Книговод

По горам и пустыням Средней Азии

Сабинина Мария Войцеховна


   

По горамъ и пустынямъ Средней Азіи.

Составила М. Сабинина.

   

ОГЛАВЛЕНІЕ.

   I. Николай Алексѣевичъ Сѣверцовъ.
   II. Звѣри и птицы Туркестана
   III. Алексѣй Павловичъ Федченко
   VI. Путешествіе по Кокану
   
   Кто не любитъ путешествій? Переѣзжать съ мѣста на мѣсто, любуясь то синей далью моря, то снѣговыми горными вершинами; сегодня гулять по улицамъ незнакомаго города, а завтра смотрѣть изъ окна вагона на безконечныя равнины полей и луговъ, при этомъ встрѣчать все новыхъ людей, наблюдать правы и обычаи,-- что можетъ быть интереснѣе этого?..
   Но далеко не всѣ путешествія совершаются съ такимъ удобствомъ, что доставляютъ людямъ одно удовольствіе и развлеченіе. Многія поѣздки по чужимъ странамъ связаны съ такими лишеніями и такъ опасны, что на нихъ отваживаются лишь тѣ смѣльчаки, которые готовы пожертвовать своимъ здоровьемъ и даже жизнью на пользу науки. Основательно подготовившись къ предстоящимъ наблюденіямъ надъ природой и пріучивъ себя терпѣливо выносить и холодъ, и сильный зной, и усталость, а порой и голодъ, часто съ очень небольшими деньгами, отправляются мужественные путешественники въ далекія и непривѣтливыя страны, откуда имъ иногда не суждено вернуться на родину. Особенно опасными считаются путешествія въ холодныя полярныя страны, къ сѣверному и южному полюсамъ. При этомъ мореплавателямъ приходится вести отчаянную борьбу съ вѣчнымъ холодомъ, съ громадными ледяными горами, съ долгой полярной ночью и съ недостаткомъ пищи. Не всѣмъ удалось справиться съ этими бѣдствіями такъ успѣшно, какъ Нансену, который благополучно вернулся изъ своего трехлѣтняго странствованія по Сѣверному Ледовитому океану. Погибель Франклина, Беннета и другихъ менѣе извѣстныхъ путешественниковъ заставила считать поѣздки въ полярныя страны почти безумносмѣлымъ подвигомъ. Но знакомство съ исторіей разныхъ путешествій показываетъ намъ, что и тамъ, гдѣ казалось-бы человѣку не угрожаютъ особенные ужасы, онъ зачастую встрѣчаетъ непреодолимыя препятствія въ своемъ желаніи идти впередъ и работать надъ изслѣдованіемъ новыхъ мѣстностей. Бурныя рѣки, безводныя и безплодныя равнины, горныя цѣпи или дремучіе, непроходимые лѣса преграждаютъ дорогу путника, а враждебное отношеніе мѣстныхъ жителей грозитъ ему плѣномъ или даже смертью. Такъ погибъ, напримѣръ, англійскій мореплаватель, Кукъ, среди чудной природы Океаніи, убитый дикарями Сандвичевыхъ острововъ.
   За послѣднее время многіе русскіе путешественники прославили свое имя трудными и въ высшей степени полезными поѣздками главнымъ образомъ по Азіи. Одно изъ первыхъ мѣстъ между этими знаменитыми и самоотверженными дѣятелями принадлежитъ Н. А. Сѣверцову и А. П. Федченкѣ, которые изъѣздили дикій и живописный Туркестанъ, примыкавшій тогда съ одной стороны къ Россіи, а съ другой -- къ "горамъ и пустынямъ Средней Азіи".
   Удивительна была судьба этихъ людей! Переживъ множество тяжелыхъ минутъ и благополучно выпутавшись изъ чрезвычайно опасныхъ положеній во время путешествій по Туркестану, оба изслѣдователя погибли впослѣдствіи жертвами странныхъ и жестокихъ случайностей: Сѣверцовъ утонулъ, переправляясь зимой черезъ рѣку Донъ близь своего имѣнья, а Федченко замерзъ во время экскурсіи на швейцарскій ледникъ Шамуни.
   Прекрасно образованные естествоиспытатели, умѣлые и вдумчивые наблюдатели природы, выносливые и находчивые путешественники, Сѣверцовъ и Федченко много помогли знакомству русскихъ съ богатой и любопытной страной, принадлежащей теперь Россіи, и облегчили намъ возможность пользоваться замѣчательными богатствами плодороднаго Туркестана. Какъ Федченко, такъ и Сѣверцовъ нѣсколько разъ посѣтили Туркестанъ; они начертили его подробную карту, описали составъ почвы, растительность и главнысъиды животныхъ, населяющихъ его; они наблюдали своеобразную жизнь обитателей Туркестана и всякій разъ привозили изъ своихъ путешествій обширныя коллекціи минераловъ, засушенныхъ растеній и сохраненныхъ въ спирту животныхъ или ихъ шкурки. Эти драгоцѣнныя собранія служатъ и понынѣ украшеніемъ разныхъ музеевъ, открывая ихъ посѣтителямъ всю прелесть природы въ далекомъ уголкѣ Средней Азіи, орошаемомъ громадными рѣками Сыръ и Аму-Дарьей.
   Покореніе Туркестана Россіей началось уже около ста лѣтъ тому назадъ, но закончилось только въ 1876 г., когда русскія войска взяли большіе и укрѣпленные города Ташкентъ и Самаркандъ и окончательно покорили ханства (т. е. небольшія государства) Хивинское, Бухарское и Коканское. Но гораздо раньше того, какъ наши боевые генералы побѣдоносно прошли со своими войсками по Туркестану, его посѣтили скромные труженики науки -- Сѣверцовъ и Федченко. Вооруженные только знаніями, человѣколюбіемъ и стремленіемъ посвятить свои силы просвѣщенію ближнихъ, эти люди мужественно работали среди враждебныхъ азіатскихъ племенъ, стараясь понять ихъ жизнь, сблизиться съ ними, и какъ-бы совершить мирное завоеваніе ихъ интересной и богатой страны. Правда, оба они рвались сдѣлать еще больше того, что выпало на ихъ долю. Хотѣлось имъ какъ можно лучше осмотрѣть и описать высокій хребетъ Тянь-Шань, хотѣлось изслѣдовать и Памиръ, это удивительное плоскогорье, къ которому сходится множество горныхъ цѣпей и которое суевѣрные азіаты считаютъ "Крышей міра", но разныя обстоятельства, а главнымъ образомъ, преждевременная смерть помѣшала имъ выполнить эти планы. Тѣмъ не менѣе, жизнь и труды Федченко и Сѣверцова такъ интересны и важны, что мы считаемъ полезнымъ познакомить съ ними нашихъ читателей.


I.
Николай Алексѣевичъ Сѣверцовъ.

   По странной случайности Н. А. Сѣверцеву, уроженцу степной полосы Россіи, пришлось большую часть путешествій сдѣлать по горнымъ странамъ, подниматься на высокіе снѣговые хребты Тянь-Шаня и даже проникнуть на Памиръ, давно привлекавшій къ себѣ вниманіе смѣлыхъ путешественниковъ. Правда, первая и самая богатая приключеніями поѣздка Николая Алексѣевича была по степямъ и пустынямъ, раскинувшимся вокругъ Аральскаго моря, но уже черезъ 7--8 лѣтъ знаменитый ученый настолько изучилъ оригинальную природу той мѣстности, которая лежитъ по низовьямъ рѣкъ Аму-Дарья и Сыръ-Дарья, что отъ степныхъ равнинъ его потянуло къ высотамъ туркестанскихъ горъ. Годъ за годомъ проводилъ неутомимый изслѣдователь въ разъѣздахъ по странѣ, населенной страннымъ восточнымъ народомъ съ нравами кочевниковъ, а иногда и прямо разбойниковъ. Надо замѣтить, однако, что Сѣверцовъ не былъ однимъ изъ тѣхъ путешественниковъ, главную цѣль которыхъ составляетъ открытіе и описаніе новыхъ странъ. Николая Алексѣевича больше всего интересовала природа равнинъ и горъ, въ особенности-же та жизнь на землѣ, которую можно подмѣтить всюду, гдѣ только есть необходимыя условія, при которыхъ живыя твари могутъ дышать, питаться и размножаться. По своей спеціальности и по образованію -- Сѣверцевъ былъ зоологъ и съ особенной любовью наблюдалъ за тѣмъ, какъ распространяются животныя въ различныхъ мѣстностяхъ. Онъ старался понять и объяснить, почему, напримѣръ, въ степяхъ встрѣчается больше птицъ, не гнѣздящихся (не вьющихъ себѣ гнѣздъ), нежели въ горахъ и лѣсахъ; какъ постепенно заселяется животными та степь (между Аральскимъ и Каспійскимъ морями), которая прежде сама составляла дно моря, и т. п. Чрезвычайно обстоятельно и съ большимъ пониманіемъ законовъ природы прослѣдилъ Николай Алексѣевичъ пути перелетныхъ птицъ, идущіе черезъ Туркестанъ, и занялся изслѣдованіемъ, такъ называемыхъ, горныхъ поясовъ Туркестана, описавъ растенія и животныя, встрѣчающія у самой подошвы горъ, затѣмъ выше, въ полосѣ лѣсовъ, на горныхъ лугахъ и, наконецъ, у ледниковъ.
   Подобныя работы требуютъ отъ ученаго много вниманія и времени и долго удерживаютъ путешественника на мѣстѣ, выбранномъ имъ для своихъ наблюденій. За время долголѣтнихъ скитаній Сѣверцова по Средней Азіи, можно было-бы объѣздить буквально весь земной шаръ, но врядъ ли имѣли бы мы тогда такіе цѣнные и обстоятельные труды, какъ изслѣдованія и сочиненія Сѣверцова. Онъ поставилъ своей задачей изучить "многое въ немногомъ", какъ говорили древніе, и былъ совершенно правъ. Еще при своей жизни онъ былъ признанъ однимъ изъ талантливѣйшихъ русскихъ изслѣдователей и получалъ различныя преміи и награды ученыхъ обществъ, а знаменитый англійскій натуралистъ Дарвинъ, познакомившись съ Николаемъ Алексѣевичемъ заграницей, пришелъ въ восторгъ отъ его обширныхъ знаній и даровитости. Когда-же въ газетахъ появилась вѣсть о кончинѣ Сѣверцова, вся образованная Россія съ грустью почувствовала, что она лишилась такого талантливаго труженика науки, которымъ гордилась-бы любая страна.
   Николай Алексѣевичъ былъ помѣщикомъ Воронежской губерніи. Зиму 1885 года онъ проводилъ въ имѣніи и въ концѣ января вмѣстѣ со своимъ сосѣдомъ поѣхалъ въ Воронежъ. Путь лежалъ по рѣкѣ Дону, покрывающемуся къ этому времени крѣпкимъ льдомъ. Но этой обыкновенной зимней поѣздкѣ суждено было кончиться очень печально. Повозка Сѣверцова попала въ полынью (незамерзшее мѣсто на рѣкѣ), наклонилась на бокъ, и проѣзжіе очутились въ водѣ. Сосѣдъ Сѣверцова быстро выскочилъ на ледъ и, протянувъ руку Николаю Алексѣевичу, вытащилъ его. Однако это не спасло знаменитаго ученаго отъ смерти; сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, онъ упалъ и потерялъ сознаніе. Спутникъ Николая Алексѣевича побѣжалъ въ ближайшее селеніе за помощью, но, вернувшись, засталъ его уже мертвымъ.
   О жизни, трудахъ, лекціяхъ и путешествіяхъ Сѣверцова сохранилось много разсказовъ; знакомые вспоминаютъ объ его удивительной добротѣ, искренней религіозности, о странной разсѣянности, надъ которой много смѣялись друзья Николая Алексѣевича, но самое интересное изъ всего, что мы знаемъ объ этомъ замѣчательномъ человѣкѣ, это его собственный разсказъ о томъ, какъ онъ провелъ "мѣсяцъ плѣна у коканцевъ", во время путешествія по Туркестану въ 1858 году. Передадимъ-же этотъ разсказъ со словъ самого путешественника.

Мѣсяцъ плѣна у коканцевъ.

   Интересную повѣсть о своихъ злоключеніяхъ Сѣверцовъ начинаетъ описаніемъ Кокана, бывшаго въ 1858 г. самостоятельнымъ ханскимъ владѣніемъ, которое занимало верховья Сыръ-Дарьи. Странный народъ жилъ въ этомъ уголкѣ Средней Азіи: коренные жители Кокана, сарты, происходятъ отъ племени, покореннаго въ древнія времена Александромъ Македонскимъ, но постоянныя нашествія арабовъ, татаръ и киргизовъ сильно измѣнили населеніе коканскаго ханства, примѣшавъ къ нему другія народности.
   Будучи близкими сосѣдями съ Россіей, коканцы вели себя по отношенію къ ней очень неровно,-- то сами посылали въ Петербургъ мирныя посольства и приглашали къ себѣ русскихъ купцовъ, то грабили сибирскихъ казаковъ и облагали данью киргизовъ, подвластныхъ Россіи. Лѣтъ за пять до первой поѣздки Сѣверцова въ Туркестанъ, русскіе отняли у коканцевъ крѣпость Акъ-Мечеть и, разбивъ туземныя войска, оттѣснили ихъ внутрь страны, а взятую крѣпость обратили въ русское укрѣпленіе, фортъ Перовскій. Съ этихъ поръ особенно усилилась вражда коканцевъ къ русскимъ; мстительные азіаты небольшими шайками постоянно нападали на киргизскіе аулы, угоняли скотъ, грабили проѣзжихъ и т. д., но вступать въ открытое столкновеніе съ нашими войсками они уже не рѣшались. Въ такомъ положеніи были дѣла, когда Академія Наукъ послала Сѣверцова для зоологическихъ изслѣдованій по Сыръ-Дарьѣ.
   Пріѣхавъ въ фортъ Перовскій, Николай Алексѣевичъ задумалъ объѣздить и осмотрѣть лѣсистые берега Сыръ-Дарьи, а оттуда, если будетъ можно, пробраться на совершенно неизслѣдованный еще хребетъ Кара-Тау, начинающійся за 80 верстъ отъ форта. Относительно коканцевъ были получены самыя благопріятныя извѣстія: на далекой окраинѣ ханства взбунтовались киргизы, для усмиренія которыхъ были высланы почти всѣ коканскія войска, а близь русской границы оставались лишь слабые гарнизоны, охранявшіе укрѣпленія. Кромѣ того, вверхъ по Сыръ-Дарьѣ отправлялся отрядъ казаковъ (человѣкъ въ пятьдесятъ), чтобы нарубить тополей для построекъ въ фортѣ Перовскомъ. Изъ предосторожности Николай Алексѣевичъ рѣшилъ держаться близь этого отряда и охотиться около его лагеря.
   Случилось такъ, что сборы задержали Сѣверцова, и онъ выѣхалъ съ десятью конвойными казаками уже дня на три позже выступленія отряда. Самыя свѣтлыя ожиданія и надежды наполняли сердце путешественника, отправившагося изслѣдовать страну, которая заранѣе представлялась ему настоящимъ земнымъ раемъ. Эти радужныя надежды были вызваны, главнымъ образомъ, разсказами людей, успѣвшихъ побывать въ Туркестанѣ и описывавшихъ самыми яркими красками его богатую природу.
   "Передъ отъѣздомъ въ степь,-- говоритъ Сѣверцовъ,-- "я встрѣтилъ въ Петербургѣ офицера, возвратившагося съ Сыръ-Дарьи, и разспрашивалъ его о томъ краѣ. Онъ говорилъ съ восторгомъ о могучей, полноводной, быстрой рѣкѣ, объ ея зеркальныхъ разливахъ, отражающихъ безоблачное, темноголубое и все-таки ярко свѣтящееся небо и ослѣпительное солнце юга. Сильная, свѣжая растительность окружаетъ эти разливы, тихо шепчутся надъ ними громадные камыши съ гибкими лозами тальника, съ темной зеленью тополя, съ мелкой серебристой листвой джиды, изящной сѣткой рисующейся на прозрачной, хотя и густой синевѣ неба. А какъ чистъ и легокъ весенній воздухъ! Звучнѣе, чѣмъ у насъ, раздается уже въ началѣ апрѣля голосъ соловья въ покрытыхъ молодой зеленью, усѣянныхъ нѣжно-розовыми, крупными цвѣтами, чащахъ колючки... А животная жизнь! Она такъ и кипитъ на этихъ цвѣтущихъ берегахъ. Что за разнообразіе, что за множество птицъ! На каждомъ шагу съ шумомъ вылетаетъ фазанъ изъ колючки, и блещутъ на солнцѣ радужными, металлическими отливами, рѣзвясь въ тепломъ живительномъ воздухѣ, стада изумрудныхъ персидскихъ щурокъ, величаво парятъ надъ рѣкой орлы-рыболовы, въ пышномъ нарядѣ юга, густо-каштановые, съ палевой головой, бархатно-черными крыльями и хвостомъ, на которомъ такъ и свѣтится широкая бѣлоснѣжная полоса... да не перечтешь всѣхъ сыръ-дарьинскихъ птицъ, даже и тѣхъ, на которыхъ невольно останавливается и глазъ непосвященнаго въ тайны зоологіи".
   "Да и не однѣ птицы! Тутъ и звѣри -- не нашимъ чета. Прекрасенъ и грозенъ, могучъ и неуловимо-проворенъ, какъ восточный удалецъ наѣздникъ, кроется въ чащахъ сыръ-дарьинской долины тигръ, сторожа неуклюжаго кабана, статнаго оленя или черноглазую красавицу, стройную, воздушно-легкую дикую козу"...


   Однако на первыхъ порахъ поѣздка по долинѣ Сыръ-Дарьи сильно разочаровала Николая Алексѣевича. Весна выдалась въ тотъ годъ холодная и сухая; листья и цвѣты появлялись на деревьяхъ очень медленно, скоро вянули отъ засухи и покрывались пылью, которая поднималась отъ сыпучихъ песковъ и растрескавшейся почвы. Впослѣдствіи Сѣверцовъ понялъ однако, что своеобразная прелесть сыръ-дарьинской долины нигдѣ не развертывается во всей полнотѣ. Въ одномъ мѣстѣ мы встрѣчаемъ богатыя камышевыя заросли, въ другомъ красуются прибрежныя джидовыя рощи, а тамъ тянутся песчаные холмы, поросшіе саксауломъ съ его голыми вѣтками и мясистыми зелеными пузырьками вмѣсто листьевъ. Такъ-же трудно подмѣтить сразу все разнообразіе животнаго царства: каждая мѣстность имѣетъ свое населеніе, пожалуй довольно однообразное, но такъ какъ сами мѣстности совершенно различны по своему характеру, то въ общемъ охотнику предстоитъ въ этомъ краю богатая пожива,; и въ концѣ концовъ Николай Алексѣевичъ не могъ не согласиться съ тѣмъ офицеромъ, который называлъ сыръ-дарьинскую долину замѣчательной и своеобразно-прекрасной страной.
   Поѣздка Сѣверцова была неудачна уже съ самаго начала. Первый день путешественники провели въ поискахъ верблюда, необходимаго имъ для нагрузки багажа; къ вечеру пошелъ сильный дождь, и промокшіе путники остановились ночевать въ первомъ попавшемся киргизскомъ аулѣ. Слѣдующіе два-три дня незамѣтно прошли въ охотѣ за степными животными, зато ночлеги были очень неудобны и тяжелы. Приходилось раскидывать палатки, вблизи болотъ, на непросохшей почвѣ, благодаря чему Николай Алексѣевичъ схватилъ лихорадку, которая сильно изнуряла его и не позволяла принимать дѣятельнаго участія въ охотѣ.
   Долго ѣхали путешественники по болотистой низинѣ, заливаемой при каждомъ повышеніи воды въ Сыръ-Дарьѣ. Печальна была эта мѣстность: рѣдкіе, корявые кусты саксаульника, грязное болото, отсутствіе травы дѣлали окружающій пейзажъ очень непривлекательнымъ.
   Догнавъ передовой отрядъ казаковъ, Сѣверцовъ узналъ отъ офицера, что поѣздка на хребетъ Кара-Тау далеко не безопасна, и что отъ нея благоразумнѣе будетъ отказаться. Зато разъѣзды вокругъ лагеря верстъ на десять онъ находилъ вполнѣ возможными и постоянно ходилъ самъ то охотиться, то выбирать лѣсъ для рубки. Такимъ образомъ, ободренный примѣромъ опытныхъ людей, Николай Алексѣевичъ продолжалъ охотиться въ окрестностяхъ лагеря безъ всякаго опасенія. Досаждало ему лишь то обстоятельство, что самыя интересныя и рѣдкія животныя какъ-то не попадались въ руки. Однажды, напримѣръ, онъ замѣтилъ высоко летающаго орла съ длиннымъ и широкимъ хвостомъ, огромными острыми крыльями и свѣтлымъ брюхомъ. Это былъ несомнѣнно бородачъ, горный видъ орла, и Николая Алексѣевича удивило его появленіе въ низменной долинѣ.


   Между тѣмъ лихорадка продолжала мучить путешественника, и 26 апрѣля онъ чувствовалъ себя какъ-то особенно плохо. Пролежавъ все утро въ постели, Сѣверцовъ рѣшилъ однако пересилить себя и послѣ полудня выѣхать для изслѣдованія степи, въ которую былъ посланъ. Сколько разъ вспоминалъ онъ впослѣдствіи, что это стремленіе исполнить свой долгъ оказалось для него роковымъ. Если-бы Николай Алексѣевичъ не вздумалъ перемогаться и ѣхать на охоту полубольнымъ, онъ не встрѣтилъ-бы коканцевъ, отъ которыхъ вынесъ впослѣдствіи столько мученій. "Болѣзнь была мнѣ словно предостереженіемъ свыше",-- говоритъ Сѣверцовъ.
   И такъ, не понявъ этого предостереженія, нашъ ученый собралъ небольшой отрядъ (три казака, два вожака киргиза и помощникъ Николая Алексѣевича) и выѣхалъ въ степь, тянущуюся за лѣсами, близь которыхъ разположился лагерь. Спокойно и безъ всякихъ приключеній проѣхали всадники джидовые прибрежные лѣса съ камышистыми озерами, красиво окаймляющіе Сыръ-Дарью; затѣмъ пошла низкая равнина, уже менѣе сырая и заросшая колючками; далѣе начались высокіе песчаные холмы, называемые барханами и расположенные правильными рядами, которые напоминаютъ издали морскія волны. Поверхность этихъ холмовъ норостаетъ колючкой, саксаульникомъ и гребенщикомъ, у котораго такіе же чешуйчатыя зеленыя вѣтки вмѣсто листьевъ, какъ у саксаула, а между барханами сверкали небольшія озера воды, оставшейся еще послѣ таянія снѣговъ. За этими барханами начинается уже настоящая пустыня, называемая здѣсь Голодной Степью,-- унылая равнина безъ малѣйшаго слѣда растительности, покрытая лишь истрескавшейся корой глины.
   Долго ѣхали путники, не встрѣчая интересной поживы или добычи для охоты. Но вотъ, перебираясь черезъ третью высокую гряду песковъ, они вспугнули дикую козу, а на лужайкѣ, между чащами колючки, паслись и ея два маленькіе козленка, еще едва стоявшіе на ногахъ. Сѣверцову пришла въ голову довольно жестокая затѣя,-- привязать козлятъ и, спрятавшись, караулить возвращеніе къ нимъ матери, чтобы застрѣлить ее; козлятъ же Николай Алексѣевичъ думалъ взять съ собой и выпоить молокомъ, какъ телятъ. Охотники попрятались въ высокую колючку и стали поджидать козу, а проводники-киргизы поѣхали на барханъ, чтобы осмотрѣть всю окрестность. Черезъ нѣсколько времени они вернулись съ тревожнымъ извѣстіемъ, что замѣтили вооруженныхъ коканцевъ. Быстро сообразилъ Сѣверцовъ, что эта шайка не затруднится напасть на малочисленный отрядъ охотниковъ, и отправилъ киргизовъ въ лагерь за помощью, а самъ рѣшилъ готовиться къ защитѣ, если появится непріятель. Зарядивъ ружье, кромѣ дроби, еще двумя пулями, Николай Алексѣевичъ сказалъ своимъ спутникамъ, что всего лучше будетъ засѣсть въ колючку, дожидаться проѣзда коканцевъ и стрѣлять по нимъ въ упоръ. Но Сѣверцовъ не привыкъ командовать; его распоряженіямъ не доставало увѣренности и рѣшительности. Это плохо подѣйствовало на казаковъ,и безъ того не на шутку оробѣвшихъ; они умоляли Николая Алексѣевича спасаться бѣгствомъ, говоря, что коканцевъ будетъ навѣрное огромный отрядъ, а ихъ всего пять человѣкъ. Сперва Сѣверцовъ не хотѣлъ имъ уступать и продолжалъ готовиться къ оборонѣ, но, увидѣвъ смущеніе казаковъ, ихъ борьбу между страхомъ и нежеланіемъ оставить своего начальника одного, Николай Алексѣевичъ разрѣшилъ всѣмъ сѣсть на коней, и путешественники помчались къ своему лагерю.
   Но вотъ и коканцы. Вмѣсто ожидавшихся сотенъ ихъ было всего 15 человѣкъ. У Сѣверцова мелькнула мысль вскочить на ближайшій барханъ и, отстрѣливаясь сверху, отбить непріятеля. Но было уже поздно коканцы настигали русскихъ и въ двадцати пяти шагахъ отъ нихъ дали залпъ на скаку. Николай Алексѣевичъ смотритъ вокругъ: славу Богу, никто не убитъ и не раненъ. Въ отвѣтъ на этотъ залпъ казаки повернулись къ непріятелю, выстрѣлили въ него и опять поскакали впередъ. Вслѣдъ за этимъ мимо Сѣверцова, немного отставшаго отъ казаковъ, вихремъ промчалось нѣсколько коканцевъ, снова раздался выстрѣлъ, и Николай Алексѣевичъ увидалъ сѣрую лошадь своего помощника уже безъ сѣдока, а самого помощника лежащимъ на землѣ. Какъ оказалось впослѣдствіи, мчавшіеся впереди коканцы ранили его пикой и сбили съ лошади. Сѣверцовъ крикнулъ раненому, чтобы онъ спрятался въ заросли колючки, а самъ поскакалъ дальше. Въ это самое время его догналъ коканецъ и сильно кольнулъ пикой; Николай Алексѣевичъ оглядывается и видитъ себя окруженнымъ врагами; рѣшившись, если не спастись, то по крайней мѣрѣ не дешево достаться въ руки враговъ, путешественникъ прицѣлился въ коканца, ранившаго его пикой, и убилъ его на повалъ. Мелькнувшей было у Сѣверцова надеждѣ пробиться впередъ и догнать своихъ не суждено было исполниться: сзади его настигли еще три непріятеля; воткнувъ пику въ грудную кость несчастнаго путешественика, они стащили его съ лошади и стали наносить ему удары шашками. Одинъ коканецъ разсѣкъ Николаю Алексѣевичу кожу на носу, другой, сильнымъ ударомъ по головѣ сбилъ его съ ногъ и сталъ отсѣкать голову. Сѣверцовъ разсказываетъ, что онъ чувствовалъ каждый, наносимый ему, ударъ: вотъ ему глубоко разрубили шею, вотъ раскололи черепъ... странно, что онъ не испытывалъ при этомъ особенной боли. Навѣрное свирѣпый коканецъ очень скоро покончилъ бы съ русскимъ путешественникомъ, но его остановили два киргиза, подошедшіе къ товарищу съ лошадью Николая Алексѣевича.
   Кровь лилась ручьемъ съ путешественника, когда коканцы поставили его на ноги и, связавъ ему руки, велѣли идти за ними. Николай Алексѣевичъ покрылъ окровавленную голову мягкою войлочною шляпой и объяснилъ, какъ умѣлъ по-киргизски, что пѣшій онъ не поспѣетъ за всадниками. Раненаго посадили на лошадь, привязали его ноги къ стременамъ и повезли, какъ плѣнника съ собой. Скоро къ этимъ тремъ коканцамъ присоединились и остальные члены ихъ шайки; одинъ изъ нихъ все время ѣхалъ возлѣ Сѣверцова, карауля его на случай побѣга. Между тѣмъ плѣнникъ такъ ослабѣлъ, что не помышлялъ ни о спасеніи, ни о побѣгѣ.
   "Кровь обильно лилась изъ моихъ ранъ, ничѣмъ не перевязанныхъ, и капала на дорогу",-- писалъ впослѣдствіи Сѣверцовъ.-- "Но боли я все не чувствовалъ, а только слабость. Все время я былъ въ полной памяти, и не слишкомъ мучился своимъ грустнымъ положеніемъ; я отъ ударовъ, что-ли, по головѣ, отупѣлъ и впалъ въ какую то апатію, мѣшавшую мнѣ раздумывать о своемъ бѣдствіи. Всего сильнѣе я чувствовалъ жажду отъ потери крови".
   Между тѣмъ къ всадникамъ подъѣхалъ еще одинъ киргизъ и сталъ ими командовать. Это былъ братъ Дащана, атамана шайки, захватившей въ плѣнъ Сѣверцова. Этотъ туземецъ заговорилъ съ Николаемъ Алексѣевичемъ по-русски и прежде всего освѣдомился, не будетъ ли послана за ними погоня изъ русскаго лагеря. Николай Алексѣевичъ постарался успокоить его, говоря, что лошади казаковъ пасутся далеко отъ лагеря, и что сборы русскихъ будутъ очень долги. "У васъ еще много времени, чтобы скрыться",-- говорилъ плѣнникъ. "Остановитесь у ближайшей воды, дайте мнѣ утолить жажду".
   -- Если ты напьешься при такихъ ранахъ, то можешь умереть.
   -- Все равно, у меня не хватитъ силъ ѣхать дальше.
   -- Ну, такъ пей, какъ можно меньше!
   Плѣнникъ обѣщалъ быть осторожнымъ и скоро напился изъ впадины съ водой близь дороги. Хитрый киргизъ, увидѣвъ, что русскій подкрѣпился и немного оправился, сталъ допрашивать его, откуда и зачѣмъ онъ ѣхалъ. Сѣверцовъ отвѣтилъ, что состоитъ при генералѣ Катенинѣ, который идетъ съ почетнымъ конвоемъ въ степь съ самыми мирными цѣлями: онъ намѣренъ осмотрѣть этотъ край и улучшить его управленіе, такъ какъ русскій царь хочетъ, чтобы всѣмъ его подданнымъ жилось хорошо. "Пока у генерала нѣтъ враждебныхъ намѣреній относительно коканцевъ, но если онъ узнаетъ о ихъ нападеніяхъ на русскихъ и о моемъ плѣнѣ",-- прибавилъ Сѣверцовъ,-- "то разумѣется самъ выступитъ съ войскомъ противъ коканцевъ".
   Пришлось Николаю Алексѣевичу объясняться и по поводу застрѣленнаго имъ коканца. Опасаясь мести за убитаго, плѣнникъ постарался отклонить отъ себя подозрѣніе въ убійствѣ врага и сказалъ, что былъ только захваченъ у мертваго тѣла, но что самъ неповиненъ въ смерти коканца.
   -- Кто-же убилъ его?
   -- Казакъ.
   -- Куда-же онъ дѣлся?
   -- Ускакалъ.
   Разговаривая съ киргизомъ, который былъ прежде вожакомъ при русскихъ отрядахъ, Сѣверцовъ ѣхалъ по равнинѣ, мимо песчаныхъ бархановъ. Теплый, ясный день клонился къ вечеру; солнце окрашивало желтоватымъ цвѣтомъ и окружающую зелень, и воду въ канавахъ и разливахъ Сыръ-Дарьи. Временами плѣннику позволяли сойти съ лошади, напиться воды и даже посидѣть на луговинкѣ, любуясь видомъ окрестностей. Поздно вечеромъ догналъ свою шайку и атаманъ ея, киргизъ Дащанъ. Увѣрившись, что имъ не грозитъ опасность погони, глава хищниковъ остановилъ свою партію у могилъ, разбросанныхъ среди саксаульника, на крутомъ скатѣ оврага. Плѣнника ввели въ низкую и темную землянку, гдѣ жилъ отшельникъ, охранявшій это святое мѣсто. Убогая хижина слабо освѣщалась ночникомъ, представлявшимъ собой черепокъ съ саломъ, въ которое была воткнута свѣтильня изъ тряпки. Скоро въ землянку вошелъ и Дащанъ; онъ дружелюбно поздоровался съ Николаемъ Алексѣевичемъ и сталъ предлагать ему почти тѣ-же вопросы, что и братъ. Поужинавъ жидкимъ кислымъ молокомъ, киргизы снова тронулись въ путь и уже верстъ за десять отъ могилъ остановились для ночлега на низкой полянкѣ, поросшей высокой травой. Недолго однако продолжался ночной отдыхъ путниковъ; еще задолго до разсвѣта поѣхали они дальше, пробираясь свозь чащу высокаго саксаула. "Неопредѣленно, тяжело было у меня на душѣ",-- говоритъ Сѣверцовъ,-- "да и жажда моя не прекращалась".
   Когда стало свѣтать, къ плѣннику подъѣхалъ Дащанъ и пригласилъ его посидѣть на землѣ и накурить трубку, пока посланный имъ киргизъ поищетъ, нѣтъ-ли по близости прѣсной воды. Теперь Николай Алексѣевичъ могъ внимательно разсмотрѣть наружность этого оригинальнаго атамана и увидѣлъ, что передъ нимъ былъ стройный молодцоватый человѣкъ съ плутовскими черными глазами и довольно красивымъ лицомъ, на которомъ выражалось не только лукавство, какъ у брата Дащана, но также и беззаботная удаль, желаніе пожить и потѣшиться. Словомъ, по наружности, какъ и по натурѣ, Дащанъ былъ настоящимъ киргизскимъ удальцомъ, который съ ранней молодости промышляетъ разбоемъ, безпрестанно рискуетъ жизнью, стараясь однако-же смѣлостью и ловкостью отклонить отъ себя опасность и вернуться съ добычей. Киргизы часто занимаются грабежомъ, но при этомъ обязаны соблюдать извѣстныя правила, если не хотятъ потерять уваженія своихъ единоплеменниковъ. Такъ, напримѣръ, ограбить гостя считается безчестнымъ; во время битвы слѣдуетъ быть находчивымъ и хладнокровнымъ, но, если можно поживиться имуществомъ врага и безъ сраженія, это еще лучше. Любимый грабежъ киргизовъ -- угонъ скота, и между различными родами этого племени идетъ постоянная вражда за стада, отнятыя другъ у друга, такъ какъ обиженные и ограбленные киргизы стараются отплатить тѣмъ же своимъ обидчикамъ и при первомъ удобномъ случаѣ захватываютъ ихъ овецъ и лошадей.
   Дащанъ былъ однимъ изъ ловкихъ конокрадовъ въ своей странѣ: онъ никогда не попадался подъ нагайки земляковъ, а другихъ билъ жестоко. Степь близь Сырѣдарьи онъ зналъ, какъ свои пять пальцевъ, и нападалъ на аулы то съ товарищами, то одинъ. Сильный и ловкій, командуя хорошо подобранной шайкой, Дащань былъ буквально непобѣдимъ и считался грозой всей южной части степи. Наконецъ, его разбойничьи набѣги вывели изъ терпѣнья сыръ-дарьинскихъ киргизовъ; они поймали Дащана и выдали его русскому правительству. Разбойника судили за грабежи и убійства и приговорили къ ссылкѣ въ Сибирь въ каторжныя работы. Однако оттуда ему удалось бѣжать, а, вернувшись на родину, Дащанъ снова принялся за прежнее. Его поймали второй разъ, заковали въ кандалы и вели подъ сильнымъ конвоемъ. Разбойникъ присмирѣлъ и, казалось, рѣшилъ покориться своей участи, но все это время онъ не разставался съ мыслью о бѣгствѣ. Выбравъ первую удобную ночь, Дащанъ разбилъ свои кандалы и ускакалъ на лучшей лошади офицера, командовавшаго конвоемъ.
   Вотъ каковъ былъ тотъ человѣкъ, въ чьи руки попалъ Николай Алексѣевичъ. Немудрено, что русскій путешественникъ съ большимъ интересомъ приглядывался къ своеобразному герою, сидѣвшему около него. Покуривъ и отдохнувъ, путники опять сѣли на коней и поѣхали дальше. Вдругъ Дащанъ спросилъ у Сѣверцова, почему это виситъ его лѣвое ухо? Николай Алексѣевичъ дотронулся до уха и понялъ, что оно было разсѣчено ударомъ шашки.
   -- Нельзя-ли его справить, чтобы срослось?-- спросилъ Дащанъ.
   Сѣверцовъ подправилъ ухо подъ шляпу, и оно дѣйствительно срослось впослѣдствіи; осталось только небольшое отверстіе посрединѣ.
   Подвигаясь все дальше на востокъ и направляясь къ небольшому коканскому укрѣпленію Яны-Курганъ, путники останавливались еще раза два, чтобы накормить лошадей, а сами пили чай и отдыхали на луговинѣ, подъ высокими песчаными буграми. Между тѣмъ и Дащанъ, и его братъ продолжали разговаривать съ Николаемъ Алексѣевичемъ о русскихъ властяхъ и ихъ намѣреніяхъ относительно Кокана. Снова повторилъ имъ Сѣверцовъ, что пока русскіе не собирались воевать съ коканцами, но непремѣнно строго накажутъ ихъ за плѣнъ своего ученаго. Эти угрозы очевидно подѣйствовали на разбойниковъ. Проѣхавъ нѣкоторое время молча, Дащанъ и его братъ стали разспрашивать Сѣверцова, какой выкупъ дастъ за него Сыръ-Дарыінское начальство.
   -- Ничего не дастъ, рѣшительно отвѣтилъ плѣнникъ, а просто потребуетъ, чтобы меня немедленно освободили. Впрочемъ, прибавилъ онъ -- выкупъ вы можете получить, но только отъ меня самого, если пошлете въ фортъ Перовскій гонца съ письмомъ о томъ, что освобождаете меня.
   Дащанъ согласился на эти условія и на сумму, предложенную ему Сѣверцовымъ (200 золотыхъ), хотя сказалъ, что одинъ рѣшить дѣло не можетъ, а долженъ переговорить съ начальникомъ Яны-Кургана. "Но,-- прибавилъ -- онъ, сумму въ 200 золотыхъ придется увеличить, такъ какъ я долженъ буду подѣлиться и съ яныкурганскимъ начальникомъ". Съ какой радостной надеждой на скорое освобожденіе поѣхалъ Сѣверцовъ послѣ этого разговора!
   Между тѣмъ Яны-Курганъ былъ уже недалеко. Еще немного, и всадники приблизились къ четырехугольной крѣпости, построенной у самого берега Сыръ-Дарьи. Около укрѣпленія находился аулъ изъ нѣсколькихъ кибитокъ (т. е. войлочныхъ палатокъ, замѣняющихъ киргизамъ жилища). Чтобы похвастаться добычей, въ особенности-же важнымъ плѣнникомъ, Дащанъ затѣялъ устроить парадный въѣздъ въ крѣпость. Сѣверцова пересадили на его лошадь и пригласили ѣхать рядомъ съ Дащаномъ, который въ своемъ коричневомъ суконномъ халатѣ красовался на чудномъ гнѣдомъ конѣ. Можно себѣ представить, какой печальный видъ имѣлъ рядомъ съ этимъ молодцоватымъ наѣздникомъ несчастный плѣнникъ, весь запыленный, покрытый запекшейся кровью, едва сидѣвшій на сѣдлѣ отъ усталости.
   Въ Яны-Курганѣ Сѣверцовъ былъ представленъ начальнику крѣпости, или коменданту, который ожидалъ плѣнника въ пріемной залѣ своего глинянаго домика, подпертаго рѣзными деревянными столбами. Коканецъ сидѣлъ, поджавши ноги, на войлочномъ коврѣ и принялъ Николая Алексѣевича довольно привѣтливо; онъ угостилъ русскаго путешественника чаемъ съ изюмомъ и долго допрашивалъ его о томъ-же, чѣмъ раньше интересовались Дащанъ со своимъ братомъ.
   Переночевавъ въ кибиткѣ внутри крѣпости, Сѣверцовъ узналъ на другой день, что до освобожденія онъ будетъ жить въ аулѣ Дащана, а въ Яны-Курганѣ останется только дня на два, чтобы отдохнуть. Для ухода за измученнымъ и ослабѣвшимъ плѣнникомъ былъ назначенъ меньшой братъ Дащана, человѣкъ лѣтъ двадцати, красивый, ловкій, съ добрымъ и симпатичнымъ лицомъ. Весь уходъ за раненымъ состоялъ въ томъ, что молодой надзиратель приносилъ ему лепешекъ, кислаго молока и добродушно курилъ вмѣстѣ съ нимъ трубку. На другой день, послѣ переговоровъ съ комендантомъ крѣпости объ освобожденіи плѣнника, рѣшили послать коканца въ фортъ Перовскій за полученіемъ части выкупа (100 золотыхъ) въ видѣ задатка, а самого Сѣверцова отправили въ аулъ къ Дащану.
   Дорога путниковъ шла по степи, покрытой густой, но вянущей отъ засухи, травой; впрочемъ во время этой поѣздки полилъ сильный дождь, продолжавшійся около двухъ часовъ, и основательно промочившій всадниковъ, Кромѣ Дащана и его братьевъ съ Николаемъ Алексѣевичемъ ѣхала еще Дащанова жена, красивая, молодая женщина съ черными, живыми глазами и шелковистыми темными волосами, выглядывавшими изъ подъ бѣлаго головного убора. Верхомъ она ѣхала очень ловко, по мужски, и нѣсколько разъ заговаривала съ плѣнникомъ, разсказывая ему о томъ, какъ весело живется у нихъ въ Туркестанѣ.
   Но вотъ и аулъ. На берегу быстраго, свѣтлаго ручья, вытекающаго изъ хребта Кара-Тау, виднѣлись всего нѣсколько кибитокъ, разбросанныхъ по зеленѣющей степи. Жилье Дащана оказалось опрятнымъ и даже наряднымъ; кибитка этого киргизскаго героя была красиво убрана новыми коврами и сундуками; хозяева обращались съ плѣнникомъ очень любезно, угощали его чаемъ и совѣтовали лѣчить раны частымъ купаньемъ въ рѣкѣ, протекающей близь аула. Ночь прошла для Сѣверцова довольно спокойно, и русскій путешественникъ крѣпко заснулъ въ углу кибитки на приготовленной ему постели. Но на другое утро его не на шутку встревожили слова Дащана, объявившаго плѣннику, что онъ сейчасъ долженъ ѣхать въ Туркестанъ къ тамошнему губернатору или датхѣ, какъ его называли коканцы.
   -- Но вѣдь мнѣ разрѣшено жить у тебя въ аулѣ до освобожденія.
   -- Я не могу ослушаться приказанія датхи, который требуетъ представить ему тебя.
   -- Какъ-же узналъ онъ обо мнѣ?
   -- Должно быть ему далъ знать яны-курганскій комендантъ; но ты не тревожься, мы скоро вернемся въ аулъ, до Туркестана всего верстъ пятьдесятъ.
   Тяжко стало на душѣ бѣднаго плѣнника, онъ понялъ, что его обманываютъ, и что этотъ переѣздъ въ глубь страны не предвѣщаетъ ничего хорошаго. Надежда на освобожденіе начинала казаться ему почти несбыточной.


   Новый длинный переѣздъ (до Туркестана не 50, а 150 верстъ) былъ невыразимо тяжелъ для больного путешественника. Безпокойное киргизское сѣдло стерло ему ноги такъ сильно, что потомъ на нихъ долго зіяли кровавыя раны; кромѣ того у Сѣверцова начала сильно болѣть грудь, на которой образовалась огромная опухоль, покрытая гноящимися струпьями. Но и въ этомъ жалкомъ положеніи нашъ ученый не могъ оставаться равнодушнымъ къ окружавшей его природѣ. Сильная воля и глубокій интересъ къ любимому дѣлу заставляли его забывать тяжкія страданія и внимательно всматриваться въ очертанія хребта Кара-Тау, въ лощины и овраги, по которымъ текли небольшія рѣчки, въ глинистую почву со множествомъ мелкихъ камешковъ. Очень досадовалъ Николай Алексѣевичъ на то, что во время сраженія лишился своихъ очковъ. Сильно близорукій, онъ многаго не могъ ясно разглядѣть, а кругомъ, какъ нарочно порхали степные жаворонки, расхаживали парами сѣрые кулики, временами проносился вдали и царственный орелъ. Но особенно часто попадались земляныя или сухопутныя черепахи, которыя отползали, сторонясь отъ лошадей, и безсмысленно смотрѣли на проѣзжающихъ.
   Верстахъ въ трехъ отъ Туркестана кончилась степь, и потянулась полоса роскошныхъ садовъ, опоясывающихъ этотъ восточный городъ. Улицы его неровны, немощены, узки; дома имѣютъ видъ глиняныхъ мазанокъ безъ оконъ и дверей, которыя продѣлываются только со стороны двора. Все пусто, мертво... "Сердце мое сжалось", говоритъ Сѣверцовъ. "Меня тѣснили эти слѣпыя и глухія стѣны, этотъ окаменѣлый образъ неволи и плѣна. До этого мучительнаго впечатлѣнія, я все думалъ о выздоровленіи, объ освобожденіи, о свиданіи со своими; здѣсь, въ этомъ душномъ городѣ, я оглянулся на раны, и кольнула меня въ первый разъ мысль: умереть мнѣ здѣсь, истомившись предварительно, оторванному отъ всего, что мнѣ дорого или хоть привычно, просто погибнуть, пропасть, какъ пропадаетъ вырванная и брошенная трава".
   Губернаторъ или датха Туркестана жилъ въ городской крѣпости, куда и привели плѣнника. Здѣсь его ожидало угощенье, новый допросъ и печальная вѣсть о томъ, что въ аулъ онъ больше не вернется, а жить будетъ въ Туркестанѣ, у киргиза, служившаго переводчикомъ при разговорахъ Сѣверцова съ датхой. Такимъ образомъ Николай Алексѣевичъ навсегда разстался съ удальцомъ-атаманомъ, награжденнымъ за ловкій набѣгъ шелковымъ халатомъ, который датха на глазахъ плѣнника снялъ съ плечъ и передалъ разбойнику.
   Новое помѣщеніе Сѣверцова, съ глиняными стѣнами и крошечной дырой вмѣсто окна, было очень похоже на тюрьму. Плѣннику принесли войлокъ, чашку воды и оставили одного въ запертой комнатѣ. Мрачныя предчувствія и тяжелыя впечатлѣнія Николая Алексѣевича усилились еще больше, когда въ сумеркахъ къ нему вошелъ незнакомый ему человѣкъ и повелъ рѣчь о томъ, что новому плѣннику придется навсегда поселиться въ Коканѣ и принять мусульманскую вѣру.
   -- А что мнѣ будетъ, если я откажусь отъ перемѣны своей религіи?-- спросилъ Сѣверцовъ.
   -- Тяжелый плѣнъ, а пожалуй и мучительная смерть.
   Николай Алексѣевичъ уже примирился съ мыслью о смерти и даже иногда призывалъ ее, какъ избавительницу отъ страданій и тоски. Но подвергнуться мученіямъ азіатскихъ пытокъ, быть посаженнымъ на колъ и умирать въ теченіе нѣсколькихъ сутокъ... при мысли объ этихъ ужасахъ Сѣверцовъ содрогнулся. Однако онъ овладѣлъ своимъ волненіемъ и отвѣтилъ рѣшительнымъ отказомъ, сказавъ, что считаетъ подлостью мѣнять вѣру только изъ страха.
   Но этимъ не кончились попытки коканцевъ сдѣлать Николая Алексѣевича правовѣрнымъ магометаниномъ. Переводчикъ, которому былъ порученъ надзоръ за плѣнникомъ, убѣждалъ его, что коканская вѣра даже лучше христіанской, потому что признаетъ больше святыхъ, а жизнь въ Коканѣ для русскаго, добровольно оставшагося здѣсь, будетъ очень пріятна. Къ этому прибавлялось однако, что за упрямство плѣнникъ дорого заплатитъ, быть можетъ даже погибнетъ. Потянулись мучительные дни. Ни откуда не приходило никакихъ извѣстій, тоска на душѣ несчастнаго все увеличивалась, а гноившіяся раны причиняли ему страшныя страданія.
   Единственное утѣшеніе находилъ этотъ религіозный человѣкъ въ молитвѣ. Однажды, послѣ пламеннаго обращенія къ Богу, онъ почувствовалъ себя очень легко и сталъ снова надѣяться на освобожденіе, хотя изъ Яны-Кургана были получены вовсе неутѣшительныя извѣстія. Съ этихъ поръ вмѣсто прежней тоски душу Сѣверцова наполнило свѣтлое, отрадное предчувствіе благополучнаго конца. Николай Алексѣевичъ повеселѣлъ, пріободрился и сталъ усердно лечить свои раны, присыпая ихъ какимъ-то порошкомъ, который далъ ему переводчикъ.
   Въ ночь на 11-е мая Сѣверцовъ проснулся отъ громкаго говора вошедшихъ къ нему коканцевъ. Всѣ они говорили разомъ, кричали и сначала сильно испугали спящаго плѣнника, который не могъ понять, въ чемъ дѣло. Привели переводчика; онъ сообщилъ Сѣвердову, что изъ Россіи пришло къ Туркестанскому датхѣ письмо, требующее освобожденія русскаго путешественника. Пришедшіе коканцы говорили, что плѣнника непремѣнно освободятъ, и что они явились сюда передать ему эту радостную вѣсть.
   Сѣверцовъ буквально словъ не находилъ отъ радости и не сводилъ глазъ съ неожиданныхъ посѣтителей. Добродушный переводчикъ, замѣтивъ волненіе Николая Алексѣевича, попросилъ своихъ соотечественниковъ уйти и дать больному плѣннику успокоиться.
   Какъ-же произошла эта перемѣна въ положеніи путешественника, который сталъ уже терять всякую надежду на освобожденіе?
   Оказалось, что комендантъ Яны-Кургана, напуганный угрозами Сѣверцова, послалъ русскому генералу Данзасу письмо, въ которомъ объяснялъ по-своему причины плѣна Сѣверцова. Хитрый азіатъ увѣрялъ, что русскіе солдаты начали рубить лѣсъ на коканской землѣ, и что въ тоже время къ Яны-Кургану направилась партія грабителей. Поэтому онъ послалъ отрядъ для наблюденія за рубкой лѣса русскими и для того, чтобы помѣшать разбойничьей шайкѣ проникнуть въ коканскія земли. "Нашъ отрядъ," -- писалъ дальше начальникъ Яны-Кургана,-- "въ точности исполнилъ мое предписаніе: онъ мужественно отразилъ нападеніе русскихъ разбойниковъ, потерялъ одного изъ своихъ, но побѣдилъ и взялъ въ плѣнъ самого атамана напавшей шайки, который теперь законнымъ порядкомъ препровожденъ къ туркестанскому датхѣ".



   Получивъ это посланіе, генералъ Данзасъ собралъ отрядъ въ 300 человѣкъ и повелъ его къ коканской границѣ, а туркестанскому датхѣ велѣлъ отправить бумагу, въ которой упоминалъ о лживомъ письмѣ яныкурганскаго коменданта и требовалъ немедленнаго освобожденія плѣнника, который былъ вовсе не разбойникъ, а мирный путешественникъ, занимающійся птицами.
   Требованіе русскаго генерала застало туркестанскаго датху въ очень тяжелую минуту: всего нѣсколько дней тому назадъ имъ было получено извѣстіе о возмущеніи коканскихъ киргизовъ, подвластныхъ Кокану. Недовольные жестокими поборами, они задумали отдѣлиться отъ Кокана и осадили Туркестанъ, Странная это была осада! Кочевники разставили свои кибитки вокругъ города, скопившись тутъ-же нестройной толпой.
   "Для продовольствія," -- говоритъ Сѣверцовъ,-- "они пригнали скотъ и пасли его тутъ-же, по степи и городскимъ лугамъ, куда и коканцы, несмотря на обложеніе, выѣзжали изъ города жать траву своимъ лошадямъ, болѣе ночью. Киргизы хотѣли голодомъ принудить городъ къ сдачѣ, а между тѣмъ то тѣ, то другіе изъ нихъ ходили ежедневно на туркестанскій базаръ и вымѣнивали барановъ на хлѣбъ и халаты, разсчитывая, что, доставляемаго такимъ образомъ продовольствія недостаточно для города, и что цѣль ихъ все-таки достигается
   При такихъ обстоятельствахъ было-бы чрезвычайно опасно затѣять еще ссору съ русскими, которые не сегодня, завтра могли также явиться подъ стѣнами Туркестана. Вотъ почему датха рѣшилъ послать за плѣнникомъ и посовѣтоваться съ нимъ, какъ-бы предупредить походъ русскихъ войскъ на коканское ханство.
   Въ пріемной датхи Николая Алексѣевича усадили на низкія подушки; затѣмъ туркестанскій начальникъ повелъ рѣчь о томъ, что онъ хочетъ жить съ русскими въ мирѣ, да согласіи и что онъ непремѣнно освободитъ плѣнника, если только тотъ напишетъ своему начальнику, чтобы коканцамъ возвратили крѣпость Акъ-Мечеть, обращенную русскими въ фортъ Перовскій. Сѣверцовъ не могъ удержаться отъ улыбки, услышавъ такое нелѣпое условіе, и сказалъ, что никто изъ подданныхъ русскаго царя не можетъ уступать города или земли, которые находятся подъ его властью. Долго торговался датха съ Николаемъ Алексѣевичемъ относительно разныхъ уступокъ, наконецъ, съ досадой спросилъ: "Не можетъ-ли ваше начальство, по крайней мѣрѣ, удерживать своихъ киргизовъ отъ набѣговъ на Коканъ? "
   Эту просьбу датхи Сѣверцовъ согласился передать русскимъ властямъ и тутъ же написалъ въ фортъ Перовскій письмо о томъ, что коканцы готовы заключить миръ и освободить своего плѣнника.
   Радостные дни начались теперь для Николая Алексѣевича! Онъ почувствовалъ желаніе жить, сталъ мечтать о свиданіи съ родными, о будущихъ трудахъ и путешествіяхъ. Даже заживленіе ранъ пошло успѣшнѣе съ тѣхъ поръ, какъ прежнее уныніе замѣнилось бодрымъ и радостнымъ настроеніемъ. Тѣмъ временемъ подъ стѣнами Туркестана произошло сраженіе коканцевъ съ киргизами, кончившееся пораженіемъ и бѣгствомъ кочевниковъ съ ихъ стадами, а на другой день послѣ этого событія изъ форта Перовскаго вернулись коканцы, посланные для переговоровъ съ русскимъ начальствомъ, и объявили Сѣверцову, что онъ свободенъ.
   Однако здоровье плѣнника еще не понравилось настолько, чтобы онъ могъ тотчасъ-же тронуться въ путь. Особенно плохо заживали раны на ногахъ, такъ что объ ѣздѣ верхомъ нечего было и думать; но заботливый переводчикъ успокоилъ Николая Алексѣвича, пообѣщавъ ему достать телѣгу, оставленную въ Туркестанѣ какимъ-то русскимъ купцомъ.
   Быстро сталъ собираться путешественникъ въ обратный путь, на родину. Простившись съ датхой и получивъ отъ него почетный подарокъ, голубой халатъ съ краснымъ узоромъ, Николай Алексѣевичъ выпросилъ въ проводники до Яны-Кургана своего переводчика, съ которымъ успѣлъ сильно подружиться за послѣднее время. Скоро былъ приведенъ въ порядокъ скромный экипажъ (телѣга съ самой простой упряжью), и 20-го мая путешественникъ покинулъ Туркестанъ, гдѣ ему пришлось пережить столько страданій, страха за свою жизнь и тяжкихъ минутъ безнадежной тоски...
   Обратный путь Сѣверцовъ совершилъ довольно благополучно, если не считать встрѣчи близь Яны-Кургана съ возставшими киргизами, которые не хотѣли пропускать путешественниковъ.
   Изъ этой бѣды Николая Алексѣевича выручилъ тотъ самый Дащанъ, который мѣсяцъ тому назадъ такъ безжалостно забралъ его въ плѣнъ и коварно покинулъ въ Туркестанѣ. Во главѣ шайки изъ 50 человѣкъ этотъ удалецъ напалъ на отрядъ въ 500 киргизовъ, разсѣялъ ихъ, угналъ скотъ и послалъ сказать Сѣверцову, что путь свободенъ.
   Прошли два, три дня утомительныхъ переѣздовъ, и больной, слабый, изувѣченный путешественникъ вернулся въ фортъ Перовскій, гдѣ его давно ждали и встрѣтили съ искренней радостью.
   "Тамъ мой истощенный видъ казался страшнымъ, а я, сравнительно съ пережитымъ въ Туркестанѣ, уже чувствовалъ себя здоровымъ. Это было 27-го мая 1858-го года, черезъ тридцать одинъ день послѣ взятія меня въ плѣнъ коканцами",-- такими словами кончаетъ Сѣверцовъ интересный разсказъ о своемъ печальномъ приключеніи въ Коканскомъ ханствѣ.


II.
Звѣри и птицы Туркестана.

   Еще въ молодые годы Николай Алексѣевичъ Сѣверцовъ пристрастился къ наблюденіямъ надъ жизнью птицъ и написалъ превосходное сочиненіе о жизни "звѣрей, птицъ и гадовъ Воронежской губерніи". Понятно, что во время своихъ путешествій по Туркестану этотъ талантливый ученый относился съ большимъ интересомъ къ міру животныхъ, населяющихъ горы и степи Средней Азіи. Будучи прекраснымъ охотникомъ, Сѣверцовъ цѣлые дни не сходилъ съ лошади, карабкался по горамъ и забирался въ густые лѣса или заросли камышей, выслѣживая дикаго звѣря или гоняясь за быстролетною птицей. Описывая впослѣдствіи путешествія по Туркестану, Николай Алексѣевичъ не забылъ и своихъ любимцевъ: въ цѣломъ рядѣ разсказовъ онъ такъ живо и ярко изобразилъ главнѣйшихъ птицъ и звѣрей Средней Азіи, что они словно живые встаютъ передъ читателемъ.
   Вотъ хищная птица Тянь-Шаня, громадный грифъ то чернаго, то желтаго цвѣта, и его близкій родственникъ кумай, едва уступающій по величинѣ самымъ большимъ орламъ Южной Америки. Распластавъ свои могучія крылья, носится эта царственная птица надъ вершинами Памира и Тянъ-Шаня. У нѣкоторыхъ китайскихъ путешественниковъ встрѣчается упоминаніе объ огромной хищной птицѣ, которую они называютъ настоящимъ крылатымъ чудищемъ. По мнѣнію Сѣверцова, эти разсказы относятся къ грифамъ или даже къ кумаямъ. Несмотря на свой ростъ и значительную силу когтей и громаднаго клюва, птицы эти далеко не опасны для другихъ животныхъ, такъ какъ эти хищники питаются, главнымъ образомъ, падалью, которую зорко высматриваютъ съ горныхъ высотъ. За эту манеру набрасываться на мертвыхъ животныхъ охотники ненавидятъ кумаевъ и грифовъ, которые держатся по близости стрѣлковъ, чтобы ѣсть убитыхъ ими звѣрей. Очень часто приходится подстрѣлить оленя или дикую козу въ такомъ мѣстѣ, куда верхомъ и не проѣдешь; въ такихъ случаяхъ охотникъ оставляетъ добычу, а самъ идетъ за лошадью; трупъ животнаго онъ прикрываетъ хворостомъ; иногда эта уловка помогаетъ, и добыча стрѣлка пролежитъ въ сохранности до его возвращенія. Но если грифы видѣли, какъ пряталъ охотникъ добычу, то они налетаютъ на кучу хвороста, разворачиваютъ его и наѣдаются досыта.
   Какъ-то во время путешествія по рѣкѣ Нарыну, берущему начало изъ Тянь-Шаня, Сѣверцовъ задумалъ изловить живого кумая. Для этого онъ воспользовался убитыми наканунѣ кабанами, разложивъ ихъ ребра и внутренности вмѣсто приманки. Между тѣмъ кумаи и горные орлы, называемые бородачами, еще наканунѣ вылетали изъ ущелья, такъ какъ замѣтили убитыхъ кабановъ, которые лежали на мѣстѣ, пока не пришли верблюды для ихъ навьючиванья. Два превосходныхъ стрѣлка изъ казаковъ устроили засаду изъ еловыхъ жердей, прикрытыхъ камнями, и стали ожидать кумаевъ.. Но осторожныя птицы долго кружились въ высотѣ, не рѣшаясь броситься на приманку, и только черезъ пять часовъ спустились въ ущелье. Раздался выстрѣлъ. Спугнутые хищники съ шумомъ поднялись съ земли, а немного погодя къ Сѣверцову явились казаки съ огромнымъ кумаемъ въ рукахъ. Пуля перебила ему крыло какъ разъ въ то время, когда чуткая птица уже поднимала крылья, чтобы улетѣть, такъ какъ услышала шорохъ и замѣтила винтовку, высовывавшуюся изъ засады.
   Однажды во время труднаго и продолжительнаго путешествія по ущельямъ и склонамъ Тянъ-Шаньскихъ горъ Сѣверцовъ усталъ, страшно прозябъ и съ большимъ удовольствіемъ думалъ о томъ, какъ онъ отдохнетъ въ лагерѣ, который должны были раскинуть киргизы, посланные Сѣверцовымъ впередъ. При свѣтѣ мѣсяца видно было незамерзшее озеро, въ которомъ отражались звѣзды и черная стѣна утеса, загораживавшая лагерь киргизовъ. Обогнувъ эту скалу, путники очутились близь костра, весело пылавшаго передъ палатками. У огня сидѣлъ помощникъ Сѣверцова съ казаками и снималъ шкуру съ убитаго медвѣдя. Николай Алексѣевичъ былъ пораженъ: какъ попалъ этотъ лѣсной житель въ совершенно безлѣсную степь?
   Всмотрѣвшись внимательно въ добытаго звѣря, путешественникъ понялъ, что передъ нимъ особый видъ горнаго медвѣдя, во многомъ сходнаго съ нашимъ русскимъ Мишкой. Главнымъ отличіемъ тянь-шаньскаго медвѣдя являются очень свѣтлый цвѣтъ шерсти, да бѣлые когти, которые особенно длинны на переднихъ лапахъ. Шубой своей горный медвѣдь можетъ по справедливости гордиться: она у него пушистая, мохнатая и очень теплая. Странно, что этотъ мѣхъ одинаковъ у медвѣдей, живущихъ на теплыхъ плоскогорьяхъ и у жителей холодныхъ снѣговыхъ вершинъ. Сѣверцовъ говоритъ, что подобный мѣхъ защищаетъ Михаила Ивановича Топтыгина, гдѣ нужно, отъ жара, гдѣ нужно -- отъ холода. "Какъ волчья шуба знакомаго мнѣ киргиза",-- прибавляетъ путешественникъ,-- "ходившаго со мной по оренбургской степи: въ августѣ утромъ онъ выѣзжалъ въ легкомъ халатѣ, а къ полудню надѣвалъ шубу,-- и ту-же шубу надѣлъ потомъ зимой, въ 20-ти градусный морозъ".
   Медвѣдь былъ замѣченъ охотниками на склонѣ холма, гдѣ онъ рылся въ землѣ. Замѣтивъ приближавшихся людей, онъ бросилъ свою работу и побѣжалъ по холмамъ. Охотники подъѣхали ближе и увидѣли, что мохнатый лакомка разрылъ цѣлое селеніе сурковъ. Добравшись до ихъ норъ, медвѣдь вытаскивалъ оттуда маленькихъ звѣрьковъ, перегрызалъ имъ затылокъ и съѣдалъ. Наѣвшись до-сыта, хищное животное забрасывало остальные трупы землей, очевидно, сберегая ихъ для запаса.
   За медвѣдемъ, убѣгавшимъ отъ охотниковъ, погнался киргизъ, выстрѣлилъ на скаку и ранилъ звѣря, который сначала побѣжалъ еще быстрѣе, но мало по малу началъ уставать; киргизъ, не упускавшій медвѣдя изъ виду, снова выстрѣлилъ въ него; послѣ этого бѣдный Мишка сначала привсталъ на заднія лапы, но затѣмъ обезсиленный опустился на землю. Тогда удалой охотникъ убилъ его, всадивъ третью пулю прямо въ сердце медвѣдя. Щедро наградилъ Сѣверцовъ искуснаго стрѣлка за удачную охоту и съ удовольствіемъ поужиналъ въ этотъ день жаркимъ изъ медвѣжатины.
   Горы Средней Азіи считаются родиной горнаго барана, называемаго аркаромъ или качкаромъ.


   Великолѣпный экземпляръ этого рослаго и красиваго звѣря Сѣверцовъ добылъ однажды осенью на высокомъ тянь-шаньскомъ плоскогорья, близь рѣки Аксая. Было очень холодно; путешественники уже два дня оставались въ раскинутыхъ ими палаткахъ, пережидая бушевавшую вокругъ сильную метель. Сѣверцовъ занимался разборомъ коллекцій, казаки же скоро разбрелись -- одни за дровами для костровъ, другіе на охоту, третьи -- наловить рыбы въ холодной водѣ Аксая. Спустившись въ лощину между снѣговыми хребтами, охотники увидѣли вдали цѣлое стадо молодыхъ аркаровъ и стараго самца съ громадными рогами, пасшагося отдѣльно на холмистой полянѣ. Осторожно пробираясь между лощинами, подкрались казаки къ барану и ранили его первымъ выстрѣломъ въ заднюю ногу; раненый звѣрь бросился бѣжать, но боль въ ногѣ заставляла его часто останавливаться, что дало возможность сдѣлать по нему еще нѣсколько выстрѣловъ. Вторая пуля попала аркару въ животъ, но не остановила бѣжавшаго звѣря; затѣмъ двѣ пули попали въ рога, и отъ каждой изъ нихъ баранъ падалъ, какъ мертвый; очевидно такой ударъ пули сильно оглушаетъ животное и производитъ у него сотрясеніе мозга. Но потомъ аркаръ опять вставалъ и бѣжалъ дальше. Убитъ онъ былъ только шестой пулей, угодившей прямо въ сердце. Охотники были поражены силой и крѣпостью этого звѣря, пробѣжавшаго съ ужасными ранами болѣе десяти верстъ.
   Цѣлый день провелъ затѣмъ Сѣверцовъ, осматривая и срисовывая убитаго старика аркара, которому было никакъ не менѣе десяти лѣтъ. Около сажени длиною, покрытый рыжеватой шерстью съ волнующейся бѣлой гривой, со стройными, крѣпкими ногами и громадными, сильно изогнутыми рогами, аркаръ вызвалъ въ Сѣверцовѣ самое искреннее восхищеніе.
   Нельзя, однако, похвалить нравъ этого красавца-звѣря. Аркары -- большіе драчуны и забіяки. Сплошь и рядомъ они вступаютъ другъ съ другомъ въ отчаянный бой, употребляя въ видѣ оружія свои крѣпкіе рога. Сильными ударами въ лобъ сбиваютъ они противника съ ногъ, а иногда и сталкиваютъ съ обрывовъ въ пропасть. Такія сраженія обыкновенно кончаются гибелью слабѣйшаго изъ драчуновъ, отъ уцѣлѣвшихъ же силачей родится впослѣдствіи такое же сильное и ловкое потомство. Этимъ, по мнѣнію Сѣверцова, объясняется замѣчательное сложеніе аркаровъ, ихъ ноги, крѣпкія и гибкія, словно пружины, ихъ плотные могучіе рога, которые не можетъ пробить никакая пуля. Интересно, что аркары пользуются своими рогами не только для нападеній на противниковъ, но и для прыганья внизъ. Готовясь сдѣлать отчаянно-смѣлый прыжокъ на какой нибудь уступъ скалы, эти животныя сначала ударяются объ него рогами, а потомъ уже ставятъ переднія ноги, чтобы не сломать ихъ сильнымъ толчкомъ о камни.


   Разъѣзжая по гористымъ верховьямъ рѣкъ Атпаши, Нарына и Аксая, Сѣверцовъ встрѣтилъ станъ начальника киргизовъ, бѣжавшихъ изъ русскихъ владѣній. Главу этихъ бунтовщиковъ звали Умбетъ-али, и киргизскіе старшины много разсказывали Сѣверцову о хитрости и коварствѣ этого непокорнаго азіата. Узнавъ о поѣздкѣ Сѣверпова къ берегамъ Нарына, глава киргизской шайки смутился и, боясь внезапнаго нападенія русскихъ, собралъ совѣтъ, на которомъ было рѣшено снова принять русское подданство.


   Отправивъ къ путешественникамъ посольство, Умбетъ-али скоро явился и самъ, чтобы изъявить полную покорность русскому правительству. Бунтовщикъ привезъ съ собой и подарки, которые чрезвычайно утѣшили Сѣверцова, такъ какъ были очень полезны для его зоологическихъ коллекцій. Особенно обрадовался Николай Алексѣевичъ при видѣ трехъ молодыхъ яковъ, или дикихъ быковъ, встрѣчающихся только на высокихъ плоскогорьяхъ Средней Азіи. Странный видъ имѣетъ это животное. По круглымъ и широко разставленнымъ рогамъ оно ближе всего подходитъ къ домашнимъ быкамъ, горбъ на спинѣ сближаетъ яка съ зубрами, а длинная шерсть напоминаетъ полярнаго овцебыка, живущаго въ Сѣверной Америкѣ.


   Для жителей Тибета и плоскогорій Тянь-Шаня якъ -- незамѣнимое животное: онъ даетъ имъ хорошую шерсть, вкусное мясо, хорошее жирное молоко, а прирученные яки служатъ человѣку, какъ сильный и неутомимый рабочій скотъ. Они превосходно взбираются по самымъ крутымъ горнымъ тропинкамъ и на высотахъ легко дышутъ такимъ разрѣженнымъ воздухомъ, отъ котораго задыхаются лошади и верблюды.
   Яки, подаренные Сѣверцову, были чернаго цвѣта съ бѣлыми ногами, съ пушистымъ хвостомъ и высокимъ горбомъ; ручные и кроткіе, они смирно пошли за вьючными быками путешественниковъ и благополучно были доставлены въ русскій городъ Вѣрный, гдѣ перезимовали. Однако доставить ихъ въ Петербургъ не удалось: лѣтомъ они заразились отъ домашняго скота болѣзнью языка и всѣ пали, несмотря на большія заботы о нихъ такого любителя животныхъ, какимъ былъ Николай Алексѣевичъ Сѣверцовъ. Изъ млекопитающихъ-же степной полосы Туркестана особенно интересны куланъ или дикій оселъ и своеобразная азіатская антилопа или сайга изображенные на рисункахъ.


III.
Алексѣй Павловичъ Федченко.

   Въ началѣ прошлаго столѣтія переѣхала на житье въ Сибирь семья малороссовъ Федченко. Обжившись въ новомъ краѣ и занявшись разработкой золотыхъ пріисковъ, Федченко скоро сдѣлались настоящими сибиряками и перестали думать о возвращеніи на родину. Въ 1844 году у главы этой семьи родился сынъ Алексѣй, который росъ здоровымъ, способнымъ и очень любознательнымъ мальчикомъ. Поступивъ въ иркутскую гимназію, Алексѣй Федченко не только прекрасно учился, но еще и находилъ время для чтенія, собиранія растеній и насѣкомыхъ.
   Между тѣмъ отецъ Федченко сталъ хворать, дѣла его шли все хуже, и скоро онъ скончался, не оставивъ семьѣ никакого состоянія. Нужда осиротѣвшей семьи была такъ велика, что вдова задумала взять Алексѣя изъ гимназіи и опредѣлить его на службу въ аптеку. Бѣдный юноша пришелъ въ отчаяніе и умолялъ мать не прерывать его ученья; къ этимъ горячимъ просьбамъ присоединился и старшій братъ Алексѣя, служившій въ московскомъ техническомъ училищѣ. Мать сдалась на убѣжденія братьевъ и оставила меньшаго сына въ гимназіи, а по окончаніи имъ курса переѣхала въ Москву, гдѣ Алексѣй поступилъ въ университетъ. Уже въ первые годы студенчества, онъ усердно сталъ заниматься ботаникой, зоологіей и географіей. Совершая поѣздки сначала по московской губерніи, молодой студентъ составлялъ гербаріи (коллекціи засушенныхъ растеній) и собиралъ насѣкомыхъ.
   Вскорѣ по окончаніи университетскаго курса Алексѣй Павловичъ познакомился съ молодой и талантливой дочерью профессора, Ольгой Александровной Армфельдтъ. Прекрасно образованная, трудолюбивая и въ высшей степени любознательная, она вела самую дѣятельную жизнь: дѣлала переводы научныхъ сочиненій, собирала насѣкомыхъ, раковины, яйца птицъ, засушивала растенія для гербарія и рисовала съ натуры разные виды, цвѣты и плоды. Скоро Федченко и Армфельдтъ сдѣлались не только хорошими знакомыми, но и товарищами по занятіямъ. Они проводили цѣлые дни за переводами книгъ, за разстановкой коллекцій, составленіемъ каталоговъ для музея и т. д. Эти общія занятія такъ сблизили молодыхъ людей, что они рѣшили соединиться на всю жизнь и, повѣнчавшись въ 1867 году, уѣхали заграницу, гдѣ продолжали заниматься естественными науками.
   Въ это время наши войска стали дѣлать первыя завоеванія въ Туркестанѣ, и среди ученыхъ возникла мысль заняться изслѣдованіемъ новой страны, которая возбудила къ себѣ въ русскомъ обществѣ большой интересъ. Задумалъ побывать въ Туркестанѣ и Федченко съ молодой женой. Долго готовился Алексѣй Павловичъ къ этой поѣздкѣ и въ январѣ 1869 г., послѣ двухмѣсячнаго пути, пріѣхалъ, наконецъ, въ Самаркандъ, большой и торговый городъ, окруженный садами и расположенный въ долинѣ р. Зарявшанъ. Эта живописная мѣстность съ ея горными хребтами и ущельями, съ бурными потоками и глубокими озерами сильно заинтересовала Федченко, и онъ рѣшился какъ можно лучше осмотрѣть Зарявшанскую долину. Цѣлые 8 мѣсяцевъ посвятилъ онъ ея изслѣдованію, побывалъ и на плодородномъ островѣ, образующемся тамъ, гдѣ Зарявшанъ раздѣляется на два рукава (Черную и Бѣлую рѣку), посѣтилъ и опустѣвшія деревни, жители которыхъ на лѣто ушли съ кибитками и стадами въ степь; осмотрѣлъ многочисленныя озера, поросшія камышемъ, употребляемымъ мѣстными жителями на крыши, цыновки и топливо.
   Съ особеннымъ интересомъ описывалъ Федченко островную часть зарявшанской долины, великолѣпно обработанную и засѣянную хлопчатникомъ, пшеницей, ячменемъ и рисомъ. Всѣ эти поля прекрасно орошаются водою каналовъ и оживляются видомъ деревенекъ, прячущихся въ зелени садовъ. Есть на островѣ Зарявшанѣ и города, между которыми особенно красивъ Дагбитъ, съ гробницей святого Махсунъ-Азама, умершаго 400 лѣтъ тому назадъ. Эта мусульманская святыня находится въ старинной мечети, украшенной двумя рядами: колоннъ и 12 куполами. Мѣстные жители такъ гордятся этимъ храмомъ, что на вопросъ Федченки: "кто построилъ это зданіе"?-- отвѣчали,-- "развѣ человѣкъ можетъ это построить? Богъ строилъ!"
   Но самымъ красивымъ и многолюднымъ городомъ зарявшанской долины слѣдуетъ признать Самаркандъ. Уже самыя окрестности этого богатаго и торговаго города очень живописны. Глубокіе овраги, водопады, тѣнистые сады и каменистые выступы скалъ дѣлаютъ эту мѣстность чрезвычайно картинной. Въ густой зелени, фруктовыхъ садовъ прячутся толстыя, глиняныя стѣны, окружающія городъ, въ который ведутъ шесть воротъ.


   Странный видъ имѣетъ этотъ азіатскій городъ. Большинство его улицъ состоитъ изъ низкихъ глиняныхъ домиковъ, не похожихъ на жилье людей, такъ какъ всѣ ихъ окна и двери выходятъ не на улицу, а на двор ъ. Но на нѣкоторыхъ площадяхъ возвышаются великолѣпныя мечети (храмы магометанъ), большія школьныя, зданія, множество священныхъ гробницъ и дворецъ, гдѣ эмиръ (т. е. государь, властелинъ) бухарскій проводилъ часть лѣта. Самая богатая по убранству мечеть находится въ средней части города: вся она расписана красивыми узорами, а на одной изъ стѣнъ золотыми буквами начертано: "Нѣтъ Бога кромѣ Бога, и Магометъ пророкъ его". Наружныя стѣны этого священнаго зданія украшены разноцвѣтными изразцами, а на крышѣ гордо возвышается стройная башня, минаретъ, съ которой священнослужитель протяжнымъ голосомъ призываетъ мусульманъ на молитву. Еще любопытнѣе другая мечеть, на стѣнѣ которой изображены громадныя фигуры двухъ тигровъ; испещренная цвѣтными изразцами и украшенная колоннами, она, очевидно, сильно восхищаетъ самаркандцевъ, такъ какъ на ней есть надпись, говорящая, что "мѣсяцъ приложилъ палецъ удивленія къ устамъ своимъ, увидѣвъ это прекрасное зданіе".
   Оригинальный и мало изслѣдованный уголокъ Туркестана, куда попалъ Федченко, такъ заинтересовалъ путешественника, что, возвратившись черезъ 8 мѣсяцевъ въ Москву, онъ тотчасъ же сталъ собираться въ новое путешествіе къ берегамъ Зарявшана. Черезъ годъ Алексѣй Павловичъ былъ снова въ Туркестанѣ, гдѣ занялся прежде всего зоологическими работами: собиралъ коллекціи червей, рыбъ, изслѣдовалъ особый видъ глиста, который забирается подъ кожу человѣка и животныхъ и причиняетъ имъ ужасныя страданія. Съ наступленіемъ зимы Алексѣй Павловичъ поневолѣ долженъ былъ прекратить разъѣзды по Туркестану, но домой онъ не вернулся, а переѣхалъ въ Ташкентъ, гдѣ занялся разборомъ и пополненіемъ своихъ коллекцій. Съ нимъ была и его постоянная сотрудница и спутница, Ольга Александровна; она составляла гербарій мѣстныхъ растеній, рисовала виды различныхъ мѣстностей, зданій и памятниковъ, дѣлала разныя вычисленія, чертила карты и записывала наблюденія надъ погодой.
   Въ этихъ разнообразныхъ трудахъ незамѣтно промелькнула зима для супруговъ Федченко, а съ наступленіемъ весенняго тепла неутомимыхъ путешественниковъ снова потянуло къ разъѣздамъ, къ осмотру и изслѣдованію новыхъ мѣстностей. На этотъ разъ Алексѣй Павловичъ задумалъ отправиться въ то самое коканское ханство, гдѣ 13 лѣтъ тому назадъ пережилъ столько тяжелаго другой нашъ путешественникъ, Н. А. Сѣверцовъ.
   Завѣтнымъ желаніемъ Федченки было пройти на югъ Кокана и оттуда подняться на высокое плоскогорье
   Памира, которое тогда еще не было изслѣдовано ни однимъ русскимъ путешественникомъ. Взойти на "крышу міра" ему не удалось, но само путешествіе по Кокану оказалось настолько интереснымъ и богатымъ по результатамъ, что оно окончательно закрѣпило за именемъ Федченки славу замѣчательнаго изслѣдователя.


   Сборы Алексѣя Павловича на этотъ разъ были довольно сложны; ему приходилось позаботиться не только о своихъ удобствахъ, но и о помощникахъ по собиранію коллекцій, о переводчикахъ и проводникахъ. Кромѣ Ольги Александровны, въ прежнихъ поѣздкахъ сотрудникомъ Алексѣя Павловича бывалъ Скорняковъ, простой оренбургскій казакъ, прекрасно умѣвшій снимать съ убитыхъ животныхъ шкурки для чучелъ. Но для этого путешествія ему пришлось взять другого, далеко не такого опытнаго помощника, такъ какъ Скорняковъ былъ серьзно боленъ. Особенно же трудно оказалось найти переводчика, къ которому можно было-бы относиться съ полнымъ довѣріемъ, не опасаясь того, что онъ небрежно или недобросовѣстно будетъ передавать отвѣты туземцевъ. А между тѣмъ весь успѣхъ поѣздки могъ зависѣть отъ того, насколько умѣло и толково будетъ объясняться переводчикъ съ хозяевами страны, отъ которыхъ зависѣло дать разрѣшеніе на посѣщеніе и осмотръ различныхъ мѣстностей. Наконецъ, послѣ долгихъ поисковъ, Федченко нашелъ себѣ надежнаго переводчика, прапорщика {Первый офицерскій чинъ.} Нурекина. Проводниками, или вѣрнѣе сказать, спутниками и слугами Федченки были джигиты, т. е. конные всадники изъ ташкентскихъ киргизовъ. Платить имъ пришлось довольно дорого (по 30 р. въ мѣсяцъ), хотя на видъ эти всадники были настоящіе оборванцы, уродливые, въ грязнѣйшихъ ситцевыхъ халатахъ и на скверныхъ киргизскихъ клячахъ. У одного изъ джигитовъ была даже русская, никуда, негодная, сабля.
   Нанявъ шесть такихъ тѣлохранителей, Федченко сталъ запасаться необходимой провизіей и подарками, которые предназначались приближеннымъ хана и его чиновникамъ, такъ какъ безъ этой любезности нельзя было разсчитывать и на ихъ помощь или содѣйствіе при разъѣздахъ по Коканскому ханству. Трудно было найти что-нибудь подходящее въ магазинахъ Ташкента, и Федченко съ трудомъ закупилъ въ нихъ разныя ткани, часы, женскія украшенія и бездѣлушки. Главные же подарки, пестрые и цвѣтные халаты, путешественники рѣшили пріобрѣсти въ Коканѣ, гдѣ они стоили гораздо дешевле, нежели въ Ташкентѣ. Пришлось затѣмъ позаботиться и о размѣнѣ русскихъ денегъ на мѣстныя монеты, изъ которыхъ въ то время больше всего употреблялись "коканы", небольшіе серебряные кружечки, цѣною въ 20 коп. Послѣ этого Федченко получилъ отъ туркестанскаго генералъ-губернатора письмо къ хану коканскому; въ этомъ любопытномъ посланіи русскій генералъ просилъ азіатскаго повелителя оказать "ласковый пріемъ, доброе содѣйствіе и помощь ученому человѣку Федченко, цѣль путешествія котораго самая мирная и полезная: онъ изучаетъ жизнь и характеръ всѣхъ тварей и растеній, созданныхъ Всемогущимъ Богомъ, и ту пользу, которую они приносятъ людямъ." Запасшись этимъ письмомъ, Федченко смѣло могъ разсчитывать на то, что мѣшать его разъѣздамъ по Кокану никто не будетъ. Дѣло въ томъ, что Худояру-хану, правившему тогда коканскимъ ханствомъ, русскіе оказали большую услугу, усмиривъ смуты коканскихъ кочевниковъ, которые боролись съ осѣдлымъ племенемъ сартовъ. Возведенный на престолъ Кокана, Худояръ-ханъ понималъ, что своею властью онъ обязанъ русскому войску, и не могъ не исполнить просьбы такого важнаго лица, какъ туркестанскій генералъ-губернаторъ.
   Покончивъ съ этими скучными, но необходимыми приготовленіями, Федченко распредѣлилъ обязанности всѣхъ своихъ спутниковъ, уложилъ тяжелыя вещи на двухколесныя телѣги или арбы и отправилъ этотъ обозъ вмѣстѣ съ джигитами, а самъ 2-го іюня съ женой выѣхалъ въ почтовомъ тарантасѣ изъ Ташкента въ небольшой городокъ Ходжентъ, незадолго передъ тѣмъ завоеванный русскими у коканскихъ кочевниковъ.


   На девятой верстѣ отъ Ташкента путешественникамъ пришлось переправляться черезъ быстрый и глубокій горный потокъ Чирчикъ, на которомъ въ то время не было моста. Много страха и мученій пришлось пережить при этомъ супругамъ Федченко. Бушующая масса воды заливала не только тарантасъ, но и высокую арбу, поверхъ которой была положена рѣшетка, а на нее уже нагруженъ и привязанъ багажъ; сами же путники помѣстились на вещахъ, крѣпко держась за веревки, которыми онѣ были привязаны.
   Вотъ какъ описываетъ этотъ переѣздъ самъ Федченко. "Масса воды, разливающаяся въ хорошую полую воду {Т. е. во время весенняго разлива.} почти на версту, сначала довольно мелка и съ шумомъ разбивается о спицы саженныхъ колесъ арбы. Но вотъ арба сильно наклонилась впередъ и нѣсколько на бокъ -- значитъ съѣзжаютъ въ глубь. Вода доходитъ уже до ступицъ, плещетъ черезъ площадку. Вскорѣ опять мельче, даже попалось обсохшее мѣсто. Вдругъ арба погружается такъ, что вода несется черезъ площадку, подъ рѣшеткой, отъ лошади виднѣются только голова и хвостъ, и путешественники вздыхаютъ легко тогда только, когда арба начнетъ подниматься на противоположный берегъ. Привозятъ тарантасъ, въ него зашла вода, изъ него течетъ; давъ стечь водѣ, въ тарантасъ съ мокрой обивкой начинаютъ укладывать вещи, которыя тоже обмокли, и затѣмъ снова пускаются въ путь". Помучившись дальше съ ямами и рытвинами, постоянно встрѣчавшимися на скверной дорогѣ, Федченко доѣхалъ, наконецъ, до Ходжента, лежащаго на берегу Сыръ-Дарьи. Этотъ небольшой городокъ самъ по себѣ совершенно не интересенъ, и Федченко скоро распростился съ нимъ, убѣдившись, что осматривать или изучать тутъ нечего. Путешественника поразило лишь то, что большая рѣка, на которой выстроенъ Ходжентъ, не приноситъ его жителямъ почти никакой пользы; туземцы не плаваютъ по ней на лодкахъ, не занимаются рыболовствомъ и даже воду для орошенія полей и садовъ провели изъ ближайшей маленькой рѣчки.
   Изъ Ходжента Федченко выѣхалъ въ сопровожденіи конвоя изъ четырехъ казаковъ, которые должны были придать въ глазахъ коканцевъ важность и блескъ поѣздкѣ Федченко; къ тому же въ Туркестанѣ ходили слухи о новыхъ смутахъ и готовящемся возстаніи коканскихъ киргизовъ. Все это заставило Федченко взять въ свою свиту предложенныхъ ему четырехъ казаковъ и въ ихъ сопровожденіи отправиться въ Коканское ханство.
   Въ 20 верстахъ отъ Ходжента находится деревушка Костакозъ, гдѣ Федченко рѣшилъ переночевать, такъ какъ надвигавшаяся темнота и сильный вѣтеръ мѣшали ему продолжать путь. Послѣ жаркаго дня наступала душная ночь, и путники съ удовольствіемъ согласились лечь спать въ саду, какъ это предложилъ имъ одинъ изъ туземцевъ. Лѣтомъ туркестанскіе сады сплошь и рядомъ служатъ мѣстнымъ жителямъ для ночлега и даже замѣняютъ имъ наши дачи. Чтобы защитить себя отъ непогоды или ночныхъ нападеній, туркестанцы строятъ въ саду небольшой глиняный домикъ, обнесенный высокой зубчатой стѣной. Эта оригинальная дача, похожая на крѣпость, возвышается обыкновенно въ лучшей части сада, на берегу пруда, въ который ведетъ каналъ или оросительная канава съ водой. Такими канавами (онѣ называются арыками) перерыты всѣ поля и сады Туркестана; вытекая изъ небольшой рѣки, онѣ получаютъ изъ нея воду, которую и разносятъ по разнымъ участкамъ земли, доставляя имъ влагу; безъ такого искусственнаго орошенія полей на нихъ врядъ ли могло что-либо расти въ этой мѣстности, постоянно страдающей отъ засухъ. Но вернемся къ нашему саду. Вокругъ пруда тамъ устраивается высокая площадка или насыпь, осѣненная чуднымъ развѣсистымъ вязомъ (ихъ называютъ въ Туркестанѣ кайрагачами) съ густой кроной вѣтокъ и листьевъ, черезъ которую не проникаютъ солнечные лучи, ни самый сильный ливень. Остальная часть сада засаживается различными огородными растеніями, душистыми травами, цвѣтами и фруктовыми деревьями, чаще всего абрикосами и шелковицей, которая употребляется для выкормки шелковичнаго червя. Все это обносится глиняной стѣной, и садъ устроенъ, а вмѣстѣ съ нимъ готова дача, и обезпеченъ отдыхъ въ тѣни и прохладѣ, что положительно необходимо въ убійственно-жаркомъ климатѣ Туркестана.
   Рано утромъ выѣхалъ Федченко изъ Костакоза, направляясь къ границѣ Коканскаго ханства; путь лежалъ теперь по скучной, почти безплодной мѣстности; лишь близь береговъ Сыръ-Дарьи встрѣчались посѣвы и отдѣльные пустые дворы, въ которыхъ зимой путешественники укрываются отъ мятелей. Неподалеку отъ того мѣста, гдѣ кончались русскія владѣнія, Федченко замѣтилъ трехъ джигитовъ, высланныхъ изъ Коканскаго ханства навстрѣчу русскимъ путешественникамъ для привѣтствія. Множество странныхъ церемоній продѣлали передъ Федченко эти посланные: они соскочили съ лошадей, коснулись ладонями рукъ путешественниковъ, отвѣсили глубокіе поклоны, подхвативши животы руками, сдѣлали нѣсколько шаговъ назадъ и затѣмъ уже спросили пріѣзжихъ о здоровьѣ.
   Въ сопровожденіи этихъ новыхъ спутниковъ Федченко двинулся дальше и скоро прибылъ въ первое коканское селеніе Карачешхумъ. Здѣсь Алексѣя Павловича ожидалъ завтракъ, устроенный начальникомъ селенія на берегу пруда, въ тѣни деревьевъ, состоявшій изъ риса, чая и фруктовъ. Какъ ни жаль было молодому ученому терять время на эти приглашенія, онъ долженъ былъ принимать ихъ, чтобы не обидѣть церемонныхъ и гостепріимныхъ азіатовъ. Такое же угощеніе было предложено путешественникамъ и въ ближайшемъ городѣ; но, несмотря на всю свою вѣжливость, туземцы упорно отказывались отвѣчать на разные дѣловые разспросы Федченки. "Вотъ увидите хана, тогда можно будетъ все собирать и узнавать", говорили они.
   На дальнѣйшемъ переѣздѣ самое интересное изъ того, что встрѣтили путники, были летучіе пески, переносящіеся съ мѣста на мѣсто и образующіе цѣлые холмы подковообразной формы. Повидимому эти массы песку приносились вѣтромъ съ береговъ р. Сыръ-Дарьи и съ ея отмелей.
   "При поднявшемся сильномъ вѣтрѣ воздухъ наполнился мглой, горы сдѣлались неясны, и песокъ сталъ переноситься съ одного холма на другой" -- говоритъ Федченко. Но эти кучи песку, насыпанныя степнымъ вѣтромъ, не остаются неподвижными. Отъ постояннаго напора вѣтра на одну и ту-же сторону холма песокъ начинаетъ пересыпаться на другую сторону и ложится въ подковообразной выемкѣ. Мало по малу тутъ образуется новый холмъ, а старый уничтожается или, вѣрнѣе, сметается вѣтромъ до основанія. Затѣмъ также передвигаются впередъ эти новые холмы, засыпая по дорогѣ кусты, деревья, дома и самыя высокія зданія. Подобные песчаные холмы называются дюнами или барханами; встрѣчаются они въ степяхъ, пустыняхъ и на берегу моря, словомъ, въ тѣхъ мѣстностяхъ, гдѣ вѣтры, дующіе въ одномъ и томъ-же направленіи переносятъ массы песку.
   Федченко называетъ эту жестокую работу летучихъ песковъ "борьбой" между жизнью и смертью и разсказываетъ, что онъ встрѣтилъ, деревню, "многіе сады которой были наполовину засыпаны пескомъ, и только одинокія, полузасохшія деревья, торчавшія на погребенной почвѣ, свидѣтельствовали о печальной участи окружавшей ихъ недавно растительности".
   Настрадавшись отъ убійственнаго вѣтра и отъ песочной пыли, наполнившей воздухъ въ видѣ мглы, путники приблизились, наконецъ, къ столицѣ ханства, къ Кокану. Недалеко отъ этого города Федченко встрѣтилъ джигита, который былъ посланъ однимъ изъ высшихъ чиновниковъ и просилъ русскихъ принять отъ ближайшаго ханскаго совѣтника угощеніе еще до въѣзда въ городъ. Снова пришлось подчиниться правиламъ восточнаго гостепріимства и, пріютившись подъ навѣсомъ какого-то сарая, ѣсть сначала фрукты и сласти, потомъ супъ, вареную курицу, баранину, а въ видѣ развлеченія смотрѣть на фокусы какого-то коканца съ обезьяной. По странному восточному обычаю гости должны брать съ собой все, что остается отъ ихъ угощенія. Джигиты прекрасно знали это и заранѣе запаслись огромнымъ мѣшкомъ, въ который складывали лепешки, куски мяса, сахаръ, плоды и т. под.


   Въ Коканѣ, общій видъ котораго напомнилъ Федченко Самаркандъ, путешественникамъ былъ отведенъ домъ съ галлереей и садомъ. Всюду были разостланы ковры и бѣлые войлоки, а на 13 подносахъ красовался разнообразный достарханъ, т. е. дессертъ, подающійся здѣсь передъ обѣдомъ. Тутъ были фисташки, свѣжіе и сушеные абрикосы, изюмъ, леденцы, карамельки въ бумажкахъ со стихами, дыни, яблоки, огурцы, сдобныя булочки и лепешки. Вечеромъ, по приказанію хана, къ пріѣзжимъ приставили десять солдатъ для охраны почетныхъ гостей ночью и для сопровожденія ихъ во время разъѣздовъ по городу. Эти воины были одѣты въ суконные кафтаны, а въ рукахъ имѣли кромѣ ружья тоненькую, но крѣпкую и гибкую палку. На вопросъ Федченко: "къ чему эти палочки?" солдаты съ важностью отвѣтили -- "нужно!". Впослѣдствіи Алексѣй Павловичъ видѣлъ, что этимъ простымъ оружіемъ коканцы разгоняютъ любопытныхъ, постоянно толпящихся по улицамъ восточныхъ городовъ.
   Первый визитъ пришлось сдѣлать къ мехтеру, т. е. къ главному совѣтнику хана. Этотъ важный чиновникъ оказался довольно любезнымъ и неглупымъ старикомъ. Онъ внимательно выслушалъ объясненія Федченко о цѣляхъ его путешествія и обѣщалъ доложить хану о желаніи Алексѣя Павловича и его жены представиться повелителю Кокана. Не такъ то скоро однако получили Федченко желанное разрѣшеніе. Восточные обычаи обставляютъ всякое дѣло такими церемоніями, что обыкновенно оно затягивается томительно долго, чѣмъ выводитъ изъ себя европейца, не привыкшаго къ подобной потерѣ времени.




   Разбивъ подъ деревьями сада походную палатку, Федченко сталъ терпѣливо ждать извѣстія отъ хана, которое пришло дней черезъ восемь. Рано утромъ 12-го іюня русскому путешественнику сообщили, что сегодня ханъ приметъ его, но безъ жены, такъ какъ появленіе иностранки при дворѣ хана не понравится народу. Собравшись какъ можно скорѣе, отправился Федченко въ новый дворецъ, куда ханъ пріѣзжалъ изъ своего загороднаго сада для разбора дѣлъ. Зданіе этого дворца стоитъ на высокомъ мѣстѣ, и потому его хорошо видно изъ-за крѣпостной стѣны, которою онъ обнесенъ. Передній фасадъ, выложенный яркими разноцвѣтными изразцами и украшенный аркой, очень наряденъ, а 40 пушекъ, стоящихъ подъ навѣсомъ, придаютъ зданію довольно грозный видъ. Пройдя пять дворовъ, на которыхъ были собраны джигиты и коканскіе солдаты (сарбазы), ожидавшіе подарковъ хана (какъ разъ въ это время имъ раздаются ситцевые халаты), Федченко вошелъ въ небольшую комнату съ позолоченнымъ потолкомъ; тутъ, на одѣялѣ и шубѣ, постланныхъ на полу, подогнувъ подъ себя ноги, сидѣлъ ханъ въ шелковомъ халатѣ и бѣлой чалмѣ. У стѣны, также на полу, помѣщались трое знатныхъ коканцевъ въ бархатныхъ мундирахъ съ металлическими бляхами.
   Ханъ спросилъ Федченко о здоровьѣ туркестанскаго генералъ-губернатора, внимательно прочелъ письмо, которое ему привезли русскіе, сказалъ "якши" (хорошо) и поклонился. Это коротенькое, слово означало полное разрѣшеніе на посѣщеніе всѣхъ мѣстностей, о которыхъ упоминалъ генералъ-губернаторъ въ своемъ письмѣ. На этомъ и кончился пріемъ русскаго путешественника ханомъ. Алексѣй Павловичъ долженъ былъ еще принять сладкое угощеніе и парчевый халатъ, переданный ему въ слѣдующей комнатѣ отъ имени хана. Халатъ пришлось не только тотчасъ-же надѣть на себя, но и проѣхать въ немъ по улицамъ города, возбуждая удивленіе и любопытство коканцевъ.



IV.
Путешествіе по Кокану.

   Какъ ни торопился Федченко выѣхать изъ Кокана, пришлось прождать еще дня четыре, пока чиновники хана сдѣлаютъ всѣ необходимыя распоряженія и назначутъ конвой. Это время путешественники рѣшили употребить для знакомства съ Коканомъ и нравами его обитателей. Особенно интереснымъ показался Федченкѣ базаръ, занимающій громадную площадь, надъ которой устроена высоко поднятая крыша изъ досокъ. Подъ этимъ оригинальнымъ навѣсомъ расположены ряды лавочекъ, раздѣленныхъ узкими проходами; передъ лавченками цѣлый день толпится народъ; тутъ идетъ не только бойкая торговля, но и заказы платья или обуви въ разныхъ мастерскихъ, угощеніе въ съѣстныхъ и закусочныхъ, и т. д. Временами на тѣсныхъ улицахъ базара показываются группы всадниковъ или двигаются, мѣрно качаясь, вереницы верблюдовъ; тогда подъ деревянной крышей становится особенно душно, а загрязненные проходы надолго заражаютъ воздухъ зловоніемъ.
   Много интереснаго видѣлъ Федченко и на улицахъ Кокана. Вотъ печальная похоронная процессія: впереди идутъ два плачущихъ мальчика съ палками, за ними несутъ носилки съ трупомъ, окутаннымъ бѣлой матеріей, сзади идутъ нѣсколько мужчинъ. А вотъ и другая сцена: на одной изъ глухихъ улицъ два скованныхъ вмѣстѣ человѣка, полураздѣтые, изнуренные, уныло бродили, выпрашивая себѣ милостыню. Это были арестанты, время отъ времени выпускавшіеся изъ тюрьмы за подаяніемъ для своего содержанія. За что и кѣмъ наказаны эти люди, Федченко такъ и не узналъ, но замѣтилъ, что эти несчастные ни въ комъ не возбуждали жалости.
   Во время пребыванія въ Коканѣ Федченко не видѣлъ ни одной казни, а между тѣмъ онѣ бываютъ довольно часто и производятся съ большой жестокостью. Прежде всего осужденнаго водятъ по городу и заставляютъ его кричать собравшемуся народу: "не дѣлай (того, за что преступникъ осужденъ), иначе тебя постигнетъ судьба моя!" Затѣмъ несчастнаго приводятъ на мѣсто казни, палачъ беретъ его за голову, читаетъ молитву и перерѣзываетъ ножемъ горло. Но передъ этимъ осужденнаго заставляютъ прокричать благодарность хану за его правосудіе. Обыкновенно измученные и упавшіе духомъ люди не имѣютъ ни силъ, ни охоты сопротивляться этому безчеловѣчному обычаю и громко восхваляютъ того, кто принуждаетъ ихъ умирать. Однако случилось какъ-то, что преступникъ отказался прославлять хана и даже сталъ ругать его. Несчастнаго жестоко били, стараясь сломить его упрямство, ничего не помогало, площадь продолжала оглашаться такою бранью вмѣсто обычной хвалы, что палачъ поспѣшилъ зарѣзать не въ мѣру строптиваго преступника.
   Между тѣмъ сборы Федченки въ путь-дорогу приближались къ концу; были закуплены ситцевые халаты для подарковъ, приготовлены вьючныя лошади, назначены 8 джигитовъ въ видѣ конвоя, а 15-го іюня получена бумага съ ханской печатью, въ которой говорилось между прочимъ: "да будетъ извѣстенъ сей высочайшій приказъ: шесть человѣкъ русскихъ и въ числѣ ихъ одна женщина, съ семью служителями, ѣдутъ видѣть гористыя страны, почему повелѣвается, чтобы въ каждомъ округѣ и въ каждомъ мѣстѣ ихъ принимали, какъ гостей, чтобы никто изъ кочевниковъ и сартовъ ихъ не трогалъ, и чтобы упомянутые русскіе совершили свое путешествіе весело и спокойно. Это должно быть исполнено безпрекословно!"
   Алексѣй Павловичъ рѣшилъ идти не прямо къ Памиру, но, свернувъ нѣсколько на западъ, осмотрѣть еще долину Исфары и тотъ ледникъ, откуда беретъ начало эта горная рѣка. Навьючивъ свой багажъ на лошадей, путешественники ѣхали все время верхомъ, дѣлая не болѣе 20--25 верстъ въ день, такъ какъ по пути часто приходилось останавливаться то для сбора интересныхъ животныхъ и растеній, то для измѣренія горныхъ высотъ.
   Мѣстность, по которой ѣхалъ русскій ученый, становилась все пустыннѣе, окружавшая его песчаная равнина мало-по-малу съуживалась и переходила въ ущелье между каменистыми горами. Отсюда путешественники бросили послѣдній взглядъ на зеленѣющую коканскую долину, называемую Ферганой, и стали подниматься по дорогѣ, вьющейся между горъ. Миновавъ широкую долину съ ручьемъ соленой воды, путники скоро доѣхали до селенія, расположеннаго на берегу бурной рѣки, мчавшейся по каменистому ложу. Это и есть Исфара, отличающаяся необыкновенно живописными берегами. Федченко говоритъ, что именно здѣсь онъ любовался видами, лучше которыхъ нѣтъ во всемъ Туркестанѣ. "Широкая долина, обрамленная темными скалистыми горами",-- говоритъ Алексѣй Павловичъ,-- и была сплошь почти покрыта садами и полями съ самой свѣжей зеленью; небольшія возвышенности въ долинѣ тоже поросли зеленью и красиво разнообразили ландшафтъ. Голыя горы круто спускались съ обѣихъ сторонъ и своими черными, а мѣстами красными, скалами еще рѣзче выдѣляли прелестную зелень долины. На заднемъ планѣ горы обоихъ береговъ почти сходились и замыкали долину, оставляя только тѣсный проходъ для рѣчки". Проѣзжая одну мѣстность за другой, то пробираясь узкимъ и пустыннымъ ущельемъ, то карабкаясь по скатамъ крутыхъ горъ, подвигались наши путники впередъ. На ночлегъ они останавливались въ горныхъ деревушкахъ и селеніяхъ, окруженныхъ тѣнистыми садами, которые встрѣчаются въ Коканѣ почти у всякаго жилья человѣка.
   Временами ѣзда становилась очень трудной; въ ущельяхъ дулъ сильный вѣтеръ, обдававшій путниковъ брызгами рѣчной пѣны; иногда на разстояніи 20--30 верстъ не встрѣчалось прѣсной воды; но самую большую досаду причиняли Федченкѣ тѣ джигиты, которые были даны ему въ проводники. Начальникъ ихъ былъ семидесятилѣтній старикъ; понятно, что онъ быстро утомлялся и старался задержать русскихъ въ селеніяхъ, гдѣ всѣмъ путешественникамъ предлагалось, по предписанію хана, даровое угощеніе; отъ поѣздки же въ горы уклонялся подъ разными предлогами. То онъ увѣрялъ, что и дорогъ нѣтъ въ тѣ мѣста, куда хочетъ пробраться Федченко, то начиналъ хныкать и доказывать, что лошади ихъ испортятъ себѣ ноги, поднимаясь по крутымъ горнымъ тропинкамъ, а сами они будутъ страдать отъ недостатка пищи. Кто знаетъ какъ, справился-бы съ хитрыми азіатами Алексѣй Павловичъ, если-бы ему не помогла случайная встрѣча съ туземцемъ-киргизомъ. Прочитавъ бумагу хана и услышавъ отъ Федченки обѣщаніе хорошей награды, этотъ горецъ согласился указать Алексѣю Павловичу дорогу въ горы.
   По указанію новаго проводника путешественники направились къ ущелью, склоны котораго густо обросли кустарникомъ. Здѣсь на берегу небольшой рѣчки находилась могила какого-то святого, похороненнаго на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ стояла при жизни его одинокая келья. Видъ этой святыни былъ очень оригиналенъ. Надъ небольшой насыпью, окруженной стѣной, возвышался длинный шестъ съ самыми замысловатыми украшеніями и пучками волосъ изъ хвоста яка (дикій быкъ). У стѣнки лежали грудой рога дикихъ и домашнихъ барановъ, козловъ и даже оленей, встрѣчающихся въ сѣверныхъ горахъ Коканскаго ханства. Очевидно на поклоненіе этой одинокой могилѣ стекаются богомольцы изъ далекихъ окраинъ.
   Дальше путь все больше затруднялся крутыми подъемами на скалистые склоны ущелья. На площадкахъ, разбросанныхъ по горамъ, встрѣчались полоски, засѣянныя ячменемъ, пастбища для скота, а иногда и болота, среди которыхъ Федченко съ трудомъ могъ выбрать подходящее мѣсто для остановки и ночлега.


   На другой день путешественники продолжали свой подъемъ и, добравшись до перевала черезъ хребетъ (на высотѣ 3-хъ верстъ), долго любовались видомъ снѣговыхъ вершинъ, глубокими долинами и темными рѣками, змѣившимися на днѣ ущелій. Ознакомившись съ растительностью этого дикаго мѣста, Федченко сталъ спускаться по другой сторонѣ хребта и скоро замѣтилъ на берегу рѣки аулъ (горное поселеніе) кочевыхъ киргизовъ. Начальникъ этого племени былъ приглашенъ русскими путешественниками напиться чаю и явился въ гости грязный, неумытый, съ угрюмымъ и суровымъ видомъ. Однако подарки русскихъ смягчили его сердце, киргизъ сталъ словоохотливѣе и сообщилъ, между прочимъ, что рѣка, на которой стоитъ аулъ, вытекаетъ изо льда. Федченко понялъ, что они находятся недалеко отъ настоящаго ледника и рѣшилъ подняться по указанію старика вверхъ, туда, гдѣ на солнцѣ сверкаютъ массы вѣчнаго льда и снѣга, дающія начало горнымъ рѣкамъ и ручьямъ. Путь былъ довольно легкій и живописный; особенно красили его каскады воды, то падавшіе съ обрывовъ тонкими струями, то разсыпавшіеся въ воздухѣ мелкою пылью. Миновавъ множество лужаекъ и болотецъ, раскинутыхъ по берегу рѣки, путники увидали передъ собой сѣрую массу, какъ-бы замыкавшую ущелье. Это и былъ ледникъ. Саженъ на двадцать пять впереди скопилась невысокая гряда огромныхъ камней, оторванныхъ отъ горъ льдомъ, медленно сползающимъ внизъ. Черезъ эти камни (ледниковая морена) можно было пробраться пѣшкомъ, любуясь потоками, на которые раздѣлилась рѣка, проложившая себѣ путь черезъ морену. Интересно, что Федченкѣ удалось прослѣдить, какъ именно образуются эти гряды камней. Наверху, на мѣстѣ таянія льда, почти каждыя пять минутъ отскакиваютъ огромные камни; они прыгаютъ, катятся внизъ и ложатся у конца ледяной массы.
   Осмотрѣвъ начало рѣки, вытекающей изъ этого ледника, Алексѣй Павловичъ выбралъ луговинку, удобную для ночлега, и рѣшилъ отложить посѣщеніе ледника до другого дня. Путешественники раскинули для себя палатку, въ которой имъ пришлось прозябнуть всю ночь, а джигиты пріютились въ небольшихъ домикахъ, сложенныхъ изъ камней и прикрытыхъ можжевельникомъ и землей. Очевидно здѣсь было лѣтнее пастбище, куда приходили кочевники со своими стадами. Утромъ стали собираться на осмотръ ледника. Никакими обѣщаніями нельзя было убѣдить ни одного изъ киргизовъ подняться вверхъ. Всѣ они сильно струсили и отговаривались тѣмъ, что тамъ нѣтъ никакой дороги и пройти невозможно. Тогда Федченко рѣшилъ идти съ двумя своими джигитами, препараторомъ и охотникомъ, уговоривъ жену остаться внизу, чтобы зарисовать видъ ледника.
   Смѣльчаки стали подниматься по замѣченной ими тропинкѣ, для чего должны были съ большимъ трудомъ перескочить черезъ бурный потокъ, преграждавшій имъ дорогу. Склонъ, по которому шли путешественники, былъ покрытъ массой цвѣтущихъ растеній; надъ ними летало и жужжало множество насѣкомыхъ, но нечего было и стараться поймать хотя одно изъ нихъ, такъ какъ при малѣйшемъ уклоненіи съ тропинки въ сторону легко было сорваться и упасть внизъ. Живописная мѣстность эта становилась все безжизненнѣе; изъ животныхъ Федченко встрѣтилъ тутъ только крупную черную куропатку съ двумя птенцами. Еще дальше кончились мягкіе зеленые склоны, и дорожка шла по мелкимъ обломкамъ, сильно осыпавшимся при ходьбѣ; приходилось ступать съ большой осторожностью, чтобы не сползти внизъ. Однако и тутъ зеленѣли травянистыя и кустарниковыя растенія, мелькали красныя ягодки низкой жимолости, напоминающей по виду нашу бруснику. Мало того, зелень виднѣлась и среди ледяного моря, сверкавшаго впереди. На камняхъ, въ трещинахъ ледника, въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ растаялъ снѣгъ, съ неудержимой силой пробиваются ростки сѣмянъ, прогрѣтыхъ солнцемъ и напитанныхъ влагой.
   Между тѣмъ, огибая ледникъ со стороны, наши путешественники поднялись такъ высоко, что стали чувствовать затрудненіе въ дыханіи, въ ушахъ раздавался страшный шумъ, а ноги передвигались съ необыкновеннымъ трудомъ. Явленіе это замѣчается вообще при подъемѣ на высокія горы и происходитъ оттого, что на большихъ высотахъ воздухъ очень рѣдокъ, и его становится недостаточно для дыханія человѣка.



   Остановившись на краю обрыва, Федченко окинулъ взглядомъ ледникъ, разстилавшійся передъ нимъ въ видѣ обширнаго снѣгового поля, окруженнаго высоко поднимавшимися пиками (остроконечныя вершины горъ) и перерѣзаннаго правильными грядами камней по разнымъ направленіямъ. По сообщеніямъ Федченки, длина ледника не менѣе 6-ти верстъ, а ширина на самомъ верху около восьми верстъ; книзу-же эта снѣговая площадь съуживается до 70 или 80 саженъ. Пока Алексѣй Павловичъ набрасывалъ планъ ледника, его спутники. препараторъ и охотникъ спустились и показали знаками, что можно взойти и на самый ледникъ.
   Пройдя черезъ нѣсколько каменистыхъ грядъ и миновавъ небольшія озера, путники ступили на гладкій и чистый ледъ, по которому стали подвигаться впередъ, словно по паркету. Въ это время на горизонтѣ появились тучи, угрожавшія дождемъ или снѣгомъ, и Федченко рѣшилъ спуститься съ ледника, чтобы но быть застигнутымъ непогодой. Поверхность, по которой шли Федченко и его спутники, была покрыта тонкой коркой подтаявшаго и снова замерзшаго снѣга и усѣяна обломками камней; приподнявъ одинъ изъ такихъ валуновъ, Федченко увидалъ черную шевелящуюся массу,-- это были подури, крошечныя насѣкомыя, встрѣчающіяся и на альпійскихъ ледникахъ. Сначала ни трещинъ, ни дыръ на этомъ ледникѣ не встрѣчалось. Но скоро пришлось повернуть назадъ, такъ какъ дорога путешественниковъ стала пересѣкаться такими широкими трещинами, что прыгать черезъ нихъ, не имѣя ни палокъ, ни веревокъ, нельзя было и пробовать. У этихъ глубокихъ разсѣлинъ были совершенно отвѣсныя стѣнки, а на днѣ ихъ сверкали и шумѣли ручьи. Вообще спускъ съ ледника оказался очень затруднителенъ: пришлось обходить озеро, карабкаться по узкой полосѣ камней и перебираться черезъ потокъ, каскадами сбѣгавшій по горѣ. Для этого путешественники набросали въ воду камней и, прыгая по нимъ, переходили на другую сторону. Вскорѣ можно было свернуть съ ледника на тотъ склонъ горы, по которому Федченко и его спутники поднимались въ область снѣга и льда, а затѣмъ черезъ полтора часа ходьбы они благополучно вернулись въ свой лагерь.
   Горячему желанію Федченки посѣтить ледникъ еще разъ и подняться на самый гребень хребта не суждено было осуществиться: джигиты съ плачемъ умоляли молодого ученаго какъ можно скорѣе уйти отсюда, потому что за эти сутки они страшно иззябли, да и лошадямъ не хватитъ оставшагося корма. Въ добавокъ одинъ изъ киргизовъ разсказалъ, что нѣсколько лѣтъ тому назалъ пять туземцевъ уже хотѣли пройти черезъ этотъ ледникъ и, поднявшись на перевалъ, спуститься по ту сторону горъ, но послѣ всѣхъ усилій; измученные и разбитые, принуждены были вернуться назадъ.
   Не имѣя ни надежныхъ проводниковъ, ни опыта для хожденія по высокимъ горамъ, Федченко не могъ настаивать на своемъ желаніи и, назвавъ открытую и посѣщенную имъ мѣстность ледникомъ Щуровскаго (въ честь извѣстнаго московскаго профессора и путешественника), Алексѣй Павловичъ вмѣстѣ со своими спутниками сошелъ внизъ и по узкимъ ущельямъ, оврагамъ и продольнымъ лощинамъ двинулся на востокъ, къ высотамъ Памира.
   Много чудесъ природы видѣлъ по пути русскій ученый, рѣшившійся изслѣдовать далекую и неизвѣстную намъ долину Ферганы.
   Вотъ громадный ключъ, снабжающій водой множество арыковъ цѣлаго округа. Этотъ источникъ-великанъ составляется изъ множества ключей, бьющихъ на днѣ крутого бассейна, обложеннаго камнями и похожаго не то на прудъ, не то на маленькое озеро, имѣющее около четырехъ саженъ въ ширину. Вода въ немъ прозрачная и очень холодная. Федченко объясняетъ происхожденіе этого источника тѣмъ, что снѣга, тающіе на вершинахъ горъ, просачиваются подъ почву; такимъ путемъ образуются подземные потоки, которые затѣмъ выходятъ наружу въ видѣ могучихъ ключей чистой и холодной воды.
   Вотъ обширная яма, продолговатая и довольно глубокая; на днѣ ея киргизы сѣютъ хлѣбъ и собираютъ жатву, не задавая себѣ вопроса о томъ, отчего произошла эта странная плодородная котловина. По мнѣнію Федченки, она представляетъ остатокъ исчезнувшаго озера, которое наполнялось водой подземныхъ ключей. Ключи эти изсякли, озеро пересохло, обнаживъ свое дно и предоставивъ человѣку хозяйничать тамъ, гдѣ прежде было царство подводныхъ тварей.
   Съ особеннымъ увлеченіемъ описываетъ Федченко красоту селенія Шахимардана, расположеннаго въ самой живописной части Ферганской долины.
   Высокія горныя цѣпи пересѣкаются въ этомъ мѣстѣ двумя долинами: одна идетъ поперекъ хребта горъ, другая вдоль. Обѣ долинки орошаются быстрыми и большими рѣками, которыя сливаются въ томъ мѣстѣ, гдѣ встрѣчаются эти долины. Такимъ образомъ, получается какъ-бы треугольникъ, на которомъ и раскинуто селеніе Шахимарданъ; сады-же его поднимаются высоко по склонамъ горы и тянутся по узкимъ ущельямъ. Свое странное названіе это коканское селеніе получило отъ имени святого, гробница котораго находится у самаго сліянія рѣкъ. "Шахимарданъ" значитъ "царь людей". Федченко никакъ не могъ узнать, за что именно коканцы такъ чтутъ его память; изъ разсказовъ туземцевъ выяснилось только, что Шахимарданъ -- самый знаменитый святой въ коканскомъ ханствѣ и что сюда на поклоненіе пріѣзжаетъ самъ ханъ. Отправились и супруги Федченко къ гробницѣ, которой имъ впрочемъ не показали; за то главный духовный служитель при этой святынѣ любезно принялъ русскихъ путешественниковъ, предложилъ имъ угощеніе и даже прочелъ магометанскую молитву за ихъ благополучное странствованіе.
   Первой заботой Федченки было подготовиться къ дальнѣйшей поѣздкѣ въ Алайскія горы, славящіяся своей красотой, на что указываетъ уже самое имя ихъ (Алай значитъ "удивляйся"). Но это оказалось не такъ-то просто.


   Закупивъ для дороги разныхъ припасовъ и корму лошадямъ, Федченко назначилъ выѣздъ изъ Шахимардана на 3-е іюля. Вдругъ къ нему явились посланные отъ мѣстныхъ жителей и начали упрашивать Алексѣя Павловича не идти въ горы, такъ какъ тамъ на путешественниковъ могутъ напасть племена, враждебныя хану и желающія сдѣлать ему непріятность. Долго толковалъ Федченко съ туземцами, доказывая, что ихъ страхи неосновательны и что такую хитрую штуку не придумаютъ горцы, живущіе по пути къ Алаю; все было напрасно, никто не брался сопровождать русскихъ въ задуманную ими поѣздку. Алексѣй Павловичъ отправилъ въ Коканъ къ мехтеру письмо, прося его приказать киргизамъ ѣхать съ путешественниками и, если нужно, прислать усиленный конвой.
   Разсчитавъ, что отвѣтъ придетъ не ранѣе, какъ черезъ пять дней, супруги Федченко занялись наблюденіями надъ окружающей ихъ природой. Алексѣй Павловичъ покупалъ и опредѣлялъ мѣстныхъ рыбъ, собралъ 1700 различныхъ насѣкомыхъ и осмотрѣлъ чрезвычайно интересное озеро въ 7-ми верстахъ отъ Шахимардана,
   Но вотъ и давно ожидаемый отвѣтъ мехтера, который онъ адресовалъ "Почтенному пріятелю нашему, Алексѣю Павловичу Федченко". Въ своемъ интересномъ посланіи коканскій чиновникъ убѣждалъ русскаго путешественника лучше отказаться отъ поѣздки въ земли, гдѣ живутъ племена неподвластныя и недружественныя хану.


   Федченко увѣдомилъ мехтера, что ни въ одно изъ опасныхъ мѣстъ онъ не поѣдетъ, и рѣшилъ направиться къ Алайскимъ горамъ съ тѣми людьми, какіе имѣлись въ его распоряженіи. Старикъ, начальникъ конвоя, тотчасъ же разстался съ русскимъ путешественникомъ, отказавшись сопровождать его по болѣзни. Остальные же киргизы, хотя и согласились тронуться въ путь, но всю дорогу мучили Алексѣя Павловича, постоянно жалуясь на трудность путешествія и отказываясь отъ всякаго мало-мальски труднаго подъема или спуска.
   Выѣзжая изъ Шахимардана, путешественники встрѣтили толпу странныхъ людей въ халатахъ, сшитыхъ изъ пестрыхъ лоскутьевъ, и въ остроконечныхъ шапкахъ. Съ большимъ уваженіемъ посторонились эти чудаки передъ русскими и запѣли благочестивыя пѣсни, въ которыхъ высказывали чужестранцамъ самыя лучшія пожеланія; это были странствующіе монахи (даваны), живущіе подаяніемъ богомольцевъ. Алексѣй Павловичъ послалъ даванамъ серебряную монету и подивился ихъ добродушному отношенію къ людямъ иной вѣры.
   Дня черезъ два ѣзды по ущельямъ и горнымъ дорогамъ, путники очутились въ странѣ каратегинцевъ, т. е. у того самаго племени, котораго такъ боялись коканцы и ихъ власти. Очень заинтересовалъ Алексѣя Павловича старый полуразрушенный городъ Учъ-Курганъ, въ которомъ Жилъ бывшій правитель каратегинцевъ Музафаръ-ша, выгнанный взбунтовавшимся населеніемъ.
   Алексѣю Павловичу очень захотѣлось повидать этого разжалованнаго повелителя и поговорить съ нимъ объ его странѣ, которую не посѣщалъ еще ни одинъ европеецъ. На просьбу Федченки принять русскихъ путешественниковъ, Музафаръ-ша отвѣтилъ, что онъ ѣдетъ хоронить свою любимую молодую жену, которую только-что потерялъ, и что визитъ гостей придется отложить. На другой день Федченко былъ принятъ восточнымъ повелителемъ въ его небольшомъ домикѣ, стоявшемъ среди чудеснаго сада.
   Свиданіе было довольно печально: изъ сосѣдней комнаты доносились раздирающіе крики, которыми мать покойной жены Музафаръ-ша оплакивала свою погибшую дочь. Ольга Александровна пошла къ плачущей женщинѣ, думая утѣшить ее подарками, но вернулась сама смущенная и разстроенная отчаяніемъ бѣдной матери, все лицо которой было покрыто запекшейся кровью и глубокими царапинами.
   Самъ Музафаръ-ша былъ человѣкъ лѣтъ тридцати съ небольшимъ, смуглый, черноволосый; обращеніе его съ гостями было грубовато, но добродушно.
   Выказавъ сожалѣніе къ семейному горю Музафаръ-ша, Федченко попросилъ его описать между какими владѣніями лежитъ Каратегинъ. Сообразительный азіатъ, немного подумавъ, ударилъ себя въ грудь и сказалъ, что это будетъ Каратегинъ, правая рука -- это страна Мача, лѣвая -- Дарвазъ, правая нога -- Гиссаръ, лѣвая -- Кулябъ, а голова -- Коканъ, -- прибавилъ Музафаръ-ша послѣ нѣкотораго раздумья. Впослѣдствіи Федченко убѣдился, что этимъ оригинальнымъ способомъ ему дали совершенно правильное понятіе о расположеніи Каратегина и сосѣднихъ съ нимъ странъ.
   О Памирѣ Музафаръ-ша отозвался съ презрѣніемъ: "и что вы такъ разспрашиваете о такомъ дурномъ мѣстѣ" -- сказалъ онъ. Зная, что "крыша міра" не можетъ доставить никакихъ выгодъ, азіатъ не видѣлъ въ ней ничего интереснаго.
   Въ Учъ-Курганѣ Федченко узналъ, что путешествіе на Алайскія высоты безопасно, и что тамъ нѣтъ никакихъ непріятелей. Подаривъ Музафару-ша на прощанье серебряные часы, Алексѣй Павловичъ выѣхалъ 17-го іюля въ то ущелье, черезъ которое шла дорога къ Алаю. Странную рѣку встрѣтили по дорогѣ путешественники,-- вода въ ней была ярко-красная, и, когда ей дали отстояться, получился осадокъ такого-же алаго цвѣта. Федчепко объясняетъ это тѣмъ, что ручьи, изъ которыхъ состоитъ рѣка, протекаютъ по красной глинѣ; размывая ее, они и сами окрашиваются въ красный цвѣтъ.
   Уже на четвертой верстѣ отъ Учъ-Кургана начались горы, и дорога путниковъ потянулась по берегамъ горныхъ рѣкъ, въ тѣсныхъ и мрачныхъ ущельяхъ. Кое-гдѣ попадались слѣды жилья, кибитки съ джигитами, караулившими проѣзжающихъ, камни, нагроможденные поперекъ ущелья и образовавшіе своеобразное укрѣпленіе, а иногда и плотина, сдѣланная для защиты дороги отъ разливовъ рѣки.
   Доѣхавъ до широкой горной долины, похожей на плоскогорье и носящей названіе Алая, Федченко поднялся на перевалъ, чтобы полюбоваться очертаніемъ тѣхъ горъ, которыя тянутся за Алаемъ. Съ восторгомъ вспоминалъ впослѣдствіи Алексѣй Павловичъ картину, разстилавшуюся передъ нимъ. Отдѣльныя вершины, прятавшіяся, въ облакахъ, массивные хребты, группы пиковъ,-- все было одѣто бѣлоснѣжнымъ покровомъ. "Ни одной черной точки, все сплошь засыпано снѣгомъ!" -- пишетъ Алексѣй Павловичъ въ своемъ сочиненіи "Путешествіе въ Туркестанъ". И этотъ снѣговой хребетъ, эта величественная природная стѣна была всего въ разстояніи 30 верстъ! "Я тогда еще не предчувствовалъ",-- говоритъ Федченко,-- "что эти горы сдѣлаются для меня дѣйствительно стѣной, за которой я ничего не увижу; я спѣшилъ внизъ, чтобы проникнуть въ эти горы, и мечталъ, что дойду до тѣхъ мѣстъ, гдѣ фантазія туземцевъ помѣщаетъ "крышу міра".
   Увидѣвъ себя совершенно неожиданно близь величественнаго Памира, Алексѣй Павловичъ выразилъ желаніе перейти Заалайскія горы, которыя собственно и составляютъ край знаменитой крыши міра. На это киргизъ, считавшійся начальникомъ конвоя, отвѣтилъ рѣшительнымъ отказомъ: "Нѣтъ, дальше нельзя, нужно назадъ". Можно себѣ представить, въ какое отчаяніе пришелъ путешественникъ, когда убѣдился, что никакими уговорами или обѣщаніями нельзя сломить упорство киргиза. Но впослѣдствіи, хладнокровно обсудивъ всѣ условія своей поѣздки, Федченко призналъ, что осторожный проводникъ былъ совершенно правъ. Дѣло въ томъ, что у путешественниковъ почти не было запасовъ провизіи и корма для лошадей, а, не имѣя никакихъ свѣдѣній о дорогѣ на пустынный и холодный Памиръ, Алексѣй Павловичъ не могъ бы даже приблизительно сказать, сколько дней придется имъ пробыть въ пути.
   Послѣ двухъ дней, проведенныхъ на Алаѣ и посвященныхъ сбору растеній и животныхъ, срисовываній видовъ, опредѣленію высотъ и т. д., джигиты начали усиленно упрашивать Алексѣя Павловича ѣхать обратно. "Видѣли Алай, чего-же больше" -- говорили они. Чтобы запугать русскаго ученаго, киргизы стали распускать слухи о готовящемся нападеніи каратегинцевъ, и Федченкѣ пришлось отказаться отъ своего намѣренія побывать въ сосѣднихъ ущельяхъ. На третій день къ вечеру онъ покинулъ безлюдный край, поразившій его своей величавой красотой, и повернулъ назадъ, остановившись для перваго ночлега въ маленькой коканской крѣпости, пріютившейся на выступѣ скалистой горы.
   Дорого заплатилъ Федченко за всѣ познанія и новыя впечатлѣнія, которыя доставило ему путешествіе по Туркестану. Лишенія и труды, вынесенные молодымъ ученымъ, сильно разстроили его здоровье; на обратномъ пути Федченко серьезно заболѣлъ, не успѣвъ доѣхать и до Ташкента. Больше мѣсяца прохворалъ самоотверженный путешественникъ и лишь позднею осенью могъ вернуться въ Москву. Здѣсь онъ провелъ цѣлый годъ за разборкой привезённыхъ коллекцій, а въ сентябрѣ 1872 г. уѣхалъ съ женой заграницу, куда его командировали на 2 года для обработки и составленія отчета о путешествіи по Туркестану. Особенно подробно и живо описалъ Алексѣй Павловичъ свою поѣздку по Коканскому ханству, но разъ высказывая при этомъ надежду посѣтить тотъ Памиръ, который манилъ его своей недоступностью и неизвѣстностью. А между тѣмъ молодой ученый, полный силъ, здоровья, запятый планами будущихъ работъ и путешествій, быстрыми шагами приближался къ смерти и какой ужасной, мучительной смерти!..
   Осень 1873 года супруги Федченко проводили въ Швейцаріи, и Алексѣй Павловичъ задумалъ посѣтить главные альпійскіе ледники, для сравненія ихъ съ ледниками Туркестана. 2-го сентября пошелъ онъ пѣшкомъ въ горную долину Шамуни, чтобы взойти оттуда на знаменитый ледникъ "Col de Géant", находящійся на Монбланѣ. Къ сожалѣнію, Федченкѣ попались на этотъ разъ очень ненадежные проводники, не умѣвшіе понимать и угадывать наступающую перемѣну погоды. Утро 3-го сентября было великолѣпное, и путешественники стали подниматься на гору въ 5 ч. утра при тихой, ясной и теплой погодѣ. Но къ 2-мъ часамъ дня, когда Федченко съ проводниками былъ уже недалеко отъ перевала, началъ дуть холодный вѣтеръ, пошелъ снѣгъ; у путниковъ отъ холода захватывало дыханіе, озябшія ноги едва двигались, и они поняли, что нужно повернуть назадъ, пока силы еще не совсѣмъ отказались служить имъ. Но слишкомъ поздно пришли путешественники къ этому благоразумному рѣшенію; Федченко слабѣлъ съ каждымъ шагомъ; напрасны оказались всѣ усилія проводниковъ помочь Алексѣю Павловичу; измученный, ослабѣвшій и полузамерзшій онъ понялъ, что ему не избѣжать смерти, и самъ сталъ просить проводниковъ спасаться скорѣе, оставивъ его умирать одного. Но между товарищами проводниковъ долго ходили печальные слухи: говорили, что эти неопытные люди сами испугались наступившей снѣжной бури, что одинъ изъ нихъ почувствовалъ себя очень плохо, и тогда оба они бѣжали, какъ трусы и вѣроломные спутники, бросивъ довѣрившагося имъ путешественника...
   Только на другой день къ вечеру нашли трупъ Федчепки и, привязавъ его къ палкѣ, принесли въ Шамуни, гдѣ похоронили 6-го сентября на небольшомъ англійскомъ кладбищѣ. Узнавъ печальную вѣсть о безвременной кончинѣ своего мужа, Ольга Александровна пріѣхала на его похороны, а затѣмъ вмѣстѣ съ крошкой сыномъ, которому было всего 8 мѣсяцевъ, уѣхала изъ Швейцаріи въ Москву.
   На далекой могилѣ Федченки поставленъ памятникъ на деньги, собранныя соотечественниками покойнаго. Лучшимъ украшеніемъ этого монумента служитъ большая золотая медаль, присужденная Алексѣю Павловичу Обществомъ Любителей Естествознанія уже послѣ смерти молодого ученаго и помѣщенная на его памятникѣ.
   Недолго жилъ Алексѣй Павловичъ Федченко, но много сдѣлалъ онъ для науки, которой посвятилъ всѣ свои молодые годы, всѣ силы и способности богато одаренной натуры. Обширныя коллекціи, чучела звѣрей, альбомы рисунковъ, описанія новыхъ странъ, вотъ чѣмъ обогатилъ наши музеи и ученыя библіотеки этотъ труженикъ, скончавшійся на тридцатомъ году жизни.
   Мало того, своими пылкими разсказами о красотахъ горнаго Туркестана, своими настойчивыми увѣреніями въ необходимости посѣтить и осмотрѣть Памиръ, онъ съумѣлъ заинтересовать и ученыя Общества и многихъ изслѣдователей. Въ настоящее время таинственная "крыша міра" изслѣдована и описана нѣсколькими русскими путешественниками, между которыми особенно прославились:-- Грумъ-Гржимайло и Громбчевскій, собравшіе множество самыхъ интересныхъ свѣдѣній о высокомъ, вѣчно-холодномъ и царственно-прекрасномъ Памирѣ.

"Юный Читатель", No 21, 1903

   
   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов