Книговод

Царственный пленник

Хоуп Энтони


Энтони Хоуп

Царственный пленник

I
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О РАССЕНДИЛЯХ И ЭЛЬФБЕРГАХ

   -- Я все думаю, когда же вы, наконец, решитесь заняться чем-нибудь, Рудольф? -- проговорила жена моего брата.
   -- Дорогая Роза, -- отвечал я, кладя на стол ложку, -- зачем мне надо непременно заниматься чем-нибудь? Мое положение и так приятно. Моих доходов почти хватает на мои запросы (ничьих доходов никогда не хватает, как известно). Я пользуюсь определенным общественным положением, я -- брат лорда Берлесдона и деверь милейшей особы, его жены.
   Этого довольно!
   -- Вам двадцать девять лет, -- заметила она, -- и вы ничем не занимались, только...
   -- Шатался по свету? Правда. В нашей семье можно ничем не заниматься.
   Последнее мое замечание было неприятно Розе, так как всякий знает (а поэтому можно напомнить об этом), что хотя она и хорошенькая и воспитанная женщина, но ее фамилия далеко не может равняться с фамилией Рассендилей. Кроме своих достоинств, она обладала большим состоянием, и мой брат Роберт имел достаточно мудрости, чтобы не придавать значения ее предкам. Что же касается предков, то следующее замечание Розы не лишено истины.
   -- Знатные роды часто хуже прочих! -- сказала она.
   После этого я погладил свои волосы: я хорошо знал, на что она намекала.
   -- Я так рада, что у Роберта волосы черные! -- вскричала она.
   В эту минуту вошел Роберт (он встает в семь часов и работает до завтрака). Он взглянул на свою жену, щеки которой разгорелись, и он ласково потрепал их.
   -- Что случилось, дорогая? -- спросил он.
   -- Она недовольна моим бездельем и моими рыжими волосами! -- сказал я обиженным тоном.
   -- Конечно, он не виноват в цвете своих волос! -- снизошла Роза.
   -- Они иногда проявляют себя через несколько поколений, -- сказал мой брат. -- Тоже и нос. У Рудольфа и то, и другое сразу!...
   -- Я бы хотела, чтоб они не проявлялись! -- продолжала Роза, все еще горячась.
   -- А мне они скорее нравятся, -- заметил я, и, поклонился портрету графини Амалии.
   У невестки вырвалось от нетерпения:
   -- Я бы желала, чтобы вынесли эту картину, Роберт! -- сказала она мужу.
   -- Милая Роза! -- воскликнул он.
   -- Небеса! -- прибавил я.
   -- Тогда обо всем этом скорей бы забыли! -- продолжала она.
   -- Едва ли! -- глядя на меня, сказал Роберт и покачал головой.
   -- Но зачем же забывать об этом? -- спросил я.
   -- Рудольф! -- вскричала невестка, очень мило краснея.
   Я рассмеялся и принялся снова есть яйцо. По крайней мере я отделался от вопроса, чем я должен заниматься. Для того, чтобы закончить спор и чтобы еще немного посердить свою строгую маленькую невестку, я прибавил:
   -- А мне даже нравится быть Эльфбергом!
   Когда я обычно читаю книгу, то всегда пропускаю объяснения, но, начав сам писать, вижу, что должен разъяснить, почему моя невестка недовольна моим носом и волосами и почему я осмелился назвать себя Эльфбергом. Какой бы ни была знатная фамилия Рассендили в течение долгих лет, но никакая знатность не дает ей право на родство со знаменитой фамилией Эльфбергов или на принадлежность к этому королевскому дому. Какая может быть связь между дворцом в Стрельзау или Зендовским замком и домом No 305 в Парк-Лэйне?
   Итак -- начну с признания, что расскажу о скандале, который леди Берлесдон так бы желала видеть позабытым. В 1733 году, в царствование Георга II, когда царил мир, а король и принц Велльский еще не были на ножах, английский двор посетил один принц, впоследствии известный истории под именем Рудольфа Третьего, короля Руритании. Принц был высокий, красивый молодой человек, отличавшийся (может быть, не в свою пользу, не мне судить) не совсем обыкновенным, длинным, острым и прямым носом и копной темно-рыжих волос, -- короче, носом и волосами, которые отличали Эльфбергов с незапамятных времен. Он прожил несколько месяцев в Англии, где его принимали самым радушным образом, но уехал, оставив неблагоприятное впечатление. Он дрался на дуэли (все нашли, что он проявил большую порядочность, не считаясь со своим высоким положением) с одним господином, хорошо известным в современном ему обществе не только своими личными заслугами, но еще и как муж красавицы. На этой дуэли принц Рудольф был серьезно ранен и, едва оправившись, был ловко выпровожен посланником Руритании, который считал его беспокойным человеком. Его противник не был ранен на дуэли; но из-за того, что утро, в которое состоялся поединок, было сырое и холодное, он сильно простудился и не вынес болезни, умер через шесть месяцев после отъезда принца Рудольфа, не успев уяснить его отношений к своей жене, которая через два месяца после этого родила наследника титулу и поместьям фамилии Рассендилей. Эта дама и была та графиня Амалия, портрет которой моя невестка желала удалить из гостиной в Парк-Лэйне, а ее муж был Джеймс, пятый граф Берлесдон и двадцать второй барон Рассендиль, пэр Англии и рыцарь Подвязки. Что касается Рудольфа, он вернулся в Руританию, женился, взошел на престол, который его потомство по прямой линии занимает с того времени по сей день -- с одним кратким перерывом. Если же пройти по портретной галерее в Берлесдоне, между пол-сотней портретов за два последних столетия можно видеть пять или шесть из них, включая сюда и шестого графа Берлесдона, отличающихся длинными, острыми, прямыми носами и массой темно-рыжих волос; у этих пяти или шести портретов глаза голубые, тогда как у Рассендилей, как правило, темные глаза.
   Вот и все объяснение, и я рад, что окончил его. Грехи благородных семейств -- довольно щекотливые темы, и, конечно, наследственность, о которой мы так много слышим, -- самая тонкая предательница в свете; она смеется над тайнами и делает свои пометки между строками родословных.
   Вероятно, вы заметили, что моя невестка, с отсутствием логики, должно быть, присущим ей (так как нам более не разрешается приписывать это отсутствие всему ее полу), говорила о цвете моих волос как об обиде, за которую я мог отвечать, спеша заключить из этих наружных признаков о моих внутренних качествах, в которых я готов заявить свою полную невиновность. Она ссылалась на это, чтобы упрекнуть меня и указать на бесполезную жизнь, которую я вел. Как бы там ни было, я испытал удовольствия и приобрел познания. Я окончил школу и университет в Германии и говорю по-немецки так же хорошо, как и по-английски; я прекрасно знаю французский язык; я имею понятие об итальянском и испанском языках; я фехтую хорошо и стреляю без промаха; я езжу верхом на всем, на чем можно ездить; и голова моя одна из самых хладнокровных, несмотря на свою огненную покрышку. Если вы все же скажете, что я должен проводить время в полезном труде, мне нечего отвечать, кроме того, что моим родителям нечего было завещать мне две тысячи фунтов стерлингов ежегодного дохода и дух бродяжничества.
   -- Разница между вами и Робертом та, -- сказала моя невестка, которая (Бог ей прости) говорит часто точно с кафедры, -- что он признает обязанности своего положения, а вы только видите преимущества в нем.
   -- Человеку с темпераментом, дорогая Роза, -- отвечал я, -- преимущества кажутся обязанностями!
   -- Глупости! -- тряхнула головой Роза; после минуты молчания она продолжала: -- Вот теперь сэр Джеймс Барродэль предлагает вам то, для чего вы вполне пригодны.
   -- Тысячу благодарностей! -- пробормотал я.
   -- Он получит посольство через шесть месяцев, и Роберт уверен, что он охотно возьмет вас в качестве атташе. Примите это предложение, чтобы доставить мне удовольствие!
   Когда моя невестка ставит вопрос таким образом, морща свои хорошенькие брови, сжимая маленькие руки и выражая мольбу в глазах, и все это для неисправимого лентяя, каков я, на меня находит раскаяние. Кроме того, мне показалось возможным, что в положении, предлагаемом мне, я мог провести время с удовольствием. Поэтому я сказал:
   -- Дорогая сестра, если через шесть месяцев не возникнет препятствий и сэр Джеймс мне предложит место, да буду я повешен, если не поеду с сэром Джеймсом!
   -- О, Рудольф, как вы милы! Я очень рада!
   -- Куда же он едет?
   -- Он еще не знает, но ему наверно обещали хорошее место.
   -- Сударыня, -- сказал я, -- ради вас я поеду с ним, хотя бы то была нищенская миссия. Если я что-нибудь делаю, то не делаю наполовину!
   Итак, обещание было дано, но шесть месяцев длинный срок и кажутся вечностью, пока они простирались между мной и моей будущей деятельностью (я предполагаю, что атташе деятельны, но наверно не знаю, так как я никогда не сделался атташе ни при сэре Джеймсе, ни при ком-нибудь другом), я стал искать какое-нибудь интересное средство провести их. И мне внезапно пришло в голову, что хорошо бы было поехать в Руританию. Может быть, покажется странным, что до сих пор я не был в этой стране; но мой отец (несмотря на некоторую тайную слабость к Эльфбергам, которая заставила его дать мне, своему второму сыну, знаменитое Эльфберговское имя -- Рудольф) всегда был против такой поездки, а со времени его смерти брат, под влиянием Розы, придерживался семейного предания, что от этой страны надо держаться подальше. Но с этой минуты, как мысль о Руритании пришла мне в голову, меня одолело любопытство увидеть эту страну. Что ни говори, рыжие волосы и длинные носы не составляют отличительных черт только Эльфбергов, а старая быль казалась очень не веской причиной, чтобы лишать себя возможности познакомиться с замечательно интересным и значительным королевством, игравшим немаленькую роль в истории Европы, и могущим еще играть ее под влиянием молодого и энергичного правителя, каким, по слухам, был новый король. Мое решение стало бесповоротным, когда я прочел в Times'e, что Рудольф Пятый должен был короноваться в Стрельзау, в течение следующих трех недель, и что приготовления к этому случаю обещают большую пышность. Я, не медля, решил присутствовать на коронации и начал готовиться. Но так как вообще я не привык извещать своих родственников о маршрутах своих путешествий, чтобы не наткнуться на сопротивления моим желаниям, то объявил, что предпринимаю поездку по Тиролю, -- старинная мечта, -- а заодно и отклонил гнев Розы, заявив, что намерен изучать политические и социальные задачи интересных народностей, живущих в его соседстве. -- Может быть, -- намекнул я туманно, -- эта поездка принесет неожиданные результаты.
   -- Что хотите вы сказать? -- спросила она.
   -- Что ж, -- сказал я небрежно, -- мне кажется, что существует пробел, который можно заполнить добросовестной работой о...
   -- Вы хотите написать книгу? -- вскричала она, хлопая в ладоши. -- Это было бы великолепно, не правда ли, Роберт?
   -- Это лучший шаг в политическую жизнь в наше время, -- заметил брат, который, между прочим, шагал таким образом уже несколько раз. -- Берлесдон о "Современных теориях и новейших фактах" и "Последняя проба изучающего политику" -- книги несомненного достоинства.
   -- Я думаю, ты прав, -- Боб, милый мальчик! -- сказал я.
   -- А теперь обещайте, что напишете книгу! -- сказала Роза серьезно.
   -- Нет, я не обещаю, но, если соберу достаточно материалов, то напишу.
   -- Материалы не имеют значения! -- сказала она, надувшись.
   Но на этот раз она не добилась от меня ничего, кроме условного обещания. Сказать правду, я бы дал в залог крупную сумму денег, что на мою летнюю поездку не потрачу ни одного листа бумаги и не испишу ни одного пера. Это доказывает, как мало мы знаем, что готовит будущее; вот и я исполняю свое условное обещание и пишу книгу, как никогда не думал писать, -- хотя она едва ли послужит вступлением в политическую жизнь и не имеет ничего общего с Тиолем.
   Боюсь также, что она не понравилась бы леди Берлесдон, если бы я представил книгу ее критическим очам, -- но этого я не намерен сделать.
  

II
О ЦВЕТЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ВОЛОС

   Одно из правил моего дяди Вилльяма было, что никто не должен проезжать через Париж, не поживши в нем хоть сутки. Дядя говорил это из зрелого житейского опыта, и я с уважением отнесся к его совету, остановившись на сутки в "Континентале", по дороге в Тироль. Я навестил Джорджа Феверлэ в посольстве, и мы пообедали вместе у Дюрана, а затем заглянули в Оперу; после этого слегка поужинали, а потом отправились к Бертраму Бертрану, стихотворцу с некоторой репутацией и парижскому корреспонденту "Критики". У него была очень удобная, небольшая квартирка, где мы застали нескольких симпатичных молодых людей, курящих и беседующих. Меня поразило то, что сам Бертрам был рассеян и не в духе, поэтому, когда все, кроме нас, разошлись, я стал трунить над ним и его грустным настроением. Он слегка отшучивался, но в конце, бросившись на диван, воскликнул:
   -- Что ж, пусть будет по-вашему! Я влюблен -- чертовски влюблен!
   -- Ваши стихи от этого станут лучше! -- сказал я, в виде утешения.
   Он взъерошил волосы рукой и стал отчаянно курить. Джордж Феверлэ, стоя спиной к камину, злорадно улыбнулся.
   -- Если это все старая любовь, -- сказал он, -- лучше вам отказаться от нее, Берт. Она завтра уезжает из Парижа.
   -- Я это знаю! -- огрызнулся Бертрам.
   -- Хотя разницы не было бы, даже если бы она оставалась, -- продолжал неумолимый Джордж. -- Большому кораблю -- большое плаванье, милый мальчик.
   -- Бог с ней! -- сказал Бертрам.
   -- Для меня разговор стал бы еще интереснее, -- решился я заметить, -- если бы я знал, о ком вы говорите.
   -- Об Антуанете де-Мобан, -- ответил Джордж.
   -- Ого, -- сказал я, -- неужели вы хотите сказать, Берт, что...
   -- Оставьте меня в покое!
   -- Куда же она едет? -- спросил я, потому что эта дама была в некотором роде знаменитостью.
   Джордж побряцал деньгами в кармане, жестоко улыбнулся несчастному Бертраму и любезно отвечал:
   -- Никто не знает. Между прочим, Берт, я недавно на вечере в ее доме встретил одного великого человека, -- недавно, то есть около месяца назад. Не встречали ли и вы его, -- герцога Стрельзауского?
   -- Да, встречал! -- проворчал Бертрам.
   -- Очень интересный человек, как мне показалось!
   Не трудно было заметить, что намеки Джорджа о герцоге были направлены на то, чтобы увеличить страдания бедного Бертрама, из чего я вывел заключение, что герцог осчастливил госпожу де-Мобан своим вниманием. Она была вдова, богатая, красивая, и если верить молве, честолюбивая. Было очень вероятно, что она, как выражался Джордж, была таким же большим кораблем, как и тот высокопоставленный человек, у которого было все, что он мог пожелать, исключая разве королевского сана; герцог был сыном покойного короля Руритании от второго и морганатического брака и братом нового короля.
   Он был любимцем своего отца, и много неблагоприятных толков вызвало дарование ему титула герцога, с именем, происходящим от столь важного города, как сама столица. Его мать по рождению была хорошего, но не знаменитого рода. -- Его теперь нет в Париже, не правда ли? -- спросил я.
   -- Нет! Он уехал обратно, чтобы присутствовать на коронации короля; но эта церемония, смею думать, ему не очень-то по душе. Но, Берт, милый мой, не отчаивайтесь! Он не женится на прекрасной Антуанете, по крайней мере, если другой план ему удастся. Хотя, может быть, она... -- Он остановился и прибавил с улыбкой: -- Против королевского внимания трудно устоять; вы это хорошо знаете, не правда ли, Рудольф?
   -- Что за шутки! -- сказал я и, предоставив злосчастного Бертрама Джорджу, ушел домой спать.
   На следующий день Джордж Феверлэ поехал со мной на вокзал, где я взял билет до Дрездена.
   -- Едете осматривать картины? -- спросил Джордж с насмешкой.
   Джордж известный сплетник, и скажи я ему, что еду в Руританию, весть об этом достигла бы Лондона в три дня, а Парк-Лэйна через неделю. Поэтому я собирался отвечать неопределенно, когда он спас мою совесть, покинув меня внезапно, перебежал на другую сторону платформы.
   Следя за ним глазами, я увидел, что он, сняв шляпу, подходил к женщине грациозной, одетой по моде, которая только что появилась из здания вокзала. Ей было, может быть, лет тридцать с небольшим; она была высокая, смуглая, довольно полная особа. Пока Джордж разговаривал с ней, я заметил, что она взглянула на меня, и мое самолюбие пострадало, при мысли, что завернутый в меховое пальто и шарф (так как был холодный апрельский день) и в мягкой дорожной шляпе, насунутой на самые уши, я, вероятно, показался ей далеко не в лучшем своем виде. Через минуту Джордж вернулся ко мне:
   -- У вас будет прелестная спутница, -- сказал он, -- это богиня бедного Берта Бертрана. Антуанета де-Мобан, подобно вам, едет в Дрезден -- также, вероятно, чтобы любоваться картинами. Но странно, что она не пожелала иметь честь теперь с вами познакомиться!
   -- Я не просил быть ей представленным! -- заметил я с неудовольствием.
   -- Я предложил ей представить вам, но она сказала -- в другой раз. Ничего, старый приятель, авось случится крушение поезда, и вы найдете случай спасти ее и вытеснить герцога Стрельзауского из ее сердца!
   Но крушения не случилось, ни со мной, ни с госпожой де-Мобан. Я могу за нее отвечать так же, как за себя, потому что, когда, отдохнув в Дрездене, я продолжал свою дорогу, она села на этот же поезд. Понимая, что она желает оставаться незамеченной, я тщательно избегал ее, но заметил, что она ехала тем же путем, как и я, до самого конца моего путешествия, и я воспользовался случаем хорошо рассмотреть ее, когда мог это делать незаметно.
   Как только мы достигли границы Руритании, где старый военный управляющий таможней так пристально и внимательно смотрел на меня, что я еще более убедился в своей Эльфберговской наружности, я накупил газет и нашел в них известия, повлиявшие на дальнейшие мои планы.
   По какой-то причине, не ясно выраженной и казавшейся немного таинственной, день коронации был внезапно изменен, и церемония должна была состояться через день. Вся страна была в движении по этому случаю, и для меня было ясно, что Стрельзау был переполнен. Все комнаты отданы внаймы, и гостиницы битком набиты; мало было вероятия, что мне удастся найти помещение, а если и удастся, то придется заплатить за него сумасшедшие деньги. Я решил поэтому остановиться в Зенде: маленьком городке в пятидесяти милях от столицы и около десяти от границы. Мой поезд должен был прийти туда вечером; я намерен был провести следующий день, вторник, в прогулках по горам, которые, говорят, очень красивы, взглянуть на знаменитый замок и поехать по железной дороге в Стрельзау в среду утром, чтобы снова вернуться ночевать в Зенду.
   Поэтому вышел я в Зенде, и когда поезд проходил мимо меня, пока я стоял на платформе, я увидел госпожу де-Мобан, сидящую в вагоне; ясно было, что она едет прямо в Стрельзау, имея, вероятно, больше возможности, чем я, найти помещение. Я улыбнулся при мысли, как бы удивился Джордж Феверлэ, если бы узнал, что мы были спутниками так долго.
   Меня приняли очень предупредительно в гостинице -- впрочем, скорее похожей на харчевню, которую содержала толстая, старая женщина и ее две дочери. Это были добрые, спокойные люди, которые, казалось, мало интересовались великими стрельзаускими событиями. Героем старухи был герцог, потому что он был, по завещанию старого короля, владетелем Зендовских поместий и замка, величественно возвышавшегося на крутом холме в конце долины, около мили от гостиницы. Старуха, даже не колеблясь, выразила сожаление, что не герцог вступает на престол, вместо своего брата.
   -- Мы знаем герцога Майкла, -- сказала она. -- Он всегда жил среди нас. Всякий руританец знает герцога Майкла. А король почти чужой; он так долго был за границей, что едва ли один из десяти знает его облик!
   -- А теперь, -- вмешалась одна из молодых женщин, -- говорят, он сбрил бороду, так что никто его не узнает!
   -- Сбрил бороду! -- вскричала ее мать. -- Кто это сказал?
   -- Иоганн, ключник герцога. Он видел короля!
   -- Конечно. Король, сударь, находится теперь в охотничьем павильоне герцога, здесь, в лесу; отсюда он поедет в Стрельзау, чтобы короноваться в среду утром!
   Меня все это интересовало, и я решил пойти на следующий день в сторону охотничьего павильона, рассчитывая встретить короля.
   Словоохотливая старуха продолжала:
   -- О, как бы я желала, чтобы он удовольствовался охотой -- это да вино, да еще одно, говорят, его любимые занятия -- и предоставил бы нашему герцогу короноваться в среду. Вот мое желание, и мне все равно, кто бы ни узнал об этом!
   -- Тише, матушка! -- остановили ее дочери.
   -- Многие думают так, как я! -- закричала старуха упрямо.
   Я откинулся в глубокое кресло и рассмеялся над ее усердием.
   -- Что касается меня, -- сказала хорошенькая и младшая из двух дочерей, белокурая, веселая улыбающаяся девушка, -- я ненавижу Черного Майкла! Мне нравится рыжий Эльфберг, матушка. Король, говорят, рыж, как лисица или...
   И она шаловливо засмеялась, бросив на меня взгляд, и кивнула головой на неодобрительное выражение лица своей сестры.
   -- Не один человек проклинал его рыжие волосы! -- пробормотала старуха, и я вспомнил Джеймса, пятого графа Берлесдона.
   -- Но ни одна женщина! -- вскричала девушка.
   -- Да и женщины также, когда поздно бывало... -- был строгий ответ, заставивший девушку замолчать и покраснеть.
   -- Таким образом, король находится здесь? -- спросил я, чтобы прервать неловкое молчание. -- Вы говорите, что здесь владения герцога?
   -- Герцог пригласил его отдохнуть здесь до среды, сударь, а сам находится в Стрельзау, где приготавливает все к приему короля.
   -- Так они друзья?
   -- Закадычные! -- сказала старуха. Но румяная девушка снова кивнула головой; ее усмирили ненадолго, и она снова вмешалась в разговор:
   -- Да, они любят друг друга, как люди, имеющие виды на одно и то же место и на одну и ту же жену!
   Старуха вспыхнула; но последние слова возбудили мое любопытство, и я вмешался раньше, чем она начала браниться.
   -- Как? Ту же жену! Каким образом?
   -- Весь свет знает, что Черный Майкл -- ну хорошо, матушка, герцог -- отдал бы душу, чтобы жениться на своей кузине, принцессе Флавии, а она должна стать королевой!
   -- Честное слово, -- сказал я, -- я начинаю жалеть вашего герцога. Но раз человек родился младшим братом, он должен довольствоваться тем, что остается после старшего, и еще быть, насколько возможно, благодарным Богу! -- и думая о себе, я пожал плечами и рассмеялся. И тут же я подумал об Антуанете де-Мобан и ее путешествии в Стрельзау.
   -- Черному Майклу мало дела до... -- начала девушка, бравируя гнев своей матери; но пока она говорила, тяжелые шаги зазвучали по полу и суровый голос спросил угрожающим тоном:
   -- Кто говорит о Черном Майкле в собственных владениях его высочества?
   Девушка слегка вскрикнула, полуиспуганно, полувесело, как мне показалось.
   -- Ты не донесешь на меня, Иоганн? -- сказала она.
   -- Вот видишь, куда заводит твоя болтовня! -- заметила старуха.
   Заговоривший человек вышел вперед.
   -- У нас гость, Иоганн! -- сказала хозяйка, и человек скинул шапку. Через минуту он увидел меня, и, к моему удивлению, отскочил на шаг, как бы увидав нечто поразительное.
   -- Что с тобой, Иоганн? -- спросила старшая девушка. -- Этот господин -- путешественник, приехавший посмотреть на коронацию!
   Человек опомнился, но смотрел на меня напряженным, испытующим, почти враждебным взглядом.
   -- Добрый вечер! -- сказал я.
   -- Добрый вечер! -- пробормотал он, все еще разглядывая меня, а веселая девушка начала смеяться, воскликнув:
   -- Смотри, Иоганн, вот твой любимый цвет! Он поражен вашими волосами, сударь! Мы не часто видим этот цвет здесь, в Зенде!
   -- Прошу извинения, сударь, -- пробормотал человек с недоумением в глазах. -- Я не ожидал увидеть кого-либо!
   -- Дайте ему стакан, чтобы выпить за мое здоровье; а вам я желаю спокойной ночи и благодарю вас за вашу любезность и приятный разговор!
   Говоря это, я встал и с легким поклоном повернулся к дверям. Молодая девушка побежала осветить мне дорогу, а человек отступил, чтобы пропустить нас, с глазами, все еще устремленными на меня. Когда же я поравнялся с ним, он сделал шаг вперед и спросил:
   -- Сударь, знаете ли вы нашего короля?
   -- Никогда не видел его, -- отвечал я. -- Надеюсь увидеть его в среду!
   Он больше ничего не сказал, но я чувствовал, что его глаза следили за мной, пока дверь не закрылась. Мой шаловливый проводник, смотря через плечо на меня, идя по лестнице, сказал:
   -- Господину Иоганну нельзя понравиться с вашим цветом волос, сударь!
   -- Ему больше нравится ваш? -- подсказал я.
   -- Я говорила о мужчинах, сударь! -- отвечала она с кокетливым взглядом.
   -- Что? -- спросил я, берясь с другой стороны за подсвечник. -- Разве для мужчины цвет волос имеет значение?
   -- Нет, но мне нравится ваш -- это Эльфберговский рыжий цвет!
   -- Цвет волос для мужчины, -- сказал я -- не имеет более цены, чем это! -- и я дал ей нечто малоценное.
   -- Дай Бог, чтобы дверь из кухни была заперта! -- заметила она.
   -- Аминь! -- ответил я и пошел спать.
   Но в действительности, как я узнал теперь, цвет волос иногда очень важен и для мужчины.
  

III
ВЕСЕЛЫЙ ВЕЧЕР С ДАЛЬНИМ РОДСТВЕННИКОМ

   Я не мог относиться с недоверием к герцогскому ключнику только потому, что ему не нравился цвет моих волос; а если мне и хотелось быть недоверчивым, его вежливое и услужливое поведение (как казалось мне) на следующее утро обезоружило меня. Услыхав, что я направляюсь в Стрельзау, он явился ко мне, пока я завтракал, и сказал, что его сестра, вышедшая замуж за состоятельного торговца и живущая в столице, предлагала ему занять комнату в ее доме. Он с удовольствием согласился, но теперь видит, что, благодаря своим обязанностям, не будет свободен. Он поэтому предложил, если я могу удовольствоваться таким скромным (хотя, прибавил он, чистым и удобным) помещением, ехать мне на его место. Он ручался за согласие сестры и заострил внимание на неудобстве и толкотне, которой я буду подвержен по дороге в Стрельзау и обратно на следующий день. Я принял его предложение, не колеблясь ни минуты, и он ушел послать телеграмму своей сестре, пока я укладывал вещи, готовясь сесть на первый поезд. Но мне все же хотелось посмотреть на лес и на Охотничий павильон; потому, когда румяная девушка сказала мне, что, пройдя по лесу миль около десяти, я мог попасть на маленькую железнодорожную станцию, я решил отправить свой багаж прямо по адресу, данному Иоганном, погулять, а потом добраться самому в Стрельзау. Иоганн уже ушел и не знал о перемене в моих планах; но, так как единственное изменение в них было замедление на несколько часов в моем приезде к его сестре, то не было причины сообщать ему об этом. Без сомнения, добрая женщина не станет слишком обо мне беспокоиться.
   Я позавтракал рано, и простившись с моими добрыми хозяйками и обещав заехать к ним на обратном пути, стал всходить на гору, ведущую к замку, а оттуда в Зендовский лес. В полчаса неспешной ходьбы дошел я до замка. Он был в старые годы крепостью, и старинная постройка была в хорошем состоянии и очень величественна. За нею стояла другая часть прежнего замка, а за нею, отделяясь от нее глубоким и широким рвом, огибавшим все старое строение, стоял красивый новый дворец, построенный покойным королем и теперь составляющий загородную резиденцию герцога Стрельзауского. Старые и новые здания соединялись подъемным мостом, и этот способ доступа составлял единственный проход между старым зданием и внешним миром; но к новому дворцу вела широкая и красивая аллея. Это было идеальное жилище: когда "Черному Майклу" желательно было общество, он мог жить во дворце; если же на него находила ипохондрия, он мог перейти мост и поднять его за собой (мост двигался на блоках), и ничто, разве только целый полк и артиллерия, могли заставить его выйти оттуда.
   Я продолжал свою прогулку, радуясь, что, хотя бедный Черный Майкл не мог получить ни трона, ни принцессы, он все же имел резиденцию не хуже любого принца в Европе.
   Вскоре я вошел в лес и гулял около часа в его свежей густой тени. Большие деревья переплетались над моей головой, а солнечный свет прокрадывался сквозь них пятнами яркими, как бриллианты, и едва ли больше их. Я был в восхищении от места и, найдя срубленный ствол дерева, прислонился спиной к нему вытянув ноги, предался ничем непрерываемому созерцанию торжественной красоты леса и наслаждению хорошей сигарой. Когда же сигара была выкурена, и я (казалось) воспринял красоту природы, насколько мог, я заснул самым безмятежным сном, не думая о поезде в Стрельзау и о быстро бежавших часах. Думать о железной дороге в таком месте было бы почти святотатством. Вместо этого мне стало сниться, что я женат на принцессе Флавии, живу в Зендовском замке и провожу целые дни со своей возлюбленной в тени лесов, -- что составляло очень приятный сон. В то время, как я запечатлевал страстный поцелуй на прелестных устах принцессы, я услыхал (и сперва голос, казалось, раздавался в моем сне) чье-то восклицание грубым, резким голосом:
   -- Что за черт! Побрейте его, и он будет королем!
   Эта мысль показалась довольно причудливой для сна: пожертвовав моими густыми усами и старательно подстриженной бородкой, я должен был превратиться в монарха! Я опять собирался поцеловать принцессу, когда пришел весьма неохотно к заключению, что более не сплю.
   Я открыл глаза и увидел двух людей, разглядывающих меня с большим любопытством. Оба были одеты в охотничьи костюмы и держали по ружью. Один из них был небольшого роста и довольно толстый, с большой круглой, как ядро, головой, с жесткими седыми усами и небольшими светло-голубыми глазами, слегка налитыми кровью. Другой был стройный молодой человек, смуглый, с изящной и грациозной фигурой.
   Я решил мысленно, что первый -- старый военный, а второй -- принадлежит к хорошему обществу, но также знаком с военной жизнью. Впоследствии оказалось, что мои догадки были верны.
   Старший приблизился ко мне, делая знак младшему следовать за ним. Тот исполнил это, вежливо приподняв шляпу. Я медленно встал на ноги.
   -- И росту такого же! -- услыхал я бормотанье старшего, пока он оглядывал меня. Потом, прикоснувшись по-военному к шапке, он обратился ко мне:
   -- Могу ли я узнать ваше имя?
   -- Так как вы сделали первый шаг к знакомству, господа, -- отвечал я с улыбкой, -- не откажите уже и первые назвать себя.
   Молодой человек с приятной улыбкой шагнул вперед.
   -- Это полковник Зант, -- сказал он, -- а меня зовут Фриц фон Тарленгейм; мы оба находимся на службе у короля Руритании!
   Я поклонился и, обнажив голову, отвечал:
   -- Я -- Рудольф Рассендиль, путешественник из Англии; когда-то, в течение года или двух, служил в армии Ее Величества Королевы!
   -- Значит, мы все братья по оружию! -- возгласил Тарленгейм, протягивая руку, которую я охотно пожал.
   -- Рассендиль, Рассендиль! -- бормотал полковник Зант; вдруг луч воспоминания промелькнул на его лице.
   -- Клянусь небом, -- вскричал он, -- вы член семейства Берлесдонов!
   -- Мой брат -- лорд Берлесдон! -- сказал я.
   -- Твоя голова выдала тебя! -- хрипло засмеялся он, указывая на мою непокрытую голову.
   -- Фриц, вы знаете эту историю?
   Молодой человек, как бы извиняясь, взглянул на меня. Его деликатность понравилась бы моей невестке. Чтобы успокоить его, я заметил, улыбаясь:
   -- Ага! Видно эта история известна здесь, также как между нами!
   -- Известна! -- вскричал Зант. -- Если вы поживете здесь, едва ли кто-нибудь усомнится в ней!
   Я начинал испытывать неловкость. Если бы я сознавал раньше, какое явно выраженное происхождение носил на себе, то долго бы колебался, прежде чем приехать в Руританию. Теперь же было поздно отступать.
   В эту минуту звонкий голос раздался из лесу позади нас:
   -- Фриц, Фриц, где же вы?
   Тарленгейм вздрогнул и поспешно сказал:
   -- Это король!
   Старик Зант снова рассмеялся.
   Из-за ствола дерева выскочил и остановился перед нами молодой человек. Взглянув на него, я издал крик удивления; а он, увидав меня, отступил назад, внезапно пораженный. Исключая усов и бороды и осанки, полной достоинства, которую его положение давало ему, исключая, что ему не хватало, может быть, полдюйма, -- нет, меньше, но все же немного не хватало -- до моего роста, король Руритании мог бы быть Рудольфом Рассендилем, а я Рудольфом, королем.
   Секунду мы стояли неподвижно, смотря друг на друга. Потом я снова обнажил голову и почтительно поклонился. К королю вернулся голос, и он спросил с удивлением:
   -- Полковник, Франц, кто этот господин?
   Я хотел ответить, когда полковник Зант, ставши между королем и мною, стал говорить вполголоса с его величеством. Король был выше Занта, и пока он слушал, его глаза от времени до времени искали моего взгляда. Я смотрел на него долго и внимательно. Сходство было, без сомнения, поразительное, хотя я также видел и разницу. Лицо короля было слегка мясистее моего, контуры его овала чуточку округлее и, как мне показалось, его рту недоставало той твердости (или упрямства), которая ясно виднелась на моих крепко сжатых губах. Но, несмотря на это и минуя другие мелкие различия, сходство являлось поразительное, неоспоримое, удивительное.
   Зант перестал говорить, а король все еще хмурился. Потом, постепенно, углы его рта стали вздрагивать; его нос опустился (как опускается мой, когда я смеюсь), его глаза сверкнули, и вдруг он разразился самым веселым, неудержимым, разнесшимся по лесу, смехом.
   -- Добрая встреча, брат! -- вскричал он, подходя ко мне, хлопая меня по спине и все еще смеясь. -- Вы должны простить мое удивление. Я не ожидал, что увижу своего двойника, в это время дня, не правда ли, Фриц?
   -- Я должен просить прощения, государь, за свою смелость, -- отвечал я. -- Надеюсь, что это не лишит меня милости вашего величества?
   -- Клянусь небом, вы всегда будете пользоваться обликом короля, -- засмеялся он, -- хочу я того или нет; а я рад прибавить к этому, какую могу, услугу. Куда вы теперь едете?
   -- В Стрельзау, государь, на коронацию!
   Король посмотрел на своих друзей; он все еще улыбался, хотя в его выражении проглядывало беспокойство. Но смешная сторона приключения опять охватила его.
   -- Фриц, Фриц, -- воскликнул он. -- Тысячу крон за один взгляд на лицо брата Майкла, когда он увидит нас обоих!
   И его веселый смех зазвенел опять.
   -- Серьезно, -- заметил Фриц фон Тарленгейм, -- я не знаю, насколько будет благоразумно мистеру Рассендилю посетить Стрельзау в настоящее время.
   Король закурил папиросу.
   -- Что же, Зант? -- сказал он вопросительно.
   -- Он не должен ехать! -- проворчал старый офицер.
   -- Помилуйте, полковник, вы хотите сказать, что я очень был бы обязан мистеру Рассендилю, если...
   -- Ну, да, представьте это в надлежащем виде! -- сказал Зант, вытаскивая из кармана большую трубку.
   -- Довольно, государь, -- сказал я. -- Я покину Руританию сегодня же!
   -- Нет, гром и молния, вы не уедете, -- и это sansphrases, как любит Зант. Вы пообедаете сегодня со мной и пусть будет, что будет потом. Ведь вам не приходится встречать нового родственника каждый день!
   -- Мы обедаем сегодня скромно! -- сказал Фриц фон Тарленгейм.
   -- Нет, -- у нас наш новый родственник в гостях! -- вскричал король; и так как Фриц пожимал плечами, он прибавил: -- я буду помнить, что выезжать надо рано, Фриц!
   -- И я также -- завтра утром! -- сказал старый Зант, пыхтя своей трубкой.
   -- О, мудрый старый Зант! -- воскликнул король. -- Пойдем, мистер Рассендиль; кстати, какое дали вам имя?
   -- Имя вашего величества! -- сказал я, кланяясь.
   -- Что ж, это доказывает, что они не стыдились нас, -- засмеялся он. -- Пойдем, брат Рудольф, у меня здесь нет своего дома, но мой дорогой брат Майкл одолжил мне свое поместье, и мы постараемся хорошо вас принять в нем! -- и он просунул руку под мою и кивнул остальным, чтобы они следовали за нами, повел меня через лес.
   Мы шли более получаса, король курил папиросы и болтал, не переставая. Он очень интересовался моей семьей, от души хохотал, когда я рассказал ему о портретах с Эльфберговскими волосами в нашей портретной галерее, и еще более от души, когда услыхал, что моя поездка в Руританию была тайной.
   -- Вам тайком приходится навещать своего непоказного родственника, не правда ли? -- сказал он.
   Внезапно выйдя из лесу, мы подошли к небольшому охотничьему павильону. Это было одноэтажное здание, построенное всецело из дерева. Пока мы подходили, к нам навстречу вышел маленький человек в простой ливрее, единственное существо, виденное мною там; кроме того, была толстая пожилая женщина, как я потом узнал, мать Иоганна, герцогского ключника.
   -- Что ж, готов обед, Иозеф? -- спросил король.
   Маленький слуга доложил нам, что обед готов, и мы вскоре уселись за обильную трапезу. Роли были распределены ясно: король ел много, Фриц фон Тарленгейм разборчиво, а старый Зант жадно. Я также усердно работал ножом и вилкой, по своему обыкновению; король заметил мое поведение с одобрением.
   -- Мы все Эльфберги умеем поесть, -- сказал он. -- Но это что? Мы едим всухомятку! Вина. Иозеф, вина! Что мы животные, чтобы есть, не пивши? Что мы, скоты, Иозеф?
   При этом замечании Иозеф поспешил покрыть стол бутылками.
   -- Помните завтрашний день! -- сказал Фриц.
   -- Да, завтра! -- отвечал старый Зант.
   Король осушил кубок за здоровье "брата Рудольфа", как он милостиво называл меня, а я выпил в ответ "за Рыжих Эльфбергов", что заставило его громко смеяться.
   Какие бы ни были кушанья, вино, которое мы пили, было выше всякой цены и похвалы, и мы все же оценили его. Фриц раз только решился остановить руку короля.
   -- Что? -- вскричал король. -- Помните, что вы выезжаете раньше меня, господин Фриц; вы на целых два часа должны быть воздержаннее меня!
   Фриц видел, что я не понял этих слов.
   -- Полковник и я, -- объяснил он, -- должны выехать отсюда в шесть часов: мы поедем верхом до Зенды и вернемся за королем с почетным караулом в восемь, а затем все вместе отправимся на станцию!
   -- Черт бы побрал этот караул! -- заворчал Зант.
   -- О! Это любезность со стороны моего брата, что он просил оказать эту честь его полку, -- сказал король. -- А вам, Рудольф, не надо пускаться в путь рано. Другую бутылку!
   Я получил новую бутылку, или скорее часть бутылки, так как большая ее половина быстро отправилась в горло короля. Фриц отказался от своих попыток удерживать его: роли переменились, его стали усиленно угощать, и вскоре все мы сильно опьянели. Король начал говорить о том, что он намерен делать в будущем, старик Зант о том, что он делал в прошлом, Фриц о какой-то прелестной девушке, а я об удивительных достоинствах Эльфберговской династии. Мы говорили все сразу и следовали буквально правилу Занта; что пусть завтрашний день печется сам о себе.
   Наконец король поставил стакан и откинулся на спинку стула.
   -- Я достаточно выпил! -- сказал он.
   -- Не осмелюсь противоречить королю! -- возразил я.
   Действительно, его замечание было верно.
   Пока я еще говорил, вошел Иозеф и поставил перед королем удивительную старую бутылку в плетенке. Она так долго лежала в темном погребе, что, казалось, мигала при свете свеч.
   -- Его высочество, герцог Стрельзауский приказал мне поставить это вино перед королем, когда королю надоест всякое другое вино, и просить короля выпить его из любви к своему брату.
   -- Вот это хорошо, Черный Майкл! -- сказал король. -- Выбивай пробку, Иозеф. Черт с ним! Неужели он думал, что я испугаюсь этой бутылки?
   Бутылка была откупорена, и Иозеф наполнил стакан короля. Король попробовал вино. Потом с торжественностью, происходящей от важности случая и его собственного состояния, он взглянул на нас:
   -- Господа, мои друзья! -- Рудольф, брат (это скандальная история, Рудольф, клянусь честью), все ваше -- даже половина Руритании. Но не просите у меня ни одной капли этой божественной бутылки, которую я выпью за здоровье этого... этого хитрого негодяя, моего брата, Черного Майкла!
   И король схватил бутылку, опрокинул ее себе в рот, осушил, отбросил ее от себя и положил голову на скрещенные руки.
   А мы пожелали приятных снов его величеству, и это все, что я помню о том вечере. Но, может быть, и этого достаточно.
  

IV
КОРОЛЬ ВЕРЕН СВОЕМУ ДОЛГУ

   Я не знал -- спал ли я минуту или год. Я проснулся с испугом и дрожью; мое лицо, волосы и платье были мокры от воды, а против меня стоял старый Зант с насмешливой улыбкой на лице и с пустым ведром в руках. На столе возле него сидел Фриц фон Тарленгейм, бледный, как призрак, и с черными кругами под глазами. Я вскочил в гневе на ноги.
   -- Ваша шутка зашла слишком далеко! -- вскричал я.
   -- Пустяки, нам некогда ссориться. Ничто другое не могло поднять вас. Уже пять часов!
   -- Я был бы благодарен, полковник Зант... -- начал я, горячась, хотя телу моему было необыкновенно холодно.
   -- Рассендиль, -- прервал меня Фриц, сходя со стола и беря меня за руку, -- посмотрите сюда! Король лежал, растянувшись на полу. Его лицо было так же красно, как и его волосы, и он тяжело дышал. Зант, непочтительный старый пес, грубо толкнул его ногой. Он не двинулся, и его тяжелое дыхание не прервалось. Я увидел, что его лицо и голова мокры от воды, подобно моим.
   -- Мы провозились с ним полчаса! -- сказал Фриц.
   -- Он выпил в три раза больше, чем любой из нас! -- проворчал Зант.
   Я стал на колени и пощупал его пульс. Он был поразительно слабый и редкий. Мы посмотрели друг на друга.
   -- Не было ли что-нибудь подмешано в последнюю бутылку? -- спросил я шепотом.
   -- Не знаю, -- сказал Зант.
   -- Мы должны позвать доктора!
   -- Доктора нет ближе десяти миль, и тысяча докторов не помогут ему быть в Стрельзау сегодня. Я это вижу по его лицу. Он не двинется раньше, как через шесть или семь часов!
   -- А коронация? -- вскричал я в ужасе.
   Фриц пожал плечами, что было, я заметил, его привычкой во многих случаях.
   -- Мы должны послать сообщение, что он болен, -- сказал он.
   -- Я тоже думаю! -- поддержал я его.
   Старый Зант, казавшийся свежим, как цветок, курил свою трубку и старательно пыхтел ею.
   -- Если Рудольф не будет коронован сегодня, -- сказал он, -- бьюсь об заклад, что его никогда не коронуют!
   -- Но, Боже мой, почему?
   -- Весь народ находится там, чтобы встретить его; половина армии также -- с Черным Майклом во главе. Неужели мы пошлем объявить им, что король пьян?
   -- Что он болен! -- поправил я.
   -- Болен! -- повторил Зант с презрительным смехом. -- Они слишком хорошо знают его болезни. Он бывал "болен" и раньше!
   -- Мы должны рискнуть, чтобы они ни подумали, -- сказал Фриц беспомощно. -- Я повезу известие и сделаю, что могу!
   Зант поднял руку.
   -- Скажите мне, -- спросил он. -- Думаете ли вы, что король был усыплен?
   -- Да, я думаю! -- сказал я.
   -- А кто усыпил его?
   -- Эта проклятая собака, Черный Майкл! -- проговорил Фриц сквозь зубы.
   -- Да, сказал Зант, -- чтобы он не мог явиться для коронования. Рассендиль не знает нашего миленького Майкла. Как вы думаете, Фриц, нет ли у Майкла готового короля? Нет ли у половины Стрельзау готового кандидата? Как Бог свят, трон потерян, если король не окажется сегодня в Стрельзау. Я знаю Черного Майкла!
   -- Мы можем повезти его туда! -- сказал я.
   -- Он представляет красивое зрелище! -- заметил Зант с иронией.
   Фриц фон Тарленгейм закрыл лицо руками. Король задышал громче и тяжелее. Зант снова толкнул его ногой.
   -- Пьяная собака, -- сказал он, -- но он Эльфберг и сын своего отца, и пусть я сгнию в аду, прежде чем Черный Майкл сядет на его место!
   Минуты две мы все молчали; потом Зант, хмуря свои густые брови, вынул трубку изо рта и сказал мне:
   -- Когда человек старается, он начинает верить в судьбу. Судьба послала вас сюда. Судьба посылает вас теперь в Стрельзау!
   Я отшатнулся, прошептав:
   -- Великий Боже!
   Фриц поднял голову с любопытным, пораженным взглядом.
   -- Невозможно, -- пробормотал я, -- меня бы узнали!
   -- Это риск -- против действительности, -- сказал Зант. -- Если вы побреетесь, я держу пари, что вас не узнают. Вы боитесь?
   -- Полковник!
   -- Ну, милый, не сердитесь; но вы рискуете жизнью, поймите, если вас узнают, -- и моей, и Фрица тоже. Но если вы не согласитесь, клянусь вам, что Черный Майкл сегодня вечером сядет на трон, а король будет в тюрьме или могиле!
   -- Король никогда этого не простит! -- заикнулся я.
   -- Что, мы женщины? Кто нуждается в его прощении?
   Маятник простучал пятьдесят и шестьдесят, и семьдесят раз, пока я стоял в раздумье. Потом, должно быть, выражение моего лица изменилось, потому что старый Зант схватил меня за руку, вскричав:
   -- Вы поедете?
   -- Да, я поеду! -- сказал я и повел глазами на распростертую на полу фигуру короля.
   -- Сегодня, -- продолжал Зант поспешным шепотом, -- мы должны ночь провести во дворце. Сейчас после того, как вас оставят одних, вы и я сядем на лошадей, -- Фриц должен оставаться там и охранять комнату короля -- и галопом пустимся сюда. Король будет готов; Иозеф ему все скажет, и он со мной поскачет в Стрельзау, а вы отправитесь к границе так, словно черт гонится за вами!
   Я сообразил все это в секунду и кивнул головой.
   -- Есть шансы на успех! -- сказал Фриц с первым вздохом надежды.
   -- Если все это не откроется! -- заметил я.
   -- Если все откроется, -- возразил Зант, -- я, с помощью Неба, пошлю Черного Майкла в преисподнюю, прежде чем отправлюсь туда сам. Садитесь сюда!
   Я повиновался.
   Он выбежал из комнаты, крича:
   -- Иозеф, Иозеф!
   Через три минуты он вернулся вместе с Иозефом. Последний нес миску с горячей водой, мыло и бритву. Он задрожал, когда Зант объяснил ему, в чем дело, и приказал ему побрить меня.
   Внезапно Фриц снова вскочил на ноги:
   -- А почетный караул? Они узнают! Они узнают!
   -- Глупости! Мы не станем ждать караула. Мы поедем в Гофбау и возьмем там поезд. Когда они явятся, птичка будет далеко!
   -- Но король?
   -- Король будет в винном погребе. Я его сейчас туда снесу!
   -- А если его там найдут?
   -- Не найдут. Каким образом найти? Иозеф им отведет глаза.
   -- Но...
   Зант топнул ногой.
   -- Мы заняты не забавой! -- заревел он. -- Господи! Точно я не сознаю опасность? Если его и найдут, он не будет в худшем положении, чем если сегодня его не коронуют в Стрельзау!
   Говоря это, он широко раскрыл дверь, нагнулся, выказывая силу, которой я не подозревал в нем, и поднял короля на руки. Пока он проделывал это, старуха, мать Иоганна-ключника, показалась на пороге. С минуту она постояла, потом, повернувшись на каблуках, без всякого удивления, побежала по коридору.
   -- Неужели она все слышала? -- вскричал Фриц.
   -- Я заткну ей рот! -- сказал Зант мрачно и унес короля на своих руках.
   Что касается меня, я сел в кресло и сидел в нем, ошеломленный, в то время, как Иозеф стриг и брил меня; мои усы и борода вскоре исчезли, и мое лицо стало таким же безволосым, как лицо короля. Когда же Фриц увидал меня таким, он глубоко вздохнул и воскликнул:
   -- Клянусь Юпитером, нам все удастся!
   Было уже шесть часов, и нам нельзя было терять времени. Зант поспешно повел меня в комнату короля; я оделся в мундир гвардейского полковника, находя время, пока натягивал сапоги короля, спросил у Занта, что он сделал со старухой.
   -- Она клялась, что ничего не слыхала, -- сказал он. -- Но чтобы быть в этом уверенным, я связал ей ноги и запер ее в погребе с углем, рядом с погребом, где находится король. Позже Иозеф присмотрит за ними обоими.
   Тут я расхохотался; даже старый Зант мрачно улыбнулся.
   -- Мне кажется, -- сказал он, -- что когда Иозеф объявит им, что король уже уехал, они поймут, что мы почуяли ловушку. Можно поклясться, что Черный Майкл не ожидает его сегодня в Стрельзау!
   Я надел шлем короля. Старик Зант подал мне саблю короля и осматривал меня долго и внимательно.
   -- Слава Богу, что он раньше сбрил бороду! -- воскликнул он.
   -- А почему сбрил он ее? -- спросил я.
   -- Потому что принцесса Флавия сказала, что она царапает ее щеку, когда ему приходит в голову мысль награждать ее братским поцелуем. Пойдем, нам пора ехать!
   -- Все ли здесь безопасно?
   -- Ничто нигде не безопасно, -- сказал Зант; -- но мы ничего поделать не можем!
   Фриц присоединился к нам в мундире капитана того полка, к которому принадлежало и мое одеяние. В четыре минуты Зант облачился в свой мундир. Иозеф доложил, что лошади поданы. Мы вскочили на них и двинулись быстрой рысью. Представление началось. Каков будет конец?
   Утренний воздух освежил мою голову, и я мог понять все то, что Зант говорил мне. Фриц едва говорил, ехал, как человек во сне, но Зант, не упоминая даже о короле, начал сразу объяснять мне самым подробным образом историю моей прошлой жизни, моей семьи, объяснять мои вкусы, стремления и слабости; говорил о друзьях, товарищах и слугах. Он сообщил об этикете при Руританском Дворе, обещая постоянно находиться у меня под рукой, чтобы указывать мне на тех, которых я должен знать и подсказывать мне, с какой степенью благосклонности я должен встречать их.
   -- Между прочим, -- сказал он, -- вы католик, надеюсь?
   -- Нет! -- отвечал я.
   -- Господи, он еретик! -- простонал Зант и немедленно начал краткое преподавание обычаев и обрядов римского вероисповедания.
   -- К счастью, -- сказал он, -- от вас не будут ждать больших познаний, потому что король известен своим равнодушием и нерадением к этим вопросам. Но вы должны быть, как можно любезнее с кардиналом. Мы надеемся перетянуть его на нашу сторону, потому что у него с Михаилом давнишняя ссора из-за первенствующего места.
   Мы приближались к станции. Фриц настолько отрезвел, что мог объяснить пораженному начальнику станции, что король изменил свой план. Поезд задымил. Мы вошли в вагон первого класса, и Зант, откинувшись на подушки, продолжал свой урок. Я посмотрел на часы -- на королевских часах было ровно восемь часов.
   -- Мне бы хотелось знать, явились ли уже за нами? -- сказал я.
   -- Надеюсь, что они не найдут короля! -- заметил Фриц нервно -- и на этот раз пожал плечами Зант.
   Поезд шел быстро, и в половине девятого, выглянув из окна, я увидел башни и здания большого города.
   -- Ваша столица, государь! -- засмеялся старый Зант, делая движение рукой и, нагнувшись, положил палец на мой пульс. -- Немного ускоренный! -- сказал он своим ворчливым тоном.
   -- Я не каменный! -- воскликнул я.
   -- Ничего! Вы годитесь, -- отвечал он, кивнул головой. -- Мы скажем, что Фриц заболел лихорадкой. Осуши свою фляжку, Фриц, ради Бога!
   Фриц исполнил его совет.
   -- Мы приехали на час раньше, -- сказал Зант. -- Пошлем вперед объявить о приезде Вашего Величества, так как никогда не будет, чтобы встретить нас. А пока...
   -- Пока, -- сказал я, -- король охотно бы позавтракал!
   Старик Зант засмеялся и протянул руку.
   -- Вы Эльфберг, чистокровный Эльфберг! -- возразил он. Потом, помолчав и посмотрев на нас, сказал тихо:
   -- Дай Бог, чтобы сегодня вечером мы были живы!
   -- Аминь! -- отвечал Фриц фон Тарленгейм.
   Поезд остановился. Фриц и Зант выскочили из вагона с обнаженными головами и придержали дверь для меня. Я подавил какое-то волнение, поднимавшееся в горле, поправил шлем и (не стыжусь признаться) вознес к Богу короткую молитву. Потом я вышел на платформу Стрельзауской станции.
   Через минуту все превратилось в суету и волнение: прибегали люди с шапками в руках и убегали снова; меня проводили к буфету, посланные поспешно скакали к казармам, к собору, к местопребыванию герцога Майкла. Едва я проглотил последнюю каплю кофе, колокола во всем городе разразились веселым звоном, и звуки военной музыки и клики солдат поразили мой слух.
   Король Рудольф Пятый вернулся в свой добрый град Стрельзау! И они кричали: "Боже! Храни короля!"
   Рот старика Занта сморщился в улыбку.
   -- Пусть Бог хранит обоих! -- прошептал он. -- Смелей, мой милый! -- и я почувствовал, как его рука пожала мое колено.
  

V
ПРИКЛЮЧЕНИЯ ИСПОЛНЯЮЩЕГО ГЛАВНУЮ РОЛЬ

   С Фрицем фон Тарленгеймом и полковником Зантом, не отстающими от меня, я вышел из буфета на платформу. Последним моим движением было пощупать, под рукой ли револьвер, и легко ли сабля ходит в ножнах. Пестрая группа офицеров и важных сановников стояла в ожидании меня, а во главе их высокий старик с военной осанкой, весь в орденах. На нем была желто-красная лента Алой Розы Руритании, которая, между прочим, украшала и мою недостойную грудь. -- Маршал Страконц! -- прошептал Зант, и я понял, что нахожусь в присутствии самого знаменитого ветерана Руританской армии.
   За маршалом стоял невысокий худой человек, в широком облачении черного и пунцового цветов.
   -- Канцлер королевства! -- прошептал Зант.
   Маршал приветствовал меня немногими искренними словами и затем передал извинения от имени герцога Стрельзауского. Герцог, по-видимому, внезапно занемог, что сделало невозможным явиться на станцию, и попросил разрешения ожидать Его Величество в соборе. Я выразил свое соболезнование, отвечал на извинения маршала очень любезно и принял поздравления многих высокопоставленных особ. Никто не выказал ни малейшего подозрения, и я почувствовал, что успокаиваюсь и что взволнованное биение сердца усмиряется. Но Фриц был все также бледен, и его рука дрожала, как лист, когда он протянул ее маршалу.
   Понемногу шествие образовалось, и мы направились к дверям вокзала. Я сел на лошадь, пока маршал держал мое стремя. Гражданские чины направились к своим экипажам, и я двинулся, чтобы проехать по улицам, имея маршала по правую, а Занта (которому, как моему главному адъютанту, это место принадлежало) по левую руку. Город Стрельзау складывается из старого и нового. Широкие современные бульвары и большие дома окружают и огибают узкие, извилистые и живописные улицы прежнего города. В центральных кругах живут люди высшего общества; в средних находятся магазины, а за их богатыми фасадами скрываются пестро населенные, но жалкие кварталы и переулки, наполненные бедным, беспокойным и большей частью преступным людом. Эти социальные и топографические деления совпадали, как я знал из рассказов Занта, с другим делением, более важным для меня. Новый город был за короля; но для старого города Майкл Стрельзауский был надеждой, героем и баловнем.
   Зрелище было очень красиво, когда мы, миновав Большой бульвар, направились к широкой площади, где стоит королевский замок. Здесь я находился в среде своих преданных приверженцев. Каждый дом был увешан красной материей и украшен флагами и надписями. По обеим сторонам улиц были поставлены скамьи, и я проезжал между ними, кланяясь направо и налево, под градом криков, благословений и маханья платков. Балконы были покрыты нарядно одетыми дамами, которые хлопали в ладоши, кланялись и кидали на меня самые веселые взгляды. Поток красных роз свалился на меня; один цветок запутался в гриве моей лошади, и я, взяв его, засунул в петлицу мундира. Маршал мрачно улыбался. Я украдкой несколько раз взглядывал на него, но он слишком хорошо владел собой, чтобы показать, был ли он расположен ко мне или нет.
   -- Алая Роза за Эльфбергов, маршал! -- сказал я весело, и он кивнул головой.
   Я написал "весело", и это слово должно казаться странным. Но, сказать правду, я был пьян от возбуждения. В это время я верил, -- я почти верил, что я воистину король; и со смеющимся, торжествующим взглядом, снова поднял глаза на покрытые красавицами балконы... и вздрогнул. Смотря вниз на меня, со своим красивым лицом и гордой улыбкой, сидела дама, бывшая моя спутница -- Антуанета де-Мобан; я видел, что она также вздрогнула, ее губы задвигались, и она, нагнувшись, еще пристальнее стала смотреть на меня. Но я овладел собой, встретил прямо и открыто ее взгляд, хотя снова ощупал свой револьвер. А вдруг бы она громко закричала: -- Это не король!
   Итак, мы проехали; далее, маршал, повернувшись в седле, махнул рукой, и кирасиры, сомкнувшись вокруг нас, так что толпа не могла приблизиться ко мне. Мы покидали мои владения и вступали во владения герцога Михаила, и этот поступок маршала доказал мне красноречивее слов, каково было настроение этой части города. Но если судьба вознесла меня в короли, самое меньшее, что я мог сделать, это сыграть эту роль прилично.
   -- Почему такая перемена в нашем шествии, маршал? -- спросил я.
   Маршал закусил свой белый ус.
   -- Так безопаснее, государь! -- прошептал он.
   Я натянул поводья.
   -- Пусть передние кирасиры проедут дальше, -- сказал я, -- пока не будут в пятидесяти шагах впереди. Потом вы, маршал, полковник Зант и все мои друзья обождите, пока я не отъеду на пятьдесят шагов. И прошу вас, чтобы никто не ехал ближе ко мне. Я хочу, чтобы мой народ видел, как его король доверяет ему!
   Зант положил руку на мою. Я оттолкнул ее. Маршал колебался.
   -- Разве меня не поняли? -- сказал я, и снова закусив ус, он отдал приказания. Я видел, что старик Зант улыбнулся в бороду, хотя покачивал головой, глядя на меня. Если бы меня убили среди бела дня на улицах Стрельзау, положение Занта было бы очень трудное.
   Может быть, следует упомянуть о том, что я был весь в белом, кроме сапог. На мне был серебряный с медными украшениями шлем, и широкая лента Розы красиво лежала на моей груди. Я бы не отдал справедливости королю, если бы, отложив скромность в сторону, не сознался, что я имел очень представительную наружность. То же думал народ, когда я, едучи один, вступил в мрачные, скупо украшенные, темные улицы Старого города; сперва раздался шепот, потом крики, и какая-то женщина, из окна над харчевней, крикнула старую местную поговорку: "Если рыжий, так настоящий", после чего я засмеялся и снял каску, чтобы она могла видеть, что я действительно рыжий и народ закричал "ура!"
   Гораздо было интереснее ехать таким образом одному, потому что я слышал замечания толпы.
   -- Он бледнее обыкновенного! -- сказал один.
   -- И ты бы был бледен, если бы вел подобную жизнь! -- был далеко непочтительный ответ.
   -- Он выше, чем я думал! -- сказал другой.
   -- У него решительный подбородок! -- заметил третий.
   -- Его портреты не довольно красивы! -- объявила хорошенькая девушка, очень стараясь, чтобы я услыхал. Без сомнения, это была простая лесть.
   Но, несмотря на эти знаки одобрения и интереса, большинство народа приняло меня в молчании и косыми взглядами; портреты же моего дорогого брата украшали большинство окон, что составляло насмешливое приветствие для короля. Я порадовался, что он не видел этого неприятного зрелища. Он был человек вспыльчивый, и может быть, не отнесся бы к этому так спокойно, как я.
   Наконец мы доехали до собора. Его большой серый фасад, украшенный сотнями статуй и одними из самых красивых в Европе дубовых дверей, в первый раз предстал передо мной, и меня охватило внезапное сознание моей смелости.
   Все казалось в тумане, когда я сошел с лошади. Я смутно видел маршала и Занта и также смутно толпу великолепно одетых священников, ожидающих меня. Мои глаза еще видели неясно, когда я вошел в высокую церковь, и орган зазвучал в моих ушах. Я ничего не видел из блестящей толпы, наполнявшей ее, я едва различал величественную фигуру кардинала, когда он встал с епископского трона, чтобы приветствовать меня. Два лица, стоявшие рядом, только ясно выделились передо мной -- лицо девушки, бледное и прекрасное, над которым возвышалась корона великолепных Эльфберговских волос (у женщин они великолепны); и лицо человека, налитые кровью щеки которого, черные волосы и темные глубокие глаза сказали мне, что, наконец, я нахожусь в присутствии своего брата, Черного Майкла. Когда он увидал меня, его багровое лицо побледнело в одну секунду, и его каска со звоном упала на пол. До этой минуты, я думаю, он не верил, что король действительно приехал в Стрельзау.
   О том, что было дальше, я ничего не помню. Я стал на колени перед алтарем, и кардинал миропомазал меня. Потом я поднялся, протянул руку и, взяв у него корону Руритании, надел ее на голову, произнося старинную клятву королей; потом (если то был грех, да простится он мне) я причастился Святых Тайн перед всем народом. Потом снова зазвучал большой орган, маршал приказал герольдам объявить обо мне народу, и Рудольф Пятый был коронован; картина с этой величественной церемонии висит в моей столовой. Портрет короля очень похож.
   Тогда дама с благородным лицом и великолепными волосами, трон которой поддерживали два пажа, сошла со своего места и подошла ко мне. И герольд прокричал:
   -- Ее королевское высочество, принцесса Флавия!
   Она низко присела и, положив руку под мою, подняла ее и поцеловала. Одну секунду я колебался, не зная, что мне следовало сделать.
   Потом я притянул ее к себе и два раза поцеловал в щеку, и она ярко покраснела; -- а потом его священство кардинал скользнул перед Черным Майклом, поцеловал мою руку и подал мне письмо от Папы, -- первое и последнее, которое я получил от этого высокопоставленного человека.
   Потом подошел герцог Стрельзауский. Клянусь, что его шаг был неверен, и он смотрел направо и налево, как смотрит человек, думающий о бегстве; его лицо было покрыто белыми и красными пятнами; а рука так дрожала, что выскакивала из моей, и я почувствовал, что губы его были сухи. Я взглянул на Занта, который снова улыбался в бороду, и решительно исполняя свой долг, в том положении, к которому я был так чудесно призван, взял дорогого Майкла за обе руки и поцеловал в щеку. Я думаю, мы оба были рады, когда эта церемония окончилась!
   Но ни на лице принцессы, ни на чьем другом я не видал ни малейшего сомнения или вопроса. Хотя, если бы король и я стояли рядом, она бы сейчас могла видеть разницу или, по крайней мере, после небольшого сравнения, но ни она, ни кто иной не подозревали, никому не могло прийти в голову, что я не король. Таким образом, сходство служило делу, и я простоял целый час, чувствуя себя уставшим и удовлетворенным, как будто я был королем всю жизнь; все целовали мою руку, и посланники являлись на поклон, а среди них старый лорд Тонгам, в доме которого, в Лондоне, я танцевал сотни раз. Слава Богу, старик был слеп, как летучая мышь, и не напомнил мне нашего знакомства.
   Потом мы отправились обратно через улицы во дворец, и я слышал, как народ приветствовал Черного Майкла; но он, как рассказывал мне Фриц, сидел, кусая ногти, как человек, в раздумье, так что даже его друзья находили, что он должен был выказать более выдержки.
   Теперь я находился в экипаже, рядом с принцессой Флавией, и какой-то грубый молодец закричал: "Когда же свадьба?" Пока он говорил, другой ударил его по лицу, крича: "Многие лета герцогу Майклу!", а принцесса залилась прелестным румянцем и стала смотреть прямо перед собой.
   Но я находился в затруднении, потому что забыл расспросить у Занта о степени своей привязанности к принцессе, и как далеко дело зашло между ею и мной. Откровенно говоря, будь я королем, чем дальше оно бы зашло, тем более был бы я доволен. Я человек не хладнокровный и не зря поцеловал принцессу Флавию в щеку. Эти мысли промелькнули в моем мозгу, но, не будучи тверд на этой почве, я ничего не говорил; через минуту или две, принцесса, которая успела успокоиться, повернулась ко мне:
   -- Знаете ли, Рудольф, -- сказала она, -- вы кажетесь сегодня иным, чем обыкновенно!
   Это было не удивительно, но замечание было тревожное.
   -- Вы кажетесь, -- продолжала она, -- более серьезным, более спокойным; вы почти озабочены и, уверяю вас, вы похудели. Не может быть, чтобы вы начали к чему-нибудь относиться серьезно?
   Принцесса, казалось, была о короле того же мнения, как леди Берлесдон обо мне.
   Я старался поддерживать разговор.
   -- А вам это нравится? -- спросил я тихо.
   -- Вы знаете мои взгляды! -- сказала она, отводя глаза в сторону.
   -- Я стараюсь делать то, что вам нравится! -- сказал я, и когда увидел, что она покраснела и улыбнулась, подумал, что играю на руку королю. И так я продолжил. И то, что я продолжил, было совершенно правдиво.
   -- Уверяю вас, дорогая кузина, что ничто в жизни не волновало меня больше того приема, который встретил меня сегодня!
   Она весело улыбнулась, но через секунду стала снова серьезна и прошептала:
   -- Заметили вы Майкла?
   -- Да, -- сказал я и прибавил: -- он выказал мало радости!
   -- Пожалуйста, будьте осторожны, -- продолжала она. -- Вы недостаточно, право, недостаточно, следите за ним. Вы знаете...
   -- Я знаю, что он желает получить то, что я имею!
   -- Да. Тише!
   Тогда (и я не думаю оправдываться, потому что поручился за короля, более чем имел на то права, -- я думаю она сбила меня с позиции) я продолжал:
   -- И, может быть, еще то, чего я не имею, но надеюсь заслужить в близком будущем!
   Таков был мой ответ. Будь я королем, я бы счел следующие слова благоприятными:
   -- Мало у вас ответственности на один день, Рудольф?
   Бум, бум! Трах, трах! Мы были у дворца. Ружья стреляли, трубы звучали. Ряды лакеев стояли, ожидая нас; помогая принцессе подняться по широкой мраморной лестнице. Я вступил законно, как коронованный король, в дом своих предков и сел за свой стол со своей кузиной по правую руку; по другую сторону сел Черный Майкл, а по мою левую руку его священство, кардинал. За моим стулом стоял Зант; а в конце стола я увидел, как Фриц фон-Тарленгейм осушил стакан шампанского немного ранее, чем то позволяло приличие.
   Я же думал о том, что делает теперь король Руритании.
  

VI
ТАЙНА ПОГРЕБА

   Мы находились в уборной короля -- Фриц фон Тарленгейм, Зант и я. Я в полном изнеможении бросился в кресло. Зант закурил трубку. Хотя он не поздравил нас с удивительным успехом нашего смелого предприятия, но вся его наружность дышала удовольствием. Успех при помощи, может быть, хорошего вина, сделал из Фрица другого человека.
   -- Вот памятный день для нас, -- воскликнул он. -- Что ж, я бы сам согласился быть королем на один день. Но знаете, Рассендиль, вы не должны вкладывать вашего сердца в эту роль. Я не удивлюсь, что Черный Майкл был мрачнее обыкновенного: ваш разговор с принцессой был слишком оживлен!
   -- Как она прекрасна! -- воскликнул я.
   -- Оставьте эту женщину в покое! -- заворчал Зант. -- Готовы ли вы в путь?
   -- Да! -- сказал я со вздохом.
   Было пять часов, а в двенадцать я снова буду не более, как Рудольф Рассендиль. Я сделал это замечание шутливым тоном.
   -- Мы будем счастливы, -- заметил Зант мрачно, -- если не окажетесь покойным Рудольфом Рассендилем. Клянусь небом, я чувствую, что голова моя качается на плечах в то время, как вы находитесь в городе. Знаете ли вы, друг, что Майкл получил известия из Зенды? Он ушел один в другую комнату, чтобы прочесть письмо, и вышел оттуда, как человек в бреду.
   -- Я готов! -- сказал я, так как эти известия не прибавили мне желания медлить.
   Зант сел.
   -- Я должен написать приказ, чтобы нас выпустили из города. Майкл здесь губернатор, и мы должны быть готовы к препятствиям. Вы должны подписать этот приказ!
   -- Дорогой полковник, я не родился подделывателем чужих подписей!
   Из своего кармана Зант вытащил кусок бумаги.
   -- Вот подпись короля, -- сказал он, -- а вот, -- продолжал он после новых поисков в кармане, -- чертежная бумага. Если вы не сумеете написать -- "Рудольф" через десять минут, тогда напишу я!
   -- Ваше воспитание полнее моего, -- отвечал я. -- Пишите вы!
   И сей легкомысленный герой соорудил весьма сносную фальшивую подпись.
   -- А теперь Фриц, -- сказал он, -- король ложится спать. Он утомлен. Никто не должен его видеть до девяти часов утра. Вы понимаете, никто!
   -- Понимаю! -- отвечал Фриц.
   -- Может быть, явится Майкл и будет просить немедленной аудиенции. Вы ответите, что только принцы крови имеют на нее право!
   -- Это не понравится Майклу! -- засмеялся Фриц.
   -- Вы вполне поняли? -- спросил снова Зант. -- Если эта дверь откроется в наше отсутствие, вы не останетесь в живых, чтобы сообщить нам об этом!
   -- Я не нуждаюсь в наставлениях, полковник! -- сказал Фриц гордо.
   -- А вы завернитесь в этот большой плащ, -- обратился Зант ко мне, -- и наденьте эту плоскую шапку. Сегодня мой ординарец идет со мной к охотничьему павильону!
   -- Но вот препятствие, -- заметил я. -- Не существует той лошади, которая может пронести меня сорок миль.
   -- О, да -- две; одна здесь, одна в павильоне. А теперь готовы ли вы?
   -- Готов! -- сказал я.
   Фриц протянул руку.
   -- На случай... -- сказал он.
   И мы от души пожали друг другу руки.
   -- Черт побери ваши излияния! -- проворчал Зант. -- Пойдем!
   Он двинулся, но не к двери, а к скрытому проходу в стене.
   -- Во времена старого короля, -- сказал он, -- я хорошо знал эту дорогу!
   Я последовал за ним, и мы прошли, как мне показалось, шагов около двухсот вдоль узкого прохода. Наконец мы подошли к толстой дубовой двери. Зант открыл ее. Мы прошли и очутились на тихой улице, которая шла вдоль дворцовых садов. Нас ожидал человек с двумя лошадьми. Одной из них был великолепный гнедой конь, способный снести какую угодно тяжесть; другой сильный караковый. Зант шепотом велел мне садиться на гнедого. Не говоря ни слова человеку, мы сели на коней и уехали. Город был полон шума и веселья, но мы ехали уединенными улицами. Плащ окутывал наполовину мое лицо; большая плоская шапка скрывала мои слишком заметные волосы. По совету Занта, я скрючился на седле и ехал с такой горбатой спиной, какую надеюсь никогда больше не показывать на лошади. Мы ехали по узкой длинной аллее, встречая гуляющих; в дороге мы услыхали, как колокола собора посылали свой привет королю. Было половина седьмого и еще светло. Наконец мы доехали до городской стены к воротам.
   -- Приготовь оружие, -- прошептал Зант. -- Мы должны заткнуть ему рот, если он начнет болтать!
   Я положил руку на револьвер. Зант позвал сторожа. Ну, судьба была за нас. Маленькая девочка, лет четырнадцати, вышла из дому.
   -- Сударь, отец пошел посмотреть на короля!
   -- Лучше бы он остался здесь! -- сказал мне Зант, ухмыляясь.
   -- Но он приказал, чтобы я не открывала ворот, сударь!
   -- Неужели, милая моя? -- отвечал зант, сходя с лошади. -- В таком случае, давай мне ключ!
   Ключ девочка держала в руке. Зант дал ей крону.
   -- Вот приказ короля. Покажи его своему отцу. Ординарец, отвори ворота!
   Я спрыгнул на землю. Соединенными усилиями мы отворили большие ворота, вывели своих лошадей и заперли снова.
   -- Мне будет жаль сторожа, если Майкл узнает, что он был в отсутствии. Ну, а теперь, рысью. Мы не должны слишком торопиться, вблизи от города!
   Но вне города мы мало подвергались опасности, так как все были там и веселились; и чем вечер становился темнее, тем более мы ускоряли шаг; мой великолепный гнедой мчался подо мной, словно нес перо. Ночь была прекрасная; вскоре появилась луна. Мы мало говорили и то только о пройденном пути.
   -- Хотелось бы узнать, что было в письмах к герцогу? -- сказал я раз.
   -- Да, конечно, -- отвечал Зант.
   Мы остановились, чтобы выпить глоток вина и дать лошадям вздохнуть, теряя таким образом около получаса. Я не посмел войти в харчевню и остался с лошадьми в конюшне. Потом мы снова пустились вперед и проехали около двадцати пяти миль, когда Зант внезапно остановился.
   -- Слушайте, -- вскричал он.
   Я стал слушать. Далеко, далеко за нами в тишине вечера, было ровно половина девятого, мы услыхали стук лошадиных копыт. Ветер, резко дувший нам в спины, доносил звук. Я взглянул на Занта.
   -- Вперед! -- вскричал он и пришпорил коня в карьер. Когда мы снова остановились, чтобы послушать, стук копыт не был слышен, и мы умерили шаг. Потом мы снова услыхали его. Зант спрыгнул с коня и приложил ухо к земле.
   -- Их двое, -- сказал он. -- Они всего в миле от нас. Слава Богу, что дорога идет извилисто, и что ветер в нашу сторону!
   Мы снова пустились галопом. Казалось, мы держались на одном расстоянии. Мы въехали в пределы Зендовского леса, и деревья, сомкнувшись за нами по извилистой дороге мешали нам видеть своих преследователей, а им видеть нас.
   Через полчаса мы достигли перекрестка дороги. Зант натянул повод.
   -- Направо лежит наша дорога, -- сказал он. -- Налево дорога к замку. Каждая около восьми миль длины. Слезайте.
   -- Но они нас настигнут! -- вскричал я.
   -- Слезайте! -- резко повторил он; и я повиновался.
   Лес был очень густ, даже у самой дороги. Мы провели наших лошадей в чащу, завязали им глаза платками и встали около них.
   -- Вы хотите знать, кто они такие? -- прошептал я.
   -- Да, и куда они едут! -- отвечал он.
   Я видел, что Зант держит револьвер в руке.
   Ближе и ближе слышался стук копыт. Луна светила теперь ярко, так что вся дорога была от ее света бела. Почва была твердая, следов мы не оставили.
   -- Вот они! -- прошептал Зант.
   -- Это герцог!
   -- Я так и думал! -- отвечал он.
   Это был герцог и с ним дюжий молодец, которого я знал хорошо, и который впоследствии имел случай узнать меня: Макс Гольф, брат Иоганна-ключника и телохранитель его высочества. Они настигли нас: герцог натянул повод. Я видел, что палец Занта с любовью обвился вокруг курка револьвера. Я думаю, что он охотно бы дал десять лет жизни за один выстрел; и он бы мог подстрелить Черного Майкла так же легко, как я какую-нибудь сову на кровле фермы. Я положил руку на его локоть. Полковник успокоительно кивнул головой: он всегда был готов пожертвовать удовольствием во имя долга.
   -- Которой дорогой? -- спросил Черный Майкл.
   -- К замку, ваше высочество, -- посоветовал его спутник. -- Там мы узнаем правду!
   С минуту герцог колебался.
   -- Мне казалось, что я слышу стук копыт! -- сказал он.
   -- Не думаю, ваше высочество!
   -- Почему же нам не ехать к павильону?
   -- Я боюсь западни. Если все благополучно, зачем нам ехать к павильону? Если же нет, это западня, чтобы захватить нас!
   Внезапно лошадь герцога заржала. В одну секунду мы тесно завернули наши плащи вокруг голов наших лошадей и, держа их таким образом, стали целить револьверами в герцога и его слугу. Если бы они нашли нас, мы бы убили их или захватили в плен.
   Майкл еще обождал минуту. Потом вскричал: -- Итак, к Зенду! -- всадил шпоры в коня и карьером пустился вперед.
   Зант поднял вслед за ним свое оружие, и на его лице появилось такое живое выражение сожаления, что я употребил большое усилие, чтобы не расхохотаться.
   Минут десять мы оставались на том же месте.
   -- Видите, -- сказал Зант, -- они прислали ему известие, что все благополучно!
   -- Что это значит? -- спросил я.
   -- Бог знает, -- сказал Зант, мрачно хмурясь. -- Но это известие привлекло его из Стрельзау с редкой поспешностью!
   Тут мы сели в седла и поехали так скоро, как наши усталые лошади могли нести нас. Последние восемь миль мы не говорили больше. Наши сердца были полны страха. Все благополучно! Что это значит? Все ли благополучно с королем?
   Наконец, появился и павильон. Пришпоря лошадей в последний раз, мы доскакали до калитки. Все было тихо и спокойно. Ни одна душа не вышла к нам навстречу. Мы поспешно спрыгнули с коней. Вдруг Зант схватил меня за руку.
   -- Смотрите сюда! -- сказал он, указывая на землю.
   Я посмотрел вниз. У моих ног лежали пять или шесть шелковых платков, измятых, изрезанных и порванных. Я вопросительно повернулся к нему.
   -- Это те, которыми я связал старуху! -- сказал он. -- Привяжем лошадей и пойдем!
   Ручка двери повернулась без сопротивления. Мы вошли в комнату, где прошлой ночью происходила попойка. В ней еще были раскинуты остатки нашего ужина и пустые бутылки.
   -- Дальше! -- вскричал Зант, которому его удивительное хладнокровие начинало изменять.
   Мы кинулись вниз по коридору, по направлению к погребам. Дверь угольного погреба стояла широко открытой.
   -- Они нашли старуху! -- сказал я.
   -- Об этом можно было догадаться по платкам! -- уточнил он.
   Тогда мы подошли к дверям винного погреба. Они были заперты и казались совершенно такими, какими мы оставили их утром.
   -- Все благополучно! -- сказал я.
   Но тут прозвучало громкое проклятье Зайта. Его лицо побледнело, и он снова указал на землю. Из-под двери расплылось по полу красное пятно и застыло там. Зант уперся о противоположную стену. Я дернул дверь. Она была заперта.
   -- Где Иозеф? -- пробормотал Зант.
   -- Где король? -- отвечал я.
   Зант вытащил фляжку и поднес к своим губам. Я побежал обратно в столовую и схватил тяжелые щипцы от камина. В моем страхе и возбуждении я осыпал ударами замок двери и выпустил в него заряд. Наконец замок отскочил, и дверь открылась.
   -- Дайте мне свечку! -- сказал я; но Зант все стоял, прислонившись к стене.
   Он, конечно, был более взволнован, так как любил своего господина. За себя он не боялся -- никто не видал его испуганным: но при мысли, что находилось в этом темном погребе, лицо всякого человека могло побледнеть. Я взял сам серебряный подсвечник со стола в столовой и зажег свечу; возвращаясь, я почувствовал, как горячий воск капал на мою голую руку, так как свеча качалась взад и вперед; поэтому я не имею права презирать полковника Занта за его волнение.
   Я дошел до дверей погреба. Красное пятно, принимая все более и более коричневый оттенок, распространилось внутри. Я сделал два шага в середину погреба и поднял свечу высоко над головой. Я увидел бочки, полные вина; я увидел пауков, ползающих по стенам, я увидел также пару пустых бутылок, лежащих на полу; а потом, далеко в углу, я увидел тело человека, лежащего на спине, с широко расставленными руками и кровавой раной на шее. Я подошел к нему и, став на колени около него, поручил Богу душу этого верного человека. Это было тело Иозефа, маленького слуги, убитого во время охраны короля.
   Я почувствовал руку на своем плече и, повернувшись, увидел глаза Занта, блестящие, с выражением ужаса, рядом с собой.
   -- Король? Боже мой! Король? -- причитал он хрипло.
   Я повел свечой кругом по всему погребу.
   -- Короля здесь нет! -- сказал я.
  

VII
ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО НОЧУЕТ В СТРЕЛЬЗАУ

   Я поддержал Занта и вывел его из погреба, плотно заперев за собой расшатанную дверь. Минут десять или более мы молча сидели в столовой. Потом старик Зант протер кулаками глаза, тяжело вздохнул и снова стал самим собой. Часы на камине пробили час, и он, топнув ногой по полу, сказал:
   -- Они овладели королем!
   -- Да, -- отвечал я, -- все благополучно, как сказано в депеше к Черному Майклу. Что за минута должна была быть для него, когда раздалась пальба в честь короля сегодня утром в Стрельзау! Хотелось бы узнать, когда он получил это известие?
   -- Должно быть, оно было послано утром, -- сказал Зант. -- Они, вероятно, послали раньше, чем слух о вашем приезде в Стрельзау дошел до Зенды, я думаю, что вести шли из Зенды!
   -- И он весь день носился с ними! -- воскликнул я. -- Клянусь честью, я не один провел сегодня тяжелый день. Что думал он, Зант?
   -- Не все ли равно? Что думает он теперь?
   Я встал.
   -- Мы должны вернуться в город, -- сказал я, -- и собрать армию в Стрельзау. Нам следует пуститься в погоню за Михаилом раньше полудня!
   Старик Зант вытащил трубку и бережно закурил ее от свечки, которая горела на столе.
   -- Король может быть убит, пока мы сидим здесь! -- настаивал я.
   Зант курил минуту молча.
   -- Проклятая старуха! -- вырвалось у него. -- Она, вероятно, как-нибудь привлекла их внимание. Я вижу всю игру. Они явились, чтобы захватить короля -- и, как я говорю, -- каким-то образом нашли его. Если бы мы не отправились в Стрельзау, вы, и я, и Фриц, все были бы в раю теперь!
   -- А король?
   -- Кто знает, где теперь король! -- заметил он.
   -- Итак, двинемся в путь! -- сказал я, но он сидел неподвижно.
   Вдруг он разразился своим хриплым смехом:
   -- Клянусь Юпитером, мы задали тревогу Черному Майклу!
   -- Поедем, поедем! -- повторил я нетерпеливо.
   И мы побеспокоим его еще немного, -- прибавил он, пока хитрая улыбка расплывалась по его морщинистому загорелому лицу и зубы кусали кончик седого уса. -- Да, милый мой, мы поедем обратно в Стрельзау. Король будет снова в своей столице завтра!
   -- Король?
   -- Коронованный король!
   -- Вы сошли с ума! -- вскричал я. -- Если мы вернемся и расскажем, какую шутку мы сыграли, что дадите вы за нашу жизнь?
   -- То, чего она стоит! -- сказал Зант.
   -- А за королевский трон? Думаете ли вы, что высшему классу и народу понравится быть в том дурацком положении, в какое мы поставили их? Думаете ли вы, что они будут любить короля, который был слишком пьян, чтобы короноваться, и послал своего слугу, чтобы заменить себя?
   -- Его опоили, а я не слуга!
   -- Я говорю то, что скажет Черный Майкл!
   Он встал, подошел ко мне и положил руку на мое плечо.
   -- Милый мой, -- сказал он, -- если вы будете играть вашу роль, вы можете еще спасти и короля. Ступайте назад и приберегите его трон для него!
   -- Но герцог знает -- негодяи, которых он посылал сюда, знают.
   -- Да, но они не могут ничего сказать! -- заревел Зант, мрачно торжествуя. -- Мы их поймали! Как могут они выдать нас, не выдавая себя? -- "Это не король, потому что мы похитили короля и убили его слугу". -- Могут ли они сказать это?
   Положение уяснилось. Знает Майкл обо мне или нет, он ничего не может сказать. Не вернув короля, что мог он сделать? А если он вернет короля, каково будет его положение? С минуту все эти соображения завлекли меня далеко, но скоро я стал считаться и со всеми трудностями.
   -- Мой обман откроется! -- сказал я.
   -- Может быть, но каждый час дорог. Важнее всего -- это иметь короля в Стрельзау, не то город перейдет к Майклу в двадцать четыре часа, и что будет тогда с жизнью короля -- или его троном? Вы должны решиться!
   -- Предположим, что они убьют короля!
   -- Они его убьют, если вы не решитесь!
   -- Зант, предположим, что они уже убили короля?
   -- Тогда, клянусь небом, вы такой же Эльфберг, как и Черный Майкл, и вы будете царствовать в Руритании! Но я не думаю, чтобы они совершили это убийство, и не совершат, пока вы будете на троне. Не убьют же они его, чтобы посадить на трон вас?
   План был смелый, смелее и безнадежнее того, который мы недавно привели в исполнение; но слушая Занта, я увидел и сильные стороны нашей игры. Кроме того, я был молод и любил борьбу, а мне предлагали участие в такой игре, в которую, может быть, ни один человек доселе не играл.
   -- Мой обман откроется! -- сказал я.
   -- Может быть, -- отвечал Зант. -- Пойдем! В Стрельзау! Мы будем пойманы, как крысы в западне, если останемся здесь!
   -- Зант, -- вскричал я, -- я попробую!
   -- Молодец, -- отвечал он. -- Надеюсь, они оставили нам лошадей. Пойду посмотрю!
   -- Мы должны похоронить этого бедного малого! -- заметил я.
   -- Времени нет! -- отвечал Зант.
   -- Я успею!
   -- Что с вами? -- осклабился он. -- Я вас делаю королем! Ну, что же, хороните. Пойдите, принесите его, пока я посмотрю, есть ли лошади. Нельзя будет зарывать его глубоко, но едва ли это его огорчит. Бедный Иозеф! Он был человек честный!
   Он вышел, а я отправился в погреб. Я поднял бледного Иозефа на руки и вынес в коридор, а оттуда к входным дверям дома. Около них я положил его на пол, вспомнив, что следует найти заступы для нашей работы. В эту минуту Зант вернулся.
   -- Лошади здесь, между ними родной брат той, которая принесла вас сюда. Но вы можете освободить себя от этого труда!
   -- Я не уеду, пока не похороню его!
   -- Нет уедете!
   -- Ни за что, полковник Зант, даже за всю Руританию!
   -- Глупец, -- возразил он. -- Подойдите сюда!
   Он привлек меня к дверям.
   Луна садилась, но приблизительно шагах в трехстах вдали двигалась по дороге из Зенды группа людей. Их было семь или восемь; четверо были верхами, остальные шли пешком; я видел, что они несли что-то длинное на плечах, и догадался, что то были заступы и мотыги.
   -- Они за вас исполнят работу, -- сказал Зант. -- В путь!
   Он был прав. Приближающиеся люди были, без сомнения, слуги герцога Майкла, шедшие, чтобы скрыть следы своего злого дела. Я далее не колебался, но меня охватило непреодолимое желание. Указывая на труп бедного маленького Иозефа, я сказал Занту:
   -- Полковник, мы должны отомстить за него!
   -- Вам бы хотелось дать ему товарищей, а? Но это дело слишком рискованное, ваше величество!
   -- Я должен немного заняться ими! -- продолжал я.
   Зант заколебался.
   -- Что ж, -- отвечал он, -- оно к делу не идет, но вы были мальчиком послушным, и если мы тут погибнем, черт возьми, вас это избавит от лишних хлопот. Я покажу вам, как напасть на них!
   Он осторожно запер полуоткрытую дверь. После этого мы прошли весь дом и дошли до заднего хода. Здесь стояли наши лошади. Широкая дорога огибала весь павильон.
   -- Готов ли револьвер? -- спросил Зант.
   -- Нет, я приготовил саблю! -- отвечал я.
   -- Черт, вам крови захотелось сегодня, -- засмеялся он. -- Пусть будет по-вашему!
   Мы сели наконец, вынули сабли и молча ждали минуты две. Тогда мы услыхали шаги людей на дороге по другую сторону дома. Они остановились, и один из них воскликнул:
   -- Ну, выноси его из дома!
   -- Теперь! -- прошептал Зант. Всадив шпоры в коней, мы карьером кинулись в объезд дома и через секунду были среди негодяев. Зант потом говорил мне, что убил человека, и я ему верю; но я более его не видал. Одним ударом я рассек голову какого-то молодца на гнедой лошади, и он упал на землю. После этого я очутился против высокого человека, наполовину сознавая, что еще другой находится по мою правую руку. Бездействие было опасно, и одним движением я всадил шпоры в коня и мою саблю прямо в грудь высокому человеку. Его пуля прожужжала мимо моего уха -- я почти был уверен, что она меня задела. Я хотел вытянуть саблю из убитого, но она не поддалась, и я, бросив ее, пустился за Зантом, которого теперь увидел шагах в двадцати впереди. Я махнул рукой на прощанье и с криком опустил ее; пуля задела палец, и я почувствовал, как полилась кровь. Старик Зант повернулся в седле. Кто-то снова выстрелил, но у негодяев не было ружей, и мы были вне опасности. Зант стал смеяться.
   -- На мою долю один, на вашу два, удачно! -- сказал он. -- Маленькому Иозефу будут товарищи! Хотел бы я знать, заметили ли они нас?
   -- Высокий молодец заметил; когда я его ударил, то слышал его восклицание "Король"!
   -- Хорошо! Хорошо! О, мы зададим еще трезвому Черному Майклу!
   Остановившись на минуту, мы сделали перевязку моему раненому пальцу, из которого лила кровь и который мучительно болел, так как кость была сильно задета. После того мы пустились в путь, требуя от наших лошадей всех усилий, на какие они были способны. Возбуждение схватки и нашего серьезного предприятия утихло, и мы ехали в мрачном молчании. День начинался ясный и холодный. У только что проснувшегося фермера мы потребовали подкрепления для себя и для лошадей. Под предлогом зубной боли я, как мог, закрыл плащом лицо. Потом снова в путь, пока Стрельзау не появился перед нами. Было часов восемь или около девяти, и все ворота были открыты, как и всегда, исключая того времени, когда капризы или интриги герцога запирали их. Мы ехали той же дорогой, которой выехали накануне вечером, все четверо -- люди и лошади, усталые и измученные. Улицы были даже спокойнее, чем при нашем отъезде; каждый высыпался после ночных празднеств, и мы почти никого не встретили, до самой маленькой калитки дворца. Здесь нас поджидал старый слуга Занта.
   -- Все ли благополучно, сударь? -- спросил он.
   -- Все, -- отвечал Зант, и человек этот, подойдя ко мне, взял мою руку, чтобы поцеловать ее.
   -- Король ранен! -- воскликнул он.
   -- Ничего, -- сказал я, сходя с лошади, -- мой палец попал между дверями!
   -- Помни -- молчанье! -- сказал Зант. Но, впрочем, мой добрый Фрейлер, совершенно лишнее тебе это повторять!
   Старик пожал плечами.
   -- Все молодые люди ездят иногда по своим делам, почему же королю не ездить? -- заметил он.
   Смех Занта не изменил его предположений о причине моей поездки.
   -- Всегда лучше довериться человеку, -- сказал Зант, всаживая ключ в замок, -- насколько, конечно, это нужно!
   Мы вошли и добрались до уборной. Распахнув дверь, мы увидели Фрица фон Тарленгейма, лежащего одетым на диване. Он, казалось, спал, но наше появление разбудило его. Он вскочил, кинул на меня взгляд и с радостным криком бросился на колени передо мной.
   -- Слава Богу! Государь, слава Богу! Вы невредимы! -- воскликнул он, протягивая руку, чтобы схватить мою.
   Признаюсь, я был тронут. Этот король, со всеми своими недостатками, умел внушать любовь окружающим. Целую минуту я не мог заставить себя говорить и разбить иллюзии доброго малого. Но закаленный старик Зант не испытал этого чувства. Он хлопнул себя рукой по ноге с восторгом.
   -- Браво, мальчуган, -- вскричал он. -- Очень хорошо!
   Фриц растерянно посмотрел на нас. Я протянул руку.
   -- Вы ранены, государь? -- воскликнул он.
   -- Только царапина, -- сказал я, но остановился.
   Фриц встал с растерянным выражением. Держа меня за руку, он оглядел меня сверху вниз и снизу вверх. Потом вдруг бросил мою руку и отшатнулся назад.
   -- Где король? Где король? -- закричал он.
   -- Тише, дурак! -- прошипел Зант. -- Не так громко! Вот король!
   У дверей раздался стук. Зант схватил меня за руку.
   -- Сюда, скорее, в спальню! Снимайте шапку и сапоги. Полезайте на кровать. Спрячьте все!
   Я исполнил его приказание. Минуту спустя Зант заглянул снова, покивал, ухмыльнулся и ввел очень нарядного и почтительного молодого человека, который подошел к моей кровати с частыми поклонами и доложил, что он принадлежит к дому принцессы Флавии и что ее королевское высочество прислала его специально, чтобы узнать, как здоровье короля после того утомления, которое его величество перенесли накануне.
   -- Передайте моей кузине мою горячую благодарность, -- сказал я, -- и скажите ее королевскому высочеству, что я во всей своей жизни не чувствовал себя лучше!
   -- Король, -- прибавил старик Зант (который, я начинал убеждаться, иногда лгал из любви к искусству), -- проспал всю ночь не просыпаясь!
   Молодой человек (он напомнил мне "Озрика" в "Гамлете") с поклонами вышел вон. Комедия окончилась, и бледное лицо Фрица фон Тарленгейма призвало нас к действительности, хотя в сущности, комедия становилась для нас действительностью.
   -- Неужели король умер? -- прошептал он.
   -- Дай Бог, чтобы нет, -- отвечал я. -- Но он в руках Черного Майкла!
  

VIII
СВЕТЛАЯ КУЗИНА И ТЕМНЫЙ БРАТ

   Жизнь настоящего короля, вероятно, тяжела, но исполняющего роль короля, я ручаюсь, гораздо тяжелее. На следующий день Зант научил меня моим обязанностям, что я должен делать и что должен знать, в течение трех часов; потом я наскоро позавтракал. Зант, сидя против меня, говорил мне, что король по утрам всегда пил белое вино и терпеть не мог пряных блюд.
   Потом явился канцлер, также часа на три; ему я должен был объяснить, что мой ушибленный палец (мы воспользовались этой раной) мешал мне писать; -- началась суета, ссылки на прошлые случаи и так далее, которые окончились тем, что я поставил какой-то знак, а канцлер засвидетельствовал его, с избытком торжественных клятв. Потом представлялся французский посланник, предъявляя свои верительные грамоты; в этом случае мое невежество не имело значения, так как и король знал очень мало. (Мы приняли весь Corps Diplomatinguc в течение следующих дней, переход власти в другие руки требовал всей этой суматохи.)
   Наконец я остался один. Я позвал своего нового слугу (мы выбрали, чтобы заменить Иозефа, молодого человека, никогда не видавшего короля), велел принести водки и воды и заметил Занту, что теперь могу надеяться на отдых.
   Фриц фон Тарленгейм стоял тут же.
   -- Клянусь небом, -- вскричал он, -- мы теряем время. Неужели мы не соберемся задать страху Черному Майклу?
   -- Тише, сын мой, тише, -- сказал Зант, морща брови. -- Это доставило бы нам большое удовольствие; но могло бы стоить дорого. Неужели Майкл падет, оставя короля в живых?
   -- А кроме того, -- подсказал я, -- пока король здесь, в Стрельзау, на своем престоле, какие могут быть у него неудовольствия против дорогого брата Майкла?
   -- Неужели мы не должны ничего предпринимать?
   -- Мы не должны предпринимать ничего глупого! -- проворчал Зант.
   -- Мне это напоминает, Фриц, -- сказал я, -- содержание одной из наших английских комедий-критик, не слыхали ли вы о ней? Или еще о двух соперниках, наводящих друг на друга револьвер. Я не могу выдать Майкла, не выдавая себя!
   -- И короля! -- вставил Зант.
   -- А Майкл выдаст себя, если будет стараться выдать меня!
   -- Это очень мило! -- сказал старый Зант.
   -- Если я буду уличен, -- продолжал я, -- то стану играть в открытую игру и поборюсь с герцогом; но пока я жду его хода!
   -- Он убьет короля! -- вскричал Фриц.
   -- Нет! -- отвечал Зант.
   -- Трое из Шестерки в Стрельзау! -- продолжал Фриц.
   -- Только трое, вы уверены? -- спросил Зант живо.
   -- Да, только трое!
   -- Значит, король жив, и остальные трое сторожат его! -- воскликнул Зант.
   -- Да, вы правы! -- подхватил Фриц, с прояснившимся лицом. -- Если бы король умер и был похоронен, они все были бы здесь с Майклом. Вы знаете, что Майкл вернулся сюда, полковник?
   -- Знаю, будь он проклят!
   -- Господа, господа, -- сказал я, -- кто эта Шестерка?
   -- Я думаю, вы скоро с ней познакомитесь, -- отвечал Зант. -- Это шесть человек, которых Майкл держит у себя в доме; они преданы ему душой и телом. Из них три руританца, затем один француз, один бельгиец и один -- ваш соотечественник!
   -- Они не задумаются зарезать человека, если им прикажет Майкл! -- окончил Фриц.
   -- Может быть, они зарежут и меня? -- подсказал я.
   -- Весьма вероятно! -- согласился Зант. -- Которые из них здесь, Фриц?
   -- Де Готэ, Берсонин и Детчард!
   -- Иностранцы! Ясно, как день. Он привез их и оставил руританцев с королем; это для того, чтобы вовлечь в это дело руританцев как можно дальше!
   -- Значит, из них никого не было около павильона между нашими друзьями? -- спросил я.
   -- Жаль, что их не было, -- отвечал Зант с сожалением. -- Теперь бы их было не шесть, а четыре.
   Я успел уловить в себе один из признаков власти -- сознание, что не следует открывать всех моих мыслей или тайных намерений даже самым близким друзьям. Я твердо наметил себе будущие действия. Я хотел достичь возможно большей популярности и, вместе с тем, не выказывать никакой неприязни Майклу. Этими средствами я надеялся смягчить враждебность его приверженцев и доказать, если бы произошло открытое столкновение, что он человек не угнетенный, а просто неблагодарный.
   Но я не желал открытого столкновения. Интересы короля требовали тайны; и пока тайна была соблюдена, мне в Стрельзау предстояла интересная игра. Майкл от промедления не мог стать сильнее.
   Я приказал подать лошадь и, сопутствуемый Фрицем фон Тарленгеймом, поехал по большой новой аллее королевского парка, отвечая на поклоны с величайшей учтивостью. Потом я проехал по некоторым улицам, остановился и купил цветов у хорошенькой девушки, заплатив ей золотой монетой; после этого, достаточно привлекая желаемое внимание (за мной тянулся хвост человек из пятисот), я направился ко дворцу принцессы Флавии и спросил, может ли она принять меня. Этот поступок вызвал большое сочувствие и был встречен криками удовольствия. Принцесса была очень популярна, и сам канцлер не постеснялся намекнуть мне, что чем решительнее я буду ухаживать за ней и чем скорее я доведу дело до счастливого окончания, тем горячее будут чувства подданных ко мне. Канцлер, конечно, не мог знать, какие препятствия находились на пути к его искреннему и прекрасному совету. Но все же мне казалось, что мое посещение не могло принести вреда; в этом Фриц поддерживал меня с горячностью, удивившей меня, пока он не признался, что и у него была причина посещать дом принцессы, и эта причина -- сильное желание видеть фрейлину, лучшего друга принцессы, графиню Гельгу фон Строфцин.
   Этикет осуществил надежды Фрица. Пока меня вводили в гостиную принцессы, он оставался с графиней в первой комнате; несмотря на присутствие посторонних и слуг, находящихся здесь, я не сомневаюсь, что он умудрился устроить себе с ней тет-а-тет; но у меня не хватало времени думать о них, так как я делал теперь самый тонкий ход во всей моей трудной игре. Мне надо было поддержать привязанность принцессы ко мне -- и, вместе с тем, ее равнодушие; я должен был выказать ей любовь -- и не испытывать ее. Я должен был разыгрывать влюбленного с девушкой, которая была прекраснее всех, виденных мною. Я старался приспособиться к этой роли, которая была не легка, при виде того прелестного замешательства, которое встретило меня. Как я сыграл свою роль, будет видно из всего последующего.
   -- Вы заслуживаете золотых лавров, -- сказала она. -- Вы точно тот принц у Шекспира, который изменился, став королем. Но я забываю, что вы король, государь!
   -- Прошу вас говорить только то, что подсказывает вам сердце, и называть меня только по имени!
   Она с минуту смотрела на меня.
   -- Я радуюсь и горжусь, Рудольф, -- сказала она. -- Но, как я уже говорила вам, даже ваше лицо изменилось!
   Я оценил похвалу, но предмет разговора мне не нравился; я сказал:
   -- Брат мой вернулся, я слыхал. Он совершил далекую экскурсию, не правда ли?
   -- Да, он здесь! -- отвечала она, слегка хмурясь.
   -- Он не может долго оставаться вдали от Стрельзау, как видно, -- заметил я, улыбаясь. -- Что ж, мы рады его видеть. Чем он ближе к нам, тем лучше!
   Принцесса взглянула на меня с веселым блеском в глазах.
   -- Почему, Рудольф? Не потому ли, что вам легче...
   -- Следить за ним? Может быть, -- сказал я. -- Чему вы радуетесь?
   -- Я не сказала, что радуюсь! -- отвечала она.
   -- Но другие говорят это о вас!
   -- Много есть дерзких людей! -- сказала она с восхитительной надменностью.
   -- Вероятно, вы хотите сказать, что я из их числа?
   -- Ваше величество не может быть дерзким, -- отвечала она, приседая с притворным уважением, но прибавив лукаво, спустя минуту: -- Только разве...
   -- Что ж, только когда?
   -- Только, если вы скажете мне, что меня хоть на секунду интересует, где находится герцог Стрельзауский!
   Право, мне было жаль, что я не король.
   -- Вам все равно, где брат Майкл?
   -- О, брат Майкл! Я зову его герцогом Стрельзауским!
   -- Но при встречах вы называете его братом Майклом?
   -- Да, по приказанию вашего отца!
   -- Понимаю. А теперь по моему?
   -- Если таково ваше приказание!
   -- Без сомнения! Мы все должны быть любезны с нашим дорогим Майклом!
   -- Вы, вероятно, прикажете мне принимать также его друзей?
   -- Шестерку?
   -- Вы также зовете их таким образом?
   -- Чтобы следовать моде, зову. Но я приказываю вам принимать только тех, кого вы пожелаете!
   -- Исключая вас!
   -- За себя я прошу. Приказывать я не могу!
   Пока я говорил, на улице послышались крики. Принцесса подбежала к окну.
   -- Это он! -- вскричала она. -- Это -- герцог Стрельзауский!
   Я улыбнулся, но ничего не сказал. Она вернулась на свое место. Несколько минут мы сидели молча. Шум на улице стих, но я слышал шаги в первой комнате. Я начал говорить об общих вопросах. Так прошло еще несколько минут. Я спрашивал себя, куда девался Майкл, но думал, что мне не следует в это вмешиваться. Внезапно, к большому моему удивлению, Флавия, всплеснув руками, спросила взволнованным голосом:
   -- Неужели с вашей стороны благоразумно сердить его?
   -- Что? Кого? Каким образом сержу я его?
   -- Заставляя его ждать!
   -- Милая кузина, я вовсе не желаю заставлять...
   -- Так что ж, может он войти?
   -- Конечно, если вы желаете!
   Она с любопытством посмотрела на меня.
   -- Какой вы смешной, -- сказала она. -- Ведь нельзя было доложить о нем, пока я сижу с вами!
   Вот прекрасное преимущество королевского достоинства!
   -- Великолепный этикет! -- вскричал я. -- Но я совершенно забыл; а если бы я сидел с кем-нибудь другим, о вас можно было бы доложить?
   -- Вы знаете также хорошо, как и я. Обо мне всегда можно доложить, потому что я королевской крови! -- и она продолжала с удивлением смотреть на меня.
   -- Я никогда не был в состоянии помнить все эти глупые правила, -- сказал я довольно неудачно, внутренне кляня Фрица, который ничего не сказал мне о них. -- Но я заглажу свою ошибку!
   Я вскочил, открыл дверь и вышел в первую комнату. Михаил сидел у стола с мрачным нахмуренным лицом. Все присутствующие стояли, исключая дерзкого мальчишки Фрица, который, развалившись покойно в кресле, заигрывал с графиней Гельгой. Он вскочил при моем входе с почтительной живостью, которая еще более подчеркнула его прежнюю небрежность. Мне было нетрудно понять, почему герцог не любил Фрица.
   Я протянул руку, Майкл взял ее, и я обнял его. Потом я повел его с собой во вторую гостиную.
   -- Брат, -- сказал я, -- если бы я знал, что вы здесь, вы бы не ждали и минуты, и я попросил бы у принцессы разрешения ввести вас к ней!
   Он холодно поблагодарил меня. У этого человека было много качеств, но он не умел скрыть своих чувств. Даже совершенно посторонний человек заметил бы, что он ненавидит меня и ненавидит сильнее всего рядом с принцессой Флавией; но я убежден, что он старался скрыть свои чувства и уверить меня, что он искренно верит, что я король. Я не знал всего, конечно; но даже если король умел притворяться еще сильнее и умнее меня (а я начинал гордиться своим исполнением этой роли), Майкл не мог этому верить. А если он не верил, как его должно было приводить в ярость то, что я называл его -- Майкл, а ее -- Флавией.
   -- У вас ранена рука, государь! -- заметил он с участием.
   -- Да, я играл с одной полукровной собакой (я хотел рассердить его), а вы, брат, знаете, что у них нрав злой!
   Он горько улыбнулся, и его темные глаза остановились на мне с минуту.
   -- Но разве укус опасен? -- вскричала Флавия тревожно.
   -- На этот раз нет, -- сказал я. -- Если бы я дал возможность укусить себя глубже, тогда другое дело, кузина!
   -- Неужели собаку не убили? -- спросила она.
   -- Еще нет. Мы ждем, чтобы убедиться, вреден ли ее укус!
   -- А если вреден? -- спросил Майкл со своей горькой улыбкой.
   -- Ей раскроят голову, брат! -- ответил я.
   -- Вы не будете больше играть с ней? -- спросила Флавия.
   -- Может быть, и буду!
   -- Но она может еще укусить!
   -- Без сомнения, она попытается! -- сказал я, улыбаясь.
   Тут, боясь, что Майкл скажет что-нибудь такое, на что я должен буду рассердиться (так как хотя я мог показывать ему свою ненависть, но по виду должен был казаться дружелюбным), я стал восхищаться прекрасным состоянием его полка, выразившего искренне верноподданническое чувство при моей встрече в день коронации. Потом я перешел к восторженному описанию охотничьего павильона, который он одолжил мне. Но он внезапно поднялся. Его самообладание ускользало из его власти, и, извинившись, он простился с нами. Впрочем, подойдя к дверям, он остановился и сказал:
   -- Трое из моих друзей очень желают чести быть вам представленными, государь. Они здесь, в первой комнате!
   Я немедленно присоединился к нему и просунул руку под его локоть. Выражение его лица было слаще меда. Мы вышли в первую комнату совершенно по-братски. Майкл сделал знак, и три человека выступили вперед.
   -- Эти господа, -- сказал Майкл с любезностью, полной достоинства, которую он легко и грациозно умел выражать, -- самые верные и преданные слуги вашего величества, а мои самые верные, преданные друзья!
   -- Благодаря второй, также, как и первой причине, -- сказал я, -- я очень рад их видеть!
   Они подошли один за другим и поцеловали мне руку: -- Де Готэ, высокий худощавый молодец, с торчащими вверх волосами и подкрученными усами; Берсонин, бельгиец, осанистый человек средних лет с лысой головой (хотя ему было немного более тридцати лет), и последний англичанин, Детчард, с узким загорелым лицом и коротко остриженными светлыми волосами. Он был хорошо сложен, широк в плечах и узок в бедрах.
   "Хороший боец, но плохой знакомец", -- определил я его. Я заговорил с ним по-английски, с слегка иностранным произношением и, клянусь, он улыбнулся, хотя немедленно скрыл улыбку.
   "Итак, мистер Детчард посвящен в тайну!" -- подумал я.
   Отделавшись от моего дорогого брата и его друзей, я вернулся проститься с кузиной. Она стояла на пороге. Я простился с ней, взяв ее за руку.
   -- Рудольф, -- сказала она очень тихо, -- будьте осторожны, пожалуйста!
   -- Почему?
   -- Вы знаете: я не могу сказать. Подумайте о том, что жизнь ваша дорога!
   -- Кому?
   -- Руритании!
   Был ли я прав, или не прав, играя эту роль? Не знаю; зло лежало и в том, и в другом, а я не смел открыть ей правды.
   -- Только Руритании? -- спросил я тихо.
   Внезапный румянец разлился по ее несравненному лицу.
   -- И вашим друзьям также! -- сказала она.
   -- Друзьям?
   -- И вашей кузине, любящей подданной! -- прошептала она.
   Я не мог говорить, поцеловал ее руку и вышел, проклиная себя, потом позвал господина Фрица, который, не обращая внимания на слуг, играл в веревочку с графиней Гельгой.
   -- Что же делать, -- сказал он, -- нельзя же только заниматься заговорами! Иногда любовь берет верх!
   -- Начинаю думать, что это правда! -- отвечал я; и Фриц, шедший рядом со мной, отступил почтительно назад.
  

IX
НОВОЕ УПОТРЕБЛЕНИЕ ЧАЙНОГО СТОЛА

   Если бы я посвятил читателей в мелкие подробности моего существования в то время, они показались бы поучительными людям, мало знакомым с дворцовой жизнью; если бы я открыл некоторые тайны, которые узнал тогда, они могли бы быть полезны государственным людям Европы. Но я намерен ничего не рассказывать. Я очутился бы между Сциллой скуки и Харибдой нескромности и сознаю, что лучше всего мне строго придерживаться подпольной драмы, которая разыгралась вне политики Руритании. Я могу только сказать, что тайне моего обмана часто грозило разоблачение. Я делал ошибки, со мной случались неудачи: требовались весь такт и вся любезность, которыми я располагал, чтобы загладить кажущиеся пробелы памяти и большую забывчивость по отношению к старым знакомым, в чем я попадался часто. Но я избегнул разоблачения, что приписываю, как сказал раньше, более всего смелости моего предприятия. Я убежден, что с этим необъяснимым физическим сходством было гораздо легче избежать короля Руритании, чем моего ближайшего соседа.
   Однажды Зант вошел ко мне в комнату. Он кинул мне письмо, говоря:
   -- Это к вам, -- кажется, женская рука. Но раньше сообщу вам кое-какие известия.
   -- Что еще?
   -- Король находится в Зендовском замке! -- сказал он.
   -- Откуда вы это знаете?
   -- Потому что остальная половина Майкловой шестерки находится там. Я наводил справки, и они все там -- Лауэнграм, Крифштейн и молодой Руперт Гентцау; клянусь честью, три отборнейших негодяя из всех живущих в Руритании!
   -- Так что же?
   -- Фриц хочет, чтобы вы отправились в замок с пехотой, кавалерией и артиллерией.
   -- Чтобы засыпать ров? -- спросил я.
   -- Что-то в этом роде, -- осклабился Зант, -- но тогда мы не нашли бы и трупа короля.
   -- Вы убеждены, что он находится там?
   -- Весьма вероятно, так, кроме пребывания в замке трех негодяев, существуют другие доказательства; мост всегда поднят, никто не может войти в замок или выйти из него без разрешения молодого Гентцау или даже самого Черного Михаила. Нам придется связать Фрица.
   -- Я отправлюсь в Зенду! -- сказал я.
   -- Вы сошли с ума!
   -- Может быть, сойду когда-нибудь!
   -- Возможно, если же вы отправитесь, то, очень вероятно, там и останетесь.
   -- Это очень возможно, друг мой! -- сказал я небрежно.
   -- Его величество не в духе, -- заметил Зант. -- Что ваша любовная интрига?
   -- Придержите-ка язык! -- отвечал я.
   Он с минуту смотрел на меня, затем закурил трубку. Его замечание, что я не в духе, было совершенно верно, и я продолжал злобно:
   -- Куда я ни направлюсь, меня преследуют с полдюжины молодцов.
   -- Знаю. Я их посылаю! -- отвечал он сдержанно.
   -- Зачем?
   -- Затем, -- сказал Зант, продолжая курить, -- что для Михаила было бы не особенно неприятно, если бы вы исчезли. С вашим исчезновением старая игра, которую мы остановили, была бы сыграна, или он снова бы принялся за нее.
   -- Я могу сам себя уберечь!
   -- Де Готе, Берсонин и Детчард находятся в Стрельзау; и каждый из них, милый мой, способен перервать вам горло так же охотно, как я перерезал бы Черному Майклу и гораздо более предательски. Что это за письмо?
   Я распечатал письмо и прочел вслух:
  
   "Если король желает узнать то, что весьма необходимо знать королю, пусть он поступит, как это письмо ему посоветует. В конце Новой Аллеи в большом саду стоит дом. У дома подъезд со статуей нимфы. Сад окружен стеной; на задней стороне стены находится калитка. Сегодня в 12 часов ночи, если король пойдет один через калитку, повернет направо и пройдет двадцать шагов, он найдёт беседку, к которой ведет лестница из шести ступенек. Если он подымется по ней и войдет, то увидит там кое-кого, кто откроет ему то, что близко касается его жизни и престола. Письмо это написано верным другом. Король должен быть один. Если он не обратит внимания на это приглашение, его жизнь будет в опасности. Пусть он письмо не показывает никому, или он погубит женщину, которая его любит: Черный Майкл не прощает".
  
   -- Нет, -- заметил Зант, когда я кончил, -- он умеет диктовать интересные письма!
   Я пришел к тому же заключению и собирался бросить письмо в сторону, когда заметил, что и на другой стороне листа что-то написано.
   -- Посмотрите, еще есть продолжение!
  
   "Если будете колебаться, -- продолжал написавший, -- посоветуйтесь с полковником Зантом".
  
   -- Что! -- вскричал тот искренно удивленный. -- Неужели он думает, что я еще глупее вас?
   Я сделал ему знак помолчать.
  
   "Спросите его, какая женщина будет сильнее всего противиться женитьбе герцога на его кузине и тем помешать ему стать королем? Спросите, не начинается ли ее имя на А?"
  
   Я вскочил на ноги. Зант положил свою трубку.
   -- Антуанета де Мобан. клянусь небом! -- вскричал я.
   -- Откуда вы ее знаете? -- спросил Зант.
   Я рассказал ему, что и как узнал об этой даме: он кивнул головой.
   -- Все это верно до такой степени, что даже у нее произошла ссора с Майклом! -- сказал он задумчиво.
   -- Если бы она захотела, то могла бы быть нам полезной -- заметил я.
   -- Но все же я думаю, что письмо это написано Майклом! -- заметил я.
   -- Я тоже также, но хочу узнать наверно. Я отправлюсь туда, Зант!
   -- Нет, пойду я! -- возразил он.
   -- Вы можете пойти до калитки!
   -- Я пойду к беседке!
   -- Будь я повешен, если пущу вас!
   Я встал и оперся о камин.
   -- Зант, я доверяю этой женщине и пойду!
   -- Я никакой женщине не верю, -- отвечал Зант, -- и вы не пойдете!
   -- Я отправлюсь в беседку или вернусь в Англию! -- возразил я.
   Зант начинал понимать, когда может руководить мною и когда должен подчиняться.
   -- Мы играем не в такт, -- продолжал я. -- С каждым днем, оставляя короля там, где он находится, мы опасность увеличиваем. С каждым днем разыгрываемый мною маскарад становится рискованнее. Зант, мы должны приняться за дело, мы должны загнать зверя.
   -- Пусть будет так! -- согласился он со вздохом.
   Чтобы не вдаваться в подробности, скажу только, что в половине двенадцатого, в ту же ночь, Зант и я сели на коней. Фрица опять оставили на страже, и мы открыли ему цель нашей поездки. Ночь была очень темная. На мне не было сабли, но был револьвер, длинный нож и фонарь. Мы доехали до наружной калитки. Я спешился, Зант протянул руку.
   -- Я буду ждать вас! -- сказал он.
   -- Если услышите выстрел, то -- останетесь здесь, в этом все шансы короля. С вами не должно случиться беды.
   -- Вы правы. Желаю вам успеха!
   Я толкнул небольшую калитку; она открылась, и я очутился в запущенном, заросшем кустами саду. На заросшей травой дорожке я повернул направо, как мне было приказано, и осторожно пошел. Мой фонарь был закрыт, но в руке я держал револьвер. До меня не долетал ни один звук. Постепенно большой темный предмет стал выделяться во мраке. Это была беседка. Дойдя до ступенек, я поднялся по ним и очутился перед деревянной расшатанной и непрочной дверью, висевшей на завесах. Я толкнул ее и вошел. Какая-то женщина бросилась ко мне и схватила меня за руку.
   -- Закройте дверь! -- прошептала она.
   Я повиновался и потом направил свет своего фонаря на нее. Она была в вечернем платье, одета очень роскошно, и ее видная смуглая красота фантастично освещалась светом фонаря. Беседка была пустая, маленькая. Комната, в которой стояли только пара стульев и небольшой железный столик, походила на те, какие можно видеть в кафе.
   -- Не говорите, -- сказала она. -- У нас нет времени. Слушайте! Я знаю вас, мистер Рассендиль. Я писала вам по приказанию герцога.
   -- Я так и думал! -- отвечал я.
   -- Через двадцать минут сюда явятся три человека с тем, чтобы убить вас.
   -- Три -- из шестерки?
   -- Да. До того времени, вы должны уйти. Если вы не уйдете, то сегодня будете убиты.
   -- Или будут убиты они!
   -- Слушайте, слушайте! Когда вас убьют, ваш труп отнесут в самый опасный и глухой квартал города. Там его найдут. Михаил немедленно арестует всех ваших друзей, -- полковника Занта и капитана фон Тарленгейма прежде всех, -- объявит осадное положение в Стрельзау и пошлет гонца в Зенду. Остальные три его приятеля убьют короля в замке, а герцог объявит королем себя или принцессу, -- себя, если будет достаточно силен. Во всяком случае, он женится на ней и станет королем в действительности, а потом и по имени. Понимаете?
   -- Смелый заговор! Но почему вы?...
   -- Верьте, что я христианка -- или думаете, что я ревнива! О, Боже! Неужели я увижу его женатым на ней? Теперь идите, но помните, -- вот что мне остается сказать вам -- что никогда, днем ли, или ночью, вы не в безопасности. Три человека следуют за вами в качестве телохранителей. Не правда ли? А трое других следят за ними; три приятеля Майкла никогда не бывают далее двухсот шагов от вас. Вы погибли, если они хоть минуту застанут вас одного. Теперь идите. Подождите, калитку верно уже охраняют. Ступайте тихонько, пройдите мимо беседки шагов сто, и вы найдете лестницу, прислоненную к забору. Перелезайте через него и бегите, спасайте свою жизнь!
   -- А вы? -- спросил я.
   -- Мне еще остается окончить свою игру. Если он узнает, что я сделала, мы более не встретимся. Если же нет, то я могу еще... Но все равно. Идите, не медля.
   -- Но что вы ему скажете?
   -- Что вы не пришли, что вы отгадали западню!
   Я взял и поцеловал ее руку.
   -- Сегодня вы оказали большую услугу королю, -- сказал я. -- Где он находится, в замке?
   Она понизила голос до шепота полного страха. Я слушал жадно.
   -- Пройдя подземный мост, вы дойдете до тяжелой двери; за нею находится...
   -- Слушайте! Что это?
   Около беседки послышались шаги.
   -- Они пришли! Слишком рано! О Боже! Они пришли слишком рано! -- и она побледнела, как смерть.
   -- А мне кажется, -- сказал я, -- что они пришли как раз вовремя!
   -- Закройте фонарь! Видите, в дверях есть щель. Видите вы их?
   -- Я приложил глаза к щели. На последней ступеньке я увидел три неясные фигуры. Я взвел курок. Антуанета поспешно положила руку на мою.
   -- Положим, вы убьете одного, -- сказала она. -- А потом что?
   Извне раздался голос -- голос, говоривший безукоризненно по-английски.
   -- Мистер Рассендиль! -- сказал он.
   Я не отвечал.
   -- Мы хотим поговорить с вами. Обещайте, что не станете стрелять, пока мы не кончим разговора?
   -- Не имею ли я удовольствие говорить с мистером Детчар-дом? -- спросил я.
   -- Дело не в именах!
   -- В таком случае оставьте и мое имя в покое!
   -- Прекрасно, государь. Я хочу сделать вам предложение!
   Я все еще держал глаз у щели. Мои три противника поднялись еще на две ступеньки; три револьвера целили прямо в дверь.
   -- Не согласитесь ли вы впустить нас? Мы клянемся честью сохранить перемирие!
   -- Не доверяйте им! -- прошептала Антуанета.
   -- Мы можем говорить через дверь! -- сказал я.
   -- Но вы можете открыть ее и выстрелить, -- возразил Детчард, -- и хотя мы после этого непременно убьем вас, вы раньше можете убить одного из нас. Поклянитесь честью, что не станете стрелять во время переговоров!
   -- Не доверяйте им! -- прошептала Антуанета снова.
   Внезапная мысль осенила меня. Я быстро обдумал ее. Она казалась исполнимой.
   -- Клянусь честью не стрелять, пока вы не начнете сами, -- сказал я; -- но сюда я вас не впущу. Стойте там и говорите!
   -- Это умно! -- заметил он.
   Все трое поднялись на последнюю ступеньку и стали как раз около двери. Я приложил ухо к щели. Я не мог расслышать их слов, но голова Детчарда находилась очень близко к голове более высокого из его товарищей (Де Готе, по моим догадкам).
   -- Частные сообщения, -- подумал я. Потом я сказал громко:
   -- Что ж, господа, в чем заключается ваше предложение?
   -- Охранная грамота до границы и пятьдесят тысяч английских фунтов!
   -- Нет, нет! -- прошептала Антуанета самым тихим шепотом.
   -- Они предатели!
   -- Предложение довольно приличное! -- сказал я, продолжая свои обозрения через щель. Они стояли очень близко друг возле друга, как раз около двери.
   Я постиг сердца разбойников, и предостережения Антуанстты были мне не нужны. Они намерены были кинуться на меня, как только я увлекусь разговором!
   -- Дайте мне минуту на размышление! -- сказал я, и мне показалось, что в саду раздался смех.
   Я повернулся к Антуанете.
   -- Станьте поближе к стене, вне линии выстрелов из двери! -- прошептал я.
   -- Что вы хотите делать? -- спросила она с испугом.
   -- Увидите! -- отвечал я.
   Я взял маленький железный столик. Он не был тяжел для такого сильного человека, как я, и стал держать его за ножки. Доска стола, встав передо мной, служила щитом для моей головы и тела. Я привесил закрытый фонарь к поясу и сунул револьвер в ближайший карман. Внезапно я увидал, что дверь чуть-чуть открылась, может быть, ветер, а, может, и рука извне старалась ее открыть.
   Я отошел от двери как можно дальше, держа стол в том положении, которое я описал, затем крикнул:
   -- Господа, принимаю ваше предложение, доверяясь вашей чести, если вы согласитесь открыть дверь.
   -- Откройте сами! -- отвечал Дстчард.
   -- Она открывается наружу, -- возразил я. -- Отойдите немного, господа, или я ударю вас, когда стану открывать!
   Я подошел к двери и стал шарить около ее ручки. Потом на цыпочках вернулся на свое место.
   -- Не могу открыть! -- вскричал я. -- Замок заскочил!
   -- Глупости! Я открою! -- отвечал Детчард. -- Пустяки, Берсонин, почему же нет? Неужели вы боитесь одного человека?
   Я улыбнулся про себя. Через минуту дверь была открыта настежь. Свет фонаря показал мне трех людей, стоящих рядом, с поднятыми револьверами. С громким криком кинулся я скорым шагом через беседку и через дверь. Раздались три выстрела, которые и попали в мой щит. Еще секунда, я прыгнул, мой стол с силой ударился в моих врагов и падающей, ругающейся, борющейся кучей, они и я, и мой славный стол скатились со ступенек беседки на землю. Антуанетта закричала, но я вскочил на ноги, громко смеясь.
   Де Готе и Берсонин лежали ошеломленные. Детчард Лежал под столом, но, когда я встал, он оттолкнул его от себя и выстрелил снова. Я выхватил револьвер и спустил курок; я услыхал его проклятие и побежал, как заяц, продолжая смеяться, мимо беседки и вдоль стены. Я слышал за собой шаги и, повернувшись, выстрелил на удачу. Шаги затихли.
   "Дай Бог, -- подумал я, -- чтобы она сказала правду насчет лестницы!" Стена была высокая и усаженная железными остриями.
   Да, вот и лестница. Я взобрался по ней и перелез через стену в одну минуту. Вернувшись к калитке, я увидел лошадей; потом услыхал выстрел. Стрелял Зант. Он услышал шум и стучал и крутил замок калитки, ударяя в нее и стреляя в замочную скважину, как исступленный. Он совершенно забыл, что не должен был принимать никакого участия в стычке. При этом я снова рассмеялся и сказал, ударив его по плечу:
   -- Пойдем домой спать, старик. Я могу рассказать вам лучшую сказку о чайном столе, которую вы когда-либо слыхали!
   Он вздрогнул, вскричав: -- вы живы! -- и с силой пожал мою руку. Но через секунду прибавил:
   -- Что вы, черт возьми, так смеетесь?
   -- Четыре гостя вокруг чайного стола, -- сказал я, продолжая смеяться, так как было необыкновенно смешно представить грозную тройку совершенно разбитой и пораженной оружием не более смертельным, как обыкновенный чайный столик.
   Но все же прошу вас заметить, что я честно сдержал слово и не стрелял, пока они не начали.
  

X
УДОБНЫЙ СЛУЧАЙ ДЛЯ НЕГОДЯЯ

   Префект полиции каждое утро присылал мне рапорт о состоянии столицы и настроении народа; в бумаге еще содержался отчет о действиях лиц, за которыми полиции было поручено следить. Со времени моего пребывания в Стрельзау, Зант обыкновенно прочитывал рапорт и сообщал мне из его содержания то, что было важно или интересно. На следующий день после моего приключения в беседке он вошел ко мне и в то время, как я играл в экарте с Фрицем фон Тарленгеймом.
   -- Сегодня рапорт весьма интересен! -- заметил он, садясь.
   -- Нет ли в нем каких-нибудь сведений об известном вам событии? -- спросил я.
   Он, улыбаясь, покачал головой.
   -- Вот что я прочел раньше всего, -- сказал он. -- Его высочество герцог Стрельзауский покинул город (по-видимому, внезапно), сопровождаемый некоторыми из своих приближенных. Цель его поездки, по-видимому, Зендовский замок, хотя путешественники отправились верхами, а не по железной дороге. Господа де Готе, Бесонин и Детчард выехали через час после герцога; у последнего из них рука была перевязана. Причина раны неизвестна, но существует подозрение, что он дрался на дуэли, вызванной, вероятно, любовными похождениями.
   -- Почти верно! -- заметил я, радуясь, что оставил молодцу память о себе.
   -- Потом вот что мы читаем дальше, -- продолжал Зант. -- Госпожа де Мобан, за действиями которой мы следили, как было приказано, выехала по железной дороге. Билет она взяла до Дрездена.
   -- По старой привычке! -- заметил я.
   -- Поезд, идущий в Дрезден, останавливается в Зенде, -- Хитрый малый, этот префект! Наконец, послушайте дальше: -- общественное настроение в городе неудовлетворительно. Короля очень осуждают (ему, вы знаете, приказано быть откровенным), за то, что он ничего не предпринимает для своей женитьбы. Из рассказов среди окружающих принцессу Флавию видно, что ее королевское высочество кажется глубоко оскорбленной медлительностью его величества. Простой народ соединяет ее имя с именем герцога Стрельзауского, и герцог приобретает большую популярность, благодаря этим предположениям. Я усиленно распространял известие, что король дает бал в честь принцессы, и впечатление получилось благоприятное.
   -- Это для меня новость! -- сказал я.
   -- Все приготовления сделаны! -- рассмеялся Фриц. -- Я занялся всем.
   Зант повернулся ко мне и сказал резким, решительным тоном:
   -- Вы знаете, что должны сегодня за ней ухаживать?
   -- Весьма вероятно, что буду, если увижусь с нею наедине, -- отвечал я. -- Неужели, Зант, вы думаете, что это трудно?
   Фриц стал насвистывать какой-то мотив; потом сказал:
   -- Это будет даже слишком легко. Послушайте, хотя передавать вам это неприятно, но, кажется, вам следует знать. Графиня Гельга сказала мне, что принцесса искренно полюбила короля. Со времени коронации ее чувство заметно усилилось. И правда то, что она глубоко оскорблена кажущимся пренебрежением короля.
   -- Какие осложнения! -- простонал я.
   -- Глупости! -- возразил Зант. -- Я думаю, что не в первый раз вам придется говорить девушке ласковые речи? Она более не требует.
   Фриц, сам влюбленный, понял лучше мое сокрушение. Он положил руку на мое плечо, но не сказал ничего.
   -- Я думаю, тоже, -- продолжал хладнокровный старый Зант, -- что лучше всего вам сделать ей предложение сегодня же!
   -- Милосердное небо!
   -- Или, по крайней мере, намекнуть на это, а я пошлю полуофициальную заметку в газеты!
   -- Я не сделаю ничего подобного, и вы также, -- сказал я. -- Я положительно отказываюсь принимать участие в одурачивании принцессы.
   Зант посмотрел на меня своими маленькими острыми глазками. Медленная, хитрая улыбка появилась у него на лице.
   -- Отлично, милый мой, отлично, -- сказал он. -- Мы не должны наседать слишком на вас. Приласкайте ее немного, если можете, вот и все. Теперь поговорим о Майкле!
   -- Будь Майкл проклят! -- вскричал я. -- Мы им займемся завтра. Фриц, пойдем побродить по саду!
   Зант немедленно уступил. Его грубые манеры скрывали удивительный такт и -- как я все более и более убеждался -- замечательное знание человеческого сердца. Почему он так мало побуждал меня относительно принцессы? Потому что он знал, что ее красота и моя пылкость завлекут меня дальше всех его доводов -- и что, чем менее я обо всем этом думаю, тем, вероятно, я больше сделаю. Он, без сомнения, понимал, какое несчастье это может принести принцессе; но он не придавал этому никакого значения. Могу ли я с уверенностью сказать, что он был не прав? Если король будет восстановлен в своих правах, принцесса должна к нему вернуться, зная или не зная о перемене. А если не удастся вернуть короля на престол? Об этом мы еще не говорили между собой. Но я видел, что в таком случае Зант намерен посадить меня на престол Руритании до конца моей жизни. Он бы посадил самого сатану скорее, чем ученика его, Черного Майкла.
   Бал был очень роскошен. Я открыл его, танцуя кадриль с Флавией; потом я танцевал с нею вальс. Любопытные глаза и оживленный шепот провожали нас. Мы пошли к ужину; в середине ужина, почти сходя с ума от радости, потому что ее взгляд отвечал на мой, а ее взволнованное дыхание усиливалось при моих неясных речах, -- я встал со своего места на виду у всей этой блестящей толпы и, сняв надетую на мне Красную Розу, накинул ленту с бриллиантовым орденом на ее шею. Я сел среди взрыва аплодисментов: я видел, как Зант улыбался, а Фриц нахмурился. Вторая часть ужина прошла в молчании; ни Флавия, ни я не могли говорить. Фриц тронул меня за плечо, я встал, подал ей руку и, пройдя через залу, прошел в небольшую комнату, где нам был подан кофе. Дежурные кавалеры и дамы удалились, и мы остались одни.
   В маленькой комнате были большие французские окна, которые открывались в сад. Ночь была прекрасная, свежая и благоуханная. Флавия села, а я стал перед нею. Я боролся сам с собой; если бы она не взглянула на меня, я думаю, что даже тогда я бы совладал с собой. Но, внезапно, невольно, она подняла на меня взгляд -- взгляд вопросительный, быстро отведенный в сторону; краска покрыла ее лицо зато, что этот вопрос мог явиться, и она тяжело перевела дыхание. О, если бы вы ее видели! Я забыл о короле, заключенном в Зенде, забыл о короле в Стрельзау. Она была принцесса, -- а я самозванец. Неужели вы думаете, что я помнил об этом? Я кинулся на колени и схватил ее руки в свои. Я ничего не говорил. К чему? Тихий шум ночи воплотил мое сватовство в мелодию без слов, пока я запечатлевал поцелуй на ее устах.
   Она оттолкнула меня, вскричав внезапно:
   -- Неужели это правда? Или только потому, что вы должны?
   -- Это правда! -- сказал я тихим, глухим голосом. -- Правда то, что я люблю вас больше жизни, правды и чести!
   Она не придала значения моим словам, считая их простым преувеличением любви. Она близко подошла ко мне и прошептала:
   -- О, если бы вы не были королем! Тогда я могла показать вам, как я вас люблю! Почему я люблю вас теперь, Рудольф?
   -- Теперь?
   -- Да, недавно. Я, я раньше не любила вас!
   Чистое торжество переполнило мое сердце. Она любила меня, Рудольфа Рассендиля! Я схватил ее за талию.
   -- Вы раньше не любили меня? -- спросил я.
   Она взглянула мне в лицо, улыбаясь, и прошептала:
   -- Это верно благодаря вашей короне. Я испытала это чувство в первый раз в день коронации.
   -- А раньше никогда? -- спросил я тревожно.
   Она тихонько засмеялась.
   -- Вы говорите так, точно вам доставило бы удовольствие, если бы я сказала "да"? -- заметила она.
   -- Было бы "да" правдой?
   -- Да! -- я едва услыхал ее шепот, потом через секунду она продолжала:
   -- Будьте осторожны, Рудольф; будьте осторожны, дорогой. Теперь он страшно рассердится.
   -- Кто? Майкл? Если бы Майкл был худшим...
   -- Что может быть хуже?
   Мне еще оставался выход. Совладав с собою с величайшим трудом, я выпустил ее из своих объятий и стал шагах в двух от нее. Я еще и теперь помню шум ветра в вязе под окном.
   -- Если бы я не был королем, -- начал я, -- если бы я был простым смертным...
   Прежде, чем я окончил, ее рука была в моей.
   -- Если бы вы были колодником в Стрельзауской тюрьме, вы бы были моим королем! -- сказала она.
   Я простонал про себя: "Да простит мне Бог"! и держа ее руку в своей, я сказал снова:
   -- Если бы я не был королем...
   -- Довольно, довольно! -- прошептала она. -- Я не заслуживаю этого, я не заслуживаю недоверия. О, Рудольф! Неужели женщина, которая выходит замуж без любви, может смотреть на своего жениха, как я смотрю на вас?
   И она отвернула лицо от меня.
   Более минуты стояли мы так; и я, даже держа ее за руку, призвал на помощь остаток совести и чести, которые ее красота и сети, в которых я находился, оставили мне.
   -- Флавия, -- сказал я странным, сухим голосом, который казался мне чужим: -- я не...
   Пока я говорил, она подняла глаза на меня; внезапно раздались тяжелые шаги на щебне сада, и в окне показался человек. Флавия слегка вскрикнула и отскочила от меня. Моя неоконченная фраза замерла на моих устах. Перед нами стоял Зант, низко кланяясь, но с грозно нахмуренным лицом.
   -- Тысячу извинений, государь, -- сказал он, -- но его преосвященство кардинал ждет уже четверть часа, чтобы почтительно проститься с вашим величеством!
   Я прямо и твердо встретил его взгляд; в нем я прочел гневное предостережение. Давно ли он подслушивал, я не знал, но появился он между нами как раз вовремя.
   -- Мы не должны заставлять ждать его преосвященство! -- отвечал я.
   Но Флавия, в любви которой не было стыда, с сияющими глазами и вспыхнувшим лицом, протянула руку Занту. Она ничего не сказала, но ни один человек, когда-либо видавший торжество женской любви, не мог не понять значения всего этого. Жесткая, хотя грустная улыбка промелькнула по лицу старого солдата, и в его голосе послышалась нежность, когда, нагнувшись, чтобы поцеловать ее руку, он сказал;
   -- В радости и горе, в счастливые и бедственные времена, да сохранит Бог ваше королевское высочество!
   Он остановился и прибавил, взглянув на меня и вытянувшись по-военному.
   -- Но первое место занимает король, -- да спасет Бог короля!
   И Флавия схватила мою руку и поцеловала ее, прошептав:
   -- Аминь! Великий Боже, аминь!
   Мы вернулись снова в большую залу. Принужденный прощаться с гостями, я был разлучен с Флавией: каждый, отходя от меня, подходил к ней. Зант находился среди толпы, и где бы только он ни проходил, появлялись оживленные улыбки, взгляды и шепот. Я не сомневался, что, верный своему непреклонному намерению, он распространял новость, которую узнал. Поддержать корону, сокрушить Черного Майкла -- вот было его единственной целью. Флавия, я, даже настоящий король в Зенде были пешками его игры; а пешкам нет дела до страстей. Он даже не ограничился стенами дворца; когда, наконец, я свел Флавию по широкой мраморной лестнице к ее карете, там ждала уже большая толпа, и нас встретили оглушительные крики. Что мог я сделать? Заговори я тогда, они бы отказались верить, что я не король; они бы подумали, что король сошел с ума. Благодаря замыслу Занта и моей собственной неукрощенной страсти, я пошел вперед, и обратный путь закрылся за мной; а страсть все влекла меня в том же направлении, куда соблазняли меня замыслы Занта. В тот вечер я показался всему Стрельзау королем и объявленным женихом принцессы Флавии.
   Наконец, в три часа утра, когда холодный свет начинающегося дня стал прокрадываться в окна, я очутился в своей уборной и со мною один Зант. Я сидел, как человек ошеломленный и смотрел на огонь; он курил трубку; Фриц ушел спать, почти отказавшись говорить со мной. На столе рядом со мной лежала роза; она украшала платье Флавии и, расставаясь со мной, она поцеловала цветок и дала его мне.
   Зант протянул руку к розе, но быстрым движением я положил свою руку на нее.
   -- Это мое, -- сказал я, -- не ваше, и не короля!
   -- Мы сегодня сильно подвинули дело короля! -- заметил он.
   Я свирепо повернулся к нему.
   -- А что помешает мне обратить все это дело для себя самого? -- спросил я.
   Он покачал головой.
   -- Я знаю, что у вас на уме, -- сказал он. -- Да, милый мой, но вы связаны честью!
   -- Разве вы мне оставили честь?
   -- Полно, разве сыграть шутку с девочкой...
   -- Можете не продолжать, полковник Зант, если не хотите сделать из меня окончательного негодяя, если не хотите, чтобы ваш король сгнил в Зенде, пока Майкл и я играем на большую ставку здесь. Вы следите за моими словами?
   -- Да, слежу!
   -- Мы должны действовать, и поскорее! Вы сегодня видели, вы слышали.
   -- Видел и слышал! -- сказал он.
   -- Ваша проклятая проницательность подсказала вам, что я стану делать. Что ж, оставьте меня здесь еще неделю, и вот вам новая задача. Находите ли вы ответ на нее?
   -- Да, нахожу, -- отвечал он, уныло хмурясь. -- Но если бы вы это сделали, вам бы пришлось раньше драться со мной -- и убить меня.
   -- А если бы и так, -- хоть с десятком людей. Говорю вам; я мог бы поднять весь Стрельзау на вас через час и задушить вас вашей же ложью, -- да, вашей сумасшедшей ложью!
   -- Все это совершенно верно, -- сказал он, -- благодаря моим советам, вы можете исполнить это!
   -- Я могу жениться на принцессе и послать Майкла вместе с его братом к...
   -- Не отрицаю и этого, милый мой! -- отвечал он.
   -- В таком случае, ради Бога, -- вскричал я, -- протягивая к нему руки, -- отправимся в Зенду и захватим Майкла, а короля привезем обратно к его близким!
   Старик стоял и смотрел на меня в течение долгой минуты.
   -- А принцесса? -- спросил он.
   Я наклонил голову к рукам и раздавил розу между пальцами и губами.
   Я почувствовал руку на своем плече, и его голос звучал глухо, когда он тихо прошептал мне на ухо:
   -- Клянусь перед Богом, вы лучший Эльфберг из них всех. Но я ел хлеб короля, и я слуга короля. Хорошо, поедем в Зенду!
   Взглянув вверх, я схватил его за руку. Глаза нас обоих были влажны.
  

XI
ОХОТА НА ОЧЕНЬ БОЛЬШОГО ВЕПРЯ

   Теперь понятно, какое ужасное искушение охватило меня. Я мог так опутать Майкла, что он очутился бы в необходимости убить короля. Я находился в удобном положении, чтобы оказать ему сопротивление и крепче ухватиться за корону -- не ради ее самой, а потому, что король Руритании должен был стать мужем принцессы Флавии. А что сказали бы на это Зант и Фриц? Нельзя требовать от человека, чтобы он хладнокровно описал те дикие и мрачные мысли, которые осаждали его мозг, когда неудержимая страсть пробила для них выход. Но все же, если он не метит в святые, может не презирать себя за них. Смею думать, что он поступит лучше, если будет благодарен за силу, дарованную ему для сопротивления им, чем возмущаться на злые побуждения, являющиеся непрошенными и требующие себе места от слабости нашей природы.
   Было прекрасное, яркое утро, когда я шел без свиты к дому принцессы, неся в руке букет. Политика создавала извинение для любви, и всякое внимание, оказанное ей, хотя и теснее опутывало мои оковы, привлекало все более ко мне население большого города, обожающего принцессу. Я застал возлюбленную Фрица, графиню Гельгу, собирающей в саду цветы для украшения своей госпожи, и убедил ее заменить их моими цветами. Девушка вся сияла счастьем: видно было, что Фриц, в свою очередь, не провел даром вечера, и никакая тень не омрачала его сватовства, исключая ненависти, которую, как было известно, герцог Стрельзауский питал к нему.
   -- А это, -- сказала она с шаловливой улыбкой, -- благодаря вашему величеству, стало для нас не опасным. Да, я сейчас отнесу цветы; сказать ли вам, государь, что принцесса сделает с ними в первую минуту?
   Мы разговаривали на широкой террасе, которая огибала задний фасад дома; над нашими головами стояло раскрытое окно.
   -- Ваше высочество, -- закричала весело графиня, и Флавия выглянула из него. Я обнажил голову и поклонился. На ней было белое платье, и ее волосы были свободно собраны в узел. Она послала мне поцелуй, воскликнув:
   -- Приведите сюда короля, Гельга; я угощу его кофе!
   Графиня, весело улыбаясь, пошла вперед и провела меня в гостиную Флавии. Оставшись наедине, мы поздоровались, как обыкновенно здороваются влюбленные. Потом принцесса положила передо мной два письма. Одно из них было от Черного Майкла, -- очень вежливое послание, в котором он просил, чтобы она сделала ему честь провести день в его Зендов-ском замке, по примеру прошлых лет, так как замок и его сады стоят теперь во всей своей красоте. Я с отвращением бросил письмо, и Флавия стала смеяться надо мною. Потом, став снова серьезной, она указала на второе письмо.
   -- Я не знаю, от кого оно, -- сказала она. -- Прочтите!
   Я же немедленно узнал почерк. На этот раз не было никакой подписи, но рука была та же, которая сообщила мне о западне в беседке; то была рука Антуанеты.
  
   "У меня нет причины любить вас, -- писала она, -- но упаси Бог, чтобы вы очутились во власти герцога. Не принимайте его приглашений. Не выходите никуда без сильной охраны; не хватило бы целого полка, чтобы вы были в полной безопасности. Покажите это письмо, если можете, тому, кто царствует в Стрельзау".
  
   -- Почему вы не названы королем? -- спросила Флавия, опираясь на мое плечо так, что локон ее волос касался моей щеки.
   -- Если вы дорожите жизнью и более, чем жизнью, моя королева, -- сказал я, -- слушайте дословно это письмо. Один из полков будет расположен сегодня же вокруг вашего дома. Смотрите, не выходите без сильной охраны.
   -- Это приказание, государь? -- спросила она с легким возмущением.
   -- Да, приказание, ваше высочество, -- если вы любите меня!
   -- Вот как! -- вскричала она, и я не мог удержаться и поцеловал ее.
   -- Вы знаете, кто писал это письмо? -- спросила она.
   -- Отгадываю, -- отвечал я. -- Это наш друг, и очень несчастная женщина. Вы должны заболеть, Флавия, и не быть в состоянии ехать в Зенду. Пусть ваши извинения будут так холодны и официальны, как вам заблагорассудится!
   -- Разве вы чувствуете себя достаточно сильным, чтобы сердить Майкла? -- спросила она с гордой улыбкой.
   -- Я силен и готов на все, пока вы в безопасности! -- сказал я.
   Вскоре я покинул ее и затем, не совещаясь с Зантом, направился к дому маршала Стракенца. Я довольно часто виделся со старым генералом, полюбил его и доверял ему. Зант был более недоверчив, но я успел заметить, что Зант любил все исполнять лично, и ревность играла некоторую роль в его взглядах. Но при настоящих обстоятельствах, нам предстояло дело более, чем возможно было исполнять Занту и Фрицу, так как им необходимо было отправиться со мной в Зенду, и мне нужен был человек для охраны той, которую я любил более всего на свете, и который мог бы дать мне возможность со спокойным сердцем заняться освобождением короля.
   Маршал принял меня с почтительной любезностью. До некоторой степени я доверил ему нашу тайну. Я поручил ему позаботиться о безопасности принцессы, смотря ему прямо и многозначительно в лицо, просил его не пускать к ней никого, посланного от герцога, только разве в своем присутствии и в присутствии по крайней мере двенадцати солдат.
   -- Вы, вероятно, правы, государь, -- сказал он, грустно качая своей седой головой. -- Я знал людей получше герцога, совершавших преступления во имя любви!
   Я вполне оценил замечание, но сказал:
   -- В этом случае есть нечто, кроме любви, маршал. Любовь для сердца; а разве мой брат не желает еще кое-чего для своей головы?
   -- Надеюсь, что вы ошибаетесь, государь!
   -- Маршал, я покидаю Стрельзау на несколько дней. Каждый вечер я буду присылать вам курьера. Если в течение трех дней ни один курьер не явится, вы опубликуйте приказ, который я дам вам, и который лишит герцога Майкла управления Стрельзау и назначит вас на его место. Вы объявите город на военном положении. Потом вы пошлете заявить Майклу, что просите аудиенции у короля. Вы понимаете?
   -- Да, государь!
   -- В течение одних суток. Если он не предъявит короля (я положил руку на его колено), значит, король умер, и вы должны объявить королем наследника. Вы знаете, кто наследник?
   -- Принцесса Флавия!
   -- Поклянитесь мне вашей верностью, честью и страхом живого Бога, что вы не покинете ее до смерти, убьете ту гадину, а ее посадите туда, где я сижу теперь!
   -- Клянусь верностью, честью и страхом Бога! И пусть всемогущий Бог сохранит ваше величество, потому что вы, по-видимому, идете на опасное предприятие!
   -- Надеюсь, что опасности не подвергнется ничья жизнь, более драгоценная, чем моя, -- сказал я, вставая. Потом я протянул ему руку. -- Маршал, -- сказал я, -- в будущее время, может быть, -- не знаю... вы услышите странные вещи о человеке, который говорит с вами теперь. Пусть он будет, чем хочет и чем может, но что скажете вы о его жизни за то время, когда он был королем в Стрельзау?
   Старик, держа меня за руку, отвечал:
   -- Я знал многих Эльфбергов и видел вас. Что бы ни случилось, вы были мудрым королем и хорошим человеком; вы показали себя благородным джентльменом и доблестным влюбленным, как любой из царственного дома.
   -- Пусть это будет моей эпитафией, -- отвечал я, -- когда наступит время другому занять престол Руритании.
   -- Дай Бог, чтобы то время было отдаленное, и чтобы я не видел его! -- сказал он.
   Я был очень тронут, а изнуренное лицо старого маршала нервно подергивалось. Я сел и написал приказ.
   -- Я едва могу писать, -- сказал я, -- мой палец еще плохо повинуется!
   В действительности же я в первый раз пытался написать что-нибудь длиннее простой подписи; несмотря на старанье, которое я приложил, чтобы изучить почерк короля, я не вполне мог ему подражать.
   -- Действительно, государь, -- отвечал он, -- я замечаю разницу с вашим обыкновенным почерком. Это очень жаль, так как может возбудить подозрение в подлоге.
   -- Маршал, -- возразил я со смехом, -- какая польза в стрельзаузских ружьях, если они не могут уменьшить подозрения?
   Он мрачно улыбнулся и взял бумагу.
   -- Полковник Зант и Фриц фон Тарленгейм едут со мной! -- продолжал я.
   -- Вы хотите захватить герцога? -- спросил он тихо.
   -- Да, герцога и еще кого-то, кто мне нужен и находится в Зенде! -- отвечал я.
   -- Я бы хотел отправиться с вами, -- вскричал он, потянув себя за седые усы. -- Мне хотелось бы подраться за вас и вашу корону!
   -- Я оставлю вам то, что дороже моей жизни и дороже моей короны, -- сказал я, -- потому что вы человек, которому я доверяю более всех в Руритании!
   -- Я верну вам ее здравой и невредимой, -- отвечал он,-- а если это будет невозможно, сделаю ее королевой!
   Мы расстались; я вернулся во дворец и рассказал Занту и Фрицу о своих посещениях. Зант нашел возможным слегка покритиковать и слегка поворчать. Я ожидал этого, так как Зант любил, чтобы с ним советовались заранее, а не объявляли о совершившемся; но, в общем, он одобрил мой план, и его энергия увеличилась, когда время действовать стало приближаться.
   Фриц также был готов; хотя он рисковал большим, чем Зант, будучи женихом, счастье которого лежало на весах. Как я завидовал ему! Торжествующее окончание, которое должно было венчать его счастьем и соединить его с невестой, успех, на который мы были обязаны надеяться, стараться и бороться, означал для меня горе, более верное и огромное, чем если бы я был обречен на неуспех. Он понял чувства, волновавшие меня, и, когда мы остались одни (включая старого Занта, который курил в другом конце комнаты), просунул свою руку под мою, говоря:
   -- Вам тяжело. Не думайте, что я не доверяю вам; я знаю, что в вашем сердце нет ничего, кроме верности!
   Но я отвернулся от него, радуясь, что он не может видеть, моего сердца, а может только быть свидетелем того, что я собирался совершить.
   Но даже и он не мог вполне меня понять, так как он никогда не осмелился поднять глаза до принцессы Флавии, как осмелился я.
   Наши планы были все обдуманы так, как нам удалось привести их в исполнение, и как это будет видно дальше. На следующее утро мы должны были отправиться на охоту. Я сделал все распоряжения на время своего отсутствия, и теперь мне оставалось одно... самое трудное, самое печальное. При наступлении вечера, я поехал по шумным улицам к дому Флавии. Народ меня узнал и сопровождал громкими криками. Я продолжал играть свою роль и старался казаться счастливым женихом. Несмотря на свою грусть, меня почти позабавили холодность и гордая величавость, которыми моя кроткая возлюбленная встретила меня. Она слыхала, что король покидает Стрельзау и едет на охоту.
   -- Мне жаль, что мы не умеем занять ваше величество здесь, в Стрельзау, -- сказала она, слегка постукивая о пол ногой. -- Я могла бы предложить вам более развлечений, но я была так глупа, что думала...
   -- Что? -- спросил я, наклоняясь над ней.
   -- Что день или два после -- после вчерашнего вечера -- вы могли быть счастливым без увеселений; -- и она капризно отвернулась от меня, прибавив: -- надеюсь, что вепри будут занимательнее нас!
   -- Я еду на очень большого вепря, -- сказал я, и, не выдержав, стал играть ее волосами, но она отодвинула голову от меня.
   -- Неужели вы обижены? -- спросил я с притворным удивлением, так как трудно было устоять против искушения помучить ее слегка. Я никогда не видел ее гневной, а каждый новый ее вид был для меня очарованием.
   -- Какое право я имею быть обиженной? Правда, вы говорили вчера вечером, что каждый час, проведенный вдали от меня, погибший час. Но очень большой вепрь! Это, конечно, лучше всего!
   -- Может быть, вепрь нападет на меня, -- предположил я. -- Может быть, Флавия, он убьет меня!
   Она не отвечала.
   -- Вас не беспокоит такая возможность?
   Тогда она заговорила очень тихо:
   -- Вот таким вы были раньше; но не с тех пор, как стали королем... королем, которого... которого я научилась любить!
   С внезапным, громким стоном, я прижал ее к своему сердцу.
   -- Прелесть моя! -- вскричал я, забывая все, кроме нее. -- Неужели вы поверили, что я покидаю вас для охоты?
   -- Для чего же, Рудольф? Неужели вы едете...
   -- Это своего рода охота. Я еду накрыть Михаила в его логовище!
   Она стала очень бледна.
   -- Вы видите, дорогая, что я не такой жалкий жених, каким вы меня считали. Я не долго буду в отсутствии!
   -- Вы будете мне писать, Рудольф?
   Я был слаб, но не смел сказать ни одного слова, могущего возбудить ее подозрение.
   -- Мое сердце будет с вами все время, -- отвечал я.
   -- И вы не станете подвергаться опасности?
   -- Ненужной -- нет!
   -- А когда вы вернетесь? О, как долго вас не будет!
   -- Когда я вернусь? -- повторил я.
   -- Да, да, -- не оставайтесь долго в отсутствии, не оставайтесь! Я не буду спать спокойно во время вашего отсутствия.
   -- Я не знаю, когда вернусь! -- отвечал я.
   -- Скоро, Рудольф, скоро?
   -- Бог знает, моя прелесть. Но если не вернусь никогда...
   -- Молчите, молчите! -- и она прижала свои губы к моим.
   -- Если никогда не вернусь, -- прошептал я, -- вы должны заменить меня; вы будете единственной представительницей царствующего дома. Вы должны царствовать, а не плакать обо мне!
   На секунду она гордо выпрямилась, как настоящая королева.
   -- Хорошо! -- сказала она. -- Я буду царствовать, и исполню свои обязанности, хотя вся моя жизнь будет пуста, и сердце мертво; но я буду царствовать!
   Она остановилась и, прижавшись ко мне, тихо заплакала:
   -- Возвращайтесь скорее! Возвращайтесь скорее!
   С горячим увлечением, я громко вскричал:
   -- Истинно, как верю в Бога, я... да, я сам... увижу вас еще раз перед смертью!
   -- Что хотите вы сказать? -- воскликнула она, с удивлением во взгляде; но я не мог отвечать, а она смотрела на меня своими удивленными глазами.
   Я не смел просить ее забыть меня, она бы сочла это оскорблением. Я еще не мог сказать ей, кто и что я такое. Она плакала, и мне оставалось только осушать ее слезы.
   -- Неужели я не вернусь к самой прелестной даме во всем великом мире, -- сказал я. -- Тысяча Майклов не удержат меня вдали от вас!
   Она прижалась ко мне, немного утешенная.
   -- Вы не станете подвергаться опасности быть раненым Майклом?
   -- Нет, прелесть моя!
   -- Или быть удержанным вдали от меня?
   -- Нет, прелесть моя!
   -- И не забудете меня?
   И снова я ответил:
   -- Нет, прелесть моя!
   Существовал один человек, -- но не Майкл, -- который, если останется жив, удержит меня вдали от нее; и за его жизнь я теперь готовился рисковать своей. Его фигура, -- гибкая, стройная фигура, которую я встретил в Зендовском лесу, -- тяжелая, неподвижная масса, которую я оставил в погребе охотничьего павильона, -- казалось, вставала передо мной в этой двойной оболочке и становилась между ею и мной, закрадываясь даже туда, где лежала она, бледная, утомленная, безжизненная, в моих объятиях, и откуда она смотрела на меня глазами, полными такой любви, какой я никогда не видел раньше. Глаза эти мерещатся мне и теперь и будут мерещиться, пока земля не покроет меня, -- и (кто знает?) может быть, и долее.
  

XII
Я ПРИНИМАЮ ГОСТЯ И ЗАКИДЫВАЮ УДОЧКУ

   Милях в пяти от Зенды, на противоположной стороне от той, на которой построен замок, тянется широкая полоса леса. Почва здесь повышается, и в середине имения, на вершине горы, стоит красивый современный дом, принадлежащий отдаленному родственнику Фрица, графу Станиславу фон Тарленгейму. Граф Станислав был человек ученый и нелюдимый. Он редко посещал этот дом и, по просьбе Фрица, очень любезно и охотно предложил в нем гостеприимство мне и моему отряду. Это и было целью нашей поездки, выбранной как бы ради охоты на вепря (так как лес тщательно охранялся, и кабаны, когда-то находившиеся во всей Руритании, жили здесь еще в значительном количестве); в сущности же, потому, что дом этот являлся для нас ближайшим соседством к более великолепному местопребыванию герцога Стрельзауского по ту сторону леса. Многочисленные слуги с лошадьми и багажом пустились в путь рано утром; мы выехали в полдень, проехали по железной дороге миль тридцать, а затем сели на лошадей, чтобы проехать оставшееся до замка расстояние.
   Отряд наш был щегольской. Кроме Занта и Фрица, мне сопутствовали десять молодых людей; каждого из них тщательно выбрали и не менее тщательно изучили мои два друга, и все они были искренно преданы королю. Им поведали часть истины: попытка в беседке лишить меня жизни была открыта им, в виде поощрения в верности и побуждения против Майкла. Им было также сообщено подозрение, что одного из друзей короля насильственно держат заключенным в Зендовском замке. Его освобождение было одной из целей нашего похода; но при этом им было сказано, что главное желание короля было приведение в исполнение одного плана против изменника-брата, но что подробности плана еще трудно было сообщить им. Они должны были довольствоваться тем, что король требовал их услуг и надеялся на их преданность, когда случай в ней представится. Молодые, верные и храбрые, они большего не требовали: они готовы были доказать свое почтительное повиновение и мечтали о сражении, как о самом лучшем и самом веселом способе доказать его.
   Таким образом сцена действий была перенесена из Стрельзау в замок Тарленгейм и Зендовский замок, который хмурился на нас через долину. Я старался перенести также и мои мысли, забыть свою любовь и направить всю свою энергию на предстоящее дело. Дело состояло в том, чтобы вывести короля живым из замка. Сила была бесполезна; удача заключалась в хитрости. У меня уже появились случайные планы будущих действий. Но я был сильно связан тем, что мои действия всегда были всем известны. Майкл, вероятно, уже знал о моей поездке; а я знал Майкла слишком хорошо, чтобы предположить, что его бдительность будет обманута мнимой охотой на кабана. Он хорошо поймет, кто была желаемая мной добыча. Но надо было рискнуть; Зант не менее меня убедился, что настоящее положение дел стало невыносимым. Было еще одно обстоятельство, на которое я отважился рассчитывать -- и как я теперь вижу, не без основания. Оно заключалось в предположени, что Черный Майкл не хочет верить, что я желаю королю добра. Он не мог оценить, -- не скажу честного человека, потому что мои тайные мысли известны читателю, -- но человека, поступающего честно.
   Он постиг все мои расчеты не хуже Занта и меня самого; он знал принцессу (признаюсь, какое-то чувство скрытой жалости к нему охватило меня); по-своему он любил ее; он мог предположить, что Занта и Фрица можно подкупить, если сумма будет достаточно велика. Предполагая все это, убьет ли он короля, моего соперника и соперника опасного? Я убежден, что он убил бы его, не испытывая никакого раскаяния, словно дело шло о крысе. Но он захочет, если возможно, убить Рудольфа Рассендиля раньше; и ничто, кроме уверенности, что он будет окончательно осужден при освобождении короля живым и восстановлением его на престоле, заставить его бросить тот козырь, который он приберегал, чтоб разрушить предполагаемую игру нахального самозванца Рассендиля. Раздумывая над всем этим, я приободрился.
   Майкл действительно знал о моем приезде. Я не успел побыть в доме Тарленгейма и часа, как явилось от него торжественное посольство. Его нахальство еще не дошло до того, чтобы присылать мне моих неудавшихся убийц, но он прислал остальных трех из своей славной Шестерки -- трех рури-танцев -- Лауэнграма, Крафштейна и Руперта Гентцау. То были видные, красивые, молодые люди на великолепных лошадях и с прекрасным вооружением. Руперт, на вид весьма дерзкий и, вероятно, не старше двадцати трех лет юноша, стоял во главе посольства и произнес красочную речь, посредством которой мой верноподданный и любящий брат, Майкл Стрельзауский, просил у меня прощения в том, что не явился лично засвидетельствовать почтение и не предложил своего замка к моим услугам; причиной этих двух кажущихся небрежностей была та, что он и некоторые из его слуг лежали больные скарлатиной и находились в очень печальном и заразном состоянии. Так объяснил нам молодой Руперт с наглой улыбкой короткой верхней губы и со смелым встряхиванием своих густых волос -- он был очень красив, и молва говорила, что он успел нарушить сердечный покой не одной дамы.
   -- Если мой брат болен скарлатиной, -- сказал я, -- цвет его лица должен походить на мой более обыкновенного, милорд. Надеюсь, он не страдает?
   -- Он в силах заниматься делами, государь.
   -- Надеюсь, что не все больны под вашей кровлей. Как поживают мои добрые друзья Де-Готе, Берсонин и Детчард? Я слыхал, что последний ушибся.
   Лауэнграм и Крафштейн беспокойно нахмурились, но улыбка молодого Руперта стала еще веселее.
   -- Он надеется скоро найти средство для излечения своего ушиба, государь! -- отвечал он.
   И я громко расхохотался, так как понял, какое средство Детчард желал найти -- его зовут местью.
   -- Вы пообедаете с нами, господа? -- спросил я.
   Молодой Руперт стал рассыпаться в извинениях. У них были спешные дела в замке.
   -- В таком случае, -- сказал я, делая движение рукой, -- до скорого свидания. Желаю ближе с вами познакомиться!
   -- Мы будем просить ваше величество как можно скорей представить эту возможность! -- отвечал Руперт весело и прошел мимо Занта с таким насмешливым презрением на лице, что я видел, как старик сжал кулак и нахмурился темнее ночи.
   По моему мнению, если человек должен быть негодяем, пусть будет негодяем веселым, и мне нравился Руперт Гентцау более своих длиннолицых, с прищуренными глазами, товарищей. Грех становится не хуже, если грешить весело и с шиком.
   Странно было, что в эту ночь, вместо того, чтобы есть отличный обед, приготовленный моими поварами, я должен был предоставить его своей свите, оставшейся под председательством Занта, а сам отправился с Фрицем в городок Зенду, в небольшой, знакомый мне постоялый двор. В этой поездке было мало опасности; вечера были длинные и светлые, и дорога по эту сторону Зенды очень людная. Итак мы отправились в сопровождении конюха. Я тщательно закутался в большой плащ.
   -- Фриц, -- сказал я, когда мы въезжали в город, -- в этом постоялом дворе живет необыкновенно хорошенькая девушка.
   -- Откуда вы ее знаете? -- спросил он.
   -- Я был здесь! -- отвечал я.
   -- С тех пор? -- начал он.
   -- Нет раньше, -- возразил я.
   -- Но она вас узнает?
   -- Конечно, узнает. Не спорьте, милый друг, но выслушайте меня. Мы два приближенных короля, и один из них страдает зубной болью. Другой закажет отдельную комнату и обед и, конечно, бутылку лучшего вина для больного. И если он так умен, как я думаю, то нам будет прислуживать хорошенькая девушка, а не кто-либо иной!
   -- А если она не захочет? -- возразил Фриц.
   -- Милый Фриц, -- сказал я, -- если она не захочет ради вас, то захочет ради меня!
   Мы подъехали к дому. Нельзя было разглядеть ничего, кроме моих глаз, когда я вошел. Хозяйка приняла нас; минуты две спустя появилась моя маленькая приятельница, всегда сторожившая, как мне кажется, гостей, которые казались ей интересными. Мы заказали обед и вино. Я уселся в отдельной комнате. Через минуту вошел Фриц.
   -- Она придет! -- сказал он.
   -- Если бы она не пришла, я бы удивился вкусу графини Гельги!
   Она вошла. Я дал ей время поставить вино, так как не хотел, чтобы она его уронила. Фриц налил вина в стакан и подал мне.
   -- Что, господин очень страдает? -- спросила девушка участливо.
   -- Господин страдает не более, как когда виделся с вами в последний раз! -- отвечал я, откидывая плащ.
   Она вздрогнула и слегка вскрикнула. Потом воскликнула:
   -- Значит, то был король! Я так и сказала матери, когда увидела его портрет. О, сударь, простите меня!
   -- Клянусь, вы совсем не обидели меня! -- сказал я.
   -- Но то, что мы говорили!
   -- Я прощаю за то, что вы сделали!
   -- Я пойду и расскажу матери!
   -- Постойте, -- возразил я, принимая серьезный вид. -- Мы здесь сегодня не для забавы. Подите, принесите обед и ни слова о том, что король здесь!
   Она вернулась через несколько минут, с выражением серьезным, хотя и любопытным.
   -- Как поживает Иоганн? -- спросил я, принимаясь за обед.
   -- Иоганн, сударь, я хочу сказать, милостивый король...
   -- Пожалуйста, говорите -- сударь. Как он поживает?
   -- Мы почти не видим его теперь, сударь.
   -- Почему?
   -- Я сказала ему, что он приходит слишком часто, сударь! -- отвечала она, кивнув головой.
   -- И поэтому он обиделся и не возвращается?
   -- Да, сударь!
   -- Но вы можете призвать его снова? -- подсказал я, улыбаясь.
   -- Может быть, и могу! -- отвечала она.
   -- Я знаю вашу власть, как видите, -- продолжал я, и она вспыхнула от удовольствия.
   -- Он не приходит еще по другой причине. Он очень занят в замке.
   -- Но теперь там нет охот.
   -- Нет, сударь, но ему поручен весь дом.
   -- Иоганн стал экономкой?
   У девушки был большой запас сплетен.
   -- Что ж, когда там нет другой, -- сказала она. -- Там нет ни одной женщины, -- служанки, хочу я сказать. Говорят, но может быть, все это неправда, сударь...
   -- Мы оценим рассказ по достоинству! -- возразил я.
   -- Право, я стыжусь вам рассказывать, сударь.
   -- Я буду смотреть в потолок!
   -- Говорят, там живет дама, сударь; но, исключая ее, там нет ни одной женщины. Иоганн должен прислуживать господам.
   -- Бедный Иоганн! Он, должно быть, измучен работой. Но все же я убежден, что он может найти свободных полчаса, чтобы повидаться с вами.
   -- Может быть; это будет зависеть от времени, сударь.
   -- Любите ли вы его? -- спросил я.
   -- Нет, сударь.
   -- И вы желаете служить королю?
   -- Да, сударь!
   -- В таком случае, дайте ему знать, чтобы он встретил вас у придорожного камня на второй миле от Зенды завтра вечером в десять часов. Скажите, что будете его там ждать и вернетесь домой с ним!
   -- Вы ничего дурного ему не сделаете, сударь?
   -- Нет, если он поступит, как я прикажу ему. Но, кажется, я сказал вам достаточно, моя красавица. Смотрите же, сделайте как я говорил. И помните, что никто не должен знать, что король был здесь!
   Я говорил сурово, потому что редко вредит подмешать немного страха к нежному чувству женщины, но я сгладил впечатление, дав ей богатый денежный подарок. Потом мы пообедали, и, закутавшись с лицом в плащ, сопровождаемый Фрицем, я сошел вниз, и мы оба сели на коней.
   Было половина девятого и еще не темно; улицы были очень оживлены для такого маленького местечка, и я видал царящее общее веселье. С одной стороны находился король, с другой герцог, и Зенда чувствовала себя центром всей Руритании. Мы проехали шагом по городку, но пустили лошадей более быстрым аллюром, когда достигли открытых полей.
   -- Вы хотите поймать этого Иоганна? -- спросил Фриц.
   -- Да, и мне кажется, что я удачно закинул удочку. Наша маленькая Далила доставит нам Самсона. Недостаточно, Фриц, не иметь женщины в доме, хотя в этом брат Михаил доказывает свой ум. Если желаешь быть в безопасности, надо держать женщин не ближе пятидесяти миль.
   -- Не ближе Стрельзау, например! -- сказал бедный Фриц с глубоким вздохом.
   Мы достигли аллеи дворца и скоро были у подъезда.
   Когда раздался на песке звук шагов, Зант выскочил к нам навстречу.
   -- Слава Богу, вы невредимы! -- вскричал он.
   -- Видели ли вы кого-нибудь из них?
   -- Кого? -- спросил я, сходя с лошади.
   Он отвел нас в сторону, чтобы конюха не могли слышать.
   -- Милый мой, -- сказал он мне, -- вы не должны выезжать отсюда иначе, как в сопровождении человек шести. Вы знаете между нашими молодыми людьми высокого молодца по имени Берненштейна?
   Я знал его. Он был красивый, рослый, белокурый молодой человек, приблизительно одного роста со мной.
   -- Он лежит теперь наверху, с пулей в руке!
   -- Неужели?
   -- После обеда он пошел побродить один и забрел в лес миль около двух отсюда; тут ему показалось, что он видит за деревьями трех людей, причем один из них навел на него свое ружье. С ним не было оружия, и он бросился бежать назад к дому. Но один из инх выстрелил и попал в него, так что Берненштейн с большим трудом достиг дома и здесь лишился чувств. К счастью, они побоялись преследовать его ближе к нам.
   Он остановился и прибавил:
   -- Милый мой, пуля была предназначена для вас!
   -- Очень вероятно, -- отвечал я, -- и эта первая кровь пусть падет на брата Майкла!
   -- Хотел бы я знать, кто были эти три человека? -- сказал Фриц.
   -- Поверьте, Зант, -- заметил я, -- я выезжал сегодня вечером недаром, как увидите. Но теперь у меня новая мысль!
   -- Какая?
   -- Вот какая, -- отвечал я. -- Плохо я отплачу за великие почести, которые Руритания оказала мне, если уеду отсюда, оставив в живых хоть одного из Шестерки... и, с помощью Божией, надеюсь ни одного не оставить!
   И на это Зант пожал мне руку.
  

XIII
УСОВЕРШЕНСТВОВАННАЯ ЛЕСТНИЦА ИАКОВА

   В то утро, которое следовало за днем, когда я поклялся уничтожить всю Шестерку, я отдал нужные приказания и затем стал отдыхать с удовольствием, не испытанным мною довольно давно. Я действовал: занятия, хотя не могли вылечить от любви, служили мне наркотиком; Зант, которого разбирало нетерпение, дивился, видя меня лежащим в кресле на солнечном припеке, слушающим одного из наших приятелей, который мягким голосом пел мне любовные песни и нагонял на меня приятную грусть. В таком состоянии находился я, когда Руперт Гентцау, который не боялся ни черта, ни людей, и проехал по всему поместью, как по Стрельзаускому парку, -- хотя каждое дерево могло скрывать врага, -- галопом подскакал к тому месту, где я лежал; кланяясь с насмешливой почтительностью, он просил меня принять его наедине, чтобы он мог передать мне послание от герцога Стрельзауского. Я отослал своих приближенных, и он сказал, садясь рядом со мной:
   -- По-видимому, король влюблен?
   -- Но мало дорожит жизнью, милорд! -- отвечал я, улыбаясь.
   -- Это хорошо, -- возразил он. -- Послушайте, мы одни, Рассендиль!
   Я сел и выпрямился.
   -- Что случилось? -- спросил он.
   -- Я хотел позвать кого-нибудь, чтоб вам подали вашу лошадь, милорд. Если вы не умеете говорить с королем, мой брат должен найти другого посла!
   -- К чему продолжать эту комедию? -- спросил он, небрежно сметая перчаткой пыль со своего сапога.
   -- Потому что она еще не кончена; а пока я выбираю сам себе имя!
   -- Пусть будет так! Но я говорил, любя вас; уверяю вас, вы приходитесь мне по сердцу.
   -- Если отложить в сторону правдивость, -- отвечал я, -- может быть, и так. Хотя я твердо держу обещания, данные мужчинам, и уважаю честь женщин. Может быть, оно и так, милорд.
   Он метнул на меня взгляд -- взгляд, полный гнева.
   -- Умерла ли ваша мать? -- спросил я.
   -- Да, она умерла.
   -- Она может благодарить за это Бога, -- сказал я и слышал, как он вполголоса обругал меня. -- Что ж, в чем заключается послание? -- продолжал я.
   Я задел его за живое, так как весь свет знал, что он разбил сердце своей матери и населил ее дом своими любовницами; его веселость на минуту исчезла.
   -- Герцог предлагает вам более, чем бы предложил я, -- заговорил он. -- Мое предложение заключалось в петле для вас, государь. Но он предлагает вам охранную грамоту через границу и миллион крон!
   -- Если я должен выбирать, милорд, то, признаюсь, мне более нравится ваше предложение!
   -- Вы отказываете?
   -- Конечно!
   -- Я предсказал Майклу, что вы откажетесь! -- и негодяй, которому снова вернулось хорошее расположение духа, наградил меня своей лучезарной улыбкой. -- Между нами, -- продолжал он, -- Майкл не понимает благородного человека!
   Я стал смеяться.
   -- А вы? -- спросил я.
   -- О, я понимаю, -- отвечал он. -- Итак, пусть будет петля!
   -- Мне жаль, что вы не доживете, чтобы посмотреть на нее! -- заметил я.
   -- Неужели его величество делает честь и питает ко мне особенную неприязнь?
   -- Мне жаль, что вы не старше хоть на несколько лет!
   -- Бог дает годы, а черт удачу! -- засмеялся он. -- Я сумею постоять за себя!
   -- Как поживает ваш пленник? -- спросил я.
   -- Кор?...
   -- Ваш пленник?
   -- Я забыл о вашем желании, государь. Он жив!
   Он встал; я последовал его примеру. Потом, улыбаясь, он сказал:
   -- А хорошенькая принцесса? Бьюсь об заклад, что будущий Эльфберг родится рыжим, хоть Черный Майкл и будет называться его отцом!
   Я кинулся к нему, сжимая кулаки. Он ни на шаг не отступил, и его губы тронула наглая усмешка.
   -- Ступайте, пока целы! -- пробормотал я.
   Он сторицей отплатил мне за мой намек о его матери.
   Тут произошла самая дерзкая вещь, которую я когда-либо видел. Мои друзья стояли шагах в тридцати от нас. Руперт крикнул конюху подать ему лошадь и отпустил его, наградивши его кроной. Лошадь стояла рядом с ним. Я стоял неподвижно, не подозревая ничего. Руперт сделал движение, чтобы сесть в седло; потом он внезапно повернулся ко мне, держа левую руку у пояса и протягивая мне правую.
   -- Прощайте! -- сказал он.
   Я поклонился и поступил так, как он предвидел, закинул руки за спину. Быстрее мысли его левая рука поднялась надо мной, и небольшой кинжал сверкнул в воздухе; он поразил меня в левое плечо -- не отклонись я, и он попал бы в сердце. Я отшатнулся с громким криком. Не трогая стремя, он вскочил на лошадь и пустился, как стрела, преследуемый криками и выстрелами; последние были так же бесполезны, как и первые; а я упал в кресло, теряя много крови и следя за тем, как дьявольский мальчишка исчезал в длинной аллее. Мои друзья окружили меня, и я лишился чувств.
   Вероятно, меня уложили в постель, и я лежал в бессознании или в полусознании несколько часов; была уже ночь, когда я совершенно пришел в себя и увидел Фрица. Я чувствовал себя слабым и утомленным, но он старался ободрить меня, говоря, что рана моя скоро заживет, а что пока все идет хорошо, так как Иоганн попал в ловушку, которую мы ему расставили, и теперь находится в нашей власти.
   -- Странно то, -- продолжал Фриц, -- что, как мне кажется, он не особенно жалеет, что очутился здесь. Он, по-видимому, думает, что когда Черный Майкл совершит переворот, свидетели того, как он его произведет, исключая, конечно, Шестерки, получат плохую награду.
   Эта мысль доказывала большую проницательность в нашем пленнике, что дало мне надежду на его помощь. Я приказал привести его немедленно ко мне. Зант привел его и посадил на стул рядом с моей кроватью. Он хмурился и, видимо, трусил; сказать правду, после подвига Руперта у нас также явились опасения, и, если он старался стоять подальше от страшного револьвера Занта, Зант держал его как можно дальше от меня. Поэтому, когда он вошел, руки его были связаны, но я приказал развязать их.
   Не стоит упоминать о тех наградах и средствах безопасности, которые мы обещали этому человеку; все мы с честью сдержали, так что он теперь живет в довольстве (я не имею права сказать, где); мы почувствовали облегчение, когда узнали, что он человек не злой, но слабый и действовал в этом деле скорее из страха перед своим братом Максом и герцогом, чем из преданности к самому делу. Но он сумел убедить всех в своей верности; хотя он не участвовал в их тайных советах, его знания их распоряжений в замке могли раскрыть перед нами все подробности заговора. И вот вкратце в чем они состоят.
   Ниже уровня земли в замке, куда вела небольшая каменная лестница, начинающаяся у конца подъемного моста, находились две маленькие комнаты, высеченные в самой скале. В наружной комнате не было окон, и ее всегда освещали свечами; во внутренней комнате было одно квадратное окно, выходящее на ров. В наружной комнате день и ночь находились трое из Майкловой шестерки; приказания герцога состояли в том, что, если произойдет попытка вломиться в наружную комнату, находящиеся в ней должны охранять двери, как можно дольше без опасности для своей жизни. Но если бы явилась опасность, что дверь может быть взята приступом, тогда Руперт Гентцау или Детчард (один из них всегда находится там), представив остальным бороться до последней возможности, должен был войти во внутреннюю комнату и убить короля. Король находился во второй комнате; с ним обращались хорошо, но ему не оставили оружия, и его руки сковывали тонкие стальные цепи, не позволяющие ему двигать руками далее вершков трех от тела. Таким образом, король должен был умереть ранее, чем можно было пробиться в дверь. А его труп? Ведь труп был бы такой же явной уликой вины, как и он сам.
   -- Нет, сударь, -- сказал Иоганн. -- Его высочество предвидел и это. Пока двое остальных будут драться у дверей, тот, кто убьет короля, должен открыть решетку у квадратного окна (она двигается на шарнирах). Теперь свет не проникает в окно, потому что его отверстие закрыто большой глиняной трубой; эта труба достаточно велика, чтобы сквозь нее могло пройти тело человека; она достигает рва, заканчиваясь около самой поверхности воды, так что нет заметного расстояния между трубой и водой. Убив короля, его убийца должен поспешно привязать к трупу тяжесть и, притащив его к окну, поднять посредством блока (боясь, что тяжесть тела будет слишком велика, Детчард привесил блок), пока он не достигнет отверстия трубы. Он просунет ноги трупа в трубу и толкнет его. Без шума, без звука и брызг, он упадет в воду и потом на дно рва, которое имеет двадцать футов глубины в этом месте. Исполнив все это, убийца громко воскликнет: "готово", и сам проскользнет в трубу; остальные, если будет возможно и нападение на них не слишком сильно, убегут во внутреннюю комнату, поспешно захлопнув дверь и, в свою очередь, исчезнут в трубе. Хотя король не встанет со дна, они подымутся и переплывут на другую сторону, где их будут ждать лошади и люди с веревками, чтобы вытащить их из рва. Тогда, если дело будет неудачно, герцог присоединится к ним, и они станут искать спасения в бегстве; но если же дело примет благоприятный оборот, они вернутся в замок и захватят врагов врасплох. Вот, сударь, каков план герцога, чтобы освободиться от короля в случае нужды. Но к нему прибегнуть только в крайности; мы все знаем, что он не желает убивать короля, пока не будет иметь возможности, немного раньше или сразу же вслед за ним, убить и вас. Клянусь, сударь, что сказал правду. Бог мне свидетель; прошу вас защитить меня от мести герцога Майкла; если он узнает, что я сделал, мне останется только молить об одном: о скорой смерти, а этого я от него не получу.
   Всю эту историю наш пленник рассказал сбивчиво, но наши вопросы дополняли подробности дела. Все, что он передавал, относилось к вооруженному нападению; но если возникнут подозрения, и появится сильный отряд, который я, как король, мог бы поднять, -- мысль о сопротивлении будет оставлена; короля убьют и спокойно спустят в трубу. Здесь же являлась ловкая хитрость -- один из Шестерки займет его место в тюрьме и при входе врагов станет громко требовать освобождения и удовлетворения; спрошенный Майкл признается в слишком суровых действиях, но сошлется на то, что заключенный разгневал его, так как он старался приобрести расположение одной дамы, находящейся в замке (то есть Антуанеты), и он заключил его под стражу, предполагая, что имеет на то право, как Зендовский владетель. Теперь же он согласится принять его извинения и отпустить его, чтобы прекратить слухи, которые, к неудовольствию его высочества, возникли по поводу пленника в Зенде и заставили его гостей побеспокоиться. Смущенные посетители удалятся, и Михаил на досуге скроет труп короля.
   Зант, Фриц и я переглянулись с испугом и ужасом при открытии этого жестокого и хитрого плана. Как бы я ни отправился в замок, миром или войной, открыто, во главе отряда, или тайным нападением, короля убьют ранее, чем я дойду до него. Если Майкл окажется сильнее и разобьет мой отряд, наступит конец. Но окажись я сильнее, у меня не будет возможности наказать его, доказать его вину, не открыв также и свою. С другой стороны, я остался бы королем (на секунду мое сердце забилось сильнее) и будущее увидало бы окончательную борьбу между ним и мною. Он, казалось, сделал торжество возможным, и погибель невозможной. В худшем случае он снова очутится в том положении, в котором был и прежде, чем я стал на его дороге; один человек только находился бы между ним и престолом, и человек этот был самозванцем; в лучшем случае, никто не будет препятствовать его честолюбию. Ранее я думал, что Черный Майкл охотно подвергал опасности вместо себя своих друзей; теперь же я убедился, что головой, если не руками, заговора был он.
   -- Знает ли об этом король? -- спросил я.
   -- Мой брат и я, -- отвечал Иоганн, -- укрепили глиняную трубу, под руководством графа Гентцау. В этот день он был дежурным; король спросил у него, что все это означает. -- Видите ли, -- отвечал он со своим веселым смехом, -- это новое усовершенствование лестницы Иакова, по которой, как вы, верно, читали, государь, люди уходят с земли на небо. Нам казалось недостойным вашего величества, если вам придется, отправляясь на тот свет, государь, идти по общей дороге. Мы и устроили для вас удобный уединенный проход, где толпа не станет глазеть на вас и мешать вашему шествию. Вот государь, значение этой трубы! -- И он стал смеяться, кланяться и предлагать королю вина, сцена происходила во время ужина короля. Король, хотя он человек храбрый, как и все из его породы, побледнел, потом покраснел, глядя на трубу и на веселого дьявола, смеявшегося над ним. Да, сударь (и Иоганн вздрогнул), не легко спать спокойно в Зендовском замке; все они также охотно перережут другим горло, как станут играть в карты; а для графа Руперта это любимое времяпрепровождение -- даже более любимое, чем волокитство за женщинами, которое так его занимает.
   Иоганн замолчал, и я попросил Фрица увести его и заключить под стражу; повернувшись к нему, я прибавил:
   -- Если кто-нибудь спросит у тебя, есть ли в Зенде пленник, отвечай -- да. Но если спросит, кто он такой... не отвечай. Все мои обещания не спасут тебя, если хоть один человек узнает истину о Зендовском заключенном. Я убью тебя, как собаку, если проникнут сюда хоть подозрения о нем!
   После его ухода, я взглянул на Занта.
   -- Трудная задача! -- сказал я.
   -- Такая трудная, -- отвечал он, качая своей седой головой, -- что, боюсь, и будущий год увидит вас здесь королем Руритании! -- и он разразился проклятиями над хитростью Майкла.
   Я откинулся на подушки.
   -- Мне кажется, -- заметил я, -- что существуют два средства, при помощи которых король может выйти живым из Зенды. Одно из них... измена кого-нибудь из приближенных герцога...
   -- Можете не рассчитывать на это, -- сказал Зант.
   -- Надеюсь, что можно, -- возразил я, -- потому что другое средство, о котором я говорил... это чудо!
  

XIV
НОЧЬ ВНЕ ЗАМКА

   Мирные жители Руритании очень бы удивились, услыхав предыдущий разговор; если верить официальным сообщениям, я был опасно и серьезно ранен ударом копья во время охоты. По моему желанию, бюллетени сообщали о моем серьезном положении, из чего произошли три следствия: во-первых, я обидел весь медицинский факультет в Стрельзау, отказавшись пригласить врачей, исключая одного, очень молодого человека, приятеля Фрица, которому можно было довериться; во-вторых, я получил донесение от маршала Стракенца, что ни мои, ни его распоряжения не оказывают никакого действия, и что принцесса Флавия выезжает в Траленгейм под его охраной (при этом известии я почувствовал прилив гордости и счастья); и, в-третьих, брат мой, герцог Стрельзауский, хотя и прекрасно знал, что было причиной моей болезни, поверил, читая бюллетени и видя мое бездействие, что я действительно болен и что моя жизнь в опасности.
   Все это я узнал от Иоганна, которому мне пришлось довериться и отослать в Зенду; там Руперт Гентцау приказал его выпороть за то, что он осмелился позорить нравы замка, оставаясь всю ночь в отсутствии, в погоне за любовными похождениями. Иоганн затаил по поводу этого наказания сильнейшую злобу против Руперта; а то, что герцог одобрил распоряжения своего любимца, привязало ко мне Иоганна более, чем все мои обещания.
   Говорить о приезде Флавии я не в силах. Ее радость видеть меня на ногах, здоровым, а не борящимся со смертью, до сих пор мерещится мне; ее упреки в том, что я ей не доверился, могут служить мне извинением в тех средствах, которые я употребил, чтобы успокоить ее. Но истина, видеть ее снова рядом с собой была подобно райскому видению для мрачной души грешника; я радовался, что мог провести с нею два дня. После этих двух дней герцог Стрельзауский назначил большую охоту.
   Время борьбы приближалось. После долгих совещаний, Зант и я решили, что надо действовать смело, и наше решение подкрепилось словами Иоганна, что король все хирел, бледнел и хворал, и что здоровье его, видимо, страдало от тесного заключения. Мне кажется, что для всякого человека, будь он даже король, лучше умереть скоро от меча или пули, чем тянуть ненужную жизнь в темнице. Это только поддержало наше решение действовать быстро в интересах короля; с моей же точки зрения, это становилось все более и более необходимым. Стракенц напоминал мне, что следует поторопиться со свадьбой, а мои собственные желания поддерживали его мнение с такой силой, что я боялся за себя самого. Теперь я не думаю, что решился бы на такой низкий поступок; но я мог бы сбежать, а мое бегство погубило бы все дело. Я не святой (спросите у моей невестки) и могло случиться еще худшее!
   Одним из самых странных событий в истории какой-либо страны является отчаянная борьба между братом короля и заменяющим короля, в не нарушенное ничем мирное время, в соседстве спокойного, ни о чем не знающего города, под личиной дружбы, за особу и жизнь короля. Таково было положение между Зендой и Тарленгеймом. Вспоминая о том времени, мне самому кажется, что я был не вполне нормальным. Впоследствии Зант рассказывал мне, что я не допускал вмешательства и не слушал возражений; и если Руританией когда-либо управлял деспот, то этим деспотом был я. Куда бы я ни оглянулся, ничто не могло облегчить или усладить мою жизнь, и я стал смотреть на нее, как на старую ненужную перчатку. В начале друзья мои старались охранить, сберечь меня, убедить не рисковать собою, но, видя мое нервное возбуждение, они решили, что надо довериться судьбе, и что мешать мне в моей борьбе с Майклом... невозможно.
   В следующий вечер было уже поздно, когда я встал из-за обеденного стола, за которым Флавия сидела рядом со мной, и отвел ее до дверей ее апартаментов. Тут, поцеловав ее руку, я пожелал ей приятных снов. После этого я переоделся и вышел. Меня ждали Зант и Фриц с шестью товарищами и лошадьми. У Занта через седло был перекинут пучок веревок, и оба, он и Фриц, были хорошо вооружены. Со мной была короткая, крепкая дубинка и длинный нож. Описав крюк, мы миновали город и, после часовой езды, стали медленно подыматься на гору, ведущую к Зендовскому замку. Ночь была темная и очень бурная, порывы ветра и потоки дождя встретили нас при подъеме, а кругом трещали и стонали большие деревья. Достигнув возвышения, в четверти мили от зайка, мы приказали нашим шести спутникам скрыться с лошадьми за кустами. У Занта был свисток, и они могли подоспеть к нам на помощь через несколько минут, в случае необходимости; до сих пор мы не встретили живой души. Я надеялся, что Майкл не принял никаких предосторожностей, думая, что я все еще лежу больным. Как бы там ни было, мы достигли вершины горы без помехи и очутились на краю рва, в котором протекала быстрая речка, отделявшая дорогу от старого замка.
   На берегу рва росло дерево, и Зант молчаливо и быстро стал привязывать веревку к нему. Я стащил сапоги, выпил глоток водки из фляжки, освободил из ножен нож и взял палку в зубы. После этого, я пожал руки своим друзьям, не обращая внимания на умоляющий взгляд Фрица, и ухватился за веревку. Я хотел поближе посмотреть на лестницу Иакова.
   Тихонько я спустился в воду. Несмотря на бурную ночь, день был ясный и теплый, и вода не была холодна. Я бесшумно поплыл мимо огромных стен, мрачно смотревших на меня. Я мог видеть только шага на три перед собой, поэтому надеялся, что и меня нельзя видеть, пока я пробирался у подножья сырого, покрытого мхом, здания. По другой стороне, из новой части замка виднелся свет, и от времени до времени слышался смех и веселые восклицания. Мне казалось, что я узнаю звенящий голос Руперта Гентцау, и я воображал его разрумянившимся от вина. Вспомнив о предстоящем деле, я остановился отдохнуть. Если описания Иоганна верны, я находился недалеко от окна тюрьмы. Я снова поплыл очень медленно, предо мной из темноты появилась какая-то тень. Это и была труба, идущая, изгибаясь, от окна к воде; видимая часть трубы была футов около четырех; в диаметре она была толщиной с двух человек. Я хотел приблизиться к ней, когда увидел еще тень, и сердце мое замерло. Нос лодки выступал по другую сторону трубы и, напряженно прислушиваясь, я услыхал легкое движение -- как бы движение человека, передвигающегося на месте. Кто был человек, который стерег изобретение Майкла? Спал ли он или нет? Я ощупал нож и стал ногой искать дна; я легко нашел его. Фундамент замка выступал в этом месте и образовывал как бы откос; я встал на него, вода доходила мне до плеч. Потом я нагнулся и стал глядеть в темноту из-под трубы, в том месте, где она, изгибаясь, оставляла просвет.
   В лодке сидел человек. Около него лежало ружье -- я видел блеск ствола. Часовой сидел очень тихо. Я прислушался: он дышал тяжело, равномерно, однообразно. Он спал! Став на колени на откосе, я прополз под трубой, пока не очутился шагах в двух от него. Это был человек сильный; я узнал в нем Макса Гольфа, брата Иоганна. Рука моя направилась к поясу, и я вытащил нож. Из всех преступлений, совершенных мою, мне неприятнее всего вспоминать об этом, и не хочу даже и думать -- было ли то поступком человека честного или изменника. Я подумал: -- я веду войну, от которой зависит жизнь короля. -- Я выполз совершенно из-под трубы и стал около лодки, которая была привязана к откосу. Удерживая дыханье, я наметил место и поднял руку. Макс пошевелился. Он открыл глаза широко-широко. Он с ужасом смотрел мне в лицо и ухватился за ружье. Я сильно ударил ножом. В это время с противоположного берега раздалась любовная песня, петая хором.
   Оставив его на месте осунувшейся, безжизненной массой, я вернулся к лестнице Иакова. Время было дорого. Может быть, дежурство этого человека кончилось, и должен явиться другой. Опираясь о трубу, я осмотрел ее, от края, которым она касалась воды, до самой верхней точки, где она, по-видимому, выходила из стены. В ней не было ни отверстия, ни щели. Я опустился на колени и стал осматривать нижнюю половину. Мое дыханье ускорилось от волнения, потому что в этой нижней половине, где труба прикасалась к стене, виднелся луч света! Этот свет исходил, вероятно, из комнаты короля! Я уцепился плечом в трубу и напряг все свои силы. Щель увеличилась немного, и я поспешно опустил трубу; я вполне убедился, что снизу труба не была укреплена в стену.
   Вдруг я услыхал голос -- жесткий, скрипучий голос:
   -- Если, государь, вы более не желаете, чтобы я оставался, я предоставлю вам отдыхать; но раньше я должен укрепить эти маленькие украшения.
   Говорил Детчард, я узнал его английский выговор.
   -- Не прикажете ли чего-нибудь на прощанье, государь?
   Затем раздался голос короля. Я узнал и этот голос, хотя он звучал слабо и глухо -- не похожий на веселый голос, слышанный мною на лесной просеке.
   -- Попросите моего брата убить меня, -- сказал король. -- Я умираю медленной смертью!
   -- Пока герцог не желает вашей смерти, государь, -- засмеялся Детчард, -- когда же он пожелает -- вот ваша дорога на небо!
   Король отвечал:
   -- Пусть будет так! А теперь, если вам это разрешается, прошу вас оставить меня.
   -- Да приснится вам рай! -- сказал негодяй.
   Свет исчез. Я услыхал, как засунули засов на двери, а потом расслышал рыдания короля. Он был один. Кто посмеет осудить его?
   Я не решился заговорить с ним. Риск быть услышанным другими был слишком велик. В эту ночь я не смел действовать дольше; теперь мне предстояло уйти отсюда и увезти с собой труп убитого человека. Оставить его на месте было немыслимо. Я отвязал лодку и сел в нее. Ветер превратился в шквал и, благодаря этому, удары весел не могли быть слышны. Я быстро стал грести к месту, где ждали меня друзья. Едва достиг я цели, как за мной, на другом берегу рва раздался громкий свист.
   -- Эй, Макс! -- кричал кто-то.
   Я позвал Занта вполголоса. Ко мне спустилась веревка. Я обвязал ею труп и сам поднялся по ней.
   -- Позовите свистком наших людей, -- прошептал я, -- и встащите веревку. Главное, не разговаривайте!
   Труп был поднят. В ту минуту, как он достиг берега, три человека верхами появились из ворот замка. Мы их видели, хотя они нас не заметили. Но наши люди, громко разговаривая, подходили к нам.
   -- Черт побери, как темно! -- вскричал звенящий голос.
   Это был Руперт. Через минуту раздались выстрелы. Наши люди встретились с ними. Я бегом кинулся к ним, за мной последовали Зант и Фриц.
   -- Коли, коли! -- опять закричал Руперт, и следующий за этим громкий стон доказал, что он пустил в ход оружие.
   -- Я погиб, Руперт! -- вскричал другой голос: -- Их два на одного. Спасайся!
   Я продолжал бежать, держа палку в руке. Внезапно ко мне навстречу появилась лошадь. На ней сидел человек, низко склонившийся на ее плечо.
   -- Неужели и ты ранен, Крафштейн? -- спросил он.
   Ответа не последовало...
   Я кинулся к голове лошади. На ней сидел Руперт Гентцау.
   -- Наконец! -- вскричал я.
   Казалось, он в нашей власти. У него в руке была шпага. Наши друзья были близко, к нам бежали Зант и Фриц. Я подоспел раньше; если же они отойдут на пистолетный выстрел, ему придется сдаться или умереть.
   -- Наконец! -- вскричал я.
   -- А, это комедиант! -- воскликнул он, ударяя по моей палке. Он ее рассек надвое; а я, видя свое безвыходное положение (хотя признаюсь, что краснею), пустился наутек. Но в Руперте Гентцау сидел сам черт; он всадил шпоры в коня, и я, повернувшись назад, увидел, как он марш маршем подскакал к обрыву и прыгнул в воду, пока выстрелы моих спутников осыпали его градом пуль. Будь хоть слабый свет луны, мы бы пронзили его пулями; но благодаря темноте он достиг угла замка и исчез за ним.
   -- Черт бы его взял! -- прохрипел Зант.
   -- Жаль, что он негодяй! -- сказал я.
   -- Кого мы подстрелили?
   Подстрелили мы Мауэнгрома и Крафштейна; они лежали мертвыми; так как скрываться после этого было невозможно, мы кинули их вместе с Максом в ров; потом тесной кучкой стали спускаться с горы. Среди нас мы везли тела трех храбрых друзей. Так вернулись мы домой, полные грусти по убитым товарищам, беспокойства о судьбе короля и обиды за новую шутку, сыгранную над нами Рупертом.
   Что касается меня, то я был сердит и огорчен, что не пришлось убить врага в открытом бою, а только заколол спящего негодяя, кроме того, меня коробило название комедианта, данное мне Рупертом.
  

XV
МОЙ РАЗГОВОР С ИСКУСИТЕЛЕМ

   Руритания не похожа на Англию, где вражда между герцогом Майклом и мною не могла бы продолжаться со всеми описанными мною событиями, и не привлечь общего внимания. Дуэли случались часто между людьми высшего общества, а частые ссоры между людьми высокопоставленными по старому обычаю распространялись на их друзей и приближенных. Несмотря на это, после описанной мною стычки стали носиться такие слухи, что я счел необходимым быть настороже. Нельзя было скрыть от родных смерть убитых в этой схватке. Я издал строгий приказ, в котором заявлял, что так как дуэли приняли необычайные размеры, то я воспрещаю их, исключая только крайних случаев. К Майклу я послал официальные и торжественные извинения, на которые он отвечал в самом вежливом и почтительном тоне; единственно, в чем мы сходились с ним и что придавало весьма нежелательную гармонию нашим поступкам, было то, что ни один из нас не мог явно открыть свою игру. Он, подобно мне, был "комедиантом", и, ненавидя друг друга, мы соединялись, чтобы обманывать общественное мнение. К несчастью, необходимость скрывать правду порождала необходимость отдалить развязку: король мог умереть в тюрьме или его могли перевести куда-нибудь в иное место: мы были бессильны против этого. Еще на некоторое время я должен был сохранить перемирие; единственным утешением служило мне горячее одобрение Флавии касательно моего приказа о дуэлях; когда же я выразил свой восторг, что заслужил ее похвалу, она попросила меня воспретить совершенно этот обычай.
   -- Подождите нашей свадьбы! -- сказал я, улыбаясь.
   Самое страшное последствие перемирия и тайны, окружавшей нас, явилось то, что сам город Зенда днем -- я бы не доверился его безопасности ночью, -- стал нейтральной почвой, на которой обе партии могли появляться без риска. Однажды, совершая прогулку верхом с Флавией и Зантом, я встретил одного знакомого, и встреча эта, хотя и рассмешила, но, вместе с тем, и смутила меня. Я увидел сидящего в экипаже, в который запряжена была пара лошадей, сановитого и важного человека. Он остановил экипаж, вышел из него и подошел ко мне с низким поклоном. Я узнал Стрельзауского префекта.
   -- Мы строго применяем приказание вашего величества о дуэлях! -- сказал он мне.
   Если строгое применение приказа объясняло его присутствие в Зенде, я решил сейчас же освободить его от этой обязанности.
   -- Неужели вы для этого явились в Зенду, префект? -- спросил я.
   -- Не совсем, государь; я приехал сюда, чтобы оказать услугу английскому посланнику!
   -- Что понадобилось здесь английскому посланнику? -- спросил я небрежно.
   -- Исчез один из его соотечественников, молодой человек из знатной семьи. Его друзья не имеют о нем известий более двух месяцев, и существует предположение, что в последний раз его видели в Зенде.
   Флавия не слушала нашего разговора. Я не смел взглянуть на Занта.
   -- Почему существует такое предположение?
   -- Один из его друзей, живущий в Париже, мистер Феверлэ, сообщил нам сведения, по которым видно, что он выехал сюда, а служащие на железной дороге помнят, что видели его имя, написанное на багаже.
   -- Как его зовут?
   -- Рассендиль, государь, -- отвечал он; я видел, что это имя ничего особенного не означало для него. Но, взглянув на Флавию, он понизил голос и продолжал: -- Можно предположить, что он приехал сюда вслед за одной дамой. Не слыхали ли вы, ваше величество, о госпоже де Мобан?
   -- Да, конечно! -- сказал я, пока глаза мои невольно направились в сторону замка.
   -- Она приехала в Руританию приблизительно в то же время, как и Рассендиль!
   Я встретил взгляд префекта; он смотрел на меня с вопросом, ясно написанным на лице.
   -- Зант, -- сказал я, -- мне надо сказать два слова префекту. Поезжайте вперед с принцессой. -- И затем прибавил, обращаясь к префекту: -- Что хотите вы сказать?
   Он подошел ближе ко мне, и я нагнулся в седле.
   -- Может быть, он был влюблен в эту даму? -- прошептал он. -- О нем ничего не слыхали более двух месяцев! -- и на этот раз глаза префекта также обратились в сторону замка.
   -- Да, эта дама там, -- сказал я спокойно. -- Но я не думаю, чтобы мистер Рассендиль, кажется его звут так -- находился также там.
   -- Герцог, -- прошептал он, -- не любит соперников, государь!
   -- Вы правы, -- сказал я с большой искренностью. -- Но вы намекаете на очень тяжкое обвинение.
   Он развел руками, как бы извиняясь. Я прошептал ему на ухо:
   -- Это дело очень серьезное. Отправляйтесь в Стрельзау!
   -- Но, государь, если мы напали на его след здесь?
   -- Поезжайте в Стрельзау, -- повторил я. -- Скажите посланнику, что вы напали на след, но что вы должны заниматься этим делом спокойно недели полторы или две. В это время я сам займусь этим вопросом.
   -- Посланник очень просил поторопиться, государь!
   -- Успокойте его. Вы видите, что если ваши подозрения верны, все это дело требует большей осмотрительности. Я не желаю скандала. Поэтому поезжайте обратно сейчас же!
   Он обещал повиноваться, и я поехал дальше, догоняя своих спутников, с немного облегченным сердцем. Поиски обо мне должны быть приостановлены недели на две; а этот умный чиновник поразительно близко добрался до истины. Его ловкость могла быть полезной вообще, но в данном случае она могла страшно повредить королю. От души мысленно выругал я Джорджа Феврелэ за его болтливость.
   -- Что ж, -- спросила Флавия, -- окончили вы свой разговор?
   -- К общему удовольствию, -- сказал я. -- Не пора ли нам повернуть назад? Мы почти въехали во владения моего брата?
   Действительно, мы находились на окраине города, в том месте, где гора подымается по направлению к замку. Мы подняли глаза, любуясь могучей красотой старых стен, и увидели шествие, медленно спускавшееся с горы. Оно приближалось к нам.
   -- Поедем назад! -- сказал Зант.
   -- Мне бы хотелось остаться! -- отвечала Флавия, и я поставил свою лошадь рядом с ее.
   Теперь мы уже могли разглядеть приближающуюся группу. Впереди ехали верхами два лакея в черных ливреях, обшитых серебряной тесьмой. За ними следовала колесница, которую везли четыре лошади: на ней, под тяжелым покровом, стоял гроб; за гробом ехал верхом человек в простом черном платье, держащий шляпу в руке. Зант обнажил голову, а мы стояли в ожидании; Флавия положила руку на мою.
   -- Это верно один из убитых в этой ссоре! -- сказала она.
   Я сделал знак конюху.
   -- Узнай, кого они провожают! -- приказал я.
   Он подъехал к лакеям, а затем к господину, ехавшему сзади.
   -- Это Руперт фон Гентцау! -- прошептал Зант.
   Действительно, то был Руперт; через секунду, остановив шествие, Руперт галопом подскакал ко мне. На нем лежал отпечаток грусти, и он поклонился с глубоким уважением. Но вдруг он улыбнулся, и я улыбнулся также, потому что рука Занта направилась к внутреннему карману куртки; Руперт и я, оба отгадали, что лежало в этом кармане.
   -- Ваше величество спрашивает, кого мы провожаем, -- сказал Руперт. -- Моего дорогого друга, Альберта фон Лаунграмма!
   -- Граф, -- возразил я, -- никто не может сожалеть более меня об этом несчастном событии. Мой приказ о дуэлях в том порукой.
   -- Бедный! -- сказала тихо Флавия, и я видел, как глаза Руперта блеснули в ее сторону. Я вспыхнул; если бы было в моей власти, Руперт Гентцау не осквернил бы ее даже взглядом. Но он смотрел на нее и осмеливался показать во взоре все свое восхищение.
   -- Слова вашего величества милостивы, -- сказал он. -- Я скорблю о своем друге. Но другие, государь, скоро будут лежать в гробу, подобно ему.
   -- Мы хорошо сделаем, если будем помнить об этом, милорд! -- подтвердил я.
   -- Даже короли, государь! -- сказал Руперт тоном моралиста; старый Зант, стоя около меня, выругался вполголоса.
   -- Правда, -- отвечал я. -- Как поживает мой брат, милорд?
   -- Ему лучше, государь!
   -- Я рад тому.
   -- Он надеется, как только поправится, выехать в Стрельзау.
   -- Значит, он еще только выздоравливает?
   -- Остались еще небольшие заботы и задержки! -- отвечал дерзкий мальчик самым кротким голосом.
   -- Передайте ему мои искренние пожелания, -- сказала Флавия, -- чтобы они скоро перестали тревожить его!
   -- Желание вашего королевского высочества я смиренно разделяю! -- отвечал Руперт со смелым взглядом, вызвавшим краску на лице Флавии.
   Я поклонился; Руперт, кланяясь еще ниже, осадил свою лошадь и сделал знак шествию двигаться. По внезапному внушению, я поехал за ним. Он быстро обернулся, опасаясь, что даже в присутствии покойника и на глазах у дамы я оскорблю его.
   -- Вы храбро сражались в ту ночь, -- сказал я. -- Послушайте меня: вы молоды, граф. Если вы выдадите мне вашего пленника живым, вам никто не причинит вреда!
   Он посмотрел на меня с насмешливой улыбкой и вдруг подъехал ближе ко мне.
   -- Я не вооружен, -- заметил он, -- и старик Зант может подстрелить меня каждую минуту.
   -- Я не боюсь! -- возразил я.
   -- Правда, черт вас бери, -- отвечал он. -- Послушайте: я когда-то передал вам предложение от имени герцога.
   -- Я ничего не хочу слышать от Черного Майкла! -- перебил я.
   -- Так выслушайте меня, -- он понизил голос до шепота. -- Атакуйте смело замок. Пусть Зант и Тарленгейм ведут атаку.
   -- Продолжайте, -- сказал я.
   -- О времени условитесь со мной.
   -- Я питаю к вам такое безграничное доверие, милорд.
   -- Глупости! Я говорю теперь о деле. Зант и Фриц будут убиты; Черный Майкл также будет убит.
   -- Что?
   -- Черный Майкл будет убит, как собака; пленник, как вы его называете, отправится к чертям, по лестнице Иакова, -- вы, видно, знаете о ней. Останутся два человека -- я, Руперт Гентцау, и вы, король Руритании!
   -- Он замолчал и потом голосом, дрожащим от нетерпения, прибавил:
   -- Неужели ставка не стоит игры? Престол и принцесса! А для меня богатство и признательность вашего величества.
   -- Право, -- вскричал я, -- пока вы на земле, аду не хватает его главного беса!
   -- Подумайте об этом, -- продолжал он. -- Про себя скажу, что я бы не долго колебался, если бы дело шло об этой девушке! -- и его наглый взгляд снова сверкнул по направлению той, которую я любил.
   -- Уходите, пока целы! -- сказал я; но через минуту невольно расхохотался над смелостью его плана.
   -- Неужели вы бы восстали, против своего господина? -- спросил я.
   Он обругал Майкла словом, не подходящим к отпрыску хотя бы и морганатического, но законного брака и сказал почти конфиденциальным и, по-видимому, дружеским тоном:
   -- Он встал мне поперек дороги. Ревнивое животное! Клянусь, я чуть его не пырнул ножом вчера вечером.
   Я совершенно овладел собой; я начинал узнавать кое-что новое.
   -- Дама? -- спросил я небрежно.
   -- Да, красавица, -- кивнул он. -- Но вы ее, кажется, видели?
   -- Не видел ли я ее за чайным столом, когда кое-кто из ваших друзей очутился под столом?
   -- Что ж ожидать от таких дураков, как Детчард и Де Готе? Жаль, что меня там не было!
   -- А герцог вам мешает?
   -- Видите ли, -- сказал Руперт задумчиво, -- сказать по правде этого нельзя. Я собираюсь мешать ему!
   -- А ей больше нравится герцог?
   -- Да, глупая женщина. А теперь, подумайте о моем плане! -- и с низким поклоном он пришпорил лошадь и поскакал за гробом своего приятеля.
   Я вернулся к Флавии и Занту, размышляя об этом странном человеке. Скверных людей я знал много, но Руперт Гентцау остается единственным в своем роде. Если же встретится еще ему подобный, пусть его немедленно схватят и повесят. Таково мое мнение!
   -- Он очень красив, не правда ли? -- сказала Флавия.
   Она, конечно, не знала его так хорошо, как я, но я огорчился, так как думал, что его смелые взгляды рассердят ее. Но моя дорогая Флавия была женщиной, -- а потому не рассердилась. Напротив, она заметила, что молодой Руперт очень красив, -- каким, впрочем, этот негодяй действительно и был.
   -- Какое грустное было у него лицо, когда он говорил о смерти своего друга! -- продолжала она.
   -- Лучше бы он заранее погрустил о своей смерти! -- заметил Зант с мрачной улыбкой.
   Что касается меня, я вдруг стал не в духе; чувство это было, конечно, неблагоразумно, так как я не более имел права смотреть на нее с любовью, чем наглые глаза Руперта. Мое скверное настроение продолжалось, пока, при наступлении ночи, мы не подъехали к Тарленгейму, и Зант не отстал от нас, чтобы наблюдать, не следует ли кто-нибудь за нами. Флавия, ехавшая около меня, сказала тихо с полусмущенным смехом:
   -- Если вы не улыбнетесь, Рудольф, я заплачу. Отчего вы рассердились?
   -- Я рассердился на то, что сказал мне этот мальчишка! -- отвечал я, но я улыбался, когда мы подъехали к дому и сошли с лошадей.
   Здесь лакей подал мне записку; на ней адрес не был написан.
   -- Это ко мне? -- спросил я.
   -- Да, государь, какой-то мальчик принес записку! Я разорвал конверт.
  
   "Иоганн доставит вам это письмо.
   Я уже однажды предупредила вас. Ради самого Бога, если в вашей груди бьется человеческое сердце, спасите меня из этого вертепа разбойников".
  
   Я подал записку Занту, но все, что эта черствая старая душа сказала в ответ на жалобные строки, было:
   -- А кто ее завел туда?
   Но, несмотря на это, не будучи сам без греха, я позволил себе пожалеть Антуанету.
  

XVI
ОТЧАЯННЫЙ ПЛАН

   После того, как я катался по Зенде и разговаривал с Рупертом Гентцау, моя мнимая болезнь должна была кончиться. Я заметил, что гарнизон Зенды более не показывался в городе; а те из моих людей, которые ездили к замку, рассказывали, что там, по-видимому, соблюдается большая осторожность. Как бы я ни был тронут молениями Антуанеты, я, по-видимому, так же мало мог помочь ей как и королю. Майкл, видимо, бравировал передо мной, и хотя его видели вне стен замка, он не трудился извиняться, что до сих пор не являлся к королю. Время бежало, а дело наше не подвигалось, хотя каждая минута была дорога; меня смущала не только новая опасность, возникшая при слухах о моем исчезновении, но еще и громкий ропот населения Стрельзау по поводу моего постоянного отсутствия в городе. Неудовольствие было бы еще сильнее, если бы Флавия не была со мной; поэтому я не прекращал ее пребывания в Тарленгейме, хотя страдал от того, что ее окружала опасность, и от того, что постоянное присутствие дорогой для меня девушки доводило нервы мои до невыносимого состояния. Конечным ударом было, когда мои советчики, Стракенц и канцлер, приехавший из Стрельзау, чтобы представить мне свои убедительные доводы, требовали, чтобы я назначил день для своего торжественного обручения, что в Руритании так же важно, как и бракосочетание. На это я должен был решиться в присутствии Флавии и назначил день через две недели, в Стрельзауском соборе. Это известие, быстро разглашенное, всюду вызвало большую радость в королевстве; я думаю, только двух людей эта весть привела в отчаяние: -- я говорю о Черном Майкле и о себе; существовал только один человек, ничего не знавший о ней -- тот, чье имя я носил, король Руритании.
   В действительности я даже слыхал о том, как эта весть была принята в замке, дня через три после этого, Иоганн, жадный к деньгам, хотя и трепетавший за свою жизнь, нашел случай явиться к нам. Он прислуживал герцогу в ту минуту, как ему сообщили о моей помолвке. Черный Майкл стал еще мрачнее и начал сыпать проклятиями; он, конечно, не мог успокоиться, когда Руперт стал уверять, что я способен довести свои намерения до конца и, повернувшись к Антуанете, поздравил ее с избавлением от опасной соперницы. Рука Майкла схватилась за саблю (рассказывал Иоганн), но Руперт не обратил на это внимания; он даже стал смеяться над Майклом за то, что он возвел на престол Руритании короля, правящего страной лучше своих предшественников. -- Кроме того, -- сказал он, с многозначительным поклоном в сторону своего разгневанного господина, -- дьявол послал принцессе лучшего мужа, чем был предназначен ей небом; клянусь вам, что это правда! -- Тут Майкл грубо приказал ему придержать язык и оставить их; но Руперт попросил позволения прежде поцеловать руку Антуанеты и сделал это с видимой любовью, в то время, как Майкл бросал на него бешеные взгляды.
   Но все это были пустяки; более серьезные вести принес нам Иоганн. Было ясно, что если время бежало у нас в Тарленгейме, оно бежало не менее быстро и в Зенде. Король серьезно заболел; Иоганн видел его и рассказывал, что он страшно исхудал и едва был в силах двигаться. -- Теперь трудно принять кого-нибудь другого за него. -- Майкл настолько встревожился, что послал в Стрельзау за доктором; доктор, после посещения пленника, вышел бледный и дрожащий, и умолял герцога отпустить его и не замешивать в это дело, герцог на это не согласился и задержал доктора насильно, обещая, что жизнь его в безопасности, если король будет жить, пока это ему, герцогу, нужно, и умрет, когда ему это будет желательно, -- но не иначе. По совету доктора, герцог разрешил Ан-туанете навещать короля и оказывать ему те услуга, которые требовало его здоровье и которые только женщины умеют исполнять хорошо. Но все же жизнь короля не была в безопасности; а я был здоров, силен и свободен. По этой причине над Зендой висела мрачная туча; только ссорясь (а к этому они были очень склонны), жители замка говорили друг с другом.
   Но чем более остальные приходили в уныние, тем живее сверкали глаза молодого Руперта и веселее звучали его песни, он хохотал до упаду (рассказывал Иоганн), потому что герцог ставил стражей Детчарда в комнату короля, когда в ней находилась Антуанета, -- предосторожность, понятная мне в моем ревнивом брате. Вот что мы узнали от Иоганна, и за что он получил порядочную сумму денег. Но тут он стал умолять нас оставить его в Тарленгейме и не хотел более возвращаться в вертеп герцога; к сожалению, он был нам нужен именно там, и я, обещая ему увеличить награду, послал его в Зенду и поручил передать Антуанете, что мы работаем над планом ее освобождения и просим ее успокоить и ободрить короля. Если неизвестность вредна для больных, то отчаянье еще вреднее; могло случиться, что король медленно угасал от полной безнадежности, так как я не мог добиться, какой болезнью он захворал.
   -- Кто же теперь сторожит короля? -- спросил я, вспоминая, что два из Шестерки были убиты, как и Макс Гольф.
   -- Детчард и Берсонин сторожат ночью, Руперт Гентцау и Де Готе днем, сударь! -- отвечал он.
   -- Только по два вместе?
   -- Да, сударь, но остальные два спят в комнате над комнатой короля и могут услышать малейший крик или зов.
   -- Комната над королем? Я не знал о ней. А есть ли сообщение между ею и тюрьмой?
   -- Нет, сударь. Надо сойти несколько ступенек и выйти через дверь у подъемного моста, а оттуда к месту заключения короля.
   -- А эта дверь заперта?
   -- Только у четырех приближенных герцога хранятся ключи от нее.
   Я ближе подошел к нему.
   -- А есть ли у них ключи от решетки? -- шепотом спросил я.
   -- Кажется, сударь, только у Детчарда и у Руперта.
   -- А где живет герцог?
   -- В новом здании, на нижнем этаже. Его помещение находится направо, если идти по направлению к мосту.
   -- А госпожи де Мобан?
   -- Как раз напротив, налево. Но ее дверь запирается на ключ, после того, как она уходит к себе.
   -- Чтобы она не могла выйти?
   -- Без сомнения, сударь.
   -- Может быть, подругой причине?
   -- И это возможно.
   -- А ключ, вероятно, находится у герцога?
   -- Да. Мост поднимается на ночь, от него ключ также хранится у герцога, так что нельзя перейти через ров без его ведома.
   -- А где спишь ты?
   -- В передней нового замка с пятью слугами.
   -- Вооруженными?
   -- Им даны пики, сударь, но у них нет огнестрельного оружия. Герцог не хочет им доверить ружей.
   Выслушав все это, я решился смело кончать нашу борьбу. Меня уже однажды постигла неудача у лестницы Иакова; туда не стоило направляться снова. Надо начать наступление с другой стороны.
   -- Я обещал тебе двадцать тысяч крон, -- сказал я. -- Ты получишь пятьдесят тысяч, если исполнишь завтра вечером то, что я прикажу тебе. Но, во-первых, знают ли слуги, кто ваш пленник?
   -- Нет, сударь. Они думают, что он личный враг герцога.
   -- Они не усомнятся? -- спросил Иоганн.
   -- Итак, слушай. Завтра, ровно в два часа ночи, открой настежь входную дверь нового замка. Не опоздай ни на одну минуту!
   -- Вы будете там, сударь?
   -- Не твое дело. Исполняй мое приказание. Ты скажешь, что тебе в доме жарко, выдумай, что хочешь. Вот все, чего я от тебя требую!
   -- А можно мне скрыться, сударь, после того, как я открою дверь?
   -- Да, беги со всех ног. Еще одно. Отнеси эту записку госпоже де Мобан (она написана по-французски, ты ее прочесть не можешь) и скажи ей, чтобы для спасения всех наших жизней она в точности исполнила то, о чем я ее прошу.
   Иоганн дрожал от страха, но я поневоле должен был довериться и его мужеству, и его честности. Я не смел ждать долее, боясь, что король может умереть.
   После ухода Иоганна я позвал Занта и Фрица и рассказал им, в чем состоял мой план. Зант, выслушав меня, покачал головой.
   -- Почему не подождать еще? -- спросил он.
   -- Король может умереть!
   -- Майкл должен будет действовать ранее!
   -- А тогда, -- возразил я, -- король будет жить...
   -- Ну, и что же?
   -- Недели две! -- кончил я просто.
   И Зант закусил ус.
   Внезапно Фриц фон Тарленгейм положил руку на мое плечо.
   -- Попытаемся! -- проговорил он.
   -- Не бойтесь, вы-то будете участвовать в этом деле! -- отвечал я.
   -- Да, но вы оставайтесь здесь и охраняйте принцессу.
   Какой-то огонек загорелся в глазах Занта.
   -- Тогда, так или иначе, Майкл был бы в наших руках, -- засмеялся он; -- а то, если вы будете убиты одновременно с королем, что станется со всеми нами?
   -- Вы будете служить королеве Флавии, -- сказал я, -- и я горячо желал бы быть на вашем месте.
   Настала пауза. Старик Зант прервал ее, сказав грустно, но с невольным комизмом, рассмешившим Фрица и меня.
   -- Почему старик Рудольф Третий не женился на вашей прабабушке?
   -- Полно, -- возразил я, -- мы должны подумать о короле.
   -- Правда, -- заметил Фриц.
   -- Кроме того, -- подолжал я, -- я стал обманщиком для пользы другого, но для себя не хочу оставаться им, а потому, если король умрет и не будет восстановлен на престоле ко дню обручения, я открою всю правду, что бы там ни случилось.
   -- Будь по-вашему! -- заключил Зант.
   Вот план, составленный мною. Сильный отряд под начальством Занта должен был подойти к дверям нового замка. Если его приближение будет открыто раньше времени, мои приверженцы должны убить всякого попавшегося им -- но холодным оружием, так как следовало избегать выстрелов. Если же все удастся, они пойдут к дверям в то время, как Иоганн откроет их. Тут они проникнут в дом и схватят слуг, если одно их появление и имя короля не устрашит их. В эту самую минуту -- и на этом основывалась главная надежда моего плана -- должен раздаться женский громкий и отчаянный крик из комнаты Антуанеты. Она должна кричать:
   -- Помогите, помогите! Майкл, помогите! -- и прибавлять еще имя Руперта Гентцау. Мы надеялись, что Майкл в бешенстве выбежит из своих комнат и таким образом попадется живым в руки Занта. Крики же по-прежнему будут раздаваться; мои приверженцы опустят подъемный мост; по всей вероятности, Руперт, услыхав свое имя, спустится из комнаты, в которой будет спать, и перейдет через мост. Де Готе, может быть, выйдет с ним, но это надо предоставить случаю. Когда же Руперт очутится на мосту, начнется и моя роль: я решился взять вторую ванну в речке; на случай усталости я хотел взять с собой небольшую деревянную лестницу, на которую можно опереться, чтоб отдохнуть. Ее я думал прислонить к стене около моста; когда же мост будет спущен, я хотел бесшумно подняться по ней, -- и если Руперт или Де Готе пройдут по мосту невредимо, в том будет мое несчастье, но не моя вина. После их смерти оставалось бы всего два противника; я рассчитывал на смятение при нападении и на наше внезапное появление, чтобы захватить их врасплох. Ключи от дверей, ведущих к месту заключения короля, будут в наших руках. Может быть, оставшиеся выбегут оттуда. Если же они строго исполнят возложенные на них поручения, то жизнь короля будет зависеть от скорости, с которою мы выломаем наружную дверь; и я внутренне благодарил Бога, что сторожем у короля был Детчард, а не Руперт Гентцау. Хотя Детчард человек хладнокровный, безжалостный и нетрусливый, но ему далеко до быстроты и бесшабашности Руперта. Кроме того, он, чуть ли не единственный, действительно был привязан к Черному Майклу и, может быть, он предоставит Берсонину стеречь короля и кинется через мост, чтоб принять участие в битве.
   Вот каков был мой отчаянный план; а для того, чтоб наш враг считал себя в полной безопасности, я приказал нашу резиденцию ярко осветить сверху донизу, как будто в ней давался бал; я сделал распоряжения, чтобы всю ночь играла музыка и виднелись танцующие пары. Стракенц должен был оставаться там и скрыть, если возможно, наше отсутствие от Флавии. Если же утром мы не вернемся назад, он отправится к замку с сильным отрядом и потребует короля; если Черного Майкла там не окажется, маршал возьмет с собой Флавию, как можно скорее вернется в Стрельзау и там всенародно объявит об измене Черного Майкла, о вероятной смерти короля и соединит всех верных и честных подданных под знаменами принцессы. Сказать правду, я думал, что вероятнее всего так и случится. Мне казалось, что и королю, и Черному Майклу, и мне осталось жить всего один день. Если Черный Майкл умрет, а я, комедиант, убью Руперта Гентцау, а затем погибну сам, может быть, в этом и скажется милость судьбы, хотя бы она потребовала жизни короля; -- и если она порешила со мной таким образом, я бы не нашел на это возражений.
   Было уже поздно, когда мы окончили наше совещание, и я отправился на половину принцессы. В этот вечер она была очень задумчива; когда же я стал прощаться с нею, она обняла меня и, робко покраснев, надела мне на палец кольцо. На моей руке был надет перстень короля, но кроме того на мизинце я носил простое золотое колечко, на котором был вырезан наш фамильный девиз. Я снял его, надел ей на палец, и тихо попросил, чтобы она отпустила меня. Она поняла и затуманенными глазами посмотрела на меня.
   -- Носите это кольцо, хотя, когда вы станете королевой, у вас будет другое! -- сказал я.
   -- Что бы у меня ни было, это кольцо я буду носить до смерти и даже долее! -- отвечала она и поцеловала его.
  

XVII
НОЧНЫЕ РАЗВЛЕЧЕНИЯ РУПЕРТА

   Настала чудная светлая ночь. Я желал ненастной погоды, подобно той, которая была во время моих первых похождений во рву, но на этот раз судьба была против меня. Впрочем, мне казалось, что, держись я около стены и в ее тени, меня можно было не заметить из окон замка. Если бы кто-нибудь вздумал обыскать ров, весь мой план рушился; но, вероятно, никто не станет этого делать. "Лестница Иакова" стала недоступной для врагов. Иоганн помог укрепить ее к стене снизу, так что двинуть трубу теперь было невозможно. Только порывом динамита или усиленной работой ломами можно было приподнять ее; но шум, сопряженный с этими средствами, делал все это немыслимым. Какой же вред мог причинить один человек, проникший в ров? Я надеялся, что Черный Майкл, задав себе этот вопрос, уверенно ответит: "Никакого!" Если бы даже Иоганн захотел изменить нам, все-таки герцог не знал моего плана и, вероятно, ожидал меня во главе отряда у главного входа в замок.
   -- В этом месте и будет настоящая опасность! -- сказал я Занту. -- И вот там-то вы и будете! -- И добавил: -- Вас это не удовлетворяет?
   Он остался недоволен и выразил желание отправиться со мной, но я решительно отказал ему в этом. Одного человека можно было не заметить, но для двух и опасность была двойная; когда же он заметил, что жизнь моя дорога, я понял его тайную мысль и резко заставил его замолчать, сказав, что если король погибнет в эту ночь, я не переживу его.
   В двенадцать часов ночи, отряд под начальством Занта покинул замок Тарленгейм и свернул вправо, выбирая пустынные дороги и избегая городка Зенды. Если все пойдет на лад, он достигнет замка в три четверти второго. Оставив лошадей на некотором расстоянии, мои друзья подкрадутся к входу и станут ожидать, пока дверь не откроется. Если же в два часа дверь не откроется, Фриц фон Тарленгейм обойдет замок с его задней стороны. Там он найдет меня, если я еще буду жив, и мы сообща должны будем решиь, брать ли замок приступом или нет. Если же меня не будет на месте, они как можно скорее вернутся в Тарленгейм, известят маршала и с большими силами двинутся на Зенду. Если я не окажусь на месте -- значит меня уже нет в живых; а нам было понятно, что король не поживет и пяти минут после моей смерти.
   Теперь я должен покинуть Занта и его друзей и рассказать, как я действовал в эту достопамятную ночь. Я выехал на том добром коне, на котором в день коронации ехал из Охотничьего павильона в Стрельзау. В седле у меня был револьвер, а на мне шпага. Меня покрывал широкий плащ, а под него я надел теплую, узкую вязаную рубашку, короткие штаны, толстые чулки и легкие башмаки. Я весь вымазался маслом и захватил с собой фляжку с водкой. Хотя ночь была теплая, но мне, вероятно, предстояло долго пробыть в воде и надо было по возможности предохранить себя от холода: холод не только подрывает мужество человека, если ему суждено умереть, но уменьшает его энергию при виде смерти другого и, наконец, награждает его ревматизмами, если Бог продлит его жизнь. Я также обвернул вокруг тела тонкую, но крепкую веревку, и не забыл захватить лестницу.
   Выехав после Занта, я отправился по кратчайшей дороге, оставив город влево и очутился на опушке леса в половине первого. Я привязал лошадь в пустой лесной заросли, оставив револьвер в кармане седла -- он не был мне нужен -- и, неся лестницу, направился к краю рва. Здесь я снял с себя веревку, прочно привязал ее к стволу дерева на берегу и спустился вниз. Часы на замке пробили три четверти первого, когда я очутился в воде и стал плыть мимо темницы, толкая перед собой лестницу и держась поближе к стене замка. Таким образом я добрался до своей старой приятельницы, лестницы Иакова, и ощупал под ногой выступ фундамента. Я подполз в тень большой трубы -- даже попробовал приподнять ее, но она не двигалась, -- и стал ждать. Помню, что преобладающее во мне чувство было не беспокойство о короле, не тоска по Флавии, а неудержимое желание курить; этого, конечно, я не мог себе позволить.
   Мост еще не был поднят. Я видал его воздушные, легкие очертания над собой, футах в десяти направо от того места, где я спиной прижался к стене темницы короля. В шагах двух от себя я разглядел окно на одной высоте с собой. Если Иоганн сказал правду, это было окно помещения герцога; по другой стороне должно находиться окно Антуанеты. Женщины беспечны и забывчивы. Я сильно опасался, что она забудет, что ровно в два часа должна стать жертвой дерзкого покушения. Мне нравилась роль, приписанная мною моему юному приятелю Руперту Гентцау; мне хотелось отомстить ему, так как даже в эту минуту я чувствовал боль в том плече, куда он поразил меня, в присутствии моих друзей, на террасе Тарленгейма, со смелостью, почти искупавшей его злодейство.
   Внезапно окно герцога осветилось. Ставни не были заперты, и внутренняя часть комнаты стала мне видна, когда я осторожно поднялся и стал на ноги.
   Стоя таким образом, я взглядом проникал в переднюю часть комнаты, хотя сам не попадал в полосу света. Окно распахнулось, и кто-то выглянул из него. Я узнал грациозную фигуру Антуанеты и, хотя ее лицо оставалось в тени, красивые очертания ее головы выделялись на освещенном фоне. Мне хотелось крикнуть ей: -- Не забудьте! -- но я не посмел -- к счастью, так как через минуту к ней подошел кто-то и встал с ней рядом. Он хотел обнять ее за талию, но она быстро отскочила в сторону и оперлась о ставню; теперь я ее видел в профиль. Тогда я узнал и вошедшего, то был Руперт. Он тихо засмеялся, наклонился вперед и протянул к ней руку.
   -- Тише, тише! -- прошептал я. -- Еще рано, мой милый!
   Его голова наклонилась близко к ней. Верно, он сказал что-нибудь шепотом, потому что она указала на водку, и я слышал, как она отвечала медленно и веско:
   -- Я скорее выброшусь из этого окна!
   Он подошел к окну и выглянул из него.
   -- В воде холодно, -- заметил он. -- Послушайте, Антуанета, перестаньте шутить!
   Она не отвечала, а он продолжал, с живостью ударив рукой по подоконнику и тоном избалованного ребенка:
   -- Черт возьми Черного Майкла! Разве ему мало принцессы? Неужели ему нужно все? Что вы нашли хорошего в Черном Майкле?
   -- Если бы я рассказала ему, что вы говорите... -- начала она.
   -- Ну, и расскажите, -- возразил Руперт небрежно, и, видя, что она не ожидает этого, он быстро схватил се и поцеловал, смеясь и говоря:
   -- Расскажите и об этом!
   Если бы со мной был револьвер, искушение было бы велико. Но я мог только прибавить это к списку его проступков.
   -- Клянусь, -- продолжал Руперт, -- ему все равно. Он безумно влюблен в принцессу. Он только и говорит о том, как бы отправить на тот свет комедианта.
   -- Неужели?
   -- А если я возьмусь за это поручение, знаете ли вы, что он мне обещал?
   Несчастная женщина в полном отчаянии подняла руки к небу.
   -- Но я не хочу ждать, -- продолжал Руперт; и я видел, как он снова сделал движение, чтобы обнять ее, но раздался стук отворяемых дверей, и грубый голос воскликнул:
   -- Что вы здесь делаете, сударь?
   Руперт повернулся лицом к окну, низко поклонился и отвечал веселым, звонким голосом:
   -- Извинялся за ваше отсутствие. Разве можно оставлять даму одну?
   Вошедший, вероятно, был Черный Майкл. Я сразу узнал его, когда он подошел ближе к окну. Он схватил Руперта за руку.
   -- Во рву в воде можно поместить не только короля! -- проговорил он с выразительным жестом.
   -- Это угроза, ваше высочество? -- спросил Руперт.
   -- Я угрожаю редко, а чаще действую!
   -- Несмотря на это, -- заметил Руперт, -- Рудольф Рассендиль часто слыхал угрозы, но все еще жив.
   -- Виноват ли я, что мои слуги промахнулись? -- спросил Майкл презрительно.
   -- Ваше высочество сами не рискнули промахнуться! -- насмешливо заметил Руперт.
   Это ясно означало, что герцог избегал опасности. Но Черный Майкл умел владеть собой. Вероятно, он нахмурился, -- мне было очень жаль, что я не мог яснее видеть их лиц, -- но голос звучал ровно и спокойно, когда он отвечал:
   -- Довольно, довольно! Мы не должны ссориться, Руперт. Что, Берсонин и Детчард на своих местах?
   -- Да, ваше высочество.
   -- Вы более не нужны мне.
   -- Благодарю вас, я не устал! -- отвечал Руперт.
   -- Пожалуйста, оставьте нас! -- сказал Майкл с нетерпением. -- Через десять минут подымут мост, а я думаю, вам не особенно захочется добираться до своей постели вплавь.
   Руперт исчез. Я слышал, как дверь открылась и закрылась. Майкл и Антуанета остались одни. К моему огорчению герцог протянул руку и запер окно. Еще недолго он постоял и поговорил с Антуанетой. Она отрицательно покачала головой, и он с нетерпением отвернулся. Она отошла от окна. Дверь снова закрылась, а Черный Майкл запер ставню.
   -- Де Готе, Де Готе, слушай! -- раздалось с моста. -- Если ты не хочешь выкупаться перед сном, пойдем!
   То был голос Руперта, стоявшего на конце моста. Через минуту он и Де Готе появились на мосту. Руперт просунул руку под руку Де Готе и среди моста остановил своего товарища и перегнулся через перила. Я быстро скрылся в тень "Лестницы Иакова".
   Затем Руперт начал шалить. Он взял у Де Готе бутылку, которую тот держал, и поднес к губам.
   -- Ни капли! -- воскликнул он с неудовольствием и кинул ее в воду.
   Она упала, как мне показалось по звуку и кругам на воде, в двух шагах от трубы. Руперт схватил револьвер и стал стрелять в нее. Первые два выстрела не попали в бутылку, но попали в трубу. От третьего бутылка рассыпалась в куски. Я надеялся, что скверный мальчишка удовольствуется этим; но он выпустил по трубе и остальные заряды, из которых один перелетел через все и прожужжал в моих волосах.
   -- Осторожно на мосту! -- закричал чей-то голос, к моему большому облегчению.
   Руперт и Де Готе крикнули -- "сейчас" -- и перебежали через мост. Мост подняли, и все смолкло. Часы пробили четверть второго. Я встал, потянулся и зевнул.
   Прошло не более десяти минут, когда вправо от себя я услыхал легкий шум. Я взглянул поверх трубы и увидел темную фигуру, стоявшую у ворот, ведущих к мосту. По небрежной, грациозной позе я снова узнал в ней Руперта. В руке он держал шпагу и с минуту постоял неподвижно. Мысли забегали в моей голове. Какие злые намерения привели сюда этого чертенка? Он тихо засмеялся сам с собой; потом повернулся лицом к стене, ступил шаг в направлении меня и к моему удивлению стал спускаться вниз по стене. Ясно было, что в стене были ступеньки. Они были или приделаны к ней, или высечены в ней. Руперт достиг последней ступеньки. Здесь он взял шпагу в зубы, повернулся и бесшумно опустился в воду. Если бы дело шло только о моей жизни, я поплыл бы к нему навстречу. Дорого бы я дал, чтобы встретиться с ним лицом к лицу в эту прекрасную ночь без препятствий для смелой борьбы. Но надо было думать о короле! Я мог только с волнением и любопытством следить за ним.
   Он уверенно и спокойно переплыл на другую сторону. В противоположной стене также были ступеньки, и он поднялся по ним. Очутившись около входа, возле поднятого моста, он сунул руку в карман и вынул из него какой-то предмет. Я слышал, как он отпер дверь, но не слышно было, чтоб запер ее. Потом он исчез.
   Покинув свою лестницу, я понял, что она более мне не нужна, -- я вплавь добрался до края моста и поднялся по ступенькам до половины стены. Здесь я повис, держа в руках шпагу и внимательно прислушиваясь. В комнате герцога было темно и тихо. На противоположной стороне в окне был свет. Ни один звук не нарушал тишину, пока не пробило половина второго на часах башни.
   Но, по-видимому, в замке происходило что-то необычайное, как и мой заговор против герцога.
  

XVIII
ЗАПАДНЯ

   Положение, в котором я находился, не особенно способствовало мышлению, несмотря на это, я глубоко задумался. Какие намерения ни имел Руперт Гентцау, как низки и подлы они ни были, я оказался в выигрыше. Он теперь находился на противоположной от короля стороне, и, конечно, я воспрепятствую ему вернуться обратно. У меня оставалось три противника: два стража у короля и Де Готе в постели. О, если бы я мог достать ключи! Тогда бы я прямо напал на Детгарда и Берсонина, прежде чем к ним могли подоспеть их друзья. Но это было не в моей власти. Я должен ждать, пока появление моих друзей не вызовет кого-нибудь на мост, -- кого-нибудь с ключами.
   И я стал ждать; мне казалось, что прошло полчаса, в действительности же всего минут пять, когда началось новое действие нашей животрепещущей драмы. Все было спокойно на той стороне. Комната герцога оставалась не видна за закрытыми ставнями. Окно Антуанеты по-прежнему было освещено. Вдруг я услыхал слабый, чуть слышный звук; он выходил из-за двери, ведущей к мосту по другой стороне рва. Он едва достигал моего слуха, но я не мог сомневаться в его происхождении. То был звук медленно и осторожно поворачиваемого ключа. Кто поворачивал его? И куда вела эта дверь? Передо мной мелькнул образ молодого Руперта, с ключами в одной и шпагой в другой руке и со злой усмешкой на красном лице. Но я не знал, что это за дверь, и в каких из своих любимых затей молодой человек проводил ночные часы.
   Скоро все объяснилось: через минуту -- ранее, чем мои друзья могли подоспеть к воротам замка, ранее, чем Иоганн успел выполнить возложенное на него поручение, -- раздался внезапный звон стекла из комнаты, где светилось окно. По-видимому, кто-то опрокинул лампу, и окно стало темно. В то же время среди ночи раздался громкий зов:
   -- Помогите, помогите, Майкл, помогите! -- а за ним послышался крик, полный ужаса.
   Я трепетал всеми нервами, стоя на верхней ступеньке, ухватившись за порог двери правой рукой и держа шпагу в левой. Тут я внезапно заметил, что выступ около моста был шире самого моста; в темном углу стены свободно мог стать человек. Я кинулся туда и стал неподвижно. В этом положении я оберегал дорогу, и никто не мог пройти из старого в новый замок, если я того не пожелаю.
   Снова раздался крик. Потом распахнулась и ударилась о стену дверь, и я услыхал, как кто-то неистово завертел ручку замка.
   -- Откройте! Ради Бога, что случилось? -- вскричал голос -- голос самого Черного Майкла.
   Ему отвечали теми самыми словами, которые я написал в своем письме:
   -- Помогите, Майкл! Гентцау!
   Проклятие вырвалось у герцога, и он с силой стал напирать в дверь. В ту же минуту над моей головой раскрылось окно и громкий голос закричал: -- что случилось? -- а затем раздались поспешные шаги. Я сжал свою шпагу. Если Де Готе появится в моем соседстве, число шестерки еще убавится.
   Затем я услыхал лязг сабли и топот ног; рассказать так быстро, как все произошло, я не могу. Казалось, все совершилось в одну минуту. Раздался сердитый возглас из комнаты Антуанеты, возглас человека раненого; окно распахнулось, Руперт появился в нем со шпагой в руке. Он повернулся спиной ко мне, и я видел, как он наклонился вперед, словно отражая удары.
   -- Вот, Иоганн, получи! Теперь ты, Майкл!
   Следовательно, Иоганн был там, поспешив на помощь герцогу! Как же он откроет дверь? Я опасался, что Руперт убьет его.
   -- Помогите! -- раздался голос герцога, слабый и хриплый.
   Я снова услыхал шаги по лестнице и какое-то движение направо, по направлению к темнице короля. Но еще ничего не успело случиться на моей стороне рва, как я увидел человек пять или шесть, окруживших Руперта в окне комнаты Антуанеты. Раза три или четыре он отражал их нападение с неподражаемым искусством и смелостью. На мгновение они отступили. Тогда он вскочил на подоконник, смеясь и размахивая шпагой. Казалось, он опьянел от крови и, громко смеясь, кинулся вниз головой в воду.
   Что с ним было потом, я не видел: во время его прыжка худое лицо Де Готе появилось в дверях около меня, и без колебания я поразил его со всей силы, данной мне Богом, и он упал на пороге без слов или стона. Я кинулся на колени около него. Где ключи? Я стал невольно шептать: "Ключи, давай ключи!" -- словно он мог слышать меня; и не находя их, да простит мне Бог, я ударил мертвого по лицу.
   Наконец я нашел ключи. Их всего было три. Схватив самый большой, я примерил его к замку двери, ведущей в темницу короля. Ключ подошел. Замок зазвенел. Я вошел, запер дверь за собой, повернул бесшумно ключ и спрятал его в карман.
   Я очутился наверху крутой каменной лестницы. На полке тускло горела лампа. Я взял ее и, стоя неподвижно, стал слушать.
   -- Что там такое? -- услыхал я чей-то голос.
   Голос выходил из-за дверей, находящихся против меня внизу лестницы.
   Другой голос отвечал:
   -- Не убить ли его?
   Я напрягал все свое внимание, чтобы услышать ответ и чуть не заплакал от радости, когда раздался холодный и хриплый голос Детчарда:
   -- Подождем. Кроме беды, ничего не выйдет, если мы поторопимся.
   Наступила минута молчания. Потом засов дверей стал осторожно отодвигаться. Я немедленно погасил лампу и поставил ее обратно на полку.
   -- Темно, -- лампа погасла. Есть у тебя свеча? -- сказал голос Берсонина.
   Без сомнения, у них была свеча, но я решил, что они не воспользуются ею. Наступила решительная минута: я кинулся вниз по лестнице и на дверь. Берсонин открыл ее на половину, и она распахнулась передо мною. В комнате стоял бельгиец со шпагой в руке, а на кровати у стены сидел Детчард. Пораженный моим появлением, Берсонин отступил; Детчард схватился за шпагу. Я бешено накинулся на бельгийца; он отступил передо мной, и я припер его к стене. Он плохо, хотя храбро владел шпагой и через минуту лежал на полу передо мною. Я обернулся. Детчарда в комнате не было. Верный полученным приказаниям, он не вступил в борьбу со мной, а бросился в комнату короля, открыл дверь и крепко запер ее за собой. В эту самую минуту он исполнил возложенное на него поручение.
   Без сомнения, он убил бы короля, а за ним, вероятно, и меня, если бы не случился там один преданный человек, пожертвовавший своей жизнью за жизнь короля. Когда мне удалось открыть дверь, вот что я увидел. Король стоял в углу комнаты; расслабленный болезнью, он не мог помочь нам; его закованные руки беспомощно двигались вниз и вверх, и он смеялся страшно, как полоумный. Детчард и доктор находились среди комнаты; доктор, бросившись на убийцу, держал его за руки. Но Детчард вырвался из его слабых рук и в ту минуту, как я входил, всадил свою шпагу в несчастного человека.
   Потом он повернулся ко мне с криком:
   -- Наконец!
   Мы стояли друг против друга. По счастливой случайности ни на нем, ни на Берсонине не было револьвера. Я потом нашел их заряженными и лежащими на камине первой комнаты: камин находился около дверей, и мое внезапное появление отрезало им доступ к нему. И вот мы очутились лицом к лицу и стали драться, молча, сурово и ожесточенно. Я мало помню об этом поединке, исключая только того, что мой противник был сильнее и ловчее меня; он припер меня к решетке, закрывавшей выход к "Лестнице Иакова". Я уловил улыбку на его лице, когда он ранил меня в левую руку.
   Я ни сколько не горжусь этой дуэлью. Я думаю, что мой противник легко одолел и убил бы меня, а потом исполнил свою обязанность убийцы, потому что он был самый искусный боец, когда-либо виденный мною, но в ту минуту, как он начал одолевать меня, полусумасшедшее истощенное, жалкое существо, стоявшее в углу, стало прыгать в безумной радости, крича:
   -- Это брат Рудольф! Рудольф! Я помогу вам, Рудольф, -- и, схватив стул (он только мог поднять его с полу и немного вытянуть перед собой), стал подвигаться к нам. Надежда блеснула в моем сердце.
   -- Идите сюда! -- закричал я. -- Идите скорей. Ударьте его по ногам!
   Детчард отвечал отвечал сильным ударом. Он едва не пронзил меня.
   -- Идите скорей, идите! -- продолжал я.
   И король весело рассмеялся и подходил к нам, толкая стул перед собой. С громким проклятием Детчард отскочил назад и прежде, чем я мог сообразить происходящее, обратил свою шпагу на короля. Он нанес один сильный удар, и король с жалобным криком упал на пол. Негодяй снова повернулся ко мне. Но он сам приготовил себе погибель: его нога попала в лужу крови, лившуюся из мертвого доктора. Он поскользнулся и упал. Быстрее молнии бросился я на него, схватил за горло, прежде чем он успел опомниться, и пронзил его шею шпагой; с заглушенным стоном он упал на труп своей жертвы.
   Был ли король убит? Такова была моя первая мысль. Я подошел к нему. Да, он казался мертвым, на его лбу была большая рана, и он, неловко свернувшись, лежал на полу. Я опустился на колени около него и приложил ухо к его груди, чтобы убедиться -- дышит ли он. Но прежде чем я мог расслышать что-либо, раздался громкий треск снаружи. Я узнал этот шум: опускали подъемный мост. Через минуту он опустился по эту сторону рва. Теперь меня поймают, как в мышеловке, и со мною короля, если он еще жив. Я взял свою шпагу и вышел в первую комнату. Кто опускал мост, -- не мои ли друзья? Если они, то все обстояло благополучно. Глаза мои остановились на револьверах, и я схватил один из них; затем остановился у наружных дверей, чтобы послушать. Я хотел и послушать, и перевести дыханье; я оторвал клочок от своей рубашки и перевязал окровавленную руку, а потом снова стал слушать. Я бы отдал все на свете, чтобы услыхать голос Занта. Я был утомлен и обессилен, а Руперт Гентцау был еще на свободе в замке. Сознавая, что я лучше могу защитить узкую дверь наверху лестницы, чем широкий вход в комнату, я с трудом втащился по ступенькам и стал снова прислушиваться.
   Что это за звук? Странный звук для такого ужасного времени и места. Веселый, беззаботный, презрительный смех, -- смех Руперта Гентцау! Мне казалось невероятным, что кто-нибудь мог смеяться. Но благодаря этому смеху я понял, что Зант с нашими друзьями еще не прибыли; если бы они были здесь, Руперт не был бы в живых. А часы пробили половину третьего! О Боже! Ворот никто не открыл; Зант подошел к ним, потом к берегу рва и, не найдя меня, вернулся в Тарленгейм с известием о смерти короля и моей. Что ж, вероятно, пока они дойдут до дому, известие это будет верно. Разве в смехе Руперта не звучало торжество?
   На минуту я в изнеможении оперся о двери, но вскоре почувствовал новую бодрость, когда услыхал презрительный голос Руперта:
   -- Что ж, мост опущен! Переходите через него. Ради самого Бога, покажите мне Черного Майкла. Назад, собаки! Майкл, выходи побороться за нее!
   Если еще предстояла борьба, то я мог принять в ней участие. Я повернул в двери ключ и выглянул из нее.
  

XIX
ЛИЦОМ К ЛИЦУ В ЛЕСУ

   С минуту я не мог ничего разглядеть, свет фонарей и факелов с той стороны моста ослепил меня. Но вскоре я стал видеть ясно. Сцена была необыкновенная. Мост лежал на своем месте. В конце его стояла кучка слуг герцога; двое или трое из них держали фонари, ослепившие меня, у трех или четырех в руках были пики. Они держались тесной кучкой, держа оружие наготове, с бледными, взволнованными лицами. Они были испуганы и со страхом смотрели на человека, стоящего среди моста со шпагой в руке. Руперт Гентцау был в одной рубашке и панталонах; на белом полотне виднелись кровавые пятна, но его грациозная, самоуверенная поза ясно показывала, что сам он не был ранен или ранен очень легко. Он стоял один, защищая мост против их всех и вызывая их на бой или, скорее, приказывая им выслать к нему Черного Майкла; они же, не имея огнестрельного оружия, отступали перед этим отчаянным храбрецом и не смели напасть на него. Они шептались между собой; позади их всех я увидел своего приятеля Иоганна, который, опираясь о ворота, платком вытирал кровь, лившуюся из раны на щеке.
   По удивительной случайности, я оказался господином положения. Слуги окажут мне не более сопротивления, чем смелости при нападении на Руперта. Мне стоило только поднять руку, и он, с пулей в голове, отправится к праотцам. Он даже не знал, что я стою за ним. Но руки я не поднял -- почему? Сам не знаю и до сих пор. Может быть, потому, что в эту ночь одного человека я убил врасплох, другого благодаря удаче, а неловкости. Кроме того, хотя он и негодяй, но мне не хотелось быть членом целой толпы против него одного... -- может быть, и потому. Но сильнее этих неясных чувств были любопытство и волнение, которые заставили меня неподвижно следить за происходящей сценой.
   -- Майкл, собака! Майкл! Если ты в силах стоять, выходи! -- закричал Руперт; он сделал шаг вперед и кучка людей попятилась перед ним. -- Майкл, выходи!
   Ответом на этот вызов послышался отчаянный женский крик:
   -- Он умер! Боже мой, он умер!
   -- Умер! -- вскричал Руперт. -- Мой удар был удачнее, чем я думал! -- и он засмеялся торжествующим смехом. Потом он продолжал: Клади оружие! Теперь я здесь господин! Клади оружие, говорю!
   Мне кажется, что они бы повиновались, если бы не случилось нечто новое. Во-первых, раздался отдаленный шум, крики и стук с противоположной стороны замка. Сердце мое замерло. Вероятно, мой отряд не послушался меня и искал меня. Шум продолжался, но, казалось, никто кроме меня, не слыхал его. Внимание всех было привлечено тем, что происходило перед их глазами. Кучка слуг расступилась и пропустила на мост женщину. На Антуанете было широкое, белое платье; ее темные волосы рассыпались по плечам, лицо было смертельно бледно, а глаза дико сверкали при свете факелов. В дрожащей руке она держала револьвер и, шатаясь на ходу, выстрелила в Руперта Гентцау. Пуля пролетела мимо и ударилась в карниз над моей головой.
   -- Клянусь, -- засмеялся Руперт, -- если бы ваши глаза были так же мало убийственны, как ваши выстрелы, я не очутился бы в беде, а Черный Майкл не попал бы в ад сегодня.
   Она не обратила внимания на его слова, а, сделав сверхъестественное усилие, стала спокойнее и остановилась, потом медленно и обдуманно стала снова подымать руку, старательно целясь.
   Ждать выстрела было бы безумием. Руперт должен кинуться на нее или отступить ко мне. Я также навел на него револьвер.
   Но он не сделал ни того, ни другого. Ранее, чем она успела прицелиться, он склонился в самом изящном поклоне, воскликнув:
   -- Не могу убивать женщину, которую целовал.
   Ранее, чем она или я могли остановить его, он уперся рукой в перила моста и легко прыгнул в воду.
   В ту же минуту я услыхал топот ног, и знакомый голос Занта воскликнул:
   -- Боже, герцог убит!
   Видя, что я более королю не нужен, я бросил револьвер и выбежал на мост. Раздался крик удивления: -- король! -- Я же, как и Руперт Гентцау, со шпагой в руке, перескочил через перила с твердым намерением покончить с ним счеты и поплыл за ним, не выпуская из вида его курчавой головы на воде шагах в пятнадцати от себя.
   Он плыл легко и быстро. Я же был утомлен и плохо владел раненой рукой и потому не мог настичь его. Некоторое время я плыл молча, но когда мы завернули за старую башню, я закричал:
   -- Стой, Руперт, стой!
   Я видел, что он оглянулся, но продолжал плыть. Теперь он держался берега, выбирая место, чтобы выйти из воды. Удобного места не было, но там висела веревка, привязанная мною. Он доплыл до нее ранее меня. Может быть, он не заметил ее; если же поднявшись по ней, он вытащит ее за собой, то далеко уйдет от меня. Я приложил всю оставшуюся во мне силу и стал настигать его, тем более что он невольно замедлил движение, выбирая удобное место.
   Вот он нашел веревку. Негромкое торжествующее восклицание вырвалось у него. Он ухватился за нее и стал подыматься. Я был так близко, что слышал, как он пробормотал: -- как сюда попала веревка? -- Я настиг его, и он, вися в воздухе, заметил меня; но схватить его я не мог.
   -- Кто тут? -- спросил он с удивлением.
   С минуту, мне кажется, он принимал меня за короля, -- я был так бледен, что ошибиться было легко; впрочем, он вскоре воскликнул:
   -- Как, это комедиант! Как попали вы сюда?
   С этими словами он прыгнул на берег. Я ухватился за веревку и остановился. Он стоял на берегу со шпагой в руке и мог раскроить мне голову или пронзить меня, если бы я вышел из воды. Я выпустил веревку.
   -- Все равно, как я попал сюда, -- ответил я, -- но пока я здесь и останусь.
   Он улыбнулся, глядя на меня.
   -- С женщинами беда! -- начал он; но вдруг большой колокол замка стал бешено звонить, и до нас долетел громкий крик из воды.
   Руперт снова улыбнулся и махнул мне рукой.
   -- Я не против встречи с вами, но здесь теперь слишком жарко! -- сказал он и исчез.
   Не думая об опасности, я быстро ухватился за веревку и поднялся на берег. Я увидел его: он бежал с быстротой оленя по направлению к лесу. На этот раз Руперт Гентцау нашел нужным скромно удалиться. Я пустился за ним, крича ему остановиться. Он не отвечал. Сильный и не раненый, он быстро удалялся от меня; забыв все на свете, исключая его и моей к нему ненависти, я продолжал погоню, и вскоре лес поглотил нас обоих.
   Было уже часа три и наступило утро. Я очутился в длинной аллее; шагах в ста передо мной бежал Руперт, и его кудри развевались по ветру. Я устал и дышал тяжело, он оглянулся и снова махнул мне рукой. Он надо мной смеялся, видя, что мне не догнать его. Я остановился, чтобы перевести дыхание. Через минуту Руперт круто повернул направо и исчез с моих глаз.
   Мне показалось, что все погибло, и в глубоком отчаянии я упал на траву, но сейчас же вскочил снова, так как в лесу раздался громкий женский крик. Собрав последние силы, я добежал до того места, где он повернул в сторону и, повернувши туда, снова увидел его. Но, увы! Настичь его я не мог. Он в это время снимал с лошади какую-то девушку; вероятно, ее крик я и слышал. Она казалась дочерью крестьянина или небогатого фермера; на руке у нее висела корзина. Вероятно, она отправлялась на базар в Зенду. Она сидела на славной, сильной лошади. Руперт снял ее с седла, несмотря на ее крики, -- верно, одно его появление испугало ее; но обошелся он с нею любезно, смеясь, поцеловал ее и дал ей денег, потом вскочил на лошадь, сел в седло боком, как женщины, и стал ждать меня. Я же в свою очередь ждал его.
   Вскоре он подъехал ко мне, но не слишком близко. Он поднял руку и спросил:
   -- Что вы делали в замке?
   -- Убил трех ваших друзей, -- отвечал я.
   -- Неужели вы добрались до темницы?
   -- Да.
   -- А король?
   -- Его ранил Детчард, прежде чем я убил Детчарда, но надеюсь, что он жив.
   -- Дурак! -- сказал Руперт любезно.
   -- Я сделал еще одну глупость.
   -- Какую?
   -- Я пощадил вашу жизнь. Я стоял за вами на мосту с револьвером в руке.
   -- Неужели? Значит, я был между двух огней.
   -- Слезайте с лошади, -- вскричал я, -- и будем драться, как мужчины.
   -- В присутствии дамы? -- возразил он, указывая на девушку. -- Невозможно, ваше величество!
   Но с диким бешенством, едва сознавая, что делаю, я кинулся на него. С минуту он колебался. Потом, натянув повод, стал ждать меня. Я ухватился за повод и нанес ему удар. Он отбил его и направил шпагу на меня. Я отскочил на шаг и снова кинулся на него, на этот раз я метил ему в лицо и ранил его в щеку и снова отскочил, ранее чем он мог тронуть меня. Он казался пораженным бешенством моего нападения, не то он, вероятно, легко убил бы меня. Я упал на колено, тяжело дыша и ожидая его нападения. Без сомнения, он и собирался напасть на меня, и тут один из нас или даже оба погибли бы, но в эту минуту за нами раздался крик, и, оглянувшись, я увидел на повороте из аллеи человека верхом. Он быстро мчался, держа в руке револьвер. То был мой верный друг, Фриц фон Тарленгейм. Руперт также увидел его и понял, что игра его проиграна. Он сдержал коня, перекинул ногу через седло и подождал еще секунду, потом, наклонившись вперед, откинул со лба волосы, улыбнулся и сказал:
   -- До свиданья, Рудольф Рассендиль!
   Затем, хотя из щеки его лилась кровь, он с улыбкой на губах и легко покачиваясь в седле, поклонился мне; он поклонился девушке, которая стояла пораженная страхом и любопытством, махнул рукой Фрицу, который все приближался и который выстрелил в него. Пуля чуть не попала в цель, ударилась в шпагу, которую держал Руперт, и он, бросив ее, с бранью сжал пальцы, ударил шпорами по бокам лошади и ускакал.
   Я стоял и следил за тем, как он скакал по длинной аллее, словно на прогулке, и как он громко запел, несмотря на рану на щеке.
   Еще раз он обернулся и махнул рукой, а затем чаща поглотила его. Так исчез он, беззаботный и осторожный, ловкий и беспутный, красивый, веселый, низкий и непобежденный. Я же с отчаянием бросил шпагу на землю, умоляя Фрица преследовать его. Но Фриц остановил лошадь, соскочил с нее, подбежал ко мне и, став на колени, поддержал меня. Действительно, я нуждался в помощи: рана, нанесенная мне Детчардом, снова открылась, и кровь окрасила землю.
   -- Так дайте же мне лошадь! -- вскричал я, подымаясь на ноги и отталкивая его. Сила моего бешенства была так велика, что донесла меня до лошади, но около нее я плашмя упал на землю. Фриц опустился на колени возле меня.
   -- Фриц! -- прошептал я.
   -- Что, друг, дорогой друг? -- отвечал он с женской нежностью.
   -- Жив ли король?
   Он наклонился и поцеловал меня в лоб.
   -- Благодаря самому храброму из людей, -- нежно отвечал он, -- король жив!
   Молоденькая крестьянка стояла около нас, плача от страха; она видела меня в Зенде и, хотя я лежал бледный, мокрый, грязный и окровавленный, для нее я все же был королем.
   Услыхав, что король жив, я сделал усилие, чтобы закричать "ура", -- но говорить не мог и, откинувши голову на руки Фрица, закрыл глаза и застонал; не боясь, что мысленно Фриц несправедливо осудит меня, я открыл глаза и снова постарался крикнуть "ура", -- но снова не мог. Утомление и холод взяли верх, я прижался потеснее к Фрицу, чтоб согреться прикосновением к нему, закрыл глаза и заснул.
  

XX
ПЛЕННИК И КОРОЛЬ

   Для того, чтобы стало понятно все происходящее в Зендовском замке, необходимо дополнить мой рассказ о виденном мною там, что я впоследствии узнал от Фрица и Антуанеты. Из слов последней стало ясно, почему ее призывы о помощи, подготовленные мною, как западня, оказались так искренни и хотя одну минуту, по своей преждевременности, могли разрушить наши надежды, в действительности оказали нам помощь. Несчастная женщина стреляла, как я думаю, из искренней привязанности к герцогу Стрельзаускому, точно так же, как последовала за ним из Парижа в Руританию, ослепленная мечтой о власти над ним. Страсти Майкла были сильны, воля еще сильнее; но хладнокровие управляло обоими. Он не колеблясь брал все и не давал ничего. После своего приезда Антуанета скоро убедилась, что у нее была соперница, в лице принцессы Флавии: в отчаянии она решилась не останавливаться ни перед чем, что могло вернуть ей влияние на герцога. Сама не замечая того, Антуанета оказалась замешанной в его смелые планы. Не решаясь покинуть его, связанная с ним стыдом и надеждой, она все же согласилась быть его орудием, чтобы погубить меня. Поэтому она и написала мне два раза, предупреждая об опасности. Было ли ее послание к Флавии написано под влиянием хороших или дурных чувств, ревности или жалости, не знаю; но и тут оказала она нам услугу. Когда герцог переехал в Зенду, она последовала за ним; здесь в первый раз узнала она всю силу его жестокости и была проникнута состраданием к несчастному королю. С этой минуты она перешла на нашу сторону; но несмотря на это я видел, что она все еще (как часто бывает с женщинами) любила Майкла и надеялась вымолить у короля если не прощение, то помилование для него, как награду за свое вмешательство. Победы Майкла она не желала, презирая его преступление и еще более опасаясь цели этого преступления -- женитьбы на принцессе Флавии.
   В Зенде разыгрались новые страсти -- любовь и наглость Руперта. Его привлекла ее красота, а может быть, ему достаточно было сознания, что она принадлежит другому и ненавидит его. В течение долгих дней происходили столкновения и ссоры между ним и герцогом, и сцена, виденная мной в комнате герцога, была одной из многих. Предложение, сделанное мне Рупертом, о котором она, конечно, ничего не знала, когда я рассказал ей, нисколько ее не удивило; сама она предупреждала Майкла об измене Руперта, даже в то время, когда обращалась ко мне за помощью против них обоих. В ту злополучную ночь Руперт решил добиться своей цели. Когда она ушла к себе, он подобрал ключ к двери и явился к ней. Ее крики привлекли герцога, и там, в темной комнате, Руперт и он стали драться; Руперт, ранив смертельно своего господина, убежал в окно, когда слуги кинулись на него, как я описал ранее. Кровь герцога, брызнув из раны, окрасила рубашку его противника; Руперт же, не зная, что удар, нанесенный им Майклу, был смертелен, стремился продолжать поединок. Как он был намерен поступить с остальными тремя членами шайки, не знаю. Вероятнее всего, он не думал об этом, так как убийство Майкла было не преднамеренное. Оставшись одна с герцогом, Антуанета старалась унять кровь, лившуюся из ран, и не покинула его, пока тот не умер; услыхав вызовы Руперта, она вышла на мост, чтоб отомстить за герцога. Меня она не видела, пока я не выскочил из своей засады и не прыгнул за Рупертом в воду.
   В эту самую минуту на сцену появились мои друзья. Они в назначенный час доехали до Замка и ждали у ворот. Иоганн, вместе с остальными слугами кинувшийся на помощь герцогу, не открыл дверей; он мужественнее других вступил в борьбу с Рупертом, желая этим отвлечь от себя подозрение, и был ранен во время стычки. Зант ждал до половины третьего, затем, помня мое приказание, послал Фрица обыскать берега рва. Меня там не нашли; Фриц поспешил донести об этом Занту, и Зант, держась моего приказания, решил вернуться в Тарленгейм, но Фриц не согласился покинуть меня на произвол судьбы. Спор их дился не долго, после чего Зант послал несколько человек за маршалом, под начальством Берненштейна, остальные же силой стали ломиться в ворота. В течение нескольких минут ворота выдерживали натиск, но как раз в то время, как Антуанета на мосту стреляла в Руперта, наш отряд в числе восьми человек ворвался внутрь замка: первой на их пути была дверь комнаты Майкла, и на пороге ее лежал Майкл с раной в груди, убитый. Зант громко объявил о его смерти, что я и слышал; при появлении отряда слуги в страхе побросали оружие, а Антуанета в слезах кинулась на колени перед Зантом. Она сообщила ему, что я стоял в конце моста и прыгнул в воду.
   -- А что с пленником? -- спросил Зант.
   Но она только покачала головой. Тогда Зант и Фриц, сопутствуемые остальными, перешли мост, тихо, осторожно, бесшумно; но в конце моста Фриц у двери споткнулся о труп Де Готе. Они осмотрели его и убедились, что он мертв.
   Тогда они стали совещаться, внимательно прислушиваясь к звукам из темницы; но ничего не было слышно, и они опасались, что стража убила короля, спустила его тело по трубе и сама убежала тем же путем. Единственная их надежда заключалась в том, что меня видели живым (так рассказывал мне мой друг Фриц); поэтому, вернувшись к телу Майкла, около которого молилась Антуанета, они на нем нашли ключ от двери, запертой мной, и открыли ее. Лестница была темна, и они сначала не хотели зажигать факела, чтобы не служить мишенью для выстрелов. Но Фриц заметил, что дверь внизу была открыта и из-за нее виднелся свет. Тогда они смело спустились и не встретили сопротивления. Увидав же мертвого бельгийца, Берсонина, они только сказали: -- он был здесь! -- Открывши комнату короля, они нашли Детчарда убитого, лежащего на мертвом докторе, а рядом короля под опрокинутым стулом. Фриц вскричал: -- он убит! -- Тогда Зант услал всех из комнаты, исключая Фрица, и стал на колени около короля; будучи опытнее меня в признаках смерти и ранах, он вскоре убедился, что король жив, и при хорошем уходе не умрет. Поэтому его тихонько подняли, накрыв ему лицо, и перенесли в комнату герцога Майкла; до прихода доктора Антуанета покинула тело убитого и перевязала рану короля. Зант, узнав со слов Антуанеты, что я был там, послал Фрица обыскать ров и лес. Он не смел посылать никого другого.
   Нашедши мою лошадь, Фриц стал опасаться за мою жизнь. Вскоре он нашел и меня, привлеченный криками, которыми я старался остановить Руперта. Вероятно, Фриц обрадовался бы не более, нашедши в живых своего родного брата; в своем беспокойстве и дружбе ко мне он упустил из виду, до какой степени смерть Руперта Гентцау была важна для нас. Впрочем, если бы Фриц убил его, я от души завидовал бы ему.
   Когда спасение короля было закончено, Занту предстояла еще задача; скрыть все происшествие. Антуанета и Иоганн клялись сохранить тайну, Фриц же отправился в поиски не за королем, а за неизвестным другом короля, заключенным в Зенде и на миг появившимся на мосту, перед удивленными слугами герцога Майкла. Метаморфоза совершилась: король, раненый почти смертельно тюремщиками, сторожившими его друга, под конец убил их и лежал теперь раненый, но живой, в комнате Черного Майкла, в замке. Туда его перенесли из темницы. Король приказал, чтобы к нему привели его друга, как только его найдут, а чтобы пока гонцы, посланные поспешно в Тарленгейм, уверили принцессу в безопасности короля и потребовали к нему маршала Стракенца. Король убедительно просил принцессу оставаться в Тарленгейме и ждать там возвращения своего жениха. Таким образом король мог вернуться в свою столицу, чудом избежав участи, уготованной ему братом-изменником.
   Весь план моего дальнейшего старого друга удался как нельзя лучше, исключая одного пункта, где он встретил силу, часто разрушающую самые хитрые замыслы. Я говорю о женском капризе. Несмотря на приказания своего брата и государя (исходящие от полковника Занта), несмотря на настойчивые просьбы маршала Стракенца, принцесса Флавия не захотела оставаться в Тарленгейме, в то время как ее жених лежал раненым в Зенде; поэтому, когда маршал с небольшой свитой выехал из Тарленгейма в Зенду, за ним немедленно последовал экипаж принцессы; таким образом они проехали через городок, где уже носились толки, что в предыдущую ночь король ездил в замок с дружеской просьбой выпустить одного из его друзей, содержащегося в заточении, и подвергся изменническому нападению, что после этого произошла отчаянная схватка, во время которой герцог и некоторые из его приверженцев были убиты; но что король, хотя и раненый, овладел Зендовским замком. Все эти толки вызывали большое волнение.
   Принцесса Флавия, полная тревоги, ехала в Зенду. Маршал верхом ехал рядом с ее экипажем, умоляя ее повиноваться королю и вернуться назад; они поднялись на гору, как раз в то время, когда Фриц фон Тарленгейм с Зендовским пленником вышли на опушку леса. Я вскоре оправился от обморока и шел, опираясь на руку Фрица; подняв голову, сквозь завесу деревьев я увидел принцессу, по выражению лица своего приятеля понял, что мне не следует встречаться с нею, и быстро опустился на колени за густые заросли. Мы совершенно забыли о крестьянской девушке, бывшей свидетельницей последних событий, но она следовала за нами и не захотела упустить случая заслужить милостивую улыбку, а может быть и золотую монету; поэтому не успели мы скрыться, как мимо нас пробежала девушка, направляясь к принцессе и крича:
   -- Король здесь, в кустах! Не желаете ли вы, чтобы я провела вас к нему?
   -- Глупости, дитя мое! -- отвечал старик Стракенц: -- Король лежит раненый в замке.
   -- Да, сударь, он ранен, я знаю; но он здесь с графом Фрицем, а не в замке! -- настойчиво повторила та.
   -- Не может он быть в двух местах сразу, разве только если существуют два короля? -- заметила с удивлением Флавия. -- Почему ему быть здесь?
   -- Он гнался за другим господином и дрался с ним, пока не подоспел граф Фриц; тот господин отнял у меня лошадь и ускакал; а король остался с графом Фрицем. Разве существует в Руритании человек, похожий на короля?
   -- Нет, дитя мое! -- ласково сказала Флавия (мне позже рассказывали об этом), улыбнулась и дала девушке денег.
   -- Я пойду поговорю с этим господином! -- и она встала с намерением выйти из экипажа.
   В эту самую минуту Зант верхом показался по дороге из замка; увидав принцессу, он постарался скрыть свое неприятное удивление и издали закричал ей, что король вне опасности.
   -- Он в замке? -- спросила она.
   -- Где же ему быть, ваше высочество? -- сказал он, кланяясь.
   -- Эта девушка говорит, что он здесь, в кустах, с графом Фрицем.
   Зант взглянул на девушку с недоверчивой улыбкой.
   -- Каждый господин -- король для таких детей! -- заметил он.
   -- Нет, он похож на короля, как две капли воды! -- упорно вскричала девушка.
   Зант оглянулся. Лицо старика маршала выражало невыговорснный вопрос. Взгляд Флавии был так же красноречив. Ими всеми овладело подозрение.
   -- Я поеду и посмотрю на этого человека! -- сказал поспешно Зант.
   -- Нет, я пойду сама! -- отвечала принцесса.
   -- В таком случае идите одна! -- прошептал он.
   Повинуясь странному предостережению, она попросила маршала и остальных обождать; она и Зант пешком дошли до того места, где мы скрывались; Зант знаком удалил девушку. Видя их приближение, я беспомощно опустился на землю и закрыл лицо руками. Я не мог взглянуть на нее. Фриц, стоя на коленях, положил мне руку на плечо.
   -- Говорите тихо! -- шепотом сказал ей Зант, когда они близко подошли к нам.
   Потом я услыхал восклицание принцессы, полурадостное, полуиспуганное.
   -- Это вы! Вы ранены?
   Она кинулась на колени рядом со мной и отняла мои руки от лица; но я не поднимал глаз на нее.
   -- Это король! -- сказала она. -- Скажите, полковник Зант, что означает ваша шутка?
   Никто ей не отвечал: все трое молчали.
   Не обращая внимания на присутствующих, она обняла и поцеловала меня.
   Тогда Зант сказал тихо, хриплым шепотом:
   -- Это не король. Не целуйте его, он не король!
   На секунду она откинулась назад; потом, не отнимая рук с моих плеч, спросила с грозным негодованием.
   -- Неужели я не знаю того, кого люблю! Рудольф, любовь моя!
   -- Это не король! -- снова сказал старый Зант; у нежного сердцем Фрица вырвалось невольное рыданье.
   Это рыданье доказало ей, как далеки мы были от шутки.
   -- Он король! -- вскричала она. -- Это лицо короля, кольцо короля -- мое кольцо! Я его люблю.
   -- Вы его любите, ваше высочество, -- возразил Зант, -- но он не король. Король в замке. Этот господин...
   -- Посмотри на меня, Рудольф, посмотри на меня! -- вскричала она, поворачивая руками мое лицо. -- Зачем ты позволяешь им мучить меня? Скажи, что все это значит?
   Тогда я сказал, глядя ей прямо в очи:
   -- Да простит мне Бог -- я не король!
   Я почувствовал, как ее руки похолодели. Она пытливо, страстно вглядывалась в меня. Я же молча следил за тем, как на ее лице появилось сперва удивление, потом недоумение и, наконец, ужас. Потом медленно руки ее опустились: она повернулась к Занту, к Фрицу и снова ко мне; потом внезапно закачалась и упала ко мне на руки; с криком боли и отчаянья, я сжал ее в своих объятиях и поцеловал ее холодные уста. Зант дотронулся до моего плеча. Я взглянул на него и, бережно положив ее на землю, встал, глядя на нее и проклиная судьбу за то, что шпага Руперта не избавила меня от этого жгучего страдания.
  

XXI
ЛЮБОВЬ

   Наступила ночь. Я находился в Зендовском замке, в той комнате, в которой ранее заключен был король. Большая труба, прозванная Рупертом фон Гентцау "Лестница Иакова", была снята, и через окно я видел огни, мерцающие в темноте по ту сторону рва. Все было тихо; шум и тревога битвы стихли. Я провел весь день, скрываясь в лесу, с той минуты, как Фриц увел меня, оставив Занта с принцессой. Под кровом сумерек, закрыв лицо, я вернулся в замок и заперся в темнице. Хотя в ней умерли трое людей -- двое убитые мною, -- их тени не беспокоили меня. Я кинулся на кровать около окна и смотрел на темную воду. Иоганн, побледневший от раны которая, впрочем, была не опасна, принес мне ужин. Он рассказал мне, что король чувствует себя лучше и виделся с принцессой; что она, король, Зант и Фриц долго оставались вместе. Маршал Стракенц вернулся в Стрельзау; Черный Майкл лежал в гробу, Антуанета находилась при нем; мне было слышно даже из часовни пение священников, служивших панихиду.
   Среди народа возникли странные слухи. Одни говорили, что Зендовский пленник умер; другие, что он жив, но исчез; что он был другом короля, оказавшим ему важную услугу в Англии; другие, что он раскрыл заговор герцога и был потому схвачен им. Более хитрые люди покачивали головами, говоря, что истина скрыта от всех и что ее раскрыть может только полковник Зант.
   Так болтал Иоганн, пока я не услал его; оставшись один, я стал думать не о будущем, а, как бывает с людьми, пережившими важные события, -- стал перебирать случившееся за последние недели. Над своей головой в тишине ночи я слыхал хлопанье штандарта Черного Майкла, наполовину спущенного с древка, а выше его развевался королевский флаг Руритании, в последний раз надо мною. Мы скоро привыкаем ко всему, и я только с усилием отдал себе отчет, что флаг развевался не для меня.
   Вскоре в комнату вошел Фриц фон Тарленгейм. Я стоял у окна; оно было открыто, и я рассеянно перебирал куски цемента, еще недавно укреплявшего лестницу Иакова. Он кратко сказал мне, что король желает меня видеть; мы вместе перешли мост и вошли в комнату, в которой раньше жил Черный Майкл.
   Король лежал в постели; доктор из Тарленгейма находился около него; он шепотом сказал мне, чтобы я долго не оставался у больного. Король протянул руку и крепко пожал мою. Фриц и доктор отошли к окну.
   Я снял с пальца перстень короля и надел ему на руку.
   -- Я старался не обесчестить его, государь! -- сказал я.
   -- Я не могу много говорить, -- отвечал он слабым голосом. -- Я выдержал большую борьбу с Зантом и маршалом -- мы все сказали маршалу. Я хотел увезти вас с собой в Стрельзау и рассказать всем о том, что вы совершили для нас; вы бы стали моим лучшим и самым близким другом, брат Рудольф. Но они не захотели; они говорят, что надо скрыть тайну, если возможно.
   -- Они правы, государь. Отпустите меня. Мое дело здесь кончено.
   -- Да, оно кончено, и один вы могли окончить его таким образом. -- Когда я снова покажусь народу, то отпущу себе бороду, а то я слишком исхудал за болезнь. Они не удивятся, что король так изменился лицом. Рудольф, я постараюсь, чтоб иной перемены они не заметили. Вы показали мне, как надо править.
   -- Государь, -- возразил я, -- я не должен слушать ваши похвалы. Только по милости Божьей я не оказался изменником, худшим, нежели ваш брат.
   Он вопросительно взглянул на меня; но больной не ищет разгадок, и силы его истощились. Его взгляд остановился на кольце, данном мне Флавией. Я думал, что он спросит меня о нем; но он молча опустил голову на подушку.
   -- Не знаю, когда придется увидеться с вами! -- сказал он тихо, еле слышно.
   -- Когда я могу быть снова полезным вам, государь? -- отвечал я.
   Его веки опустились. Фриц и доктор подошли. Я поцеловал руку короля, а Фриц увел меня. С тех пор я не видел более короля.
   Фриц повернул не направо, по направлению к мосту, а налево, по лестнице и красивому широкому коридору.
   -- Куда мы идем? -- спросил я.
   Не глядя на меня, Фриц отвечал:
   -- Она послала за вами. Приходите потом к мосту. Я буду там ждать вас.
   -- Что ей надо? -- спросил я, тяжело переводя дыхание. Он покачал головой.
   -- Неужели она все знает?
   -- Да, все.
   Он открыл дверь, втолкнул меня в комнату и закрыл ее. Я очутился в маленькой, богато убранной гостиной. Сперва мне показалось, что я один, так как комната была слабо освещена двумя свечами, но вскоре разглядел женскую фигуру, стоявшую у окна. Я понял, что это принцесса; подошел к ней, опустился на колено и поднес к губам ее руку. Она не двинулась и молчала. Я встал на ноги, силясь разглядеть ее в сумраке, увидел ее бледное лицо и сияние ее волос и сказал, не отдавая себе отчета в своих словах:
   -- Флавия!
   Она вздрогнула и оглянулась, потом кинулась ко мне и схватила за плечи.
   -- Не стойте, не стойте! Вы не должны стоять! Вы ранены! Садитесь сюда, сюда!
   Она заставила меня сесть на диван и положила мне руку на лоб.
   -- Как горяча ваша голова! -- сказала она, опускаясь на колени около меня, потом прильнула головой к моему плечу, и я услыхал ее шепот: -- Дорогой мой, как горяча твоя голова!
   Любовь ясновидяща и, благодаря ей, даже человек недальновидный понимает чувства любимого существа. Я пришел с намерением покорно просить прощения за свою прошлую дерзость, а вместо того сказал:
   -- Я люблю вас всей душой и всем сердцем!
   Что смущало и огорчало ее? Не ее любовь ко мне, а страх, что я играл роль влюбленного, играя роль короля, и принимал ее поцелуи со скрытой насмешкой.
   -- Всей душой и сердцем! -- повторил я, пока она прижималась ко мне. -- С той минуты, как увидел вас в Соборе, для меня существует только одна женщина в мире -- и никогда не будет другой. Но да простит мне Бог зло, которое я причинил вам.
   -- Они принудили вас к этому! -- возразила она быстро и прибавила, поднявши голову и глядя мне в глаза. -- Для меня не могло быть разницы, даже если бы я знала правду. Я люблю вас, а не короля! -- она приподнялась и поцеловала меня.
   -- Я хотел сказать вам всю правду, -- продолжал я. -- Я начал говорить на балу в Стрельзау, когда Зант прервал меня. После этого я не мог, я не мог решиться потерять вас, пока, пока не было необходимости! Дорогая моя, из-за вас я едва не предоставил короля погибели!
   -- Знаю, знаю! Что нам теперь делать, Рудольф?
   Я обнял ее и прижал к себе, говоря:
   -- Я уезжаю сегодня!
   -- Нет, нет! -- вскричала она. -- Не сегодня!
   -- Я должен ехать сегодня, пока меня не видели. Зачем вам желать, чтоб я оставался, разве...
   -- Если бы я могла уехать с вами! -- прошептала она очень тихо.
   -- Господи! -- сказал я резко, -- не говорите об этом! -- и я слегка оттолкнул ее от себя.
   -- Почему? Я люблю вас. Вы такого же благородного происхождения, как и король!
   Тогда я изменил всему, чему должен быть верен. Я схватил ее в свои объятия и умолял, страстно и безумно, уехать со мной, вызывая всю Руританию на бой. Она слушала меня, глядя удивленными, ослепленными глазами. Но под ее взглядом мне стало стыдно, голос мой замер, и я замолк.
   Она освободилась из моих объятий, встала и оперлась о стену, пока я сидел на краю дивана, дрожа всем телом и сознавая, какую подлость я совершил. Мы долго молчали.
   -- Я -- безумец! -- сказал я мрачно.
   -- Мне нравится ваше безумие! -- отвечала она.
   Она отвернулась от меня, но я заметил слезу на ее щеке. Я ухватился за диван, ища опоры.
   -- Разве любовь главное в жизни? -- спросила она тихим, кротким голосом, который внес спокойствие даже в мое истерзанное сердце. -- Если бы любовь была главное, я бы ушла с вами на край света; сердце мое в ваших руках! Но разве любовь главное?
   Я не отвечал. Мне стыдно вспомнить теперь, что я не хотел помочь ей.
   Она подошла и положила руку на мое плечо. Я взял ее руку в свою.
   -- Я знаю, что говорят, будто любовь главное. Может быть, для иных оно и так. О, если бы я была из их числа! Но если бы любовь была главное, вы бы предоставили королю умереть в тюрьме.
   Я поцеловал ее руку.
   -- Честь связывает также и женщин, Рудольф. Мой долг -- остаться верной моей родине. Не знаю, почему Бог позволил мне полюбить вас, но знаю, что должна оставаться здесь.
   Я не отвечал; она замолкла на секунду, а потом продолжала:
   -- Я всегда буду носить на пальце ваше кольцо и вашу любовь в своем сердце. Но вы должны уехать, а я остаться. И вероятно придется сделать то, что для меня горше смерти.
   Я понял, о чем она говорила, и вздрогнул, встал и взял ее за руку.
   -- Поступайте, как хотите или как должны! -- сказал я. -- Может быть, сам Бог направляет вас. Моя участь легче; ваше кольцо останется у меня на пальце, ваша любовь в сердце, и никакая другая женщина не войдет в мою жизнь. Итак, да укрепит вас Бог, дорогая моя!
   Внезапно нас поразили звуки пения. В часовне замка пели панихиду по умершим в этот день. Мне казалось, что поют отходную нашему погибшему счастью, что молятся о прощении за нашу любовь. Тихое, кроткое, скорбное пение доносилось то тише, то яснее, пока мы стояли, держась за руки, друг против друга.
   -- Моя красавица королева! -- сказал я.
   -- Мой верный рыцарь! -- отвечала она.
   -- Может быть, когда-нибудь увидимся! Поцелуйте меня и идите!
   Я поцеловал ее; но при прощанье она вдруг прижалась ко мне, тихо шептала мое имя и без конца повторяла его. Так я расстался с нею.
   Я поспешно дошел до моста; там ждали меня Зант и Фриц. Под их руководством я переменил платье и закрыл лицо, как часто делал в последнее время; мы сели наконец у ворот замка и пустились в путь среди ночи навстречу пробуждающемуся дню; утром мы очутились на небольшой железнодорожной станции, на самой границе Руритании. До прихода поезда оставалось несколько минут, и я пошел с друзьями по лугу, вдоль ручейка, в ожидании его. Они обещали писать мне, оба были растроганы и взволнованы, даже старик Зант; о Фрице нечего и говорить. Я слушал их, как в полусне. -- Рудольф! Рудольф! Рудольф! -- звучало все в моих ушах -- призыв любви и отчаянья. Наконец, они заметили, что я не в силах их слушать, и мы молча стали ходить взад и вперед, пока Фриц не тронул меня за руку, указав на синий дымок приближающегося поезда.
   Тогда я протянул им руки.
   -- Мы все расстроены сегодня! -- сказал я, улыбаясь, -- но доказали свое мужество, не правда ли, Зант и Фриц, старые друзья? Мы совершили много дела в короткое время.
   -- Мы уничтожили изменников и прочно посадили короля на престол! -- отвечал Зант.
   Внезапно Фриц фон Таленгейм ранее, чем я мог отгадать его намерение или остановить его, обнажил голову и поцеловал мне руку; когда же я отнял ее, он сказал, притворно смеясь:
   -- Королями не всегда бывают те, которые того достойны! Старик Зант скривил губы и пожал мне руку.
   -- Потому что черт мешается и в это дело! -- заметил он.
   На станции люди с любопытством смотрели на высокого человека, старательно закрывавшего свое лицо, но мы не обращали внимания на их взгляды. Я стоял в ожидании поезда между своими друзьями. Потом мы молча пожали друг другу руки; оба -- со стороны Занта меня это поразило -- они обнажили головы и стояли таким образом, пока поезд не унес меня из их глаз. Окружающие нас думали, что какое-то знатное лицо путешествует инкогнито; в действительности то был только я, англичанин, Рудольф Рассендиль, младший сын благородной семьи, но человек без состояния и положения. Если бы стало известно все случившееся, на меня смотрели бы еще с большим интересом. Кем бы я ни был теперь, в течение трех месяцев я был королем; если гордиться этим не стоит, то, во всяком случае, впечатления были интересны. Вероятно, я бы долее задумался над этим вопросом, если бы не доносился ко мне сквозь пространство из Зендовских башен, от которых мы быстро удалялись, и не откликался в моих ушах и сердце, скорбный женский крик: -- Рудольф! Рудольф! Рудольф!
   Мне кажется, что я слышу его и теперь!!!
  

XXII
НАСТОЯЩЕЕ, ПРОШЕДШЕЕ И БУДУЩЕЕ

   Подробности моего возвращения на родину не интересны. Я поехал сперва в Тироль, где провел две недели, -- все время в постели, так как простудился и заболел; кроме того, наступившая реакция сделала меня слабее ребенка.
   Приехав в Тироль, я написал два слова брату, в самом беспечном тоне извещая его о своем здоровье и скором возвращении. Это письмо должно было служить ответом на всевозможные запросы о моей особе, которые, вероятно, все еще продолжали беспокоить Стрельзауского префекта. Я дал отрасти усам и бороде, но они далеко еще не были роскошны, когда я приехал в Париж и отправился к Джорджу Феворлэ. Мое свидание с ним ознаменовалось главным образом множеством необходимого, хотя и неприятного вранья, которое я сообщил ему; я безжалостно трунил над ним, когда он рассказал, что был убежден, что я поехал в Стрельзау вслед за Антуанетой де-Мобан. Эта дама вернулась уже в Париж, но вела жизнь очень уединенную, что объяснялось изменой и смертью герцога Михаила, о которой весь свет уже знал. Поэтому Джордж советовал Бертраму не терять надежды, так как, заметил он небрежно, -- живой поэт лучше мертвого герцога.
   Потом он повернулся ко мне и спросил:
   -- Что вы сделали со своими усами?
   -- Сказать вам правду, -- отвечал я, принимая лукавое выражение, -- бывают случаи в жизни человека, когда ему хочется изменить свою наружность. Но усы мои уже отрастают.
   -- Что я говорил! Если не прекрасная Антуанета, то в этом все же участвовала какая-нибудь чародейка.
   -- Встретить чародейку очень легко! -- отвечал я наставительно.
   Но Джордж не успокоился, пока не выпытал у меня (и как он гордился своей ловкостью!) целую повесть о вымышленной любви, которая удерживала меня так долго в мирном Тироле. В ответ на мою откровенность Джордж посвятил меня в то, что он называл -- тайные сообщения (известные только дипломатам) о последних событиях в Руритании. По его мнению, о Черном Майкле можно было бы многое рассказать, чего не знает публика; таинственный Зендовский пленник, о котором столько писали, был вовсе не мужчина, а переодетая женщина (я с трудом удержал улыбку); ссора между королем и его братом возникла из-за соперничества по отношению к этой даме.
   -- Может быть, то была госпожа де-Мобан? -- спросил я.
   -- Нет! -- отвечал Джордж решительно. -- Антуанета ревновала герцога к ней и потому выдала его королю. А в доказательство этого, всем известно, что принцесса Флавия стала очень холодна к королю, после того, как была очень нежна.
   Здесь я переменил разговор и вскоре предоставил Джорджа его дипломатическим соображениям. Но если дипломаты всегда так хорошо осведомлены о событиях -- мне кажется, что они представляют совершенно излишнюю роскошь.
   Во время своего пребывания в Париже, я написал Антуане-те, хотя не решился навестить ее, и в ответ получил очень трогательное письмо, в котором она писала, что доброта и великодушие короля, равно как и ее уважение ко мне, обязывают ее вечно хранить нашу тайну. Она выражала желание поселиться в деревне и совершенно удалиться от общества. Не знаю, исполнила ли она свое намерение; но так как я более никогда не встречал ее и ничего о ней не слыхал, вероятно, она его исполнила. Нет сомнения, что она была искренно привязана к герцогу Стрельзаускому; ее поведение в минуту его смерти доказало, что даже полное знание его низкой натуры не искоренило любви к нему из ее сердца.
   Мне предстояло еще выдержать борьбу, которая должна была окончиться полным моим поражением. Я возвращался из Тироля, не изучив подробно ни его жителей, ни учреждений, ни фауны, флоры и тому подобного. Я провел время, по обыкновению, ничего не делая. Вот что мне придется выслушать от моей невестки, а против таких обвинений мне нечего сказать в свое оправдание. Поэтому я появился в Парк-Лэйне со смущенным лицом. Но прием мне был оказан не такой страшный, как я ожидал. Оказалось, что я поступил не так, как Роза желала, но так, как она предсказывала. Она заранее объявила, что я не соберу материалов и не запишу своих наблюдений. Мой же брат, по слабости характера, утверждал, что наконец мною овладело серьезное намерение работать.
   Когда я вернулся с пустыми руками, Роза так занялась своим торжеством над Берлесдоном, что со мной обошлась весьма милостиво, большую часть своих упреков обратив на то, что я ленился писать своим друзьям.
   -- Мы потеряли много времени в поисках вас, -- сказала она.
   -- Знаю! -- отвечал я. -- Многие из ваших посланников пережили тяжелое время из-за меня. Мне рассказал об этом Джордж Феверлэ. Не понимаю, почему вы так беспокоились? Я умею сам уберечь себя.
   -- Совсем не потому, -- вскричала она презрительно; -- я хотела сообщить вам о сэре Иакове Барродэле. Он наконец получил назначение на место посланника и приглашал вас ехать с ним.
   -- Куда же он едет?
   -- Он заменит лорда Тонгала в Стрельзау! -- сказала она. -- Только место в Париже могло бы быть приятнее.
   -- Стрельзау! -- сказал я, взглянув на брата.
   -- Это не имеет значения! -- вскричала Роза нетерпеливо. -- Вы поедете, не правда ли?
   -- Мне не особенно хочется.
   -- Какой вы невыносимый!
   -- Кроме того, я думаю, мне нельзя ехать в Стрельзау. Милая Роза, это было бы неприлично!
   -- Глупости! Более никто не помнил старой истории. Тогда я вынул из кармана фотографию короля Руритании.
   Она была снята за месяц или два до его восшествия на престол. Роза не могла понять моих слов, когда я сказал, показывая ей портрет.
   -- Может быть, вы ранее не видели или не заметили портрета Рудольфа У. Вот он. Как вам кажется, не вспомнится ли наша старая история, если бы я появился при дворе Руритании?
   Моя невестка взглянула на портрет, потом на меня.
   -- Действительно! -- сказала она и бросила фотографию на стол.
   -- Что скажешь ты, Боб? -- спросил я.
   Берлесдон встал, направился в угол комнаты и начал перебирать кипу газет. Вскоре он вернулся к нам с номером иллюстрированной "Лондонской Газеты" и в нем указал мне на изображение церемонии коронования Рудольфа V, в Стрельзау. Он положил фотографию и эту картинку рядом. Глядя на них, я глубоко задумался. Глаза мои переходили с моего портрета на Занта, Стракенца, на богатое облачение кардинала, на лицо Черного Майкла и на стройную фигуру принцессы, стоящей рядом с ним. Я долго и пристально разглядывал все это. Брат тронул меня за плечо. Он смотрел на меня с недоумением.
   -- Как видите -- сходство между нами большое, -- сказал я, -- право, мне лучше не ездить в Руританию!
   Однако Роза, хотя и наполовину побежденная, не сдавалась.
   -- Все это предлог, -- вскричала она капризно. -- Вы просто не хотите ничем заняться. Подумайте, со временем вы бы стали посланником!
   -- Я вовсе не хочу быть посланником! -- возразил я.
   -- Из вас ничего путного не выйдет! -- отвечала она. Возможно, но в прошлом я был кое-чем. Перспектива быть посланником едва ли могла соблазнить меня, когда я был королем!
   Разобиженная Роза покинула нас; Берлесдон, закурив папиросу, продолжал все с тем же выражением смотреть на меня.
   -- Это иллюстрация в газете! -- сказал он.
   -- Что ж из этого? Она только доказывает, что король Руритании и твой покорный слуга похожи, как две капли воды.
   Брат покачал головой.
   -- Без сомнения! -- сказал он. -- Но я сейчас бы заметил разницу между тобой и фотографией.
   -- Ас изображением в газете?
   -- Я бы заметил разницу между фотографией и газетой; хотя они очень похожи друг на друга, но...
   -- Что ж?
   -- Иллюстрация похожа более на тебя! -- окончил брат. Брат мой честный и хороший человек, и хотя он женат и любит свою жену, я бы доверил ему все свои тайны. Но эта тайна не моя, и я не мог выдать ее.
   -- А мне кажется, что фотография еще больше похожа на меня! -- возразил я смело. -- Но, во всяком случае, Боб, я не поеду в Стрельзау.
   -- Да, не езди в Стрельзау, Рудольф! -- отвечал он.
   Не знаю, подозревает ли он что-нибудь. Он ничего мне не говорит, и мы никогда не касаемся этого вопроса. Мы предоставили сэру Иакову Барродэлю искать другого атташе.
   Со времени событий, описанных мною в этом рассказе, я поселился в деревне, в маленьком домике, где веду очень тихий образ жизни. Честолюбие и стремления моих сверстников кажутся мне скучными и непривлекательными. Меня не тянет в вихрь света и в политическую деятельность; соседи мои считают меня ленивым, необщительным мечтателем. Но я молод и иногда мне кажется, что моя роль в жизни еще не сыграна; что когда-нибудь я снова вмешаюсь в важные события, снова буду ими управлять, напрягать свой ум против ухищрений своих врагов и свои мускулы в честной битве. Таковы мои мечтания, когда я с ружьем в руке брожу по лесам и по берегу реки. Сбудутся ли мои мечтанья -- не знаю; не знаю, произойдет ли все это в знакомой мне стране, хотя я с любовью переношусь снова в людные улицы Стрельзау или к подножию мрачного Зендовского замка.
   Часто мысли мои покидают будущее и возвращаются к пошлому. Длинной вереницей встают предо мною образы -- первый мой обед с королем, отпор, данный мною под защитой стола, ночь в воде, погоня в лесу, друзья и враги, люди, любящие и уважающие меня, и смелые негодяи, хотевшие убить меня. Среди последних вспоминается мне тот, который, единственный из них, еще попирает землю, хотя, не знаю, где, и ведет дурную жизнь (в чем я не сомневаюсь), но внушает женщинам любовь, а мужчинам страх и ненависть. Где теперь Руперт фон Гентцау -- мальчик, едва не победивший меня? Когда он возникает в моей памяти, я чувствую, как кровь быстрее течет в моих жилах; предсказание судьбы -- предчувствие крепнет, определяется и шепчет мне на ухо, что еще суждено мне встретиться с Рупертом; поэтому я ежедневно упражняюсь в фехтовании, стараясь развить в себе силу и ловкость.
   Раз в год наступает перерыв в моей тихой жизни. Я уезжаю в Дрезден, где встречаюсь с дорогим другом, Фрицем фон Тарленгеймом. Последний раз с ним приезжала его хорошенькая жена Гельга и маленький щебечущий ребенок. Фриц и я проводим целую неделю вместе, и я узнаю все стрельза-уские новости; по вечерам, за папиросой, мы беседуем о Занте, о короле и часто о Руперте; а под конец вечера о Флавии. Ежегодно Фриц привозит с собой в Дрезден небольшой ящик; в нем лежит алая роза; вокруг ее стебля обернута бумажка, на которой написано: "Рудольф -- Флавия -- на век". Такую же розу я посылаю с ним обратно. Эта посылка и кольцо, вот все, что связывает теперь меня с королевой Руритании. Она последовала своему долгу по отношению к своей родине, став женой короля, и привлекает его подданных к нему посредством своего влияния и своей жертвой даруя мир и тишину тысячам людей. Порой мне тяжело думать обо всем этом, но иной раз я чувствую себя приподнятым до ее высоты и тогда благодарю Бога за свою любовь к самой благородной, прекрасной и великодушной женщине на земле и за то, что моя любовь не заставила ее свернуть с пути строгого долга.
   Увижу ли я ее когда-нибудь -- ее бледное лицо и великолепные волосы? Не знаю; судьба молчит, и в сердце нет предчувствия. На этом свете, вероятно, никогда. Может быть, там, где наши бесплотные умы не будут знать сомнений, мы соединимся снова, без преград между нами, без запрета любить? Этого я не знаю, не знают и люди мудрее меня. Но если не суждено увидеться, если не суждено говорить с нею и смотреть в ее милое лицо и услыхать о ее любви ко мне; что ж, по эту сторону могилы я буду вести жизнь, достойную человека, любимого ею, а по ту -- буду молить о сне без видений.
  

----------------------------------------------------------------

   Первое издание перевода: Антони Хоуп. Царственный пленник. Роман. Издание П. П. Сойкина. -- Санкт-Петербург, 1903.
  
  
  
  
Ко всем произведениям автора К списку авторов