Новый трактатъ Спенсера Justice составляетъ четвертую часть его Этики. Первая ея часть, подъ заглавіемъ The data of Etics, вышла болѣе 12 лѣтъ тому назадъ. Въ то время Спенсеръ заявилъ, что долженъ отступить отъ намѣченнаго имъ порядка въ выпускѣ отдѣльныхъ частей своей философіи и издаетъ Данныя этики до окончанія своихъ работъ по соціологіи. Мотивировалъ онъ это тѣмъ, что разстроенное здоровье непозволяетъ ему надѣяться на осуществленіе всѣхъ частей его философской программы, а потому онъ торопится выдвинуть впередъ тѣ части, которыя уже успѣлъ выработать. Тѣ же самыя причины заставили его и теперь издать въ свѣтъ 4-ю часть Этики -- Справедливость, миновавъ промежуточную часть -- Основанія нравственности {The inductions of Etics (часть 2-я) и The Etics of Individual Life (часть 8-я).}. Эту краткую библіографическую замѣтку необходимо было предпослать нашему изложенію, такъ какъ безъ этого предваренія читателю было бы непонятно, какимъ образомъ послѣ первой части Этики Спенсера идетъ четвертая. Читатели могли бы искать промежуточныхъ частей, а ошибочное названіе одного изъ русскихъ изданій перевода The data of Etics спутало бы ихъ еще больше {У васъ вышло два перевода The data of Etics: одно, изданное подъ коею редакціей, носитъ названіе Данныя науки о нравственности, другое -- Основанія нравственности. Это послѣднее заглавіе показываетъ незнакомство издателя со значеніемъ философскихъ терминовъ: по установившейся терминологіи терминъ Данныя этики обозначаетъ совсѣмъ другой отдѣлъ этой науки, чѣмъ терминъ Основанія нравственности. Въ свое время мы указывали на эту ошибку почтеннаго изданія, которое въ другихъ отношеніяхъ прекрасно. Теперь очевидно, какое значеніе имѣла эта ошибка: Спенсеръ еще не приготовилъ къ изданію Основаній нравственности, а русскій читатель увѣренъ, что уже прочелъ ихъ въ русскомъ переводѣ.}.
Разскажемъ кратко содержаніе этого интереснаго трактата.
Какъ извѣстно, Спенсеръ опредѣляетъ "высшее поведеніе" слѣдующимъ образомъ: оно ведетъ "къ наибольшей продолжительности, широтѣ и полнотѣ жизни". Читатели знаютъ также, что въ Данныхъ науки о нравственности Спенсеръ ищетъ зародышей морали въ царствѣ животныхъ. Онъ доказываетъ, что человѣческая мораль основана на законахъ, которые столь же всеобщи, какъ сама жизнь, и являются могущественными дѣятелями въ развитіи всѣхъ живыхъ существъ. Ссылки на эти, такъ сказать, нижележащія, т.-е. біологическіе основы или законы, проходятъ и черезъ весь трактатъ О справедливости.
Путемъ подобнаго изслѣдованія Спенсеръ приходитъ къ слѣдующему опредѣленію объективнаго закона "подъ-человѣческой" или "субъ-гуманной" справедливости:
"Она есть законъ того соціальнаго состоянія, при которомъ каждый индивидуумъ долженъ получать пользу или вредъ соотвѣтственно своей натурѣ и своему поведенію". Среди стадныхъ животныхъ этотъ объективный законъ видоизмѣняется необходимостью самоограниченія и принесенія себя въ жертву ради общихъ интересовъ "вида". Что касается человѣческой справедливости въ тѣсномъ смыслѣ, то она есть просто естественное развитіе справедливости "подъ-человѣческой". Возростающая потребность сотрудничества (коопераціи) влечетъ за собою увеличивающіяся обязанности личнаго самоограниченія; соотвѣтственно атому, развиваются общественныя чувства, изъ которыхъ наиболѣе важное есть справедливость.
Спенсеръ проводитъ рѣзкое различіе между идеей справедливости и чувствомъ справедливости; одно можетъ быть сильно, тогда какъ другое слабо: напримѣръ, человѣкъ можетъ отлично понимать, что надо быть справедливымъ къ своимъ ближнимъ, но онъ можетъ невѣрно представлять себѣ тотъ рядъ дѣйствій, какія требуются справедливостію.
Первымъ отличительнымъ признакомъ идеи справедливости является идея о неравенствѣ: дѣло въ томъ, что природа личностей и соотвѣтствующія ей дѣятельности ихъ весьма неравны; отсюда справедливость требуетъ, чтобы и вознагражденіе они получали неравное, но за то сферы дѣятельности и условія для нея должны быть у всѣхъ равны, т.-е. взаимно ограничены. Поэтому формула справедливости можетъ быть выражена такъ: "каждый индивидуумъ свободенъ дѣлать то, что онъ хочетъ, не нарушая, однако, равной свободы какого-либо другаго индивидуума". Изъ этихъ положеній выводятся Спенсеромъ права и обязанности личностей и правительствъ. Основное право человѣка состоитъ въ его физической цѣлости (integrity). Это право, съ точки зрѣнія законовъ относительной этики {Спенсеръ отличаетъ абсолютную этику, которая составляетъ лишь обѣтованную землю грядущаго, отъ этики относительной, т.-е. приспособленной къ несовершеннымъ современнымъ условіямъ жизни.}, можно поддерживать, однако, только при состояніи постояннаго мира. Затѣмъ идетъ право человѣка на свободное движеніе и передвиженіе. Это право, какъ само собою разумѣется, расходится со всѣми видами рабства и закрѣпощенія.
Переходя къ главамъ о правѣ на пользованіе естественною средой, мы встрѣчаемся съ нападеніемъ Спенсера на общепринятыя нарушенія права людей пользоваться свободнымъ свѣтомъ и воздухомъ. Сюда относятся не только вредныя испаренія разныхъ химическихъ производствъ, но даже плохая уличная музыка и курильщики въ публичныхъ мѣстахъ. Уже послѣ этого Спенсеръ приходить къ земельному вопросу. Въ своемъ новомъ сочиненіи, какъ и въ Соціальной статикѣ, онъ вновь утверждаетъ естественное право всѣхъ людей на пользованіе землей, но уже значительно отступаетъ отъ практическаго примѣненія этого права. Повторяя, что это право отчуждено силой или хитростью и что основной его характеръ безмолвно подразумѣвается и теперь въ признаваемомъ всѣми принципѣ верховнаго, государственнаго господства, Спенсеръ, однако, полагаетъ, что право на землю принадлежало націи только въ первобытномь состояніи почвы, а не теперь, когда частныя лица ее расчистили, обработали, дренажировали, построили на ней сельско-хозяйныя постройки и т. д.,-- однимъ словомъ, вложили въ нее свой трудъ и капиталъ. Теперь эта почва имѣетъ уже не ту цѣнность, какую она имѣла въ примитивныя времена. Такимъ образомъ, безземельные пролетаріи "имѣютъ право только на землю въ ея примитивномъ состояніи... только она принадлежитъ обществу". Говоря о тѣхъ аргументахъ, которые онъ приводилъ въ пользу общиннаго землевладѣнія въ Соціальной статикѣ, Спенсеръ заявляетъ, что "болѣе полное разсмотрѣніе предмета привело его къ выводу о необходимости поддерживать индивидуальную собственность, но подчинивъ ее верховному праву государства..." "Если бы даже возможно было совершить въ абстракціи равное распредѣленіе земли, то и въ такомъ случаѣ получившееся этимъ путемъ состояніе вещей было бы менѣе желательно, чѣмъ теперешнее... достаточно вспомнить, что частное хозяйство (администрація) выше публичнаго, чтобы видѣть, что собственность государства на землю причинила бы вредъ... При теперешней системѣ, тѣ, которые обрабатываютъ землю, чувствуютъ прямую связь между усиліемъ и происходящею отъ него пользой, тогда какъ при государственномъ хозяйствѣ обрабатывающій землю не чувствовалъ бы такой прямой связи".
Кромѣ того, Спенсеръ боится неизбѣжныхъ, по его мнѣнію, недостатковъ чиновничества, которое должно было бы стать во главѣ дѣла.
Спенсеръ признаетъ, конечно, право собственности на невещественные предметы: изобрѣтенія, авторство и т. д. Замѣчательно, что, на основаніи своихъ принциповъ неприкосновенности личности, онъ хотя и признаетъ право на нравственную неприкосновенность и на возмѣщеніе убытковъ за несправедливое оклеветаніе личной репутаціи, однако, добавляетъ при этомъ, что разоблаченіе ложной репутаціи часто является полезнымъ для общества. Такимъ образомъ, онъ возстаетъ противъ такъ называемыхъ у насъ процессовъ о диффамаціи, т.-е. преслѣдованій за распространеніе позорящихъ обстоятельствъ.
Можно уже заранѣе ожидать, что Спенсеръ явится защитникомъ свободы торговли и договора. И въ самомъ дѣлѣ, онъ говоритъ, что лица, которыя позволяютъ себѣ называться "протекціонистами", должны бытъ названы "аггресіонистами" (посягателями): запрещая А обмѣниваться съ Б и этимъ принуждая его обмѣниваться съ В, они, очевидно, нарушаютъ то "право свободнаго обмѣна, которое, какъ мы видѣли, является короларіемъ закона равной свободы". Это не мѣшаетъ, однако, Спенсеру, -- какъ и во многихъ другихъ мѣстахъ,-- допустить исключеніе, "когда представляется совершенно очевиднымъ, что свобода обмѣна можетъ повредить національной защитѣ".
