Книговод

Из книги "Русские женщины"

Ремизов Алексей Михайлович


Алексей Михайлович Ремизов.
Из книги "Русские женщины"

Народные образы

   Посвящаю С. П. Ремизовой-Довгелло

Лепетливая

1

   Жил-был человек с женою. Жену Маримьяной звали. Хороша была баба Маримьяна, другие бабы примутся языком чесать, такого нагородят и правды не добьешься, а Маримьяна, чтобы соврать или насочинить чего, такого в жизнь за ней не водилось, -- одну сущую правду. Всем хороша и хозяйственная, -- одно горе -- утаить с такой ничего невозможно, все так и расскажет, как было, не утаит.
   Ходил Яков в лес и нашел клад и взять одному такой клад несподручно, без Маримьяны не обойдешься. А как Маримьяне вколотишь, что клад -- тайность и говорить о таком не годится: выйдет в люди, еще беды наживешь!
   Вот идет он домой, раздумывает, дошел до речки, а в реке забран яз -- загорожена, и в язу вятерь, а в вятерь ту попала щука большая. А был Яков мужик со сметкой: щуку он из верши вынул и пошел себе сторонкой в лесу. Стоят в лесу кляпцы, а в кляпцы попал заяц. Яков зайца из капкана вынул, да на его место щуку и посадил, и опять к речке к язу, и там пустил зайца в вятерь.
   Уже сумеречком пришел Яков домой.
   -- Ну, -- говорит, -- жена, затопляй печку да пеки блинов болей!
   -- А что такое? На ночь глядя, печку топить!
   -- Да уж затопляй: нам сеночи в лес идти за деньгами, я клад нашел!
   Сейчас Маримьяна к печке, затопила печку и стала блины печь. Стала она блины печь, а Яков сел блины есть и котомку с собой рядышком поставил: блин съест, а два да три -- в котомку. Марьимьяна-то не видит, только, знай, печет, -- от печи распыхалась.
   -- И что это ты, Яков, так разъелся, блинов не напечешься!
   -- Глупая, да ведь денег-то сколько, надо поплотнее поесть, не управишься!
   Наелся Яков блинов, а того боле в котомку наклал. И как стала ночь, айда в лес за кладом.

2

   Вот идут они лесом. Яков впереди, сам идет да блины-то из котомки-то вынимает, да по суковью-то вешает, по лесу-то. А Маримьяна сзади, ей и неприметно. Шла, шла и увидала.
   -- Ой, что же это, хозяин, по суковью все блины-то!
   -- Эх, глупая, разве не видала, это блинная пища выпала.
   -- Ой! Я и не видала!
   Дошли до капкана.
   -- Посмотри-ка, Яков, там нет ли чего?
   Якову того и надо, -- из кляпцов щуку и вытащил.
   -- Ой, хозяин! Как рыба-то в кляпцы попала?
   -- Эх, глупая, не видала, есть такая рыба, по суше ходит.
   Дошли до речки, в язу верша там.
   -- Посмотри-ка, Яков, нет ли там кого?
   Яков вытащил вятерь, а в нем заяц.
   -- Ой, хозяин, да что же это в вятере-то заяц!
   -- Эх, глупая, не видала, есть такие зайцы, в воде ходят.
   Так со щукой, что по суше ходит, да с водяным зайцем дошли они до клада. И принялись за работу, наклали денег по такой котомке по большущей и пошли домой.
   А идти им прямей селом было, мимо барской усадьбы. Поравнялись они с барским двором, на дворе козел заблеял.
   -- Ой, хозяин, кто это?
   А Яков не будь дурак.
   -- Беги, -- говорит, -- барина-то черти давят! -- да сам бегом.
   И она за ним.
   Бежали, бежали. Храпит уж, тошно ей, а все бежит. И прибежали. Слава Богу! -- и клад, и щука, и заяц -- цело.

3

   Хороша была баба Маримьяна, хозяйственная, рано вставала, рано печку топила, раностайка. А тут, как ночь-то проходила, поутру поздно стала, поздно затопила печку. Вышла по воду к колодцу. А уж баб немало накопилось у колодца.
   -- Что это ты, соседушка, такая раностайка, а сегодня у вас поздно печка топится?
   -- Ночь проходила, соседушки.
   -- Куда же ты ходила?
   -- Ой, куда муженек: Яков клад нашел!
   Ну, по всей по деревне, как телеграмма пошла: Яков клад нашел. Дошло до десятского, сказали старосте, а от старосты -- к барину.
   И сейчас призывает барин Якова.
   -- Что, голубчик, нашел клад?
   -- Никак нет, ваше благородие. И кто это вам насказал такое?
   -- Жена ваша сказывала. Все знают.
   -- Призовите жену, ваше благородие, клада мы никакого не находили.
   Пошел староста за Маримьяной, привел бабу.
   -- Что, голубушка, нашли клад?
   -- Нашли, нашли, батюшка, нашли.
   -- Ну, а как же это вы нашли?
   -- А шли мы все лесом. И по лесу все блины.
   -- Блины?
   -- Блинная пища выпала. Идем дальше, стоят кляпцы, а в кляпцах-то этакое местище -- щука!
   -- Щука?
   -- Вынули мы щуку, щука по суше ходит, дошли до речки. Забран там яз, в язу заложен вятерь, вытащили вятерь, а в вятере-то этакое местище -- зайчище!
   -- Да в какое же время вы шли?
   -- В самое, в самое-то время, когда тебя, батюшка, черти-то давили.
   -- Как! Меня? Черти... вон! -- осерчал, затопал ногами.
   -- Вот, ваше благородие, слышали? Врет все. Я с ней век так живу.
   Ну, барин видит, чего с такой взять, и отпустил их домой с миром. Клад при них и остался.

Мудрая

1

   Был один купец богатый. Был у него сын Ванюшка и такой умный -- никуда не ходил, ни по пирам, ни по беседам, никуда.
   -- Что это у нас сынок никуда не ходит, никого не знает? Надо женить его!
   -- А ты посылай его на беседы, -- советует мать.
   Отец к сыну:
   -- Что ты, Ванюшка, никуда не ходишь?
   -- Куда я, тятенька, пойду, я никого не знаю.
   -- Ты бы хоть к девушкам на беседу сходил.
   -- Можно, схожу.
   Дал ему отец три рубля денег.
   -- Поди, -- говорит, -- купи гостинцев и иди на беседу, девушек попотчуй.
   Купил Ванюшка гостинцев, идет по городу, раздумывает, куда идти.
   "На господскую беседу неприлично, на купеческую страшно. Пойду-ка я, где мещанки сидят, там попроще!"
   И пошел на мещанскую беседу.
   Девок беседа большая сидит. Все ему рады: не бывал на беседе никогда.
   Одна девка бойкая, Танюшка, выскочила к нему:
   -- Пожалуйте, пожалуйте, вот место тут!
   Ванюшка и сел к ней. Отдал ей гостинцы.
   -- Вот, Танюшка, потчуй подруг.
   Танюшка по разу обнесла подруг, остальное себе. И деньги, что у него остались, отдал он Танюшке.
   -- Мне, -- говорит, -- не надо, у нас, у тятеньки, денег много! -- и пошел домой.
   Дома встречает отец.
   -- Ну, что, Ванюшка, понравилось на беседе?
   -- Да ничего, тятенька, хорошо. Понравилось.
   -- А ты на другой вечер еще сходи. Можно, только мне, тятенька, этих денег мало. Дай пять рублей.
   Отец дал денег.
   И на следующий вечер взял Ванюшка гостинцев, сколько нужно, и пошел на беседу. И опять садится к Танюшке. И опять ей отдал деньги. А она его и провожать пошла.
   И стал Ванюшка ходить каждый вечер. А денег просит отца все вдвое, все вдвое: до двадцати пяти рублей дошел и до тридцати дошел.
   Схватился отец.
   -- Не в добрый час мы послали сына по беседам ходить. Теперь он нас разорит.
   -- Сам послал по беседам ходить! -- отвечала мать.
   -- Не лучше ли его женить?
   -- Так что же, жени.
   Отец к сыну:
   -- Ванюшка, не желаешь ли ты жениться?
   -- Что же, тятенька, жените.
   -- А кого прикажешь сватать-то?
   -- Сватайте Танюшку. Девка-то хорошая.
   Отец уперся.
   -- Нам такой не надо. Не то, что в дом, а дома не надо.
   -- А мне больше никакая не надобна.
   -- Подзаборная! -- вступилась мать, -- да мы за тебя найдем невест умных-разумных, благочестивых, от хорошего отца и матери, с большим имением, с большим приданым.
   -- Ну, как хотите. Кого возьмете, с тем жить и буду, -- согласился Ванюшка.

2

   Поехали сватать и высватали невесту умную-разумную, благочестивую, от хорошего отца и матери, с большим имением, с большим приданым. И женили Ванюшку. Свадьбу сыграли хорошую, богатую. После пира спать молодых положили. И сами улеглись. Все утихло везде. Никто не стал уж ходить в доме.
   Ванюшка говорит Маше:
   -- Оставайся, жена, я пойду к Танюшке.
   -- Ну, ступай с Богом.
   И пошел и вернулся вовремя: еще все спят. А поутру пришли молодых будить, видят -- двое. Никто не узнал, а она никому не сказала.
   На другой день поехали к Машиной родне, к ее отцу-матери на отводины. Там тоже гуляли. Стали готовить постель молодым на верху. Ванюшка говорит Маше:
   -- Я там не лягу, приготовляйте внизу, к дверям ближе.
   Она упросила мать и им внизу постелили.
   И как улеглись все, как затихло все и замолкло, он опять:
   -- Оставайся, жена, я пойду к Танюшке.
   И так каждую ночь ходит и ходит. А жена, как чужая, -- перстом не дотронется. Ходит, из дому все тащит.
   Стали замечать отец с матерью.
   -- Скажи, Машенька, не ходит куда Ванюшка от тебя?
   -- Нет, никуда не ходит Ванюшка от меня. Постоянно все со мной.
   Ну, да не проведешь стариков, сами дознались.
   -- Нужно его послать заграницу. Может, и отстанет от Танюшки.
   -- Пошли его, -- согласилась мать.
   Отец к сыну:
   -- Ванюшка, не съездишь ли ты поторговать заграницу? Я тебе нагружу товару корабль.
   -- Что ж! Я, тятенька, поеду.
   Долго дела не откладывали, нагрузил отец товару корабль.
   -- Свои товары продашь, заграничных накупишь и опять домой приезжай.
   -- А какой тебе, тятенька, подарок привезти заграничный?
   -- А привези мне шапку в пятьдесят рублей.
   -- А тебе чего привезти, маменька?
   -- Привези мне во сто рублей шаль.
   -- Хорошо, маменька, привезу.
   Обернулся к жене.
   -- Тебе чего нужно?
   -- Мне ничего не нужно: своего всего много. А привези, Ванюшка, ума.
   -- Хорошо, привезу.
   Побежал к Танюшке.
   -- Заграницу торговать еду. Какой подарочек привезти тебе, Танюшка?
   -- Привези в пятьсот рублей салоп.
   -- Хорошо, привезу. Только как я тебе его передам?
   -- Приходи на пристань, когда вернусь.
   Простился и поехал.

3

   Приехал Ванюшка заграницу. Привалил на пристань корабль. И пошла торговля, такая торговля пошла, и не рядится: что спросит, то и дают. Все товары распродал по самой дорогой цене, а набрал товаров заграничных по самой дешевой цене. И подарки накупил: шапку отцу, шаль матери, Танюшке салоп, и осталось только жене ума купить.
   "Где ума купить?" -- ходит по городу, думает: без ума ему домой невозможно ехать!
   Зашел в один магазин, самый большой, заграничный.
   -- Что, господа, нет ли продажного ума?
   Рассмеялись.
   -- Дурак, -- говорят, -- есть умы у нас, да про себя, дурак!
   Закрыл глаза, со стыдом вышел, идет по городу -- головушка повешена.
   Ай, попадает ему встречу пьянчужка рваная.
   -- Что ты так, голубчик, задумался? Головушка повешена?
   -- Уйди, что тебе за дело! -- отмахнулся от пьянчужки рваной.
   И разошлись.
   А прошел немного и раздумался.
   "Этакие, может, и лучше знают, где ума купить!"
   -- Стой, -- кричит, -- эй, друг, воротись-ка!
   Пьянчужка тут-как-тут.
   -- Ну, что тебе нужно?
   -- А не знаешь ли, где умы продают? Жена наказала ума купить, без ума мне приехать домой невозможно.
   -- Пойдем со мной! Ума сколько хочешь найду.
   Ну, конечно, куда же -- в трактир в Симпатию. Привел его пьянчужка в Симпатию, усадил за столик.
   -- Посиди, -- говорит, -- тут. Я сейчас. Я это дело тебе сделаю, ума доставлю, только ум дорог -- семьсот рублей.
   -- Семьсот, так семьсот!
   Долго ходил пьянчужка. Наконец-то явился, несет узелок под мышкой: в рогожке узелок, укутан веревками накрепко.
   -- Денежки пожалуйте, семьсот рублей.
   Отсчитал Ванюшка деньги, а тот ему узелок.
   -- Не смотри до дома, а то уйдет ум от тебя.
   Взял Ванюшка узелок и на корабль. Там, в каюте закрыл окна и дверь, положил узелок в угол. И стали отправляться в путь.
   Мало ли, много ли места проехали, и стал этот узелок его мучить.
   "За что я семьсот рублей отвалил? Чего я домой жене привезу?" -- только и дума, только и мука.
   И сошел Ванюшка в каюту, заперся, да за узелок. Путал, путал -- распутал. А там -- худые брючишки, рваные-прерваные, да и пиджачонка рвань, да шапчонка рваная, худая, да сапоги оборыши без голенищ, одни коты.
   Хлопнул себя с досады:
   -- Так вот за что я семьсот отвалил!
   Сгреб рвань в охапку и понес -- куда же? -- только в море. И только что замахнулся сбросить в море, вдруг стал. "А не свезти-ка мне лучше домой?"
   И вернулся в каюту, кинул в угол рвань.

4

   Приехал Ванюшка домой на сутки раньше. Привалил к пристани корабль. Сошел в каюту, вытащил узелок, оделся в это ризье, обулся. И пошел с корабля нищим.
   Приходит к отцовскому дому. Помолился у порожка, просит милостыньку Христа ради.
   Вышел отец, тридцать копеек вынес.
   -- Прийми, нищенка, милостыньку! Помолись за моего сына Ванюшку.
   А мать за ним полтинник дает.
   -- Помолись за нашего сына Ванюшку.
   Выходит жена, рубль несет.
   -- Прими, нищенка, милостыньку. Помолись за моего милого мужа Ванюшку, чтобы дал ему Господь ума-разума.
   Поклонился Ванюшка отцу, матери и жене и пошел от двора к Танюшке.
   У Танюшки -- огонь, дверь не заперта. Вошел в дом. А там стол, как буфет. На столе разные закуски, выпивка, рюмки. И сидит у нее за столом такой рыжик. Вот охватываются, целуются. Оба пьяные.
   -- Я, пока жива, от тебя не отстану! -- хлопнула Танюшка об стол кулаком, -- и от Ваньки тоже не отстану, пока его по миру не пущу.
   -- Милостыньки Христа ради!
   Кидком кинула три копейки.
   -- Убирайся к черту!
   Вышел, перекрестился Ванюшка.
   -- Слава Тебе, Господи! Не жаль мне и денег: не рвань, я ум купил!
   Вернулся Ванюшка на корабль. Оделся, сдобился, дожидает света. И как светло стало, едет к нему Танюшка на тройке.
   -- Все ли благополучно? Как поживаешь, Танюшка?
   Заплакала Танюшка.
   -- Про меня-то ты и не спрашивай! Без тебя я переплакалася, перетосковалася. Привез ли ты мне подарочек?
   -- Привез, привез.
   И пошел в каюту и она за ним.
   И как вошли в каюту, он ее схватил и ну мять и топтать. Всю изодрал -- всю в кровь. Как кусок мяса выкинул.
   Извозчики не берут.
   -- У нас, -- говорят, -- дама ехала! А это что? Мяса кусок.
   Не обернулся Ванюшка, пошел к дому -- к отцу-матери.
   Все его встречают -- и отец, и мать, и жена.
   Поздоровался он с отцом, с матерью и с женой. Приогляделся и стал подарки дарить.
   Отдал отцу шапку.
   -- Вот тебе, тятенька, шапка в пятьдесят рублей. Хороша ли?
   -- Хороша, Ванюшка.
   Подал матери шаль.
   -- Вот тебе, маменька, шаль в сто рублей. Хороша ли?
   -- Хороша, Ванюшка.
   Подает салоп жене.
   -- Вот тебе, милая жена, в пятьсот рублей салоп.
   Как обрадовалась Машенька.
   -- Слава Тебе, Господи! Дал Ты ему, Господи, ума-разума!
   И стали они жить по-хорошему.

Верная

1

   У богатого купца был один сын, малый гораздый. Вот отец и мать говорят ему:
   -- Васенька, надо женить тебя -- время подошло.
   -- Жените.
   -- А люба ли тебе невеста, дочка купца Печникова?
   -- Что ж, люба! Поедемте.
   И отправились все трое к богатому купцу Печникову. Высватали его дочку. Сели родители уговариваться, а Василий в невестину комнату.
   -- Теперь ты, все равно, моя! -- и ну любезничать. Она было отговариваться:
   -- Не долго, ведь, обвенчаемся.
   -- Ну, все равно, и теперь, что моя.
   Она и согласилась.
   А он от нее прочь.
   -- Обожди маленько. Я сейчас схожу к отцу, поговорю маленько и вернусь.
   И вышел к отцу, к матери, да тихонько подговорил их, чтобы домой ехать. И уж к невесте не вернулся.
   Приехали домой.
   -- Не надо мне, тятенька, этой невесты: дому она не хозяйка и мужу не жена.
   На другой день старики опять к сыну:
   -- Васенька, поедем к купцу Костерину свататься.
   -- Что ж, поедемте. Мне его дочка нравится.
   И отправились все трое к богатому купцу Костерину.
   Высватали невесту. И опять случилось то самое, что и у купца Печникова.
   Ни с чем вернулись домой.
   -- Не надо мне, тятенька, и этой невесты: дому она не хозяйка и мужу не жена.
   -- Обесчестил ты нас, Василий. Стыдно нам будет и встречаться. Теперь, как сам знаешь, так и делай. Хоть холостым живи, хоть женись. Мы с тобой не поедем больше!
   -- Ну, так я сам пойду и выберу себе невесту.
   Идет Василий по городу. Весь город обошел, нет ему по душе невесты. Дошел до неражинкой избушки. И видит, идет с ведром по воду, и такая красавица, что лучше и желать не надо.
   Эта девица бедной вдовы была, Луша.
   Он за ней следом. Она в неражинкую избушку, и он за ней.
   Мать была дома.
   -- Бабушка, я пришел вашу дочку сватать.
   -- Что ты, Василий? Где же нашей дочке за вами быть! У нас нет ничего, а вы такой богатый.
   -- Ну, бабушка, что толковать. Полюбилась мне ваша дочка.
   Помолились Богу и по рукам.
   Вот старуха из избы вышла куда-то, а он опять и к Луше, как к тем своим невестам.
   -- Ты, -- говорит, -- все равно, что моя теперь! И все, что тем.
   А она и слышать не хочет.
   -- Как хотите, возьмете или не возьмете, а пока не повенчаемся, того не будет.
   И как он ни уговаривал, никак не мог уговорить.
   Вернулся Василий домой.
   -- Вот, тятенька, я сегодня высватал себе невесту. Нашел! Будет она и дому хозяйка и мужу верная жена.
   Благословили отец и мать. И поженились Василий и Луша.

2

   Живет Василий со своей Лушей в любви и согласии.
   Живут и лелеют. И никогда один без другого никуда не пойдет. И никогда бы не расстались друг с другом. А пришлось.
   Поехал Василий в иные земли с товаром на кораблях. Распростился с женой и поехал. И так хорошо торговал, расторговал все товары.
   А давал король пир и созвал на пир купцов и своих и приезжих. Пили, гуляли. Разгулялись и ну хвастать: кто богатством, кто мастерством. Только Василий сидит, помалкивает.
   -- А ты что, купец, ничем не хвастаешь?
   -- Да чем же мне хвастать? А похвастаюсь я моей верной женой. У меня жена Луша, ничем не возьмешь!
   Этакий ловкенький тут и вызвался:
   -- Неправда! Я докажу.
   Гости слышали и слова его утвердили и подписали.
   -- Если ты прав, -- сказал король Василию, -- верна твоя жена, большая награда тебе будет, а если не выйдет по-твоему, голову долой!
   А тот ловкенький прямо с пира да на корабль.
   Приезжает он в город и прямо в Васильев дом. И давай склонять Лушу. И деньги ей сулит большие и проходу ей не дает, места никакого. И ничем от него не отвяжешься.
   И говорит ему Луша:
   -- Уж я спрошу, и как скажут люди, так и сделаю.
   И рассказала свекору.
   -- Что, батюшка, посоветуешь?
   -- Что же! Не заметка у мужа положена. Что же, можно.
   -- Нет, вы не ладно судите! -- и пошла к свекрови.
   Рассказала свекрови.
   -- Ежели склоняет, -- сказала свекровь, -- так не заметка у мужа кладена. Можно.
   Пошла к попу. Все ему рассказала.
   -- Не нарушай закона, -- сказал ей батюшка, -- деньги, что он сулит, это все прах, а твою верность, ее ничем не выведешь и не купишь.
   Вернулась домой, а тот уж ждет.
   -- Ну, что сказали?
   Она ему свое, а он свое.
   Ночь подходит, скрыться некуда. Так и пристает. И нечем от него отговориться. Терпела, терпела, невмоготу стало.
   -- Дожидайте ночи, я приду! -- и велела ему идти в свою спальню.
   Он -- в спальню, а она -- на кухню к Ульяше. Любила ее Ульяша, как сестру родную, служила ей верно.
   Со слезами стала Луша уговаривать Ульяшу:
   -- Оденься в мое платье, сходи к нему!
   Не хотела Ульяша идти на такое: тихая была, как монашка, глаз не подымет. А согласилась: очень любила Лушу.
   И нарядила ее Луша в свое платье: все сняла с себя и на нее надела, дала свой именной перстень.
   И пошла Ульяша вместо Луши.
   А тот к ней, и слова не сказал, нащупал только кольцо и давай снимать. А кольцо было туго. Бился он, бился, взял с пальцем и отрезал, да в карман себе. И еще схватил платок именной, на столике лежал. И больше ничего. Скорей в отправку. И след простыл.
   Вернулась Ульяша на кухню, -- только палец отрезан.
   -- Что же это значит? -- ничего не могла понять Луша, -- так долго приставал и только отрезал палец!
   Наутро рассказала она свекору.
   -- Это не иначе, -- сказал старик, -- как сын наш в погибели. Не надо медлить, а ехать нам к нему. Должно, поспорено там чего-нибудь.
   И в тот же день собрались и поехали: свекор-старик, Луша да Ульяша беспалая.
   А тот ловкенький, как приехал домой, так прямо к королю.
   Собрал король купцов, пригласил Василия.
   -- Ну, говорил ты, что никому твоей жены не склонить, а я вот докажу! -- и показывает перстень именной и платок.
   Все поверили.
   Василий поверил.
   И приписали его к смерти: завтра на плаху.
   А к ночи прибыл в ту землю -- в тот самый королевский город, где торговал Василий, старик-отец и с ним Луша и Ульяша, и остановились они на ночлег у одного-то тамошнего человека.
   -- Что у вас, дяденька, в городе деется? -- спросил старик.
   -- А завтрашний день русский купец приписан к смерти. Надо идти смотреть. Похвалился своей женой, что никому не склонить ее, а один ловкач вызвался и доказал: принес королю именной перстень и платок. Завтра и будут вешать купца.
   -- А нам, дяденька, можно сходить посмотреть?
   -- Как же не можно, коли по городу отданы объявки: все должны идти смотреть.

