Книговод

Обзор исторического развития сельской общины в России

Чичерин Борис Николаевич


Обзор исторического развития сельской общины в России

    

I.

   Внутренний быт наших сельских общин с первого взгляда поражает своей особенностью. В западной Европе, у народов германского и романского племени, не встречается ничего подобного. Там вся земля или разделена между мелкими собственниками, полными и наследственными обладателями своих участков, или же находится в руках немногих землевладельцев, которые в свою очередь отдают ее в наймы отдельным поселенцам. Наши крестьяне, напротив, владеют землею сообща и делят ее между собою поровну, возобновляя раздел каждый раз, как вследствие умножения народонаселения установится между ними неравенство. Такое многозначительное явление не может не обратить на себя внимание людей, изучающих быт русского народа и старающихся дать себе отчет в его особенностях. Всякий поневоле задает себе вопрос о причинах такого, совершенно отличного от других, общественного устройства; каждому любопытно уяснить себе, откуда оно проистекло, и в каких началах коренится?
   Эти вопросы действительно занимали мыслящих наблюдателей русской жизни, но объяснение казалось так легко, что никто не дал себе труда подвергнуть его точному исследованию. Один из самых умных путешественников, посещавших Россию, барон Гакстгаузен, обратил особенное внимание на эту сторону нашего общественного быта, и пришел к следующей мысли, которую положил в основание своей книги о России: "Слово община, Gemeinde, означает у народов западных собрание лиц, которых сблизил случай, и которых отношения были установлены столько же правительственной и законодательной деятельностью, идущей сверху, сколько нравами и обычаями. Но как отлична от нее община славянская, первоначально бывшая только расширением патриархальной семьи, и представляющая доныне семейство фиктивное, владеющее землею сообща, и в которой глава имеет как бы отеческую власть над другими! В таком виде находим мы ее в Сербии и в Болгарии, где национальность сохранилась неприкосновенной, как очень хорошо заметили Киприан Робер и знаменитый Ранке в своих сочинениях о Сербии. Сюда же автор причисляет и Россию. "Между тем как другие европейские государства", -- говорит он, -- "по своему происхождению и развитию суть государства феодального, Россия, напротив, есть государство патриархальное. Множество последствий истекают из этой простой истины, которой уже почти достаточно для объяснения политического и общественного быта России. Семья там первообраз народа. В ней существует полное равенство прав. Пока она соединена, глава есть, отец семейства; после его смерти старший сын остается полным обладателем собственности, которой он по своему усмотрению наделяет каждого члена семьи. Община есть семейство в большом виде: она обладательница земли; отдельные же лица имеют только право пользования своими участками и притом так, что доля каждого совершенно равна другим. Участок отца не переходит по наследству сыновьям, но каждый из них требует своей доли в силу своего личного права, как члена общины, которой неограниченный глава или мнимый отец называется старостой".
   В другом месте Гакстгаузен говорить: "Обычай равного и поголовного дележа вытекает из древнейшего начала славянского права, именно из нераздельности семейной собственности при разделении пользования. Эта черта кажется мне общей всем народам славянского происхождения, ибо даже в настоящее время, в некоторых частях Серби, в Кроации и стране Словенцев, земли вовсе и не разделяются между членами общины, а находятся в ведомстве сельских старшин, которые делят между жителями плоды ежегодного урожая".
   Итак, Гакстгаузен в своих исследованиях и наблюдениях пришел к двум результатами: 1) Сельская община в России есть община патриархальная, или родовая, т. е. проистекшая из отношений родственных и сложившаяся по этому типу. 2) Такая община составляет характеристическую особенность славянского племени.
   Того же, по-видимому, мнения, которое вообще у нас в большом ходу, держится и другой замечательный исследователь экономического быта России, г. Тенгоборский. В сочинении своем о производительных силах России, он говорит в статье о земледелии: "Эта система дележа коренится в совершенно патриархальном устройстве наших общин, которого касаться опасно. Она основана на первоначальной идее единства общины и равенстве прав каждого члена на соответствующую долю земли, принадлежащей общине".
   Таковы авторитеты, которые имеет за себя эта мысль, -- авторитеты весьма важные. Но к сожаленью этот вопрос не можете быть решен таким образом. Одного наглядного изучения современного быта недостаточно для его понимания. Чтоб иметь возможность вникнуть в самую его основу и в коренные начала учреждений, необходимо исследовать их происхождение, необходимо изучение историческое. Тогда только наблюдатель стоит на твердой почве и не подвергается опасности быть обманутым внешней обстановкой и призрачными сходствами; тогда только добытые им результаты могут иметь характер положительной истины.
   Мы не имеем претензий написать полную историю сельской общины в России. Это труд, который потребовал бы слишком обширных исследований; да едва ли в настоящее время есть для этого достаточно изданных материалов. Наша цель гораздо ограниченнее: мы хотели только выставить на вид читателю некоторые исторические данные, могущие служить к уяснению этого важного вопроса. Мнения барона Гакстгаузена пользуются таким всеобщим уважением, что, кажется, было бы весьма полезно подвергнуть их некоторой критике и показать, что исторические факты не совсем оправдывают выводы знаменитого путешественника, а, напротив, указывают на необходимость посмотреть на этот предмете совершенно с другой стороны.
   Прежде всего, никак нельзя согласиться с мнением, будто бы родовая или патриархальная община составляет исключительную принадлежность славянского племени. Из превосходной статьи покойного Грановского, помещенной в "Архиве историко-юридических сведений о России", русские читатели знают уже, что совершенно такая же община существовала первоначально и у германцев. У них также родовая община владела землей нераздельно, а члены ежегодно меняли свои участки. Такой же быт существовал у кельтов и у других народов. Это общая принадлежность племен в первоначальную эпоху их развития. Личность человеческая не вдруг выступает на историческое поприще. Пока народ находится в состоянии еще младенческом, в нем преобладает чувство общности; все сливается в безразличную массу, поглощающую в себе неделимые существа. Только мало по малу, при внутреннем развитии общественного быта и в особенности при столкновении народа с другими племенами, из этой массы выделяются личности, которые, приходя к сознанию своей особенности и своих частных интересов, начинают предъявлять свои отдельные требования и права. Тогда образуется и частная собственность, которая прежде поглощалась совокупным владением общины. Чем более развивается личность, тем свободнее делается собственность, и тем шире становится круг ее действия. Полное освобождение частной собственности из единства родового владения является уже плодом долгого и медленного исторического процесса. Оно встречается у народов, которые разорвали уже всякую связь с прошедшим и, преобразуя свои нравы и учреждения, перешли на другую историческую почву. Даже в древних государствах, где гражданственность была развита в высокой степени, родовая собственность долго была преобладающей формою гражданского быта. Так было у евреев, у которых в юбилейный год отчужденный участок земли возвращался в род. Так было в патрицианском Риме, где земля считалась полем священным или государственным (ager sacer, ager publicus), и патрицианские роды владели каждый своим раз определенным, неотчуждаемым жеребьем. То же самое было и в Греции, в особенности в Спарте[1]. Хотя эти формы владения были несколько различны от передела земли у германских и славянских народов, но все же они указывают на одну общую черту: на ограничение частной собственности в пользу родовой. Это -- общее начало, которое встречается у всех народов в период младенчества. Можно сказать, что это -- начало, принадлежащее древней истории человечества, и что там, где существуют остатки подобных учреждений, народ сохранил еще предания о первобытном, патриархальном языческом состоянии.
   Что касается до России, то у нас нет положительных известий о древнейшем общинном устройстве. Но общая аналогия и ближайшее родство с другими славянскими племенами делают весьма вероятным предположение, что и у нас существовали те же гражданские формы, как у других. Самое разделение русских славян на племена указывает на господство естественной, кровной связи между людьми. Где народное единство основывается на союзе племенном, там все гражданские отношения вытекают из отношений естественных или патриархальных. С племенем неразлучен и род; это меньшая его единица. А где есть род, там есть и родовая собственность. Это общий факт, который получает подтверждение и в русской истории. Нераздельная собственность, какую мы видим первоначально в княжеском роде, дает нам право думать, что то же существовало и в остальных. Притом же у нас до сих пор сохранились остатки родовой собственности в выкупе родовых имуществ. Это право не было введено законодательством; закон не может создать родственных союзов и отношений, не существующих в нравах, а здесь именно указание на род, как на союз, имеющий совокупное право на имущество каждого из своих членов. Поэтому нельзя сомневаться в том, что и славяне, впоследствии образовавшие Русское государство, первоначально отправились от собственности родовой или патриархальной. Но за тем представляется вопрос: сохранились ли до сих пор наши сельские общины в том патриархальном младенческом состоянии, в каком они были десять веков тому назад? Неужели они так же мало подвинулись вперед, как сербы и болгары, которых история почти не коснулась? Неужели, как утверждает барон Гакстгаузен, русская история играла только на поверхности народа, не касаясь низших классов народонаселения, которые остались доныне при своих первобытных гражданских учреждениях? Все это вопросы, которые необходимо разрешить для подтверждения патриархального характера русской общины, и на которые, однако же, при малейшем знакомстве с историческими данными, нельзя не отвечать отрицательно.
   Патриархальная община может удержаться в истории только при однородности жизненных элементов общества, когда в быт не вторгаются новые стихии, разлагающие прежние родственные отношения. А такие-то именно стихии появились в русской жизни с нашествием западных дружин и преимущественно варягов. Дружина держалась на началах, совершенно противоположных прежним родственно-общинным отношениям. Она была составлена из людей чуждых друг другу, соединенных одними личными целями и заключивших между собой союз, основанный на доброй воле каждого. В нее принимался всякий пришлец; в ней старшинство определялось воинской силой и отвагой. И она-то призвана была играть в России первую роль; принесенные ею начала, расширяясь и развиваясь, обняли наконец все общественные отношения народа, так что мало осталось места для прежних родовых союзов.
   Уже в Русской Правде видны следы этого значительного влияния дружины на общественный быт. В постановлениях о наследстве сказано, что за недостатком сыновей имущество дружинника идет его дочерям, а имущество смерда, то есть крестьянина, достается князю. Здесь мы видим существование полного права собственности в дружине, где личность получила значительное развитие; видим также ограничение права собственности в низшем народонаселении, в котором господствовал патриархальный быт. Но важно здесь то, что это ограничение было уже не в пользу рода или общины, а в пользу князя, который сам был главой дружины, следственно представителем нового начала. Он не являлся здесь только заменой родоначальника, воображаемым представителем рода. Это такое предположение, с которым нельзя согласиться: во-первых, потому что мы вовсе не знаем о существовании родоначальников, как владельцев родовой собственности. Прежние родовые старшины могли быть главами общины, но чтобы земля считалась их собственностью так же, как она в последствии считалась собственностью князя, чтобы они также имели известное право на наследование после умерших членов общины, об этом нет ни малейшего намека. Во-вторых, постороннее лицо никогда не может заменить родоначальника; все значение последнего состоит в его кровном старшинстве, в его родственной связи с членами общины, чего в постороннем лице никогда нельзя предположить. Начальник пришлой дружины мог приобрести правительственные права, принадлежавшие прежде родовому старшине, но во всяком случае он приобретал их не в качестве родоначальника, а как верховный землевладелец, как глава гражданского общества. Наконец, родовые старшины были только в отдельных общинах; родоначальников же, владевших целым обширным округом, вовсе не было, а потому и князья не могли заступить их место.
   Следовательно, князь не является только заменой прежнего владыки; нет, это лицо совершенно новое, носящее свой особенный характер, сначала владельческий, а впоследствии государственный. Князь пришел с дружиной на север как посредник, а на юге и в большей части России явился завоевателем. Силой оружия приобрел он себе землю и этим самым получил возможность сделаться впоследствии единодержавным государем. Так, на Западе феодальные короли считались верховными владельцами земли (lord paramount of the ground) в силу завоевания. Дружинники были ближайшими его помощниками и потому они вместе с ним приобрели поземельную собственность. На Западе земля их считалась денной, у нас она называлась белой, т. е. свободной от податей и повинностей и подлежавшей только некоторым регальным правам, от которых также владельцы нередко получали освобождение. Общинной же земли, как увидим ниже, в княжеских владениях не осталось; вместо прежней патриархальной общинной собственности является собственность князя и его дружины. Община родовая превратилась во владельческую, в которой был один частный собственник, да были пришлые люди, сидевшие на его земле.
   Это владельческое значение князя в особенности развилось с того времени, как князья сделались оседлыми в своих областях. Земля называется их вотчиною, и сами они носят название вотчинников. Вся цель их состоит в расширении своих владений, в умножении доходов, дающих им материальную силу. Оружием и куплею приобретают они села и города, и владельческие элементы получают все большее и большее значение в гражданском быту. На них основывается последующее могущество государства; они являются центральным пунктом исторического развития народа.
   Только вольные города, Новгород и Псков, избегли на время этого всеобъемлющего влияния владельческих элементов. В них сохранилась община свободная, но она изменила свой прежний характер: из родовой она сделалась договорной. В первый период русской истории, в период дружинный, мы видим еще в городах остатки прежних родовых общин со своими вечами, со своими собраниями старейшин, призываемых на совещание князем или сходящихся в минуту опасности. Но в период вотчинный эти старые формы быта вытесняются новыми началами. Они разлагаются двояким и притом противоположным путем: с одной стороны они падают перед большим и бо?льшим расширением владельческих элементов, с другой стороны из родовой общины развивается договорная. Последняя основана уже не на родственной связи членов, определяющей и общественные их отношения, а на добровольном согласии каждого лица, точно также как и дружина. Новгород при всякой перемене князя призывает извне главу своего правления, и все свои общественные отношения устанавливает договором, беспрерывно возобновляющимся. На вечах нет постоянных правил о решении дел; все определяется взаимным согласием граждан, а если нет согласия, то открытой силой, ибо меньшинство также, как в частном товариществе, не считает себя обязанным повиноваться большинству. В Новгород, как и в остальные области, проникли уже дружинные элементы, которые изменили весь быт и не оставили и следов прежних родовых отношений. Государственные же начала еще не возникали, ибо Новгород не государство. Он сам великий вотчинник, владелец обширных земель, составляющих его собственность, и все различие между ним и другими областями состояло в том, что там верховным вотчинником был князь, здесь же это место принадлежало союзу свободных лиц.
   Точно то же было и на Западе в вольных городах; но в России эта форма средневековых учреждений не получила такого развитая, как там. У нас княжеская власть сделалась единственным двигателем народной жизни, а вольная община исчезла перед ней, не оставив по себе и следа в истории.
