казалось, достойны были того восхищения, которое выпало на их долю.
   Поэтому Сибирское, а впоследствии Российское, Правительство относилось с исключительным вниманием и предупредительностью к чехам, постоянно подчеркивая признание их заслуг.
   В особой грамоте Временное Сибирское Правительство 30 июня 1918 г., в первый же день по принятии власти, "отмечает крупные заслуги чехов и словаков в истории не только Сибири, но и всего славянства, и выражает твердую уверенность, что и предстоящие совместные действия чехо-словацких и русских войск будут сопровождаться таким же выдающимся успехом".
   Этим словам не суждено было оправдаться. Сибирское Правительство допустило ошибку в оценке значения чехо-словацких действий, которые, в их конечном результате, не дали ничего не только славянству, но и Сибири. Ошибка была и в уверенности относительно будущих "совместных действий" -- они длились недолго.
   Сибирские власти допустили ошибку и в другом отношении. Они питали излишнюю уверенность в политическом нейтралитете чехов. "Сибирское Правительство предоставит им выбрать отправку во Францию или продолжение борьбы с Германией в рядах русской армии. Никакого вмешательства во внутреннюю жизнь страны допущено не будет, да они к этому и не стремятся". Так говорилось в извещении, подписанном видными членами сибирского отдела партии социалистов-революционеров Марковым, Михайловым, Линдбергом и Сидоровым, которые в то время правили в Омске от имени Сибирского Правительства.
   Эти лица были, однако, одними из виновников того, что чехи не только вмешались во внутреннюю жизнь страны, но и сыграли в ней роковую роль.

Первое вмешательство в политику

   В середине августа Сибирское Правительство собрало в Томске Областную Думу. Ее состав был чрезвычайно убог и односторонен. Но ее политические притязания были непомерны. Областная Дума, избранная по самому несовершенному из мыслимых избирательных законов, претендовала ни больше ни меньше как на присвоение ей верховной государственной власти, с тем чтобы Сибирское Правительство обратилось в исполнительный орган Думы.
   Усматривая в некоторых шагах Сибирского Правительства, главным образом в земельных его законах, реакционность, эсеровское большинство Думы решило начать поход против правительства, поставив своей задачей изменение его состава. В то же время Дума стала проявлять явную недоброжелательность к генералу Гришину-Алмазову, неосновательно заподозренному в посягательстве на диктатуру.
   Дума нашла себе союзников в лице чехов. Само собой разумеется, что солдатская масса чехов и словаков меньше всего интересовалась политикой и, в частности, Сибирской Думой или Гришиным-Алмазовым. Нельзя смешивать чешских политиканов с чешским войском. Доктор Глосс или Рихтер, которые в этот период приобрели известность своей близостью к председателю Думы Якушеву и проявили явное пристрастие к эсерам, нисколько не выражали мнений и настроений чешского войска, но они являлись заправилами и определяли направление деятельности войск.
   Безумный шаг Якушева и его приспешников, втянувших чехов в русскую политическую жизнь, причинил непоправимые бедствия молодой государственности. Вместо свободного соревнования политических сил создалась острая борьба, вместо закономерной эволюции и последовательного строительства -- скачки и неожиданности.
   Опираясь на чехов, сидя в вагоне Рихтера, Якушев дирижировал в Омске заранее подготовленными политическими комбинациями. Воспользовавшись отсутствием Вологодского и Серебренникова, он выдвинул новую фигуру безупречного Новоселова, подставив последнего под удары ожесточившихся правых, натравил чехов на Михайлова и Грацианова, которых чехи пытались арестовать, и в результате привел к кровавой сентябрьской драме, жестокому и бессмысленному убийству Новоселова.
   Поддержка демократии чехами сослужила печальную службу и для самой демократии, и для всего дела освобожденйя России от большевизма.

Чехи ускоряют появление Директории

   Восстание в Сибири прошло под флагом автономии. Областная Дума была носительницей идеи самоуправления Сибири.
   Казалось, и господствующая партия Думы, и ее друзья-чехи должны были с особой осторожностью отнестись к возникшей в Самарском Комитете членов Учредительного Собрания идее создания российского правительства. Но, с одной стороны, Комитет учредиловцев, "Комуч", как его кратко называли, и с другой -- Сибирская Дума, родственные по партийному составу, вели однородную политику. Через голову Сибирского Правительства у них шли деятельные сношения заговорщиков.
   Целью этого эсеровского комплота (франц. complot -- союз против кого-либо. -- Ред.) было создание правительства, которое признало, бы Учредительное Собрание первого созыва. Это и составило главный предмет раздоров на Уфимском Совещании. Немногочисленное, но влиятельное меньшинство настаивало, чтобы Директория была свободна от какой-либо опеки со стороны Учредительного Собрания, чтобы ей предоставлена была возможность действовать совершенно независимо. Это же меньшинство стремилось к тому, чтобы личный состав Директории обеспечивал ее авторитет и внутреннюю прочность. Но чехи и тут взяли на себя неблагодарную роль.
   Из донесений представителей Сибирского Правительства в Уфе видно, что на совещание было произведено сильное давление со стороны представителей чехо-войск. Последние заявили, что если Директория не будет избрана, то чешские войска немедленно очистят фронт.
   В то время на Волге начался ряд крупных неудач. Угроза чехов произвела такое сильное впечатление, что, по словам одного из участников совещания, генерала Иванова-Ринова, пришлось идти на все уступки. К этому присоединились еще известия о тех пошатнувших престиж Сибирского Правительства омских инцидентах, которые разыгрывались в это время при благосклонном участии чехов и которые, как уже сказано, явились последствием сговора томских и самарских эсеров. Это были события, связанные с арестом министров Крутовского и Шатилова и убийством Новоселова.
   Чехи способствовали созданию нежизнеспособной Директории, которая, как все искусственно выращенное, не могла просуществовать и двух месяцев и не оставила после себя ничего. Эта самая Директория, будь она создана с меньшей поспешностью и с большей обдуманностью и независимостью, могла бы предупредить тяжелую катастрофу 1919 года. Но, являясь невыношенным политическим плодом, она погибла так же быстро, как и возникла.
   Откуда могла явиться у чехов такая самонадеянная уверенность, что они понимают русские политические интересы и русские политические отношения лучше самих русских? Откуда проистекала та смелость настояний и угроз, которыми они воздействовали на участников Совещания, вынуждая искусственные и нежелательные компромиссы?
   Достаточно было увидеть чешских политических представителей в Сибири, чтобы эта загадка легко разрешилась. Все это были люди, меньше всего пригодные для занятий политикой. Неожиданная роль дипломатов, выпавшая на долю, в лучшем случае, медиков и журналистов, а по большей части людей, еще более далеких от политики, вскружила им головы, а заигрывание и лесть со стороны эсеров побудили их пуститься в политическую игру, окончившуюся политической драмой.
   Характерным примером бесцеремонности этих чешских политиков может служить визит ко мне того самого Рихтера, который был ангелом-хранителем Якушева во время интриг последнего в Омске. Дело было в ноябре, когда Директория никак не могла столковаться с Сибирским Правительством относительно состава Совета министров. Рихтер взял карандаш и приготовился составлять вместе со мной список лиц, на которых можно согласиться. Свидетелем этой колоритной сцены был бывший министр юстиции Старынкевич.
   За спиною чешских политиканов стояла их простая и бесхитростная солдатская масса. Когда до нее дошла весть, что Германия капитулирует, никакие силы не могли уже заставить эту массу продолжать войну. Лозунг: "Домой!" -- стал самым популярным среди чехов, и Директория осталась без той опоры, на которую она рассчитывала.

II. Чехи отдыхают
Остывшая воинственность

   В чешском обращении к Сибири объясняется, что чешское войско оставило фронт, когда увидело, что в тылу укрепляется реакция. Наивные чешские политики! Зачем скрывать всем известную правду? Чехи начали оставлять фронт в октябре, вслед за созданием Директории. В ноябре, в момент политического торжества Директории, их оставалось на фронте немного. 6 ноября Авксентьев устроил банкет по случаю организации Всероссийского Правительства, и генерал Болдырев заявил на этом банкете, что на фронте "уже нет ни одного чеха". Это было почти точно, так как в это время участие чехов в военных действиях было ничтожно.
   Таким образом, "реакционный", с точки зрения чехов, переворот 18 ноября, когда Директорию сменил адмирал Колчак, происходил уже после решения об очищении чехами фронта, очищении, произведенном не в силу демократичности или реакционности Омска, а вследствие нежелания чехов воевать и деморализации их первой дивизии. Геройства хватило ненадолго. К этому времени относится самоубийство полковника Швеца, не перенесшего позора разложения чешских частей. Сознание общеславянских задач, приверженность к культуре, которую сокрушал большевизм, -- могло ли быть это понято рядовым чешским солдатом? Шкурный вопрос после Великой войны долго будет решающим фактором политической жизни.
   Никакой реальной пользы от соглашательства с чешскими политиками никто не извлек, вредные же последствия их неудачного вмешательства в русскую жизнь ощущались все более и более.
   Чехо-войско, рвавшееся к мирной жизни, бежавшее от фронта, мечтавшее только о возвращении домой, с дороги откровенного и честного поведения было выведено на путь политического лицемерия. Чешские солдаты были удовлетворены своим положением и желали лишь одного -- скорее уехать домой, а чешские политики изображали оскорбленное чувство и тем лишь обостряли враждебное к чехам отношение со стороны русских военных сфер, где оставление чехами фронта и без того внушило горькое разочарование и ощущение измены, подобное тому, какое господствовало в Париже после оставления русскими германского фронта.
   Когда члены Омского Правительства выражали генералу Стефанеку, как министру Чехо-Словацкой республики, чувство признательности за помощь, оказанную чехами в начале борьбы, он с искренним смущением отказывался принимать какие-либо знаки благодарности. "Я привык, -- говорил он, -- судить о заслугах только по окончании дела. Пока же ничего не сделано, и никто не знает, каков будет конец". Генерал Стефанек оказался прав в своем предчувствии.

Генерал Гайда

   Не все чехи одинаково охотно покидали фронт. Честолюбивые молодые офицеры охотно остались бы в рядах русских войск. Однако чешский Национальный Комитет противился этому. Гайда был склонен продолжать борьбу.
   Когда к покойному чешскому министру Стефанеку, в январе проезжавшему через Омск, обратились с просьбой разрешить Гайде перейти на русскую службу, он сказал адмиралу Колчаку: "Берите его, но я вас предупреждаю, что вы в нем ошибетесь". Эту фразу передавали и в иной форме: "Гайда будет либо вашим фельдмаршалом, либо изменником".
   Я был неравнодушен к Гайде еще с первого знакомства с ним во Владивостоке. Энергия этого человека изумительна. Еще более изумительно его политическое чутье. Он умел найти подходящий тон с общественными кругами и пользовался поэтому широкой популярностью.
   Заслуги Гайды велики, но его последние политические шаги прибавили еще больше раздражения к и без того недоброжелательному отношению русского населения к чехам.
   Гайда страдал необузданным честолюбием. Он упорно добивался, чтобы его сделали начальником всех военных сил. В своих действиях он часто руководствовался не законом, а исключительно усмотрением, игнорируя распоряжения министров. Он забывал, что иностранец не может распоряжаться в России, не создав себе смертельных врагов.
   Самочинное хозяйничанье Гайды и безграничность его карьерных стремлений как будто олицетворяют иностранную интервенцию в России. Может быть, в этом хозяйничанье и честолюбии было много бескорыстного стремления принести пользу, но этому не верили. В каждом действии, в каждом шаге усматривалось хищничество иностранца.
   Я помню, в Екатеринбурге, когда мне понадобился автомобиль, Гайда приказал за неимением русских машин прислать в мое распоряжение чешскую. Мне подали совершенно новенький автомобиль. "Вот видите, -- сказал мне сопровождавший меня русский офицер. -- Русскими считаются все старые, полубракованные машины, а всё новое припрятывается, "под видом чешского", и находится под чешским замком".
   Гайда был сторонником развития военных операций в сторону Вятки-Вологды, и это давало основание для предположения, что он нисколько не интересовался русскими успехами, а стремился лишь к тому, чтобы открыть чехам путь к Белому морю и явиться в.Чехию национальным героем, возвратившим стране 50 000 ее сынов. Согласно утверждению лиц, понимавших таким образом поведение Гайды, все чешские интендантские склады ломились от разнообразной военной добычи, предназначавшейся к отправке в Чехию вместо русского фронта.
   Никто не может проникнуть в тайну чужой души. Но когда при отступлении от Перми и Екатеринбурга выяснилось, что там находились огромные запасы тех предметов снабжения, которых недоставало фронту, слава Гайды поколебалась, а злорадство начало торжествовать.
   Иностранцу никогда не будут верить -- об этом говорит вся история Гайды.
   По дороге во Владивосток он останавливался в центрах оппозиции и, будучи еще русским генералом, вел переговоры о свержении правительства. Во Владивостоке он встал во главе подлинной черни, проявив авантюризм самого низкого свойства. Уехал Гайда как развенчанный герой. Адмирал Колчак с негодованием говорил о том, что Гайда не забыл захватить русские деньги, которые были ему даны как генералу русской службы.
   Повторяю, история Гайды -- это история иностранной интервенции, олицетворенной в одном человеке: хорошее начало, добрые побуждения, затем самоуверенность, вмешательство в чужие дела, предъявление требований, игнорирование хозяев, наконец, открытое выступление против власти и окончательный разрыв. В итоге -- убеждение мало разбирающихся в политике, но поддающихся впечатлениям широких кругов русского населения, что все делалось не для помощи России, а исключительно из-за своекорыстных интересов союзников.