* * *

   Ночь там не долго спалось. Рано утром пошли они в собрание. Оставил старик Лушу с Ульяшей в прихожей, а сам вошел в комнаты, и видит, сидит сын весь-то чернехонький, черен от горя -- сейчас смерть ему.
   -- Что у вас за собрание? -- спросил старик.
   -- Да вот, -- говорят, -- купца надо вешать. Похвастался своей женой, что никто не склонит ее, а один и склонил.
   -- Где тот человек? Покажите-ка мне его сюда!
   Трещов! -- кричат, -- Трещов, выходи!
   -- Пожалуйста, -- просит старик, -- приведите и тех из прихожей.
   Привели Лушу и Ульяшу. Явился Трещов.
   И рассказал старик все, как было: как нарядила Луша в свое платье Ульяшу и как Трещов палец у Ульяши отрезал.
   Ульяша показала руку -- пальца нет, отрезан. Вывернули карман у Трещова, где было кольцо положено, -- карман в крови
   И повеселел Василий.
   И все повеселели.
   И освободили его, прощенья просят.
   А Трещова -- на виселицу. Уж петлю накинули.
   -- Стойте! -- остановил Василий: простил Трещова, -- довольно и того человеку, что на шею ему петлю накинули!
   И отпустили Трещова.
   Василий получил от короля большую награду и сей час же в дорогу.
   И дорогой, пока доехали до дому, много он спасибов сказал жене. А дома наградил Ульяшу и навсегда ее оставил при доме жить. И стали они жить да поживать.
   Умница*
   Деревня была большая, девок много, а на беседу не пускают. Без беседы молодому-то со стариками, что могила. Взяли девки да сами и выстроили избу у озера -- свою, чистую просторную.
   Ходят вечер, ходят другой, ходят третий.
   И сначала-то будто и лучше, чем дома в одиночку, а потом показалось скучно: парней нет, -- не то не знают, не то не хотят, ну, хоть бы какой зашел.
   Вот и сидят вечером девки одни и песен не слышно.
   -- Хоть бы из озера кто пришел! -- толкуют тихонько.
   Скучно. От скуки и не такое затолкуешь.
   -- А пускай из озера, все равно! -- крикнула Орина: люта девка, страсть.
   И оживилась изба: из озера, так из озера, только бы гости.
   А уж стучат.
   Отворили дверь -- парни. И такие все нарядные, при часах и в калошах. И сейчас за гармонью -- завели игру.
   И так стало весело, ну, в жизнь никогда так не было весело. была у Орины с собой на беседе сестренка Улька.
   Сидела Улька на печке, носиком так сторожила, и, видно, заметила что-то.
   -- Нянька, -- кличет, -- иди сюда-то!
   -- Что тебе?
   -- А посмотри-ка, нянька, глаза-то какие?
   Тут Орину ровно холодом обдало: глаза-то у парней и вправду непростые, через все лицо глазищи -- и так и горят, а зубы -- железо.
   -- Как бы уйти нам! -- растерялась девка.
   -- Я запрошусь, ты выведи меня, так и уйдем, -- шепчет Улька.
   Этакая, ведь, умница, догадалась!
   Отошла Орина от печки -- страшно! -- а парни так за ней, так за ней кольцом и кружат, в самую середку загнали: из всех, ведь, любей им Орина!
   Тут слышно, Улька запросилась. Ну, Орина сейчас же к девчонке, сняла ее с печи. А парни-то загородили дорогу, не пускают.
   -- Да что вы, отпустите! Прищемите мне хоть сарафан дверью, никуда я не уйду! -- уж на голос кричит Орина: страшно.
   Согласились, выпустили, да не очень-то верят: прищемили ей подол в дверях: ну-ка, уйди, попробуй.
   А она лямки с плеч, Ульку на плечи, да бежать.
   Бежала, бежала, добежала до бани. И чует Орина, гонится один за ней, вот-вот настигнет. Она в баню. Стала, взмолилась к баннику:
   -- Оборони от смерти!
   Да с Улькой на полок скоконула.
   А из-под полка ровно шмыгнул кто, ухнул, да в дверь.
   И такое поднялось там, не дай Бог, -- драка: банник-то с парнем. И дрались они, пока певун не запел.
   И все затихло. Только сверчок.
   -- Нянька, -- шепчет Улька, -- пойдем домой!
   И вышли они из бани. Светать стало, пришли домой.
   А поутру хватились по деревне девок, никого дома нет. Собрались всем народом и к озеру к беседной избе.
   А там, -- там только по полу костьё да косы -- больше нет никого.

Лешая

1

   Ефим ходил шить. Шитья не может найти. И такая досада взяла, да и не евши тоже.
   -- Мне бы хоть к лешему! -- махнул рукой.
   И вдруг старик навстречу и прямо на него, прищурился:
   -- Ты куда?
   -- А вот шитья ищу.
   -- А пойдем ко мне. Есть одеяло, пошить надо.
   Обрадовался Ефим: нашлось-таки дело!
   И пошли дорожкой: впереди старик, за ним Ефим. Своротили в сторону по тропке -- темно -- и вышли на поляну.
   А там дом -- сколько Ефим по лесу ходил, места знает, а про такое не слыхивал -- большинский.
   И ведет его старик в этот самый дом. Встречает старуха: старая, один только зуб. Осмотрелся Ефим -- богато живут! -- а старика уж нет, старуха одна.
   -- Для чего, -- говорит, -- ты пришел?
   -- Шить. Меня хозяин шить позвал.
   -- Чего шить? -- сердится.
   -- Одеяло.
   -- Получше шей, -- говорит, -- чтобы понравилось. Вашего брата швецов сколько перебывало, все не нравятся. Только расстраиваете! -- ой, сердитая.
   И повела его старуха через весь дом переходами на другой конец в пустую горницу.
   -- Принесет хозяин сколько овчин, ты все и клади, обрезков не делай, да лапочков-то не отрезай!
   Засветила огонек в горнице, постояла, посмотрела.
   -- Горе одно с вами! -- покачала головой на Ефима и пошла, ровно и не сердитая.
   Остался Ефим один -- пустая горница, жутко -- уж дыхнуть боится, сам не знает, что и будет, одно знает, беда.

2

   Утром принес старик овчин цельную ношу, сложил овчины в углу, а сам ушел.
   И взялся Ефим одеяло шить: расклал овчины по полу, так и старается, и нигде никаких обрезков не сделал, лапочков не тронул. За день поспело одеяло.
   Вечером приходит старик: готово. Посмотрел, потрогал -- понравилось.
   -- Вот что, Ефим, сшей-ка ты мне еще тулупчик.
   Доволен старик.
   -- Мне бы изразок, -- попросил Ефим, -- чтобы в акурат было.
   -- Завтра, -- сказал старик, -- теперь погуляй! -- и пошел.
   А как погуляешь, -- дверь на запоре.
   Ефим и постучал. Отворяет старуха, тоже довольна, хвалит.
   -- Понравилось! Молодец!
   И повела его, вывела во дворик. Походил Ефим по дворику, повздыхал и опять назад в горницу.
   Наутро принес старик на образец тулупчик и кусок сукна.
   Вымерил его Ефим, каждое место, и к вечеру сшил точно такой же.
   И опять хозяин доволен.
   -- Сшей мне еще рукавицы да шапку.
   И так всякий день еще и еще.
   Уж терпенья больше нет, извелся Ефим, а все шьет. И год и другой и сколько так мучился.
   И только что старуха Лешачиха, выведет его Уставовна по двору погулять.
   -- Смотри, Ефим, -- учит старая, -- станет тебя хозяин рассчитывать, спросит, много ль за работу надо, а ты не проси ничего, скажи: "Сам, мол, знаешь сколько, не изобидь".
   Кончил Ефим шитье, сидит в своей пустой горнице, одну свою думу думает. Входит хозяин.
   -- Ну, Ефим, много ль тебе за работу?
   А Ефим ему, как Лешачиха-то учила, так и ответил: сами, мол, знаете, постарше меня.
   -- Клади, -- говорит, -- безобидно чтоб было.
   Понравилось старику, вышел он из горницы и скоро назад и не один, а ведет девицу, -- ну, просто б глядел все время, вот какая!
   -- Дам, -- говорит, -- я тебе, Ефим, в приданое за ней тройку и карету. И одежу тебе дам под венец. Еще сто рублей деньгами.
   Ефим уж и сказать ничего не может, только кланяется.
   -- А еще привяжу колоколец к дуге, сбрую на коней серебряную. А пойдешь к венцу, станут у тебя коней отнимать, а ты скажи, запомни: "Кабы где я шил, тот на это время был!" И все будет.
   Простился Ефим с хозяином, поклонился Лешачихе.
   -- Спасибо тебе, Уставовна, без тебя пропасть мне!
   Да сел на тройку с девицей. Залились колокольцы, несут кони, сами на дорогу вывели.

3

   Приезжает Ефим домой, стучит в ворота. Старик отец отворяет.
   -- Господи, не клали и живым! -- плачет: рад-то очень.
   -- Как! Не жив? Я невесту привез.
   Ну, долго не мешкали, на другой же день и за свадьбу. Покатил Ефим на тройке в церковь. Стали венчать. А народ обступил тройку: кто на карету, кто на колокольцы, кто на сбрую, кто на коней -- всякому в диво.
   -- Стой, -- говорят, -- кони-то Ершовские, старосты.
   Да к старосте.
   -- Твои кони нашлись!
   Пришел староста: кони точно его.
   Кончилось венчанье, вышел Ефим с женою домой ехать, а садиться-то в карету им не дают.
   -- Где, -- говорят, -- ты коней взял? Ты их украл?
   Ефим клянется: свои. А те свое: украл.
   "Эх, кабы где я шил, тот на это время был!" -- вспомнил Ефим.
   А хозяин-то и смотрит на него, Леший с народом стоит, откуда ни взялся.
   -- Что у тебя, Ефимушка?
   -- Коней отнимают.
   Старик к старосте.
   -- Ты как, -- говорит, -- признал коней-то?
   -- Признал.
   -- А карету признал?
   -- Признал.
   -- А дочку-то? Аль не признаешь?
   -- Нет, говорит, -- была у меня, да давно уж: грех вышел, из люльки потерялась.
   -- Да это она и есть! Двадцать лет хранил я ее. Вот тебе зять, принимай его с дочерью. Зови ж их, в гости веди. И все ему отдай: хороший парень, работник!
   И пропал. Туда-сюда, нет старика.
   Тут староста Ефима за руку и дочь свою и повел к себе, и наделил Ефима -- спасибо, что дочку вывел!

Несчастная

1

   Жил-был муж с женой. Оба молодые. Жили они хорошо, ладно. И родился у них Петюнька.
   А проходила по тем местам колдовка, приглянулся ей муж, ну, долго такой думать не надо, оборотила она жену рысью -- убежала рысь -- а сама на ее место и стала жить в доме хозяйкой.
   С чужим дитем колдовке ни любви, ни охоты, наняла она няньку. Нянька с Петюнькой и возилась. Днем ничего, а по ночам горе -- кричит ночь Петюнька, ничем его не утешишь. Жили они, как в темнице.
   Добрая была нянька Матвеевна, жаль ей сиротинку. Пошла раз колдовка по гостям, Матвеевна и просится у хозяина.
   -- Отпусти, -- говорит, -- нас в чисто поле погулять с Петюнькой.
   А он при колдовке-то лют, на все сердце, а без нее прежний.
   -- Ну, что ж, идите с Богом!
   Пошла Матвеевна в поле, села с Петюнькой на межицу, -- вольный воздух, чистое поле! И так горько старухе: где-то мать, где несчастная рыщет?
   Бегут полем рыси.
   Матвеевна -- стойте!
   -- Рыси вы, рыси, серые рыси, не видали ли вы младенца матерь?
   -- Видели, видели, -- говорят рыси, -- во втором стаде бежит, горы молоком обливает, леса волосами оплетает.
   И дальше побежали.
   Бежит и другое стадо.
   Тут и Петюнькина мать. Узнала, обрадовалась, одну шкурку с себя скинула и другую скинула, взяла Петюньку себе на руки. Кормит и плачет -- век бы не расставалась!
   Пришло время, и опять шкурки на себя надела, опять стала рысью и прощайте.
   А Матвеевна с Петюнькой домой.
   И всю ночь проспал Петюнька, ни разу и не всплакнул за ночь.

2

   Наутро хозяин уж сам посылает няньку.
   -- Подьте, -- говорит, -- в чистое поле, погуляйте!
   И пошла Матвеевна в поле, села с Петюнькой на межицу -- вольный воздух, чистое поле!
   Бегут полем рыси.
   -- Рыси вы, рыси, серые рыси, не видали ли младенца матерь?
   -- Видели, видели, -- говорят рыси, -- в третьем стаде бежит, горы молоком обливает, леса волосами оплетает.
   И пробежали.
   И другое стадо пробежало.
   Бежит третье стадо.
   Тут и Петюнькина мать. Обрадовалась, да скорее с себя шкурки, взяла Петюньку себе на руки. Кормит и плачет -- придет срок и опять побежит она рысью!
   А хозяину что-то скучно дома.
   -- Дай, -- говорит, -- пройдусь в чистое поле.
   И вышел и видит: в поле на межице кормит Петюньку, а за кустом и рысьи шкурки висят, узнал Наташу. И так ему ее жалко. Подкрался он потихоньку, снял с куста шкурки, обложил сухим листом да и зажег.
   А она почуяла.
   -- Что-то, -- говорит, -- Матвеевна, смородом больно пахнет.
   -- А дома, видно, колдовка, перемену мужу жарит! -- заплакала Матвеевна: жаль ей сиротинку, еще жальче матери несчастной.
   Пришло время, хватилась шкурок, а шкурок-то нет нигде, и не во что ей одеться.
   Тут он и вышел.
   Взял ее за руку.
   -- Пойдем домой, Наташа!
   И повел ее в дом.
   А уж колдовки и след простыл.

Сердитая

1

   Это было в давнишние времена, когда еще господа над подданными своими мудровали, а подданные рабы господ своих слушали.
   Жила-была барыня Закутина и до того сердитая, ничем не угодишь. Придет поутру староста спросить чего, наряд какой дать, -- и без того, чтобы не отхвостнуть человека, нипочем не отпустит. То староста, а уж простому и совсем житья не было -- драла, как собак.
   И ничего народ придумать не мог, как из беды выйти, -- ну, хоть бы отдых какой положен был, ну, праздник, все едино: лупь, крик и дёрка, хоть пропадай.
   Как скот самый изнавозный, так и жили.
   Проходил солдат домой на побывку, заночевал в деревне. С вольным человеком и отвели душу, -- все ему рассказали про свое житье-бытье под барыней.
   -- Эко горе! -- говорит солдат, -- да я вам ее так размягчу, что твой пух станет.
   -- Сделай милость.
   -- А не найдется ли у вас мужика какого самого рассердитого.
   -- Есть, есть, как же! Сапожник Федосей.
   -- А баба-то его как?
   -- Анисья. Хорошая баба.
   -- Очень лют?
   -- Не дай Бог.
   -- Ну, ладно, только, братцы, уговор: что скажу, то и делай, согласны?
   -- Согласны.
   Послал солдат в усадьбу отыскать верного человека. И явился такой, -- лакей закутинский. Солдат ему сонных капель: как барыня на ночь будет чай пить, чтобы этих самых капель барыне в чай и подпустил, а как заснет барыня, сейчас же ее в коляску и везти, не будя, на деревню к сапожнику. А к сапожнику отрядил солдат другого человека с каплями для Анисьи.
   И как ночь пришла, барыню Закутину с Анисьей и об меняли: Анисью в усадьбу на барынину кровать, а барыни к Федосею под бок.

2

   Поутру проснулась Анисья. Видит, чистота кругом, простор, думала, на тот свет попала. Плохо ей было в той жизни с Федосеем, -- ой, мужик, страсть, весь, как в барыню! -- и такая вдруг тишина. За терпение, видно, послал ей Бог перемену.
   И пока она нежилась да Бога благодарила, вошли служанки: умываться.
   И полотенце несут.
   "Господи, до чего дослужила!" -- удивлялась всему Анисья.
   А умылась, самовар подают.
   "Откуда берется!"
   Села чай пить. Староста на цыпочках входит, кланяется.
   -- Я, барыня, к вам пришел спросить, какой наряд дадите, что работать?
   А Анисья и не знает, что отвечать-то.
   -- Что вчера делали, то и сегодня делайте! -- да сама стала, поклонилась старосте.
   Пошел староста.
   "Вот так барыня!"
   А как барыня настоящая пробудилась у сапожника, кричит:
   -- Дармоеды!
   Федосей сидит шьет, да как вскочит со стула, сдернул с ноги ремень.
   -- Нешто не знаешь своей должности, несчастная. Топи печь!
   Барыня-то ушам не верит, думает, попала в ад. И все это свое вспомнила, да поздно, и живо с кровати да за дровами, принесла дров, затопила печь.
   "Господи, вот чего заслужила-то!"

3

   С месяц так провели время. Анисья жила, как в царстве небесном, Бога благодарила, а барыня Закутина у Федосея, как в пекле, в работе и попреках. Ну, что ж, видит солдат, прок есть. Созвал собрание.
   -- Что, братцы, не пора ли обменить?
   -- Пора.
   И опять велел солдат сонных капель обеим с чаем дать, и, как заснут, перенести.
   Так все и сделали.
   И попала Анисья на старое место к Федосею, а барыня к себе в усадьбу.
   И с той поры сделалась барыня мягкая-размягкая: не то, что драться, а и крикнуть боялась. А Анисья с сапожником век доживала -- судьба такая: в ее доле и солдат не поможет.

Нелюбая

1

   Выйдет Сошка на двор -- одна, ни души, -- и ударит ей по сердцу.
   С мужем неудовольствие было все: наговорят старики на невестку, не люба она им, в дом пускать к себе не хотели, нагородят невесть что, ну, и он к ней спиной.
   Вспомнит Сошка обиду.
   -- Все равно пропадать -- повешусь! Или ножом полоснуть?
   А потом жалко станет, раздумается.
   -- Может, и ничего, поправится.
   А тут во дворе-то, Дуняшка-кобыла, Жучка, Маруська -- станет мило, погладит коров. Погладит, поплачет.
   Поплачет -- отойдет слезами. И в дом.
   А какая Сошка желанная, какая умница, -- цены ей нет. И за что это старик-то со старухой? В чем провинилась? Чем недовольны? -- клещат и клещат. А и Сергей хорош! Всему верит.
   Кот трется к Сошке, курлычет: от него, кота, Сошка только и видит ласку.
   -- Ой, Василий, один ты друг, колобун усатый! -- погладит кота да за работу.
   А какая Сошка работница, какая умница, -- цены ей нет!

2

   Приехали из гостей в чистый понедельник -- от отца, от матери Сошки.
   Вечером старика на сход кликнули, а старуха ненадолго вышла на беседу.
   Сошка сидит у огонька, прядет.
   После родимой Головлинки, дома родного, ой, как постыло!
   Старуха вернулась и сама села прясть.
   Ой, как постыло, нелюбой! А на сердце -- ни слов, ни слез.
   Подняла глаза Сошка -- старуха прядет, муж спит, -- у, постылые стены! И ударило по сердцу:
   -- Все равно!
   Сошка засветила огонька да в сени... Отыскала веревку мочальную простую, наладила петлю, перекинула веревку через перемет, -- петлю на шею. Приладилась. Захватилась руками за веревку...
   Вдруг слышит старуха, невестка как блюет.
   -- Видно, пива напилась!
   И опять слышит: что-то неладно. Стала старуха, засветила огонька, с огоньком в сени.
   А муж дрыхнет, ничего-то не чует: это с блина так ему спится сладко, -- хороши были блины в Головлинке!
   -- Ой, батюшки! Господи поми-лу-уй!
   Старуха назад в избу, тычется от страха, да к сыну. Сергей догадался: неладно, -- выскочил в сени. А там Сошка.
   -- Ох, шельма, что делаешь!
   Стоит Сошка под переметом, петля на шее. Еще туже захватилась за веревку, -- Сергей и рук ей разжать не может.
   -- Шельма!
   Что делать? Скорее за перемет, жердь снял, -- тут она веревку и отпустила.
   И пала она помаленьку наземь, нелюбая, нелюбыми глазами к сырой земле: ей все равно.
   Сергей ее за подпазушку и потащил в избу.
   Старуха-то этакой беды от роду не слыхала: нынешний народ что делает.
   -- Ой, батюшки! Господи, помилуй!
   Притащил Сергей чан с водой, сам побежал на сход за стариком.
   Осталась одна старуха: зачерпнет кружку, приладится ленуть на Сошку, а та -- той все равно -- кружку-то рукой и оттолкнет к дверям.
   -- Да, что ты, дура, проливаешь воду-то?
   Не понять старухе. Подымет она с полу кружку, зачерпнет и только что приноровится, а та опять -- той все равно.
   Билась, билась, старуха, бросила.
   А Сошка лежит -- не шевельнется, не скажет, -- как мертвая.
   -- Ой, батюшки! Господи, помилуй!

3

   Вот и бегут со схода: сотский, десятский и полицейский со стариком, да с Сергеем.
   А Сошка лежит -- не шевельнется, не скажет -- как мертвая.
   Постояли над ней, постояли. Ну, что они могут сделать?
   -- Сергей, -- говорят, -- поезжай за попом.
   -- Ой, батюшки! Господи, помилуй! -- тыкалась старуха.
   Сергей живо к попу.
   -- Хозяйка очень трудна.
   Поп ехать не хочет.
   -- Пущай до утра. Помрет, похороню.
   Так и вернулся.
   А Сошка лежит -- не шевельнется, не скажет -- как мертвая.
   -- Чего ж ты не сказал, что из веревки вынули?
   И погнали назад к попу.
   -- Батюшка, мы, ведь, ее из веревки вынули.
   Ну, поп и поехал:
   -- Как ее зовут?
   -- Софьей.
   Поп велел всем выйти: исповедать, значит, надо.
   А как вышли и остался поп один с Сошкой -- Сошка, как мертвая, -- взял он ее за руку:
   -- Софья! Софья!
   -- Что, батюшка? -- тихо отозвалась Сошка.
   -- Что ты это делаешь?
   Сошка открыла глаза, приподняла голову: ничего незаметно, только на шее под горлом место красненькое.
   -- Невыносно!
   Тихо она это сказала: "невыносно", -- а и везде было слышно, и в сенях, и на дворе там -- "невыносно"!
   -- Ой, батюшки! Господи, помилуй! -- тыкалась старуха.
   Сошка стонала.
   Поп благословил и вышел. Велел Сергею за доктором ехать. А сам домой.
   Пока что дали лошадям маленько перехватить, пока что, подошла полночь.
   А Сошка опять лежит, как мертвая.
   Собрался Сергей: пора ехать.
   Вдруг она села.
   -- Не езди!
   И так хорошо говорить стала, все просила не ездить: ночь, ведь! -- словно с ней ничего и не случилось.
   Сергей положил шапку: стало быть, не ехать!
   И пошел лошадей распрягать.
   А она на печку.
   И больше ни слова.
   Хотел было сотский ее расспросить, дознаться, -- молчит.
   -- Ах, каналья, каналья!
   Так и разошлись: сотский, десятский и полицейский.
   И остался старик со старухой да муж, да на печке Сошка.
   Все заснули, спят, не спит одна Сошка.
   -- Невыносно! -- и красный знак на шее жжет.

Дошлая

1

   Пристала Анфиса к Синкриту:
   -- Уходи жену, а со мной обвенчаемся!
   Анфисе полвека годов, вдовая, покойного мужа-то, сказывают, заколотила в гроб, баба дошлая.
   Худо жил Синкрит с женою: Агафья и молодая, да после Машутки надорвалась, видно, таяла, как свечечка.
   Синкрит и давно б уходил Агафью, да как такое дело обделать не сразумишься, а, главное Машутка: все смотрит -- двенадцатый год девчонке -- все понимает.
   А Анфиса свое ладит:
   -- Уходи жену, а со мной обвенчаемся!

2

   Вечером вышла Агафья в хлев задать корму корове. Девочка в доме за работу села.
   На воле снежок шел.
   Вот Синкрит, не будь глуп, взял веревку, да в хлев. Подкрался с веревкой к Агафье, да сзади на шею ей и набросил веревку. Дернул -- петля есть! -- и потащил.
   Агафья не пикнула.
   Выволок ее на двор -- дело чистое.
   Агафья не пикнула, ошеломило ее вдруг, да руки-то как-то сами под веревку: руки-то она под веревку и подложила.
   Машутка вдруг слышит, на дворе мать кричит, ой, как кричит! Застучала там Машутка, в доме-то, Синкрит поскорей веревку с Агафьи и сдернул.
   Машутка из избы на двор.
   А мать ровно и не дышит, белая такая стала.
   -- Тятя, чего ты? Тятя, чего ты? -- ухватилась девчонка за отца: поняла, от него это.
   И сама, как мать, стала белая.
   Притащили Агафью в избу.
   Тут Машутка догадалась, да за снегом. На воле снежок шел. Принесла снегу и ну матери в рот класть и оттирать ее всю. Агафья вздыхать стала. А та трет ее и трет. И заговорила. За попом просит послать: худо ей.
   А Анфиса тут-как-тут: она себе чует. И сейчас же мужика в аптеку погнала за лекарством.
   Пришел поп, исповедывал Агафью: она ему все рассказала, и как мужик лаял и как давил.
   -- Мне, -- говорит, -- один конец, натерпелась, Машутку жалко, некому девчонку и напутствовать, мачеха-то забьет!
   Поп причастил и ушел.
   К ночи вернулся из аптеки Синкрит, привез лекарство. Там ему велели по капельке давать, а он налил полрюмки.
   Поутру стали -- Агафья умерла.
   3
   Всем распоряжалась Анфиса. Обрядили покойницу. Синкрит к попу.
   -- Вот что, Синкрит, знаю я, отчего она умерла. Ты ее давил!
   А Синкрит ровно оглох.
   -- Надо похоронить.
   -- Не стану хоронить! -- и выгнал поп мужика.
   Что делать? Без попа похоронить невозможно. Перепугался Синкрит, кабы еще беды не было. А тут Машутка, смотрит девчонка, все понимает.
   -- Тятя, чего ты? Тятя, чего ты?
   Да Анфиса-то не такая, у ней на все есть догадка, дошлая: погнала мужика в город к становому за похоронной.
   Поехал Синкрит в город, добился до станового. Трое суток прошло, похоронную достал.
   -- Слава Богу, похоронная есть! -- перекрестилась Анфиса.
   Все по ее. Теперь с похоронной к попу, что скажет? -- похоронную если принес, хоронить надо.
   И похоронили Агафью.
   А после Христова дня обвенчал поп Анфису с Синкритом.

Друг

1

   Ходил Василий в лесу за охотой, идет и слышит, в лесу шум. Стал подходить -- тише и тише.
   Медведь напал на разбойника, и разбойник не может оборониться от медведя.
   Василий прицелился в медведя и убил.
   Разбойник высвободился, отряхнулся.
   -- Ах, голубчик, -- говорит, -- освободил ты меня от смерти, приходи завтрашний день на это самое место, я тебе за добро добром отплачу, да приводи друга, лучше которого у тебя нет на свете.
   Вернулся Василий домой, рассказал старикам. У Василия отец, мать да жена -- все и семейство.
   -- Посулил разбойник добра мне, только чтобы друга привел, которого на свете нет лучше.
   Потолковали, потолковали, а не знают, кого посоветовать, и кто это друг самый лучший?
   А жена и говорит:
   -- Да возьми меня, чего еще лучше? Верно, чего лучше, и толковать не стоило.

2

   На другой день и пошли.
   И приходят на то самое место, а разбойника нет.
   -- Обманул, видно, разбойник. Разбойник и есть!
   А подождать все-таки не мешает. Мало ли, и разбойник, а тоже дела, дела, может, задержали разбойные. Покончит и явится.
   Сели они на поляне. Распарило теплом. Он ей голову на колени и заснул.
   Приходит разбойник.
   Посмотрел разбойник на Василия, посмотрел на Дуню.
   -- Не понимаю, -- говорит, -- и что за охота с таким худым жить? Ты выйди за меня замуж, будешь у меня барыней!
   А сам смотрит -- волоём, здоровущий парень.
   -- А куда я мужика-то деваю? -- оскалилась Дуня.
   -- А на, возьми мою саблю, отруби ему голову.
   Дуня взяла у разбойника саблю, размахнулась, а разбойник в ту минуту ружье подставил, она саблей и ударила о ружье.
   Ружье сбрякало, Василий проснулся.
   -- Вчера ты меня от смерти спас, а сегодня я тебя! -- сказал разбойник.
   А Василий спросонья ничего не разберет: видит, сабля валяется, и Дуня перепуганная.
   Разбойник все ему и рассказал.
   -- Я же тебе говорил, приводи самого лучшего друга. Ну, привел бы собаку! Собаку вдруг не прикормишь, она б зачуяла и залаяла, ты бы и проснулся.

Толокно

1

   Жил один мужик, степенный Павел Андреич, первый охотник. Одно горе, с глушинкой. Все за охотой: не зайца, перо приносил -- добычу. Кормил жену тетерками да рябцами.
   А жена Анисья, баба молодая, веселуха. Болтали про Анисью, непутно говорили, что при муже тихоня, а за глазами ветер.
   Дошло до Павла, -- что ему делать? Конечно, надо проверить: мало ли чего ни наскажут и так, здорово живешь, и по злобе.
   "Не страшен зверь, от человека жди лиха. Скорей зверь дрогнет, человек не поведет усом!" -- про это хорошо знал Павел, первый охотник.
   Ходил Павел в лесу, все думал.
   И как бы это так ему дознаться, чтобы своими глазами увидеть, правду о жене говорят люди или зря?
   Попало ему в лесу дупло большое.
   "Стой, -- думает, -- дай замечу, это мне кстати!"
   Заметил дупло и домой.
   А Анисья ластится.
   -- Что, муженек, много ль настрелял?
   -- Чего настрелял? Не в этом дело. А вот нашел я дупло, в дупле дуплянское чудо. Что тебе хочется, все исполнит.
   -- А где это, Павел, чудо?
   -- А как выйдешь в лес, так на левую руку за орешней, там и будет дупло, там это и есть. Подойди к дуплу, да попроси, да поусердней проси. Что тебе надо, все исполнит.
   Ничего не сказала Анисья. Тихая такая стала, рано и спать легла. Или головушка болит?

2

   Спозаранку поднялась Анисья, да к двери.
   Смекнул Павел.
   А указал ей давеча Павел дорогу к дуплу кривлем, и как только Анисья за дверь и он за ней, да прямиком. Живо до дупла добежал и в дупло.
   Сидит в дупле, ждет.
   Пришла Анисья. Стала на колени.
   -- Баба я молодая. Ну, какое житье мне с псом моим окаянным? День-деньской на охоте. А вернется, дрыхнет. Позовешь, не слышит, тронешь, не шевельнется. Баба я молодая... Дуплянское чудо, ты слышишь?
   А Павел ей из дупла толстым голосом:
   -- Чего тебе надо, все сделаю.
   -- Глухой у меня пёс, ослепи его, будь милосердный! -- и до трех раз кричала Анисья, стучала головой о корневище: -- ослепи! ослепи! ослепи его!
   -- Ступай, баба, с миром. Затопи печку. Пеки оладьи да мажь помасленее. Твой муж ослепнет. Через трое суток с масла совсем слепой будет.
   Поклонилась дуплу Анисья: не узнать -- как повеселела!
   Тут тихонько выскочил Павел да прямиком и поспел домой до жены.
   Степенный был мужик Павел, рассудительный, первый охотник, а тут и без масла ровно ослеп. Или не слышал, на что пеняла Анисья?
   Вернулась Анисья.
   -- Где, жена, пропадала?
   -- У соседки.
   И не может скрыться, так вся и пышет. Затопила Анисья печку, стала печь оладьи. И давай поливать их маслом, да Павлу этакую миску.
   -- Кушай, муженек, на здоровье!
   Павел и ну уписывать.
   -- Что-то у меня, жена, глаза стягивает.
   А Анисья схватила масла и еще прибавила.
   -- Ешь, ешь масленее. Ходил в лесу, устал. Поешь, отдохнешь и все пройдет.
   Сама, знай, прибавляет масла.
   Съел еще Павел оладьев -- все лицо в масле.
   -- Что-то, жена, совсем плохо вижу: двоится.
   Степенный был мужик Павел, рассудительный, первый охотник, а тут ровно и вправду со сладкого масла ослеп. Или не слышал, на что пеняла Анисья, не чуял, с чего сама, как оладья, пышет?
   И на другой день тоже, опять оладьи. И на третий оладьи, да все жирно, да с маслом.
   На третий день ослепнет Павел.
   Ждет не дождется Анисья, зарумянилась вся.
   -- Ну, Анисья, я теперь ничего не вижу.
   Поверила Анисья.
   -- Чего ты говоришь?
   -- Ой, ничего-то не вижу. Будешь ли ты меня поить-кормить, слепого?
   -- Буду, буду, не беспокойся. Вот как буду!
   Уж как рада Анисья.
   Да и, в самом деле, она будет ходить за Павлом. Бог с ним, только б воля. А теперь ей воля: не слышит Павел и вот не видит -- ослеп.

3

   Прибралась Анисья, умылась.
   В избе выметено, вычищено -- чисто, любо взглянуть.
   И до чего это воля человека красит!
   Сбегала Анисья к дружку. Привела дружка, усадила за стол: полон стол угощенья.
   -- Кушай, Саша, кушай, голубчик!
   Ну, тот всего попробовал.
   -- Еще чего не хочешь ли?
   А дружок и говорит Анисье:
   -- Всем я доволен. А хочется мне толокна, замеси, пожалуйста, я закушу.
   Анисья проворно за толокно: сейчас и готово.
   -- Маслица бы немножко!
   -- Нет, нет, что ты! От масла ослепнешь: мой-то от масла ослеп. Погоди, я тебя послаще угощу.
   Был на деревне кабак. Анисья в кабак и побежала: угостит она дружка послаще.
   А Павел лежит на печке, ружье около -- ив гроб завещал ружье с собой положить. И как вышла Анисья, он за ружье, да в дружка -- хорошо стрелял Павел, первый охотник -- так дружка на месте и уложил. Сам соскочил с печки, закатал такой вот ком толокна, напихал ему полон рот, да опять на печку. И лежит, как ни в чем не бывало.
   Вернулась из кабака Анисья, а дружок -- полон рот толокна. Позвала не слышит, тронула и не дрыгнет.
   Вот тебе толокно какое!

Проклянутая

1

   Богатый жил мельник Рябов -- мельница в трех верстах от деревни. И был у мельника сын, парень на все руки, балалаешник. Раз ввечеру посылает мельник сына.
   -- Поди, -- говорит, -- Саша, сходи-ка на мельницу.
   Забрал Александр балалайку и пошел. И там засыпал молотье, а сам в избушку, сел на лавку да за балалайку. Сидит себе, играет и не заметил, как подошла полночь. А в полночь будто ветер -- полосой прошел по избе ветер. Поднял глаза, глядь -- пляшет...
   Залюбовался Александр -- этакая красавица, -- и звончее пустил плясовую.
   Плясала -- подымала руки -- плыла, заплывала, а то, как волчок.
   -- Как звать тебя? -- крикнул Александр.
   Та засмеялась:
   -- Настасьей!
   Да на него, что метелица, вот-вот вышибет балалайку, так и кружит, и кружит.
   Александр протянул руку -- дай ухвачу -- да носом в пол и ткнулся.
   И нет в избе никого.
   Ночь. Вода гремит на плотине.
   Александр положил балалайку и до утра просидел в избушке, все прислушивался, ждал: не придет ли?
   Нет, вода гремит на плотине.
   Вернулся Александр домой, думает:
   "Возьму молотья на две ночи, доберусь, так не выпущу".
   А отец и говорит:
   -- Что ты, милый сын, не женишься, пора бы.
   -- А вот дайте, невесту выберу.
   -- Где же, сынок, выбирать-то будешь?
   -- Да у нас же, на мельнице.
   Ничего старик не сказал: балагур и смехун Александр, на всю деревню славился.
   К ночи пошел Александр на мельницу, засыпал восемь мер молотья, да в избушку и опять за балалайку.
   И в полночь опять ровно бы ветром, -- и заходила изба.
   Настасья плясала еще пуще, еще краше.
   Александр положил балалайку, привстал: ну, сейчас так и схватит. А она у него из-под рук -- и нет никого.
   Ночь -- ой, какая это долгая ночь! -- шум, гремит вода на плотине.
   -- Ну, ладно ж, теперь не уйдешь.
   И решил Александр: очень-то не разбавляться, а как явится, так прямо и хватать.
   На третью ночь так и сделал.
   В полночь на звон балалайки появилась Настасья, зашла в середку, он балалайку об пол, тут и попалась.
   -- Ну, никому не отдам. А она:
   -- Умел схватить, умей и замуж взять.
   -- А где ты живешь?
   -- Ты скажи своему отцу: я нашел себе на мельнице невесту.
   -- Дом твой?
   -- В плотине.
   Александр разжал было руки. Да опомнился: нет, другой ему никакой не надо.
   -- Будут к тебе на свадьбу проситься, отец твой богатый, всякому любо попировать на твоей свадьбе, но поедет вас трое, ты, крестный да кучер, а больше никто не поедет. Да закажи попу, чтобы встретил на полудороге с крестом. Да купи ты себе тройку вороных жеребцов -- с места, что есть прыти, бежали бы. Любишь меня?
   У Александра дух захватило: да кого же еще?
   -- Прок-ля-нутую?
   Рванулась, -- и нет никого.
   Ночь. Вода гремит на плотине.
   Не дождался Александр рассвета, и без балалайки домой.

2

   -- Я нашел себе невесту, -- сказал Александр отцу.
   -- Где, сынок, нашел, чья?
   -- Проклянутая, -- рассмеялся Александр, -- в нашей плотине.
   Старик глаза вытаращил: нет, не шутит.
   -- В нашей плотине. И другой никакой мне не надо.
   Купил Александр тройку вороных жеребцов, съездил к попу, заказал, чтобы встретил на полдороге с крестом, как поедут к венцу, -- погост от деревни за двадцать пять верст. И стал с отцом пиво варить да вино курить.
   Все готово. Рябов дом громок. Вся родня, все соседи явились на свадьбу. Допьяна напились гости. Пора по невесту.
   -- Да где ж у тебя невеста?
   -- Моя невеста -- в плотине.
   -- В плотине?..
   Ну, кто говорит, что спать захотел, кто -- простынуть, мол, выйду, кто чего -- куда хмель! -- и как ветром, все разошлись. Пусто в доме. Один крестный остался да кучер.
   А уж ночь на дворе.
   Кони рвутся, гульлят колокольцы.
   Благословил отец сына, сел Александр с крестным, -- только пыль заклубилась.
   Вот и мельница. Вода гремит на плотине. Остановил коней кучер.
   -- Эй, невеста, -- кричит Александр, -- твой жених готов.
   Ночь -- ой, какая ночь! -- шум, гремит вода на плотине.
   И вышла Настасья. А за ней три сундука тащат.
   Сундуки на скамейку. Уселись. Кучер хлестнул лошадей.
   А вдогонку вихорь с громом -- пыль пылит.
   -- Ты не забыл?
   -- Кони видишь.
   -- На полупути?..
   -- Будет, будет.
   Полпути. Гром громнее. Свист и вой. Пыль глаза заслепляет. Небо горит.
   А попа все нет.
   Кони станут. Пропадет надежда. Не гульлят колокольцы, плачут.
   А попа задержали. Слышит, колокольцы плачут. Схватился да бежать. И поспел. Три раза обежал тройку с крестом.
   Ночь -- какая ночь! -- кони -- вихорь, колокольцы гульлят.
   -- Ну, счастливо, -- перекрестилась Настасья, -- не поспей поп к часу, не видать нам света.

3

   Обвенчал поп молодых, зовет чай пить.
   Настасья к попадье. Втащили сундуки. Раскрыла. Выбирает Настасья себе платье нарядиться. Выбрать не может. Попадья тут же, заглянула в сундук -- глазам не верит. Схватила из сундука полотенце, схватила другое -- Господи! -- да к попу.
   -- Отец, наша дочка нашлась. Поп затряс головою.
   -- Наша дочка нашлась.
   -- Не пойму.
   -- Настя! Настя!..
   А была у них дочка, в сердцах прокляла ее мать еще в люльке, а как подросла, ушла с девчонками купаться и пропала.
   Бросился поп с попадьей к Настасье.
   -- Прости ты нас, мать, отца: не со зла, в сердцах.
   А она -- одно щедрое счастье: ей мало простить, все забудет и одарит -- проклянутая и любимая.
   И стали они жить-поживать, да добра наживать.

Хитрая

1

   Рассердился староста на дьякона: староста Чижов не дай Бог -- чуть что, не поглядит, что храм Божий, при всех выговорит. Вот и с дьяконом Дамаском вышло: проштрафился дьякон на паремиях -- забрал больно высоко и на всеобщий соблазн кончил, совсем как петух. Чижов и не вытерпел, да тут же и ляпнул при всем честном народе. Хуже того, воспретил дьякону на вечные времена паремии читать.
   В позорище выстоял Дамаск всенощную и уж как ночь провел, один Бог знает, и обедню служил, ничего не помнит.
   По обедне пошел Дамаск с повинной к старосте: ведь, старался для благолепия и торжества, но что поделать, такой уж грех, -- не соразмерил, и если другим смех и соблазн, ему пущее горе, и больше никогда он не допустит такого, попридержится, вниз возьмет.
   -- А хочешь вину с себя снять, -- сказал староста, -- научи медведя грамоте! Вот тебе и повинная.
   Вернулся Дамаск домой к дьяконице.
   -- Или в вине ходить до второго пришествия или медведя грамоте выучи!
   Плачет.
   А дьяконица не такая.
   -- Чего ты! Медведя? Да давай мне только медведя, эка!
   Обрадовался Дамаск и скорее назад к Чижову: ведь, всю жизнь на паремиях положил.
   -- Согласен, давай медведя!
   Усмехнулся староста -- чудное дело! -- велел выдать дьякону медведя.
   И повел дьякон зверя, Господи помилуй! от страха читает.
   -- Александра Петровна, вот тебе, принимай!

2

   Если и человека, чтобы приучить, надо хлебом обязательно, а зверя и подавно. Дьяконица так и сделала, хлебом Мишу потчевала и привык медведь, перестал фурчать на дьяконицу, а по дьяконице и на дьякона.
   И как стал Миша в доме свой человек, тут его за книгу дьяконица и засадила. Напечет блинов, между листами переложит, даст Мише книгу, а он блины ищет, листы перебирает, мормкочет.
   -- Ну, как настоящий профессор, -- потеха!
   И за какую неделю медведь с книгою, как в лесу с медом, управлялся.
   -- Вот тебе, дьякон, и вся хитрость.
   Дамаск Александре Петровне в ноги: еще бы, теперь-то уж помилуют, станет он по-прежнему под большие праздники паремии читать, заберет верха -- на всю церковь.

3

   В субботу Дамаск служил всенощную. Словно после долгой болезни или после поста на страстях так истово служил дьякон и молебно: сердце его было полно радостных ожиданий. И уж как ночь провел, один Бог знает, едва утра дождался, и как служил обедню, ничего не помнит.
   По обедне пошел Дамаск к старосте, медведя повел.
   -- Медведь читает, как профессор!
   Усмехнулся староста -- чудное дело! -- положил перед зверем книгу.
   А Миша у дьяконицы-то привык к блинам, и сейчас же за книгу, да лапой и ну перелистывать, блинов искать.
   -- Мор, мор, мор, -- мормкочет.
   Ай, да дьякон, ну, и медведь!
   -- Сущий профессор! -- гого

Алексей Михайлович Ремизов.
Из книги "Русские женщины"

Народные образы

Посвящаю С. П. Ремизовой-Довгелло

Лепетливая

1

   Жил-был человек с женою. Жену Маримьяной звали. Хороша была баба Маримьяна, другие бабы примутся языком чесать, такого нагородят и правды не добьешься, а Маримьяна, чтобы соврать или насочинить чего, такого в жизнь за ней не водилось, -- одну сущую правду. Всем хороша и хозяйственная, -- одно горе -- утаить с такой ничего невозможно, все так и расскажет, как было, не утаит.
   Ходил Яков в лес и нашел клад и взять одному такой клад несподручно, без Маримьяны не обойдешься. А как Маримьяне вколотишь, что клад -- тайность и говорить о таком не годится: выйдет в люди, еще беды наживешь!
   Вот идет он домой, раздумывает, дошел до речки, а в реке забран яз -- загорожена, и в язу вятерь, а в вятерь ту попала щука большая. А был Яков мужик со сметкой: щуку он из верши вынул и пошел себе сторонкой в лесу. Стоят в лесу кляпцы, а в кляпцы попал заяц. Яков зайца из капкана вынул, да на его место щуку и посадил, и опять к речке к язу, и там пустил зайца в вятерь.
   Уже сумеречком пришел Яков домой.
   -- Ну, -- говорит, -- жена, затопляй печку да пеки блинов болей!
   -- А что такое? На ночь глядя, печку топить!
   -- Да уж затопляй: нам сеночи в лес идти за деньгами, я клад нашел!
   Сейчас Маримьяна к печке, затопила печку и стала блины печь. Стала она блины печь, а Яков сел блины есть и котомку с собой рядышком поставил: блин съест, а два да три -- в котомку. Марьимьяна-то не видит, только, знай, печет, -- от печи распыхалась.
   -- И что это ты, Яков, так разъелся, блинов не напечешься!
   -- Глупая, да ведь денег-то сколько, надо поплотнее поесть, не управишься!
   Наелся Яков блинов, а того боле в котомку наклал. И как стала ночь, айда в лес за кладом.

2

   Вот идут они лесом. Яков впереди, сам идет да блины-то из котомки-то вынимает, да по суковью-то вешает, по лесу-то. А Маримьяна сзади, ей и неприметно. Шла, шла и увидала.
   -- Ой, что же это, хозяин, по суковью все блины-то!
   -- Эх, глупая, разве не видала, это блинная пища выпала.
   -- Ой! Я и не видала!
   Дошли до капкана.
   -- Посмотри-ка, Яков, там нет ли чего?
   Якову того и надо, -- из кляпцов щуку и вытащил.
   -- Ой, хозяин! Как рыба-то в кляпцы попала?
   -- Эх, глупая, не видала, есть такая рыба, по суше ходит.
   Дошли до речки, в язу верша там.
   -- Посмотри-ка, Яков, нет ли там кого?
   Яков вытащил вятерь, а в нем заяц.
   -- Ой, хозяин, да что же это в вятере-то заяц!
   -- Эх, глупая, не видала, есть такие зайцы, в воде ходят.
   Так со щукой, что по суше ходит, да с водяным зайцем дошли они до клада. И принялись за работу, наклали денег по такой котомке по большущей и пошли домой.
   А идти им прямей селом было, мимо барской усадьбы. Поравнялись они с барским двором, на дворе козел заблеял.
   -- Ой, хозяин, кто это?
   А Яков не будь дурак.
   -- Беги, -- говорит, -- барина-то черти давят! -- да сам бегом.
   И она за ним.
   Бежали, бежали. Храпит уж, тошно ей, а все бежит. И прибежали. Слава Богу! -- и клад, и щука, и заяц -- цело.

3

   Хороша была баба Маримьяна, хозяйственная, рано вставала, рано печку топила, раностайка. А тут, как ночь-то проходила, поутру поздно стала, поздно затопила печку. Вышла по воду к колодцу. А уж баб немало накопилось у колодца.
   -- Что это ты, соседушка, такая раностайка, а сегодня у вас поздно печка топится?
   -- Ночь проходила, соседушки.
   -- Куда же ты ходила?
   -- Ой, куда муженек: Яков клад нашел!
   Ну, по всей по деревне, как телеграмма пошла: Яков клад нашел. Дошло до десятского, сказали старосте, а от старосты -- к барину.
   И сейчас призывает барин Якова.
   -- Что, голубчик, нашел клад?
   -- Никак нет, ваше благородие. И кто это вам насказал такое?
   -- Жена ваша сказывала. Все знают.
   -- Призовите жену, ваше благородие, клада мы никакого не находили.
   Пошел староста за Маримьяной, привел бабу.
   -- Что, голубушка, нашли клад?
   -- Нашли, нашли, батюшка, нашли.
   -- Ну, а как же это вы нашли?
   -- А шли мы все лесом. И по лесу все блины.
   -- Блины?
   -- Блинная пища выпала. Идем дальше, стоят кляпцы, а в кляпцах-то этакое местище -- щука!
   -- Щука?
   -- Вынули мы щуку, щука по суше ходит, дошли до речки. Забран там яз, в язу заложен вятерь, вытащили вятерь, а в вятере-то этакое местище -- зайчище!
   -- Да в какое же время вы шли?
   -- В самое, в самое-то время, когда тебя, батюшка, черти-то давили.
   -- Как! Меня? Черти... вон! -- осерчал, затопал ногами.
   -- Вот, ваше благородие, слышали? Врет все. Я с ней век так живу.
   Ну, барин видит, чего с такой взять, и отпустил их домой с миром. Клад при них и остался.

Мудрая

1

   Был один купец богатый. Был у него сын Ванюшка и такой умный -- никуда не ходил, ни по пирам, ни по беседам, никуда.
   -- Что это у нас сынок никуда не ходит, никого не знает? Надо женить его!
   -- А ты посылай его на беседы, -- советует мать.
   Отец к сыну:
   -- Что ты, Ванюшка, никуда не ходишь?
   -- Куда я, тятенька, пойду, я никого не знаю.
   -- Ты бы хоть к девушкам на беседу сходил.
   -- Можно, схожу.
   Дал ему отец три рубля денег.
   -- Поди, -- говорит, -- купи гостинцев и иди на беседу, девушек попотчуй.
   Купил Ванюшка гостинцев, идет по городу, раздумывает, куда идти.
   "На господскую беседу неприлично, на купеческую страшно. Пойду-ка я, где мещанки сидят, там попроще!"
   И пошел на мещанскую беседу.
   Девок беседа большая сидит. Все ему рады: не бывал на беседе никогда.
   Одна девка бойкая, Танюшка, выскочила к нему:
   -- Пожалуйте, пожалуйте, вот место тут!
   Ванюшка и сел к ней. Отдал ей гостинцы.
   -- Вот, Танюшка, потчуй подруг.
   Танюшка по разу обнесла подруг, остальное себе. И деньги, что у него остались, отдал он Танюшке.
   -- Мне, -- говорит, -- не надо, у нас, у тятеньки, денег много! -- и пошел домой.
   Дома встречает отец.
   -- Ну, что, Ванюшка, понравилось на беседе?
   -- Да ничего, тятенька, хорошо. Понравилось.
   -- А ты на другой вечер еще сходи. Можно, только мне, тятенька, этих денег мало. Дай пять рублей.
   Отец дал денег.
   И на следующий вечер взял Ванюшка гостинцев, сколько нужно, и пошел на беседу. И опять садится к Танюшке. И опять ей отдал деньги. А она его и провожать пошла.
   И стал Ванюшка ходить каждый вечер. А денег просит отца все вдвое, все вдвое: до двадцати пяти рублей дошел и до тридцати дошел.
   Схватился отец.
   -- Не в добрый час мы послали сына по беседам ходить. Теперь он нас разорит.
   -- Сам послал по беседам ходить! -- отвечала мать.
   -- Не лучше ли его женить?
   -- Так что же, жени.
   Отец к сыну:
   -- Ванюшка, не желаешь ли ты жениться?
   -- Что же, тятенька, жените.
   -- А кого прикажешь сватать-то?
   -- Сватайте Танюшку. Девка-то хорошая.
   Отец уперся.
   -- Нам такой не надо. Не то, что в дом, а дома не надо.
   -- А мне больше никакая не надобна.
   -- Подзаборная! -- вступилась мать, -- да мы за тебя найдем невест умных-разумных, благочестивых, от хорошего отца и матери, с большим имением, с большим приданым.
   -- Ну, как хотите. Кого возьмете, с тем жить и буду, -- согласился Ванюшка.

2

   Поехали сватать и высватали невесту умную-разумную, благочестивую, от хорошего отца и матери, с большим имением, с большим приданым. И женили Ванюшку. Свадьбу сыграли хорошую, богатую. После пира спать молодых положили. И сами улеглись. Все утихло везде. Никто не стал уж ходить в доме.
   Ванюшка говорит Маше:
   -- Оставайся, жена, я пойду к Танюшке.
   -- Ну, ступай с Богом.
   И пошел и вернулся вовремя: еще все спят. А поутру пришли молодых будить, видят -- двое. Никто не узнал, а она никому не сказала.
   На другой день поехали к Машиной родне, к ее отцу-матери на отводины. Там тоже гуляли. Стали готовить постель молодым на верху. Ванюшка говорит Маше:
   -- Я там не лягу, приготовляйте внизу, к дверям ближе.
   Она упросила мать и им внизу постелили.
   И как улеглись все, как затихло все и замолкло, он опять:
   -- Оставайся, жена, я пойду к Танюшке.
   И так каждую ночь ходит и ходит. А жена, как чужая, -- перстом не дотронется. Ходит, из дому все тащит.
   Стали замечать отец с матерью.
   -- Скажи, Машенька, не ходит куда Ванюшка от тебя?
   -- Нет, никуда не ходит Ванюшка от меня. Постоянно все со мной.
   Ну, да не проведешь стариков, сами дознались.
   -- Нужно его послать заграницу. Может, и отстанет от Танюшки.
   -- Пошли его, -- согласилась мать.
   Отец к сыну:
   -- Ванюшка, не съездишь ли ты поторговать заграницу? Я тебе нагружу товару корабль.
   -- Что ж! Я, тятенька, поеду.
   Долго дела не откладывали, нагрузил отец товару корабль.
   -- Свои товары продашь, заграничных накупишь и опять домой приезжай.
   -- А какой тебе, тятенька, подарок привезти заграничный?
   -- А привези мне шапку в пятьдесят рублей.
   -- А тебе чего привезти, маменька?
   -- Привези мне во сто рублей шаль.
   -- Хорошо, маменька, привезу.
   Обернулся к жене.
   -- Тебе чего нужно?
   -- Мне ничего не нужно: своего всего много. А привези, Ванюшка, ума.
   -- Хорошо, привезу.
   Побежал к Танюшке.
   -- Заграницу торговать еду. Какой подарочек привезти тебе, Танюшка?
   -- Привези в пятьсот рублей салоп.
   -- Хорошо, привезу. Только как я тебе его передам?
   -- Приходи на пристань, когда вернусь.
   Простился и поехал.

3

   Приехал Ванюшка заграницу. Привалил на пристань корабль. И пошла торговля, такая торговля пошла, и не рядится: что спросит, то и дают. Все товары распродал по самой дорогой цене, а набрал товаров заграничных по самой дешевой цене. И подарки накупил: шапку отцу, шаль матери, Танюшке салоп, и осталось только жене ума купить.
   "Где ума купить?" -- ходит по городу, думает: без ума ему домой невозможно ехать!
   Зашел в один магазин, самый большой, заграничный.
   -- Что, господа, нет ли продажного ума?
   Рассмеялись.
   -- Дурак, -- говорят, -- есть умы у нас, да про себя, дурак!
   Закрыл глаза, со стыдом вышел, идет по городу -- головушка повешена.
   Ай, попадает ему встречу пьянчужка рваная.
   -- Что ты так, голубчик, задумался? Головушка повешена?
   -- Уйди, что тебе за дело! -- отмахнулся от пьянчужки рваной.
   И разошлись.
   А прошел немного и раздумался.
   "Этакие, может, и лучше знают, где ума купить!"
   -- Стой, -- кричит, -- эй, друг, воротись-ка!
   Пьянчужка тут-как-тут.
   -- Ну, что тебе нужно?
   -- А не знаешь ли, где умы продают? Жена наказала ума купить, без ума мне приехать домой невозможно.
   -- Пойдем со мной! Ума сколько хочешь найду.
   Ну, конечно, куда же -- в трактир в Симпатию. Привел его пьянчужка в Симпатию, усадил за столик.
   -- Посиди, -- говорит, -- тут. Я сейчас. Я это дело тебе сделаю, ума доставлю, только ум дорог -- семьсот рублей.
   -- Семьсот, так семьсот!
   Долго ходил пьянчужка. Наконец-то явился, несет узелок под мышкой: в рогожке узелок, укутан веревками накрепко.
   -- Денежки пожалуйте, семьсот рублей.
   Отсчитал Ванюшка деньги, а тот ему узелок.
   -- Не смотри до дома, а то уйдет ум от тебя.
   Взял Ванюшка узелок и на корабль. Там, в каюте закрыл окна и дверь, положил узелок в угол. И стали отправляться в путь.
   Мало ли, много ли места проехали, и стал этот узелок его мучить.
   "За что я семьсот рублей отвалил? Чего я домой жене привезу?" -- только и дума, только и мука.
   И сошел Ванюшка в каюту, заперся, да за узелок. Путал, путал -- распутал. А там -- худые брючишки, рваные-прерваные, да и пиджачонка рвань, да шапчонка рваная, худая, да сапоги оборыши без голенищ, одни коты.
   Хлопнул себя с досады:
   -- Так вот за что я семьсот отвалил!
   Сгреб рвань в охапку и понес -- куда же? -- только в море. И только что замахнулся сбросить в море, вдруг стал. "А не свезти-ка мне лучше домой?"
   И вернулся в каюту, кинул в угол рвань.

4

   Приехал Ванюшка домой на сутки раньше. Привалил к пристани корабль. Сошел в каюту, вытащил узелок, оделся в это ризье, обулся. И пошел с корабля нищим.
   Приходит к отцовскому дому. Помолился у порожка, просит милостыньку Христа ради.
   Вышел отец, тридцать копеек вынес.
   -- Прийми, нищенка, милостыньку! Помолись за моего сына Ванюшку.
   А мать за ним полтинник дает.
   -- Помолись за нашего сына Ванюшку.
   Выходит жена, рубль несет.
   -- Прими, нищенка, милостыньку. Помолись за моего милого мужа Ванюшку, чтобы дал ему Господь ума-разума.
   Поклонился Ванюшка отцу, матери и жене и пошел от двора к Танюшке.
   У Танюшки -- огонь, дверь не заперта. Вошел в дом. А там стол, как буфет. На столе разные закуски, выпивка, рюмки. И сидит у нее за столом такой рыжик. Вот охватываются, целуются. Оба пьяные.
   -- Я, пока жива, от тебя не отстану! -- хлопнула Танюшка об стол кулаком, -- и от Ваньки тоже не отстану, пока его по миру не пущу.
   -- Милостыньки Христа ради!
   Кидком кинула три копейки.
   -- Убирайся к черту!
   Вышел, перекрестился Ванюшка.
   -- Слава Тебе, Господи! Не жаль мне и денег: не рвань, я ум купил!
   Вернулся Ванюшка на корабль. Оделся, сдобился, дожидает света. И как светло стало, едет к нему Танюшка на тройке.
   -- Все ли благополучно? Как поживаешь, Танюшка?
   Заплакала Танюшка.
   -- Про меня-то ты и не спрашивай! Без тебя я переплакалася, перетосковалася. Привез ли ты мне подарочек?
   -- Привез, привез.
   И пошел в каюту и она за ним.
   И как вошли в каюту, он ее схватил и ну мять и топтать. Всю изодрал -- всю в кровь. Как кусок мяса выкинул.
   Извозчики не берут.
   -- У нас, -- говорят, -- дама ехала! А это что? Мяса кусок.
   Не обернулся Ванюшка, пошел к дому -- к отцу-матери.
   Все его встречают -- и отец, и мать, и жена.
   Поздоровался он с отцом, с матерью и с женой. Приогляделся и стал подарки дарить.
   Отдал отцу шапку.
   -- Вот тебе, тятенька, шапка в пятьдесят рублей. Хороша ли?
   -- Хороша, Ванюшка.
   Подал матери шаль.
   -- Вот тебе, маменька, шаль в сто рублей. Хороша ли?
   -- Хороша, Ванюшка.
   Подает салоп жене.
   -- Вот тебе, милая жена, в пятьсот рублей салоп.
   Как обрадовалась Машенька.
   -- Слава Тебе, Господи! Дал Ты ему, Господи, ума-разума!
   И стали они жить по-хорошему.

Верная

1

   У богатого купца был один сын, малый гораздый. Вот отец и мать говорят ему:
   -- Васенька, надо женить тебя -- время подошло.
   -- Жените.
   -- А люба ли тебе невеста, дочка купца Печникова?
   -- Что ж, люба! Поедемте.
   И отправились все трое к богатому купцу Печникову. Высватали его дочку. Сели родители уговариваться, а Василий в невестину комнату.
   -- Теперь ты, все равно, моя! -- и ну любезничать. Она было отговариваться:
   -- Не долго, ведь, обвенчаемся.
   -- Ну, все равно, и теперь, что моя.
   Она и согласилась.
   А он от нее прочь.
   -- Обожди маленько. Я сейчас схожу к отцу, поговорю маленько и вернусь.
   И вышел к отцу, к матери, да тихонько подговорил их, чтобы домой ехать. И уж к невесте не вернулся.
   Приехали домой.
   -- Не надо мне, тятенька, этой невесты: дому она не хозяйка и мужу не жена.
   На другой день старики опять к сыну:
   -- Васенька, поедем к купцу Костерину свататься.
   -- Что ж, поедемте. Мне его дочка нравится.
   И отправились все трое к богатому купцу Костерину.
   Высватали невесту. И опять случилось то самое, что и у купца Печникова.
   Ни с чем вернулись домой.
   -- Не надо мне, тятенька, и этой невесты: дому она не хозяйка и мужу не жена.
   -- Обесчестил ты нас, Василий. Стыдно нам будет и встречаться. Теперь, как сам знаешь, так и делай. Хоть холостым живи, хоть женись. Мы с тобой не поедем больше!
   -- Ну, так я сам пойду и выберу себе невесту.
   Идет Василий по городу. Весь город обошел, нет ему по душе невесты. Дошел до неражинкой избушки. И видит, идет с ведром по воду, и такая красавица, что лучше и желать не надо.
   Эта девица бедной вдовы была, Луша.
   Он за ней следом. Она в неражинкую избушку, и он за ней.
   Мать была дома.
   -- Бабушка, я пришел вашу дочку сватать.
   -- Что ты, Василий? Где же нашей дочке за вами быть! У нас нет ничего, а вы такой богатый.
   -- Ну, бабушка, что толковать. Полюбилась мне ваша дочка.
   Помолились Богу и по рукам.
   Вот старуха из избы вышла куда-то, а он опять и к Луше, как к тем своим невестам.
   -- Ты, -- говорит, -- все равно, что моя теперь! И все, что тем.
   А она и слышать не хочет.
   -- Как хотите, возьмете или не возьмете, а пока не повенчаемся, того не будет.
   И как он ни уговаривал, никак не мог уговорить.
   Вернулся Василий домой.
   -- Вот, тятенька, я сегодня высватал себе невесту. Нашел! Будет она и дому хозяйка и мужу верная жена.
   Благословили отец и мать. И поженились Василий и Луша.

2

   Живет Василий со своей Лушей в любви и согласии.
   Живут и лелеют. И никогда один без другого никуда не пойдет. И никогда бы не расстались друг с другом. А пришлось.
   Поехал Василий в иные земли с товаром на кораблях. Распростился с женой и поехал. И так хорошо торговал, расторговал все товары.
   А давал король пир и созвал на пир купцов и своих и приезжих. Пили, гуляли. Разгулялись и ну хвастать: кто богатством, кто мастерством. Только Василий сидит, помалкивает.
   -- А ты что, купец, ничем не хвастаешь?
   -- Да чем же мне хвастать? А похвастаюсь я моей верной женой. У меня жена Луша, ничем не возьмешь!
   Этакий ловкенький тут и вызвался:
   -- Неправда! Я докажу.
   Гости слышали и слова его утвердили и подписали.
   -- Если ты прав, -- сказал король Василию, -- верна твоя жена, большая награда тебе будет, а если не выйдет по-твоему, голову долой!
   А тот ловкенький прямо с пира да на корабль.
   Приезжает он в город и прямо в Васильев дом. И давай склонять Лушу. И деньги ей сулит большие и проходу ей не дает, места никакого. И ничем от него не отвяжешься.
   И говорит ему Луша:
   -- Уж я спрошу, и как скажут люди, так и сделаю.
   И рассказала свекору.
   -- Что, батюшка, посоветуешь?
   -- Что же! Не заметка у мужа положена. Что же, можно.
   -- Нет, вы не ладно судите! -- и пошла к свекрови.
   Рассказала свекрови.
   -- Ежели склоняет, -- сказала свекровь, -- так не заметка у мужа кладена. Можно.
   Пошла к попу. Все ему рассказала.
   -- Не нарушай закона, -- сказал ей батюшка, -- деньги, что он сулит, это все прах, а твою верность, ее ничем не выведешь и не купишь.
   Вернулась домой, а тот уж ждет.
   -- Ну, что сказали?
   Она ему свое, а он свое.
   Ночь подходит, скрыться некуда. Так и пристает. И нечем от него отговориться. Терпела, терпела, невмоготу стало.
   -- Дожидайте ночи, я приду! -- и велела ему идти в свою спальню.
   Он -- в спальню, а она -- на кухню к Ульяше. Любила ее Ульяша, как сестру родную, служила ей верно.
   Со слезами стала Луша уговаривать Ульяшу:
   -- Оденься в мое платье, сходи к нему!
   Не хотела Ульяша идти на такое: тихая была, как монашка, глаз не подымет. А согласилась: очень любила Лушу.
   И нарядила ее Луша в свое платье: все сняла с себя и на нее надела, дала свой именной перстень.
   И пошла Ульяша вместо Луши.
   А тот к ней, и слова не сказал, нащупал только кольцо и давай снимать. А кольцо было туго. Бился он, бился, взял с пальцем и отрезал, да в карман себе. И еще схватил платок именной, на столике лежал. И больше ничего. Скорей в отправку. И след простыл.
   Вернулась Ульяша на кухню, -- только палец отрезан.
   -- Что же это значит? -- ничего не могла понять Луша, -- так долго приставал и только отрезал палец!
   Наутро рассказала она свекору.
   -- Это не иначе, -- сказал старик, -- как сын наш в погибели. Не надо медлить, а ехать нам к нему. Должно, поспорено там чего-нибудь.
   И в тот же день собрались и поехали: свекор-старик, Луша да Ульяша беспалая.
   А тот ловкенький, как приехал домой, так прямо к королю.
   Собрал король купцов, пригласил Василия.
   -- Ну, говорил ты, что никому твоей жены не склонить, а я вот докажу! -- и показывает перстень именной и платок.
   Все поверили.
   Василий поверил.
   И приписали его к смерти: завтра на плаху.
   А к ночи прибыл в ту землю -- в тот самый королевский город, где торговал Василий, старик-отец и с ним Луша и Ульяша, и остановились они на ночлег у одного-то тамошнего человека.
   -- Что у вас, дяденька, в городе деется? -- спросил старик.
   -- А завтрашний день русский купец приписан к смерти. Надо идти смотреть. Похвалился своей женой, что никому не склонить ее, а один ловкач вызвался и доказал: принес королю именной перстень и платок. Завтра и будут вешать купца.
   -- А нам, дяденька, можно сходить посмотреть?
   -- Как же не можно, коли по городу отданы объявки: все должны идти смотреть.

* * *

   Ночь там не долго спалось. Рано утром пошли они в собрание. Оставил старик Лушу с Ульяшей в прихожей, а сам вошел в комнаты, и видит, сидит сын весь-то чернехонький, черен от горя -- сейчас смерть ему.
   -- Что у вас за собрание? -- спросил старик.
   -- Да вот, -- говорят, -- купца надо вешать. Похвастался своей женой, что никто не склонит ее, а один и склонил.
   -- Где тот человек? Покажите-ка мне его сюда!
   Трещов! -- кричат, -- Трещов, выходи!
   -- Пожалуйста, -- просит старик, -- приведите и тех из прихожей.
   Привели Лушу и Ульяшу. Явился Трещов.
   И рассказал старик все, как было: как нарядила Луша в свое платье Ульяшу и как Трещов палец у Ульяши отрезал.
   Ульяша показала руку -- пальца нет, отрезан. Вывернули карман у Трещова, где было кольцо положено, -- карман в крови
   И повеселел Василий.
   И все повеселели.
   И освободили его, прощенья просят.
   А Трещова -- на виселицу. Уж петлю накинули.
   -- Стойте! -- остановил Василий: простил Трещова, -- довольно и того человеку, что на шею ему петлю накинули!
   И отпустили Трещова.
   Василий получил от короля большую награду и сей час же в дорогу.
   И дорогой, пока доехали до дому, много он спасибов сказал жене. А дома наградил Ульяшу и навсегда ее оставил при доме жить. И стали они жить да поживать.
   Умница*
   Деревня была большая, девок много, а на беседу не пускают. Без беседы молодому-то со стариками, что могила. Взяли девки да сами и выстроили избу у озера -- свою, чистую просторную.
   Ходят вечер, ходят другой, ходят третий.
   И сначала-то будто и лучше, чем дома в одиночку, а потом показалось скучно: парней нет, -- не то не знают, не то не хотят, ну, хоть бы какой зашел.
   Вот и сидят вечером девки одни и песен не слышно.
   -- Хоть бы из озера кто пришел! -- толкуют тихонько.
   Скучно. От скуки и не такое затолкуешь.
   -- А пускай из озера, все равно! -- крикнула Орина: люта девка, страсть.
   И оживилась изба: из озера, так из озера, только бы гости.
   А уж стучат.
   Отворили дверь -- парни. И такие все нарядные, при часах и в калошах. И сейчас за гармонью -- завели игру.
   И так стало весело, ну, в жизнь никогда так не было весело. была у Орины с собой на беседе сестренка Улька.
   Сидела Улька на печке, носиком так сторожила, и, видно, заметила что-то.
   -- Нянька, -- кличет, -- иди сюда-то!
   -- Что тебе?
   -- А посмотри-ка, нянька, глаза-то какие?
   Тут Орину ровно холодом обдало: глаза-то у парней и вправду непростые, через все лицо глазищи -- и так и горят, а зубы -- железо.
   -- Как бы уйти нам! -- растерялась девка.
   -- Я запрошусь, ты выведи меня, так и уйдем, -- шепчет Улька.
   Этакая, ведь, умница, догадалась!
   Отошла Орина от печки -- страшно! -- а парни так за ней, так за ней кольцом и кружат, в самую середку загнали: из всех, ведь, любей им Орина!
   Тут слышно, Улька запросилась. Ну, Орина сейчас же к девчонке, сняла ее с печи. А парни-то загородили дорогу, не пускают.
   -- Да что вы, отпустите! Прищемите мне хоть сарафан дверью, никуда я не уйду! -- уж на голос кричит Орина: страшно.
   Согласились, выпустили, да не очень-то верят: прищемили ей подол в дверях: ну-ка, уйди, попробуй.
   А она лямки с плеч, Ульку на плечи, да бежать.
   Бежала, бежала, добежала до бани. И чует Орина, гонится один за ней, вот-вот настигнет. Она в баню. Стала, взмолилась к баннику:
   -- Оборони от смерти!
   Да с Улькой на полок скоконула.
   А из-под полка ровно шмыгнул кто, ухнул, да в дверь.
   И такое поднялось там, не дай Бог, -- драка: банник-то с парнем. И дрались они, пока певун не запел.
   И все затихло. Только сверчок.
   -- Нянька, -- шепчет Улька, -- пойдем домой!
   И вышли они из бани. Светать стало, пришли домой.
   А поутру хватились по деревне девок, никого дома нет. Собрались всем народом и к озеру к беседной избе.
   А там, -- там только по полу костьё да косы -- больше нет никого.

Лешая

1

   Ефим ходил шить. Шитья не может найти. И такая досада взяла, да и не евши тоже.
   -- Мне бы хоть к лешему! -- махнул рукой.
   И вдруг старик навстречу и прямо на него, прищурился:
   -- Ты куда?
   -- А вот шитья ищу.
   -- А пойдем ко мне. Есть одеяло, пошить надо.
   Обрадовался Ефим: нашлось-таки дело!
   И пошли дорожкой: впереди старик, за ним Ефим. Своротили в сторону по тропке -- темно -- и вышли на поляну.
   А там дом -- сколько Ефим по лесу ходил, места знает, а про такое не слыхивал -- большинский.
   И ведет его старик в этот самый дом. Встречает старуха: старая, один только зуб. Осмотрелся Ефим -- богато живут! -- а старика уж нет, старуха одна.
   -- Для чего, -- говорит, -- ты пришел?
   -- Шить. Меня хозяин шить позвал.
   -- Чего шить? -- сердится.
   -- Одеяло.
   -- Получше шей, -- говорит, -- чтобы понравилось. Вашего брата швецов сколько перебывало, все не нравятся. Только расстраиваете! -- ой, сердитая.
   И повела его старуха через весь дом переходами на другой конец в пустую горницу.
   -- Принесет хозяин сколько овчин, ты все и клади, обрезков не делай, да лапочков-то не отрезай!
   Засветила огонек в горнице, постояла, посмотрела.
   -- Горе одно с вами! -- покачала головой на Ефима и пошла, ровно и не сердитая.
   Остался Ефим один -- пустая горница, жутко -- уж дыхнуть боится, сам не знает, что и будет, одно знает, беда.

2

   Утром принес старик овчин цельную ношу, сложил овчины в углу, а сам ушел.
   И взялся Ефим одеяло шить: расклал овчины по полу, так и старается, и нигде никаких обрезков не сделал, лапочков не тронул. За день поспело одеяло.
   Вечером приходит старик: готово. Посмотрел, потрогал -- понравилось.
   -- Вот что, Ефим, сшей-ка ты мне еще тулупчик.
   Доволен старик.
   -- Мне бы изразок, -- попросил Ефим, -- чтобы в акурат было.
   -- Завтра, -- сказал старик, -- теперь погуляй! -- и пошел.
   А как погуляешь, -- дверь на запоре.
   Ефим и постучал. Отворяет старуха, тоже довольна, хвалит.
   -- Понравилось! Молодец!
   И повела его, вывела во дворик. Походил Ефим по дворику, повздыхал и опять назад в горницу.
   Наутро принес старик на образец тулупчик и кусок сукна.
   Вымерил его Ефим, каждое место, и к вечеру сшил точно такой же.
   И опять хозяин доволен.
   -- Сшей мне еще рукавицы да шапку.
   И так всякий день еще и еще.
   Уж терпенья больше нет, извелся Ефим, а все шьет. И год и другой и сколько так мучился.
   И только что старуха Лешачиха, выведет его Уставовна по двору погулять.
   -- Смотри, Ефим, -- учит старая, -- станет тебя хозяин рассчитывать, спросит, много ль за работу надо, а ты не проси ничего, скажи: "Сам, мол, знаешь сколько, не изобидь".
   Кончил Ефим шитье, сидит в своей пустой горнице, одну свою думу думает. Входит хозяин.
   -- Ну, Ефим, много ль тебе за работу?
   А Ефим ему, как Лешачиха-то учила, так и ответил: сами, мол, знаете, постарше меня.
   -- Клади, -- говорит, -- безобидно чтоб было.
   Понравилось старику, вышел он из горницы и скоро назад и не один, а ведет девицу, -- ну, просто б глядел все время, вот какая!
   -- Дам, -- говорит, -- я тебе, Ефим, в приданое за ней тройку и карету. И одежу тебе дам под венец. Еще сто рублей деньгами.
   Ефим уж и сказать ничего не может, только кланяется.
   -- А еще привяжу колоколец к дуге, сбрую на коней серебряную. А пойдешь к венцу, станут у тебя коней отнимать, а ты скажи, запомни: "Кабы где я шил, тот на это время был!" И все будет.
   Простился Ефим с хозяином, поклонился Лешачихе.
   -- Спасибо тебе, Уставовна, без тебя пропасть мне!
   Да сел на тройку с девицей. Залились колокольцы, несут кони, сами на дорогу вывели.

3

   Приезжает Ефим домой, стучит в ворота. Старик отец отворяет.
   -- Господи, не клали и живым! -- плачет: рад-то очень.
   -- Как! Не жив? Я невесту привез.
   Ну, долго не мешкали, на другой же день и за свадьбу. Покатил Ефим на тройке в церковь. Стали венчать. А народ обступил тройку: кто на карету, кто на колокольцы, кто на сбрую, кто на коней -- всякому в диво.
   -- Стой, -- говорят, -- кони-то Ершовские, старосты.
   Да к старосте.
   -- Твои кони нашлись!
   Пришел староста: кони точно его.
   Кончилось венчанье, вышел Ефим с женою домой ехать, а садиться-то в карету им не дают.
   -- Где, -- говорят, -- ты коней взял? Ты их украл?
   Ефим клянется: свои. А те свое: украл.
   "Эх, кабы где я шил, тот на это время был!" -- вспомнил Ефим.
   А хозяин-то и смотрит на него, Леший с народом стоит, откуда ни взялся.
   -- Что у тебя, Ефимушка?
   -- Коней отнимают.
   Старик к старосте.
   -- Ты как, -- говорит, -- признал коней-то?
   -- Признал.
   -- А карету признал?
   -- Признал.
   -- А дочку-то? Аль не признаешь?
   -- Нет, говорит, -- была у меня, да давно уж: грех вышел, из люльки потерялась.
   -- Да это она и есть! Двадцать лет хранил я ее. Вот тебе зять, принимай его с дочерью. Зови ж их, в гости веди. И все ему отдай: хороший парень, работник!
   И пропал. Туда-сюда, нет старика.
   Тут староста Ефима за руку и дочь свою и повел к себе, и наделил Ефима -- спасибо, что дочку вывел!

Несчастная

1

   Жил-был муж с женой. Оба молодые. Жили они хорошо, ладно. И родился у них Петюнька.
   А проходила по тем местам колдовка, приглянулся ей муж, ну, долго такой думать не надо, оборотила она жену рысью -- убежала рысь -- а сама на ее место и стала жить в доме хозяйкой.
   С чужим дитем колдовке ни любви, ни охоты, наняла она няньку. Нянька с Петюнькой и возилась. Днем ничего, а по ночам горе -- кричит ночь Петюнька, ничем его не утешишь. Жили они, как в темнице.
   Добрая была нянька Матвеевна, жаль ей сиротинку. Пошла раз колдовка по гостям, Матвеевна и просится у хозяина.
   -- Отпусти, -- говорит, -- нас в чисто поле погулять с Петюнькой.
   А он при колдовке-то лют, на все сердце, а без нее прежний.
   -- Ну, что ж, идите с Богом!
   Пошла Матвеевна в поле, села с Петюнькой на межицу, -- вольный воздух, чистое поле! И так горько старухе: где-то мать, где несчастная рыщет?
   Бегут полем рыси.
   Матвеевна -- стойте!
   -- Рыси вы, рыси, серые рыси, не видали ли вы младенца матерь?
   -- Видели, видели, -- говорят рыси, -- во втором стаде бежит, горы молоком обливает, леса волосами оплетает.
   И дальше побежали.
   Бежит и другое стадо.
   Тут и Петюнькина мать. Узнала, обрадовалась, одну шкурку с себя скинула и другую скинула, взяла Петюньку себе на руки. Кормит и плачет -- век бы не расставалась!
   Пришло время, и опять шкурки на себя надела, опять стала рысью и прощайте.
   А Матвеевна с Петюнькой домой.
   И всю ночь проспал Петюнька, ни разу и не всплакнул за ночь.

2

   Наутро хозяин уж сам посылает няньку.
   -- Подьте, -- говорит, -- в чистое поле, погуляйте!
   И пошла Матвеевна в поле, села с Петюнькой на межицу -- вольный воздух, чистое поле!
   Бегут полем рыси.
   -- Рыси вы, рыси, серые рыси, не видали ли младенца матерь?
   -- Видели, видели, -- говорят рыси, -- в третьем стаде бежит, горы молоком обливает, леса волосами оплетает.
   И пробежали.
   И другое стадо пробежало.
   Бежит третье стадо.
   Тут и Петюнькина мать. Обрадовалась, да скорее с себя шкурки, взяла Петюньку себе на руки. Кормит и плачет -- придет срок и опять побежит она рысью!
   А хозяину что-то скучно дома.
   -- Дай, -- говорит, -- пройдусь в чистое поле.
   И вышел и видит: в поле на межице кормит Петюньку, а за кустом и рысьи шкурки висят, узнал Наташу. И так ему ее жалко. Подкрался он потихоньку, снял с куста шкурки, обложил сухим листом да и зажег.
   А она почуяла.
   -- Что-то, -- говорит, -- Матвеевна, смородом больно пахнет.
   -- А дома, видно, колдовка, перемену мужу жарит! -- заплакала Матвеевна: жаль ей сиротинку, еще жальче матери несчастной.
   Пришло время, хватилась шкурок, а шкурок-то нет нигде, и не во что ей одеться.
   Тут он и вышел.
   Взял ее за руку.
   -- Пойдем домой, Наташа!
   И повел ее в дом.
   А уж колдовки и след простыл.

Сердитая

1

   Это было в давнишние времена, когда еще господа над подданными своими мудровали, а подданные рабы господ своих слушали.
   Жила-была барыня Закутина и до того сердитая, ничем не угодишь. Придет поутру староста спросить чего, наряд какой дать, -- и без того, чтобы не отхвостнуть человека, нипочем не отпустит. То староста, а уж простому и совсем житья не было -- драла, как собак.
   И ничего народ придумать не мог, как из беды выйти, -- ну, хоть бы отдых какой положен был, ну, праздник, все едино: лупь, крик и дёрка, хоть пропадай.
   Как скот самый изнавозный, так и жили.
   Проходил солдат домой на побывку, заночевал в деревне. С вольным человеком и отвели душу, -- все ему рассказали про свое житье-бытье под барыней.
   -- Эко горе! -- говорит солдат, -- да я вам ее так размягчу, что твой пух станет.
   -- Сделай милость.
   -- А не найдется ли у вас мужика какого самого рассердитого.
   -- Есть, есть, как же! Сапожник Федосей.
   -- А баба-то его как?
   -- Анисья. Хорошая баба.
   -- Очень лют?
   -- Не дай Бог.
   -- Ну, ладно, только, братцы, уговор: что скажу, то и делай, согласны?
   -- Согласны.
   Послал солдат в усадьбу отыскать верного человека. И явился такой, -- лакей закутинский. Солдат ему сонных капель: как барыня на ночь будет чай пить, чтобы этих самых капель барыне в чай и подпустил, а как заснет барыня, сейчас же ее в коляску и везти, не будя, на деревню к сапожнику. А к сапожнику отрядил солдат другого человека с каплями для Анисьи.
   И как ночь пришла, барыню Закутину с Анисьей и об меняли: Анисью в усадьбу на барынину кровать, а барыни к Федосею под бок.

2

   Поутру проснулась Анисья. Видит, чистота кругом, простор, думала, на тот свет попала. Плохо ей было в той жизни с Федосеем, -- ой, мужик, страсть, весь, как в барыню! -- и такая вдруг тишина. За терпение, видно, послал ей Бог перемену.
   И пока она нежилась да Бога благодарила, вошли служанки: умываться.
   И полотенце несут.
   "Господи, до чего дослужила!" -- удивлялась всему Анисья.
   А умылась, самовар подают.
   "Откуда берется!"
   Села чай пить. Староста на цыпочках входит, кланяется.
   -- Я, барыня, к вам пришел спросить, какой наряд дадите, что работать?
   А Анисья и не знает, что отвечать-то.
   -- Что вчера делали, то и сегодня делайте! -- да сама стала, поклонилась старосте.
   Пошел староста.
   "Вот так барыня!"
   А как барыня настоящая пробудилась у сапожника, кричит:
   -- Дармоеды!
   Федосей сидит шьет, да как вскочит со стула, сдернул с ноги ремень.
   -- Нешто не знаешь своей должности, несчастная. Топи печь!
   Барыня-то ушам не верит, думает, попала в ад. И все это свое вспомнила, да поздно, и живо с кровати да за дровами, принесла дров, затопила печь.
   "Господи, вот чего заслужила-то!"

3

   С месяц так провели время. Анисья жила, как в царстве небесном, Бога благодарила, а барыня Закутина у Федосея, как в пекле, в работе и попреках. Ну, что ж, видит солдат, прок есть. Созвал собрание.
   -- Что, братцы, не пора ли обменить?
   -- Пора.
   И опять велел солдат сонных капель обеим с чаем дать, и, как заснут, перенести.
   Так все и сделали.
   И попала Анисья на старое место к Федосею, а барыня к себе в усадьбу.
   И с той поры сделалась барыня мягкая-размягкая: не то, что драться, а и крикнуть боялась. А Анисья с сапожником век доживала -- судьба такая: в ее доле и солдат не поможет.

Нелюбая

1

   Выйдет Сошка на двор -- одна, ни души, -- и ударит ей по сердцу.
   С мужем неудовольствие было все: наговорят старики на невестку, не люба она им, в дом пускать к себе не хотели, нагородят невесть что, ну, и он к ней спиной.
   Вспомнит Сошка обиду.
   -- Все равно пропадать -- повешусь! Или ножом полоснуть?
   А потом жалко станет, раздумается.
   -- Может, и ничего, поправится.
   А тут во дворе-то, Дуняшка-кобыла, Жучка, Маруська -- станет мило, погладит коров. Погладит, поплачет.
   Поплачет -- отойдет слезами. И в дом.
   А какая Сошка желанная, какая умница, -- цены ей нет. И за что это старик-то со старухой? В чем провинилась? Чем недовольны? -- клещат и клещат. А и Сергей хорош! Всему верит.
   Кот трется к Сошке, курлычет: от него, кота, Сошка только и видит ласку.
   -- Ой, Василий, один ты друг, колобун усатый! -- погладит кота да за работу.
   А какая Сошка работница, какая умница, -- цены ей нет!

2

   Приехали из гостей в чистый понедельник -- от отца, от матери Сошки.
   Вечером старика на сход кликнули, а старуха ненадолго вышла на беседу.
   Сошка сидит у огонька, прядет.
   После родимой Головлинки, дома родного, ой, как постыло!
   Старуха вернулась и сама села прясть.
   Ой, как постыло, нелюбой! А на сердце -- ни слов, ни слез.
   Подняла глаза Сошка -- старуха прядет, муж спит, -- у, постылые стены! И ударило по сердцу:
   -- Все равно!
   Сошка засветила огонька да в сени... Отыскала веревку мочальную простую, наладила петлю, перекинула веревку через перемет, -- петлю на шею. Приладилась. Захватилась руками за веревку...
   Вдруг слышит старуха, невестка как блюет.
   -- Видно, пива напилась!
   И опять слышит: что-то неладно. Стала старуха, засветила огонька, с огоньком в сени.
   А муж дрыхнет, ничего-то не чует: это с блина так ему спится сладко, -- хороши были блины в Головлинке!
   -- Ой, батюшки! Господи поми-лу-уй!
   Старуха назад в избу, тычется от страха, да к сыну. Сергей догадался: неладно, -- выскочил в сени. А там Сошка.
   -- Ох, шельма, что делаешь!
   Стоит Сошка под переметом, петля на шее. Еще туже захватилась за веревку, -- Сергей и рук ей разжать не может.
   -- Шельма!
   Что делать? Скорее за перемет, жердь снял, -- тут она веревку и отпустила.
   И пала она помаленьку наземь, нелюбая, нелюбыми глазами к сырой земле: ей все равно.
   Сергей ее за подпазушку и потащил в избу.
   Старуха-то этакой беды от роду не слыхала: нынешний народ что делает.
   -- Ой, батюшки! Господи, помилуй!
   Притащил Сергей чан с водой, сам побежал на сход за стариком.
   Осталась одна старуха: зачерпнет кружку, приладится ленуть на Сошку, а та -- той все равно -- кружку-то рукой и оттолкнет к дверям.
   -- Да, что ты, дура, проливаешь воду-то?
   Не понять старухе. Подымет она с полу кружку, зачерпнет и только что приноровится, а та опять -- той все равно.
   Билась, билась, старуха, бросила.
   А Сошка лежит -- не шевельнется, не скажет, -- как мертвая.
   -- Ой, батюшки! Господи, помилуй!

3

   Вот и бегут со схода: сотский, десятский и полицейский со стариком, да с Сергеем.
   А Сошка лежит -- не шевельнется, не скажет -- как мертвая.
   Постояли над ней, постояли. Ну, что они могут сделать?
   -- Сергей, -- говорят, -- поезжай за попом.
   -- Ой, батюшки! Господи, помилуй! -- тыкалась старуха.
   Сергей живо к попу.
   -- Хозяйка очень трудна.
   Поп ехать не хочет.
   -- Пущай до утра. Помрет, похороню.
   Так и вернулся.
   А Сошка лежит -- не шевельнется, не скажет -- как мертвая.
   -- Чего ж ты не сказал, что из веревки вынули?
   И погнали назад к попу.
   -- Батюшка, мы, ведь, ее из веревки вынули.
   Ну, поп и поехал:
   -- Как ее зовут?
   -- Софьей.
   Поп велел всем выйти: исповедать, значит, надо.
   А как вышли и остался поп один с Сошкой -- Сошка, как мертвая, -- взял он ее за руку:
   -- Софья! Софья!
   -- Что, батюшка? -- тихо отозвалась Сошка.
   -- Что ты это делаешь?
   Сошка открыла глаза, приподняла голову: ничего незаметно, только на шее под горлом место красненькое.
   -- Невыносно!
   Тихо она это сказала: "невыносно", -- а и везде было слышно, и в сенях, и на дворе там -- "невыносно"!
   -- Ой, батюшки! Господи, помилуй! -- тыкалась старуха.
   Сошка стонала.
   Поп благословил и вышел. Велел Сергею за доктором ехать. А сам домой.
   Пока что дали лошадям маленько перехватить, пока что, подошла полночь.
   А Сошка опять лежит, как мертвая.
   Собрался Сергей: пора ехать.
   Вдруг она села.
   -- Не езди!
   И так хорошо говорить стала, все просила не ездить: ночь, ведь! -- словно с ней ничего и не случилось.
   Сергей положил шапку: стало быть, не ехать!
   И пошел лошадей распрягать.
   А она на печку.
   И больше ни слова.
   Хотел было сотский ее расспросить, дознаться, -- молчит.
   -- Ах, каналья, каналья!
   Так и разошлись: сотский, десятский и полицейский.
   И остался старик со старухой да муж, да на печке Сошка.
   Все заснули, спят, не спит одна Сошка.
   -- Невыносно! -- и красный знак на шее жжет.

Дошлая

1

   Пристала Анфиса к Синкриту:
   -- Уходи жену, а со мной обвенчаемся!
   Анфисе полвека годов, вдовая, покойного мужа-то, сказывают, заколотила в гроб, баба дошлая.
   Худо жил Синкрит с женою: Агафья и молодая, да после Машутки надорвалась, видно, таяла, как свечечка.
   Синкрит и давно б уходил Агафью, да как такое дело обделать не сразумишься, а, главное Машутка: все смотрит -- двенадцатый год девчонке -- все понимает.
   А Анфиса свое ладит:
   -- Уходи жену, а со мной обвенчаемся!

2

   Вечером вышла Агафья в хлев задать корму корове. Девочка в доме за работу села.
   На воле снежок шел.
   Вот Синкрит, не будь глуп, взял веревку, да в хлев. Подкрался с веревкой к Агафье, да сзади на шею ей и набросил веревку. Дернул -- петля есть! -- и потащил.
   Агафья не пикнула.
   Выволок ее на двор -- дело чистое.
   Агафья не пикнула, ошеломило ее вдруг, да руки-то как-то сами под веревку: руки-то она под веревку и подложила.
   Машутка вдруг слышит, на дворе мать кричит, ой, как кричит! Застучала там Машутка, в доме-то, Синкрит поскорей веревку с Агафьи и сдернул.
   Машутка из избы на двор.
   А мать ровно и не дышит, белая такая стала.
   -- Тятя, чего ты? Тятя, чего ты? -- ухватилась девчонка за отца: поняла, от него это.
   И сама, как мать, стала белая.
   Притащили Агафью в избу.
   Тут Машутка догадалась, да за снегом. На воле снежок шел. Принесла снегу и ну матери в рот класть и оттирать ее всю. Агафья вздыхать стала. А та трет ее и трет. И заговорила. За попом просит послать: худо ей.
   А Анфиса тут-как-тут: она себе чует. И сейчас же мужика в аптеку погнала за лекарством.
   Пришел поп, исповедывал Агафью: она ему все рассказала, и как мужик лаял и как давил.
   -- Мне, -- говорит, -- один конец, натерпелась, Машутку жалко, некому девчонку и напутствовать, мачеха-то забьет!
   Поп причастил и ушел.
   К ночи вернулся из аптеки Синкрит, привез лекарство. Там ему велели по капельке давать, а он налил полрюмки.
   Поутру стали -- Агафья умерла.
   3
   Всем распоряжалась Анфиса. Обрядили покойницу. Синкрит к попу.
   -- Вот что, Синкрит, знаю я, отчего она умерла. Ты ее давил!
   А Синкрит ровно оглох.
   -- Надо похоронить.
   -- Не стану хоронить! -- и выгнал поп мужика.
   Что делать? Без попа похоронить невозможно. Перепугался Синкрит, кабы еще беды не было. А тут Машутка, смотрит девчонка, все понимает.
   -- Тятя, чего ты? Тятя, чего ты?
   Да Анфиса-то не такая, у ней на все есть догадка, дошлая: погнала мужика в город к становому за похоронной.
   Поехал Синкрит в город, добился до станового. Трое суток прошло, похоронную достал.
   -- Слава Богу, похоронная есть! -- перекрестилась Анфиса.
   Все по ее. Теперь с похоронной к попу, что скажет? -- похоронную если принес, хоронить надо.
   И похоронили Агафью.
   А после Христова дня обвенчал поп Анфису с Синкритом.

Друг

1

   Ходил Василий в лесу за охотой, идет и слышит, в лесу шум. Стал подходить -- тише и тише.
   Медведь напал на разбойника, и разбойник не может оборониться от медведя.
   Василий прицелился в медведя и убил.
   Разбойник высвободился, отряхнулся.
   -- Ах, голубчик, -- говорит, -- освободил ты меня от смерти, приходи завтрашний день на это самое место, я тебе за добро добром отплачу, да приводи друга, лучше которого у тебя нет на свете.
   Вернулся Василий домой, рассказал старикам. У Василия отец, мать да жена -- все и семейство.
   -- Посулил разбойник добра мне, только чтобы друга привел, которого на свете нет лучше.
   Потолковали, потолковали, а не знают, кого посоветовать, и кто это друг самый лучший?
   А жена и говорит:
   -- Да возьми меня, чего еще лучше? Верно, чего лучше, и толковать не стоило.

2

   На другой день и пошли.
   И приходят на то самое место, а разбойника нет.
   -- Обманул, видно, разбойник. Разбойник и есть!
   А подождать все-таки не мешает. Мало ли, и разбойник, а тоже дела, дела, может, задержали разбойные. Покончит и явится.
   Сели они на поляне. Распарило теплом. Он ей голову на колени и заснул.
   Приходит разбойник.
   Посмотрел разбойник на Василия, посмотрел на Дуню.
   -- Не понимаю, -- говорит, -- и что за охота с таким худым жить? Ты выйди за меня замуж, будешь у меня барыней!
   А сам смотрит -- волоём, здоровущий парень.
   -- А куда я мужика-то деваю? -- оскалилась Дуня.
   -- А на, возьми мою саблю, отруби ему голову.
   Дуня взяла у разбойника саблю, размахнулась, а разбойник в ту минуту ружье подставил, она саблей и ударила о ружье.
   Ружье сбрякало, Василий проснулся.
   -- Вчера ты меня от смерти спас, а сегодня я тебя! -- сказал разбойник.
   А Василий спросонья ничего не разберет: видит, сабля валяется, и Дуня перепуганная.
   Разбойник все ему и рассказал.
   -- Я же тебе говорил, приводи самого лучшего друга. Ну, привел бы собаку! Собаку вдруг не прикормишь, она б зачуяла и залаяла, ты бы и проснулся.

Толокно

1

   Жил один мужик, степенный Павел Андреич, первый охотник. Одно горе, с глушинкой. Все за охотой: не зайца, перо приносил -- добычу. Кормил жену тетерками да рябцами.
   А жена Анисья, баба молодая, веселуха. Болтали про Анисью, непутно говорили, что при муже тихоня, а за глазами ветер.
   Дошло до Павла, -- что ему делать? Конечно, надо проверить: мало ли чего ни наскажут и так, здорово живешь, и по злобе.
   "Не страшен зверь, от человека жди лиха. Скорей зверь дрогнет, человек не поведет усом!" -- про это хорошо знал Павел, первый охотник.
   Ходил Павел в лесу, все думал.
   И как бы это так ему дознаться, чтобы своими глазами увидеть, правду о жене говорят люди или зря?
   Попало ему в лесу дупло большое.
   "Стой, -- думает, -- дай замечу, это мне кстати!"
   Заметил дупло и домой.
   А Анисья ластится.
   -- Что, муженек, много ль настрелял?
   -- Чего настрелял? Не в этом дело. А вот нашел я дупло, в дупле дуплянское чудо. Что тебе хочется, все исполнит.
   -- А где это, Павел, чудо?
   -- А как выйдешь в лес, так на левую руку за орешней, там и будет дупло, там это и есть. Подойди к дуплу, да попроси, да поусердней проси. Что тебе надо, все исполнит.
   Ничего не сказала Анисья. Тихая такая стала, рано и спать легла. Или головушка болит?

2

   Спозаранку поднялась Анисья, да к двери.
   Смекнул Павел.
   А указал ей давеча Павел дорогу к дуплу кривлем, и как только Анисья за дверь и он за ней, да прямиком. Живо до дупла добежал и в дупло.
   Сидит в дупле, ждет.
   Пришла Анисья. Стала на колени.
   -- Баба я молодая. Ну, какое житье мне с псом моим окаянным? День-деньской на охоте. А вернется, дрыхнет. Позовешь, не слышит, тронешь, не шевельнется. Баба я молодая... Дуплянское чудо, ты слышишь?
   А Павел ей из дупла толстым голосом:
   -- Чего тебе надо, все сделаю.
   -- Глухой у меня пёс, ослепи его, будь милосердный! -- и до трех раз кричала Анисья, стучала головой о корневище: -- ослепи! ослепи! ослепи его!
   -- Ступай, баба, с миром. Затопи печку. Пеки оладьи да мажь помасленее. Твой муж ослепнет. Через трое суток с масла совсем слепой будет.
   Поклонилась дуплу Анисья: не узнать -- как повеселела!
   Тут тихонько выскочил Павел да прямиком и поспел домой до жены.
   Степенный был мужик Павел, рассудительный, первый охотник, а тут и без масла ровно ослеп. Или не слышал, на что пеняла Анисья?
   Вернулась Анисья.
   -- Где, жена, пропадала?
   -- У соседки.
   И не может скрыться, так вся и пышет. Затопила Анисья печку, стала печь оладьи. И давай поливать их маслом, да Павлу этакую миску.
   -- Кушай, муженек, на здоровье!
   Павел и ну уписывать.
   -- Что-то у меня, жена, глаза стягивает.
   А Анисья схватила масла и еще прибавила.
   -- Ешь, ешь масленее. Ходил в лесу, устал. Поешь, отдохнешь и все пройдет.
   Сама, знай, прибавляет масла.
   Съел еще Павел оладьев -- все лицо в масле.
   -- Что-то, жена, совсем плохо вижу: двоится.
   Степенный был мужик Павел, рассудительный, первый охотник, а тут ровно и вправду со сладкого масла ослеп. Или не слышал, на что пеняла Анисья, не чуял, с чего сама, как оладья, пышет?
   И на другой день тоже, опять оладьи. И на третий оладьи, да все жирно, да с маслом.
   На третий день ослепнет Павел.
   Ждет не дождется Анисья, зарумянилась вся.
   -- Ну, Анисья, я теперь ничего не вижу.
   Поверила Анисья.
   -- Чего ты говоришь?
   -- Ой, ничего-то не вижу. Будешь ли ты меня поить-кормить, слепого?
   -- Буду, буду, не беспокойся. Вот как буду!
   Уж как рада Анисья.
   Да и, в самом деле, она будет ходить за Павлом. Бог с ним, только б воля. А теперь ей воля: не слышит Павел и вот не видит -- ослеп.

3

   Прибралась Анисья, умылась.
   В избе выметено, вычищено -- чисто, любо взглянуть.
   И до чего это воля человека красит!
   Сбегала Анисья к дружку. Привела дружка, усадила за стол: полон стол угощенья.
   -- Кушай, Саша, кушай, голубчик!
   Ну, тот всего попробовал.
   -- Еще чего не хочешь ли?
   А дружок и говорит Анисье:
   -- Всем я доволен. А хочется мне толокна, замеси, пожалуйста, я закушу.
   Анисья проворно за толокно: сейчас и готово.
   -- Маслица бы немножко!
   -- Нет, нет, что ты! От масла ослепнешь: мой-то от масла ослеп. Погоди, я тебя послаще угощу.
   Был на деревне кабак. Анисья в кабак и побежала: угостит она дружка послаще.
   А Павел лежит на печке, ружье около -- ив гроб завещал ружье с собой положить. И как вышла Анисья, он за ружье, да в дружка -- хорошо стрелял Павел, первый охотник -- так дружка на месте и уложил. Сам соскочил с печки, закатал такой вот ком толокна, напихал ему полон рот, да опять на печку. И лежит, как ни в чем не бывало.
   Вернулась из кабака Анисья, а дружок -- полон рот толокна. Позвала не слышит, тронула и не дрыгнет.
   Вот тебе толокно какое!

Проклянутая

1

   Богатый жил мельник Рябов -- мельница в трех верстах от деревни. И был у мельника сын, парень на все руки, балалаешник. Раз ввечеру посылает мельник сына.
   -- Поди, -- говорит, -- Саша, сходи-ка на мельницу.
   Забрал Александр балалайку и пошел. И там засыпал молотье, а сам в избушку, сел на лавку да за балалайку. Сидит себе, играет и не заметил, как подошла полночь. А в полночь будто ветер -- полосой прошел по избе ветер. Поднял глаза, глядь -- пляшет...
   Залюбовался Александр -- этакая красавица, -- и звончее пустил плясовую.
   Плясала -- подымала руки -- плыла, заплывала, а то, как волчок.
   -- Как звать тебя? -- крикнул Александр.
   Та засмеялась:
   -- Настасьей!
   Да на него, что метелица, вот-вот вышибет балалайку, так и кружит, и кружит.
   Александр протянул руку -- дай ухвачу -- да носом в пол и ткнулся.
   И нет в избе никого.
   Ночь. Вода гремит на плотине.
   Александр положил балалайку и до утра просидел в избушке, все прислушивался, ждал: не придет ли?
   Нет, вода гремит на плотине.
   Вернулся Александр домой, думает:
   "Возьму молотья на две ночи, доберусь, так не выпущу".
   А отец и говорит:
   -- Что ты, милый сын, не женишься, пора бы.
   -- А вот дайте, невесту выберу.
   -- Где же, сынок, выбирать-то будешь?
   -- Да у нас же, на мельнице.
   Ничего старик не сказал: балагур и смехун Александр, на всю деревню славился.
   К ночи пошел Александр на мельницу, засыпал восемь мер молотья, да в избушку и опять за балалайку.
   И в полночь опять ровно бы ветром, -- и заходила изба.
   Настасья плясала еще пуще, еще краше.
   Александр положил балалайку, привстал: ну, сейчас так и схватит. А она у него из-под рук -- и нет никого.
   Ночь -- ой, какая это долгая ночь! -- шум, гремит вода на плотине.
   -- Ну, ладно ж, теперь не уйдешь.
   И решил Александр: очень-то не разбавляться, а как явится, так прямо и хватать.
   На третью ночь так и сделал.
   В полночь на звон балалайки появилась Настасья, зашла в середку, он балалайку об пол, тут и попалась.
   -- Ну, никому не отдам. А она:
   -- Умел схватить, умей и замуж взять.
   -- А где ты живешь?
   -- Ты скажи своему отцу: я нашел себе на мельнице невесту.
   -- Дом твой?
   -- В плотине.
   Александр разжал было руки. Да опомнился: нет, другой ему никакой не надо.
   -- Будут к тебе на свадьбу проситься, отец твой богатый, всякому любо попировать на твоей свадьбе, но поедет вас трое, ты, крестный да кучер, а больше никто не поедет. Да закажи попу, чтобы встретил на полудороге с крестом. Да купи ты себе тройку вороных жеребцов -- с места, что есть прыти, бежали бы. Любишь меня?
   У Александра дух захватило: да кого же еще?
   -- Прок-ля-нутую?
   Рванулась, -- и нет никого.
   Ночь. Вода гремит на плотине.
   Не дождался Александр рассвета, и без балалайки домой.

2

   -- Я нашел себе невесту, -- сказал Александр отцу.
   -- Где, сынок, нашел, чья?
   -- Проклянутая, -- рассмеялся Александр, -- в нашей плотине.
   Старик глаза вытаращил: нет, не шутит.
   -- В нашей плотине. И другой никакой мне не надо.
   Купил Александр тройку вороных жеребцов, съездил к попу, заказал, чтобы встретил на полдороге с крестом, как поедут к венцу, -- погост от деревни за двадцать пять верст. И стал с отцом пиво варить да вино курить.
   Все готово. Рябов дом громок. Вся родня, все соседи явились на свадьбу. Допьяна напились гости. Пора по невесту.
   -- Да где ж у тебя невеста?
   -- Моя невеста -- в плотине.
   -- В плотине?..
   Ну, кто говорит, что спать захотел, кто -- простынуть, мол, выйду, кто чего -- куда хмель! -- и как ветром, все разошлись. Пусто в доме. Один крестный остался да кучер.
   А уж ночь на дворе.
   Кони рвутся, гульлят колокольцы.
   Благословил отец сына, сел Александр с крестным, -- только пыль заклубилась.
   Вот и мельница. Вода гремит на плотине. Остановил коней кучер.
   -- Эй, невеста, -- кричит Александр, -- твой жених готов.
   Ночь -- ой, какая ночь! -- шум, гремит вода на плотине.
   И вышла Настасья. А за ней три сундука тащат.
   Сундуки на скамейку. Уселись. Кучер хлестнул лошадей.
   А вдогонку вихорь с громом -- пыль пылит.
   -- Ты не забыл?
   -- Кони видишь.
   -- На полупути?..
   -- Будет, будет.
   Полпути. Гром громнее. Свист и вой. Пыль глаза заслепляет. Небо горит.
   А попа все нет.
   Кони станут. Пропадет надежда. Не гульлят колокольцы, плачут.
   А попа задержали. Слышит, колокольцы плачут. Схватился да бежать. И поспел. Три раза обежал тройку с крестом.
   Ночь -- какая ночь! -- кони -- вихорь, колокольцы гульлят.
   -- Ну, счастливо, -- перекрестилась Настасья, -- не поспей поп к часу, не видать нам света.

3

   Обвенчал поп молодых, зовет чай пить.
   Настасья к попадье. Втащили сундуки. Раскрыла. Выбирает Настасья себе платье нарядиться. Выбрать не может. Попадья тут же, заглянула в сундук -- глазам не верит. Схватила из сундука полотенце, схватила другое -- Господи! -- да к попу.
   -- Отец, наша дочка нашлась. Поп затряс головою.
   -- Наша дочка нашлась.
   -- Не пойму.
   -- Настя! Настя!..
   А была у них дочка, в сердцах прокляла ее мать еще в люльке, а как подросла, ушла с девчонками купаться и пропала.
   Бросился поп с попадьей к Настасье.
   -- Прости ты нас, мать, отца: не со зла, в сердцах.
   А она -- одно щедрое счастье: ей мало простить, все забудет и одарит -- проклянутая и любимая.
   И стали они жить-поживать, да добра наживать.

Хитрая

1

   Рассердился староста на дьякона: староста Чижов не дай Бог -- чуть что, не поглядит, что храм Божий, при всех выговорит. Вот и с дьяконом Дамаском вышло: проштрафился дьякон на паремиях -- забрал больно высоко и на всеобщий соблазн кончил, совсем как петух. Чижов и не вытерпел, да тут же и ляпнул при всем честном народе. Хуже того, воспретил дьякону на вечные времена паремии читать.
   В позорище выстоял Дамаск всенощную и уж как ночь провел, один Бог знает, и обедню служил, ничего не помнит.
   По обедне пошел Дамаск с повинной к старосте: ведь, старался для благолепия и торжества, но что поделать, такой уж грех, -- не соразмерил, и если другим смех и соблазн, ему пущее горе, и больше никогда он не допустит такого, попридержится, вниз возьмет.
   -- А хочешь вину с себя снять, -- сказал староста, -- научи медведя грамоте! Вот тебе и повинная.
   Вернулся Дамаск домой к дьяконице.
   -- Или в вине ходить до второго пришествия или медведя грамоте выучи!
   Плачет.
   А дьяконица не такая.
   -- Чего ты! Медведя? Да давай мне только медведя, эка!
   Обрадовался Дамаск и скорее назад к Чижову: ведь, всю жизнь на паремиях положил.
   -- Согласен, давай медведя!
   Усмехнулся староста -- чудное дело! -- велел выдать дьякону медведя.
   И повел дьякон зверя, Господи помилуй! от страха читает.
   -- Александра Петровна, вот тебе, принимай!

2

   Если и человека, чтобы приучить, надо хлебом обязательно, а зверя и подавно. Дьяконица так и сделала, хлебом Мишу потчевала и привык медведь, перестал фурчать на дьяконицу, а по дьяконице и на дьякона.
   И как стал Миша в доме свой человек, тут его за книгу дьяконица и засадила. Напечет блинов, между листами переложит, даст Мише книгу, а он блины ищет, листы перебирает, мормкочет.
   -- Ну, как настоящий профессор, -- потеха!
   И за какую неделю медведь с книгою, как в лесу с медом, управлялся.
   -- Вот тебе, дьякон, и вся хитрость.
   Дамаск Александре Петровне в ноги: еще бы, теперь-то уж помилуют, станет он по-прежнему под большие праздники паремии читать, заберет верха -- на всю церковь.

3

   В субботу Дамаск служил всенощную. Словно после долгой болезни или после поста на страстях так истово служил дьякон и молебно: сердце его было полно радостных ожиданий. И уж как ночь провел, один Бог знает, едва утра дождался, и как служил обедню, ничего не помнит.
   По обедне пошел Дамаск к старосте, медведя повел.
   -- Медведь читает, как профессор!
   Усмехнулся староста -- чудное дело! -- положил перед зверем книгу.
   А Миша у дьяконицы-то привык к блинам, и сейчас же за книгу, да лапой и ну перелистывать, блинов искать.
   -- Мор, мор, мор, -- мормкочет.
   Ай, да дьякон, ну, и медведь!
   -- Сущий профессор! -- гоготал Чижов, отгоготаться не может.
   А медведь, знай, ищет, листы перебирает, на своем языке мормкочет.
   И не только снял староста вину с Дамаска: читай паремии, хоть всякую субботу, и сколько влезет! -- а и наградил за потеху.
   Да и гости, кто случился у старосты после обедни за чаем из прихожан знатных, дьякона так не пустили.
   И пошел Дамаск домой к дьяконице: рожа во -- сияет!
   Скажет дьякон спасибо Александре Петровне: с такой ничего не страшно, с такой не погибнешь на сем белом и горьком свете.

Лукавая

   По закону жить Вере весь век свой с Ильей.
   И жила Вера с мужем сколько лет в любви и мире.
   Да сердцу-то закон не писан: полюбился ей Никита. Думала она, думала, -- жизнь-то, ведь, одна! - тал Чижов, отгоготаться не может.
   А медведь, знай, ищет, листы перебирает, на своем языке мормкочет.
   И не только снял староста вину с Дамаска: читай паремии, хоть всякую субботу, и сколько влезет! -- а и наградил за потеху.
   Да и гости, кто случился у старосты после обедни за чаем из прихожан знатных, дьякона так не пустили.
   И пошел Дамаск домой к дьяконице: рожа во -- сияет!
   Скажет дьякон спасибо Александре Петровне: с такой ничего не страшно, с такой не погибнешь на сем белом и горьком свете.

Лукавая

   По закону жить Вере весь век свой с Ильей.
   И жила Вера с мужем сколько лет в любви и мире.
   Да сердцу-то закон не писан: полюбился ей Никита. Думала она, думала, -- жизнь-то, ведь, одна! -- тайком и сдружилась с Никитой. И все шито-крыто. Уж дите растет, а Илья ничего не подозревает.
   Жили они втроем, как в законе.
   Да не знаешь, где тебя настигнет.
   Поехал Илья в командировку. Что-то не вышло в делах и нежданно вернулся, и вошел в комнату неожиданно -- думал-то жену удивить, а больше сам удивился: сидел с женой приятель Никита, и показалось Илье, уж очень по-домашнему что-то.
   Или это ему показалось?
   Нет, нет, что-то было. И боится Илья признаться, и не может не думать: да неужто ж правда, жена изменяет?
   И совсем не узнать Илью, стал раздражительный, ко всему придирается.
   Да и Вера ходит хмурая, -- захмуришься!
   Пропала жизнь.
   И пропала б, да Вера-то не такая.
   -- Хочу, -- говорит, -- поговеть.
   -- Ну что ж.
   Илье-то будто и полегчало.
   Рассудительный был Илья, понимал: мало ли какой грех наскоком бывает, а покается и опять по-старому жизнь пойдет.
   На исповеди Вера во всем призналась. Выслушал ее о. Спиридон, хороший батюшка, правильный.
   -- Вот что, -- говорит, -- Вера Васильевна, лучше всякого поста и покаяния, откроися-ка ты мужу по всей по правде.
   Хорошо сказать: "откройся" -- только такое дело надо делать очень умеючи, а то не вышло бы такого и на свою да и на чужую голову.
   Вера не такая, стой! -- придумала.
   Да надолго дела не откладывая, после обедни ж зашла в табачную лавку и сторговала себе страшенную маску с сивой бородой, длиннющей, -- вот она какая!
   Вернулся со службы Илья, поздравляет.
   -- Не знаю, -- говорит Вера, -- что с Колькой сделать: плачет и плачет. Надо б его попугать!
   -- А как же это сделать?
   -- А надень ты маску, Колька увидит тебя такого, забоится и перестанет плакать.
   И подала мужу страшенную маску с бородою, сама в детскую. Раздразнила мальчонку, ну, тот и заревел.
   Илья надел маску да тихонько к детской.
   А Вера Кольку на руки да навстречу.
   -- Иди прочь, дед, не дам тебе, не дам! Не твое, дед, дите, другого отца!
   Мальчонка с перепугу и утихнул.
   И Вера повеселела: открылась!
   А Илья на радостях забыл всякое сердце.
   И пошла жизнь у них по-прежнему, как ничего и не бывало.

Клещавая

   Помирая, наказывал Кузьма Орине:
   -- Попомни ж, Орина, как помру, продай ты быка, и сколько возьмешь, пожертвуй в церковь по душу.
   -- Что ты, Кузьма, быка! Я и еще чего из домашнего продам, будет по тебе помин.
   Помер Кузьма, похоронили.
   Поплакала Орина, потужила, да в первый же базарный день и повела быка на торг, да еще и Василия кота прихватила.
   Ну, и идет Орина, а навстречу мясник.
   -- Что, бабка, за быка просишь?
   -- Да мне много не надо: две семитки.
   Посмотрел мясник.
   -- Полно смеяться, говори толком.
   -- Истинная правда, две семитки. Только быка без кота не продаю.
   -- А много ль за кота? -- усмехнулся мясник: бабка-то, видно, того.
   -- Сорок рублей.
   Мясник прикинул: дорогонько за кота, да ради быка купить стоит.
   -- Ну, по рукам! -- и отдал Орине сорок рублей, да еще и две семитки.
   Идет Орина домой -- довольна: кот Василий назад придет и деньги за кота при ней останутся -- сорок рублей, а по душе дар -- цена быка, хозяйству не велика убыль.
   Зашла Орина в церковь, положила две семитки.
   Благодарила Орина Бога:
   -- Душенька упокоится, волю исполнила.

Костяной дворец

1

   У царя Кирбита построен был дворец дубовый, по всей земле чище его дворца не было. Со всех концов наезжали к Кирбиту гости, на дубовый его дворец любоваться.
   А хозяйка его взята была дальняя, баба фуфырная.
   -- Ах, -- говорит, -- царь Кирбит, хорош твой дворец, а ведь изгниет же!
   -- Как так?
   -- А ты бы, Кирбит, такой дворец построил, чтобы не изгнил.
   -- А из чего ж его строить?
   -- Да у тебя лесов, полей, лугов не обозришь, сколько птиц живет там, разные жертвы едят: мясо обирают, а кости не трогают. Собери эти кости, построй ты себе костяной дворец.
   Понравилось царю: костяной дворец!
   -- А как эти кости-то собрать?
   -- А которая птица какую жертву ела, она кости оставила знает где, она и принесет. А потом муравьев напусти, муравьи дочиста выглодут, и кость готова.
   -- А какую же птицу послать, чтобы птиц оповестила.
   -- Синицу! Лучше синички нет никого.

2

   Царь Кирбит жену послушал. А и в самом деле, лесов, полей и лугов у него вдоволь, птицы живут, жертвы едят, костей сколько хочешь -- сколько даром добра пропадает! -- наберет он этих костей, дворец построит костяной.
   И посылает царь синицу оповестить птиц.
   Полетела синица, облетела всех птиц:
   -- Где какое мясо потребляете, кость не бросайте, а несите к царю Кирбиту: перед дворцом свалка.
   Поднялись птицы лесные, полевые и луговые, несут кости к Кирбиту.
   И нанесли птицы из лесов, из полей и лугов разные кости, косточки, костки, -- целую гору костяную перед дворцом наклали.

3

   Призывает Кирбит синицу:
   -- Все ли птицы за работой?
   -- Все, -- говорит синица, -- одного сыча нету.
   -- Почему сыча нету?
   -- А я и не знаю.
   -- Так ступай, повести сыча: если не желает на моей земле жить, пускай вон убирается.
   Повестила сыча синица.
   Сыч к Кирбиту.
   -- Почему, Сычев, костьё не носишь?
   -- Извини, царь Кирбит, я законы просматривал.
   -- Какие еще там законы?
   -- "А кто бабу слушает..."
   -- Стой! -- перебил Кирбит, -- я костяной дворец хочу строить.
   -- Есть такие, по дворам ходят, кости для сахару собирают, костянки.
   Царю и неловко.
   И приказал царь птицам разнести кости за дворец в ров, а ров велел засыпать, чтобы и следа не осталось, -- неловко!

Тушица

   Печник Василий много на своем роду где бывал, по путям-путинам не мало хаживал, Бог хранил, на одной путине осекся, до сей поры память.
   Зашел Василий в одну деревню в сумерки, о ночлеге подумывал, да куда ни попросится -- нигде не пускают.
   А скоро и ночь, и совсем отчаял духом.
   "Дай, -- думает, -- хоть в баню заберусь, там до утра кое-как прокоротаю".
   Стояла на краю деревни баня, Василий туда тихонько, дверь отворил, -- баня топлена! -- да на полочек и запрятался. Хорошо -- полеживай!
   Одна беда: есть больно хочется.
   Лежит Василий, -- сосёт: есть больно хочется! -- и вдруг слышит, вошел кто-то.
   -- Семён! Семён!
   -- Чего? -- откликнулся Василий.
   -- На тебе бутылку вина и пирог с рыбой. Я через час приду.
   Поставила на лавку, а сама за дверь.
   Слез Василий с полка, выпил, закусил. Бутылку под лавку, а сам вон из бани.
   "Придет настоящий, даст взбучку!"
   А куда скрыться? Неподалеку овин. Василий в овин. В овине ничего нет. На цепях сани подняты. Василий взобрался в сани и залег. И только что разместился поудобнее, идут.
   -- Что ты, -- говорит, -- Дуняшка, так долго?
   -- Как! Я вам бутылку водки подала и пирог с рыбой.
   -- Никакой бутылки не видал.
   Ну, посердился, посердился, помирились. Разговор про другое, потом совсем замолчали.
   А Василию любопытно, приподнялся и давай через головку саней тянуться. А оглобель-то нету, сани как пырнут, он головой на гумно.
   Те, как зайцы, и! -- разбежались. А у Василия искры из глаз.
   Нечего делать, вставай и иди, -- и здесь ему не место.
   Побрел Василий на деревню. Что будет, что будет. В избенке огонек. Заглянул в окно: старуха собирается куда-то.
   -- Нельзя ли погреться?
   -- Ой, батюшка, я в бабки снаряжаюсь. Иди, иди. Сейчас дочка с беседы придет.
   Старуха впустила Василия, а сама из избы.
   Влез Василий на печку -- тепло -- разлегся. Скоро и дочка старухина пришла, а с ней ее две товарки.
   Разгорелись девки на беседе.
   -- Ой, -- говорят, -- сестрица, давай в тушицы поиграем!
   Согласились, хохочут: все им смех.
   Вышла дочка старухина, подвесили ее девки за ноги к воронцу печи-то; закрутят, она завьется, а ее похлопывают.
   -- Твоя тушица, моя душица!
   Хлопают, хохочут, -- весело!
   -- Твоя тушица, моя душица!
   Василий лежал, лежал, любопытство-то разбирает, что за тушица, и потянулся с печи -- кирпич полетел, а он с печи да головой об пол.
   Поднялся и не помнит, как из избы вылетел, только дома уж опомнился -- вот она какая тушица!

Кукушка

1

   Всех пригожей была девочка Машутка, двенадцать лет ей минуло.
   Ходила Машутка на пруд купаться. Плескались и играли на воде подружки. Вот вышли, оделись, а Машутка последняя -- и платья ее нету.
   -- Ну, идите домой, где-нибудь да розыщу.
   Села Машутка на бережку, раздумывает: или куда в кусты занесло ее платье?
   Выходит Змей из воды.
   -- Вот ваше платье, идите за меня замуж!
   -- Как я пойду? Нельзя.
   -- А ты только слово дай.
   -- Ну, пойду.
   Машутка сказала "пойду", Змей ей платье и отдал.
   Оделась она проворно и бегом, догнала подружек, но ничего о Змее, и дома никому ни слова.
   Прошло четыре года, выросла Машутка невестой. Просватали ее за одного человека, и назначен был день играть свадьбу.
   Слышит Змей -- выдают Машутку, ночью вышел из пруда и украл ее.
   Приезжает жених, а Машутки нет -- пропала.
   Потужили, погоревали, да никто пособить не может: судьба уж такая.

2

   Живет Машутка в пруду у Змея, не Машутка, Марья Змеевна. Ладно живет со Змеем, за три года прижила себе сына и дочку. Хорошо ей в пруду, не на что жаловаться, всего вдоволь, всем довольна, только хочется, хоть разок, дома побывать.
   И просится Марья у Змея в гости к отцу, к матери, посмотреть на них, старикам внучат показать.
   Змей отпустил.
   Забрала Марья ребятишек, да из пруда по дорожке и прямо к дому -- так близко, рукой подать.
   Увидала старуха, обрадовалась.
   -- Где, дочка, поживаешь?
   Марья ей все и рассказала о пруде, о Змее и как живет она ладно, ни в чем горя не видит, и одно скучно -- по родному дому.
   Пришел с поля старик, занялся внучатами. Угостили дочку.
   Стала мать пытать у ней о Змее.
   -- Когда приходишь, разговариваешь с ним?
   -- Как же! Вот вернусь и скажу: "Змей, Змей, отвори мне двери!" Вода раздвоится, окажется коридор, лестница крутая...
   Полегли спать.
   А старуха не спит, думает все, жалко ей дочери.
   До свету взяла она саблю старикову -- воевал когда-то старик -- да с саблей на пруд, да голосом дочерьным, по-марьиному, и кличет над водой:
   -- Змей, Змей, отвори мне двери!
   Услышал Змей -- Марьин голос! -- пошел, отворил двери.
   А старуха саблей на него, -- все головы и снесла прочь.
   И замутился пруд кровью.

3

   Бежит старуха с пруда -- чуть заря играет -- машет саблей.
   Проснулась Марья: что такое?
   -- Ну, молись, -- шепчет старуха: -- освободила тебя от напасти! Никогда туда не вернешься.
   Догадалась Марья -- Змей не жив! -- ничего не сказала, взяла детей и вышла из дому, а идти уж некуда -- не вернуться в пруд.
   Обняла она сына:
   -- Ой, сынок, навек я несчастна! Ты ударься о землю, сделайся раком, до века ползай.
   И ударила мальчика о землю и пополз он к пруду.
   Обняла она дочь:
   -- Ой, дочка, навек я несчастна! Ты ударься о землю, сделайся пташкой, летай до веку.
   И ударила девочку о землю и полетела она синичкой к пруду.
   -- А я, ой, навек я несчастна, полечу я кукушкой, буду век куковать.
   И ударилась Марья о землю -- и слышно, там за прудом по заре закуковала.
   Вот почему кукушка так горько кукует.

Комментарии (И. Ф. Данилова)

Из книги "Русские женщины". Народные образы

   Печатается по изданию: Русские женщины: Народные образы. СПб.: Скифы, 1918.
   Рукописные источники: 1) "Образы русской женщины" -- макет сборника; машинопись, газетные вырезки <1956> -- РГАЛИ. Ф. 420. Оп. 5. Ед. хр. 15; 2) "Русские женщины" -- печатный текст с авторской правкой -- Собрание Резниковых (Париж).
   Сказки о русских женщинах создавались с 1909 по 1918 год. Тогда же многие из них были опубликованы в периодических изданиях, а также в сборниках "Докука и балагурье" (1914), "Укрепа" (1916) и "Среди мурья" (1917) В последнем цикл назывался "Женская доля". Помещенный здесь авторский комментарий свидетельствует о том, что к 1917 году идея самостоятельной книги уже оформилась в сознании писателя: Ремизов перечисляет не только ранее опубликованные, но и шесть нигде не публиковавшихся сказок, а предлагаемые вниманию читателя в новом сборнике характеризует как "дополняющие это собрание" (Среди мурья. С. 231).
   В начале 1917 года он обратился с предложением напечатать книгу "Русские женщины в народных сказках" в московское "Книгоиздательство М. и С. Сабашниковых", однако получил отказ, мотивированный тем, что она не подходит для включения в предполагаемую серию издательства (см. ответ Ремизову М. Лукина от 15 февраля 1917 года: Ремизов А. М. Переписка с редакциями и издательствами "Разум", "Северные записки", "Унионо" и др. в связи с изданием его произведений. 1909--1920 // ИРЛИ. Ф. 256. Оп. 2. Ед. хр. 25. Л. 12--12, об.). В самом начале 1918 года к редакционной работе над сборником приступило дружественное Ремизову петроградское издательство "Скифы" (см. об этом в письме Р. В. Иванова-Разумника от 20 января 1918 года: Письма Р. В. Иванова-Разумника к А. М. Ремизову (1908--1944 гг.) / Публ. Е. Обатниной, В. Г. Белоуса и Ж. Шерона // Иванов-Разумник: Личность. Творчество. Роль в культуре: Публикации и исследования. СПб., 1998. Вып. И. С. 95). 1 июня 1918 года издательство уведомило его о поступлении книги в продажу (ИРЛИ. Ф. 256 Оп. 2. Ед. хр. 25. Л. 40).
   Окончательное, более лапидарное название сборника -- "Русские женщины" (ранее так назывался цикл сказок в "Докуке и балагурье"), безусловно, является отсылкой к известной поэме Некрасова, так как Ремизов развивает ту же тему русской литературы. О замысле своей книги он говорит в дарственной надписи С. П. Ремизовой-Довгелло: "Тут все, что русским народом сказано. О матери, сестре, жене. От желанного до злого" (Волшебный мир Алексея Ремизова С. 20) Более подробно писатель раскрывает идею сборника в предисловии к немецкому переводу (1923), которое цитируется по-русски в библиографической статье об этом издании: "Открытый к слову русского парода, пользуясь записями изустных рассказов, я сказываю сказку о России -- о матери, о сестре, о жене. Русская женщина проходит со своей разной долей, каждая неся свою тайну. И первая тайна -- тайность сердца -- любовь; любовь -- васильковое поле! -- щедрое одаряющее сердце; и любовь -- там брошенный в подвал! -- безвыходно бьющееся сердце. Марья -- с бессмертной суженой любовью и Маша -- разлученное кукующее сердце. Любава -- с беззаветной воскрешающей любовью, и Маша -- чудодейное мудрое сердце. Нелюбая Сошка, и отчаянная Маша -- бессчастная доля! Федосья -- родное сердце, а любовью крепка до смерти, и верная Ульяша. Какою береженною думой одумана любовь сестры к брату, и как жестоко и какая горечь в слове о подружьей любви -- Варушки и Анюшки И та же беспощадность к ревнивой клевещущей любви Варвары. От старого до малого -- от бабушки-ворожеи, Карасьевпы и Кондратьевны до девчонки-сказочницы Машутки и умницы Ульки. От человека-женщины до лешачихи и водянихи и рыси-Наташи, разлученной с мужем и сыном. Я слышу, Россия -- мать, сестра и жена -- голосом русской земли сказывает свою волшебную сказку" (Благонамеренный (Брюссель) 1926 Кн. 2. С. 165).
   Первые восемнадцать сказок, вошедшие ранее в цикл "Русские женщины" сборника "Докука и балагурье", и пять сказок, помещенных в сборнике "Укрепа" ("Бесстрашная" -- под названием "Банные анчутки", "Обиженная" -- под названием "Урвина", "Шавая" -- под названием "Гол-камень", расположенные в "Русских женщинах" между сказками "Несчастная" и "Сердитая", а также "Пупень" и "Хлебный голос", расположенные между сказками "Клещавая" и "Костяной дворец"), в настоящем издании воспроизводятся в составе этих сборников (см. выше). Алфавитный указатель текстов-источников не воспроизводится.

Лепетливая

   Тексты-источники: Соколовы. No 14. Болтливая баба; No 107. Хитрой мужичек.
   
   Яз -- род плетны, устанавливаемого поперек реки, к которому крепится специальная корзина для ловли рыбы.
   
   Вятерь -- корзина с колокольцем, прикрепляемая к язу (см. выше).
   
   Верша -- то же, что и вятерь (см. выше)
   
   Кляпцы -- капкан.
   
   Сеночи -- сегодня.

Мудрая

   Сказка написана в 1915 году.
   Впервые опубликовано: Петроградская газета. 1915. 25 дек. No 354 С. 18.
   Текст-источник: Соколовы. No 11. Покупка ума.
   
   Отводины -- обед в доме невесты на второй день свадьбы.
   
   Коты -- кожаная или валяная обувь, которая привязывается к ногам с помощью длинных шнуров.
   
   Ризье -- здесь: одежда как таковая (отриза).
   
   Сдобиться -- нарядиться.

Верная

   Сказка написана в 1915 году.
   Впервые опубликовано. Новая жизнь. 1915. No 12. С. 59--64.
   Текст-источник: Соколовы. No 17. Верная жена.
   
   Нераясинкая -- невзрачная, неказистая.

Умница

   Рукописные источники: "Красная сосенка и другие сказки". No 2. Умница -- макет сборника, печатные вырезки -- ИРЛИ. Ф. 172. Ед. хр. 576.
   Текст-источник: Соколовы. No 64. Как девки на беседе сидели (Былица).
   
   Певун -- здесь: петух.

Лешая

   Сказка написана в 1916 году.
   Впервые опубликовано Орловский вестник. 1916. 3 июля No 143 С 2--3.
   Рукописные источники: "Красная сосенка и другие сказки" No 3 Лешая -- макет сборника, печатные вырезки -- ИРЛИ. Ф. 172 Ед хр. 576
   Текст-источник: Соколовы No 124. Лесной и швець.
   
   Изразок -- здесь: образец.

Несчастная

   Сказка написана в 1915 году.
   Впервые опубликовано: Огонек. 1916. No 20. С. [3--4]; под названием "Младена матерь".
   Рукописные источники: "Красная сосенка и другие сказки". No 4. Несчастная -- макет сборника, печатные вырезки -- ИРЛИ. Ф. 172. Ед. хр. 576.
   Текст-источник: No 14. Рыси (Едемский М. Семнадцать сказок, записанных в Тотемском уезде Вологодской губернии, в 1905--1908 гг. // Живая старина. 1912 [1914]. Вып. II--IV. С. 248--249).

Сердитая

   Текст-источник: Соколовы. No 45. Сердитая барыня.

Нелюбая

   Сказка написана до 1917 года.
   Текст-источник: Соколовы. No 71. Как баба давилась. (Правда).
   
   Чистый понедельник -- первый день Великого поста.

Дошлая

   Сказка написана до 1917 года.
   Текст-источник: Соколовы. No 70. Как мужик бабу уходил. (Правдошная).

Друг

   Сказка написана до 1917 года.
   Текст-источник: Соколовы. No 99. Охотник и разбойник.

Толокно

   Сказка написана до 1917 года.
   Тексты-источники: Соколовы. No 1. Никола Дубленской; Ончуков. No 50. Костя и No 139. Никола Дубенский; No LXVIII. Никола Дуплянской (Афанасьев А. Н. Русские заветные сказки. Валаам, Год мракобесия. С. 194--198).

Проклянутая

   Сказка написана в 1916 году.
   Впервые опубликовано: Вятская речь. 1916. 25 дек. No 269. С. 2--3.
   Текст-источник: Соколовы. No 28. Мельник и его сын.

Хитрая

   Текст-источник: No 1. Повесть у премудрых женах, которая жена медведя грамоте научила Глава 5-я (Афанасьев А. Н. Повести о мудрых женах // Летописи русской литературы / Изд. Н. Тихонравов. М., 1863. Т. 5. С. 86--87).
   
   Паремия -- места из Священного Писания, читаемые на вечернем богослужении.

Лукавая

   Текст-источник: No 2. Како жена мужа прелукавила. Глава 6-я (Афанасьев А. Н. Повести о мудрых женах. С. 87--88).

Клещавая

   Текст-источник: No 4. Как жена мужа поминала. Глава 8-я (Афанасьев А. Н. Повести о мудрых женах. С. 88--89).
   
   Семитка -- две копейки серебром.

Костяной дворец

   Сказка написана в 1916 году.
   Впервые опубликовано: Лукоморье. 1916. No 40. С. 7.
   Рукописные источники. "Хлебный голос и другие сказки". No 8. Костяной дворец -- макет сборника, печатные вырезки -- ИРЛИ Ф. 172. Ед хр 573.
   Текст-источник. No 4. [Костяной дворец] (Восемь сказок Вятской губернии. (Записи Е. В. Поповой, Д. К. Зеленина и М. И. Сунцовой) // Живая старина. 1912 [1914]. Вып. И -- IV. С 278--279; запись Д. К. Зеленина)

Тушица

   Текст-источник. Соколовы. No 92. Мое путешествие.
   
   ...я в бабки снаряжаюсь... -- т. е. иду к роженице; бабка -- здесь: повивальная бабка.

Кукушка

   Сказка написана до 1917 года.
   Текст-источник: No 5. Про раков [Легенда о происхождении раков] (Восемь сказок Вятской губернии. С. 279; запись Д. К. Зеленина).

-------------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Ремизов А. М. Собрание сочинений. Т. 2. Докука и балагурье. -- М.: Русская книга, 2000. С. 439--488.
   
   
   
   
- тайком и сдружилась с Никитой. И все шито-крыто. Уж дите растет, а Илья ничего не подозревает.
   Жили они втроем, как в законе.
   Да не знаешь, где тебя настигнет.
   Поехал Илья в командировку. Что-то не вышло в делах и нежданно вернулся, и вошел в комнату неожиданно -- думал-то жену удивить, а больше сам удивился: сидел с женой приятель Никита, и показалось Илье, уж очень по-домашнему что-то.
   Или это ему показалось?
   Нет, нет, что-то было. И боится Илья признаться, и не может не думать: да неужто ж правда, жена изменяет?
   И совсем не узнать Илью, стал раздражительный, ко всему придирается.
   Да и Вера ходит хмурая, -- захмуришься!
   Пропала жизнь.
   И пропала б, да Вера-то не такая.
   -- Хочу, -- говорит, -- поговеть.
   -- Ну что ж.
   Илье-то будто и полегчало.
   Рассудительный был Илья, понимал: мало ли какой грех наскоком бывает, а покается и опять по-старому жизнь пойдет.
   На исповеди Вера во всем призналась. Выслушал ее о. Спиридон, хороший батюшка, правильный.
   -- Вот что, -- говорит, -- Вера Васильевна, лучше всякого поста и покаяния, откроися-ка ты мужу по всей по правде.
   Хорошо сказать: "откройся" -- только такое дело надо делать очень умеючи, а то не вышло бы такого и на свою да и на чужую голову.
   Вера не такая, стой! -- придумала.
   Да надолго дела не откладывая, после обедни ж зашла в табачную лавку и сторговала себе страшенную маску с сивой бородой, длиннющей, -- вот она какая!
   Вернулся со службы Илья, поздравляет.
   -- Не знаю, -- говорит Вера, -- что с Колькой сделать: плачет и плачет. Надо б его попугать!
   -- А как же это сделать?
   -- А надень ты маску, Колька увидит тебя такого, забоится и перестанет плакать.
   И подала мужу страшенную маску с бородою, сама в детскую. Раздразнила мальчонку, ну, тот и заревел.
   Илья надел маску да тихонько к детской.
   А Вера Кольку на руки да навстречу.
   -- Иди прочь, дед, не дам тебе, не дам! Не твое, дед, дите, другого отца!
   Мальчонка с перепугу и утихнул.
   И Вера повеселела: открылась!
   А Илья на радостях забыл всякое сердце.
   И пошла жизнь у них по-прежнему, как ничего и не бывало.

Клещавая

   Помирая, наказывал Кузьма Орине:
   -- Попомни ж, Орина, как помру, продай ты быка, и сколько возьмешь, пожертвуй в церковь по душу.
   -- Что ты, Кузьма, быка! Я и еще чего из домашнего продам, будет по тебе помин.
   Помер Кузьма, похоронили.
   Поплакала Орина, потужила, да в первый же базарный день и повела быка на торг, да еще и Василия кота прихватила.
   Ну, и идет Орина, а навстречу мясник.
   -- Что, бабка, за быка просишь?
   -- Да мне много не надо: две семитки.
   Посмотрел мясник.
   -- Полно смеяться, говори толком.
   -- Истинная правда, две семитки. Только быка без кота не продаю.
   -- А много ль за кота? -- усмехнулся мясник: бабка-то, видно, того.
   -- Сорок рублей.
   Мясник прикинул: дорогонько за кота, да ради быка купить стоит.
   -- Ну, по рукам! -- и отдал Орине сорок рублей, да еще и две семитки.
   Идет Орина домой -- довольна: кот Василий назад придет и деньги за кота при ней останутся -- сорок рублей, а по душе дар -- цена быка, хозяйству не велика убыль.
   Зашла Орина в церковь, положила две семитки.
   Благодарила Орина Бога:
   -- Душенька упокоится, волю исполнила.

Костяной дворец

1

   У царя Кирбита построен был дворец дубовый, по всей земле чище его дворца не было. Со всех концов наезжали к Кирбиту гости, на дубовый его дворец любоваться.
   А хозяйка его взята была дальняя, баба фуфырная.
   -- Ах, -- говорит, -- царь Кирбит, хорош твой дворец, а ведь изгниет же!
   -- Как так?
   -- А ты бы, Кирбит, такой дворец построил, чтобы не изгнил.
   -- А из чего ж его строить?
   -- Да у тебя лесов, полей, лугов не обозришь, сколько птиц живет там, разные жертвы едят: мясо обирают, а кости не трогают. Собери эти кости, построй ты себе костяной дворец.
   Понравилось царю: костяной дворец!
   -- А как эти кости-то собрать?
   -- А которая птица какую жертву ела, она кости оставила знает где, она и принесет. А потом муравьев напусти, муравьи дочиста выглодут, и кость готова.
   -- А какую же птицу послать, чтобы птиц оповестила.
   -- Синицу! Лучше синички нет никого.

2

   Царь Кирбит жену послушал. А и в самом деле, лесов, полей и лугов у него вдоволь, птицы живут, жертвы едят, костей сколько хочешь -- сколько даром добра пропадает! -- наберет он этих костей, дворец построит костяной.
   И посылает царь синицу оповестить птиц.
   Полетела синица, облетела всех птиц:
   -- Где какое мясо потребляете, кость не бросайте, а несите к царю Кирбиту: перед дворцом свалка.
   Поднялись птицы лесные, полевые и луговые, несут кости к Кирбиту.
   И нанесли птицы из лесов, из полей и лугов разные кости, косточки, костки, -- целую гору костяную перед дворцом наклали.

3

   Призывает Кирбит синицу:
   -- Все ли птицы за работой?
   -- Все, -- говорит синица, -- одного сыча нету.
   -- Почему сыча нету?
   -- А я и не знаю.
   -- Так ступай, повести сыча: если не желает на моей земле жить, пускай вон убирается.
   Повестила сыча синица.
   Сыч к Кирбиту.
   -- Почему, Сычев, костьё не носишь?
   -- Извини, царь Кирбит, я законы просматривал.
   -- Какие еще там законы?
   -- "А кто бабу слушает..."
   -- Стой! -- перебил Кирбит, -- я костяной дворец хочу строить.
   -- Есть такие, по дворам ходят, кости для сахару собирают, костянки.
   Царю и неловко.
   И приказал царь птицам разнести кости за дворец в ров, а ров велел засыпать, чтобы и следа не осталось, -- неловко!

Тушица

   Печник Василий много на своем роду где бывал, по путям-путинам не мало хаживал, Бог хранил, на одной путине осекся, до сей поры память.
   Зашел Василий в одну деревню в сумерки, о ночлеге подумывал, да куда ни попросится -- нигде не пускают.
   А скоро и ночь, и совсем отчаял духом.
   "Дай, -- думает, -- хоть в баню заберусь, там до утра кое-как прокоротаю".
   Стояла на краю деревни баня, Василий туда тихонько, дверь отворил, -- баня топлена! -- да на полочек и запрятался. Хорошо -- полеживай!
   Одна беда: есть больно хочется.
   Лежит Василий, -- сосёт: есть больно хочется! -- и вдруг слышит, вошел кто-то.
   -- Семён! Семён!
   -- Чего? -- откликнулся Василий.
   -- На тебе бутылку вина и пирог с рыбой. Я через час приду.
   Поставила на лавку, а сама за дверь.
   Слез Василий с полка, выпил, закусил. Бутылку под лавку, а сам вон из бани.
   "Придет настоящий, даст взбучку!"
   А куда скрыться? Неподалеку овин. Василий в овин. В овине ничего нет. На цепях сани подняты. Василий взобрался в сани и залег. И только что разместился поудобнее, идут.
   -- Что ты, -- говорит, -- Дуняшка, так долго?
   -- Как! Я вам бутылку водки подала и пирог с рыбой.
   -- Никакой бутылки не видал.
   Ну, посердился, посердился, помирились. Разговор про другое, потом совсем замолчали.
   А Василию любопытно, приподнялся и давай через головку саней тянуться. А оглобель-то нету, сани как пырнут, он головой на гумно.
   Те, как зайцы, и! -- разбежались. А у Василия искры из глаз.
   Нечего делать, вставай и иди, -- и здесь ему не место.
   Побрел Василий на деревню. Что будет, что будет. В избенке огонек. Заглянул в окно: старуха собирается куда-то.
   -- Нельзя ли погреться?
   -- Ой, батюшка, я в бабки снаряжаюсь. Иди, иди. Сейчас дочка с беседы придет.
   Старуха впустила Василия, а сама из избы.
   Влез Василий на печку -- тепло -- разлегся. Скоро и дочка старухина пришла, а с ней ее две товарки.
   Разгорелись девки на беседе.
   -- Ой, -- говорят, -- сестрица, давай в тушицы поиграем!
   Согласились, хохочут: все им смех.
   Вышла дочка старухина, подвесили ее девки за ноги к воронцу печи-то; закрутят, она завьется, а ее похлопывают.
   -- Твоя тушица, моя душица!
   Хлопают, хохочут, -- весело!
   -- Твоя тушица, моя душица!
   Василий лежал, лежал, любопытство-то разбирает, что за тушица, и потянулся с печи -- кирпич полетел, а он с печи да головой об пол.
   Поднялся и не помнит, как из избы вылетел, только дома уж опомнился -- вот она какая тушица!

Кукушка

1

   Всех пригожей была девочка Машутка, двенадцать лет ей минуло.
   Ходила Машутка на пруд купаться. Плескались и играли на воде подружки. Вот вышли, оделись, а Машутка последняя -- и платья ее нету.
   -- Ну, идите домой, где-нибудь да розыщу.
   Села Машутка на бережку, раздумывает: или куда в кусты занесло ее платье?
   Выходит Змей из воды.
   -- Вот ваше платье, идите за меня замуж!
   -- Как я пойду? Нельзя.
   -- А ты только слово дай.
   -- Ну, пойду.
   Машутка сказала "пойду", Змей ей платье и отдал.
   Оделась она проворно и бегом, догнала подружек, но ничего о Змее, и дома никому ни слова.
   Прошло четыре года, выросла Машутка невестой. Просватали ее за одного человека, и назначен был день играть свадьбу.
   Слышит Змей -- выдают Машутку, ночью вышел из пруда и украл ее.
   Приезжает жених, а Машутки нет -- пропала.
   Потужили, погоревали, да никто пособить не может: судьба уж такая.

2

   Живет Машутка в пруду у Змея, не Машутка, Марья Змеевна. Ладно живет со Змеем, за три года прижила себе сына и дочку. Хорошо ей в пруду, не на что жаловаться, всего вдоволь, всем довольна, только хочется, хоть разок, дома побывать.
   И просится Марья у Змея в гости к отцу, к матери, посмотреть на них, старикам внучат показать.
   Змей отпустил.
   Забрала Марья ребятишек, да из пруда по дорожке и прямо к дому -- так близко, рукой подать.
   Увидала старуха, обрадовалась.
   -- Где, дочка, поживаешь?
   Марья ей все и рассказала о пруде, о Змее и как живет она ладно, ни в чем горя не видит, и одно скучно -- по родному дому.
   Пришел с поля старик, занялся внучатами. Угостили дочку.
   Стала мать пытать у ней о Змее.
   -- Когда приходишь, разговариваешь с ним?
   -- Как же! Вот вернусь и скажу: "Змей, Змей, отвори мне двери!" Вода раздвоится, окажется коридор, лестница крутая...
   Полегли спать.
   А старуха не спит, думает все, жалко ей дочери.
   До свету взяла она саблю старикову -- воевал когда-то старик -- да с саблей на пруд, да голосом дочерьным, по-марьиному, и кличет над водой:
   -- Змей, Змей, отвори мне двери!
   Услышал Змей -- Марьин голос! -- пошел, отворил двери.
   А старуха саблей на него, -- все головы и снесла прочь.
   И замутился пруд кровью.

3

   Бежит старуха с пруда -- чуть заря играет -- машет саблей.
   Проснулась Марья: что такое?
   -- Ну, молись, -- шепчет старуха: -- освободила тебя от напасти! Никогда туда не вернешься.
   Догадалась Марья -- Змей не жив! -- ничего не сказала, взяла детей и вышла из дому, а идти уж некуда -- не вернуться в пруд.
   Обняла она сына:
   -- Ой, сынок, навек я несчастна! Ты ударься о землю, сделайся раком, до века ползай.
   И ударила мальчика о землю и пополз он к пруду.
   Обняла она дочь:
   -- Ой, дочка, навек я несчастна! Ты ударься о землю, сделайся пташкой, летай до веку.
   И ударила девочку о землю и полетела она синичкой к пруду.
   -- А я, ой, навек я несчастна, полечу я кукушкой, буду век куковать.
   И ударилась Марья о землю -- и слышно, там за прудом по заре закуковала.
   Вот почему кукушка так горько кукует.

Комментарии (И. Ф. Данилова)

Из книги "Русские женщины". Народные образы

   Печатается по изданию: Русские женщины: Народные образы. СПб.: Скифы, 1918.
   Рукописные источники: 1) "Образы русской женщины" -- макет сборника; машинопись, газетные вырезки <1956> -- РГАЛИ. Ф. 420. Оп. 5. Ед. хр. 15; 2) "Русские женщины" -- печатный текст с авторской правкой -- Собрание Резниковых (Париж).
   Сказки о русских женщинах создавались с 1909 по 1918 год. Тогда же многие из них были опубликованы в периодических изданиях, а также в сборниках "Докука и балагурье" (1914), "Укрепа" (1916) и "Среди мурья" (1917) В последнем цикл назывался "Женская доля". Помещенный здесь авторский комментарий свидетельствует о том, что к 1917 году идея самостоятельной книги уже оформилась в сознании писателя: Ремизов перечисляет не только ранее опубликованные, но и шесть нигде не публиковавшихся сказок, а предлагаемые вниманию читателя в новом сборнике характеризует как "дополняющие это собрание" (Среди мурья. С. 231).
   В начале 1917 года он обратился с предложением напечатать книгу "Русские женщины в народных сказках" в московское "Книгоиздательство М. и С. Сабашниковых", однако получил отказ, мотивированный тем, что она не подходит для включения в предполагаемую серию издательства (см. ответ Ремизову М. Лукина от 15 февраля 1917 года: Ремизов А. М. Переписка с редакциями и издательствами "Разум", "Северные записки", "Унионо" и др. в связи с изданием его произведений. 1909--1920 // ИРЛИ. Ф. 256. Оп. 2. Ед. хр. 25. Л. 12--12, об.). В самом начале 1918 года к редакционной работе над сборником приступило дружественное Ремизову петроградское издательство "Скифы" (см. об этом в письме Р. В. Иванова-Разумника от 20 января 1918 года: Письма Р. В. Иванова-Разумника к А. М. Ремизову (1908--1944 гг.) / Публ. Е. Обатниной, В. Г. Белоуса и Ж. Шерона // Иванов-Разумник: Личность. Творчество. Роль в культуре: Публикации и исследования. СПб., 1998. Вып. И. С. 95). 1 июня 1918 года издательство уведомило его о поступлении книги в продажу (ИРЛИ. Ф. 256 Оп. 2. Ед. хр. 25. Л. 40).
   Окончательное, более лапидарное название сборника -- "Русские женщины" (ранее так назывался цикл сказок в "Докуке и балагурье"), безусловно, является отсылкой к известной поэме Некрасова, так как Ремизов развивает ту же тему русской литературы. О замысле своей книги он говорит в дарственной надписи С. П. Ремизовой-Довгелло: "Тут все, что русским народом сказано. О матери, сестре, жене. От желанного до злого" (Волшебный мир Алексея Ремизова С. 20) Более подробно писатель раскрывает идею сборника в предисловии к немецкому переводу (1923), которое цитируется по-русски в библиографической статье об этом издании: "Открытый к слову русского парода, пользуясь записями изустных рассказов, я сказываю сказку о России -- о матери, о сестре, о жене. Русская женщина проходит со своей разной долей, каждая неся свою тайну. И первая тайна -- тайность сердца -- любовь; любовь -- васильковое поле! -- щедрое одаряющее сердце; и любовь -- там брошенный в подвал! -- безвыходно бьющееся сердце. Марья -- с бессмертной суженой любовью и Маша -- разлученное кукующее сердце. Любава -- с беззаветной воскрешающей любовью, и Маша -- чудодейное мудрое сердце. Нелюбая Сошка, и отчаянная Маша -- бессчастная доля! Федосья -- родное сердце, а любовью крепка до смерти, и верная Ульяша. Какою береженною думой одумана любовь сестры к брату, и как жестоко и какая горечь в слове о подружьей любви -- Варушки и Анюшки И та же беспощадность к ревнивой клевещущей любви Варвары. От старого до малого -- от бабушки-ворожеи, Карасьевпы и Кондратьевны до девчонки-сказочницы Машутки и умницы Ульки. От человека-женщины до лешачихи и водянихи и рыси-Наташи, разлученной с мужем и сыном. Я слышу, Россия -- мать, сестра и жена -- голосом русской земли сказывает свою волшебную сказку" (Благонамеренный (Брюссель) 1926 Кн. 2. С. 165).
   Первые восемнадцать сказок, вошедшие ранее в цикл "Русские женщины" сборника "Докука и балагурье", и пять сказок, помещенных в сборнике "Укрепа" ("Бесстрашная" -- под названием "Банные анчутки", "Обиженная" -- под названием "Урвина", "Шавая" -- под названием "Гол-камень", расположенные в "Русских женщинах" между сказками "Несчастная" и "Сердитая", а также "Пупень" и "Хлебный голос", расположенные между сказками "Клещавая" и "Костяной дворец"), в настоящем издании воспроизводятся в составе этих сборников (см. выше). Алфавитный указатель текстов-источников не воспроизводится.
   Лепетливая*
   Тексты-источники: Соколовы. No 14. Болтливая баба; No 107. Хитрой мужичек.
   Яз -- род плетны, устанавливаемого поперек реки, к которому крепится специальная корзина для ловли рыбы.
   Вятерь -- корзина с колокольцем, прикрепляемая к язу (см. выше).
   Верша -- то же, что и вятерь (см. выше)
   Кляпцы -- капкан.
   Сеночи -- сегодня.
   Мудрая*
   Сказка написана в 1915 году.
   Впервые опубликовано: Петроградская газета. 1915. 25 дек. No 354 С. 18.
   Текст-источник: Соколовы. No 11. Покупка ума.
   Отводины -- обед в доме невесты на второй день свадьбы.
   Коты -- кожаная или валяная обувь, которая привязывается к ногам с помощью длинных шнуров.
   Ризье -- здесь: одежда как таковая (отриза).
   Сдобиться -- нарядиться.
   Верная*
   Сказка написана в 1915 году.
   Впервые опубликовано. Новая жизнь. 1915. No 12. С. 59--64.
   Текст-источник: Соколовы. No 17. Верная жена.
   Нераясинкая -- невзрачная, неказистая.
   Умница*
   Рукописные источники: "Красная сосенка и другие сказки". No 2. Умница -- макет сборника, печатные вырезки -- ИРЛИ. Ф. 172. Ед. хр. 576.
   Текст-источник: Соколовы. No 64. Как девки на беседе сидели (Былица).
   Певун -- здесь: петух.
   Лешая*
   Сказка написана в 1916 году.
   Впервые опубликовано Орловский вестник. 1916. 3 июля No 143 С 2--3.
   Рукописные источники: "Красная сосенка и другие сказки" No 3 Лешая -- макет сборника, печатные вырезки -- ИРЛИ. Ф. 172 Ед хр. 576
   Текст-источник: Соколовы No 124. Лесной и швець.
   Изразок -- здесь: образец.
   Несчастная*
   Сказка написана в 1915 году.
   Впервые опубликовано: Огонек. 1916. No 20. С. [3--4]; под названием "Младена матерь".
   Рукописные источники: "Красная сосенка и другие сказки". No 4. Несчастная -- макет сборника, печатные вырезки -- ИРЛИ. Ф. 172. Ед. хр. 576.
   Текст-источник: No 14. Рыси (Едемский М. Семнадцать сказок, записанных в Тотемском уезде Вологодской губернии, в 1905--1908 гг. // Живая старина. 1912 [1914]. Вып. II--IV. С. 248--249).
   Сердитая*
   Текст-источник: Соколовы. No 45. Сердитая барыня.
   Нелюбая*
   Сказка написана до 1917 года.
   Текст-источник: Соколовы. No 71. Как баба давилась. (Правда).
   Чистый понедельник -- первый день Великого поста.
   Дошлая*
   Сказка написана до 1917 года.
   Текст-источник: Соколовы. No 70. Как мужик бабу уходил. (Правдошная).
   Друг*
   Сказка написана до 1917 года.
   Текст-источник: Соколовы. No 99. Охотник и разбойник.
   Толокно*
   Сказка написана до 1917 года.
   Тексты-источники: Соколовы. No 1. Никола Дубленской; Ончуков. No 50. Костя и No 139. Никола Дубенский; No LXVIII. Никола Дуплянской (Афанасьев А. Н. Русские заветные сказки. Валаам, Год мракобесия. С. 194--198).
   Проклянутая*
   Сказка написана в 1916 году.
   Впервые опубликовано: Вятская речь. 1916. 25 дек. No 269. С. 2--3.
   Текст-источник: Соколовы. No 28. Мельник и его сын.
   Хитрая*
   Текст-источник: No 1. Повесть у премудрых женах, которая жена медведя грамоте научила Глава 5-я (Афанасьев А. Н. Повести о мудрых женах // Летописи русской литературы / Изд. Н. Тихонравов. М., 1863. Т. 5. С. 86--87).
   Паремия -- места из Священного Писания, читаемые на вечернем богослужении.
   Лукавая*
   Текст-источник: No 2. Како жена мужа прелукавила. Глава 6-я (Афанасьев А. Н. Повести о мудрых женах. С. 87--88).
   Клещавая*
   Текст-источник: No 4. Как жена мужа поминала. Глава 8-я (Афанасьев А. Н. Повести о мудрых женах. С. 88--89).
   Семитка -- две копейки серебром.
   Костяной дворец*
   Сказка написана в 1916 году.
   Впервые опубликовано: Лукоморье. 1916. No 40. С. 7.
   Рукописные источники. "Хлебный голос и другие сказки". No 8. Костяной дворец -- макет сборника, печатные вырезки -- ИРЛИ Ф. 172. Ед хр 573.
   Текст-источник. No 4. [Костяной дворец] (Восемь сказок Вятской губернии. (Записи Е. В. Поповой, Д. К. Зеленина и М. И. Сунцовой) // Живая старина. 1912 [1914]. Вып. И -- IV. С 278--279; запись Д. К. Зеленина)
   Тушица*
   Текст-источник. Соколовы. No 92. Мое путешествие.
   ...я в бабки снаряжаюсь... -- т. е. иду к роженице; бабка -- здесь: повивальная бабка.
   Кукушка*
   Сказка написана до 1917 года.
   Текст-источник: No 5. Про раков [Легенда о происхождении раков] (Восемь сказок Вятской губернии. С. 279; запись Д. К. Зеленина).

-------------------------------------------------------------------------------------

   Источник текста: Ремизов А. М. Собрание сочинений. Т. 2. Докука и балагурье. -- М.: Русская книга, 2000. С. 439--488.
   
   
   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов