Тарле Евгений Викторович - Политический деятель старой Франции

ПОЛИТИЧЕСКІЙ ДѢЯТЕЛЬ СТАРОЙ ФРАНЦІИ.

(Историческій очеркъ).

Эпиграфомъ къ своимъ поразительно художественнымъ "Замогильнымъ Запискамъ" Шатобріанъ выбралъ латинскій стихъ: Sicut nubes... quasi nares... relut umbra. Когда онъ перебиралъ въ своей головѣ и заносилъ на бумагу воспоминанія о пережитомъ, передуманномъ и перечувствованномъ, ему приходилось испытывать смутныя и неясныя впечатлѣнія человѣка, устремляющаго взоръ въ далекое море и еле различающаго тамъ "какъ будто облака... не то корабли, не то игру свѣта и тѣней". Для отживавшаго вѣкъ восьмидесятилѣтняго старика представлялись окутанными туманомъ всѣ грандіозныя событія, свидѣтелемъ которыхъ онъ былъ въ своей жизни; тѣ "дуновенія бурь земныхъ", о которыхъ говоритъ нашъ поэтъ, казались автору "Mémoires d'outre-tombe" сказочными по своей непреодолимой силѣ. Многіе современники и потомки Шатобріана раздѣляютъ съ нимъ это чувство нѣкоторой подавленности передъ размѣрами и характеромъ историческихъ явленій конца XVIII и начала XIX столѣтія, многіе историки революціи и имперіи, писавшіе въ 20-хъ и 30-хъ годахъ, отчасти какъ очевидцы, отчасти по устнымъ разсказамъ, останавливались въ недоумѣніи передъ колоссальностью внѣшнихъ фактовъ и, не рѣдко впадая въ мистическія преувеличенія, прибѣгали къ совершенно ненаучнымъ объясненіямъ и выводамъ. Есть такіе мемуаристы и историки упомянутой эпохи, къ произведеніямъ которыхъ можно было бы съ полнымъ правомъ примѣнить слова, служившія заглавіемъ одной средневѣковой французской хроники "Gesta Dei per Francos": Дѣла божьи, совершенныя черезъ французовъ.

И если спокойствія и самообладанія не хватало у людей, только писавшихъ объ этихъ событіяхъ, то отъ лицъ, которыя ихъ переживали и, главное, принимали въ нихъ участіе, мы въ огромномъ большинствѣ случаевъ напрасно стали бы ожидать вполнѣ трезвой оцѣнки и безпристрастныхъ квалификацій дѣятелей и фактовъ упомянутой эпохи. Въ особенности не скоро дождались всеобщаго признанія тѣ принципы, во имя которыхъ начался переворотъ 1789 г. Не только главные враги не хотѣли примириться съ тѣми идеями, которымъ традиція приписывала всѣ бѣдствія, постигшія Францію, но и прежніе сторонники новыхъ доктринъ не рѣшались весьма долго провозглашать ихъ съ былою силой и увѣренностью. Голоса людей, не отступившихъ отъ своихъ убѣжденій, продолжавшихъ громко и безстрашно отстаивать ихъ, были наперечетъ въ тѣ времена, которыя непосредственно слѣдовали послѣ 1815 г.; и, если коренные принципы названнаго переворота получили всемірно-историческое значеніе, то дѣятельность людей, сохранившихъ эти принципы, защищавшихъ ихъ въ трудные года отъ враговъ,-- представляетъ особый интересъ теперь, когда, наконецъ, можно оцѣнить эту дѣятельность съ объективной, исторической точки зрѣнія. Слишкомъ мало было такихъ дѣятелей, слишкомъ немногіе съумѣли тотчасъ же послѣ пережитыхъ грандіозныхъ событій различить среди улегающейся бури ту "путеводную звѣзду" {Выраженіе Бенжамена Констана.}, которая не переставала свѣтить имъ и отъ которой, по ихъ мнѣнію, только и можно было ожидать спасенія; и такъ какъ этихъ людей было мало, то личная роль ихъ является еще значительнѣе, дѣятельность каждаго изъ нихъ еще интереснѣе. Біографіи человѣка, вписавшаго свое имя въ исторію въ качествѣ одного изъ самыхъ сильныхъ защитниковъ новыхъ ученій, и посвящется настоящій этюдъ.

II.

При жизни Ройе-Колларъ пользовался громаднымъ вліяніемъ въ парламентскихъ кругахъ и въ обществѣ; его рѣчи являлись просто политическими событіями, его слова ловились и повторялись, къ нему обращались за поддержкой могущественныя партіи и министерскіе кабинеты. Но когда онъ умеръ въ 1845 г., послѣ пятнадцати лѣтъ, проведенныхъ въ деревнѣ въ полномъ отчужденіи отъ общественныхъ дѣлъ, -- его смерть прошла незамѣченной, не вызвала даже сколько-нибудь значительной некрологической литературы. Другіе вопросы и другіе интересы волновали и раздѣляли Францію, и фигура стараго парламентариста уже давно, задолго до смерти, не привлекала къ себѣ вниманія. Ройе-Колларъ почти ничего не писалъ и не оставилъ послѣ себя совсѣмъ литературнаго наслѣдія. Это также способствовало тому, что о немъ мало помнили. Всѣ его рѣчи писались имъ цѣликомъ до произнесенія ихъ съ трибуны, но долгое время эти бумаги не были обнародованы. Только въ 1861 году другъ Ройе-Коллара Барантъ издалъ полностью всѣ рѣчи, всѣ докладныя записки, и вообще, всѣ документы, имѣющіе политическое значеніе и найденные въ кабинетѣ покойнаго. Это изданіе {"La vie politique de М. Royer Collard: ses discours et ses écrits par" М.de Barante Paris. 1861. 2 vol.}, состоящее изъ двухъ большихъ томовъ (больше тысячи страницъ), и служитъ главнымъ и непосредственнымъ источникомъ для изученія политическихъ доктринъ Ройе-Коллара. Біографическихъ работъ о немъ вплоть до самаго послѣдняго времени не появлялось, если не считать нѣсколькихъ большихъ замѣтокъ, не претендующихъ на особую освѣдомленность. Недавно, правда, въ Парижѣ вышла въ свѣтъ книга Спюллера {Spuller: "Royer Collard" (Paris 1895. 1 vol.): этюды Philippe'а и воспоминанія Сентъ-Бёва послужили Spuller'у источниками.} о Ройе-Колларѣ, содержащая довольно подробное его жизнеописаніе, но этотъ трудъ, удѣляя много мѣста личной жизни своего героя, совершенно не касается происхожденія и эволюціи его идей. Эта до сихъ поръ не выполненная задача тѣмъ больше заслуживаетъ вниманія, что правильное ея разрѣшеніе помогло бы выяснить, какимъ образомъ и до какой степени XVIII вѣкъ вліялъ на ХІХ-ый въ такой важной категоріи идей, какъ политическія теоріи.

Ройе-Колларъ не только по своимъ ученіямъ, но и по личнымъ связямъ, и даже по возрасту принадлежитъ къ концу прошлаго и началу настоящаго вѣка; предварительное разсмотрѣніе біографическихъ фактовъ прямо приведетъ насъ къ анализу его воззрѣній и нѣсколько поможетъ разобраться въ нихъ.

Пьеръ-Поль Ройе-Колларъ родился въ 1763 г. въ деревнѣ Сомпюи, въ Шампаніи. Его мать была Анжелика Колларъ, а отецъ -- Антуанъ Ройе: дѣти этой четы носили двойное имя. И отецъ, и мать будущаго дѣятеля принадлежали къ типичнымъ сельскимъ дворянскимъ семьямъ старой Франціи. Цѣлыя поколѣнія этихъ семей жили и умирали въ своихъ родовыхъ помѣстьяхъ, занимаясь хозяйствомъ и охотами, а также усердно посѣщая церковь и читая книги духовнаго содержанія. И Ройе, и Коллары принадлежали къ янсенистскому толку; католическій піэтизмъ смѣшивался у нихъ съ чисто сектантскою суровостью морали и ригористичнымъ исполненіемъ ритуаловъ. Вообще, янсенизмъ пустилъ въ Шампаніи глубокіе корни; не только помѣщики, но и крестьяне склонялись къ нему. Досуги въ этой странѣ посвящались религіозному чтенію, совмѣстнымъ толкованіямъ трудныхъ мѣстъ Св. Писанія; крестьяне и слуги собирались по зимнимъ вечерамъ въ комнатахъ господъ, и хозяйка читала вслухъ Библію или Евангеліе, а собравшіеся благоговѣйно слушали. До какой степени набожность здѣсь была велика, указываетъ тотъ фактъ, что даже крестьянскія женщины, отправляясь на работу, брали съ собою Библію, чтобы почитать ее въ свободную минуту. Въ домѣ Ройе-Коллара была служанка, имѣвшая собственную библіотеку изъ 600--700 книгъ духовнаго содержанія; звали ее Маріей Жераръ. Мать Ройе-Коллара совершенно подходила по своему характеру и образу мыслей къ пуританской и нѣсколько ханжеской атмосферѣ, дарившей вокругъ. Она была женщиной жесткаго, сухого нрава, къ дѣтямъ особой любви не выказывала, и если любила ихъ, то поразительно искусно умѣла скрывать свои чувства; она зорко наблюдала за тѣмъ, чтобы семья въ положенные дни постилась, и вѣчно приставала къ своимъ сыновьямъ съ приглашеніями читать тѣ или другія благочестивыя произведенія янсенистскихъ первоучителей. Какъ относились прочія дѣти къ ея заботамъ объ ихъ душѣ -- мы не знаемъ, но Пьеръ не разъ сознавался впослѣдствіи, что духовно-просвѣтительное чтеніе надоѣдало ему до невозможности, и что онъ даже поднималъ по этому поводу противъ матери знамя возстанія. Такой отзывъ тѣмъ болѣе любопытенъ, что онъ всегда отзывался о своихъ родителяхъ съ большимъ уваженіемъ. Подъ домашнимъ кровомъ у него выработался твердый характеръ, сложились ригористическія моральныя правила и навсегда окрѣпло религіозное чувство; онъ не былъ правовѣрнымъ католикомъ, но всю жизнь вѣрилъ въ существованіе Бога; той же семейной обстановкѣ, вѣроятно, онъ обязанъ нѣкоторыми непріятными сторонами своей натуры: весьма можетъ быть, что онъ не сдѣлался бы такимъ педантомъ, такимъ требовательнымъ человѣкомъ, если бы съ самаго дѣтства педантизмъ постоянно не превозносился передъ нимъ всѣми окружающими и если бы выполненіе щепетильныхъ и мелочныхъ требованій не ставилось на высоту вѣнца добродѣтелей.

Когда онъ достигъ двѣнадцати лѣтняго возраста, его отправили въ Шомонъ, въ коллегію: курсъ, начатый въ Шомонѣ, онъ кончилъ въ Сенть-Омерѣ. Будучи въ коллегіи, онъ съ жаромъ занимался изученіемъ французской литературы и, въ особенности, ея классиковъ: Боссюэтъ, Паскаль не сходили съ его стола такъ же, какъ римскіе и греческіе историки и поэты, которыми онъ занимался, можетъ быть, не такъ усердно, но которые до конца жизни не переставали интересовать его. У него была привычка читать понравившееся произведеніе по десяти, пятнадцати разъ, и Расинъ, Корнель были изучены имъ почти на память. Современные писатели, наполнявшіе тогда своей славой всю Европу, не пользовались его расположеніемъ; правда, онъ любилъ и уважалъ Монтескье, но другимъ дѣятелямъ просвѣтительной литературы онъ не могъ простить ихъ вольнаго отношенія къ объектамъ религіозныхъ вѣрованій. Въ особенности онъ ненавидѣлъ Вольтера; этотъ блестящій талантъ поражалъ и противъ воли привлекалъ его, заставлялъ любоваться собою, онъ читалъ всѣ сочиненія Вольтера отъ альфы до омеги, но никогда не поддавался этому вліянію и постоянно искалъ случая выразить свое отвращеніе къ гонителю infâme.

Еще, когда онъ начиналъ прохожденіе курса коллегіи, родители Пьера объявили ему, что желали бы видѣть его священниковъ. При всей своей набожности молодой человѣкъ сознавалъ въ себѣ слишкомъ независимую натуру и слишкомъ широкій полетъ мысли, чтобы съ удовольствіемъ думать о стѣсненномъ поприщѣ католическаго духовнаго лица; онъ объявилъ родителямъ, когда, по окончаніи курса, они повторили свое предложеніе, что въ священники идти не желаетъ и что поищетъ себѣ заработка, занимаясь юриспруденціей. Вскорѣ послѣ того онъ отправился въ Парижъ и, чтобы подготовиться къ самостоятельной адвокатской дѣятельности и на практикѣ изучить судебную процедуру, поступилъ клеркомъ въ канцелярію одного парламентскаго прокурора, приходившагося ему дальнимъ родственникомъ.

Интересное время переживалъ тогда Парижъ; конецъ восьмидесятыхъ годовъ прошлаго столѣтія оставилъ въ умахъ разныхъ людей различныя, но всегда странныя впечатлѣнія и воспоминанія. Многіе вмѣстѣ съ Талейраномъ говорили впослѣдствіи, что кто не жилъ до революціи, тотъ не знаетъ, что такое счастье; что никогда не дышалось такъ привольно и радостно, какъ тогда. Другіе описывали это время, какъ эпоху высшаго проявленія всѣхъ безобразій стараго режима. Третьи утверждали, что тревога и ожиданіе владѣли тогда всѣмъ существомъ человѣка, что гроза уже носилась въ воздухѣ. "Часто я вглядывался въ ликующихъ нарядныхъ красавицъ, порхавшихъ по бальнымъ заламъ Тріанона, часто не могъ я отвести глазъ отъ ихъ веселыхъ кавалеровъ, и мнѣ казалось, что на ихъ лица уже легла смертная тѣнь", писалъ въ 30-хъ годахъ одинъ старый придворный Маріи-Антуанетты.

Тотъ кругъ парламентскихъ законниковъ и крупныхъ буржуа, въ который попалъ Ройе-Колларъ по пріѣздѣ въ Парижъ, являлся оппозиціоннымъ слоемъ общества. Извѣстна роль, которую играли старые французскіе парламенты въ революціонную эпоху: они были очагомъ легальной оппозиціи, единственнымъ учрежденіемъ, которое хоть косвенно, хоть весьма слабо могло заявлять свое неудовольствіе, свой протестъ противъ дѣйствій правительства. Если вообще броженіе расло, если многіе уже были на готовѣ и на сторожѣ, то парламентъ одинъ имѣлъ физическую возможность начать борьбу съ правительствомъ; естественно, что популярность этого учрежденія была необычайна во всей Франціи. Молодой клеркъ всей душой былъ на сторонѣ недовольныхъ и уже черезъ много лѣтъ не находилъ словъ, чтобы выразить свое восхищеніе поведеніемъ парламента передъ революціей. Его плѣняло тутъ все: и важныя традиціонныя формы, и величавая сдержанность рѣчи и поступковъ, и непоколебимая стойкость политики, и, наконецъ, умѣренность и законность требованій. Мы едва ли ошибемся, если скажемъ, что никогда уже никакое политическое собраніе не было такъ по сердцу Ройе-Коллару, какъ старое судебное учрежденіе дореволюціонной Франціи. Сложились ли у него къ тому времени вполнѣ опредѣленныя политическія убѣжденія, мы не знаемъ; насколько можно судитъ по отрывочнымъ даннымъ, въ его тогдашнемъ міросозерцаніи господствовалъ лишь отрицательный взглядъ на современный государственный строй, но каковы были его положительныя воззрѣнія, сказать трудно. Подобно всей оппозиціонной буржуазіи, которой принадлежитъ дебютъ въ великой революціи, Ройе-Колларъ стоялъ за уничтоженіе привилегій дворянства и духовенства и за ограниченіе королевской власти; но ошибочно было бы думать, что исключительно классовое раздраженіе говорило въ немъ: опять-таки, подобно почти всему среднему сословію въ эти годы, онъ совершенно безкорыстно желалъ всеобщаго равенства для французскаго народа. "Мы всѣ были патріотами, это было время патріотизма", говаривалъ онъ часто въ старости. Въ его положеніи въ эту эпоху можно замѣтить извѣстную двойственность: по своимъ общественнымъ взглядамъ онъ примыкалъ къ широкому кругу либеральной буржуазіи, но по религіознымъ воззрѣніямъ рѣзко отдѣлялся отъ этой группы. Онъ оставался вѣрующимъ христіаниномъ; нужно перенестись въ то время, чтобы понять, какимъ образомъ такая интимная сторона душевной жизни, какъ вѣра, могла создавать нѣкоторую неопредѣленность въ положеніи молодого человѣка: тогда религіозное отрицаніе или индифферентизмъ являлись въ глазахъ многихъ боевымъ оружіемъ въ борьбѣ противъ привилегированнаго сословія "монаховъ и священниковъ". Посѣщеніе церкви, сдержанные отзывы о духовенствѣ, наличность католическихъ идей,-- все это считалось не только отсталостью въ интеллектуальномъ отношеніи, но и признакомъ политическаго оппортюнизма. Конечно, знавшіе его люди, хорошо понимали, чему сочувствуетъ Ройе-Колларъ -- новой или старой Франціи, но пользоваться вліяніемъ въ широкихъ кругахъ либеральной молодежи онъ не могъ уже, вслѣдствіе отсутствія требовавшагося тогда вполнѣ однороднаго политическаго символа вѣры.

Стоя въ принципѣ за представительный образъ правленія, онъ однако, не склонялся на сторону парламентскихъ учрежденій Великобританіи; отъ тогдашнихъ англомановъ его отдѣляло глубокое отвращеніе къ аристократическимъ привилегіямъ и ко всему, что, такъ или иначе, напоминало олигархію. Но его не смущало отсутствіе вполнѣ выработаннаго положительнаго идеала: отрицательный былъ за то ему слишкомъ ясенъ, и вся душевная энергія вкладывалась цѣликомъ въ стремленіе разрушить старый строй. Когда, наконецъ, были созваны генеральные штаты, Ройе-Колларъ былъ весь поглощенъ вниманіемъ къ тому, что происходило на засѣданіяхъ представителей; онъ слѣдилъ за тѣми двумя потоками, на которые сначала разбилось революціонное теченіе: бурныя дебаты въ собраніи занимали его такъ же живо, какъ поднимавшаяся гроза среди парижскаго народа. Онъ вовсе не желалъ, чтобы движеніе приняло исключительно парламентскія формы; онъ понималъ, что старая власть все еще остается во главѣ правленія, что безъ внѣшней поддержки собраніе не будетъ дѣйствовать такъ увѣренно, какъ ему бы хотѣлось. Народъ казался ему главнымъ героемъ начинавшейся трагедіи, и его потянуло къ сближенію съ низшими слоями парижскаго народонаселенія. Онъ жилъ на одной изъ улицъ проходящихъ около, самой рѣки. Эти улицы были тогда заселены по большей части мелкими ремесленниками и торговцами, рыбаками, поденщиками, работавшими на пристани и т. п. Ройе-Колларъ сразу вошелъ въ довѣріе къ своимъ сосѣдямъ; ежедневно можно было видѣть его окруженнаго толпой рыбаковъ, матросовъ и рабочихъ и разсказывающаго имъ новости дня самымъ оживленнымъ образомъ. Нечего и говорить, что тема этихъ бесѣдъ всегда была одна и та же: борьба между собраніемъ и королемъ занимала всѣ умы. Простой народъ, на девять десятыхъ безграмотный, зналъ въ самыхъ общихъ чертахъ о ходѣ событій; до генеральныхъ штатовъ (а потомъ конституанты) ему было первое время довольно мало дѣла. Заполнить ненормальную и даже опасную пропасть, существовавшую между народомъ и представителями трехъ сословій могло только лишь политическое воспитаніе, и если событія не по днямъ, а по часамъ усиливали всеобщій интересъ къ текущимъ дѣламъ, то люди, подобные Ройе-Коллару, старались пользоваться этимъ съ той цѣлью, чтобы направить силу народа на поддержку собранія. Онъ объяснялъ своимъ собесѣдникамъ положеніе и роль отдѣльныхъ группъ въ собраніи, давалъ характеристику дѣятелей, уже начинавшихъ привлекать къ себѣ вниманіе Франціи, излагалъ передъ ними ходъ каждаго засѣданія, передавалъ рѣчи ораторовъ. Роль ментора, политическаго воспитателя, всегда прекрасно удавалась Ройе-Коллару, и, видно, онъ умѣлъ понравиться своимъ слушателямъ, потому что, когда нужно было избирать коммунальный совѣтъ и Парижъ былъ раздѣленъ на избирательные округи,-- молодой, никому изъ вліятельныхъ лицъ невѣдомый, юристъ былъ избранъ депутатомъ отъ того округа, гдѣ онъ жилъ.

Этотъ первый коммунальный совѣтъ города Парижа состоялъ, по большей части, изъ убѣжденныхъ конституціоналистовъ и радикаловъ. Въ его составъ входили, между прочимъ, Кондорсэ и астрономъ Бальи, бывшій мэромъ Парижа. Ройе-Колларъ понравился своимъ товарищамъ и вскорѣ они его выбрали секретаремъ совѣта. Кондорсэ полюбилъ его, но въ особенности онъ сошелся съ Бальи, астрономическіе трактаты котораго изучалъ еще въ коллегіи. Бальи сталъ другомъ и руководителемъ Ройе-Коллара, который всегда вспоминалъ о немъ съ грустью и любовью. Когда наступилъ терроръ, когда Кондорсэ и Бальи пали его жертвами, это причинило ихъ молодому другу тяжкое горе, которое не утихло съ годами. Тридцать пять лѣтъ спустя {Spdier, 26.}, произнося рѣчь въ академіи, Ройе-Колларъ плакалъ, говоря о Бальи, и говорилъ, что это имя напоминаетъ ему самыя высокія и лучшія чувства, когда-либо владѣвшія имъ въ жизни. Кондорсэ, Бальи, а также Лафайеть, котораго онъ глубоко уважалъ, имѣли на него большое вліяніе въ томъ отношеніи, что ввели его въ самую лабораторію тогдашней политической жизни и ярко освѣтили передъ нимъ путь, nö которому шла Франція. Ройе-Колларъ въ это время сталъ задумываться надъ такими вопросами, которыхъ онъ раньше не задавалъ себѣ. По его мнѣнію, было достигнуто весьма многое, къ чему стремились съ начала переворота, а между тѣмъ общественное настроеніе какъ-то на его взглядъ странно не утихало. Наоборотъ, были симптомы, показывавшіе, что движеніе разростается и выходить изъ предѣловъ, гдѣ оно казалось нѣкоторое время заключеннымъ. Такое событіе, какъ ночь четвертаго августа,-- правда, привело его въ восторгъ, окончательное крушеніе сословныхъ привилегій,-- казалось ему величайшимъ подвигомъ собранія, но уже эта ночь навела его на раздумье, le fit réfléchir, какъ выражался онъ самъ. Онъ былъ того мнѣнія, что все начало дѣлаться какъ-то слишкомъ поспѣшно, лихорадочно быстро; какъ и многіе другіе, онъ не былъ въ состояніи сразу приноровиться къ быстрому ходу политической жизни; онъ все еще сердцемъ былъ на сторонѣ революціи, но умомъ не всегда успѣвалъ идти въ уровень съ событіями.

А новое настроеніе народа вскорѣ дало себя знать и въ выборѣ вліятельныхъ лицъ: Бальи былъ найденъ слишкомъ умѣреннымъ, и вмѣсто него мэромъ сдѣлали Петіона, убѣжденнаго и крайняго радикала. Ройе-Колларъ продолжалъ исполнять свои обязанности секретаря совѣта, хотя уже чужіе люди окружали ею и другіе голоса ему приходилось слышать. Когда, наконецъ, десятаго августа 1792 г. монархія была низвергнута, когда крайніе элементы торжествовали на всѣхъ пунктахъ и власть перешла почти всецѣло въ ихъ руки, Ройе-Колларъ счелъ для себя немыслимымъ оставаться на своемъ посту и подалъ въ отставку. Вмѣсто него, секретаремъ коммунальнаго совѣта тотчасъ же былъ избранъ Тальенъ, вскорѣ прославившійся въ качествѣ одного изъ самыхъ ярыхъ террористовъ. Ройе-Колларъ въ положеніи частнаго лица продолжалъ дѣлать то же, что онъ дѣлалъ до своего избранія: бесѣда съ матросами, рыбаками и продавцами зельтерской воды продолжались по прежнему, но тонъ этихъ бесѣдъ былъ уже иной. Теперь Ройе-Колларъ употреблялъ всѣ мѣры, чтобы отвратить своихъ слушателей отъ террористической политики крайнихъ партій, политики, ставшей слишкомъ замѣтной послѣ казни короля. Просто поразительный успѣхъ увѣнчалъ его усилія: округъ Сенъ-Луи (въ которомъ онъ жилъ), уполномочилъ его явиться въ конвентъ въ маѣ 1793 года и просить верховное собраніе воздерживаться отъ тѣхъ страшныхъ мѣропріятій противъ всѣхъ подозрительныхъ лицъ, отъ тѣхъ жестокостей, которыми конвентъ уже успѣлъ нагнать ужасъ даже на самыхъ искреннихъ республиканцевъ.

Какъ извѣстно, май мѣсяцъ 1793 года былъ временемъ послѣднихъ, рѣшительныхъ схватокъ между жирондистами и монтаньярами: Ройе-Колларъ горячо желалъ побѣды жирондистовъ и на свою делегацію смотрѣлъ, какъ на средство подѣйствовать отъ имени общества въ пользу болѣе умѣренной партіи. Нужно замѣтить, что изъ могучихъ людей конвента онъ ни съ кѣмъ въ близкихъ отношеніяхъ не находился и поэтому могъ разсчитывать только лишь на поддержку жиронды. Любопытно, что Ройе-Колларъ былъ знакомъ съ Дантономъ; Дантонъ пытался даже привлечъ его на свою сторону, но всѣ попытки были напрасны. "Переходите къ намъ,-- сказалъ Дантонъ ему,-- нужно съ волками по волчьи выть (il faut hurler avec les loups)". "Это позволительно только волкамъ", возразилъ Ройе-Колларъ. На этомъ они и покончили. Ройе-Колларъ высоко цѣнилъ личный характеръ Дантона, считалъ его великодушнымъ человѣкомъ, но сближеніе съ нимъ казалось ему немыслимымъ.

Итакъ, говоря съ якобинцами въ собраніи отъ имени своего округа, Ройе-Колларъ не имѣлъ подъ собою той почвы личной безопасности, которая въ эти времена была исключительнымъ удѣломъ людей, заявившихъ свою благонадежность, свой "civisme", передъ сильнымъ міра сего. Можно было ожидать робкихъ, нерѣшительныхъ фразъ, колебаній, оговорокъ; однако его рѣчь передъ конвентомъ полна спокойнаго достоинства и смѣлости. Нѣкоторыя выдержки изъ нея лучше всего характеризуютъ тогдашнія убѣжденія Ройе-Коллара. "Наступило время,-- сказалъ онъ {См. Barante I, 9; всѣ рѣчи и произведенія Ройе-Коллара я цитирую по единственному полному изданію Barante'а, заглавіе котораго приведено выше.},-- когда намъ нужно прервать молчаніе и заявить наше желаніе. Мы знаемъ въ конвентѣ только конвентъ. Въ каждомъ изъ его членовъ мы будемъ защищать народное верховенство, представителями котораго всѣ они являются. Мы будемъ защищать его отъ всѣхъ, кто подъ маской патріотизма желаетъ убить свободу... Пусть окровавленный скипетръ анархіи будетъ сломанъ, пусть начнется царство законовъ"... Жирондисты встрѣтили эту рѣчь апплодисментами, а монтаньяры ее запомнили, такъ же какъ имя смѣльчака.

Произнести такую рѣчь передъ конвентомъ было почти равносильно тому, какъ если бы московскій бояринъ произнесъ передъ Іоанномъ Грознымъ филиппику противъ царской власти. Разница заключалась лишь въ томъ, что Ройе-Коллара не могла постигнуть кара сразу, такъ какъ, повторяемъ, еще шелъ послѣдній актъ борьбы монтаньяровъ за власть. Но финалъ не заставилъ себя долго ждать: черезъ нѣсколько дней послѣ рѣчи Ройе-Коллара, 31 мая, рѣшилось паденіе жиронды. Монтаньяры держали въ своихъ рукахъ Францію, разыскивали измѣнниковъ и сводили счеты со своими политическими антагонистами. Полиція уже искала Ройе-Коллара; чтобы спасти свою голову, ему нужно было бѣжать изъ Парижа, какъ можно поспѣшнѣе. Онъ успѣлъ прискакать въ Сомпюи, въ родную деревню, и явился къ матери (отецъ его умеръ незадолго до того). Трудное дѣло предстояло матери и сыну: нужно было беречься, потому что, въ случаѣ доноса, спасенія ожидать нельзя было не только Ройе-Коллару, но и его матери за то, что не донесла и укрыла его. На слугъ и крестьянъ можно было положиться, въ особенности на нѣкоторыхъ. Г-жа Ройе попросила старую служанку (Жераръ) поселиться на самомъ верхнемъ этажѣ дома и наблюдать за окрестностями, чтобы всегда можно было знать о приближеніи опасности. Другому слугѣ она приказала всегда держать подъ сѣдломъ лошадь на случай, если нужно будетъ бѣжать. А сыну своему она посовѣтовала каждый день съ утра отправляться въ поле на работу и возвращаться поздно вечеромъ.

Конечно, такое положеніе дѣлъ долго длиться не могло; прежде всего, г-жа Ройе сама по себѣ казалась неблагонамѣренной, потому что было извѣстно, что она любитъ читать Евангеліе и что у нея часто собираются крестьяне для общей молитвы; кромѣ того, революціонная полиція была слишкомъ хорошо организована, чтобы бѣглецъ могъ долго скрываться отъ ея взоровъ. Въ одинъ прекрасный день въ домъ Ройе явился прокуроръ округа Витри-ле-Франсуа, нѣкто Гери. Войдя въ комнату хозяйки дома, онъ засталъ ее за рукодѣльемъ, окруженной служанками и читающей имъ книгу духовнаго содержанія. Стѣны комнаты были украшены двумя большими распятіями. Прежде чѣмъ заявить о цѣляхъ посѣщенія, гражданинъ Гери счелъ долгомъ возмутиться такой неблагонамѣренной обстановкой. "Какъ, милостивая государыня,-- сказалъ онъ,-- что это вы развѣсили по стѣнамъ? Неужели вы не знаете, что это анти-революціонно?" Бѣдная женщина отвѣчала, что она привыкла къ этимъ Распятіямъ, что это фамильные предметы. Гери прервалъ ее; какъ онъ впослѣдствіи самъ сознался, ему импонировало ея безстрашіе. "Дѣло не въ томъ: я пріѣхалъ по поводу вашего сына. У меня есть относительно него самыя строгія распоряженія, и я знаю, что онъ здѣсь, знаю, что онъ дѣлаетъ, въ какомъ часу отправляется на работу и когда возвращается. Я явился сюда, еще не зная, какъ съ нимъ поступить". (А не зналъ Гери, какъ поступить оттого, что прослышалъ о знакомствѣ съ преслѣдуемымъ самого Дантона и боялся излишней исполнительностью навлечь на себя неудовольствіе). "Вашъ сынъ сильно скомпрометтированъ,-- продолжалъ онъ,-- я не могу его скрывать или защищать; я могу развѣ только не замѣчать его. Я подожду его здѣсь и мы посмотримъ тогда, что дѣлать". Когда вечеромъ Ройе-Колларъ возвратился съ работы, Гери сказалъ ему: "Ты подвергаешься большой опасности и мнѣ нѣтъ охоты себя погубить изъ за тебя; но изъ уваженія къ твоей матери я тебя спасу, напишу въ Парижъ, что я тебя не нашелъ". Такъ онъ и написалъ; этому странному великодушію или нерѣшительности прокурора Ройе-Колларъ былъ обязанъ жизнью.

Молодой человѣкъ прожилъ еще нѣкоторое время, никуда уже не показываясь, въ домѣ своей матери; со дня на день онъ ожидалъ, что за нимъ придутъ жандармы; но вмѣсто, того явилось въ Сомпюи облетѣвшее всю Францію извѣстіе о переворотѣ 9-го термидора. Робеспьеръ палъ, терроръ окончился, десятки тысячъ людей выходили изъ тюремъ и казематовъ; Ройе-Колларъ находился внѣ опасности.

Возвращаться въ Парижъ ему все-таки не хотѣлось; группировка партій была слишкомъ неясной, для него; общая политическая атмосфера казалась ему совсѣмъ новой и непонятной. Онъ остался въ Сомпюи. Здѣсь въ родной деревнѣ ему все-таки пришлось вскорѣ заняться политикой. Дѣло въ томъ, что директорія, смѣнившая конвентъ, на первыхъ порахъ часто подражала ему. въ деспотическихъ замашкахъ и проявленіяхъ произвола, и ея чиновники нерѣдко представляли нѣчто среднее между недавними слугами террора и должностными лицами стараго порядка. Департаментскія власти (Марны) приказали жителямъ общины Сомпюи доставить подводы и провожатыхъ для перевозки военныхъ припасовъ въ Метцъ, а также требовали, чтобы община приняла на свой счетъ издержки, понесенныя правительствомъ на содержаніе войскъ, которыя нѣсколько раньше были употреблены для приведенія жителей Сомпюи въ надлежащую покорность. Итакъ, дѣло шло о двойной реквизиціи, казавшейся всѣмъ обитателямъ деревни мѣрою несправедливою и жестокою. Они рѣшили составить "протестацію", т. е. жалобу на дѣйствія департаментскихъ сановниковъ, и послать ее въ Парижъ. Редакцію этой жалобы они возложили на Ройе-Коллара. Онъ съ жаромъ принялся за дѣло, и вскорѣ бумага была готова. Она интересна не столько по своему значенію, сколько въ чисто біографическомъ отношеніи: врядъ ли какой другой политическій дѣятель обладалъ такой удивительной способностью восходить отъ конкретныхъ фактовъ общественной жизни къ общимъ принципамъ, высказывать по поводу самыхъ неважныхъ на первый взглядъ текущихъ дѣлъ -- руководящія воззрѣнія и теоріи. Онъ настаиваетъ на томъ, что власти не имѣли права возлагать на жителей Сомпюи денежный штрафъ безъ приговора суда; напоминаетъ, что вообще реквизиціи это чисто революціонная мѣра, которую пора оставить.

Эта бумага должна была пройти черезъ руки администратора департамента Марны Бранжа и, конечно, она ему не понравилась. Онъ ее задержалъ и грозилъ преслѣдовать автора. Тогда Ройе-Колларъ написалъ и напечаталъ открытое письмо {Barante I, 14.} къ Бранжу; это письмо представляетъ настоящую публицистическую проповѣдь. Прежде всего Ройе-Колларъ просить Бранжа воздерживаться на будущее время отъ инсинуацій; онъ, Ройе-Колларъ, писалъ въ своей жалобѣ, что реквизиціи несправедливы, а администраторъ понялъ или притворился, что понялъ это дѣло такъ, будто жалобщикъ желалъ бы распущенія всей арміи. Зачѣмъ понадобился такой пріемъ? Затѣмъ, чтобы намекнуть на существующее, будто бы, единство мысли между Ройе-Колларомъ и врагами родины. Далѣе. Администраторъ не пропускалъ жалобу въ Парижъ потому, что онъ усмотрѣлъ въ дѣйствіяхъ Ройе-Коллара обдуманное намѣреніе надоѣдать всякими пустяками законодательному корпусу и тѣмъ самымъ мѣшать его правильнымъ занятіямъ. По мнѣнію Ройе-Коллара, это также инсинуація, и весьма грубая. Шагъ за шагомъ доказываетъ онъ правоту своей жалобы и своихъ поступковъ и уличаетъ администратора въ незнаніи и неисполненіи законовъ. "Я знаю, милостивый государь,-- пишетъ онъ въ концѣ,-- что Вы уже оклеветали мои намѣренія и мотивы; я думаю, что вы и дальше будете клеветать на нихъ. Можетъ быть, это вамъ и удастся; я -- одинъ, я живу въ безвѣстномъ одиночествѣ, а вы располагаете всѣми силами администраціи, членомъ которой состоите. Отъ васъ зависятъ и съ вами такъ или иначе связаны весьма многіе люди, которые привыкли смотрѣть на все вашими глазами и ненавидѣть то, что вы ненавидите. Но общественное мнѣніе не принадлежитъ ни правительству, ни отдѣльнымъ партіямъ; рано или поздно, а истина и разумъ завоюютъ его. На меня меньше всего могутъ подѣйствовать ваши угрозы... Мысль нельзя сковать цѣпями, а дѣйствія людей должны сдерживаться рамками закона, но не предписаніями администраціи..."

Ройе-Колларъ всей душой ненавидѣлъ преданія конвента; ничто не могло возмутить его болѣе, нежели терростическія привычки сановныхъ лицъ, удержавшіяся отъ недавняго, но уже безвозвратно минувшаго прошлаго. Въ то время, какъ большинство не переставало называть свое время словомъ revolution, обозначая этимъ эпоху съ 1789 года, Ройе-Колларъ понималъ подъ этимъ выраженіемъ только мѣсяцы террора. Онъ всегда считалъ "революцію" чѣмъ то незаконнымъ, уродливымъ; взятіе Бастиліи, дѣйствія первыхъ двухъ собраній и даже дѣятельность конвента до паденія жиронды представлялись ему совершенно закономѣрными событіями. Къ несчастью, эти событія были насильственны, но насильственность была тутъ, по его мнѣнію, необходима и законна, за вычетомъ развѣ только казни Людовика XVI, которую онъ считалъ излишней. Что же касается до террора, то именно онъ и былъ временемъ беззаконій и разбоя, революціей противъ первыхъ основъ морали. Таково было убѣжденіе Ройе-Коллара, и онъ не переставалъ при каждомъ случаѣ подчеркивать разницу между "освободителями народа" 1789 г. и "убійцами" 1793 г. У него было весьма много единомышленниковъ во всей Франціи и въ его родномъ департаментѣ; со времени жалобы на реквизицію и печатной полемики съ администраторомъ, популярность Ройе-Коллара въ округѣ Марны возросла въ необычайной степени и имъ начало овладѣвать желаніе выступить на активную политическую арену.

Время тогда стояло интересное; директорія боролась на два фронта -- съ роялистами, желавшими возвращенія на престолъ графа Провансскаго, и съ якобинцами, мечтавшими объ учрежденіи новой единой палаты, новаго конвента. Наконецъ, были у директоріи еще странныя отношенія съ молодымъ генераломъ, который исполнялъ всѣ возлагавшіяся на него порученія весьма хорошо, но какъ-то ужъ слишкомъ быстро и удачно... Впрочемъ, этого генерала удалось пока отправить въ другую часть свѣта. Позволительно давать самыя разнообразныя характеристики различнымъ режимамъ великой революціи, но врядъ ли можно какой-либо изъ нихъ назвать правительствомъ приключеній съ такой справедливостью, какъ режимъ директоріи. Вся безпринципность ея политики сказывается лучше всего въ тѣхъ союзахъ съ отдѣльными партіями, которые директорія послѣдовательно заключала. Она интриговала съ якобинцами противъ роялистовъ, соединялась съ роялистами противъ якобинцевъ, направляла совѣтъ 500 на совѣтъ старѣйшинъ, и наоборотъ; наконецъ, каждый изъ членовъ самой директоріи интриговалъ противъ четырехъ другихъ. Директорія жила изо дня въ день, но власти изъ своихъ рукъ не выпускала и правила всѣми дѣлами сама, сводя почти къ нулю значеніе обѣихъ частей законодательнаго корпуса, совѣтовъ старѣйшинъ и пятисотъ.

Вотъ въ такую то эпоху и задумалъ Ройе-Колларъ баллотироваться въ совѣть пятисотъ. Весною 1797 г. онъ былъ избранъ въ департаментѣ Марны и тотчасъ послѣ выборовъ онъ написалъ благодарственное письмо къ избирателямъ, въ которомъ между прочимъ заявлялъ, что онъ желаетъ возвращенія порядка, свободы и законности, возстановленія морали и нравственности на ея старыхъ основаніяхъ и полнаго и окончательнаго изгнанія революціоннаго призрака. Пріѣхавъ въ Парижъ, Ройе-Колларъ долгое время зондировалъ почву, знакомился съ политическими дѣятелями, изучалъ группировку партій. Убѣжденія у него были твердыя и онъ ихъ не измѣнилъ по пріѣздѣ въ столицу" но необходимо было ознакомиться съ боевыми парламентскими пріемами, съ конкретными партійными формулами, въ которыя было удобнѣе всего въ данную минуту облечь свои принципы. Въ то время борьба между якобинцами и умѣреннымъ большинствомъ сосредоточивалась на вопросѣ о конституціи: крайніе желали возвращенія конституціи 1793 года, т. е. конвента, а умѣренные -- сохраненія дѣйствующей конституціи 1795 года, т. е. директоріи. Издѣваясь надъ директоріей, указывая на ея стремленія подавить свободу печати, на ея пресмыкательство передъ военной силой, на законодательные совѣты, лишенные всякой иниціативы, и приглашая всѣхъ конспирировать противъ правительства, Сильвенъ Марѳшаль, поэтъ крайней партіи, писалъ {Эта пѣсня напечатана въ первый разъ въ книгѣ Advielle'я. "Histoire du Gracchus Babeuf", I, 204. Она очень характерна и, къ сожалѣнію, никѣмъ изъ историковъ эпохи не приводится.}:

... Le directoire exécutif,

En vertu du droit plumitif,

Vous interdit d'écrire;

N'écrivons pas; mais que chacun

Tout bas, pour le bonheur commun.

En bon frère conspire.

Une double conseil sans talents,

Cinq directeurs toujours tremblants

Au nom seul d'une pique:

Le soldat choyé, caressé

Et le démocrate écrasé:

Voilà la republique!

Выраженное въ этихъ куплетахъ чувство было обще всей группѣ бывшихъ членовъ конвента и ихъ приверженцевъ; справедливость требуетъ замѣтить, что характеристика, которую Сильвенъ Марѳшаль даетъ совѣтамъ пятисотъ и старѣйшинъ, совершенно правильна; если въ этихъ двухъ, поистинѣ, злосчастныхъ собраніяхъ и были люди, которымъ суждено было впослѣдствіи отличиться на парламентскомъ поприщѣ, прославиться въ качествѣ недюжинныхъ государственныхъ дѣятелей, то пока они засѣдали въ законодательномъ корпусѣ временъ директоріи, реѣ ихъ таланты какъ будто спали глубокимъ сномъ. Оба совѣта безпрекословно подчинялись всѣмъ повелѣніямъ и внушеніямъ директоровъ; своимъ раболѣпнымъ поведеніемъ передъ исполнительной властью они служатъ прообразомъ такъ называемыхъ конституціонныхъ учрежденій первой имперіи. Но при всѣхъ своихъ безчисленныхъ недостаткахъ правительство директоріи нравилось весьма многимъ людямъ, для которыхъ не только самовластіе директоровъ, а также единоличный деспотизмъ казался благомъ сравнительно съ ужасами террора. Эти люди поддерживали директорію потому только, что боялись, въ случаѣ ея низверженія, возврата дней конвента. Среди такихъ malgré eux защитниковъ господствующей формы правленія начинала поднимать голову роялистская партія, хранившая, по необходимости, гробовое молчаніе послѣ неудачъ первой коалиціи. Роялисты видѣли, что жажда покоя все больше и больше овладѣваетъ умами, что запросъ на сильное и авторитетное правительство высказывается гораздо замѣтнѣе, чѣмъ стремленіе сохранить республику. Этотъ запросъ дѣйствительно существовалъ, но только роялисты ошибались въ истинномъ характерѣ общественнаго настроенія: отъ революціонныхъ бурь Франція на самомъ дѣлѣ устала, но она желала также сохраненія всѣхъ пріобрѣтенныхъ переворотомъ духовныхъ и матеріальныхъ благъ. Приверженцы графа Провансскаго упустили изъ виду, что ядро населенія, крестьянство, пріобрѣвшее національныя имущества, страшится за свои новокупленные земельные участки и вполнѣ увѣрено, что если завтра будетъ возстановленъ королевскій тронъ, то послѣзавтра проданныя земли будутъ возвращены ихъ старымъ владѣльцамъ. Клерикальныя брошюрки, голословныя заявленія мало освѣдомленныхъ лицъ заставляли многихъ думать, что совершившійся экономическій coup d'état затронулъ интересы сравнительно небольшой кучки населенія и что для большинства вопросъ о возвращеніи старой монархіи не связанъ съ опасностью разоренія. Что касается до новыхъ политическихъ привычекъ, то роялисты полагали, что съ этимъ не трудно будетъ справиться; впрочемъ, весьма многіе изъ нихъ были того мнѣнія, что конституція должна быть октроирована возвратившимся "Людовикомъ XVIII", какъ уже тогда начали называть графа Провансскаго.

Когда Ройе-Колларъ явился въ Парижъ, онъ здѣсь засталъ двѣ партіи -- якобинцевъ и роялистовъ; людей, не желавшихъ ни террора, ни короля, было довольно много, но опредѣленной парламентской котеріи они не составляли. Они желали покоя, порядка и умѣренной свободы; предѣлы этой свободы варіировались до безконечности въ умахъ этихъ дѣятелей, большинство которыхъ примирилось потомъ со свободой временъ консульства и имперіи. Ройе-Колларъ, какъ намъ извѣстно, еще въ благодарственномъ письмѣ къ избирателямъ намекалъ, что будетъ бороться съ якобинцами, но во имя чего? Къ роялистамъ онъ особыхъ симпатій не чувствовалъ и хлопотать о возвращеніи графа Провансскаго не находилъ пока нужнымъ. Примкнуть къ правительству стало для него невозможнымъ, какъ только онъ приглядѣлся поближе къ положенію дѣлъ. "Слова: "республика, свобода, равенство, братство" были написаны на всѣхъ стѣнахъ, но вещей, которыя обозначаются этими словами, нигдѣ не было видно", пишетъ одинъ изъ самыхъ глубокихъ и остроумныхъ политическихъ наблюдателей эпохи {"Mémoires da prince de Talleyrand" (Paris, 1891), T. I, 257. "Tout était violent,-- добавляетъ онъ,-- et par conséquent rien ne pouvait être durable".}. Случайный, часто нелѣпый произволъ, напоминавшій худшія времена стараго режима, царилъ среди администраціи отъ высшихъ лицъ до мелкихъ исполнителей. Аресты, ночные обыски, перехватыванія писемъ, сажанье въ тюрьму безъ всякаго видимаго повода,-- всѣ эти черты правительственной политики, сдѣлавшія директорію вскорѣ и ненавистной, и презираемой, могли только навсегда отпугнуть и отвратить отъ нея Ройе-Коллара. Итакъ, онъ не примкнулъ ни къ одной изъ выдѣлившихся партій, ни къ правительству. Прямо не заявляя своихъ положительныхъ политическихъ убѣжденій, онъ сталъ въ оппозицію къ директоріи, строго осуждая всѣ ея незаконныя дѣйствія и понемногу, на почвѣ общаго недовольства существующимъ порядкомъ, сближаясь съ умѣренными роялистами. Сильно способствовало этому сближенію одно обстоятельство, послужившее также началомъ карьеры Ройе-Коллара, какъ оратора и парламентскаго дѣятеля.

Правительству директоріи приходилось считаться съ цѣлой массой требованій, направленныхъ къ тому, чтобы по возможности совершенно изгладить изъ памяти французскаго народа воспоминанія о временахъ разгара революціи. Изъ такихъ требованій выдавалось по своему значенію настойчивое домогательство умѣренныхъ партій о возстановленіи католическаго культа на прежнихъ основаніяхъ, о прекращеніи преслѣдованій противъ священниковъ, не присягнувшихъ революціоннымъ конституціямъ, наконецъ, о провозглашеніи полной свободы вѣроисповѣданій. Нельзя себѣ и представить вопроса, который могъ бы живѣе заинтересовать Ройе Коллара въ описываемое время. Прежде всего онъ былъ принципіально защитникомъ свободы вѣры и, если бы даже относился къ католицизму совершенно равнодушно, то все равно, былъ бы въ данномъ случаѣ за него. Далѣе: мы знаемъ, какого рода воспитаніе онъ получилъ и какія религіозныя убѣжденія сложились у него еще въ концѣ восьмидесятыхъ годовъ; эти убѣжденія остались тѣми же и черезъ 10 лѣтъ. Наконецъ, преслѣдованіе католическаго культа являлось однимъ изъ самыхъ яркихъ проявленій государственнаго міровоззрѣнія и практики конвентскаго большинства, и уже потому Ройе-Колларъ могъ бы стать его противникомъ. Подъ вліяніемъ этихъ стимуловъ, онъ объявилъ себя рѣшительнымъ врагомъ дѣйствующаго религіознаго законодательства и вошелъ въ близкія сношенія со всѣми защитниками католицизма, т. е. съ клерикалами и роялистами, такъ какъ люди, желавшіе порядка и свободы, бывшіе также врагами террора, но не имѣвшіе спеціальныхъ религіозныхъ тенденцій, относились къ разбираемому вопросу довольно равнодушно.

Въ совѣтѣ старѣйшинъ за отмѣну законовъ противъ католицизма высказался Порталисъ, впослѣдствіи, какъ извѣстно, завѣдывавщій духовнымъ вѣдомствомъ при Наполеонѣ; въ совѣтѣ пятисотъ выступилъ Камиллъ Жорданъ. Патетическая рѣчь Жордана многимъ не понравилась; она казалась слишкомъ контръ-революціонной. Послѣ Жордана говорилъ Ройе-Колларъ; эта первая его политическая рѣчь заслуживаетъ въ литературномъ отношеніи и въ смыслѣ содержанія -- полнаго вниманія: ея авторъ рѣдко когда говорилъ съ большимъ чувствомъ и выражалъ свои мысли съ большей свободой. Дѣйствующая конституція гласила {Конст. III-го г., ст. 354: Nul ne peut être empêché d'exercer, en se conformant aux lois, le culte qu'il s'est choisi; nul ne peut être forcé de contribuer aux dépenses d'aucun culte.}: "Никому нельзя мѣшать исповѣдывать избранную религію, примѣняясь къ общимъ законамъ. Никого нельзя заставлять платить въ пользу другого культа". Ройе-Колларъ заявлялъ въ своей рѣчи, что онъ совершенно согласенъ съ принципомъ государственнаго невмѣшательства въ церковныя дѣла, но что онъ желаетъ лишь широкаго примѣненія конституціи, распространенія ея и на католическую религію, которая de facto остается столь же притѣсняемой, какъ и во времена конвента. Онъ высказывалъ убѣжденіе, что его слушатели всѣ станутъ на его сторону, какъ только внимательно приглядятся къ положенію дѣлъ во Франціи. По мнѣнію оратора, при разсмотрѣніи дебатируемаго вопроса, прежде всего необходимо отрѣшиться отъ "философіи", отъ тѣхъ убійственныхъ ученій, которыя могутъ ввести законодателя въ заблужденіе. Умозрѣнія здѣсь непригодны, потому что сидящіе въ совѣтѣ пятисотъ -- являются законодателями Франціи, а не вселенной. Во Франціи католики составляютъ 7/8 всего населенія, а мѣшать большинству народа спокойно молиться Богу -- не только деспотично, но прямо нелѣпо. Религіозное чувство на лицо; безъ удовлетворенія оно остаться не можетъ; значить, для гонителей католицизма мыслимъ лишь другой исходъ -- замѣна его новой религіей. Это исходъ логическій, но возможенъ ли онъ въ дѣйствительности? "О вы, желающіе въ своемъ глубокомъ безуміи замѣнить какими-нибудь пустыми философскими разглагольствіями наставленія религіи, которая существуетъ уже восемнадцать вѣковъ,-- знаете ли вы, что такое вѣра?-- восклицаетъ Ройе-Колларъ {Barante, I, 32, 33 и сл.}: -- пересчитали ли вы, по великолѣпному выраженію Монтескье, тѣ безчисленныя нити, которыя насъ къ ней привязываютъ?" Не довольствуясь указаніями на моральную невозможность введенія новой религіи, ораторъ напоминаетъ своимъ слушателямъ, что такое безумное предпріятіе погубитъ ихъ самихъ прежде всего. Начиная съ этого мѣста рѣчи, можно, мнѣ кажется, въ точности прослѣдить, какъ Ройе-Колларъ пользуется мыслями Монтескье, облекая ихъ въ приличныя случаю формы. Какъ уже было замѣчено, Монтескье всегда былъ однимъ изъ любимѣйшихъ писателей Ройе-Коллара; онъ читалъ и перечитывалъ его произведенія, и если, сравнительно весьма рѣдко цитируетъ "Esprit de lois", то мало-мальски внимательное изученіе его рѣчей можетъ съ очевидностью показать, что Ройе-Колларъ всегда былъ вѣрнымъ послѣдователемъ главы политическихъ философовъ прошлаго вѣка. Имъ, и только имъ однимъ, вдохновлялся нашъ парламентаристъ; онъ такъ хорошо усвоилъ идеи Монтескье, что имѣлъ полное право не приводить на каждомъ шагу имени своего учителя, но не замѣчать истинной природы отношеній между философомъ и его послѣдователемъ могутъ только слишкомъ благоговѣйные біографы послѣдняго.

Говоря объ опасности для правителей вводить новую религію, Ройе-Колларъ повторяетъ мысль, высказанную авторомъ "Духа законовъ", и повторяетъ почти въ тѣхъ же выраженіяхъ {Barante, I, 33:

Une nation n'est pas impunément troublée offensée dans ses opinions religieuses... il est impossible que ce ressort ne réagisse avec plus de force contre le gouvernement compresseur... toutes les foudres des gouvernements despotiques sont alors impuissantes.

Ouevres complètes de Montesquieu (Paris 1877) T. V, chapitre XI: Du changement de religion.

Un prince qui entreprend dans son état de détruire ou de changer la réliglon dominante, s'éxpose beaucoup. Si son gouvernement est despotique il court plus de risque de voir une revolution que par quelque tyrannie que ce soit.}. Далѣе, онъ совѣтуетъ правительству упрочить католицизмъ, какъ можно сильнѣе, уже потому, что религія, въ свою очередь, дастъ незыблемый фундаментъ для новой, республиканской формы правленія. Основные законы государства еще слабы, еще нуждаются въ поддержкѣ и нельзя отказываться отъ возможности пріобрѣсти въ религіи могущественнаго союзника. Совершенно очевидно, что, высказывая эту мысль, Ройе-Колларъ опять вспомнилъ философа, за сорокъ лѣтъ до него говорившаго, что "религія можетъ поддержать государственный строй, когда законы безсильны" {См. Montesquieu, "De l'esprit des lois", указ. изд.; p. 140: la réligion peut soutenir l'état politique. lorsque les lois se trouvent dans l'impuissance.}. Опираясь на приведенные аргументы, Ройе-Колларъ просилъ распространить свободу вѣры и на католицизмъ, умолялъ сдѣлать это во имя справедливости и блага Франціи, настаивалъ на томъ, что католическій клиръ теперь уже не тотъ, что былъ до революціи, что онъ будетъ теперь заботиться только о самозащитѣ и не подумаетъ никогда о нетерпимости къ другимъ религіямъ. Рѣчь кончилась призывомъ противопоставить демагогическому лозунгу "l'audace et puis l'audace et encore l'audace" -- принципъ справедливости и милосердія. Совѣтъ рѣшилъ, выслушавъ эту рѣчь, принять проектъ коммиссіи, разсматривавшей законы о духовенствѣ, проектъ, благопріятный для католиковъ. Но впослѣдствіи было рѣшено нѣсколько измѣнить принятый проектъ къ явному ущербу для клира. Духовныя дѣла оставались въ хаотическомъ состояніи до знаменитаго наполеоновскаго конкордата.

III.

Пренія по поводу возстановленія католическаго культа сблизили Ройе-Коллара съ роялистами, но полнаго согласія между ними быть не могло. Большинство роялистовъ смотрѣло на все, что произошло съ 1789 года, какъ на преступленіе, совершенное Франціей: они полагали, что это преступленіе можетъ быть только искуплено призваніемъ королевской семьи и реставраціей стараго режима. Ройе-Колларъ, который по собственному признанію считалъ начало революціи лучшимъ временемъ своей жизни, не могъ, конечно, сойтись съ такими людьми совершенно; однако, въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ онъ чувствовалъ себя ближе къ нимъ, чѣмъ къ любой политической партіи. Сблизившись съ роялистами, онъ сталъ оказывать на нихъ сильное вліяніе, выразившееся вскорѣ въ томъ, что которыя уже окончательно и формально разбилась на два лагеря: крайнихъ роялистовъ и умѣренныхъ, желавшихъ для Франціи конституціоннаго режима съ наслѣдственнымъ королемъ во главѣ. Умѣренные тѣсно сблизились съ Ройе-Колларомъ, который только тѣмъ отличался отъ нихъ, что все еще пока стоялъ за республику. Но это продолжалось не долго. Директорія, которая весь свой короткій вѣкъ провела въ выслѣживаніи враговъ и въ политическихъ репрессіяхъ всякаго рода, съ 1796 года внимательно слѣдила за роялистами. Въ этомъ году былъ открытъ обширный заговоръ Бабёфа, носившій наполовину якобинскій, наполовину коммунистскій характеръ. Вожди заговора погибли на плахѣ, масса лицъ радикальнаго образа мыслей, подозрѣвавшихся въ конспиративномъ соучастіи,-- а иногда и не подозрѣвавшихся, но просто неугодныхъ правительству,-- была отправлена въ ссылку и въ тюрьмы. Съ революціонной партіей, какъ директоріи казалось, на долго было покончено послѣ этой расправы. Сведя счеты съ однимъ врагомъ, директорія начала подготовлять смертельный ударъ другому. Роялизмъ былъ директоріи еще болѣе ненавистенъ, чѣмъ революціонныя крайности; борьба съ нимъ была легче, чѣмъ борьба съ якобинцами, потому что большинство Франція одобрило бы всякія жестокости по отношенію къ ненавистнымъ "шуанамъ", а также и потому, что роялисты, какъ это было извѣстно черезъ шпіоновъ, не имѣли сильной боевой организаціи и не могли оказать сколько-нибудь серьезнаго сопротивленія. А между тѣмъ, не имѣя за собою, дѣйствительно, никакой силы, не пользуясь ни малѣйшимъ расположеніемъ большинства народа, роялисты усвоили себѣ понемногу тонъ, который могъ только раздражать, а не пугать правительство. Директорія знала, что, сокрушая приверженцевъ графа Провансскаго, она, во-первыхъ, избавляется отъ враговъ, а во-вторыхъ, нѣсколько поднимаетъ свой престижъ въ населеніи, которое, повторяемъ, ничего такъ не боялось тогда, какъ возстановленія старой монархіи. Что же касается до средства побѣды, то правительство не привыкло долго думать надъ подобными вопросами.

Въ ночь на 3-е сентября 1797 г. (18-го фруктидора) войска окружили зданіе Тюльерійскаго дворца. Одновременно начались аресты, продолжавшіеся затѣмъ цѣлый день. Пятьдесятъ членовъ изъ совѣтовъ "пятисотъ" и старѣйшинъ были арестованы и тотчасъ отправлены въ ссылку на поселеніе въ Кайенну, гдѣ многіе вскорѣ умерли отъ изнурительныхъ лихорадокъ; аресту подверглись и литературные дѣятели, редакторы сорока двухъ газетъ и вліятельнѣйшіе ихъ сотрудники; преслѣдованія противъ клира возобновились съ страшной силой; свобода прессы была уничтожена и директорія объявила, что съ этихъ поръ она своею дискреціонною властью будетъ закрывать тѣ періодическія изданія, которыя того заслужатъ. Переворотъ 18 фруктидора ясно показалъ, на какой путь вступила Франція; весьма многіе начали понимать, что наступилъ періодъ военныхъ coups d'état и что о политической свободѣ, даже самой умѣренной мечтать трудно.

Въ жизни Ройе-Коллара 18 фруктидора съиграло рѣшительную роль: при своей глубокой честности и политической неопытности объ былъ просто подавленъ совершившимся и чувствовалъ себя выбитымъ изъ колеи. Послѣ конвента, послѣ ужасовъ террора онъ не терялъ надежды на прочное установленіе республики; всѣ жестокости Робеспьера казались ему преходящимъ, временнымъ явленіемъ, ошибкою народа... Теперь же, когда его друзья (вродѣ Камилла Жордана), люди, рѣшительно ни въ чемъ неповинные, были преданы квалифицированной смертной казни въ болотахъ Кайенны, когда директорія, никого на спрашивая, не справляясь съ настроеніемъ народа, творила при помощи солдатъ все, что ей было угодно, молодому дѣятелю будущее родной страны представлялось мрачной тайной, господствующая республиканская форма правленія казалась осужденной на неминуемую гибель. Онъ всей душой стоялъ всегда за правовой порядокъ, который опредѣлялся имъ, какъ "благородная принадлежность человѣческаго рода"; безъ твердо установленныхъ политическихъ правъ, по его мнѣнію, "земная жизнь лишена достоинства". 18-е фруктидора обнаружило всю шаткость правового порядка при республикѣ, и Ройе-Колларъ навсегда порвалъ всякія связи съ республиканцами и началъ искать новаго общественнаго идеала. Чѣмъ больше онъ думалъ о роялистахъ и о графѣ Провансскомъ, тѣмъ больше склонялся онъ на ихъ сторону и тѣмъ сильнѣе начинали въ немъ говорить старыя чувства конституціоналиста 1789 года. Онъ не видѣлъ другого исхода изъ критическаго положенія государства; король, окруженный широко либеральными конституціонными учрежденіями, былъ единственнымъ, лицомъ, способнымъ, какъ онъ думалъ, спасти страну отъ анархіи или деспотизма. Въ какой формѣ послѣдній проявится, останется ли деспотомъ директорія, или ее кто-нибудь замѣнитъ, было для Ройе-Коллара все равно. Его отличительной чертой, какъ политическаго теоретика и практика нужно признать глубокое равнодушіе къ словамъ и внѣшнимъ терминамъ. Итакъ, онъ окончательно сошелся съ умѣренными роялистами; конечно, тотчасъ онъ принялся вплотную за политическое воспитаніе своихъ новыхъ единомышленниковъ. Онъ постарался внушить имъ мысль, что не Франція виновата передъ Бурбонами, а Бурбоны передъ Франціей, что, возвратившись, они должны стать на совсѣмъ иную точку зрѣнія, нежели прежде, что, словомъ, они должны быть "новыми монархами обновленной страны". Но разъ фамилія Бурбоновъ являлась по необходимости одной изъ важнѣйшихъ частей новой программы Ройе-Коллара, то, естественно, ему захотѣлось ближе ознакомиться съ этимъ семействомъ, въ особенности съ двумя братьями, стоявшими во главѣ фамиліи -- графомъ Провансскимъ и графомъ Артуа. На первыхъ порахъ впечатлѣнія Ройе-Коллара были очень неутѣшительны. Уже восемь лѣтъ жизнь братьевъ казненнаго короля проходила въ тревогѣ, бѣдности, униженіяхъ и лишеніяхъ всякаго рода. Въ первое время послѣ того, какъ они бѣжали изъ Франціи, они были полны жажды мести, вѣры въ свою побѣду и воинственнаго пыла. Цвѣтъ аристократіи былъ возлѣ нихъ; Пруссія и Австрія поднимались войной противъ Франціи; Англія готовилась къ нападенію на западные берега; въ Вандеѣ кипѣла страшная борьба, роялистскихъ крестьянъ съ войсками революціи. Были моменты, когда не только принцамъ, но и постороннимъ безучастнымъ зрителямъ казалось, что полная гибель республики несомнѣнна, что часъ возвращенія монархіи недалекъ. На дѣлѣ вышло не такъ. Пруссія была разбита войсками конвента, Австрія -- также, Англія ограничилась однѣми угрозами, Людовикъ XVI былъ казненъ, Вандея послѣ страшныхъ казней, нерѣдко поголовнаго истребленія цѣлыхъ деревень, была усмирена, и конвентъ сталъ полнымъ властелиномъ страны, грознымъ и для внутреннихъ, и для внѣшнихъ своихъ враговъ. Съ этихъ поръ принцы перестали надѣяться на иноземную помощь: правда, они еще слишкомъ мало знали неистощимыя, по истинѣ колоссальныя силы и средства Франціи, но уже послѣ побѣдъ революціи при Вальмя и Жемаппѣ, они поняли, что это государство недосягаемо для иностранныхъ войскъ. Имъ оставалось вспомнить слова русской императрицы Екатерины, что Бурбоновъ можетъ возстановить не иностранная армія, а только самъ же французскій народъ, если захочетъ это сдѣлать. Въ 1794 и 1795 гг. графъ Провансскій еще пытался путемъ вербованія приверженцевъ, попытокъ къ устройству военныхъ заговоровъ, путемъ разсылки эмиссаровъ облегчить себѣ путь къ престолу, но всѣ усилія не приводили рѣшительно ни къ какимъ результатамъ и только ярче обнаруживали всю слабость роялизма. Со второй половины 90-хъ годовъ между роялистами проявляется впервые расколъ, которому суждено было раздѣлять приверженцевъ легитимной монархіи до самыхъ іюльскихъ дней; этотъ расколъ тѣсно связанъ съ несогласіями, разъединявшими обоихъ братьевъ.

Графъ Провансскій былъ человѣкъ спокойнаго, уравновѣшеннаго темперамента; онъ не былъ созданъ для тревожной жизни конспирирующаго эмигранта; въ первые дни эмиграціи онъ, правда, волновался, надѣялся, но событія скоро отрезвили его. Если онъ не имѣлъ таланта предвидѣнія, если онъ не предусматривалъ конца начинаемаго предпріятія, зато онъ умѣлъ всегда "уступать не споря", мириться съ ударами судьбы и оставлять разстроенные планы. Съ 1796 г. графъ Провансскій принялся упорно и сосредоточенно ждать; онъ не отказался отъ своихъ притязаній, сохранилъ принятый имъ со смерти племянника титулъ короля Людовика XVIII, но прекратилъ всякія попытки достигнуть престола какимъ-либо неожиданнымъ, быстрымъ переворотомъ; онъ ограничивался тѣмъ, что велъ переписку со своими приверженцами во-Франціи и слѣдилъ внимательно за политическимъ барометромъ.

Но не таковъ былъ младшій братъ. названнаго короля -- Карлъ Артуа. Если графъ Провансскій менѣе всего былъ склоненъ къ авантюрамъ и рискованнымъ похожденіямъ и приключеніямъ, то графъ Артуа, казалось, былъ созданъ для нихъ. Это былъ вѣчно бодрый, жизнерадостный человѣкъ, видѣвшій на своемъ вѣку очень много, но имѣвшій способность изъ громаднаго житейскаго опыта своего выбирать и усваивать только то, что подходило къ его излюбленнымъ воззрѣніямъ, что льстило его страстямъ и не разрушало его фантазій. А фантазій у "Monsieur" была громадная масса. Самые счастливые, свѣтлые дни его молодости прошли при дворѣ Людовика XVI и Маріи-Антуанетты. Красота, положеніе королевскаго брата, веселый, общительный и, въ сущности, добрый характеръ сдѣлали его юные годы дѣйствительно сплошнымъ праздникомъ. Когда разразились надъ его семьей страшные удары, когда эта счастливая жизнь сразу оборвалась, какъ сонъ, и брать французскаго государя принужденъ былъ начать безконечныя скитанія и поочередно пользоваться милостями то прусскаго короля, то австрійскаго императора, то Павла Петровича, всѣ эти нежданныя бѣды графъ Артуа приписалъ шайкѣ негодяевъ, которая путемъ насилія погубила его родныхъ и его самого. Эта фикція повлекла за собою, конечно, массу другихъ, логически съ нею связанныхъ: разъ революція дѣло рукъ нѣсколькихъ изверговъ, значитъ, нужно только постараться возбудить противъ нихъ войско, или западныя провинціи, или сельскихъ дворянъ,-- переловить преступниковъ и торжественно вступить въ Парижъ. Что въ сущности страна вся на сторонѣ Бурбоновъ, въ этомъ графъ не сомнѣвался. Но если преступленіе будетъ наказано, то зачѣмъ оставлять во Франціи его плоды? Зачѣмъ конституція, гарантіи, правовой порядокъ, когда всѣхъ этихъ вещей не было въ счастливые старые годы? Вслѣдствіе исключительнаго счастія, какимъ наслаждался принцъ при старомъ режимѣ, весь погибшій строй являлся этому впечатлительному и часто нелогичному человѣку въ лучезарномъ сіяніи. Братъ его, графъ Провансскій, наученный опытомъ, уже началъ привыкать къ мысли, что, во-первыхъ, на скорое возвращеніе надежды пока нѣтъ и, во-вторыхъ, въ случаѣ реставраціи необходимо будетъ дать конституцію; что же касается до него, графа Артуа, то ничѣмъ не наученный, онъ продолжалъ надѣяться на какой-нибудь удачный случай, который не сегодня, завтра приведетъ его въ Парижъ, и не уставалъ повторять, что никакихъ уступокъ въ случаѣ возвращенія не надо дѣлать всей этой провинившейся передъ нимъ и его семьею революціонной canaille, какъ любилъ выражаться энергичный графъ.

Это несогласіе въ мнѣніяхъ вскорѣ привело къ неудовольствіямъ между братьями; графъ Артуа дѣятельно интриговалъ, впутывалъ свое имя въ сумасбродные заговоры и доставлялъ этимъ нескончаемыя непріятности главѣ семьи. Мало того, роялистскій лагерь вскорѣ почти весь перешелъ на сторону Карла; Людовика начали втихомолку называть трусомъ, предателемъ, который еще желаетъ какъ-то считаться съ "цареубійцами", вмѣсто того, чтобы просто ихъ перевѣшать въ случаѣ своего торжества. Эмигранты, не имѣвшіе никакого понятія о новой Франціи, разумѣется, въ полномъ составѣ были на сторонѣ младшаго принца; если графъ Провансскій имѣлъ гдѣ приверженцевъ, то лишь между роялистами, жившими во Франціи, видѣвшими дѣйствительность и относившимися недовѣрчиво къ утопіямъ. Когда послѣ 18 фруктидора, Ройе-Колларъ сблизился съ роялистами, онъ, конечно, присоединился къ умѣреннымъ приверженцамъ Людовика и сдѣлалъ ихъ, если можно такъ выразиться, еще умѣреннѣе въ роялистскихъ тенденціяхъ: понемногу и они начали смотрѣть на Бурбоновъ, какъ на цементъ, нужный для прочности конституціоннаго образа правленія, а не какъ на необходимѣйшій элементъ міропорядка. Ройе-Колларъ, принадлежа по положенію къ сельскимъ дворянамъ, въ сущности всегда оставался истымъ дѣятелемъ tiers état; не говоря уже объ его убѣжденіяхъ, никогда онъ не питалъ къ королевской семьѣ особенно нѣжныхъ чувствъ. Ларошфуко, Монморанси, Полиньяки смотрѣли на изгнаніе Бурбоновъ, какъ на смертный грѣхъ, и желали "возвратить имъ Францію"; Ройе-Колларъ, только взвѣсивши чисто разсудочнымъ образомъ, что Бурбоны -- меньшее изъ всѣхъ грозящихъ Франціи золъ, перешелъ на ихъ сторону. Ознакомившись съ роялистами, онъ сталъ приглядываться къ двумъ братьямъ и оба они ему не понравились. Нѣтъ нужды распространяться, почему Ройе-Коллару не пришелся по вкусу графъ Артуа: онъ сразу увидѣлъ въ младшемъ принцѣ сумасброднаго утописта и авантюриста. Но и графъ Провансскій не привелъ Ройе-Коллара въ особенный восторгъ. Для нашего дѣятеля было мало, что Людовикъ не повторяетъ безумныхъ выходокъ и не соглашается съ нелѣпыми планами своего брата; онъ скоро увидѣлъ, что старшій претендентъ тоже въ сущности совсѣмъ политически не развить, что онъ не знаетъ своей страны и соглашается, въ видѣ великой милости, на такія уступки, безъ которыхъ онъ одного мѣсяца не просидѣлъ бы въ Парижѣ, если бы ему удалось туда вернуться. Скрѣпя сердце приходилось все-таки предпочесть сдержаннаго, тихаго, нѣсколько меланхоличнаго Людовика, тѣмъ болѣе, что, все равно, онъ являлся "безспорнымъ", "incontesté", какъ тогда выражались, главою семьи.

Сдѣлавшись роялистомъ, Ройе-Колларъ, конечно, сразу обратилъ на себя вниманіе всей партіи и самого графа Провансскаго. По его мысли, умѣренные приверженцы Людовика образовали въ Парижѣ тайный "королевскій совѣть", съ цѣлью наблюдать сообща за настроеніемъ народа и правящихъ классовъ, заводить желательныя сношенія съ выдающимися и вліятельными людьми, давать регулярные отчеты "королю" о всемъ, что творится въ политическомъ мірѣ, и способствовать, такимъ образомъ, Бурбонамъ знакомиться съ Франціей, о которой пока они не имѣли представленія. Дѣйствительно, значитъ, вѣрно замѣчаніе одного современнаго писателя объ эпохѣ директоріи: "tout le monde conspirait alors", если даже такіе люди, какъ Ройе-Колларъ, кончали тѣмъ, что вступали въ нелегальныя организаціи. Въ первый и въ послѣдній разъ въ своей жизни онъ сталъ заговорщикомъ, и то неудачно. Прежде всего, беря на себя иниціативу устройства "королевскаго совѣта", Ройе-Колларъ поставилъ Людовику два непремѣнныхъ условія: во-первыхъ, чтобы графъ Артуа и его единомышленники не знали даже о существованіи этой организаціи, и, во-вторыхъ, чтобы "совѣту" никогда не приходилось принимать участія въ какихъ бы то ни было дѣйствіяхъ, которыя клонились бы къ иноземному вмѣшательству во французскія дѣла. Послѣднее условіе ярко характеризуетъ глубокій и искренній патріотизмъ Pofte-Коллара въ самомъ высокомъ значеніи этого теперь страшно испошленнаго слова; что касается до перваго условія, то оно весьма понятно: если бы "совѣтъ" былъ открытъ полиціей, его членамъ грозила смерть на эшафотѣ или въ Кайеннѣ, а полагаться на сдержанность и конспиративное молчаніе ультра роялистовъ, не было никакого основанія. Сторонники графа Артуа такъ часто попадали въ руки тайной полиціи и такъ безтолково губили себя и своихъ товарищей, что Ройе-Коллару казалось просто опаснымъ имѣть съ ними какое-либо дѣло, не говоря уже о томъ, что разница въ убѣжденіяхъ сильно затрудняла бы общія дѣйствія.

Въ составъ совѣта вошли 19 членовъ; кромѣ учредителя, Ройе-Коллара, тамъ былъ аббатъ Монтескіу, Клермонъ-Галлеравдъ, Бекэ и нѣкоторыя другія лица, игравшія впослѣдствіи видную ролъ при реставраціи. Съ конца 1798 г., совѣтъ уже правильно функціонировалъ, посылая Людовику донесенія о ходѣ политическихъ дѣлъ. Члены "совѣта" вовсе не задавались цѣлью ласкать воображеніе графа Провансскаго иллюзіями; они правильно говорили Людовику, что директорія все болѣе и болѣе ослабѣваетъ, что всѣ съ нетерпѣніемъ ждутъ ея гибели, но постоянно прибавляли въ своихъ рапортахъ, что о скоромъ возвращеніи монархіи нечего и думать. Этотъ правдивый пессимизмъ вскорѣ пересталъ нравиться графу Провансскому; къ тому же, графъ Артуа, по условію, не знавшій о существованіи "совѣта", видѣлъ тѣмъ не менѣе, что его братъ свелъ знакомство съ какими-то новыми людьми и начиналъ кое-что подозрѣвать. Онъ всегда недовѣрчиво относился къ лицамъ, не получившимъ "крещенія эмиграціей", къ тѣмъ дѣятелямъ, у которыхъ не хватило настолько преданности, чтобы покинуть Францію изъ за Бурбоновъ. Всѣ члены совѣта съ Ройе-Колларомъ во главѣ не были эмигрантами, и графъ Артуа при всякомъ удобномъ случаѣ старался отвратить своего старшаго брата отъ этихъ новыхъ либеральныхъ друзей. Мало-по-малу графъ Провансскій охладѣлъ къ своему парижскому совѣту и, не прерывая сношеній съ нимъ, завелъ новыя связи и наиболѣе важныя порученія давалъ другимъ лицамъ. Каждый разъ, когда одинъ революціонный режимъ готовъ былъ смѣниться другимъ, роялисты начинали особенно волноваться и надѣяться; видя очищающееся мѣсто, они всегда склонны были думать, что это мѣсто ждетъ именно ихъ. Такъ было и въ 1799 г., въ послѣдніе дни директоріи. Людовикъ жилъ тогда въ Митавѣ и дѣятельно переписывался съ Парижемъ; объ истинномъ положеніи дѣлъ онъ узнавалъ отъ "совѣта", потому что всегда глубоко вѣрилъ правдивости и уму Ройе-Коллара и его товарищей, но планами будущихъ дѣйствій дѣлился съ людьми другого закала, съ пріятелями графа Артуа и имъ подобными. Конечно, согласно съ основными свойствами своей натуры и памятуя недавнее прошлое, онъ не пускался уже въ воинственныя предпріятія, не формировалъ по примѣру брата заговоровъ, но все больше и больше привязывался мыслью къ совершенно новой политической программѣ.