Нужно ли говорить, что свобода совѣсти, свобода слова и печати горячо защищаются Спенсеромъ? Онъ, видитъ въ свободѣ слова "средства разсѣянія заблужденій и ошибокъ"; даже обсужденіе вопросовъ половой морали,-- вопросовъ, къ которымъ англичане особенно щекотливы, допускается Спенсеромъ въ виду того, что историческія данныя прошлаго "не позволяютъ считать нашихъ современныхъ нравовъ безспорными и не подлежащими критикѣ, и, стало быть, обсужденіе ихъ можетъ представлять выгоду для общества".
Крайне интересно рѣшеніе съ точки зрѣнія того же принципа такъ называемаго женскаго вопроса. Женщина по своимъ силамъ слабѣе мужчины, а потому лишать ее еще искусственно нѣкоторыхъ выгодъ въ борьбѣ за существованіе въ высшей степени несправедливо. Поэтому не должно ставить женщинамъ никакихъ препятствій относительно занятій, профессій или иныхъ путей дѣятельности (careers), какіе онѣ могли бы пожелатьвзять на себя.
При окончательномъ подведеніи итоговъ для рѣшенія вопроса о правахъ жены на собственность, Спенсеръ полагаетъ, что исполненіе женщиной домашнихъ и семейныхъ обязанностей совершенно уравновѣшиваетъ тотъ доходъ, который вноситъ мужъ своею дѣятельностью.
По по тону же основному принципу "равныхъ правъ" Спенсеръ лишь условно допускаетъ участіе женщинъ въ политическихъ правахъ, напримѣръ, въ избирательномъ. Дѣло въ томъ, что женщины не несутъ и не могутъ нести военной повинности, а потому и не могутъ имѣть голоса въ рѣшеніи политическихъ вопросовъ до тѣхъ поръ, пока не установится вѣчнаго мира. Если бы теперь имъ дать политическія права, равныя съ мужскими, то, не неся обязанности военной защиты государства, онѣ пользовались бы въ общей суммѣ не равными, а большими правами, а это было бы несправедливо. Приводятся и другія возраженія противъ участія женщинъ въ избирательномъ правѣ. Они изложены во 2-й части главы объ "устройствѣ государства" и опираются на различіяхъ въ строеніи мужчинъ и женщинъ, на сравнительно большей импульсивности женщинъ, большей эмоціональности ихъ и сравнительной неспособности признавать силу отвлеченныхъ и отдаленныхъ соображеній, касающихся общественнаго блага. Необходимо замѣтить, что самъ Спенсеръ горячо возражаетъ противъ примѣненія его аргументовъ къ избирательному праву женщинъ въ областныхъ и городскихъ управленіяхъ {Одинъ изъ американскихъ критиковъ Спенсера замѣчаетъ по этому поводу слѣдующее: "Согласно логикѣ, которую признаетъ самъ Спенсеръ, говора ранѣе о правѣ собственности женщинъ, можно возразить ему, что и здѣсь дѣло не столько въ тождествѣ функцій и обязанностей, сколько въ справедливомъ ихъ уравновѣшеніи. Даже въ случаѣ войны, не будетъ несправедливостью утверждать, что услуги женщинъ въ госпиталяхъ и дома, какъ плательщицъ налоговъ и труженицъ, зарабатывающихъ плату, какъ матерей и воспитательницъ будущихъ защитниковъ страны, образуютъ отличный эквивалентъ съ услугами мужчинъ на ратномъ полѣ и даютъ женщинамъ право на равное политическое положеніе, если всѣ остальныя условія одинаковы. Кромѣ того,-- обширные классы мужчинъ изъяты отъ военной службы по своему возрасту, занятію и тѣлеснымъ недостаткамъ, однако, это не лишаетъ ихъ политическихъ правъ. И это не все: вѣдь, задачи правительства состоятъ, къ счастью, главнымъ образомъ, вовсе не въ тѣхъ вопросахъ, какіе возникаютъ изъ физической борьбы націй. Такимъ образомъ, очевидно, что избирательное право, фактически, вовсе не обусловлено военною службой или способностью къ ней".}.
Теорія Спенсера о правахъ дѣтей и взаимныхъ обязанностяхъ дѣтей и родителей будетъ вполнѣ понятна читателю, знакомому съ его теоріей воспитанія. Онъ требуетъ, чтобы дѣтямъ давалась постепенно возростающая свобода дѣйствія для приспособленія себя самихъ къ независимымъ и самоопредѣляющимся дѣятельностямъ ихъ будущей зрѣлой жизни.
Книга заканчивается нѣсколькими главами о природѣ, устройствѣ и обязанностяхъ государства. Спенсеръ доказываетъ, что ученіе XVIII вѣка о политическихъ правахъ, находящее и теперь еще интеллигентныхъ защитниковъ, особенно въ демократическихъ и республиканскихъ обществахъ, невозможно поддерживать въ его цѣломъ. Единственныя права, въ точномъ смыслѣ, признаваемыя имъ, суть личныя права -- жизни, свободы, неприкосновенности и т. п. Политическія же привилегіи, это -- только орудія, служащія для поддержанія этихъ правъ и зависящія въ нѣкоторой степени отъ состоянія культуры и цивилизаціи; добиваться ихъ возможно только ради достиженія первой цѣли: "подача голоса сама по себѣ никоимъ образомъ не содѣйствуютъ улучшенію жизни избирателей, какъ содѣйствуетъ ему пользованіе всѣми тѣми разнообразными "свободами", которыя мы, въ точномъ смыслѣ, называемъ правами; избирательное же право гражданъ даетъ имъ вообще только силу отражать нарушеніе своихъ правъ,-- силу, которую они могутъ употреблять или не употреблять для достиженія доброй цѣли"... "Во Франціи, напримѣръ, бюрократическій деспотизмъ такъ же великъ при республикѣ, какъ онъ былъ великъ при имперіи; въ Америкѣ всеобщая подача голосовъ не предупреждаетъ ни развращенности муниципальнаго правительства, ни передачи власти уайръ-пуллерамъ {Спеціальный терминъ, обозначающій буквально лицъ, которыя дергаютъ проволоки маріонетокъ. Въ парламентской жизни этимъ именемъ называютъ лицъ, управляющихъ толпой.} и хозяевамъ (патронамъ), ни обложенія многихъ въ пользу немногихъ посредствомъ покровительственныхъ пошлинъ. Такъ называемыя политическія права могутъ употребляться для поддержанія свободы, могутъ и на употребляться на это и даже могутъ быть направлены къ установленію тираніи".
Какой же цѣди должно достигать общество или,-- вѣрнѣе, государство? Этою цѣлью должно быть, конечно, "благосостояніе единицъ, такъ какъ общество суть только аггрегатъ (скопленіе единицъ) и само по себѣ не имѣетъ чувствительности. Сохраненіе обществъ желательно только потому, что служитъ индивидуальнымъ чувствительностямъ".
Спенсеръ не въ первый разъ повторяетъ это положеніе. Мы увидимъ далѣе, что Спенсеръ приписываетъ грѣхъ порабощенія индивидуумовъ соціалистической тенденціи, съ которою онъ и ведетъ упорную борьбу во имя своего принципа наибольшей свободы личности. Но какимъ же образомъ онъ примиряетъ свою аналогію (эволюціи обществъ съ эволюціей организмовъ) съ первенствомъ индивидуумовъ надъ обществомъ? Вѣдь, обычная эволюція организмовъ вела къ централизаціи цѣлаго и къ подавленію самостоятельности единицъ. Примиреніе этого противорѣчія совершается на почвѣ эволюціонной теоріи. По этой теоріи, централизація или" децентрализація организма вовсе не есть какой-то фатумъ или роковой законъ, а лишь результатъ потребности единицъ, составляющихъ организмъ; потребность же эта зависитъ отъ условій среды. То же происходитъ и съ общественными аггрегатами: когда они были окружены другими хищными аггрегатами, то главною цѣлью составляющихъ ихъ единицъ было самосохраненіе, а, стало быть, вооруженная борьба противъ сосѣднихъ аггрегатовъ. Эта борьба велась тѣмъ успѣшнѣе, чѣмъ дисциплинированнѣе была масса, чѣмъ она легче и быстрѣе подчинялась цѣлямъ и планамъ военачальника. Побѣждали и выживали въ борьбѣ тѣ аггрегаты, которые были болѣе способны къ подчиненію и централизаціи. Наоборотъ, общества съ преобладающимъ индивидуалистическимъ характеромъ терпѣлъ пораженія, завоеванія и гибли, поглощаемыя другими. Это не было роковымъ закономъ эволюціи, а только закономъ даннаго временнаго воинственнаго состоянія. Теперешнее же общество, какъ показываетъ Спенсеръ, есть общество промышленное, основанное на договорѣ, что, какъ мы. увидимъ далѣе, совершенно измѣняетъ условія самосохраненія и развитія.
Съ его органическою теоріей преобладаніе интересовъ личности въ общественномъ аггрегатѣ примиряется тѣмъ положеніемъ, что цѣль общественнаго организма (организма sui generis) заключается не въ интересахъ цѣлаго аггрегата, а въ интересахъ составляющихъ его единицъ, такъ какъ чувствующими существами являются тутъ онѣ, а аггрегатъ, какъ цѣлое, ничего не чувствуетъ. Если иногда приходится и приходилось заботиться объ интересахъ аггрегата, какъ цѣлаго, и даже приносить для этого жертвы, то конечною цѣлью тутъ являлся, какъ мы уже говорили, не самый аггрегатъ, а составляющія его единицы. Съ развитіемъ промышленнаго типа необходимость какихъ бы то ни было жертвъ все болѣе" болѣе уменьшается.