Чехи в тылу

   По соглашению с союзниками чехи после оставления ими фронта расположились вдоль линии железной дороги, от Новониколаевска до Иркутска. Это был самый опасный участок, наиболее подвергавшийся нападениям. Благодаря чешской охране движение по Томской дороге стало довольно правильным и безопасным. Случаи нападений продолжали, однако, иметь место. Не раз сжигались станции, уводились насильно линейные служащие, бывали и случаи спуска поездов под откос. Происходило это как потому, что чехи расположились, главным образом, в крупных центрах, так и потому, что невдалеке от дороги сохранились очаги большевизма, образовавшиеся еще во время первого похода чехов, когда большевики бежали в тайгу, захватив из городов оружие и ценности.
   В этот период больше всего накапливалось озлобление против чехов.
   Казалось, их следовало только благодарить. Но польза, которую приносили чехи, была мало понятна населению. Оно видело, что чехи заняли в больших городах лучшие помещения, в то время как русские солдаты получали худшие -- и более тесные, и более грязные. Казармы чехов в Иркутске, где размещено было до 6 тыс. чехов, могли вместить в три раза большее количество людей, и так как нужда в помещениях испытывалась очень острая -- и для казарм, и для беженцев, и под лазареты, -- то барские квартиры иностранцев невольно резали глаза.
   Занимая железнодорожную линию в центре Азиатской России, чехи держали в своих руках транспорт. Этим самым они приобрели огромное влияние на всю экономическую жизнь. Соблазн спекуляции был слишком велик, чтобы против него можно было устоять. Население видело, что чехи провозят разные товары и торгуют ими. Подсчитывалось число вагонов, которые предоставлялись чехам для интендантских грузов, и выяснялось, что добрая половина могла использоваться для частной торговли. Иностранная армия с собственным интендантством, это "государство в государстве", резала глаза простым людям.
   Охрана железной дороги была бесплодна, поскольку оставались не разрушенными очаги большевизма в Енисейской губернии, где храбрые предводители повстанцев, Кравченко и Щетинкин, обладали и пушками, и золотом. Если бы чехи уничтожили эти разрушительные силы, они сделали бы дальнейшую охрану дороги ненужной и тем заслужили бы спокойный отдых и свободный отъезд. Однако никакой инициативы в этом направлении не проявлялось. Пришлось послать специальные русские части под командой генерала Розанова. Поход этого генерала ознаменовался такими зверствами, что он наплодил большевиков гораздо больше, чем уничтожил. В военном отношении эта экспедиция была удачна только с внешней стороны. Укрепленные большевиками пункты Тасеевское и Степно-Баджейское были заняты, но, как выяснилось осенью, живая сила большевиков не была уничтожена, а была лишь рассеяна. Уничтожению предавалось, главным образом, крестьянство, повинное лишь в том, что оно ровно ничего не понимало в происходивших событиях и не знало, кому верить.
   В походе Розанова принимали участие и чехи. Но, по докладам, которые представляла ставка Совету министров, их военная помощь была очень слаба: они не выполняли ни одного ответственного задания, нарушая постоянно общий план действий. Благодаря невыполнению чехами их обещаний потерпел неудачу и план разбития Щетинкина в Минусинском уезде. В решительный момент чешский отряд повернул обратно. Щадя людей, чешские части держались пассивно, предпочитая идти по следам русских отрядов, но зато при расправах с населением чехи действовали не хуже разнузданных розановских частей.
   То, что может быть прощено своим, не забудется иностранцам. Иркутский комитет партии социалистов-революционеров в одной из своих прокламаций засвидетельствовал, что чехи проявили непростительную жестокость к русскому населению и участвовали в преступных насилиях и грабежах. Об этом же писалось и в большевистских газетах, появившихся в Иркутске после переворота.
   Чехо-словацкое войско стояло высоко в моральном отношении лишь до тех пор, пока оно находилось перед лицом опасности, и готово было сломить всякое сопротивление, чтобы пробиться на родину, но после того, как его политические представители увлеклись интригами, забыв о великих славянских задачах, и позволили уйти войску с фронта, оно предалось азарту обогащения и опустилось и в моральном, и в военном отношениях.
   В Чехо-Словацкую республику прибыло, должно быть, немного хороших солдат. Но, надо отдать справедливость, чешские низы были много лучше чешских верхов. По отзывам всех беженцев, солдаты проявляли гораздо больше отзывчивости и гораздо меньше корыстолюбия, чем их начальники, относившиеся к русским с поразительной бессердечностью и назначавшие громадные ставки за провоз из Сибири в Забайкалье и Харбин.

Последний луч надежды

   Чешские представители встречали мало внимания к себе со стороны высших омских властей. После проявления со стороны чехов склонности вмешиваться в политическую жизнь русских, после того как чехи укрывали членов Учредительного Собрания Чернова, Вольского и др., перешедших при их содействии к большевикам, адмирал Колчак желал лишь одного: поскорее избавиться от "братьев", которые меньше всего выражали желание помогать России.
   Однако политика, в которой выражаются только непосредственные чувства, редко бывает удачна. Чехи представляли собой слишком крупную силу, чтобы можно было не считаться с ней. Она могла либо спасти положение, либо погубить его.
   Чехи рвались на родину, а союзники медлили с их вывозом. Если нельзя было рассчитывать на содействие чехов в интересах русского или, даже больше, славянского дела, потому что такие идеальные мотивы были уже не ко времени, то ради собственных интересов соединения с Деникиным и свободного проезда на запад со всем имуществом (боязнь потерять его в это время уже играла большую роль) чехи могли бы выступить на фронт. И к концу лета 1919 г. среди чехо-войск происходили по этому вопросу большие пререкания и волнения. Этот момент был упущен Омским Правительством.
   Министерство иностранных дел взяло вопросы взаимоотношений с чехами внутри страны на себя, что было неправильно по существу, так как приучало чехов к мысли о том, что они иностранцы. Управлявший министерством Сукин не пользовался любовью чехов, и дело улучшения отношений с чехами не клеилось. Между тем адмирал недостаточно ясно ощущал опасность положения на фронте и не давал указаний о необходимости добиться активной помощи чехов. Иначе смотрел на это дело генерал Дитерихс.
   В середине августа произошли перемены в составе Омского Правительства. Предполагавшийся уход Сукина не состоялся, но некоторые вопросы, и в том числе чешский, были изъяты из его ведения. Сношения с чехами были поручены Управлению делами правительства, во главе которого встал я. Мною было предложено привлечь для этих сношений А. С. Белоруссо-ва-Белецкого, редактора "Русских (потом "Отечественных") Ведомостей", всеми уважаемого деятеля, и В. И. Язвицкого, видного работника по славянскому вопросу. Белоруссов выехал в Иркутск навстречу чешской делегации, только что прибывшей в Сибирь, а Язвицкий организовал в Омске газету "Наш Путь", которую субсидировало Управление делами. У Вологодского в начале октября состоялся дружественный завтрак, на котором присутствовали Павлу и Тайный, а от военных -- Дитерихс. Стали намечаться приемлемые для обеих сторон условия сотрудничества.
   Чехи ставили вопросы практично. Они просили, чтобы их сбережения, внесенные в государственные сберегательные кассы сибирскими деньгами, выдавались романовскими, чтобы правительство приняло на свой счет все перевозки чехо-войск, чтобы жалованье (привлечение чехов в армию предполагалось произвести на началах добровольческих) выдавалось золотом, чтобы чешские части снабжались собственным интендантством, чтобы Деникин гарантировал свободный проезд чехов на родину после соединения с ним, чтобы чехам так же, как и карпаторуссам, разрешено было приобретать земли в Сибири.
   Правительство согласилось на все условия и немедленно провело закон о предоставлении чехам права приобретать земли в Сибири.
   Но было уже поздно.
   Тот самый Богдан Павлу, который еще в конце октября говорил по прямому проводу из Иркутска об условиях совместного выступления, в ноябре подписал меморандум о невозможности сотрудничества с Российским Правительством. За полмесяца не случилось никаких событий внутри страны, гражданская власть приобрела больше значения, политический курс шел в сторону общественности. Казалось, никаких оснований для резкого выступления, но причины его ясны: во-первых, выяснилось, что фронт разлагается, во-вторых, из Парижа пришло известие, что союзники решили вывезти чехов.

III. Чехи уезжают
Ноябрьский меморандум

   Когда правительство прибыло в Иркутск, его ожидал сюрприз: чешский меморандум. Его главное содержание -- обвинительный акт по адресу реакционного Омского Правительства, допускавшего и чуть ли не покровительствовавшего зверским расправам с населением и расстрелам политических противников. Когда негодующие члены правительства указывали чешским дипломатам, что чехи сами принимали участие в этих возмутительных поступках, ответ был таков: "Это верно, но именно потому, что наше войско деморализуется при соприкосновении с вашим, мы и стремимся поскорее его увезти".
   Выходило так, что чешские дипломаты, считая правительство все равно погибшим, решили все удары восставшего населения отвести всецело на него, присоединив свои голоса к хору нападавших.
   Это было, конечно, выгоднее. Мораль же нынче не в моде.
   Документ был глубоко несправедлив в отношении центральной власти, которую компрометировали не только ее местные агенты, но и союзники родственного происхождения, и которая все время стремилась искоренить беззакония. Но мало этого: даже формальная сторона представляла нечто неслыханное. Можно ли представить, чтобы в Англии, Франции, Америке иностранные представители, не сообщив правительству какой-либо протест, опубликовывали его в этой же стране как прокламацию? Бунт иностранцев против власти в обстановке и без того насыщенной грозой -- это нечто такое, что могли сочинить только чешские политики, получившие крещение в обстановке интервенции и находившиеся под влиянием столь же неопытных и неглубокомысленных эсеров.
   Совет министров при всем своем миролюбии был возмущен "братским" поведением чехов. Адмирал Колчак был взбешен, и не без оснований.
   По-видимому, на чехов воздействовали иностранцы. Заместителю председателя Совета министров Третьякову было вручено, а затем опубликовано объяснение к меморандуму, смягчавшее резкость первого документа. Майор Кошек, один из чешских дипломатов, объяснил мне, что меморандум был составлен "для спасения правительства", чтобы успокоить железнодорожных рабочих, предполагавших забастовать. Это объяснение не нуждается в комментариях. И без того ясно, кого спасали и кого губили.

Эвакуация или бегство?

   В то время как в Иркутске происходило трогательное примирение Третьякова с Гирсою, ознаменовавшееся даже новым актом добродушной щедрости правительства -- отпуском чехо-войску ввиду финансовых его затруднений 15 миллионов рублей, оставшихся, по-видимому, подарком вместо займа, на западе происходило нечто ужасное, за что покраснеют не только президент Масарик и вся честная Чехословакя, но будут краснеть и будущие чешские поколения.
   По донесениям ставки, эвакуация чехо-войск, начиная от Новони-колаевска, приняла характер поспешного бегства, не считавшегося ни с интересами армии, ни с интересами других славян -- поляков, сербов, ни с движением беженцев и больных. Чехи захватывали паровозы, где бы они ни были, для кого бы ни предназначались.
   Отношение к поезду Верховного Правителя казалось издевательством. Благородный Каппель недаром вызвал генерала Сырового на дуэль. Каково бы ни было отношение к адмиралу как к политическому деятелю, но как Верховный Главнокомандующий, как высший представитель власти он мог требовать от иностранцев, пользовавшихся гостеприимством страны, предупредительного к себе отношения.
   Но, повторяю, мораль и джентльменство теперь не в моде. Человечество с головокружительной быстротой идет назад и, выбрасывая знамена демократической революции, отдает себя во власть безудержной моральной и культурной реакции.
   Чешские политики, особенно последний из оставшихся в Иркутске, д-р Благош, главный участник выдачи Колчака, поражавший своей озлобленностью и притупленностью славянских чувств, или увлекались идеей десятка эсеровских вождей, не считаясь с гибелью тысяч людей, находившихся на фронте, или просто выслуживались перед большевиками, не считаясь со средствами.
   Чешские солдаты, поощряемые направлением политической деятельности своих представителей, утрачивали честь и стыд.

Чехи во время восстания в Иркутске

   Поведение чехов в Иркутске во время восстания достаточно известно. Организаторы восстания не скрывали своей уверенности в содействии благородных чехо-словаков. "Чехи на нашей стороне", -- говорили они.
   И это было верно.
   "Чехо-словацкий Дневник", официозный орган чехов в Иркутске, систематично вредил авторитету правительства, распространяя невыгодные для него и неправильные сведения.
   "Чехо-словацкий Дневник" лучше всего иллюстрирует бесцеремонность и некорректность поведения интервентов, которые силой обеспечивают себе безнаказанное вмешательство в жизнь страны.
   Однако одними писаниями дело не ограничивалось.
   У повстанцев неожиданно оказывалось больше оружия, чем могло быть. Семеновские части не могли продвигаться вследствие противодействия чехов. На пути к ст. Иркутск чешский броневик преградил дорогу Скипетрову. Можно с уверенностью сказать, что без содействия чехов повстанцы не могли бы одержать верх. Рабочие, сопротивлявшиеся се-меновцам, обнаружили многочисленность и боевой опыт, тайна которых теперь раскрывается свидетельскими показаниями. Вокзал, входивший в нейтральную зону, был недоступен семеновцам, на удалении которых настояли чехи. Повстанцы же свободно там хозяйничали, ибо выговоренный чехами нейтралитет железнодорожной зоны был для революционеров благоприятен, для правительства неблагоприятен.
   Описание семеновской неудачи в "Чехо-словацком Дневнике" носило характер торжества по случаю победы, причем давались преувеличенные сведения о числе убитых и перебежчиков со стороны семеновских войск.
   После падения Иркутска продолжалось то же самое и на востоке. Неожиданным нападением чехи разоружили все семеновские отряды между Байкалом и Мысовой. То же проделали они затем в Верхнеудин-ске, где только вмешательство японцев предупредило преждевременное образование советской власти, которое окончательно погубило бы все те остатки армий, которые из сознательной ненависти к большевизму не желали остаться в его руках.
   Все это чехи проделывали на территории чужого государства, пользуясь его имуществом, оружием, деньгами.

Выдача адмирала Колчака

   Обстоятельства выдачи адмирала известны. Доверившись чехам, он отказался от своей охраны и приказал сопровождавшим его офицерам отдать оружие. Под иностранными флагами он был довезен до Иркутска, где было достаточно силы для противодействия попытке задержать адмирала. Но никакого противодействия и не нужно было, никаких покушений и не было. Вопрос о выдаче, по удостоверению всех иркутских газет, был заранее предрешен чехом Благошем, и когда адмирал прибыл в Иннокентьевскую, стало известно: "Дальше не повезут".
   Значение флага как символа национальной чести для чешских политиков не представлялось особенно важным. Им было безразлично и то, что этим поступком порочилась честь не только чешского, но и прочих союзных флагов. Зато хорошие отношения чехов с властью иркутского революционного комитета окончательно упрочились. Проезд стал беспрепятственным.
   Никто не называет этого поступка иначе, как предательством, и имена тех, кто участвовал в нем прямо или косвенно, будут покрыты позором.

Последние чешские эшелоны

   За немногими исключениями отъезжавшая чешская масса представляла самую грустную картину. Захватив русские вагоны, чехи безжалостно выкидывали из них русских людей, выдавали красным тех самых офицеров, которые ими же были втянуты в гражданскую войну, отказывали в услугах тем самым лицам, которые заботились о поддержании добрых отношений с чехами. Но зато те, кто щедро платил или делился казенным
   грузом, проезжали беспрепятственно. Исключения были, но позорное торгашество, алчность и непростительная жестокость преобладали.
   Во всем этом виноваты чешские верхи.
   Генерал Сыровой в оправдание того самочинства на железной дороге, которое воцарилось при эвакуации чехов, указывал, между прочим, на полную неспособность русских справиться с хаотическим состоянием движения и на небрежность в отношении служащих, выразившуюся в неуплате им жалованья за несколько месяцев. Эти обвинения повторяли затем все чешские официозные заявления. Никто, однако, не указал, что благодаря чешскому хозяйничанью на дороге артельщики не могли развозить денег, что прервалось сообщение с фронтом, были отняты все транспортные средства у русских военных частей и что конец железнодорожного хаоса в том его виде, какой приняло чешское отступление, был и концом всякой этики. Все было захвачено в руки одних чехов и подчинено только их интересам. Такое разрешение тяжелого вопроса делает мало чести благородству и организаторским способностям чехов, а распродажа привозимого в чешских эшелонах имущества в Харбине достаточно ярко рисует, каким интересам отдавалось предпочтение, когда отнимались паровозы от поездов с ранеными, больными, женщинами и детьми.

