Храповицкій мѣщанинъ Тимоѳей Курлянковъ стоялъ на колѣняхъ въ глубинѣ "котла", вывѣтреннаго въ пластовой скалѣ надъ Енисеемъ, и чинилъ рыболовную сѣть. Онъ былъ очень не въ духѣ. Сегодня утромъ не ждано, не гадано пожаловала къ нему изъ города на одинокую заимку жена его Ульяна, баба еще молодая, но пьяная и гулящая. Тимоѳей, человѣкъ степенный и работящій, ея терпѣть не могъ. Жили они давнымъ-давно врозь: Ульяна -- въ городѣ по мѣстамъ у "навозныхъ"; Тимоѳей -- приказчикомъ-сторожемъ на глухой заимкѣ, брошенной настоящимъ хозяиномъ, красноярскимъ купцомъ, чуть не въ полную собственность Тимоѳея. Купецъ, великій фантазеръ и запивоха, весьма уважалъ Тимоѳея за честность и еще больше за то, что, "однако, курносый, какъ Сократъ". Прежде, чѣмъ спиться, купецъ успѣлъ поучиться въ красноярской гимназіи, а можетъ-быть, именно тамъ-то и спился, какъ весьма многіе сибирскіе юноши. Визиты Ульяны къ мужу на заимку всегда означали одно и то же: что бабу бросилъ очередной любовникъ, а она съ досады и горя запьянствовала, потеряла мѣсто, безобразничала недѣли двѣ по улицамъ и валялась хмельная у всѣхъ кабаковъ славнаго города Храповицка, пока, наконецъ, пропившись до тла, не вспомнила о существованіи гдѣ-то въ глуши, за сорокъ пять верстъ, своего законнаго супруга. Сегодня Ульяна пришла въ довольно приличномъ видѣ, то-есть имѣла на себѣ юбку и башмаки. Два года назадъ, въ послѣднее свиданіе супруговъ, она явилась очамъ изумленнаго Тимоѳея почти Евою: всю одежу замѣнялъ ей рогожный куль, который она носила, какъ попъ ризу. А на дворѣ потрескивали уже сентябрьскіе морозы. Другая бы замерзла, либо простудилась насмерть. Но этой желѣзной, да къ тому же насквозь проспиртованной, бабищѣ все было сполагоря: хоть бы лишній разъ чихнула! При встрѣчѣ мужъ и жена, послѣ краткихъ и не весьма ласковыхь привѣтствій, быстро переходили къ пререканіямъ, отъ пререканій -- къ дракѣ. Побѣждалъ въ продолжительномъ бою, въ концѣ -- концовъ, разумѣется, Тимоѳей,-- все-таки мужчина -- но не безъ труда и урона, потому что Ульяна была не по-женски сильна и въ дракѣ звѣрѣла, такъ что надо было ее связывать. Вся обычная послѣдовательность супружескаго свиданія повторилась и сегодня утромъ, о чемъ выразительно свидѣтельствовали царапины на лицѣ Тимоѳея и подбитый глазъ. Тимоѳей продержалъ жену связанною больше трехъ часовъ, покуда она утомилась ругаться, заснула, выспалась и, проснувшись, взмолилась о помилованіи. Тимоѳей явилъ великодушіе и развязалъ Ульяну, за что въ благодарность та немедленно плюнула ему въ глаза. Драка имѣла всѣ данныя возобновиться, но Тимоѳей, какъ опытный стратегъ, сообразилъ, что, покуда связанная Ульяна спала и отдыхала, онъ три часа работалъ во дворѣ, не покладая рукъ, и, слѣдовательно, со свѣжими силами врага ему, утомленному, не сладить. И, осторожный, какъ Куропаткинъ, онъ благородно ретировался къ сѣтямъ своимъ на Енисей, оставивъ за торжествующею Ульяною поле сраженія и фортецію заимки. Ульяна воспользовалась своею побѣдою прежде всего за тѣмъ, чтобы разыскать имѣвшуюся въ хатѣ бутылку спирта, которую и осушила по-сибирски -- чайною чашкою. Алкоголь умягчилъ ея бранное сердце и расположилъ мириться съ мужемъ. Къ тому же на заимкѣ ни души не было, и пьяной бабѣ стало скучно. Однимъ словомъ, каковы бы ни были намѣренія Ульяны, мирныя или воинственныя, но Тимоѳей, около обѣденнаго часа, увидалъ изъ своего котла, что жена взбирается къ нему въ убѣжище крутою тропинкою по обрыву надъ Енисеемъ. Ульяна едва держалась на ногахъ, качалась, шаталась, падала на четвереньки, ползла. Тимоѳей пришелъ въ ужасъ: онъ зналъ, что тропа узкая, невѣрная, осыпчатая, по ней и трезвому-то пройти не шутка. И не успѣлъ онъ крикнуть Ульянѣ, чтобы та остереглась, какъ несчастная баба и въ самомъ дѣлѣ оступилась и полетѣла, перекувыркнувшись въ воздухѣ, внизъ, а за нею грянулъ цѣлый обвалъ слоистой вывѣтренной породы.
Тимоѳей, едва помня себя отъ ужаса, бросился на помощь къ женѣ. Она лежала близъ самаго Енисея, на галькѣ, полузасыпанная, неподвижная. Пока мужикъ добрался къ ней черезъ сыпучую дыру, которую сдѣлалъ въ тропинкѣ обвалъ, прошло довольно времени. Блѣдная синева лица, оскалъ зубовъ и лужа крови вокругъ холодѣющаго тѣла выразительно сказали Тимоѳею, что онъ овдовѣлъ.
Тимоѳею нисколько не жалъ было Ульяны, но онъ былъ потрясенъ внезапностью катастрофы и, кромѣ того, струсилъ. Не покойницы струсилъ, но -- что засудять. Мужикъ онъ былъ неглупый и сразу смекнулъ, что въ несчастный случай тутъ начальство плохо повѣритъ. О скверныхъ отношеніяхъ Тимоѳея съ женою было извѣстно далеко въ околоткѣ. Заглянулъ Тимоѳей въ лужицу, наплесканную Енисеемъ между галькою: вода показала ему курносое лицо, исковерканное смущеніемъ и страхомъ, а, что хуже всего, избитое и исцарапанное такъ усердно, что не у всякаго настоящаго убійцы бываетъ худо!
Одна надежда, что никто не видалъ. Кругомъ пустыня. До ближайшаго жилья -- села Прощи -- семь верстъ. Спустить Ульяну, хорошенько загрузивъ крупною галькою, въ Енисей, и концы въ воду. Но тутъ Тимоѳей сообразилъ, что Ульяна, прежде чѣмъ добраться отъ города до заимки, прошла рядъ селъ, въ которыхъ ее знали. Значитъ, извѣстно, что она у мужа находится. Значитъ, не сегодня -- завтра узнается, что Ульяна пропала съ заимки не вѣсть куда. Значитъ, явится спросъ къ Тимоѳею: куда дѣвалъ жену? А Енисей -- рѣка сумасшедшая: не груженое онъ грузитъ, а груженое разгружаетъ. Какихъ камней ни наверти на покойницу, это похороны не вѣрныя,-- теченіе очень можетъ развязать трупъ и выбросить его гдѣ-нибудь на мель, въ протокѣ.
Покуда Тимоѳей горевалъ и раздумывалъ, къ заимкѣ, со стороны ближняго села, подходилъ человѣкъ. Былъ онъ богатырскаго роста, въ грубомъ пиджакѣ домотканнаго сукна, штаны засучены въ высокіе сапоги. Изъ-подъ московскаго картуза глядѣли глаза орлиные -- суровые, смѣлые и зоркіе. Сивые усы, сивая борода. Звали этого человѣка... впрочемъ, все равно, какъ его звали, а кличка ему въ округѣ была Потапъ. Былъ онъ старый политическій ссыльный -- бомбистъ, отбывшій долгую каторгу и поселеніе и потомъ брошенный подъ гласный надзоръ въ степное село. Жилъ на Прощѣ много лѣтъ, омужичился, сталъ хозяиномъ и, какъ часто бываетъ съ поднадзорными властнаго ума и характера, если они попадаютъ въ очень глухое захолустье, сдѣлался человѣкомъ, необходимымъ для крестьянства,-- своего рода моральнымъ начальствомъ, которое иной разъ повліятельнѣе начальства короннаго. Тимоѳей зазрилъ Потапа издали на буграхъ.
Сперва испугался, потомъ обрадовался. Потапъ былъ какъ разъ человѣкъ, подходящій Тимоѳею для помощи и совѣта. Что Потапъ повѣрить ему и не подумаетъ, будто онъ убилъ Ульяну, Тимоѳей не сомнѣвался.
Потапъ повѣрилъ. Положеніе трупа, характеръ ушибовъ и ранъ на тѣлѣ Ульяны убѣдили старика, что Тимоѳей говоритъ правду. Сомнѣнія и страхи Тимоѳея онъ тоже понялъ очень хорошо. Безъ вины разорятъ и засудятъ.
-- Прежде всего "это" надо зарыть.
Подняли мужчины мертвую Ульяну и перенесли ее на заимку, во дворъ. Тамъ Потапъ приказалъ Тимоѳею разметать огромную кучу назема и на расчищенномъ мѣстѣ рыть яму. Дѣлалось такъ за тѣмъ, что подъ наземомъ земля талая, рыхлая, и легче, скорѣе беретъ ее заступъ. Вѣдь по Енисею, и лѣтомъ, уже на аршинъ вглубь, почва промерзлая, что камень, хоть разбивай ее ломомъ и руби топоромъ. А стояло не лѣто уже, ранняя осень: дни бѣжали къ Покрову. Работали часа два. Къ вечеру тѣло Ульяны навсегда исчезло отъ глазъ міра сего въ глубокой ямѣ, плотно засыпанной пескомъ. Поверхъ песка мужчины снова навалили бугоръ назема.
-- Теперь,-- сказалъ Потапъ,-- сядемъ да померекаемъ, какъ избывать бѣду твою дальше. Я такъ полагаю, Тимоѳей, что оставаться на заимкѣ тебѣ никакъ нельзя.
-- Страшно, Потапъ Ильичъ,-- сознался Тимоѳейю.-- Хотя баба была самая лядащая и никакой вины моей въ ея смерти нѣту, а все же...
-- Разумѣется. Кому пріятно жить одному въ пустынѣ и трупъ подъ ногами чувствовать? Но, помимо того, опасно, что родня, знакомцы, начальство вскорѣ хватятся твоей Ульяны, начнутъ ее искать. А передъ слѣдствіемъ и допросомъ,-- я тебя знаю,-- ты спасуешь... ну, и готовъ чорту баранъ: ни за что ни про что Сахалина хватишь... Надо тебѣ уѣхать, другъ любезный. Уѣзжай.
-- Я бы съ радостью, Потапъ Ильичъ, только боязно: не подать бы на себя еще большаго подозрѣнія? Скажутъ люди: что за диковина? Пришла къ Тимоѳею жена и какъ въ воду канула, а самъ Тимоѳей ускакалъ не вѣсть куда, будто оглашенный? Это не иначе, что онъ ее извелъ да бѣжалъ...
-- Да,-- спокойно возразилъ Потапъ,-- ты совершенно правъ. Бѣжать одному, безъ жены, я тебѣ не посовѣтую: прямая улика,-- накроютъ. Но тебѣ слѣдуетъ не одному бѣжать, а именно вдвоемъ съ женою.
-- То есть какъ же это съ женою, Потапъ Ильичъ?
-- Такъ, съ женою, съ Ульяною.
-- Позвольте, Потапъ Ильичь? Мнѣ невдомекъ. Ослышался я, что ли, или плохо васъ понялъ? А зарывали-то мы: съ вами сейчасъ кого же?
-- Ульяну зарывали.
-- Ну?
-- Чудакъ! Ульяну зарыли, а паспортъ отъ ея, небось, цѣлъ остался? Нешто не знаешь, что на Руси человѣкъ состоитъ изъ души, тѣла и паспорта? Теперь,-- покуда не станетъ извѣстно, что Ульяны твоей больше нѣтъ на свѣтѣ, которой женщинѣ ты дашь паспортъ Ульяны, та и будетъ Ульяною... Понялъ?
-- Однако понялъ,-- протяжно сказалъ Тимоѳей.
-- Покуда ты наземъ ворочалъ, я твое дѣло обмозговалъ. Слушай: тебѣ совсѣмъ не "бѣжать" надо, а просто уѣхать, открыто уѣхать, у всѣхъ на вѣсти, ну, въ Красноярскъ, что ли, скажись, будто за покупками. И дамъ я тебѣ въ попутчицы одну женщину, то есть дѣвушку. Она изъ нашихъ, политическихъ, только въ политику-то совсѣмъ не по характеру своему попала, а больше какъ куръ во щи. Тоскуетъ здѣсь ужасно, а сослана на пять лѣтъ. Человѣкъ хорошій, но воли большой въ себѣ не имѣетъ, страдать и терпѣть не охоча, да и не понимаетъ хорошо-то, за что терпитъ. Вообще лишняя она здѣсь. Я давно уже порѣшилъ устроить ей побѣгъ при первой же возможности. И если ты согласишься, то счастливѣе случая найти нельзя. По примѣтамъ она съ Ульяною сходится. Ты ее знаешь: это -- Лиза Басова. Моложе покойницы немножко, да это пустяки, сойдетъ. Вся твоя обязанность стало быть, сводится къ тому, что ты увезешь ее изъ нашихъ мѣстъ, какъ будто бы свою жену, и доставишь, куда мы тебѣ назначимъ. А затѣмъ, пожалуй, хоть и домой возвращайся, на заимку. Скажешь людямъ, что жена поступила служить къ господамъ, на мѣсто, въ Красноярскѣ или Томскѣ. Можно, пожалуй, и паспортъ ея тамъ прописать. А то просто жалуйся, что, молъ, запила, бросила меня въ губерніи... Всѣ знаютъ, какая шалая и непостоянная была твоя Ульяна. И если ты все это исполнишь, то не только спасешь себя отъ всякой опасности, но еще и доброе дѣло сдѣлаешь и заработаешь рублей пятьдесятъ, даже сто. У Лизы есть маленькія деньжонки, да и я согласенъ помочь. И заранѣе говорю тебѣ: этой твоей услуги я, пока буду живъ, тебѣ не забуду.
Тимоѳей очень задумался. Планъ Потапа казался ему простъ и ясенъ. Если и было что трудное къ выполненію, то развѣ вначалѣ: какъ провезти Лизу Басову подъ именемъ Ульяны по тѣмъ деревнямъ и селамъ, гдѣ Ульяну знаютъ въ лицо? Но, сообразивъ разстояніе и свои знакомства, Тимоѳей высчиталъ, что послѣдній пунктъ по тракту, опасный ему въ этомъ отношеніи, находится верстахъ въ 50,-- станокъ Кошмино: у Ульяны была выдадена туда замужъ старшая сестра. Дальше Кошмина Ульяна никогда не бывала. На доброй парѣ сытыхъ сибирскихъ степныхъ коньковъ Тимоѳей разсчитывалъ сдѣлать этотъ перегонъ въ ночное время, выѣхать съ вечера, покормить коней "на степу", въ дорогѣ, и такъ приноровить, чтобы къ свѣту очутиться уже далеко за Кошминымъ.
-- Если опозднимся, ободняетъ, то дамъ крюку по степи, объѣду Кошмино стороною... Ничего! можно! Вотъ только, Потапъ Ильичъ, не было бы за вашей барышнею погони отъ начальства?
-- За три дня я тебѣ ручаюсь, что не будетъ, можетъ-быть, и четыре и всѣ пять дней, даже недѣля пройдетъ, покуда ея хватятся. Это-то намъ устроить всего легче. И сами цѣлы будемъ и добрыхъ людей не подведемъ. А за пять денъ вы будете уже верстахъ въ пятистахъ, если не больше. Да, разъ всѣмъ будетъ извѣстно, что ты уѣхалъ со своею женою, какое же у кого можетъ быть на тебя подозрѣніе?
Въ такихъ соображеніяхъ и переговорахъ провели они -- Потапъ съ Тимееемъ -- цѣлую ночь, а наутро окончательно ударили по рукамъ, рѣшились и принялись дѣйствовать.
Побѣгу Лизы Басовой было назначено быть трое сутокъ спустя. За это время Тимоѳей нарочно то и дѣло показывался на Прощѣ всѣмъ, въ томъ числѣ и помощнику станового, говорилъ о своей скорой поѣздкѣ въ Красноярскъ, будто хозяинъ-купецъ вызываетъ къ себѣ по торговому дѣлу, разсказывалъ, что жена къ нему возвратилась, и жаловался, что никакого терпѣнія съ нею не стаетъ,-- такъ безобразно пьетъ и буянитъ.
-- Одное оставить невозможно: боюсь, заимку сожжеть. Мнѣ передъ отъѣздомъ хлопотъ, заботъ выше головы, а отлучиться отъ дома не смѣю. Спасибо Потапу, что заходитъ присмотрѣть. Только въ то время я и свободенъ.
-- Ты бы ее, однако, полѣчилъ?-- совѣтовали ему.
-- И то въ Красноярскъ съ собою везу,-- лѣкарь тамъ, сказываютъ, чудотворный проявился, хорошо пользуетъ отъ запоя травами. Хотя большой надежды не имѣю, однако, авось! Этакая обуза и убытокъ, а, нечего дѣлать, везу. Да и все равно: какъ ее, проклятую, одное дома оставить? Она заимку сожжетъ.
Нѣкоторыя любопытныя кумушки сунулись было на заимку посмотрѣть, какъ пьетъ и безобразитъ Тимоѳеева молодуха, но наткнулись тамъ на сумрачную и грозную фигуру Потапа, который вытурилъ ихъ безъ церемоніи:
-- Нечего, нечего хвосты трепать, о чужомъ срамѣ любопытствовать. Когда вытрезвимъ Ульяну, тогда милости прошу, а представленій дѣлать изъ пьянаго человѣка не позволю: стыдно вамъ, тетки.
Потапа боялись,-- кумушки ушли, не солоно хлебавъ, а легенда о безпросыпномъ запоѣ Ульяны еще болѣе окрѣпла, выросла и покатилась отъ хаты къ хатѣ.
Что касается Лизы Басовой, ея побѣгъ былъ обставленъ очень просто. Въ назначенный день она обратилась къ помощнику станового съ просьбою объ отлучкѣ на три дня въ сосѣднее село, верстъ за восемнадцать, къ знакомой попадьѣ. Отлучки эти разрѣшались ей уже не разъ,-- у полиціи Басова была на счету "смирной" и выигрывала тѣмъ маленькія поблажки. Да и вообще ссылка въ сибирскомъ селѣ только скучна ужасно и для людей, не имѣющихъ своихъ средствъ, голодна; въ разсужденіи же общаго "прижима" она, пожалуй, легче городской: начальства меньше и калибромъ оно мельче. Помощникъ станового совершенно спокойно разрѣшилъ Басовой навѣстить попадью, а Басова, тоже совершенно спокойно, отойдя версты двѣ за паскотину, спустилась въ балку, гдѣ ждалъ ее Потапъ, съ платьемъ, которое должно было превратить Лизу въ Ульяну. Платье Лизы Потапъ зарылъ тутъ же въ балкѣ и камнемъ завалилъ. Падали сумерки, когда, окруживъ село по степи, они вдвоемъ спустились къ Тимоѳевой заимкѣ. А полчаса спустя затарахтѣла по тракту кибитка, унося двоихъ путниковъ. Проѣхать пришлось черезъ все село, почти двухверстную Прощу,-- на томъ настоялъ Потапъ. Слыша грохотъ колесъ, глядѣли люди въ окна и говорили:
-- Тимоѳей въ губернію покатилъ: жену отъ пьянства лѣчить. Ишь, шельма, до чего себя довела: даже сидѣть въ кибиткѣ не можетъ, колодою лежитъ. Ай-ай-ай! Однако и бабы же пошли нонѣ.
Помощникъ станового тоже смотрѣлъ въ окно и тоже жалѣлъ Тимоѳея и ругательски ругалъ его пьяницу-жену.
Лиза Басова кончила свою ссылку!
Лиза Басова, такъ романически бѣжавшая изъ ссылки въ селѣ Прощѣ,-- правъ былъ Потапъ,-- попала въ революцію, дѣйствительно, "какъ куръ во щи",-- совсѣмъ нечаянно и, пожалуй, что почти не ко двору. Была она москвичка (не городская,-- изъ уѣзда), происходила изъ духовнаго званія, училась въ московскомъ Филаретовскомъ училищѣ, курса не кончила, по непріятностямъ съ начальницею, и семнадцати лѣтъ поступила продавщицею въ игрушечный магазинъ. Въ качествѣ сироты, жила у тетеньки, которая весьма строго наблюдала за ея нравственностью, но обращалась съ нею, почти какъ съ прислугою. Да и приходилось, въ самомъ дѣлѣ, помогать прислугѣ. Тетенька держала на Бронной студенческія меблированныя комнаты съ столовкою, пансіонеры къ ней валили валомъ, потому что дама была довольно добросовѣстная: кормила дешево и почти съѣдобно. Со студенчествомъ весело,-- Лиза своею полу-прислужническою ролью не тяготилась. Дѣло у тетеньки процвѣтало и росло, а сама тетенька старѣла и болѣла. Лизѣ пришлось бросить магазинъ и превратиться въ экономку меблированныхъ комнатъ. Окруженная студентами, она ловила отъ нихъ кое какія "идеи времени", но, правду сказать, была слишкомъ неразвита, чтобы ихъ сознательно усвоить, а развиваться было некогда: съ утра до вечера кипѣла въ хозяйствѣ, какъ въ котлѣ. Изъ себя дѣвушка была не то, чтобы ужъ очень красивая, но -- пресимпатичной миловидности, рослая, статная, дышащая здоровьемъ и силою. Темпераментомъ природа наградила ее холоднымъ, къ влюбчивости не расположеннымъ, а для дружбы и товарищества весьма приспособленнымъ. Поэтому студенчество очень уважало и любило Лизу Басову, несмотря на ея простоту и почти темноту, и даже ревниво берегло ее отъ черезчуръ предпріимчивыхъ "развивателей". Такимъ образомъ, досуществовала Лиза Басова до двадцать второго года жизни, не выйдя замужъ и не имѣвъ романа,-- просто "добрымъ товарищемъ" и "хорошею дѣвкою". Съ своей стороны, она почти суевѣрно обожала студенчество, какъ нѣкую высшую силу, инстинктивно, именно только за то уже, что оно -- студенчество; и не понимала, но глубоко уважала на вѣру рѣшительно всякую "революцію", потому что огромное большинство студенчества, у нея квартирующаго и столующагося, было революціонно. Она знала кое-что по слуху -- напримѣръ, что у однихъ -- "пролетаріи всѣхъ странъ, соединяйтесь", а у другихъ -- "въ борьбѣ обрѣтешь ты право свое". Какая разница между тѣми и другими, это оставалось выше пониманія Лизы, но она одинаково сочувствовала тѣмъ и другимъ, трепетала за тѣхъ и другихъ, вмѣстѣ съ тѣми и другими ненавидѣла полицію, опасалась и подозрѣвала шпіоновъ а, въ случаѣ надобности, очень могла за тѣхъ и другихъ собою пожертвовать. Ну, и случай представился. Былъ обыскъ въ меблированныхъ комнатахъ, искали шрифтъ и ничего не нашли. Присутствуя при обыскѣ, за хозяйку, Лиза Басова замѣтила скромный тючокъ, до котораго полицейское вниманіе еще не достигло. Она хорошо знала, что тючокъ -- съ только что отпечатанными прокламаціями болѣе, чѣмъ энергическаго призыва. Тогда Лиза Басова тючокъ очень ловко скрыла и вынесла въ прачечную. Жандармы удалились съ пустыми руками, забравъ на всякій случай двухъ обысканныхъ студентовъ. Но на завтра они возвратились уже за Лизой Басовой: номерная горничная подмѣтила ея продѣлку и нашла выгоднымъ донести. Въ тюрьмѣ Басова вела себя опять-таки не героинею какою-нибудь, но съ достоинствомъ, "хорошею дѣвкою": никому ни словомъ не повредила, ни въ чемъ не обмолвилась, а, не надѣясь на свою изворотливость, больше отмалчивалась: знать не знаю, вѣдать не вѣдаю. Арестованные студенты, искренно жалѣя Лизу, усердно и постоянно заявляли на допросахъ, что Басова въ ихъ дѣлѣ -- не при чемъ, человѣкъ не партійный, и ровно ничего революціоннаго мы ей не открывали и не довѣряли. Мудрое начальство и само видѣло съ ясностью, что треплетъ совсѣмъ непричастнаго человѣка, но,-- за молчанку, въ которой "упорствовала" Басова,-- распорядилось съ дѣвушкою такъ сурово, какъ только имѣло возможность "по закону": швырнуло ее въ порядкѣ административной ссылки въ Восточную Сибирь, на Енисей, въ Прощу. Потапъ немножко слукавилъ, когда увѣрялъ Тимоѳея, что ему хочется сбыть Басову изъ Прощи только потому лишь, что дѣвушка очень тоскуетъ. Что Лиза умирала въ Прощѣ отъ тоски по Россіи,-- это правда, но кто же не тоскуетъ въ административной ссылкѣ? А бѣгутъ, однако, весьма рѣдкіе. Больше того, еще недавно было время, когда подобные побѣги, тѣмъ болѣе отъ опредѣленнаго срока, считались въ ссыльной средѣ почти неприличными и вредными, потому что отзывались на остающихся товарищахъ лишеніемъ льготъ по свободному жительству и разными мстительными притѣсненіями "по закону". Я испыталъ это на самомъ себѣ. Въ Минусинскѣ я очень дружилъ съ мѣстными татарами. Они два раза предлагали мнѣ выкрасть меня и переправить, черезъ Саяны, въ Китай.
-- Только скажи -- самъ не услышишь; какъ очутишься въ Сойотіи.
Соблазнъ былъ огромный, а риска почти никакого. Но -- посовѣтовался я съ однимъ милымъ человѣкомъ, другомъ всѣхъ политическихъ, и отказался.
-- Потому что,-- говоритъ,-- пять, лѣтъ ссылки не такой ужъ безнадежный срокъ, чтобы его не вытерпѣть. Тѣмъ болѣе, что средства у васъ есть, живете сыто. А если вы сбѣжите, то мѣстныя власти получатъ еще небывалую нахлобучку отъ верхняго начальства: вы вѣдь человѣкъ нашумѣвшій на особомъ положеніи. И нахлобучка эта цѣликомъ выместится на остальныхъ политическихъ, изъ нихъ здѣсь тогда послѣднюю кровь выпьютъ.
Такимъ образомъ, если срочный ссыльный бѣжитъ, то обыкновенно не для личнаго благополучія, а вытребованный "дѣломъ". Дѣло было дано и Лизѣ Басовой. Оно висѣло у нея на шеѣ, вмѣстѣ съ крестомъ и образками (это ужъ на случай обыска, для полнаго грима "мѣщанки Ульяны Курлянковой"), зашитое въ ладонку, въ видѣ бумажки, мелко исписанной цифровымъ шрифтомъ. Бумажку Лиза должна была передать товарищу въ маленькомъ уѣздномъ городкѣ Пермской губерніи. Съ товарищемъ этимъ она была незнакома, и, что въ бумажкѣ значилось, было ей неизвѣстно. Посылъ свой Потапу давно хотѣлось отправить, но не имѣлось подходящаго гонца. Въ Лизѣ Басовой онъ угадалъ одну изъ тѣхъ пассивно-рѣшительныхъ женскихъ натуръ, которыя созданы для революціонной дисциплины, съ неразсуждающею исполнительностью, способною доходить до самопожертвованій почти баснословныхъ. Въ концѣ семидесятыхъ годовъ былъ случай, что подобная "рядовая" революціи, командированная Желябовымъ изъ Петербурга въ Москву, по пріѣздѣ -- ночью въ гостиницѣ -- была застигнута преждевременными родами, на восьмомъ мѣсяцѣ беременности. Она имѣла геройство выдержать ужаснѣйшія боли, даже не пикнувъ, такъ что и ближніе сосѣди ничего не слыхали и не подозрѣвали. Ребенокъ родился мертвый. Женщина уничтожила трупикъ въ печкѣ, прибрала и вычистила свой номеръ, а поутру, какъ ни въ чемъ не бывало, поѣхала шнырять по порученію, безконечно трясясь по ужаснымъ московскимъ мостовымъ и конкамъ. Исполнила, что велѣно, и въ тотъ же день отбыла обратно въ Петербургъ. И только тутъ уже, окончивъ миссію и давъ по ней отчетъ, свалилась, полумертвая, и выдержала долгую, тяжкую болѣзнь.
Тимоѳей Курлянковъ и Лиза Басова находились въ пути уже седьмой день. Такъ какъ они передвигались не перекладными, а собственною Тимоѳеевой парочкою, то отдалялись отъ Прощи гораздо медленнѣе, чѣмъ могли бы, но Тимоѳей почиталъ, что такъ вѣрнѣе. Вопросами о возможности погони, ареста и непріятныхъ встрѣчъ бѣглецы волновались только въ первый день, который -- покуда не смерклось -- Лиза сплошь пролежала въ кибиткѣ ничкомъ, притворяясь спящею или пьяною. Но вотъ переѣхали они Енисей, очутились въ другомъ округѣ, степь перемѣнила названіе,-- бѣглецы пріободрились: сзади выиграно большое разстояніе, впереди -- никакой опасности, значитъ, поѣзжай, не поторапливай, понапрасну коней не мучь! Тѣмъ не менѣе, къ седьмому дню странствія кони сильно сморились и обили копыта. Тимоѳей рѣшилъ вымѣнять ихъ на первомъ же базарѣ, который будетъ по пути, хотя бы и съ малою приплатою, на свѣжую животину. Въ Россіи мѣна конемъ, продажа или покупка лошади для крестьянина -- жизненный вопросъ первой важности, а въ степной Сибири конь -- это своего рода живой денежный знакъ, четвероногая, ходячая, если не изъ рукъ въ руки, то со двора во дворъ, оборотная монета. На третій день Тимоѳей оставилъ красноярскій трактъ и свернулъ на западъ, взявъ новую степную дорогу -- "на Рассею".
Ѣхать день за днемъ, осеннею степью, уставленною могильниками исчезнувшихъ народовъ, которыхъ и имена-то исторія забыла,-- невеселое занятіе. Встрѣчниковъ путники имѣли врядъ ли двухъ или трехъ, считая отъ станка къ станку, на разстояніи тридцати и болѣе верстъ, а то и совсѣмъ никого. Лиза отъ скуки старалась, какъ можно больше, спать и засыпалась до одурѣнія. Проснется: пара коней труситъ мелкою рысцою, бубенцы звенятъ, будто мѣдныя собачки лаютъ, мѣрно и жалобно, сѣрое небо, сѣрая степь и каменные круги могильниковъ на горизонтѣ. Стоило просыпаться! Только и развлеченія, что паромы черезъ могучія степныя рѣки, самоваръ да заѣдки на станкахъ у "дружковъ" и ночлеги въ неопрятныхъ избахъ, съ любопытными хозяйками, дымящими керосиновыми лампочками и угарными печами. Тимоѳеемъ Лиза была очень довольна. Потапъ не ошибся, поручивъ ему дѣвушку. Мужикъ оказался вѣжливый, "знающій свое мѣсто", услужливый, не наянливый. Былъ отъ природы не глупъ и, за сорокъ пятъ лѣтъ жизни, повидалъ и узналъ не мало любопытнаго, какъ всякій работящій и торговый сибирскій человѣкъ. Долгое путешествіе на лошадяхъ вдвоемъ, мужчины и женщины,-- дѣло фамильярное, особенно въ условіяхъ, если они должны слыть за мужа и жену и выдерживать эти роли предъ чужими людьми. Развивается невольное общеніе, устанавливается извѣстная короткость, упраздняются или сокращаются разные мелкіе физіологическіе секреты и условныя лжи быта. Такимъ сближеніемъ недолго злоупотребить, не мудрено въ немъ зазнаться мужчинѣ, особенно, когда онъ сознаетъ, что женщина -- вся въ его рукахъ и кругомъ отъ него зависитъ. Но Лиза не могла нахвалиться скромностью и почтительностью своего фиктивнаго "супруга". Съ самаго начала пути было рѣшено между ними,-- во избѣжаніе обмолвокъ предъ посторонними,-- говорить другъ другу "ты" даже и наединѣ, и совершенно позабыть, что Лиза -- Елизавета Прокофьевна, а не Ульяна Дмитріевна. На станкахъ, ночлегахъ и при дорожныхъ встрѣчахъ Лиза играла свою нетрудную роль молодой городской мѣщанки очень удовлетворительно. Пьяницею ей уже не надо было притворяться, какъ скоро они покинули кругъ "своихъ мѣстъ".
-- Эхъ, сударыня!-- съ искренностью говорилъ ей Тимоѳей.-- Кабы Ульяна и впрямь была на тебя похожа, то не радовался бы я теперь тому, что она въ землю легла.
На ночлегахъ онъ очень искусно и деликатно покидалъ "жену" свою въ хатѣ съ хозяйскими бабами, а самъ удалялся спать въ кибитку, отговариваясь, будто не любитъ ночевать въ теплѣ. Осень, на его счастье, стояла погожая и еще безъ морозовъ.
Къ концу недѣли дорога изрядно изломала и коней, и путниковъ. Чувствуя себя въ совершенной безопасности, они рѣшили передохнуть день-другой, чтобы ѣхать дальше со свѣжими силами и на свѣжихъ выменянныхъ коняхъ. Впереди было огромное торговое село, Дагна. Въѣхавъ въ него, какъ разъ на самый Покровъ, путешественники застали и базарный день, и престольный праздникъ.
Кому не извѣстно, что "батюшка Покровь" -- всероссійская годовая эра крестьянскихъ свадебъ? Но мало кому "въ Россіи" извѣстно, что такое сибирская крестьянская свадьба въ хлѣбныхъ округахъ подъсаянскихъ и подъалтайскихъ благодатныхъ степей. Вѣрнѣе, впрочемъ, сказать надо, чѣмъ была тамъ крестьянская свадьба и была еще очень недавно, лѣтъ десять тому назадъ, къ какой именно давности и относится странствіе Лизы Басовой. Въ настоящее время обѣднѣніе коснулось и этихъ молочныхъ рѣкъ съ кисельными берегами -- Минусинскаго, Абаканскаго, Кузнецкаго края. Неурожай, переселенчество, земельныя ограниченія заставили пооскудѣвшихъ чалдоновъ укротить размахъ стариннаго веселья. И все же, даже и теперь, въ хлѣбные годы, это -- былинный пиръ на весь міръ, продолжающійся не менѣе недѣли воистину гомерическимъ разгуломъ, съ непросыпными попойками. Плохая крестьянская свадьба въ Кузнецкомъ округѣ обходится въ 400 руб., средняя -- въ 1.000 руб., порядочная -- въ 1.400, богатая, о которой потомъ цѣлый годъ молва гуломъ идетъ по степямъ,-- до 4.000 руб! И, собственно, свадебные, прямые расходы составляютъ не болѣе 10--20% этихъ суммъ: остальное пропивается. На каждаго гостя своего -- поѣзжанина -- хозяинъ отпускаетъ не менѣе 1 1/2 бутылки водки въ день, на каждую гостью -- не менѣе 1/2 бутылки, не считая "прочаго". Разорительность свадебнаго обычая и пьяная утомительность его настолько велики, что даже чалдоны-толстосумы кряхтятъ подъ ихъ тяжестью, да и народъ совсѣмъ дурѣетъ отъ гулянки. Одинъ сельскій богатей подъ Красноярскомъ думалъ выдавать дочь замужъ послѣ Покрова. Вдругъ является къ нему депутація односельчанъ.
-- Батюшка, Иннокентій Ѳомичъ, не будетъ ли твоей къ намъ милости -- отложить свадебку на зимній мясоѣдъ?
-- А вамъ что?
-- Да, кромѣ твоей, три свадьбы у насъ на селѣ...
-- Ну?
-- Не выдержимъ, однако, сопьемся.
Тамъ, гдѣ предвидится рядъ богатыхъ свадебъ, хозяева уговариваются объ ихъ срокахъ и очереди, чтобы не совпадали. Это создаетъ, на срокъ мясоѣда, своего рода заколдованный свадебный кругъ, попавъ въ который, не легко выкрутиться. Сибиряки вообще мало стѣсняются разстояніемъ: сдѣлать сотню, другую, третью на лошадяхъ -- у нихъ и путешествіемъ не почитается,-- дѣловая или увеселительная поѣздка. На богатыя и многообѣщающія свадьбы гости приглашаются и сами пріѣзжаютъ иногда изъ-за пятисотъ, даже изъ-за тысячи верстъ. Присутствіе такихъ рѣдкихъ и издалека гостей, конечно, затягиваетъ срокъ и усиливаетъ напряженіе свадебнаго разгула. Пріѣдетъ человѣкъ кутнуть на одной свадьбѣ, а гуляетъ на трехъ, четырехъ и больше. Есть любители кружить по свадьбамъ, которые въ томъ и проводятъ осенній и зимній мясоѣды, что катаются отъ села къ селу, со свадьбы на свадьбу на телѣгахъ или саняхъ, обвѣшанныхъ цвѣтными платками, и пьянствуютъ изо дня въ день на чужой счетъ. Но есть и несчастные, которые порабощаются той же участи совсѣмъ не по своему доброму желанію, а потому, что они -- почетные гости, уважаемые люди, и отпроситься или бѣжать отъ кошмарныхъ пировъ этихъ для нихъ значитъ жестоко оскорбить хозяевъ и нажить себѣ злопамятныхъ враговъ на всю жизнь. И, наконецъ, весьма многіе сибиряки, вполнѣ искренно ругавшіе и проклинавшіе безобразіе свадебнаго обычая, признавались мнѣ, однако, что есть въ его пьяномъ, длительномъ вихрѣ своеобразная затягивающая сила: создается въ цѣлой группѣ людей то, что на юридическомъ языкѣ называется "привычкою къ праздной и порочной жизни", будто какой-то стихійный и массовый запой. Декадентъ назвалъ бы это "оргіазмомъ", а я думаю, что дѣло просто въ хроническомъ алкогольномъ отравленіи.
Едва въѣхали въ село Дагну, Тимоѳей былъ окликнутъ рослымъ мужикомъ, наряднымъ, какъ купецъ, и здорово выпившимъ. Сперва путники струсили было, но, вглядѣвшись, Тимоѳей призналъ въ мужикѣ мелкаго золотопромышленника Миронова, съ которымъ вмѣстѣ "старательствовалъ" когда-то за Байкаломъ. Тому прошло уже лѣтъ пятнадцать, съ тѣхъ поръ товарищи не видались и вѣстей другъ о другѣ не имѣли. Ульяны Мироновъ не видывалъ и, что была или есть такая на свѣтѣ, не знавалъ. Слѣдовательно, опасности отъ него Лизѣ не предвидѣлось. Обрадовался старому товарищу Мироновъ, настоялъ, чтобы заѣзжали къ нему во дворъ, и -- какъ ты хошь, что ты хошь, однако, ты у меня погости.
Напрасно Тимоѳей и Лиза настаивали и отговаривались, что нельзя -- очень спѣшатъ, и далеко еще имъ путь держать: на самый Барнаулъ. Мироновъ только кланялся въ поясъ, да повторялъ умиленнымъ басомъ:
-- Не обезсудь! Уважь! Погости. Ужъ такъ мы тебѣ рады, такъ тебѣ рады. Господи! Я тебя, можетъ-быть, сколько годовъ въ мертвыхъ почиталъ?! Однако, вдругъ вижу: ѣдетъ. И -- супружница съ нимъ. Ахъ, ты! Ахъ, ты!.. Не обезсудь! Уважь! Погости!
-- Душою бы рады, Василій Миронычъ, но поспѣшаемъ въ Барнаулъ.
-- Что тебѣ въ Барнаулѣ дѣлать? Барнаулъ такъ Барнауломъ и останется, съ мѣста не уйдетъ. У меня погости! Ты, другъ, посмотри, какъ живу, чаша полная! Царю завидно!.. Господи! Небось, дружками были, камратами звались, изъ одного котла кашу ѣли, изъ одной бутылки спиртъ глотали. Чтобы все вмѣстѣ, значитъ, и на землѣ и подъ землею. И вдругъ, однако, вижу: ѣдетъ!.. И супружницу съ собою везетъ,-- экую добылъ кралю писаную. Ахъ, ты! Ахъ, ты!.. Какъ же намъ съ тобою, по всему этому случаю, теперь не выпить? Тимоѳей Степановичъ! Ульяна Митревна! Уважь! Погости!
Онъ кланялся самъ, заставлялъ кланяться жену, дѣтей, работницу, работника.
-- Что же, Ульяна Митревна?-- нерѣшительно обратился Тимоѳей къ "женѣ".-- Вѣдь мы все равно хотѣли на день-другой себѣ роздыхъ дать. Такъ лучше, можетъ, и впрямь погостить у Василія Мироновича, ничѣмъ у чужихъ людей?
Лиза помолчала, подумала. Она чувствовала себя страшно усталою съ дороги. Всѣ кости болѣли.
-- Хорошо, я согласна. Ваши гости, Василій Мироновичъ, только ужъ -- заранѣе уговоръ, хозяюшке милый: больше трехъ денъ вы насъ у себя не задерживайте.
-- Ульяна Митревна! Сударыня ты моя!-- возопилъ Мироновъ.-- О чемъ твои ко мнѣ слова? Напрасныя твои ко мнѣ слова! Да ты только проживи у насъ три дня то,-- такъ ты и Барнаулъ свой и все на свѣтѣ забудешь, съ нами не разстанешься. Вотъ какіе мы люди, сударыня моя!.. Опять же теперь свадьба у насъ наладилась: однако, племянницу изъ своего дома выдаю за хорошаго молодца: купецъ-парень!-- въ Плющу, село, за нами будетъ сорокъ верстъ, слыхали, аль нѣтъ? Какъ же мнѣ, сударыня, теперь возможно тебя, хотя бы и въ Барнаулъ, отпустить? Ты у меня на свадьбѣ первый человѣкъ будешь. Уважь! Погости! Не обезсудь!..
Такимъ-то манеромъ попали наши путники въ сибирскій свадебный смерчъ. И началъ онъ ихъ съ того дня шатать и мотать -- отъ Василія Миронова къ Мирону Васильеву, изъ Дагны въ Плющу, изъ Плющи въ Дагну. И, благодаря тому, что вся Дагна видѣла, какъ высоко чтитъ и цѣнитъ Тимоѳея Курлянкова и супругу его, Ульяну Митревну, Василій Мироновъ, первый на Дагнѣ, а, пожалуй, что и на всей прилегающей округѣ, человѣкъ,-- только и слышали теперь путники со всѣхъ сторонъ, что:
-- Не обезсудь! Уважь! Погости!.. Или -- какъ въ Сибири хозяйская формула гласитъ:
-- Поелозьте, поелозьте,
Милы гости!
На что порядочный гость долженъ, по этикету, отвѣчать съ учтивостью:
-- То и знаемъ,
Надвигаемъ,
То и знаемъ,
Надвигаемъ,--
Наелостились!..
Прошло три дня.. Прошла недѣля. Прошло десять дней. Прошло двѣ недѣли. Тимоѳей и Лиза были, правда, уже не въ Дагнѣ и даже не въ Плющѣ, а въ какой-то Опустоши, но Опустошь, какъ двѣ капли воды, походила и на Дагну и на Плющу, и былъ съ ними тотъ же Миронъ Васильевъ, и былъ тотъ же Василій Мироновъ, и шло кругомъ все то же-одно на одно, вино на вино.
Какъ въ Дагнѣ, Плющѣ -- потомъ въ чемъ-то еще -- потомъ въ Опустоши, Тимоѳей и Лиза, по почину Василія Миронова, всюду оказывались самыми почетными гостями. Ихъ больше всѣхъ и чуть не первыми послѣ родителей потчевали, усерднѣе всѣхъ угощали и отводили имъ лучшую свободную каморку для ночевки. Въ разыгрываніи супружеской комедіи прибавился новый, непріятный и щекотливый моментъ. Но Тимоѳей опять-таки показалъ себя молодцомъ и настоящимъ рыцаремъ. Онъ каждый вечеръ очень, ловко умѣлъ задержаться и заговориться съ кѣмъ-либо, въ моментъ отхода ко сну, чтобы дать "женѣ" время свободно раздѣться и улечься въ постель подъ одѣяло. А самъ, затѣмъ, проникая въ "супружескую" камору, цѣломудренно тушилъ ночникъ и свертывался колачикомъ, не раздѣваясь, на какомъ-нибудь сундукѣ, лежанкѣ, либо просто на полу, сунувъ подъ себя армякъ, а подъ голову шапку. Поутру онъ столь же скромно и деликатно удалялся, якобы "до вѣтра",-- чтобы освободить Лизѣ срокъ спокойно одѣться и привести себя въ дневной порядокъ. Но потомъ, выждавъ достаточно времени, непремѣнно возвращался, и тогда ужо онъ Лизу настойчиво просилъ удалиться изъ каморы. Какъ-то разъ, забывъ что-то, она -- только что вышла -- сейчасъ же возвратилась и застала Тимоѳея валяющимся, съ усерднымъ и дѣловитымъ видомъ, точно онъ обязанность исполняетъ, на ея, едва покинутой, постели.
-- Что ты, Тимоѳей Степановичъ? Ты еще спать намѣренъ?-- изумилась Лиза: было уже около шести часовъ утра, и все село встало на ноги.
-- Нѣтъ... я такъ.
Тимоѳей сконфузился.
-- Зачѣмъ же?
Тимоѳей сконфузился еще больше:
-- Для людей...
Лиза поняла: Тимоѳей старался придать ихъ "супружескому" ложу "естественный" видъ, будто на немъ спали два тѣла, а не одно...
-- Ты меня, Ульяна Митревна, извини, пожалуйста,-- виновато оправдывался Тимоѳей,-- однако, понимаешь, я вѣдь не дурное что мыслю, а для тебя же стараюсь. Какъ мы, значитъ, супругами считаемся предъ людьми. Этому, хоть всю Сибирь обойди, никто не повѣритъ, чтобы мужъ съ женой врозь спали. Ну, и того, оберегаю, значитъ, твою честь и свою амбицію. Стараюсь такъ для тебя устроить, чтобы все къ лучшему, для надлежащаго вида. А то засмѣютъ тебя за распутную, меня за дурака почитать станутъ. Да и подозрѣнія опасаюсь. Ты не обижайся: ничего.
Лиза вспыхнула, но обижаться было не на что: наоборотъ, скорѣе она могла лишь быть и, дѣйствительно, была тронута такою заботливою предупредительностью "супруга" Вообще,-- и въ осѣдломъ состояніи, какъ въ кочевомъ,-- учтивый, сообразительный и трезвый Тимоѳей менѣе всего затруднялъ ей супружескую комедію. Гораздо щекотливѣе для Лизы была свадебная среда, въ которой они съ ранняго утра до поздней ночи обращались.
Нѣкогда Ганнибалъ зазимовалъ въ Капуѣ и,-- твердятъ всѣ учебники исторіи для младшаго и средняго возраста,-- тѣмъ самымъ погубилъ весь свой итальянскій походъ, ибо въ изнѣженной средѣ капуанскаго обывательства суровые карѳагенскіе воины излѣнились и, съ позволенія сказать, обабились, Нѣчто въ родѣ капуанскаго упадка энергіи переживали и прощенскіе бѣглецы -- Тимоѳей Курлянковъ и Лиза Басова -- въ свадебномъ вихрѣ, крутившемъ ихъ по Дагнамъ, Плющамъ и Опустошамъ.
Долго напряженные нервы не выдержали. Заговорила потребность реакціи, Сказалась огромная усталость физическая и нравственная, жажда сна, отдыха, покоя, животнаго прозябанія, Только очутившись въ полной безопасности, истомленный и потрясенный необычными впечатлѣніями и сверхсильными напряженіями энергіи, организмъ оцѣнивалъ самочувствіемъ, какъ много онъ пережилъ и утратилъ въ короткій срокъ, и настойчиво просилъ возстановить свою потерю. Каждое утро свое Лиза начинала угрызеніями совѣсти, что пора ѣхать дальше, но съ тайною въ глубинѣ души надеждою: авось, что-нибудь помѣшаетъ,-- и еще день, два будутъ длиться и сонъ въ теплѣ, на мягкой постели, и люди кругомъ, и чистая пища, а не сѣрая степь, сѣрое небо, могильники, звяканье бубенцовъ и дорога, дорога -- холодная сибирская дорога безъ конца, Когда человѣкъ самъ непрочь встрѣтить помѣху къ своей цѣли, помѣхи находятся очень легко и принимаются очень покорно,
-- Ну, что за бѣда, въ концѣ концовъ?-- разсуждала Лиза.-- Бѣгство мое уже совершившійся фактъ, а въ этомъ,-- думала она о своей ладонкѣ на груди съ зашитою запискою,-- Потапъ не связалъ меня никакимъ срокомъ. Еще даже неизвѣстно, найду ли я въ N-скѣ этого товарища. Быть-можетъ, его давно перевели.
Что касается Тимоѳея, лишь бы Лиза не торопила, а онъ готовъ былъ плавать въ свадебной атмосферѣ, какъ рыба въ водѣ. Было тепло, сытно, почетно, работать не приходилось, деньги лежали въ кошелѣ цѣлыя, непочатыя: гуляй -- не хочу на чужой счетъ,-- чего еще желать? куда гнать? Надъ нами не каплетъ! Не каждый годъ выпадаетъ человѣку этакая нечаянная благодать! Ужъ куда ни шло, пробѣсимся мясоѣдъ, а дорогу оставимъ на филипповскій постъ.
Тимоѳею замѣтно хотѣлось тянуть путешествіе. Сперва было условлено, что онъ проводитъ Лизу только до Барнаула, а тамъ сдастъ ее знакомому Потапа, полуинтеллигентному купцу-сочувственнику, который уже позаботится переправить бѣглянку дальше на Каинскъ или на Курганъ, куда въ то время дошла желѣзная дорога. Но въ пути бѣглецы услышали навѣрное, что Потапова купца-сочувственника въ Барнаулѣ нѣтъ -- уѣхалъ въ Петербургъ и врядъ ли будетъ назадъ даже къ новому году. Это извѣстіе совершенно измѣнило и планы и маршрутъ путниковъ. Имъ уже не для чего стало уклоняться такъ далеко на западъ. Тимоѳей предлагалъ теперь просто подняться на сѣверъ къ таежной полосѣ и затѣмъ катить въ Россію, какъ всѣ добрые люди въ то время ѣздили, прямикомъ -- по большому Иркутскому тракту. Новая путина предстояла тоже огромнѣйшая, но все же короче прежде намѣченной дуги -- верстъ на 600. Чтобы осуществить ее легче и съ меньшею потерею времени, слѣдовало подождать, покуда кончится осенняя распутица и станутъ рѣки. А то вѣдь извѣстное дѣло, что въ Сибири путешественникъ не столько дорогою ѣдетъ, сколько выжидаетъ паромовъ.
Лѣнь двинуться изъ уюта въ степь сдѣлала новый проектъ этотъ очень соблазнительнымъ и для Лизы.
-- Хорошо, Тимоѳей, я согласна. Мнѣ безразлично, какимъ трактомъ ѣхать и куда именно выѣхать -- лишь бы къ Россіи ближе. Но мнѣ за тебя совѣстно: ты, такимъ образомъ, очень отдаляешься отъ Храповицка, тебѣ трудно будетъ возвращаться.
-- А я, Ульяна Митревна, въ Храповицкъ-отъ, можетъ быть, еще и не возвращусь.
-- Какъ? А заимка твоя?
-- За заимкою Потапъ Ильичъ покуда присмотритъ, а потомъ хозяину письмо пошлю, онъ другого приказчика поставитъ. Богъ съ нею. Мнѣ о заимкѣ и вспомнить противно послѣ того случая. Не жилецъ я больше на заимкѣ. Я человѣкъ чувствительный. Тамъ теперь вся земля покойницею пропиталась. Какъ я по ней ходить буду? Подошвы сожжетъ.
-- Гдѣ же ты, въ такомъ случаѣ, намѣренъ поселиться и чѣмъ займешься?
-- А гдѣ? Доставлю тебя до Рассеи и самъ въ Рассеѣ останусь. Деньжонки у меня есть, руки,-- не хвалясь, скажу тебѣ,-- золотыя: къ какому дѣлу меня ни приткни, къ промышленному ли, къ торговому ли -- нигдѣ не ударю въ грязь лицомъ. Въ Сибири пожито, попробуемъ счастья, какъ въ Рассеѣ люди живутъ. Ты не смотри, что я курносый: я счастливый. Опять же, однако, и тверезый -- смѣю себя аттестовать: безъ разсудка не пью, знаю свою дозу.
-- Ну, давай тебѣ Богъ!-- шутила Лиза. Осядешь у насъ въ Россіи, пожалуй, опять женишься -- на россійской?
Тимоѳей отвѣчалъ ей не сразу, помолчавъ, и съ какимъ-то страннымъ взглядомъ:
-- Нѣтъ, жениться мнѣ больше никакъ нельзя.
-- Но вѣдь ты же вдовый?
-- Я вдовый, да паспортъ-отъ у меня женатый. Это правду говорилъ Потапъ Ильичъ, что русскій человѣкъ состоитъ изъ души, тѣла и паспорта. И паспортъ-отъ, пожалу точно оказывается дѣйствительнѣе всего прочаго. Теперь, скажемъ, Ульянино тѣло въ землѣ гніетъ, душа въ горнихѣ витаетъ, либо бѣсы ее по мытарствамъ водятъ, а паспортъ живъ. Сама знаешь, кто теперь по паспорту, Ульяною-то оказывается. И, стало-быть, выходитъ теперича такъ, что въ тѣлѣ и душѣ я съ Ульяною смертью разведенъ, и вѣнецъ нашъ кончился, а на паспортѣ -- нѣтъ, дудки, женатъ! И теперь я на всю жизнь свою осужденъ къ тому, чтобы -- ежели въ разсужденіи бабьяго случая -- пребывать въ беззаконіи, а насчетъ, чтобы честнымъ бракомъ,-- нѣтъ! Какого попа ни проси, всякій тебя съ крыльца прогонитъ: съ ума сошелъ, свѣтъ? двоеженцемъ желаешь быть? Хоть и на духу признайся насчетъ Ульяны,-- все одно: самый жадный попъ -- даже и для модели -- вѣнчать не станетъ. Потому что таинство таинствомъ, а паспортъ паспортомъ. Предъ Богомъ оно, конечно, таинство главнѣе, ну, а въ людяхъ паспортъ покажи. Да! Умно я себя устроилъ! Могу сказать!
Лизѣ было очень неловко слушать это разсужденіе, тѣмъ болѣе, что она находила его справедливымъ. Конечно, паспортная женатость Тимоѳея "на всю жизнь" обусловлена, главнымъ образомъ, тѣмъ обстоятельствомъ, что онъ не рѣшился объявить смерть Ульяны. Это его вина. Но она, Лиза Басова, воспользовалась страннымъ юридическимъ положеніемъ Тимоѳея, и часть вины какъ будто перелагается на нее, самозванку, злоупотребляющую документомъ о женатости уже неженатаго человѣка, пользующуюся формальнымъ правомъ, которое въ дѣйствительности погасло. Чтобы скрыть невольное смущеніе, дѣвушка отшучивалась:
-- Ничего, Тимоѳей, Богъ милостивъ! У тебя рука счастливая. Умерла настоящая Ульяна, теперь я въ Ульянахъ слыву, по паспорту. А въ Россіи найдешь себѣ новую Ульяну, чтобы была уже и по паспорту и по сердцу.
Тимоѳей покраснѣлъ всѣмъ своимъ курносымъ лицомъ.
-- Нѣтъ, ужъ спасибо, покорно благодарю. Конечно, мнѣ до стариковъ еще далеко: пятаго десятка не переломилъ, силу въ себѣ чувствую, человѣкъ грѣшный. Безъ бабы не проживу. Но -- чтобы опять комедь эту ломать, насчетъ паспорта, нѣтъ, не согласенъ, оставьте! Если Богъ пошлетъ согласную сожительнипу, почему не взять? Но въ Ульяны ее производить... нѣтъ! довольно!
-- Что же, тебѣ имя надоѣло?-- насмѣшливо спросила Лиза, даже уколотая немножко почти задорною горячностью Тимоѳея.
Онъ объяснилъ, не смутившись:
-- Не надоѣло, но что мнѣ въ немъ пріятнаго? О первой своей Ульянѣ я и думать-то ненавижу: вѣдьма была, одного теперь въ жизни своей боюсь, не вздумала бы по ночамъ сниться. А вторая Ульяна -- ты то есть,-- чего лучше не надо, да не свой человѣкъ, чужой кусъ... Я къ тебѣ со всѣмъ моимъ глубокимъ уваженіемъ и никогда тебя не забуду; но ничего въ тебѣ къ удовольствію своему я имѣть не могу. Что лестнаго? Отъ людей-то прячешься, прячешься, хитришь, мудришь, чтобы не замѣтили, что мы съ тобою не въ совѣтѣ живемъ. Ты нашего сибирскаго глума не вкушала. У Сибири языкъ -- бритва. Какъ начнутъ издѣваться, каждый человѣкъ сбѣситься можетъ, ежели имѣетъ свою амбицію. Ужъ и безъ того меня травятъ мужики, что я предъ тобою больно шибко робѣю, выходитъ, будто покорствую подъ женинымъ башмакомъ. Я имѣю свой характеръ, могу вытерпѣть всякую насмѣшку, но истинно тебѣ, Ульяна Митревна, говорю: бываютъ насмѣшки непереносныя. Нехотя озвѣрѣешь, среди звѣрей звѣремъ себя выкажешь. Ты, Ульяна Митревна, ужъ снисходи ко мнѣ,-- пожалѣй маленько, если при людяхъ, въ такомъ разѣ, нагрублю тебѣ, не взыщи: не я грублю, амбиція грубитъ, потому что по нашимъ понятіямъ -- самый ничтожный тотъ человѣкъ, которымъ баба командуетъ!
Неловкое положеніе Тимоѳея, въ качествѣ "супруга", среди мужчинъ Лиза понимала тѣмъ лучше, что самой ей, въ качествѣ "супруги", приходилось не веселѣе отъ бабьихъ стай, которыя теперь окружали ее сорочьимъ стрекотомъ ея ранняго утра до поздняго вечера. По части нравственности у сибирячекъ скверная репутація, но врядъ ли вполнѣ заслуженная. По крайней мѣрѣ, сколько знавалъ я сибирское крестьянство и мѣщанство, бабы въ нихъ и на языкъ довольно сдержаны и дѣломъ распутничаютъ только тамъ, гдѣ много "навозныхъ": своего рода "экзогамическая проституція" во вкусѣ и тонѣ древнихъ жрицъ Астарты. {См. въ моихъ "Сибирскихъ этюдахъ" (Спб. 1907 Тов. "Обществ. Польза" изд. 2-е. Очеркъ "Гальтиморы").} Пресловутый сибирскій развратъ -- достояніе безобразныхъ слоевъ коммерческой и промысловой буржуазіи, съ случайными состояніями, съ случайными банкротствами, "сегодня -- на возу, завтра -- подъ возомъ",-- шикъ "Наполеоновъ тайги" и связанныхъ съ ними соотвѣтственныхъ Жозефинъ. Въ крестьянствѣ сибирскомъ я ничего подобнаго не наблюдалъ. Напротивъ, не надо забывать, что южныя сибирскія степи -- классическій край крестьянскаго гражданскаго брака, очень прочно и честно соблюдаемаго по простой силѣ обычая, безъ всякихъ принудительныхъ узъ. Если въ сибирскихъ женщинахъ что и коробитъ нравственное чувство, то не половая распущенность и безалаберность, а, наоборотъ, холодная способность оцѣнить свое тѣло, какъ товаръ въ спросѣ, и поставить его на городской рынокъ совершенно точно обусловленнымъ предложеніемъ. Извѣстна поговорка о Сибири: "птицы безъ пѣнія, цвѣты безъ запаха, женщины безъ сердца". Да и то, все это, по преимуществу, въ полосахъ, развращенныхъ "навознымъ элементомъ".
Но бываютъ въ году сезоны, когда сибирская баба "дурѣетъ". Это -- масленица и свадебные мясоѣды. Я говорилъ уже о пьянствѣ, которымъ сопровождаются сибирскія свадьбы. Но и помимо пьянства, или, вѣрнѣе сказать, по подстрекательству пьянства,-- это какой то хаосъ распущенности въ словѣ, жестѣ и дѣлѣ. Большинство сибирскихъ свадебныхъ пѣсенъ, остротъ и прибаутокъ совершенно неповторимы въ печати, между тѣмъ поютъ, острятъ и лясы точатъ, по преимуществу, женщины. Въ Минусинскомъ уѣздѣ до сихъ поръ уцѣлѣла старинная свадебная пляска "Козелъ", съ такою выразительною мимикою, что канканъ, кэкъ-уокъ и матчишъ, сравнительно съ ея первобытнымъ цинизмомъ, не болѣе, какъ шведская гимнастика для дѣтей средняго возраста. Въ кузнецкомъ округѣ посейчасъ молодую -- для показанія "честности" -- выводятъ къ пирующимъ гостямъ въ одной рубахѣ. Высокоторжественная демонстрація эта сопровождается грохотомъ въ тазы и котлы, пляскою въ присядку, воплемъ, гиканьемъ и пѣніемъ своеобразнаго хорала, что ли, подъ названіемъ "Бѣда". Эту "Бѣду" началъ было мнѣ диктовать одинъ минусинскій обыватель, но, произнеся четыре стиха, сконфузился и отказался продолжать.
-- Нѣтъ, знаете, чортъ ее побери! Однако, совѣстно. Когда ее на свадьбѣ, пьяный, орешь, какъ будто и ничего, а у трезваго языкъ не поворачвается...
Словомъ, кто хочетъ вообразить себѣ настроеніе "хорошей и почестной" сибирской свадьбы, тому надо возвратиться изъ XX вѣка въ XVII и XVI -- къ Олеарію, Петру Петрею, Корбу. Разница одна: все то, въ чемъ на Москвѣ обличали эти старинные иностранцы родовитое боярство, въ Сибири стало пороками богатаго "чалдонскаго" крестьянства. А то -- тожество "настроеній" полнѣйшее. Включительно до знаменитой сцены Олеарія: "Когда мужья спьяна попадали на полъ, жены сѣли на нихъ и продолжали пьянствовать, пока не упились донельзя". Включительно до пьяной путаницы, кто чья жена, кто чей мужъ, до такъ называемой "кумовщины". Ревнивый мужъ злобится на жену, замѣченную имъ въ амурахъ съ какимъ-то молодцомъ на свадебной пирушкѣ у родственниковъ. Обыкновенно въ Сибири на этотъ счетъ -- строго: всѣ за мужа и противъ невѣрной жены. Но тутъ только пожимаютъ плечами:
-- Дуракъ Блажныхъ! Кто же тиранитъ бабу за свадебный грѣхъ? Извѣстно, что бабы на свадьбахъ -- сумасшедшія. Это ихнее время. Царствуютъ подлыя!
Когда Лиза впервые очутилась среди хмельныхъ, полухмельныхъ и похмельныхъ бабъ-поѣзжанокъ, она прямо струсила: ей показалось, что она въ домѣ сумасшедшихъ,-- такихъ словечекъ она наслушалась, такіе невозможные вопросы ей задавались. Оскорбляться она не имѣла права, потому что видѣла, что обращаются къ ней такимъ образомъ не со зла, а, напротивъ, съ полнымъ радушіемъ, какъ къ ровнѣ, которой добра желаютъ. Узнали, что "Ульяна Митревна" замужемъ седьмой годъ, а дѣтей нѣтъ, и наперерывъ осыпали ее супружескими совѣтами и наставленіями -- хоть провалиться отъ нихъ сквозь землю -- въ ту же пору! Застыдилась, растерялась,-- дружнымъ хоромъ подымаютъ на-смѣхъ: седьмой годъ баба замужемъ, а краснѣетъ, какъ молодуха! Ишь, городская модница! Не разревись, поди, со стыдобы. И вправду, нѣсколько разъ атмосфера пряныхъ словъ и мыслей доводила Лизу до слезъ. Совѣтовалась Лиза съ Тимоѳеемъ, какъ ей вести себя, чтобы не было себѣ зазорно и бабъ не обидѣть. Но тотъ только руками развелъ:
-- Бабы, Ульяна Митревна!.. Время свадебное... Пьяныя онѣ... Ты отмалчивайся...
Такъ и рѣшила Лиза: напустить на себя глупый видъ и ровно ничего не понимать, -- пусть лучше круглою дурою считаютъ, но оставятъ въ покоѣ. Подѣйствовало, отвязались. Къ великому своему удовольствію и, Лиза вскорѣ удостоилась слышать собственными ушами такую себѣ аттестацію:
-- Красивая жена у Тимоѳея, а ужъ куда не умна! Ни она слова сказать, ни она компанію раздѣлить: сидитъ, какъ сова, да глазищами хлопаетъ! Скука съ нею скученская! А еще городская!
-- Ее, миленькія, кажись, и мужъ-то не любитъ?
-- А за что любить? Разума въ головѣ нѣтъ, дѣтей не рожаетъ... напрасно на свѣтѣ живетъ,-- только небо коптитъ.
Свадебныхъ пирушекъ Лиза окончательно не выдержала. При первой же демонстраціи молодой съ аккомпаниментомъ "Бѣды", ею овладѣлъ паническій ужасъ. Къ счастью, Тимоѳей былъ близъ "жены". Онъ замѣтилъ, что Лиза бѣлая, какъ мертвецъ,-- еще минута, и упадетъ въ обморокъ. Онъ выхватилъ "жену" изъ толпы, увелъ, будто "сомлѣла". Такъ какъ сомлѣли уже многія женщины, то никто не обратилъ вниманія. Лизѣ же это приключеніе стоило сильнаго -- и едва ли не перваго въ жизни -- истерическаго припадка. Тимоѳей хорошо понялъ, что потрясло Лизу, и задумался, какъ избавить ее отъ подобныхъ зрѣлищъ.
Уговорились "сомлѣвать" на каждомъ пиру и какъ можно раньше. Какъ только пированіе начинало переходить въ оргію, Лиза симулировала обморокъ. Тимоѳей подхватывалъ ее и уводилъ, извиняясь, что "баба ослабѣла". Репутацію Лизы эти обмороки окончательно уронили: мало, что "полудурье", да еще и больная! Тимоѳея же всѣ жалѣли, что -- польстился на красоту! навязалъ себѣ на шею сокровище!.. Въ каморкѣ Лиза спокойно укладывалась спать, а Тимоѳей возвращался на пирушку. Такъ было и въ Дагнѣ и въ Плющѣ. Такъ устроилось и въ Опустоши.
Лиза спала уже часа полтора, когда ее разбудило внезапно наполнившее каморку громыханье и бормотанье. Въ испугѣ она открываетъ глаза, приподнимается, садится на кровати и -- въ мерцаніи ночника -- видитъ наклоняющагося къ ней Тимоѳея, но -- какого Тимоѳея! Отъ смирнаго, вѣжливаго "Сократа" не осталось и слѣда: лицо пылаетъ огнемъ, носъ -- какъ вишня, голубые глаза остеклянѣли и налились кровью, борода всклокочена, какъ войлокъ, дыханіе -- будто пожаръ въ кабакѣ. Тимоѳей былъ совершенно пьянъ! Стоя передъ изумленною, испуганною Лизою, онъ качался на ногахъ, какъ трость, вѣтромъ колеблемая, цѣплялся за, кровать, за подушку, за самое Лизу, и лопоталъ полумертвымъ языкомъ:
-- Жена... супруга... сударыня... желаю, чтобы, значитъ, все по закону... Уль? а Уль?.. Ульяна... а?
Лизу обуялъ страшный гнѣвъ. Недолго думая, она ударила Тимоѳея кулакомъ въ переносицу съ такою силою, что бѣдняга, будучи совсѣмъ слабъ на ногахъ, рухнулъ навзничь и остался на полу въ сидячемъ положеніи, крѣпко стукнувъ затылкомъ о сундукъ.
-- А, б.... паскуда, ворона сибирская!-- возопилъ онъ.-- Такъ то? А въ полицію хочешь?
Лиза обмерла. Но Тимоѳея ужѣ охватило сномъ. Онъ положилъ голову на тотъ самый сундукъ, о который едва не раздробилъ себѣ затылка, и захрапѣлъ.
Дверь пріотворилась. Въ каморку заглянуло морщинистое лицо старухи бабки, матери домохозяина. Она слышала крикъ и грохотъ упавшаго тѣла и растревожилась.
-- Что тутъ у васъ, молодка? Захмелѣлъ, видно, сожитель-то твой?
У взволнованной Лизы едва достало силы найти подходящій отвѣтъ.
-- Напился, свинья, и безобразничаетъ!.. На ногахъ не стоитъ, а туда же командовать желаетъ, драться полѣзъ!.. Прекрасно какъ: валяется на полу, какъ собака!.. Глаза бы мои его, постылаго, не видали!
И завыла. Она разсчитывала, что старуха, удовлетворивъ свое любопытство, уйдетъ. Не тутъ-то было. Бабка, въ качествѣ человѣка стародавняго, въ отвѣтъ на Лизино вытье, разразилась предлиннымъ увѣщаніемъ, что ревѣть, молъ, тебѣ не о чемъ,-- видно, слезы дешевы; и глаза на, мокромъ мѣстѣ; мужъ у тебя, молодка, человѣкъ прекраснѣйшій, а ежели выпилъ лишнее, то съ кѣмъ грѣха не бываетъ? И какія, право, ну, недотроги стали нонѣ молодыя бабы! Ты на меня гляди: я смолоду отъ сожителя своего только тѣмъ не бита, чего въ дому поднять нельзя, а сорокъ лѣтъ прожили вмѣстѣ, развода не просили, дѣтей подняли, внучатъ дождались. Чѣмъ голосить безъ толку, ты лучше сожителя пожалѣй: пьяный, что хворый. Нешто можно такъ, чтобы больной человѣкъ собакою на полу валялся? Ты его обряди, ты его уложи. Какая же ты жена, если къ мужу жалости не имѣешь? И пошла, и пошла.
Лиза убѣдилась, что отъ сибирской патріархальной матроны ей не отвязаться иначе, какъ войдя въ смиренную роль покорной жены-сидѣлки. При помощи бабки, она взгромоздила безчувственнаго Тимоѳея на кровать, сняла съ него сапоги, а сама осталась доночевывать до солнца, сидя безъ сна на сундукѣ. Непривычный къ пьянству Тимоѳей, дѣйствительно, сдѣлался ночью ужасно боленъ. Лизѣ пришлось возиться съ нимъ, какъ съ малымъ ребенкомъ. Отравленный алкоголемъ, Тимоѳей горѣлъ, охалъ, стоналъ, метался, рвало его. Словомъ, ночка выпала такая веселая, что и настоящей женѣ много надо имѣть любви къ мужу, чтобы безропотно выдержать подобное испытаніе, а каково же было терпѣть ни за что ни про что отъ совсѣмъ посторонняго человѣка женѣ по паспорту?
Назавтра, когда Тимоѳей проспался, между "супругами" произошло жестокое объясненіе. Тимоѳей былъ смущенъ до дна души, чувствовалъ себя глубоко виноватымъ, просилъ прощенія чуть не со слезами, божился и зарекался, что больше напиваться не будетъ. Вѣрить было можно, потому что,-- Лиза знала,-- въ обычныхъ условіяхъ жизни, спутникъ ея, дѣйствительно, былъ -- по сибирскимъ понятіямъ -- человѣкъ рѣдкой трезвости. Но свадебныя оргіи и не такихъ людей выворачиваютъ съ лица наизнанку. Послѣ этой исторіи Лиза уже только о томъ и думала, какъ бы вырваться изъ засосавшей ихъ вакхической обстановки,-- и ничего не могла сдѣлать: ихъ перекатывали, какъ шары какіе-нибудь, изъ села къ селу, съ одного свадебнаго пира на другой, отъ тысячника къ тысячнику. И всюду было одно и то же: разливанное море водки и пива, галдежъ, пѣсни, непристойная пляска свахъ, "Бѣда", "Козелъ". И -- когда всѣ перепьются нагорланятъ, насквернословятъ и напляшутся до изнеможенія -- мертвый сонъ до слѣдующаго утра, опять открываемаго полубутылкою водки на похмелье. А чтобы переутомленный гость не могъ убѣжать отъ тягостнаго хлѣбосольства, каждый хозяинъ спѣшилъ, первымъ долгомъ, обезлошадить поѣзжанъ: выпряженные изъ повозокъ кони угонялись табуномъ въ степь,-- копытить кормъ.
Тимоѳей держалъ данное слово и велъ себя прекрасно, хотя Лиза втайнѣ уже не такъ довѣряла ему и немножко побаивалась его съ той пьяной ночи. Роль фиктивной "жены", разыгрываемая въ грубыхъ условіяхъ степной фамильярности, надоѣла и опротивѣла ей до тошноты. Нельзя притворно фамильярничать безъ того, чтобы на отношеніяхъ не остался осадокъ фамильярности настоящей. Лиза такъ привыкла быть Ульяною по цѣлымъ днямъ, что только ночь возвращала ей самое себя, Лизу Басову, съ ея сознаніемъ, мыслями, чувствами, возвращала на короткій предсонный промежутокъ. А съ утра -- чуть ступила за порогъ своей "супружеской" каморки -- опять уже позабудь, что ты Лиза, влѣзай въ кожу Ульяны Митревны.
Свадебная волна незамѣтно увлекла "супруговъ" отъ намѣченнаго ими пути въ сторону верстъ на полтораста. Это еще не такъ много. Въ Минусинскѣ я зналъ не крестьянина даже, но полицейскаго чиновника, который поѣхалъ на свадьбу за шесть верстъ отъ города, а очутился затѣмъ, самъ не зная какъ, за восемьсотъ верстъ, въ Кузнецкомъ округѣ, у совсѣмъ незнакомыхъ мужиковъ. Но, тѣмъ не менѣе, когда бѣглецы подочли свой уклонъ отъ маршрута, Лиза пришла въ ужасъ, да и Тимоѳей почесалъ въ затылкѣ. Рѣшили дальше ни къ кому ни за что не ѣхать и, по возможности, немедленно удирать.
Но тутъ произошло нѣчто непредвидѣнное и нелѣпое, что опрокинуло всѣ ихъ расчеты и планы.
Свадьбѣ, на которой они теперь гостили, шелъ уже третій день. Невѣста взята была съ ближней, верстахъ въ десяти, заимки, и поѣзжане проводили время въ томъ, что напьются у свекра, ѣдутъ пить къ тестю, напьются у тестя, ѣдутъ пить къ свекру. Гдѣ темный вечеръ пристигнетъ, тамъ и ночлегъ. Въ одномъ изъ такихъ переѣздовъ засталъ ихъ внезапно ударившій крѣпкій морозъ. Лиза, не очень тепло одѣтая, страшно перезябла, пріѣхала къ мѣсту совсѣмъ синяя, и голоса нѣтъ,-- только стучитъ зубами. Струсила, не схватить бы горячку. Стали отпаивать ее горячимъ чаемъ, принудили выпить большую рюмку знаменитой сибирской наливки изъ облѣпихи. Лиза ожила, простуды ея какъ не бывало.
Раньше Лиза никогда не брала въ ротъ крѣпкихъ напитковъ, развѣ пригубливала для приличія. Облѣпиха покорила ее быстро. Вообще это ужасная ягода, для непривычнаго человѣка настоящій дурманъ,-- тѣмъ бодрее, въ спирту. Сперва опьянѣніе облѣпихою даетъ очень короткій періодъ веселыхъ возбужденій, потомъ чувственный или буйный бредъ и, наконецъ, долгій мертвый сонъ: хоть ножами разойми человѣка -- не услышитъ. На другой день -- даже у крѣпкихъ питуховъ -- жестокая головная боль.
Одуренная облѣпихою, Лиза сама не помнитъ, какъ очутилась въ постели. Потянулась вереница тяжелыхъ, дикихъ, постыдныхъ кошмаровъ. Раннимъ утромъ Лиза очнулась, какъ отъ электрическаго толчка. Еще не раскрывая глазъ, она почувствовала, что она не одна въ постели. Открыла глаза и на ситцевой подушкѣ увидала, рядомъ съ своею головою, курносое лицо, съ широко разинутымъ ртомъ, въ густой курчавой бородѣ. Холодѣя отъ ужаса, Лиза убѣдилась, что изъ фиктивной жены Тимоѳея Курлянкова она сдѣлалась фактическою. А голову какъ желѣзными обручами ломить, и въ глазахъ прыгаютъ снопами зеленыя искры.
Тимоѳей проснулся и помертвѣлъ отъ пристально уставленнаго на него страшнаго взгляда Лизы:
-- Уля, что ты? Богъ съ тобою, что ты? Уля, Улинька...
-- То со мною, что убью тебя, подлеца!.. Мало тебя убить!-- вырвался хриплый стонъ изъ груди Лизы. Но Тимоѳей вдругъ облился гнѣвнымъ румянцемъ и подступилъ къ "женѣ" рѣзко, смѣло, почти гнѣвно:
-- То-есть за что же это, однако, ты убивать меня желаешь, Ульяна Митревна? Вся твоя воля, но это съ твоей стороны не по чести. Что было, то было; однако никакой вины моей противъ тебя нѣту. Я, однако, не варнакъ какой-нибудь, не въ лѣсу силкомъ тебя взялъ. Сама пожелала.
-- Что?!
-- То, что хоть чужихъ людей спроси; мало ли ты съ вечера чудесила? То смирная, воды не замутишь, отъ каждаго стыднаго слова огнемъ вспыхиваешь, а тутъ разгулялась -- не унять. Волосы распустила! Платье съ себя рвать начала! Весь народъ смѣху дался. Я тебя отъ срама силкомъ увелъ, спать уложилъ. А что не ушелъ отъ тебя, какъ обыкновенно, ты же не отпустила. Что же я, каменный, что ли?.. Оно, конечно, ты вчера не вовсе въ себѣ была, да вѣдь и я облѣпихи этой проклятой грѣшнымъ дѣломъ глотнулъ изрядно. Пьянъ не былъ, этого нѣтъ: я тебѣ обѣщалъ, что напиваться больше не буду, и слово мое крѣпко. А въ головѣ пошумливало, мысли веселыя пошли, владаніе ослабло. Кабы я вовсе трезвый былъ, можетъ-быть, и остерегся бы. А во хмелю бѣсъ сильнѣе человѣка... Кто своему счастію врагъ?..
-- Ты слушай меня, Ульяна Митревна,-- уговаривалъ онъ,-- ты не кручинься, сердца своего напрасно не береди. Стыдиться тебѣ ни передъ кѣмъ не приходится: что мы съ тобою не мужъ и жена, это мы одни знаемъ. А для прочихъ мы въ законѣ. Паспортъ вотъ онъ. По паспорту ты -- моя законная супруга. И какъ мы съ тобою живемъ, никто намъ въ томъ не указъ предъ людьми ни на мнѣ, ни на тебѣ никакого грѣха нѣтъ. Что мы вдвоемъ знаемъ, то при насъ двоихъ и останется, а по паспорту ты -- моя законная жена...
-- Дьяволъ въ твоемъ паспортѣ сидитъ!-- отвѣчала рыдающая Лиза.-- Будь онъ проклятъ, твой паспортъ! Поработилъ ты имъ меня! Что отъ меня теперь осталось? Сперва твой паспортъ имя мое съѣлъ, теперь тѣло погубилъ... Куда я теперь годна? Какъ я покажусь роднѣ и друзьямъ?
-- Ты не кричи, усмири себя... не кричи.. Обнаружишься,-- твердилъ поблѣднѣвшій, съ трясущимися холодными руками, Тимоѳей.
-- Все равно мнѣ теперь! Кого мнѣ беречься? Чего бояться? Хуже, чѣмъ ты поступилъ со мною, мнѣ ни отъ кого быть не можетъ. Все равно!
-- Да мнѣ-то не все равно!-- почти зарыдалъ Тимоѳей.-- Матушка! Ульяна Митревна! Вѣдь, если ты теперь себя обнаружишь, слѣдствіе начнется, никакіе свидѣтели мнѣ не помогутъ, никакой присягѣ судъ вѣры не дастъ. Убійцею меня сдѣлаютъ! На Сахалинъ мнѣ итти! За что? Матушка! Ульяна Митревна! Себя погубишь, меня погубишь. Усмири себя! Пожалѣй!
Онъ сталъ на колѣни и ползалъ, цѣлуя подолъ ея рубахи.
-- Уйди,-- хрипѣла она,-- уйди, тварь!.. Видѣть тебя не могу. Убью я тебя! Уйди...
Она повалилась ничкомъ на постель. Тимоѳей вышелъ. Несмотря на все свое самообладаніе, на этотъ разъ онъ оплошалъ -- на немъ лица не было, такъ что хозяева переполошились:
-- Что? Храни Богъ, не захворала ли сама-то?
Тимоѳей сдѣлалъ страшное усиліе и отвѣчалъ съ натянутою усмѣшкою:
-- Не то, чтобы захворала, а блажитъ съ похмелья... Приступа къ бабѣ нѣтъ!
-- То-то, слышимъ, шумите въ каморѣ...
-- На томъ простите...
-- О, нешто къ тому? Дѣло житейское.
Домохозяинъ, пятидесятилѣтній сивый чалдонъ, хитро подмигнулъ Тимоѳею веселыми глазами:
-- Маленько поучилъ, стало-быть, благовѣрную?
"Поучилъ звонарь протопопа, какъ же!" со злостью подумалъ про себя Тимоѳей. Но вслухъ произнесъ съ важностью:
-- Не безъ того...
-- Ты вожжу возьми,-- рекомендовалъ чалдонъ.-- Я всегда вожжею. Баба вожжу любитъ, потому что вожжа -- вещь крѣпкая.
Лиза пролежала до самаго полдня, какъ пластъ, уткнувшись лицомъ въ подушку, ни разу не перемѣнивъ положенія. Тимоѳей заглядывалъ къ ней время отъ времени, но думалъ, что она спитъ, и оставлялъ ее въ покоѣ. Наконецъ рѣшился окликнутъ. Лиза взглянула на него потухш
Амфитеатров А. В. Мертвые боги: Рассказы. Роман
М.: Современник, 1991.-- (Из наследия).
Храповицкий мещанин Тимофей Курлянков стоял на коленях в глубине "котла", выветренного в пластовой шиферной скале над Енисеем, и чинил рыболовную сеть. Он был очень не в духе. Сегодня утром нежданно-негаданно пожаловала к нему из города на одинокую заимку жена его Ульяна, баба еще молодая, но пьяная и гулящая. Тимофей, человек степенный и работящий, ее терпеть не мог. Жили они давным-давно врозь: Ульяна -- в городе по местам у "навозных", Тимофей -- приказчиком-сторожем на глухой заимке, брошенной настоящим хозяином, красноярским купцом, чуть не в полную собственность Тимофея. Купец, великий фантазер и запивоха, весьма уважал Тимофея за честность и еще больше за то, что, "однако, курносый, как Сократ". Прежде чем спиться, купец успел поучиться в красноярской гимназии, а может быть, именно там-то и спился, как весьма многие сибирские юноши. Визиты Ульяны к мужу на заимку всегда означали одно и то же: что бабу бросил очередной любовник, а она с досады и горя запьянствовала, потеряла место, безобразничала недели две по улицам и валялась хмельная у всех кабаков славного города Храповицка, пока наконец, пропившись дотла, не вспомнила о существовании где-то в глуши, за сорок пять верст, своего законного супруга. Сегодня Ульяна пришла в довольно приличном виде, то есть имела на себе юбку и башмаки. Два года назад, в последнее свидание супругов, она явилась очам изумленного Тимофея почти Евою: всю одежду заменял ей рогожный куль, который она носила как поп ризу. А на дворе потрескивали уже сентябрьские морозы. Другая бы замерзла либо простудилась насмерть. Но этой железной, да и к тому же насквозь проспиртованной бабище все было сполгоря: хоть бы лишний раз чихнула! При встрече муж и жена, после кратких и весьма ласковых приветствий, быстро переходили к пререканиям, от пререканий -- к драке. Побеждал в продолжительном бою в конце концов, разумеется, Тимофей,-- все-таки мужчина!-- но не без труда и урона, потому что Ульяна была не по-женски сильна и в драке зверела, так что надо было ее связывать. Вся обычная последовательность супружеского свидания повторилась и сегодня утром, о чем выразительно свидетельствовали царапины на лице Тимофея и подбитый глаз. Тимофей продержал жену связанною больше трех часов, покуда она утомилась ругаться, заснула, выспалась и, проснувшись, взмолилась о помиловании. Тимофей явил великодушие и развязал Ульяну, за что в благодарность та немедленно плюнула ему в глаза. Драка имела все данные возобновиться, но Тимофей, как опытный стратег, сообразил, что, покуда связанная Ульяна спала и отдыхала, он три часа работал во дворе, не покладая рук, и, следовательно, со свежими силами врага ему, утомленному, не сладить. И, осторожный, как Куропаткин, он благородно ретировался к сетям своим на Енисей, оставив за торжествующею Ульяною поле сражения и фортецию заимки.
Ульяна воспользовалась своею победою прежде всего за тем, чтобы разыскать имевшуюся в хате бутылку спирту, которую и осушила по-сибирски -- чайною чашкой. Алкоголь умягчил ее бранное сердце и расположил мириться с мужем. К тому же на заимке ни души не было, и пьяной бабе стало скучно. Одним словом, каковы бы ни были намерения Ульяны, мирные или воинственные, но Тимофей, около обеденного часа, увидал из своего "котла", что жена взбирается к нему в убежище крутою тропинкою по обрыву над Енисеем. Ульяна едва держалась на ногах, качалась, шаталась, падала на четвереньки, ползла. Тимофей пришел в ужас: он знал, что тропа узкая, неверная, осыпчатая, по ней и трезвому-то пройти не шутка. И не успел он крикнуть Ульяне, чтобы та остереглась, как несчастная баба и в самом деле оступилась и полетела, перекувыркнувшись в воздухе, вниз, а за нею грянул целый обвал слоистой выветренной породы.
Тимофей, едва помня себя от ужаса, бросился на помощь к жене. Она лежала близ самого Енисея, на гальке, полузасыпанная, неподвижная. Пока мужик добрался к ней через сыпучую дыру, которую сделал в тропинке обвал, прошло довольно времени. Бледная синева лица, оскал зубов и лужа крови вокруг холодеющего тела выразительно сказали Тимофею, что он овдовел.
Тимофею нисколько не жаль было Ульяны, но он был потрясен внезапностью катастрофы и, кроме того, струсил. Не покойницы струсил, но -- что засудят. Мужик он был неглупый и сразу смекнул, что в несчастный случай тут начальство плохо поверит. О скверных отношениях Тимофея с женою было известно далеко в околотке. Заглянул Тимофей в лужицу, наплесканную Енисеем между галькою: вода показала ему курносое лицо, исковерканное смущением и страхом, а что хуже всего, избитое и исцарапанное так усердно, что не у всякого настоящего убийцы бывает. Худо!
Одна надежда, что никто не видал. Кругом пустыня. До ближайшего жилья -- села Прощи -- семь верст. Спустить Ульяну, хорошенько загрузив крупною галькою, в Енисей, и концы в воду. Но тут Тимофей сообразил, что Ульяна прошла ряд сел, в которых ее знали. Значит, известно, что она находится у мужа. Значит, не сегодня завтра узнается, что Ульяна пропала с заимки невесть куда. Значит, явится спрос к Тимофею: куда девал жену? А Енисей -- река сумасшедшая: не груженое он грузит, а груженое разгружает. Каких камней ни наверти на покойницу, это похороны неверные,-- течение очень может развязать труп и выбросить его где-нибудь на мель, в протоке.
Покуда Тимофей горевал и раздумывал, к заимке, со стороны ближнего села, подходил человек. Был он богатырского роста, в грубом пиджаке домотканого сукна, штаны засучены в высокие сапоги. Из-под московского картуза глядели глаза орлиные -- суровые, смелые и зоркие. Сивые усы, сивая борода. Звали этого человека... впрочем, все равно, как его звали, а кличка ему в округе была Потап. Был он старый политический ссыльный -- бомбист, отбывший долгую каторгу и поселение и потом брошенный под гласный надзор в степное село. Жил на Проще много лет, омужичился, стал хозяином и, как часто бывает с поднадзорными властного ума и характера, если они попадают в очень глухое захолустье, сделался человеком, необходимым для крестьянства,-- своего рода моральным начальством, которое иной раз повлиятельнее начальства коронного.
Тимофей зазрил Потапа издали на буграх. Сперва испугался, потом обрадовался. Потап был как раз человек, подходящий Тимофею для помощи и совета. Что Потап поверит ему и не подумает, будто он убил Ульяну, Тимофей не сомневался.
Потап поверил. Положение трупа, характер ушибов и ран на теле Ульяны убедили старика, что Тимофей говорит правду. Сомнения и страхи Тимофея он тоже понял очень хорошо. Без вины разорят и засудят.
-- Прежде всего "это" надо зарыть.
Подняли мужчины мертвую Ульяну и перенесли ее на заимку, во двор. Там Потап приказал Тимофею разметать огромную кучу назема и на расчищенном месте рыть яму. Делалось так затем, что под наземом земля талая, рыхлая, и легче, скорее берет ее заступ. Ведь по Енисею и летом, уже на аршин вглубь, почва промерзлая, что камень, хоть разбивай ее ломом и руби топором. А стояло не лето уже, ранняя осень: дни бежали к Покрову. Работали часа два. К вечеру тело Ульяны навсегда исчезло от глаз мира сего в глубокой яме, плотно засыпанной песком. Поверх песка мужчины снова навалили бугор назема.
-- Теперь,-- сказал Потап,-- сядем да померекаем, как избывать беду твою дальше. Я так полагаю, Тимофей, что оставаться на заимке тебе никак нельзя.
-- Страшно, Потап Ильич,-- сознался Тимофей.-- Хотя баба была самая лядащая и никакой вины моей в ее смерти нету, а все же...
-- Разумеется. Кому приятно жить одному в пустыне и труп под ногами чувствовать? Но, помимо того опасно, что родня, знакомцы, начальство вскоре хватятся твоей Ульяны, начнут ее искать. А перед следствием и допросом,-- я тебя знаю,-- ты спасуешь... ну, и готов черту баран: ни за что ни про что Сахалина хватишь... Надо тебе уехать, друг любезный. Уезжай.
-- Я бы с радостью, Потап Ильич, только боязно: не подать бы на себя еще большего подозрения? Скажут люди: что за диковина? Пришла к Тимофею жена и как в воду канула, а сам Тимофей ускакал невесть куда, будто оглашенный? Это не иначе, что он ее извел да бежал...
-- Да,-- спокойно возразил Потап,-- ты совершенно прав. Бежать одному, без жены, я тебе не посоветую: прямая улика,-- накроют. Но тебе следует не одному бежать, а именно вдвоем с женою.
-- То есть как же это с женою, Потап Ильич?
-- Так, с женою, с Ульяною.
-- Позвольте, Потап Ильич? Мне невдомек. Ослышался я, что ли, или плохо вас понял? А зарывали-то мы с вами сейчас кого же?
-- Ульяну зарывали.
-- Ну?
-- Чудак! Ульяну зарыли, а паспорт от нее небось цел остался? Нешто не знаешь, что на Руси человек состоит из души, тела и паспорта? Теперь -- покуда не станет известно, что Ульяны твоей больше нет на свете,-- которой женщине ты дашь паспорт Ульяны, та и будет Ульяною... Понял?
-- Однако понял,-- протяжно сказал Тимофей.
-- Покуда ты назем ворочал, я твое дело обмозговал. Слушай: тебе совсем не "бежать" надо, а просто уехать, открыто уехать, у всех на вести, ну, в Красноярск, что ли, скажись, будто за покупками... И дам я тебе в попутчицы одну женщину... то есть девушку... Она из наших, политических, только в политику-то совсем не по характеру своему попала, а больше как кур во щи... Тоскует здесь ужасно, а сослана на пять лет. Человек хороший, но воли большой в себе не имеет, страдать и терпеть неохоча, да и не понимает хорошо-то, за что терпит. Вообще лишняя она здесь. Я давно уже порешил устроить ей побег при первой же возможности. И если ты согласишься, то счастливее случая найти нельзя. По приметам она с Ульяною сходится. Ты ее знаешь: это -- Лиза Басова. Моложе покойницы немножко, да это пустяки, сойдет. Вся твоя обязанность, стало быть, сводится к тому, что ты увезешь ее из наших мест, как будто бы свою жену, и доставишь, куда мы тебе назначим. А затем, пожалуй, хоть и домой возвращайся, на заимку. Скажешь людям, что жена поступила служить к господам, на место, в Красноярске или Томске. Можно, пожалуй, и паспорт ее там прописать. А то просто жалуйся, что, мол, запила, бросила меня в губернии... Все знают, какая шалая и непостоянная была твоя Ульяна. И если ты все это исполнишь, то не только спасешь себя от всякой опасности, но еще и доброе дело сделаешь и заработаешь рублей пятьдесят, даже сто. У Лизы есть маленькие деньжонки, да и я согласен помочь. И заранее говорю тебе: этой твоей услуги я, пока буду жить, тебе не забуду.
Тимофей очень задумался. План Потапа казался ему прост и ясен. Если и было что трудное к выполнению, то разве вначале: как провезти Лизу Басову под именем Ульяны по тем деревням и селам, где Ульяну знают в лицо? Но, сообразив расстояние и свои знакомства, Тимофей высчитал, что последний пункт по тракту, опасный ему в этом отношении, находится верстах в 50 -- станок Кошмино: у Ульяны была выдадена туда замуж старшая сестра. Дальше Кошмина Ульяна никогда не бывала. На доброй паре сытых сибирских степных коньков Тимофей рассчитывал сделать этот перегон в ночное время, выехать с вечера, покормить коней "на степу", в дороге, и так приноровить, чтобы к свету очутиться уже далеко за Кошминым.
-- Если опозднимся, ободняет, то дам крюку по степи, объеду Кошмино стороною... Ничего! можно! Вот только, Потап Ильич, не было бы за вашей барышнею погони от начальства?
-- За три дня я тебе ручаюсь, что не будет. А может быть, и четыре, и все пять дней, даже неделя пройдет, покуда ее хватятся... Это-то нам устроить всего легче. И сами целы будем, и добрых людей не подведем. А за пять ден вы будете уже верстах в пятистах, если не больше. Да раз всем будет известно, что ты уехал со своею женою, какое же у кого может быть на тебя подозрение.
В таких соображениях и переговорах провели они -- Потап с Тимофеем -- целую ночь, а наутро окончательно ударили по рукам, решились и принялись действовать.
Побегу Лизы Басовой было назначено быть трое суток спустя. За это время Тимофей нарочно то и дело показывался на Проще всем, в том числе и помощнику станового, говорил о своей скорой поездке в Красноярск, будто хозяин-купец вызывает к себе по торговому делу, рассказывал, что жена к нему возвратилась, и жаловался, что никакого терпения с нею не станет,-- так безобразно пьет и буянит.
-- Одное оставить невозможно: боюсь, заимку сожжет; мне перед отъездом хлопот, забот выше головы, а отлучиться от дома не смею. Спасибо Потапу, что заходит присмотреть. Только в то время я и свободен.
-- Ты бы ее, однако, полечил?-- советовали ему.
-- И то в Красноярск с собою везу,-- лекарь там, сказывают, чудотворный проявился, хорошо пользует от запоя травами. Хотя большой надежды не имею, однако авось! Этакая обуза и убыток, а нечего делать, везу. Да и все равно: как ее, проклятую, одное дома оставить? Она заимку сожжет. Вона -- смотрите, как мне рожу-то обработала!
Некоторые любопытные кумушки сунулись было на заимку посмотреть, как пьет и безобразит Тимофеева молодуха, но наткнулись там на сумрачную и грозную фигуру Потапа, который вытурил их без церемонии:
-- Нечего, нечего хвосты трепать, о чужом сраме любопытствовать. Когда вытрезвим Ульяну, тогда милости прошу, а представлений делать из пьяного человека не позволю: стыдно вам, тетки.
Потапа боялись,-- кумушки ушли, не солоно хлебав, а легенда о беспросыпном запое Ульяны еще более окрепла, выросла и покатилась от хаты к хате.
Что касается Лизы Басовой, ее побег был обставлен очень просто. В назначенный день она обратилась к помощнику станового с просьбой об отлучке на три дня в соседнее село, верст за восемнадцать, к знакомой попадье. Отлучки эти разрешались ей уже не раз,-- у полиции Басова была на счету "смирной" и выигрывала тем маленькие поблажки. Да и вообще ссылка в сибирском селе только скучна ужасно, и для людей, ве имеющих своих средств, голодна; в рассуждении же общего "прижима", она, пожалуй, легче городской: начальства меньше, и калибром оно мельче. Помощник станового совершенно спокойно разрешил Басовой навестить попадью, а Басова, тоже совершенно спокойно, отойдя версты две за поскотину, спустилась в балку, где ждал ее Потап с платьем, которое должно было превратить Лизу в Ульяну. Платье Лизы Потап зарыл тут же в балке и камнем завалил. Падали сумерки, когда, окружив село по степи, они вдвоем спустились к Тимофеевой заимке. А полчаса спустя затарахтела по тракту кибитка, унося двоих путников. Проехать пришлось через все село, почти двухверстную Прощу,-- на том настоял Потап. Слыша грохот колес, глядели люди в окна и говорили:
-- Хурлянков в губернию покатил: жену от пьянства лечить... Ишь, шельма, до чего себя довела: даже сидеть в кибитке не может... колодою лежит... Ай-ай-ай! Однако и бабы же пошли ноне.
Помощник станового тоже смотрел в окно и тоже жалел Тимофея и ругательски ругал его пьяницу-жену. Лиза Басова кончила свою ссылку!
Лиза Басова, так романически бежавшая из ссылки в селе Проще,-- прав был Потап,-- попала в революцию действительно "как кур во щи",-- совсем нечаянно и, пожалуй что, почти не ко двору. Была она москвичка (не городская -- из уезда), происходила из духовного звания, училась в московском Филаретовском училище, курса не кончила, по неприятностям с начальницею, и семнадцати лет поступила продавщицею в игрушечный магазин. В качестве сироты жила у тетеньки, которая весьма строго наблюдала за ее нравственностью, но обращалась с нею как с прислугою. Да и приходилось в самом деле помогать прислуге. Тетенька держала на Бронной студенческие меблированные комнаты с столовкою, пансионеры к ней валили валом, потому что дама была довольно добросовестная: кормила дешево и почти съедобно. Со студенчеством весело,-- Лиза своею полуприслужническою ролью не тяготилась. Дело у тетеньки процветало и росло, а сама тетенька старела и болела. Лизе пришлось бросить магазин и превратиться в экономку меблированных комнат. Окруженная студентами, она ловила от них кое-какие "идеи времени", но, правду сказать, была слишком неразвита, чтобы сознательно усвоить, а развиваться было некогда: с утра до вечера кипела в хозяйстве, как в котле. Из себя девушка была не то чтобы уж очень красивая, но -- пресимпатичной миловидности, рослая, статная, дышащая здоровьем и силою. Темпераментом природа наградила ее холодным, к влюбчивости не расположенным, а для дружбы и товарищества весьма приспособленным. Поэтому студенчество очень уважало и любило Лизу Басову, несмотря на ее простоту и почти темноту, и даже ревниво берегло ее от чересчур предприимчивых развивателей. Таким образом, досуществовала Лиза Басова до двадцать второго года жизни, не выйдя замуж и не имев романа,-- просто "добрым товарищем" и "хорошею девкою". С своей стороны она почти суеверно обожала студенчество, как некую высшую силу, инстинктивно, именно только за то уже, что оно студенчество, и не понимала, но глубоко уважала на веру решительно всякую "революцию", потому что огромное большинство студенчества, у нее квартирующего и столующегося, было революционно. Она знала кое-что по слуху -- например, что у одних -- "пролетарии всех стран, соединяйтесь", а у других -- "в борьбе обретешь ты право свое". Какая разница между теми и другими, это оставалось выше понимания Лизы, но она одинаково сочувствовала тем и другим, трепетала за тех и других, вместе с теми и другими ненавидела полицию, опасалась и подозревала шпионов и, в случае надобности, очень могла за тех и других собою пожертвовать. Ну, и случай представился. Был обыск в меблированных комнатах, искали шрифт -- и ничего не нашли. Присутствуя при обыске, за хозяйку, Лиза Басова заметила скромный тючок, до которого полицейское внимание еще не достигло. Она хорошо знала, что тючок -- с только что отпечатанными прокламациями более чем энергического призыва. Тогда Лиза Басова тючок очень ловко скрыла и вынесла в прачечную. Жандармы удалились с пустыми руками, забрав на всякий случай двух обысканных студентов. Но назавтра они возвратились уже за Лизой Басовой: номерная горничная подметила ее проделку и нашла выгодным донести. В тюрьме Басова вела себя опять-таки не героинею какою-нибудь, но с достоинством, "хорошею девкою": никому ни словом не повредила, ни в чем не обмолвилась, а, не надеясь на свою изворотливость, больше отмалчивалась: знать не знаю, ведать не ведаю. Арестованные студенты, искренно жалея Лизу, усердно и постоянно заявляли на допросах, что Басова в их деле -- ни при чем, человек не партийный и ровно ничего революционного они ей не открывали и не доверяли. Мудрое начальство и само видело с ясностью, что треплет совсем непричастного человека, но -- за молчанку, в которой "упорствовала" Басова,-- на всякий случай -- швырнуло ее в порядке административной ссылки в Восточную Сибирь, на Енисей, в Прощу.
Потап немножко слукавил, когда уверял Тимофея, что ему хочется сбыть Басову из Прощи только потому лишь, что девушка очень тоскует.
Что Лиза умирала в Проще от тоски по России -- это правда, но кто же не тоскует в административной ссылке? А бегут, однако, весьма редкие. Больше того, еще недавно было время, когда подобные побеги, тем более от определенного срока, считались в ссыльной среде почти неприличными и вредными, потому что отзывались на остающихся товарищах лишением льгот по свободному жительству и разными мстительными притеснениями "по закону". Я испытал это на самом себе. В Минусинске я очень дружил с местными татарами. Они два раза предлагали мне выкрасть меня и переправить, через Саяны, в Китай.
-- Только скажи -- сам не услышишь, как очутишься в Сойотии.
Соблазн был огромный, а риска почти никакого. Но посоветовался я с одним милым человеком, другом всех политических, и отказался.
-- Потому что,-- говорит,-- пять лет ссылки не такой уж безнадежный срок, чтобы его не вытерпеть. Тем более что средства у вас есть, живете сыто. А если вы сбежите, то местные власти получат еще небывалую нахлобучку от верхнего начальства: вы ведь человек нашумевший и на особом положении. И нахлобучка эта целиком выместится на остальных политических, из них здесь тогда последнюю кровь выпьют.
Таким образом, если срочный ссыльный бежит, то обыкновенно не для личного благополучия, а вытребованный "делом". Дело было дано и Лизе Басовой. Оно висело у нее на шее, вместе с крестом и образками (это уж на случай обыска, для полного грима "мещанки Ульяны Курлянковой"), зашитое в ладанку, в виде бумажки, мелко исписанной цифровым шифром. Бумажку Лиза должна была передать товарищу в маленьком уездном городе Пермской губернии. С товарищем этим она была незнакома, и что в бумажке значилось, было ей неизвестно. Посыл свой Потапу давно хотелось отправить, но не имелось подходящего гонца. В Лизе Басовой он угадал одну из тех пассивно-решительных женских натур, которые созданы для революционной дисциплины, с нерассуждающею исполнительностью, способною доходить до самопожертвований почти баснословных. В конце семидесятых годов был случай, что подобная "рядовая" революции, командированная Желябовым из Петербурга в Москву, по приезде -- ночью в гостинице -- была застигнута преждевременными родами, на восьмом месяце беременности. Она имела геройство выдержать ужаснейшие боли, даже не пикнув, так что и ближайшие соседи ничего не слыхали и не подозревали. Ребенок родился мертвый. Женщина уничтожила трупик в печке, прибрала и вычистила свой номер, а поутру как ни в чем не бывало поехала шнырять по поручению, бесконечно трясясь по ужасным мостовым и конкам. Исполнила, что велено, и в тот же день отбыла обратно в Петербург. И только тут уже, окончив миссию и дав по ней отчет, свалилась, полумертвая, и выдержала долгую, тяжкую болезнь.
Тимофей Курлянков и Лиза Басова находились в пути уже седьмой день. Так как они передвигались не перекладными, а собственною Тимофеевой парочкой, то отдалялись от Прощи гораздо медленнее, чем могли бы, но Тимофей почитал, что так вернее. Вопросами о возможности погони, ареста и неприятных встреч беглецы волновались только в первый день, который -- покуда не смерклось -- Лиза сплошь пролежала в кибитке ничком, притворяясь спящей или пьяною. Но вот переехали за Енисей, очутились в другом округе, степь переменила название,-- беглецы приободрились: сзади выиграно большое расстояние, впереди -- никакой опасности, значит, поезжай, не поторапливай, понапрасну коней не мучь! Тем не менее к седьмому дню странствия кони сильно сморились и обили копыта. Тимофей решил выменять их на первом же базаре, который будет по пути, хотя бы и с малою приплатою, на свежую животину. В России мена конем, продажа или покупка лошади для крестьянина -- жизненный вопрос первой важности, а в степной Сибири конь -- это своего рода живой денежный знак, четвероногая, ходячая, если не из рук в руки, то со двора во двор, оборотная монета. На третий день Тимофей оставил красноярский тракт и свернул на запад, взяв новую степную дорогу -- "на Расею".
Ехать день за днем, осеннею степью, уставленною могильниками исчезнувших народов, которых и имена-то история забыла,-- невеселое занятие. Встречников путники имели вряд ли двух или трех, считая от станка к станку, на расстоянии тридцати и более верст, а то и совсем никого. Лиза от скуки старалась как можно больше спать и засыпалась до одурения. Проснется: пара коней трусит мелкою рысцой, бубенцы звенят, будто медные собачки лают, мерно и жалобно; серое небо, серая степь и -- каменные круги могильников на горизонте... Стоило просыпаться! Только и развлечения, что паромы через могучие степные реки, самовар да заедки на станках у "дружков" и ночлеги в неопрятных избах, с любопытными хозяйками, дымящими керосиновыми лампочками и угарными печами...
Тимофеем Лиза была очень довольна. Потап не ошибся, поручив ему девушку. Мужик оказался вежливый, "знающий свое место", услужливый, не наянливый. Был от природы неглуп и за сорок пять лет жизни повидал и узнал немало любопытного, как всякий работящий и торговый сибирский человек. Долгое путешествие на лошадях вдвоем, мужчины и женщины,-- дело фамильярное, особенно в условиях, если они должны слыть за мужа и жену и выдерживать эти роли пред чужими людьми. Развивается невольное общение, устанавливается известная короткость, упраздняются или сокращаются разные мелкие физиологические секреты и условные лжи быта. Таким сближением недолго злоупотребить, не мудрено в нем зазнаться мужчине, особенно когда он сознает, что женщина -- вся в его руках и кругом от него зависит. Но Лиза не могла нахвалиться скромностью и почтительностью своего фиктивного супруга. С самого начала пути было решено между ними,-- во избежание обмолвок пред посторонними,-- говорить друг другу "ты" даже и наедине, и совершенно позабыть, что Лиза -- Елизавета Прокофьевна, а не Ульяна Дмитриевна. На станках, ночлегах и при дорожных встречах Лиза играла свою нетрудную роль молодой городской мещанки очень удовлетворительно. Пьяницею ей уже не надо было притворяться, как скоро они покинули круг "своих мест".
-- Эх, сударыня!-- с искренностью говорил ей Тимофей.-- Кабы Ульяна хоть мало была на тебя похожа, то не радовался бы я теперь тому, что она в землю легла.
На ночлегах он очень искусно и деликатно покидал "жену" свою в хате с хозяйскими бабами, а сам удалялся спать в кибитку, отговариваясь, будто не любит спать в тепле. Осень, на его счастье, стояла погожая и еще без морозов.
К концу недели дорога изрядно изломала и коней и путников. Чувствуя себя в совершенной безопасности, они решили передохнуть день-другой, чтобы ехать дальше со свежими силами и на свежих вымепенных конях. Впереди было огромное торговое село, Дагна. Въехав в него, как раз на самый Покров, путешественники застали и базарный день, и престольный праздник.
Кому не известно, что "батюшка Покров" -- всероссийская годовая эра крестьянских свадеб? Но мало кому "в России" известно, что такое сибирская крестьянская свадьба в хлебных округах подсаянских и подалтайских благодатных степей. Вернее, впрочем, сказать надо,-- чем была там крестьянская свадьба -- и была еще очень недавно, лет десять тому назад, к какой именно давности и относится странствие Лизы Басовой. В настоящее время обеднение коснулось и этих молочных рек с кисельными берегами -- Минусинского, Абаканского, Кузнецкого края. Неурожай, переселенчество, земельные ограничения заставили пооскудевших чалдонов укротить размах старинного веселья. И все же, даже и теперь, в хлебные годы, это -- былинный пир на весь мир, продолжающийся не менее недели, с воистину гомерическим разгулом, с непросыпными попойками. Плохая крестьянская свадьба в Кузнецком округе обходится в 400 руб., средняя -- в 1000 руб., порядочная -- в 1400 руб., богатая, о которой потом целый год молва гулом идет по степям,-- до 4000 руб.! И, собственно, свадебные, прямые расходы составляют не более 10--20% этих сумм: остальное пропивается. На каждого гостя своего -- поезжанина -- хозяин отпускает не менее 1 1/2 бутылки водки в день, на каждую гостью -- не менее 1/2 бутылки, не считая "прочего". Разорительность свадебного обычая и пьяная утомительность его настолько велики, что даже чалдоны-толстосумы кряхтят под этой тяжестью, да и народ совсем дуреет от гулянки. Один сельский богатей под Красноярском думал выдать дочь замуж после Покрова. Вдруг является к нему депутация односельчан.
-- Батюшка, Иннокентий Фомич, не будет ли твоей к нам милости -- отложить свадебку на зимний мясоед?
-- А вам что?
-- Да, кроме твоей, три свадьбы у нас на селе...
-- Ну?
-- Не выдержим, однако,-- сопьемся.
Там, где предвидится ряд богатых свадеб, хозяева уговариваются об их сроках и очереди, чтобы не совпадали. Это создает, на срок мясоеда, своего рода заколдованный свадебный круг, попав в который не легко выкрутиться. Сибиряки вообще мало стесняются расстоянием: сделать сотню, другую, третью на лошадях -- у них и путешествием не почитается,-- деловая или увеселительная поездка. На богатые и многообещающие свадьбы гости приглашаются и сами приезжают иногда из-за пятисот, даже из-за тысячи верст. Присутствие таких редких и издалека гостей, конечно, затягивает срок и усиливает напряжение свадебного разгула. Приедет человек кутнуть на одной свадьбе, а гуляет на трех, четырех и больше. Есть любители кружить по свадьбам, которые в том и проводят осенний и зимний мясоеды, что катаются от села к селу, со свадьбы на свадьбу на телегах или санях, обвешанных цветными платками, и пьянствуют изо дня в день на чужой счет. Но есть и несчастные, которые порабощаются той же участи совсем не по своему доброму желанию, а потому что они -- почетные гости, уважаемые люди, и отпроситься или бежать от кошмарных пиров этих -- для них значит жестоко оскорбить хозяев и нажить себе злопамятных врагов на всю жизнь. И, наконец, весьма многие сибиряки, вполне искренно ругавшие и проклинавшие безобразие свадебного обычая, признавались мне, однако, что есть в его пьяном, длительном вихре своеобразная затягивающая сила -- создается в целой группе людей то, что на юридическом языке называется "привычкою к праздной и порочной жизни", будто какой-то стихийный и массовый запой. Декадент назвал бы это "оргиазмом", а я думаю, что дело тут просто в хроническом алкогольном отравлении.
Едва въехали в село Дагну, Тимофей был окликнут рослым мужиком, нарядным, как купец, и здорово выпившим. Сперва путники струсили было, но, вглядевшись, Тимофей признал в мужике мелкого золотопромышленника Миронова, с которым вместе "старательствовал" когда-то за Байкалом. Тому прошло уже лет пятнадцать, с тех пор товарищи не видались и вестей друг о друге не имели. Ульяны Миронов не видывал и, что была или есть такая на свете, не знавал. Следовательно, опасности от него Лизе не предвиделось. Обрадовался старому товарищу Миронов, настоял, чтобы заезжали к нему во двор, и -- как ты хошь, что ты хошь, однако ты у меня погости.
Напрасно Тимофей и Лиза настаивали и отговаривались, что нельзя -- очень спешат, и далеко еще им путь держать: на самый Барнаул. Миронов только кланялся в пояс да повторял умиленным басом:
-- Не обессудь! Уважь! Погости... Уж так мы тебе рады, так тебе рады... Господи! Я тебя, может быть, сколько годов в мертвых почитал?! Однако вдруг вижу: едет... И -- супружница с ним... Ах ты! Ах ты!.. Не обессудь! Уважь! Погости!
-- Душою бы рады, Василий Мироныч, но поспешаем в Барнаул...
-- Что тебе в Барнауле делать? Барнаул так Барнаулом и останется, с места не уйдет. У меня погости! Ты, друг, посмотри, как живу... чаша полная!.. царю завидно!.. Господи! Небось дружками были, камратами звались, из одного котла кашу ели, из одной бутылки спирт глотали... Чтобы все вместе, значит, и на земле и под землею... И вдруг, однако, вижу: едет... И супружницу с собою везет,-- эдакую добыл кралю писаную... Ах ты! Ах ты!.. Как же нам с тобою, по всему этому случаю, однако, теперь не выпить! Тимофей Степанович! Ульяна Митревна! Уважь! Погости!
Он кланялся сам, заставлял кланяться жену, детей, работницу, работника.
-- Что же, Ульяна Митревна?-- нерешительно обратился Тимофей к "жене".-- Ведь мы все равно хотели на день-другой себе роздых дать... Так лучше, может, и впрямь погостить у Василия Мироновича, ничем у чужих людей?
Лиза помолчала, подумала. Она чувствовала себя страшно усталою с дороги. Все кости болели.
-- Хорошо, я согласна. Ваши гости, Василий Миронович, только уж -- заранее уговор, хозяюшко милый: больше трех ден вы нас у себя не задерживайте.
-- Ульяна Митревна! Сударыня ты моя!-- возопил Миронов.-- О чем твои ко мне слова? Напрасные твои ко мне слова! Да ты только проживи у нас три дня-то,-- так ты и Барнаул свой, и все на свете забудешь, с нами не расстанешься... Вот какие мы люди, сударыня моя!.. Опять же теперь свадьба у нас наладилась: однако племянницу из своего дома выдаю за хорошего молодца: купец-парень!-- в Плющу, село, за нами будет сорок верст... слыхали аль нет? Как же мне, сударыня, теперь возможно отпустить тебя, хотя бы и в Барнаул? Ты у меня на свадьбе первый человек будешь... Уважь! Погости! Не обессудь!..
Таким-то манером попали наши путники в сибирский свадебный смерч. И начал он их с того дня шатать и мотать -- от Василия Миронова к Мирону Васильеву, из Дагны в Плющу, из Плющи в Дагну. И благодаря тому, что вся Дагна видела, как высоко чтит и ценит Тимофея Курлянкова и супругу его, Ульяну Митревну, Василий Миронов, первый на Дагне, а пожалуй что и по всей прилегающей округе, человек,-- только и слышали теперь путники со всех сторон, что:
-- Не обессудь! Уважь! Погости...