Книговод

Главные эпохи в истории русской женщины

Шашков Серафим Серафимович


   

ГЛАВНЫЯ ЭПОХИ ВЪ ИСТОРІИ РУССКОЙ ЖЕНЩИНЫ.

II.

   Патріархальные родовые принципы, которыхъ мы уже коснулись въ предыдущей главѣ, нашли въ русской землѣ такую удобную почву для своего полнаго развитія, какой они не имѣли нигдѣ въ западной Европѣ. Втеченіе нѣсколькихъ столѣтій, благодаря выгоднымъ для нихъ историческимъ условіямъ, они пустили такіе глубокіе корни въ народной жизни, что Русь XVI и XVII столѣтій является обществомъ столь-же патріархальнымъ, какъ Японія, Китай, патриціанскій Римъ и т. д. Мало того, -- даже въ настоящее время эти принципы безусловно заправляютъ семейною и общественною жизнію нашего крестьянства, мѣщанства, купечества и духовенства. Въ западной Европѣ, начавшей свое развитіе подъ вліяніемъ римской цивилизаціи, послѣдняя эпоха которой была ознаменована разложеніемъ архаическаго семейства и почти совершеннымъ паденіемъ патріархальныхъ началъ его,-- въ западной Европѣ очень рано начала развиваться человѣческая личность и родовые принципы были не въ силахъ удерживать ее въ полномъ порабощеніи, тѣмъ болѣе, что этому препятствовалъ и антисемейный духъ католической религіи. У насъ же дѣла шли иначе. Русскіе смѣшивались не съ цивилизованными римлянами, а съ полудикими азіятскими патріархалами. Меря, чудь, мурома, половцы, берендѣи, монголы, татары и другія инородческія племена алтайской расы, постепенно сливаясь съ русскими, смѣшивая свою кровь съ кровью славянскою, вліяли на нашъ языкъ, на наши нравы, обычаи, понятія, характеръ, вѣрованія, поддерживали и развивали въ русской жизни тотъ патріархально-родовой порядокъ, подъ которымъ они втеченіе тысячелѣтій жили сами въ своихъ грязныхъ улусахъ. Съ характеромъ этихъ основныхъ элементовъ слагавшагося русскаго общества вполнѣ гармонировало мощное вліяніе Византіи съ ея полуазіятскою цивилизаціей. Азіятскіе идеалы брака, семейства, общественныхъ отношеній, патріархальныхъ добродѣтелей имѣли самыхъ ревностныхъ поборниковъ въ нашихъ древнихъ моралистахъ и представителяхъ общественной и частной жизни, школы, закона и проповѣдей. При помощи этой многовѣковой пропаганды крѣпли и достигали полнаго развитія уже выработанныя народною жизнію родовыя начала и слагалѣсь то міросозерцаніе, которое всевластно царитъ въ нашей жизни вотъ уже второе тысячелѣтіе, выражаясь въ самыхъ разнообразныхъ формахъ, въ нравахъ и обычаяхъ, въ народныхъ пословицахъ и пѣсняхъ, въ сильверстовскомъ "Домостроѣ" и въ комедіяхъ Островскаго.
   Единицею древняго общества была семья, которая,-- оставаясь нераздѣльною, заключая въ себѣ не только родителей и дѣтей, но и всѣхъ кровныхъ родственниковъ, кромѣ женщинъ, выданныхъ замужъ,-- превращалась въ родъ. Тогда несравненно чаще, чѣмъ теперь, подъ властью родоначальника группировались и его дѣти, и братья, и племянники, и даже отдаленные родственники съ своими семействами. Такіе многочисленные семьи-роды, которые до сихъ поръ можно встрѣчать во множествѣ мѣстностей Великороссіи, владѣли, на условіяхъ общаго пользованія, своимъ родовымъ имуществомъ, дворомъ. "Дворъ была, средою родового быта, выразителемъ родового устройства жизни, былъ экономическимъ, хозяйственнымъ типомъ рода". Сохраненію за дворомъ его родового характера въ древности способствовало множество причинъ, напр., самый поборъ дани съ двора, съ дыма, отъ плуга, отъ рала, слѣдовательно, съ хозяйства, что практически должно было единить родство на одномъ мѣстѣ, принуждало жить въ одномъ дворѣ цѣлымъ племенемъ: "Живяху кождо съ своимъ родомъ". У людей зажиточныхъ въ составъ такого семейства, кромѣ кровныхъ его родственниковъ, входило еще много постороннихъ лицъ,-- рабовъ, холоповъ, кабальниковъ, призрѣваемыхъ вдовъ и сиротъ. Знатные господа, кромѣ цѣлой орды слугъ, имѣли еще особыхъ тѣлохранителей, вооруженныхъ луками, стрѣлами и самопалами, въ татарскихъ шапкахъ, въ бѣлыхъ и сѣрыхъ епанчахъ. У людей, имѣвшихъ домовыя церкви, жили на дворѣ дьячокъ и священникъ, который считался также какъ-бы членомъ хозяйскаго семейства.
   Дворъ, населенъ-ли онъ былъ семьею, въ тѣсномъ значеніи этого слова, или-же родомъ, состоявшимъ изъ нѣсколькихъ родственныхъ семей, подчиненныхъ старѣйшему лицу,-- принадлежалъ ли онъ бѣдному землевладѣльцу, богатому купцу или-же роскошному и сильному вельможѣ,-- во всякомъ случаѣ дворъ представлялъ изъ себя какъ-бы отдѣльное царство, находившееся подъ абсолютною властью своего родоначальника или отца, который дѣйствительно и назывался государемъ. Отеческая власть въ древней Россіи и по закону, и на практикѣ, и по народному воззрѣнію, и но ученію церкви была почти безграничною. Впродолженіе вѣковъ наши предки употребляли всѣ усилія, чтобы утвердиться самодержцами въ своихъ семействахъ; впродолженіе вѣковъ ихъ поддерживали въ этомъ стремленіи проповѣдники византійской школы, которые, опираясь на патріархальные идеалы семейной жизни, превращали родительское самодержавіе въ религіозную обязанность для каждаго отца или родоначальника. Въ церковной проповѣди, въ домашнихъ бесѣдахъ, во множествѣ поучительныхъ сочиненій, изъ которыхъ постепенно формировался "Домострой", отцу внушалось, что онъ "государь", "настоятель", "игуменъ", "апостолъ" своего дома, что онъ одинъ за всѣхъ домочадцевъ дастъ отвѣтъ въ день страшнаго суда и что поэтому онъ долженъ руководить всѣми членами семейства, направляя ихъ дѣйствія къ одной, предначертанной имъ цѣли. Его воля должна, быть закономъ для дѣтей, которыя обязаны ему безусловнымъ повиновеніемъ. "Имѣй чадо, говорить старинное поученіе -- отца своего, аки Бога..." "Чтите родителей своихъ, яко Бога, и поклоняйтеся имъ, проповѣдуется въ одной изъ древнѣйшихъ редакцій "Домостроя" аще бо человѣкъ чтить родителей своихъ, то онъ весь законъ свершилъ есть". Такимъ образомъ у человѣка, подчиненнаго отеческой власти, отрицалась всякая воля, всякая возможность свободнаго дѣйствія; вмѣсто своей воли онъ долженъ былъ руководствоваться волею отца даже въ религіозномъ отношеніи, и чтобы "свершить весь законъ", выполнить всѣ заповѣди вѣры, ему достаточно было безусловно повиноваться родителю, какъ Богу. Отецъ же, для правильнаго содержанія своихъ домочадцевъ въ религіозномъ законѣ, обязывался какъ можно чаще обращаться за совѣтами къ духовникамъ и монахамъ. "Домострой" предписываетъ "часто призывать ихъ въ домъ свой, совѣтоваться съ ними, какъ учить жену и дѣтей своихъ", при чемъ прибавляетъ: "слушайте отца духовнаго во всемъ, чтите его и бейте челомъ предъ нимъ низко и повинуйтесь ему со страхомъ, потому-что онъ вашъ учитель и наставникъ". И нужно замѣтить, что, стараясь всѣми силами развить и поддержать абсолютную отеческую власть, духовенство заботилось не объ одномъ только осуществленіи священныхъ для него патріархальныхъ идеаловъ семейнаго быта, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, имѣло въ виду сдѣлать изъ родительскаго авторитета орудіе для пропаганды своихъ доктринъ и обрядовъ. Таковъ смыслъ многочисленныхъ "поученій отца къ дѣтямъ",-- этихъ важныхъ памятниковъ нашей древней письменности. Отецъ является здѣсь не только господиномъ своихъ домочадцевъ, но и ихъ религіознымъ учителемъ, ихъ руководителемъ въ дѣлѣ спасенія. Въ тѣсной сферѣ семейства онъ выполнялъ для церкви ту-же миссію, апостолами которой на широкомъ поприщѣ великой Россіи были Кириллъ бѣлозерскій, Стефанъ пермскій, Зосима и Савватій соловецкіе. Ему предписывалось быть "игуменомъ и апостоломъ въ дому своемъ", а домочадцы, какъ монахи, прежде всего обязывались исполнять добродѣтель самоотреченія, не имѣть своей воли и быть рабами настоятеля своего домашняго монастыря. Для воспитанія молодыхъ поколѣній въ духѣ такой пассивности и зависимости, учители затрогивали самые разнообразные мотивы души человѣческой. Составитель "Домостроя" въ своихъ, повидимому, проникнутыхъ христіянскимъ духомъ поученіяхъ преслѣдовалъ чисто-житейскія цѣли и училъ добродѣтели во имя грубой выгоды, "Подражай мнѣ, говоритъ онъ сыну:-- смотри, какъ я отъ всѣхъ почитаемъ, всѣми любимъ, потому-что всѣмъ уноровилъ". Въ частности, та-же самая матерьяльная выгода выставлялась мотивомъ и въ дѣлѣ повиновенія родителямъ. Дѣти должны были уноровитъ имъ, чтобы быть взысканными ихъ милостями. " Чадо, отца своего почти, да имѣніе свое тебѣ оставитъ", говоритъ древнее поученіе. Въ практической жизни это разсчетливое правило всегда служило одною изъ главныхъ основъ сыновняго повиновенія, пріучая людей къ лицемѣрной угодливости и къ самому безнравственному рабству. Проповѣдуя отцамъ, что они за надлежащее "наказаніе сыновъ своихъ" получатъ награду на землѣ и на небѣ, древне-русская доктрина, обращаясь къ дѣтямъ, утѣшала ихъ тѣмъ, что они въ свою очередь также будутъ отцами и домовладыками и за всѣ лишенія и стѣсненія своей пассивной жизни подъ отеческою властью, будутъ вознаграждены такимъ-же безусловнымъ повиновеніемъ дѣтей своихъ. Молодому рабу за его добровольное подчиненіи произволу старшаго обѣщалось въ награду полное самовластіе надъ рабами, которыхъ народитъ ему жена... Страхъ родительскаго проклятія и адскихъ мукъ за неповиновеніе и надежда на родительское благословеніе и небесную награду за послушаніе были также сильными мотивами, заставлявшими людей держаться правилъ о безусловной сыновней покорности. Утвержденію въ жизни этихъ патріархальныхъ идей и порядковъ много содѣйствовало и то обстоятельство, что общественныхъ школъ, общественнаго образованія юношества въ старинной Россіи почти вовсе не было, и въ этомъ отношеніи она стояла даже ниже тогдашней Турціи (Мордовцевъ, о Школьн. книг. XVII в., 81--84). Какъ въ Китаѣ, развитіе семейныхъ добродѣтелей по идеаламъ "Домостроя" было главною цѣлью древнерусскаго воспитанія. Первымъ и, въ большинствѣ случаевъ, даже единственнымъ воспитателемъ своихъ дѣтей былъ самъ отецъ. Страхъ былъ основою этой грубой педагогической системы и самое воспитаніе до такой степени отожествлялось съ побоями, плетью и розгами, что называлось наказаніемъ. Всѣ домостройныя сочиненія {До сильвестровскаго "Домостроя" и послѣ него въ нашей литературѣ было множество сочиненій въ томъ-же родѣ, преимущественно переводныхъ и компилятивныхъ. Они успѣшно распространялись въ публикѣ, заучивались наизусть и входили въ составь того патріархальнаго міросозерцанія, которое попъ Сильверстъ изложилъ въ своемъ "Домостроѣ".} рекомендовали непремѣнно дѣйствовать на дѣтей посредствомъ запугиванья.
   
   Внимайте словамъ моимъ учительскимъ,
   Да не будете повинны ранамъ мучительскимъ,
   
   говоритъ, обращаясь къ дѣтямъ, одно старинное педагогическое стихотвореніе. Панегириками розгамъ, плети и палкамъ наполнены всѣ подобныя сочиненія. Они проповѣдуютъ, что безъ розги нѣтъ спасенія, что сѣчь дѣтей розгами велитъ самъ духъ святой, что только розга ведетъ дѣтей прямымъ путемъ на небо, что розга остритъ умъ и возбуждаетъ память.
   
   Цѣлуйте розгу, бичь и жезлъ лобзайте,
   Та суть безвинна, тѣхъ не проклинайте,
   
   восклицаетъ одна азбука XVII в. Другой азбуковникъ даже обращается къ Богу съ молитвою объ изобильномъ урожаѣ розогъ,--
   
   Благослови, Боже, оныя лѣса.
   Иже розги добрыя родятъ на долги времена!
   
   Въ многочисленныхъ наставленіяхъ отцамъ, какъ они должны учить дѣтей и устроятъ домъ свой, этотъ духъ непреклонной строгости и безсердечной жестокости доходитъ до крайности. Поученія эти заимствованы большею частью изъ византійскихъ источниковъ; но русскіе переводчики и составители ихъ обыкновенно пропускали всѣ тѣ мѣста греческаго подлинника, въ которыхъ говорится о любви къ дѣтямъ, о кроткомъ обхожденіи съ ними, о любезномъ обращеніи отца семейства со всѣми домочадцами (Лавровскій, Памяти, старин. воспитанія, 18). Они выбирали только тексты, толкующіе о необходимости суровой строгости и совѣтующіе отцу "не щадить жезла", "сокрушать ребра", "учащать раны", "держать имя свое грозно". Въ дѣлѣ воспитанія и домоправленія "первая вещь есть жезлъ, его-же потребу самъ Богъ всемогущій показалъ есть", говорится въ поученіяхъ. "Не ослабляй ударовъ надъ младенцемъ, учитъ "Домострой";-- ибо если ты учишь его жезломъ, то онъ не умретъ, а только здоровѣе будетъ; біл его но тѣлу, ты избавляешь тѣмъ его душу отъ смерти. Изъ любви къ сыну, учащай ему раны, чтобы послѣ порадоваться о немъ. Наказывая его въ младости, ты будешь веселиться о немъ въ его мужествѣ и среди знакомыхъ можешь похвастаться имъ и враги твои позавидуютъ тебѣ. Не давай ему власти въ юности, но сокрушай ему ребра, пока онъ растетъ. На дочь положи грозу свою -- и сохранишь ея тѣлесную чистоту; пусть будетъ послушна и не имѣетъ своей воли". Та-же палочная система рекомендуется по отношенію къ женѣ, рабамъ и рабынямъ, которыя, по Домострою, "Богомъ созданы суть и намъ отъ Бога поручены на послугу". "Домострой" и другія поучительныя сочиненія запрещаютъ даже сильно любить дѣтей, потому-что неумѣренная любовь къ нимъ также пагубна, какъ и "вино безмѣрно піемое". Не любовь, а страхъ долженъ лежать въ основѣ отношеній отца къ дѣтямъ. Ему запрещается даже играть и шутить съ ними. "Накажи чадо, и удивитъ тя; не играй съ нимъ, да не сотворитъ печали: не смѣйся съ нимъ, да не поболиши о немъ".
   При всемъ томъ, что большинство подобныхъ правилъ и наставленій заимствовано было изъ чуждыхъ, византійскихъ источниковъ, это заимствованіе было чисто-формальное и русская жизнь совершенно самостоятельно приготовила почву, на которой безпрепятственно и сразу аклиматизировались эти домостройны византійскія доктрины. Старинный отецъ, какъ и современный нашъ Титъ Титычъ Брусковъ, держалъ свой домъ въ такомъ рабскомъ подчиненіи и страхѣ, о которыхъ невозможно составить себѣ понятія даже по "Домострою". Дѣйствительность не только выполняла домостройные идеалы, но даже далеко превосходила ихъ. Семья была чѣмъ-то въ родѣ арестантской команды, сдерживаемой въ повиновеніи только страхомъ палки и плети, а отецъ -- грозою всѣхъ домочадцевъ, владыкой, который "въ своемъ домѣ что хочетъ, то и дѣлаетъ, и никто ему не указъ", какъ выражается Титъ Титычъ. Воспитанный подъ игомъ отеческаго самовластія, видѣвшій вокругъ себя только отношенія рабовъ и деспотовъ и вѣрившій въ священную непреложность такихъ порядковъ, русскій человѣкъ, освободившись изъ-подъ родительской опеки и сдѣлавшись самостоятельнымъ домовладыкой, естественно превращался въ такого-же деспота и самодура, какимъ былъ и воспитавшій его тятенька. Воцарившись въ своей семьѣ, онъ не хотѣлъ знать никакихъ другихъ законовъ, кромѣ своей воли, дикой своимъ невѣжествомъ и необузданной въ своихъ животныхъ инстинктахъ.
   По общему народному убѣжденію, отецъ могъ дѣлать съ своими дѣтьми все, что ему было угодно... Мое дѣтище,-- хочу съ кашей ѣмъ, хочу масло пахтаю", говоритъ такой отецъ у Островскаго, и эта идея безграничной отеческой власти проходитъ черезъ всю нашу исторію. Надъ жизнью и смертью дѣтей отцы хотя и не имѣли права, но съ другой стороны за убійство ихъ законъ налагалъ на нихъ столь легкое сравнительно наказаніе, что тѣмъ самымъ какъ-бы признавалъ необузданность родительскаго произвола и самое дѣтоубійство считалъ только грѣхомъ, а не преступленіемъ. "Буде отецъ или мать, говорить Уложеніе Алексѣя,-- сына или дочь убіетъ до смерти, и ихъ за то посадити въ тюрьму на годъ, а отсидѣвъ въ тюрьмѣ годъ, приходити имъ къ церкви божіей и объявлять тотъ свой грѣхъ людямъ вслухъ, а смертью отца или матери за сына и за дочь не казнити". Чтоже касается побоевъ, увѣчій, самыхъ варварскихъ истязаній, то ни законъ, ни общественное млѣніе нисколько не охраняли отъ нихъ дѣтей, хотя сплошь и рядомъ случалось, что, по "Домострою", "учащая раны", "не щадя жезла", "сокрушая ребра", домовладыко медленно убивалъ своихъ домочадцевъ, доводилъ ихъ до отчаянія, вгонялъ въ смертельную болѣзнь, засѣкалъ до смерти. Смотря сквозь пальцы на подобныя проявленія домашней тиранніи, законъ строжайше преслѣдовалъ всѣ покушенія дѣтей противъ отеческой личности, малѣйшія оскорбленія родительскаго авторитета. Мало того, что за убійство родителей виновные подвергались жесточайшей смертной казни,-- стоило только отцу или матери пожаловаться, что дѣти не слушаютъ или не почитаютъ или-же оскорбляютъ ихъ, и власть обязана была, основываясь на однихъ только родительскихъ показаніяхъ, "чинити дѣтямъ жестокое наказаніе, бити ихъ кнутомъ нещадно и приказати имъ быть у отца и у матери во всякомъ послушаніи, безо всякаго прекословія". Такіе порядки еще очень недавно господствовали въ мѣщанскомъ сословіи, а у крестьянъ они продолжаютъ существовать даже до сихъ поръ, и міръ или общественная власть по просьбѣ родителей, поучитъ ихъ дѣтище, ничѣмъ не стѣсняясь, подвергаютъ несчастнаго раба тѣлесному наказанію. Жалобы-же дѣтей на родителей считались преступленіемъ, но нимъ запрещено было всякое дѣлопроизводство, а за принесеніе ихъ, дѣтей велѣно было драть кнутомъ и затѣмъ возвращать родителямъ, которые, конечно, въ свою очередь повторяли на тѣлѣ непокорныхъ челобитчиковъ нравоученіе, данное имъ начальствомъ.
   Судьбою и карьерою своихъ дѣтей отецъ распоряжался совершенно неограниченно; онъ женилъ сына, выдавалъ замужъ дочь, лишалъ дѣтей наслѣдства, изгонялъ ихъ изъ дому, отдавалъ ихъ въ услуженіе или, поступая самъ въ кабальную зависимость, вмѣстѣ съ тѣмъ закабалялъ и все свое потомство. Родители имѣли право отдавать своихъ дѣтей въ рабство, и этимъ правомъ отцы пользовались въ широкихъ размѣрахъ, особенно во время общественныхъ бѣдствій, такъ часто доводившихъ страну до ужасной нищеты и голода. По свидѣтельству иностранцевъ, отецъ могъ до четырехъ разъ продавать своего сына, но послѣ четвертой продажи онъ терялъ всѣ свои права надъ нимъ. Продавать и закладывать своихъ дѣтей иногда побуждала родителей одна только нужда денегъ ради пьянства, и эта дѣтоторговля продолжалась по мѣстамъ вплоть до настоящаго вѣка. Такъ, напр., въ 1760 г. въ Омскѣ писчикъ Векишевъ насчиталъ на разночинцѣ Оконечниковѣ 25 р., при пріемѣ отъ него мірскихъ денегъ. Бекишевъ пожаловался на него управителю Куличкину, который "началъ стращать Окопечпикова плетьми. "И убоясь такихъ угрозовъ, за неимѣніемъ своихъ, заложа сына своего родного поручику Меншикову въ 25 рубляхъ", Оконечниковъ отдалъ ихъ Бекипіеву. Такъ, въ то-же время крестьянинъ Мальцевъ заложилъ какимъ-то киргизамъ двухъ своихъ племянниковъ. Такая дѣтоторговля, въ измѣненной нѣсколько формѣ, продолжается вплоть до настоящаго времени. Въ низшихъ классахъ сплошь и рядомъ отецъ входитъ въ долги и отдаетъ кредитору своего сына для отработки этихъ долговъ, или-же отдавая сына въ работу, беретъ себѣ его вознагражденіе и т. д.
   Семья была единицею общества, юридическою личностью, а отецъ ея владыкою и представителемъ. Семья сообща владѣла своимъ имуществомъ, но отецъ, бывшій въ сущности только управителемъ этого имущества, въ силу своей неограниченной власти сплошь и рядомъ распоряжался имъ. какъ своею полною собственностью. Его волю въ этомъ отношеніи не ограничивали никакія институціи, въ родѣ маіоратовъ. Дѣдъ Грознаго, Иванъ Васильевичъ, говорилъ псковичѣмъ: "чи не воленъ изъ въ своемъ внукѣ и въ своихъ дѣтяхъ? Кому хочу, тому и дамъ княжество!" Такая свобода, предоставленная родителямъ въ дѣлѣ назначенія наслѣдниковъ и распредѣленія наслѣдства, была одною изъ главныхъ причинъ, содѣйствовавшихъ поддержанію и развитію ихъ суровой власти. Заботясь, подобно всѣмъ патріархаламъ, о продолженіи своего рода и о лучшемъ устройствѣ своей загробной жизни, древнерусскій человѣкъ естественно предпочиталъ наслѣдницамъ наслѣдниковъ, которые продолжатъ его генерацію и посредствомъ искупительныхъ жертвъ спасутъ его душу гораздо успѣшнѣе, чѣмъ это могутъ сдѣлать женщины. "Устройство души" умершаго было главною заботою наслѣдника, и если это дѣло велось съ толкомъ, то достигало вполнѣ своей цѣли. Поминальныя жертвы сына могли спасти самаго. отчаяннаго грѣшника. Когда умеръ новгородскій посадникъ Щила, бывшій ростовщикомъ, то онъ былъ посаженъ на томъ свѣтѣ на самое дно адово. Архіерей въ поученіе православнымъ велѣлъ изобразить на иконѣ адъ и горящаго въ немъ Щилу, всего объятаго пламенемъ, а наслѣднику его посовѣтыналъ служить по немъ сорокоуста. 40 дней у 40 церквей. Послѣ сорокоуста голова Щилы на упомянутой картинѣ чудеснымъ образомъ очутилась внѣ огня; послѣ второго сорокоуста, онъ поднялся изъ адскаго пламени до пояса, а послѣ третьяго -- совсѣмъ освободился. Оставляя наслѣднику наслѣдство и обязывая его заботиться объ устройствѣ души своей, русскій человѣкъ обыкновенно старался не только устроить остававшихся отъ него домочадцевъ, но и сило") своего священнаго родительскаго авторитета предписывалъ имъ правила дальнѣйшей жизни. Родительская власть стремилась быть безсмертною и управлять подвластными ей людьми даже тогда, когда носитель ея лежалъ уже въ могилѣ. Со старинной точки зрѣнія, убѣжденія и мнѣнія отца были нравственно обязательными для всего его потомства. Составъ членовъ семейства мѣнялся вслѣдствіе смертности и нарожденія, по юридическая личность семьи оставалась безсмертною и духъ ея, выражавшійся въ праотческихъ традиціяхъ, долженствовалъ пребывать неизмѣннымъ.
   Каждый членъ стариннаго семейства былъ не лицомъ, а только составною частью коллективной личности того семейства, къ которому онъ принадлежалъ. Лицо совершенно поглощалось и подавлялось семьей и родомъ. Вмѣняемость, какъ нравственная, такъ и юридическая, носила родовой характеръ и за дѣйствія лица отвѣчало не одно оно, а вмѣстѣ съ своими кровными родственниками. Увѣщевая отца устроятъ домъ свой въ законѣ божіемъ,."Домострой" говоритъ: "если небреженіемъ и нерадѣніемъ твоимъ ты самъ или жена твоя твоимъ ненаказаніемъ согрѣшитъ, или домочадцы твои, мужи и жены и дѣти, каковъ грѣхъ сотворятъ,-- брань или блудъ или татьбу или другое зло,-- то всѣ вы вмѣстѣ по дѣламъ своимъ пріимете, зло сотворшіе -- муку вѣчную, а добро сотворшіе и иже съ тобою вкупѣ -- жизнь вѣчную". Идея такой круговой семейной отвѣтственности проникала собою и въ юридическую жизнь народа. Вплоть до уложенія царя Алексѣя дѣти и жены отвѣчали за долги своихъ отцовъ и мужей; у дѣтей вора и измѣнника конфисковалось имущество; разбойники выдавались "на потокъ и разграбленіе", а преступники вообще посылались въ ссылку и заточеніе вмѣстѣ съ своими женами и дѣтьми; несостоятельныхъ должниковъ били на правежѣ палками, и если даже послѣ этого они не могли уплатить своего долга, то ихъ заставляли продавать свое семейство, отъ жены до послѣдняго ребенка, пока они не уплачивали всего долга до копейки; если помѣщикъ убивалъ крестьянина другого владѣльца, то послѣдній бралъ изъ имѣнія убійцы лучшаго крестьянина съ женою и дѣтьми, вовсе не спрашивая о желаніи ихъ идти къ другому господину; въ случаѣ бѣгства крестьянина, бросали въ тюрьму жившихъ не въ раздѣлѣ съ нимъ его родственниковъ и подсосѣдниковъ и т. д. При безграничномъ произволѣ, господствовавшемъ надъ обществомъ, такая коллективная отвѣтственность доходила нерѣдко до ужасающихъ размѣровъ, особенно въ царствованіе Грознаго, который, казня мнимыхъ или дѣйствительныхъ злоумышленниковъ, сплошь и рядомъ истреблялъ вмѣстѣ съ ними и весь ихъ родъ безъ остатка. Убивъ, напримѣръ, одного боярина, онъ не велѣлъ оставлять въ живыхъ ни одного человѣка изъ его домашнихъ, даже ни одного животнаго. "Три тысячи его служителей, говоритъ Петрей, съ ихъ друзьями и родственниками, всѣ погибли горькою смертью; всѣ крестьяне съ женами и дѣтьми перебиты или разсѣяны; его жена, бывшая тогда беременною, и дочери сначала опозорены палачами, а потомъ изрублены въ куски". Въ другой разъ, заподозривъ нѣсколько бояръ въ заговорѣ съ польскимъ королемъ, онъ велѣлъ истребить ихъ со всѣмъ ихъ родомъ, съ женами, дѣтьми, прислугою, крестьянами, рогатымъ скотомъ, собаками и кошками, даже съ рыбою въ водѣ.
   Подобныхъ жестокостей нельзя объяснять однимъ только самодурнымъ сумасшествіемъ тирана; въ нихъ выражалась та-же идея родовой вмѣняемости, которая породила и дикую виру и круговую поруку и вообще отвѣтственность рода за дѣйствія каждаго его члена. Подавленная родомъ человѣческая личность не имѣла никакого самостоятельнаго значенія, и люди, выдѣлявшіеся изъ рода, пользовавшіеся личною независимостью и носившіе названіе гулящихъ, считались какими-то несчастными отверженниками, грѣшниками, нарушившими священныя правила общественнаго строя. Своеволіе было преступленіемъ, а личная независимость, по ученію древнерусскихъ моралистовъ, служила источникомъ всевозможныхъ бѣдъ для того человѣка, который дерзнулъ отдѣлиться отъ своего рода-племени. Достоинство и значеніе человѣка заключались не въ его личныхъ достоинствахъ, заслугахъ и доблестяхъ, а въ его старшинствѣ въ своемъ родѣ или въ старшинствѣ его рода, что такъ рѣзко выражается въ древнерусскомъ мѣстничествѣ. Честь личности лежала также въ идеѣ достоинства отечества, рода.; самое слово весть, безъ сомнѣнія, происходитъ отъ слова отецъ, чтить образовалось изъ отчить, относиться къ человѣку, какъ къ отцу, воздавать ему отеческое уваженіе. Поэтому-то, чтобы обезчестить русскаго человѣка, чтобы оскорбить его, нужно было задѣвать не его личность, а его родъ, его родовую честь: вотъ почему у насъ, какъ и у всѣхъ народовъ, жизнь которыхъ сильно проникнута патріархально-родовыми началами, самая сильная брань -- матерная.
   Тѣ-же порядки, та-же родовая идея, то-же подавленіе личности, какія мы видимъ въ семействѣ, характеризуютъ собою и всѣ другія общественныя отношенія древней Россіи. Наша древняя община была общиною родовъ или семей, а не свободныхъ и равныхъ личностей. Вездѣ, и въ первичной формѣ сельской общины, и въ высоко-общественной формѣ новгородской республики, общинная жизнь постоянно создавала аристократію богатства, выдвигала на передній планъ нѣсколько лучшихъ богатыхъ родовъ (все-таки не лицъ), которые и заправляли всею общинною жизнью, держа въ подчиненіи у себя другіе народы. Эта тираннія меньшинства, это вотчинное самовластіе богатыхъ родовъ, эта суровая власть старшихъ надъ младшими выражаются и въ вѣчевомъ представительствѣ, которымъ такъ восторгаются славянофилы и которое, по справедливому замѣчанію г. Забѣлина, "по духу своихъ совѣщаній и рѣшеній и по формѣ людскихъ отношеній походило на собравшуюся родню, которая совѣтуется о семейномъ дѣлѣ... Таковъ былъ смыслъ и характеръ нашего народнаго представительства втеченіе всего древняго періода нашей исторіи, и на вѣчахъ, и на сборахъ, и на мірскихъ сходкахъ: "что старѣйшіе сдумаютъ, на томъ и меньшіе станутъ". Тотъ-же семейный, родовой характеръ носила и личная княжеская власть. Рюриковскій родъ относился къ русской землѣ, какъ къ своей родовой собственности, точно также, какъ крестьянское семейство относилось къ своему хозяйству. Родовыя княжескія междоусобицы кончились основаніемъ царской власти, отеческой власти, единой для всѣхъ дѣтей русской земли. "Идеалъ родительской опеки былъ основателемъ и устроителемъ всего нашего быта", говоритъ Забѣлинъ въ прекрасномъ введеніи къ своей книгѣ о бытѣ русскихъ царицъ. "По этому идеалу создалось наше общество и государство. По этому идеалу наше общество представлялось совокупностью семьи или родни, такъ-что его разряды и ступени, особенно низменные, иначе и не представлялись, какъ малолѣтними и постоянно обозначались именами родства, какъ, напримѣръ, отроки, пасынки, дѣтскіе, молодежь. Самые низменные въ общественномъ смыслѣ именовались сиротами, т. е. людьми несчастными въ смыслѣ родства, а стало-быть и въ общественномъ смыслѣ, каково было вообще неслужилое земледѣльческое и промышленное сословіе, необладавшее властнымъ положеніемъ въ обществѣ". На всѣхъ проявленіяхъ общественной жизни лежалъ родовой, семейный характеръ. Отеческая власть была прототипомъ всякой власти, а семейство -- прототипомъ государства.
   При такихъ порядкахъ для женщины возможно было только одно состояніе -- состояніе полнаго рабства. Родовое начало, какъ увидимъ, совершенно отрицало въ женщинѣ личность и дѣлало ее пассивнымъ орудіемъ рода. Вторымъ, не менѣе сильнымъ факторомъ этого порабощенія женщины былъ византизмъ.
   

III.