Итоги чешской интервенции

   Заслуга чехов свелась к тому, что своим поведением и "блестящими" результатами своего похода они заставили весь русский люд, от мала до велика и от неграмотного до философа, проникнуться национальным чувством.
   Сибирь не видела никакого вмешательства в ее жизнь со стороны англичан, незаметно и скромно державшихся в нескольких городах, ни со стороны французов, которые были представлены только незначительным числом офицеров, ни со стороны американцев и японцев, не проникавших за Байкал. Чехов же видело население огромной территории от Волги до Владивостока.
   Все союзники при вводе своих войск в Россию в сентябре 1918г. декларировали, что они делают это исключительно ради чехов. Вся интервенция от начала до конца проходила под вывеской чехо-словацкой. С чехами интервенция пришла, с ними и кончилась.
   Конечно, чехи не виновны в том, что враги большевизма положились на них и втянулись в гражданскую войну. Но, как бы то ни было, выступление было совместное, а отступление -- только одной стороны. Вторая -- все лучшее офицерство, все искренние противники большевиков, солдаты, еще с Волги и Камы поднявшиеся против коммунизма, остались предательски брошенными на произвол судьбы и даже сознательно выдавались для последнего удара: "Добей его".
   Итоги чешской интервенции таковы.
   Выступление против большевиков оказалось преждевременным и бессистемным.
   Города занимались и отдавались беспорядочно, безжалостно. Масса интеллигентной молодежи, примыкавшей к чехам в Самаре, в Казани, бессмысленно гибла от того, что чехам нужно было идти на восток, где находились их главные силы.
   Сибирский бело-зеленый флаг, пользовавшийся чешским покровительством, ими же растоптан. Сибирское Правительство, обнаружившее наибольшую жизненность и силу, погибло благодаря вмешательству чехов во внутреннюю жизнь Сибири.
   Слабость Директории проистекала от излишней поспешности ее избрания под давлением тех же чехов.
   Роковая затяжка гражданской войны произошла из-за оставления чехами фронта в период, когда силы красных легко могли быть сломлены.
   Развал тыла в немалой степени обязан пассивности интервентов в отношении к внутренним большевикам.
   Крушение омской власти ускорилось и приобрело характер политической катастрофы благодаря содействию чехов и безразличию прочих интервентов.
   Катастрофа фронта стала непоправимой благодаря захвату транспорта чехами и покровительству восстаниям в тылу.
   Россия разорена, но в ней просыпается национальное чувство, а с ним и злоба против тех, кто безнаказанно хозяйничал в стране. Немезида рано или поздно подымет свой меч.
   Этого ли хотело Омское Правительство, стремившееся к скорейшему свержению большевизма для воцарения международного мира? Этого ли хотели чехи?

Глава XXIX.
После переворота
(Развязка Иркутской драмы)

   Омское Правительство пало.
   Как это лаконично и как много в этом трагического содержания. Сколько надежд рухнуло, как много погибло упорных, но бесплодных усилий.
   Полуторагодовая работа не только пропала даром -- она принесла столько вреда, что население, которое в случае победы вознесло бы вождей движения на высоту национальной известности и славы, ныне шлет им проклятия.
   Почему?
   Да потому, что оно справедливо спрашивает: зачем загублено столько человеческих жизней, зачем столько разрушений, столько бесполезных трат?
   Вникнуть в смысл иркутской драмы с полной отчетливостью, оценить ее разнообразные последствия легче будет спустя некоторое время, в исторической перспективе, но попытаться сделать это важно теперь, когда выводы если не принесут практической пользы, то, по крайней мере, могут облегчить понимание и предвидение предстоящего.
   Исторические события имеют своих персонажей, и, подобно эпилогу в романе, обзор событий должен завершиться указанием судеб действующих лиц.
   В иркутской драме та фигура, торжеством которой все кончилось, не принимала явного участия в событиях. Эта фигура -- большевизм. Она как будто стояла в стороне. Действовали правительство, эсеры, чехи и многочисленные союзники, а в конце концов большевизм, этот "некто в красном", выступив на первое место, сказал: "Мое!" -- и все сразу стушевалось.

Бессилие социалистического блока

   5 января Политический Центр объявил, что власть принадлежит ему, 21 -го он сдал ее совету рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Всего семнадцать дней существования, и из них ни одного самостоятельного.
   Уже в период вооруженной борьбы с правительством народно-революционная армия достаточно ясно преобразовалась в Красную армию: начиналось с разложения регулярных войск путем заманчивого обещания мира; затем происходило выступление, во время и после которого к солдатам присоединялись рабочие, военнопленные, красноармейцы, и к ним переходила руководящая роль.
   Если командующий народно-революционной армией капитан Калашников в первые три дня был свободен в своих действиях, то на четвертый рядом с ним уже сидел комиссар-солдат, без которого никто не мог быть принят командующим и не могло состояться ни одно решение.
   Если в первые дни солдаты по привычке козыряли и становились в строй, то в последующие дни они растворились в массе вооруженных рабочих, которые быстро отучали их от этих внешних проявлений военной дисциплины.
   Офицеры, вошедшие в состав народно-революционной армии, по большей части были втянуты в нее массовым движением, перед которым они чувствовали свое бессилие. Эти офицеры чистосердечно сознавались, что они не смогут противостоять большевизации.
   Переворот в Красноярске произошел под лозунгом поддержки фронта впредь до заключения мира с большевиками. Во главе гарнизона стал генерал Зиневич. А кончилось тем, что большевики высмеяли Колосова, предлагавшего им переговоры о мире, а генерал Зиневич бежал, признав занятую им позицию ненадежной, не заслужив признания большевиков и создав себе смертельных врагов среди бывших соратников.
   В то время как 5 января Политический Центр рассылал своих комиссаров по правительственным учреждениям, рабочие-коммунисты прислали свои телеги к зданию гостиницы "Модерн" и увезли оружие, разбросанное уходившими с фронта солдатами. Это было практичнее. Они организовывали силу, в то время как эсеры ее теряли: призывные солдаты после переворота считали свою службу оконченной и устремлялись домой. Оставались, следовательно, во-первых, солдаты по призванию, жаждавшие стать господами положения, а во-вторых, вооруженные коммунисты. Нетрудно было догадаться, к кому перейдет власть.
   В официальных своих выступлениях Политический Центр пыжился, как лягушка, захотевшая стать волом. Так, например, в "манифесте Политического Центра" выражалась глубокая уверенность, что последовательная демократическая политика Центра будет обеспечена солидарной поддержкой трудовых слоев деревни и города.
   Насколько сильна и длительна должна была оказаться эта поддержка в мечтах авторов манифеста, видно из того, что Политический Центр не только обещал гарантировать самоуправление областей, освобожденных от реакции и занятых армией Совета народных комиссаров, но и "приступить к немедленному осуществлению договорных взаимоотношений с демократическими государственными образованиями, возникшими на Российской территории" (п. 5 манифеста).
   Таким образом, Политический Центр мечтал о государственном суверенитете, о независимости от советской России, о договорных отношениях с Эстонией, Латвией, Польшей и т. д.
   Но это было только в официальных заявлениях, приготовленных заранее и проникнутых дерзостью замысла. Более откровенные эсеры еще до завершения переворота сознавались, что они ставят себе целью способствовать безболезненному переходу власти к большевизму, чтобы, как прибавляли комментаторы, спасти себя, свалив власть "колчаковцев".
   Поэтому в первый же день воцарения Политического Центра в чрезвычайном заседании Иркутской городской думы командующий армией капитан Калашников, учитывая очередные задачи момента, на первое место поставил "окончание гражданской войны, разбивающей демократию на два лагеря". Здесь уже не заметно было идеи раздельного существования от советской России. Еще яснее сказалась готовность недавних победителей покориться советской России в их инструкции лицам, командированным для мирных переговоров с большевиками. Делегатам предписано было заключить мир во что бы то ни стало, т. е. дано в скрытом виде разрешение идти на полную капитуляцию.
   Дело, впрочем, значительно упростилось, так как на фронте с посланцами мертворожденной власти разговаривать никто не стал, а в Иркутске совдеп водворился раньше, чем могла бы произойти капитуляция на фронте.
   Подготовка этого естественного переворота происходила быстро. Во вторник 6 января вышел в Иркутске No 1 газеты "Рабочий и Крестьянин", орган штаба рабочей дружины. Со следующего дня уже стала выходить "Сибирская Правда".
   В передовой статье, подписанной Шнейдером, характерным языком большевиков, языком уличной митинговой демагогии, поется отходная побежденным реакционерам и возвещается близость мировой пролетарской борьбы:
   "...Под ураганным огнем красных зашатались, затрещали, смялись и рухнули фронты насильников, кольцом опоясывавшие Россию бедняков и пролетариев. Под напором идущей с запада лавины советских войск распался наскоро сшитый из спекулянтов, мародеров и разбойников фронт верховного авантюриста Колчака. На три тысячи верст Сибирь очищена от кровавого разгула черных адмиральских полчищ...
   ...В кровавой схватке труда и капитала, пролетариата и буржуазии куется новый мир -- мир социализма.
   ...В Германии, Австрии, Англии, Франции, Америке встают, поднимаются, строятся мощные ряды бойцов за пролетарскую революцию...
   ...В сплошной гул переходят отзвуки русской революции, выше и выше вздымаются знамена мировой пролетарской борьбы".
   В конце газеты помещено воззвание коммунистов: "Прокладывать дорогу к заветной цели -- всемирному солнцу, коммунизму", -- и приглашение записываться в партию. Там же был помещен адрес клуба коммунистической партии -- здание бывшего губернского управления государственной охраны. Адрес этот наводит на грустные размышления по поводу "надежности" государственной охраны, организованной Яковлевым. Но, может быть, это только случайное совпадение. Начиная с 6 января в Иркутске стали устраиваться митинги. Наибольшим успехом повсюду пользовались ораторы-большевики.
   Это было печальное предзнаменование для новой власти. Они высмеивали притязательность эсеров, которые осмеливались выступить против Колчака только после того, как фронт пал. Резолюции требовали скорейшего перехода власти в руки советов. Характерно, что на митинге в театре "Глобус" 10 января вынесено требование не только о скорейшей передаче власти советам, но еще и требование от Политического Центра более полной и правдивой информации (газета "Сибирская Правда", No 3, 14 января). Новую власть уже обвиняли в стремлении скрывать от народа истину и даже извращать ее. Бедный Политический Центр! Его обвиняют в том, в чем он сам обвинял только что свергнутое правительство.
   Согласно манифесту, вся полнота власти после переворота должна была быть передана "Совету народного управления" более широкого состава. В Совет народного управления вошли все 8 членов Политического Центра, кроме того, 6 представителей земских самоуправлений, 3 представителя кооперации, 3 -- профессиональных рабочих союзов и 3 -- союза трудового крестьянства; всего двадцать три человека. Этот Совет народного управления, полнота власти которого выражалась в праве законодательства и праве организации исполнительной власти и контроля над ее действиями, впервые должен был собраться 12 января.
   По удостоверению иркутских газет, члены Совета, в состав которого вошли, между прочим, Головков, Патушинский, Алексеевский, Быховский, Сидоров, собирались очень вяло. Уже 12-го на первом заседании Совета так же ясно, как при возобновлении работ Государственного Экономического Совещания в Иркутске, чувствовалось, что ораторов встретили холод равнодушия и убеждение в их бессилии.
   Газета "Дело", полуофициоз Политического Центра, в передовой 14 января печальным тоном говорит следующее: "Если новая власть после переворота не в состоянии поддержать свой авторитет, не в состоянии заставить тем или иным путем подчиниться установленному новой властью порядку, то дни такой власти сочтены". В той же передовой заключаются намеки на действия сил, не считавшихся с новой властью и быстро ее вытеснявших.
   Политический Центр и Совет народного управления искали тона, который сделал бы их "не хуже" большевиков. Первый, подражая народным комиссарам, объявил в своем манифесте "врагами народа" атаманов Семенова и Калмыкова, генерала Розанова и адмирала Колчака. Второй немедленно после ареста адмирала восстановил смертную казнь. Член Совета Голь дберг, всегда увлекавшийся собственным красноречием, произнес вдохновенную речь в защиту смертной казни, указывая на необходимость для демократии проявлять в некоторые моменты твердость и ссылаясь на развал Временного Российского Правительства, явившийся последствием его излишней гуманности. Вероятно, оратор забыл, что правительство Львова и Керенского должно было расправиться с большевиками и что он, таким образом, едва ли сознательно высказал смелое сожаление, что Ленин и Троцкий не были расстреляны после событий в Петрограде в 1917 г. Оратор не подумал также о том, что своей речью он оправдывал террор слева и справа. О речи Гольдберга тем, кого он представлял, придется, верно, вспомнить не раз. Немного, всего трое из всего Совета, в числе их Патушинский и Косьминский, не изменили своей вере, не увлеклись демагогией и голосовали против смертной казни. Эсеровское большинство выявило свое политическое вырождение в большевизм.
   Несмотря на все эти похвальные с большевистской точки зрения действия, Политический Центр и Совет народного управления должны были в двадцатых числах января сложить с себя власть и передать ее совдепу.
   Каков, в самом деле, смысл существования власти, принципиально отличающейся от советской только тем, что народу совсем непонятно, а именно различием структуры органов управления. Вместо советов -- земства, вместо центрального исполнительного комитета -- сибирское народное собрание. Раз становиться на почву демагогии, то лучше отвергать всякое участие в управлении буржуазии. Это народу гораздо понятнее. Только наивные политики могли рассчитывать, что эсеры способны конкурировать с большевиками.
   Эсеры -- способные заговорщики. Они незаменимы в подполье. Их стихия -- подготовка переворота: нелегальные собрания, конспиративные квартиры, агитация, прокламации, тайные типографии. Но никакой способности к организационной работе, никакой цельности плана, нежизнеспособность программы. Взять, например, земельный закон Учредительного Собрания и намерение применять его в сибирских условиях или предположение передачи полноты местной власти земствам, которые в Сибири еще не научились стоять на ногах. При всем этом эсеры отличаются исключительной способностью к словоизвержениям и, самое главное, такой же отчужденностью от народа, какой отличаются бюрократия и генералитет.
   Эсеры, как кроты, взрывают почву, подготовляя ее для революционной вспашки, но снять и пожинать им не суждено.
   На какие силы эсеры могли рассчитывать? На собственную армию? Но это все равно что строить дом на ледяном фундаменте перед началом весны. На земство? Но опыт революции 1917 года показал, что крестьянство вовсе не дорожит земствами и принципами демократической избирательной системы. Все земства исчезли с лица земли после Октябрьской революции бесследно и безболезненно: их никто не защищал.
   Остается думать, что эсеры, составлявшие большинство в Политическом Центре, рассчитывали на чужую силу, на чехов. Последние ненавидели Колчака, Семенова, ожидали от них постоянных препятствий отъезду их на восток, симпатизировали, помимо того, демократическим идеалам эсеров и, несомненно, могли оказать большую помощь восстанию, даже не участвуя в нем активно, а лишь препятствуя правительству и его войскам защищаться, как это они делали в Иркутске.
   Расчет на чехов как будто противоречит программе Политического Центра, провозгласившего в манифесте, что он не будет "допускать вмешательство иностранцев во внутреннюю жизнь страны". Но в политике лгут даже те, кто объявляет правдивость и искренность основным своим обязательством. Большевики вели тайную дипломатию, несмотря на то что поставили своей целью упразднить ее, в Версале тайная дипломатия оказалась возможной в стадии подготовки, у эсеров тайный расчет и явная дружба с чехами позволяли последним вмешиваться во внутреннюю жизнь Сибири без опасения вызвать протесты. Однако расчет на чехов явился результатом плохого учета действовавших сил. Политический Центр забыл о том, что составляло главную заботу правительства: об остатках армии, которые не могли сдаться большевикам и не могли простить предательства тыла. В том или другом виде эти силы должны были собраться и слиться для самозащиты.
   Забыто было также, что с Забайкалья начинается зона преобладающего влияния Японии, которая понесла слишком много жертв, чтобы остаться пассивной зрительницей политических переворотов. Япония поддерживает тот порядок, который не поставил бы ее войска и ее материальные интересы в рискованное положение. Этим объясняется в значительной степени, что переворот, задуманный и подготовленный на всей территории Дальнего Востока, удался только частично.
   Таким образом, расчет Политического Центра на его собственные силы, на народную армию и поддержку населения был преувеличен, а расчет на чехов был неправилен за упущением из учета действующих факторов, сил, парализовавших чешскую помощь.

