Книговод

Путь на эшафот

Питаваль Эрнст


Эрнст Питаваль

Путь на эшафот

Третья книга трилогии "Красная королева"

  

Глава первая
МОНАРШЕЕ ГОСТЕПРИИМСТВО

   Вся жизнь несчастной шотландской королевы Марии Стюарт представляла собой цепь необыкновеннейших приключений, которые нередко встречаются в действительной жизни, Но последняя часть ее жизни, со времени ее вынужденного отказа от престола, превратилась в сплошную драму, и весь ее ужас только подчеркивался той медленностью развития, с которой шел к своему трагическому концу этот один из самых печальных эпизодов истории вообще, и в особенности -- хроники царствующих особ и государей.
   Мария Стюарт, потерпев поражение в попытке вернуть престол, покинула свою страну и вступила на английскую территорию у Виркингтона в Кумберлэнде; навстречу ей явился губернатор Карлейля, доставивший ее в свой город со всеми приличествующими ее сану почестями,
   В то время губернатором Карлейля был лорд Лаутер. Он поспешил послать своей государыне донесение обо всем происшедшем, а пока окружил шотландскую королеву подобающими почестями. Но не успел еще он получить ответ на свое донесение, как к Марии прибыл гонец, вручивший ей письмо от английской королевы, в этом письме Елизавета высказала ей свое участие и дала разрешение оставаться в Англии.
   Это было для Марии последним обманчивым сиянием, последним миражом того, будто ее прежний ранг еще вызывал в Европе какое-либо уважение.
   Действительно, вскоре лорд Лаутер получил выговор за прием, устроенный Марии, а вслед за этим появились лорд Скруп, начальник западных провинций, и Фрэнсис Кнолисс, вице-канцлер Елизаветы, с инструкциями, касавшимися шотландской королевы, Им было поручено предупредить всех шерифов и мировых судей Кумберлэнда, чтобы они ни в коем случае не допускали бегства Марии, они привезли ей новое письмо Елизаветы, содержание которого в существенных чертах было таким же, как и первое, но с особенным прибавлением словесного поручения.
   29 мая 1556 года Скруп и Кноллис были приняты Марией, передали ей письмо своей королевы и прибавили на словах, что Елизавета сожалеет о невозможности принять ее у себя, пока она не оправдается в подозрении, будто принимала участие в убийстве своего супруга.
   Мария Стюарт разразилась слезами, в ее сердце зашевелилось подозрение о том, чего ей ожидать здесь в будущем.
   -- Господи Боже! -- сетовала она. -- Неужели это -- ответ несчастной женщине, которая явилась с просьбой о помощи?
   В тот же день прибыл отряд в пятьдесят солдат, которые должны были сторожить королеву; от нее удалили всех дам и слуг; в качестве компаньонки и смотрительницы к ней была приставлена леди Скруп. Мария уже не могла сомневаться, что попала в плен, но, все более убеждаясь в этом, не теряла головы, а наоборот -- проникалась мужеством и истинно королевским достоинством, чего не могли отрицать в ней даже ее враги.
   Она послала в Лондон лордов Геррьеса и Флеминга, чтобы они постарались там сделать что-нибудь для нее, кроме того, Флеминг должен был отправиться во Францию, чтобы испросить там заступничества и помощи.
   А тем временем к английской королеве обратился регент Шотландии, лорд Мюррей, и это обращение дало Елизавете возможность пойти намеченным заранее путем.
   После долгого ожидания посланцы Марии получили аудиенцию у английской королевы и передали ей мольбы и пожелания своей повелительницы.
   -- Я от всего сердца жалею мою царственную сестру, -- ответила Елизавета с притворным сочувствием, -- но ее честь, так же как и моя, требует строжайшего расследования слухов, касающихся ее поведения.
   -- Ну а если, ваше величество, -- обратился к королеве лорд Геррьес, -- обстоятельства -- упаси Бог! -- сложатся против шотландской королевы?
   -- Тогда я попытаюсь дать делу правильный ход.
   -- В таком случае моя повелительница желала бы, чтобы ей дали возможность переправиться на материк Европы, или же в крайнем случае позволили вернуться в Шотландию в том же челноке, в котором она приехала в Англию.
   -- Я лучше знаю, чего требуют интересы моей царственной кузины, -- возразила Елизавета.
   Посланцы уехали из Лондона ни с чем.
   В это же время начался живой обмен письмами между английским правительством и графом Мюрреем, от которого в конце концов потребовали, чтобы он представил доказательства обвинений, предъявленных им королеве.
   Теперь одну за другой стали принимать меры, направленные против Марии Стюарт. 13 июня 1556 года к несчастной королеве прибыл посол Елизаветы, лорд Миюльмор, в сопровождении Скрупа и Кноллиса. Марию ждало новое унижение, так как от нее потребовали, чтобы она подчинилась всем перипетиям правильного судебного процесса. Мария рассердилась и сама написала Елизавете письмо.
   Марию стали содержать несравненно хуже, чем в первое время по приезде. Это вызвало протесты французского и испанского посланников; однако Елизавета не приняла их.
   Прошло еще два месяца в переговорах, и Мария наконец сдалась. Она согласилась, чтобы ее дело было рассмотрено специальной комиссией, состоявшей из назначенных Елизаветой комиссаров. С этой целью ее перевезли из Карлейля в замок Болтон в графстве Йорк. Тем временем в Шотландии воцарился мир, и Мария снова стала надеяться на благополучный исход.
   Комиссия, назначенная Елизаветой, состояла из герцога Норфолка, графа Суссекса и сэра Садлера, канцлера Ланкастера.
   В качестве представителей мятежников явились сам Мюррей, граф Монтон, архиепископ Оркнейский, Питкэрн, лорды Линдсей, Макгильд, Голхил, Майтлэнд и Бенанан. Защитниками Марии были епископ Росский, лорды Льюингстон, Бойд, Геррьес, Гамильтон, Гордон Лочинфэр и Яков Коксбэрн.
   Прения членов комиссии, которые велись с обеих сторон с одинаковой страстностью и непорядочностью, не имели другого результата, кроме того что Марию Стюарт 26 января 1559 года перевезли из Болтона и Тэтбюри, где она была подвергнута еще более строгому заключению под надзором лорда Шрисбюри. В общем, весь этот процесс превращался в какой-то грандиозный скандал, и Мария уже не могла сомневаться в истинных намерениях Елизаветы, После окончания работы комиссии беспорядки в Шотландии вспыхнули с новой силой.
   Леди Скруп, сестра герцога Норфолка, бывшая в течение первого времени компаньонкой и надзирательницей Марии, поддерживала самую оживленную переписку с братом и неоднократно писала ему про красоту и образованность шотландской королевы, Эго заинтересовало герцога, так как он и ранее слышал такие же восторженные отзывы от Сэррея, которого укрывал у себя в первое время после изгнания.
   Норфолк был очень честолюбив, владел громадными богатствами и состоял в родстве с первыми родами страны. После своего восшествия на престол Елизавета назначила его членом Тайного совета, и герцог играл блестящую роль в столичном обществе.
   Норфолка преследовало странное несчастье в браке. Тридцати двух лет, он уже был в третий раз вдовцом и думал вступить в новый брак, когда Елизавета назначила его председателем комиссии, которой поручено было разобраться в деле Марии Стюарт. Шотландская королева особенно рассчитывала на его помощь, так как знала от его сестры, что герцог весьма участливо относился к ее судьбе. Это побудило Марию обратиться к Норфолку с письмом, и тот, в свою очередь, ответил ей. Эта переписка стала оживленной и регулярной, и у герцога мелькнула мысль просить руки пленной королевы.
   Регент Шотландии граф Мюррей отлично видел, какое могло бы создаться положение, если раздуть дело Марии Стюарт в том направлении, в каком желало английское правительство. Однако такого конца он совершенно не хотел, а потому с радостью готов был найти какой-нибудь выход из создавшегося положения, Он не особенно доверял Елизавете и хотел только мира для своего измученного отечества, Мюррей сразу догадался о симпатии герцога Норфолка к Марии и принялся осторожно зондировать почву, чтобы узнать, что можно сделать ему относительно судьбы шотландской королевы,
   В этом отношении регента поддерживал секретарь Лэтингтон. Этот человек был соучастником в убийстве Дарнлея, но, будучи более искусным и ловким, чем остальные заговорщики, сумел добыть копии переписки Босвела с Марией. Поэтому его боялся сам регент и старалась подкупить Елизавета,
   Норфолк скоро разгадал Лэтингтона и сумел перетянуть его на свою сторону. Посвященный в планы и скрытые намерения Мюррея, Лэтингтон устроил свидание обоих важных для него людей. Разговор между Норфолком и Мюрреем начался с того, что первый пытался представить Шотландию ленным владением Англии, Мюррей же доказал ему, что Шотландия никогда еще не была ничьим леном. Затем Норфолк стал соболезновать о сложившемся положении Марии Стюарт, и Мюррей выказал готовность содействовать улучшению этого положения, если бы для него самого и для Шотландии можно было ожидать какую-нибудь выгоду.
   Оба отлично столковались по поводу этого вопроса, и Мюррей, прежний обвинитель Марии, теперь стал выказывать абсолютно пассивное отношение в представлении улик и доказательств обвинения, так что казалось, что Елизавете придется попасть в дурацкое положение.
   Но недаром говорил Бэрлей о существовании у Елизаветы каких-то незримых ушей, это пришлось испытать на себе и герцогу Норфолку, Елизавета вызвала его к себе и высказала ему прямо в лицо, что знает о его намерении освободить Марию и жениться на ней.
   Из осторожности Норфолку пришлось самыми страшными клятвами отрицать предъявленное ему обвинение. Но Елизавета не поверила. Она перенесла заседание комиссии в Вестминстер и назначила в нее еще новых членов, а именно: Бэкона, Арунделя, Лейстера и секретаря Сесила. Таким образом, Норфолк был связан по рукам и ногам, а Мюррей, убедившись, что Норфолк не может ничего сделать для него, пошел на попятную.
   Так Норфолк и Мюррей стали смертельными врагами. Видя, что все пропало, Норфолк решил поднять знамя восстания против своей государыни, стал вербовать приверженцев, и на первых порах это увенчалось успехом, Первыми к нему примкнули графы Арундель и Пемброк, Вестморлэнд, Нортумберленд и лорд Лэмблей Графы Кумберлэнд, Бедфорд, Суссекс, Дэрби и даже Лейстер ответили, что они тоже не прочь поддержать заговорщиков, и это доказывало, насколько Елизавета оттолкнула от себя своим обращением всех пэров государства и какую опасную соперницу она приобрела в лице Марии Стюарт. Нечего и говорить что это еще более раздуло ненависть к ней Елизаветы.
   Но если недовольных было так много, что их трудно было счесть, если посланники большинства государств намекали на то, что на их правительства можно вполне рассчитывать, то такая голова, как Бэрлей, стоила всех их вместе взятых.
   О том, что против Елизаветы составляется заговор, распространившийся не только в Англии и Шотландии, но и почти по всей Европе, быстро догадались как сама Елизавета, так и Бэрлей. Но в первое время в их руках не было никаких данных, и вот для того, чтобы получить их, Бэрлей учредил свою "Звездную палату". В те времена уже во всех государствах существовала тайная полиция, но не везде она работала так энергично, как эта -- в Англии.
   По требованию Бэрлея к нему был командирован один из самых смелых и ловких агентов.
   -- Как вас зовут? -- спросил министр.
   Пельдрам
   -- Пельдрам? -- пробормотал Бэрлей. -- Я уже слышал когда-то это имя,. Почему вы поступили на службу в "Звездную палату"?
   -- Мне нужно свести счеты с одним субъектом.
   -- В данном случае у нас есть дело поважнее. До меня дошли слухи, что затевается заговор, к которому примкнуло много высокопоставленных лиц. Я желаю узнать имена заговорщиков.
   -- Мы знаем их, милорд!
   -- Как? -- даже вскочил с места Бэрлей. -- Вы знаете? Так почему же до сих пор против этих лиц не возбуждено преследование?
   -- Нам не хватало улик.
   -- Тогда их надо добыть.
   -- Вы приказываете, и это будет сделано!
   С этими словами наш старый знакомый Пельдрам оставил министра и немедленно отправился исполнять возложенное на него поручение
   Его план добыть улики отличался простотой. Он поскакал в город Линн, где помещался замок Норфолка, явился туда и, вызвав управляющего, заявил, будто до властей дошли слухи, что в замке незаконно томится узник. В тот же момент к замку подскакал еще человек, назвавшийся тоже уполномоченным расследовать дело о незаконном задержании неизвестного узника в замке. Управляющему ничего не оставалось, как допустить их к обыску и тут агентам удалось найти целую кипу компрометирующих Норфолка бумаг. Захватив их, они бешеным галопом понеслись обратно в Лондон. Но и управляющий тоже не зевал, он дал знать заговорщикам о происшедшем, и еще ранее того, как Бэрлей получил улики, заговорщики успели бежать на север.
   Восстание все же разразилось, но благодаря тому, что весь план попал в руки властей, его удалось подавить в самом начале. Норфолк и некоторые другие заговорщики были под страхом смертной казни вытребованы на суд Тайного совета и, как только явились в Лондон, были схвачены и немедленно посажены в Тауэр. Только графы Суссекс, и Нортумберленд продолжали активную борьбу с английским правительством. Но эта борьба окончилась для них поражением, им пришлось бежать в Шотландию, где они и были арестованы вместе с многими своими приверженцами,
   Таким образом восстание свелось на нет и дало только Елизавете большие выгоды; она не удовольствовалась своей победой, а приказало назначить строгий суд над мятежниками, благодаря чему ей удалось избавиться от многих нежелательных лиц; в одном только Дургэме было казнено более трехсот человек.
   Во время этой гражданской войны в Англии продолжалась борьба в Шотландии приверженцев королевы Марии против регента. В этой борьбе погиб самый жестокий враг и преследователь Марии -- ее брат Джэмс Стюарт, лорд Мюррей; он был убит 23 января 1570 года лордом Джэмсом Гамильтоном Босвелом.
   Смерть регента настолько ослабила партию короля Иакова Шестого, что на некоторое время приверженцы Марии одержали верх.
   Но тогда Елизавета приказала своим войскам, стоявшим на северной границе, двинуться в Шотландию, и они выступили на защиту партии Иакова Шестого. Разгорелся короткий, но ожесточенный бой, партия Марии была окончательно разгромлена в стране был заключен мир, а победительницей стала Елизавета.
  

Глава вторая
ЧЭТСУОРТ

   В 1570 году Марию Стюарт перевезли из Тэтбюри в Чэтсуорт в графстве Дэрби.
   В это время в Лондоне разразилась чума, которая проникла также и в Тауэр, где томился в заключении Норфолк. Он и Мария ухитрялись и из тюрьмы продолжать начатую еще ранее переписку. Когда Мария Стюарт увидела, что Франция отказалась помогать ей, то она обратилась с просьбой о помощи к Филиппу Второму Испанскому, и Норфолк знал об этом.
   Но об этой переписке знала и Елизавета, Она приказала из-за чумы выпустить Норфолка из Тауэра, но сослала его в замок Линн, где он должен был жить безвыездно под надзором двух агентов "Звездной палаты". Перед отъездом из Лондона он вынужден был обещать, что не станет впредь поддерживать с Марией Стюарт никаких отношений, он поклялся в этом своим честным словом и дал подписку с приложением своей печати, но в душе был полон твердого намерения нарушить обещание.
   В один из пасмурных мартовских дней четверо всадников переезжали границу графства Дэрби, направляясь к Чэтсуорту. Они не торопились, хотя дождь и лил как из ведра.
   По внешнему виду этих всадников можно было принять за купцов или торговцев, которые в то время постоянно колесили с дорожным мешком за спиной по всей Англии. Но в эти одежды вырядились Сэррей, Брай, Филли и Джонстон.
   С тех пор, как Филли убедилась в подлости Лейстера, в ней произошел громадный внутренний перелом. Как когда- то прежде она была готова на все из-за любви к Лейстеру, так теперь из благодарности к Сэррею и Браю способна была пожертвовать чем угодно. Ведь она знала, какую жертву принесли ей они и сумела оценить ее.
   Сэррей, отправившийся после изгнания в Шотландию, нашел случай примириться с Георгом Сэйтоном и получил от него разрешение посвататься к Джэн. Теперь же, вопреки запрещению королевы Елизаветы, он опять возвращался в Англию, чтобы попытаться сделать все, что в его силах, для шотландской королевы и -- в случае возможности -- также для своего родственника герцога Норфолка.
   Что касается Брая, то у него было много оснований, чтобы последовать за Филли и Сэрреем. Джонстон рад был новому приключению.
   Все четверо прибыли в Чэтсуорт к вечеру, когда почти совершенно стемнело. Там они остановились в харчевне сомнительного вида.
   Марию Стюарт стерегли очень строго, она была лишена многих насущнейших удобств, но жестокость в отношении к ней не простиралась настолько далеко, чтобы лишить возможности общаться с кем ей захочется. В то время относительно этого еще не было отдано специальных распоряжений, а ее стражи чувствовали к ней достаточно уважения, чтобы не принимать более строгих мер, чем те, которые были предписаны. Поэтому, когда Филли знаками стала предлагать лицам свиты и придворным дамам разные безделушки для продажи, ее окружили покупатели и любопытные, среди которых, разумеется, были и стражники.
   У них под носом Филли удалось передать Джэн Сэйтон три письма, из которых одно было к королеве от Сэррея, а остальные -- ей самой, от Сэррея и ее брата.
   Как только Филли ушла, Джэн Сэйтон поспешила к королеве. Нельзя описать радость Марии, когда она узнала, какие лица опять оказались вблизи от нее с готовностью оказать ей помощь. Она ответила на письмо Сэррея той же ночью, кроме того, написала письма епископу Росскому и герцогу Норфолку, оба шифрованные; эти письма Джэн должна была ухитриться передать Филли.
   В то время как Мария Стюарт писала письма, возбужденная радостной надеждой, Джэн была задумчива и грустна, но в конце концов и она тоже написала свое письмо Сэррею, и когда Филли появилась на следующий день, то ей было вручено четыре письма.
   Королева благодарила Сэррея за предложение своих услуг и верность, просила отвезти зашифрованные письма и выражала согласие принять к себе в услужение Тони Ламберт, как это предлагал Сэррей.
   Джэн написала, что предаст свою сестру, если примет предложение Сэррея вступить с ним в брак, почему и вынуждена самым решительным образом отклонить его предложение.
   Прочитав ее письмо, Сэррей закрыл лицо руками и долго молчал, но потом, тяжело вздохнув, взял себя в руки.
   -- Сэр Брай, -- спокойно сказал он, -- мы оба поедем с вами ночью дальше, а Филли и Джонстон останутся здесь, как только Тони прибудет сюда, Филли поведет ее к королеве и вообще постарается поддерживать постоянное сообщение с замком.
   После ужина Сэррей и Брай сели на лошадей и, оставив Чэтсуорт, поскакали в Лондон.
   В Лондоне Сэррею сказали, что герцог Норфолк выпущен из Тауэра. Поэтому он отправился в городской дом Норфолка, где секретарь герцога, некий Баркер, узнав Сэррея, поведал ему о том, что Норфолк отправлен в Линн. По счастливой случайности секретарь упомянул имя Пельдрама, который сторожит графа, И хотя Сэррей не мог твердо знать, тот ли это Пельдрам, который служил Лейстеру, но все же решил не ездить в Линн, а передать письмо королевы Норфолку через Баркера.
   Герцог был страшно доволен, получив письмо. Он поблагодарил Баркера, приказал ему отдохнуть, пока будет готов ответ, а сам позвал своего старшего секретаря Гайфорда, которому и приказал расшифровать письмо Марии.
   Она сообщала о предпринятых ею шагах. Послала письмо испанскому королю, так как считала его помощь безусловно необходимой. Просила Норфолка дать слово перейти в католичество, поскольку только при этом условии можно рассчитывать на поддержку английской аристократии. Спрашивала герцога, какое количество вооруженных людей ему необходимо для поддержки. Обо всем этом герцог должен был сообщить ей и епископу Росскому.
   Норфолк сейчас же приказал Гайфорду написать требуемые письма. Он выразил согласие на переход в католичество и полную уверенность в поддержке большинства представителей английской знати, так как все они придерживаются католической религии. Сообщил, сколько войска мог бы выставить сам и сколько ему нужно для поддержки солдат и денег!
   Приказав сжечь полученное письмо, герцог позвал Баркера и вручил ему оба своих ответных письма.
   Брай тоже был не менее осторожен, чем Сэррей. Он отправился во дворец к графине Гертфорд и попросил ее съездить к епископу Росскому, жившему в Лондоне в качестве представителя интересов Марии, и испросить для него аудиенцию. Графиня согласилась и вскоре явилась с ответом, что епископ ожидает Брая.
   Епископ принял Брая очень любезно, высказал полную готовность пойти навстречу желаниям королевы Марии и попросил Брая еще раз наведаться к нему.
   Как только Брай ушел, епископ вышел из своего дома и направился в Сити; здесь он вошел в один из домов, который судя по вывеске, был банкирской конторой.
   Банкир Ридольфи, директор итальянской промышленной компании в Лондоне, флорентинец по рождению и родственник Медичи, был очень богатым человеком, Его главная деятельность заключалась в защите интересов папы, тайным агентом которого он был. Ридольфи был кредитором многих важных особ и таким образом держал их в руках. Он был тоже замешан в заговоре против королевы Елизаветы и долгое время просидел в тюрьме, откуда его выпустили под залог в тысячу фунтов.
   Для беседы епископ был приглашен в потайной кабинет Ридольфи.
   Необходимо отправить в Испанию верного человека, -- предложил епископ, -- и я выбрал для этого вас!
   -- Я готов отправиться, -- согласился итальянец.
   От банкира епископ проследовал к испанскому посланнику дону Джеральдо Эспалю, чтобы получить для своего посланца необходимый паспорт и рекомендации. Он получил все требуемое, и теперь все дело было за письмом, которое Ридольфи должен был передать испанскому королю Филиппу Второму.
   Баркер вернулся в Лондон и отыскал Сэррея в гостинице, где тот остановился.
   -- Милорд, -- сказал он, -- герцог Норфолк кланяется вам и благодарит вас. Мне, разумеется, не надо рекомендовать вам осторожность при выполнении всего этого предприятия?
   -- Разумеется, -- ответил Сэррей. -- Ну а что вы привезли?
   -- Два письма, которые вы должны доставить.
   Сэррей взял письма, простился с секретарем и отправился к епископу Росскому.
   Тот очень любезно принял графа, поблагодарил за содействие и обещал быстро и надежно передать письма по назначению.
   Сэррей послал Брая с письмом к королеве Марии, а епископ поспешил отправить итальянца с важным документом из Лондона.
  

Глава третья
ВЫСШАЯ ПОЛИТИКА

   Внезапный отказ Франции поддерживать Марию Стюарт, мог бы показаться странным, если бы не было веских причин, таившихся в закулисной дипломатической борьбе. Дело в том, что до этого Франция снова завязала переговоры с Бэрлеем относительно возможности замужества Елизаветы с одним из французских принцев графом Анжуйским, Пока эти переговоры велись на словах и неофициально, так как Бэрлей считал момент неподходящим для такого политического брака. Но канцлер также понимал, что в последнее время Англия сильно обеднела, чума и голод последних лет ослабили ее силы. Поэтому считал необходимым дать французскому посланнику надежду на скорое и благоприятное разрешение этого вопроса, потребовав взамен, чтобы Франция отказалась от активного заступничества за Марию Стюарт.
   Бэрлей помнил клятву, данную в его присутствии Елизаветой, -- клятву в том, что она никогда не выйдет замуж, и не думал, что она нарушит ее. Нарушение этой клятвы не входило в его планы. Как хитрый дипломат, он просто хотел использовать все благоприятное значение момента.
   Он отправился к графу Лейстеру, высказал ему, в каком затруднительном положении находится сейчас страна, и потом рассказал о предложении французского посланника, графа д' Обиспена, заключить вечный и нерушимый мир с Францией. Так как подобные миры заключались неоднократно, но обыкновенно вскоре нарушались, то залогом прочности данного мира должен был быть брак королевы Елизаветы с графом Анжуйским. По иронии судьбы Бэрлей предложил именно Лейстеру поговорить об этом браке с Елизаветой.
   Как ни неприятно было подобное поручение Лейстеру, он должен был взяться за него. Он понимал, конечно, что в его устах подобное предложение должно показаться Елизавете особенно оскорбительным. Но надеялся, вызвав в ней вспышку гнева, перевести ее в приступ былой нежности. Тогда или все прошлое будет окончательно забыто, или Елизавета все-таки склонится к мысли о браке с ним, Лейстером. Он уже не в силах был оставаться в таком положении, в котором очутился после раскрытия его истории с Филли. Хотя внешне он вроде сохранил полную власть и влияние, но на самом деле Елизавета обращалась с ним теперь презрительно и высокомерно, и, когда они оставались наедине, он даже не осмеливался приблизиться к ней. Если же сватовство рассердит королеву, то ему легко будет указать, что это Бэрлей попросил его заговорить с ней о данном деле, а он, Лейстер, как лицо, стоящее к ней ближе всех, не счел себя вправе выдвигать личные чувства и забывать ради них выгоду государства.
   С этими мыслями Лейстер отправился во дворец, чтобы присутствовать на утренней аудиенции, по окончании ее он последовал за королевой в ее апартаменты и остановился там в молчаливом ожидании на пороге.
   Вскоре ему представилась возможность заговорить с Елизаветой, отвечая на брошенное ею замечание по поводу чумы. С этого замечания Лейстер перешел на внутреннее положение Англии и в конце концов коснулся вопроса о возможности вечного мира с Францией и высказал, каким образом этот мир мог бы быть осуществлен.
   Услышав, что Лейстер предлагает ей замужество с французским принцем, Елизавета вскочила как ужаленная. Ее глаза метнули молнии, лицо запылало гневом, руки судорожно сжимались в кулаки, Это был опасный момент, и Лейстер хорошо сознавал это.
   -- Милорд, -- сказала королева, -- вот уже два раза вы рисковали на такие вещи, которые заставляли меня предполагать, что вы смотрите на свои отношения ко мне, как на легкомысленную интрижку с распутной девкой. Теперь вы, кажется, в третий раз решаетесь на это?
   -- Ваше величество, я думаю, меня трудно в этом заподозрить! Если я рискнул передать вам это предложение, которое исходит от милорда Бэрлея, то только потому, что он хотел сначала видеть, какое впечатление может произвести это на ваше величество, а уже потом сделать вам официальный доклад.
   Елизавета несколько успокоилась, а в глазах, обращенных на графа Лейстера, теперь виднелась только глубокая скорбь.
   -- Вы обсуждали с Бэрлеем этот вопрос? -- спросила она.
   -- Да, ваше величество.
   -- И что вы сказали по этому поводу?
   -- Я высказал, что вечный и нерушимый мир с Францией настолько неизмеримо важнее моих личных чувств, что о последних и речи быть не может...
   -- Ах, Дэдлей, и вы, вы...
   Лейстер преклонил колено, схватил руку королевы и страстно поцеловал.
   Но, словно ужаленная, Елизавета вырвала руку.
   -- Довольно! -- холодно сказала. -- Между нами не должно быть больше подобных глупостей! Ступайте! Я подумаю на досуге об этом деле.
   Когда Лейстер рассказал Бэрлею о происшедшей сцене, тот, улыбнувшись, поблагодарил Лейстера и отправился к французскому послу с заявлением, что теперь может принять официальное представление об интересующем Францию предмете.
   На следующий день лорд имел продолжительный разговор с Елизаветой. Он доказывал ей, что согласие в сущности ни к чему не обязывает, что переговоры можно будет затянуть года на два, а за это время Англия оправится и не будет уже нуждаться в помощи Франции. Иначе же их положение может стать затруднительным. Со стороны Испании надвигается гроза, и уже теперь надо готовить флот, способный дать ей отпор. Если под предлогом заступничества за Марию Стюарт в дело вмешается еще и Франция, то Англии придется слишком трудно. А пока переговоры о браке будут вестись, Франция будет вынуждена держаться строгого нейтралитета. В конце концов Елизавета согласилась с этими доводами, и было решено передать французскому посланнику, что его предложение встречено королевой очень милостиво.
   Таким образом, благодаря тонкому политическому шагу Бэрлея Мария Стюарт потеряла надежду на поддержку с той стороны, с которой могла ожидать ее больше всего.
  

Глава четвертая
СОВЕЩАНИЕ В ЭСКУРИАЛЕ

   Совещание о судьбе Марки Стюарт происходило как раз в Эскуриале в гигантской усыпальнице испанских королей, выстроенной Филиппом II, и это можно было бы счесть за дурное предзнаменование. Банкир Ридольфи, посланец заговорщиков, прибыл в Мадрид, и 5 июля 1571 года Филипп II дал ему тайную аудиенцию, На ней присутствовал лишь один министр, который просмотрел верительные грамоты и рекомендательные письма итальянца: от испанского посланника в Лондоне, дона Джеральде Эспаль, от герцога Альбы, который писал, что Ридольфи можно смело довериться, и, наконец, от римского папы Пия Пятого.
   "Наш возлюбленный сын, Роберт Ридольфи, -- писал папа, -- представит Вам, Ваше Величество, с Божьей помощью суждения о некоторых делах, которые могут значительно помочь делу христианства и послужить во славу Божию.
   Мы просим Вас, Ваше Величество, в этом отношении подарить Ридольфи полнейшее доверие и заклинаем Вас, памятуя о Вашем выдающемся рвении к интересам церкви, принять участие в его предложениях и сделать в этом отношении все, что покажется возможным Вам.
   Мы просим Вас, Ваше Величество, подвергнуть все это дело зрелому размышлению и молимся Спасителю о ниспослании удачи всем Вашим делам и начинаниям".
   Ридольфи передал также письмо герцога Норфолка и различные словесные поручения заговорщиков, согласно тому, что сообщил ему епископ Росский.
   Через день было назначено совещание. Король предложил собравшимся просмотреть все документы, относящиеся к данному делу, и высказать свое мнение.
   Просмотр документов не вызвал ни у кого особых замечаний, Только по поводу писем папы и герцога Норфолка Филипп II отметил, что в настоящее время его королевская сокровищница пуста, так что этим он служить не может.
   В своем письме Мария Стюарт просила;
   "Пусть Тайный совет испанского короля, защитника и опоры католической церкви, не откажет в своей помощи, если не ради меня, то дабы поставить весь остров (Англию) под покров и защиту высокого повелителя и короля".
   Испанский посланник при папском дворе Дон-Жуан Цунига доносил, что счел себя обязанным представить папе все затруднения, связанные с данным делом, и предостеречь его от излишнего доверия к посреднику переговоров.
   В письме Альбы к герцогу Фериа было коротко и определенно сказано, что предприятие слишком трудно и не может удасться хотя бы потому, что оно вверено дураку и болтуну, каким он считает Ридольфи.
   Серьезное значение имело состоящее из двадцати страниц письмо герцога Альбы из Нидерландов к самому королю Филиппу, в котором, в частности, говорилось:
   "Сострадание и интерес, которые должно внушить Вам, Ваше Величество, недостойное обращение с королевой шотландской и ее сторонниками, возлагаемая на Вас Богом обязанность содействовать по возможности победе и восстановлению католицизма в Англии, оскорбления, нанесенные в различных видах королевой английской Вам, Ваше Величество, и Вашим подданным, не оставляющие никакой надежды на улучшение отношений при ее царствовании, -- все эти причины заставляют меня признать план королевы шотландской и герцога Норфолка, при его удачном исполнении, наиболее пригодным для отвращения зла".
   Далее Альба разъяснял трудности выполнения плана и учитывал последствия его преждевременного раскрытия.
   "Вследствие этого, -- продолжал Альба, -- никто не может посоветовать Вам, Ваше Величество, дать свое согласие на требуемое содействие в указываемой форме. Но, если бы королева английская умерла естественной или другой смертью, или если бы ее захватили без Вашего влияния, я ничего не имел бы против этого. Переговоры между королевой английской и герцогом Анжуйским прекратились бы, французы менее боялись бы Ваших замыслов завладеть Англией, а немцы стали бы менее подозрительны, видя, что Вы, Ваше Величество, не имеете другой цели, как только поддержать королеву шотландскую в ее правах на английский престол против других претендентов. Тогда справиться с последними было бы легко еще до вмешательства других коронованных особ..."
   Герцог Альба, этот палач Нидерландов, как видно из письма, лишь осторожно намекал на возможность "другой" смерти для королевы английской, кроме естественной, словно он совсем не был посвящен в эту часть плана заговорщиков.
   Из протокола совещания с Ридольфи понятно, что у заговорщиков было три пути для достижения цели, а именно: возбуждение восстания, поддержка этого восстания Филиппом II и, по возможности, честный бой; или захват королевы английской, восстание, бой или, наконец, убийство Елизаветы, уничтожение ее партии. В результате благополучного исхода дела можно было бы возвести Марию Стюарт на трон трех соединенных государств -- Англии, Шотландии и Ирландии. Кроме того, в своих разъяснениях Ридольфи повторил обещания Марии, а также Норфолка и других заговорщиков.
   Когда совет ознакомился с делом, король, предложив Ридольфи выйти, попросил советников высказать свое мнение. Большинство высказалось против оказания помощи заговорщикам.
   После долгого молчания Филипп II велел позвать Ридольфи и объявил ему, чтобы он написал Марии Стюарт, Норфолку и епископу Росскому: король даст необходимые приказания. А за спиной Ридольфи остерег испанского посла в Лондоне не входить в слишком близкие отношения с заговорщиками.
   Герцогу же Альбе король написал:
   "Так как Вы твердо убеждены, что нам нет расчета принимать слишком близкое участие в этом деле, пока союзники не выступят в должной силе, и так как мне известна Ваша мудрая заботливость, то я полагаюсь всецело на Вас, дабы Вы, после зрелого обсуждения, служа Богу и мне, поступили как находите лучшим. Я же уверен, что Вы поведете это большое предприятие с усердием, стойкостью и мудростью".
   Ридольфи под благовидным предлогом задержали в Испании, чтобы тайные письма успели дойти раньше его прибытия в Брюссель для встречи с Альбой. И когда Ридольфи встретился с ним, тот осторожно обещал послать подкрепления только в том случае, если в Англии разыграется настоящее дело. Ридольфи оказался в очень трудном положении: его доверители побуждали его действовать, Альба же не обнаруживал никакой уступчивости.
   Наконец епископ Росский потребовал определенных донесений через одно доверенное лицо. Ридольфи изложил свой отчет шифрами и, кроме того, передал указанному лицу письма к Марии Стюарт, Норфолку, графу Лэмлею и дону Эспалю.
   Фламандец, взявшийся за передачу писем, назывался Карлом Балльи. В Брюсселе он достал для епископа Росского шифрованную азбуку, которая должна была служить союзникам при их письменных сношениях.
   Балльи выехал из Голландии и прибыл в гавань Дувр. Когда причаливали к берегу, он позвал своего лакея, а так как тот не являлся, пошел искать его и нашел этого молодца пьяным. Балльи велел ему подняться наверх, взять сундук и следовать за ним.
   -- Вот еще! -- воскликнул лакей. -- Мне следовать за вами! Мне нести ваш сундук! Несите его сами и убирайтесь к черту! Я -- англичанин и значу больше, чем вы! Ну, что вам еще нужно?
   Балльи не мог сдержать себя и ударил лакея. Тот ответил ему, началась бешеная потасовка, послужившая большим развлечением для матросов и пассажиров, Они признали в Балльи иностранца -- и на него посыпались угрозы, заставившие его искать защиты. Полиция задержала Балльи и препроводила в адмиралтейство, где жил губернатор пяти портовых городов -- лорд Кобам.
   Совершенно незначительное это происшествие приняло более серьезный характер, когда лорд пожелал выслушать Балльи и его лакея.
   Первым дал свои объяснения Балльи.
   -- Прекрасно, -- возразил лакей, -- этот человек -- шпион, изменник, бунтовщик, ведущий преступные переговоры с палачом Альба в Нидерландах.
   Балльи испугался.
   -- А кто вы? -- спросил лорд Кобам лакея.
   -- Меня зовут Кингтоном, -- ответил лакей. -- Милорд Лейстер знает меня и удостоверит мою личность, если вы найдете нужным сообщить ему обо мне. А этот человек, указал он на Балльи, -- имеет при себе важные бумаги, прикажите обыскать его. Сундук Балльи был осмотрен, пакет с депешами найден, а так как шифрованное письмо показалось подозрительным, то Балльи и Кингтон были арестованы.
   Лорд Кобам послал об этом донесение в Лондон.
   Между тем епископ Росский, с нетерпением ожидавший своего агента, поехал ему навстречу в Дувр. Он узнал о задержании Балльи и отправился к Кобаму, с которым случайно был знаком.
   -- Милорд, -- сказал он после первого приветствия, -- вы арестовали человека, который находится у меня на службе.
   -- И не думал, сэр, -- ответил Кобам.
   Да, вы арестовали фламандца Балльи, у него находятся мои вещи. И я прошу вас вернуть их мне, если его не отпустят на свободу.
   -- Не отпустят, так как против него есть обвинение.
   -- А мои вещи?
   -- Они будут вам возвращены. Вон там стоит сундук. Отыщите свои вещи сами.
   Губернатор либо был слишком занят, либо питал слишком много доверия к епископу, или -- что самое вероятное -- состоял в заговоре с ним, так как тот спокойно взял свой пакет с письмами и удалился.
   По приказу из Лондона Балльи и Кингтон вскоре были отправлены в Тауэр. К несчастью, у Балльи нашли записку от епископа Росского, в которой тот уведомлял его, что письма получил и предостерегал не изменять общему делу.
   Это было серьезным козырем для Бэрлея, и он велел под пыткой допросить заключенного.
   Балльи открыл все, что знал о переписке епископа Росского с Ридольфи и его отношениях с герцогом Альба.
   Этого было достаточно, чтобы арестовать епископа и произвести у него домашний обыск. Хитрый епископ сумел устроить так, что у него ничего не нашли. Тем не менее было решено подвергнуть его допросу, и его объяснения должны были выслушать четыре члена государственного совета.
   -- Я не признаю этого суда, -- гордо объявил епископ, -- так как обязан отчетом только моей повелительнице, королеве шотландской. Я нахожусь в Лондоне и призван ее послом. Мое задержание считаю беззаконным.
   Это было справедливо, и потому от допроса отказались.
   Бэрлей знал теперь о существовании заговора, но не открыл еще его цели и имен заговорщиков. Он долго думал об этом деле и вдруг вспомнил о Пельдраме, уже однажды оказавшем ему подобную услугу Поэтому тотчас послал ему в Линн приказ явиться в Лондон. Четыре дня спустя Пельдрам был в приемной лорда Бэрлея, ожидая его распоряжений.
  

Глава пятая
ОТКРЫТИЕ

   Как только первому министру Елизаветы доложили, что в приемной его ожидает некий Пельдрам, тот быстро вскочил и велел впустить ожидавшего. Пельдрам вошел, Бэрлей приказал присутствовавшему в комнате секретарю удалиться, а сам стал перед вошедшим и устремил на него пытливый взор. Пельдрам храбро выдержал этот взгляд и спокойно ждал, что министр скажет.
   -- Сэр Пельдрам, -- наконец начал Бэрлей, -- как вам живется в замке Линн?
   -- Очень спокойно, -- ответил Пельдрам. -- Мне редко приходилось вести столь мирную жизнь.
   -- А что делает герцог?
   -- О нем нельзя сказать ничего особенного: он гуляет, ездит верхом, катается, охотится, разговаривает со своими слугами.
   -- Принимает ли он посторонних?
   -- Никогда.
   -- Ведет ли он корреспонденцию?
   -- Несомненно?
   -- Кому поручаются для отправки его письма?
   -- Его лакеям. Но ведь был определенный приказ не мешать им ни в чем.
   -- Я знаю это, но ловкий человек должен понимать двойственность всякого приказа.
   -- А-а! Ну, я сомневаюсь, чтобы лакеи были посвящены в тайны герцога.
   -- Но можно было бы узнать адреса писем, отправляемых герцогом.
   -- Их я знаю, милорд.
   -- Значит, вы все же проявили зоркость. Ну, потом назовете мне имена адресатов, а теперь скажите; как вы отнесетесь к известию, что ваш друг Кингтон посажен мной в тюрьму?
   -- Слава Богу, милорд! Я думаю, что он не должен выйти из нее иначе, чем на виселицу.
   -- Дело обстоит приблизительно так. Но слушайте дальше! Кингтон был лакеем у некоего Балльи, везшего секретные письма к епископу Росскому. Господин и слуга были задержаны, а их бумаги конфискованы, но исчезли необъяснимым образом. Епископ, получивший эти бумаги, арестован, но у него ничего не нашли. Балльи сознался, что епископ через итальянца Ридольфи состоит в отношениях с герцогом Альба. Это что-нибудь да означает. Очевидно, есть заговор, и вы должны выяснить мне это.
   -- Задача нелегкая!
   -- Вы правы, но я выдам вам Кинггона, а вы мне взамен -- заговорщиков.
   -- За голову Кинггона стоит постараться.
   -- Меня очень удивило бы, если бы герцог не был замешан в деле; назовите мне людей, которым он адресует свои письма.
   -- Большей частью своему секретарю Баркеру, живущему здесь, в Лондоне, затем Лэмлею, Соустэмитону и Перси.
   -- Так, так! Было бы хорошо, если бы вы послали верного человека в Чэтсуорт, так как настоящего главаря заговора, несомненно, надо искать там.
   -- Я буду наблюдать за этим уголком.
   -- Хорошо!... Я вскоре буду ожидать ваших сообщений. Теперь идите!...
   Пельдрам раскланялся и вышел из комнаты. В глубоком раздумье он покинул дом и направился по улице и через какое-то время остановился напротив дома французского посла.
   В этот момент из дома вышел секретарь Норфолка Баркер, осмотрелся кругом и поспешно удалился.
   Это обстоятельство имело очень важное значение для Пельдрама, без долгих рассуждений он отправился ко дворцу Норфолка и, став поблизости, стал наблюдать. Уже через полчаса он увидел этого секретаря, отъезжавшего верхом.
   Пельдрам поспешил в свою квартиру, велел оседлать лошадь и последовал за Баркером, который, судя по его расчетам, мог ехать только к своему господину. Но, прежде чем он оставил Лондон, ему неожиданно попался навстречу Брай, который, казалось, его не заметил,
   У Пельдрама не было ни времени, ни охоты преследовать Брая, он преследовал Баркера. Секретарь явно смутился, когда Пельдрам объявил, что намерен совершить путь до замка Линн в его обществе. Отклонить компанию нежелательного спутника не было никакой возможности, и оба продолжали путь. Пельдрам ни на секунду не спускал взгляда со своего попутчика, так как его чутье подсказывало ему, что он напал на верный след.
   Путешественники прибыли в замок Линн, и пока Пельдрам делал вид, что собирается позаботиться об отдыхе, Баркер отправился к своему господину.
   -- Деньги уплачены? -- спросил Норфолк секретаря.
   -- Да, милорд, -- ответил тот.
   В кабинете графа находился и секретарь Гайфорд, которому Норфолк сказал:
   -- Расшифруйте присланное мне письмо.
   Гайфорд принялся за работу и вскоре сообщил:
   -- Ваша светлость! Вас просят переслать верным путем переданные суммы лордам шотландской королевы в Эдинбург.
   -- Хорошо, это будет исполнено. Но кого пошлешь?
   -- Гайфорд, вы сами должны отправиться туда.
   -- Слушаю, милорд, -- ответил секретарь.
   О каких деньгах шла речь?
   Несмотря на видимое уничтожение партии Марии Стюарт, война в Ирландии вспыхнула вновь. 2 сентября 1571 года графу Ленноксу, регенту Шотландии, назначенному Елизаветой вместо убитого Мюррея, удалось взять Дэмбертон. Среди пленных находился дядя Гамильтона, убившего Мюррея. Леннокс объявил его виновным в этом убийстве и приказал повесить. Это вызвало ярость в партии Марии, и ее члены попросили необходимые средства для продолжения войны у Франции, которая и выделила деньги.
   Оба секретаря Норфолка покинули кабинет графа. Один из них отправился отдохнуть, другой -- приготовиться к дороге. Они слышали впереди себя поспешно удаляющиеся шаги, но не придали этому значения. А между тем это Пельдрам подслушал весь разговор заговорщиков и быстро направился в комнаты, занимаемые им вместе с его агентом.
   -- Гекки, -- приказал он, -- надень оружие, пойди к герцогу, объяви ему, что он не смеет выходить из своей комнаты, и сторожи его хорошенько. Я думаю, что его голова представляет большую ценность для нас.
   Гекки ответил пошловатым смехом, взял свое оружие и пошел исполнять приказание.
   Герцог взглянул на него удивленными глазами.
   -- Что вам угодно?
   -- Я хочу составить вам компанию, милорд, -- спокойно ответил охранник, -- вы -- мой пленник.
   -- По чьему приказанию?
   -- По приказанию сэра Пельдрама
   -- Пельдрам не имеет никакого права вводить какие- либо ограничения моей свободы.
   -- Это -- его дело. Мне же придется заставить вас повиноваться.
   -- Мы еще поговорим об этом, -- сказал Норфолк как можно спокойнее, хотя заподозрил неладное.
   Пельдрам отправился к коменданту замка и сказал ему твердым тоном:
   -- Выставьте караульных во дворе замка, велите часовым никого не пропускать в замок и не выпускать оттуда, приготовьте караульную комнату для приема пленников и дайте мне верного человека, который мог бы спешно доставить мой рапорт лорду Бэрлею.
   Офицер не выразил не малейшего протеста, так как имя Сесила Бэрлея действовало магическим образом во всей Англии. Все требования Пельдрама были выполнены.
   Пельдрам потребовал еще четырех стрелков в провожатые себе и вместе с ними тотчас же отправился к Гайфорду.
   Тот был удивлен не менее, чем его господин при появлении стрелков.
   -- Отдайте письма, которые вы сейчас вынесли из комнаты герцога! -- приказал Пельдрам.
   Гайфорд отказался повиноваться.
   Тогда Пельдрам подошел к нему, обыскал его, насильно отнял пакет и приказал солдатам:
   -- Свяжите его!
   Его приказ был исполнен.
   -- Один из вас пусть отведет этого человека в караульную комнату и передаст его коменданту.
   Гайфорда увели.
   После этого Пельдрам отправился к старому кастеляну и также арестовал его. Баркера постигла та же участь.
   Покончив с этим, Пельдрам поставил еще двух часовых перед помещением герцога, а затем написал Бэрлею свой рапорт и отослал его вместе с отобранными бумагами. В Чэтсуорт он отправил своего сотоварища Гекки для наблюдения за Марией. Стюарт.
   Ничто не могло сравниться с радостью Бэрлея при известии об этом неожиданном раскрытии заговора. Тотчас же для следствия над арестованными в Линн была отправлена комиссия, и уже после первого допроса Гайфорд был отвезен в Лондон, где его заключили в Тауэр.
   В тюрьме его снова допрашивали и подвергли пытке. Страх перед степенями пыток заставил его сознаться во всем и указать, где в замке Линн были спрятаны письма Марии Стюарт, епископа Росского и других к Норфолку. Письма были найдены и отправлены в Лондон вместе с Баркером и кастеляном. Их обоих пытали подобно Гайфорду, и они подтвердили показания своего единомышленника.
   Был допрошен и епископ Росский. Он снова пробовал ссылаться на преимущества своего положения как посла, но ему дали понять, что своей изменой он утратил эти преимущества и точно так же может подвергнуться пытке, если еще долее будет упорствовать в своем молчании. Это подействовало, епископ сознался во всем, как и остальные заключенные.
   По полученному приказу Пельдрам доставил в Лондон также и герцога Норфолка, который, как и другие, был посажен в Тауэр, а затем вскоре был также допрошен. Герцог написал королеве Елизавете письмо, полное раскаяния и просил о снисхождении и прощении. Но для такой просьбы время было слишком неблагоприятное, а события слишком осложнены.
   Пельдрам окончил свою задачу в деле Норфолка и получил приказ ехать в Чэтсуорт для наблюдения за Марией Стюарт, а быть может, еще больше для того, чтобы добыть новые доказательства против обвиняемых или выискать новых заговорщиков.
   Когда Гекки прибыл в Чэтсуорт, там еще ничего не знали о том, что произошло в Лондоне и Линне, и все вели себя по-прежнему свободно, так что Гекки мог беспрепятственно наблюдать за всеми. Вскоре он убедился, что тут находится какое-то лицо, при помощи которого Мария Стюарт сообщается с внешним миром, но долгое время никак не мог решить, кто был этим человеком, так как Филли и ее спутники выглядели простыми безобидными купцами, ради наживы посещающими замок.
   В этот промежуток времени Сэррей пришел к решению освободить из заключения Марию Стюарт, не дожидаясь результатов заговора. С этой целью он несколько раз советовался с епископом Росским, сочувствовавшим его плану. И в то время, когда Пельдрам встретился с Браем, заговорщики были заняты приготовлениями к бегству Марии. Ради этого Брай был послан подготовить подходы к берегу моря и в маленьком городке -- судно, на котором Мария Стюарт могла бы переправиться из Англии во Францию.
   Арест епископа Росского, конечно, очень напугал заговорщиков, но они увидели, что арест не повлек за собой никаких серьезных последствий. Тем не менее Сэррей находил отсутствие епископа очень неприятным, так как союзники лишились главного действующего лица для связей, ставших со времени ареста епископа случайными и ненадежными. Поэтому легко себе представить весь ужас Сэррея, когда распространилась весть о раскрытии заговора, Он быстро вскочил на свою лошадь и помчался в Чэтсуорт спасти хоть что-то, что еще было возможно спасти.
   Мария Стюарт со своей женской свитой жила спокойно в Чэтсуорте и искусно поддерживала отношения с внешним миром при помощи Тони Ламберт.
   Так обстояло дело, когда Гекки наконец стал подозревать торговцев, постоянно посещающих замок, и постарался поближе познакомиться с ними. Это случилось, когда Брай вернулся, окончив порученное ему дело. Во время своей поездки он посетил Лондон и привез письма от Сэррея к Марии Стюарт. Гекки на правах земляка пытался сблизиться с Браем, но тот резко отвернулся от него, что и послужило для Гекки подтверждением его подозрения. Он сообщил об этом Пельдраму -- и тот выехал в Чэтсуорт.
   Сэррей прибыл раньше Пельдрама и тотчас же созвал своих товарищей.
   -- Друзья, -- начал он, -- я привез дурные вести: заговор раскрыт, самые важные его члены задержаны, наше пребывание здесь опасно. Филли, бегите в замок, сообщите там, что я сказал, и пусть уничтожат все письма и документы. Бегите скорей, скорей! А мы займемся приготовлением к отъезду.
   Филли была теперь так известна в замке, что без особенного труда пробралась к Тони. Исполнив поручение, она хотела покинуть замок, но как раз в это время были усилены караульные посты и никого из замка не выпускали. Филли оказалась в плену вместе с другими.
   Легко сообразить, от кого исходили эти строгости. Вскоре после Сэррея в Чэтсуорт прибыл Пельдрам. Когда он, как уже опытный полицейский, распорядился насчет главного, то пожелал повидать тех, кто был на подозрении.
   А в это время Джонстон был на дворе, седлал лошадей. Брай отправился к хозяину уплатить по счету, а Сэррей беспокойно ходил взад и вперед по своей комнате. Приблизившись к окну, он бросил взгляд на улицу и отскочил от окна, схватившись за меч.
   -- Так и есть! Эта проклятая ищейка напала на наш след! -- промолвил Сэррей и, спешно выбежав во двор, сказал Джонстону: -- Поторопитесь, нас выследили.
   Брай, покончивший расчеты с хозяином, вышел как раз в этот миг на лестницу.
   -- Вальтер, Вальтер! -- позвал его Сэррей пониженным голосом. -- Оглянитесь!
   Пельдрам, стоявший со своими товарищами перед окном, увидел Сэррея и, тотчас узнав его, воскликнул:
   -- А!... Он самый! Это хорошо, Гекки, нам решительно повезло. Пойдем, но имей в виду, что нам придется здесь иметь дело с настоящими мужчинами.
   Брай услышал предостерегающий голос Сэррея и тотчас узнал Пельдрама.
   -- Берегись! -- обнажив меч, крикнул он, бросившись на Пельдрама, и страшный удар по голове сбросил того окровавленным на землю.
   -- Вперед, Гекки! -- успел крикнуть Пельдрам, падая обессиленным.
   -- Ты -- Гекки? -- воскликнул Брай, парируя удар второго врага. -- А, черт побери, с тобой-то и хотелось мне встретиться! Получи это за графа Нортумберленда.
   Брай имел в виду то, что когда-то Гекки продал этого графа, попавшего в его руки.
   Удар Вальтера был так меток и силен, что голова разбойника оказалась почти отрубленной, и он с предсмертным хрипом упал на землю.
   -- Что случилось? -- воскликнул хозяин, выбегая во двор.
   Все обитатели дома столпились у места происшествия.
   -- Разбойники хотели ограбить нас, -- ответил Брай. -- Нам нет надобности торопиться, друзья.
   В это время появился солдат из замка и направился к Сэррею.
   -- Вы должны спешить, -- тихо сказал он, -- а молодая дама в безопасности.
   -- Задержите этих людей! -- простонал Пельдрам.
   -- Кто вы? -- спросил его солдат.
   -- Я...
   -- Пойдемте, Брай, нам лучше уйти! -- сказал Сэррей...
   Лошади были готовы, Джонстон, Брай и Сэррей вскочили в седла и выехали через открытые ворота на улицу, где уже собралась толпа. Когда трое смельчаков оставили далеко за собой Чэтсуорт, Брай спросил;
   -- А Филли?
   -- Она в безопасности, -- ответил Сэррей.
   -- Куда мы направим свой путь?
   -- Я сам еще не знаю толком.
   От ударов Брая сраженный Гекки скоро испустил дух, но Пельдрам все же пришел в себя. К его полномочиям относилось ужесточение мер, касавшихся заключения Марии Стюарт. Королеве были оставлены только две комнаты. Она была разлучена со своей свитой, ей прислуживала всего одна женщина. Случайно выбор пал на Тони,
   При обыске в замке в прежних комнатах Марии и в принадлежащих ей вещах ничего не нашли.
   Присутствия Филли в замке тоже, казалось, никто не замечал. Конечно, она держалась, по возможности, в тени. Незнакомые считали ее служанкой леди Джэн Сэйтон. К тому же она так изменила свою внешность, что и знакомые не могли ее узнать.
  