   Византизмъ наложилъ на всю древнерусскую жизнь печать мрачной, суровой замкнутости. Русь представляла собою картину обширной, необработанной и бѣдной страны, населенной невѣжественными обитателями; не было въ ней ни университетовъ, ни школъ, ни медиковъ, ни юристовъ, ни ученыхъ, ни поэтовъ; произведенія искуствъ не украшали собою русской почвы, свободное мышленіе считалось преступленіемъ, Европа -- страною отверженныхъ еретиковъ. Зато безчисленное множество юродивыхъ, блаженныхъ, кликушъ и божіихъ людей, сновавшихъ по всѣмъ направленіямъ русской земли; длинныя вереницы пилигримовъ, знахарей и кудесниковъ блуждаютъ изъ одного конца страны въ другой и милліоны нищихъ осаждаютъ монастыри, паперти церквей и двери всякаго зажиточнаго дома. Это европейскій Тибетъ, для котораго идеаломъ жизни служитъ подвижничество, и въ которомъ пустыня считается земнымъ раемъ. Малолѣтніе дѣти отъ родителей, жены отъ мужей, мужья отъ женъ, юноши отъ своихъ невѣстъ, -- всѣ стремятся въ монастырь или въ пустыню на подвиги. достигая посредствомъ ихъ святости. Начиная пбчти съ самаго введенія христіанства, въ обществѣ развивается убѣжденіе, что живя въ мірѣ и имѣя семейство, спастись невозможно. Обѣтъ цѣломудрія и отрѣченія отъ міра считается обязательнымъ для каждаго, желающаго быть полнымъ, истиннымъ христіаниномъ. Но такъ-какъ невозможно было всѣхъ сдѣлать монахами и замереть въ монастыри, то каждый старался ввести монастырскую жизнь въ свой домъ и до извѣстной степени подчинить семейство правиламъ монастырскаго устава. "Домострой" не даромъ говоритъ домовладыкамъ, что они "игумены домовъ своихъ." Эти "игумены", подъ руководствомъ своихъ духовниковъ, которые оказывали самое дѣятельное вліяніе на ходъ домоправленія и которымъ даже сами "игумены" кланялись обыкновенно до земли,-- вводили въ своихъ семействахъ такіе порядки, которые могли помирить съ семейною жизнью даже аскетическаго врага ея, если только въ немъ не умерли еще всѣ общественныя чувства. "Домострой" предписываетъ каждому православному "по вся дни утромъ вставъ, Богу молитися и отпѣти заутреню и часы, а въ воскресенье и праздникъ -- молебенъ и святымъ кажденіе. Вечеромъ-же отпѣти вечерню, повечерницу, полунощницу съ молитвами и поклонами". Послѣ этой вечерней службы "отнюдь не пити, ни ѣсти, ни молвы творити. А ложася спать, три поклона въ землю положити. А въ полунощи всегда тайно вставъ, со слезами прилежно Богу молитися елико вмѣстимо. Всегда четки въ рукахъ держати и молитву Іисусову во устахъ непрестанно имѣти, и въ церкви, и дома, и въ торгъ ходя, и стоя, и сѣдя, и на всякомъ мѣстѣ." Принимаясь за какое-нибудь дѣло, уходя за чѣмъ-нибудь изъ дому, садясь за обѣдъ или ужинъ, должно "устроивъ себя, прежде святымъ поклонитися трижды въ землю, проговорить "достойно" да молитву Іисусову да благословиться у настоятельствующаго", и потомъ уже приступать къ дѣлу. Водворяя въ домѣ эти и многіе другіе монастырскіе обряды, "Домострой" старался поселить въ немъ и монастырскій духъ, проповѣдуя безусловное послушаніе домовладыкѣ-игумену, запрещая всякія игры и забавы, предписывая домочадцамъ "имѣть душевную чистоту, тѣлесное безстрастіе, походку кроткую, голосъ умѣренный, слово благочинное; передъ старшими хранить молчаніе, сильнымъ оказывать повиновеніе, не смѣяться, избѣгать споровъ и возраженій, говорить меньше, а слушать больше, зрѣніе имѣть долу, а душу горѣ" и т. д., и т. д. Тотъ-же самый монастырскій духъ распространялся и на всю общественную жизнь. Неподвижность была идеаломъ умственной и общественной жизни и рутина тормозила жизнь даже въ малѣйшихъ ея мелочахъ. Для всего было дано правило и "Вождь по жизни" говоритъ: "всему есть обычай испоконъ вѣка и дѣло то должно вершиться безъ всякой порухи." Всѣ удовольствія, развлеченія, игры были дѣломъ дьявола, бѣсоугодіемъ, языческой мерзостью. Народныя пѣсни, сказки, поговорки относились къ той-же категоріи, а сочиненія, исполненныя "небылицъ и вымысла", сожигались на тѣлѣ ихъ авторовъ и распространителей. Игры, хороводы, качели предавались проклятію и преслѣдовались властью. Пляска, особенно женская, возбуждала въ правовѣрныхъ ужасъ и отвращеніе. "О, злое, проклятое плясаніе, говоритъ одинъ моралистъ, о, лукавыя жены многовертимое плясаніе! Пляшущая жена -- любодѣйца дьявола, супруга адова, невѣста сатанина; всѣ любящіе плясаніе осуждены мученіямъ неугасимаго огня и неусыпающихъ червей"; даже всѣ, смотрящіе на танцы и на другія "бѣсовскія, злыя и прелестныя игры, суть сатанины любовницы." И "Стоглавъ", и " Домостройи церковныя поученія и правительственные указы -- все старалось изгнать изъ русской жизни бѣсовскую прелесть и регулировать ее по монастырскому уставу. Ни въ домахъ, ни на улицахъ, ни при свадьбахъ, ни при какихъ другихъ случаяхъ пѣсенъ не пѣть, игра, и хородовъ не затѣвать, не плясать, загадокъ не загадывать, сказокъ не сказывать, глумотворцовъ, органниковъ, пѣсельниковъ, гусельниковъ не слушать, празднословіемъ и смѣхотвореніемъ душъ своихъ не губить, на святкахъ личинъ и платья скоморошескаго на себя не накладывать, олова и воску не лить, кулачныхъ боевъ не дѣлать, въ бабки не играть, на качеляхъ не качаться, скоморохамъ не быть, медвѣдей не водить, съ бубнами, сурнами, домрами, волынками, гудками не ходить, музыкой не заниматься, на доскахъ не скакать, зернью, въ шахматы и карты не играть, табаку не курить и т. д., и т. д. Рутина на все налагала свою руку, поддерживаемая и правительствомъ, и даже самимъ народомъ. Послѣ умерщвленія Дмитрія Самозванца народная ярость обратилась прежде всего на музыкантовъ и пѣсельниковъ, и всѣ они, человѣкъ до 100, были перебиты въ Кремлѣ. Въ царствованіе Михаила, патріархъ распорядился собрать и свезти въ Москву всѣ музыкальные инструменты, которые и были сожжены на мѣстѣ казни преступниковъ; однимъ только нѣмцамъ оставлено было дозволеніе заниматься музыкой, и то не иначе, какъ дома. Въ 1648 г. всюду были разосланы царскія грамоты съ повелѣніемъ читать ихъ въ церквахъ и на базарахъ, въ городахъ, волостяхъ, станахъ, погостахъ, читать не по единожды и всѣмъ въ слухъ. Царь повторялъ въ нихъ изложенныя выше запрещенія, обязывалъ воеводъ строго слѣдить за ихъ выполненіемъ, ослушниковъ-же въ первый и второй разъ бить батогами, а въ третій и четвертый посылать въ ссылку; скомороховъ въ первый разъ батогами, а въ другой кнутомъ и брать штрафъ по 5 р. съ человѣка; маски, наряды, музыкальные инструменты отбирать, ломать и жечь безъ остатка. Такія-же грамоты были разосланы и отъ митрополитовъ, которые грозили ослушникамъ наказаніемъ безъ пощады и отлученіемъ отъ церкви.
   Запрещая всѣ мірскія удовольствія, отрицая всякое свободное проявленіе чувства, проповѣдуя умерщвленіе плоти, восточный аскетизмъ съ особенною силою вооружался противъ всего, что имѣло отношеніе къ половой страсти. Человѣкъ, по его идеалу, можетъ быть только въ томъ случаѣ вполнѣ совершеннымъ, если умертвитъ въ себѣ половые инстинкты. Эта аскетическая доктрина пустила столь глубокіе корни въ народномъ міросозерцаніи, что породила многочисленную секту скопцовъ, которые появляются очень рано въ нашей исторіи. Ту-же самую идею пропагандировала и древнерусская живопись, изображавшая духовъ евнухами. Даже самый бракъ, по понятіямъ того времени, имѣлъ въ себѣ нѣчто грѣховное, былъ только снисхожденіемъ къ развращенной человѣческой природѣ. Супружескія ласки наканунѣ праздниковъ, въ посты, въ среду и пятницу считались непростительнымъ грѣхомъ и за нихъ наказывались не только супруги, но даже ихъ потомство. "Если кто согрѣшитъ съ женою въ пятницу, субботу и воскресенье, говоритъ одно поученіе, и родится у него сынъ, то будете воръ, разбойникъ или блудникъ." Подобныя мнѣнія вытекали столько-же изъ идеи грѣховности полового дѣла даже въ зановобрачной его формѣ, сколько и изъ оріентальнаго воззрѣнія на женщину, какъ на существо нечистое.
   Въ комнату, гдѣ разрѣшилась женщина, по правилу, никто не долженъ былъ входить впродолженіе трехъ дней; комнату слѣдовало вымыть и прочитать надъ нею очистительныя молитвы. Только черезъ шесть недѣль послѣ родинъ и неиначе, какъ по молитвенномъ очищеніи, женщина могла быть въ церкви. Въ церкви женщина становилась на лѣвую руку и пріобщалась не изъ царскихъ дверей, какъ мужчина, а "изъ другихъ дверей, что противу жертвенника." Благочестивые люди сомнѣвались, можетъ-ли попъ служить въ ризѣ, въ которую вшитъ женскій платъ. Печь просфоры позволялось только старухамъ. Женщинѣ не дозволялось рѣзать животное; думали, что мясо его не будетъ тогда вкуснымъ. Въ дни менструацій женщина считалась недостойною, чтобы вмѣстѣ съ нею ѣсть.
   Дьяволъ, вовлекая людей въ грѣхопаденіе, чаще всего дѣлаетъ орудіемъ соблазна женщину. Монаху запрещалось ѣсть и питы съ женщиною, имѣть съ нею какое-нибудь дѣло, даже думать о ней. Нѣкоторые монастырскіе уставы не дозволяли имѣть въ монастырѣ даже животныхъ женскаго пола, а "Стоглавъ" нашелъ соблазнительнымъ и запретилъ обычай погребать вмѣстѣ на одномъ и томъ-же монастырскомъ кладбищѣ покойниковъ обоего пола. Русская, какъ и всякая патріархальная жизнь, выработала много самыхъ невыгодныхъ понятій о низкости и злостности женской природы. Она освятила эти понятія своимъ авторитетомъ и, пользуясь греческими источниками, развила и насадила въ руской землѣ цѣлую доктрину "о женской злобѣ". Русскіе моралисты, презиравшіе даже тѣхъ греческихъ мыслителей, которыхъ уважали отцы ихъ церкви, въ своихъ нападкахъ на женщину извлекали интервалы но только изъ Сираха, Соломона, Златоуста, изъ аскетическихъ сочиненій, но не брезговали даже Эврипидомъ, Пифагоромъ, Діогеномъ и другими представителями "лжеименной эллинской мудрости", выбирая все, что находили противъ женщинъ, и оставляя въ сторонѣ хорошія мнѣнія о нихъ. У Златоуста, напр., есть не мало мѣстъ, въ которыхъ этотъ ораторъ относится къ женщинамъ очень благосклонно; но наши составители "Пчелы", "Притчи о женской злобѣ" и другихъ подобныхъ сочиненій оставляли эти мѣста безъ вниманія и выбирали только желчныя нападки Златоуста на развращенныхъ и безнравственныхъ матронъ современной ему Византіи. Однако, дѣлая уступку здравому смыслу, даже и пресловутый, "Домострой" счелъ нужнымъ посвятить цѣлую главу "похвалѣ женамъ", наполненную разными текстами и изображающую идеалъ супруги въ восточно-патріархальномъ вкусѣ. Но восторгаясь своимъ идеаломъ, онъ проповѣдывалъ, что "добрыхъ женъ" почти вовсе не встрѣчается въ жизни и что женщины вообще несравненно ниже мужчины во всѣхъ отношеніяхъ. Женская природа до того испорчена, что, по мнѣнію "Пчелы", злой мужчина все-таки лучше доброй женщины, а злая женщина злѣе всевозможныхъ золъ, лютѣе льва, ехиднѣе змѣи и всякой гадины. "Отъ жены начало грѣху и тою всѣ мы умираемъ". "Что есть злая жена? Сѣть, дьяволомъ сотворенная! Прельщаетъ лестью, свѣтлымъ лицомъ; высокими очами поводитъ, ланиты складаетъ, языкомъ поетъ, гласомъ скверное глаголетъ, словами чаруетъ, одѣянія повлачаетъ, злыми дѣлами обаяетъ, многихъ язвитъ и губитъ. Отъ красоты женской многіе погибли!.. Что есть злая жена? Источникъ злобы, смертоносная бесѣда, душамъ пагуба, хоругвь адова, проказливая на святыхъ клеветница, сатанинъ праздникъ, покоище змѣиное, увѣтъ дьявольскій, спасающимся соблазнъ, неисцѣлимая болѣзнь, денная бл.... бѣшеная сукг, коза неистовая, вѣтеръ сѣверный, день ненастный, гостинница жидовская! Что есть злая жена? Око дьявольское, воевода неправдамъ, стрѣла сатанинская, торгъ адовъ, неукротимый звѣрь, грѣхамъ пастухъ, ослѣпленіе уму, неукротимая ехидна, неумолимая скорпія, злообразный скименъ, неудержимый аспидъ, ненасытная похоть. Что есть злая жена? Лютый морозъ, колодезь смрадный, первый врагъ, пустота дому. Лучше видѣть въ дому своемъ вола, нежели жену злообразную. Лучше лихорадкою болѣть, нежели жспою обладаемому быть: лихорадка потрясетъ, да и отпуститъ, а злая жена до смерти изсушитъ. У одного человѣка умерла жена злая. Онъ-же сталъ продавать дѣтей, а люди клянутъ его за это. Онъ-же сказалъ: боюсь, чтобы дѣти не были въ свою мать,-- выростутъ, такъ и меня самого продадутъ. Нѣкто плакалъ о женѣ, приговаривая: не объ этой плачу, а о томъ, если и другая будетъ такая-же. Нѣкто убилъ свою жену, потому-что была зла, и сваталъ за себя другую, но ему сказали: какъ-же мы за тебя отдадимъ, когда ты убилъ первую жену. Онъ-же отвѣчалъ: если такова-же будетъ и другая и третья, то и ихъ убью!.. Жена злая кротима высится, а біема бѣсится. Если имѣетъ мужа боярина, то не перестаетъ день и ночь острить слова на убійство, какъ Иродіада; если имѣетъ мужа убогаго, то на гнѣвъ и ссору поостряетъ его. Если вдова, то сама собою всѣхъ укоряетъ и истязаетъ. Всякаго зла злѣе злая жена. И Бога не боится, и священника не усрамляется, и сѣдины не почитаетъ. Если и убога, то злобою богата. Всякаго укоряетъ и осуждаетъ, клянетъ и попираетъ."
   Вся эта брань, эти притчи, эти глупые анекдоты живо распространялись въ народѣ и встрѣчая самый благосклонный пріемъ у патріархальныхъ обитателей "темнаго царства," сливались съ тою "народною мудростью", которая, въ свою очередь, клеймила женщину ничѣмъ не хуже мрачныхъ оріенталовъ, и ихъ вѣрныхъ русскихъ послѣдователей. Народныя пословицы относятся къ женщинѣ такъ-же враждебно, какъ и древніе моралисты книжники. "Отъ нашего ребра, намъ не ждать добра.-- Баба да бѣсъ, одинъ у нихъ вѣсъ.-- Кто бабѣ повѣритъ, трехъ дней не проживетъ.-- Собака умнѣй бабы, на хозяина не лаетъ.-- Передъ злой женой сатана -- младенецъ непорочный.---Дважды жена мила бываетъ, какъ въ избу введутъ, да какъ вонъ понесутъ." Во всѣхъ этихъ пословицахъ вліяніе Востока очевидно; очень многія изъ нихъ -- ничто иное, какъ переведенныя народнымъ языкомъ изрѣченія "Пчелы," "Притчи о женской злобѣ" и другихъ подобныхъ сочиненій. Восточное умонастроеніе противъ женщины господствовало во всѣхъ классахъ народа и разбивало всѣ сомнѣнія въ своей справедливости. Памятникомъ этихъ неудачныхъ сомнѣній служитъ "Притча о женской злобѣ", изложенная въ формѣ спора отца съ сыномъ. Отецъ собираетъ все, что говорилось тогда худого о женщинѣ, онъ осыпаетъ ее бранью, клеймитъ презрѣніемъ, старается убѣдить сына въ низкости и сатанинской злостности женской природы; сынъ-же робко и боязливо защищаетъ женщину, опираясь главнымъ образомъ на изрѣченія евангелія, но въ концѣ концовъ вполнѣ соглашается съ отцомъ, убѣжденный его аргументами, и высказываетъ одну только надежду, что.Богъ дастъ ему все-таки хорошую жену; но отецъ старается разбить и эту надежду, замѣчая, что "въ нынѣшнихъ лѣтахъ развѣ едина жена изъ тысячи таковая, яко глаголеши, обрящется. "
   Убѣжденные въ исконной злобѣ женщины, въ ея нечистотѣ, въ ея наклонностяхъ ко всякому грѣху, паши предки не только поддерживали древнее вѣрованіе въ тѣсную связь женщины съ демонскимъ міромъ, но и развивали его. Старинныя легенды то и дѣло разсказываютъ о женской бѣсноватости, о любовной связи чертей съ женщинами и т. п. Такъ, напр., къ женѣ муромскаго князя Павла постояло леталъ, въ образѣ змія, дьяволъ. Древнія языческія повѣрья, предразсудки, обряды, ворожба, знахарство, пѣсни удерживались преимущественно женщинами. Считая дьявольскимъ все языческое, старинное міросозерцаніе указывало на такихъ женщинъ, какъ на вѣдьмъ, какъ на присяжныхъ служительницъ сатаны. Древнерусская жизнь была исполнена всевозможныхъ суевѣрій. Волхвы, чародѣи, чаровницы, зелейщицы, обаянники, кудесники, сновидцы, звѣздочеты, облакопрогонники, облакохранительники, вѣдуны, вѣдуньи, лихія бабы, знахарки-лекарки, гадальщицы, кликуши, бѣсноватыя были безчисленны. Они предсказывали будущее, находили потерянное, привораживали, створаживали, разстроивали свадьбы, лечили болѣзни, портили людей и т. д., и т. д. Ихъ боялись, но къ ихъ помощи постоянно прибѣгали всѣ, начиная съ царей и царицъ, а духовные нерѣдко сами были въ связи съ ними и запасались тѣмъ-же вѣдовскимъ искуствомъ. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ всѣ лица, занимавшіяся волшебствомъ, составляли какъ-бы особые цехи и передавали другимъ тайцы своего ремесла. Иногда этимъ занимались и мужчины, но чаще всего пожилыя и старыя женщины. Невѣжественная, суевѣрная, страдавшая подъ невыносимымъ деспотизмомъ семьи и общества и ненаходившая выхода изъ своего рабства женщина имѣла въ вѣдовствѣ самое сильное, по тогдашнему воззрѣнію, орудіе для огражденія своей личности и для осуществленія своихъ желаній. "Притча о женской злобѣ" такъ говоритъ о развитіи между женщинами этой наклонности къ волшебству, которымъ въ большей или меньшей степени занимались всѣ онѣ. "Съ дѣтства начинаетъ она у проклятыхъ бабъ обавничеству навыкать и еретичества искать, и вопрошаетъ многихъ, какъ-бы ей замужъ выйти и какъ-бы ей мужа очаровать на первомъ ложѣ и въ первой банѣ; и взыщетъ обавниковъ и обавницъ волшебствъ сатанинскихъ, и надъ пищею будетъ шептать, и подъ ноги подсыпать, и въ возглавіе и въ постель вшивать, и въ порты рѣзаючи и надъ челомъ втыкаючи, коренья и травы примѣшивать и всѣми способами надъ мужемъ чаровать". Воздвигая гоненія на игрища, хороводы, пѣсни, музыку, старая мораль строжайшимъ образомъ преслѣдовала все, что носило на себѣ характеръ волшебства. У насъ привыкли хвалиться тѣмъ, что въ древней Россіи не было тѣхъ вѣдовскихъ процессовъ и казней, которыми католицизмъ столько вѣковъ позорилъ западную Европу. Но это чистѣйшая ложь. Недовольствуясь церковною анафемой, ссылкой, пожизненнымъ заключеніемъ въ монастырѣ, кнутомъ и батогами, наши предки сплошь и рядомъ казнили волшебниковъ, еретиковъ и вѣдьмъ смертью, и самою употребительною казнью за это было сожженіе. Въ 1227 г. въ Новгородѣ сожгли четырехъ волхвовъ. Въ 1411 году псковичи сожгли двѣнадцать вѣщихъ жонокъ. Князь Иванъ Можайскій сжегъ за волшебство мать Григорья Мамона. Во время Кошихина мужчинъ за богохульство, святотатство, волшебство, чернокнижество и ересь сожигали живыми, а женщинамъ отрубали голову. Федоръ Алексѣевичъ повелѣвалъ "сожигать безъ всякаго милосердія" всѣхъ, имѣющихъ у себя "волшебныя, чародѣйныя, гадательныя и всякія церковью возбраняемыя книги и писанія". Въ 1497 г. великій князь велѣлъ утопить въ Москвѣ рѣкѣ нѣсколько бабъ, приходившихъ съ зельемъ волхвовать къ женѣ его по ея просьбѣ. Даже по воинскому уставу 1716 г. чародѣямъ и чернокнижникамъ, входящимъ въ обязательство съ дьяволомъ, полагалась смертная казнь черезъ сожженіе, и вѣдовскіе процессы не прекращались до конца XVIII в. Они возникали при каждомъ почти народномъ бѣдствіи, при малѣйшемъ несчастіи въ царскомъ семействѣ, вслѣдствіе личныхъ ссоръ, при малѣйшемъ подозрѣніи со стороны невѣжественной и суевѣрной власти и т. д. Когда въ 1547 г. выгорѣла Москва, то взволнованный народъ приписалъ причину пожара родственни цѣ царя, Аннѣ Глинской, которая, будто-бы, "со своими дѣтьми и съ людьми волхвовала, вынимала сердца человѣческія, клала ихъ въ воду, да тою водою, ѣздячи по Москвѣ кропила, -- и оттого Москва выгорѣла". Одинъ изъ Глинскихъ погибъ, а Анну кое-какъ спасло отъ разъяреннаго народа правительство. При Федорѣ Ивановичѣ былъ большой розыскъ надъ вѣдунами, сгубившими въ Астрахани крымскаго царевича. Ихъ обвинилъ лекарь арапъ, приглашенный къ больному царевичу. Вѣдуновъ подвергли жесточайшимъ пыткамъ, на которыхъ они признались, что "портили царевича и царицу, пили изъ нихъ изъ сонныхъ кровь": послѣ пытокъ всѣхъ ихъ сожгли. Розыски надъ вѣдунами и вѣдьмами сопровождались обыкновенно ужасными пытками, подъ которыми умирало множество обвиненныхъ. Кромѣ смертной казни подсудимыхъ подвергали тѣлеснымъ наказаніямъ, разграбляли имущество и затѣмъ "выбивали" ихъ изъ города или деревни, чаще-же всего ссылали въ какой-нибудь монастырь и морили ихъ здѣсь въ ужасной кельѣ, прикованными на цѣпь. Иногда чародѣевъ, которые по извѣстному народному повѣрью, могутъ уходить изъ тюрьмы посредствомъ воды и нарисованной на стѣнѣ лодки, истомляли жаждою, предписывая вовсе не давать имъ воды. Только во второй половинѣ XVIII в., подъ вліяніемъ европейскаго просвѣщенія, начинается сильная реакція этому мрачному вѣрованію въ волшебство. Въ 1770 г. въ яренскомъ уѣздѣ нѣсколько кликушъ, по злобѣ на разныхъ лицъ, начали обвинять ихъ въ вѣдовской порчѣ. Оговоренные были арестованы, привезены въ городъ и подъ плетьми признали себя вѣдунами и вѣдьмами. Одна изъ нихъ созналась, что напускала порчу по вѣтру посредствомъ червей, полученныхъ ею отъ дьявола: она представила судьямъ и самыхъ червей, а тѣ препроводили ихъ въ сенатъ. Но сенатъ за это дѣло отрѣшилъ отъ мѣстъ городскія власти, кликушъ велѣлъ наказать плетьми и впредь подобныхъ кликальщицъ предписалъ наказывать, а наговорамъ ихъ не вѣрить.
   Восточный аскетизмъ мирился съ женщиною только въ томъ случаѣ, если она служила его идеѣ и умерщвляла въ себѣ тѣ половыя свойства, за которыя главнымъ образомъ онъ отвергалъ ее, -- если она дѣлалась отшельницей, дѣвственницей, іаскеткой, подвижницей. Увлекая множество женщинъ въ монашество, воздвигая многочисленные женскіе монастыри, создавая цѣлые классы странницъ-богомолокъ, посвящавшихъ себя исключительно религіозному дѣлу, византизмъ въ своемъ чистомъ видѣ, не смѣшанный съ род, овыми патріархальными принципами русской жизни, расходился даже съ "Домостроемъ" и требовалъ отъ женщины одного, чтобы не будучи ни женою, ни матерью, она была подвижницей. Монашескій идеалъ увлекаетъ собою женщинъ княжескаго рода уже при внукахъ Владиміра, а въ послѣдующихъ поколѣніяхъ онъ быстро распространяется въ средѣ всѣхъ классовъ народа. Дѣвицы, нерѣдко даже малолѣтнія, жены отъ мужей, вдовы -- всѣ стремятся въ монастырь и многія изъ нихъ ведутъ здѣсь такую жизнь, которая могла примирить съ ними самаго строгаго аскета, несмотря на ихъ полъ. Вотъ какъ жила, напр., въ XIV в. вдова нижегородскаго князя Андрея Константиновича. "Бысть ей тогда отъ рожденія лѣтъ сорокъ, и роздали все имѣнье свое церквямъ и монастырямъ и нищимъ, а слугъ своихъ, рабовъ и рабынь распустила на свободу, а сама стала жить въ монастырѣ у св. Зачатья, который сама создала еще при жизни князя. Живяще-же въ молчаніи, тружаяся рукодѣльемъ, постомъ, поклоны творя, молитвами и слезами, стояніемъ ночнымъ и неспаніемъ; многажды и всю ночь безъ сна пребываніе; овогда день, овогда два, иногда-же и пять дней не ядяше; въ баню не хожаше, но власяницу на тѣлѣ своемъ ношаше; нива и меду не ш.яшо, на пирѣхъ и на свадьбахъ не бываше, изъ монастыря не схожаше, злобы ни на кого не держаніе, ко всѣмъ любовь кмѣяше. Таковое доброе и чистое житіе ея видѣвше, многи боярыни, жены и вд, овицы и дѣвицы постригашеся у ней, яко бысть ихъ числомъ до девяноста, и всѣ общимъ житіемъ живяху". Но не въ однихъ только монастыряхъ можно было встрѣтить подобные примѣры женскаго благочестія, а и въ семейныхъ домахъ.
   Многія женщины, въ родѣ, напр., Юліаніи Лазаревской, съ дѣтства начинали подвижничать, налагали на себя обѣтъ дѣвства и даже, выходя замужъ по приказу родителей, не имѣли съ мужьями супружескихъ отношеній, постоянно молились, постились, изнуряли свое тѣло власяницами и веригами, кормили нищихъ, помогали бѣднымъ и т. д. То-же самое видимъ мы и въ исторіи раскола. Женщины здѣсь не только подвижничаютъ, не только осуществляютъ въ своей жизни аскетическіе идеалы, но претерпѣваютъ и мученія, и смерть.
   Но при всемъ томъ, что патріархальная доктрина относится благосклонно ко всѣмъ подобнымъ женщинамъ, послѣднія все-таки не могли стать на одинъ уровень съ мужчинами даже въ религіозномъ отношеніи. Святыхъ женщинъ было чрезвычайно мало сравнительно съ числомъ святыхъ мужчинъ, и всѣ онѣ были княжескаго происхожденія, да кромѣ того было нѣсколько мѣстно-чтимыхъ женщинъ тоже княжескаго рода, за столь немногими исключеніями, что они кажутся чистою случайностью. Чудесъ въ женскихъ житіяхъ гораздо меньше, чѣмъ въ мужскихъ, да и вообще въ женщину вѣровали и почитали ее меньше, чѣмъ мужчину. Находились даже люди, которые не признавали святыхъ потому только, что послѣдніе принадлежали къ женскому полу. Когда Петръ Могила открылъ мощи Юліаніи Ольшанской, то игуменъ Феодосій Сафоновичъ не хотѣлъ поклоняться ей до тѣхъ поръ, пока она не явилась ему во снѣ и не обличила его въ неіючитаніи. Въ Москвѣ патріархъ Іоакимъ не признавалъ мощей и житія Анны Кашинской.
   Такимъ образомъ аскетическій взглядъ содѣйствовалъ всѣми силами своего религіознаго вліянія тому подчиненію женщины, въ которомъ старался удержать ее родовой патріархальный характеръ русской жизни. Въ томъ-же самомъ направленіи дѣйствовало и вліяніе инородцевъ алтайской расы. Еще до монгольскаго ига торки, берендѣи, половцы и другіе азіяты хозяйничаютъ въ Россіи, смѣшиваются съ русскими посредствомъ браковъ, оставляютъ замѣтное вліяніе на всей нашей культурѣ. Двухсотлѣтье монгольское иго также не мало содѣйствовало огрубенію Россіи, а затѣмъ началось покореніе Казани, Астрахани, Сибири, Кавказа, Киргизскихъ степей. Всюду русскіе смѣшивались съ инородцами, и результатомъ этого скрещиванья породъ являлась новая раса, развитіе которой постоянно задерживалось и задерживается до сихъ поръ новымъ приливомъ инородческой крови, инородческихъ воззрѣній, вѣрованій, обычаевъ {Болѣе подробно объ этомъ говорится въ моей ст. "Восточныя Окраины", въ "Дѣлѣ", 1870 г., кн. 3.}. Это несомнѣнное и всестороннее вліяніе азіятовъ замѣтно не только въ низшихъ, но и въ высшихъ классахъ народонаселенія; большинство нашихъ дворянскихъ родовъ иноземнаго, и преимущественно азіятскаго происхожденія. При такомъ смѣшеніи расъ дикіе восточные взгляды на нечистоту и низкость женщины, азіятскіе нравы, обычаи, обряды вѣрованія, семейные порядки легко утверждались на русской почвѣ, приготовленной уже для нихъ византизмомъ и родовымъ началомъ.
   Такимъ образомъ, всѣ условія древне-русской жизни дружно стремились къ полному порабощенію женщины. На нее смотрѣли, какъ на существо низшее мужчины, ее ставили въ полную зависимость отъ семейной власти, ее дѣлали служанкою и рабынею семьи, и орудіемъ, служащимъ для продолженія рода. Вся жизнь, вся дѣятельность женщины были ограничены тѣсною сферою семейства. Правда, что до XIV, частію даже до XV вѣка женщина еще удерживала за собою право появляться въ общественной жизни и нѣкоторыя другія вольности, которыми она пользовалась въ первичную эпоху нашей исторіи. Въ Новгородѣ женщины являлись иногда даже на вѣчахъ. Марфа Ворецкая въ томъ-же Новгородѣ, великія княгини Евдокія и Софья въ Москвѣ, Евдокія и Настасья въ Твери, Анна въ Рязани, Елепа въ Суздалѣ и др. принимали дѣятельное участіе въ мужскомъ общежитіи, давали аудіенціи посламъ, даже обѣдали и пировали вмѣстѣ съ мужчинами. Но всѣ эти остатки древней женской свободы постепенно падали подъ давленіемъ трехъ упомянутыхъ факторовъ, и только тамъ, гдѣ вліяніе послѣднихъ, какъ въ Западномъ краѣ, было наиболѣе слабымъ, женщина была болѣе свободна. Грубыхъ москвитянъ, даже одного изъ образованнѣйшихъ людей своего времени, кн. Курбскаго возмущала относительная вольность, которою пользовались женщины западной Россіи, а многіе изъ литовскихъ мужчинъ завидовали русско-татарскому семейному быту. "Ни татары, ни москвитяне, писалъ литовецъ Михалонъ, -- не даютъ своимъ женамъ никакой свободы, говоря, что кто даетъ свободу женѣ, тотъ отнимаетъ ее у самого себя. Онѣ у нихъ не имѣютъ власти, а у насъ нѣкоторыя владѣютъ многими мужчинами". Конечно, и въ западной Россіи и въ Польшѣ женщина находилась въ томъ-же рабскомъ состояніи, въ какомъ была она и въ остальной Европѣ; но здѣсь ея рабство все-таки было несравненно сноснѣе, чѣмъ въ Московіи; она пользовалась здѣсь вольностями, о которыхъ не смѣла даже и мечтать великорусская женщина; довольно уже одного, что она не изгонялась здѣсь изъ общества и не содержалась, какъ рабыня, въ домашней тюрьмѣ. Что-же касается Московіи, то здѣсь и въ силу восточныхъ доктринъ, желавшихъ избавить общество отъ величайшаго соблазна, отъ "женской прелести", и въ силу родовыхъ принциповъ, ревниво охранявшихъ ее какъ самку, предназначенную для продолженія рода, и наконецъ, въ силу вліянія сливавшихся съ русскими азіатовъ -- женщину настойчиво и рѣшительно удаляли изъ общественной жизни и запирали въ теремѣ. Затворничество женщинъ окончательно утвердилось еще въ началѣ XVI вѣка, и Герберштейнъ говоритъ, что въ Россіи "женщина считается честною тогда только, когда живетъ дома, взаперти, и никуда не выходитъ; напротивъ, если она позволяетъ видѣть себя чужимъ и постороннимъ людямъ, то ея поведеніе становится зазорнымъ... Весьма рѣдко позволяется ей ходить въ церковь, а еще рѣже -- въ дружескія бесѣды, развѣ уже въ престарѣлыхъ лѣтахъ, когда она не можетъ навлекать на себя подозрѣнія". Въ половинѣ XVI столѣтія заключенность женщинъ сдѣлалась еще строже, и, по свидѣтельству Вухау, знатные люди не показывали своихъ женъ и дочерей нетолько постороннимъ, но даже братьямъ и другимъ близкимъ родственникамъ, а въ церковь позволяли имъ выходить лишь во время говѣнья да иногда въ самые большіе праздники. Какъ дѣвушки, такъ и замужнія женщины были окружены надсмотрщиками и шпіонами. "При нихъ, пишетъ Петрей, -- держатъ мальчика, который не только исправляетъ ихъ надобности, подаетъ имъ кушанья и напитки, но и долженъ также доносить мужьямъ что дѣлали безъ нихъ ихъ жены; за то эти мальчики пользуются въ домахъ такимъ почетомъ и значеніемъ, что женщины безъ всякихъ отговорокъ дозволяютъ имъ разныя шалости, даютъ имъ подарки, если хотятъ отъ нихъ молчанія о своихъ дѣлахъ, чтобы не быть высѣченными или поколоченными отъ мужей. Женамъ мужья не дозволяютъ даже и обѣдать съ собой: сами обѣдаютъ или одни или съ гостями, а жены особо, въ своихъ покояхъ, съ горничными, и никто изъ мужчинъ не можетъ входить туда, кромѣ мальчиковъ, назначенныхъ для услуги". Женщины жили обыкновенно въ дальнихъ покояхъ, въ особомъ отъ мужчинъ помѣщеніи. Лѣтомъ и зимою женщины выѣзжали изъ дома не иначе, какъ въ совершенно закрытыхъ экипажахъ, по бокамъ которыхъ шли скороходы и въ числѣ ихъ аргусы, которымъ поручено было отъ мужа наблюдать за госпожою во время ея выѣздовъ и путешествій. Въ низшихъ классахъ женщину, принужденную трудиться и работать наравнѣ съ мужчиной, не было никакой возможности держать въ подобномъ тюремномъ заключеніи, въ положеніи тюремнаго узника; у казаковъ женщины пользовались еще большею свободой, жены казаковъ были ихъ помощницами и даже ходили съ ними въ походы; но чѣмъ выше было общественное положеніе рода, къ которому принадлежала женщина, тѣмъ строже держали ее въ домашней темницѣ, тѣмъ крѣпче запирали ее въ теремѣ. Положеніе царицъ и царевенъ, особенно послѣднихъ, было самое плачевное. "Сестры царскія и дочери, говоритъ Кошихинъ, -- имѣя свои особые покои, живутъ, какъ пустынницы, мало видятъ людей и ихъ люди, но всегда въ молитвѣ и въ постѣ пребываютъ и лица свои слезами омываютъ, потому что, имѣя удовольство царственное, не имѣютъ того удовольства, которое отъ всемогущаго Бога дано человѣкамъ совокуплятися и плодъ творити. За князей и бояръ своего государства замужъ ихъ не выдаютъ, потому что князья и бояре ихъ холопы и въ челобитныхъ пишутся холопами, а если за раба выходитъ госпожа, то это ставится въ вѣчный позоръ; а за королевичей и князей иныхъ государствъ ихъ также не выдаютъ, для того, что не одной вѣры и для того, что иныхъ государствъ языка и политики не знаютъ, и оттого имъ былъ-бы стыдъ". Царевны, такимъ образомъ, были вѣчными затворницами. Но немногимъ лучше было и положеніе царицы. Она жила совершенно изолированно отъ мужа и его двора, окруженная своей многочисленной женской прислугой и разными приживалками. Очень рѣдко, только въ дни большихъ праздниковъ, у царицы въ присутствіи ея мужа, бывали кратковременны торжественные пріемы патріарха, духовныхъ и свѣтскихъ сановниковъ. Выѣзжала она не иначе, какъ въ закрытомъ экипажѣ, въ церкви стояла за занавѣсомъ, даже при выходѣ изъ экипажа или при входѣ въ него, чтобы укрыться отъ постороннихъ взоровъ, она принуждена была проходить между ширмами, которые нарочно ставились для этого. Даже врачъ никогда не могъ видѣть государыни. Когда однажды къ больной царицѣ рѣшились призвать лекаря, то прежде, чѣмъ ввели его въ комнату больной, завѣсили плотію всѣ окна., чтобы ничего не было видно, а когда нужно было пощупать ея пульсъ, то руку ея окутали тонкой матеріей, чтобы медикъ не коснулся ея тѣла. Даже нечаянная встрѣча съ царицей кого-нибудь изъ мужчинъ не проходила для послѣднихъ даромъ,-- тотчасъ начинались допросы и розыски, ке было-ли тутъ какого злого умысла!
   Заключенность женщины лишала ее всякой возможности развивать свои умственныя способности хотя до той-же низкой степени, на которой стоялъ мужчина, развивавшійся въ водоворотѣ общественной жизни. Невѣжество женщинъ было изумительное, ихъ тупость поражала даже русскихъ, а не только иностранцевъ. "Московскаго государства женскій полъ, говоритъ Кошихипъ, -- грамоте не учоные и необычай тому есть, а природнымъ разумомъ простоваты и на отвѣты не смышленпы и стыдливы; понеже отъ младенческихъ лѣтъ до замужества своего у отцовъ своихъ живутъ въ тайныхъ покояхъ и, опричь самыхъ ближнихъ родственниковъ, чужіе люди никто ихъ и они людей видѣть не могутъ; и когда замужъ выйдутъ, ихъ люди также видаютъ мало; можно понять, что имъ не отъ чего быть разумными и смѣлыми". Разсказы богомолокъ и странниковъ, сплетни, сказки, пѣсни, безчисленныя повѣрья и предразсудки, ворожба и чары, а у самыхъ образованныхъ житія святыхъ -- вотъ все, что давало женщинѣ матерьялы для ея умственной дѣятельности. И въ то время, какъ на Западѣ женщины въ извѣстномъ отношеніи царили въ обществѣ своей красотой, чувствомъ, остроуміемъ; въ то время, когда онѣ занимались тамъ и науками и искуствами, давали топъ литературѣ, преподавали съ университетскихъ кафедръ,-- наши прародительницы или спали умственно глубокимъ сномъ, апатичныя въ своемъ невѣжествѣ и самодовольныя въ своей глупости, или-же тратили весь свой умъ на знаніе рутиннаго хозяйства, а свое чувство хоронили въ пучинѣ мистицизма.
   Заключенность женщины уродовала ея умъ, уродовала и тѣло! На Западѣ изящная, копфортабельная обстановка, "искуство любви", музыка, танцы, театръ, литература и другія условія домашней и общественной жизни развивали въ женщинѣ нервную впечатлительность и граціозность формъ; половая функція въ тѣхъ своихъ проявленіяхъ, которыя служатъ исключительно наслажденіямъ страсти, развилась здѣсь до высшей утонченности, до идеальнаго совершенства. На Руси-же все воспитаніе женщины состояло въ томъ, что ее старались покрѣпче держать въ теремѣ да откармливать, какъ на убой, чтобы она вошла въ тѣло и пріобрѣла ту красоту жирной дородности, которая такъ прельщаетъ всѣхъ нецивилизованныхъ людей. Вотъ --
   
   Сидитъ она за тридевятью замками,
   Да сидитъ она за тридевятью ключами,
   Чтобы вѣтеръ не завѣлъ да и солнце не запекло,
   Да и добрые молодцы чтобъ не завладѣли,--
   
   Ѣстъ хорошо, спитъ много, въ банѣ прѣетъ часто, никакого большого моціона нѣтъ, нервы ничѣмъ не разстраиваются, желудокъ работаетъ исправно,-- баба жирѣетъ, и съ каждымъ фунтомъ жира ея красота, возвышается по вкусамъ того времени и даже въ современномъ вкусѣ нашего купечества. Это не здоровая красота работящей крестьянки, а красота откормленнаго каплуна въ юпкѣ. При такихъ понятіяхъ о женской красотѣ, при неразвитости женскаго чувства и фантазіи, при изолированности женщины въ теремѣ -- у насъ не могло развиться той романической любви, какую мы видимъ въ старинной Европѣ. Древнерусская любовь нашла грубо-чувственный характеръ. Это была не любовь, какъ понимаемъ ее мы, а въ буквальномъ смыслѣ плотоугодіе, раздраженіе однихъ только извѣстныхъ нервовъ вслѣдствіе усиленнаго прилива крови... Теремъ сдѣлалъ то, что въ высшихъ и среднихъ классахъ любовь имѣла даже болѣе чувственный характеръ, чѣмъ у простого народа. Хотя въ нашихъ великорусскихъ пѣсняхъ, сказкахъ, былинахъ о любви говорится большею частью въ томъ-же духѣ и нерѣдко съ крайнимъ цинизмомъ, но за то въ произведеніяхъ малорусской народной поэзіи эта страсть выражается въ самыхъ граціозныхъ формахъ и соединяется съ утонченными человѣчными чувствованіями, которыя одни только и поднимаютъ ее выше простого животнаго вожделѣнія. Въ Московіи-же эти чувствованія не были развиты, женская красота состояла въ дородности, всѣ женщины, вслѣдствіе однообразныхъ условій жизни, были на одинъ образецъ, и страсть носила не индивидуальный, а родовой характеръ; древнерусскій человѣкъ влюблялся рѣдко; чувствуя вожделѣніе, онъ искалъ себѣ невѣсты или любовницы и выбиралъ ее, какъ товаръ. У купцовъ и крестьянъ это дѣлается и до сихъ поръ. Въ старинныхъ легендахъ ясно выражается то воззрѣніе, что природа женщины совершенно одинакова, и что любовь есть простое удовлетвореніе животнаго позыва. Конечно, эта идея объ "одинаковости естества женскаго", даже при исключительно чувственномъ характерѣ любви не могла безусловно заправлять половыми отношеніями; человѣкъ все-таки могъ привязываться къ одному "естеству" сильнѣе, чѣмъ къ другому; но во всякомъ случаѣ, онъ увлекался только "естествомъ". Достаточно прочесть древнерусскій романъ "Повѣсть о СаввѣГрудцынѣ", чтобы познакомиться съ характеромъ старинной любви. Купеческій сынокъ Савва, пріѣхавъ по торговымъ дѣламъ въ Казань, нашелъ здѣсь пріятеля своего отца, Вожена Второго и поселился у него въ домѣ. Дьяволъ-же уязвилъ молодую жену Вожена "на юношу опаго къ скверному смѣшенію блуда, и она. непрестанно

   

ГЛАВНЫЯ ЭПОХИ ВЪ ИСТОРІИ РУССКОЙ ЖЕНЩИНЫ.

IV.

   По народному воззрѣнію, бракъ -- судъ божій; женихъ и невѣста соединяются другъ съ другомъ не по свободному выбору, не вслѣдствіе стеченія извѣстныхъ обстоятельствъ, а потому, что ихъ союзъ предопредѣленъ рокомъ, потому, что имъ суждено жить вмѣстѣ: противъ судьбы ничего не подѣлаешь; "суженаго конемъ не объедешь".
   Но кромѣ этого таинственнаго рока, бракомъ заправляетъ другой ровъ, который уже не имѣетъ въ себѣ ничего таинственнаго и выражается въ волѣ отца, а за смертью его, въ волѣ матери или опекуна. При тѣхъ патріархальныхъ порядкахъ, которые всевластно царили въ древней Россіи и которыми до сихъ поръ держится жизнь низшихъ и даже среднихъ классовъ, ни за женихомъ, ни за невѣстою свободной воли не признается. Мужчину женятъ, а дѣвушку отдаютъ, продаютъ или, какъ выражаются въ архангельской губерніи, пропиваютъ.
   Дѣвушку выдавали за того, за кого "отецъ умыслилъ, а жена и сродичи приговорили", но выраженію Кошихина, выраженію вполнѣ обрисовывающему всю полноту отцовскаго самодержавія и напоминающему другое выраженіе -- "царь присудилъ, и бояре приговорили". Но ни одинъ отецъ или опекунъ съ семейнымъ совѣтомъ женили сына и выдавали дочь: это право, при извѣстныхъ обстоятельствахъ, принадлежало всякой власти,-- помѣщику, общинѣ, царю, -- такъ-какъ всякая власть носила отеческій характеръ. По словамъ пѣсни, браки заключались --
   
   По божьему повелѣнью,
   По царскому уложенью,
   По господскому приказанью,
   По мірскому приговору.
   
   По обычаю древней Руси, каждый домовладыка былъ обязанъ заботиться о всѣхъ домочадцахъ, о рабахъ и прислугѣ, какъ о собственныхъ дѣтяхъ,-- дѣвицъ выдавать замужъ, а молодцовъ женить. Помѣщики дѣлали это вплоть до отмѣны крѣпостного права. У казаковъ нерѣдко атаманъ давалъ невѣсть, какъ въ семействахъ отецъ семьи, и Стенька Разинъ устроилъ такимъ образомъ не одну сотню свадебъ. Вельможи, великіе князья, цари также устрояли свадьбы приближенныхъ къ себѣ лицъ, не спрашивая, конечно, объ ихъ согласіи. Какъ увидимъ ниже, это бывало даже и въ XIX в. Иногда правительство устроило. подобные браки гуртомъ. При Алексѣѣ Михайловичѣ, въ видахъ умноженія народонаселенія въ Сибири, повелѣно было, чтобы тамошніе пашенные крестьяне непремѣнно отдавали своихъ дочерей за ссыльныхъ; но такъ-какъ они не хотѣли брать себѣ въ зятья воровъ и мошенниковъ, то ихъ принуждали къ тому силою и брали за ослушаніе большой штрафъ. Иногда правительство высылало въ Сибирь "женокъ и дѣвокъ", поручая тамошней администраціи выдавать ихъ замужъ. Въ 1759 г., напр., было опредѣлено поселить на сибирскую линію годныхъ для замужества ссыльныхъ женщинъ. Сибирская губернская канцелярія предписывала воеводамъ и управителямъ, "собравъ этихъ женокъ, персонально учинить имъ осмотръ и годныхъ для замужества отправлять въ Омскъ, къ бригадиру Фрауендорфу", которому предписывалось разселить ихъ по линіи и выдавать замужъ за всѣхъ, кромѣ военно-служащихъ. Многія изъ этихъ несчастныхъ невѣстъ беременѣли въ Омскѣ или по дорогѣ; нѣкоторыя тащились съ грудными ребятами; другія кое-какъ волокли ноги отъ дорожнаго изнуренія и угнетавшихъ ихъ болѣзней. Матери по дорогѣ дарили или продавали желающимъ своихъ дѣтей, нести которыхъ подъ палящими лучами солнца было невыносимо и отъ которыхъ онѣ желали избавиться, чтобы легче устроить свою будущую брачную карьеру. Большинство этихъ подневольныхъ невѣстъ было сослано за преступленія противъ семейства; изъ 77 женщинъ, напр., доставленныхъ на линіи черезъ Омскъ въ 1759 г., было сослано 24 за мужеубійство, 10 за дѣтоубійство, 1 за отцеубійство, 1 за блудъ съ отцомъ, остальныя за поджогъ помѣщичьихъ имѣній, кражу, побѣгъ, "порчу волшебными травами и словами". Женщины эти, уже настрадавшіяся въ семейной жизни до ссылки, въ Сибири снова поступали въ семейную неволю, раздаваемыя начальствомъ холостымъ офицерамъ "въ услуженіе", а казакамъ и солдатамъ въ замужество. Въ XIX, в. подобные браки по приказу начальства были обычнымъ явленіемъ въ военныхъ поселеніяхъ. Что-же касается браковъ "по мірскому приговору", то крестьянскій міръ до сихъ поръ нерѣдко вмѣшивается въ брачныя дѣла своихъ членовъ, неимѣющихъ родителей, назначая, напр., извѣстную сироту-дѣвушку въ жены сиротѣ-парню. Въ древности за выводъ невѣсты изъ общины послѣдняя брала пошлину, которая, по всей вѣроятности, замѣнила собою первичное, родовое право первой ночи. Идея отеческаго вмѣшательства власти въ дѣло заключенія брака до сихъ поръ живетъ даже въ нашемъ законодательствѣ, выражаясь въ обязанности жениха имѣть дозволеніе подлежащаго начальства на вступленіе въ бракъ.
   Въ старой Россіи свободою въ выборѣ себѣ невѣсты пользовался только одинъ царь. Подобно императорамъ Византіи царь древней Руси выбиралъ себѣ невѣсту изъ дѣвицъ всей земли. Въ Москвѣ и въ провинціяхъ боярамъ, помѣщикамъ, дѣтямъ боярскимъ разсыхались циркулярные царскіе указы, которыми эти господа извѣщались, что властямъ поручено "смотрѣть у нихъ дочерей-дѣвокъ", государю въ невѣсты; "и у которыхъ были дочери-дѣвки", тѣмъ предписывалось, "часа не мѣшкая", везти ихъ на смотръ въ городъ къ воеводамъ, а потомъ, по выбору послѣднихъ, въ Москву. "А кто дочь дѣвку у себя утаитъ и къ боярамъ (на смотръ) не повезетъ", тому полагалась "великая опала и казнь". Иногда такимъ образомъ въ Москву свозили до двухъ тысячъ дѣвицъ разнаго званія, изъ которыхъ и выбиралась невѣста. "Надежнымъ сановникахъ и довѣренныхъ боярынямъ поручалось свидѣтельствовать этихъ дѣвушекъ, такъ-что самыя сокровенныя части тѣла не оставались безъ подробнаго разсмотрѣнія" (Пав. Іовій). Изслѣдовались дѣвственность невѣсты, ея здоровье и способность въ дѣторожденію. Само собою понятно, что между родственниками привезенныхъ на смотръ дѣвушекъ шло ожесточенное соперничество и каждый родъ употреблялъ всѣ усилія, чтобы породниться съ царемъ. На дѣвицъ, которыя наиболѣе нравились царю, даже на ту, которая была уже объявлена невѣстою и жила во дворцѣ, сплетничали, клеветали, сочиняли а нихъ небылицы, старались ихъ "испортить" и нерѣдко успѣвали въ этомъ: невѣста занемогала, ее высылали изъ дворца, а иногда вмѣстѣ съ ея родственниками даже отправляли въ ссылку за покушеніе обмануть царя. "Когда невѣста была окончательно выбрана, разсказываетъ Іовій,-- прочія соперницы ея по красотѣ, стыдливости и скромности, нерѣдко въ тотъ-же самый день, обручались съ боярами и военными сановниками", причемъ царь игралъ роль отца, опредѣляя, кому на комъ жениться.
   У обыкновенныхъ смертныхъ бракъ былъ договоромъ двухъ семействъ, при чемъ женихъ и невѣста вплоть до сватьбы не только не видѣли другъ друга въ глаза, но даже и не знали, что ихъ любезнѣйшіе родители хотятъ сочетать ихъ бравомъ. Дѣло начиналось обоюдными справками о женихѣ и невѣстѣ, объ ихъ состояніи, характерѣ, нравственности, наружности.. Осмотръ невѣсты производила обыкновенно мать или другая родственница жениха, который не видѣлъ своей суженой вплоть до свадьбы. Мы уже говорили въ первой главѣ, что эти смотрины въ крестьянской жизни до сихъ поръ носятъ характеръ осмотра продаваемаго товара его покупателями, въ старину же это было, всеобщимъ обыкновеніемъ. Какъ при продажѣ всякаго товара, такъ и при смотринахъ невѣсты, дѣло рѣдко обходилось безъ плутовства. Больную и блѣдную дѣвушку румянили, сухопарую превращали посредствомъ фальшивыхъ накладовъ въ толстуху и т. д. Если-же невѣста была до того плоха, что обмануть такимъ образомъ было нельзя, то совершали подлогъ и вмѣсто одной дѣвушки показывали другую, а замужъ выдавали первую. "Во всемъ свѣтѣ нигдѣ такого на дѣвки обманства нѣтъ, яко въ Московскомъ государствѣ", говоритъ Кошихинъ, подробно описывая разныя варіяціи этого мошенничества. Обманъ открывался только послѣ вѣнчанья, когда женихъ въ брачномъ покоѣ находитъ въ невѣстѣ тѣ крупные недостатки -- хромоту, нѣмоту, безобразіе, которыя были искусно скрыты ея родителями, или-же вмѣсто дѣвушки, показанной подъ чужимъ именемъ на смотринахъ, встрѣчалъ урода, подъ именемъ котораго была показана подставная красавица. Обманутый женихъ могъ жаловаться духовному начальству; производилось слѣдствіе, и если обманъ былъ доказанъ, то виновнаго наказывали кнутомъ, а бракъ расторгали. Но доказать обманъ было чрезвычайно трудно, и въ большинствѣ подобныхъ случаевъ мужьямъ оставалось только одно утѣшеніе,-- вымещать на женахъ мошенничество ихъ родителей, вгонять ихъ въ гробъ или принуждать въ постриженію въ монастырь, чтобы затѣмъ можно было жениться въ другой разъ.
   Нашихъ предковъ женили и выдавали замужъ очень рано, опираясь въ этомъ случаѣ на византійскіе законы, которые, будучи составлены для людей юга, гдѣ половая зрѣлость достигается гораздо скорѣе, чѣмъ на сѣверѣ, опредѣляли minimum возраста для жениха 14, а для невѣсты 12 лѣтъ. Нашъ Стоглавъ требуетъ отъ перваго 15, а отъ второй 12 лѣтъ. Но на практикѣ это сплошь и рядомъ не выполнялось, да собственно говоря, не было до XVIII вѣка и опредѣленныхъ постановленій относительно возраста брачущихся. Дѣвушекъ часто выдавали замужъ еще въ дѣтствѣ, лѣтъ 13, 10, даже 8, а мальчиковъ женили иногда даже 7 лѣтъ! Нерѣдко случалось, что мальчугана женили на взрослой дѣвушкѣ; такіе браки взрослыхъ съ малолѣтними во многихъ мѣстностяхъ существовали почти вплоть до настоящаго столѣтія и были особою формою снохачества. Отцы или опекуны, взявъ дѣвицу для своего малолѣтняго сына, жили съ нею сами до совершеннолѣтія мужа, который выросши и почувствовавъ потребности полового инстинкта, нерѣдко находилъ въ своей женѣ уже отжившую старуху. Въ архивахъ Сибири я неразъ наталкивался на документы, свидѣтельствующіе о распространенности этого гнуснаго злоупотребленія даже въ XVIII в. Такъ, въ 1749 г. одинъ енисейскій крестьянинъ жаловался, что отецъ женилъ его семилѣтняго на сорокалѣтней дѣвкѣ, что теперь ей уже шестьдесятъ лѣтъ и она неспособна быть женой. Такъ въ 1735 г. по улицамъ города Ачинска ходила подгулявшая сватья ачинскаго попа Никифора "и сказывала на него, попа, духовное дѣло. А невѣстка его попова сказывала, что-де онъ, попъ, взялъ ее, Палагею въ замужество за сына своего малолѣтняго и растлилъ дѣвство ея и прижилъ съ нею младенца".
   Въ низшихъ классахъ русскаго народа бракъ до сихъ поръ носитъ формальный характеръ купли-продажи. Родственники жениха покупаютъ ее. И хотя въ большинствѣ мѣстностей свадьба имѣетъ такой торговый характеръ только по своимъ древнимъ обрядамъ, но по мѣстамъ купля-продажа невѣсты существуетъ даже до сихъ поръ въ своей первобытной формѣ. "Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ, особенно въ г. Нерехтѣ, невѣсту покупаютъ за деньги. Не только бѣдные, но и богатые поселяне считаютъ себѣ за безчестье отдать дочь безденежно. Чѣмъ выше цѣна, тѣмъ болѣе чести для невѣсты, о чемъ провозглашается немедленно по деревнѣ. Продажная цѣна называется калымомъ* (Терещенко). Въ древней Россіи такая купля-продажа невѣсты была гораздо распространеннѣе, чѣмъ нынѣ, но въ XVI и XVII столѣтіяхъ не только въ высшихъ, но даже и въ низшихъ классахъ народонаселенія бракъ уже потерялъ характеръ чисто-торговой сдѣлки и калымъ уступилъ мѣсто приданому. Бракъ былъ договоромъ двухъ семей) и актомъ этого договора служила рядная запись, которую писалъ подъячій, нарочно для этого приглашаемый. Въ рядной записи подробно исчислялось все слѣдующее за невѣстой приданое, которое обыкновенно доставлялось въ домъ новобрачныхъ послѣ свадьбы. Но такъ-какъ родители невѣсты сплошь и "рядомъ старались обмануть жениха относительно приданаго, то родители жениха нерѣдко требовали, чтобы оно было отдано до свадьбы, по пословицѣ "денежки на столъ, дѣвушку за столъ". При свадьбахъ нашего купечества это стремленіе смошенничать на приданомъ до сихъ поръ не только существуетъ, но даже считается дѣлонъ совершенно обычнымъ и извинительнымъ. Въ виду такого сильнаго и всеобщаго поползновенія къ обману въ брачныхъ дѣлахъ, въ рядной записи, для гарантированія вѣрности условій, назначалась неустойка или понятное, которое платила сторона, нарушившая условіе. Величина неустойки была соразмѣрна съ величиной приданаго и всегда назначалась въ такой суммѣ, уплата которой была-бя тягостною для нарушителя ряднаго договора.
   Свадьба сопровождалась множествомъ обрядовыхъ церемоній, соблюденіе которыхъ считалось обязательнымъ и описаніемъ которыхъ въ нѣкоторыхъ "домострояхъ" занята цѣлая, весьма обширная глава "О чинахъ свадебныхъ". Въ этихъ обрядахъ прежде всего выражалась та мысль, что невѣста поступаетъ въ полную зависимость къ своему мужу и повелителю. Отецъ невѣсты бралъ плеть и ударялъ ею свою дочь, говоря: "по этикъ ударамъ ты, дочь; знаешь власть отца; теперь эта власть переходитъ въ другія руки; вмѣсто меня, за ослушаніе будетъ учить тебя этою плетью мужъ." Съ этими словами плеть передавалась жениху, который, закладывая ее за кушакъ, выражалъ надежду, что въ ней ему не встрѣтится надобности. Эта плеть вѣшалась надъ брачнымъ ложемъ, и во многихъ мѣстностяхъ женихъ производилъ ею обрядовое сѣченіе новобрачной при извѣстномъ унизительномъ обрядѣ разуванія ею своего суженаго. Дѣвственность невѣсты была главнымъ требованіемъ со стороны жениха и грубое матерьяльное понятіе нашихъ предковъ о добродѣтели совершенно отожествляло послѣднюю съ сохраненіемъ гимена до времени брака. Невѣсты, съ своими свахами и родственниками, сплошь и рядомъ обманывали жениха фальшивыми признаками дѣвственности, а женихъ съ своими родственниками производили точное и подробное изслѣдованіе этихъ признаковъ. Это совершалось почти публично, раздражая сладострастіе присутствовавшихъ на свадьбѣ гостей, обыкновенно предававшихся пьянству, дебошу и самому необузданному разврату. Иностранные писателя стѣснялись "объяснить, какъ доказывается дѣвство вѣнчающихся невѣстъ, такъ-какъ распространяться объ этомъ невозможно по требованію благонравія" (Корбъ). Въ купечествѣ, мѣщанствѣ, крестьянствѣ эти отвратительные обычаи въ полномъ ходу до сихъ поръ. Въ Астрахани, напримѣръ, свадьба оканчивается обыкновенно слѣдующимъ образомъ. Въ боковой комнатѣ, часто отдѣленной отъ гостей одними только ширмами, женихъ и невѣста занимаютъ брачную постель, и молодой мужъ обязанъ тутъ-же, пока еще не разъѣхались гости, почти въ ихъ присутствіи, отправить въ первый разъ свои супружескія обязанности; въ это время музыканты играютъ сладострастную пѣсню "бѣда", слова которой припѣваются всѣми гостями. По совершеніи акта, сваха входитъ въ брачный покой, мѣняетъ на новобрачной бѣлье, унося съ собою рубашку, запятнанную знаками "честности". Развернувъ эту рубашку и держа ее въ обѣихъ рукахъ, она, какъ пьяная вакханка, является къ гостямъ съ пѣніемъ и пляскою, показывая всѣмъ свой трофей. Затѣмъ, съ провожатыми и съ музыкою, она отправляется въ"экипажѣ въ домъ родителей невѣсты, чтобы передать имъ свои трофеи. На каждомъ углу, у каждаго трактира шествіе останавливается; сваха и провожатые соскакиваютъ съ экипажей, танцуютъ, поютъ, а музыка играетъ "бѣду". Такимъ образомъ процессія, проѣхавъ черезъ весь городъ, достигаетъ дона родителей невѣсты, которымъ и передается запачканное бѣлье, а затѣмъ начинается новая оргія (Медико-Топогр. Сборн., I, 397). Сальныя шутки надъ молодыми, похабные разговоры, свидѣтельствованіе бѣлья и постели, весь этотъ грязный цинизмъ нашихъ свадебъ до сихъ поръ служитъ однимъ изъ самыхъ крупныхъ выраженій русскаго варварства, выработаннаго тысячелѣтней исторіей. Отвратительна радостная оргія, начинающаяся послѣ того, какъ женихъ найдетъ возможнымъ благодарить родителей невѣсты за ея дѣвственность, но еще отвратительнѣе для каждаго, не вконецъ испорченнаго человѣка, тѣ сцены, которыя начинаются, если молодая окажется не дѣвственницей. Насмѣшки, брань, побои сыплются на несчастную, а родители иногда даже начинаютъ пытать ее, всовывая, напримѣръ, булавки подъ ногти, съ кѣмъ и когда она любилась. Въ старину эти варварскіе обычаи господствовали между всѣми классами общества, и невѣсты, неуспѣвшія обмануть своихъ взыскательныхъ жениховъ, нерѣдко расплачивались очень дорого за свою невоздержность въ дѣвичествѣ. Такъ Иванъ Грозный, не найдя дѣвственницей своей жены Марьи Долгорукой, на другой-же день послѣ свадьбы велѣлъ затиснуть ее въ колымагу, повезти на борзыхъ коняхъ и опрокинуть въ воду. Нерѣдко случалось, что женихъ, найдя свою невѣсту не дѣвственницей, отсылалъ ее къ ея родителямъ. Если-же она и оставалась его женою, то цѣлую жизнь принуждена была выносить попреки и побои мужа, который часто старался отдѣлаться отъ нея какимъ-бы то ни было способомъ, вгонялъ ее въ гробъ, заставлялъ постригаться въ монастырь, а затѣмъ начиналъ искать себѣ другую, "честную" невѣсту. Мужъ не могъ, даже еслибы онъ и хотѣлъ, извинить совершенно своей женѣ грѣхъ ея молодости, -- его покарало-бы за это общественное мнѣніе. Лица, имѣвшія доступъ ко двору, на другой день послѣ свадьбы являлись къ царю со всѣмъ поѣздомъ; но молодой мужъ недѣвственницы не смѣлъ показаться на глаза государю и не имѣлъ этого права представиться ему. "Если поступающій въ священники на брачномъ ложѣ не находилъ дѣвства и это впослѣдствіи обнаруживалось, то онъ лишался своей должности" (Олеарій).
   Признаніе брака церковнымъ таинствомъ утвердилось въ массѣ народа только въ позднѣйшее время и церковь, втеченіе долгихъ столѣтій, напрасно старалась подчинить браки регулированью своихъ византійскихъ законовъ. Простой народъ долго избѣгалъ церковнаго вѣнчанья и считалъ его обязательнымъ только для князей и бояръ. Въ XVI, XVII, мѣстами даже въ XVIII в., когда еще продолжалась борьба съ язычествомъ, простолюдины сплошь и рядомъ женились безъ церковнаго благословенія, "въ роду и въ племени, въ куновствѣ и сватовствѣ, и въ крестномъ братствѣ, и при жизни первыхъ женъ." Церковный обрядъ бракосочетанія часто замѣнялся древнимъ языческимъ обрядомъ хожденія жениха и невѣсты --
   
   Безъ вѣнчанья, безъ попа,
   Вкругъ зеленаго ракитова куста.
   
   Стенька Разинъ положительно отвергалъ церковное вѣнчанье, говоря: "къ чему вѣнчаться? Станьте въ парѣ подлѣ дерева да пропляшите вокругъ него -- вотъ и повѣнчались!" Онъ собиралъ молодежь, приводилъ къ вербовому дереву, заставлялъ ихъ парами плясать вокругъ него, и потомъ увѣрялъ, что они, послѣ этого обряда, сдѣлались совершенно законными супругами. Въ нѣкоторыхъ уѣздахъ витебской губерніи до позднѣйшаго времени, при празднествахъ масляницы, молодые парни, условившись съ дѣвицами, увозили ихъ въ лѣсъ въ завѣтному дубу, объѣзжали его три раза и тѣмъ оканчивали свое вѣнчанье. Церковь свѣтская власть не переставали преслѣдовать такія "блудодѣйственныя" связи, дѣйствуя посредствомъ увѣщаній, эпитимій, штрафовъ и наказаній, нерѣдко очень строгихъ. Въ 1593 г., напримѣръ, казанскій архіерей доносилъ царю, что многіе жители казанскаго края не ходятъ въ церковь, не держатъ постовъ; обвѣнчавшись въ церкви, потомъ перевѣнчиваются у поповъ татарскихъ, живутъ безъ церковнаго благословенія съ нѣмецкими плѣнницами и т. д. Царь велѣлъ ихъ смирять, въ тюрьму сажать, въ желѣза, въ цѣпи, бить батогами, а менѣе виновныхъ отсылать къ владыкѣ для наложенія эпитимьи. Но при всѣхъ подобныхъ строгостяхъ, при всѣхъ вѣковыхъ усиліяхъ церкви, безцерковный бракъ получилъ широкое развитіе не только въ расколѣ, какъ увидимъ ниже, но и внѣ его. Невѣнчанныя супружескія пары даже въ настоящее время нерѣдко встрѣчаются между простонародьемъ Сибири, напримѣръ,-- и такія связи извѣстны здѣсь подъ именемъ сибирскихъ браковъ.
   Церковь боролась съ остатками язычества не за одно только свое право вѣнчать брачныя связи; она старалась подчинить всѣ эти связи своимъ правиламъ, прекратить браки между близкими родственниками и кумовьями, установить для бракосочетаній опредѣленное время, заставить брачущихся платить вѣнчальныя пошлины, воспретить разводы, которые въ древности были такъ часты, и т. д. Но особенныя усилія церкви были направлены на искорененіе многоженства, которое продолжало держаться въ жизни и послѣ введенія христіанства. Многіе имѣли по двѣ и по три жены. Въ XVI и XVII в. многоженство было чрезвычайно распространено въ Сибири. Такъ-какъ тогдашній сибирякъ не велъ осѣдлой жизни, а странствовалъ по разнымъ мѣстамъ, то и жены его были разсѣяны по тѣмъ поселеніямъ, которыя лежали на его обычномъ пути. Онъ жилъ съ ними обыкновенно сибирскимъ бракомъ, т. е. не вѣнчавшись. Но положеніе женщины въ подобномъ бракѣ, при грубости тогдашнихъ нравовъ, было крайне шатко и необезпечено; мужъ во всякое время могъ прогнать или бросить ее. Женщины поэтому, естественно, старались замѣнятъ такіе браки церковными; объ этомъ-же хлопотало и духовенство, дѣйствуя иногда съ чрезвычайною строгостью, доходившею до того, что даже въ XVIII в. сибирскіе архіереи, разъѣзжая по епархіямъ, нерѣдко наказывали публично плетьми "явныхъ прелюбодѣевъ." Все это содѣйствовало большему и большему водворенію въ жизни офиціальнаго брака. Но и въ этой формѣ бракъ сплошь и рядомъ оставался временною связью, даже многоженствомъ. Почти до самаго начала XIX в. въ Россіи, а особенно въ Сибири, бракъ нетрудно было заключить безъ всякихъ формальностей, безъ документовъ и свидѣтелей, или съ подложными документами и подкупными свидѣтелями. И вотъ у людей грубыхъ, чувственныхъ, развратныхъ появлялось разомъ по нѣскольку законныхъ женъ въ разныхъ мѣстностяхъ. При старинной бродячести народонаселенія, бѣглые крестьяне, солдаты, казаки, разные гулящіе люди, искрещивая страну по всѣмъ направленіямъ, живя то здѣсь, то тамъ, обзаводились нѣсколькими законными супружницами. Такія связи заключались часто даже съ вѣдома духовенства, особенно въ мѣстахъ глухихъ и удаленныхъ отъ центровъ государственной жизни. Въ половинѣ XVIII в. священники якутской области прославились, между прочимъ, тѣмъ, что безъ всякаго стѣсненія вѣнчали женъ отъ живыхъ мужей и мужей отъ живыхъ женъ. Такъ въ 1752 г. Желѣзинской крѣпости солдатъ Гулянинъ женился на дѣвкѣ Ульянѣ. "Жила я съ нимъ, пишетъ Ульяна въ своемъ прошеніи, -- съ полгода. Когда мужъ ушелъ съ своимъ полкомъ изъ Сибири, то я осталась отъ него беременною и родила сына. Черезъ три года ямышевскій благочинный Степанъ Сѣдачевъ, сказавъ мнѣ, будто мужъ мой померъ, зазвалъ меня, по наущенію канонера Ервина, въ себѣ въ домъ, и напоивъ пьяною, привелъ въ церковь и съ вышеписаннымъ канонеромъ обвѣнчалъ насильно." Другой случай. Въ томскомъ алексѣевскомъ монастырѣ у заказныхъ дѣлъ попъ Копыловъ донесъ, что "усмотрѣлъ онъ въ Томскѣ у Знаменской церкви, какъ священникъ Кастагаевъ вѣнчалъ солдата Замятина вторымъ бракомъ на дѣвкѣ Валгусовой, и что тотъ солдатъ имѣетъ у себя первозаконную жену, которая и понынѣ жива." Началось слѣдствіе. Замятинъ объяснилъ, что "женился онъ вторично того ради, что первая жена, по отбытіи его изъ Томска въ солдатство", черезъ три мѣсяца вышла замужъ за крестьянина Нагибина, который первозаконную жену свою выдалъ за какого-то Елисея кузнеца. Замятина свели съ его первою женой, а "оную блудницу, незаконную жену его, посадили подъ караулъ до указа его преосвященства." Но Замятинъ, прогнавъ свою первую жену, "оную блудницу подговоря тайно, изъ-подъ караула увелъ съ собою." Слѣдователи спрашиваютъ у митрополита, что дѣлать имъ съ преступниками, и при этомъ замѣчаютъ, что случаи двоеженства и троеженства бываютъ также часты, какъ и женитьба на самыхъ близкихъ родственницахъ. Значительная часть подобныхъ случаевъ двоеженства, троеженства и т. д., зависѣла просто отъ недозволенности развода; супруги самовольно расторгали свой бракъ и вступали въ новый; но все-таки главнымъ мотивомъ всѣхъ подобныхъ явленій служила и служитъ падкость мужчинъ къ многоженству. Эта наклонность и въ старину и въ настоящее время проявляется еще въ другой, болѣе употребительной формѣ. Содержаніе при законной женѣ наложницы или нѣсколькихъ наложницъ -- то-же многоженство. Преслѣдуя многоженство во всѣхъ его формахъ, церковь дозволяла православному имѣть преемственно не болѣе трехъ женъ. При этомъ третій бракъ не считался даже таинствомъ и священникъ, который вмѣсто простого чтенія молитвъ надъ троеженцемъ, вѣнчалъ его, лишался своего сана. Третій бракъ дозволялся только въ тонъ случаѣ, если ни отъ перваго, ни отъ второго не было дѣтей, а вступившія въ него лица на пять лѣтъ отлучались отъ церкви. Четвертый-же бракъ считался явнымъ преступленіемъ, былъ-ли онъ вѣнчанъ, или нѣтъ.-- все равно. Утрированный такимъ образомъ принципъ моногаміи съ особенною строгостью прилагался къ духовенству. Попы и дьяконы могли жениться только одинъ разъ; но запрещая овдовѣвшему попу второй бракъ, церковное законодательство въ то-же время признавало за массою духовенства неспособность къ воздержанію, и чтобы избавить церковь отъ оскверненія ея грѣшными служителями, не дозволяло вдовымъ попамъ ни служить обѣденъ, ни совершать таинствъ, -- они могли исполнять только обязанности дьячковъ. Но всѣ эти церковныя правила утверждались въ жизни очень медленно и духовенство, особенно низшее, сплошь и рядомъ нарушало ихъ. Нечего говорить о многочисленныхъ бракахъ Ивана Грознаго, которые духовенство утверждало, съ назначеніемъ царю церковнаго наказанія, и въ тоже время грозило проклятіемъ всякому, кто подобно Ивану, женится болѣе трехъ разъ, -- самые обыкновенные смертные могли дѣлать то-же самое, что и Грозный царь. Въ XV и XVI в. духовенство, особенно въ отдаленныхъ провинціяхъ, дозволяло православнымъ жениться по пяти, по восьми, даже по десяти разъ. Къ числу важныхъ ограниченій, полагавшихся церковью свободѣ подового союза, относятся еще обязанность бракосочетающихся имѣть дозволеніе своихъ родителей или опекуновъ и запрещеніе брака между лицами, состоящими въ родствѣ до седьмой степени, кумовствѣ и свойствѣ. Это послѣднее ограниченіе было всегда тягостнымъ особенно для жителей отдаленныхъ захолустныхъ поселеній, большинство жителей которыхъ обыкновенно состояло въ родствѣ или кумовствѣ между собою. Стѣснительность этихъ правилъ хорошо выражается въ извѣстной пѣсенкѣ --
   