Мирные переговоры эсеров с большевиками

   За три дня до сдачи власти большевикам иркутскими эсерами их делегаты начали в Томске переговоры с большевиками об образовании буферного государства в Сибири на следующих основаниях: 1) мир с советской Россией; 2) борьба с интервенцией; 3) отказ от политических блокировок с цензовыми элементами.
   Иркутские эсеры настаивали на создании буферного государства в Восточной Сибири. Они уговаривали большевиков поверить искреннему стремлению сибирских земств жить в мире с советской Россией и описывали революционные заслуги сибирских земств, которые всю свою работу в 1919 году направили против правительства. Член делегации Колосов рассказал, как свидетельствуют опубликованные протоколы переговоров ("Новости жизни", No 94 и сл.), что в октябре 1919 г. в Иркутске состоялся нелегальный съезд земств, на котором был поставлен вопрос "не только о необходимости свержения правительства, но и о средствах к достижению этого". "Работа земств облегчалась их легальным существованием", -- так хвастался Колосов, не понимая, какой жестокий обвинительный материал давал он этим против земств, которые вместо прямой своей задачи -- заботы о народном образовании, санитарии, сообщениях -- занимались подготовкой на народные деньги государственного переворота, на который их никто не уполномочил.
   Дальше Колосов начал стращать большевиков японцами. Япония, по его словам, жаждет продвижения советских войск в глубь Сибири, потому что столкновение с ними даст ей повод осуществить свои захватнические стремления. Но Колосов пересолил и, стараясь окончательно убедить большевиков, что эсеры считают их своими друзьями и стремятся создать буфер без всяких тайных намерений, он заявил, что если советская Россия имеет достаточно сил для немедленного сокрушения Японии, то "тогда никакого буферного государства не нужно".

Американцы -- друзья эсеров

   Глава мирной делегации, посланной иркутскими революционерами к большевикам, Ахматов, подтвердил, что если бы произошло столкновение советских войск с японскими, то "Политический Центр сделал бы все возможное для того, чтобы создать против Японии, совместно с советской Россией, единый фронт". Ахматов прибавил к этому, что летом 1919 г. он вел беседы с отдельными представителями американской дипломатии и вывел заключение, что "Америка готова допустить существование государства-буфера с включением в орган власти в нем представителя коммунистических сил" ("Новая Жизнь", No 93).
   "Наиболее крупными представителями американской дипломатии в Сибири, -- прибавил Колосов, -- были три лица: генеральный консул Гаррис, проживавший в Омске, определенно поддерживавший Колчака, посол Моррис, который постоянно находился во Владивостоке, стоя в оппозиции, но после поездки в Омск склонялся одно время на его сторону, третьим был генерал Гревс, определенный колчаковский противник. На поддержку со стороны американцев рассчитывали повстанцы, участники восстания генерала Гайды во Владивостоке, имевшие основание рассчитывать на помощь Америки в случае вооруженного вмешательства со стороны Японии в подавление восстания". "Представители американской дипломатии неоднократно в разных случаях при своих переговорах с представителями сибирской демократии высказывались в том смысле, что они находят, что только та власть в Сибири будет прочной, в создании которой объединятся все левые демократические элементы, в особенности же социалисты-революционеры и большевики".
   Если какие-то, по-видимому, неответственные американские дипломаты действительно это говорили (а Колосов не из врунов), то подобный прогноз не делает им чести.
   События очень быстро подтвердили то, что было испытано уже в 1918 г., после свержения большевиков. Социалисты без помощи цензовых элементов создать прочной власти не могут. Они провалились в 1918 г. в Омске, и их место заняло правительство Колчака, они провалились вновь в 1920 г. в Иркутске, и их место заняли большевики.
   Переговоры о буфере еще не закончились, как Политический Центр приказал долго жить.
   Ошиблись эти дипломаты и в другом отношении: соглашение с большевиками оказалось невозможным даже для социалистов-революционеров.

Ледяной поход

   В то время как происходило свержение правительства и укрепление большевиков, по снегам Сибири, несмотря на свирепые холода и отсутствие каких бы то ни было баз, двигались на восток остатки колчаковской армии. Их вел славный вождь, герой волжских походов генерал Каппель.
   Куда шли эти войска, что их ожидало? Они сами не знали. Им было ясно лишь одно -- что кругом большевики и что они должны уходить. Их поддерживала надежда, что где-нибудь да найдут они не большевистскую власть; их вели вера в их вождя и ненависть к большевикам.
   После падения Омска остановить отступавшие войска и привести их в порядок не удалось. Отведенные в тыл части первой армии подымали восстания под лозунгом "гражданский мир". Еще войска не успели подойти к Новониколаевску, как он оказался уже большевистским. Они пошли дальше по направлению к Томску -- там оказалось то же. Рабочие угольных копей близ Томска перерезали путь отступавшей армии, ей пришлось пробиваться с оружием в руках. Дальше повторялась та же история.
   Штаб главнокомандующего остановился в Ачинске, между Томском и Красноярском. Здесь произошел, вероятно не случайно, страшный взрыв снарядов.
   Красноярск, этот сибирский Кронштадт, тоже выкинул красный флаг.
   Что делать?
   Армии уже не было. Все рассыпалось, перемешалось. Войска шли с огромными обозами. Транспорт был целиком захвачен чехами. Дети, женщины, больные -- все ехали вместе с воинскими частями. Сыпнотифозных привязывали к лошадям и саням, чтобы они не выскочили.
   Только единство настроения спаивало всю эту беспорядочную массу людей в одно целое, но она утратила привычное руководство и должна была неизбежно рассыпаться.
   Но грозная опасность помогла этой беспорядочной массе опять стать армией.
   Она находилась под Красноярском. В тылу красные успели уже взять Ачинск. С юга подходили партизанские отряды Щетинкина. Красноярский гарнизон вел переговоры с большевиками.
   Брать Красноярск было невозможно -- для этого было недостаточно патронов. В этих обстоятельствах генерал Каппель отдал приказ обойти Красноярск и идти вперед, на восток. Приказ этот выразил общее стремление. Каппель приказал идти. Значит, какой-то просвет впереди есть, и не задумываясь над тем, куда, сколько тысяч верст, с какими средствами -- тронулись вперед.
   Несколько колонн с юга и севера, преодолевая сопротивление красных, обошли Красноярск и вновь сошлись.
   С этого момента движение принимает планомерный характер. Приказ начальства строго выполняется, его ждут, ему верят.
   Неожиданно для всех генералы приказывают идти на север, по реке Енисею. Этот путь был избран потому, что красные не могли предвидеть подобного маневра, а между тем по берегам рек всегда располагаются деревни, а гладкая замерзшая река представляет лучший путь сообщения. Воскрес инстинкт предков, расселявшихся по берегам рек, и ушкуйников, уходивших за тысячи верст от родных мест по водным путям.
   Шли по Енисею, потом пошли по реке Кану и вышли опять к магистрали, где соединились с авангардом армии, благополучно прошедшим через Красноярск. Шли при тридцатиградусном морозе по льду, но быстрая река Кан еще плохо промерзла, во многих местах лед не выдерживал тяжелого груза, и из-подо льда выступала вода. Пришлось побросать сани с лишним грузом.
   Вследствие недостатка пимов и тулупов многие отмораживали себе ноги, а некоторые и вовсе замерзали. Обморозился и сам генерал Каппель, который с 4-й уфимской дивизией прокладывал дорогу по извилистой реке, среди дикой и безлюдной местности, личным примером увлекая других.
   У Канска был бой. Дорога была опять очищена, и, по-прежнему не зная, что ожидает впереди, армия продолжала продвигаться.
   Повстанцы не решались вступать в бой и уходили в тайгу, освобождая путь. Голодная и оборванная армия не теряла присутствия духа. По бесконечно длинным сибирским путям тянулся такой же длинный, как будто бесконечный обоз. По-прежнему ехали жены, дети и больные тифом, которые переносили тяжелую болезнь на открытом воздухе как будто даже легче, чем в госпиталях. Мороз умерял горячку.
   Только в Нижнеудинске, который был взят с боя, армия получила суточный отдых, первый от начала похода.
   Генерал Каппель с отмороженными ногами продолжал ехать верхом на лошади. Он рисковал жизнью для поддержания духа солдат. Героем он остался до конца. 25 января он ослабевшей рукой подписал приказ о передаче командования генералу Войцеховскому. Труп его был принят в чешский эшелон и перевезен в Читу.
   Глубоко в душе каждого каппелевца отозвалась смерть любимого вождя. Любовь к нему, вера в него рассеивали мрак безнадежности. Теперь, когда Каппеля не стало, казалось, тучи сгустились, горизонт стал еще темнее, и лютая сибирская вьюга, залепляющая глаза, скрывающая от человеческих глаз внешний мир, казалось, стала еще злее.
   Но, связанные единством настроений, привыкшие повиноваться, солдаты и офицеры выслушали приказ нового главнокомандующего и опять тронулись в путь. Вновь потянулся бесконечный обоз с женщинами, детьми и больными, и вид этой двигающейся, не знающей отдыха, не поддающейся отчаянию лавины внушал даже на расстоянии трепетное ощущение богатой духовной силы исторического народа, не знающего границ ни терпению, ни настойчивости.
   Армия вскоре разделилась на три группы, из которых одна продолжала движение вдоль большого тракта, одна пошла несколько южнее, и небольшая часть избрала направление на Верхоленск--Баргузин, с расчетом перейти через Байкал в северной его части.
   Главной группе пришлось выдержать бой под Зимой. Тут отличилась Боткинская дивизия; поддержали ее в этом деле чехи.
   7 февраля 1920 г. войска подошли к Иркутску. Красные потребовали от них сдачи оружия. В ответ на это решено было взять Иркутск.
   Храбрые революционеры находились в паническом состоянии. 7 февраля они убили адмирала Колчака и председателя Совета министров Пепеляева. Других политических арестантов вывезли из города, опасаясь их освобождения и восстановления правительства.
   Иркутск мог бы быть взят, но 8 февраля на имя генерала Войце-ховского чешским командованием была дана следующая телефонограмма:
   "Для того, чтобы не подвергнуть обстрелу ст. Иркутск с находящимися на ней чехословацкими войсками при возможности боя из Глазкова в г. Иркутск и в целях избежания преследования со стороны Ваших солдат железнодорожных служащих и их семейств, которые населяют Глазково, что вызовет естественное прекращение работ на станции и тем задержит нашу эвакуацию, я, замещающий командующего чехословацкими войсками генерала Сырового, решил ни в коем случае не допускать занятия Глазкова Вашими войсками. Пригород Глазково по моему настоянию очищен от советских войск, который ввиду изложенных обстоятельств объявляю нейтральным местом. Прошу немедленного оповещения об этом постановлении командующего группой генерала Войцеховского и всех начальников его частей в целях избежания возможных недоразумений. Подлинный подписали: начальник Н-й чехо-словацкой дивизии полковник Крейчий. Начальник штаба подполковник Бируля. Ст. Ин-нокентьевская, 8/11 1920 года. No 57/а".
   После этой телефонограммы оставалось только обойти Иркутск, воспользовавшись очищением предместья Глазкова и свободным путем к Байкалу. В течение 11, 12 и 15 февраля войска перешли через озеро при сильном ветре по гладкому льду. Этот переход в обетованную землю, Забайкалье, был нелегок. Лица людей потеряли обычные формы. Много лошадей пало, не выдержав этого переезда.
   Северная группа, шедшая на Верхоленск, подверглась еще большим испытаниям. Она выдержала бой с сильным отрядом, высланным для задержания ее из Иркутска. Немногим из нее удалось достичь Байкала; в числе этих немногих, кроме солдат, был образцовый отряд томской милиции.
   Геройский поход как будто окончился. Но от Байкала до Читы пришлось идти еще шестьсот верст, как и раньше, без средств, при страшном морозе, повсюду отбиваясь от партизан и поневоле обижая крестьян реквизицией корма и лошадей.
   В конце февраля каппелевцы стали прибывать в Читу.

Большевики всё те же

   Следом за каппелевцами шли регулярные советские войска.
   Их ждали с нетерпением. Людям, которым головокружительные успехи большевиков казались следствием не слабости тех, кого они разбили, а революционной силы советской власти, "настоящие" большевики представлялись в ореоле величия, совсем другими, не похожими на местных.
   И действительно: пришли другие большевики. Приехал Смирнов, наместник московской власти; он стал единоличным распорядителем Сибири. Приехали комиссары с властными нотками. Они были почище колчаковских администраторов, даже военных. Меры их были крутыми, а обращение только одно: "Молчать, слушаться, повиноваться".
   Большевики изменились. Но в чем? В приемах управления, где свойственный им характер деспотизма стал проявляться ярче. В этой деспотичности оказалось больше стройности.
   Но не этого ждали те, которые радовались свержению Омского Правительства и предательски подготовляли его. Те иркутские демократы, которые предали большевикам все эшелоны с беженцами и обрекли на смерть тысячи беззащитных людей, те, по чьей вине лучшие части армии должны были пройти две тысячи верст мучительного пути к неизвестности, бросая больных и оставляя за собой трупы, разоряя крестьян, и без того обозленных, обрекая страну на еще большие жестокости будущих столкновений и расправ, -- все эти заслуженные деятели ждали, что придут большевики просвещенные, гуманные, которые протянут им руку дружбы, признают свободы и предоставят возможность воспользоваться этою дружбой и свободой, чтобы подготовить новый переворот.
   Но эти надежды быстро рассеялись. Большевики изменили свою внешность, но не внутреннюю сущность. Сейчас же задавлена была печать, пущена в ход чрезвычайка, все насилия, которые совершались агентами омской власти, померкли перед чудовищностью нового истребления русской интеллигенции и расы.
   Большевики были те же.

Письмо социалистов-революционеров

   Немного времени прошло после воцарения большевиков в Сибири, как та самая партия, которая помогала торжеству большевиков, стала слезно жаловаться на них. Я приведу послание социалистов-революционеров с самыми небольшими сокращениями.
   "Дорогие товарищи. Хотелось бы вам дать возможно более полные сведения о состоянии партии и советской России. Но для этого пришлось бы писать громадный доклад, что теперь невозможно. Постараемся дать все, что знаем, в самом сжатом виде.
   Вообще, о положении дел в России можно заранее предположить, что вами еще не изжиты иллюзии относительно изменения позиции большевиков, а это вызывает у вас тягу, и сильную тягу, по словам приехавших товарищей, к соглашательству с большевиками. Но если бы возможно было вам попасть в обстановку советской России, то для вас не было бы таким заманчивым соглашательство с большевиками во что бы то ни стало. К сожалению, мы не имеем возможности послать вам печатных трудов самих коммунистов и различных советских органов. Пока что в Иркутске таких трудов чрезвычайно ограниченное количество, но все сведения, которые вам сообщаются, заимствованы исключительно из источников официальных.
   1) Продовольствие.
   Одним из самых жгучих является продовольственный вопрос. Он отнимает больше всего времени и забот у граждан советской России и у различных организаций, ему посвящают немало времени профессиональные союзы, различные рабочие коллективы, он порой заслоняет собой все остальное. Сейчас в Москве выдается по 3/4 (три четверти) фунта хлеба на два дня. Знакомых вы не узнаете: постарели, исхудали. Эта зима была невероятной. Если бы два года тому назад кто-нибудь сказал, что человек может прожить и не умереть, живя так, как прожили мы, -- никто бы не верил. Горячей пищи почти не ели, питались почти исключительно всухомятку. Спали, не раздеваясь всю зиму, в шубах. Многие деревянные дома в Москве сожжены на дрова, среди некоторых кварталов торчат одни трубы, как после пожарища. Так в Москве, а в провинции, где процветает большее самодурство, еще хуже. Продовольственное дело все целиком находится в руках советской власти. Продовольственными организациями собрано за весь 1919 год 100 миллионов пудов хлеба. И если хлеб все же был, то благодаря мешочникам. По словам Ленина, потребляющие губернии получили через продовольственные органы 20 с десятыми миллионов пудов и столько же от мешочников. Это в то время, когда запрещена совершенно свободная торговля. К настоящему времени заготовлено, после взятия Сибири, 150 миллионов 300 тысяч пудов хлеба (Рыков). К концу весенней кампании ожидается, что будет заготовлено 200 миллионов пудов. Запасы были пополнены из Сибири. Лучшим выполнением считалось 30% раскладки по губерниям. Характерна раскладка: например, Пензенская губерния должна была поставить, согласно нарядам, 19 миллионов пудов, тогда как в лучшие годы избыток хлеба в губернии едва превышал 4 миллиона пудов, т. е. бумажные предположения раздувались и выполнение оставляло едва заметный след в потреблении. Естественно, что вопрос о снабжении крестьян всем необходимым приобрел первенствующее значение. Но и это остается лишь в области пожеланий, ибо ни мануфактуры (нет хлопка), ни металла (например, вместо 80 миллионов пудов в 1918 г. изготовлено лишь 4 миллиона пудов) нет, а потому все мечты о товарообмене брошены как несбыточные. Само собой понятно, что повышенные требования, предъявленные деревне, карательные отряды, продовольственные, громадный недостаток семян вызвали сокращение посевной площади. В Самарской губернии, например, 1/б всей посевной площади не будет засеяна из-за недостатка семян. Еще более удивляет безропотная передача крестьянами бывших помещичьих владений совхозам (советские государственные хозяйства). Причина понятна -- крестьянство само не ищет увеличения земельной площади. Нет ни живого, ни мертвого инвентаря, не существует и стремления получить избыток хлеба. Чтобы покончить с продовольственным вопросом, нужно указать на то, что мяса было самое незначительное количество, хватавшее едва для санаторий. Жиров -- никаких. Овощи -- в весьма незначительном количестве. О колониальных товарах и говорить не приходится.
   2) Транспорт.
   Расстройство транспорта достигло невероятных размеров. Вот цифры: больных паровозов в ноябре 1919 года -- 51%, в январе -- 58%, в феврале 1920 года -- 60%. Новых паровозов совершенно не строится. Работающие паровозы прошли каждый в среднем через четыре капитальных ремонта, не считая среднего и текущего, тогда как, по правилам, после трех капитальных ремонтов паровоз может выполнять лишь роль маневрового паровоза. Для поддержания существующей нормы и для того, чтобы к 1924 году наладить транспорт, необходимо ремонтировать 8% паровозов; в советской России выпускается всего лишь 2 Ремонт сейчас идет по так называемой системе Ларина. Система состоит в том, что главное внимание обращается на текущий и средний ремонт, капитальный же почти не производится, а самое существенное то, что по системе Ларина починка производится таким образом, что один паровоз составляется из трех однотипных. Такая чисто хищническая система, по отзывам самих большевиков, даст лишь возможность несколько задержать падение провозоспособности дорог. Считается чуть не чудом, об этом трубят на весь мир, что удалось приостановить неподачу подвижного состава на 15% (в сентябре 1919 года на 15% и в феврале 1920 года на 15%) и увеличить грузоподъемность одного паровоза с 9 тысяч пудов на 11 тысяч пудов (в мирное время 40 тысяч пудов). Нисколько не лучше обстоит дело и с вагонами. Рельсы не меняются, не меняются даже шпалы. Пермская дорога производит ремонт шпал путем накладывания на них дощатых накладок под рельсы. Разрушено громадное количество мостов. Плохо ремонтируется и самое полотно.
   3) Топливо.
   Запасы твердого топлива в 1920 году сильно повысились благодаря занятию Урала и Донецкого бассейна, где запасы достигали 80 миллионов пудов. Шахты разрушены, рабочие-шахтеры разбегаются. Такое положение вызвало усиление деревянных заготовок, но и тут в 1919 году вместо предположенных 14 миллионов кубов заготовлено 5 миллионов кубов. Такое состояние топлива вызывает остановку громадного количества предприятий, как и невозможность заготовить и своевременно подать необходимое сырье. Значительно лучше обстоит дело с жидким топливом. Победа над Деникиным дала многое. В Майкопе имеется запас нефти до 10 миллионов пудов. В Баку нефти -- колоссальное количество. В Баку накануне занятия были переполнены нефтехранилища, но беда в том, что вывезти нефть долгое время не удастся, так как весь наличный Каспийский флот уведен англичанами в Персию. Теперь проектируется для вывозки нефти постройка новых путей.
   4) Количество рабочих (цифры председателя секции металлистов).
   В настоящее время насчитывается рабочих до 800 000 (промышленных). До войны было около 4 с половиной миллионов. Уменьшение в 4 раза. Утечка рабочих объясняется тем, что около 15% служат в красной армии (цифра Троцкого), масса ушла в деревню, и значительное количество пошло на службу в советские учреждения. По данным комиссара Милютина -- около 1 миллиона рабочих, по данным Рыкова -- 1200 тысяч. В Петрограде, например, к январю 1918 года было до 300 тысяч рабочих, к 1 августа того же года -- около 90 тысяч, причем наблюдается дальнейшее сокращение. Сормово, вместо 32 тысяч -- только 8 тысяч. Причем сам по себе факт сокращения количества индустриальных рабочих, представляющий одно из наиболее ужасных явлений, усугубляется тем, что идет колоссальное сокращение производительного труда, вызываемое, главным образом, недостаточным питанием. Увеличились прогулы рабочих, вынужденных мешочничать. Оплата рабочих производится по твердым тарифам. Это вынуждает рабочих на фабриках брать плату натурой и затем по бешеным ценам продавать товары на Сухаревке, которую в шутку называют "главрынком".
   Такое положение вызывает недовольство рабочих, но система специальных запугиваний, общий режим держат рабочих в повиновении. Зато усиливается тяга в деревню и кустарничество. Принимаются теперь самые решительные меры. Проектируется введение Тейлоровской системы. Курсируют специальные поезда с инструкторами-пропагандистами системы Тейлора; введена милитаризация труда, но, по словам Альперовича, многие заводы не могут вести работы из-за отсутствия рабочих. Одновременно в текстильной промышленности безработица настолько сильна (многие фабрики стоят из-за отсутствия сырья), что популярен лозунг: "Текстильщиков на лето нужно отправить на полевые работы".
   Среди рабочих пользуются успехом меньшевики. В Туле на выборах в советы меньшевики (а они единственная легальная партия) получили 25% (большевикам пришлось исправить положение посылкой усиленной делегации от красноармейцев, в результате получилось их большинство). Нужно сказать, что большевики не стеснялись в тех местах, где, по расчетам, было их большинство, проводить выборы по мажоритарной системе, тогда как меньшевики везде проводили пропорциональную систему. Так же в Харькове. В Москве на выборах в совет меньшевики пользовались успехом, и если им удалось провести очень незначительное число делегатов, то только благодаря режиму. Когда, например, стало известно, что рабочими Александровского узла выбран Мартов, то выборы решили кассировать, а рабочих перевели на уменьшенный паек. И лишь благодаря личному письму Мартова на имя Ленина, где Мартов грозит сделать приведенный факт достоянием европейского рабочего движения, кассация отменена и рабочие переведены на нормальное положение. Меньшевики получили подавляющее большинство и в Харькове. С.-р. (эсеры. -- Ред.) не фигурируют, как соперничающие с меньшевиками, потому что переведены на нелегальное положение.
   Теперь много кричат о затее Троцкого -- "трудармиях", но, по словам ответственных большевиков, "трудармии" -- это лишь политический ход, не больше. Производительность труда составляет одну сотую, максимально одну тридцатую часть нормального труда.
   Усиливается кустарничество. Число кустарей достигает громадного количества. К ним относятся бережно. Лучше пусть кто-нибудь производит, чем никто.
   5) Настроение деревни.
   Крестьянство враждебно к советской власти. Среди крестьян популярен лозунг "долой коммунистов и коммунию". Во многих местах советской России идут восстания. Армия "зеленых" в некоторых местах растет за счет массовых дезертиров и вербуется путем притока крестьян из волостей после усмирения восстаний. В Тульской губернии были случаи, когда при усмирении восстания села сожжены дотла.
   Особенно сильные восстания в Тамбовской губернии. Там, в Кирсановском уезде, больше года существует отряд Антонова. Часты случаи расстрела крестьян. В Сибири имеются также случаи восстаний крестьян. Алтайская губерния, особенно Бийский уезд, Минусинский уезд Енисейской губернии, также ждут крестьянских волнений.
   Мы знаем все сообщаемое со слов Федоровича и Коногова, 4 дня тому назад вернувшихся из Москвы. Для окончательной характеристики положения в России нужно добавить, что блокада продолжается и что Россия пока что ничего из-за границы не получила. Во всероссийском совнархозе (судя по статьям) почти предрешен вопрос о предоставлении иностранцам концессий. Пока мы от выводов воздержимся. Подчеркнем только одно: партия отказалась от вооруженной борьбы с советской властью.
   6) Политическое положение.
   С.-р. везде, и в России и по Сибири, на нелегальном положении (исключение -- пока что один Иркутск), сидят в тюрьмах целые организации.
   Из центрального комитета сидят четверо: Донской, Е. Ратнер, Морозов и Берг; последние уже были довыбраны в ЦК на 9-м совете партии. Теперь в партии ставится вопрос о переработке партийной программы согласно изменившимся условиям.
   Работать страшно трудно, так как часты случаи провалов. Уже в феврале арестована нелегальная типография ЦК. Объясняется это значительным числом провокаций, которые находят объяснение в том, что до сих пор часты случаи ухода наших товарищей к коммунистам.
   Кратко:
   Кооперация стала органом советским. Подчинена советской власти во всем. Центросоюз, его правление -- большевистское. Ломка идет по всей России. Закупсбыт слился с Центросоюзом. О политике большевиков по отношению к кооперации вы узнаете из резолюции -- листовки ЦК. Несмотря на то, что так много говорится о монополизации торговли и заготовке всех продовольственных продуктов, частный капитал процветает, приняв нелегальные, но вполне ощутимые формы. В Москве Сухаревка охватывает район от Мясницкой до Самотека. Все это пространство заполнено морем народа: торгуют решительно всем, сделки совершаются миллионные; запродажа партий товаров происходит вагонами; борьба с Сухаревкой стала большим вопросом. Сухаревке посвящаются специальные статьи в специальных органах. ВЦК заявляет, что все товары, имевшие хождение по Сухаревке, попадают туда из советских фабрик и складов, но важно, кроме того, то, что частная торговля растет и ширится. По словам Каменева (его доклад в московском совдепе), в Москве 18 000 рабочих и красноармейских лавок. Каменев приходит к выводу, что бороться с частной торговлей в том виде, какой она приобрела в Москве, советской власти не под силу. С одной стороны, закрытие этих лавочек обрекает рабочих на еще большую голодовку, а с другой стороны -- чтобы бороться с лавочничеством, нужно довести кадр милиции до 40 000, причем нет никакой гарантии, что не начнут открываться милицейские лавочки.
   Вот всё, что в общих чертах мы можем сообщить вам.
   С товарищеским приветом Всесибирский Краевой Комитет партии социалистов-революционеров".