Спенсеръ полагаетъ, однако, что, въ окончательномъ развитіи, въ государствѣ, "соотвѣтствующемъ тому промышленному типу общества, въ которомъ вполнѣ осуществится равенство (конечно, въ Спенсеровскомъ смыслѣ), не должно быть представительства индивидовъ, а будетъ представительство интересовъ". Иными словами, представительство должно обусловливаться не числомъ гражданъ, имѣющихъ тотъ или другой интересъ, а числомъ этихъ интересовъ, иди, какъ выражается Спенсеръ, функцій. Пояснимъ примѣромъ эту теорію, которая, какъ намъ кажется, находится въ противорѣчіи съ индивидуализмомъ самого Спенсера. Положимъ, напримѣръ, что въ Англіи нѣсколько милліоновъ рабочихъ, нѣсколько сотенъ тысячъ земледѣльцевъ, сотня капиталистовъ и т. д. Представительство отъ нихъ должно идти не пропорціонально числу лицъ, составляющихъ группы этихъ отдѣльныхъ интересовъ, а пропорціонально числу интересовъ различныхъ классовъ: напримѣръ, если отъ рабочихъ будетъ одинъ или два представителя, то столько же должно ихъ быть отъ земледѣльцевъ и столько же отъ капиталистовъ. Но ради чего же Спенсеръ дѣлаетъ отступленіе отъ своего принципа о значеніи индивидуумовъ? Онъ объясняетъ такъ: "Здоровье общественнаго организма и благосостояніе его членовъ требуютъ равновѣсія функцій, а этого равновѣсія нельзя поддержать, если дать преобладаніе тѣмъ функціямъ, которыя охватываютъ большее число индивидовъ, или, иными словами, нельзя поддержать равновѣсіе общества, отдавая власть какой-нибудь функціи, пропорціонально числу ея функціонаріевъ".
И такъ, здѣсь Спенсеръ выдвигаетъ впередъ здоровье организма, тогда какъ ранѣе утверждалъ, что цѣлое должно озабочивать насъ лишь настолько, насколько это касается интересовъ единицъ. Правда, онъ и тутъ, мимоходомъ, добавляетъ: "и благосостояніе его членовъ", но выраженіе члены тутъ употребляется не въ смыслѣ индивидуумовъ, а въ смыслѣ классовъ или группъ интересовъ. Подробнѣе мы разберемъ это впослѣдствіи, а теперь пойдемъ дальше.
Переходя къ обсужденію обязанностей государства, Спенсеръ доказываетъ, что по мѣрѣ того, какъ общество будетъ подвигаться отъ воинственнаго типа къ промышленному, функціи государства будутъ все меньше и меньше приспособлены къ отраженію внѣшнихъ враговъ и станутъ все больше направляться къ поддержанію условій справедливости противъ покушенія враговъ внутреннихъ,-- невѣждъ, людей порочныхъ, развратныхъ и т.д., составляющихъ ненормальные элементы въ большихъ обществахъ" Для лучшаго исполненія этой обязанности государство должно, по его мнѣнію, организовать безплатную юстицію, выполняемую самими гражданами.
Слѣдующая обязанность государства состоитъ въ заботахъ о ненаселенной территоріи, о проведеніи шоссе, каналовъ, желѣзныхъ дорогъ, о снабженіи водой, газомъ, телеграфами и т. п. По фактическое осуществленіе и поддержаніе общественныхъ работъ должно быть оставлено частной предпріимчивости.
Спенсеръ не признаетъ той теоріи государства, по которой власть и граждане разсматриваются вагъ родители и дѣти: "единственнымъ оправданіемъ этой аналогіи,-- говоритъ онъ,-- служитъ дѣтство народа, который поддерживаетъ такую аналогію" (стр. 217). Прослѣживая постепенную эволюцію обязанностей государства, Спенсеръ утверждаетъ, что "всеобъемлющая дѣятельность государства характеризуетъ низкій соціальный типъ, а прогрессивное движеніе къ высшему типу отмѣчается сокращеніемъ государственныхъ функцій". Борьба съ соціалистическою тенденціей ясно выступаетъ въ этомъ мѣстѣ книги. Показавъ, что въ органическомъ царствѣ вообще всякое развитіе и всякій успѣхъ совершались естественнымъ приспособленіемъ и борьбой за существованіе индивидуумовъ, Спенсеръ замѣчаетъ, что какое-либо ограниченіе личности въ ея новой средѣ (обществѣ) было бы "устраненіемъ того процесса, которымъ развивалась всякая жизнь, т.-е. было бы разрывомъ поведенія отъ его послѣдствій. Кромѣ нарушенія общаго закона жизни {Читатель видѣлъ ранѣе, что общимъ закономъ жизни Спенсеръ считаетъ полученіе каждымъ индивидомъ того, что является результатомъ его натуры и его поступковъ, а въ обществѣ это видоизмѣняется необходимостью служить его интересамъ.}, этимъ нарушалась бы спеціально та форма его, которая явилась результатомъ общественнаго существованія. Вторгаясь со своимъ вмѣшательствомъ въ законъ, общій всѣмъ живымъ существамъ, этотъ взглядъ вторгается и въ болѣе спеціальный законъ человѣческой справедливости, который требуетъ, чтобы каждый пользовался выгодами, полученный въ извѣстныхъ, необходимыхъ границахъ отъ его дѣйствій. Здѣсь же эти выгоды перераспредѣляются... И въ то время, какъ въ теченіе столѣтій управляющая общественная власть, защищая все успѣшнѣе права личностей относительно другъ друга, отказалась такимъ путемъ и сама отъ нарушенія этихъ правъ,-- вышеприведенный взглядъ желалъ бы выворотить на изнанку этотъ ходъ вещей и уменьшить ту свободу дѣятельности, которую этотъ ходъ увеличивалъ. Это значитъ игнорировать обобщенные результаты наблюденій и опытовъ, скопившихся въ теченіе тысячелѣтій".
Спенсеръ полагаетъ, что противуположное мнѣніе, ставящее цѣлью государства непосредственную его дѣятельность, есть эмпирическій утилитаризмъ, а не раціональный: раціональный утилитаризмъ требуетъ, наоборотъ, чтобы государство имѣло цѣлью создавать наилучшія условія для дѣятельности индивидовъ, не дѣйствуя само непосредственно.
Мы нѣсколько долѣе должны остановиться на послѣдней главѣ,-- о границахъ обязанностей государства,-- такъ какъ она хотя и говоритъ, повидимому, о частномъ вопросѣ, а именно -- о правѣ государства на выработку въ гражданахъ извѣстнаго характера, однако, ея аргументы имѣютъ болѣе широкій смыслъ и помогаютъ выясненію того принципа, съ которымъ Спенсеръ выступаетъ противъ государственнаго вмѣшательства, отождествляемаго ямъ съ соціализмомъ. Вначалѣ главы Спенсеръ говоритъ, что цѣль, которую болѣе всѣхъ другихъ долженъ бы имѣть въ виду государственный человѣкъ, есть образованіе характера гражданъ, но что если внимательно изслѣдовать, какой характеръ долженъ быть въ обществахъ промышленнаго типа, то придется признать, что эта цѣль всего лучше достигается именно упраздненіемъ множества такихъ государственныхъ дѣятельностей, которыя направлены на образованіе характера. Но какимъ же это образомъ? Очень просто. Спенсеръ обращается опять къ обществу воинственнаго типа: тутъ нужны характеры воинственные, выработка ловкости, крѣпости тѣла, выносливости и т. п. Однимъ словомъ, здѣсь ясно видно, какой нуженъ характеръ для даннаго состоянія общества и какими способами онъ можетъ быть развитъ. Поэтому, здѣсь даже не было государственнаго воспитанія въ современномъ смыслѣ слова, а воспитаніе требовалось обычаемъ и вынуждалось общественнымъ мнѣніемъ. По мѣрѣ образованій болѣе обширныхъ государствъ, развивалось и государственное воспитаніе. Кромѣ развитія силы, ловкости, выносливости, требовалось выработать духъ подчиненія главѣ или начальнику, чтобы направлять къ одной цѣди обширныя массы. Греція и особенно Спарта даютъ иллюстраціи къ этой стадіи. Вслѣдъ за практикой идетъ теорія, развитіе которой мы находимъ у Платона и Аристотеля: здѣсь уже воспитаніе гражданъ возводится въ прямую обязанность государства.
Но все совершенно измѣняется по мѣрѣ смѣны воинственнаго типа промышленнымъ: среди всеобщей войны, каждый гражданинъ былъ вынужденъ отдавать всего себя обществу, такъ какъ не могъ просуществовать безъ общей защиты. Въ промышленномъ же типѣ онъ гораздо больше обязанъ себѣ, чѣмъ обществу, которое становится просто лишь средой для его дѣятельности. Вмѣсто объединеннаго политическаго тѣла, принуждавшаго массу составляющихъ его единицъ къ однородному дѣйствію, промышленное общество, утрачивая свою принудительную организацію, связываетъ личности лишь тою связью, какая необходима для мирнаго сотрудничества.
Промышленное общество требуетъ крайне разнообразныхъ дѣятельностей и способностей, требуетъ отъ каждой личности постояннаго и оригинальнаго созданія новыхъ путей для промышленности, безъ чего невозможна промышленная борьба съ другими обществами. Поэтому въ промышленномъ обществѣ не только трудно, но и невозможно опредѣлить, въ макомъ направленіи слѣдуетъ искусственно развивать характеръ гражданъ. Предположивъ во главѣ такого общества какихъ угодно мудрецовъ, мы должны будемъ признать, однако, что въ ихъ взглядахъ и идеалахъ неизбѣжно является смѣсь идей, вызванныхъ новыми требованіями жизни, съ наслѣдственными инстинктами и предубѣжденіями. И дѣйствительно,-- говоритъ Спенсеръ,-- исторія показываетъ намъ на каждомъ шагу ошибки такого рода впередъ намѣченныхъ идеаловъ. По, кронѣ идеала, нужно еще опредѣлить и средства его осуществленія. Тутъ, во всякомъ случаѣ, возможны три соображенія, и каждое изъ нихъ показываетъ несостоятельность вмѣшательства. Во-первыхъ, всякая система должна вести къ единообразію" Если принимаемыя мѣры будутъ успѣшны, то онѣ неизбѣжно должны привести къ нѣкоторому сходству между индивидуумами. Отрицать это -- значитъ отрицать дѣйствительность самаго процесса, но, по мѣрѣ того, какъ въ результатѣ системы будетъ получаться однообразіе индивидуумовъ, въ обществѣ будетъ останавливаться развитіе. Каждому, кто знакомъ съ процессомъ эволюціи въ природѣ, извѣстно, что безъ разновидностей не была бы развитія. Однообразіе совершенно остановило бы развитіе. Отсюда ясно" что въ томъ обществѣ, въ которомъ система выработки характера гражданъ дѣйствовала бы всего успѣшнѣе, оказался бы регрессъ сравнительна съ другими промышленными обществами, конкуррирующими съ ними. Во-вторыхъ, всякая успѣшно-дѣйствующая система вліянія на характеръ должна порождать привычку подчиненія, а въ промышленномъ обществѣ, наоборотъ" необходима выработка самостоятельности и иниціативы. Въ-третьихъ, въ обществѣ существуетъ или же не существуетъ естественный процессъ, которымъ граждане приспособляются къ условіямъ окружающей среды. Утверждать, что такого процесса не существуетъ, значитъ утверждать, что человѣкъ является исключеніемъ изъ всѣхъ остальныхъ существъ, на въ такомъ случаѣ откуда же явились разновидности въ человѣчествѣ? А если естественный процессъ существуетъ, то ему и надо предоставить приспособленіе личности къ требованіямъ соціальной среды. Или же нужна доказать, что это можетъ быть лучше сдѣлано искусственнымъ способомъ, но этого доказать нельзя. Спенсеръ приводитъ въ примѣръ само христіанство, которое стремилось воспитать людей въ духѣ любви, а, между тѣмъ, уже одна борьба европейцевъ съ низшими расами, ихъ истребленіе и жестокости, совершаемыя надъ ними, могутъ служить историческими доказательствами безплодности попытокъ искусственной выработки характера. Этотъ доводъ мы разберемъ позднѣе.
Такимъ образомъ, нельзя полагаться ни на искусственную выработку идеаловъ, ни на искусственную выработку пріемовъ.
Посмотримъ же, какъ можетъ совершиться естественная выработка. Для этого необходимо только наибольшее расширеніе возможности спонтаннаго (самопроизвольнаго) приспособленія гражданъ къ общественной жизни. Примѣры даетъ намъ органическій міръ, въ которомъ способности всякаго рода существъ приспособлялись къ потребностямъ ихъ жизни какъ прямымъ" такъ и косвеннымъ процессомъ; кромѣ того, упражненіе каждой пріобрѣтенной такимъ путемъ способности дѣлалось источникомъ усовершенствованія. Въ нормальномъ состояніи является не только органъ (agent) для каждой обязанности, но и сопровождающія данную обязанность чувства становятся болѣе или менѣе пріятными сознанію приспособляющагося существа. Мало этого, если гдѣ-нибудь нарушается гармонія, она постепенно самовозстановлается или посредствомъ переживанія наиболѣе приспособленныхъ, или путемъ унаслѣдованія результатовъ употребленія и неупотребленія способности, или тѣмъ и другимъ путемъ вмѣстѣ.
"Уже и теперь этимъ путемъ пріобрѣтено множество нужныхъ способностей къ работѣ, не имѣющихся у дикарей; уже теперь развилась способность къ упорядоченному сотрудничеству, при совершенно добровольномъ объединеніи, уже пріобрѣтены такія массы самоограниченія, чтобольшая часть людей ведетъ свою жизнь, не вредя значительно жизни другихъ; уже альтрюистическіе интересы, чувствуемые гражданами къ общественнымъ дѣламъ, въ обширномъ смыслѣ, таковы, что направляютъ къ достиженію общественныхъ (public) цѣлей какъ индивидуальныя, такъ и спонтанно-соединенныя усилія; уже и теперь симпатіи людей стали дѣятельны настолько, что породили множество филантропическихъ учрежденій и даже черезъ~чуръ мною"... "И если, въ теченіе многихъ лѣтъ этого тысячелѣтія, воспитательное вліяніе самой общественной жизни сдѣлало такъ много, то было бы безуміемъ предполагать, что оно не сдѣлаетъ болѣе, не сдѣлаетъ всего того, что нужно сдѣлать".
Далѣе Спенсеръ подводитъ эти практическія соображенія подъ свой основной принципъ или законъ справедливости, въ силу котораго каждый имѣетъ право на свободное развитіе своихъ способностей. Въ данномъ случаѣ вмѣшательство общества нарушаетъ основной законъ жизни. "А что же можетъ быть большимъ абсурдомъ,-- спрашиваетъ Спенсеръ,-- какъ не намѣреніе улучшить общественную жизнь нарушеніемъ основнаго закона общественной жизни?"
II.
Таковы основныя черты трактата Спенсера. Строго говоря, въ немъ очень мало существенно-новаго, чего бы онъ не высказалъ раньше въ разныхъ своихъ работахъ, и особенно въ одномъ изъ первыхъ своихъ произведеній -- Соціальной статикѣ. Новый трактатъ добавляетъ къ преждесказанному лишь нѣкоторыя частности и ставитъ систему автора въ дальнѣйшую связь съ біологіей, съ жизнью субъ-гуманной, объединяя ихъ общимъ закономъ. Попробуемъ теперь разобраться въ этой системѣ.
Разбирать ее съ чисто-философской точки зрѣнія было бы и долго, и безполезно, это потребовало бы критическаго разбора всей "синтетической" философіи, на что мы сейчасъ не претендуемъ. Намъ хотѣлось бы разсмотрѣть взгляды Спенсера съ этической и общественной точки зрѣнія, опредѣливъ ихъ мѣсто среди другихъ, болѣе знакомыхъ у насъ, этическихъ и соціологическихъ міросозерцаній и тутъ же кстати коснуться нѣкоторыхъ обвиненій, высказывавшихся у насъ противъ этого типа этики.
У Достоевскаго въ Братьяхъ Карамазовыхъ есть слѣдующій эпизодъ: въ средневѣковой толпѣ разнесся слухъ, что пришелъ Христосъ и снова учитъ на площадяхъ и улицахъ. "Тайный инквизиторъ", узнавъ объ этомъ, идетъ на площадь, встрѣчаетъ учителя и начинаетъ упрекать его за то, что онъ смущаетъ покорную, мирную толпу. И ты всегда такъ дѣлалъ,-- говоритъ инквизиторъ,-- ты имѣлъ такую силу, что могъ бы обратить камни въ хлѣбы и навсегда обезпечить сытость и довольство толпы, но ты не то дѣлалъ, ты ее смущалъ идеальными стремленіями и надеждами. И вотъ мы употребили цѣлые вѣка, чтобы исправить твою ошибку, мы задавили въ толпѣ критическую мысль, мы подчинили ее безусловному авторитету, и толпа успокоилась, стала мирно работать, а ты снова явился разрушить нашъ вѣковой трудъ.
И много еще въ этомъ родѣ говоритъ "тайный инквизиторъ": въ основѣ его рѣчей лежитъ одна мысль, что мечта о высшей и свободной человѣчности есть только мечта, что массу всегда нужно вести или силой, или обманомъ къ ея же собственному благу, а это благо -- въ сытости и спокойствіи. Другіе идеалы, другія стремленія къ какому-то высшему совершенству человѣка и общества, т.-е. къ совершенству, лежащему дальше предѣловъ сытой и покойной жизни, только иллюзіи, которыя никогда не осуществятся. Однако, этими мечтами можно,-- говоритъ инквизиторъ,-- возбуждать иногда массу на какой-нибудь подвигъ, нужный для ея блага, и потому не слѣдуетъ ее совсѣмъ разочаровывать въ нихъ. По направлять толпу, при посредствѣ этихъ иллюзій, должны "мы", т.-е. люди, стоящіе "на горѣ", люди, знающіе, что истина не въ этихъ мечтахъ, хотя и скрывающіе это отъ массы.
Въ этомъ эпизодѣ образно выражены два основныя этическія міросозерцанія, постоянно раздѣляющія человѣчество или, вѣрнѣе, вожаковъ человѣчества: одно изъ этихъ міросозерцанія, которое Достоевскій (вѣрйо или нѣтъ, это -- другой вопросъ) причесываетъ Христу,-- вѣрить въ безконечныя силы, въ безпредѣльную способность развитія у каждой личности. По этому воззрѣнію, для наибольшаго счастія человѣчества нужно, главнымъ образомъ, одно: создать для личности такія условія, при которыхъ сна могла бы развиваться съ наивозможно-большею свободой, и тогда сама личность создастъ для себя все, что ей нужно, и не только то, что ей нужно сейчасъ, но она будетъ свободно развиваться для высшаго и болѣе благороднаго существованія, о какомъ мы и мечтать теперь не можемъ, и, сообразно съ этимъ непридвидимымъ теперь совершенствомъ, будетъ создавать и среду для себя, т.-е. идеальныя формы человѣческихъ отношеній,-- въ семьѣ ли, въ обществѣ ли, въ массѣ ли цѣлаго человѣчества.
Другая, противуположная точка зрѣнія полагаетъ, наоборотъ, что толпу нужно вести къ ея благу искусственными мѣрами, опекать и ограждать се, какъ неразумнаго ребенка. Этотъ взглядъ, приписываемый Достоевскимъ "тайному инквизитору", опирается, очевидно, на невѣріе въ силу разума отдѣльной личности, на нѣкоторый пессимизмъ относительно способности людей въ массахъ идти свободнымъ путемъ свободнаго развитія.
Замѣчательно, что Достоевскій приписывалъ эту вторую точку зрѣнія не только тайному инквизитору, въ которомъ онъ, очевидно, олицетворялъ нѣкоторое "церковное" направленіе, противуполагая его чистому христіанскому взгляду, но онъ шелъ дальше: онъ видѣлъ и во всей европейской наукѣ эту вторую точку зрѣнія. Подобный же взглядъ на европейскую науку высказалъ впослѣдствіи и Л. И. Толстой, проводя аналогію между западно-европейскимъ католицизмомъ съ его непогрѣшимымъ авторитетомъ, тяготѣющимъ надъ разумомъ людей, и наукой, стремящейся будто бы къ такой же кастической непогрѣшимости и верховному руководительству на основаніи авторитета, а не свободнаго разума.
Справедливо ли, однако, отнесеніе науки къ категоріи "тайныхъ инквизиторовъ"? Есть ли какое-нибудь основаніе противуполагать ее тому міросозерцанію, въ которомъ Достоевскій и отчасти Толстой видятъ выраженіе чистаго христіанства? Чтобы разобраться въ этомъ, посмотримъ сперва, откуда возникло въ умѣ Достоевскаго такое отрицательное представленіе о наукѣ. Его Дмитрій Карамазовъ, сидя въ тюрьмѣ, проклинаетъ науку и "Бернаровъ" (т.-е. Клода Бернара, котораго онъ считаетътипичнымъ представителемъ науки) за то, что они убили въ немъ вѣру въ человѣческую свободную душу, сказавъ ему, что души никакой нѣтъ" а есть "мозговыя клѣточки и хвостики". Отсюда ясна связь, возникшая въ умѣ Достоевскаго между "инквизиторствомъ" и наукой: тайный инквизиторъ хотя и дѣйствуетъ именемъ Христа, но не вѣритъ въ Его ученіе" т.-е. въ свободную душу человѣка, въ ея способность къ свободному развитію, совершенству и свободной дѣятельности. Отсюда его вѣра въ блага лишь низшаго сорта; но даже и тутъ онъ не вѣритъ, что они могутъ быть достигнуты людьми безъ опеки и авторитета. Къ тому же результату, по мнѣнію Достоевскаго, должны вести и "Бернары", т.-е. наука. Какою, думалъ онъ, свободой можетъ пользоваться существо, у котораго не душа, а какія-то "клѣточки и хвостики"? Что можетъ сдѣлать для себя эта машина, происшедшая, по "Бернарамъ", отъ обезьянъ? Какую самостоятельность можно дать правнуку гориллы?
Л. Н. Толстой не указываетъ такихъ же опредѣленныхъ основаній для своего обвиненія; онъ не придаетъ большаго значенія тому или другому взгляду на сущность души, т.-е. на ея метафизику. Его обвиненіе строится больше на наглядной художественной аналогіи, т.-е. на внѣшнемъ сходствѣ средневѣковой католической непогрѣшимости и современной научной непогрѣшимости.
Прежде чѣмъ перейдемъ къ дальнѣйшему развитію нашей мысли, на можемъ не вспомнить слѣдующаго: кто-то когда-то назвалъ позитивизмъ О. Конта "католицизмомъ безъ христіанства". Трудно сказать, случайно или сознательно, но Достоевскій вкладываетъ въ уста "тайнаго инквизитора" нѣсколько мыслей, которыя мы находимъ и въ соціальныхъ проектахъ Конта. Какъ всѣмъ извѣстно, онъ желалъ поставить во главѣ общества нѣсколькихъ философовъ и крупныхъ капиталистовъ, отдавъ имъ абсолютную власть надъ массой. Что же касается самой массы, то она даже не должна была заниматься нѣкоторыми науками: ей, напримѣръ, запрещались занятія астрономіей, потому что это могло бы привести ее къ безполезнымъ мечтаніямъ, а масса должна покорно работать и благоденствовать подъ сѣнью родительскаго авторитета людей высшаго знанія, такъ сказать, новыхъ жрецовъ, папъ и епископовъ положительной науки. Такимъ образомъ, если бы позитивизмъ Конта, а въ особенности его соціальные проекты, можно было отождествить съ наукой, то обвиненія Достоевскаго и Л. Н. Толстаго имѣли бы, повидимому, солидныя основанія.
Но противъ Конта и Спенсера есть другое обвиненіе, исходящее изъ совершенно иного лагеря, относящагося съ глубокимъ уваженіемъ къ наукѣ вообще. При этомъ особенно замѣчательно то, что талантливый писатель, нанесшій у насъ самые сильные удары спенсеризму, является наиболѣе яркимъ выразителемъ одного изъ основныхъ принциповъ, выдвигаемыхъ впередъ и Спенсеромъ, а именно принципа "личности", ея торжества въ "борьбѣ за индивидуальность". Мы говоримъ о H. К. Михайловскомъ. Принципъ индивидуальности составляетъ, какъ мы думаемъ, основу теоріи прогресса у г. Михайловскаго, но онъ же является и у Юпенсера краеугольнымъ камнемъ теоріи прогресса. Съ перваго взгляда тутъ можетъ показаться недоразумѣніе со стороны г. Михайловскаго; люди, относящіеся къ дѣлу поверхностно, могутъ сказать по адресу нашего талантливаго критика и соціолога: "своя своихъ не познаша".Но это будетъ крупная ошибка. Вопросъ гораздо сложнѣе, чѣмъ кажется. Очевидно, не всѣ индивидуалистическія теоріи одинаковы и не всегда ведутъ къ "однимъ и тѣмъ же результатамъ. Мы здѣсь не будемъ излагать подробно возраженій г. Михайловскаго, отсылая читателей къ собранію его сочиненій. Скажемъ лишь кратко, что главнымъ пунктомъ этихъ возраженій является ученіе Спенсера о прогрессѣ, какъ о постепенномъ дифференцированіи, и ученіе объ обществѣ, какъ организмѣ. Въ самомъ дѣлѣ, если оба эти ученія перенести безъ оговорокъ на общество, то въ результатѣ получается крайнее уродство, просто искаженіе человѣка: живая, цѣльная личность обращается въ органъ, въ служебное орудіе, въ "палецъ отъ ноги", въ спеціализированное "нѣчто", лишенное всего человѣческаго. Какъ увидитъ читатель далѣе, наши возраженія Спенсеру строятся на иныхъ основаніяхъ, но это не мѣшаетъ намъ считать указанія г. Михайловскаго въ высшей степени важными по существу.
Возвращаясь къ опасеніямъ Достоевскаго и Л. Н. Толстаго, мы видимъ, что они не оправдываются, по крайней мѣрѣ, при бѣгломъ обзорѣ содержанія новой книги. Что покажетъ болѣе глубокій разборъ идей Спенсера, читатель увидитъ далѣе, но пока ясно, что эти такъ испугавшіе Дмитрія Карамазова "клѣточки и хвостики" сами по себѣ не мѣшаютъ Спенсеру вѣрить въ значеніе личности и ея развитіе, свободное отъ внѣшняго принужденія. Наоборотъ, какъ мы видѣли въ главѣ "объ обязанностяхъ государства", всякое принудительное вліяніе общества, какъ цѣлаго, Спенсеръ считаетъ вреднымъ для развитія. Такимъ образомъ, съ этой точки зрѣнія отождествленіе современной науки, насколько она выразилась въ системѣ Спенсера, съ "тайнымъ инквизиторомъ" представляется ошибочнымъ. Спенсера, наоборотъ, можно бы обвинить въ обратной крайности. Мы указывали на нѣкоторыя мѣста его книги, гдѣ онъ является крайнимъ врагомъ той тенденціи, которая думаетъ путемъ законодательства или государственныхъ мѣропріятій улучшить экономическое положеніе массъ. Онъ сдѣлалъ эту вражду почти своею спеціальностью.
Читателямъ, конечно, извѣстна маленькая брошюра подъ заглавіемъ: Грядущее рабство. Эта брошюра есть переводъ одного изъ этюдовъ Герберта Спенсера, направленнаго противъ государственнаго соціализма, стремленіе къ которому онъ усматриваетъ въ нѣкоторыхъ группахъ современнаго общества и считаетъ его крайне опаснымъ для самостоятельной жизни, свободы и развитія "личности". По поводу этого не мѣшаетъ сказать два слова.
Когда въ какой-нибудь русской гостиной или кружкѣ русской молодежи произносится слово "соціализмъ", въ умахъ слушателей возникаетъ представленіе о соціальныхъ реформахъ, преимущественно на экономической подкладкѣ. Политическая сторона соціализма, т.-е. его отношеніе къ свободѣ личности и политическому строю государства, рѣдко приходятъ кому-либо на умъ, рѣдко возбуждаютъ въ комъ-нибудь вопросъ. Почти всѣ увѣрены безспорно въ томъ, что большее приближеніе къ экономическому равенству должно предполагать, вмѣстѣ съ тѣмъ, и большую свободу личности и большую политическую свободу. Соціализмъ, равенство, свобода отождествляются въ русскихъ умахъ по давнишней ассоціаціи идей. Спенсеръ и нѣкоторые европейскіе ученые составляютъ въ этомъ отношеніи полную противуположность: они считаютъ соціалистическія тенденціи опаснѣйшими врагами личной и политической свободы. Отсюда происходитъ явленіе, кажущееся страннымъ, но, въ сущности, весьма понятное: въ то время, какъ, напримѣръ, въ Германіи противъ соціализма ополчались такіе люди, какъ Бисмаркъ, т.-е. защитники и борцы государственнаго порядка и государственности, въ это время въ Англіи походъ противъ соціализма былъ поднятъ наибольшими поборниками личной свободы. Такъ, напримѣръ, въ Америкѣ въ 1891 г. вышла книга подъ заглавіемъ: Арlеа for Liberty, An Argument against Socialism and Socialistic Legislation (т.-е. Въ защиту свободы; аргументъ противъ соціализма и соціалистическаго законодательства). Эта книга есть сборникъ статей различныхъ либеральныхъ писателей, во главѣ которыхъ стоитъ Гербертъ Спенсеръ. Этюдъ его помѣщенъ въ формѣ введенія и озаглавленъ такъ: From freedom to bondage (т.-e. Отъ свободы къ рабству). Подъ рабствомъ тутъ понимается грядущій соціализмъ {Кромѣ статьи Спенсера, въ сборникъ вошли этюды: Станлея, Робертсона, Уордсворта, Донитхорна, Джоржа Гоуелля, Оберона Герберта и др.}. Только что разсмотрѣнное нами сочиненіе О справедливости направлено точно также противъ соціализма, съ точки зрѣнія свободы и личности {Рядомъ съ Спенсеромъ выступилъ противъ соціализма другой извѣстный ученый, сэръ Генри Мэнъ, авторъ знаменитаго сочиненія Древнее право (Ancient Law), переведеннаго на русскіе языкъ много лѣтъ тому назадъ. Книга Мэна носитъ названіе Popular Government (Народное правительство), подъ которымъ Мэнъ понимаетъ демократію, т.-е. низшіе или рабочіе классы, несущіе съ собою, по мнѣнію автора, соціалистическія тенденція въ сферу государственности. Аргументы Мэна противъ демократіи опираются на предвѣщаніяхъ серьезное опасности для свободы прогресса, отъ надвигающагося соціализма, сопровождаемаго невѣжествомъ народныхъ массъ.}. Повторимъ еще разъ: соціализмъ тутъ отождествляется по своему принципу со всякимъ преобладаніемъ государственности надъ личною дѣятельностью, что, до извѣстной степени" понятно въ такихъ странахъ, какъ Америка и Англія.
Всматриваясь внимательно въ эту вражду, мы видимъ въ ней признаки пресловутой теоріи "laissez faire", которая, повидимому, уже доказала на практикѣ свою несостоятельность, отдавъ милліоны европейскаго пролетаріата въ рабство капиталу. Но Спенсеръ не хочетъ признать этой несостоятельности: въ вышеупомянутомъ этюдѣ Отъ свободы къ рабству онъ старается доказать, что большая часть обвиненій, падающихъ на наше время, обусловлена психологическою иллюзіей, состоящею въ томъ, что, "по мѣрѣ усовершенствованія вещей, становятся все громче крики объ ихъ недостаткахъ". Онъ пытается привести въ доказательство этой мысли нѣсколько примѣровъ: такъ, положеніе женщинъ у дикарей было невыносимо, оно было иногда хуже положенія домашняго скота, а, между тѣмъ, теперь, когда женщина поставлена очень высоко, слышатся самые отчаянные вопли объ ея угнетеніи, и они раздаются особенно сильно тамъ, гдѣ положеніе женщинъ всего лучше, а именно въ Америкѣ, въ этомъ настоящемъ "женскомъ раю". Нѣсколько поколѣній назадъ умѣнье читать и писать было практически ограничено высшими и средними классами; въ то время или вовсе не слышалось требованій образованія вреди рабочихъ классовъ, или они показались бы странными; теперь же, когда неграмотность составляетъ исключеніе среди низшихъ классовъ, слышатся крики о томъ, что народъ гибнетъ во тьмѣ невѣжества. То же самое и относительно удовлетворенія экономическихъ жизненныхъ потребностей: давно ли люди ходили полуодѣтые, жили въ коморкахъ безъ печей, ѣли Богъ знаетъ что, и тогда всѣ молчали, а теперь, когда они одѣты тепло, когда каждый имѣетъ въ квартирѣ печь, а за столомъ удовлетворительную пищу, когда средняя жизнь стала значительно выше, слышатся крики о бѣдственномъ положеніи массъ,-- крики, какихъ раньше никогда не бывало (?!). Хотя далѣе Спенсеръ самъ признаетъ, что въ современномъ обществѣ остается еще много зла и бѣдствій, что "существующій типъ общественной организаціи не можетъ дать удовлетворенія тому, кто его наблюдаетъ, но онъ увѣренъ, что это происходитъ не отъ свободной конкурренціи силъ: безъ этой конкурренціи мы не имѣли бы, по его мнѣнію, множества нужныхъ вещей, создаваемыхъ промышленною борьбой; безъ нея не было бы стремленія производить все больше и больше, искать новыхъ потребителей, а, стало быть, понижать цѣну и давать низшимъ классамъ возможность пріобрѣтать множество такихъ продуктовъ, которыхъ безъ этого они не имѣли бы. Если при этомъ понижается заработокъ, за то въ большей пропорціи удешевляются средства къ жизни. Спенсеръ думаетъ, что существующіе недостатки организаціи уничтожатся лишь постепеннымъ приспособленіемъ и усовершенствованіемъ людей, какъ они постепенно уничтожались до сихъ поръ, но что обратный путь радикальныхъ и быстрыхъ улучшеній повелъ бы только къ арміямъ труда, подчиненнымъ дисциплинѣ, какъ въ Перу, привелъ бы къ безконечной массѣ контролеровъ-чиновниковъ, которые образовали бы изъ себя могучую корпорацію, а эта корпорація, какъ и регулирующая система въ отдѣльномъ организмѣ, непремѣнно поставила бы интересы корпораціи въ разрѣзъ съ интересами остальнаго общества и ей не трудно было бы поработить его. Надежды на то, что массы сами избирали бы изъ себя руководителей труда, есть мечта, которой противорѣчитъ исторія. Исторія показываетъ, что писанные уставы и законы принимаютъ въ жизни совсѣмъ иной характеръ, чѣмъ на бумагѣ, пока люди недостаточно совершенны. "Какъ мало людей,-- говоритъ Спенсеръ,-- которые, работая надъ французскою революціей и, главнымъ образомъ, надъ установленіемъ новаго правительственнаго аппарата, могли вообразить, что одно изъ первыхъ дѣйствій этого аппарата будетъ состоять въ обезглавленіи ихъ самихъ! Какъ не много людей, вырабатывавшихъ американскую декларацію независимости и сооружавшихъ республику, предвидѣли, что послѣ нѣсколькихъ поколѣній законодательство очутится въ рукахъ уайръ-пуллеровъ, что избиратели, вмѣсто того, чтобы направлять дѣла въ свою пользу, будутъ тысячами приводиться къ избирательнымъ спискамъ "патронами" и что почтенные люди будутъ устраняться отъ публичной дѣятельности посредствомъ оскорбленій и клевѣты со стороны профессіональныхъ политиковъ!"
По мнѣнію Спенсера, коопераціи могутъ быть только двухъ родовъ: или добровольныя, или принудительныя. Уничтожьте первыя и явятся неизбѣжно вторыя. Спенсеръ признаетъ, что теперешняя такъ называемая добровольная кооперація не вполнѣ свободна, потому что рабочій часто вынужденъ необходимостью брать работу и соглашаться на извѣстную заработную плату; ему могутъ сказать: "или возьми работу, или умирай съ голоду". Но, во-первыхъ, это отношеніе людей переходное, а, во-вторыхъ, если его сравнить съ настоящею принудительною коопераціей, т.-е. съ арміей труда, организованной по правиламъ военной дисциплины, то не можетъ быть и вопроса о преимуществахъ той или другой системы: "Моя оппозиція соціализму,-- говоритъ онъ,-- происходитъ отъ увѣренности, что юнъ остановилъ бы ту высшую стадію организаціи, какую я предвижу въ моей Соціальной статикѣ и въ Политическихъ учрежденіяхъ, и вернулъ бы намъ низшую стадію". Какая же это высшая стадія? Это есть высочайшее развитіе индивидуальности рядомъ съ высочайшимъ развитіемъ взаимной зависимости, но какъ же Спенсеръ примиряетъ два эты положенія, повидимому, столь противуположныя? Онъ предполагаетъ, что въ человѣчествѣ разовьются до высшей степени чувства симпатіи, создающія свободную и пріятную зависимость. При уясненіи своей мысли, онъ указываетъ на отношенія въ лучшихъ современныхъ семьяхъ (см Social Statik. London, 1868 г., стр. 482, § 18).
Трудно себѣ представить что-либо, повидимому, болѣе далекое отъ взгляда "тайнаго инквизитора" и болѣе близкое къ тому, что Достоевскій видѣлъ въ противуположномъ міросозерцаніи, кладущемъ въ основу жизни свободу личности и любовь одного человѣка къ другому. Но, увы, это сходство только кажущееся: вѣдь, та взаимная симпатія, о которой мечтаетъ Спенсеръ, есть только обѣтованная земля будущаго состоянія, это лишь абсолютная этика и справедливость. А до тѣхъ поръ мы должны слѣдовать совсѣмъ другой, относительной этикѣ. До какой степени немедленное осуществленіе чувства симпатіи, при теперешнихъ условіяхъ общества, отрицается Спенсеромъ, видно изъ того, что онъ почти съ негодованіемъ нападаетъ не только на налогъ въ пользу бѣдныхъ, но и на налогъ въ пользу народнаго образованія, относя все это къ ненавистному ему государственному вмѣшательству и соціализму. Онъ съ ироніей говоритъ, что если сегодня вотировали налогъ въ пользу образованія, то черезъ годъ будутъ вотировать налогъ на обувь, одежду и т. д. для неимущихъ классовъ; онъ съ досадой замѣчаетъ, что прогрессъ, создавшій множество филантропическихъ учрежденій, создалъ ихъ уже "черезъ-чуръ много".
И вотъ въ чемъ, намъ кажется, отличительная черта и основной порогъ его индивидуализма: требуя свободы для личности, онъ, въ то же время, запрещаетъ ей любить и дѣлать что-нибудь теперь же для ближняго, потому что время для абсолютной этики еще не пришло; оно придетъ въ прекрасномъ грядущемъ, оно осуществится въ будущемъ раю человѣчества. Онъ не хочетъ признать, что если представители общества, хотя бы въ Англіи, вотируютъ налогъ въ пользу бѣдныхъ или народнаго образованія, то это доказываетъ, что они уже обладаютъ такою симпатіей, которая стремится теперь же къ дѣятельному выраженію путемъ извѣстной общей жертвы. Почему же Спенсеръ видитъ въ этомъ самопожертвованіи тиранію общества надъ личностью, грядущее рабство и соціализмъ, а не торжество личности, охваченной высокими симпатическими чувствами? И далѣе: онъ признаетъ главною обязанностью государства создавать условія для наиболѣе свободнаго развитія личности, но почему же открытіе безплатныхъ школъ для бѣднаго класса не есть именно такое устройство для личностей условій свободнаго развитія? Въ другомъ мѣстѣ онъ говоритъ, что обязанностью государства въ промышленномъ обществѣ является борьба съ внутренними врагами, т.-е. людьми порочными, преступными и т. д., но почему жадность какого-нибудь промышленника, скупающаго хлѣбъ для того, чтобы продать его втрое дороже въ годину голода, почему жадность фабриканта, доведшаго свое производство до перепроизводства и банкротства и этимъ пустившаго своихъ рабочихъ по міру, -- почему жестокость предпринимателя, непомѣрно понижающаго заработную плату, въ виду избытка голодныхъ тружениковъ, предлагающихъ свой трудъ,-- почему все это не тѣ пороки и преступленія, съ которыми должно бороться государство, по словамъ самого же Спенсера? Почему привилегію абсолютной свободы онъ даетъ только порокамъ и преступленіямъ промышленности, почему только здѣсь ихъ преслѣдованіе является источникомъ рабства, а преслѣдованіе другихъ пороковъ и преступленій гармонируетъ со свободой?
Все это крупныя непослѣдовательности Спенсера своимъ же собственнымъ основнымъ принципамъ, и онѣ не только отнимаютъ ту цѣнность у его работы, какую она могла бы имѣть, но они дѣлаютъ ее даже вредной. Его предостереженія противъ излишествъ вмѣшательства имѣли бы несомнѣнно большую цѣнность; его указанія на тотъ принципъ, за предѣлы котораго не должно заходить вмѣшательство государства, были бы весьма полезны. Но онъ выводитъ ихъ за намѣченныя имъ самимъ границы и, такимъ образомъ, обрекаетъ государство на полное безсиліе пассивнаго зрителя общественныхъ бѣдствій и экономическаго порабощенія личности. И все это изъ страха какого-то иного ея порабощенія!
III.
Столь же непослѣдовательной кажется намъ уже отмѣченная выше теорія представительства, пропорціональнаго не числу индивидовъ, а числу интересовъ или функцій.
Многіе готовы будутъ заподозрить Спенсера по этому случаю въ сознательной или безсознательной буржуазной тенденціи, стремящейся дать буржуазіи права голоса, равныя съ правами многочисленныхъ массъ, но, по-нашему, тутъ вѣрнѣе предположить другое побужденіе: это -- страхъ многихъ изъ представителей науки, что въ демократіи они останутся въ такомъ меньшинствѣ, которое не будетъ имѣть никакого вліянія на ходъ дѣлъ. Мы видѣли ранѣе, съ какимъ разочарованіемъ говоритъ Спенсеръ о демократіяхъ Франціи и Америки; при этомъ онъ часто ссылается на Генри Мэна и на вышеупомянутое послѣднее сочиненіе его Popular Governement, поэтому приведемъ изъ этого сочиненія болѣе откровенный обращикъ того страха, который, очевидно, руководитъ и Спенсеромъ.
Возражая Бэнтаму, Мэнъ говоритъ: "Бэнтамъ полагалъ, что если вручить власть одному человѣку, то онъ будетъ употреблять ее въ свою пользу, а потому, если переложить эту систему на всѣхъ членовъ политическаго общества, т.-е. государства, то получится совершеннѣйшая система управленія. Но при этомъ не мѣшаетъ вспомнить выраженіе Маккіавелли, что свѣтъ состоитъ изъ невѣждъ, и тогда мы поймемъ, что большинство не можетъ быть способно къ пониманію своихъ интересовъ, а это дастъ вамъ главный аргументъ противъ демократіи".
Здѣсь ярко выступаетъ источникъ вышеупомянутаго страха, а именно.невѣжество массъ, которое принимается какъ нѣчто неизбѣжное, вѣчное, а не обусловленное временнымъ состояніемъ народнаго образованія, которое, дѣйствительно, могло бы навсегда остаться такимъ, если бы слѣдовать взглядамъ Спенсера. Нѣсколькими строками ранѣе, Мэнъ еще откровеннѣе: "Фактически слѣдуетъ признать,-- говоритъ онъ,-- что Бэнтамъ перецѣнилъ человѣческую природу, онъ перецѣнилъ свыше мѣры человѣческій умъ. Онъ ошибочно думалъ, что истины, извѣстныя ему съ полною ясностью и отчетливостью, благодаря яркому свѣту его ума, должны быть столь же ясны другимъ людямъ или большинству ихъ. Онъ не понималъ, что онѣ очевидны лишь немногимъ, т.-е. умственной аристократіи".
Здѣсь ужь дѣло идетъ не о невѣжествѣ, которое излечимо высокимъ подъемомъ народнаго образованія,-- здѣсь прямо заявляется право новой аристократіи, т.-е. проводится, хотя и косвенно, проектъ Огюста Конта, о которомъ мы говорили выше,-- проектъ непогрѣшимыхъ папъ и епископовъ науки.
Теперь намъ понятно, почему Спенсеръ даетъ представительство не индивидамъ, а членамъ организма или функціямъ.
Однако, указать причину какого-либо взгляда еще не значитъ доказать его непригодность. Вопросъ о значеніи меньшинства былъ поднимаемъ не разъ. По этому вопросу дано было интересное изслѣдованіе Милля, и мы вовсе не считаемъ его рѣшеннымъ вышеприведенными указаніями на противорѣчія Спенсера. Этотъ вопросъ долженъ считаться открытымъ, но дѣло въ томъ, что ставить его надо откровенно и доказывать прямо, а не обходнымъ путемъ, какъ дѣлаетъ Спенсеръ.
Этою же неискренностью его объясняется и то, почему, говоря ранѣе о правахъ человѣка (см. выше), онъ исключилъ политическія права изъ естественныхъ правъ и утверждалъ, что они сами по себѣ не увеличиваютъ блага личностей, а только могутъ косвенно, да и то при хорошемъ употребленіи, предохранить личность отъ нарушенія ея правъ. Теперь намъ становится понятною связь между всѣми этими противорѣчіями: она лежитъ въ страхѣ передъ невѣжествомъ и непониманіемъ толпы. Спенсеръ поставилъ дѣло не откровенно, онъ завернулъ свою мысль въ оболочку "равновѣсія организма", надѣлъ на него маску "членовъ организма", но ему можно отвѣтить его же словами, что забота о цѣломъ организмѣ общественномъ оправдывается только заботой о единицахъ, составляющихъ организмъ, и что тоже слѣдуетъ сказать,-- если желаешь быть логичнымъ,-- о какихъ-то неназываемыхъ по имени "членахъ" организма. Нужно назвать эти члены и функціи, а не держать ихъ инкогнито, а затѣмъ нужно доказать, что ихъ представительство такъ важно въ интересахъ единицъ, что должно быть сравнено съ представительствомъ массъ. Тогда только ихъ защита не будетъ противорѣчить основнымъ положеніямъ. До тѣхъ же поръ эта теорія "функцій" или "интересовъ", вмѣсто "личностей", представляется весьма опасной: вѣдь, и компанія Джековъ-вспарывателей, и компанія шуллеровъ, и компанія ненавистныхъ самому Спенсеру уайръ-пуллеровъ могутъ предъявить свои права на равное съ народомъ представительство, такъ какъ и они тоже имѣютъ обособленные интересу и функціи.
IV.
И такъ, мы видѣли, что самый существенный пунктъ того противорѣчія, которое проходитъ красною нитью въ трактатѣ Спенсера, есть его увѣренность, что совершенство личности, а съ нею и общественныхъ отношеній, явится результатомъ почти механическаго приспособленія, а не живыхъ стремленій человѣка къ идеалу и къ немедленному выполненію идеальныхъ требованій этики и справедливости. Прогрессъ несомнѣнно совершается, по меньшей мѣрѣ, этими двумя путями. Такимъ образомъ, вѣра Герберта Спенсера въ личность, хотя она постоянно у него на языкѣ, когда ему нужно употребить ее какъ орудіе въ борьбѣ съ экономическими реформами, оказывается, въ сущности, весьма сомнительной: ставя развитіе личности цѣлью общественнаго процесса, онъ оставляетъ самую личность почти бездѣятельной въ работѣ развитія этого процесса. Отсюда вытекаетъ его дальнѣйшая ошибка: онъ полагаетъ, что къ развитію симпатіи приведетъ не дѣятельное и практическое упражненіе самаго этого чувства, пускаемаго въ ходъ теперь же, т.-е. при данныхъ несовершенныхъ условіяхъ среды, а что, наоборотъ, къ выработкѣ симпатіи приведетъ борьба за существованіе, которая. на самомъ-то дѣлѣ неизбѣжно должна сопровождаться подавленіемъ этого чувства.
Мы видимъ далѣе, что, отрицая значеніе искусственнаго или идеальнаго вліянія на характеръ людей, Спенсеръ приводитъ факты вродѣ жестокости европейскихъ христіанъ съ дикарями, и тутъ же, рисуя картину несомнѣннаго:прогресса въ положеніи женщинъ, въ развитіи филантропіи и т. п., бездоказательно приписываетъ этотъ прогрессъ не вліянію идеальныхъ назалъ, хотя бы того же христіанства, а только своему излюбленному приспособленію. Такимъ образомъ, недостатки новой жизни онъ сваливаетъ только на безсиліе идеальныхъ вліяній, хотя, быть можетъ, въ нихъ гораздо больше виновата излюбленная имъ борьба за существованіе и приспособленіе. Наоборотъ, достоинства современной культуры онъ приписываетъ этимъ своимъ дѣтищамъ, ничѣмъ не доказывая, что они не обусловлены именно тысячелѣтними идеальными вліяніями. Бланки въ своей Исторіи политической экономіи и Альбертъ Ланге въ Исторіи матеріализма замѣчаютъ, что люди прожили до христіанства десятки тысячъ лѣтъ, но даже и въ самые послѣдніе вѣка не знали филантропіи, которая явилась только съ наступленіемъ христіанской эры. Ланге прибавляетъ, что невозможно допустить, чтобы идеалъ любви не воздѣйствовалъ на людей, хотя бы даже тѣмъ, что они въ теченіе тысячелѣтій ежедневно слышали и повторяли о любви къ ближнему. Несомнѣнно, часть вліянія и даже очень большую слѣдуетъ отнести къ гуманизирующему вліянію науки и философіи. Но это опять-таки не мертвое вліяніе приспособленія и борьбы, а идеальное вліяніе мысли и разума. Какая же часть изъ этихъ улучшеній жизни должна быть отнесена на дѣйствіе борьбы и приспособленія, трудно даже сказать, потому что исторія, особенно исторія новаго времени, не даетъ намъ на это никакихъ ясныхъ указаній, за то она даетъ неоспоримые факты относительно вліяній религіозной, научной и философской мысли, напримѣръ, въ исторіи реформаціи, причемъ достаточно вспомнить результаты дѣятельности Кальвина въ Женевѣ и Нокса въ Шотландіи, съ послѣдующими событіями, такъ сильно измѣнившими политическую физіономію всей Англіи. Вліяніе научныхъ открытій и философскихъ идей, напримѣръ, XVI вѣка на реформацію и XVIII вѣка на политическую жизнь, когда научно-философскія идеи перешли изъ Англіи во Францію, представляется доказаннымъ безспорно.
Въ своей черезъ-чуръ односторонней ненависти къ искусственному улучшенію жизни при посредствѣ идеала, Спенсеръ упускаетъ изъ вида еще слѣдующее явленіе: цѣлыя общества, какъ и отдѣльный человѣкъ, только въ началѣ жизни переживаютъ періоды безсознательной эволюціи, послѣ которыхъ слѣдуютъ періоды сознательнаго самовоспитанія и развитія. Вѣдь, отдѣльный человѣкъ, достигнувъ извѣстной степени въ развитіи разума и знаній, не станетъ отдаваться слѣпо и безъ противодѣйствія всякому теченію жизни, онъ ставитъ себя цѣли впередъ, обдумываетъ планъ будущаго, предвидитъ опасности и предупреждаетъ ихъ. Онъ дѣлаетъ это и въ области физической жизни, строя громоотводы, лабораторіи и т. д., и въ области нравственной жизни, сдерживая себя, оказывая услуги другимъ, дѣлая сбереженія, беря на себя усиленный трудъ и т. д. Во почему же цѣлое общество должно всегда оставаться на стадіи безсознательнаго, слѣпого процесса, уподобляясь первобытному дикарю, который разсчитывалъ на фатумъ, какъ Спенсеръ разсчитываетъ на свой процессъ фаталистическаго приспособленія? Развѣ общество не состоитъ изъ отдѣльныхъ индивидуумовъ и развѣ развитой разумъ этихъ индивидуумовъ не становится высокимъ коллективнымъ разумомъ? Почему же, подобно отдѣльному человѣку, и общество не должно примѣнять науки, разума, предвидѣнія для предупрежденія своихъ внутреннихъ опасностей, какъ оно предупреждаетъ внѣшнія? Почему оно должно ждать грядущаго рая на землѣ и до наступленія этого рая влачить въ грязи свое существованіе? Не напоминаетъ ли это нѣкоторыхъ крайностей средневѣковаго "инквизиторства", сжигавшаго на кострахъ живыхъ людей ради ихъ грядущаго спасеніе? Спенсеръ черезъ-чуръ увлекается теоріей спонтаннаго развитія, проводя ту же крайность въ своихъ работахъ о воспитаніи. Ему хотѣлось бы, чтобы мы предоставили своихъ дѣтей естественному процессу приспособленія, оставляя ихъ падать, обжигаться, ломать руки и ноги и т. п. Вѣдь, воспитываются же этимъ путемъ животныя. Но у новорожденнаго животнаго есть инстинктъ, предохраняющій его отъ тысячи опасностей,-- инстинктъ, унаслѣдованный въ нервной системѣ отъ тысячелѣтняго опыта предковъ. У людей этотъ инстинктъ замѣняется наукой, а такъ какъ у дѣтей нѣтъ ни науки, ни инстинкта, то эти агенты должны быть замѣчены для нихъ разумомъ и наукой взрослыхъ. Наши инстинкты накоплены въ нашихъ библіотекахъ, музеяхъ и лабораторіяхъ. Если бы у какого-нибудь вида животныхъ отнять его инстинкты, служащіе самосохраненію, онъ вымеръ бы очень скоро. Спенсеръ хочетъ отнять у нашихъ дѣтей нашъ. опытъ и научныя знанія совершенно такъ же, какъ онъ хочетъ отнять у общества руководство идеалами, основанными на симпатіи, разумѣ и наукѣ. Не значитъ ли это вернуть насъ къ состоянію низшему, чѣмъ состояніе животныхъ съ развитыми инстинктами? И онъ воображаетъ при этомъ, что такимъ путемъ мы достигнемъ высшей стадіи, а путемъ разумнымъ улучшеній, опирающихся на чувства симпатіи и науку, мы вернемся назадъ! Можно ли себѣ представить большее заблужденіе?
-----
Возвращаясь теперь къ вступленію въ нашу статью, мы должны повторить, что Спенсеръ не принадлежитъ къ типу того міросозерцанія, которое Достоевскій выразилъ образно въ "тайномъ инквизиторѣ", но онъ рѣзко отличается и отъ противуположнаго типа. Отличается онъ тѣмъ, что, признавая мораль и справедливость этого типа въ принципѣ, онъ, однако, называетъ эту мораль "абсолютной" и относитъ ея блага въ далекое грядущее, въ будущій земной рай, оставляя для настоящаго времени относительную мораль приспособленія и борьбы. Истинная же мораль не должна противуполагать абсолютной этикѣ относительную, не должна раздѣлять ихъ. Истинная мораль, вѣрующая въ свободу человѣческаго развитія, требуетъ, чтобы каждый сейчасъ же осуществлялъ въсвоей личной жизни и въ жизни общественной единую и потому абсолютную этику любви и справедливости. Если этимъ путемъ и жизнь, и сама личность не могутъ сразу сдѣлаться, совершенными, то, во всякомъ случаѣ, только на этомъ пути человѣчество воспитаетъ въ себѣ постояннымъ упражненіемъ то чувство симпатіи, которое Спенсеръ обѣщаетъ въ грядущемъ. Только въ такомъ пути это чувство и теперь, т.-е. въ современной, не совершенной жизни, принесетъ немедленно свои плоды и устранитъ множество золъ и страданій.
А что можетъ сдѣлать "относительная этика" Спенсера?