До сихъ поръ онъ считалъ узурпаторскими всѣ, безъ исключенія, республиканскія правительства Франціи; теперь онъ съ глубокимъ интересомъ и сочувствіемъ слѣдилъ за карьерой человѣка, который, правда, еще не былъ правителемъ, но собирался сдѣлаться имъ. Генералъ Бонапартъ уже успѣлъ прогремѣть на всю Европу своей итальянской кампаніей и египетскимъ походомъ; въ концѣ 1799 г. онъ жилъ въ Парижѣ и дѣятельно готовился къ захвату государственной власти при помощи преданной ему арміи. Людовику почему-то казалось, что Бонапарту суждено съиграть во французской исторіи роль Монка, возвратившаго корону изгнаннымъ Стюартамъ. Нужно замѣтить, что, вообще, стремленіе проводить историческія параллели являлось характеристичною чертою тогдашней политической романтики, и одинъ изъ близкихъ друзей графа Артуа былъ истымъ сыномъ своего вѣка, когда писалъ объ "историческихъ воспоминаніяхъ, которыми долженъ былъ руководствоваться Бонапартъ {См. "Mémoires de М. le vicomte de Larochfoucaud, aide-de-camp du feu roi Charles No, T. I, p. 4 (Paris 1837): "on voulait espérer qu'il jouerait le rôle que semblaient lui indiquer les souvenirs de Vhistoire. Mais la Providence ne le réservait qu'à punir l'ingratitude etc. Эти забытые мемуары весьма интересны и содержательны.}", но которыя, какъ извѣстно, не пришли ему въ голову. Когда до графа Провансскаго дошла вѣсть о совершившемся, наконецъ, переворотѣ, о гибели директоріи, онъ встрѣтилъ эту новость съ удовольствіемъ; послѣ 18-го брюмера Франція была въ рукахъ Бонапарта, слѣдовательно, воображаемый Монкъ сдѣлался сильнѣе и могъ скорѣе произвести реставрацію. Людовикъ рѣшилъ пойти на встрѣчу новому правительству. Очевидно, онъ самъ сознавалъ, что затѣваетъ нѣчто экстравагантное, обращаясь къ первому консулу, такъ какъ не сообщилъ ничего Ройе-Коллару и "совѣту" о своемъ новомъ планѣ. Правда, Монтескіу и Клермонъ-Галлерандъ знали объ этомъ, но не какъ члены совѣта, а какъ частныя лица. Людовикъ написалъ Наполеону письмо, которое черезъ маркизу Шансенэ и Жозефину Бонапартъ было передано первому консулу. Вотъ что писалъ Людовикъ: "Давно уже, генералъ, я глубоко уважаю васъ, вы должны это знать. Если вы сомнѣваетесь въ этомъ, опредѣляйте сами свое положеніе (въ случаѣ реставраціи), говорите, чего желаете для своихъ друзей. Что касается до моихъ принциповъ, то я -- французъ и мягокъ до характеру, и буду еще мягче вслѣдствіе требованій благоразумія. Нѣтъ, побѣдитель при Кастильоне и Арколе, завоеватель Италіи не можетъ предпочесть пустую извѣстность истинной славѣ. Въ нашихъ рукахъ судьба Франціи; я говорю "въ вашихъ", такъ какъ Бонапартъ будетъ нуждаться во мнѣ, а я въ Бонапартѣ. Генералъ, Европа смотритъ на васъ, слава ожидаетъ васъ, а я горю нетерпѣніемъ подарить миръ моей странѣ".

Наполеонъ отвѣтилъ на эту выходку молчаніемъ. Онъ считалъ себя и такъ необиженнымъ судьбою и не простиралъ своего честолюбія настолько, чтобы мечтать о положеніи любимаго придворнаго при королѣ Людовикѣ. Графъ Провансскій былъ горько разочарованъ; Наполеонъ разомъ палъ въ его глазахъ, превратился изъ доблестнаго Монка въ узурпатора Кромвеля, и новое правительство стало такъ же ненавистно "королю", какъ и прежнія. Даже болѣе того: прежде конвентъ, директорія являлись безличными многоголовыми чудовищами, а теперь узурпація совершенно очевидно персонифицировалась въ Наполеонѣ. Ненависть Людовика къ этому человѣку была такъ сильна, что онъ сталъ съ нескрываемымъ раздраженіемъ относиться къ своимъ умѣреннымъ друзьямъ и съ сочувствіемъ выслушивать планы и предложенія своего брата. Приверженцы графа Артуа уже съ начала 1800 г., т. е. послѣ 3--4 мѣсяцевъ консульства, остановились на планѣ убить Наполенона. "Королевскій совѣтъ" вскорѣ узналъ объ этомъ, и съ гнѣвомъ и отвращеніемъ Ройе-Колларъ и его товарищи отшатнулись отъ новой программы дѣйствій. И когда, какъ разъ въ это время графъ Провансскій, подъ вліяніемъ своего разочарованія и обиды, предложилъ своему совѣту прямо дѣйствовать во всемъ заодно съ агентами Карла Артуа, Ройе-Колларъ, не задумываясь, рѣшилъ выйти изъ состава совѣта. Остальные члены организаціи послѣдовали его примѣру и поручили ему отъ ихъ имени написать письмо "королю", въ видѣ мотивированной отставки.

Ройе-Колларъ написалъ къ Людовику немедленно {Письмо это напечатано у Barante'а, 59, I.}. Онъ напомнилъ графу, что роль совѣта по условію должна была только заключаться въ наблюденіи и сообщеніи королю всего, что дѣлается въ странѣ; что Карлъ Артуа и его сообщники не должны даже были знать о существованіи совѣта. Ройе-Колларъ заявлялъ Людовику, что ничего общаго съ графомъ Артуа онъ имѣть не желаетъ. "Если агенты Monsieur -- тѣ самые люди, которые недавно попали и еще попадутъ въ руки полиціи вмѣстѣ со своею корреспонденціей, то суровость, съ которой ихъ осудило общество, ихъ неопытность, неосторожность, экстравагантность (extravagance) ихъ плановъ, забвеніе ими національныхъ интересовъ, предпочтеніе, отдаваемое ими интригамъ, шпіонству и разбою, тысячи другихъ соображеній, воздвигаютъ непроходимую преграду между ними и слугами короля", писалъ Ройе-Колларъ. Не довольствуясь этими жестокими словами, онъ обращался съ укоризненными совѣтами къ самому Артуа, указывалъ ему на то, что списываться съ мелкими интриганами еще не значитъ слѣдить за политическимъ состояніемъ страны; что пускаться въ рискованныя авантюры, значитъ только подрывать свой престижъ и доставлять практику для дѣятельности сыскной полиціи и жандармеріи. "Такъ какъ сила событій произвела революцію и повела Францію по революціонному пути, то исключительно та же сила событій можетъ остановить или уничтожить революціонный порядокъ вещей. Всякіе планы, которые не опираются на эту силу, являются лишь безплодными интригами", -- такими словами Ройе-Колларъ заканчивалъ свое письмо. Онъ положительно заявлялъ "королю", что остается, по прежнему, вѣрнымъ роялистомъ, такъ же какъ его товарищи, но что пока они прекращаютъ свою дѣятельность.

Такъ закончилась конспираторская карьера Ройе-Коллара. Съ этихъ поръ на долгое время прерывается его политическая жизнь. Ультрароялисты продолжали дѣйствовать, произвели нѣсколько неудачныхъ покушеній на жизнь Наполеона, многіе изъ нихъ были казнены и сосланы, и роялизмъ вскорѣ совсѣмъ замолчалъ. Какія бы то ни было сношенія съ претендентомъ сдѣлались и трудными, и безполезными; начиналась эпоха общеевропейскихъ войнъ, побѣдъ Наполеона надъ всѣми врагами, эпоха военной диктатуры, желѣзную руку которой должна была чувствовать не одна Франція, а вся Европа. О конституціонной жизни не было и помину, легальная оппозиція сдѣлалась невозможной, нелегальная безполезной, всякая умственная жизнь была придавлена. Ройе-Коллару оставалось удалиться въ тихую частную жизнь.

IV.

Таллейранъ въ своихъ мемуарахъ говоритъ о временахъ имперіи: "Въ эту эпоху мирная и спокойная внутренняя жизнь существовала только для весьма немногихъ людей. Наполеонъ просто не позволялъ предаваться ей... Увлекаемый быстрой смѣной событій, честолюбіемъ, ежедневными интересами, живя среди атмосферы войны и политическихъ движеній, каждый человѣкъ съ трудомъ только могъ внимательно относиться къ личной своей жизни" {"Mémoires du prince de Talleyrand" (Paris 1891), II, p. 3... Mais à l'époque dont je parle cette vie intérieure douce et calme n'existait que pour bien peu de gens. Napoléon ne permettait guère de s'у attacher... etc.}. Ройе-Колларъ былъ однимъ изъ тѣхъ немногихъ, которымъ удалось совершенно отстраниться отъ большой политической арены и спокойно пережить всѣ бури, волновавшія пятнадцать лѣтъ Францію и Европу. Время первой имперіи для Ройе-Коллара было временемъ полнѣйшаго покоя и отдыха.

Еще въ 1799 году онъ женился; исторія этой женитьбы довольно любопытна: одна богатая красавица, вдова банкира, погибшаго въ эпоху террора, влюбилась въ Ройе-Коллара и предложила ему соединиться узами брака. Ройе-Колларъ не прочь былъ это сдѣлать, но его стѣсняла слишкомъ большая разница между собственнымъ состояніемъ и состояніемъ этой дамы. Ему не хотѣлось быть слишкомъ обязаннымъ своей будущей женѣ, и поэтому онъ отклонилъ ея предложеніе. Послѣ 18 фруктидора, когда опала постигла близкихъ друзей Ройе-Коллара и самъ онъ не чувствовалъ себя въ безопасности, вдова опять повторила свое предложеніе, но онъ опять отказался, исключительно вслѣдствіе того, что эта партія казалась ему уже слишкомъ блестящей. Тогда вдова махнула рукой на свой матримоніальный планъ; однако Ройе-Колларъ такъ ей нравился, что она не рѣшилась оставить его на произволъ судьбы,-- не женивъ, по крайней мѣрѣ, на комъ-нибудь изъ своихъ хорошихъ знакомыхъ. Она разсказала Ройе-Коллару, что у нея есть подруга -- Марія де-Шатобренъ, дѣвушка двадцати восьми лѣтъ, замѣчательно набожная и вообще очень хорошая, что недурно ему хоть на этой особѣ жениться, тѣмъ болѣе, что она совсѣмъ не богата. Ройе-Колларъ сразу не рѣшился согласиться, не смотря на то, что непреодолимыхъ препятствій для этой партіи онъ не видѣлъ. Онъ познакомился съ m-elle Шатобренъ и она ему очень понравилась, но онъ сказалъ своему другу-вдовѣ, что вообще какъ-то боится жениться и "дать себѣ господина", какъ онъ выразился. Вдова объявила, что все это пустяки, и настояла, чтобы онъ поскорѣе сдѣлалъ предложеніе. Ройе-Колларъ такъ и поступилъ. Раскаиваться ему не пришлось; его жена всегда ему нравилась, а въ концѣ концовъ онъ ее даже полюбилъ.

Женившись, Ройе-Колларъ зажилъ тихою семейною жизнью; онъ поселился въ своемъ родовомъ помѣстьѣ въ Сомпюи и только изрѣдка пріѣзжалъ въ Парижъ или гостилъ у кого-нибудь изъ своихъ друзей; особенно полюбилъ онъ Катрмэръ-де-Кэнси, умѣреннаго роялиста, который, хотя гораздо болѣе былъ преданъ Бурбонамъ, нежели Ройе-Колларъ, цѣнилъ въ нашемъ дѣятелѣ ту глубокую преданность принципамъ 1789 года, которую ничто не могло истребить или поколебать. Немногіе друзья и ихъ семейства составляли единственное общество Ройе-Коллара въ теченіе многихъ лѣтъ. Этотъ человѣкъ, въ сущности очень добрый, казался нерѣдко тяжелымъ и раздражительнымъ чудакомъ и тѣмъ отталкивалъ отъ себя людей. Стоило кому-нибудь, кто желалъ войти къ нему въ довѣріе, хоть разъ поддѣлаться подъ его тонъ, какъ уже Ройе-Колларъ замѣчалъ это и навсегда отворачивался отъ такого лица. Но если его знакомый, не заботясь о томъ, чтобы понравиться, оставался самимъ собою, угрюмый обитатель Сомпюи сразу шелъ къ нему на встрѣчу съ распростертыми объятіями. Ничего такъ не цѣнилъ въ людяхъ Ройе-Колларъ, какъ искренность и правдивость во всемъ, даже въ мелочахъ. Правда, онъ дѣйствительно былъ большимъ оригиналомъ, но въ значительной степени его репутатація чудака объясняется полнымъ отсутствіемъ Konventionelle Gesellschaftslüge, условной житейской лжи, которая бы скрашивала всѣ его угловатости. Онъ и дѣлалъ все, и говорилъ не такъ, какъ другіе. Никто такъ не заслуживалъ названія, даннаго впослѣдствіи его единомышленникамъ, какъ именно онъ самъ: онъ всегда и во всемъ оставался истымъ доктринеромъ, человѣкомъ, составляющимъ теорію для ежедневной житейской практики. Мы уже видѣли, какъ онъ женился: онъ составилъ себѣ опредѣленный идеалъ будущей жены; вдова банкира всѣмъ бы хороша была, но расходилась съ идеаломъ въ томъ, что обладала слишкомъ большимъ состояніемъ, и, скрѣпи сердце, Ройе-Колларъ отклонилъ ея лестное предложеніе. Нашлась другая дѣвушка, которая, можетъ быть, меньше ему нравилась, но не такъ замѣтно расходилась съ идеаломъ, и онъ сдѣлалъ ее своею женою. Такъ точно онъ поступалъ и во вскхъ случаяхъ и обстоятельствахъ жизни.

Двое первыхъ дѣтей Ройе-Коллара умерли вскорѣ послѣ рожденія; заботу о воспитаніи двухъ другихъ онъ всецѣло принялъ на себя, такъ какъ слабое здоровье жены не позволяло ей наблюдать за этимъ труднымъ дѣломъ. Прежде всего Ройе-Колларъ опредѣлилъ гувернанткой къ своимъ дочерямъ старую служанку Марію Жераръ, которая, какъ уже упоминалось, была настоящей начетчицей янсенитскаго толка, имѣла библіотеку изъ 600 слишкомъ духовныхъ книгъ и отличалась преданностью семьѣ Ройе-Колларовъ; когда Пьеру пришлось во времена террора спасаться въ домѣ матери, Жераръ поселилась на верхнемъ этажѣ, чтобы предупредить объ опасности въ случаѣ нужды. Семья не имѣла отъ нея никакихъ тайнъ. Эта особа, при всѣхъ своихъ достоинствахъ, отличалась безумнымъ религіознымъ фанатизмомъ и, несомнѣнно, способна была не на шутку разстроить нервы своихъ воспитанницъ. Она заставляла ихъ строго соблюдать посты, внушала имъ ежечасно: "mortifiez la chair!", требовала отъ маленькихъ дѣвочекъ, чтобы онѣ нарочно причиняли себѣ различныя непріятныя ощущенія; она водила ихъ къ умирающимъ крестьянамъ и пріучала ихъ къ виду агоніи. Но всѣмъ этимъ затѣямъ Марія Жераръ всегда старалась придать филантропическій характеръ; она говорила, что дѣвочки должны привыкать съ дѣтства къ созерцанію людского горя, чтобы потомъ безбоязненно и безъ брезгливости помогать всѣмъ страждущимъ. Ройе-Колларъ просто не могъ нахвалиться такой женщиной; онъ страшно любилъ дочерей, но былъ помѣшанъ на мысли закалить ихъ характеръ, и этой идеѣ онъ не рѣдко приносилъ въ жертву дѣтскія удовольствія и комфортъ. Съ своей стороны, онъ старался внушить дочерямъ мысль, что на свѣтѣ человѣка часто постигаютъ незаслуженныя несчастія и что нужно умѣть переносить ихъ; слѣдуетъ сказать, что вообще Ройе-Колларъ придерживался довольно пессимистическаго взгляда на жизнь; практика жизни ему казалась темною ночью, и единственнымъ путеводителемъ среди этой темноты являлись, по его мнѣнію, твердо обоснованные взгляды и убѣжденія. И въ частной, и въ общественной жизни, полагалъ онъ, легко заблудиться и погибнуть, или, что еще хуже, погубить другихъ, если не имѣть опредѣленныхъ навсегда принциповъ и идеаловъ. Вотъ почему его всегда гораздо болѣе занимали доктрины различныхъ партій, нежели ихъ дѣйствія. Онъ никогда не боролся противъ отдѣльныхъ личностей, но всегда противъ теорій; никто не имѣлъ такъ много нрава, какъ Ройе-Колларъ, примѣнять къ себѣ извѣстныя слова Ж.-Ж. Руссо: "je hais les mauvaises maximes encore plus qne les mauvaises action". При подобномъ воззрѣніи на роль принциповъ въ человѣческой жизни, онъ поступалъ вполнѣ послѣдовательно, желая съ дѣтства всѣми мѣрами внушить своимъ дочерямъ ученія самоотреченія и аскетизма. Эти ученія должны были, по его мысли, сдѣлать нѣ добродѣтельными и счастливыми, несмотря ни на какія обстоятельства жизни.

Воспитаніе дочерей не поглощало всѣхъ его досуговъ; онъ очень много читалъ и, по обыкновенію, перечитывалъ. Монтескье не сходилъ съ его письменнаго стола; но, кромѣ политической философіи, онъ въ это время заинтересовался метафизическими системами. Онъ старательно изучалъ сенсуалистовъ и ихъ противниковъ; нѣкоторыми своими сторонами сенсуализмъ Кондильяка нравился ему, но примириться съ скептическими выводами сенсуалистовъ Ройе-Колларъ не хотѣлъ. Гораздо болѣе плѣнила его шотландская школа Рида, который въ главныхъ основахъ своей философіи прямо противорѣчилъ сенсуализму. По мнѣнію Рида {Ридъ (1710--1796) не имѣлъ нигдѣ сколько-нибудь выдающихся послѣдователей. Кромѣ Ройе-Коллара, "Philosophy of common sense" обратила на себя вниманіе Дугальда Стюарта, Томаса Броуна, Джемса Макинтоша.}, въ нашемъ сознаніи существуютъ самоочевидныя системы (self-evident truths), которыя нѣтъ нужды доказывать: въ эти истины просто необходимо повѣрить, чтобы имѣть точку опоры для дальнѣйшаго философскаго познаванія. Здравый смыслъ, common sense, требуетъ допущенія этихъ истинъ и воспрещаетъ сомнѣваться въ нихъ. Ройе-Колларъ сразу увлекся ученіемъ Рида. Для него былъ особенно дорогъ самый принципъ допущенія очевидныхъ истинъ, а ужъ какія это будутъ истины, тѣ ли, о которыхъ говоритъ шотландскій философъ, или другія, онъ считалъ вопросомъ особымъ. Ридъ могъ называть такими истинами существованіе Бога, реальное бытіе внѣшняго міра, а Ройе-Колларъ считалъ себя вправѣ прибавить къ числу самоочевидныхъ истинъ благость политическаго порядка и политической свободы и т. д. Ученіе Рида казалось ему могучимъ оружіемъ, направленнымъ какъ противъ скептицизма и безвѣрія, такъ и противъ политическаго индифферентизма и испорченности, и нѣкоторое время онъ былъ просто поглощенъ изученіемъ шотландской доктрины. Начавъ заниматься философіей, онъ имѣлъ въ виду только расширеніе собственныхъ познаній, но, оказалось, что эти занятія сослужили ему непосредственную, практическую службу. Въ 1811 году фонтанъ, завѣдывавшій тогда учебною частью въ университетѣ, обратился къ Ройе-Коллару съ предложеніемъ читать философскія лекціи въ Сорбоннѣ. Чѣмъ объяснить такое предложеніе, мы не знаемъ. Ройе-Колларъ ни одной строчки по философіи не написалъ; занимался этой наукой, хотя и серьезно, однако, врядъ ли настолько, чтобы слава о томъ успѣла разнестиcь по Франціи. Вѣрнѣе всего, некѣмъ было замѣстить вакантную каѳедру, такъ какъ могло не оказаться подходящаго по благонамѣренности профессора; фонтанъ вспомнилъ о Ройе-Колларѣ, который пока въ глазахъ администраціи не былъ скомпрометтированъ и, случайно зная о философскихъ занятіяхъ нашего политика, grand-maître университета счелъ его лицомъ, вполнѣ пригоднымъ для чтенія лекцій. Конечно, тутъ большое вліяніе оказала протекція Пасторэ, друга Ройе-Коллара, который, уходя изъ университета, указалъ фонтану на Ройе-Коллара, какъ на своего замѣстителя по каѳедрѣ.

Ройе-Колларъ долго колебался, не рѣшаясь принять назначенія, но фонтанъ настаивалъ и ковчилъ тѣмъ, что, не дождавшись окончательнаго согласія, заявилъ, кому слѣдуетъ, что Ройе-Колларъ назначенъ профессоромъ и начнетъ читать лекціи. Тогда только онъ volens-nolens согласился. Такимъ образомъ послѣ 10-ти лѣтъ полнаго уединенія отъ всякихъ общественныхъ дѣлъ, онъ снова выступилъ на арену дѣятельности. Но тутъ на первыхъ же порахъ возникло затрудненіе: дѣло въ томъ, что во времена наполеоновскаго владычества, всякій профессоръ, начиная читать въ университетѣ, обязанъ былъ во вступительной лекціи, хотя бы это была лекція по минералогіи,-- вставить "éloge", нѣсколько прочувствованныхъ словъ о величіи побѣдоноснаго французскаго государя. Фонтанъ предупредилъ Ройе-Коллара, чтобы онъ не забылъ это сдѣлать, прибавляя, что иначе его императорское величество разсердится. Ройе-Колларъ заявилъ наотрѣзъ, что хотя императоръ и владыка міра, но это обстоятельство къ философіи не относится, и что онъ, Ройе-Колларъ, ни однимъ звукомъ не потревожитъ имени его величества. Долго спорилъ фонтанъ, но к ічего подѣлать не могъ. Вступительная лекція Ройе-Коллара была напечатана и, какъ это всегда дѣлалось, представлена Наполеону. Императоръ, не смотря на либеральное умолчаніе, остался доволенъ новымъ профессоромъ. Относясь къ философіи съ точки зрѣнія категорій благонадежности и неблагонадежности, Наполеонъ уже давно замѣтилъ, что сенсуализмъ есть ученіе довольно подозрительное. Узнавъ изъ лекціи, что Ройе-Колларъ намѣренъ бороться съ послѣдователями Кондильяка, императоръ былъ очень радъ. "Меня очень радуетъ,-- сказалъ онъ Таллейрану,-- что у насъ, во Франціи, теперь возникаетъ новая философія; вѣдь она можетъ убить идеологовъ наповалъ и освободить отъ нихъ государство".

Къ счастью для Ройе-Коллара, Наполеонъ не предугадалъ, что новый профессоръ намѣренъ стрѣлять не только въ идеологовъ, но и въ другихъ, болѣе важныхъ людей. Характеръ тогдашней государственной политики сдѣлалъ то, что философія и литературная критика стали единственными убѣжищами независимой мысли. Конституціонныхъ преній не было; политической независимой прессы не существовало; издатели газетъ и журналовъ могли имѣть редакторовъ только по выбору полиціи; число періодическихъ изданій было строго ограничено. Всѣ статьи должны были представляться не только въ цензуру, но еще и на просмотръ министру полиціи. Извѣстны слова Наполеона, сказанныя имъ Фуше: "передайте редакторамъ, что я ихъ буду судить не зато дурное, которое они будутъ говоритъ, а за то хорошее, о чемъ они будутъ молчатъ". Какъ разъ въ то время, какъ Ройе-Колларъ выступалъ на профессорское поприще, строгости относительно прессы усилились; правительство готовилось запретить всѣ газеты и оставить одну казенную "Moniteur". Всякая политическая мысль при такихъ условіяхъ замерла въ періодической печати. Оставались иносказанія; въ области философіи и литературной критики поднялись вдругъ горячіе споры, дебаты, началось увлеченіе абстрактными темами; нечего и говорить, что философія и критика служили только прикрытіемъ для политики. Отъ критиковъ, отъ профессоровъ философія требовались такіе намеки, такіе выводы, которые могли бы указать ищущимъ просвѣта читателямъ и слушателямъ, гдѣ и въ чемъ искать здоровыхъ общественныхъ идеаловъ. Ройе-Колларъ былъ именно такимъ философомъ, какого требовала тогда оппозиціонная часть общества. Онъ былъ чистѣйшимъ политикомъ по всему строю своего мышленія, и его философскіе курсы, которые онъ читалъ 2 1/2 года, служили для него главнымъ образомъ лишь средствомъ для политическаго воспитанія слушателей.

Положеніе Ройе-Коллара было довольно трудное; онъ былъ принципіальнымъ противникомъ севсуализма и скептицизма XVIII вѣка и во всякое другое время не преминулъ бы критиковать съ каѳедры эти непріятныя ему доктрины совершенно свободно; но теперь, когда онѣ были не въ милости, онъ затруднялся бороться съ ними. Ройе-Колларъ полагалъ, что, рѣзко осуждая сенсуализмѣ? онъ, такъ или иначе, играетъ на руку администраціи и господствующему порядку вещей; по его мнѣнію, никакими софизмами нельзя было оправдать такого ложнаго шага, никакіе толки о различіи сферъ политической и философской мысли не могли бы успокоить его совѣсти, разъ онъ сознавалъ бы, что сдѣлался, даже случайно, союзникомъ реакціи. Но вмѣстѣ съ тѣмъ сенсуалистическая философія являлась чуть ли не господствовавшей въ умахъ молодежи; признавая ея ошибочность, Ройе-Колларъ не могъ не бороться съ нею. Новый сорбовскій профессоръ поступилъ очень находчиво: онъ не искалъ себѣ дешевыхъ лавровъ и дешевой извѣстности одобряемаго новатора -- вышучиваніемъ сенсуализма, какъ это дѣлали въ то время нѣкоторые его коллеги, а ограничился популяризаціей ученій Рида, стараясь привести своихъ слушателей самихъ къ выводамъ, отрицающимъ заключенія сенсуалистовъ. Онъ повелъ дѣло такъ искусно и тактично, что потомъ уже могъ открыто нападать на Кондильяка, на Локка, не опасаясь сбить съ толку своихъ юныхъ учениковъ; оставаясь въ сущности дилеттантомъ, не переставая быть политикомъ на философской каѳедрѣ, онъ, говоря о различныхъ философскихъ системахъ, попутно развивалъ свои излюбленныя идея о правовомъ устройствѣ общества, объ осуществленіи соціальной справедливости. Поразительно ясный стиль, отчетливое выраженіе самыхъ сложныхъ мыслей, новизна доктрины Рида во Франціи -- все это возбуждало въ студентахъ и въ обществѣ большой интересъ къ новымъ курсамъ. Историки французской философіи склонны иногда приписывать Ройе-Коллару значеніе возстановителя спиритуализма во Франціи {Слова Тена: М. Royer-Collard же mit en campangne et le spiritualisme commenèa.}; важность его преподавательской дѣятельности для политическаго воспитанія молодежи не подлежитъ никакому сомнѣнію. Можетъ быть, слишкомъ моралистическое направленіе мысли вредило поискамъ чистой философской истины, но что касается общественнаго значенія лекцій, то этотъ морализмъ весьма многое освѣщалъ въ сознаніи слушателей. Не мало политическихъ дѣятелей 20-хъ, 30-хъ и 40-хъ годовъ говорили, что въ Сорбоннѣ, на лекціяхъ Ройе-Коллара много имъ запало въ душу такого, что потомъ сдѣлалось основою ихъ общественныхъ убѣжденій. Но дѣятельность этого человѣка, давшая ему историческое имя, была еще впереди, и разсказанная до сихъ поръ пятидесятилѣтняя жизнь его оказалась лишь долгой подготовкой къ той роли, которую ему суждено было съиграть.

Когда Ройе-Колларъ поздней осенью 1811 г. вступалъ въ Сорбонну, Парижъ, Франція и вся Европа говорили о томъ, что императоръ намѣренъ начать грандіозную войну съ Россіей. Слухи эти, перемежаясь, не прекращались, не смотря на всѣ увѣренія французскаго правительства и не смотря на всю уступчивость русскаго. Лѣтомъ 1812 г. началась русская кампанія; въ декабрѣ того же года Наполеонъ, погубивъ полумилліонную армію, вернулся въ Парижъ.

Послѣ русской кампаніи оппозиціонная партія во Франціи сразу почувствовала подъ собою твердую почву. Гибель многихъ сотенъ тысячъ людей въ снѣгахъ Россіи переполнила чашу терпѣнія и общество начало роптать. "Во всей имперіи,-- говоритъ Сегюръ,-- были только старики, инвалиды и дѣти; здоровыхъ и взрослыхъ мужчинъ не было почти... Гдѣ же они были? Рыданія женъ, крики матерей достаточно говорили объ этомъ" {Ségur, "Mémoires".}. Но эта оппозиція еще не была въ началѣ 1813 г. настолько сильна, чтобы мечтать о низверженіи императора. Кромѣ того, не до внутреннихъ смутъ было французскому обществу, когда отовсюду поднимались враги, когда вся Франція ожидала непріятельскаго вторженія со стороны всѣхъ своихъ границъ.

1813-й годъ прошелъ въ ожиданіи результатовъ завязавшейся гигантской борьбы. Несмотря на малочисленность своего войска, не смотря на огромный перевѣсъ непріятельскихъ силъ, Наполеонъ билъ весьма часто и австрійцевъ, и пруссаковъ, и русскихъ. Битва при Лейпцигѣ освободила Германію, и война перенеслась на французскую почву; оппозиціонные элементы, не желавшіе казаться союзниками иноземнаго вторженія, должны были молчать и оставаться пассивными зрителями всего, что передъ ними происходило. Войска Наполеона таяли съ каждымъ днемъ, а непріятельскія арміи усиливались прибывавшими подкрѣпленіями. Но никто не могъ все-таки предугадать, чѣмъ окончится эта безпримѣрная борьба. Кампанія 1814 года до конца считалась сомнительной и невѣрной и ея исхода не предсказалъ никто. Послѣ нѣсколькихъ жестокихъ пораженій союзники предложили Наполеону миръ на самыхъ выгодныхъ условіяхъ, но французскій императоръ не хотѣлъ и слышать о какихъ бы то ни было уступкахъ; онъ велѣлъ уполномоченнымъ передать союзнымъ государямъ, что, хотя они во Франціи, но онъ ближе къ Вѣнѣ, чѣмъ они къ Парижу {"Mémoires d'outre-tombe", р. 336--III.}. Этотъ фактъ очень характеристиченъ для общаго положенія дѣлъ: до послѣдней минуты и Наполеонъ, и союзники, и Франція, и Европа не знали, кто побѣдитъ. Но оппозиціонная партія, пока дѣйствовавшая въ Парижѣ, вдали отъ полей сраженій, какъ будто раньше всѣхъ повѣрила тому, чему она хотѣла вѣрить: еще велись въ Шатильонѣ переговоры съ французскимъ императоромъ, еще не говорилось о перемѣнѣ правительства, а уже у аббата Монтескіу собирались ежедневно роялисты, вырабатывали программу дѣйствій; Шатобріанъ писалъ свой знаменитый памфлетъ "О Бонапартѣ и Бурбонахъ", рискуя въ случаѣ обыска быть разстрѣляннымъ въ 24 часа; конституціоналисты всѣхъ оттѣнковъ толковали о полной невозможности сохраненія деспотическаго режима.

Ройе-Колларъ былъ въ Парижѣ, но въ продолженіе этихъ критическихъ первыхъ мѣсяцевъ 1814 года держался въ отдаленіи отъ оппозиціонныхъ группъ, и въ особенности отъ роялистовъ. Пока дѣло Наполеона казалось тѣсно связаннымъ съ отраженіемъ непріятельскаго нашествія, Ройе-Колларъ вмѣстѣ съ большинствомъ французскаго общества не высказывался прямо противъ императора. Но послѣ капитуляціи Парижа война окончилась. 11-го апрѣля Наполеонъ подписалъ свое отреченіе и графъ Провансскій вступилъ на престолъ. Ройе-Колларъ въ числѣ многихъ другихъ отправился тогда на встрѣчу въѣзжавшему во Францію королю. Принятъ онъ былъ довольно благосклонно; Людовикъ не забылъ услугъ, оказанныхъ ему нѣкогда Ройе-Колларомъ въ качествѣ члена тайнаго королевскаго совѣта въ эпоху директоріи, но, во всякомъ случаѣ, не онъ былъ persona gratissima въ моментъ торжества Бурбоновъ. Много воды утекло съ тѣхъ поръ, какъ Людовикъ, разочаровавшись въ первомъ консулѣ, разочаровался вмѣстѣ съ тѣмъ и въ своихъ умѣренныхъ совѣтникахъ, но все-таки нѣкоторое чувство досады и отчужденія существовало. Рисковано было бы утверждать, что въ эту эпоху убѣжденія Ройе-Коллара окончательно сложились и окрѣпли, что у него была вполнѣ обработанная и полная программа дѣйствій. Повидимому, его идеаломъ въ 1814 году по прежнему была конституціонная монархія; но онъ еще не уяснилъ себѣ въ точности, гдѣ должна проходить демаркаціонная линія, раздѣляющая власть короля отъ власти народныхъ представительныхъ собраній. Людовикъ XVIII далъ хартію, октроировалъ ее своею "Богомъ данною властью"; но эта хартія на первыхъ порахъ была совершенно какъ-то не замѣчена обществомъ. Ультра-роялисты разсматривали ее, какъ невинное и вполнѣ для нихъ безвредное литературное произведеніе; либерально настроенные люди и умѣренные легитимисты прежде всего были озабочены утвержденіемъ монархіи Бурбоновъ на престолѣ, такъ какъ въ этой монархіи они продолжали видѣть оплотъ и гарантію попранныхъ Наполеономъ политическихъ и гражданскихъ правъ народа. Детальной разработкой конституціи никто не занялся; на очереди стояли болѣе скорыя, мелкія и крупныя административныя реформы.

Ройе-Колларъ, какъ человѣкъ, успѣвшій снискать себѣ всеобщее уваженіе, былъ призванъ къ дѣламъ: онъ получилъ весьма важное назначеніе по вѣдомству управленія книжной торговлей и дѣлами прессы. Вскорѣ ему вмѣстѣ съ Гизо поручено было редактировать новый законопроектъ о преступленіяхъ, совершаемыхъ путемъ печати. Впрочемъ, участіе Ройе-Коллара въ составленіи этого законопроекта едва ли не ограничивалось исключительно внѣшней редакціей предполагаемаго устава; въ парламентской защитѣ его онъ не выступалъ. Въ концѣ 1814 г. ему поручили также составить планъ переустройства университетовъ, и Ройе-Колларъ весь отдался этой работѣ. По существовавшимъ законамъ, парижскій университетъ являлся не только образовательнымъ учрежденіемъ, но и высшимъ административнымъ мѣстомъ, вѣдавшимъ всѣ среднеучебныя заведенія страны (лицеи). По проекту Ройе-Коллара, вмѣсто одного парижскаго университета въ странѣ учреждалось семнадцать -- одинъ въ Парижѣ и шестнадцать въ провинціи; каждому университету давалось извѣстное самоуправленіе, при чемъ каждый же изъ университетовъ управлялъ дѣлами мѣстныхъ среднихъ заведеній (коллежей, замѣнившихъ наполеоновскіе лицеи). Католическая партія осталась страшно недовольна происшедшей реформой: клерикалы мечтали захватить въ свои руки все учебное вѣдомство, а Ройе-Колларъ постарался поставить дѣло на такую почву, что духовныя конгрегаціи очутились совершенно въ сторонѣ отъ всякаго вліянія на университетскія дѣла. Законопроектъ Ройе-Коллара былъ подписавъ королемъ 17 февраля 1815 г.; этотъ ордонансъ окончательно привелъ въ бѣшенство всѣхъ реакціонеровъ и клерикаловъ, которые до тѣхъ поръ надѣялись, что программа Ройе-Коллара не осуществится и не станетъ закономъ. Они мало значенія придавали тому, что число университетовъ увеличено въ 17 разъ, что ослаблена гнетущая централизація имперіи, централизація, отзывавшаяся очень тяжко и на духовныхъ лицахъ, которыя преподавали въ. лицеяхъ. Имъ казалось, что образованіе цѣликомъ должно быть отдано въ руки духовенства, въ противномъ случаѣ они отказывались видѣть какую бы то ни было разницу между законами Наполеона и ордонансомъ 17 февраля. "Да будутъ прокляты мать и дочь, старый и новый университетъ,-- писалъ въ это время Ламеннэ въ письмѣ къ своему брату,-- да будутъ прокляты соорудившіе это адское зданіе! Да будутъ прокляты тѣ, которые заложили и выстроили его! Да будутъ прокляты начальники, подчиненные, вся эта нечестивая сволочь (maudite cette infame canaille!)".

Но реформа, на которую сыпались всѣ эти ожесточенныя проклятія, оказалась мертворожденной: черезъ двѣ недѣли послѣ того, какъ ордонансъ былъ подписанъ, Наполеонъ покинулъ Эльбу и высадился въ Каннѣ. Король бѣжалъ, спровождаемый своими наиболѣе близкими приверженцами, и Наполеонъ, съ восторгомъ встрѣчаемый всюду арміей и крестьянами, торжественно вступилъ въ Парижъ 20-ге марта 1815 года. Имперія была возстановлена, а все, что было сдѣлано за истекшій годъ, начиная отъ реставраціи Бурбоновъ,-- всѣ законы и распоряженія, изданныя отъ имени Людовика XVIII, императоръ объявилъ недѣйствительными. Ройе-Колларъ подобно многимъ сразу увидѣлъ, что дни возстановленной имперіи сочтены, что, не говоря уже о недовольствѣ и утомленіи нѣкоторыхъ слоевъ французскаго населенія, Европа не успокоится, пока Наполеонъ останется на престолѣ. Тѣмъ не менѣе, онъ вовсе не хотѣлъ эмигрировать съ королемъ и легитимистами вродѣ Блака, Шатобріана и др. Какъ должностное лицо, онъ принесъ требовавшуюся присягу императору вмѣстѣ со всѣми находившимися на государственной службѣ людьми: правительство Наполеона было признано всѣми безъ различія направленій, какъ gouvernement de fuit и только горсточка легитимистовъ, спасшаяся съ королемъ во главѣ въ Гентъ, тщилась еще не признавать переворотъ за совершившійся фактъ. Тѣ конституціоналисты, которые съ Бенжаменомъ Констаномъ примкнули къ имперіи, расходились съ Ройе-Колларомъ только лишь во взглядахъ на ближайшее будущее Франціи: и они, и Ройе-Колларъ стояли за установленіе конституціоннаго порядка, но въ то время, какъ Бенжаменъ Констанъ и его сторонники считали имперію прочной, Ройе-Колларъ былъ убѣжденъ, что гибель Наполеона есть лишь вопросъ времени и что, кромѣ того, императоръ не изъ такихъ людей, которые въ состояніи примириться съ ограниченіемъ своей власти. Поэтому Ройе-Колларъ не принялъ ни малѣйшаго участія въ работахъ по изготовленію acte additionnel, конституціи Ста Дней.

Онъ и его единомышленники были озабочены другимъ и взоры ихъ были обращены совсѣмъ въ другую сторону. До нихъ все чаще и чаще доходили слухи о томъ, что говорится и дѣлается въ Гентѣ, куда укрылся король, и эти слухи были для нихъ безпокойны и непріятны. Люди, бѣжавшіе вмѣстѣ съ королемъ, по большей части были ультра-роялистами, и притомъ изъ самыхъ ярыхъ. Они говорили съ совершенно ничѣмъ не сдерживаемою яростью о случившемся событіи, заявляли, что отнынѣ ихъ политика будетъ выражаться словомъ "месть", что всѣ лица, такъ или иначе способствовавшія возстановленію имперіи, должны быть казнены, какъ только король вернется въ Парижъ. Ройе-Колларъ и его политическіе друзья боялись, какъ бы эти сердитые совѣтники не повліяли на короля, что весьма легко могло случиться, если принять во вниманіе обстоятельства времени и положенія: какой-добудь Блака, Ларошфуко и т. п. всегда могъ сказать Людовику, что его совѣты не пустая болтовня, что его преданность засвидѣтельствована бѣгствомъ отъ Наполеона и присоединеніемъ къ королю въ Гентѣ. А умѣренная легитимистская партія вся сидѣла въ Парижѣ, своими удобствами не пожертвовала, императору присягнула и, вообще, повидимому, больше хлопочетъ о Бурбонахъ изъ за хартіи, чѣмъ изъ за нихъ самихъ.

Вотъ этихъ-то аргументовъ ad hominem, этой благопріятной для гентскихъ эмигрантовъ психологической почвы и боялся Ройе-Колларъ. Чтобы создать извѣстный противовѣсъ реакціоннымъ вліяніямъ, онъ убѣдилъ своихъ товарищей по воззрѣніямъ въ необходимости отправить въ Гентъ къ Людовику XVIII кого-нибудь изъ умѣренныхъ конституціонныхъ роялистовъ. Выборъ палъ на Гизо, начавшаго тогда свою политическую карьеру; Гизо отправился къ королю, изложилъ ему profession de foi своей партіи и былъ выслушанъ съ благосклонностью. Можетъ быть, отчасти благодаря этому шагу умѣренной фракціи, король крѣпче утвердился въ своихъ постоянныхъ намѣреніяхъ не давать власти ультра-роялистамъ.

Послѣ Ватерлоо и возвращенія Людовика началась новая эра исторіи Франціи. Тѣ политическія теченія, которыя успѣли вполнѣ ясно обозначиться еще въ 1814 году, теперь послѣ ста дней остались такими же, но ихъ отношенія и силы перемѣнились. Ультрароялисты пріобрѣли громадное вліяніе въ обществѣ, политическая и религіозная реакція торжествовала; голосъ короля, пытавшагося какъ-нибудь остановить расходившихся приверженцевъ графа Артуа, -- мало измѣнялъ дѣло. Не только непосредственные виновники ста дней бонапартисты и республиканцы (или считавшіеся республиканцами), и всѣ несогласно съ графомъ Артуа мыслящіе^ подвергались гоненіямъ и преслѣдованіямъ.

Объ ордонансѣ 17 февраля, касавшемся переустройства университета, вспомнили очень скоро. Фактически и юридически этотъ ордонансъ въ числѣ прочихъ былъ отмѣненъ возвратившимся Наполеономъ, и король теперь, послѣ второй реставраціи, не рѣшился настаивать на осуществленіи реформы. Но католическая партія продолжала негодовать на попытку Ройе-Коллара сохранить за высшей и средней школой свѣтскій характеръ, и негодованіе это въ 1815 году высказывалось торжестующими фракціями совершенно открыто, безъ всякаго удержу и съ полнымъ забвеніемъ всѣхъ житейскихъ приличій. Не довольствуясь обвиненіями, клерикалы перешли къ наступательной войнѣ и внесли въ палату предложеніе въ высшей степени оригинальное: передать все народное образованіе въ руки духовенства. Когда имъ возразили, что прежде всего нѣтъ такой массы духовныхъ лицъ, какая требуется, чтобы заполнить всѣ учительскія мѣста въ народныхъ школахъ и другихъ заведеніяхъ, Бональдъ, ораторъ партіи, заявилъ, что въ такомъ случаѣ нужно подождать, пока духовенство расплодится, а до той поры все-таки закрыть всѣ свѣтскія школы.

Много пришлось бороться Ройе-Коллару противъ такихъ ревнителей народнаго просвѣщенія; ораторы chambre introuvable дѣлали немыслимою какую бы то ни было положительную дѣятельность на почвѣ учебныхъ реформъ; нужно было посвятить свои силы исключительно защитѣ и спасенію свѣтской школы. Боролся Ройе-Колларъ и въ качествѣ члена королевскаго совѣта, и въ качествѣ временно управляющаго министерствомъ народнаго просвѣщенія (въ 1815 г.), и въ качествѣ простого депутата.

Нужно замѣтить, что въ первое время, когда съ одной стороны крѣпли и расширялись его политическія воззрѣнія, а съ другой стороны реакція заставляла держаться насторожѣ, -- Ройе-Колларъ въ своихъ рѣчахъ старался разбивать противниковъ на ихъ же почвѣ; общихъ принциповъ онъ еще не развивалъ и не установлялъ. Такъ, говоря о необходимости широкаго распространенія начальнаго образованія, онъ указывалъ на то, что подобные люди, не желая дѣлать народъ грамотнымъ, мѣшаютъ ему, во-первыхъ, молиться Богу осмысленно, а во-вторыхъ, понимать законы государства. "Чѣмъ понятнѣе законы, тѣмъ лучше они исполняются", повторялъ онъ.

Отвѣчая на нападки и инсинуаціи ультра-роялистовъ, не перестававшихъ твердить, что "философія" произвела революцію и что, поэтому, философію необходимо изгнать изъ круга университетскаго преподаванія, Ройе-Колларъ говорилъ, что безъ философіи и философскаго образованія немыслимо изученіе литературы, исторіи и любой изъ наукъ. Нужно припомнить, что эти простыя истины высказывались въ эпоху сильнѣйшей реакціи и высказывались министромъ народнаго просвѣщенія {Управлялъ министерствомъ онъ очень недолго -- до окончательнаго упроченія министерства Ришелье.}, чтобы оцѣнить все ихъ значеніе для тогдашней Франціи. Его идеи о необходимости самаго широкаго распространенія начальнаго образованія были тогда положительно новы. При Наполеонѣ на народныя школы денегъ совершенно не отпускалось, такъ что и школъ, конечно, не было. При реставраціи, благодаря стараніямъ Ройе-Коллара, издержки на начальное обученіе были, наконецъ, внесены въ смѣту государственныхъ расходовъ; каждый разъ, когда обсуждался бюджетъ министерства народнаго просвѣщенія и въ 1816, и въ 1817 гг. и дальше -- крайняя партія самымъ яростнымъ образомъ нападала на проектъ расширенія сферы начальнаго обученіи; но эти пренія уже относятся къ нѣсколько болѣе позднему періоду, и по содержанію, и по тону своему они отличаются отъ сдержанныхъ рѣчей либераловъ (а въ томъ числѣ Ройе-Коллара) въ 1815 году.

Годъ этотъ для Ройе-Коллара, помимо стычекъ съ клерикалами изъ за подготовленнаго имъ ордонанса объ университетахъ, помимо злостныхъ намековъ и обвиненій со стороны католической партіи, ознаменовался вмѣстѣ съ тѣмъ нѣсколькими немаловажными событіями въ его политической жизни: онъ былъ избранъ въ палату депутатовъ отъ департамента Марны. Кромѣ того, онъ, какъ уже было замѣчено, былъ назначенъ предсѣдателемъ коммиссіи, управлявшей учебнымъ вѣдомствомъ, эта должность равнялась сану министра народнаго просвѣщенія, какъ и называли для удобства Ройе-Коллара въ палатѣ. Наконецъ, король его назначилъ членомъ государственнаго совѣта. Но Ройе-Колларъ не обманывался этими оффиціальными успѣхами: онъ видѣлъ, что король хочетъ подавить ультра-роялизмъ, казавшійся ему опаснымъ для спокойствія государства, и что только затѣмъ Людовикъ XVIII формируетъ умѣренные кабинеты и выдвигаетъ впередъ людей, извѣстныхъ ему за враговъ реакціи. Сознавая это, Ройе-Колларъ понималъ также, что общество въ своемъ большинствѣ все-таки стоитъ за ультра-роялистовъ, и что chambre introuvable является вѣрнымъ отраженіемъ общественнаго настроенія. Онъ весьма быстро намѣтилъ ту дорогу, которой нужно было держаться,-- отступилъ отъ положительной парламентской дѣятельности и всецѣло предался оппозиціонной критикѣ вносимыхъ реакціонерами предложеній.

Матеріала для такой критики не могло не хватать въ 1815 году. Chambre introuvable положительно задалась утопической цѣлью вернуть Францію къ дореволюціонному порядку вещей. Свободные отъ какого бы то ни было государственнаго опыта, политически безграмотные ультра-роялисты причиняли громадныя затрудненія и безпокойства не только всѣмъ людямъ, не забывшимъ освободительныхъ традицій недавняго прошлаго, но и королю Людовику, справедливо считавшему политику chambre introuvable провокаторской. Альберъ де-Брольи въ одномъ изъ своихъ біографическихъ этюдовъ говоритъ: "кто не жилъ въ 1815 году, тотъ не знаетъ, что такое политическія страсти {Spttller, 117 (op. cit.)}". И дѣйствительно, ультрароялисты почувствовавъ свою силу, не давали ни отдыха, ни срока своимъ врагамъ, а врагами они считали всѣхъ, кто хоть немного уклонялся отъ ихъ credo. Въ палатѣ разыгрывались такія сцены, которыя напоминали времена террора: писались въ газетахъ и говорились въ общественныхъ собраніяхъ такія вещи, которыя казались невѣроятными уже черезъ какихъ-нибудь пять-шесть лѣтъ.

Ультра-роялисты били сгоряча, безъ опредѣленной ligne de conduite, стараясь лишь какъ можно скорѣе сломать всѣ части существовавшаго строя, мѣшавшія осуществленію ихъ идеаловъ. Конечно, прежде всего нужно было покончить съ независимостью суда, потому что, пока судьи были независимы, ихъ нельзя было заставить сажать въ тюрьмы и казнить лицъ, не угодныхъ торжествующей партіи. Гидъ де-Невиль внесъ въ палату предложеніе ограничить число трибуналовъ и считать судей несмѣняемыми только съ будущаго 1816 года. Этотъ законопроектъ на первый взглядъ запутанъ и неясенъ. Почему отрицать извѣстный принципъ въ 1815 году и признавать его для 1816 года? На какомъ основаніи считать несмѣняемость магистратуры полезное именно черезъ годъ, а не черезъ полгода? На самомъ дѣлѣ предложеніе Гида де-Невиля объяснилось весьма просто и политическая безграмотность его, небрежность и нелѣпость его внѣшней формы никого не могли обмануть. Ультра-роялистамъ хотѣлось, чтобы судьи до поры до времени непользовались несмѣняемостью: они надѣялись за годъ низвергнуть умѣренный кабинетъ, захватить власть въ свои руки, смѣнить тогда на законномъ основаніи всѣхъ ненравящихся имъ судей и назначить своихъ единомышленниковъ. А тогда, чрезъ годъ, пусть себѣ снова воцарится принципъ несмѣняемости: несмѣняемою именно окажется ультра-роялистская магистратура.

Когда предложеніе Гида де-Невиля было выслушано палатою, со своего мѣста поднялся Ройе-Колларъ. Онъ до этого дня былъ мало извѣстенъ депутатамъ: его только знали, какъ автора неблагонамѣреннаго законопроекта объ университетахъ и какъ управляющаго учебнымъ вѣдомствомъ; но послѣ этой первой большой рѣчи о несмѣняемости судей, онъ сразу сталъ главою либеральной партіи и ненавистнѣйшимъ человѣкомъ для палатнаго большинства.

Онъ началъ съ указанія на то противорѣчіе, которое существуетъ между основнымъ закономъ государства и предложеніемъ Гида де-Невиля: конституція прямо объявляла всѣхъ судей королевства несмѣняемыми {Параграфъ 58-ой хартіи Людовика XVIII гласитъ дѣйствительно: "Les juges, nommés par le roi, sont inamovibles".}, вовсе не говоря, что сегодня они могутъ утратить свою несмѣняемость, а завтра снова ее получить. Доказавши полную дисгармонію между хартіей и законопроектомъ. Ройе-Колларъ переходитъ къ развитію общихъ принциповъ, которые, по его мнѣнію, должны лежать въ основѣ дѣятельности всякой магистратуры во всякой странѣ. "По справедливости можно сказать,-- заявилъ онъ,-- что общество существуетъ лишь тогда, когда правосудіе отправляется спокойно и нормально... Когда правительство призываетъ какого-нибудь человѣка къ исполненію обязанностей судьи, оно само должно сказать этому человѣку: "вы органъ закона, будьте же безстрастны, какъ самъ законъ; страсти пусть обуреваютъ все и всѣхъ вокругъ васъ, но пусть онѣ не коснутся вашей души; если я, правительство, буду ошибаться, если я буду увлекаться своими соображеніями, если я буду требовать отъ васъ несправедливостей, не подчиняйтесь моимъ приказаніямъ, сопротивляйтесь моимъ обольщеніямъ, сопротивляйтесь моимъ угрозамъ". Вотъ что должно сказать само правительство вновь назначаемому судьѣ. На это судья можетъ отвѣтить правительству: "но вѣдь я человѣкъ, а вы требуете отъ меня сверхчеловѣческихъ качествъ. Вы слишкомъ сильны, а я слишкомъ слабъ; вы -- правительство, а я -- чиновникъ; если между нами возгорится борьба, я непремѣнно уступлю. Вы въ увлеченіи не признаете законными мотивы моего сопротивленія, и вы меня накажете. Я не смогу стать выше васъ, если вы меня не защитите предварительно противъ васъ самихъ. Поддержите же меня, слабаго, на случай будущихъ столкновеній; набавьте меня отъ страха кары и отъ надежды на награду; обѣщайте мнѣ, что я не буду никогда удаленъ со своего мѣста". Правительство выслушиваетъ эту рѣчь судьи, затѣмъ колеблется, потому что таково уже свойство власти съ трудомъ уступать частичку своей воли и могущества. Наконецъ, просвѣщенное опытомъ" познавъ истинные свои интересы, подчиняясь все болѣе растущей силѣ обстоятельствъ, правительство говоритъ судьѣ: "вы будете несмѣняемы".

Вотъ, въ этомъ коротенькомъ діалогѣ. и его концѣ заключается, по мнѣнію Ройе-Коллара, теорія и исторія принципа несмѣняемости магистратуры. Этотъ принципъ абсолютенъ, онъ не мирится ни съ какими условностями. Къ нему естественно и неизбѣжно стремится всякое общество, которое еще не увидѣло его осуществленія. "Этому принципу грозятъ постоянныя опасности отъ зарождающейся тираніи, и его губитъ окончательно тиранія всевластная" {Barante, II--172.}. Противники несмѣняемости судей указываютъ на то, что часто въ судьи попадаютъ недостойные люди, которыхъ удалить нѣтъ никакой возможности... Ройе-Колларъ признаетъ, что это бываетъ; признаетъ, что и еще можно насчитать много неудобствъ послѣдовательнаго проведенія принципа несмѣняемости; но всѣ эти неудобства, прибавляетъ онъ, суть не болѣе, какъ дешевая плата за огромныя, неизмѣримыя и неисчислимыя выгоды, какія доставляются обществу и государству несмѣняемою и потому независимою магистратурою. Правда, реакціонеры на всѣ лады повторяютъ и пересчитываютъ опасности и неудобства несмѣняемости, думая частымъ повтореніемъ однихъ и тѣхъ же избитыхъ общихъ мѣстъ произвести впечатлѣніе на поверхностныхъ людей, но въ данномъ случаѣ, по мнѣнію оратора, этотъ пріемъ болѣе безсиленъ, чѣмъ гдѣ бы то ни было... Въ заключеніе Ройе-Колларъ возвращается къ автору проекта -- Гиду де-Певилю и называетъ его предложеніе чисто-революціонной мѣрой, субверсивной затѣей, несогласной съ правильной конституціонной жизнью страны.

Рѣчь Ройе-Коллара произвела громадное впечатлѣніе; и друзей, и противниковъ автора поразила больше всего постановка вопроса въ устахъ его. 1815-й годъ вовсе не былъ временемъ, удобнымъ для принципіальныхъ споровъ съ торжествовавшей партіей. Еще робкія частичныя замѣчанія и представленія выносились крайней правой, но критика ея убѣжденій по существу являлась дѣломъ неслыханнымъ въ палатѣ. Ройе-Колларъ пренебрегъ указаніями на то, что не было ни для кого тайной; онъ не сказалъ прямо: "вы вносите это предложеніе, чтобы потомъ смѣнить всѣхъ судей и назначить на ихъ мѣста вашихъ приверженцевъ"; какъ будто воспользовавшись предлогомъ, онъ развилъ въ яркихъ, запоминающихся выраженіяхъ цѣлую теорію о необходимости для цивилизованнаго общества имѣть несмѣняемую магистратуру. Мнѣнія, высказанныя за шестьдесятъ семь лѣтъ до него авторомъ "L'esprit des lois", Ройе-Колларъ повторилъ въ такую эпоху и съ такою силою, что по справедливости онъ можетъ раздѣлить славу творца теоріи раздѣленія властей. "Правительство никогда не должно присваивать себѣ судебной власти; судъ долженъ стоять выше всякихъ постороннихъ вліяній -- правительственныхъ и частныхъ; передъ судомъ король и простой гражданинъ должны быть совершенно равноправны". Вотъ къ чему сводились мысли Ройе-Коллара о несмѣняемости судей.

Проектъ Гида де-Невиля былъ отвергнутъ; палата и страна съ тѣхъ поръ со вниманіемъ и любопытствомъ начали прислушиваться къ словамъ преждевременно состарившагося, пятидесятилѣтняго депутата, такъ поздно и такъ блестяще начинавшаго свою парламентскую карьеру. Эта рѣчь Ройе-Коллара, помимо своего непосредственнаго вліянія, послужила первымъ урокомъ, который былъ данъ нашимъ парламентаристомъ французскому обществу; съ этого дня началась дѣятельность Ройе-Коллара, какъ политическаго воспитателя своей страны. Несмотря на вѣковое обладаніе блестящей публицистической литературой, несмотря на пережитую революцію, французскіе средніе классы (не говоря уже о народѣ) были въ массѣ совершенно политически не развиты. Взрослые люди, низвергнувшіе Карла X въ 1830 году, были юношами въ 1815; тѣ дѣятели, которые во времена іюльскихъ волненій желали, "за невозможностью республики, трона, окруженнаго республиканскими учрежденіями", въ эпоху chambre introuvable далеко не ясно представляли себѣ, въ чемъ долженъ заключаться идеалъ государственнаго устройства страны. Много обстоятельствъ содѣйствовало укрѣпленію политическаго самосознанія французскаго общества въ то пятнадцатилѣтіе, когда Бурбоны сидѣли на престолѣ; не прекращавшаяся законная дѣятельность конституціонной машины, борьба партій, короче, парламентарная практика со всѣми ея послѣдствіями,-- вотъ что въ значительной степени оживило освободительныя теченія; но къ практикѣ нужна была и теорія: по поводу ежедневнаго обсужденія текущихъ дѣлъ нужно было распространять въ обществѣ выработанные политическою наукою принципы; на конкретныхъ примѣрахъ нужно было показывать вредъ или пользу тѣхъ или иныхъ ученій. Всю эту трудную работу просвѣщенія буржуазнаго класса взяли на себя немногіе люди, которые съумѣли сдѣлать свое дѣло, не измѣняя ему ни разу. Между такими людьми главную, первостепенную роль пришлось съиграть Ройе-Коллару. Рѣчь о несмѣняемости судей была его дебютомъ, но такимъ дебютомъ, который, повторяемъ, открылъ его и друзьямъ, и врагамъ. Слѣдующее выступленіе его въ трибунѣ не заставило себя долго ждать.

VI.

У роялистовъ послѣ ста дней были намѣчены жертвы, которыхъ нельзя было никакъ спасти. Непосредственные виновники возстановленія имперіи, начальники арміи должны были готовиться идти на жестокую расправу. Въ сущности вся армія и Франція отчасти громко, отчасти tacito consensu возстановили имперію; такъ или иначе, а почти всѣ маршалы сдѣлались покорными слугами Наполеона въ тѣ двадцать дней, которые протекли между высадкою императора на южномъ берегу Франціи и тріумфальнымъ въѣздомъ его въ Парижъ. Съ горяча гентскіе эмигранты всѣмъ имъ грозили смертною казнью, но послѣ возвращенія короля въ 1815 году они поняли, что это желаніе неосуществимо, и умѣрили свои мечты. Они пылали, тѣмъ не менѣе, жаждой мести и громогласно требовали смерти главныхъ измѣнниковъ, которые прежде всѣхъ присоединились къ Наполеону и увлекли своимъ примѣромъ другихъ. Конечно, крупнѣйшимъ изъ такихъ государственныхъ преступниковъ являлся князь московскій -- маршалъ Ней. Ничто не могло избавить его отъ казни: онъ былъ разстрѣлянъ, несмотря на мольбы и просьбы близкихъ, несмотря на представленія умѣренныхъ лицъ. Это дѣйствіе правительства страшно повредило ему. Ней былъ божкомъ арміи; войско и простой народъ знали, что онъ былъ безумнымъ храбрецомъ, любимцемъ самого Наполеона, "храбрымъ изъ храбрыхъ", какъ его называлъ императоръ. Казнь героя бородинской битвы произвела гнетущее впечатлѣніе и вызвала ропотъ и негодованіе.

Почти въ одно время съ Неемъ былъ казненъ полковникъ Лабедойеръ, однимъ изъ первыхъ предавшійся императору, котораго онъ страстно любилъ. Этихъ казней для ультра-роялистовъ было слишкомъ мало. Вскорѣ былъ схваченъ и посаженъ въ тюрьму Лавалеттъ, одинъ изъ знатнѣйшихъ людей того времени, обвинявшійся въ томъ, что онъ переписывался съ Наполеономъ еще до ста дней, когда императоръ находился на островѣ Эльбѣ. Лавалетта избавила отъ грозившей ему страшной участи его жена, которая, какъ извѣстно, въ одно изъ посѣщеній мужа въ тюрьмѣ переодѣлась въ его платье и осталась въ камерѣ, доставивъ арестованному возможность выйти изъ тюрьмы въ женской одеждѣ. Бѣгство Лавалетта привело ультра-роялистовъ въ страшную ярость. Они обвиняли министерство Ришелье въ стачкѣ съ бонапартистами; называли бѣгство "штукою полиціи герцога Ришелье". Можно получить нѣкоторое понятіе о настроеніи этой могущественной партіи, если припомнить, что она свѣтская дама этого круга, женщина очень добраго характера, по словамъ знавшихъ ее лицъ, была въ отчаяніи, что Лаваллетъ спасся, я называла дочь Лавалетта "маленькой злодѣйкой" {"La petite scélérate".} за то, что она помогала матери спасти отца изъ тюрьмы и не донесла ни о чемъ жандармеріи. Но министерство Ришелье твердо рѣшило продолжать неравную борьбу съ реакціонерами и не казнить больше никого; мало того: былъ составленъ списокъ изъ 38 лицъ, которыя оказывались виновными въ "катастрофѣ 20-го марта" (20-го марта 1815 г. Наполеонъ вошелъ въ Парижъ) и министерство предложило палатѣ обсудить вопросъ объ амнистіи этихъ государственныхъ преступниковъ. Ришелье питалъ слабую надежду, что какъ-нибудь сама палата помилуетъ виновныхъ и правительству не придется выносить упреки въ "преступной слабости". Предложеніе министерства поступило въ коммиссію, выбранную палатой. Коммиссія, состоявшая изъ ультра-роялистовъ, рѣшила, что нужно раздѣлить всѣхъ обвиняемыхъ на категоріи: къ первой относились всѣ высшіе члены администраціи, отправлявшіе свою должность во время ста дней; ко второй категоріи относились всѣ генералы, префекты и командующіе отдѣльными частями, попавшіе въ списокъ министерства; къ третьей -- тѣ люди, которые въ эпоху террора вотировали за смерть Людовика XVI и которые во время ста дней высказались за конституцію императора (acte additionnel). Липамъ этихъ трехъ категорій грозила, по проекту коммиссіи, смертная казнь, а тѣ немногіе (изъ 38-мы), которые не попали ни въ одну изъ категорій, должны были быть выпущены на свободу (если они содержались въ заключеніи). Итакъ, если бы палата приняла проектъ коммиссіи, то послѣдовалъ бы рядъ новыхъ казней.

Ультра-роялисты, взбѣшенные бѣгствомъ Лавалетта, какъ одинъ человѣкъ стояли за принятіе драконовскаго проекта; ихъ враги также собирали всѣ свои силы. Конституціоналисты рѣшили выдвинуть въ качествѣ тяжелой артиллеріи Ройе-Коллара; надо сказать, что со времени рѣчи о несмѣняемости судей вокругъ него сталъ группироваться кружокъ выдающихся единомышленниковъ: Серръ, Паскье, Симеонъ и, если не ошибаюсь, Деказъ считали его лучшей поддержкой умѣренной политики правительства. Ройе-Колларъ подвергъ проектъ коммиссіи жестокой критикѣ; онъ назвалъ беззаконными всѣ попытки установленія кары за преступленія съ обратнымъ дѣйствіемъ: "преступленія, поведшія къ возстановленію имперіи, должны быть судимы по законамъ, существовавшимъ до этого событія", сказалъ онъ. Онъ рѣшился также принципіально говорить по вопросу о политическихъ преступленіяхъ; дѣло вовсе не въ томъ, заявилъ онъ, чтобы наказать и казнить какъ можно больше людей; государства никогда не спасаются казнями. По его мнѣнію, слѣдуетъ отвергнуть проектъ коммиссіи о категоріяхъ и просить короля помиловать всѣхъ. Амнистія съ исключеніями, съ изъятіями, даже съ однимъ единственнымъ изъятіемъ, уже не есть амнистія. Коммиссія предлагала также конфисковать имущество у всѣхъ, кто будетъ казненъ за содѣйствіе возстановленію имперіи. Ройе-Колларъ съ жаромъ напалъ на это предложеніе. "Конфискаціи,-- сказалъ онъ,-- это нервы и душа революціи. Сначала конфискуютъ потому, что осудили, а потомъ начинаютъ осуждать, чтобы можно было конфисковать; жестокость еще можетъ утомиться, но алчность -- никогда. Наша революція краснѣла, стыдилась воспоминаній о конфискаціяхъ, она, которая ни отъ чего не краснѣла... Нѣкоторые, наиболѣе виновные (Ней, Лабедойеръ) уже казнены. Что же, не примѣнить ли и къ нимъ конфискацію? Пусть же ихъ выведутъ изъ могилъ, приведутъ предъ лицо судей, пусть судьи скажутъ имъ, что они осуждены еще и на конфискацію" {Barante, 202.}.

Предложеніе о конфискаціи было отвергнуто такъ же, какъ и проектъ о трехъ категоріяхъ. Пренія по поводу амнистіи были такъ ожесточенны, что потомъ вспоминались какъ положительный парламентскій скандалъ. На Ройе-Коллара и его друзей сыпались обвиненія и угрозы; ультра-роялисты, добившись-таки, что король долженъ былъ самъ взять на себя иниціативу помилованія, не стѣснялись упрекать правительство въ трусости и ренегатствѣ, а умѣренныхъ членовъ палаты въ государственной измѣнѣ. Ультра-роялисты чувствовали свою силу и вліяніе въ странѣ; они желали поэтому увеличить число депутатовъ палаты и измѣнить конституцію въ смыслѣ усиленія значенія представительнаго собранія. По странному стеченію обстоятельствъ они, крайніе реакціонеры, были въ оппозиціи и стремились вопреки своимъ убѣжденіямъ къ возвышенію палаты въ ущербъ королевской власти, чтобы имѣть возможность заставить короля дѣлать то, что имъ угодно. Юнкерскій принципъ -- "und der König absolut, wenn er unsern Willen thut", сказывался здѣсь во всей своей красѣ.

Ройе-Колларъ и его сторонники также по необходимости руководились условіями минуты. Увеличить въ 1815 или 1816 гг. число депутатовъ -- увеличить число ультра-роялистовъ; ослабить правительство -- значило ослабить самихъ себя. Пришлось, такимъ образомъ, помѣняться ролью съ реакціонерами и отстаивать statu quo противъ якобы либеральныхъ реформаторскихъ затѣй.

Когда обсуждался въ палатѣ проектъ закона объ измѣненіи выборовъ, Ройе-Колларъ говорилъ противъ него, настаивалъ на необходимости для Франціи твердой королевской власти, говорилъ даже, что представительство по духу конституціи должно быть въ помощь монарху и не должно представлять собою враждующаго, соперничающаго начала. Возражая противъ проекта, Ройе-Колларъ вмѣстѣ съ тѣмъ напалъ на ультра-роялистовъ съ той стороны, съ которой они меньше всего ожидали нападенія. Онъ объявилъ, что если ужъ они хотятъ поставить представительство выше монарха, такъ пусть это представительство будетъ, по крайней мѣрѣ, всенароднымъ; пусть депутаты выбираются безъ всякаго ценза всѣмъ французскимъ народомъ. Для ультра-роялистовъ это было бы очень невыгодно, потому что тогда въ палату попали бы не только провинціальные дворяне, но и мелкая буржуазія, и крестьяне; республиканцы, бонапартисты и умѣренные роялисты выиграли бы больше ихъ. Пришлось отступать, оговариваться, защищаться, путаться въ объясненіяхъ... Проектъ вскорѣ былъ взятъ назадъ. 29-го апрѣля 1816 года закончилась эта бурная сессія.

Хотя правительство и одержало нѣсколько побѣдъ, хотя оно нашло себѣ въ палатѣ достаточное число защитниковъ и приверженцевъ, но ясно было, что такъ дальше дѣла вести нѣтъ никакой возможности. Chambre introuvable оказала слишкомъ страстное сопротивленіе всей примирительной политикѣ короля и разошлась весною 1816 гида съ угрозами и намеками, не позволявшими надѣяться на болѣе спокойное будущее. Ройе-Колларъ, Серръ и другіе въ своихъ рѣчахъ съ достаточною ясностью показали, куда ведетъ Францію политика реакціонеровъ; они много разъ и довольно прозрачно намекали, что ультрароялисты, увлекшись въ своей погонѣ за фантомомъ -- за возстановленіемъ стараго режима, могутъ вызвать новую революцію. Людовикъ XVIII боялся ультра-роялизма именно изъ за этихъ соображеній; его любимецъ, министръ Деказъ, бывавшій довольно часто въ обществѣ Ройе-Коллара и его друзей, дѣлалъ все, что могъ, чтобы заставить короля пренебречь дружбою брата (графа Артуа) и открыто порвать всякія связи съ ультра-роялистами. 4 сентября (1816 г.) Ройе-Колларъ обѣдалъ у Деказа; послѣ обѣда министръ сообщилъ своимъ гостямъ, что на слѣдующей день въ "Moniteur"'ѣ появится ордонансъ короля о распущеніи chambre introuvable. Ройе-Колларъ внѣ себя отъ радости бросился на шею Деказу, расцѣловалъ его и сказалъ, что онъ достоинъ памятника.

Дѣйствительно, было чему радоваться: такой палаты во Франціи уже не собиралось за все XIX столѣтіе. При существованіи chambre introuvable либеральные элементы должны были молчать и довольствоваться лишь возраженіями противъ тѣхъ фантастичныхъ проектовъ, которые представлялись ультра-роялистами; о собственной положительной парламентской дѣятельности трудно было и думать. Ордонансъ 5 сентября прекращалъ это. ненормальное положеніе вещей. Когда собралась новая палата, ультра-роялистовъ тамъ оказалось сравнительно маю; либераловъ явилось много, а еще больше людей, не примыкавшихъ прямо ни къ той, ни къ другой партіи, а только инстинктивно склонявшихся къ освободительнымъ идеямъ. Съ такою палатой умѣренному министерству Деказа и кружку Ройе-Коллара можно было ужиться съ большимъ удобствомъ. Нужно сказать, что въ палатѣ 1816 года отношеніе къ Ройе-Коллару было совсѣмъ другое, нежели въ chambre introuvable: если ужъ не говорить даже о разницѣ въ настроеніяхъ обѣихъ палатъ, то депутаты, собравшіеся въ 1816 году, могли смотрѣть и смотрѣли на Ройе-Коллара, какъ на знаменитость, какъ на одного изъ немногихъ, голосъ которыхъ звучалъ среди боязливой тишины прошедшаго ужаснаго года. Если и друзья, и враги въ палатѣ цѣнили его еще послѣ рѣчи о несмѣняемости судей, то въ еще большей степени оцѣнила его масса французскаго общества.

Ройе-Колларъ и его друзья, будучи конституціонными учителями буржуазіи, выступавшей на политическое поприще, какъ въ chambre introuvable, такъ и въ новой палатѣ столько же говорили о текущихъ дѣлахъ, сколько о теоріяхъ и доктринахъ. Разъ во время засѣданія одинъ изъ ультра-роялистовъ, которому надоѣло слушать эти уроки политической философіи, воскликнулъ, указывая на Ройе-Коллара и его приверженцевъ: "Voilà bien nos doctrinaires!" Съ тѣхъ поръ имя доктринеровъ осталось за ними.

Намъ нѣтъ нужды выяснять въ подробностяхъ ученія доктринеровъ и ихъ главы -- Ройе-Коллара. Это легче и удобнѣе дѣлать, разсказывая объ ихъ парламентской дѣятельности исподоволь: мнѣнія Ройе-Коллара о роли суда въ государствѣ мы уже разсмотрѣли; съ его убѣжденіями относительно свободы прессы, значенія конституціи, относительно обязанностей монарха и представительства познакомимся изъ его же рѣчей. Пока необходимо только сказать, что партія Ройе-Коллара занимала положеніе посредника между умѣренными роялистами и крайней лѣвой; она говорила на языкѣ, понятномъ и для тѣхъ, и для другихъ. Раздѣляя весьма многія убѣжденія лѣвой стороны, партія Ройе-Коллара была не согласна съ ней лишь по вопросу о дальнѣйшемъ развитіи конституціонныхъ началъ: доктринеры полагали, что хартія хороша вполнѣ, что ее измѣнять нѣтъ никакой надобности, а нужно лишь отражать нападки противниковъ; крайняя же оппозиція жела ла многихъ дополненій и улучшеній. Къ роялистамъ доктринеры примыкали въ своихъ воззрѣніяхъ на королевскую власть, какъ на необходимый ингредіентъ нормальнаго государственнаго устройства Франціи", расходились же съ ними друзья Ройе-Коллара въ томъ, что были твердо убѣждены въ необходимости сохраненія и упроченія конституціи, а роялисты (въ особенности первое время) смотрѣли на октроированную хартію слишкомъ развязно и легко. Что касается до двухъ крайнихъ партій -- республиканцевъ съ одной стороны и ультра-роялистовъ съ другой -- то нужно сказать, что доктринеры рѣзко подчеркивали свое несогласіе съ первыми и со вторыми; но съ республиканцами имъ приходилось вмѣстѣ голосовать по разнымъ вопросамъ довольно часто, а съ ультра-роялистами никогда. Мы увидимъ даже, какъ страшно сблизились къ концу реставраціи доктринеры и республиканцы, если не въ принципахъ, то въ текущей политической дѣятельности.

Если мы спросимъ себя, составляли ли доктринеры партію въ точномъ смыслѣ этого слова? Боролись ли они затѣмъ, чтобы получить въ свои руки власть?-- то должны будемъ отвѣтить на эти вопросы отрицательно. Никогда Ройе-Колларъ не стремился сдѣлаться премьеромъ (а только онъ изъ доктринеровъ и имѣлъ какіе-нибудь шансы); никогда онъ не нападалъ на правительство, никогда не становился въ оппозицію съ задней мыслью, съ желаніемъ низвергнуть кабинетъ и образовать свой. Это говорилъ и онъ самъ, и его сторонники, и этому приходится вѣрить, потому что онъ всегда совершенно устранялся отъ придворныхъ сферъ и никогда не входилъ въ сдѣлки, не образовывалъ комбинацій съ тѣми людьми, которые могли бы доставить ему портфель. "Все критиковать и не браться за положительную дѣятельность, презирать факты и обращаться къ теоріямъ,-- вотъ каковы были тенденціи доктринеровъ", говоритъ одинъ изъ новѣйшихъ критиковъ.

Группа ихъ была чрезвычайно мала: бойкотистъ аристократическихъ салоновъ Сенъ-Жерменскаго предмѣстья графъ Беньо говорилъ, что вся она можетъ помѣститься на одномъ диванчикѣ. Ройе-Колларъ былъ признаннымъ и неоспариваемымъ главою кружка; Серръ, Гизо, Ремюза, кажется Барантъ -- нотъ выдающіеся члены его. Надо замѣтить, что, въ качествѣ партійнаго вождя, Ройе-Колларъ никогда не могъ отдѣлаться отъ нѣкоторыхъ непріятныхъ качествъ, дѣлавшихъ его иногда тяжелымъ человѣкомъ; онъ былъ очень гордъ, всегда важенъ, серьезенъ, неприступенъ, не любилъ, когда молодые люди слишкомъ свободно и непринужденно Высказывали мнѣнія по поводу политическихъ вопросовъ, и часто довольно колко обрывалъ ихъ; онъ не выносилъ полнаго забвенія "чинопочитанія" даже въ близкомъ кругу: собесѣдники всегда должны были помнить, что передъ ними одинъ изъ выдающихся членовъ налаты и вождь лѣваго центра. Какая-то величавая медлительность, вдумчивая суровость были свойственны его рѣчамъ и его обхожденію; ничего общаго, повидимому, не можетъ быть между нимъ и сектантскими начетчика"и, а, между тѣмъ, когда читаешь характеристики его личности, сдѣланныя близкими людьми, невольно вспоминается, что онъ выросъ въ средѣ послѣдовательныхъ и убѣжденныхъ янсенистовъ. Внѣшній колоритъ общества, окружавшаго его въ молодости, остался на немъ. Но всѣ шерохотоватости характера выкупались съ избыткомъ его добротою, полнѣйшимъ отсутствіемъ такихъ распространенныхъ между политическими дѣятелями качествъ, какъ зависть, мелочная придирчивость, тщеславіе. Онъ никогда не поддавался личнымъ соображеніямъ и всегда имѣлъ въ виду дѣло, а не тѣхъ, кто за него взялся. Вліялъ онъ на своихъ приверженцевъ весьма сильно и вліялъ не только въ смыслѣ передачи имъ своихъ воззрѣній, но и въ смыслѣ измѣненія ихъ навыковъ мысли; онъ внушалъ имъ постоянно, что со старымъ режимомъ все должно быть покончено, что всеобщее, полнѣйшее равенство должно царить въ странѣ, что всѣ привилегіи, всѣ обломки дореволюціоннаго порядка вещей должны быть немилосердно уничтожены; онъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, почти всегда училъ своихъ молодыхъ послѣдователей обобщать разбираемый вопросъ, переносить его на болѣе широкую почву, оставаясь постоянно при томъ убѣжденіи, что противникамъ народнаго блага легче достигнуть своекорыстныхъ цѣлей по частямъ, по мелочамъ и что, поэтому, нужно стараться доказывать не только несостоятельность предлагаемыхъ мѣропріятій, но также логическую и этическую шаткость принциповъ, лежащихъ въ ихъ основѣ. Онъ говорилъ, что неправое дѣло боится теоретическаго, принципіальнаго обсужденія и старается избѣжать его; напоминая шекспировскаго персонажа, сказавшаго: "не вѣрь не любящей музыки твари", Ройе-Колларъ готовъ былъ въ своихъ рѣчахъ безъ конца повторять: "Не вѣрьте дѣятелямъ, не любящимъ принципіальныхъ разговоровъ". Онъ съ поразительнымъ искусствомъ открывалъ всѣ изгибы мысли, боящейся показаться на свѣтъ, и обстоятельно выяснялъ причины та"кой скромности. Когда ему язвительно замѣчали, что онъ уклоняется отъ дѣла, вдаетря въ метафизику и т. д., онъ, не обращая вниманія на эти упреки, продолжалъ развивать свои воззрѣнія, а ужъ потомъ, окончивъ общую часть рѣчи, обращался къ разсматриваемому вопросу и съ замѣчательной дѣловитостью обнаруживалъ слабыя стороны того или другого законопроекта или мѣропріятія. Много авторитетности придавало его словамъ то всѣмъ извѣстное обстоятельство, что онъ разъ навсегда уклонился отъ активной министерской дѣятельности: въ немъ видѣли не вождя партіи, а спокойнаго критика-наблюдателя.

При министерствѣ Ришелье, а потомъ Деказа, въ особенности послѣ распущенія chambre introuvable и сознанія новой палаты, Ройе-Колларъ очутился въ очень благопріятномъ положеніи: онъ сталъ если не членомъ правительства, то главою парламентской котеріи, способствовавшей утвержденію умѣреннаго министерства. Сила и вліяніе его въ палатѣ были несомнѣнны, но самая обстановка, сцена дѣятельности значительно измѣнилась. Въ палатѣ возникала сильная оппозиція; крайняя лѣвая, бывшая столь безсильною во времена chambre introuvable, теперь, въ 1817--1819 гг., сдѣлалась весьма вліятельною; ультра-роялисты должны были бороться не только съ доктринерами, но и съ людьми, почти не скрывавшими своихъ республиканскихъ убѣжденій. Правительство Деказа не было, впрочемъ, радо новымъ союзникамъ въ борьбѣ съ партіей "павильона Марсанъ" (графа Артуа): крайняя лѣвая явно стремилась къ низверженію умѣреннаго премьера. Въ эти годы, непосредственно слѣдовавшіе за распущеніемъ chambre introuvable, Ройе-Колларъ, держась министерской политики, неминуемо долженъ былъ столкнуться съ радикалами; но онъ не хотѣлъ этого, онъ медлитъ входить въ пререканія съ крайней лѣвой, какъ будто предчувствуя, что не далеко время, когда она станетъ его вѣрной союзницей. Ройе-Колларъ былъ рожденъ для дѣятельности въ качествѣ члена оппозиціи; въ chambre introuvable онъ боролся съ могущественнымъ большинствомъ и хотя защищалъ министерство, но тогда правительственная партія могла по справедливости считаться оппозиціей, и оппозиціей очень слабой. Въ 1817, 1818, 1819 гг. министерство было сильно; защищать его отъ ультра-роялистовъ стало гораздо легче; мало того, Деказъ самъ перешелъ въ наступленіе, и понемногу началъ принимать репрессивныя мѣры противъ крайнихъ партій -- какъ правой, такъ, въ особенности, и лѣвой. Вотъ тутъ-то лѣвый центръ и его вождь Ройе-Колларъ почувствовали себя не совсѣмъ ловко; они больше всего дорожили полной независимостью и не хотѣли раздѣлять съ министрами ихъ отвѣтственности передъ страной. Вотъ почему въ эти годы доктринеры, пользуясь силой и вліяніемъ, не особенно часто выступали на парламентской трибунѣ. Стоя слишкомъ близко къ могущественному правительству, они чувствовали себя вышибленными изъ сѣдла; министерство казалось столь крѣпкимъ и прочнымъ, что пренія съ ультра-роялистами начали терять свой прежній жизненный интересъ.

Неожиданный случай совершенно измѣнилъ положеніе дѣлъ; племянникъ короля, герцогъ Беррійскій, былъ убитъ Лувелемъ вечеромъ 13 февраля 1820 года, при выходѣ изъ театра. Впечатлѣніе отъ этого событія было настолько сильно, что умѣренное министерство сразу увидѣло свою гибель. Члены правительства были вполнѣ правы, когда говорили: "зарѣзанъ не только герцогъ, зарѣзаны мы всѣ". Карканье ультра-роялистовъ, всѣ ихъ увѣренія, что Деказъ ведетъ Францію къ гибели разомъ получили недостававшую имъ авторитетность. Ультрароялисты, не стѣсняясь, называли министерство -- главной причиной смерти герцога; Деказа честили не иначе, какъ убійцею; дѣло дошло до того, что одинъ бравый дворянинъ, членъ крайней правой, заявилъ въ палатѣ, что онъ собственными глазами видѣлъ, какъ Деказъ за нѣсколько дней до убійства стоялъ съ Лувелемъ и о чемъ-то съ нимъ шушукался. Отъ министерства отшатнулись почти всѣ его вчерашніе друзья; ультра-роялисты снова почувствовали себя въ фаворѣ у общественнаго мнѣнія; ихъ враги разсѣевались въ разныя стороны, въ нихъ заискивали, ихъ боялись, отъ нихъ ждали милостей и безопасности... Въ этомъ отчаянномъ положеніи Деказъ сразу хотѣлъ подать въ отставку, но Людовикъ XVIII ни за что не соглашался удалить его. Графъ Артуа и герцогиня Ангулемская бросились въ ноги королю, умоляя его отстранить Деказа отъ дѣлъ, но король все-таки не соглашался.

Однако противиться далѣе поднявшейся бурѣ не было никакой возможности: Деказу просто немыслимо было безъ скандала появиться въ палатѣ. Онъ подалъ въ отставку. Ройе-Колларъ въ эти трудныя времена остался совершенно спокоенъ; онъ видѣлъ всеобщее бѣгство, ежедневныя неожиданныя измѣны друзей, понималъ, что, если измѣняютъ такіе люди, какъ Серръ, ставшій на сторону реакціонеровъ, то дѣйствительно ни на кого разсчитывать нельзя, но видя ясно и понимая, что происходитъ, онъ не считалъ себя въ правѣ поступиться своими политическими принципами. Когда Деказъ передъ самой отставкой, растерянный, смущенный пришелъ къ нему, просилъ его помощи, говорилъ, что если не уступить немного реакціонерамъ, если не провести двухъ-трехъ репрессивныхъ законовъ, то нѣтъ никакого выхода, Ройе-Колларъ спокойно отвѣчалъ министру: "чтожъ, если намъ нужно погибнуть,-- погибнемъ: вѣдь это тоже выходъ" {"Eh bien, si nous devons périr, nous périrons; c'est aussi une solution".}.

Но король рѣшилъ не допустить до гибели умѣренную партію и вручилъ власть герцогу Ришелье, который уже разъ былъ первымъ министромъ (за пять лѣтъ до того) и показалъ себя замѣчательно тактичнымъ главою кабинета. Теперь Ришелье положительно не нашелъ въ себѣ силъ бороться съ ультра-роялистами и тѣми перебѣжчиками въ ихъ лагерь, которые стали реакціонерами подъ вліяніемъ убійства принца. Новый министръ рѣшилъ хоть чѣмъ-нибудь умилостивить крайнюю правую и внесъ предложеніе о временномъ возстановленіи цензуры для періодической печати. Пресса служила тогда поразительно чуткимъ барометромъ для опредѣленія силы тѣхъ или другихъ политическихъ вѣяній: полосы реакціонной политики всегда начинались съ проектовъ, направленныхъ противъ свободы печатнаго слова. Пренія по этому вопросу послужили поворотнымъ пунктомъ въ дѣятельности Ройе-Коллара. Онъ твердо рѣшилъ безъ всякихъ уступокъ и компромиссовъ отстаивать хартію отъ ея враговъ, случайныхъ и постоянныхъ; рѣзко и рѣшительно онъ порвалъ всякія связи съ тѣми единомышленниками, которые сблизились съ реакціонерами; онъ съ холодной ироніей началъ относиться и къ первому министру. Ройе-Колларъ перешелъ въ открытую оппозицію правительству; мало того съ этихъ поръ глава доктринеровъ сдѣлался, по удачному выраженію современнаго писателя, Кассандрой дома Бурбоновъ: съ этихъ поръ онъ не переставалъ пророчить гибель династіи. Лѣвая и крайняя лѣвая съ восторгомъ привѣтствовали своего новаго союзника.

VII.

Пренія по вопросу о возстановленіи цензуры напомнили эпоху chambre introuvable: то же молодечество, та же безудержная разрушительная отвага ультра-роялистовъ, то же принужденное смиреніе, тѣ же оговорки и совѣты умѣренныхъ, словомъ, та же нравственная атмосфера палаты, -- вотъ что заставило Францію живо припомнить недавно пережитое время terreur blanche. Только республиканцы и Ройе-Колларъ говорили рѣзко и горячо противъ проэкта. "Цензура газетъ, -- сказалъ Ройе-Колларъ.-- есть мѣра исключительная ужъ потому, что вѣдь не можетъ назваться и быть постояннымъ законъ, который расшатываетъ основы общества. А всякіе исключительные законы вредны потому, что они, все равно какъ займы подъ ростовщическіе проценты, разоряютъ и губятъ, а не обогащаютъ и не усиливаютъ правительство". Распространяясь о текущихъ дѣлахъ, Ройе-Колларъ сказалъ, повторяя свою любимую мысль о невозможности для династіи опираться на дворянствѣ: "каковы бы ни были опасности для французской монархія, пусть она остерегается призывать къ себѣ на помощь классовыя привилегіи: союзъ монархіи съ привилегированными сословіями будетъ представлять для нея смертельную опасность".

Эти рѣчи не понравились не только ультра-роялистамъ, но и королю, и министерству. Правительство въ лицѣ Ришелье и Серра (бывшаго послѣдователя и друга Ройе-Коллара) рѣшилось наказать доктринеровъ за ихъ сближеніе съ крайней лѣвой: Ройе-Колларъ, Жорданъ, Барантъ и Гизо со дня на день становились все болѣе и болѣе рѣшительными въ своихъ сужденіяхъ и критикѣ министерской дѣятельности. Когда, вскорѣ послѣ преній по поводу цензуры, министерство пожелало измѣнить избирательную систему въ реакціонномъ духѣ, Ройе-Колларъ прямо назвалъ этотъ проектъ нападеніемъ на конституцію и на общество. Для Ришелье, который уже считалъ ультрароялистовъ своими союзниками, который, идя по пути временныхъ компромиссовъ, сдѣлался игрушкою въ рукахъ графа Артуа, для министровъ и всей правительственной партіи непріятно было выслушивать такіе уроки. Особенно неловко себя чувствовалъ Серръ; его друзья старались вѣрить искренности его обращенія, но Ройе-Колларъ сразу отвернулся отъ него. Серръ и Ришелье послѣ поведенія доктринеровъ во время преній о выборахъ рѣшились требовать у короля удаленія Ройе-Коллара, Гизо, Жордана и Баранта изъ государственнаго совѣта, членами котораго они уже давно состояли. Серръ лично написалъ письмо Ройе-Коллару, въ которомъ извѣщалъ его объ удаленіи изъ совѣта. "Король, который помнитъ о вашихъ заслугахъ вашей преданности,-- писалъ Серръ,-- даетъ вамъ титулъ почетнаго государственнаго совѣтника и пенсію въ десять тысячъ франковъ". Желая позолотить пилюлю, Серръ прибавлялъ, что король разсчитываетъ на Ройе-Коллара. Ройе-Колларъ отвѣтилъ Серру однимъ изъ тѣхъ писемъ, которыя тяжело получать... "Я пишу это письмо не министру, не старому другу, отъ котораго я отвращаю свою мысль, но человѣку, который прежде зналъ самыя интимныя чувства мои и который поэтому сможетъ представить все поведеніе въ истинномъ свѣтѣ... Когда я былъ государственнымъ совѣтникомъ, я получалъ за это жалованье открыто, публично. Нашлись теперь министры, которые отнимаютъ у меня его. Я ничего противъ этого не говорю, но я не считаю себя обязаннымъ, вмѣсто денегъ, получаемыхъ открыто, брать деньги тайкомъ изъ секретныхъ суммъ; я унизилъ бы свое званіе депутата, унизилъ бы свои былыя заслуги, о которыхъ вы вспоминаете; я предпочитаю, чтобъ ужъ лучше мои заслуги были забыты". Серръ въ своемъ письмѣ напоминалъ еще о дружбѣ, связывавшей его съ Ройе-Колларомъ, но послѣдній отвѣтилъ, что не считаетъ нужнымъ говорить объ этомъ.

Разрывъ съ правительствомъ былъ полный; Ройе-Колларъ на каждомъ шагу старался освѣтить передъ страной всю дѣйствительную слабость министерства и крайней правой. Немаловажная его заслуга въ это время заключается въ той ясности, незатемненности взгляда, которая позволила ему, первому во Франціи, отдѣлить страну отъ палаты. Въ палатѣ реакціонеры сильны, соглашался онъ; но сильны ли они во Франціи? Нѣтъ, въ массѣ населенія они -- капля въ морѣ, потому что народъ и общество желаютъ сохранить за собою всѣ пріобрѣтенія революціи. Большинство палаты представляетъ меньшинство Франціи; къ этой мысли всѣ стали привыкать подъ вліяніемъ рѣчей Ройе-Коллара. Цензъ, система выборовъ, мѣстныя вліянія, давленіе власти -- все это мѣшало Франціи выразить свои дѣйствительныя желанія, какъ думалъ Ройе-Колларъ; и его постоянныя напоминанія ультра-роялистамъ, что они собственно являются маленькой горсточкой, пережиткомъ стараго, всѣми ненавидимаго порядка вещей,-- эти напоминанія, дѣлаемыя въ язвительной и остроумной формѣ, поднимали духъ, заставляли довѣрчивѣе смотрѣть на будущее.

Но какъ бы то ни было, а въ палатѣ ультра-роялисты были сильны и министерству Ришелье и Серра пришлось вскорѣ убѣдиться, что могущественныя партіи всегда больше довѣряютъ своимъ кореннымъ членамъ, нежели прозелитамъ, да еще прозелитамъ нерѣшительнымъ. Министерство начало испытывать нападенія не только со стороны крайней лѣвой и лѣваго центра, но и со стороны крайней правой. Никому не угодивъ, раздражая однихъ своихъ либерализмомъ, а другихъ косностью, правительство Ришелье пало, и власть, наконецъ, перешла въ руки Виллеля: ультра-роялисты добились осуществленія своихъ давнишнихъ желаній и стали у кормила правленія.

Теперь для Ройе-Коллара открывалось широкое поприще борьбы; съ кабинетомъ Виллеля онъ не имѣлъ ужъ рѣшительно никакихъ, даже случайныхъ связей: ультрароялистское правительство, поддерживаемое графомъ Артуа и терпимое королемъ, стало для Ройе-Коллара своего рода bête noire, синонимомъ контръ-революціи и крутаго поворота къ старому порядку вещей. Его отношеніе къ Виллелю можно было угадать à priori, но впервые оно обнаружилось въ преніяхъ по вопросу о свободѣ печати. Виллель представилъ въ палату проектъ, превосходившій своею суровость предложеніе, внесенное незадолго до того Серромъ и Ришелье: упразднялся судъ присяжныхъ для преступленій, совершаемыхъ путемъ печати, въ огромной степени усиливались наказанія виновныхъ, отнимались какія бы то ни было гарантіи на судѣ у подсудимыхъ, наконецъ, для опредѣленія состава преступленія ставились такія широкія и неопредѣленныя рамки и рубрики, что отъ усмотрѣнія обвинительной власти зависѣло невиннѣйшее литературное произведеніе приравнять къ государственной измѣнѣ. Крайняя лѣвая, лѣвая и лѣвый центръ съ жаромъ возставали противъ законопроекта; Ройе-Колларъ произнесъ рѣчь, которая потомъ много повторялась, заучивалась наизусть и составила событіе въ исторіи парламентаризма.

Онъ началъ съ заявленія^ что, разъ дѣло идетъ о подавленіи свободы печати, нужно разсматривать этотъ вопросъ не съ точки зрѣнія свободы прессы самой по себѣ, но съ точки зрѣнія ея отношеній къ государству и обществу: если окажется, что государство и общество не могутъ нормально существовать и развиваться безъ свободы печати, то всякое посягательство на эту свободу будетъ равносильно нападенію на государство и общество, всякая репрессія печати явится противуобщественнымъ дѣяніемъ. По мнѣнію Ройе-Коллара, полная свобода печати есть, во-первыхъ, политическое установленіе и, во-вторыхъ, соціальная необходимость. "Конституціонная прерогатива каждаго француза, какъ гласить хартія, заключается въ правѣ публиковать и печатать свои мнѣнія,-- сказалъ онъ;-- гласность -- это особый видъ сопротивленія неправильно дѣйствующимъ властямъ, потому что она даетъ возможность истинѣ и справедливости торжествовать въ борьбѣ съ ними. Гласность есть самая энергичная изъ всѣхъ сопротивляющихся силъ, потому что она никогда не перестаетъ дѣйствовать; она -- самая благородная сила, потому что все ея могущество заключается въ совѣсти и сознаніи людей. Разсматриваемая съ этой стороны, гласность есть учрежденіе, потому что, милостивые государи, всѣ конституціонныя учрежденія, всѣ общественныя вольности суть не что иное, какъ сопротивленіе (les libertés publiques ne sont pas autres choses que des résistances {Проводя здѣсь свою любимую мысль о томъ, что сопротивленіе нѣкоторымъ поступкамъ властей, въ сущности, предохраняетъ эти самыя власти и страну отъ революцій, Ройе-Колларъ опирается на Монтескье, сказавшаго за 80 лѣтъ передъ тѣмъ: "nos histoires (des nations civilisées) sont pleines de guerres civiles sans révolutions; celles des Etats despotiques sont pleines de révolutions sans guerres civiles". Слово guerre здѣсь употреблено въ смыслѣ борьбы классовъ и политическихъ группъ, борьбы постоянной, осуществляющейся, по мнѣнію Монтескье, безъ крови и имѣющей модифицирующее вліяніе на правительство.}; оппозиція столь же необходима для устойчивости троновъ, какъ и для свободы націй. (Les résistances ne sont pas moins nécessaires à la stabilité des trônes, qu'à la liberté des nations. Malheur aux gouvernement qui réussissent à les étouffer" {Barante, томъ 2-й, стр. 130.}. Намекнувъ въ этихъ фразахъ на правительство Наполеона, Ройе-Колларъ предостерегаетъ министерство отъ слѣдованія опасному примѣру. Защищать свободу печати, по его мнѣнію, нужно еще и потому, что въ хартіи нѣтъ ни одного установленія, за исключеніемъ суда присяжныхъ, которое охраняла бы ее. Свобода прессы при полной" независимости отъ правительства, подъ охраной суда присяжныхъ позволяетъ осуществляться самой конституціи, оберегаетъ хартію отъ незаконныхъ нападеній. "Безъ свободы печати писанные законы такъ же слабы, какъ и отдѣльныя личности". Не то, что свобода печати есть одинъ изъ способовъ благополучнаго совмѣстнаго существованія общества и твердаго правительства: она есть "единственная и ничѣмъ незамѣнимая гарантія общественной и государственной жизни, построенной на нормальныхъ началахъ". Развивая эту мысль, Ройе-Колларъ добавляетъ: "въ тотъ день, когда погибнетъ свобода прессы, міръ вернется къ рабству". Но мало того, что свобода прессы есть "конституціонная необходимость": она является сама по себѣ "нравственной необходимостью для общества; общество безъ нея не можетъ спокойно жить ни одного часа". Общество быстро демократизуется, по мнѣнію Ройе-Коллара; "демократическій потокъ широко льется по прекрасной Франціи, болѣе, нежели когда-либо, любимой Богомъ; пусть другіе сокрушаются объ этомъ, я же благодарю Провидѣніе за то, что оно призвало къ пользованію благами цивилизаціи большее количество своихъ созданій". Чтобы уничтожить свободу прессы, нужно демократическое общество снова сдѣлать аристократическимъ, а это невозможно, отъ аристократіи остались одни историческія воспоминанія; чтобы подавить демократію нужно разорить, разгромить, обезсилить страну. Не говоря уже о томъ, что это несправедливо, это просто немыслимо, Франція переживаетъ критическое время: демократія на самомъ дѣлѣ страшно сильна и многочисленна, а въ палатѣ -- слаба, властью не пользуется. Единственное для нея средство борьбы -- свобода прессы. Напрасно думаютъ ультра-роялисты и ихъ министры, что если они проведутъ извѣстный законъ, то этимъ достигнутъ желаемаго. "Варварскіе народы все дѣлаютъ оружіемъ; испорченныя правительства цивилизованныхъ народовъ воображаютъ, что они все могутъ сдѣлать съ помощью законодательства; они ошибаются. Законы, обращающіеся къ просвѣщенной націи, нуждаются въ молчаливой санкціи общественнаго разума, если они этой санкціи не получаютъ, они не носятъ на себѣ жизненнаго начала и должны умереть". Пренія затягивались; рѣчь Ройе-Коллара, перенесши вопросъ на принципіальную почву, произвела громадную сенсацію и послужила исходнымъ пунктомъ для яростныхъ нападеній на министерство крайней лѣвой. Законопроектъ, не смотря ни на что, былъ принять.

По мѣрѣ того, какъ усиливалась реакція, Ройе-Колларъ становился все тверже въ своихъ намѣреніяхъ не щадить кабинетъ. Сплоченная, единодушная оппозиція республиканцевъ и доктринеровъ, явное сочувствіе къ нимъ вліятельной печати, постоянныя обращенія Ройе-Коллара въ своихъ рѣчахъ къ странѣ и народу,-- все это заставляло Виллеля считаться съ протестантами. Весьма часто министерство, отвѣчая на нападки лѣвыхъ партій, сваливало отвѣтственность за тѣ или другія мѣры на независящія отъ негр клерикальныя и реакціонныя вліянія. Такъ, когда въ 1822 году обсуждался вопросъ о начальныхъ школахъ и о введеніи новой тогда методы" взаимнаго обученія, кабинетъ заявилъ, что эта метода не вводится потому, что духовенство считаетъ ее вредной. Ройе-Колларъ на это возразилъ, что служители католической религіи могутъ быть судьями въ догматахъ, но что "нужно остерегаться дѣлать ихъ критиками педагогическихъ методъ" и вершителями судебъ начальнаго народнаго обученія во Франціи. Когда члены правой пытались {См. протоколъ засѣданія въ "La vie politique", р. 164, т. II, (Paris 1861).} голословно оправдываться отъ обвиненій въ равнодушіи къ народному образованію, Ройе-Колларъ прямо разоблачилъ тайныя стремленія ультра-роялистовъ и объявилъ, что вопросъ здѣсь идетъ не о методѣ, а томъ, чтобы "оставить народъ безграмотнымъ". "Но это невозможно,-- прибавилъ онъ, -- невѣжество -- неразлучный спутникъ нищеты; довольство ведетъ за собою просвѣщеніе". Люди, которымъ интересно оставить народъ въ темнотѣ, должны сначала искусственно разорить его, повторялъ онъ безпрестанно.

Выражаясь парламентскимъ языкомъ, Ройе-Колларъ въ теченіе всей своей политической карьеры передвигался справа налѣво; въ то время, какъ другіе сознаютъ себя въ молодости радикалами, а подъ старость переходятъ въ охранительный лагерь или, по крайней мѣрѣ, нѣсколько модифицируютъ свои мнѣнія, Ройе-Колларъ, подобно Гладстону, въ молодости и, даже, въ среднемъ возрастѣ часто казался ближе стояніямъ къ охранителямъ, но въ старости сталъ виднымъ дѣятелемъ прогрессивной партіи.

Мы уже видѣли, что онъ попалъ въ немилость у короля; это чувство нерасположенія должно было въ еще большей мѣрѣ возрости по поводу преній передъ испанскимъ походомъ. Въ Испаніи происходили волненія и бурбонская вѣтвь рисковала потерей трона; французскія консервативныя партіи и, вообще, всѣ роялистски настроенные люди желали французскаго вмѣшательства въ испанскія дѣла,-- вмѣшательства, которое "покрыло бы славою бѣлое знамя" и удовлетворило бы воинственнымъ и славолюбивымъ тенденціямъ народа. Ройе-Колларъ вмѣстѣ съ Беранже и съ знаменитымъ памфлетистомъ Полемъ Луи Курье горячо возставалъ противъ предполагавшагося похода. Возстановленіе испанскихъ Бурбоновъ, исполненіе Франціею роли "европейскаго жандарма" казалось ему дѣломъ, не согласнымъ съ французскими національными принципами и традиціями. "Зачѣмъ мы пойдемъ въ Испанію?" -- спрашиваетъ одинъ солдатъ у другого въ пѣсенкѣ Беранже.-- "Чтобы снова завести тамъ поповъ и монаховъ".-- "А зачѣмъ это намъ?" -- "Намъ это нужно, чтобы взять ихъ оттуда къ себѣ домой на разводъ". Ройе-Колларъ говорилъ тоже самое въ прозѣ. Онъ настаивалъ на томъ, что за усмиреніемъ Испаніи можетъ произойти усмиреніе Франціи.

Блестящая рѣчь Шатобріана рѣшила дѣло; походъ былъ начать, удачно оконченъ и Бурбоны во Франціи сразу пріобрѣли нѣкоторую популярность, а оппозиція на время (очень короткое, правда) оказалась въ несогласіи съ настроеніемъ польщеннаго побѣдою народа. Ройе-Колларъ послѣ этихъ преній сталъ врагомъ двора; впрочемъ, онъ и Людовикъ XVIII уже давно не понимали другъ друга.

VIII.

Осенью 1824 года король скончался и глава ультра-роялистовъ графъ Артуа взошелъ на престолъ. Реакція, царившая съ эпохи убійства герцога Беррійскаго, проявлявшаяся многократно въ законодательствѣ, оффиціально заявленная сформированіемъ министерства Виллеля, теперь, когда королемъ сталъ Карлъ X, почувствовала себя еще тверже и сильнѣе. Правда, король заявилъ въ своей первой тронной рѣчи, что онъ будетъ уважать хартію и идти по слѣдамъ своего покойнаго брата, но ближайшіе факты новой политики ясно показали, насколько можно было придавать значенія этикъ словамъ. Во-первыхъ, правительство пожелало выдать милліардъ франковъ вознагражденія эмигрантамъ, потерпѣвшимъ въ первую революцію; во-вторыхъ, рѣшили возстановить женскія религіозныя общества; въ-третьихъ, въ палату былъ внесенъ проектъ закона о святотатствѣ. За воровство священныхъ предметовъ изъ католическихъ храмовъ, за оскверненіе cосудовъ назначались такія кары, какъ пожизненныя каторжныя работы и смертная казнь, въ нѣкоторыхъ же случаяхъ даже смертная казнь съ предварительнымъ отсѣченіемъ правой руки. Виллель, внося этотъ проектъ, могъ напередъ знать, что онъ пройдетъ и проектъ дѣйствительно прошелъ, но зато оппозиція устроила въ палатѣ такую бурю, какой не ожидалъ никто. Во время преній были произносимы такія слова, которыя показывали ясно, что палатское меньшинство дѣйствительно имѣетъ передъ собою твердую, хотя и невидимую опору. Общественное мнѣніе было раздражево страшно, и рѣчь Ройе-Коллара, перепечатанная почти всѣми газетами, явилась выраженіемъ тогдашняго настроенія Франціи: этимъ объясняется отчасти ея колоссальный успѣхъ.

Ройе-Колларъ былъ искренно и глубоко вѣрующимъ христіаниномъ; поэтому къ его словамъ всѣ отнеслись въ палатѣ съ особымъ вниманіемъ. Не фривольныхъ шуточекъ можно было ожидать отъ него, а серьезнаго разсмотрѣнія вопроса. Онъ началъ съ того, что указалъ на туманность понятія, обозначаемаго въ законопроектѣ словомъ "святотатство". Святотатство не есть оскорбленіе Бога, потому что Богъ -- есть существо, отдѣленное отъ насъ безконечностью, и оскорбить Его никто не въ силахъ. Человѣкъ можетъ обидѣть другого человѣка, все общество, но никакъ не Бога. Приравненіе религіи къ земнымъ учрежденіямъ есть "нелѣпый и нечестивый принципъ, выходящій изъ мрака среднихъ вѣковъ". Безсмысленно и святотатственно позволять себѣ судить и рядить объ оскорбленіяхъ Божества; Богъ лучше насъ сможетъ наказать или помиловать своего обидчика. Законъ о святотатствѣ долженъ быть отвергнуть, потому что онъ матеріалистиченъ, нечестивъ, ведетъ къ произволу, потому что онъ выдвинутъ людьми, желающими дать католическому духовенству власть надъ всѣмъ обществомъ. "Этотъ законъ возстановляетъ теократію",-- заключилъ Ройе-Колларъ.-- "Но времена варварства и невѣжества прошли и теократія теперь немыслима". "Нужно, чтобы издохли страшные уголовные законы въ дѣлѣ нашей высокой религіи,-- энергично заканчиваетъ онъ {Это переложеніе словъ учителя Ройе-Коллара. См. Montesquieu, "Esprit des lois", livre XXV, chap. VII: il faut éviter les lois pénales en fait de religion. Elles impriment de la crainte, il est vrai,-- mais comme la religion а ses lois pénales aussi qui inspirent de la crainte, l'une est effacée par l'autre etc.}.-- Реакція вступила на путь преступленій, потому что такой варварскій законъ есть преступленіе". И подобно тому, какъ революція погубила, себя преступленіями, и монархія Бурбоновъ падетъ подъ ихъ тяжестью...

Эти зловѣщія слова были выслушаны, отдались во всѣхъ концахъ Франціи, во во дворцѣ ихъ не замѣтили. Ройе-Колларъ всегда сравнивалъ реакцію съ революціей, всегда пророчилъ реакціи ту же участь. "Нынѣ жребій выпалъ Троѣ, завтра выпадетъ другимъ", говорилъ онъ, прислушиваясь къ торжеству побѣдителей, и получалъ отъ нихъ за это наименованіе измѣнника и республиканскаго мечтателя. Законъ о святотатствѣ такъ же, какъ воспоминаніе о казни Нея, послужилъ причиною той непопулярности королевскаго дома, которая съиграла также свою роль въ критическіе іюльскіе дни 1830 года. Многое было забыто широкой народной толпой, завѣдавшей подробностей парламентской жизни, но средневѣковый законъ объ отрубленіи правой руки остался неразрывно связаннымъ съ именемъ Бурбоновъ.

Правительство, ничему не внимая, ничего не боясь и ни передъ чѣмъ неостанавливаясь, шло своимъ путемъ. Мы видѣли, что пресса была уже стѣснена законами, проведенными Ришелье и затѣмъ Виллелемъ. Этихъ репрессій казалось мало; печать такъ рѣзко высказывалась противъ закона о святотатствѣ, что рѣшено было окончательно поставить ее въ невозможность открыто говорить противъ правительства. Виллель внесъ въ палату предложеніе, по которому отвѣтственными лицами за все, что напечатано въ газетѣ, дѣлались ея собственники и, даже, типографщики, которые ее печатали; штрафы и тюремные сроки были сильно увеличены. Негодованіе общества не знало предѣловъ, и члены оппозиціи, столь слабые въ. палатѣ и столь сильные внѣ ея, открыто заявляли на засѣданіяхъ, что. Франція выведена наконецъ изъ терпѣнія. "Этотъ законъ,-- сказалъ Ройе-Колларъ,-- направленъ къ тому, чтобы исправить великую ошибку Провидѣнія, давшаго намъ разумъ и языкъ. Высшій, геній министерства желаетъ исправить непредусмотрительность и излишній либерализмъ Божества, давшаго намъ свободу высказывать свои мысли; г. Виллель хочетъ вернуть намъ счастливую невинность животныхъ... Не будетъ больше журналовъ, газетъ, типографій, писателей -- вотъ, такъ режимъ прессы!.. Чтобы уничтожить независимые органы печати, нужно ниспровергнуть вѣчные принципы нравственности и справедливости, нужно нарушить. чужіе контракты и обязательства... Повиновеніе такимъ законамъ необязательно. Увы! пришлось вѣдь намъ пережить время революціонной тиранніи; въ эти времена мы не руководствовались тогдашними законами, законами террористовъ, а только собственной совѣстью. Мы повиновались Богу, а не людямъ. Мы поддѣлывали паспорты, лжесвидѣтельствовали, обманывали, чтобы спасти свою и чужую невинную жизнь. Теперь, если легитимное правительство желаетъ вернуть насъ къ этимъ воспоминаніямъ, мы останемся тѣми же людьми. Пусть Богъ судитъ насъ въ своей благости и милосердіи! Знайте, вашъ законъ будетъ напрасенъ, потому что Франція лучше своего правительства и дороже для васъ. У насъ достаточно честности, благородства и самоуваженія, чтобы оттолкнуть отъ себя порчу, которую вы намъ несете. Кто же изъ васъ, милостивые государи, не заклеймитъ презрѣніемъ безстыдный лобъ исполнителя, который воспользуется своими ненавистными правами, даваемыми теперь ему? Ахъ, какъ опасно вооружать совѣсть противъ, закона! Какое будущее готовить эта неразумная политика!.. Тираннія можетъ ослѣпить націю, когда она является въ ореолѣ побѣдъ, когда, она покоряетъ и громитъ вселенную, какъ при Бонапартѣ. Но скажите, господа министры, ваши-то побѣды гдѣ? Какія сраженія выиграны вами? Вы такъ же темны, такъ же никому неизвѣстны, непосредственны, какъ и мы всѣ; вы только превосходите насъ своимъ нахальствомъ. Вы желаете потащить страну назадъ; въ прошломъ году вы изобрѣли законъ о святотатствѣ, въ нынѣшнемъ -- объ уничтоженіи прессы. Ну преположимъ на минуту, что вамъ все это удалось, что во Франціи не печатается болѣе ни одной независимой строки. Но вѣдь ужъ есть вредныя для васъ книги, наполняющія библіотеки, читаемыя и перечитываемыя? Что же, изгнать эти книги изъ библіотекъ? Можетъ быть, у васъ уже припасенъ проектъ объ этомъ? Но вѣдь свобода рождается не только вслѣдствіе чтенія книгъ; она -- продуктъ народнаго богатства. Чтобы поработить людей, нужно ихъ разорить и разсѣять: нищета -- лучшая тѣлохранительница невѣжества. Уменьшите населеніе, разорите фабрики, засыпьте каналы, уничтожьте дороги, сожгите всѣ мануфактуры, и всѣхъ фабричныхъ рабочихъ снова сдѣлайте крестьянами {Вообще фабричныхъ рабочихъ онъ считалъ прогрессивно настроенной группой населенія: "renvoyez les hommes de V industrie à la glèbe, brûlez les manufactures... Si vous ne faites pas cela, vous n'aurez rien fait". Barante, II, p. 298.},-- вотъ, если вамъ это удастся, тогда только вы достигнете своей цѣли"... "Общество не покорится вамъ, я это знаю; французская нація еще на столько велика, славна и просвѣщенна, чтобы презирать своихъ враговъ; если вы, господа, становитесь врагами націи, то, повѣрьте, не за нее я боюсь"...

Въ первый разъ такъ говорилъ Ройе-Колларъ. Онъ прямо приглашалъ общество оказать легальное и не легальное сопротивленіе кабинету: вся эта рѣчь и по содержанію, и по тону своему скорѣе напоминаетъ воззваніе, нежели парламентское обсужденіе вопроса. До сихъ поръ Ройе-Колларъ съ горечью останавливалъ и клеймилъ реакцію; въ этой рѣчи онъ прямо угрожаетъ ей и угрожаетъ борьбою не въ палатѣ, а на улицахъ. Эта рѣчь была одною изъ первыхъ вѣстей близившейся революціи; Ройе-Колларъ поступалъ не такъ, какъ министерство, закрывшее глаза на все, что происходило внѣ палаты; онъ уже нѣсколько лѣтъ говорилъ о томъ, что палата и Франція идутъ разными дорогами и придутъ къ разнымъ результатамъ. До сихъ поръ онъ старался воздерживаться слишкомъ рѣзкихъ по тону сравненій и квалификацій, но теперь прямо сказалъ, что дорога, по которой идетъ поддерживаемое палатой правительство, дурна и гибельна для него же самаго, и что страна права въ своихъ взглядахъ на происходящее передъ ней.

Законопроектъ о печати былъ принятъ палатою. Этого и ожидали всѣ и даже не очень огорчились этимъ. Вскорѣ затѣмъ послѣдовали весьма важныя событія, показавшія, что общественное раздраженіе перенеслось уже и на династію; послѣ смотра гвардіи, принцессы Ангулемская и Беррійская были освистаны народомъ, кричавшимъ: долой Вилелля, смерть іезуитамъ! При этихъ зловѣщихъ предзнаменованіяхъ палата была распущена 22 іюня 1827 г. Новая палата должна была рѣшить вопросъ о дальнѣйшемъ существованіи ненавистнаго всѣмъ кабинета Виллеля. Избирательная агитація велась лихорадочно; правительство употребляло все свое вліяніе, оппозиція направляла всѣ свои силы, чтобы завербовать въ новое собраніе своихъ приверженцевъ.

Ройе-Колларъ сталъ въ это время первостепенной политической знаменитостью; его рѣчи считались образцомъ ораторскаго искусства, его убѣжденія замѣчательно гармонировали съ настроеніемъ страны, наконецъ, внѣшняя сторона его рѣчей могла назваться на самомъ дѣлѣ блестящей. Когда умеръ Лапласъ, Ройе-Коллара избрали на его мѣсто въ академію и это избраніе съ восторгомъ было привѣтствуемо во всѣхъ концахъ Франціи; черезъ нѣсколько мѣсяцевъ послѣ избранія въ академію его ожидало новое торжество: онъ былъ избранъ въ депутаты разомъ въ семи департаментахъ. Вообще, выборы были весьма удачны для оппозиціи и фатальны для кабинета Виллеля. Кабинетъ совсѣмъ не могъ держаться и подалъ въ отставку. Ройе-Колларъ глубже многихъ смотрѣвшій въ корень вещей, не придавалъ вообще большого значенія перемѣнамъ, происходившимъ въ царствованіе Карла X: "Эта политика перемѣнчива, невѣрна и неинтересна,-- говорилъ онъ,-- особыя событія покончатъ съ ней и тогда посмотримъ"...

Тѣмъ не менѣе, замѣна консервативнаго Виллеля умѣреннымъ Мартиньякомъ обрадовало его на время; къ тому же король, по одной изъ многочисленныхъ и непонятныхъ прихотей своей фантазіи, назначилъ Ройе-Коллара президентомъ палаты депутатовъ. Ройе-Колларъ им его друзья поняли, что это сдѣлано правительствомъ, чтобы ублаготворить сильнаго человѣка, и послѣдующія событія показали, что они не обманулись въ своихъ предположеніяхъ: министерство Мартиньяка оказалось вполнѣ эфемернымъ; когда-то Людовикъ XVIII сказалъ о своемъ братѣ Карлѣ: "Что вы съ нимъ подѣлаете? Онъ устраивалъ заговоры противъ Людовика XVI, устраиваетъ теперь заговоры противъ меня и, увидите, онъ будетъ еще устраивать заговоры противъ себя самого". Эти слова отчасти начали сбываться; король Карлъ вступилъ въ тайныя сношенія съ княземъ Жюлемъ Полиньякомъ, ярымъ, фанатикомъ ультра-роялизма, съ цѣлью низвергнуть имъ же самимъ назначенное правительство Мартиньяка. Мартиньякъ дѣлалъ все возможное, чтобы приморить страну съ Бурбонами; режимъ прессы былъ облегченъ, многіе извѣстные реакціонеры были удалены со своихъ мѣстъ, но общество въ значительной степени не столько радовалось этому, сколько волновалось слухами о предстоящемъ удаленіи премьера. Когда же дѣйствительно Мартиньякъ палъ, и Полиньякъ получилъ, власть, тогда самые непроницательные люди начали готовиться къ рѣшительнымъ событіямъ.

Полиньякъ былъ человѣкомъ, преданнымъ дѣлу реакціи такъ же беззавѣтно, какъ Лойола былъ преданъ дѣлу поддержки католицизма. Для него среднихъ терминовъ не существовало; полное уничтоженіе хартіи и возвращеніе къ неограниченному образу правленія онъ считалъ дѣломъ насущной необходимости. Онъ разомъ стянулъ всѣхъ консерваторовъ въ одинъ лагерь, а нерѣшительнымъ предоставилъ идти налѣво. При немъ сразу запахло въ воздухѣ порохомъ и парламентскія котеріи обратились во враждебные ставы, между которыми переговоры стали излишними и невозможными. Пресса негодовала страшно по поводу назначенія Полиньяка; Парижъ волновался, палата была въ большинствѣ настроена противъ королевскаго любимца. Всѣ приняли это назначеніе за объявленіе войны народу. "Будущее темно и ужасно", говорилъ въ эти дни Ройе-Колларъ. Ультра-роялистская пресса уже не мирилась съ конституціей: она требовала полнаго возстановленія абсолютизма. Готовилась ужасная борьба, а король и правительство чувствовали себя замѣчательно спокойно; взаимныя подбадриванія проводили къ какому-то странному квіетизму и увѣренности въ побѣдѣ.

Палата рѣшила подать королю адресъ въ такихъ выраженіяхъ, которыя заставили бы Карла удалить министерство. Редакція адреса была поручена Ройе-Колхару. Адресъ этотъ является дѣйствительно историческимъ событіемъ, потому что онъ обнаружилъ въ критическій моментъ предъ королемъ истинныя стремленія страды. Палата 1830 года была единственною, можетъ быть, за все время реставраціи въ смыслѣ настоящаго, а не фиктивнаго представительства: большинство ея стояло за сохраненіе конституціонныхъ формъ. Если дипломаты обыкновенно очень хлопочутъ о томъ, чтобы снять съ себя и свалить на другихъ отвѣтственность за войну, то они часто дѣлаютъ это не для своей совѣсти, а для Европы; двѣсти двадцать одинъ депутатъ, во главѣ съ Ройе-Колларомъ, подавшіе въ 1830 году адресъ королю, искренно желали дать монарху послѣднее предостереженіе: война начиналась, обозначалась уже нападающая сторона, и въ послѣдній разъ представители народа обратились къ правительству съ увѣщаніемъ опомниться... Ройе-Колларъ прочелъ адресъ королю; онѣ говорилъ о гибельной политикѣ министерства, о томъ, что исчезли прежнее довѣріе и любовь, царившія въ отношеніяхъ между королемъ и народомъ; онъ напоминалъ обѣщанія короля не нарушать хартію, данную его братомъ. Адресъ прямо говорилъ, что администрація князя Полиньяка никуда не годится, что это министерство только портитъ отношенія между народнымъ представительствомъ и главою націи. Король былъ страшно разсерженъ этимъ адресомъ и немедленно распустилъ палату, оставивъ Полиньяка у дѣлъ.

Адресъ 221-го былъ лебединою пѣснью Ройе-Коллара и вообще послѣднимъ проявленіемъ конституціонной жизни при реставраціи. Нѣтъ нужды пересказывать всего, что случилось послѣ распущенія палаты. Король и Полиньякъ твердо рѣшили устроить государственный переворотъ. Всѣ, кромѣ нихъ, видѣли, что затѣвается слишкомъ опасная игра.-- Русскій императоръ Николай I, прощаясь, весною 1830 года, съ французскимъ посломъ {Мортемаромъ.}, говорилъ, что для короля Карла нарушить хартію было бы гибельно; Меттернихъ не скрывалъ своихъ безпокойствъ по поводу все болѣе усиливавшихся слуховъ о coup d'état. Но фанатизмъ Полиньяка вдохнулъ такую силу и бодрость духа во всю правительственную машину, что ничто не казалось министрамъ труднымъ или неисполнимымъ. Онъ увлекалъ всѣхъ своими фантастичными планами; подобно большинству фанатиковъ, онъ такъ пристально и влюбленно смотрѣлъ на манившую его цѣль, что она стала ему представляться уже не въ будущемъ, а въ настоящемъ: абсолютизмъ уже существуетъ во Франціи, дѣло идетъ лишь о томъ, чтобы оформить этотъ фактъ... Вотъ на какой почвѣ шли послѣдніе переговоры и совѣщанія между старымъ королемъ и его премьеромъ. Адресъ Ройе-Коллара былъ послѣднимъ memento: когда депутаты разъѣхались, не стало около правительства задерживающей силы, и миражъ всемогущества, Миражъ, которымъ жилъ Полиньякъ, сдѣлался реальнѣе. 25 іюля были подписаны ордонансы, которые такъ рѣзко нарушали хартію въ отношеніи избирательства, свободы прессы и состава палаты,-- что въ сущности совершенно уничтожали конституцію. На слѣдующій день ордонансы были напечатаны....

Ройе-Колларъ проводилъ лѣтнія каникулы въ своемъ помѣстьѣ Шатовье, когда до него дошли сначала неясные, а затѣмъ вполнѣ опредѣленные слухи о томъ, что произошло въ Парижѣ. Опубликованіе ордонансовъ, начало уличныхъ волненій, загроможденіе улицъ баррикадами, сраженія между войсками и народомъ, бѣгство войскъ, уступки и извиненія короля Карла, отставка Полиньяка, отреченіе короля, бѣгство его изъ Сенъ-Клу, провозглашеніе Луи-Филиппа Орлеанскаго намѣстникомъ королевства -- всѣ эти событія, занявшія всего только пять дней -- ошеломили Европу, изумили многихъ и въ самой Франціи, но Ройе-Колларъ, давно ихъ предвидѣвшій, встрѣтилъ извѣстіе о революціи сравнительно спокойно. Его пророчества сбылись; легитимная монархія, такъ долго копавшая себѣ яму, упала, наконецъ, въ нее и ультра-роялисты, пятнадцать лѣтъ работавшіе чтобы погубить себя и собственное дѣло, добились своего. Тяжело было Ройе-Коллару слышать о потокахъ крови, лившихся по мостовымъ Парижа; тяжело было думать и о томъ, что погибла изъ за своихъ же ошибокъ династія, имѣвшая, какъ ему казалось, передъ собою спокойное будущее, но онъ радъ былъ побѣдѣ народа. Эти смѣшанныя чувства высказались въ словахъ, произнесенныхъ Ройе-Колларомъ тотчасъ послѣ революціи: "Я также между побѣдителями; но все-таки это печальная побѣда". Онъ призналъ сразу правительство Луи-Филиппа; онъ называлъ это правительство необходимымъ, но служитъ ему Ройе-Колларъ не хотѣлъ.

Его часъ пробилъ, онъ это понималъ, чувствовалъ и высказывалъ. Новые люди и новыя рѣчи занимали страну; аристократія запиралась въ Сенъ-Жерменскіе салоны, буржуазія выступала на арену оффиціальной дѣятельности. Ея старый учитель, человѣкъ, развивавшій ее, указывавшій ей цѣли и идеалы, совершилъ свое призваніе и удалялся. Онъ пережилъ трудныя времена, онъ отстаивалъ противъ сильныхъ и ожесточенныхъ враговъ тѣ пріобрѣтенія, которыя послѣ іюльской революціи очутились, наконецъ, "внѣ области огня". Теперь старикъ уходилъ съ поля побѣдителемъ, оставлялъ за собою новыхъ бойцовъ въ новыхъ сочетаніяхъ и комбинаціяхъ классовой борьбы. Онъ былъ душой и тѣломъ на сторонѣ либеральной буржуазіи; говоря о рабочихъ, онъ остановился только на ихъ боевой готовности отстаивать политическія права народа; послѣ іюльскаго переворота Ройе-Колларъ, можетъ быть нѣсколько иначе формулировалъ бы эту мысль, приглядываясь къ новымъ явленіямъ соціальной жизни. По темпераменту, по натурѣ онъ былъ изъ тѣхъ людей, которые обыкновенно деклассируются на другой день послѣ побѣды своей общественной группы и говорятъ выдвигающемуся за ними слою: vivat sequens. Если бы іюльскіе дни застали Ройе-Коллара въ другомъ возрастѣ, можетъ быть, новая оппозиція увидѣла бы его въ своихъ первыхъ рядахъ, но, повторяемъ, теперь онъ уходилъ на покой.

Кончился періодъ французской исторіи, когда ему было суждено съиграть свою роль, и жизнь стараго оратора свелась къ воспоминаніямъ и чтенію любимыхъ классиковъ: Платона, Монтескье, Паскаля, первоучителей янсенизма. Послѣдніе годы жизни Ройе-Колларъ провелъ въ Шатовье, окруженный своими дочерьми и внуками. Восьмидесяти трехъ лѣтъ отъ роду, въ 1845 году онъ заболѣлъ; болѣзнь была трудна и агонія мучительна. Старикъ спокойно переносилъ свои муки и умеръ въ полномъ сознаніи, исповѣдавшись и пріобщившись"

Близкіе друзья болѣзненно почувствовали утрату, широкая публика не замѣтила ея. Ройе-Колларъ, по выраженію Сентъ-Бева, былъ монументомъ старыхъ временъ въ новомъ обществѣ іюльской монархіи. Интересы дня, новые запросы жизни заслонили историческаго отшельника изъ Шатовье; но зато впослѣдствіи, въ концѣ 40-хъ годовъ, въ эпоху имперіи и, даже, третьей республики много разъ французскому обществу приходилось вспоминать старыя, но вѣчно оспариваемыя истины, за торжество которыхъ боролся Ройе-Колларъ, и съ благодарностью и любовью воскрешать предъ собою фигуру угрюмаго и правдиваго доктринера.

Евг. Тарле.

"Міръ Божій", NoNo 8--9, 1898