Меньшевики и большевики

   Не менее интересна декларация меньшевиков, оглашенная в заседании московского Совета рабочих и крестьянских депутатов 6 марта 1920 г.
   "Товарищи. Мы, члены фракции РСДРП, явились на это первое собрание новоизбранного московского Совета немногочисленной группой. Среди полутора тысячи членов этого Совета нас насчитывается 4--5 десятков, и влияние, которое мы можем своим голосом оказывать на его решения, ничтожно.
   Но совершенно иначе представляется положение дел тому, кто захочет взглянуть правде в лицо и отдать себе отчет в действительных настроениях, чаяниях и надеждах тех трудящихся масс, от имени которых хочет говорить московский совет.
   Наша партия вступила в избирательную борьбу, ослабленная тем режимом бесправия и насилия, которому она подвергалась в течение более чем двух лет. Лишенная печати, загнанная в тиски нелегального существования, без свободы слова и организаций, без возможности сколько-нибудь тесного и постоянного общения со своими собственными организациями, осыпаемая ежедневно бесчисленными клеветами, наша партия столкнулась на выборах лицом к лицу с партией коммунистов, в монопольном пользовании которой находятся и печатный станок, и зал для собраний, и средства передвижения и связи, к услугам которой вся мощь государственной власти, весь аппарат государственного управления, все материальные средства государства.
   Эту избирательную борьбу нашей партии пришлось вести на почве избирательной системы и выборной инструкции, которые не только не обеспечивали свободного выявления воли трудящихся, но мало знают себе равных в истории в смысле подавления и искажения этой воли.
   Не будем уже говорить о бесчисленных случаях прямого насилия над волей избирателей, застращивания, давления и других злоупотреблений, имевших место в ходе избирательной кампании. Но нельзя замолчать кричащее неравенство избирательного права для различных категорий трудящихся. Неслыханные привилегии, предоставленные находящимся в руках коммунистов верхушкам организаций, как, например, московскому губерн. совету профессиональных союзов, сто тридцать участников которого послали сюда почти сотню (94) депутатов. Избирательная география, произвольно кромсавшая избирателей, как это было видно, например, с советскими служащими, 24-часовые сроки для заявления кандидатур посильны в современных условиях только той партии, которая располагает монополией средств связи: сообщения и передвижения. Обязательное открытое голосование, сплошь и рядом в присутствии прямого начальства. И, наконец, почти открытое слияние официальной избирательной организации с организацией коммунистической партии. Кто решится утверждать, что при этих условиях результаты выборов могут сколько-нибудь точно отражать действительную волю и настроение трудящихся.
   И вот, если в этих условиях наша фракция появляется здесь в составе пяти десятков членов, если в этих условиях почти везде, где только наша партия имела возможность выставить своих кандидатов, почти без исключения, избиратели -- будьте пролетарии станка или пролетарии прилавка и конторки -- ей отдавали подавляющее большинство своих голосов, то мы имеем право сказать: удельный вес наш в этом зале далеко ниже удельного веса нашего в трудящихся массах. И мы знаем, что в нашем голосе будут звучать мысли и воля не только тех трудящихся, которые послали нас сюда, но и всего пролетариата, не утратившего классового самосознания".

Дальневосточная неурядица

   Мрачную картину представила собой большевистская Сибирь, но не блестящи оказались дела и на небольшевистском Дальнем Востоке.
   После падения власти адмирала Колчака Дальний Восток, как это и предсказывалось, распался. Накануне своего пленения, видя безвыходность создавшегося положения и, несомненно, в припадке отчаяния адмирал подписал следующий указ:
   Указ Верховного Правителя
   "5 января 1920 года. г. Нижнеудинск.
   Ввиду предрешения мною вопроса о передаче верховной всероссийской власти главнокомандующему вооруженными силами юга России генерал-лейтенанту Деникину впредь до получения его указаний, в целях сохранения на нашей Российской Восточной Окраине оплота государственности, в началах неразрывного единства со всей Россией:
   1) Предоставляю главнокомандующему вооруженными силами Дальнего Востока и Иркутского военного округа генерал-лейтенанту атаману Семенову всю полноту военной и гражданской власти на всей территории Российской Восточной Окраины, объединенной Российской верховной властью.
   2) Поручаю генерал-лейтенанту атаману Семенову образовать органы государственного управления в пределах распространения его полноты власти.
   Верховный Правитель адмирал Колчак.
   Председатель Совета министров В. Пепеляев.
   Директор канцелярии Верховного Правителя генерал-майор Мартьянов".
   Указ этот остался на бумаге. Читинской власти не признал ни Владивосток, где свергнут был генерал Розанов и воцарилось приморское земство, присвоив себе верховную власть, ни Благовещенск, который поспешил стать советским, ни генерал Хорват, который с полным основанием поспешил отказаться от признания верховенства над общероссийской концессией в Китае какой-либо местной власти.
   Дальний Восток рассыпался.
   Стали появляться юмористические правительства, произошли потрясающие события в Николаевске-на-Амуре, где какие-то сверхбольшевики, изуверы, сожгли целый город и перерезали все население, но за целый год не произошло ни одного отрадного факта, который создал бы хоть какой-нибудь просвет.
   Бесплодны оказались все попытки создать дальневосточный буфер из областей, которые не могут существовать собственными средствами. Тщетны оказались надежды и на союзников. Даже японцы ушли, увидев, какие громадные затраты им пришлось бы нести и как ничтожны были бы выгоды от принятия на содержание нежизнеспособного буферного и буффонадного государства.
   Никто не выиграл от иркутской драмы: ни русские, ни иностранцы.

Падение омской власти и интересы союзников

   Обзор иркутских событий должен был показать, что успех восстания зависел в значительной степени от того пассивного содействия ему со стороны союзников, которое они оказывали мятежникам, мешая решительным действиям правительственных войск и покровительствуя захвату железнодорожной полосы отрядами народно-революционной армии.
   Чем руководствовались при этом союзники, сказать трудно. Предполагать, что все они наивно верили в политический вес и силу социалистического блока, едва ли можно. Надо остановиться, прежде всего, на отрицательном моменте: они все отказались от поддержки омского правительства и адмирала Колчака, которые не сумели предупредить катастрофы. Рассчитывать на восстановление фронта, оказывать поддержку в форме снабжения, снова отодвигать момент, когда восстановятся нормальные экономические сношения с Россией -- все это признано было невозможным.
   Это единство отрицательного отношения к правительству адмирала Колчака должно было привести тактически не только к отказу в дальнейшей его поддержке, но и к желанию скорейшей его ликвидации. Падение правительства могло упростить отношения и ускорить создание новой, более благоприятной конъюнктуры.
   Чехи могли рассчитывать, что условия их эвакуации не только облегчатся, но и значительно улучшатся, так как новая власть, благодарная им за поддержку, не преминула бы оказать ряд льгот по вывозу имущества, кредитовать еще более щедро, чем Омское Правительство, которое даже в самое последнее время, в декабре, выдало чехо-войску в виде ссуды 15 миллионов рублей. Самое же главное, после переворота мог быть ускорен выезд, благодаря освобождению транспортных средств, в связи с воцарением гражданского мира.
   По пути чехи захватывали все, что могли. Так, например, по распоряжению генерала Жанена они захватили несколько вагонов казенного масла стоимостью около двадцати тысяч рублей золотом.
   Американцы -- те всегда обнаруживали больше симпатий к левым течениям. К военным действиям они проявляли мало интереса. Их внимание привлекали по преимуществу экономические перспективы и потребности культурной России. С падением Российского Правительства они могли рассчитывать на скорейшее воссоединение всех частей России и оздоровление экономической жизни. Америка не могла не замечать к тому же растущей симпатии, и все большего сближения Российского Правительства с Японией, единственной страной, которая могла оказать на востоке военную поддержку власти в дальнейшей борьбе с большевиками. Америка должна была предпочесть единую Россию и прекращение войны, когда для нее открылся бы широкий простор для торговой и предпринимательской работы.
   Япония, недостаточно определившая свою политику в Сибири, всегда интересовавшаяся преимущественно Дальним Востоком, могла равнодушно отнестись к падению правительства, рассчитывая, что на Востоке образуется новая власть, надежно связанная с Японией, а может быть, она была захвачена врасплох слишком резким изменением положения в Сибири и борьбой различных течений и взглядов на сибирский вопрос в самой Японии.
   Об Англии нельзя сказать то же, что об Америке. Здесь, в Сибири, и на юге России, у Деникина, она принимала наиболее видное участие в снабжении армии и внимательно следила за ходом военных действий, но политические влияния в самой Англии толкали ее правительство на путь примирения с большевиками, и после того, как выяснился размер военных неудач Колчака и Деникина, Англия неизбежно должна была утратить интерес к судьбе Омского Правительства.
   Наиболее, казалось бы, заинтересованной в судьбе Верховного Правителя и его правительства должна была бы быть Франция, "государственный тигр" которой, Клемансо, не раз брал на себя инициативу в выражении симпатий и обещаний адмиралу Колчаку. Но здесь, в Сибири, политика французских представителей слишком тесно сплелась с вопросами опеки над чехами, интересы, влияние и даже информация которых через полковника Бюксеншюца восходили к генералу Жанену и предопределяли в значительной степени решение иностранных комиссаров. Надо заметить, что и центральная французская власть, увлекшаяся идеей поддержки Румынии, Чехо-Словакии и Польши, в которых она рассчитывает увидеть санитарный пояс и оплот с востока, несколько, по-видимому, охладела к русско-французскому союзу, который ныне, в свете Версальского договора взаимной обороны (Лиги Наций) и при сложности русской внутренней проблемы, представляется отчасти излишним, отчасти слишком обременяющим и дорогим.
   Таким образом, союзные державы не могли быть сколько-нибудь серьезно заинтересованы в поддержке и даже внимательном отношении к гибнущей власти. Наоборот, они могли легко поддаться тенденции ликвидировать эту власть. При существовании Российского Правительства пришлось бы говорить с большевиками через его голову, после его падения отношения значительно упростились бы.
   Таково, думается мне, наиболее правдоподобное объяснение поведения союзников в Иркутске. Но если я нахожу мотивы для объяснения их поведения, то это не значит, что признаю его правильным.
   Я глубоко убежден в наличности слишком серьезных экономических и политических интересов для самой тесной дружбы Чехо-Словацкой республики с Россией, но после всего пережитого в Сибири русский политический деятель, который будет выступать с защитой чехов, рискует нажить себе столько же неприятностей, сколько их пережил болгарофил Милюков после второй балканской войны. Иметь друзей в лице эсеров -- это далеко еще не значит приобрести расположение русской демократии. Чехи политически прогадали, ибо союз с Россией мог бы обеспечить им путь к морю, снабжение сырьем и выгодный сбыт фабрикатов (готовых изделий. -- Ред.).
   Франция, которая тесно связала себя с чешским вопросом, тоже проиграла.
   Не раз приходилось слышать на фронте, что среди общей ненависти к союзникам, которая нарождалась среди оборванных солдат и офицеров, когда они наблюдали за иностранными зрителями гражданской войны, выделялось особое озлобление против французов. Правильно или неправильно, русский солдат считает француза наиболее перед ним обязанным. Сознание, что русское наступление спасло Париж, глубоко вкоренилось в память русского офицера, и он не может теперь простить французам того насмешливого и покровительственного тона, который, как рассказывают, постоянно бросался в глаза и на фронте, и в тылу. Пусть это будет болезненная впечатлительность, дурные нервы, беспредметное раздражение, которое случайно направилось против французов, но они оставили в памяти русских людей два черных факта, которые не забудутся: оставление Одессы и выдача адмирала Колчака.
   Будущая иностранная политика России, если бывшие союзники не придут вновь на помощь, может повернуться на совершенно иной путь.
   Наиболее трудно определить последствия иркутских событий для Англии и Америки. Для первой -- это вопрос силы и значения большевизма в ближайшие годы. Предопределить их сейчас еще невозможно. Одно лишь можно сказать с уверенностью, что сильная большевистская Россия была бы грозной опасностью для Англии.
   Что касается Соединенных Штатов Америки, то они счастливо вышли из русского политического водоворота. Реакционные элементы будут всегда отрицательно относиться к заатлантической державе, но демократия неизбежно будет тянуться к ней. К тому же в учете взаимоотношений России и Америки некоторые ложные шаги последней на Дальнем Востоке не могут играть большой роли. В Сибири останется воспоминание об американских госпиталях, о подарках, приютах для беженцев, и добрые воспоминания о добрых американцах заставят надеяться на помощь их в будущем. ,
   Вопрос о будущих взаимоотношениях с Америкой нельзя, однако, осветить вне рассмотрения ее конкуренции с другими державами, что пока несвоевременно.
   Можно сказать только, что Америка не могла испытать какие-либо непосредственные последствия крушения власти адмирала Колчака.
   Иное дело -- Япония. Советский комиссар в разговоре по прямому проводу с Колосовым -- разговоре, который был передан в газетах, -- заявил, что советская Россия не скрывает от себя неизбежности столкновения с японским империализмом. Представитель фракции с.-р. Гольдберг на чрезвычайном заседании Иркутской городской , думы 5 января 1920 г. по поводу победы Политического Центра предостерегающе заявил: "Необходимо помнить о японцах, под угрозой нашествия которых мы находились еще так недавно. Нужно помнить, что едва ли телеграмма Семенова была его единоличной провокацией: здесь шулерский ход не одного игрока, а двух партнеров" (газета "Дело", 11 января). ] Япония сплотила против себя слишком много врагов. Мне кажется, что в ее интересах было помочь Омскому Правительству справиться с большевизмом, не допуская его в Сибирь вплоть до Байкала. Большевизм в народном масштабе по своей психологической природе есть массовый протест против насилия или экономического гнета, и, несмотря на свою коммунистическую наружность, он будет принимать в разных странах разные формы. На Востоке он может вылиться в восстание против иностранцев, и тогда интересы Японии и России потерпят ущерб в первую голову.

Политические перспективы

   После всего сказанного становится более ясно, насколько серьезны последствия иркутской драмы. Победа Политического Центра -- это промежуточный и малозначащий инцидент борьбы большевизма с антибольшевизмом. Победил большевизм, и эта победа нанесла тяжелый удар тем интересам, которые руководили силами адмирала Колчака и генерала Деникина.
   Большевизм считается порождением германизма. Российское Правительство твердо держалось ориентации на союзников. Оно оставалось преданным тем обязательствам, которые заключила старая Россия. Поражение, нанесенное адмиралу Колчаку и генералу Деникину, есть одновременно тяжелый удар союзнической ориентации.
   Большевизм есть диктатура трудового населения. Колчак и Деникин несли с собой идею Учредительного Собрания. Под этим лозунгом скрывались надежда и желание видеть Россию буржуазной республикой. Монархических замыслов у вождей движения не было, они составляли исключение и в рядах второстепенных агентов власти. Существенным пробелом программы Российского Правительства была неясность его политической физиономии в его официальной программе. Оно стремилось объединить все, что относилось враждебно к большевизму. Но что положительного оно обещало? Ссылка на Учредительное Собрание равносильна отказу от навязывания народу своей программы. Но власть всегда должна иметь определенные намерения, и в Учредительное Собрание она не может явиться без всякого проекта государственного устройства.
   С победой большевизма, покоящегося на основании деспотии и террора и проводящего в жизнь хотя бы и именуемую диктатурой пролетариата, но диктатуру более последовательную, чем это делал адмирал Колчак, по личным свойствам своим не умевший быть тираном, шансы монархизма подымаются. Приученное к деспотии и жаждущее крепкой власти население охотно пойдет за лозунгом восстановления царизма, если оно не принесет с собой реставрации земельных отношений, а учтет, в отличие от Бурбонов, все происшедшие социальные и политические изменения.
   Гражданская война с большевиками, пока ее вели адмирал Колчак и генерал Деникин, не могла гарантировать крестьянам перехода к ним помещичьих земель. Слишком много вокруг власти Российского Правительства накоплялось элементов старого режима, слишком робки и неопределенны были шаги правительства, направленные к реализации его обещаний.
   А между тем земельный вопрос есть основной вопрос всей русской революции. Победа большевизма самим фактом затяжки разрешения земельного вопроса укрепит создавшиеся уже отношения, стирая прежние границы права.
   Каждый год фактического обладания укрепляет сознание бесповоротности происшедшего. Восстановление прежних владений становится все труднее, а там, где психология собственности чужда самому крестьянству--а есть районы, где она не чужда, -- там земельный вопрос разрешается, по-видимому, сам собою: исходную базу составит фактическое обладание, а не прежние земельные отношения.
   В одном только большевизм и его враги фактически сошлись, несмотря на глубокое идейное различие. Это в вопросе о единой России.
   Как показали события, Россию надо было воссоздавать по частям, но адмирал Колчак и генерал Деникин не могли найти общего языка с теми, кто проявил склонность к сепаратизму. Большевики, как интернационалисты, совершенно безучастно относящиеся к идее единой
   России, фактически объединили ее и почти уже разрешили проблему воссоздания России, направив ее развитие в новое русло. Но если большевизм не переродится сам, а будет свергаться, то вероятнее всего, что свержение его будет происходить постепенно, и возрождение России составит длительный процесс, обеспечивающий широкое самоуправление окраинам.

Обреченные победители

   Могут ли большевики эволюционировать? Расчет на это последовательное перерождение большевизма был одним из мотивов соглашательской политики в Иркутске.
   Мне пришлось беседовать после переворота с заместителем комиссара Франции г. Могра. Он выражал твердую уверенность, что большевики изменятся и Россия будет подлинно демократической страной.
   Я не соглашался с ним. Даже допуская, что Москва может прийти к выводу о необходимости изменить систему управления, я не верил, чтобы она могла фактически заставить своих агентов на местах отказаться от террора и насилий. Демократизм и большевизм несовместимы. Не верил я и в то, чтобы большевизм отказался от своей социалистической экономики. Это было бы так же неправдоподобно, как сообщение о том, что больной горячкой отказался бредить.
   "Пусть пройдет летний сезон, -- говорил я, -- и осенью 1920 года начнутся крестьянские восстания против большевиков".
   Так и оказалось. Соглашательская политика повела к смешению разнородных элементов. Россия как будто вся объединилась. Но это было противоестественно. Стоило жизни несколько устояться, и большевизм отделился от небольшевизма, как масло от уксуса в стакане. Разнородное слиться не может.
   Существует только один способ покончить с большевизмом -- свергнуть его.
   Но когда?
   Два обстоятельства могут способствовать затяжке в ликвидации большевизма. Одно -- распространение его на Европу. Это самое опасное, что может ожидать современную культуру.
   Другое обстоятельство -- полное бессилие и дезорганизация городской интеллигенции и одновременно -- анархичность крестьянства.
   Устранение этих препятствий или укрепление их зависит исключительно от политической честности и дальновидности международной политики в отношении России.
   Картина неотвратимой гибели советской власти -- перед каждым, кто хоть на минуту заглянет в официальные советские отчеты.
   Разрушения хозяйства так велики, что идеолог коммунизма, видный московский комиссар Бухарин, уже теоретически оправдывает упадок производительных сил, считая, что это лучшее средство для перехода к новым формам жизни: "Для организации хозяйства на новых началах нужно сначала все дезорганизовать".
   Организация на новых началах производится через бесчисленные "центры" и "главки", ведающие всеми отраслями хозяйства. Это громоздкие учреждения, затмевающие своей бюрократичностью и медлительностью все самые архаические учреждения старого режима. Достаточно сказать, что в омском областном продовольственном комитете состоят 1000 человек служащих, в харьковском -- 3000.
   Большевистские деятели открыто заявляют, что "центры" и "главки" являются главными врагами советского строя.
   Но этой трудностью дело не ограничивается. Топлива нет, нет сырья; есть рабочие, но они заняты самопродовольствованием.
   Недостает инструментов и специалистов. Ввиду недостатка рабочих нельзя найти исполнителей тяжелых работ -- все стремятся к более легким.
   На выксунском заводе недостаток рабочих в мае достиг 64%, невыход на работу -- 48%.
   Неудивительно, что производство упало. Красин в Копенгагене должен был признать сокращение выработки в десять раз. Но часто сокращение бывает больше.
   В текстильном деле работало в 1916 г. 475 тыс. человек, в 1917 г. -- 423 тыс. человек, в 1920 г. -- 162 тыс. человек. В бумагопрядильных заведениях в 1919 г. работало 7% веретен, в июне 1920 г. -- всего лишь 3,6%. Пряжи выработано в январе 42 520 пудов, в мае -- 15 500 пудов.
   На ткацких фабриках в 1920 г. работало лишь 7% станков. Если в мирное время вырабатывалось около 120 млн аршин суровья в месяц, то в январе было изготовлено 10 млн аршин, а в апреле -- лишь 3550 тыс. аршин. На льняных фабриках вырабатывалось в 1913 г. по 250 тыс. пудов пряжи и 20 тыс. пудов ниток в месяц. В апреле 1920 г. изготовлено 75 тыс. пудов пряжи и 3,5 тыс. пудов ниток. На фабриках работают женщины и дети. В 1913 г. мужчины составляли около 40% рабочих, теперь -- менее 20%.
   Выработка чугуна, составлявшая в 1915 г. 225 млн пудов, упала в 1919 г. до 25 млн пудов. Сортового железа на Урале производилось в 1913 г. по 3500 тыс. пудов ежемесячно. В январе и феврале 1920 г. произведено по 90 тыс. пудов. Кровельного железа изготовлялось в месяц в 1913 г. 1230 тыс. пудов, теперь -- 150 тыс. пудов.
   Запасы готовых изделий на Урале составляли в начале 1917 г. около 6800 тыс. пудов, а в 1920 г. -- 100 тыс. пудов, товарных вагонов было изготовлено в 1916 г. - 14 648, а в 1919 г. -- 1537.
   Маслобойные заводы за первую половину 1920 г. приготовили 500 065 пудов растительного масла, против 10 млн пудов в мирное время.
   Запасы сахара на украинских заводах весной составляли 4 млн пудов против 50 млн пудов до войны.
   Советские газеты жалуются на недостаток бумаги. Ее вырабатывается около 230 тыс. пудов в месяц -- меньше, чем в 1896 г. Приходится ввозить из-за границы через Эстонию.
   В спичечной промышленности число рабочих меньше, чем в 1897 г., а производство -- в 70 раз меньше производства 1893 г. Табачно-папиросное производство сократилось в 7--8 раз, махорочное -- в 4-5 раз.
   Недовольные рабочие, бедствующие интеллигенты, искусные крестьяне -- все обращаются к домашнему кустарному производству всего необходимого.
   Кустарничество широко развито, и, разумеется, не на капиталистических началах.
   Если так печально положение промышленности, то не лучше и состояние сельского хозяйства.
   Бухарин в своей книге о состоянии хозяйства в советской России не отрицает провала коммунизма в деревне. Крестьянство избрало самый ужасный путь борьбы : оно сократило производство до уровня своих потребительских нужд.
   Больше всего сократились трудоемкие культуры, связанные с большим приложением труда. Площадь посева льна в 1919 г. составляла 40--50% мирного времени, в 1920 г. -- уже 30%. Вследствие отсутствия удобрений сбор волокна сократился в большей степени, с 50 млн пудов в 1913 г. до 6 млн пудов в 1919 г. Посевы хлопка занимали в 1916 г. 630 тыс. десятин, в 1918 г. -- менее 80 тыс. десятин. Площадь посева подсолнечника и конопли сократилась в 1920 г. в пять раз. За первое полугодие 1920 г. заводы, вырабатывающие растительные масла, изготовили 500 тыс. пудов против 10 млн пудов в прежнее время.
   Посевы хлебов сократились более чем в 2 раза. Особенно сокращение заметно на юге России, где оно достигает 80%.
   Как ни сократилось производство, сбыт сократился еще в большей мере вследствие нежелания населения получать обесцененные бумажки, расстройства транспорта и недостатка фабрикатов для товарообмена. Если в 1913 г. на рынок поступило около 1500 млн пудов хлеба, то в 1919--1920 гг. -- не больше 200 млн пудов. Хлопка вместо 12,8 млн пудов было сдано 500 тыс. пудов в 1918 г.
   Уклонение от сбыта заставило большевиков прибегнуть к системе принудительной разверстки. Это привело к кровавым столкновениям в деревне, но не дало практических результатов. Мясная разверстка на Украине в 1920 г. была исполнена лишь в размере 6,7%. Коровье масло было разверстано в количестве 3 млн пудов (против 5 млн мирного времени). Поступило лишь 3% этого количества.
   Петля голода все туже затягивается на шее городского населения.
   Положение тем тягостнее, что 1920 г. оказался неурожайным. В результате сокращения посевов окажутся голодными и крестьяне.
   Площадь посевов в 1920 г. сократилась по всей Сибири на 60%, а в наиболее хлебных районах, на юге, -- на 80%. Каково же должно быть продовольственное положение, если, помимо сокращения посевов, еще и недород достиг в Европейской России 40%, т. е. высшей нормы недорода, какую знает Россия со времени голодного 1891 г.
   Как сможет прокормиться население огромного государства, собрав урожай в шесть-семь раз меньше нормального, при отсутствии запасов?
   Положение тем хуже, что неурожай повсеместный. Он постиг не только Европейскую Россию, но и Сибирь.
   Телеграмма из Омска от 24 июля сообщила: "Вести об урожае в Сибири печальные. Посевы испорчены засухой и кобылкой".
   Наступает самый тяжелый момент в жизни России. Равного ему не знает история.
   После того как за вторую половину 1919 г. советская власть умудрилась выпустить 150 миллиардов бумажных денег, крестьянство перестало их принимать. Купить ничего, кроме пуговиц и табака, нельзя.
   Теперь, когда деревня сама будет нуждаться в продовольствии, смертность городского населения должна будет достигнуть невероятных размеров.
   Мы еще не располагаем официальными советскими данными относительно рождаемости и смертности, но о них можно составить представление по отчетам Комиссариата народного здравия за предыдущие годы.
   
   Годы Число смертей Число рождений (на тысячу жителей)
   1911 21,5 29,5
   1918 43,5 15,0
   1919 75,0 13,0
   
   Эти цифры показывают, что в 1911 г. прирост населения России выражался в 8 на 1000 чел., в 1919 г. наблюдалось, наоборот, уменьшение населения на 62 человека на 1000 человек.
   Надо думать, что 1920 год даст еще более страшные цифры, быть может, уменьшение до 100 человек на тысячу. При таком положении дел вся Россия, по крайней мере городская, скоро обратилась бы в кладбище.
   Не может быть сомнений в том, что большевизм должен погибнуть, но какие силы его сбросят? Главной силой является теперь в советской России крестьянство, но оно может замкнуться в своей деревне, обособившись от города, оказывая ему пассивное сопротивление. Существующее положение может затянуться.
   Другая сила -- красная армия. Она может взбунтоваться.
   Возможно, что произойдет и то, и другое. Но что будет дальше?
   Крестьянство, накопившее значительные средства, теперь, после полного расстройства денежной системы и всех реквизиций, разорено.
   Земледельческие орудия изношены, семенного материала нет, живой инвентарь угнан или съеден.
   Промышленность разрушена, интеллигенция истреблена более чем наполовину.
   Молодое поколение деморализовано и приучено к наглой самоуверенности и самодовольству невежества.
   Большевизм падет, но кто и как победит неизбежную анархию и ужасающую нищету?

Заключение

(Народ в ужасе молчит.) -- Что ж вы молчите? Кричите: да здравствует царь Дмитрий Иванович!
Народ безмолвствует.
(А. С. Пушкин. "Борис Годунов")