Глава шестая
ЦЕННАЯ ГОЛОВА

   Следствие по делу Норфолка длилось до января 1572 года. Наконец двадцать четвертого числа этого месяца состоялся суд в большом Вестминстерском зале. Норфолка обвиняли в намерении лишить королеву Елизавету престола и жизни, в желании вступить в брак с Марией Стюарт, к которой он, как судья над ней, должен был бы относиться как к нарушительнице супружеской верности и мужеубийце, а также в преступных сношениях с папой римским и испанским королем.
   После предъявления доказательств герцогу дано было право защищать себя, что он и исполнил в общем с ловкостью, умом и убедительностью. Одно лишь было позорно с его стороны -- он с презрением говорил о браке с Марией Стюарт. Но его защитительная речь не увенчалась успехом. После долгого совещания члены суда единогласно приговорили его к смерти. Приговор был объявлен герцогу, и он выслушал его спокойно.
   -- Милорды, -- сказал он в ответ, -- я умираю верным моей королеве, насколько это только возможно. Вы вытолкнули меня из своего круга, но я надеюсь вскоре быть в лучшем кругу. Я не прошу никого из вас ходатайствовать за мою жизнь. Для меня все кончено. Но я лишь прошу быть моими заступниками у ее величества, чтобы она не лишила своей доброты моих бедных осиротелых детей, уплатила мои долги и не оставила в нищете моих бедных слуг.
   Норфолк перед смертью написал письмо Елизавете, в котором выражал свое раскаяние, молил о милости и в особенности просил монархиню позаботиться о его детях.
   Совершенно иначе поступила Мария по отношению к нему. Услышав о смертном приговоре Норфолку, Мария плакала день и ночь и объявила, что смерть Норфолка принесет ей более огорчения, чем кончина ее первого супруга Франциска II, которого она все же бесконечно любила.
   В эти часы ее скорби Филли удалось пробраться к ней и посоветовать обратиться лично к Елизавете с просьбой о помиловании Норфолка. Мария ухватилась за эту мысль и написала трогательное письмо, которое Филли взялась передать.
   Храбрая женщина с вверенным ей письмом покинула Чэтсуорт и отправилась в Лондон, прежде всего к своей матери.
   Графиня Гертфорд, следившая со вниманием и не без сердечного волнения за текущими событиями, приняла ее с радостью.
   Филли решила передать с матерью письмо Марии Стюарт и свое послание Лейстеру.
   "Милорд, мой господин и повелитель! -- писала она мужу. -- Вы, быть может, рассердились на меня за то, что я без Вашего разрешения покинула указанное Вами мне местопребывание, и, быть может, думаете, что вследствие пережитых Вами обстоятельств я изменилась к Вам в своих чувствах. Это было бы заблуждением с Вашей стороны. Я ушла с намерением быть Вам полезной, и мне было больно, что Вы не выказали мне доверия, которым наградили дурных, вероломных людей. Моя любовь к Вам осталась неизменной, я готова быть Вам служанкой -- всем, чем хотите, как это уж и было. Никогда не бойтесь, что я предъявлю к Вам какие-нибудь требования или претензии. Но я решила обратиться к Вам, ради другой особы, страдания которой так же велики, как незаслуженны. С чувством удовлетворения и радости узнала, что Вы не играли никакой деятельной роли во враждебной ей партии. Эта причина дает мне смелость просить Вас передать прилагаемое письмо несчастной королевы Марии Стюарт в руки королевы английской. В этом письме королева просит о помиловании Норфолка. Ведь герцог был также и Вашим другом. Итак, я по-прежнему близка Вам. Прикажите только -- и с Вами сейчас же будет Ваша Филли".
   Когда лорду Лейстеру доложили о графине Гертфорд, он колебался, принять ли ее, но благоразумно согласился. Правда, Лейстер принял графиню холодно, до известной степени настроенным против всяких ее требований и упреков. Взяв письмо, он вскрыл его, глазами пробежал несколько строк и испугался, но, дочитав до конца, глубоко вздохнул и долгое время оставался в раздумье, а затем произнес:
   -- Я постараюсь исполнить желание леди, на скажу прямо -- надежды на успех очень мало.
   Графиня поклонилась.
   -- Я также желал бы повидать вашу дочь, -- продолжал он, -- сегодня вечером я навещу ее.
   Графиня снова поклонилась и вышла от лорда, чтобы поспешить к дочери и рассказать ей о своем посещении.
   Филли была чрезвычайно рада сообщению своей матери.
   Лейстер сдержал слово относительно письма Марии. Правда, он передал его королеве Елизавете не сам, так как это было для него слишком опасно.
   Как и следовало ожидать, письмо не привело ни к чему. Мария Стюарт была самой неподходящей заступницей для герцога Норфолка.
   Свидание Лейстера с Филли состоялось в тот же вечер, Филли была все так же красива, как и прежде, И при виде ее прежняя страсть снова возгорелась в сердце лорда, и он провел счастливый вечер в доме графини. Но не ограничился этим. Он объявил, что не желает более отпускать от себя Филли, и было решено сообща, что она вместе с матерью переселится в его замок Кенилворот. Действительно, уже на другой день обе отправились в путь.
   Елизавета долго медлила подписать смертный приговор Норфолку. Не было недостатка в людях, просивших о помиловании и смягчении. Но ее сопротивление поддерживалось строгим неумолимым лордом Бэрлеем.
   Наконец 31 мая 1572 года Елизавета подписала вынесенный Норфлоку смертный приговор, а 2 июня 1572 года Лондон снова сделался свидетелем зрелища, которое видел так часто в прежние времена и которое ему предстояло нередко видеть и в будущем. Ровно в восемь часов утра двери Тауэра для Норфолка отворились. На Тауэр-Гилле был воздвигнут для него эшафот. Он вступил на роковой помост спокойно и с достоинством.
   По старинному обычаю, в Англии преступнику позволялось держать речь перед казнью, и у врат вечности говорилось много замечательного как невинно, так и справедливо осужденными. Норфолк воспользовался этим правом и долго говорил к народу, после чего обратился с молитвой к Богу и положил голову на плаху, не позволив завязать себе глаза. Секира палача сверкнула в воздухе -- и великому заговору герцога пришел конец.
   Во время этих событий Мария Стюарт была переведена из Чэтсуорта в Шеффилд, где содержалась под строгим надзором Шрисбери. Остальные участники заговора были наказаны различным образом, хотя не поплатились жизнью: большинство из них ждало изгнание и конфискация имущества. Епископ Росский также очутился в числе изгнанников, причем ему пригрозили жестокой карой, если он посмеет вернуться обратно. Балльи был схвачен и выдворен за границу.
   Зато Кинггону повезло. По ошибке Бэрлею было доложено о смерти Пельдрама, как и Гекки. Это была значительная потеря для министра. Но так как теперь он освободился от обещания, данного Пельдраму, то подумал заменить его Кингтоном. И вот после переговоров с министром смелый злодей исчез из Тауэра. Когда же Пельдрам снова объявился, то от него отделались, сказав, что его враг бежал по недосмотру сторожей.
  

Глава седьмая
ВРЕМЕННОЕ ЗАТИШЬЕ

   Неудача заговора герцога Норфолка охладила пыл не только Шотландии и Англии, но и почти всех европейских стран. Некоторое время никто не помышлял о способах освобождения из неволи Марии Стюарт и восстановления ее прав. У нее была отнята малейшая возможность затеять новые политические интриги, тогда как у ее приверженцев как будто пропала к тому всякая охота. Между тем политические дела Европы шли своим чередом.
   Елизавета подавила восстание на севере своего королевства; заговор против нее герцога Норфолка провалился. Ее политике удалось разъединить две враждебные ей великие державы на европейском континенте. Елизавета воспользовалась заключенным ею миром с Францией, равно как проектом брачного союза между ней и герцогом Анжуйским, чтобы домогаться союза с французским королем Карлом IX. Путем заключения позднее договора об этом Англия заручилась поддержкой Франции в случае испанского нашествия.
   Счастье было на стороне Елизаветы и в Шотландии. Мария Стюарт все еще имела там сильную партию. С тех пор, как снова начались военные действия между лордами верными королеве и лордами верными королю, графа Леннокса постигла участь его предшественника Мюррея: он также был убит. Вследствие этого знатнейшие лорды короля были арестованы. На следующий день регентом был избран граф Марр, состоявший воспитателем при молодом короле.
   Несмотря на занятие Дэмбертона и поддержку королевы Елизаветы, партия короля не могла вполне подорвать партию приверженцев королевы Марии Стюарт, которые заняли кроме Эдинбурга замки Нидри, Ливингстон и Блекнесс. Они победоносно сражались как на севере, так и на востоке Шотландии.
   Елизавета решила заставить эту партию добровольно сложить оружие и потому устроила между враждующими партиями перемирие, состоявшееся 20 июля 1572 года. За услуги, которые Елизавета оказала этим Иакову VI, она добилась выдачи графа Нортумберленда, который и был казнен в Йорке 25 августа.
   Однако в тот момент, когда Елизавета воображала себя в полной безопасности, пришло известие о Варфоломеевской ночи в Париже. Вопль ужаса пронесся по всему королевству, Елизавета созвала свой Тайный совет.
   Много дней заставила она прождать аудиенции французского посланника Ла-Мот-Фенелона в Оксфорде, куда он прибыл, чтобы оправдать эту кровопролитную резню мнимым открытием заговора протестантов. Когда королева приняла его наконец, она сама, как и члены ее государственного совета и знатнейшие дамы, была облачена во все черное, а ее кабинет походил на погребальный склеп. Ла-Мот-Фенелон прошел мимо безмолвных присутствующих и приблизился к Елизавете. Она приняла его с необычайно строгим видом, снова высказала свое отвращение к подобному злодейству и решительно не поверила объяснениям Фенелона. Она отнеслась с удивлением и порицанием к поступку французского короля Карла IX, а на уверения, которые возобновил посланник, возразила, что сильно опасается, как бы те, которые склонили французского короля пожертвовать своими наследственными подданными, не заставили его пожертвовать потом королевой.
   Елизавета думала, что ее предали, и ей казалось, что протестантству грозит большой заговор, сигналом которого послужила резня в Париже. По этой причине она заключила союз с Германией, велела вербовать там солдат, укрепила Портсмут, Дувр и остров Уайт, снарядила десять больших кораблей для крейсирования в Ла-Манше, оказала поддержку протестантам во Франции, строже прежнего следила за католиками в своем королевстве и строила самые пагубные планы относительно королевы Марии Стюарт, на которую возлагались надежды католической партии как в Англии, так и в Шотландии.
   После раскрытия заговора герцога Норфолка Елизавета официально заявила, что не могла бы прожить спокойно ни единого часа, если бы Мария Стюарт снова вступила на престол, и что теперь она приняла твердое решение никогда больше не возвращать ей свободы. Протестантское духовенство считало, что смертная казнь шотландской королевы была бы справедлива, законоведы, со своей стороны, доказывали ее законность. Обе палаты парламента хотели предать Марию Стюарт суду. Однако Елизавета воспротивилась этому. Чтобы избавить царственную пленницу от преследований подобного рода, парламент был распущен и правительство удовольствовалось тем, что решило запугать шотландскую королеву лишь подобием обвинения.
   Марию Стюарт подвергли допросу. Она отвечала осторожно, утверждая, что не питала никаких враждебных намерений против Елизаветы, когда задумала вступить в брак с Норфолком, а посылая Ридольфи к папе Пию V и Филиппу II, имела в виду только освобождение Шотландии. Елизавета, которая нашла ее объяснения неудовлетворительными, не хотела затевать судебный процесс. Но после кровопролития Варфоломеевской ночи стала все же помышлять о том, как бы избавиться от Марии. План, начертанный ею с этой целью при помощи Бэрлея и Лейстера, должен был осуществиться в Шотландии, и выполнять его доверили одному из самых ловких агентов. В Шотландию отправился Генрих Киллегрю, зять Бэрлея, с двумя поручениями, одно из которых было явным, а другое тайным, Первое заключалось в том, чтобы привести к окончательному примирению враждующие политические партии, второе -- чтобы договориться с графом Мортоном относительно смерти Марии Стюарт.
   Киллегрю должен был дать понять союзникам Елизаветы, что ради общей безопасности Мария Стюарт не может оставаться в живых, но что ее неудобно судить в Англии, а лучше -- в Шотландии. С этой целью шотландцы должны были бы потребовать к себе пленную Марию, которая и будет выдана им Елизаветой.
   Киллегрю встретил в Шотландии также крайнее волнение по поводу Варфоломеевской ночи. Престарелый Нокс, удалившийся в Сент-Эндрю, снова вернулся в Эдинбург. Хотя вследствие апоплексического удара у него отнялась половина тела, он все же приказал внести себя на кафедру и, будучи терзаем страданиями и разгорячен гневом, громил убийц его протестантских братьев во Франции. Нокс со своими учениками много способствовал тому, что союз Шотландии с Францией стал делаться все популярнее.
   Киллегрю воспользовался этим для своих целей; ему удалось убедить графа Мортона в необходимости казни Марии Стюарт, но регента Марра не так легко было убедить в этом.
   Киллегрю при поддержке Нокса все более и более восстанавливал народ против католиков и имел многократные совещания с Марром и Мортоном о "великом деле". Оба графа согласились наконец устранить предмет несогласий, то есть Марию Стюарт, и даже было оговорено время для ее гибели -- не позже четырех часов после выдачи ее шотландцам. Условием этого они поставили следующее: чтобы Елизавета объявила себя защитницей молодого короля Иакова VI, чтобы права последнего не были умалены смертью матери, чтобы между обоими королевствами был заключен оборонительный союз, чтобы три тысячи человек из английского войска присутствовали при казни (это была военная сила, которая, соединившись с войском молодого короля, должна была взять приступом крепость Эдинбурга) и, наконец, чтобы эта крепость была уступлена регенту и Англия заплатила бы шотландскому войску недополученное им жалованье
   Елизавета, по своей скупости, нашла такие условия неприемлемыми. Она очень желала погубить Марию Стюарт, но не имела никакой охоты платить убийцам и выставлять себя соучастницей этого злодейства.
   Внезапная смерть регента графа Марра, умершего 28 октября 1573 года в Стирлинге (как полагают, отравленного), задержала эти постыдные переговоры, но они продолжались до 1574 года.
   Бэрлей предложил королеве избавиться от Марии Стюарт в Англии. Елизавета не решилась последовать его совету, но склонила на свою сторону и совершенно подавила партию Марии Стюарт в Шотландии. Мортон был назначен регентом после умершего графа Марра; в тот самый день, когда он принял бразды правления, скончался Нокс. Этот непреклонный деятель реформации, так много способствовавший своими поучениями религиозному и политическому перевороту в Шотландии, умер, хотя и больной телом, но крепкий духом, в возрасте шестидесятисеми лет.
   Партия королевы Марии после пятилетней бесплодной борьбы значительно обессилела. В ее руках оставалась теперь лишь крепость Эдинбург. Киркэльди ла Гранж и Летингтон держались в эдинбургской цитадели, где ожидали помощи, обещанной французским двором. Тогда как прочие приверженцы Марии Стюарт, с Гамильтонами и Гордонами во главе, пошли на соглашение, предложенное им Мортоном, эти двое храбрых защитников Эдинбурга имея в своем распоряжении всего двести солдат, решили сопротивляться до конца. Они не хотели слышать о сдаче, полагаясь на неприступность своей твердыни и ожидаемую помощь французов.
   Однако союзники не пришли им на выручку. Против крепости повели осаду. За недостатком средств обороны она не могла оказать продолжительного сопротивления, и вскоре ее мужественные защитники принуждены были сдаться. Летингтон умер в тюрьме, а Киркэльди ла Гранж был повешен мстительным регентом Мортоном на Крестовой площади Эдинбурга.
   С их смертью партия Марии Стюарт в Шотландии окончательно погибла. Королева страшно горевала, часто впадая в уныние. Однако суровость ее заточения насколько смягчили, да и сама она изменила теперь свое поведение и речи. Она старалась кротостью добиваться свободы, которой ей не удалось достичь силой. Вооружась терпением, Мария, прежде высокомерная, красноречивая, беспокойная и смелая, превратилась в почти смиренную женщину. Она избегала всего, что могло возбудить подозрительность Елизаветы, и ограничивалась в своих письмах к ней только тем, что относилось к управлению ее вдовьей частью во Франции. Из-за сырости тюремных стен Мария заболела ревматизмом, который мучил ее вместе с хронической болезнью печени. По ее просьбе ей было разрешено пользоваться минеральными ваннами в Шеффилде.
   Вместо того, чтобы затевать заговоры в Англии, в Шотландии и на континенте, Мария Стюарт рассеивала скуку неволи, забавляясь птицами и собаками, или же занималась шитьем. Она поручала покупать для нее шелк, атлас, ленты для изящных дамских рукоделий, которые подносила потом, через посредство Ла-Мот-Фенелона, королеве Елизавете. При первом известии о том, что та благосклонно приняла ее подношения, Мария написала ей, что была обрадована такой милостью и готова во всем угождать и повиноваться Елизавете. Движимая этим желанием, она часто просила епископа. Глазгоуского выписывать ей из Франции то одно, то другое, что можно было поднести в дар Елизавете, какие- нибудь браслеты, зеркала или модные новости. Она радовалась, что эти подарки всегда принимались благосклонно. Вот до чего дошла несчастная Мария Стюарт!
   Вместе с тем она старалась задобрить также и наиболее важных советников Елизаветы; она просила принца, своего родственника, передавать от нее подарки и изъявления благодарности графу Лейстеру, который обещал действовать в ее пользу; Бэрлею она писала самые дружеские письма; льстила даже беспокойному Валингэму, сделавшемуся статс-секретарем после назначения Бэрлея государственным казначеем. Она опасалась беспокойной фантазии этого министра, который, заведуя полицией, заботился теперь о безопасности Елизаветы.
   После смерти Карла IX на французский престол вступил Генрих III. До этого он славился мудростью и твердостью, но, сделавшись королем, недолго обнаруживал эти достоинства. Мария Стюарт полагалась на него более всех прочих деверей, которых у нее было трое. Поначалу она думала, что он вступится за нее энергичнее Карла IX, просила не признавать ее сына королем Шотландии. Она хотела, чтобы Генрих III заключил с ней тайный союз и помог ей восстановить свои права, а прежде всего, чтобы он не возобновлял договора, заключенного в апреле 1572 года между Карлом IX и Елизаветой,
   Однако Мария лишилась своей главной опоры при французском дворе в лице кардинала Лотарингского, которому была искренне предана, больше, чем всем родственникам, и к которому питала, наибольшее доверие. С его смертью у нее рухнула последняя надежда на поддержку со стороны Генриха III, потому что он под руководством своей матери следовал политике, сделавшей все правление Карла IX тревожным и кровавым. Эта политика лукавства соответствовала наклонностям Екатерины Медичи.
   Генрих III возобновил заключенный в 1572 году союз с Англией; тогда Мария Стюарт снова обратилась к Филиппу II и папе через посредство епископа Росского, которого она снова аккредитовала при римском дворе после его освобождения. Папа Григорий XIII, следовавший планам своего предшественника Пия V и поддерживавший восстание в Ирландии, пытался уговорить Филиппа II снарядить экспедицию против Англии под началом дона Хуана Австрийского и предлагал, кроме того, устроить брачный союз между Марией Стюарт и этим молодым принцем. Однако Филипп II остался равнодушен к этим планам, несмотря на часто повторяемые просьбы Марии Стюарт передать ему своего сына как залог католичества. Она даже хотела лишить наследства своего ребенка и перенести его права на могущественного защитника католической веры в Европе.
   Частые приступы ее болезней, окружавшие ее в неволе опасности и возможные последствия затеваемых ею заговоров принудили Марию Стюарт составить завещание. Оно было весьма обширно. И в нем она прежде всего заявляла, что оставит свой престол сыну лишь при том условии, если он отречется от учения Кальвина, принятого им по внушению приближенных, и пожелает вернуться в лоно католической церкви.
   Тем временем никакого проблеска надежды на лучшее будущее для Марии Стюарт не было, и она уже не рассчитывала больше ни на чью поддержку и участие, за исключением не особенно могущественных Гизов, которые много обещали, но были бессильны сдержать свои обещания.
   В продолжение пяти лет своего регентства Мортон поддерживал мир в Шотландии, в течение этого времени в ней не возникали новые политические партии и не возобновлялись старые раздоры. При таких благоприятных условиях росло благосостояние страны. Городская промышленность развивалась, флот прибавлялся, народное благополучие увеличивалось. Столь счастливая перемена в Шотландии возбуждала удивление и почти зависть посланников Елизаветы. Однако оставаться долгое время в спокойствии и подчинении было не в духе шотландского дворянства, ему надоело повиноваться Мортону, ненасытная скупость и крайнее высокомерие которого способствовали возникновению новых заговоров.
   Александр Эрскин, гувернер короля, и Бэченан, один из королевских опекунов, заключили между собой союз с целью ниспровергнуть Мортона. К этому союзу примкнули многие из значительнейших представителей старой партии; с общего согласия они отрешили Мортона от регентства в 1578 году и утвердили Иакова VI, не достигшего еще одиннадцатилетнего возраста, в королевских правах, пользование которыми союзники разделили между собой. Мортон внешне спокойно подчинился своему отрешению и после того, как сам провозгласил в Эдинбурге непосредственное управление короля, добровольно удалился в замок Далькейт, оставив, по-видимому, всякие честолюбивые помыслы, и предался мирным занятиям. Но втайне он подготавливал ниспровержение тех, которые низложили его.
   Не прошло и двух месяцев, как этот хитрый и предприимчивый вельможа снова ринулся в борьбу с редкой смелостью и полнейшим успехом. При поддержке своих союзников он овладел замком Стирлинг и спорной особой юного короля. От восстановления регентства Мортон отказался, но от имени парламента, который под его руководством и влиянием собрался в замке Стирлинга, он составил государственный совет для ведения общественных дел; высшее руководство советом было передано ему, тогда как на словах авторитет Иакова VI оставался в прежней силе. Снова облеченный королевской властью, хотя и в иной форме, Мортон отчасти поладил и со своими врагами.
   Тем не менее против него подготовлялись более решительные действия. Это было делом рук двоих молодых шотландцев, которые, незадолго перед тем прибыв с континента, сумели приобрести доверие Иакова VI и сделались его любимцами.
   Эсм Стюарт, известный под именем Д'Обиньи кавалер привлекательной наружности и пленительного ума, утонченных и мягких привычек, покинул французский двор, где он был воспитан, появился в 1579 году при шотландском дворе с тайным поручением от герцога Гиза. Он был католиком, и ему предстояло заменить герцога Этола в качестве главы политической партии, которая осталась верна старинной религии страны и ее королевскому роду. Иаков VI, приходившийся двоюродным братом Эсму Стюарту, принял его чрезвычайно приветливо, привязался к нему, назначил его своим камергером и дал ему титул графа Леннокса. Такое внезапное повышение Эсма Стюарта встревожило Мортона и Елизавету. Они провидели намерения нового любимца; он подвергался нападкам партии ревностных просвитериан как католик, а в то же время английская партия обвиняла его в том, что он замышляет овладеть королем, чтобы увезти его в Джэбертон, а оттуда за границу. Это подозрение было небезосновательно, так как в 1579 и 1580 годах Мария Стюарт только и думала о том, чтобы вывезти своего сына из Шотландии. Однако Елизавета, предупрежденная Мортоном, приняла свои меры.
   Эсма Стюарта поддерживал другой шотландец, превосходивший его смелостью и ловкостью. Это был лорд Джэмс Очильтрен. Он в качестве искателя приключений участвовал в войнах на континенте, а после своего возвращения в Шотландию был сделан капитаном королевской гвардии. Любимый своим повелителем и действовавший заодно с дворянской партией, враждебной Мортону, капитан Очильтрен обвинил бывшего регента в соучастии в убийстве Дарнлея и приказал арестовать его прямо в собрании государственного совета и в присутствии самого короля. Этот крайне смелый шаг увенчался успехом и возвестил предстоящее падение английской партии в Шотландии.
   Елизавета была в сильнейшей степени поражена случившимся, она сделала, казалось, все, чтобы спасти Мортона, но просчиталась. Арестованный в декабре 1580 года Мортон был приговорен и 2 июня 1581 года обезглавлен за участие в заговоре против отца короля. Он показал, что знал о готовившемся покушении на Дарнлея, однако не принимал в нем участия; выдать заговорщиков он не посмел не мог, потому что все, по его словам, происходило с согласия и под руководством королевы Марии.
   Мортон был казнен. Партия его была ниспровергнута, а большая часть его родственников и друзей была приговорена к смерти или тяжким наказаниям, более счастливые из них успели бежать. Иаков VI обвинителя Очильтрена сделал графом Аррапским, отдал графство Мортон католику Максвелу, графство Оркней -- графу Марчу, а лорда Рутвена сделал графом Говрином.
   При известии о смерти Мортона Мария Стюарт почувствовала, что ее жажда мщения удовлетворена, и у нее мелькнула надежда на благоприятный поворот в ее собственной судьбе. С Ленноксом, которому королева прежде не доверяла, она вошла теперь в сношения. Мария долгое время не соглашалась признавать королевский титул за своим сыном и предлагала католическим державам сделать то же самое. Но тут она приняла наконец проект совместного управления страной, по которому ее сын, в силу ее нового -- на этот раз добровольного -- решения, должен был принять королевский сан и править вместе с ней. Мария Стюарт уполномочила герцога Гиза устроить и завершить это соглашение, Но кроме названного плана, который не было уже надобности скрывать, назревал другой, безусловно тайный. Этот план, набросанный иезуитами, одобренный папой, принятый Ленноксом и получивший согласие шотландского короля, а также обеспеченный содействием лотарингского дома и военной помощью короля Испании, заключался в том, чтобы сделать Шотландию снова католической страной, а Марию Стюарт освободить и возвести вновь на трон.
   Возникновение этого плана прервало временное затишье в деятельности Марии Стюарт, тот период ее бессилия, безнадежности и нравственного угнетения. Мария вновь воспряла духом и в короткое время развила деятельность, которую можно назвать грандиозной и которая вновь грозила прежними опасностями ее противнице Елизавете.
  

Глава восьмая
ТАЙНАЯ ПОЛИЦИЯ ВАЛИНГЭМА

   По некоторым причинам Бэрлей, назначенный государственным казначеем, не считал возможным доверять парламенту. Вероятно, тот не вполне согласовывался с его волей в процессе против сообщников Норфолка. Вдобавок Бэрлею было слишком трудно сверх основных занятий руководить еще и полицией. Поэтому он почувствовал необходимость передать должность главного начальника полиции надежному человеку. Он нашел вполне подходящего заместителя в лице своего зятя Валингэма, который успел возвыситься тем временем до звания статс-секретаря. Бэрлей дал ему приказ завести собственную полицию, причем рекомендовал для услуг вне пределов Англии сэра Кингтона.
   Валингэм принялся исполнять полученное поручение с большим рвением и удовольствием, а Кингтон отправился во Францию, откуда долго переписывался со своим патроном, пока нашел необходимым потолковать с ним лично. Валингэм назначил своему агенту свидание осенью 1582 года.
   Кингтон явился скоро и был приведен к статс-секретарю.
   По наружности Кингтон смахивал теперь на честного зажиточного горожанина, и Валингэм невольно рассмеялся над простецким видом своего подчиненного, которому, впрочем, не особенно доверял. Он предложил Кингтону представить отчет о своей деятельности.
   -- Я должен начать издалека, милорд, -- сказал Кингтон. -- Мои прежние сообщения нужно дополнить, чтобы сделать понятным дальнейшее.
   -- К делу! -- поторопил его Валингэм.
   Кингтон сообщил, в каком положении находится дело заговора о новом вступлении Марии Стюарт на трон. Во главе этого заговора стали иезуиты, причем ими посланы в Англию и Шотландию специальные эмиссары, главными из которых были Роберт Пэрсонс и Эдмунд Кэмпиан. Они, заботясь о расширении папской власти, состояли в связи с Гизами и имели обещание Филиппа II Испанского на выдачу денег, необходимых для освобождения Марии Стюарт. К герцогу Ленноксу посланы иезуиты Крейтон и Гольт для того, чтобы условиться, как привести в исполнение задуманное дело.
   Валингэм, услышав это, поблагодарил Кингтона за сообщение и спросил, как можно было бы помешать этому заговору.
   -- Для этого прежде всего необходимо изловить иезуитов и под пыткой добиться у них признания, -- ответил Клинтон.
   -- Но где же их найти?
   -- Кэмпиан находится в Шеффилде, вблизи Марии Стюарт, и потому нужно особенно внимательно наблюдать за ней. Далее следует занять войсками шотландскую границу и предложить лорду Бэрлею помощь.
   -- Это ловко придумано, и, по-моему, вы правы! -- одобрил Валингэм,
   Кингтон, улыбнувшись, произнес:
   -- Милорд, могу ли я позволить себе один вопрос?
   -- Разумеется.
   -- Милорды Бэрлей и Лейстер в данную минуту как будто не особенно ладят между собой?
   -- Ах... это обстоятельство...
   -- В высшей степени интересует меня, милорд, -- подхватил Кингтон. -- Между Лейстером и мной также не все еще выяснено: я не могу забыть, что во время процесса Норфолка он не помог мне выкарабкаться из беды, и если я разузнаю все, а самое главное, если получу позволение лорда Бэрлея, то могу сыграть с ним такую шутку, что все мы останемся вполне довольны.
   -- Не стану отрицать, сэр, между этими двумя сановниками действительно замечается некоторая холодность...
   -- ... проистекающая из того, что ваша повелительница до такой степени благоволит к лорду Лейстеру, что он позволяет себе возноситься... Не правда ли?
   -- Вы, должно быть, состоите в союзе с сатаной?
   -- Я -- тайный агент вашей светлости. И хотел бы попросить, чтобы меня тайно допустили к королеве.
   -- Но... ведь вы изгнаны из страны... Приказ о вашем изгнании не отменен.
   -- Дайте мне только письменное удостоверение, что я состою на вашей службе и принес на своем посту значительную пользу. С этим удостоверением в руках я предстану перед королевой.
   -- Это кажется мне рискованным... Подобный шаг опасен как для вас, так и для меня.
   Кингтон улыбнулся.
   -- Тем не менее вы велели мне явиться и приняли меня. Конечно, вы полагали, что можете пожертвовать мной. Но это только навредило бы вам. Между тем мы можем договориться. Выдайте мне удостоверение, а я дам вам письменный документ, не лишенный ценности.
   -- Вы торгуетесь? Но ведь вам платят за ваши услуги.
   -- Все это прекрасно, однако определять границы этих услуг предоставлено мне самому Я достаточно сделал за полученные мной деньги, а за этот письменный документ желаю получить от вас свидетельство.
   Кингтон показал министру письмо.
   -- Оно важно? -- спросил тот,
   -- Да, -- кивнул Кингтон и прочитал: -- "Ваш король и папа, судя по тому, что говорил иезуит, кажется, желают воспользоваться моими услугами, чтобы осуществить задуманный ими план относительно восстановления католичества в Шотландии и освобождения шотландской королевы".
   -- Кто это пишет? -- резко спросил Валингэм.
   Герцог Леннокс.
   Кингтон отдал листок статс-секретарю, и тот прочитал его до конца. Агент посматривал на него с довольной улыбкой.
   -- Это весьма ценно! -- сказал Валингэм,
   Да, милорд. Пожалуйте же мне свидетельство!
   Министр подсел к столу и написал требуемый документ; за неимением казенной печати он воспользовался своим перстнем с гербом и передал листок Кингтону.
   Тот принял его с поклоном и произнес:
   -- У меня еще есть к вам просьба! Не может ли лорд Бэрлей провести меня к королеве без предварительного доклада о том, кто я таков!
   -- Но я не могу тут ничего решить.
   -- Вот это второе письмо может помочь решению, -- подал Кингтон министру новый документ.
   -- Ага, -- воскликнул тот, -- от Леннокса к королеве Марии... весь план заговорщиков. Вы -- очень полезный человек!
   -- Таким я был всегда... -- сказал Кингтон, -- меня только не умели ценить.
   -- Этот упрек не должен относиться ко мне, сэр, -- сказал министр. -- Я уважу вашу просьбу, приходите ко мне завтра вечером, мы еще с вами потолкуем.
   Кингтон поклонился и вышел из конспиративной квартиры.
   Вскоре после него покинул ее и Валингэм в сопровождении своего слуги. За ними обоими последовал украдкой человек до самого дома Валингэма, он несомненно наблюдал за домом, где происходило тайное свидание.
   -- Пусть меня повесят, -- пробормотал этот шпион, -- если статс-секретарь не совещался здесь с отчаянным малым Кингтоном.
   Этим шпионом был Пельдрам. Полиция парламента в Англии следила за полицией государственного казначея, и наоборот.
   На следующий вечер Кингтон, как ему было приказано, явился к своему начальнику, и тот велел ему следовать за собой.
   Во дворце Кингтона привели в комнаты королевы, и он предстал перед ней в том самом кабинете, где Елизавета так часто принимала его бывшего господина, графа Лейстера. Кингтон немедленно бросился на колени.
   По весьма понятным причинам, королева держалась от него в отдалении, но комната была так ярко освещена множеством свечей, что она вспомнила лицо посетителя.
   -- Ваши черты как будто знакомы мне, -- сказала она. -- Должно быть, я видела вас раньше.
   -- Человек подвержен перемене времени, и я не избег этого закона, -- ответил Кингтон, -- но последние двенадцать лет не коснулись моей высокой повелительницы. Вы, ваше величество, именно столько времени тому назад подарили меня милостивым взглядом.
   Кингтон затронул тщеславие женщины такой с виду грубой, но на самом деле тонко обдуманной лестью. Однако Елизавета как будто пропустила ее мимо ушей.
   -- Кто же вы такой? -- задала она вопрос.
   -- Верный слуга вашего величества! Позвольте пока остаться при этом определении.
   -- Ах, кажется, вы хотите здесь повелевать?!
   -- И не думаю... но мне, я полагаю, позволительно надеяться, что ваши министры уже успели сообщить вам, ваше величество, о замыслах ваших врагов, открытых благодаря мне.
   -- Эти сообщения вообще рекомендуют вас, -- поспешно сказала королева. -- Вы желаете дополнить их?
   -- Не соблаговолите ли вы, ваше величество, принять и просмотреть вот эти два документа.
   Елизавета колебалась некоторое время, но вид и обращение незнакомца не вызывали никаких опасений. Она подошла к нему ближе и взяла оба письма, после чего снова удалилась, чтобы приняться за чтение.
   Вдруг с ней произошла резкая перемена, и это было совершенно понятно. Одна из бумаг представляла собой письмо Марии Стюарт к Мендозе. Другая была ответом ей этого посланника Филиппа II при английском дворе. Оба письма касались затеянного заговора.
   -- Я обязана вас благодарить, -- сказала она Кингтону. -- Встаньте!... Кто вы такой?
   -- Ваше величество, предварительно еще одно слово, -- сказал Кингтон. -- Священник Кэмпиан, переодетый зубным врачом, служит посредником для передачи писем между Марией Стюарт и послом Мендозой. За зеркалом в комнате последнего спрятана переписка заговорщиков.
   -- Благодарю... благодарю вас!... Ваша верность должно быть награждена. Ну, а теперь ваше имя!
   -- Оно находится в этом документе, -- ответил Кингтон, подавая королеве бумагу, написанную Валингэмом.
   Елизавета бросила на нее беглый взгляд.
   -- Кингтон? -- удивилась она с совершенно особенным выражением внутренней борьбы.
   -- Да, я -- Кингтон. Я -- ваш всеподданнейший слуга и прошу только об одной милости! Дозвольте мне служить и дальше вам, ваше величество, так как я рассчитываю в скором времени предать Кэмпиана в руки правосудия.
   Хитрец ловко вел свою игру. Елизавета, пожалуй, успела уже сообразить, что Бэрлей неспроста прислал ей этого человека.
   -- Что же, -- решила королева, -- ваши прежние проступки должны быть забыты ради услуг, которые вы оказали нам. Не рассчитывайте однако на награду за них... Встаньте!...
   -- Я уже награжден вашей милостью! -- не вставая с колен, возразил Кингтон. -- Но у меня есть, еще одна просьба к вам, ваше величество.
   -- Я согласна выслушать ее, -- ответила Елизавета
   То, что я сделал раньше для лорда Лейстера, было ради его спасения; я принес жертву, которую он принял, но за которую я не удостоился его признательности. Ведь он действительно вступил в брак с леди Филли Бэклей.
   Королева на минуту задумалась, а затем сказала:
   -- Я поняла вас. Но самопожертвованию в пользу вашего господина равнялась ваша дерзость против вашей королевы. Вы не заслужили награды.
   -- А может быть, я удостоюсь ее, когда доложу, что супруга графа Лейстера вот уже десять лет живет в его замке Кенилворт, принимает там его у себя и вообще пользуется всеми своими правами.
   -- Правда ли это? -- опешила Елизавета.
   -- Да, ваше величество, -- подтвердил Кингтон. -- Вы сами могли бы убедиться в справедливости моих слов, если бы в той местности случайно устроилась охота. А до тех пор я буду наблюдать за охотничьим замком, чтобы не допустить удаления этой особы.
   -- Это вы из мести предаете Лейстера?
   -- Я не предаю лорда, ваше величество, а только доношу по долгу верноподданного вам, моей повелительнице. Кто неверен в одном, тому нетрудно при случае дойти до измены и в другом.
   Елизавета размышляла некоторое время.
   "Правда, -- думала она, -- моя слабость навлекла на себя жестокую кару". И вслух произнесла:
   -- Молчите о своих сообщениях, наблюдайте за Кенилвортским замком и доносите мне! Но это не самое главное. Первым долгом заботьтесь об исполнении приказов лордов Бэрлея и Валингэма. Можете идти.
   Кингтон покинул королеву, и вскоре пустился в путь, направляясь в Шеффилд.
   А тем временем лорду Лейстеру доложили о приходе агента парламентской полиции.
   Название тайного судилища для политических и уголовных преступлений звучало грозно даже для высших сановников государства. Поэтому Лейстер немедленно принял посетителя и, к своему удивлению, тотчас узнал его. Перед ним стоял Пельдрам.
   -- Как вы осмелились? -- с досадой воскликнул Лейстер.
   -- Милорд, мое теперешнее звание должно было бы послужить вам достаточным ответом, -- сказал Пельдрам.
   -- Но я пришел не по долгу службы, а в ваших интересах.
   -- Как... в моих интересах?
   -- Именно так, милорд... Это побудило меня еще много лет назад попытаться уничтожить змею, которую вы пригрели на своей груди и которая замышляла вашу гибель.
   -- Вы намекаете на Кингтона?
   -- Разумеется, милорд. Не скрою, я действовал небескорыстно, потому что хотел поступить на его место, но я служил бы вам верой и правдой, на что готов еще и теперь.
   -- Допустим, что я поверил бы вам, в чем же заключается услуга, которую вы намерены оказать мне?
   -- Прежде всего в сообщении, что Кингтон принадлежит к полиции Валингэма и попал на службу при содействии лорда Бэрлея.
   -- Неужели?
   -- Да, милорд... Затем скажу вам еще, что в настоящее время Кингтон наблюдает за Кенилвортским замком, а это немаловажно.
   -- Боже мой! -- воскликнул Лейстер.
   -- Тот человек -- мой заклятый враг, отомстить ему -- цель моей жизни. Но в настоящее время он мне недоступен. Я знаю, что происходит в замке, и догадываюсь, по чьему приказу находится там Кингтон. Может быть, вы еще в состоянии помешать замыслам ваших врагов?
   Лейстер вздрогнул.
   -- Благодарю вас, Пельдрам, -- сказал он, -- мы еще увидимся с вами. Надеюсь, что мне удастся все уладить. Но пока я остаюсь вашим должником.
   Пельдрам поклонился и вышел
   Лейстер сел к письменному столу и поспешно написал письмо, которое тотчас отправил с верховым гонцом. Сам же он переоделся и поехал в Вестминстер. Он надеялся получить на некоторое время отпуск, чтобы посмотреть самому, как поступить для сокрытия связи, которая так долго оставалась необнаруженной, что он почти перестал опасаться ее разоблачения.
  

Глава девятая
НАСИЛИЕ

   Несмотря на то, что арест, процесс и казнь Кэмпиана были крупной неудачей для заговорщиков. однако, когда им стало известно, что он никого не выдал, они успокоились. Кроме того, Пэрсонс благополучно вернулся из Англии, чтобы сообщить о настроении народа. Приверженцы Марии Стюарт решительно не догадывались, насколько посвящены в заговор их противники. Пэрсон уехал в Шотландию с деньгами, собранными на общее дело, а в то же время Гизы все энергичнее вели дело заговора к его осуществлению.
   Между тем Валингэм имел повсюду своих шпионов. Секретарь французского посланника был подкуплен; посланник Иакова VI предал сам своего повелителя; один из слуг Леннокса был предателем.
   Был создан еще один более ограниченный союз с целью убийства Елизаветы. В состав его входили лорды Арден и Соммервиль, а также священник Галл. Союзникам много содействовал в Англии сэр Фрэнсис Трогмортон, сын бывшего посланника Елизаветы при дворе Марии Стюарт, он был арестован первым. За ним -- граф Нортумберленд с сыном, граф Эрондэль, его жена, дядя и брат. Лорду Пэджету и Чарльзу Эрондэлю удалось бежать. Трогмортона трижды подвергали пытке, но он не сознался ни в чем до самой смерти, которую принял на эшафоте. Крейтон и прочие арестованные священники также были казнены.
   До этого времени распространилась молва о любовных похождениях Елизаветы и ее безнравственных поступках, что жестоко возмутило королеву.
   Конечно, этот заговор только ухудшил положение Марии Стюарт, и, несмотря на ее жалобные письма к Елизавете, та приказала перевести ее в замок Уитфилд, а затем в еще более мрачный замок Тильбэри.
   В разгар всех этих событий случилось то, что Лейстер совершил или приказал совершить деяние, которое заклеймило навсегда этого любимца Елизаветы,
   Филли занимала по праву положение супруги Лейстера и в течение нескольких лет подарила ему двоих детей. Мать находилась при ней, и вся маленькая семья жила тихо и спокойно в отдаленном охотничьем замке Кенилворт, где уединение обитателей нарушалась только редкими посещениями Лейстера.
   Сэррей и Брай наконец нашли Филли, но когда она заявила, что желает всецело посвятить свою жизнь супругу, то они в сопровождении Джонстона покинули Британию вообще, чтобы поступить на военную службу за границей. Однако слухи о замышляемой казни Марии Стюарт, уже тогда носившиеся в Европе, впоследствии вернули их обратно,
   К этому времени мать Филли умерла и была погребена и оплакана дочерью и внуками.
   Когда Пельдрам предостерег Лейстера о нависшей над ним опасности, тот вообразил, что имеет дело лишь с Бэрлеем и Валингэмом, и надеялся, что в силах вступить в борьбу с ними. Поэтому, отправившись в Вестминстер, Лейстер обошелся с Бэрлеем довольно резко. Неучтиво обошелся он и с Валингэмом.
   На аудиенции у королевы в тот день не произошло поначалу ничего особенного; только в заключение Бэрлей подал Елизавете депеши, которые считались тайными, так как их содержание не обсуждалось на государственном совете.
   Когда Елизавета удалилась в свои апартаменты, лорд Лейстер, по обыкновению, последовал за ней. Королева сначала прочла депеши, а когда наконец взглянула на графа, то ее глаза были полны гнева.
   -- Ваше величество, -- сказал Лейстер, -- я принужден; просить о кратком отпуске.
   -- Вот как? -- промолвила Елизавета. -- Разве вы опять больны? Насколько я заметила, вы заболеваете через правильные промежутки времени. Ах, если бы я могла также ссылаться на болезни!...
   -- На этот раз неотложные дела призывают меня в мои поместья.
   -- А куда именно собираетесь вы ехать?
   -- В мои владения в восточной части графства, ваше величество.
   -- Кажется, у вас там обширные, прекрасные леса?
   -- Молва часто бывает обманчива!
   -- В этих лесах есть красивые охотничьи замки?
   -- Замки, да, но не из красивых, ваше величество.
   -- Как вы думаете, не вправе ли я воспользоваться отдыхом при таком множестве занятий и среди стольких треволнений?
   Лейстер насторожился и уклончиво ответил:
   -- Никто не может помешать в том вам, ваше величество!
   -- А мой долг? -- возразила королева. -- Но я хочу попробовать, не удастся ли мне успокоить свою совесть. Право, я сделаю так! Когда собираетесь вы ехать?
   -- Завтра же утром.
   -- Не можете ли вы подождать до послезавтра?
   -- Если вам, ваше величество, угодно...
   -- Прошу вас, Дэдлей!
   -- Я повинуюсь.
   -- Ну, тогда я напрошусь к вам на неделю в гости. Чтобы воспользоваться удовольствием охоты, мы можем поселиться... ну, хотя бы в Кенилворте. Послезавтра мы выедем из Лондона.
   Лейстер был отпущен жестом руки и не посмел прекословить, Ему казалось, будто его ударили по голове, -- до такой степени был он ошеломлен.
   Вернувшись домой, граф тотчас же послал за Пельдрамом и, когда тот пришел, объявил ему, что желает знать, каким образом наблюдают за Кенилвортом и той местностью, где расположен замок.
   -- Я буду там с достаточным количеством людей, -- сказал агент, -- но боюсь, что мне не удастся сделать многое, так как нам могут помешать люди королевы.
   Вскоре стало известно, что королева покидает на неделю свою столицу, для чего поспешно приступили к сборам и приготовлениям. Особенно усердно принимались меры безопасности, и в назначенное время королевский двор покинул Лондон.
   Лейстеру эта поездка далась кровью. Каждый его шаг подвергался строжайшему контролю, точно он был пленником. Вместо того чтобы ехать прямо в Кенилворт, Елизавета расположилась на ночлег в деревне, недалеко от замка. На место прибыли только на другой день, к завтраку.
   Напрасно пытался Лейстер тайно снестись со своими людьми -- этого не допустили. После завтрака Елизавета потребовала, чтобы ей показали внутреннее убранство замка, который уже сильно обветшал. Лейстер должен был водить ее повсюду сам.
   Пройдя анфиладу комнат, царственная гостья дошла до запертой двери, которую Лейстер хотел миновать.
   -- Куда ведет эта дверь? -- спросила Елизавета.
   Я и сам толком не знаю, что там. Какие-то жуткие заброшенные комнаты, куда редко кто входил и до меня...
   Королева окинула взглядом высокие своды дверей, массивные дубовые доски и, покачав головой, промолвила:
   -- Я мало верю сказкам про старинные замки, поэтому прикажите отворить эту дверь; мне интересно знать, что скрывается за ней...
   Лейстер побелел как смерть, однако велел позвать дворецкого и приказал ему отворить дверь. Тот, поискав дрожащими руками ключ, отпер дверь, трясясь как лист.
   Когда ключ еще только начал поворачиваться в замке, раздался оглушительный треск, от которого дрогнули и пол, и каменные стены. Почти все охнули от неожиданности. Смотритель толкнул одну половинку дверей и отскочил назад.
   С первого взгляда можно было убедиться, что за этой дверью скрывалась внутренность одной из башен, но в этом помещении не было ни пола, ни потолка; вверху виднелись башенные зубцы, внизу зияла темная, мрачная пропасть, откуда доносился глухой шум. Королева стояла окаменев от ужаса, как и все ее провожатые.
   -- Покинем этот замок, -- воскликнула наконец Елизавета, бросив зоркий взгляд на побледневшего графа, -- я не смогу ни секунды чувствовать себя здесь в безопасности!
   Королева ушла, за нею последовала ее свита, а позади всех неверными, дрожащими шагами шел Лейстер.
   Из охоты ничего не вышло, все возвратились в Лондон, и Елизавета никогда, ни единым словом не напоминала Лейстеру о случившемся. Она, вероятно, думала, что он жестоко наказан, так же, как и она жестоко отомщена соперницей, которая, несмотря на свое убожество, бедность и низкое происхождение, одержала победу над богатой, красивой, знатной королевой.
   С того момента Филли совершенно исчезла. Можно было бы предположить, что Лейстер укрыл ее и детей в более надежном месте. Но продолжительная болезнь, которой он страдал после этого случая с неудачной охотой, заставляет предполагать худшее.
   Кенилворт был, во всяком случае, одним из ужаснейших сооружений седой старины. Будучи первоначально итальянским изобретением, оно затем быстро распространилось во всей Европе и служило для бесследного исчезновения людей. Возможно, что Лейстер отдал приказание, в случае обнаружения убежища его семьи в башне, погубить их всех Возможно также, что Филли мужественно решила лучше погубить себя и детей, нежели еще раз поставить своего возлюбленного супруга в затруднительное положение из-за нее. Однако достоверных сведений не было, а Кенилвортская башня продолжала наводить ужас на население страны.
   Удивленный столь быстрым отъездом двора, Кингтон навел в замке справки. Результаты, по-видимому, мало соответствовали его желаниям, так как он велел своим людям немедленно отправиться в Лондон, сам поехал отдельно. Он ехал, глубоко задумавшись. Вдруг на пути ему встретились трое, и от неожиданности их появления Кингтон на миг даже испугался.
   -- Черт возьми! -- воскликнул один из всадников. -- Это он!
   -- Брай! -- вырвалось из уст Кингтона.
   -- Да, негодяй, это -- я! -- воскликнул тот.
   Все стремительно обнажили свои мечи.
   -- Именем королевы, вы арестованы! -- крикнул Кингтон.
   -- Попробуй арестовать! -- пригрозил Брай, двинувшись на Кингтона.
   Тот быстро сообразил, что ему следует заманить их поближе к своим людям и тогда уже с их помощью принудить к сдаче. Поэтому он повернул своего коня обратно и поскакал, надеясь, что Брай и его спутники бросятся за ним -- и тогда попадут в западню.
   Всадники скакали сначала по открытой местности, а потом попали в большой лес.
   -- Стой! -- раздался окрик за деревьями.
   Кингтон, бывший впереди, растерялся и придержал коня, в тот же момент ожил весь лес, со всех сторон подлетели более пятидесяти всадников и окружили как преследуемого, так и преследующих.
   -- Стой! -- послышался вторично тот же голос. -- Именем закона...
   -- Пельдрам! -- простонал пораженный Кингтон.
   -- Совершенно верно! Мы знаем друг друга. Ваше оружие, господа!
   -- Проклятие! -- воскликнул Брай. -- Как поступить, милорд Сэррей?
   -- Все равно, -- сказал граф. -- Мы не можем вступить в борьбу с таким отрядом.
   -- Ну и к черту! -- крикнул старый забияка, бросая свое оружие. -- Я довольно уже пожил!
   Пельдрам принял оружие от Брая, Сэррея и Джонстона Когда же он потребовал его и от Кингтона, тот заявил
   -- Я состою на государственной службе!
   -- Это после выяснится! -- отрезал Пельдрам.
   Он хотел доставить себе удовольствие арестовать и под конвоем отвезти в Лондон столь ненавистного ему человека. Отряд вместе с пленниками направился в столицу.
   У Пельдрама были свои счеты с Сэрреем и Браем. Но Брай был его земляком, а шотландец всегда питает слабость к другому шотландцу, даже если они и готовы перервать друг другу глотки. Поэтому Пельдрам подумал, что за двойное поражение будет достаточной местью, если он сдаст Брая с Сэрреем в ближайшем местечке. Так он и сделал, оставив Джонстона на свободе, так как совершенно забыл, кто это такой. Но Пельдрам не мог отказать себе в удовольствии доставить Кингтона в Лондон и сдать его там в Тауэр.
   Разумеется, Пельдрам не мог рискнуть на убийство Кингтона, но хотел наказать его всеми неудобствами хождения по этапу, надеясь оправдаться потом, что просто не узнал его.
   Конечно, Кингтона очень скоро выпустили из Тауэра, но он счел за лучшее признать, что в данном деле произошло простое недоразумение, и не стал ни в чем обвинять Пельдрама или выводить на свет Божий их старые счеты. Потому Бэрлей и Валингэм не узнали о проступке Пельдрама, направленном против их общих интересов.
   Вражда Бэрлея и Лейстера со времени катастрофы в Кенилворте достигла значительной силы и королеве Елизавете не раз приходилась быть посредницей между ними, причем она часто становилась на сторону Лейстера. Жертва, которую он, как ей казалось, принес в Кенилворте, примирила ее с фаворитом, несмотря на всю преступность этого акта. Бэрлей же был достаточно умен, чтобы идти слишком далеко, и, по-видимому, примирился с утвердившимся положением Лейстера.
   Оставшийся на свободе Джонстон сумел быстро вернуть свободу Сэррею и Браю, взломав их оковы.
   Когда Сэррей узнал подробности событий в Кенилворте, заподозрив в преступлении Лейстера, когда увидел, что Елизавета не только оставила безнаказанным виновника столь мерзкого убийства, но даже не лишила его своего благоволения, -- он окончательно и решительно перешел на сторону ее врагов.
  

Глава десятая
ТЮРЕМЩИК

   На одной из равнин графства Стэффорд находится одинокий холм, на вершине которого в старину стоял укрепленный замок Тильбэри. Была зима. Сугробы снега покрывали землю, резкий ветер завывал вокруг старого замка и, носясь по обширной равнине, вздымал и кружил снежные вихри. С юга по равнине тянулся отряд всадников численностью около пятидесяти лошадей. Во главе отряда ехали два человека. Один из них был высокий, несколько угловатый. Его лицо носило отпечаток суровости и строгости. Звали его рыцарь Амиас Полэт. Спутником рыцаря был его помощник в делах, офицер-стрелок Друри. Он был ниже ростом и плотнее, с добродушными чертами лица. Всадники, сопровождавшие этих двух господ, были стрелками.
   Надзор за Марией Стюарт в замке Тильбэри был теперь поручен таким людям, которые в ней не видели ничего, кроме узницы самого низкого сорта, женщины преступной, уличенной убийцы, словом, женщины-дьявола, за которой нужно зорко следить и поступать с ней сообразно ее проступкам. Таких надзирателей и нашли в лице Амиаса Полэта и его помощника Друри.
   Полэт несколько раз поднимал голову и устремлял мрачный взгляд в пространство, чтобы сквозь метелицу разглядеть очертания видневшегося вдалеке замка. Воспользовавшись моментом, когда воздух несколько просветлел, Друри рассмотрел старый замок и невольно вздохнул.
   -- Вам не нравится тут? -- резко спросил Полэт.
   -- Что? Дорога, снег или старый замок? -- спросил Друри вместо ответа на вопрос.
   -- Ну, снег и неудобства пути не должны смущать солдата, -- заметил рыцарь. -- Я имел в виду тот старый замок.
   -- Откровенно говоря, я желал бы лучше попасть туда, куда, вероятно, желала бы переместиться и обитательница этого, с позволения сказать, замка.
   -- Полэт перекрестился, и черты его лица приняли выражение фанатического благочестия, делавшего и без того непривлекательное лицо Амиаса прямо отвратительным.
   -- Это -- доброе пожелание, -- сказал он елейным голосом, -- и да исполнит его Господь Бог! Но уверяю вас, Друри, это место как нельзя более подходит для укрытия этой клятвопреступницы, государственной изменницы и мужеубийцы, которая под нашим надзором должна приобрести кротость агнца.
   Друри испуганно взглянул на своего начальника и молча опустил голову.
   -- Не огорчайтесь, -- продолжал рыцарь, -- на мою долю выпала честь занять ответственный пост надзирающего за этой великой грешницей, а для вас такая же высокая честь быть моим помощником. Подумайте, какая награда ждет нас за эту службу, не говоря уже о той высокой награде, которую мы приобретем в загробной жизни за то, что уничтожим все коварные проделки этого чудовища!...
   Полное, раскрасневшееся от ветра лицо Друри свидетельствовало о том, что он не особенно спешит заручиться небесной наградой.
   -- Я не сомневаюсь, -- ответил он с легкой улыбкой, -- что нас вознаградят хорошо, но все же нам предстоит тяжелая, беспокойная и даже опасная служба.
   -- Знаю, Друри, знаю отлично, но ревностное отношение к долгу службы облегчит нашу задачу, моя бдительность нелегко притупляется. Вы будете заменять меня лишь в те часы, когда слабость бренного тела потребует некоторого отдыха.
   -- Я готов служить, -- ответил Друри, -- и надеюсь, что вы останетесь довольны моей помощью.
   Сильный порыв ветра заставил их умолкнуть, и дальнейший путь до самой крепости они совершали молча.
   Еще далеко от замка послышались звуки сторожевого рожка, а затем оклики. Приблизившись на расстояние, когда можно уже расслышать звуки человеческого голоса, всадники дали знать о себе. Немного спустя им открыли ворота.
   При въезде в крепость отряд был встречен Ральфом Садлером и его помощником. Затем Полэта и Друри пригласили в комнату, которую до тех пор занимал Садлер. Было отдано приказание разместить вновь прибывших людей, а Садлер тем временем знакомил Полэта с порядками и условиями жизни в замке.
   Молча, но чрезвычайно внимательно следил рыцарь за речью Садлера и с зоркостью ястребиного ока осматривал каждый переданный ему предмет,
   -- А теперь я хотел бы увидеть главный пункт, которого касаются мои служебные обязанности, -- сказал наконец Полэт, после того как принял все дела от Садлера.
   -- Быть может, вы отдохнете с дороги, -- спросил тот, -- и переоденетесь, чтобы представиться королеве в более соответствующем виде?
   Полэт выпрямился во весь рост и, бросив на своего собеседника проницательный, уничтожающий взгляд, ответил строгим тоном:
   -- Я не совсем понимаю вас. Я думал, что буду иметь дело не с королевой, а с заключенной, относительно обхождения с ней у меня есть точные предписания, которые намереваюсь выполнять со свойственной мне точностью. На службе у моей королевы я позволяю себе отдыхать лишь тогда, когда могу получить ее разрешение. Проводите меня к заключенной!
   -- Весьма охотно, -- сказал сдержанно Садлер, -- это -- моя последняя служебная обязанность, и я постараюсь отделаться от нее как можно скорее.
   -- Великолепно! В таком случае мы с вами одного мнения! -- сказал Полэт.
   Оба направились к покоям Марии Стюарт. Садлер велел доложить, что желал бы предстать перед ней вместе с новым комендантом замка.
   -- Этим докладам нужно положить конец, -- пробормотал Полэт.
   Мария Стюарт велела ответить, что ей в такое время неприятно принимать посетителей, но тем не менее она их примет. Полэт глухо засмеялся и последовал за Садлером в покои королевы.
   Мария Стюарт занимала в убогом замке Тильбэри всего две комнаты. По стенам струилась вода, отопление было, по-видимому, очень скудным, и окна были такого устройства, какое встречается только в самых бедных хижинах. Мария стояла, опершись на комод из орехового дерева. Ее костюм был в беспорядке, вид болезненный, страдальческий, и в непричесанных волосах серебрилась седина.
   Войдя в комнату, Садлер поклонился, но Полэт не счел нужным этого делать. Мария взглянула на него испытующе и с упреком, но этот взгляд оставил сурового пуританина равнодушным.
   -- Вы, должно быть, имеете важное сообщение, что являетесь в столь неурочный час? -- обратилась Мария к Садлеру. -- Быть может, моя царственная сестра Елизавета поняла наконец, какое обхождение подобает мне?
   -- На этот вопрос я не могу ответить вам, -- ответил сэр Садлер с поклоном. -- Я передал свои обязанности своему преемнику, и мне остается только представить вам его: рыцарь Амиас Полэт, новый комендант Тильбэри.
   Взгляды Марии Стюарт и Полэта встретились. Ему и в голову не пришло хотя бы из приличия поклониться королеве. Садлер досадливо отвернулся, а Мария, поразмыслив, решила, что лучше не обращать внимания на грубость рыцаря.
   -- Сэр, -- обратилась она к нему, -- я надеюсь, что вы посланы королевой Англии с целью улучшить мое положение? Взгляните на эту комнату, стены, печи; это не похоже на человеческое жилище.
   -- Моя высокая повелительница предназначила вам это помещение, -- ответил рыцарь сухим тоном, -- и я прибыл сюда лишь для того, чтобы выполнять ее приказания.
   -- Королеве, очевидно, неизвестно, каково мое жилище и поэтому вы должны доложить ей об этом.
   -- Не вы отдаете здесь приказания, а я, -- резко ответил пуританин. -- Вам придется лишь в точности их исполнять.
   -- Как? -- возмутилась Мария. -- Я не ослышалась? Как вы смеете говорить со мной в такой форме? Вашу невежливость я еще могу понять, но грубости я не допущу!
   -- Не нужно лишних слов! Отныне вы будете видеться и говорить с вашей прислугой только в моем присутствии.
   -- Отлично, сэр! -- сказала Мария насмешливым тоном.
   -- Выходить из комнаты вы будете лишь с моего разрешения и в моем сопровождении!
   -- Благодарю вас за честь!
   -- Ни одного письма вы не отправите, пока я предварительно не прочту его. Вне замка вы ни с кем не будете говорить даже в моем присутствии. Раздавать милостыню вам запрещено.
   -- Мне кажется, вы -- не рыцарь, а тюремщик!
   -- Я сторожу преступную женщину и принимаю соответствующие меры. Пойдемте, сэр Садлер! Представьте мне слуг, чтобы я мог отобрать их по своему усмотрению.
   Садлер поклонился королеве и последовал за строгим Полэтом. Мария стояла ни жива ни мертва.
   Когда были улажены все дела, старый комендант стал готовиться к отъезду.
   -- Не желаете ли погостить у меня еще день? -- спросил Полэт.
   -- Нет, благодарю, -- ответил Садлер, -- здешняя атмосфера мне всегда была противна, а теперь более, чем когда-либо.
   -- Ну, как вам угодно! -- пробормотал фанатик, и Садлер со своим товарищем и приближенными людьми покинул замок, пустившись в дорогу по открытой снежной равнине.
   Сэр Амиас стал распоряжаться в замке подобно злому духу.
   Мария Стюарт переживала ужасное, тяжелое время. Полэт не отступил от своего постановления. Королева была лишена всякого сообщения с внешним миром, любая ее сторонняя деятельность была парализована, она не имела возможности переписываться со своими приверженцами. Кроме того, горе, причиненное поведением ее сына, короля Шотландии, отказавшегося от нее, угнетало ее. Состояние ее здоровья ухудшилось настолько, что даже бесчувственный железный пуританин Полэт нашел необходимым донести об этом Елизавете и выставить причиной болезни запущенность замка. Вследствие этого донесения Марию перевели в замок Чартлей, в графстве Бедфорд, где ей возвратили ее слуг и предоставили большие удобства. Переезд состоялся в конце декабря 1585 года. Однако Полэт остался, по-прежнему, ее охранником, и его бдительность нимало не уменьшилась, напротив, строгость приняла даже более злобный характер.
   Однако Мария мало-помалу привыкла к своему тюремщику, а он, в свою очередь, становился все предупредительнее и вежливее. Лицемерие, за которое старый пуританин так презирал католиков, было доведено им самим до блестящего совершенства.
   Так, например, он явился к Марии в один прекрасный августовский день и предложил ей принять участие в охоте, которая предпринималась в Тиксальском парке.
   Мария взглянула на рыцаря с недоверием.
   -- Что это значит, сэр? -- спросила она. -- Это -- проявление милости ко мне королевы Елизаветы?
   -- Не уверен, -- ответил Полэт. -- Это я прошу у вас милости!
   -- Не знаю, как вас понимать? Каким образом мое присутствие на охоте может оказаться милостью для вас?
   -- Служебный долг обязывает меня, миледи, не покидать вас. Если вы согласитесь принять участие в охоте, то, следовательно, и я могу воспользоваться ей, если же нет, то и мне пришлось бы отказаться от этого удовольствия.
   -- Ах, вот в чем дело! -- поняла Мария. -- Рыцарь Амиас просит свою пленницу об одолжении! Ну, я не хочу оказаться нелюбезной! Когда же должна состояться охота?
   -- Восемнадцатого числа.
   -- Хорошо, я согласна принять участие!
   -- Вы очень милостивы! -- произнес лицемер, отвешивая низкий поклон.
   В назначенный для охоты день Мария встала очень рано. Летнее время и более гигиеничные условия жизни немного восстановили ее здоровье, и она снова приобрела прежнюю жизнерадостность. С тех пор как ей возвратили экипаж, она совершала частые прогулки в окрестностях замка Чартлея, Правда, эти поездки были всегда обставлены чрезмерными предосторожностями. Сам Полэт с восемнадцатью конными стрелками сопровождал экипаж королевы, к которому никто, даже ни один нищий, не смел приблизиться.
   Хотя Полэт не подавал Марии никакого основания предполагать, что этот выезд на охоту можно считать уступкой со стороны королевы Англии, но, кто знаком с ощущениями человека заключенного, тот поймет, как охотно тот цепляется за самую слабую надежду и желает видеть в этом надежду на скорое освобождение. Такими мыслями была занята и Мария. Несомненно, что и развлечение предстоящей охотой имело известную прелесть для лишенной свободы королевы.
   Она много шутила со своими дамами, пока совершала туалет, а затем позавтракала с большим аппетитом.
   Немного спустя подъехал экипаж, запряженный четверкой лошадей, появился обычный эскорт, и Полэт проводил Марию из ее комнаты к экипажу. Она была настолько хорошо настроена, что сказала несколько любезных слов старому лицемеру и позволила ему помочь ей сесть в экипаж. Затем рыцарь сел на лошадь, и все тронулись в путь. Полэт держался у самой дверцы экипажа.
   Приблизительно на полдороге от Чартлея к Тиксалю Мария вдруг заметила всадника с конвоем.
   -- Это -- тоже участник охоты? -- спросила она своего спутника.
   -- Возможно, -- ответил Амиас, -- сейчас узнаем!
   Подъехали ближе. Часто случалось, что во время выездов королевы попадались на пути люди, побуждаемые любопытством взглянуть на узницу. Это были или приверженцы английской королевы, которые со злорадством смотрели на узницу; или иностранцы, которые с большим или меньшим интересом следили за судьбой Марии; или, наконец, люди из партии Марии Стюарт, которые искали случая выразить ей свое почтение. Само собой разумеется, что последняя категория была наименьшая по численности, так как проявление преданности не всегда было безопасно для них и самой заключенной.
   Мария уже привыкла быть постоянным предметом любопытства и потому отворачивалась, когда к ее экипажу приближались злобствующие зеваки, и, наоборот, приветливо кланялась сочувствующим.
   Однако человека, которого она увидела тут, нельзя было отнести ни к одной из перечисленных категорий, в этом королева очень скоро убедилась, и ею овладело беспокойство.
   "Боже мой, кто бы это мог быть?" -- подумала она.
   Полэт подскакал к всаднику и стал почтительно докладывать ему о чем-то.
   Когда экипаж приблизился, незнакомец приказал кучерам остановиться, а сам направил своего коня к дверце экипажа.
   -- Меня зовут Томас Джордж, -- заговорил он, -- и я встречаю вас по поручению королевы Англии, этого вам достаточно, чтобы подчиниться моим требованиям, в случае же сопротивления с вашей стороны я уполномочен прибегнуть к силе.
   -- Боже мой! -- испугалась Мария. -- Что это значит?
   -- Я имею приказание препроводить вас в Тиксаль.
   -- Значит, мое местожительство снова меняется?
   -- Да, но лишь на короткое время.
   -- По какой причине?
   -- Для того, чтобы произвести обыск в замке Чартлей!
   Мария побледнела.
   -- Для чего нужен обыск в замке? -- спросила она дрожащим голосом.
   -- Чтобы найти письма и документы, свидетельствующие против вас и ваших сообщников.
   -- Это гнусно! -- крикнула королева. -- Я хочу вернуться тотчас же!
   -- Вы, по-видимому, забыли то, что я только. что сказал.
   -- На помощь! -- крикнула Мария. -- На помощь, слуги мои! Защищайте свою королеву! Это переходит всякие границы, я попала в руки разбойников с большой дороги... Помогите, освободите меня!
   Мария пришла в исступление, а в это время по приказу Джорджа ее обоих секретарей Кэрлея и Ноэ под конвоем отправили в Лондон.
   -- Успокойтесь! -- сказал Томас Джордж, перекрывая крик Марии, -- успокойтесь! Я надеюсь, что вы поутихните, если я назову вам одно только имя -- Бабингтон!
   Мария опешила.
   -- Все открыто, -- продолжал Джордж, -- и вас может спасти лишь уступчивость. Примите это к сведению!
   -- Я погибла! -- прошептала Мария.
   Королеву привезли в замок Тиксаль, принадлежавший Вальтеру Астону, и там она в продолжение семнадцати дней была в одиночном заключении.
   В это время в замке Чартлей производили тщательный обыск, обыскали все углы, а найденные письма, драгоценности и деньги были освидетельствованы и отправлены в Лондон.
   Когда дело было окончено, Марию снова перевезли в Чартлей в сопровождении, можно бы сказать, почетной свиты, если бы она не была вместе с тем и стражей.
   Сто сорок дворян сопровождали королеву от одного замка до другого. Впереди ехал Амиас Полэт.
  

Глава одиннадцатая
БАБИНГТОН

   В замке Тильбэри Мария Стюарт в течение целого года была лишена возможности поддерживать отношения со своими защитниками, но они не оставались в бездеятельности. Филипп II Испанский безусловно принадлежал к ее приверженцам. У этого жестокого, хитрого и мстительного государя вообще не было никаких добрых движений души. Он хотел нанести ущерб политическому положению Англии, хотел вредить Елизавете, а это легче всего можно было сделать под видом участия к судьбе Марии Стюарт, прикрываясь оскорблением, наносимым католической религии, верховным рыцарем и заступником которой Филипп любил представляться. Но он был слишком недоверчив, чтобы быстрым и решительным выступлением нанести врагам Марии серьезный удар. Поэтому-то часто все его начинания кончались неудачей, и этим можно объяснить, почему его заступничество не принесло реальной пользы Марии Стюарт. Тем не менее он все-таки поддерживал деньгами ее приверженцев в Шотландии и выплачивал пенсии и субсидии изгнанным шотландским мятежникам в остальных частях Европы. Так, например, доктор Аллан, основавший в Реймсе семинарию, в которой воспитывались в иезуитском духе молодые люди, чтобы, став священниками, рассеяться по всей земле, работая в пользу папской власти, получал от Филиппа две тысячи золотых талеров в год, а Томас Трогмортон, попавшийся во Франции из-за какой-то проделки и заключенный за это в Бастилию, получал в тюрьме ежемесячно 40 талеров, выплачиваемых ему за счет Филиппа.
   Семинария доктора Аллана помещалась в здании прежнего монастыря, которое было предоставлено папой ее основателю. К этому-то монастырю в один из дней поста 1586 года подошел какой-то офицер, внимательным и испытующим взглядом окинул местность вокруг и позвонил у входной двери.
   Привратник выглянул сначала в маленькое слуховое оконце, а потом высунул голову в приоткрытую дверь и спросил офицера:
   -- Что вам угодно?
   -- Мне нужно повидать кое-кого в монастыре, если только тот, кого я ищу, находится тут, -- ответил путник
   -- Это -- вовсе не монастырь, -- сказал привратник. -- Но соблаговолите все-таки назвать того, кого вы хотите повидать, чтобы я мог вам ответить, здесь ли он.
   -- О, мне нужны патер Гугсон и доктор Джиффорд! ответил офицер.
   -- А как зовут вас?
   -- Саваж, Джон Саваж. Вы только передайте им мой привет, а они уж сами скажут, насколько они рады повидаться со мной!
   Привратник закрыл окно и скрылся.
   Прошло почти четверть часа, пока он вернулся, и без всяких разговоров открыл дверь, попросив офицера войти.
   В портале здания его уже ждали два духовных лица... Оба с большой радостью приветствовали Саважа, хотя в их обращении чувствовалась некоторая сдержанность, приличествующая людям их сана.
   -- А, вот так свиданьице, ребята! -- радостно воскликнул офицер. -- Ну, как видите, я остался все тем же необузданным школьником, чего о вас уж во всяком случае не скажешь, достопочтенные отцы!
   Священники кротко улыбнулись, один из них, Гугсон, был маленьким и очень полным; другой, доктор Джиффорд, очень худым и высоким.
   -- Ты стал мирянином, к чему всегда имел ярко выраженную склонность, -- ответил Гугсон. -- Но мы пошли совсем другой дорогой.
   -- Да уж, правда! Мне-то черная ряса никогда не была по душе! Что угодно, только не это, братец!
   -- Стал офицером? -- спросил Джиффорд. -- На чьей службе состоишь?
   На службе испанского короля Филиппа, или, если тебе это больше нравится, у принца Пармского в Нидерландах.
   -- Да благословит Господь твоего господина! -- сказал Гугсон. -- Однако не лучше ли нам отправиться в келью?
   -- Да, да, пойдемте ко мне, -- пригласил Джиффорд.
   Трое друзей отправились в келью доктора и вскоре уже сидели за столом, заставленным пищей и питьем.
   В связи с постом кушанья, поданные гостю, отличались некоторой скудностью, но вина было в изобилии.
   Бравый офицер не преминул отправить несколько бокалов в пересохшее горло, что его примирило с недостаточной изысканностью закуски.
   -- Ну, -- сказал Джиффорд, -- расскажи нам о своей мирской жизни.
   -- О да, -- поддержал Гугсон, -- послушать о том, как храбрый человек поражает врагов истинной веры, поучительно; это возвышает душу!
   -- Что же, послушайте, -- ответил им Саваж и, еще раз промочив горло, принялся рассказывать.
   Возбужденный выпитым вином, Саваж оказался на высоте призвания рассказчика. Почти три часа подряд он занимал своими повествованиями друзей своих детских лет, а они с большим вниманием слушали его, изредка обмениваясь многозначительными взглядами.
   -- Да, ты много пережил, -- сказал Джиффорд, когда Саваж остановился, -- этого отрицать нельзя!
   -- А все-таки твои переживания прежде всего бессмысленны и бесцельны! -- заметил Гугсон.
   -- А чтобы черт побрал все ваши высшие цели! -- воскликнул вояка. -- Какое мне до них дело? Я просто живу себе!
   Бравый Джон осушил еще бокальчик.
   -- Но нельзя же отрицать, что каждый человек должен выполнить свое предназначение! -- произнес Джиффорд.
   -- Да, он не смеет, как лукавый раб, зарывать в землю данный ему талант! -- прибавил Гугсон.
   -- Что-то я не понимаю, о чем вы, братцы!
   -- Ведь ты -- англичанин, Джон?
   -- Ну, разумеется.
   -- У тебя есть законная королева?
   -- Есть-то есть, да она сейчас же повесила бы меня, если бы смогла достать!
   -- Неужели ты считаешь дочь Ваала своей законной государыней?
   -- Дочь Ваала? Ну, нечего сказать, славное имечко для королевы.
   -- Законной государыней является только Мария Стюарт!
   -- Мария Стюарт? -- переспросил Джон, изумленный подобным утверждением.
   Достопочтенные отцы помолчали, как бы предоставив Саважу время для размышления над этой новостью для него.
   -- Да, Мария Стюарт! -- повторил наконец Джиффорд. -- И если бы ты служил ей, этой мученице за правду и веру, то послужил бы также и единой святой церкви!
   -- Да как ей послужишь? Надо иметь твердую ночву под ногами.
   -- Смелый человек, вроде тебя, мог бы сделать многое. Он вручил бы Марии ее законный трон, а церкви вернул бы заблудшую в неверии Англию.
   -- Ты говоришь загадками, брат!
   -- И тому, и другому мешает только злодейка, именуемая Елизаветой!
   -- Черт возьми! Значит...
   -- Значит, тот, кто ниспровергнет ее, совершит действие, угодное небесам и миру.
   -- Да, говоря прямо, что ты хочешь от меня?
   -- Елизавета должна пасть.
   -- От моей руки?
   -- Да, от твоей, если только, разумеется;, у тебя найдется достаточно религиозного усердия!
   -- Словом, ты считаешь, что я мог бы и должен был бы убить Елизавету, королеву английскую?
   Джиффорд замолчал, многозначительно глянув на Гугсона, сидевшего все время с молитвенно сложенными руками.
   -- Ты правильно понял нас, брат, -- сказал Гугсон. -- Все подвиги, совершенные тобой до сего времени, -- ничто в сравнении с этим одним.
   Джон задумчиво посмотрел на священников и потупил взгляд. Собеседники не мешали его размышлениям,
   -- Если подумать как следует, -- прервал молчание Джон Саваж, -- то это ведь, собственно говоря, такой же способ уничтожения врагов, как и всякий другой, А Елизавета -- мой враг, мой самый отчаянный враг. Ведь сущее несчастие -- болтаться из-за нее по всему свету, вдали от родины
   -- И более того! -- сказал Гугсон. -- Елизавета -- еретичка, узурпировала трон, принадлежащий Марии Стюарт.
   -- Гм! -- пробормотал Саваж. -- Но я один... что могу я сделать в одиночку?
   -- Ты найдешь друзей, поддержку и помощь, ты не будешь один, брат!
   -- Подумай над этим, -- прибавил Гугсон. -- Если ты решишься, то мы откроемся тебе во многом, что даст тебе решимость в дальнейшем. А до тех пор будь нашим гостем, брат! Решай, как знаешь, но мы во всяком случае останемся друзьями!
   И Джон Саваж стал думать над этим и думал целых три недели. В течение этого времени он был объектом непрерывной нравственной пытки, так как наставлять его на путь истины взялся весь семинарский синклит во главе с самим начальником, доктором Алланом. В конце концов Саваж сдался и выразил согласие убить Елизавету.
   Вскоре в семинарию прибыли Пэджэт и Морган. Саважа наделили необходимыми средствами, снабдили инструкциями и направили в Англию. Ему указали в Англии человека, который должен был руководить его деятельностью. К этому лицу по имени Бабингтон дали рекомендательное письмо.
   А почти в то же время священник Джон Баллар, организовавший в Англии шпионскую сеть для партии Марии Стюарт, благополучно вернулся во Францию и поспешил в Париж, чтобы дать отчет в своих действиях.
   В самом центре Парижа тогда встречались громадные пустыри и пустынные улицы, тем не менее в редких зданиях на этих пустырях жили очень знатные лица, в особенности, если у них был недостаток в средствах или если имелись особые причины жить подальше от любопытных глаз.
   В старом развалившемся доме, находившемся на одной из пустынных улиц, через несколько недель после отъезда Саважа в Англию, происходило собрание представителей шотландских эмигрантов. Среди них -- лорды Пэджэт и Морган. На собрании присутствовал также испанский посланник при парижском дворе дон Мендоза. Все эти господа собрались для постной вечери, однако она была роскошнее и обильнее любой праздничной пирушки большинства граждан и вполне заслуживала название политического обеда.
   За столом было очень весело, присутствующие рассказывали анекдоты из интимной жизни Елизаветы, а испанский посланник со слезами на глазах от смеха все умолял рассказать еще что-нибудь такое же веселое.
   Вдруг появился лакей и передал Моргану листок пергамента. Едва взглянув на него, Морган вскочил с места и воскликнул:
   -- Господа, теперь нам придется перейти от смеха и шуток к серьезным делам. Попроси войти!... -- обратился он к лакею.
   Вошел священник Джон Баллар, статный мужчина со смелым, энергичным лицом, и стал докладывать обо всем, сделанном им в Англии. После тщательных расспросов и подробных разъяснений Морган рассказал священнику, что им удалось завербовать Джона Саважа, который обещал убить английскую королеву и с этой целью уже отправился на место назначения.
   -- Вот это -- настоящий путь, который должен привести нас к цели, -- воскликнул храбрый священник, и его взгляд засверкал радостью. -- Я немедленно вернусь обратно, чтобы делом и советом поддержать этого отважного человека.
   Было решено, что Баллар вернется в Лондон под именем полковника Форсо.
   На этом и покончили. Баллару вручили рекомендательное письмо, на адресе которого стояло: "Сэру Энтони Бабинггону".
  

Глава двенадцатая
ЗАГОВОР БАБИНГТОНА

   Года за четыре до этого в Париже проживал молодой англичанин, он не принадлежал к числу изгнанников, а находился там для собственного удовольствия. Обладая большими средствами и имея рекомендательные письма к влиятельным парижанам, этот англичанин вскоре занял довольно видное положение в рядах местной знати. Но в этом положении не было ничего такого, чего пришлось бы стыдиться молодому человеку. Энтони Бабингтон хотя и был весел и жизнерадостен, но это не мешало ему оставаться нравственным и порядочным, между прочим он щедро помогал бедным соплеменникам, принужденным жить в Париже по политическим причинам. Благодаря всему этому, благодаря его симпатичной наружности и богатству многие с большой настойчивостью добивались знакомства с ним, а куда хотел проникнуть он сам -- для него не бывало запрета.
   Будучи ревностным католиком, Бабингтон не чувствовал особой любви к Елизавете, и равнодушие к английской королеве легко превратилось у него, вследствие ее политики, в пламенную ненависть. Как чувствительный, рыцарски настроенный человек, он искренне сожалел Марии Стюарт, и, когда попал в среду ее приверженцев, эта симпатия переросла в энтузиазм.
   Когда прошло время, которое Бабингтон собирался провести в Париже, он оказался не только вполне посвященным во все планы заговорщиков, но и сам всей душой примкнул к ним. На первых порах он взял на себя роль посредника, через руки которого проходила корреспонденция Марии Стюарт с ее приверженцами в Париже. Это было нетрудно, так как его поместья были расположены недалеко от Чэтсуорта, где в то время Мария содержалась под надзором лорда Шресбюри.
   Когда Марию перевели в Тильбэри, Бабинггону еще удавалось по временам помогать обмену писем, но со времени назначения надзирателем за шотландской королевой Амиса Полэта это стало невозможным. Когда же Марию перевели в Чартлэй, то Бабингтон переселился в Лондон, где вел существование джентльмена, ищущего в жизни одни только забавы и наслаждения. Там, в Лондоне, у Бабингтона были громадные связи, в различных салонах ему приходилось встречаться даже с Валингэмом и лордом Лейстером, так что он постоянно бывал в курсе придворной жизни. И скоро он убедился, что помочь Марии совершенно невозможно.
   Отчасти в силу этого, а отчасти из сознания громадной опасности, которой он совершенно бесцельно подвергался, Бабингтон стал все больше и больше удаляться от кружка заговорщиков, не подозревая, что они уже наметили его для одной из главнейших ролей. Он уже подумывал, во избежание всяких случайностей, переселиться на материк и начал готовиться к эмиграции, но судьба готовила ему иное.
   В мае 1586 года Бабингтон окончательно решил уехать как раз в то самое время, когда в Лондон прибыли Саваж и Баллар.
   Однажды, вернувшись поздно вечером домой, Бабингтон узнал от лакея, что в его отсутствие был какой-то незнакомец, который обещал прийти на следующее утро. Бабингтон с большим неудовольствием принял это известие, он догадывался, что должно было означать это появление таинственного незнакомца, а когда справился о его внешнем виде, то подумал -- уж не скрыться ли ему на рассвете из Лондона? Но посетитель явился на другое утро настолько рано, что Бабингтон еще был в постели, и ему волей-неволей пришлось принять его.
   Посетителем оказался Джон Саваж. Если патер Баллар счел необходимым надеть форму солдата, чтобы не быть узнанным в Англии, то вояка, наоборот, нацепил рясу священнослужителя. Однако Бабингтон был достаточно проницателен, чтобы разгадать, что внешний вид Саважа -- только личина. Поэтому довольно недружелюбно принял его и недовольно ответил на приветствия посетителя, пытливо осматривавшего того, от кого должен был получить ближайшие инструкции для столь важного дела, как цареубийство.
   -- Вы уже вчера были здесь, сэр? -- начал Бабингтон. -- Чем могу служить вам?
   -- Собственно ничем, -- осторожно ответил Саваж, -- Но, быть может, окажется, что мы оба служим кому-нибудь другому, для которого было бы очень выгодно, если бы мы объединились с вами в нашей службе.
   -- Я -- свободный дворянин, -- гордо произнес Бабингтон. -- Я что-то вас не понимаю. Да и кто вы такой вообще?
   -- Мое имя не имеет никакого отношения к делу. Но, если хотите, меня зовут Джон Саваж, я -- капитан армии герцога Пармского, католик и приверженец королевы Марии Стюарт, как и вы, если верить слухам.
   -- Все это располагает меня в вашу пользу, -- ответил Бабингтон, -- нужны доказательства.
   -- А вот и доказательства! -- сказал Саваж, подавая принесенные с собой бумаги.
   Бабингтон сначала осмотрел внешний вид поданных ему писем и только потом распечатал их. Во время чтения он несколько раз изменился в лице, и со стороны могло бы показаться, что его бросает то в жар, то в холод.
   Саваж решил, что Бабингтон трусит.
   "Вот каковы все эти знатные барчуки! -- подумал он. -- На разговор горазды, а чуть дошло до дела -- так и на попятный!"
   Но он сильно ошибался, делая такие умозаключения. Конечно, Бабингтон далеко не равнодушно относился к опасностям, которые ему грозили, но по существу он все-таки был не трусом. В данном же случае его волнение объяснялось отчасти некоторой неожиданностью, заключавшейся как в необходимости против воли снова выступить на арену открытой противоправительственной деятельности, так и в исключительности намеченных мер.
   Кончив чтение, он несколько раз прошелся взад и вперед по комнате и, вдруг остановившись перед Саважем, произнес:
   -- Ваших рекомендаций вполне достаточно, имена, которыми они подписаны, не оставляют желать ничего лучшего. Но тем не менее, мне ни к чему подробно обсуждать с вами содержание врученных вами писем. Однако вы сами должны понять, что осторожность необходима не только в смысле общего правила, но и в том отношении, что ни за какое дело нельзя браться, если почва для него не подготовлена.
   -- Поспешишь -- людей насмешишь. Поэтому пока что вам придется подождать моих инструкций.
   Саваж не ожидал, что Бабингтон заговорит в таком тоне. Он был удивлен и заметил, вставая с кресла:
   -- Я думал, что лучшим путем всегда является самый короткий.
   -- Наоборот, сэр, -- возразил ему Бабингтон. -- Если задуманное предприятие сорвется, то это может повести только к окончательной гибели того самого лица, которому мы хотим послужить. В данном деле имеется еще и другая сторона, которую непременно надо принять во внимание. Для того чтобы правильно подойти к нашему делу, необходимо выждать некоторое время.
   -- Время? -- переспросил Саваж. -- Но я здесь в большой опасности.
   -- О вашей безопасности я позабочусь, сэр.
   Бабингтон заставил Джона снова переодеться и послал его в сопровождении слуги в свои поместья. Что именно предпринимал он в это время, так и осталось неизвестным.
   Вскоре к Бабингтону явился Баллар, и благодаря этому переодетому священнику все дело приняло новый оборот.
   Вообще Баллар был рожден скорее воином, чем священником. Во всей его внешности, в повадках было что-то импонирующее, и отвага, которой дышало его лицо, была действительно главной чертой его характера. А вдобавок ко всему этому он отличался еще и истинно монашеским фанатизмом!
   Прибыв в первый раз к Бабингтону, он тоже вручил ему свои рекомендательные письма.
   К этому времени Бабингтон несколько свыкся с мыслью о затеянном заговорщиками смелом деянии, но продолжал считать, что насильственное освобождение Марии Стюарт все-таки лучше, чем убийство Елизаветы. Поэтому Бабингтон уже не удивлялся, как при встрече с Саважем, а стал разрабатывать план, который давал всему этому безрассудному предприятию хоть какое-нибудь разумное движение. По прочтении писем он сказал Баллару:
   -- Лорд Морган пишет мне, что я во что бы то ни стало должен помешать вам или Саважу вступать в непосредственный контакт с шотландской королевой. Это требование очень разумно, вы должны согласиться.
   -- Разумеется, -- ответил священник, -- и не входит в мои намерения.
   -- Выслушайте-ка внимательно, что я вам скажу. Толкуют, как и всегда, будто на Англию готовится нападение извне. Это безусловно необходимо для осуществления нашего плана, хотя бы для отвлечения внимания. Но одновременно с нападением внутри страны должно произойти восстание. Тогда освобождение Марии и убийство Елизаветы должны произойти одновременно, так как иначе Бэрлей вырвет у нас из рук все благие последствия задуманного нами предприятия. Но, пока мы подготовим все это, наступит осень, лучшее время года для проведения намеченного плана.
   -- Мне предписано повиноваться вам, и я готов к этому.
   -- Ну, тогда вы еще получите от меня дальнейшие инструкции. Кстати, какова ваша безопасность в Лондоне?
   -- О ней я позабочусь сам.
   -- Хорошо! Теперь скажите мне, где я могу найти вас?
   Баллар объяснил Бабинггону, где он будет находиться и каким образом ему можно дать знать, а затем ушел.
   Баллар нашел убежище у некоего Мода, весьма загадочного человека, с которым он познакомился за границей и которому слепо доверял. У этого Мода собирались для обсуждения подробностей заговора секретарь французского посольства Поли, Артур Грегори, Филиппс и, наконец, иезуит Жильбер Джиффорд, которого ни в коем случае не надо смешивать с доктором Джиффордом из Реймса.
   Все эти люди служили главным образом посредниками при обмене письмами заговорщиков, рассеянных по всей Европе, и в сущности играли только подчиненную роль.
   У Бабингтона был загородный дом, куда он и поместил Джона Саважа в качестве управляющего.
   Познакомившись с Балларом, Саваж несколько раз посещал собрания в доме Мода, но члены этого собрания не расположили его в свою пользу, а Джон даже находил, что все эти люди слишком легкомысленны для того, чтобы им можно было доверять.
   Но Бабингтон уже не мог отступать назад. Деятельно работая по всем направлениям, он довел дело до той точки, когда оказалось существенно необходимым снестись с Марией Стюарт. Для этой цели Баллар предложил иезуита Джиффорда, и Бабингтон велел тому придти к нему.
   Джиффорд произвел далеко не благоприятное впечатление на Бабингтона, но когда он вкратце описал всю свою предшествующую деятельность, то Бабингтон не мог сомневаться, что иезуит посвящен во все детали заговора. Поэтому он сообщил иезуиту о своих намерениях и спросил о том, как бы можно было их исполнить.
   Тот на короткое время задумался, а затем ответил:
   -- Знаю!... Во время моих попыток вступить в отношения с людьми в Чартлее я заметил, что каждую неделю в определенный день туда привозят бочку пива.
   -- Подобные поставки делаются очень часто, но все предметы, проходящие этим путем, подвергаются тщательному досмотру.
   -- Конечно. Но в пиве можно переслать письмо так, что его не заметят. Разрешите мне только попробовать. Сначала произведем маленький опыт. Можно?
   -- Ну что же, попытайтесь!
   Джиффорд направился переодетым к пивовару, который, по его сведениям, доставлял пиво, подкупил одного из рабочих и попросил, чтобы тот, доставив пиво в Чартлей, обратил внимание смотрителя винного погреба королевы на втулку, которой была закупорена бочка.
   В эту втулку было вложено письмо на имя секретаря Марии Стюарт -- Ноэ; в письме не было ничего особенного, но просили сообщить таким же способом, возможен ли в дальнейшем этот путь для передачи корреспонденции.
   Ответ не замедлил последовать, и Джиффорд отправился с ним к Бабингтону. Тогда тот переслал Ноэ шифрованное письмо, в котором сообщал о намерениях и планах, питаемых приверженцами королевы.
   И на это письмо тоже пришел ответ, так что Бабингтон не замедлил переслать новоизобретенным путем самые важные из тех писем, которые накапливались в течение этого времени для Марии Стюарт.
   На последние Мария ответила лично. Хотя ее письмо и было адресовано на имя Моргана, но в сущности предназначалось для сведения всех ее приверженцев. Между прочим она написала:
   "Берегитесь -- очень прошу вас об этом -- втягиваться в такие дела, которые позднее только увеличат подозрения против вас. Что касается меня, то в настоящий момент я имею основания не сообщать об опасности, которая грозит в случае раскрытия дела. Мой тюремщик ввел такой строгий и педантичный порядок, что я не могу ничего принять или отослать без его ведома".
   Вообще все письмо было полно уговоров отступиться от задуманного.
   Между прочим необходимо отметить, что с самого начала этого обмена письмами Марии была предоставлена большая свобода, а Полэт стал притворяться более приветливым. Но Мария Стюарт не могла совершенно переродиться, поэтому вновь кинулась в самый водоворот заговора. Каждую неделю вышеописанным путем письма шли в Чартлей и обратно. Мария была в курсе всего происходящего и затеваемого ее приверженцами, ей даже представилась возможность лично руководить всем делом из тюрьмы.
   Одно из самых важных заседаний состоялось в первых числах июля в загородном доме Бабингтона, и тут было решено, что освобождение Марии Бабингтон возьмет на себя, с этой целью он купил имение Лихтфилд, находившееся в непосредственной близости от Чартлея.
   На этом же заседании были намечены люди, обязанностью которых будет убить Елизавету. Это были: Джон Саваж, Патрик Баруэль, ирландец родом, Джон Черсик, Эдуард Абингтон, Чарльз Тильнай, Чидьок Тичбори.
   Поднять знамя восстания в провинции поручалось Эдуарду Виндзору, Томасу Салисбэри, Роберту Геджу, Джону Тауерсу, Джону Томасу, Генриху Дэну. К числу этих заговорщиков принадлежал также и Сэррей.
   Из высшей английской аристократии готовыми по первому знаку подняться за Марию Стюарт были: сын герцога Норфолка, граф Арундель, Томас и Вильям Говарды, граф Нортумберленд, лорд Дакр, лорды и графы Стрэндж, Дерби, Сэнлей, Монтэдж Комптон, Морлей, всего -- тридцать девять человек.
   Помощь, обещанная Филиппом II, тоже начинала вырисовываться, он готовился к экспедиции в Англию. Шотландские отряды тоже готовы были двинуться на Англию.
   Бабингтон участвовал в заговоре против Елизаветы в общем-то по своей глупости. Но руководство заговором было очень разумным и могло бы даже обеспечить успех, если были бы сдержаны все обещания и, наконец, если бы не было измены. А предатель таился в том обществе, среди которого вращался Баллар, или полковник Форсо, как он назывался в Лондоне.
   Вообще Баллар был очень странным человеком. Будучи одет в рясу и сдерживая себя строгими тисками монашеского долга, он мог легко провести кого угодно. Но в мундире, стараясь поступками и привычками подражать разнузданным нравам военных, он чувствовал себя не в своей тарелке, так что даже не особенно дальновидный Саваж мог его разоблачить. Это и заставляло Бабингтона доверять Баллару менее того, сколько нужно было для успеха дела. Так, например, Баллар был исключен из числа тех, которые собирались в загородном доме Бабингтона на совещания, и он, считая себя одной из важнейших фигур заговора, был очень обижен этим.
   Мод, хозяин Баллара, был долгое время его верным товарищем в его распутных похождениях. И вот случилось так, что однажды они попали в кабачок, где приносились жертвы не только Бахусу. В этом кабачке возникла ссора, оба приятеля вмешались в нее, и когда появилась полиция, то в числе других собралась арестовать и их обоих.
   То, что для всякого другого человека могло оказаться только неприятным происшествием, для наших героев должно было повлечь за собой очень дурные последствия. Поэтому они обнажили оружие и напали на полицейских, в чем их ревностно поддержал весь остальной сброд посетителей кабачка, А так как их было довольно много, то полиция потерпела поражение, и забияки поспешили разбежаться. Баллар и Мод думали, что довольно счастливо выкарабкались из этой истории и через несколько дней совершенно забыли о ней.
   Но вот однажды, отправляясь в Кастэнд, загородный дом Бабингтона, Баллар встретил человека с перевязанной головой и загляделся на него. Тот обратил на это внимание и неожиданно поскользнулся. Баллар спокойно продолжал свой путь, а перевязанный последовал за ним на некотором расстоянии.
   Вскоре им навстречу попался человек, одетый в мундир одного из высших полицейских чинов "Звездной палаты". Это был Пельдрам.
   Перевязанный человек почтительно поздоровался с ним и указал на Баллара:
   -- Вот человек, который ранил меня несколько дней тому назад в кабачке.
   Пельдрам мрачно посмотрел вслед Баллару и злобно пробормотал:
   -- По виду -- это дворянчик, ну а этим господам не вменяется в особенное преступление, если они ткнут шпагой низшего служителя "Звездной палаты". Но на всякий случай проследи за ним, Том, а чтобы он не заметил этого, постарайся встретить кого-нибудь из коллег и поручи ему продолжить наблюдение. Я хочу знать, кто этот человек. Понял?
   -- Слушаюсь! -- ответил подчиненный Пельдрама и поспешил за Балларом.
   А тот все продолжал спокойно идти своей дорогой, не заметив никакого преследования. Так дошел он до окраины города, где начинались уже поля, прошел в какую-то лачугу, побыл там короткое время и затем вернулся в Лондон в свою квартиру.
   Агент, которому Том поручил проследить за Балларом, дождался, когда тот через шесть часов вышел из дома, и наблюдал за ним до тех пор, пока не встретил товарища и не поручил продолжать слежку. Сам же поспешил вернуться к квартире преследуемого, чтобы навести там требуемые справки.
   Он узнал, что живет здесь Баллар, и без всяких размышлений отправился в квартиру Мода.
   Мод был дома и с удивлением взглянул на вошедшего полицейского. Когда же тот объяснил, что он -- служащий "Звездной палаты", то от испуга у Мода кровь в жилах застыла и волосы чуть ли не встали дыбом. Полицейский потребовал, чтобы Мод назвал свое имя и род занятий.
   Это было легко Моду. Чем-чем, а документами он был снабжен в достаточном количестве. Он предъявил доказательства того, что он -- англичанин, состоящий на службе секретаря французского посольства.
   -- Хорошо, -- произнес полицейский, -- совсем хорошо, по крайней мере в отношении вас, хотя с другой стороны, англичане, состоящие на службе у французов, всегда подозрительны. Но у вас имеется квартирант.
   -- Квартирант?
   -- Пожалуйста, не притворяйтесь! Я знаю, что это так! Кто этот человек?
   -- Ах, вы про этого?.. Да это, собственно говоря, не квартирант, а, так сказать, гость...
   -- В таком случае я должен сказать еще, что вы принимаете у себя очень подозрительных гостей... Дело, должно быть, не чисто, раз люди с наружностью джентльмена живут в такой дыре, как ваше жилище, раз они посещают низкопробные вертепы и вступают там в драку со стражами общественной безопасности!
   -- Этого я уж не знаю, -- дерзко ответил Мод.
   -- Готов вам поверить, но все-таки будьте любезны сказать мне, как попал этот человек в ваш дом?
   -- Мне его рекомендовали...
   -- Кто именно?
   -- Мой патрон.
   -- Тоже хорошая рекомендация! Как его зовут?
   -- Форсо.
   -- А чем занимается Форсо?
   -- Он военный, полковник, в настоящее время в отставке.
   -- Так, так!
   Полицейский в замешательстве почесал затылок. Положение полковника в отставке сразу объясняло все, что с первого взгляда казалось подозрительным, а именно -- привычку к бесшабашной жизни и неимение средств. Кроме того, полицейский из личного опыта знал, что с безработными военными шутить не приходится. Но как бы там ни было, а поручение ему было дано в самой категорической форме, и он должен был довести дознание до конца.
   -- Когда же вернется этот господин домой? -- спросил он Мода.
   -- Это совершенно неопределенно.
   -- Так я подожду его здесь, -- решительно заявил полицейский. -- А пока он не вернется домой, вы тоже должны оставаться здесь.
   Но Баллар не был таким неосторожным и легкомысленным, как это могло показаться, он нарочно колесил по городу, чтобы измучить преследователя. Когда же полицейский отмахал за ним два больших конца, то Баллар неожиданно исчез.
   Домой Баллар решил тоже сразу не возвращаться -- сначала послал мальчишку, чтобы тот прощупал почву.
   Когда мальчишка прибыл на квартиру Мода, полицейский все еще оставался на своем посту. Следуя данным инструкциям, мальчик сказал Моду, что его кузен просил спросить, как его здоровье.
   -- Ага! -- воскликнул полицейский. -- Знаем мы этих кузенов! Не трудитесь отвечать, сэр Мод! Слушай-ка, мальчик, я -- служащий "Звездной палаты".
   Мальчишка страшно перепугался.
   -- Тебе меня нечего бояться, если ты будешь послушным, -- продолжал полицейский. -- Но берегись, если ты не сделаешь того, что я тебе сейчас прикажу!
   -- Я готов все сделать! -- ответил мальчик.
   -- В таком случае ступай обратно к "кузену" и скажи ему, что сэр Мод ждет его.
   Мальчик отправился, а полицейский пошел следом за ним и встал настороже у двери.
   Баллар принял ответ мальчика за правду, но в последний момент лисьим нюхом почувствовал что-то неладное. Он юркнул в сторону, хотя полицейский и кинулся за ним, но не мог помешать иезуиту ускользнуть из его рук.
   Надутый полицейский вернулся к своему начальнику и доложил ему обо всем происшедшем. Выслушав его, Пельдрам решил лично взяться за это дело.
   Эта история затянулась. Преследование Баллара продолжалось несколько месяцев, но Пельдраму так и не удалось поймать человека, следить за которым его заставляла скорее честь сыщика, чем подозрение, что преследуемый и на самом деле -- важный преступник.
   Что может показаться очень странным -- так это то, что соучастники заговора не имели никакого понятия об этом преследовании. Таким образом, это было каким-то состязанием на приз, происходившим только между Пельдрамом и Балларом.
   За это время Бабингтон вообще редко видел иезуита. Он только что вернулся из имения, купленного им вблизи от Чартлея, и так много работал над подготовкой переворота, что даже его внешний вид совершенно изменился. Прежде он отличался некоторой полнотой, а теперь стал худым, физически и нравственно истощенным. Кроме того, лето стояло очень жаркое, и во время своих частых путешествий Бабингтон изнемогал от палящих лучей солнца. Он истосковался по отдыху, и твердо решил в течение нескольких дней сделать передышку.
   Прибыв в свой городской дом, он разделся с помощью камердинера, вытянулся на софе и сказал:
   -- Джек, меня ни для кого нет дома сегодня!
   -- Слушаюсь! -- ответил тот.
   -- Меня нет в Лондоне вообще, понимаешь?
   -- Понимаю.
   -- Я устал, Джэк, так устал, что на отдых и восстановление сил мне понадобится по крайней мере неделя.
   -- Совершенно верно!
   -- Теперь ты знаешь, значит, что нужно делать. Всем посетителям ты скажешь, что меня нет, что я в Париже, что ли.
   -- Я желал бы, сэр, чтобы мы действительно были там.
   -- И я желал бы того, ей Богу, но делать нечего, приходится оставаться здесь.
   -- К сожалению, -- произнес слуга со вздохом и вышел из комнаты.
   Бабингтон был настолько утомлен, что заснул.
   Вдруг слуга снова появился с очень обеспокоенным видом и воскликнул:
   -- Сэр! Дорогой сэр, проснитесь!
   Но так как тот не двигался, то Джэк стал будить его.
   -- Мне слишком скоро пришлось ослушаться вашего приказания, сэр, но я принужден сделать это, -- сказал он.
   -- Ну, в чем дело? -- недовольно спросил очнувшийся хозяин.
   Пришел какой-то незнакомец.
   -- К черту его, я никого не хочу видеть!
   -- Этот человек настаивает, к тому же у него, кажется, имеются важные вести.
   -- Кто же он такой?
   -- Это -- агент "Звездной палаты", состоящий у вас на жаловании.
   Через две минуты в комнату вошел посетитель, находившийся, по-видимому, также в большом волнении.
   -- Да хранит вас Бог, сэр! -- быстро проговорил он. -- Какое счастье, что я застал вас в Лондоне и имею возможность говорить с вами.
   -- У вас, по-видимому, имеются дурные вести?
   -- Дурные, очень дурные, сэр!
   -- Что-нибудь открыто?
   -- Да, во всяком случае нас предали!
   -- Черт возьми! Кто же мог быть этим предателем?
   -- Вы знаете, сэр, некоего Мода?
   -- Конечно!
   -- Так вот он явился сегодня к нашему начальнику Пельдраму и заявил, что проживающий у него полковник Форсо на самом деле -- священник и зовут его Баллар.
   -- Будь проклят этот предатель!
   Затем он заявил, что после долгих стараний ему удалось заманить Баллара в свою квартиру, где он осилил его и связал, так что можно теперь взять его оттуда.
   -- Ох! -- простонал Бабингтон. -- В таком случае все погибло! Ну, что же? Взяли его?
   -- Это должно совершиться с минуты на минуту.
   -- Хорошо, благодарю вас за сообщение. Джэк, Джэк, поди сюда!
   Лакей вошел, а посетитель удалился.
   -- Коня мне поскорее! -- крикнул Бабингтон.
   Слуга вышел, а Бабингтон стал одеваться, Он совсем потерял голову и думал не о том, чтобы кого-то предупредить, а лишь о бегстве и о спасении своей особы. Одевшись, он выбежал во двор, вскочил на коня и поспешил из Лондона. Некоторое время он скакал вперед без всякой определенной цели, пока наконец не стемнело. Тем временем он собрался с мыслями и понял, что его бегство не только испортит все дело, но послужит еще проявлением трусости. Наконец, известия могли быть ложны, даже в случае их достоверности еще многое можно было бы спасти. Под влиянием этих соображений он повернул обратно в Лондон, переночевав по дороге в плохонькой гостинице.
   На следующее утро он отправился в Сэнт-Эгидиен, свое загородное поместье, где его встретил Саваж.
   Последний проводил его в жилую комнату и спросил:
   -- Вы знаете, сэр, что нас выдали и что Баллар уже арестован?
   -- Да, знаю. А кто еще арестован?
   -- Больше никто! Вот письмо королевы!
   Прочтя письмо, Бабингтон сказал:
   -- Я отвечу, но что можно предпринять, сэр Джон?
   Бабингтон старался казаться таким же спокойным, каким был Саваж.
   -- Немедленно убить Елизавету! -- ответил Саваж.
   -- Хорошо, возьмите это на себя.
   -- Завтра этой женщины не будет в живых! -- сказал отважный офицер.
   -- Хорошо, хорошо! -- сказал Бабингтон, вынимая кошелек и снимая с пальцев кольца. -- Вот вам на всякий случай необходимые средства. Только ваша рука может спасти нас... Не мешкайте!
   -- Завтра это свершится! -- подтвердил Саваж. -- Вообще все эти большие приготовления были совершенно излишни
   Джон удалился, а Бабингтон принялся за письмо к Марии Стюарт. Он извещал ее о том, что случилось, но обещал употребить все средства, чтобы удалось их предприятие.
   Это письмо уже не попало в руки Марии.
   Насколько Бабингтон в первый момент струсил и потерял бодрость, настолько потом в нем явилась какая-то отчаянная отвага. Он решил самолично принять участие в свержении Елизаветы. Для этого он поехал в Лондон. Но Бабингтону не удалось исполнить свое намерение, поэтому он отправился в свою квартиру, где его уже ждал Саваж.
   -- Это невозможно, -- воскликнул тот, -- ни сегодня, ни завтра, ни вообще в ближайшее время. Приняты все меры предосторожности, весь наш план обнаружен.
   После краткого совещания оба покинули дом и отправились к Тичборну. Последний, встретив их, возбужденно спросил:
   -- Знаете ли вы, что Баллара подвергли пытке и он выдал всех нас?
   -- Будь проклят этот поп! -- воскликнул Саваж. -- Я это предвидел... Чего можно было ждать от него и всей его шайки!
   -- Необходимо бежать! -- сказал Бабингтон.
   Только не днем, -- заметил Тичборн. -- Следуйте за мной, я укажу вам убежище, где мы можем выждать ночи! -- с этими словами Тичборн ввел своих посетителей в подвальное помещение с несколькими выходами.
   Заговорщики все прибывали к Тичборну, и его слуга препровождал их в упомянутое убежище, Про неявившихся говорили, что они все арестованы. Тичборн распорядился, чтобы к вечеру были приготовлены лошади.
   Вечером Бабингтон бежал из Лондона вместе со своими сообщниками. Достигнув Сэн-Джонского леса, они надеялись укрыться там, но их преследовали, настигли очень скоро и, арестовав, отправили в Лондон.
   Так закончился заговор Бабингтона. Понятно, почему Мария Стюарт, услыхав имя Бабингтона, так побледнела и воскликнула, что все погибло. Раскрытие этого заговора послужило поводом к разыгранному Амиасом приглашению на охоту по приказанию Валингэма.
   Однако разоблачению способствовал не только арест Баллара. Сыграла роковую роль и измена Кингтона.
  

Глава тринадцатая
ДЕЯНИЯ КИНГТОНА

   Не менее, чем Мария, была потрясена Елизавета, когда узнала о готовившемся против нее заговоре. Королева Англии узнала о нем от Бэрлея в присутствии Валингэма и Лейстера. Был при этом докладе и Кингтон. Елизавета в первый момент как бы окаменела, но затем разразилась бурным неистовством. Она плакала, кричала, яростно металась по комнате, издавая какие-то нечленораздельные звуки. Когда ее возгласы стали несколько явственнее, можно было разобрать проклятия, относящиеся к Марии.
   Присутствующие испуганно смотрели на нее. Бэрлей пытался несколько раз заговорить, но Елизавета не слушала его. Наконец ему удалось привлечь ее внимание.
   -- Ваше величество, -- начал он, -- вы не дали мне договорить. Неужели ваши верные слуги решились бы выступить перед вами с таким известием, если бы заранее не обезвредили ядовитого жала змеи?
   Придя несколько в себя, Елизавета приказала Кингтону удалиться, а затем обратилась к присутствующим:
   -- Милорды, вы застигли меня врасплох. Поговорим теперь! Неужели, лорд Лейстер, вы ничего не знали о заговоре, грозящем моей жизни и всей стране?
   По замешательству Лейстера видно было, что ему ничего не было известно.
   -- Ваше величество, -- смущенно пробормотал он, -- это, собственно, не входило в круг моих обязанностей.
   Елизавета бросила на него уничтожающий взгляд, расположилась в кресле и предложила Бэрлею продолжать свой доклад. После Бэрлея давал отчет статс-секретарь Валингэм. Наконец позвали Кингтона. Выслушав его с полным вниманием, Елизавета сказала наконец:
   -- Так нужно схватить их всех!
   -- Простите, ваше величество, -- заметил Валингэм, -- эти люди, равно как и все доказательства их виновности, находятся в наших руках, но дело идет об установлении виновности еще одной особы, главной зачинщицы и злоумышленницы в этом деле. Быть может, было бы своевременно теперь положить конец всем этим козням, но я не мог решиться без позволения вашею величества.
   Елизавета вздрогнула и взглянула на всех троих испытующим взором, из ее груди вырвался тяжелый вздох, а затем она медленно произнесла:
   -- Я даю вам на то мои полномочия, милорды, поступайте как находите необходимым; а теперь дайте мне возможность несколько отдохнуть. Вас, лорд Сесил, я желала бы видеть в скором времени.
   Все четверо вышли из комнаты.
   Какие же сети в этот раз были расставлены Кингтоном?
   В туманное осеннее утро 1585 года в большой тюрьме одного из городов, где десять лет тому назад вспыхнуло крупное восстание, заметно было оживление. Причиной тому стало событие в тюремной жизни -- арестанта выпускали на волю. Такое счастье выпало на долю некоего Андрея Полея, рабочего с мельницы. За участие в восстании он был приговорен к пятнадцатилетнему тюремному заключению, но, отбыв десять лет, нынче освобождался милостью королевы, простившей ему остальные пять лет.
   Выйдя на свободу, первым делом Полей отправился в родное село, находившееся в десяти часах от города, чтобы повидаться с родными. Но каково было его удивление и разочарование, когда из его мельницы вышел навстречу совершенно чужой человек.
   После некоторых расспросов Андрей Полей узнал, что в течение этих десяти лет многое изменилось. Мельник Полей со своим семейством покинул село и вероятнее всего уехал во Францию. Из односельчан, которые могли бы дать точные сведения, тоже никого не осталось.
   Андрей грустно поник головой и, усталый, голодный, поплелся в ближайшую корчму, чтобы подкрепить свои силы. Там ему назвали человека из соседнего городка, который мог бы дать сведения относительно его родных.
   Наутро Андрей Полей отправился в тот городок и нашел этого человека, священника иезуита Джильбера Джиффорда.
   Джиффорд родился в графстве Стаффорд, его отец за религиозные убеждения был долгое время в заключении в Лондоне. Сам же он покинул Лондон двенадцати лет от роду, получив потом воспитание у иезуитов во Франции и приняв посвящение в реймской семинарии доктора Аллана.
   Молодой Джиффорд снискал расположение своего начальства и проявлял участие к судьбе Марии Стюарт. На этом основании он выполнял роль посредника и наконец отправился в Лондон, где он вступил в сообщество Баллара и вызвался способствовать переписке Марии с Бабинггоном. Ему было известно о заговоре, он сообщался с наиболее видными участниками его, но сам, казалось, был склонен выдать партию и ждал только благоприятного случая.
   Такой не замедлил представиться.
   Во время своих частых разъездов Джиффорд однажды встретился в корчме с человеком, который заинтересовал его.
   Оба они много путешествовали по Италии и Испании, оба оказались одних политических взглядов. Джиффорду так понравился новый знакомый, что он пригласил его к себе на другой день.
   В назначенный час тот явился. После трапезы и приятных разговоров гость вдруг совершенно переменил тон и, вынув из кармана пистолет, сказал:
   -- Вы -- иезуит. Вы -- корреспондент Моргана и Пэджета в Париже, вы -- участник заговора против нашей королевы. Я же -- помощник начальника полиции Валингэма, меня зовут Кингтон. Теперь попытайтесь оправдаться, а я посмотрю, следует вас арестовать или нет.
   Джиффорд, хотя и был озадачен таким оборотом дела, но сразу решил извлечь выгоду из этой встречи. Поэтому, спокойно улыбаясь, обратился к Кингтону:
   -- Мне очень приятно познакомиться с вами, я уже давно хотел сделать разоблачения, но не знал, куда обратиться, чтобы при этом не пострадать. Готов служить вам во всех отношениях.
   После некоторых расспросов Кингтон и Джиффорд заключили союз. Джиффорд дал обязательство сообщать Кингтону о всех деяниях участников заговора и с этого момента стал вести двойную игру, причем его услуги Кинггону оплачивались, конечно, звонкой монетой.
   Когда Полей явился к Джиффорду, тот как раз нуждался в надежном посыльном к Кингтону. Познакомившись с судьбой Андрея, он предложил ему поступить к нему на службу и отправил его в Лондон с письмом.
   Полей явился в Лондон, Кингтон позаботился пристроить его на службу в полиции и сделать посредником в своей переписке с Джиффордом.
   В письме, доставленном Кингтону Полеем, говорилось:
   "Ваше мнение относительно Грегори и Фелиппса совершенно верно, но я полагаю, что их незачем арестовывать, а лучше склонить на свою сторону путем подкупа. Грегори обладает особым искусством вскрывать письма и снова запечатывать их, Фелиппс же умеет подобрать ключ к любому шифру. Оба могут пригодиться".
   Грегори был членом сообщества Баллара и постоянным посетителем квартиры Мода. Таким образом, все нити заговора были в руках Кингтона довольно продолжительное время, а полиция могла действовать довольно успешно. Главную роль в этом играл Кингтон.
   Французский посланник Шатонэф работал в кабинете вместе со своим секретарем Жереллем. Просматривая бумаги, он время от времени вздыхал. Наконец сказал:
   -- Я очень хотел бы избавиться от всей этой переписки! Роль посланника как-то не вяжется с ролью почтовой конторы для врагов королевы!
   -- Сожгите всю эту корреспонденцию, и вы избавитесь от всяких затруднений! -- посоветовал ему секретарь.
   -- Вероятно, я так и сделаю. В течение месяца я решу этот вопрос, а пока припрячьте все это, -- сказал посланник и удалился из кабинета.
   Немного спустя вошел Кингтон и приветливо поздоровался с Жереллем.
   -- Вы пришли очень кстати, -- сказал француз, -- в течение месяца я сдам вам весь запас накопившихся для королевы писем.
   Кингтон обрадовался и условился с Жереллем, что он познакомит его с Грегори и Фелиппсом.
   Встретившись после этого со своим начальником Валингэмом, он предложил ему:
   -- Милорд, необходимо королеве Марии Стюарт в Чартлее предоставить возможность свободно переписываться, тогда в наших руках будут несомненные улики.
   Валингэм с восторгом принял это предложение и дал свое согласие. Грегори и Фелиппс были подкуплены без всяких затруднений, вступили на службу к Валингэму, но вместе с тем продолжали общаться с заговорщиками, чтобы оставаться в курсе дела.
   Амиас Полэт получил необходимые указания от Валингэма и принял деятельное участие в этом провокационном деле. Вся переписка королевы теперь шла через руки Валингэма и его приспешников, все ее планы и намерения были известны ему. Это и объяснило перемену в обращении и чрезвычайную любезность и предупредительность сэра Полэта по отношению к Марии Стюарт.
   Но, расставляя сети Марии Стюарт и ее приверженцам, Кингтон через своих агентов установил строгое наблюдение за тем, что происходило в кабинетах Мадрида, Парижа, Рима и даже в немецких придворных сферах. Для этих целей ему понадобилось значительное число агентов, которые, кроме своих прямых обязанностей, должны были еще следить друг за другом. Джиффорд, Полей и Мод были отправлены им во Францию. Вербуя новых агентов, он обратил внимание на рослого, веселого, добродушного молодого человека по имени Тичборн. Имущественное положение парня находилось далеко не в блестящем состоянии и из-за легкомыслия ему пришлось вести в Лондоне довольно сомнительное существование.
   Однажды в обществе, где присутствовал и Кингтон, Тичборн позволил себе отозваться несколько пренебрежительно о британцах и всех приверженцах короля Иакова. Кингтон принял это к сведению и надеялся использовать это таким же образом, как то ему удалось с Джиффордом.
   По уходе гостей Кингтон под благовидным предлогом задержался с Тичборном.
   -- Если я не ошибаюсь, -- сказал ему Кингтон, -- вы -- приверженец несчастной королевы Марии?
   -- Я -- шотландец, -- ответил Тичборн, -- а потому это естественно. А вы?
   -- Что касается меня, то... Скажите, вы посвящены в подробности заговора?
   -- Заговора? -- переспросил Тичбор, чрезвычайно удивленный.
   -- Да! Существует заговор освободить Марию Стюарт и возвести ее на английский престол.
   -- Боже мой! И вы -- участник этого заговора!
   -- Да! Я предполагал, что и вы -- наш единомышленник, я был неосторожен, но надеюсь, что имею дело с честным человеком, который не станет доносить на меня!
   -- Будьте покойны -- поспешно заявил Тичборн. -- Я вообще никогда не выдаю, а тем более приверженцев Марии, напротив, если вы ближе познакомите меня с этим делом, то убедитесь, что я с готовностью приму участие в нем и готов на самопожертвование.
   Кингтон ответил не сразу, как будто раздумывая о чем- то. По всему было видно, что он ошибся в Тичборне, рассчитывая встретить в нем соучастника заговора. Впрочем, это была не беда, так как молодой человек выразил готовность вступить в партию заговорщиков.
   -- Вы мне не доверяете? -- огорчился Тичборн.
   -- О нет, вы не ошибаетесь! -- ответил сыщик. -- Я только раздумывал, как бы лучше всего познакомить вас с подробностями дела, сейчас у меня слишком мало времени на это.
   -- Как вам будет угодно! -- сказал Тичборн. -- Я всегда к вашим услугам.
   Надеюсь, мы скоро свидимся, -- заключил Кингтон и распростился со своим собеседником.
   Тичборн был впоследствии вовлечен в заговор, но Кингтон ошибся, предполагая встретить в нем послушное орудие для своих целей. Напротив, Тичборн очень скоро потерял к нему доверие и прервал с ним всякие отношения по причинам, которые остались невыясненными.
   Кингтон был взбешен поведением молодого человека, но решил щадить его до последнего момента, чтобы не разоблачить своей роли перед заговорщиками, и выжидал до поры до времени, А Чидьок Тичборн вошел в число тех пяти молодых людей, которые позднее хотели взять на себя дело убийства Елизаветы.
  

Глава четырнадцатая
НОВЫЙ ЧУДОВИЩНЫЙ ПРОЦЕСС

   В своих планах Елизавета предполагала смерть Марии, но чтобы ни у кого не могло зародиться и тени подозрения относительно ее участия в этом деле. Валингэм понял желание королевы и хотел, чтобы вина за опасный заговор всецело пала на Марию Стюарт. Но ни письма Марии, ни ее планы и намерения не давали достаточного повода к смертному приговору над ней. Лишь с появлением в Лондоне Баллара и Саважа и ведением заговора под руководством Бабингтона дело приняло желательный оборот, так как теперь были все данные, что Мария одобряла намерения своих приверженцев.
   Чтобы удобнее было следить за всей перепиской, Фелиппса отправили в Чартлей. Там на месте он должен был дешифровать письма Марии и, кроме того, втереться к ней в доверие, воспользовавшись тем, что она знала его с давних пор.
   Но Марии помог инстинкт самосохранения -- она отказалась от отношений с Фелиппсом. Или, быть может, ее оттолкнула его неприглядная внешность (Фелиппс был мал ростом, тщедушен, рыж, с лицом, изрытым оспой). Но тому оказалось достаточным ее писем к Бабингтону. Фелиппс, равно как и Полэт, позаботился о доносах, результатом чего был арест заговорщиков.
   Лондон, вся Англия, можно сказать, и вся Европа были поражены разоблачением этого заговора. Следствие началось с допроса Бабингтона, Саважа и Баллара. Бабингтон держал себя на допросе с достоинством. Он сознался в своих намерениях и действиях, словом, признал свою вину. Так же держали себя Саваж, Баллар и многие другие их соучастники, подтвердив, таким образом, преступность заговора. Всем угрожал смертный приговор, вопрос был только в том, какого рода смерть должна была их постигнуть,
   Перед загородным домом Бабингтона в Сэнт-Эгидиене, обычным местом сходок заговорщиков, в назначенный день были сооружены подмостки. Народу собралось несметное количество не только из Лондона, но и всех отдаленных окрестностей.
   На лобном месте был еще раз прочтен смертный приговор Бабингтону, Саважу, Баллару, Тичборну, Баруэлю, Тильнаю и Абингтону. А затем всем им вспороли животы.
   Зрелище было настолько отвратительное и потрясающее, что многим зевакам сделалось дурно. Тысячи людей разошлись до окончания казни. В толпе слышался громкий протест, несмотря на то, что заговорщики далеко не пользовались симпатиями народа.
   Из-за такого грозного настроения толпы приговор над остальными преступниками пришлось несколько смягчать. Семеро остальных были на следующий день повешены в Лондоне на обычном лобном месте. Этим закончился первый акт заключительной драмы из жизни Марии Стюарт.
   Вечером этого знаменательного дня в небольшую корчму в Грэйдоне сошлись Сэррей, Брай и Джонстон.
   Время наложило свою печать на этих людей. Сэррей совершенно поседел, и его лицо было изборождено глубокими морщинами, но по его уверенным движениям было заметно, что силы еще не оставили его. Брая можно было сравнить со старым дубом, потерявшим листья и сучья, но еще могучим и способным противостоять невзгодам житейских бурь. Джонстон был моложе их и меньше перенес превратностей судьбы; по наружности он казался человеком в самом расцвете лет.
   Сэррей и его спутники отправились было на север по делам заговора, но, узнав о событиях в Лондоне, возвратились обратно. Они явились слишком поздно, чтобы хоть как-то помочь делу, поэтому держались поодаль от развернувшихся роковых событий. Сэррей и Брай не решались показаться в Лондоне, поэтому Джонстон один отправился на разведку и, возвратившись, стал рассказывать, что удалось узнать. Сэррей, заложив руки за спину, крупными шагами ходил по комнате. Брай слушал, сидя за столом и подперев голову руками. Когда Джонстон окончил свой рассказ о казнях, Сэррей заметил:
   -- Иначе и не могло быть! Дело Марии погибло теперь окончательно.
   -- Безвозвратно! -- согласился Брай.
   -- А что вы слышали о несчастной королеве? -- спросил Сэррей.
   -- Королева находится еще в Чартлее, -- ответил Джонстон, -- но, говорят, ее перевезут в другое место. Куда -- не знаю.
   -- Наверное, в Тауэр? -- заметил граф.
   -- А оттуда -- на несколько ступеней выше!... -- прибавил Брай.
   -- Да, возможно! -- продолжал Джонстон. -- Говорят о процессе против нее, графа Арунделя и еще нескольких господ. Впрочем, вот список имен тех лиц, которые лишаются прав состояния и имущество которых конфискуется.
   Сэррей просмотрел список и молча передал его Браю. Имена их обоих значились в этом списке. Брай тоже ничего не сказал.
   -- Говорили вы с леди Сэйтон? -- спросил Сэррей.
   -- Да, милорд. Леди Джэн намерена возвратиться в Шотландию. Ее брат желает этого, и она повинуется. Леди дала понять, что люди в ее и вашем возрасте не могут ни о чем больше думать, кроме как о чисто дружеских отношениях.
   -- Она не написала мне ни строчки?
   -- Нет, милорд, она посчитала, что это может повредить как вам, так и ей.
   -- Она права, -- сказал Сэррей с глубоким вздохом. -- И эта надежда утрачена, как все надежды в моей жизни. Сэр Брай, наши жизненные задачи значительно упрощаются.
   -- По-видимому, так, милорд.
   -- Я намерен довести эту игру до конца, быть может, королеве Марии можно еще помочь чем-нибудь. Если вы желаете избрать себе иной путь, я ничего не имею против этого.
   -- Я остаюсь с вами! -- сказал Брай.
   -- А вы, Джонстон?
   -- И я также, милорд.
   -- В таком случае поселимся на морском 6epery, где, в случае опасности, останется для нас свободный путь к бегству.
   Все трое отправились в тот же вечер на восток графства
   Перед колесницей, на которой везли осужденных в Сэнт -- Эгидиен, ехал впереди Кингтон с частью своих конных стражников. Этот бывший слуга Лейстера теперь чувствовал себя прочно и мог рассчитывать на повышение и награды.
   У Кингтона несомненно имелись завистники, но все они смолкли, ослепленные его взлетом. Один только человек больше всех был раззадорен его удачами и готов был ему мстить -- это Пельдрам. Но по некоторым причинам все медлил проявить свою месть по отношению к столь ненавистному ему человеку. Но теперь, когда Кингтон возглавлял парадное шествие, Пельдрам обложил городские ворота своими людьми.
   Заметив Пельдрама, Кингтон иронически улыбнулся, но тем не менее очень вежливо поклонился своему бывшему товарищу. Эта насмешка была последней каплей, переполнившей терпение Пельдрама.
   Волнение, вызванное в народе жестокой картиной казни, в первый день доставило много забот полиции, так что Пельдрам не мог думать ни о чем другом, кроме исполнения своих обязанностей, поэтому и на второй день он вернулся домой лишь к вечеру после затянувшихся служебных дел.
   Пельдрам был холостяк, как и Кингтон, но по своим средствам жил вполне прилично и удобно, имел даже слугу, с помощью которого он разделся, поужинал и затем отпустил его. Но вскоре встал и оделся сперва в кожаную рубаху, как было принято в те времена одеваться для путешествия, а сверх нее надел верхнее платье. Потом отправился на конюшню, оседлал коня, вооружился и, покинув свое жилище, направился на восток.
   На одном из первых попавшихся постоялых дворов Пельдрам оставил коня и пешком вернулся в город.
   Кингтон после дней, даже недель, проведенных в беспрестанной суете, тоже решил было отдохнуть.
   Но вот дверь отворилась, он оглянулся и побледнел, узнав Пельдрама, сумевшего проникнуть к нему без доклада.
   -- Это вы, сэр? -- вот все, что он нашелся сказать в первый момент
   Пельдрам окинул взглядом всю комнату.
   -- Честь имею кланяться, сэр! -- сказал он. -- Не беспокойтесь, я пришел к вам по служебному делу.
   Кингтон поднялся, несмотря на неожиданность визита, он не терял присутствия духа, ясно оценивая свое положение.
   -- Служебное дело? -- повторил он с расстановкой, зорко следя за вошедшим. -- Какое же?
   Пельдрам медленным шагом направился к его постели.
   -- Стой! -- крикнул Кингтон. -- Остановитесь там! Мы можем говорить с вами и на расстоянии.
   -- Разве вы боитесь меня?
   -- Во всяком случае мы не имеем основания доверять друг другу, -- ответил Кингтон, -- поэтому делайте, как я вам говорю.
   Пельдрам остановился, как бы наслаждаясь страхом злодея.
   Кингтон был всегда отважен и не раз имел случай доказать это, но Пельдрам был тоже не из робкого десятка, к тому же разница в годах была в его пользу.
   -- Переходите к делу! -- потребовал Кингтон. -- Чем скорее мы покончим, тем лучше.
   -- Вы правы! -- сказал Пельдрам и одним прыжком очутился близ своей жертвы, в один миг он всадил кинжал в грудь Кингтона, который упал с громким криком.
   Пельдрам, не произнеся ни слова, вытащил кинжал из груди своего противника, очистил его от крови, набросил одеяло на скончавшегося преступника и вышел из комнаты.
   Он вернулся к тому месту, где оставил своего коня, вскочил на него и направился из Лондона к северу.
   В тот вечер многие высокопоставленные лица получили письма, доставленные загадочным образом. Одним из первых получил такое письмо первый лорд "Звездной палаты". В нем говорилось следующее:
   "Милорд, я хорошо знал, что нужно сделать, чтобы спасти честь верховного суда, поэтому не дожидался Ваших прямых указаний. Что касается меня, то я сделал все, что мог. Надеюсь, что Вы, ваше превосходительство, окажете мне свое покровительство в том случае, если меня будут преследовать. Если бы заговорщики одержали верх, Кингтон перешел бы на их сторону, в этом я убежден. Впрочем, место моего пребывания указывает Вам, какое я предприму решение, если мои услуги окажутся неоцененными. Гэнслоу-Гайд, 1586 г. Пельдрам".
   Вторым лицом, к которому обратился Пельдрам, был лорд Лейстер.
   "Милорд, -- говорилось в его письме, -- я освободил Вас от человека, который постоянно только и думал о том, как бы погубить Вас. Вам грозила бы полная гибель, если бы ему удалось добиться еще более высоких ступеней власти, чем теперь. Так примите же участие в моей судьбе и выхлопочите мне прощение. Ответ прикажите положить у белого креста в Гэнслоу-Гайде".
   Третье письмо было адресовано лорду Бэрлею.
   Пельдрам резко упрекал лорда в нарушении данного слова и грозил объявить всем об отношениях, если тот не помилует его, в противном случае он клялся, что будет продолжать мстить и организует воровскую шайку, которая будет грабить и разорять Лондон и его окрестности.
   Четвертое письмо получил Валингэм.
   "Милорд, -- написал ему Пельдрам, -- место, из которого я пишу Вам эти строки, уже само говорит за себя. На мой призыв за мной последуют все те, кто служит Вам теперь, и в особенности -- кто имеет основание бояться Вас. Я поступил в ''Звездную палату" только для того, чтобы выследить Кингтона, но мне пришлось найти другую дорогу для мести, так как на избранном пути я не мог добиться поставленной дели. Кингтон убит, и если Вы действительно так умны, как это говорят, то Вы не только простите меня, но и назначите на место покойного; поверьте, что я могу служить Вам так же хорошо, как и он".
   Это были очень смелые требования, исходящие от беглого убийцы, и все-таки они были приняты!
   Валингэм сам вернул Пельдрама в Лондон и передал ему место убитого Кингтона.
   Возможно, что смерть верного помощника была более на руку Валингэму, чем это можно было думать. Теперь ему уже не надо было делиться с кем бы то ни было славой и наградой.
  

Глава пятнадцатая
ОБВИНЕНИЕ МАРИИ СТЮАРТ

   Бэрлей и Валингэм добились теперь своей цели. У них в руках были ясные доказательства того, что Мария Стюарт не только интриговала против государственной безопасности Англии, но и принимала участие в заговоре на жизнь королевы Елизаветы. Эти доказательства заключались в показаниях некоторых арестованных, в показаниях, которые ожидались от других арестованных, в показаниях предателей и в переписке, которая была сразу раскрыта, так что удалось снять точные копии всех писем, которыми обменивалась Мария Стюарт с заговорщиками.
   Теперь Елизавета имела случай избавиться уже на законном основании от своей соперницы и навсегда обезвредить ее.
   Но всех этих улик, добытых Валингэмом при раскрытии заговора, было ему недостаточно. Он хотел иметь в руках более бесспорные улики. С этой целью он с самого начала изолировал двух человек, близко стоявших к Марии, от процесса, направленного против Бабингтона и его соучастников; эти лица должны были стать главными свидетелями обвинения, направленного против Марии Стюарт. Это были оба секретаря Марии, Кэрлей и Ноэ, которых задержали и арестовали на пути из Чартлея в Тиксаль.
   Во время процесса над другими заговорщиками Валингэм приказал доставить обоих секретарей к себе на дом и там держать под строжайшим арестом. Из этого видно, какую важность придавал он этим лицам.
   Только тогда, когда процесс Бабингтона был закончен и приговор суда приведен в исполнение, Валингэм снова занялся судьбой арестованных. Однажды он явился к своему шурину Бэрлею обсудить с ним дальнейшую возможность их использования в деле.
   -- Самым простым было бы судить и казнить их вместе со всеми другими заговорщиками, -- сказал первый министр Елизаветы.
   -- Нет, милорд, -- ответил Валингэм, -- я много думал об этом. Этих секретарей нельзя назвать заговорщиками, так как в их обязанность совсем не входило доносить о том, что делала их повелительница, они были подчинены только ей и исполняли данное им приказание. Поэтому, если бы они фигурировали на процессе, ныне окончившемся, то их, наверное, оправдали бы. Мы должны использовать их другим образом.
   -- А именно?
   -- Об этом-то я и хочу поговорить с вами, -- ответил Валингэм. -- Для нас совершенно безразлично, умрут эти люди или останутся в живых, ведь они были безвольным орудием в чужих руках. Но мы могли бы их так запугать, что получили бы от них показания, направленные против бывшей шотландской королевы.
   -- В этом есть свой резон, -- задумчиво сказал Бэрлей.
   -- Так вы все еще стараетесь вести намеченную вами линию?
   -- Пока я не вижу оснований отступать от нее, -- ответил Валингэм, -- пожалуй, больше и не представится такой счастливой возможности стряхнуть кошмар, угнетающий столько времени Англию. Когда у меня в руках будут показания Кэрлея и Ноэ, я представлю на обсуждение государственного совета предложение учинить формальный процесс против настоящей виновницы всех этих злодеяний.
   -- Да, да! -- оживленно воскликнул Бэрлей. -- Это действительно -- самый верный путь.
   Валингэм с благодарной улыбкой поклонился ему и вышел.
   Вернувшись домой, он послал за Пельдрамом.
   Лорд-президент "Звездной палаты", Бэрлей и Лейстер приняли Пельдрама после его возвращения в Лондон достаточно прохладно, но он все-таки убедился, что они не питают к нему дурных чувств. Бэрлей даже добился для него полного прощения королевы. Между прочим, Елизавета помянула убитого Кингтона -- человека, который сделал так много для ее безопасности, лишь одной фразой:
   -- Жаль! Это был полезный человек.
   Только один Валингэм не захотел встретиться с Пельдрамом, а просто выслал ему с лакеем патент на новую должность.
   Такое отношение насторожило шотландца. И теперь, когда ему передали приказание государственного секретаря немедленно явиться, Пельдрам не мог отделаться от чувства некоторого беспокойства. Тем не менее он поспешил одеться и отправиться по вызову, сознавая, что от этого свидания, быть может, зависит вся его будущность.
   Когда он вошел в кабинет Валингэма, тот с ног до головы окинул его пытливым взглядом. Поклонившись, Пельдрам ждал, пока с ним заговорят.
   -- Знаете ли вы, -- начал государственный секретарь, -- кто и что вы в сущности такое?
   -- Кажется, знаю, -- ответил Пельдрам. -- Я -- орудие в ваших руках, вещь, которой пользуются, пока она нужна, и которую выбросят вон, когда в ней отпадет необходимость.
   -- Подобный ответ избавляет вас от нагоняя, -- улыбаясь, ответил Валингэм. -- Вы, очевидно, нашли, что из Кингтона я уже извлек всю возможную пользу?
   -- Да, милорд.
   -- И думаете, что можете заменить мне его?
   -- Вполне, милорд!
   -- Вы слишком много берете на себя. Кингтон отличался умом, храбростью и знанием обстоятельств момента.
   -- Я, разумеется, не могу знать многое так, как знал он, но я тоже храбр и неглуп. Кроме того, я -- верный слуга, что никак нельзя сказать про Кингтона.
   -- В этом отношении я не могу пожаловаться на него.
   -- Возможно, ведь его подлость хорошо оплачивалась на вашей службе!
   Валингэм закусил губы и отвернулся от Пельдрама.
   -- Может быть, и так, -- произнес он после паузы. -- Ну-с, посмотрим, как вы замените его. Правда, я не рассчитываю, что нам в ближайшем будущем снова предстоят такие истории, как в последнее время, но необходимо позаботиться о том, чтобы они не могли повториться. Не знакомы ли вы с секретарями Марии Стюарт?
   -- Я знаю их только по именам, не более.
   -- Ну да это неважно. Вы должны втереться к ним в доверие и постараться напугать их возможностью следствия и суда.
   -- Слушаю-с, милорд.
   -- При этом вы должны вселить в них надежду, что имеется возможность вылезть сухими из воды.
   -- А какова эта возможность?
   -- Если они дадут показания против их прежней госпожи.
   -- Я настрою их как следует!
   -- В настоящий момент они находятся здесь, во дворце; вы отправите их в Тауэр, это поможет вам поближе сойтись с ними, так как в Тауэре они останутся под вашим специальным надзором.
   -- Великолепно, милорд!
   Валингэм отпустил Пельдрама, и тот немедленно принялся за исполнение возложенного на него поручения. Было ли оно ему по душе -- неизвестно, но к Марии Стюарт он никогда не чувствовал особенной симпатии, поэтому ему не приходилось употреблять насилие над собой, чтобы выполнить все, что от него требовалось.
   Кэрлей и Ноэ были допрошены сейчас же после ареста, но не признали справедливости возведенного на них обвинения, а относительно того, что касалось Марии Стюарт, отговорились полнейшим неведением.
   Их беспокойство отчасти улеглось, когда из Тауэра их переправили в дом Валингэма, но вскоре перед ними явились новые заботы, Будучи изолированы от всех, не имея ни малейшего представления о том, что делалось в то время на свете, они терзались неизвестностью, которая была для них тем тяжелее, что совесть их была нечиста. Их арест не отличался особенной строгостью, и условия жизни были неплохи. Но лакеи Валингэма отличались полнейшей непроницаемостью, и арестованным не удавалось выпытать у них ни единого слова. Тем не менее оба подозревали, что происходит что -то очень важное, в чем им уготована определенная роль.
   В таком состоянии духа секретарей и застал Пельдрам, когда вошел к ним и резким тоном заявил, что их снова переводят в Тауэр, а на приготовления дают два часа. После этого заявления он ушел, чтобы позаботиться о конной страже, которая должна была конвоировать арестантов, а испуганные секретари Марии приготовились к самому худшему.
   Когда Пельдрам явился снова, он застал их в страшно угнетенном состоянии духа и решил притвориться, будто тронут их судьбой.
   -- Только носов не вешать, друзья! -- сказал он. -- Если бы с вами хотели поступить, как с остальными заговорщиками, ваша песенка уже давно была бы спета!
   -- Чья песенка? -- испуганно спросил Кэрлей.
   -- Черт возьми! Да вы ничего не знаете? -- удивился Пельдрам.
   -- Мы изолированы от всего света, -- ответил Ноэ. -- Пожалуйста, расскажите, что произошло!
   -- Да, если дело обстоит так, то я сам ничего не знаю, -- ответил Пельдрам.
   -- О, пожалуйста, расскажите! -- взмолился Ноэ. -- Вы не можете представить, как мучит нас эта неизвестность!
   -- Ну что же, в конце концов это ничему повредить не может! -- согласился Пельдрам. -- Так слушайте: все сообщество заговорщиков казнено, за исключением вас и тех, которые успели сбежать.
   -- Ну а королева? -- вырвалось у Кэрлея.
   Ноэ бросил на товарища укоризненный взгляд.
   Пельдрам насторожился.
   -- О вашей королеве я не буду говорить, -- ответил он.
   -- Могу лишь добавить, что с вами собираются поступить так же, как с ними. Выяснилось, что вы... Впрочем, это меня не касается.
   -- Что вас не касается?
   -- Выяснилось, что вы принимали близкое участие в замыслах Марии Стюарт; таким образом, вам не избежать наказания, если только вы что-либо умолчите в своих показаниях.
   -- Да мы ничего не знаем о делах королевы! -- поспешил возразить Ноэ.
   -- Королева не замышляла ничего дурного! -- прибавил Кэрлей.
   -- Меня это, господа, нисколько не касается, -- с притворным равнодушием махнул рукой Пельдрам. -- Ну, вы готовы?
   -- Мы к вашим услугам.
   Оба секретаря последовали за Пельдрамом и под сильным конвоем были отправлены в Тауэр, где их приняли в свои объятия мрачные подземелья, на страже которых стояли сумрачные тюремщики.
   Как могло казаться на первый взгляд, Пельдрам принялся за выполнение возложенного на него поручения довольно-таки неуклюжим образом, но на самом деле это был совершенно правильный путь, и разлученные между собой арестанты на все лады день и ночь повторяли про себя его слова. Каждому из них становилось совершенно ясно, что более всего может выиграть тот, кто первый принесет повинную.
   Пельдрам неоднократно посещал их в камерах, не упуская случая внушать им каждый раз то же самое. Хотя никто из них не сделал признаний, но по истечении некоторого времени Пельдрам почувствовал, что почва достаточно подготовлена, и доложил об этом Валингэму.
   Государственный секретарь только и ждал этого.
   Чтобы выслушать показания обоих секретарей, была назначена целая комиссия под председательством его самого, разумеется, остальные члены этой комиссии сидели там только для вида.
   В день допроса перед комиссией привели сначала одного Ноэ, и Валингэм обратился к нему необыкновенно ласково.
   -- Сэр, -- сказал он, обращаясь к Ноэ, -- ваша повелительница очень глубоко провинилась перед законом, и весьма возможно, что все ее соучастники вместе с ней должны будут предстать перед судом. Но соучастниками могли быть только лица, которые вели ее корреспонденцию, то есть секретари -- вы и Кэрлей!
   -- Милорд, -- после некоторого раздумья ответил допрашиваемый, -- мне неизвестно никакой вины за королевой Марией, а тем менее могу быть виновным в чем-либо я сам.
   -- Вы хотите, может быть, сказать этим, что Мария Стюарт сама вела всю корреспонденцию?
   -- Да, она сама вела всю свою корреспонденцию, но то, что я видел, -- была самая невинная переписка. Впрочем, отправкой корреспонденции заведовал не я, а Кэрлей.
   Валингэм приказал увести Ноэ и привести Кэрлея.
   Первые ответы Кэрлея были в общих чертах похожи на ответы Ноэ, но, когда ему предъявили показания Ноэ, что отправкой корреспонденции заведовал он, Кэрлей испугался и показал, что Мария Стюарт диктовала Ноэ все письма, и Ноэ потом исправлял ошибки и правил слог. Вновь вызванному Ноэ был предъявлен этот оговор, и он был принужден признаться, что это так и было. Но он добавил, что Кэрлей шифровал все письма и заботился о доставлении их по адресатам. Кэрлею пришлось признаться в этом, и, когда их обоих уличили в отрицании или, по крайней мере, в сокрытии важных показаний, им стали грозить пыткой. Напуганный этим, Ноэ признался, что письмо к Бабингтону, перехваченное властями и касавшееся планов бегства и деталей заговора, Мария Стюарт написала совершенно самостоятельно. Кэрлей должен был сознаться, что и это письмо он тоже шифровал. В конце концов оба секретаря сдались под угрозами и показали, что Мария Стюарт была отлично осведомлена о ходе заговора и замыслах заговорщиков.
   На этом допрос был закончен. Теперь власти имели в руках все доказательства участия Марии Стюарт в заговоре.
   Валингэм спешно принялся за доклад государственному совету, в этом докладе он объединил все показания и улики, что должно было послужить фундаментом для обвинения Марии Стюарт.
   Между прочим, когда заговор был открыт, симпатии народных масс оказались на стороне Елизаветы, что доказывало, насколько в воображении заговорщиков были преувеличены любовь и сочувствие населения к Марии Стюарт. Очень часто на площадях и на народных собраниях раздавались голоса, проклинавшие Марию и ругавшие ее бранными словами, порочащими ее репутацию и честь. Но в то же время и жестокость расправы Елизаветы с заговорщиками вызывала порицания толпы.
   Валингэм, разумеется, часто и подолгу совещался с Бэрлеем о ходе следствия против Марии, представил ему полный доклад, и, когда наконец увидал, что может предъявить шотландской королеве веское обвинение, то заставил шурина пойти на решительный шаг.
   Но для этого прежде всего надо было получить согласие Елизаветы. Из всего образа действий английской королевы довольно ярко проступает ее характер; при все своей энергии она прежде всего оставалась женщиной, боящейся последнего, решительного шага. Поэтому каждый раз, когда Бэрлей заговаривал с ней о судьбе Марии Стюарт, Елизавета впадала в нерешительность и не могла побороть свои колебания. В конце концов это так надоело Бэрлею, что он заявил Валингэму о необходимости прекратить все это дело.
   -- Милорд, -- ответил Валингэм, -- я понимаю вас. Но будьте так добры, возьмите меня как-нибудь с собой, когда вы отправитесь на совещание с королевой.
   Так и было сделано. И Валингэм напомнил королеве обо всем, что замышляли заговорщики. Он указал, что в стране не может наступить успокоение, пока существует причина волнений -- Мария Стюарт. Сослался на то, что короли могут прощать личные обиды, но не имеют права подвергать страну вечной опасности, а до тех пор, пока не будет покончено с Марией Стюарт, Англии будет грозить постоянная опасность и извне, и изнутри.
   Елизавета была бы очень рада, если бы ее уговорили, но она именно не хотела, чтобы все дело получило окраску личной мести с ее стороны.
   Но Валингэм был наготове и тут.
   -- Ваше величество, -- ответил он -- народ требует от вас справедливости. Пусть сам народ, в лице своих представителей -- первых пэров государства, решит судьбу виновницы вечных беспорядков. Пусть специально вами назначенная комиссия выслушает мой доклад и вынесет свое решение.
   -- Допустим, что это так и будет, -- сказала королева, -- но ведь короли и государи всей земли ревностно отнесутся к приговору коронованной особе, и все они станут моими врагами, если этот приговор будет чересчур суров.
   -- Быть может, вы, ваше величество, соблаговолите ответить мне, -- возразил Валингэм, -- какой, собственно, страны государыней является Мария Стюарт?
   Елизавета замялась.
   -- Выгнанная собственными подданными и преследуемая за преступления, -- продолжал государственный секретарь, -- она в течение девятнадцати лет только и занимается тем, что сеет раздоры и мятеж в стране, которая приняла ее, дала ей кров и защиту. Мария Стюарт уже давно извергнута из сонма коронованных лиц.
   Елизавета не могла не согласиться с этим, так как отлично видела всю свою выгоду в такой постановке вопроса. Но она была умна и изворотлива. Поэтому не взяла на себя ответственность выносить приговор Марии Стюарт, а, как советовал Валингэм, передала дело решению совета пэров государства.
   Как только была сделана такая уступка королевы, сейчас же был созван Тайный совет, которому и предъявили все улики и доказательства виновности Марии Стюарт. Пэры, принимавшие участие в этом совещании, высказывались за то, чтобы Мария была подвергнута еще более строгому заключению, чем до сих пор, большинство высказалось за смертный приговор, а Лейстер, как говорят, даже сделал предложение просто отравить ее. Но Валингэм, заранее уверенный в исходе затеваемого дела, все-таки настаивал, чтобы всему делу был придан вид официального судебного процесса, и это предложение было принято.
   В конце концов совет пэров выделил из своего состава сорок шесть человек для участия в судебном заседании, которое должно было выяснить виновность Марии Стюарт. Председательство в этом суде совет предоставил канцлеру Бромлею, о чем был издан 5 октября 1586 года особый указ, привлекший к суду Марию Стюарт, С юридической стороны совет основывался на особом законе, изданном при Эдуарде III и касавшемся государственных предателей, бунтовщиков и зачинщиков смут.
   Членам суда было предписано немедленно отправиться в Фосрингай, присутствовать там в судебных прениях и потом вынести приговор, И вскоре мир стал свидетелем такой драмы, подобной которой еще никогда не было.
  

Глава шестнадцатая
СУДЕБНОЕ ЗАСЕДАНИЕ

   Сорок четыре года Марии Стюарт исполнилось 8 декабря 1586 года. Восемнадцать из них она провела в изоляции, переходя из более суровых условия в менее суровые и наоборот, Причем последние четыре года прошли в самых тяжких условиях среди мятежных смут и непрестанной опасности, Мария была одной из красивейших женщин своего времени. Но в последние годы жизни ее уж никак нельзя было назвать красивой. В 1580 -- 1586 годы она превратилась в невзрачную матрону с седеющими волосами. Ревматические страдания исказили ее былую пластичность, болезнь печени изменила фигуру, и только ее лицо сравнительно мало изменилось, причем, ее большие черные глаза по-прежнему сверкали горячим огнем.
   Последние события особенно тяжело отразились на Марии, и вполне ясно, что изысканная жестокость, с которой ее сторожа сообщили ей о судьбе ее приверженцев, должна была усугубить силу ее страданий.
   Благочестивый Амиас Полэт особенно в этом постарался. После того как предательски затеянная им ловушка с успехом сделала свое дело, он опять стал относиться к пленнице строго и грубо.
   5 октября 1586 года в день, когда был издан злополучный указ совета пэров, перед замком Чартлей остановился отряд всадников. Полэт вышел к воротам и приветствовал прибывших, это были тайный советник Вальтер Мидлмэй и нотариус Баркер со свитой.
   -- Ну-с, сэр Амиас, -- сказал первый, -- получили ли вы последние распоряжения?
   -- Да, сэр! -- ответил тот.
   -- И приняли нужные меры?
   -- Разумеется, сэр.
   -- И объявили этой женщине то, что решено насчет ее судьбы?
   -- Нет, сэр! Да с этим нечего особенно торопиться. Я думаю, что после такой скачки вы с удовольствием позавтракаете, а я позабочусь обо всем остальном.
   -- Ну что же, хорошо, сэр, -- ответил тайный советник.
   -- Давайте примем это приглашение, сэр Баркер?
   Полэт и Друри отлично посидели за завтраком, и только после этого Полэт, послав Друри позаботиться о приготовлениях к отъезду, отправился к Марии Стюарт, чтобы объявить ей о перемене места ее заключения.
   По приказанию Друри, к воротам подъехал крытый экипаж. Его окружили пятьдесят всадников, к конвою присоединилась также и свита приезжих.
   Мария Стюарт была больна и уже несколько дней не покидала постели. Из слуг у нее остались лишь бывшая кормилица и еще одна женщина. Кормилица Кеннеди хотела помешать Полэту проникнуть в спальню, но тот резко оттолкнул ее в сторону, прикрикнув:
   -- Что вы себе позволяете? Быть может, вы затеваете здесь еще заговор, а потому и не хотите пропустить меня?
   -- Королеве сегодня очень плохо, -- ответила кормилица.
   -- Больна она или нет, -- воскликнул Полэт, -- а меня она должна выслушивать в любое время. Ступайте обе вон!
   Служанки не сразу повиновались, глядя вопросительно на королеву.
   -- Ступайте! -- сказала им Мария. -- Что вам нужно здесь, сэр?
   -- Чтобы вы немедленно встали! -- строго ответил Полэт.
   -- Для чего? -- спросила королева.
   -- Чтобы отправиться отсюда в Фосрингай.
   Мария вздохнула, ничего не ответив. Она с трудом встала, оделась и приготовилась пуститься в путь. Вскоре экипаж под прикрытием конвоя двинулся из Чартлея. Быть может, в этот момент Мария инстинктивно почувствовала близость развязки...
   Поздно ночью она прибыла в место своего нового заточения. Служанки, которых ей разрешили оставить себе, прибыли позднее.
   6 октября Амиас Полэт, Мидлмэй и Баркер явились к королеве, которая только проснулась. Без всяких околичностей Мидлмэй передал Марии Стюарт письмо Елизаветы. Мария молча взяла его, вскрыла и прочла.
   В этом письме Елизавета в самых строгих выражениях укоряла Марию Стюарт в том, что она принимала участие в заговоре, направленном против Англии и самой Елизаветы, и потребовала от Марии, чтобы она согласилась подчиниться судебному следствию, которое должно выяснить степень ее вины.
   Прочитав письмо, Мария помолчала некоторое время и, гордо глянув на посетителей, сказала:
   -- Моя сестра Елизавета, с одной стороны, плохо осведомлена, с другой -- забывает о своем и моем положении. Я не подданная ей, и ее суд не вправе судить меня.
   -- И тем не менее наша государыня держится того взгляда, что вы должны будете подчиниться решению суда, -- ответил Мидлмэй.
   -- Что?! -- воскликнула Мария. -- Неужели она могла забыть, что я -- прирожденная королева?
   -- А между тем вам было бы лучше подчиниться ей, -- сказал Баркер.
   Никогда в жизни! Я не опозорю до такой степени моего положения, пола и сана! -- воскликнула Мария. -- Передайте этот ответ своей государыне.
   -- Так и будет сделано, -- холодно произнес Мидлмэй.
   Оставив Марию, прибывшие вернулись обратно в Лондон.
   Тем временем в Фосрингай прибыли члены назначенного суда, а с ними -- Бэрлей и Валингэм.
   Самым важным вопросом была компетентность суда, потому что раз Мария не соглашалась признать его, то трудно было подыскать для него юридическое основание. Очевидно, слишком легкомысленно с самого начала понадеялись, что Мария быстро и добровольно согласится подчиниться суду.
   При этих обстоятельствах Елизавета приказала продолжать расследование, но только пока не доводить его до приговора. Она написала Марии Стюарт еще письмо, которое было настолько же заискивающим, насколько предыдущее -- строгим. В этом письме она уверяла, что назначила суд только для того, чтобы Мария имела возможность оправдаться как женщина, государыня и гостья Англии. И она будет виновата сама, если добрые намерения Елизаветы останутся безрезультатными. Но, с другой стороны, -- было указано в письме, -- Мария имеет равное право предъявить свои обвинения против Елизаветы, и назначенный состав суда уполномочен рассмотреть их и вынести свой приговор.
   Таким образом, все дело представили Марии в совершенно другом виде. Правда, и теперь она все еще колебалась, но камергер Гаттон взялся уговорить ее согласиться. Он явился к ней под видом искреннего друга, и ему удалось убедить Марию предстать перед судом. И как только она выразила согласие, было назначено заседание на 14 октября.
   Для зала судебного заседания воспользовались большой комнатой замка Фосрингай, куда и ввели Марию Стюарт под конвоем нескольких алебардистов. При этом она опиралась на Мелвила и на домашнего врача Буркэна, потому что чувствовала себя настолько нездоровой, что не могла идти одна без посторонней помощи.
   Кроме судей, в зал заседания были допущены в качестве зрителей также и посторонние лица.
   При входе в зал Мария Стюарт с достоинством поклонилась всем присутствующим, и ее попросили занять место на приготовленном для нее сиденье, обитом бархатом.
   Мария села.
   Сейчас же после этого поднялся канцлер Бромлэй, который произнес длинную речь. В ней он излагал все основания, побудившие Елизавету потребовать Марию Стюарт к суду и следствию. Затем секретарь суда прочел указ, на основании которого был созван настоящий состав суда.
   После этого заговорила Мария. Она рассказала историю своего появления в Англии, сообщила о том, как с ней стали обращаться, как ей пришлось страдать. Затем она выразила протест против всякого ущерба, который мог бы быть нанесен ей вследствие данного судебного заседания, причем ссылалась на свой сан и положение иностранки, находящейся на английской территории.
   На это ей ответил Бэрлей, он заявил, что каждый, находящийся на английской территории, обязан подчиняться английским законам.
   По его требованию поднялся государственный прокурор, который доложил суду историю заговора Бабингтона. Он обвинял Марию Стюарт в соучастии и подстрекательстве к этому заговору, приводя в подтверждение обвинения улики и доказательства.
   Мария отрицала свое участие в заговоре, оспаривала действительность улик и доброкачественность доказательств и потребовала, чтобы Ноэ и Кэрлей были вызваны на очную ставку с ней. В общем, защита Марии отличалась мудростью и убедительностью, она проявила недюжинный дар слова.
   После этого начались судебные прения, которые по своему характеру никоим образом не могли послужить к чести достопочтенных судей. В этих прениях принимали участие Бэрлей и Валингэм. В конце концов Мария обвинила последнего в обмане и подлоге. Государственный секретарь ответил ей резкостью, и на этом закончилось заседание этого дня.
   На следующий день Мария Стюарт категорически отказалась признать компетенцию суда и снова уверяла в своей невиновности. В дальнейших дебатах она потребовала, чтобы был назначен для нее защитник, и отказалась присутствовать на дальнейших заседаниях суда и давать какие-либо показания. Поэтому суд прервал заседание, 25 октября он должен был снова открыться, но уже в Лондоне. Это заседание было последним -- прения пришли к концу, и суд единогласно вынес Марии Стюарт смертный приговор. Через несколько дней на заседании парламента приговор суда был утвержден.
   Конечно, все это было сплошной комедией. Могущественная королева Елизавета заставила назначенных ею же судей приговорить к смерти ненавистную соперницу, а продажные живодеры выбивались из сил, чтобы оскорбить и побольнее обидеть одинокую, слабую, больную женщину!
   Но даже и теперь, кода, казалось, все было кончено, когда были приговор суда, решение парламента, а следовательно и народа, английская королева все еще не была у желанной цели. Опять всплыли прежние опасения и страхи, она не решалась привести приговор в исполнение, как ни старались советники подействовать на ее волю. Особенно старался Валингэм, который неустанно твердил королеве Елизавете о необходимости решиться, причем делал это так дерзко, что при других обстоятельствах неминуемо вызвало бы немилость королевы.
   Марии Стюарт 10 ноября объявили приговор, который она выслушала с полным спокойствием, лишь снова выразив протест против действий английской королевы.
   Пэры государства, судьи, парламент, народ -- все требовали казни женщины, которая в течение ряда лет служила источником непрерывных смут и беспорядков в стране. Но через месяц после приговора и из-за границы послышались голоса, протестовавшие против решения суда. Эти протесты сыпались со всех сторон, хотя им и придавали очень мягкую форму.
   Государи, выражавшие протест, думали, что Елизавета никогда не решится утвердить приговор, что она просто не хочет брать это на себя и ждет именно протестов, чтобы на основании их отменить решение суда.
   Прежде всего из числа коронованных особ за Марию заступился ее сын, Иаков VI, который и предпринял ряд шагов в ее защиту. Кроме голоса крови, он имел и другие основания для этого.
   Приняла свои меры и троица верных слуг Марии Стюарт.
   Сэррей, Брай и Джонстон скрылись в маленькой гавани графства Кент от преследований. Когда сыск закончился, они решили вместе отправиться в Лондон, поменявшись для конспирации ролями... Джонстон теперь разыгрывал барина, а Сэррей и Брай -- его слуг.
   У Сэррея было в Лондоне достаточно верных друзей, при помощи которых он скоро мог узнать, какие намерения питают теперь по отношению к судьбе Марии Стюарт, и, получив требуемые сведения, отправился со своими спутниками в Чартлей, а потом и в Фосрингай, где оставался до тех пор, пока не закончились заседания судебной комиссии. За ней троица вернулась в Лондон. Там Сэррей сейчас же после произнесения приговора над Марией принялся серьезно обсуждать со своими друзьями вопрос, чем могли бы они теперь помочь несчастной королеве,
   К сожалению, они были бессильны сделать что-либо самостоятельно, и в горе Сэррей решил отправиться к королю Иакову, чтобы убедить его заступиться за мать. Товарищи Сэррея согласились с этим решением и без долгих сборов последовали к цели.
   Сама Мария тоже не оставалась бездеятельной, она обратилась с письмом к папе Сиксту Пятому, испанскому королю Филиппу Второму, королю Франции Генриху Третьему, герцогу Гизу и многим другим. Хотя во всех этих письмах она и писала, что не дорожит своей жизнью, но требовала помощи во имя принципа справедливости. Благодаря всему этому дело Марии Стюарт должно было вступить в новую стадию, и Европа с лихорадочным возбуждением следила за его исходом.
  

Глава семнадцатая
ПОПЫТКА ВМЕШАТЕЛЬСТВА

   Самый серьезный и содержательный протест был сделан королем Франции Генрихом III. Его посланник Шатонэф подал протест против приговора, еще не дожидаясь специальных полномочий своего монарха. Поэтому Елизавета отправила в Париж Ваттона с точными копиями всех фигурировавших в процессе документов и протоколов судебных заседаний, чтобы доказать фактами Генриху III, насколько действительно провинилась Мария.
   Генрих сейчас же ответил на представления этого посланника Елизаветы. Он соглашался, что Мария действительно провинилась, но причину всех этих преступных действий он видел в несправедливом и суровом заключении, которому она была бесправно подвергнута; при этом он выдвигал на первый план положение, что государь не подлежит ответственности перед трибуналом из неравных ему по сану лиц. По понятиям того времени, это положение было совершенно бесспорно. В качестве "лучшего друга" Генрих III советовал Елизавете отказаться от строгого наказания и явить акт милосердия. В этом отношении французский король действовал настолько разумно, насколько это возможно. Вслед за этим ответным посланием он командировал в Лондон специального полномочного посла де Бельевра, который прибыл к английскому двору 1 декабря 1587 года и немедленно попросил аудиенции.
   27 декабря Елизавета собрала на совещание своих ближайших советников, чтобы до приема посла обсудить с ними положение дел.
   -- Вы видите, милорды, -- начала она, -- что мои опасения были более, чем справедливы. Мой народ и я согласны в необходимости сделать решительный шаг, но вся Европа -- заметьте себе: вся Европа -- горой стоит за эту женщину, и нам придется вступить во вражду со всеми европейскими государями.
   -- Пусть вся Европа выступает против нас хотя бы с оружием в руках, -- ответил Бэрлей, -- она натолкнется на несокрушимое могущество Англии.
   -- Да, но подобная война может привести мое государство к окончательному разорению и гибели! -- воскликнула королева.
   -- Ваше величество, -- настаивал Бэрлей. -- Эта война только явит в настоящем свете все величие Англии и ее повелительницы!
   В этом отношении Бэрлей оказался пророком.
   -- Вам-то хорошо говорить, -- ответила ему Елизавета, -- на вас падает самая ничтожная часть ответственности, я же должна буду вынести ее в полной мере!
   -- Ваше величество, моя голова в вашей власти, пусть она падет, если я дал вам дурной совет, вас же никто не может привлечь к ответственности!
   -- Но подумайте, вся Европа против нас!
   -- Только католическая Европа, и у нас тоже найдутся друзья.
   -- Эти друзья придут на помощь слишком поздно или попытаются выторговать что-нибудь для себя, воспользовавшись нашим тяжелым положением.
   -- Наше войско, наш флот достаточно сильны, чтобы защитить страну, а отсутствие единодушия и взаимное недоверие наших врагов являются тоже нашими могущественными союзниками.
   Елизавета задумалась.
   -- Итак, значит вы категорически рекомендуете мне отклонить просьбу о помиловании осужденной? -- сказала она наконец.
   -- О нет, ваше величество, в этом отношении вам ни к чему давать какой-либо категорический ответ. Приговор над так называемой "шотландской королевой" состоялся -- это никто не станет, да и не захочет отрицать. Но что касается дальнейшего -- тут не о чем говорить. Помилование составляет прерогативу английской государыни, этой прерогативой вы можете воспользоваться вплоть до последней минуты перед приведением приговора в исполнение. Но никто не имеет права настаивать на том, чтобы вы пользовались ею, равно как никто не смеет требовать от вас категорических заявлений и обещаний поступить так или иначе. Это -- дело вашего собственного усмотрения, и только.
   -- Но ведь французский посол потребует определенного ответа?
   -- Тогда путь подождет, пока совершившийся факт ответит ему вместо всяких слов.
   Елизавета задумалась.
   -- Ну что же, -- ответила она, -- пусть войдет посол!
   Елизавета предпочла принять де Бельевра в присутствии немногих близких лиц.
   Посол вошел в комнату с вежливостью и изысканностью манер истинного француза, но и с уверенностью храброго франка. Он в изысканных выражениях приветствовал Елизавету от имени своего государя.
   Когда ему было разрешено говорить, он произнес длинную, содержательную речь, которая должна была произвести несомненное впечатление. Бельевр осветил дело Марии Стюарт с точки зрения исторической науки. Он сослался на все примеры суда и казни над коронованными особами. Все эти прецеденты он разбил на две категории -- на случаи, когда подобная судьба коронованной особы юридически оправдывалась, и когда она не могла быть оправдана таким образом. Случай Марии Стюарт он отнес сначала к первой категории и после ряда доказательств сделал вывод, что приговор над ней противоречит исторической логике. Таким образом, осуждение Марии Стюарт могло быть отнесено только ко второй категории -- к категории случаев незаконного суда над государями. Затем посол перешел к политической стороне события в отношении настоящего и будущего и намекнул на бесконечное количество мстителей, появление которых вызовет за границей казнь Марии Стюарт. После этого де Бельевр перешел к Англии и английскому народу. С неотразимой логикой он доказал, что тот самый народ, который теперь требует казни Марии Стюарт, потом будет проклинать виновницу этой смерти. В конце концов он постарался доказать, что казнь Марии будет только на руку всем внешним и внутренним врагам Елизаветы, что они только и ждут этого, так как в суровости этой меры надеются найти оправдание их действий и намерений.
   Елизавета и ее советники никак не ожидали встретить во французском после такого оратора.
   Бэрлей и Валингэм в первое время чувствовали себя разбитыми по всем пунктам, Елизавета вначале испугалась, но именно потому, что стрелы посла попали в цель, ее гордость зашевелилась и вызвала у нее необдуманный припадок ярости, Не чувствуя себя в состоянии сейчас же ответить что-нибудь на положения, выставленные Бельевром, она принялась попросту поносить Марию на чем свет стоит. Она забылась до такой степени, что представила себя и Марию врагами не на жизнь, а на смерть.
   -- Только смерть одной из нас, -- сказала она, -- могла бы обеспечить спокойную жизнь другой.
   Она потребовала от Бельевра чтобы он указал ей какой- нибудь выход, который гарантировал бы страну от бунтовщических посягательств Марии, тогда она с удовольствием не только помилует ее, но и отпустит на все четыре стороны,
   Бельевр ухватился за это и просил, чтобы ему было разрешено развить в дальнейшем эту мысль, но для этого он должен сначала испросить специальных инструкций у своего государя. Это было ему разрешено, и посол удалился.
   Когда он ушел, Елизавета и ее советники тяжело вздохнули. Бельевр нарисовал им такие перспективы последствий казни Марии, о которых до сих пор они даже и не думали.
   -- Я жила под вечной угрозой, пока Мария Стюарт оставалась на свободе, -- сказала Елизавета, -- я продолжала жить под угрозой, когда она попала в мои руки, и такое же положение вещей ожидает меня и после ее смерти. Я -- несчастная королева!
   -- Вы напрасно изволите беспокоиться, ваше величество! -- пытался утешить ее Валингэм. -- Ваша особа находится в полной безопасности,
   -- Но как мне теперь быть с этими переговорами? Как отклонить вмешательство Франции?
   -- Вам нужно для отдыха переменить резиденцию, -- ответил Бзрлей, -- а ведение дальнейших переговоров возложить на меня.
   -- А мне поручить, -- вставил Валингэм, -- дать этому господину, равно как и всем любителям совать нос в чужие дела, подобающий ответ,
   -- Что же вы собираетесь предпринять? -- спросила Елизавета.
   -- Заставить ответить население Лондона, всей Англии! -- ответил государственный секретарь.
   -- Это не повредило бы! -- заметил Бэрлей.
   -- Хорошо, я согласна на это. Принимаю ваше предложение, милорды. За каждое облегчение, которое вы сделаете мне в этом трудном деле, я щедро награжу вас.
   Одновременно с переговорами с Францией происходили также переговоры с шотландским королем Иаковом.
   Когда известие о процессе, начатом против Марии Стюарт, дошло до Шотландии, там в душах всех вспыхнуло возмущение против этого. Часть дворянства выразила его в письмах к Елизавете и Валингэму. В них содержались угрозы, заслуживавшие внимания.
   Лишь сын несчастной Марии, король Иаков VI, казалось, не сочувствовал страданиям и мрачному будущему своей матери и ясно выразил это перед французским посланником.
   -- Ваше величество, -- проговорил посланник, -- обращение английской королевы с вашей матерью должно было бы возмутить вас до последней степени.
   -- Вы забываете, что я -- король и что для меня важнее всего спокойствие моего государства! -- возразил Иаков VI.
   -- Но ведь подданные вашего величества ничего не имеют против Марии Стюарт как матери своего короля! -- заметил посланник.
   -- Нет, нет, не говорите мне ничего о бывшей королеве, -- нетерпеливо ответил король. -- Моя мать пожинает лишь то, что она посеяла.
   Шотландский же парламент высказал иное мнение на этот счет и предложил Иакову VI объявить войну Англии.
   Король ограничился тем, что написал письмо Елизавете, в котором просил английскую королеву держать Марию Стюарт еще в более строгом заточении, чем это было до сих пор.
   Многие шотландские лорды, среди которых был и Георг Сэйтон, продолжали горячо убеждать короля заступиться за свою мать, но он относился очень холодно к их просьбам и решительно заявлял, что предпочтет видеть Марию Стюарт мертвой, чем решится поссориться с Елизаветой и лишиться, таким образом, надежды унаследовать от нее английский престол.
   В это-то время в Шотландию и приехал граф Сэррей со своими спутниками. Он прежде всего отправился к Георгу Дугласу, который принял его с распростертыми объятиями. Сэррей рассказал, с какой целью он явился в Шотландию, и просил сообщить ему, какое настроение господствует при дворе и среди народа. Дуглас предупредил преданного друга Марии Стюарт, что трудно рассчитывать на успех его дела, и познакомил его со всем тем, что происходило в последнее время в Шотландии. Между прочим он упомянул и о том, что семья Сэйтонов совершенно удалена от двора.
   -- Мне нужно видеть сейчас же Георга Сэйтона, -- сказал Сэррей.
   -- Поедемте к нему, -- предложил Дуглас, -- я буду сопровождать вас.
   Сэйтоны были непоколебимы в своей привязанности к Марии Стюарт. Но глава семьи, Георг Сэйтон, несмотря на все старания, ничего не мог сделать для улучшения судьбы бывшей шотландской королевы: его сестры тоже оказались бессильными. Мария Сэйтон уже давно была больна: горе, всевозможные волнения, страдания за королеву и свою судьбу окончательно подорвали ее здоровье. Даже, остававшаяся дольше всех при Марии Стюарт, была всецело поглощена мыслью о ней и не переставала оплакивать несчастную королеву. В замке Сэйтонов царила грусть, которая еще усиливалась от зимней непогоды и замкнутой, уединенной жизни.
   Вся семья была очень удивлена когда однажды вечером слуга доложил, что в замок приехали гости.
   Георг Сэйтон велел просить неожиданных посетителей и был искренне обрадован при виде Дугласа и графа Сэррея. Сестры смутились, отвечая на поклон графа. Мария побледнела, а Джэн, наоборот, вспыхнула, как молоденькая девушка. Сэррей тоже не мог побороть свое волнение.
   -- Что привело вас снова в Шотландию? -- спросил Сэйтон после первых взаимных приветствий. -- Я думал, что вы вынесли уже достаточно много страданий в нашей несчастной стране и не захотите больше приезжать сюда.
   -- Правда, мне пришлось пережить много грустных минут в Шотландии, -- ответил Сэррей, -- но тут же я испытал и счастливейшие часы в моей жизни. Теперь же я приехал в Шотландию для того, чтобы сообщить Иакову Шестому, как дурно обращаются с его матерью.
   -- Он это знает! -- мрачным голосом заметил Сэйтон.
   -- Да, но он слышал об этом от лиц, не видевших, как оскорбляют Марию Стюарт, а я сам -- очевидец недостойного поведения Елизаветы. Я надеюсь, что мне удастся убедить короля спасти свою мать! -- сказал Сэррей.
   -- Ах, если бы вы могли сделать это! -- с тяжелым вздохом произнесла Джэн.
   -- Граф Сэррей может многое сделать! -- колко заметила Мария Сэйтон.
   -- Благодарю вас за такое доверие ко мне, -- поклонился Сэррей, -- оно для меня тем более ценно, что я редко видел его с вашей стороны.
   -- Господи, -- нетерпеливо воскликнул Георг Сэйтон, -- я думаю, что вы уже настолько помудрели с возрастом, что можете говорить о серьезных вещах без всяких колкостей и шуток.
   -- Я и не шучу, милорд, -- возразил Сэррей. -- Однако скажите, каким образом я могу видеть короля? Говорят, что он живет очень замкнуто и доступ к нему труден.
   -- Обратитесь к любимцу Иакова, лорду Грэю, -- насмешливо ответил Сэйтон, -- если вам удастся попасть к нему в милость, то и король отнесется к вам благосклонно.
   -- Вы смеетесь, -- заметил Сэррей, -- но я действительно обращусь к нему.
   -- Это ни к чему не приведет! -- пробормотал Дуглас.
   -- Я знаю, -- продолжал Сэррей, что Грэй -- враг Марии Стюарт и оказывает самое пагубное влияние на ее сына; тем не менее я надеюсь достигнуть через него того, чего желаю.
   -- Дай Бог! -- недоверчиво пожал плечами Сэйтон.
   После ужина, за которым присутствовали Мария и Джэн, гости разошлись по своим комнатам.
   На другое утро Сэррей встал пораньше и вышел в столовую, надеясь увидеть Джэн и поговорить с ней наедине. Его надежды оправдались. Младшая леди Сэйтон, очевидно, тоже была не прочь повидаться со своим поклонником, и когда Сэррей вошел в комнату, то застал там предмет своей неизменной любви.
   -- Вы, вероятно, не думали, миледи, встретиться со мной после нашего последнего свидания и моего прощального письма? -- обратился Сэррей к Джэн.
   -- Сознаюсь, милорд, что не рассчитывала видеть вас! -- ответила Джэн.
   -- Ваш ответ заставляет меня спросить вас, довольны ли вы, что ваш расчет не оправдался, или жалеете об этом? -- продолжал Сэррей.
   -- Не расспрашивайте меня, граф, -- проговорила Джэн, -- вам прекрасно известно, что именно заставляет нас всех страдать! Вы сами знаете, что я ничего не могу иметь лично против вас.
   -- Благодарю вас, миледи, за эти слова, -- сказал Сэррей. -- Поверьте, что только беспокойство за участь королевы принудило меня явиться к вам; ведь я знаю, что вы и не желаете встречаться со мной.
   -- Я очень признательна вам, граф, за вашу преданность королеве, -- заметила Джэн. -- Впрочем, я никогда не сомневалась, что до последней минуты своей жизни вы готовы служить ей.
   -- Вы думаете, что только королеве, миледи? -- нежно спросил Сэррей.
   -- Эта служба так велика, что всякие другие интересы бледнеют перед ней! -- уклончиво ответила Джэн.
   -- Но, оставаясь верным королеве до самой кончины, я все же надеюсь и на свое личное счастье. Скажите, Джэн, могу ли я рассчитывать на это счастье? -- горячо спросил Сэррей, сжимая руку смущенной леди Сэйтон.
   Джэн молчала, потупившись.
   -- Граф Сэррей, -- начала она наконец почти торжественным тоном, -- я не буду говорить о том, что брак в нашем возрасте вызовет всеобщий смех, мы можем не обращать на это внимания. Но существует другое препятствие для нашего союза: я не могу быть счастливой в то время, когда моей обожаемой королеве грозит опасность. Устраните это препятствие, освободите королеву, и тогда я ваша.
   -- Вы смеетесь надо мной, Джэн! -- с горькой улыбкой воскликнул Сэррей. -- Как можете вы требовать от жалкого изгнанника того, что не в состоянии сделать короли и целые государства?
   -- Я ничего не требую от вас, граф, -- возразила Джэн. -- Вы предложили мне вопрос, и я откровенно на него отвечаю вам.
   -- Вы забыли, Джэн, что я принес в жертву Марии Стюарт свое состояние и положение в обществе! -- напомнил Сэррей.
   -- Я ничего не забыла, Роберт, -- возразила Джэн, -- я ценю вас за это, преклоняюсь перед вами! Скажу без всякого стеснения, что среди всех мужчин, которых я встречала в жизни, вы -- единственный человек, которому я могла бы отдать свою руку.
   -- Я целую эту руку, ваши слова придают мне новую силу и энергию. Я, конечно, не в состоянии один спасти королеву, но могу повлиять на других. Измените несколько свои условия, скажите, что вы будете моей, если мне удастся склонить короля Иакова на свою сторону. Я думаю, что союз между Шотландией, Францией и Испанией может оказаться настолько опасным королеве Елизавете, что она решится освободить Марию Стюарт. Итак, вы согласны?
   -- Не мучьте меня, граф Сэррей! -- взмолилась Джэн.
   -- А мои мучения? Как можете вы, Джэн, такая добрая и отзывчивая, быть жестокой со мной? -- проговорил Сэррей. -- Умоляю вас, не заглушайте в себе тех чувств, которые хранятся в вашем сердце. Ведь ваша жестокость ко мне не спасет королевы. Не приводите меня в отчаяние. Если я буду сознавать, что могу надеяться на личное счастье, во мне оживут юношеские силы, которые в соединении со зрелым опытом могут сделать многое.
   Джэн ничего не ответила.
   -- Что означает ваше молчание? -- спросил Сэррей. -- Я принимаю его за согласие на предложенное условие. Итак: если король Иаков Шестой предпримет что-нибудь серьезное для спасения своей матери, вы обещаете быть моей женой! Да?
   -- Да! -- прошептала Джэн. -- Поговорите с моим братом.
   Сэррей заключил Джэн в свои объятия, и легкая грусть охватила обоих. Сэррей поцеловал руки своей невесты и отправился к Георгу Сэйтону. Но тот довольно холодно принял его предложение. Узнав, на каких условиях Джэн согласилась быть женой графа Сэррея, Сэйтон согласился на этот брак, хотя и не мог вполне подавить свое неудовольствие.
   В тот же день вечером Сэррей и Дуглас покинули замок Сэйтонов. Дуглас отравился в свое поместье, а Сэррей с двумя спутниками поехал в Эдинбург.
   Случайно или умышленно, но воспитание короля Иакова велось крайне небрежно. В юности он подпадал под совершенно противоположные влияния, которые не могли не отразиться на его характере. Он был в одно и то же время добродушно бесхарактерным и страшно жестоким. Вид обнаженного меча приводил его в трепет, а вместе с тем он был способен на безумно смелый поступок. Отличаясь большой скупостью, Иаков VI все же тратил большие деньги на подарки своим любимцам, которые менялись очень часто, пока король не приблизил к себе Патрика Грэя.
   Главной страстью Иакова VI или, вернее, главной его слабостью была охота. Всякий, кто хотел попасть в милость к королю, должен был интересоваться охотой или по крайней мере делать вид, что интересуется ею. Большую часть своего времени король проводил на охоте, в обществе Грэя.
   Когда Сэррей приехал в Эдинбург, Иаков VI тоже охотился в горах вместе со своим фаворитом.
   Сэррей словно помолодел с тех пор, как Джэн Сэйтон обещала быть его женой. Даже Брай заметил перемену в своем друге. Узнав, в чем дело, он только глубоко вздохнул над напрасно потраченными годами и своей разбитой жизнью.
   Сэррей нанял квартиру и начал нетерпеливо ожидать возвращения короля. Сначала он думал поехать вслед за ним на охоту, но потом решил, что для дела будет полезнее, если он переговорит с Иаковым VI в Эдинбурге.
   На этот раз король охотился недолго. Как только Сэррей узнал о его приезде, он отправился к всесильному Патрику Грэю.
   Фаворит Иакова VI принял Сэррея с некоторым удивлением.
   -- Граф Сэррей? -- переспросил он, задумавшись. -- Мне кажется, что я вас знаю, милорд. Где мы с вами встречались?
   -- В Париже, в Англии и здесь, -- ответил Сэррей, -- но вам, вероятно, более знакомо мое имя, чем я сам.
   -- Совершенно верно! -- смеясь, воскликнул Грэй. -- Я очень рад видеть вас и думаю, что какие-нибудь особенные обстоятельства привели вас ко мне. Садитесь, милорд, и расскажите, в чем дело.
   -- Я хотел просить вас доставить мне аудиенцию у короля! -- проговорил Сэррей.
   Грэй принял важный вид. Просьба Сэррея польстила его самолюбию.
   -- Ах, вы просите аудиенции, -- улыбаясь, сказал Грэй, -- только аудиенции? Моего ходатайства вам не нужно?
   -- Напротив, о нем я особенно прошу вас! -- возразил Сэрррей.
   -- Скажите же мне, чего вы хотите. Ввиду того, что вы не шотландец, я не моту предугадать, в чем дело.
   -- Как вам, может быть, известно, -- проговорил Сэррей, -- я изгнан из Англии, хотя и оставался там до сих пор.
   -- Я этого не знал! -- заметил несколько смущенно Грэй.
   -- Мои поместья в Англии не конфискованы, но все же на них наложен запрет, -- начал Сэррей.
   -- Вы хотите получить их обратно? -- перебил Грэй.
   -- Не совсем так. Я намереваюсь вступить в брак с шотландкой и перейти в подданство короля Иакова VI...
   -- Я думаю, что король ничего не будет иметь против этого.
   -- Я уверен, что после вашей милостивой просьбы его величество не откажет мне в этой просьбе. Но, помимо этого, я хочу просить короля ходатайствовать перед Англией, чтобы мне была выплачена деньгами стоимость моих имений.
   -- Ах, так вот в чем вся суть! -- воскликнул Грэй.
   -- В знак признательности к вам за милостивое содействие я прошу вас, сэр, принять от меня эту бумагу.
   Сэррей вынул из кармана сложенный лист и передал его Грэю, который с удивлением развернул его.
   Это была дарственная запись на имя Патрика Грэя. По ней половина английских поместий лорда Сэррея переходила во владение фаворита короля Иакова VI.
   Грэй с изумлением смотрел на человека, так просто предлагавшего ему огромный подарок. К числу недостатков Грэя можно было отнести и страшное корыстолюбие.
   -- Милорд, -- весело воскликнул он, -- я обещаю вам и аудиенцию, и свое ходатайство, и все, все, что вы захотите.
   Легкая улыбка скользнула по губам Сэррея и тотчас же исчезла. Он знал, что его щедрый подарок ничего не стоит, но, конечно, умолчал об этом.
   -- Когда я могу иметь счастье представиться его величеству? -- спросил Сэррей.
   -- Когда хотите, милорд, хоть сегодня! -- ответил Грэй.
   -- Чем скорее, тем лучше! -- заметил Сэррей.
   -- Тогда скажите мне, где вас найти, и я пошлю за вами, как только будет можно! -- проговорил Грэй.
   Сэррей оставил свой адрес и распростился с могущественным любимцем Иакова VI. Он не сомневался, что получит аудиенцию, так как Грэй сам был заинтересован в том, чтобы Англия заплатила за поместья Сэррея.
   Придя домой, Сэррей сел за письменный стол и очень долго писал длинное письмо. Затем он запечатал его и надписал за нем имя своей невесты.
   Отложив письмо в сторону, Сэррей осмотрел имевшееся у него оружие: меч, кинжал и маленький пистолет, который легко было спрятать. Убедившись в исправности оружия, он позвал к себе Брая и Джонстона и заявил им:
   -- Друзья мои, в скором времени я должен буду отправиться к королю Иакову. Вы знаете, с какой целью я домогался этого свидания?
   Брай утвердительно кивнул головой, а Джонстон весело ответил:
   -- Да, мы знаем, и от всей души желаем вам успеха!
   -- Я решил, -- продолжал Сэррей, -- во что бы то ни стало достигнуть своей цели. Все меры будут пущены для этого в ход, весьма возможно, что придется погубить себя, и в таком случае вы больше никогда не увидите меня.
   Брай равнодушно выслушал это сообщение, а Джонстон с удивлением посмотрел на графа.
   -- Если я к вам больше не вернусь, -- заговорил снова Сэррей после некоторого молчания, -- то вы оба останетесь моими наследниками. Разделите мое имущество по равной части между собой. Я прошу вас только, сэр Брай, передать это письмо лично леди Джэн Сэйтон.
   -- Все будет исполнено, как вы приказываете, -- ответил Брай. -- Во всяком случае знайте, что за вашу смерть жестоко отомстят. Я беру на себя это дело.
   -- Я присоединяюсь к вам! -- поддержал клятву и Джонстон.
   -- Благодарю вас, друзья мои, за вашу верность и привязанность ко мне, -- проговорил он, подавая им руку. -- Я все надеялся, что в состоянии буду вознаградить вас за ваши труды, но, кажется, моим надеждам не суждено сбыться. Прощайте и будьте счастливы!
   По уходе Сэррея Патрик Грэй оделся и отправился во дворец. Дар Сэррея был так заманчив, что любимец короля решил действовать безотлагательно.
   У Иакова VI был сонный и скучающий вид, когда Грэй вошел в комнату. При виде своего любимца король оживился.
   -- Ты уже встал, Патрик? -- спросил он. -- А я все ломал себе голову над вопросом, -- приказать ли разбудить тебя, или ждать, пока ты сам проснешься! Как поживают наши собаки, Патрик?
   -- У меня еще не было времени справиться о них, Иаков, -- шутливо ответил Грэй, -- приличие требовало, чтобы я прежде всего навестил их хозяина. Как я вижу, ты дьявольски хорошо чувствуешь себя, Иаков!
   -- Именно дьявольски! -- недовольным тоном ответил король. -- Я провел скверную ночь, теперь мне хочется спать, все раздражает, одним словом, я готов подраться с чертями.
   -- Ты в дурном настроении, король! В таком случае позвольте откланяться, ваше величество! -- шутливо поклонился Грэй.
   -- Не дурачься, Патрик! Садись и постарайся развлечь меня.
   -- Попробую. Мне сегодня с утра пришлось иметь дело с весело настроенными людьми...
   -- Ах, у тебя есть какая-то новость? -- перебил Грэя король. -- Говори скорее.
   -- Ну хорошо. Скажи мне, Иаков, ты любишь своих верных друзей? -- спросил Патрик.
   -- Что ты хочешь этим сказать? Я знаю, что все друзья -- очень дорогая мебель; черт бы их побрал.
   -- Да, я думаю, что они тебе дорого обходятся, -- подтвердил Грэй, -- ты осыпаешь их благодеяниями, твоя щедрость не имеет границ!
   -- Я не понимаю тебя, Патрик, ты точно смеешься, а между тем нет еще и недели, как я подарил тебе французскую борзую.
   -- Черт бы побрал всех собак вместе с твоими друзьями! -- засмеялся Грэй. -- А знаешь ли ты, Иаков, что простой английский лорд перещеголял в щедрости шотландского короля?
   -- Что ты выдумываешь! -- махнул рукой Иаков.
   -- Уверяю тебя, что говорю серьезно! Вот посмотри-ка, какой подарок я получил сегодня утром.,
   Грэй протянул королю дарственную запись, полученную от Сэррея.
   -- Это недурно! -- воскликнул Иаков. -- Скажи, пожалуйста, не тот ли это Сэррей, который слишком интересовался ее величеством, моей матерью?
   -- Я думаю, что тот самый! -- ответил Грэй.
   -- Тот самый, у которого вышла история с Лейстером? -- снова спросил король.
   -- Да!
   -- Он теперь здесь? Интересно знать, любит ли охотиться этот малый! -- задумчиво произнес Иаков.
   -- Не малый, а старик! -- поправил Грэй. -- Я думаю, что он -- прекрасный охотник!
   -- Ах да, я и забыл, что Сэррей не может быть молодым. Отчего же он не представился нам? -- спросил король. -- Я хотел бы видеть его.
   -- А он -- тебя! -- засмеялся Грэй. -- Дело устраивается в лучшем виде.
   -- К твоей выгоде, Патрик? -- мрачно заметил Иаков.
   -- Никоим образом, -- серьезно возразил Грэй, -- для меня совершенно безразлично, примешь ли ты Сэррея, или нет. Вероятно, он хочет исполнить просто долг вежливости, желая представиться тебе, а может быть, попросить, чтобы ты принял его к себе на службу. Говорят, что он -- храбрый воин.
   -- Мне кажется, что его выслали из Англии, -- вспомнил Иаков, -- пожалуй, кузина Елизавета рассердится на меня, если я приму его.
   -- В таком случае я предложу ему поскорее уехать из Шотландии, -- сказал Грэй.
   -- Нет, нет, я хочу поговорить с ним! -- капризно заявил король.
   -- Тогда, быть может, позвать его сегодня? -- предложил Патрик. -- Ты скучаешь, а лорд Сэррей -- старый холостяк, жил долго при французском дворе и может рассказать кое-что очень веселое про парижские нравы.
   -- Пошли за ним! -- распорядился Иаков.
   -- Ваше величество изволит приказывать -- и верному рабу приходится повиноваться! -- шутливо раскланялся Грэй и вышел из комнаты.
   -- Повеса! -- крикнул ему вслед король.
   Лакей, посланный Грэем, застал Сэррея дома, и граф немедленно явился во дворец короля, где его принял сначала Грэй.
   -- Я ничего не сказал королю относительно вашего дела, -- предупредил Патрик Сэррея, -- говорите с ним смело, сами.
   Он ввел Роберта Сэррея в приемную короля и затем удалился под каким-то предлогом, оставив Иакова VI наедине с лордом Сэрреем, который внимательно осматривал все выходы из комнаты, думая, что ему, может быть, придется тайно скрыться из дворца.
   Король предложил Сэррею сесть и начал говорить с ним сначала о делах Англии и о судьбе самого Сэррея, который рассказал о том деле, ради которого будто бы приехал в Шотландию.
   Иаков не дал определенного ответа, он обещал подумать, это означало, что хотел посоветоваться со своим фаворитом. И Сэррей перевел разговор на то, для чего действительно явился к королю.
   Иаков сейчас же понял главную цель Сэррея и с непостижимым упрямством заявил, что не намерен ничего больше делать для своей матери.
   Однако Сэррей не отступал. Он постарался осветить с самой благоприятной стороны этот вопрос в чисто политическом отношении. Был уже такой момент, когда король начал видимо склоняться на его сторону, как вдруг опомнился и пошел на попятный:
   -- Нет, нет, не говорите мне больше ничего о моей матери! Она получает по заслугам.
   Сэррей хотел затронуть сердце короля, но оно было покрыто непроницаемой броней. Он так грубо отвечал на просьбы Сэррея, что граф вышел из себя и решил пустить в ход последнее средство. Он обнажил свой меч и бросился к Иакову VI, который смертельно побледнел, задрожал и закрыл глаза от страха.
   -- Вы хотите убить меня? -- закричал король. -- Спрячьте свой меч!
   -- Выслушайте меня, ваше величество, -- угрожающим тоном проговорил Сэррей, -- обнаженный меч так испугал вашу мать, что эта боязнь перешла и на вас. Этот же меч закончит вашу жизнь, если вы не согласитесь исполнить мое требование.
   -- Спрячьте свой меч, я сделаю все, что вы хотите! -- простонал Иаков.
   -- Прежде всего дайте мне слово, что вы никого не позовете на помощь и никому не расскажете о том, что сейчас происходит между нами! -- потребовал Сэррей.
   -- Даю вам слово! -- весь дрожа, ответил король.
   -- Затем вы должны согласиться на все мои условия и дать мне в этом письменное доказательство, подписанное вашим именем.
   -- Хорошо, хорошо, я на все согласен, только спрячьте свой меч! -- твердил Иаков.
   Сэррей вложил меч в ножны и проговорил, не спуская с короля взгляда:
   -- Мое условие заключается в следующем: вы сейчас же отправите своего посла к Елизавете Английской и потребуете, чтобы она немедленно освободила Марию Стюарт и дала ей возможность уехать, куда та пожелает.
   -- Я сделаю это, хотя убежден в бесполезности моего требования, -- ответил король.
   -- Вы объявите английской королеве, что в случае ее отказа исполнить ваше требование вам придется воевать с ней, и начнете действительно готовиться к войне.
   -- Хорошо, я уже дал вам свое слово и теперь не могу отказаться от него! -- тоскливо пробормотал Иаков.
   -- Вы предложите Франции и Испании войти в союз с вами для освобождения Марии Стюарт и пошлете меня в качестве своего посланника к представителям этих двух держав.
   -- Хорошо, хорошо!
   -- Теперь я попрошу вас, ваше величество, дать мне письменное удостоверение в том, что вы согласны на все мои условия.
   Иаков VI подошел с тяжелым вздохом к письменному столу и написал Сэррею требуемый документ.
   Тот внимательно прочел и, пряча его в карман, сказал:
   -- Спешное дело заставляет меня уехать на несколько дней. Этого времени будет достаточно для того, чтобы отправить кого-нибудь к королеве Елизавете и приготовить для меня полномочия как для вашего посланника во Франции и Испании. Торопитесь, ваше величество!... Если вы промедлите, я должен буду рассказать всем о том, что тут произошло, и опубликовать ваше письменное обязательство. Предупреждаю вас, что всякое покушение на мою жизнь будет поставлено вам в вину и найдутся люди, которые жестоко отомстят вам за мою смерть.
   Сэррей поклонился и вышел из комнаты, не ожидая никаких возражений со стороны короля.
   Грэй ожидал Сэррея в следующей приемной и спросил его, доволен ли он результатами аудиенции. Граф ответил, что очень доволен разговором с королем. Тогда Грэй многозначительно улыбнулся и поспешно направился в кабинет Иакова VI.
   Король находился еще всецело под впечатлением только что пережитой сцены, когда к нему вошел Грэй. Несмотря на свою ограниченность, Иаков понял, что не следует рассказывать своему фавориту о том, что произошло между ним и Сэрреем.
   -- Странного человека ты посадил мне на шею, Патрик! -- притворно спокойным тоном обратился король к Грэю, -- он хочет, чтобы Англия заплатила ему деньга за его поместья и просит моего ходатайства. Но не в этом дело. Он рассказал мне кое-что о жизни моей матери в Англии, и я пришел к заключению, что должен серьезно позаботиться о ее участи. Я хочу послать доверенное лицо к Елизавете и пригрозить ей войной, если она не освободит моей матери. Как ты думаешь, кого можно послать в Лондон?
   -- Я должен раньше знать подробно весь план действия и только тогда могу предложить кого-нибудь! -- ответил Грэй.
   Иаков сообщил ему о своих намерениях таким тоном, точно сам придумал весь план. Грэй спросил, разрешается ли этому послу позаботиться также и о поместьях Сэррея, и когда получил утвердительный ответ, то предложил себя в качестве посланца к Елизавете Английской. Король неохотно согласился на это предложение, но Грэй сумел так обставить дело, что Иаков на другой же день отправил его в Лондон.
   Сейчас же по приезде Грэй попросил аудиенции у королевы, на что и получил немедленное разрешение. Елизавета прекрасно помнила его. Письмо Иакова VI чрезвычайно удивило и рассердило ее, и в порыве гнева она объявила, что король Шотландии ни под каким видом не унаследует от нее английского престола.
   Когда французские послы узнали, что Грэй приехал в Лондон и уже два раза был принят королевой, они тоже явились к ней. Это было 15 декабря 1586 года.
   Королева Елизавета очень сетовала при встрече с ними на Генриха III, но опять уклонилась от прямого ответа относительно своих дальнейших намерений и отослала французов к лорду Бэрлею для переговоров. Чтобы избежать участия в совещании по поводу Марии Стюарт, она на другой же день покинула Лондон, оставив широкие полномочия как лорду Бэрлею, так и Валингэму. Она поручила главному сыщику привести в исполнение задуманный им план -- организовать народную демонстрацию против Марии Стюарт.
  

Глава восемнадцатая
ДЕМОНСТРАЦИЯ ВАЛИНГЭМА

   Статс-секретарь Валингэм 7 декабря 1586 года предложил созвать английский народ и сделал его судьей между королевой Елизаветой и Марией Стюарт. Делая это предложение, Валингэм, очевидно, не уяснил себе хорошо, что представляет собой народ. В то время народные массы во всей Европе были измучены тяжелыми войнами, бедны и лишены всякого политического развития. План Валингэма ясно доказывает, что он не был настоящим государственным деятелем. Согласие Бэрлея на этот проект кладет тень и на прозорливость главного советника королевы; а поведение самой королевы Елизаветы в этом деле несомненно убеждает, что она не знала, что и для абсолютизма существуют известные границы.
   На другой же день после своего предложения Валингэм позвал к себе начальника тайной полиции Пельдрама.
   -- По-видимому, вы чувствуете себя прекрасно, -- обратился статс-секретарь к своему подчиненному, -- почиваете на лаврах и свое место превратили в синекуру! Великолепно устроились, нечего сказать!
   -- В чем вы упрекаете меня, ваша светлость? -- улыбаясь, возразил Пельдрам. -- Я могу сказать, что действительно считаю себя виновником настоящего спокойного состояния Англии. От души желаю ей и в будущем такого же мира и тишины!
   -- Это хорошо сказано, но вы упускаете из виду одно обстоятельство, -- заметил Валингэм. -- Полиция так же должна ждать преступлений, как солдат -- войны. Без этих условий полицейский и военный становятся бесполезными людьми.
   -- Нечто подобное испытываю я сам, но войну ведут не ради удовольствия, и преступления -- не самоцель, хотя это, как я полагаю, было правилом моего предшественника.
   Валингэм опешил, может быть, он почувствовал себя задетым лично, но быстро пришел в себя.
   -- У вас, ей-Богу, есть здравый смысл! -- сказал он. -- Ну мы скоро подвергнем его испытанию!
   -- Вы весьма лестного мнения обо мне!
   -- Не совсем так, сэр Пельдрам. Каково общее настроение народа в Лондоне?
   -- Благоприятное, милорд.
   -- Я подразумеваю отношение к королеве и правительству?
   -- Благоприятное, милорд.
   -- Ну а по отношению к так называемой королеве шотландской?
   -- Плохое, милорд.
   -- В каком смысле?
   -- Королеву осуждают, как сделали это и ее судьи.
   -- Значит, ее смертный приговор встречен с одобрением?
   -- Да, милорд.
   -- Народ требует его исполнения?
   -- Вот уж не знаю, милорд!
   -- Но народ должен потребовать этого!...
   -- Вот как? -- сухо сказал Пельдрам. -- Если бы народу сказали о том, он обрадовался бы.
   -- Вы -- глупец, сэр! -- сердито воскликнул Валингэм.
   Трезвый, ясный рассудок Пельдрама, вероятно, вполне схватывал значение этого дела. Ведь так часто бывает, что совершенно простые люди мыслят и судят правильнее, чем мудрейшие из мудрецов, когда вопрос касается только человеческих постановлений и действий. Резкое замечание министра как будто совсем не оскорбило агента.
   -- Ну, -- спокойно ответил он на его брань, -- колпак дурака впору чуть ли не всякой человеческой голове. Болезнь эта всеобщая.
   Статс-секретарь порывисто обернулся и бросил на говорившего зоркий взгляд, после чего однако громко расхохотался.
   -- Черт возьми! -- воскликнул он. -- Мне кажется, мы с вами поладим. Да, да, должность научит уму-разуму! Я почти готов подумать, что вы уже поняли меня.
   -- Позволю себе объяснить точнее. Судьи высказались, парламент тоже; королева, наша всемилостивейшая повелительница, осталась довольна их речами, но теперь ей угодно, чтобы и народ, объяснявшийся до сих пор молча, возвысил свой голос.
   -- Превосходно, сэр. Именно так. Население Лондона, население Англии должно возвысить голос, должно одобрить произнесенный приговор и потребовать его исполнения. Лондон при этом пойдет впереди, народ последует за ним. Вы же с вашими людьми обязаны стараться вызвать чудовищную овацию.
   -- Дайте мне более точные указания, и я посмотрю, что можно будет сделать.
   -- Предстоит публичное торжественное объявление приговора Марии Стюарт, и этот день должен сделаться праздником для столицы Англии. Ради того вам поручается огласка предстоящего события, и до наступления знаменательного дня вы будете воодушевлять народ к громким манифестациям.
   -- Слушаюсь, милорд!
   -- Хорошо, значит, мы столковались, -- воскликнул Валингэм. -- Принимайтесь за дело.
   И Пельдрам принялся.
   Конечно, редко бывало, чтобы шайке сыщиков давалось поручение подобного свойства. Пожалуй, нечто похожее происходило во времена римских императоров в эпоху упадка Рима.
   Подчиненные Валингэма, под руководством Пельдрама, сновали по всему городу, появлялись везде. В семейных домах, в трактирах, а также на улицах возвещали они о новом празднике, жители Лондона, радостно настроенные близостью рождественских праздников, жадно бросились на приманку.
   Странный подарок к Рождеству готовила Елизавета своим подданным.
   День публичного объявления приговора наконец наступил. Предстоящая казнь шотландской королевы была обнародована посредством плакатов, вывешенных на улицах, и словесных объявлений через глашатаев. Кроме этого, круглые сутки трезвонили все лондонские колокола. Жители города день и ночь бродили по улицам. То там, то здесь гремело громкое ликованье. Потешные огни взвивались к ночному небу. Весь Лондон словно спятил с ума.
   Когда рассеялся угар, одурманивший английскую столицу и нашедший некоторый отклик в стране, были собраны донесения лиц, поставленных наблюдать за народом, и Елизавете отправили бумагу, в которой излагалось ясно выраженное желание народа.
   Однако вместе с тем Бельевр написал королеве, увещевая ее не уступать принуждению и твердо держаться данного слова.
   Елизавета ответила ему, что даст еще двенадцатидневную отсрочку. Бельевр тотчас отправил с этим ответом виконта Жанлиса к Генриху III, чтобы ускорить присылку новых инструкций, а затем, по прошествии праздников, явился сам к Елизавете, которая, покинув Лондон, жила в замке Гриниче, где проводила Рождество.
   Бельевр удостоился приема, но Елизавета встретила его неблагосклонно.
   -- Милостивый государь, -- сказала она, -- я вовсе не желаю больше вмешиваться лично в это злополучное дело; поступок, на который вы решились, перешел границы смелости и заслуживает уже иного названия.
   Однако Елизавета ошиблась, рассчитывая запугать этого человека.
   -- Ваше величество, -- сказал он, -- вы должны быть благодарны каждому, кто осмелится поступить таким образом, чтобы не дать запятнать вам свой сан и имя.
   -- Как вы смеете говорить это? -- возмутилась Елизавета. -- Я одна знаю, что подобает мне делать и что предписывает мне долг по отношению к себе самой! Но прежде всего позвольте спросить: говорите ли вы от имени вашего государя?
   -- Да, ваше величество!
   -- Удалитесь! -- обратилась королева к своей свите и, оставшись с посланником наедине, холодно спросила: -- Значит, до вас уже дошли инструкции короля?
   -- Не те, которые вы подразумеваете, ваше величество! Инструкции, которым я следую, получены мною уже давно и на крайний случай.
   -- Тогда говорите, но взвешивайте свои слова и не забывайте, что вы стоите перед королевой, которая обязана отчетом в своих действиях только Господу Богу.
   -- Богу и человечеству! -- возразил Бельевр. -- Кроме того, вы ответственны также перед международным правом, если дело дойдет до угроз моей личности, главное правило каждого повелителя -- по возможности избегать крови. Кровь вопиет о крови, и э тот призыв никогда не остается без последствий.
   -- Как, вы угрожаете?
   -- Я уполномочен на это, ваше величество.
   -- Письменным документом?
   -- Вот он!
   Бельевр подал Елизавете бумаги; королева была озадачена.
   -- Мой брат, французский король, берет на себя слишком много! -- сказала наконец она.
   -- Не мне судить о том, ваше величество, -- возразил Бельевр, -- но выслушайте еще одно: вы воображаете, что вам грозят наемные убийцы, подосланные королевой Марией Стюарт. Вы ошибаетесь, потому что если бы она захотела посягнуть на вашу особу таким образом, то ей было бы легко найти человека, который мог бы появиться перед вами под тем же видом, как и я. Откажитесь от этого призрака -- и тогда вы посмотрите на дело иными глазами.
   Елизавета побледнела, она поднялась с места, ей было трудно скрыть свой страх и принять внушительную осанку.
   -- Я отправлю своего посланника к королю Генриху! -- с усилием произнесла она. -- А вы можете возвратиться во Францию.
   Бельевр покинул Гринич и Англию. Елизавета написала Генриху пространное письмо, полное обвинений, упреков и угроз.
   В своем благородном негодовании Бельевр совершил еще больший промах, который принес весьма прискорбные плоды.
   Вскоре после него отбыл и шотландец Грэй, после чего Мария могла уже считаться погибшей.
  

Глава девятнадцатая
ПРОПАВШИЙ ЖЕНИХ

   Сэррей достиг одной из намеченных им целей, а это помогло ему приблизиться и к другой. Теперь как будто ничто не препятствовало больше его женитьбе на Джэн Сэйтон. Замок Сэйтон стоял среди пустынной, дикой местности в горах; была зима, и погода приняла крайне суровый характер. Бурный ветер то и дело поднимал снежную метель, а жестокая стужа удерживала людей в их жилищах.
   Между тем зимнее ненастье не пугало Сэррея, который спешил верхом в замок Сэйтон. Разгоревшийся снова сердечный пыл делал его менее чувствительным к холоду, мешал ему замечать жестокую снежную вьюгу. Его манила вперед сладкая надежда: он рассчитывал в скором времени достичь цели своих желаний.
   Обитатели замка не ожидали возвращения Сэррея в такой короткий срок. Поэтому при виде приближающегося гостя они были удивлены, а Георг даже мрачно нахмурился. Тем не менее он радушно приветствовал графа и первым долгом распорядился, чтобы домашние позаботились о его удобствах,
   Несмотря на железную волю, Сэррею понадобилось несколько часов, чтобы восстановить свои силы, и лишь после надлежащего отдыха он появился в гостиной замка, где его ожидали трое людей с самыми разнородными чувствами.
   Взаимные приветствия опять возобновились.
   -- Ваше скорое возвращение, -- начал Георг, -- избавляет меня от необходимости задать вам один вопрос.
   -- В том-то и дело! -- с улыбкой сказал гость. -- Между тем было бы лучше, если бы вы задали мне его.
   -- Вот как? -- произнес Сэйтон. -- Значит, у вас были известные намерения?
   -- Разумеется, были, и вы можете быть уверены, что я их не забыл!
   -- Следовательно, вы сделали попытку, граф?
   -- Да, и она увенчалась успехом.
   -- Да? -- изумился Георг, а сестры посмотрели на Сэррея широко раскрытыми глазами.
   -- Я так и знала! -- шепотом промолвила Мария. -- Да, графу Сэррею доступно очень многое.
   Гость поклонился и взглянул украдкой на Джэн. Та покраснела и потупила голову.
   -- Вы, должно быть, искусны в колдовстве, -- воскликнул Георг, -- или же произошло чудо.
   -- Да, нечто подобное, -- ответил граф. -- Добром, конечно, мне не удалось бы заставить короля Иакова изменить его намерения. Вообще он -- человек бесчувственный, просто бессердечный!
   -- Я давно знал это! -- тихо произнес Сэйтон. -- Значит, вы прибегли к силе?
   Я угрожал обнаженным мечом, и... ну, ведь вы знаете малодушие короля!
   -- Значит, вы провинились в оскорблении величества, граф?
   -- Несомненно и даже потребовал удостоверения в том.
   Трое слушателей графа посмотрели на него во все глаза. Между тем он вытащил бумагу, написанную королем Иаковом, и подал ее Георгу Сэйтону. Тот взял документ, прочел и передал сестрам.
   Пока они читали, Георг мрачно смотрел в пол. Мария тяжело вздохнула, а Джэн бросило в дрожь, когда она вернула документ Сэррею.
   -- И после такого происшествия вы рискуете еще оставаться в пределах Шотландии и даже путешествовать? -- спросил Георг.
   -- Да, и совершенно один! -- улыбаясь, подтвердил Сэррей. -- И, как вы видите, без малейшей опасности.
   -- Вы не знаете короля Иакова.
   -- Я знаю его и в дополнение составленной им бумага упомянул еще о том, что его посланник к Елизавете, должно быть, теперь уже находится в дороге.
   -- Хорошо, если бы так! Но каковы однако ваши дальнейшие намерения?
   -- Я отправляюсь в качестве посланника короля Иакова во Францию и Испанию.
   -- Вот это -- дело. Я полагаю, вы уедете скоро?
   -- Как только привезу свои полномочия из замка Голируд.
   -- Значит, вы собираетесь вернуться в Эдинбург?
   -- Через несколько дней.
   -- На вашем месте я не стал бы делать этого.
   -- Я должен, согласно условию. Кроме того, мне надо убедиться, точно ли посланник короля Иакова отбыл в Лондон. Между тем и здесь, как известно вам, моим любезным хозяевам, мне предстоит устроить одно дело.
   Сестры и брат примолкли.
   -- Леди Джэн, -- с новой улыбкой начал Сэррей, -- я сдержал свое слово.
   -- Да, граф! -- прошептала девушка.
   -- Ну а вы, леди, сдержите свое?
   -- Я еще раньше просила вас обратиться к моему брату, он -- глава семьи, граф.
   -- А вы что скажете, лорд Георг? -- спросил Сэррей. -- Ведь вы также давали мне слово!
   Георг продолжал мрачно и молча смотреть в пространство.
   -- Да, я дал вам слово, -- с расстановкой произнес он, немного помолчав, -- а для меня мое слово священно.
   -- Благодарю вас обоих! -- с живостью сказал Сэррей. -- Но вы знаете, что времени у меня в обрез, и потому свадьба должна быть тихая и на скорую руку.
   -- Согласен с вами, -- ответил Сэйтон, -- но, в свою очередь, попрошу вас обратиться с этим к сестрам.
   -- А вы что скажете, Джэн? -- спросил Сэррей, взяв руку молодой девушки.
   -- Роберт, -- ответила она, -- у меня нет более собственной воли. Время принадлежит вам и вашей цели, потому что, как вам известно, мое решение было принято лишь с тем, чтобы содействовать ей.
   По лицу Сэррея скользнуло страдальческое выражение, но он вскоре преодолел себя и сказал:
   -- В таком случае можно ли в пятидневный срок справиться со всеми необходимыми приготовлениями?
   -- Да, -- ответил Георг, -- в воскресенье может состояться ваша свадьба.
   Сэррей по очереди пожал руки брату и обеим сестрам Сэйтон.
   Наступила продолжительная пауза, после которой переговоры возобновились опять. Дело в том, что хотя свадьба затевалась тихая, но это значило только, что на нее не будут приглашены гости издалека. К людям своего клана это не относилось, их было необходимо пригласить и угощать на свадебном пиру; в подобных случаях это было их правом и посягнуть на него значило подстрекать их к неповиновению и упорству.
   Жених не принимал участия в этих переговорах между домашними, а лишь извинялся, что причинил столько хлопот; но делать было нечего.
   На другой день из замка потянулись люди и подводы за съестными припасами, снаряжались гонцы, чтобы оповестить людей клана, и вскоре замок Сэйтон принял иной вид, оживился и повеселел. Действительно, его комнаты мало-помалу наполнились гостями, которые только и знали, что угощались с утра до вечера или поднимали шумные споры, когда виски ударяло им в голову. Между тем подвозили все новые запасы съестного, чтобы доставлять дальнейшую работу желудкам приглашенных, и те приятно проводили время, насколько позволяли обстоятельства и суровая погода.
   Так настал знаменательный день, и священник уже совершил поутру богослужение, на котором присутствовали все гости, прибывшие в замок.
   После полудня должно было состояться само бракосочетание, и ввиду близости важного момента Сэррей, а также и его невеста чувствовали себя в торжественном настроении. Сэррей пожелал еще переговорить с Джэн наедине, прежде чем предстать с ней перед алтарем, и молодая девушка согласилась исполнить его желание.
   Однако не успел он начать разговор, как Мария подала Сэррею записку, сильно озадачившую его. Он дважды пробежал ее глазами, и удивленная Джэн тотчас заметила в нем тревогу, вызванную этим посланием.
   -- Что с вами, Роберт? -- спросила невеста. -- Кажется, вы получили неприятные известия?
   -- Я сам еще не знаю толком, дорогая Джэн, -- ответил он. -- Мне пишут только, что податель записки должен сделать мне важные и безотлагательные сообщения.
   -- Я сам еще не знаю толком, дорогая Джэн, -- ответил он. -- Мне пишут только, что податель записки должен сделать мне важные и безотлагательные сообщения.
   -- Важные и безотлагательные? -- переспросила девушка. -- Тогда сначала переговорите с ним, Роберт.
   -- А вы разрешаете это?
   -- Что за вопрос, Роберт! Кто может знать, как много зависит от того, что вы повидаете присланного гонца?
   -- Ваша правда, тем более, что писавший эти строки может сообщить только важное.
   -- Так ступайте, Роберт!
   -- Кто принес эту записку, Мария? -- спросил Сэррей старшую Сэйтон.
   -- Этот человек ждет во дворе!
   -- Тогда прошу извинения! -- сказал граф, поклонился и поспешно вышел.
   В коридоре Сэррей столкнулся с незнакомым человеком, который сообщил, что ему поручено проводить графа к тому, кто желает переговорить с ним.
   -- Кто послал вас? -- спросил граф.
   -- Сэр Брай и сэр Джонстон, -- ответил тот.
   -- А где они находятся?
   -- В Эдинбурге, -- последовал ответ. -- Но со мной прибыл человек, который хочет с вами переговорить по их поручению.
   -- Где же он?
   -- За воротами замка.
   -- Пойдемте! -- сказал Сэррей, и они вдвоем покинули замок.
   Кто-то из прислуги замка слышал происходивший между ними разговор и был свидетелем ухода Сэррея.
   Так как стояли короткие зимние дни, то и при ясной погоде около трех часов пополудни начинало уже темнеть, а в тот день при непрекращавшейся снежной метели стемнело еще раньше. В этом вечернем сумраке и скрылись Сэррей и его провожатый.
   Между тем гости и священник постепенно собрались в церкви замка. Недоставало только обрученной четы, а также брата и сестры невесты...
   И в этом немалую роль сыграли события в Эдинбурге.
   Едва только Грэй успел покинуть Голируд, как король Иаков стал тотчас собираться в отъезд из столицы своего королевства. Однако еще до своего отъезда он потребовал к себе егеря из своих отдаленных поместий и долго беседовал с ним, после чего тот направился в Эдинбург.
   Приезжий егерь, получивший поручение этого рода, нанял себе квартиру в Эдинбурге, тогда как Иаков с небольшой свитой, несмотря на скверную погоду, отправился на север Шотландии.
   Оставшийся в Эдинбурге егерь часто появлялся в той местности, где была квартира Сэррея, занятая до сих пор его спутниками. И вот однажды он столкнулся здесь с Джонстоном. Последний опешил при виде егеря, смутился и тот при этой встрече. Не было сомнения, что они узнали друг друга, но это не доставило им удовольствия.
   Королевский егерь первый решился заговорить, пожалуй, из-за того, что чувствовал себя в полной безопасности.
   -- Здравствуйте, сэр! -- сказал он. -- Вот уж не думал не гадал когда-нибудь встретиться с вами, а тем более здесь, в столице Шотландии!
   -- Это вы?! -- откликнулся Джонстон. -- Однако вы носите теперь военную форму, да еще королевскую; это -- вовсе не то платье, каким довольствовался некогда Джэмс Стренглей, и потому вам позволительно теперь смотреть свысока на старого друга.
   -- Ну расстались-то мы как раз не по-дружески, -- возразил Джэмс. -- Но все-таки с какой стати быть нам на "вы"? Я могу с таким же удобством спросить: "Как поживаешь, друг Джонстон?"
   -- Благодарствую! -- ответил тот. -- Не могу жаловаться. Однако ты, во всяком случае, более удачлив?
   -- Это что-нибудь да значит, друг Джонстон! Человека, терпевшего гонения от Босвела, король Иаков, конечно, мог возвысить.
   -- Но Босвел, пожалуй, был прав?
   -- Это как смотреть на вещи, старина. Скажи, однако, ты сделался папистом?
   -- Вовсе нет, но я перестал воровать чужую дичь.
   -- О, я также давным-давно бросил это ремесло! Значит, мы оба стали порядочными людьми.
   -- Как будто и так.
   -- По-моему, ничто не мешает нам теперь достойно отпраздновать нашу встречу.
   -- Гм!... -- замялся Джонстон.
   Однако королевский ловчий приставал к нему до тех пор, пока тот не согласился позавтракать вместе с ним.
   Старые приятели отправились в харчевню, где заказанный ими завтрак продлился не только до обеда, но даже до ужина.
   Когда, после возобновления прежней дружбы, они поднялись наконец, чтобы отправиться по домам, голова Джонстона сильно отяжелела. Джэмс Стренглей выведал от него все, что желал знать, а вдобавок получил еще несколько строк, написанных его рукой, чего, собственно, и добивался главным образом.
   Джонстон, пошатываясь, поплелся восвояси и на другой день не помнил хорошенько, что с ним произошло. Стренглею также понадобилось некоторое время, чтобы очухаться после дружеской попойки, однако это удалось ему скорее и лучше, чем Джонстону. На следующее же утро, в сопровождении другого человека, он затем верхом покинул Эдинбург и направился к замку Сэйтон.
   Именно эти двое бродяг выманили Сэррея из замка, и, как можно догадаться, исчезновение графа Сэррея произошло по наущению короля Иакова.
   Сэррей исчез бесследно как раз перед своим бракосочетанием с Джэн Сэйтон.
   Однако нужно прибавить, что и другим лицам могла быть выгодна гибель этого ревностного приверженца шотландской королевы.
   Думали и на Георга Сэйтона, так как он постоянно смотрел на Сэррея как на человека, который нанес ему смертельное оскорбление. Установить что-либо верное насчет этого случая так и не удалось.
   А тем временем все обитатели замка Сэйтон вместе с прибывшими гостями собрались в церкви, и ввиду того, что жених с невестой мешкали слишком долго, Георг пошел сам поторопить их.
   Тут сестры сообщили ему о том, что Сэррей вышел по какому-то поводу из замка и не вернулся.
   Георг не обнаружил при этом особенного удивления, однако послал людей на поиски жениха. Его искали повсюду, около замка и в окрестностях, искали тщательно и настойчиво, но и Сэррей, и присланный к нему гонец словно канули в воду.
   Вскоре весть об исчезновении графа проникла и в церковь. Она постепенно опустела, и вместо свадебного пира приглашенные приступили к подобию погребальной тризны.
   Джэн никто не мог утешить. Гостям осталось только покинуть замок, погруженный в печаль.
   Брай и Джонстон деятельно разыскивали своего друга повсюду и наконец пропали без вести сами, причем никто не мог сказать, куда они девались,
   Итак, от Сэррея уже нельзя было ожидать никакой помощи Марии Стюарт.
  

Глава двадцатая
МОРДИ

   Беспорядкам, вызванным из-за шотландской королевы, было еще не суждено улечься. Во время народных манифестаций в Лондоне Пельдрамом был арестован какой-то подозрительный субъект. Этого человека звали Морди, и на допросе он указал на некоего Стаффорда как на своего спутника, однако отрицал всякую вину как со своей, так и с его стороны.
   Стаффорд был сыном статс-дамы королевы Елизаветы и братом английского посланника в Париже, следовательно, особой, на которую не так-то легко было посягнуть.
   Между тем Пельдрам счел нужным обратить внимание своего патрона Валингэма на связь Стаффорда с Морди, и тот поручил ему наблюдать за молодым Стаффордом.
   История этого случая, этого предпоследнего заговора в пользу Марии Стюарт, несколько темна, а так как здесь был замешан Валингэм, то заговор казался подстроенным им самим.
   В один осенний день 1586 года английский посланник в Париже, лорд Стаффорд, в сильнейшей тревоге шагал по своему кабинету. Он остановился лишь для того, чтобы, позвонив, вызвать лакея и узнать, не получен ли ответ.
   -- Нет, милорд! -- снова ответил слуга и удалился по знаку своего господина.
   Однако вскоре он вернулся без зова и доложил посланнику о посетителе.
   -- Это -- он? -- с живостью спросил посланник.
   -- Нет, милорд, -- сказал лакей, -- это -- сам начальник полиции.
   Лорд поспешно вышел, чтобы принять главного в те времена полицейского чиновника в Париже и ввести его в свой кабинет; лакей удалился.
   -- Премного обязан вам, -- сказал Стаффорд начальнику полиции, когда они остались вдвоем, -- что вы потрудились сами... Однако какие вести предстоит мне услышать от вас?
   -- Милорд, -- ответил француз, -- я считаю за счастье, что могу успокоить вас: дело идет вовсе не о нападении с целью грабежа, но о похищении девушки.
   -- Славу Богу!... Но каким образом можно уладить это?
   -- Его величество приказал немедленно выслать виновных из Франции.
   -- Пусть так и будет.
   -- Сколько понадобится времени на их дорожные сборы?
   -- Один... нет, постойте... три часа.
   -- Хорошо, через три часа оба молодых человека будут доставлены сюда. Вам предоставляется дать им обоим провожатых из служащих при посольстве.
   -- Это мне тем приятнее.
   Начальник парижской охранной полиции встал и пошел к выходу, сопровождаемый новыми изъявлениями живейшей благодарности посланника. Как только посетитель вышел из комнаты, лорд Стаффорд велел позвать своего секретаря.
   -- Вы уплатили долг моего брата и мистера Морди? -- спросил он.
   -- Да, милорд!
   -- Составьте тотчас письменное требование, -- продолжал посланник, -- по которому эти двое господ по прибытии в Англию должны быть арестованы за долги и препровождены в лондонскую долговую тюрьму.
   Секретарь поклонился.
   -- Распорядитесь еще, чтобы курьер держался наготове.
   -- Все будет исполнено!
   Секретарь удалился, а посланник сел к письменному столу и принялся писать письмо своей матери.
   Когда оно было окончено, то на его зов явился секретарь с написанным требованием, а вскоре и готовый к отъезду курьер. Последнего снабдили деловыми бумагами, разнородными словесными распоряжениями и приказали ему как можно скорее исполнить полученные поручения. С тем он и покинул дом посольства. Посланник дал теперь приказ, чтобы еще четверо из его слуг собрались ехать в Англию. Было велено оседлать шесть лошадей.
   Эти приготовления были окончены, когда парижская полиция доставила в дом посольства двоих молодых людей, которые были введены к посланнику поодиночке.
   Один из них был младший брат лорда Стаффорда, другой -- его приятель, Морди, также состоявший секретарем при посланнике. Лорд Стаффорд жестоко разбранил того и другого за их непристойную выходку и сказал им, что они должны ехать в Англию, где получат новые распоряжения. Виновные не смели возражать и немедленно отбыли разными путями в Лондон, каждый в сопровождении двух слуг.
   Так как путешествие совершалось на курьерских лошадях, то путники скоро достигли гавани Па-де-Кале и отплыли в Англию, где обнаружилось, какого рода меры были приняты против обоих так поспешно высланных жуиров. Эти меры были для них совершенной неожиданностью, и единственным утешением виновным послужила надежда, что они снова свидятся между собой в лондонской долговой тюрьме.
   Молодой Стаффорд тотчас написал оттуда матери, и хотя старший брат упрашивал ее подольше подержать взаперти юного повесу, однако материнское сердце не выдержало, леди Стаффорд уплатила долги младшего сына, и он был выпущен на свободу. Его же друг Морди оставался в тюрьме до тех пор, пока Стаффорд не освободил его в день обнародования смертного приговора Марии Стюарт; оба они вздумали потешаться в этот день, подстрекая народные массы к различным крайностям.
   Как это часто бывает, подчиненные Пельдрама приняли этих молодых шалопаев за опасных бунтовщиков, что вызвало их преследование и арест. Морди был принужден в конце концов откровенно рассказать о своих обстоятельствах, и так как ни он, ни Стаффорд, собственно, не совершили никакого преступления, то Морди снова посадили в долговую тюрьму, тогда как судебное преследование против Стаффорда было прекращено.
   Но хотя мать и выкупила Стаффорда из долгов, однако она не собиралась сделать для него еще что-нибудь и тот оказался лишенным всяких средств. Рассерженный на мать и брата, он очень скоро перенес этот гнев на других лиц, и когда посещал в тюрьме своего друга, то они жестоко бранили вдвоем всех тех, кто вредил им или преследовал их.
   Это привело обоих ветреников к тому, что они принялись строить планы насчет того, как бы им разжиться деньгами. И вот приятели уговорились между собой обратиться к французскому посланнику с предложением такого рода: они брались убить королеву Елизавету, если каждому из них заплатят по сто двадцать червонцев. Но если вспомнить, что Пельдрам уже вел переговоры с Морди и Стаффордом, а Валингэм давал Пельдраму указания насчет их обоих, то дело принимало совсем иной оборот. Во всяком случае выговоренная плата за преступление была весьма ничтожна.
   Заговор между двоими искателями приключений был вполне обдуман; но Бельевр покинул Англию, и потому молодой Стаффорд обратился к Шатонефу. Старое родовое имя открыло испорченному юноше доступ к посланнику и как раз в такое время, когда француз был сильно занят, диктуя письмо своему секретарю Кордалю.
   На вопрос, чего он желает, Стаффорд объявил, что некто, содержащийся в долговой тюрьме, может сообщить посланнику важные сведения, касающиеся Марии Стюарт.
   Как раз в то время Шатонеф особенно хлопотал в интересах шотландской королевы; в сообщении, предложенном ему каким-то арестантом, он не видел решительно ничего таинственного и потому велел своему другому секретарю, Дестранну, отправиться вместе с Стаффордом к означенному лицу и переговорить с ним.
   Стаффорд и Дестранн отправились в Ньюгейт, где в то время содержались несостоятельные должники. Здесь Морди открыл посетителю без утайки свой план и свои намерения, Однако Дестранн назвал его сумасбродом и в сильнейшем гневе покинул тюрьму, а также обоих достойных приятелей. Шатоннеф, со своей стороны, дал знать Стаффорду, чтобы тот не смел больше показываться в доме посольства, если не хочет, чтобы на него донесли.
   Однако Стаффорд предупредил возможность подобного доноса, сделав сам на посланника донос о том, что он будто бы старался склонить его и Морди к убийству королевы Елизаветы.
   Несмотря на нелепость подобного обвинения, было возбуждено следствие. Дестранна арестовали, бумаги Шатонефа опечатали, а Елизавета написала угрожающие и строгие письма Генриху III. В продолжение многих недель всякое сообщение Англии с материком было прервано, и это, пожалуй, также входило в планы Валингэма.
   После глупой истории Морди и Стаффорда, главные виновники которой, впрочем, бесследно исчезли, казалось, не было больше никакого основания щадить Марию Стюарт, тем не менее Елизавета все еще не решалась дать приказ об исполнении смертного приговора.
   Первый раз в жизни у королевы обнаружились признаки уныния и меланхолии. Елизавета прекратила все свои обычные увеселения, в особенности охоту. Она искала уединения и по временам впадала в мрачное раздумье. Несмотря на ее болезненное состояние, настойчивый Валингэм не давал ей покоя. Он умел добраться до нее в любое время и, требуя вновь смерти Марии Стюарт, жестоко мучил этим английскую королеву.
   В своих переживаниях она то и дело возвращалась к прежней мысли -- тайно избавиться от Марии. Однако проницательный Валингэм решительно не мог сообразить, на что намекала королева. Наконец Елизавета поняла, что со своими планами ей надо обратиться к кому-нибудь другому.
   Однако случаю было суждено прервать ход этих событий. Новый заговор в пользу Марии, о котором она решительно не подозревала, разразился, как гром, с невероятной внезапностью.
  

Глава двадцать первая
ХОРОШИЕ СОВЕТЫ

   День этот был для могущественной королевы Англии одним из самых дурных. Советники ее короны, возвращаясь в зал из ее комнаты после очередного доклада, одним своим видом уже свидетельствовали о мрачном настроении своей повелительницы. У королевы остался один только Валингэм. С некоторого времени Елизавета стала предпринимать над ним совершенно своеобразные экзерциции, однако он выказывал себя при этом таким же несообразительным, как глупейший новобранец из крестьян при наставлениях унтера. Правда, и намеки, и заигрывания Елизаветы тоже не превосходили ясностью цветистой речи и унтера, но Валингэм, этот всегда столь тонкий государственный человек и прирожденный полицейский, должен был бы стыдиться, что в этом деле проявил так мало сообразительности. Отчего Елизавета еще более сердилась на него, обыкновенно такого покладистого и услужливого, а теперь -- невыносимо упрямого, словно заезженная лошадь.
   После утренних разговоров с Валенгэмом душевная болезнь Елизаветы зачастую возрастала до настоящих пароксизмов, когда было очень трудно иметь с ней какое- либо дело. Но в такие минуты наготове держали козлов отпущения, способных принять на себя первые потоки ее гнева, и с этой целью Бэрлей очень часто пользовался графом Лейстером.
   Отношения обоих лордов друг к другу ни на волос не улучшились с тех пор, когда Лейстер убедился, что казначей содействовал его падению. Но в то же самое время политическое ничтожество Лейстера высветилось еще яснее, да и сам он приближался к тому переходному возрасту, когда красивый мужчина превращается в престарелого фата.
   Лейстер глубоко ненавидел Бэрлея и не доверял ему, но каждый раз попадался на удочку Бэрлея, когда тот делал вид, будто верил, что фаворит Елизаветы имеет особое влияние на королеву.
   И в этот роковой день, когда по окончании аудиенции лорды вышли из покоев королевы, лорд-казначей дал понять Лейстеру, что хочет переговорить с ним. Лейстер принял это сообщение с выражением холодной вежливости, и оба лорда уединились у окна.
   -- Милорд, -- начал Бэрлей, -- я принужден задать вам нескромный вопрос и даже, быть может, упрекнуть вас кое в чем...
   -- А именно? -- с удивлением спросил Лейтстер.
   Он был поражен особенным тоном, которым начал разговор Бэрлей.
   -- Мне кажется, что вы пренебрегаете нашей всемилостивейшей государыней!
   -- Милорд! -- возмутился Лейстер.
   -- Простите, но как может тогда ее величество так долго пребывать в столь дурном настроении, если за ней ухаживают с должным вниманием и заботливостью?
   -- Да разве же вы не видели и не слышали, -- с раздражением сказал Лейстер, -- как она обошлась со мной сегодня?
   -- Преданный слуга коронованной особы должен уметь все перенести. Благоволением дарственных особ нельзя пользоваться без известных жертв, это -- столь же лестное, сколь и полное ответственности положение! Ведь почти преступно выказывать неудовольствие там, где вы должны проявить двойную заботливость и внимание!
   -- Но послушайте, милорд Бэрлей...
   -- Дайте мне договорить до конца, милорд! Мы беседуем с вами наедине, и слова, которые говорятся в интересах нашей государыни, нашей высокой повелительницы, не должны и не могут оскорбить вас. Но ваше неудовольствие превращается в государственное преступление, раз благодаря ему у королевы продолжается дурное расположение духа!
   Доказательства Бэрлея сыпались с присущей ему логической меткостью, и Лейстер чуть на задыхался от злости, так как не мог придумать никаких основательных возражений на пересыпанную лестью речь своего врага.
   -- От удивления у меня нет слов, -- произнес он наконец. -- Мне казалось, что я навсегда потерял благоволение и милость ее величества...
   -- Ничего подобного! -- возразил Бэрлей. -- Но давайте сначала посмотрим, куда нас ведет то состояние духа, в которое погружена ее величество. Никогда до такой степени не сказывалась необходимость в ее влиянии на ход политики, как в данный момент, а мы, несмотря на это, никак не можем побудить ее к какому-либо решению.
   -- Я тоже вижу это.
   -- Наши внешние враги строят целые комбинации на этом состоянии монархини, и их расчеты заходят очень далеко. Если королева не воспрянет духом, если ее страдания прогрессивно будут расти, то она сыграет с нами очень неприятную штуку...
   -- Да... да, к сожалению... к сожалению... Но как, спрашивается, изменить это настроение?
   -- А вот послушайте, что я думаю относительно этого. Итак, наши враги видят в затишье нашей придворной жизни в настоящий момент малодушие, нерешительность, раскаяние в тех шагах, которые были сочтены разумными с точки зрения нашей политики; поэтому они с большей смелостью подняли голову и дерзнули даже угрожать. Это требует от нас контрвызова, блеска, пышности двора, веселья, быть может, даже больших охот, которые в прежнее время составляли любимое развлечение королевы!
   -- Вы совершенно правы, милорд. Но я все-таки повторяю свой последний вопрос: как прогнать это настроение?
   -- Мне казалось, что вы могли бы указать королеве на несовместимость подобного состояния духа с королевским саном, указать на возможность потери красоты лица от тоски и горя, на потерю популярности, на исторические последствия, наконец!
   -- Это очень тяжелая задача!
   -- Я знаю. Но только вы один и были бы способны разрешить ее!
   -- Слишком лестно, милорд!
   -- В то же время вы получите солидную поддержку. Мы сумеем довести до сведения монархини желания двора и народа и сообщить о недовольстве, которое вызывает этот необоснованный траур, и опасения, как бы он не превратился в действительно необходимый...
   -- Такие намеки я не хотел бы делать.
   -- Да вам и не нужно делать их. В конце концов я вскользь упомянул ей об иностранной политике, и королева, осажденная таким образом со всех сторон, неизбежно придет в другое состояние духа.
   -- И при этом я непременно должен быть тем, кто станет таскать для вас каштаны из огня?
   -- Каждый делает то, что в его силах! -- холодно ответил лорд-казначей. -- Ведь вы знаете, что для достижения моих целей -- то есть целей, связанных с государственными интересами, я охотно довольствуюсь собственными силами и во всяком случае не стал бы искать союза именно с вами, если бы мог как-нибудь обойтись без вас.
   -- Это по крайней мере высказано с достаточной ясностью и определенностью, -- ответил Лейстер, почувствовавший себя и обиженным, и польщенным, -- и я готов поверить вам на слово!
   -- Вы видите, я отдаюсь в вашу власть, отдаю должное вашим заслугам и признаю ваши выдающиеся качества, как это делает наша высокая повелительница. И если я лично иногда держусь иного мнения, то в результате все-таки подчиняюсь взгляду ее величества. Так попытаемся же каждый с своей стороны исполнить свою обязанность, как того требует наша служба ее величеству!
   -- Вы правы, -- вздохнув, согласился Лейстер. -- Значит, я должен покориться печальной необходимости... Мне следует сейчас же отправиться к ее величеству?
   -- Чем скорее, тем лучше, милорд. Но подождите сначала Валингэма; он сообщит вам, каково теперь настроение ее величества. Честь имею кланяться!
   Оба лорда глубоко склонились друг перед другом с обязательной улыбкой на устах. И эта улыбка не была так лжива, как всегда, потому что на этот раз они не чувствовали обычной жажды свернуть друг другу шеи.
   Лейстер остался в зале, чтобы обождать Валингэма, а Бэрлей прошел в приемную комнату, где встретил даму, с которой очень почтительно раскланялся.
   -- Леди Анна, -- сказал он ей, -- мне нужно поговорить с вами, если вы разрешите.
   -- Пожалуйста, милорд, я к вашим услугам! -- ответила дама и последовала за министром в соседнюю комнату.
   Леди Анна Брауфорд была в то время обер-гофмейстериной королевы, так глубоко преданной ей, что готова была позволить растоптать себя, если бы это понадобилось для блага Елизаветы. Очень гордая и ограниченная, но добродушная женщина, она имела характер, как нельзя более подходящий для той цели, которую наметил в данном случае Бэрлей.
   -- Вы, миледи, вероятно, опять и глаз не сомкнули ночью? -- спросил лорд леди Анну.
   К сожалению, нет: дежурная камер-фрейлина доложила мне, что ночью королева была беспокойнее, чем когда-либо прежде.
   -- Это просто несчастье!
   -- Страшное несчастье, милорд!
   -- Нам нужно как-нибудь помочь этому делу!
   -- Кто тут может помочь, милорд!
   -- Вы, леди!
   -- Что?.. Я?.. Интересно, каким образом я могла бы помочь?
   -- Ее величество не любит, когда ей говорят правду, но в данном случае необходимо кому-то решиться, даже под угрозой немилости. Но для этого не всякий годится, да и не у всякого найдется столько преданности и готовности к самопожертвованию, как у вас, леди...
   -- Если бы этого одного было достаточно...
   -- Вы должны открыть государыне глаза на то, как изменилась она за последнее время; на то, как она изменится еще более и какой неизгладимый след оставит на лице болезнь, если она не справится с ней.
   -- Вы пугаете меня, милорд!
   -- Вы должны сообщить ее величеству, что народ уже ропщет, что народ боится за последствия ее болезни, и что все это можно было бы изменить развлечениями и удовольствиями. Время карнавала прошло, но мы могли бы устроить блестящую охоту. Стоит только ее величеству сделать первый шаг, а другие уже не заставят себя ждать. Я уверен, что вы при своей безграничной преданности государыне поможете нам предотвратить несчастье!
   -- Ну конечно, конечно! -- согласилась леди Брауфорд. -- Я готова сделать все, что вы считаете нужным, милорд!
   -- Так сделайте все, что я говорил. Как только милорд Лейстер поговорит с королевой, ступайте к ней!
   Лорд-казначей схватил руку леди Брауфорд и поднес ее к своим губам, хотя обыкновенно он не удостаивал этой чести ни одной из придворных дам.
   Польщенная леди Брауфорд залилась ярким румянцем и низко поклонилась, эта любезность министра еще более подогрела ее готовность стать громоотводом для него.
   Тем временем из апартаментов королевы вышел Валингэм. Он казался чрезвычайно довольным и веселым, словно только что получил величайшую милость, чего, разумеется, на самом деле вовсе не было.
   Лорд Лейстер пошел ему навстречу и спросил:
   -- Что, ее величество спокойна?
   -- Как всегда!
   -- Пожалуйста, не уклоняйтесь от ответа! -- нетерпеливо сказал Лейстер. -- Дело идет о слишком важных вещах. Я спрашиваю вас согласно договоренности с лордом Бэрлеем.
   -- Так, так! -- сказал Валингэм, пытливо всматриваясь в лорда Лейстера. -- Но мне казалось, что мой ответ достаточно определен!
   -- Значит, королева все еще возбуждена и раздражена?
   -- Ну да!... Но лучше бы она пришла в еще большее раздражение, но по другому поводу.
   -- Хорошо, -- кивнул Лейстер и поспешил к покоям королевы.
   Он застыл у порога в глубоком поклоне.
   Действительно, внешний вид Елизаветы говорил о глубоком душевном расстройстве. В чертах ее лица, во всех движениях сквозило беспокойство; лихорадочный румянец горел на щеках, глаза бегали по комнате с беспокойным трепетом, лоб был мрачно нахмурен, костюм, вопреки всем привычкам королевы, был небрежен. Она шагала по комнате из угла в угол. Приметив Лейстера, королева резко остановилась и сурово спросила:
   -- Кто вас звал?
   -- Ваше величество, -- ответил Лейстер, -- ваше милостивое позволение на вход в ваши апартаменты для верного слуги является уже само по себе призывом в те минуты, когда это оказывается нужным.
   -- Ваше присутствие нужно? Но для чего?
   -- Я не могу больше смотреть на то, как прекраснейшая в мире женщина пренебрегает дарами природы, словно кающаяся грешница!
   -- Что вы себе опять позволяете, безумный вы человек! -- окончательно вышла из себя Елизавета.
   -- Я позволю себе скорее рискнуть головой, чем молчать долее и не сказать вам, что ваша красота пропадает, что ваш ум теряет в блеске и остроте, что ваши недруги уже радуются тому, что вы вот-вот заболеете. Даже больше, когда-нибудь история упомянет, что до известного момента Елизавета была великой государыней, но...
   Надо признать, что для подобного момента слова Лейстера были чересчур смелы. Елизавета даже побледнела от бешенства и крикнула ему, величественно указав рукой на дверь:
   -- Вон! И не появляйтесь ко мне на глаза до тех пор, пока я не прикажу позвать вас!
   Лейстер исчез. Дело оказалось гораздо хуже, чем он мог ожидать, и в его голове уже мелькнула мысль, не подстроил ли всего этого Бэрлей умышленно, чтобы окончательно лишить его благоволения королевы. Он осмотрелся по сторонам, нет ли где-нибудь Бэрлея, и, не найдя его, ушел из дворца.
   Леди Анна зорко наблюдала за Лейстером, когда он выходил из комнаты королевы. Он не обратил на нее никакого внимания, поэтому она не решилась заговорить с ним, но ей нетрудно было догадаться, что его визит окончился не очень-то удачно. Несмотря на это, она все-таки отправилась к королеве.
   Елизавета не обратила ни малейшего внимания на появление в комнате леди Анны, но крайне удивилась, когда обер-гофмейстерина опустилась около нее на колени и поцеловала подол ее платья.
   -- Что тебе, Анна? -- раздраженно спросила Елизавета.
   -- Выслушайте меня, пожалуйста, ваше величество!
   -- Да что тебе нужно? Ну, говори! -- еще раздраженнее ответила Елизавета.
   -- Вы сами, ваше величество, часто говорили: женщина, которая появляется перед мужчиной в небрежном виде, унижает себя!
   -- Как?... Разве я так небрежно одета?
   -- Да, ваше величество, и теперь это больше бросается в глаза, чем обыкновенно!
   -- Но почему?
   -- Горе начинает отражаться в ваших чертах, государыня, вы худеете, у вас портится цвет лица, взор тускнеет...
   -- Господи Боже! И это все заметили?
   -- Конечно, заметили и говорят об этом...
   -- Ах, сплетники!... Разве солнце всегда блестит?
   -- Но во времена затмений, когда блеск солнца помрачается, это вызывает смятение.
   -- Правда... Ну, и что еще?
   -- Люди думают, что при дворе объявлен траур, и спрашивают, почему?
   -- Ох уж эти мне людишки!... Они только и жаждут развлечений и удовольствий! Неужели они не могут понять, какие чувства обуревают мою душу? Неужели они хотят, чтобы я была их рабой?
   -- Королевой, государыня! Они хотят, чтобы вы были королевой! Да и вам самой станет легче, если вы немного рассеетесь и потом привычной рукой возьметесь за бразды правления! Ведь уж сколько времени продолжается все это!... А за границей болтают, что английский двор оскудел... А почему? Этого я уж не знаю.,
   -- Нет, это не смеют говорить! -- с раздражением воскликнула Елизавета. -- Нет, только не это! Дай мне зеркало!
   Леди Анна поспешила исполнить приказание.
   Конечно, Елизавета не раз смотрелась в зеркало, но в ее голове не было тех мыслей, которые сейчас вызвали в ней разговоры с Лейстером и обер-гофмейстериной. Теперь же, бросив взгляд в зеркало, она невольно отшатнулась и пробормотала:
   -- Да, я сильно изменилась!
   -- Соизволите приказать подать вам одеться? -- поспешила спросить леди Анна.
   -- Да, сделай это.
   Обер-гофмейстерина радостно поспешила позвать фрейлин; против всякого ожидания она добилась очень многого, и, может быть, только потому, что первый гнев королевы обрушился на Лейстера.
   Леди Анна позвала фрейлин, заведовавших гардеробом королевы, и камер-фрейлин. Все поспешили к исполнению своих обязанностей. Леди Анна выбрала любимое платье Елизаветы. Через пять минут королева уже была занята большим туалетом, но для кого собственно -- этого она не знала и сама. Но если бы эта всемогущая государыня догадалась сейчас, что служит просто марионеткой в ловких руках своего первого министра, ему пришлось бы плохо.,
   Через некоторое время Бэрлей снова подошел к леди Анне с немым вопросом. Та сразу поняла его.
   -- Ее величество занята туалетом, -- ответила она.
   Ласковая улыбка и новый поцелуй ее руки были наградой министра послушанию обер-гофмейстерины,
   -- Дайте мне знать, когда государыня окончит свой туалет, -- сказал он.
   -- Слушаю-с, милорд, -- ответила леди Анна.
   Бэрлей вернулся обратно в кабинет, где он обыкновенно работал во время своих занятий во дворце. Вскоре ему дали знать, что туалет окончен, и он отправился к королеве.
   Слезы облегчают горе женщины, но в еще большей степени заботы о собственной наружности могут облегчить ее страдания. Теперь в Елизавете проснулось прежнее кокетство, и казалось, что она забыла обо всем на свете, кроме наряда и украшений.
   Королева сидела посреди своей гардеробной в кресле. Перед ней, по бокам и сзади стояли венецианские зеркала выше человеческого роста, и около нее хлопотали парикмахерши да камер-фрейлина, старавшаяся половчее укрепить какое-то бриллиантовое украшение.
   Бэрлей так и застыл, словно окаменев, у порога. Елизавета поняла своего министра и улыбнулась. Она выслала из комнаты своих дам и, улыбаясь, спросила Бэрлея:
   -- С чем вы явились, милорд?
   -- Ваше величество, я даже забыл, зачем явился к вам, -- ответил Бэрлей, весь погруженный в восхищенное созерцание. -- Я благословляю небо, что мои глаза удостоились видеть вас в присущем вам блеске, красоте и величественности, что весь ваш вид говорит о лживости уверений ваших врагов!
   -- В чем дело? -- Елизавета поспешно встала и скользнула в находившийся по соседству рабочий кабинет. Бэрлей последовал за ней. -- Говорите!
   -- Злобная зависть и подлое недоброжелательство врагов Англии заставляют их распространять за границей слухи, будто над лондонским двором веет призрак смерти...
   -- Ого! -- в гневе воскликнула королева.
   -- Врага государства и религии, -- продолжал Бэрлей, -- уже торжествуют, что в Англии естественным путем произойдет перемена царствования...
   -- Довольно! -- крикнула Елизавета, и ее щеки покраснели даже под слоем белил и румян. -- Все остальное я уже поняла! Лорд Дэдлей прав, в известном отношении он обладает огромным тактом...
   Бэрлей насмешливо улыбнулся.
   -- Но хорошо же, -- продолжала Елизавета. -- Теперь я снова покажу себя! Мы устроим несколько праздников. Я докажу всему свету, что никакие государственные заботы не могут слишком тяжело придавить мне плечи! Что вы посоветуете?
   -- Погода очень хороша, ваше величество. Прикажите устроить большую охоту. При этом мы не только докажем, что наш двор полон жизни, но и ваша особа явится во всем своем лучезарном величии. Сплетни в народе будут опровергнуты, издевательства и злобные надежды заграничных недругов исчезнут сами собой и все их оскорбительные расчеты разлетятся прахом!
   -- Вы правы! Завтра же пусть будет устроена большая охота. У вас есть что-нибудь для меня?
   Бэрлей сделал ряд незначительных докладов, с которыми было скоро покончено, и ушел от королевы, довольный успехом своего плана.
   Елизавета подозвала дежурную камер-фрейлину и приказала:
   -- Если лорд Лейстер еще в Гринвиче, то позовите его сюда!
   Камер-фрейлина ушла.
   Лейстер, сейчас же явившийся по переданному ему приказанию, был очень поражен переменой во внешнем виде королевы, но затаил в себе это изумление и стоял у порога с низким поклоном, ожидая приказаний Елизаветы.
   -- Милорд Дэдлей, -- сказала королева, -- мы желаем устроить завтра большую охоту, позаботьтесь о всех необходимых приготовлениях, вы будете нашим кавалером.
   Счастливый Дэдлей! Как ему было владеть собой!
   Он поклонился так низко, что чуть не коснулся лбом пола, и, пятясь, пятясь, вышел из кабинета королевы, ободряемый ее ласковыми улыбками. Сверкая счастьем и гордостью, он прошел через приемную, куда уже проникло известие об устраиваемой большой охоте, что вызвало всеобщую радость и оживление.
  

Глава двадцать вторая
ЭДУАРД МАК-ЛИН

   Приговор Марии Стюарт вызвал в Англии народную радость, а в Шотландии -- страшное раздражение. Негодовали и правители всей Европы. В глазах протестантов этот приговор подрывал уважение к Елизавете и увеличивал ненависть католиков. А на всех заграничных приверженцев Марии Стюарт, на всех английских и шотландских лордов, бежавших за границу, он произвел впечатление удара грома среди ясного неба, так как они смотрели на нее как на политическую и религиозную мученицу. К таким приверженцам принадлежал и шотландский лорд Мак-Лин, который давно уже жил не в Шотландии, а в Италии, у озера Комо.
   Мак-Лин был скорее приверженцем католической религии, чем королевы Стюарт. Его меньше всего интересовали счеты Елизаветы с Марией, гораздо больше -- восстания против протестантского господства в Шотландии. Тем не менее он считал Марию Стюарт законной государыней, а себя -- ее подданным.
   Когда партия Марии Стюарт была рассеяна, враги Мак-Лина воспользовались удобным случаем свести с ним личные счеты. Поэтому Мак-Лин был вынужден бежать и скрыться во Франции с частью преданных ему людей.
   В изгнании скончалась супруга лорда, оставив ему сына Эдуарда в возрасте пяти лет. После смерти любимой жены Франция опротивела лорду. Поэтому в сопровождении тех слуг, которые по-прежнему не желали расставаться с ним, Мак-Лин переехал в северную Италию. Купив там имение, он основал небольшую шотландскую колонию. С того времени прошло пятнадцать лет, лорд состарился и познал равнодушие к мирской суете.
   Но за это время вырос его сын Эдуард, которому исполнилось уже двадцать лет, вместе с ним выросло и новое поколение шотландских эмигрантов.
   В раннем детстве воспитанием Эдуарда руководила старая кормилица, ярая католичка и фанатическая поклонница королевы Марии Стюарт. Позднее воспитанием юноши занялся суровый шотландский ученый по имени Буртон, который бежал вместе с лордом из Шотландии и о котором можно было сказать то же самое, что и о кормилице. Одновременно с сыном лорда старик занимался также и с остальными детьми колонии.
   К одному из этих юношей Киприану Аррану лорд Эдуард питал особенно крепкую и дружескую привязанность. Позднее Киприан стал кузнецом. Но это обстоятельство не мешало совместному обучению, которое продолжалось теперь по воскресным и праздничным дням. Старый лорд и сам время от времени читал молодой аудитории нечто вроде лекций, состоящих из описаний различных местностей и красот родины, из рассказов по истории ее государей. Благодаря этому молодые люди росли религиозно и патриотически настроенными, что сделало их фанатичными сторонниками несчастной Марии Стюарт.
   С особенной силой все эти чувства проявлялись у Эдуарда, который вырос в сильного, красивого и энергичного молодого человека. Он стал самым отъявленным приверженцем Марии Стюарт и увлек этим и своего друга Киприана.
   Сначала эти симпатии не преследовали какой-нибудь определенной цели, да и воспитание молодежи велось без предвзятого намерения. Лорд спешил женить сына, и тот уже успел обручиться с одной из своих соотечественниц.
   Но вдруг в их краях появился незнакомый шотландец, оказавшийся агентом, который был послан из Парижа в Рим по делам Марии Стюарт и возвращался теперь обратно. Этого человека звали Петром. Он-то и принес своим соотечественникам весть об осуждении Марии на смерть, при этом заметил, что с приведением приговора в исполнение английское правительство не торопится.
   Эта весть изменила обстановку в доме Мак-Лина. Все перепугались и переживали за королеву. Но вскоре пришло и утешение: Эдуард решил освободить Марию Стюарт, и отец одобрил этот план.
   Шотландец Петр отправился в один из соседних городков, и Эдуард поспешил к нему, чтобы сообщить о своем решении. Петр был очень удивлен, что и в чужой земле зреют такие надежды и намерения, одобрил план Эдуарда и обещал ему помощь кардинала Лотарингского, кроме того, он предложил юноше отправиться вместе с ним в Париж.
   Эдуарду понадобились помощники, и первым делом он подумал о своем лучшем друге. Киприан Арран немедленно согласился и постарался уговорить своих товарищей. Двенадцать соотечественников выразили согласие помочь Эдуарду и Киприану в их деле.
   Эдуард простился с невестой и ее родителями, придумав правдоподобный предлог для отъезда. Его снабдили рекомендательными письмами и достаточными средствами. И вот Эдуард в сопровождении Петра и дюжины смелых, отважных, хорошо вооруженных людей на великолепных лошадях поспешил к намеченной цели.
   От озера Комо направились через Савою, перебрались через Мон-Цени и без всяких препятствий добрались до французской границы. Но по ту сторону границы натолкнулись на такое приключение, которое можно было счесть за счастливое предзнаменование.
   Через несколько дней пути по Франции они прибыли в округ Бон, местность, где вообще никогда не бывало недостатка в бандитах. Путники хотели добраться до города до наступления вечера, им предстояло проехать неспокойным лесом, о чем их предостерегали еще на последней остановке. Лес состоял из старых каштанов и дубов, густые вершины которых не пропускали света даже днем, вечером же там постоянно царила полная тьма. Почва была очень холмистая, а дорога так извивалась, что даже и при полном свете было бы невозможно видеть что-нибудь впереди. Путники были начеку, держали оружие наготове не только для защиты, но и для немедленного нападения при первой угрозе. Не прошло и получаса, когда вдруг из лесного мрака до них донеслись звуки выстрелов и крики о помощи.
   -- Там на кого-то напали! -- сказал Петр.
   -- Не поспешить ли нам на помощь! -- спросил Эдуард.
   -- Ну разумеется! -- отозвался Киприан.
   -- Тогда вперед! -- скомандовал Петр, и вся кавалькада галопом понеслась в сторону разбойничьего нападения.
   Домчавшись до места нападения, наши путешественники застали только опрокинутую карету, под которой лежал человек, видимо, тяжело раненный. Вырвавшаяся из упряжки четверка лошадей пугливо храпела. В кромешной тьме трудно было что-нибудь разглядеть.
   Петр и Эдуард заговорили по-французски с человеком, лежавшим на земле. Но тот сообщил, что он -- кучер некоего лорда, которого только что утащили разбойники вместе с супругой, детьми и слугами.
   -- Так значит, это -- англичане? -- тихо сказал Петр. -- Попытаемся освободить их!
   -- Но где их найдешь в этой темной гуще леса? -- возразил Эдуард.
   -- Вы только скажите своим людям, чтобы они слушали мои распоряжения! -- произнес Петр.
   Эдуард так и сделал.
   Тогда Петр велел десятерым всадникам спешиться, сам тоже слез с лошади и повел их за собой.
   Призывы о помощи служили им хорошим ориентиром. Бандиты, которых задерживало сопротивление пленников и детей, не могли двигаться так быстро, как их преследователи. К тому же они надеялись, что наткнулись на марэшоссэ (особый род конной стражи, оберегавшей проезжие дороги и шоссе) или полицию, которые обыкновенно довольствовались тем, что спугивали разбойников и благоразумно не пускались преследовать их. И бандиты немало удивились, когда заметили, что преследователи почти уже догнали их. От испуга они бросили пленников и добычу, чтобы поскорее скрыться от погони. Таким образом, пленники были освобождены и окружены спасителями.
   -- Посмотрите, -- крикнул Петр по-английски, -- все вы здесь, потому что еще есть время продолжать погоню.
   Среди спасенных началась страшная суматоха и крики; им пришлось на ощупь убеждаться, здесь ли все.
   -- Не хватает еще кучера! -- сказал наконец кто-то из них.
   -- Он там, на дороге, -- ответил Петр. -- Теперь идите за нами к карете.
   -- Помогите дамам и детям, -- приказал Эдуард своим людям.
   Все торопливо направились к дороге.
   -- Кому я обязан за спасение? -- спросил один из англичан. -- Я -- лорд Стаффорд, посланник ее величества английской королевы при французском дворе.
   Петр, шедший рядом с Эдуардом, сжал руку молодого человека и шепнул:
   -- Не выдавайте меня! Говорите с ними вы.
   -- О, прошу вас, не утруждайте себя выражениями благодарности за такую ничтожную услугу, милорд! -- произнес Эдуард. -- Меня зовут Мак-Лин, я -- шотландец и направляюсь в Париж, Я бесконечно рад, что имел случай оказать вам эту небольшую услугу.
   -- Вы меня смущаете, сэр! -- воскликнул лорд. -- Но мы, разумеется, еще увидимся с вами?
   -- Мне будет очень приятно поближе познакомиться с вами, -- ответил Эдуард.
   Тем временем все дошли до дороги. Оставшиеся на месте люди Эдуарда оказали раненому кучеру первую помощь и поставили карету на колеса. Киприан, который, как и все кузнецы того времени, понимал кое-что в медицине, исследовал раны кучера и наложил повязки. Люди лорда пристроили поклажу обратно на место, и все семейство могло уже продолжить свой путь. Вместо кучера, которого устроили поудобнее, на козлы влез один из слуг.
   Лорд Стаффорд направлялся в Бон после короткого отдыха на юге Франции. Но если принять во внимание те чувства, которые питали в то время французы к англичанам, то станет понятным, что посланник уезжал из Парижа просто для того, чтобы уклониться от ненависти парижан к английскому послу при вести о смертном приговоре Марии Стюарт.
   Петр распорядился, чтобы часть всадников ехала перед каретой, а часть -- позади нее вместе с ним и Эдуардом.
   -- Сэр Эдуард, -- шепнул Петр, -- это -- такая встреча, которая может очень пригодиться вам.
   -- В каком смысле? -- спросил Мак-Лин.
   -- В самом простом. Вы никого не знаете в Англии, так попросите у этого лорда Стаффорда рекомендаций ко двору. Он охотно даст, Вы избавитесь от массы хлопот и вам не нужно будет прятаться. К тому же он принял вас за знатного человека, оставьте его при этой иллюзии,
   -- Но не могу же я выдавать себя за того, кем на самом деле не являюсь?
   -- Не нужно быть таким щепетильным, когда речь идет о важном деле. Во мраке ваша свита производит солидное впечатление, а днем лорд не должен видеть ее. Мы устроимся в другой гостинице, а вы отправьтесь к лорду с визитом. Утром мы уедем раньше лорда.
   -- Я подумаю об этом, -- ответил Эдуард.
   В Боне шотландцам пришлось остановиться в одной гостинице с англичанами, но шум и суета, вызванные свитой Эдуарда, в темноте и при смутном свете ламп могли создать впечатление знатности молодого человека.
   Лорд Стаффорд подошел к Эдуарду и, попросив у него извинения, что в данном случае он нарушает обычные правила вежливости, пригласил его отужинать вместе с ним и его семейством. Эдуард согласился и отравился к себе в комнату, чтобы переодеться.
   В данных обстоятельствах необходимость присутствовать на ужине была скорее тяжелым бременем, нежели удовольствием, но его необходимо было перенести; кроме того, Эдуард был обязан справиться, как себя чувствует семья лорда после ночного потрясения. В кругу семьи лорда он был принят очень радушно. Жена и дети лорда поблагодарили его, и все отправились к столу, чтобы поужинать. Когда перед сном дети и жена лорда прощались с гостем, они выразили надежду увидеть его на следующий день. На это Эдуард не сказал ни "да", ни "нет", а только выразил надежду, что неприятное приключение в лесу обойдется без всяких дурных последствий. Мужчины остались одни.
   Лорд Стаффорд, снова выразив Эдуарду свою признательность, сказал, что надеется поехать с ним в Париж вместе.
   -- Я очень сожалею, милорд, что не могу воспользоваться вашим предложением, -- ответил Эдуард. -- Я очень тороплюсь, в Париже меня ждет важное дело, которое требует, чтобы я вовремя попал туда.
   Стаффорд пытливо уставился на говорившего. Ему хотелось узнать, какого рода это дело, так как в его глазах человек, путешествующий с такой большой свитой, должен был обязательно быть особой, преследующей какие-то дипломатические цели. Но лорд счел себя обязанным подавить в себе на этот раз любопытство и лишь высказать сожаление, что вместе с Эдуардом поехать ему не удастся.
   -- Тем не менее, -- продолжал он, -- я надеюсь еще встретиться с вами, сэр. Если могу быть полезен вам чем- либо, то очень прошу вас, скажите, чем -- и я готов к вашим услугам. Правда, я чужой в этой стране, но у меня имеются громадные связи, которыми я рад буду воспользоваться для того, чтобы быть полезным вам.
   Эдуард помолчал некоторое время. Ему было очень неудобно пользоваться рекомендациями посланника, чтобы проникнуть в те круги, которые для него мало доступны. Но поставленная цель заставила его последовать совету Петра.
   -- Я боюсь, что покажусь слишком нескромным, -- сказал он наконец.
   -- Ни в коем случае, сэр! -- возразил лорд. -- Вы не можете себе представить, как я был бы рад, если бы и в самом деле мог хоть чем-нибудь услужить вам!
   -- Во Франции мне не нужны никакие рекомендации, -- продолжал Эдуард, -- так как я рассчитываю отправиться в Лондон. Мне очень хотелось бы иметь возможность появиться при дворе, но, к сожалению, я не знаю там никого из влиятельных лиц...
   -- О, если дело только в этом... -- начал лорд.
   Вдруг он запнулся и снова пытливо уставился на молодого человека. Но молодость Эдуарда быстро рассеяла смутные подозрения, да и врожденная вежливость помешала высказать их. В свою очередь, Эдуард постарался сохранить самый непринужденный вид, и это удалось ему в достаточной мере.
   -- Простите, милорд, -- сказал он, -- я слишком мало знаком вам, чтобы иметь право на ваше доверие.
   -- Вы меня поняли вовсе не так, -- смутился лорд. -- Я просто задумался о том, каким именно лицам я мог бы вас рекомендовать. Но скажите, мы еще увидимся с вами в Париже ранее того, как вы отправитесь в Лондон?
   -- Это неизвестно.
   -- В таком случае я сейчас же напишу письма.
   -- Помилуйте... такое затруднение...
   -- Никаких затруднений, наоборот, это -- просто приятная работа для меня. Я поручу вас моей матери, она лучше всякого другого сумеет оценить оказанную вами мне услугу. В качестве статс-дамы королевы Елизаветы она может в значительной мере удовлетворить ваши желания.
   Эдуард ответил поклоном, он с беспокойством подумал о том, что может сделать несчастной целую семью, а удастся или нет его предприятие, это -- еще вопрос.
   -- Кроме того, -- продолжал Стаффорд, -- я дам вам рекомендательные письма к лорду Бэрлею и Лейстеру; больше вам никого не нужно.
   -- Очень благодарен вам, милорд! -- ответил Эдуард.
   Не должно казаться странным, что оба они ни разу не упомянули в разговоре о шотландской королеве. Самому Стаффорду было очень неприятно касаться этой темы, а Эдуард боялся выдать себя, если разговор зайдет о Марии Стюарт.
   Во время написания писем лорд Стаффорд назвал еще несколько лиц, которым Эдуард мог передать привет от него.
   Наконец с письмами было покончено. Эдуард взял их, поблагодарил и простился с лордом. Он чувствовал себя сильно утомленным, поэтому сейчас же ушел к себе в комнату, чтобы лечь спать.
   На следующий день отряд шотландцев двинулся в путь с первыми проблесками зари. Лорд Стаффорд и его семья еще спали.
   Когда всадники выехали из города, Мак-Лин рассказал Петру о разговоре, происшедшем вчера между ним и лордом Стаффордом.
   -- Хорошо, очень хорошо! -- заметил Петр. -- Я считаю, эта встреча и рекомендательные письма лорда очень помогут нам.
   -- Я тоже очень рад этому происшествию, -- сказал Эдуард. -- Но ночью мне пришла в голову идея попросить аудиенции у королевы Елизаветы.
   -- Вы хотите представления ко двору?
   -- Нет, настоящей и тайной аудиенции.
   -- Для чего?
   -- Чтобы убедить королеву Елизавету отпустить на волю Марию Стюарт.
   -- Молодой человек, это пытались сделать уже многие!
   -- Но, быть может, делали это не так, как следует.
   -- Эго делалось всевозможными способами. Если вы хотите знать мое мнение, то от этой мысли надо отказаться.
   -- Хорошо, я подумаю.
   -- Передача рекомендательных писем, знакомство с знатными господами, представление ко двору, -- продолжал Петр, -- все это -- очень хорошие ширмы, за которыми вы можете скрыть ваши истинные намерения. Между прочим, вы должны рассчитывать и на то, что лорд Стаффорд поможет вам и в других отношениях. Епископ Росс кий даст вам дальнейшие указания, поэтому оставим пока все так, как есть.
   Наступила зима, когда Эдуард со своим отрядом прибыл в Париж. Он поместился в рекомендованной ему Петром гостинице и на следующий день отправился к епископу Росскому. Тот принял его очень любезно, так как уже был оповещен Петром. В беседах епископ дал юному искателю приключений необходимые указания и наставления и одобрил мысль поговорить еще с кардиналом Лотарингским.
   В начале декабря Эдуард со своей свитой въехал в Реймс -- город, где издревле короновались французские государи, и получил несколько аудиенций у кардинала. Этот кардинал вызвал к себе и Киприана Аррана, с которым поговорил наедине. И Мак-Лин заметил, что с этих пор в друге произошла значительная перемена. Арран стал серьезен, мрачен и скуп на слова, большую часть времени предавался своим раздумьям. Вероятно, кардинал отдал предпочтение Аррану.
   В скором времени путники выехали из Реймса, чтобы отправиться в Кале, откуда надеялись переправиться в Англию и Лондон. Эдуард мог безбоязненно решиться на это, так как его имя было почти неизвестно в Англии, и едва ли кто-нибудь знал, что его отец покинул Шотландию.
   Для переезда в Дувр Эдуард воспользовался собственным, специально для этой цели зафрахтованным судном, на котором все и добрались вполне благополучно до английского берега.
   И тут Киприан стал проявлять такое беспокойство, что Эдуард решился его спросить:
   -- Что с тобой? Уж не раскаиваешься ли ты? Или боишься?
   -- Я ни в чем не раскаиваюсь, -- ответил кузнец, -- и ничего не боюсь, наоборот, сгораю от желания скорее покончить наше дело.
   -- И все-таки тебе придется сдерживаться! Наша задача сводится к лозунгу: "Терпение!" Да и вообще нам придется изменить свой план.
   -- В каком отношении? -- удивился Киприан.
   -- Мы не последуем указаниям кардинала, а, как решили сначала, воспользуемся рекомендательными письмами Стаффорда.
   -- Но ведь, если я верно понял желания его преосвященства, то он хотел, чтобы мы не пользовались рекомендательными письмами лорда Стаффорда!
   -- Да, он так считает, но я держусь совершенно другого взгляда на вещи, и мой взгляд, надеюсь, правильнее его.
   -- Смею я спросить, что ты имеешь в виду?
   -- Разумеется. Но сначала я укажу тебе на те неблагоприятные для нас моменты, которые возникнут, если мы решим воспользоваться указаниями кардинала.
   -- Значит, мы напрасно посещали кардинала?
   -- Почти, Киприан, хотя, нужно признать, благодаря ему мы достаточно ориентированы. Кардинал рекомендовал нам завязать отношения с тем самым кружком, от которого исходили все неудавшиеся предприятия и в котором постоянно обретались предатели.
   -- Я и сам подумал об этом!
   -- Мы совершенно чужие в Лондоне, чтобы быстро разобраться в людях, они же все, наверное, отлично известны английской полиции, и если мы будем водиться с ними, то нас выследят.
   -- С твоими выводами нельзя не согласиться. Значит, мы бросимся в объятия противной партии?
   -- Да, и никто не догадается о наших намерениях. Кроме того, таким образом нам будет легче узнать все, что нам необходимо узнать.
   -- Что же, у меня нет оснований держаться иного взгляда.
   -- Это мне приятно. И вот еще что: я с остальными людьми поселюсь в большом доме, ты же поселишься отдельно и будешь для нас как совершенно посторонний.
   -- Да?
   -- Твоей задачей будет наблюдение за теми людьми, которых нам рекомендовал кардинал; ты должен держать наготове экипаж, словом, подготовить все для внезапного и быстрого отъезда.
   Киприан ничего не ответил и только в мрачной задумчивости опустил голову.
   -- Ты что молчишь? -- спросил Эдуард. -- Недоволен этим поручением?
   -- Абсолютно доволен, -- ответил Киприан, словно просыпаясь от глубокого сна.
   Добравшись до Лондона, они отыскали себе желаемое помещение. Как было решено, Киприан не поселился вместе с другими своими товарищами, а нашел себе другое место.
  

Глава двадцать третья
МАК-ЛИН В ЛОНДОНЕ

/div>
   На следующий день по приезде в Лондон Эдуард Мак-Лин оделся в приличествующий данному случаю наряд и отправился засвидетельствовать свое почтение леди Стаффорд. Леди уже была предупреждена о его визите, поэтому юный шотландец был принят очень любезно, и его пригласили бывать и впредь. От леди Стаффорд Эдуард отправился к лорду Бэрлею, который тоже уже знал о его прибытии. Он приветствовал молодого человека с появлением на английской земле и объявил, что его дом всегда открыт для него.
   Более осторожным оказался Лейстер. Скорее инстинкт, чем разум, заставил его принять молодого иностранца довольно холодно.
   Но за исключением графа Лейстера все, к кому обратился Эдуард, оказались в высшей степени предупредительными, так что он мог быть очень доволен первым приемом в Лондоне.
   Мак-Лин не остался незамеченным, уже на другой день между Бэрлеем и Валингэмом состоялся разговор о нем.
   Оба они только что покончили с делами, когда лорд Бэрлей вдруг поднял голову и, пытливо уставившись на зятя, спросил:
   -- Ну-с? Что новенького?
   -- Сегодня ничего, -- ответил Валингэм, -- то есть по крайней мере ничего такого, что могло бы интересовать вас.
   -- А все-таки кое-что есть, зятюшка! -- улыбаясь, возразил Бэрлей. -- Вчера мне был сделан визит...
   -- Ах, да, да, этот молодой шотландец! -- воскликнул статс-секретарь. -- Что же, он засвидетельствовал свое почтение по крайней мере дюжине влиятельных лиц, и все приняли его очень хорошо, за исключением лорда Лейстера.
   -- Графу везде чудится угроза, -- сказал Бэрлей, -- но мне кажется, что Мак-Лин совершенно не опасен.
   -- Это -- мальчишка!
   Ну а его свита?
   -- Это все -- почти такие же юнцы, как и он.
   -- Обращаю ваше внимание на этого молодого человека, -- закончил Бэрлей, -- если у молодежи создается хорошее впечатление, она охотно повсюду трубит об этом, а для нас это очень важно.
   Валингэм, вернувшись домой, послал приглашение молодому иностранцу.
   Эдуард знал значение Валингэма, который встретил его с предупредительной любезностью. Но знай он всю полноту обязанностей статс-секретаря, он так беззаботно не переступил бы порог его дворца.
   Министр полиции захотел только познакомиться с молодым Мак-Лином и предложить ему свои услуги. Он представил ему также Пельдрама в качестве человека, который постоянно будет готов к его услугам и которому можно вполне доверять.
   Эдуард прибыл в Лондон перед Рождеством и пробыл в городе целых шесть недель, причем отлучался только на короткое время.
   А за это время пронесся целый вихрь событий: переговоры Бельевра с Елизаветой, переговоры с шотландцами, открытие заговора Морд-Стаффорда. Двор переселился в Гринвич на продолжительное время.
   Но тем не менее Мак-Лин имел всюду доступ и был принят даже при дворе, хотя поставленная им задача быть замеченным Елизаветой казалось несбыточной мечтой. Лорд Лейстер постепенно тоже довольно тесно сошелся с Мак-Лином и даже выказал полную готовность доставить ему частную аудиенцию у королевы Елизаветы. Однако это оказалось невозможным в силу затянувшегося убийственного настроения государыни.
   По временам Эдуард думал, что судьба Марии Стюарт может еще повернуться в лучшую сторону и без всяких насильственных действий, этим и объяснялось его промедление. Когда же он понял наконец, что эта надежда совершенно тщетна, то решил сделать вид, будто покидает Лондон и Англию.
   Мак-Лин очень умно избегал знакомства с людьми, которые могли показаться властям хоть немного подозрительными. Поэтому, когда он прощался с приобретенными в Англии друзьями, все они были твердо убеждены в его лояльности.
   А что поделывал Киприан со времени своей разлуки с Эдуардом в Лондоне?
   Его первой задачей было, разумеется, подыскать себе постоянную квартиру, после того как он прожил два или три дня в гостинице самого низшего ранга. В конце концов он нашел себе помещение у оружейного мастера. Был ли это просто случай, или же его тянуло к родному ремеслу, к привычному перезвону молотов? Возможно, что и так.
   Его хозяин, Яков Оллан, был тоже родом из Шотландии. Маленького роста, с лицом, испещренным морщинами, он был немногоречив, и казалось, что постоянно о чем-то думает. Говорил он короткими, отрывистыми фразами.
   У Оллана были собственный дом, большой магазин и мастерская с массой подмастерьев. Так что он казался состоятельным. Несмотря на это, постоянно сам работал в мастерской, руководил всем делом. С рабочими был краток, но не груб, строг, но не жесток. За ошибки и небрежность в работе наказывал увольнением, за глупости и баловство вне дома сначала делал выговор, а не помогало -- увольнял.
   У Оллана был так называемый управляющий, но это звание давало право только наблюдать за порядком в мастерской во время отсутствия хозяина, что случалось очень редко, когда было нужно отнести оружие к знатному заказчику, или же когда его вызывали в лавку для переговоров с покупателем.
   Обыкновенно в лавке продажей занимались жена и дочь Оллана. Жена -- почтенная матрона, молчаливая, как и ее муж, а дочь, которую звали Вилли, -- хорошенькая девушка девятнадцати-двадцати лет. Весьма возможно, что много кавалеров являлось в лавку под видом покупки оружия только ради Вилли, но девушка никогда не оставалась одна, и все попытки поближе познакомиться с ней разбивались о бдительность матери. Впрочем, вести торговлю в лавке было очень легко. У каждого предмета существовала определенная цена, торговаться было немыслимо, а о кредите не могло быть и речи. Если же и случалось, что кто-нибудь начинал торговаться или требовал кредита, то сейчас же звали самого Оллана, а в его отсутствие -- управляющего Дика Маттерна.
   Этот Дик Маттерн был истинным продуктом Лондона и, как все юные обитатели столиц, немного фатом, немного мотом, а в общем -- чересчур много о себе воображающим дурнем. Впрочем, это был довольно ловкий, вкрадчивый парень, о котором его товарищи говорили, что он прилежен только тогда, когда за ним следят, но в сущности не упускает случая полентяйничать. Женщины благоволили к Дику за ту внимательность, с которой он относился к ним. Сам хозяин, быть может, смотрел на него иначе, чем жена и дочь, но никогда не высказывался об этом.
   У Оллана четверо детей умерло еще в детском возрасте, а взрослый сын исчез самым таинственным образом, что по тогдашним временам случалось довольно часто. Посторонние держались того мнения, что когда-нибудь он вернется, и тогда окажется, что молодой Оллан добился очень высокого положения. Но сам мастер Оллан не разделял этой надежды, он слишком хорошо знал, что сын действительно занял довольно высокое положение... на виселице, так как где-то в провинции был изобличен в изготовлении оружия для приверженцев Марии Стюарт.
   Такова была семья, у которой Киприан снял квартиру, сказав, что приехал в Лондон для того, чтобы совершенствоваться в своем ремесле. Поэтому он очень быстро сошелся с мастером и с наслаждением снова взялся за инструменты.
   В то время итальянцы считались специалистами в шлифовке стальных изделий. Искусство Бенвенуто Челлини стало общим достоянием, и Киприан оказался настолько посвященным в его тайны, что сразу выказал свое превосходство над всеми остальными рабочими мастерской. Поэтому Оллан предложил ему поступить к нему на службу. Киприан условно принял это предложение, но работал лишь тогда, когда сам хотел.
   Оллан был очень доволен Киприаном, но Дик Маттерн невзлюбил иностранца в мастерской и в особенности -- за семейным столом. Дик таил надежду стать зятем Оллана, а впоследствии -- хозяином всего дела. И Киприану пришлось расплачиваться за свою опрометчивость.
   Молодому кузнецу еще не приходилось испытать на себе власть любви. Увидев Вилли, он возгорелся пламенной страстью к ней. Но, отлично владея собой, затаил глубоко в груди свое чувство, потому что хотел сначала как следует ознакомиться с бытом семьи. Что касалось первоначальной задачи, то в главных чертах деятельность Киприана ограничивалась заботой о подготовке всего необходимого на случай поспешного бегства, и для этого ему нужно было прежде всего разузнать, как можно добыть эти средства легче и секретнее.
   Молодой человек мог похвастаться своей красотой, внешний же лоск и некоторое образование он получил благодаря общению с Эдуардом. Поэтому немудрено, что и Вилли с удовольствием поглядывала на Киприана, и у нее пробудилась любовь к нему, которую она тоже затаила в своем сердце.
   Ее мать и отец ничего не замечали, но у ревности зоркие глаза. А Дик Маттерн ревновал, так как Вилли до сих пор оставляла без внимания все его намеки и заигрывания.
   Прошло две недели, и Дик счел своей обязанностью предупредить Оллана. Однако тот двумя-тремя словами указал управляющему на его настоящее место у наковальни.
   Теперь к ненависти против Киприана у управляющего прибавилось еще раздражение против хозяина. Дик хорошо знал, что во второй раз к хозяину не обратишься с нашептыванием. Поэтому он решил пойти другим путем. Он втайне предпринял меры, последствия которых не замедлили сказаться.
   Дело свелось к тому, что однажды в лавку Оллана внезапно вошел Пельдрам, который, вежливо поздоровавшись с женой и дочерью мастера, попросил показать ему какое-то оружие. По-видимому; он знал особенность постановки дела в магазине, так как принялся торговаться, вследствие этого, как и всегда, жена Оллана послала за самим мастером. Впрочем, ни мать ни дочь не знали полицейского.
   Когда Оллан появился в лавке, то он бросил пытливый взгляд на полицейского, поклонился ему, выслушал, что он хочет, а затем выслал из лавки Вилли и жену, так что остался наедине с покупателем.
   -- Черт возьми, мастер, -- сказал Пельдрам, -- у вас здесь, в лавке, много прекрасных вещей, но среди них лучше всего эта девушка. Вероятно, это -- ваша дочь?
   -- Да, дочь, только она не продается! -- холодно ответил старый шотландец.
   -- Ого, земляк! -- смеясь, воскликнул Пельдрам. -- Она не продается -- это так, но выдается замуж, ведь каждая девушка должна выйти замуж, если это окажется для нее возможным; но не корчите гримасы от шутки, которой я не хотел вас обидеть, но которая тем не менее могла бы окончиться серьезным делом!
   Надо сказать, что Пельдрам все еще оставался холостым.
   -- Вы хотели выбрать оружие, сэр? -- произнес Оллан, прерывая разговор о дочери.
   -- Да, ваше оружие мне нравится.
   -- Хорошо! Выберите себе три предмета из моей лавки -- какие угодно. Денег с вас я не возьму. Оружие в ваших руках -- порука моей безопасности.
   -- Вы щедры, земляк! -- обидчиво сказал Пельдрам.
   -- А вы начинаете издалека, как истый шотландец!
   -- Ого, мастер Оллан!
   -- Да, да, сэр! Вам не нужно оружия, не нужно моей дочери, а нужно что-то другое. Что именно?
   Пельдрам рассердился еще более.
   -- Вы, кажется, собираетесь поменяться со мной ролями! Спрашивать -- мое дело.
   -- Так спрашивайте!
   -- У вас живет иностранец?
   -- Да.
   -- Шотландец?
   -- Да, наш с вами земляк.
   -- Что это за человек?
   -- Тихий, порядочный, прилежный юноша, кузнец по профессии, желающий усовершенствоваться в ремесле. Ну он и совершенствуется -- ручаюсь вам!
   -- Я верю вам. Но мне выставили этого субъекта в подозрительном свете.
   -- И я тоже верю вам в этом, потому что знаю причину. Дику Маттерну, моему управляющему, приглянулись Вилли и мое хозяйство, он как будто боится приезжего юноши, уже предостерегал меня от него и хотел бы, чтобы его убрали. Вот он-то и обратился к вам. Разве не так, сэр? Мы, шотландцы, умеем видеть насквозь.
   Старик улыбнулся. Пельдрам покраснел и пробормотал:
   -- Так-то оно так, но я обещал не выдавать доносчика.
   -- Этого и не нужно! Я и без того знаю, где зарыта собака. Но дальше что?
   -- Я хотел бы поговорить с этим человеком.
   -- Хорошо.
   Старик крикнул Вилли и, когда она пришла, приказал ей попросить Киприана пожаловать в лавку.
   -- Так значит, ее зовут Вилли? -- пробормотал Пельдрам, бросая вслед девушке многозначительный взгляд.
   Появился Киприан; мастер познакомил его с полицейским.
   Надо полагать, что при этой неожиданной встрече сердце молодого человека забилось несколько быстрее обычного, но он овладел собой, с холодной вежливостью поздоровался с полицейским.
   Пельдрам задал ему несколько вопросов, на которые немедленно последовали вполне удовлетворительные ответы.
   -- В общих чертах мастер уже ответил за вас, -- сказал наконец Пельдрам. -- Извините, что я задерживаю вас, но мне пришло в голову, что как раз теперь в Лондоне находится шотландский лорд, который удостаивает меня своей дружбой. Это -- сэр Эдуард Мак-Лин. Вы знаете его?
   -- Я слышал о нем, -- ответил Киприан. -- Это имя известно мне издавна и пользуется большим почетом у нас на родине.
   -- Хотите познакомиться с этим господином?
   -- Мне было бы очень приятно, но, конечно, если бы он пожелал видеть меня.
   -- Он -- очень добрый господин и совсем не гордый; я спрошу его, -- предложил Пельдрам.
   -- Очень благодарен вам, сэр, быть может, я мог бы в его свите отправиться на родину?
   -- И там на родине быть его придворным кузнецом? -- заметил Пельдрам с улыбкой. -- Зайдите ко мне на этих днях!
   -- Хорошо, сэр.
   Наконец Пельдрам понял, что пора уходить.
   -- И вас, мастер, я также представлю лорду, -- сказал он Оллану на прощание. -- Кланяйтесь от меня жене и дочери! Прощайте, сэр, не забывайте меня!
   Пельдрам ушел.
   Оллан посоветовал Киприану не упускать случая познакомиться с таким влиятельным господином, а затем отправился в мастерскую.
   Дик Маттерн поглядел на входящего мастера искоса, очевидно, он знал или догадывался, зачем того позвали в лавку. Но Оллан, казалось, не обратил на него внимания и молча принялся за свою работу. Лишь спустя почти час старый шотландец подошел к Дику и спросил, указывая на лежавшую перед ним деталь:
   -- Готово, Дик?
   -- Скоро будет готово, мастер! -- ответил Маттерн.
   -- Поспешите!
   Дик окончил свою работу и отнес деталь мастеру.
   -- Хорошо! -- сказал тот.
   Когда настал час обеда, по обыкновению собралась вся семья; старик казался молчаливее обыкновенного. Когда же встали из-за стола и Дик вышел из комнаты, мастер пошел за ним.
   Увидев на дворе двух рабочих с вещами управляющего, Оллан удивленно спросил:
   -- Эй, куда вы?
   -- Мастер, я не знаю,.. разве... почему же... -- забормотал Дик.
   -- Ну и отправляйте ваши вещи, куда хотите, -- произнес Оллан строгим тоном. -- И сами отправляйтесь куда знаете!
   Мастер вернулся в дом, а управляющий, постояв некоторое время в раздумье, распорядился, куда отправить вещи, и сам последовал за рабочими, бросив негодующий взгляд на дом, так неожиданно закрывшийся перед ним.
   После ухода Дика Оллан имел продолжительный разговор с женой и дочерью, по окончании которого Вилли вышла с заплаканными глазами. Тотчас после этого старый шотландец побеседовал один на один с Киприаном, в результате чего сделал его заместителем ушедшего Дика, но с условием -- не входить в жилые комнаты и лавку Оллана, не пользоваться у него столом.
   После этого разговора Киприан впал в раздумье и беспокойство. Быть может, мастер открыл ему перспективу развития его склонностей? Но в таком случае, он должен был бы проклинать истинную цель своего появления в Лондоне. А может, мастер разуверил его в возможности освободить Марию Стюарт? Не зря же Оллан был чрезвычайно прозорливым человеком.
   Киприан поспешил сообщить Эдуарду о намерениях Пельдрама. Друзья увидели в этом большую выгоду и решили, что Киприан должен отправиться к Пельдраму.
   Директор полиции Валингэм принял молодого человека чрезвычайно любезно и сообщил ему, что лорд выразил согласие познакомиться с ним. Но, раньше чем повести Киприана к Мак-Лину, Пельдрам решил объяснить, почему заинтересовался им.
   -- Мастер Оллан прогнал Дика, -- начал он, смеясь, -- это хорошо! Он, по-видимому, шпионил за вами и доносил мне обо всем, что вы делали. Вы, оказывается, уже были в доме лорда?
   -- Да, сэр, вчера и позавчера, -- ответил Киприан. -- После вашего любезного предложения я хотел собрать некоторые сведения о лорде.
   -- А раньше вы не бывали там?
   -- Однажды я встретил своего земляка и проводил его до дому, когда вчера я отправился разыскивать дом лорда, оказалось, что это -- тот самый дом, где я уже бывал.
   -- Вы -- любитель лошадей?
   -- Да, конечно. Ведь это входит в круг моих занятий.
   -- А экипажи также интересуют вас?
   -- Конечно!
   -- А корабли?
   -- В этом деле требуется слишком много кузнечной работы, -- смеясь, заметил Киприан.
   -- Впрочем, это не касается меня. А все же остерегайтесь Дика!
   -- У меня нет основания бояться его, -- спокойно заметил Киприан.
   -- Тем лучше. Послушайте, я обратил внимание на Вилли Оллан.
   -- На Вилли? -- переспросил Киприан.
   -- Да! А Дик, который также интересуется ею, полагает, что и вы страдаете из-за нее.
   -- Вилли -- красивая девушка.
   -- Но вы уклоняетесь от ответа.
   -- Нисколько! Вилли нравится мне, но...
   -- В чем же состоит это "но"?
   -- Я -- чужестранец, спешу вернуться на родину, принадлежу к другому вероисповеданию, -- словом, как бы ни была мила мне Вилли, но слишком много препятствий для того, чтобы я мог мечтать о браке с ней. Вот я и думаю выкинуть ее из головы.
   -- Это вы хорошо делаете! Вы -- рассудительный человек, как я вижу. Я буду часто навещать вас и прошу, не препятствуйте этому.
   -- Конечно, нет! -- ответил Киприан.
   -- Говорил ли молодой человек искренне -- неизвестно. Но его соперничество с Пельдрамом, считал он, могло свободно обойтись без личной ненависти.
   Пельдрам и Киприан отправились к лорду Мак-Лину.
   Эдуард принял обоих, как подобало благородному господину. После краткого приема Киприан удалился, а Пельдрам остался. Это знакомство доставило Киприану возможность являться к лорду во всякое время совершенно свободно, а лорд и Пельдрам стали часто появляться в доме старика Оллана.
   Эдуард делал заказы оружейному мастеру, Пельдрам же посещал Киприана, а попутно, конечно, и старого шотландца, главным же образом его жену и дочь, и снискал их расположение, так как умел быть очень любезным, когда хотел.
   При таких обстоятельствах протекло время до конца января.
   Однажды Эдуард зашел к Оллану, купил у него какое-то оружие и попросил прислать ему на дом с мастеровым. Послан был Киприан.
   Когда тот появился у приятеля, Эдуард сказал ему:
   -- Ну, Киприан, мы уже близки к цели. Надежды на благополучное окончание дела Марии Стюарт больше нет, мы должны приступить к своему плану.
   Киприан молчал.
   -- Я завтра уезжаю! -- продолжал Эдуард. -- Все ли готово у тебя?
   -- Да, остается только выполнить!
   -- Мне было бы приятнее иметь тебя при себе, но ты здесь нужнее. Обеспечь корабль, два экипажа, лошадей и, конечно, какое-либо хорошее убежище; дня через три-четыре будь наготове. Моя квартира остается в твоем распоряжении под тем предлогом, что ты займешься укладкой и отправкой моих вещей.
   -- Хорошо, -- кивнул кузнец, и Эдуард не обратил внимания на сумрачный вид Киприана.
   Мак-Лин действительно уехал, но прошло три, четыре, даже пять дней, а Киприан не получал от друга никаких известий. Он, по-прежнему, исполнял свою работу, а Оллан, хотя и замечал перемену в его настроении, но не выказывал этого.
   В лавку Оллана нередко заглядывали знатные господа, но особенная честь была ему оказана в тот день, когда настроение королевы Елизаветы резко изменилось к лучшему под впечатлением разговора с Бэрлеем. К Оллану явился не кто иной как сам лорд Лейстер, и заказал себе великолепный охотничий нож с украшением из драгоценных камней.
   Вот тогда в доме Оллана узнали о предстоящей большой охоте. И когда мастер поручил Киприану отделку заказанного ножа, у того молнией блеснула новая мысль. Отсутствие известий от Эдуарда начинало беспокоить кузнеца. На собственные его замыслы надежд было мало. А теперь вдруг представился благоприятный случай для намеченного дела. Если планы Эдуарда уже рухнули, то Киприан еще может произвести свой удар. И пока он работал над ножом, все обдумывал, как привести свой план в действие, причем не раз останавливался мыслью на своем новом приятеле Пельдраме.
   Работа была закончена, и Оллан велел Киприану отнести ее во дворец лорда Лейстера. Это как нельзя более соответствовало планам молодого кузнеца. Кроме заказанного охотничьего ножа он захватил с собой еще пару богато отделанных пистолетов и, раньше чем отправиться по назначению, зашел к Пельдраму.
   Тот был уже извещен о предстоящей королевской охоте и готовился к ней. Приход Киприана был некстати, и он встретил его несколько рассеянно.
   -- Милости просим, сэр, -- сказал Пельдрам, -- я, как всегда, рад видеть вас, но не могу вам уделить много времени: я очень занят служебными делами.
   -- Не стану задерживать вас, -- ответил Киприан. -- Хочу только показать вам охотничий нож, изготовленный для его светлости графа Лейстера!
   Пельдрам стал любоваться изящной работой, которую ему показал Киприан. При этом последний как бы вскользь заметил:
   -- Я видал много интересного в этой стране, но мне хотелось бы еще повидать королевскую охоту, чтобы потом, на родине, было что рассказать!
   -- Зрителям дозволено присутствовать, -- сказал Пельдрам.
   -- Да, но только издали, а я хотел бы быть среди охотников; тому, кто оказал бы мне содействие в этом деле, я подарил бы вот эти штучки. Как вы думаете, дворецкий лорда Лейстера мог бы предоставить мне место в свите?
   -- Возможно! А эти вещицы прелестны!
   -- Как бы мне обратиться с моим желанием?
   -- Но когда и где? Ах да, вот кстати! Я провожу вас туда, мне все равно нужно во дворец лорда.
   Они отправились. Киприан ликовал в душе, что его планы, кажется, удаются.
   Дворецкий лорда Лейстера был еще молодым человеком, надменным, как избалованный холоп, и тщеславным, как павлин. Приди Киприан один, тот не удостоил бы его даже вниманием, но в сопровождении Пельдрама дело пошло совсем по-иному.
   -- Рекомендую вам моего друга и соотечественника, оружейного мастера Аррана, -- сказал Пельдрам дворецкому, -- у него есть просьба к вам, а я, в свою очередь, прошу за него.
   -- Будет исполнено! -- ответил дворецкий.
   -- Ну, прощайте, господа! Завтра увидимся, а пока кланяйтесь старику Оллану и его семейству, не забудьте только! -- произнес Пельдрам.
   -- Не беспокойтесь! -- ответил кузнец, улыбаясь ему вслед.
   -- Вы принесли охотничий нож для милорда? -- спросил дворецкий.
   -- Да, сэр, а для вас вот эти два пистолета, -- сказал Киприан.
   Дворецкий принял оружие. Нож он быстро отложил в сторону и занялся рассматриванием пистолетов.
   Носить пистолеты в Англии разрешалось лицам дворянского происхождения, но отнюдь не мещанам и слугам. Но известно, насколько сладок запретный плод, поэтому дворецкий с живостью сказал Киприану:
   -- Я с благодарностью принимаю этот ценный подарок. А что же вы хотите от меня?
   -- Немногого! Я очень любопытен...
   -- В каком отношении?
   -- Мне хотелось бы присутствовать на королевской охоте!
   -- И вы хотите, чтобы я помог вам в этом?
   -- Да. Помогите мне поступить в свиту вашего графа.
   -- Это не представит затруднений. Только есть ли у вас лошадь?
   -- Я достану.
   -- А верхом вы прилично ездите?
   -- Как настоящий араб!
   -- Ну и отлично!... Ливрею я вам достану, а пока идите к милорду!
   Дворецкий велел доложить лорду о приходе оружейного мастера. Киприан имел честь лично представить свою работу Лейстеру и получить одобрение вместе с денежной наградой.
   Тем временем дворецкий достал ливрею, и, после примерки, Киприан ушел домой со своей добычей.
   На следующий день он попросил себе отпуск у мастера Оллана и отправился в известное место, где для него стояли кони наготове. Домой он вернулся довольно поздно, но, несмотря на поздний час, поговорил с мастером, после чего тотчас же отправил все свои вещи, сам же остался переночевать в доме Оллана.
   Еще задолго до наступления следующего дня Киприан покинул дом, где так долго пользовался приютом. Он ни с кем не простился, но, когда ушел, старый мастер вышел за ворота и долгое время смотрел ему вслед. Когда Киприан скрылся, старик вернулся в дом с тяжелым вздохом.
  

Глава двадцать четвертая
УЖАСНАЯ НОЧЬ

   Неподалеку от замка Фосрингай лежит одна из пустошей, которыми в те времена особенно изобиловала Англия. Для путешественников такие пустоши были страшнее леса и представляли одинаковую опасность, как и путешествие по морю. Путник, медленно пробиравшийся по глубоким пескам, завидев черную точку на горизонте, заранее ожидал беды.
   За редким исключением такая точка на горизонте была не что иное как хорошо вооруженный всадник, который более или менее вежливо требовал с путника контрибуцию. Люди этой профессии чувствовали себя в пустоши более вольготно, чем в лесу. Намечая свою жертву на далеком расстоянии, они таким образом могли понять, нападать или скрыться.
   Близ самого Лондона была пустошь Гренсло, которая долгие годы являлась истинным бичом столицы и путешественников. Так как ночью никто не решался проезжать по пустоши, то и властители большой дороги не давали себе труда выезжать ночью, а занимались своим ремеслом свободно среди бела дня, ночью же спали, как и все порядочные люди.
   Пустошь близ замка Фосрингай пользовалась громкой славой в смысле грабежей и разбоя. Но с появлением в замке шотландской королевы обстоятельства несколько изменились. Амиас Полэт считал своим долгом усиленно охранять дороги как ночью, так и днем, вследствие чего шайке грабителей приходилось бездействовать и наконец, за отсутствием заработка, совершенно покинуть местность.
   Приблизительно в пяти английских милях от замка был один из постоялых дворов, владелец которого злобно смотрел на замок и проклинал свою королеву, сэра Полэта и заключенную. Этого человека по имени Нед Бейерс нередко посещал Эдуард Мак-Лин во время рекогносцировки окрестностей Фосрингая. Нед не знал, за кого принять ему этого редкого одинокого гостя, но так как тот бесстрашно ездил один и был хорошо вооружен, то Нед решил в конце концов, что это -- один из рыцарей с большой дороги, пустившийся на разведку, стоит ли вновь приняться здесь за свое дело. Впрочем, Эдуард не оставался на ночлег, а проводил на постоялом дворе лишь недолгое время, чтобы дать отдохнуть коню.
   Однажды, как раз перед намеченным отъездом в Лондон, ненастная погода заставила его остаться дольше обыкновенного. Он велел подать себе ужин, после чего хозяин предложил ему приготовить постель. Но Эдуард отказался от постели, предпочтя отдохнуть на скамье. Хозяин увидел в этом лишь подтверждение своего предположения, так как предпочесть твердую скамью удобной, мягкой постели мог только человек, опасавшийся за свою безопасность.
   -- Мой дом вполне надежен! -- сказал он, подмигнув. -- У меня имеются маленькие, уединенные комнатки, которых не найдет тот, кто не должен их находить, сэр!
   Эдуард заинтересовался.
   -- Разве? В таком случае они могли бы пригодиться нам. А сколько человек могли бы вы приютить? -- спросил он.
   -- Около двенадцати, сэр!
   -- И столько же коней?
   -- И это можно, -- ответил Нед с плутоватой усмешкой.
   -- Ну, быть может, я воспользуюсь этим и даже на несколько дней!
   -- Милости просим! А как обстоят дела там, с той старухой? Скоро с ней покончат?
   Эдуард сразу не понял слов хозяина, когда же он догадался, то лишь вздохнул в ответ.
   -- Да, да, -- продолжал Нед, -- она много зла принесла нам всем. Честному человеку нет возможности зарабатывать свой хлеб,
   -- Как это понять? -- спросил Эдуард.
   Ведь с тех пор, как она здесь, наступил полный застой в делах как в наших, так и в ваших. На этот раз Эдуард лучше понял своего собеседника, так как был достаточно осведомлен о делах и нравах обитателей пустоши.
   -- Вы правы! Но этому делу можно было бы помочь.
   -- Каким образом? -- удивился Нед.
   -- Если бы удалить эту женщину отсюда.
   -- Ну, это трудновато!
   -- Или, быть может, заставить охранителей удалить ее отсюда?
   -- Черт возьми! Но как взяться за это дело?
   -- Устроить нападение на замок!
   -- Гм... об этом нужно подумать! -- задумчиво произнес Нед, почесав в затылке.
   Эдуард сообразил, что, подвигая на это дело подобного сорта людей, можно было воспользоваться ими, не открывая своих истинных намерений.
   -- Одним словом, -- продолжал он, -- я хочу попытаться избавить местных жителей от этих затянувшихся неприятностей.
   -- Гм... гм... -- пробормотал Нед. -- Это -- трудная штука!
   -- Менее трудная, чем вы полагаете, тем более что в замке запуганы многими заговорами.
   В конце концов Нед предложил свое содействие и показал помещения для значительного количества людей. Мало того, обещал к известному дню собрать людей и со своей стороны.
   Затем Эдуард распростился со своим новым столь неожиданным сообщником и уехал.
   Несколько дней спустя, вечером, трущоба Неда необычайно оживилась. Приезжали друг за другом всадники, и все оставались на ночлег. Кроме одиннадцати человек приближенных Эдуарда явилось еще по крайней мере двадцать, которые были наняты для неизвестного им дела.
   Около полуночи Эдуард объявил им свое намерение произвести переполох в замке, а потом рассеяться.
   Все совершилось неожиданно как для охраны замка, так и для самой заключенной Марии Стюарт.
   План Эдуарда был таков: часть отряда из людей, не посвященных в истинную цель нападения, была в запасе, другая часть должна была совершить нападение на замок и произвести там шум. Одна часть друзей Мак-Лина должна была стараться проникнуть в покои Марии со стороны сада, а другая, во главе с самим Эдуардом, -- проникнуть в комнаты Марии через камин.
   Когда Эдуард решился привести в исполнение свое отважное предприятие, была холодная, суровая ночь.
   Ко всем невзгодам тюремной жизни Марии Стюарт нужно прибавить еще жестокие страдания от ревматизма, которые почти не оставляли ее ни на минуту. Тем же недугом был одержим и ее неумолимый страж, старый, ворчливый Амиас Полэт. Он не мог спать уже несколько ночей подряд и не решался выходить на воздух при такой холодной, сырой погоде. Друри исполнял за него все обязанности по охране замка, которые осложнялись тем, что старый, подозрительный Амиас беспрестанно гонял его то туда, то сюда, не давая отдыха ни на минуту. Вечером, когда боли стали нестерпимы, Полэт хотел забыться в молитве. Он уткнулся в молитвенник и действительно вскоре его стало клонить ко сну. Проспав около трех часов, он встал, поужинал с Друри, после чего они принялись играть в шахматы. Но при этом каждый час Друри должен был отрываться от игры и делать обход замка и двора, что, конечно, доставляло ему мало удовольствия.
   Был третий час ночи, когда Друри возвратился из последнего обхода.
   -- Все в порядке? -- спросил Полэт.
   -- Все, -- ответил Друри, -- стража бодрствует, и все в замке спокойно!
   -- А она спит?
   -- Нет! Она страдает от боли и просила почитать ей вслух!
   На лице Амиаса промелькнуло выражение злорадства. Вероятно, он чувствовал известное удовлетворение в том, что несчастная узница испытывает такие же страдания, как и он.
   -- Читает, наверное, какой-нибудь папистский вздор! -- проворчал он. -- Следовало бы запретить ей подобные занятия!
   -- Недолго уж осталось, -- заметил Друри, -- было бы слишком жестоко.
   -- У вас вечная склонность к состраданию, -- досадливо возразил Амиас. -- Друри, когда вы наконец научитесь подчинять свои чувства долгу?
   В том смысле, как вы это понимаете, никогда, -- ответил Друри, -- я не создан для этого!
   -- Плохо, очень плохо! -- пробормотал Полэт, однако вернулся снова к начатой игре, и оба замолчали.
   Амиас проигрывал, и, быть может, это было причиной того, что он потерял интерес к игре.
   -- Послушайте, Друри, -- сказал он, -- как бы при таком ночном бодрствовании нашей узницы опять не затеялось что-нибудь недоброе у нее?
   -- Едва ли, -- ответил Друри, -- она действительно страдает!
   -- Да, да! Однако я чувствую себя несколько лучше и пойду проверю.
   Друри поморщился, но все же последовал за стариком, который, накинув шубу, поплелся по коридорам в комнаты Марии.
   Полэт подозрительным оком осмотрел все уголки передней, а затем без доклада вошел в комнату заключенной.
   Мария лежала на постели, скрестив руки на груди и уставившись в потолок. Близ нее находились ее старая нянька Кеннэди и другие женщины, занятые каким-то рукоделием, а также Кэрлей. У камина сидели Буркэн, ее духовник, Мелвил и Жэрвэ, ее врач. Священник читал книгу. При появлении Амиаса он умолк, и все присутствующие, кроме Марии, повернулись к дверям.
   -- Кто там? -- спросила Мария слабым голосом.
   -- Тот, кто заботится о вас, -- ответил Амиас с хриплым смехом, не считая нужным поклониться. -- Здесь так уютно, что хочется присоединиться к вашему кружку.
   Мария ничего не ответила, остальные также, конечно, молчали.
   Очевидно раздосадованный таким нелюбезным приемом, Полэт стал оглядывать комнату, выискивая, к чему бы придраться, наконец его взор упал на огонь в камине.
   -- Какая жара в комнате! -- воскликнул Амиас. -- Какая нелепость задыхаться в такой жаре, не говоря уже о том, что может произойти пожар. Друри, позови кого- нибудь из слуг! Мы не можем допустить этого.
   Друри вышел, но вскоре возвратился и доложил, что все люди, которые могли бы погасить камин, спят.
   Амиас произнес какое-то проклятие, потоптался по комнате и затем ушел без поклона, без приветствия.
   -- Боже мой! -- вздохнула королева. -- Я почти засыпала, неужели этот злой человек лишит меня даже ночного покоя?
   Все окружающие молчали в подавленном настроении, прислушиваясь к завывающим звукам ветра на дворе.
   Но вдруг послышался глухой зловещий звук, проникший в комнату как бы через камин.
   Мужчины вскочили со своих мест у камина, женщины испугались и готовы были громко крикнуть, если бы не присутствие королевы. Мария приподнялась.
   Звук повторился громче, отчетливее, но менее зловеще и можно было расслышать слова:
   -- Погасите огонь!
   Замечено, что все отважные и к тому же тайные предприятия зависят более или менее от простой случайности. В данном случае явилось такое случайное совпадение обстоятельств, что неизвестный голос требовал именно того, что и Полэт, грубо нарушивший ночной покой заключенной.
   -- Погасите огонь! -- повторил голос еще явственнее.
   -- Это превосходит всякое терпение! -- воскликнул Мелвил.
   -- Старик, должно быть, помешался, -- заметил священник.
   -- Погасите огонь! Хотят спасти ее величество! -- послышалось снова.
   Все замерли и вопросительно смотрели друг на друга.
   -- Это только насмешка и издевательство! -- сказала Мария.
   Она, по-видимому, утратила уже всякую надежду на освобождение.
   Но голос все настойчивее повторял, просил, угрожал.
   -- А может, и вправду? -- заметил врач.
   -- Невозможно! -- не поверил Мелвил.
   -- Будем молчать! -- решительно сказала Мария. -- Если мы не будем обращать внимания, то эти чудеса прекратятся сами собой.
   Вдруг на дворе раздался выстрел. Оконные стекла зазвенели, послышались крики. Одновременно какой-то тяжелый предмет с глухим шумом упал в огонь, разметав уголья и головни. Присутствующие громко вскрикнули, увидев, как из камина выскочил человек в загоревшейся одежде. Закоптелый до неузнаваемости, он сбивал огонь с платья.
   -- Вставайте, господа! -- обратился он. -- Все сложилось хорошо, и можно надеяться на успех. Ваше величество, возможность бегства устроена, помощь ждет на дворе. Спешите! Нужно воспользоваться временем, пока стража приготовится к отпору.
   Все стояли молча, как прикованные, никто не шевелился. Кто этот человек? Не сумасшедший ли какой-нибудь?
   А время шло, на дворе шум все усиливался, слышалась борьба.
   Вдруг дверь распахнулась, и на пороге показались Амиас Полэт, Друри и несколько солдат.
   -- А, я так и думал! -- крикнул Полэт, увидев незнакомца. Кто вы?
   -- Слишком поздно! -- послышался душераздирающий вопль Марии. -- Ах, этот огонь, ах, это недоверие!
   Снаружи кто-то разбил окно -- и незнакомец одним прыжком выпрыгнул в него.
   -- О. эта низкая женщина снова затеяла козни! -- прорычал Полэт. -- Друри, оставайтесь здесь и стерегите ее, а я велю поймать негодяя.
   С этими словами Амиас поспешно вышел.
   Со двора слышались суета, выстрелы, крики, конский топот. Весь гарнизон замка был поднят на ноги и громко топал по коридорам. Шум борьбы продолжался с четверть часа, затем все стихло. Солдаты разошлись опять по местам, только долго еще бушевал Амиас. Он снова явился в комнату королевы, обыскал все уголки и подверг строгому допросу всех присутствующих. Но ничего не добился, да и не мог ничего открыть.
   Хотя нападение было отражено, все же, по распоряжению Амиаса, Друри и несколько солдат остались на страже в комнате у королевы.
   На другой день выяснилось, что несколько солдат было ранено, а на дворе нашли двух убитых молодых, никому не известных людей. Вот и все, чем закончилось нападение на замок.
   Наутро Амиас Полэт позвал своего помощника и продиктовал донесение первому министру страны. Как всегда, он был чрезвычайно точен в изложении подробностей происшествия. Так как не имелось доказательств участия Марии в этой попытке к освобождению, то Полэт высказывал лишь свои предположения. По его мнению, оба убитых налетчика были шотландцами.
   Лорд Мак-Лин напрасно ждал своего сына Эдуарда, а невеста -- своего нареченного жениха.
  

Глава двадцать пятая
ОХОТА

   Королева Елизавета в 1587 году пользовалась огромным почетом у своего народа. Как только стало известно, что состояние ее здоровья улучшилось, Лондон сильно воодушевился. Если бы охота была назначена поблизости от столицы, то, наверное, все ее население высыпало бы глазеть на это зрелище. Предвидя это, Лейстер решил совместно с обер-егермейстером королевы перенести охоту подальше от Лондона. Вместе с тем народу было объявлено, что королева будет проезжать по улицам столицы. Был назначен час проезда, и к тому времени все улицы были обложены войсками и полицией.
   Население Лондона поднялось рано, а еще раньше того -- знатные господа со своей свитой, которые должны были сопровождать Елизавету из Гринвича. Со всех сторон стекались отряды, щеголявшие друг перед другом убранством и выправкой.
   Гринвический парк, дворец и его ближайшие окрестности были наполнены наездниками и наездницами. Те, кто имел право доступа к королеве, спешили засвидетельствовать ей свое почтение, когда она появилась в приемном зале.
   Королева почти никогда не заставляла себя ждать. Так и на этот раз она явилась с точностью до минуты и была встречена восторженными овациями.
   В этот день Елизавета имела сияющий вид; благодаря богатому наряду ее статная фигура приобрела прежнюю величавость, а милостивая улыбка королевы доказывала, что она довольна собой.
   Поблагодарив за приветствие, она села на лошадь и, предшествуемая герольдами и своим личным войском, открыла шествие. Рядом с ней ехал Дэдлей. Поезд был такой большой, что, когда его начало достигло уже Гайдпарка, конец был еще в Гринвиче, а это составляет значительное расстояние. Путь был дальний, но в то время привыкли делать большие путешествия на лошадях.
   В Виндзоре королева завтракала. Тем временем меняли коней и заведующие охотой распределяли общество по месту назначения, так как не все имели право охотиться за дичью и некоторые являлись лишь зрителями.
   После получасового отдыха Елизавета отправилась в дальнейший путь, сопровождаемая личной свитой. Все отдельные части потянулись к северу.
   В северо-восточном направлении от Ридинга тянется цепь холмов, в те времена еще покрытых лесом. На склонах этих холмов и намечалась охота. Лес был огражден, чтобы дичь не разбежалась, устроили облаву на оленя. Красивый, стройный старик-олень был спущен, собак направили по его следам, и охота началась.
   Елизавета любила такого рода охоту. Она оживилась, была весела, впереди всех направлялась по следам оленя и собак. Охота шла все время в северо-восточном направлении и продолжалась целых четыре часа.
   Наконец собаки загнали оленя; обер-егермейстер сразил его по всем правилам охотничьего искусства и на серебряном подносе преподнес королеве его рога.
   В знак своей признательности всему охотничьему персоналу Елизавета положила на тот же поднос туго набитый кошелек и выразила желание устроить привал на открытом воздухе.
   Но это не входило в намерения Лейстера. По его мнению, королева уже доказала всем, что она здорова, бодра и что настроение ее духа далеко не соответствует ходившим слухам. И желая доказать, что он, по-прежнему пользуется благосклонностью своей повелительницы, Лейстер решился возразить:
   -- Ваше величество, вы разгорячены, а между тем солнце садится и вечера еще довольны прохладны. Соблаговолите назначить привал не под открытым небом. Я уже позаботился, чтобы все было приготовлено в доме поблизости. Теперь полнолуние, и обратное путешествие в карете будет очень приятно.
   -- Разве моя карета здесь?
   -- Да, ваше величество.
   Королева любезно улыбнулась.
   -- Вы так заботитесь обо мне, что было бы неблагодарностью с моей стороны отклонить ваше предложение.
   Лейстер поклонился так низко, что его голова почти коснулась шеи лошади.
   Было отдано распоряжение о том, что участники и участницы охоты могут располагаться по собственному желанию; только министры и еще несколько лиц получили приглашение последовать за королевой и принять участие в ее трапезе в небольшом охотничьем доме. Этот дом очень понравился королеве своей идиллической обстановкой.
   После ужина Елизавета почувствовала вдруг такую сильную усталость, что решила отдохнуть несколько часов. Поэтому леди Брауфорд должна была съездить в Виндзор и привезти королеве другое платье. Шел разговор даже о том, что королева останется в охотничьем доме до утра. Так как имелся только один экипаж королевы, то леди и воспользовалась им для поездки в Виндзор. Дело было уже к вечеру, смеркалось.
   Кузнец Киприан выехал из Лондона вместе с графом Лейстером и, встретившись на границе города с Пельдрамом, обменялся с ним любезностями. В дальнейшем они еще не раз встречались, последний раз -- в Виндзоре, так как Лейстер оставался с королевой.
   -- Ну, что, как вам нравится охота, -- спросил Пельдрам, -- весь этот блеск, почет, ликующие крики?
   -- Ах да, все это великолепно!
   -- Я очень рад, что мог быть полезен вам; вы -- славный малый, -- произнес Пельдрам.
   -- Очень признателен вам, -- с улыбкой поклонился Киприан.
   Разговор прервался, так как Пельдрама отозвали по делам службы.
   Вдруг среди общей суеты и оживления вокруг охотничьего дома появился гонец от Амиаса Полэта с донесением к лорду Бэрлею. Передав донесение, он отошел в сторону, и его сейчас же окружила толпа, и, узнав по ливрее, откуда он, все стали расспрашивать, с каким известием он явился.
   -- Пытались выкрасть Марию Стюарт!
   -- Неудачно?
   -- Людей разогнали, несколько человек убиты.
   Эти слова долетели до слуха Киприана
   Бэрлея это известие поразило и сильно взволновало, но он счел необходимым скрыть его от королевы.
   Тем временем подали экипаж королевы, и леди Брауфорд с камеристкой сели в него. Киприан был так взволнован страшным известием, что не заметил, кто именно сел в экипаж; в голове билась одна мысль: попытка освобождения Марии Стюарт не удалась, есть убитые, все дело погибло. Значит, необходимо как можно скорее привести в исполнение задуманное убийство королевы. Ему показалось вполне естественным, что Елизавета, получив неприятное известие, поспешила вернуться во дворец.
   Киприан вскочил на коня и последовал за экипажем. Никому из незначительного конвоя, сопровождавшего экипаж, это не показалось подозрительно, так как Киприана приняли за слугу графа Лейстера, спешащего к леди Брауфорд с каким-нибудь поручением.
   Киприан заглянул в карету; так как сумерки еще более сгустились в лесу, то внутри кареты нельзя было различить лица. Люди конвоя видели, как Киприан что-то сказал дамам, затем вынул из платья какой-то предмет и сделал рукой несколько сильных движений.
   Послышался крик о помощи, конвой окружил карету, тут же появился и Пельдрам. В руках у Киприана был окровавленный кинжал.
   -- Несчастный, что вы наделали? -- крикнул Пельдрам. -- Вы арестованы!... Помогите леди Брауфорд!
   Киприан ничего не ответил, обвел всех блуждающим взором, затем всадил кинжал себе в грудь и тотчас же молча свалился с лошади.
   Пельдрам очень быстро нашелся придать делу такой оборот, будто убийца ошибся, думая, что преследовал свою возлюбленную. А так как Киприан был мертв, то дело прекратилось само собой.
   Что касается леди Брауфорд, то она отделалась только испугом, а у камеристки были легко поранены руки, которыми она в испуге защищалась от убийцы. Раны перевязали, и леди продолжили свой путь к Виндзору.
   Сам факт разбоя нельзя было скрыть от королевы, но виновников не стали доискиваться. Леди Стаффорд не хотела, чтобы ее, а также ее сына, втянули в процесс; Бэрлей молчал, потому что когда-то протежировал этому руководителю заговора, Лейстер не выступал, потому что ливрея его слуги оказалась на этом подозрительном самоубийце. Валингэм и Пельдрам молчали, чтобы не выдать своего глупого промаха обманутых блюстителей безопасности.
   Минутное веселое настроение Елизаветы сменилось из-за этих событий более угрожающим гневным состоянием. Более чем когда-либо она убедилась, что для ее безопасности необходима смерть Марии. Но выступить решительно боялась по-прежнему. Ей хотелось, чтобы смерть Марии произошла помимо нее, чтобы никто не мог обвинить ее и назвать убийцей.
  

Глава двадцать шестая
ИНТЕРЕС

   На следующий день Пельдрам очутился в лавке мастера Оллана и нашел здесь, по обыкновению, жену и дочь хозяина. Пельдрам был в веселом и шутливом настроении, располагавшем к балагурству. Желая занять своим разговором обеих женщин, он повел речь о том, что ему пора жениться и у него достаточно средств, чтобы содержать семью. Жена оружейника согласилась с ним.
   Пельдрам продолжал, что ему надо жениться на своей землячке и с этой целью предстоит ехать в Шотландию. Жена оружейника возразила, что до Шотландии не рукой подать, а шотландские девушки-невесты не так доступны, как зрелые груши.
   Пельдрам наконец высказал, что и в Лондоне найдутся шотландские девушки и, пожалуй, более подходящие для него, чем в самой Шотландии. Почтенная хозяйка не могла отрицать это. И гость сказал, что у него даже есть на примете одна вполне подходящая молодая девица, а после этого вступления заявил, что он берет на себя смелость посвататься. Мать поспешила выслать Вилли из лавки.
   В доме Оллана уже давно догадывались о намерениях Пельдрама, и потому удаление Вилли могло считаться ответом на его сватовство. Пельдрам засмеялся. Впрочем, его игривое настроение не находило отклика в душе матери и дочери. До них уже дошла весть о злополучном покушении Киприана, и они по своей женской впечатлительности были огорчены и напуганы этим. Сверх того Вилли, по-видимому, была огорчена смертью молодого человека, к которому она была, по меньшей мере, неравнодушна.
   Вы могли бы оставить здесь вашу дочь, миссис Оллан! -- сказал Пельдрам. -- Ведь в моих словах о том, что я хочу остепениться, нет ничего щекотливого. Или, может быть, вы полагаете, что я заглядываюсь на вашу Вилли?
   -- Мало ли на кого вы заглядываетесь! -- уклончиво ответила хозяйка. -- Но в вашем обращении с моей дочерью я не заметила ничего особенного.
   -- В этом вы совершенно правы. Но что сказали бы вы, если бы я в самом деле стал не шутя заглядываться на Вилли?
   -- Ничего не могу сказать на этот счет. Нельзя же вам запретить смотреть на девушку.
   -- Вот как?... Вы так полагаете? Ну а если бы за этим последовало предложение?
   -- Его нужно еще дождаться.
   -- Но допустим, что оно уже сделано, что сказали бы вы тогда?
   -- Ступайте к моему мужу и спросите его. Только он может дать вам определенный ответ.
   -- Я так и думал... Ну а вы-то сами не прочь породниться со мной?
   -- Я не буду перечить тому, чего захочет муж.
   -- Так, так... вы -- послушная жена. Но, быть может, в глубине сердца вы таите иное желание?
   -- Вовсе нет. Согласится старик, соглашусь и я. Вот и все!
   -- А Вилли?
   -- Не могу знать, что она скажет или чего ей хочется.
   -- Ну, чтобы не распространяться много, скажу напрямик, что мои намерения серьезны, и потому я переговорю с Олланом, но только наедине. Пошлите его ко мне, всего лучше в гостиную.
   Отца позвали. Он, как всегда, поздоровался с Пельдрамом холодно и спокойно, после чего пригласил его в гостиную, где они уселись вдвоем.
   Гость улыбался. Может быть, непривычная роль жениха отчасти смущала его.
   -- Где ваш мастер? -- спросил он наконец хозяина.
   -- Уволен! -- отрезал тот.
   -- Так... А когда последовало его увольнение?
   -- Третьего дня вечером.
   Вы поссорились с ним?, Из-за чего вы отказали ему?
   -- Из-за того, что он увлекался удовольствиями, неподходящими нашему званию и нашему ремеслу,
   -- Так, так!... А известно ли вам, где он теперь?
   -- Я за ним не следил.
   -- Отлично! Вы поступили умно, отказав ему.
   -- Я и сам так полагаю.
   -- Значит, мы все были согласны между собой на этот счет. Посмотрим, не упрочится ли наше взаимное согласие. Ведь вы шотландец, как и я! -- продолжал гость.
   -- Шотландец, да, -- подтвердил оружейник, -- только не чета вам -- полицейскому!
   -- Ну, это -- пустяки! Мы -- соотечественники, и я, ваш соотечественник, желаю жениться.
   -- Это -- ваше дело.
   -- Совершенно верно, но я желаю жениться на вашей дочери, а это -- уже отчасти и ваше дело.
   -- Моя дочь вам не пара.
   -- Однако я иного мнения.
   -- Ну, значит мы с вами несогласны.
   -- По-видимому, так... Только мне кажется, что мы все-таки поладим между собой. Я опять возвращаюсь к Киприану. Его уже нет в живых.
   -- Весьма сожалею.
   -- И я также. Он был славный малый и сам лишил себя жизни. Собственно говоря, он поступил умно, потому что перед самоубийством совершил деяние, за которое ему предстояло поплатиться жизнью, он напал на одну придворную даму и ранил ее...
   -- Это нехорошо!
   -- Да... как относительно того, что подразумеваете вы, так и с моей точки зрения.
   -- Что подразумеваю я?...
   -- Мы потолкуем об этом после. Накануне вечером была сделана попытка освободить фосрингайскую пленницу. Однако заговорщики бежали, и двое из них были убиты. Одним из убитых оказался лорд Мак-Лин, которого вы также видели и к которому я сам привел Киприана.
   -- Странно!
   -- Да, да!... Что касается Киприана, то я сам нарочно пустил такую молву, будто у него была знакомая дама при дворе, которую он приревновал и хотел убить.
   -- В сущности, мне это безразлично.
   -- Не думаю! Лорд Мак-Лин и Киприан, по-моему, были знакомы между собой и раньше.
   -- Может быть!
   До настоящей минуты оружейник отвечал Пельдраму спокойно, холодно и слегка насмешливо. Но теперь он как будто стал обнаруживать больше интереса и внимания к разговору
   -- Они состояли в заговоре, -- продолжал Пельдрам, -- с целью освободить Марию Стюарт и убить нашу королеву.
   -- Ну, вот еще выдумали! -- проворчал Оллан,
   -- У них были сообщники, которых надо искать среди людей их окружения.
   -- Киприан был вашим другом!
   -- Да, я держал его на привязи, как и подобало, а теперь у меня в руках весь заговор, и от меня зависит открыть его и засадить в тюрьму заговорщиков.
   -- Пожалуй, это -- ваша обязанность.
   -- Как смотреть на вещи!... Вот, например, я могу быть убежден, что некоторые люди невиновны, несмотря на улики против них...
   -- Такое убеждение было бы приятно!
   -- Я сам так думаю, и если я прошу руки вашей дочери, то это служит верным доказательством того, что у меня нет никакого предубеждения против вас, и я совсем не считаю вас виновным,
   -- По-видимому, так!
   -- Но если вы отвергаете мое искательство, то я, пожалуй, буду думать иначе.
   -- Нисколько в том не сомневаюсь!
   -- Дело обстоит приблизительно так: Вилли -- о вас я не буду распространяться более, так как вы сами можете оценить свою пользу -- Вилли сделается миссис Пельдрам, настоящей леди, заживет в достатке и всяком довольстве. Или же она окажется дочерью государственного преступника, обреченной на нищету, горе, презрение, преследование -- одним словом, на всякие бедствия, Ясно ли это?
   -- Вполне!
   -- А что вы скажете на мои слова?
   -- Я скажу: если вы нравитесь Вилли, то я не имею ничего против вашего сватовства,
   -- Хорошо сказано! Итак, спросите Вилли, нравлюсь ли я ей,
   -- Сейчас?
   -- Конечно!
   -- Хорошо... тогда обождите немножко.
   Оллан оставался таким же холодным и спокойным, как и в начале разговора, несмотря на грозную перспективу, развернутую Пельдрамом перед ним. Соучастие оружейника в покушении Киприана было для полицейского вне всякого сомнения, но вместе с тем Пельдрам отлично сознавал, что старик готов на все и не согласился бы отдать ему руку Вилли, если бы угроза Пельдрама не напугала его. Впрочем, оба они были шотландцы и обделывали дело по-шотландски сухо, обдуманно, согласно здравому смыслу.
   Итак, результат сватовства зависел теперь от Вилли.
   Переговоры отца с дочерью носили тот же характер, как и предшествующая беседа между Олланом и Пельдрамом. Старый оружейник увел дочь из лавки в другую комнату и сказал ей:
   -- Вилли, пришел Пельдрам и просит твоей руки.
   -- Я не могу выйти за него, он противен мне! -- вспыхнула девушка.
   -- Знаю и потому не стал бы передавать тебе его предложение, а сам отказал бы ему наотрез, да дело в том, что Киприан умер.
   Вилли заплакала.
   -- Он не мог, -- продолжал отец, -- выполнить свою задачу. Однако главное -- Пельдрам все-таки может покарать или помиловать нас...
   -- Пусть так! -- заявила Вили. -- Я не имею никакого отношения к делам, которые дают ему на это право.
   -- Но я замешан в них... И потом, совершенно безразлично, виновны ли мы, или невиновны, этот человек имеет власть погубить нас, если захочет, Дело идет теперь о том, чтобы из двух зол выбрать меньшее.
   Вилли осушила слезы и, посмотрев на отца, решительно сказала:
   -- Тогда я пожертвую собой ради вас!
   -- Нет, мне этой жертвы не надо. Я знаю, что мне нужно. А ты должна думать только о своей пользе. Конечно, своим согласием ты сохранишь себе отца... Ну, что же, как ты решишь?
   -- Я согласна! -- твердо сказала Вилли.
   -- Хорошо, -- буркнул старик, -- пойдем со мной к матери.
   Отец и дочь пошли в лавку.
   -- Вилли -- невеста сэра Пельдрама, -- сказал Оллан жене. -- Ты ничего не имеешь против этого?
   -- Нет! -- холодно ответила жена.
   -- Тогда следуйте за мной.
   Семейство отправилось в гостиную, где ожидал Пельдрам.
   -- Вот, сэр, моя дочь, -- сказал старик, -- она соглашается. Я привел к вам невесту.
   Пельдрам поднялся с места, взял руку молодой девушки и сказал ей какую-то любезность. Он был мастер по этой части!... Наконец он поцеловал Вилли, которая не уклонилась от его поцелуя, и обменялся рукопожатием с ее родителями,
   -- Я не стану торопить со свадьбой, -- заметил Пельдрам, -- мне нужно только, чтобы она состоялась в нынешнем году!
   -- Хорошо, -- ответил Оллан, -- мы еще успеем потолковать обо всем.
   Пельдрам простился с женщинами, и Оллан пошел провожать его. Когда они вышли из комнаты, Вилли, рыдая, упала на стул, мать же не проронила ни слова. Остановившись у порога, Оллан следил за своим будущим зятем. В его глазах таилось что-то зловещее. Старик заметил еще, что полицейский заговорил с кем-то в отдалении, после чего оружейник вернулся к себе в дом.
   -- И этот бредет сюда же!... Только уж опоздал, голубчик! -- ворчливо процедил он сквозь зубы.
   Человек, заговоривший с Пельдрамом, был Дик Маттерн. Заносчивый, непроходимый болван, воображавший о себе очень много, он считал себя вправе бесцеремонно заговаривать с директором полиции.
   -- Хорошо, что я встретил вас, -- сказал он, поздоровавшись с Пельдрамом. -- Вы разрешите мне обратиться к вам с несколькими словами?
   Пельдрам, весело настроенный и раньше, окончательно расцвел душой после удачи своего сватовства к прекрасной Вилли. Вероятно, дорогой он соображал про себя, что его должность, принесшая ему и без того много выгод, способствовала теперь устройству его судьбы.
   -- Разрешаю, -- с улыбкой ответил он, -- если только вы по своей мудрости не наговорите опять какой-нибудь нелепости.
   -- Нелепости? -- переспросил озадаченный Дик. -- Я полагал, что вы признали теперь справедливость моей догадки.
   -- Относительно чего? -- спросил Пельдрам.
   -- Да насчет Киприана, Ведь он оказался заговорщиком. Хотя ранил только служанку, но покушался-то убить нашу всемилостивейшую королеву.
   -- Черт побери! Так это вам известно?.. Тогда я должен немедленно схватить вас за шиворот.
   -- Меня?.. Я ровно ничего не знаю, а только предполагаю.
   -- Так я и думал, дружище Дик. Держите-ка лучше про себя свои предположения; не надо возбуждать напрасное любопытство, иначе вам могут учинить весьма подробный допрос. Если я услышу от вас еще что-нибудь подобное, то буду вынужден распорядиться на этот счет. Впрочем, вы -- осел, вот вам и весь сказ!
   С этими словами Пельдрам отправился своей дорогой
   Дик Маттерн остался на месте, как пораженный громом. У него хватило рассудка опомниться и внезапно прозреть. Наконец он хлопнул себя по губам и подумал:
   "А ведь этот малый прав!... Мне следовало сообразить, что власти хотят на этот раз замять дело, а если понадобится, то станут хватать тех, кто болтает зря. О, как глупо с моей стороны! Что же, я ошибся и насчет старика? Нет, его будет нетрудно запугать. По крайней мере попытаюсь".
   И Дик зашагал к дому оружейника. Он прошел прямо в мастерскую, где встретил хозяина и поздоровался с ним. Оллан спокойно ответил на его приветствие.
   -- Ну, что, -- сказал Маттерн, -- не прав ли я был относительно того чужеземца?
   -- Совершенно прав! -- подтвердил мастер.
   -- Мне пришло в голову, что теперь вы, пожалуй, возьмете меня к себе обратно.
   -- Отчего же нет? Если вы исполните одно условие.
   -- Все, какие вам угодно, мастер! -- поспешно подхватил Дик. -- Но у меня к вам еще одна просьба. Если уж мы с вами разговорились по душам, то я хотел бы попросить у вас руки вашей дочери Вилли!
   -- Хорошо, мы потолкуем об этом после, я не отказываю вам пока, тем более, что наши намерения отчасти сходятся между собой. Пельдрам только что был здесь. У него точно такие же виды на Вилли, как и у вас...
   -- У этого?...
   Дик запнулся.
   -- Значит, он -- ваш соперник.
   -- Черт бы его побрал!...
   -- Но в этом человеке есть то, из-за чего его нельзя спровадить со двора!
   -- О, я понимаю!
   -- Тем лучше! Значит, ваше дело избавиться от соперника, и, если это случится, я опять возьму вас к себе мастером и тогда мы поговорим насчет Вилли.
   -- Прекрасно... но...
   -- Вы хотите сказать: как вам разделаться с ним?
   -- Вот именно!
   -- Это уж ваша забота, Дик. Может статься, меня вынудят заявить, что вы были заодно с Киприаном.
   -- Что вы? Что вы?..
   -- Так что, избавляйся от соперника, или попадай ему в когти.
   -- Я подумаю, -- проворчал Дик и ушел.
   Самонадеянно заговорил он сегодня с Пельдрамом и победоносно явился к Оллану, но Пельдрам сбил с него спесь, а Оллан повернул все дело в другую сторону.
   На обратном пути Маттерн обдумывал случившееся. Вероятно, он не принял еще никакого решения, когда невольно оказался около жилища Пельдрама, но, поколебавшись, собрался с духом и вошел в дом.
  

Глава двадцать седьмая
БЕЗ ВЕРНЫХ СЛУГ

   Валингэм все не хотел понять намерения Елизаветы относительно Марии Стюарт, и она решила обратиться к другим придворным, выбрав для этого секретаря Девисона. Его обязанность состояла преимущественно в том, чтобы излагать королеве содержание бумаг, подаваемых ей на подпись. Поэтому они во время его доклада часто оставались вдвоем, это и послужило Елизавете поводом намекнуть ему о своих желаниях.
   Однажды, по окончании занятий с бумагами, Девисон только что собирался удалиться из королевскою кабинета, как государыня сказала ему:
   -- Погодите немного! Вы не захватили сегодня с собой приказ о казни?
   -- Не захватил, ваше величество, -- ответил Дэвисон. -- Прикажете принести?
   -- Нет, не надо, -- приветливо ответила королева, -- это не к спеху; кроме того, Валингэм перепугался бы до смерти, если бы вы принесли ему этот документ с моей подписью.
   И Елизавета засмеялась своей шутке.
   Дэвисон, в высшей степени честный человек, сохранял полнейшую серьезность. Он невольно удивился тому, что Елизавета сама завела сегодня речь о кровавом приказе, о котором уже столько времени ей никто не смел заикнуться.
   Не дождавшись ответа, королева вздохнула, признавшись:
   -- Я достойна сожаления! У меня нет верных слуг.
   Дэвисон поклонился, не зная, что сказать, а затем нерешительно произнес:
   -- Ваше величество, я полагаю...
   -- О, мой упрек не относится к вам! -- поспешно перебила королева. -- Я знаю вас. Но Валингэм, рыцарь Полэт и многие другие энергичны только на словах и медлительны в деле.
   -- Я, право, не понимаю, ваше величество...
   -- Тем не менее это -- истинная правда. Несчастная женщина, доставляющая мне столько хлопот, должна умереть... Между тем никто не хочет снять с меня бремя, почти непосильное для моих плеч. Эти господа присягали мне, но, кажется, у них нет охоты действовать согласно принятой присяге.
   Тут Дэвисон понял, куда клонит королева, однако промолчал.
   Елизавета пристально всматривалась в него.
   -- Если бы кто-нибудь, -- продолжала она, -- сообщил о моих желаниях Амиасу, то, может быть, он согласился бы тогда положить конец всем тревогам.
   -- Вы приказываете, ваше величество, чтобы я взялся за это? -- спросил Дэвисон.
   -- Разумеется! -- с живостью ответила Елизавета. -- О, я вижу, вы действуете чистосердечно и сразу угадываете, как нужно поступить! Вы и всякий другой, кто доставил бы мне известие о смерти Марии Стюарт, может вполне рассчитывать на мою благодарность.
   Дэвисон поклонился и вышел. Однако он не счел удобным написать Полэту прямо от себя, но отправился к Валингэму, чтобы сообщить ему о своем важном разговоре с королевой.
   Валингэм сначала разозлился, но скоро одумался и приказал секретарю сочинить письмо главному тюремщику Марии Стюарт. И Дэвисон написал от себя и от Валингэма следующее:
   "Прежде всего, шлем наш задушевный привет. Из некоторых, недавно сказанных ее величеством слов, мы усматриваем, что государыня замечает в Вас недостаток усердия и заботливости, так как Вы сами по себе, без постороннего побуждения не нашли еще средства лишить жизни заключенную королеву, несмотря на страшную опасность, которой ежечасно подвергается ее величество, пока упомянутая королева остается в живых. Помимо недостатка в Вас любви к ней, государыня видит еще, что Вы не только пренебрегаете собственной безопасностью, но не думаете и об охране религии, общественного блага и благосостояния всей страны, как того требуют разум и политика. Перед Богом Ваша совесть была бы спокойна, а перед светом Ваше доброе имя осталось бы незапятнанным, потому что все обвинения против заключенной королевы по дтвердились в достаточной степени. Ее величество крайне недовольна тем, что люди, которые поклялись в своей преданности к ней, как сделали и Вы, столь плохо исполняют свои обязанности и стараются взвалить настоящее тягостное дело на ее величество, хотя им хорошо известно, как неохотно государыня проливает кровь, тем более кровь особы женского пола, высокого сана и вдобавок ее близкой родственницы. Мы удостоверились, что эти побуждения причиняют большое беспокойство ее величеству, и она сама -- в чем мы ручаемся Вам -- не однажды подтверждала, что если Вы будете по-прежнему пренебрегать опасностями, которые угрожают ее верноподданным, как пренебрегать и собственным благополучием, то она никогда не согласится на смерть той королевы. Мы считаем весьма нужным передать Вам эти недавние речи ее величества, советуем продумать их и поручаем Вас охране Всемогущего. Ваши добрые друзья".
   Валингэм с Дэвисоном подписали письмо и отправили с нарочным.
   Амиас Полэт гордился тем, что содействовал изобличению ненавистной ему женщины. После того как Марии Стюарт был вынесен смертный приговор, он выказывал величайшую жестокость в обращении с ней, может быть, с целью вознаградить себя за труды и заботы, которых требовал последний надзор за царственной узницей, когда находилось еще довольно отчаянных голов, готовых освободить Марию перед самой казнью.
   Однако Амиас был чем угодно, только не наемным убийцей, и, пожалуй, обладал достаточным здравым смыслом для того чтобы добровольно стать козлом отпущения в чужих кознях. В его глазах Мария была тяжкой преступницей перед людьми и великой грешницей перед Богом; фанатизм побуждал Полэта передать ее в руки палача, но не более того. И, получив письмо от "друзей", он в бешенстве крикнул своему помощнику;
   -- Друри, сломай свою шпагу и герб, нас унизили до звания подкупленных убийц! На вот, читай, и скажи свое мнение!
   Друри прочел. Хотя он был моложе главного тюремщика Марии, но превосходил своего начальника хладнокровием и рассудительностью.
   -- Что ж тут дурного? -- спокойно заметил он. -- Мы просто не сделаем того, что требуется в этом письме, вот и весь сказ!
   -- Вот именно! -- подхватил старый ханжа. -- И я тотчас напишу тем господам.
   Не давая остыть своему гневу, Амиас действительно тут же настрочил ответ такого содержания:
   "Ваше вчерашнее письмо получено мною сегодня в пять часов вечера; я сожгу его, согласно Вашему желанию, выраженному в приписке к нему, а теперь спешу безотлагательно ответить Вам. Моя душа преисполнена горем. Как я несчастлив, что дожил до того дня, когда, по приказанию моей всемилостивейшей королевы, меня побуждают к поступку, запрещенному Богом и законом! Мои поместья, моя должность и моя жизнь находятся в распоряжении ее величества, если они нужны ей, я готов завтра же пожертвовать ими, так как владею всем этим и желаю владеть лишь с милостивого соизволения ее величества. Но сохрани меня Бог дожить до крайне жалкого крушения моей совести или оставить моему потомству память о запятнанной жизни, как это случилось бы непременно, если бы я пролил кровь без полномочия со стороны закона и без всякого публичного одобрения. Надеюсь, что ее величество по своей обычной милости примет мой подобающий ответ".
   Это письмо было помечено 2 февраля 1587 года, оно пришло в Лондон ночью и, по приказанию Валингэма, на следующий день было передано королеве Дэвисоном.
   Королева прочла и возмутилась.
   -- Мне противен этот трусливый болтун, -- воскликнула она, -- противны эти лукавые и чопорные люди, которые обещают все, но не исполняют ничего!... Принесите мне приказ о совершении казни.
   Дэвисон удалился, чтобы исполнить волю государыни; вернувшись назад с роковым документом, он нашел Елизавету значительно спокойнее прежнего.
   -- Положите бумагу туда, -- сказала она, указывая на стол, -- и пришлите мне человека, занявшего теперь место Кингтона.
   Дэвисон ушел и послал за Пельдрамом.
   Когда тот явился, то был, введен секретарем к Елизавете, которому она велела явиться через час.
   Согласно придворному обычаю, вошедший Пельдрам остановился у дверей кабинета в согбенной позе, у него, должно быть, скребли на сердце кошки. Хотя на его совести не лежало ничего особенного, кроме убийства Кингтона, но кто не привык к близости венценосцев, тому редко бывает по себе в их присутствии.
   Пельдрам полагал, что его станут допрашивать о недавних событиях на охоте, и приготовился отвечать так, как считал нужным и как было согласовано с Валингэмом.
   Елизавета быстро ходила по комнате, как делал всегда в расстроенных чувствах, и время от времени бросала испытующие взгляды на полицейского.
   -- Сэр!... -- начала она резким тоном, но не прибавила больше ни слова.
   -- Что прикажете, ваше величество? -- отозвался Пельдрам, слегка приподняв голову.
   -- Сэр, -- повторила Елизавета, -- вы состоите уже довольно времени на службе, привыкли к ней и доказали свою пригодность. Вы -- храбрец, я знаю, и не боитесь даже необычайного. На таких людей, как вы, можно положиться.
   Королева замолкла.
   Пельдрам поднял голову еще немного повыше, но явно недоумевал, что следует ему ответить на эту похвалу.
   -- Есть много людей, -- продолжала Елизавета, -- много слуг короны, которые хвалятся своей преданностью, но когда от них что-нибудь понадобится, то они отступают, прикрывая свою трусость пустыми рассуждениями. Но короне, стране, государству нужен смельчак, и я уверена, что нашла его в вашем лице.
   -- Распоряжайтесь мною, ваше величество, -- сказал Пельдрам, -- я готов повиноваться.
   -- Я не могу приказывать, сэр. Вы должны понять меня без приказания.
   -- Но... ваше величество... всемилостивейший намек...
   -- Да, разумеется, без этого нельзя, в этом вы правы. Существует замок Фосрингай, а в нем -- женщина, которая приговорена к смерти. Закон осудил ее, приговор ей произнесен и может быть приведен в исполнение, но мне противно назначить его к исполнению.
   -- Ваше величество, вы вправе еще и теперь всемилостивейше отменить приговор!
   -- Конечно... Но мне одинаково неприятно и помиловать виновную.
   Пельдрам выпучил глаза.
   -- Я думаю, -- продолжила Елизавета, улыбнувшись при виде его изумления, -- что вы поняли теперь, в чем дело. Народ хочет смерти Стюарт. Страна нуждается в этой развязке, Заключенная -- слабая, больная старуха, изнывающая в долгом заточении. Если бы она умерла естественной смертью, у меня камень скатился бы с души.
   -- Ах, ваше величество!... -- промолвил Пельдрам, тяжело вздыхая.
   -- Если бы комендант замка в один прекрасный день, в очень скором времени, доложил мне о смерти Стюарт, я была бы весьма признательна ему. Вы еще не получили, собственно, никакой награды за ваши значительные услуги. Что сказали бы вы, если бы я назначила вас комендантом Фосрингая?
   -- Ваше величество, такая высочайшая милость...
   -- Так вы признательны за нее? -- оживилась Елизавета.
   -- Превосходно!... Вы понимаете меня? Значит, вы -- комендант Фосрингая... Однако держите это пока в тайне.
   Пельдрам низко поклонился.
   -- Я сейчас выдам вам полномочие.
   Королева подсела к письменному столу и принялась писать,
   Пельдрам сильно волновался. Раз он угадал желание королевы, для него уже было невозможно отклонить оказанную ему честь. Всякое уклонение грозило теперь гибелью. Пельдрам должен был согласиться, охотно ли он это сделал -- вопрос другой. Обуревавшие его чувства довольно ясно отражались на его лице. На его лоб набежала туча, глаза потуплены в землю.
   Елизавета очень скоро написала полномочие и приложила к нему печать, она приблизилась к Пельдраму и, подав ему это назначение вместе с туго набитым кошельком, сказала:
   -- Поезжайте сейчас! Доложите мне поскорее, как чувствует себя больная Стюарт; докладывайте мне об этом чаще. Ступайте.
   Елизавета гордо отвернулась, сопроводив свои слова легким жестом руки.
   Пельдрам на коленях принял от нее бумагу и деньги и поднялся, как в чаду. Не зная, следует ли ему поцеловать руку государыни, он не сделал этого.
   Бывший конюх вышел из дворца комендантом Фосрингая.
   После его ухода Елизавета села к столу и взяла принесенный ей Дэвисоном приговор. Она пробежала его глазами в опять положила на стол, потом снова взялась за него и перечитала вторично, долго раздумывала и наконец подписала роковой документ.
   Дэвисон ожидал уже некоторое время ее приказания и вошел, когда ему подали знак. Он тотчас понял, что королева осталась довольна.
   -- Сэр, -- почти весело начала она, -- рыцарь Полэт не только несговорчив, но просто стар. Последний случай доказывает, что он уже не в состоянии как следует исправлять свою должность. Изготовьте приказ об его увольнении и отошлите ему сейчас же с примечанием, что его преемник вскоре прибудет в Фосрингай.
   Дэвисон поклонился.
   -- Вот тут еще другой приказ, -- небрежно продолжала Елизавета, -- вы должны знать, как с ним поступить. Я не хочу больше ничего слышать об этом деле, запомните хорошенько!
   Девисон взял приказ, взглянул на подпись и вздохнул.
   С этим королева его и отпустила.
   В течение дня Елизавета обнаруживала такую веселость, которой не замечали в ней уже много лет.
   Дэвисон поспешно изготовил приказ Полэту и отправился с ним к Валингэму, захватив с собой и утвержденный приговор. Статс-секретарь улыбнулся.
   -- Следовательно, Полэт попал в немилость! -- заметил он. -- Хорошо, Дэвисон, но это ничего не значит. Должность все равно будет упразднена, когда все совершится. Поспешите же к моему зятю, я хочу осчастливить сэра Полэта. Старый мальчик еще очень может угодить королеве.
   Валингэм, очевидно, не подозревал намерений Елизаветы.
   Дэвисон явился к Бэрлею и представил ему утвержденный королевой приговор.
   -- Наконец-то! -- воскликнул государственный казначей. -- Это стоило немалого труда. Ну, а теперь мы свалим с плеч долой надоевшее дело!
   -- Государыня сказала, -- заметил Дэвисон, -- что я пойму сам, как поступить с этим документом. У меня, право, как-то неспокойно на душе!
   -- Глупости! Ваша обязанность передать мне документ, чем и кончается вся ваша причастность к делу! -- возразил Бэрлей.
   Дэвисон сообщил еще лорду об увольнении Полэта от должности и о назначении Пельдрама на его место.
   Бэрлей не придал этому особой важности. Он снабдил приговор большой государственной печатью и отправил в Тайный совет.
   Тот немедленно приступил к его обсуждению и наложил резолюцию: привести приговор в исполнение без дальнейшего доклада об этом королеве.
   Бумага за подписью Бэрлея, Лейстера, Гэнедона, Ноллиса, Валингэма, Дэрби, Говарда, Кобгэма, Гэстона и Дэвисона уполномочивала графов Шрисбери и Кэнта распорядиться об исполнении смертного приговора над Марией Стюарт.
  

Глава двадцать восьмая
ОШИБКА В РАСЧЕТЕ

   Посетить льва в его логовище было бы менее отчаянным риском для Дика Маттерна. Ему вздумалось собрать сведения о ненавистном сопернике и, основываясь на них, принять свои меры. Дик решил, что грозный полицейский, как и всякий обыкновенный смертный, проживет не два века и может потерять только однажды свою жизнь. Однако Дик для рискованного дела хотел воспользоваться чужими услугами.
   Благодаря своему ремеслу оружейника он имел знакомства с людьми, занимающимися темным ремеслом.
   Маттерн весьма скоро успел разведать в доме Пельдрама обо всем, что ему хотелось знать. Мало того, он нашел человека, который согласился за плату шпионить за директором полиции, с одним из слуг которого он был знаком.
   После этого Дик отправился к людям, которые охотно брались за хорошее вознаграждение исполнить любую рискованную работу, и посвятил их в свой план.
   Но у этих молодцов невольно вытянулись лица, когда они услышали, как зовут человека, которого им предлагали убить. Однако если бандиты и считали этого человека опасным, то, с другой стороны, они имели на него давнюю злобу. Поэтому согласились спровадить директора полиции на тот свет за сотню золотых.
   Дик Маттерн не был бедняком. Оружейное ремесло приносило в те времена хорошие барыши, а он с самого начала откладывал свои заработки. Сто золотых были для него сущим пустяком и он согласился выплатить их.
   Пельдрам, вернувшись домой с новым назначением в кармане, в сердцах разбранил своих слуг и стал собираться в дорогу. Во время переодевания он делал дальнейшие необходимые распоряжения. Только один слуга должен был сопровождать его, и этому человеку Пельдрам сообщил, куда и в какое время предстоит им отправиться. Этот лакей случайно оказался приятелем шпиона, нанятого Диком Маттерном.
   Пельдраму было необходимо сделать прощальные визиты перед отъездом, и с этой целью он вышел из дома.
   Бэрлей не принял его, узнав, что ему угодно. Лейстер был озадачен неожиданным распоряжением королевы. Впрочем, быстро успокоился, пользуясь случаем, изъявил Пельдраму свою благодарность за его умное поведение на охоте. Если бы он знал, что именно Пельдрам помог приезжему воровским манером облачиться в его ливрею, то, конечно, не подумал бы благодарить его.
   Валингэм пожалел об удалении Пельдрама из столицы.
   -- Впрочем, -- прибавил он, -- эта история протянется недолго, и вскоре мы будем опять действовать вместе. Желаю вам здравствовать!
   В семье Оллана Пельдрама приняли очень холодно, а потому он не засиделся долго.
   Непродолжительного отсутствия Пельдрама было достаточно, чтобы его слуга успел уведомить шпиона, и тот поспешил с важной новостью к Дику.
   Такой неожиданный поворот дела пришелся как нельзя кстати молодому оружейнику. Он тотчас побежал к своим бандитам, и они, не теряя времени, вскочили в седла и поспешили опередить указанную им жертву.
   Когда Пельдрам выезжал из дома, Дик ждал в некотором отдалении, желая убедиться в его отъезде.
   -- Так тебе и надо! -- пробормотал он и пошел прямо к Оллану сообщить ему, что с помощью черта уже на следующий день у Вилли не будет больше жениха, если она согласится отдать свою руку ему, Дику Паттерну.
   -- Тогда и посмотрим! -- кивнул ему Оллан, и Дик ушел обнадеженный этим ответом.
   Пельдрам, раздосадованный полученным поручением, тронулся в путь из Лондона на Кингсбери. В связи с поздним временем он не мог совершить целый дневной перегон, но ему все-таки хотелось подвинуться поближе к цели, и он усердно погонял свою лошадь.
   В то время по дорогам Англии попадалось очень много одиноких постоялых дворов и гостиниц, некоторые из них служили как бы станциями, и путешественники охотно останавливались в них, чтобы расположиться на ночлег. Пельдрам знал, что только в этих домах можно достать все нужное для удобства и отдыха человека и лошади, начиная с корма и кончая уютным помещением.
   Было уже поздно, когда Пельдрам достиг одного из этих постоялых дворов. В тот вечер на этом постоялом дворе не оказалось других приезжих. Только приблизительно за час до прибытия Пельдрама туда завернуло двое всадников на взмыленных конях, которые искали себе ночного приюта.
   Усталые лошади были отведены в конюшню, а для путешественников стали готовить ужин. В ожидании его они обшарили весь дом, после чего пригласили хозяина посидеть с ними за столом.
   Хозяин согласился исполнить желание приезжих.
   -- Знаете ли вы нас? -- спросил один из них, как только они сели.
   -- Не имею чести, господа! -- возразил хозяин.
   -- Ну, это легко сделать, -- продолжал гость, -- раз мы приехали сюда ночью, значит называйте нас людьми ночной поры или ночного тумана... Теперь понятно, кто мы?
   -- Так точно, почтенные господа, -- торопливо ответил испугавшийся хозяин гостиницы.
   -- Тем лучше, -- сказал гость. -- Не будете ли вы однако любезны сделать нам некоторое одолжение?
   -- Распоряжайтесь мною, господа. Я весь к вашим услугам.
   -- Скоро сюда пожалует новый гость или -- точнее -- двое: господин и слуга!
   -- Ваши знакомые, наверно!
   -- И да, и нет... Впрочем, это -- не ваше дело... Всыпьте вот этот порошок им в вино или в кушанье, поняли? Он дает только крепкий сон.
   -- Будет исполнено, сэр!
   -- Затем вы сами крепко заснете в эту ночь и не услышите ничего до тех пор, пока вас не позовут.
   -- За этим дело не станет, -- с готовностью согласился хозяин, -- я всегда сплю как убитый, наработавшись за день.
   -- Об остальном мы потолкуем завтра, -- заключил приезжий, -- теперь ступайте; так как вы нас узнали, то угрозы, думаю, уже излишни. Мы с товарищем ляжем спать.
   Содержатель гостиницы поклонился и молча вышел из комнаты. Его бледное лицо, стеклянные глаза и дрожащие руки красноречиво объясняли его состояние после такого разговора
   Приезжие довольно быстро отужинали и удалились к себе в комнату.
   Вскоре явился Пельдрам в сопровождении своего слуги и был принят хозяином. На нем была форма, тотчас узнанная содержателем гостиницы. Может быть, совесть хозяина успокоилась, когда он понял, что замыслы его первых гостей направлены против полицейского агента. Впрочем, он уже внушил своим домашним, как они должны держать себя ночью.
   Лошади Пельдрама и его слуги были отведены в конюшню, после чего приезжим подали ужин. Только Пельдрам не приглашал хозяина разделить компанию.
   После ужина он опять вынул из кармана полученную от королевы бумагу, чтобы прочесть ее чуть ли не в двадцатый раз. Его слугою овладела чудовищная зевота, которая передалась и Пельдраму; оба почувствовали непреодолимую усталость.
   -- Черт возьми, -- пробормотал Пельдрам, -- никак старость одолевает!... Или это от весеннего воздуха меня так клонит ко сну? -- Он еще раз наполнил до краев стакан и осушил его залпом, оставшееся же в бутылке вино отдал своему слуге, после чего сказал: -- Ну, теперь спать! Завтра мы должны ранехонько тронуться в путь. Проведай-ка еще напоследок наших лошадей!
   Слуга, пошатываясь, вышел во двор. Пельдрам позвал хозяина и, спросив, где спальня, велел разбудить себя пораньше. У себя в комнате он проворно разделся и бросился в постель, и через минуту им уже овладел глубокий сон.
   Слуга расположился в конюшне на соломе и заснул, вероятно, еще раньше своего господина. Обитатели дома также улеглись спать, и глубокая тишина водворилась как в доме, так и за его стенами. Стояла тихая ночь.
   Между тем двое незнакомцев, прибывших ранее, не спали, хотя и потушили у себя огонь. Спокойно и почти неподвижно сидели они на стульях в ожидании. Когда все стихло, они зажгли свечу, осмотрели свое оружие и потихоньку отправились в комнату, занятую Пельдрамом.
   Тот лежал, не шевелясь, погруженный в крепкий сон; его шпага и пистолеты были рядом.
   Вошедшие злодеи осмотрели мельком комнату, поставили свечу на стол, приблизились к постели спящего и наклонились над ним. Их руки потянулись к его шее и сдавили ее. Пельдрам застонал и стал сопротивляться во сне, однако его сопротивление скоро ослабело, наконец он судорожно вытянулся и перестал хрипеть. Когда бандиты отпустили руки, задушенный лежал неподвижно с остановившимися выпученными глазами. Ужасное дело совершилось почти без всякого шума.
   Убийцы положили платье и оружие Пельдрама возле него, взяли себе его кошелек и драгоценности, бывшие при нем, остальное же вместе с трупом своей жертвы завернули в простыню. С помощью веревок они упаковали все в плотный тюк, после чего налегке спустились на нижний этаж дома и осторожно постучались в дверь хозяйской спальни.
   -- Вы можете проснуться -- прошептал один из бандитов. -- Выйдите к нам, любезный, мы должны потолковать с вами.
   -- Сию минуту! -- засуетился хозяин и вышел, закутанный в теплую шубу, к своим гостям.
   -- Фонарь! -- было первое слово, с которым обратились к нему в сенях.
   Хозяин отыскал фонарь, и один из убийц, взяв его, отправился во двор, а другой тем временем стал расплачиваться с содержателем гостиницы за угощенье, поданное накануне ему с товарищем и Пельдраму с его слугой. Разумеется, расплата производилась деньгами убитого. Кроме того, постоялец заплатил и за простыню, понадобившуюся им. Хозяин взял деньги с почтением, скрывая им свой страх.
   -- Теперь слушайте! -- сказал бандит. -- Ложитесь сейчас в постель, не подсматривая за нами!... Завтра, когда проснется слуга, вы сообщите этому болвану, что его господин уехал один, а ему приказал возвратиться в Лондон.
   -- Будет исполнено, сэр!
   -- Больше ничего не нужно...
   Хозяин беспрекословно убрался к себе в спальню, оттуда было слышно, как лошадей выводили со двора и подали к крыльцу. Заслышав стук их копыт, один из бандитов, оставшийся в доме, поднялся в верхний этаж и, вскоре вернувшись назад с упакованным трупом, вынес его на крыльцо. Тут стоял другой со своими лошадьми и с лошадью Пельдрама. На нее навьючили труп, после чего, предусмотрительно погасив фонарь, убийцы прыгнули в седла и поскакали во всю прыть.
   На другой день слуга Пельдрама проснулся довольно поздно, и хотя приказ и решение его господина показались ему странными он не мог усомниться в их подлинности, тем более, что хозяину было уплачено сполна за постой и угощение. Он снарядился в дорогу и поехал обратно в Лондон.
   Так исчез Пельдрам, грозный директор полиции, исчез почти бесследно. Когда стали производить розыск, многие решили, что он скрылся добровольно.
   Что касается Дика Маттерна, то он снова поступил мастером к Оллану, стал женихом прекрасной Вилли и готовился стать ее мужем, но как раз накануне свадьбы имел несчастье утонуть в волнах Темзы. Был ли причастен к этому делу Оллан, как будущий тесть, -- трудно сказать. Вилли впоследствии вышла замуж также за оружейника, который сделался компаньоном ее отца и продолжал добросовестно вести его дело. Но все эти события произошли намного позже.
   Елизавета долго была уверена, что ее уполномоченный Пельдрам находится в Фосрингае. Так как она не хотела ничего больше слышать о деле Марии Стюарт, то, естественно, не слышала также и о тюремщике шотландской королевы.
   Чтобы предупредить возможную перемену в намерениях королевы, члены Тайного совета спешили выполнить приказ королевы.
  

Глава двадцать девятая
ЭШАФОТ

   Поздно вечером 7 февраля 1587 года оба графа, на которых было возложено исполнение смертного приговора, двое лиц судебного ведомства и слуги при замке вышли от Марии Стюарт, объявив ей:
   -- Завтра, около восьми часов утра!
   А в это время уже гулко гремели топоры плотников, которые сколачивали эшафот в парадном зале замка.
   Слуги Марии бросились к ней с громким плачем, хотя они не могли слышать все, что происходило между королевой и уполномоченными правительства, однако поняли, что произошло.
   -- Не плачьте, друзья мои, -- сказала Мария, -- не отравляйте мне последние часы жизни. Ступайте, позаботьтесь лучше о моем ужине.
   Вскоре скудный ужин королевы был готов. Сели за стол.
   -- Бургоэн, -- сказала Мария своему врачу, -- вы можете прислуживать мне, остальные пусть остаются здесь.
   Королева поела очень немного.
   -- Слышали ли вы, -- спросила она Бургоэна, -- что граф Кент вздумал поучать меня, чтобы обратить в свою веру?
   -- К сожалению, мне пришлось слышать это, ваше величество!
   -- Успокойтесь, мой друг, для моего обращения нужен человек науки, а не этот неуч.
   -- Однако с вами обошлись возмутительно грубо, ваше величество!
   Мария улыбнулась.
   -- Неужели это удивило вас? -- спокойно возразила она.
   -- Эти прихвостни сделали бы то же самое с моей неприятельницей, если бы наши роли поменялись. Налейте мне немного вина в бокал!
   Бургоэн исполнил это приказание.
   -- Подойдите ближе! -- обратилась Мария к своим слугам. -- Я пью за ваше благополучие. Может быть, этот тост умирающей будет услышан небом.
   Люди бросились на колени, многие плакали навзрыд.
   -- Пожалуй, иногда я была к вам несправедлива, -- продолжала королева, -- тогда простите меня. Я же довольна всеми вами. Не отступайте и после моей смерти от католической религии, как единственно истинной, а теперь дайте мне немного отдохнуть, чтобы я могла сделать свои последние распоряжения.
   Слуги неслышно удалились, Мария осталась одна.
   Несколько лет назад она уже составила обширное завещание, теперь же написала краткое добавление к нему. В этом предсмертном завещании заключались только распоряжения, касавшиеся ее личного имущества, и были назначены суммы для выдачи ее слугам. После этого королева написала письмо королю Франции Генриху, поручая ему уплату денежных сумм, бывших в ее распоряжении. Кроме того, ею было написано еще несколько писем. За этой работой Мария Стюарт просидела до двух часов ночи.
   Позвав опять слуг, она объявила им, что не хочет больше заниматься земными делами и хочет устремить все свои помыслы к Богу. Она послала записку своему духовнику, находившемуся также в замке, но разлученному с ней, прося его молиться за нее. Затем она убрала в шкатулку свое завещание и письма к королю Генриху и другим лицам, разделила между прислугой принадлежавшие ей драгоценности и деньги и попросила почитать ей вслух из "Жития святых".
   Старая нянька Марии выбрала историю несчастного разбойника.
   -- Постой, добрая Кеннэди! -- воскликнула Мария Стюарт на одном месте, где описывались страдания разбойника.
   -- Он был великий грешник, но все-таки меньше моего, и я молю Господа, в память Его страданий, помиловать меня, как Он помиловал разбойника в последний час его жизни.
   Чувствуя себя утомленной и боясь совершенно обессилеть веред своим последним тяжким путем, королева легла наконец в постель. Однако ей не спалось, служанки видели, что несчастная королева шевелила губами, молясь про себя. При наступлении утра она поспешила встать.
   -- Еще два недолгих часа, -- с улыбкой сказала обреченная, -- и земная плачевная юдоль останется позади меня. Помогите мне, мои верные слуги, нарядиться для моего последнего пути.
   Она велела подать ей драгоценное платье и все принадлежности дамского туалета, служившие для большого парада, а для повязки на глаза выбрала носовой платок с золотой бахромой.
   Когда ее одели, Мария опять оделила свою прислугу мелкими подарками, ничто в ее внешности не указывало в ту минуту на близость рокового удара, от которого ей предстояло погибнуть. После этого она прошла в свою молельню, опустилась на колени перед поставленным здесь маленьким алтарем и стала читать себе отходные молитвы.
   Не успела она еще окончить их, как в дверь комнаты постучали, давая ей знать, что последний час настал.
   -- Скажите этим господам, -- ответила Мария, -- что я сейчас выйду.
   Ответ был передан стучавшимся, но через несколько минут повторился, и дверь наконец была отперта.
   В нее вошел местный шериф с маленьким белым жезлом в руке, он приблизился вплотную к Марии, которая, впрочем, как будто не замечала его, и сказал ей:
   -- Миледи, лорды ожидают вас, они послали меня за вами.
   -- Хорошо, -- ответила королева, поднимаясь с колен, -- пойдемте!
   Когда она собиралась выйти из комнаты, к ней подошел Бургоэн с маленьким Распятием из слоновой кости. Осужденная благоговейно приложилась к нему и велела нести его перед собой.
   Мария могла сделать лишь несколько шагов без посторонней помощи из-за болезни ног, поэтому двое слуг поддерживали ее с обеих сторон.
   Они довели королеву до последней комнаты, примыкавшей к залу, и стали просить, чтобы их отпустили, так как они не хотели вести свою государыню на смерть. Мария улыбнулась с довольным видом и промолвила:
   -- Благодарю вас, друзья мои! Будьте уверены, что на это найдутся другие желающие,
   Двое слуг Полэта подошли им на смену, и печальное шествие направилось в зал.
   У лестницы, которая вела к нему, осужденная столкнулась с Шрисбери и Кентом.
   -- Эй, вы, назад! -- грубо крикнул граф Шрисбери слугам королевы. -- Не смейте ходить дальше!
   Люди подняли крик и плач. Но так как это не помогало и граф настаивал на том, что никто не смеет входить в зал, кроме заранее назначенных лиц, то несчастные слуги Марии Стюарт бросились на колени и стали целовать руки и платье Марии.
   После этой тяжелой сцены она вступила в зал казни, взяв в одну руку Распятие, а в другую молитвенник.
   В зале перед ней предстал Мелвил, которому позволили проститься с ней здесь. Он опустился на колени и дал полную волю своей сердечной скорби.
   Мария, обняв его, сказала:
   -- Ты всегда оставался верен мне, и я благодарю тебя за это! Вот тебе мое последнее поручение: сообщи подробно моему сыну о моей смерти; я знаю, ты сделаешь это!
   -- Какая печальная обязанность для меня! -- промолвил Мелвил. -- Бог знает, хватит ли у меня сил исполнить ее!
   Мария ответила ему довольно длинной речью, которая не прерывалась шерифом. Потом она, обратившись к Кенту, сказала:
   -- Милорд, я желаю, чтобы мой секретарь Кэрлей был помилован. Его смерть не может принести пользу никому. Далее я прошу, чтобы служившие при мне женщины были допущены сюда и могли присутствовать при моей смерти.
   -- Это противно обычаю, -- возразил граф Кент. -- Женщины легко могут поднять крик при столь важном деле.
   -- Не думаю, -- ответила Мария, -- бедные создания будут рады, если им позволят видеть меня в последнюю минуту.
   Она говорила еще долго, желая достичь своей цели, и графы посовещавшись, разрешили четверым слугам и двум служанкам Марии войти в зал.
   Тогда королева выбрала из своего штата ее врача Бургоэна, аптекаря Горвина, хирурга Жервэ и еще одного человека по имени Дидье, а из женщин -- Кеннэди, а также секретарь Кэрлей. Их впустили в зал, и осужденная попросила их смотреть молча на то, что будет здесь происходить.
   Затем Мария поднялась на эшафот. Мелвил нес шлейф ее платья. Оно было из алого бархата с черным атласным корсажем. Плечи покрывала атласная накидка, опушенная соболем. На шее был высокий воротник, к волосам приколота вуаль.
   Воздвигнутый в зале эшафот был в два с половиной фута высоты и представлял собой квадрат, стороны которого имели двенадцать футов длины. Он был обтянут черным фризом, как и сиденье на нем, плаха и подушка перед ней.
   Мария, нимало не изменившись в лице, вступила на роковой помост и заняла место на приготовленном для нее сиденье. Справа от него помещались графы Шрисбери и Кент, слева -- шериф, напротив -- два палача в черной бархатной одежде. Поодаль от эшафота, у стены, было указано место служителям Марии; перила отделяли эшафот от остального пространства зала, которое занимали двести дворян и местных жителей. Кроме них тут же выстроилась военная команда Полэта.
   Когда все было готово, Биэль стал читать вслух приговор. Мария слушала молча, не обнаруживая волнения и не шевелясь. Лишь когда Биэль умолк, она перекрестилась.
   -- Милорд, -- начала тогда осужденная, -- я -- королева по праву рождения, владетельная особа, неподвластная законам; я прихожусь близкой родственницей английской королеве и состою ее законной наследницей. Долгое время, наперекор всякой справедливости, держали меня в этой стране в заточении, где я подвергалась всевозможным бедствиям и страданиям, хотя никто не имел права лишать меня свободы. Теперь, когда человеческой властью и произволом приближается конец моей жизни, я благодарю Бога за то, что Он сподобил меня умереть за мою веру. Я умру перед собранием, которое будет свидетелем того, как я, даже перед лицом смерти, защищала себя -- что делала постоянно, частным образом и публично -- от несправедливого нарекания в том, будто я придумывала способы погубить королеву Елизавету или одобряла покушение на ее особу. Ненависть к ней никогда не руководила моими поступками, и, домогаясь своей свободы, я всегда предлагала самые действенные средства для умиротворения Англии и защиты ее от политических бурь.
   Чиновники оставили речь Марии без ответа, и она начала молиться. При этом зрелище приведенный обоими графами протестантский пастор, декан Питерборо, доктор богословия Флетчер подошел к Марии.
   -- Миледи, -- сказал он, -- королева, моя высокая повелительница, прислала меня к вам.
   -- Я не колеблюсь в католической вере, -- ответила Мария, -- и приготовилась пролить за нее кровь.
   Однако фанатик-пастор пытался обратить осужденную на путь своей истины, склонить ее к чистосердечному раскаянию и сокрушению о грехах. Мария была наконец вынуждена заставить его замолчать.
   Между тем в их пререкания вступили оба графа, что едва не повело к ожесточенному богословскому спору. Но он был прекращен самим деканом, который принялся громко читать отходную. Мария читала вслух латинские покаянные псалмы.
   Шрисбери сделал презрительное замечание, на что королева ответила коротко, но решительно и продолжала молиться, чтобы в заключение передать свою душу Христу. Наконец она поднялась с колен, и палачи приблизились к ней.
   Однако Мария велела им отступить и подозвала своих служанок, чтобы с их помощью раздеться. Когда ее голова, шея и плечи были обнажены, она еще нашла в себе силы утешить плачущих женщин и, отпустив их села на табурет. Палач на коленях просил у нее прощения за то, что должен совершить, и Мария простила ему, как и всем, наносившим ей обиды. Затем она опустилась на колени перед сиденьем. Палачи придали правильное положение ее голове, склоненной на плаху, и, пока Мария молилась, последовал первый удар топора, пришедшийся вместо шеи по затылку. Лишь при втором ударе голова Марии Стюарт скатилась с ее царственных плеч.
   Шериф поднял ее кверху и торжественно возгласил, озираясь кругом
   -- Боже, храни королеву Елизавету!
   -- Пусть все ее враги погибнут таким же образом! -- подхватил пастор Флетчер.
   -- Аминь! -- прибавил Кент.
   Итак, Мария Стюарт, королева Шотландии, злая тень Елизаветы, пятно на ее величии, перестала существовать.
   Обезглавленный труп казненной был завернут в черное сукно. Ее драгоценности и платья сожгли, а следы ее пролитой крови уничтожили.
   Любимую собачку Марии, незаметно проскользнувшую на место казни, никак не могли отогнать от ее бренных останков.
   Замок Фосрингай оставался запертым, пока не было написано сообщение о совершении казни. Отправленный с ним гонец прибыл 8 февраля 1587 года в Гринвич. После полудня того же числа слух о казни шотландской королевы распространился в Лондоне, где снова ударили во все колокола, зажгли иллюминацию и стали пускать фейерверки.
   Так кончилась жизнь многострадальной некогда дивно прекрасной королевы Шотландии. Судьба жестоко насмеялась над этим дивным цветком красоты, который, казалось, создан был лишь для наслаждения, но память о нем останется вечной в мире.
  

ЭПИЛОГ

   На другой день после казни Марии во дворце Елизаветы произошли большие перемены: Бэрлей без объяснения причин был отрешен от должности премьер-министра, Лейстер получил приказание не являться ко двору, и только Валингэм по какой-то странной, необъяснимой случайности не попал в немилость.
   По-видимому, этими мерами Елизавета хотела снять с себя подозрение в соучастии в убийстве шотландской королевы. Но маневр не помог ей, и иностранные державы не переставали открыто высказывать свое возмущение неслыханным преступлением, совершенным по приказу королевы. Сторонники несчастной казненной тоже не переставали тайно возбуждать за границей ненависть к английской королеве и настаивали на том, что Мария Шотландская должна быть отомщена. Однако вступить в открытые враждебные отношения с Елизаветой никто из европейских монархов не решался. Даже сам шотландский король, сын Марии Стюарт, по-видимому, окончательно махнул рукой на это злодеяние. Он был в это время занят сватовством, намереваясь вступить в брак с датской принцессой.
   Более решительно выступил против Елизаветы испанский король Филипп. Он когда-то делал предложение Елизавете, но был отвергнут. Это, пожалуй, было главной причиной того, что Филипп так сильно ненавидел английскую королеву. В течение тринадцати лет он готовился к войне с Англией, и, хотя за это время несколько раз было достаточно основательных причин для открытия военных действий, он не начинал их, так как чувствовал себя не вполне подготовленным. Главным оружием в войне с Англией должен быть флот, и Филипп соорудил огромное количество судов, которому дал название "Непобедимая Армада". Большое количество судов находилось наготове в лиссабонской гавани. Кроме того, сюда же прибыли суда из Италии и даже Америки. Собралось сто тридцать пять кораблей, на которые были посажены восемь тысяч матросов и двадцать тысяч солдат. Провианта был сделан запас на полгода. С этими средствами Филипп решил выступить против Англии. В Нидерландах деятельно готовился к войне герцог Пармский, находившийся там наместником. Вся Европа притихла, когда узнала об этих страшных приготовлениях.
   Елизавета, конечно, не теряя времени, принялась со своей стороны за приготовления. Прежде всего она немедленно вернула находившихся в изгнании Лейстера и Бэрлея и обнародовала в стране воззвание, чтобы все способные носить оружие были готовы достойно отразить врага. Приготовления Англии далеко не были закончены, когда в 1587 году Филипп отправил в море свою `'Непобедимую Армаду". Но тут пришла на помощь Англии сама природа. Страшная буря, поднявшаяся в Бискайском заливе, загнала суда в северные гавани Испании.
   После того как разбросанные ветром суда собрались и произвели необходимый ремонт, прошло немало времени, и только 30 июля 1588 года армада снова вышла в море. Если бы испанский флот сразу напал на английский, морское могущество Англии могло быть уничтожено. Но Филипп дал категорический приказ не приступать к бою без эскадры герцога Пармского. И в ожидании союзника армада отправилась в Кале. Сюда постепенно начали прибывать нидерландские корабли. Но в ночь с восьмого на девятое августа разразилась роковая буря, а командующий английским флотом Дрэйк в то же время начал атаку на испанские суда и заставил их выйти в открытое море. В этот момент поднялся смерч. В результате уже к утру пятнадцать испанских судов были разбиты в щепы, большая же часть флотилии была раскидана бурей в разные стороны, и лишь отдельные суда еще пытались вернуться домой, обогнув неприютные берега Шотландии. Гонимые бурей корабли вынуждены были выбрасываться на берег, и в одной только Ирландии их оказалось около двадцати. Короче говоря, вся "Непобедимая Армада" была совершенно уничтожена расходившейся стихией, даже ни разу не сразившись с неприятелем. В целости осталась только нидерландская эскадра герцога Пармского.
   Таким образом, королева Елизавета как бы одержала полную и блестящую победу над врагом.
   Филипп довольно покорно принял весть о гибели своего флота и простил своего адмирала. Он обнародовал воззвание, в котором говорил, что не замедлит предпринять новый поход на Англию, но это были только слова, так как казна государства была совершенно пуста и о новой войне нечего было и думать.
   И вот волей судьбы, к концу 1588 года, Елизавета достигла такого могущества и силы, что уже никто из европейских монархов не мог и думать вступить с ней в открытую борьбу.
   Мстителям за смерть Марии приходилось теперь искать другие пути.
   В течение последующей жизни Елизаветы было несколько случаев покушений на нее. Из этих случаев мы приведем лишь два, чтобы показать, к каким отчаянным и хитрым средствам прибегали ее враги.
   Однажды наместнику Нидерландов, герцогу Пармскому, попалось в руки письмо придворного врача Елизаветы, в котором тот просил лейденский университет прислать ему в помощь молодого хирурга, так как стареющая королева все чаще и чаще прибегала к кровопусканию, которое в те времена считалось одним из самых радикальных средств против всяких болезней и недомоганий, Герцог не преминул воспользоваться письмом. Среди находившихся в его распоряжении военных врачей он нашел такого, который окончил лейденский университет, был родом ирландец и ненавидел Елизавету, так как по ее приказу были казнены его предки. Он давно пылал мщением и рад был случаю снова вернуться в Англию, чтобы там, находясь вблизи королевы, отомстить ей за смерть своих родственников. Было решено, что он прибудет в Англию под видом врача, отправленного факультетом лейденского университета, а чтобы это было более достоверно, он должен был перед отъездом побывать в Лейдене и взять у знакомых профессоров рекомендации к лейб-врачу Елизаветы.
   Патрик, так звали этого подставного врача, дал слово герцогу Пармскому, что при первом же удобном случае отравит или убьет каким-нибудь другим способом Елизавету. Приехав в Лондон, он представился придворному врачу, сумел ему понравиться и был в скором времени представлен королеве.
   В первое время его обязанности состояли в том, что он помогал главному врачу при кровопусканиях почти каждую неделю.
   Самому делать эту операцию ему не разрешали и поэтому для исполнения своего плана он должен был ждать более удобного случая. Так прошел почти год. В этот промежуток времени Патрик вполне освоился со своими обязанностями, и наконец ему стали поручать в некоторых случаях самостоятельные операции кровопускания. Но Патрик не торопился убивать королеву. Спокойная жизнь при дворе, хорошее жалование, виды на дочь придворного врача, с которой он подружился и хотел сочетаться браком, -- все это заставляло его откладывать со дня на день осуществление своего намерения. Но в Лондон приехал посланник герцога Пармского, который напомнил Патрику, что герцог ждет от него исполнения его замысла и дает ему месячный срок, если же к этому времени королева не будет отравлена, то он раскроет его инкогнито, и тогда пусть пеняет на себя.
   Это подействовало на Патрика. При следующем же визите к королеве он явился с отравленным ланцетом. Однако его волнение при операции было так велико, что вместо того, чтобы ударить по руке Елизаветы, он сделал насечку ланцетом на собственном пальце и с криком: "Я отравлен!" -- пустился бежать домой за противоядием.
   Само собой разумеется, что окружающие Елизавету придворные поняли, какой опасности подвергалась королева. За врачом сейчас же кинулись в погоню. Арестовали и того врача, который рекомендовал его королеве.
   На суде выяснился весь план Патрика, и он вместе с главным врачом был казнен.
   Вторая попытка отправить на тот свет Елизавету тоже не обошлась без участия герцога Пармского, который вообще старательно соблюдал интересы своего короля Филиппа и подыскивал средства и послушных людей для исполнения преступных желаний испанского короля.
   Придворный повар королевы Елизаветы случайно познакомился с каким-то неизвестным ему человеком, который стал часто захаживать к нему на кухню, постоянно расхваливал искусство повара, действительно великолепно готовившего. Этот незнакомец несколько раз спрашивал рецепт того или другого кушанья, и повар с удовольствием рассказывал ему, как надо готовить, хотя, конечно, не выдавал всех секретов своего искусства. На кухне в те времена всегда толклось много постороннего народа, который любовался на приготовления королевских блюд.
   Однажды королеве готовили рагу. Новый приятель повара стал уверять всех, что он знает новый рецепт рагу, которое вкусом будет лучше, чем то, что всегда готовит повар. Понятно, эти заявления вызвали насмешки со стороны зевак и снисходительную улыбку старшего повара. Слово за слово -- и наконец повар, задетый за живое, предложил своему приятелю встать к плите и начать стряпать. Тот, по-видимому, только и ждал этого. Подвязав передник, он начал готовить и распоряжаться младшими поварами, и через какой-нибудь час рагу у него было готово. Все с нетерпением ждали этого момента и подошли, чтобы попробовать. Действительно, рагу было хорошим, но хуже, чем его приготовлял опытный придворный повар. Тогда самозванный повар прибавил новых специй, прежде чем подать рагу к королевскому столу.
   В это время из толпы зевак выступил стоявший все время молча какой-то человек. Он наклонился к уху старшего повара и шепнул ему, что кушанье подавать нельзя, так как оно отравлено -- он сам видел, как приготовлявший его человек высыпал туда яд.
   Видя, что его тайна раскрыта, самозванец упал на колени перед поваром и принес чистосердечное раскаяние. Он сказал, что находится на службе у герцога Йоркского и сделал все это по его наущению. Отравителя, конечно, немедленно отправили в Тауэр, а герцога Йоркского решено было схватить и привести на суд.
   На суде раскрылись обстоятельства этого мрачного дела.
   Подосланный от герцога Пармского человек сумел убедить герцога Йоркского, что он имеет права на английскую корону больше, чем сама королева Елизавета, и что если ему удастся устранить Елизавету, то он может рассчитывать на поддержку испанского короля для вступления на английский трон.
   Действительно, в старинных церковных документах Йоркского герцогства имелись указания на родство этих герцогов с королевским родом, и герцог Йоркский, пребывающий в бедности, прельстился возможностью изменить свою судьбу к лучшему. Однако открыто восстать против любимой народом и могущественной королевы он не рискнул и решил устранить соперницу хитростью и лукавством. Для этого он подговорил своего верного слугу отправиться в Лондон, чтобы там проникнуть в число королевской челяди и во время приготовления пищи подсыпать яд в кушанье королевы.
   Узнав, что попытка отравить королеву не удалась, герцог Йоркский немедленно обратился в бегство, думая достигнуть границы Шотландии и там ускользнуть от правительства Елизаветы и ожидавшего его наказания.
   Но Валингэм, который все еще находился во главе английской полиции, не дремал: он без промедления отправил за ним погоню; герцог был настигнут и, несмотря на оказанное им отчаянное сопротивление, арестован и отвезен в Лондон. Ему сделали очную ставку со слугой, под пыткой герцог скоро повинился в своем преступлении и вместе со слугой был повешен на одной из лондонских площадей.
   Эти покушения, хотя и не достигли цели, все же сильно повлияли на королеву Елизавету, которая с годами стала подозрительной и жестокой. Ее веселость, ее любовь к развлечениям мало-помалу совершенно исчезли, и даже страсть к нарядам, которая всегда была одной из главных черт ее характера, тоже как будто умерла в ней.
   Королева сильно постарела и, конечно, немало подурнела. Вместе с ней подурнел и постарел двор, при котором теперь не осталось ни одного молодого, нового лица.
   Многих из приближенных Елизаветы уже не было: одни умерли, другие удалились окончательно на покой. Место премьера занял сын Бэрлея, человек, выросший при дворе, знакомый со всеми его тайнами но как государственный деятель далеко уступавший отцу. Из прежних знакомых остался только один Валингэм, который теперь пользовался неограниченным влиянием на королеву.
   Лейстер какое-то время еще то занимал блестящее положение, вызывавшее к себе зависть многих, то впадал в немилость и в течение долгого периода не получал приглашения ко двору. Все зависело от тех порывов, которые с годами все более и более случались у Елизаветы. Она не забыла графу той измены, которую он позволил себе, вступив в брак с Филли. И ему не удалось снова завоевать ее сердце настолько, чтобы она согласилась на брак с ним. Он так и умер, не дождавшись осуществления своих честолюбивых планов.
   Казалось, что сердце Елизаветы было уже вполне закалено против опасных стрел Амура. Однако, несмотря на всю ее изумительную силу воли, и ее не миновала горячая вспышка нежного сердечного чувства, которая очень часто замечается у многих стареющих женщин, в особенности у тех, которые в своей жизни насильственно подавляли в себе голос природы.
   Однажды в штате ее придворных вдруг появилось новое лицо -- граф Эссекс, вернувшийся из Шотландии. Он сразу произвел приятное впечатление на Елизавету. Она, несмотря на свою старость, все еще обладала пылким сердцем. Елизавета старалась приблизить Эссекса ко двору, но он упорно отказывался от этой чести и только по необходимости являлся на приемы к королеве. Женщина, давно потерявшая молодость и красоту, своим кокетством производила на Эссекса отталкивающее впечатление. Все прозрачные намеки он оставлял без ответа, как будто их не понимал. Но Елизавета, хотя и сознавала, что время ее молодости прошло, все же не хотела смириться с поражением, в глубине души думая, что граф остается к ней холоден только потому, что увлечен кем-нибудь другим.
   Для раскрытия этой тайны была пущена в ход всемогущая полиция Валингэма. Преданные министру лица отправились на разведку и вскоре узнали, что Эссекс действительно посещал какой-то домик на окраине города, где проживала молодая дама. По приказу министра, один из полицейских пробрался к окну в то время, как в доме сидел граф Эссекс, и подслушал его разговор с этой дамой.
   Валингэм получил важные улики против графа и его возлюбленной, так как парочка потешалась над смешными претензиями изрядно постаревшей королевы покорить сердце Эссекса.
   В это время в Ирландии разразилось восстание. Находившийся там наместник королевы не вполне соответствовал требованиям момента, и государственный совет решил отправить туда кого-нибудь более энергичного. Молодой Сесил Бэрлей воспользовался этим, чтобы спровадить от королевы графа Эссекса, к которому он питал непримиримую вражду, так как его личные попытки ухаживания за королевой не имели никакого успеха, и он думал, что, если будет убран с глаз долой соперник, ему будет легче покорить сердце Елизаветы.
   Но Эссексу этот выход был как нельзя на руку. Он все время рвался подальше от двора, чтобы спокойно наслаждаться своей любовью, и, когда был поднят вопрос о том, кого отправлять в Ирландию, стал просить королеву послать его.
   Елизавета долго не соглашалась, но когда на государственном совете за это высказался и Валингэм, она с болью в сердце решила расстаться с любимым человеком.
   Эссекс отправился в Ирландию, а свою возлюбленную отослал к себе в замок с намерением время от времени посещать ее там. Конечно, после отъезда Эссекса Валингэм доложил королеве обо всем, что ему удалось узнать относительно любовного увлечения графа. Оскорбленная королева приказала немедленно арестовать соперницу, на которую ее променял Эссекс. Но исполнить это было довольно трудно, так как возлюбленная графа в это время уже переехала в замок и врываться в него без особого на то повода было нельзя.
   Тем не менее хитрый Валингэм и здесь нашел возможности услужить королеве. Близ замка он расставил полицейских, которые неотступно следили за каждым шагом соперницы королевы.
   Между прочим во время своего пребывания в замке молодая женщина познакомилась с одной девушкой с соседней фермы и почти каждый день посещала ее, конечно, без всяких провожатых, так как расстояние было невелико, и к тому же кругом в окрестностях замка все носило отпечаток полного мира и тишины. Именно этими-то прогулками и воспользовались люди Валингэма. Однажды женщина, уйдя из дома, больше уже не возвратилась туда. Напрасно слуги графа искали ее по всем окрестностям, молодая женщина пропала бесследно, точно провалилась сквозь землю.
   Конечно, об этом странном и печальном событии было немедленно дано знать графу. Однако он, занятый усмирением мятежа, не мог пока ничего предпринять. Но тут произошло событие, которое заставило его сразу же действовать.
   Несколько дней спустя после внезапного исчезновения его возлюбленной от королевы пришло письмо, в котором она в довольно резких выражениях требовала его принять более решительные меры по отношению к повстанцам.
   Это письмо окончательно возмутило графа Эссекса. Он пробыл всего несколько месяцев в Ирландии и, понятно, еще не мог достигнуть каких-нибудь особых результатов. Письмо королевы показалось ему личным оскорблением, которое он не захотел оставить без ответа.
   Эссекс решил отправиться в Лондон, чтобы оправдаться от обвинений в бездействии, которые с несправедливостью бросала ему в лицо Елизавета.
   Когда граф Эссекс появился при дворе, королева приняла его холодно, но не особенно строго.
   -- Вы прибыли, -- сказала она, -- передать мне лично отчет о положении дел в Ирландии? Пожалуйста, говорите, что у вас есть,
   Сделав полный доклад о положении дел в Ирландии, граф тотчас же отправился к Валингэму, чтобы узнать, где находится его возлюбленная, и тот из расположения к графу сообщил ему, что она находится в Тауэре и ее обвиняют в оскорблении ее величества.
   Когда граф Эссекс на другой день появился во дворце, королева не приняла его и через слугу приказала графу немедленно отправиться во дворец к лорду Бэрлею, где он и должен находиться, пока ей не будет угодно принять его вновь. Таким образом, Эссекс неожиданно для самого себя стал пленником.
   В этом старинном и неприятном заключении он провел несколько дней и наконец по совету друзей написал королеве письмо, в котором просил у нее прощения за свой необдуманный шаг и обещал впредь не давать ей повода сердиться на него. Елизавета приняла письмо, но вместо ответа приказала образовать комиссию, которая должна была рассмотреть дело графа.
   Собравшаяся комиссия, обсудив все обстоятельства, признала графа виновным в непослушании и приговорила к заключению, пока на него не будет обращена милость королевы. Впрочем, эта милость не заставила себя ждать. Эссексу была возвращена свобода, но ему было приказано не покидать Лондона и своего дворца.
   Елизавета, по-видимому, была довольна, что сломила гордость своего непокорного вассала, и надеялась опять приблизить его к себе.
   Но граф, претерпев столько унижений, уже не помышлял примириться когда-нибудь с Елизаветой.
   Первым его делом было написать письмо королю Иакову, он сообщил ему о всех поступках, которые совершила Елизавета с целью умертвить своего наследника, так как она ненавидела его. Кроме того, в этом письме Эссекс настаивал, чтобы Иаков объявил войну Англии, и обещал поддержку многих влиятельных людей. Отослав это письмо, граф стал обдумывать план спасения из Тауэра своей возлюбленной.
   При помощи слуги ему удалось подкупить смотрителей тюрьмы, которым было вменено в обязанности наблюдать за заключенной. При их содействии леди Анна, как звали возлюбленную Эссекса, оказалась на свободе и тотчас же была переправлена во Францию.
   Вскоре после ее отъезда пришел ответ и от короля Иакова. Через своих лондонских агентов он успел собрать сведения, что война с Англией ему теперь невыгодна, и потому в письме Эссексу он советовал до времени ничего не предпринимать.
   Однако бездействие было совершенно не в характере Эссекса, и потому он с радостью ухватился за совет своего приятеля Каррея, который предложил ему поднять восстание на свой страх и риск. Оба, не теряя времени, приступили к осуществлению задуманного ими плана. Как могло нечто зародиться в голове графа Эссекса -- совершенно непонятно. Казалось бы, каждому было ясно все безумие этой затеи, но граф в ослеплении ничего не видел и не слышал. Он ревностно занимался вербовкой людей и покупкой оружия и наконец в одно прекрасное утро выехал из дома в сопровождении нескольких сот оборванцев и бродяг, которые за деньги согласились идти за ним.
   Во главе этой жалкой банды граф Эссекс задумал произвести государственный переворот в Англии и свергнуть с престола ненавистную ему королеву английскую.
   С этой толпой граф первым делом направился к Сен-Джемскому дворцу, предполагая среди бела дня захватить в плен королеву Елизавету. Остановившись перед дворцом, граф произнес зажигательную речь и решительно повел своих оборванцев на солдат, которые стояли перед дворцом, недоумевая, что должны они делать при виде этой наступающей банды.
   Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы в этот момент среди солдат не появился Дигс, который в это время занимал должность, исправляемую до него Кингтоном. Он подошел к стоявшему в нерешительности офицеру и проговорил:
   -- Сэр, прикажите солдатам атаковать бродяг, я же в это время арестую их предводителя...
   По команде офицера солдаты взяли наперевес свои пики и решительно двинулись на толпу. В ту же минуту раздались крики, в рядах повстанцев произошло замешательство, а затем большинство их поспешно обратилось в постыдное бегство.
   Дигс между тем подошел к Эссексу и самым спокойным тоном предложил ему следовать за ним. Можно предположить, что Эссекс временно помешался от пережитых волнений, иначе ничем нельзя объяснить его поступки. Он спокойно сошел с коня и покорно направился во дворец за Дигсом. Там происходило как раз заседание совета министров в присутствии королевы. Когда в один из залов был введен Эссекс, к нему вышел Валингэм. Он вежливо поздоровался с Эссексом и заявил, что хотя королева и уведомлена о его прибытии, но принять его сейчас не может и просит подождать, пока она освободится, до тех пор она приказывает графу провести время в Тауэре, куда его отвезет Дигс.
   Эссекс вежливо раскланялся и пошел за Дигсом, сопровождаемый еще дюжиной полицейских. Он вошел в Тауэр так спокойно, как будто это был его собственный дом.
   Королева, которая из окна зала следила за приближением Эссекса с толпой буянов, сперва была близка к обмороку. Когда же Валингэм вскоре сообщил, что все уже устранено и Эссекс отведен в Тауэр, королева пришла в себя и приказала учредить комиссию, которая рассмотрела бы причины бунта и строго покарала бы виновных.
   Комиссия собралась через четыре дня и, рассмотрев дело о бунте, приговорила графа Эссекса к смертной казни. Когда ему сообщили об ожидавшей его участи, он остался совершенно спокоен и объявил с непоколебимой уверенностью, что королева никогда не допустит того, чтобы его казнили. Напрасно немногочисленные друзья советовали ему просить королеву о помиловании. Эссекс оставался спокойным и отвечал на все советы, что его и так все равно не казнят.
   Королева Елизавета, по-видимому, смотрела на дело иначе. Правда, она не сразу подписала смертный приговор Эссексу и, подписав, не отдала его тотчас же Бэрлею, но в то же время и слышать не хотела о помиловании своего бывшего фаворита.
   Леди Сиваж попыталась было замолвить перед королевой словечко о несчастном узнике, но поплатилась за это опалой. Ей было приказано немедленно удалиться от двора и больше не показываться на глаза Елизавете.
   С этим печальным известием леди Сиваж прибыла в Тауэр к графу Эссексу. Но узник и тут не выказал беспокойства и не потерял уверенности. Он снял с пальца кольцо и попросил леди Сиваж передать его королеве.
   -- Но я же не являюсь более ко двору, -- ответила леди, выслушав эту просьбу.
   -- Разве у вас там нет друзей? -- спросил ее граф Эссекс.
   На что леди ответила:
   -- Друзья-то, пожалуй, найдутся. А что я должна им сказать?
   -- Ничего. Пусть только передадут это кольцо, -- ответил граф.
   Эссекс недаром оставался все время непоколебимо уверен, что Елизавета простит его. Когда он еще был пажом, она обратила внимание на его внешность и, посылая в Шотландию в качестве члена посольства, дала ему в виде особой милости кольцо со своей руки, сказав, что стоит ему только послать это кольцо ей обратно -- и всякое его желание будет исполнено.
   Однако, к его величайшему удивлению, помилование не поступило, и наконец настал день казни. Эссекс смело вошел на эшафот, в глубине души все еще, вероятно, рассчитывая, что его помилуют.
   Перед казнью он произнес речь, в которой восхвалил справедливость и мудрость королевы, обвиняя себя в разных проступках. В промежутках он все еще посматривал вдаль, не едет ли долгожданный гонец с вестью о помиловании.
   Наконец он с решительным видом склонился на плаху, и через минуту его голова уже скатилась на землю.
   Смерть Эссекса так подействовала на королеву, что она заперлась во внутренних комнатах и в течение нескольких дней никто не имел к ней доступа.
   Кроме Елизаветы, большое горе переживала одна из приближенных придворных дам королевы, а именно графиня Ноттингэм.
   Только через два года выяснилась история с кольцом. В это время болела леди Ноттингэм и на смертном одре поведала Елизавете, что леди Сиваж просила ее передать королеве кольцо от графа Эссекса, но она, по приказанию матери-графини держала кольцо у себя, Это признание произвело потрясающее действие на Елизавету. Она как-то сразу осунулась и отказалась принимать пищу. По распоряжению придворных явился врач, но он не мог ничего добиться от королевы. Елизавета и на следующий день ничего не ела и не спала. Окружающие королеву лица были страшно взволнованы. Елизавета отказывалась принимать даже лекарства, все время была погружена в мрачную задумчивость и сидела только на полу.
   Было грустно и страшно видеть эту могущественную королеву охваченной безумием. Бессмысленно глядя перед собой, она сидела на полу с кольцом Эссекса, зажатым между губами, и только изредка произносила два имени: "Роберт" и "Мария".
   Никто не мог заставить ее раздеться и лечь в постель и лишь с трудом удалось подложить ей подушки. В течение десяти дней и десяти ночей оставалась в таком положении королева, не принимая совершенно пищи.
   Наконец 24 марта 1603 года смерть избавила ее от дальнейших мучений. Королева Елизавета умерла семидесяти лет от роду, процарствовав сорок пять лет.
  
  

ОГЛАВЛЕНИЕ

Книга третья

ПУТЬ НА ЭШАФОТ

   Глава первая. МОНАРШЕЕ ГОСТЕПРИИМСТВО
   Глава вторая. ЧЭТСУОРТ
   Глава третья. ВЫСШАЯ ПОЛИТИКА
   Глава четвертая. СОВЕЩАНИЕ В ЭСКУРИАЛЕ
   Глава пятая. ОТКРЫТИЕ
   Глава шестая. ЦЕННАЯ ГОЛОВА
   Глава седьмая. ВРЕМЕННОЕ ЗАТИШЬЕ
   Глава восьмая. ТАЙНАЯ ПОЛИЦИЯ ВАЛИНГЭМА
   Глава девятая. НАСИЛИЕ
   Глава десятая. ТЮРЕМЩИК
   Глава одиннадцатая. БАБИНГТОН
   Глава двенадцатая. ЗАГОВОР БАБИНГТОНА
   Глава тринадцатая. ДЕЯНИЯ КИНГТОНА
   Глава четырнадцатая. НОВЫЙ ЧУДОВИЩНЫЙ ПРОЦЕСС
   Глава пятнадцатая. ОБВИНЕНИЕ МАРИИ СТЮАРТ
   Глава шестнадцатая. СУДЕБНОЕ ЗАСЕДАНИЕ
   Глава семнадцатая. ПОПЫТКА ВМЕШАТЕЛЬСТВА
   Глава восемнадцатая. ДЕМОНСТРАЦИЯ ВАЛИНГЭМА
   Глава девятнадцатая. ПРОПАВШИЙ ЖЕНИХ
   Глава двадцатая. МОРДИ
   Глава двадцать первая. ХОРОШИЕ СОВЕТЫ
   Глава двадцать вторая. ЭДУАРД МАК-ЛИН
   Глава двадцать третья. МАК-ЛИН В ЛОНДОНЕ
   Глава двадцать четвертая. УЖАСНАЯ НОЧЬ
   Глава двадцать пятая. ОХОТА
   Глава двадцать шестая. ИНТЕРЕС
   Глава двадцать седьмая. БЕЗ ВЕРНЫХ СЛУГ
   Глава двадцать восьмая. ОШИБКА В РАСЧЕТЕ
   Глава двадцать девятая. ЭШАФОТ
   ЭПИЛОГ
  
  
  
  
/dd>
Ко всем произведениям автора К списку авторов