   Радъ-бы я жениться, да некого взять:
   За моремъ синичка -- сестричка мнѣ,
   
   и т. д.,-- все родственницы...
   По патріархальному воззрѣнію, женщина, вступая въ бракъ, не имѣетъ никакихъ личныхъ цѣлей; бракъ существуетъ не для ея удовольствія, не для ея интересовъ; женщина служитъ только орудіемъ для продолженія рода. Первое достоинство жены -- чадородіе. Она должна рождать мужу дѣтей, и преимущественно сыновей, этихъ столповъ рода. Неплодіе жены считалось величайшимъ несчастіемъ, однимъ изъ самыхъ страшныхъ наказаній божіихъ. Такія жены обращались обыкновенно къ самому вѣрному, средству, къ усердной молитвѣ; съ плачемъ и рыданіемъ, доходившими, по выраженію древнихъ сказаній, до изступленія ума, онѣ молили постоянно Бога и святыхъ о томъ, чтобы "прижити имъ чадо мужеска пола". И много считается примѣровъ успѣшности этихъ молитвъ несчастныхъ женъ... Бездѣтные мужья не менѣе своихъ супругъ горевали о неимѣніи потомства. Эта мысль отравляла всю ихъ жизнь, преслѣдовала на каждомъ шагу. Вотъ, напр., ѣдетъ на охоту бездѣтный великій князь Иванъ Васильевичъ; увидѣлъ онъ на деревѣ птичье гнѣздо и горько заплакалъ. "Сотвори плачь и рыданіе велико: о, горе мнѣ бездѣтному! Кому я себя уподоблю, къ кому могу прировнять себя! Вотъ птицы небесныя,-- и онѣ плодовиты; звѣри земные -- и тѣ плодовиты! и вода плодовита: она играетъ волнами, въ ней плещутся и веселятся рыбы! Господи, и къ этой землѣ я не могу прировнять себя, -- она приноситъ плоды на всякое время!.." Обѣты, молебны, путешествія ко святымъ мѣстамъ, кормленіе нищихъ, ворожба и чародѣйство -- все употреблялось неплодными супругами, чтобы только имѣть дѣтей. Борисъ Годуновъ, очень заботившійся о чадородіи своей сестры, царицы Ирины, поручалъ даже Горсею развѣдать у ученыхъ англійскихъ докторовъ о средствахъ "къ зачатію и нарожденію дѣтей и привести въ Москву докторицу, искусную во врачеваніи женскихъ болѣзней безчадія". Мужъ ненавидѣлъ безплодную жену, презиралъ, притѣснялъ ее, билъ, разводился съ нею, заключалъ ее въ монастырь. Эти разводы и постриженія особенно часты бывали въ царскомъ семействѣ. "Царица должна была дать наслѣдника царю и царству." Въ этомъ заключался главный, основный смыслъ ея царственнаго положенія. Никакого другого смысла въ ея личности не признавали и не сознавали государственныя стремленія, государственныя положенія жизни, для которыхъ, поэтому, личность царицы являлась полною жертвою" (Забѣлинъ). Неплодіе царицы считалось такимъ народнымъ бѣдствіемъ, которое давало безотвѣтнымъ обыкновенно подданнымъ право требовать, чтобы царь развелся съ неплодной супругой. Такъ, при Федорѣ Ивановичѣ митрополитъ, бояре Шуйскіе съ своими сторонниками, а также гости и всѣ люди купеческіе сошлись на совѣтъ и рукописаніемъ утвердили бить челомъ государю, чтобы онъ "чадородія ради второй бракъ принялъ, а первую свою царицу, Ирину Федоровну, отпустилъ-бы въ иноческій чинъ". Борисъ Годуновъ разстроилъ это предпріятіе. Постриженіе безплодной жены хотя и не могло, по закону, совершиться безъ ея согласія, но въ большинствѣ случаевъ оно производилось вопреки закону. Женъ постригали силою, и при этомъ наши благочестивые предки розыгрывали иногда возмутительныя сцены. Такъ, напр., постригали жену великаго князя Ивана Васильевича, Соломонію. "Она, говоритъ Герберштейнъ, -- плакала и кричала и никакъ не хотѣла надѣвать кукуля, вырвала его изъ рукъ митрополита, бросила на полъ и топтала ногами. Иванъ Шягони, одинъ изъ самыхъ приближенныхъ людей государя, въ негодованіи на такую дерзость, сталъ ее жестоко бранить и ударилъ плетью, сказавши: какъ ты смѣешь сопротивляться волѣ государя и медлишь исполненіемъ его приказанія?.." Напрасно несчастная заявляла, что ее постригаютъ насильно, что она вовсе не хочетъ идти въ монастырь; она молила Бога отомстить за это насиліе. Всякое сопротивленіе было напрасно, и Соломоніы умерла въ монастырѣ, какъ умирало въ немъ множество такихъ-же несчастныхъ неплодныхъ женъ нашихъ старинныхъ царей и вельможъ.
   Имѣя значеніе родительницы, значеніе почвы, въ которой не долженъ изсякнуть корень рода, жена должна была играть еще роль хозяйки. Многоученый профессоръ Соловьевъ, излагая по "Домострою" хозяйственныя обязанности жены, говоритъ, что "женщина поставлена здѣсь на видномъ мѣстѣ, ея дѣятельность обширна". Въ дѣйствительности же, а не въ соловьевской исторіи, древне-русская женщина высшихъ и среднихъ классовъ была не хозяйкою, а только домоправительницею, экономкою, первою служанкою домовладыки. Дѣйствительно, "ея дѣятельность была обширна"; по "Домострою", она встаетъ раньше всѣхъ, будитъ слугъ, до ночи не перестаетъ работать и ложится позже всѣхъ; всякое домашнее дѣло она должна знать лучше тѣхъ, которые работаютъ по ея приказанію,-- и щи сварить, и кисель поставитъ, и бѣлье выстирать, и шить, и вышивать и т. д., и т. д. Даже царицы обязаны были сами вникать въ послѣднія мелочи своего хозяйства. Но требуя отъ жены такой непрерывной дѣятельности, домостройные принципы вовсе не имѣли въ виду ея самостоятельнаго хозяйственнаго значенія. Подобно китайскимъ моралистамъ, подобно индѣйскому законодателю Ману, указывавшимъ въ непрерывной работѣ женщины лучшее средство для ея порабощенія патріархальному режиму, нашъ "Домострой", съ той-же самой цѣлью настаиваетъ, чтобы "жена никогда безъ рукодѣлья ни часу не была, кромѣ немощи". Все, что ни дѣлаетъ жена, она должна дѣлать по "мужниному наказанію"; обо всемъ она должна спрашивать приказовъ и совѣтовъ своего повелителя; лично для себя она не смѣетъ сдѣлать безъ его дозволенія никакого раскола, никакой перемѣны въ хозяйствѣ. Она должна работать, повиноваться и управлять работами прислуги. Въ крестьянской жизни женщина была всегда самой дѣятельной труженицей и работала больше мужчины. Въ настоящее время въ архангельской губерніи, напр., при своихъ многочисленныхъ, чисто-женскихъ работахъ, женщина коситъ, жнетъ, сушитъ, молотитъ и мелетъ хлѣбъ, рубитъ дрова и лѣсъ, исправляетъ дороги и нерѣдко таскаетъ прнэтонъ такія тяжести, какихъ не захочетъ принять на себя мужикъ, сплавляетъ лѣсъ и скотъ, исполняя въ одно и то-же время обязанности гребца и повара, тянетъ бичевой суда, ходитъ съ извозомъ; въ Поморьѣ лѣтомъ, когда всѣ мужчины до одного уѣзжаютъ на отдаленные морскіе промыслы, жени ивы однѣ занимаются всѣми полевыми работами, ѣздятъ на близкіе промыслы въ море, отправляютъ подводную повинность и общественныя службы и т. д. Сами крестьяне сознаютъ, что женщины работаютъ больше ихъ. И въ народной жизни жена до сихъ поръ имѣетъ свое главное значеніе, какъ производительная сила, какъ семейная работница. "Мужъ возомъ не навозитъ, что жека горшкомъ наноситъ", говоритъ пословица. "Съ лица не воду пить, умѣла-бы пироги печь". "Добрая жена да жирные щи,-- другого добра не ищи". Но тяжелая работа, хлопотливая хозяйственная дѣятельность, непрестанный изнурительный трудъ выпали только на долю женщины низшихъ классовъ. Древне-русская барыня, несмотря на всѣ старанія "Домостроя", была существомъ вполнѣ тунеяднымъ, самкою, жирѣвшею и тупѣвшею въ своемъ теремномъ ничегонедѣланіи. " Русскія женщины, говоритъ Корбъ, -- вовсе не занимаются домашнимъ хозяйствомъ; въ отсутствіе господина рабы его, безъ вѣдома и согласія хозяйки, по довѣрію хозяина, распоряжаются всѣмъ. Московитяне содержатъ огромныя толпы дѣвокъ, но исключая самой легкой работы, поручаемой имъ по распоряженію жены хозяина, онѣ почти ничего не дѣлаютъ и проводятъ жизнь запертыми въ домѣ своего господина, гдѣ иногда прядутъ или ткутъ холсты. Русскія женщины проводятъ вообще жизнь праздно, и поэтому нѣтъ ничего удивительнаго, что онѣ слишкомъ часто ходятъ въ баню, такъ-какъ это видоизмѣненіе праздности до нѣкоторой степени все-таки служитъ имъ развлеченіемъ въ скукѣ отъ бездѣйствія, снѣдающей эти жалкія существа". Баня, дѣйствительно, была почти такимъ-же развлеченіемъ для древнерусской барыни, какимъ служитъ балъ для современной женщины. Для позднѣйшаго времени день бани былъ праздникомъ для нашихъ захолустныхъ помѣщицъ, и послѣ бани, дворня торжественно поздравляла ихъ -- "имѣемъ честь поздравить выпарившись". При такой бездѣльной и тупой жизни, за женщиною оставалось только одно значеніе родоначальницы, ожирѣвшей на своихъ пуховикахъ и отупѣвшей отъ своей сонной праздности.
   Жена должна быть рабынею мужа. Ботъ какъ разсуждаетъ объ этомъ одна Кормчая, на тему, "яко не подобаетъ жены госпожою звати". "Пытайте ученья, которое говоритъ: женѣ не велю учити, ни владѣти мужемъ, но быти въ молчаніи и въ покореніи мужу своему... Того ради не подобаетъ жены звати госпожею, а женѣ слѣдуетъ мужа звати господиномъ. Какой властитель низшихъ себя называетъ господами или какая госпожа зоветъ рабу госпожою? Не осрамляйте мужской главы; иначе Христа осрамите вы, а кто осрамитъ его, тотъ не прощенъ будетъ ни въ сей вѣкъ, ни въ будущій". Мужъ, по "Домострою", обязанъ поучатъ жену свою о "всякомъ благочиніи, какъ душу спасти, и Богу и мужу угодити и домъ свой добро строити; а жена должна во всемъ ему покорятися и со страхомъ внимати". "Ежедневно жена должна спрашиваться у мужа обо всемъ и совѣтоваться, какъ въ люди ходити и къ себѣ принимати, а съ гостями что бесѣдовати", какъ и что дѣлать по хозяйству и т. д. Даже въ разговорахъ съ чужими людьми, она должна разузнавать и поучаться, "какъ добрыя жены живутъ и какъ мужей своихъ слушаютъ, и съ ними спрашиваются и имъ повинуются во всемъ". "А если жену слово и наказаніе не имѣть, если она не слушаетъ и не внимаетъ, и не боится, и не творитъ, какъ мужъ учитъ, то плетію постегати, по винѣ смотря, наединѣ, а не передъ людьми, и поучивъ, примолвити и пожаловати, и никакожъ не гнѣваться другъ на друга. А за всякую вину по уху и по лицу не бити, ни кулакомъ подъ сердце, ни пинкомъ, ни посохомъ не колотити, ничѣмъ желѣзнымъ, ни деревомъ бити. Кто съ сердца или съ кручины такъ бьетъ, многія притчи оттого бываютъ, слѣпота и глухота, и руку и ногу вывихнетъ, и главоболіе и зубная болѣзнь; а у беременныхъ женъ и дѣтямъ въ утробахъ бити поврежденіе; а плетію бити и разумно, и больно, и страшно, и здорово. А въ случаѣ большой вины, и за ослушаніе и небреженіе, снять рубашку да плетію вѣжливенько бити, на руки держа, по винѣ смотря". Въ народныхъ пословицахъ эта доктрина о мужниной власти, эта тиранническая система страха и побоевъ выражаются еще въ болѣе рѣзкихъ я отвратительныхъ формахъ, чѣмъ въ "Домостроѣ", который, по крайней мѣрѣ, не совѣтуетъ уродовать жены. "Женѣ спускать,-- добра не видать". "Жена безъ грозы -- хуже козы". "Люби жену какъ душу, тряси ее какъ грушу". "Бей жену къ обѣду, а къ ужину опять". "Бей жену обухомъ, припади да понюхай, дышетъ да морочитъ, еще хочетъ". "Жена не горшокъ, не расшибешь". Побои, но народному воззрѣнію, служатъ даже доказательствомъ любви. "Любить жену -- держать грозу". "Кого люблю, того и бью". "Жену не бить, и милу не быть". Иностранные путешественники говорятъ, что древне-русскія женщины "не очень-то обижались, если мужья иной разъ порядкомъ-таки поучивали ихъ плеткой или кнутомъ"; онѣ считали даже побои доказательствомъ мужниной любви. Одна русская, вышедшая за итальянца и жившая съ нимъ въ мирѣ и согласіи, начала жаловаться, что не видитъ доказательствъ его дѣйствительной любви къ ней, потому-что ни разу по получала отъ него побоевъ. Мужъ, желая доказать ей свою любовь требуемымъ ею способомъ раза три поколотилъ ее, и въ третій разъ такъ сильно, что уходилъ ее до смерти. Корбъ и Олеарій, сомнѣваясь въ дѣйствительности этого факта или, по крайней мѣрѣ, считая его исключеніемъ, отрицаютъ существованіе самаго мнѣнія о солидарности мужниной любви и плети, солидарности, которая такъ ясно выражена въ вышеприведенныхъ нами народныхъ пословицахъ. Конечно, масса женщинъ не могла никогда дойти до того, чтобы желать истязанія своего тѣла мужемъ; но въ то-же самое время всегда существовала, существуетъ даже и теперь масса другихъ женщинъ, до того подавленныхъ патріархальнымъ режимомъ, что у нихъ нѣтъ и мысли о независимости мужниной тиранніи, нѣтъ и представленія о какихъ-нибудь другихъ порядкахъ, при которыхъ любящій мужъ не бьетъ своей жены. По ихъ мнѣнію, баба дура: ее подо учить уму-разуму, а учить значитъ наказывать. Кто любить, тотъ и учитъ; кто любитъ, тотъ и лупить. Противъ наказанія, противъ насилія возмущается только существо, сознающее свою личность; но патріархальная жена, воспитанная въ понятіяхъ рабства, совершенно отупѣвшая въ своей семейной темницѣ, вовсе не личность, а только добавленіе къ личности мужа. Домостройные порядки и стремились именно къ тому, чтобы, упрочивъ неограниченное самодержавіе мужа, довести женщину до того-же самаго состоянія, въ какомъ находится, превратившійся въ идіота, узникъ, который, будучи освобожденъ послѣ долгихъ лѣтъ одиночнаго заключенія, ни за что не хочетъ покинуть милой ему тюрьмы, и его приходится освобождать силою. Огромную массу русскихъ женщинъ домостройные порядки успѣли довести именно до такого состоянія. Всѣ мысли, желанія, чувствованія подобной женщины принадлежатъ ея нужу. у ней нѣтъ ничего своего, нѣтъ даже личнаго самолюбія, -- она можетъ гордиться и тщеславиться только своимъ повелителемъ, подобно тому, какъ какой-нибудь любимый рабъ, камердинеръ, дворецкій гордятся и тщеславятся своимъ бариномъ. Это рабское свойство рѣзко выражается въ мѣстничествѣ женщинъ. Не только разныя боярыни постоянно ссорились и грызлись между собою за мѣста, охраняя такимъ образомъ мѣстную честь Мужей своихъ, но то-же самое происходило и въ низшихъ классахъ народонаселенія; баба, не сознававшая своей личности, ссорилась съ другою бабою за относительное достоинство мужей. Вотъ что писалъ, напр., въ 1681 году изъ Москвы одинъ дворецкій своему помѣщику. "А что, государь, написано въ памяти твоей, чтобы бабъ развесть по избамъ, и бабы, государь, ни которая не слушаетъ; все лишь бранятся межъ себя, и меня, холопа твоего, не Слушаютъ, лаютъ; и ихъ развесть безъ твоего государскаго указу нельзя. Приходилъ й, холопъ твой, многажды въ избу и имъ говорилъ, чтобъ извѣстили Марью Чеглокову, дали мѣсто; и онѣ не даютъ, никто не хочетъ ниже сидѣть".
   Забитость и раболѣпность женщины были непосредственнымъ результатомъ тиранніи ея повелителя,-- тиранніи, дѣйствительности которой далеко превосходила собою ея домостройный идеалъ: мужъ билъ хозяиномъ жены и дѣлалъ съ нею что угодно. Онъ продавалъ, закладывалъ, проигрывалъ ее, какъ вещь или скотину. Во времена голода и другихъ общественныхъ бѣдствій сплошь и рядомъ "мужи своя жены даяху, да прокормятъ себя". Въ XVII в. патріархъ Филаретъ обличалъ служилыхъ людей, что они, отправляясь на отдаленную службу, закладывали женъ своихъ товарищамъ и вмѣсто процентовъ предоставляли имъ право любиться съ своими заложенными супружницами. Если должникъ не выкупалъ въ срокъ своей жены, то заимодавецъ продавалъ ее для блуда другому, другой третьему и т. д. Факты продажи женъ часто встрѣчаются даже въ документахъ XVIII в. Такъ, напр., въ 1742 г. верхотомскаго острога крестьянинъ Красноярскъ, разъѣзжавшій для торговли по разнымъ мѣстамъ вмѣстѣ съ своею женой, вернулся домой безъ нея; оказалось, что онъ продалъ ее кому-то въ деревнѣ Усовой.
   Мужъ даже считалъ себя господиномъ жениной жизни; случалось, что онъ умерщвлялъ любимую женщину вслѣдствіе какого-нибудь дикаго каприза. Костомаровъ описываетъ слѣдующую, напр., глубоко потрясающую сцену. Разинъ съ своими сподвижниками катался по Волгѣ. "Казаки пили, ѣли, прохлаждались. Возлѣ Стеньки сидѣла его любовница, плѣнная персидская княжна. Она была одѣта великолѣпно; жемчуги, брилліянты и разные драгоцѣнные камни придавали блескъ ея природной, ослѣпительной красотѣ. Уже замѣчали, что она начала пріобрѣтать силу надъ необузданнымъ сердцемъ атамана. Вдругъ, упившись до ярости, Стенька вскакиваетъ съ своего мѣста, неистово подходитъ къ окраинѣ струга и, обращаясь къ Волгѣ, говорить; ахъ ты, Волга матчика, рѣка великая! много ты дала мнѣ и злата и сребра и всего добраго; какъ отецъ и мать славою и честью меня надѣлила, а я тебя еще ничѣмъ не благодарилъ; на-же тебѣ, возьми! Онъ схватилъ княжку одной рукой за горло, другою за ноги и бросилъ въ волны". Вѣроятно, преслѣдуя жестоко своихъ казаковъ за вольное обращеніе съ женщинами, въ то-же время самъ увлекшись этою княжною и тѣмъ возбудивъ ропотъ и укоры своей братіи, пьяный Стенька хотѣлъ показать ей своимъ поступкомъ, какъ мало силы можетъ имѣть надъ нимъ привязанность къ женщинѣ. Если такимъ образомъ мужчина могъ жертвовать женщиной лишь для того, чтобы доказать, что онъ не подчиняется вліянію бабы, то чего-же хорошаго могла ждать отъ подобнаго самодура жена въ тѣхъ случаяхъ, когда она чѣмъ-нибудь дѣйствительно разгнѣвала или оскорбила его? Даже въ настоящее время въ каждомъ городѣ, въ каждомъ селѣ, пожалуй, даже въ каждой деревнѣ можно слышать, по крайней мѣрѣ, одну довольно равнодушно передаваемую исторію о томъ, какъ такой-то мужъ "забилъ до смерти, постепенно вогналъ въ гробъ свою несчастную половину. Въ древней Россіи къ подобнымъ фактамъ относились еще равнодушнѣе, и "нравоучительная" книга "Пчела" съ варварскимъ цинизмомъ, въ видѣ наставленія мужьямъ, разсказываетъ анекдотъ о томъ, какъ нѣкто убилъ жену свою за то, что зла была, и когда онъ началъ свататься на другой, то ему сказали -- какъ отдать за тебя, ты и первую жену убилъ; онъ же отвѣчалъ, если таковы-же будутъ вторая и третья, то и ихъ убью". Иностранцевъ поражш эта тираннія надъ женами, хотя и въ западной Европѣ того времени Сложеніе женщины было далеко незавиднымъ. "Русскіе, говоритъ Коллинсъ,-- обходятся съ женами жестоко и держатъ ихъ въ строгомъ повиновеніи. Года три или четыре назадъ одинъ купецъ билъ свою жену до тѣхъ поръ, пока могъ, плетью пальца въ два толщиною, наконецъ, заставилъ ее надѣть платье, пропитанное водкою, зажегъ его и такимъ образомъ несчастная погибла въ пламени... Всего удивительнѣе, что ея смерть не была отмщена никѣмъ, потому-что въ Россіи нѣтъ уголовнаго закона, который-бы преслѣдовалъ за убійство жены или раба, если убійство совершено въ наказаніе за проступокъ". Но если мужъ и не убивалъ своей жены, если онъ и не вгонялъ се постепенно, въ гробъ, то во всякомъ случаѣ жизнь ея была непрерывнымъ рядомъ мученій и лишеній. Запертая въ теремѣ, окруженная шпіонами изъ прислуги, несмѣвшая безъ дозволенія мужа высунуть носа изъ дома, жена за самомалѣйшій проступокъ подвергалась ученью. Надъ супружескою кроватью постоянно висѣла плоть, исключительно предназначенная для жены и называвшаяся дуракомъ; тукъ таскалъ жену за волосы, привязывалъ веревками и сѣкъ дуракомъ до крови; вмѣсто плети иногда употреблялись розги и даже палки. Одною изъ главныхъ причинъ этой тиранніи была ревность. "Въ Россіи часто случается между супругами, говоритъ Коллинсъ,-- когда ихъ любовь безразсудна ка волна слишкомъ шумитъ въ головѣ, то ревность пускаетъ въ ходъ кожаную плеть въ палецъ толщиной". Убійства изъ-за ревности невѣрныхъ женъ и ихъ любовниковъ были очень часты. "Коли кто соблудилъ съ замужнею женщиною, разсказываетъ Петрей,-- и мужъ оставлялъ ее у себя, то прелюбодѣй долженъ былъ вполнѣ удовлетворить его деньгами и быть сѣченнымъ розгами во голой спинѣ отъ думы до дома мужа, который опять беретъ къ себѣ жену. Если же онъ не бралъ ее, у ней остригали волосы, отдавали ее въ монастырь и дѣлали черницею, а мужъ бралъ себѣ другую жену, прелюбодѣй же уплачивалъ ему извѣстную сумму денегъ". "Если жена, впала въ развратную жизнь, и на то поступала отъ мужа жалоба, а преступленіе было доказано, то ее наказывали плетью и выдерживали нѣсколько дней въ монастырѣ на хлѣбѣ и водѣ, а затѣмъ она возвращалась въ домъ мужа, гдѣ получала новое наказаніе плетью за запущенное хозяйство" (Олеарій). Само собою понятно, что женщина при этомъ не имѣла никакой возможности такимъ-же образомъ преслѣдовать мужа за его невѣрность. Оставляя за собой и монополію жениной любви и привилегію внѣбрачныхъ связей, мужчина употреблялъ всѣ усилія, чтобы подчинить женщину тѣмъ правиламъ половой морали, которыя вполнѣ удовлетворяли требованіямъ его чувственности. Онъ поддерживалъ женскую добродѣтель и посредствомъ своего дурака, и посредствомъ вмѣшательства власти, и посредствомъ религіознаго страха. Блудъ считался величайшимъ грѣхомъ; адскія наказанія за него представлялись самыми ужасными, и старинные люди-моралисты и легенды, изображая эти мученія, выводятъ на сцену преимущественно женщинъ; наказанія блудницъ описываются гораздо подробнѣе, чѣмъ наказанія блудниковъ; первыя подвергаются болѣе разнообразнымъ и утонченнымъ мукамъ, чѣмъ послѣдніе. Такія представленія вполнѣ гармонировали съ тою обыденною моралью, которая обыкновенно заправляетъ жизнію патріархальныхъ обществъ. Мужчинѣ, если не de jure, то de facto, все дозволительно въ любовныхъ дѣлахъ, женщина же до мелочей обязана слѣдовать правиламъ составленнаго для нея кодекса половой морали. Нужно, впрочемъ, замѣтить, что и духовная и свѣтская власть всегда преслѣдовали малѣйшія проявленія половой свободы и распущенности, -- внѣбрачныя связи, хороводы, страстныя пѣсни и т. д. Но всѣ эти преслѣдованія оставались большею частію на бумагѣ, жизнь шла независимо отъ нихъ, и только мужчины, дозволявшіе себѣ все, ревниво наблюдали за нравственностью принадлежавшихъ имъ женщинъ, не подчиняясь къ то-же время никакимъ правиламъ въ своихъ отношеніяхъ къ чужимъ женщинамъ. Только у казаковъ, въ видахъ поддержанія среди ихъ воинственнаго духа, половые проступки мужчинъ наказывались съ такою-же строгостью, какъ и проступки женщинъ. Запорожцевъ за прелюбодѣяніе наказывали иногда до смерти, Ермакъ также не спускалъ этого проступка своимъ сподвижникамъ. Стенька Разинъ раздѣлывался за него безчеловѣчно. Однажды, напр., какой-то казакъ вступилъ въ связь съ чужою женою. Разинъ велѣлъ бросить его въ воду, а женщину повѣсить за ноги въ столбу, воткнутому въ водѣ. Но и у казаковъ такіе правы держались недолго и власть поддерживала ихъ посредствомъ строгостей только но временамъ, въ особенныхъ обстоятельствахъ. Вообще же въ этомъ отношеніи древнерусская жизнь была исполнена самаго безнравственнаго лицемѣрія; каждый дозволялъ себѣ всевозможныя мерзости и въ то-же время фарисейски преслѣдовалъ другихъ за малѣйшее отступленіе отъ правилъ обыденной морали. Дозволяя себѣ всевозможныя половыя излишества, мужчины строго наказывали женщинъ даже за одинъ ласковый взглядъ, брошенный на чужого мужчину. Да что мужчины,-- то-же самое дѣлали и женщины, эти тупыя рабыни, развращенныя неволею; своими сплетнями, пересудами, бранью, интригами онѣ съ какимъ-то демонскимъ злорадствомъ отравляли жизнь каждой сестры своей за малѣйшее отступленіе отъ требованій той морали, которая давила ихъ самихъ, за всякое стремленіе къ. той свободѣ цувстид, къ которой такъ или иначе стремцдод всѣ онѣ.
   Въ древнерусской брачной жизни насъ поражаетъ отсутствіе любви; то, что. связываетъ здѣсь мужа и жену, вовсе но любовь, какъ понимаемъ ее мы, а просто привычка или-же чувство покорности и преданности со стороны жени, чувство снисхожденія и господскаго покровительства со стороны мужа. Да и откуда было браться любви, когда женихъ и невѣста до свадьбы не знали другъ друга, когда бракъ заключался по волѣ и выбору родителей, когда мужъ былъ поставленъ въ положеніе неограниченнаго деспота, а жена принижена до роли самой послѣдней рабыни, когда сплошь и рядомъ дѣвушку почти ребенкомъ еще выдавали за пожилого мужчину, даже за старика и т. д. Вслѣдствіе этого въ древнерусской жизни мы постоянно видимъ, что супруги, испытавъ всѣ средства, чтобы возбудить другъ въ другѣ любовь, побѣдить холодность, искоренить отвращеніе, прибѣгаютъ наконецъ къ помощи чародѣйства, обращаются къ колдуньѣ, которая "отнимала сердце и ревность" у мужей, возбуждала въ нихъ любовь и т. д. Мужья обращались къ чародѣйкамъ съ тою-же самою цѣлью или для того, чтобы узнать отъ нихъ о невѣрности или вѣрности своихъ женъ. Ворожея присматривалась къ сердцу подозрѣваемой женщины, и если замѣчала, что оно трепещетъ, то укоряла ее въ измѣнѣ мужу, который, конечно, не оставлялъ ее безъ наказанія. Привораживанье между супругами, существующее до сихъ поръ въ средѣ простонародья, въ старину, даже въ XVIII в. подавало поводъ къ многочисленнымъ судебнымъ процессамъ, изъ которыхъ мы разскажемъ здѣсь одинъ довольно характеристичный случай. Въ 1750 г. сержантъ Тулубьевъ, квартируя въ Тюмени у разночинки Твергетиновой, лишилъ невинности дочь ея Ирину и жилъ съ нею блудно". Поссорясь съ матерью, онъ перешелъ на другую квартиру и послалъ сватать за себя Ирину. Мать отказала. Тулубьевъ, улуча время, когда матери не было дома, явился къ Иринѣ съ двумя солдатами и увелъ ее въ попу, а оттуда въ церковь, гдѣ уже были Другой попъ, подъячій, три солдата и дворовый человѣкъ Тудубьева, Дунаевъ. Когда приступили къ вѣнчанью, Тулубьевъ поставилъ вмѣсто себя Дунаева; Ирина вырвалась и побѣжала, но ее вернули и силою поставили подъ вѣнецъ. Одинъ попъ сталъ молитвы читать, другой скорѣе вѣнчать, а подъячій пѣлъ за дьячка. Обвѣнчавъ Ирину съ Дунаевымъ, Тулубьевъ сталъ жить съ нею самъ. "Черезъ три дня послѣ вѣнца Тулубьевъ, отрѣзавъ, взялъ хлѣба печенаго ломоть и увелъ Ирину съ собою въ баню, и совокупя къ тому хлѣбу воскъ, печину, соль, волосовъ и обтирая съ себя тѣмъ хлѣбомъ въ банѣ потъ, сперва съ правой руки, а потомъ съ лѣвой ноги, и скоблилъ съ ногъ своихъ ножомъ кожу и взялъ съ паренаго вѣника три листа и смялъ все это въ одно мѣсто и сдѣлалъ колобокъ. А послѣ того и съ Ирины такимъ-же образомъ потъ особливымъ хлѣбомъ вытиралъ и сминалъ по вышеписанному. И сдѣлавъ тѣ колобки порознь и вышедъ изъ бани, на оные колобки, смотря въ имѣвшуюся у нея книгу, которую носилъ при себѣ сокровенно, невѣдомо что шепталъ". Съ Дунаевымъ жить онъ ей, Иринѣ, не дозволялъ и билъ ее, выспрашивая, не живетъ-ли она съ Дунаевымъ, уводилъ ее въ лѣсъ, привязывалъ ее къ березѣ и читалъ надъ нею свою волшебную книжку. Потомъ, наскобливъ ножомъ съ хоромныхъ угловъ стружекъ и положа оныя съ телѣжною колесною грязью въ теплую банную воду, поилъ тѣмъ ее Ирину насильно, также виномъ съ порохомъ и роснымъ ладономъ ее паивалъ принужденно, и нашептавъ на воскъ и сѣру, на крестъ оные лѣпилъ и носить ей, женкѣ, на себѣ велѣлъ. Отъ такого его волшебства сдѣлалось ей, Иринѣ, приключеніе, что она безъ него Тулубьева жить не могла и по немъ тосковала, и для того за нимъ, когда онъ съ квартиры куда пойдетъ или пойдетъ, бывъ въ безпамятствѣ, неоднократно бѣгивала и драла на себѣ платье и на головѣ волосы. Отъ этого нечаяннаго приключенія и тоски пользовалъ ее его-жъ Тулубьева человѣкъ, Васильевъ, давалъ ей, наговоря съ ея волосъ, кои она тайно, по совѣту его, у онаго сержанта изъ кармана вынула, одинъ разъ пить квасу, съ котораго де времени стало ей легче и тосковать по Тулубьевѣ она перестала". Волшебную книжку Ирина украла у Тулубьева и представила ее полковому попу, который отослалъ ее своему начальству. Началось дѣло, кончившееся тѣмъ, что Тулубьева заключили въ енисейскій монастырь, а бракъ Ирины съ Дунаевымъ расторгли. Ирина же хотя и признана была достойною монастырскаго заключенія, "но понеже она навращена къ тому чародѣйствомъ Тулубьева и присушкою, для такихъ резоновъ и за претерпѣнныя ею отъ Тулубьева обиды, отъ посылки въ монастырь ее было рѣшено освободить"; но такъ-какъ за выходъ замужъ безъ дозволенія матери ее "безъ духовнаго пастыря оставить невозможно", то и опредѣлено было подвергнуть ее трехлѣтней эпитиміи.
   И стремленіе къ возможно частой перемѣнѣ женщинъ, и постоянные промахи въ выборѣ невѣстъ, неизбѣжныя при старинныхъ порядкахъ, и отсутствіе любви въ бракѣ -- все поддерживало въ древней Россіи легкую расторжимость браковъ, несмотря на вѣковое противодѣйствіе церкви и государства. Мужъ продавалъ, закладывалъ, прогонялъ отъ себя нелюбимую жену. И хотя прогнанная жена находилась не въ завидномъ состояніи, но въ болѣе древнее время, даже въ XV в. такія жены могли свободно вступать во второй бракъ и многія изъ нихъ имѣли точно такую-же возможность бросать своихъ мужей, какую имѣли послѣдніе прогонять ихъ. По мѣрѣ-же того, какъ византійскія постановленія входили въ силу, но мѣрѣ того, какъ бракъ дѣлался союзомъ нерасторжимымъ, а мужъ облекался неограниченно-самодержавными правами, положеніе жены, отъ которой хотѣлъ отдѣлаться мужъ, постепенно ухудшалось. Мужъ всегда могъ развестись съ женой, обвинивъ ее въ прелюбодѣяніи, а обвинить было очень легко. "Если, пишетъ Олеарій, -- по одному только подозрѣнію или по другимъ какимъ ничтожнымъ причинамъ, мужъ возненавидитъ свою жену, то онъ подкупаетъ двухъ бѣдняковъ-негодяевъ, и идетъ съ ними въ судьѣ обвинять жену и доказывать, что она застигнута ими въ томъ или въ другомъ нечестномъ дѣлѣ, или въ прелюбодѣяніи, и дѣло доводится до того, особенно если помогаютъ тутъ деньги, что добрую женщину, прежде даже, чѣмъ она догадается, въ чемъ дѣло, одѣваютъ въ монашеское платье и заключаютъ въ монастырь, гдѣ она и проводитъ остальные дни своей жизни". За деньги можно было найти и такого мерзавца, который бралъ на себя роль прелюбодѣя, хотя и подлежалъ за то наказанію. Былъ еще и другой, не менѣе дѣйствительный способъ избавиться отъ жены. "Кто, говоритъ Кошихинъ,-- умыслитъ надъ женою учинить, чтобъ она постриглась, и буде по доброй его волѣ не учинитъ, не пострижется, и онъ ее бьетъ и мучить всячески и вмѣстѣ съ нею не спитъ, до тѣхъ поръ, что она захочетъ постричься сама". Такихъ цоетриженицъ было множество, и въ монастырской неволѣ несчастная женщина находила единственное убѣжище отъ своихъ семейныхъ изверговъ. Но это убѣжище было все равно, что могила.
   Мы не будемъ разсказывать, какъ женщина страдала не отъ одного только мужа, но и отъ его родственниковъ, преимущественно отъ свекра, свекрови и золовокъ -- это факты общеизвѣстныя и каждый можетъ наблюдать ихъ въ любой крестьянской или купеческой семьѣ нашего времени. Женщина въ такомъ семействѣ почти все-равно, что арестантъ въ острогѣ. Ея мысли, чувства, желанія, самые благородные порывы, самыя честныя стремленія -- все подавлено деспотизмомъ семейной опеки и рутиною безсмысленныхъ традицій. Ее, по выраженію поэта, бьетъ привередникъ мужъ, гнетъ въ три погибели свекровь; тяжелая, постоянная работа изнуряетъ ея силы, мертвящая обстановка и деспотизмъ погружаютъ ее въ непробудный сонъ рабыни" которая только "няньчитъ, работаетъ и ѣстъ".
   