   Два года из событий Великой русской революции! Они пролетели так быстро, и тени погибших ее деятелей уже забываются. Безжалостная судьба сбросила их с пьедестала власти. Имена их развеял вихрь новых событий.
   Пройдут годы, и в свое время какой-нибудь историк со снисходительной улыбкой будет говорить о неудачной попытке русской контрреволюции 1918-1919 гг., он сравнит Сибирь с Вандеей и, может быть, даже не вспомнит какого-то адмирала Колчака.
   И стоит ли, действительно, этот период внимания? Есть ли в нем что-либо яркое? Может быть, он только задержал ход русской революции?
   Длинной вереницей прошли перед нами деятели этих двух лет. Какая разнообразная галерея! В роковой последовательности фактов сменяют друг друга: большевик Косырев -- какого-то добродушного народника, вялого и безвольного комиссара Временного Всероссийского Правительства. Косырева сменяют одновременно бывший военный администратор, полковник, потом генерал Иванов и типичный деятель подполья, весь проникнутый социалистическими идеалами, комиссар Сибирского Правительства Павел Михайлов.
   Выступает затем на сцену и само Сибирское Правительство, трезвое и умеренное, с деловыми тенденциями и демократической доступностью, простотой и непритязательностью. Но кругом кипят политические страсти. Бывшие союзники, генерал Иванов и социалист Павел Михайлов, расходятся. Справа и слева происходит ожесточенная борьба за власть.
   Возникает множество правительств. Все они детски беспомощны и бессильны, но все притязают на суверенитет.
   Сибирское Правительство, самое сильное из всех, истощает все свои силы в невольной борьбе. Его сменяет искусственная, беспочвенная Директория.
   Всего несколько месяцев, но как ярко вырисовываются за это время полная несостоятельность профессиональных политиков социалистической демократии, их склонность к демагогии, непрактичность, рабская преданность партии, неспособность отрешиться от подпольных привычек заговорщиков и поднятьс я до государственного кругозора и трезвой оценки положения.
   Среди них разные люди: честолюбцы и скромные; любители развлечений и аскеты; зараженные манией величия и тихие, покорные слуги партии; но все они -- люди касты, с кругозором, замкнутым в рамки программы и предписаний центрального комитета.
   Настала диктатура. Для характеристики этого периода не найти фотографий, изображающих деятелей гражданской власти, съезды крестьян, народные собрания. Есть только портреты генералов, снимки парадов, смотров, военных банкетов и картин разрушения. Это был военный период. Он весь окрашен милитаризмом.
   Скромно стушевались за блестящим генералитетом остатки демократического Сибирского Правительства. Обезличенные, скромные, они продолжали работать в избранном раньше направлении. Но бесплодной и незаметной оставалась работа этих "разночинцев": бывших учителей, врачей, мировых судей. Они оказались способными быть исполнителями, но не умели завоевать власть.
   Умеренная демократия тоже не выдержала экзамена.
   Но понять ее неудачи можно только тогда, когда вникнешь в психологию этого периода. Он весь был проникнут отвлеченными идеями "единой России" и "единоличной власти". Эти идеи выставлялись как самоцель, им приносились жертвоприношения, и в увлечении ими было так же мало практичности и трезвости, как в стремлении левых партий к социализации земли и национализации промышленности.
   Адмирал Колчак был символом этой идеи, ее пламенем он горел и за нее погиб.
   Служение идее "Единой, Великой России" было проникнуто каким-то религиозным мистицизмом. От служащих, от населения требовали жертв во имя этой идеи -- и оставляли их полунищими. Лучшие шли и служили национальной идее, худшие уклонялись и обратились к наживе. В этот период вести за собой мог интерес, а не идеал.
   "Всероссийское" заглушило "сибирское". Это было одной из главных причин, почему восторжествовала военная и гражданская бюрократия. Царские генералы, дипломаты, чиновники приносили с собой тень прошлого величия; казалось, с ними приходило сияние национальной мечты, и его ярким светом они затмевали скромных деятелей Сибири.
   А в действительности большинство из них приносило с собою неисправимые привычки произвола и дух реставрации. Чуждый ему адмирал Колчак оказался невольным виновником его торжества. Этот дух пришел вместе с идеей диктатуры во имя объединения России. Светлая национальная мечта облеклась в рубище прошлого.
   И если бы министры Омского Правительства оказались даже более подготовленными к власти, то не наступил ли бы все равно тот же конец?
   Народ не понимал отвлеченной цели гражданской войны, и тяжесть борьбы озлобляла его против чуждой ему по духу власти.
   Гражданская война в Сибири началась несвоевременно. Это первородный грех всего движения. Случайность чешского выступления вовлекла в борьбу только интеллигенцию, и отказ чехов участвовать в этой борьбе до конца гибельно отразился на ходе освободительного движения.
   Но сколько других причин влияло на роковой исход событий!
   Интервенция, все время подававшая надежды, приносила существенную поддержку, но так бессистемно и непланомерно, что всегда порождала излишнюю самонадеянность командования и переучет сил. Разобщенность союзников, поддержка ими различных противоправительственных сил: одними -- левых социалистических групп, другими -- атаманов, которые превращались в царьков, осложняла и без того трудную обстановку и подрывала престиж власти. Непризнание правительства тем тяжелее отзывалось на положении власти, что о признании все время говорилось. Лучше бы этот вопрос не был совсем поднят.
   Не прекращавшаяся подпольная борьба со стороны эсеров, не скрывавших своих намерений и отказавших правительству не только в сотрудничестве, но и в лояльности, разлагала тыл и вызывала репрессии.
   Начало единоличной верховной власти вовсе не отрицает ни ответственного кабинета, ни народного представительства. Омская диктатура, благодаря личным свойствам адмирала, могла бы легко приспособиться к духу времени и настроениям общества и населения, но вместо этого она приобрела жестокий и суровый характер, сверху донизу проникнувшись духом недоверия и злобы.
   Местные военные сатрапы, своевольные атаманы, бесчисленные коменданты, цензура, бездарные администраторы, милиция из жандармов -- все это извратило природу омской власти.
   Оскорбительные порки, жестокие усмирения, вымогательства оттолкнули население от правительства адмирала Колчака.
   Никто не приходил к нему на помощь. Чиновники, казалось, превратились в паралитиков. Никакой инициативы, творчества, даже распорядительности; как какие-то манекены, они выполняли механически свою текущую канцелярскую работу.
   Чем это объяснить?
   Нищенское вознаграждение за труд, отсутствие поощрений в виде тех наград и повышений, которые существовали в дореволюционное время, неуверенность в положении и нежелание слишком связываться с временной властью -- все это влияло на психологию служивого класса, порождая апатию и безразличие в одних, искание нелегального источника дохода -- в других. Низкая оплата труда, уравнение низших и высших, у одних подрезала крылья, других толкала на скользкий путь.
   А общественность? Она занималась своими делами и критиковала издали. Одни вели торговые дела, другие жили профессиональным заработком; время от времени они критиковали власть, но сами они не шли работать.
   Но худшим врагом оказалась экономика. Вот враг, который добивал лежачего. Щепетильное, идеалистическое правительство бережно хранило золотой запас. Адмирал Колчак, этот рыцарь общероссийской идеи, так же неуклонно берег российское достояние, как упорно и твердо держался за целость российской территории.
   Это помешало укрепить сибирский рубль. Злосчастные обязательства катились в пропасть. Экономическая жизнь расстроилась, Сибирь почувствовала кризис. Опять бестоварье, опять плохие деньги -- крестьяне это сразу почувствовали, и это решило судьбу правительства.
   Вот каково было положение власти в период внешних успехов адмирала Колчака: высокие идеалы и будничные неудачи, великие порывы и грязь обыденщины. Народ не понимал идеалов и порывов, он чувствовал только неудачи и видел грязь. Катастрофа была подготовлена.
   Нелегко было ликвидировать Омское Правительство. Оно имело под собой прочный фундамент, в нем было слишком много здорового. Агония продолжалась довольно долго.
   Колебалось счастье на фронте, воскресали надежды. Правительство сознало весь вред своей нерешительности и уступчивости, оно наметило путь реформ и твердо пошло по этому пути.
   Но... оно уже ничего не могло сделать. Третий период был временем горьких разочарований, безумных авантюр слева и предательства друзей.
   Что же дала эта эпоха будущему?
   Волнообразное движение революционной стихии. Большевизм снес Временное Правительство, Колчак и Деникин занесли меч над головой большевизма. Большевизм победил.
   Но волны контрреволюции опять забушуют.
   Было бы ошибкой видеть в этой борьбе простую смену социалистических и буржуазных течений. Омское Правительство отличалось от Временного Правительства кн. Львова и Керенского: оно было реальнее в своих задачах и методах, но оно было по-прежнему неопытно и слабовольно в осуществлении.
   Побеждавший в конце 1919 г. большевизм был не тем, который господствовал в предыдущем году. Он сдал много позиций и подготовил возвращение к капитализму. Строгая дисциплина в предприятиях, управляющие из прежних владельцев, советские имения из бывших помещичьих земель с заведующими из помещиков, единоличное управление целыми областями -- вот новые формы, в которых дореформенное прошлое нашло себе новое революционное выражение.
   Изменилась и контрреволюция. Ошибки Деникина и Колчака учтены.
   Но самое главное изменение в том, что в борьбу вступает новая сила -- народ. От него зависит определить содержание будущей русской истории.
   Все неудачи русской революции объясняются, главным образом, безучастным отношением народа к судьбе правительств и к их деятельности.
   Временное Правительство издавало глубоко демократические в интеллигентском смысле постановления. Каких только свобод не привили они на Руси! Но все эти свободы были нужны только городской интеллигенции.
   Народные комиссары стали издавать социалистические декреты. Какое эффектное зрелище! В России осуществляются социалистические идеалы, она превращается в "Дворец" коммуны. Но чьи это были идеалы! Русского народа? О нет!
   Только одной, еще более беспочвенной и чуждой народу, левой части интеллигенции. И если свободы Временного Правительства рассеивались, как легкий пар, то советский социализм обрушивался на русское крестьянство, как жестокий град, при громовых раскатах и смертоносной молнии, перед которыми трепещет все живое. Но что до этого комиссарам?
   Русский народ пережил много испытаний, и в русской истории можно проследить, как сверху обрушивались на него насильственные реформы для улучшения его быта. Ему всегда что-нибудь навязывали, то изгоняя староверство, то навязывая опричнину, то заставляя украситься европейским лоском.
   Теперь, в дни Великой русской революции, одни заставляли его наслаждаться соловьиной трелью демократических свобод, другие -- перестраивать свою жизнь на социалистический лад.
   Всегда насиловали, всегда навязывали. Этот "несчастный неграмотный народ" должен ценить благодеяния. И в то время как народ искал Бога, перед ним высмеивали доступную ему форму религии, оскверняли святыни, заражали его душу сомнением и неверием, разрушали устои его бытовой нравственности и... рекомендовали социализм.
   Народ жил своими обычаями. Они выросли вместе с ним и были ему понятны и близки. Но они были непонятны русской интеллигенции. Как можно жить варварскими обычаями, когда существует римское право, вечно живое, неувядающее.
   И, не подумав о том; что разрушение обычаев, игнорирование их вносит опустение в народную этику, что только обычаями старины, укоренившимися, освященными веками и дедовскими преданиями, держится уклад жизни малокультурных народов Востока, наносились удары вековым столбам народного правосознания, пока они, подрубленные в основании, не повалились на головы самих рубивших.
   Народ жил общиной. Много было отрицательного в этой форме земельного коллективизма, связывавшего хозяйственную инициативу, но она вросла в жизнь. Пришел Столыпин, второй Петр по широте и смелости замысла. Его реформы были глубоко государственными. Но выполнение? Почему оно опять было так типично для преступно-самонадеянной и гордо-самоуверенной интеллигенции? Хутора насаждались насильственно. Народ гнали почти кнутом к благам единоличного владения землей.
   И вот, как бич Божий, пришли большевики. Они -- олицетворение всех смертных грехов исторической русской деспотии и преступной самонадеянности интеллигенции. С такой холодной бессердечностью, с такой утонченной жестокостью наслаждаться, как мучится русский народ в приготовленных для него тисках и как разрушается для него на многие годы возможность насладиться культурной жизнью, могут только нерусские души. И действительно, коммунистическая революция творится по преимуществу интернациональным сбродом.
   Но замысел был русский, и смелость опыта над целым народом -- это тоже исконная русская смелость. И нет ничего удивительного в том, что во главе социалистической революции встал Ленин, а ревностными исполнителями его воли являются не только латыши, мадьяры, китайцы, евреи, но и царские жандармы.
   Последние так хорошо знакомы с приемами, которые применяют большевики. Истребить сразу несколько деревень непокорного крестьянства, перестрелять глупых демократов, которые тоскуют по свободе, не понимая, что "власть должна быть грозной", заставить исполнить приказание, окружив шпионажем и кровавой местью, -- вот что сближает социалиста-большевика с жандармом деспотической империи.
   И здесь историческое русское явление. Это великий грех русской интеллигенции, конденсированный и грозный, как туча, которая накопила электричество для убийственного удара.
   Интеллигенты, оторванные от народа, не понимающие его души, всегда навязывающие ему то, что самим больше нравится, приучившие его терпеть насилия, -- вот кто виноват в том, что теперь в русскую революцию влились чуждые русскому народу начала. Играя его именем, творят свое позорное и уродливое дело чужие руки.
   Кто только не пользуется именем народа? От него говорят и большевики, и атаманы, его истинными представителями считают себя все социалисты всех лагерей.
   И все они считают себя вправе жить на счет этого народа, пользуясь достоянием, которое он накопил, выпуская ничего не стоящие бумажки и отбирая за них у народа реальные блага.
   С лицемерным ужасом говорят социалистические правители о хищениях, творимых несоциалистами. Нов действиях последних проявляется хотя бы стыд. Последние, по крайней мере, действуют единолично и исподтишка, скрываясь от света и гласности. А что делают, например, социалисты-революционеры, открыто наполняющие партийные кассы народными деньгами и потом так же открыто, с фарисейской гордостью, почерпающие оттуда содержание на привольную жизнь в заграничных кафе! Но это делается для блага народа -- как же можно этим возмущаться...
   Русская революция -- мозговая болезнь. Она требует перерождения городской интеллигенции. Атак как последняя упорно не хочет переродиться, то революция ее истребляет.
   Как вопиюще обнаружилась неспособность русских интеллигентов, политиков и идеологов найти применение своих сил. Как за время революции непрактична оказалась русская интеллигенция. И все потому, что она исторически воспитана была в барстве. Она не желала "томиться" в невежественной обстановке провинции и устремилась в крупные города или за границу. Работать над переустройством местной жизни было не в ее характере. И когда голод погнал ее из крупных городов, а война -- из-за границы, она направляется в другие города, притом покрупнее, переполняет их, толчется без дела и смысла, но ни за что не пойдет в деревню, где нужно опроститься, но где можно найти почетный труд врача, учителя, техника. Нет, это не только ниже нашего достоинства, это страшно. Да, мы боимся своего народа.
   Вот великая трагедия русской интеллигенции и революционной демократии. Нет разницы между социалистами и несоциалистами. Все одинаковы.
   Но прошло три года революции, и после омского периода начинается великий перелом.
   Начинается новая русская история. Народ сознал, наконец, что его интересы тесно связаны с властью, он научился требовать, а те, кто умел раньше только приказывать, понимают уже, что они могут спасти государство и самих себя только в том случае, если будут работать для народа и вместе с ним.
   Русский народ выходит из своего обычного состояния безразличия, он выдвинет на арену политической жизни свои новые силы, даст новых здоровых духом и богатых практическим смыслом людей и взамен теоретических выдуманных программ поставит на очередь насущные жизненные задачи, отвечающие его бытовому складу, привычкам и мировоззрению.
   Незачем скрывать от себя: еще не скоро восстановится русское государство. Творить не так легко, как разрушать.
   Ощупью будет искать новая Россия форм государственного устройства и управления. Не все научились, не все поняли свои ошибки. Много еще предстоит тяжелых столкновений, борьбы за власть, разочарований, ошибок.
   Но поворотный момент наступил. Открываются перспективы возрождения.
   Сила новых движений и будущих русских правительств будет измеряться исключительно степенью близости их к народу, степенью участия самого народа в отправлении власти.
   Нельзя, однако, закрывать глаза на то, что все те демократические силы, которые в течение революции так неудачно становились у власти, оказались к ней неподготовленными. Неудивительно. В царский период к управлению призывались лишь верхи. Даже земское и городское самоуправления были в руках наиболее зажиточных классов. Демократия не могла получить навыков к деловой работе.
   Народ, тонувший в невежестве, совершенно чуждый политики, тем более не сможет проявить себя в привычных передовым странам формах парламентского режима.
   Новая Россия во многом будет отступать от шаблонов демократических форм. Во главе многих отраслей управления неизбежно встанут царские бюрократы и царские генералы, и в этом не нужно усматривать опасности.
   У власти должны встать те, кто наиболее к ней подготовлен, а другие должны учиться. Гарантия революционных завоеваний -- в проснувшейся сознательности населения.
   Достижением революции следует считать не перемену политических форм, а изменение в соотношении действующих социальных сил.
   Великий сдвиг произошел. Начинается новая эра русской истории.
   Эпоха Колчака и Деникина была кризисом вековой болезни русского народа.
   
   3 октября 1920 г. г. Харбин.

----------------------------------------------------------------------------

   Впервые: Сибирь, союзники и Колчак. 1918-1920 гг. Впечатления и мысли члена Омского правительства / Г. К. Гинс. -- [Харбин]: Общество возрождения, 1921. -- 24 см.. - (Труды Русской духовной миссии)
   
   
   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов