ИСТОРІЯ ПЕНДЕННИСА,
ЕГО ПРИКЛЮЧЕНІЙ И БѢДСТВІЙ, ЕГО ДРУЗЕЙ И ВЕЛИЧАЙШАГО ВРАГА.
САНКТПЕТЕРБУРГЪ.
ВЪ ТИПОГРАФІИ ВОЕННО-УЧЕБНЫХЪ ЗАВЕДЕНІЙ.
1851
"Отечественныя Записки" 1851 года.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Показываетъ, какъ первая любовь можетъ прервать завтракъ.
Въ одно прекрасное утро, въ самомъ разгарѣ лондонскаго сезона, майоръ Артуръ Пенденнисъ пришелъ, по своему обыкновенію, завтракать въ одинъ извѣстный клубъ Палл-малл-стрита, въ которомъ онъ считался главнымъ украшеніемъ. Будучи однимъ изъ утонченнѣйшихъ во всей Англіи знатоковъ въ винѣ и, кромѣ того, человѣкомъ духа дѣятельнаго, повелительнаго и пытливаго, онъ былъ по-справедливости избранъ въ члены комитета клуба, и почти исключительно управлялъ этимъ заведеніемъ. Буфетчики и слуги кланялись ему съ такимъ же почтеніемъ, какъ какому-нибудь герцогу.
Въ четверть одиннадцатаго майоръ являлся туда регулярно въ вычищенныхъ наилучшимъ образомъ сапогахъ, въ клѣтчатомъ утреннемъ галстухѣ, на которомъ не являлось ни складочки до самаго обѣда, въ свѣтложелтомъ жилетѣ, на бронзовыхъ пуговкахъ котораго виднѣлась корона, и въ такомъ бѣлоснѣжномъ бѣльѣ, что самъ Фруммоль спросилъ у него адресъ его прачки; безъ-сомнѣнія, великій денди прошлыхъ временъ воспользовался бы ея искусствомъ, еслибъ несчастія не заставили его покинуть Англію. Сюртукъ Пенденниса, бѣлыя перчатки, бакенбарды, даже самая трость -- все было совершенствомъ въ своемъ родѣ, какъ образцы костюма отставнаго военнаго джентльмена. Глядя на него издали или сзади, вы не дали бы ему больше тридцати лѣтъ: только болѣе-подробное разсматриваніе открыло бы вамъ поддѣльность густыхъ-темныхъ волосъ и морщины около нѣсколько-потусклыхъ глазъ и на красивомъ, но ужь, въ нѣкоторой степени, одрябшемъ лицѣ. Носъ у него былъ веллингтоновскій, руки прекрасныя; манжеты застегивались щегольскими золотыми запонками, подаренными ему его королевскимъ высочествомъ герцогомъ Йоркскимъ, а на пальцахъ красовалось нѣсколько дорогихъ перстней, изъ которыхъ на наибольшемъ виднѣлся гербъ знаменитой фамиліи Пенденнисовъ.
Майоръ усаживался постоянно за тѣмъ же столомъ, въ томъ же углу комнаты, и никому на мысль не приходило занять его мѣсто. Раза два молодые шалуны вздумали -- было, для потѣхи, усѣсться тамъ, но въ манерахъ майора, когда онъ, вслѣдствіе того, помѣстился за другимъ столомъ, было столько спокойной важности, и онъ разсматривалъ дерзновенныхъ юношей съ такимъ достоинствомъ, что тѣ не могли проглотить куска подъ вліяніемъ его испытующаго взора. Послѣ такого примѣра столъ подлѣ камина и недалеко отъ окна перешелъ въ неоспоримое владѣніе майора. Всѣ адресованныя къ нему письма и записки клались на него, въ ожиданіи его прихода, и много было изъ лондонской молодежи, которые не могли надивиться ихъ количеству, и печатямъ, и штемпелямъ на конвертахъ. Въ случаѣ какого-нибудь вопроса или недоумѣнія касательно этикета, общества или того, кто на комъ женатъ -- всякій обращался прямо къ Пенденнису. Блестящія леди подъѣзжали къ клубу въ щегольскихъ экипажахъ и оставляли для него записочки, или посылали вызвать его. Онъ былъ чрезвычайно-привѣтливъ со всѣми. Молодые люди любили гулять съ нимъ по парку, или вдоль Палл-Малла, потому-что онъ раскланивался со всѣми встрѣчными, и половина его знакомыхъ были или лорды, или баронеты.
Итакъ майоръ усѣлся на своемъ обычномъ мѣстѣ и, пока слуги пошли за тостами и свѣжимъ нумеромъ газеты, принялся разсматривать свои письма въ двойной золотой лорнетъ, которымъ онъ повертывалъ такъ ловко, что вы никакъ не узнали бы замаскированныхъ очковъ, и откладывалъ въ порядкѣ на сторону одну хорошенькую записочку за другою. Тутъ были большія торжественныя приглашенія на обѣды, предвѣщавшія безконечность ихъ и скучную бесѣду; раздушоныя дамскія записочки съ дружественными порученіями и просьбами; нота на толстой оффиціальной бумагѣ отъ милорда маркиза Стейне, звавшая его въ Ричмондъ обѣдать въ тѣсномъ кружку и говорить по-французски, въ гостинницѣ Звѣзды и Подвязки -- майоръ владѣлъ французскимъ языкомъ весьма-свободно; другое приглашеніе отъ епископа Илингскаго и мистриссъ Трэйль, которые просили майора Пенденниса сдѣлать имъ честь пожаловать въ Илинг-Гоузъ -- все это майоръ перебиралъ и пробѣгалъ очень-граціозно и съ большою пріятностью, и тѣмъ болѣе, что шотландскій хирургъ Глоури, завтракавшій за сосѣднимъ столомъ, не спускалъ съ него глазъ и ненавидѣлъ его за всѣ эти приглашенія, какихъ къ нему самому никто никогда не посылалъ.
Послѣ этого перечня майоръ вынулъ изъ кармана записную книжку, посмотрѣть, въ какіе дни онъ можетъ располагать собою, которыя изъ гостепріимныхъ приглашеній ему можно принять и отъ которыхъ прійдется отказаться.
Онъ отбросилъ приглашеніе Котлера, остиндскаго директора, въ Бэкер-Стритѣ, чтобъ обѣдать съ лордомъ Стейномъ и маленькимъ французскимъ обществомъ въ Звѣздѣ и Подвязкѣ; принялъ приглашеніе епископа, потому-что любилъ обѣдать у епископовъ, хотя обѣды эти и были не изъ веселыхъ, и такимъ-образомъ прошелъ весь списокъ и распорядился по своей фантазіи и интересамъ. Потомъ онъ принялся завтракать, пробѣгая нумеръ газеты и извѣстія о рожденіяхъ и кончинахъ, останавливаясь на фешонэбльныхъ новостяхъ, чтобъ увидѣть свое собственное имя въ числѣ гостей, присутствовавшихъ на праздникѣ, данномъ милордомъ такимъ-то -- и въ промежуткѣ между этими занятіями весело бесѣдовалъ съ находившимися въ той же комнатѣ знакомыми.
Въ числѣ писемъ, составлявшихъ бюджетъ того утра, майоръ оставилъ непрочтеннымъ только одно, отложенное въ сторону отъ всѣхъ фешонэбльныхъ лондонскихъ писемъ и записочекъ; штемпель былъ изъ провинціи и печать весьма-скромная. Адресъ былъ надписанъ красивымъ женскимъ почеркомъ и слова "весьма-поспѣшно" подчеркнуты съ яснымъ выраженіемъ безпокойства, а между-тѣмъ майоръ, по извѣстнымъ ему причинамъ, оставилъ въ небреженіи смиренную просительницу, которой, конечно, трудно было добиться его вниманія среди толпы такой громкой знати. Письмо это было отъ одной родственницы майора, жившей въ деревнѣ, а потому оно, весьма-естественно, могло подождать своей очереди.
Наконецъ дѣло дошло и до него. Майоръ сломалъ печать, на которой было вырѣзано "Фэроксъ", и на конвертѣ штемпель "Клеврингъ Сент-Мери". Въ конвертѣ было два письма; первое -- слѣдующаго содержанія:
"Любезный майоръ Пенденнисъ, прошу и умоляю васъ пріѣхать сюда немедленно" -- конечно! а сегодняшній обѣдъ у лорда Стейне -- "я въ величайшей горести и въ крайнемъ недоумѣніи. Милое дитя мое, бывшее всѣмъ, чего только могла желать нѣжная мать, огорчаетъ меня до крайности. Онъ влюбился -- у меня едва достаетъ силы написать это -- до безумія" -- майоръ оскалилъ зубы -- изъ актрису, которая играла на сценѣ нашего городка. Она по-крайней-мѣрѣ двѣнадцатью годами старше его, и несчастный мальчикъ хочетъ во что бы ни стало, жениться на ней..."
-- Ого! Что сдѣлалось съ майоромъ Пенденнисомъ? спросилъ про-себя докторъ Глоури, видя какъ бѣшенство и изумленіе остолбенили майора, когда онъ прочелъ это страшное извѣстіе.
"Прошу васъ, другъ мой", продолжала удрученная горемъ дама:-- "пріѣхать сюда тотчасъ же, лишь-только вы получите мое письмо. Убѣдите, уговорите несчастнаго ребенка, чтобъ онъ отказался отъ этой ужасной идеи: вы его опекунъ и дядя". Послѣ многихъ моленій въ томъ же духѣ, письмо заключилось подписью:-- "ваша несчастная и любящая сестра Елена Пенденнисъ".
-- Фэроксъ, вторникъ, дочиталъ майоръ послѣднія слова письма.-- Чтобъ чортъ побралъ это проклятое дѣло! Фэроксъ, вторникъ... Посмотримъ, однако, что скажетъ этотъ мальчишка. И онъ взялъ другое письмо, написанное размашистымъ юношескимъ почеркомъ и запечатанное большою гербовою печатью Пенденнисовъ, которая была даже больше имѣвшейся у майора. Въ доказательство душевнаго волненія писавшаго, конвертъ былъ закапанъ сургучомъ вокругъ печати. Посланіе было слѣдующаго содержанія:
Фэроксь, понедѣльникъ, полночь.
"Извѣщая васъ о будущемъ бракѣ моемъ съ миссъ Костиганъ, дочерью Джона Честерфильда Костигана, эсквайра, изъ Костиганстоуна, можетъ-быть, болѣе извѣстною вамъ полъ ея театральнымъ именемъ миссъ Фодрингэй, королевскихъ театровъ Дрюри-Ленскаго и Кроу-Стритскаго, и общественныхъ Норвичскаго и Валлійскаго -- я чувствую, что такая новость, по-крайней-мѣрѣ при господствующихъ общественныхъ предразсудкахъ, не можетъ быть пріятною моей роднѣ. Моя милая и нѣжно-любимая матушка, которой, какъ Богу извѣстно, я далеко не желаю причинять безполезныхъ огорченій, къ крайнему прискорбію моему, глубоко опечалена этимъ извѣстіемъ. Прошу васъ покорнѣйше, почтенный сэръ, пріѣхать къ намъ, уговорить и успокоить ее. Хотя бѣдность и заставила миссъ Костиганъ добывать себѣ насущный хлѣбъ даннымъ ей Богомъ превосходнымъ дарованіемъ, но фамилія миссъ Костиганъ не уступаетъ въ древности и благородствѣ нашей собственной. Когда нашъ предокъ Ральфъ Пенденнисъ вышелъ на ирландскій берегъ съ Ричардомъ II, предки моей Эмиліи были тамъ королями. Я имѣю эти свѣдѣнія отъ самого мистера Костигана, военнаго человѣка, какъ и вы.
"Напрасно старался я доказать матушкѣ, что молодая дѣвица безупречной репутаціи и благороднаго происхожденія, одаренная великолѣпнѣйшими дарами красоты и генія, и посвятившая себя одному изъ прекраснѣйшихъ искусствъ, съ священною цѣлью пропитывать свое семейство -- есть существо, заслуживающее всей любви и полнаго нашего почтенія; но моя добрая матушка отказывается раскрыть свои объятія той, которая расположена сдѣлаться на всю жизнь ея нѣжнѣйшею и покорнѣйшею дочерью.
"Хотя миссъ Костиганъ нѣсколькими годами старше меня, но это обстоятельство нисколько не можетъ быть препятствіемъ моей привязанности, и -- я увѣренъ твердо -- не будетъ имѣть вліянія на ея продолжительность. Любовь, подобная моей, сэръ, можетъ быть ощущаема только однажды и навсегда. Не зная любви до того времени, когда мнѣ пришлось увидѣть ее, я убѣжденъ, что умру, не зная никакой другой страсти. Тутъ участь всей моей жизни. Собственная деликатность миссъ Костиганъ дала мнѣ мысль, что разность въ лѣтахъ, которой я никогда не чувствовалъ, можетъ быть препятствіемъ нашему союзу. Но, полюбивъ разъ, я презиралъ бы самъ себя и считалъ бы себя недостойнымъ называться благороднымъ человѣкомъ, еслибъ сколько-нибудь задумался въ такомъ случаѣ; еслибъ не былъ готовъ отдать все тамъ, гдѣ я чувствовалъ все, и одарить любящую меня женщину всѣмъ моимъ сердцемъ и всѣмъ состояніемъ.
"Я настаиваю на скоромъ союзѣ съ моею Эмиліей -- да и зачѣмъ его откладывать? Медлительность наводитъ мысль о нерѣшимости, которую я отбрасываю отъ себя какъ недостойную. Невозможно, чтобъ чувства мои къ Эмиліи могли измѣниться; чтобъ, въ какомъ бы то ни было возрастѣ, она могла быть чѣмъ инымъ, какъ не единственнымъ предметомъ моей любви. Зачѣмъ же ждать? Умоляю васъ, любезнѣйшій дядюшка, пріѣзжайте и убѣдите матушку согласиться на наше блаженство. Я обращаюсь къ намъ, какъ человѣку свѣтскому, qui mores hominum multorum tidit et urbes, и который, безъ-сомнѣнія, не можетъ быть подверженъ слабымъ недоумѣніямъ и опасеніямъ, волнующимъ женщину, почти никогда невыѣзжавшую изъ своей деревни.
"Прошу насъ еще разъ, пріѣзжайте немедленно. Я совершенно увѣренъ, что вы, оставя въ сторонѣ вопросъ о ея состояніи, будете въ восторгѣ отъ моей Эмиліи и одобрите мой выборъ.
"Любящій васъ племянникъ
"Артуръ Пенденнисъ младшій".
Когда майоръ дочиталъ это письмо, лицо его приняло такое выраженіе ярости и ужаса, что хирургъ Глоури пощупалъ въ карманѣ, не забылъ ли онъ ланцета, ожидая, что съ почтеннымъ знакомцемъ его сдѣлается ударъ. Да и было чѣмъ встревожиться Пенденнису! Глава Пенденнисовъ собирается жениться на актрисѣ, которая десятью годами старше его -- упрямый мальчикъ, который бросается окрутя голову въ супружество. "Мать въ-конецъ избаловала этого сорванца", стоналъ внутренно майоръ: -- "своими романическими сентиментальностями. Чтобъ мой племянникъ женился на актрисѣ! Да меня засмѣютъ такъ, что мнѣ нельзя будетъ никуда показаться!" И онъ подумалъ съ невыразимо-болѣзненнымъ чувствомъ, что ему приходится отказаться отъ обѣда лорда Стейне въ Ричмондѣ и провести ночь въ отвратительно-тѣсной почтовой каретѣ, вмѣсто удовольствія провести время въ самомъ-пріятномъ и отборномъ обществѣ цѣлой Англіи.
И ему приходилось отказаться нетолько отъ этого приглашенія, но и отъ всякихъ другихъ, на долгое время. Кто знаетъ, сколько времени продержитъ его въ деревнѣ это проклятое дѣло? Онъ перешелъ въ сосѣднюю письменную комнату и написалъ тамъ, съ горестью, отказы маркизу, графу, епископу и всѣмъ своимъ угощателямъ; потомъ велѣлъ своему камердинеру взять билеты въ почтовую карету, отъѣзжавшую вечеромъ, разумѣется, разсчитывая свалить путевыя издержки насчетъ вдовы и молодаго сорванца, котораго онъ былъ опекуномъ.
ГЛАВА ВТОРАЯ.
Родословная и другія фамильныя дѣла.
Въ началѣ регентства Георга-Четвертаго, жилъ въ маленькомъ городкѣ Клеврингѣ, на западѣ Англіи, нѣкій джентльменъ, по имени Пенденнисъ. Были еще въ-живыхъ люди, которые помнили его имя, красовавшееся на вывѣскѣ, подъ позолоченными ступкою и пестомъ, надъ дверьми весьма -- скромной лавочки въ городѣ Батѣ, гдѣ мистеръ Пенденнисъ жилъ въ званіи лекаря и аптекаря, и гдѣ онъ нетолько посѣщалъ больныхъ джентльменовъ въ ихъ спальняхъ и дамъ въ интереснѣйшія минуты ихъ существованія, но даже снисходилъ дотого, что продавалъ черезъ залавокъ кусокъ пластыря женѣ фермера; кромѣ-того, онъ торговалъ зубными щетками, пудрою и лондонскими духами. Въ справедливости этихъ фактовъ, готовы были присягнуть нѣкоторые изъ старожиловъ Клевринга, гдѣ память людская гораздо -- упрямѣе, чѣмъ въ хлопотливой столицѣ.
А между-тѣмъ этотъ мелкотравчатый аптекарь, продававшій прохожему покупателю солей на пенни, или благовонный кусокъ виндзорскаго мыла, былъ джентльменъ хорошо-воспитанный и происходившій отъ одной изъ древнѣйшихъ фамилій Сомерсетшира. Родъ его велъ свое начало изъ Корнвалля, и Пенденнисы возводили его къ временамъ друидовъ; а кто знаетъ куда онъ восходилъ еще дальше? Члены этой фамиліи породнились съ Норманнами ужь въ позднѣйшее время своего фамильнаго существованія и были въ родствѣ со всѣми важными фамиліями Валлиса и Бретани. Пенденнисъ имѣлъ до нѣкоторой степени университетское образованіе и могъ бы уйдти далеко, еслибъ, на второй годъ пребыванія своего въ Кембриджѣ, отецъ его не умеръ несостоятельнымъ, что заставило бѣднаго Пена взяться за пестъ и фартукъ. Онъ всегда ненавидѣлъ это ремесло. Одна только крайняя необходимость и предложеніе брата его жены -- лондонскаго аптекаря, до родства съ которымъ Пенденнись-отецъ снизошелъ женитьбою -- заставила Джона Пенденниса взяться за такое непріятное для него занятіе.
Вскорѣ послѣ окончанія срока своего ученичества, онъ оставилъ грубаго практиканта-родственника и началъ промышлять на свое имя, открывъ въ Батѣ смиренную аптеку. Впродолженіе нѣкотораго времени ему приходилось тяжко бороться съ бѣдностью; всѣ его усилія могли только поддерживать въ приличномъ видѣ лавочку съ ея позолоченными украшеніями, и доставлять кой-какіе комфорты невстававшей съ постели матери. Но, къ-счастью Пена, леди Рибстонъ случилось проѣзжать по его улицѣ съ пьянымъ ирландскимъ кучеромъ, который навалилъ съ экипажемъ миледи бокомъ на косякъ аптеки и въѣхалъ дышломъ въ красивѣйшую изъ розовыхъ стклянокъ нашего бѣдняка. Миледи выскочила съ крикомъ, ее усадили въ кресла въ лавочкѣ мистера Пенденниса и привели въ себя спиртами и летучими солями.
Манеры мистера Пенденниса были такъ необыкновенно-вѣжливы и благородны, что миледи, супруга сэра Пипина Рибстона изъ Кодлингбюри, что въ Сомерсетширѣ, баронета, назначила своего спасителя -- такъ она его называла -- аптекаремъ при своей особѣ и семействѣ, весьма -- многочисленномъ. Юный Рибстонъ, пріѣхавшій погостить къ роднымъ изъ Итона на Рождество, объѣлся и получилъ желудочную лихорадку, отъ которой мистеръ Пенденнисъ вылечилъ его съ большимъ искусствомъ и заботливостью. Однимъ словомъ, онъ попалъ въ большую милость у кодлингбюрійскаго семейства и съ того дня началъ благоденствовать. Хорошее общество Бата приняло его подъ свое покровительство и въ-особенности дамы не могли имъ нахвалиться. Сначала его маленькая лавочка превратилась въ щегольскую; потомъ онъ пересталъ продавать зубныя щеточки и духи, какъ предметы, недостойные джентльмена старинной фамиліи; потомъ заперъ лавку совсѣмъ и оставилъ только хорошенькую аптечку, гдѣ засѣдалъ молодой помощникъ его съ пріятными манерами; потомъ онъ завелъ себѣ кабріолетъ и возничаго, и наконецъ, передъ отшествіемъ своимъ въ міръ лучшій, старушка, мать его, имѣла наслажденіе видѣть изъ окна своей спальни, къ которому ее подкатили въ креслахъ, какъ ея возлюбленный Джонъ садился въ свою собственную карету -- правда, карету одиночную, но украшенную на панеляхъ красиво расписанными гербами рода Пенденнисовъ.-- "Что сказалъ бы теперь Артуръ?" спросила она, говоря о своемъ младшемъ сынѣ -- "Артуръ, который ни разу не взглянулъ даже на моего милаго Джонни, во все время его бѣдности и трудовъ!"
-- Капитанъ Пенденнисъ съ своимъ полкомъ въ Индіи, матушка, замѣтилъ мистеръ Пенденнисъ;-- и я прошу васъ не называть меня Джонни при моемъ молодомъ человѣкѣ, при мистерѣ Паркинсѣ.
Вскорѣ насталъ день, когда старушка перестала называть своего сына Джонни и всѣми другими именами материнской нѣжности, и домъ его совсѣмъ опустѣлъ безъ ея добраго, хотя и ворчливаго голоса. Онъ перебрался въ ея бывшую комнату и спалъ на ея широкой кровати. Тогда ему было сорокъ съ чѣмъ-то лѣтъ: то было передъ окончаніемъ войны, передъ восшествіемъ на британскій престолъ Георга-Четвертаго, передъ началомъ нашей исторіи. Но что за джентльменъ безъ родословной? Пенденнисъ, между-тѣмъ, повѣсилъ свою, въ приличной рамкѣ подъ стекломъ, въ гостиной, между видами Кодлингбюри-гоуза въ Сомерсетширѣ и Коллегіею Св. Бонифиса, въ Кембриджѣ, гдѣ онъ провелъ краткіе и счастливые дни своей молодости. Родословную же свою онъ добылъ изъ чемодана, точно такъ же, какъ офицеръ Стерна потребовалъ свою шпагу, когда сдѣлался джентльменомъ и могъ похвастать ею.
Около времени кончины старушки мистриссъ Пенденнисъ, умерла въ Батѣ другая паціентка ея сына, добродѣтельная старая леди Понтипуль, дочь Регинальда, двѣнадцатаго графа Барэкрза, бабушка теперешняго графа и вдова Джона, втораго лорда Понтипуля. Въ послѣднія пять лѣтъ своей жизни миледи имѣла при себѣ миссъ Елену Тистльвудъ, весьма-дальнюю родственницу Барэкрзовъ и дочь флота лейтенанта Тистльвуда, убитаго въ сраженіи подъ Копенгагеномъ. Подъ кровомъ леди Понтипуль, миссъ Тистльвудъ нашла себѣ спокойное убѣжище относительно стола и помѣщенія; но страдала отъ гнета такой адской тиранніи, какую только женщины могутъ переносить или заставлять переносить. Докторъ, посѣщавшій миледи Понтипуль по-крайней-мѣрѣ по два раза въ день, не могъ не замѣтить ангельской кротости, съ которою бѣдная дѣвушка переносила нестерпимые капризы и ежеминутныя обиды отъ старухи; глядя на ея блѣдное и кроткое лицо въ четвертой траурной каретѣ, въ которой докторъ вмѣстѣ съ нею провожалъ тѣло покойницы въ Батское Аббатство, онъ рѣшился сдѣлать ей вопросъ, заставившій пульсъ его биться по-крайней-мѣрѣ на девяносто ударовъ.
Онъ былъ больше чѣмъ двадцатью годами старше ея и никогда не отличался пылкостью характера. Можетъ-быть, у него была въ ранней молодости страсть, которую надобно было превозмочь -- вѣроятно, что всѣ первыя страсти надобно душить и топить какъ слѣпыхъ котятъ; но дѣло въ томъ, что въ сорокъ-три года онъ былъ весьма-скромнымъ и спокойнымъ джентльменомъ, въ черныхъ чулкахъ и съ лысою головой. Черезъ нѣсколько дней послѣ похоронъ, онъ пріѣхалъ къ ней съ визитомъ и, щупая ея пульсъ, продержалъ руку ея въ своей дольше чѣмъ нужно, спрашивая гдѣ она намѣрена жить? Онъ зналъ, что семейство Понтипулей пріѣхало за имуществомъ покойницы, которое укладывалось и заколачивалось въ ящики, обертывалось въ солому и паклю, замыкалось на три замка въ сундуки и увозилось на телегахъ передъ глазами бѣдной миссъ Елены. Гдѣ же она намѣрена жить?
Глаза ея наполнились слезами и она отвѣчала, что сама этого не знаетъ. У нея есть нѣсколько денегъ, такъ-какъ покойница завѣщала ей тысячу фунтовъ. Она опредѣлится въ какую-нибудь школу или въ какой нибудь-домъ; словомъ, она сама не знаетъ что съ собою дѣлать.
Тогда Пенденнисъ, глядя на ея блѣдное лице и не выпуская ея холодной ручки, спросилъ ее: не хочетъ ли она жить съ нимъ? Онъ, конечно, слишкомъ-старъ въ сравненіи съ такою -- съ такою цвѣтущею молодою красавицей, какъ миссъ Тистльвудъ (Пенденнисъ принадлежалъ къ старой комплиментной школѣ джентльменовъ и аптекарей), но онъ человѣкъ хорошей фамиліи и, какъ онъ позволялъ себѣ думать, хорошихъ правилъ и добраго нрава. Дѣла его идутъ хорошо и съ каждымъ днемъ лучше и лучше. Онъ въ мірѣ одинокъ и чувствуетъ потребность въ кроткой и постоянной подругѣ, счастью которой посвятитъ всю свою жизнь: словомъ, онъ произнесъ ей маленькую рѣчь, сочиненную утромъ въ постели и исправленную, и усовершенствованную въ каретѣ, когда онъ ѣхалъ къ ней.
Можетъ-быть -- если у него была въ юные годы юношеская любовь -- и она, со своей стороны, имѣла надежду на лучшую участь чѣмъ на союзъ съ маленькимъ джентльменомъ, который улыбался жеманно, былъ до крайности вѣжливъ съ дворецкимъ, скользя по лѣстницѣ въ гостиную, и еще любезнѣе съ горничною миледи, ждавшею его у дверей спальни; съ джентльменомъ, котораго старая покровительница ея звала звонкомъ какъ лакея, и который являлся на этотъ зовъ съ поспѣшностью, превосходившею усердіе любаго лакея; который приправлялъ свои лекарства исторіями, для увеселенія паціентки и собственныхъ интересовъ -- можетъ-быть, сердце ея избрало бы другаго человѣка. Но она знала, съ другой стороны, какъ онъ былъ добръ, честенъ и благоразуменъ; какъ постоянно -- нѣженъ и заботливъ онъ былъ съ своею матерью, и результатомъ этого свиданія было то, что она покраснѣла весьма-сильно, сдѣлала Пенденнису пренизкій поклонъ и просила нѣкотораго времени на размышленіе о его добромъ предложеніи.
Ихъ обвѣнчали въ скучное въ Батѣ время года, которое было самою блестящею эпохой лондонскаго сезона. Такъ-какъ Пенденнисъ заготовилъ себѣ заранѣе, чрезъ одного изъ медицинскихъ собратій, квартиру въ Голлес-стритѣ, на Кэвендиш-скверѣ, то, послѣ брачной церемоніи, чета молодыхъ отправилась въ Лондонъ. Тамъ онъ свозилъ жену свою въ театры, парки, королевскую капеллу; показалъ ей, какъ люди ѣздятъ на придворный выходъ, словомъ, доставилъ ей все лондонскія удовольствія. Онъ также завезъ свои карточки къ леди Понтипуль, высокопочтенному лорду Барэкрзу и сэру Пипину и леди Рибстонъ, своимъ первымъ и добрѣйшимъ покровителямъ. Барэкрзъ не обратилъ на его карточки никакого вниманія.
Понтипуль отдалъ ему визитъ, полюбовался на мистриссъ Пенденнисъ и сказалъ, что леди Понтипуль непремѣнно къ ней заѣдетъ; это миледи и сдѣлала чрезъ посредство своего лакея Джона, который принесъ ея карточку и приглашеніе на концертъ, чрезъ пять недѣль. Но за то Рибстоны пригласили его и мистриссъ Пенденнисъ на обѣдъ, которымъ мистеръ Пенденнисъ хвастался до послѣдняго дня своей жизни.
Тайною цѣлью честолюбія мистера Пенденниса было сдѣлаться джентльменомъ. Много нужно времени и бережливости провинціальному врачу, котораго доходы не велики, чтобъ скопить достаточно денегъ на покупку дома и земли; но, кромѣ его всегдашняго благоразумія и бережливости, счастье помогло Пенденнису и привело его къ цѣли, которой онъ такъ давно добивался. Онъ употребилъ съ большою выгодой часть своего капитала на покупку дома и маленькаго помѣстья, находившагося поблизости деревни Клеврингъ, о которой мы ужь упоминали. Невозможно описать словами, да и самъ онъ никогда не сознавался въ этомъ, всей его гордости, когда онъ почувствовалъ себя настоящимъ землевладѣльцемъ и могъ прохаживаться по десятинамъ, бывшимъ его исключительною собственностью. Удачная покупка паевъ въ мѣдныхъ рудахъ значительно увеличила его богатство, и онъ перепродалъ ихъ послѣ весьма-благоразумно, пока эти паи покупались еще на-расхватъ. Наконецъ, онъ продалъ свою батскую аптеку мистеру Паркинсу за хорошую сумму наличныхъ денегъ и ежегодный вносъ еще нѣкоторой суммы, разсроченной на нѣсколько лѣтъ отъ той эпохи, когда онъ разстался навсегда съ пестомъ и ступкой.
Сыну его, Артуру Пенденнису, было въ то время восемь лѣтъ. Весьма-естественно что мальчикъ, оставя Батъ и аптеку въ такомъ юномъ возрасть, совершенно забылъ о ней и о томъ, что руки его отца когда-либо пачкались, приготовляя гадкія пилюли или составляя вонючіе пластыри. Старикъ никогда не говорилъ и не напоминалъ о своей аптекѣ; въ случаѣ недуговъ въ своемъ семействѣ, приглашалъ лекаря изъ Клевринга; отказался совершенно отъ черныхъ полупанталонъ и шелковыхъ чулковъ; присутствовалъ на рынкахъ и засѣданіяхъ и носилъ бутылочнаго цвѣта фракъ съ бронзовыми пуговицами, при штиблетахъ дикаго цвѣта, какъ-будто онъ никогда не былъ ничѣмъ другимъ, какъ только истиннымъ англійскимъ джентльменомъ. Онъ любилъ стоять у воротъ своихъ владѣній и смотрѣть какъ въѣзжали на его землю дилижансы и почты, на поклоны кондукторовъ и кучеровъ, которымъ онъ отвѣчалъ съ приличною важностью. Онъ же учредилъ въ Клеврингѣ клубъ для чтенія и основалъ общества снабженія бѣдныхъ супомъ и одѣялами. Его стараніемъ почта, ходившая прежде черезъ Кекльфильдъ, направлялась теперь на Клеврингъ. По четвергамъ, на рынкѣ, онъ ходилъ по курятникамъ и конюшнямъ, смотрѣлъ образчики овса, жевалъ пшеницу, ощупывалъ скотъ, потыкивалъ въ грудь гусей и взвѣшивалъ ихъ на рукѣ съ видомъ знатока, дѣлалъ сдѣлки съ фермерами въ гостинницѣ "Клевринговыхъ Гербовъ" не хуже самаго стариннаго посѣтителя этого заведенія. Теперь онъ стыдился, тогда-какъ прежде онъ гордился этимъ, если въ разговорѣ его называли докторомъ, и ничѣмъ нельзя было лучше поддѣлаться къ нему, какъ величая его титуломъ эсквайра.
Небесамъ извѣстно, откуда они взялись, но на дубовыхъ стѣнахъ столовой прежняго аптекаря висѣлъ цѣлый рядъ портретовъ фамиліи Пенденнисовъ; онъ увѣрялъ, что всѣ они работы Лели или Вандика, и на распросы объ исторіи оригиналовъ, отвѣчалъ разсѣянно, что это "его предки". Изъ взглядовъ мистриссъ Пенденнисъ можно было заключить, что она не вѣрила этимъ генеалогическимъ легендамъ, ибо она всегда старалась перемѣнить разговоръ, когда супругъ ея пускался въ такіе разсказы. Но маленькій Артуръ былъ убѣжденъ въ ихъ истинѣ до нельзя, и для него Роджеръ Пенденнисъ Азинкуртскій, Артуръ Пенденнисъ Кресійскій, генералъ Пенденнисъ Бленгеймскій и Уденардскій, были существами такими же истинными и существенными, какъ кто бы напримѣръ?-- какъ Робинзонъ Крузо, или Питеръ Вилькинсъ, или Семь Бойцовъ Британскихъ, чьи исторіи были у него въ библіотекѣ.
Состояніе Пенденниса, непревосходившее восьмисотъ фунтовъ въ годъ, не дозволяло ему тягаться за тузами того околотка; но у него былъ свой кружокъ изъ второклассныхъ. Хотя они не были розами общества, но по-крайней-мѣрѣ жили около розъ и понабрались отъ нихъ благоуханія джентльменской жизни. У нихъ были серебреные сервизы, и они давали поочередно, въ-круговую, обѣды по два раза въ годъ, на которые съѣзжались гости изъ-за двѣнадцати миль; кромѣ того, Пенденнисы пользовались обществомъ городка Клевринга сколько хотѣли, и даже больше чѣмъ желали, ибо мистриссъ Пайбусъ вѣчно совала носъ въ оранжереи Елены Пенденнисъ и вмѣшивалась въ раздачу ея суповыхъ ярлыковъ; капитанъ Глендерсъ, служившій прежде въ 50-мъ драгунскомъ, вѣчно шатался по конюшнямъ и садамъ нашего эсквайра и старался втянуть его въ свои ссоры съ почтмейстеромъ и Ф. Уапшотомъ, содержавшимъ клевринскую первоначальную школу, за то, что Уапшотъ разъ очень-больно высѣкъ его избалованнаго сына -- словомъ, со всѣми сосѣдями. Пенденнисъ и супруга его часто благословляли свою судьбу за отдаленіе Фэрокса отъ Клевринга, иначе не было бы житья отъ пытливости любознательныхъ мужскихъ или женскихъ взоровъ городка.
Лугъ Фэрокса доходитъ до рѣчки Брауля, на противоположномъ берегу которой были поля и лѣса (сколько ихъ могло уцѣлѣть) Клеврингъ-Парка, принадлежавшаго сэру Фрэнсинсу Клеврингу, баронету. Паркъ отдавался въ наемъ на пастбища для скота и барановъ, когда Пенденнисы переселились въ Фэроксъ. Въ домѣ ставни были вѣчно закрыты; то былъ старый обширный дворецъ, выстроенный изъ известняка, съ парадными лѣстницами, статуями и портиками, котораго виды входили въ коллекцію "Красотъ Англіи и Валлиса". Сэръ Ричардъ Клеврингъ, дѣдъ сэра Фрэнсиса, началъ разореніе фамиліи постройкою этого дворца; преемникъ его довершилъ это разореніе, поселившись въ немъ. Теперешній баронетъ былъ гдѣ-то за границей; не находилось людей, достаточно-богатыхъ, которые бы рѣшились нанять это огромное зданіе, по опустѣлымъ комнатамъ, звучнымъ, заплеснѣлымъ заламъ и заброшеннымъ галереямъ котораго маленькій Артуръ часто прогуливался съ трепетомъ. При солнечномъ закатѣ дворецъ Клевринговъ представлялъ чудесный видъ: онъ и его паркъ покрывались багровымъ отливомъ, удивительно-украшавшимъ ихъ. Верхнія окна дома горѣли такъ, что глазамъ было тяжело смотрѣть; маленькая рѣчка шумно катилась къ западу и терялась въ темномъ лѣсу, за которымъ возвышались въ пурпуровомъ величіи башни древняго Аббатства Клеврингскаго, отъ котораго городокъ и теперь называется Клеврингъ Сент-Мери. Фигуры маленькаго Артура и его матери отбрасывали длинныя, синія тѣни на свѣжей травѣ, и мальчикъ, наслѣдовавшій чувствительность своей матери, восклицалъ, растроганный чудною красотою природы: "Вотъ дивныя дѣла твои, Всемогущій!" къ величайшему восторгу мистриссъ Пенденнисъ. Подобныя прогулки и разговоры обыкновенно заключались нѣжными материнскими и сыновними объятіями.
Что до Джона Пенденниса, отца семейства, всѣ домашніе питали къ нему глубочайшее почтеніе и приказанія его исполнялись безпрекословно. Шляпа его была вычищена такъ же хорошо, какъ у любаго джентльмена въ британскихъ владѣніяхъ. Обѣды и завтраки его подавались всегда минута въ минуту, по назначенію, и горе опаздывавшимъ, въ числѣ которыхъ иногда бывалъ маленькій, безпорядочный сорванецъ Пенъ. Молитвы, чтеніе писемъ, хозяйственныя дѣла, осмотры садовъ и конюшень, посѣщеніе курятниковъ, хлѣвовъ и загоновъ -- все это дѣлалось съ постепенною регулярностью. Послѣ обѣда онъ засыпалъ, съ нумеромъ газеты "Globe" на колѣняхъ и съ желтымъ платкомъ на лицѣ. (Майоръ Пенденнисъ прислалъ ему эти желтые платки изъ Индіи, а братъ помогъ ему купить майорскій чинъ, почему они были въ дружескихъ сношеніяхъ.) И такимъ образомъ, такъ-какъ мистеръ Пенденнисъ садился за обѣдъ пунктуально въ шесть часовъ, а закатъ солнечный можно считать въ половинѣ восьмаго, то весьма-вѣроятно, что ему и не случалось любоваться великолѣпнымъ видомъ, открывавшимся изъ его луговыхъ оконъ, и участвовать въ поэзіи и нѣжностяхъ, которыя происходили на лугу.
Изліянія эти рѣдко случались въ его присутствіи. Какъ бы теплы они ни были, но мать и сынъ вели себя смирно и спокойно, когда мистеръ Пенденнисъ входилъ въ гостиную, съ газетою подъ мышкой... И тамъ, пока маленькій Пенъ, утопая въ огромныхъ креслахъ, читалъ всѣ книги, какія только попадались ему подъ руку, сквайръ перечитывалъ свои собственныя статьи въ "Газетѣ Садоводцевъ", или игралъ торжественную партію въ пикетъ съ женою или случайнымъ гостемъ изъ сосѣдей.
Пенденнисъ всегда старался давать свои годовые обѣды въ одинъ изъ дней, когда братъ его, майоръ, возвратившійся съ полкомъ изъ Индіи и Новой Голландіи и вышедшій въ отставку на половинное жалованье, пріѣзжалъ гостить въ Фэроксъ. "Мой братъ, майоръ Пенденнисъ", былъ постояннымъ предметомъ разговора отставнаго лекаря. Все семейство восхищалось "моймъ братомъ, майоромъ". Онъ былъ звеномъ, связывавшимъ ихъ съ большимъ лондонскимъ свѣтомъ. Онъ всегда привозилъ послѣднія извѣстія о знати и имѣлъ постоянную привычку обѣдать съ лордами и важными особами, о которыхъ отзывался всегда съ величайшимъ приличіемъ. Онъ говаривалъ, напримѣръ: "Милордъ Барэкрзъ имѣлъ любезность пригласить меня въ Барэкрзъ на фазанную охоту" или: "милордъ Стейне такъ добръ, что желаетъ видѣть меня въ Стилльбрукѣ на праздникѣ Пасхи"; и вы можете быть увѣрены, что приглашенія, которыми осыпали "моего брата майора", сообщались достойнымъ мистеромъ Пенденнисомъ пріятелямъ въ Клеврингской Залѣ для Чтенія, на судебныхъ засѣданіяхъ, или въ окружномъ городѣ. Экипажи сосѣдей прикатывали изъ-за десяти миль въ окружности, чтобъ сдѣлать визитъ майору Пенденнису въ Фероксѣ; слава его фешонэбльности была упрочена незыблемо во всемъ графствѣ. Поговаривали, что онъ женится на дочери стараго Гонкля изъ Лилибэнка, съ полуторатысячами фунтовъ въ годъ приданаго; но майоръ отклонилъ эти переговоры, хотя такой бракъ и казался бы весьма-выгоднымъ. "Пока я холостъ", говаривалъ майоръ:-- "никому нѣтъ дѣла до моего состоянія. Я имѣю счастье жить между людьми, поставленными въ свѣтѣ такъ высоко, что нѣсколько сотенъ или тысячъ въ годъ больше или меньше не составятъ разницы въ мнѣніи, которымъ я имѣю честь у нихъ пользоваться. Хотя миссъ Гонкль и достойна всякаго уваженія, но она не имѣетъ ни родства, ни манеръ, которыя бы дали ей право быть принятою въ той сферѣ, гдѣ я имѣю честь двигаться. Я намѣренъ жить и умереть старымъ холостякомъ, Джонъ; нѣтъ никакого сомнѣнія, что достойная миссъ Гонкль найдетъ себѣ партію лучше стараго изношеннаго солдата, живущаго половиннымъ жалованьемъ". Время доказало справедливость догадки стараго свѣтскаго человѣка: миссъ Гонкль вышла за молодаго французскаго дворянина и живетъ теперь въ Лилибэнкѣ, съ титуломъ баронессы де-Карамболь, разъѣхавшись со своимъ сорванцомъ-супругомъ весьма-скоро послѣ свадьбы.
Майоръ былъ большимъ любимцемъ всѣхъ жителей Фэрокса. Онъ былъ столько же добродушенъ, сколько благовоспитанъ, и искренно любилъ свою невѣстку, которую провозгласилъ (и совершенно-справедливо) самою леди-подобною женщиною во всей Англіи, дѣлающею собой честь всей фамиліи. И дѣйствительно, спокойная красота мистриссъ Пенденнисъ, врожденная кротость и доброта, и то истинное безпритязательное достоинство, которыми запечатлѣваютъ прелестную женщину совершенная чистота и невинность -- все это давало ей самыя неоспоримыя права на похвалы майора. Я полагаю, что меня не обвинятъ въ національномъ пристрастіи, если я объявлю свое искреннее убѣжденіе, что, по-моему, истинно высоковоспитанная англійская дама есть совершеннѣйшее изъ всѣхъ земныхъ существъ. Въ комъ другомъ найдете вы столько граціи и столько добродѣтели? столько натуральности и столько нѣжности? столько истинной утонченности и цѣломудрія? Почти каждый, пожившій въ свѣтѣ, имѣлъ, позвольте надѣяться, счастье насчитать въ кругу своихъ знакомыхъ нѣсколько исключительныхъ существъ, въ натурѣ которыхъ есть нѣчто внушающее невольное уваженіе, къ ногамъ которыхъ самые буйные изъ насъ повергаются съ смиреніемъ, дивясь ихъ чистотѣ, которыя, повидимому, никогда не могли ни подумать, ни сдѣлать что-нибудь дурное.
Артуръ Пенденнисъ имѣлъ мать, одаренную этими счастливыми качествами. Впродолженіе своего дѣтства и юношества, онъ думалъ о ней почти какъ о существѣ неземномъ, исполненномъ любви, разума и красоты. Когда мужъ возилъ ее въ окружный городъ или на тамошніе публичные балы и концерты, онъ входилъ ведя ее подъ руку, и взглядъ его какъ-будто говорилъ присутствовавшей тутъ знати: "Взгляните на нее, милордъ: можетъ ли кто изъ васъ показать мнѣ такую женщину?" Она вывела изъ-себя трехъ провинціальныхъ дамъ, которыя всѣ были втрое богаче ея, своимъ приводящимъ въ отчаяніе совершенствомъ. Миссъ Пайбусъ увѣряла, что она холодна и надута; миссъ Пьерсъ -- что она черезчуръ горда для своего положенія; мистриссъ Уапшотъ, супруга доктора богословія, хотѣла непремѣнно быть выше ея, жены простаго медика; а между-тѣмъ мистриссъ Пенденнисъ шла въ жизни своимъ путемъ, не думая о всѣхъ комментаріяхъ, дѣлавшихся въ ея пользу или въ ея осужденіе. Она, повидимому, не знала, удивляются ли ей или ненавидятъ ее за столько совершенствъ. Она жила себѣ мирно, читала свои молитвы, любила свое семейство, помогала сосѣдямъ и исполняла свои обязанности.
Но, при всемъ томъ, у мистриссъ Пенденнисъ былъ недостатокъ, открытый въ ней двумя ея знакомыми, миссъ Пайбусъ и миссъ Пьерсъ, именно -- гордость. Гордость эта внушалась ей не столько ея собственною личностью, сколько ея семействомъ. Она говорила о мистерѣ Пенденнисѣ -- довольно-почтенномъ маленькомъ джентльменѣ, конечно; но наберется много не хуже его -- съ такимъ энтузіазмомъ, который доходилъ до смѣшнаго. Майора она считала Байардомъ между майорами; а что до сына своего, Артура, она обожала этого мальчишку съ самымъ пламеннымъ рвеніемъ, которое онъ принималъ очень-хладнокровно.
Такая несчастная слабость этой достойной женщины была причиною большей части бѣдъ, доставшихся на долю молодаго джентльмена, героя нашей исторіи, а потому о нихъ можно нѣсколько пораспространиться.
Прежніе товарищи Артура Пенденниса въ школѣ Грэйфрайрсъ говорятъ, что мальчикомъ онъ не былъ замѣчателенъ ни какъ болванъ, ни какъ Фениксъ. Онъ дѣйствительно исполнялъ то, чего отъ него требовали, но не больше. Отличался онъ развѣ въ одномъ стихосочиненіи; но какъ великъ ни былъ его энтузіазмъ, онъ останавливался на заданномъ числѣ строкъ; совсѣмъ не такъ, какъ молодой Светтенгамъ, напримѣръ, который, будучи поэтомъ столько же, какъ мистеръ Уэкли, приносилъ учителю послѣ половины праздника цѣлую сотню гекзаметровъ; или какъ молодой Флюксморъ, сочинявшій за пятерыхъ товарищей. Внѣ классовъ, Артуръ не имѣлъ привычки учиться, но за то пожиралъ всѣ романы, стихотворенія и драматическія пьесы, какія только попадались ему подъ руку. Его ни разу не высѣкли, но это считалось въ школѣ большимъ чудомъ. Когда у него водились деньги, онъ тратилъ ихъ съ рѣдкою щедростью на пирожки для себя и друзей; помнятъ, какъ онъ однажды выдалъ разомъ девять съ половиною шиллинговъ изъ десяти, подаренныхъ ему въ тотъ день. Когда фонды его истощались, онъ бралъ въ долгъ. Когда кредитъ истощался, онъ оставался безъ пирожковъ и былъ почти неменѣе счастливъ. Разъ его сильно поколотили за одного товарища и онъ вытерпѣлъ все молча; но малѣйшій ударь или толчокъ отъ пріятеля заставлялъ его ревѣть. Къ дракамъ онъ чувствовалъ отвращеніе съ самой ранней юности, такъ же, какъ къ лекарствамъ, греческой грамматикѣ или какимъ бы то ни было усиліямъ, и отдѣлывался отъ всего этою до послѣдней крайности. Онъ рѣдко, да и чуть ли когда-либо лгалъ, и никогда не задиралъ маленькихъ учениковъ. Учителей или старшихъ, которые его ласкали, онъ любилъ со всѣмъ ребяческимъ увлеченіемъ.
Между Цистерсіанцами, съ которыми воспитывался Пенъ, было нѣсколько мальчиковъ изъ верхнихъ классовъ, и они-то допускали себѣ всѣ привилегіи зрѣлаго возраста, задолго еще до выпуска изъ училища. Многіе, напримѣръ, курили сигары, а нѣкоторые уже начали тайкомъ попивать вино. Одинъ держалъ кабріолетъ и лошадь въ ковентгарденской прокатной конюшнѣ и катался по воскресеньямъ въ Гайд-Паркѣ, имѣя подлѣ себя грума со скрещенными на груди руками и гербовыми пуговицами. Нѣкоторые изъ старшихъ учениковъ были влюблены и показывали другъ другу, по довѣренности, стишки, адресованные ими къ предметамъ изъ страсти; но Пенъ, юноша скромный и робкій, покуда только завидовалъ имъ, но еще не рѣшался подражать. До-сихъ-поръ онъ слыхалъ только о теоріи жизни; практика оставалась впереди.
Пенъ только-что успѣлъ нарядиться во фракъ съ фалдами и пристально осмотрѣться въ зеркальцѣ, стараясь убѣдиться, растутъ ли у него усы, какъ у нѣкоторыхъ, болѣе-счастливыхъ товарищей; вмѣсто тоненькаго и очень -- пріятнаго дисканта, которымъ онъ пѣвалъ своей матери пѣсни и баллады, у него былъ теперь густой басъ, срывавшійся иногда на визгъ, который возбуждалъ смѣхъ въ учителяхъ и товарищахъ, когда его вызывали для греческаго анализа; словомъ, ему было шестнадцать лѣтъ, когда его вдругъ оторвали отъ курса ученія.
Это было передъ окончаніемъ утреннихъ классовъ, и Пенъ, на котораго до сей поры учитель не обращалъ вниманія, былъ вызванъ для анализа греческой трагедіи. Онъ не зналъ ни слова, хотя маленькій Тиммсъ и подсказывалъ ему изо всѣхъ силъ. Пенъ сдѣлалъ два тяжкіе промаха; тогда почтенный докторъ разразился надъ нимъ:
-- Пенденнисъ, сэръ! ваша лѣность неисправима и ваша тупость безпримѣрна. Вы позоръ училищу, вашему семейству, и я увѣренъ, будете современенъ стыдомъ вашего отечества. Если порокъ, сэръ, который намъ описываютъ корнемъ всего зла, дѣйствительно соотвѣтствуетъ идеямъ моралистовъ -- а я нисколько не сомнѣваюсь въ справедливости ихъ мнѣнія -- то, для какого страшнаго количества будущихъ золъ сѣешь ты сѣмена, несчастный мальчикъ Ступайте, сэръ; предостерегаю васъ, что слѣдующая ошибка ваша будетъ предметомъ наказанія розгами.
Пока докторъ ораторствовалъ, за нимъ раздавалось хиканье. Ораторъ стоилъ спиною къ этой старой залѣ, которой двери были отворены. Тамъ пожилой джентльменъ, совершенно-знакомый съ мѣстностью -- майоръ Артуръ и мистеръ Джонъ Пенденнисы воспитывались оба въ этой школѣ -- спрашивалъ у одного мальчика о молодомъ Пенденнисѣ. Шалунъ указалъ ему, оскаля зубы, на лѣнивца, на котораго докторъ сыпалъ громами своего справедливаго гнѣва; майоръ вспомнилъ, какъ, многіе годы тому назадъ, у той же самой колонны, гдѣ стоялъ Пенъ, и также за греческую трагедію, предшественникъ доктора напускался на него самого. Тотчасъ же разошлось извѣстіе, что это дядя Пенденниса и сто молодыхъ физіономій, между страхомъ, удивленіемъ и хиканьемъ, обратились къ посѣтителю и потомъ къ грозному доктору.
Майоръ попросилъ передать доктору свою карточку, на которой написалъ: "Я долженъ взять А. П. домой: отецъ его очень-боленъ".
Карточка остановила новый порывъ краснорѣчія доктора; Пенъ узналъ своего дядю; майоръ сдѣлалъ ему знакъ одною изъ своихъ бѣлыхъ перчатокъ, и Пенъ, собравъ книги, подошелъ къ нему.
Докторъ вынулъ часы. Недоставало двухъ минутъ до часа. "Мы займемся Ювеналомъ въ вечерніе классы", сказалъ онъ, кивая старшему, и всѣ мальчики, понявъ сигналъ, подобрали свои книги и высыпали изъ зала.
Молодой Пенъ увидѣлъ по лицу дяди, что дома не все благополучно:-- "Не случилось ли чего съ матушкой?" спросилъ онъ боязливо. Онъ едва могъ говорить отъ волненія и безпокойства, и слезы готовы были брызнуть изъ глазъ.
-- Нѣтъ, отвѣчалъ майоръ; но отецъ твой очень-боленъ. Укладывай скорѣе свой чемоданъ. У воротъ ждетъ почтовая карета.
Пенъ поспѣшилъ исполнить приказаніе дяди, а докторъ, оставшись въ залѣ одинъ, дружески протянулъ руку старинному школьному товарищу. Вы бы не вообразили, что это тотъ же человѣкъ: какъ Ченерентола, изъ блестящей и великолѣпной принцессы, превратилась въ урочный часъ въ обыкновенную дѣвушку въ сѣрой юбкѣ, такъ точно исчезъ страшный гнѣвъ школьнаго учителя, лишь-только на башнѣ пробило часъ.
-- Надѣюсь, нѣтъ ничего серьёзнаго, сказалъ докторъ.-- Жаль было бы взять отсюда этого молодца безъ особенной причины. Онъ славный мальчикъ; немножко лѣнивъ и неусидчивъ, но очень-честный и благородный малый, хотя греческія трагедіи и не лезутъ ему въ голову, какъ бы я желалъ. Не хотители завернуть ко мнѣ и закусить чего-нибудь? Жена моя будетъ вамъ очень-рада.
Но майоръ отказался отъ закуски. Онъ сказалъ, что братъ его очень-боленъ, что съ нимъ былъ третьяго дня ударъ, и что онъ едва ли надѣется застать его въ живыхъ.
-- Другаго сына у нея не было?
-- Нѣтъ.
-- И я думаю, осталось хорошее... и... хорошее состояніе?
-- Гмъ! такъ, кое-что.
Этимъ разговоръ кончился и Артуръ Пенденнисъ усѣлся съ дядей въ почтовый экипажъ, чтобъ больше не возвращаться въ школу.
Когда они проѣзжали Клеврингъ, конюхъ, стоявшій и посвистывавшій подъ воротами "Клевринговыхъ Гербовъ", сдѣлалъ почтальйону зловѣщій знакъ, какъ-будто говоря, что все кончено. Жена садовника отворила ворота и впустила пріѣзжихъ, молча и качая головой. Въ Фэроксѣ всѣ сторы были опущены, и лицо встрѣтившаго ихъ слуги было блѣдно и грустно. Лицо Артура было также блѣдно, но больше отъ страха, чѣмъ отъ горести. Сколько ни было теплоты сердечной и любви въ сердцѣ покойника -- а онъ боготворилъ жену и любилъ сына безъ памяти -- но онъ всегда таилъ эти чувства въ себѣ, и Артуру никогда не удавалось проникнуть чрезъ его холодную оболочку. Но Артуръ былъ при жизни отца его гордостью и славой, и имя его было послѣднимъ, которое старался произнести Джонъ Пенденнисъ, сжимая руку плачущей жены въ своей холодной и влажной рукѣ, когда искра безсмертія отлетала изъ его бреннаго тѣла.
Маленькая дѣвочка, которой личико выглянуло на минуту изъ-за сторъ, когда подъѣзжала карета, отворила двери залы и, взявъ молча руку Артура, наклонившагося, чтобъ поцаловать ее, повела его наверхъ къ матери. Старый Джонъ отворилъ майору двери столовой. Тамъ было темно отъ спущенныхъ сторъ и портреты Пенденнисовъ угрюмо висѣли на стѣнѣ. Онъ выпилъ рюмку вина. Бутылка была откупорена для сквайра четыре дня тому назадъ. Шляпа его была вычищена и лежала на столѣ; газеты и котомка для писемъ, на мѣдной дощечкѣ которой было вырѣзано: "Джонъ Пенденнисъ, Эсквайръ, Фэроксъ", были тутъ же. Лекарь и нотаріусъ изъ Клевринга, видѣвшіе какъ проѣзжала почтовая карета, прибыли въ кабріолетѣ получасомъ послѣ майора и вошли съ задняго крыльца. Первый разсказалъ въ подробности о припадкѣ и кончинѣ мистера Пенденниса, распространялся о его добродѣтеляхъ и о всеобщемъ уваженіи къ нему сосѣдей; о томъ, какая это будетъ потеря для магистрата, для окружной больницы и прочаго. Мистриссъ Пенденнисъ, прибавилъ онъ, превозмогаетъ свою горесть удивительно, въ-особенности послѣ пріѣзда сына. Нотаріусъ остался обѣдать съ майоромъ и они толковали весь вечеръ о дѣлахъ. Майоръ былъ душеприкащикомъ брата и, въ совокупности съ мистриссъ Пенденнисъ, опекуномъ молодаго Артура. Все было безусловно предоставлено ей, исключая случая втораго брака, "въ чемъ далеко не было невозможности для такой молодой и прекрасной женщины", прибавилъ мистеръ Тэтемъ: -- на такой случай были сдѣланы покойникомъ другія распоряженія. Разумѣется, что майоръ принялъ на себя всѣ похоронныя хлопоты. Признавая его права, старый слуга Джонъ, свѣтившій майору въ его комнату на ночлегъ, принесъ ему ящикъ съ серебромъ, а на слѣдующее утро -- ключъ отъ большихъ часовъ. Сквайръ имѣлъ привычку заводить ихъ самъ по четвергамъ. Горничная мистриссъ Пенденнисъ пришла къ нему съ извѣстіями отъ своей барыни и подтвердила слова доктора объ утѣшеніи, доставленномъ ей пріѣздомъ Артура.
Нѣтъ нужды распространяться о томъ, что происходило между вдовою и сыномъ. Набросимъ покрывало на священные порывы любви и горести. Материнская любовь для меня святое и высокое чувство. Недальше какъ вчера видѣлъ я одну бѣдную женщину съ ребенкомъ на колѣняхъ, и съ лица ея сіяла на малютку ангельская нѣжность. Я готовъ былъ стать передъ нею на колѣни, и возблагодарилъ благодать Создателя, даровавшаго намъ материнскую любовь, родившуюся съ человѣчествомъ и освящающею ея исторію.
Этимъ-то чувствомъ мистриссъ Пенденнисъ успокоивала себя по смерти мужа, котораго, впрочемъ, она всегда чтила какъ лучшаго, прямодушнѣйшаго, благоразумнѣйшаго, благороднѣйшаго, совершеннѣйшаго и достойнѣйшаго почтенія изъ людей. Еслибъ женщины не дѣлали изъ насъ идоловъ, и еслибъ онѣ видѣли насъ, какъ мы видимъ другъ друга, могла ли бы жизнь казаться сносною и могло ли бы общество продолжать идти своимъ чередомъ? Пусть молится каждый изъ насъ, чтобъ ни одна изъ окружающихъ его женщинъ не оцѣнила его по-справедливости. Еслибъ супруга ваша, почтенный сосѣдъ, знала васъ вполнѣ, она бы не очень плакала, сдѣлавшись вдовою, и ваша могильная лампада выгорѣла бы очень-скоро, еслибъ она только взяла на себя трудъ зажечь ее. Между-тѣмъ мистриссъ Пенденнисъ высоко цѣнила память мужа и поддерживала горѣніе его могильной лампы самымъ лучшимъ масломъ.
Что до Артура Пенденниса, послѣ страшнаго удара, которымъ поразила его смерть отца, и чувствъ горести отъ такой потери, я не возьмусь утверждать, чтобъ въ самую минуту этой горести не проскакивало въ груди его и чувство гордаго сознанія, что теперь онъ сталъ главою дома.
-- Ты не отошлешь меня прочь, сказала маленькая Лаура, ласкаясь къ нему и держа его за руку.-- Ты не отошлешь меня въ школу, не правда ли, Артуръ?
Артуръ поцаловалъ ее и погладилъ по головкѣ. Нѣтъ, она не поѣдетъ въ школу. Что касается до него самого, тутъ не могло быть и вопроса. Онъ рѣшился не возобновлять этой части своей жизни. Среди общей горести и съ непохороненнымъ еще тѣломъ отца, онъ нашелъ время рѣшиться: имѣть постепенные праздники, вставать когда вздумается, не подвергаться придиркамъ и выходкамъ доктора, и выдумать кучу плановъ на будущія времена. Какъ бродятъ человѣческія мысли и какъ быстро родятся желанія! Когда Артуръ вошелъ объ-руку съ Лаурой въ кухню, по дорогѣ къ псарнѣ, птичнику и другимъ мѣстамъ, всѣ собравшіеся тамъ слуги съ ихъ знакомыми, работники съ женами, Салли Поттеръ, ходившая съ письмами въ Клеврингъ, и мальчикъ отъ пекаря изъ Клевринга -- всѣ собравшіеся тамъ въ молчаніи и пившіе пиво по случаю печальной оказіи -- встали при входѣ его и поклонились или присѣли ему. Они и не думали дѣлать этого въ прошедшіе праздники, что онъ очень-ясно почувствовалъ и что доставило ему неописанное удовольствіе. Кухарка воскликнула: "О, Господи!" и прибавила шопотомъ: "какъ выросъ мистеръ Артуръ!" Грумъ Томъ, поднесшій кружку къ губамъ, поставилъ ее, сконфузясь, на столъ, при входѣ барина. Баринъ постигъ эту почесть съ наслажденіемъ. Пройдя черезъ кухню, онъ взглянулъ на борзыхъ и погладилъ ихъ весьма-милостиво. Потомъ онъ осмотрѣлъ лауриныхъ цыплятъ, потомъ свиней, огородъ и кладовую; можетъ-быть, онъ и покраснѣлъ при мысли, что въ послѣдніе праздники ограбилъ большую яблонь и какъ его разбранила ключница за выпитыя втихомолку сливки.
Похоронили Джона Пенденниса, эсквайра, "сначала знаменитаго медика въ Батѣ, а впослѣдствіи способнаго члена магистрата, благонамѣреннаго помѣщика и благодателя многихъ богоугодныхъ заведеній въ здѣшнемъ сосѣдствѣ и графствѣ". Похороны были самыя богатыя, какія только пономарь могъ запомнить послѣ погребенія сэра Роджера Клевринга въ церкви аббатства Клеврингъ Сент-Мери. Красивая мраморная доска, съ которой мы взяли приведенныя строки, была навѣшена надъ фэрокскою загороженною скамьею въ церкви, на ней вы и теперь можете видѣть гербъ Пенденнисовъ, на гребнѣ котораго сидитъ орелъ, смотрящій на солнце, съ девизомъ: Nec tenui penna. Докторъ богословія Портманъ упомянулъ о покойникѣ весьма-деликатно и трогательно въ проповѣди своей на слѣдующее воскресенье, назвавъ его "нашимъ драгоцѣннымъ отшедшимъ другомъ"; и Артуръ Пенденнисъ заступилъ мѣсто отца.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
въ которой Пенденнисъ является весьма-юнымъ юношей.
Артуру было шестнадцать лѣтъ, какъ мы уже сказали, когда онъ сталъ главою дома Пенденнисовъ. Лицо его было, по словамъ товарищей "пышка", но мать провозгласила его хорошенькимъ. Волосы были здороваго каштановаго цвѣта, съ золотымъ отливомъ на солнцѣ; лицо круглое, румяное, съ веснушками и добродушное; бакенбарды его (когда онъ, наконецъ, дождался этого украшенія, такъ пламенно желаннаго) были рѣшительно рыжіе; вообще говоря, не будучи красавцемъ, у него было такое открытое, доброе лицо, и честные голубые глаза его смѣялись вамъ такъ весело, что нечему было удивляться, если мистриссъ Пенденнисъ считала его гордостью всего графства. Между шестнадцати и восьмнадцати-лѣтнимъ возрастомъ онъ выросъ отъ пяти футовъ шести, до пяти футовъ восьми дюймовъ, на чемъ и остановился. Но и этому росту дивилась его мать. Онъ былъ на цѣлые три дюйма выше своего огца. Возможное ли дѣло, чтобъ нашелся человѣкъ тремя дюймами выше мистера Пенденниса?
Можете быть увѣрены, что Пенъ не возвращался въ школу: дисциплина этого заведенія была ему не по вкусу и онъ предпочелъ остаться дома. Объ этомъ было-таки преніе на семейномъ совѣтѣ, и майоръ настаивалъ на продолженіи курса наукъ; докторъ прислалъ свое письменное мнѣніе, что, для будущихъ успѣховъ и возвышенія Артура, ему необходимы греческія трагедіи, но Пенъ весьма-ловко намекнулъ матери о всѣхъ опасностяхъ грэйфрайрсовой школы и о томъ, какіе тамъ сорванцы-ученики, и эта добрая душа, встревожившись до нельзя, совершенно согласилась съ его желаніемъ.
Тогда дядя Пена предложилъ свое вліяніе у его королевскаго высочества главнокомандующаго войсками, чтобъ доставить племянинку прапорщичью вакансію въ пѣшей гвардіи. Сердце Пена запрыгало при этой мысли: ему иногда случалось слышать по воскресеньямъ полковую музыку, игравшую въ Сент-Джемскомъ Паркѣ, когда онъ хаживалъ въ гости къ дядѣ. Видѣлъ онъ также Тома Риккетса, изъ четвертаго класса, который носилъ куртку и панталоны до того тѣсныя, что старшіе товарищи не давали ему прохода, и вдругъ тотъ же самый Томь Риккетсъ, въ красномъ мундирѣ, расшитомъ золотомъ, въ колоссальной медвѣжьей шапкѣ, маршируетъ раскачиваясь со знаменемъ полка. Томъ узналъ его и привѣтствовалъ протекторскимъ взглядомъ. Томъ, этотъ маленькій мальчикъ, который, за нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, сидѣлъ вмѣстѣ съ нимъ на школьной скамьѣ -- стоитъ теперь въ серединѣ сквера, со знаменемъ Британніи, окруженный штыками, перевязями и красными мундирами; полковой хоръ дуетъ въ грубы и бьетъ въ литавры, а онъ разговариваетъ-себѣ префамильярно съ старыми воинами, украшенными мохнатыми подбородками и ватерлооскими медалями. Чего бы не далъ Пенъ, чтобъ надѣть также эполеты и вступить въ ту же службу?
Но лишь-только сынъ ея высказалъ такое желаніе, лицо мистриссъ Пенденнисъ выразило величайшій ужасъ. Она сказала, "что не будетъ спорить съ тѣми, кто противнаго мнѣнія; но, по ея убѣжденію, ему лучше оставаться дома. Мистеръ Пенденнисъ никогда, никогда бы не согласился опредѣлить туда своего сына. Наконецъ, она будетъ совершенно-несчастлива, если сынъ ея не откажется отъ подобной мысли". А Пенъ скорѣе готовъ былъ отрѣзать себѣ собственноручно носъ и уши, чѣмъ умышленно сдѣлать мать свою несчастною; а потому, будучи въ сущности малымъ весьма-великодушнымъ, онъ подарилъ ей свой мысленный красный мундиръ, золотые эполеты и страсть къ военной славѣ.
Она считала его за это благороднѣйшимъ существомъ въ мірѣ. Но майоръ Пенденнисъ, узнавъ объ отказѣ матери и сына, написалъ ей довольно-холодное и недовольное письмо, рѣшивъ мысленно, что племянникъ его дрянь.
Онъ, однако, примирился съ нимъ на охотѣ около Рождества, когда онъ, но своему обыкновенію, пріѣхалъ въ Фэроксъ. У Пена была добрая лошадь, на которой онъ ѣздилъ очень-бойко и ловко. Онъ перескакивалъ черезъ плетни и канавы весьма-хладнокровно, безъ хвастовства и натяжки. Онъ писалъ къ прежнимъ товарищамъ о подвигахъ своихъ и началъ серьёзно помышлять о красномъ охотничьемъ платьѣ; мать не могла утаить мысли, какъ бы этотъ нарядъ былъ ему къ лицу, хотя, весьма-естественно, проводила мучительные часы въ его отсутствіи и безпрестанно ждала, что его принесутъ домой на носилкахъ.
При подобныхъ развлеченіяхъ, которымъ Пенъ предавался слишкомъ-охотно, не должно думать, чтобъ онъ совершенно бросилъ всякія занятія. У него былъ природный вкусъ къ чтенію всѣхъ возможныхъ книгъ, выходившихъ изъ ряда учебныхъ курсовъ. Онъ отказывался пить только тогда, когда голову его насильно окунали въ воды учености. Дома онъ пожиралъ всѣ книги, начиная съ Инчбальдова Театра до Коновальства Вайта, и перешарилъ всѣ сосѣдніе книжные шкэфы. Отъискавъ въ Клеврингѣ запыленную груду старинныхъ французскихъ романовъ, онъ читалъ ихъ изо всей мочи, и готовъ былъ просиживать цѣлые часы на вершинѣ библіотечной лѣстницы доктора Портмана, съ фоліантомъ на колѣняхъ -- все равно, былъ ли это томъ Гаклюйтовыхъ Путешествій, Левіаѳана Гобба, или поэмъ Чаусера. Онъ былъ большимъ пріятелемъ съ докторомъ Портманомъ и вошелъ во вкусъ портвейна, который остался при немъ навсегда. Что же до этой доброй женщины, мистриссъ Портманъ, которая не была нисколько ревнива, хотя супругъ ея объявилъ себя рѣшительно-влюбленнымъ въ мистриссъ Пенденнисъ, и провозгласилъ ее первою дамою во всемъ графствѣ -- та не могла не грустить, глядя съ любовью на Пена, сидящаго на верху лѣстницы, что ея дочь Минни для него слишкомъ-стара: она ни чуть не преувеличивала, ибо миссъ Мира Портманъ была въ то время только двумя годами моложе матери Пена и вѣсила столько же, сколько Пенъ и мать его, вмѣстѣ взятые.
Вамъ надоѣли эти подробности? Оглянитесь назадъ, почтенный читатель, на вашу собственную юность, и скажите, какова она была? Я съ удовольствіемъ воображаю васъ здоровымъ, хорото-вскормленнымъ мальчикомъ, смѣлымъ и кроткимъ, теплосердечнымъ, любящимъ, и смотрящимъ свѣту въ лицо добрыми, честными глазами. Какими яркими цвѣтами свѣтъ тогда блестѣлъ и какъ вы этимъ наслаждались! Такого времени дано немного на долю человѣка, и онъ его не понимаетъ, пока имъ пользуется. Тогда только, когда годы эти давно промчались, онъ припоминаетъ, какъ они были милы и счастливы.
Чтобъ не дать мистеру Пену предаться лѣности, отъ которой цистерсіанскій докторъ напророчилъ столько страшныхъ послѣдствіи, пригласили мистера Смирке, помощника доктора богословія Портмана, за хорошее жалованье, приходить или пріѣзжать въ Фэроксъ изъ Клевринга и посвящать молодому джентльмену по нѣскольку часовъ ежедневно. Смирке былъ человѣкъ совершенно-непогрѣшительный за чайнымъ столомъ; кудри волосъ спускались на его бѣлый лобъ и онъ повязывалъ галстухъ съ меланхолическою граціозностью. Онъ былъ довольно-сносный классикъ и математикъ, и передалъ Пену столько изъ своихъ познаній, сколько тотъ пожелалъ пріобрѣсти и что въ сущности было немного. Пенъ сразу оцѣнилъ своего учителя, который, въѣзжая во дворъ Фэрокса на своей маленькой лошадкѣ, такъ безтолково выворачивалъ носки и оставлялъ такое пространство между колѣнами и сѣдломъ, что никакому малому, одаренному юморомъ, невозможно было уважать такого ѣздока. Пенъ чуть не уморилъ Смирка со страха, посадивъ его разъ на свою кобылу и взявъ съ собой прокатиться на общій выгонъ, гдѣ были собраны гончія собаки графства; охотою распоряжался старый Гардгедъ, изъ Домплингбира. Мистеръ Смирке, на кобылѣ Пена, сбилъ съ толку собакъ и вывелъ изъ себя охотниковъ; онъ изувѣчилъ двухъ славныхъ псовъ, затесавшись въ середину стаи, и получилъ замѣчаніе Гардгеда, отличавшееся энергіею выраженій болѣе, чѣмъ какая-либо рѣчь, слышанная имъ съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ разстался съ лодочниками береговъ Изиды.
Смирке довѣрилъ своему ученику собственныя свои поэмы, латинскія и англійскія. Онъ поднесъ мистриссъ Пенденнисъ экземпляръ англійскихъ, напечатанныхъ въ родномъ городѣ его, Клесгамѣ. Онъ читалъ вдвоемъ съ Пеномъ древнихъ поэтовъ, пробѣгая ихъ легкою рысью, вмѣсто увѣсистаго, медленнаго шага Цистерсіанцевъ, которые по дорогѣ черезъ классическую почву выслѣживаютъ каждое слово и докапываются до каждаго корешка. Пенъ не любилъ останавливаться и заставлялъ наставника истолковывать тамъ, гдѣ у него не хватало силъ, и такимъ образомъ они пронеслись черезъ Иліаду и Одиссею, трагическихъ поэтовъ и очаровательнаго Аристофана, котораго онъ признавалъ первымъ изъ всѣхъ поэтовъ. Но онъ шелъ такою крупною рысью, что хотя и успѣлъ пробраться черезъ значительное пространство царства древности, но забылъ все очень-скоро; отъ первоначальнаго изученія классиковъ у него остались впослѣдствіи только смутныя воспоминанія, въ родѣ того, какъ у нѣкоторыхъ членовъ Нижняго Парламента, которые стараются помнить на всякій случай нѣсколько цитацій; или какъ у журнальнаго критика, который ради приличія намекаетъ на крошечное количество латини или грековщины. Мы, Англичане, самый прозаическій народъ въ свѣтѣ, но за то самый постоянный: мы съ почтеніемъ держимся того, что называется у насъ воспитаніемъ джентльмена, и свято передаемъ его изъ рода въ родъ.
Кромѣ древнихъ поэтовъ, Пенъ, можете быть увѣрены, читалъ также съ большимъ наслажденіемъ англійскихъ. Смирке вздыхалъ и печально покачивалъ головою при именахъ Мура и Байрона; но Пенъ былъ заклятымъ "огнепоклонникомъ" и "корсаромъ"; онъ зналъ ихъ наизусть и, отводя къ окну маленькую Лауру, произносилъ: "Зюлейка, я не братъ твой", такимъ трагическимъ тономъ, что большіе глаза дѣвочки открывались еще шире. Она сидѣла съ шитьемъ у колѣнъ мистриссъ Пенденнисъ, до часа, когда надобно было ложиться спать, и слушала чтеніе Пена съ величайшимъ вниманіемъ, не понимая ни слова изъ того, что его такъ восхищало.
Онъ читалъ матери: Шекспира (она увѣряла, будто любитъ его, но это была неправда), Байрона, Попе и свою любимую поэму Лалла-Рукъ, которая нравилась ей посредственно. Но за то отъ епископа Гебера и въ-особенности отъ мистриссъ Гимэнсъ она рѣшительно таяла и не отнимала отъ глазъ носоваго платка, когда Пенъ читалъ этихъ авторовъ своимъ чистымъ, пріятнымъ голосомъ. "Христіанскій Годъ" тогда только вышелъ изъ печати. Сынъ и мать читали его другъ другу шопотомъ и съ благоговѣніемъ. Слабо, очень-слабо и рѣдко слышалъ Пенденнисъ впослѣдствіи эту торжественную духовную музыку; но онъ всегда любилъ воспоминаніе о ней и о временахъ, когда она поражала и трогала его сердце, и онъ шелъ по полямъ, полный надеждъ при воскресномъ колокольномъ звонѣ.
Въ этотъ періодъ своего существованія Пенъ появился въ "Уголкѣ Поэтовъ" -- газетѣ графства, съ нѣсколькими стихотвореніями, которыми самъ былъ доволенъ до нельзя. Ему принадлежатъ стихи съ подписью "NEP." подъ заглавіями: "Къ слезѣ"; "На годовщину Ватерлооской Битвы"; "Госпожѣ Карадори, поющей на Митингахъ", и проч. и проч.; всѣ эти образцовыя произведенія мистриссъ Пенденнисъ сохраняла вмѣстѣ съ его первыми чулочками, первыми остриженными волосами, и тому подобными интересными памятниками младенчества. Онъ носился на своей лошади по сосѣднимъ лугамъ или скакалъ въ главный городъ графства, который мы назовемъ Чёттерисъ, декламируя свои собственныя поэмы и преисполненный совершенно байроновскаго вдохновенія, какъ самъ онъ воображалъ.
Геній его былъ въ то время рѣшительно въ мрачномъ духѣ. Онъ принесъ разъ матери своей трагедію, которая, хотя онъ умертвилъ шестнадцать человѣкъ прежде втораго акта, заставила ее хохотать до-того, что онъ съ досады бросилъ свое произведеніе въ огонь. Онъ проектировалъ эпическую поэму бѣлыми стихами: "Кортесъ, завоеватель Мехики, и дочь Инки"; написалъ первую часть "Сенеки или Пагубной Купальни" и "Аріадны въ Наксосѣ"; послѣднія двѣ были классическія пьесы, съ хорами, строфами и антистрофами, которыя жестоко озадачивали бѣдную мистриссъ Пенденнисъ; наконецъ онъ началъ "Исторію Езуитовъ", въ которой поражалъ этотъ орденъ съ безпощадною строгостью, предостерегая своихъ собратій-протестантовъ отъ ихъ коварствъ. Мать видѣла въ немъ съ удовольствіемъ пылкую преданность британской церкви; на выборахъ, когда сэръ Джайльсъ Бинфильдъ стоялъ за "Синій интересъ" противъ лорда Трэйока, сына лорда Эйри, вига и покровителя папизма, Артуръ Пенденнисъ, украшенный сдѣланнымъ его матерью огромнымъ бантомъ, ѣхалъ на лошади, также увѣшанной синими лентами, подлѣ доктора Портмана, ѣхавшаго на сивой кобылѣ Доуди въ главѣ клеврингскихъ избирателей, кипѣвшихъ рвеніемъ за протестантскій интересъ.
Въ тотъ день Пенъ произнесъ свою первую рѣчь въ Синей Гостинницѣ и, какъ кажется, также въ первый разъ въ жизни выпилъ вина больше, чѣмъ бы слѣдовало. Милосердыя Небеса! какая сцена поднялась въ Фэроксѣ, когда онъ прискакалъ туда въ позднюю ночь! Какое движеніе фонарей на дворѣ и у конюшенъ, хотя луна свѣтила какъ нельзя лучше; какая суматоха пошла между слугами, когда Пенъ влетѣлъ черезъ мостикъ на конюшенный дворъ, съ десяткомъ клеврингскихъ избирателей, горланившихъ ему вслѣдъ "Синюю Пѣсню" выборовъ!..
Онъ пригласилъ всѣхъ наверхъ, выпить по рюмкѣ вина -- доброй мадеры -- капитальной мадеры -- Джонъ, принеси намъ мадеры -- и трудно угадать какимъ бы демонстраціямъ предались восторженные фермеры, еслибъ не явилась мистриссъ Пенденнисъ въ бѣломъ и со свѣчею въ рукѣ: видъ ея блѣднаго прекраснаго лица до-того спугнулъ ревностныхъ "Синихъ", что они молча сняли ей шляпы и ускакали.
Кромѣ этихъ занятій и развлеченій, которымъ предавался мистеръ Пенъ, было еще одно, составляющее главную заботу и главное наслажденіе юности, если не лгутъ поэты: Пенъ изучалъ его постоянно. Сердце этого молодца было такъ пылко, и воображеніе такъ жадно, что онъ не могъ не подпасть вліянію страсти, о которой мы намекаемъ и которую вы, милостивыя государыни, вѣроятно, ужь угадали. Пенъ вздыхалъ по ней втайнѣ и, какъ больной любовью юноша Овидія, открылъ настежь свою грудь, говоря: "Aura veni!" Какой благородный юноша не гонялся въ свое время за этою вѣтреною богиней?
Да, Пенъ началъ чувствовать потребность первой любви -- страсти пожирающей, предмета, на которомъ онъ могъ бы сосредоточить всѣ неясныя, разсѣянныя фантазіи, такъ сладостно его томившія. Ему нужна была красавица, которой бы онъ дѣйствительно могъ посвящать свои стихи, которую бы онъ поставилъ на пьедесталѣ и боготворилъ, вмѣсто воображаемыхъ Іантъ и Зюлеекъ, принимавшихъ изліянія его юношеской музы. Онъ перечитывалъ снова и снова свои любимыя поэмы, взывалъ къ "Alma Venus", восторгу боговъ и людей, переводилъ оды Анакреона и выхватывалъ сообразные своей болѣзни пассажи изъ Киллера, Драйдена, Прайора и другихъ подобныхъ. Смирке и Пенъ никогда не уставали бесѣдовать о любви. Предатель-наставникъ занималъ его сантиментальными разговорами, вмѣсто чтеній объ алгебрѣ и греческихъ писателяхъ: Смирке былъ самъ влюбленъ. Да и могло ли быть иначе, имѣя ежедневно передъ глазами такую женщину? Смирке былъ влюбленъ до безумія -- если смирное пламя мистера Смирке можно было назвать безуміемъ -- въ мистриссъ Пенденнисъ!
Эта добрая дама, сидя у себя внизу и давая Лаурѣ уроки на фортепьяно, или выкраивая фланелевыя юбки для бѣдныхъ, или погруженная въ другія заботы своей скромной и чистой христіанской жизни, не могла и вообразить, какія бури заваривались наверху въ двухъ сердцахъ: въ сердцѣ Пена -- сидѣвшаго въ охотничьей курткѣ съ локтями на зеленомъ письменномъ столѣ и руками въ густыхъ волосахъ, а подъ носомъ съ томомъ Гомера -- и въ сердцѣ достойнаго мистера Смирке, съ которымъ онъ читалъ. Тутъ они разсуждали о Еленѣ и Андромахѣ. "Андромаха", говаривалъ Пенъ: -- "была навѣрно похожа на мою мать; но знаете, Смирке, я бы готовъ былъ отрѣзать себѣ носъ, чтобъ только взглянуть на Елену"; и вслѣдъ за этимъ онъ прочитывалъ съ жаромъ нѣсколько любимыхъ строкъ, которыя читатель легко найдетъ на своемъ мѣстѣ въ третьей книгѣ. Онъ чертилъ ея портреты, сохранившіеся до сегодня съ прямыми носами и необъятной величины глазами, подписывая ихъ "Artur Pendennis delineavit et pinxit".
Мистеръ Смирке весьма-естественно предпочиталъ Андромаху, вслѣдствіе чего былъ необычайно-друженъ съ Пеномъ. Онъ подарилъ ему своего Эльзевира Горація. Онъ купилъ Пену серебряный рейсфедеръ и предоставилъ ему полную свободу заниматься такъ мало, какъ ему хотѣлось. Смирке былъ всегда наготовѣ открыть тайну своего сердца Пену; онъ даже сознался ему разъ, что чувствуетъ "привязанность пламенную, нѣжную привязанность", о которой Пену очень хотѣлось знать подробнѣе. "А ну-ка, старый пріятель", говорилъ онъ учителю:-- "хорошенькая она? глаза у нея голубые или черные?" Но помощникъ доктора Портмана испустилъ тихій вздохъ, направилъ взоры въ потолокъ и слабымъ голосомъ просилъ Пена перемѣнить разговоръ. Бѣдный Смирке! Онъ пригласилъ Пена обѣдать на свою квартиру, надъ мадамъ Фрибсби, клеврингской модисткой. Разъ, когда мистриссъ Пенденнисъ ѣздила въ Клеврингъ въ открытомъ кабріолетѣ, вѣроятно по хлопотамъ туалетнымъ, и пошелъ сильный дождь, она допустила уговорить себя зайдти на квартиру Смирке, который немедленно послалъ за пирожнымъ. Софа, на которой она сидѣла, сдѣлалась для него драгоцѣнностью и онъ постоянно держалъ цвѣты въ стаканѣ, изъ котораго она напилась воды.
Такъ-какъ мистриссъ Пенденнисъ никогда не утомлялась, слушая похвалы сыну, то мы можемъ быть увѣрены, что хитрый наставникъ не упускалъ ни одного случая бесѣдовать съ нею о любимомъ предметѣ. Ему, можетъ-быть, и было нѣсколько скучно слышать повторенія разсказовъ о великодушіи Пена, о храбрости его, когда онъ побѣдилъ того большаго негоднаго мальчишку, о его веселости и проказахъ, о его необыкновенныхъ познаніяхъ въ латини и музыкѣ, и проч. и проч.; но какой бы цѣны не далъ онъ, чтобъ сколько можно чаще и дольше наслаждаться ея обществомъ! И вдова, послѣ этихъ разговоровъ, находила мистера Смирке весьма-пріятнымъ и свѣдущимъ человѣкомъ. Что же касается до ея сына, то она еще не могла рѣшиться, быть ли ему архіепископомъ кентерберійскимъ или лордомъ канцлеромъ Соединенныхъ Королевствъ. Въ ея мысляхъ не было мѣста и вопросу о томъ, чтобъ въ Англіи могъ найдтись человѣкъ, хоть сколько-нибудь подходящій подъ пару къ ея Артуру. Этотъ фактъ уже давно былъ рѣшенъ.
Не имѣя ни затѣй, ни привычекъ, которыя бы требовали большихъ издержекъ, мистриссъ Пенденнисъ принялась копить деньги для сына. Она сдѣлалась даже немножко скупа. Разумѣется, что въ годъ траура не было въ Фэроксѣ никакихъ угощеній; серебряныя покрышки блюдъ и соусниковъ, составлявшія гордость прежняго врача и изукрашенныя гербами Пенденнисовъ, не появлялись на свѣтъ изъ своихъ ящиковъ въ-теченіе долгихъ лѣтъ. Число прислуги было уменьшено и расходы сокращены. Столъ былъ самый пустынническій, когда Пенъ не обѣдалъ дома; даже самъ онъ былъ въ главѣ демонстраціи изъ кухни, жаловавшейся на упадокъ достоинства Фэрокскаго пива. Мистриссъ Пенденнисъ сдѣлалась для сына просто скрягой.
Въ маленькомъ кружкѣ короткихъ знакомыхъ мистриссъ Пенденнисъ не случилось молодой женщины или дѣвицы, которую Пенъ могъ бы одарить своимъ безцѣннымъ сокровищемъ -- сердцемъ; а ему пламенно хотѣлось сбыть его кому-нибудь. Въ такихъ случаяхъ многіе молодые люди не задумываются и избираютъ себѣ какую-нибудь Долли, дочь ключницы, или Молли, дочь кузнеца. Но Пенъ считалъ особу Пенденниса слишкомъ-высокою, чтобъ спуститься такъ низко. Онъ былъ слишкомъ-возвышеннаго характера для грубой интриги, а мысль объ обольщеніи, еслибъ она могла у него закрасться, возмутила бы его сердце, какъ дѣло низкое и безчестное. Миссъ Минни Портманъ была слишкомъ-стара, слишкомъ-толста и черезчуръ любила читать "Древнюю Исторію Ролленя"; дочери адмирала Бордбэка, изъ Сент-Винцент-Гоуза, опротивѣли Пену своимъ лондонскимъ важничаньемъ и тѣмъ, что смотрѣли на него свысока, какъ на ребенка. Три дочери капитана Глэндерса (50-го Драгунскаго) ходили все еще въ коричневыхъ холстинковыхъ передничкахъ, съ косичками, завязанными грязными розовыми ленточками. Не научившись танцевать, нашъ юноша не могъ имѣть случая сблизиться съ прекраснымъ поломъ на собраніяхъ въ Чэттерисѣ; словомъ сказать, онъ не былъ влюбленъ, потому-что не въ кого было влюбиться. И онъ ежедневно выѣзжалъ верхомъ, отъискивая свою Дульцинею; заглядывая въ проѣзжавшіе по большой дорогѣ экипажи, онъ чувствовалъ, какъ билось его сердце трепетнымъ ожиданіемъ, не она ли въ той желтой каретѣ, которая тянется въ гору; или не которая-ли нибудь изъ тѣхъ трехъ дѣвицъ, въ пуховыхъ шляпкахъ, которыхъ прокатываетъ въ шарабанѣ этотъ толстый джентльменъ, со скоростью по четыре мили въ часъ. Но въ желтой каретѣ ѣхала древняя, немилосердо нюхающая табакъ вдова, съ современною ей горничною; а дѣвицы въ пуховыхъ шляпкахъ походили на рѣпы. Что бы онъ ни дѣлалъ и куда бы ни поѣхалъ, а все еще честному Пену не являлась очарованная принцесса, которую ему суждено освободить и пріобрѣсти въ награду за подвиги.
Объ этихъ вещахъ онъ не бесѣдовалъ съ матерью. У него быль свой отдѣльный міръ. Какая благородная, пылкая, воспріимчивая, впечатлительная душа не имѣетъ своего тайнаго убѣжища, куда она уносится? Не будемъ тревожить его неуклюжимъ любопытствомъ и вмѣшательствомъ. Актеонъ былъ превращенъ въ четвероногое, за желаніе проникнуть туда, гдѣ купалась Діана. Если у васъ сынъ поэтическій, сударыня, то оставляйте его повременамъ въ покоѣ: даже вашъ удивительный совѣтъ можетъ иногда показаться неумѣстнымъ. Вы безошибочны; но изъ этого еще не слѣдуетъ, чтобъ всякій думалъ точь-въ-точь по-вашему. Можетъ-быть, что вотъ у того человѣка ужь есть мысли, слишкомъ-глубокія даже для вашего великаго разума, и фантазіи, дотого робкія и застѣнчивыя, что останутся спрятанными даже въ вашемъ присутствіи, миледи.
Силою материнской любви Елена Пенденнисъ угадывала большую часть тайнъ сына; по она молчала объ этомъ. Кромѣ-того, она рѣшила заранѣе, что Пенъ долженъ жениться на маленькой Лаурѣ, когда ему минетъ двадцать-шесть лѣтъ, а ей восемьнадцать: тогда Пенъ успѣетъ кончить университетскій курсъ, прокатиться по материку Европы и потомъ, или оснуется въ Лондонѣ и будетъ изумлять всю столицу краснорѣчіемъ своимъ въ качествѣ адвоката, или еще лучше, поселившись въ прелестномъ сельскомъ пасторскомъ домикѣ, окруженномъ розовыми кустами и душистою жимолостью, поблизости романической, обросшей плющомъ церкви, будетъ говорить превосходнѣйшія проповѣди, когда-либо поучавшія смертныхъ.
Въ ту эпоху, когда описанныя нами выше чувства, разводили войну и смуты въ груди честнаго Пена, случилось ему разъ пріѣхать въ Чэттерисъ, съ цѣлью передать въ контору "Чэттерискаго Вѣстника" необыкновенно-трогательную поэму. Отдавая, по обыкновенію, лошадь свою на руки конюховъ тамошняго Джордж-Отеля, онъ неожиданно сошелся съ однимъ старымъ знакомымъ. Высокій черный тэндемъ {Одноколка, съ парою гусемъ запряженныхъ лошадей.}, на красныхъ колесахъ, влетѣлъ съ громомъ во дворъ гостинницы, пока Пенъ толковалъ съ конюхомъ насчетъ своей лошади: "Галло, Пенденнисъ, ты ли?" раздался, громкій, покровительственный голосъ правившаго. Пенъ узналъ съ трудомъ подъ широкими полями шляпы и среди сюртуковъ и галстуховъ, которые были на немъ навьючены, особу и лицо прежняго школьнаго товарища, мистера Фокера.
Годъ отсутствія произвелъ въ этомъ джентльменѣ значительную перемѣну. Юноша, котораго за нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ журили по заслугамъ, и который тратилъ свои карманныя деньги на пирожки и пряники, явился теперь передъ глазами Пена въ костюмѣ, называвшемся тогда "плутовскимъ". Между колѣнями его былъ огромный бульдогъ; яркій пунсовый шалевый платокъ, обернутый вокругъ его шеи, былъ зашпиленъ огромною булавкой, съ золотою фигуркою бульдога же; мохнатый жилетъ былъ испещренъ золотыми цѣпочками; сверхъ жилета зеленый полуфракъ со впалыми пуговками, а сверхъ полуфрака широкій бѣлый сюртукъ съ похожими на плоскіе сыры пуговицами, на которыхъ были выбиты изображенія разныхъ экстренныхъ случаевъ изъ жизни охотника или наѣздника. Всѣ эти принадлежности изукрасили особу нашего молодца до-того, что вы задумались бы, за кого его принять: за боксера ли en goguette, или за щеголя-жокея въ праздничномъ нарядѣ.
-- Совсѣмъ вышелъ оттуда, Пенденнисъ? сказалъ мистеръ Фокеръ, слѣзая съ тэндема и протягивая Пену палецъ.
-- Да, съ годъ или больше.
-- Терпѣть не могу доктора и Тоузера, втораго учителя, и всѣхъ тамъ. Мѣсто вовсе не для джентльменовъ.
-- Вовсе, отвѣчалъ тревожно Пенъ.
-- Право, мнѣ иногда снится, будто этотъ старый педантъ лѣзетъ въ меня, продолжалъ Фокеръ, и Пенъ улыбнулся при мысли о страшныхъ сновидѣніяхъ, точь-въ-точь въ томъ же родѣ.-- Когда я подумаю, чѣмъ насъ кормили, клянусь, сэръ, удивляюсь, какъ я выдержалъ. Дряблая баранина, скотская говядина, пуддинги по четвергамъ и по воскресеньямъ -- настоящія отравы. А взгляни-ка на мою передовую: видалъ ты когда-нибудь животное красивѣе? Пріѣхалъ изъ Бэймута. Девять миль въ сорокъ-двѣ минуты. Недурно, сэръ!
-- Ты живешь въ Бэймутѣ, Фокеръ?
-- Да; я пріѣхалъ изъ Оксфорда, потомъ сюда и вечеромъ хочу въ театръ. Видалъ ты какъ Роукнисъ отхватываетъ джигу? И мистеръ Фокеръ сдѣлалъ нѣсколько па этого національнаго танца, ища взорами сочувствія въ глазахъ своего грума и конюховъ.
Пенъ подумалъ, что и онъ не прочь отъ театра, а домой онъ воротится при лунномъ свѣтѣ. Вслѣдствіе чего онъ принялъ приглашеніе Фокера отобѣдать вмѣстѣ и оба вошли въ буфетъ, гдѣ Фокеръ попросилъ хорошенькую миссъ Ринсеръ, дочь хозяйки, попотчивать рюмкой "его микстуры".
Пена и семейство его знали въ Джордж-Отелѣ съ-тѣхъ-поръ, какъ они поселились въ Фэроксѣ; экипажи и лошади мистера Пенденниса всегда оставлялись въ этой гостинницѣ, когда онъ пріѣзжалъ въ Чэттерисъ. Хозяйка сдѣлала наслѣднику Фэрокса весьма-почтительный книксенъ, отпустила ему комплиментъ на счетъ его роста и возмужалости, и спросила о здоровьѣ домашнихъ, о докторѣ Портменѣ и всѣхъ клеврингскихъ. На всѣ эти вопросы молодой джентльменъ отвѣчалъ весьма-благосклонно.
Мистеръ Фокеръ велъ себя совершенно-иначе. Онъ спросилъ у Ринсера о состояніи его насморка, сказалъ мистрисъ Ринсеръ загадку, спросилъ миссъ Ринсеръ, скоро ли она будетъ готова выйдти за него замужъ, и отпустилъ нѣсколько комплиментовъ миссъ Бреттъ, другой молодой дѣвицѣ въ буфетѣ: все это въ одну минуту и съ такою живостью и шутливостью, что всѣ женщины захикали разомъ. Потомъ онъ прищелкнулъ одобрительно языкомъ, проглотивъ поднесенную ему миссъ Ринсеръ "микстуру".
-- Не хочешь ли отвѣдать, пріятель, сказалъ онъ Пену:-- Факультетъ рекомендовалъ мнѣ это въ качествѣ желудочнаго. Попотчуйте и его рюмкой, миссъ Ринсеръ, и запишите на-счетъ вашего покорнѣйшаго.
Бѣдный Пенъ взялъ рюмку и всѣ разсмѣялись отъ гримасы, которую онъ неловко сдѣлалъ, осушивъ ее: джинъ, горечь и еще какія-то крѣпительныя входили въ составъ "микстуры", которою мистеръ Фокеръ такъ восхищался и которую назвалъ "своею". Пока Пенъ поперхнулся, морщился и отплевывался, Фокеръ замѣтилъ мистеру Ринсеру, что пріятель его еще зеленъ, очень-зеленъ, но что онъ скоро его сформируетъ. Послѣ этого онъ заказалъ обѣдъ изъ черепахи и дичины, и въ-особенности совѣтовалъ хозяйкѣ заморозить шампанское съ самымъ тщательнымъ вниманіемъ.
Кончивъ эти дѣла, Фокеръ и Пенъ пошли гулять по Гай-Стриту, первый съ сигарою въ зубахъ, которую онъ вынулъ изъ сигарочницы, величиною чуть не съ чемоданъ. Онъ завернулъ къ мистеру Люису, чтобъ пополнить ее и побесѣдовалъ нѣсколько минутъ съ этимъ джентльменомъ, присѣвъ на залавокъ; потомъ зашелъ въ фруктовую лавку, чтобъ полюбезничать съ хорошенькою сидѣльщицей; потомъ они прошли мимо Конторы "Чэттерискаго Вѣстника", для котораго Пенъ имѣлъ въ карманѣ пакетъ со стихами, но отдавать его не рѣшился, совѣстясь передъ Фокеромъ. Они встрѣчали увѣсистыхъ драгуновъ, квартировавшаго постоянно въ Чэттерисѣ полка; останавливались съ ними и толковали о бэймутскихъ балахъ и о томъ, какъ хороша миссъ Броунъ и какая чертовски-славная женщина мистриссъ Джонесъ. Напрасно Пенъ припоминалъ, какимъ глупымъ осломъ Фокеръ былъ въ школѣ, какъ онъ едва умѣлъ читать, какъ быль неопрятенъ и какъ отличался неестественными промахами и особеннымъ тупоуміемъ. Мистеръ Фокеръ и теперь былъ порядочнымъ человѣкомъ на столько же, какъ и въ школьные дни; а между-тѣмъ, Пенъ чувствовалъ тайную гордость, прогуливаясь по Гай-Стриту съ молодымъ джентльменомъ, у котораго былъ свой тэндемъ, который разговаривалъ съ офицерами и заказывалъ къ обѣду черепаховый супъ и шампанское. Пенъ слушалъ, и также не безъ нѣкотораго почтенія, разсказы Фокера о томъ, что дѣлали въ Коллегіумѣ, котораго онъ былъ украшеніемъ, и длинныя исторіи о гонкахъ на греблѣ, боксерахъ, прогулкахъ за городъ, и самъ началъ ощущать желаніе поступить въ "Коллегіумъ", гдѣ столько удовольствій и мужественныхъ упражненій. Въ это время проѣзжалъ фермеръ Горнеттъ, живущій подлѣ самаго Фэрокса и поклонился Пену; тотъ остановилъ его и попросилъ передать своей матери, что онъ встрѣтился съ прежнимъ школьнымъ товарищемъ и будетъ обѣдать въ Чэттерисѣ.
Молодые люди продолжали свою прогулку и проходили внутри соборной ограды, откуда могли слышать музыку вечерней службы; музыка эта всегда производила сильное впечатлѣніе на Пена. Они бродили по аллеѣ, пока прихожане не повалили изъ церкви съ послѣднимъ аккордомъ органа.
Старый Портманъ былъ въ числѣ вышедшихъ изъ почтенныхъ древнихъ воротъ. Разглядѣвъ Пена, онъ подошелъ къ нему и протянулъ руку; но онъ съ удивленіемъ смотрѣлъ на его пріятеля, изо рта и отъ сигары котораго валили облака благовонія, струившіяся подъ носомъ и вокругъ шляпы доктора.
-- Мистеръ Фокеръ, мой старый школьный товарищъ, сказалъ Пенъ.
-- Гмъ! проворчалъ докторъ, косясь на сигару. У себя въ кабинетѣ онъ и самъ покуривалъ трубку, но сигара казалась ему оскверненіемъ.-- Я здѣсь по дѣламъ, Артуръ. Не поѣдемъ ли домой вмѣстѣ?
-- Я... меня пригласилъ обѣдать мой пріятель.
-- Не лучше ли уѣхать вмѣстѣ, однако?
-- Его мать знаетъ, что онъ не будетъ, сэръ, замѣтилъ Фокеръ:-- такъ ли, Пенденнисъ?
-- Но изъ этого еще не слѣдуетъ, чтобъ онъ не сдѣлалъ лучше, поѣхавъ домой со мною, пробормоталъ дикторъ и пошелъ дальше съ большою важностью.
-- Старичина не любитъ этого зѣлья, кажется, сказалъ Фокеръ, отряхивая пепелъ сигары.-- Ба! это кто?-- да это генералъ и Бингли, антрепренёръ. Мое почтеніе, Косъ! Какъ поживаете, Бингли?
-- Какъ поживаетъ мой достойный и благородный юный другъ? сказалъ джентльменъ, котораго Фокеръ величалъ генераломъ. На немъ былъ истертый и заплатанный военный плащъ съ засаленнымъ воротникомъ, и шляпа, сильно заломленная на-бекрень.
-- Надѣюсь, что вы здоровы, почтенный сэръ, сказалъ Фокеру другой джентльменъ: -- и что королевскій театръ будетъ имѣть честь пользоваться сегодня вечеромъ вашимъ покровительствомъ. Мы даемъ "Незнакомца", въ которомъ вашъ покорнѣйшій слуга будетъ...
-- Съ вами нѣтъ возможности, когда вы въ лосинѣ и ботфортахъ, Бингли! замѣтилъ Фокеръ.
-- Но ужь вамъ понравится миссъ Фодрингэй въ роли мистриссъ Галлеръ, возразилъ генералъ съ сильнымъ ирландскимъ акцентомъ: -- или мое имя не Джекъ Костиганъ.
Пенъ смотрѣлъ на обоихъ съ большимъ любопытствомъ. Онъ въ жизнь свою не видалъ актера. Оглянувшись, онъ замѣтилъ раскраснѣвшееся лицо стараго Портмена, оборотившагося назадъ, выходя изъ ограды и, повидимому, крайне-недовольнаго новыми знакомцами Пена.
Можетъ-быть, нашему герою было бы дѣйствительно гораздо-лучше воспользоваться совѣтомъ доктора и обществомъ по дорогѣ домой. Но кто изъ насъ знаетъ свою судьбу?
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Мистриссъ Галлеръ.
Нагулявшись вдоволь, мистеръ Фокеръ и его гость воротились въ Джордж-Отель и усѣлись за очень-прилично сервированный столъ. Вскорѣ мистеръ Ринсеръ явился съ первымъ блюдомъ, поклонясь съ торжественною важностью, какъ-будто онъ прислуживалъ самому лорду-намѣстнику. Мистеръ Фокеръ атаковалъ черепаховый супъ и дичину съ аппетитомъ, нисколько не уступавшимъ прежнему, которымъ онъ славился въ Грэйфрайрской Школѣ. Пенъ не могъ не уважать его какъ знатока, когда онъ объявилъ шампанское негодною шиповкой и подмигнулъ портвейну однимъ глазомъ. Портвейнъ заслужилъ его одобреніе и онъ объявилъ слугамъ, что его нѣтъ возможности надуть. Всю трактирную прислугу онъ зналъ по именамъ и обнаруживалъ большое участіе къ семействамъ каждаго; когда выѣзжали лондонскіе дилижансы, отправлявшіеся въ то время отъ Джордж-Отеля, мистеръ Фокеръ велѣлъ открыть окно настежь, называлъ также по именамъ кондукторовъ и кучеровъ, и спрашивалъ у нихъ о здоровьѣ ихъ семействъ; потомъ, когда дилижансы трогались, онъ очень-живо представлялъ рожокъ кондуктора, къ большому удовольствію Джима конюха, выколачивавшаго на дворѣ попоны.
-- Бутылка шерри, бутылка шампанскаго, бутылка порто и chasse-café, право недурно, Пенъ, ге? сказалъ Фокеръ, послѣ поглощенія всего этого, равно какъ фруктовъ, грецкихъ орѣховъ и изюма.-- Теперь пора брести.
Пенъ вскочилъ съ весьма-блестящими глазами и разрумяненнымъ лицомъ, и они направились къ театру, гдѣ заплатили за свои билеты дряхлой сонливой старухѣ. "Это мистриссъ Дройсикумъ, теща Бингли, великая въ роли леди Макбетъ," замѣтилъ Фокеръ своему товарищу. Фокеръ былъ и съ нею знакомь.
Нашимъ молодымъ людямъ предстоялъ почти неограниченный выборъ мѣстъ въ ложахъ, весьма-ненаполненныхъ по обыкновенію провинціальныхъ театровъ, несмотря на "всеобщій порывъ увлеченія и электрическіе токи восторга," расписанные въ афишахъ Бингли. Десятка два-три зрителей сидѣло на скамьяхъ партера, нѣсколько больше топало и посвистывало въ галереяхъ и еще около дюжины, пользовавшихся даровымъ входомъ, сидѣло въ ложахъ. Драгунскіе поручики Роджерсъ и Поджерсъ, и молодой корнетъ Тидмусъ, занимали отдѣльную ложу. Актеры играли для нихъ, а эти джентльмены разговаривали съ ними, когда тѣ оставались безъ дѣла, и апплодировали имъ, называя по именамъ.
Антрепренёръ Бингли, игравшій всѣ главныя комическія и трагическія роли, кромѣ тѣхъ случаевъ, когда онъ скромно удалялся передъ лондонскими свѣтилами, повременамъ заѣзжавшими въ Чэттерисъ, былъ великъ въ "Незнакомцѣ". На немъ были въ тотъ вечеръ обтяжные лосинные панталоны и гессенскіе сапоги, широкій плащъ и войлочная шляпа, катафалочное перо которое обвѣвало его дряблое лицо и нѣсколько замаскировывало огромный, черноволосый, завитой парикъ. Онъ быль украшенъ сценическими брильянтами, изъ которыхъ выбиралъ для себя самые блестящіе и замѣтные, а на мизинцѣ у него красовался фальшивый брильянтъ, весьма-ловко повертываемый имъ и сверкавшій передъ глазами партера, когда онъ полувысовывалъ его изъ складокъ плаща. Бингли дѣлалъ особенную милость молодымъ людямъ своей труппы, удостойвая ихъ надѣвать это кольцо въ легкихъ комическихъ роляхъ, и они льстили своему директору, разспрашивая его объ исторіи этой драгоцѣнности. Сцена имѣетъ свои историческіе брильянты. Это кольцо принадлежало нѣкогда Джорджу Фредрику Куке, получившему его отъ мистера Кина, который, можетъ-быть, купилъ его за шиллингъ. Бингли воображалъ, что вся публика ослѣплена его блескомъ.
Онъ читалъ сценическую книгу -- эту чудную сценическую книгу, которая переплетена не какъ какая бы то ни было другая книга, но нарумянена и украшена фольгой и блестками, какъ герой или героиня, держащіе ее; а тѣ держатъ ее въ рукахъ такъ, какъ люди никогда не держатъ книгъ; указываютъ пальцемъ на пассажи и зловѣще киваютъ зрителямъ головою, поднимая потомъ очи и палецъ къ потолку, какъ-будто въ доказательство необъятнаго утѣшенія, почерпнутаго изъ книги. Каждый, кому удалось видѣть одного извѣстнаго нашего комика, въ пестромъ ситцевомъ халатѣ, какихъ никто никогда не нашивалъ, въ роли молодаго вельможи, сокращающаго время чтеніемъ въ своихъ покояхъ, въ ожиданіи друга своего, сэра Гарри, или отца, который долженъ былъ прійдти завтракать -- всякій, говорю я, кто видѣлъ этого великаго актёра надъ театральною книгой, долженъ былъ ощущать особенное удовольствіе и пользоваться обширнымъ полемъ для размышленія.
Лишь-только "Незнакомецъ" увидѣлъ нашихъ молодыхъ людей, онъ тотчасъ же началъ "играть къ нимъ"; онъ смотрѣлъ на нихъ торжественно черезъ свою раззолоченную книгу, развалившись на сценической скамьѣ и обнаруживая кольцо и ботфорты. Онъ разсчитывалъ на эффектъ каждаго изъ этихъ украшеній и рѣшился очаровать юношей во что бы то ни стало, зная, что они заплатили за входъ. Воображеніе ужь рисовало передъ нимъ картину ихъ семейства, пріѣхавшую изъ деревни въ театръ, и наполняющую его кассу.
Онъ лежалъ на скамьѣ, погруженный въ чтеніе, а слуга его, Фрэнсисъ, разсуждалъ о немъ "всторону."
"Опять читаетъ" говорилъ Фрэнсисъ зрителямъ: -- "читаетъ съ утра до ночи. Для него природа не имѣетъ красотъ, жизнь -- прелестей. Вотъ ужь три года, какъ я не видалъ его улыбки". Физіономія Бингли была во время коментарій вѣрнаго слуги такъ мрачна, что страшно смотрѣть. "Ничто не развлекаетъ его. О, еслибъ онъ привязался хоть къ какому-нибудь живому существу, хоть къ животному: человѣкъ долженъ же любить что-нибудь."
"Тобіасъ-Голлъ (выходитъ изъ хижины).-- О, какъ отрадно, послѣ семи долгихъ недѣль, чувствовать снова теплоту этихъ солнечныхъ лучей! Благодарю васъ, о Небеса! за эту благодать." Онъ сжимаетъ руками шапку, возводитъ взоры къ потолку и молится. Незнакомецъ разглядываетъ его пристально.
"Фрэнсисъ (Незнакомцу).-- Не велика доля земнаго блаженства, предназначенная въ удѣлъ этому старцу, а между-тѣмъ замѣтьте, какъ онъ за нее благодаренъ!
"Бингли.-- Это оттого, что хотя онъ и старъ, но не больше какъ дитя на помочахъ надежды. Онъ пристально посмотрѣлъ на Фокера, который прехладнокровно продолжаетъ сосать набалдашникъ своей трости.
"Фрэнсисъ.-- Надежда -- кормилица жизни.
"Бингли.-- А колыбель ея -- могила."
Незнакомецъ проговорилъ это болѣзненнымъ басовымъ стономъ, вытаращивъ глаза на Пенденниса, который совершенно-растерялся. Онъ вообразилъ, что весь театръ смотритъ на него и невольно потупилъ глаза. Только-что онъ ихъ поднялъ, Бингли опять посмотрѣлъ на него. Всю эту сцену антрепренёръ игралъ какъ-будто исключительно для Пена. Готовясь сдѣлать доброе дѣло, и отсылая Фрэнсиса съ книгою, чтобъ вѣрный слуга не былъ свидѣтелемъ замышленнаго имъ благодѣянія, Бингли тщательно замѣтилъ страницу, вѣроятно, намѣреваясь продолжать чтеніе за сценою. Но все это было сдѣлано прямо въ глаза Пенденнису, котораго антрепренёръ хотѣлъ околдовать. Какое облегченіе почувствовалъ нашъ юноша, когда сцена кончилась и Фокеръ, стуча палкой, закричалъ: "Браво, Бингли!"
-- Поддержи его, Пенденнисъ; знаешь, всѣ они любятъ, когда имъ хлопаютъ, сказалъ Фокеръ. Добродушный молодой джентльменъ и Пенденнисъ засмѣялись и принялись апплодировать изо всѣхъ силъ вмѣстѣ съ сидѣвшими въ противоположной ложѣ драгунами.
Перемѣна декорацій. Вмѣсто хижины Тобіаса, Незнакомца и его сапоговъ, зала Винтерсенскаго Замка; явились слуги со столами и стульями.-- "Вотъ Гиксъ и миссъ Тэктвайтъ", шепнулъ Фокеръ. "Вѣдь хорошенькая, Пенъ, ге? Но постой -- урра! браво! вотъ и Фодрингэй".
Партеръ встрепенулся и застучалъ зонтиками; залпъ рукоплесканій раздался;съ галерей; драгуны и Фокеръ хлопали съ неистовствомъ: вы бы подумали, что театръ набитъ биткомъ -- такъ бѣшено всѣ апплодировали. Красное лицо и клочковатые бакенбарды мистера Костигана выглядывали изъ-за боковой кулисы. Глаза Пена засверкали, когда явилась мистриссъ Галлеръ съ потупленными взорами; она ободрилась при грохотѣ рукоплесканій и обвела зрителей благодарнымъ взглядомъ, потомъ, скрестивъ руки на груди, опустилась, дѣлая великолѣпный реверансъ. Шумъ сильнѣе, зонтики стучатъ какъ бѣшеные. Пенъ, воспламененный виномъ и энтузіазмомъ, хлопалъ и кричалъ "браво" громче всѣхъ. Мистриссъ Галлеръ видѣла его (и многихъ другихъ), а старичокъ Боусъ, первый скрипачъ оркестра -- усиленнаго въ тотъ вечеръ частью драгунскаго хора, съ благосклоннаго позволенія полковника Сваллоутейля -- улыбался съ своего возвышенія восторгу нашего юноши.
Тѣ, кому случалось видѣть миссъ Фодрингэй впослѣдствіи, когда она ужь была замужемъ и вошла въ лондонское общество, не имѣютъ понятія о томъ, какъ она была хороша въ то время, когда Пенъ увидѣлъ ее въ первый разъ. Она была высокаго женскаго роста и въ полномъ блескѣ красоты. Ей было тогда двадцать-шесть лѣтъ, хотя она и увѣряла что ей только девятнадцать. У нея былъ чистый высокій лобъ, окраенный вьющимися отъ природы черными волосами -- красавицы послѣдующихъ временъ старались подражать этому помощью парикмахерскихъ щипцовъ -- волосами, которые соединялись густыми, лоснящимися прядями на затылкѣ, подобномъ тому, какой на плечахъ Венгры Луврской -- восторгѣ боговъ и людей. Глаза ея, когда она поднимала на васъ взоры и прежде чѣмъ опускала свои длинныя, чудесныя черныя рѣсницы, сіяли непостижимою нѣжностью и таинственностью. Любовь и геній какъ-будто выглядывали изъ нихъ и потомъ застѣнчиво скрывались, сконфуженные тѣмъ, что вы успѣли на нихъ взглянуть. У кого, какъ не у женщины высокаго разума, могло быть такое величественное чело? Она никогда не смѣялась: зубы были нехороши, но улыбка безпредѣльной нѣжности и прелести играла на ея прекрасныхъ устахъ и въ ямочкахъ щекъ и классическаго подбородка. Носъ въ тѣ дни былъ у нея такой, что и описать нельзя. Уши походили на двѣ маленькія жемчужныя раковины, которыя серги только оскорбляли, хотя серги и были красивѣйшею собственностью театра. На ней было длинное черное платье, въ которомъ она двигалась съ чудною граціозностью, и изъ широкихъ складокъ котораго изрѣдка показывались кончики сандалій; онѣ были-таки великоваты, но Пенъ готовъ былъ присягнуть, что онѣ меньше башмачковъ Ченерентолы. Но великолѣпнѣе всего были ея руки. Когда она складывала ихъ съ самоотверженіемъ на груди; когда онѣ опускались въ нѣмой мукѣ или поднимались съ величавою повелительностью; когда въ игривой веселости онѣ, можно сказать, порхали передъ нею, какъ... какъ что бы? какъ бѣлоснѣжные голуби передъ колесницею Венеры -- она ими манила, отталкивала, умоляла, обвивала своихъ обожателей. Никого отдѣльно, ибо она была вооружена своею собственною добродѣтелью и охранялась доблестью отца, котораго мечъ сверкнулъ бы изъ ноженъ при малѣйшей обидѣ его дочери -- но всѣхъ зрителей, которые влеклись и возносились къ ней, обаянные какъ волшебными чарами.
Такъ простояла она съ минуту, совершенная и прекрасная, и Пенъ глядѣлъ на нее въ изступленіи.
-- Что, Пенъ, вѣдь просто одурманиваетъ? спросилъ мистеръ Фокеръ.
-- Тсъ! отвѣчалъ Пенъ.-- Она говоритъ.
Она заговорила звучнымъ, мелодическимъ голосомъ. Тѣ, кому случалось видѣть "Незнакомца", знаютъ, что рѣчи дѣйствующихъ лицъ не отличаются ни внутреннимъ достоинствомъ, ни здравымъ смысломъ, ни новизною идей, ни поэтическою фантазіей. Въ сущности, если вы скажете, что это глупая пьеса -- вы будете недалеко отъ истины. Никто никогда не говоритъ такъ, какъ эти дѣйствующія лица. Весь характеръ "Незнакомца" поддѣльный, какъ книга, которую онъ читаетъ, какъ волосы его парика, какъ его скамья, какъ брильянтовый перстень: а между-тѣмъ среди всей чепухи, есть какая-то существенность любви, дѣтей, прощенія обидъ, которыя возбуждаютъ участіе во всѣхъ.
Съ какою подавленною скорбью, съ какою увлекательною восторженностью, говорила мистрисъ Галлеръ! Сначала, когда она явилась въ качествѣ домоправительницы графа Винтерсена, и занималась приготовленіями къ пріѣзду его превосходительства, отдавая приказанія насчетъ постелей и мёбели, обѣда и проч., она была олицетвореніемъ тихаго отчаянія. Но когда она отдѣлалась отъ глупыхъ слугъ и могла дать волю своимъ чувствамъ, она излила ихъ каждому изъ зрителей, какъ другу и повѣренному сердца, и выплакала свой горести на плечѣ каждаго: маленькій скрипачъ въ оркестрѣ (на котораго она, повидимому, не смотрѣла, хотя онъ неотвязно слѣдилъ за нею) крутился, корчился, кивалъ, указывалъ пальцами, и, когда она дошла до любимаго пассажа: "И у меня есть Вилльямъ, если онъ еще живъ -- о, да, если онъ еще живъ! И его маленькія сестры! Зачѣмъ, воображеніе, терзаешь ты меня такъ? Зачѣмъ показываешь моихъ бѣдныхъ дѣтей, изнемогающихъ въ болѣзни и съ плачемъ призывающихъ свою м--м--ать," -- когда она дошла до этого мѣста, старичокъ Боусъ скрылъ лицо свое въ синемъ бумажномъ носовомъ платкѣ, выкрикнувъ изъ души: "браво!"
Всѣ были растроганы. Фокеръ, вынувъ изъ кармана желтый индійскій фуляръ, плакалъ прежалобно. Что до Пена, онъ зашелъ слишкомъ-далеко. Онъ слѣдовалъ за этою женщиной, куда бы она ни двигалась; когда она уходила со сцены, театръ былъ для него пустъ; лампы и красные офицеры дико мелькали передъ его глазами. Онъ подстерегалъ ее за боковою кулисой, гдѣ она ждала очереди выйдти снова на сцену и гдѣ отецъ снималъ съ нея шаль. Когда пришло время примиренія и она бросилась въ объятія матери Бингли, а дѣти прижались къ ихъ колѣнямъ, и графиня (мистриссъ Бингли, баронъ Штейнфортъ (представленный очень-живо Гарбеттсомъ) и прочія дѣйствующія лица составили вокругъ нихъ трогательную группу, горящіе глаза Пена видѣли только Фодрингэй, одну Фодрингэй. Занавѣсъ спустился на него какъ саванъ. Онъ не слыхалъ ни слова изъ того, что говорилъ Бингли, вышедшій на сцену для объявленія будущей пьесы, и принявшій, по обыкновенію, громкія рукоплесканія на свой счетъ. Пенъ не могъ даже уразумѣть, что весь театръ вызывалъ во все горло миссъ Фодрингэй; да и самъ антрепренёръ не понималъ, повидимому, чтобъ кто-нибудь, кромѣ его самого, могъ причинить успѣхъ пьесы. Наконецъ, онъ это постигъ, отступилъ назадъ, оскаля зубы, и тотчасъ же явился снова, объ руку съ мистриссъ Галлеръ. Какъ она была хороша! Волосы ея распустились: офицеры забросали ее букетами. Она прижала ихъ къ сердцу, поправила волосы и улыбнулась всѣмъ зрителямъ. Глаза ея встрѣтились съ взорами Пена. Занавѣсъ упалъ снова и она скрылась. Ни одной ноты не слыхалъ онъ изъ увертюры, которую мѣдный драгунскій хоръ трубилъ съ благосклоннаго позволенія полковника Сваллоутэйля.
-- Какова? Тутъ надо съ ума сойдти, замѣтилъ Фокеръ товарищу.
Пенъ не зналъ, что ему толкуетъ Фокеръ и отвѣчалъ не впопадъ. Онъ не могъ сказать что чувствуетъ; не былъ въ-состояніи говорить ни съ однимъ смертнымъ. Да, Пенденнисъ и самъ не понималъ своихъ ощущеній: въ нихъ было что-то подавляющее, обезсиливающее, сладостное -- какая-то лихорадка неистовой радости и неопредѣленныхъ желаній.
Роукинсъ и миссъ Тэктвайтъ вышли плясать двойной матлотъ; Фокеръ весь предался наслажденію балета, какъ за четверть чага плакалъ въ три ручья въ трагедіи. Пенъ не думалъ о немъ, ни о танцѣ, припоминая только, что эта самая женщина играла съ нею въ сценѣ, когда она вышла изъ-за кулисъ въ первый разъ. Въ концѣ балета онъ взглянулъ на часы и сказалъ, что ему пора идти.
-- Брось это, возразилъ Фокеръ: -- подожди: теперь будетъ "Разбойникъ съ бердышемъ". Бингли великолѣпенъ, въ красныхъ обтяжныхъ и долженъ перенести мистриссъ Бингли по бревну черезъ водопадъ; только она черезчуръ тяжела. Это преуморительно, подожди.
Пенъ взглянулъ на афишку, въ сладкой надеждѣ найдти имя миссъ Фодрингэй спрятавшимся гдѣ-нибудь въ дѣйствующихъ лицахъ послѣдней пьесы, но этого имени тамъ не было. Ему надобно уйдти. Ему далеко ѣхать до дома. Онъ стиснулъ руку Фокера, хотѣлъ говорить, но не могъ. Онъ вышелъ изъ театра, бродилъ какъ въ безпамятствѣ по городу, самъ не зная гдѣ и долго ли; потомъ онъ сѣлъ на лошадь у Джорджа и поѣхалъ домой. На Клеврингской Колокольнѣ ударило часъ, когда онъ въѣхахъ во дворъ Фэрокса. Хозяйка дома могла еще не спать, но она слышала только изъ корридора, какъ онъ бросился въ постель и спрятался съ головою подъ одѣяломъ.
Пенъ не имѣлъ привычки проводить безсонныя ночи, а потому разомъ заснулъ крѣпкимъ сномъ. Даже въ болѣе поздніе годы и когда бездна заботъ и другихъ гонителей сна осаждаетъ человѣка, онъ все-таки по привычкѣ, отъ усталости, или изъ рѣшимости, начинаетъ засыпать по обыкновенію, наперекоръ мучительному безпокойству. Но оно скоро приходитъ къ нему, расшевеливаетъ за плеча и говоритъ: -- ну-ка, пріятель, нечего лѣниться, подымайся-ка и потолкуемъ. И они начинаютъ свою бесѣду въ часы глухой ночи. Что бы впослѣдствіи съ нимъ ни было, но покуда еще юный Пенъ не дошелъ до этого состоянія. Онъ спалъ крѣпкимъ сномъ и проснулся рано утромъ, когда галки закаркали изъ рощицы подъ его окномъ; въ минуту пробужденія, милый образъ былъ уже передъ нимъ: "милый мальчикъ", говорило видѣніе:-- "ты спалъ такъ хорошо, что мнѣ было жаль будить тебя; но я сидѣла у твоей подушки все это время и не хочу, чтобъ ты меня оставилъ. Я любовь! Я приношу съ собою горячку страстей: жаркое томленіе и безумныя желанія; неугомонную жажду чего-то и стремленіе. Давно ужь ты меня призывалъ -- я это знаю; теперь я предъ тобою, смотри на меня".
Испугался ли Пенъ этого призыва? Конечно нѣтъ. Онъ не зналъ, что еще впереди; покуда онъ былъ весь переполненъ необузданнымъ наслажденіемъ и восторгомъ. Три года передъ этимъ, когда онъ вступалъ въ пятый классъ Цистерсіанцевъ, отецъ подарилъ ему золотые часы, которые мальчикъ вынималъ изъ-подъ подушки и осматривалъ, пробуждаясь по утрамъ, перетиралъ и гладилъ втихомолку и удалялся въ уединенные уголки, чтобъ наслаждаться чиканьемъ ихъ: такъ точно юноша наслаждался своимъ новымъ предметомъ восторга; ощупывалъ въ карманѣ жилета, цѣлъ ли онъ; заводилъ его ложась спать и лелѣялъ и оглядывалъ его, пробуждаясь. Скажемъ мимоходомъ, что первые часы Пена были предрянные, дурно ходившіе съ самаго начала и безпрестанно портившіеся. Отложивъ ихъ послѣ въ ящикъ и забывъ на нѣкоторое время, онъ окончательно промѣнялъ ихъ на болѣе полезнаго указателя времени.
Пенъ чувствовалъ самъ, что со вчерашняго вечера постарѣлъ разомъ нѣсколькими годами. Теперь ужь не оставалось сомнѣній: онъ влюбленъ не хуже лучшаго героя, лучшаго романа, какой ему когда-либо случалось читать. Онъ съ величайшею самостоятельностью приказалъ старому Джону принести горячей воды для бритья, разодѣлся щеголемъ и пришелъ завтракать въ полномъ великолѣпіи; обошелся весьма-привѣтливо съ матерью и маленькою Лаурой, которая передъ этимъ барабанила урокъ свой на фортепьяно. Она спросила его какая была пьеса?
Пенъ засмѣялся и не хотѣлъ сказать какая была пьеса. Да и въ сущности ей незачѣмъ было знать объ этомъ. Потомъ она спросила, зачѣмъ онъ надѣлъ новый жилетъ и зашпилилъ галстухъ такою хорошенькой булавкой?
Пенъ покраснѣлъ и сказалъ матери, что школьный товарищъ, съ которымъ онъ вчера обѣдалъ въ Чэттерисѣ, занимался въ Бэймутѣ съ своимъ наставникомъ, очень-ученымъ человѣкомъ; а такъ-какъ онъ самъ готовится вступить въ коллегіумъ и еще многіе молодые люди продолжаютъ курсъ ученія въ Беймутѣ, то ему очень хочется ѣхать туда... и... и призаняться немножко съ ними вмѣстѣ.
Личико Лауры вытянулось. Елена Пенденнисъ пристально посмотрѣла на сына, встревоженная больше чѣмъ когда-нибудь неяснымъ сомнѣніемъ и страхомъ, мучившими ее со вчерашняго вечера, когда фермеръ Горнеттъ явился къ ней съ извѣстіемъ, что Пенъ не будетъ дома обѣдать. Глаза Артура выражали рѣшимость. Она пыталась успокоиться и отогнать свои опасенія. Мальчикъ никогда еще не говорилъ ей неправды. Въ-продолженіе всего завтрака. Пенъ велъ себя чрезвычайно-важно, потомъ, простившись съ матерью и дѣвочкой, онъ сѣлъ на лошадь и выѣхалъ со двора. Сначала онъ ѣхалъ полегоньку, но поскакалъ какъ бѣшенный, лишь-только убѣдился, что его топота уже не слышно въ домѣ.
Смирке, помышлявшій о своихъ собственныхъ сердечныхъ дѣлахъ и ѣхавшій рысцой въ Фэроксъ съ вывороченными, по обыкновенію, носками, чтобъ заняться чтеніемъ съ Пеномъ, встрѣтилъ своего ученика, промчавшагося стрѣлою мимо. Лошадка Смирке испугалась и бросилась въ сторону, когда лошадь съ громомъ наскакала чуть не на нее; скромный помощникъ Портмена полетѣлъ черезъ ея голову въ крапиву придорожной канавки. Пенъ засмѣялся, указалъ ему пальцемъ на бэймутскую дорогу и умчался на полмили по ея направленію, прежде чѣмъ бѣдный Смирке успѣлъ подняться на ноги.
Пенъ рѣшилъ, что долженъ увидѣться въ это утро съ Фокеромъ; долженъ слышать о ней, знать о ней, быть съ кѣмъ-нибудь кто съ нею знакомъ; а честный Смирке, сидя въ крапивѣ между-тѣмъ, какъ лошадка его пощипывала траву, помышлялъ съ горестью, ѣхать ли ему въ Фэроксъ или нѣтъ, такъ-какъ очевидно ученикъ его отлучился на весь день. "Да", подумалъ онъ: -- "все-таки можно туда съѣздить. Можно спросить у мистриссъ Пенденнисъ когда Артуръ воротится; можно выслушать урокъ миссъ Лауры изъ Уаттсова Катихизиса". Онъ усѣлся на лошадку -- обоимъ были эти паденія не въ диковинку -- и поплелся къ дому, отъ котораго ученикъ его мчался ураганомъ.
Вотъ какъ любовь дурачитъ всѣхъ насъ, малыхъ и большихъ: Смирке погнался за нею въ крапиву, а Пенъ только-что тронулся въ первомъ пылу бѣшеной погони.
ГЛАВА ПЯТАЯ.
Мистриссъ Галлеръ дома.
Не убавляя шага, лошадь проскакала до самаго Бэймута, гдѣ Пенъ сдалъ ее въ конюшни гостинницы, а самъ побѣжалъ прямо къ Фокеру, который далъ ему свой адресъ наканунѣ. На квартирѣ, находившейся подъ лавкою аптекаря, котораго сигары и содовые порошки сбывались очень-быстро при милостивомъ покровительствѣ молодыхъ жильцовъ, Пенъ нашелъ только пріятеля Фокера, мистера Спэвина, занимавшагося куреніемъ сигары и обученіемъ собаченки разнымъ штукамъ.
Здоровое лицо Пена, раскраснѣвшееся отъ скорой верховой ѣзды, представляло рѣзкую противоположность съ изношенною восковою фигурой товарища Фокера; тотъ и самъ это замѣтилъ: "Кто это?" подумалъ онъ, "онъ свѣжъ какъ бобъ. Его рука, вѣрно, не трясется по утрамъ, ставлю пять противъ одного".
Фокеръ вовсе не пріѣзжалъ домой. Какая досада!-- Мистеръ Спэвинъ не могъ сказать когда онъ воротится. Иногда онъ отлучался на день, а иногда на недѣлю. Изъ какого коллегіума Пенъ? Не желаетъ ли освѣжиться чѣмъ-нибудь? Есть добрая кружка эля. Мистеръ Спэвинъ узналъ имя Пена по карточкѣ, которую тотъ положилъ на столъ -- въ тѣ дни Пенъ гордился тѣмъ, что и у него есть карточки -- и молодые люди разстались.
Пенъ сошелъ со скалы и принялся гулять по песку, кусая ногти на прибережьѣ шумливаго моря. Оно разстилалось передъ нимъ, яркое и безконечное. Синія волны вкатывались въ заливъ съ ревомъ и пѣной. Пенъ смотрѣлъ на нихъ, не видя ничето. Какой приливъ вливался тогда въ его голову и какъ мало было у него силы остановить его! Пенъ бросалъ въ воду камешки, а волны все-таки катились. Онъ бѣсился, что не засталъ Фокера. Ему надобно было видѣть Фокера. Онъ непремѣнно долженъ видѣть Фокера. "Что если я поѣду... по чэттериской дорогѣ, авось не встрѣчусь ли съ нимъ?" подумалъ Пенъ. Чрезъ полчаса лошадь была снова осѣдлана и скакала по травѣ подлѣ чэттериской дороги. Мили на четыре отъ Бэймута отдѣляется, какъ всякому извѣстно, клеврингская дорога; лошадь, весьма-естественно, пожелала своротить на нее, но Пенъ огрѣлъ ее хлыстомъ и выѣхалъ на большую дорогу, не видя на ней признака чернаго тэндема и красныхъ колесъ.
Выѣхавъ разъ на большую дорогу, почему бы и не поѣхать дальше: кажется ясно; а потому Пенъ направился къ Джордж-Отелю, гдѣ конюхъ сказалъ ему, что мистеръ Фокеръ конечно тутъ и что "онъ поднялъ вчера въ полночь такую возню, пилъ и горланилъ, и вызывалъ почтальйона Тома на кулачки; только ему бы пришлось плохо", прибавилъ конюхъ, оскала зубы. "А что", продолжалъ онъ, обращаясь весьма-сатирически къ груму мистера Фокера, шедшему черезъ дворъ съ отлично-вычищеннымъ платьемъ своего барина:-- "подалъ ты своему губернатору горячей воды для бритья? Сведи туда мистера Пенденниса". И Пенъ послѣдовалъ за вѣрнымъ слугою въ комнату, гдѣ мистеръ Фокеръ покоился посреди неизмѣримой кровати.
Пуховикь и вальки громоздились вокругъ маленькаго джентльмена, такъ-что едва можно было разсмотрѣть его смугленькую фигурку и красивый колпакъ.
-- Галло! закричалъ Пенъ.
-- Кто идетъ? затянулъ голосъ изъ кровати.-- Какъ, опять Пенденнисъ? А мама знаетъ о твоемъ отсутствіи? Ты вчера ужиналъ съ нами? Нѣтъ, стой... кто ужиналъ съ нами Ступидъ?
-- Три офицера, сэръ, и мистеръ Бингли, сэръ, и мистеръ Костиганъ, сэръ, отвѣчалъ грумъ съ самою серьёзною физіономіей.
-- А, да: "чаша и веселая шутка" ходили вкруговую. Мы пѣли пѣсни. Помнится я вызывалъ почтаря. Поколотилъ я его, Ступидъ?
-- Нѣтъ, сэръ. Сраженья не было, сэръ, отвѣчалъ Ступидъ съ ненарушимою важностью.-- Онъ раскладывалъ на столѣ туалетныя принадлежности мистера Фокера, вынимая ихъ изъ шкатулки, величиною съ сундукъ -- подарка нѣжной матери; безъ этой шкатулки нашъ молодчикъ не дѣлалъ шага. Тамъ былъ чудовищный серебряный туалетный приборъ: серебряный тазъ, серебряный кувшинъ, оправленныя въ серебро коробочки и сткляночки для всѣхъ родовъ порошковъ и эссенцій, и наконецъ превосходнѣйшія бритвы, заготовленныя заранѣе для будущей бороды мистера Фокера.
-- Подеремся въ другой разъ, сказалъ нашъ молодой джентльменъ, зѣвая и протягивая тощія ручонки черезъ голову.-- Сраженья точно не было; но было пѣнье. Бингли пѣлъ, я пѣлъ, генералъ пѣлъ, то-есть Костиганъ. Ты никогда не слыхалъ какъ онъ постъ: "Маленькаго поросеночка подъ кроватью", Пенъ?
-- Тотъ съ кѣмъ мы встрѣтились вчера? спросилъ Пенъ, весь встревоженный: -- отецъ той...
-- Той самой Фодрингэй, ну да. А вѣдь настоящая Венера, Пенъ?
-- Мистеръ Костиганъ, сэръ, сидитъ въ гостиной, сэръ, и говоритъ, сэръ, что вы звали его завтракать, сэръ. Онъ заходилъ пять разъ, сэръ, но ни за что не хотѣлъ будить васъ, сэръ. Онъ былъ здѣсь съ одиннадцати часовъ, сэръ.
-- А теперь который часъ?
-- Второй, сэръ.
-- Что бы сказала матушка, еслибъ увидѣла меня въ часъ въ постели? воскликнулъ лѣнтяй.-- Она прислала меня сюда съ тѣмъ, чтобъ я съ учителемъ ломалъ себѣ голову надъ заброшенною латинью. Хе, хе! Послушай, Пенъ, это что-то непохоже на наши школьные семь часовъ, а? и онъ разразился ребяческимъ смѣхомъ.-- Поди къ генералу, Пенъ, и потолкуй съ нимъ, пока я стану одѣваться. И послушай, Пенъ, попроси его спѣть "Поросеночка подъ кроватью" это прелесть! Пенъ вышелъ въ большомъ безпокойствѣ къ мистеру Костигану, а мистеръ Фокеръ занялся своимъ туалетомъ.
Изъ дѣдовъ мистера Фокера тотъ, отъ котораго онъ наслѣдовалъ состояніе, былъ пивоваръ. Фокеры, отъ отца къ сыну, учились въ цистерсіанской школѣ. Имя нашего пріятеля, видное черезъ стѣну школьнаго двора всѣмъ его товарищамъ на огромной вывѣскѣ, было поводомъ къ тому, что ему не давали покоя, равно какъ за его невзрачную наружность, обжорство, неряшество, непонятливость и многія другія слабыя стороны. Всякій кто знаетъ, какъ щекотливый мальчикъ дѣлается трусливымъ и застѣнчивымъ отъ постоянной тиранніи школьныхъ товарищей, можетъ понять, какимъ образомъ, освободившись отъ этого ига, онъ могъ развернуться чрезъ нѣсколько мѣсяцевъ и сдѣлаться веселымъ, насмѣшливымъ, разбитнымъ Фокеромъ, съ которымъ мы познакомились. Онъ все-таки оставался неучемъ, это правда: ученость не пріобрѣтается тѣмъ, что мальчики, оставя школу, поступаютъ въ коллегіумъ вольноприходящими; но онъ былъ теперь -- въ своемъ особенномъ родѣ -- такимъ же великимъ денди, какъ прежде былъ величайшимъ замарашкой. Войдя въ гостиную, къ своимъ двумъ посѣтителямъ, раздушоный и въ тонкомъ бѣльѣ, онъ былъ великолѣпенъ хоть куда.
Генералъ или капитанъ Костиганъ -- онъ предпочиталъ слыть подъ титломъ капитана -- сидѣлъ на подоконникѣ, съ газетою въ рукахъ. Глаза капитана были нѣсколько тусклы; онъ читалъ газету чуть не по складамъ, помощью губъ и налитыхъ кровью глазъ, какъ вы видите подчасъ джентльменовъ, для которыхъ чтеніе занятіе рѣдкое и трудное. Шляпа была по обыкновенію заломлена на одно ухо; одна нога протянута на косякѣ; по величинѣ и растоптанности сапоговъ, наблюдатель заключилъ бы, что капитанъ не въ блестящихъ обстоятельствахъ. Бѣдность, прежде чѣмъ овладѣваетъ человѣкомъ совершенно, имѣетъ какъ-будто обыкновеніе атаковывать напередъ оконечности его тѣла: то, чѣмъ онъ прикрываетъ голову, руки и ноги, дѣлается всегда ея первою добычей. Всѣ эти части туалета капитана Костигана были особенно оборваны и истасканы. Лишь-только онъ увидѣлъ Пена, тотчасъ же слѣзъ съ окна и привѣтствовалъ вошедшаго, повоенному, поднявъ два пальца, плохо прикрытыхъ изодранною черною перчаткой, къ шляпѣ, и потомъ снявъ ее совсѣмъ. Капитанъ имѣлъ склонность къ плѣшивости, но онъ зачесывалъ съ затылка черезъ лысину желѣзносѣрые волосы, а по обѣимъ сторонамъ лица пускалъ двѣ пряди съ висковъ. Большое количество спиртуознаго испортило цвѣтъ лица мистера Костигана и оно, нѣкогда красивое, казалось мѣдноватымъ. Онъ носилъ весьма-высокій галстухъ, протертый и запятнанный во многихъ мѣстахъ, и сюртукъ на манеръ военнаго, плотно застегнутый тамъ, гдѣ пуговицы еще съ нимъ не разстались.
-- Молодой джентльменъ, которому я имѣлъ честь быть представленнымъ вчера въ церковной оградѣ, сказалъ капитанъ, великолѣпно расшаркиваясь и размахивая шляпой: -- надѣюсь видѣть васъ въ добромъ здоровьѣ, сэръ. Я замѣтилъ васъ вчера въ театрѣ, во время представленія моей дочери, а потомъ вы исчезли. Я только проводилъ ее домой, сэръ: Джекъ Костиганъ, хотя бѣденъ, но джентльменъ; а потомъ, когда я зашелъ засвидѣтельствовать свое почтеніе моему веселому, юному другу, васъ уже не было. Мы провели веселую ночь, сэръ -- мистеръ Фокеръ, трое нашихъ удалыхъ драгунъ и вашъ покорнѣйшій. Да, сэръ, она напомнила мнѣ одну изъ нашихъ веселыхъ ночей, когда я служилъ въ сто-третьемъ полку! И онъ вытащилъ старую табакерку, которую поднесъ своему новому знакомцу съ видомъ величайшаго достоинства.
Артуръ быль слишкомъ-взволнованъ и не могъ говорить. Этотъ грязный оборванецъ -- ея отецъ! Отъ капитана несло воспоминаніемъ сигарочнаго дыма вчерашней ночи и онъ поглаживалъ мохъ на своемъ подбородкѣ съ самодовольствіемъ молодаго денди.
-- Надѣюсь, что миссъ Фод.... миссъ Костиганъ здорова, сказалъ Пенъ, вспыхнувъ.-- Она... она доставила мнѣ больше удовольствія, чѣмъ.... чѣмъ... я... я... я когда-нибудь чувствовалъ въ театрѣ. Я, сударь, я считаю ее первою актрисою въ свѣтѣ проговорилъ онъ задыхаясь.
-- Вашу руку, молодой человѣкъ! Вы говорите отъ души. Благодарю васъ, сэръ. Васъ благодаритъ старый воинъ и нѣжный отецъ. Да, она первая актриса въ свѣтѣ. Видалъ я Сиддонсъ, видалъ и О'Псиль: онѣ были велики, но ничто въ-гравненіи съ Фодрингэй! Я не желаю, чтобъ она была извѣстна подъ своимъ настоящимъ именемъ, пока она на сценѣ. Моя фамилія, сэръ, народъ прегордый. Костиганы, изъ Костиганстоуна, думаютъ, что человѣкъ, подобный мнѣ, унизится, дозволивъ своей дочери добывать хлѣбъ насущный престарѣлому отцу.
-- По-моему, нѣтъ обязанности болѣе благородной.
-- Благородной! Сэръ, я бы желалъ посмотрѣть на человѣка, который бы осмѣлился утверждать, что Дженъ Костиганъ согласится на что-нибудь неблагородное. У меня есть сердце, сэръ, хотя я и бѣденъ. Люблю человѣка съ душою! У васъ она есть: я читаю это на вашемъ честномъ лицѣ и въ смѣломъ взглядѣ. Повѣрите ли? прибавилъ онъ патетическимъ шопотомъ, послѣ краткой паузы:-- этотъ Бингли составилъ себѣ счастье талантомъ моей дочери и даетъ ей только по двѣ гинеи въ недѣлю! И изъ этого она должна одѣваться, и вотъ что, вмѣстѣ съ моими слабыми способами, составляетъ наше все.
Способы капитана были дѣйствительно такъ слабы, что почти могли считаться невидимками; но никто не знаетъ какимъ-образомъ умѣряется холодный вѣтеръ для остриженныхъ до кожи ирландскихъ овецъ и въ какихъ чудотворныхъ лугахъ онѣ находятъ себѣ пастбища. Еслибъ капитанъ Костиганъ, котораго я имѣлъ честь знать лично, разсказалъ намъ свою исторію, то вышла бы пренравоучительная повѣсть. Но онъ не разсказалъ бы ея, еслибъ могъ, и не могъ бы, еслибъ даже хотѣлъ: Капитанъ не только вовсе не имѣлъ привычки говорить правду, онъ былъ даже неспособенъ думать о ней, и дѣйствительность перемѣшивалась съ вымыслами въ его отуманенной мозговницѣ.
Онъ началъ жизнь довольно-блистательно, имѣя красивую наружность, стройныя ноги и чудеснѣйшій голосъ. До послѣдняго дня онъ пѣлъ съ удивительнымъ юморомъ и выраженіемъ эти чудныя ирландскія баллады, столь веселыя и вмѣстѣ съ тѣмъ исполненныя грустной меланхоліи, и всегда самъ плакалъ отъ нихъ первый. Бѣдный Косъ! онъ былъ и молодцомъ и пьянчужкой, весельчакомъ и олухомъ; всегда добродушенъ, а иногда почти достоинъ довѣрія. До послѣдняго дня жизни онъ готовъ былъ пить со всякимъ и ручаться за росписку всякаго. Онъ кончилъ жизнь въ тюрьмѣ должниковъ, гдѣ чиновникъ шериффа, овладѣвшій его особою, полюбилъ его.
Въ краткое утро жизни своей онъ быль восторгомъ полковыхъ обѣдовъ и пѣлъ вакхическія и сентиментальныя пѣсни; въ -- теченіе этого періода онъ выпилъ вина втрое больше чѣмъ бы слѣдовало и промоталъ свое сомнительное достояніе. Что сдѣлались съ нимъ послѣ выхода въ отставку -- не наше дѣло. Ручаюсь головой, никакой иностранецъ никогда не постигнетъ какъ живутъ ирландскіе безденежные джентльмены; какъ они держатся на водѣ, какъ бросаются въ компаніи съ героями, такими же злосчастными, какъ они сами; какъ добываютъ себѣ почти во всѣ дни недѣли насущную порцію хлѣба и водки: все это тайны, недоступныя уму. Довольно, если скажемъ, что во всѣ житейскія бури Дженъ выплывалъ такъ или иначе, а лампада его носа не угасала никогда.
Не прошло получаса бесѣды капитана съ Пеномъ, и онъ ужь нашелъ средство извлечь изъ него пару гиней за билеты на бенефисъ своей дочери, который долженъ былъ играться въ непродолжительномъ времени. Бенефисъ этотъ не былъ въ родѣ прошлогодняго, когда бѣдная миссъ Фодрингэй осталась въ убыткѣ на пятнадцать шиллинговъ, по коварству антрепренёра; но теперь это было настоящею сдѣлкой, по которой миссъ Ф. предоставлялась продажа извѣстнаго числа билетовъ съ тѣмъ, чтобъ, большая часть вырученныхъ денегъ была въ ея пользу.
У Пена было всего двѣ гинеи въ карманѣ и онъ передалъ ихъ капитану за билеты; онъ боялся предложить ему больше, опасаясь оскорбить его деликатность. Костиганъ намаралъ ему ярлыкъ на полученіе ложи, спустилъ обѣ монеты въ карманъ жилета и потрепалъ мѣсто, гдѣ онѣ лежали. Повидимому, онѣ согрѣвали его старые бока.
-- По правдѣ сказать, сэръ, присовокупилъ онъ:-- звонкій металлъ является у меня рѣже, чѣмъ бывало въ старину, что бываетъ не съ однимъ добрымъ-малымъ. Разъ, сэръ, я выигралъ ихъ шестьсотъ, когда мой благослонпый другъ, герцогъ кентскій, былъ въ Гибралтарѣ. И онъ тотчасъ же принялся отсыпать Пену кучу исторій о выпитомъ тамъ бордоскомъ, разныхъ пари, конскихъ скачкахъ и тому подобныхъ увеселеніяхъ гарнизона. Всѣмъ этимъ онъ занималъ молодаго джентльмена до появленія ихъ хозяина и завтрака.
Тутъ-то надобно было посмотрѣть на капитана, когда онъ атаковалъ индѣйку съ чортовой подливкой и бараньи котлеты! Исторіи его были неистощимы и духъ ободрялся отъ болтовни съ молодежью. Когда солнечный лучъ падалъ на нашего стараго лазарони, онъ купался въ немъ съ наслажденіемъ; пускался въ разсказы о своихъ дѣлахъ и прошломъ блескѣ, и о всѣхъ лордахъ, генералахъ и лордахъ-намѣстникахъ, которыхъ прежде видалъ или знавалъ. Онъ описалъ своимъ собесѣдникамъ кончину своей милой Бесси, покойной мистриссъ Костиганъ, и то, какъ онъ вызвалъ на дуэль капитана Шэнти Клэнси, осмѣлившагося дерзко взглянуть на миссъ Фодрингэй, въ Фениксѣ; какъ потомъ капитанъ Шэнти извинялся передъ нимъ и задалъ обѣдъ въ Кильдеръ-Стритѣ, на которомъ они вшестеромъ выпили двадцать одну бутылку бордоскаго, и проч. Онъ объявилъ, что сидѣть съ двумя такими благородными и славными молодцами -- есть истинное счастье и гордость стараго воина, и наконецъ, выпивъ другую рюмку ликера, онъ принялся плакать отъ избытка восторга. Послѣ завтрака они вышли на улицу и капитанъ шелъ объ руку, и въ серединѣ, со своими милыми, молодыми друзьями. Онъ выразительно подмигнулъ по дорогѣ одному или двумъ лавочникамъ, которымъ вѣроятно былъ долженъ, какъ-будто говоря: "Смотри-ка съ кѣмъ я гуляю: ужь конечно заплачу, пріятель!" Наконецъ мистеръ Фокеръ отдѣлился отъ своихъ спутниковъ у входа въ одну бильярдную, гдѣ его дожидалось нѣсколько джентльменовъ изъ полка полковника Спаллоутэйля.
Пенъ и оборванный капитанъ продолжали свою прогулку. Капитанъ воспользовался случаемъ и разспрашивалъ Пена стороною о состояніи и положеніи въ свѣтѣ мистера Фокера. Пенъ разсказалъ ему, что отецъ Фокера знаменитый пивоваръ, а мать -- леди Агнеса Мильтонъ, дочь лорда Рошервилля. Капитанъ тотчасъ же произнесъ напыщенный панегирикъ достоинствамъ мистера Фокера, котораго природная аристократія видна съ перваго взгляда и была только дополнительнымъ украшеніемъ другихъ его превосходныхъ качествъ -- утонченнаго ума и великодушнаго сердца; разумѣется, что капитанъ не вѣрилъ вполнѣ ни одному слову своей рѣчи.
Пенъ продолжалъ идти, слушая болтовню своего спутника, удивленный, озадаченный и забавляясь ею. Нашему юношѣ и въ голову не приходило не вѣрить тому, что ему разсказывали. Будучи самъ малымъ чистосердечнымъ, онъ весьма-естественно принималъ все это за истину. Въ жизнь свою Костиганъ не имѣлъ лучшаго слушателя; вниманіе и скромность молодаго человѣка были ему лестны до крайности.
Капитанъ былъ до-того доволенъ Пеномъ, что наконецъ рѣшился сдѣлать ему приглашеніе, котораго онъ очень-рѣдко удостаивалъ молодыхъ людей, "пожаловать въ его скромное жилище, всего два шага, гдѣ онъ будетъ имѣть честь представить своего молодаго друга миссъ Фодрингэй."
Пенъ былъ въ такомъ восторгѣ отъ этого приглашенія и такъ пораженъ своимъ неожиданнымъ счастьемъ, что совершенно растерялся и трепеталъ, чтобъ капитанъ не замѣтилъ его волненія. Онъ выговорилъ съ трудомъ нѣсколько безсвязныхъ словъ, выражавшихъ высокое наслажденіе отъ предстоявшаго знакомства съ дамою, которой... которой дарованія такъ восхитили его... такъ особенно восхитили его. Онъ пошелъ за капитаномъ, едва понимая куда его ведетъ этотъ джентльменъ. Онъ увидитъ ее! Онъ увидитъ ее! Въ ней центръ вселенной. Она была для него средоточіемъ міра. Вчерашній день, передъ тѣмъ, когда онъ ее узналъ, казался періодомъ такимъ отдаленнымъ -- съ-тѣхъ-поръ совершился для него цѣлый геологическій переворотъ.
Капитанъ повелъ своего юнаго друга въ спокойную маленькую улицу города Чэттериса, называемую "Пріоровымъ Переулкомъ". Надъ нею высятся огромныя башни стариннаго собора. Капитанъ жилъ въ первомъ этажѣ маленькаго домика, надъ дверьми котораго была мѣдная дощечка съ надписью: "Кридъ, портной". Крида, однако, ужь не было на свѣтѣ. Вдова его была отворяльщицею скамей въ сосѣднемъ соборѣ; старшій сынъ былъ клиросный мальчикъ, игравшій въ орлянку на полпенни, учившій своихъ маленькихъ братьевъ шалостямъ и имѣвшій прекрасный голосъ. Пара этихъ малютокъ сидѣла на порогѣ входа, ступенью ниже, ведшаго въ корридоръ дома; оба вскочили на ноги и бросились къ жильцу, напавъ съ жадностью, и нѣсколько къ удивленію Пена, на карманы фалдъ капитана: добродушный джентльменъ, когда у него водились деньги, всегда приносилъ дѣтямъ пряникъ или яблоко. "За это вдовушка не пристаетъ ко мнѣ за деньгами въ неудобное время", замѣтилъ капитанъ, подмигнувъ Пену и приложивъ палецъ къ носу.
Пенъ переступилъ черезъ завѣтный порогъ и послѣдовалъ за своимъ путеводителемъ по гнилой лѣстницѣ. Колѣни его дрожали. Онъ едва могъ различать предметы, войдя въ комнату -- въ ея комнату! Онъ видѣлъ передъ собою что-то черное, шевелившееся, какъ будто присѣдая передъ нимъ, и слышалъ, но весьма-неясно, какъ капитанъ, съ свойственнымъ ему многорѣчіемъ, выражалъ "своему дитяти" желаніе, чтобъ она узнала его драгоцѣннаго и удивительнаго молодаго друга, мистера Артура Пенденниса, джентльмена, имѣющаго но сосѣдству помѣстье, одареннаго образованнымъ умомъ, пріятными манерами, тонкимъ вкусомъ къ поэзіи и чувствительнымъ сердцемъ".
-- Прекрасная погода, сказала на это миссъ Фодрингэй съ ирландскимъ удареніемъ, но звучнымъ, трогательнымъ голосомъ.
-- Прекрасная, отвѣчалъ мистеръ Пенденнисъ. Такимъ романическимъ образомъ начался ихъ разговоръ. Онъ почувствовалъ себя сидящимъ на стулѣ и съ полною свободой наслаждаться сколько угодно лицезрѣніемъ красавицы.
Она была не на сценѣ еще прекраснѣе, чѣмъ при свѣтѣ лампъ. Всѣ ея пріемы и позы были естественно-величавы и граціозны. Когда она встала и прислонилась у камина, платье драпировалось классически вокругъ стройнаго стана; когда подперла рукою подбородокъ, всѣ остальныя линіи тѣла обрисовались полными гармоническими изгибами: она казалась музою, погруженною въ созерцаніе. Когда сѣла на плетеный стулъ, положивъ руку на спинку, кисть ея свѣсилась такъ, будто ей только недоставало скипетра, и складки платья расположились вокругъ нея сами собою въ такомъ стройномъ порядкѣ, какъ-будто онѣ были придворными дамами, вокругъ трона царицы. Всѣ ея движенія были граціозны и повелительны. Днемъ можно было видѣть, что черные волосы ея были съ синеватымъ отливомъ, цвѣтъ лица ослѣпительной бѣлизны и едва-замѣтный румянецъ перебѣгалъ на щекахъ. Глаза были сѣрые, съ необыкновенно-длинными рѣсницами, а ротъ, какъ мнѣ впослѣдствіи далъ понять самъ мистеръ Пенденнисъ, такой красноты и свѣжести, что съ нимъ не могли сравняться ни самые яркіе гераніумы, ни лучшій въ свѣтѣ сургучъ, ни самый новый гвардейскій мундиръ.
-- И очень-тепло, продолжала красавица.
Мистеръ Пенъ согласился и съ этимъ замѣчаніемъ, и разговоръ шелъ въ томъ же духѣ. Она спросила Костигана, весело ли онъ провелъ вечеръ въ "Джорджѣ" и тотъ разсказалъ объ ужинѣ и бокалахъ пунша. Потомъ отецъ освѣдомился, какъ дочь его провела утро.
-- Боусъ пришелъ въ десять часовъ, отвѣчала она: -- и мы разучивали Офслію. Это къ двадцать-четвертому, и я надѣюсь, сэръ, мы будемъ имѣть честь видѣть васъ.
-- Конечно, конечно! воскликнулъ Пенъ, удивляясь ирландскому произношенію ея, тогда-какъ на сценѣ она говорила самымъ чистымъ англійскимъ языкомъ.
-- Я ужь завербовалъ его на твой бенефисъ, милая, сказалъ капитанъ, трепля карманъ жилета и подмигнувъ Пену, который покраснѣлъ.
-- Мистеръ джентльменъ этотъ очень-любезенъ, сказала мистриссъ Галлеръ.
-- Мое имя Пенденнисъ; онъ покраснѣлъ сильнѣе: -- я... я надѣюсь, вы его не -- не забудете. Сердце Пена до-того забилось при этомъ смѣломъ изъясненіи, что слова эти чуть по задушили его.
-- Пенденнисъ, отвѣчала она медленно, смотря ему прямо въ глаза; взглядъ этотъ быль такъ ясенъ, ослѣпителенъ, смертоносенъ, а голосъ такъ сладокъ, полонъ и тихъ, что взглядъ и слово красавицы пронзили Пена насквозь и переполнили его восхищеніемъ.
-- Мое имя никогда не казалось мнѣ такимъ прекраснымъ, сказалъ Пенъ.
-- Очень-хорошенькое имя, возразила Офелія: -- Пентвизль имя нехорошенькое. Помните, папа, въ Норвичѣ, молодаго Пентвизля? Онъ игралъ вторыхъ стариковъ и женился на миссъ Ренеи, Колумбинѣ; они оба ангажированы въ Лондонъ, на Театръ Королевы, и получаютъ по пяти фунтовъ въ недѣлю. Пентвизль было не настоящее его имя. Его такъ назвалъ Джодкинъ, не знаю отчего. Его звали Гаррингтономъ; то-есть настоящее имя было Поттсъ; отецъ у него пасторъ, очень-почтенный. Гаррингтонъ былъ въ Лондонѣ и задолжалъ. Помните, онъ игралъ Фалкланда, а мистриссъ Бойсъ -- Юлію?
-- Хороша Юлія, возразилъ капитанъ: -- пятидесяти лѣтъ и мать десятерыхъ дѣтей! Вотъ ты была бы ужь точно Юліей, или мое имя не Дженъ Костиганъ.
-- Я тогда не имѣла первыхъ ролей, замѣтила скромно миссъ Фодрингэй: -- Боу съ еще не выучилъ меня.
-- Правда, правда, моя милая; потомъ, наклонясь къ Пенденнису, капитанъ прибавилъ:-- обстоятельства были плохи, сэръ; я былъ нѣкоторое время фехтовальнымъ учителемъ въ Дублинѣ; во всей Британіи и только три человѣка могли спорить со мною на рапирахъ; но теперь члены Джека Костигана стары и закоченѣли, сэръ, а дочь моя была ангажирована на тамошнемъ театрѣ. Тамъ-то другъ мой, Боусъ, человѣкъ необыкновенно-прозорливый, увидѣлъ ея способности и началъ давать ей уроки въ драматическомъ искусствѣ и сдѣлалъ чѣмъ видите. Что ты дѣлала послѣ того, какъ Боусъ ушелъ, Эмили?
-- Пирогъ, отвѣчала она весьма-просто.
-- Если хотите отвѣдать его въ четыре часа, скажите слово, сэръ! Эта дѣвушка, сэръ, дѣлаетъ лучшіе во всей Англіи пироги со спиною или телячьей начинкой; а кромѣ того, я могу обѣщать вамъ стаканъ самаго настоящаго пунша.
Пенъ обѣщалъ своимъ воротиться домой къ шести часамъ; но расчелъ, что легко можно согласовать долгъ съ удовольствіемъ, и съ жадностью принялъ приглашеніе. Онъ смотрѣлъ съ восторгомъ и удивленіемъ на хозяйственные хлопоты Офслій, занявшейся приготовленіями къ обѣду. Она перетерла стаканы и постлала скатерть съ такою спокойною граціей и съ такимъ веселымъ добродушіемъ, что гость ея восхищался все болѣе-и-болѣе. Пирогъ прибылъ въ свое время, и въ четыре часа Пенъ очутился за столомъ, дѣйствительно за однимъ столомъ съ величайшею трагическою актрисою въ свѣтѣ и ея отцемъ, съ прекраснѣйшимъ твореніемъ изъ всего мірозданія, съ предметомъ своей первой и единственной любви, которую онъ всегда обожалъ -- съ которыхъ поръ?-- со вчерашняго дня и "навѣки". Онъ съѣлъ корку ея произведенія, налилъ ей стаканъ пива, видѣлъ, какъ она выпила рюмку пунша, не болѣе одной рюмки изъ стакана, который она собственноручно приготовила для отца. Она была очень любезна и предложила приготовить такой же стаканъ для Пенденниса. Пуншъ былъ необыкновенно-крѣпокъ: Пенъ въ жизнь свою не пилъ такого крѣпкаго пунша. Но пуншъ ли или творительница его охмѣлили нашего юношу?
Впродолженіе обѣда -- когда капитанъ, съ которымъ дочь его обходилась весьма-почтительно, пересталъ болтать о себѣ и своихъ похожденіяхъ -- Пенъ попробовалъ завязать съ миссъ Фодрингэй разговоръ о поэзіи и ея званіи. Онъ спросилъ ее, какъ она думаетъ о безуміи Офеліи и влюблена ли она въ Гамлета или нѣтъ?
-- Влюблена въ такое гадкое, коротконогое чудовище, какъ Бингли? воскликнула она съ негодованіемъ.
Пенъ объяснилъ, что онъ говорилъ не о ней, но объ Офеліи трагедіи.-- "О! въ-самомъ-дѣлѣ! ну такъ нечего обижаться; но что до Бингли, онъ не стоитъ этого стакана пунша!" Потомъ Пенъ заговорилъ о Коцебу.-- "Коцебу? Кто это такой?" Авторъ той пьесы, которую она такъ удивительно играла. Она этого не знала: "Въ заглавіи книги имя Томсона". Пенъ засмѣялся отъ ея увлекательной простоты. Онъ разсказалъ ей о печальной участи автора пьесы и о томъ, какъ Зандъ убилъ его. Миссъ Костиганъ слышала въ первый разъ о существованіи мистера Коцебу, но казалась весьма-заинтересованною, и участія ея было достаточно для честнаго Пена.
Среди этого пріятнаго разговора, часъ съ четвертью, которымъ могъ располагать Пенъ, прошелъ слишкомъ-быстро. Онъ простился, сѣлъ на лошадь и помчался домой. Лошади-таки пришлось показать свою рысь въ три конца, которые она проскакала въ тотъ день.
-- Что такое онъ толковалъ, и о сумасшествіи Гамлета и о теоріи какого-то великаго германскаго критика объ этомъ предметѣ? спросила дочь у отца.
-- Право, не знаю, Милли; мы спросимъ у Боуса.
-- А онъ миленькій джентльменъ. Сколько билетовъ взялъ онъ?
-- Да, шесть, и далъ мнѣ двѣ гинеи, Милли. Я думаю, у этихъ молодцовъ н е очень-то звѣнятъ монеты.
-- Онъ преученый, продолжала миссъ Фодрингэй.-- Коцебу! Хе, хе, какое смѣшное имя, и его, бѣдняжку, убилъ Зандъ! Слыхали ли вы что-нибудь подобное? Я разспрошу обо всемъ этомъ у Боуса, папа.
-- Странное дѣло, замѣтилъ капитанъ.-- А вѣдь молодой джентльменъ ѣздилъ на славной кобылѣ, и какой же важный завтракъ задалъ намъ этотъ молодой мистеръ Фокеръ!
-- Этому можно сбыть двѣ отдѣльныя ложи и десятка два билетовъ, навѣрное! воскликнула дочь, дѣвушка благоразумная, смотрѣвшая своими прекрасными глазами на практическую сторону всякаго вопроса.
-- О, ручаюсь, отвѣчалъ пана.-- Въ такомъ духѣ продолжался ихъ разговоръ, пока длился пуншъ. Тогда настало для нихъ время выйдти: миссъ Фодрингэй должна была явиться въ театръ въ половинѣ седьмаго. Отецъ всегда сопровождалъ ее туда и наблюдалъ за нею изъ боковой кулисы, какъ мы видѣли, развлекаясь грогомъ съ компаніею, собиравшеюся въ зеленой комнаткѣ.
-- Какъ хороша! думалъ Пенъ, галопируя домой.-- Какъ проста и какъ нѣжна! Какъ мило видѣть женщину съ такимъ дивнымъ геніемъ, когда она занимается очаровательными, хотя и скромными, домашними заботами, готовить любимыя кушанья отцу своему и мѣшаетъ ему питье своими прекрасными руками! Какъ грубо было съ моей стороны говорить съ нею о театральныхъ дѣлахъ и какъ мило она перемѣнила разговоръ! А между-прочимъ она и сама говорила о театральныхъ дѣлахъ; но съ какимъ юморомъ и какъ забавно она разсказала исторію этого Пентвизля! Ничто не можетъ сравниться съ ирландскимъ юморомъ. Отецъ ея немножко надоѣдаетъ, но прелюбезный человѣкъ; и какъ мило съ его стороны давать фехтовальные уроки молодымъ людямъ, выйдя изъ арміи, гдѣ онъ былъ любимцемъ герцога кентскаго! Фехтованье! Я не прочь бы продолжать свое фехтованье, а то совсѣмъ можно забыть все, чему научился. Дядюшка Артуръ всегда любилъ фехтовать со мною; онъ говоритъ, что это самое благородное упражненіе. Чортъ побери, я возьму нѣсколько уроковъ у капитана Костигана! Впередъ, впередъ, Ребекка! въ гору!.. Пенденнисъ, Пенденнисъ... какъ она выговаривала это слово! Эмми, Эмми! какъ она добра, какъ возвышенна, какъ прелестна, какъ совершенна!..
Читатель, слышавшій весь разговоръ между Пеномъ и миссъ Фодрингэй, можетъ самъ судить о ея умѣ и -- чего добраго -- скажетъ, что она не выговаривала ничего особенно-замысловатаго и забавнаго во все ихъ свиданіе. Впослѣдствіи она вышла замужъ и заняла въ обществѣ свое мѣсто, какъ самая безупречная и добродѣтельная леди. Я имѣлъ честь познакомиться съ нею и говорю съ полнымъ убѣжденіемъ, наперекоръ мнѣнію пріятеля моего, Пена, что его обожаемую Эмми никакъ нельзя назвать умною женщиной. Дѣло въ томъ, что она не только никогда не слышала о Коцебу, но также ни о Фаркугарѣ, Конгрэвѣ, или какомъ бы ни было драматургѣ, въ произведеніяхъ котораго она не имѣла ролей; да и вообще изъ драматурговъ она знала только то, что касалось лично ея самой. Разъ какой-то шутникъ сказалъ ей, что Данте родился въ Алжирѣ и спросилъ: что докторъ Джонсонъ написалъ прежде -- "Ирену", или "Всякаго человѣка въ своей тарелкѣ?" Побѣда осталась за нею: она сказала, что это ей совершенно все-равно. Она не слыхала никогда ни о Данте, ни о Джонсонѣ, ни объ Алжирѣ. Она играла, какъ ее училъ Боусъ; рыдала, гдѣ онъ приказывалъ рыдать, и смѣялась, гдѣ онъ приказывалъ смѣяться. Она произносила цѣлыя тирады или дѣлала возраженія, нимало не думая о смыслѣ ихъ.
Но что зналъ изъ всего этого Пенъ? Онъ видѣлъ пару прекрасныхъ глазъ и вѣрилъ имъ; видѣлъ прелестнѣйшій образъ, и палъ передъ нимъ на колѣни. Онъ дополнялъ смыслъ, котораго недоставало въ ея словахъ, и создалъ самъ идеалъ, которому поклонялся. Титанія не первая была влюблена въ осла, а Пигмаліонъ развѣ единственный артистъ, который сошелъ съ ума отъ камня? Пенъ нашелъ ее, нашелъ то, чего жаждала его душа. Онъ бросился въ потокъ страсти и пилъ изъ него изо всѣхъ силъ. Пусть тѣ, кому случалось мучиться жаждой, скажутъ сами, какъ очарователенъ первый глотокъ. Ѣдучи по аллеѣ къ дому, Пенъ вскрикнулъ отъ смѣха, увидя Смирке, выѣзжавшаго изъ Фэрокса на своей лошадкѣ. Смирке мямлилъ и медлилъ, протянулъ сколько возможно уроки Лауры, хвалилъ хозяйство и сады мистриссъ Пенденнисъ до-того, что надоѣлъ ей до смерти и, наконецъ, долженъ былъ проститься съ этою дамой, недождавшись-таки пламенно-желаннаго приглашенія къ обѣду.
Пенъ быль преисполненъ торжества и добродушія. "Что, цѣлъ и невредимъ?" закричалъ онъ. "Поѣдемъ-ка назадъ, старый пріятель: можешь съѣсть мой обѣдъ, а я уже отобѣдалъ. Но мы разопьемъ бутылку стараго вина за ея здоровье, Смирке!"
Печальный Смирке поворотилъ лошадку и поплелся за Артуромъ. Мать была очень-довольна его радостнымъ видомъ и улыбнулась очень-привѣтливо Смирке, когда Артуръ объявилъ ей, что принудилъ его воротиться обѣдать. Онъ разсказалъ въ самомъ смѣшномъ видѣ о вчерашней трагедіи, объ игрѣ антрепренёра Бингли, въ знаменитой лосинѣ и огромныхъ сапогахъ, о колоссальной мистриссъ Бингли въ ролѣ графини, въ измятомъ зеленомъ атласѣ и опушенной мѣхомъ польской шапочкѣ; онъ передразнивалъ ихъ и привелъ въ восторгъ мать и маленькую Лауру, захлопавшую ручонками отъ удовольствія.
-- А мистриссъ Галлеръ? сказала мистриссъ Пенденнисъ.
-- Одурманиваетъ мэмъ, отвѣчалъ Пенъ смѣясь, словами Фокера.
-- Что такое, Артуръ?
-- Что значитъ одурманиваетъ? спросила Лаура.
Онъ отдалъ имъ комическій отчетъ о мистерѣ Фокерѣ, о прозвищахъ, данныхъ ему въ школѣ, о теперешнемъ его богатствѣ и проч. Но какъ онъ ни былъ говорливъ, однако не сказалъ ни слова о сегодиншней поѣздкѣ своей въ Чэттерисъ, ни о новыхъ знакомцахъ, которыхъ тамъ пріобрѣлъ.