   Что же сталось с общиной в княжеских владениях? Какой получила она характер? Вся земля принадлежала князю и называлась его вотчиной; но рядом с ним являются и другие свободные собственники: прежде всего, как самые многочисленные, потомки дружинников, бояре и слуги; затем церковь, приобретшая значительные имения вследствие пожертвований и покупок. Принадлежавшие им земли, хотя как увидим не все, назывались белыми, то есть свободными от податей и повинностей, взимаемых князем с тех людей, которые поселялись на собственной его земле. Остальные принадлежали князю, но делились также на два разряда: на дворцовые и черные. Первые составляли ту часть хозяйственного управления, которую князь отделял себе для снабжения дворца всеми необходимыми потребностями; вторые оставались в полном обладании свободных поселенцев, которые только обязаны были платить с них князю известное тягло. Дворцовые имения принадлежали, следственно, к одному разряду с владениями княжеских слуг и церквей. То были собственно имения владельческие, где присутствовал хозяин со своими вотчинными правами и вотчинным управлением. Черные же волости оставались свободными общинами, поселенными на чужой земле, за пользование которой жители несли только известные повинности в пользу землевладельца.
   Для князей это составляло один из важнейших источников дохода, и потому они чрезвычайно дорожили черными людьми. В договорах между собой они обязывались блюсти их вместе и в службу их не принимать. Служилые люди были помощниками князя в деле ратном, вольные лица, переходившие от одного князя к другому. Черные люди были также вольные и также переходили с места на место, но назначение их состояло в обработке земли, в производстве промыслов и в уплате податей. Хотя законных границ между теми и другими не было положено, да и не могло быть положено при отсутствии государственных законов, но они уже сами по себе составляли два различных сословия, и мы видим из договоров, что переход от одного к другому был затруднителен. Между тем, князья и бояре старались покупать черные земли с целью обращать их в белые. Относительно этого также делались условия между князьями. В знаменитом договоре великого князя Дмитрия Ивановича с двоюродным братом Владимиром Андреевичем сказано, что если последний или его родственник или бояре купят в великом княжении земли черных людей, то черные люди могут их выкупить обратно; если же они выкупить их не в состоянии, то новые владельцы обязаны тянуть тягло вместе с другими, а не захотят они этого делать, то земли их отдаются черным людям даром. В этом видно стремление князей удержать за собой доходы, но должно, однако, заметить, что это постановление относилось только к покупке земли родственниками и боярами другого князя; внутри же каждого княжения черные земли мог покупать всякий. Их покупали слуги; их покупали и лица духовного ведомства. Но, во всяком случае, и те и другие обязаны были нести с них тягло, пока они не обелялись жалованными княжескими грамотами. Это оставалось основным правилом при переходах черных земель из рук в руки, как видно из многих грамот.
   "А кто учнет житт на нашей на черной земле сын боярский или приказной человек или митрополит и владычень и монастырской, или чей кто ни буди: и те люди в тех дворах, и в волостях и в деревнях и в починках, волостелю устюженскому наместнику судимы и тягло с черных дворов и в волостей с черных деревень и с починков наши оброки и всякие розметы тянуть повытно, что на них целовальники положат"[2].
   Из этого видно, что хотя черные люди и составляли особенное сословие, имевшее исключительным призванием земледелие и промышленность, но не из них одних составлялась вольная община, жившая на черной земле. В нее мог входить всякий, кто только покупал землю. При свободном переходе крестьян и посадских людей, тяглые лица менялись беспрестанно, а земля оставалась постоянным и неизменным источником дохода. С нее платилось тягло князю, и она служила основой для живущей на ней тяглой общины. Последняя была уже не родовая община, как прежде, и не сословная, как впоследствии, а чисто поземельная. Существенное ее значение заключалось в платеже тягла с земли; это одно составляло ее единство и придавало ей характер общины. Иначе она состояла из совершенно различных лиц, принадлежавших к совершенно различным сословиям и не имевших между собой решительно ничего общего. Самая земля могла беспрестанно изменяться в своем объеме; как скоро покупщик из служилых людей или духовенства получал освобождение от податей и повинностей, так имение его выходило уже из тяглого округа. Внутри общины являлись владельцы, не имевшие с ней никакой связи. Вследствие различных жалованных грамот образовались права и обязанности самые разнородные, и как пространство земли, составлявшей основу общинного быта, так и отношения членов общины получали чрез это характер чистой случайности.
   Этим поземельным значением общины уславливалось и безразличие сел и городов. Впоследствии, как увидим, когда явились понятия государственные, города были отделены от сел и получили особенное значение и отдельное управление. Но в средние века этого еще не было; когда община имела характер чисто поземельный, когда все дело состояло в уплате тягла с земли, и все различие обязанности жителей определялось разрядом земли, на которой они сидели, принадлежностью ее тому или другому владельцу, тогда, разумеется, не могло быть и разделена община городская и сельская. В средние века город имел одно существенное значение: стены его могли служить общине защитой от внешних врагов; они были необходимым условием для существования вольной общины, которая не могла бы удержаться в селе. Но там, где не было такой общины, это различие исчезало. За исключением Новгорода и Пскова, остальные города были у нас владельческие, и потому нисколько не отличались от сел. Как между селами были дворцовые и монастырские, так были и дворцовые города, а равно и города, принадлежавшие монастырям, напр. Тихвин. В городах, также как и в волостях, перемешивались белые и черные земли, а владельцы последних равным образом обязаны были тянуть тягло в пользу князя, что и придавало общине единство; одним словом, характер и устройство тех и других были одинаковы, и это условливалось поземельным и владельческим значением общины.
   Теперь взглянем поближе на самое устройство, как хозяйственно-владельческих общин, так и черных. Посмотрим, что они были в XVI веке, т. е. именно пред тем временем, как они получили уже значение государственное. Хотя материалов, относящихся ко внутреннему быту сел, весьма немного, но все же, руководствуясь тем, что издано, мы можем в некоторой степени проникнуть в этот обыденный порядок общинной жизни и вывести основные его начала. Для имений частных собственников главным источником будут нам служить договоры между монастырями и поселявшимися на их землях крестьянами; для черных же волостей судные и другие грамоты, напечатанные в "Актах Юридических".
   Монастырские земли отдавались в наймы всякому вольно приходящему крестьянину. Новый поселенец получал известный участок земли, а иногда и подмогу деньгами, и взамен этого обязывался нести в пользу монастыря известные повинности. Об этом заключался договор между им и монастырскими властями. Вот образчики некоторых таких договоров:
   "Се язь Иван да язь Семен Петровы дети из Каргопольского уезда с Водлозера порадилися есмя у старца Меркурья у келаря Кириловского монастыря половничати, Курголовы деревни на треть обжи, да на Согиловы горы на шестой жребей обжи и всего на пол обжи: и жити нам за Кириловым монастырем, а Государев Царьской оброг денежной давати по старому, по книгам, а в Кирилов монастырь давати нам с году на год и ставити в Кирилов монастырь на сроки на Рождество Христово с обжи по три бочки рыбы живопросольной и т. д.".[3].
   Если же, сказано далее в этом договоре, они не захотят платить оброк рыбой, то определяется за рыбу известный денежный взнос.
   Здесь мы не видим ничего кроме обязанности платить лично известный оброк монастырю и государю. Из этой же грамоты можно видеть, что половниками назывались не только те, которые платили землевладельцу половину своих произведений, а вообще все крестьяне, платящие оброк натурой. В других договорах поселяющиеся крестьяне обязываются платить государевы подати вместе с волостью. Вот порядная 1585 года:
   "Се язь Федор Игнатьев сын, своим сыном с Мокием, да язь Олексей Микифоров своим сыном с Игнатьем, Государевы Царевы В. Князя крестьяне Королева села с деревни из Тютичь порадилися есми... на пустую деревню на Молотово на обжу у Николаевского игумена Вежнцкого монастыря у Ионе с братьею, а ваяли есмн у игумена у Ионе с братьею на подмогу денег пять рублев; а за ту нам подмогу поставил в той пустой деревни двор, а на дворе хорошу избу трех сажень и с углы новую, да клеть, да хлев с сенником полутретьи сажени, да мшаник дву сажень, а те нам хоромы поставити на той деревне нынешняго 93 году, а самим нам итти на тое деревню на Рождество Христово 94 году. А тягла Государева всякого нам с тое деревни не давати 3 годы... а монастырского нам оброку дати в два года на год по рублю, а в третий год дати нам оброку два рубля; а как те три годы минет, и нам Государевы всякие подати давати с обжи, как иные крестьяне Государевы подати всякия плалят, и поселницкое. А не придем мы на тое деревню на тот срог и не поставим хором в 93 году и не станем пашни пахати и навозити, и на нас взяти игумену Ионе и с братьею за убытки и за волокиту десять рублев московскую и подможные деньги"[4].
   Другие крестьяне, в следующем году поселявшиеся на земле того же монастыря, обязывались платить семь мер ржи, семь мер овса, да меру жита:
   "А из леса пятой сноп, а из заозерья шестой сноп; а дань домовная по книгам и старческие и ключничьи и посельничьи пошлины по старине; и владети всеми угодьи, куды прежь владели, а государские подати давати в волость и посошные службы по волостной ровности"[5].
   Иногда обязывались делать монастырское изделье наравне с прочими крестьянами:
   "А дани Царю и Великому Князю и оброки и всякие Государьские подати давати и в монастырь хлебной оброк всякой платити по книгам, сполна, и изделье монастырьское нам всякое делати, как и прочии крестьяне"[6].
   Эти изделья были, впрочем, иногда довольно значительны, как видно из уставной грамоты Константиновского монастыря 1391 г. Здесь определено:
   "...Болшим людем из монастырьских сел церковь наряжати, монастырь и двор тынити, хоромы ставить, игумнов жеребей весь рольи орать възгоном, и сеяти и пожати и свезти, сено косити десятинами и в двор въвезти, ез бити и вешней и зимней, сады оплетатн, на неводь ходити, пруды прудить, на бобры им в осенине поити и истоки ны забивати; а на Велик день и на Петров день, приходят к игумену, что у кого в руках, а пешеходцем из сел к празднику рожь молоти и хлебы печи, солод молоть, пива варить, на семя рожь молотить; а лень дает игумен в села и они прядут сежи и дели неводные наражают, а дают из сел все люди на праздник яловицу[7]".
   Если личная ответственность за неисполнение условий казалась монастырским властям недостаточной, то они требовали поручительства. Ручались за крестьянина, опять таки, не общины, а частные люди, иногда совершенно посторонние, как это по большей части бывало в общественных отношениях древней России. Вот для примера подобное поручительство.
   "Се язь Яков Никитин сын, крестьянин Прилуцкого Богороцкого Ключа из деревни Стонегова поручился есми Опасного Прилуцкого монастыря игумену Тихону... и всей братьи по Богдане Иванове сыне в том, что он порядился Спаса Прилуцкого монастыря к вотчину, во крестьяне... на четверть плуга земли в Игнатьевской жеребей на пустую землю... и владети ему всеми угодьи куда ходил плуг и соха и коса и топор... А не учнет он за моею порукою на той четверти плуга жити или живучи он не учнет вново хором ставити или не учнет пашни распахивати и сенных покосов разчищати и около поль не учнет огородов городити, а как лготные годы отойдут, и не учнет Государевых податей давати и монастырских доходов и изделья делати или землю впусте покинет, и на мне на порутчике игумену с братьею взяти по сей записи за дворовую непоставку и за земляную нероспашку полтретья рубли денег"[8].
   Крестьяне имели иногда право сдавать свою землю и переходить в другую деревню того же монастыря, как видно из следующего места в наказе монастырскому приказчику, принадлежащем впрочем уже XVII веку:
   "Кто с кем поделитца животами или пашнею или сдаст, или променит или приметь, взять с обе сторону одну 2 алтына 1 денгу; а кто перейдет из села в село или из деревни в деревню, перехожий боран взять с обе стороны одну 2 алтына 1 денга"[9].
   Впрочем, это совершалось с разрешения монастырских властей, которые с новым поселенцем заключали особенный договор или брали с него поручные записи. Вот поручная такого рода:
   "Се язь Иван Малафиев сын и проч. поручилися есмя Спаса Прилуцкого же монастыря казначею... по Василье Зиновьеве в том, что он снял Василей по благословенью игумена Тихона еже о Христе с братьею и по подписной челобитной Степановское повытье с дочери его с Марьи четверть шуга земли с насеянною рожью, а овеяных семян четыре четверти овса поземных, да полтина денег поголовных: и будет, что прищит в казне на Степана кобал или записей, денежных или хлебных, и те кобалы выкупать Василью своими денгами и хлебом... А не станет Василей за нашею порукою земли пахати, и двора починивать и вново хором ставить и Степановских долгов оплачивати, и на нас на поручиках монастырские всякие доходы и государевы подати и всякие волостные розметы и Степановские долги"[10].
   Из этой грамоты можно видеть, что участки переходили даже в наследство, ибо договор заключался всегда на неопределенный срок.
   Отношения были, следственно, весьма разнообразны, но во всяком случае земля не была совокупным вдадением общины, а разделялась на отдельные участки, жеребья, имевшие каждый свои угодья и свой определенный обычаем и владением объем: куда ходил плуг и коса, и соха, и топор. Участок составлял отдельную деревню, которая целиком переходила из рук в руки, и даже когда оставлялась в пусте, сохраняла свой прежний вид до нового поселения. Каждый вновь приходящий крестьянин, а иногда двое или трое вместе, получали свой определенный жеребий земли, заключали с монастырскими властями отдельный договор, представляли своих частных поручителей, жили в своей деревне, и платили с земли определенный условиями оброк. Отношения их к остальным монастырским крестьянам ограничивались тем, что они вместе с ними несли некоторые монастырские повинности и платили некоторые сборы; точно также как отношения к остальным крестьянам, живущим на черной земле, ограничивались тем, что они вместе тянули царское тягло, сколько то приходилось на их участок. Впрочем, большая часть монастырей получали жалованные грамоты, по которым их крестьяне освобождались, или отчасти или даже совершенно, от всякого участия в общих волостных податях и повинностях. Выражения: "не надобе им с моими христианы с волостными тянути ни в какое дело, ни в какие розметы", или: "ни к сотскому, ни к дворскому не тянуть, ни в какие проторы ни в розметы", встречаются во множестве жалованных грамот[11].
   Таким образом, в имениях владельческих единство общины поддерживалось лишь обязанностями поселенных крестьян к землевладельцу, а отнюдь не общественным союзом членов общины между собой. Посмотрим теперь, как устанавливались отношения в черных волостях там, где сохранилось более следов старинной общины.
   Общим правилом было, что земля принадлежала князю, а крестьяне считались только ее владельцами. "То, господине, земля, на которой стоим, Божия да Государя Великого Князя Есюнинской волости; а роспаши и ржи наши; а пашем, господине, те лесы мы"[12]. Или: "Ступился есмь земли Великого Князя, а своего владенья"[13].
   Новых поселенцев призывала на эти земли община. "А мне, господине, тот лес дала волость, староста с крестьяны, и яз, господине, избу поставил; а то, господине, лес Великого Князя, Волоцкой"[14]. А вот и целый договор волости с крестьянином:
   "Се яз Тавренской соцкой Роман Тромшов сын Онтоманова и проч., оговорилися есми со всеми христианы Тавренския волости Ильинского прихода дали пустого Сидору Демидову сыну пустого жеребия земли в Семеновской деревне двенадцатую долю обежную на лготу на два года: в те ему лготные в два года никоторых Государевых податей не давать ни дани, ни оброку, ни мирских розрубов; и как отойдут лготные два года и Сидору дань и оброк и всякия Государевы подати давать и мирские розрубы давать же с миром вместе. А отдали ему с путики и с ловищи и со всем угодием, куды ходил топор и соха и коса и что к тому жеребью изстари потягло. И Сидору на том жеребии двор поставить и земля распахать и огороды огородить и впусте не покинуть тое двенадцатые доли обежные, да в том ему и путь дали[15]".
   Из этого видно, что здесь также как в монастырских имениях участки, на которые делилась земля, были уже определены заранее, что они со всеми принадлежавшими к ним угодьями составляли отдельное целое, переходившее в таком виде от одного владельца к другому. Когда же участок оставался пустым, община старалась призвать на него нового поселенца, который бы помогал ей в уплате податей и в отправлении повинностей. Ибо подати и повинности налагались не на отдельные лица, а на целые волости или даже сохи в совокупности, и потом уже распределялись по участкам соразмерно с поземельным владением. Иначе и не могло быть при недостатке финансовых и правительственных средств. Взыскание податей с целой общины в совокупности доставляло князю гораздо большее обеспечение в исправном платеже, нежели разложение их на отдельных владельцев, которые беспрерывно переходили с места на место. Но понятно, что для волости было тяжко, когда много земель оставалось пустых; поэтому она старалась по возможности набирать новых поселенцев и раздавать им пустые участки. Отданный раз жеребий земли оставался в вечном и потомственном владении крестьянина. Так в некоторых отступных мы читаем, что крестьянин передает другому участок со всем "что изстарь потягло от века к той земли, по описи отца своего, свой жеребий, по книге"[16]. В другой грамоте встречается следующая запись:
   "А за вклад я Иван ему игумену Сергью и всей братьи Архангельского монастыря дал в дом Пречистые Богородицы Покрову и Архангелу Михаилу станки (наследство) отца своего, в Гыенской деревни свой участок в Кехти в острову, что мне достанетца в той деревни от дяди Семена да от брата своего Семена же, свою долю, в дерень без выкупа и вовеки[17]".
   Сохранилась и целая раздельная грамота крестьян между собой:
   "Се язь (следуют имена)... раздилили есмя животы отцов своих кони и коровы... и земля в Карзине курьи свое владенье и серебряное. Все земли есмя разделили в Карзине курьи по третямь, дворы и дворища: двор Назарьи да Есипу с братьею с нижнего конца, Елизарью двор да Онкудимовым дитем середней, а Омосу двор с братьею да с Ларионом верхней[18]".
   Из этих грамот видно, что черные земли делились и передавались по наследству без всякого участия общины; точно также отдавались они внаймы[19] и отчуждались в посторонние руки. Крестьянин, который был не в силах нести общественное тягло, передавал свой участок другому.
   Так, например Сидор Демидов, который в помянутой выше грамоте получил землю от крестьян Тавренской волости, чрез пять месяцев передал свой участок Афанасию Кузнецову, и в заключенной между ними сделке нет и следов участия общины[20]. Таких отступных мы встречаем несколько; уступается целый жеребий, или же половина, с двором и со всеми угодьями "где что ни есть изстарь потягло к той деревне"[21]. Эти отступные назывались также купчими, ибо утверждаемые ими сделки были настоящей продажей, которую можно было совершать или с оставлением права выкупа, или в дерень, без выкупа". Можно было продать землю как другому крестьянину, так и служилому человеку, или, наконец, монастырю или другой духовной власти. Из приведенных выше грамот мы видели, что служилые люди, покупавшие земли у черных людей, обязаны были тянуть тягло наряду с ними. Но иногда князья избавляли их от этой обязанности. Вот грамота, данная сыну боярскому князем Андреем Васильевичем:
   "Се язь Князь Андрей Васильевич пожаловал есми Злобу Васильева сына ослободил есми ему на Вологди купити земли на соху боярских и служных и черных тяглых земель, кто ему продаст; а с тое земли с слугами и с черными людми не тянет; а служити своего братьею с детми боярскими[22]".
   Злоба Васильев действительно купил две черные пустоши со всем, что к ним из старины потягло, и был на оснований жалованной грамоты и купчих оправдан судьями, когда волостные крестьяне жаловались, что он неизвестно по какому праву насильственно владеет их землей. Опять здесь купчая совершается не только без участия, но и без ведома общины. Внутри тяглой волости является новый владелец, который приобретает тяглую землю, не несет с общиною никаких податей и повинностей, и тем самым лишает ее многих выгод и налагает на нее лишнее бремя; а между тем община и не ведает об этой покупке, и остается бессильной против такого вторжения совершенно чуждого ей лица. Точно такое же право имели крестьяне отчуждать свои земли и в монастыри, как видно из приведенной выше вкладной записи, по которой владелец участка отдает его в монастырь вместо вклада взамен содержания в монастыре в продолжение четырех лет, с тем что если он будет ослушаться или уйдет до срока из монастыря, то земля остается собственностью последнего[23]. Встречается и данная грамота, по которой три доли участка черной земли отдаются в дар Корельскому монастырю[24]. Великий князь Василий Дмитриевич позволил митрополиту Фотию купить деревню в Дальшинской волости с освобождением ее от подсудности, податей и повинности, за исключением дани и яма[25].
   Участие общины в поземельном владени ограничивалось, следственно, раздачей пустопорожних или запустелых участков вновь приходящим крестьянам. Затем она заведовала только раскладкой и сбором некоторых податей и отправлением повинности в пользу князя. Ведомство общинных начальников, сотских и старост заключалось единственно в "проторах и розметах", как видно из множества дошедших до нас жалованных грамот монастырям и частным лицам. Остальное же управление, которое, впрочем, все ограничивалось судопроизводством, находилось в руках людей совершенно посторонних, -- наместников и волостелей, княжеских слуг, получавших судопроизводство в кормление. Суд рассматривался как источник доходов и жаловался в виде временной или даже постоянной аренды. Общины обязаны были давать судьям корм и поборы, да уплачивать виру за убийства, в случае если убийцы не было налицо. Это было древнее установление, основанное на взаимном поручительстве членов родовой общины, но которое теперь превратилось в доходную статью. Кормленщик имел право на известный доход с убитого тела, и если он не мог взять его с убийцы, то взыскивал деньги с общины, в округе которой найдено было тело.
   Значение общины было, следственно, чисто финансовое или скорее хозяйственное, ибо подати и повинности уплачивались князю в качестве землевладельца. Хозяйственная цель одна поддерживала единство общины, которая без этого распалась бы на отдельные лица, ничем не связанные между собою. Прежняя родовая связь исчезла; община не была уже союзом лиц, соединенных естественным происхождением и общими патриархальными интересами; это был союз лиц, соединенных общими повинностями в пользу землевладельца. Исчезло и право князя на наследование после смерда, ибо смерд был уже не член родовой общины, пользующийся общественной землей, а вольный пришелец, поселяющийся на чужой земле на основании свободного договора. Вторжение владельческих элементов и общая подвижность народонаселения изменила все отношения. Патриархальная община может существовать только при постоянном пребывании членов на своих местах, при неподвижности созданных веками отношений. Но как скоро лицо отрывается от родной почвы и пускается бродить по земле, как скоро являются в общине частная поземельная собственность и свободный договор, так прежние естественные отношения заменяются чисто условными. На Западе патриархальный общинный быт был уничтожен бродячими дружинами, у нас он должен был исчезнуть сам собой при беспрерывном кочевании и обновлении народонаселения. А каково было это кочевание, это известно всякому, кто сколько-нибудь знаком с древними памятниками. Мы видим, каких страшных условий стоило впоследствии государству остановить это кочевое стремление, и в каких огромных размерах совершалось переселение жителей с места на место. Так, например в 1649, крестьяне заонежских погостов жаловались, что многие, покинув свои участки, вышли в другие города и уезды и живут за монастырями, за дворянами, детьми боярскими и всякими людьми. По росписи, данной крестьянами, оказалось 580 семейств, поселившихся в других уездах на известных местах, не считая тех, которые ушли неизвестно куда. В это же время вышедших из лопских погостов было 110 семей[26]. И это было в половине XVII века, в то время как переход был уже запрещен законами, при том же в северной России, где народонаселение было более удалено от влияния посторонних элементов. Что же было в XVI веке в средней России, где вотчинники старались наперерыв переманивать к себе крестьян, где беспрерывные войны, набеги и опустошения насильственно заставляли сельских жителей покидать свои места? Как в настоящее время в степном хозяйстве земледельцы некоторое время обрабатывают одну часть земли, а потом покидают ее и переносятся на другую, так и в древней России жители кочевали с место на место. Русская земля представляла как бы обширное степное пространство, где земли было вдоволь и степное хозяйство существовало в огромных размерах.
   Что же тут было похожего на общинный быт нашего времени? В средневековой России не было ни оседлости народонаселения, ни принудительных отношений, ни передела земель. Каждый селился на отдельном участке, которым владел вечно и потомственно, которым распоряжался по произволу. Не хотел он оставаться на месте? Он сдавал свою землю другому или даже покидал ее впусте, и шел туда, где жить было лучше. Самое расселение крестьян не было похоже на нынешнее: тогда не было этих многолюдных сел, в которые соединяется все народонаселение, между тем как окружающие поля остаются пустыми. Каждый жил особняком на своем участке. Община селилась рассеянно, и общинной единицей считалось не село, а волость, т. е. округ, в котором было центральное село, и окружавшие его деревни. Село обыкновенно состояло из весьма ограниченного числа дворов, а деревня, составлявшая большей частью отдельный жеребий, заключала в себе один, два, три и редко более четырех дворов. В этом можно убедиться из любого описания тогдашних земель[27]. Волость была остатком прежнего общинного быта; она совершенно соответствовала древней немецкой марке, с тем только различием, что в XVI веке родовые отношения исчезли и заменились отношениями владельческими и договорными. Патриархальная община превратилась во владельческую.
   Скоро, однако же, она потеряла и этот характер. С XV века начали развиваться понятия государственные, и эти новые начала произвели в общине коренное изменение. Государство есть соединение общества или народа в единое тело, устроенное согласно с общественными потребностями и подчиняющееся единству верховной власти. С возникновением государства постепенно исчезает прежний чисто владельческий и частный характер гражданских отношений. Цари московские не могли уже довольствоваться прежним порядком; они стремились к созиданию государственного организма, и для этого искали себе орудий в тех элементах общественной жизни, которые казались наиболее к этому способными. Наместники и волостели, с государственной точки зрения, представлялись вовсе негодными для управлений; это были кормленщики, которые с судопроизводством обращались, как с частной собственностью. Чтобы ограничить их власть, московские государи прибегли к тем лицам и установлениям, которые менее носили на себе характер частных собственников -- к общинам и дьякам. Выборное начало было вызвано наружу; на основании царских грамот и постановлений избираемые общинами старосты и целовальники ограничили власть наместников и волостелей, а потом во многих местах и совершенно вытеснили их, соединив все управление в своих руках. Чрез это общины получили уже значение государственное. Новые права их, новое устройство были даны им правительством на оснований государственных соображений. Новые власти были уже не простыми орудиями для сбора податей в пользу землевладельца; они служили органами центрального правительства и составляли существенную часть государственного управления.
   Однако же общины могли образовать только низшую ступень административной лестницы. Всем потребностям государства они далеко не удовлетворяли, и центральная власть не могла найти в них хороших органов управления: они были слишком разрознены, и частью слишком удалены от центра; да притом же они не заключали в себе всего народонаселения, ибо в них не входили владельцы белых земель и их крестьяне. Но делать было нечего; надобно было сначала довольствоваться тем, что находилось под руками, а потом уже помышлять о дальнейшем устройстве администрации. Этот новый шаг был сделан в XVII веке, хотя и прежде были уже частные попытки придать управлению более крепости и единства. Но после смутного времени эта потребность сделалась настоятельной. Тогда над разрозненными общинными властями, имевшими непосредственное отношение к массе народонаселения, поставлены были правители, которые должны были служить непосредственными органами верховной власти. Таковы были воеводы, которым вручена была вся правительственная власть в уезде.
   Казалось бы, следовало строго определить и разграничить права и ведомство общинных властей и воевод. Но Московское государство не знало еще точности и определенности юридических отношений. Стремясь к водворению порядка, к организации управления, оно действовало без общей системы, частными мерами и распоряжениями, нередко приходившими в столкновение друг с другом и производившими страшную запутанность в администрации. При рациональном устроении общин надобно бы было прежде всего обратить внимание на различие между общинами городскими и сельскими, между черными, дворцовыми и владельческими. А вместо того права даровались им безразлично и притом не всем вообще, а порознь и как попало. Точно также, когда были введены воеводы, отношения их к общинам остались неопределенными. Только в отдельных пунктах, вследствие жалоб общинных жителей, установлялось иногда более правильное разграничение властей. Общины получали некоторые права, ограничивавшие власть воевод и ограждавшие подчиненных от притеснений. Но и это относилось только к тем общинам, которые умели выпрашивать себе жалованные грамоты, а не ко всем в совокупности. Общей системы не было, и разнородные правители приходили в беспрестанное столкновение друг с другом.
   Следствием такой неопределенности было разумеется то, что сильнейшая власть поглотила слабейшую. Действительно, в XVII столетии общины стоят совершенно на заднем плане и управление их подавляется управлением воеводским. Гражданский суд целиком перешел в руки воевод; о прежних старостах и целовальниках не было уже и помину. Уголовные и полицейские дела беспрестанно переходили от выборных губных старост к сыщикам и от сыщиков к воеводам и обратно, притом так, что общего установления для всего государства не было никогда. Только при Петре Великом эта часть управления окончательно осталась за воеводами. В финансовом управлении было также величайшее разнообразие, и вмешательство воевод было самое различное. В таможенных и питейных сборах общины несли всю ответственность, а влияния не имели никакого: ибо верные головы и целовальники были не выборные от общин, а очередные люди, поставляемые на царскую службу в находившиеся большей частью под непосредственной властью воевод. Только при Федоре Алексеевиче земские старосты и целовальники получили на них некоторое влияние. Наконец воеводы вступились и в дела чисто общинные, как например, в раздачу пустых земельных участков. Это было непосредственное дело и самый живой интерес общин, которые несли всю ответственность за уплату податей. А между тем пустые участки постоянно раздавались воеводами, несмотря на все жалобы со стороны жителей. Только особенными жалованными грамотами давалось им право раздавать земли из земских изб, да и в этом случае постановления весьма часто нарушались воеводами и притом совершенно безнаказанно.
   Приведем один пример. В 1684 году, по челобитью вятского старосты, послана была на Вятку царская грамота, по которой запрещено было в городе и уезде раздавать тяглые земли беломестцам из приказной избы, а велено было раздавать их тяглым людям из земской избы. Несмотря на то в 1688 году поступила к царю новая жалоба вятчан, что вопреки указам тяглые участки продолжают раздаваться беломестцам из приказной избы. Снова был послан указ, по которому "впредь таких тяглых земель и угодий беломестцам, всяких чинов людям на оброки из приказной избы, отнюдь давать не велено, а чтоб тем мирским людям обиды, и в нашей Великого Государя казне в сборе помешки не было". А в 1697 году поступает новая жалоба вятчан по тому же предмету и посылается новый подтвердительный указ, притом без всякого взыскания за постоянное нарушение прежних предписаний[28].
   Общины были совершенно подавлены воеводской властью. Возникающая администрация не успела еще разделить и разграничить своих начал; общинные дела еще не отличались от государственных, и, разумеется, при том преобладающем значений, которое имело государство, такое влияние не могло не быть во вред общине. Только при Феодоре Алексеевиче началось более правильное разграничение властей, но тогда уже общинные права и учреждения не были раздаваемы так беспорядочно, как прежде. Приходя постепенно к большему и большему сознанию государственных целей и потребностей, правительство поняло и то, что городские общины имеют другой характер, нежели сельские, и что по тогдашнему состоянию общества и государства только первым приходились выборные учреждения. Вследствие этого воззрения, проистекавшего, как увидим ниже, из самой сущности государственных преобразований того времени, города были отделены от сел, и учреждения Ивана Васильевича Грозного, едва не погибшие среди административного беспорядка XVII века, были восстановлены, за немногими исключениями, для одних городов. Основанием такому различию служил новый взгляд на сословия, возникший вследствие коренного преобразования, совершенного государством в общественном быту. Мы говорим об укреплении к местам крестьян и посадских людей.
  