   И въ лицѣ ея, полномъ движенья,
   Полномъ жизни, является вдругъ
   Выраженье тупого терпѣнья
   И безсмысленный, вѣчный испугъ.
   И хоронятъ въ сырую могилу,
   Какъ пройдетъ она тяжкій свой путь,
   Понапрасну убитую силу
   И ничѣмъ несогрѣтую грудь!..
   
   Впродолженіе долгихъ столѣтій эта многострадальная мать русскаго народа томится въ своей неволѣ и для той-же неволи воспитываетъ своихъ дѣтей. Историкъ совершенно правъ, говоря о древнерусской женщинѣ, что "рѣдко дозволялось ей имѣть вліяніе на дѣтей своихъ, начиная съ того, что знатной женщинѣ считалось неприличнымъ кормить грудью дѣтей, которыхъ поэтому отдавали кормилицамъ: мать впослѣдствіи имѣла надъ ними менѣе надзора, чѣмъ няньки и дядьки, которые воспитывали господскихъ дѣтей подъ властью отца семейства" (Костомаровъ). Но это относится только къ женщинамъ высшаго круга; въ среднихъ и низшихъ классахъ вліяніе матери всегда было сильно, и народъ вполнѣ сознаетъ это, говоря: "что мать въ голову вобьетъ, того и отецъ не выбьетъ". Но мать, при своемъ глубокомъ невѣжествѣ, при своей рабской пассивности могла вбивать въ голову только то, чѣмъ отецъ забилъ ея собственную несчастную голоду. Еще ладъ колыбелью своего ребенка она поетъ тысячелѣтнюю пѣсню о рабскомъ терпѣніи, о непреложности "святорусскихъ" порядковъ, о неизбѣжности всероссійскаго горя-злочастія, необходимости покоряться злодѣйкѣ-судьбѣ. Дорого расплачиваемся мы за такіе уроки своихъ матерей, въ рабствѣ зачатыхъ, въ неволѣ рожденныхъ, въ рабствѣ зачинавшихъ, въ неволѣ и для неволи рождавшихъ, впродолженіе десятковъ вѣковъ, цѣлые милліоны людей.
   Смерть мужа, но древнерусскому патріархальному воззрѣнію, далеко не освобождала жены изъ ея зависимаго положенія. Вторичное замужество вдовы считалось дѣломъ совершенно неодобрительнымъ въ нравственномъ отношеніи. Попадьи, вышедшія замужъ по смерти поповъ своихъ, мучатся въ адскомъ пламени наряду съ блудницами (Буслаевъ, I, 495). По другому сказанію, за ихъ грѣхъ отвѣчаютъ на томъ свѣтѣ и сами умершіе мужья ихъ, непринявшіе заблаговременно мѣръ, чтобы ихъ жены не оставляли состоянія "честнаго вдовства". Въ древности вдову сожигали съ трупомъ ея мужа, чтобы вмѣстѣ съ нимъ она вошла въ рай и служила-бы ему тамъ, какъ на землѣ. Византизмъ измѣнилъ, но не искоренилъ этого вѣрованія и основаннаго на немъ обычая. Вдову начали постригать въ монастырѣ, гдѣ она должна была постоянно молиться объ успокоеніи души своего мужа и стараться о соединеніи съ нимъ "на лонѣ авраамлѣ" послѣ своей смерти. Мужья употребляли всѣ усилія, чтобы побудить своихъ женъ къ постриженію послѣ своей смерти. Главною приманкою служили большія наслѣдственныя доли, назначавшіяся вдовамъ подъ тѣмъ условіемъ, чтобы онѣ шли въ монастырь. Жены, желая выманить наслѣдство, обѣщались умирающимъ мужьямъ исполнить ихъ волю, плакали и клялись въ вѣрности своего обѣта, но сплошь и рядомъ, по выраженію одного моралиста, онѣ, "лукавыя, не постригашася и замужъ идоша, и дѣтямъ ничтоже даяніе" изъ наслѣдства, которое они выманивали у своихъ умирающихъ мужей, "умильно лжуще" о своемъ намѣреніи постричься.
   Положеніе вдовы было различно, смотря по тому, имѣла она дѣтей или нѣтъ. Бездѣтная вдова считалась сиротою, личностью беззащитною и безпомощною и, если не возвращалась въ семейство своихъ родителей, то поступала на попеченіе церкви, шла въ монастырь или въ богадѣльню, вмѣстѣ съ сиротами, убогими, калѣками и т. д. Свою силу и значеніе, женщина получала только отъ семейства, за неимѣніемъ котораго у нея не оставалось въ обществѣ никакой опоры, кромѣ благотворительныхъ заведеній. Напротивъ того, матерая вдова, по смерти мужа, облекалась полнотою его правъ и ставала во главѣ дома, по крайней мѣрѣ, до совершеннолѣтія своихъ дѣтей или до вторичнаго замужества. Мать во всякомъ случаѣ считалась выше сына, и даже мать царя вплоть до своей смерти, хотя-бы только по имени. Матерая вдова дѣлалась вполнѣ отцомъ, если можно такъ выразиться; она вступала во всѣ отцовскія права надъ семьей. Освободившись отъ своего рабскаго ига, вдова нерѣдко сама превращалась въ такого-же деспота, какимъ былъ ея покойный повелитель,-- угнетала дѣтей, бросала ихъ на произволъ судьбы, насильно выдавала дочерей замужъ и т. д. Но если она была совершенно забитою личностью, то ей угрожало въ свою очередь дикое самодурство ея милыхъ чадъ, избавившихся отъ тятенькиной узды. Случалось, что дѣти, получивъ наслѣдство родителя, выгоняли мать свою изъ дому, и она принуждена была жить подаяніемъ. Вынесши на своихъ плечахъ деспотизмъ родителей, потомъ деспотизмъ мужа, русская женщина нерѣдко умирала подъ деспотизмомъ собственныхъ дѣтей.
   

V.

   Полное осуществленіе тѣхъ идеаловъ семейной и общественной жизни, которые царили надъ умами нашихъ предковъ, положительно невозможно. Эти идеалы противуестественны; отъ нихъ вѣетъ не развитіемъ, не движеніемъ, не жизнію, а настоемъ и смертью. Даже въ тѣхъ случаяхъ, когда народъ не сознаетъ еще ихъ негодности и нераціональности, его природа инстинктивно протестуетъ противъ такихъ порядковъ, нарушая ихъ ежеминутно, хотя въ то-же время запуганная совѣсть и старается обуздать совершенно естественные порывы этой непосредственной природы, стремящейся къ свободѣ и счастію. Въ грубомъ, невѣжественномъ, основанномъ на рабствѣ и насиліи, обществѣ эти стремленія принимаютъ уродливый характеръ, выражаясь въ порокахъ и преступленіяхъ, которыми была такъ богата древняя Русь. Глубокая и всесторонняя развращенность господствовала здѣсь во всѣхъ классахъ общества, прикрываясь фарисейскою маскою обрядовой добродѣтели. Самое крайнее лицемѣріе проникало собою всѣ жизнь. Вотъ, напр., Стоглавый соборъ, запрещая держать по монастырямъ водку, говоритъ: "а отъ фряжскихъ винъ не возбраняется, нѣсть бо нигдѣ писано, что не пити сего вина; аще гдѣ обрящутся фряжскія вина, то во славу божію испивштъ!.." Или вотъ другой, еще болѣе разительный примѣръ этого лицемѣрія. Всѣ попы носили скуфью, которая считалась главнымъ признакомъ ихъ сана. "Мірянинъ, разсказываютъ иностранцы, въ дракѣ съ священникомъ болѣе всего заботился о томъ, чтобы не замарать его скуфьи; кто хотѣлъ бить попа, тотъ съ должнымъ почтеніемъ снималъ съ его головы скуфью, клалъ ее на приличномъ мѣстѣ, а потомъ могъ уже безнаказанно и, сколько ему угодно, колотятъ попа" (Корбъ). Такимъ образомъ, и уваженіе къ сану было соблюдено, и попъ отколоченъ!
   Такимъ-же лицемѣріемъ были проникнуты и всѣ семейныя отношенія. Отецъ держалъ домочадцевъ въ рукахъ посредствомъ страха, изъ-за котораго они повиновались ему и по наружности уважали его. Но раболѣпныя, въ присутствіи родителей, дѣти еще съ младенчества пріучались смѣяться надъ ними заглаза и обманывать ихъ при всякомъ удобномъ случаѣ. Ложные доносы и обманъ были одинаково сильны какъ между чужими людьми, такъ и между родственниками. Въ XVII в. правительство нашлось вынужденнымъ постановить, чтобы даже отецъ съ сыномъ не ссужали другъ друга деньгами и не закладывали вещей безъ дачи съ обѣихъ сторонъ извѣстной росписки, подъ страхомъ заключенія въ тюрьму обоихъ тяжущихся до тѣхъ поръ, пока не будетъ представлено ясныхъ доказательствъ, что искъ справедливъ. Брань, ссоры, мелкія интриги, даже драки нерѣдко наполняли собою всю жизнь древнерусскаго семейства. И отношенія домочадцевъ къ отцу до такой степени не выполняли требованій домостройнаго идеала, что моралисты нерѣдко нападали на дѣтей съ такою-же ожесточенностью, какъ и на жену, которая навлекала на себя ихъ постоянную брань главнымъ образомъ за свое противодѣйствіе Домостройнымъ принципамъ и освящаемому ими мужниному деспо тизму. "Лучше, говоритъ одинъ моралистъ, имѣть у бедра мечъ безъ ноженъ, нежели неженатаго сына въ своемъ домѣ; лучше въ домѣ коза, чѣмъ взрослая дочь; коза по елищу ходитъ -- молоко приноситъ; дочь по селищу ходитъ -- стыдъ принесетъ отцу своему". Эту взаимную враждебность домочадцевъ, эту семейную борьбу за существованіе, эти стремленія личности, подавленной семейнымъ деспотизмомъ, хоть сколько-нибудь облегчить свое иго и охранить свою жизнь, мы можемъ до сихъ поръ наблюдать въ патріархальной семьѣ современнаго намъ "темнаго царства". "Здѣсь, говоритъ Добролюбовъ,-- всѣ въ войнѣ: жена съ мужемъ за его самовольство, мужъ съ женою за ея непослушаніе или неугожденіе, родители съ дѣтьми за то, что дѣти хотятъ жить своимъ умомъ, дѣти съ родителями за то, что имъ не даютъ жить своимъ умомъ" и т д... "Наружная покорность и тупое сосредоточенное горе, доходящее до совершеннаго идіотства и плачевнѣйшаго обезличенія переплетаются въ темномъ царствѣ съ рабскою хитростью, гнуснѣйшимъ обманомъ, безсовѣстнѣйшимъ вѣроломствомъ. Тутъ никто не можетъ ни на кого положиться: каждую минуту вы можете ждать, что пріятель вашъ похвалится тѣмъ, какъ онъ ловко обсчиталъ или обворовалъ васъ; Тесть надуетъ зятя приданымъ; ж

   

ГЛАВНЫЯ ЭПОХИ ВЪ ИСТОРІИ РУССКОЙ ЖЕНЩИНЫ *).

   *) Источники и пособія: 1) Полное Собраніе русскихъ лѣтописей. 2) Акты историческіе, 5 т. 3) Дополненія къ актамъ историческимъ, 9 т. 4) Полное собраніе законовъ Росс. Имперіи, первые 18 т. 5) Памятники старинной русской литературы, изд. Кушелева-Безбородко, 4 т. 6) Терещенко, Бытъ русскаго народа, 7 ч., 1848. 7) Сахаровъ, Сказаніе русскаго народа. 8) Пѣсни, собранныя Рыбниковымъ. 9) Русскій пѣсни изъ собранія Якушкина. 19) Кулишъ, Записки о Южной Руси, 2. т. 11) Этнографическій Сборникъ Рус. Географическаго Общества, 5 т. 12) В. Шульгинъ, О положеніи женщинъ до Петра Великаго, 1850. 13) Добряковъ, Русская женщина въ домонгольскій періодъ, 1864. 14) Забѣлинъ, Бытъ русскихъ царицъ, 1869. 15) Спасовичъ, объ отношеніяхъ супруговъ по древнепольскому праву, 1857. 16) Кошихинъ, О Россіи въ царствованіе Алексѣя Михайловича. 17) Крижаничъ, Русское государство въ половинѣ XVII в. 18) Домострой, 1867. 19) Стоглавъ, 1863, 20) Книга Пчела, во Временникѣ, т. 25. 21) Нильскій, Семейная жизнь въ расколѣ, 1860. 22) Соловьевъ, Исторія Россіи, 19 т. 23) Костомаровъ, Историческія монографіи, 8 т. 24) Костомаровъ, Очерки жизни великорусскаго народа въ XVI и XVII в., 1861. 25) Неволинъ, Исторія Русск. Гражд. Законовъ, 3 т., 1878. 26) Калачовъ, О значеніи Кормчей въ древнерусскомъ правѣ. 1850. 27) Аѳанасьевъ, Поэтическія воззрѣнія славянъ на природу, 3 т. 1866--1869. 28; Макушевъ, Сказанія иностранцевъ о славянахъ, 1861. 29) Иконниковъ, О культурномъ значеніи Византіи въ русской исторіи, 1869. 30) Буслаевъ, Исторіи. очерки русской словесности, 2 т., 1862. 31) Архивъ историко-юридическихъ свѣденій о Россіи, Калачова, 3 т. 32) Архивъ историко практическихъ свѣденій, его-же, 6 кн. 33) Чтенія въ Обществѣ Исторіи и Древностей за годы 1858--1869. 34) Русскій Архивъ за годы 1864--1870. 35) Восемнадцатый Вѣкъ, Бартенева, 4 т. 36) Архивъ кн. Воронцова, 1870. 36) Русская Старина за 1870 г. 38) Сборникъ Русскаго Историческаго Общества, 5 т. 39) Описаніе, дѣлъ въ архивѣ Синода, 1868. 40) Филаретъ. Исторія Русск. Церкви, 5 ч. 41) Щаповъ, Расколъ, 1859. 42) Записки Державина, 1859. 43) Записки Нащокина, 1842. 44) Записки Грибовскаго. 1862. 45) Записки Эпгельгарта, 1867. 46) Записки Храповицкаго. 47) Записки Лопухина. 48) Записки адмирала Шишкова. 49) Воспоминанія Вигеля, 3 т. 1866. 50) Взглядъ на мою жизнь, И. Дмитріева, 1866. 51) Мелочи изъ моей памяти, М. Дмитріева, 1869. 52) Записки Е. Хвостовой, 1871. 53) Записки Жихарева, 1856. 54) Морошкинъ, Іезуиты въ Россіи, 2 т., 1869, 55) Галаховъ, Исторія русск. словесности, 2 т. 56) Афонасьевъ, русскіе сатирич. Журналы 1769--1774 г. 57) Поповъ, Татищевъ и его время 58) Пекарскій, Маркизъ Шетарди въ Россіи, 1862. 59) Барсовъ, Русскій простонародный мистицизмъ, 1869. 611) Анучинъ, Матеріалы для уголовной статистики Россіи, 186561) Мордовцевъ, Самозванцы, 2 т., 1867. 62) Шашковъ, Русскіе нравы въ Сибири, въ "Отечести. Запискахъ", 1867 г., кн. XX--XXII. 63) Муравьевъ, Житія Святыхъ Россійской Церкви, 12 ч. 64) Аксаковъ, Семейная хроника. 65) Труды архангельскаго статистическаго комитета за 1865--1868 г., 3 т. 65) Путешествія Олеарія. 1869. 67) Исторія о Вел. Княжествѣ Московскомъ, Петрея. 68) Дневникъ Корба, въ перев. Женева и Семевскаго. 69) Миллеръ, Исторія Сибири. 70) Семевскій, фрейлина Гамильтонъ, и многіе другіе.
   
   Русская женщина до сихъ поръ не имѣетъ своего историка. Какихъ-нибудь два-три опыта изслѣдованій объ историческихъ судьбахъ ея, въ родѣ книжки г. Добрякова, не стоятъ даже и того, чтобы упоминать о нихъ.
   Между тѣмъ, въ виду вопросовъ эманципаціи, волнующихъ современное женское поколѣніе, знаніе былыхъ судебъ русской женщины представляется не только интереснымъ, но и практически полезнымъ для дѣла освобожденія. Настоящее есть результатъ прошлаго, и постоянно находится подъ вліяніемъ традиціоннаго авторитета; мы убѣждаемся на всякомъ шагу, что въ современной жизни дѣйствуетъ такъ много архаическихъ принциповъ, что о прошедшемъ нельзя говорить, не задѣвая въ то-же время жизненныхъ вопросовъ дня. Вѣдь цѣлые отдѣлы современной жизни принадлежатъ вовсе не нашему времени, а служатъ только остатками того стариннаго быта, отъ котораго цивилизованное меньшинство давнымъ-давно уже отдѣлалось навсегда. Брачная и семейная жизнь крестьянства, купечества и духовенства, напр., по своимъ основнымъ характеристическимъ чертамъ имѣетъ такъ мало общаго съ современными понятіями и формами, что мы имѣемъ полное основаніе разсматривать ее въ связи съ жизнью русскаго общества XVI и XVII столѣтій. Такая классификація историческихъ данныхъ кажется намъ не только полезною въ практическомъ отношеніи, но и необходимою для большаго уясненія прошлаго посредствомъ тѣхъ остатковъ его, которые продолжаютъ существовать до сихъ поръ, вслѣдствіе того обстоятельства, что наши средніе и низшіе классы все-еще остаются вдали отъ умственнаго и соціальнаго движенія, совершающагося въ средѣ европейски-образованныхъ классовъ націи. Поэтому, разсматривая семейную и брачную жизнь среднихъ и низшихъ классовъ XVIII и XIX столѣтій въ связи съ исторіею допетровской женщины, мы, начиная съ XVIII вѣка, будемъ слѣдить только за судьбами женщины цивилизованнаго общества.
   Тяжка и незавидна была судьба русской женщины; много слезъ пролито ею, на пути ея историческаго существованія; много горя, униженія и рабства вынесла она въ семейной и общественной жизни, не искупивъ своихъ страданій ничѣмъ, что могло-бы возвысить ее во мнѣніи потомства или отмѣтить ее въ исторіи человѣчества. Мало того, что, по словамъ поэта,
   
   Три тяжкія доля имѣла судьба,--
   И первая доля -- съ рабомъ повѣнчаться,
   Вторая -- быть матерью сына-раба,
   А третья -- до гроба рабу покоряться.
   И всѣ эти грозныя доли легли
   На женщину русской земли,--
   
   Мало этого. Независимо отъ полнѣйшаго безправія и горькой подчиненности, идея женской отверженности проникала собою всю старинную жизнь, освящалась религіей, закономъ, обычаями и всѣми гражданскими и общественными учрежденіями. Съ этимъ согласно большинство нашихъ историковъ. Но ни одинъ изъ нихъ не обратилъ должнаго вниманія на то обстоятельство, что женщина старалась освободиться изъ этого положенія, что она боролась съ враждебными началами и улучшала свою незавидную долю. Правда, что въ большинствѣ случаевъ, это была борьба глухая, пассивная, едва замѣтная для посторонняго зрителя.
   
   Несчастная жертва судьбы,
   Ты глухо, незримо страдала,
   Ты свѣту кровавой борьбы
   И жалобъ своихъ не ввѣряла!
   
   Но тѣмъ не менѣе, самый фактъ борьбы не подлежитъ сомнѣнію. И противодѣйствіе русской женщины всему, что давило и развращало ее, было достаточно сильнымъ для того, чтобы доставить ей нѣсколько такихъ правъ, за пріобрѣтеніе которыхъ напрасно борется современная женщина.
   Да, русскія женщины, за вами лежатъ цѣлыя столѣтія, ознаменованныя тяжкими страданіями вашихъ прародительницъ и ихъ борьбой за свое освобожденіе. Наше время, продолжая эту борьбу, придало ей другой характеръ, поставило для нея болѣе существенныя и возвышенныя цѣли. Старая тысячелѣтняя борьба въ наши дни не только продолжается, но и значительно усиливается. Твердо-же пойдемъ впередъ съ полною надеждой на будущее освобожденіе женщины, и если даже намъ не суждено дожить до дня окончательной побѣды, то мы все-таки можемъ насладиться хотя постепеннымъ осуществленіемъ своихъ принциповъ и умереть --
   
   Съ вѣрой, что вызовутъ наши гробы
   Новое племя для новой борьбы!..
   

I.

   Въ сочиненіи моемъ "Историческія Судьбы женщины" читатель найдетъ много данныхъ, доказывающихъ, что въ первобытной жизни народовъ женщина была гораздо свободнѣе и вліятельнѣе, чѣмъ при дальнѣйшемъ развитіи человѣческихъ обществъ. Она успѣшно боролась противъ своего гнета, она не только могла держаться наравнѣ съ мужчиной, но даже нерѣдко достигала полнаго преобладанія надъ нимъ; она была главою семьи и родство по матери служило основнымъ принципомъ задаточной общественной жизни.
   Остатки такихъ первобытныхъ порядковъ мы видимъ и въ жизни древнихъ славянъ.
   Если-бы не достовѣрныя историческія свидѣтельства, то, зная характеръ современныхъ славянскихъ народовъ, трудно было-бы повѣрить, что ихъ предки отличались такою сильною любовью къ свободѣ и независимости, что возбуждали изумленіе въ грекахъ и римлянахъ эпохи паденія. "Даже рабы, по словамъ Маврикія,-- содержались у славянъ въ неволѣ не всю жизнь, какъ это бываетъ у другихъ народовъ, но, по прошествіи извѣстнаго времени, имъ предоставлялось на выборъ или возвратиться на родину, заплативъ выкупъ, или остаться у славянъ людьми свободными и друзьями. "Любовь славянъ къ свободѣ была столь общеизвѣстною, что въ законодательныхъ памятникахъ встрѣчаются выраженія -- "свободенъ, какъ славянинъ", или "свободолюбивъ, какъ славянинъ."
   Эту черту, столь естественную у первобытнаго и воинственнаго народа, мы замѣчаемъ и въ характерѣ древне-славянской женщины. Она еще неокончательно покорена мужчиною, не превратилась еще въ служанку семьи и въ подневольную одалиску мужа, безотвѣтную и безсильную передъ своимъ владыкой. Уза брака еще не окрѣпли, а у нѣкоторыхъ народовъ остатки первобытной половой свободы доходили до полнаго гетеризма. Въ языческой Чехіи, по словамъ лѣтописца Козьмы Пражскаго, "какъ свѣтъ солнца, какъ влага водъ, общимъ достояніемъ всѣхъ были и луга, и пажити, и даже самые браки были общими. Бракъ продолжался одну ночь. На утро разрывались цѣпи любви. Тогда позволялось мужу имѣть чужую жену и женѣ выходить за чужого мужа". Это отсутствіе брака и полная общность женщины, которыя мы встрѣчаемъ въ первобытной жизни всѣхъ народовъ, изчезли у славянъ уже въ самомъ началѣ той эпохи, когда на это племя было обращено вниманіе иностранцевъ, оставившихъ намъ свѣденія объ ихъ жизни и нравахъ. Хотя мы уже видимъ въ это время у славянъ и сильную отеческую власть, и бракъ основанный на умыканіи невѣсты, но въ то-же самое время остатки первобытной половой свободы продолжаютъ держаться въ славянской жизни, благодаря усиліямъ женщинъ. Самое умыканіе дѣвушекъ сплошь и рядомъ превращалось изъ насилія въ дѣло свободнаго договора жениха и невѣсты. Славяне, разсказываетъ Несторъ, сходились на игрища, устрояемыя между селеніями, и тутъ умыкали себѣ въ жены дѣвушекъ, съ которыми сговаривались прежде. Въ архангельской губерніи и въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ Сибири такіе порядки существуютъ и до сихъ поръ. Здѣсь женихи сплошь и рядомъ воруютъ любимыхъ ими невѣстъ, родители которыхъ несогласны на ихъ замужество. Сговоръ объ уходѣ между парнемъ и дѣвушкой, какъ и во времена Нестора, совершается чаще всего на игрищахъ. Въ этихъ хороводныхъ играхъ и пѣсняхъ, уцѣлѣвшихъ отъ древнихъ временъ, мы также видимъ явные слѣды тѣхъ свободныхъ сговоровъ и обоюднаго выбора жениховъ и невѣстъ, о которыхъ говоритъ лѣтописецъ. Мало того, что въ этихъ играхъ парни выбираютъ себѣ дѣвушекъ, а дѣвушки парней и составляютъ пары, и что въ хороводахъ выборъ пары представляется дѣвушкамъ наравнѣ съ парнями,-- часто мужчины и женщины составляютъ двѣ отдѣльныхъ партіи, которыя сходятся за тѣмъ, чтобы договариваться о свадьбахъ. Женщины поютъ:
   
   "Бояре, вы зачѣмъ пришли,
   "Молодые, вы зачѣмъ пришли?
   
   Мужчины отвѣчаютъ:
   
   "Княгини, мы невѣстъ смотрѣть,
   "Молодыя, мы невѣстъ смотрѣть!
   
   Затѣмъ идутъ дальнѣйшіе переговоры. На дѣйствительность подобныхъ сходбищъ партіи невѣстъ и партіи жениховъ указываютъ и чешскія хроники. Козьма Пражскій, разсказавъ легенду о борьбѣ дѣвушекъ съ юношами, говоритъ, что обѣ стороны заключили перемиріе и устроили трехдневное общее празднество. "Вступаютъ юноши на пиръ съ дѣвицами, какъ хищные волки, ищущіе добычи. Весело проводятъ они первый день въ. питьѣ и ѣдѣ. Чѣмъ больше пьютъ, тѣмъ больше возрастаетъ жажда. Едва къ ночи затихаетъ пиршество. Настала ночь. На ясномъ небѣ сверкала луна. Вдругъ затрубилъ одинъ юноша и, подавъ этимъ знакъ, закричалъ: "полно пить, ѣсть, играть! Вставайте,-- зоветъ васъ любовь!" Юноши тотчасъ бросаются на дѣвушекъ и умыкаютъ ихъ." Все это напоминаетъ намъ разсказы объ амазонкамъ, о гинейкократическихъ первобытныхъ народахъ, о современныхъ папуасахъ сѣверной Австраліи, у которыхъ до сихъ поръ можно встрѣтить общества женщинъ, живущія совершенно особо отъ мужскихъ обществъ Весною, когда половой инстинктъ пробуждается, самцы начинаютъ гоняться за самками, полы сходятся тоже на своего рода игрища, на которыхъ и совершаются умыканіи. Дѣтей, рожденныхъ отъ этихъ морганатическихъ связей, матери выкармливаютъ грудью и затѣмъ, если они не принадлежатъ къ женскому полу, выпроваживаютъ ихъ изъ своего общества. Конечно, игрища временъ Нестора и Козьмы Пражскаго но имѣли уже столь грубаго, чисто животнаго характера, но все-таки они указываютъ своими чертами на тѣ первобытные порядки, изъ которыхъ они развились до формъ, извѣстныхъ намъ. Умыканіе и бракъ были далеко не единственною цѣлью этихъ сборищъ, которыя устроивались прежде всего для празднества въ честь боговъ полового наслажденія, для любви и веселья. На нихъ царила полная свобода; это были оргіи любви. Здѣсь допускались свободныя объясненія въ любви, поцѣлуи, объятія, и матери, охотно посылали своихъ дочерей поневѣститься на игрищахъ. "Тутъ, говоритъ христіанскій обличитель этихъ празднествъ,-- стучатъ въ бубны, и гласъ сопѣлій, и гудутъ струны, женамъ же и дѣвамъ плесканіе и плясаніе, и главамъ ихъ навиваніе, устамъ ихъ кличъ и вопль, всескверныя пѣсни, и хребтамъ ихъ вихляніе и ногамъ ихъ скаканіе и топтаніе, тутъ-же мужамъ и отрокамъ великое прельщеніе и паденіе и женамъ и мужатымъ беззаконное оскверненіе и дѣвамъ растлѣніе". Переяславскій лѣтописецъ говоритъ, что при этомъ "отъ плясанія, и отъ очнаго воззрѣнія, и отъ обнаженія мышцъ, и отъ перстовъ ручныхъ показанія и отъ перстней возлаганія на персты чужіе, также посредствомъ цѣлованія" мужчины "познавали, которая жена или дѣвица къ юношамъ похотѣніе иматъ, и плотію съ сердцемъ разжегшися, слагахуся иныхъ поимающе, а другихъ, поругавше, метаху на посмѣяніе".
   Половою свободою, проявлявшеюся, между прочимъ, на этихъ игрищахъ, пользовались въ особенности дѣвушки, какъ о томъ свидѣтельствуютъ древнія хроники и путешественники. Независимость незамужнихъ женщинъ простиралась въ древности до такой степени, что породила саги объ амазонкахъ, саги, которыя, при всей своей фантастичности, имѣли, безъ сомнѣнія, историческое основаніе. "Дѣвушки, говоритъ Козьма Пражскій,-- свободно росли въ чешской землѣ, упражнялись въ военномъ дѣлѣ, избирали себѣ предводительницъ, ходили на войну, занимались охотою въ лѣсахъ, однимъ словомъ, въ образѣ жизни мужчинъ и женщинъ не было различія. Оттого смѣлость дѣвушекъ возрасла до такой степени, что они недалеко отъ Праги построили на одной скалѣ городъ, укрѣпленный самой природой: ему дано было имя Дѣвинъ. Возмущенные этимъ юноши, собравшись во множествѣ, построили себѣ на противоположной скалѣ среди лѣса другой городъ, который теперь зовется Вышгородъ, а тогда, отъ кустарниковъ, кругомъ его росшихъ, назывался Тростень. И то дѣвушки брали верхъ надъ юношами своею ловкостью, то юноши одолѣвали дѣвушекъ силою; были между ними то миръ, то война". Начальницею этихъ амазонокъ была одна изъ дѣвушекъ знаменитой Любуши, Власта, которой легенды приписываютъ намѣреніе превратить всю Чехію въ женское государство, лишивъ мужчинъ ихъ власти и значенія. Власта постановила закономъ воспитывать изъ дѣтей только дѣвочекъ, а мальчиковъ дѣлать неспособными къ владѣнію оружіемъ, выкалывая имъ правый глазъ и отрубая на обѣихъ рукахъ большіе пальцы. Мужчины побѣдили амазонокъ, и Власта была убита. Въ этомъ сказаніи, легендарномъ въ общихъ своихъ чертахъ, сгруппировано, какъ въ этомъ убѣдимся ниже, много чертъ изъ дѣйствительной жизни. Славянскія дѣвушки были воинственны и независимы по своему характеру до такой степени, что нерѣдко могли успѣшно сопротивляться хищническимъ притязаніямъ мужчины и, охраняя свою независимость, поддерживать свободный характеръ любовнаго союза. Былины сохранили намъ древніе образы богатырши, паленицы, вольной наѣздницы. Она совершенно свободно располагаетъ и своимъ сердцемъ, выбирая себѣ возлюбленныхъ и по произволу мѣняя ихъ. Прекрасная королевна, къ которой однажды заѣхалъ Илья Муромецъ, спрашиваетъ его:
   
   У тя есть ли охота, горитъ-ли душа
   Со мной со дѣвицей позабавиться?
   
   Тому-же Ильѣ жена Святогора предлагаетъ "сотворить съ ней любовь". Марина сама предлагаетъ Добрынѣ свою руку и сердце:
   
   Ты Добрыня, Добрынюшка, сынъ Никитьевичъ,
   Возьми-ка Добрыня, меня замужъ за себя!
   
   Нерѣдко подобная дѣвица ищетъ себѣ такого жениха, который былъ-бы сильнѣе и могущественнѣе ея. Будущая жена Дуная, бывшая первымъ стрѣлкомъ въ Кіевѣ, отправляется во чисто поле искать себѣ супротивниковъ, съ тѣмъ, чтобы выйти замужъ за человѣка, который сумѣетъ побѣдить ее. Если предметъ страсти не поддается добровольно, то такая женщина, подобно современному ей мужчинѣ, умыкавшему невѣсту, умыкаетъ себѣ жениха. Вотъ, напр., встрѣчаетъ Добрыня "паленицу женщину великую", нападаетъ на нее, бьетъ ее "въ буйну голову своей палицей булатною"; но паленицѣ это рѣшительно ни по чемъ;
   
   Она схватила Добрыню за желты кудри,
   Посадила его во глубокъ карманъ
   
   И увезла къ себѣ съ тѣмъ, что "если онъ въ любовь ей придетъ", то она сдѣлаетъ его своимъ мужемъ. Такъ и вышло. Выборъ жениха невѣстою и даже слѣды умыканія жениховъ до сихъ поръ сохраняются въ малорусской жизни. Бопланъ, составившій описаніе Малороссіи въ XVII в., говоритъ, что здѣсь дѣвушки сами выбираютъ себѣ своихъ будущихъ мужей, сими сватаются за нихъ. По словамъ Терещенко, если малороссійская дѣвушка любитъ какого-нибудь мужчину, то сама упрашиваетъ родителей выдать ее за него". Со времени засватанья до свадьбы помолвленные видятся между собой почти каждый день; они ходятъ вмѣстѣ не только день, "но и ночь". Невѣста повязываетъ жениха рушникомъ, что, по словамъ сватовъ, значитъ вязать приводца (т. е. приведеннаго), чтобы онъ не убѣжалъ изъ хаты. Это нѣсколько намекаетъ на то умыканье жениховъ, о которомъ говорятъ былины и на которое указываетъ сохраняющійся до сихъ поръ въ нѣкоторыхъ мѣстахъ Малороссіи свадебный обрядъ ловли жениха. "Родственники невѣсты выходятъ на улицу съ палками, въ то время, когда женихъ подъѣдетъ къ воротамъ; они забѣгаютъ и гонятъ его палками на дворъ къ невѣстѣ; онъ бьетъ плетью своего коня и ускакиваетъ съ боярами; это дѣлается до трехъ разъ. Когда загонятъ его во дворъ, то мать невѣсты беретъ у него лошадь и привязываетъ ее къ столбу. Женихъ входитъ въ сѣни, гдѣ встрѣчаетъ его невѣста, у сестры или свахи которой дружески должны выкупать женихову шапку". Если свадебные обряды умыканія невѣсты признаются за доказательство дѣйствительнаго существованія въ древности этого обычая, то обрядъ ловли жениха, вмѣстѣ съ нѣкоторыми другими данными, можетъ служить основаніемъ гипотезы, что въ древности не одни мужчины умыкали женщинъ, а также и женщины умыкали и захватывали мужчинъ для брака, хотя, по всей вѣроятности, это удавалось имъ далеко не такъ часто и легко, какъ первымъ.
   Воинственная, сильная, не задавленная еще патріархальнымъ гнетомъ славянка сохраняла значительную долю свободы и въ брачной жизни, противодѣйствуя деспотическимъ поползновеніямъ мужа. Хотя нѣкоторые иностранные писатели и говорятъ, что "жены славянъ были чрезвычайно цѣломудренны, но, съ другой стороны, мы имѣемъ много данныхъ, свидѣтельствующихъ, что наши древнія прародительницы не такъ охотно сносили наложенныя на нихъ брачныя узы и старались удержать за собою въ бракѣ ту-же свободу, какою онѣ пользовались до замужества. И до христіанства и долго послѣ введенія его расторженіе брака было легко не только для мужа, но и для жены. Жены сплошь и рядомъ бросали своихъ мужей, выходили за другихъ, утѣшались съ посторонними любовниками. "Знаю я ваши умы-разумы женскіе", говоритъ Добрыня о современной ему женщинѣ -- " мужъ пойдетъ за дровами въ лѣсъ, а жена пойдетъ въ замужество." Если отъ мужа или любовника нельзя освободиться добромъ, женщина прибѣгаетъ къ преступленію, къ ножу, къ волшебнымъ чарамъ. Отстаивая свою свободу отъ притязаній своего нелюбимаго мужа, женщина въ то-же время оказывала мощную, безграничную привязанность къ человѣку любимому. Бонифацій говоритъ, что "славяне, будучи народомъ мерзѣйшимъ и самымъ дурнымъ, соблюдаютъ, однакожъ, съ такою вѣрностью взаимную любовь въ супружескомъ союзѣ, что жена по смерти мужа, сама отрекается отъ жизни, и та считается у нихъ доблестною, которая своею рукою убъетъ себя, чтобы сгорѣть съ мужемъ на одномъ кострѣ." Конечно, Бонифацій въ этомъ случаѣ сильно ошибается, приписывая обычай вдовосожженія исключительно жениной любви; но все-таки, наша старина свидѣтельствуетъ, что самоубійство пережившей супруги изъ-за любви къ покойному мужу тогда не было рѣдкостью. Вотъ, напр., Василиса Никулишна, мужа которой погубилъ ея кн. Владиміръ изъ желанія обладать ею, отправляется къ трупу своего мужа.
   
   Беретъ Василиса свой булатный ножъ,
   Вспорола себѣ Василисушка груди бѣлыя.
   Покрыла себѣ Василиса очи ясныя
   
   и умерла рядомъ съ своимъ любимымъ Даниломъ. При такой сильной любви женщина естественно доходила до самой демонической мести за измѣну, и въ этой мести, при всей ея безчеловѣчности и отвратительности, насъ невольно увлекаетъ та мощная сила характера, которой мы почти вовсе не замѣчаемъ" въ русской женщинѣ послѣдующихъ эпохъ. Вотъ дѣвушка, которой измѣнилъ ея милый, говоритъ ему:
   
   Надсмѣялся-же ты надо мной, отсмѣю и я тебѣ:
   Ты не думай, простота, что я вовсе сирота.
   У меня-ли у младой есть два братца родныхъ,
   Есть два братца родныхъ, два булатныхъ ножа:
   Я изъ рукъ твоихъ и ногъ кроватку смощу,
   Я изъ крови твоей пиво пьяно сварю,
   Изъ буйной головы ендову сточу,
   Я изъ сала твоего сальныхъ свѣчъ намочу...
   
   А послѣ того, она хочетъ созвать гостей, близкихъ убитому, и загадать имъ загадку: "я на миломъ сижу, объ миломъ говорю, изъ милаго я пью, милымъ подчую, а и милъ предо мною свѣчою говорить."
   Въ брачной и семейной жизни мы замѣчаемъ нѣкоторые слѣды стремленій къ равенству половъ. Въ былинахъ женихъ ищетъ себѣ такой невѣсты, которая была-бы ему достойною "супротивницей", совѣтницей и помощницей, знала-бы грамоту и "четьепѣнье церковное." Невѣста тоже хочетъ имѣть мужемъ хорошаго "супротивника", ровню. Мужъ сплошъ и рядомъ обезпечивалъ свою жену извѣстнымъ имуществомъ. Семья невѣсты, взамѣнъ ея наслѣдственной доли, давала ей приданое. При неимѣніи братьевъ, дочь была наслѣдницей всего отцовскаго имущества. Жена могла имѣть независимое отъ мужа имущество, землю, села и свободно распоряжаться имъ. Въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ жена считалась даже чѣмъ-то въ родѣ главы дома. По древнѣйшему чешскому праву, жена принималась за представительницу семейства, и мужъ считался дома только тогда, когда онъ находился подлѣ своей жены. Если начинался процессъ, то отвѣтчикъ могъ быть вызванъ къ суду только въ той мѣстности, гдѣ была его жена. То-же самое было въ обычаѣ и у сербовъ. Несмотря на то, что у славянъ, какъ и у всѣхъ полудикихъ народовъ, вступленіе въ бракъ вдовъ считалось въ большинствѣ случаевъ дѣломъ крайне нехорошимъ, такъ-какъ женщина должна принадлежать своему мужу даже и мертвому, мы все-таки видимъ немало примѣровъ того, какъ, вслѣдствіе женскаго вліянія, конечно, сами мужья отступаются отъ этого варварскаго обычая и умирая, предоставляютъ своимъ вдовамъ полную свободу. Добрыня говоритъ женѣ: "хоть вдовой живи, а хоть замужъ поди; хоть за князя поди, хоть за боярина, хоть за могучаго богатыря, а хоть за полномочнаго крестьянина." Князь Владиміръ Васильковичъ въ своемъ завѣщаніи также предоставляетъ женѣ полную свободу поступить "какъ ей будетъ любо; пнѣ не смотрѣть-же, вставши изъ могилы, кто что будетъ дѣлать послѣ меня". Вдова, если не выходила замужъ, дѣлалась полною главою своего семейства и безусловно распоряжалась дѣтьми, которыя своимъ воспитаніемъ были обязаны главнымъ образомъ ей-же, а не отцу: всѣ герои и героини нашихъ былинъ воспитаны своими матерями.
   Въ древнія времена, говоритъ Козьма Пражскій, женщины ходили на войну, занимались охотою въ лѣсахъ и образомъ своей жизни не отличались отъ мужчинъ. Византійскіе историки разсказываютъ, что въ войнахъ съ греками славянки, одѣтыя въ мужское платье, храбро дрались на ряду съ своими мужьями. Женщины былинъ, какъ мы уже отчасти видѣли, не уступаютъ самымъ могучимъ богатырямъ своей силой, ловкостью и самостоятельностью характера, ведя такую-же, полную приключеній, жизнь, какъ и мужчины. Жена Ставра, нарядившись посломъ, побѣждаетъ борцовъ Владиміра,-- одному изъ плеча руку выдернетъ, другому ногу выломитъ, третьяго хватитъ хребтомъ о землю посреди двора Она силою освобождаетъ своего мужа изъ подземелья, въ которое, за похвальбу, посадилъ его Владиміръ. Жена Дуная -- первый стрѣлокъ въ Кіевѣ. Пелька, дочь Соловья разбойника, является достойною супротивницей Ильи Муромца. Паленица "женщина великая" побѣждаетъ Добрыню. Когда на Кіева, нашитъ Тугаринъ и гонецъ, посланный Владиміромъ за Ильей Муромцомъ, не нашелъ его дома, жена Ильи велитъ сѣдлать коня, одѣвается въ платье богатырское, вооружается и, принимаемая всѣми за своего мужа, скачетъ къ Кіеву и обращаетъ въ бѣгство Тугарина, который "бѣжалъ въ свои улусы загорскіе, цроклинаючи Илью Муромца, а богатырь Илья Муромецъ знать не зналъ, вѣдать не вѣдалъ, кто за него бился съ Тугариномъ."
   Но не одною физическою силою женщина поддерживала въ древности свое значеніе, которое она потеряла при дальнѣйшемъ ходѣ исторіи. Подобно германцамъ и большинству другихъ полудикихъ народовъ, славяне, выражаясь словами Тацита, "видѣли въ женщинѣ нѣчто священное", сверхъестественное. Она обладаетъ вѣщею силою, знаніемъ тайнъ природы, всесильными чарами волшебства. Любовь къ женщинѣ, но древнему и современному воззрѣнію народа, есть ничто иное, какъ результатъ дѣйствія волшебныхъ чаръ ея. По малорусскимъ вѣрованіямъ, даже мать, купая своего ребенка въ извѣстныхъ зельяхъ, можетъ приворожить ему долю. Въ пѣсняхъ сплошь и рядомъ намекается на эту волшебную, непобѣдимую силу любви и говорится, что "безъ прилуки молодецъ къ красной дѣвушкѣ не ходитъ." И если у современныхъ русскихъ не только низшаго, по частію даже и средняго класса любовь не можетъ быть объяснена ничѣмъ другимъ, кромѣ волшебства и привораживанья, то совершенно понятно, что въ древности эта могущественнѣйшая изъ страстей могла быть приписана одному только дѣйствію сверхъестественныхъ силъ. "По народному воззрѣнію, говоритъ Аѳанасьевъ,-- чувство любви охватываетъ человѣка, какъ внутреннее пламя, возжигаемое въ его сердцѣ стрѣлою громовника и раздуваемое буйными вихрями. Желая возбудить это страстное чувство, волшебницы вынимаютъ изъ груди юноши или дѣвицы сердце, жарятъ его и наговариваютъ любовную тоску." Заговоры, присушки, заклинанія въ любви составляютъ одинъ изъ главныхъ предметовъ дѣятельности древней женщины. И вслѣдствіе чаръ ея, "тѣ-же вѣтры буйные, которые весною пригони ютъ дождевыя облака, раздуваютъ пламя грозы и разсыпаютъ по землѣ сѣмена плодородія,-- приносятъ и любовь на своихъ крыльяхъ, навѣваютъ ее въ тѣло бѣлое, зажигаютъ въ ретивомъ сердцѣ. Кто влюбленъ, тотъ очарованъ." Эта чарующая сила женщины употребляется ею не на одно только внушеніе любимому человѣку страстнаго вожделѣнія къ себѣ, но и для наказанія его за измѣну, для погибели своихъ соперницъ, для мести за свое неудовлетворенное чувство и оскорбленное самолюбіе. Пылающая любовною местью женщина, посредствомъ своихъ чаръ, насылаетъ на кого слѣдуетъ разныя несчастія, причиняетъ смерть, превращаетъ въ животныхъ, отравляетъ всю жизнь страданіями. Волшебная сила женщины обращена не на одну только любовь. Она обладаетъ даромъ пророчества и высшей судейской мудрости, какъ увидимъ ниже; она можетъ посредствомъ травъ, кореньевъ и разныхъ зелій исцѣлять болѣзни, избавлять людей отъ страданій, насланныхъ на нихъ злою волшебною силою. Искуство врачеванія, толкованіе сновъ и примѣтъ, отыскиванье пропавшаго или украденнаго, предсказаніе о будущемъ, привораживанье и отвораживанье въ любовныхъ дѣлахъ были преимущественно въ рукахъ женщины, равно-какъ и родовспомогательное искуство, также соединенное съ знахарствомъ. Въ послѣдующую эпоху, подъ вліяніемъ византизма и вѣрованій азіятскихъ инородцевъ, всѣ эти свойства и профессіи женщины получили характеръ злостнаго, враждебнаго, дьявольскаго вѣдовства; но нѣтъ сомнѣнія, что въ первобытной славянской жизни женщина имѣла болѣе свѣтлое и благотворное значеніе, слѣды котораго до сихъ поръ можно видѣть въ народныхъ вѣрованіяхъ и преданіяхъ. Въ ряду божествъ одно изъ первыхъ мѣстъ принадлежало Матери-Землѣ, щедрой кормительницѣ и покровительницѣ всѣхъ людей. Главною служительницею и представительницею этой богини была женщина, которая своимъ участіемъ въ религіозныхъ торжествахъ въ честь Земли преклоняла послѣднюю на милость къ людямъ, побуждала ее къ плодородію, парализировала дѣйствіе силъ, враждебныхъ благодѣтельной силѣ Земли, которая относится къ людямъ, какъ любящая мать,-- плачетъ объ ихъ бѣдствіяхъ, радуется при видѣ ихъ счастія. Воспоминаніе объ этомъ благодѣтельномъ значеніи женщины до сихъ поръ сохранилось по многихъ мѣстахъ въ обрядѣ опахиванья; напр., во время повальныхъ болѣзней людей или скота, крестьяне, въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ, по приговору мірской сходки, рѣшаютъ остановить посредствомъ этого обряда ходъ эпидеміи. Старуха повѣщалка выходитъ въ полночь въ одной рубахѣ на околицу и съ дикимъ воплемъ бьетъ въ сковороду; на ея призывъ со всѣхъ сторонъ собираются бабы и дѣвки съ ухватами, кочергами, косами, сернами, помелами и дубинами. Ворота во всѣхъ домахъ запираются, скотъ загоняется въ хлѣвы, собакъ привязываютъ. Сбросивъ съ себя рубаху, повѣщалка клянетъ смерть; другія женщины привозятъ соху и запрягаютъ въ нее эту голую бабу; потомъ начинается троекратное опахиванье вокругъ села, причемъ сопровождающая толпа держитъ въ рукахъ лучины, или горящіе пуки соломы. Впереди несутъ иконы. Затѣмъ ѣдетъ старуха на помелѣ, въ одной рубахѣ и съ распущенными волосами; за нею двигается соха, а за сохой дѣвка, съ кузовомъ собраннаго со всѣхъ домовъ разнаго зернового хлѣба, который она сѣетъ по пролагаемой бороздѣ. Слѣдующая затѣмъ толпа пляшетъ, вертится, кривляется, размахиваетъ по воздуху принесенными орудіями, бьетъ въ тазы, чугуны, заслонки, косы, свиститъ, хлопаетъ кнутами. Останавливаясь породъ каждымъ дворомъ, бабы и дѣвки стучатъ въ ворота и бѣшено кричатъ: "бей, сѣки, руби смерть; сгинь, пропади, черная немочь; запашу, заколю, загребу, засѣку, замету!" При этомъ поются разныя заклинательныя пѣсни. Благодѣтельное вѣдовское значеніе женщины выражалось такимъ образомъ въ ея содѣйствіи къ избавленію отъ разныхъ частныхъ и общественныхъ золъ и напастей. Независимо отъ этого, подобно своей богинѣ Землѣ, женщина въ первобытной жизни была представительницею человѣческой любви, благотворительности и мира. Материнская любовь, служащая первичною формою всѣхъ развивающихся впослѣдствіи гуманныхъ чувствованій, всегда представляется сильнѣе, глубже и беззавѣтнѣе любви отцовской. Равнымъ образомъ, первобытная женщина изображается гораздо сострадательнѣе мужчины и къ чужимъ людямъ. Эта сострадательность и сердечная мягкость простираются до того, что въ русскихъ сказкахъ, сидящія въ жилищѣ чорта его бабушка, мать или сестра, въ большинствѣ случаевъ оказываются благосклонными къ странствующему герою, прячутъ его отъ чорта и помогаютъ ему въ нуждѣ. У германцевъ женщина называлась "ткущею миръ"; у всѣхъ народовъ въ первобытную эпоху ихъ исторіи она служила дѣлу человѣколюбія и упрочивала своимъ вліяніемъ благоденствіе и спокойствіе какъ семьи, такъ и общества. То-же самое видимъ мы и въ жизни древнихъ славянъ. По древнему праву чеховъ, напр., если убійцу находили подлѣ его жены и она обнимала его, или прикрывала своимъ подоломъ, то мститель обязанъ былъ оставить его въ покоѣ. Въ связи съ этимъ миротворлщимъ, гуманизирующимъ вліяніемъ женщины стоитъ еще ея поэтическая дѣятельность. "Женскія пѣсни славянскихъ племенъ, справедливо замѣчаетъ Буслаевъ,-- безспорно говорятъ въ пользу той мысли, что народные обычаи, вѣрованія и вообще эпическая старила на-половину обязаны своимъ происхожденіемъ душевнымъ способностямъ женщины, которыхъ быстроту и воспріимчивость объясняла себѣ суевѣрная старина вѣщею силою."
   Воинственность древне-славянской женщины, ея равносильность съ мужчиною, и особенно ея вѣщая сила были основою ея общественнаго значенія и равноправности, на которыя мы имѣемъ немало указаній исторіи. Первыми знаменитыми правительницами славянъ, первыми ихъ законодательницами, судьями, устроительницами мира и порядка являются великія, мудрыя, вѣщія жены. Славянская цивилизація начинается женщинами, и пока женщина, особенно у русскихъ, не была окончательно оттѣснена на задній планъ, не обращена въ полное рабство, до тѣхъ поръ эта первичная цивилизація имѣла въ себѣ такіе хорошіе задатки, которые могли поставить славянъ на ряду съ западными европейцами и едвали допустили-бы до того, чтобы названіе народа., бывшее синонимомъ свободолюбія, получило значеніе раба {Sclave -- рабъ, славянинъ.}.
   Древняя сага, изукрасившая своими фантазіями дѣйствительность, говоритъ о Вандѣ, дочери Крока, правителя ляховъ и основателя Кракова. Необыкновенная красавица., мудрѣйшая и цѣломудренная дѣва, Ванда избирается въ правительницы всѣмъ народомъ; она царствуетъ мирно, счастливо и благодѣтельно для подданныхъ. Одинъ нѣмецкій князь, пораженный молвою объ ея красотѣ, долго и напрасно хлопочетъ, чтобы жениться на ней, наконецъ, рѣшается завладѣть ею силою и ведетъ въ Польшу большое войско. Ванда выходитъ противъ него съ своею арміей и обращаетъ въ бѣгство враговъ однимъ только видомъ своей волшебной красоты. Князь въ отчаяніи отъ пораженія и неудовлетворенной любви восклицаетъ: "Ванда повелѣваетъ землей, водой и воздухомъ! Ванда приноситъ себя въ жертву за народъ свой! И я, товарищи, обрекаю себя въ жертву подземнымъ богамъ, чтобы всѣ потомки ваши и потомки потомковъ вашихъ состарѣлись подъ властью женщины!" Сказавъ это, онъ закололся. Ванда же, вернувшись домой, благодаритъ боговъ за побѣду и сама приноситъ себя въ жертву имъ, бросаясь въ воды Вислы.
   Конечно, частности этой саги принадлежатъ къ области мифа, вѣроятно, еще испорченнаго записавшими его хроникерами; но основной фактъ, фактъ владычества мудрой женщины, не подлежитъ сомнѣнію. Онъ, въ формахъ болѣе историческихъ, встрѣчается въ традиціяхъ чеховъ, а у русскихъ имѣетъ несомнѣнную историческую достовѣрность.
   Чехами въ древности правила вѣщая дѣва Любуша. Она обладала высшею государственною мудростью, ея старшая сестра отличалась постройкою городовъ, а средняя занималась медициной. Эти намеки въ равное съ мужчиной участіе женщины, даже на преобладаніе ея въ общественной жизни, дополняются подробностями знаменитаго отрывка изъ чешскаго народнаго эпоса, въ которомъ женщина является и государыней, и судьей, и вѣщею жрицею. Два брата ссорятся о наслѣдствѣ. Для рѣшенія дѣла Любуша созываетъ народное собраніе, и посреди его восходитъ на престолъ отцовъ своихъ, сопровождаемая двумя вѣщими дѣвами, изучившими судейскую мудрость; у одной изъ нихъ законодательныя доски, у другой мечъ, символъ карающей силы правосудія. Княжна произноситъ свой приговоръ, ссылаясь на законы вѣчныхъ боговъ, и двѣ дѣвы собираютъ голоса народа. Но владычество женщины встрѣчаетъ уже сильное сопротивленіе со стороны враждебныхъ ей принциповъ. Любуша рѣшаетъ упомянутый процессъ такъ: "по закону вѣчно-живущихъ боговъ, братья должны владѣть имѣньемъ вмѣстѣ, или-же раздѣлить его поровну." Тогда поднимается одинъ изъ тяжущихся братьевъ, лютый Хрудошъ; жолчь разошлась по всей его внутренности, отъ ярости дрожатъ его члены; махнувъ рукой, заревѣлъ онъ ярымъ туромъ: "горе птенцамъ, когда заползетъ къ нимъ въ гнѣздо змѣя, горе мужчинамъ, когда ими повелѣваетъ женщина! Мужчина только долженъ повелѣвать мужчинами; первенцу повелѣваетъ законъ отдать наслѣдство." Оскорбленная такимъ протестомъ, Любуша хотѣла отказаться отъ престола, но осталась на немъ, только должна была выбрать себѣ мужа изъ земскихъ людей. Такое ограниченіе политическихъ и наслѣдственныхъ женскихъ правъ вызвало между женщинами сильное неудовольствіе и движеніе, легендарное преданіе о которомъ сообщено нами выше въ сагѣ о Властѣ.
   Первоначальная русская исторія представляетъ ламъ типическій образъ Ольги, этой женщины, бывшей великимъ мужемъ своего вѣка. Ольга, но лѣтописи, обладаетъ государственною мудростью, которая ставитъ ее выше всѣхъ окружающихъ. Она правитъ государствомъ, какъ князь, предводительствуетъ войскомъ, мститъ древлянамъ за смерть своего мужа, покоряетъ ихъ Кіеву, путешествуетъ въ Грецію, покровительствуетъ распространенію христіанства, ѣздитъ на охоты, ходитъ по странѣ, опредѣляя дани и оброки, давая законы, наводя порядокъ. Ея значеніе въ исторіи русской культуры видно уже изъ одного того обстоятельства, что народъ втеченіе нѣсколькихъ вѣковъ сохранялъ благодарную память о ней, а въ Псковѣ долго хранились сани, въ которыхъ ѣздила эта энергическая правительница. Ни одинъ изъ князей не имѣлъ такой популярности и не жилъ такъ долго въ народномъ преданіи, какъ Ольга.
   "Дѣятельность Ольги", говоритъ Забѣлинъ,-- представляетъ намъ типическій образъ всей княжеской дѣятельности перваго вѣка. Ольга дѣлаетъ то-же, что дѣлали всѣ первые князья, воевавшіе и торговавшіе съ Цареградомъ, покорявшіе сосѣднія племена, уставлявшіе уставы, оброки и дани. Все это было обычнымъ княжескимъ дѣломъ въ то время. Необычайно только то, что Ольга, женщина, совершаетъ эти мужскія и мужественныя дѣла. Но казалось-ли это необычайнымъ для ея современниковъ? Мы полагаемъ, что общее убѣжденіе вѣка находило дѣянія Ольги очень обыкновенными и естественными. Въ сущности, она не дѣлаетъ ничего такого, что могло-бы противорѣчьи, ея положенію. Въ ея дѣяніяхъ ничего нѣтъ зазорнаго для ея положенія, какъ женщины вообще, какъ вдовы въ особенности". Женщина въ то время обладала многими правами, а матерая вдова, т. е. вдова, имѣвшая дѣтей, были почти совершенно равноправна съ мужчиной. Женщина владѣетъ и управляетъ имѣніемъ и семействомъ; жены князей принимаютъ посланниковъ и ведутъ переговоры; въ договорѣ Игоря съ греками въ числѣ русскихъ пословъ упоминаются и послы отъ женъ; женщины, иногда по крайней мѣрѣ, участвуютъ на вѣчахъ и имѣютъ право самостоятельно вести процессы. Онѣ выходятъ и на судебные поединки, причемъ по обычаю, утвержденному псковской судной граматой, если судебное поле будетъ присуждено "жонкѣ съ жонкою", то наемнаго бойца не должно быть ни съ которой стороны. За обиду женщинѣ платилась большая вира, чѣмъ за обиду мужчинъ, а по древне-чешскому и польскому праву, за изнасилованіе женщины, какъ за убійство, полагалась смертная казнь.
   Многія изъ этихъ правъ и преимуществъ, какъ увидимъ ниже, удерживались женщинами втеченіи нѣкотораго времени и въ послѣдующую эпоху постепеннаго женскаго порабощенія. Но и въ первичный періодъ исторіи слегка очерченныя нами вольности и права женщины далеко не имѣли такого безусловнаго значенія въ жизни, какъ это можетъ показаться съ перваго взгляда... Все это были частію отживающіе остатки первобытной женской свободы, частію-же -- плоды борьбы женщины съ враждебными ей началами, подъ вліяніемъ которыхъ совершалось ея постепенное порабощеніе. Въ жизни каждаго первобытнаго общества наблюдателя обыкновенно поражаетъ множество самыхъ радикальныхъ противорѣчій, какая-то чудовищная смѣсь добродушія и звѣрской жестокости, братства и ненависти, честности и безнравственности, апатіи и страстности, суевѣрнаго страха передъ богами и дерзкаго кощунства, доходящаго до наказанія идоловъ плетьми и розгами, семейныхъ добродѣтелей и антисемейныхъ пороковъ, женской свободы и женскаго рабства и т. д. Это значитъ, что въ такомъ обществѣ идетъ еще процессъ его соціальнаго броженія, совершается борьба разнообразныхъ элементовъ, долженствующихъ впослѣдствіи слиться въ одну болѣе или менѣе солидарную массу. То-же самое видимъ мы, въ частности, и въ исторіи женщины. Принципъ ея свободы и равенства борется съ патріархальнымъ началомъ ея подчиненности семьѣ и мужу. Поэтому-то въ первобытной славянской жизни, на ряду съ указанными нами правами и преимуществами женщины и съ свѣтлыми народными воззрѣніями на нее, мы видимъ цѣлый, рядъ идей и явленій совершенно противоположнаго характера.
   Славяне живутъ отдѣльными независимыми семействами, разростающимися въ роды. У нѣкоторыхъ племенъ семейный союзъ еще не окрѣпъ и внутри его идутъ постоянные раздоры между домочадцами. У поляковъ отеческая власть не успѣла еще утвердить своихъ абсолютныхъ правъ. Отношеніе отца къ взрослымъ сыновьямъ было основано скорѣе на равенствѣ, чѣмъ на подчиненности. Отецъ отчуждалъ семейное имущество не иначе, какъ съ согласія жены и дѣтей. Когда родитель старѣлся и дряхлѣлъ, то сыновья ipso lacto этого одряхлѣнія вступали во владѣніе семейнымъ имуществомъ. Непрочность семейной связи видна и изъ того обстоятельства, что, по свидѣтельству арабскихъ путешественниковъ, отецъ былъ обязанъ кормить и воспитывать своего сына только до совершеннолѣтія. Тогда отецъ давалъ ему лукъ со стрѣлами, говоря: "ступай, промышляй самъ о себѣ". Но несмотря на все это, у большинства славянскихъ племенъ отеческая власть имѣла уже такой абсолютный характеръ, что въ сравненіи съ нею кажется мягкою даже римская pair іа роtestas. Отецъ семьи или рода былъ государемъ, собственникомъ, судьею и жрецомъ {Князь значатъ родоначальникъ, отецъ семейства и жрецъ (сравни ксендзъ.)}. Онъ имѣлъ право надъ жизнію и смертью своихъ дѣтей, особенно женскаго пола. Подъ жертвенными ножами отцовъ дѣтская кровь сплошь и рядомъ обагряла собою домашніе алтари славянъ. Родительская власть основывалась не на одной только физической силѣ, но имѣла свойства сверхъестественнаго божественнаго значенія. Воля отца или матери опредѣляла всю будущность дѣтей. Ихъ благословеніе приносило съ собою всевозможныя блага, избавляло отъ всяческихъ бѣдъ, отъ болѣзней, преждевременной смерти, кораблекрушенія. Родительское проклятіе всемогуще въ такой-же степени. Дѣти, проклятыя отцомъ или матерью, неминуемо подвергаются ужаснымъ бѣдствіямъ; они дѣлаются добычею водяныхъ и лѣшихъ. Злое, неосторожо сказанное въ сердцахъ, слово, хотя-бы и вовсе безъ желанія, чтобы оно сбылось, никогда не останется безъ дурныхъ "послѣдствій для проклятыхъ дѣтей. Самая религія, въ своей первичной формѣ, носила домашній, семейный, родовой характеръ и состояла въ поклоненіи предкамъ. Мифическая личность дѣдушки-домового была главнымъ божествомъ семьи, домашній очагъ -- его алтаремъ, а отецъ семейства -- жрецомъ-жертвоприносителемъ. Въ лицѣ домового чествовался начальный основатель рода, первый устроитель домашняго очага... Каждое семейство, поэтому, имѣло своего бога; каждый домъ славянина, каждая храмина была въ то-же время и храмомъ для своихъ обитателей. Домовой -- это идеалъ патріархальнаго хозяина, какъ онъ называется еще до сихъ поръ. Онъ заботится обо всякой мелочи домашняго обихода, за всѣмъ наблюдаетъ; помогаетъ работникамъ, даже воруетъ изъ чужихъ домовъ въ пользу своего семейства. Когда изъ домочадцевъ кто-нибудь умираетъ, домовой воетъ по ночамъ, выражая тѣмъ свою глубокую печаль о такомъ семейномъ горѣ. Но въ то-же время, какъ настоящій грубый патріархалъ, онъ требуетъ отъ семьи и почтенія и всякаго уваженія, иначе становится злымъ и мстительнымъ. Иногда онъ даже ни съ того, ни съ сего вдругъ начинаетъ самодурить, проказитъ, дѣлать разныя пакости и подрывать благосостояніе дома. Независимо отъ культа домовому у славянъ до сихъ поръ сохраняются еще довольно крупные остатки ихъ первобытнаго поклоненія всѣмъ вообще своимъ умершимъ родственникамъ. Во всѣхъ почти нашихъ губерніяхъ до сихъ поръ въ извѣстное время совершаются въ разныхъ формахъ праздники въ честь мертвыхъ, которыхъ угощаютъ не только на ихъ могилахъ, но и устрояютъ для нихъ дома обѣды, на которыхъ они будто-бы невидимо присутствуютъ. Тотъ-же семейный, патріархальный характеръ мы видимъ и въ общенародныхъ божествахъ. Главнымъ сюжетомъ этой общественной религіи и соединенныхъ съ нею обрядовъ служитъ бракъ Неба съ Землею, причемъ послѣдняя почти вовсе теряетъ свой древнѣйшій, самостоятельный характеръ и является только патріархальною матерью, оплодотворяемую отцомъ -- Небомъ. "Не земля родитъ, а небо", гласитъ народная пословица, выражающая собою идею полнаго преобладанія въ религіи патріархально-отцовскаго принципа надъ материнскимъ. Въ этой религіи мы видимъ, кромѣ того, религіозное признаніе родительскаго права надъ жизнію и смертью своихъ дѣтей. Есть явные слѣды древняго обычая, при переходѣ въ новое жилище умилостивлять боговъ его принесеніемъ въ жертву дѣтей. Общенародныя божества, также любили дѣтскую кровь, которая и проливалась на алтаряхъ ихъ.
   Личность домочадцевъ совершенно изчезала передъ лицомъ домовладыки; всѣ они были рабами его, и названіе подчиненнаго члена семейства было тожественно съ именемъ раба {Что рабъ значило малый, юный, доказательствомъ служитъ робенокъ или ребенокъ. Отрокъ означало также и мальчика и раба.}. Правъ первородства не было, и но смерти родителя дѣти дѣлили его имущество поровну или владѣли имъ сообща, выбравъ "изъ рода своего владыку", "въ отца мѣсто", какъ выражались наши предки. Союзъ семей или родовъ образовалъ общину семей, отцы которыхъ избирали себѣ князя или родоначальника, вокругъ котораго мы видимъ совѣтъ изъ старцевъ, превратившійся впослѣдствіи въ вѣче. Идеи родительской власти, родительской опеки, кровнаго родства, какъ единственной основы общества и сыновняго повиновенія младшихъ старшимъ, уже въ первичную эпоху исторіи славянъ лежали въ основѣ всего ихъ быта. Говоря о послѣдующей эпохѣ, въ которую эти принципы развились до своего апогея, мы ближе ознакомимся съ этимъ основнымъ началомъ нашей старинной жизни, сообщавшимъ ей характеръ грубаго, неподвижнаго варварства.
   Отдѣльныя, независимыя семьи были разсѣяны но дикой необработанной странѣ, покрытой болотами и непроходимыми лѣсами. Они жили въ дрянныхъ избахъ, построенныхъ на большомъ разстояніи одна отъ другой. Эти избы или дворы были царствами, владыки которыхъ вмѣстѣ съ своими подданными-домочадцами постоянно ссорились и воевали другъ съ другомъ. Годовыми раздорами и усобицами и начинается, какъ извѣстно, наша достовѣрная исторія.
   При такой изолированности семей и при ихъ взаимной враждебности, заключеніе браковъ между разнородцами было чрезвычайно трудно. Поэтому и были въ ходу кровосмѣсительныя связи между мужчинами и женщинами одной и той-же семьи, о чемъ свидѣтельствуетъ и Несторъ, говоря о древлянахъ {Такіе кровосмѣсительные браки мы видимъ и въ исторіи другихъ народовъ. См. объ этомъ въ моей книги "Историч. судьбы женщины".}. Понятію, что такія связи естественнѣе и чаще всего возникали между братьями и сестрами, что можно встрѣтить даже до сихъ поръ въ разныхъ полудикихъ захолустьяхъ нашего отечества. Одинъ изъ извѣстныхъ русскихъ этнографовъ передавалъ мнѣ слѣдующую сцену изъ крестьянской жизни вятской губерніи. Парень лежитъ на печи и стонетъ. Мать разспрашиваетъ его, отчего онъ стонетъ. Оказывается, что онъ боленъ вслѣдствіе несчастнаго любовнаго похожденія. Мать читаетъ ему нотацію за то, что онъ связывается съ разными посторонними потаскухами; "вонъ, вѣдь есть свои кобылы", говоритъ она, указывая на дочерей. Воспоминаніе объ этихъ кровосмѣсительныхъ связяхъ, бывшихъ въ большомъ ходу въ древности, сохраняется и въ нашихъ былинахъ. Когда, напр., Илья Муромецъ спрашиваетъ у Соловья Разбойника, отчего у него "дѣти во единой ликъ", то Соловей отвѣчаетъ:
   
   "Я сына-то вырощу,-- за него дочь отдамъ,
   "Дочь-то вырощу,-- отдамъ за сына,
   "Чтобъ соловейкинъ родъ не переводился".
   
   Въ народныхъ пѣсняхъ и свадебныхъ обрядахъ мы находимъ новыя подтвержденія въ пользу той гипотезы, что исторія брака началась именно такими кровосмѣсительными связями сестеръ и братьевъ. Въ народной поэзіи братъ и сестра постоянно представляются соединенными между собой самыми тѣсными узами любви, которая иногда, вслѣдствіе разныхъ обстоятельствъ, переходитъ въ такую ненависть и порождаетъ такую месть, которыя въ другихъ случаяхъ обыкновенно представляются слѣдствіями любовной измѣны и ревности. Въ дѣвушкѣ нашихъ пѣсенъ, которая -- Змѣй печетъ, зелье дѣлаетъ...
   
   Сестра брата извести хочетъ,--
   
   мы видимъ ничто иное, какъ воспоминаніе о древней сестрѣ-любовницѣ. Въ свадебныхъ обрядахъ братъ болѣе всѣхъ домочадцевъ сторожитъ свою сестру отъ жениха-умыкателя: онъ болѣе всѣхъ недоволенъ ея выходомъ въ замужество; онъ сопротивляется притязаніямъ жениха; онъ отражаетъ его наѣздъ. Женихъ платитъ за невѣсту выкупъ ея брату и занимаетъ подлѣ нея его мѣсто. Между женихомъ или дружкой и братомъ идетъ формальный и продолжительный торгъ за невѣсту, родители которой играютъ при этомъ второстепенную роль,-- а главная принадлежитъ брату, интересы котораго представляются наиболѣе затронутыми выходомъ замужъ его сестры, въ которой онъ терялъ въ древности не только соработницу, но и любовницу. На это-же указываетъ, кажется, и выкупъ невѣстиной косы: женихъ платитъ брату невѣсты, чтобы онъ не обрѣзывалъ ей косу, обрѣзыванье, косы у женщины или дѣвушки было знакомъ мести или наказанія за ея половую измѣну или любовную связь, непріятную для того, кто совершалъ это обрѣзыванье.
   Такіе кровосмѣсительные браки, главнымъ образомъ вслѣдствіе своей вредоносности для потомства, не могутъ долго удерживаться въ общемъ употребленіи и но необходимости замѣняются насильственнымъ захватомъ чужихъ женщинъ, умыканіемъ. Всѣ данныя убѣждаютъ насъ, что исторія брака началась именно такимъ насильственнымъ захватомъ женщинъ. Филологія, напр., показываетъ, что слова пояти жену, poje zonè, поняты жинку означаютъ буквально поймать, изловить себѣ жену. Но свѣденія, сообщаемыя нашимъ лѣтописцемъ объ этой первичной формѣ заключенія брачнаго союза, далеко не отличаются полнотою и точностью. Несторъ говоритъ, что женихи умыкали невѣстъ, которыхъ они предварительно подговаривали и которыя сами соглашались на такое похищеніе. Но тѣ-же лѣтописи свидѣтельствуютъ, что этотъ обычай далеко не былъ всеобщимъ, а исключительнымъ, и что какъ дѣвушки, такъ и замужнія женщины сплошь и рядомъ умыкались и содержались въ брачной неволѣ безъ всякаго съ ихъ стороны согласія. Упоминаемая Несторомъ форма умыканія была уже значительнымъ смягченіемъ въ исторіи брачнаго союза, который сначала всегда основанъ на насиліи, на побѣдѣ жениха надъ невѣстой, а иногда и наоборотъ. Эта форма, развивающаяся вслѣдствіе успѣшной борьбы первобытной женщины за свою независимость, является уже переходною ступенью къ браку, какъ къ свободному союзу двухъ независимыхъ личностей. Такое насильственное, повидимому, умыканіе даже болѣе прогрессивно, чѣмъ смѣнившая его совершенно мирная купля-продажа невѣсты.
   Мы можемъ составить себѣ ясное представленіе о первичной формѣ брака, основаннаго на разбойничьемъ захватѣ невѣсты женихомъ ея. Народныя пѣсни и свадебные обряды даютъ намъ много драгоцѣнныхъ матеріаловъ, изъ раціональной группировки которыхъ можно составить довольно полную картину древней русской свадьбы.
   Наѣзды жениховъ для умыканія дѣвушекъ сопровождались нерѣдко грабежомъ, раззореніемъ жилья, полономъ всего семейства, покореніемъ всего невѣстина рода. Въ свадебныхъ пѣсняхъ невѣста. до сихъ поръ оплакиваетъ эту горестную судьбу своей прародительницы.
   
