Книговод

Машина времени

Уэллс Герберт Джордж


Герберт Уэллс.

Машина времени

The Time Machine (1895).

Перевод Ксении Морозовой (1930).

  
   OCR & spellcheck by HarryFan, 2 October 2000
  

1. Изобретатель

   Путешественник по Времени (будем называть его так) рассказывал нам невероятные вещи. Его серые глаза искрились и сияли, лицо, обычно бледное, покраснело и оживилось. В камине ярко пылал огонь, и мягкий свет электрических лампочек, ввинченных в серебряные лилии, переливался в наших бокалах. Стулья собственного его изобретения были так удобны, словно ласкались к нам; в комнате царила та блаженная послеобеденная атмосфера, когда мысль, свободная от строгой определенности, легко скользит с предмета на предмет. Вот что он нам сказал, отмечая самое важное движениями тонкого указательного пальца, в то время как мы лениво сидели на стульях, удивляясь его изобретательности и тому, что он серьезно относится к своему новому парадоксу (как мы это называли).
   -- Прошу вас слушать меня внимательно. Мне придется опровергнуть несколько общепринятых представлений. Например, геометрия, которой вас обучали в школах, построена на недоразумении...
   -- Не думаете ли вы, что это слишком широкий вопрос, чтобы с него начинать? - сказал рыжеволосый Филби, большой спорщик.
   -- Я и не предполагаю, что вы согласитесь со мной, не имея на это достаточно разумных оснований. Но вам придется согласиться со мной, я вас заставлю. Вы, без сомнения, знаете, что математическая линия, линия без толщины, воображаема и реально не существует. Учили вас этому? Вы знаете, что не существует также и математической плоскости. Все это чистые абстракции.
   -- Совершенно верно, - подтвердил Психолог.
   -- Но ведь точно так же не имеет реального существования и куб, обладающий только длиной, шириной и высотой...
   -- С этим я не могу согласиться, - заявил Филби. - Без сомнения, твердые тела существуют. А все существующие предметы...
   -- Так думает большинство людей. Но подождите минуту. Может ли существовать вневременный куб?
   -- Не понимаю вас, - сказал Филби.
   -- Можно ли признать действительно существующим кубом то, что не существует ни единого мгновения?
   Филби задумался.
   -- А из этого следует, - продолжал Путешественник по Времени, - что каждое реальное тело должно обладать четырьмя измерениями: оно должно иметь длину, ширину, высоту и продолжительность существования. Но вследствие прирожденной ограниченности нашего ума мы не замечаем этого факта. И все же существуют четыре измерения, из которых три мы называем пространственными, а четвертое - временным. Правда, существует тенденция противопоставить три первых измерения последнему, но только потому, что наше сознание от начала нашей жизни и до ее конца движется рывками лишь в одном-единственном направлении этого последнего измерения.
   -- Это, - произнес Очень Молодой Человек, делая отчаянные усилия раскурить от лампы свою сигару, - это... право, яснее ясного.
   -- Замечательно. Однако это совершенно упускают из виду, - продолжал Путешественник по Времени, и голос его слегка повеселел. - Время и есть то, что подразумевается под Четвертым Измерением, хотя некоторые трактующие о Четвертом Измерении не знают, о чем говорят. Это просто иная точка зрения на Время. _Единственное различие между Временем и любым из трех пространственных измерений заключается в том, что наше сознание движется по нему. Некоторые глупцы неправильно понимают эту мысль. Все вы, конечно, знаете, в чем заключаются их возражения против Четвертого Измерения?
   -- Я не знаю, - заявил Провинциальный Мэр.
   -- Все очень просто. Пространство, как понимают его наши математики, имеет три измерения, которые называются длиной, шириной и высотой, и оно определяется относительно трех плоскостей, расположенных под прямым углом друг к другу. Однако некоторые философские умы задавали себе вопрос: почему же могут существовать только три измерения? Почему не может существовать еще одно направление под прямым углом к трем остальным? Они пытались даже создать Геометрию Четырех Измерений. Всего около месяца тому назад профессор Саймон Ньюком излагал эту проблему перед Нью-йоркским математическим обществом. Вы знаете, что на плоской поверхности, обладающей только двумя измерениями, можно представить чертеж трехмерного тела. Предполагается, что точно так же при помощи трехмерных моделей можно представить предмет в четырех измерениях, если овладеть перспективой этого предмета. Понимаете?
   -- Кажется, да, - пробормотал Провинциальный Мэр.
   Нахмурив брови, он углубился в себя и шевелил губами, как человек, повторяющий какие-то магические слова.
   -- Да, мне кажется, я теперь понял, - произнес он спустя несколько минут, и его лицо просияло.
   -- Ну, я мог бы рассказать вам, как мне пришлось заниматься одно время Геометрией Четырех Измерений. Некоторые из моих выводов довольно любопытны. Например, вот портрет человека, когда ему было восемь лет, другой - когда ему было пятнадцать, третий - семнадцать, четвертый - двадцать три года и так далее. Все это, очевидно, трехмерные представления его четырехмерного существования, которое является вполне определенной и неизменной величиной.
   -- Ученые, - продолжал Путешественник по Времени, помолчав для того, чтобы мы лучше усвоили сказанное, - отлично знают, что Время - только особый вид Пространства. Вот перед вами самая обычная диаграмма, кривая погоды. Линия, по которой я веду пальцем, показывает колебания барометра. Вчера он стоял вот на такой высоте, к вечеру упал, сегодня утром снова поднялся и полз понемногу вверх, пока не дошел вот до этого места. Без сомнения, ртуть не нанесла этой линии ни в одном из общепринятых пространственных измерений. Но так же несомненно, что ее колебания абсолютно точно определяются нашей линией, и отсюда мы должны заключить, что такая линия была проведена в Четвертом Измерении - во Времени.
   -- Но, - сказал Доктор, пристально глядя на уголь в камине, - если Время действительно только Четвертое Измерение Пространства, то почему же всегда, вплоть до наших дней, на него смотрели как на нечто отличное? И почему мы не можем двигаться во Времени точно так же, как движемся во всех остальных измерениях Пространства?
   Путешественник по Времени улыбнулся.
   -- А вы так уверены в том, что мы можем свободно двигаться в Пространстве? Правда, мы можем довольно свободно пойти вправо и влево, назад и вперед, и люди всегда делали это. Я допускаю, что мы свободно движемся в двух измерениях. Ну, а как насчет движения вверх? Сила тяготения ограничивает нас в этом.
   -- Не совсем, - заметил Доктор. - Существуют же аэростаты.
   -- Но до аэростатов, кроме неуклюжих прыжков и лазанья по неровностям земной поверхности, у человека не было иной возможности вертикального движения.
   -- Все же мы можем двигаться немного вверх и вниз, - сказал Доктор.
   -- Легче, значительно легче вниз, чем вверх!
   -- Но двигаться во Времени совершенно немыслимо, вы никуда не уйдете от настоящего момента.
   -- Мой дорогой друг, тут-то вы и ошибаетесь. В этом-то и ошибался весь мир. Мы постоянно уходим от настоящего момента. Наша духовная жизнь, нематериальная и не имеющая измерений, движется с равномерной быстротой от колыбели к могиле по Четвертому Измерению Пространства - Времени. Совершенно так же, как если бы мы, начав свое существование в пятидесяти милях над земной поверхностью, равномерно падали бы вниз.
   -- Однако главное затруднение, - вмешался Психолог, - заключается в том, что можно свободно двигаться во всех направлениях Пространства, но нельзя так же свободно двигаться во Времени!
   -- В этом-то и заключается зерно моего великого открытия. Вы совершаете ошибку, говоря, что нельзя двигаться во Времени. Если я, например, очень ярко вспоминаю какое-либо событие, то возвращаюсь ко времени его совершения и как бы мысленно отсутствую. Я на миг делаю прыжок в прошлое. Конечно, мы не имеем возможности остаться в прошлом на какую бы то ни было частицу Времени, подобно тому как дикарь или животное не могут повиснуть в воздухе на расстоянии хотя бы шести футов от земли. В этом отношении цивилизованный человек имеет преимущество перед дикарем. Он вопреки силе тяготения может подняться вверх на воздушном шаре. Почему же нельзя надеяться, что в конце концов он сумеет также остановить или ускорить свое движение по Времени или даже повернуть в противоположную сторону?
   -- Это совершенно невозможно... - начал было Филби.
   -- Почему нет? - спросил Путешественник по Времени.
   -- Это противоречит разуму, - ответил Филби.
   -- Какому разуму? - сказал Путешественник по Времени.
   -- Конечно, вы можете доказывать, что черное - белое, - сказал Филби, - но вы никогда не убедите меня в этом.
   -- Возможно, - сказал Путешественник по Времени. - Но все же попытайтесь взглянуть на этот вопрос с точки зрения Геометрии Четырех Измерений. С давних пор у меня была смутная мечта создать машину...
   -- Чтобы путешествовать по Времени? - прервал его Очень Молодой Человек.
   -- Чтобы двигаться свободно в любом направлении Пространства и Времени по желанию того, кто управляет ею.
   Филби только рассмеялся и ничего не сказал.
   -- И я подтвердил возможность этого на опыте, - сказал Путешественник по Времени.
   -- Это было бы удивительно удобно для историка, - заметил Психолог. - Можно было бы, например, отправиться в прошлое и проверить известное описание битвы при Гастингсе!
   -- А вы не побоялись бы, что на вас нападут обе стороны? - сказал Доктор. - Наши предки не очень-то любили анахронизмы.
   -- Можно было бы изучить греческий язык из уст самого Гомера или Платона, - сказал Очень Молодой Человек.
   -- И вы, конечно, провалились бы на экзамене. Немецкие ученые так удивительно усовершенствовали древнегреческий язык!
   -- В таком случае уж лучше отправиться в будущее! - воскликнул Очень Молодой Человек. - Подумайте только! Можно было бы поместить все свои деньги в банк под проценты - и вперед!
   -- А там окажется, - перебил я, - что общество будущего основано на строго коммунистических началах.
   -- Это самая экстравагантная теория!.. - воскликнул Психолог.
   -- Да, так казалось и мне, но я не говорил об этом до тех пор...
   -- Пока не могли подтвердить это опытом! - подхватил я. - И вы можете доказать...
   -- Требую опыта! - закричал Филби, которому надоели рассуждения.
   -- Покажите же нам свой опыт, - сказал Психолог, - хотя, конечно, все это чепуха.
   Путешественник по Времени, улыбаясь, обвел нас взглядом. Затем все с той же усмешкой засунул руки в карманы и медленно вышел из комнаты. Мы услышали шарканье его туфель по длинному коридору, который вел в лабораторию.
   Психолог посмотрел на нас.
   -- Интересно, зачем он туда пошел?
   -- Наверно, это какой-нибудь фокус, - сказал Доктор.
   Филби принялся рассказывать о фокуснике, которого он видел в Барслеме, но тут Путешественник по Времени вернулся, и рассказ Филби остался неоконченным.
  

2. Машина Времени

   Путешественник по Времени держал в руке искусно сделанный блестящий металлический предмет немного больше маленьких настольных часов. Он был сделан из слоновой кости и какого-то прозрачного, как хрусталь, вещества. Теперь я постараюсь быть очень точным в своем рассказе, так как за этим последовали совершенно невероятные события. Хозяин придвинул один из маленьких восьмиугольных столиков, расставленных по комнате, к самому камину так, что две его ножки очутились на каминном коврике. На этот столик он поставил свой аппарат. Затем придвинул стул и сел на него. Кроме аппарата, на столе стояла еще небольшая лампа под абажуром, от которой падал яркий свет. В комнате теперь горело еще около дюжины свечей: две в бронзовых подсвечниках на камине, остальные в канделябрах, - так что вся она была освещена. Я сел в низкое кресло поближе к огню и выдвинул его вперед так, что оказался почти между камином и Путешественником по Времени. Филби уселся позади и смотрел через его плечо. Доктор и Провинциальный Мэр наблюдали с правой стороны, а Психолог - слева. Очень Молодой Человек стоял позади Психолога. Все мы насторожились. Мне кажется невероятным, чтобы при таких условиях нас можно было обмануть каким-нибудь фокусом, даже самым хитрым и искусно выполненным.
   Путешественник по Времени посмотрел на нас, затем на свой аппарат.
   -- Ну? - сказал Психолог.
   -- Этот маленький механизм - только модель, - сказал Путешественник по Времени, облокотившись на стол и сплетя пальцы над аппаратом. По ней я делаю машину для путешествия по Времени. Вы замечаете, какой у нее необычный вид? Например, вот у этой пластинки очень смутная поверхность, как будто бы она в некотором роде не совсем реальна.
   Он указал пальцем на одну из частей модели.
   -- Вот здесь находится маленький белый рычажок, а здесь другой.
   Доктор встал со стула и принялся рассматривать модель.
   -- Чудесно сделано, - сказал он.
   -- На это ушло два года, - ответил Путешественник по Времени. Затем, после того как мы все по примеру Доктора осмотрели модель, он добавил: - А теперь обратите внимание на следующее: если нажать на этот рычажок, машина начинает скользить в будущее, а второй рычажок вызывает обратное движение. Вот седло, в которое должен сесть Путешественник по Времени. Сейчас я нажму рычаг - и машина двинется. Она исчезнет, умчится в будущее и скроется из наших глаз. Осмотрите ее хорошенько. Осмотрите также стол и убедитесь, что тут нет никакого фокуса. Я вовсе не желаю потерять свою модель и получить за это только репутацию шарлатана.
   Наступило минутное молчание. Психолог как будто хотел что-то сказать мне, но передумал. Путешественник по Времени протянул палец по направлению к рычагу.
   -- Нет, - сказал он вдруг. - Дайте-ка мне вашу руку. - Обернувшись к Психологу, он взял его за локоть и попросил вытянуть указательный палец.
   Таким образом, Психолог сам отправил модель Машины Времени в ее бесконечное путешествие. Мы все видели, как рычаг повернулся. Я глубоко убежден, что здесь не было обмана. Произошло колебание воздуха, и пламя лампы задрожало. Одна из свечей, стоявших на камине, погасла. Маленькая машина закачалась, сделалась неясной, на мгновение она представилась нам как тень, как призрак, как вихрь поблескивавшего хрусталя и слоновой кости - и затем исчезла, пропала. На столе осталась только лампа.
   С минуту мы все молчали. Затем Филби пробормотал проклятие.
   Психолог, оправившись от изумления, заглянул под стол. Путешественник по Времени весело рассмеялся.
   -- Ну! - сказал он, намекая на сомнения Психолога.
   Затем, встав, он взял с камина жестянку с табаком и преспокойно принялся набивать трубку.
   Мы посмотрели друг на друга.
   -- Слушайте, - сказал Доктор, - неужели вы это серьезно? Неужели вы действительно верите, что ваша машина отправилась путешествовать по Времени?
   -- Без сомнения, - ответил он, наклонился к камину и сунул в огонь клочок бумаги. Затем, закурив трубку, посмотрел на Психолога. (Психолог, стараясь скрыть свое смущение, достал сигару и, позабыв обрезать кончик, тщетно пытался закурить.) - Скажу более, - продолжал наш хозяин, - у меня почти окончена большая машина... Там. - Он указал в сторону своей лаборатории. - Когда она будет готова, я предполагаю сам совершить путешествие.
   -- Вы говорите, что эта машина отправилась в будущее? - спросил Филби.
   -- В будущее или в прошлое - наверняка не знаю.
   -- Постойте, - сказал Психолог с воодушевлением. - Она должна была отправиться в прошлое, если вообще можно допустить, что она куда-нибудь отправилась.
   -- Почему? - спросил Путешественник по Времени.
   -- Потому что если бы она не двигалась в Пространстве и отправилась в будущее, то все время оставалась бы с нами: ведь и мы путешествуем туда же!
   -- А если бы она отправилась в прошлое, - добавил я, - то мы видели бы ее еще в прошлый четверг, когда были здесь, и в позапрошлый четверг и так далее!
   -- Серьезные возражения! - заметил Провинциальный Мэр и с видом полного беспристрастия повернулся к Путешественнику по Времени.
   -- Вовсе нет, - сказал тот и, обращаясь к Психологу, сказал: - Вы сами легко можете им это объяснить. Это вне восприятия, неуловимо чувством.
   -- Конечно, - ответил Психолог, - обращаясь к нам. - С психологической точки зрения это очень просто. Я должен был бы догадаться раньше. Психология разъясняет ваш парадокс. Мы действительно не можем видеть, не можем воспринять движение этой машины, как не можем видеть спицу быстро вертящегося колеса или пулю, летящую в воздухе. И если машина движется в будущее со скоростью в пятьдесят или сто раз большей, чем мы сами, если она проходит хотя бы минуту времени, пока мы проходим секунду, то восприятие ее равняется, безусловно, только одной пятидесятой или одной сотой обычного восприятия. Это совершенно ясно. - Он провел рукой по тому месту, где стоял аппарат. - Понимаете? - сказал он, смеясь.
   Целую минуту мы не сводили взгляда с пустого стола. Затем Путешественник по Времени спросил, что мы обо всем этом думаем.
   -- Все это кажется сегодня вполне правдоподобным, - ответил Доктор, - но подождем до завтра. Утро вечера мудренее.
   -- Не хотите ли взглянуть на саму Машину Времени? - спросил Путешественник по Времени.
   И, взяв лампу, он повел нас по длинному холодному коридору в свою лабораторию. Ясно помню мерцающий свет лампы, его темную крупную голову впереди, наши пляшущие тени на стенах. Мы шли за ним, удивленные и недоверчивые, и увидели в лаборатории, так сказать, увеличенную копию маленького механизма, исчезнувшего на наших глазах. Некоторые части машины были сделаны из никеля, другие из слоновой кости; были и детали, несомненно, вырезанные или выпиленные из горного хрусталя. В общем, машина была готова. Только на скамье, рядом с чертежами, лежало несколько прозрачных, причудливо изогнутых стержней. Они, по-видимому, не были окончены. Я взял в руку один из них, чтобы получше рассмотреть. Мне показалось, что он был сделан из кварца.
   -- Послушайте, - сказал Доктор, - неужели это действительно серьезно? Или это фокус вроде того привидения, которое вы показывали нам на прошлое рождество?
   -- На этой машине, - сказал Путешественник по Времени, держа лампу высоко над головой, - я собираюсь исследовать Время. Понимаете? Никогда еще я не говорил более серьезно, чем сейчас.
   Никто из нас хорошенько не знал, как отнестись к этим его словам. Выглянув из-за плеча Доктора, я встретился взглядом с Филби, и он многозначительно подмигнул мне.
  

3. Путешественник по Времени возвращается

   Мне кажется, в то время никто из нас серьезно не верил в Машину Времени. Дело в том, что Путешественник по Времени принадлежал к числу людей, которые слишком умны, чтобы им можно было слепо верить. Всегда казалось, что он себе на уме, никогда не было уверенности в том, что его обычная откровенность не таит какой-нибудь задней мысли или хитроумной уловки. Если бы ту же самую модель показал нам Филби, объяснив сущность дела теми же словами, мы проявили бы значительно больше доверия. Мы понимали бы, что им движет: всякий колбасник мог бы понять Филби; Но характер Путешественника по Времени был слишком причудлив, и мы инстинктивно не доверяли ему. Открытия и выводы, которые доставили бы славу человеку менее умному, у него казались лишь хитрыми трюками. Вообще достигать своих целей слишком легко - недальновидно. Серьезные, умные люди, с уважением относившиеся к нему, никогда не были уверены в том, что он не одурачит их просто ради шутки, и всегда чувствовали, что их репутация в его руках подобна тончайшему фарфору в руках ребенка. Вот почему, как мне кажется, ни один из нас всю следующую неделю, от четверга до четверга, ни словом не обмолвился о путешествии по Времени, хотя, без сомнения, оно заинтересовало всех: кажущаяся правдоподобность и вместе с тем практическая невероятность такого путешествия, забавные анахронизмы и полный хаос, который оно вызвало бы, - все это очень занимало нас. Что касается меня лично, то я особенно заинтересовался опытом с моделью. Помню, я поспорил об этом с Доктором, встретившись с ним в пятницу в Линнеевском обществе. Он говорил, что видел нечто подобное в Тюбингене, и придавал большое значение тому, что одна из свечей во время опыта погасла. Но как все это было проделано, он не мог объяснить.
   В следующий четверг я снова поехал в Ричмонд, так как постоянно бывал у Путешественника по Времени, и, немного запоздав, застал уже в гостиной четверых или пятерых знакомых.
   Доктор стоял перед камином с листком бумаги в одной руке и часами в другой. Я огляделся: Путешественника по Времени не было.
   -- Половина восьмого, - сказал Доктор. - Мне кажется, пора садиться за стол.
   -- Но где же хозяин? - спросил я.
   -- Ага, вы только что пришли? Знаете, это становится странным. Его, по-видимому, что-то задержало. В этой записке он просит нас сесть за стол в семь часов, если он не вернется, и обещает потом объяснить, в чем дело.
   -- Досадно, если обед будет испорчен, - сказал Редактор одной известной газеты.
   Доктор позвонил.
   Из прежних гостей, кроме меня и Доктора, был только один Психолог. Зато появились новые: Бленк - уже упомянутый нами Редактор, один журналист и еще какой-то тихий, застенчивый бородатый человек, которого я не знал и который, насколько я мог заметить, за весь вечер не проронил ни слова. За обедом высказывались всевозможные догадки о том, где сейчас хозяин. Я шутливо намекнул, что он путешествует по Времени. Редактор захотел узнать, что это значит, и Психолог принялся длинно и неинтересно рассказывать об "остроумном фокусе", очевидцами которого мы были неделю назад. В самой середине его рассказа дверь в коридор медленно и бесшумно отворилась. Я сидел напротив нее и первый заметил это.
   -- А! - воскликнул я. - Наконец-то! - Дверь распахнулась настежь, и мы увидели Путешественника по Времени.
   У меня вырвался крик изумления.
   -- Господи, что с вами? - воскликнул и Доктор.
   Все сидевшие за столом повернулись к двери.
   Вид у него был действительно странный. Его сюртук был весь в грязи, на рукавах проступали какие-то зеленые пятна; волосы были всклокочены и показались мне посеревшими от пыли или оттого, что они за это время выцвели. Лицо его было мертвенно-бледно, на подбородке виднелся темный, едва затянувшийся рубец, глаза дико блуждали, как у человека, перенесшего тяжкие страдания. С минуту он постоял в дверях, как будто ослепленный светом. Затем, прихрамывая, вошел в комнату. Так хромают бродяги, когда натрут ноги. Мы все выжидающе смотрели на него.
   Не произнося ни слова, он заковылял к столу и протянул руку к бутылке. Редактор налил шампанского и пододвинул ему бокал. Он осушил бокал залпом, и ему, казалось, стало лучше, - он обвел взглядом стол, и на лице его мелькнуло подобие обычной улыбки.
   -- Что с вами случилось? - спросил Доктор.
   Путешественник по Времени, казалось, не слышал вопроса.
   -- Не беспокойтесь, - сказал он, запинаясь. - Все в порядке.
   Он замолчал и снова протянул бокал, затем выпил его, как и прежде, залпом.
   -- Вот хорошо, - сказал он.
   Глаза его заблестели, на щеках показался слабый румянец. Он взглянул на нас с одобрением и два раза прошелся из угла в угол комнаты, теплой и уютной... Потом заговорил, запинаясь и как будто с трудом подыскивая слова.
   -- Я пойду приму ванну и переоденусь, а затем вернусь и все вам расскажу... Оставьте мне только кусочек баранины. Я смертельно хочу мяса.
   Он взглянул на Редактора, который редко бывал в его доме, и поздоровался с ним. Редактор что-то спросил у него.
   -- Дайте мне только одну минутку, и я вам отвечу, - сказал Путешественник по Времени. - Видите, в каком я виде. Но через минуту все будет в порядке.
   Он поставил бокал на стол и направился к двери. Я снова обратил внимание на его хромоту и шаркающую походку. Привстав со стула как раз в то мгновение, когда он выходил из комнаты, я поглядел на его ноги. На них не было ничего, кроме изорванных и окровавленных носков. Дверь закрылась. Я хотел его догнать, но вспомнил, как он ненавидит лишнюю суету. Несколько минут я не мог собраться с мыслями.
   -- Странное Поведение Знаменитого Ученого, - услышал я голос Редактора, который по привычке мыслил всегда в форме газетных заголовков. Эти слова вернули меня к ярко освещенному обеденному столу.
   -- В чем дело? - спросил Журналист. - Что он, разыгрывает из себя бродягу, что ли? Ничего не понимаю.
   Я встретился взглядом с Психологом, и на его лице прочел отражение собственных мыслей. Я подумал о путешествии по Времени и о самом Путешественнике, ковылявшем теперь наверх по лестнице. Кажется, никто, кроме меня, не заметил его хромоты.
   Первым опомнился Доктор. Он позвонил - Путешественник по Времени не любил, чтобы прислуга находилась в комнате во время обеда, - и велел подать следующее блюдо.
   Проворчав что-то себе под нос, Редактор принялся орудовать ножом и вилкой, и Молчаливый Гость последовал его примеру. Все снова принялись за еду. Некоторое время разговор состоял из одних удивленных восклицаний, перемежавшихся молчанием. Любопытство Редактора достигло предела.
   -- Не пополняет ли наш общий друг свои скромные доходы нищенством? - начал он снова. - Или с ним случилось то же самое, что с Навуходоносором?
   -- Я убежден, что это имеет какое-то отношение к Машине Времени, - сказал я и стал продолжать рассказ о нашей предыдущей встрече с того места, где остановился Психолог. Новые гости слушали с явным недоверием. Редактор принялся возражать.
   -- Хорошенькое путешествие по Времени! - воскликнул он. - Подумайте только! Не может же человек покрыться пылью только потому, что запутался в своем парадоксе!
   Найдя эту мысль забавной, он принялся острить:
   -- Неужели в Будущем нет платяных щеток?
   Журналист тоже ни за что не хотел нам верить и присоединился к Редактору, легко нанизывая одну на другую насмешки и несообразности. Оба они были журналистами нового типа - веселые разбитные молодые люди.
   -- Наш специальный корреспондент из послезавтрашнего дня сообщает! - сказал или, скорее, выкрикнул Журналист в то мгновение, когда Путешественник по Времени появился снова. Он был теперь в своем обычном костюме, и, кроме блуждающего взгляда, во внешности его не осталось никаких следов недавней перемены, которая меня так поразила.
   -- Вообразите, - весело сказал Редактор, - эти шутники утверждают, что вы побывали в середине будущей недели!.. Не расскажете ли вы нам что-нибудь о Розбери? Какой желаете гонорар?
   Не произнося ни слова, Путешественник по Времени подошел к оставленному для него месту. Он улыбался своей обычной спокойной улыбкой.
   -- Где моя баранина? - спросил он. - Какое наслаждение снова воткнуть вилку в кусок мяса!
   -- Выкладывайте! - закричал Редактор.
   -- К черту! - сказал Путешественник по Времени. - Я умираю с голоду. Не скажу ни слова, пока не подкреплюсь. Благодарю вас. И, будьте любезны, передайте соль.
   -- Одно только слово, - проговорил я. - Вы путешествовали по Времени?
   -- Да, - ответил Путешественник по Времени с набитым ртом и кивнул головой.
   -- Готов заплатить по шиллингу за строчку! - сказал Редактор.
   Путешественник по Времени пододвинул к Молчаливому Человеку свой бокал и постучал по нему пальцем; Молчаливый Человек, пристально смотревший на него, нервно вздрогнул и налил вина.
   Обед показался мне бесконечно долгим. Я с трудом удерживался от вопросов, и думаю, то же самое было со всеми остальными. Журналист пытался поднять настроение, рассказывая анекдоты. Но Путешественник по Времени был поглощен обедом и ел с аппетитом настоящего бродяги. Доктор курил сигару и, прищурившись, незаметно наблюдал за ним. Молчаливый Человек, казалось, был застенчивей обыкновенного и нервно пил шампанское. Наконец Путешественник по Времени отодвинул тарелку и оглядел нас.
   -- Я должен извиниться перед вами, - сказал он. - Простите! Я умирал с голоду. Со мной случилось удивительнейшее происшествие.
   Он протянул руку за сигарой и обрезал ее конец.
   -- Перейдемте в курительную. Это слишком длинная история, чтобы рассказывать ее за столом, уставленным грязными тарелками.
   И, позвонив прислуге, он отвел нас в соседнюю комнату.
   -- Рассказывали вы Бленку, Дэшу и Чоузу о Машине? - спросил он меня, откидываясь на спинку удобного кресла и указывая на троих новых гостей.
   -- Но ведь это просто парадокс, - сказал Редактор.
   -- Сегодня я не в силах спорить. Рассказать могу, но спорить не в состоянии. Если хотите, я расскажу вам о том, что со мной случилось, но прошу не прерывать меня. Я чувствую непреодолимую потребность рассказать вам все. Знаю, что едва ли не весь мой рассказ покажется вам вымыслом. Пусть так! Но все-таки это правда - от первого до последнего слова... Сегодня в четыре часа дня я был в своей лаборатории, и с тех пор... за три часа прожил восемь дней... Восемь дней, каких не переживал еще ни один человек! Я измучен, но не лягу спать до тех пор, пока не расскажу вам все. Тогда только я смогу заснуть. Но не прерывайте меня. Согласны?
   -- Согласен, - сказал Редактор.
   И все мы повторили хором:
   -- Согласны!
   И Путешественник по Времени начал свой рассказ, который я привожу здесь. Сначала он сидел, откинувшись на спинку кресла, и казался крайне утомленным, но потом понемногу оживился. Пересказывая его историю, я слишком глубоко чувствую полнейшее бессилие пера и чернил и, главное, собственную свою неспособность передать все эти характерные особенности. Вероятно, вы прочтете ее со вниманием, но не увидите бледного искреннего лица рассказчика, освещенного ярким светом лампы, и не услышите звука его голоса. Вы не сможете представить себе, как по ходу рассказа изменялось выражение этого лица. Большинство из нас сидело в тени: в курительной комнате не были зажжены свечи, а лампа освещала только лицо Журналиста и ноги Молчаливого Человека, да и то лишь до колен.
   Сначала мы молча переглядывались, но вскоре забыли обо всем и смотрели только на Путешественника по Времени.
  

4. Путешествие по Времени

   -- В прошлый четверг я объяснял уже некоторым из вас принцип действия моей Машины Времени и показывал ее, еще не законченную, в своей мастерской. Там она находится и сейчас, правда, немного потрепанная путешествием. Один из костяных стержней надломлен, и бронзовая полоса погнута, но все остальные части в исправности. Я рассчитывал закончить ее еще в пятницу, но, собрав все, заметил, что одна из никелевых деталей на целый дюйм короче, чем нужно. Пришлось снова ее переделывать. Вот почему моя Машина была закончена только сегодня. В десять часов утра первая в мире Машина Времени была готова к путешествию. В последний раз я осмотрел все, испробовал винты и, снова смазав кварцевую ось, сел в седло. Думаю, что самоубийца, который подносит револьвер к виску, испытывает такое же странное чувство, какое охватило меня, когда одной рукой я взялся за пусковой рычаг, а другой - за тормоз. Я быстро повернул первый и почти тотчас же второй. Мне показалось, что я покачнулся, испытав, будто в кошмаре, ощущение падения. Но, оглядевшись, я увидел свою лабораторию такой же, как и за минуту до этого. Произошло ли что-нибудь? На мгновение у меня мелькнула мысль, что все мои теории ошибочны. Я посмотрел на часы. Минуту назад, как мне казалось, часы показывали начало одиннадцатого, теперь же - около половины четвертого!
   Я вздохнул и, сжав зубы, обеими руками повернул пусковой рычаг. Лаборатория стала туманной и неясной. Вошла миссис Уотчет и, по-видимому, не замечая меня, двинулась к двери в сад. Для того чтобы перейти комнату, ей понадобилось, вероятно, около минуты, но мне показалось, что она пронеслась с быстротой ракеты. Я повернул рычаг до отказа. Сразу наступила темнота, как будто потушили лампу, но в следующее же мгновение вновь стало светло. Я неясно различал лабораторию, которая становилась все более и более туманной. Вдруг наступила ночь, затем снова день, снова ночь и так далее, все быстрее. У меня шумело в ушах, и странное ощущение падения стало сильнее.
   Боюсь, что не сумею передать вам своеобразных ощущений путешествия по Времени. Чтобы понять меня, их надо испытать самому. Они очень неприятны. Как будто мчишься куда-то, беспомощный, с головокружительной быстротой. Предчувствие ужасного, неизбежного падения не покидает тебя. Пока я мчался таким образом, ночи сменялись днями, подобно взмахам крыльев. Скоро смутные очертания моей лаборатории исчезли, и я увидел солнце, каждую минуту делавшее скачок по небу от востока до запада, и каждую минуту наступал новый день. Я решил, что лаборатория разрушена и я очутился под открытым небом. У меня было такое чувство, словно я нахожусь на эшафоте, но я мчался слишком быстро, чтобы отдаваться такого рода впечатлениям. Самая медленная из улиток двигалась для меня слишком быстро. Мгновенная смена темноты и света была нестерпима для глаз. В секунды потемнения я видел луну, которая быстро пробегала по небу, меняя свои фазы от новолуния до полнолуния, видел слабое мерцание кружившихся звезд. Я продолжал мчаться так со все возрастающей скоростью, день и ночь слились наконец в сплошную серую пелену; небо окрасилось в ту удивительную синеву, приобрело тот чудесный оттенок, который появляется в ранние сумерки; метавшееся солнце превратилось в огненную полосу, дугой сверкавшую от востока до запада, а луна - в такую же полосу слабо струившегося света; я уже не мог видеть звезд и только изредка замечал то тут, то там светлые круги, опоясавшие небесную синеву.
   Вокруг меня все было смутно и туманно. Я все еще находился на склоне холма, на котором и сейчас стоит этот дом, и вершина его поднималась надо мной, серая и расплывчатая. Я видел, как деревья вырастали и изменяли форму подобно клубам дыма: то желтея, то зеленея, они росли, увеличивались и исчезали. Я видел, как огромные великолепные здания появлялись и таяли, словно сновидения. Вся поверхность земли изменялась на моих глазах. Маленькие стрелки на циферблатах, показывавшие скорость Машины, вертелись все быстрей и быстрей. Скоро я заметил, что полоса, в которую превратилось солнце, колеблется то к северу, то к югу - от летнего солнцестояния к зимнему, - показывая, что я пролетал более года в минуту, и каждую минуту снег покрывал землю и сменялся яркой весенней зеленью.
   Первые неприятные ощущения полета стали уже не такими острыми. Меня вдруг охватило какое-то исступление. Я заметил странное качание машины, но не мог понять причины этого. В голове моей был какой-то хаос, и я в припадке безумия летел в будущее. Я не думал об остановке, забыл обо всем, кроме своих новых ощущений. Но вскоре эти ощущения сменились любопытством, смешанным со страхом. "Какие удивительные изменения, произошедшие с человечеством, какие чудесные достижения прогресса по сравнению с нашей зачаточной цивилизацией, - думал я, - могут открыться передо мной, если я взгляну поближе на мир, смутно мелькающий сейчас перед моими глазами!" Я видел, как вокруг меня проносились огромные сооружения чудесной архитектуры, гораздо более величественные, чем здания нашего времени, но они казались как бы сотканными из мерцающего тумана. Я видел, как склон этого холма покрылся пышной зеленью и она оставалась на нем круглый год - летом и зимой. Даже сквозь дымку, окутавшую меня, зрелище показалось мне удивительно прекрасным. И я почувствовал желание остановиться.
   Риск заключался в том, что пространство, необходимое для моего тела или моей Машины, могло оказаться уже занятым. Пока я с огромной скоростью мчался по Времени, это не имело значения, я находился, так сказать, в разжиженном состоянии, подобно пару, скользил между встречавшимися предметами. Но остановка означала, что я должен молекула за молекулой втиснуться в то, что оказалось бы на моем пути; атомы моего тела должны были войти в такое близкое соприкосновение с атомами этого препятствия, что между теми и другими могла произойти бурная химическая реакция - возможно, мощный взрыв, после которого я вместе с моим аппаратом оказался бы по ту сторону всех измерений, в Неизвестности. Эта возможность не раз приходила мне на ум, пока я делал Машину, но тогда я считал, что это риск, на который необходимо идти. Теперь же, когда опасность казалась неминуемой, я уже не смотрел на нее так беззаботно. Дело в том, что новизна окружающего, утомительные колебания и дрожание Машины, а главное, непрерывное ощущение падения - все это незаметно действовало на мои нервы. Я говорил себе, что уже больше не смогу никогда остановиться, и вдруг, досадуя на самого себя, решил это сделать. Как глупец, я нетерпеливо рванул тормоз. Машина в то же мгновение перевернулась, и я стремглав полетел в пространство.
   В ушах у меня словно загремел гром. На мгновение я был оглушен. Потом с трудом сел и осмотрелся. Вокруг меня со свистом падал белый град, а я сидел на мягком дерне перед опрокинутой Машиной. Все вокруг по-прежнему казалось серым, но вскоре я почувствовал, что шум в ушах прошел, и еще раз осмотрелся: я находился, по-видимому, в саду, на лужайке, обсаженной рододендронами, лиловые и алые цветы падали на землю под ударами града. Отскакивая от земли, градины летели над моей Машиной, таяли и сырым покровом стлались по земле. В одно мгновение я промок до костей.
   "Нечего сказать, хорошенькое гостеприимство, - сказал я, - так встречать человека, который промчался сквозь бесчисленное множество лет".
   Решив, что мокнуть дольше было бы глупо, я встал и осмотрелся. Сквозь туман за рододендронами я смутно различил колоссальную фигуру, высеченную, по-видимому, из какого-то белого камня. Больше ничего видно не было.
   Трудно передать мои ощущения. Когда град стал падать реже, я подробно разглядел белую фигуру. Она была очень велика - высокий серебристый тополь достигал только до ее половины. Высечена она была из белого мрамора и походила на сфинкса, но крылья его не прилегали к телу, а были распростерты, словно он собирался взлететь. Пьедестал показался мне сделанным из бронзы и позеленевшим от времени. Лицо Сфинкса было обращено прямо ко мне, его незрячие глаза, казалось, смотрели на меня, и по губам скользила улыбка. Он был сильно потрепан непогодами, словно изъеден болезнью. Я стоял и глядел на него, быть может, полминуты, а может, и полчаса. Казалось, он то приближался, то отступал, смотря по тому, гуще или реже падал град. Наконец я отвел от него глаза и увидел, что завеса града прорвалась, небо прояснилось и скоро должно появиться солнце.
   Я снова взглянул на белую фигуру Сфинкса и вдруг понял все безрассудство своего путешествия. Что увижу я, когда совершенно рассеется этот туман? Разве люди не могли за это время измениться до неузнаваемости? Что, если они стали еще более жестокими? Что, если они совершенно утратили свой облик и превратились во что-то нечеловеческое, мерзкое и неодолимо сильное? А может быть, я увижу какое-нибудь дикое животное, еще более ужасное и отвратительное в силу своего человекоподобия, чем первобытный ящер, - мерзкую тварь, которую следовало бы тотчас же уничтожить?
   Я взглянул кругом и увидел вдали какие-то очертания - огромные дома с затейливыми перилами и высокими колоннами, они отчетливо выступали на фоне лесистого холма, который сквозь утихающую грозу смутно вырисовывался передо мною. Панический страх вдруг овладел мною. Как безумный, я бросился к Машине Времени и попробовал снова запустить ее. Солнечные лучи пробились тем временем сквозь облака. Серая завеса расплылась и исчезла. Надо мной в густой синеве летнего неба растаяло несколько последних облаков. Ясно и отчетливо показались огромные здания, блестевшие после обмывшей их грозы и украшенные белыми грудами нерастаявших градин. Я чувствовал себя совершенно беззащитным в этом неведомом мире. Вероятно, то же самое ощущает птичка, видя, как парит ястреб, собирающийся на нее броситься. Мой страх граничил с безумием. Я собрался с силами, сжал зубы, руками и ногами уперся в Машину, чтобы перевернуть ее. Она поддалась моим отчаянным усилиям и наконец перевернулась, сильно ударив меня по подбородку. Одной рукой держась за сиденье, другой - за рычаг, я стоял, тяжело дыша, готовый снова взобраться на нее.
   Но вместе с возможностью отступления ко мне снова вернулось мужество. С любопытством, к которому примешивалось все меньше страха, я взглянул на этот мир далекого будущего. Под аркой в стене ближайшего дома я увидел несколько фигур в красивых свободных одеждах. Они меня тоже увидели: их лица были обращены ко мне.
   Затем я услышал приближающиеся голоса. Из-за кустов позади Белого Сфинкса показались головы и плечи бегущих людей. Один из них выскочил на тропинку, ведущую к лужайке, где я стоял рядом со своей Машиной. Это было маленькое существо - не более четырех футов ростом, одетое в пурпуровую тунику, перехваченную у талии кожаным ремнем. На ногах у него были не то сандалии, не то котурны. Ноги до колен были обнажены, и голова не покрыта. Обратив внимание на его легкую одежду, я впервые почувствовал, какой теплый был там воздух.
   Подбежавший человек показался мне удивительно прекрасным, грациозным, но чрезвычайно хрупким существом. Его залитое румянцем лицо напомнило мне лица больных чахоткой, - ту чахоточную красоту, о которой так часто приходится слышать. При виде его я внезапно почувствовал уверенность и отдернул руку от Машины.
  

5. В Золотом веке

   Через мгновение мы уже стояли лицом к лицу - я и это хрупкое существо далекого будущего. Он смело подошел ко мне и приветливо улыбнулся. Это полное отсутствие страха чрезвычайно поразило меня. Он повернулся к двум другим, которые подошли вслед за ним, и заговорил с ними на странном, очень нежном и певучем языке.
   Тем временем подоспели другие, и скоро вокруг меня образовалась группа из восьми или десяти очень изящных созданий. Один из них обратился ко мне с каким-то вопросом. Не знаю почему, но мне пришло вдруг в голову, что мой голос должен показаться им слишком грубым и резким. Поэтому я только покачал головой и указал на свои уши. Тот, кто обратился ко мне, сделал шаг вперед, остановился в нерешительности и дотронулся до моей руки. Я почувствовал еще несколько таких же нежных прикосновений на плечах и на спине. Они хотели убедиться, что я действительно существую. В их движениях не было решительно ничего внушающего опасение. Наоборот, в этих милых маленьких существах было что-то вызывающее доверие, какая-то грациозная мягкость, какая-то детская непринужденность. К тому же они были такие хрупкие, что, казалось, можно совсем легко в случае нужды разбросать их, как кегли, - целую дюжину одним толчком. Однако, заметив, что маленькие руки принялись ощупывать Машину Времени, я сделал предостерегающее движение. Я вдруг вспомнил то, о чем совершенно забыл, - что она может внезапно исчезнуть, - вывинтил, нагнувшись над стержнями, рычажки, приводящие Машину в движение, и положил их в карман. Затем снова повернулся к этим людям, раздумывая, как бы мне с ними объясниться.
   Я пристально разглядывал их изящные фигурки, напоминавшие дрезденские фарфоровые статуэтки. Их короткие волосы одинаково курчавились, на лице не было видно ни малейшего признака растительности, уши были удивительно маленькие. Рот крошечный, с ярко-пунцовыми, довольно тонкими губами, подбородок остроконечный. Глаза большие и кроткие, но - не сочтите это за тщеславие! - в них недоставало выражения того интереса ко мне, какого я был вправе ожидать.
   Они больше не делали попыток объясняться со мной и стояли, улыбаясь и переговариваясь друг с другом нежными воркующими голосами. Я первым начал разговор. Указал рукой на Машину Времени, потом на самого себя. После этого, поколебавшись, как лучше выразить понятие о Времени, указал на солнце. Тотчас же одно изящное существо, одетое в клетчатую пурпурно-белую одежду, повторило мой жест и, несказанно поразив меня, издало звук, подражая грому.
   На мгновение я удивился, хотя смысл жеста был вполне ясен. Мне вдруг пришла мысль: а не имею ли я дело просто-напросто с дураками? Вы едва ли поймете, как это поразило меня. Я всегда держался того мнения, что люди эпохи восемьсот второй тысячи лет, куда я залетел, судя по счетчику моей Машины, уйдут невообразимо дальше нас в науке, искусстве и во всем остальном. И вдруг один из них задает мне вопрос, показывающий, что его умственный уровень не выше уровня нашего пятилетнего ребенка: он всерьез спрашивает меня, не упал ли я с солнца во время грозы? И потом, эта их яркая одежда, хрупкое, изящное сложение и нежные черты лица. Я почувствовал разочарование и на мгновение подумал, что напрасно трудился над своей Машиной Времени.
   Кивнув головой, я указал на солнце и так искусно изобразил гром, что все они отскочили от меня на шаг или два и присели от страха. Но тотчас снова ободрились, и один, смеясь, подошел ко мне с гирляндой чудесных и совершенно неизвестных мне цветов. Он обвил гирляндой мою шею под мелодичные одобрительные возгласы остальных. Все принялись рвать цветы, и, смеясь, обвивать ими меня, пока наконец я не стал задыхаться от благоухания. Вы, никогда не видевшие ничего подобного, вряд ли можете представить себе, какие чудесные, нежные цветы создала культура, этого невообразимо далекого от нас времени. Кто-то, видимо, подал мысль выставить меня в таком виде в ближайшем здании, и они повели меня к высокому серому, покрытому трещинами каменному дворцу, мимо Сфинкса из белого мрамора, который, казалось, все время с легкой усмешкой смотрел на мое изумление. Идя с ними, я едва удержался от смеха при воспоминании о том, как самоуверенно предсказывал вам несколько дней назад серьезность и глубину ума людей будущего.
   Здание, куда меня вели, имело огромный портал, да и все оно было колоссальных размеров. Я с интересом рассматривал огромную, все растущую толпу этих маленьких существ и зияющий вход, темный и таинственный. Общее впечатление от окружающего было таково, как будто весь мир покрыт густой порослью красивых кустов и цветов, словно давно запущенный, но все еще прекрасный сад. Я видел высокие стебли и нежные головки странных белых цветов. Они были около фута в диаметре, имели прозрачный восковой оттенок и росли дико среди разнообразных кустарников; в то время я не мог хорошенько рассмотреть их. Моя Машина Времени осталась без присмотра среди рододендронов.
   Свод был украшен чудесной резьбой, но я, конечно, не успел ее как следует рассмотреть, хотя, когда я проходил под ним, мне показалось, что он сделан в древнефиникийском стиле, и меня поразило, что резьба сильно попорчена и стерта.
   Под взрывы мелодичного смеха и веселые разговоры меня встретило на пороге несколько существ, одетых в еще более светлые одежды, и я вошел внутрь в своем неподходящем темном одеянии девятнадцатого века. Я не мог не чувствовать, что вид у меня довольно забавный, - я был весь увешан гирляндами цветов и окружен волнующейся толпой людей, облаченных в светлые, нежных расцветок одежды, сверкавших белизной обнаженных рук и смеявшихся и мелодично ворковавших.
   Большая дверь вела в огромный, завешанный коричневой тканью зал. Потолок его был в тени, а через окна с яркими цветными стеклами, а местами совсем незастекленные, лился мягкий, приятный свет. Пол состоял из какого-то очень твердого белого металла - это были не плитки и не пластинки, а целые глыбы, но шаги бесчисленных поколений даже в этом металле выбили местами глубокие колеи. Поперек зала стояло множество низких столов, сделанных из полированного камня, высотою не больше фута, - на них лежали груды плодов. В некоторых я узнал что-то вроде огромной малины, другие были похожи на апельсины, но большая часть была мне совершенно неизвестна.
   Между столами было разбросано множество мягких подушек. Мои спутники расселись на них и знаками указали мне мое место. С милой непринужденностью они принялись есть плоды, беря их руками и бросая шелуху и огрызки в круглые отверстия по бокам столов. Я не заставил себя долго просить, так как чувствовал сильный голод и жажду. Поев, я принялся осматривать зал.
   Меня особенно поразил его запущенный вид. Цветные оконные стекла, составлявшие узоры лишь строго геометрические, во многих местах были разбиты, а тяжелые занавеси покрылись густым слоем пыли. Мне также бросилось в глаза, что угол мраморного стола, за которым я сидел, отбит. Несмотря на это, зал был удивительно живописен. В нем находилось, может быть, около двухсот человек, и большинство из них с любопытством теснилось вокруг меня. Их глаза весело блестели, а белые зубы деликатно грызли плоды. Все они были одеты в очень мягкие, но прочные шелковистые ткани.
   Фрукты были их единственной пищей. Эти люди далекого будущего были строгими вегетарианцами, и на время я принужден был сделаться таким же травоядным, несмотря на потребность в мясе. Впоследствии я узнал, что лошади, рогатый скот, овцы, собаки в это время уже вымерли, как вымерли когда-то ихтиозавры. Однако плоды были восхитительны, в особенности один плод (который, по-видимому, созрел во время моего пребывания там), с мучнистой мякотью, заключенной в трехгранную скорлупу. Он стал моей главной пищей. Я был поражен удивительными плодами и чудесными цветами, но не знал, откуда они берутся: только позднее я начал это понимать.
   Таков был мой первый обед в далеком будущем. Немного насытившись, я решил сделать попытку научиться языку этих новых для меня людей. Само собой разумеется, это было необходимо. Плоды показались мне подходящим предметом для начала, и, взяв один из них, я попробовал объясниться при помощи вопросительных звуков и жестов. Мне стоило немалого труда заставить их понимать меня. Сначала все мои слова и жесты вызывали изумленные взгляды и бесконечные взрывы смеха, но вдруг одно белокурое существо, казалось, поняло мое намерение и несколько раз повторило какое-то слово. Все принялись болтать и перешептываться друг с другом, а потом наперебой начали весело обучать меня своему языку. Но мои первые попытки повторить их изящные короткие слова вызывали у них новые взрывы неподдельного веселья. Несмотря на то, что я брал у них уроки, я все-таки чувствовал себя как школьный учитель в кругу детей. Скоро я заучил десятка два существительных, а затем дошел до указательных местоимений и даже до глагола "есть". Но это была трудная работа, быстро наскучившая маленьким существам, и я почувствовал, что они уже избегают моих вопросов. По необходимости пришлось брать уроки понемногу и только тогда, когда мои новые знакомые сами этого хотели. А это бывало не часто - я никогда не встречал таких беспечных и быстро утомляющихся людей.
  

6. Закат человечества

   Всего более поразило меня в этом новом мире почти полное отсутствие любознательности у людей. Они, как дети, подбегали ко мне с криками изумления и, быстро оглядев меня, уходили в поисках какой-нибудь новой игрушки. Когда все поели и я перестал их расспрашивать, то впервые заметил, что в зале уже нет почти никого из тех людей, которые окружали меня вначале. И, как это ни странно, я сам быстро почувствовал равнодушие к этому маленькому народу. Утолив голод, я вышел через портал на яркий солнечный свет. Мне всюду попадалось на пути множество этих маленьких людей будущего. Они недолго следовали за мной, смеясь и переговариваясь, а потом, перестав смеяться, предоставляли меня самому себе.
   Когда я вышел из зала, в воздухе уже разлилась вечерняя тишина и все вокруг было окрашено теплыми лучами заходящего солнца. Сначала окружающее казалось мне удивительно странным. Все здесь так не походило на тот мир, который я знал, - все, вплоть до цветов. Огромное здание, из которого я вышел, стояло на склоне речной долины, но Темза по меньшей мере на милю изменила свое теперешнее русло. Я решил добраться до вершины холма, лежавшего от меня на расстоянии примерно полутора миль, чтобы с его высоты поглядеть на нашу планету в восемьсот две тысячи семьсот первом году нашей эры - именно эту дату показывала стрелка на циферблате моей Машины.
   По дороге я искал хоть какое-нибудь объяснение тому гибнущему великолепию, в состоянии которого я нашел мир, так как это великолепие, несомненно, гибло. Немного выше на холме я увидел огромные груды гранита, скрепленные полосами алюминия, гигантский лабиринт отвесных стен и кучи расколовшихся на мелкие куски камней, между которыми густо росли удивительно красивые растения. Возможно, что это была крапива, но ее листья были окрашены в чудесный коричневый цвет и не были жгучими, как у нашей крапивы. Вблизи были руины какого-то огромного здания, непонятно для чего предназначенного. Здесь мне пришлось впоследствии сделать одно странное открытие, но об этом я вам расскажу потом.
   Я присел на уступе холма, чтобы немного отдохнуть, и, оглядевшись вокруг, заметил, что нигде не видно маленьких домов. По-видимому, частный дом и частное хозяйство окончательно исчезли. То тут, то там среди зелени виднелись огромные здания, похожие на дворцы, но нигде не было тех домиков и коттеджей, которые так характерны для современного английского пейзажа.
   "Коммунизм", - сказал я сам себе.
   А следом за этой мыслью возникла другая.
   Я взглянул на маленьких людей, которые следовали за мной, и вдруг заметил, что на всех одежда всевозможных светлых цветов, но одинакового покроя, у всех те же самые безбородые лица, та же девичья округленность конечностей. Может показаться странным, что я не заметил этого раньше, но все вокруг меня было так необычно. Теперь это бросилось мне в глаза. Мужчины и женщины будущего не отличались друг от друга ни костюмом, ни телосложением, ни манерами, одним словом, ничем, что теперь отличает один пол от другого. И дети, казалось, были просто миниатюрными копиями своих родителей. Поэтому я решил, что дети этой эпохи отличаются удивительно ранним развитием, по крайней мере, в физическом отношении, и это мое мнение подтвердилось впоследствии множеством доказательств.
   При виде довольства и обеспеченности, в которой жили эти люди, сходство полов стало мне вполне понятно. Сила мужчины и нежность женщины, семья и разделение труда являются только жестокой необходимостью века, управляемого физической силой. Но там, где народонаселение многочисленно и достигло равновесия, где насилие - редкое явление, рождение многих детей нежелательно для государства, и нет никакой необходимости в существовании семьи. А вместе с тем и разделение полов, вызванное жизнью и потребностью воспитания детей, неизбежно исчезает. Первые признаки этого явления наблюдаются и в наше время, а в том далеком будущем оно уже вполне укоренилось. Таковы были мои тогдашние выводы. Позднее я имел возможность убедиться, насколько они были далеки от действительности.
   Размышляя так, я невольно обратил внимание на небольшую постройку приятной архитектуры, похожую на колодец, прикрытый куполом. У меня мелькнула мысль: как странно, что до сих пор существуют колодцы, но затем я снова погрузился в раздумья. До самой вершины холма больше не было никаких зданий, и, продолжая идти, я скоро очутился один, так как остальные за мной не поспевали. С чувством свободы, ожидая необыкновенных приключений, я направился к вершине холма.
   Дойдя до вершины, я увидел скамью из какого-то желтого металла; в некоторых местах она была разъедена чем-то вроде красноватой ржавчины и утопала в мягком мхе; ручки ее были отлиты в виде голов грифонов. Я сел и принялся смотреть на широкий простор, освещенный лучами догоравшего заката. Картина была небывалой красоты. Солнце только что скрылось за горизонтом; запад горел золотом, по которому горизонтально тянулись легкие пурпурные и алые полосы. Внизу расстилалась долина, по которой, подобно полосе сверкающей стали, дугой изогнулась Темза. Огромные старые дворцы, о которых я уже говорил, были разбросаны среди разнообразной зелени; некоторые уже превратились в руины, другие были еще обитаемы. Тут и там, в этом огромном, похожем на сад мире, виднелись белые или серебристые изваяния; кое-где поднимались кверху купола и остроконечные обелиски. Нигде не было изгородей, не было даже следов собственности и никаких признаков земледелия, - вся земля превратилась в один цветущий сад.
   Наблюдая все это, я старался объяснить себе то, что видел, и сделал вот какие выводы из своих наблюдений. (Позже я убедился, что они были односторонними и содержали лишь половину правды.)
   Мне казалось, что я вижу человечество в эпоху увядания. Красноватая полоса на западе заставила меня подумать о закате человечества. Я впервые увидел те неожиданные последствия, к которым привели общественные отношения нашего времени. Теперь я прихожу к убеждению, что это были вполне логические последствия. Сила есть только результат необходимости; обеспеченное существование ведет к слабости. Стремление к улучшению условий жизни - истинный прогресс цивилизации, делающий наше существование все более обеспеченным, - привело к своему конечному результату. Объединенное человечество поколение за поколением торжествовало победы над природой. То, что в наши дни кажется несбыточными мечтами, превратилось в искусно задуманные и осуществленные проекты. И вот какова оказалась жатва!
   В конце концов охрана здоровья человечества и земледелие находятся в наше время еще в зачаточном состоянии. Наука объявила войну лишь малой части человеческих болезней, но она неизменно и упорно продолжает свою работу. Земледельцы и садоводы то тут, то там уничтожают сорняки и выращивают лишь немногие полезные растения, предоставляя остальным бороться как угодно за свое существование. Мы улучшаем немногие избранные нами виды растений и животных путем постепенного отбора лучших из них; мы выводим новый, лучший сорт персика, виноград без косточек, более душистый и крупный цветок, более пригодную породу рогатого скота. Мы улучшаем их постепенно, потому что наши представления об идеале смутны и вырабатываются путем опыта, а знания крайне ограниченны, да и сама природа робка и неповоротлива в наших неуклюжих руках. Когда-нибудь все это будет организовано лучше. Несмотря на водовороты, поток времени неуклонно стремится вперед. Весь мир когда-нибудь станет разумным, образованным, все будут трудиться коллективно; это поведет к быстрейшему и полнейшему покорению природы. В конце концов мы мудро и заботливо установим равновесие животной и растительной жизни для удовлетворения наших потребностей.
   Это должно было свершиться и действительно свершилось за то время, через которое промчалась моя Машина. В воздухе не стало комаров и мошек, на земле - сорных трав и плесени. Везде появились сочные плоды и красивые душистые цветы; яркие бабочки порхали повсюду. Идеал профилактической медицины был достигнут. Болезнетворные микробы были уничтожены. За время своего пребывания там я не видел даже и признаков заразных болезней. Благодаря всему этому даже процессы гниения и разрушения приняли совершенно новый вид.
   В общественных отношениях тоже была одержана большая победа. Я видел, что люди стали жить в великолепных дворцах, одеваться в роскошные одежды и освободились от всякого труда. Не было и следов борьбы, политической или экономической. Торговля, промышленность, реклама - все, что составляет основу нашей государственной жизни, исчезло из этого мира Будущего. Естественно, что в тот золотистый вечер я невольно счел окружающий меня мир земным раем. Опасность перенаселения исчезла, так как население, по-видимому, перестало расти.
   Но изменение условий неизбежно влечет за собой приспособление к этим изменениям. Что является движущей силой человеческого ума и энергии, если только вся биология не представляет собой бесконечного ряда заблуждений? Только труд и свобода; таковы условия, при которых деятельный, сильный и ловкий переживает слабого, который должен уступить свое место; условия, дающие преимущество честному союзу талантливых людей, умению владеть собой, терпению и решительности. Семья и возникающие отсюда чувства: ревность, любовь к потомству, родительское самоотвержение - все это находит себе оправдание в неизбежных опасностях, которым подвергается молодое поколение. Но где теперь эти опасности? Уже сейчас начинает проявляться протест против супружеской ревности, против слепого материнского чувства, против всяческих страстей, и этот протест будет нарастать. Все эти чувства даже теперь уже не являются необходимыми, они делают нас несчастными и, как остатки первобытной дикости, кажутся несовместимыми с приятной и возвышенной жизнью.
   Я стал думать о физической слабости этих маленьких людей, о бессилии их ума и об огромных развалинах, которые видел вокруг. Все это подтверждало мое предположение об окончательной победе, одержанной над природой. После войны наступил мир.
   Человечество было сильным, энергичным, оно обладало знаниями; люди употребляли все свои силы на изменение условий своей жизни. А теперь измененные ими условия оказали свое влияние на их потомков.
   При новых условиях полного довольства и обеспеченности неутомимая энергия, являющаяся в наше время силой, должна была превратиться в слабость. Даже в наши дни некоторые склонности и желания, когда-то необходимые для выживания человека, стали источником его гибели. Храбрость и воинственность, например, не помогают, а скорее даже мешают жизни цивилизованного человека. В государстве же, основанном на физическом равновесии и обеспеченности, превосходство - физическое или умственное - было бы совершенно неуместно. Я пришел к выводу, что на протяжении бесчисленных лет на земле не существовало ни опасности войн, ни насилия, ни диких зверей, ни болезнетворных микробов, не существовало и необходимости в труде. При таких условиях те, кого мы называем слабыми, были точно так же приспособлены, как и сильные, они уже не были слабыми. Вернее, они были даже лучше приспособлены, потому что сильного подрывала не находящая выхода энергия. Не оставалось сомнения, что удивительная красота виденных мною зданий была результатом последних усилий человечества перед тем, как оно достигло полной гармонии жизни, - последняя победа, после которой был заключен окончательный мир. Такова неизбежная судьба всякой энергии. Достигнув своей конечной цели, она еще ищет выхода в искусстве, в любви, а затем наступает бессилие и упадок.
   Даже эти художественные порывы в конце концов должны были заглохнуть, и они почти заглохли в то Время, куда я попал. Украшать себя цветами, танцевать и петь под солнцем - вот что осталось от этих стремлений. Но и это в конце концов должно было смениться бездействием. Все наши чувства и способности обретают остроту только на точиле труда и необходимости, а это неприятное точило было наконец разбито.
   Пока я сидел в сгущавшейся темноте, мне казалось, что этим простым объяснением я разрешил загадку мира и постиг тайну прелестного маленького народа. Возможно, они нашли удачные средства для ограничения рождаемости, и численность населения даже уменьшалась. Этим можно было объяснить пустоту заброшенных дворцов. Моя теория была очень ясна и правдоподобна - как и большинство ошибочных теорий!
  

7. Внезапный удар

   Пока я размышлял над этим слишком уж полным торжеством человека, из-за серебристой полосы на северо-востоке выплыла желтая полная луна. Маленькие светлые фигурки людей перестали праздно двигаться внизу, бесшумно пролетела сова, и я вздрогнул от вечерней прохлады. Я решил спуститься с холма и поискать ночлега.
   Я стал отыскивать глазами знакомое здание. Мой взгляд упал на фигуру Белого Сфинкса на бронзовом пьедестале, и, по мере того как восходящая луна светила все ярче, фигура яснее выступала из темноты. Я мог отчетливо рассмотреть стоявший около него серебристый тополь. Вон и густые рододендроны, черные при свете луны, вон и лужайка. Я еще раз взглянул на нее. Ужасное подозрение закралось в мою душу.
   "Нет, - решительно сказал я себе, - это не та лужайка".
   Но это была та самая лужайка. Бледное, словно изъеденное проказой ли

Герберт Уэллс

Машина времени

Перевод Николая Морозова

   По изданию: Уэллс Г. Машина времени. -- СПб.: Шиповник, 1909.
  

Введение

   Путешественник во Времени -- пожалуй, это название будет для него самым подходящим -- рассказывал нам просто какие-то непостижимые вещи.
   Его серые глаза блестели и щурились, а обычно бледное лицо покраснело и оживилось. Огонь ярко пылал в камине, электрические лампочки в серебряных лилиях сияли мягким белым светом, пузырьки в стаканах с вином искрились и переливались. Наши кресла -- изобретение хозяина -- скорее заключали нас в объятия и ласкали, чем служили сиденьем. В комнате господствовала та приятная послеобеденная атмосфера, которая освобождает мысль от рамок определенности и дает толчок фантазии.
   Он излагал нам свою идею, отмечал главные пункты, поднимая тонкий указательный палец, а мы сидели и лениво восхищались его серьезным отношением к новому парадоксу (как мысленно мы это называли) и поразительной изобретательностью.
   -- Вы должны внимательно следить за моей мыслью. Я буду оспаривать те идеи, которые в настоящее время считаются почти общепризнанными. Ну вот, например, геометрия, которой вы обучались в школе, -- она основывается на ошибочном представлении...
   -- Не слишком ли это сложный предмет, чтобы с него начинать? -- спросил рыжеволосый Фильби, великий спорщик.
   -- Я не требую, чтобы вы соглашались со мной, не имея на то разумных оснований. Но своими доводами я вас заставлю принять все положения, какие мне нужно. Вы знаете, конечно, что математическая линия, толщина которой равна нулю, не имеет реального существования. Учили вас этому? В действительности не существует и математической плоскости. Все это чисто отвлеченные понятия.
   -- Справедливо, -- подтвердил Психолог.
   -- Точно так же не может реально существовать и куб, имеющий только длину, ширину и высоту.
   -- Я протестую, -- заявил Фильби. -- Твердое тело явно может существовать. Все реальные вещи...
   -- Так думает большинство людей. Но подождите минуту. Может существовать мгновенный куб?
   -- Не понимаю вас, -- сказал Фильби.
   -- Может ли реально существовать куб так, чтобы существование его не длилось во времени?
   Фильби задумался.
   -- Ясно, -- продолжал Путешественник во Времени, -- что всякое реальное тело должно обладать протяженностью по четырем измерениям, то есть должно иметь длину, ширину, высоту и продолжительность существования. Но вследствие естественной ограниченности физической стороны нашего существа -- я сейчас объясню вам -- мы склонны не замечать этого факта. На самом деле существуют четыре измерения: три из них мы называем измерениями пространства, а четвертое -- это измерение времени. Правда, существует стремление провести несуществующее в действительности различие между первыми тремя измерениями и последним, но это объясняется тем обстоятельством, что наше сознание, с начала и до конца нашей жизни, движется в одном и том же направлении -- в направлении последнего, четвертого, измерения.
   -- Это, -- сказал Очень Молодой Человек, делая отчаянные усилия зажечь сигару над лампой, -- в самом деле вполне ясно!
   -- Ну вот, тогда интересно, почему этот факт совершенно упускается из виду, -- продолжал Путешественник уже увереннее. -- В действительности это и есть четвертое измерение, хотя некоторые люди, рассуждающие о четвертом измерении, не знают, что они говорят именно об этом. В сущности, это лишь другой способ смотреть на время. Между временем и любым из трех измерений пространства нет никакой разницы, кроме той, что наше сознание движется вдоль времени, вдоль четвертого измерения. Но многие недалекие люди совершенно неправильно понимают это. Вы, конечно, слышали, что они говорят о четвертом измерении?
   -- Я не слышал, -- сказал Провинциальный Мэр.
   -- Это очень просто. Пространство, как его понимают наши математики, имеет три измерения -- мы можем называть их длиной, шириной и высотой, -- и оно всегда определяется по отношению к трем плоскостям, каждая из которых образует прямой угол с двумя другими. Философские умы, однако, не раз задавались вопросом, почему признается существование только трех измерений, почему не может существовать четвертое, под прямым углом к трем остальным? Они даже пытались создать геометрию четырех измерений. Профессор Саймон Ньюком говорил об этом в нью-йоркском математическом обществе месяц тому назад. Вы знаете, как на плоской поверхности, имеющей только два измерения, мы можем представить тело с тремя измерениями. И совершенно так же, посредством трехмерных моделей, можно дать изображение тела с четырьмя измерениями, если только овладеть перспективой предмета. Понимаете?
   -- Кажется, да, -- пробормотал Провинциальный Мэр и, насупив брови, погрузился в состояние внутреннего созерцания, причем губы его продолжали шевелиться, словно он повторял мистические слова. -- Да, мне кажется, теперь я понимаю, -- сказал он после довольно продолжительной паузы, и лицо его вдруг просияло.
   -- Хорошо. Должен вам сообщить, что я сам в течение некоторого времени занимался геометрией четырех измерений. Кое-какие результаты, полученные мной, довольно любопытны. Например: вот портрет человека, когда ему было восемь лет; вот другой портрет того же самого человека, когда ему было пятнадцать; третий -- когда ему было семнадцать лет, четвертый -- когда ему было двадцать три года. Все это, так сказать, сечения, то есть трехмерные представления его четырехмерного существа, которое уж есть вещь вполне определенная и не изменяющаяся.
   -- Ученые, -- сказал Путешественник во Времени после молчания, необходимого для правильного усвоения сказанного, -- ученые отлично знают, что время есть только один из видов пространства. Перед вами самая простая научная диаграмма: кривая погоды. Линия, которую я провожу пальцем, показывает движения барометра. Вчера он стоял вот на какой высоте, а в ночь на сегодня упал. Утром он опять поднялся и медленно двигался вверх до этой высоты. Само собой разумеется, что ртуть не проводила этой линии ни на одном из общеизвестных пространственных измерений. Но все же, несомненно, такая линия где-то была проведена, и отсюда мы должны заключить, что она находится в четвертом измерении.
   -- Однако, -- заметил Врач, пристально глядя на угли в камине, -- если время -- это действительно четвертое измерение пространства, то отчего же оно всегда рассматривалось и рассматривается как нечто совершенно отличное от пространства? И почему мы не можем двигаться во времени точно так же, как мы двигаемся по всем остальным измерениям пространства?
   Путешественник во Времени улыбнулся.
   -- Вы так уверены, что мы можем свободно передвигаться в пространстве? Ну что ж, люди действительно довольно легко перемещаются, ходят направо и налево, назад и вперед -- они всегда это делали. Я допускаю, что мы можем свободно двигаться по двум направлениям. Но вверх и вниз? Тут сила тяготения ограничивает нас.
   -- Не совсем, -- возразил Врач. -- Ведь существуют же воздушные шары!
   -- Но до изобретения воздушных шаров человек не имел других способов двигаться в вертикальном направлении, кроме отчаянных прыжков да влезания на возвышенности.
   -- И все-таки, пусть немного, но люди могут перемещаться вверх и вниз, -- настаивал Врач.
   -- Легче, гораздо легче вниз, нежели вверх!
   -- А во времени вы совершенно не сможете двигаться! Люди не в состоянии уйти от настоящего момента.
   -- Мой дорогой сэр, именно в этом вы и ошибаетесь. Впрочем, как и все на свете. Мы постоянно уходим от настоящего момента. Наша духовная жизнь -- не материальная и не имеющая измерений -- проходит по четвертому измерению, времени, с одинаковой быстротой от колыбели до могилы. Это абсолютно так же, как если бы мы, начав свое существование на пятьдесят миль над земной поверхностью, все время равномерно падали вниз.
   -- Но главное затруднение в другом, -- прервал его Психолог. -- Вы способны двигаться во всех направлениях пространства, но не можете двигаться во времени.
   -- А вот тут-то и возникает повод поговорить о моем великом открытии. И я не согласен с вашим утверждением, что мы не можем перемещаться во времени. Например, если я очень живо воспроизвожу в своей памяти какое-нибудь событие, то как бы возвращаюсь к тому моменту, когда оно произошло. Я, как вы выражаетесь, мысленно отсутствую, делаю на мгновение прыжок назад, в прошлое. Правда, у нас нет никакого способа после такого прыжка в прошлое задержаться там хоть на короткое время -- почти так же, как дикарь или какое-нибудь животное после прыжка не могут оставаться в воздухе на расстоянии даже шести футов от земли. Но цивилизованный человек в этом отношении стоит выше дикаря. Он научился, вопреки силе тяготения, подниматься на воздушном шаре. Но неужели он не в состоянии найти способ остановить или ускорить свое движение во времени, а может, и больше: повернуться и двигаться обратно?
   -- О! -- вскричал Фильби. -- Это невозможно...
   -- Почему? -- спросил Путешественник во Времени.
   -- Потому что это противоречит здравому смыслу, -- ответил Фильби.
   -- А именно? -- осведомился Путешественник во Времени.
   -- На словах вы мне, пожалуй, докажете, что черное -- белое, но вам никогда не переубедить меня в этом! -- заявил Фильби.
   -- Может быть, -- согласился Путешественник во Времени. -- Однако же теперь, надеюсь, вы начинаете понимать, в чем заключался предмет моих исследований в геометрии четырех измерений. У меня уже давно была смутная идея построить машину...
   -- Для путешествия во времени? -- воскликнул Очень Молодой Человек.
   -- Для путешествия в каком угодно направлении пространства и времени, смотря по желанию...
   Фильби только рассмеялся в ответ.
   -- И я проверил это на опыте, -- добавил Путешественник во Времени.
   -- Это, кстати, весьма заманчиво для историка, -- заметил Психолог. -- Пожалуй, можно было бы прокатиться в прошлое и проверить общепринятое описание какого-нибудь события, например битвы при Гастингсе!
   -- А вам не кажется, что там вы привлекли бы к себе излишнее внимание? -- спросил Врач. -- Ведь наши предки не очень-то любили анахронизмы!
   -- У нас появилась бы возможность изучить настоящий греческий язык из уст Гомера или Платона! -- высказал свою мысль Очень Молодой Человек.
   -- И они наверняка бы задали вам за сомнительные успехи! Ведь немецкие ученые так усовершенствовали древнегреческий язык!
   -- Тогда уж лучше отправиться в будущее! -- воскликнул Очень Молодой Человек. -- Вы только подумайте! Можно было бы положить в банк все свои деньги, оставить их там, чтобы росли проценты, а самим укатить в будущее...
   -- Чтобы найти там общество, -- вставил я, -- организованное на строго коммунистических основаниях.
   -- Из всех диких, экстравагантных теорий... -- начал Психолог.
   -- Да, именно так мне казалось. Поэтому я и не говорил об этом, пока...
   -- Пока вы не проверили этого на опыте? -- воскликнул я. -- Вы можете это сделать?
   -- Подайте сюда ваш опыт! -- вскричал Фильби, которому надоело слушать.
   -- По крайней мере, покажите нам этот опыт, -- сказал Психолог и добавил: -- Хотя все это, конечно, чепуха...
   Путешественник во Времени с улыбкой смотрел на нас. Потом, продолжая усмехаться, он сунул руки в карманы брюк и медленно вышел из комнаты. Мы слышали, как он, шаркая, шел по коридору, ведущему в лабораторию.
   Психолог, взглянув на присутствующих, спросил:
   -- Странно, почему он покинул нас?
   -- По-видимому, он хочет показать нам какой-нибудь фокус или что-нибудь в этом роде, -- спокойно произнес Врач.
   Фильби принялся рассказывать нам о фокуснике, которого видел в Бёрсломе, но прежде чем он успел закончить вступление, наш Путешественник во Времени вернулся и прервал его на полуслове.
  

Машина времени

   Предмет, который Путешественник во Времени держал в руках, представлял собой блестящую металлическую раму, чуть-чуть больше маленьких часов и при этом очень тонкой работы. Там была слоновая кость и еще какое-то прозрачное кристаллическое вещество.
   Теперь я должен быть очень точен в своем описании, ибо, если не придерживаться объяснений Путешественника во Времени, все, что последует далее, будет положительно непостижимо.
   Он взял один из маленьких восьмиугольных столиков, находившихся в комнате, и поставил его перед огнем, так что две ножки помещались на коврике у камина. На столик он водрузил свой аппарат. Затем Путешественник во Времени придвинул стул и сел на него. На столике стояла маленькая лампа с абажуром, и от нее на аппарат падал яркий свет.
   В комнате было еще около дюжины свечей. Две из них горели в бронзовых подсвечниках на камине, а остальные -- в канделябрах, так что комната была достаточно хорошо освещена.
   Я сидел в низеньком кресле и пододвинул его чуть вперед, чтобы находиться между Путешественником во Времени и камином. Фильби стоял позади Путешественника во Времени и заглядывал через его плечо. Врач и Провинциальный Мэр следили за ним сбоку, с правой стороны, а Психолог -- с левой. Очень Молодой Человек стоял за спиной Психолога. Мы все, конечно, были настороже. Я считал совершенно невероятным, чтобы при таких условиях мы могли быть обмануты каким-нибудь фокусом, как бы он ни был тонко и искусно проделан.
   Путешественник во Времени посмотрел сперва на нас, потом на свой прибор.
   -- Ну и что же? -- спросил Психолог.
   -- Эта маленькая вещица, -- начал Путешественник во Времени, положив руки на аппарат, -- не более чем модель моей Машины для путешествия во времени. Наверное, вы уже заметили, что у этого аппарата весьма загадочный вид, а около оси наблюдается какое-то странное мерцание, как будто она не совсем реальна.
   Он указал пальцем на одну часть модели.
   -- Вот здесь один маленький белый рычаг, а тут другой.
   Врач поднялся со своего места и взглянул на модель.
   -- Превосходно сделано, -- проговорил он.
   -- Я два года проработал над этим, -- добавил Путешественник во Времени.
   Когда мы все последовали примеру Врача и осмотрели модель, изобретатель продолжил:
   -- Теперь мне хотелось бы, чтобы вы уяснили для себя: если нажать на этот рычаг, то Машина начнет скользить в будущее; что касается другого рычага, то он дает Машине задний ход. Это кресло -- место для Путешественника во Времени. Сейчас я нажму на этот рычаг -- и Машина отправится в будущее. Она исчезнет, уйдет, скрывшись с наших глаз. Постарайтесь же хорошенько разглядеть ее. Осмотрите также стол и убедитесь, что тут нет никакого фокуса. Я вовсе не желаю потерять эту модель, а тем более не хочу, чтобы меня стали называть шарлатаном.
   Прошло около минуты. Психолог, как мне показалось, собирался что-то сказать, но, видимо, передумал. Путешественник во Времени, окинув нас внимательным взглядом, протянул руку к рычагу.
   -- Нет, -- произнес он вдруг. -- Дайте мне вашу руку. -- И, повернувшись к Психологу, взял его за руку и сказал, чтобы тот указательным пальцем нажал на рычаг.
   Таким образом, Психолог сам отправил модель Машины времени в ее бесконечное путешествие. Мы все видели, как повернулся рычаг. Я абсолютно убежден, что тут не было ни малейшего обмана.
   Мы почувствовали легкое дуновение ветра; огонь в лампе колыхнулся. Одна из свечей, стоявших на камине, погасла. Маленькая Машина вдруг сделала колеблющийся оборот, и ее очертания стали размытыми; секунду мы видели ее как призрак, как вихрь тускло мерцавшей бронзы и слоновой кости, а затем -- да: она исчезла! На столе осталась только лампа.
   С минуту все молчали. Наконец Фильби выругался.
   Психолог, оправившись от первоначального потрясения, заглянул под стол. Путешественник во Времени рассмеялся.
   -- Ну? -- весело спросил он, передразнивая Психолога.
   Затем Путешественник во Времени встал и, подойдя к камину, на котором стояла табакерка, принялся спокойно набивать трубку.
   Мы переглянулись.
   -- Слушайте, -- сказал Врач, -- вы это всерьез? Неужели вы действительно верите в то, что эта Машина отправилась путешествовать во времени?
   -- Без сомнения, -- коротко ответил Путешественник во Времени и нагнулся к камину, чтобы зажечь лучинку.
   Закурив трубку, он взглянул Психологу в лицо.
   Психолог, чтобы скрыть свое смущение, достал сигару и, позабыв обрезать конец, тщетно пытался закурить ее.
   -- Хотелось бы добавить, -- сказал Путешественник во Времени, -- что у меня почти окончена большая Машина. -- Он кивнул в сторону лаборатории. -- И когда она будет собрана, я намерен сам совершить путешествие.
   -- Вы настаиваете на том, что ваша модель отправилась в будущее? -- спросил Фильби.
   -- В будущее или прошлое -- я пока не знаю.
   После небольшой паузы Психолог вдруг заявил:
   -- Машина должна была отправиться в прошлое, если только она вообще куда-нибудь отправилась.
   -- Почему? -- спросил Путешественник во Времени.
   -- Думаю, что если бы Машина не двигалась в пространстве и отправилась в будущее, то все время оставалась бы с нами: ведь и мы путешествуем туда же!
   -- Но, -- возразил я, -- если бы Машина отправилась в прошлое, мы бы видели ее -- и как только вошли в комнату, и в прошлый вторник, когда мы тоже были здесь, и в предыдущий вторник...
   -- Серьезные возражения, -- заметил Провинциальный Мэр и с беспристрастным видом повернулся к Путешественнику во Времени.
   -- Нисколько, -- ответил Путешественник во Времени и обернулся к Психологу: -- Вы, я вижу, задумались. Ну что ж, именно вы-то и сможете им объяснить. Ведь это, знаете ли, будет впечатление за пределом восприятия, неопределенное впечатление, правда?
   -- Ну конечно, -- согласился с ним Психолог и тотчас же обратился к нам: -- С точки зрения психологии, все довольно просто. Мне надо было раньше догадаться. Это достаточно ясно и действительно служит для поддержания парадокса. Мы не можем видеть и не можем определить движение этой Машины так же, как не можем видеть спицы вертящегося колеса или пулю, летящую в воздухе. Если Машина двигается во времени в пятьдесят или в сто раз быстрее, чем мы, если она проходит за секунду расстояние, которое мы проходим за минуту, то впечатление, производимое ею, должно равняться одной пятидесятой или одной сотой того впечатления, которое она бы произвела, если бы не двигалась во времени. Это достаточно просто...
   Он провел рукой по тому пространству, где раньше находилась Машина.
   -- Видите? -- сказал он, улыбаясь.
   Мы не спускали глаз с пустого стола в течение нескольких минут. Наконец Путешественник во Времени спросил нас, что мы думаем по этому поводу.
   -- Сейчас, когда на дворе ночь, все выглядит довольно правдоподобно, -- ответил Врач, -- но давайте подождем до завтра. Как говорится, утро вечера мудренее.
   -- Не хотите ли взглянуть на большую Машину времени? -- спросил Путешественник.
   Он взял в руки лампу и повел нас через длинный холодный коридор в свою лабораторию. Я живо помню мерцающий свет лампы, странный широкий силуэт изобретателя, пляшущие тени на стенах; мы шли за ним, озадаченные, но все еще не доверяющие; помню, как мы увидели в лаборатории большую копию маленького механизма, того самого, который исчез на наших глазах.
   Одни части Машины были изготовлены из никеля, другие из слоновой кости, некоторые же детали были, несомненно, вырезаны или выпилены из горного хрусталя. В общем, Машина была почти готова. Я заметил изогнутые, еще не сделанные до конца хрустальные стержни, которые лежали на скамье подле чертежей, и взял один из них, чтобы получше рассмотреть. По-видимому, он был изготовлен из кварца.
   -- Послушайте, -- сказал Врач, -- вы и в самом деле затеяли все это всерьез? Или это шутка вроде того привидения, которое нам показывали на Рождество?
   -- На этой Машине, -- сказал Путешественник, подняв лампу над головой, -- я намерен исследовать время. Полагаю, вы понимаете, о чем речь? Никогда в жизни я не был серьезнее, чем теперь.
   Никто из нас не знал, как отнестись к его словам. Фильби, выглянувший из-за плеча Врача, многозначительно подмигнул мне.
  

Путешественник возвращается

   Я думаю, что тогда никто из нас не верил в Машину времени. Дело в том, что Путешественник во Времени принадлежал к числу людей, которые слишком умны, чтобы им можно было верить. Вы никогда не чувствовали, что вот он -- весь перед вами? Всегда казалось, что за его откровенностью что-то кроется, -- словом, какое-то лукавое простодушие. Если бы эту модель нам продемонстрировал Фильби и в тех же самых словах объяснил ее сущность, мы выказали бы гораздо меньше скептицизма. Мотив его действий был бы вполне понятен: каждый колбасник мог бы понять Фильби! Но Путешественник во Времени отличался большими странностями, и мы не доверяли ему. То, что составило бы славу другого, менее умного человека, у него выходило как фокус. И вообще это ошибка -- делать что-нибудь слишком просто. Люди, всерьез относившиеся к нему, тем не менее никогда не были уверены в нем. Они инстинктивно чувствовали, что с ним в любой момент можно загубить свою репутацию людей, способных логически мыслить; довериться Путешественнику во Времени было все равно что уставить детскую комнату тонким фарфором -- так же неосторожно и неосмотрительно.
   Я думаю, что поэтому в течение недели, от одного вторника до другого, никто из нас особенно не распространялся насчет странного путешествия во времени, хотя, без сомнения, не только мне одному приходили в голову разные мысли о необыкновенных возможностях, связанных с таким путешествием. Его видимая правдоподобность и практическая невероятность, анахронизмы и полный хаос -- все это произвело на нас весьма сильное впечатление.
   Что касается меня лично, то я был особенно заинтересован фокусом с моделью. Помню, что я разговаривал об этом с Врачом, которого встретил в пятницу в Линнеевском обществе [Всемирное научное общество по изучению и распространению естественной истории. (Здесь и далее примеч. ред.)]. Он говорил, что видел нечто подобное в Тюбингене, и придавал особенное значение тому, что одну из свечей задуло движением воздуха. Но как был сделан фокус, он все-таки объяснить не мог.
   В следующий вторник я опять отправился в Ричмонд -- похоже, я был одним из самых постоянных посетителей Путешественника во Времени, -- но приехал поздно и уже застал там нескольких человек, сидевших в гостиной.
   Врач стоял у камина, держа в одной руке лист бумаги, а в другой часы. Я осмотрелся, но хозяина нигде не было видно.
   -- Половина восьмого, -- сказал Врач. -- По-моему, пора бы и пообедать.
   -- А где же хозяин? -- спросил я.
   -- Вы только что пришли? Вероятно, он задерживается. Странно, но в этой записке хозяин просит меня распорядиться обедом, если его не будет к семи часам. Говорит, что все объяснит нам, когда вернется.
   -- Жаль, если он не успеет к обеду, -- произнес Издатель одной популярной газеты.
   Врач позвонил.
   Из тех, кто присутствовал на том памятном обеде, кроме меня и Врача, был только один Психолог. Из новых были: Блэнк, вышеупомянутый Издатель, Журналист и еще какой-то тихий, застенчивый человек с бородой, которого я не знал и который, насколько я мог судить, не проронил ни слова во весь вечер.
   За столом толковали о том, куда мог подеваться хозяин, и я полушутя заметил, что он, возможно, отправился в свое путешествие во времени. Издатель попросил объяснить ему, что это значит, и Психолог принялся довольно тяжеловесно рассказывать об "остроумном парадоксе и фокусе", свидетелем которого мы стали на прошлой неделе. Он уже дошел до середины рассказа, когда дверь в коридор бесшумно отворилась. Я сидел как раз напротив двери и первым увидел хозяина.
   -- А! -- вскричал я. -- Наконец-то!..
   Дверь распахнулась настежь, и перед нами предстал Путешественник во Времени.
   Я невольно вскрикнул от удивления. Потом и Врач, увидев его, тоже закричал:
   -- Господи! Что с вами случилось, дружище?!
   Все, кто сидел за столом, разом повернулись к двери.
   И действительно, вид у нашего хозяина был презабавный. Его грязный сюртук был покрыт какими-то зелеными пятнами, а всклокоченные волосы, как мне показалось, стали седее обыкновенного -- то ли оттого, что были припорошены пылью, то ли оттого, что и впрямь поседели. Мертвенно-бледный, с подсохшим порезом на подбородке и страдальческим выражением на застывшем лице, он на минуту остановился на пороге, как будто ослепленный светом.
   Затем, прихрамывая, он вошел в комнату; такое прихрамывание мне случалось видеть у бродяг, которые часто натирали себе ноги.
   Мы смотрели на него и ждали, когда он заговорит.
   Но Путешественник во Времени, не сказав ни слова, с трудом добрался до стола и потянулся к бутылке. Издатель наполнил бокал шампанским и пододвинул ему. Хозяин залпом выпил его и, казалось, стал понемногу приходить в себя: он осмотрел стол, и тень прежней улыбки промелькнула у него на лице.
   -- Ради Бога, что с вами? -- спросил Врач.
   Путешественник во Времени как будто и не слышал его вопроса.
   -- Не обращайте на меня внимания, -- произнес он, слегка запинаясь. -- Мне уж лучше...
   Он еще раз протянул бокал за шампанским и опять выпил залпом.
   -- Вот это хорошо! -- воскликнул он.
   Его глаза заблестели, на щеках появился легкий румянец. Взглянув на нас с каким-то неопределенным одобрением, Путешественник во Времени прошелся по теплой и уютной комнате.
   -- Я пойду умоюсь и оденусь... потом вернусь и все объясню вам, -- заговорил он, снова начав запинаться, как будто ему приходилось подыскивать слова. -- Оставьте мне кусок баранины. Мне смертельно хочется мяса...
   Увидев Издателя, который был редким гостем у него в доме, он справился о его здоровье. Издатель задал ему какой-то вопрос.
   -- Сейчас, сейчас... -- ответил Путешественник во Времени. -- У меня... нет, просто смешно! Еще минута -- и я приду в себя.
   Он поставил бокал и пошел к двери, ведущей на лестницу. Я снова обратил внимание на его хромоту и мягкий шлепающий звук шагов.
   Привстав с места, я взглянул на его ноги. На них не было ничего, кроме порванных и окровавленных носков.
   Дверь закрылась. Я хотел было пойти за ним, но тотчас же вспомнил, что он терпеть не может, чтобы о нем хлопотали. Какое-то время я, несмотря на усилия, не мог собраться с мыслями.
   -- Примечательное поведение выдающегося ученого, -- услышал я голос Издателя, который по привычке выражался заголовками газетных статей.
   Это заставило меня снова обратить внимание на ярко освещенный обеденный стол.
   -- В чем дело? -- спросил Журналист. -- Уж и правда, не разыграл ли он где-нибудь этакого бродягу? Я не понимаю!..
   Я встретился взглядом с Психологом и прочел на его лице отражение собственных мыслей. Я подумал о путешествии во времени и о самом Путешественнике во Времени, который, хромая, с трудом взбирался по лестнице. Однако вряд ли еще кто-нибудь заметил его хромоту.
   Первым пришел в себя Врач. Он позвонил -- хозяин наш терпеть не мог, чтобы слуги оставались в комнате во время обеда, -- и велел подавать следующее кушанье.
   Издатель, что-то ворча себе под нос, принялся работать ножом и вилкой, и Молчаливый гость тоже последовал его примеру.
   Обед возобновился. Разговор, в промежутках между паузами, ограничивался одними удивленными восклицаниями.
   Любопытство Издателя было в высшей степени возбуждено.
   -- Не пополняет ли наш общий друг свои скромные доходы сбором подаяния? А может, он подвержен тому, что случилось с Навуходоносором? [По библейскому сказанию, царь Навуходоносор лишился рассудка] -- спросил он.
   -- Я убежден, что это имеет отношение к Машине времени, -- сказал я, попытавшись продолжить прерванный рассказ Психолога о нашем предыдущем собрании здесь.
   Издатель стал возражать.
   -- Щеток, что ли, у них нет для чистки?! -- воскликнул он. -- Неужели человек может покрыться пылью оттого, что вертится в своем парадоксе?..
   Эта идея показалась ему настолько забавной, что он тут же представил ее в карикатурном виде.
   -- Нет, правда, что у них там, в этом будущем времени, щеток не имеется для чистки платья? -- повторил он.
   Журналист тоже ни за что не хотел верить и присоединился к Издателю: ведь это дело нетрудное -- все выставить в смешном виде. Эти двое были представителями нового типа журналистов, веселые и непочтительные молодые люди.
   -- Наш специальный корреспондент завтрашнего дня сообщает... -- заговорил или, вернее, заорал Журналист, как вдруг вернулся наш Путешественник во Времени.
   Он был одет в обыкновенный вечерний костюм, и, кроме блуждающего взгляда, на лице его уже не осталось никаких следов той перемены, которая так поразила меня несколькими минутами ранее.
   -- Слушайте, -- обращаясь к нему, весело произнес Издатель, -- вот эти господа уверяют, что вы побывали в середине будущей недели! Не расскажете ли вы нам что-нибудь о нашем маленьком Розбери? [Граф Розбери - в 1894-1895 гг., когда была написана "Машина времени", был английским премьер-министром] Какой гонорар хотите -- за все, оптом?
   Путешественник во Времени, не говоря ни слова, занял отведенное для него место. На лице его мелькнула прежняя спокойная усмешка.
   -- Где моя баранина? -- спросил он. -- Какое наслаждение снова воткнуть вилку в кусок мяса!
   -- Рассказ! -- крикнул Издатель.
   -- К черту рассказ! -- сказал Путешественник во Времени. -- Мне ужасно хочется есть. Я не скажу ни слова, пока в мои артерии не попадет известное количество пентона... [Пентон - вещество, получающееся в результате действия желудочного сока на пищу, содержащую белок] Благодарю! Пожалуйста, и соль тоже.
   -- Одно слово: вы путешествовали во времени? -- спросил я.
   -- Да, -- кивнул Путешественник во Времени: рот у него был набит мясом.
   -- Даю шиллинг за строчку, -- быстро произнес Издатель.
   Путешественник во Времени протянул свой бокал Молчаливому человеку и, не говоря ни слова, постучал по нему пальцем. Молчаливый человек, не спускавший с него глаз, вскочил с места и налил ему вина.
   Дальше за обедом стало как-то неловко. Что касается меня, то я с трудом воздерживался от вопросов, и, судя по всему, то же самое происходило с другими. Журналист пробовал рассказывать анекдоты, чтобы разрядить напряженную обстановку, а Путешественник во Времени занялся едой, демонстрируя гостям аппетит подлинного бродяги. Врач курил сигаретку и, прищурившись, внимательно наблюдал за Путешественником во Времени. Молчаливый человек, по-видимому, конфузился еще больше обыкновенного и с неожиданной для всех решительностью пил шампанское, бокал за бокалом.
   Наконец Путешественник во Времени отодвинул тарелку и, посмотрев на нас, сказал:
   -- Должен извиниться. Но я просто умирал с голоду. Со мной произошли воистину удивительные вещи.
   Он протянул руку и, взяв сигару, обрезал кончик.
   -- Ну, пойдемте лучше в курительную комнату, -- прибавил он. -- Это слишком длинная история, и потому не стоит начинать ее за неубранным столом.
   Он встал, на ходу позвонил прислуге и провел нас в соседнюю комнату.
   -- Вы рассказали Блэнку, Дашу и Чозу о Машине времени? -- спросил он меня, указывая на трех новых гостей, и сел в мягкое кресло.
   -- Но ведь это простой парадокс! -- воскликнул Издатель.
   -- Я не в силах спорить сегодня. Я ничего не имею против того, чтобы рассказать вам эту историю, но с условием, чтобы меня не перебивали. Вы знаете: мне не терпится побыстрее все выложить перед вами -- просто нестерпимая жажда. Большая часть моего рассказа покажется вам враньем. Ну и ладно! Хотя все это правда, от первого до последнего слова... В четыре часа -- нынче в четыре часа -- я был в своей лаборатории, и с того момента... я прожил восемь дней, но каких? Ни одно человеческое существо никогда не переживало ничего подобного! Я страшно утомлен, но не засну, пока не расскажу вам все. И уж тогда спать. Но только чтобы не перебивали. Согласны?
   -- Согласны! -- крикнул Издатель, и все повторили за ним хором:
   -- Согласны!
   Путешественник во Времени начал свой рассказ, который я и привожу дальше.
   Сначала он сидел, откинувшись на спинку кресла, и говорил медленно, как страшно уставший человек, но потом немного оживился.
   Записывая его рассказ, я особенно ясно чувствовал полную несостоятельность своего пера и неспособность передать все достоинства этого рассказа; однако же думаю, что он вас заинтересует. Вы не увидите бледного искреннего лица рассказчика, освещенного ярким светом лампы, не услышите интонаций его голоса. Вы не сможете представить себе, как в разных местах рассказа менялось выражение его лица! Большинство из нас, слушателей, сидело в тени -- в курительной комнате не были зажжены свечи и лампа освещала только лицо Журналиста да ноги Молчаливого человека. Сначала мы иногда переглядывались друг с другом, но потом перестали делать это и уже просто не спускали глаз с рассказчика.
  

Путешествие во времени

   -- Прошлый вторник кое-кому из вас я уже говорил о принципах устройства Машины времени и в мастерской даже показывал вам эту Машину: тогда она еще не совсем была закончена. В мастерской моя Машина стоит и сейчас -- правда, немного попорченная путешествием. Один из рычагов слоновой кости сломался, бронзовая перекладина погнулась, но все остальное еще хоть куда.
   Я предполагал окончить ее в пятницу, но, когда приступил к сборке, заметил, что одна из никелевых осей оказалась на дюйм короче. Пришлось переделывать, и все было готово только к утру.
   И наконец, нынче в десять часов утра первая из всех Машин времени начала свое путешествие. Я осмотрел ее в последний раз, проверил все винты, капнул масла на кварцевый стержень и сел в кресло...
   Думаю, самоубийца, приставивший пистолет к виску, должен после выстрела испытать нечто вроде того изумления, какое было потом у меня.
   Я взялся одной рукой за пусковой рычаг, другой -- за тормоз. Нажал первый, почти тотчас же -- второй. И у меня возникло впечатление, будто я покачнулся и падаю, -- знаете, как во сне? Оглянувшись, я опять увидел свою лабораторию, в том же виде.
   Произошло ли что-нибудь? На мгновение мелькнула мысль, что мои теоретические выкладки обманули меня. Взглянул на часы: всего минуту назад они показывали чуть-чуть больше десяти, а теперь на них было уже почти полчетвертого!..
   Я глубоко вздохнул и, стиснув зубы, опять нажал обеими руками пусковой рычаг -- и в тот же миг почувствовал толчок, лаборатория стала неясной, стемнело. Вошла мисс Уотчетт и, по-видимому не замечая меня, направилась к двери, ведущей в сад. Я думаю, ей все-таки понадобилось не меньше минуты, чтобы пройти эту комнату, но мне показалось, что она пролетела через нее, как ракета. Я еще сильнее нажал рычаг, до самого крайнего предела. И в следующую секунду наступила ночь, будто потушили лампу, а еще через мгновение уже было утро.
   В лаборатории стало сыро и туманно. Снова пришла ночь, потом опять день, опять ночь, опять день -- и так все быстрее и быстрее. В ушах у меня шумело, а в голове было странное, какое-то смутное ощущение неясности.
   Боюсь, не сумею передать вам своеобразных ощущений, которыми сопровождалось это путешествие. Во всяком случае они не очень приятны. Как будто вы, совершенно беспомощные, стремглав несетесь вперед и при этом вас наполняет ужасное предчувствие: вот сейчас -- вдребезги.
   Пока я так мчался, дни сменялись ночами, ночи мелькали, точно взмахи черного крыла. Смутное ощущение, что я еще в моей лаборатории, вдруг исчезло, и я увидел солнце, быстро скачущее по небу и пересекающее его каждую минуту, от востока к западу, и каждую минуту отмечающее новый день.
   Я предположил, что лаборатория разрушена и что я под открытым небом. Казалось, что тут сооружается какое-то новое строение, но я слишком быстро мчался, чтобы замечать движущиеся предметы. Даже последняя улитка -- и та проносилась мимо меня во весь дух.
   Мои глаза очень страдали от постоянной смены тьмы и света. В короткие промежутки темноты я видел луну: она быстро вертелась на небе, меняя свои фазы от новолуния до полнолуния. Я видел слабое мерцание кружащихся по небу звезд. Но по мере того как я мчался с все увеличивающейся скоростью, смена ночи и дня сливалась в одни непрерывные сумерки. Небо окрашивалось удивительной синевой, той самой чудесной светящейся краской, какая бывает в ранние сумерки. Скачущее по небу солнце превратилось в одну огненную полосу, в ярко блестящую дугу, а луна -- в бледно сияющую ленту. Звезд я уже не мог видеть и только временами замечал яркие круги, сверкающие в темной лазури неба.
   Ландшафт вокруг меня, казалось, был окутан туманной дымкой. Я все еще находился на склоне холма, на котором до сих пор стоит мой дом, и надо мной поднималась вершина, серая и неясная. Я видел, как росли на этом холме деревья, постоянно изменяясь подобно клубам пара: то желтели, то снова зеленели, росли, расширялись и, мелькая, исчезали. Я видел, как вырастали огромные здания -- туманные, великолепные, а затем исчезали, словно сновидения. Вся поверхность земли как будто преображалась, таяла и уплывала на моих глазах.
   Маленькие стрелки на циферблате, отмечавшие скорость моего движения, вертелись все быстрее и быстрее. Я заметил, что солнечная полоса колыхалась вверх и вниз, от одного солнцестояния до другого, за менее чем одну минуту, и, следовательно, в минуту я пролетал больше года. Каждую минуту происходила перемена: то в воздухе кружился белый снег, то он исчезал, сменяясь такой же кратковременной яркой зеленью весны.
   Неприятные ощущения, которые я испытывал в самом начале путешествия, несколько притупились и перешли в своего рода истерическое возбуждение. Я замечал неуклюжее раскачивание Машины, но не мог объяснить себе, отчего это происходит.
   В моей голове царил такой хаос, что я не в состоянии был сосредоточиться на какой-либо мысли и с каким-то безумием устремлялся в будущее. Вначале я почти не думал об остановке и о чем-нибудь другом, кроме этих ощущений.
   Но вскоре появилось новое чувство, нечто вроде любопытства, смешанного с ужасом, и это чувство, постепенно усиливаясь, окончательно овладело мной.
   "Какое странное развитие человечества, какой удивительный прогресс в сравнении с нашей зачаточной цивилизацией, -- думал я, -- раскроется передо мной, когда я взгляну ближе на мир, неясно мелькающий и быстро изменяющийся перед моими глазами!" Я видел огромные великолепные архитектурные сооружения, поднимающиеся надо мной, более массивные, чем какие бы то ни было строения нашего века, и в то же время как будто сотканные из мерцающего тумана! На склоне холма я видел растительность, которая была богаче теперешней и которая не исчезала во время зимы. Даже сквозь туманную завесу, окутывающую мои мысли, мир казался мне необыкновенно прекрасным. Тут-то я и задумался: а как же остановиться?
   Особенный риск при остановке заключался в том, что какой-нибудь предмет мог уже занять то пространство, которое раньше занимали я и моя Машина. Пока я мчался во времени с такой ужасной скоростью, это не могло иметь значения. Я находился, так сказать, в разжиженном состоянии и подобно пару скользил в промежутках между встречающимися телами! В случае же остановки мое существо -- молекула за молекулой -- должно было проникнуть во встречный предмет. Атомы моего тела должны были войти в такое тесное соприкосновение с этим препятствием, что могла произойти сильная химическая реакция и, вполне вероятно, страшный взрыв, который отправил бы меня вместе с моим аппаратом по ту сторону всех возможных измерений, то есть в область неведомого! Эта мысль не раз приходила мне на ум, когда я строил свою Машину, но я беспечно принимал ее как неизбежный риск -- один из тех, от которых человек не в состоянии избавиться. Теперь же, когда это стало неминуемым, риск не представлялся мне в таком розовом свете, как раньше.
   Дело в том, что абсолютная странность окружающего меня мира, неприятное покачивание и дрожание Машины, а главное, ощущение непрерывного падения, совершенно выбили меня из колеи. Я говорил себе, что никогда не смогу остановиться, и под влиянием внезапного внутреннего противоречия тотчас решил сделать это.
   С глупой нерасчетливостью я приналег на рычаг -- Машина мгновенно перевернулась, и я стремительно полетел в пространство.
   В ушах у меня загромыхал гром. На мгновение я оглох. Смотрю -- я уже сижу на мягком дерне перед своей перевернутой Машиной, а вокруг меня свистит град. Перед глазами -- сплошная серая пелена. Но шум в ушах постепенно прошел, и я огляделся.
   Я находился, как мне показалось, на маленькой лужайке в саду; повсюду -- кусты рододендронов, и с них дождем сыплются под ударами града лиловые и пурпурные цветы. Отскакивающие от земли и танцующие в воздухе градины образовали маленькое облако, повисшее над моей Машиной и, словно дым, стлавшееся по земле. В одно мгновение я вымок до нитки.
   -- Нечего сказать, гостеприимство! Человек промчался к вам через бесчисленное множество лет, а вы так встречаете...
   Однако я тут же подумал: глупо так мокнуть.
   Я встал и осмотрелся. Какая-то колоссальная фигура, высеченная, по-видимому, из белого камня, неясно вырисовывалась в тумане позади рододендронов. Но все остальное нельзя было разглядеть.
   Трудно передать мои ощущения. Когда град стал ослабевать, я наконец-то рассмотрел белую фигуру. Она была громадна: серебристый тополь едва достигал ее плеча. Беломраморная, она представляла собой нечто вроде крылатого Сфинкса, но крылья были не прижаты к телу, а распростерты, и вся фигура словно парила в воздухе. Пьедестал, как мне показалось, был сделан из бронзы, покрытой густым слоем медной зелени.
   Лицо Сфинкса было обращено в мою сторону. Его незрячие глаза как будто следили за мной, а на губах скользила тень улыбки. Он был сильно попорчен непогодой, и это производило неприятное впечатление, точно Сфинкс был поражен какой-то болезнью.
   Я стоял и смотрел на него, может, полминуты, а может, полчаса. Он то отдалялся, то приближался -- в зависимости от того, усиливался или уменьшался град. Когда же я отвел от него глаза, то увидел, что завеса из града стала гораздо прозрачнее, а небо посветлело, обещая, что скоро выглянет солнце.
   Я снова окинул взглядом белую фигуру, как будто присевшую для прыжка, и внезапно почувствовал всю отчаянную смелость моего путешествия. Что предстанет передо мной, когда рассеется туманная завеса? Какие перемены могли произойти с людьми? Что, если всем овладела жестокость? Что, если в этот промежуток времени человеческая раса потеряла свой прежний облик и превратилась в нечто нечеловеческое, отталкивающее и подавляюще сильное? Еще, пожалуй, примут меня за какое-нибудь первобытное дикое животное, более страшное и отвратительное своим сходством с людьми. Я могу показаться им поганой тварью, которую нужно немедля истребить...
   Вскоре я различил еще какие-то грандиозные силуэты: огромные здания с затейливыми перилами и высокими колоннами, покрытые лесом склоны холма, неумолимо наползающие на меня сквозь редеющую туманную завесу.
   Я почувствовал панический страх и как сумасшедший бросился к Машине времени, напрягая все усилия, чтобы привести ее в порядок.
   Тем временем солнечные лучи пробились сквозь грозовые облака. Серая туманная пелена растаяла подобно одеянию призрака. Надо мной в яркой синеве летнего неба кружились и исчезали темные клочья разорванных туч.
   Огромные здания были видны теперь вполне отчетливо. После бури на стенах остались сверкающие в солнечных лучах дождевые капли и градины.
   Я чувствовал свою беззащитность в этом странном мире. Вероятно, так чувствует себя птица, когда над ней парит ястреб. Мой страх возрастал, он почти граничил с безумием. Но я собрался с духом, стиснул зубы и изо всех сил начал работать над Машиной. В конце концов Машина уступила моему отчаянному натиску и повернулась, но при этом сильно ударила меня по подбородку. Положив одну руку на кресло, а другую на рычаг, я стоял, тяжело дыша, чтобы снова взобраться на сиденье.
   Надо заметить, что вместе с мыслью о возможности быстрого возвращения домой ко мне вернулось и мужество. Я стал осматриваться кругом с бСльшим любопытством и с меньшим страхом перед миром отдаленного будущего.
   В круглом отверстии, находившемся высоко в стене ближнего дома, я разглядел группу человеческих фигур в роскошных мягких одеждах. Они тоже видели меня: их лица были обращены в мою сторону.
   Потом я услышал звуки приближающихся голосов. Сквозь кусты, окружающие Белого Сфинкса, я увидел головы и плечи бегущих людей. Один из них выскочил на тропинку, ведущую прямо к лужайке, где я стоял со своей Машиной. Это было маленькое существо -- ростом фута в четыре, одетое в пурпурную тунику, подпоясанную кожаным кушаком. На ногах -- сандалии или туфли (я не мог хорошенько рассмотреть). Ноги были обнажены до колен, а голова не покрыта. И только тут я обратил внимание на то, насколько теплым был воздух.
   Этот маленький человек произвел на меня довольно сильное впечатление: он был очень красивым и грациозным, но чрезвычайно хрупкого сложения. Нежный румянец, покрывавший его лицо, напомнил мне наиболее изящный вид болезненной красоты -- красоту чахоточных, о которой все мы так много слышали. При взгляде на это существо я сразу успокоился и убрал руки с Машины.
  

В Золотом Веке

   Через минуту мы уже стояли лицом к лицу -- я и это хрупкое создание будущего. Он смело подошел ко мне и засмеялся прямо мне в глаза. Это полное отсутствие страха в нем поразило меня. Потом он повернулся к двум другим таким же существам, следовавшим за ним, и заговорил с ними на каком-то странном, но очень нежном и певучем языке.
   Между тем подошли и другие, и меня окружила маленькая группа из восьми или десяти изящных созданий. Один из них обратился ко мне.
   Не знаю почему, но мне пришло в голову, что мой голос слишком резок и груб для них. Поэтому я только покачал головой и указал на свои уши. Он сделал шаг вперед, остановился в нерешительности и, наконец, дотронулся до моей руки. В тот же миг я почувствовал, как еще несколько маленьких щупальцев слегка коснулись моей спины и плеч.
   Очевидно, они хотели убедиться, что я действительно существую. Судя по их поведению, пока бояться было нечего. Более того, в этих хорошеньких маленьких человечках чувствовалось нечто такое, что внушало доверие, -- какая-то грациозная мягкость, детская непринужденность. К тому же все они казались очень хрупкими, поэтому я, конечно, мог бы моментально разбросать их в стороны, как маленькие кегли.
   Тем не менее я все-таки невольно погрозил им, как только увидел, что их маленькие розовые ручки ощупывают мою Машину. К счастью, я вовремя вспомнил о возможной опасности, а потому, перегнувшись через стержни, отвинтил рычаги, приводящие Машину в движение, и положил их в карман. Затем я повернулся к человечкам, чтобы попытаться найти с ними общий язык.
   Вглядевшись в лица незнакомцев более пристально, я заметил некоторые особенности их нежной красоты -- красоты дрезденского фарфора. Их волосы, одинаково курчавые у всех, резко оканчивались у шеи и щек. Не было ни малейшего намека на какую-нибудь растительность на лице; уши казались необыкновенно миниатюрными; рот был маленький, с ярко-красными, скорее тонкими губами, а подбородок остроконечный. Глаза -- большие и кроткие, но -- пусть вы сочтете это самомнением -- я совсем не заметил в них признаков того интереса к себе, на который вправе был рассчитывать.
   Поскольку они не делали ни малейшей попытки к общению со мной, а всего лишь стояли вокруг меня и, улыбаясь, переговаривались между собой нежными воркующими голосами, я сам заговорил с ними.
   Сначала я указал на Машину времени и на себя. Затем, не зная, как лучше выразить понятие о времени, я протянул руку к солнцу.
   Тотчас же одна изящная хорошенькая фигурка, одетая в пурпурную и белую ткань, повторила мой жест и попыталась изобразить что-то вроде громыхания грозы.
   Я на минуту остолбенел, хотя смысл жеста был вполне ясен. Внезапно мне в голову пришел вопрос: а может, эти создания просто глупы? Наверное, вам трудно понять, насколько эта мысль поразила меня. Я всегда полагал, что люди эпохи восемьсот второй тысячи лет должны оказаться далеко впереди нас в науке, искусстве -- во всем. И вдруг один из них задает мне вопрос, свидетельствующий о том, что его умственный уровень нисколько не выше умственного уровня нашего пятилетнего ребенка! Ведь он спросил меня, не свалился ли я с неба во время грозы!..
   Впрочем, это вполне соответствовало их внешнему виду, хрупкому телосложению и нежным чертам лица. Меня охватил приступ разочарования. На мгновение я подумал, что напрасно создал Машину времени!
   Кивнув, я указал на солнце и так здорово изобразил гром, что человечки вздрогнули, отскочили от меня на шаг, склонили головы. Затем один из них засмеялся и подошел ко мне с гирляндой из очень красивых, но неизвестных мне цветов; эту гирлянду он надел мне на шею. Тут все радостно зааплодировали, стали бегать, рвать цветы и, смеясь, засыпали меня этими цветами с головы до ног. Вы, никогда не видевшие ничего подобного, даже представить себе не можете, какие нежные и удивительные цветы создала культура бесчисленного множества лет!
   Кто-то из человечков подал мысль, что меня -- их игрушку -- надо бы выставить в ближайшем здании. Недолго думая, они повели меня к огромному серому строению из потрескавшегося камня, мимо беломраморного Сфинкса, который, казалось, все время поглядывал на меня и потешался над моим изумлением.
   Когда я шел с ними, мне вдруг вспомнилась моя прежняя твердая уверенность, что наши потомки будут отличаться глубокой серьезностью и высоким развитием интеллекта, -- и невольно рассмеялся.
   Здание, куда меня привели, поражало своими колоссальными размерами и огромным входом. Само собой разумеется, что я с величайшим интересом рассматривал все возрастающую толпу этих человечков и широкое отверстие распахнутых дверей: оно зияло передо мной, темное и таинственное.
   Общее впечатление от окружающего мира, который я мог наблюдать через их головы, было таково: он весь словно густо зарос кустами и цветами, как давно запущенный, но все еще прекрасный сад. Я видел высокие стебли странных белых цветов с восковыми лепестками шириной около фута; они были разбросаны везде и, по-видимому, росли в диком виде среди кустарников. Но мне было не до того, чтобы внимательно рассматривать цветы, ведь моя Машина времени осталась на лужайке, среди рододендронов, без всякого присмотра.
   Арка главного входа была украшена богатой резьбой, но я, конечно, не смог разглядеть ее во всех деталях. Тем не менее мне удалось отметить большое сходство со старофиникийскими украшениями, и я был поражен только тем, что резьба довольно сильно пострадала от времени.
   В дверях меня встретили другие маленькие человечки, облаченные в еще более светлые одежды, и мы пошли дальше все вместе. В своем темном костюме девятнадцатого столетия и весь в цветах, я, несомненно, выглядел весьма забавно среди этих светлых, нежно окрашенных одежд и сверкающей белизны тел. Вокруг меня то и дело раздавались взрывы мелодического смеха и веселые возгласы.
   Огромная дверь вела в соответствующий по величине зал, обитый чем-то коричневым. Крыша была в тени, а в окна, частью с цветными стеклами, частью совсем без стекол, вливался мягкий приятный свет. Пол был сделан из огромных глыб какого-то очень твердого белого металла, именно глыб -- не плит и не кусков. И эти глыбы были так истерты, вероятно, ногами бесчисленных прошлых поколений, живших тут, что местами там, где чаще ходили, образовались даже глубокие колеи.
   Поперек зала стояло множество столов, сделанных из кусков полированного камня, высотой не больше фута; на столах возвышались груды плодов. Некоторые из этих плодов показались мне чем-то вроде гигантской малины и апельсинов, но большая часть была мне совершенно неизвестна.
   Между столами были разбросаны мягкие подушки. Мои провожатые уселись на них и сделали мне знак, чтобы я последовал их примеру. С милой бесцеремонностью они принялись есть плоды прямо руками, бросая кожуру и остатки в круглые отверстия по бокам столов. Я, конечно, не замедлил воспользоваться их приглашением, поскольку мне очень хотелось есть и пить.
   Потом я принялся осматривать зал. Что меня особенно поразило, так это впечатление какого-то разрушения и упадка во всем. Цветные стекла в окнах, представлявших геометрические фигуры, во многих местах были разбиты, а занавески покрыты толстым слоем пыли. Я заметил также, что угол мраморного стола возле меня был выщерблен. Но, тем не менее, зал поражал богатством отделки и живописностью.
   В этом зале обедали человек двести. Большинство из них постаралось сесть ко мне как можно ближе. Они с любопытством наблюдали за мной и, не переставая есть фрукты, все время поглядывали на меня своими маленькими блестящими глазками. Человечки были одеты в одинаковые нежные, но очень прочные шелковые ткани.
   Между прочим, плоды были их единственной пищей. Люди отдаленного будущего были строгими вегетарианцами, и, пока я находился среди них, мне следовало сделаться таковым, несмотря на все свое влечение к мясу.
   Чуть позже я убедился, что лошади, рогатый скот, овцы, собаки последовали за ихтиозаврами и все уже вымерли. Но плоды были восхитительны. Особенно один сорт (сезон которого, по-видимому, был как раз во время моего пребывания тут) -- мучнистый, в трехгранной скорлупе; этим я и питался все время.
   Вначале я был поражен этими странными фруктами и необыкновенными цветами, но потом начал понимать, откуда они появлялись.
   Таков был мой первый вегетарианский обед в отдаленном будущем.
   Как только я утолил голод, мне пришла в голову мысль о том, чтобы попытаться научиться языку новых для меня людей. Я понимал, что это столь же необходимо, как и еда. Поскольку плоды казались мне наиболее подходящими для моей идеи, я взял один из них и постарался объясниться с помощью вопросительных звуков и жестов. Признаться, мне стоило немалого труда заставить себя понять.
   Сначала мои усилия вызывали лишь изумление и неумолчный смех, но затем одно маленькое белокурое существо, по-видимому, поняло мое намерение и несколько раз повторило какое-то название. Человечки принялись болтать о чем-то своем, но моя первая попытка воспроизвести изящные короткие звуки их языка вызвала взрыв самой неподдельной, хотя и невежливой, веселости. Однако же, несмотря на такую реакцию, я чувствовал себя среди них подобно школьному учителю и потому без стеснения добивался своей цели. В конце концов в моем распоряжении было уже с десяток имен существительных, а затем я дошел до указательных местоимений и даже глагола "есть".
   Но дело подвигалось медленно; очень скоро человечкам надоело заниматься со мной и они начали избегать моих расспросов. Делать было нечего, и я решил: пусть они дают мне эти уроки маленькими дозами, когда у них будет подходящее настроение. Впрочем, я быстро убедился, что могу рассчитывать лишь на малые дозы: никогда прежде мне не доводилось встречать бОльших лентяев, причем мгновенно утомляющихся, чем эти человечки.
  

Закат человечества

   В моих маленьких хозяевах особенно поражала одна странная черта: полное отсутствие интереса к чему бы то ни было. Они напоминали беззаботных детей: подбегут ко мне, остановятся, посмотрят, поахают и убегают за новой игрушкой. Обед, а вместе с ним и мои первые попытки завести с ними разговор кончились. Тут, представьте, я заметил, что в зале никого не осталось из тех, кто окружал меня вначале. Но, как ни странно, я тоже довольно быстро потерял всякий интерес к этим человечкам.
   Утолив голод, я через портал выбрался на божий свет. На каждом шагу мне попадались люди будущего; какое-то время они шли за мной, болтали и смеялись -- несомненно, на мой счет, -- посылали приветственные жесты и опять предоставляли меня моей собственной судьбе.
   Был тихий вечер, когда я вышел из зала; окружающая меня местность была залита теплыми лучами заходящего солнца. Но все казалось странным и не походило на тот мир, в котором я жил до сих пор, даже цветы. Большое здание, из которого я вышел, располагалось на склоне широкой речной долины, но Темза уклонилась, вероятно, на милю от своего теперешнего русла.
   Я решил взобраться на вершину холма (мили на полторы от того места, где я был), чтобы взглянуть с высоты на нашу планету в восемьсот две тысячи семьсот первом году, так как именно эту дату указывали стрелки циферблата моей Машины времени.
   По дороге я очень внимательно рассматривал все, что меня окружало, стараясь найти разгадку того состояния разрушения, в котором находился этот когда-то великолепный мир. Признаться, у меня уже не осталось никаких сомнений, что это великолепие переживало упадок.
   Чуть дальше, вверх по холму, я увидел огромную груду из кусков гранита, скованных массивными алюминиевыми полосами, а за ней -- целый лабиринт отвесных стен и навалы расколовшихся камней. Между камнями густо росло удивительно красивое растение (быть может, крапива) с чудно окрашенными коричневыми листьями, но не обладавшими свойством причинять ожог. Это были, очевидно, остатки какого-то большого строения, но зачем оно тут находилось, я пока не понимал. Впоследствии я сделал одно очень странное открытие. Но об этом я расскажу несколько позже.
   Наблюдая вид с террасы, на которой я остановился отдохнуть, я обратил внимание на то, что маленьких домов нигде не было видно. По всей вероятности, и отдельные жилища, и отдельные хозяйства уже исчезли. То здесь, то там возвышались огромные здания, похожие на дворцы, но домики и коттеджи, столь характерные для нашего английского ландшафта, больше не существовали.
   "Коммунизм", -- подумал я.
   Вслед за этой мыслью тотчас же явилась другая.
   Я взглянул на маленьких людей в одинаковых мягких одеждах, которые шли за мной, и мне вдруг бросилось в глаза, что у них были нежные безбородые лица и какая-то девическая округлость форм. Пожалуй, даже странно, что я раньше не заметил этого. Но вокруг меня все казалось странным. Как бы то ни было, только теперь я увидел, что между мужчинами и женщинами будущего нет никакого различия -- ни в одежде, ни в телосложении, ни в обращении. Эти маленькие человечки были одинаковыми. И дети были точь-в-точь как родители, только поменьше. Я также пришел к заключению, что дети будущего отличались очень ранним развитием, по крайней мере физическим, и впоследствии имел много случаев убедиться в справедливости своего мнения.
   Довольство и безопасность, в которых жили эти маленькие люди, внушали мне мысль, что ясно выраженное сходство полов явилось естественным результатом именно таких условий жизни. Сила мужчины, нежность женщины, семья, дифференциация труда -- все это составляет железную необходимость века физической силы. В густо населенной стране многодетные семьи являются скорее злом для государства; там же, где насилие составляет редкое явление, где жизнь потомства обеспечена, нет необходимости в существовании семьи -- и в результате неизбежно исчезают различия функций мужчины и женщины в воспитании детей, а также связанное с этим разделение полов. Даже в наше время мы видим некоторые признаки этого процесса, но в отдаленном будущем это будет достигнуто окончательно. Таковы были тогда мои заключения. Позже я убедился, что действительность далеко превзошла их.
   Размышляя обо всем этом и поглядывая кругом, я обратил внимание на хорошенькую маленькую постройку, нечто вроде колодца под куполом. Мимоходом я подумал: не странно ли, что колодцы продолжают существовать и в таком отдаленном будущем, -- но не остановился долго на этой мысли.
   Дальше, по направлению к вершине холма, уже никаких строений не было, и поскольку я шагал слишком быстро для маленьких людей, то вскоре остался один. Испытывая странное чувство свободы и какой-то особенный энтузиазм, я смело шел вперед.
   Достигнув вершины, я увидел скамью, сделанную из какого-то желтого металла, неизвестного мне. В некоторых местах скамья была изъедена красноватой ржавчиной и покрыта мягким мхом; ручки скамьи, изображавшие головы грифонов, были обломаны.
   Я сел на скамью и стал любоваться необъятным миром, простирающимся перед моим взором в лучах заходящего солнца.
   Картина, надо сказать, была поразительной красоты. Солнце медленно скрывалось за горизонтом, и весь запад был охвачен золотым огнем. Кое-где виднелись горизонтальные полосы, пурпурные и малиновые. Внизу расстилалась долина Темзы; река струилась, как лента расплавленной стали.
   Я говорил уже о больших дворцах, разбросанных повсюду среди пышной зелени. Некоторые из этих дворцов уже превратились в развалины, другие же по-прежнему были обитаемы. То тут, то там словно из земли вырастали белые и серебристые изваяния, резкие вертикальные линии какого-нибудь обелиска. Никаких изгородей и признаков собственности, никаких следов земледелия я не заметил. Вся земля превратилась в один обширный сад.
   Рассматривая столь необыкновенную картину, открывшуюся моему взору, я старался найти объяснение всему, что видел. (Спустя какое-то время я убедился, что мое осмысление увиденного было слишком односторонним и что в нем заключалась лишь половина правды.) После долгих раздумий я пришел к следующему заключению.
   Скорее всего, я видел человечество в эру его увядания. Красноватые полосы солнечного заката навели меня на мысль о закате человеческой цивилизации. Неожиданно для себя я стал свидетелем результатов нашего теперешнего социального устройства и общественной деятельности. Я решил, что все это были вполне логические последствия. Сила вырабатывается только нуждой; обеспеченность же приводит к слабости. Постоянная работа над улучшением условий жизни -- именно в этом и заключается истинный прогресс цивилизации, который делает жизнь все более обеспеченной, -- должна была достигнуть своего кульминационного пункта. Одна победа объединенного человечества над природой влекла за собой другую. То, о чем мы только мечтали, превратилось в действительность, проекты в конце концов были завершены.
   И вот передо мной -- результаты...
   Конечно, пока еще наши земледелие и санитарная наука находятся в зачаточном состоянии. Современная наука атаковала лишь очень незначительный участок обширного фронта человеческих болезней, но она упорно и настойчиво борется. Современное земледелие и садоводство уничтожают то здесь, то там сорные травы и культивируют лишь сравнительно немного полезных растений, предоставляя остальным бороться, как они знают, за свое существование. Мы улучшаем наши любимые растения и любимые породы животных путем особенного подбора. Но как мало таких улучшенных видов! Мы разводим то лучший сорт персика, то виноград без зерен, то особенно красивый и крупный цветок, то более полезную породу скота. Мы делаем это постепенно и действуем на ощупь, потому что у нас нет определенного понятия о совершенстве, а наши знания весьма ограниченны. К тому же природа в наших неуклюжих руках мало податлива и робка. Но постепенно процесс наладится и будет идти лучше и лучше. Ведь приливы и отливы не мешают течению неуклонно продвигаться вперед. Мир будет становиться все более разумным, знающим, организованным; дело пойдет все быстрее на пути полного подчинения природы человеку. В конце концов путем тщательной и разумной работы мы совершенно приспособим животную и растительную жизнь к нашим человеческим потребностям.
   И вот, как я увидел, такое окончательное приспособление, вероятно, было достигнуто. Оно совершилось в тот промежуток времени, через который промчалась моя Машина. Воздух освободился от мух и комаров, земля -- от сорной травы и плесени. Повсюду -- чудные плоды и великолепные душистые цветы, красивые, порхающие в огромном количестве бабочки. Идеал профилактической медицины тоже достигнут: болезни уничтожены; по крайней мере, за все время моего пребывания я не заметил и следа цо Сфинкса было обращено к ней. Можете ли вы представить себе, что я почувствовал, когда убедился в этом! Машина Времени исчезла!
   Как удар хлыстом по лицу, меня обожгла мысль, что я никогда не вернусь назад, навеки останусь беспомощный в этом новом, неведомом мире! Сама мысль об этом была мучительна. Я почувствовал, как сжалось мое горло, пресеклось дыхание. Ужас овладел мною, и дикими прыжками я кинулся вниз по склону. Я упал и расшиб лицо, но даже не попытался остановить кровь, вскочил на ноги и снова побежал, чувствуя, как теплая струйка стекает по щеке. Я бежал и не переставал твердить себе: "Они просто немного отодвинули ее, поставили под кустами, чтобы она не мешала на дороге". Но, несмотря на это, бежал изо всех сил. С уверенностью, которая иногда рождается из самого мучительного страха, я с самого начала знал, что утешительная мысль моя - вздор; чутье говорило мне, что Машина унесена куда-то, откуда мне ее не достать. Я едва переводил дыхание. От вершины холма до лужайки было около двух миль, и я преодолел это расстояние за десять минут. А ведь я уже не молод. Я бежал и громко проклинал свою безрассудную доверчивость, побудившую меня оставить Машину, и задыхался от проклятий еще больше. Я попробовал громко кричать, но никто мне не ответил. Ни одного живого существа не было видно на залитой лунным светом земле!
   Когда я добежал до лужайки, худшие мои опасения подтвердились: Машины нигде не было видно. Похолодев, я смотрел на пустую лужайку среди черной чащи кустарников, потом быстро обежал ее, как будто Машина могла быть спрятана где-нибудь поблизости, и резко остановился, схватившись за голову. Надо мной на бронзовом пьедестале возвышался Сфинкс, все такой же бледный, словно изъеденный проказой, ярко озаренный светом луны. Казалось, он насмешливо улыбался, глядя на меня.
   Я мог бы утешиться мыслью, что маленький народец спрятал Машину под каким-нибудь навесом, если бы не знал наверняка, что у них не хватило бы на это ни сил, ни ума. Нет, меня ужасало теперь другое: мысль о какой-то новой, до сих пор неведомой мне силе, захватившей мое изобретение. Я был уверен только в одном: если в какой-либо другой век не изобрели точно такого же механизма, моя Машина не могла без меня отправиться путешествовать по Времени. Не зная способа закрепления рычагов - я потом покажу вам, в чем он заключается, - невозможно воспользоваться ею для путешествия. К тому же рычаги были у меня. Мою Машину перенесли, спрятали где-то в Пространстве, а не во Времени. Но где же?
   Я совершенно обезумел. Помню, как я неистово метался взад и вперед среди освещенных луной кустов вокруг Сфинкса; помню, как вспугнул какое-то белое животное, которое при лунном свете показалось мне небольшой ланью. Помню также, как поздно ночью я колотил кулаками по кустам до тех пор, пока не исцарапал все руки о сломанные сучья. Потом, рыдая, в полном изнеможении, я побрел к большому каменному зданию, темному и пустынному, поскользнулся на неровном полу и упал на один из малахитовых столов, чуть не сломав ногу, зажег спичку и прошел мимо пыльных занавесей, о которых я уже рассказывал вам.
   Дальше был второй большой зал, устланный подушками, на которых спали два десятка маленьких людей. Мое вторичное появление, несомненно, показалось им очень странным. Я так внезапно вынырнул из ночной тишины с отчаянными нечленораздельными криками и с зажженной спичкой в руке. Спички давно уже были позабыты в их время.
   "Где моя Машина Времени?" - кричал я во все горло, как рассерженный ребенок. Я хватал их и тряс полусонных. Вероятно, это их поразило. Некоторые смеялись, другие казались растерянными. Когда я увидел их, стоящих вокруг меня, я понял, что стараться пробудить в них чувство страха - чистое безумие. Вспоминая их поведение днем, я сообразил, что это чувство совершенно ими позабыто.
   Бросив спичку и сбив с ног кого-то, попавшегося на пути, я снова ощупью прошел по большому обеденному залу и вышел на лунный свет. Позади меня вдруг раздались громкие крики и топот маленьких спотыкающихся ног, но тогда я не понял причины этого. Не помню всего, что я делал при лунном свете. Неожиданная потеря довела меня почти до безумия. Я чувствовал себя теперь безнадежно отрезанным от своих современников, каким-то странным животным в неведомом мире. В исступлении я бросался в разные стороны, плача и проклиная бога и судьбу. Помню, как я измучился в эту длинную отчаянную ночь, как рыскал в самых неподходящих местах, как ощупью пробирался среди озаренных лунным светом развалин, натыкаясь в темных углах на странные белые существа; помню, как в конце концов я упал на землю около Сфинкса и рыдал в отчаянии. Вместе с силами исчезла и злость на себя за то, что я так безрассудно оставил Машину... Я ничего не чувствовал, кроме ужаса. Потом незаметно я уснул, а когда проснулся, уже совсем рассвело и вокруг меня по траве, на расстоянии протянутой руки, весело и без страха прыгали воробьи.
   Я сел, овеваемый свежестью утра, стараясь вспомнить, как я сюда попал и почему все мое существо полно чувства одиночества и отчаяния. Вдруг я вспомнил обо всем, что случилось. Но при дневном свете у меня хватило сил спокойно взглянуть в лицо обстоятельствам. Я понял всю нелепость своего вчерашнего поведения и принялся рассуждать сам с собою.
   "Предположим самое худшее, - говорил я. - Предположим, что Машина навсегда утеряна, может быть, даже уничтожена. Из этого следует только то, что я должен быть терпеливым и спокойным, изучить образ жизни этих людей, разузнать, что случилось с Машиной, попытаться добыть необходимые материалы и инструменты; в конце концов я, может быть, сумею сделать новую Машину. На это теперь моя единственная надежда, правда, очень слабая, - но все же надежда лучше отчаяния. Но, во всяком случае, я очутился в прекрасном и любопытном мире. И вполне вероятно, что моя Машина где-нибудь спрятана. Значит, я должен спокойно и терпеливо искать то место, где она спрятана, и постараться взять ее силой или хитростью".
   С такими мыслями я встал на ноги и осмотрелся вокруг в поисках места, где можно было бы выкупаться. Я чувствовал себя усталым, мое тело одеревенело и покрылось грязью. Утренняя свежесть вызывала желание стать самому чистым и свежим. Волнение истощало меня. Когда я принялся размышлять о своем положении, то удивился вчерашним опрометчивым поступкам. Я тщательно исследовал лужайку. Некоторое время ушло на напрасные расспросы проходивших мимо маленьких людей. Никто не понимал моих жестов: одни тупо смотрели на меня, другие принимали мои слова за шутку и смеялись. Мне стоило невероятных усилий удержаться и не броситься с кулаками на этих весельчаков. Безумный порыв! Но сидевший во мне дьявол страха и слепого раздражения еще не был обуздан и пытался овладеть мною.
   Очень помогла мне густая трава. На полпути между пьедесталом Сфинкса и моими следами, там, где я возился с опрокинутой Машиной, на земле оказалась свежая борозда. Были видны и другие следы: странные узкие отпечатки ног, похожие, как мне казалось, на следы ленивца. Это побудило меня тщательней осмотреть пьедестал. Я уже, кажется, сказал, что он был из бронзы. Однако он представлял собою не просто плиту, а был с обеих сторон украшен искусно выполненными панелями. Я подошел и постучал. Пьедестал оказался полым. Внимательно осмотрев панели, я понял, что они не составляют одного целого с пьедесталом. На них не было ни ручек, ни замочных скважин, но, возможно, они открывались изнутри, если, как я предполагал, служили входом в пьедестал. Во всяком случае, одно было мне ясно: Машина Времени находилась внутри пьедестала. Но как она попала туда - это оставалось загадкой.
   Я увидел головы двух людей в оранжевой одежде, шедших ко мне между кустами и цветущими яблонями. Улыбаясь, я повернулся к ним и поманил их рукой. Когда они подошли, я указал им на бронзовый пьедестал и постарался объяснить, что хотел бы открыть его. Но при первом же моем жесте они стали вести себя очень странно. Не знаю, сумею ли я объяснить вам, какое выражение появилось на их лицах. Представьте себе, что вы сделали бы неприличный жест перед благовоспитанной дамой - именно с таким выражением она посмотрела бы на вас. Они ушли, как будто были грубо оскорблены. Я попытался подозвать к себе миловидное существо в белой одежде, но результат оказался тот же самый. Мне стало стыдно. Но Машина Времени была необходима, и я сделал новую попытку. Малыш с отвращением отвернулся от меня. Я потерял терпение. В три прыжка я очутился около него и, захлестнув его шею полой его же одежды, потащил к Сфинксу. Тогда на лице у него вдруг выразились такой ужас и отвращение, что я тотчас же выпустил его.
   Однако я не сдавался. Я принялся бить кулаками по бронзовым панелям. Мня показалось, что внутри что-то зашевелилось, послышался звук, похожий на хихиканье, но я решил, что это мне только почудилось. Подобрав у реки большой камень, я вернулся и принялся колотить им до тех пор, пока не расплющил одно из украшений и зеленая крошка не стала сыпаться на землю. Маленький народец, должно быть, слышал грохот моих ударов на расстоянии мили вокруг, но ничего у меня не вышло. Я видел целую толпу на склоне холма, украдкой смотревшую на меня. Злой и усталый, я опустился на землю, но нетерпение не давало мне долго сидеть на месте, я был слишком деятельным человеком для неопределенного ожидания. Я мог годами трудиться над разрешением какой-нибудь проблемы, но сидеть в бездействии двадцать четыре часа было свыше моих сил.
   Скоро я встал и принялся бесцельно бродить среди кустарника. Потом направился к холму.
   "Терпение, - сказал я себе. - Если хочешь вновь получить свою Машину, оставь Сфинкса в покое. Если кто-то решил отнять ее у тебя, ты не принесешь себе никакой пользы тем, что станешь портить бронзовые панели Сфинкса; если же у похитителя не было злого умысла, ты получишь ее обратно, как только найдешь способ попросить об этом. Бессмысленно торчать здесь, среди незнакомых вещей, становясь в тупик перед каждым новым затруднением. Это прямой путь к безумию. Осмотрись лучше вокруг. Изучи нравы этого мира, наблюдай его, остерегайся слишком поспешных заключений! В конце концов ты найдешь ключ ко всему!"
   Мне ясно представлялась и комическая сторона моего приключения: я вспомнил о годах напряженной учебы и труда, потраченных только для того, чтобы попасть в будущее и изучить его, и сопоставил с этим свое нетерпение поскорее выбраться отсюда. Я своими руками изготовил себе самую сложную и самую безвыходную ловушку, какая когда-либо была создана человеком. И хотя смеяться приходилось только над самим собой, я не мог удержаться и громко расхохотался.
   Войдя в зал огромного дворца, я заметил, что маленькие люди стали избегать меня. Быть может, причина этому была и другая, но их отчуждение могло быть связано и с моей попыткой разбить бронзовые двери. Я ясно чувствовал, что они избегали меня, но постарался не придавать этому значения и не пытался более заговаривать с ними. Через день-другой все пошло своим чередом. Насколько было возможно, я продолжал изучать их язык и урывками производил исследования. Не знаю, был ли их язык слишком прост, или же я упускал в нем какие-нибудь тонкие оттенки, но, по-моему, он почти исключительно состоял из существительных и глаголов. Отвлеченных понятий было мало или, скорее, совсем не было, так же, как и слов, имеющих переносный смысл. Фразы обыкновенно были несложны и состояли всего из двух слов, и мне не удавалось высказать или уловить ничего, кроме простейших вопросов или ответов. Мысли о моей Машине Времени и о тайне бронзовых дверей под Сфинксом я решил запрятать в самый дальний уголок памяти, пока накопившиеся знания не приведут меня к ним естественным путем. Но чувство, без сомнения, понятное вам, все время удерживало меня поблизости от места моего прибытия.
  

8. Все становится ясным

   Насколько я мог судить, весь окружавший меня мир был отмечен той же печатью изобилия и роскоши, которая поразила меня в долине Темзы. С вершины каждого нового холма я видел множество великолепных зданий, бесконечно разнообразных по материалу и стилю; видел повсюду те же чащи вечнозеленых растений, те же цветущие деревья и высокие папоротники. Кое-где отливала серебром зеркальная гладь воды, а вдали тянулись голубоватые волнистые гряды холмов, растворяясь в прозрачной синеве воздуха. С первого взгляда мое внимание привлекли к себе круглые колодцы, казалось, достигавшие во многих местах очень большой глубины. Один из них был на склоне холма, у тропинки, по которой я поднимался во время своей первой прогулки. Как и другие колодцы, он был причудливо отделан по краям бронзой и защищен от дождя небольшим куполом. Сидя около этих колодцев и глядя вниз, в непроглядную темноту, я не мог увидеть в них отблеска воды или отражения зажигаемых мною спичек. Но всюду слышался какой-то стук: "Тук, тук, тук", - похожий на шум работы огромных машин. По колебанию пламени спички я убедился, что в глубь колодца постоянно поступал свежий воздух. Я бросил в один из них кусочек бумаги, и, вместо того, чтобы медленно опуститься, он быстро полетел вниз и исчез.
   Вскоре я заметил, что между этими колодцами и высокими башнями на склонах, холмов существует какая-то связь. Над ними можно было часто увидеть марево колеблющегося воздуха вроде того, какое бывает в жаркий день над берегом моря. Сопоставив все это, я пришел к заключению, что башни вместе с колодцами входили в систему какой-то загадочной подземной вентиляции. Сначала я подумал, что она служит каким-нибудь санитарным целям. Это заключение само напрашивалось, но оказалось потом неверным.
   Вообще должен сознаться, что за время своего пребывания в Будущем я очень мало узнал относительно водоснабжения, связи, путей сообщения и тому подобных жизненных удобств. В некоторых прочитанных мною утопиях и рассказах о грядущих временах я всегда находил множество подробностей насчет домов, общественного порядка и тому подобного. Нет ничего легче, как придумать сколько угодно всяких подробностей, когда весь будущий мир заключен только в голове автора, но для путешественника, находящегося, подобно мне, среди незнакомой действительности, почти невозможно узнать обо всем этом в короткое время. Вообразите себе негра, который прямо из Центральной Африки попал в Лондон. Что расскажет он по возвращении своему племени? Что будет он знать о железнодорожных компаниях, общественных движениях, телефоне и телеграфе, транспортных конторах и почтовых учреждениях? А ведь мы охотно согласимся все ему объяснить! Но даже то, что он узнает из наших рассказов, как передаст он своим друзьям, как заставит их поверить себе? Учтите при этом, что негр сравнительно недалеко отстоит от белого человека нашего времени, между тем как пропасть между мною и этими людьми Золотого Века была неизмеримо громадна! Я чувствовал существование многого, что было скрыто от моих глаз, и это давало мне надежду, но, помимо общего впечатления какой-то автоматически действующей организации, я, к сожалению, могу передать вам лишь немногое.
   Я нигде не видел следов крематория, могил или чего-либо связанного со смертью. Однако было весьма возможно, что кладбища (или крематории) были где-нибудь за пределами моих странствий. Это был один из тех вопросов, которые я сразу поставил перед собой и разрешить которые сначала был не в состоянии. Отсутствие кладбищ поразило меня и повело к дальнейшим наблюдениям, которые поразили меня еще сильнее: среди людей будущего совершенно не было старых и дряхлых.
   Должен сознаться, что мои первоначальные теории об автоматически действующей цивилизации и о приходящем в упадок человечестве недолго удовлетворяли меня. Но я не мог придумать ничего другого. Вот что меня смущало: все большие дворцы, которые я исследовал, служили исключительно жилыми помещениями - огромными столовыми и спальнями. Я не видел нигде машин или других приспособлений. А между тем на этих людях была прекрасная одежда, требовавшая обновления, и их сандалии, хоть и без всяких украшений, представляли собой образец изящных и сложных изделий. Как бы то ни было, но вещи эти нужно было сделать. А маленький народец не проявлял никаких созидательных наклонностей. У них не было ни цехов, ни мастерских, ни малейших следов ввоза товаров. Все свое время они проводили в играх, купании, полушутливом флирте, еде и сне. Я не мог понять, на чем держалось такое общество.
   К этому добавилось происшествие с Машиной Времени: кто-то, мне неведомый, спрятал ее в пьедестале Белого Сфинкса. Для чего? Я никак не мог ответить на этот вопрос! Вдобавок - безводные колодцы и башни с колеблющимся над ними воздухом. Я чувствовал, что не нахожу ключа к этим загадочным явлениям. Я чувствовал... как бы это вам объяснить? Представьте себе, что вы нашли бы надпись на хорошем английском языке, перемешанном с совершенно вам незнакомыми словами. Вот как на третий день моего пребывания представлялся мне мир восемьсот две тысячи семьсот первого года!
   В этот день я приобрел в некотором роде друга. Когда я смотрел на группу маленьких людей, купавшихся в реке на неглубоком месте, кого-то из них схватила судорога, и маленькую фигурку понесло по течению. Течение было здесь довольно быстрое, но даже средний пловец мог бы легко с ним справиться. Чтобы дать вам некоторое понятие о странной психике этих существ, я скажу лишь, что никто из них не сделал ни малейшей попытки спасти бедняжку, которая с криками тонула на их глазах. Увидя это, я быстро сбросил одежду, побежал вниз по реке, вошел в воду и, схватив ее, легко вытащил на берег. Маленькое растирание привело ее в чувство, и я с удовольствием увидел, что она совершенно оправилась. Я сразу же оставил ее, поскольку был такого невысокого мнения о ней и ей подобных, что не ожидал никакой благодарности. Но на этот раз я ошибся.
   Все это случилось утром. После полудня, возвращаясь к своим исследованиям, я снова встретил ту же маленькую женщину. Она подбежала с громкими криками радости и поднесла мне огромную гирлянду цветов, очевидно, приготовленную специально для меня. Это создание очень меня заинтересовало. Вероятно, я чувствовал себя слишком одиноким. Но как бы то ни было, я, насколько сумел, высказал ей, что мне приятен подарок. Мы оба сели в небольшой каменной беседке и завели разговор, состоявший преимущественно из улыбок. Дружеские чувства этого маленького существа радовали меня, как радовали бы чувства ребенка. Мы обменялись цветами, и она целовала мои руки. Я отвечал ей тем же. Когда я попробовал заговорить, то узнал, что ее зовут Уина, и хотя не понимал, что это значило, но все же чувствовал, что между ней и ее именем было какое-то соответствие. Таково было начало нашей странной дружбы, которая продолжалась неделю, а как окончилась - об этом я расскажу потом!
   Уина была совсем как-ребенок. Ей хотелось всегда быть со мной. Она бегала за мной повсюду, так что на следующий день мне пришло в голову нелепое желание утомить ее и наконец бросить, не обращая внимания на ее жалобный зов. Мировая проблема, думал я, должна быть решена. Я не для того попал в Будущее, повторял я себе, чтобы заниматься легкомысленным флиртом. Но ее отчаяние было слишком велико, а в ее сетованиях, когда она начала отставать, звучало исступление. Ее привязанность тронула меня, я вернулся, и с этих пор она стала доставлять мне столько же забот, сколько и удовольствия. Все же она была для меня большим утешением. Мне казалось сначала, что она испытывала ко мне лишь простую детскую привязанность, и только потом, когда было уже слишком поздно, я ясно понял, чем я сделался для нее и чем стала она для меня. Уже потому одному, что эта малышка выказывала мне нежность и заботу, я, возвращаясь к Белому Сфинксу, чувствовал, будто возвращаюсь домой, и каждый раз, добравшись до вершины холма, отыскивал глазами знакомую фигурку в белой, отороченной золотом одежде.
   От нее я узнал, что чувство страха все еще не исчезло в этом мире. Днем она ничего не боялась и испытывала ко мне самое трогательное доверие. Однажды у меня возникло глупое желание напугать ее страшными гримасами, но она весело засмеялась. Она боялась только темноты, густых теней и черных предметов. Страшней всего была ей темнота. Она действовала на нее настолько сильно, что это натолкнуло меня на новые наблюдения и размышления. Я открыл, между прочим, что с наступлением темноты маленькие люди собирались в больших зданиях и спали все вместе. Войти к ним ночью значило произвести среди них смятение и панику. Я ни разу не видел, чтобы после наступления темноты кто-нибудь вышел на воздух или спал один под открытым небом. Но все же я был таким глупцом, что не обращал на это внимания и, несмотря на ужас Уины, продолжал спать один, не в общих спальнях.
   Сначала это очень беспокоило ее, но наконец привязанность ко мне взяла верх, и пять ночей за время нашего знакомства, считая и самую последнюю ночь, она спала со мной, положив голову на мое плечо. Но, говоря о ней, я отклоняюсь от главной темы своего рассказа. Кажется, в ночь накануне ее спасения я проснулся на рассвете. Ночь прошла беспокойно, мне снился очень неприятный сон: будто бы я утонула море, и морские анемоны касались моего лица мягкими щупальцами. Вздрогнув, я проснулся, и мне почудилось, что какое-то сероватое животное выскользнуло из комнаты. Я попытался снова заснуть, но мучительная тревога уже овладела мною. Был тот ранний час, когда предметы только начинают выступать из темноты, когда все вокруг кажется бесцветным и каким-то нереальным, несмотря на отчетливость очертаний. Я встал и, пройдя по каменным плитам большого зала, вышел на воздух. Желая извлечь хоть какую-нибудь пользу из этого случая, я решил посмотреть восход солнца.
   Луна закатывалась, ее прощальные лучи и первые бледные проблески наступающего дня смешивались в таинственный полусвет. Кусты казались совсем черными, земля - темно-серой, а небо - бесцветным и туманным. На верху холма мне почудились привидения. Поднимаясь по его склону, я три раза видел смутные белые фигуры. Дважды мне показалось, что я вижу какое-то одинокое белое обезьяноподобное существо, быстро бегущее к вершине холма, а один раз около руин я увидел их целую толпу: они тащили какой-то темный предмет. Двигались они быстро, и я не заметил, куда они исчезли. Казалось, они скрылись в кустах. Все вокруг было еще смутным, поймите это. Меня охватило то неопределенное предрассветное ощущение озноба, которое вам всем, вероятно, знакомо. Я не верил своим глазам.
   Когда на востоке заблестела заря и лучи света возвратили всему миру обычные краски и цвета, я тщательно обследовал местность. Но нигде не оказалось и следов белых фигур. По-видимому, это была просто игра теней.
   "Может быть, это привидения, - сказал я себе. - Желал бы я знать, к какому времени они принадлежат..."
   Я сказал это потому, что вспомнил любопытный вывод Гранта Аллена, говорившего, что если б каждое умирающее поколение оставляло после себя привидения, то в конце концов весь мир переполнился бы ими. По этой теории, их должно было накопиться бесчисленное множество за восемьсот тысяч прошедших лет, и потому не было ничего удивительного, что я увидел сразу четырех. Эта шутливая мысль, однако, не успокоила меня, и я все утро думал о белых фигурках, пока наконец появление Уины не вытеснило их из моей головы. Не знаю почему, я связал их с белым животным, которое вспугнул при первых поисках своей Машины. Общество Уины на время отвлекло меня, но, несмотря на эту, белые фигуры скоро снова овладели моими мыслями.
   Я уже говорил, что климат Золотого Века значительно теплее нашего. Причину я не берусь объяснить. Может быть, солнце стало горячее, а может быть, земля приблизилась к нему. Принято считать, что солнце постепенно охлаждается. Однако люди, незнакомые с такими теориями, как теория Дарвина-младшего, забывают, что планеты должны одна за другой приближаться к центральному светилу и в конце концов упасть на него. После каждой из таких катастроф солнце будет светить с обновленной энергией; и весьма возможно, что эта участь постигла тогда одну из планет. Но какова бы ни была причина, факт остается фактом: солнце грело значительно сильнее, чем в наше время.
   И вот в одно очень жаркое утро - насколько помню, четвертое по моем прибытии, - когда я собирался укрыться от жары и ослепительного света в гигантских руинах (невдалеке от большого здания, где я ночевал и питался), со мной случилось странное происшествие. Карабкаясь между каменными грудами, я обнаружил узкую галерею, конец и окна которой были завалены обрушившимися глыбами. После ослепительного дневного света галерея показалась мне непроглядно темной. Я вошел в нее ощупью, потому что от яркого солнечного света перед глазами у меня плыли цветные пятна и ничего нельзя было разобрать. И вдруг я остановился как вкопанный. На меня из темноты, отражая проникавший в галерею дневной свет, смотрела пара блестящих глаз.
   Древний инстинктивный страх перед дикими зверями охватил меня. Я сжал кулаки и уставился в светившиеся глаза. Мне было страшно повернуть назад. На мгновение в голову мне пришла мысль о той абсолютной безопасности, в которой, как казалось, жило человечество. И вдруг я вспомнил странный ужас этих людей перед темнотой. Пересилив свой страх, я шагнул вперед и заговорил. Мой голос, вероятно, звучал хрипло и дрожал. Я протянул руку и коснулся чего-то мягкого. В то же мгновение блестящие глаза метнулись в сторону и что-то белое промелькнуло мимо меня. Испугавшись, я повернулся и увидел маленькое обезьяноподобное существо со странно опущенной вниз головой, бежавшее по освещенному пространству галереи. Оно налетело на гранитную глыбу, отшатнулось в сторону и в одно мгновение скрылось в черной тени под другой грудой каменных обломков.
   Мое впечатление о нем было, конечно, неполное. Я заметил только, что оно было грязно-белое и что у него были странные, большие, серовато-красные глаза; его голова и спина были покрыты светлой шерстью. Но, как я уже сказал, оно бежало слишком быстро, и мне не удалось его отчетливо рассмотреть. Не могу даже сказать, бежало ли оно на четвереньках или же руки его были так длинны, что почти касались земли. После минутного замешательства я бросился за ним ко второй груде обломков. Сначала я не мог ничего найти, но скоро в кромешной темноте наткнулся на один из тех круглых безводных колодцев, о которых я уже говорил. Он был частично прикрыт упавшей колонной. В голове у меня блеснула внезапная мысль. Не могло ли это существо спуститься в колодец? Я зажег спичку и, взглянув вниз, увидел маленькое белое создание с большими блестящими глазами, которое удалялось, упорно глядя на меня. Я содрогнулся. Это было что-то вроде человекообразного паука. Оно спускалось вниз по стене колодца, и я впервые заметил множество металлических скобок для рук и ног, образовавших нечто вроде лестницы. Но тут догоревшая спичка обожгла мне пальцы и, выпав, потухла; когда я зажег другую, маленькое страшилище уже исчезло.
   Не знаю, долго ли я просидел, вглядываясь в глубину колодца. Во всяком случае, прошло немало времени, прежде чем я пришел к заключению, что виденное мною существо тоже было человеком. Понемногу истина открылась передо мной. Я понял, что человек разделился на два различных вида. Изящные дети Верхнего Мира не были единственными нашими потомками: это беловатое отвратительное ночное существо, которое промелькнуло передо мной, также было наследником минувших веков.
   Вспомнив о дрожании воздуха над колодцами и о своей теории подземной вентиляции, я начал подозревать их истинное значение. Но какую роль, хотелось мне знать, мог играть этот лемур в моей схеме окончательной организации человечества? Каково было его отношение к безмятежности и беззаботности прекрасных жителей Верхнего Мира? Что скрывалось там, в глубине этого колодца? Я присел на его край, убеждая себя, что мне, во всяком случае, нечего опасаться и что необходимо спуститься туда для разрешения моих недоумений. Но вместе с тем я чувствовал какой-то страх! Пока я колебался, двое прекрасных наземных жителей, увлеченные любовной игрой, пробежали мимо меня через освещенное пространство в тень. Мужчина бежал за женщиной, бросая в нее цветами.
   Они, казалось, очень огорчились, увидя, что я заглядываю в колодец, опираясь на упавшую колонну. Очевидно, было принято не замечать эти отверстия. Как только я указал на колодец и попытался задать вопросы на их языке, смущение их стало еще очевиднее, и они отвернулись от меня. Но спички их заинтересовали, и мне пришлось сжечь несколько штук, чтобы позабавить их. Я снова попытался узнать что-нибудь про колодцы, но снова тщетно. Тогда, оставив их в покое, я решил вернуться к Уине и попробовать узнать что-нибудь у нее. Все мои представления о новом мире теперь перевернулись. У меня был ключ, чтобы понять значение этих колодцев, а также вентиляционных башен и таинственных привидений, не говоря уже о бронзовых дверях и о судьбе, постигшей Машину Времени! Вместе с этим ко мне в душу закралось смутное предчувствие возможности разрешить ту экономическую проблему, которая до сих пор приводила меня в недоумение.
   Вот каков был мой новый вывод. Ясно, что этот второй вид людей обитал под землей. Три различных обстоятельства приводили меня к такому заключению. Они редко появлялись на поверхности земли, по-видимому, вследствие давней привычки к подземному существованию. На это указывала их блеклая окраска, присущая большинству животных, обитающих в темноте, - например, белые рыбы в пещерах Кентукки. Глаза, отражающие свет, - это также характерная черта ночных животных, например, кошки и совы. И, наконец, это явное замешательство при дневном свете, это поспешное неуклюжее бегство в темноту, эта особая манера опускать на свету лицо вниз - все это подкрепляло мою догадку о крайней чувствительности сетчатки их глаз.
   Итак, земля у меня под ногами, видимо, была изрыта тоннелями, в которых и обитала новая раса. Существование вентиляционных башен и колодцев по склонам холмов - всюду, кроме долины реки, - доказывало, что эти тоннели образуют разветвленную сеть. Разве не естественно было предположить, что в искусственном подземном мире шла работа, необходимая для благосостояния дневной расы? Мысль эта была так правдоподобна, что я тотчас же принял ее и пошел дальше, отыскивая причину раздвоения человеческого рода. Боюсь, что вы с недоверием отнесетесь к моей теории, но что касается меня самого, то я убедился в скором времени, насколько она была близка к истине.
   Мне казалось ясным, как день, что постепенное углубление теперешнего временного социального различия между Капиталистом и Рабочим было ключом к новому положению вещей. Без сомнения, это покажется вам смешным и невероятным, но ведь уже теперь есть обстоятельства, которые указывают на такую возможность. Существует тенденция использовать подземные пространства для нужд цивилизации, не требующих особой красоты: существует, например, подземная железная дорога в Лондоне, строятся новые электрические подземные дороги и тоннели, существуют подземные мастерские и рестораны, все они растут и множатся. Очевидно, думал я, это стремление перенести работу под землю существует с незапамятных времен. Все глубже и глубже под землю уходили мастерские, где рабочим приходилось проводить все больше времени, пока наконец... Да разве и теперь искусственные условия жизни какого-нибудь уэст-эндского рабочего не отрезают его, по сути дела, от поверхности земли?
   А вслед за тем кастовая тенденция богатых людей, вызванная все большей утонченностью жизни, - тенденция расширить пропасть между ними и оскорбляющей их грубостью бедняков тоже ведет к захвату привилегированными сословиями все большей и большей части поверхности земли исключительно для себя. В окрестностях Лондона и других больших городов уже около половины самых красивых мест недоступно для посторонних! А эта неуклонно расширяющаяся пропасть между богатыми и бедными, результат продолжительности и дороговизны высшего образования и стремления богатых к утонченным привычкам, - разве не поведет это к тому, что соприкосновения между классами станут все менее возможными? Благодаря такому отсутствию общения и тесных отношений браки между обоими классами, тормозящие теперь разделение человеческого рода на два различных вида, станут в будущем все более и более редкими. В конце концов на земной поверхности должны будут остаться только Имущие, наслаждающиеся в жизни исключительно удовольствиями и красотой, а под землей окажутся все Неимущие - рабочие, приспособившиеся к подземным условиям труда. А раз очутившись там, они, без сомнения, должны будут платить Имущим дань за вентиляцию своих жилищ. Если они откажутся от этого, то умрут с голода или задохнутся. Неприспособленные или непокорные вымрут. Мало-помалу при установившемся равновесии такого порядка вещей выжившие Неимущие сделаются такими же счастливыми на свой собственный лад, как и жители Верхнего Мира. Таким образом, естественно возникнут утонченная красота одних и бесцветная бедность других.
   Окончательный триумф Человечества, о котором я мечтал, принял теперь совершенно иной вид в моих глазах. Это не был тот триумф духовного прогресса и коллективного труда, который я представлял себе. Вместо него я увидел настоящую аристократию, вооруженную новейшими знаниями и деятельно потрудившуюся для логического завершения современной нам индустриальной системы. Ее победа была не только победой над природой, но также и победой над своими собратьями-людьми. Такова была моя теория. У меня не было проводника, как в утопических книгах. Может быть, мое объяснение совершенно неправильно. Но все же я думаю и до сих пор, что оно самое правдоподобное. Однако даже и эта по-своему законченная цивилизация давно прошла свой зенит и клонилась к упадку. Чрезмерная обеспеченность жителей Верхнего Мира привела их к постепенной дегенерации, к общему вырождению, уменьшению роста, сил и умственных способностей. Это я видел достаточно ясно. Что произошло с Подземными Жителями, я еще не знал, но все виденное мной до сих пор показывало, что "морлоки", как их называли обитатели Верхнего Мира, ушли еще дальше от нынешнего человеческого типа, чем "элои" - прекрасная наземная раса, с которой я уже познакомился.
   Во мне возникли тревожные опасения. Для чего понадобилась морлокам моя Машина Времени? Теперь я был уверен, что это они похитили ее. И почему элои, если они господствующая раса, не могут возвратить ее мне? Почему они так боятся темноты? Я попытался было расспросить о Подземном Мире Уину, но меня снова ожидало разочарование. Сначала она не понимала моих вопросов, а затем отказалась на них отвечать. Она так дрожала, как будто не могла вынести этого разговора. Когда к начал настаивать, быть может, слишком резко, она горько расплакалась. Это были единственные слезы, которые я видел в Золотом Веке, кроме тех, что пролил я сам. Я тотчас же перестал мучить ее расспросами о морлоках и постарался, чтобы с ее лица исчезли эти следы человеческих чувств. Через минуту она уже улыбалась и хлопала в ладоши, когда я торжественно зажег перед ней спичку.
  

9. Морлоки

   Вам может показаться странным, что прошло целых два дня, прежде чем я решился продолжать свои изыскания в новом и, очевидно, верном направлении. Я ощущал какой-то страх перед этими белыми фигурами. Они походили на почти обесцвеченных червей и другие препараты, хранящиеся в спирту в зоологических музеях. А прикоснувшись к ним, я почувствовал, какие они были отвратительно холодные! Этот страх отчасти объяснялся моей симпатией к элоям, чье отвращение к морлокам стало мало-помалу передаваться и мне.
   В следующую ночь я спал очень плохо. Вероятно, мое здоровье расстроилось. Страхи и сомнения угнетали меня. Порой на меня нападало чувство ужаса, причину которого я не мог понять. Помню, как я тихонько пробрался в большую залу, где, освещенные луной, спали маленькие люди. В эту ночь с ними Спала и Уина. Их присутствие успокоило меня. Мне еще тогда пришло в голову, что через несколько дней луна будет в последней четверти и наступят темные ночи, когда должны участиться появления этих белых лемуров, этих новых червей, пришедших на смену старым. В последние два дня меня не оставляло тревожное чувство, какое обыкновенно испытывает человек, уклоняясь от исполнения неизбежного долга. Я был уверен, что смогу вернуть Машину Времени, только проникнув без страха в тайну Подземного Мира. Но я все еще не решался встретиться с этой тайной. Будь у меня товарищ, возможно, все сложилось бы иначе. Но я был так ужасно одинок, что даже самая мысль спуститься в мрачную глубину колодца была невыносима для меня. Не знаю, поймете ли вы мое чувство, но мне непрестанно казалось, что за спиной мне угрожает страшная опасность.
   Вероятно, это беспокойство и ощущение неведомой опасности заставляли меня уходить все дальше и дальше на разведку. Идя на юго-запад к возвышенности, которая в наше время называется Ком-Вуд, я заметил далеко впереди, там, где в девятнадцатом веке находится городок Бэнсгид, огромное зеленое здание, совершенно не похожее по стилю на все дома, виденные мной до сих пор. Размерами оно превосходило самые большие дворцы. Его фасад был отделан в восточном духе; выкрашенный блестящей бледно-зеленой краской с голубоватым оттенком, он походил на дворец из китайского фарфора. Такое отличие во внешнем виде невольно наводило на мысль о его особом назначении, и я намеревался получше осмотреть дворец. Но впервые я увидел его после долгих и утомительных скитаний, когда день уже клонился к вечеру; поэтому, решив отложить осмотр до следующего дня, я вернулся домой к ласкам приветливой маленькой Уины. На следующее утро я ясно понял, что мое любопытство к Зеленому Фарфоровому Дворцу было вроде самообмана, изобретенного мною для того, чтобы еще на день отложить страшившее меня исследование Подземного Мира. Без дальнейших проволочек я решил пересилить себя и в то же утро спуститься в один из колодцев; я направился прямо к ближайшему из них, расположенному возле кучи гранитных и алюминиевых обломков.
   Маленькая Уина бежала рядом, со мной. Она, танцуя, проводила меня до колодца, но когда увидела, что я перегнулся через край и принялся смотреть вниз, пришла в ужасное волнение.
   "Прощай, маленькая Уина", - сказал я, целуя ее.
   Отпустив ее и перегнувшись через стенку, я принялся ощупывать металлические скобы. Не скрою, что делал я это торопливо из страха, что решимость меня покинет. Уина сначала смотрела на меня с изумлением. Потом, испустив жалобный крик, бросилась ко мне и принялась оттаскивать меня прочь своими маленькими ручками. Мне кажется, ее сопротивление и побудило меня действовать решительно. Я оттолкнул ее руки, может быть, немного резко и мгновенно спустился в шахту колодца. Взглянув вверх, я увидел полное отчаяния лицо Уины и улыбнулся, чтобы ее успокоить. Но тотчас же вслед за тем я должен был обратить все свое внимание на скобы, едва выдерживавшие мою тяжесть.
   Мне нужно было спуститься примерно на глубину двухсот ярдов. Так как металлические скобы были приспособлены для спуска небольших существ, то очень скоро я почувствовал усталость. Нет, не только усталость, но и подлинный ужас! Одна скоба неожиданно прогнулась под моей тяжестью, и я едва не полетел вниз, в непроглядную темноту. С минуту я висел на одной руке и после этого случая не решался более останавливаться. Хотя я скоро ощутил жгучую боль в руках и спине, но все же продолжал спускаться быстро, как только мог. Посмотрев наверх, я увидел в отверстии колодца маленький голубой кружок неба, на котором виднелась одна звезда, а головка Уины казалась на фоне неба черным круглым пятнышком. Внизу все громче раздавался грохот машин. Все, кроме небольшого кружка вверху, было темным. Когда я снова поднял голову, Уина уже исчезла.
   Мучительная тревога овладела мной. У меня мелькнула мысль вернуться наверх и оставить Подземный Мир в покое. Но все-таки я продолжал спускаться вниз. Наконец, не знаю через сколько времени, я с невероятным облегчением увидел или скорее почувствовал справа от себя небольшое отверстие в стене колодца. Проникнув в него, я убедился, что это был вход в узкий горизонтальный тоннель, где я мог прилечь и отдохнуть. Это было необходимо. Руки мои ныли, спину ломило, и я весь дрожал от страха перед падением. К тому же непроницаемая темнота сильно угнетала меня. Все вокруг было наполнено гулом машины, накачивавшей в глубину воздух.
   Не знаю, сколько времени я пролежал так. Очнулся я от мягкого прикосновения чьей-то руки, ощупывавшей мое лицо. Вскочив в темноте, я торопливо зажег спичку и разглядел при ее свете три сутуловатые белые фигуры, подобные той, какую я видел в развалинах наверху. Они быстро отступили при виде огня. Морлоки, как я уже говорил, проводили всю жизнь в темноте, и потому глаза их были необычайно велики. Они не могли вытерпеть света моей спички и отражали его, совсем как зрачки глубоководных океанских рыб. Я нимало не сомневался, что они видели меня в этой густой темноте, и их пугал только свет. Едва я зажег новую спичку, чтобы разглядеть их, как они обратились в бегство и исчезли в темных тоннелях, откуда сверкали только их блестящие глаза.
   Я попытался заговорить с ними, но их язык, видимо, отличался от языка наземных жителей, так что волей-неволей пришлось мне положиться на свои собственные силы. Снова мелькнула у меня мысль бежать, бросив все исследования. Но я сказал самому себе: "Надо довести дело до конца". Двигаясь ощупью по тоннелю, я заметил, что с каждым шагом гул машины становится все громче. Внезапно стены раздвинулись, я вышел на открытое место и, чиркнув спичкой, увидел, что нахожусь в просторной сводчатой пещере. Я не успел рассмотреть ее всю, потому что спичка скоро погасла.
   Разумеется, мои воспоминания - очень смутны. В темноте проступали контуры огромных машин, отбрасывавших при свете спички причудливые черные тени, в которых укрывались похожие на привидения морлоки. Было очень душно, и в воздухе чувствовался слабый запах свежепролитой крови. Чуть подальше, примерно в середине пещеры, стоял небольшой стол из белого металла, на котором лежали куски свежего мяса. Оказалось, что морлоки не были вегетарианцами! Помню, как уже тогда я с изумлением подумал, - что это за домашнее животное сохранилось от наших времен, мясо которого лежало теперь передо мной? Все вокруг было видно смутно; тяжелый запах, громадные контуры машин, отвратительные фигуры, притаившиеся в тони и ожидающие только темноты, чтобы снова приблизиться ко мне! Догоревшая спичка обожгла мне пальцы и упала на землю, тлея красной точкой в непроглядной тьме.
   С тех пор много раз я думал, как плохо был я подготовлен к такому исследованию. Отправляясь в путешествие на Машине Времени, я был исполнен нелепой уверенности, что люди Будущего опередили нас во всех отношениях. Я пришел к ним без оружия, без лекарств, без табака, а временами мне так ужасно хотелось курить! Даже спичек у меня было мало. Ах, если б я только сообразил захватить фотографический аппарат! Можно было бы запечатлеть этот Подземный Мир и потом спокойно рассмотреть его. Теперь же я стоял там, вооруженный лишь тем, чем снабдила меня Природа, - руками, ногами и зубами; только это да четыре спасительные спички еще оставались у меня.
   Я побоялся пройти дальше в темный проход между машинами и только при последней вспышке зажженной спички увидел, что моя коробка кончается. До этой минуты мне и в голову не приходило, что нужно беречь спички, и я истратил почти половину коробки, удивляя наземных жителей, для которых огонь сделался диковинкой. Теперь, когда у меня оставалось только четыре спички, а сам я очутился в темноте, я снова почувствовал, как чьи-то тонкие пальцы принялись ощупывать мое лицо, и меня поразил какой-то особенно неприятный запах. Мне казалось, что я слышу дыхание целой толпы этих ужасных существ. Я почувствовал, как чьи-то руки осторожно пытаются отнять у меня спичечную коробку, а другие тянут меня сзади за одежду. Мне было нестерпимо ощущать присутствие невидимых созданий. Там, в темноте, я впервые ясно осознал, что не могу понять их побуждений и поступков. Я крикнул на них изо всех сил. Они отскочили, но тотчас же я снова почувствовал их приближение. На этот раз они уже смелее хватали меня и обменивались какими-то странными звуками. Я задрожал, крикнул опять, еще громче прежнего. Но в этот раз они уже не так испугались и тотчас приблизились снова, издавая странные звуки, похожие на тихий смех. Признаюсь, меня охватил страх. Я решил зажечь еще спичку и бежать под защитой света. Сделав это, я вынул из кармана кусок бумаги, зажег его и отступил назад в узкий тоннель. Но едва я вошел туда, мой факел задул ветер и стало слышно, как морлоки зашуршали в тоннеле, словно осенние листья. Их шаги звучали негромко и часто, как капли дождя...
   В одно мгновение меня схватило несколько рук. Морлоки пытались втащить меня назад в пещеру. Я зажег еще спичку и помахал ею прямо перед их лицами. Вы едва ли можете себе представить, какими омерзительно нечеловеческими они были, эти бледные лица без подбородков, с большими, лишенными век красновато-серыми глазами! Как они дико смотрели на меня в своем слепом отупении! Впрочем, могу вас уверить, что я недолго разглядывал их. Я снова отступил и, едва догорела вторая спичка, зажег третью. Она тоже почти догорела, когда мне наконец удалось добраться до шахты колодца. Я прилег, потому что у меня кружилась голова от стука огромного насоса внизу. Затем сбоку я нащупал скобы, но тут меня схватили за ноги и потащили обратно. Я зажег последнюю спичку... она тотчас же погасла. Но теперь, ухватившись за скобы и рассыпая ногами щедрые пинки, я высвободился из цепких объятий морлоков и принялся быстро взбираться по стене колодца. Все они стояли внизу и, моргая, смотрели на меня, кроме одной маленькой твари, которая некоторое время следовала за мной и чуть не сорвала с меня башмак в качестве трофея.
   Подъем показался мне бесконечным. Преодолевая последние двадцать или тридцать футов, я почувствовал ужасную тошноту. Невероятным усилием я овладел собой. Последние несколько ярдов были ужасны. Сил больше не было. Несколько раз у меня начинала кружиться голова, и тогда падение казалось неминуемым. Сам не знаю, как я добрался до отверстия колодца и, шатаясь, выбрался из руин на ослепительный солнечный свет. Я упал ничком. Даже земля показалось мне здесь чистой и благоуханной. Помню, как Уина осыпала поцелуями мои руки и лицо и как вокруг меня раздавались голоса других элоев. А потом я потерял сознание.
  

10. Когда настала ночь

   После этого я оказался еще в худшем положении, чем раньше. Если не считать минут отчаяния в ту ночь, когда я лишился Машины Времени, меня все время ободряла надежда на возможность бегства. Однако новые открытия пошатнули ее. До сих пор я видел для себя препятствие лишь в детской непосредственности миленького народа и в каких-то неведомых мне силах, узнать которые, казалось мне, было равносильно тому, чтобы их преодолеть. Теперь же появилось совершенно новое обстоятельство - отвратительные морлоки, что-то нечеловеческое и враждебное. Я инстинктивно ненавидел их. Прежде я чувствовал себя в положении человека, попавшего в яму: думал только о яме и о том, как бы из нее выбраться. Теперь же я чувствовал себя в положении зверя, попавшего в западню и чующего, что враг близко.
   Враг, о котором я говорю, может вас удивить: это темнота перед новолунием. Уина внушила мне этот страх несколькими сначала непонятными словами о Темных Ночах. Теперь нетрудно было догадаться, что означало это приближение Темных Ночей. Луна убывала, каждую ночь темнота становилась все непроницаемей. Теперь я хоть отчасти понял наконец причину ужаса жителей Верхнего Мира перед темнотой. Я спрашивал себя, что за мерзости проделывали морлоки в безлунные ночи. Я был уже окончательно убежден, что моя гипотеза о господстве элоев над морлоками совершенно неверна. Конечно, раньше жители Верхнего Мира были привилегированным классом, а морлоки - их рабочими-слугами, но это давным-давно ушло в прошлое. Обе разновидности людей, возникшие вследствие эволюции общества, переходили или уже перешли к совершенно новым отношениям. Подобно династии Каролингов, элои переродились в прекрасные ничтожества. Они все еще из милости владели поверхностью земли, тогда как морлоки, жившие в продолжение бесчисленных поколений под землей, в конце концов стали совершенно неспособными выносить дневной свет. Морлоки по-прежнему делали для них одежду и заботились об их повседневных нуждах, может быть, вследствие старой привычки работать на них. Они делали это так же бессознательно, как конь бьет о землю копытом или охотник радуется убитой им дичи: старые, давно исчезнувшие отношения все еще накладывали свою печать на человеческий организм. Но ясно, что изначальные отношения этих двух рас стали теперь прямо противоположны. Неумолимая Немезида неслышно приближалась к изнеженным счастливцам. Много веков назад, за тысячи и тысячи поколений, человек лишил своего ближнего счастья и солнечного света. А теперь этот ближний стал совершенно неузнаваем! Элои снова получили начальный урок жизни. Они заново познакомились с чувством страха. Я неожиданно вспомнил о мясе, которое видел в Подземном Мире. Не знаю, почему мне это пришло в голову: то было не следствие моих мыслей, а как бы вопрос извне. Я попытался припомнить, как выглядело мясо. Оно уже тогда показалось мне каким-то знакомым, но что это было, я не мог понять.
   Маленький народ был беспомощен в присутствии существ, наводивших на него этот таинственный страх, но я был не таков. Я был сыном своего века, века расцвета человеческой расы, когда страх перестал сковывать человека и таинственность потеряла свои чары. Во всяком случае, я мог защищаться. Без промедления я решил приготовить себе оружие и найти безопасное место для сна. Имея такое убежище, я мог бы сохранить по отношению к этому неведомому миру некоторую долю той уверенности, которой я лишился, узнав, какие существа угрожали мне по ночам. Я знал, что не засну до тех пор, пока сон мой не будет надежно защищен. Я содрогнулся при мысли, что эти твари уже не раз рассматривали меня.
   Весь день я бродил по долине Темзы, но не нашел никакого убежища, которое было бы для них недосягаемым. Все здания и деревья казались легко доступными для таких ловких и цепких существ, какими были морлоки, судя по их колодцам. И тут я снова вспомнил о высоких башенках и гладких блестящих стенах Зеленого Фарфорового Дворца. В тот же вечер, посадив Уину, как ребенка, на плечо, я отправился по холмам на юго-запад. Я полагал, что до Зеленого Дворца семь или восемь миль, но, вероятно, до него были все восемнадцать. В первый раз я увидел это место в довольно пасмурный день, когда расстояния кажутся меньше. А теперь, когда я двинулся в путь, у меня, кроме всего остального, еще оторвался каблук и в ногу впивался гвоздь - это были старые башмаки, которые я носил только дома. Я захромал. Солнце давно уже село, когда показался дворец, вырисовывавшийся черным силуэтом на бледно-желтом фоне неба.
   Уина была в восторге, когда я понес ее на плече, но потом она захотела сойти на землю и семенила рядом со мной, перебегая то на одну, то на другую сторону за цветами и засовывая их мне в карманы. Карманы всегда удивляли Уину, и в конце концов она решила, что это своеобразные вазы для цветов. Во всяком случае, она их использовала для этой цели... Да! Кстати... Переодеваясь, я нашел...
   (Путешественник по Времени умолк, опустил руку в карман и положил перед нами на столик два увядших цветка, напоминавших очень крупные белые мальвы. Потом возобновил свой рассказ.)
   -- Землю уже окутала вечерняя тишина, а мы все еще шли через холм по направлению к Уимблдону. Уина устала и хотела вернуться в здание из серого камня. Но я указал на видневшиеся вдалеке башенки Зеленого Дворца и постарался объяснить ей, что там мы найдем убежище. Знакома ли вам та мертвая тишина, которая наступает перед сумерками? Даже листья на деревьях не шелохнутся. На меня эта вечерняя тишина всегда навевает какое-то неясное чувство ожидания. Небо было чистое, высокое и ясное; лишь на западе виднелось несколько легких облачков. Но к этому гнету вечернего ожидания примешивался теперь страх. В тишине мои чувства, казалось, сверхъестественно обострились. Мне чудилось, что я мог даже ощущать пещеры в земле у себя под ногами, мог чуть ли не видеть морлоков, кишащих в своем подземном муравейнике в ожидании темноты. Мне казалось, что они примут мое вторжение как объявление войны. И зачем взяли они мою Машину Времени?
   Мы продолжали идти в вечерней тишине, а сумерки тем временем постепенно сгущались. Голубая ясность дали померкла, одна за другой стали загораться звезды. Земля под ногами становилась смутной, деревья - черными. Страх и усталость овладели Уиной. Я взял ее на руки, успокаивая и лаская. По мере наступления темноты она все крепче и крепче прижималась лицом к моему плечу. По длинному склону холма мы спустились в долину, и тут я чуть было не свалился в маленькую речку. Перейдя ее вброд, я взобрался на противоположный склон долины, прошел мимо множества домов, мимо статуи, изображавшей, как мне показалось, некое подобие фавна, но только без головы. Здесь росли акации. Морлоков не было видно, но ведь ночь только начиналась и самые темные часы, перед восходом ущербленной луны, были еще впереди.
   С вершины следующего холма я увидел густую чащу леса, которая тянулась передо мной широкой и черной полосой. Я остановился в нерешительности. Этому лесу не было видно конца ни справа, ни слева. Чувствуя себя усталым - у меня нестерпимо болели ноги, - я осторожно снял с плеча Уину и опустился на землю. Я уже не видел Зеленого Дворца и не знал, куда идти. Взглянув на лесную чащу, я невольно подумал о том, что могла скрывать она в своей глубине. Под этими густо переплетенными ветвями деревьев, должно быть, не видно даже звезд. Если б в лесу меня даже и не подстерегала опасность - та опасность, самую мысль о которой я гнал от себя, - там все же было достаточно корней, чтобы споткнуться, и стволов, чтобы расшибить себе лоб. К тому же я был измучен волнениями этого дня и решил не идти в лес, а провести ночь на открытом месте.
   Я был рад, что Уина уже крепко спала. Заботливо завернув ее в свою куртку, я сел рядом с ней и стал ожидать восхода луны. На склоне холма было тихо и пустынно, но из темноты леса доносился по временам какой-то шорох. Надо мной сияли звезды, ночь была очень ясная. Их мерцание успокаивало меня. На небе уже не было знакомых созвездий: они приняли новые очертания благодаря тем медленным перемещениям звезд, которые становятся ощутимы лишь по истечении сотен человеческих жизней. Один только Млечный Путь, казалось, остался тем же потоком звездной пыли, что и в наше время. На юге сияла какая-то очень яркая, неизвестная мне красная звезда, она была ярче даже нашего Сириуса. И среди всех этих мерцающих точек мягко и ровно сияла большая планета, как будто спокойно улыбающееся лицо старого друга.
   При свете звезд все заботы и горести земной жизни показались мне ничтожными. Я подумал о том, как они бесконечно далеки, как медленно движутся из неведомого прошлого в неведомое будущее. Подумал о кругах, которые описывает в пространстве земная ось. Всего сорок раз описала она этот круг за восемьсот тысяч лет, которые я преодолел. И за это время вся деятельность, все традиции, вся сложная организация, все национальности, языки, вся литература, все человеческие стремления и даже самое воспоминание о Человеке, каким я его знал, исчезли. Взамен этого в мире появились хрупкие существа, забывшие о своем высоком происхождении, и белесые твари, от которых я в ужасе бежал. Я думал и о том Великом Страхе, который разделил две разновидности человеческого рода, и впервые с содроганием понял, что за мясо видел я в Подземном Мире. Нет, это было бы слишком ужасно! Я взглянул на маленькую Уину, спавшую рядом со мной, на ее личико, беленькое и ясное, как звездочка, и тотчас же отогнал страшную мысль.
   Всю эту долгую ночь я старался не думать о морлоках и убивал время, стараясь найти в путанице звезд следы старых созвездий. Небо было совершенно чистое, кроме нескольких легких облачков. По временам я дремал. Когда такое бдение совсем истомило меня, в восточной части неба показался слабый свет, подобный зареву какого-то бесцветного пожара, и вслед за тем появился белый тонкий серп убывающей луны. А следом, как бы настигая и затопляя его своим сиянием, блеснули первые лучи утренней зари, сначала бледные, но потом с каждой минутой все ярче разгоравшиеся теплыми алыми красками. Ни один морлок не приблизился к нам; в эту ночь я даже не видел никого из них. С первым светом наступающего дня все мои ночные страхи стали казаться почти смешными. Я встал и почувствовал, что моя нога в башмаке без каблука распухла у лодыжки, пятка болела. Я сел на землю, снял башмаки и отшвырнул их прочь.
   Разбудив Уину, я спустился с ней вниз. Мы вошли в лес, теперь зеленый и приветливый, а не черный и зловещий, как ночью. Мы позавтракали плодами, а потом встретили несколько прекрасных маленьких существ, которые смеялись и танцевали на солнышке, как будто в мире никогда и не существовало ночей. Но тут я снова вспомнил о том мясе, которое видел у морлоков. Теперь мне стало окончательно ясно, что это было за мясо, и я от всей души пожалел о том слабом ручейке, который остался на земле от некогда могучего потока Человечества. Ясно, что когда-то давно, века назад, пища у морлоков иссякла. Возможно, что некоторое время они питались крысами и всякой другой мерзостью. Даже и в наше время человек гораздо менее разборчив в пище, чем когда-то, - значительно менее разборчив, чем любая обезьяна. Его предубеждение против человеческого мяса не есть глубоко укоренившийся инстинкт. И теперь вот что делали эти бесчеловечные потомки людей!.. Я постарался взглянуть на дело с научной точки зрения. Во всяком случае, морлоки были менее человекоподобны и более далеки от нас, чем наши предки-каннибалы, жившие три или четыре тысячи лет назад. А тот высокоразвитый ум, который сделал бы для нас людоедство истинной пыткой, окончательно исчез. "О чем мне беспокоиться? - подумал я. - Эти элои просто-напросто откормленный скот, который разводят и отбирают себе в пищу муравьеподобные морлоки, - вероятно, они даже следят за тем, чтобы элои были хорошо откормлены..." А маленькая Уина тем временем танцевала около меня.
   Я попытался подавить отвращение, заставляя себя думать, что такое положение вещей - суровая кара за человеческий эгоизм. Люди хотели жить в роскоши за счет тяжкого труда своих собратьев и оправдывались необходимостью, а теперь, когда настало время, та же необходимость повернулась к ним своей обратной стороной. Я даже, подобно Карлейлю, пытался возбудить в себе презрение к этой жалкой, упадочной аристократии. Но мне это не удалось. Как ни велико было их духовное падение, все же элои сохранили в своей внешности слишком много человеческого, и я невольно сочувствовал им, разделяя с ними унижение и страх.
   Что мне делать, я еще не знал. Прежде всего я хотел найти безопасное убежище и раздобыть какое-нибудь металлическое или каменное оружие. Это было необходимо. Затем я надеялся найти средства для добывания огня, чтобы иметь факел, так как знал, что это оружие было самым действенным против морлоков. А еще я хотел сделать какое-нибудь приспособление для того, чтобы выломать бронзовые двери в пьедестале Белого Сфинкса. Я намеревался сделать таран. Я был уверен, что если войду в эти двери, неся с собой факел, то найду там Машину Времени и смогу вырваться из этого ужасного мира. Я не думал, чтобы у морлоков хватило сил утащить мою Машину куда-нибудь очень далеко. Уину я решил взять с собой в наше время. Обдумывая все эти планы, я продолжал идти к тому зданию, которое избрал для своего жилища.
  

11. Зеленый Дворец

   Когда около полудня мы дошли до Зеленого Дворца, то нашли его полуразрушенным и пустынным. В окнах торчали только осколки стекол, а большие куски зеленой облицовки отвалились от проржавевшего металлического каркаса. Дворец стоял на высоком травянистом склоне, и, взглянув на северо-восток, я изумился, увидя большой эстуарий, или, скорее, бухту, там, где, по моим соображениям, были наши Уондсворт и Бэттерси. И я сразу подумал, - что же произошло или происходит теперь с существами, населяющими морскую глубину, но долго раздумывать об этом не стал.
   Оказалось, что дворец был действительно сделан из фарфора, и вдоль его фасада тянулась надпись на каком-то незнакомом языке. Мне пришла в голову нелепая мысль, что Уина может помочь разобрать ее, но оказалось, что она и понятия не имеет о письме. Она всегда казалась мне более человеком, чем была на самом деле, может быть, потому, что ее привязанность ко мне была такой человеческой.
   За огромными поломанными створчатыми дверями, которые были открыты настежь, мы увидели вместо обычного зала длинную галерею с целым рядом окон. С первого же взгляда я понял, что это музей. Паркетный пол был покрыт густым слоем пыли, и такой же серый покров лежал на удивительных и разнообразных предметах, в беспорядке сваленных повсюду. Среди прочего я увидел что-то странное и высохшее посреди зала - несомненно, это была нижняя часть огромного скелета. По форме его ног я определил, что это вымершее животное типа мегатерия. Рядом в густой пыли лежали его череп и кости верхних конечностей, а в одном месте, где крыша протекала, часть костей почти совершенно рассыпалась. Далее в галерее стоял огромный скелет бронтозавра. Мое предположение, что это музей, подтвердилось. По бокам галереи я нашел то, что принял сначала за покосившиеся полки, но, стерев с них густой слой пыли, убедился, что это стеклянные витрины. Вероятно, они были герметически закупорены, судя по некоторым прекрасно сохранившимся экспонатам.
   Ясно, что мы находились среди развалин огромного музея, подобного Южно-Кенсингтонскому, но относившегося к более поздним временам. Здесь, по-видимому, был палеонтологический отдел, обладавший чудеснейшей коллекцией ископаемых, однако неизбежное разрушение, искусственно остановленное на некоторое время и утратившее благодаря уничтожению бактерий и грибков девяносто девять сотых своей силы, все же верно и медленно продолжало свою работу. То тут, то там находил я следы посещения музея маленьким народом: кое-где попадались редкие ископаемые, разломанные ими на куски или нанизанные гирляндами на тростник. В некоторых местах витрины были сорваны. И я решил, что это сделали морлоки. Дверец был совершенно пуст. Густой слой пыли заглушал звук наших шагов. Пока я с изумлением осматривался, ко мне подошла Уина, которая до тех пор забавлялась тем, что катала морского ежа по наклонному стеклу витрины. Она тихонько взяла меня за руку и встала рядом со мной.
   Я был так изумлен при виде этого разрушающегося памятника интеллектуального периода существования человечества, что не подумал о той пользе, какую отсюда мог бы для себя извлечь. Даже мысль о Машине вылетела у меня на время из головы.
   Судя по размерам, Зеленый Дворец должен был заключать в себе не только палеонтологическую галерею: вероятно, тут были и исторические отделы, а может быть, даже библиотека. Для меня это было бы неизмеримо интереснее, чем геологическая выставка времен упадка. Принявшись за дальнейшие исследования, я открыл вторую, короткую, галерею, пересекавшую первую. По-видимому, это был Минералогический отдел, и вид куска серы навел меня на мысль о порохе. Но я нигде не мог отыскать селитры или каких-нибудь азотнокислых солей. Без сомнения, они разложились много столетий назад. Но сера не выходила у меня из головы и натолкнула меня на целый ряд мыслей. Все остальное здесь мало меня интересовало, хотя, в общем, пожалуй, этот отдел сохранился лучше всего. Я не специалист по минералогии, и потому я отправился дальше в полуразрушенное крыло здания, параллельное первой галерее, через которую я вошел. По-видимому, этот новый отдел был посвящен естественной истории, но все в нем давным-давно изменилось до неузнаваемости. Несколько съежившихся и почерневших остатков того, что прежде было чучелом зверей, высохшие коконы в банках, когда-то наполненных спиртом, темная пыль, оставшаяся от засушенных растений, - вот и все, что я здесь нашел. Я пожалел об этом; мне было бы интересно проследить те медленные терпеливые усилия, благодаря которым была достигнута полная победа над животным и растительным миром. Оттуда мы попали в огромную плохо освещенную галерею. Пол постепенно понижался, хотя и под небольшим углом, от того конца, где мы стояли. С потолка через одинаковые промежутки свешивались белые шары; некоторые из них были треснуты или разбиты вдребезги, и у меня невольно явилась мысль, что это помещение каких-либо заразных болезней. Позже я узнал, что и самые процессы гниения и разложения под влиянием общих перемен приняли совершенно другой характер.
   Что касается социальной жизни, то и там была одержана огромная победа. Я видел, что человечество будущего живет в великолепных жилищах, носит прекрасные одежды и в то же время не занимается трудом. Во всяком случае, я не заметил каких бы то ни было признаков социальной и экономической борьбы. Лавки, объявления, движение грузов по улицам и вообще вся промышленность, составляющая основу нашего современного мира, исчезли из мира будущего!
   Неудивительно, что в этот прекрасный вечер, залитый лучами золотистого заката, у меня невольно возникла мысль: окружающий мир и есть социальный рай.
   Я пришел к заключению, что человечество наконец-то решило проблему роста народонаселения и перестало увеличиваться.
   Однако новые условия неизбежно требуют от человека приспособления к происходящим в его жизни изменениям. Если только наша биология не представляет собой одну бесконечную цепь заблуждений, то в чем же причина прогресса человеческого ума и силы? Труд и свобода, то есть такие условия, когда деятельный, сильный и ловкий опережает, а слабейший отходит в сторону; когда побеждают сплоченный союз способных людей, самообладание, терпение, решительность -- вот что заставляет совершенствоваться интеллект и физическую природу человека.
   Институт семьи и возникающие отсюда чувства: свирепая ревность, нежность к своему потомству, самоотверженность родителей -- все это находит оправдание и основание в тех неизбежных опасностях, которые окружают молодое подрастающее поколение. Ну а теперь о том, где же эти опасности.
   Уже в современном обществе замечается постоянно растущий протест против супружеской ревности, против слепой материнской любви, против вообще всякого рода страстей. Эти чувства представляются нам лишними, так как только увеличивают неудобства нашей жизни. Они являются пережитками диких первобытных времен и совсем неуместны в утонченной и приятной жизни.
   Я думал о физической слабости этих маленьких людей, об их жалких умственных способностях, об огромных бесчисленных развалинах, окружающих меня, и еще больше укреплялся во мнении, что человечество одержало полную победу над природой. Ведь после битвы всегда наступает покой. Человечество, будучи энергичным и умным, использовало всю мощь своих жизненных сил на то, чтобы изменить условия, в которых оно жило. И в результате наступила реакция, вызванная изменением условий.
   В этой новой жизни, при наличии полного довольства и безопасности, беспокойная энергия, которая в нашем обществе составляет силу, должна была превратиться в слабость. Ведь и у нас некоторые желания и склонности, когда-то необходимые для того, чтобы не погибнуть, просто мешают жить. Физическая сила, мужество и воинственность не только не помогают, но даже составляют препятствие в жизни цивилизованного человечества. В государстве же, основанном на физическом довольстве и обеспеченности, всякая чрезмерная сила -- как умственная, так и физическая, -- была бы совершенно ни к чему. Итак, я пришел к заключению, что уже очень давно на земле не существовало никакой опасности ни от войн, ни от отдельных случаев насилия, ни от диких зверей, ни от опустошительных эпидемий, после которых у человечества должна была бы возникать потребность в восстановлении сил и укреплении организма; не было также и никакой необходимости в труде.
   В таких условиях жизни те, кого мы называем слабыми, чувствовали себя не хуже сильных. Да, в сущности, их уже и не стоило считать слабыми. Они, к слову, были лучше приспособлены к такой жизни, чем сильные, поскольку сильных подтачивала не имеющая выхода энергия.
   Я не сомневался, что изумительная красота зданий, окружающих меня, была последним проявлением энергии человечества, которая со временем становилась бесцельной и ненужной после того, когда наконец-то была достигнута полная гармония в жизни; эта последняя вспышка энергии увенчала победу -- и затем настала эпоха мирной жизни.
   Такова неизбежная участь энергии при отсутствии жизненной борьбы: какой-то период эта энергия еще продолжает проявляться в искусстве, в любви, а затем наступают бессилие и упадок...
   Но даже эти художественные импульсы вскоре должны исчезнуть -- и уже, наверное, исчезли в то время, которое было перед моими глазами. Украшать себя цветами, танцевать и петь -- вот все, что осталось от некогда сильных импульсов. В конце концов и это должно было постепенно выродиться в полное бездействие.
   Труд и необходимость служат для нас точилом, на котором оттачиваются наши силы и способности, и мне кажется, что здесь это ненавистное точило было сломано.
   Стоя на холме и всматриваясь в сгущавшуюся темноту, я думал, что в довольно простом объяснении мне удалось найти решение проблемы мира, что я разгадал тайну этого очаровательного маленького народа. Возможно, изобретенные ими средства против прироста населения оказались слишком действенными, и потому численность их скорее уменьшалась, чем оставалась постоянной. Этим и можно было объяснить царившее повсюду запустение.
   Мое истолкование было очень простым и даже достаточно правдоподобным, как и большинство ложных теорий!
  

Внезапный удар

   Пока я размышлял о чересчур полном торжестве человека, на северо-востоке, пронизанном серебристым светом, выплыла желтая полная луна. Светлые маленькие фигурки внизу перестали двигаться. Вздрогнув от ночного холода, я решил спуститься вниз, чтобы найти себе ночлег.
   Я принялся искать знакомое мне здание, пробежал глазами по Белому Сфинксу на бронзовом пьедестале: чем ярче становился лунный свет, тем все отчетливее выделялась в ночи его фигура. Я очень хорошо видел и серебристый тополь возле статуи, и густые заросли рододендронов, и маленькую лужайку.
   Когда я опять окинул взглядом лужайку, меня вдруг охватило странное сомнение, нарушившее мой покой.
   -- Нет, -- решительно сказал я самому себе, -- это не та лужайка!
   Но это была та лужайка!
   Белое, будто изрытое проказой лицо Сфинкса уставилось на лужайку. Вы можете себе представить, что я почувствовал, когда окончательно убедился... Нет, не можете!..
   Машина времени исчезла!
   В то же мгновение возникло ощущение, будто меня стегнули по лицу кнутом: ведь я могу потерять свой прежний век и остаться беспомощным среди этого страшного нового мира. Одна эта мысль причиняла мне чисто физические страдания. Я чувствовал, как сжималось мое горло, останавливалось дыхание...
   В следующую секунду я уже весь был во власти панического ужаса и бросился бежать огромными прыжками вниз по откосу холма. Споткнувшись, я упал и порезал себе лицо. Я не стал тратить время на то, чтобы остановить кровотечение, и, вскочив на ноги, снова побежал, чувствуя, как теплая струйка крови стекает по моей щеке и подбородку.
   На бегу я не переставал твердить себе: "Они только отодвинули ее немного, спрятали в кусты, чтобы она не стояла на дороге..."
   И все-таки я не останавливался ни на миг. Конечно, я старался успокоиться, но в то же время интуиция подсказывала мне, что утешать себя смешно и что моя Машина действительно исчезла. Я задыхался. Мне показалось, что я преодолел расстояние от вершины холма до маленькой лужайки -- мили две -- в какие-нибудь десять минут. А я ведь не молод.
   Я бежал и вслух проклинал себя за такую глупость: надо же было оставить Машину! Затем снова проклинал и задыхался еще сильнее. Я громко кричал -- ответа не было. Ни одного живого существа на этой залитой лунным сияниям земле я не увидел.
   Когда я добежал до лужайки, мои худшие опасения подтвердились: от Машины времени не осталось никаких следов. Я прямо похолодел, увидев пустое место посреди темной чащи кустарников. Быстро сделал круг в надежде, что Машину, возможно, спрятали где-нибудь поблизости. А затем остановился как вкопанный, запустив руки в волосы...
   Надо мной на своем бронзовом пьедестале возвышался Белый Сфинкс, сияющий в лунном свете и словно изрытый проказой. Казалось, он смеется над моим отчаянием!..
   Я мог бы утешаться мыслью, что эти человечки просто задвинули Машину под какой-нибудь навес. Но, увы, я был слишком уверен в их физической и умственной несостоятельности. Но теперь меня пугало уже другое: очевидное. Меня ужасало вмешательство какой-то неожиданной, неведомой мне силы, похитившей мое изобретение. Я не сомневался только в одном: если какой-нибудь другой век не изобрел подобного аппарата, то без меня Машина не могла отправиться путешествовать во времени. Способ прикрепления рычагов -- потом я покажу вам, в чем он заключается, -- не допускает возможности воспользоваться ею, когда рычаги сняты. Следовательно, Машина могла двигаться только в пространстве, а значит, она была унесена и спрятана. Но где же она могла быть?
   И уж тут, кажется, я совсем спятил. Помнится, я неистово бегал взад и вперед по кустарнику, освещенному луной, вокруг Сфинкса и спугнул какое-то белое животное, которое в полутьме принял за маленькую лань. Позже, когда наступила ночь, я продолжал поиски, раздвигая заросли, пока не расцарапал руки в кровь. Наконец, рыдая от ярости и отчаяния, я побрел к большому каменному зданию. Огромный зал, погрузившийся во тьму, был безмолвен и пустынен. Я поскользнулся на неровном полу, упал на один из малахитовых столов и чуть не сломал себе ногу. Тогда я зажег спичку и пошел дальше, мимо пыльных занавесей, о которых я уже говорил вам.
   Там я нашел второй зал, устланный подушками: на подушках спали около десятка человечков. Наверное, мое повторное появление показалось им очень странным: с каким-то нечленораздельным криком и зажженной спичкой в руках, я слишком неожиданно для них выскочил из темноты. А ведь спичек у них давно уж не было и в помине.
   -- Где моя Машина времени? -- закричал я, словно разобидевшийся ребенок, у которого отняли любимую игрушку, и ну стаскивать их с подушек и трясти.
   Вероятно, мое поведение вызвало у них недоумение. Некоторые смеялись, но большинство имело испуганный вид. Когда они собрались вокруг меня, мне вдруг пришло в голову: вот я запугиваю их, а ведь нелепее этого ничего нельзя придумать. Судя по тому, как они вели себя днем, чувство страха, скорее всего, было ими совершенно позабыто.
   Я моментально швырнул спичку, кого-то по дороге сшиб с ног и бросился вон. Пробравшись ощупью по большому обеденному залу, я вышел наружу, где все было залито лунным светом. Позади я слышал крики ужаса и топот маленьких ножек, спотыкающихся в темноте. Но всего, что я тогда проделывал, уж и не упомню.
   Думаю, что именно неожиданность моей потери довела меня до такого безумного состояния. Я чувствовал себя безнадежно отрезанным от своего мира -- каким-то странным животным, попавшим в другой, совершенно неведомый, мир!
   В исступлении бросаясь туда и сюда, я кричал, проклиная Бога и судьбу. Помню ощущение страшной усталости, овладевшее мной во время этой долгой ночи отчаяния. Помню, как я заглядывал в разные неподходящие места, как пробирался через освещенные луной развалины, как в темных закоулках натыкался на каких-то странных существ; как в конце концов лег на земле возле Сфинкса и заплакал в безнадежном отчаянии. В это время я уже совершенно обессилел, а злость на себя за то, что я так глупо бросил Машину, исчезла: я чувствовал только свое несчастье, ничего больше!
   Незаметно для себя я заснул, а когда проснулся, то был уже день и вокруг меня по траве прыгали воробьи, так близко, что я мог достать их рукой.
   Утро освежило меня. Я сел и стал вспоминать, как попал сюда и отчего у меня такое чувство одиночества и отчаяния. Понемногу я восстановил всю картину происшедшего.
   При дневном свете, таком ясном и спокойном, я нашел в себе силы заглянуть своему несчастью прямо в лицо. Теперь я понимал, как бессмысленна была моя ярость ночью, и попытался дать оценку ситуации, в которой оказался. "Предположим самое худшее, -- говорил я себе. -- Предположим даже, что моя Машина погибла, что она разрушена. Из этого следует только одно: я должен быть еще спокойнее и терпеливее. Мне нужно изучить этих людей получше и попытаться выяснить, каким образом исчезла Машина. Мне необходимо разузнать, нет ли возможности раздобыть материал и инструменты, которые могут понадобиться. В конце концов, неужели я не смогу сделать новую Машину?" Теперь это было моей единственной надеждой, правда, очень слабой, но согласитесь, надежда всегда лучше отчаяния. К тому же я находился в таком прекрасном и любопытном мире!
   По всей вероятности, мою Машину просто унесли. Значит, мне потребуется как можно больше выдержки и терпения. Я пришел к заключению, что мне надо постараться отыскать место, где она спрятана, и снова завладеть ею силой или хитростью.
   С этими мыслями я вскочил и стал осматриваться кругом: нельзя ли где-нибудь выкупаться. Я чувствовал утомление, какую-то одеревенелость в теле, и весь был покрыт пылью. Утренняя свежесть вызвала у меня сильное желание и самому освежиться. Возбуждение спало; мне теперь казалось странным, отчего я так неистовствовал ночью.
   Я тщательно осмотрел поверхность земли вокруг маленькой лужайки и долго без всякой пользы расспрашивал маленьких людей, проходивших мимо, стараясь всячески дать им понять, что мне надо. Но они не понимали моих жестов: одни просто казались совсем тупыми, другие же думали, что я шучу, и смеялись.
   Мне стоило невероятных усилий, чтобы удержаться и не ударить их по прелестным смеющимся лицам. Это было, конечно, безумное побуждение, но дьявол страха и слепого гнева, еще не обузданный мной окончательно, готов был снова взять верх над моей рассудительностью.
   Осмотр дерна, покрывавшего землю, помог мне больше: я нашел свежую колею на полпути между пьедесталом Сфинкса и собственными следами, оставленными там, где я возился со своей перевернутой Машиной. Тут были и другие признаки какой-то возни: странные, довольно узкие следы ступней, вроде следов ленивцев [Ленивец, или тихоход - животное, обитающее в Южной Америке, на ногах имеет только по два пальца, отчего ступни этого животного особенно узки]. Это заставило меня обратить внимание на пьедестал. Как я уже сказал, он был сделан из бронзы, но представлял собой не цельный кусок, а плиту, с обеих сторон отделанную панелями, великолепно украшающими его. Я подошел и постучал. Пьедестал оказался полым. Хорошенько исследовав панели, я убедился, что они были вставлены в рамы не наглухо. Правда, я не заметил ни дверных ручек, ни замочных скважин, но если предположительно это были двери, то они могли открываться и изнутри.
   В одном я теперь не сомневался: Машина времени находилась внутри пьедестала. Но как она туда попала -- вот в чем загадка!
   Внезапно я увидел в зарослях головы двух человек, одетых в оранжевые платья. Пробираясь сквозь кусты, растущие под какими-то деревьями вроде цветущих яблонь, они явно направлялись ко мне. Я повернулся и, улыбаясь, поманил их к себе.
   Они подошли. Я указал им на пьедестал и постарался дать понять, что желаю открыть его. Но как только я сделал этот жест, с ними произошла странная перемена. Я не знаю, как передать вам выражение их лиц. Представьте, что вы позволили себе совершенно непристойный жест в присутствии деликатно воспитанной дамы. Наверное, она точно так же посмотрела бы на вас, как эти маленькие люди взглянули на меня. Они ушли с таким видом, будто я нанес им сильнейшее оскорбление.
   Я попробовал обратиться к другому человечку, прелестному маленькому существу в белой одежде, -- и результат получился тот же самый. Признаться, мне стало как-то неловко.
   Но, как вы знаете, мне во что бы то ни стало нужна была Машина времени, а потому я повторил попытку, заговорив с человечком в белой одежде. Когда же он, как и другие, отвернулся от меня, я окончательно утратил выдержку. В три прыжка нагнав человечка, я обмотал его шею полой его же платья и поволок к Сфинксу. Но, увидев искаженное от ужаса и отвращения лицо, я тотчас же отпустил его.
   Тем не менее я не собирался сдаваться и начал бить кулаками в бронзовые панели. Мне почудилось, что там внутри что-то зашевелилось, вернее, я услышал звук -- что-то вроде хихиканья, но, должно быть, я ошибся. Тогда я притащил с берега реки огромный булыжник и стал колотить им по пьедесталу до тех пор, пока не расплющил кусок украшений и пока медная зелень пылью не посыпалась на землю.
   Человечки, наверное, слышали мои удары, раздававшиеся на целую милю вокруг. Но все это не производило на них большого впечатления... Я видел, как они столпились на склоне холма и украдкой посматривали на меня. Наконец, усталый и весь в поту, я бросил камень и сел на землю, стараясь при этом не спускать глаз с Белого Сфинкса.
   Однако же я был очень возбужден, да и потом я слишком европеец, чтобы просто так сидеть и ждать сложа руки. Я привык годами работать над какой-нибудь проблемой, но ничего не делать в течение двадцати четырех часов -- этого я не мог!
   Спустя некоторое время я встал и принялся бесцельно бродить между кустарниками.
   "Терпение, -- говорил я себе. -- Если ты хочешь вернуть свою Машину, оставь Сфинкса в покое. Скорее всего, они намерены завладеть Машиной, поэтому разрушение бронзовых панелей не принесет тебе никакой пользы. Если же у них нет такого намерения, то ты получишь ее обратно, как только сможешь попросить об этом. А сидеть посреди незнакомых предметов, пытаясь узнать тайну исчезновения Машины, совершенно бесполезно. Это верный путь к сумасшествию. Приглядись хорошенько к миру будущего, изучи его и постарайся не делать чересчур поспешных заключений. В конце концов ты найдешь ключ ко всем его загадкам!"
   Внезапно передо мной открылась и юмористическая сторона моего приключения. Я столько лет убил на то, чтобы найти способ попасть в будущее, а теперь только и думал, как бы поскорее выбраться отсюда. Я собственными руками создал самую сложную и самую безнадежную ловушку, какая только могла быть придумана человеком. И хотя мне приходилось смеяться только над самим собой, я все же не смог удержаться и громко расхохотался.
   Когда я пришел в большой дворец, мне показалось, что маленькие люди стараются избегать меня. Возможно, это было всего лишь результатом моего воображения, а может, причина заключалась в моей попытке разбить бронзовые двери. Тем не менее я со всей ясностью чувствовал, что они меня сторонятся. Я решил сделать вид, будто мне до этого нет никакого дела, и вообще оставил их в покое.
   Через день или два все снова вошло в обычную колею. Исходя из своих возможностей, я продолжал изучать их язык и, разумеется, не оставил наблюдений за неведомым мне миром. Не знаю, был ли их язык действительно так прост или же я упускал из виду какие-нибудь тонкие оттенки, но только мне казалось, что он состоит из одних только имен существительных и глаголов. Отвлеченных терминов было мало, если, конечно, они вообще имелись в их языке. Не было также и образных выражений; фразы обыкновенно состояли из двух слов, поэтому я мог объясняться с ними с помощью самых простых предложений.
   Мысли о Машине времени и бронзовых дверях Сфинкса я решил отложить до тех пор, пока у меня не наберется как можно больше сведений об окружающем мире и пока эти сведения сами собой опять не натолкнут меня на мысль о Машине. Тогда я естественным путем вернусь к ним. Но вы понимаете, конечно, чувство, которое все время мешало мне уйти дальше чем на несколько миль от места остановки моей Машины.
  

Объяснение

   Насколько я мог судить, тут везде было такое же изобилие, какое бросилось мне в глаза в долине Темзы. С вершины каждого холма, на который я влезал, были видны многочисленные великолепные здания, бесконечно разнообразные по материалу и стилю, а также густые чащи вечнозеленых растений, усыпанные цветами деревья и древовидные папоротники. Тут и там отливала серебром извилистая лента реки, а вдали, сливаясь с прозрачной лазурью неба, голубоватой полосой росла волнистая гряда холмов.
   Уже с самого начала я обратил внимание на одну странную особенность этого ландшафта: наличие круглых колодцев, достигавших, как мне казалось, во многих местах довольно большой глубины. Один из этих колодцев находился как раз на тропинке, по которой я шел, когда поднимался на вершину холма во время своей первой прогулки. Как и все прочие колодцы, он был отделан по краям бронзой и защищен от дождя маленьким куполом. Сидя возле этих колодцев и заглядывая в глубокую тьму внизу, я ни разу не заметил даже малейшего отблеска воды или отражения в ней моей зажженной спички. Но из всех колодцев доносился какой-то странный звук: туд-туд-туд-туд, что-то вроде стука во время работы больших машин. По колебанию пламени спички я определил, что внутри колодца есть постоянный приток воздуха. Чтобы убедиться в этом, я бросил туда кусочек бумаги, и, вместо того чтобы плавно лететь вниз, бумага быстро завертелась, а затем, увлеченная воздушным течением, исчезла из виду.
   Спустя время я пришел к заключению, что между колодцами и огромными башнями, разбросанными по склонам холмов, существует какая-то связь, поскольку над башнями часто можно было заметить такое колебание воздуха, какое бывает в жаркие дни над залитым солнцем берегом моря.
   Сопоставив все это, я решил, что башня и колодцы составляют систему подземной вентиляции, истинное назначение которой мне пока было трудно понять. Сначала я склонялся к тому, что это каким-то образом связано с санитарным устройством быта маленького народа. Такое заключение казалось вполне естественным, но оно, как выяснилось чуть позже, было абсолютно неверным.
   Впрочем, я должен сознаться, что во время своего пребывания в этом наступившем будущем мне не удалось собрать никаких сведений относительно дренажей, колодцев, путей сообщения и иных приспособлений. В утопиях и рассказах о грядущих временах, которые мне доводилось читать, всегда сообщалось множество подробностей, касающихся зданий и социального устройства. Подобные детали довольно легко представить, когда весь мир находится только в воображении, но для настоящего путешественника, попавшего в такие условия, в каких оказался я, совершенно невозможно подробно ознакомиться с окружающим миром. Вообразите себе негра, который прямо из Центральной Африки попал в Лондон. Что он может рассказать потом своему племени? Что он будет знать о железнодорожных компаниях, о социальных движениях, о телефонах и телеграфах, транспортных и почтовых конторах и т. п.? Ровным счетом ничего, если мы сами не объясним ему. Но даже если ему и удастся что-нибудь разузнать, разве он сумеет передать это своим друзьям, которые никогда не путешествовали? Разве он сможет заставить их поверить? А ведь пропасть между мной и людьми Золотого Века была куда больше, чем между негром и белым человеком. Я чувствовал тут много чего-то, недоступного моему пониманию. Кроме общего впечатления какой-то автоматической организованности, я могу сообщить вам лишь очень немногое, что дало бы понятие о разнице между современным миром и Золотым Веком.
   Например, то, что касается погребения умерших: я не обнаружил там никаких признаков крематория или кладбища. Но возможно, что кладбища (или крематории) находились где-нибудь вне круга моих исследований. Это опять-таки один из тех вопросов, которые с самого начала заинтересовали меня и из-за которых я сразу же попал в тупик. Поскольку эта загадка очень сильно меня занимала, я решился на дальнейшие изыскания -- и был озадачен еще больше. Среди этого маленького народа не было ни дряхлых, ни больных! Однако должен сознаться, что меня недолго удовлетворяли мои первоначальные теории относительно автоматического прогресса и приходящего в упадок человечества. Но я не мог придумать ничего другого. А между тем противоречия были немалые.
   Все большие дворцы, которые мне довелось увидеть, служили исключительно жилыми помещениями -- огромными спальнями и столовыми. Но я не видел никаких машин, никаких фабрик. Между тем все люди были одеты в прекрасные ткани, которые требовали обновления, а их сандалии -- хотя и были без украшений -- представляли собой образцы прекрасных и сложных изделий. Так или иначе, но эти вещи надо было изготавливать! Между тем я не заметил у этого народа ни малейших склонностей к какой бы то ни было творческой деятельности. У них не было ни лавок, ни мастерских и вместе с тем -- никаких признаков ввоза товаров. Они проводили все время в милых играх, купались в реке, играли в любовь, ели и спали -- и больше ничего. Я совершенно не мог понять, чем поддерживался такой порядок вещей.
   Теперь вернемся к Машине времени. Что-то, пока неизвестное мне, запрятало ее внутри пьедестала Белого Сфинкса. Для чего? Хоть убейте, я не мог ответить на этот вопрос! Для чего существовали безводные колодцы, эти шахты с воздушными течениями? Я чувствовал, что не могу найти ключ к этим загадкам. Я чувствовал... Как бы это объяснить вам? Представьте себе, что вы нашли письмо, отдельные фразы которого написаны на прекрасном английском языке, но перемешаны со словами и буквами, совершенно вам незнакомыми. Именно в таком виде представлялся мне мир в восемьсот две тысячи семьсот первом году, на третий день моего пребывания в нем!
   В этот же день я приобрел в некотором роде друга. Это случилось так. Я наблюдал за небольшой компанией маленьких человечков, купавшихся на мелководье. С одним из них случилась судорога, и его стало уносить вниз по реке. Течение тут было довольно быстрое, но все же не настолько, чтобы с ним не мог справиться пловец, даже и не очень искусный. Однако никто не сделал ни малейшей попытки, чтобы спасти слабо кричащее существо, которое тонуло у них на глазах. Кстати, это поможет вам понять странный психический недостаток, имеющийся у маленьких людей.
   Сообразив, что происходит, я быстро сбросил с себя одежду, кинулся в воду ниже по течению реки, перехватил маленькое беспомощное создание и без труда вытащил его на берег.
   Это была, как оказалось, женщина. Легкое растирание очень быстро привело ее в чувство, и я с удовлетворением убедился, что она совершенно оправилась, когда я уходил от нее.
   Будучи невысокого мнения об этих человечках, я, честно говоря, не ожидал никакой благодарности. Однако на этот раз я ошибся.
   Случилось это утром. После обеда я снова встретил ее, когда возвращался после своих обычных исследований. Она радостно вскрикнула, подбежала ко мне и поднесла огромную гирлянду цветов, очевидно сделанную специально для меня.
   Маленькое созданьице очень заинтересовало меня. Возможно, это объяснялось тем, что я чувствовал себя одиноким. Во всяком случае я постарался дать ей понять, насколько ценю ее подарок. Вскоре мы уже сидели вместе в небольшой каменной беседке и вели разговор, состоявший преимущественно из улыбок.
   Явная симпатия ко мне этого маленького создания производила такое же впечатление, какое вызывается привязанностью к вам ребенка. Мы передавали друг другу цветы, она целовала мои руки. Я делал то же самое. Потом я попробовал заговорить с ней и узнал, что ее зовут Уина. Несмотря на то что я не понимал, что означало это имя, у меня возникло ощущение, что оно очень подходит ей.
   Так началась наша дружба, которая продолжалась неделю и кончилась... Потом я расскажу вам, как она кончилась!
   Уина была совсем как малое дитя. Она хотела всегда быть рядом и всюду за мной бегала. В конце концов я решил во время одной из следующих прогулок довести ее до утомления и, когда она выбьется из сил, бросить: пусть себе кричит мне вдогонку.
   Проблема мира должна быть решена, говорил я себе. Ведь не для того же я попал в будущее, чтобы заниматься легким флиртом. Когда я осуществил задуманный мною план и однажды бросил Уину, она, оставшись одна, была в страшном горе и отчаянно кричала. В общем, ее преданность доставляла мне столько же неудобств, сколько и утешения. Но я все-таки должен сознаться, что в некотором отношении она была для меня большой поддержкой.
   Я думал, что с ее стороны это была лишь простая детская привязанность. И уж потом, когда было слишком поздно, я понял, что для нее значила разлука со мной и чем она стала здесь для меня. Когда после своих экскурсий я возвращался назад, к Белому Сфинксу, у меня создавалось впечатление, будто я попадаю домой. Так хорошо, по-детски это маленькое, почти кукольное существо проявляло свою заботу и привязанность ко мне. И едва я доходил до вершины холма, мои глаза невольно начинали искать ее маленькую стройную фигурку в белой, окаймленной золотом одежде.
   Между прочим, именно от нее я узнал, что чувство страха еще не исчезло в этом мире. Она была достаточно бесстрашна днем, ибо, как я догадался, рассчитывала на мою поддержку. Однажды у меня появилось глупое желание напугать ее, и я стал делать разные страшные гримасы. Но Уина просто смеялась над этим. Однако все темное пугало ее; она боялась теней, боялась темных предметов. Темнота внушала ей ужас. Боязнь темноты была у нее единственным сильным чувством. Это заставило меня призадуматься и произвести ряд наблюдений. Я заметил, что эти маленькие люди собирались в больших домах, как только начинало темнеть, и спали вместе. Войти к ним ночью без света -- значило произвести среди них сильнейший переполох и напугать их. После наступления темноты я никого уже не видел снаружи; и никто из них не спал один. Но я был настолько тупоголов, что совершенно не обращал на это внимания и, несмотря на отчаяние Уины, все-таки спал отдельно от толпы.
   Уине, конечно, было очень страшно, но в конце концов ее привязанность ко мне восторжествовала, и в течение пяти следующих ночей нашего знакомства, включая и последнюю, она спала, положив голову на мое плечо.
   Но я слишком уклоняюсь в сторону, говоря о ней. То, о чем я хочу рассказать, должно быть, случилось в ночь, предшествовавшую ее спасению.
   Я проснулся на заре. Спал я неспокойно: мне снился очень неприятный сон, будто я утонул и морские звезды водят по моему лицу своими нежными щупальцами. Я вздрогнул, проснулся, и у меня осталось странное ощущение, будто из комнаты только что выскочило какое-то сероватое животное.
   Я снова попытался заснуть, но не мог, поскольку неловкость и непонятная тревога не покидали меня. Это был тот ранний час, когда предметы только-только начинают проступать из темноты, но, несмотря на явную отчетливость своих очертаний, все же кажутся бледными и нереальными.
   Я поднялся, пересек большой зал и вышел наружу, на плиты у фронтона дворца. Чтобы это раннее пробуждение не пропало даром, я решил посмотреть на восход солнца.
   Луна, казалось, таяла. Тускнеющее лунное сияние и первые бледные проблески зари, смешиваясь, окутывали все кругом таинственным полумраком, кусты были чернильно-черные, земля темно-серая, а небо бесцветное и безрадостное.
   Я взглянул на вершину холма, и мне почудились какие-то привидения. Поднимаясь по его склону, я три раза видел белые фигуры. Два раза мне казалось, что по холму быстро взбирается одинокое белое обезьяноподобное существо. Но в третий раз, уже около развалин, я разглядел целую вереницу таких существ, тащивших какой-то темный предмет. Они быстро двигались, и я не смог проследить, куда они подевались. Я решил, что они исчезли в зарослях кустарника. Но поймите -- еще только светало. Меня охватила дрожь, какая бывает на рассвете -- этакое неопределенное ощущение холода, -- да вы и сами, вероятно, знаете. Ко всему прочему я не очень доверял своим глазам.
   Небо на востоке стало светлее, наконец показалось солнце, лучи прогнали мрак, вернув живые краски всему окружающему миру, -- и я отправился тщательно исследовать окрестности. Но нигде не увидел следов этих белых фигур. Вероятно, это было просто порождением полумрака, царившего тогда.
   -- Скорее всего, это привидения, -- сказал я себе. -- Хотел бы я знать только, к какому времени они принадлежат?
   Мне вспомнились при этом забавные слова Гранта Аллена, который однажды заявил, что если бы каждое поколение, умирая, оставляло после себя духов, то весь мир был бы переполнен ими! Конечно, по этой теории их уж должно было накопиться бесчисленное множество, и ничего удивительного, что я сразу увидел четырех.
   Однако все эти шутливые размышления не принесли удовлетворения, и я продолжал все утро думать об увиденных мною фигурах, пока приключение с Уиной не заставило меня забыть о них. Каким-то странным образом я связывал появление этих фигур с тем белым животным, которое нечаянно спугнул во время своих бешеных поисков Машины. Как Уина ни пыталась отвлечь меня от раздумий, назойливые мысли снова овладели мной, причем с еще большей силой.
   Наверное, я уже говорил вам, что погода в Золотом Веке была куда теплее нашей. Я не берусь объяснить причину этого явления. Возможно, Солнце стало горячее, а может, Земля более приблизилась к нему. Принято думать, что Солнце постепенно охлаждается. Но при этом люди, незнакомые с некоторыми научными теориями, например с теорией Дарвина-младшего, просто забывают, что планеты одна за другой неумолимо приближаются к своему центральному светилу и в конце концов падают на него. После каждой такой катастрофы Солнце должно светить ярче, с возобновленной энергией. Вполне вероятно, что какую-нибудь из ближайших к Солнцу планет уже постигла эта участь. Но какова бы ни была причина, факт остается фактом: Солнце грело сильнее, чем в наше время.
   И вот в одно очень жаркое утро -- думаю, это было на четвертый день -- я нашел приют от жары и ослепительного солнечного блеска в колоссальных развалинах, находившихся неподалеку от того здания, где я ночевал и кормился. Тут со мной случилось странное происшествие.
   Пробираясь между грудами кирпича, я наткнулся на узкую галерею, конец которой и боковые окна были завалены упавшими кусками камня. Вследствие контраста с ослепительным дневным светом эта галерея показалась мне сначала совершенно темной. Перед глазами поплыли цветные пятна, и я вошел в галерею ощупью. Внезапно я остановился как вкопанный: два глаза, блестевших от отраженного света, следили за мной из темноты.
   Древний инстинктивный страх перед дикими зверями сразу овладел мной. Я сжал кулаки и уставился на сверкающие глаза. Было страшно пошевелиться. Сперва я попытался успокоиться, сказав себе, что люди здесь живут в абсолютной безопасности, но тотчас же вспомнил их странный ужас перед темнотой.
   Пересилив страх, я сделал несколько шагов вперед и заговорил...
   Должен сознаться, мой голос звучал неровно и, возможно, дрожал. Я протянул руку и прикоснулся к чему-то мягкому. В тот же миг, скосив глаза, я заметил, как что-то белое промелькнуло мимо меня. Я почувствовал, что душа ушла в пятки, но все же обернулся и увидел удивительное существо. Это было маленькое обезьяноподобное создание со странно опущенной головой; оно пробежало по освещенному пространству сзади меня, налетело на гранитную глыбу, отпрянуло и в одно мгновение исчезло в густой тени под другой грудой каменных обломков.
   У меня, конечно, осталось очень неясное впечатление. Я помню только, что это существо было тускло-белого цвета; большие глаза -- странные, серовато-красные; на голове и вдоль спины белые, как лен, волосы. Но я уже сказал вам, что это необычное существо пробежало слишком быстро, поэтому я не успел хорошенько разглядеть его. Я даже не могу сказать, то ли оно передвигалось на четвереньках, то ли просто очень низко опустило руки.
   После минутного колебания я отправился вслед за ним к груде обломков. Мне не удалось отыскать его, но через некоторое время, пребывая в глубокой темноте, я наткнулся на одно из круглых, напоминающих колодец отверстий, о которых я вам уже рассказывал. Отверстие это было наполовину скрыто свалившимся на него столбом. Внезапно у меня мелькнула мысль: не могло ли это странное создание скрыться в колодце?
   Я зажег спичку и, заглянув вниз, действительно увидел маленькое белое существо с огромными блестящими глазами, которое в упор смотрело на меня и быстро уходило вниз.
   Я невольно содрогнулся. Это существо было так похоже на человекообразного паука! Глядя, как оно ловко спускается вниз по стене колодца, я впервые заметил множество металлических перекладин для рук и ног, нечто вроде лестницы, ведущей в глубину шахты. Но спичка, догорев, обожгла пальцы, выпала из рук, а пока я зажигал другую, маленькое чудовище уже исчезло.
   Не помню, сколько времени я просидел, всматриваясь в глубину колодца. Очень долго я не мог убедить себя, что виденное мною существо было человеком. Но мало-помалу передо мной забрезжила истина: человечество уже не существовало в качестве одного вида, оно подразделилось на два типа животных. Изящные дети Верхнего Мира не были единственными потомками нашего поколения: побелевшее, отвратительное на вид ночное существо, промелькнувшее мимо меня, тоже было наследником предшествовавших веков.
   Я вспомнил о башнях, о дрожащем потоке воздуха над ними, о своей теории подземной вентиляции и начал догадываться об истинном предназначении необычных колодцев. Но какое же место я должен был отвести этому подземному лемуру в моей схеме окончательно уравновешенной организации? Какое отношение имел он к беспечному спокойствию прекрасных жителей Верхнего Мира? Что же скрывалось там, на дне этой шахты?
   Я присел на край колодца, уверяя себя, что уж мне-то, во всяком случае, нечего бояться и что я должен спуститься туда, чтобы разрешить все свои сомнения. А между тем я чувствовал самый настоящий страх и не решался лезть в колодец.
   Пока я раздумывал, пара прекрасных наземных жителей, занимаясь любовным спортом, пробежала мимо меня из освещенного пространства в тень. Мужчина преследовал бегущую женщину и бросал в нее цветами. По-видимому, они очень смутились, увидев, что я упираюсь руками в упавший столб и смотрю вглубь колодца. Очевидно, считалось дурным тоном замечать эти отверстия. По крайней мере, когда я указал на колодец и попробовал задать им вопрос о нем, они, как мне показалось, смутились еще более и поспешно отвернулись. Однако их заинтересовали мои спички, и я сжег несколько штук, чтобы их позабавить. Затем я опять заговорил о колодце -- и опять ничего не вышло. Тогда я оставил их в покое и решил наведаться к Уине в надежде, что удастся выяснить что-нибудь у нее.
   В мыслях моих совершался переворот, и мои догадки и впечатления получали новое объяснение. У меня теперь был ключ, чтобы узнать о назначении этих вентиляционных башен, разгадать тайну колодцев и привидений, не говоря уже о бронзовых дверях и судьбе моей Машины. В то же время передо мной намечалось, пока еще в смутных чертах, разрешение той экономической проблемы, которая так занимала меня.
   И вот каков был мой новый взгляд на вещи. Эта вторая порода людей была, очевидно, подземной. Поскольку подземное существование стало для них уже привычным и нормальным, они очень редко показывались на поверхности. К такому выводу я пришел, опираясь на три обстоятельства. Во-первых, блеклая окраска, характерная для всех животных, живущих в темноте (например, белые рыбы в пещерах Кентукки). Во-вторых, огромные глаза, обладающие способностью отражать свет, что составляет особенность всех ночных животных, к примеру сов и кошек. И наконец, явное замешательство при дневном свете, неуклюжее, спотыкающееся бегство по направлению к темным местам и особенное опускание головы лицом вниз, что подкрепляло мою теорию относительно чрезмерной чувствительности сетчатой оболочки их глаз.
   Итак, у меня под ногами земля изрыта туннелями, и эти туннели служат жилищами для людей новой расы. Существование вентилирующих колодцев и башен по склонам холмов -- везде, за исключением долины реки, -- служило доказательством тому, насколько широко разветвлены эти туннели. Разве не естественно было предположить, что в этом искусственном Подземном Мире совершалась работа, необходимая для благосостояния наземной расы?
   Мысль эта показалась мне настолько правдоподобной, что я тотчас принял ее и уже пошел далее, стараясь отыскать причину раздвоения человеческого рода. Вы, пожалуй, с сомнением отнесетесь к моей теории, но что касается меня, то я очень скоро почувствовал, что она недалека от истины.
   Прежде всего обратимся к нашему, теперешнему, времени. Ведь и у нас между капиталистами и рабочими есть разница, -- правда, разница только в социальном положении, а не органическая. Но ведь эта разница все усиливается. И разве не ясно как божий день, что как раз тут-то и был ключ к стоявшей передо мной загадке? Нет сомнения, что вам это покажется совершенно невероятным, но ведь существуют доказательства, что развитие идет именно этим путем. Известно, что существует тенденция утилизировать подземные пространства для таких нужд цивилизации, которые не требуют красоты: в Лондоне, например, уже есть подземная железная дорога и строятся новые подземные линии, туннели, подземные мастерские, рестораны, -- и все это с годами распространяется все шире и шире. Очевидно, думал я, тенденция уйти под землю постоянно росла и в конце концов промышленность совершенно потеряла право располагаться на земле. Она уходила все глубже и глубже под землю; подземные фабрики разрастались, и рабочие проводили все больше и больше времени под землей, пока...
   Но разве рабочий лондонского Ист-Энда [Восточные кварталы Лондона, в которых живет беднейшее население] не живет уже сейчас в таких искусственных условиях, что он практически отрезан от естественной поверхности родной земли? А затем склонность богатых людей к обособленности, несомненно вызываемая изысканностью их воспитания и расширением пропасти между ними и грубостью бедняков, привела к тому, что привилегированные сословия стараются сохранить исключительно только для своего пользования все большие и большие пространства земли. Ведь, как известно, и теперь лучшие и наиболее красивые места в окрестностях Лондона недоступны для посторонних.
   Пропасть между богатыми и бедными неизбежно будет углубляться, поскольку она происходит от продолжительности и дороговизны высшего образования и от того, что у богатых все больше и все легче будут развиваться утонченные привычки. Общение между классами -- и особенно в виде браков, пока еще задерживающих окончательное социальное расслоение, -- будет становиться все слабее. Таким образом, в конце концов на земле должны были остаться только имущие, которые ставили своей целью удовольствие, комфорт и красоту, а под землей -- неимущие, рабочие, которые вынуждены постоянно приспосабливаться к условиям своей работы. Раз они там очутились, то, без сомнения, им нужно платить ренту за вентиляцию своих пещер, причем немалую. Если бы они отказались от уплаты, то могли бы умереть с голоду или задохнуться. Те из них, кто обладал непокорным нравом или не мог приспособиться к таким условиям жизни, вероятно, погибли. Мало-помалу такое положение утвердилось и пережившие, привыкнув к своей подземной жизни, настолько же стали счастливыми на свой лад, насколько счастливы по-своему наземные обитатели. Так, по-моему, достаточно правдоподобно объяснялись и утонченная красота одних, и бесцветная внешность других.
   Великий триумф человечества, о котором я мечтал, неожиданно принял в моих глазах совсем другой облик.
   Это не был триумф нравственного развития и общего совместного труда, как я это представлял себе. Вместо этого я видел перед собой настоящую аристократию, вооруженную усовершенствованными знаниями и добивающуюся того, чтобы современное капиталистическое развитие мира дошло до своего логического конца. Победа этой аристократии была не только победой над природой, но и победой над другой частью человеческого рода.
   Я должен предупредить вас, что такова была теория, которую я придумал в то время. У меня не было подходящего проводника в духе утопических сочинений, который руководил бы мною. Возможно, моя теория была абсолютно неверной, но все же я думаю, что она вполне правдоподобна.
   Однако цивилизация, которую я видел, судя по всему, давно уже прошла свой зенит и теперь находилась на пути к упадку. Слишком большая обеспеченность жизни наземных жителей постепенно привела их к дегенерации, к уменьшению роста, силы и умственных способностей. Теперь это было слишком явным. Но что случилось с подземными жителями, этого я не знал. Однако то, что мне довелось видеть, указывало, что морлоки -- так назывались, между прочим, эти создания -- претерпели еще бСльшие изменения человеческого типа, нежели элои, прекрасная наземная раса, с которой я имел возможность достаточно ознакомиться.
   Тут у меня опять возник тревожный вопрос: для чего понадобилась морлокам моя Машина? Честно говоря, я был убежден, что именно они захватили ее. И еще вопрос: почему элои, если они были господами здесь, не могли возвратить мне Машину? И почему они так ужасно боялись темноты?
   Я попробовал расспросить Уину о Подземном Мире, но меня снова постигло разочарование. Сначала она как будто не понимала моих вопросов, а потом просто отказалась отвечать. Она так дрожала, словно этот разговор был совершенно невыносим для нее. Когда же я стал настаивать, возможно, слишком резко, она залилась горькими слезами. Это были единственные слезы, виденные мною в Золотом Веке, -- кроме тех, которые я сам пролил. Конечно, я тотчас же перестал мучить Уину расспросами о морлоках и постарался поскорее согнать с лица женщины следы ее человеческого происхождения.
   Через мгновение, когда я торжественно сжигал перед ней спичку, она уже улыбалась и хлопала в ладоши.
  

Морлоки

   Возможно, вам покажется странным тот факт, что прошло целых два дня, прежде чем я решился воспользоваться своими открытиями и продолжить изыскания в том направлении, которое, по моему мнению, было правильным. Но я содрогался при одной мысли об этих бледных существах. Они были как раз такого блеклого цвета, какой мы видим у червей и у препаратов, хранящихся в спирту в зоологических музеях. К тому же они были отвратительно холодны на ощупь.
   Впрочем, вероятно, содрогание от ужаса, вызываемое во мне морлоками, зависело отчасти и от влияния элоев, отвращение которых к подземным жителям становилось все более понятным.
   Всю следующую ночь я спал очень плохо, потому что мое здоровье здесь немного расстроилось. Меня мучили разные опасения и сомнения, несколько раз я был охвачен сильнейшим страхом, причину которого не мог объяснить. Помню, как я тихонько пробрался в большой зал, где спали освещенные луной маленькие человечки, -- в эту ночь и Уина спала с ними -- и лишь тут, в их обществе, успокоился.
   Тогда же мне пришло в голову, что через несколько дней кончится последняя четверть луны, ночи станут темнее, а в темные ночи, скорее всего, участится появление бледных лемуров, этих новых пресмыкающихся, пришедших на смену прежним.
   Меня не покидало беспокойное предчувствие, которое обыкновенно испытывает человек, все откладывающий и откладывающий исполнение какой-нибудь неизбежной обязанности. Я был убежден, что смогу вернуть свою Машину только после того, как осмелюсь проникнуть в тайны Подземного Мира.
   Но я никак не мог решиться стать лицом к лицу с этой тайной. Если бы у меня имелся товарищ, тогда другое дело. Но я был ужасно одинок, и даже мысль о том, чтобы спуститься вниз, в темную глубину колодца, вызывала у меня дрожь. Не знаю, поймете ли вы мое состояние, но тогда мне казалось, будто что-то, находящееся где-то сзади, постоянно сторожит меня.
   Вероятно, именно беспокойство и устойчивое ощущение какой-то неведомой опасности побуждали меня заходить все дальше в своих исследованиях.
   Я отправился на юго-запад, в сторону возвышенной местности, которая в наше время называется Комб-Вуд. Вдали, там, где лежит город Бастэд девятнадцатого века, я заметил огромное зеленое здание, отличающееся по стилю от тех, которые я видел до сих пор. Оно казалось гораздо больше дворцов и развалин, уже осмотренных мною; фасад был выполнен в восточном стиле. Глянцевая краска бледно-зеленого и голубовато-зеленого цветов напоминала о чем-то вроде китайского фарфора. Бросающаяся в глаза разница во внешнем виде внушила мне мысль, что и назначение этого здания должно быть другое, поэтому я решил хорошенько изучить его.
   Но дело было уже под вечер, и вдобавок я увидел это здание после долгого и утомительного странствования; так что я счел более благоразумным отложить осмотр до следующего дня и вернулся к маленькой Уине, всегда встречавшей меня радостными возгласами и ласками.
   Однако на другой день я вдруг понял, что любопытство, которое пробудил во мне зеленый фарфоровый дворец, было своего рода самообманом: это послужило только поводом для того, чтобы хотя бы на день отложить пугающее меня исследование Подземного Мира.
   В конце концов я решил пересилить себя и без проволочек, рано утром, спуститься в колодец, находившийся вблизи развалин из гранита и алюминия.
   Маленькая Уина побежала за мной. Приплясывая, она проводила меня до самого колодца, но когда увидела, что я перегнулся через его край и заглядываю вниз, ее охватило страшное волнение.
   -- Прощай, маленькая Уина! -- сказал я и, подняв ее на руки, поцеловал.
   Затем я опустил женщину на землю и, снова заглянув в колодец, принялся ощупывать перекладины, которые служили для лазания. Признаюсь, я делал это очень торопливо, поскольку боялся, что мужество покинет меня.
   Уина сначала смотрела на меня с удивлением, потом вдруг жалобно вскрикнула и с необыкновенной для нее стремительностью бросилась ко мне, стараясь оттащить меня своими ручонками. Мне думается, именно ее сопротивление и подействовало на меня, возбудив мою решимость. Я оттолкнул ее, быть может, несколько грубо, -- и через минуту был уже в колодце.
   Подняв голову, я увидел перевесившуюся через край колодца Уину и ее искаженное ужасом лицо. Чтобы успокоить женщину, я улыбнулся. А уж потом надо было внимательно смотреть вниз, на шатающиеся перекладины, за которые я цеплялся при спуске.
   Мне надо было спуститься в колодец на глубину ярдов в двести и при этом воспользоваться металлическими перекладинами, торчавшими по бокам колодца. Но так как они были приспособлены для более маленьких и легких существ, чем я, то, разумеется, очень скоро я почувствовал сильнейшее утомление. Впрочем, не только утомление: один из прутьев не выдержал моей тяжести, согнулся -- и я чуть не полетел в зияющий внизу мрак.
   На минуту я повис на одной руке и, конечно, больше уже не пробовал останавливаться для отдыха. Несмотря на острую боль в спине и руках, я продолжал спускаться вниз.
   Взглянув вверх, я увидел отверстие колодца: маленький голубой диск и на нем -- одна звездочка. Голова Уины, которая была подобна крошечному черному пятнышку, виднелась с краю диска.
   Шум машин внизу становился все громче и внушительнее. Все кругом, за исключением голубого диска вверху, было окутано непроницаемой тьмой.
   Когда я снова взглянул вверх, Уины уже не было. Стало жутко, и на минуту подумалось: а не подняться ли наверх и не оставить ли Подземный Мир в покое? И все-таки я продолжил спуск; наконец, к великому своему облегчению, я различил в темноте, вернее, почувствовал на ощупь маленькое отверстие в стене с правой стороны.
   Я влез туда и убедился, что это был вход в узкий горизонтальный туннель, где можно было прилечь и отдохнуть. Тело давно требовало передышки. У меня ныли руки, спину ломило от боли, а сам я дрожал от страха: во время спуска я каждую минуту ждал, что вот-вот полечу вниз. Кроме того, глаза страдали от окружавшей меня непроницаемой темноты. Все вокруг было наполнено шумом машин, которые накачивали сюда воздух.
   Не знаю, сколько времени я пролежал таким образом. Меня привело в чувство прикосновение чьей-то мягкой руки. Я вскочил, нащупал спички и, быстро чиркнув одной из них, увидел три скорчившиеся белые фигуры, похожие на ту, которую я встретил в развалинах. Они быстро отступили, как только показался огонь. Эти существа жили среди непроницаемой темноты, поэтому глаза у них были ненормально велики и чрезвычайно чувствительны к свету: они отражали свет так же, как зрачки глубоководных рыб.
   Я нисколько не сомневался в том, что они видят меня даже в этой беспросветной тьме и что я не внушаю им никакого страха. Эти существа боялись только света от горящих спичек, и, как только я зажигал их, они тотчас же разбегались, исчезая в темных углублениях и туннелях. Их сверкающие глаза странно поблескивали, когда они смотрели на меня оттуда.
   Я пробовал обращаться к ним, но, очевидно, язык их отличался от языка наземных жителей, так что я волей-неволей должен был положиться на свои собственные силы. Мысль о бегстве снова промелькнула у меня. Но я сказал себе: "Ты должен!" -- и ощупью пополз по туннелю.
   Шум машин становился все громче. Наконец стены как будто расступились передо мной и я вышел на открытое место. Снова чиркнув спичкой, я увидел, что нахожусь под сводами большой пещеры, очертания которой скрывались в глубокой тьме, за пределами света от моей спички. Я попытался внимательно осмотреть пещеру -- насколько это можно было сделать при таком освещении.
   Воспоминания мои, вполне естественно, довольно смутны. Передо мной вставали из темноты очертания огромных машин, отбрасывающих странные черные тени. В эти тени спешили укрыться от света моей спички бледные, призрачные морлоки. Чем дальше, тем все более тесно и душно становилось в пещере. В воздухе чувствовался слабый запах свежей крови. Немного в стороне стоял маленький стол из белого металла, и на нем, как мне показалось, лежало мясо. Значит, морлоки были плотоядными! Помню, я с изумлением подумал в ту минуту о том, какие большие животные, должно быть, еще остались на земле, если можно доставать такие крупные куски свежего мяса!
   Все кругом было очень неясно. Тяжелый запах, смутные контуры каких-то огромных предметов и отвратительные создания, притаившиеся в тени и ожидающие темноты, чтобы снова приблизиться ко мне! Но спичка догорела и, обжигая мне пальцы, упала, сверкнув красной точечкой в темноте.
   С тех пор я много раз думал о том, до чего плохо я снарядился для своего путешествия. Когда я отправлялся на своей Машине времени, меня ни на секунду не покидала глупая уверенность, что люди будущего непременно должны быть далеко впереди нас во всем. Поэтому и явился к ним без всякого оружия, без лекарств, без табака... А иной раз так хотелось покурить! У меня даже не было с собой достаточного запаса спичек! И если бы я заранее подумал о "кодаке"! Ведь я мог захватить фотоаппарат с собой, моментально снять наземный мир и на досуге рассматривать его. Но со мной было только то оружие и те силы, которыми наградила меня природа, то есть руки, ноги и зубы, да еще четыре спасительные спички. Вот все, что оставалось у меня!
   Я побоялся идти дальше, в темноту, пробираясь среди множества машин, а когда достал очередную спичку, вдруг увидел, что мой запас кончается. К сожалению, мне даже в голову не приходило, что спички надо беречь, и я потратил почти полкоробки на то, чтобы изумлять обитателей Верхнего Мира: ведь им это было в диковинку.
   Итак, у меня остались только четыре спички. Я стоял в темноте, пока не почувствовал, как чья-то рука прикоснулась к моей руке, чьи-то тонкие пальцы стали ощупывать мое лицо, а вместе с этим появился какой-то странный неприятный запах, поразивший меня.
   Мне показалось, я слышу возле себя дыхание целой толпы этих ужасных маленьких существ. Я чувствовал, как чьи-то руки осторожно пытаются вытащить у меня коробку спичек, как меня хватают сзади за одежду. Сознание, что эти невидимые существа ощупывают меня, вызывало невыносимо неприятное ощущение. Я впервые ясно осознал, что мысли и поступки существ, живущих в полной темноте, совершенно непонятны мне.
   Я закричал на них так громко, как только мог. Они отскочили, но тотчас же были опять рядом со мной. Они уже смелее хватали меня, перешептываясь между собой. Я весь затрясся и крикнул еще громче. Однако на этот раз они не очень-то испугались и опять вернулись ко мне, издавая странные звуки, чем-то напоминающие смех.
   Честно говоря, я был порядком напуган. Я решил зажечь еще одну спичку и бежать под защитой огня. Поступив таким образом, я усилил свет клочком бумаги, который нашелся у меня в кармане, и благодаря этому обеспечил себе отступление в узкий туннель. Но не успел я туда войти, как мою спичку задуло потоком воздуха и я услышал в темноте, что за мной бегут морлоки, шурша и шелестя, как ветер листьями, как капли дождя...
   В одно мгновение меня схватили несколько рук: они явно собирались оттащить меня назад. Я зажег еще одну спичку и стал размахивать ею перед их глазами. Вы не можете представить, что за отвратительные нечеловеческие лица были передо мной: бледные, без подбородков, с огромными красновато-серыми глазами, лишенными век! Как дико смотрели они, ослепленные и остолбеневшие! Но могу вас заверить, я недолго разглядывал их: едва догорела моя вторая спичка, как я отскочил, чтобы зажечь третью. Она тоже почти догорела, когда я наконец достиг отверстия колодца. Я прилег у его края, чувствуя легкое головокружение от ни на секунду не прекращающегося шума огромного насоса внизу. Нащупав выступающие сбоку перекладины, я было взялся за них, но меня тотчас же схватили за ноги и с силой потащили обратно вниз. Я зажег последнюю спичку... К несчастью, она почти мгновенно погасла. Однако я уже уцепился за перекладины и, ожесточенно брыкаясь, высвободился из цепких рук морлоков.
   Я быстро полез вверх, а они остались внизу и смотрели на меня, сверкая глазами; впрочем, одно маленькое чудовище не пожелало отступиться от меня и едва не оставило себе мой башмак в качестве трофея.
   Колодец показался мне бесконечным. Мне оставалось преодолеть не более двадцати-тридцати футов, когда я почувствовал ужасную тошноту. Я с величайшим трудом удерживался, чтобы не свалиться. Последние несколько ярдов я вынужден был отчаянно бороться с головокружением; мне казалось, что я вот-вот упаду вниз. Наконец, сам не знаю как, я выбрался из колодца и, шатаясь, вышел из развалин на залитое солнцем пространство.
   Я бросился ничком на землю. Какой чистой и благоуханной показалась мне земля!.. Помню, Уина осыпала поцелуями мои руки и уши, я услышал голоса других элоев. Потом какое-то время я лежал без сознания...
  

Когда настала ночь

   Теперь мое положение было еще хуже, чем прежде. После первого приступа отчаяния, когда ночью пропала моя Машина, я еще жил надеждой, что мне все-таки удастся выбраться отсюда. Но в результате последних открытий, сделанных мной, эта надежда начала таять. До сих пор я думал, что главное препятствие для меня -- это маленькие человечки Верхнего Мира, по-детски наивные и не приспособленные к борьбе, а также какие-то неведомые мне силы. Расчет на то, что, узнав эти силы, я смогу одолеть их, был ошибкой, ибо теперь появился совершенно новый элемент в образе отвратительных морлоков, которые таили в себе что-то нечеловеческое и злобное. Я инстинктивно ненавидел их.
   Раньше я чувствовал себя как человек, упавший в яму. Я думал только о яме и о том, как выбраться из нее. Сейчас я был подобен зверю, оказавшемуся в западне и чувствующему, что враг уже близко.
   Вы, наверное, удивитесь, узнав, какого врага я отныне боялся больше всего: темноты во время новолуния. Поначалу этот страх внушила мне Уина, когда делала непонятные для меня замечания по поводу темных ночей. Но теперь уже нетрудно было догадаться, что таили в себе темные ночи. Луна убывала, и с каждой ночью тьма держалась все дольше.
   Я стал понимать, хотя еще не вполне, почему темнота внушает безотчетный ужас и страх этому маленькому наземному народу. Я интуитивно чувствовал, какие гнусности могли проделывать морлоки в такие безлунные ночи. После ужасного исследования колодца я убедился, что и вторая моя гипотеза была абсолютно неверной. Возможно, наземные жители и были некогда привилегированной аристократией, а морлоки -- их подневольными слугами, но это время давно миновало. Обе разновидности, возникшие в результате эволюции человека, постепенно переходили или уже окончательно перешли к новым отношениям между собой. Элои, подобно потомкам короля Карла Великого, мало-помалу превратились в прекрасные ничтожества. Им позволяли владеть поверхностью земли только потому, что морлоки, жившие в течение бесчисленных поколений под землей, в конце концов совершенно перестали выносить дневной свет.
   Но морлоки все равно продолжали изготовлять для них одежду и обслуживать их нужды. Я полагаю, это делалось ими в силу старой, давно укоренившейся привычки служить. Они делали это так же рефлекторно, как лошадь, бьющая копытом о землю, или охотник, убивающий животных ради спорта, -- делали потому, что старые и с незапамятных времен исчезнувшие общественные отношения оставили неизгладимый след в их организме. Ясно, что прежний порядок существовал теперь до некоторой степени в обратном виде.
   Над изнеженными созданиями была уже занесена рука Немезиды. Многие века -- тысячи поколений назад -- человек изгнал своего ближнего из области солнечного света и довольства. А теперь этот ближний вернулся назад, но уже в измененном виде! Элоям пришлось начать азбуку жизни с азов: они снова познакомились с чувством страха!.. И вдруг мне пришли на память те самые куски мяса, которые я видел в Подземном Мире. Не знаю, почему я вспомнил о них; это не было связано с течением моих мыслей и явилось как бы вопросом извне. Но я старался припомнить форму этих кусков. Они что-то смутно напоминали мне, но я пока не мог сказать, что именно.
   Маленький народ был совершенно беззащитен перед своим таинственным страхом. Но ведь я был совсем другим. Я вышел из девятнадцатого века, когда человеческая раса находилась в расцвете своих сил и когда страх уже не производил парализующего действия, а таинственное перестало пугать. Во всяком случае я мог защищаться.
   Оценив ситуацию, я решил без дальнейших промедлений изготовить для себя оружие и отыскать безопасное место, где можно было поспать. Имея такое убежище, я получал возможность наблюдать этот странный мир с некоторой долей своего прежнего самообладания, которого я лишился после знакомства с морлоками. Я чувствовал, что просто не смогу заснуть, если не буду уверен, что моя постель защищена от их нашествия. Я содрогнулся от ужаса, вспомнив, как они ощупывали меня и пытались утащить к себе.
   После обеда я отправился бродить по долине Темзы, но не нашел никакого убежища, которое показалось бы мне недоступным для морлоков. Разные попавшиеся мне на пути здания и деревья, которые я видел, не могли представлять препятствий для таких ловких ползунов, какими были подземные существа. И тут я вспомнил о высоких башенках и блеске полированных стен зеленого фарфорового дворца.
   Посадив Уину, словно маленького ребенка, на плечо, я под вечер направился по холмам на юго-запад, к зеленому фарфоровому дворцу. Я определил расстояние в семь или восемь миль, но в очередной раз ошибся: в действительности до дворца было не меньше восемнадцати. Я впервые увидел это место в туманный день, когда расстояния кажутся меньше. В довершение всего у меня отвалился каблук от одного башмака и гвозди впились мне в пятку. Это были старые удобные башмаки, которые я обыкновенно носил только дома. Таким образом, я оказался еще и хромым. Солнце уже давно закатилось, когда я увидел темный силуэт дворца на бледно-желтом фоне неба.
   Уина была в восторге оттого, что я нес ее на плече, но спустя некоторое время она захотела, чтобы я спустил ее, и, идя рядом со мной, перебегала то на одну, то на другую сторону, рвала цветы и совала их мне в карманы. Эта принадлежность моей одежды вообще приводила в изумление Уину, и она, недолго думая, решила, что карманы не более как оригинальные вазы для цветов. Во всяком случае, она употребляла их для этой цели. Да, кстати, переодеваясь, я нашел...
   (Путешественник во Времени замолчал, сунул руку в карман куртки и так же безмолвно извлек оттуда и положил перед нами два очень больших увядших цветка, отчасти напоминавших цветы белой мальвы. Затем он продолжил свой рассказ.)
   Когда наступил вечер, мы все еще продолжали идти по вершине холма, в направлении к Уимблдону. Уина начала уставать и выказала желание вернуться в дом из серого камня. Но я махнул рукой в сторону уже видневшихся вдали башенок зеленого фарфорового дворца и постарался объяснить ей, что именно там мы найдем убежище от ее страхов.
   Вам знакома глубокая тишина, которая спускается на весь мир перед сумерками? Когда даже ветерок перестает играть листьями деревьев? Мне всегда кажется, что в этом вечернем затишье таится ожидание че когда-то освещалось искусственным светом. Тут я больше чувствовал себя в своей среде, гак как по обе стороны от меня поднимались остовы огромных машин, все сильно попорченные и многие даже поломанные; некоторые, однако, были еще в сравнительной целости. Вы знаете, у меня слабость к машинам; мне захотелось подольше остаться здесь, тем более что большая часть их поразила меня новизной и непонятностью, и я мог строить лишь самые неопределенные догадки относительно целей, которым они служили. Мне казалось, что если я разрешу эти загадки, то найду могущественное оружие для борьбы с морлоками.
   Вдруг Уина прижалась ко мне. Это было так неожиданно, что я вздрогнул. Если бы не она, я, по всей вероятности, не обратил бы внимания на покатость пола. Тот конец галереи, откуда я вошел, поднимался довольно высоко над землей и был освещен через немногие узкие окна. Но по мере того как мы шли дальше, склон холма подступал к самым окнам, постепенно заслоняя их, так что наконец осталось только углубление, как в Лондоне перед полуподвалом, а в неширокую щель просачивалась лишь едва заметная полоска света. Я медленно шел вперед, с любопытством рассматривая машины. Это занятие совершенно поглотило меня, и поэтому я не заметил постепенного ослабления света, пока наконец возрастающий страх Уины не привлек моего внимания. Я заметил тогда, что галерея уходит в непроглядную темноту.
   Остановившись в нерешительности и осмотревшись вокруг, я увидел, что слой пыли здесь был тоньше и местами лежал неровно. Еще дальше, в темноте, на пыльном полу как будто виднелись небольшие узкие следы. При виде их я вспомнил о близости морлоков. Я почувствовал, что даром теряю время на осмотр машин, и спохватился, что уже перевалило далеко за полдень, а я все еще не имею оружия, убежища и средств для добывания огня. Вдруг далеко в глубине темной галереи я услышал тот же своеобразный шорох, те же странные звуки, что и тогда в глубине колодца.
   Я взял Уину за руку. Но вдруг мне в голову пришла новая мысль, я оставил Уину и направился к машине, из которой торчал рычаг, вроде тех, какие употребляются на железнодорожных стрелках. Взобравшись на подставку и ухватившись обеими руками за рычаг, я всей своей тяжестью навалился на него. Уина, оставшись одна, начала плакать. Я рассчитал правильно: рычаг сломался после минутного усилия, и я вернулся к Уине с палицей в руке, достаточно надежной для того, чтобы проломить череп любому морлоку, который повстречался бы на пути. А мне ужасно хотелось убить хотя бы одного! Быть может, вам это желание убить одного из наших потомков покажется бесчеловечным. Но к этим отвратительным существам невозможно было относиться по-человечески. Только мое нежелание оставить Уину и уверенность, что может пострадать Машина Времени, если я примусь за избиение морлоков, удержали меня от попытки тотчас же спуститься по галерее вниз и начать истребление копошившихся там тварей.
   И вот, держа палицу в правой руке, а левой обнимая Уину, я вышел из этой галереи и направился в другую - с виду еще большую, - которую я с первого взгляда принял за военную часовню, обвешанную изорванными знаменами. Но скоро в этих коричневых и черных лоскутьях, которые висели по стенам, я узнал остатки истлевших книг. Они давным-давно рассыпались на куски, на них не осталось даже следов букв. Лишь кое-где валялись покоробленные корешки и треснувшие металлические застежки, достаточно красноречиво свидетельствовавшие о своем прошлом назначении. Будь я писателем, возможно, при виде всего этого я пустился бы философствовать о тщете всякого честолюбия. Но так как я не писатель, меня всего сильнее поразила потеря колоссального труда, о которой говорили эти мрачные груды истлевшей бумаги. Должен сознаться, впрочем, что в ту минуту я вспомнил о "Трудах философского общества" и о своих собственных семнадцати статьях по оптике.
   Поднявшись по широкой лестнице, мы вошли в новое помещение, которое было когда-то отделом прикладной химии. У меня была надежда найти здесь что-нибудь полезное. За исключением одного угла, где обвалилась крыша, эта галерея прекрасно сохранилась. Я торопливо подходил к каждой уцелевшей витрине и наконец в одной из них, закупоренной поистине герметически, нашел коробку спичек. Горя от нетерпения, я испробовал одну из них. Спички оказались вполне пригодными: они нисколько не отсырели. Я повернулся к Уине.
   "Танцуй!" - воскликнул я на ее языке.
   Теперь у нас действительно было оружие против ужасных существ, которых мы боялись. И вот в этом заброшенном музее, на густом ковре пыли, к величайшему восторгу Уины, я принялся торжественно исполнять замысловатый танец, весело насвистывая песенку "Моя Шотландия". Это был частью скромный канкан, частью полонез, частью вальс (заставлявший развеваться фалды моего сюртука) и частью мое собственное оригинальное изобретение. Вы же знаете, что я в самом деле изобретателен.
   Эта коробка спичек, которая сохранилась в течение стольких лет вопреки разрушительному действию времени, была самой необычайной и счастливой случайностью. К своему удивлению, я сделал еще одну неожиданную находку - камфору. Я нашел ее в запечатанной банке, которая, я думаю, случайно была закупорена герметически. Сначала я принял ее за парафин и разбил банку. Но запах камфоры не оставлял сомнений. Среди общего разрушения это летучее вещество пережило, быть может, многие тысячи столетий. Она напомнила мне об одном рисунке, сделанном сепией, приготовленной из ископаемого белемнита, погибшего и ставшего окаменелостью, вероятно, миллионы лет тому назад. Я хотел уже выбросить камфору, как вдруг вспомнил, что она горит прекрасным ярким пламенем, так что из нее можно сделать отличную свечку. Я положил ее в карман. Зато я нигде не нашел взрывчатых веществ или каких-либо других средств, чтобы взломать бронзовые двери. Железный рычаг был самым полезным орудием, на которое я до сих пор наткнулся. Тем не менее я с гордым видом вышел из галереи.
   Не могу пересказать вам всего, что я видел за этот долгий день. Пришлось бы сильно напрячь память, чтобы по порядку рассказать о всех моих изысканиях. Помню длинную галерею с заржавевшим оружием и свои размышления: не выбрать ли мне топор или саблю вместо моего железного рычага? Но я не мог унести то и другое, а железный лом был более пригоден для атаки на бронзовые двери. Я видел множество ружей, пистолетов и винтовок. Почти все они были совершенно изъедены ржавчиной, хотя некоторые, сделанные из какого-то неизвестного металла, прекрасно сохранились. Но патроны и порох давно уже рассыпались в пыль. Один угол галереи обгорел и был совершенно разрушен; вероятно, это произошло вследствие взрыва патронов. В другом месте оказалась большая коллекция идолов: полинезийских, мексиканских, греческих, финикийских, - собранных со всех концов земли. И тут, уступая непреодолимому желанию, я написал свое имя на носу каменного урода из Южной Америки, особенно меня поразившего.
   К вечеру мое любопытство ослабело. Одну за другой проходил я галереи, пыльные, безмолвные, часто разрушенные, все содержимое которых представляло собой по временам груды ржавчины и обуглившихся обломков. В одном месте я неожиданно наткнулся на модель рудника, а затем, также совершенно случайно, нашел в плотно закупоренной витрине два динамитных патрона.
   "Эврика!" - воскликнул я с радостью и разбил витрину.
   Но вдруг на меня напало сомнение. Я остановился в раздумье. Выбрав маленькую боковую галерею, я сделал опыт. Никогда в жизни не чувствовал я такого разочарования, как в те пять - десять минут, когда ждал взрыва и ничего не дождался. Без сомнения, это были модели, я мог бы догадаться об этом уже по их виду. Уверен, что иначе я тотчас же кинулся бы к Белому Сфинксу и отправил бы его одним взрывом в небытие вместе с его бронзовыми дверями и (как оказалось впоследствии) уже никогда не получил бы обратно Машину Времени.
   Насколько я могу припомнить, мы вышли в маленький открытый дворик внутри главного здания. Среди зеленой травы росли три фруктовых дерева. Здесь мы отдохнули и подкрепились. Приближался закат, и я стал обдумывать наше положение. Ночь уже надвигалась, а безопасное убежище все еще не было найдено. Однако теперь это меня мало тревожило. В моих руках была лучшая защита от морлоков: спички! А на случай, если бы понадобился яркий свет, у меня в кармане была камфора. Самое лучшее, казалось мне, - провести ночь на открытом месте под защитой костра. А наутро я хотел приняться за розыски Машины Времени. Единственным средством для этого был железный лом. Но теперь, лучше зная, что к чему, я совершенно иначе относился к бронзовым дверям. Ведь до сих пор я не хотел их ломать, не зная, что находилось по другую их сторону. Однако они никогда не казались мне очень прочными, и теперь я надеялся, что легко взломаю их своим рычагом.
  

12. Во мраке

   Мы вышли из Зеленого Дворца, когда солнце еще не скрылось за горизонтом. Я решил на следующий же день, рано утром, вернуться к Белому Сфинксу, а пока, до наступления темноты, предполагал пробраться через лес, задержавший нас по пути сюда. В этот вечер я рассчитывал пройти возможно больше, а затем, разведя костер, лечь спать под защитой огня. Дорогой я собирал сучья и сухую траву и скоро набрал целую охапку. С этим грузом мы подвигались вперед медленнее, чем я предполагал, и к тому же Уина очень устала. Мне тоже ужасно хотелось спать. Когда мы дошли до леса, наступила полная темнота. Из страха перед ней Уина хотела остаться на склоне холма перед опушкой, но чувство опасности толкало меня вперед, вместо того чтобы образумить и остановить. Я не спал всю ночь и два дня находился в лихорадочном, раздраженном состоянии. Я чувствовал, как ко мне подкрадывается сон, а вместе с ним и морлоки.
   Пока мы стояли в нерешительности, я увидел сзади на темном фоне кустов три притаившиеся твари. Нас окружали высокая трава и мелкий кустарник, так что они могли коварно подкрасться вплотную. Чтобы пересечь лес, надо было, по моим расчетам, пройти около мили. Мне казалось, что если бы нам удалось выйти на открытый склон, то мы нашли бы там безопасное место для отдыха. Спичками и камфорой я рассчитывал освещать дорогу. Но, чтобы зажигать спички, я, очевидно, должен был бросить сучья, набранные для костра. Волей-неволей мне пришлось это сделать. И тут у меня возникла мысль, что я могу позабавить наших друзей, если подожгу кучу хвороста. Впоследствии я понял, какое это было безумие, но тогда такой маневр показался мне отличным прикрытием нашего отступления.
   Не знаю, задумывались ли вы когда-нибудь над тем, какой редкостью бывает пламя в умеренном климате, где нет человека. Солнечный жар редко способен зажечь какое-нибудь дерево даже в том случае, если его лучи собирают, словно зажигательные стекла, капли росы, как это иногда случается в тропических странах. Молния разит и убивает, но редко служит причиной большого пожара. Гниющая растительность иногда тлеет от теплоты внутренних химических реакций, но редко загорается. А в этот период упадка на земле было позабыто самое искусство добывания огня. Красные языки, которые принялись лизать груду хвороста, были для Уины чем-то совершенно новым и поразительным.
   Она хотела подбежать и поиграть с пламенем. Вероятно, она даже бросилась бы в огонь, не удержи я ее. Я схватил ее и, несмотря на сопротивление, смело увлек за собой в лес. Некоторое время костер освещал нам дорогу. Потом, оглянувшись назад, я увидел сквозь частые стволы деревьев, как занялись ближние кустарники и пламя, змеясь, поползло вверх на холм. Я засмеялся и снова повернулся к темным деревьям. Там царил полнейший мрак; Уина судорожно прижималась ко мне, но мои глаза быстро освоились с темнотой, и я достаточно хорошо видел, чтобы не натыкаться на стволы. Над головой было черным-черно, и только кое-где сиял клочок неба. Я не зажигал спичек, потому что руки мои были заняты. На левой руке сидела малышка Уина, а в правой я держал свой лом.
   Некоторое время я не слышал ничего, кроме треска веток под ногами, легкого шелеста ветра, своего дыхания и стука крови в ушах. Затем я услышал позади топот, но упорно продолжал идти вперед. Топот становился все громче, и вместе с ним долетали странные звуки и голоса, которые я уже слышал в Подземном Мире. Очевидно, за нами гнались морлоки; они настигали нас. Действительно, в следующее же мгновение я почувствовал, как кто-то дернул меня за одежду, а потом за руку. Уина задрожала и притихла.
   Необходимо было зажечь спичку. Но, чтобы достать ее, я должен был спустить Уину на землю. Я так и сделал, но пока я рылся в кармане, около моих ног в темноте началась возня. Уина молчала, и только морлоки что-то бормотали. Чьи-то маленькие мягкие руки скользнули по моей спине и даже прикоснулись к шее. Спичка чиркнула и зашипела. Я подождал, пока она не разгорелась, и тогда увидел белые спины убегавших в чащу морлоков. Поспешно вынув из кармана кусок камфоры, я приготовился его зажечь, как только начнет гаснуть спичка. Я взглянул на Уину. Она лежала ничком, обхватив мои колени, совершенно неподвижная. Со страхом я наклонился над ней. Казалось, она едва дышала. Я зажег кусок камфоры и бросил его на землю; расколовшись, он ярко запылал, отгоняя от нас морлоков и ночные тени. Я встал на колени и поднял Уину. В лесу, позади нас, слышался шум и бормотание огромной толпы.
   По-видимому, Уина лишилась чувств. Я осторожно положил ее к себе на плечо, встал и собрался идти дальше, но вдруг ясно понял безвыходность нашего положения. Возясь со спичками и с Уиной, я несколько раз повернулся и теперь не имел ни малейшего понятия, куда мне идти. Может быть, я снова шел назад к Зеленому Дворцу. Меня прошиб холодный пот. Нельзя было терять времени; приходилось действовать. Я решил развести костер и остаться на месте. Положив все еще неподвижную Уину на мшистый пень, я принялся торопливо собирать сучья и листья, пока догорал кусок камфоры. Вокруг меня то тут, то там, подобно рубинам, светились в темноте глаза морлоков.
   Камфора в последний раз вспыхнула и погасла. Я зажег спичку и увидел, как два белые существа, приближавшиеся к Уине, поспешно метнулись прочь. Одно из них было так ослеплено светом, что прямо натолкнулось на меня, и я почувствовал, как под ударом моего кулака хрустнули его кости. Морлок закричал от ужаса, сделал, шатаясь, несколько шагов и упал. Я зажег другой кусок камфоры и продолжал собирать хворост для костра. Скоро я заметил, что листья здесь совершенно сухие, так как со времени моего прибытия, то есть целую неделю, ни разу не было дождя. Я перестал разыскивать меж деревьями хворост и начал вместо этого прыгать и обламывать нижние ветви деревьев. Скоро разгорелся удушливо-дымный костер из свежего дерева и сухих сучьев, и я сберег остаток камфоры. Я вернулся туда, где рядом с моим ломом лежала Уина. Я всеми силами старался привести ее в чувство, но она лежала как мертвая. Я не мог даже понять, дышала она или нет.
   Тут мне пахнуло дымом прямо в лицо, и голова моя, и без того тяжелая от запаха камфоры, отяжелела еще больше. Костра должно было хватить примерно на час. Смертельно усталый, я присел на землю. Мне почудилось, что по лесу носится какой-то непонятный сонливый шепот. Я, наверное, вздремнул, но как мне показалось, лишь на миг. Вокруг меня была темнота, и руки морлоков касались моего тела. Стряхнув с себя их цепкие пальцы, я торопливо принялся искать в кармане спички, но их там не оказалось. Морлоки снова схватили меня, окружив со всех сторон. В одну секунду я сообразил, что случилось. Я заснул, костер погас. Меня охватил смертельный ужас. Весь лес, казалось, был наполнен запахом гари. Меня схватили за шею, за волосы, за руки и старались повалить. Ужасны были в темноте прикосновения этих мягкотелых созданий, облепивших меня. Мне казалось, что я попал в какую-то чудовищную паутину. Они пересилили меня, и я упал. Чьи-то острые зубы впились мне в шею. Я перевернулся, и в то же мгновение рука моя нащупала железный рычаг. Это придало мне силы. Стряхнув с себя всю кучу человекообразных крыс, я вскочил и, размахнувшись рычагом, принялся бить им наугад, стараясь попасть по их головам. Я слышал, как под моими ударами обмякали их тела, как хрустели кости. На минуту я освободился.
   Мною овладело то странное возбуждение, которое, говорят, так часто приходит во время боя. Я знал, что мы оба с Уиной погибли, но решил дорого продать свою жизнь. Я стоял, опираясь спиной о дерево и размахивая перед собой железной палицей. Лес оглашали громкие крики морлоков. Прошла минута. Голоса их, казалось, уже не могли быть пронзительней, движения становились все быстрее и быстрее. Но ни один не подходил ко мне близко. Я все время стоял на месте, стараясь хоть что-нибудь разглядеть в темноте. В душу мою закралась надежда: может быть, морлоки испугались? И тут произошло нечто необычайное. Казалось, окружающий меня мрак стал проясняться. Я смутно начал различать фигуры морлоков, трое корчились у моих ног, а остальные непрерывным потоком бежали мимо меня в глубь леса. Спины их казались уж не белыми, а красноватыми. Застыв в недоумении, я увидел красную полосу, скользившую между деревьев, освещенных светом звезд. Я сразу понял, откуда взялся запах гари и однообразный шорох, перешедший теперь в страшный рев, и красное зарево, обратившее в бегство морлоков.
   Отойдя от дерева и оглянувшись назад, я увидел между черными стволами пламя лесного пожара. Это меня догонял мой первый костер. Я искал Уину, но ее не было... Свист и шипенье позади, треск загоревшихся ветвей - все это не оставляло времени для размышлений. Схватив свой лом, я побежал за морлоками. Пламя следовало за мной по пятам. Пока я бежал, оно обогнало меня справа, так что я оказался отрезанным и бросился влево. Наконец я выбежал на небольшую поляну. Один из морлоков, ослепленный, наткнулся на меня и промчался мимо прямо в огонь.
   После этого мне пришлось наблюдать самое потрясающее зрелище из всех, какие я видел в Будущем. От зарева стало светло, как днем. Посреди огненного моря был холмик или курган, на вершине которого рос полузасохший боярышник. А дальше, в лесу, бушевали желтые языки пламени, и холм был со всех сторон окружен огненным забором. На склоне холма толпилось около тридцати или сорока морлоков; ослепленные, они метались и натыкались в замешательстве друг на друга. Я забыл об их слепоте и, как только они приближались, в безумном страхе принимался яростно наносить им удары. Я убил одного и искалечил многих. Но, увидев, как один из них ощупью пробирался в багровом свете среди боярышника, и услыхав стоны, я убедился в полной беспомощности и отчаянии морлоков и не трогал уже больше никого.
   Иногда некоторые из них натыкались на меня и так дрожали, что я сразу давал им дорогу. Однажды, когда пламя немного угасло, я испугался, что эти гнусные существа скоро меня увидят. Я даже подумывал о том, не убить ли мне нескольких из них, прежде чем это случится, но пламя снова ярко вспыхнуло. Я бродил между морлоками по холму, избегая столкновений, и старался найти хоть какие-нибудь следы Уины. Но Уина исчезла.
   Я присел наконец на вершине холма и стал смотреть на это необычайное сборище слепых существ, бродивших ощупью и перекликавшихся нечеловеческими голосами при вспышках пламени. Огромные клубы дыма плыли по небу, и сквозь красное зарево изредка проглядывали звезды, такие далекие, как будто они принадлежали какой-то иной вселенной. Два или три морлока сослепу наткнулись на меня, и я, задрожав, отогнал их ударами кулаков.
   Почти всю ночь продолжался этот кошмар. Я кусал себе руки и кричал в страстном желании проснуться, колотил кулаками по земле, вставал, потом садился, бродил взад-вперед и снова садился на землю. Я тер глаза, умолял бога дать мне проснуться. Три раза я видел, как морлоки, опустив головы, обезумевшие, кидались прямо в огонь. Наконец над утихшим пламенем пожара, над клубами дыма, над почерневшими стволами деревьев и над жалким остатком этих мерзких существ блеснули первые лучи рассвета.
   Я снова принялся искать Уину, но не нашел ее. По-видимому, ее маленькое тельце осталось в лесу. Все же она избегла той ужасной участи, которая, казалось, была ей уготована. При этой мысли я чуть снова не принялся за избиение беспомощных отвратительных созданий, но сдержался. Холмик, как я сказал, был чем-то вроде острова в лесу. С его вершины сквозь пелену дыма я теперь мог разглядеть Зеленый Дворец и определить путь к Белому Сфинксу. Когда окончательно рассвело, я покинул кучку проклятых морлоков, все еще стонавших и бродивших ощупью по холму, обмотал ноги травой и по дымящемуся пеплу, меж черных стволов, среди которых еще трепетал огонь, поплелся туда, где была спрятана Машина Времени. Шел я медленно, так как почти выбился из сил и, кроме того, хромал: я чувствовал себя глубоко несчастным, вспоминая об ужасной смерти бедной Уины. Это было тяжко. Теперь, когда я сижу здесь у себя, в привычной обстановке, потеря Уины кажется мне скорее тяжелым сном, чем настоящей утратой. Но в то утро я снова стал совершенно одинок, ужасно одинок. Я вспомнил о своем доме, о вас, друзья мои, и меня охватила мучительная тоска.
   Идя по дымящемуся пеплу под ясным утренним небом, я сделал одно открытие. В кармане брюк уцелело несколько спичек. По-видимому, коробка разломалась, прежде чем ее у меня похитили.
  

13. Ловушка Белого Сфинкса

   В восемь или девять часов утра я добрался до той самой скамьи из желтого металла, откуда в первый вечер осматривал окружавший меня мир. Я не мог удержаться и горько посмеялся над своей самоуверенностью, вспомнив, к каким необдуманным выводам пришел я в тот вечер. Теперь передо мной была та же дивная картина, та же роскошная растительность, те же чудесные дворцы и великолепные руины, та же серебристая гладь реки, катившей свои воды меж плодородными берегами. Кое-где среди деревьев мелькали яркие одежды очаровательно-прекрасных маленьких людей. Некоторые из них купались на том самом месте, где я спас Уину, и у меня больно сжалось сердце. И над всем этим чудесным зрелищем, подобно черным пятнам, подымались купола, прикрывавшие колодцы, которые вели в подземный мир. Я понял теперь, что таилось под красотой жителей Верхнего Мира. Как радостно они проводили день! Так же радостно, как скот, пасущийся в поле. Подобно скоту, они не знали врагов и ни о чем не заботились. И таков же был их конец.
   Мне стало горько при мысли, как кратковременно было торжество человеческого разума, который сам совершил самоубийство. Люди упорно стремились к благосостоянию и довольству, к тому общественному строю, лозунгом которого была обеспеченность и неизменность; и они достигли цели, к которой стремились, только чтобы прийти к такому концу... Когда-то Человечество дошло до того, что жизнь и собственность каждого оказались в полной безопасности. Богатый знал, что его благосостояние и комфорт неприкосновенны, а бедный довольствовался тем, что ему обеспечены жизнь и труд. Без сомнения, в таком мире не было ни безработицы, ни нерешенных социальных проблем. А за всем этим последовал великий покой.
   Мы забываем о законе природы, гласящем, что гибкость ума является наградой за опасности, тревоги и превратности жизни. Существо, которое живет в совершенной гармонии с окружающими условиями, превращается в простую машину. Природа никогда не прибегает к разуму до тех пор, пока ей служат привычка и инстинкт. Там, где нет перемен и необходимости в переменах, разум погибает. Только те существа обладают им, которые сталкиваются со всевозможными нуждами и опасностями.
   Таким путем, мне кажется, человек Верхнего Мира пришел к своей беспомощной красоте, а человек Подземного Мира - к чисто механическому труду. Но даже и для этого уравновешенного положения вещей, при всем его механическом совершенстве, недоставало одного - полной неизменности. С течением времени запасы Подземного Мира истощились. И вот Мать-Нужда, сдерживаемая в продолжение нескольких тысячелетий, появилась снова и начала внизу свою работу. Жители Подземного Мира, имея дело со сложными машинами, что, кроме, навыков, требовало все же некоторой работы мысли, невольно удерживали в своей озверелой душе больше человеческой энергии, чем жители земной поверхности. И когда обычная пища пришла к концу, они обратились к тому, чего до сих пор не допускали старые привычки. Вот как все это представилось мне, когда я в последний раз смотрел на мир восемьсот две тысячи семьсот первого года. Мое объяснение, быть может, ошибочно, поскольку человеку свойственно ошибаться. Но таково мое мнение, и я высказал его вам.
   После трудов, волнений и страхов последних дней, несмотря на тоску по бедной Уине, эта скамья, мирный пейзаж и теплый солнечный свет все же казались мне прекрасными. Я смертельно устал, меня клонило ко сну, и, размышляя, я вскоре начал дремать. Поймав себя на этом, я не стал противиться и, растянувшись на дерне, погрузился в долгий освежающий сон.
   Проснулся я незадолго до заката солнца. Теперь я уже не боялся, что морлоки захватят меня во сне. Расправив члены, я спустился с холма и направился к Белому Сфинксу. В одной руке я держал лом, другой перебирал спички у себя в кармане.
   Но там меня ждала Самая большая неожиданность. Приблизившись к Белому Сфинксу, я увидел, что бронзовые двери открыты и обе половинки задвинуты в специальные пазы.
   Я остановился как вкопанный, не решаясь войти.
   Внутри было небольшое помещение, и в углу на возвышении стояла Машина Времени. Рычаги от нее лежали у меня в кармане. Итак, здесь после всех приготовлений к осаде Белого Сфинкса меня ожидала покорная сдача. Я отбросил свой лом, почти недовольный тем, что не пришлось им воспользоваться.
   Но в ту самую минуту, когда я уже наклонился, чтобы войти, у меня мелькнула внезапная мысль. Я сразу понял нехитрый замысел морлоков. С трудом удерживаясь от смеха, я перешагнул через бронзовый порог и направился к Машине Времени. К своему удивлению, я видел, что она была тщательно смазана и вычищена. Впоследствии мне пришло в голову, что морлоки даже разбирали машину на части, стараясь своим слабым разумом понять ее назначение.
   И пока я стоял и смотрел на свою машину, испытывая удовольствие при одном прикосновении к ней, случилось то, чего я ожидал. Бронзовые панели скользнули вверх и с треском закрылись. Я попался. Так, по крайней мере, думали морлоки. Эта мысль вызвала у меня только веселый смех.
   Они уже бежали ко мне со своим противным хихиканьем. Сохраняя хладнокровие, я чиркнул спичкой. Мне оставалось только укрепить рычаги и умчаться от них, подобно призраку. Но я упустил из виду одно маленькое обстоятельство. Это были отвратительные спички, которые зажигаются только о коробки.
   Куда по девалось мое спокойствие! Маленькие, гадкие твари уже окружили меня. Кто-то прикоснулся ко мне. Отбиваясь рычагами, я полез в седло. Меня схватила чья-то рука, потом еще и еще. Мне пришлось с трудом вырывать рычаги из цепких пальцев и в то же время ощупывать гнезда, в которых они крепились. Один раз морлоки вырвали у меня рычаг. Когда он выскользнул из моих рук, мне пришлось, чтобы найти его на полу в темноте, отбиваться от них головой. Черепа морлоков трещали под моими ударами. Мне кажется, эта последняя схватка была еще упорнее, чем битва в лесу.
   В конце концов я укрепил рычаги и повернул их. Цепкие руки соскользнули с моего тела. Темнота исчезла из моих глаз. Вокруг не было ничего, кроме туманного света и шума, о которых я уже вам говорил.
  

14. Новые видения

   Я уже рассказывал о болезненных и муторных ощущениях, которые вызывает путешествие по Времени. Но на этот раз я к тому же плохо сидел в седле, неловко свесившись набок. Не знаю, долго ли я провисел таким образом, не замечая, как моя Машина дрожит и раскачивается. Когда я пришел в себя и снова посмотрел на циферблаты, то был поражен. На одном из циферблатов отмечались дни, на другом тысячи, на третьем миллионы и на четвертом миллиарды дней. Оказалось, что вместо того, чтобы повернуть рычаги назад, я привел их в действие таким образом, что Машина помчалась вперед, и, взглянув на указатели, я увидел, что стрелка, отмечающая тысячи дней, вертелась с быстротой секундной стрелки, - я уносился в Будущее.
   По мере движения все вокруг начало принимать какой-то необыкновенный вид. Дрожащая серая пелена стала темнее; потом снова - хотя я все еще продолжал двигаться с невероятной скоростью - началась мерцающая смена ночи и дня, обычно указывавшая на не очень быстрое движение Машины. Это чередование становилось все медленнее и отчетливее. Сначала я очень удивился. День и ночь уже не так быстро сменяли друг друга. Солнце тоже постепенно замедляло свое движение по небу, пока наконец мне не стало казаться, что сутки тянутся целое столетие. В конце концов над землей повисли сумерки, которые лишь но временам прорывались ярким светом мчавшейся по темному небу кометы. Красная полоса над горизонтом исчезла; солнце больше не закатывалось - оно просто поднималось и опускалось на западе, становясь все более огромным и кровавым. Луна бесследно исчезла. Звезды, медленно описывавшие свои круговые орбиты, превратились из сплошных полосок света в отдельные, ползущие по небу точки. Наконец, незадолго до того, как я остановился, солнце, кровавое и огромное, неподвижно застыло над горизонтом; оно походило на огромный купол, горевший тусклым светом и на мгновения совершенно потухавший. Один раз оно запылало прежним своим ярким огнем, но быстро вновь приобрело угрюмо-красный цвет. Из того, что солнце перестало всходить и закатываться, я заключил, что периодическое торможение наконец завершилось. Земля перестала вращаться, она была обращена к Солнцу одной стороной, точно так же, как в наше время обращена к Земле Луна. Помня свое предыдущее стремительное падение, я с большой осторожностью принялся замедлять движение Машины. Стрелки стали крутиться все медленней и медленней, пока наконец та, что указывала тысячи дней, не замерла неподвижно, а та, что указывала дни, перестала казаться сплошным кругом. Я еще замедлил движение, и передо мной стали смутно вырисовываться очертания пустынного берега.
   Наконец я осторожно остановился и, не слезая с Машины Времени, огляделся. Небо утратило прежнюю голубизну. На северо-востоке оно было как чернила, и из глубины мрака ярким и неизменным светом сияли бледные звезды. Прямо над головой небо было темно-красное, беззвездное, а к юго-востоку оно светлело и становилось пурпурным; там, усеченное линией горизонта, кровавое и неподвижное, огромной горой застыло солнце. Скалы вокруг меня были темно-коричневые, и единственным признаком жизни, который я увидел сначала, была темно-зеленая растительность, покрывавшая все юго-западные выступы на скалах. Эта густая, пышная зелень походила на лесные мхи или лишайники, растущие в пещерах, - растения, которые живут в постоянной полутьме.
   Моя Машина стояла на отлогом берегу. К юго-западу вплоть до резкой линии горизонта расстилалось море. Не было ни прибоя, ни волн, так как не чувствовалось ни малейшего дуновения ветра. Только слабая ровная зыбь слегка вздымалась и опускалась, море как будто тихо дышало, сохраняя еще признаки своей вечной жизни. Вдоль берега, там, где вода отступила, виднелась кора соли, красноватая под лучами солнца. Голова у меня была словно налита свинцом, и я заметил, что дыхание мое участилось. Это напомнило мне мою единственную попытку восхождения в горы, и я понял, что воздух стал более разреженным, чем прежде.
   Вдали, на туманном берегу, я услышал пронзительный писк и увидел нечто похожее на огромную белую бабочку. Она взлетела и, описав несколько неровных кругов, исчезла за невысокими холмами. Писк ее был таким зловещим, что я невольно вздрогнул и поплотнее уселся в седле. Оглядевшись снова, я вдруг увидел, как то, что я принимал за красноватую скалу, стало медленно приближаться ко мне. Это было чудовищное существо, похожее на краба. Представьте себе краба величиной с этот стол, со множеством медленно и нерешительно шевелящихся ног, с огромными клешнями, с длинными, как хлысты, щупальцами и выпуклыми глазами, сверкающими по обе стороны отливающего металлом лба! Спина его была вся в отвратительных буграх и выступах, местами покрытая зеленоватым налетом. Я видел, как шевелились и дрожали многочисленные щупальца у его рта.
   С ужасом глядя на это подползающее чудище, я вдруг почувствовал щекочущее прикосновение на щеке. Казалось, будто на нее села муха. Я попробовал согнать ее взмахом руки, но ощущение сразу же возобновилось, и почти одновременно я почувствовал такое же прикосновение возле уха. Я отмахнулся и схватил рукой нечто похожее на нитку. Она быстро выдернулась. Дрожа от ужаса, я обернулся и увидел, что это было щупальце другого чудовищного краба, очутившегося как раз у меня за спиной. Его свирепые глаза вращались, рот был разинут в предвкушении добычи, огромные, неуклюжие клешни, покрытые слизью водорослей, нацелились прямо на меня! В одно мгновение я схватился за рычаг, и между мной и чудовищами сразу же легло расстояние целого месяца. Но я по-прежнему находился на том же берегу и, как только остановился, снова увидел тех же самых чудовищ. Они десятками ползали взад и вперед под мрачным небом, среди скользкой зелени мхов и лишайников.
   Не могу передать вам, какое страшное запустение царило в мире. На востоке - багровое небо, на севере - темнота, мертвое соленое море, каменистый берег, по которому медленно ползали эти мерзкие чудовища. Однообразные, ядовито-зеленые лишайники, разреженный воздух, вызывающий боль в легких, - все это производило подавляющее впечатление! Я перенесся на столетие вперед и увидел все то же багровое солнце - только немного больше и тусклее, - тот же умирающий океан, тот же серый холодный воздух и то же множество ракообразных, ползающих среди красных скал и зеленых лишайников. А на западе, низко над горизонтом, я увидел бледный серп, похожий на огромную нарождающуюся луну.
   Так продолжал я передвигаться по времени огромными скачками, каждый в тысячу лет и больше, увлеченный тайной судеб Земли и в состоянии какого-то гипноза наблюдая, как солнце на западе становится все огромней и тусклей, как угасает жизнь. Наконец больше чем через тридцать миллионов лет огромный красный купол солнца заслонил собой десятую часть потемневшего неба. Я остановился, так как многочисленные крабы уже исчезли, а красноватый берег казался безжизненным и был покрыт лишь мертвенно-бледными мхами и лишайниками. Местами виднелись пятна снега. Ужасный холод окружал меня. Редкие белые хлопья медленно падали на землю. На северо-востоке под звездами, усеивавшими траурное небо, блестел снег и высились волнистые вершины красновато-белых гор. Прибрежная полоса моря была скована льдом, и огромные ледяные глыбы уносились на простор; однако большая часть соленого океана, кровавая от лучей негаснущего заката, еще не замерзла.
   Я огляделся в поисках каких-нибудь животных. Смутное опасение все еще удерживало меня в седле Машины. Но ни в небе, ни на море, ни на земле не было признаков жизни. Лишь зеленые водоросли на скалах свидетельствовали, что жизнь еще не совсем угасла. Море далеко отступило от прежних берегов, обнажив песчаное дно. Мне показалось, что на отмели что-то движется, но когда я вгляделся пристальнее, то не увидел никакого движения; я решил, что зрение обмануло меня и это был просто черный камень. На небе горели необычайно яркие звезды, и мне казалось, что они почти перестали мерцать.
   Вдруг я увидел, что диск солнца на западе стал менять свои очертания. На его краю появилась какая-то трещина или впадина. Она все более увеличивалась. С минуту я в ужасе смотрел, как на солнце наползала темнота, а потом понял, что это начинается затмение. Должно быть, Луна или Меркурий проходили перед его диском. Разумеется, прежде всего я подумал о Луне, но дальнейшие соображения привели меня к выводу, что в действительности очень близко к Земле прошла перед солнцем одна из крупных планет нашей системы.
   Темнота быстро надвигалась. Холодными порывами задул восточный ветер, и в воздухе гуще закружились снежные хлопья. С моря до меня донеслись всплески волн. Но, кроме этих мертвенных звуков, в мире царила тишина. Тишина? Нет, невозможно описать это жуткое безмолвие. Все звуки жизни, блеяние овец, голоса птиц, жужжание насекомых, все то движение и суета, которые нас окружают, - все это отошло в прошлое. По мере того как мрак сгущался, снег падал все чаще, белые хлопья плясали у меня перед глазами, мороз усиливался. Одна за другой погружались в темноту белые вершины далеких гор. Ветер перешел в настоящий ураган. Черная тень ползла на меня. Через мгновение на небе остались одни только бледные звезды. Кругом была непроглядная тьма. Небо стало совершенно черным.
   Ужас перед этой безбрежной тьмой охватил все мое существо. Холод, пронизывавший до мозга костей, и боль при дыхании стали невыносимы. Я дрожал и чувствовал сильную тошноту. Потом, подобно раскаленной дуге, на небе снова появилось солнце. Я слез с Машины, чтобы немного прийти в себя. Голова у меня кружилась, и не было сил даже подумать об обратном путешествии. Измученный и растерянный, я вдруг снова увидел на отмели, на фоне красноватой морской воды, какое-то движение. Теперь сомневаться уже не приходилось. Это было нечто круглое, величиною с футбольный мяч, а может быть, и больше, и с него свисали длинные щупальца; мяч этот казался черным на колыхавшейся кроваво-красной воде, и передвигался он резкими скачками. Я почувствовал, что начинаю терять сознание. Но ужас при мысли, что я могу беспомощно упасть на землю в этой далекой и страшной полутьме, заставил меня снова взобраться на седло.
  

15. Возвращение Путешественника по Времени

   И я отправился назад. Долгое время я лежал без чувств на своей Машине. Снова началась мерцающая смена дней и ночей, снова солнце заблистало золотом, а небо - прежней голубизной. Дышать стало легче. Внизу подо мной быстро изменялись контуры земли. Стрелки на циферблатах вертелись в обратную сторону. Наконец я снова увидел неясные очертания зданий периода упадка человечества. Они изменялись, исчезали, и появлялись другие. Когда стрелка, показывавшая миллионы дней, остановилась на нуле, я уменьшил скорость. Я стал узнавать знакомую архитектуру наших домов. Стрелка, отмечавшая тысячи дней, возвращалась ко времени отправления, ночь и день сменяли друг друга все медленней. Стены лаборатории снова появились вокруг меня. Осторожно замедлил я движение Машины.
   Мне пришлось наблюдать странное явление. Я уже говорил вам, что, когда я отправился в путь и еще не развил большой скорости, через комнату промчалась миссис Уотчет, двигаясь, как мне показалось, с быстротой ракеты. Когда же я возвратился, то снова миновал ту минуту, в которую она проходила по лаборатории. Но теперь каждое ее движение казалось мне обратным. Сначала открылась вторая дверь в дальнем конце комнаты, потом, пятясь, появилась миссис Уотчет и исчезла за той дверью, в которую прежде вошла. Незадолго перед этим мне показалось, что я вижу Хилльера, но он мелькнул мгновенно, как вспышка.
   Я остановил Машину и снова увидел свою любимую лабораторию, свои инструменты и приборы в том же виде, в каком я их оставил. Совершенно разбитый, я сошел с Машины и сел на скамью. Сильная дрожь пробежала по моему телу. Но понемногу я начал приходить в себя. Лаборатория была такой же, как всегда. Мне казалось, что я заснул и все это мне приснилось.
   Но нет! Не все было по-прежнему. Машина Времени отправилась в путешествие из юго-восточного угла лаборатории, а вернулась она в северо-западный и остановилась напротив той стены, у которой вы ее видели. Точно такое же расстояние было от лужайки до пьедестала Белого Сфинкса, в котором морлоки спрятали мою Машину.
   Не знаю, долго ли, но я был не в состоянии думать. Наконец я встал и прошел сюда через коридор, хромая, потому что пятка моя еще болела. Я был весь перепачкан грязью. На столе у двери я увидел номер "Пэл-мэл газэтт". Она была сегодняшняя. Взглянув на часы, я увидел, что было около восьми. До меня донеслись ваши голоса и звон тарелок. Я не сразу решился войти: так я был слаб и утомлен! Но я почувствовал приятный запах еды и открыл дверь. Остальное вы знаете. Я умылся, пообедал и вот теперь рассказываю вам свою историю.
  

16. Когда история была рассказана

   -- Я знаю, - сказал он, помолчав, - все это кажется вам совершенно невероятным; для меня же самое невероятное состоит в том, что я сижу здесь, в этой милой, знакомой комнате, вижу ваши дружеские лица и рассказываю вам свои приключения.
   Он взглянул на Доктора.
   -- Нет, я даже не надеюсь, что вы поверите мне. Примите мой рассказ за ложь или... за пророчество. Считайте, что я видел это во сне, у себя в лаборатории. Представьте себе, что я раздумывал о грядущих судьбах человечества и придумал эту сказку. Отнеситесь к моим уверениям в ее достоверности как к простой уловке, к желанию придать ей побольше интереса. Но, относясь ко всему этому как к выдумке, что вы скажете?
   Он вынул изо рта трубку и начал по старой привычке нервно постукивать ею о прутья каминной решетки. Наступило минутное молчание. Потом послышался скрип стульев и шарканье ног по полу. Я отвел глаза от лица Путешественника по Времени и взглянул на его слушателей. Все они сидели в теки, и блики от огня в камине скользили по их лицам. Доктор пристально вгляделся в лицо рассказчика. Редактор, закурив шестую сигару, уставился на ее кончик. Журналист вертел в руках часы. Остальные, насколько помню, сидели неподвижно.
   Глубоко вздохнув, Редактор встал.
   -- Какая жалость, что вы не пишете статей, - сказал он, кладя руку на плечо Путешественника по Времени.
   -- Вы не верите?
   -- Ну, знаете...
   -- Я так и думал.
   Путешественник по Времени повернулся к нам.
   -- Где спички? - спросил он.
   Он зажег спичку и, дымя трубкой, сказал:
   -- Признаться... я и сам верю с трудом, но все же...
   Его глаза с немым вопросом устремились на белые увядшие цветы, лежавшие на столе. Потом он повернул руку, в которой была трубка, и посмотрел на едва затянувшиеся шрамы на своих пальцах.
   Доктор встал, подошел к лампе и принялся рассматривать цветы.
   -- Какие странные у них пестики, - сказал он.
   Психолог наклонился вперед и протянул руку за одним из цветков.
   -- Ручаюсь головой, что уже четверть первого, - сказал Журналист. - Как же мы доберемся до дому?
   -- У станции много извозчиков, - сказал Психолог.
   -- Странная вещь, - произнес Доктор. - Я не могу определить вид этих цветов. Не позволите ли мне взять их с собою?
   На лице Путешественника по Времени мелькнула нерешительность.
   -- Конечно, нет, - сказал он.
   -- Серьезно, откуда вы их взяли? - спросил Доктор.
   Путешественник по Времени приложил руку ко лбу. Он имел вид человека, который старается собрать разбегающиеся мысли.
   -- Их положила мне в карман Уина, когда я путешествовал по Времени.
   Он оглядел комнату.
   -- Все плывет у меня в глазах. Эта комната, вы и вся знакомая обстановка не вмещаются в моей голове. Строил ли я когда-нибудь Машину Времени или ее модель? Может быть, все это был сон? Говорят, вся жизнь - это сон, и к тому же скверный, жалкий, короткий сон, хотя ведь другой все равно не приснится. С ума можно сойти. И откуда взялся этот сон?.. Я должен взглянуть на мою Машину. Существует ли она?..
   Он схватил лампу и пошел по коридору. Пламя колебалось и по временам вспыхивало красным огнем. Мы последовали за ним. Освещенная трепетавшим пламенем лампы, низкая, изуродованная, погнутая, перед нами, несомненно, была та же самая Машина, сделанная из бронзы, черного дерева, слоновой кости и прозрачного блестящего кварца. Я потрогал ее. Она была тут, ощутимая и реальная. Темные полосы и пятна покрывали слоновую кость, а на нижних частях висели клочья травы и мха, одна из металлических полос была изогнута.
   Поставив лампу на скамью, Путешественник по Времени ощупал поврежденную полосу.
   -- Теперь ясно, - сказал он. - То, что я вам рассказал, правда. Простите, что я привел вас в этот холод...
   Он взял лампу. Никто из нас не произнес ни слова, и мы вернулись обратно в курительную.
   Провожая нас в переднюю, он помог Редактору надеть пальто. Доктор посмотрел ему в лицо и сказал несколько неуверенно, что он переутомлен. Путешественник по Времени громко рассмеялся. Помню, как он, стоя в дверях, крикнул нам вслед несколько раз: "Спокойной ночи!"
   Я поехал в одном кэбе с Редактором. По его словам, весь рассказ был "эффектным вымыслом". Что касается меня, я не мог ничего решить. Этот рассказ был таким невероятным и фантастическим, а тон рассказчика так искренен и правдив. Почти всю ночь я не спал и думал об этом. На другое утро я решил снова повидать Путешественника по Времени. Мне сказали, что он в лаборатории. Я запросто бывал у него в доме и поэтому пошел прямо туда. Но лаборатория была пуста. На минуту я остановился перед Машиной Времени, протянул руку и дотронулся до рычага. В то же мгновение она, такая тяжелая и устойчивая, заколыхалась, как листок от порыва ветра. Это поразило меня, и в голове моей мелькнуло забавное воспоминание о том, как в детстве мне запрещали трогать разные вещи. Я вернулся обратно. Пройдя по коридору, я столкнулся в курительной с Путешественником по Времени, который собирался уходить. В одной руке у него был небольшой фотографический аппарат, в другой - сумка. При виде меня он рассмеялся и протянул мне для пожатия локоть.
   -- Я очень занят, хочу побывать там, - сказал он.
   -- Значит, это правда? - спросил я. - Вы действительно путешествуете по Времени?
   -- Да, действительно и несомненно.
   Он посмотрел мне в глаза. На его лице отразилась нерешительность.
   -- Мне нужно только полчаса, - сказал он. - Я знаю, зачем вы пришли, это очень мило с вашей стороны. Вот здесь журналы. Если вы подождете до завтрака, я, безусловно, докажу вам возможность путешествия по Времени, доставлю вам образцы и все прочее... Вы позволите оставить вас?
   Я согласился, едва ли понимая все значение его слов. Он кивнул мне и вышел в коридор. Я услышал, как хлопнула дверь его лаборатории, потом сел и стал читать газету. Что он собирается делать до завтрака? Взглянув на одно из объявлений, я вдруг вспомнил, что в два часа обещал встретиться с Ричардсоном по издательским делам. Я посмотрел на часы и увидел, что опаздываю. Я встал и пошел по коридору, чтобы сказать об этом Путешественнику по Времени.
   Взявшись за ручку двери, я услышал отрывистое восклицание, треск и удар. Открыв дверь, я очутился в сильном водовороте воздуха и услышал звук разбитого стекла. Путешественника по Времени в лаборатории не было. Мне показалось, что на миг передо мной промелькнула неясная, похожая на призрак фигура человека, сидевшего верхом на кружившейся массе из черного дерева и бронзы, настолько призрачная, что скамья позади нее, на которой лежали чертежи, была видна совершенно отчетливо. Но едва я успел протереть глаза, как это видение исчезло. Исчезла и Машина Времени. Дальний угол лаборатории был пуст, и там виднелось легкое облако оседавшей пыли. Одно из верхних стекол окна было, очевидно, только что разбито.
   Я стоял в изумлении. Я видел, что случилось нечто необычное, но не мог сразу понять, что именно. Пока я так стоял, дверь, ведущая в сад, открылась, и на пороге показался слуга.
   Мы посмотрели друг на друга. В голове у меня блеснула внезапная мысль.
   -- Скажите, мистер... вышел из этой двери? - спросил я.
   -- Нет, сэр, никто не выходил. Я думал, он здесь.
   Теперь я все понял. Рискуя рассердить Ричардсона, я остался ждать возвращения Путешественника по Времени, ждать его нового, быть может, еще более странного рассказа и тех образцов и фотографий, которые он мне обещал. Теперь я начинаю опасаться, что никогда его не дождусь. Прошло уже три года со времени его исчезновения, и все знают, что он не вернулся.
  

Эпилог

   Нам остается теперь лишь строить догадки. Вернется ли он когда-нибудь? Может быть, он унесся в прошлое и попал к кровожадным дикарям палеолита, или в пучину мелового моря, или же к чудовищным ящерам и огромным земноводным юрской эпохи? Может быть, и сейчас он бродит в одиночестве по какому-нибудь кишащему плезиозаврами оолитовому рифу или по пустынным берегам соленых морей триасового периода? Или, может быть, он отправился в Будущее, в эпоху расцвета человеческой расы, в один из тех менее отдаленных веков, когда люди оставались еще людьми, но уже разрешили все сложнейшие вопросы и все общественные проблемы, доставшиеся им в наследство от нашего времени? Я лично не могу поверить, чтобы наш век только что начавшихся исследований, бессвязных теорий и всеобщего разногласия по основным вопросам науки и жизни был кульминационным пунктом развития человечества! Так, по крайней мере, думаю я. Что же до него, то он держался другого мнения. Мы не раз спорили с ним об этом задолго до того, как была сделана Машина Времени, и он всегда мрачно относился к Прогрессу Человечества. Развивающаяся цивилизация представлялась ему в виде беспорядочного нагромождения материала, который в конце концов должен обрушиться и задавить строителей. Но если это и так, все же нам ничего не остается, как продолжать жить. Для меня будущее неведомо, полно загадок и только кое-где освещено его удивительным рассказом. И я храню в утешение два странных белых цветка, засохших и блеклых, с хрупкими лепестками, как свидетельство того, что даже в то время, когда исчезают сила и ум человека, благодарность и нежность продолжают жить в сердцах.
  
  
  
  
го-то необычного.
   Так вот, в этот вечер обычное ощущение ожидания приняло у меня иной характер, а вернее, превратилось в страх. Далекое небо было чистым и ясным, и только на западе виднелось несколько горизонтальных облачных полос. Среди этого сумеречного затишья мои чувства как будто сверхъестественно обострились. Мне казалось, что я ощущаю пустоту под ногами, чудилось, что я вижу сквозь землю морлоков, разгуливающих по своему муравейнику и ожидающих наступления темноты. Разгоряченное воображение рисовало мне, что они приняли мое вторжение в их логовище как объявление войны. И зачем они взяли мою Машину времени?
   Мы продолжали идти, все было спокойно, сумерки постепенно переходили в ночь. Яркая синева горизонта потемнела, и на небе одна за другой стали загораться звезды. Земля под ногами становилась неясной, деревья все более темнели. Страх и усталость окончательно одолели Уину. Я взял ее на руки и постарался успокоить ласками. Когда же вокруг окончательно воцарилась темнота, она крепче обвила руками мою шею и, закрыв глаза, прижалась лицом к моему плечу.
   Через какое-то время мы спустились по длинному склону в долину, и там, в полутьме, я чуть не угодил в маленькую речку. Я переправился через нее вброд, взобрался на противоположный берег, прошел мимо нескольких спальных домов и статуи, изображавшей Фавна или что-то в этом роде, но только без головы. Тут, как и везде, росли акации.
   До сих пор я не заметил никаких признаков морлоков. Но было еще рано, так что самые темные ночные часы, перед восходом луны, ожидали нас впереди.
   С верхушки ближайшего холма я увидел густой лес, расстилавшийся передо мной широкой темнеющей полосой. Я остановился в нерешительности: ни справа, ни слева этому лесу, казалось, не было конца. Чувствуя сильную усталость и боль в ноге, я осторожно спустил Уину с плеча и присел на траву. Рассмотреть зеленый фарфоровый дворец тоже было нельзя, и я не знал, куда идти. Я смотрел на лесную чащу и думал: что там, в ее глубине? Наверное, сквозь густо переплетенные ветви не видно даже сверкающих на небе звезд. Несмотря на то что в лесу, возможно, нет никакой опасности -- опасности, о которой страшно было и думать, -- там, вероятно, есть достаточно корней, чтобы споткнуться и разбить себе лоб. К тому же я был слишком утомлен после пережитых волнений и поэтому решил не идти туда, а провести ночь на открытом месте.
   Уина крепко заснула, чему я был очень рад. Я заботливо завернул ее в свою куртку и уселся возле нее в ожидании восхода луны. На склоне пустынного холма царил покой, но из глубины леса временами доносился шорох каких-то живых существ.
   Надо мной сияли звезды, ночь была очень ясная. В мерцании звезд было что-то дружеское, действовавшее на меня успокоительно. Все прежние созвездия, однако, уже исчезли. Медленное движение звезд, совершающееся незаметно в продолжение веков, давно изменило вид неба и образовало новые, незнакомые мне созвездия. Только Млечный Путь казался все тем же рассеянным потоком звездной пыли. На юге (так я думал) виднелась какая-то очень яркая, красная, неизвестная мне звезда; она была ярче даже нашего зеленоватого Сириуса. И среди всех этих сверкающих точек мягко и ободряюще сияла, подобно лицу старого друга, одна большая планета.
   Странно, но когда я смотрел на звезды, мои собственные огорчения и все земные заботы казались совершенно ничтожными. Я думал о неизмеримых расстояниях, отделяющих звезды от нас, об их медленном, но неуклонном движении из неведомого прошлого в неведомое будущее. Я думал об огромном круге, описываемом земной осью. Только сорок раз совершился этот безмолвный круговорот в течение всех лет, через которые я промчался на своей Машине. И за эти несколько круговоротов вся деятельность, все традиции, вся сложная организация, языки, народы, литература, вдохновения, даже самая память о человеке, каким я его знал, исчезли из жизни! Взамен этого на земле остались маленькие хрупкие создания, позабывшие о своих великих предках, и белые подземные существа, внушавшие мне ужас!..
   Тут я вспомнил о великом страхе, который разделил человечество на два враждебных вида, и впервые с ужасающей ясностью понял, что за мясо мне довелось увидеть в Подземном Мире!..
   Нет, это было слишком ужасно! Я взглянул на маленькую Уину, спавшую возле меня, на ее беленькое личико, мерцавшее под звездами, и торопливо отогнал от себя эту мысль.
   В ту долгую ночь я старался, насколько мог, не думать о морлоках и, чтобы скоротать время, пытался найти признаки старых созвездий в новых группировках звезд. Небо по-прежнему оставалось очень ясным, и только изредка показывались легкие облачка. Время от времени я впадал в дрему. Наконец, когда я уже порядком устал от своего бдения, на востоке забрезжил слабый свет, будто отражение какого-то бесцветного огня, и выплыла наша старая луна, белая, с острыми рожками. А тотчас же следом, настигая и затопляя лунный свет, появилась заря -- сначала бледная, а затем все более яркая и теплая. И не было никаких морлоков -- во всяком случае, в эту ночь на холме ни одного из них я не увидел.
   Дневной свет рассеял мои страхи, и теперь они казались почти лишенными основания. Я встал. Нога в башмаке с оторванным каблуком распухла у щиколотки, пятка болела. Тогда я снова сел, снял свои башмаки и отбросил их в сторону.
   Я разбудил Уину, и мы отправились в лес, теперь зеленый и приветливый, а не темный и зловещий, как ночью. Мы нашли несколько плодов и позавтракали. Скоро мы встретили других прекрасных наземных жителей, которые смеялись и плясали в солнечных лучах, как будто в природе не существовало ночей!
   Мои мысли вновь вернулись к мясу, которое я видел у морлоков. Теперь я знал, откуда оно у них, и от всей души жалел последний жалкий ручеек, сохранившийся на земле от великого потока человечества. Ясно, что очень давно, много веков назад, в течение продолжительного периода упадка человечества, морлоки стали ощущать недостаток в пище. Возможно, они питались тогда крысами и тому подобной гадостью. Ведь уже теперь человек стал менее разборчив и строг в выборе пищи, чем в прежние времена, -- гораздо менее разборчив, чем, например, обезьяна. Его предубеждение не есть человеческого мяса -- глубоко укоренившийся инстинкт.
   Итак, бесчеловечные потомки людей!.. Я старался взглянуть на это с научной точки зрения. Ведь они были еще менее человекоподобными и еще более удалились от нас, чем наши предки каннибалы, жившие три или четыре тысячи лет тому назад. А тот интеллект, который сделал бы для нас такое положение вещей настоящей пыткой, давно исчез у них!
   Ну хорошо, мне-то, в конце концов, что за дело? Эти элои -- не что иное, как откормленный скот, который муравьеподобные морлоки разводят и пожирают.
   А Уина танцевала около меня!
   Пусть такое положение вещей есть суровое наказание за человеческий эгоизм. Но ведь все равно это ужасно. Люди были довольны, что благодаря тяжелому труду своих собратьев -- людей, своих ближних -- могли жить в роскоши и наслаждаться. В свое оправдание они ссылались на необходимость, и вот настало время, когда та же необходимость повернулась к ним обратной стороной.
   Я старался, подобно Карлейлю, возбудить в себе презрение к этой жалкой, упадочной аристократии. Но я не мог вызвать у себя такого настроения. Как ни велико было умственное падение элоев, все же они сохранили человеческий облик, в них осталось еще много человеческого, и я невольно чувствовал к ним симпатию и разделял их унижение и страх.
   Пока я не знал, что мне предпринять. Прежде всего я хотел найти какое-нибудь безопасное убежище и изготовить металлическое или каменное оружие -- какое сумею. Это было самой неотложной необходимостью. Затем я надеялся добыть огонь, чтобы иметь под руками факел, поскольку уже знал, что это было самым действенным оружием против морлоков. Кроме того, я собирался придумать приспособление, с помощью которого можно было бы выломать бронзовые двери Белого Сфинкса -- что-то вроде тарана. Я был убежден, что если бы сумел войти в эти двери с огнем в руках, то нашел бы там свою Машину и вырвался бы отсюда. Я сомневался, что у морлоков хватило сил утащить Машину куда-нибудь далеко.
   Уину я решил перенести с собой в наше время.
   Перебирая в голове детали своего плана, я продолжал идти по направлению к зданию, которое наметил себе в качестве нашего жилища.
  

Дворец из зеленого фарфора

   Около полудня мы подошли к зеленому фарфоровому дворцу, и тут я увидел, что он находится в полуразрушенном состоянии. В окнах торчали осколки стекол, огромные листы зеленой облицовки отвалились, так как металлические рамы, на которых она крепилась, проржавели. Дворец стоял на зеленом лугу, на очень высоком месте.
   Прежде чем войти внутрь дворца, я взглянул на северо-восток и был немало удивлен: там, где, как мне казалось, должны были находиться Уондсуорс и Баттерси, теперь виднелся большой морской рукав или, вернее, залив. Я тогда решил, что в морской глубине, вероятно, произошли или происходят какие-то перемены с живыми существами. Впрочем, я недолго думал над этим.
   Материал, из которого был сделан дворец, как я и предполагал, действительно оказался фарфором. На фасаде еще виднелась надпись на каком-то незнакомом языке. Я надеялся (и это было, конечно, необоснованно), что Уина поможет мне разобрать, что там написано, но тут же убедился, что даже сама идея писания никогда не приходила ей в голову. Она всегда казалась мне более человеком, чем была на самом деле, -- возможно, потому, что в ее привязанности ко мне было очень много человеческого.
   За огромными створками дверей, которые были открыты и поломаны, вместо обычного большого зала мы увидели длинный коридор, освещенный целым рядом боковых окон. С первого же взгляда помещение напомнило мне музей. Паркетный пол был покрыт толстым слоем пыли, и под таким же серым покровом рядами лежали самые разнообразные предметы.
   В центре зала я увидел нечто странное, высохшее, по виду напоминавшее нижнюю часть какого-то огромного скелета. По его кривым ногам я определил, что это, скорее всего, какое-нибудь вымершее животное, вроде мегатерия. Череп и верхние конечности валялись рядом в пыли; в одном месте, там, где сквозь крышу просачивалась дождевая вода, часть костей совершенно истлела. Далее, в этой же галерее, находился огромный скелет бронтозавра. Все это подтверждало мою гипотезу относительно музея.
   Отойдя в сторону, я увидел, как мне показалось сначала, покосившиеся полки, но когда я смахнул густую пыль, покрывавшую их, обнаружил обыкновенные витрины. По всей вероятности, они были закрыты герметически, так как многие предметы в них превосходно сохранились.
   Теперь мне стало ясно, что мы находились посреди развалин какого-то музея, вроде того, что теперь у нас в Саут-Кенсингтон [Часть Лондона, где находится крупнейший естественноисторический музей]. Скорее всего, раньше тут было палеонтологическое отделение музея с великолепной коллекцией ископаемых.
   Однако неизбежный процесс разрушения, задержанный на время и потерявший девяносто девять процентов своей силы вследствие уничтожения бактерий и грибков, все-таки, хотя и очень медленно, продолжал свою разрушительную работу.
   Кое-где я заметил следы посещения этого музея человечками. Следы эти выражались в том, что многие редкие ископаемые были разломаны на куски или нанизаны гирляндами на тростник. В некоторых местах ящики были сдвинуты, и я решил, что это сделали морлоки.
   Кругом стояла тишина. Толстый слой пыли заглушал наши шаги. Пока я с изумлением осматривался по сторонам, Уина забавлялась катанием морского ежа по наклонному стеклу витрины. Потом вдруг она подошла ко мне, тихонько взяла меня за руку и застыла на месте.
   Я же был настолько поражен видом этого древнего памятника интеллектуальной эпохи, что в первую минуту даже не подумал о том, какую пользу могу извлечь из своего открытия. Сама мысль о Машине, не оставлявшая меня в покое, словно исчезла из моей головы.
   Судя по размерам, дворец зеленого фарфора должен был заключать в себе не один только палеонтологический музей. Вероятно, тут была и историческая галерея и, возможно, библиотека! Учитывая сложившиеся обстоятельства, я понимал, что для меня это было гораздо интереснее, чем зрелище упадка нашей старой культуры.
   Я решил продолжать поиски и нашел другую, более короткую галерею, которая пересекалась с первой. По-видимому, тут находился минералогический отдел, и вид куска серы тотчас же навел меня на мысль о порохе. Но я никак не мог найти селитру или какие-нибудь другие азотнокислые соли. Наверное, они истаяли много веков назад. Но мысль о сере не выходила у меня из головы.
   Что касается остальных предметов в этой галерее, то они не возбудили во мне особенного интереса, хотя в целом сохранились очень хорошо. По минералогии я не специалист и потому отправился дальше по очень разрушенному крылу здания, расположенному параллельно первой галерее, через которую мы вошли. Очевидно, этот отдел был посвящен естественной истории, но здесь уже давно все изменилось до неузнаваемости. Несколько сморщенных и почерневших остатков того, что некогда было чучелами зверей; высохшие мумии в банках, наполненных в свое время спиртом; коричневая пыль от высушенных растений -- вот все, что здесь осталось! Признаться, я испытал сильнейшее разочарование, ведь если бы музей сохранился, у меня появилась бы возможность проследить процесс постепенного, терпеливого приспособления, благодаря которому человечество сумело одержать победу над живой природой.
   Отсюда мы вошли в галерею поистине колоссальных размеров, но очень плохо освещенную. Пол этой галереи чуть заметно понижался, начиная от того места, где был вход. С потолка свешивались -- на одинаковом расстоянии один от другого -- белые шары, большая часть которых была разбита на куски. Это навело меня на мысль, что здесь некогда было искусственное освещение.
   Тут уж я больше чувствовал себя в своей сфере. По обе стороны поднимались остовы огромных машин. Иные сильно заржавели, многие разрушились совершенно, но были и такие, которые еще довольно хорошо сохранились.
   Вы ведь знаете, что к механизмам у меня особенная слабость, а потому мне хотелось подольше оставаться среди этих машин, тем более что большая часть их являлась для меня загадкой и я мог только строить предположения об их назначении. Мне казалось, что если я сумею разобраться в этих машинах, то у меня будет в руках могущественное оружие против морлоков.
   Внезапно Уина прижалась ко мне. Это было так неожиданно, что я даже вздрогнул. Если не она, то я бы, вероятно, не заметил, что пол тут был покатым и опускался вниз [Возможно, что пол вовсе не опускался, но весь музей был построен на склоне холма. (Примеч. автора.)]. Тот конец галереи, в который мы вошли, еще находился над землей и освещался немногими узкими окнами. Но по мере нашего продвижения земля словно поднималась снизу и заслоняла окна, так что в конце концов около каждого окна оставался только колодец (вроде дворов при наших лондонских домах) с узкой щелью вверху для пропуска света.
   Я медленно двигался вперед, разглядывая машины, и так этим увлекся, что не заметил постепенного ослабления света, пока усиливающаяся тревога Уины не заставила меня обратить на нее внимание. Только тогда я увидел, что галерея стала тонуть в густой тьме.
   Я в нерешительности остановился и, оглянувшись, отметил для себя, что слой пыли здесь был уже не так толст и местами лежал неровно. Дальше, по направлению к темному концу галереи, на этой пыли можно было ясно видеть многочисленные следы узких ступней.
   Ощущение близости морлоков снова охватило меня. Я понял, что только даром теряю время на это академическое исследование машин. Ведь день уже близился к вечеру, а у меня не было ни оружия, ни убежища, ни средства для добывания огня! А оттуда, из отдаленного темного конца галереи, доносились те же самые странные звуки и удары, которые поразили меня в тот раз, когда я спускался в колодец...
   Я было взял Уину за руку, но тотчас же оставил ее. Внезапная мысль осенила меня, и я направился к машине, из которой торчал рычаг, вроде того, какие используются для поворота сигнальных фонарей. Взобравшись на подставку и ухватившись руками за рычаг, я налег на него всей тяжестью.
   Вдруг я услышал плач Уины: она осталась одна в центральном крыле здания. Но я правильно рассчитал прочность рычага: после минутного усилия он сломался, и я вернулся к Уине с палицей в руке, вполне подходящей для того, чтобы раздробить при встрече череп любому морлоку.
   Я жаждал встречи с морлоком или как их там... Пожалуй, вам может показаться бесчеловечным такое стремление к убийству потомков человека. Но, право, к этим существам нельзя было питать человеческих чувств. Только нежелание оставлять Уину одну и боязнь, что может пострадать Машина времени, удержали меня, и я не отправился тотчас же в темный конец коридора, чтобы начать избиение отвратительных чудовищ, которые там прятались.
   Итак, с палицей в одной руке и Уиной в другой, я переходил из одной галереи в другую и, наконец, попал в большой зал, который на первый взгляд показался мне похожим на военный собор, увешанный изодранными в лохмотья флагами. Но вскоре я узнал в этих коричневых и обуглившихся лохмотьях, висевших повсюду, последние разрушающиеся остатки книг. Они уже давным-давно развалились в куски, и на них нельзя было найти никаких следов печати. Но местами еще сохранились сморщенные корешки и изломанные металлические застежки, достаточно красноречивые.
   Будь я писатель, я бы стал, пожалуй, рассуждать по этому поводу о тщете всякого честолюбия. Но меня, честно говоря, больше всего поразила колоссальная потеря труда, о которой свидетельствовали эти печальные груды истлевшей бумаги. Я должен сознаться, что невольно подумал при этом о "Трудах Физического общества" и моих собственных семнадцати статьях по оптике...
   Мы поднялись по широкой лестнице и вошли в помещение, которое, вероятно, было некогда галереей технической химии. У меня оставалась небольшая надежда на то, что я смогу сделать тут какие-нибудь полезные открытия. Галерея эта хорошо сохранилась, за исключением одного конца, где обрушилась крыша.
   Я тщательно осматривал каждый уцелевший ящик и наконец в одном из них, по-настоящему герметически закупоренном, нашел коробку спичек. Торопливо чиркнул одну: спички были в превосходном состоянии и даже нисколько не отсырели. Я повернулся к Уине и крикнул на ее языке:
   -- Пляши!
   Теперь у нас было оружие против ужасных подземных существ, которых мы боялись!
   И вот в заброшенном, полуразрушенном музее, на толстом мягком ковре пыли, к величайшей радости Уины, я принялся торжественно исполнять какой-то сложный танец. При этом я насвистывал веселую песенку "Страна честных людей". Мой танец представлял частью скромный канкан, частью полонез, частью серпантин (насколько позволяли фалды моего сюртука), частью -- пляску моего собственного изобретения. Ведь вы знаете: я от природы довольно изобретателен!
   Коробка спичек, избежавшая разрушительного влияния времени, конечно, была самой удивительной и в то же время самой счастливой находкой для меня. Еще более неожиданным стало то, что мне удалось найти одно хорошо известное нам вещество, а именно камфару. Я нашел ее в запечатанной банке, которая, тоже случайно, оказалась герметически закупоренной. Сначала я подумал, что это парафин, и разбил банку. Но запах камфары был несомненен. Это летучее вещество, уцелев среди всеобщего разрушения, пережило, быть может, многие тысячи веков.
   И я вспомнил один рисунок -- когда-то я его видел: он был сделан сепией, а сепия приготовлена из ископаемого белемнита [белемнит - окаменелый доисторический моллюск], погибшего и превратившегося в окаменелость, вероятно, миллионы лет тому назад. Сначала я хотел выбросить свою находку, но потом вспомнил, что камфара воспламеняется и горит прекрасным ярким огнем. Она могла служить мне чудесной свечкой, и я сунул ее в карман.
   Однако я не обнаружил каких-либо взрывчатых веществ и вообще ничего такого, что могло бы разрушить бронзовые двери. Самой полезной вещью, которую мне удалось найти, был железный обломок рычага, но, тем не менее, я с очень гордым видом вышел из галереи.
   Не могу рассказать вам всего, что видел я в продолжение этого долгого дня. Потребовалось бы сильнейшее напряжение памяти, чтобы по порядку передать вам все мои приключения.
   Помню длинную галерею с заржавевшим оружием и свои колебания: не взять ли мне вместо лома топор или меч? Взять с собой и то и другое я не мог, а мой железный лом мог оказаться полезнее при взломе бронзовых дверей. В этой галерее были ружья, пистолеты, винтовки. Большая их часть, конечно, превратилась в груду ржавчины, и только несколько предметов, сделанных из какого-то нового металла, прекрасно сохранились. Но от патронов и пороха давно осталась только пыль. Кстати, один угол галереи обгорел и разрушился -- возможно, вследствие взрыва находившихся тут патронов.
   В другом месте на глаза мне попалась большая коллекция идолов -- полинезийских, мексиканских, греческих и финикийских. Я думаю, что тут были собраны идолы со всех стран света. И вот, уступая непреодолимому желанию, я начертал свое имя на носу какого-то каменного чудовища из Южной Америки, особенно поразившего мое воображение.
   С приближением вечера мой интерес стал ослабевать. Я проходил одну за другой галереи, пыльные, безмолвные, часто полностью разрушенные. Во многих залах выставленные экспонаты представляли только кучу ржавчины и бурого угля.
   В одном месте я увидел модель свинцового рудника и вдруг совершенно случайно нашел в герметически закупоренном ящике два динамитных патрона!
   -- Эврика! -- воскликнул я и с радостью разбил ящик.
   Но уже в следующее мгновение меня охватили сомнения. Я остановился в раздумье, потом, выбрав маленькую боковую галерею, сделал опыт.
   Никогда в жизни не чувствовал я такого разочарования! Я ждал пять, десять, пятнадцать минут -- взрыва не было! Патроны оказались только моделями; об этом я мог бы, пожалуй, догадаться сразу по их местонахождению. Будь динамит настоящим, я тотчас же кинулся бы к Белому Сфинксу и взорвал бы его вместе с его бронзовыми дверями и со своими шансами (как это и подтвердилось впоследствии) найти когда-нибудь Машину времени.
   Насколько могу припомнить, затем мы прошли в маленький открытый дворик, находившийся внутри дворца. Дворик зарос травой, посередине росли три фруктовых дерева. Тут мы отдохнули и подкрепились.
   Приближалось время заката, и надо было обдумать свое положение. Ночь надвигалась, а я еще не нашел безопасного убежища. Но это мало беспокоило меня теперь. У меня в руках была вещь, которая могла служить лучшей защитой против морлоков, -- спички! Кроме того, в моем кармане была камфара -- на тот случай, если понадобится более яркий свет.
   Я подумал, что было бы лучше провести ночь в открытом месте и под защитой костра. А утром, не теряя зря времени, заняться поисками моей Машины. Для этой цели я запасся железным ломом, но теперь, после моих исследований, у меня было несколько иное отношение к бронзовым дверям. До сих пор я не решался ломать их, и больше всего потому, что меня пугало неизвестное там, за дверями. Прочными они никогда мне не казались, и я надеялся, что лом окажется вполне пригодным.
  

В темноте

   Мы вышли из зеленого фарфорового дворца, когда солнце уже частью скрылось за горизонтом. Я хотел вернуться к Белому Сфинксу утром на следующий день, поэтому решил до наступления темноты пробраться через лес, задержавший меня в предыдущий раз. Мой план был таков: пройти как можно дальше, а затем разжечь костер и улечься спать.
   По дороге я собирал сучья и сухую траву, попадавшиеся мне на глаза, и вскоре в руках у меня была целая охапка. Конечно, с таким грузом я продвигался медленнее, чем хотелось бы; к тому же Уина очень утомилась. Да и я порядком был измучен, и меня сильно клонило в сон.
   Когда мы дошли до леса, уже стемнело. Уина остановилась на опушке, поросшей кустарником, и, боясь непроглядной тьмы, не хотела идти дальше. Что касается моего настроения, то странное предчувствие ожидающей нас опасности скорее толкало меня вперед, чем останавливало.
   Я не спал ночь и два дня и находился в состоянии сильного возбуждения. Я знал, что ко мне подкрадывается сон, а вместе с ним и морлоки.
   Пока мы стояли в нерешительности, я увидел позади нас, на черном фоне кустов, три темные скорчившиеся фигуры. Кругом были кустарники и высокая трава, и поэтому я не чувствовал себя застрахованным от их предательского приближения.
   Лес, по моим расчетам, был не меньше мили в ширину. Если бы можно было пройти через заросли к открытому склону холма, то мы нашли бы вполне безопасное место для отдыха, а дорогу через лес я рассчитывал освещать при помощи спичек и камфары. Но чтобы зажигать спички, мне нужно было освободить руки, и поэтому я волей-неволей вынужден был бросить сучья, набранные для костра.
   Вдруг у меня явилась мысль: а пожалуй, неплохо было бы поразить наших приятелей, устроив иллюминацию позади нас. Впоследствии я убедился, насколько необдуманным был мой поступок, но тогда он казался мне очень остроумной выдумкой для прикрытия нашего отступления.
   Приходило ли вам когда-нибудь в голову, какое редкостное явление представляет пламя в природе, если климат местности жаркий? Солнечная теплота редко достигает такой силы, чтобы зажечь что-нибудь, даже если солнечные лучи сосредоточиваются в капле росы, как в фокусе зажигательного стекла, как это иногда случается в тропических странах. Молния ударяет и обугливает, но довольно редко бывает причиной большого пожара. Гниющие растения начинают иногда тлеть под влиянием теплоты, сопровождающей химический процесс гниения, но и в этом случае редко возникает пламя.
   В период полнейшего упадка искусство добывания огня напрочь было забыто. Поэтому красные языки пламени, которые мгновенно взвились, принявшись лизать собранную мной кучу хвороста, были для Уины совершенно новым и странным явлением.
   Она хотела подбежать к огню и поиграть с ним. Я думаю даже, что она бросилась бы в костер, если бы я не удержал ее. Но я взял Уину на руки и, несмотря на ее сопротивление, смело углубился в лес. В течение некоторого времени разгоревшийся костер освещал нам путь.
   Оглянувшись назад, я увидел сквозь густые заросли, что пламя перешло на ближайшие кустарники и извилистая огненная линия поползла по холму, покрытому травой. Я подумал о морлоках, засмеялся и снова повернулся к темной чаще, стоявшей перед нами.
   Кругом все было объято мраком. Уина, дрожа от страха, прижималась ко мне, но мои глаза уже привыкли к темноте, и я видел настолько, чтобы не спотыкаться. Сквозь густую тьму только местами просвечивали клочки голубого неба. Я не зажигал спичек, потому что на одной руке держал Уину, а в другой нес железный лом.
   В течение некоторого времени я не слышал ничего, кроме хруста веток под ногами, слабого шелеста ветерка над головой, собственного дыхания и биения сердца; потом вдруг сзади послышался топот ног. Однако я упрямо продолжал идти вперед.
   Топот становился отчетливее, и скоро я уже различал те самые звуки и голоса, которые слышал в Подземном Мире. Очевидно, за нами гнались морлоки. Не успел я об этом подумать, как тотчас почувствовал: кто-то схватил меня за одежду, потом за руку. Уина, дрожа всем телом, молчала.
   Надо было зажечь спичку. Чтобы сделать это, я должен был спустить Уину на землю. Так я и сделал. Но пока я рылся в кармане, у моих ног, в темноте, между безмолвной Уиной и странно бормочущими морлоками завязалась борьба. Мягкие щупальца скользили по моей одежде, касались спины и шеи.
   Наконец я чиркнул спичкой; она, шипя, загорелась, и при ее свете я увидел между деревьями белые спины убегающих морлоков. Поспешно вытащив из кармана кусок камфары, я приготовился зажечь его, как только спичка начнет гаснуть.
   Тут я взглянул на Уину. Обхватив мои ноги, она лежала без движений, лицом к земле. Мне стало страшно. Я склонился над ней. Казалось, она не дышала. Я зажег кусочек камфары и бросил его на землю: он раскололся и загорелся ярким пламенем, отогнав от нас морлоков и ночные тени.
   Я встал на колени возле Уины, поднял ее. Весь лес позади меня, казалось, был полон шороха и звуков огромной толпы!
   Уина, по-видимому, была в обмороке. Осторожно взвалив ее на плечо, чтобы идти дальше, я вдруг с ужасом понял: из-за возни со спичками и Уиной я потерял направление и теперь не имел ни малейшего понятия о том, в какую сторону нужно идти. Судя по всему, зеленый фарфоровый дворец остался где-то позади.
   На лбу у меня выступил холодный пот. Я понимал, что надо поскорее действовать. И я решил остаться на этом месте и развести костер. Положив неподвижную Уину на траву, я начал торопливо собирать ветки и листья. Я понимал, что нужно успеть разжечь огонь, пока не догорела камфара. Вокруг меня в разных местах, словно карбункулы, светились глаза морлоков.
   Камфара вспыхнула и погасла. Я зажег спичку и увидел: две белые фигуры, которые подкрадывались к Уине, шарахнулись прочь. Один из морлоков был так ослеплен светом, что наткнулся на меня, и я почувствовал, как под ударом моего кулака хрустнули его кости. Он издал ужасный крик, зашатался и упал на землю.
   Я зажег другой кусок камфары и снова стал собирать хворост для костра. Тут я заметил, что надо мной, на деревьях, было много сухой листвы (со времени моего прибытия сюда, то есть в течение недели, ни разу не было дождя).
   Тогда я перестал выискивать между деревьями сухие сучья, а просто принялся подскакивать и ломать ветви. Вскоре мой костер из свежих и сухих сучьев удушливо задымил, и я мог приберечь камфару.
   Вернувшись к Уине, лежавшей рядом с моим железным ломом, я попытался привести ее в чувство. Но она лежала как мертвая. Я даже не мог разобрать, дышит она или нет.
   От едкого дыма у меня как-то сразу отяжелела голова. Кроме того, в воздухе носился приторный запах камфары. Мой костер мог гореть еще час или около того. Я вдруг почувствовал себя страшно уставшим и сел на землю. Весь лес тоже, казалось, был полон сонливого шепота, причины которого я не мог понять.
   На секунду я забылся, но уже в следующее мгновение, как мне казалось, опять открыл глаза. Кругом была тьма, и я чувствовал на себе руки морлоков. Вырвавшись из их цепких пальцев, я торопливо полез в карман за спичками... Но они исчезли!
   Морлоки снова окружили меня. В тот же миг я понял, что случилось: я заснул, костер мой погас... Меня охватил смертельный ужас. Весь лес как будто наполнился запахом гари... Меня держали за шею, дергали за волосы и старались повалить. Было невероятно страшно среди непроницаемой тьмы чувствовать прикосновения этих мягкотелых созданий. У меня было такое ощущение, что меня опутывает какая-то чудовищная паутина.
   И вот, наконец, они одолели меня -- и я упал. Тотчас же мне в шею впились маленькие острые зубы. Пытаясь стряхнуть морлоков, я перевернулся и нащупал рукой железный лом.
   Это тотчас же придало мне силы.
   Я вскочил, сбросил с себя всю эту кучу человеческих крыс и, размахнувшись, со всей силы начал бить железным ломом везде, где, как мне казалось, должны были находиться морлоки. Я слышал, как от удара лома хрустели их кости. Через минуту я уже освободился от них...
   Мною овладело то странное возбуждение, какое, говорят, бывает во время битвы. Я знал, что мы оба, я и Уина, погибнем, но решил заставить морлоков дорого заплатить за наше мясо. Я стоял, прислонившись спиной к дереву, и размахивал ломом. Весь лес был наполнен шумом и криками морлоков.
   Прошла минута. Возгласы их как будто стали еще громче, а движения быстрее. Но ни один из морлоков не приближался ко мне. Я стоял, всматриваясь в темноту. И вдруг в мою душу закралась надежда. Может, морлоки испугались?
   Но тут я заметил что-то странное. Мрак, окружавший меня, постепенно редел. Я стал смутно различать фигуры морлоков: трое убитых лежали у моих ног, а остальные, как я с величайшим изумлением увидел, непрерывным потоком бежали мимо меня все дальше в лес. Спины их уже не казались белыми, а отсвечивали красноватым.
   Я стоял и недоуменно смотрел им вслед, пока вдруг не заметил красную искорку, которая промелькнула между ветвями и тотчас исчезла. Внезапно я все понял: и запах горящей древесины, и неясный однообразный шорох, переходивший теперь в грозный рев, и красное зарево, и бегство морлоков... объяснялись вспыхнувшим пожаром.
   Отойдя от дерева и обернувшись, я увидел между стволами деревьев бушующее пламя. Это был разведенный мною костер: теперь он догонял меня. Я оглянулся, ища глазами Уину, но она исчезла!
   Свист, треск горевшего леса, оглушительные удары, похожие на взрывы, когда новое дерево в одно мгновение превращалось в факел... Честно говоря, мне было не до того, чтобы раздумывать. Сжав в руке железный лом, я побежал вслед за морлоками. Но пламя гналось за мной по пятам. В одном месте, с правой стороны, оно опередило меня, отрезав путь, и пришлось повернуть налево.
   Наконец я выбежал на небольшую поляну и увидел одного морлока. Ослепленный, он наткнулся на меня, потом помчался мимо, прямо на огонь!
   Тут мне пришлось стать свидетелем самого потрясающего зрелища из всех, какие я только наблюдал во время своего пребывания в будущем. Все пространство было освещено грандиозным заревом, и ночь словно превратилась в день. В середине находился то ли холмик, то ли курган, а на нем -- опаленный солнцем куст боярышника. Позади -- другая часть горевшего леса: желтые языки пламени уже вырывались и оттуда. Вся видимая территория, казалось, была окружена огненной оградой.
   На склоне холма столпились ослепленные светом морлоки; их было около тридцати или сорока. Изнемогая от жара, они метались во все стороны, с перепугу натыкались друг на друга. Сначала я не сообразил, что они слепы, и, обуреваемый безумной яростью, продолжал колотить их железным ломом, как только они приближались. Я убил одного и искалечил многих.
   Но тут в свете зарева я заметил, как один из морлоков ощупью пробирался между кустами, а затем, прислушавшись к их жалобным стонам, убедился, что они совершенно растерялись при свете. Поэтому больше я уже не трогал их.
   Время от времени какой-нибудь морлок налетал на меня, и тогда все его существо выражало такой безграничный ужас, что я сам невольно давал ему дорогу. Вдруг пламя начало как будто ослабевать и меня опять охватил страх, что эти отвратительные существа скоро будут в состоянии видеть меня. Я даже хотел опять начать избиение и расправиться хотя бы с частью морлоков, прежде чем погаснет пожар. Но огонь снова ярко запылал, и я удержался.
   Я бродил по холму среди морлоков, отыскивая какие-нибудь следы Уины. Но ее нигде не было. Наконец я присел на вершине холма и стал наблюдать за этим необыкновенным сборищем слепых существ, бродивших вокруг и перекликавшихся друг с другом с помощью каких-то странных звуков, когда на них падал свет от пожара. Огромные клубы дыма ползли по небу и лишь местами сквозь прорывы этой красноватой завесы сияли маленькие звезды, такие далекие, как будто они были в другой Вселенной. Два или три морлока сослепу налетели на меня, и я, содрогаясь от ужаса, прогнал их ударами кулаков.
   Большая часть этой ночи представлялась мне каким-то страшным сном. Я грыз костяшки пальцев и кричал в страстном желании проснуться. Я бил кулаками по земле, вставал и снова садился, бродил взад и вперед и опять усаживался. Я протирал глаза, молил Бога, чтобы он дал мне проснуться... Три раза я видел, как морлоки, опустив головы, в агонии бросались в огонь.
   Наконец вверху, над бледнеющим заревом пожара и ползущими массами черного дыма, над почерневшими стволами деревьев и оставшейся кучкой этих отвратительных созданий показались первые рассветные лучи. Начинался новый день.
   Я снова принялся искать Уину, но не нашел ее следов. Ясно, что они оставили ее бедное маленькое тело в лесу. Не могу выразить, какое облегчение я почувствовал, подумав, что она избежала той страшной участи, для которой была предназначена. При одной только мысли об этом я готов был снова приняться за избиение мерзких беспомощных созданий, находившихся вокруг меня, но удержался от этого.
   Холмик, о котором я говорил, представлял собой нечто вроде островка посреди леса. Теперь, расположившись на его вершине, я мог различить сквозь дым дворец из зеленого фарфора, от которого, конечно, можно было найти дорогу и к Белому Сфинксу.
   Светало. Уцелевшие морлоки все еще бродили тут и там, и чем светлее становилось, тем громче они стонали. Наконец-то я мог покинуть этих проклятых тварей. Обмотав ноги травой, я поплелся по дымящемуся пеплу, мимо стволов, внутри которых еще трепетало пламя. Я шел прямо к тому месту, где была спрятана моя Машина времени.
   Продвигался я очень медленно, так как совершенно обессилел и к тому же хромал. Ужасная смерть маленькой Уины не выходила у меня из головы.
   В тот момент ее гибель для меня стала невыносимым горем. Теперь, находясь в знакомой обстановке, я скорее воспринимаю это как тяжелый сон, а не действительную утрату, но тогда... тогда я был совершенно подавлен.
   В то утро я опять почувствовал себя страшно одиноким. Я вспомнил о своем доме, об этом уютном уголке, о некоторых из вас, и вместе с этими мыслями в моей душе начала расти страстная, мучительная тоска.
   В это ясное солнечное утро, во время своего странствования по дымящемуся пеплу, я сделал открытие. В кармане брюк я нашел спички. Должно быть, они выпали из коробки, прежде чем ее у меня вытащили.
  

Ловушка Белого Сфинкса

   Около восьми или девяти утра я дошел до той скамьи из желтого металла, на которой сидел в вечер своего прибытия и обозревал открывшийся передо мной мир. Я вспоминал о своих слишком поспешных выводах и не мог удержаться от горького смеха над своей самоуверенностью.
   Передо мной открывался тот же самый красивый пейзаж, та же роскошная растительность, те же великолепные дворцы и прекрасные развалины, та же серебристая лента реки, вьющаяся среди плодородных берегов. Там и сям между деревьями мелькали светлые одежды очаровательных маленьких человечков. Некоторые из них купались как раз в том месте, где я спас Уину, и воспоминание об этом заставило больно сжаться мое сердце. Я вдруг обратил внимание на купола, прикрывавшие выходы из Подземного Мира и казавшиеся темными пятнами на этом прелестном ландшафте.
   Только теперь я в полной мере осознал, что скрывала красота обитателей Верхнего Мира. Как беззаботен был их день! Словно животные, беспечно резвящиеся на пастбище, они ничего не знали о своих врагах и ни о чем не беспокоились. Но конец их был неминуем!
   Я с горечью размышлял о том, насколько кратковременно существование человеческого интеллекта. Он совершил над собой самоубийство.
   Человеческий ум упорно стремился к достижению благосостояния и довольства, к общественному устройству, прочно установленному на основе обеспеченности. И вот человечество достигло этого... чтобы прийти к такому концу! Некогда жизнь и имущество должны были находиться в полной безопасности. Богатый знал, что его благосостояние и комфорт обеспечены, а бедный был уверен, что ему обеспечены работа и жизнь. Без сомнения, в мире, достигшем совершенства, не осталось ни проблем с безработицей, ни каких-либо других неразрешенных социальных задач. А затем наступил великий покой.
   Мы упускаем из виду закон природы, предполагающий, что гибкость ума является как бы возмещением за те постоянные перемены, опасности и тревоги, среди которых живет человечество. Животное, пребывающее в полной гармонии с окружающими его условиями, превращается в совершенный механизм. Природа обращается к разуму только в том случае, когда привычка и инстинкт оказываются бесполезными. Где нет перемен и нет необходимости в них -- там нет и разума. Только у тех животных есть разум, которым приходится постоянно сталкиваться с разнообразными жизненными переменами и опасностями.
   Я пришел к заключению, что именно таким путем человек Верхнего Мира дошел до своей беспомощной красоты, а человек Подземного Мира -- до своей чисто механической промышленности. Но даже для идеального состояния равновесия, при всем его механическом совершенстве, не хватало одной вещи -- абсолютного постоянства.
   По-видимому, с течением времени жителям Подземного Мира стало не хватать пищи. И вот мать всего, Необходимость, которая не заявляла о себе в продолжение многих тысячелетий, снова стала действовать, начав свою работу снизу. Жителям Подземного Мира приходилось иметь дело с машинами. Это требовало, помимо привычки, еще и некоторой работы мысли, и у них волей-неволей должны были развиться если не другие черты человеческого характера, то хотя бы какая-то инициатива. Когда же явился недостаток в мясе, они вернулись к тому, чего до сих пор не допускали старые привычки: к каннибальству.
   Именно таким представился мне мир в восемьсот две тысячи семьсот первом году. Возможно, что это объяснение неправильно, ведь человеческому уму свойственно ошибаться. Но таково было мое видение этого мира, и я передаю его вам.
   После утомительной ночи, всех волнений и ужасов, испытанных мной накануне, я, несмотря на свое горе, наслаждался солнечным теплом и видом мирной картины, расстилавшейся перед глазами.
   Я очень устал, мне хотелось спать, и вскоре мои теоретические размышления перешли в дремоту. Поймав себя на этом, я последовал указаниям природы и, растянувшись на мягкой траве, погрузился в долгий и освежающий сон.
   Проснулся я незадолго до заката солнца. Теперь я чувствовал себя в безопасности и не боялся, что морлоки могут схватить меня во время сна. Вскочив на ноги, я тотчас же направился к Белому Сфинксу. В одной руке я держал железный лом, а другой перебирал спички в кармане.
   И вот тут-то произошла неожиданная вещь. Подойдя к Белому Сфинксу, я вдруг увидел, что обе створки бронзовых дверей раскрыты и опущены в особые пазы.
   Я остановился, не решаясь войти. Внутри была небольшая комната, и там в углу, на подставке, стояла моя Машина времени. Маленькие рычаги находились у меня в кармане...
   Итак, после всех моих тщательных приготовлений к осаде Белого Сфинкса меня, похоже, ожидала мирная сдача!
   Я отбросил в сторону железный лом, почти недовольный тем, что мне не пришлось воспользоваться им.
   Я уже стоял на пороге, как вдруг меня осенило и я впервые осознал замыслы морлоков.
   Едва сдерживаясь от смеха, я перешагнул через бронзовый порог и направился к Машине. Я был очень удивлен, что Машина не только вычищена, но даже смазана маслом. Впрочем, впоследствии я убедился, что морлоки частично разобрали Машину, чтобы своими слабыми мозгами понять ее назначение.
   И вот, пока я стоял и рассматривал ее, чувствуя удовольствие от одного только прикосновения к ее механизмам, случилось то, к чему я внутренне был готов. Бронзовые двери внезапно поднялись вверх и с треском стукнулись о раму. Погруженный в полную темноту, я очутился в западне! Так, по крайней мере, думали морлоки. Я же засмеялся себе под нос.
   До моих ушей доносился их своеобразный бормочущий смех, и я знал, что они со всех ног бегут ко мне. Сохраняя спокойствие, я попробовал зажечь спичку. Мне оставалось только прикрепить рычаги и исчезнуть подобно привидению.
   Но я упустил из виду одно ничтожное обстоятельство: спички были того отвратительного сорта, который зажигается только о коробку!
   Вы можете представить себе, как быстро я лишился спокойствия и уверенности. Эти маленькие кровожадные животные успели приблизиться ко мне. Один из морлоков притронулся к моей спине.
   В руке у меня были рычаги от Машины, и я изо всей силы ударил ими наудачу, а затем стал карабкаться в кресло. Но уже в следующее мгновение меня схватила одна рука, потом другая... Мне пришлось отталкивать мерзких существ, отрывая их цепкие пальцы от рычагов, и в то же время в темноте нащупывать оси, на которые эти рычаги надевались. В конце концов один рычаг они чуть-чуть не утащили; он выскользнул у меня из рук, и я, разыскивая его, вынужден был отбиваться от морлоков головой. Я слышал, как от моих ударов трещали их черепа. Мне кажется, что эта последняя схватка была даже опаснее той, которую я выдержал в лесу прошлой ночью.
   Наконец рычаги были укреплены -- и я тотчас нажал на них. Хваткие пальцы морлоков соскользнули. Темнота исчезла, и я вновь очутился среди сероватого света и шума, которые уже описывал...
  

Дальнейшее путешествие

   Я рассказывал вам о тех неприятных ощущениях и головокружении, которые испытывает Путешественник во Времени. Но на этот раз я ко всему прочему неладно сидел в кресле и постоянно свешивался на сторону. Машина раскачивалась и дрожала, я изо всех сил цеплялся за нее, ничего не замечая кругом. Сколько времени прошло таким образом, я не знаю. Но когда я очнулся и взглянул на циферблат, то был поражен, увидев, где я очутился.
   Одна стрелка отмечала дни, другая -- тысячи дней, третья -- миллионы, а четвертая -- тысячи миллионов. Оказалось, что, вместо того чтобы дать Машине обратное движение, я нажал рычаги так, что Машина помчалась вперед. Взглянув на индикатор, я увидел, что стрелка, отмечающая тысячи дней, вертелась с быстротой секундной стрелки часов, указывая путь в будущее.
   Пока я двигался таким образом вперед, вокруг меня происходили какие-то странные перемены. Мерцающие сероватые сумерки стали темнее, затем -- хотя я мчался с поразительной быстротой -- снова стала заметной мерцающая смена дня и ночи, что свидетельствовало обыкновенно о замедленном ходе, и это мерцание делалось все более отчетливым.
   Вначале это наблюдение поразило меня. День и ночь все медленнее и медленнее сменяли друг друга, все медленнее ползло по небу солнце. Казалось, смена дня и ночи совершается в течение целых столетий. Наконец все вокруг окутали непрекращающиеся сумерки, которые прерывались лишь временами, когда темное небо неожиданно пронизывала яркая комета.
   Полоса света, отмечавшая солнце, давно исчезла. Само же солнце больше не закатывалось. Оно только поднималось на западе, делаясь все огромнее и краснее. Всякий след луны исчез, круговое движение звезд тоже замедлилось: звезды превратились в ползущие по небу световые точки.
   Перед тем как я остановился, багровое гигантское солнце неподвижно повисло над горизонтом. Оно имело вид громадного купола, горевшего тусклым светом и время от времени как будто потухавшего. В какой-то момент солнце еще раз ярко вспыхнуло, но вскоре опять стало угрюмо-красным.
   Прекращение закатов и восходов солнца заставило меня прийти к заключению, что замедляющая вращение земли работа приливов и отливов наконец оказала свое действие. Теперь земля всегда была обращена к солнцу одной и той же стороной -- так же как луна в наше время.
   Помня, что в прошлый раз при остановке Машины я полетел вниз головой, я с большой осторожностью начал замедлять движение.
   Стрелки циферблата крутились все медленнее и медленнее, и вскоре та, которая показывала тысячи, совсем остановилась, а стрелка дней перестала казаться туманным пятном, как раньше.
   Движение явно замедлялось, и я вскоре различил смутные очертания какого-то пустынного берега.
   Остановившись с большой осторожностью, я продолжал сидеть в Машине и осматривался по сторонам.
   Небо утратило свою голубизну. На северо-востоке оно казалось чернильным, и на фоне этой тьмы звезды, от которых исходил ровный белый свет, сияли особенно ярко. Надо мной небо было густого красного цвета и без звезд; к юго-востоку оно становилось светлее и приобретало ярко-пурпурный оттенок. Там, пересеченное линией горизонта, огромной горой лежало солнце, красное и неподвижное.
   Скалы вокруг меня были резкого коричневого цвета, и единственным признаком жизни, бросившимся мне в глаза, была ярко-зеленая растительность, покрывавшая выступы с юго-восточной стороны. Эта сочная зелень напоминала лесные мхи и лишаи в пещерах -- такие растения обычно растут в вечном сумраке.
   Моя Машина остановилась на отлогом берегу. Море, разливавшееся на юго-западе, отделялось резкой чертой горизонта от тусклого неба. На море не было ни прибоя, ни волн, и в воздухе не ощущалось ни малейшего движения ветерка. Но поверхность моря все же медленно и плавно вздымалась и опускалась, как слабое дыхание, указывающее, что вечный океан продолжал жить и двигаться. А вдоль берега, когда волна чуть откатывалась, виднелась толстая тускло-розовая -- это отсвечивало небо -- корка соли.
   Я чувствовал страшную тяжесть в голове и очень часто дышал. Это ощущение напомнило мне мою единственную попытку восхождения на горы, и отсюда я заключил, что атмосфера была более разрежена, чем прежде.
   Издалека до меня донесся резкий крик, и я увидел на пустынном берегу нечто похожее на огромную белую бабочку. Неровно порхая, она описывала круги и вскоре исчезла за невысокими холмами. При этом она пронзительно кричала. Я невольно вздрогнул и поерзал в кресле Машины.
   Оглянувшись еще раз, я увидел, что красноватая масса, которую я принял за кусок скалы, стала медленно двигаться по направлению ко мне. Это было какое-то чудовищное существо, похожее на краба.
   Представьте себе краба величиной с этот стол; множество медленно и нерешительно двигающихся ног; огромные, волочащиеся по земле клешни; длинные, как плети, щупальца, извивающиеся во все стороны; стебельчатые, сверкающие по обе стороны металлического лба глаза, устремленные на вас! На бугристой спине этого чудовища, сплошь покрытой складками, кое-где виднелся зеленоватый налет плесени. Я видел, как дрожали и шевелились бесчисленные щупальца его искривленного рта.
   Я смотрел на это зловещее существо, медленно подползавшее ко мне, и вдруг почувствовал, как что-то щекочет щеку, словно на нее села муха. Я махнул рукой, пытаясь согнать муху, но снова почувствовал то же самое щекотание уже около уха. Отмахнувшись еще раз, я пальцами поймал нечто похожее на нитку. Но эта нитка была немедленно выдернута из моей руки.
   Дрожа от ужаса, я обернулся и увидел, что схватил щупальца другого чудовищного краба, стоявшего как раз позади меня. Его злые глаза вращались на своих стебельках, отвратительный рот кривился в предвкушении лакомства, а огромные неуклюжие клешни, покрытые слизью водорослей, уже опускались на меня...
   В одно мгновение я нажал на рычаг -- и между мной и этими чудовищами уже было расстояние в целый месяц времени. Но я по-прежнему находился на том же берегу и, как только остановился, опять, несмотря на мрачное освещение, очень ясно увидел этих чудовищ. Они целыми дюжинами ползали взад и вперед среди густой темной зелени.
   Я не могу передать вам, что за ужасное запустение царило в мире. На востоке -- красное небо; на севере -- тьма, соленое мертвое море и каменистый берег, где среди разнообразной ядовитой зелени лишайников ползают отвратительные чудовища. К тому же здесь явственно ощущалась нехватка воздуха, ибо для обычного человека он был слишком разреженным... Все вместе производило угнетающее впечатление!
   Я перенесся еще на сто лет вперед и увидел то же багровое солнце, только теперь оно казалось еще больше и тусклее; были опять то же самое мертвое море, тот же холодный воздух и такое же множество разнообразных крабов, ползающих между красными скалами и зелеными лишайниками. Но в западной части неба я заметил бледную изогнутую линию, похожую на серп огромной новой луны.
   Так путешествовал я, останавливаясь и снова пролетая расстояния в тысячу и более лет, увлекаемый жаждой проникнуть в тайну земных судеб. Словно зачарованный, смотрел я на солнце, которое все росло на западе, становясь более тусклым и невыразительным.
   Я наблюдал, как жизнь постепенно исчезала на нашей древней планете. Более чем через тридцать миллионов лет огромный ярко-красный диск солнца заслонил собой почти десятую часть темнеющих небес. Тогда я снова остановился. Многочисленные ползающие крабы уже исчезли, и красноватый берег, за исключением багрово-зеленых печеночников и лишайников, казался совершенно безжизненным.
   Местами на берегу виднелись белые пятна. Резкий холод пронизывал меня. Редкие белые хлопья, порхая, падали на землю. В северо-восточной части на сумрачном небе сверкали звезды, и снег блестел, отражая их сияние. Вдали вилась волнистая линия красновато-белых холмов.
   Берег моря был окаймлен льдом, по волнам неслись ледяные глыбы. Но большая часть соленого океана, отливавшая кроваво-красным светом в лучах вечного заката, была все еще свободна ото льда.
   Я выискивал хоть какие-нибудь следы животной жизни. Какое-то странное, смутное опасение удерживало меня в кресле Машины. Но ничто не шевелилось ни на земле, ни на море, ни в небе. Только зеленая тина, покрывавшая скалы, свидетельствовала о том, что жизнь здесь еще не вполне прекратилась.
   Вскоре показалась песчаная отмель, вода отхлынула от берега. Мне почудилось, что на отмели находится какой-то черный ковыляющий предмет. Но когда я пристальнее вгляделся в него, он стал неподвижным. Я подумал, что это просто обман зрения, а черный предмет -- всего лишь камень.
   Звезды на небе горели как-то особенно ярко, и мне показалось, что обычного мерцания в них уже почти не было.
   Вдруг я увидел, что на западе круглый контур солнца стал меняться. В изгибе появилась какая-то впадина, углубление, которое все росло и росло.
   С минуту я смотрел, пораженный, как темнота наползала на солнце, но потом понял: начинается солнечное затмение. Должно быть, луна или планета Меркурий проходили через солнечный диск. Естественно, сначала я подумал о луне, но на основании разных соображений пришел к выводу, что это, вероятно, какая-нибудь внутренняя планета, проходящая перед солнцем на близком расстоянии от земли.
   Темнота быстро надвигалась. С востока, налетая порывами, подул холодный ветер, и в воздухе закружилось множество снежных хлопьев. С берега моря доносился шум накатывающихся волн.
   За исключением этих безжизненных звуков весь мир безмолвствовал. Безмолвствовал! Невозможно представить себе, что это была за мертвая тишина. Живые звуки: человеческие голоса, блеяние овец, крик птиц, жужжание насекомых, движение и шум, которые составляют фон человеческой жизни, -- все это исчезло.
   Темнота продолжала сгущаться, снег валил все сильнее, хлопья непрерывно кружились перед глазами. Мороз крепчал. Белые вершины отдаленных холмов одна за другой быстро погружались во тьму. Ветер превращался в ревущий ураган.
   Черная, центральная, тень затмения быстро набегала на меня. В следующее мгновение на небе остались только бледные звезды. Кругом -- непроглядный мрак. Небо совершенно черное.
   Меня охватил страх перед этой великой тьмой. Кроме того, холод, пронизывавший до костей, и боль при дыхании стали невыносимы. Я дрожал всем телом и чувствовал ужасную тошноту. Но вот на небе появилась докрасна раскаленная дуга и снова показалось солнце.
   Я слез с машины, чтобы немного прийти в себя. Голова кружилась, и я не в состоянии был даже подумать об обратном путешествии.
   Больной и ослабевший, я стоял около Машины, как вдруг опять увидел на отмели, посреди красной воды океана, тот же самый движущийся предмет. Теперь уже не могло быть сомнения: он действительно двигался. Это было нечто круглое, величиной с мяч или чуть больше, и с него хвостами свешивались длинные щупальца. На кроваво-красной поверхности колыхавшегося моря предмет казался совсем черным и двигался какими-то странными беспокойными прыжками.
   Я чувствовал, что теряю сознание. Но ужас, охвативший меня при одной мысли, что я останусь лежать совершенно беспомощный в этом страшном безжизненном полумраке, заставил собраться с силами и вновь вскарабкаться в кресло...
  

Возвращение Путешественника

   Так я возвратился назад. По всей вероятности, я долгое время несся на своей Машине в бессознательном состоянии. Постепенно возобновилась прежняя мерцающая смена дней и ночей, солнце заблистало золотом, а небо стало синим.
   Дышать стало легче. Изменяющиеся контуры земли то поднимались, то опускались на моих глазах. Стрелки циферблатов вращались назад. Наконец я увидел неясные очертания зданий в период упадка человечества. Но они тоже изменялись и исчезали, а на их месте появлялись другие.
   Когда стрелка, указывающая миллионы дней, остановилась на нуле, я уменьшил скорость.
   Теперь я уже узнавал нашу привычную, милую сердцу архитектуру. Стрелка, отмечавшая тысячи дней, тоже возвращалась к моменту отправления; смена дней и ночей стала совершаться все медленнее. И наконец, старые стены лаборатории снова замкнулись вокруг меня. С большой осторожностью я останавливал ход Машины.
   И тут произошло нечто странное. Я уже говорил вам, что, когда отправлялся в путь, но еще не успел развить большую скорость, через комнату прошла миссис Уотчетт -- или, как мне показалось, промчалась с быстротой ракеты. На обратном пути я, конечно, снова прошел через этот момент, когда миссис Уотчетт находилась в моей лаборатории. Но теперь ее движения шли как раз в обратном порядке. Дверь в дальнем конце комнаты открылась, в проеме появилась миссис Уотчетт, тихо прошла через лабораторию и исчезла в двери, через которую она вошла в первый раз. Перед этим мне показалось, что я на секунду увидел Гиллиера, но он промчался подобно молнии.
   Тут я остановил Машину и снова увидел старую милую лабораторию, свои инструменты и все приспособления в том виде, как я их оставил.
   Совершенно разбитый, я слез с Машины и присел на скамью. В течение нескольких минут я трясся всем телом, но затем стал понемногу успокаиваться. Я опять находился в своей прежней мастерской и видел ее такой же, какой она была всегда. В этот момент у меня мелькнула мысль, что я просто заснул и видел все случившееся со мной во сне.
   Но нет! Не все было по-прежнему. Машина времени двинулась в путь из юго-восточного угла лаборатории, а вернулась в северо-западный угол, против той стены, у которой вы ее видели. Точь-в-точь такое же расстояние было от маленькой лужайки до пьедестала Белого Сфинкса, куда морлоки запрятали мою Машину.
   Некоторое время голова у меня совершенно не работала. Потом я встал и прошел сюда через коридор. Я хромал -- пятка у меня все еще болела, я был весь в грязи...
   На столике у дверей я заметил номер "Pall Mall Gazette". Газета была помечена сегодняшним числом. Взглянув на часы, я отметил, что уже около восьми. Я слышал ваши голоса и звон тарелок. Я колебался, не решаясь войти сразу, поскольку был очень слаб и утомлен. Но тут я почувствовал соблазнительный запах жареного мяса, открыл дверь и вошел к вам.
   Остальное вы знаете. Я умылся, пообедал и теперь рассказываю вам свою историю...
  

После рассказа

   -- Я знаю, -- сказал Путешественник во Времени после небольшой паузы, -- что все это кажется вам совершенно невероятным. А для меня невероятно только одно: то, что я сижу здесь, с вами, сегодня вечером, в знакомой обстановке, в моей комнате, смотрю на ваши дружеские лица и рассказываю вам о своих приключениях.
   Он взглянул на Врача и продолжил:
   -- Нет. Я не могу ожидать, что вы мне поверите. Считайте это ложью... или пророчеством. Пусть я видел все это во сне, в своей лаборатории. Возможно, я так долго размышлял о судьбах человечества, что в конце концов придумал эту сказку. И пусть я уверяю, что все это правда, чтобы больше заинтересовать вас рассказом. Ладно, считайте, что все это выдумка. Но, тем не менее, скажите, что вы думаете об этом?
   Он вынул изо рта трубку и по старой привычке начал нервно постукивать ею о прутья решетки.
   Наступила минутная тишина. Затем послышался скрип стульев и шарканье ног по ковру.
   Я перестал смотреть на Путешественника во Времени и взглянул на его слушателей. Они сидели в тени, и лица их разглядеть было трудно. Врач, по-видимому, с большим вниманием смотрел на Путешественника во Времени, а Издатель был погружен в рассматривание кончика своей сигары -- шестой по счету, выкуренной им во время рассказа. Журналист вертел в руках часы, а остальные, насколько мне помнится, сидели неподвижно.
   Наконец Издатель встал, глубоко вздохнул и сочувственно произнес, положив руку на плечо Путешественника во Времени:
   -- Какая жалость, что вы не пишете рассказов!
   -- Вы не верите?
   -- Но...
   -- Я так и думал!
   Путешественник во Времени повернулся к нам.
   -- Где спички? -- спросил он.
   Он зажег спичку, сунул в рот трубку и, попыхивая дымком, сказал:
   -- По правде говоря, я и сам с трудом верю себе... И все-таки...
   На его лице читался немой вопрос, когда он посмотрел на увядшие белые цветы, лежавшие на маленьком столике. Потом он посмотрел на подсохшие царапины на пальцах.
   Врач встал со своего места, подошел к столу и, взяв цветы, принялся рассматривать их при свете лампы.
   -- Странный пестик, -- пробормотал он.
   Психолог нагнулся вперед и протянул руку, чтобы взять цветок.
   -- Черт возьми! Должно быть, уже четверть первого? -- воскликнул Журналист. -- Как-то мы доберемся до дому?
   -- Около станции масса извозчиков, -- заметил Психолог.
   -- Необычная вещь, -- задумчиво произнес Врач, -- и я никак не могу определить, к какому семейству принадлежат эти цветы. Не позволите ли вы мне взять их с собой?
   Путешественник во Времени с минуту колебался, а потом вдруг заявил:
   -- О, конечно нет!
   -- Нет, в самом деле, где вы их взяли? -- спросил Врач.
   Путешественник во Времени схватился за голову, будто какая-то мысль ускользнула от него и он попытался ее удержать.
   -- Их положила мне в карман Уина, когда я путешествовал во времени... -- Он обвел глазами комнату и прибавил: -- У меня такое ощущение, будто все, что окружает нас сейчас, куда-то уходит. Эта комната, и вы, и обыденная житейская атмосфера... Все это не вмещается у меня в голове. Сделал ли я действительно Машину времени или хотя бы ее модель? А может, это был только сон? Говорят, что жизнь -- это сон, жалкий, но драгоценный сон, который временно нисходит на нас! Но, пожалуй, еще одного такого сна я не вынесу, нет. Это безумие! И откуда бы мог явиться такой сон?.. Я должен сейчас же пойти и взглянуть на Машину! А вдруг окажется, что никакой Машины нет?
   Он быстро схватил лампу и вышел в коридор. Пламя лампы по временам вспыхивало красным огнем... Мы последовали за ним.
   В мастерской, освещенная дрожащим пламенем, стояла Машина, приземистая, неуклюжая, странная, поблескивающая бронзой, эбонитом, слоновой костью, кварцем. И надо сказать, что это зрелище было весьма убедительным. Я протянул руку и притронулся к ней: да, это было реальное твердое тело. На слоновой кости виднелись коричневые пятна и полосы, а в нижних частях запутались клочья травы и мха. Одна из полос была согнута.
   Путешественник во Времени поставил лампу на скамью и провел рукой по согнутой полосе.
   -- Теперь ясно, -- произнес он. -- История, которую я рассказал вам, -- истинная правда. Простите, что я привел вас сюда в такой холод...
   Он снова взял лампу, и мы молча вернулись вместе с ним в курительную комнату. Затем Путешественник во Времени проводил нас в переднюю и помог Издателю надеть пальто. Врач заглянул хозяину в лицо и нерешительно заметил, что у него переутомленный вид. На это Путешественник во Времени громко рассмеялся.
   Я помню и теперь, как он стоял в открытых дверях и несколько раз крикнул нам вслед: "Спокойной ночи!" Я поехал на извозчике вместе с Издателем. Он считал рассказ Путешественника во Времени "эффектным вымыслом". Но я не мог составить себе никакого определенного мнения на этот счет. История была в высшей степени фантастична и невероятна, но рассказана она была очень правдиво и искренно. Я не спал всю ночь, думая об этом.
   На следующий день я решил зайти проведать Путешественника во Времени. Мне сказали, что он в лаборатории. Я хорошо знал расположение комнат в его доме, поскольку часто бывал у него в гостях, и потому отправился прямо в лабораторию.
   Но там никого не было. Несколько минут я смотрел на Машину времени, потом чуть-чуть дотронулся до ее рычага. В тот же момент ее плотная масса, казавшаяся такой прочной, заколыхалась, как ветка от порыва ветра. Ее неустойчивость очень изумила меня, и почему-то в голове промелькнуло смешное воспоминание о том, как мне запрещали в детстве трогать разные вещи.
   Я вернулся назад через коридор. Путешественник во Времени встретил меня в курительной комнате. Он выходил из дому. В одной руке у него была фотографическая камера, а в другой -- дорожная сумка.
   Увидев меня, он засмеялся и, так как обе руки у него были заняты, протянул мне локоть.
   -- Я страшно занят, -- сказал он, -- все та же самая штука...
   -- Это не какая-нибудь мистификация? -- спросил я. -- Вы и в самом деле путешествуете во времени?
   -- Разумеется, -- ответил он.
   Он открыто посмотрел мне в глаза и остановился в нерешительности. Потом обвел взглядом комнату и произнес:
   -- Мне нужно всего полчаса времени. Я знаю, зачем вы пришли, и это очень мило с вашей стороны. Вон там лежат журналы. Если вы останетесь завтракать у меня, я докажу вам с полной очевидностью возможность путешествия во времени. Я привезу вам образцы и все прочее... Вы извините меня, если я вас оставлю?
   Я согласился, едва ли в полной мере понимая значение его слов. Он кивнул мне и прошел в коридор.
   Я слышал, как хлопнула дверь его лаборатории, и, усевшись в кресло, принялся читать газету.
   "Что ж он собирается делать до завтрака?" -- подумал я.
   Потом вдруг я обратил внимание на одно газетное объявление и вспомнил, что у меня в два часа назначено свидание с издателем Ричардсоном. Посмотрев на часы, я увидел, что времени остается очень мало, и еще раз пошел по коридору в лабораторию: предупредить Путешественника во Времени, что мне надо уйти.
   Когда я взялся за ручку двери, то услышал восклицание, как-то странно оборвавшееся, а вслед за ним какой-то треск и удар. Я открыл дверь. В лицо мне ударил ветер, и я услышал звон разбитого стекла.
   Путешественника во Времени в лаборатории не было. На мгновение передо мной промелькнуло неясное видение, какая-то фигура в вихре из черного дерева и бронзы. Эта фигура была так прозрачна, что сквозь нее была отчетливо видна стоявшая позади скамья, на которой были разложены чертежи. Не успел я хорошенько протереть глаза, как видение исчезло.
   Машина времени тоже исчезла. В дальнем углу лаборатории ничего не было: лишь медленно оседало облако пыли. Одно стекло под потолком, судя по всему, было только что разбито.
   Я оказался в тупике. Я чувствовал: произошло что-то странное, но никак не мог понять, что именно.
   Пока я стоял и в недоумении смотрел по сторонам, дверь в сад открылась и на пороге появился слуга.
   Мы взглянули друг на друга.
   -- Что, мистер... вышел отсюда? -- сбросив оцепенение, спросил я слугу.
   -- Нет, сэр. Никто не выходил. Я как раз думал, что найду его в лаборатории.
   Тут я все понял. Рискуя огорчить Ричардсона, я остался ждать Путешественника во Времени и его второго, возможно, еще более странного рассказа, а также обещанных им образцов и фотографий.
   Но я начинаю опасаться теперь, что мне придется ждать его всю жизнь. Путешественник во Времени исчез три года тому назад, и всем известно, что он до сих пор не вернулся!
  

Эпилог

   Нам не остается ничего другого, как только удивляться и строить догадки. Вернется ли он когда-нибудь?
   Может, он унесся в прошлое и оказался среди кровожадных волосатых дикарей раннего периода каменного века, когда люди еще не умели обтачивать оружие из камня. А может, он попал в бездны мелового моря или к чудовищным ящерам и огромным земноводным юрского периода...
   Может быть, он и теперь -- если, конечно, в данном случае можно применить слово "теперь", -- бродит по кишащему плезиозаврами оолитовому рифу или разгуливает по пустынным берегам соленых морей триасового периода...
   А может, он опять отправился в будущее, но не столь отдаленное, как в первый раз, и в этом будущем люди еще остаются людьми, хотя уже разрешены все трудные задачи нашего времени и все запутанные проблемы. Словом, он попал в период расцвета человеческой расы...
   Я, по крайней мере, никак не могу допустить, чтобы наш век слабых экспериментальных попыток, отрывочных теорий и взаимных разногласий был кульминационным пунктом развития человечества. Так мне кажется. Но у него был очень пессимистический взгляд на прогресс человечества.
   Я это знаю, потому что давно, задолго до всей этой истории с Машиной времени, мы с ним толковали о прогрессе. В развивающейся цивилизации он видел лишь бессмысленно нагромождаемую груду, которая должна была в конце концов рухнуть и задавить тех, кто ее сооружал...
   Если все так и будет, нам не остается ничего иного, кроме как жить, делая вид, будто этого не случится. Мне лично будущее представляется темным и неизвестным. Оно полно неведомого, и только воспоминание о рассказах Путешественника во Времени освещает некоторые пункты.
   А для своего утешения я храню два странных белых цветка. Засохшие, потемневшие, с хрупкими лепестками, они свидетельствуют о том, что даже после бесследного исчезновения человека с его силой и умом благодарность и взаимная привязанность продолжают жить.
  
  
  
  
Ко всем произведениям автора К списку авторов