Со времени знаменитой "Хижины дяди Тома" ни одинъ американскій романъ не имѣлъ такого громаднаго успѣха и не произвелъ такого шума въ Соединенныхъ Штатахъ и въ Англіи, какъ произведеніе анонимнаго автора, подъ громкимъ названіемъ "Демократія". Хотя этотъ небольшой, въ одномъ томѣ, романъ появился въ прошедшемъ году, но до сихъ поръ выходятъ одно за другимъ его изданія, отъ дорогихъ, кабинетныхъ до народныхъ въ 1 шиллингъ, и возбужденная имъ полемика продолжается съ неослабной энергіей, но если политическіе цѣли и взгляды автора различно обсуждаются сторонниками застоя и поборниками прогресса, то относительно его литературнаго достоинства приговоръ единогласенъ. Даже англійская критика, которую нельзя заподозрить въ слишкомъ сочувственномъ отношеніи къ американской литературѣ, признаетъ, что "Демократія" -- самое замѣчательное произведеніе въ своемъ родѣ, появившееся въ послѣдніе годы, что оно "почти совершенно и разъ навсегда разрѣшаетъ вопросъ: принадлежитъ ли политическій романъ къ изящной словесности". "Хотя "Демократія" написана съ опредѣленной политической цѣлью, говоритъ "Fortnightly Review": -- но въ тоже время это истинно художественное произведеніе, т. е. мастерская картина жизни. Умственный пунктъ американскаго политическаго общества освѣщенъ какъ бы сіяніемъ молніи и, вмѣстѣ съ тѣмъ, выведенныя авторомъ человѣческія фигуры такъ живы, оригинальны и рельефны, что ихъ нельзя принять только за необходимые аксесуары".
Что касается до содержанія "Демократіи", то это поразительная, мрачная, но вполнѣ вѣрная картина нравовъ политическаго общества въ Уашингтонѣ. Съ неумолимымъ патріотическимъ гнѣвомъ и благороднымъ отвращеніемъ авторъ рисуетъ всѣ продѣлки американскихъ политическихъ дѣятелей или политикановъ, какъ ихъ обыкновенно называютъ: подкупы, взятки, хищеніе, грабежъ общественной казны, обманы на выборахъ, жадную погоню за мѣстами, кумовство и проч. Хотя многія американскія газеты, какъ, напримѣръ, "Nation", горячо протестовали противъ пристрастной манеры автора слишкомъ густо накладывать краски на неутѣшительныя стороны американской политической жизни, но на столбцахъ тѣхъ же газетъ почти въ въ тоже самое время печатался процессъ, въ которомъ одинъ вліятельный сенаторъ игралъ почти такую же роль, какъ сенаторъ Ратклифъ въ "Демократіи". Вообще, все, что разсказываетъ авторъ, остается неопровергнутымъ, несмотря на самую оживленную полемику, и очень напоминаетъ дѣйствительные факты, а многіе изъ дѣйствующихъ лицъ романа только вѣрные портреты извѣстныхъ политическихъ дѣятелей. Въ этомъ легко убѣдиться, если мы взглянемъ на общественную литературу, возникшую въ послѣдніе годы въ Америкѣ по поводу вопроса объ административной реформѣ. Одна изъ самыхъ извѣстныхъ журнальныхъ статей, горячо защищающихъ необходимость подобной реформы, была помѣщена въ "North American Review" еще въ 1869 г. Замѣчательно, что и авторъ, Генри Брукъ Адамсъ, описывая положеніе дѣлъ при вступленіи въ должность президента Гранта въ 1868 году, рисуетъ почти тѣ же эпизоды, которые мы встрѣчаемъ въ "Демократіи", точно также новый президентъ вооружается противъ системы "раздѣла добычи" или замѣщенія старой администраціи сторонниками своей партіи, также набрасываются на него жадные искатели мѣстъ и также, послѣ непродолжительной борьбы, онъ уступаетъ. Все это разсказано съ такой же силой и тѣмъ же юморомъ, какъ въ "Демократіи", поэтому многіе видятъ въ авторѣ этой статьи таинственнаго автора новаго романа. Это тѣмъ вѣроятнѣе, что Адамсъ въ своей статьѣ считаетъ единственнымъ средствомъ провести необходимую реформу -- возбужденіе общественнаго мнѣнія, а для этого, говоритъ онъ, надо аттаковать политическое растлѣніе въ ея твердыняхъ, выставить его на показъ націи со всѣми его ужасами, подвергнуть анатомическому сѣченію, возбудить чувство отвращенія и пробудить націю отъ политической дремоты". Нельзя не признать, что "Демократія" есть именно такое страстное воззваніе къ дремлющей націи, о которомъ говорилъ Адамсъ.
Но, конечно, нашлись многіе, особенно въ Англіи, которые съ злорадствомъ ухватились за эту правдивую картину политической жизни Соединенныхъ Штатовъ и, пристрастно выдергивая отдѣльныя фразы автора, придали его книгѣ характеръ обвинительнаго акта противъ демократіи и республики вообще. Но, въ сущности, "Демократія" -- жестокая, серьёзная и глубокая сатира не демократіи вообще, а той спеціальной демократіи американскихъ политикановъ, которая, по словамъ автора, "означаетъ такую систему управленія, гдѣ народъ управляется народомъ для пользы сенаторовъ". Это меткое опредѣленіе термина, служащаго заголовкомъ самому роману, никогда не надо терять изъ вида при его чтеніи, потому что, въ противномъ случаѣ, не трудно впасть въ ошибку и принять автора за рьянаго врага демократіи, тогда какъ онъ самъ устами одного изъ своихъ дѣйствующихъ лицъ прямо выражаетъ свое политическое profession de foi, свою вѣру въ истинную демократію: "Я вѣрю въ демократію, я признаю ее, я буду вѣрно служить ей и защищать ее. Я согласенъ, что это опытъ, но это единственный путь, по которому стоитъ идти современному обществу, это единственный результатъ, стоющій усилій и риска, единственное представленіе о нашемъ общественномъ долгѣ, которое достаточно широко, чтобъ удовлетворить нашимъ инстинктамъ. Все остальное -- шагъ назадъ, а я не хочу повторять прошлаго. Будемъ вѣрны нашему вѣку. Если ему суждено быть побѣжденнымъ, то умремъ, защищая его. Если же онъ выйдетъ побѣдителемъ, то будемъ впереди всѣхъ".
Но, быть можетъ, авторъ ошибается, рисуя картину политическаго растлѣнія управляющаго класса Соединенныхъ Штатовъ и доказывая, что великое, гордое зданіе, построенное Уашингтономъ, гнило въ своихъ основахъ? На это можно только отвѣтить словами извѣстнаго англійскаго историка Фримана, который, возвратясь недавно изъ Америки, напечаталъ въ сентябрьской книжкѣ. Fortnightly Review" свои любопытныя впечатлѣнія: "Нельзя отрицать того грустнаго факта, что во многихъ отрасляхъ американской администраціи существуетъ полное растлѣніе политическихъ нравовъ, но нелѣпо выводить изъ этого заключеніе, что демократическая и республиканская форма правленія непремѣнно и неизбѣжно ведетъ къ политическому растлѣнію, когда мы знаемъ, что тѣ же подкупы, взятки и хищенія существуютъ и при совершенно иной системѣ управленія". Къ этому вполнѣ вѣрному взгляду нельзя не прибавить, что главный источникъ растлѣнія политическихъ нравовъ въ Америкѣ -- система "дѣлежа добычи", т. е. гуртовой смѣны всей администраціи при вступленіи въ должность новаго президента черезъ каждые четыре года -- не основана на той или другой статьѣ конституціи и не была извѣстна первымъ лучшимъ президентамъ -- Уашингтону, двумъ Адамсамъ, Джефферсону, Мадисону и Монро. Только въ тридцатыхъ годахъ нынѣшняго столѣтія ввелъ этотъ обычай президентъ Джаксонъ, глава демократической, т. е. отсталой, и тогда рабовладѣльческой партіи, и уже послѣ него позорная теорія "добычи побѣдителямъ" сдѣлалась основнымъ принципомъ политической практики нетолько у демократической, но и у республиканской или прогрессивной партіи, такъ что, наконецъ, между ними, по остроумному замѣчанію одного американца, стала существовать лишь та разница, что "республиканцы говорили о своей честности, а демократы даже и этого не говорили". Все зло такой постыдной системы отлично резюмировалъ Гарфильдъ въ одной изъ своихъ рѣчей: "Трудно измѣрить весь вредъ, приносимый странѣ этой системой при существованіи болѣе ста тысячъ административныхъ мѣстъ, служащихъ цѣлью всѣхъ интригъ и и борьбы партій; она подрываетъ независимость и отвѣтственность исполнительной власти, лишаетъ должнаго достоинства законодателей въ обѣихъ палатахъ, вмѣшивая ихъ въ погоню за мѣстами, развращаетъ самую администрацію, отгоняетъ отъ нея всѣхъ честныхъ людей и растлѣваетъ общество, вселяя въ него убѣжденіе, что общественная должность дается только въ награду ревностной службѣ своей партіи или извѣстнымъ ея представителямъ".
Но какъ ни дурна эта система и какъ глубоко она ни въѣлась въ политическіе нравы Америки, она ни имѣетъ ничего общаго съ великими принципами американской конституціи, а тѣмъ болѣе съ "демократіей" и республикой вообще. Поэтому, по словамъ Адамса, стоитъ только общественному мнѣнію въ Соединенныхъ Штатахъ энергично высказаться въ пользу административной реформы и политическій развратъ исчезнетъ, Америка вернется къ политической чистотѣ Уашингтона. Что подобная перемѣна возможна, это вполнѣ доказывается событіями послѣдняго года. Гарфильдъ смѣло вступилъ въ борьбу съ Конклингомъ, главою корыстныхъ политикановъ и самимъ сенатомъ; общественное мнѣніе его поддержало и онъ вышелъ побѣдителемъ. Правда, онъ поплатился жизнью за попытку освободить свою родину отъ политическаго растленія и тираніи оффиціальныхъ политикановъ, но его смерть была вмѣстѣ съ тѣмъ и смертью позорной системы. Она произвела такую спасительную реакцію въ общественномъ мнѣніи страны, что даже такіе пламенные сторонники старой системы, какъ нынѣшній президентъ Арзсеръ и знаменитый Блэнъ высказываются открыто за необходимость реформы. Послѣдніе муниципальные выборы въ отдѣльныхъ штатахъ, особливо въ Пенсильваніи, представили яркое доказательство какъ сильно новое движеніе и на знаменахъ республиканской партіи уже красуется не старый девизъ "Великая Старая Партія", а "Партія Нравственныхъ Принциповъ". При полной свободѣ и широкомъ равенствѣ всѣхъ гражданъ побѣда будетъ нетрудна, а побѣдивъ своихъ заклятыхъ враговъ, такъ долго сковывавшихъ свободную страну позорными оковами подкуповъ, взятокъ и хищенія, Америка, конечно, вспомнитъ и тѣхъ скромныхъ слугъ своихъ, которые въ этой великой борьбѣ сослужили ей не малую службу. Въ ряду ихъ, навѣрное, займетъ мѣсто и таинственный или скорѣе полупрозрачный авторъ "Демократіи", потому что, по извѣстному изрѣченію Гарфильда, умершаго за торжество этой реформы, "человѣчество болѣе всего любитъ и уважаетъ человѣка, который смѣло смотритъ въ лицо чорту и прямо говоритъ, что онъ чортъ".
I.
Мистрисъ Лайтфутъ Ли не рѣшилась провести зиму въ Уашингтонѣ. Она была совершенно здорова, но увѣряла, что перемѣна климата ей будетъ полезна. Въ Нью-Іоркѣ у нея было множество друзей, но ей вдругъ захотѣлось повидать немногихъ друзей, жившихъ на Потомакѣ. Только самымъ близкимъ людямъ она откровенно созналась, что ее мучила скука. Со времени смерти ея мужа, пять лѣтъ тому назадъ, нью-іоркское общество ей опротивѣло и она перестала интересоваться биржевыми курсами и людьми, для которыхъ они составляли всю цѣль жизни. Она стала серьёзной женщиной. Что было любопытнаго въ этой толпѣ мужчинъ и женщинъ, столь-же мрачныхъ и однообразныхъ, какъ бурые каменные дома, въ которыхъ они жили? Съ отчаянья, она прибѣгла къ крайнимъ средствамъ. Она стала читать нѣмецкихъ философовъ въ оригиналѣ, но чѣмъ болѣе читала, тѣмъ болѣе приходила къ убѣжденію, что вся эта масса ума и культуры не приводила ни къ чему. Пробесѣдовавъ цѣлый вечеръ о Гербертѣ Спенсерѣ съ литературно и философски развитымъ комерческимъ агентомъ, она не могла сказать, чтобъ провела время полезнѣе, чѣмъ въ старину, кокетничая съ пріятнымъ молодымъ маклеромъ. Напротивъ, кокетство къ чему нибудь да привело, именно къ свадьбѣ, а философія не могла привести ни къ чему, развѣ только къ другому подобному же вечеру. Однако, мистрисъ Лайтфутъ Ли старалась примѣнить къ практикѣ свое изученіе философіи. Она съ жаромъ предалась филантропіи, посѣщенію тюремъ и больницъ, чтенію обширной литературы пауперизма и преступленій; она до того напичкала свой умъ уголовной статистикой, что почти потеряла изъ вида добродѣтель. Наконецъ, она не вытерпѣла и все бросила. Этотъ путь также ни къ чему не велъ. Зачѣмъ ей было заботиться о толпѣ? Какіе высокіе принципы могла она вдохнуть въ милліонное чудовище? Религію? Но безъ нея работали въ этомъ направленіи тысячи могущественныхъ церквей и она не видѣла возможности проповѣдывать новую вѣру. Благородное самолюбіе? Но не терзало ли ее саму это чувство и не изнывало ли ея сердце отъ того, что она не могла найти предмета, достойнаго самопожертвованія?
Дѣйствительно, благородное ли самолюбіе или просто нервное раздраженіе побуждало мистрисъ Лайтфутъ Ли такъ злобно относиться къ Нью-Іорку, Бальтимору, Филадельфіи и Бостону, къ американской жизни вообще и къ человѣческой въ особенности? Чего ей недостало? У нея было хорошее общественное положеніе. Она сама происходила отъ почтенной филадельфійской семьи и ея отецъ былъ извѣстнымъ проповѣдникомъ; а ея мужъ принадлежалъ къ одной изъ отраслей виргинской фамиліи Ли, переселившейся въ Нью-Іоркъ съ цѣлью быстраго обогащенія. Она сама занимала въ обществѣ видное, никѣмъ не оспариваемое мѣсто. Хоть она не была блестящѣе другихъ, но свѣтъ считалъ ее умной женщиной; она была богата; у нея былъ собственный домъ и экипажъ; она хорошо одѣвалась, хорошо ѣла и ея домашняя обстановка отличалась моднымъ эстестическимъ вкусомъ. Она нѣсколько разъ ѣздила въ Европу и привезла оттуда персидскіе ковры, арабскія вышивки, японскіе бронзу и фарфоръ. Затѣмъ она объявила, что Европа вся исчерпана и откровенно призналась, что она -- американка до конца ногтей. Она не знала да и не хотѣла знать, гдѣ лучше жить, въ Америкѣ или Европѣ; она не питала пламенной любви ни къ той, ни къ другой и съ удовольствіемъ порицала обѣихъ. Но она хотѣла воспользоваться всѣмъ, что могла дать американская жизнь, извлечь изъ нея все, что было въ ней хорошаго и дурного, испить чашу американской жизни до послѣдней капли.
-- Я знаю, говорила она:-- что Америка производитъ керосинъ и свиней; говорятъ, что въ ней есть серебро и золото. Кажется, есть широкій выборъ для всякой женщины.
Но болѣе близкое знакомство съ нью-іоркской жизнью привело мистрисъ Ли къ тому убѣжденію, что можетъ быть Нью-Іоркъ и былъ представителемъ керосина и свиней, но что въ немъ нельзя было найти золота жизни. Конечно, не было въ немъ недостатка разнообразія; но все это возвышалось до извѣстной степени и не шло выше. Она знала болѣе или менѣе близко дюжину людей, имѣвшихъ отъ милліона до сорока милліоновъ. Что они дѣлали съ этими деньгами? Тоже, что всѣ. Дѣйствительно, глупо бросать деньги сверхъ потребностей; неприлично жить въ двухъ домахъ на одной улицѣ и ѣздить шестеркой. Однако, отложивъ извѣстную сумму на удовлетвореніе потребностей, что было дѣлать съ остальнымъ? Положить деньги, чтобъ онѣ росли, значило сознаться въ своемъ безсиліи; мистрисъ Ли именно и не могла помириться съ тѣмъ, что деньги росли, не измѣняя и не совершенствуя ихъ собственниковъ. Употребить деньги на добрыя дѣла и общественныя постройки было похвально, но не всегда благоразумно. Мистрисъ Ли довольно читала экономическихъ сочиненій, чтобъ знать, что общественныя постройки должны быть возводимы самимъ обществомъ и что благодѣянія приносятъ столько-же зла, сколько добра. Но если деньги и посвятить на эти цѣли, то въ результатѣ могло быть только распространеніе и упроченіе того вида человѣческой породы, который ей главнымъ образомъ претилъ.
Ея бостонскіе друзья увѣряли, что ей недоставало высшаго образованія и, что ей слѣдовало поднять крестовый походъ за университеты и художественныя школы.
-- А знаете ли вы, отвѣчала она съ улыбкой: -- что у насъ въ Нью-Іоркѣ самый богатый университетъ въ Америкѣ и горе только въ томъ, что нельзя навербовать въ него студентовъ, даже платя имъ деньги? Что же, по вашему, я должна на улицахъ ловить мальчишекъ и доставлять ихъ въ университетъ? Какое я имѣю на это право? Ну, положимъ, я сгоню всѣхъ мальчиковъ съ Пятой Аллеи въ университетъ и заставлю ихъ тамъ учиться по-гречески и по-латыни, англійской литературѣ и нѣмецкой философіи, что же будетъ въ результатѣ? Вы дѣлаете это въ Бостонѣ, и скажите мнѣ откровенно, что изъ этого выходитъ? Вы должны имѣть блестящее общество; ваши улицы должны кишѣть поэтами, учеными, философами, ваши общественныя и свѣтскія собранія должны сверкать умомъ; ваши газеты должны ослѣплять своимъ превосходствомъ. Но мы, нью-іоркцы, этого не замѣчаемъ. Правда, мы рѣдко бываемъ у васъ, но находимъ, что у васъ то же самое, какъ вездѣ. Вы доходите до шести вершковъ и не выростаете выше.
-- Чего нужно этой женщинѣ? Европа свернула ей голову. Ужь не воображаетъ ли она себя достойной занять мѣсто на престолѣ? Отчего она не произноситъ рѣчей въ защиту женскихъ правъ? Отчего она не пойдетъ на сцену? Если она не можетъ быть довольна жизнью, какъ всѣ ея окружающіе, то это не причина осуждать всѣхъ и все? Зачѣмъ корить насъ малымъ ростомъ, когда она сама не выше? Что она знаетъ?
Дѣйствительно, она знала очень мало. Она жадно читала книги, но безъ всякой системы. Въ ея умѣ Гаскель и Тэнъ кружились въ безумной пляскѣ съ Дарвиномъ, Стюартомъ Милемъ, Гюставомъ Дрозомъ и Альджернономъ Свинборномъ. Она даже изучала свою отечественную литературу и, быть можетъ, была единственной женщиной въ Нью-Іоркѣ, которая знала кое-что объ американской исторіи. Конечно, она не могла бы повторить по порядку имена всѣхъ президентовъ, но знала что конституція раздѣлила управленіе страны, между тремя властями: исполнительной, законодательной и судебной; ей было извѣстно, что президентъ, спикеръ и верховный судья -- могущественныя особы и инстинктивно спрашивала себя, не они ли въ состояніи разрѣшить мучившую ее задачу жизни?
Вотъ объясненіе ея недовольства, ея безпокойнаго или самолюбиваго стремленія куда-то. Она ощущала то чувство, которое не даетъ покоя каждому пассажиру на океанскомъ пароходѣ, пока онъ не спустится въ машинное отдѣленіе и не поговоритъ съ машинистомъ. Она хотѣла видѣть собственными глазами первобытныя силы въ дѣйствіи, дотронуться собственной рукой до общественной машины, измѣрить собственнымъ умомъ ея двигательную силу. Она желала дойти до дна великой тайны американской демократіи и системы управленія. Ей было все равно, куда бы ни завела ее эта жажда изслѣдованія, потому что она не высоко цѣнила жизнь и считала себя закаленной, безчувственной ко всему.
Быть можетъ, исчерпавъ политическій міръ, она перешла бы къ чему-нибудь другому; она сама не знала, куда ее занесетъ судьба въ послѣдствіи, но въ настоящую минуту она хотѣла посмотрѣть какое занятіе могла доставить политика. Она жаждала видѣть въ дѣйствіи могучую общественную и правительственную машину, борьбу интересовъ сорокамилліоннаго народа и цѣлаго континента, сосредоточенныхъ въ одномъ мѣстѣ, сдерживаемыхъ и направляемыхъ вожаками. Однимъ словомъ, се притягивали къ себѣ -- сила, власть. Быть можетъ, въ ея умѣ сила машины нѣсколько смѣшивалась съ силою машиниста, съ силою людей, приводящихъ ее въ движеніе. Быть можетъ, ее привлекалъ человѣческій элементъ политики и, несмотря на всѣ ея отрицанія, жажда власти, конечно, могла служить путеводнымъ свѣточемъ для женщины, которая исчерпала всѣ обычные источники удовольствія. Но къ чему добиваться, какимъ именно побужденіемъ она руководствовалась? Сцена была передъ нею, занавѣсъ поднимался, актеры готовы были выйти изъ кулисъ и ей стоило только незамѣтно войти въ толпу статистовъ, чтобъ увидѣть, какъ играется пьеса, какъ производятся сценическіе эффекты, какъ открываютъ рты великіе трагики, и какъ распоряжается режиссеръ.
1-го декабря мистрисъ Ли выѣхала изъ Нью-Іорка и черезъ два дня уже спокойно царила въ Уашингтонѣ, въ нанятомъ ею домѣ, который, благодаря ея усиліямъ и вывезеннымъ изъ Европы сокровищамъ, принялъ модно-эстетическій видъ.
-- Ну, теперь хорошо, Сибилла, произнесла она, когда все было готово.
Миссъ Сибилла Россъ была сестра Маделэны Ли. Самый тонкій психологъ не нашелъ бы ни одной черты или качества, общихъ обѣимъ сестрамъ, и потому онѣ были очень дружны. Маделэнѣ было тридцать лѣтъ, а Сибиллѣ двадцать четыре. Маделэна была средняго роста и отличалась граціозной фигурой, хорошенькой головкой и золотисто-русыми волосами, окаймлявшими лицо, постоянно мѣнявшее свое выраженіе. Ея глаза также были то сѣрые, то голубые. Женщины, завидывавшія ея прелестной улыбкѣ, увѣряли, что она нарочно часто улыбалась, чтобъ показывать свои зубы. Быть можетъ, онѣ были правы, но безспорно, что она никогда не взяла бы привычку говорить съ жестами, еслибъ не знала, что ея руки нетолько красивы, но и выразительны. Она одѣвалась хорошо, какъ и всѣ нью-іоркскія дамы, но съ годами начала выказывать опасные признаки оригинальности. Дѣло въ томъ, что мистрисъ Ли имѣла артистическія стремленія, которыя могли повести ее очень далеко, если не положить имъ во-время преграды. Но до сихъ поръ они еще не принесли ей никакого вреда, а напротивъ придавали ей особую прелесть, неуловимую, какъ индѣйскій лѣтній туманъ, и доступную только людямъ, которые болѣе чувствуютъ, чѣмъ разсуждаютъ. Сибилла была совершенно иное созданіе. Рѣдко появляется на нашей планетѣ такая прямодушная, искренняя, симпатичная, веселая, добрая, строго практичная молодая дѣвушка. Въ ея умѣ не было мѣста ни для памятниковъ старины, ни для путеводителей; она не могла жить ни въ прошедшемъ, ни въ будущемъ. "Она не такъ умна, какъ Маделэна и слава Богу", говорили о ней друзья. Маделэна не была вѣрующимъ человѣкомъ англиканской церкви; проповѣди ее утомляли, а пасторы всегда непріятно дѣйствовали на ея чуткіе нервы. Сибилла была очень религіозна, на всѣхъ балахъ у нея были лучшіе танцоры, и такъ какъ она объ этомъ всегда горячо молилась, то постоянное исполненіе небомъ ея просьбы значительно укрѣпляло въ ней вѣру. Сестра не поднимала ея за это на смѣхъ и не оспаривала ея религіозныхъ убѣжденій.
Маделэна имѣла очень скромные вкусы. Она не кидала денегъ, не любила бьющаго въ глаза блеска. Она предпочитала ходить пѣшкомъ ѣздѣ въ экипажахъ и никогда не носила брилліантовъ. Но все-таки она производила на всѣхъ впечатлѣніе изящнаго, роскошнаго существа. Напротивъ, ея сестра выписывала платья изъ Парижа и носила всевозможныя украшенія; она смиренно преклонялась передъ модой и послушно выносила на своихъ круглыхъ бѣлыхъ плечахъ всякое бремя, какое только взваливалъ на нихъ парижскій тиранъ. Маделэна ей не противорѣчила и молча уплачивала счета.
Не прошло и десяти дней, послѣ переселенія сестеръ въ Уашингтонъ, какъ онѣ незамѣтно заняли подобающее имъ мѣсто въ Уашингтонскомъ обществѣ, которое приняло ихъ очень любезно. Впрочемъ, не было причины поступить иначе. Мистрисъ Ли и ея сестра не имѣли враговъ, отъ нихъ не зависѣла раздача административныхъ мѣстъ, и къ тому же онѣ старались быть популярными. Сибилла не даромъ провела столько лѣтнихъ сезоновъ въ Нью-Портѣ и зимнихъ въ Нью-Іоркѣ; къ тому же ея наружность, голосъ и умѣнье танцовать располагали всѣхъ въ ея пользу.
Къ политикѣ она не имѣла ни малѣйшаго расположенія. Однажды ее уговорили съѣздить въ Капитолій и она просидѣла десять минутъ въ Сенатѣ. Но никому не сообщила о произведенномъ на нее впечатлѣніи. Въ сущности, ея понятіе о законодательныхъ собраніяхъ было очень смутное, они ей представлялись чѣмъ-то среднимъ между церковью и оперой, во всякомъ случаѣ какимъ-то представленіемъ. Въ ея глазахъ, Сенатъ былъ мѣстомъ, гдѣ произносились рѣчи, она наивно вѣрила, что эти рѣчи были хороши и полезны, но онѣ ея не интересовали и она болѣе туда не возвращалась. Это понятіе о конгрессѣ довольно распространенное и его раздѣляютъ даже многіе члены конгресса.
Сестра ея была терпѣливѣе и смѣлѣе. Въ продолженіи двухъ недѣль, почти ежедневно она посѣщала Капитолій. Подъ конецъ, ея интересъ къ преніямъ изсякъ и она стала читать рѣчи въ газетахъ. Но вскорѣ и это показалось ей слишкомъ тяжелой и неблагодарной работой, и она начала пропускать скучныя мѣста въ рѣчахъ, а потомъ и всѣ рѣчи, если вопросъ не былъ очень животрепещущій. Но она все-таки посѣщала сенатъ, когда ее предупреждали, что будетъ говорить блестящій ораторъ и по вопросу, глубоко интересовавшему всю страну. Она слушала внимательно эти рѣчи, вполнѣ готовая восторгаться, если было чѣмъ, и, по временамъ, дѣйствительно восторгалась. Она ничего не говорила, но только изучала людей, приводившихъ въ движеніе политическую машину. Не многіе вышли живыми изъ этого анализа, но болѣе или менѣе изуродованными, такъ какъ во всякомъ дѣятелѣ она находила примѣсь нечистаго металла и только одинъ изъ нихъ сохранилъ достаточно оригинальной силы, чтобъ заинтересовать ее.
Въ этихъ посѣщеніяхъ конгресса обыкновенно сопровождалъ мистрисъ Ли Джонъ Карингтонъ, уашингтонскій адвокатъ, лѣтъ сорока, который, въ силу своего виргинскаго происхожденія и отдаленнаго родства съ мужемъ Маделэны, называлъ ее кузиной и дозволялъ себѣ дружескій, интимный тонъ. Мистрисъ Ли позволяла ему и то, и другое, потому что Карингтонъ былъ человѣкъ ей по сердцу и извѣдалъ въ жизни много горя. Онъ принадлежалъ къ тому несчастному поколѣнію, которое начало свою дѣятельность во время междоусобной войны; двадцати-двухъ лѣтъ онъ поступилъ въ южную армію волонтеромъ и постепенно дошелъ до чина капитана, честно исполняя свои обязанности, но безъ малѣйшаго энтузіазма. По окончаніи войны, онъ вернулся на плантацію своихъ родителей, сталъ изучать законы и потомъ, оставивъ мать и сестеръ въ Виргиніи, гдѣ онѣ еле находили средства къ существованію, отправился въ Уашингтонъ съ цѣлью добывать адвокатурой кусокъ хлѣба имъ и себѣ. Въ извѣстной степени ему это удалось и онъ сталъ смотрѣть на жизнь менѣе мрачно, чѣмъ до тѣхъ поръ. Домъ мистрисъ Ли былъ для него пріятнымъ оазисомъ и, къ величайшему своему удивленію, онъ даже былъ веселъ въ ея обществѣ. Но его веселость была очень тихая, и Сибилла, хотя вообще расположенная въ его пользу, находила его скучнымъ. Серьёзный, задумчивый, благородный, несловоохотливый Карингтонъ производилъ болѣе пріятное впечатлѣніе на Маделэну, которая уже достаточно испила отъ чаши жизни, чтобы оцѣнить въ человѣкѣ такія качества, которыя не имѣютъ прелести для юнаго и болѣе грубаго вкуса. Однимъ изъ главныхъ его достоинствъ было то, что онъ никогда не говорилъ о себѣ. Мистрисъ Ли инстинктивно питала къ нему полное довѣріе.
Однажды Карингтонъ вошелъ въ гостинную мистрисъ Ли въ двѣнадцать часовъ утра и спросилъ, собирается ли она въ этотъ день въ Капитолій.
-- Вы можете услышать сегодня, сказалъ онъ: -- блестящую рѣчь величайшаго изъ нашихъ государственныхъ людей.
-- Это образецъ нашего сырого матеріала? спросила она, только-что прочитавъ знаменитые американскіе очерки Диккенса.
-- Да; это любимый сынъ Илинойса, человѣкъ, которому не хватило трехъ голосовъ, чтобы быть выбраннымъ въ кандидаты своей партіи на постъ президента. Онъ потерпѣлъ пораженіе только потому, что десять мелкихъ интригановъ ловчѣе дѣйствуютъ, нежели одинъ крупный, но онъ еще будетъ президентомъ. Это благородный Саймсъ Ратклифъ, сенаторъ отъ Илинойса.
-- Это именно тотъ сенаторъ, наружность котораго меня такъ поразила на прошлой недѣлѣ, не правда ли? Рослый, здоровенный человѣкъ, съ сенаторской осанкой, большой головой и довольно красивыми чертами?
-- Да. Вамъ непремѣнно надо послушать его рѣчь. Это камень преткновенія для новаго президента, и онъ не будетъ имѣть ни минуты покоя, прежде чѣмъ войдетъ въ сдѣлку съ Ратклифомъ. Всѣ полагаютъ, что Ратклифъ получитъ портфёль государственнаго секретаря или министра финансовъ. Конечно, онъ предпочтетъ послѣдній, такъ какъ онъ отчаянный политиканъ и воспользуется своимъ вліяніемъ для подготовки своей кандидатуры на слѣдующихъ выборахъ.
Мистрисъ Ли съ удовольствіемъ отправилась въ Капитолій съ Карингтономъ и, слушая рѣчь Ратклифа, задавала въ полголоса вопросы своему сосѣду:
-- Откуда онъ родомъ?
-- Его семья довольно почтенная и жила въ Новой Англіи, а гдѣ онъ родился -- не знаю.
-- Онъ образованный человѣкъ?
-- Онъ получилъ классическое воспитаніе въ какой-то коллегіи и тотчасъ по выходѣ изъ нея, принялъ горячее участіе въ аболиціонистскомъ движеніи въ Илинойсѣ, которое и выдвинуло его впередъ послѣ жаркой борьбы. Обратите вниманіе на его глаза. Какіе они холодные, стальные, не дурные, когда онъ въ веселомъ настроеніи, и діавольски злобные въ минуту раздраженія. А голосъ, манеры, не правда ли, тоже подстать глазамъ. Вообще онъ жесткій, сухой, холодный.
-- Жаль только, что онъ беретъ на себя такой сенаторскій тонъ, замѣтила мистрисъ Ли:-- а вообще онъ мнѣ нравится.
-- Нельзя не отдать ему справедливости, онъ геніальный вожакъ партіи, отвѣчалъ Карингтонъ. Какъ онъ ловко говоритъ! Разомъ и льститъ президенту и успокоиваетъ свою партію. Посмотримъ, что сдѣлаетъ съ нимъ президентъ.
По окончаніи рѣчи Ратклифа, они удалились изъ сената, но сходя съ лѣстницы, мистрисъ Ли вдругъ остановилась и сказала:
-- Мистеръ Карингтонъ, я хочу познакомиться съ сенаторомъ Ратклифомъ.
-- Вы будете обѣдать съ нимъ завтра у вашего сенатора, отвѣчалъ Карингтонъ.
Дѣйствительно, на слѣдующій день, за параднымъ обѣдомъ у сенатора отъ Нью-Іорка, благороднаго Скайлера Клинтона, стараго поклонника мистрисъ Ли, на дальной родственницѣ которой онъ былъ женатъ, Маделэна очутилась рядомъ съ сенаторомъ Ратклифомъ. Съ другой стороны ея сидѣлъ англійскій посланникъ лордъ Скай, и во всякое другое время она съ удовольствіемъ проболтала бы съ нимъ съ начала до конца обѣда. Худощавый, долговязый, плѣшивый, неловкій, заискивающій, когда это было ему выгодно, зоркій наблюдатель, скрывавшій свой умъ, остроумный юмористъ, ловкій дипломатъ, извлекавшій большую пользу изъ носимой имъ маски чистосердечія, лордъ Скай былъ однимъ изъ самыхъ популярныхъ людей въ Уашингтонѣ. Всѣ знали, что онъ рѣзко критиковалъ американскіе порядки, но онъ умѣлъ соединять добродушіе съ ироніей, отчего много выигрывала его популярность. Онъ былъ искреннимъ поклонникомъ американскихъ женщинъ, восторгался всѣми ихъ качествами, и даже иногда подсмѣивался надъ странностями своихъ соотечественницъ, что очень льстило ихъ американскимъ кузинамъ. Онъ также съ удовольствіемъ занялся бы исключительно съ мистрисъ Ли, но былъ слишкомъ тонкимъ дипломатомъ, чтобъ не быть внимательнымъ къ хозяйкѣ, женѣ сенатора и какого еще сенатора -- предсѣдателя комитета иностранныхъ сношеній.
Какъ только онъ обернулся къ мистрисъ Клинтонъ, Маделэна принялась за обработку Ратклифа, который молча ѣлъ рыбу, недоумѣвая, почему англійскій посланникъ былъ безъ перчатокъ, а онъ, пожертвовавъ убѣжденіями, напялилъ на свои грубыя, большія руки бѣлыя французскія перчатки. Ему непріятно было сознаться, что онъ не чувствуетъ себя дома въ свѣтскомъ обществѣ, и къ тому же недовѣріе къ англійскому посланнику всегда кроется въ глубинѣ души всякаго американскаго сенатора, если онъ искренно демократиченъ, такъ какъ демократія, правильно понятая, означаетъ такую систему управленія, гдѣ народъ управляется народомъ для пользы сенаторовъ, а всегда есть опасность, что англійскій посланникъ не такъ пойметъ, какъ слѣдуетъ, этотъ основной политическій принципъ.
Не прошло и десяти минутъ, какъ великій государственный мужъ былъ у ногъ мистрисъ Ли. Она недаромъ бывала въ сенатѣ и хорошо знала, что отличительной чертой всѣхъ сенаторовъ была безпредѣльная, неутомимая жажда лести.
-- Я слышала вашу вчерашнюю рѣчь, мистеръ Ратклифъ, начала она очень серьёзно и спокойно:-- и чрезвычайно рада, что могу высказать, какое глубокое впечатлѣніе она произвела на меня. Она показалась мнѣ удивительною рѣчью, и, не правда ли, имѣла большое вліяніе?
-- Благодарю васъ; но сегодня еще рано судить объ ея вліяніи, но я надѣюсь, что она поможетъ сплотиться нашей партіи.
-- Мнѣ всѣ говорили, что меня поразитъ недостатокъ способныхъ политическихъ дѣятелей въ Уашингтонѣ, произнесла мистрисъ Ли, смотря прямо въ глаза своему собесѣднику и наклоняясь къ нему, словно онъ былъ ея старый другъ.-- Я не повѣрила, и послѣ вашей вчерашней рѣчи вижу, что это ошибка. А какъ вы сами полагаете: теперь въ конгрессѣ менѣе способныхъ людей, чѣмъ прежде?
-- Трудно отвѣтить на вашъ вопросъ. Теперь труднѣе управлять страной. Много есть способныхъ людей на политической аренѣ, гораздо болѣе, чѣмъ прежде, но теперь болѣе критиковъ и критика гораздо строже.
-- Права ли я, что мнѣ показалось нѣкоторое сходство между вашимъ краснорѣчіемъ и краснорѣчіемъ Даніеля Вебстера? Вы вѣдь изъ одного мѣста?
Мистрисъ Ли затронула слабую струпу Ратклифа; онъ гордился тѣмъ, что приходился съ родни Вебстеру и немного походилъ на него формою головы. Онъ скромно призналъ, что мистрисъ Ли права, и подумалъ, что она очень умная женщина. Это убѣжденіе еще болѣе усилилось въ немъ, когда она стала разсуждать о характерѣ краснорѣчія Вебстера и сравнивала его рѣчи съ рѣчами Клея и Калькуна, ловко указывая слабыя стороны этихъ знаменитыхъ ораторовъ.
-- Мое мнѣніе, конечно, не имѣетъ никакой важности, мистеръ Ратклифъ, прибавила она съ обворожительной улыбкой:-- но я полагаю, что наши отцы думали слишкомъ много о себѣ, и что то мѣсто въ вашей вчерашней рѣчи, которое начиналось словами: "Наша сила заключается въ этой перепутанной массѣ изолированныхъ принциповъ, въ этихъ роскошныхъ волосахъ полудремлющаго гиганта" -- по внѣшнему блеску и внутреннему смыслу не уступаетъ лучшимъ ораторскимъ вспышкамъ Вебстера.
Сенаторъ клюнулъ этого блестящаго червяка, какъ дюжая двухсотъ-фунтовая лососка; онъ даже не нырнулъ, не сдѣлалъ усилія, чтобъ оторваться отъ крючка, а спокойно, добровольно упалъ къ ногамъ рыболова. Маделэна ни мало не стыдилась своего успѣха, а напротивъ, была очень довольна. Во все остальное время обѣда, Ратклифъ, сбросивъ съ себя сенаторскую важность, говорилъ просто, умно и даже съ юморомъ; разсказалъ нѣсколько илинойскихъ анекдотовъ, откровенно объяснилъ свое политическое положеніе и, наконецъ, выразилъ желаніе зайти къ мистрисъ Ли, если онъ только могъ надѣяться застать ее дома,
-- Я всегда дома въ воскресенье вечеромъ, отвѣчала она.
Въ глазахъ Маделэны онъ былъ жрецомъ американской политики; онъ хранилъ ключъ къ политическимъ іероглифамъ. Съ его помощью она надѣялась нырнуть въ самую глубину политики и достать съ ея дна таинственную жемчужину, которую искала. Она хотѣла понять этого человѣка, вывернуть его наизнанку и произвести надъ нимъ такіе же анатомическіе опыты, какіе производятъ надъ лягушками.
А онъ былъ пятидесятилѣтній вдовецъ; жилъ въ Уашингтонѣ въ меблированныхъ комнатахъ, заваленныхъ политическими документами и вѣчно набитыхъ политиканами и искателями мѣстъ; лѣтомъ же онъ удалялся въ Пеонію въ одинокій, бѣлый деревянный срубъ, среди заброшеннаго лужка, представлявшій внутри мрачныя, обнаженныя комнаты съ желѣзными печами, клеенками вмѣсто ковровъ и съ большой литографіей Авраама Линкольна вмѣсто всякаго украшенія въ гостинной. Было ли равно оружіе этихъ бойцовъ? На что онъ могъ надѣяться? Чѣмъ могла она рисковать? И, однако, Маделэна Ли нашла достойнаго соперника въ мистерѣ Саймсѣ Ратклифѣ.
II.
Мистрисъ Ли вскорѣ стала популярной въ Уашингтонѣ. Ея гостинная сдѣлалась любимымъ средоточіемъ для избраннаго кружка мужчинъ и женщинъ, имѣвшихъ искуство находить дома хозяйку, что, повидимому, давалось не всѣмъ. Карингтонъ бывалъ, конечно, чаще всѣхъ и на него смотрѣли, какъ на члена семьи. Старый баронъ Якоби, болгарскій посланникъ, влюбился по уши въ обѣихъ сестеръ, что вовсе не было удивительно, такъ какъ онъ всегда влюблялся въ каждое хорошенькое личико и каждую хорошенькую фигурку. Онъ былъ остроумный, циничный Парижскій roué, остававшійся годами въ Уашингтонѣ, благодаря своимъ долгамъ и крупному жалованью; онъ вѣчно жаловался на неимѣніе оперы въ Уашингтонѣ и предпринималъ таинственныя поѣздки въ Нью-Іоркъ; онъ жадно поглощалъ громадное количество французскихъ и нѣмецкихъ книгъ, особливо романовъ; онъ, повидимому, зналъ всѣхъ извѣстныхъ и замѣчательныхъ людей девятнадцатаго столѣтія и былъ ходячей библіотекой всевозможныхъ любопытныхъ свѣденій: тонкій музыкальный критикъ, онъ не боялся указывать на слабыя стороны пѣнія Сибиллы; знатокъ въ художественныхъ предметахъ, онъ смѣялся надъ модно-эстетической выставкой Маделэны и по временамъ приносилъ ей японскія блюда и персидскія вышивки, которыя, по его словамъ, были дѣйствительно замѣчательны. Онъ вѣрилъ во все дурное и безнравственное, но подчинялся англо-саксонскимъ предразсудкамъ и не навязывалъ другимъ своихъ мнѣній. Его другъ, первый секретарь русскаго посольства, графъ Поповъ, умный, живой, съ калмыцкими чертами, впечатлительный какъ молодая дѣвушка, и страстно любившій музыку, часами слушалъ пѣніе Сибеллы и училъ ее пѣть русскіе романсы
Совершенно иного рода человѣкъ былъ другой постоянный посѣтитель гостинной мистрисъ Ли, мистеръ Френчъ, молодой членъ конгресса, депутатъ Коннектикута, мечтавшій разыгрывать роль образованнаго джентельмэна въ политикѣ и очистить политическую атмосферу. Онъ былъ горячимъ защитникомъ реформъ, но отличался, по несчастью, слишкомъ самонадѣяннымъ докторальнымъ тономъ; онъ былъ относительно богатъ, относительно уменъ, относительно честенъ, относительно образованъ и относительно вульгаренъ. Своими площадными шутками онъ выводилъ изъ терпѣнія мистрисъ Ли, но былъ полезнымъ человѣкомъ, потому что зналъ всѣ политическіе толки и глубоко интересовался борьбою партій. Еще оригинальнѣе была личность мистера Гартблета Шаейде, купона, гражданина Филадельфіи, который обыкновенно проживалъ въ Нью-Іоркѣ, гдѣ онъ попалъ въ сѣти Сибиллы и старался снискать ея любовь, посвящая ее въ тайны протекціонизма и денежнаго обращенія, чѣмъ онъ спеціально занимался. Для распространенія своихъ взглядовъ по этимъ вопросамъ, онъ часто наѣзжалъ въ Уашингтонъ, бесѣдовалъ съ членами комитетовъ и давалъ дорогіе обѣды членамъ конгресса. Вмѣстѣ съ тѣмъ, конечно, онъ слѣдилъ и за благоденствіемъ миссъ Россъ. Мистеръ Шнейдскупонъ былъ богатый, высокій, худощавый молодой человѣкъ лѣтъ тридцати, очень словоохотливый, съ блестящими глазами и изящными манерами. Онъ любилъ удивлять свѣтъ и потѣшать самого себя неожиданными перемѣнами. Онъ былъ то художникъ и технически обсуждалъ достоинства своихъ собственныхъ картинъ; то литераторъ и издалъ книгу "Благородная жизнь" съ гуманными тенденціями; то предавался спорту, принималъ участіе въ скачкѣ съ препятствіями и правилъ четверкой лошадей на выносъ безъ форейтора. Послѣднимъ его занятіемъ было изданіе въ Филадельфіи "Протекціоннаго журнала", съ цѣлью поддержать американскую промышленность и проложить себѣ дорогу въ члены конгресса, въ министры, въ президенты. Гораздо высшій типъ представлялъ мистеръ Натанъ Горъ, изъ Масачусетса, красивый пожилой господинъ, съ сѣдой бородой, длиннымъ заостреннымъ носомъ, и проницательными глазами; въ юности онъ былъ извѣстнымъ поэтомъ и его сатиры надѣлали много шума въ свое время; потомъ онъ въ продолженіи нѣсколькихъ лѣтъ занимался учеными трудами въ Европѣ, и наконецъ, напечаталъ знаменитую "Исторію Испаніи въ Америкѣ", которая сразу сдѣлала его первымъ американскимъ историкомъ и посланникомъ въ Мадридѣ, гдѣ онъ пробылъ четыре года. Перемѣна президента возвратила его къ частной жизни и, проведя нѣсколько лѣтъ въ уединеніи, онъ снова явился въ Уашингтонъ и выражалъ ясное желаніе быть снова посланникомъ въ Мадридѣ. Каждый президентъ находитъ приличнымъ имѣть хоть одного литератора въ администраціи и шансы мистера Гора были благопріятны, тѣмъ болѣе, что его поддерживало большинство масачусетской делегаціи. Онъ былъ страшный эгоистъ, но очень уменъ; умѣлъ молчать или грубо льстить и только среди друзей позволялъ себѣ говорить откровенно.
Къ дамскому кружку мистрисъ Ли принадлежали мистрисъ Клинтонъ, жена сенатора, Джулія Шнейдскупонъ, сестра юнаго протекціониста, и маленькая миссъ Дэръ, извѣстная среди ея друзей мужчинъ подъ названіемъ чертенка и вѣчно кокетничавшая съ какимъ-нибудь секретаремъ посольства.
Сенаторъ Ратклифъ постоянно посѣщалъ мистрисъ Ли по воскреснымъ вечерамъ, а иногда и въ другіе дни. Онъ совершенно подпалъ подъ вліяніе Маделэны и находилъ особую прелесть въ ея обществѣ. Въ немъ произошла въ послѣднее время большая перемѣна. Въ сенатѣ стали съ удивленіемъ замѣчать, что онъ часто поглядывалъ на дамскую галлерею, а иногда и поднимался туда. На великолѣпномъ обѣдѣ, который мистеръ Шнейдскупонъ давалъ въ модномъ ресторанѣ сенаторамъ и членамъ конгресса, Ратклифъ, сидѣвшій снова рядомъ съ Маделэной, привелъ всѣхъ въ восторгъ своимъ веселымъ разговоромъ, остроумными шутками, интересными анекдотами, и патетическимъ разсказомъ о смерти Линкольна, вызвавшемъ у многихъ слезы.
-- Милая мистрисъ Ли, сказалъ ей на ухо сенаторъ Клинтонъ:-- я никогда не воображалъ, что Ратклифъ такой блестящій собесѣдникъ. Это вы его подогрѣваете.
На этомъ обѣдѣ, между прочимъ, Ратклифъ очень рѣзко и грубо поднялъ на смѣхъ стремленія Френча къ политическимъ реформамъ, доказывая, что всѣ эти крики пустая болтовня и что никакія реформы немыслимы, пока американскіе граждане останутся такими, какими они были теперь. Мистрисъ Ли была въ глубинѣ своей души горячая защитница реформъ и потому на слѣдующее же воскресенье спросила Ратклифа: неужели, во его мнѣнію, реформа въ политическомъ строѣ Америки немыслима?
-- Такая реформа, какую хочетъ Френчъ, невозможна и не желательна, отвѣчалъ гигантъ Леоніи рѣшительнымъ тономъ.
-- Но можно же что-нибудь сдѣлать для искорененія подкуповъ и взятокъ? продолжала мистрисъ Ли съ жаромъ: -- неужели мы всегда должны быть жертвами воровъ и разбойниковъ? Неужели приличное правительство невозможно въ демократической странѣ?
Хотя они разговаривали вдвоемъ, нѣсколько поодаль отъ остального общества, но послѣднія слова Маделэны, произнесенныя очень громко, обратили на себя вниманіе барона Якоби.
-- О чемъ это вы такъ горячитесь, мистрисъ Ли? спросилъ онъ, подходя съ нѣсколькими другими изъ гостей.
-- Я спрашиваю у сенатора Ратклифа, отвѣчала Маделэна:-- что будетъ съ нами, если не положатъ преграды политическому растлѣнію?
-- А я отвѣчаю, произнесъ Ратклифъ:-- что представительное правленіе не можетъ быть ни хуже, ни лучше, чѣмъ самое общество, гдѣ оно существуетъ. Очистите общество и очистится правительство. Но попробуйте искуственными средствами очистить одно правительство и вы только сдѣлаете хуже.
-- А ваше мнѣніе, баронъ, объ этомъ вопросѣ? спросилъ неожиданно Карингтонъ.
-- Къ чему вамъ знать мое мнѣніе? произнесъ онъ, ехидно улыбаясь:-- вы, американцы, считаете себя внѣ дѣйствія общихъ законовъ. Вы ни во что ставите опытъ другихъ странъ. Я жилъ семьдесять пять лѣтъ среди всяческаго растлѣнія и самъ зараженъ. Я имѣю достаточно мужества, чтобъ въ этомъ сознаться, а вы нѣтъ. Римъ, Парижъ, Вѣна, Петербургъ, Лондонъ погибаютъ отъ растлѣнія, одинъ Уашингтонъ непороченъ. А я вамъ объявляю, что никогда не видывалъ общества, въ которомъ было бы столько элементовъ растлѣнія, какъ въ Соединенныхъ Штатахъ. Дѣти на улицахъ обманываютъ прохожихъ. Города, селенія, судьи, законодательныя собранія въ штатахъ одинаково развращены. Всюду частныя лица и административные чиновники крадутъ, мошенничаютъ, похищаютъ общественныя деньги. Только сенаторы не берутъ взятокъ. Вы, сенаторы, правы, говоря, что вашей великой республикѣ, стоящей во главѣ цивилизованнаго міра, нечего учиться у развращенной Европы. Вы правы, тысячу разъ правы. Великимъ Соединеннымъ Штатамъ не къ чему учиться. Я только сожалѣю, что не проживу еще ста лѣтъ. Еслибъ я черезъ сто лѣтъ вернулся въ этотъ городъ, то былъ бы еще болѣе доволенъ имъ, чѣмъ теперь. Я всегда доволенъ, когда вижу развратъ, и даю вамъ слово, прибавилъ съ жаромъ старикъ:-- что черезъ сто лѣтъ, Соединенные Штаты будутъ развратнѣе Рима при Калигулѣ, католицизма при Львѣ X, Франціи при регентѣ.
Произнеся эту пламенную филиппику, баронъ посмотрѣлъ съ торжествомъ на Ратклифа, которому видимо не понравились его слова. Но онъ только сухо отвѣтилъ, что не было никакой причины принимать на вѣру такой бездоказательный приговоръ, и послѣ пѣнія Сибиллы поспѣшно удалился, подъ предлогомъ неотложныхъ занятій. Вскорѣ разошлось и все общество, за исключеніемъ Карингтона и Гора, которые подсѣли къ Маделэнѣ и вскорѣ возобновили прерванный гнѣвной рѣчью Якоби разговоръ о политическомъ растлѣніи Соединенныхъ Штатовъ.
-- Баронъ совершенно смутилъ сенатора, замѣтилъ Горъ:-- но я, право, удивляюсь, зачѣмъ Ратклифъ съѣлъ такую пилюлю.
-- Вы, мистеръ Горъ, являетесь здѣсь представителемъ умственной культуры и литературнаго вкуса, отвѣтила мистрисъ Ли: -- скажите мнѣ, пожалуйста, ваше мнѣніе о Якоби. Кому вѣрить? Мистеръ Ратклифъ кажется честнымъ и умнымъ государственнымъ человѣкомъ. Неужели и онъ подкупной политиканъ? Онъ вѣритъ въ народъ или, по крайней мѣрѣ, такъ говоритъ -- что онъ, лжетъ или нѣтъ?
-- Мистеръ Ратклифъ практическій человѣкъ, отвѣчалъ Горъ, который былъ слишкомъ остороженъ, чтобъ попасть въ разставленныя ему сѣти:-- его теперешнее ремесло -- писать законы и давать совѣты президенту; онъ отлично исполняетъ свое дѣло. У насъ нѣтъ другого практическаго политика, котораго можно было бы сравнить съ нимъ. Несправедливо требовать, чтобъ онъ еще предпринималъ крестовые походы за правду.
-- Конечно, рѣзко произнесъ Карингтонъ.-- Но онъ не долженъ ставить преграды другимъ рыцарямъ. За чѣмъ онъ говоритъ о добродѣтели и мѣшаетъ карать зло?
-- Онъ ловкій, практическій политикъ, отвѣчалъ Горъ:-- и сразу видитъ слабыя стороны всякой новой политической тактики.
-- Кто же правъ? воскликнула съ отчаяніемъ Маделэна.-- Мы не можемъ всѣ быть правы? Половина нашихъ умныхъ людей говоритъ, что свѣтъ идетъ быстро къ погибели; другая половина увѣряетъ, что свѣтъ быстро совершенствуется. Тѣ и другіе въ одно время не могутъ быть правы. Какъ бы то ни было, я не умру прежде, чѣмъ разрѣшу вопросъ, права или ошибается Америка, прибавила она со смѣхомъ.-- Въ настоящую минуту это вопросъ совершенно практическій и я серьёзно хочу знать, вѣрить ли мнѣ или не вѣрить мистеру Ратклифу. Если я его выброшу за бортъ, то съ нимъ пойдутъ и всѣ другіе наши политическіе дѣятели, потому что онъ ихъ самый блестящій представитель.
-- Отчего же не вѣрить мистеру Ратклифу? замѣтилъ Горъ:-- я ему вѣрю и открыто это говорю.
-- Я думалъ, что у васъ есть болѣе вѣрные и надежные руководители, замѣтилъ ехидно Карингтонъ.
А Маделэна съ чисто женской прозорливостью затронула слабую струну мистера Гора, спросивъ:
-- Вѣрите ли вы, что демократія -- лучшая система управленія?
-- Я никогда не говорю въ обществѣ о своихъ политическихъ или религіозныхъ убѣжденіяхъ, но вамъ я выскажу свой политическій катехизисъ съ условіемъ, чтобъ вы никому объ этомъ не говорили. Я вѣрю въ демократію и признаю ее. Я буду вѣрно служить ей и защищать ее. Я вѣрю въ нее потому, что она мнѣ кажется неизбѣжнымъ послѣдствіемъ того, что ей предшествовало. Демократія обнаруживаетъ во-очію тотъ фактъ, что массы теперь стали умнѣе, чѣмъ прежде. Вся наша цивилизація стремится къ этой цѣли. Мы хотимъ, насколько возможно, помочь торжеству демократіи и я желалъ бы видѣть результатъ нашихъ усилій. Я согласенъ, что это опытъ, но это единственный путь, по которому стоитъ идти нашему обществу, это единственный результатъ, стоющій усилій и риска, единственное представленіе о нашемъ общественномъ долгѣ, которое достаточно широко, чтобъ удовлетворить нашимъ инстинктамъ. Все остальное шагъ назадъ, а я не хочу повторять прошлаго. Я радъ, что общество вступило въ такую борьбу, въ которой никто не можетъ оставаться нейтральнымъ.
-- А если вашъ опытъ не удастся, замѣтила мистрисъ Ли:-- если общество уничтожитъ само себя?
-- Я бы желалъ, мистрисъ Ли, чтобъ вы когда-нибудь вечеромъ посѣтили со мною обсерваторію. Видали вы когда-нибудь неподвижную звѣзду? Я полагаю, что астрономы насчитываютъ, около двадцати милліоновъ видимыхъ звѣздъ и признаютъ возможность существованія безконечнаго числа невидимыхъ милліоновъ. Каждая изъ этихъ звѣздъ -- солнце, подобное нашему, и можетъ имѣть спутниковъ какъ наша планета. Представьте себѣ, что одна подобная звѣзда неожиданно увеличится въ блескѣ и вамъ объяснятъ, что это ея спутникъ упалъ на нее и сгораетъ, окончивъ свое существованіе? Это очень странно, не правда ли, но какое же этотъ фактъ будетъ имѣть вліяніе? Такое же, какъ сожженіе мухи на свѣчѣ.
-- Я не могу возвыситься до вашей философіи, отвѣчала Маделэна:-- вы витаете въ безпредѣльности, а я созданіе земное.
-- Нѣтъ, я вовсе не витаю въ безпредѣльности. Но я вѣрю въ новые принципы; вѣрю въ человѣчество, въ науку, въ сохраненіе наиболѣе совершенныхъ формъ. Будемъ вѣрны нашему времени. Если нашему вѣку суждено быть побѣжденнымъ, то умремъ, защищая его. Если же онъ выйдетъ побѣдителемъ, то будемъ впереди всѣхъ. Какъ бы то ни было, не будемъ трусами и брюзгами. Вотъ я высказалъ вамъ весь свой политическій катехизисъ; пожалуйста, никому о немъ ни слова, а лучше всего позабудьте мои слова. До свиданія.
Однако, Маделэна не удовольствовалась теоріей Гора и продолжала изучать политику въ теоріи и практикѣ. Она читала біографіи и письма всѣхъ американскихъ президентовъ, отъ Уашингтона до послѣдняго его преемника, и приходила въ ужасъ отъ перенесенныхъ ими непріятностей и разочарованій, отъ совершенныхъ ими ошибокъ. И если кто-нибудь изъ нихъ хотѣлъ достигнуть высокой, идеальной цѣли, то ему мѣшали, его оскорбляли и уничтожали въ прахъ. А всѣ современные политиканы, къ чему они стремились, изъ чего они хлопотали? Не лучше ли было бы странѣ, еслибы ихъ вовсе не существовало? Маделэна часто разсуждала объ этихъ вопросахъ съ Ратклифомъ, но онъ презиралъ политическую философію и не сочувствовалъ никакимъ нравственнымъ тонкостямъ. Онъ откровенно сознавался, что вся суть политики заключалась въ пріобрѣтеніи власти. Онъ не спорилъ, что страна отлично обошлась бы безъ него. "Но я -- тутъ, говорилъ онъ: -- и тутъ останусь". Онъ любилъ власть и хотѣлъ быть президентомъ. Далѣе этого онъ не шелъ.
Для мистрисъ Ли, конечно, было любопытно увидать, на что походилъ президентъ не въ книгахъ, а во очію. Она, поэтому, и отправилась на одинъ изъ вечернихъ пріемовъ въ Бѣломъ домѣ. Перейдя черезъ скверъ, съ сопровождавшимъ ее мистеромъ Френчемъ, она присоединилась къ длинной вереницѣ гражданъ, и черезъ нѣсколько времени очутилась передъ двумя, повидимому, механическими фигурами, которыя обнаруживали такъ мало признаковъ жизни, что ихъ можно было принять за деревянныя или восковыя. Это были: президентъ и его жена; они стояли у дверей, неподвижно, неловко: лица ихъ были лишены всякаго разумнаго выраженія и они только протягивали правую руку посѣтителямъ, словно автоматы. Мистрисъ Ли въ первую минуту разсмѣялась, но смѣхъ тотчасъ замеръ на ея губахъ. Президенту и его женѣ, очевидно, было не до смѣха. Маделэна была такъ поражена этимъ страннымъ зрѣлищемъ, что просила Френча оставить ее одну и, отойдя въ сторону, болѣе получаса не спускала глазъ съ автоматическихъ представителей того общества, которое торжественно проходило мимо нихъ. Какой это былъ страшный урокъ для всѣхъ честолюбцевъ! И однако, никто въ многочисленной толпѣ не замѣчалъ всей нелѣпости этой смѣшной копіи монархическихъ обычаевъ. Для нихъ это было демократическое учрежденіе и оно казалось имъ столь же естественнымъ и достойнымъ, какъ царедворцамъ Карловъ и Филипповъ казались всѣ церемоніи Эскуріала. Я теперь понимаю, куда мы идемъ, думала Маделэна съ отчаяніемъ:-- мы всѣ сдѣлаемся восковыми фигурами и будемъ пожимать другъ другу руки. Ни у кого не будетъ другой цѣли на этомъ свѣтѣ, а подобная вѣчность хуже всего, что мы видимъ въ "Inferno".
При первомъ свиданіи съ Ратклифомъ, она рѣзко высказала свое мнѣніе о президентѣ и его пріемахъ. Тщетно старался онъ доказать ей, что народъ имѣлъ право посѣщать главу исполнительной власти, что послѣдній былъ обязанъ принимать и что избранный способъ пріема вызывалъ наименьшую критику.
-- Кто далъ народу это право? воскликнула мистрисъ Ли:-- къ чему оно ведетъ? Глава исполнительной власти такой же гражданинъ, какъ и всѣ остальные. Къ чему онъ перестаетъ быть простымъ гражданиномъ и обезьянничаетъ монарховъ? Губернаторы штатовъ никогда не выкидываютъ такихъ глупыхъ штукъ. Отчего президентъ не можетъ жить какъ всѣ и прилично исполнять свои обязанности?
Мистрисъ Ли такъ разгорячилась, что выразила желаніе быть женою президента только для того, чтобы уничтожить этотъ безумный обычай; она ни за что на свѣтѣ не согласилась бы продѣлать эту нелѣпую комедію, и если публика не одобрила бы ея поведенія, то конгрессъ могъ предать ее суду и удалить съ занимаемаго ею поста; она потребовала бы только, чтобы сенатъ дозволилъ ей самой защищать себя.
Однако, въ Уашингтонѣ вскорѣ составилось общее мнѣніе, что мистрисъ Ли желала болѣе всего на свѣтѣ быть женою президента. Лично знакомая лишь небольшому кружку, Маделэна, въ глазахъ уашингтонцевъ, была ловкой интриганкой. Въ сущности, всѣ живущіе въ Уашингтонѣ подраздѣляются на двѣ категоріи: на лицъ, занимающихъ оффиціальныя мѣста и на кандидатовъ на эти мѣста. Мистрисъ Ли относили къ послѣднему разряду. Не успѣла она пробыть въ Уашингтонѣ и двухъ мѣсяцевъ, какъ всѣ стали говорить объ ея бракѣ съ Саймсомъ Ратклифомъ. Никто не удивлялся, что онъ беретъ умную, свѣтскую жену, съ двадцатью или тридцатью тысячами долларовъ годового дохода. Также естественно было и съ ея стороны выйти замужъ за перваго государственнаго мужа Америки, имѣвшаго серьезную надежду сдѣлаться президентомъ, человѣка сравнительно еще молодого и не урода. Поэтому, порядочныя уашингтонскія дамы, не имѣвшія притязанія быть ея соперницами, сочувствовали ей и одобряли ее ловкую тактику. Конечно, были и такія, которыя очень строго ее критиковали, въ томъ числѣ, ея родственница мистрисъ Клинтонъ, которая открыто говорила всѣмъ:
-- Если Маделэна выйдетъ замужъ за этого грубаго, отвратительнаго илинойскаго политикана, то я никогда ей этого не прощу. Какъ ей не стыдно бросаться на шею первому кандидату въ президенты. Она просто безсердечная, низкая кошка.
Викторія Дэръ, которая въ продолженіи многихъ лѣтъ забавлялась тѣмъ, что нарушала всѣ правила приличія и тѣмъ скандализировала всѣ почтенныя семейства въ городѣ, съ радостью видѣла, что Маделэну начинали обвинять въ кокетствѣ, и съ торжествомъ передала ей слова мистрисъ Клинтонъ.
-- Вы знаете, что мистрисъ Клинтонъ называетъ васъ кошкой? спросила она у Маделэны.
-- Нѣтъ, это неправда, Викторія.
-- Я сама слышала, а мистрисъ Марстанъ говоритъ, что она потому называетъ васъ кошкой, что вы поймали крысу, а сенаторъ Клинтонъ только мышь.
Всѣ эти толки и неожиданная извѣстность, которую она пріобрѣла въ Уашингтонѣ, особливо послѣ цѣлаго ряда газетныхъ замѣтокъ и статей о невѣстѣ сенатора Ратклифа, сильно возмущали Маделэну. Прочитавъ первый разъ свое имя въ печати, она расплакалась отъ гнѣва, рѣшила на другой же день уѣхать изъ Уашингтона и возненавидѣла Ратклифа. Но послѣ первой вспышки отчаянія, она сказала себѣ, что пойдетъ до конца по пути, на который вступила, не обращая вниманія на злобу и скандалы. Она не жаждала выйти замужъ за Ратклифа; ей нравилось его общество и льстило довѣріе, которое онъ ей оказывалъ, говоря съ нею откровенно о своемъ политическомъ положеніи; она надѣялась, что удержитъ его отъ формальнаго предложенія или отстрочитъ послѣднее до крайней возможности.
Всѣхъ непріятнѣе былъ пораженъ этими толками Карингтонъ. Онъ не могъ уже долѣе скрывать отъ себя, что былъ влюбленъ въ мистрисъ Ли, т. е. насколько можетъ влюбиться уважающій себя виргинецъ. Съ нимъ во всякомъ случаѣ она не кокетничала и не поощряла его ухаживанія; но она была его искреннимъ другомъ. Карингтонъ зналъ ее лучше, чѣмъ она сама себя знала. Онъ выбиралъ ей книги, зналъ ея мысли и сомнѣнія, и насколько возможно помогалъ ей разрѣшать мучившіе ее вопросы. Онъ былъ слишкомъ скроменъ и застѣнчивъ, чтобы открыто играть роль влюбленнаго, а съ другой стороны, благородная гордость не позволяла ему вести себя такъ, чтобы другіе заподозрили въ немъ желаніе промѣнять свою бѣдность на ея богатство. Но тѣмъ болѣе его безпокоило вліяніе Ратклифа на Маделэну. Онъ видѣлъ, что Ратклифъ сильно велъ атаку и что вскорѣ Маделэнѣ придется или выйти за него замужъ, или прослыть безсердечной кокеткой. Онъ былъ очень дурного мнѣнія о Ратклифѣ и желалъ разстроить свадьбу, но имѣлъ дѣло съ очень опаснымъ врагомъ, который былъ въ состояніи устранить съ своей дороги какое бы то ни было число соперниковъ.
Ратклифъ никого не боялся. Онъ не даромъ проложилъ себѣ дорогу въ свѣтѣ, и ему было хорошо извѣстно, что хладнокровіе и самонадѣянность -- лучшія орудія въ борьбѣ. Только благодаря этимъ чисто американскимъ свойствамъ и замѣчательной силѣ воли, онъ благополучно лавировалъ между капканами и силками, которые ему разставляли на каждомъ шагу враги и соперники въ гостинной мистрисъ Ли. На культурной почвѣ онъ чувствовалъ себя школьникомъ въ сравненіи съ ними, но въ области практической жизни всегда разбивалъ ихъ на голову. Еслибы онъ умѣлъ себя сдерживать, то его побѣда была бы неизбѣжна, но Карингтонъ зналъ, что его слабой стороной было полное отсутствіе нравственныхъ началъ, и старался вызвать его на какой-нибудь щекотливый разговоръ, который могъ бы выставить его передъ Маделэной въ истинномъ свѣтѣ. Иногда это ему удавалось.
Такъ, во время поѣздки мистрисъ Ли съ обычными посѣтителями ея гостинной на могилу Уашингтона, Карингтонъ, послѣ восторженнаго панегирика, произнесеннаго мистеромъ Горомъ въ честь отца-отечества, наивно спросилъ Ратклифа, какого мнѣнія онъ былъ о политическихъ способностяхъ Уашингтона.
-- Уашингтонъ вовсе не былъ политикомъ, какъ мы теперь понимаемъ это слово, отвѣчалъ рѣзко сенаторъ:-- онъ стоялъ внѣ политики. Теперь это невозможно. Народъ не любитъ, чтобы его слуги принимали на себя королевскій тонъ.
-- Я не понимаю, сказала мистрисъ Ли: -- почему бы вамъ этого не сдѣлать?
-- Потому что я не хочу быть дуракомъ, произнесъ Ратклифъ, очень довольный, что его поставили на одну доску съ Уашингтономъ, хотя слова мистрисъ Ли ни мало этого не подразумѣвали.
-- Мистеръ Ратклифъ хотѣлъ только сказать, что Уашингтонъ былъ слишкомъ порядочный человѣкъ для нашего времени, замѣтилъ Карингтонъ.
-- Развѣ онъ единственный честный политическій дѣятель, котораго мы имѣли? спросила съ горечью мистрисъ Ли.
-- О! нѣтъ, отвѣчалъ съ улыбкой Карингтонъ: -- было еще двое или трое.
-- Еслибъ остальные президенты походили на Уашингтона, сказалъ Горъ: -- то менѣе было бы черныхъ пятенъ на нашей исторіи.
-- Общественные дѣятели, произнесъ Ратклифъ, принимая замѣчанія своихъ враговъ за личное оскорбленіе:-- не могутъ красоваться теперь въ старомъ изношенномъ платьѣ Уашингтона. Еслибы онъ былъ въ настоящее время президентомъ, то онъ или принаровился бы къ новымъ правиламъ, или не былъ бы избранъ на слѣдующихъ выборахъ. Только дураки и теоретики воображаютъ, что наше общество можно вести, не снимая перчатокъ или на длинныхъ помочахъ. Необходимо быть самому въ толпѣ. Если добродѣтель не беретъ, то мы должны прибѣгать къ пороку; въ противномъ случаѣ, наши соперники вырвутъ власть изъ нашихъ рукъ.
Эти циническія слова очень непріятно подѣйствовали на мистрисъ Ли, и она была задумчива во все остальное время прогулки. Карингтонъ торжествовалъ, но подобное торжество выпадало на его долю рѣдко. Чаще же Ратклифъ, ясно видѣвшій игру своего соперника, ловко вывертывался изъ разставленныхъ ему сѣтей и смѣлостью, доходившей до дерзости, только усиливалъ свой авторитетъ въ глазахъ мистрисъ Ли.
Когда она пламенно нападала на американскихъ политикановъ, онъ признавалъ откровенно, что въ политической жизни Америки было много грубаго, дурного, отвратительнаго, даже порочнаго и безчестнаго, а потому и необходимо было уменьшить на сколько возможно эти слабыя стороны.
-- И вы, говорятъ, принимали для этого дѣйствительныя мѣры? замѣтилъ Карингтонъ.
-- Я знаю, на что вы намекаете, отвѣчалъ Ратклифъ, бросая холодный взглядъ на Карингтона:-- эта исторія извѣстна даже дѣтямъ въ Илинойсѣ, а потому мнѣ нечего ее смягчать, мистрисъ Ли. Въ самые отчаянные дни борьбы съ Югомъ мой штатъ едва не былъ перетянутъ на сторону друзей мира, а потерять тогда Илинойсъ значило потерпѣть пораженіе на президентскихъ выборахъ и, по всей вѣроятности, окончательно погубить Союзъ. Во всякомъ случаѣ, я считалъ, что судьба войны зависитъ отъ результата илинойсскихъ выборовъ. Я былъ тогда губернаторомъ и на мнѣ лежала вся отвѣтственность. Сѣверные округи находились въ полной нашей зависимости, но на южные мы не могли разсчитывать; поэтому, мы распорядились, чтобъ въ нѣкоторыхъ сѣверныхъ округахъ задержали объявленіе результатовъ баллотировки, и когда, сосчитавъ голоса въ южныхъ округахъ, мы узнали, какое намъ необходимо число голосовъ, чтобъ имѣть большинство, то телеграфировали въ сѣверные округи, чтобъ тамъ показали необходимое число голосовъ. Это было сдѣлано и штатъ остался за нами. Я теперь сенаторъ и, значитъ, имѣю право сказать, что мои распоряженія одобрены народомъ. Я не горжусь этимъ дѣломъ, но готовъ сдѣлать тоже и еще гораздо хуже., если только отъ этого зависитъ сохраненіе Союза. Но, конечно, мистеръ Карингтонъ не можетъ одобрить моего поступка. Онъ тогда отстаивалъ необходимость политическихъ реформъ, служа въ рядахъ бунтовщиковъ.
-- Да, отвѣчалъ Карингтонъ:-- я проливалъ кровь, а вы поддѣлывали избирательные списки.
Но уловка Карипгтона на этотъ разъ не увѣнчалась успѣхомъ. Человѣкъ, совершившій преступленіе для блага своей родины, не преступникъ, а патріотъ, хотя бы онъ получилъ мѣсто сенатора, какъ свою долю общей добычи.
Вражда Карингтона къ Ратклифу была, однако, ничто въ сравненіи съ ненавистью, которую питалъ къ нему старый баронъ Якоби. Такъ какъ страна, представителемъ которой былъ баронъ Якоби, не имѣла никакихъ сношеній съ Соединенными Штатами, и постъ посланника въ Уашингтонѣ былъ созданъ только для Якоби, то онъ считалъ своей обязанностью открыто высказывать презрѣніе къ американскому сенатору, который въ его глазахъ былъ типомъ самонадѣянности, невѣжества и подкупности. Онъ исполнялъ эту обязанность очень добросовѣстно и постоянно старался выказать передъ Маделэной въ новомъ свѣтѣ невѣжество Ратклифа, который ничего не зналъ въ общей литературѣ, исторіи и искуствѣ. Самымъ большимъ его торжествомъ было, когда въ одинъ воскресный вечеръ Ратклифъ, слыша, что кто-то произнесъ имя Мольера, распространился о вредномъ его вліяніи на религіозныя мнѣнія того времени. Баронъ Якоби тотчасъ понялъ, что сенаторъ смѣшалъ Мольера съ Вольтеромъ и подвергнулъ свою жертву самой ужасной пыткѣ, пока Маделэна не положила конца этой сценѣ.
Ратклифъ, съ своей стороны, также возненавидѣлъ этого остроумнаго циника, для борьбы съ которымъ не годилось его обычное оружіе. Если онъ бралъ на себя сенаторскій докторальный тонъ, то баронъ отвертывался отъ него съ улыбкой и отпускалъ шутки на французскомъ языкѣ, которыя заставляли невольно смѣяться Маделэну. Впрочемъ, Якоби, также открыто ухаживавшій за мистрисъ Ли, вполнѣ сознавалъ, что его перестрѣлка съ сенаторомъ, въ сущности, не могла привести ни къ чему.
-- Что можетъ сдѣлать старикъ? говорилъ онъ откровенно Карингтону: -- еслибъ мнѣ было сорокъ лѣтъ, и мы находились въ Вѣнѣ, то я притянулъ бы этого дурака на баррьеръ и всадилъ бы пулю въ его невѣжественную башку.
III.
Случай благопріятствовалъ мистрисъ Ли въ практическомъ изученіи американскаго политическаго міра. Чѣмъ болѣе приближалось время вступленія въ должность новаго президента, тѣмъ уашингтонская атмосфера гуще и гуще пропитывалась куплей и продажей. Власть, богатство, почести продавались съ молотка. Кто дастъ болѣе? Кто интригуетъ ловчѣе? Кто совершилъ болѣе темныхъ, грязныхъ, низкихъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ политическихъ дѣлъ? Того и ожидала награда.
Новый президентъ пріѣхалъ въ концѣ февраля и къ тому времени политическія интриги достигли своего апогея. Душой ихъ былъ Ратклифъ и его манипуляціи отличались такой чистотой, что, по словамъ его друзей, ни одинъ политикъ въ Америкѣ никогда не соединялъ столько враждебныхъ интересовъ въ одну фантастическую, но твердую комбинацію. Главная красота его работы заключалась въ томъ искуствѣ, съ которымъ онъ избѣгалъ вопросовъ о принципахъ. Дѣло шло, какъ онъ самъ открыто говорилъ, не о принципахъ, а о власти. Судьба его партіи -- а онъ никогда не спрашивалъ себя, гдѣ кончались интересы его партіи и гдѣ начинались его личные интересы -- зависѣла отъ того, чтобъ принципы оставались въ сторонѣ. Ихъ принцип омъ должно было быть отсутствіе всякихъ принциповъ. Вся надежда на успѣхъ Ратклифа въ борьбѣ съ новымъ президентомъ, который, очевидно, имѣлъ цѣлью устранить его отъ власти, была основана на томъ количествѣ "давленія", которымъ онъ могъ располагать. Держаться самому на заднемъ планѣ и окружить новаго президента, человѣка неопытнаго, тонкой паутиной всевозможныхъ вліяній, которыя въ отдѣльности не имѣли никакой силы, но всѣ вмѣстѣ были непреодолимы -- вотъ въ чемъ состоялъ планъ Ратклифа и онъ не жалѣлъ ни усилій, ни энергіи, чтобъ привести его въ исполненіе. Сколько онъ торговался и сколько давалъ обѣщаній -- было извѣстно ему одному; но мистрисъ Ли съ удивленіемъ видѣла, что его поддерживали прежніе его враги -- мистеръ Горъ, который разсчитывалъ на испанское посольство, мистеръ Френчъ, метившій въ посланники, и мистеръ Шнейдскупонъ, не терявшій надежды переманить Ратклифа въ лагерь протекціонистовъ. Нѣкоторые увѣряли, что Ратклифъ надавалъ слишкомъ много обѣщаній, которыхъ невозможно было исполнить, и старался связать такіе элементы, между которыми не могло не произойти разрыва, но Ратклифъ на это только отвѣчалъ, что если его чудовищная комбинація продержится съ недѣлю, то этого времени ему совершенно достаточно, чтобъ обойти президента и взять его въ руки.
Новый президентъ былъ неизвѣстной величиной въ политической математикѣ. Въ національномъ конвентѣ, девять мѣсяцевъ передъ тѣмъ, послѣ десяти или двѣнадцати баллотировокъ, на которыхъ Ратклифу недоставало только трехъ голосовъ для выбора, его враги прибѣгли къ тому же процессу, который онъ продѣлывалъ теперь; они оставили въ сторонѣ принципы и выставили своимъ кандидатомъ простого фермера изъ Индіаны, политическая опытность котораго ограничивалась рѣчами на митингахъ въ своемъ штатѣ и въ исполненіи обязанности губернатора впродолженіи одного трехлѣтія. Они выбрали его не потому, чтобъ считали его самымъ способнымъ, но съ цѣлью отбить у Ратклифа представителей Индіаны, что имъ и удалось. Новый кандидатъ былъ избранъ черезъ пятнадцать минутъ послѣ возникновенія этой блестящей комбинаціи. Онъ началъ свое поприще рабочимъ въ каменоломнѣ и очень гордился этимъ фактомъ, благодаря которому его называли "Вабошскимъ каменотесомъ" и "старымъ гранитомъ". Конечно, каррикатурные листки пользовались этимъ обстоятельствомъ и рисовали его во всевозможныхъ позахъ каменотеса, но болѣе приличныя газеты его партіи, не исключая бостонскихъ, признавали его благороднымъ типомъ человѣка, быть можетъ, самымъ благороднымъ послѣ великаго Уашингтона. Что онъ былъ честный человѣкъ -- признавали всѣ, т. е. всѣ, подававшіе за него голосъ. Онъ самъ очень кичился своей честностью, составляющей отличительное качество природнаго джентльмэна. Считая, что ничѣмъ не обязанъ политиканамъ, и сочувствуя всѣми фибрами своей безкорыстной натуры интересамъ и стремленіямъ народа, онъ признавалъ своей первой обязанностью защитить народъ отъ коршуновъ и гіенъ, подъ которыми онъ разумѣлъ Ратклифа и его друзей. Основнымъ принципомъ его политики была вражда къ Ратклифу, но онъ все-таки не былъ злопамятенъ; онъ хотѣлъ быть отцомъ отечества, заслужить безсмертную славу и второе избраніе.
Этого-то "природнаго джентльмэна" Ратклифъ подвергъ всевозможнымъ "давленіямъ" какъ въ Уашингтонѣ, такъ и внѣ его. Съ той самой минуты, какъ онъ выѣхалъ изъ своей скромной фермы въ южной Индіанѣ, его окружили друзья Ратклифа, выражая самыя дружескія чувства, не дозволяя ему высказать ни малѣйшаго неудовольствія и признавая за аксіому, что между нимъ и его партіей существовали самыя лучшія отношенія. По прибытіи его въ Уашингтонъ, они систематически устраняли его отъ всякихъ постороннихъ вліяній, что было не очень трудно, такъ какъ онъ любилъ лесть, а они ему постоянно пѣли объ его величіи. Сопровождавшихъ его личныхъ друзей также ловко обошли, дѣйствуя на ихъ слабыя стороны. Самъ Ратклифъ не принималъ участія въ этой тайной, унизительной интригѣ. Онъ велъ себя съ достоинствомъ и съ чувствомъ самоуваженія, предоставляя исполнять своимъ подчиненнымъ мелочныя подробности задуманнаго имъ плана. Онъ спокойно обождалъ, чтобъ президентъ отдохнулъ отъ дороги и, спустя два дня, зашелъ въ отель, въ которомъ онъ остановился. Его привели въ большую комнату, гдѣ новый глава государства принималъ посѣтителей, которые, однако, при видѣ Ратклифа, тотчасъ удалились. Вабошскій каменотесъ оказался человѣкомъ лѣтъ шестидесяти, съ грубыми чертами лица, еще болѣе грубымъ голосомъ, съ длиннымъ, горбатымъ носомъ и прямыми сѣдыми волосами. Принимая Ратклифа, онъ былъ видимо смущенъ и чувствовалъ себя неловко. Въ Индіанѣ ему казалось пустякомъ устранить Ратклифа, но въ Уашингтонѣ дѣло приняло иной видъ. Даже его личные друзья качали головой, когда онъ заговаривалъ объ этомъ, и совѣтовали ему быть осторожнымъ, выиграть время и, если возможно, вынудить Ратклифа на ссору, такъ чтобъ свалить на него всю отвѣтственность разрыва. Онъ походилъ на медвѣдя, котораго начинаютъ приручать, и былъ очень не въ духѣ и золъ, но въ тоже время очень смущенъ и нѣсколько испуганъ. Ратклифъ просидѣлъ у него пять минутъ и внимательно выслушалъ разсказъ президента о томъ, что онъ чувствовалъ себя нехорошо всю ночь отъ съѣденнаго наканунѣ за ужиномъ свѣжаго омара. Выразивъ свое сочувствіе и сожалѣніе по случаю этого несчастнаго обстоятельства, онъ всталъ и распрощался.
Между тѣмъ, стараго Гранита преслѣдовали всѣми ухищреніями политикановъ. Делегаціи отъ штатовъ являлись къ нему съ самыми противоположными просьбами; на каждомъ шагу ему выставляли затрудненія и преграды; представляли ложныя свѣденія и указывали на ложные пути. Дикая пляска американской демократіи происходила вокругъ него съ утра до вечера, пока, наконецъ, въ глазахъ его не начинало темнѣть и мысли не спутывались. Прошло еще два дня и Ратклифу было донесено однимъ изъ друзей президента, котораго уже успѣли подкупить, что старый Гранитъ выказываетъ признаки слабости, уже не говоритъ болѣе о совершенномъ уничтоженіи Ратклифа, а собирается дать ему мѣсто въ кабинетѣ, составленномъ такъ, что онъ не будетъ имѣть никакого вліянія. Дѣйствительно, въ тотъ же вечеръ Ратклифъ получилъ сухую записку отъ частнаго секретаря президента, прося его пожаловать на слѣдующее утро. Онъ приказалъ на словахъ сказать, что будетъ, и дѣйствительно отправился къ назначенному времени. Президентъ былъ мрачнѣе прежняго и сразу приступилъ къ дѣлу.
-- Я послалъ за вами, сказалъ онъ повелительнымъ тономъ:-- чтобъ посовѣтоваться о моемъ кабинетѣ. Вотъ списокъ лицъ, которыхъ я намѣренъ пригласить. Вы видите, что я вамъ назначилъ министерство финансовъ. Просмотрите списокъ и скажите ваше мнѣніе.
Ратклифъ взялъ протянутую ему бумагу, но положилъ ее на столъ, не читая.
-- Я не имѣю ничего противъ всякаго кабинета, который вы назначите, лишь бы меня въ немъ не было, отвѣчалъ онъ:-- я желаю остаться въ моемъ теперешнемъ положеніи. Я такъ могу лучше служить вашимъ интересамъ, чѣмъ въ кабинетѣ.
-- Такъ вы отказываетесь? произнесъ грозно президентъ.
-- Ни мало. Я только не желаю обсуждать и даже знать моихъ предполагаемыхъ товарищей, пока не будетъ рѣшено, что мои услуги необходимы. Въ послѣднемъ случаѣ, я принимаю свое назначеніе, не заботясь о томъ, съ кѣмъ я буду служить.
Президентъ бросилъ на него тревожный взглядъ.
-- Мистеръ Ратклифъ, сказалъ онъ, становясь болѣе учтивымъ: -- вашъ отказъ разстроитъ все. Я полагалъ, что дѣло устроено.
Но Ратклифъ не хотѣлъ такъ скоро выпустить президента изъ своихъ когтей и началъ длинный разговоръ, въ продолженіи котораго поставилъ своего противника въ такое положеніе, что онъ настоятельно просилъ его принять министерство финансовъ для спасенія страны отъ какой-то таинственной, но странной опасности. Результатомъ этой бесѣды было обѣщаніе Ратклифа дать окончательный отвѣтъ черезъ два дня.
Подобная отстрочка была нужна Ратклифу, чтобы подвергнуть президента еще сильнѣйшимъ и разнообразнѣйшимъ давленіямъ, чѣмъ прежде. Думать ему было не о чемъ. Президентъ хотѣлъ поставить его въ безвыходное положеніе: или вступить въ враждебный кабинетъ, или возбудить ссору. Онъ же намѣренъ былъ принять портфель министра финансовъ и готовъ былъ держать пари, что черезъ шесть недѣль возьметъ въ свои руки весь кабинетъ. Его презрѣніе къ старому Граниту и увѣренность въ себѣ были безграничны.
Несмотря на свою лихорадочную дѣятельность, на совѣщанія съ сенаторами и другими членами своей партіи, на пріемы депутацій изъ штатовъ, на свиданія съ репортерами, на разговоры съ искателями мѣстъ и пр., Ратклифъ все-таки нашелъ время побывать у мистрисъ Ли. Онъ ясно чувствовалъ, что не можетъ жить безъ нея и что она была для него необходимѣе даже президентскаго мѣста. Онъ разсказалъ ей о своемъ затруднительномъ положеніи, о сношеніяхъ съ президентомъ, о разставленной ему сѣти, и т. д. конечно, скрывая, то, что могло набросить на него тѣнь.
-- А теперь, мистрисъ Ли, прибавилъ онъ съ жаромъ:-- я хочу спросить у васъ совѣта -- что мнѣ дѣлать?
Даже эта неполная, пристрастная картина постыдной политики, жертвовавшей интересами сорока милліоновъ народа ради личныхъ выгодъ, показалась Маделэнѣ отвратительной. Ратклифъ старательно указывалъ ей на всѣ уродства и язвы ближнихъ, на грязь и тину, въ которой они барахтались, и только выгораживалъ себя, такъ что его качества выставлялись очень рельефно. Онъ именно хотѣлъ, чтобы она прошла вмѣстѣ съ нимъ черезъ это зловонное болото, зная, что чѣмъ это зрѣлище будетъ для нея отвратительнѣе, тѣмъ громаднѣе ей покажется его превосходство надъ другими. Онъ желалъ уничтожить въ ней и тѣнь сомнѣнія, которое поддерживалъ въ ея сердцѣ Карингтонъ.
-- Я могу только отвѣтить, произнесла она гордо: -- дѣлайте то, что ведетъ къ общему благу.
-- А что ведетъ къ общему благу?
Маделэна открыла ротъ, чтобы отвѣтить, но остановилась. Что вело къ общему благу? Насколько мысль объ общемъ благѣ могла освѣщать мрачный лабиринтъ личныхъ интригъ? Гдѣ ей было искать руководящаго принципа и идеала, на которые она могла бы указать?
-- Я нахожусь въ очень тяжеломъ положеніи, мистрисъ Ли, продолжалъ онъ:-- враги меня тѣснятъ, желая моей погибели. Я хочу честно исполнять свой долгъ. Оставимъ въ сторонѣ всѣ личные интересы. Скажите мнѣ, что мнѣ дѣлать?
Впервые Маделэна почувствовала его силу. Онъ говорилъ просто, искренно и тронулъ ея сердце. Она не могла предположить, что онъ игралъ съ ея чуткой, деликатной натурой такъ же, какъ съ грубой натурой президента. Она хотѣла отвѣтить, но смѣшалась и умолкла. Ему надо было вывести ее изъ смущенія, въ которое онъ самъ ее ввергнулъ.
-- Я вижу по вашему лицу, что вы хотите сказать. Вы находите, что я долженъ принять предлагаемое мнѣ мѣсто, не думая о послѣдствіяхъ.
-- Не знаю, промолвила, колеблясь Маделэна:-- да, я думаю... это мое мнѣніе.
-- А что вы подумаете обо мнѣ, когда я сдѣлаюсь жертвой зависти и интриги этого человѣка? Не скажите ли вы вмѣстѣ со всѣмъ свѣтомъ, что я добровольно съ открытыми глазами попалъ въ западню, стремясь къ достиженію своихъ личныхъ цѣлей? Я не хвалюсь своими нравственными взглядами, какъ Френчъ. Я не болтаю о добродѣтели. Но всю свою жизнь я старался поступать правильно и желалъ бы, чтобъ вы это признали.
Маделэна все-таки не хотѣла дать слова, что будетъ безгранично ему сочувствовать.
-- Мои мысли и сужденія пустяки, отвѣчала она: -- сознаніе исполненнаго долга -- единственная награда, на которую долженъ разсчитывать общественный дѣятель.
-- Какой вы безжалостный критикъ, мистрисъ Ли! Вы судите на основаніи теоретическихъ принциповъ, готовы всегда карать и отказываетесь произнести оправдательный приговоръ. Я прихожу къ вамъ наканунѣ рокового шага и прошу, чтобы вы указали мнѣ на нравственный принципъ, которымъ я могъ бы руководиться, а вы спокойно отвѣчаете, что добродѣтель находитъ награду въ самой себѣ, не указывая, гдѣ эта добродѣтель.
-- Сознаюсь въ своей винѣ, отвѣчала мистрисъ Ли смиренно:-- жизнь болѣе сложна, чѣмъ я думала.
-- Я буду руководствоваться вашимъ совѣтомъ, продолжалъ Ратклифъ: -- я войду въ клѣтку съ дикими звѣрями, если вы считаете это моей обязанностью. Но вы будете за это отвѣчать.
-- Нѣтъ, нѣтъ! воскликнула Маделэна.-- Я не принимаю на себя никакой отвѣтственности. Вы просите невозможнаго.
Ратклифъ пристально посмотрѣлъ на нее. Лицо его дышало безпокойствомъ и тяжелыми заботами. Глаза его сверкали; говорилъ онъ искренно, торжественно.
-- Долгъ для всѣхъ одинъ, какъ для меня, такъ и для васъ. Я имѣю право требовать поддержки всѣхъ честныхъ людей. Вы не имѣете права въ этомъ отказать. Какъ можете вы, устраняя себя отъ отвѣтственности, взваливать ее на меня?
Съ этими словами онъ всталъ и удалился, не давъ ей отвѣтить.
Послѣ его ухода, мистрисъ Ли долго сидѣла, устремивъ глаза на пылавшій въ каминѣ огонь и погруженная въ глубокую думу. Какая тридцатилѣтняя женщина съ ея стремленіями могла устоять противъ такого натиска? Какая женщина съ душою могла хладнокровно видѣть передъ собою самаго могущественнаго дѣятеля, который, съ искаженнымъ отъ безпокойныхъ тревогъ лицомъ и сдержанной любовью въ глазахъ, умолялъ о совѣтѣ и сочувствіи? Какая женщина могла не преклонить головы передъ упрекомъ въ нежеланіи принять на себя отвѣтственность за совѣтъ, который признавался окончательнымъ приговоромъ? Ратклифъ отличался удивительнымъ чутьемъ относительно человѣческихъ слабостей. Онъ понялъ, что въ мистрисъ Ли нельзя было затронуть ни религіозной струны, ни честолюбивой, ни страстной. Но она была женщина до послѣдней капли крови. Нельзя было заставить ее полюбить Ратклифа, но можно было такъ ее обойти, что она принесла бы ему себя въ жертву. У нея всегда было стремленіе къ самоуниженію, къ самопожертвованію и всю жизнь она старалась опредѣлить себѣ въ чемъ состоялъ долгъ и свято исполнять его. Ратклифъ зналъ ея слабую сторону и, какъ всякій ораторъ, въ тоже время актёръ, онъ повелъ аттаку самымъ блестящимъ образомъ. Онъ обратился съ пламеннымъ воззваніемъ къ ея сочувствію, къ ея сознанію долга, къ ея мужеству, къ лучшимъ стремленіямъ ея натуры. Поэтому, ничего не было удивительнаго, что она была на половину готова признать его права надъ собою. Она знала его теперь лучше, чѣмъ Карингтонъ или Якоби. Безъ сомнѣнія, человѣкъ этотъ имѣлъ благородные инстинкты и высокія цѣли. Если онъ въ своемъ одиночествѣ и среди гнетущихъ заботъ нуждался въ ея помощи, то имѣла ли она право ему въ этомъ отказать? Что могло ей помѣшать бросить свою безполезную и безцѣльную жизнь, если это было необходимо для пополненія другой, болѣе совершенной жизни?
Эти безпокойные, смутные вопросы объ долгѣ и отвѣтственности въ отношеніи Ратклифа тревожили мистрисъ Ли въ продолженіи многихъ дней, а между тѣмъ Ратклифъ продолжалъ свою комедію съ президентомъ. Не прошло и недѣли послѣ прибытія въ Уашингтонъ стараго Гранита, какъ онъ уже сталъ сожалѣть о своей родной Индіанѣ. Ни одну служанку въ дешевыхъ меблированныхъ комнатахъ не терзали такъ, какъ бѣднаго президента. Противъ него былъ какъ бы составленъ чудовищный заговоръ. Враги не давали ему покоя. Весь Уашингтонъ смѣялся надъ его ошибками и сатирическіе листки печатали юмористическіе разсказы о каждомъ его шагѣ, что очень его сердило и огорчало. Съ другой стороны, онъ былъ заваленъ дѣлами, масса которыхъ просто его давила, уничтожала. Его умъ приходилъ въ смущеніе отъ безчисленныхъ посѣтителей, каждаго изъ которыхъ онъ долженъ былъ терпѣливо выслушать. Но всего болѣе его тревожила вступительная рѣчь, которую онъ никакъ не могъ окончить, и составъ кабинета, который никакъ не могъ устроиться безъ Ратклифа, хотя онъ все еще твердо намѣревался не давать ему никакой власти и особливо голоса при новыхъ назначеніяхъ, а напротивъ, связать его по рукамъ и по ногамъ, что ему казалось не очень труднымъ, потому что онъ считалъ себя великимъ государственнымъ человѣкомъ. Наконецъ, наступилъ день, когда Ратклифъ долженъ былъ дать отвѣтъ. Не успѣлъ онъ войти въ комнату, какъ президентъ выразилъ надежду, что онъ немедленно примется за работу. Ратклифъ отвѣчалъ, что если таково желаніе президента, то онъ болѣе не сопротивляется. Тогда старый Гранитъ принялъ позу американскаго Катона и произнесъ заранѣе подготовленную рѣчь, въ которой прямо заявилъ, что онъ выбралъ членовъ своего кабинета, строго придерживаясь общественныхъ интересовъ, что мистеръ Ратклифъ былъ необходимъ для его комбинаціи, что онъ надѣялся не разойтись съ нимъ въ принципахъ, такъ какъ считалъ основнымъ принципомъ оставленіе на своихъ мѣстахъ всѣхъ служащихъ, исключая крайнихъ случаевъ.
Ратклифъ на все согласился, не протестуя ни однимъ словомъ, и президентъ вздохнулъ свободно. Черезъ десять минутъ они уже сидѣли за работою и Ратклифъ освободилъ Вабошскаго Каменотеса отъ всякаго труда. Онъ самъ работалъ какъ бы шутя, онъ зналъ всѣхъ и все; онъ принялъ вмѣсто президента многочисленныхъ посѣтителей и спустилъ ихъ съ необыкновенной быстротой, зная напередъ чего они хотѣли, чьи рекомендаціи были сильны, чьи слабы, съ кѣмъ надо было внимательно обойтись и кого можно было обрѣзать; кому слѣдовало обѣщать, кому было позволительно рѣзко отказать. Президентъ даже отдалъ ему черновую своей вступительной рѣчи, которую Ратклифъ возвратилъ на слѣдующій день вполнѣ оконченною и исправленною. Вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ оказался очень пріятнымъ сотоварищемъ, хорошо говорилъ и пересыпалъ занятія остроумными замѣчаніями; когда президентъ видимо утомился, онъ предложилъ ему прокатиться, потомъ обѣдалъ съ нимъ вмѣстѣ, подливалъ шампанское и разсказывалъ циничные анекдоты, такъ что, простившись съ нимъ въ десять часовъ вечера, старый Гранитъ замѣтилъ: "все-таки онъ умный малый".
Первый шагъ былъ сдѣланъ и хотя оставалось только десять дней до вступленія съ должность новаго кабинета, но Ратклифъ взялся за дѣло съ пламенной энергіей, твердо рѣшившись такъ забрать въ руки президента въ это короткое время, чтобъ ничто уже впослѣдствіи не могло поколебать его вліянія. Вскорѣ всѣ почувствовали его силу. Получалъ-ли президентъ письмо или докладную записку, онъ тотчасъ писалъ на ней: "передать секретарю казначейства"; обращался-ли къ нему кто съ просьбой или заявленіемъ, онъ немедленно говорилъ: "поговорите съ мистеромъ Ратклифомъ". Онъ даже позволялъ себѣ грубыя шутки; напримѣръ, приказалъ Ратклифу взять военный корабль и разбить индѣйцевъ въ Монтанѣ, такъ какъ онъ былъ молодецъ на всѣ руки. Наконецъ, президентъ объявилъ, что надо измѣнить списокъ министровъ и дать портфель министра внутреннихъ дѣлъ стороннику Ратклифа, сенатору Карсону, котораго ему рекомендовали многія депутаціи. Ратклифъ замѣтилъ, что онъ почти не знаетъ Карсона, но считаетъ его довольно приличнымъ человѣкомъ для пенсильванца. Когда-же новый списокъ членовъ кабинета былъ посланъ въ сенатъ и тотчасъ-же утвержденъ, то Ратклифъ не могъ удержаться отъ улыбки торжества. Но еще ехиднѣе онъ улыбнулся, получивъ отъ президента листъ сорока его личныхъ друзей, съ просьбою найти имъ мѣсто. Онъ добродушно согласился, но замѣтилъ, что для этого придется смѣстить многихъ.
-- Да вѣдь я полагаю, что и такъ надо было удалить многихъ, отвѣчалъ президентъ.-- Это мои друзья, надо ихъ куда нибудь сунуть.
Ему видимо было неловко, и съ этой минуты онъ уже ни разу не говорилъ болѣе объ основномъ принципѣ своего управленія.
Новыя назначенія посыпались дождемъ и вскорѣ вся Индіана почувствовала себя, если не богатой, то по крайней мѣрѣ состоятельной. Вмѣстѣ съ тѣмъ и друзья Ратклифа, такъ или иначе, но получили порядочную долю въ дѣлежѣ политической добычи.
Дѣло было сдѣлано, комедія съиграна; Ратклифъ исполнилъ свою задачу и поймалъ президента его собственными сѣтями. Теперь только могъ быть вопросъ о томъ, найдетъ-ли Ратклифъ нужнымъ извести своего патрона; но патронъ уже не могъ, по восточному обычаю, задушить его или отсѣчь ему голову.
Во все это время онъ постоянно посѣщалъ мистрисъ Ли по воскреснымъ вечерамъ, а иногда и по другимъ днямъ. Такъ онъ заѣхалъ наканунѣ 4-го марта, чтобъ уговорить мистрисъ Ли присутствовать при торжествѣ вступленія въ должность новаго президента и сдѣлать визитъ его женѣ. Маделэна дѣйствительно отправилась съ Сибиллой въ Капитолій, гдѣ имъ были приготовлены лучшія мѣста, но самая церемонія ей не понравилась; она была слишкомъ прозаична. Пожилой фермеръ въ серебряныхъ очкахъ, въ новомъ фракѣ, обтягивавшемъ его сухощавую, долговязую фигуру, упорно старавшійся громко говорить среди завываній сильнаго, холоднаго вѣтра -- не походилъ, конечно, на героя. Но и это мрачное зрѣлище сдѣлало на нее болѣе благопріятное впечатлѣніе, чѣмъ визитъ къ женѣ президента, послѣ чего она рѣшила оставить навсегда въ покоѣ новую династію. Жена президента, толстая и грубая женщина, которую Маделэна не взяла бы къ себѣ въ кухарки, ненавидѣла Ратклифа и приняла очень холодно мистрисъ Ли, которой уашингтонскіе толки приписывали желаніе сдѣлаться женою Ратклифа и вытѣснить президента изъ бѣлаго дома. Поэтому, она приняла на себя рѣзкій, покровительствующій тонъ и на вопросъ мистрисъ Ли, нравится-ли ей Уашингтонъ отвѣчала, что многое поразило ее въ столицѣ своимъ нечестіемъ, особливо женщины, которыя одѣвались такъ неприлично, что она намѣрена была положить этому конецъ. Она прибавила, пристально смотря на Сибиллу, которая сопровождала сестру, что, по слухамъ, нѣкоторыя дамы выписывали свои туалеты изъ Парижа, точно въ Америкѣ нельзя было сшить платья, а потому взяла слово съ Джакоба (всѣ президентскія жены всегда называютъ по христіанскому имени своихъ мужей), что онъ воспретитъ это закономъ. Все это было сказано съ явнымъ намѣреніемъ оскорбить посѣтительницъ и Маделэна, выйдя изъ себя, отвѣтила иронически, намекая на рѣчи президента передъ его выборами, въ которыхъ онъ пламенно отстаивалъ реформы:
-- Уашингтонъ съ удовольствіемъ увидитъ усилія вашего мужа по введенію реформы въ дамскихъ платьяхъ и всякихъ другихъ реформъ.
Сказавъ это, она встала и уѣхала, въ сопровожденіи Сибиллы, едва сдерживавшей свой смѣхъ, который, конечно, только усилился-бы, еслибъ она слышала какъ президентша, грозно махая руками, произнесла въ слѣдъ мистрисъ Ли:
-- Погоди, я начну реформы съ тебя, дрянь!
Маделэна съ негодованіемъ разсказала эту сцену Ратклифу, который хохоталъ до упаду и старался успокоить ее, увѣряя, что самые близкіе друзья президента считали его жену съумасшедшей и что онъ боялся подходить къ ней. Мистрисъ Ли, однако, находила, что и президентъ ничуть не лучше своей вульгарной жены. Ратклифъ не взялъ на себя труда ее разувѣрять. Онъ зналъ лучше всѣхъ какъ процессъ выдѣлки президента, такъ и качество выдѣлываемаго товара. Все, что говорила теперь мистрисъ Ли, нимало его не смущало. Онъ сбросилъ съ себя всю отвѣтственность за свои поступки и ловко набросилъ эту отвѣтственность на ея плечи. Когда она съ негодованіемъ говорила о гуртовомъ изгнаніи старыхъ чиновниковъ и назначеніи на ихъ мѣста друзей новаго кабинета, онъ разсказалъ ей исторію президентскаго основного принципа и хладнокровно прибавилъ:
-- Онъ хотѣлъ связать мнѣ руки и свои оставить свободными: при такихъ условіяхъ, по вашему совѣту, я поступилъ въ кабинетъ. Что-же мнѣ теперь дѣлать? Выйти въ отставку на этомъ основаніи?
Маделэна должна была согласиться, что онъ не могъ это сдѣлать. Она не знала, сколько мѣстъ онъ роздалъ своимъ друзьямъ и какъ успѣшно онъ обошелъ президента. Онъ былъ въ ея глазахъ жертвою и патріотомъ. Каждый его шагъ былъ сдѣланъ съ ея согласія. Онъ находился теперь въ кабинетѣ для того, чтобъ помѣшать, насколько возможно, злу, но не могъ отвѣчать за все то зло, которое производилось помимо него. Къ тому-же онъ увѣрялъ ее, что если онъ уйдетъ, то явятся на сцену гораздо худшіе люди. Конечно, мистрисъ Ли чувствовала всю чудовищность двойного нравственнаго мѣрила; одного для частной жизни, а другого для политики, но она не могла не помириться съ политикой Ратклифа, которую сама одобряла шагъ за шагомъ. Онъ, казалось, дѣлалъ добро, пользуясь средствами, которыя были у него подъ руками. Его надо было поддержать, а не отвертываться отъ него. Кто была она, чтобъ судить такого человѣка?
IV.
Цѣль мистрисъ Ли, переселившейся въ Уашингтонъ, чтобъ увидѣть въ дѣйствіи политическую машину, была вполнѣ достигнута. Она глубоко погрязла въ трясину политики и могла внимательно слѣдить за каждымъ движеніемъ великой машины, вертѣвшей свои колеса въ этой тинѣ и забрызгивавшей грязью даже ея чистую одежду. И однако, она чувствовала, что подъ грязной пѣной, плававшей на поверхности американской политики, находилось здоровое, честное теченіе, которое гнало эту грязную пѣну и поддерживало чистоту массы. Это сознаніе главнымъ образомъ поддерживали въ ней постоянныя бесѣды съ мистеромъ Горомъ, мистеромъ Френчемъ и нѣсколькими умными, благонамѣренными членами конгресса, собиравшимися по воскреснымъ вечерамъ въ ея домѣ. Но она была такъ ослѣплена насчетъ Ратклифа, что никакъ не могла согласиться съ ихъ явновраждебными мнѣніями относительно его политической дѣятельности. Къ тому же, Горъ и Френчъ не получили обѣщанныхъ имъ посольствъ, подъ предлогомъ упорной оппозиціи президента, и ихъ мнѣнія могли быть пристрастными. Особенно рѣзокъ былъ Горъ, который клялся, что не станетъ болѣе вмѣшиваться въ политику, созданную не для него, историка и литератора по преимуществу.
-- А вы, спросилъ онъ, заѣхавъ къ мистрисъ Горъ передъ своимъ отъѣздомъ изъ Уашингтона:-- какъ вы довольны политикой? Вы ее теперь изучили, кажется, основательно.
-- Я дошла до того, что потеряла способность отличать добро отъ зла, отвѣчала мистрисъ ли:-- это, кажется, первый шагъ въ политикѣ?
-- Неужели вы не видите, мистрисъ Ли, что вы идете по ложному пути? воскликнулъ онъ: -- если вы хотите знать, что дѣйствительно дѣлаетъ міръ, то проведите зиму въ Самаркандѣ, въ Томбукту, гдѣ хотите, но только не въ Уашингтонѣ. Вы тутъ увидите только низкія интриги и безполезную борьбу.
-- А развѣ придти къ такому заключенію безполезно?
-- Нѣтъ, и я съ радостью узналъ бы, что вы дошли до него и бросили всякую мысль о реформѣ въ политикѣ. У испанцевъ есть пословица: напрасно тратить время и мыло на мытье осла.
Шнейдекупонъ также былъ обманутъ въ своихъ разсчетахъ, и прямо обвинялъ Ратклифа въ низкомъ нарушеніи слова. Но всѣхъ ядовитѣе былъ старый Якоби, злоба котораго была тѣмъ безпристрастнѣе, что онъ ничего не ждалъ, ни въ чемъ не разочаровался. Онъ торжественно поздравилъ Ратклифа съ назначеніемъ въ министры и прибавилъ съ улыбкой, что, несмотря на свою долголѣтнюю опытность при различныхъ дворахъ, онъ никогда не видѣлъ такой искусно веденной интриги, какъ продѣлка съ министерствомъ финансовъ. Ратклифъ вспылилъ и прямо отвѣчалъ, что посланники, оскорбляющіе правительство, при которомъ они акредитованы, могутъ быть отозваны.
-- Ce serait toujours un pis aller, замѣтилъ Якоби, спокойно усаживаясь въ любимое кресло Ратклифа въ гостиной мистрисъ Ли, гдѣ происходила эта сцена.
Мадлэна съ трудомъ помѣшала этой ссорѣ принять опасный характеръ. Но съ этой минуты Ратклифъ и Якоби перестали говорить другъ съ другомъ и, встрѣчаясь, только гнѣвно смотрѣли другъ на друга.
Въ это время, въ гостиной мистрисъ Ли появилась новая посѣтительница, мистрисъ Бэкеръ, вдова одного изъ ловкихъ политическихъ агентовъ или маклеровъ, черезъ которыхъ совершается въ конгресѣ торгъ голосами для поддержки частныхъ билей. Карингтонъ былъ душеприкащикомъ ея покойнаго мужа и познакомилъ ее съ мистрисъ Ли во время ея поѣздки въ Вермонтъ на пароходѣ. Она была видная женщина лѣтъ сорока, высокаго роста, полная, съ неестественно румянымъ лицомъ, съ пріятной улыбкой, свободными манерами и сильнымъ южнымъ акцентомъ. Мистрисъ Ли приняла ее холодно, но невольно заинтересовалась ея разговоромъ.
-- Что теперь Уашингтонъ, замѣтила между прочимъ мистрисъ Бэкеръ:-- вотъ послѣ войны такъ была тутъ игра. Я знала интимно половину членовъ конгресса, и могла обойти всѣхъ и каждаго. У насъ съ мужемъ было ужасно много работы. Къ намъ обращались всѣ, у которыхъ были частные били въ конгрессѣ. Вы можете себѣ представить, какъ не легко справляться съ тремя стами человѣками. Мой мужъ записывалъ въ свои памятныя книги исторію каждаго человѣка, и я все это сохраняла въ своей головѣ.
-- Неужели вы хотите сказать, что могли располагать по своему желанію ихъ голосами? спросила Мадлэна.
-- Во всякомъ случаѣ, мы проводили наши били.
-- Но какимъ образомъ? Неужели они брали взятки?
-- Нѣкоторые. Одни любили ужины и карты, другіе театры и прочія удовольствія. Были женатые, поддававшіеся вліянію своихъ женъ, и были холостые.
-- Но вѣдь были же и такіе, которые были выше соблазновъ? спросила мистрисъ Ли.
Ея собесѣдница покачала головой и весело разсмѣялась.
-- Но я право не понимаю, какъ бы могли вы получить голосъ такого почтеннаго сенатора, какъ напримѣръ, мистеръ Ратклифа? прибавила Мадлэна.
-- Ратклифъ? произнесла съ покровительственной улыбкой мистрисъ Бэкеръ:-- О, пожалуйста, не называйте именъ. Я могу попасть въ бѣду. Сенаторъ Ратклифъ былъ большой другъ моего мужа. Мистеръ Карингтонъ могъ бы вамъ это засвидѣтельствовать. Но вы видите, мы никогда не просили ничего противозаконнаго. Мы наводили справки о положеніи нашихъ билей, понукали докладчиковъ, доказывали, что наши били справедливые, и только по временамъ, когда дѣло было важное и денегъ было много, то мы узнавали и цѣну голосовъ. Но большею частью дѣло обходилось разговорами, обѣдами и ужинами. Много интересныхъ исторій я могла бы вамъ разсказать, но боюсь. Я уже и то вамъ сказала болѣе, чѣмъ кому-либо, но вы такъ дружны съ мистеромъ Карингтономъ, что я смотрю на васъ, какъ на стараго друга.
Мистрисъ Ли съ удивленіемъ и отвращеніемъ слушала эту политическую маклершу, и послѣ ея ухода приказала никогда болѣе не принимать ее. Но слова ея глубоко запали въ ея сердце и при первомъ свиданіи съ Ратклифомъ она сказала очень хладнокровно, что у нея была мистрисъ Бэкеръ и познакомила ее со всѣми тайнами политическаго маклерства.
-- Она говорила, что вы были большимъ другомъ ея мужа, прибавила Мадлэна.
-- Вы вѣрите всему, что вамъ говорятъ? отвѣчалъ Ратклифъ небрежно, не измѣнившись даже въ лицѣ.
Увидавъ Карингтона, мистрисъ Ли разсказала и ему о визитѣ мистрисъ Бэкеръ.
-- Она говорила, что знаетъ всѣхъ политическихъ дѣятелей и можетъ достать ихъ голоса, прибавила Мадлэна:-- по ея словамъ, вы знаете, что ея мужъ былъ большой другъ мистера Ратклифа.
-- Она вамъ это сказала? промолвилъ разсѣянно Карингтонъ и перемѣнилъ разговоръ.
Изъ всѣхъ лицъ, извѣстныхъ мистрисъ Ли, одинъ только Карингтонъ остался въ выиграшѣ отъ торжества Ратклифа, но и то, конечно, благодаря глубоко маккіавелической тактикѣ послѣдняго. Ратклифъ зналъ, что Карингтонъ его соперникъ и также пламенно любитъ мистрисъ Ли, какъ ненавидитъ его. Притомъ, онъ имѣлъ основаніе подозрѣвать, что Карингтонъ, въ качествѣ душеприкащика покойнаго мистера Бэкера, знаетъ о нѣкоторыхъ его политическихъ продѣлкахъ, а слѣдовательно, было осторожнѣе удалить его на время, пока Ратклифу удастся окончательно побѣдить мистрисъ Ли и сдѣлать ее своей женой, къ чему онъ подвигался теперь быстрыми шагами. Но какъ было это сдѣлать? Ратклифъ повелъ аттаку издалека и самымъ мефистофельскимъ образомъ. Онъ просилъ мистрисъ Ли предложить Карингтону мѣсто юрисконсульта при министерствѣ финансовъ, хотя былъ вполнѣ увѣренъ, что Карингтонъ откажется служить подъ его личнымъ начальствомъ. Но этимъ ловкимъ шагомъ онъ достигалъ четырехъ цѣлей: убѣждался окончательно въ враждебномъ къ нему отношеніи Карингтона, ставилъ его въ неловкое положеніе отказать въ чемъ-нибудь мистрисъ Ли, заставлялъ Мадлэну открыто принимать участіе въ раздачѣ оффиціальныхъ мѣстъ и наконецъ выгораживалъ себя отъ всякаго подозрѣнія въ послѣдующемъ назначеніи Карингтона. Его планъ удался какъ нельзя лучше. Мадлэна, по добротѣ сердечной, была очень рада услужить такому преданному другу, какъ Карингтонъ, и передала ему предложеніе Ратклифа. Тотъ, конечно, отказался съ негодованіемъ, полагая, что Ратклифъ хочетъ его купить или выставить въ невыгодномъ свѣтѣ передъ мистрисъ Ли, какъ человѣка, отказывающагося отъ блестящей карьеры изъ личной ненависти и ревности. Затѣмъ, Ратклифъ выразилъ мистрисъ Ли свое сожалѣніе и сталъ рыть подземную мину. Онъ попросилъ своего товарища, министра иностранныхъ дѣлъ, назначить Карингтона адвокатомъ отъ казны при отправляемой въ Мексику комиссіи. Правда, это порученіе отвлекло бы его изъ Уашингтона только на шесть мѣсяцевъ, но этого срока было вполнѣ достаточно для успѣшнаго окончанія плановъ Гиганта Пеоніи. Карингтонъ попался въ сѣти; предложеніе это было сдѣлано его старымъ пріятелемъ, товарищемъ министерства иностранныхъ дѣлъ, и, не подозрѣвая козней Ратклифа, онъ принялъ его какъ очень лестное и выгодное. Конечно, сердце его обливалось кровью при мысли, что онъ останется такъ долго вдали отъ Мадлэны, и что счастливый соперникъ можетъ воспользоваться его отсутствіемъ. Но онъ былъ бѣденъ и не имѣлъ права отказаться отъ заработка, когда его мать и сестры постоянно нуждались въ своей несчастной Виргинской фермѣ.
Но прежде чѣмъ уѣхать, онъ заключилъ оборонительный и наступательный союзъ съ Сибиллой противъ Ратклифа. Ихъ соединяла какъ любовь къ Мадлэнѣ, такъ и ненависть къ Ратклифу и, не разъ катаясь верхомъ съ Карингтономъ. Сибилла дружески передавала ему свои опасенія, какъ бы Гигантъ Пеоніи не убѣдилъ Мадлэну выйти за него замужъ.
-- Она любитъ власть, говорила молодая дѣвушка съ отчаяніемъ:-- а этотъ грубый, отвратительный человѣкъ, ухаживающій только за ея деньгами, можетъ вполнѣ удовлетворить ее въ этомъ отношеніи. Потомъ, онъ можетъ увѣрить ее, что, выйдя за него замужъ, она исправитъ его отъ недостатковъ. Ее не поймаешь на удочку любви, но она можетъ пожертвовать собою изъ самолюбія и ложно понятого чувства долга.
Послѣ продолжительнаго совѣщанія о томъ, какъ бы лучше предохранить Мадлэну отъ козней Ратклифа, они рѣшили, что Карингтонъ признается ей въ любви, пожалуй, даже зная напередъ ея отказъ, и воспользуется этой минутой, чтобы предостеречь ее противъ Гиганта Пеоніи. Какъ это ни было тяжело для бѣднаго влюбленнаго, но онъ рѣшился на подобный подвигъ, потому что не было той жертвы, которую онъ не принесъ бы съ радостью ради Мадлэны. Однако, объясненіе съ нею ни къ чему не повело. Она остановила его на первомъ словѣ о любви, говоря, что ея сердце было навѣки разбито и не можетъ болѣе любить. Когда же онъ началъ говорить противъ Ратклифа, доказывая, что онъ грубый, честолюбивый, безнравственный политиканъ, который сдѣлаетъ ее несчастнымъ на всю жизнь и умолялъ ее уѣхать на годъ изъ Уашингтона, чтобы освободиться отъ его вліянія, то она воскликнула:
-- Нѣтъ, мистеръ Карингтонъ, я не позволю, чтобы много командовали даже такіе преданные друзья, какъ вы. Я не намѣрена выйти замужъ за мистера Ратклифа; иначе я уже давно была бы его женою. Но я не убѣгу ни отъ него, ни отъ самой себя. Это было бы неприлично, недостойно и подло.
-- Простите меня, отвѣчалъ Карингтонъ: -- я зналъ, что вы такъ встрѣтите мои слова и позволилъ себѣ такую дерзость только изъ глубокой къ вамъ преданности. Вы теперь никогда не будете смотрѣть на меня прежними глазами.
-- Отчего? произнесла болѣе мягкимъ голосомъ мистрисъ Ли:-- такая дружба, какъ наша, не можетъ такъ легко порваться.
И они разстались какъ старые друзья. Но, прощаясь съ Сибиллой наединѣ, Карингтонъ передалъ ей запечатанное письмо:
-- Я сдѣлалъ все, что могъ, сказалъ онъ:-- и мои усилія ни къ чему не повели; теперь все будетъ зависѣть отъ вашего мужества. Мистеръ Ратклифъ непремѣнно сдѣлаетъ предложеніе прежде, чѣмъ вы уѣдете на лѣто изъ Уашингтона. Слѣдите пристально за его игрой; это для васъ тѣмъ легче, что онъ васъ ни въ чемъ не подозрѣваетъ. Если она откажетъ ему, то вамъ останется только поддержать ее въ этой благородной рѣшимости. Если же вы замѣтите, что она колеблется, то употребите все свое вліяніе, чтобъ снасти ее. Но если ваши старанія окажутся тщетными, то передайте ей это письмо, и заставьте ее прочесть его прежде, чѣмъ она дастъ окончательный отвѣтъ Ратклифу. Храните это письмо, какъ брилліантъ; вы сами не должны знать его содержанія; оно должно быть тайной для всѣхъ. Это письмо -- наша послѣдняя надежда. Если прочитавъ его, она не откажется отъ этого человѣка, то укладывайте свои вещи и ищите себѣ новаго жилища, потому что вамъ нельзя будетъ жить съ ними.
Послѣ отъѣзда Карингтона, Сибилла была очень грустна и разсѣянна. Она такъ подружилась съ нимъ въ послѣднее время, что его отсутствіе было для нея очень чувствительно, тѣмъ болѣе, что она одна теперь должна была защищать свою сестру отъ вліянія опаснаго Ратклифа. Мадлэна вскорѣ замѣтила, что Сибилла перестала съ охотой выѣзжать въ свѣтъ, сидѣла часами въ сквэрѣ противъ ихъ дома и постоянно упоминала, кстати и некстати, имя Карингтона.
-- Что это значитъ? спросила она, наконецъ, у сестры: -- ты любишь мистера Карингтона?
-- Бѣдное дитя мое! произнесла она съ нѣжнымъ сожалѣніемъ:-- какая я дура, этого-то и не замѣтила! Но онъ, прибавила она послѣ нѣкотораго колебанія:-- онъ тебя любитъ?
-- Нѣтъ, нѣтъ! воскликнула Сибилла, со слезами: -- онъ любитъ только тебя и не обращаетъ на меня никакого вниманія. Я нимало не люблю его, прибавила она, отирая свои слезы:-- но безъ него скучно.
Мистрисъ Ли была приведена въ тупикъ этимъ неожиданнымъ открытіемъ. Очевидно, она должна была во что бы то ни стало обезпечить счастіе сестры, и если Сибилла любила Карингтона, то и должна была сдѣлаться его женою. Какъ Мадлэна предполагала заставить сердце Карингтона повернуться отъ одной сестры къ другой -- это было ея тайной, но прежде всего слѣдовало поставить непреодолимую преграду между нимъ и самой Мадлэной. Во всякомъ случаѣ, хотя бы она должна была для этого выйти замужъ за мистера Ратклифа, но Сибилла будетъ счастлива. Такимъ образомъ, впервые, мистрисъ Ли стала думать о томъ, не лучше ли искать въ замужствѣ выхода изъ ея затруднительнаго положенія.
Между тѣмъ, она старалась всячески развлекать Сибиллу, надѣясь этимъ утѣшить ее хоть на время, и была очень рада, что большой балъ у англійскаго посланника, въ честь пріѣзда великаго герцога Саксенъ-Баденъ-Комбургъ съ женою, англійской принцессой, такъ занялъ Сибиллу, что она почти забыла о Карингтонѣ. Молодая дѣвушка нарочно для этого торжества выписала новое платье отъ Ворта, называвшееся на его счетѣ "L'Aube, mois de Juin" и своимъ поэтическимъ туалетомъ затмила всѣхъ другихъ дамъ, такъ что великій герцогъ обратилъ на нее вниманіе и столько разъ вальсировалъ съ нею, что даже возбудилъ ревность въ своей уродливой женѣ. Пока Сибилла веселилась отъ души и танцовала до упада съ самыми блестящими кавалерами, ея сестрѣ выпала странная доля: исполнять обязанность статсъ-дамы при великой герцогинѣ, что ей казалось очень унизительнымъ. Но лордъ Скай представилъ ее своей высокой гостьѣ, шепнувъ ей, что президентша ненавидитъ мистрисъ Ли, и тотчасъ великая герцогиня, чувствовавшая отвращеніе къ "этой вульгарной женщинѣ", какъ она называла жену президента, завладѣла Мадлэной и не отпускала ее отъ себя во время всего бала, чтобъ только взбѣсить жену президента. Дѣйствительно, послѣдняя выходила изъ себя, видя, что презираемая ею интриганка сидитъ рядомъ съ великой герцогиней, на устроенномъ для нея тронѣ, въ одномъ концѣ танцовальной залы, тогда какъ въ противоположномъ концѣ былъ поставленъ такой же тронъ, или скорѣе кушетка подъ малиновымъ балдахиномъ, для жены президента. За ужиномъ, мистрисъ Ли, по личному распоряженію великой герцогини, заняла мѣсто рядомъ съ президентомъ, который сидѣлъ одесную особы королевской крови и только послѣ ужина, когда президентъ съ женою уѣхали, Мадлэна могла отдохнуть отъ своего неожиданнаго и страшно тяготившаго ее величія.
Она удалилась изъ бальной залы въ маленькій изящный будуаръ, и только что начала весело болтать съ своимъ кавалеромъ, графомъ Поповымъ, какъ въ дверяхъ комнаты появился Ратклифъ. Онъ молча сѣлъ подлѣ Мадлены на кушеткѣ, словно она была его собственность и Поповъ немедленно бѣжалъ. Онъ не объяснилъ, какъ узналъ, что Маделена тутъ и она его не спрашивала, а разсказала ему о своихъ похожденіяхъ въ должности статсъ-дамы, на что онъ отвѣчалъ столь же интереснымъ отчетомъ о своихъ треволненіяхъ при исполненіи обязанности церемоніймейстера при президентѣ.
Въ эту минуту, Ратклифъ, по внѣшности, былъ достаточно приличнымъ первымъ министромъ. Онъ съ достоинствомъ разыгралъ бы эту роль при любомъ дворѣ нетолько въ Европѣ, по въ Индіи или Китаѣ. За исключеніемъ грубаго, полускотскаго выраженія его рта и невыразимой холодности глазъ, онъ былъ красивый и довольно свѣжій мужчина. Всѣ замѣчали, что онъ сталъ гораздо благовиднѣе со времени вступленія въ кабинетъ. Онъ бросилъ свои сенаторскія замашки, сталъ одѣваться чисто и прилично, подстригъ волосы, прежде торчавшіе во всѣ стороны въ безпорядкѣ, и старался забыть, что онъ былъ когда-то Гигантомъ Пеоніи.
Представивъ уморительную картину свѣтскихъ успѣховъ президента, Ратклифъ вдругъ перемѣнилъ тонъ и сталъ серьёзно обсуждать его достоинства, какъ государственнаго мужа. Онъ откровенно объяснилъ, что полная неспособность президента къ какому бы то ни было дѣлу теперь была ясна всѣмъ его сторонникамъ, что члены кабинета и личные друзья едва удерживаютъ его отъ глупостей, что всѣ вожаки ихъ партіи смотрятъ на него съ отвращеніемъ, что при такомъ положеніи вещей вліяніе его, Ратклифа, будетъ могущественно, что еслибъ президентскіе выборы были въ слѣдующемъ году, то онъ былъ бы выбранъ навѣрняка, и даже до прошествіи трехъ лѣтъ, его шансы будутъ очень велики.
-- Но я не вижу счастья въ политической жизни, продолжалъ онъ съ жаромъ:-- я политическій дѣятель помимо моего желанія; политика -- самое пригодное для меня ремесло, вотъ и все. Въ политическомъ мірѣ нельзя вѣчно оставаться съ чистыми руками. Въ моей политической дѣятельности я дѣлалъ многое, недозволительное въ нравственномъ отношеніи. Но чтобъ дѣйствовать всегда честно и съ достоинствомъ, надо жить въ чистой атмосферѣ, а политическая атмосфера далеко не чиста. Семейная жизнь -- вотъ спасенье для политическихъ дѣятелей, но для меня она не существуетъ. Я теперь нахожусь въ такомъ положеніи, что нуждаюсь въ помощи. Тяжелая отвѣтственность и соблазны на каждомъ шагу тяготятъ меня. Я не могу обойтись безъ помощника. Вы однѣ можете быть этимъ помощникомъ. Вы добры, совѣстливы, умны, образованны и способнѣе всѣхъ женщинъ, которыхъ я видѣлъ руководящими обществомъ. Вы принадлежите къ числу тѣхъ рѣдкихъ существъ, которыя имѣютъ вліяніе нетолько на свое, по и на послѣдующія поколѣнія. Займите же мѣсто, принадлежащее вамъ по праву.
Мадлэна слушала его молча. Тысячи мыслей толпились въ ея головѣ, но на первомъ мѣстѣ было сознаніе, что это предложеніе было черезъ-чуръ дѣловымъ. Что ей дѣлать? Мѣсяцами думала она о томъ, что отвѣтить, когда наступитъ эта критическая минута, и никакъ не могла рѣшиться, какъ ей поступить. Теперь же ей приходилось сказать рѣшительное слово мгновенно, безъ малѣйшаго обсужденія, среди большой суматохи, подъ звуки музыки. Умъ ея отказывался работать и она молчала, предоставляя свою судьбу на волю Провидѣнія.
-- Я не говорю о своихъ личныхъ чувствахъ, продолжалъ Ратклифъ, послѣ долгаго молчанія:-- я знаю, что на васъ можетъ подѣйствовать сознаніе долга, а не моя преданность. Но долженъ по совѣсти сказать, что я такъ привыкъ пользоваться вашей поддержкой, что жизнь безъ васъ была бы для меня невыносима. Я готовъ пожертвовать всѣмъ, согласиться на всѣ условія, чтобъ только сохранить васъ навсегда при себѣ.
Въ эту минуту въ дверяхъ показалась Сибилла, блѣдная, разстроенная. Ее испугала Викторія Дэръ, шепнувъ на ухо:
-- Посмотрите-ка, что дѣлаетъ ваша сестра съ Ратклифомъ въ будуарѣ?
Одного взгляда на Мадлэну, слушавшую какъ статуя оживленную рѣчь Ратклифа, было достаточно для Сибиллы, чтобъ понять приближеніе роковой минуты, когда до порученію Карингтона она должна была явиться на сцену и помѣшать ненавистному браку сестры съ гигантомъ Пеоніи.
-- Что съ тобой, Сибилла? Ты больна? воскликнула Мадлэна.
-- Нѣтъ, я не много устала. Не поѣхать ли намъ домой?
-- Я готова. До свиданія, мистеръ Ратклифъ. Мы увидимся съ вами завтра.
И обѣ сестры быстро удалились, оставивъ Ратклифа одного.
IV.
Возвратясь домой, Сибилла осторожно сняла свое великолѣпное платье и, спрятавъ въ карманъ письмо, данное ей Карингтономъ, поспѣшила въ комнату сестры, которая уже отпустила горничную и лежала на кушеткѣ передъ каминомъ. Наступила давно откладываемая минута единоборства между этими двумя женщинами. Силы ихъ были почти равныя; Мадлэна была умнѣе, но Сибилла знала, чего хотѣла и какими средствами она могла достигнуть своей цѣли, тогда какъ Мадлэна, не подозрѣвая аттаки, не подготовила и плана защиты.
-- Мадлэна, сказала торжественно Сибилла, у которой сердце тревожно трепетало:-- я хочу у тебя кое-что спросить.
-- Что такое, дитя мое? отвѣчала мистрисъ Ли, еще не совсѣмъ успокоенная насчетъ сестры, которая была такъ блѣдна на балу.
-- Намѣрена ты выйти замужъ за мистера Ратклифа?
Мадлэна была поражена неожиданностью аттаки. Этотъ роковой вопросъ встрѣчалъ ее на каждомъ шагу. Не успѣла она избавиться отъ рѣшительнаго отвѣта Ратклифу, какъ Сибилла пристала къ ней съ тѣмъ же вопросомъ. Половина Уашингтона видѣла предложеніе Ратклифа на балу и, конечно, съ любопытствомъ ждала ея отвѣта. Она сдѣлалась предметомъ общаго вниманія, и потому прежде всего поспѣшно спросила:
-- Зачѣмъ ты меня спрашиваешь? Развѣ ты что-нибудь слышала?
-- Нѣтъ; но мнѣ надо знать. Я сама вижу, что мистеръ Ратклифъ всѣми силами старается получить твою руку. Это не пустое любопытство съ моей стороны; оно касается меня такъ же близко, какъ и тебя. Отвѣть мнѣ прямо. Не считай меня болѣе ребенкомъ. Ты не можешь себѣ представить, какъ меня мучитъ неизвѣстность. Будь со мною откровенна, Мадъ.
Прижатая къ стѣнѣ и вполнѣ увѣренная, что Сибилла заботится объ ея свадьбѣ лишь по отношенію къ Карингтону, она рѣшила сдѣлать скачокъ въ невѣдомую пучину, отъ котораго, по ея мнѣнію, зависѣло счастье сестры.
-- Хорошо. Сибилла, я тебѣ все скажу откровенно, произнесла она съ болѣзненно сжавшимся сердцемъ, хотя и съ наружнымъ спокойствіемъ:-- да, я рѣшилась выйти замужъ за мистера Ратклифа.
-- И ты дала ему слово? воскликнула съ отчаяніемъ Сибилла.
-- Нѣтъ, ты прервала наше объясненіе. Я очень была этому рада, потому что отсрочка окончательнаго отвѣта давала мнѣ возможность серьёзно обдумать его предложеніе. Но теперь я рѣшилась и скажу ему завтра, что согласна.
Она произнесла эти слова не тономъ влюбленной женщины, а какъ-то машинально, словно во снѣ.
-- О, не выходи за него замужъ! Не выходи! Не выходи! воскликнула Сибилла внѣ себя отъ горя и страха:-- Милая, милая Мадъ, ты меня убьешь, если выйдешь за него. Ты не можешь его любить! Ты не можешь быть съ нимъ счастлива! Онъ увезетъ тебя въ Пеонію и ты тамъ умрешь. Я никогда тебя болѣе не увижу! Онъ сдѣлаетъ тебя несчастной! Онъ будетъ тебя бить, я въ этомъ увѣрена. Прогони его! Не пускай его къ себѣ на глаза! Или лучше уѣдемъ съ утреннимъ поѣздомъ прежде, чѣмъ онъ придетъ за отвѣтомъ. Я готова; я сейчасъ уложу твои вещи и поѣдемъ въ Нью-Портъ или въ Европу, куда хочешь, только подальше отъ него.
Съ этими словами Сибилла бросилась на колѣни передъ сестрою и, обнявъ ея ноги, горько зарыдала.
-- Сибилла, Сибилла, успокойся! будь женщиной, а не избалованнымъ ребенкомъ, отвѣчала спокойно Мадлэна, нисколько не поколебленная гнѣвной вспышкой сестры, хотя она и сомнѣвалась теперь, дѣйствительно ли поведетъ къ счастью Сибиллы ея неожиданная рѣшимость.
Хладнокровныя слова Мадлэны отрезвили молодую дѣвушку. Она встала и отерла слезы.
-- Мадлэна, произнесла она:-- ты серьёзно хочешь выйти замужъ за мистера Ратклифа?
-- Да; что же мнѣ дѣлать, Сибилла? Я думала, что это поведетъ къ общему счастью и что ты будешь довольна.
-- Ты думала, что я буду довольна! воскликнула съ изумленіемъ Сибилла:-- какая странная мысль! Еслибъ ты когда-нибудь поговорила со мною откровенно, то я сказала бы тебѣ, что я его ненавижу и не понимаю, какъ ты можешь его терпѣть. Но все-таки я скорѣе сама вышла бы за него замужъ, чѣмъ позволить тебѣ такое самопожертвованіе. Я знаю, что ты умрешь отъ горя, если будешь женою этого противнаго человѣка. О Мадъ, обѣщай мнѣ, что ты этого не сдѣлаешь?
И Сибилла снова расплакалась, цѣлуя сестру.
Мадлэна была поставлена въ самое затруднительное положеніе. Дѣйствовать наперекоръ желаніямъ своихъ близкихъ друзей было уже тяжело, но быть жестокой и безчувственной въ глазахъ единственнаго существа, счастье котораго ей было дорого, казалось ей невыносимымъ. Но съ другой стороны, ни одна разумная женщина, сказавъ, что она рѣшилась выйти замужъ за такого человѣка, какъ мистеръ Радклифъ, не могла ему отказать только потому, что другая женщина хотѣла вести себя, какъ ребенокъ. Къ тому же Сибилла не знала Ратклифа и не понимала даже своихъ собственныхъ интересовъ. Надо было отказать въ ея мольбахъ для ея же пользы.