   Быть саду полоненному,
   Всему роду покоренному!..
   Пріѣдутъ ко батюшкѣ
   Съ боемъ да со грабежомъ;
   Ограбятъ-же батюшку,
   Полонятъ мою матушку,
   Повезутъ меня молоду
   На чужую на сторонушку!
   
   Въ другихъ пѣсняхъ невѣста упрашиваетъ "своихъ подруженекъ схоронить ее отъ лихого наѣздника", т. е. жениха, и въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ до сихъ поръ удерживается обрядъ этого прятанья. Подруги прячутъ невѣсту въ уголъ и завѣшиваютъ платкомъ. Женихъ срываетъ платокъ и насильно цѣлуетъ невѣсту. При старинной враждебности семей, при отдаленности ихъ другъ отъ друга, при общемъ безмирьи страны, при насильственномъ захватѣ дѣвушекъ -- свадебныя свиты по-необходимости должны были состоять изъ вооруженныхъ наѣздниковъ, способныхъ къ защитѣ и къ нападенію, и они до сихъ поръ сохраняютъ свой древній воинственный характеръ. Вмѣстѣ съ тѣмъ бралось множество предосторожностей противъ вѣдовскихъ чаръ злыхъ людей, которые всегда стараются разстроить свадьбу или испортить молодыхъ, причинивъ имъ какое-нибудь существенное зло. Эта боязнь чаръ, эта крайняя подозрительность при свадьбахъ, легко объясняемыя тогдашнею враждебностью родовъ, сдѣлали присутствіе на свадьбѣ колдуна столь-же необходимымъ, какъ и присутствіе свиты жениха. У донскихъ казаковъ, напр., вѣдунъ, заблаговременно пріисканный дружкой, не отлучался отъ жениха до окончанія брака, наблюдая, чтобы на порогахъ и на притолкахъ не было чародѣйства и чтобы въ пищу и питье не примѣталъ кто-нибудь порчи.
   Само собою понятно, что набѣги съ цѣлью умыканія невѣстъ не всегда оканчивались удачно для жениха и его пособниковъ. Есть много свадебныхъ обрядовъ, показывающихъ, что часто набѣгъ жениха, встрѣченный достаточнымъ отпоромъ со стороны родичей невѣсты, оканчивался полюбовною сдѣлкою съ послѣдними. Въ саратовской губерніи, напр., дружка сначала ссорится и даже дерется съ братомъ невѣсты, охраняющимъ ее, а потомъ между ними начинаются переговоры, кончающіеся продажею дѣвушки. Въ другихъ мѣстахъ по обѣ стороны невѣсты сидятъ два мальчика съ палками, изображающими мечи. Когда женихъ приближается къ невѣстѣ, то они начинаютъ бить его и дружку. Дружка вынимаетъ деньги и даетъ имъ. Начинается ряда, и невѣсту запродаютъ. По мѣрѣ ослабленія междуродовой враждебности, по мѣрѣ умиротворенія земли бракъ постепенно переходилъ изъ своей разбойничьей формы умыканія въ мирную форму купли-продажи, которая удержалась вплоть до нашего времени. Женихъ вездѣ называется купцомъ, а невѣста -- товаромъ, и смотрины есть ничто иное, какъ осмотръ этого товара покупателями, т. е. Женихомъ и его родственниками. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ невѣсту выводятъ на средину избы и сажаютъ на скамейку. Женихъ и его родственники подходятъ и осматриваютъ ея лицо, шею, уши, руки, и если это бываетъ вечеромъ, то со свѣчею въ рукахъ. Затѣмъ, какъ и при продажѣ всякаго другого товара, бьютъ ко рукамъ, просватываютъ, или, по выраженію крестьянъ архангельской губерніи, пропиваютъ дѣвку, подобно тому, какъ пропиваютъ лошадь или корову. Дѣятельную роль при этомъ играютъ только покупатели, женихъ мы его родственники, роль же невѣсты съ ея роднею совершенно пассивная. Но такіе порядки не могли долго держаться и невѣстинъ родъ, въ виду собственныхъ своихъ интересовъ, долженъ былъ остерегаться продажи дочери каждому встрѣчному, выбирая жениха получше. Такимъ образомъ продажа дѣвушки переходила въ обоюдный торговый договоръ семьи жениха и семьи невѣсты, во время которыхъ послѣдній подвергается такому-же осмотру и такой-же оцѣнкѣ его родственниками, какія испытываетъ и невѣста со стороны жениховой родни.
   Въ большинствѣ случаевъ при такихъ порядкахъ не могло быть и рѣчи о свободномъ выборѣ со стороны невѣсты, хотя въ то-же время и выборъ жениха нерѣдко опредѣлялся вкусами и разсчетами его семейства. Невѣста же продавалась отцомъ, братомъ, родоначальникомъ или княземъ, и семейнымъ совѣтомъ, который, подъ именемъ совѣтливаго сговора, до сихъ поръ заправляетъ этимъ дѣломъ во многихъ мѣстностяхъ. На страдательную роль невѣсты въ этомъ случаѣ указываютъ я тѣ ея жалобы и укоры продающей ее роднѣ, которыми наполнены свадебныя пѣсни. Даже при отсутствіи принужденія со стороны родителей какъ женихъ, такъ и невѣста въ древности имѣли гораздо меньше возможности совершенно свободнаго выбора, чѣмъ въ послѣдующее время. При анархіи первобытной жизни, при родовыхъ усобицахъ, при трудности заключенія браковъ, мужчина, въ большинствѣ случаевъ, довольствовался женщиною, которую обстоятельства бросали въ его руки и которой до тѣхъ поръ онъ не зналъ, не вѣдалъ, отчего произошло и самое названіе5, невѣсты. Но случай, опредѣлявшій столь важный моментъ жизни, какъ бракъ, для первобытнаго человѣка былъ не просто случаемъ, а таинственнымъ, сверхъестественнымъ рокомъ, проявленіемъ божественной воли, сводившей жениха и невѣсту посредствомъ воли родителей или при другихъ условіяхъ. Бракъ -- опредѣленіе судьбы, судъ божій, откуда названіе жениха суженымъ, а невѣсты суженою. И деспотизмъ семейства, и эта вѣра въ рокъ очень рано въ исторіи начали принижать женскую личность, у которой отнималась всякая воля при выборѣ мужа и которой оставалось только одно утѣшеніе -- посредствомъ зеркала и многихъ другихъ гадательныхъ средствъ узнать своего суженаго господина прежде, чѣмъ онъ пріобрѣтетъ ее посредствомъ захвата или купли. Вѣра въ рокъ, въ судьбу, въ опредѣленную сверхъестественнымъ образомъ долю постепенно убивала въ женщинѣ энергію противодѣйствія, хотя и никогда не могла заглушить тѣхъ женскихъ воплей отчаянія и жалобъ на свою неизбѣжную долю, которые впродолженіи десятковъ столѣтій оглашаютъ собою русскую землю въ произведеніяхъ народной поэзіи.
   Одною изъ самыхъ главныхъ причинъ невѣстиныхъ причитаній и жалобъ служитъ то обстоятельство, что ее повезутъ въ "чужую, дальнюю сторону", "къ чужому роду-племени", среди котораго ей придется жить и отъ котораго зависѣть. При древней разрозненности семей и родовъ, при ихъ враждебности и отдаленности другъ отъ друга -- всѣ эти тревоги и опасенія невѣсты были совершенно естественны. Родственники жениха встрѣчали ее враждебно, какъ чужую, и третировали ее безжалостно, какъ рабыню. Уже въ извѣстномъ обрядѣ встрѣчи невѣстки ея свекровью, вопреки совершенно неосновательному мнѣнію всѣхъ нашихъ этнографовъ, кромѣ Кавелина, ясно выражается непріязнь свекрови не только къ новобрачной, но и къ молодому, введшему ее, чужестранку, въ свой домъ. (Впрочемъ, нужно замѣтить, что такое объясненіе идетъ только къ нѣкоторымъ варіяціямъ этого обряда, между-тѣмъ какъ другія варіяціи, и сами по себѣ, и по воззрѣнію народа, выражаютъ желаніе свекровью благополучія новобрачнымъ. Можно предположить, что первыя варіяціи относятся къ древнѣйшему періоду враждебности семей, а послѣднія развивались подъ вліяніемъ смягченія отношеній свекрови къ невѣсткѣ.) Названія лютый свекоръ, лютая свекровь, золовка -- сдѣлались поговоркой, и народная поэзія говоритъ объ этихъ личностяхъ не иначе, какъ о воплощеніи зла относительно невѣстки, какъ объ ея безжалостныхъ тиранахъ и ехидныхъ угнетателяхъ. Въ пѣсняхъ родственники мужа такъ рекомендуются его молодою женою: "что медвѣдь съ медвѣдицей -- богоданный-то батюшка съ богоданною матушкой; шипицы колючія -- богоданны милы братцы; крапива жгучая -- богоданныя сестрицы!!.." Независимо отъ этихъ непріязненныхъ отношеній къ невѣсткѣ родичей ея мужа, она страдала въ особенности отъ той личности, которая въ качествѣ семейнаго главы, или родоначальника властвовала надъ ея мужемъ. Мы говоримъ о родовомъ правѣ первой ночи, слѣды котораго въ древне-русской жизни указалъ еще Эверсъ въ своихъ изслѣдованіяхъ. Обычай, въ силу котораго домовладыка или родоначальникъ пользовался первой ночью невѣсты, приведенной подвластнымъ ему женихомъ, отчасти до сихъ поръ удерживается во многихъ мѣстностяхъ Россіи въ формѣ снохачества. У задунайскихъ и адріатическихъ славянъ мы также находимъ слѣды его въ томъ свадебномъ обрядѣ, по которому выбранный изъ жениховой родни деверь, послѣ вѣнчанья, три ночи спитъ въ одной комнатѣ съ невѣстой; послѣ того только женихъ вступаетъ въ свои супружескія права. Наконецъ на это родовое право брачнаго предвкушенія указываетъ и Несторъ, говоря о тѣхъ славянскихъ племенахъ, которыя, въ противоположность полянамъ, не имѣли "стыдѣнья къ снохамъ своимъ и къ сестрамъ, къ матерямъ и отцамъ своимъ, къ свекровямъ и делерямъ."
   Но послѣ паденія этихъ кровосмѣсительныхъ порядковъ, частію оставшихся только въ родовомъ правѣ предвкушенія и въ снохачествѣ, какъ въ половомъ, такъ и во всѣхъ другихъ отношеніяхъ, главнымъ и непосредственнымъ владыкою жены былъ мужъ. Власть его была или, по крайней мѣрѣ, стремилась быть столь-же абсолютною, какъ и власть отца. Еще женихъ облекался званіемъ родоначальника и былъ дѣйствительнымъ княземъ по отношенію къ своей невѣстѣ и будущему потомству {Князь значитъ собственно родоначальникъ; поэтому новобрачные и называются княземъ и княгинею, какъ основатели новаго роди или семейства.}. Рабское положеніе жены выражалось во многихъ обрядахъ, до сихъ поръ уцѣлѣвшихъ въ свадебныхъ церемоніяхъ простонародья. Женихъ послѣ вѣнчанія получалъ плеть отъ отца невѣсты и трижды билъ ею новобрачную въ знакъ своей власти надъ нею. Самая плеть называлась державою. Унизительный обрядъ разуванія жениха невѣстою при брачномъ ложѣ, причемъ въ одномъ сапогѣ новобрачнаго лежали деньги, а въ другомъ плетка, -- этотъ обрядъ, существующій до сихъ поръ и у русскихъ, и у инородцевъ финскаго племени, и у галиційскихъ русиновъ, имѣетъ тысячелѣтнюю древность и служитъ выраженіемъ вполнѣ рабской покорности жены своему властителю. Жена прежде всего должна быть пассивнымъ орудіемъ, удовлетворяющимъ похоть мужа и производящею потомство. Самое слово жена, посанскритски джана, собственно значитъ рождающая, отъ джаи -- рождать. Затѣмъ жена -- работница или, по позднѣйшему выраженію, хозяйка семьи, верховнымъ повелителемъ которой является ея мужъ. Она -- собственность мужа и послѣдній тщеславится ею точно также, какъ какою-нибудь дорогою вещью. Герои нашихъ эпическихъ пѣсенъ нерѣдко, подгулявши на веселомъ пиру, начинаютъ превозноситься другъ передъ другомъ разнымъ своимъ имуществомъ --
   
   Иной хвастаетъ коньми добрыми,
   Другой хвастаетъ золотой казной,
   Третій хвастаетъ молодой женой.
   
   Въ качествѣ абсолютнаго владыки, власть котораго основана на фактѣ захвата или покупки, во всякомъ случаѣ на правѣ собственности, мужъ стремится быть господиномъ не только тѣла, но и души своей жены. Ея мысли, чувствованія, ея любовь во что-бы то ни стало должны принадлежать одному ему, какъ законному хозяину. Поэтому-то дѣвушки у славянъ ходили съ непокрытою головою, такъ чтобы всякій могъ видѣть ихъ; когда же дѣвушка дѣлалась невѣстою, когда, слѣдовательно, переходила въ исключительную собственность одного мужчины, то женихъ набрасывалъ ей покрывало на голову, которое имѣло одно и тоже значеніе съ восточною чадрой. Вмѣстѣ съ тѣмъ уже въ первичную эпоху русской исторіи мы видимъ начатки основаннаго на ревности гаремнаго заключенія женщинъ въ теремахъ. Несмотря на половую свободу, которою отличалась древнеславянская жизнь, мы находимъ въ ней нерѣдко самыя варварскія проявленія мужниной ревности, основанной, впрочемъ, -- какъ это бываетъ у всѣхъ полудикихъ народовъ, -- не столько на чувствѣ оскорбленной любви, сколько на уязвленномъ самолюбіи самодура-деспота. Подобно Дунаю, который убиваетъ свою беременную жену за то только, что она унизила его передъ богатырями, показавъ свое превосходство надъ нимъ въ стрѣльбѣ изъ лука, древніе патріархалы и въ половой измѣнѣ видѣли ничто иное, какъ безчестье себѣ. Они нерѣдко мстили за него ужасною смертью измѣнницы, и славянскія легенды передаютъ намъ страшную картину казни несчастныхъ женъ, которыя, будучи привязаны за ноги къ хвосту дикой лошади, размыкиваются ею по полю.
   Само собою понятно, что у нашихъ предковъ, какъ и у всѣхъ народовъ, мужчина, предписывая женщинѣ строгія правила половой рабской нравственности, не только избавлялъ самого себя отъ обязанности слѣдовать имъ, но даже присвоивалъ себѣ привилегію легальной развращенности, встрѣчавшей оппозицію только въ одной женщинѣ, которая, въ видахъ улучшенія своей семейной жизни, всегда во имя моногаміи борется противъ наложничества и многоженства. Многоженство у славянъ было въ большомъ ходу. У Мечислава I было 7 женъ, у Братислава поморскаго 5 женъ и 24 наложницы, у нашего Владиміра 6 женъ и 800 наложницъ; обыкновенные смертные, по Нестору, имѣли по двѣ и по три жены, а по свидѣтельству Казвини, по двадцати и болѣе. Развратъ былъ страшный, особенно при дворахъ князьковъ, которые, какъ видно изъ лѣтописнаго р уловляше юношу онаго льстивыми словесы къ паденію блудному. Женское естество умѣетъ уловляти умы младыхъ къ любодѣянію! И такъ Савва лестію женскою, паче-же рещи отъ зависти діавола, занятъ бысть, падеся въ сѣть любодѣянія съ женою оною и непрестанно во ономъ скверномъ дѣлѣ пребывая съ нею, ниже бо воскресенья день, ниже праздники помняше, но всегда въ калѣ блуда, яко свинія валяшеся и въ таковомъ ненасытномъ блуженіи много время, яко скотъ, пребываніе". Когда-же, вслѣдствіе угрызеній совѣсти, Савва прекратилъ эти любовныя отношенія, то мстительная женщина, опоивъ его приворотнымъ зельемъ, убѣдила мужа выгнать его изъ дома. Зелье подѣйствовало на Савву такъ сильно, что онъ рѣшился продать свою душу чорту, лишь-бы послѣдній помогъ ему "паки совокупитися съ женою оною".
   При такомъ характерѣ любви, на любимую женщину естественно смотрѣли только какъ на, утѣху, какъ на орудіе наслажденія. На Западѣ въ концѣ среднихъ вѣковъ и въ эпоху возрожденія женщина съумѣла свергнуть съ себя половое рабство и изъ постельной куклы, изъ любимой вещи сдѣлалась свободно любящимъ лицомъ, и будучи рабынею, все-таки царила надъ обществомъ силою своей любви и красоты. Русская-же женщина развивалась при болѣе невыгодныхъ для нея условіяхъ и но способна была ни добиться такой свободы, какъ европеянка, ни внушать мужчинѣ той романтической любви, того энтузіазма, того страстнаго поклоненія красотѣ, той преданности, доходившей до самопожертвованія, какіе мы видимъ въ старинной Европѣ. И хотя европейское "уваженіе къ дамѣ", рыцарское служеніе прекрасному полу и обязательная для всѣхъ вѣжливость къ женщинѣ далеко не удовлетворяли всѣмъ справедливымъ притязаніямъ послѣдней и но избавляли ее отъ рабскаго ига, но все-таки они значительно облегчали ея положеніе и поднимали ее съ той низкой ступени, на которой оставалась несчастная и всѣми презираемая рабыня, русская женщина. Иностранные путешественники удивлялись, что "въ Московіи никто не унижается до того, чтобы преклонить колѣна передъ женщиной или воскурить породъ нею фиміамъ". Но удивляться тутъ было рѣшительно нечему; это самымъ логическимъ образомъ вытекало изъ всего строя древнерусской жизни, выработавшей ту "народную мудрость", которая еще до сихъ поръ твердитъ на разные лады, что "курица -- не птица, а женщина -- не человѣкъ"...

С. Шашковъ.

(Продолженіе слѣдуетъ.)

"Дѣло", No 2, 1871

   
енихъ обочтетъ и обидитъ сваху; невѣста-дочь проведетъ отца и мать, жена обманетъ мужа. Ничего Святого, ничего чистаго, ничего праваго въ этомъ темномъ мірѣ: господствующее надъ нимъ самодурство, дикое, бездушное, неправое прогнало изъ него всякое сознаніе чести и права... И не можетъ быть ихъ тамъ, гдѣ повержено въ прахъ я нагло растоптано самодурами человѣческое достоинство, свобода личности, вѣра въ Любовь и счастье и святыня честнаго труда".
   Изъ этого сплетенія семейныхъ интригѣ, Козней, ссоръ и всевозможныхъ доѣзжаній другъ друга рѣзче всего выдается борьба жены съ мужемъ. Практическая народная мудрость говоритъ, что "Честный мужъ только одну жену обманываетъ"; "и дура жена мужу правды не скажетъ." Дѣйствительно, большинство супружествъ въ древней Россіи, какъ и въ нынѣшнемъ темномъ царствѣ, вовсе не имѣло характера мирнаго союза двухъ любящихъ существъ, а походило вполнѣ на союзъ господина съ рабыней, которая и ненавидишь и боится своего притѣснителя. Силою выданная за нелюбимаго человѣка, страдающая отъ его деспотизма и самодурства, озлобленная, раздраженная, вѣчно недовольная всѣмъ окружающимъ, женщина дѣлается болѣзненно-сварливою, упорною; она перечитъ мужу во всемъ, она противодѣйствуетъ ему во всѣхъ мелочахъ, на каждомъ шагу. Произведенія нашей древней письменности и народной поэзіи представляютъ немало картинъ этой вѣчной супружеской войны, нерѣдко начинающейся просто изъ-за того, что "мужъ говоритъ брито, а жена -- стрижено". Въ западной Россіи, гдѣ женщина, подъ вліяніемъ польской цивилизаціи, пользовалась несравненно большею свободой, чѣмъ въ Великороссіи, эти супружескіе раздоры нерѣдко принимали характеръ публичнаго скандала. Такова была, напр., семейная жизнь извѣстнаго князя Курбскаго. Оставивъ въ Московіи мать, жену и ребенка, которые были "поморены" царемъ въ темницѣ, Курбскій женился на одной вдовѣ, бывшей матерью двухъ сыновей отъ перваго брака съ Монтолтомъ. Черезъ годъ послѣ свадьбы уже наряжено было слѣдствіе по жалобѣ сына княгини, что будто Курбскій избилъ свою жену, измучилъ, посадилъ въ заключеніе, отчего она и умерла. По слѣдствію это оказалось ложью и опровергнуто самою княгинею. Но въ тотъ-же самый день, какъ было, кончено слѣдствіе, Курбскій подалъ жалобу, что жена его недавно взяла изъ кладовой сундукъ, въ которомъ лежали важныя бумаги, переданныя ею своимъ сыновьямъ Монтолтомъ, и что послѣдніе покушаются на его жизнь. Наконецъ, по приговору пріятелей, Курбскіе развелись 1 августа 1578 г., а 2 августа княгиня подала уже новую жалобу на своего бывшаго мужа, что онъ обходился съ нею не какъ съ женою, держалъ въ заключеніи, билъ палкою, вымогалъ деньги, при разводѣ воспользовался ея имуществомъ и т. д. Послѣдовала мировая. Но когда Курбскій женился на одной дѣвицѣ, которою былъ очень доволенъ, то старая жена опять подала жалобу на незаконное расторженіе брака; но Курбскій выставилъ законную для церковнаго суда причину: три свидѣтеля показали, что они собственными глазами видѣли, какъ бывшая кн. Курбская нарушала супружескую вѣрность. Дѣло опять кончилось мировою. Въ Великороссіи супружескіе раздоры рѣдко доходили до суда, а почти всегда оканчивались такъ или иначе въ предѣлахъ семейства. Впрочемъ жена черезъ своихъ родственниковъ могла жаловаться патріарху на жестокое обхожденіе съ нею мужа. Если слѣдствіе подтверждало справедливость ея жалобы, то мужа посылали на смиреніе въ монастырь на полгода или на годъ, а потомъ возвращали жъ женѣ, и хотя "велѣли жить съ нею по закону", но онъ, конечно, жестоко отплачивалъ ей за понесенное имъ черезъ нее наказаніе. Въ случаѣ вторичной жалобы жены, ихъ разводили, раздѣляя пополамъ ихъ имущество и дозволяя вступленіе во второй бракъ не раньше, какъ черезъ семь лѣтъ. Но это ограниченіе мужнинаго самовластія, достигнутое усиліями жены и ея рода, приносило пользу немногимъ женщинамъ, такъ-какъ вести процессъ противъ мужа было не только трудно, но даже и опасно для жены: въ глазахъ мужа такой поступокъ значилъ то-же самое, что въ глазахъ восточнаго деспота возстаніе его вѣрноподданныхъ рабовъ, и бунтовщица жена должна была жестоко расплачиваться за попытку къ этой дожавшей революціи. Не болѣе пользы приносило и то обстоятельство, что мужъ въ рядной записи нерѣдко обязывался "жены своей не бить и не извѣчить; смирити ее по винѣ и полюдски, а не извѣчьемъ"; въ случаѣ нарушенія этого условія, родители жены могли жаловаться на зятя, что, однакожъ, не избавляло ихъ дочери отъ тирана мужа, и при самомъ лучшемъ ходѣ дѣла, только еще болѣе вооружало послѣдняго противъ жены, посягнувшей на его власть. Представьте себѣ, какую бурю поднялъ-бы въ своемъ логовищѣ незабвенный Титъ Титычъ Брусковъ, если-бы забитая его супруга осмѣлилась жаловаться начальству на его звѣрское самодурство! Однакожъ, при всемъ этомъ, жалобы на мужей, на ихъ "побои и всегдашнія изгонительства", были нерѣдки. Случалось даже, что слабые мужья жаловались на своихъ жемъ, бравшихъ надъ ними верхъ въ доившей войнѣ. Вотъ, напр., интересное "челобитье на поругательницу жену", 1670 года. Жалуется сынъ боярскій Скарятинъ на жену свою Пелагею. "Во 176 г. кусала она, жена моя, тѣло мое на плечахъ зубомъ, и щипками на рукахъ тѣло мое щипала и бороду драла"; хотя по жалобѣ дьякъ Взимковъ "поругательство жены моей и зубное яденье на тѣлѣ моемъ досматривалъ, но въ томъ ея поругательствѣ ей никакаго указу не учинено. А во 178 г. она, жена моя Пелагея, хотѣла меня, холопа твоего, топоромъ срубить, и я отъ ея топороваго сѣченья руками укрывался, и посѣкла у меня правую руку по запястью, и я съ дворишка своего чуть живъ ушелъ. Да и впредь она, жена моя, хвалится на меня всякимъ дурнымъ смертоубивствомъ; и по твоему государеву указу посажена она, поругательница жена моя, за приставы, и она, сидя за приставы, хвалится на меня и нынѣ всякимъ дурнымъ смертнымъ убивствомъ. Милосердый государь, пожалуй меня, вели въ такомъ поругательствѣ и въ похвальбѣ ей, женѣ моей, царской указъ учинить и меня съ нею развесть, чтобы мнѣ отъ нея впредь напрасною смертью не умереть." Подобныя жалобы, какъ мы уже замѣтили, рѣдко имѣли желанный результатъ, и поэтому супруги, чтобы погубить другъ друга или отдѣлаться другъ отъ друга, чаще всего прибѣгали къ столь распространенному между нашими добродѣтельными предками доносу и обвиняли одинъ другого въ государственной измѣнѣ, въ чародѣйствѣ, въ ереси и т. д. Правительство строжайшимъ образомъ преслѣдовало эти преступленія, и подобная жалоба жены на мужа или мужа на жену вполнѣ достигала желанной для доносителя цѣли, несмотря на степень ея справедливости. Иностранцы изумлялись обилію и разнообразію доносовъ, дѣлавшихся супругами другъ на друга..Русскіе лѣтописцы, уже привыкшіе къ этому проявленію національной добродѣтели, по временамъ тоже негодуютъ при видѣ того, какъ "попы и дьяконы, и чернцы и черницы, и проскурницы, жены на мужьевъ, дѣти на отцовъ, отцы на дѣтей доносятъ." При Борисѣ, жена одного боярина, по злобѣ на мужа, который тиранилъ ее, донесла, что онъ умѣетъ лечить подагру, которою боленъ царь. Бояринъ клялся и божился, что лечить онъ не умѣетъ; его пытали и хотѣли казнить, если онъ же вылечитъ царя. Тотъ въ отчаяніи набралъ травъ, какихъ попало, сдѣлалъ изъ нихъ ванну для царя, и послѣднему, случайно, конечно, стало легче послѣ этого. Боярина еще разъ посѣкли за то, что, зная средство, онъ не хотѣлъ говорить о немъ. Ему было строго-на-строго наказано, чтобы онъ не смѣлъ мстить своей женѣ. "При насъ разсказываетъ Олеарій,-- одинъ изъ великокняжескихъ конюховъ обвинялся по доносу своей злой жены въ томъ, что имѣлъ будто-бы намѣреніе отравить великокняжескихъ лошадей, а еслибы представился случай, то и самого великаго князя. По этому доносу сказанная жена конюха была подвергнута пыткѣ, и такъ-какъ она вынесла всѣ мученія, не измѣнивъ показанія, то мухъ ея признанъ былъ виновнымъ и сосланъ въ Сибирь, она же осталась въ Москвѣ и получала отъ казны на прожитокъ половинное жалованье своего мужа."
   Кромѣ силы клеветы и доноса, въ рукахъ женщины была еще другая тайная сила -- волшебство и чародѣйство. "Эта послѣдняя сила была страшилищемъ, передъ которымъ трепетало все общество до послѣдняго человѣка, сколько-нибудь значимаго для подыскателей чужой погибели. Отъ этой силы было мудрено укрыться даже въ собственныхъ хоромахъ, даже въ самыхъ сокровенныхъ клѣтяхъ этихъ хоромъ. Она была ежеминутно направляема противъ всякаго, забиравшаго въ свои руки какую-либо власть, а тѣмъ больше власть государскую, дворовую" (Забѣлинъ). Нерѣдко мужья отравляли и тайно убивали своихъ женъ, но гораздо чаще жены прибѣгали къ этимъ средствамъ, которыя всегда служатъ страшнымъ орудіемъ въ рукахъ всѣхъ забитыхъ и угнетенныхъ людей. Мужеубійство было столь обычнымъ явленіемъ, что даже въ женихѣ возникали уже мрачныя подозрѣнія относительно его любимой невѣсты, и Горе-Злочастіе, являясь ему во снѣ, предсказывало --
   
   Быть тебѣ отъ невѣсты истравлену,
   Еще быть тебѣ отъ жены удавлену,
   Изъ-за злата и сребра быть убитому!
   
   Наказаніе за мужеубійство было ужасное. Виновную закапывали живою въ землю, оставляя наружу голову, и держали ее въ такомъ положеніи до смерти. Ей не давали ни пить, ни ѣсть и, сторожа день и ночь, караулили, чтобы кто-нибудь изъ состраданія не покормилъ ее. Прохожимъ позволялось бросать деньги, но эти деньги шли на гробъ осужденной и на свѣчи. Такія преступницы жили иногда по нѣскольку сутокъ. Корбъ разсказываетъ случай, какъ мать уговорилась съ дочерью убить своего мужа. "Это преступленіе совершено ими посредствомъ двухъ нанятыхъ за 30 крейцеровъ разбойниковъ. Онѣ были закопаны живыми по шею въ землю. Мать переносила жестокій холодъ до третьяго дня, дочь же болѣе шести дней. Послѣ смерти, трупы ихъ были вытащены изъ ямы и повѣшены за ноги, внизъ головами, рядомъ съ помянутыми наемными убійцами. Такое наказаніе назначается только для женщинъ, убивающихъ мужей; мужчины же, виновные въ смерти своихъ женъ, менѣе строго наказываются и очень часто подвергаются только денежной пенѣ." Случалось, что мужья убивали своихъ женъ единственно изъ боязни, чтобы послѣднія не донесли о какихъ-нибудь ихъ преступленіяхъ. Такъ самозванецъ Тимошка Анкундиновъ, жившій неладно со своей женой, постоянно попрекавшей его за его плутни и за самый омерзительный развратъ, рѣшился отдѣлаться отъ жены. Онъ взялъ и отнесъ своего сынили ку къ одному пріятелю, затѣмъ вернулся ночью домой, заперъ жену въ комнатѣ и сожегъ ее вмѣстѣ съ домомъ, бѣжавъ тотчасъ въ Польшу. Супругоубійство до сихъ поръ служитъ однимъ изъ главныхъ болѣзненныхъ феноменовъ нашей жизни. Оно совершается преимущественно женами; по даннымъ тобольскаго приказа о ссыльныхъ, на 100 мужчинъ, сосланныхъ по суду за всѣ вообще преступленія, приходится женщинъ только 16,19, между тѣмъ, какъ за супругоубійство на 100 мужчинъ приходится 161,61 женщинъ. Случается, что женщина совершаетъ преимущественно не одно мужеубійство. Такъ, напр., въ тридцатыхъ годахъ въ минусинскомъ острогѣ сидѣла одна каторжная, сосланная въ Сибирь за то, что зарѣзала своего перваго мужа; второго, пріобрѣтеннаго въ Сибири, она задавила пьянымъ; съ третьимъ-же, каторжникомъ, сошлась и вмѣстѣ съ нимъ удушила четырехъ евреевъ. Много зла, много горя должна перенести женщина, чтобы дойти до такого звѣрскаго состоянія!
   Но не каждая натура способна ожесточиться до убійства и протестовать противъ насилія преступленіемъ. Женщины нерѣдко бѣгали отъ мужей, скрываясь у своихъ родственниковъ или у чужихъ людей, находя даже возможность выходить вторично замужъ. Въ малорусскихъ народныхъ пѣсняхъ жизнь иной женщины представляется столь невыносимою, что ночью она бѣжитъ отъ мужа, босая, пѣшкомъ, черезъ колючія травы; мужъ догоняетъ ее на лошадяхъ и уговариваетъ возвратиться; она проситъ у него ножа, чтобы повынимать занозы изъ своихъ ногъ, и въ отчаяньи поражаетъ себя ножомъ въ сердце. Смерть, какъ для Катерины въ "Грозѣ" Островскаго, остается для нея единственною освободительницей. И сколько такихъ Катеринъ утопилось, удавилось, зарѣзалось, отравилось впродолженіе нашей тысячелѣтней исторіи! Сколько женщинъ, стремившихся къ свободѣ, не могло найти своимъ стремленіямъ никакого другого выхода, кромѣ преступленій, мужеубійства, отравленія, поджога и т. д.
   Неволя не убивала въ женщинѣ естественнаго чувства свободы. Воспитанная въ патріархальныхъ понятіяхъ, проникнутая мыслью, что она предназначена исключительно для семейной жизни, женщина прежде всего стремилась къ свободному пользованію той своей органической функціей, въ которой патріархалы видятъ ея единственное предназначеніе. Неволя женщины доводила ее до неистоваго разврата, которымъ она мстила своимъ владыкамъ и посредствомъ котораго разрушала служившее для нея тюрьмою зданіе архаическаго семейства. Оно не удовлетворяло даже и мужчинъ. Жизнь съ нелюбимою или нелюбящею женою, женитьба по приказу родителей, семейныя ссоры, чувственное стремленіе къ частой перемѣнѣ женщинъ -- все это заставляло мужчинъ недовольствоваться ласками своей надоѣвшей жены. Мужчина самъ разрушалъ одною рукою то семейство, которое онъ такъ ревностію поддерживалъ другою. Патріархальныя добродѣтели нашихъ предковъ и чистота ихъ нравовъ существуютъ только въ фантазіи новѣйшихъ поклонниковъ старины. Всеобщая опека, тяжелый деспотизмъ, рабство ума, чувства,-- все это не могло задушить въ человѣкѣ естественныхъ желаній свободы и наслажденія; но, не находя для себя надлежащаго выхода, эти желанія вырывались наружу въ формѣ самыхъ безобразныхъ пороковъ и превращали въ Содомъ и Гомору ту страну, которую ея опекуны хотѣли сдѣлалъ образцомъ добродѣтели для всего міра...
   Въ Россіи не было ни наукъ, ни искуствъ; женщины были исключены изъ общества и не развивали въ немъ тѣхъ чувствъ приличія и вѣжливости, той романической любви, которыя распространяли онѣ въ западной Европѣ; поэтому, нашимъ предкамъ были вовсе неизвѣстны утонченныя наслажденія европейскаго общества, и всѣ ихъ удовольствія носили крайне грубый, исключительно чувственный характеръ. Главнымъ національнымъ порокомъ было пьянство,-- повальное, непрестанное пьянство, доходившее до такихъ размѣровъ, что Русь походила на одинъ сплошной громадный кабакъ. Женщины подвизались на этомъ поприщѣ не меньше мужчинъ, находя въ водкѣ и забвеніе своего горя и одно изъ главныхъ доступныхъ имъ удовольствій. "Рѣдко пройдешь мимо кабаковъ, говорить Петрей,-- не увидавъ множества выбѣгающей оттуда бахусовой братіи; одни нагишомъ, другіе въ однѣхъ рубашкахъ; нѣкоторые не въ состояніи идти домой, валяются въ грязи или въ снѣгу, либо укладываются на телѣжки и сани, какъ свиньи, и везутся домой своею прислугою и женами. И это водится не только между мужчинами и простолюдьемъ, но и между богатыми и знатными женщинами". Олеарій описываетъ одну пирушку, на которой онъ присутствовалъ. Жены преисправно тянули водку вмѣстѣ съ своими мужьями. Когда мужья спьяна попадали на полъ, жены сѣли на нихъ и продолжали пьянствовать, пока не упились до-нельзя. Женское пьянство и до сихъ поръ довольно распространено у насъ; въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ оно почти равняется мужскому; но въ древней Руси оно имѣло гораздо обширнѣйшіе размѣры.
   Юрій Крижаничъ считаетъ тогдашнюю Россію страною болѣе развращенною, чѣмъ Турція. Иностранцы почти единогласно утверждаютъ, что "блудъ, прелюбодѣяніе и тому подобный развратъ существуютъ въ Московіи внѣ всевозможныхъ размѣровъ. Вотъ почему сказалъ однажды одинъ воевода какому-то капитану, осужденному на смерть за растлѣніе своей восьми-лѣтней дочери: "зачѣмъ ты не искалъ удовлетворенія твоихъ прихотей на сторонѣ? Вѣдь ты могъ-бы имѣть столько-же непотребницъ и развратницъ, сколько-бы заплатилъ копеекъ" (Корбъ). Записки Желябужскаго переполнены разсказами о томъ, какъ такого-то "били кнутомъ за то, что онъ дѣвку растлилъ", такого-то пытали въ застѣнкѣ "въ блудномъ дѣлѣ", такихъ-то "били кнутомъ нещадно за то, что они брали женокъ и дѣвокъ на постелю" и т. д. Хотя правительство строго преслѣдовало развратъ, ставя развратниковъ на ряду съ ворами и разбойниками, но эти преслѣдованія не вели ни къ чему. Хотя публичные дома вовсе не были дозволены и жители нѣкоторыхъ общинъ нерѣдко "выбивали" изъ своихъ поселеній "блудныхъ женокъ", но развратъ все-таки не скрывался и съ наглымъ цинизмомъ выставлялъ себя на всенародныя очи. Главными притонами разврата были корчмы или роматы, гдѣ вмѣстѣ съ женщинами продавались табакъ и водка и шли запрещенныя игры. Содержатели и содержательницы этихъ заведеній получали столь выгодные барыши, что считали ихъ достаточнымъ вознагражденіемъ за кнутъ, которымъ били ихъ, какъ скоро начальство узнавало о существованіи корчмы. Но начальство обыкновенно само пользовалось доходами съ корчмы и смотрѣло на все сквозь пальцы. Нѣкоторые воеводы даже сами заводили развратные дома съ цѣлью извлекать изъ нихъ непосредственные барыши; другіе пользовались этими домами, чтобы лучше строить свои каверзы. Такъ, напр., енисейскій воевода Голохвастовъ (1665) отдавалъ на откупъ помѣсячно "зернь и корчму и безмужнихъ женъ на блудъ, и оттого бралъ себѣ откупу Рублевъ по сту и больше, и тѣмъ блуднымъ женкамъ велѣлъ наговаривать на торговыхъ и проѣзжихъ и промышленныхъ людей напрасно, для взятки." Другимъ притономъ разврата были публичныя бани, въ которыхъ мужчины и женщины мылись обыкновенно вмѣстѣ. Пьяныя проститутки нерѣдко нагишомъ выбѣгали изъ этихъ бань на улицу и зазывали прохожихъ мужчинъ. Около бань и кабаковъ развратъ творился иногда публично. Олеарій былъ свидѣтелемъ въ Новгородѣ, какъ во время большого стеченія народа по случаю богомолья, вышедшая изъ кабака пьяная женщина упала на улицѣ въ самой неприличной позѣ. Идетъ пьяный мужикъ и, увидя ее полунагую, какъ звѣрь бросился на нее, но упалъ на нее уже совершенно безчувственнымъ отъ. водки. Зрители стояли и потѣшались надъ этой группой... Корчмы и бани были притонами разврата большею частью для бѣдняковъ; для людей же богатыхъ женское тѣло предлагалось не такъ публично многочисленными своднями; отцы торговали своими дочерьми, мужья женами. "Когда, говоритъ Петрей, -- бѣдные и мелкіе дворяне или горожане придутъ въ крайность и у нихъ по будетъ денегъ, они бродятъ по всѣмъ закоулкамъ и смотрятъ, не попадется-ли какихъ-нибудь богатыхъ молодчиковъ, и, предлагая имъ для блуда своихъ женъ, берутъ съ нихъ по 2 и по 3 талера, смотря по красотѣ и миловидности жены. Мужъ все время ходитъ за дверью и сторожитъ, чтобы никто не помѣшалъ имъ." Богатые люди, не довольствуясь женами, содержали на сторонѣ любовницъ, нерѣдко по нѣскольку разомъ,-- заводили даже гаремы. Такъ, одинъ фаворитъ Алексѣя Михайловича обзавелся гаремомъ и, такъ-какъ жена его была этимъ недовольна, то онъ отравилъ ее. Помѣщики сплошь и рядомъ держали у себя по нѣскольку любовницъ, насиловали своихъ крестьянокъ, растлѣвали малолѣтнихъ дѣвушекъ, пользовались правомъ первой ночи. Въ мѣстностяхъ съ инородческимъ населеніемъ, напр., въ казанскомъ краѣ и въ Сибири, русскіе обыкновенно отнимали силою или покупали себѣ инородокъ для наложничества, продавали ихъ, отдавали ихъ въ залогъ и въ кортомъ, затѣмъ пріобрѣтали новыхъ и т. д. Всякій, кто имѣлъ въ древней Руси власть или деньги, дозволялъ себѣ относительно женщинъ всевозможныя насилія. Воеводы и разные служилые люди похищали женщинъ, растлѣвали дѣвицъ, силою брали ихъ въ себѣ въ любовницы или-же только на короткое время "имали ихъ къ себѣ на постель ради блуднаго воровства." Такъ въ 1729 г. въ Томскѣ сынъ боярскій Бубенковъ заманилъ къ себѣ сестру казака Вершинина, изнасиловалъ ее и цѣлыхъ пять дней "творилъ съ нею блудное беззаконное дѣло", а потомъ прогналъ отъ себя. Въ 1727 г. въ деревнѣ Атамановой попъ Осипъ надъ нѣкоею женкою Татьяною "блудное учинилъ насиліе", и когда она стала жаловаться на него тамошнимъ обывателямъ, то "оный попъ взялъ ее въ домъ къ крестьянину Тюленеву и стегалъ плетьми, а она, Татьяна, прежде бывала у него на исповѣди". При своихъ разъѣздахъ, служилые люди не упускали случая поразвратничать, не только соблазняя и насилуя женщинъ, но даже воруя ихъ, увозя съ собою и продавая другимъ. Въ началѣ XVIII в. домовые дѣти боярскіе тобольскаго митрополита бѣли посланы по всѣмъ сибирскимъ городамъ десятильниками. Не довольствуясь постояннымъ удовлетвореніемъ своихъ плотскихъ страстей насчетъ обывательницъ, они еще "били ихъ и заставляли поневолѣ говорить ложно на всякихъ добрыхъ людей блудное воровство и съ тѣхъ людей имали себѣ взятки великія": доходило до того, что "дѣвокъ разболокали до нага и груди давили до крови и всякое ругательство чинили". Если эти женщины не удовлетворяли ихъ желаніямъ, то десятильники "продавали ихъ такимъ людямъ, за которыхъ никто-бы дочерей своихъ не отдалъ." Во времена войнъ, междоусобицъ, бунтовъ подобныя звѣрскія насилія надъ женщинами были самымъ обыкновеннымъ явленіемъ. Но иногда и въ мирное время эти насилія, сопровождаемыя жестокостями, далеко превосходили своимъ злодѣйствомъ даже подвиги тогдашнихъ грубыхъ воиновъ въ непріятельской землѣ. Волосъ становится дыбомъ при разсказахъ историковъ о томъ, напр., что должны были вытерпѣть русскія женщины отъ Ивана Грознаго и его сподвижниковъ. "Въ блудныхъ дѣлахъ и сладострастіи, разсказываетъ Петрей,-- онъ перещеголялъ всѣхъ. Онъ часто насиловалъ самыхъ знатныхъ женщинъ и дѣвицъ, а послѣ того отсылалъ ихъ къ мужьямъ и родителямъ. Когда же онѣ хоть сколько-нибудь давали замѣтить, что блудили съ никъ неохотно, то онъ, опозоривъ, отсталъ ихъ домой и приказывалъ вѣшать нагихъ надъ столами, за которыми обѣдали ихъ родители и мужья; послѣдніе не смѣли ни обѣдать, ни ужинать въ другомъ мѣстѣ, если не хотѣли распрощаться съ жизнію такимъ-же плачевнымъ образомъ. Трупы висѣли до тѣхъ поръ, пока мужья и родные, по усиленному ходатайству и заступничеству, не получали позволенія снять и похоронить ихъ. Онъ всегда мѣнялся любовницами съ своимъ сыномъ Иваномъ". Однажды метресса послѣдняго пожаловалась ему, что многія женщины смѣются надъ нею, а онъ передалъ это отцу; Грозный такъ разгнѣвался, что рѣшился перерѣзать всѣхъ женщинъ и дѣвушекъ въ Москвѣ. Хотя князья, бояре и фавориты успѣли отклонить его отъ этого избіенія, но онъ все-таки велѣлъ привести въ Кремль нѣсколько сотъ женщинъ и дѣвушекъ и раздѣть ихъ до нага въ присутствіи своего семейства, бояръ и всей придворной челяди; онѣ должны были разгуливать въ сильную стужу, по глубокому снѣгу. Нѣкоторыхъ онъ велѣлъ засѣчь до смерти розгами и трупы ихъ бросить медвѣдямъ. Грозный и его сподвижники очень любили подобныя зрѣлища, возбуждавшія ихъ притупѣвшую чувственность. "Во время разныхъ поѣздомъ его по странѣ, изъ города въ городъ, всѣхъ попадавшихся ему на дорогѣ женщинъ и дѣвицъ онъ приказывалъ раздѣвать до нага, и онѣ должны были стоять совсѣмъ нагія на дорогѣ, зимою въ снѣгу, пока не проѣдетъ онъ мимо ихъ со всею своею челядью". Женщины сильно роптали на него; но онъ вездѣ имѣлъ своихъ шпіоновъ, которые постоянно ловили женщинъ, неумѣвшихъ держать языка за зубами; ихъ тотчасъ-же связывали и вѣшали или рубили въ куски. Передъ самою своею смертью, когда онъ заживо разлагался отъ болѣзни, бывшей результатомъ его сладострастной жизни, ему пришла охота изнасиловать свою невѣстку Ирину. На ея крикъ и вопли сбѣжалось множество придворныхъ и прислуги. Иванъ оставилъ Ирину, но велѣлъ казнить всѣхъ свидѣтелей этой сцены. Всѣ эти и другія насилія Грознаго были далеко не безпримѣрнымъ явленіемъ въ нашей исторіи. То-же самое, въ меньшихъ, конечно, размѣрахъ, творили постоянно всѣ сильные и грозные люди, начиная съ воеводъ и кончая разбойниками. Люди же не сильные, но богатые, напр., купцы, овладѣвали женщинами съ помощью денегъ, "прельщали ихъ на блудъ" часто обѣщаніемъ жениться на нихъ, приживали съ ними дѣтей, а потомъ бросали ихъ на произволъ судьбы. Развращённость мужского населенія доходила до того, что многіе теряли даже всякій вкусъ къ женщинамъ и прибѣгали къ другимъ отвратительнымъ средствамъ...
   Запросъ на развратъ, такимъ образомъ, былъ страшный. Женщину покупали или брали силою; женскимъ тѣломъ торговали отцы и мужья, помѣщики и разные служилые люди; пролетаріатки торговали сами собою изъ-за куска хлѣба или изъ-за чарки зелена-вина, въ которомъ онѣ топили свое горькослезное житейское горе. Но развратъ не ограничивался тѣми женщинами, которыхъ можно было купить или захватить силою; онъ проникалъ всюду; онъ увлекалъ и теремныхъ затворницъ высшаго класса, которыя уже не за деньги и не по принужденію, а ради удовольствія и добровольно старались усладить горечь своей рабской жизни утѣхами свободной любви съ мужчинами, приходившимися имъ по вкусу. Не только въ народныхъ пѣсняхъ, но даже въ нѣкоторыхъ произведеніяхъ письменной литературы, имѣвшей аскетическій характеръ, супружеская измѣна является поступкомъ, извинительнымъ и совершенно естественно вытекающимъ изъ условій подневольнаго положенія женщины въ бракѣ. Въ одной "притчѣ", напр., молодая дѣвица, отказывая своему жениху-старику, говоритъ ему, какъ она будетъ вести себя въ томъ случаѣ, если онъ убѣдитъ родителей выдать ее за него. "Ты неугоденъ будеши младости моей, и тогда я впаду въ преступленіе съ отрокомъ младымъ, съ молодцомъ хорошимъ, а не съ тобою, старымъ мужемъ, съ вонючею душою, съ понурою свиньею..." Дѣйствительность вполнѣ соотвѣтствовала этому беллетристическому вымыслу. Древнерусскія барыни были всегда очень склонны полюбиться съ кѣмъ-нибудь на сторонѣ. Запертыя въ теремѣ, постоянно болтавшія съ своими служанками "пустошныя, скоромскія рѣчи", онѣ занимали свое воображеніе и дразнили свою чувственность разными нецѣломудренными представленіями. Многочисленныя "потворенныя бабы, что молодыя жены съ чужими мужи сваживаютъ", всегда умѣли протереться въ домъ и устроить любовную интрижку. Случалось, что одна сводня обдѣлывала дѣлишки и мужа, и жены. Иностранцевъ женщины не только любили, но даже предпочитали ихъ русскимъ, оправдывая свое расположеніе къ нимъ тѣмъ софизмомъ, что "женщинѣ соблудить съ иностранцемъ простительно; дитя отъ иностранца родится, крещеное будетъ; а вотъ какъ мужчина съ иновѣркою согрѣшитъ, такъ дитя будетъ некрещеное, оно и грѣшнѣе,-- некрещеная вѣра множится". Иногда теремныя затворницы превращались въ настоящихъ Мессалинъ. Типомъ русской Мессалины можетъ служить мать Ивана Грознаго. "По кончинѣ великаго князя она все ходила въ непотребный домъ, сильно развратничала и блудила, особливо-же связалась съ однимъ дворяниномъ (Овчиною-Оболенскимъ), и вела эту связь такъ грубо, что могъ замѣтить всякій крестьянинъ... Ее открыто по всему городу ругали блудницей и всѣ ненавидѣли* (Петрей). При нѣкоторыхъ обстоятельствахъ, напр., на свадьбахъ, женщины развратничали почти открыто, такъ-какъ пьяные мужья ихъ и не могли зорко смотрѣть за ними и въ свою очередь сходились съ чужими женами. Впрочемъ, развратъ доходилъ до того, что иногда убивалъ даже всякую ревность между супругами, и мужья, открывая измѣну своихъ женъ, дѣлали изъ нея предметъ потѣхи для общества. "На этикъ дняхъ, разсказываетъ Корбъ, -- приказные-съ своими женами пировали у одного своего товарища. Хозяину особенно понравилась одна гостья; задумавъ удовлетворить свою страсть, онъ сталъ спаивать всѣхъ виномъ, особенно женщинъ. Гости проникли лукавый умыселъ хозяина, и тоже съ умысломъ стали щедро подчивать виномъ хозяйку. Всѣ перепились до того, что попадали на полъ. Хозяинъ, замѣтивъ, гдѣ лежала его красавица, подъ предлогомъ, чтобы женщины спали спокойнѣе, погасилъ огонь. Выпивъ еще въ другой комнатѣ, пьяные мужчины пошли къ женщинамъ. Хозяинъ пробирается къ тому мѣсту, гдѣ расположилась его красавица, но послѣдняя уже перемѣнила свое мѣсто и вмѣсто сбоя положила пьяную хозяйку. Хозяинъ въ темнотѣ не могъ открыть обмана, и полный прежнихъ помысловъ, удовлетворяетъ свою страсть, и не зная еще, что это была его жена, приглашаетъ прочихъ гостей къ тому-же. Пьяные сотоварищи охотно принимаютъ его предложеніе. Когда обманъ обнаружился, хозяинъ первый-же покатился со смѣху надъ тѣмъ, что предложилъ гостямъ не только кушанья и вино, но даже и свою жену". Развратъ клалъ свой отпечатокъ на всѣ проявленія общественной жизни. Игры, пѣсни, разныя увеселенія -- все болѣе кіи менѣе было проникнуто клубничнымъ букетомъ. Грязные анекдоты и шутки были, но свидѣтельству иностранцевъ, любимѣйшимъ сюжетомъ русской пріятельской бесѣды. Матерная брань неумолкаемо оглашала собою русскую землю. "У москвитянъ, говоритъ Олеарій, -- постоянно на языкѣ матерныя и сквернословныя брани и выраженія, которыми бранятся не одни только взрослые и старые люди, но и самыя дѣти, знающія эти выраженія прежде, чѣмъ они узнаютъ названіе Бога, отца и матери; такая срамная брань одинаково употребляется, какъ родителями противъ дѣтей, такъ и дѣтей противъ родителей". Даже женщины и дѣвицы слѣдовали общему обыкновенію.
   Нравы духовенства ничѣмъ не отличались отъ нравовъ мірянъ. Извѣстно, какою репутаціей относительно полового цѣломудрія пользуются попъ, попадья и поповская дочь въ произведеніяхъ нашей народной словесности. Но бѣлое духовенство до извѣстной степени удерживалось еще отъ развращенности семействомъ и въ половомъ отношеніи было гораздо воздержнѣе монашества. Во многихъ мѣстахъ въ XV, XVI, даже XVII в. монастыри были общіе для обоихъ половъ. Можно себѣ представить, что изъ этого выходило!... Въ другихъ монастыряхъ вмѣстѣ съ монахами жили, и міряне съ женами и дѣтьми. Независимо отъ этого, въ кельи монаховъ свободно входили женщины, а въ женскихъ монастыряхъ "держались лица мужского пола. Пастыри церкви, кромѣ того, постоянно вооружались противъ распространенія "содомской пагубы", противъ того, что, выражаясь словами Стоглава, у монаховъ "по всѣмъ кельямъ ребята молодые живутъ невозбранно"... Дѣла доходили до того, что въ монастыряхъ запрещалось "нетокмо женщинъ имѣть, но и скота ни единаго женскаго полу"... Монахи, выражаясь словами Авраамія Палицына, "часто пьянствомъ утѣшахуся, отъ того же вся страсти тѣлесныя возрастаху, и въ ровъ глубокъ блуда впадали всѣ отъ простыхъ чадей даже и до священствующихъ". Монахи и монахини, говорятъ Корбъ, -- погружаются во всякаго рода распутство: пьяные шалятъ на улицахъ и, лишившись всякаго стыда, нерѣдко тутъ-же предаются сладострастію".
   Принципы аскетизма въ нѣкоторыхъ сектахъ раскола доведены были до полнаго отрицанія брака и половой любви. Скопцы и хлысты проповѣдуютъ безусловное умерщвленіе половой страсти, думая, что только этимъ путемъ человѣкъ можетъ превратиться въ ангела. Любовь была причиною погибели рода человѣческаго. "Первый человѣкъ согрѣшилъ не тѣмъ, что вкусилъ отъ плода древа, а паденіемъ во грѣхъ супружескаго совокупленія". Не менѣе строгихъ аскетическихъ доктринъ держатся и многія другія секты, для которыхъ "истиннаго священства" давно уже нѣтъ,-- нѣтъ поэтому и таинствъ, а то, что называется бракомъ, есть прелюбодѣяніе. Въ сороковыхъ годахъ настоящаго столѣтія этотъ мрачный аскетизмъ дошелъ до того, что наставники Преображенскаго кладбища начали проповѣдовать, что "нынѣ -- въ царствованіе антихриста -- размноженіе рода человѣческаго зависитъ отъ сатаны, и каждый рождающійся младенецъ является на свѣтъ съ душою, данною ему дьяволомъ". Этотъ нелѣпый аскетизмъ не замедлилъ вызвать сильнѣйшую реакцію себѣ, лишь только его начинали осуществлять на практикѣ. Еще въ XVII в. возникло нѣсколько сектъ, которыя считаютъ развратъ "любовію христовою". Простая баба Акулина основала секту "акулиновщину", въ которой мужчины и женщины, монахи и монахини живутъ другъ съ другомъ въ повальной связи. Еще въ первое время послѣ своего отдѣленія отъ государственной церкви, старообрядцы "жили въ кельяхъ на уединеніи съ зазорными лицами и съ духовный дочерьми, съ женщинами и дѣвками, и подъ видомъ стряпухъ держали у себя любовницъ". "Юноши и дѣвы собирались въ темныя ночи по гумнамъ, по лѣсамъ, по посидѣлкамъ нечистымъ, и, досмотрѣвши юноши дѣвъ, а дѣвы юношей, предавались утѣхамъ любви." Дѣти, рожденныя отъ такихъ связей, или убивались, или воспитывались въ общинѣ, какъ чужія. У федосеевцевъ развратъ достигъ крайнихъ размѣровъ, и учитель ихъ Ковылинъ говорилъ, что "лучше имѣть сто блудницъ, нежели брачиться". "Не жену, а стряпуху держи, и часто перемѣниваючи, отклоняй зазоръ", учатъ наставники бракоборцовъ; "дѣтей не роди, а если родишь, тайно воспитай и племянничкомъ называй". Развитію такой безусловной половой свободы немало содѣйствовали женщины. Такъ, напр., около 1850 г. въ окрестностяхъ Москвы возникъ новый толкъ изъ женщинъ и дѣвицъ, при вступленіи въ который онѣ давали писанную собственною кровью подписку въ томъ, что ненавидятъ и отвергаютъ брачное супружество. Многіе богатые бракоборцы обзаводились цѣлыми гаремами. Возникло право отцовщины, по которому отецъ пользуется невинностью своей дочери, такъ какъ "трудящемуся подобаетъ первому вкусить отъ плода своего". Въ общинахъ бѣгуновъ жизнь еще болѣе свободна и, по выраженію одного ихъ учителя.-- "грѣси паче естества, паче Содома и Гоморы". Бѣгуны считаютъ бракъ состояніемъ безпрерывнаго блуда и думаютъ, что "жена дана дьяволомъ, а дѣвка богомъ; жить съ.женою грѣхъ, а съ дѣвкой нѣсть грѣха; дѣтей не надо". Свальный грѣхъ или такъ-называемыя "кладки", существующія во многихъ раскольничьихъ общинахъ, достаточно извѣстны, чтобы распространяться о нихъ.
   Развратъ велъ къ дѣтоубійству, которое всегда свирѣпствовало между раскольниками и въ нѣкоторыхъ сектахъ получило даже характеръ религіозной обязанности. У федосеевцевъ и бѣгуновъ многіе наставники вполнѣ одобряютъ дѣтоубійство и плодоизгнаніе, проповѣдуя, что "тайный грѣхъ тайно и судится", а убитый ребенокъ будетъ святъ и своею молитвою на небесахъ испроситъ спасеніе родителямъ. Дѣтоубійство всегда свирѣпствовало и въ средѣ православнаго народонаселенія, порождаеное своими обычными факторами -- бѣдностью, стыдомъ или страхомъ стыда незамужней родильницы, а также опасеніемъ за участь незаконнорожденныхъ дѣтей, которыя, благодаря вліянію византизма и родовыхъ началъ, осуждены на самую жалкую и крайне нищенскую жизнь. Дѣтоубійцъ казнили ужасною смертью "безо всякія пощады", но кары закона оставались, по обыкновенію, безсильными противъ зла, порождаемаго основными началами семейной и общественной жизни. Духовные блюстители нравовъ часто жаловались на страшную распространенность убійства незаконныхъ дѣтей, трупы которыхъ чаще всего бросались въ ямы отхожихъ мѣстъ.
   Развращенность всѣхъ классовъ народонаселенія естественно вела за собою сифилисъ или, по старинному выраженію, "тайнымъ согнитіе". Не только поддерживаясь, но даже постепенно усиливаясь въ массѣ народа, вѣковая развращенность вмѣстѣ съ бѣдностью, губила физическія и нравственныя силы народа, изъѣденнаго сифилисомъ и пропитаннаго золотухою въ такой сильной степени, въ какой масса народонаселенія не страдала отъ этихъ болѣзней ни въ одной европейской странѣ.
   Думали-ли проповѣдники и насадители домостройныхъ началъ, что ихъ дѣятельность принесетъ такіе плоды, что желанные ими порядки будутъ только пустою формою, что подавленныя ижи стремленія человѣческой природы все-таки вырвутся наружу и зальютъ землю мутнымъ потокомъ семейныхъ преступленій, разврата и сифилитическаго яда!
   Погибель ждетъ страну, въ которой стремленіе женщины къ свободѣ и протестъ человѣческой личности противъ оковъ архаическаго семейства выражаются только въ формѣ упомянутыхъ вами болѣзненныхъ явленій. Но этого мы не можемъ сказать о древней Руси и о тѣхъ современныхъ классахъ населенія, которые почти не тронуты европейской цивилизаціей. Мы видимъ здѣсь не одинъ только протестъ порока и преступленія и слышимъ не одни только тысячелѣтнія горькослезныя жалобы женщины на свою несчастную долю, -- мы видимъ здѣсь борьбу, дающую практическіе, осязаемые результаты, которые приготовляютъ путь великой идеѣ женской эманципаціи, пришедшей изъ Европы и Америки.

С. Шишковъ.

(Продолженіе будетъ).

"Дѣло", No 3, 1871

   
азсказа о Владимірѣ, не довольствуясь сотнями своихъ любовницъ, силою захватывали въ свой гаремъ каждую смазливую бабенку или дѣвушку. Въ былинахъ Владиміръ "красное солнышко" тоже нерѣдко зарится на чужихъ женъ, захватываетъ ихъ, убиваетъ ихъ мужей и поощряетъ своихъ дружинниковъ къ такимъ-же насиліямъ. Содержаніе многихъ женъ и наложницъ стоило дорого и было поэтому не для всякаго возможно. Мужской похотливости въ этомъ случаѣ помогала легкость расторженія брака, противъ которой такъ сильно вооружаются первые паши вѣроучители и законодатели. Состарѣвшуюся или надоѣвшую ему жену мужъ прогонялъ отъ себя и бралъ другую. Его въ этомъ отношеніи, до развитія законодательства и прочной администраціи, могла ограничивать только одна боязнь родственниковъ обезчещенной жены, да и-то въ томъ только случаѣ, если они были достаточно сильны для того, чтобы наказать его. Развитію мужнинаго самовластія и жениной пассивности, кромѣ родового начала и византизма, о которыхъ мы будемъ подробно говорить въ слѣдующихъ главахъ, немало содѣйствовало и то обстоятельство, что родители сплошь и рядомъ выдавали дочерей еще въ дѣтствѣ, и мужья такимъ образомъ имѣли полную возможность воспитывать ихъ въ понятіяхъ и чувствованіяхъ безотвѣтнаго рабства.
   Бракъ въ первобытной жизни считался необходимымъ условіемъ для человѣческаго благоденствія, а многочисленное и хорошее потомство -- небеснымъ благословеніемъ. Сыновья нужны патріархалу не только въ земной жизни, какъ помощники, работники, защитники семейства, но и въ загробной, какъ кормители душъ своихъ умершихъ предковъ, какъ приносители искупительныхъ жертвъ за нихъ. Жена и мужъ также необходимы другъ другу въ загробной жизни, которая, по первобытному представленію, есть ничто иное, какъ продолженіе настоящей. Поэтому въ древности людей, умершихъ холостыми, вѣнчали при погребеніи съ людьми живыми, которые послѣ своей смерти и соединялись съ супругами въ "мѣстѣ злачнѣ". У славянъ мужчину, умершаго холостымъ, женили по смерти, и находились женщины, которыя охотно обрекали себя на сожженіе вмѣстѣ съ трупомъ женившагося. По вѣрованію малороссовъ, умирающимъ безъ нары, нѣтъ мѣста на томъ свѣтѣ, и до сихъ поръ въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ Малороссіи похороны парней, особенно дѣвушекъ, походятъ на свадьбу. По смерти дѣвушки, для нея на тотъ свѣтъ назначается женихъ, который провожаетъ покойницу до могилы и считается зятемъ въ семействѣ умершей. Вдовы въ древности также сплошь и рядомъ кончали самоубійствомъ и сгорали на кострѣ вмѣстѣ съ трупами своихъ мужей. Жизнь вдовы была чрезвычайно тягостна и бѣдственна и кромѣ того, по вѣрованію руссовъ, женщина могла войти въ рай не иначе, какъ только вмѣстѣ съ своимъ мужемъ; поэтому, рѣдкія женщины переживали своихъ мужей и погибали на погребальныхъ кострахъ совершенно добровольно, какъ утверждаютъ иностранные свидѣтели, хотя нужно предположить, что этотъ убійственный обычай, какъ и въ Индустанѣ, не оставался безъ реакціи со стороны русскихъ женщинъ и поддерживался главнымъ образомъ эгоизмомъ мужчинъ, нуждавшихся въ службѣ и хозяйкѣ для своей замогильной жизни. Въ былинахъ есть даже указаніе на то, что за умершей женщиной слѣдовалъ въ могилу ея мужъ. Настасья, жена Потока, говоритъ ему: "хотя ты на мнѣ и женишься, но кто изъ насъ прежде умретъ, второму за нимъ живому во гробъ идти". Потокъ исполнилъ это требованіе. Не смѣемъ утверждать, чтобы это было въ дѣйствительной русской жизни, но подобное явленіе до сихъ поръ можно встрѣтить у нѣкоторыхъ племенъ Африки. Обычай вдовосожженія, вслѣдствіе нѣкотораго смягченія нравовъ и женской реакціи, совершенно палъ еще до того времени, съ котораго начинаютъ свой разсказъ наши историческіе источники. Но отъ вдовы все-таки требовалось, чтобы она, не вступая въ другой бракъ, принадлежала только своему умершему мужу и ожидала естественной смерти, долженствовавшей соединить ее съ пилъ. Въ послѣдующую эпоху, подъ вліяніемъ византизма, на этомъ воззрѣніи развился нравственно-обязательный обычай постриженія вдовъ.
   Положеніе бездѣтной вдовы было крайне плачевно. Это была беззащитная, жалкая личность, подверженная насилію каждаго встрѣчнаго. Бездѣтная вдова считалась какъ-бы негодною вещью, неудовлетворившею своему назначенію и выброшенною за ненадобностью на улицу. Женщина для патріархала есть ничто иное, какъ орудіе для продолженія рода; цѣль ея жизни -- рожденіе дѣтей, особенно сыновей, которыми только держится и продолжается родъ. Дочь, предназначенная для отдачи въ чужой родъ, мало интересуетъ патріархала и онъ ненавидитъ женщину, которая рождаетъ ему однихъ только дочерей. Даже до сихъ поръ въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ архангельской губерніи, напр., замужнія женщинъ нерѣдко совершаютъ дѣтоубійство единственно изъ страха родить строгому мужу ребенка женскаго пола. Напротивъ того, матерая вдова, какъ женщина достойно выполнившая свое назначеніе, дѣлалась главою семейства, самостоятельнымъ и правоспособнымъ лицомъ въ обществѣ.
   Развитіе родовой патріархальной системы порабощало женщину и непосредственно и посредствомъ того народнаго міросозерцанія, которое всегда развивается вмѣстѣ съ этой системой. Идея подчиненности женщины и низшей степени ея природы естественно возникаетъ и входитъ въ полную силу тамъ, гдѣ дѣятельною личностью и владыкою старается быть только одинъ мужчина. Женщина въ патріархальномъ быту должна быть пассивною самкой и рабыней, но такъ-какъ она никогда вполнѣ не мирится съ этимъ положеніемъ и въ той или другой формѣ заявляетъ свою человѣческую личность, но имѣя въ то-же время достаточно силы, на которой въ первобытной жизни основывается врякое право и которая доставляетъ уваженіе, то по мѣрѣ развитія патріархальныхъ принциповъ, значеніе женщины постепенно падаетъ; она дѣлается существомъ слабымъ и презираемымъ. Это дикое презрѣніе къ женскому полу всегда было особенно сильнымъ у инородческихъ племенъ алтайской расы и, при сліяніи съ ними русскаго народа, постепенно переходило къ нему вмѣстѣ съ обычаями, утварью, легендами, мифами. Еще въ то время, когда обры воевали славянъ, азіятское презрѣніе къ женщинѣ высказалось въ такой формѣ, которая долго возмущала собою народную память и воспоминаніе о которой занесено въ лѣтопись. Обры не ѣздили ни на лошадяхъ, ни на волахъ, а непремѣнно на славянскихъ женщинахъ, запрягая ихъ по-три и но-четыре въ телѣгу. Физіологическія отправленія менструаціи и выдѣленія при родахъ у всѣхъ дикарей рождаютъ идею о пошлости и нечистотѣ женской природы. Нечистоплотность дикарскихъ женщинъ, ведущая за собою болѣзненные припадки у мужчинъ послѣ извѣстнаго акта, еще болѣе усиливаетъ такое воззрѣніе на женщину, которое, безъ сомнѣнія, развилось у русскихъ самостоятельно и чрезвычайно усиливалось подъ вліяніемъ сливавшихся съ ними азіятскихъ племенъ. Но у этихъ инородцевъ женщина въ извѣстныя намъ историческія времена вовсе не имѣла того высокаго значенія, какое приписывали ей германцы и славяне, "видѣвшіе въ ней нѣчто священное", высшую силу вѣщей мудрости. Благодаря этой вѣщей силѣ, женщина въ первобытной славянской жизни далеко но находилась въ томъ унизительномъ состояніи, въ какомъ мы видимъ ее въ послѣдующую эпоху. Но при развитіи презрѣнія къ женщинѣ, какъ къ существу нечистому, при утвержденіи патріархальной системы, порабощавшей ее, женщина естественно оказывала сопротивленіе рабовладѣльческимъ тенденціямъ мужчины; она боролась съ нимъ, и главными орудіями были для нея хитрость, вѣдовское искуство, смертоносныя зелья. Въ умѣ патріархаловъ, поэтому, она постепенно превращалась въ представительницу злого начала, въ нечистое существо, къ которому особенно благоволитъ нечистая, дьявольская сила. Пифическій змѣй, какъ извѣстно, особенно падокъ до женщинъ; онъ соблазняетъ ихъ, живетъ съ ними, награждаетъ ихъ богатствомъ, и при этомъ овладѣваетъ ими не всегда насильно, а нерѣдко привязываетъ ихъ къ себѣ любовью. Лѣшій также любитъ женщинъ, похищаетъ ихъ и заставляетъ жить съ собою въ любовномъ союзѣ. Отъ существа, которое вступаетъ въ такія интимныя связи съ нечистою силою, нечего ждать добра. И древняя вѣщая женщина превращается въ злую вѣдьму, въ орудіе злыхъ духовъ, дѣйствующихъ на пагубу рода человѣческаго. Вѣдьма мѣшаетъ плодородію земли и женщинъ, воруетъ дождь и росу, насылаетъ бури и болѣзни, травитъ людей, превращаетъ ихъ въ животныхъ и т. д. Этихъ вѣрованій отнюдь нельзя приписывать одному только вліянію византизма; они возникли задолго до него и нерѣдко подвергали женщинъ ужаснымъ гоненіямъ, благодаря въ особенности инсинуаціямъ волхвовъ, боровшихся съ вѣдуньями, какъ съ конкурентами по профессіи. Эти обвиненія и клеветы на женщинъ встрѣчали полную вѣру въ мужскомъ населеніи,-- такъ было всеобщее мнѣніе о враждебности женской природы. Въ XI в., напр., въ ростовской области былъ страшный голодъ. Явились два волхва и пошли по Волгѣ, разглашая всюду, что "они знаютъ, кто обилье держитъ. Куда ни придутъ въ погостъ, и называютъ имена зажиточныхъ женщинъ, говоря, что такія-то жито держатъ, а эти медъ, а эти рыбу, а эти мѣха. И приводили къ нимъ жители сестеръ своихъ, матерей и женъ своихъ, они же, обморачивая зрителей, разрѣзывали тѣло этихъ женщинъ за плечамни вынимали либо жито, либо рыбу; множество женщинъ они убили, а имущество ихъ взяли себѣ".
   Такимъ образомъ уже въ первую эпоху русской исторіи женщина хотя и пользуется еще нѣкоторыми правами и вольностями, которыхъ она лишается въ послѣдующее время, но жизнь уже ясно идетъ къ утвержденію тѣхъ порядковъ, при которыхъ полное рабство является нормальнымъ и общепріязненнымъ положеніемъ женской личности. Въ слѣдующихъ главахъ мы подробно разсмотримъ, какъ совершилось ея полное подчиненіе подъ вліяніемъ восточнаго застоя и родового начала; мы обѣщаемся быть въ этихъ главахъ болѣе интересными, чѣмъ въ настоящей, сюжетъ которой, но крайней скудости источниковъ, не можетъ быть обработанъ ни съ надлежащею полнотою, ни съ тою занимательностью, какой въ правѣ требовать отъ насъ читатель.

С. Шашковъ.

(Продолженіе слѣдуетъ.)

"Дѣло", No 1, 1871

   
Ко всем произведениям автора К списку авторов