ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ
СОЧИНЕНІЙ
А. К. ШЕЛЛЕРА-МИХАЙЛОВА.
ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ
подъ редакціею и съ критико-біографическимъ очеркомъ А. М. Скабичевскаго и съ приложеніемъ портрета Шеллера.
Приложеніе къ журналу "Нива" на 1905 г.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе А. Ф. МАРКСА.
1905.
Въ двери параднаго подъѣзда одного изъ богатыхъ барскихъ домовъ Петербурга входили двѣ женщины. Одной изъ нихъ было лѣтъ сорокъ пять, хотя она смотрѣла совершенной старухой. Другой едва ли минуло восемнадцать лѣтъ. У обѣихъ, на головахъ были выцвѣтшіе шерстяные платки; на обѣихъ были поношенныя ситцевыя платья. На старшей былъ надѣтъ узенькій и коротенькій салопъ изъ порыжѣвшаго полу-мериноса, очевидно, принадлежавшій не ей, а какому-нибудь ребенку, можетъ-быть, даже не дѣвочкѣ, а мальчику, такъ какъ онъ очень походилъ на старинныя фризовыя шинели. На младшей былъ надѣтъ совершенно вытертый и оборванный бурнусъ изъ чернаго драпа, съ жалкими остатками басонныхъ украшеній; бурнусъ висѣлъ на дѣвушкѣ мѣшкомъ и тоже намекалъ на то, что онъ только временно исполняетъ должность ея теплой одежды. Впрочемъ, названіе теплой одежды не совсѣмъ шло къ салону и бурнусу этихъ женщинъ, такъ какъ эти вещи были и во времена своего возникновенія очень скупо подбиты ватой, теперь же онѣ настолько выносились, что походили на легкія тряпки и едва ли хотя немного защищали отъ холода. Онѣ надѣвались, можетъ-быть, скорѣе для вида, чѣмъ вслѣдствіе сознанія приносимой ими пользы, какъ надѣваются мелкими хозяевами-мастеровыми рваные тиковые халаты на отданныхъ въ ученье мальчиковъ, только для того, чтобы никто не имѣлъ права сказать, что эти мальчики ходятъ голыми.
Женщины вошли въ двери несмѣлыми шагами. Старшая шла впереди и боязливо осматривалась по сторонамъ. Опытный сыщикъ могъ бы задуматься при видѣ ея: это была личность подозрительная. Правда, можетъ-быть, она и не была еще воровкою, но она уже дошла до той степени нищеты, на которой человѣкъ можетъ быть подозрѣваемъ во всемъ, начиная съ кражи носового платка и кончая продажею самого себя и своихъ дѣтей.
Младшая шла сзади, опустивъ руки, двигаясь какъ-то машинально и безучастно. Такъ ходятъ люди, страдающіе лунатизмомъ или тихимъ помѣшательствомъ на какой-нибудь одной идеѣ.
-- Извините-съ, извините-съ!.. Намъ въ комитетъ, въ комитетъ, батюшка... Куда пройти, не знаемъ... Въ первый разъ прибѣгаемъ... къ стопамъ,-- вдругъ скороговоркою заговорила старуха, какъ бы захлебывая съ и глотая слова.
Молодая дѣвушка подняла голову и увидѣла, что ея спутница торопливо кланяется швейцару,-- высокому и плотному старику, съ огромными усами и бакенбардами, сохранившему подъ своею шутовского одеждою швейцара слѣды солдатской выправки, угловатости и тупого равнодушія. Видно было, что онъ можетъ съ одинаковымъ спокойствіемъ и подсадить въ карету какую-нибудь молодую красавицу, и вытолкать въ шею какую-нибудь голодную мать семейства, если это только будетъ ему приказано. Онъ только-что вышелъ изъ своей конуры и, должно-быть, еще не совсѣмъ очнулся отъ послѣобѣденнаго сна. Лѣниво потягиваясь и зѣвая, онъ отвѣтилъ нѣсколько сиплымъ голосомъ:
-- Во второй этажъ. Тамъ покажутъ.
-- Покорнѣйше благодарю васъ, покорнѣйше благодарю, отецъ родной. Намъ это, батюшка, впервые, такъ мы точно въ лѣсу, точно въ лѣсу... Ни входу, ни выходу не знаемъ... По этой лѣсенкѣ вотъ, говорите!.. Покорнѣйше благодарю, покорнѣйше благодарю!..
Старуха говорила и кланялась, стягивая при каждой умильной улыбочкѣ въ сотни складокъ свою и безъ того морщинистую кожу около губъ и глазъ; она, кажется, хотѣла задобрить въ свою пользу швейцара и заглушить разговоромъ свою собственную трусость.
-- Ноги-то оботрите,-- попрежнему равнодушно и сипло произнесъ швейцаръ.
-- Какъ же, батюшка, какъ же?.. Знаю сама... Шутка ли, у васъ все ковры... А-ахъ!.. Даша, оботри ножки-то... оботри!.. Такъ по этой лѣсенкѣ, батюшка?..
Старуха обшаркала грязь съ ногъ и въ сопровожденіи молодой дѣвушки стала осторожно подниматься по широкой лѣстницѣ. На лѣстницѣ не было ни души, но старуха все-таки придерживалась къ сторонкѣ, чтобы по идти по ковру, украшавшему середину свѣтло-сѣрыхъ каменныхъ ступеней. Можетъ-быть, она боялась, что кто-нибудь явится передъ него изъ-подъ земли и прикрикнетъ на нее, какъ только она ступитъ на этотъ коверъ; можетъ-быть, она просто чувствовала уваженіе къ этому ковру и считала себя недостойной ходить по его яркому фону. Въ этихъ случаяхъ трудно угадать мысли бѣдняка, и въ особенности петербургскаго бѣдняка, то-есть окончательно искалѣченнаго, приниженнаго бѣдняка, похожаго на тѣхъ заморенныхъ извозчичьихъ клячъ, которыя сами останавливаются, когда имъ представляется удобный случай кого-нибудь задавить. Добравшись до первой площадки, выложенной въ видѣ шахматной доски черными и сѣрыми камнями, старуха остановилась въ полнѣйшемъ недоумѣніи: лѣстница дѣлилась здѣсь на двѣ части.
-- Куда же теперь-то идти, Даша?-- прошептала старуха, растерянно смотря по сторонамъ.
Молодая дѣвушка подняла голову и чуть не вскрикнула: передъ нею во всю стѣну возвышалось украшенное цвѣтами зеркало, въ которомъ отражались и сѣрыя ступени лѣстницы, и тяжелыя перила изъ бѣлаго мрамора, и блестящія бѣлыя стѣны, и двѣ большія мраморныя вазы съ цвѣтами, и рядъ бѣлыхъ шаровъ, скрывавшихъ газовые рожки, и, наконецъ, ея мать и она сама. Дѣвушка неожиданно увидѣла себя во всей поразительной непривлекательности своего нищенскаго одѣянія. Ея платье отъ многократнаго подшиванія стало слишкомъ коротко и поблѣднѣло отъ частыхъ стирокъ, какъ близкій къ могилѣ больной; ея бурнусъ висѣлъ на ней неуклюже, а его басонныя украшенія походили скорѣе на веревочную сбрую извозчичьихъ клячъ, чѣмъ на аграманты и аграфы; ея платокъ, нѣсколько сбившійся назадъ, казался сѣрой тряпкой съ порыжѣвшими пятнами крови вмѣсто узоровъ; наконецъ, ея лицо, съ блѣдными отъ малокровія губами, съ растеряннымъ отъ смущенія взглядомъ, съ нѣсколько припухшей отъ флюса щекою,-- все это было такъ смѣшно и жалко. Она невольно осмотрѣлась кругомъ; всѣ предметы здѣсь были такихъ громадныхъ размѣровъ, что изъ этой лѣстницы можно бы было устроить тридцать такихъ конуръ, какую занимала ихъ семья; все дышало здѣсь тою холодною и строгою правильностью, которая такъ поражаетъ въ музеяхъ, все было такъ чисто, такъ прибрано, такъ пустынно, какъ будто сюда никогда не заходили люди. Странное дѣло: молодой, дѣвушкѣ даже показалось, что она стала ниже ростомъ и что эти блестящія, бѣлыя, бездушныя стѣны строго и холодно смотрятъ на нее не то съ насмѣшкой, не то съ презрѣньемъ. Нервные, надломленные бѣдняки, если имъ случалось очутиться однимъ въ какомъ-нибудь великолѣпномъ храмѣ или роскошномъ музеѣ, знаютъ это чувство, похожее на минутную галлюцинацію; они боятся и стыдятся стѣнъ,-- стѣны, кажется имъ, глядятъ на нихъ. Дѣвушка еще болѣе поблѣднѣла и обратилась къ старухѣ:
-- Маменька, туда ли мы идемъ?
Она сдѣлала свой вопросъ, и, кажется, сама испугалась своего голоса: онъ прозвучалъ слишкомъ громко въ этомъ пустынномъ, обширномъ и гулкомъ пространствѣ.
-- Туда, туда, Даша... Сама слышала, швицаръ сказалъ... Только вотъ теперь-то куда повернуть?.. Тутъ лѣстница-то въ обѣ стороны идетъ...
Дѣвушка подняла голову.
-- Обѣ лѣстницы опять сходятся вмѣстѣ,-- совсѣмъ тихо пояснила она.
-- И то правда, и то... Съ чего же это?.. А-ахъ!.. По которой же теперь идти?-- недоумѣвала старуха.
-- Да все равно,-- отвѣтила дѣвушка.-- Идите!
Онѣ опять стали подниматься наверхъ, придерживаясь къ сторонкѣ. Наконецъ, онѣ добрались до верхней площадки, выложенной также въ видѣ шахматной доски, сѣрыми и черными камнями. Передъ ними были три двери, двѣ небольшія по бокамъ и одна большая посрединѣ. Маленькія двери были заперты; обѣ половинки большой двери были растворены настежь. Большая дверь вела въ высокій бѣлый залъ съ голубыми шелковыми драпировками на дверяхъ и окнахъ и съ бѣлыми стульями, обтянутыми голубой шелковой матеріей.
-- Сюда, вѣрно,-- нерѣшительно проговорила старуха, показывая на залъ.
Молодая дѣвушка не отвѣтила ни слова. Она какъ-то случайно бросила взглядъ черезъ перила внизъ и вздрогнула. Передъ нею была глубокая пропасть; въ эту пропасть по бокамъ спускались двѣ лѣстницы, покрытыя ярко-краснымъ ковромъ и соединяющіяся потомъ въ одну широкую лѣстницу. Въ глазахъ у дѣвушки рябило, и ей показалось, что переливы бархатнаго ковра движутся и сбѣгаютъ внизъ двумя алыми струями крови, сливаясь внизу въ одинъ широкій кровавый потокъ. Въ ея головѣ почему-то промелькнула мысль:
"Здѣсь упасть -- убиться можно".
Старуха на цыпочкахъ отправилась къ отворенной двери и, вытянувъ впередъ свою голову, стала изъ дверей осматривать залъ. Въ эту минуту въ залѣ раздался сиплый лай, похожій на старческое сморканье, и передъ старухой остановилась облѣзлая болонка въ красной, сбившейся на-бокъ, суконной кофточкѣ. Маленькое животное походило на всклоченнаго и полуплѣшиваго, выжившаго изъ ума старикашку, вскочившаго съ постели и кое-какъ накинувшаго на себя халатъ. Старуха растерялась при видѣ озлобленнаго животнаго и, вытянувъ свои сухія губы, начала причмокивать ими, чтобы успокоить врага.
-- Ню, ню, польно, польно, дюсинька!-- заговорила она, картавя, какъ говорятъ съ дѣтьми, и наклоняя свою голову.-- Ню, пелестань, пелестань... Какъ тебя... Мальчикъ. Мальчикъ!..
-- Куда лѣзете?-- непривѣтливо окликнулъ ее мужской голосъ.-- Куда лѣзете-то?
Старуха совсѣмъ растерялась.
-- Вижу, батюшка, вижу, что не туда, дура безтолковая, попала... Ворона въ хоромы... Экая храмина-то какая... Господи, ты Боже мой!.. Пресвятая Богородица!..-- заговорила она, уже совершенно не понимая своихъ собственныхъ словъ.
-- Такъ развѣ вамъ здѣсь мѣсто?-- съ грубой ироніей спросилъ ее тотъ же голосъ.
Голосъ этотъ принадлежалъ человѣку, одѣтому въ черные брюки, въ черный фракъ, въ черный жилетъ съ золотою цѣпью и въ бѣлый галстукъ; но, несмотря на этотъ господскій костюмъ, вы могли сразу угадать по тону, по голосу, по манерѣ этого человѣка, что онъ былъ не болѣе, какъ лакей, и притомъ лакей изъ бывшихъ дворовыхъ; всматриваась въ этого принарядившагося, гладко выбритаго, припомаженнаго холопа, вы тотчасъ же могли понять, что подъ господскимъ фракомъ и бѣлоснѣжной манишкой у него надѣта его собственная грязная ситцевая рубашка, что подъ барскими лакированными сапогами у него навернуты свои доморощенныя онучи, и что запахомъ резеды и жасмина онъ заглушаетъ только передъ другими тотъ своеобразный запахъ, который присущъ однѣмъ "лакейскимъ" старыхъ барскихъ домовъ.
-- Швицаръ, батюшка, швицаръ вашъ наверхъ послали... Идите, говорятъ, наверхъ, тамъ, говорятъ...-- поясняла старуха.
-- Такъ развѣ онъ сюда послалъ? Пріемная-то мала, что ли?.. Здѣсь члены собираются, господа!.. Если бы да васъ всѣхъ сюда пущать -- много было бы!.. Комнаты-то продушили бы... Въ недѣлю бы не выкурить... За тремя рублями половина Петербурга сбѣжаться готова...
Лакей говорилъ внушительно и ядовито, какъ настоящій крѣпостной лакей, полагающій, что каждая его грубость еще недостаточно груба, если она не подчеркнута. Ему ужо давно надоѣли "нищіе", еженедѣльно "шляющіеся" въ "ихъ домъ" съ тѣхъ поръ, какъ "сама" была выбрана "предсѣдательницей" "Общества первой помощи".
-- Это что говорить, батюшка, что говорить!-- вздохнула старуха.-- Три рубля деньги... большія деньги... на полу не подымешь... А позвольте васъ спросить, почтеннѣйшій -- имени, отчества вашего не знаю -- не извѣстны ли вы насчетъ того, какая намъ такая помощь можетъ выйти?.. Мы вѣдь, батюшка, впервые...
-- Конечно, извѣстны,-- насмѣшливо произнесъ лакей:-- достойны окажетесь -- выдадутъ три рубля, а не достойны -- ну, и ничего не дадутъ.
-- А нельзя ли васъ спросить, почтеннѣйшій, не устроятъ ли вотъ дѣточекъ моихъ къ мѣстамъ какимъ?
-- Мѣстовъ-то этихъ у насъ нѣтъ, а то бы весь Петербургъ устроили... А вы ступайте, да ждите своей судьбы...
-- Вы, батюшка, не обижайтесь. Я вѣдь спроста.
-- Оно и видно.
-- Мнѣ вотъ впервые это приходится просить-то, и желала бы я знать, какъ это мнѣ и къ кому прибѣгнуть, припасть...
-- Въ комитетѣ скажутъ... Ступайте, а то тутъ еще застанутъ съ вами. Протекцію, скажутъ, за взятки оказываешь... У нашей генеральши насчетъ этого строго.
-- Да вы при какой должности осмѣлюсь...
-- Да что же, въ самомъ дѣлѣ, силой васъ, что ли, отсюда гнать!-- вдругъ почему-то совсѣмъ разсердился лакей.
Молодая дѣвушка, все время стоявшая съ опущенной головой, вдругъ очнулась и дернула старуху за салопъ.
-- Маменька!-- молящимъ голосомъ прошептала она.
Старуха, однако, не унималась; она дѣлалась все смѣлѣе и смѣлѣе.
-- Что это ты: маменька, да маменька!-- сердито обернулась она къ дочери.-- Прежде тебя я знала, что я тебѣ мать! Знать-то только мнѣ это не сладко... Вотъ, батюшка,-- обратилась она къ лакею:-- наградилъ меня Богъ дѣтками. Ума не приложу, что мнѣ съ ними дѣлать...
Въ это время въ швейцарской раздался звонокъ.
-- Тьфу ты, окаянные,-- плюнулъ лакей.-- Уйдите, уйдите, вамъ говорятъ!
-- Да вѣдь я...-- начала оправдываться старуха.
-- Да провалитесь вы со своими разсказами!-- грубо перебилъ онъ ее.-- Вонъ сами члены идутъ. Ступайте вонъ туда въ двери...
Лакей указалъ на одну изъ боковыхъ дверей.
-- Иду, иду, батюшка, иду, почтенный!-- забормотала старуха.
Она какъ-то бочкомъ, мелкими шажками направилась къ указанной лакеемъ двери, снова струсивъ при словахъ "сами члены идутъ". Среди множества страшныхъ для нея словъ, въ родѣ "домового", "лѣшаго", "квартальнаго", самымъ страшнымъ словомъ было слово "самъ". Когда ей говорили: "самъ идетъ", "самъ вамъ покажетъ",-- это значило идетъ самъ мужъ, самъ старшій дворникъ, самъ хозяинъ, самъ полицейскій,-- однимъ словомъ, кто-нибудь такой, кто могъ согнуть ее въ бараній рогъ, кто могъ на нее прикрикнуть, кто могъ ее довести до того, что у нея "душа уходила въ пятки, и всѣ поджилочки тряслись". Теперь она такъ растерялась, вспомнивъ о "самихъ членахъ" "Общества первой помощи", что даже не могла сообразить, куда она попала, кто стоялъ въ той комнатѣ, въ которую она вошла. Эта комната была не велика и меблирована очень просто легкими стульями орѣховаго дерева; въ простѣнкѣ между двумя окнами помѣщалось большое зеркало; противъ зеркала, между двумя дверями, стоялъ ломберный столъ съ какою-то шнуровою книгою, съ чернильницей и нѣсколькими перьями. Въ обыкновенное время эта комната служила мѣстомъ ожиданія для разныхъ докладчиковъ, служившихъ подъ начальствомъ "мужа Марьи Петровны". Сама Марья Петровна Прозорова-Солонецкая была предсѣдательницею "Общества первой помощи". Разъ въ недѣлю эта комната превращалась въ пріемную для бѣдняковъ. Сюда сходились самыя разнохарактерныя личности со всѣхъ концовъ Петербурга. Трудно сказать, о чемъ не просили являвшіеся въ эту комнату люди. Сюда заходилъ съ просьбою о первой помощи чиновникъ, обремененный семействомъ, оставшійся за штатомъ, ищущій частныхъ занятій и желающій опредѣлить на казенный счетъ всѣхъ шестерыхъ дѣтей, родившихся у него во время его пребыванія на государственной службѣ. Сюда являлась съ прошеніемъ женщина, жаждавшая развода съ своимъ "тирраномъ" и уже обходившая съ просьбами всѣ административныя и судебныя учрежденія, всѣ канцеляріи духовнаго, морского и военнаго вѣдомствъ. Люди, просящіе о чемъ-нибудь, люди, старающіеся выхлопотать что-нибудь, вообще не пренебрегаютъ ни однимъ мѣстомъ, гдѣ принимаются какія-нибудь "прошенія", какъ не пренебрегаютъ страдающіе зубной болью ни солдатомъ, заговаривающимъ зубы, ни евреемъ, дергающимъ зубы своими собственными грязными пальцами. Надежда, даже не основанная ни на чемъ, всегда облегчаетъ страданіе.
Когда старуха съ своею дочерью переступили порогъ пріемной, въ этой пріемной было уже много просителей.
Бѣдняки сидѣли у стѣнъ и боязливо шептались между собою. Только одинъ какой-то рослый и плотный мужчина расхаживалъ по комнатѣ, покручивая длинные усы.
Старуха еще не успѣла окинуть взглядомъ присутствующихъ, какъ въ комнатѣ произошло нѣкоторое волненіе: бѣдняки поднялись съ мѣстъ, увидѣвъ, что противоположная дверь отворилась, и въ пріемную вошла сама предсѣдательница, въ сопровожденіи трехъ членовъ-благотворителей. Старуха растерялась, попятилась, прижалась въ уголъ около тѣхъ дверей, въ которыя она вошла, и, творя молитву, устремила осовѣвшіе глаза на благотворителей, точно ожидая, что они вотъ-вотъ крикнуть ей: "поди сюда!"
Предсѣдательница и члены комитета не успѣли дойти и до половины комнаты, какъ къ нимъ подошелъ очень развязно господинъ съ длинными усами, расхаживавшій по комнатѣ. На немъ были надѣты голубовато-синія широкія панталоны и черная потертая венгерка, застегнутая до самаго подбородка. Изъ-подъ стоячаго воротника венгерки виднѣлась красная шея подозрительной чистоты. Лицо этого господина, красное и угреватое, поражало совершенно синимъ и точно опухшимъ носомъ и непомѣрно длинными черными усами. Его полусѣдые волосы были коротко подстрижены и стояли щетиной. Ловко шаркнувъ ногой и подбросивъ подъ мышку измятую фуражку съ кокардой, проситель развязно обратился къ Марьѣ Петровнѣ:
-- Миль пардонъ, вотръ экселянсъ!-- произнесъ онъ и пристукнулъ каблукомъ о каблукъ.
-- Вы иностранецъ?-- спросила Марья Петровна.
-- Отставной прапорщикъ русской службы,-- бойко отвѣтилъ проситель.-- Павелъ Ивановъ Пантелеевъ, экскюзе...
-- Такъ можете говорить по-русски,-- нетерпѣливо перебила его предсѣдательница комитета и отступила на шагъ отъ него.
Отъ отставного прапорщика русской службы несло сивухой.
-- Превратности судьбы...-- заговорилъ онъ скороговоркой, какъ говорятъ дѣти вызубренные ими слово въ слово уроки.-- Обремененъ семействомъ. Жена больная. Пять человѣкъ дѣтей, отецъ разбитъ параличомъ, старуха-мать -- слѣпая женщина. Живемъ въ углу, на чердакѣ, семья, лишенная одѣянія, не можетъ снискивать пропитанія... Ни пенсіи, ни работы...
Во время этой рѣчи одинъ изъ членовъ комитета, графъ Зябловъ, зорко всматривался своими прищуренными глазами въ эту личность и, наконецъ, подошелъ къ отставному прапорщику русской службы.
-- А вы опять къ намъ пожаловали?-- совершенно неожиданно спросилъ онъ.
Отставной прапорщикъ русской службы быстро обернулся и съ удивленіемъ взглянулъ на старика-графа.
-- Вы-съ?.. Не ожидалъ!-- пробормоталъ онъ въ смущеніи.
-- Мы посѣщали уже этого господина два года тому назадъ,-- пояснилъ по-французски графъ, обращаясь къ Марьѣ Петровнѣ.-- Я самъ ѣздилъ.
-- Имѣлъ счастіе видѣть высокую особу...-- началъ Пантелеевъ, уже оправляясь отъ смущенія.
-- Да, и тогда у васъ не оказалось никакой семьи,-- произнесъ графъ, снова прищуривая свои зоркіе глаза.
-- Умерли, умерли съ голоду и холоду,-- началъ снова Пантелеевъ довольно развязнымъ тономъ.
-- Но вы сейчасъ говорили...-- перебила его нетерпѣливо Марья Петровна.
-- Не имѣлъ чести досказать исторію нашихъ бѣдствій,-- уже совсѣмъ бойко заговорилъ храбрый прапорщикъ.-- Взволнованъ!.. Мои близкіе не вынесли тягостей жизни. Зараженный воздухъ, міазмы, тѣсный уголъ, недостатокъ питанія, лишенія свели въ могилу. Остался одинъ, по волѣ судьбы...
-- Все еще въ домѣ Вяземскаго изволите жить?-- презрительнымъ тономъ прервалъ его графъ.
-- Въ вертепѣ, въ вертепѣ! Среди невѣжества и разврата, среди паденія и нищеты! Не имѣю средствъ вырваться изъ омута. Лишенъ всякой поддержки. Это больно, больно сердцу офицера, сердцу русскаго дворяпина!
Отставной прапорщикъ трагически ударилъ кулакомъ въ свою грудь.
-- Я не могу съ нимъ говорить,-- тихо сказала Марья Петровна, обращаясь къ графу:-- отъ него водкой пахнетъ.
Дѣйствительно, сивушный запахъ распространялся все сильнѣе и сильнѣе вокругь Пантелеева.
-- Послушайте, вы сдѣлали бы лучше, если бы не безпокоили больше нашего общества,-- замѣтилъ графъ.
-- Къ комуже обратиться?-- воскликнулъ, Пантелеевъ -- Здѣсь дворянинъ обращается къ дворянамъ, благородный человѣкъ разсчитываетъ на помощь благородныхъ людей. Мнѣ нужна рука помощи...
Онъ немного пошатнулся въ сторону.
-- И поддержки,--добавилъ графъ и сухо произнесъ:-- мы ничего не можемъ сдѣлать для васъ.
-- Вы обрекаете на гибель благороднаго человѣка, воина, пролившаго кровь за отечество на Кавказѣ, на поляхъ битвы! Вы хотите, чтобы онъ шелъ съ протянутой рукой по улицамъ и площадямъ, какъ ходячій упрекъ въ черствости и сухости его собратій, чтобы онъ, какъ Велизарій...
-- Можете дѣлать, что вамъ угодно, но мы не можемъ быть вамъ полезными,-- прервалъ его графъ.
-- Но понимаете ли вы...
Графъ неторопливо подошелъ очень близко къ нему и съ неподражаемымъ хладнокровіемъ поднесъ почти къ самому его лицу деньги.
-- Вотъ вамъ двадцать копеекъ и ступайте!
-- Благодарю, благодарю!-- произнесъ Пантелеевъ.-- Вы дворянинъ...
-- Немножко,-- усмѣхнулся графъ.
-- Да, я вижу, что вы дворянинъ. Вы понимаете..
-- Отлично понимаю. Прощайте!
-- До пріятнаго свиданія.
Пантелеевъ, шатаясь, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ и обратился къ присутствующимъ:
-- Оревуаръ!-- произнесъ онъ, махнувъ разорванной шапкой.-- Не ожидалъ, никакъ не ожидалъ! На одинъ флаконъ.
Марья Петровна, между тѣмъ, уже занялась переговорами съ личностью совсѣмъ другого рода. Передъ нею стояла низенькая, непомѣрно толстая и видимо страдающая водяною женщина въ невообразимой одевдѣ. Ея оборванный, грязный чепецъ, ея грязное, полинялое платье съ безчисленными прорѣхами, ея замазанный капоръ неизвѣстнаго цвѣта и неизвѣстной матеріи, съ торчащими клочьями грязной ваты, ея куцавейка, состоявшая изъ сплошныхъ, самыхъ разнообразныхъ заплатъ, изъ которыхъ одна была даже шелковая,-- все это отъ времени и грязи пришло въ то состояніе, которое опредѣляется словомъ "ветошь". Эта женщина, съ клочьями сухихъ сѣдыхъ волосъ, спускавшихся на глаза, какъ холка старыхъ клячъ, съ сѣдою щетиною надъ углами губъ, съ мутными, едва замѣтными глазами и съ кожею, похожею на сморщенный и покоробленный пергаментъ, походила скорѣй на узелъ стараго тряпья, чѣмъ на живое существо. Марья Петровна должна была почти кричать, разговаривая съ нею: она была совершенно глуха.
-- О чемъ вы просите?-- кричала Марья Петровна.
-- Прошеніе, матушка, прошеніе у меня!-- тупо отвѣчала старуха.
-- У васъ семейство?-- надрывалась Марья Петровна.
-- Нѣтъ, матушка, нѣтъ! Одна, одна, какъ перстъ, старушка божья,-- ровнымъ голосомъ произносила старуха.
-- Вы не работаете?
-- Нѣтъ, матушка, нѣтъ, какая работа въ эти-то годы... И который мнѣ годъ -- доподлинно никому неизвѣстно, матушка. Умерли, всѣ умерли, кто зналъ-то... Когда царицу Катерину, царство ей небесное, голубушку хоронили, такъ я маленькая еще, матушка, была, а когда царя Павла...
-- Ну, могли бы хоть за дѣтьми смотрѣть, вы еще ходите,-- сообразила Марья Петровна, всегда придумывавшая для всѣхъ занятіе, такъ какъ, по ея мнѣнію, всѣ общественныя бѣдствія были слѣдствіемъ тунеядства.
-- Гдѣ мнѣ, матушка, гдѣ мнѣ! Рученьки и ноженьки у меня болятъ, ревматизма меня одолѣла, матушка. Только и свѣтъ вижу, когда на печурочку заберусь.
-- Такъ вы ничего не можете дѣлать?-- задумалась Марья Петровна.
Ее всегда сбивала съ толку встрѣча съ людьми, которые не могутъ работать.
-- Ужъ какое дѣло, матушка, спрашивать съ насъ, старушекъ божіихъ! Живемъ такъ-себѣ, небо коптимъ, потому что смерти на насъ нѣтъ.
-- Хорошо, мы пошлемъ къ вамъ кого-нибудь и дадимъ вамъ отвѣтъ.
-- Слушаю, матушка, слушаю.
Старуха зашаркала несгибавшимися ногами и, вздыхая и охая, поплелась изъ комнаты.
-- И зачѣмъ живутъ подобные люди!-- вырвалось невольное восклицаніе у Марьи Петровны..
-- Распоряженіе не отдано еще, чтобы по истеченіи извѣстныхъ лѣтъ отправлять людей на живодерню,-- процѣдилъ сквозь зубы графъ.
Марья Петровна не безъ гнѣва закусила губы.
-- Ну-съ, а вамъ что угодно?-- ироническимъ тономъ обратился графъ къ ожидавшей очереди просительницѣ.
Возрастъ этой женщины было невозможно опредѣлить, такъ какъ ея волосы были выкрашены, брови наведены, румянецъ вызванъ при помощи свеклы, бѣлизна напоминала о существованіи мѣла,-- только зубы, должно-быть, по недостатку средствъ, были у нея не искусственные, а просто состояли изъ толстыхъ кусковъ бѣлаго воску, втиснутыхъ между черными остатками былого украшенія ея рта. На ней была очень древняя крашеная шляпка, украшенная яркимъ, хотя и смятымъ, макомъ и двумя колосьями, торчавшими вверхъ, подобно рогамъ. На ней были даже надѣты черныя перчатки, совершенно потрескавшіяся отъ времени и съ развороченными во всѣ стороны концами пальцевъ, которые напоминали группу свѣжихъ орѣховъ, еще не. вынутыхъ изъ своихъ гнѣздъ. Когда къ ней приблизился графъ Зябловъ, она сдѣлала граціозный книксенъ.
-- Изфинитъ, экселенцъ!-- заговорила она ломанымъ русскимъ языкомъ.-- У менэ есть прозибъ. Я дольшенъ ѣхать на отешество... nach Vaterland... и зовсѣмъ не имѣю дольшнихъ средствъ... Менэ ошень кочется просить сіятельный особъ пособляйтъ менэ на отъѣздъ.
-- Вы, кажется, уже ѣздили въ свой Vaterland въ прошломъ году?-- спросилъ графъ.
Просительница потупила глазки.
-- О, я ошень, ошень билъ больная... Я зовсѣмъ лежалъ на кровать...
-- Вы обратились бы въ свое посольство,-- посовѣтовала Марья Петровна.
-- О, я русски поддинство принималъ при свадебъ и посольствъ менэ отказивалъ.
-- Вы опять, пожалуй, захвораете и не уѣдете,-- насмѣшливо замѣтилъ графъ.
-- О, сокрани Богъ. Я теперь зовсѣмъ, зовсѣмъ здоровъ...
-- Но мы вамъ не можемъ дать на проѣздъ,-- рѣшилъ графъ.
-- Можно попросить билетъ у оберъ-полицмейстера,-- замѣтила Марья Петровна.
-- Да вѣдь это вѣчная путешественница,-- сказалъ, пожавъ плечами, графъ.
-- Можетъ-быть, теперь она и уѣдетъ.
-- Блаженъ, кто вѣруетъ.
-- Мы посмотримъ,-- обратилась Марья Петровна къ просительницѣ.-- Мы достанемъ вамъ билетъ съ тѣмъ, чтобы вы назначили день отъѣзда, и мы отправимъ васъ сами.
-- О, затѣмъ столь безпокойствъ! Менэ такъ зовѣстно!-- конфузилась нѣмка.
-- Ничего, ничего, до свиданья,-- перебилъ ее графъ.
-- Но я никакъ не моги назначить день... Я попроситъ, чтобы акселенцъ лучше видавалъ менэ бильетъ.
-- Этого нельзя. Назначьте день, и мы васъ отправимъ.
-- Но я удивляйтся, какъ можетъ такой особъ...
-- Извините, у насъ мало времени,-- оборвалъ графъ. Просительница нахмурила полоски, исправлявшія должномъ бровей, сдѣлала торопливый книксенъ и, поднявъ кверху голову, съ видомъ оскорбленной невинности вышла изъ пріемной, шумно хлопнувъ дверью.
-- Ну, теперь больше не придетъ: отношенія выяснились,-- засмѣялся графъ.
-- Я устала,-- вздохнула Марья Петровна.-- И что за людъ идетъ къ намъ! Какіе-то негодяи и тунеядцы.
-- А вы думали, что у васъ станутъ терять время въ пріемной работники?-- усмѣхнулся графъ.-- Имъ время дорого да и не вѣрятъ они въ пользу милостыни.
-- Тутъ дѣло не въ милостынѣ, а въ разумной помощи. Если они не вѣрятъ въ нее -- имъ же хуже,-- разсердилась Марья Петровна.-- Всѣ отобраны просьбы?-- обратилась она къ двумъ другимъ членамъ комитета.
-- Нѣтъ, еще остались двѣ просительницы,-- отозвался секретарь комитета, успѣвшій вмѣстѣ съ казначеемъ общества взять пять или шесть прошеній.
Марья Петровна присѣла и подозвала къ себѣ этихъ просительницъ.
Это были знакомыя намъ мать и дочь.
Старуха на цыпочкахъ, торопливо кланяясь, подошла въ Марьѣ Петровнѣ. Дочь шла за матерью съ потупленными глазами. Ей было совѣстно, что на нее были теперь обращены всѣ глаза присутствующихъ господъ.
-- Съ просьбой, ваше сіятельство, съ просьбой,-- заговорила старуха жалобнымъ тономъ, приближаясь къ Марьѣ Петровнѣ.-- Къ стопамъ вашимъ, ваше превосходительство!.. Ручку позвольте, ваше превосходительство!..
Вся фигура старухи, ея голосъ, ея слова выражали полное униженіе. Она впервые говорила съ такою высокопоставленной особой, она ждала отъ этой особы спасенія и готова была ползать у ея ногъ на колѣняхъ. Марью Петровну непріятно поразилъ этотъ тонъ. Она была настолько "либеральна", она такъ "современно" смотрѣла на людскія отношенія, что признавала въ принципѣ всѣхъ равными и не допускала униженія однихъ передъ другими.
-- Ручку, ваше превосходительство...-- продолжала старуха.
-- Меня зовутъ Марьей Петровной,-- мелькомъ замѣтила предсѣдательница общества, не любившая, чтобы ее титуловали.
-- Знаю, знаю, ваше превосходительство, ангелъ сиротъ, вдовъ заступница,-- жалобно отвѣтила старуха.
-- О чемъ вы просите?
-- Это вотъ дочь моя, дочь, ваше превосходительство,-- начала старуха, не умѣя даже дать прямого отвѣта на вопросъ.
-- Вы о ней просите?-- спросила Марья Петровна и окинула глазами молодую дѣвушку.
Молодая дѣвушка почувствовала этотъ взглядъ и покраснѣла еще болѣе.
-- Боже мой, съ этихъ лѣтъ привыкаютъ просить!-- произнесла по-французски Марья Петровна, обращаясь къ графу.
Молодая дѣвушка вздрогнула и закусила губы. Это мимолетное движеніе не было замѣчено никѣмъ.
-- И о ней, и о себѣ, ваше превосходительство,-- продолжала ноющимъ тономъ старуха и дернула за подолъ бурнуса дочь, пробормотавъ ей: кланяйся, кланяйся!-- У меня, ваше превосходительство,-- обратилась она снова къ хозяйкѣ:-- мужъ пьяница, ваше превосходительство, горькая пьяница...
-- Я вамъ сказала, что меня зовутъ Марьей Петровной,-- уже раздражительно замѣтила Марья Петровна, начиная чувствовать отвращеніе къ этой матери, пріучающей къ попрошайству свою дочь.
Дѣйствительно, отвратительно видѣть, когда "эти люди" пріучаютъ своихъ дѣтей не къ труду, а къ нищенству.
-- Знаю, матушка, ваше превосходительство, знаю!..
-- Ну, такъ и зовите меня по имени...
-- Да смѣю ли я, ваше превосходительство! У ногъ вашихъ...
-- Отчего же нѣтъ? Вѣдь не зову же я васъ вашимъ благородіемъ,-- съ ироніей замѣтила раздраженная отвратительными тунеядцами Марья Петровна.
Старуха даже засмѣялась какимъ-то беззвучнымъ, подобострастнымъ смѣхомъ.
-- Ужъ какое я благородіе, ваше превосходительство,-- заговорила она.-- Благородство-то наше въ кабакѣ пропито... Мужъ меня сокрушилъ. Безъ хлѣба сидимъ, все въ кабакъ, все въ кабакъ несетъ... У него тамъ пріятели, просьбы имъ строчитъ... Это онъ по-новому-то какъ называется... альбакасъ, что ли... вотъ что по судамъ хлопочутъ...
-- Тоже благотворитель,-- иронически замѣтилъ графъ, обращаясь къ казначею.
Это едва слышно сдѣланное замѣчаніе не ускользнуло отъ слуха старухи. Она съ поклономъ обратилась къ графу.
-- Какой ужъ благотворитель, батюшка ваше превосходительство -- не знаю, какъ величать васъ,-- заговорила она.-- Грабитель онъ, грабитель, вотъ онъ что!.. Онъ, ваше...
-- О чемъ же вы просите?-- прервала ее Марья Петровна.
-- Да развѣ я знаю, ваше превосходительство, о чемъ мнѣ просить?-- растерялась старуха.-- Дура я, совсѣмъ дура безтолковая!.. Нужда меня давитъ, нужда меня гонитъ! И всегда-то я была не очень шустра, а теперь ужъ совсѣмъ голову потеряла... ровно въ туманѣ какомъ хожу... Вотъ тоже и на дѣточекъ сердце надрывается смотрѣть... Вотъ дочь моя, Дашей зовутъ, ваше превосходительство, Дашей...
Старуха быстро дернула дочь за бурнусъ и пробормотала ей:
-- Да кланяйся же, кланяйся!
Дочь стояла, какъ статуя.
-- Рукодѣльница она,-- опять обратилась старуха къ благотворителямъ:-- а при отцѣ хоть не работай... Что она добудетъ -- онъ все пропьетъ, все... Потомъ мальчоночекъ есть у меня десяти лѣтъ... Шустрый такой, все это понимаетъ, все смекаетъ... Вотъ намедни самъ салазочки мнѣ смастерилъ подъ корзины для бѣлья... Стираю я, матушка ваше превосходительство, на-сторону стираю... Ишь руки-то всѣ вспухли да потрескались, вонъ онѣ красныя какія... Тоже и не лѣта... спина болитъ отъ лаханки-то...
-- Значитъ, вы хотите дѣтей пристроить?-- спросила Марья Петровна.
-- У меня и хотѣній-то нѣтъ, матушка ваше превосходительство,-- покачала головой старуха.-- Такъ брожу, какъ въ лѣсу какомъ... ровно угорѣла я и не вижу это ничего... Какія у меня хотѣнія!.. Вотъ вся я тутъ, дѣлайте, что Богъ вамъ на душу положитъ...
-- Мы не можемъ...-- началъ казначей, знавшій, что въ кассѣ общества имѣется какихъ-нибудь три рубля.
-- Пожалуйста, не предрѣшайте ничего,-- перебила его Марья Петровна.-- Рѣшать -- это дѣло комитета... Я постараюсь помочь вамъ,-- обратилась она къ просительницѣ;-- Оставьте свой адресъ.
-- Въ прошеніи, матушка ваше превосходительство, Дашенька все прописала,-- отвѣтила старуха.
Секретарь комитета уже разсматривалъ это прошеніе и обратился съ вопросомъ къ молодой дѣвушкѣ:
-- Это вы писали?
Молодая дѣвушка едва слышно проговорила:
-- Я.
-- У васъ хорошій почеркъ,-- замѣтилъ секретарь и показалъ бумагу Марьѣ Петровнѣ.
-- Вы гдѣ-нибудь учились?-- спросила предсѣдательница комитета.
-- Урывками,-- тихо отвѣчала дѣвушка.-- Когда батюшка служилъ, мы жили безъ особенной нужды...
-- Приношенія были, матушка ваше превосходительство, приношенія добрыхъ людей,-- вмѣшалась въ разговоръ старуха.
-- Вотъ, графъ, прогрессъ: взяточники идутъ по-міру,-- вскользь и тихо замѣтилъ казначей, поднося къ носу открытую, маленькую золотую табакерку.
-- Поправятся на адвокатскомъ поприщѣ,-- также вскользь отвѣтилъ графъ Зябловъ.
-- Это точно, батюшка ваше высокопревосходительство, поправился бы, поправился бы,-- заговорила старуха, считавшая своимъ долгомъ отвѣчать впопадъ и невпопадъ на всѣ чужія рѣчи:-- только бы не пилъ, а то какъ не поправиться! Ужъ вѣдь я чего-чего ни дѣлала: и землю съ могилокъ, гдѣ Андреи похоронены -- мужа-то моего Андреемъ зовутъ -- брала, да водку ею настаивала, и девять клоповъ въ штофъ опущала...
-- Ну, ужъ это, должно-быть, послѣднее средство,-- усмѣхнулся казначей.
-- Послѣднее, послѣднее, батюшка ваше сіятельство,-- вздохнула старуха:-- а не помогло, не помогло.
-- Вы въ пансіонѣ были?-- спрашивала, между тѣмъ, Марья Петровна у молодой дѣвушки.
-- Да... впрочемъ, такъ недолго... училась потомъ одна... сначала было стыдно быть незнающей...
Дѣвушка говорила несмѣло, конфузясь, испытывая, повидимому, самыя, тяжелыя муки.
-- Сначала? А теперь?-- спросила ее Марья Петровна.
-- Теперь и стыдиться некого,-- опустивъ голову, отвѣтила дѣвушка.-- Сначала еще были знакомые, подруги... Теперь мы одни живемъ... къ батюшкѣ только мужики ходятъ по дѣламъ...
-- Ужъ извѣстно, кто же станетъ къ намъ порядочный-то ходить, ваше превосходительство,-- пояснила старуха.
-- Вамъ, должно-быть, очень тяжело?-- вздохнула Марья Петровна, поднимаясь со стула.
-- Что я!.. мой вѣкъ конченъ,-- произнесла дѣвушка.-- Брата жаль. Мальчикъ умный... его судьба впереди...
-- Вы такъ говорите, какъ будто ваша судьба не впереди,-- улыбнулась Марья Петровна, взглянувъ на молодое лицо дѣвушки.
-- О себѣ я не думаю, свыклась... Да что и думать?.. Ничѣмъ не пособить!-- послышался тихій отвѣтъ.
-- Полноте, полноте! Зачѣмъ отчаиваться? Вотъ мы похлопочемъ,-- ободряла ее Марья Петровна, готовясь уйти.
Молодая дѣвушка замѣтила это движеніе, какъ будто что-то вспомнила и шагнула къ Марьѣ Петровнѣ.
-- Матушкѣ говорили,-- начала она несмѣло:-- что общество даетъ деньги...
Она на минуту перевела духъ, точно ей трудно было говорить.
-- Деньги не помогутъ,-- продолжала она.-- Сдѣлайте что-нибудь для брата... его спасите!..
-- Хорошо, хорошо, я все сдѣлаю, что могу,-- отвѣтила Марья Петровна, направляясь къ дверямъ.-- Надо будетъ поручить Аделаидѣ Александровнѣ эту семью,-- замѣтила она казначею.
-- Все на нее, все на нее,-- усмѣхнулся онъ.
-- Ахъ, Боже мой,-- вспылила Марья Петровна.-- Взялась за дѣло, такъ и должна дѣлать!
-- Любишь кататься, люби и саночки возить,-- съ какою-то двусмысленною усмѣшкою замѣтилъ графъ Зябловъ.
Члены комитета и предсѣдательница общества удалились, сопровождаемые поклонами старухи.
-- Ну, что же стоять-то? Пойдемъ,-- обратилась мать къ дочери, когда двери закрылись за благотворителями.
Дочь стояла молча, опустивъ руки, склонивъ голову. Она вздрогнула и очнулась; услышавъ голосъ матери.
-- Да, да, пойдемте,-- торопливо проговорила она и поспѣшно вышла изъ пріемной на лѣстницу, точно боясь, что ихъ прогонятъ, если онѣ еще простоятъ здѣсь хоть немного.
Почти въ это же время по той же лѣстницѣ поднималась еще одна личность. Это была женщина лѣтъ двадцати восьми, съ черными, просто, но красиво причесанными волосами, съ большими черными глазами, съ нѣсколько крупными, страстными губами. Несмотря на нѣкоторую полноту, она была еще довольно стройна и шла легкой поступью. Ея черное шелковое платье, черныя серьги и черные браслеты очень выгодно выставляли на видъ матовую бѣлизну ея лица, шеи и рукъ. Только около глазъ лежала у нея какая-то легкая тѣнь, дѣлавшая ея глаза и больше, и глубже. На ея щекахъ игралъ довольно ровный, но слабый румянецъ, придававшій лицу свѣжій и моложавый видъ. Въ это красивое лицо, напоминавшее слегка южные типы, нужно было всматриваться очень пристально, чтобы разглядѣть и мелкія, преждевременныя морщинки около угловъ глазъ, и нѣкоторую дряблость кожи, потерявшей упругость молодого тѣла. Проходя мимо зеркала на первой площадкѣ лѣстницы, молодая женщина бросила едва уловимый взглядъ на него, но, должно-быть, этого взгляда было достаточно, чтобы она сразу осмотрѣла всю свою фигуру,-- по крайней мѣрѣ, свернувъ съ площадки, она уже проводила рукой по лбу, и тотчасъ же на этотъ лобъ упалъ небольшой завитокъ волосъ, который до того лежалъ на гладко-причесанныхъ волосахъ, должно-быть, откинутый туда вѣтромъ, когда она выходила изъ кареты. Взглянувъ на это лицо именно въ эту минуту, опытный художникъ сразу понялъ бы, что этому лбу недоставало именно такого капризно-отдѣлающагося отъ гладко-зачесанныхъ волосъ завитка. Безъ этого завитка лобъ молодой женщины казался бы слишкомъ гладкимъ, слишкомъ пустымъ и вульгарнымъ, если можно такъ выразиться. Это былъ одинъ изъ тѣхъ плоскихъ, гладкихъ, широкихъ русскихъ лбовъ, которые такъ часто встрѣчаются у полныхъ купчихъ и на которыхъ, по большей части, не отражается ничего. Этимъ лбамъ нужны долгіе годы или горькія страданія, чтобы на нихъ появилась замѣтная морщинка, свидѣтельница горя, тяжелыхъ невзгодъ и долгихъ одинокихъ размышленій. Эта морщинка уже появилась на лбу молодой женщины, появилась, вѣроятно, недавно, такъ какъ она была едва замѣтна, какъ слѣдъ, который остался бы на кожѣ, если бы по ней провести тупой стороной ножа.
-- Марья Петровна у себя?-- мелькомъ спросила молодая женщина у лакея, входя въ бѣлый залъ.
-- Въ кабинетѣ,-- отвѣтилъ лакей.
-- Одна?
-- Однѣ-съ. Графъ Зябловъ, казначей и Николай Ивановичъ здѣсь, но курить пошли на половину къ генералу. Прикажете доложить?
-- Не надо.
Посѣтительница безъ доклада легко и скоро направилась черезъ залъ къ кабинету хозяйки; видно было, что она "свой человѣкъ" въ домѣ.
-- Наконецъ-то я дождалась васъ, Аделаида Александровна,-- воскликнула Марья Петровна, завидѣвъ ее, и чуть-чуть приподнялась съ кушетки, отбросивъ книгу.
-- А что, развѣ члены комитета уже всѣ налицо?-- спросила посѣтительница, пожимая протянутую ей руку.
-- Нѣтъ; вы знаете, какъ собираются наши члены,-- нетерпѣливо пожала плечами хозяйка.-- Но я ждала васъ, чтобы скорѣе узнать, что вы сдѣлали относительно маскарада.
-- Совершенно измучилась, ѣздила цѣлый день,-- проговорила молодая женщина, снимая перчатки.
-- Да, но результаты, результаты? Это главное!-- торопила ее Марья Петровна.
-- Балетчицы будутъ стоять у колесъ алегри,-- отвѣтила гостья.-- Ахъ, Боже мой, что это за женщины! Зависть, интриги! Зорина не хочетъ продавать билеты, потому что Кашина будетъ продавать; Горлина отказывается отъ продажи, потому что Львовъ находится въ Москвѣ и не будетъ въ маскарадѣ, Агренева не идетъ къ колесу безъ Мухиной. Мнѣ пришлось даже за кулисами дежурить...
-- Да, но, въ концѣ-концовъ, вы все-таки уговорили кого-нибудь?-- перебила ее Марья Петровна.
-- Да.
-- Хорошо. Но вы помните, я васъ еще просила обдѣлать дѣло съ этой проституткой, которая обратилась къ намъ съ просьбой объ освобожденіи ея изъ настоящаго ея положенія.
Марья Петровна произнесла эту фразу отчетливо и ясно, не моргнувъ глазомъ, и замѣтила, какъ по лицу молодой женщины разлилась краска.
-- Кажется, это дѣло улажено,-- проговорила Аделаида Александровна въ смущеніи.
-- Да вы имѣете какія-нибудь вѣрныя основанія-такъ думать?-- настойчиво спросила Марья Петровна, привыкшая къ тому, что члены комитета и дамы-патронессы называютъ улаженнымъ каждое дѣло, которое имъ хочется сбыть съ рукъ.
Аделаида Александровна поняла, что въ ея словахъ сомнѣваются, оскорбилась и все-таки не сразу могла высказать истину.
-- Я была у содержательницы,-- наконецъ, проговорила она, едва переводя дыханіе.
Ей вспомнилась до омерзѣнія ярко вся сцена ея посѣщенія этой содержательницы, и она въ эту минуту ненавидѣла Марью Петровну. Послѣдней достается честь и слава спасенія проститутки, ради котораго другая личность должна была заглушить, подавить въ себѣ тысячи чувствъ, поднявшихся при одной фразѣ: "посѣщеніе проститутки".
-- Сами были?-- переспросила Марья Петровна.
-- Да,-- глухо отвѣтила Аделаида Александровна.
-- Значитъ, въ концѣ-концовъ вы признали, что я была права,-- произнесла Марья Петровна.-- Я говорила, что ѣхать должна которая-нибудь изъ дамъ. Если бы поѣхалъ мужчина, содержательница заподозрила бы его въ цѣляхъ и заломила бы большую сумму.
Аделаида Александровна поѣхала сама вовсе не потому, что раздѣляла мнѣніе Марьи Петровны, но ей нужно было не раздражать Марью Петровну и въ угоду ей взять это дѣло на себя. Это дѣло было вѣнцомъ ея благотворительныхъ подвиговъ, яснымъ доказательствомъ того, что она безкорыстно служитъ филантропіи. Но, взявъ на себя это дѣло, она не рѣшилась сказать даже своему мужу, какое порученіе возложено на нее Марьею Петровною.
-- Да, иначе нельзя было обдѣлать дѣло, какъ переговорить самой объ освобожденіи этой несчастной,-- отвѣтила Аделаида Александровна.-- Я прямо сказала этой женщинѣ, что я членъ благотворительнаго общества и что при первомъ ея несогласіи освободить дѣвушку общество будетъ дѣйствовать чрезъ полицію. Расчетъ удался. Дѣвушку освободятъ, если общество внесетъ за нее двѣсти рублей, такъ какъ на нее, по обыкновенію, насчитывается долгъ.
Марья Петровна торжествовала.
-- Отлично, отлично!-- заговорила она.-- Вы сдѣлали все такъ, какъ я полагала. Удача должна была послѣдовать непремѣнно. Я это знала.
Марья Петровна безсознательно отнимала у Аделаиды Александровны даже честь изобрѣтенія средствъ для спасенія несчастной проститутки. Она въ волненіи встала съ мѣста и протянула руку своей гостьѣ. Послѣдняя тоже поднялась съ кресла -- Благодарю васъ!-- мимоходомъ произнесла Марья Петровна.-- Теперь мы увидимъ, какъ станутъ увѣрять насъ господа члены, что мы далѣе трехрублевой помощи не умѣемъ и не можемъ идти. Они называютъ насъ платоническими поклонницами женскаго вопроса. Пускай! но пусть отвѣтятъ они, кому изъ нихъ удалось въ жизни спасти отъ паденія хоть одну женщину? Нѣтъ, они могутъ насчитывать только погубленныхъ ими жертвъ, а не спасенныхъ несчастныхъ. Наше общество должно поставить себѣ главною цѣлью спасать падшихъ женщинъ. Намъ нечего заботиться о какихъ-нибудь пустякахъ въ родѣ доставленія дешевыхъ квартиръ. Это паліативъ.
-- Да, я забыла еще вамъ сказать,-- замѣтила гостья:-- не говорите членамъ, какимъ образомъ удалось намъ спасти эту несчастную. Для нашего дѣла лучше, если они будутъ только знать, что вы захотѣли спасти ее и спасли. Чѣмъ тверже будете стоять вы, тѣмъ лучше пойдетъ общее дѣло.
Хозяйка крѣпко пожала ей руку.