   [1] Хотя Грот и старается доказать, что в Спарте существовала свободная собственность, но мнение его не выдерживает строгой критики.
   [2] Акты Арх. Эксп. т. 3, No 138.
   [3] Акты Юридические No 176.
   [4] А. Ю. No 183.
   [5] А. Ю. No 184.
   [6] А. Ю. No 182.
   [7] А. А Э. т. 1-й No 11.
   [8] А. Юр. No 290, II.
   [9] А. Юр. No 334.
   [10] А. Юр. No 290 III.
   [11] Между прочим А. А. Э. т. 1. No 45, 46.
   [12] А. Ю. No 20.
   [13] Там же No 23.
   [14] Там же No 6.
   [15] Там же No 175. См. также No 187.
   [16] А. Ю. No 23 стр. 54, 56.
   [17] Там же No 26. Там .е No 23 стр. 57 "отца своего статки".
   [18] Там же No 23 стр. 55.
   [19] Там же No 23. стр. 55-56.
   [20] А. Ю. No 175, II.
   [21] Там же, No 23, стр. 54, 56, 57.
   [22] Там же No 9.
   [23] А. Ю. No 26.
   [24] Там же, No 25 стр. 55.
   [25] А. А. Э. т. I-й стр. 20.
   [26] Доп. к Актам Историческим т. 3 No 67. 82. II.
   [27] См. напр. Новгородскую окладную книгу, Временник 1851 г. Т. II-й, А. И. т. III-й No 149, Д к А. И. т. I-й. No 160, А. Ю. No 228.
   [28] А. Ю. т. 5-й. No 264.
  

II.

   Кочевая жизнь, которой предавалось народонаселение России, начиная с бояр и слуг, переезжавших от одного князя к другому, до земледельцев, переходивших от одного владельца к другому, не могла приходиться к государственным потребностям того времени. Возникающее государство лишено было всяких средств. Для того чтобы иметь возможность развить свои начала и устроить свой организм, ему необходимо было потребовать от всех сословий посильной службы. Ему необходимо было наложить на них постоянные обязанности, а это могло оно сделать не иначе, как по прекращении беспрерывного кочевания. При совершенном недостатке административных средств можно было принудить к исполнению обязанности только человека, который сидел на своем месте, и которого всегда можно было найти. С этой целью правительство и старалось водворить всеобщую оседлость; для этого оно уничтожило отъезды бояр и слуг и запретило переходы крестьян и посадских людей. На служилое сословие наложена была обязанность постоянной службы, на тяглое сословие обязанности отчасти служебные, отчасти финансовые.
   Это имело неисчислимые последствия для всего общественного быта. В Средние века основой гражданского союза была земля; всякий кто садился на землю, тем самым вступал в гражданские отношения, как к землевладельцу, так и к другим поселенцам. Теперь основой государства сделался народ: жители, где бы они не сидели, получали постоянные обязанности в отношении к царю, как к главе государства, а земля стала играть второстепенную роль. В прежнее время на ней лежало тягло; поселенец платил свои подати и отправлял свои повинности с земли. Теперь же, когда народ сделался главной силой государства, тягло должно было необходимо перейти палице. Посошная подать через подворную естественным образом перешла в подушную. В самом дели, земля в то время была весьма плохим предметом для взимания податей. Земли было много, и никто ею не дорожил; сегодня она обрабатывалась, а завтра покидалась впусте. При обширности страны и малочисленности населения один труд имел цену, и только в нем могло правительство найти постоянный и верный источник дохода. Естественно, что лицо выступало на первый план, а земля сделалась только его придатком.
   С этим вместе и общины должны были получить совершенно другой характер. Прежде община была владельческая и поземельная; это был союз людей, свободно поселившихся на землях одного и того же владельца и соединенных временно общими к нему обязанностями. Теперь община из поземельной и владельческой сделалась сословной и государственной; это был уже союз людей, соединенных общими постоянными обязанностями к государству. Они должны были нести их своим лицом, а земля сделалась только необходимым условием для правильного их исполнения. Отсюда стремление приписывать земли к городам; отсюда новое, прежде не существовавшее правило, что тяглые земли могут принадлежать только тяглым людям.
   Весь почти XVII век прошел в стремлении общин организоваться на этих новых началах. Но при существующем беспорядке в управлений, при подавлении деятельности общин властью воевод, эти стремления оставались безуспешны. Цель общины была двоякая: во-первых, не выпускать из среды себя тяглых членов, ибо, так как подати и повинности налагались на целую общину, которая потом уже раскладывала их на отдельные лица, естественно, что чем больше было членов, тем легче было исполнение обязанностей; во-вторых, не отдавать тяглых земель в руки беломестцев для того, чтобы всегда быть обеспеченными в отношении к материальным средствам. Между тем ни та, ни другая цель не достигалась, и все издаваемые по этому поводу запретительные указы нарушались постоянно. Через весь XVII век идет ряд беспрерывных жалоб со стороны общин на то, что многие люди ушли от них неизвестно куда, а остальные обременены сверх сил. Точно такие же жалобы поступают и на то, что, вопреки указам, беломестцы приобретают тяглые земли в ущерб тяглым людям. Казалось бы, в последнем случай общины легко могли бы воспрепятствовать злу, если бы они имели малейшую власть и малейшее участие в продаже земель. Но именно этого-то у них не было, и они оставались бессильны даже в таком деле, которое непосредственно касалось живейших их интересов. И законодательство само не умело поддержать своих начал: неправильные продажи оно узаконивало, взысканий за нарушения закона никаких не делало; да и сами постановления по этому предмету часто были разнородные и разноречащие.
   Только с конца XVII века, с законодательством Феодора Алексеевича и в особенности Петра Великого, возникает более правильный и определенный порядок вещей. Но это находилось уже в связи с отделением сел от городов. Села за немногими исключениями все стали крепостными, и отчуждение участков сделалось совершенно невозможным. Города же, напротив того, были все изъяты из владельческих рук; дозволен был переход посадским людям -- не в другие службы, а, по крайней мере, в другие города, и допущена была вольная продажа тяглых участков в руки беломестцев. Для торговых людей земля не составляла необходимые условия жизни; они тягло несли со своих промыслов и торговли, а потому и не было никакой нужды запрещать отчуждение земли за известный оброк, платимый городу. Безразличное запрещение было сделано в то время, когда села и города сливались в одно, но как скоро было установлено различие, так оказалось и различное значение земель, приписанных к тем и другим.
   Это различие было необходимым следствием нового сословного значения общины. Пока тягло лежало на земле, пока поземельное владение составляло существенную основу гражданских отношений, до тех пор не могло быть различия между городом и селом. В городах были те же владельцы, как и в селах, а потому и характер их был один и тот же. Но как скоро общины из поземельных сделались сословными, так тотчас начало обрисовываться различное значение городского сословия и сельского. Занятия первого состоят в добывании денег посредством капитала и труда, что требует большей или меньшей подвижности и свободы в действиях. Занятия второго заключаются в обработке земли, а это требует постоянной оседлости землепашцев. С другой стороны, обязанности сельских жителей относятся прямо к землевладельцу; он посредник между ними и государством, тогда как для городских жителей такого посредника нет; личный труд служит им источником дохода, и обязанности их могут состоять только в денежных взносах или в личной службе на пользу государства. Отсюда и различный характер тех и других общин: при существовании постоянных понудительных обязанностей города стремятся образовать из себя свободные общины, села же, естественно, делаются чисто владельческими, но уже не свободными, а крепостными, вследствие наложенной на них государством сословной службы. Такое противоположное стремление ясно выражается в России XVII века. После всеобщего укрепления сословий, черные волости постепенно переходят в частные руки или сливаются с дворцовыми; частные же и дворцовые города и слободы, вследствие государственного значения городов, выходят из владельческих рук и образуют свободные общины.
   Такое разграничение сословий подвергалось, однако же, исключению. Северные области, вследствие особенности своего положения, не подходили ни под тот, ни под другой разряд. В средней России, где владельческие элементы были чрезвычайно развиты и где сельские общины находились под непосредственным влиянием государства, само собой совершилось слияние черных волостей с дворцовыми селами и отделение тех и других от городов. Но не так было на севере, где частных владельцев было мало, а дальность центральной власти способствовала сохранению в общинах прежней самостоятельности. В северные уезды, которые назывались уездами поморских городов[1], не проникли даже законы об укреплении земледельческого сословия, и доныне половники Вологодской губерний сохранились, как остатки древних крестьян, переходивших с места на место. Эта отдаленность северных уездов, препятствовавшая влиянию центральной власти и вторжению владельческих элементов, не допустила и смешения черных волостей с дворцовыми имениями, а напротив сохранила общинам прежнюю их самостоятельность. Уезды поморских городов составили поэтому особенное явление в Московском государстве, и общины их уравнивались в законах не с прочими селами, а с городами.
   Проследим теперь в некоторых чертах это отделение сел от городов и постепенное развитие сословного значения общины.
   Стремление к устройству и обособлению городов выразилось в первый раз в указе 1648 г., подтвержденном в Уложении. Этим указом частные имения, лежавшие внутри или около городов, были отобраны в казну и присоединены к тяглым землям; владельцев же велено было вознаградить из других земель. Кроме того владение тяглыми участками и производство городских промыслов предоставлены были исключительно тяглым посадским людям. Этим городская земля была округлена и отделена от других; жители же получили отдельные определенные сословные права. Далее новоторговым уставом 1667 г. торговые люди изъяты были из ведомства воевод и подчинены таможенным головам во всем, что касалось до их поездок. Эта мера была принята для поощрения торговли и для ограждения торгующих от притеснений. С этой же целью была высказана мысль о подчинении торговых людей одному и тому же приказу, мысль, которая осталась, однако же, без исполнения. Но важнейшим шагом для отделения городов от сел и для устройства самостоятельных городских общин был указ 1681 г. о введений стрелецкой подати. Она была наложена на все тяглые города, на дворцовые города и слободы, на уезды поморских городов, и на Олонецкий уезд[2]. Все же владельческие крестьяне, помещичьи, церковные, дворцовые и бывшие черные были взамен этого обложены ямскими и полоняничными деньгами. Сбор стрелецкой подати был предоставлен исключительно земским старостам и целовальникам; для раскладки же выбирались в каждом посаде и в каждой волости особенные выборные люди. Даже отсылка денег в Москву предоставлена была земским властям, а воеводам запрещено было вступаться в эти дела. Обязанности их ограничивались дачей старостам служилых людей для усмирения ослушников. Однако же, как вообще в Московском государстве принятые начала никогда не проводились систематически, так и в этом случае были исключения: царские грамоты о сборе денег посылались иногда к воеводам, которые в свою очередь давали предписания земским властям, получали собранные деньги и отсылали их в Москву. Но это подавало повод к злоупотреблениям, вследствие чего, указами 89-го, 95-го, 97-го и 98-го годов, воеводы были уже совершенно устранены от участия в сборе податей: запрещено было посылать к ним о том грамоты, а велено было посылать из приказов памяты прямо к земским старостам, которые должны были сами править деньги на ослушниках, без всякого вмешательства воевод, и собранную подать прямо от себя отсылать в Москву[3].
   Это был важный шаг для разграничения ведомства и прав общинных властей и правительственных, ибо эта подать заменила собой многие другие и сделалась важнейшим налогом, платимым тяглыми земскими людьми. В связи с этим нововведением находились и указы, предоставлявшие земским властям и всем посадским людям надзор за таможенными и кабацкими головами. Самые выборы этих голов и целовальников указом 1681 г. возложены были на посадских людей, и только за недостатком их велено было выбирать их из служилых людей, а за недостатком последних из дворцовых и монастырских крестьян. Это был второй важный шаг к разграничению ведомства воевод и земских властей, и к предоставлению большей самостоятельности городам, а вместе с ними и сельским общинам северных уездов. Но полное и систематическое устройство земского управления принадлежит уже Петру Великому, который в 1699 году отдал все города с поморскими уездами в ведомство земских бурмистров. Им предоставлен был общинный суд, а вместе с тем и заведывание всеми земскими делами без всякого вмешательства воевод; они же в свою очередь подчинены были земским бурмистрам, составлявшим московскую ратушу. В этих указах поморские уезды были еще сравнены с городами; это был остаток прежнего порядка, в котором господствовало смешение административных начал и сословных прав и обязанностей. Но с учреждением магистратов города были уже совершенно отделены от уездов и составили сословные общины, управлявшие делами, предоставленными ведомству своего сословия. Это был окончательный результате того развития земских учреждений, которого начало было положено Иваном Васильевичем Грозным, результат естественно вытекавший из постепенного водворения гражданского строения в Московской России.
   С другой стороны, еще до Петра Великого, черные волости, за исключением уездов поморских городов, совершенно слились с дворцовыми имениями. Когда с развитием государства образовалась обширная поместная система, черные волости беспрестанно раздавались в поместья, так что в половине ХVII века они заключали в себе уже не более 20,000 дворов. В то же время, по исчислении Котошихина, в дворцовых имениях было 3000 дворов, в церковных 117,000, а помещичьих нельзя было счесть[4].
   Государство в своем развитии опиралось преимущественно на владельческие элементы, с расширением которых черные волости более и более стеснялись и теряли всякую самостоятельность, пока они не смешались совершенно с дворцовыми селами.
   Первым шагом к этому слиянию было назначение в черные волости приказчиков. Это делалось уже до Михаила Федоровича, который жалованными грамотами отменил приказчиков в некоторых местах[5]. Но в половине XVII века, в черных волостях, равно как и в дворцовых имениях, постоянно являются приказчики[6]. Вторым шагом было подчинение черных волостей Приказу Большого Дворца[7], разумеется, исключая поморские уезды, которые подчинялись Новгородскому приказу. В Уложении черные крестьяне уже совершенно смешиваются с дворцовыми. Так, например, предписывается в посадах, в дворцовых селах и черных волостях, отдавать сборы на откуп и на веру посадским людям и дворцовым крестьянам[8]. Название черных волостей еще сохранилось, но крестьяне называются уже дворцовыми. Разумеется, здесь исключаются жители поморских уездов, которые никогда не назывались дворцовыми, точно также как и земли их никогда не называлась черными волостями. Указ 1679 г. о стрелецкой подати совершенно сравнить черные волости с дворцовыми имениями, и отделил от них поморские уезды, сохранившие прежний быт. Петр Великий нашел слияние уже совершенным; учреждение земских бурмистров и указ о подушной подати, которыми прежние черные крестьяне, за исключением поморских, были сравнены с дворцовыми, только узаконили существовавший уже порядок вещей.
   Это слияние черных волостей с дворцовыми селами можно проследить в некоторых отдельных явлениях. Оно началось весьма рано, ибо те и другие земли равно принадлежали государю, и черные волости, остававшиеся свободными единственно вследствие многочисленности земель, служили постоянным источником для раздачи поместий служилым людям, а равно и для умножения дворцовых доходов. Так, например, в жалованной грамоте, данной в 1555 г. переяславским рыболовам, они названы черными сохами, и подчинены не дворецкому, а дьяку; но в 1562 г. они были уже подчинены Приказу Большого Дворца и в подтверждении жалованной грамоты Федором Алексеевичем слобода названа дворцовой[9]. В 1617 г. жители Старой Русы жаловались, что розданы были в поместья уездные дворцовые села и черные волости. В 1681 г. они говорят о тех же раздачах, но все земли называют уже безразлично дворцовыми; о черных нет и речи[10]. В Новгородских областях, в XVI веке, все государственный земли были разделены на дворцовые и оброчные, соответствовавшие черным; а в 1679 г., до введений новострелецкой подати, велено было в Новгородском уезде собрать для стрельцов хлеб с монастырских, помещичьих и дворцовых крестьян[11]. Об оброчных не упоминается, хотя они стрелецкий хлеб платили наравне с другими; следственно, они разумелись под именем дворцовых.
   Таким образом, путем исторического развития, сельские общины сделались чисто владельческими, тогда как города образовали из себя свободные общины. Этот исторический ход находился в связи с развитием коренных начал общественной жизни. Гражданский быт Средних веков основан был весь на частном праве, на котором утверждалась и общинная жизнь того времени. Как частное право заключаете в себе две формы -- собственность и свободный договор, так и общины были одни владельческие, другие договорные. Хотя и владельческие основаны были на договоре между владельцем и поселенцами, однако здесь центром служило само лицо землевладельца, и договор имел предметом владения землей. Города преимущественно были способны к образованию договорных общин; здесь владение землей было делом второстепенным, да к тому же один город мог дать общине защиту против натиска владельческих элементов. В России такой характер имели только Новгород и Псков; остальные города и села были владельческими общинами, которые заселены были свободными посадскими людьми и крестьянами. Но и последние имели двоякий характер: земля была обширна, а владельческих элементов было немного; поэтому не все общины находились в непосредственном управлении владельцев. Многие общины, которых земля принадлежала князю-вотчиннику, обязаны были только податями и повинностями, сохраняя права полного распоряжения теми землями, которыми они владели. Таковы были тяглые черные общины. Сюда принадлежала и большая часть городов, где не могло быть обработки земли в пользу землевладельца или даже ее найма, сюда же принадлежали и черные волости, которые оставались тяглыми по недостатку владельцев. Центром общественной жизни были, однако же, князь и его слуги, которые все были землевладельцы; церковь была также вотчинницей. Поэтому, с большим развитием этих основных элементов общественной жизни черные земли должны были мало по малу превращаться в чисто владельческие.
   В особенности это стремление усилилось с постепенным развитием государственных понятий. Возникшее государство не уничтожило тех элементов, которые нашло под руками, но заставило их служить своим целям и устроило их сообразно со своими потребностями. Первым делом было умножение государственных сил, которых основой было служилое сословие, а для этого нужно было умножить поместья на счет черных земель. С другой стороны, с умножением средств расширилось и хозяйственное управление, умножились потребности двора, и это повело к распространению дворцовых имений на счет черных волостей. Наконец укрепление посадских людей и крестьян образовало замкнутые сословия, имевшие определенные обязанности, и тогда обозначилось различие между городским сословием и сельским. Как в Средние века город был преимущественно способен к образованию свободной договорной общины, так теперь он был преимущественно способен к образованию свободной тяглой и сословной общины. Но в Средние века возникновение свободных городов зависело от случайных временных и местных обстоятельств, теперь же это сделалось следствием систематического государственного воззрения. Всем городам дано было одинаковое устройство. Напротив того села, которые в Средние века преимущественно были способны к образованию владельческих общин -- и теперь большей частью превратились во владельческие имения, но уже на основании государственных постановлений и как следствие сословных обязанностей. Только на севере осталась частичка прежних тяглых сельских общин, как будто бы для того, чтобы указать на роль, которую играли черные волости в нашей истории. Следя за постепенным процессом их уничтожения, мы невольно приходим к заключению, что черными были у нас те сельские общины, которые в Средние века, по обилию земли, оставались вне сферы владельческой деятельности князей-вотчинников, их слуг, монастырей и других церковных установлений, и которые потом, вследствие их отдаленности, мало подлежали влиянию государственной власти. Их менее всего касалась общественная жизнь, которая при незначительном населении разыгрывалась сначала на небольшом пространстве; но чем более развивался общественный организм, тем более черные села должны были входить в общую сферу и следовать общему порядку.
   Окончательное их слияние с другими сельскими общинами принадлежит уже XVIII столетию. И здесь мы опять находим любопытные указания на следы древнего порядка вещей и на способ образования нового общинного устройства. При Петре Великом в средней России находились уже одни владельческие села, разделявшиеся на дворцовые, церковные, помещичьи. Свободные крестьяне остались только по окраинам государства, куда мало проникала деятельность центральной власти. Сюда относились поселенные на юге однодворцы, на востоке ясашные и на севере черносошные крестьяне. Первые не вошли в общую категорию, как происшедшие из дворян, вторые, как инородцы, третьи же сохранились, как остатки древних черных волостей. Все они вместе, по знаменитому указу 1722 г. о введений подушной подати образовали сословие государственных крестьян в противоположность владельческим.
   Казалось бы, между теми и другими общинами должно было установиться различие в устройстве и в поземельном владении. Одни принадлежали частным хозяевам, другие оставались свободными. А между тем они постепенно пришли к одному и тому же порядку вещей: и в тех и в других равным образом установилось общее владение землей и соразмерное распределение между отдельными членами. Причина была та, что, в сущности, они были основаны на одних началах -- на укреплений земледельческого сословия к земле и на платеже податей по душам. Отсюда проистекало троякое следствие: 1) Так как подать взималась с лица, то естественно, что каждое лицо должно было получать известный участок земли, с которого бы оно могло нести свои обязанности, и притом, так как податный оклад был равный для всех, то и участки должны были быть равны. 2) С умножением народонаселения в общине, при невозможности перехода, должно было неизбежно установиться неравенство, а для того чтобы восстановить первоначальное нормальное отношение -- необходим был передел земель. Это сделать было легко, ибо земля принадлежала казне или частному лицу, а крестьяне были только временные владельцы, укрепленные к ней для государственной пользы. 3) С этим вместе должно было уничтожиться расселение крестьян по мелким деревням и жительство их на своих участках. Последние стали переходить из рук в руки, стали изменяться, смотря по потребностям. Они приписывались уже к целому селу, которое распределяло их между своими членами для того, чтобы дать каждому средства нести свое тягло. Таким образом отдельные деревни, хутора, какие были в древней России, уничтожились, и жители каждой волости, собравшись в одно центральное село, составили единую общину. Теперь уже мы не видим разбросанных деревень; везде лежат большие села, окруженные широкими, пустынными полями.
   Однако же этот порядок вещей, составлявший неизбежное следствие новых установлений, образовался не вдруг. Любопытно проследить постепенное его водворение в общинах. Вероятно, во владельческих селах он установился скорее, а в свободных медленнее; но, к сожалению, для первых-то мы имеем менее всего данных. Однако же в изданных памятниках есть некоторый черты, указывающие на постепенные изменения, происшедшие в землях духовного ведомства. Из договоров, заключаемых между крестьянами и монастырскими властями в XVII веке, видно, что первые селились еще на отдельных участках, с которых каждый и нес тягло. Но здесь уже встречаются выражения, каких не было прежде, например: "и живучи мне Василью в той деревне на своем участке, пашня пахати с своими суседы вместе и угодьями владети всякими по своему жребью, повытно"[12]. Угодья следственно не приписывались уже к отдельным участкам, а находились в общем владении. В одном из сохранившихся наказов, данных монастырским приказчикам[13] , упомянуто еще о разделе, сдаче и промене пашни между крестьянами и о переходе их из деревни в деревню. Но тут же накрепко запрещено крестьянам продавать свои пашни и дворы. Отдельное владение землей не могло однако же долго существовать в частных имениях. Собственный интерес землевладельца требовал, чтобы между крестьянами произведено было уравнение, и ему легко было это сделать при тех правах, которые он приобрел вследствие укрепления. Так действительно и вышло. В XVIII веке, когда введена была подушная подать, установился обычай разделять земли по числу душ, написанных в ревизиях. Но и в этом способе деления оказались неудобства, и во второй половине XVIII века правительство предписывает производить раздел по тяглам. Об этом есть любопытное наставление в инструкции, данной 4-м экономическим правлением, установленным в 1770 году для управления крестьянами духовного ведомства, которые в это время были уже отобраны в казну. Выписываем его вполне[14]:
   "Известно, что во многих местах крестьяне делят землю не по числу имеющихся во дворе работников, но по числу написанных в ревизских сказках мужского пола душ, от чего происходить, что вместо должного уравнения крестьяне один перед другим несут в прокормлении своих семей и в платеже податей разорительное отягощение, потому что не редко случается, что хотя во дворе, состоящем в пять мужского пола душ, один только находится работник, а четыре в том числе малолетние или престарелые, никакой работы, а особливо хлебопашества исправлять не могущие, однако же должен тот один работник как для всего своего семейства хлеба напахать, так подушные и оброчные деньги не за одну только свою душу, но и за малолетних и престарелых заплатить, и хотя на все оные души земля у него и есть, но не достает у него силы оную обрабатывать, ниже другой крестьянской работою исправляться, почему таковые и принуждены излишнюю землю и сенные покосы отдавать другим в наем, но и то за дешевую цену, ибо соседи, зная его необходимость, надлежащей цены не дают. Сверх сего бывает и то, что по довольству в некоторых местах земель, и в наем оных брать некому, почему принужден такой одинокий крестьянин свой участок земли оставить впусте, а сами они от времени до времени приходят в скудость и совершенное разорение. В отвращение сего экономическим правлением каждому в своем ведомстве при каждом случающемся исследовании о запущенных недоимках подлежит наиприлежнейше осведомиться, не от сего ли описанного крестьянского издревле вкоренившегося обычая сами они к своему разорению терпят оскудение, и буде подлинно при том откроется тот непорядок, то немедленно велеть такое селение непременно расписывать на тягла, полагая в оное работников от 15 до 60-летнего возраста и исчисляя собираемую со всего селения подать, раскладывать на тягла; а посему разделение земель и взыскание податей делить уже не с душ, но с тягл, а сверх сего наблюдать и того, дабы крестьяне малосемейные от семей своих не отделялись, а непременно бы считалось в каждом тягле по 4, а по крайней мери по 3 работника".
   Так старалось правительство водворить между крестьянами справедливость и уравнение. Оно не довольствовалось изданием общих узаконений, не касающихся до внутреннего быта самых общин; нет, оно проникало в подробности гражданских и поземельных их отношений, и, отправляясь от принятого раз начала, старалось провести его повсюду с возможной последовательностью и справедливостью. Где крестьяне плохо распределяли наложенные на них обязанности и сопряженное с ними поземельное владение, там оно вводило лучший распорядок, и те учреждения, которые, по видимому, проистекают из нравов и обычаев, в сущности определены правительственными распоряжениями.
   Разумеется, крестьяне духовного ведомства, как владельческие, не имели и собственные управления. Ими заведывали приказчики и управители, от которых они нередко терпели большие притеснения. В докладе, поданном князем Куракиным Императрице Екатерине, по случаю учреждения казенного управления в селениях духовного ведомства, сказано: "Вашему Императорскому Величеству известно, что сколь управительское и приказчиково звание по дерзким до ныне поведениям от подлых в оном употребленных приведено со стороны крестьян в ненависть, а с другой столь в уничижение, что с трудом представляется к оному именование и склонить будет невозможно заслуживших, каковые предпочтительно ко оному и потребны"[15]. Потому внутреннее разбирательство споров между крестьянами предоставлено было выборным, а для сбора податей учреждены по городам казначеи, которые вместе с тем были и депутатами от духовного ведомства. В последствии, как увидим, сделаны были другие преобразования.
   Таким образом, крестьяне церковные и монастырские, из которых образовалось большинство нынешних государственных крестьян, получили выборное управление только в последней четверти ХVIII-го века. Дворцовые крестьяне имели также управителей, которые равным образом были заменены выборными должностями при переходе дворцовых селений в казенное ведомство. При Павле Петровиче из бывших дворцовых сел образованы удельные имения, и вместе с тем изданы были для них новые учреждения, сохранившиеся доселе почти без всяких перемен.
   Более подробностей имеем мы о постепенных изменениях, происшедших в общинах однодворцев и черносошных крестьян, и здесь эти явления вдвойне любопытны, ибо они представляют нам остатки старины в борьбе с новым порядком вещей, который установлялся государством.
   Однодворцы и разных служб служилые люди, как-то копейщики, рейтары, драгуны, пушкари и пр. были собственно дворяне, то есть члены служилого сословия, получившие поместья для исправления службы. Некоторые получали поместья в общей меже, другие же каждый особо, почему и назывались однодворцами. При Петре Великом в это сословие записались многие дворяне, владевшие сотней и более дворов крестьян, но не желавшие нести службы. Земли у них остались, но между тем как у прочих служилых людей, образовавших из себя дворянство, поместья слились с вотчинами, здесь напротив поместья совершенно уравнялись с казенными землями, и во второй половине ХVIII-го века получили то же самое устройство, как и прочие сельские общины.
   Однодворцы со времени Петра Великого назначены были для образования и содержания ландмилиции, охранявшей Украйну; на это шла сбираемая с них подушная подать. Обязанности свои они несли с земель, находившихся в их владении, вследствие чего в 1727 году им запрещено было отчуждать свои участки; совершенные же до того продажи утверждены законом[16]. Им самим не дозволялось оставлять свои жилища и определяться в другие службы. Нарушавшие это постановление и беглые ловились и возвращались в свои селения. Однако, не смотря на эти запрещения, продажа земель в посторонние руки продолжалась, а межевая инструкция 1754 г. отчасти узаконила их. Ею предписано было отмежевать однодворцам в общей меже по 30 десятин на двор. Эти земли запрещено отчуждать. Проданные же после указа 1727 г. велено возвратить безденежно, но только в том случае, если земли при селении окажется недостаточно; иначе межевать их за покупателями. Это, однако же, относилось только к тем землям, на которых однодворцы положены были в подушный оклад. Из прочих же их земель -- некоторые были казенные, другие собственно им принадлежащие, купленные их предками или данные за службу. Проданные из казенных земель велено межевать за приобретателями, а остальные, остающиеся в излишке, обращать в пустопорожние государственные земли. Участки же, собственно им принадлежащие, велено межевать особо каждому владельцу, но права их ограничены запрещением отчуждать их иначе, как другим однодворцам[17].
   Эти постановления чрезвычайно важны. Из них видно: 1) Что запрещение отчуждать участки относилось только к тем землям, на которых крестьяне положены в подушный оклад. Следственно ограничение права распоряжения было ближайшим следствием подушной подати. 2) Что это запрещение не проводилось во всей строгости, а лишь на столько, на сколько этого требовала казенная надобность. 3) Что земли, принадлежавшие самим однодворцам, а не казне, находились не в общем владении, а в частном, и отчуждались порознь. Однако же и здесь казенный интерес ограничивал несколько право собственности.
   Все эти начала были еще более развиты в межевой инструкции 1766 года. Прежние положения были подтверждены, за исключением того, что приобретателям однодворческих земель после запретительного указа 1727 г. велено было их отмежевать с тем, чтобы они платили с них известную подать на содержание ландмилиции. Но важны постановления о внутреннем распорядке земель. По-прежнему земли, на которых однодворцы положены в подушный оклад, велено межевать не к каждому лицу особо, а к целому селению в общую межу. Вместе с тем постановлено, чтобы они впредь этих земель не только посторонним, но и равным себе отнюдь не продавали и в наем не отдавали иначе как погодно, а также не отдавали бы за иски и долги. Продавать другим однодворцам дозволено единственно земли покупные и данные предкам за службу, но и в этом числе только те, которые оставались в излишке сверх общей пропорции земли, отмежеванной на село. Таким образом, и собственные земли однодворцев были поставлены в один разряд с казенными; здесь ограничение права собственности в пользу казны еще значительнее, нежели в первой межевой инструкции. Далее, после умерших, запрещено те земли, на которых они положены в подушный оклад, делить между наследниками или отдавать в приданое за дочерьми, выходящими за посторонних людей, или за однодворцев других селений; а велено оставлять их при тех селениях, к которым они отмежеваны. Если же после умершего останутся дочери, и мужья их пожелают поселиться на доставшихся им по наследству землях, то дозволять это, но с тем, чтобы прежние их участки оставались в пользу остальных крестьян того селения[18].
   Таким образом, первоначальное государственное постановление отразилось и в законах о наследстве. Все это находилось в связи друг с другом, вытекало из одного начала, и постепенно установлялось правительственными распоряжениями.
   Что касается до управления общин, то до второй половины ХVIII-го века однодворцы находились в непосредственном ведомстве воеводских канцелярий. В это время установлены были выборные от них управители, которые подчинялись, единственно губернаторам[19]. Несмотря на то, от однодворцев поступали на них многие жалобы. Между ними образовались партии, и когда одна из них превозмогала, то другая жаловалась на притеснения выбранного ею управителя. В 1759 г. Сенат старался управителей к ним определять "по большим голосам", как сказано в указе 1764 г.[20], "но и то хорошего успеха не имело, и поныне многие от однодворцев жалобы происходят, и каждый год не по одному управителю переменяют". В этот и в следующие года, вследствие беспрерывных жалоб, многие управители отрешались; наконец в 1763 г.[21] должность эта совершенно уничтожена, и однодворцы по прежнему подчинены провинциальным и губернским канцеляриями Только для мелких споров велено им выбирать из себя старост и выборных, да запрещено канцеляриям вступаться в рекрутский набор. В 1775 г. однодворцы и уравненные с ними прежних служб служилые люди вошли в общий состав казенных крестьян, и отданы в ведомство казенных палат.
   Еще важнее для нас черносошные крестьяне, в которых долго сохранялся прежний быт, если не во всей чистоте, то по крайней мере в существенных чертах. Это были крестьяне поморских городов, о которых уже была речь выше. Еще в половине XVII столетия ограничивались права их на отчуждение земель, вследствие того правила, что тяглые земли должны принадлежать только тяглым людям. Крестьянам заонежских погостов в 1649 г. вовсе запрещено было продавать свои земли, и проданные велено было отобрать назад безденежно[22]. Каргопольским и Турчасовским крестьянам в. 1663 г. позволено было выкупать назад проданные и заложенные участки[23]. Но с другой стороны посадские люди города Великого Устюга продолжали пользоваться правом владения купленных ими у крестьян земель, под тем только условием, чтобы поселенные на них половники несли все волостные тягости наравне с крестьянами[24]. Это право они сохраняли до половины XVIII столетия. Только в 1751 г. велено было рассмотреть права их на эти земли, и оставить только те, которыми они владели по жалованным грамотам или по писцовым книгам; приобретенные же частным образом у черносошных крестьян велено было отобрать в казну[25]. Но в 1753 году этот указ был опять отменен, и снова разрешена была продажа земель крестьянами купцам и обратно, лишь бы эти земли не были отчуждаемы в руки помещиков, монастырей и других владельцев[26].
   Таким образом, на севере, до половины XVIII столетия, сохранилось отдельное владение земельных участков и сопряженное с этим право на отчуждение их в руки других тяглых людей. Этот остаток старины весьма любопытен тем, что свидетельствует о характере древнего быта и о противоположности его с новыми учреждениями. Только межевые инструкции установили и в черносошных волостях тот же порядок, который введен был в остальной России; и притом так, что смысл и значение новых учреждений ясны из самих указов.
   В инструкции 1754 года велено было отобрать назад земли, отчужденные по смерти своих владельцев в руки людей, не положенных в подушный оклад, а напротив утвердить продажи, сделанные между посадскими людьми и крестьянами[27]. Ясно, что лица положенные в подушный оклад соответствовали прежним тяглым людям; к ним прилагались и прежние правила. Но в межевой инструкции 1766 г. последовало уже запрещение продажи и всякого рода отчуждения земель кому бы то ни было, хотя и утверждены были прежние купли, сделанные посадскими людьми. Земли черносошных крестьян велено было межевать к селениям, и во всем руководствоваться правилами, установленными для однодворцев. Введено было то же уравнение земель между отдельными крестьянами и тот же порядок наследования[28]. Последние следы прошедшего исчезли, и черносошные крестьяне скоро слились с общей массой сельского сословия. В 1760 г. им позволено было для защиты от обид и для всяких ходатайств выбирать из себя лучших крестьян. Хотя и прежде у них были старосты, сотские и выборные, но эти начальники находились под сильным влиянием правительственных властей. Для производства выборов забирали даже крестьян в город; следственно выбор совершался по приказанию воеводы. Кроме того, сотских и старость таскали беспрестанно в город по самым маловажным делам, и это служило орудием притеснения. Теперь же все это было запрещено, и общины получили больше самостоятельности[29]. В 1775 г. черносошные крестьяне вместе с другими поступили в ведомство казенных палат.
   Итак, в последней четверти XVIII столетия все крестьяне, за исключением помещичьих, образовали одно тело и подчинились одному ведомству. Межевая инструкция 1766 г., постепенно пополнявшаяся до начала XIX столетия, установила их поземельные отношения на основании государственных требований. Теперь надлежало устроить внутреннее управление общин. Это сделано Высочайшими экономическими пунктами, которые известны нам по ссылкам, находящимся в Учреждении казенных селений Екатеринославской губерний, изданном в Полном Собрании Законов (N 16603). Здесь постановлено, чтобы в каждом селений, имеющем более тысячи дворов, был сельский старшина; а на каждые пятьсот дворов определен сельский староста, два выборные или словесные разборщика и сборщик податей. В меньших селах было и меньше властей. Старшин и старость положено избирать через три года, выборных и сборщиков ежегодно. Избирать можно было чиновного человека или поселянина не моложе двадцати пяти лет, владеющего в том селе двором или землей, женатого и имеющего детей и не бывшего в наказаниях, подозрениях, ябедах и явных пороках. Должность сельского старшины была исполнительная и распорядительная, должность старосты хозяйственная; должность выборных состояла в раскладке податей и в разбирательстве мелких споров; должность сборщика, разумеется, в сборе податей. Кроме того, для полиции, на каждые сто дворов учреждены были сотские, а на каждые десять десятские, исправлявшие должность по очереди. Общины получили между прочим следующие права: 1) Если генерал-губернатор, губернатор или директор экономии (член Казенной Палаты, управлявший казенными крестьянами) обществу сельскому учинит какое предложение, то общество, собравшись, слушает оное и чинит ответ, сходственный узаконениям и общему добру. 2) Общество может представить губернатору и директору экономии о своих общественных нуждах и пользах, лишь бы это не было противно общему благу и узаконениям. 3) Оно может иметь свою казну, избу и писаря.
   Эти установления были впоследствии изменяемы, но основные черты их остались. Межевая инструкция 1766 г. окончательно определила распорядок поземельного владения сельских общин; Высочайшие экономические пункты положили основание самостоятельности внутреннего их управления посредством выборных начальников. Сельские общины одолжены нынешними своими учреждениями великой строительнице областного и местного управления в России. Прежде того они большей частью были владельческие и управлялись чисто владельческим образом. Сами земли их не были примежеваны к ним надлежащим порядком, и поземельные отношения были разнообразны и неопределенны. Старые учреждения мешались с новыми, и общего порядка не существовало. Екатерина, образовавшая дворянские общества, развившая учреждения городов, устроила и казенные сельские общины. Межевая инструкция 1766 года окончательно развила те учреждения, которые вытекали из наложенных на земледельцев сословных обязанностей; устройство же внутреннего управления было собственно созданием великой монархини.
   При Екатерине укреплены были и крестьяне малороссийские, и здесь мы найдем новое подтверждение той мысли, что общее владение землей и ее передел не коренится в древнем обычае русского народа. В Малороссии, в стране искони русской, прежде введения великорусских государственных учреждений, были только частные собственники -- помещики и казаки, да крестьяне, селившиеся на их землях по свободному договору. Но крестьянин, приобретший участок земли, через это самое делался казаком. Русское правительство укрепило крестьян и ограничило право казаков отчуждать свои земли, позволив им продавать их только между собой. Но и до сих пор общего владения между ними нет; каждый владеет своим участком, на который другие не имеют никакого права, и который переходит в наследство детям и родственникам. Распределение общей земли между отдельными членами общины существует только у некоторых владельческих крестьян, которых быт, разумеется, определяется волей владельца, да между крестьянами казенными, у которых это введено распоряжениями правительства. Казенные селения произошли большей частью из имений, отобранных у монастырей и конфискованных у частных лиц, и внутренний их распорядок составляет в Малороссии такое же нововведение, как и в самой России.
  
   [1] Поморскими городами считались: Вятка, Великий Устюг, Сольвычегодск, Устьянские волости, Каргополь, Яренск, Кайгородок, Тотьма, Соликамск, Пермь, Двинская область, Ковраль, Мезенская область, Пусто озеро, Кола и Чаронда. Акты Археографической Экспедиции, т. 4 N 250.
   [2] Акты Археогр. Эксп. т. 4 N 250. Акты Истор. т. 5 N 77.
   [3] А. И. т. 5 N 274. А. А. Э. т. 4 N 243.
   [4] Котошихин гл. XI.
   [5] Акты Археогр. Эксп. т. 3 N 30, т. 2 N 126. Дополнения к А. И. т. 1 N 167.
   [6] Полное Собрание Законов N 317, 998 ст. 4, 31, 43; N 1005.
   [7] Котошихин гл. 7. ст. 4.
   [8] Уложение гл. 9 ст. 6. Котошихин тоже смешивает черные волости с дворцовыми. В главе XI ст. 1 он говорит: "Царских дворцовых сел и волостей судят... во Дворце и в селах и в волостях приказчики... А в иных царских черных волостях где приказчиков не бывает...
   [9] А. А. Э. т. 1-й " 242, 261.
   [10] А. А. Э. т. 3-й N 91. А. И. т. 5-й N 228.
   [11] А. И. т. 5-й N 38.
   [12] Акты Юрид. N 196. Смотри и другие.
   [13] А. Ю. N 334, I.
   [14] П. С. N 13, 590, п. 6.
   [15] Полное Собрание Законов N 12, 226.
   [16] П. С. З. N 5138.
   [17] П. С. З. N 10237 гл. 23.
   [18] П. С. З. N 12659 гл. 19.
   [19] П. С. З. N 10998.
   [20] П. С. З. N 11285.
   [21] П. С. З. N 11517, 27, 758.
   [22] П. С. З. N 10.
   [23] П. С. З. N 112.
   [24] П. С. З. N 79.
   [25] П. С. З. N 9874.
   [26] П. С. З. N 10082.
   [27] П. С. З. N 10273 гл. 29.
   [28] П. С. З. N 12659, гл. 20.
   [29] П. С. З. N 1112
  

III.

   Из исторического обзора сельских учреждений мы можем вывести следующее:
   1) Что наша сельская община вовсе не патриархальная, не родовая, а государственная. Она не образовалась сама собой из естественного союза людей, а устроена правительством под непосредственным влиянием государственных начал.
   2) Что она вовсе не похожа на общины других славянских племен, сохранивших первобытный свой характер посреди исторического движения. Она имеет свои особенности, но они вытекают собственно из русской истории, не имеющей никакого сходства с историей западных славянских племен.
   Что наша сельская община имела свою историю и развивалась по тем же началам, по каким развивался и весь общественный и государственный быт России. Из родовой общины она сделалась владельческой, и из владельческой государственной. Средневековые общинные учреждения не имели ничего сходного с нынешними; тогда не было ни общего владения землей, ни ограничения права наследства отдельных членов, ни передела земель, ни ограничения права перехода на другие места, ни соединения земледельцев в большие села, ни внутреннего суда и расправы, ни общинной полиции, ни общинных хозяйственных учреждений. Все ограничивалось сбором податей и отправлением повинностей в пользу землевладельца, и значение сельской общины было чисто владельческое и финансовое.
   Настоящее устройство сельских общин вытекло из сословных обязанностей, наложенных на земледельцев с конца XVI века, и преимущественно из укрепления их к местам жительства и из разложения податей на души.
   Таким образом, мнение барона Гакстгаузена о патриархальном характере нашей сельской общины не находит себе оправдания в истории. Это -- нарекание, происходящее от недостаточного знакомства с историческими данными. Наша община не остановилась на той ступени общественного развития, на какой стояла община германская во времена Тацита; она не похожа ни на общины некоторых западных славян, ни на другие патриархальные общины полудиких народов Азии и Африки. В ней господствуют не естественные отношения, а гражданские. Это не зародыш общественного развития, а плод его. Это результат прошедшей истории народа, образовавшего из себя великое государство, и в котором государственные начала проникают до самых низших слоев общественной жизни. Ничто не ускользнуло от внимания наших законодателей. Правительственными мерами и распоряжениями устроены и поземельные отношения общин и гражданские, и хозяйственный их быт, и внутреннее управление. Все это учреждения относительно новые, получившие окончательное свое образование только в последней четверти ХVІІІ века, вместе с другими областными учреждениями. Патриархальности здесь нет уже и следов. Если в нравах сохранились еще обычаи и выражения, напоминающие древний родовой быт, то это обломки старины, которые в учреждениях потеряли уже всякое значение. Точно также сохранились и некоторые предания времен язычества, но это не мешает нам быть народом христианским. Учреждения наших общин суть произведение нового времени, и сравнивать их с патриархальными общинами других народов, значит отрицать в нас историческое развитие.

Б. Н. Чичерин

"Русский Вестник", No 1, 1856

Оригинал здесь -- rusvestnik.ru/node/3

Ко всем произведениям автора К списку авторов