СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
БАЛЬЗАКА
Исторія величія и паденія Цезаря Бирото.
Переводъ М. Л. Лихтенштадть.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія бр. Пантелевыхъ. Верейская 16.
1898.
ИСТОРІЯ ВЕЛИЧІЯ И ПАДЕНІЯ ЦЕЗАРЯ БИРОТО.
Посвящаетъ Альфонсу Ламартину
его почитатель Бальзакъ.
I.
Цезарь на высотѣ своего величія.
Шумъ и движеніе въ улицѣ Сентъ-Онорэ въ зимнія ночи почти не прекращаются: на смѣну каретамъ, которыя возвращаются съ бала или спектакля, являются телѣги огородниковъ, отправляющихся на рынокъ. Но около часу утра наступаетъ на мгновенье затишье, пауза въ великой симфоніи парижскаго гула. Въ это именно время жена Цезаря Бирото, владѣльца парфюмернаго магазина близъ Вандомской площади, внезапно проснулась подъ вліяніемъ ужаснаго сна. Парфюмершѣ явился ея двойникъ: она, г-жа Бирото, сидѣла въ креслѣ у кассы своего магазина, и она же, въ лохмотьяхъ, стояла на порогѣ у дверей и протягивала сухую морщинистую руку, прося милостыни у самой себя! Ея собственный голосъ раздавался одновременно и въ лавкѣ, и за дверью!.. Парфюмерша хотѣла разбудить мужа, но подъ рукой ея оказалась только холодная постель. Тутъ страхъ сковалъ члены г-жи Бирото, волосы ея стали дыбомъ, горло судорожно сжалось, голосъ пропалъ.
Вся въ холодномъ поту, подъ впечатлѣніемъ слышаннаго во снѣ, сидѣла она, точно пригвожденная, на постели; расширившіеся зрачки ея были неподвижны, сердце то сильно билось, то замирало...
Страхъ -- чувство болѣзненное; оно такъ могущественно дѣйствуетъ на людей, такъ усиливаетъ энергію организма, что въ нѣсколько мгновеній способности человѣка достигаютъ апогея своего развитія или доходятъ до послѣдней степени упадка. Этотъ феноменъ долго поражалъ физіологовъ, такъ какъ онъ противорѣчитъ законамъ ихъ науки, разрушаетъ всѣ ея предположенія, между тѣмъ это родъ внутренняго взрыва, явленіе, весьма сходное съ электрическими. Такое объясненіе покажется совершенно естественнымъ, когда ученые признаютъ наконецъ громадное вліяніе электричества на человѣческое мышленіе. Г-жа Бирото оказалась жертвой одного изъ подобныхъ разряженій воли, и такимъ образомъ эта бѣдная женщина въ теченіе нѣкотораго промежутка времени -- весьма короткаго, если опредѣлять его обыкновенными часами, но несоизмѣримо длиннаго по количеству и быстротѣ впечатлѣній, владѣла чудовищной силой производить гораздо больше мыслей, переживать гораздо больше воспоминаній, чѣмъ она при нормальномъ состояніи духовныхъ силъ переживала въ теченіе цѣлаго дня.
Результатомъ всѣхъ ея ощущеній явился слѣдующій монологъ, полный нелѣпыхъ фразъ, которыя противорѣчили одна другой:
-- Ничто не заставило бы Бирото сойти съ постели. Онъ съѣлъ много телятины... Такъ, пожалуй, не захворалъ ли онъ? Но въ такомъ случаѣ онъ разбудилъ бы меня. Девятнадцать лѣтъ спимъ мы съ нимъ на этой постели, въ этомъ самомъ домѣ, и никогда еще онъ не оставлялъ своего мѣста, не предупредивъ меня! Онъ не спалъ со мной только ту ночь, которую провелъ на гауптвахтѣ. А легъ ли онъ сегодня вечеромъ со мной? Ну, конечно... Боже, какъ я глупа!
Она окинула взглядомъ постель и увидѣла ночной колпакъ мужа, сохранившій почти коническую форму его головы.
-- Неужели, онъ покончилъ съ собой? Но изъ-за чего?-- продолжала она думать.-- Правда, онъ на себя не похожъ съ тѣхъ поръ, какъ его назначили помощникомъ мэра, вотъ уже два года. А не глупо ли заставить его служить?!. Дѣла его идутъ хорошо... онъ подарилъ мнѣ еще недавно великолѣпную шаль! Можетъ быть, теперь они пошли хуже? Ба, я бы знала объ этомъ. Сегодня мы наторговали на пять тысячъ франковъ! Да помощникъ мэра и не можетъ наложить на себя руки, онъ знаетъ законы. Но гдѣ же онъ?
Она не могла ни повернуть головы, ни даже протянуть руки въ шнуру звонка, который, поднялъ бы на ноги кухарку, трехъ приказчиковъ и мальчика, разсыльнаго. Подъ вліяніемъ кошмара она совсѣмъ забыла и про дочь, мирно почивавшую въ сосѣдней комнатѣ, дверь въ которую находилась недалеко отъ постели. Наконецъ, она крикнула:-- Бирото!-- Но отвѣта не послѣдовало... Ей показалось только, что она позвала мужа, но въ дѣйствительности она не произнесла ни одного звука.
-- Неужели у него есть любовница? Ну, нѣтъ, онъ слишкомъ глупъ, да и меня очень любитъ. Развѣ онъ не говорилъ самъ г-жѣ Рогенъ, что никогда не измѣнялъ мнѣ даже мысленно? Вѣдь этотъ человѣкъ сама честность! Ужь если кто попадетъ въ рай, такъ это онъ. И въ чемъ онъ можетъ каяться духовнику? Бѣдняжка уже въ восемь часовъ отправляется къ обѣднѣ тайкомъ, точно идетъ не въ церковь, а въ увеселительное заведеніе. Онъ искренно почитаетъ Бога, не руководствуясь страхомъ ада. И какъ ему завести любовницу? Онъ не отходитъ отъ моей юбки, душу готовъ за меня отдать. За девятнадцать лѣтъ онъ ни разу не возвысилъ голоса, говоря со мной. Дочь ему не такъ дорога. Да вѣдь Цезарина тутъ... Цезарина!.. Цезарина!.. О чемъ бы Бирото ни подумалъ, онъ всѣмъ дѣлится со мной. Да, правду онъ говорилъ, когда, посѣщая магазинъ "Маленькій матросъ", увѣрялъ меня, что я узнаю его, только поживши съ нимъ. А все-таки его нѣтъ!.. Вотъ странно-то!-- Съ трудомъ повернувъ голову, она боязливо оглядѣла комнату и не узнала ея, такъ измѣнилось все при слабомъ, дрожащемъ свѣтѣ ночника. О, какъ причудлива бываетъ порой игра ночныхъ тѣней! Только кисть художника въ состояніи изобразить ее, слово же оказывается безсильнымъ. Г-жа. Бирото вглядывалась съ чувствомъ невыразимаго страха въ окружавшіе предметы: здѣсь небрежно брошенное платье имѣло видъ привидѣнія, тамъ пугали взоръ красныя занавѣси, казалось, пріютившія вора, глаза котораго сверкали изъ-за складовъ. Какихъ только ужасовъ не создаетъ разстроенное воображеніе въ ночные часы! Парфюмершѣ показалось, что сосѣдняя комната сильно освѣщена. Пожаръ!.. было первою ея мыслью, но тутъ ей бросился въ глаза красный фуляръ, который она приняла за лужу крови; мебель въ комнатѣ показалась ей сдвинутой точно въ борьбѣ... Нѣтъ сомнѣнія, воры! Вспомнивъ, какая сумма лежитъ въ кассѣ, г-жа Бирото, позабывъ о кошмарѣ, въ рубашкѣ бросилась въ другую комнату, чтобы помочь мужу въ борьбѣ съ мнимыми грабителями.-- Бирото, Бирото!-- крикнула она въ страхѣ. Въ залѣ она увидѣла, наконецъ, мужа: съ аршиномъ въ рукѣ, въ ситцевомъ зеленомъ халатѣ съ коричневыми крапинками; онъ, казалось, измѣрялъ комнату; ноги его покраснѣли отъ холода, но онъ, повидимому, ничего не чувствовалъ, до того онъ былъ углубленъ въ свое занятіе. Когда же Цезарь повернулся къ ней, то видъ у него былъ такой странный, что г-жа Бирото разсмѣялась.
-- Боже мой, Цезарь, что съ тобою?-- воскликнула она.-- Зачѣмъ ты оставилъ меня одну, не сказавши ни слова? Я чуть не умерла со страху, не знала, что и думать. И что ты тутъ дѣлаешь совсѣмъ раздѣтый? Вѣдь ты страшно простудишься. Слышишь, Бирото?
-- Да, да, женушка,-- отвѣтилъ парфюмеръ, входя въ спальню.
-- Ну, или же скорѣй въ постель и скажи, что за новыя причуды у тебя,-- прервала г-жа Бирото, разжигая огонь въ каминѣ.-- Я совсѣмъ замерзла.
-- Охота тебѣ была вскакивать съ постели въ одной рубашкѣ.
-- Но я, право, думала, что на тебя напади, разбойники.
Торговецъ поставилъ подсвѣчникъ на каминъ, завернулся въ халатъ и машинально отправился за фланелевой юбкой жены.
-- Вотъ, милочка, закройся,-- сказалъ онъ,-- Двадцать два и восемнадцать,-- продолжалъ онъ высчитывать,-- у насъ можетъ быть прекрасный залъ.
-- Да ты, Бирото, совсѣмъ сходишь съ ума! Спишь ты, что ли?
-- Нѣтъ, женушка, я высчитываю.
-- Какія глупости, ты могъ бы для этого дождаться утра!-- вскричала она, завязывая юбку подъ кофтой; потомъ она отворила дверь въ спальню дочери.-- Цезарина спитъ, она насъ не услышитъ. Говори же, Бирото, что съ тобой?
-- Я, видишь ли, рѣшилъ дать балъ.
-- Дать балъ!.. Да ты бредишь, дружокъ, ей Богу!
-- Нисколько не брежу, милочка. Послушай только, вѣдь надо же дѣлать то, къ чему обязываетъ положеніе. Правительство меня теперь отличило, значитъ я долженъ соображаться съ его дѣйствіями и намѣреніями. Герцогъ Ришелье только-что остановилъ оккупацію Франціи. Это событіе слѣдуетъ отпраздновать; по мнѣнію г. Биллярдьеръ, это обязанность представителей города Парижа. Вотъ и выкажемъ настоящій патріотизмъ и заставимъ покраснѣть мнимыхъ либераловъ, этихъ проклятыхъ интригановъ. Ну, какъ это тебѣ нравится? Вѣдь я люблю свое отечество и хочу доказать либераламъ, моимъ врагамъ, что любить короля -- все равно, что любить Францію.
-- Такъ ты думаешь, что у тебя есть враги, бѣдняжка мой Бирото?
-- Ну, конечно, женушка, у меня есть враги. Да половина моихъ друзей принадлежитъ къ нимъ. Что.они всѣ говорятъ? "Бирото повезло, Бирото ничтожество, а его сдѣлали помощникомъ мэра! Во всемъ-то ему удача". Ну, ловко же они еще разъ попадутся! Узнай же первая, что я кавалеръ ордена Почетнаго Легіона -- вчера король подписалъ приказъ.
-- О, въ такомъ случаѣ,-- сказала взволнованная г-жа Бирото,-- нужно дать балъ, дружокъ. Но за что же тебѣ дали орденъ?
-- Знаешь, я задалъ себѣ такой же вопросъ вчера, когда, г. Биллярдьеръ сообщилъ мнѣ эту новость; но на обратномъ пути я вспомнилъ и призналъ свои заслуги. Во-первыхъ, я приверженецъ короля... я былъ раненъ при Saint-Roch, во время смуты. Развѣ этого мало? Кромѣ того, по словамъ многихъ купцовъ, я прекрасно исполнилъ свои обязанности консула, всѣ остались довольны мною. Наконецъ, я помощникъ мэра. Король назначилъ четыре креста для раздачи членамъ Парижскаго городского совѣта. Когда стали выбирать, кому изъ нихъ дать орденъ,-- префектъ и записалъ меня первымъ. Да самъ король долженъ меня знать: благодаря старику Рагону, я поставляю его величеству пудру, единственную, которую онъ употребляетъ; мы одни имѣемъ рецептъ приготовленія пудры бѣдной покойной королевы, нашей дорогой августѣйшей страдалицы. Мэръ сильно за меня стоялъ. Что же дѣлать? Если король даетъ мнѣ орденъ, котораго я у него не просилъ, то, кажется, я не могу отказаться; иначе я выкажу неуваженіе его величеству. А развѣ я добивался должности помощника мара? Значитъ, женушка, разъ намъ везетъ, какъ говоритъ твой дядя Пильеро, я хочу, чтобъ все у насъ было по новому. Почемъ знать, что мнѣ Богъ судилъ: можетъ быть, я буду и супрефектомъ. Да, женушка, ты очень заблуждаешься, когда думаешь, что гражданинъ уже заплатилъ свой долгъ отечеству, если продавалъ въ теченіе двадцати лѣтъ парфюмерные товары. Если теперь государству понадобились наши познанія, мы должны ихъ ему посвятить -- также, какъ мы платимъ ему налогъ на двери, окна, и такъ далѣе. Неужели тебѣ самой хочется вѣчно торчать у кассы? Довольно ужь насидѣлась! Я сожгу нашу вывѣску "Царица Розъ", сотру надпись "Цезарь Бирото, парфюмеръ, преемникъ Рагона", и велю написать большими золотыми буквами только два слова: "Парфюмерные товары". Въ мезонинѣ у меня будетъ контора, касса и хорошенькій кабинетъ для тебя. Изъ нашей столовой, кухни и комнаты за лавкой я сдѣлаю магазинъ, затѣмъ я найму первый этажъ сосѣдняго дома, продѣлаю дверь въ стѣнѣ, перенесу лѣстницу, и у насъ будетъ громадное помѣщеніе. Да, я закажу для тебя мебель, устрою тебѣ будуаръ и отведу хорошенькую комнату Цезаринѣ. Во второмъ этажѣ мы помѣстимъ нашего главнаго приказчика, кассиршу, которую ты наймешь, и горничную.
Вотъ какъ, сударыня, у васъ будетъ и горничная! Въ третьемъ этажѣ устроимъ кухню, тамъ помѣстимъ кухарку и разсыльнаго. Въ четвертомъ будетъ складъ бутылокъ и всякой посуды. Наконецъ, на чердакѣ будутъ работать наши поденщицы. Тогда ужь прохожіе не увидятъ, какъ наклеиваютъ этикетки, сортируютъ стклянки, закупориваютъ флаконы. Все это можно продѣлывать въ улицѣ Сенъ-Дени; но здѣсь, въ Сентъ-Онорэ, такъ не годится. Магазинъ у насъ будетъ важный, богатый. Вѣдь мы теперь на виду, и кто знаетъ, что будетъ впереди. Есть же купцы, которые командуютъ національной гвардіей и являются во дворецъ. Послѣдуемъ и мы ихъ примѣру, расширимъ свою торговлю и выйдемъ въ знать.
-- Ну, Бирото, знаешь, что я думаю? Ты, право, ищешь вчерашняго дня. Помнишь, что я говорила, когда тебя хотѣли назначить помощникомъ мэра? Вотъ мои слова: "Ты совсѣмъ не годишься для высокаго положенія, почести только погубятъ тебя". Ты меня не послушалъ тогда, вотъ и погубишь насъ теперь. Чтобы выдвинуться, нужны вѣдь деньги, гдѣ они у насъ? Ты хочешь сжечь свою вывѣску, которая намъ стоила 600 франковъ и вывела тебя въ люди? Нѣтъ, пусть ужь лучше другіе гоняются за почестями. Не играй, говорятъ, съ огнемъ, обожжешься! У насъ вѣдь есть сто тысячъ франковъ золотомъ, кромѣ магазина, фабрики и товаровъ. Если тебѣ хочется нажить еще больше, то сдѣлай, какъ въ 1793 г.: купи ренты, онѣ,ъ теперь по 72 франка; ты выиграешь десять тысячъ ливровъ на курсовой разницѣ. Вотъ это будетъ дѣло! Потомъ мы пристроимъ дочь, продадимъ все, что имѣемъ, и уѣдемъ на твою родину. Вѣдь цѣлыхъ пятнадцать лѣтъ ты только и думалъ о покупкѣ Трезорьеръ, этого хорошенькаго имѣнія близъ Шанона; тамъ есть вода, лѣса, луга, виноградники, двѣ мызы, приносящія тысячу экю дохода, и все это мы можемъ имѣть за шестьдесятъ тысячъ франковъ! И вдругъ господинъ Бирото вздумалъ теперь выйти въ знать! Да вспомни же, что ты торговецъ, парфюмеръ. Вѣдь если бы шестнадцать лѣтъ тому назадъ, прежде чѣмъ ты изобрѣлъ "Двойную пасту сераля" и "Воду красоты" тебѣ сказали: "У васъ будутъ деньги для покупки Трезорьеръ", да вѣдь ты бы обезумѣлъ отъ радости! Теперь ты можешь купить это имѣніе, о которомъ столько мечталъ... зачѣмъ же бросать на глупости деньги, которыя мы заработали въ потѣ лица? Я говорю: "мы" заработали потому, что я вѣчно сидѣла у кассы, какъ собака въ конурѣ. Вмѣсто того, чтобы спустить теперь всѣ денежки, лучше ужь купить имѣніе въ Шанонѣ: тамъ мы будемъ проводить восемь мѣсяцевъ въ году, а на зиму станемъ пріѣзжать въ Парижъ къ дочери, которую выдадимъ за нотаріуса. Подожди повышенія fonda publics, ты дашь тогда восемь тысячъ ливровъ дочери, да еще останется двѣ тысячи для насъ, а на деньги, вырученныя отъ продажи имущества, мы купимъ Трезорьеръ. Вотъ тамъ-то, на родинѣ, насъ примутъ, какъ князей, а здѣсь и милліона мало, чтобы тебя замѣтили.
-- Постой женушка,-- сказалъ Цезарь,-- я совсѣмъ не такъ глупъ, какъ ты полагаешь, и обо всемъ подумалъ. Выслушай меня. Намъ не надо лучшаго зятя, чѣмъ Александръ Крота. Онъ хочетъ купить нотаріальную контору Рогена, но неужели ты думаешь, что этого можно достигнуть съ помощью ста тысячъ франковъ, приданаго Цезарины, то есть того капитала, которымъ мы располагаемъ? Я, конечно, согласенъ глодать сухія корки до конца, дней, да знать, что дочь счастлива и замужемъ за нотаріусомъ. Но нашего капитала не хватитъ на пріобрѣтеніе конторы Рогена. А этотъ Ксандро считаетъ насъ милліонерами... Его же отецъ, этотъ толстый фермеръ, страшный скряга! Если онъ не продастъ тысячъ на сто земли, Ксандро не быть нотаріусомъ, такъ какъ Рогенъ потребуетъ тысячъ четыреста или пятьсотъ. А Крота не дастъ больше половины этой суммы... Какъ же тутъ быть? Надо, значитъ, дать за Цезариною двѣсти тысячъ, мы же оставимъ Парижъ, имѣя пятнадцать тысячъ франковъ дохода. Недурно, а?
-- Конечно, если у тебя есть золотые пріиски...
-- Есть, есть, милочка!-- воскликнулъ Бирото, охваченный радостнымъ волненіемъ, и, обнявъ жену, продолжалъ:-- Я не хотѣлъ тебѣ ничего говорить, пока дѣло не будетъ слажено, но завтра, Богъ дастъ, я покончу съ нимъ. Видишь ли, Рогенъ затѣялъ выгодное дѣльце и предлагаетъ мнѣ участвовать въ немъ. Онъ пригласилъ еще Рагона, твоего дядю Пильеро и двухъ изъ своихъ кліентовъ. Мы купимъ въ окрестностяхъ Маделэнъ землю, которая, но разсчетамъ Рогена, черезъ 3 года страшно поднимется въ цѣнѣ; тогда намъ можно будетъ ею пользоваться и мы наживемъ барыши. Каждый изъ насъ шестерыхъ внесетъ извѣстную сумму. Я хочу дать триста тысячъ франковъ и буду имѣть три восьмыхъ прибыли. Если кому изъ насъ понадобятся деньги, онъ можетъ занять подъ залогъ своего участка. Чтобы быть ближе къ дѣлу и слѣдить за всѣмъ, я хочу купить половину земли на свое имя, но въ компаніи съ Рогеномъ и Нильеро, которыхъ я обезпечу векселями. Другую же половину купитъ самъ Рогенъ съ своими кліентами, но не на собственное имя, а на имя Карла Клапарона. Объяснять тебѣ всѣ подробности будетъ слишкомъ долго. Знай только, что черезъ три года и безъ всякаго труда мы получимъ милліонъ. Цезаринѣ будетъ тогда двадцать лѣтъ, землю мы продадимъ, и передъ нами будетъ широкая дорога къ почестямъ.
-- Да гдѣ же ты возьмешь триста тысячъ франковъ?-- сказала г-жа Бирото.
-- Ты ничего не понимаешь въ дѣлахъ, милочка. Я отдамъ сто тысячъ, которыя лежатъ у Рогена, займу сорокъ тысячъ подъ строенія и землю подъ нашими фабриками въ предмѣстьѣ Тампль; двадцать тысячъ у меня въ бумажникѣ; вотъ тебѣ сто шестьдесятъ тысячъ франковъ. Остается еще сто сорокъ тысячъ; на эту сумму я выдамъ векселей на имя Карла Клапарона, банкира, а онъ мнѣ выдастъ деньги съ учетомъ. Когда векселямъ настанетъ срокъ, я заплачу по нимъ изъ своихъ барышей. Если я не буду въ состояніи разсчитаться, Рогенъ отсрочитъ уплату подъ залогъ моего участка земли. Но врядъ ли мнѣ придется занимать: я открылъ новую эссенцію для рощенія волосъ, которая выручитъ меня. Ливингстонъ снабдилъ уже меня гидравлическимъ прессомъ, съ помощью котораго я буду выжимать масло изъ орѣховъ. Черезъ годъ, по моему разсчету, я получу сто тысячъ франковъ. Я уже обдумываю рекламу, которую начну такъ: Долой парики! Это произведетъ большой эффектъ. Ты не замѣтила, что уже три мѣсяца я совсѣмъ не сплю, а отчего? Все изъ-за успѣха Maкассарскаго масла. Вотъ ему-то я и хочу подставить ножку!
-- Такъ вотъ какія дѣла ты затѣялъ, не сказавъ мнѣ ни слова? А я только-что видѣла себя нищей на порогѣ собственнаго магазина... вѣдь это предостереженіе неба! Черезъ нѣсколько времени намъ придется только плакать о своемъ несчастьѣ. Нѣтъ, ты этого не сдѣлаешь, пока я жива, слышишь, Цезарь? Тутъ затѣваютъ какой-нибудь обманъ, а ты и не замѣчаешь этого. Ты самъ очень честенъ и потому не подозрѣваешь другихъ. Ну, зачѣмъ тебѣ предлагаютъ милліоны? Ты хочешь отдать все свое состояніе, надѣлаешь долговъ не по средствамъ, и если потомъ твое масло не пойдетъ въ ходъ, земля ничего не принесетъ, денегъ не достанемъ, то чѣмъ ты заплатишь по векселямъ? Скорлупами отъ орѣховъ? Ты хочешь стереть свое имя съ вывѣски нашего магазина и не думаешь о томъ, что изъ-за твоихъ хвастливыхъ афишъ и глупыхъ объявленій имя Цезаря Бирото будетъ красоваться на всѣхъ столбахъ и заборахъ!
-- О, ты меня не понимаешь. Я открою второй магазинъ на имя Попино, гдѣ-нибудь въ улицѣ Ломбаръ, и тамъ посажу маленькаго Ансельма; этимъ я заплачу еще долгъ признательности супругамъ Рагонъ: имъ будетъ пріятно, что я пристроилъ ихъ племянника. Ихъ дѣла, кажется, поразстроились.
-- Знаешь, всѣмъ этимъ людямъ нужны только твои деньги.
-- Да кому же, милочка? Не дядѣ же Пильеро, который насъ любитъ и каждое воскресенье у насъ обѣдаетъ? Не старикашкѣ Рагону, моему предшественнику, который сорокъ лѣтъ честно велъ свои дѣла, и всегда играетъ со мною въ бостонъ? Не Рогену же, наконецъ, человѣку 57 лѣтъ, парижскому нотаріусу? Вѣдь ужь двадцать пять лѣтъ онъ управляетъ своей конторой! Кому же и довѣриться, какъ не парижскому нотаріусу! Въ случаѣ нужды мнѣ помогутъ компаньоны. Гдѣ же ты видишь заговоръ, милочка? Знаешь, я долженъ тебѣ высказать правду: ты всегда была страшно недовѣрчива. Случалось ли намъ продать только на два су, ты увѣряла, что насъ обокрали покупатели. А теперь надо на колѣняхъ просить у тебя позволенія разбогатѣть. Право, для парижанки у тебя мало честолюбія. Я былъ бы самый счастливый человѣкъ, если бы не твой вѣчный страхъ. Дѣлай я все по твоему, никогда не изобрѣлъ бы я ни "Двойной пасты сераля", ни "Воды красоты", а между тѣмъ эти два изобрѣтенія дали намъ сто шестьдесятъ тысячъ франковъ; лавка же только кормила насъ. Если бы не мой геній, не мой талантъ парфюмера, я былъ бы мелочнымъ торговцемъ и мы еле сводили бы концы съ концами. Никогда бы мнѣ не попасть въ число именитыхъ купцовъ, не быть бы ни членомъ коммерческаго суда, ни помощникомъ мэра. Знаешь, кѣмъ бы я былъ? Лавочникомъ, какъ старикъ Рагонъ, не въ обиду ему будь сказано! Послѣ сорока лѣтъ торговли, у насъ было бы, какъ у него, три тысячи ливровъ дохода, а при нынѣшнихъ цѣнахъ этого еле хватало бы на житье. Кстати, дѣла стариковъ Рагонъ все больше и больше меня заботятъ. Надо все узнать обстоятельно, и завтра же черезъ Попино. Ты всегда дрожишь за свое счастье, не довѣряешь завтрашнему дню, и если бы я тебя слушалъ, то не имѣлъ бы кредита, не получилъ бы ордена Почетнаго Легіона, и не былъ бы на дорогѣ къ почестямъ. Нечего качать головой; если только наше дѣло пойдетъ на ладъ, я могу попасть въ депутаты Парижа. Да, недаромъ меня зовутъ Цезаремъ, все мнѣ удается. Вѣдь это удивительно! Внѣ дома всѣ вѣрятъ въ мои способности, здѣсь же -- единственная особа, которой я хочу нравиться, для счастья которой я работаю, какъ волъ, считаетъ меня просто глупцомъ!
Эти обличительныя фразы быстро слѣдовали одна за другою, хотя наступали иногда и паузы, и очень эффектныя. Но не одинъ только упрекъ звучалъ въ рѣчахъ Цезаря: онѣ дышали такой глубокой любовью, что г-жа Бирото была тронута. Однако, какъ всѣ женщины, она рѣшила воспользоваться чувствомъ, которое внушала мужу, и поставить на своемъ.
-- Ну, Бирото,-- сказала она,-- если ты меня любишь, позволь мнѣ быть счастливой по своему. Вѣдь мы съ тобой образованія не получили, не умѣемъ ни ступить, ни сказать, какъ свѣтскіе люди; такъ какъ же намъ выдвинуться? Право, мнѣ будетъ лучше въ Трезорьерѣ. Я всегда любила и животныхъ, и птицъ, и буду счастлива на фермѣ. Давай продадимъ все, что у насъ есть, пристроимъ дочь, и Богъ съ ней, съ твоей новой эссенціей! Зиму мы будемъ жить въ Парижѣ, у зятя, и все у насъ будетъ хорошо. Ну, зачѣмъ тебѣ подставлять ножку другимъ? Развѣ намъ мало нашего богатства? Вѣдь ты не станешь обѣдать два раза, когда наживешь милліоны? Не заведешь себѣ любовницы? Посмотри-ка на дядю Пильеро, какъ онъ доволенъ тѣмъ, что есть. Не придетъ ему въ голову заказывать новую мебель! А ты, я увѣрена, уже заказалъ для меня новую обстановку... недаромъ же приходилъ сюда Брашонъ!
-- Ну, да, милочка, я заказалъ новую мебель, а завтра начнутся работы въ домѣ... архитектора я взялъ по рекомендаціи г. Бильярдьеръ.
-- Помилуй насъ, Господи!-- вскричала г-жа Бирото.
-- Какая ты неразумная, милочка. Тебѣ тридцать семь лѣтъ, ты еще свѣжа и красива, и хочешь похоронить себя въ Шанонѣ. А мнѣ еще, слава Богу, только тридцать девять лѣтъ. Подвернулся теперь случай сдѣлать карьеру,-- не пропустить же его! Вѣдь я могу создать солидную фирму, и тогда имя Бирото станетъ на ряду съ Келлеръ, Демарэ, Роганъ, Лёба, Сальяръ, Попино, Матифа и другими извѣстными фирмами Парижа. Ну, право же, если бы дѣло, за которое я берусь, не было вѣрнымъ...
-- Вѣрнымъ!
-- Конечно, вѣрнымъ. Два мѣсяца я съ нимъ вожусь. Не подавая виду, я собираю справки въ городскомъ бюро, толкую съ архитекторами и антрепренерами. Молодой архитекторъ, который будетъ передѣлывать нашу квартиру, г-нъ Грэндо, просто въ отчаяніи, что не имѣетъ денегъ и не можетъ участвовать въ нашемъ дѣлѣ.
-- Ну, понятно! Вамъ нужно будетъ строиться, онъ и подговариваетъ васъ, чтобы потомъ нажиться.
-- Да развѣ обманешь такихъ людей, какъ Пильеро, Карлъ Клапаронъ и Рогенъ? Право, прибыль тутъ такъ же вѣрна, какъ отъ продажи "Двойной пасты сераля".
-- Но, дружокъ, зачѣмъ Рогену затѣвать новыя дѣла, если бы свэе шло хорошо, и у него было бы отложено на черный день? Я часто вижу, какъ онъ проходитъ мимо, нахмуренный, озабоченный, точно министръ, и вѣчно смотритъ подъ ноги. Не люблю я этого. У него есть заботы. Посмотри, на что онъ сталъ похожъ за послѣднія пять лѣтъ: совсѣмъ истасканный. Можетъ быть, ему и деньги-то ваши нужны, чтобы самому стать на ноги? Развѣ, такъ не случается? Вѣдь мы не знаемъ Рогена; хоть онъ и считается 15 лѣтъ нашимъ другомъ, а я бы за него не поручилась. Онъ развратникъ, съ женой не живетъ; мнѣ кажется, онъ держитъ любовницъ, которыя его разоряютъ, вотъ отчего онъ такъ грустенъ. Знаешь, когда я утромъ одѣваюсь, то часто посматриваю въ окно, и всегда вижу, какъ онъ возвращается домой пѣшкомъ, а откуда? Никто не знаетъ. Право, онъ живетъ на два дома. А. развѣ нотаріусъ можетъ такъ жить? Если они получаютъ пятьдесятъ тысячъ франковъ, а тратятъ шестьдесятъ, такъ какъ же не спустить капитала: будешь голъ, какъ соколъ! Денегъ нѣтъ, а къ роскоши привыкли, ну, и давай друзей разорять, своя вѣдь рубашка ближе къ тѣлу, онъ очень подружился съ Тилье, нашимъ прежнимъ приказчикомъ; эта дружба не къ добру. Надо быть глупцомъ, чтобы не сумѣть раскусить Тилье; если же Рогенъ его знаетъ, то зачѣмъ же за нимъ ухаживаетъ? Ты скажешь, пожалуй, что жена Рогена любитъ Тилье? Такъ хорошъ же человѣкъ, которому нѣтъ дѣла до чести жены! Да неужели тѣ, у кого вы покупаете землю, такъ глупы, что отдаютъ за сто су то, что стоитъ сто франковъ? Вѣдь еслибъ ты встрѣтилъ ребенка, не знающаго, что стоитъ луидоръ, ты объяснилъ бы ему, не такъ ли? Ну, а ваше дѣло пахнетъ мошенничествомъ, не въ обиду тебѣ будь сказано.
-- Боже мой! Какъ глупы иногда женщины, и какъ онѣ умѣютъ все перепутать! Если бы Рогенъ не участвовалъ въ нашемъ дѣлѣ, ты сказала бы: "Знаешь, Цезарь, не затѣвай дѣла безъ Рогена, ничего не выйдетъ". Теперь мы гарантированы именемъ Рогена, а ты говоришь...
-- Постой, вмѣсто Рогена у васъ г-нъ Клапаронъ.
-- Видишь ли, нотаріусъ не имѣетъ права участвовать въ спекуляціи.
-- Зачѣмъ же онъ поступаетъ противъ закона? Ну-ка, скажи.
-- Не мѣшай мнѣ продолжать. Рогенъ затѣялъ дѣло, а ты говоришь, что оно не выгоритъ. Ну, гдѣ же тутъ смыслъ? Ты еще говоришь: онъ поступаетъ противъ закона. Но если нужно будетъ, онъ выступитъ и подъ своимъ именемъ. Ты говоришь: онъ богатъ. А я развѣ не богатъ? Однако, ни Рагонъ, ни Пильеро не говорятъ мнѣ: зачѣмъ вы участвуете въ этомъ дѣлѣ, когда у васъ денегъ куры не клюютъ?
-- Нечего сравнивать торговцевъ съ нотаріусомъ,-- сказала г-жа Бирото.
-- Моя совѣсть чиста,-- продолжалъ Цезарь.-- Тѣ люди, у которыхъ мы покупаемъ землю, продаютъ ее, нуждаясь въ деньгахъ. Значитъ мы такіе же воры, какъ тѣ, кто продаетъ ренты по семьдесятъ пять франковъ. Вѣдь цѣна на ренты измѣняется; такъ же и цѣна земли не всегда одинакова. Мы заплатимъ то, что земля стоитъ теперь, а черезъ два года цѣна ей будетъ ужь другая. Знайте же, Констанція-Варвара-Жозефина Пильеро, что никогда Цезарь Бирото не пойдетъ противъ совѣсти, никогда вамъ не уличить его въ поступкѣ нечестномъ, беззаконномъ. Считать меня безчестнымъ!.. И это послѣ восемнадцати лѣтъ супружества.
-- Ну, успокойся, Цезарь! Женщина, которая прожила съ тобой столько лѣтъ, конечно, знаетъ тебя. Наконецъ, вѣдь ты хозяинъ! Ты нажилъ состояніе, не такъ ли? Значитъ оно твое, и ты можешь его тратить. Если ты доведешь даже меня и дочь до крайней нищеты, и тогда не услышишь отъ насъ ни одного упрека. Но послушай: когда ты изобрѣталъ свою "Пасту сераля" и "Воду красоты", чѣмъ ты рисковалъ? Пятью или шестью тысячами франковъ. А теперь вѣдь ты ставишь на карту все состояніе, и дѣйствуешь еще не одинъ, а съ компаньонами, которые могутъ провести тебя. Давай, если хочешь, балъ, передѣлывай квартиру, истрать десять тысячъ франковъ! Все это безполезно, но не разоритъ насъ. Но противъ этого дѣла съ землей я положительно возстаю. Ты вѣдь парфюмеръ, и оставайся парфюмеромъ, а нечего покупать да продавать какія-то земли. У насъ, женщинъ, есть инстинктъ, который насъ никогда не обманываетъ. Я тебя предупредила, теперь дѣлай, какъ знаешь. Ты былъ членомъ коммерческаго суда, знаешь законы, и всегда велъ дѣда хорошо... Я не оставлю тебя, Цезарь! Но я не успокоюсь, пока мы не вернемъ наши деньги и не выдадимъ Цезарину замужъ. Дай Богъ, чтобы мой сонъ не оказался пророческимъ.
Эта покорность разсердила Бирото и онъ употребилъ невинную хитрость, къ которой часто прибѣгалъ въ подобныхъ случаяхъ.
-- Послушай, Констанція, я вѣдь еще не далъ слова...
-- О, Цезарь, все уже сказано, не будемъ больше говорить объ этомъ. Честь дороже денегъ. Ну, иди, ложись, дружокъ! Дровъ больше нѣтъ. Да въ постели и удобнѣе разговаривать. Ахъ, этотъ скверный сонъ! Богъ мой, видѣть самое себя! Это ужасно! Сколько молебновъ мы съ Цезариной отслужимъ за успѣхъ твоего дѣла!
-- Конечно, помощь Божія ничему не повредитъ,-- сказалъ съ важностью Бирото.-- Но эссенція изъ орѣховъ тоже сила, женушка! Это открытіе я сдѣлалъ такъ же случайно, какъ и первое; только при изобрѣтеніи "Пасты сераля" меня навела на счастливую мысль одна книга, а теперь гравюра Геро и Леандра... Знаешь, та, гдѣ нарисована женщина, льющая масло на голову своего любовника... не дурно, неправда ли? Нѣтъ спекуляцій вѣрнѣе тѣхъ, которыя разсчитаны на тщеславіе людей, ихъ самолюбіе, желаніе нравиться. Вѣдь эти чувства никогда не умираютъ.
-- Увы, я это прекрасно вижу!
-- Въ извѣстномъ возрастѣ мужчины готовы надѣлать сотню глупостей, чтобы только имѣть опять волосы. А нынче, говорили мнѣ парикмахеры, страшно раскупаютъ не только Макассарское масло, но и всякія снадобья, годныя для окраски или рощенія волосъ. А откуда такой спросъ на этотъ товаръ? Видишь ли, теперь нѣтъ войны, мужчинамъ есть время ухаживать за женщинами, а тѣ лысыхъ-то и не любятъ... Хэ, хэ! Значить, эссенцію, сохраняющую волосы, будутъ раскупать, какъ хлѣбъ, тѣмъ болѣе, если она будетъ еще одобрена Академіей Наукъ. Мнѣ это, можетъ быть, устроитъ г. Воклэнъ. Я завтра же пойду съ нимъ поговорить о своемъ открытіи и кстати поднесу ему гравюру, которую искалъ два года и досталъ, наконецъ въ Германіи. Онъ занимается именно анализомъ волосъ. Мнѣ сказалъ объ этомъ г. Шифревиль, его компаньонъ по фабрикѣ химическихъ продуктовъ. Если только Воклэнъ одобритъ мою эссенцію, ее будутъ раскупать и мужчины, и женщины. Да, мое открытіе -- цѣлое состояніе. И я совсѣмъ не сплю изъ-за него. Къ счастью, у маленькаго Попино чудные волосы. Если бы еще найти кассиршу съ волосами до пятъ, и она бы всѣмъ говорила, что употребляетъ мою эссенцію (а грѣха, тутъ большого право не будетъ!), вотъ-то набросятся всѣ старики на эту эссенцію! А про балъ-то мы и забыли, милочка. Я хотѣлъ бы позвать этого глупенькаго Дю-Тилье, который важничаетъ своимъ богатствомъ и всегда бѣгаетъ отъ меня на биржѣ. Онъ знаетъ, что мнѣ извѣстны его грѣшки. Пожалуй, я былъ ужь слишкомъ снисходителенъ къ нему. Не странно ли, женушка, что всегда бываешь наказанъ за добрыя дѣла?.. здѣсь на землѣ, конечно! Вѣдь я былъ ему отцомъ. Ты и не знаешь всего, что я для него сдѣлалъ.
-- Не говори мнѣ о немъ. Даже имя-то его мнѣ ненавистно. Если бы ты зналъ всѣ его замыслы, ты, навѣрно, не скрылъ бы покражу трехъ тысячъ франковъ. Я вѣдь отгадала, какимъ образомъ ты его обѣлилъ. Лучше было отправить его въ тюрьму, ты оказалъ бы этимъ услугу многимъ.
-- А какіе у него были замыслы?
-- Ты не въ состояніи сегодня спокойно выслушать меня Бирото, но все-таки совѣтую тебѣ не связываться съ Дю-Тилье.
-- А не найдутъ развѣ страннымъ, что я не пригласилъ бывшаго своего приказчика, за котораго самъ поручился на сумму въ двадцать тысячъ франковъ, когда онъ началъ свое дѣло? Надо дѣлать добро для добра. Наконецъ, Тилье, можетъ быть, исправился.
-- Здѣсь придется все перевернуть вверхъ дномъ?
-- Ужь ты скажешь! Вверхъ дномъ! Такой будетъ вездѣ порядокъ, на диво! Ты, значитъ, забыла, что я тебѣ сейчасъ говорилъ о лѣстницѣ и наймѣ сосѣдняго дома? Я ужь сговорился съ Сейрономъ, продавцемъ зонтиковъ, и завтра мы съ нимъ вмѣстѣ, пойдемъ къ домовладѣльцу Молине. Дѣлъ-то у меня завтра сколько, какъ у министра!
-- Ты совсѣмъ вскружилъ мнѣ голову твоими планами,-- сказала Констанція,-- я ничего не понимаю. Притомъ же, Бирото, я хочу спать.
-- Добраго утра,-- отвѣтилъ мужъ.-- Не удивляйся, милочка, что я такъ говорю, вѣдь утро давно наступило... Но она уже спитъ, милое дитя! Да, ты будешь богачкой, или я перестану называться Цезаремъ.
Черезъ нѣсколько минутъ и Констанція, и Цезарь оба заснули.
Бросимъ теперь мимоходомъ быстрый взглядъ на прошлую жизнь этой четы. Посмотримъ, по какой странной случайности Цезарь Бирото, парфюмеръ, бывшій офицеръ національной гвардіи, попалъ въ помощники мэра и кавалеры ордена Почетнаго Легіона. Исторія его величія ясно покажетъ, какъ разно вліяютъ на людей коммерческія неудачи: для однихъ это -- небольшія препятствія, для другихъ же -- настоящія катастрофы. И такъ, результаты событій зависятъ всецѣло отъ индивидуальныхъ особенностей человѣка: несчастье для генія -- ступенька къ славѣ, для человѣка ловкаго -- кладъ, для слабыхъ -- бездна. Огородникъ изъ окрестностей Шинона, по имени Жакъ Бирото, работалъ въ виноградникахъ одной дамы и женился на горничной своей госпожи. Супруги прижили трехъ мальчиковъ, изъ которыхъ послѣдній стоилъ жизни матери; бѣдный мужъ вскорѣ послѣдовалъ за женой. Госпожа очень любила свою горничную и воспитала съ своими сыновьями старшаго изъ дѣтей винодѣла, Франциска, и затѣмъ помѣстила мальчика въ семинарію. Во время революціи Францискъ Бирото, уже священникъ, долженъ былъ скрываться и велъ такую же бродячую жизнь, какъ и многіе изъ его собратій, не утвержденные въ санѣ: ихъ травили, какъ дикихъ звѣрей, и за самый ничтожный проступокъ взводили на эшафотъ. Въ эпоху, въ которую начинается нашъ разсказъ, Францискъ Бирото былъ викаріемъ въ Турѣ, и только разъ выѣзжалъ изъ этого города, чтобы повидаться съ братомъ Цезаремъ. Парижскій шумъ такъ оглушилъ добродушнаго священника, что онъ не смѣлъ выйти изъ комнаты, называлъ кабріолеты -- полуфіакрами, и удивлялся всему. Пробывъ недѣлю въ столицѣ, онъ возвратился въ Туръ и далъ себѣ слово не ѣздить больше въ Парижъ. Второй сынъ винодѣла, Жанъ Бирото, попалъ въ милицію и во время революціи быстро дослужился до капитана. Когда при Требіи Макдональдъ вызвалъ охотниковъ взять батарею, капитанъ Жанъ Бирото выступилъ съ своей ротой и былъ убитъ.
Младшій изъ трехъ братьевъ -- герой нашего разсказа. Лѣтъ четырнадцати Цезарь Бирото, выучившись читать, писать и считать, покинулъ родину. Пѣшкомъ, съ однимъ луидоромъ въ карманѣ, пришелъ онъ въ Парижъ искать счастья. По рекомендаціи одного турскаго аптекаря, онъ сразу поступилъ въ парфюмерный магазинъ Рагона. Кромѣ луидора, у Цезаря была пара грубыхъ башмаковъ, синіе штаны, чулки, три холщевыхъ рубахи, пестрый жилетъ, мужицкая куртка и дорожная палка. Коренастый, сильный, но нѣсколько лѣнивый, какъ всѣ обитатели его родины, онъ страстно желалъ нажиться. Не обладая ни умомъ, ни образованіемъ, онъ отличался честностью и необыкновенной впечатлительностью, качествами, унаслѣдованными отъ матери, которую на родинѣ не называли иначе, какъ золотое сердце. Нанялся Цезарь за шесть франковъ въ мѣсяцъ на хозяйскихъ харчахъ; помѣстили его на чердакѣ, съ кухаркой. Приказчики, учившіе его мести магазинъ, завертывать товары для покупателей, безпощадно смѣялись надъ нимъ, по обычаю лавочниковъ: безъ этого вѣдь не обучишь! Рагонъ и жена его обходились съ мальчикомъ, какъ съ собакой. Никто не обращалъ вниманія на его усталость, и каждый вечеръ у бѣдняжки ныли ноги отъ бѣготни по городу, и весь онъ былъ точно разбитый. Да, тяжела была для Цезаря жизнь въ столицѣ, гдѣ каждый заботится только о себѣ. Всякій вечеръ, обливаясь слезами, онъ вспоминалъ о родинѣ, гдѣ земледѣлецъ работаетъ, сколько можетъ, гдѣ тяжелый трудъ смѣняется отдыхомъ. Съ радостью вернулся бы онъ туда, но не было ему времени и подумать о бѣгствѣ: онъ засыпалъ, какъ убитый, а съ утра ранняго начиналась опять ходьба по городу... Случалось иногда, что мальчикъ жаловался вслухъ; тогда первый приказчикъ говорилъ ему, улыбаясь:
-- Жаль, жаль, малецъ, что жареные рябчики не валятся намъ сами въ ротъ, а поди еще за ними погоняйся, да поймай, да приготовь...
Толстуха-кухарка выбирала себѣ лучшіе куски, отдавая остатки Цезарю. Говорить съ нимъ она считала лишнимъ; только когда ужъ очень накипало у ней на сердцѣ противъ хозяевъ, которые не давали ей возможности воровать, обращалась она съ сѣтованіями къ мальчику. Но къ концу перваго мѣсяца положеніе Цезаря немного измѣнилось. Въ одно воскресенье кухарка осталась дома одна съ Цезаремъ. Со скуки Урсула завела съ нимъ разговоръ. Въ праздничномъ нарядѣ она показалась мальчику красивой и онъ, не слыхавшій ни отъ кого ласковаго слова, полюбилъ эту первую женщину, обратившую на него привѣтливый взоръ. Съ этого времени кухарка взяла Цезаря подъ свое покровительство, и между ними возникла тайная связь, надъ чѣмъ страшно потѣшались приказчики. Два года спустя Урсула измѣнила Цезарю для своего земляка, парня двадцати лѣтъ, за котораго она и вышла замужъ. Это случилось въ 1792 г.; тогда ужь Цезарь привыкъ къ своимъ труднымъ обязанностямъ и познакомился съ изнанкою парижской жизни. Измѣна Урсулы мало огорчила его: онъ живо утѣшился. Эта грубая и чувственная женщина совсѣмъ не подходила подъ его идеалъ и не могла внушить ему глубокой симпатіи. Пьяница, хитрая и алчная, она только оскорбляла чистоту ребенка. У бѣднаго Бирото часто сжималось сердце при мысли, что онъ связанъ самыми прочными узами съ подобной тварью. И вотъ, наконецъ, онъ сталъ свободенъ и могъ располагать своимъ сердцемъ! Ему было тогда шестнадцать лѣтъ и врожденныя способности его достигли полнаго развитія. Съ виду простой, онъ былъ очень проницателенъ и понималъ все съ перваго взгляда. Онъ зорко наблюдалъ за покупателями, замѣчалъ, гдѣ что лежитъ въ магазинѣ, разспрашивалъ въ свободное время приказчиковъ и знакомился такимъ образомъ съ товарами. Въ короткое время онъ изучилъ парфюмерную торговлю и зналъ цѣны и номера товаровъ. Тогда супруги Рагонъ обратили на него вниманіе и онъ сталъ иногда замѣнять приказчиковъ.
Во второй годъ французской республики былъ произведенъ большой рекрутскій наборъ: почти всѣ приказчики Рагона ушли, въ солдаты. Благодаря такому случаю, Цезаря Бирото сдѣлали вторымъ приказчикомъ: онъ получилъ 50 франковъ жалованья въ мѣсяцъ и сталъ обѣдать за хозяйскимъ столомъ. Радости его не было предѣла. Онъ получилъ отдѣльную комнату и могъ, наконецъ, разложить по комодамъ и шкапамъ всѣ вещи, которыя успѣлъ пріобрѣсти. Деньгами у него было уже шестьсотъ франковъ. Къ концу года онъ былъ сдѣланъ кассиромъ. Почтенная гражданка Рагонъ сама стала присматривать за его бѣльемъ, да и вообще хозяева скоро привыкли къ Цезарю и полюбили его.
Въ 1794 году у Цезаря было уже сто луидоровъ. Онъ вымѣнялъ ихъ на шесть тысячъ франковъ ассигнаціями, купилъ ренты по тридцати франковъ и, невыразимо счастливый, спряталъ, свои бумаги. На другой-же день началось ихъ пониженіе на биржѣ. Съ этой поры Цезарь сталъ слѣдить съ тайнымъ страхомъ за курсомъ фондовъ и за перемѣнами въ политикѣ, которыми такъ богатъ былъ этотъ періодъ исторіи Франціи. Гражданинъ Рагонъ былъ нѣкогда поставщикомъ духовъ ея величества королевы Маріи-Антуанеты и потому питалъ привязанность къ падшимъ тиранамъ, какъ называли королевскую чету въ смутное время. Въ этой привязанности онъ признался разъ Цезарю Бирото, и это признаніе стало однимъ изъ важныхъ обстоятельствъ въ жизни послѣдняго. Семейные разговоры по вечерамъ, когда, лавка была уже заперта, дневной доходъ подсчитанъ и на улицѣ, все было тихо и спокойно, разожгли въ душѣ туренца врожденную преданность королевскому дому, и онъ сталъ роялистомъ. Разсказы о добродѣтеляхъ Людовика XVI и о прекрасныхъ качествахъ королевы, которую оба супруга Рагонъ превозносили до небесъ, воспламенили воображеніе Цезаря. Ужасная судьба обоихъ вѣнценосцевъ, сложившихъ головы на эшафотѣ, возмутила его нѣжное сердце. Онъ возненавидѣлъ правленіе, которое безъ зазрѣнія совѣсти пролило столько неповинной крови. Какъ истый парфюмеръ, онъ не взлюбилъ еще революцію за то, что она обстригла всѣ головы подъ гребенку и вывела изъ моды пудру. Наконецъ онъ предвидѣлъ, что политическія бури въ конецъ убьютъ торговлю, и сознавалъ, что спокойствіе, необходимое для ея развитія, можетъ доставить только державная власть. Все это сдѣлало его ревностнымъ роялистомъ. Когда Рагонъ убѣдился въ его чувствахъ, онъ сдѣлалъ его своимъ первымъ приказчикомъ и ввѣрилъ ему тайну "Царицы Розъ": большинство покупателей, посѣщавшихъ этотъ магазинъ, были ревностными и дѣятельными агентами Бурбоновъ, и здѣсь производилась переписка Запада съ Парижемъ. Пылкій и увлекающійся, подобно большинству молодыхъ людей, воспламененный сношеніями съ Бильярдьеръ, Монторанъ, Бованъ, Манда Бернье, Ле-Фонтэнъ, Цезарь принялъ участіе въ заговорѣ, который роялисты и террористы составили противъ Конвента, доживавшаго послѣдніе дни. Цезарю выпала на долю честь участвовать въ сраженіи съ Наполеономъ при церкви St.-Roch, и въ самомъ началѣ дѣла онъ былъ раненъ (всѣмъ извѣстенъ результатъ этой попытки). Нѣсколько пріятелей перенесли воинственнаго приказчика въ магазинъ "Царица Розъ", гдѣ онъ скрывался на чердакѣ и гдѣ сама г-жа Рагонъ ухаживала за нимъ. Къ счастью, никто не вспомнилъ о немъ. Этою вспышкой храбрости окончилась военная карьера Цезаря Бирото. Цѣлый мѣсяцъ продолжалось его выздоровленіе, и въ это время онъ успѣлъ разсудить, какъ смѣшно быть въ одно и то же время парфюмеромъ и политическимъ дѣятелемъ. Онъ не измѣнилъ своимъ убѣжденіямъ и рѣшилъ остаться роялистомъ, но только парфюмеромъ роялистомъ: душой и тѣломъ онъ предался торговлѣ и оставилъ политику въ сторонѣ. Послѣ 18-го брюмера супруги Рагонъ, увидѣвъ, что дѣло Бурбоновъ погибло, рѣшили оставить торговлю и жить скромно на свои деньги, не вмѣшиваясь въ политику. Для выгодной продажи магазина имъ нуженъ былъ человѣкъ не честолюбивый, а честный и не глупый. Таковъ именно былъ Бирото, и Рагонъ предложилъ ему свой магазинъ. Цезарю было тогда двадцать лѣтъ и онъ имѣлъ уже тысячу франковъ дохода отъ купленныхъ имъ бумагъ. Предложеніе хозяина заставило его призадуматься: у него были другіе планы. Онъ думалъ увеличить свой годовой доходъ еще на пятьсотъ франковъ и поселиться потомъ около Шинона. "Зачѣмъ мѣнять честное и независимое существованіе на превратное счастье купца?" говорилъ онъ себѣ. Онъ собирался жениться на одной богатой женщинѣ, своей землячкѣ, и купить затѣмъ Трезорьеръ; это маленькое имѣніе давно ему нравилось. Онъ хотѣлъ уже отказать Рагону, какъ вдругъ любовь внезапно перевернула всѣ его планы и заставила мечтать о другомъ будущемъ. Послѣ измѣны Урсулы Цезарь велъ себя скромно. Но если страсти остаются долго безъ удовлетворенія, онѣ громко заявляютъ о себѣ; тогда люди средняго класса начинаютъ мечтать о женитьбѣ: это единственный для нихъ способъ покорить и присвоить себѣ женщину. Такъ случилось и съ Бирото. Ни одной минуты не могъ онъ посвятить удовольствіямъ потому, что всѣ дѣла магазина лежали на немъ. При такой жизни страсти предъявляли свои права; понятно, что встрѣча съ хорошенькой дѣвушкой должна была произвести сильное впечатлѣніе на Цезаря. Въ одинъ чудный іюньскій день онъ отправился на островъ Св. Людовика. Перейдя черезъ мостъ Маріи, онъ вдругъ увидѣлъ молоденькую дѣвушку, стоявшую въ дверяхъ лавки на углу Анжуйской набережной. Констанція Пильеро была главное продавщицей въ модномъ магазинѣ "Маленькій матросъ", первомъ изъ тѣхъ, которыхъ развелось потомъ такъ много въ Парижѣ. Ихъ расписныя вывѣски, украшенныя витрины, гдѣ видишь и шали, подобранныя фестонами, и пирамиды изъ галстуховъ, и тысячи другихъ приманокъ; ихъ пышныя объявленія, прейскуранты, разные оптическіе обманы,-- все привлекаетъ взоръ... И все доведено до такого совершенства, что окна магазиновъ -- эта настоящія коммерческія поэмы. Дешевизна товаровъ, новостей "Маленькаго матроса" доставила ему громкую извѣстность. Этому много способствовала и красота Констанціи, слава о которой разнеслась по всему Парижу и привлекала въ магазинъ и старыхъ, и молодыхъ; отъ покупателей отбою не было. Первый приказчикъ "Царицы Розъ", всецѣло занятый своимъ дѣломъ, не подозрѣвалъ даже о существованіи "Маленькаго матроса": мелкіе магазины Парижа часто не знаютъ другъ друга. Цезаря такъ сильна поразила красота Констанціи, что онъ стремительно вошелъ въ магазинъ и спросилъ полдюжины полотняныхъ рубашекъ; выбиралъ онъ ихъ, точно капризная дама, и долго торговался. Констанція, какъ всѣ женщины, сейчасъ замѣтила произведенное ею впечатлѣніе и поняла, что покупатель явился только для нея. Она отнеслась къ Цезарю очень вѣжливо, но, едва онъ расплатился, перестала обращать на него вниманіе. Бѣдный Бирото совсѣмъ не зналъ, что дѣлать; онъ не смѣлъ произнести ни слова: любовь помутила его разсудокъ.
Цѣлую недѣлю онъ отправлялся каждый вечеръ бродить около "Маленькаго матроса", выжидая, какъ милостыни, взгляда красавицы. Приказчики и продавщицы, столь внимательные къ покупателямъ, издѣвались надъ Цезаремъ, но онъ не обращалъ на эта вниманія. Наконецъ, ему пришла счастливая мысль. И вотъ нѣсколько дней спустя онъ явился опять въ рай, гдѣ находился его ангелъ, и потребовалъ носовыхъ платковъ. Расплачиваясь, онъ сказалъ Констанціи:
-- Можетъ быть, вамъ нужно будетъ духовъ, mademoiselle, такъ я могу принести сколько угодно.
Красавица Пильеро получала всякій день самыя блестящія предложенія, въ которыхъ, однако, не было и намека да женитьбу.
Сердце ея было совсѣмъ свободно, и, однако, Цезарь долгое время не имѣлъ успѣха: цѣлыхъ шесть мѣсяцевъ пришлось ему ухаживать, прежде чѣмъ она стала къ нему болѣе ласкова, прежде чѣмъ она обратила вниманіе на силу его чувства. Но все же она не рѣшалась дать ему отвѣтъ, и не мудрено: слишкомъ много было у ней поклонниковъ! Кто только не засматривался на красавицу! Крупные виноторговцы, содержатели ресторановъ и другіе богачи умильно на нее поглядывали. Бирото, хитрый, какъ всѣ влюбленные, познакомился съ опекуномъ Констанціи, господиномъ Клавдіемъ-Іосифомъ Пильеро, торговцемъ желѣзомъ, и рѣшилъ прибѣгнуть къ его помощи. Не передать въ бѣгломъ очеркѣ, всего, что дѣлалъ для возлюбленной нашъ герой: какъ онъ привозилъ ей плоды, едва только они появлялись, угощалъ обѣдами у Vénna, бралъ для нея билеты въ театръ, а по воскресеньямъ устраивалъ поѣздки за городъ. Наружность Цезаря производила, благопріятное впечатлѣніе. Ничто въ немъ не напоминало болѣе крестьянина: даже здоровый цвѣтъ лица смѣнился теперь блѣдностью, благодаря долгому пребыванію въ столицѣ. Густые черные волосы, сильная шея, крупные члены, честное, открытое лицо, все говорило въ его пользу. Пильеро, заботясь о счастіи племянницы, разузналъ о положеніи и средствахъ Цезаря и, довольный собранными справками, поощрилъ съ своей стороны намѣренія молодого человѣка. Наконецъ Констанція-Варвара-Жозефина Пильеро согласилась на предложеніе Цезаря Бирото, который лишился чувствъ отъ радости въ этотъ важный моментъ своей жизни.
-- Ну, племянница,-- говорилъ Пильеро,-- славный у тебя будетъ мужъ. И честный малый, и сердце золотое! Лучшаго не найти.
Констанція, подобно всѣмъ модисткамъ, нерѣдко мечтала о роскоши и беззаботной жизни, но она охотно отреклась отъ этихъ блестящихъ надеждъ и рѣшилась стать честной женой и хорошей матерью, зажить, какъ большая часть женщинъ средняго круга. Это болѣе согласовалось съ ея наклонностями, чѣмъ та суетная, полная опасностей жизнь, которая прельщаетъ столько молодыхъ горячихъ головъ. Ограниченная, но съ большимъ практическимъ умомъ, Констанція была истая дочь своей среды. Дѣятельная и суетливая, она не отказывалась отъ работы, хотя подчасъ и роптала на нее. Чего только не сдѣлаетъ такая женщина! И на кухнѣ-то она присмотритъ, и счета подведетъ; не упуститъ дѣла важнаго, но не забудетъ и бѣлье починить. Нѣжно любя, Констанція умѣла и упрекнуть; недовѣрчивая, она всего боялась, все обдумывала, взвѣшивала и всегда заботилась о будущемъ. Ея холодная красота, невинный взоръ, женственность и свѣжесть восхищали Бирото. А трудолюбіе, любовь къ порядку и знаніе торговаго дѣла искупали въ его глазахъ всѣ ея недостатки. Констанціи было тогда восемнадцать лѣтъ и она имѣла одиннадцать тысячъ франковъ. Цезарь, которому любовь внушила неутолимое честолюбіе, купилъ магазинъ "Царица Розъ" и перевелъ его въ новое прекрасное помѣщеніе близъ Вандомской площади. Теперь счастью Бирото не было предѣла... Молодой, только двадцати двухъ лѣтъ, обладатель красавицы жены, любимой и любящей, хозяинъ богатаго магазина, онъ смѣло смотрѣлъ впередъ, будущее улыбалось ему. Какъ далекъ онъ былъ отъ того мальчишки, который явился когда-то въ столицу съ однимъ луидоромъ въ карманѣ! Магазинъ достался Цезарю на выгодныхъ условіяхъ, благодаря нотаріусу Рогену, у котораго былъ заключенъ брачный контрактъ Бирото. Рогенъ далъ парфюмеру мудрый совѣтъ -- не тратить приданаго жены, а заплатить Рагону только три четверти стоимости "Царицы Розъ".
-- Деньги вамъ еще пригодятся для какого-нибудь выгоднаго предпріятія,-- сказалъ онъ.
Бирото посмотрѣлъ на нотаріуса съ восхищеніемъ, и съ этихъ поръ сталъ всегда приходить къ нему за совѣтами. Подобно Рагону и Пильеро, онъ питалъ уваженіе къ должности нотаріуса и никогда не пришло бы ему въ голову заподозрить Рогена. Итакъ, благодаря мудрому совѣту нотаріуса, у Цезаря осталось одиннадцать тысячъ франковъ наличными. Онъ такъ былъ доволенъ, что не помѣнялся бы своимъ жребіемъ и достояніемъ ни съ кѣмъ, даже съ первымъ консуломъ Наполеономъ. Молодые супруги заняли неприхотливую, но довольно хорошо отдѣланную квартиру надъ своимъ магазиномъ и наняли одну прислугу. Начался наконецъ медовый мѣсяцъ Бирото, и не было ему конца. Г-жа Констанція сіяла, какъ звѣзда, въ своемъ магазинѣ. Ея красота привлекала легіоны покупателей, и только о ней и говорила золотая молодежь того времени. Къ самому Цезарю всѣ стали относиться иначе, чѣмъ прежде; находили, что онъ вполнѣ достоинъ своего счастья. Рана, полученная имъ когда-то на ступеняхъ церкви St.-Roch, доставила ему славу храбреца и политическаго дѣятеля. И, однако, Бирото не былъ ни тѣмъ, ни другимъ. Слѣдствіемъ хорошаго мнѣнія о Цезарѣ явилось то, что его выбрали въ капитаны національной гвардіи; но Наполеонъ его разжаловалъ. "Онъ сердится на меня за прошлое", говорилъ Бирото. Это возвысило Цезаря въ глазахъ противниковъ правительства: они стали уважать его, какъ человѣка, гонимаго Наполеономъ.
Вотъ какова была жизнь этихъ супруговъ, всегда счастливыхъ у себя дома; ихъ безпокоили и волновали только коммерческія дѣла. Въ первый же годъ женитьбы Цезарь Бирото познакомилъ жену со всѣми подробностями парфюмернаго дѣла, которое она прекрасно усвоила: казалось, она родилась для этой именно отрасли торговли. Но когда въ концѣ года парфюмеръ подсчиталъ свои доходы, онъ ужаснулся: судя по барышамъ, ему предстояло еще торговать лѣтъ двадцать, чтобы скопить ту сотню тысячъ, о которой онъ мечталъ. Что дѣлать? Какъ разбогатѣть скорѣе? Цезарь рѣшилъ расширить свое дѣло и, кромѣ магазина, завести еще фабрику парфюмерныхъ товаровъ. Хотя Констанція была противъ этого, онъ нанялъ все-таки въ предмѣстьѣ Тампль какой-то сарай и пригвоздилъ къ нему вывѣску; на ней большими буквами было написано: "Фабрика Цезаря Бирото". Потомъ онъ переманилъ отъ Грасса хорошаго работника и въ компаніи съ нимъ началъ приготовлять разныя эссенціи, мыла и одеколонъ. Компаньоны проработали всего шесть мѣсяцевъ; въ результатѣ фабрика дала убытки, которые пали на одного Бирото. Не смѣя сознаться женѣ въ этой неудачѣ, Цезарь рѣшилъ непремѣнно добиться своей цѣли. Однако, подчасъ его охватывало такое отчаяніе, что онъ готовъ былъ даже броситься въ Сену, какъ самъ позже признавался женѣ; только религія удержала его отъ самоубійства. Въ одинъ изъ такихъ припадковъ отчаянія онъ бродилъ по бульварамъ. Какъ жестоко, однако, ошибаются тѣ, кто считаетъ праздными фланерами всѣхъ гуляющихъ по парижскимъ бульварамъ! А сколько между ними людей съ отчаяніемъ въ душѣ, готовыхъ наложить на себя руки! Цезарь возвращался уже домой. Проходя мимо одного разносчика-букиниста, онъ бросилъ мимоходомъ взглядъ на его книги, и вдругъ ему бросилась въ глаза, слѣдующая надпись на одномъ запыленномъ фоліантѣ: "Абдеверъ, или искусство сохранять красоту". Онъ взялъ въ руки эту якобы арабскую книгу, написанную въ дѣйствительности однимъ врачемъ прошлаго столѣтія, и случайно раскрылъ ее на страницѣ, гдѣ говорилось о духахъ. Прислонившись въ дереву, онъ сталъ перелистывать дальше и напалъ еще на примѣчаніе, гдѣ авторъ указывалъ на свойства кожицы и кожи; тутъ же объяснялось, почему разныя мыла и притиранья производятъ часто не то дѣйствіе, которое имѣлъ въ виду изобрѣтатель. Свѣтлая мысль блеснула въ головѣ Бирото и онъ немедленно купилъ книгу. Не полагаясь только на свои познанія, онъ отправился къ знаменитому химику Воклэну и попросилъ научить изобрѣсти какой-нибудь составъ, который могъ бы благотворно дѣйствовать на вожу. Извѣстно, что истинные ученые всегда готовы снизойти и помочь нищимъ духомъ; сами же эти великіе люди рѣдко пользуются при жизни такою славой, какую они заслуживаютъ своими трудами. Воклэнъ принялъ парфюмера подъ свое покровительство, научилъ его приготовить составъ, отъ котораго руки становятся бѣлѣе, и позволилъ ему присвоить это изобрѣтеніе себѣ. Бирото назвалъ новое косметическое средство "Двойной пастой сераля". Не довольствуясь этимъ, онъ приготовилъ на тѣхъ же началахъ воду для лица и далъ ей названіе "Воды красоты". Затѣмъ, подражая магазину "Маленькій матросъ", онъ пустилъ въ ходъ то, что несправедливо называютъ шарлатанствомъ: именно, онъ сталъ выпускать объявленія и рекламы, въ заголовкѣ своихъ разноцвѣтныхъ афишъ, повѣдавшихъ всему міру о появленіи "Пасты сераля" и "Воды красоты", Бирото поставилъ еще слѣдующія слова: "одобренныя академіей". Эта формула, употребленная въ первый разъ, произвела магическое дѣйствіе. Не только во Франціи, во всей Европѣ запестрѣли красныя, желтыя, голубыя объявленія владѣльца "Царицы Розъ", которому приходилось только приготовлять и разсылать повсюду свои косметическія средства.
Въ то время всѣ особенно интересовались Востокомъ, и потому названіе "Паста сераля" производило особое обаяніе и привлекало какъ мужчинъ, такъ и женщинъ. Нельзя было удачнѣе назвать новое изобрѣтеніе; и хотя дать подходящее названіе можетъ и самый дюжинный человѣкъ, Бирото все же прослылъ за необыкновеннаго человѣка въ коммерческомъ, мірѣ: такъ велика сила успѣха! Славѣ парфюмера много способствовала его первая реклама, полная оригинальныхъ, почти забавныхъ терминовъ, доставлялъ онъ ее самъ. Намъ удалось найти, хотя не безъ труда, одинъ экземпляръ этой рекламы въ торговомъ домѣ Попино и К°, въ улицѣ des Lombards. Это любопытное произведеніе является тѣмъ, что историки называютъ вещественнымъ доказательствомъ. Приводимъ его:
"Двойная Паста сераля"
и "Вода красоты"
Цезаря Бирото
Чудесное открытіе.
Одобрено Французской Академіей.
"Уже издавна въ Европѣ и мужчины, и женщины, занимающіеся своею наружностью, мечтали о такой пастѣ для рукъ, равно и водѣ для лица, которыя производили бы несравненно лучшее дѣйствіе, чѣмъ одеколонъ. Извѣстно, какъ высоко цѣнятъ оба пола слѣдующія достоинства кожи: ея нѣжность, гибкость, блескъ и бархатистую мягкость. Посвятивъ долгіе годы изученію всѣхъ свойствъ кожи и кожицы человѣка, господинъ Бирото, парфюмеръ, извѣстный какъ въ столицѣ, такъ и вездѣ за границей, изобрѣлъ пасту для рукъ и воду для лица, которыя при первомъ же ихъ появленіи были справедливо прозваны чудесными. Дѣйствительно, эти паста и вода обладаютъ удивительнымъ свойствомъ: онѣ дѣйствуютъ на кожу, не производя на ней преждевременныхъ морщинъ. Это даетъ имъ громадное преимущество передъ тѣми косметическими средствами, которыя употреблялись до сихъ поръ и были изобрѣтены какими-нибудь алчными невѣждами. Новое изобрѣтеніе основано на различіи темпераментовъ людей, которые дѣлятся на два обширныхъ класса: лимфатиковъ и сангвиниковъ. Сообразно съ этимъ, и новыя косметическія средства, двухъ сортовъ, различающихся по цвѣту: розовыя паста и вода предназначаются для лимфатиковъ, бѣлыя же рекомендуются сангвиникамъ.
"Новая паста названа "Пастою сераля" потому, что такое же изобрѣтеніе было нѣкогда сдѣлано для женъ султана однимъ арабскимъ медикомъ. Нынѣ "Паста сераля" одобрена академіей по докладу нашего знаменитаго химика Воклэна. Такъ же одобрена, учеными и вода, составленная на такихъ же началахъ, какъ и паста. Эта драгоцѣнная паста распространяетъ дивное благоуханіе, уничтожаетъ самыя упорныя веснушки, дѣлаетъ бѣлою самую смуглую кожу и прекращаетъ выдѣленіе пота, на который часто жалуются и дамы, и мужчины. "Вода красоты" уничтожаетъ угри, которые, появляясь внезапно на лицѣ, страшно досаждаютъ дамамъ и нерѣдко препятствуютъ ихъ выѣздамъ въ свѣтъ. Она освѣжаетъ кожу и улучшаетъ цвѣтъ лица, открывая или закрывая поры, смотря по требованію темперамента. "Вода красоты" вполнѣ заслуживаетъ свое названіе: она дѣйствительно предохраняетъ отъ вліянія всеразрушающаго времени и поддерживаетъ красоту лица.
"Одеколонъ есть не что иное, какъ обыкновенные духи, которые не производятъ какого-либо особаго дѣйствія. "Двойная же паста сераля" и "Вода красоты" суть два состава съ чудодѣйственной силой: они могущественно дѣйствуютъ на внутреннія свойства кожи, способствуя ихъ лучшему развитію, и притомъ совершенно безвредны. Ихъ возбуждающій бальзамическій запахъ благотворно вліяетъ на расположеніе духа, а равно и на дѣятельность мозга. Наконецъ, новыя косметическія средства усиливаютъ обаяніе женщинъ; мужчинамъ же они доставляютъ также лишнее средство понравиться.
"При ежедневномъ употребленіи "Воды красоты" исчезаютъ слѣды обжога, царапины, никогда не трескается нѣжная кожа губъ, и онѣ остаются вѣчно свѣжими и алыми. Вода сгоняетъ постепенно веснушки и придаетъ прекрасный видъ кожѣ. Къ чудесному дѣйствію воды надо отнести еще то, что она вызываетъ и поддерживаетъ хорошее расположеніе духа, а слѣдовательно можетъ избавить особъ, подверженныхъ мигрени, отъ этой ужасной, мучительной болѣзни. Наконецъ, "Вода красоты", не препятствуя дѣятельности тканей, предохраняетъ отъ всѣхъ накожныхъ болѣзней и придаетъ кожѣ бархатистую мягкость.
"Обращаться къ Цезарю Бирото, преемнику Рагона, бывшаго поставщика королевы Маріи-Антуанеты. Магазинъ "Царица Розъ", улица St-Honoré, близъ Вандомской площади. Цѣна пасты -- три ливра кусокъ, флаконъ воды -- шесть ливровъ".
"Для избѣжанія поддѣлки на оберткѣ пасты имѣется подпись изобрѣтателя Цезаря Бирото, за флаконахъ же вырѣзана печать".
Громадному успѣху пасты и воды много способствовала Констанція, хотя Цезарь этого и не подозрѣвалъ. Она посовѣтовала мужу предложить 30% прибыли другимъ парфюмерамъ Франціи и иностранныхъ государствъ съ тѣмъ, чтобы они выписывали новыя косметическія средства большими партіями и распродавали ихъ. Были, конечно, и другія причины успѣха: "Паста сераля" и "Вода красоты" оказались дѣйствительно лучше, чѣмъ другія подобныя косметики; кромѣ того, на невѣждъ произвела большое впечатлѣніе реклама Бирото. Пятьсотъ парфюмеровъ Франціи польстились на 30 процентовъ прибыли, и каждый изъ нихъ сталъ покупать у Цезаря ежегодно болѣе трехсотъ ящиковъ воды и пасты. Такимъ образомъ Бирото, получая небольшой барышъ на каждомъ кускѣ и флаконѣ, на всей массѣ проданнаго заработалъ громадную сумму денегъ. Тогда онъ купилъ землю въ предмѣстьѣ Тампль, построилъ обширныя фабрики парфюмерныхъ товаровъ и великолѣпно убралъ свой магазинъ "Царицу Розъ". Въ домашней жизни Бирото явилась уже нѣкоторая роскошь, и вѣчныя опасенія Констанціи уменьшились. Въ 1810 г. Цезарь, по совѣту Констанціи, нанялъ весь первый этажъ дома, гдѣ находился ихъ магазинъ; по этому случаю онъ истратилъ лишнее на обстановку для жены. Разсчетливая Констанція не возстала, однако, противъ мотовства мужа, и причиною этого было новое счастливое событіе: Цезаря избрали въ члены коммерческаго суда. Эту должность доставили ему его строгая честность и то уваженіе, которымъ онъ вездѣ пользовался. Теперь Бирото сталъ уже принадлежать въ числу именитыхъ, почетныхъ купцовъ Парижа. Чтобы съ честью отправлять свои новыя обязанности, парфюмеръ вставалъ въ пять часовъ утра и принимался изучать узаконенія по коммерческой части. Однако, не эти занятія выдвинули Цезаря въ судѣ: онъ владѣлъ отъ природы двумя лучшими качествами судьи: справедливостью и неподкупной честностью. Самъ Цезарь считалъ себя ниже другихъ и потому охотно уступалъ мнѣніямъ товарищей; послѣднимъ это льстило, и парфюмеръ пріобрѣлъ прекрасную репутацію: одни считали его за человѣка умнаго, другіе восхваляли его скромность и уступчивость. Тяжущіеся въ свою очередь превозносили доброту Бирото, его стремленіе помирить стороны, и часто его выбирали посредникомъ въ спорахъ. Здравый смыслъ всегда подсказывалъ ему вѣрное рѣшеніе, и онъ прослылъ чуть не вторымъ Соломономъ. Въ судѣ Цезарь усвоилъ особую манеру говорить: онъ касался только общихъ мѣстъ и пересыпалъ свою рѣчь разными аксіомами и разсужденіями, которыя облекалъ въ красивыя фразы. Людямъ недалекимъ это казалось верхомъ краснорѣчія. Занятія въ судѣ отнимали у него столько времени, что жена принудила его, наконецъ, отказаться отъ этой почетной должности, которая вводила только въ убытокъ. Къ 1813 г. супруги Бирото сочли уже свое счастье вполнѣ обезпеченнымъ: ничто не грозило имъ больше въ будущемъ. У нихъ былъ тогда небольшой кругъ друзей, къ которому принадлежали слѣдующія лица: чета Рагонъ, бывшіе владѣльцы "Царицы Розъ", дядя Констанціи, Пильеро, нотаріусъ Рогенъ, москотильщики Матифа изъ улицы Ломбаръ, поставщики Бирото; Іосифъ Лёба, продавецъ суконъ, судья Попино, братъ г-жи Рагонъ; Шифревиль, изъ торговаго дома Протецъ и Шефревиль; супруги Кошэнъ, аббатъ Лоро, духовникъ и пастырь всего этого кружка, и еще нѣсколько человѣкъ. Несмотря на то, что Бирото слылъ роялистомъ, общественное мнѣніе было въ его пользу. Его считали чуть не милліонеромъ, хотя онъ имѣлъ только сто тысячъ франковъ наличными.
Правда, его изобрѣтеніе принесло ему громадные барыши, но постройки и фабрики поглотили много денегъ. Кромѣ того, Бирото проживали тысячъ двадцать въ годъ. Наконецъ, не мало затратъ требовало и воспитаніе ихъ единственной дочери Цезарины, которую они оба боготворили. Они не въ состояній были съ ней разстаться, и ни Цезарь, ни Констанція не жалѣли для нея денегъ. Представьте, какое наслажденіе испытывалъ Цезарь, самъ вышедшій изъ крестьянъ, когда его ненаглядная Цезарина исполняла на фортепіано сонату Штейбельта или пѣла какой-нибудь романсъ. Какъ пріятно ему было видѣть, что она правильно пишетъ на родномъ языкѣ, прекрасно рисуетъ и карандашемъ, s красками. Какое удовольствіе испытывалъ онъ, когда дочь читала ему произведенія лучшихъ французскихъ писателей и объясняла ихъ красоты. Что могло сравниться съ счастьемъ переживать опять свою молодость въ этомъ чудномъ, чистомъ созданіи, слѣдить съ страстной любовью за развитіемъ этого нѣжнаго цвѣтка? Какое наслажденіе было сознавать, что этотъ ангелъ -- родная дочь, которая никогда не станетъ ни презирать отца, ни смѣяться надъ его невѣжествомъ! Еще до прихода въ Парижъ Цезарь умѣлъ читать, писать и считать; этимъ и окончилось его образованіе: онъ былъ всегда такъ занятъ, что не могъ научиться ничему, кромѣ своего парфюмернаго дѣла. Живя постоянно съ людьми, которымъ литература и науки были совершенно чужды, которые знали только свою спеціальность, нашъ парфюмеръ сталъ тоже узкимъ практикомъ. Вращаясь въ средѣ парижскихъ буржуа, онъ усвоилъ ихъ языкъ, мнѣнія и предразсудки. А извѣстно, каковы мнѣнія и познанія этого круга. Парижскій буржуа восхищается, положимъ, Мольеромъ, Вольтеромъ, Руссо, но восхищается со словъ другихъ; самъ же только покупаетъ творенія великихъ писателей, но отнюдь не читаетъ ихъ. А какимъ глупостямъ способны вѣрить буржуа! Они убѣждены въ томъ, напримѣръ, что великій трагикъ Тальма ѣлъ сырое мясо, а m-lle Марсъ заказывала соусы изъ жемчуга, въ подражаніе одной знаменитой египетской актрисѣ; что императоръ въѣзжаетъ на лошади на лѣстницу Версальской оранжереи, и что у него карманы кожаные и набиты нюхательнымъ табакомъ. Астрономы, по ихъ мнѣнію, ѣдятъ пауковъ; писатели и артисты всегда умираютъ въ больницѣ, и всѣ они -- безбожники: надо бояться пускать ихъ въ домъ. Іосифъ Лёба съ ужасомъ говорилъ о томъ, что его сводная сестра Августина вышла замужъ за живописца Соммервье. Этихъ примѣровъ достаточно, чтобы получить понятіе объ умственномъ уровнѣ буржуа. Если бы какой-нибудь поэтъ прошелся по улицѣ Ломбардъ, то, вѣроятно, не разъ унесся бы мечтою въ Азію: то запахъ ветивера перенесъ бы его въ Индію, въ каравансарай, и воображенію предстали бы прекрасныя танцовщицы; то блескъ кошенили или слоновой кости напомнилъ бы о браминахъ, о ихъ религіи и поэмахъ, вызывая цѣлый рядъ дивныхъ образовъ. Но мелкіе торговцы не поэты; они даже не знаютъ, гдѣ растутъ, откуда привозятся тѣ продукты, которыми наполнены ихъ лавки. Бирото, самъ парфюмеръ, не имѣлъ
Оноре де Бальзак.
История величия и падения Цезаря Бирото
владельца парфюмерной лавки, помощника мэра второго округа г. Парижа, кавалера ордена Почетного легиона и пр.
Г-ну Альфонсу де Ламартину
его почитатель де Бальзак.
I.
Цезарь в апогее величия
В зимние ночи суета на улице Сент-Оноре замирает совсем ненадолго, -- едва кончится разъезд карет после спектаклей и балов, начинается движение зеленщиков к Центральному рынку. В ту пору, когда стихает великая симфония парижских шумов, около часа ночи, жена г-на Цезаря Бирото, владельца парфюмерной лавки у Вандомской площади, внезапно пробудилась от страшного сна. Жена парфюмера видела себя сразу в двух лицах: она предстала сама пред собой в лохмотьях; иссохшей, морщинистой рукой она пыталась приоткрыть дверь собственной лавки, где находилась одновременно и на пороге, и на своем обычном месте -- за конторкой; она у себя самой просила милостыню, слышала свой голос и в дверях и у кассы. Г-жа Бирото решила разбудить мужа, но рука ее нащупала лишь пустоту. Тогда она вся похолодела от страха, не в силах была повернуть головы, шея у нее одеревенела, перехватило дыхание и пропал голос; она замерла, пригвожденная к своему ложу за отдернутыми занавесями алькова, глаза ее расширились и неподвижно уставились в одну точку, волосы на голове зашевелились, в ушах звенело, сердце сжималось и часто билось, она обливалась холодным потом.
Страх -- явление столь сильное и болезненно действующее на организм, что все способности человека внезапно достигают либо крайнего напряжения, либо приходят в полный упадок. Физиологов долгое время смущал этот феномен, он опровергал их теории и опрокидывал их догадки; хотя страх -- это всего лишь электрический разряд в организме, он, как всякое электрическое явление, принимает формы странные и причудливые. Объяснение это станет общепринятым, когда ученые постигнут огромную роль электричества в человеческой психике.
Госпожа Бирото испытала жестокий толчок, одно из тех душевных потрясений, которые какой-то непонятной силой ослабляют или напрягают волю и как бы просветляют ум. За очень краткий промежуток времени, если измерять его по часам, но неизмеримо огромный по количеству мгновенных впечатлений, бедная женщина обрела поразительную остроту мысли и столько передумала и вспомнила, сколько в обычном состоянии не могла бы успеть и за целый день. Содержание ее мучительного и безмолвного монолога можно передать в нескольких нелепых, противоречивых, бессвязных словах:
-- Зачем понадобилось Бирото встать ночью? Не объелся ли он телятины? Не худо ли ему? Нет, он разбудил бы меня, если бы занемог. Девятнадцать лет, как мы спим вместе в этой кровати, в этом доме, и ни разу он, бедняжка, не вставал с постели, не предупредив меня! Он не ночевал дома, только когда дежурил в кордегардии. Да ложился ли он спать сегодня? Ну конечно. Господи, до чего ж я глупа!
Она оглядела постель и заметила ночной колпак мужа, сохранивший почти коническую форму головы.
-- Значит, он умер! Покончил с собой! Почему? -- спрашивала она себя. -- Вот уж два года, как его назначили помощником мэра, и с тех пор он сам не свой. Избрать его в муниципалитет, -- да куда это годится, право! Торговля идет хорошо: он подарил мне шаль. Но, быть может, его дела и не так уж хороши? Ну, я бы уж об этом знала. Хотя, поди-ка узнай, что у мужчин на уме? Да и у женщин тоже! Ну, это еще не беда. Но разве мы сегодня не наторговали на пять тысяч франков? А потом, помощник мэра не может наложить на себя руки, ему-то хорошо известно, что это противозаконно. Так где же он?
Она не в силах была ни повернуть головы, ни протянуть руки к шнурку колокольчика, чтобы разбудить кухарку, трех приказчиков или рассыльного при лавке. Под влиянием кошмара, мучившего ее и после пробуждения, она даже не вспомнила о дочери, мирно спавшей в соседней комнате, дверь в которую находилась как раз возле ее кровати. Наконец она крикнула: "Бирото!" Никакого ответа. Ей показалось, что она позвала мужа, на самом деле она лишь мысленно произнесла его имя.
-- Неужели у него есть любовница? Нет, -- возразила она сама себе, -- он слишком глуп и к тому же слишком любит меня. Не говорил ли он госпоже Роген, что никогда не изменял мне, даже в мыслях. Этот человек -- сама честность, сошедшая на землю. Если кто и заслуживает рай, так это он. Ну, в чем может он каяться своему исповеднику? В сущих пустяках. Хоть он и роялист (а почему -- только богу известно), он не больно-то выставляет напоказ свою набожность. Бедный котик, уже в восемь часов он крадется потихоньку к обедне, словно в увеселительное заведение. Он боится бога ради самого бога и даже не думает об аде. Ему ли иметь любовницу, когда он почти не отходит от меня; даже надоел. Я дороже ему всего на свете, он бережет меня как зеницу ока. За девятнадцать лет ни разу голоса не повысил, разговаривая со мной. Даже дочь у него на втором месте. Да ведь Цезарина-то здесь... Цезарина! Цезарина! Не было еще у Бирото таких намерений, которые он скрыл бы от меня. Правду он говорил, когда приходил в "Маленький матрос" и уверял, что со временем я его узнаю и оценю. И вдруг исчез!.. Просто невероятно!
Она с усилием повернула голову и окинула беглым взглядом комнату, полную в этот час причудливых ночных теней; изображая их, писатель познает муки слова, и лишь кисть художника-жанриста может их воссоздать. Какими словами передать ужасные зигзаги пляшущих силуэтов, фантастические очертания раздуваемых ветром гардин, игру трепетных отсветов ночника на складках красного коленкора, огненные блики на бронзовой розетке оконных занавесей, сверкающая середина которой напоминает глаз вора; платье, похожее на коленопреклоненное привидение, -- словом, все странности, терзающие воображение в те минуты, когда оно отдается во власть душевных страданий и усугубляет их.
Госпоже Бирото почудился яркий свет в соседней комнате, и она тотчас подумала: "Пожар!" -- но тут ее внимание привлек красный фуляровый платок, который она приняла за лужу крови, и грабители целиком заняли ее мысли; больше того, в расстановке мебели она усмотрела следы недавней борьбы. Когда она вспомнила, какие деньги лежат в кассе, ее охватил священный трепет, вытеснивший леденящий ужас кошмара; совершенно потеряв голову, в одной сорочке, она бросилась на помощь мужу, который, решила она, борется с убийцами.
-- Бирото, Бирото! -- закричала она наконец голосом, полным тревоги.
Она нашла парфюмера в соседней комнате со складным метром в руке: он что-то измерял; его бумажный зеленый в коричневую крапинку халат распахнулся, от холода покраснели ноги, но Бирото до того был увлечен своим делом, что ничего не чувствовал. Наконец он оглянулся и спросил: "Что случилось, Констанс?" Лицо его, растерянное лицо человека, вдруг оторвавшегося от сложных вычислений, было удивительно глупо, и г-жа Бирото расхохоталась.
-- Господи! -- воскликнула она. -- Ну и чудак же ты, Цезарь! Почему ты не предупредил меня, что встаешь? Я чуть не умерла со страху, не знала, что и подумать. Что ты здесь делаешь, на сквозняке? Того и гляди, простудишься. Слышишь, Бирото?
Иду, женушка, иду, -- сказал парфюмер, возвращаясь в спальню.
-- Грейся и рассказывай, что за блажь пришла тебе в голову, -- продолжала г-жа Бирото, выгребая из-под золы еще тлеющие головешки и усердно раздувая огонь. -- Я совсем замерзла. Ну, не глупо ли было вскочить с постели в одной сорочке? Но мне почудилось, что тебя убивают.
Парфюмер поставил подсвечник на камин, запахнул халат и машинально подал жене ее фланелевую юбку.
-- Возьми, душенька, оденься. Двадцать два на восемнадцать, -- продолжал он прерванный монолог, -- да у нас получится великолепная гостиная.
-- Что с тобой, Бирото? В своем ли ты уме? Ты бредишь?
-- Нет, жена, я подсчитываю.
-- Подождал бы лучше до утра со своими глупостями, -- воскликнула она, завязывая юбку под ночной кофтой, и, приоткрыв дверь, заглянула в комнату дочери. -- Цезарина спит, -- прибавила г-жа Бирото, -- она нас не услышит. Ну, не томи меня, Бирото. Что случилось?
-- Мы дадим бал.
-- Бал! Мы? Да ты и впрямь бредишь, дружок.
-- Нет, я в здравом уме, милочка. Понимаешь ли, надо жить так, как обязывает наше положение в обществе. Правительство отличило меня, я принадлежу к правительству, мы должны проникнуться его духом и содействовать его намерениям, всячески их поддерживая. Герцог де Ришелье только что добился прекращения оккупации Франции иноземными войсками, и господин де ла Биллардиер считает, что должностные лица, так сказать представители города Парижа, должны почесть за долг ознаменовать освобождение страны, каждый в сфере своего влияния. Проявим же истинный патриотизм, и пусть сгорят со стыда все эти проклятые интриганы, все эти так называемые либералы! Или ты полагаешь, что я не люблю родины? Я покажу либералам, моим врагам, что любить короля -- значит любить Францию!
-- Бедный мой Бирото, так, по-твоему, у тебя есть враги?
-- Да, жена, да, у нас есть враги. И половина наших друзей в квартале -- наши враги. Все они твердят в один голос: "Бирото везет, Бирото -- ничтожество, а вот смотрите -- он уже помощник мэра, все ему удается". Ну что ж, их ждет еще удар! Знай, я тебе первой говорю -- я кавалер ордена Почетного легиона: король вчера подписал указ.
-- Ах, тогда нам и вправду надо дать бал, друг мой, -- согласилась взволнованная г-жа Бирото. -- Но за какие заслуги тебе пожаловали орден?
-- Когда господин де ла Биллардиер сообщил мне вчера эту новость, -- продолжал смущенный Бирото, -- я тоже спросил себя: за какие заслуги? Но, размышляя по дороге домой, я решил, что достоин награды, и одобрил правительство. Прежде всего, ведь я роялист, в вандемьере я был ранен у церкви Святого Роха [1], а это немалое дело -- сражаться в такие дни за короля. Потом, как говорят среди купечества, я неплохо справлялся со своими обязанностями в коммерческом суде. Наконец, ныне -- я помощник мэра, а король пожаловал четыре ордена муниципалитету города Парижа. Выбирая помощников мэра, достойных награды, префект внес меня в список первым. Король ведь должен меня знать: благодаря старику Рагону я поставляю ему пудру, которую он благоволит употреблять, мы одни знаем рецепт пудры покойной королевы, нашей августейшей страдалицы! А уж мэр-то меня поддерживает. Чего ты хочешь? Ежели король награждает меня орденом без ходатайства с моей стороны, сдается мне, я не могу отказаться. Это было бы непочтительно по отношению к его величеству. Разве я хотел стать помощником мэра? Итак, жена, раз уж дует попутный ветер, как говорит в веселую минуту твой дядя Пильеро, то, я полагаю, мы должны быть на высоте. Если я могу быть полезен правительству, то готов стать, чем господь прикажет: супрефектом -- так супрефектом, если уж таково мое предназначение. Ты глубоко ошибаешься, жена, полагая, что истинный гражданин может счесть выполненным свой долг перед родиной, если он двадцать лет кряду продает парфюмерные товары заинтересованным в них покупателям. Если государство требует от нас наших познаний, мы обязаны принести их на алтарь отечества, как обязаны уплачивать налог и на движимое имущество, и на двери, и окна, и прочее. Неужели тебе всю жизнь хочется оставаться за конторкой? Слава богу, насиделась ты в лавке достаточно. Бал будет нашим с тобой праздником. Конец розничной торговле, хватит. Я сожгу нашу вывеску "Королева роз" и вместо "Цезарь Бирото, парфюмер, преемник Рагона" просто напишу большими золотыми буквами: "Парфюмерные товары". На антресолях устроим контору, кассу и уютный кабинет для тебя. Под склад для товаров отведем комнату за лавкой, теперешнюю столовую и кухню. Мы снимем весь второй этаж соседнего дома, пробьем туда дверь. Лестницу же перенесем так, чтобы свободно переходить из одного дома в другой. Получится большая, шикарно отделанная квартира! Я заново обставлю твою комнату, устрою тебе будуар, и Цезарине отведем хорошенькую комнатку. Кассирша, которую мы наймем, старший приказчик и твоя горничная (да, сударыня, у вас будет горничная!) поселятся на третьем этаже. На четвертом -- будет кухня, комната для кухарки и рассыльного. На пятом этаже устроим склад для бутылок, хрусталя и фарфора. Упаковочную -- на чердак! Прохожие не увидят больше, как работницы наклеивают этикетки, готовят пакетики, сортируют флаконы, закупоривают пузырьки. Что было еще терпимо на улице Сен-Дени, для улицы Сент-Оноре -- уже плохой тон. Наш магазин должен напоминать салон. Скажи-ка, разве одни мы, парфюмеры, находимся в чести? Разве среди офицеров национальной гвардии нет торговцев уксусом или горчицей, к которым благосклонен двор? Возьмем их за образец, расширим нашу торговлю и одновременно войдем в высшее общество.
-- Постой, Бирото, знаешь, что мне пришло в голову, пока я тебя слушала? Ты, видно, сам не знаешь, чего захотел! Вспомни, что я говорила, когда тебя собирались назначить мэром: "Спокойствие дороже всего! Тебе так же пристало быть на виду у всех, -- сказала я тогда, -- как моей руке стать крылом ветряной мельницы. Высокое положение тебя погубит!" Ты не послушал меня, вот и пришла наша гибель. Чтобы приобрести политический вес, нужны деньги, а много ли у нас денег? Зачем понадобилось тебе сжигать вывеску, которая стоила шестьсот франков, и отказываться от "Королевы роз" -- твоей истинной славы? Оставь честолюбие другим. Не суй руку в огонь -- обожжешься, разве не верно? А в наши дни и вовсе сгорают в политике. Завелась у нас сотня тысяч франков? Хочешь увеличить состояние? Хорошо, поступи, как в 1793 году: курс государственной ренты сейчас семьдесят два франка, вот и приобрети ренту. Будешь получать десять тысяч франков дохода и нашим делам не повредишь. Воспользуйся случаем, выдай дочь замуж, продай фирму, и уедем к тебе на родину. Ведь уже пятнадцать лет ты только и твердишь что о покупке "Трезорьера" -- такое чудесное именьице в окрестностях Шинона: тут тебе и леса, и луга, и виноградники, и две мызы, и доходу оно дает тысячу экю; нам обоим усадьба нравится, и мы можем купить ее за шестьдесят тысяч франков... А вам, сударь, вдруг взбрело на ум занять место в правительственных кругах. Не забывай, мы всего лишь парфюмеры. Если бы шестнадцать лет тому назад, когда ты еще не изобрел ни "Двойного крема султанши", ни "Жидкого кармина", тебе сказали бы: "У вас будет достаточно средств, чтобы купить "Трезорьер", да ты с ума сошел бы от радости. Теперь же, когда ты в состоянии приобрести это имение, -- а тебе ведь так хотелось купить его, ты ведь рта не мог раскрыть, чтобы не заговорить о нем, -- теперь ты собираешься истратить на глупости деньги, заработанные нами в поте лица, -- я вправе сказать нами, я-то всегда сидела за конторкой, словно собачонка на привязи. Чем пускаться в сомнительные спекуляции, не лучше ли жить месяцев восемь в году в Шиноне, а в столице иметь пристанище у дочери, которую мы выдадим замуж за парижского нотариуса. Выжди повышения курса государственных бумаг, тогда ты сможешь дать дочери ренту в восемь тысяч франков, и нам останется еще две тысячи; на средства же, вырученные от продажи фирмы, купим "Трезорьер". Перевезем туда, милый котик, нашу обстановку, она ведь тоже денег стоит, и заживем что твои князья. А в Париже нужно не меньше миллиона, чтобы занять видное положение.
-- Я так и знал, что ты это скажешь, жена, -- заметил Цезарь Бирото. -- Все же я не настолько глуп (хотя ты и считаешь меня круглым дураком), чтобы не подумать обо всем. Слушай же внимательно. Александр Кротта самый подходящий для нас зять, куда уж лучше! И к нему перейдет контора Рогена. Но неужели ты думаешь, что он удовлетворится приданым в сто тысяч франков, а мы можем дать такую сумму только при условии, что продадим все свое имущество и затратим эти средства на устройство дочери. Конечно, я готов так сделать, лучше мне до конца дней своих есть черствый хлеб, но пусть уж наша дочь, как ты сама сказала, будет женой парижского нотариуса и счастливой, как королева. Пойми же, сто тысяч франков или восемь тысяч франков ренты -- сущие пустяки, на такие деньги не купишь конторы Рогена. Маленький Ксандро, как мы его называем, подобно всем нашим знакомым, считает нас куда богаче, чем мы есть на самом деле. Если его отец, этот толстый фермер, старый скаред, не продаст своих земель за сто тысяч франков, Ксандро не быть нотариусом, ибо контора Рогена стоит четыреста, а то и пятьсот тысяч франков. Если Кротта не заплатит половины суммы наличными, как он выпутается? За Цезариной мы должны дать двести тысяч франков приданого, да и я сам хочу уйти на покой обеспеченным парижским буржуа, имея пятнадцать тысяч франков ренты. А если я тебе докажу ясно как день, что все это возможно, прикусишь ли ты язычок?
-- Ну, раз ты нашел золотые россыпи в Перу...
-- Да, милочка, да, -- ответил радостно взволнованный, сияющий Бирото, обнимая жену за талию и легонько похлопывая ее рукой. -- Я не хотел заговаривать с тобой об этом деле, пока не довел его до конца, но, право, завтра все уже будет в порядке. Так вот, Роген предложил мне надежную спекуляцию; он и сам принимает в ней участие вместе с Рагоном, с дядей Пильеро и еще двумя клиентами. Мы покупаем в районе церкви Мадлен участки земли, которые, по расчетам Рогена, достанутся нам за четверть той цены, какой они достигнут через три года -- к сроку окончания аренды, когда мы станем их полноправными владельцами. Каждому из шести пайщиков дается обусловленная доля. Я вкладываю триста тысяч франков и получу три восьмых всей земли. Если кому-нибудь из нас понадобятся деньги, Роген их достанет под залог нашей части. Но, знаешь, своя рука -- владыка, свой глаз -- алмаз, и я решил стать владельцем половинной доли, вместе с Пильеро и стариком Рагоном, а записана она будет на мое имя. Роген будет находиться в доле с неким Шарлем Клапароном, моим совладельцем, который, так же как и я, выдаст обязательства своим компаньонам. Документы на приобретенные земельные участки оформляются частным порядком до тех пор, пока мы не станем полными хозяевами всей земли. Роген рассмотрит контракты, подлежащие реализации, ибо еще наверняка неизвестно, удастся ли нам освободиться от регистрации участков и переложить эту обязанность на тех, кто станет покупать у нас землю по частям... Но это слишком долго тебе объяснять. После оплаты земли нам останется лишь сидеть сложа руки, а через три года у нас будет миллион. Цезарине исполнится двадцать лет, мы продадим нашу фирму и с божьей помощью скромно вступим на путь величия.
-- Отлично, но где ты возьмешь триста тысяч франков? -- спросила г-жа Бирото.
-- Ты ничего не смыслишь в делах, кошечка. Я внесу сто тысяч франков, которые лежат у Рогена, сорок тысяч получу под залог дома и сада в предместье Тампль, где находится наша фабрика, а кроме того, двадцать тысяч франков лежат у меня в портфеле, -- итого сто шестьдесят тысяч франков. Остается найти еще сто сорок тысяч; на эту сумму я подпишу векселя приказу банкира Шарля Клапарона, он внесет их стоимость за вычетом учетного процента. Вот триста тысяч франков и уплачены, -- долг пойдет впрок, коль заплатишь в срок. Когда наступит срок векселям, мы погасим их из наших доходов. Если же не удастся рассчитаться, Роген достанет мне денег из пяти процентов под залог моих земельных участков. Но мы обойдемся без займа; я открыл средство для ращения волос -- "Комагенное масло". Ливингстон уже установил в подвале гидравлический пресс -- будем добывать масло из орехов, -- под сильным давлением сразу выжмем из них все масло. Рассчитываю за год заработать не меньше ста тысяч. Я уже обдумываю объявление. Начнем его так: "Долой парики!" -- и произведем фурор. А ты и не замечала, что я страдаю бессонницей. Вот уж три месяца, как успех "Макассарского масла" не дает мне покоя. Я хочу пустить ко дну это "Макассарское".
-- Так вот над какими планами ты уже два месяца ломаешь себе голову и даже словечком о них не обмолвишься! Прекрасные планы! Недаром я видела себя во сне нищенкой, на пороге собственной лавки: это небесное предзнаменование. Скоро мы дотла разоримся и все глаза себе выплачем. Нет, пока я жива, не бывать этому, слышишь, Цезарь?! За всем этим скрываются какие-то темные дела, о которых ты и не догадываешься; ты человек такой честный и порядочный, что не можешь заподозрить кого-либо в плутнях. С какой радости обещают тебе миллионы? Ты рискуешь всем состоянием, берешь обязательства не по средствам, а вдруг твое "Масло" не пойдет, не достанешь денег, нельзя будет реализовать стоимость земли, -- как ты тогда оплатишь векселя? Может, ореховыми скорлупками? Ты стремишься к более высокому положению в обществе, отказываешься торговать под своим именем, хочешь уничтожить вывеску "Королева роз" и в то же время готов низко кланяться, лебезить перед публикой, выставлять напоказ имя Цезаря Бирото на всех столбах, заборах, на всех огороженных для построек местах.
-- Вовсе не так! Я открою отделение магазина под вывеской Попино где-нибудь в районе Ломбардской улицы и поручу его маленькому Ансельму. Тем самым я отблагодарю чету Рагонов, пристроив их племянника к делу, которое его обеспечит. Бедных стариков Рагонов, видно, здорово потрепало за последнее время...
-- Поверь мне, все эти люди подбираются к твоим деньгам.
-- Да какие же "эти люди", моя прелесть? Не твой ли дядя Пильеро, который души в нас не чает и обедает у нас каждое воскресенье? Или добряк Рагон, наш предшественник? У него за плечами сорокалетняя безупречная деятельность, он наш всегдашний партнер по бостону! Или, может быть, Роген? Да ведь он почтенный человек пятидесяти семи лет и уже четверть века состоит парижским нотариусом. А парижский нотариус -- это, сказал бы я, самый цвет общества, если бы только все порядочные люди не были достойны одинаковой чести. В случае нужды мне помогут компаньоны! Так где же заговор, дружочек? Давай поговорим по душам! Честное слово, у меня накипело на сердце. Ты всегда была пуглива, как кошка! Едва только в лавке у нас набиралось на два су товаров, как ты начинала видеть в каждом покупателе вора... Приходится на коленях умолять: позволь обогатить тебя! Ты парижанка, а честолюбия в тебе ни на грош. Без твоих вечных страхов я был бы счастливейшим человеком в мире! Послушай я тебя, мы никогда бы не пустили в продажу ни "Крема султанши", ни "Жидкого кармина". Лавка всегда кормила нас, но эти два открытия и наши мыла дали нам сто шестьдесят тысяч франков чистоганом. Без моей изобретательности, -- ведь что ни говори, а я талантливый парфюмер, мы оставались бы мелкими розничными торговцами, еле-еле сводили бы концы с концами, и никогда не бывать бы мне именитым купцом, не баллотироваться в члены коммерческого суда, не заседать в суде, не стать помощником мэра. Знаешь, кем бы я был? Лавочником, как дядюшка Рагон, не в обиду ему будь сказано, так как я уважаю его лавку, этой лавке мы обязаны нашим благосостоянием! Поторговав лет сорок парфюмерией, мы, подобно Рагону, имели бы три тысячи франков дохода; и при нынешней дороговизне, когда цены возросли вдвое, мы перебивались бы кое-как, не лучше стариков Рагонов. Чем дальше, тем у меня сильнее болит душа за них. Надо разобраться в их делах; завтра же хорошенько расспрошу обо всем Попино. Ты отравляешь счастье тревогой, все боишься, не утеряешь ли завтра то, чем обладаешь сегодня. Следуй я твоим советам, не было бы у меня ни кредита, ни ордена Почетного легиона, ни политической карьеры впереди. Да, покачивай головой сколько угодно... Если наше дело выгорит, я еще стану депутатом от Парижа. Недаром зовут меня Цезарь, все мне удается. Нет, это просто непостижимо, -- чужие люди ценят мой ум, а дома жена, единственный человек, ради счастья которого я из кожи вон лезу, считает меня глупцом!
Слова эти, прерываемые красноречивыми паузами и вылетавшие словно пули, как у всякого, кто, обвиняя, оправдывается, выражали такую глубокую, безграничную привязанность, что г-жа Бирото была в душе тронута; однако, по женскому обычаю, она воспользовалась любовью мужа, чтобы взять над ним верх.
-- Вот что, Бирото, -- возразила она, -- если ты меня любишь, позволь мне быть счастливой на свой лад. Ни ты, ни я не получили светского воспитания, мы не умеем ни разговаривать, ни держать себя в обществе; подумай, где уж нам преуспевать в высших кругах? А как мне хорошо будет в "Трезорьере"! Я всегда любила животных и птиц и с радостью стану возиться с цыплятами и хозяйством. Давай продадим фирму, выдадим Цезарину замуж, и брось ты свое "имогенное масло". На зиму мы будем приезжать к зятю в Париж, заживем счастливо, спокойно, никакие перемены ни в политике, ни в торговле нас не будут тревожить. К чему тебе душить других? Разве нам не хватает нашего состояния? Или, став миллионером, ты будешь по два раза в день обедать, заведешь себе еще вторую жену? Бери пример с дяди Пильеро, он благоразумно довольствуется своим небольшим состоянием, и жизнь его заполнена добрыми делами. Разве нуждается он в роскошной квартире? А я уверена, что ты решил заказать новую обстановку, я видела у нас в лавке Брашона, не за парфюмерией же он приходил.
-- Верно, душенька, угадала, -- я заказал для тебя обстановку; завтра мы начнем переделывать квартиру под руководством архитектора, рекомендованного мне господином де ла Биллардиером.
-- Господи, сжалься над нами! -- воскликнула г-жа Бирото.
-- Ну рассуди сама, душенька. Неужели в тридцать семь лет такая привлекательная женщина, как ты, должна похоронить себя в Шиноне? Да и мне самому всего тридцать девять. Передо мной открывается блестящий путь, не пропускать же такой случай! Действуя осмотрительно, я положу начало солидной фирме, уважаемой парижским купечеством, сделаюсь основателем торгового дома Бирото и стану не менее чтимым, чем Келлеры, Демаре, Рогены, Кошены, Гильомы, Леба, Нусингены, Саяры, Попино, Матифа, а ведь ими гордятся или гордились целые районы столицы. Полно! Это верное дело, золотое дно!
-- Верное!
-- Да, верное. Вот уже два месяца, как я его обмозговываю. Будто бы между прочим, осведомляюсь о постройках в ратуше у архитекторов, у подрядчиков. Господин Грендо, молодой архитектор, который будет переделывать наш дом, в отчаянии, что за отсутствием средств не может принять участие в нашей спекуляции.
-- Он рассчитывает, что начнут строиться, вот и подзадоривает вас, чтобы потом ощипать.
-- Ну, таких людей, как Пильеро, Шарль Клапарон и Роген, не проведешь! Пойми ты, -- верный успех, как с "Кремом султанши".
-- Но, дружок, зачем понадобилось Рогену пускаться в спекуляции, когда он оплатил стоимость конторы и сколотил себе состояние? Не раз видела я его озабоченного, что твой министр, идет -- глаз не подымает; дурной это знак -- Роген что-то таит. И лицо у него вот уже лет пять как у старого развратника. Кто поручится, что он не улизнет, захватив ваши денежки? Такие дела случались. Знаем ли мы его как следует? Пусть он пятнадцать лет считался нашим приятелем, а я за него не поручусь. Послушай, у него зловонный насморк, он не живет с женой, должно быть, содержит любовниц, а те его разоряют; иначе почему ему быть таким озабоченным? Утром, одеваясь, я сквозь занавеси вижу из окна, как он возвращается пешком домой. Откуда? -- никто не знает. Похоже, что у него есть вторая семья и что у него и жены свои особые траты. Так ли должен вести себя нотариус? Если у Рогенов пятьдесят тысяч франков доходу, а проедают они шестьдесят тысяч, то через двадцать лет они проживут все свое состояние, и Роген будет гол как сокол; но, привыкнув блистать в свете, он безжалостно обчистит своих друзей, ведь своя рубашка ближе к телу. Он водится с этим проходимцем дю Тийе, нашим бывшим приказчиком; я не вижу ничего хорошего в этой дружбе. Если Роген не знает цену дю Тийе, значит, он слеп, а если раскусил его, почему так носится с ним? Ты скажешь, его жена любит дю Тийе; что ж, я не жду ничего хорошего от человека, который терпит, что жена порочит его имя. А потом, что за простофили теперешние владельцы участков, -- отдают за сто су то, что стоит сто франков. Если ты встретишь ребенка, не знающего стоимости луидора, разве ты умолчишь о ней? Не в обиду будь тебе сказано, ваша затея смахивает на жульничество.
-- Господи! До чего женщины бывают порой забавны и как они все на свете путают! Если бы Роген не принимал участия в деле, ты твердила бы: "Смотри, Цезарь, смотри. Роген остался в стороне, не сомнительное ли это предприятие?" Когда же он входит в дело и тем самым гарантирует его успех, ты говоришь...
-- Но при чем тут какой-то Клапарон?
-- Да ведь нотариус не имеет права под своим именем участвовать в спекуляции.
-- Зачем же он поступает противозаконно? Что ты скажешь на это, законник?
-- Дай мне договорить. Роген участвует в покупке участков, а ты мне заявляешь -- нестоящее это дело! Разумно ли это? Ты еще прибавляешь: "Это противозаконно". Но Роген примет и явное участие, если понадобится. Ты заявляешь: "Он богат!" Но ведь то же самое могут сказать и обо мне? Что бы я ответил Рагону и Пильеро, если бы они спросили меня: "К чему вы затеяли это дело, когда у вас и так денег хоть отбавляй?"
-- Купец -- это совсем иное, чем нотариус, -- возразила г-жа Бирото.
-- Словом, совесть моя совершенно спокойна, -- продолжал Цезарь. -- Люди продают землю по необходимости; мы обкрадываем их не больше, чем тех, у кого покупаем облигации ренты не за сто, а за семьдесят пять франков. Сегодня мы приобретаем земли по одной цене, через два года она возрастет так же, как повышается курс ренты. Знайте, Констанс-Барб-Жозефина Пильеро, вы никогда не уличите Цезаря Бирото в поступке, противоречащем чести, закону, совести или порядочности. Человека, стоявшего во главе фирмы восемнадцать лет, подозревают в нечестности, и где же? в его собственной семье!
-- Полно, успокойся, Цезарь! Я твоя жена, прожила с тобой столько лет, я хорошо знаю и понимаю тебя. В конце концов здесь ты хозяин. Наше состояние -- дело твоих рук. Оно твое, распоряжайся им. Хоть доведи ты нас -- меня и дочь -- до крайней нищеты, мы и тогда не сделаем тебе ни малейшего упрека. Но послушай, когда ты придумал "Крем султанши" и "Жидкий кармин", чем ты рисковал? -- пятью, шестью тысячами франков, и только. Сегодня же ты ставишь на карту все свое состояние, ты играешь не один, а с партнерами, которые могут перехитрить тебя. Задавай балы, переделывай квартиру, истрать десять тысяч франков -- это бесполезно, но не разорительно. Но против твоих спекуляций землей я решительно возражаю. Ты парфюмер, так и оставайся парфюмером, не к чему тебе становиться перекупщиком земельных участков. У нас, женщин, всегда бывают верные предчувствия. Я предупредила тебя, а дальше поступай как знаешь. Ты был членом коммерческого суда, ты знаешь законы, ты всегда удачно вел свои дела. А я что ж... я должна слушаться тебя, Цезарь. Но я не успокоюсь, пока наше состояние не будет обеспечено и пока мы не выдадим Цезарину замуж за хорошего человека. Дай бог, чтобы сон мой не оказался пророческим!
Такая покорность раздосадовала Бирото, и он прибегнул к невинной хитрости, обычной для него в подобных обстоятельствах.
-- Послушай, Констанс, я еще не дал слово, но все уже налажено.
-- О Цезарь, все уже сказано; не будем больше к этому возвращаться. Честь дороже богатства. Ложись спать, дружок, дрова уже прогорели. Поговорим в постели, если хочешь. Ах, этот зловещий сон! Господи! Видеть во сне самое себя! Нет, это ужасно!.. Мы с Цезариной будем служить молебны за успех твоего дела.
-- Конечно, господняя помощь не повредит, -- важно изрек Бирото, -- но знаешь ли, жена, ореховое масло -- тоже сила. Я пришел к новому своему открытию так же случайно, как и к "Двойному крему султанши": тогда меня осенило, когда я перелистывал книгу, а теперь -- когда рассматривал гравюру "Геро и Леандр". Помнишь, там женщина льет масло на голову своего возлюбленного? Разве это не мило? Нет ничего вернее предприятий, которые играют на тщеславии, самолюбии, желании нравиться. Эти чувства никогда не умирают.
-- Увы! я это прекрасно вижу.
-- В известном возрасте мужчина пойдет на все, чтобы восстановить потерянную шевелюру. Парикмахеры говорили мне, что сейчас у них покупают не только "Макассарское масло", но всевозможные снадобья для окраски и ращения волос. После заключения мира мужчины еще больше увиваются за красивыми женщинами, а дамы лысых не любят, хе-хе, -- верно, дружочек? Итак, спрос на этот товар объясняется политическим положением. Мое средство от выпадения волос будут покупать, как хлеб, тем более что оно несомненно получит одобрение Академии наук. Добрейший господин Воклен, надеюсь, поможет мне и на этот раз. Завтра я отправлюсь к нему за советом и преподнесу ему гравюру, которую я наконец нашел для него после двухлетних поисков в Германии. Он как раз занимается анализом волос. Я знаю об этом от Шифревиля -- его компаньона по фабрике химических продуктов. Если изыскания Воклена подтвердят мою догадку, на наше масло набросятся и мужчины, и женщины. Еще раз тебе говорю, открытие мое -- целое состояние. Господи, да я из-за него сон потерял. Ах, счастье наше, что у маленького Попино превосходные волосы! Нам бы еще нанять кассиршу с косами до пят, да пусть она говорит, -- не в обиду будь сказано ни господу, ни ближнему нашему, -- что ей помогло "комагенное масло" (это будет именно масло), и тогда седовласые старцы набросятся на него, как осы на мед. А что ты скажешь, голубушка, о бале? Я не злой человек, но я не прочь увидеть среди гостей этого пройдоху дю Тийе, который кичится своим богатством и всегда избегает меня на бирже. Он знает, что мне известны кое-какие его некрасивые делишки. Пожалуй, я был слишком добр к нему. Как странно, женушка, что всегда бываешь наказан за добрые дела, -- на этом свете, понятно. Я был для него, словно отец родной, ты даже не представляешь, сколько я для него сделал.
-- Меня мороз по коже подирает от одного разговора о нем. Если бы ты знал, чем он собирался отплатить тебе за добро, ты не скрывал бы, что он украл в твоей кассе три тысячи франков. Я ведь догадалась, как ты уладил дело. Право, если бы ты отдал его в руки полиции, ты оказал бы добрым людям немалую услугу.
-- Как же он собирался мне отплатить?
-- Не стоит вспоминать. Если ты способен выслушать меня сегодня, я дам тебе добрый совет, Бирото: не водись ты с этим дю Тийе.
-- Не странно ли будет отвернуться от человека, который служил у меня приказчиком и именно под мое поручительство получил двадцать тысяч франков, чтобы начать собственное дело? Нет уж, будем творить добро ради добра. И ведь дю Тийе мог исправиться...
-- Придется нам, верно, все перевернуть вверх дном.
-- Как так перевернуть все вверх дном? Нет, мы все разыграем как по нотам. Ты, видно, уже забыла, что я тебе говорил о лестнице и найме помещения в соседнем доме, -- я уж договорился с торговцем зонтиками, Кейроном. Завтра вместе с ним я пойду к господину Молине, владельцу дома. Да, дел у меня завтра побольше, чем у министра...
-- Ты мне голову вскружил своими планами, -- ответила Констанс, -- просто ум за разум заходит. И я уже совсем сплю.
-- Доброе утро, -- ответил муж. -- Слышишь, Констанс, я говорю тебе "доброе утро", так как на дворе уже светло. Смотри-ка, уже заснула дорогая детка! Спи спокойно, ты у нас еще будешь богачкой, или я потеряю право называться Цезарем.
Через несколько минут Констанс и Цезарь мирно похрапывали.
Беглый взгляд, брошенный на прошлое этой супружеской четы, подтвердит впечатление, которое сложилось у читателей от дружеского препирательства между героями описанной сцены. Рисуя купеческие нравы, наш очерк объяснит еще, в силу какого необычайного стечения обстоятельств Цезарь Бирото стал владельцем парфюмерной лавки и офицером национальной гвардии, а затем сделался помощником мэра и кавалером ордена Почетного легиона. Всесторонне рассмотрев его характер и причины его возвышения, нетрудно будет понять, что в торговом мире потрясения, которые преодолевают люди сильные, для людей слабых и недалеких оказываются непоправимыми катастрофами. Сами события ничего еще не решают. Их последствия зависят исключительно от людей; несчастье -- ступень к возвышению гения, очистительная купель -- для христианина, клад -- для ловкого человека, бездна -- для слабого.
Жак Бирото, фермер-арендатор из окрестностей Шинона, женился на горничной помещицы, у которой он вскапывал виноградники. У Бирото было три сына, жена умерла при рождении третьего ребенка, и муж не намного ее пережил. Помещица сердечно относилась к горничной: она воспитала старшего сына фермера -- Франсуа вместе со своими детьми, а затем определила его в семинарию. В годы революции Франсуа Бирото скрывался и вел бродячую жизнь неприсягнувших священников, которых преследовали и гильотинировали за малейшую провинность. Ко времени начала этой истории он был викарием Турского собора и только раз выезжал из города, чтобы повидаться с братом Цезарем. Парижская сутолока до того ошеломила почтенного священника, что он не решался выйти из комнаты; он называл кабриолеты "полукаретами" и всему удивлялся. Погостив с неделю, он вернулся в Тур, дав себе слово больше никогда не приезжать в столицу.
Второй сын виноградаря, Жан Бирото, вступил в армию и во время первых войн революции быстро дослужился до чина капитана. В сражении у Требии
[2] Макдональд вызвал добровольцев для захвата одной из батарей, капитан Жан Бирото пошел в атаку со своей ротой и был убит. Рок как будто преследовал всех Бирото -- они становились жертвой либо людей, либо событий, на каком бы поприще ни подвизались.
Самый младший из Бирото -- герой нашей истории. В четырнадцать лет, научившись читать, писать и считать, он покинул родной край и отправился пешком на поиски счастья в Париж, с луидором в кармане. Рекомендация турского аптекаря помогла ему поступить рассыльным в парфюмерную лавку супругов Рагон. Все имущество Цезаря состояло тогда из пары башмаков с подковками, штанов и синих чулок, жилета в цветочках, крестьянской куртки, трех рубах из грубого, прочного холста и дубинки. Волосы у него были подстрижены в кружок, как у певчего, но он отличался крепким сложением уроженца Турени, и если им часто владела лень, свойственная его землякам, то ее преодолевало желание сколотить состояние; ему не хватало ума и образования, зато он отличался природной честностью и чувствительностью, унаследованными от матери -- женщины с "золотым сердцем", по выражению туренцев. Цезарь получал у хозяина харчи, шесть франков жалованья в месяц и спал на дрянной койке на чердаке, по соседству с кухаркой; приказчики показывали ему, как упаковывать товары, посылали с поручениями, заставляли подметать лавку и улицу и, приучая его к работе, как водится в лавках, непрерывно подшучивали над ним, без чего, как известно, не обходится обучение. Супруги Рагон обращались с ним, как с собачонкой. Никто не считался с усталостью ученика, хотя к вечеру, после беготни, ноги у него отчаянно ныли и ломило поясницу. Жестокое правило "каждый за себя" -- эта евангельская заповедь больших городов -- привело к тому, что жизнь в Париже показалась Цезарю очень тяжелой. По вечерам он плакал, вспоминая Турень, где крестьянин работает в меру своих сил, где каменщик, не торопясь, возводит стены, где отдых мудро сочетается с работой; но, засыпая, он не успевал даже помыслить о бегстве, так как с утра снова носился по городу с поручениями, повинуясь хозяевам инстинктивно, как сторожевой пес. Если иной раз у него вырывались жалобы, старший приказчик говорил ему, весело ухмыляясь:
-- Да, паренек, не все выглядит розовым у "Королевы роз", и жаворонки не падают в рот жареными: надо сначала побегать за ними, словить, а потом еще суметь их приготовить.
Кухарка, толстая пикардийка, забирала себе лучшие куски и обращалась к Цезарю только для того, чтобы поругать Рагонов, у которых ничем не разживешься. Как-то в воскресенье, к концу первого месяца службы Цезаря, эта девушка, которую оставили стеречь дом, разговорилась с ним. Когда Урсула вымылась и принарядилась, она показалась очаровательной бедному малому, который, не будь этого случая, споткнулся бы о первый камень на своем пути. Как все существа, лишенные ласки, он полюбил первую приветливо взглянувшую на него женщину. Кухарка взяла Цезаря под свое покровительство, и между ними возникла тайная связь, над которой безжалостно потешались приказчики. Два года спустя кухарка, к счастью, бросила Цезаря ради своего земляка, скрывавшегося от воинской повинности в Париже, двадцатилетнего пикардийца, обладавшего несколькими арпанами земли, -- Урсула женила его на себе.
В продолжение этих двух лет кухарка на совесть кормила своего маленького Цезаря; она разъяснила ему кое-какие тайны парижской жизни, показав неприкрашенную изнанку ее, и, терзаемая ревностью, внушила ему глубокое отвращение к злачным местам, опасности которых были ей, видимо, небезызвестны. В 1792 году ноги Цезаря свыклись уже с мостовыми, плечи -- с ящиками, а ум, как он говорил, с парижским "враньем". Когда Урсула покинула его, Цезарь быстро утешился, ибо она не отвечала его смутному представлению о настоящем чувстве. Развратная и сварливая, хитрая и нечистая на руку, эгоистка, любительница выпить, она оскорбляла неиспорченную душу Бирото и не сулила ему ничего хорошего в будущем. Нередко бедный малый с горечью думал о том, что связан самыми крепкими для наивных сердец узами с немилым ему существом. К тому времени, когда он стал хозяином своего сердца, ему исполнилось шестнадцать лет. Урсула и шутки приказчиков развили его ум, он стал присматриваться к торговле; простоватый с виду, юноша оказался смышленым: он наблюдал за покупателями, в свободное от работы время расспрашивал о товарах, запоминал их различия и особенности, и в один прекрасный день выяснилось, что он знает сорта товаров и цены лучше, чем их знают новички-приказчики; с этого времени Рагоны иногда поручали ему работу приказчика.
В день, когда массовый набор II года Республики [3] обезлюдил лавку гражданина Рагона, Цезарь Бирото стал вторым приказчиком; воспользовавшись обстоятельствами, он добился пятидесяти франков жалованья в месяц и права сидеть за столом у Рагонов, что доставляло ему несказанную радость. Второй приказчик "Королевы роз", уже сколотивший капиталец в шестьсот франков, получил комнату, в которой мог наконец удобно разложить в шкафу и в комоде приобретенное им платье и белье.
В десятый день декады, принарядившись по образу и подобию всех молодых людей того времени, щеголявших, согласно моде, грубыми манерами, этот тихий и скромный крестьянский парень выглядел их ровней, переступая тем самым барьер, еще в недавние времена отделявший приказчиков от буржуазии. Летом 1794 года Рагоны, зная честность Цезаря, сделали его кассиром. Внушительная гражданка Рагон стала сама следить за бельем своего приказчика; хозяева сблизились с ним.
Осенью 1794 года Цезарь, прикопивший уже сотню золотых, обменял их на шесть тысяч франков ассигнациями, купил ренту по тридцать франков, оплатил ее накануне обесценения бумажных денег и с невыразимым чувством спрятал свое приобретение. С этого дня он стал с тайным волнением следить за курсом ценных бумаг и за ходом государственных дел, с трепетом прислушиваясь к толкам о неудачах или успехах, которыми был столь богат этот период истории Франции. Господин Рагон, бывший парфюмер ее величества королевы Марии-Антуанетты, в эти тяжелые дни открылся Цезарю Бирото в своей привязанности к павшим тиранам. Признание это оказало сильное влияние на жизнь Цезаря. Семейные разговоры по вечерам, когда лавка была уже закрыта, дневная выручка подсчитана, а на улице воцарялась тишина, взвинчивали и возбуждали молодого туренца; он стал роялистом. Небылицы о добродетельных поступках Людовика XVI, превозносившие королеву анекдоты, рассказываемые Рагонами, подогревали воображение Цезаря. Устрашающая судьба двух коронованных особ, чьи головы скатились под ножом гильотины в нескольких шагах от лавки Рагона, волновала его чувствительное сердце и наполняла ненавистью к правительственной системе, равнодушно допустившей пролитие невинной крови. Коммерческие соображения убедили его в губительном влиянии на торговлю режима "максимума"[4] и политических бурь, всегда враждебных деловой жизни. Как истый парфюмер, он к тому же возненавидел революцию, которая ввела короткую стрижку "под императора Тита" и вывела из употребления пудру. Вера в то, что королевская власть может обеспечить стране спокойствие, необходимое для успешного ведения дел, превратила его в ярого роялиста. Когда г-н Рагон убедился, что Бирото настроен вполне благонамеренно, он сделал его старшим приказчиком и посвятил в секреты лавки "Королевы роз", -- некоторые ее посетители являлись самыми активными, самыми ревностными агентами Бурбонов и пользовались лавкой, чтобы поддерживать переписку между Парижем и западной частью страны. Возбужденный встречами с такими людьми, как Жорж де ла Биллардиер, Монторан, Бован, Лонги, Манда, Бернье, дю Геник и Фонтэн, Цезарь с юношеским пылом принял участие в заговоре 13 вандемьера, объединившем роялистов и террористов в их борьбе против угасавшего Конвента.
Цезарь удостоился чести сражаться против Наполеона на ступенях церкви св. Роха и был ранен в самом начале схватки. Каждый помнит, как завершилась эта попытка мятежа. Если адъютант Барраса вышел тогда из безвестности, то Бирото безвестность спасла. Несколько друзей принесли воинственного старшего приказчика в лавку "Королевы роз", и там, скрываясь на чердаке, к счастью всеми забытый, он оставался на попечении г-жи Рагон. То была единственная вспышка воинской доблести Цезаря Бирото. Поправляясь, он в течение месяца немало размышлял о том, что нелепо сочетать политику с парфюмерией. Оставаясь в душе роялистом, он твердо решил быть впредь только парфюмером-роялистом, никогда больше не впутываться ни в какие заговоры и с тех пор целиком отдался торговле.
После 18 брюмера Рагоны, отчаявшись в победе короля, решили бросить торговлю и зажить как порядочные буржуа, не вмешиваясь больше в политику. Желая вернуть вложенные в дело деньги, они подыскивали человека, не столько честолюбивого и ловкого, сколько честного и здравомыслящего; Рагон предложил свою лавку старшему приказчику. Бирото, двадцатилетний владелец государственной тысячефранковой ренты, сначала колебался. Он мечтал поселиться в окрестностях Шинона, когда рента его возрастет до полутора тысяч франков, а первый консул, укрепившись в Тюильри, обеспечит уплату государственного долга. Стоит ли менять независимое положение на ненадежные коммерческие доходы? Бирото и в голову не могло прийти, что благодаря предприимчивости, свойственной молодости, он станет впоследствии обладателем значительного капитала. Цезарь собирался жениться в Турени на девушке с приданым, равным его собственному состоянию, приобрести небольшое именьице "Трезорьер", которое его соблазняло с юных лет; он мечтал постепенно расширить его и довести доход с земли до тысячи экю: тогда он сможет наслаждаться там счастливой жизнью никому не известного человека. Он хотел было уже отказаться от лавки, когда любовь внезапно изменила его намерения, удесятерив его честолюбие.
После измены Урсулы Цезарь жил затворником, ибо боялся опасностей, какими грозит в Париже любовь, и к тому же у него было по горло работы. Страсти, лишенные пищи, превращаются в неодолимую потребность. Для людей среднего класса мысль о женитьбе становится навязчивой идеей: брак для них единственный способ завоевать женщину и завладеть ею. Так было и с Цезарем Бирото. В лавке "Королева роз" все держалось на старшем приказчике: у него не оставалось ни минуты на развлечения. При такой жизни потребности особенно властно дают о себе знать, и встреча с первой же хорошенькой девушкой, на которую какой-нибудь легкомысленный приказчик едва ли обратил бы внимание, должна была произвести сильнейшее впечатление на скромного, целомудренного Цезаря. В один чудесный июньский день, переходя через мост Марии на остров Сен-Луи, он обратил внимание на молодую девушку, стоявшую в дверях магазина на углу набережной Анжу. Констанс Пильеро была старшей продавщицей в магазине новинок "Маленький матрос"; то был первый из магазинов, которых столько открылось впоследствии в Париже под более или менее живописными вывесками, с развевающимися флажками; в их витринах шали переброшены словно качели, галстуки образуют подобие карточных домиков, и взор привлекают тысячи других соблазнов торговли -- надписи: "цены без запроса", объявления, афишки, оптические фокусы и световые эффекты, доведенные до такого совершенства, что витрины магазинов превращаются в настоящие коммерческие поэмы. Дешевые цены на все так называемые новинки, продававшиеся в "Маленьком матросе", способствовали его необычайной популярности в районе Парижа, наименее благоприятном и для популярности, и для торговли. Старшая продавщица магазина славилась тогда своей красотой не меньше, чем позднее -- Прекрасная буфетчица в кафе "Тысяча колонн" и множество других несчастных созданий, которые притягивали к окнам модных мастерских, кафе и магазинов больше молодых и старых физиономий, чем найдется булыжников в мостовых Парижа. Старший приказчик "Королевы роз", проживавший между церковью св. Роха и улицей Сурдьер, ушел с головой в парфюмерию и даже не подозревал о существовании "Маленького матроса", ибо мелкие торговцы Парижа слабо связаны друг с другом. Цезарь был столь сильно пленен красотою Констанс, что стремительно влетел в магазин "Маленький матрос", чтобы купить полдюжины полотняных сорочек; он долго приценивался, заставлял показывать все новые штуки полотна, словно англичанка, увлекшаяся покупками (shopping). Старшая продавщица соблаговолила заняться Цезарем, заметив по некоторым приметам, известным всем женщинам, что он пришел не столько ради товаров, сколько ради нее самой. Он назвал свое имя и адрес продавщице, но та сохранила полную невозмутимость перед восторженным покупателем. Бедному приказчику незачем было блистать перед Урсулой, чтобы снискать ее расположение; он остался наивным, как барашек: любовь сделала его еще глупее; он не решался слова сказать и был к тому же слишком ослеплен, чтобы заметить безразличие, сменившее улыбку этой сирены торговли.
В течение недели каждый вечер он простаивал на часах перед "Маленьким матросом", выжидая взгляда красотки, как собака выжидает кость у порога кухни; нечувствительный к насмешкам, которые отпускали на его счет приказчики и продавщицы, он смиренно уступал дорогу покупателям и прохожим, внимательно приглядывался ко всяким переменам в магазине. Через несколько дней он снова посетил рай, где пребывал его ангел, посетил не столько для того, чтобы купить носовые платки, сколько затем, чтобы высказать осенившую его счастливую идею:
-- Если угодно, сударыня, я могу вам доставлять парфюмерные товары, -- сказал он, расплачиваясь.
Констанс Пильеро ежедневно выслушивала блестящие предложения, но никто никогда не заговаривал с ней о браке; и хотя ее сердце было столь же непорочно, сколь белоснежно ее чело, она соблаговолила принять ухаживания Цезаря только после полугодовых его обходных маневров, когда он доказал ей свою неутомимую любовь; но и тогда она ничего не обещала: осторожность, вызванная бесконечным множеством поклонников -- виноторговцев-оптовиков, богатых содержателей кофеен и многих других, которые заглядывались на нее. Влюбленный нашел себе поддержку в опекуне Констанс, г-не Клоде-Жозефе Пильеро, в те годы торговце скобяными товарами на набережной Ла-Феррай; Цезарь разыскал его, прибегнув к тайному шпионажу, на какой способна лишь истинная любовь. Краткость этого повествования заставляет нас обойти молчанием радости невинной любви в Париже, не рассказывать о роскошествах приказчиков: о дынях из оранжерей, об изысканных обедах у Венюа, за которыми следовали поездки в театр, и о воскресных загородных прогулках в фиакре. Цезарь хотя и не был красавцем, все же не мог вспугнуть любовь. Парижская жизнь и пребывание в полутемной лавке притушили его яркий деревенский румянец. Его густые черные волосы, крепкая, как у нормандской лошади, шея, большие руки и ноги, открытое и честное выражение лица -- все располагало в его пользу. Дядюшка Пильеро, заботившийся о счастье дочери своего брата, навел справки и одобрил намерения туренца. В 1800 году, в прекрасном месяце мае, мадмуазель Пильеро согласилась выйти замуж за Цезаря Бирото, который едва не лишился чувств от радости в ту минуту, когда, под липой в Со, Констанс-Барб-Жозефина приняла его предложение.
-- Дитя мое, -- сказал Пильеро, -- у тебя будет хороший муж: честный малый и сердце золотое; он чист, как кристалл, и благонравен, как младенец Иисус, -- словом, венец творения.
Констанс бесповоротно отказалась от блестящих планов на будущее, которые она некогда строила, как все продавщицы магазинов, -- она решила быть просто честной женщиной, хорошей матерью и хозяйкой и повела жизнь, согласную с благочестивой программой среднего класса. Эта роль к тому же значительно больше подходила к ее понятиям, чем опасное тщеславие, которое воспламеняет воображение многих юных парижанок. Констанс, женщина не очень далекая, была типичной мещанкой, работящей и немного ворчливой, считающей своим долгом сначала отказываться от того, чего ей хочется, и очень обижающейся, когда ее ловят на слове, простирающей свою беспокойную деятельность и на кухню, и на кассу, и на самые серьезные дела, и на починку белья; она бранится любя, постигает лишь самые простые мысли, мелкую разменную монету ума, обо всем рассуждает, всего боится, все высчитывает и всегда тревожится за будущее. Ее холодная, чистая красота, трогательный вид, свежесть помешали Бирото разглядеть ее недостатки, которые искупались к тому же деликатной щепетильностью, свойственной женщинам, пристрастием к порядку, редкостным трудолюбием и талантами продавщицы. Констанс было восемнадцать лет, у нее имелось одиннадцать тысяч франков. Цезарь, который под влиянием любви стал крайне честолюбив, купил фирму "Королева роз" и перевел лавку в красивый дом близ Вандомской площади. Ему шел всего лишь двадцать второй год, он женился на хорошенькой женщине, которую обожал, ему принадлежала лавка, три четверти стоимости которой он уже выплатил; он должен был видеть и действительно видел будущее в розовом свете, особенно когда оглядывался на пройденный путь. Роген, нотариус Рагонов, составитель брачного контракта Бирото, дал начинающему парфюмеру мудрый совет -- повременить с уплатой последнего взноса за лавку и не трогать приданого жены.
-- Приберегите деньги, чтобы вложить их в какое-нибудь выгодное предприятие, мой мальчик, -- сказал он ему.
Бирото посмотрел на нотариуса с восхищением; с тех пор он стал советоваться с ним обо всем и сделался его другом. Как Рагон и Пильеро, он весьма высоко ставил звание нотариуса и всецело полагался на Рогена, не позволяя себе ни малейшего подозрения. Последовав совету нотариуса, Цезарь сохранил одиннадцать тысяч франков жены, столь нужные ему для торгового дела; он ни за что не променял бы своего положения на положение первого консула Наполеона Бонапарта, каким оно ни казалось ему блестящим. Вначале Бирото держали только одну кухарку и снимали на антресолях, расположенных над лавкой, нечто вроде чулана, впрочем, довольно мило отделанного обойщиком; здесь молодожены начали свой бесконечный медовый месяц. Сидя за кассой, г-жа Бирото была истинной чародейкой. Ее прославленная красота оказала огромное влияние на торговлю; щеголи Империи только и говорили что о "прекрасной госпоже Бирото". Если Цезаря и обвиняли в роялизме, то все же отдавали должное его честности; если кое-кто из соседних купцов и завидовал его счастью, то все признавали его заслуженным. Рана, полученная Цезарем на ступенях церкви св. Роха, создала ему репутацию храбреца и человека, причастного к политической деятельности, хотя воинская доблесть была столь же мало присуща его сердцу, как политические идеи -- его голове. Вот почему буржуа его округа избрали его капитаном национальной гвардии, но избрание это не утвердил Наполеон, который, как воображал Бирото, не забыл их встречи в вандемьере. Так Цезарь без труда приобрел репутацию человека преследуемого; это вызвало интерес к нему в кругах оппозиции и придало ему известный вес.
Вот как сложилась жизнь этой четы, неизменно счастливой в семейных делах и знакомой с тревогами лишь в делах торговых.
В первый же год Цезарь Бирото посвятил жену в тайны розничной торговли парфюмерией, и Констанс в совершенстве ими овладела; казалось, бог создал ее и ниспослал на землю, для того чтобы привлекать покупателей. Однако подведенный в конце года баланс ужаснул честолюбивого парфюмера: с учетом всех расходов он лишь за двадцать лет еле-еле мог бы сколотить относительно скромный капитал в сто тысяч франков, который считал необходимым для своего благосостояния. Тогда он решил добиться богатства быстрее и для этого прежде всего присоединить к розничной торговле промышленное предприятие. Вопреки желанию жены, он арендовал участок земли и помещение в предместье Тампль и повесил на воротах бросавшуюся в глаза вывеску: "Фабрика Цезаря Бирото". Он переманил из Грасса рабочего, с которым на половинных началах приступил к изготовлению некоторых сортов мыла, эссенций и одеколона. Дело это просуществовало всего полгода и принесло только убытки, которые пали на одного Цезаря. Стремясь не поддаваться унынию, Бирото решил во что бы то ни стало добиться успеха, только бы не слушать упреков жены; позднее он признался ей, что в те тяжелые дни у него голова шла кругом, и подчас только религиозные убеждения удерживали его от того, чтобы не броситься в Сену.
Обескураженный неудачами, он возвращался однажды домой к обеду и брел по бульварам (заметим, что гуляющий парижанин -- чаще удрученный человек, чем бездельник). Среди книг по шести су, лежавших у букиниста в корзине прямо на земле, взор его привлекла пожелтевшая от пыли обложка, на которой он прочел: "Абдекер, или искусство сохранять красоту". Он взял эту мнимо арабскую книгу, нечто вроде романа, написанного медиком прошлого столетия, и случайно раскрыл ее на странице, посвященной парфюмерии. Тут же, прислонившись к дереву, он перелистал книжку и прочитал одно из примечаний, в котором автор объяснял различные свойства кожного покрова и указывал, что тот или иной крем или мыло производят нередко действие, противоположное ожидаемому, ибо усиливают окраску кожи, когда ее надо ослабить, и ослабляют ее, когда надо усилить. Бирото купил книжку, усмотрев в ней залог богатства. Однако, мало доверяя своим познаниям, он отправился к знаменитому химику Воклену
[5] и простодушно спросил его, как изготовить универсальное косметическое средство, полезное для любой человеческой кожи. Настоящие ученые, воистину великие люди, никогда не пользующиеся при жизни славой, которую они заслуживают своими важными, непонятыми их современниками работами, почти всегда бывают внимательны и снисходительны к людям недалеким. Воклен взял под свое покровительство парфюмера, сообщил ему рецепт крема, придающего белизну рукам, и позволил Цезарю выдать его за свое изобретение. Бирото назвал это косметическое средство "Двойной крем султанши". Затем он присоединил к крему для рук туалетную воду, которую назвал "Жидкий кармин". В своей торговле Цезарь воспользовался опытом магазина "Маленький матрос" и первый среди парфюмеров не поскупился на дорогие объявления, проспекты, афиши, которые, пожалуй, несправедливо называют шарлатанством.
"Крем султанши" и "Жидкий кармин" стали известны галантному и торговому миру благодаря разноцветным объявлениям со словами: "Одобрено Академией!" Формула эта, примененная впервые, возымела магическое действие. Не только Франция, но и весь континент был расцвечен желтыми, красными, синими афишами владельца "Королевы роз", который изготовлял, продавал и поставлял по доступным ценам парфюмерные товары. В ту эпоху все бредили Востоком, и назвать косметическое средство "Кремом султанши", догадаться о волшебной силе этих слов в стране, где каждый мужчина мечтает стать султаном, а женщина -- султаншей, было вдохновением, которое могло осенить как заурядного человека, так и человека большого ума; но публика всегда считается только с достигнутыми результатами. Бирото прослыл в торговом мире человеком выдающимся; он сам составил проспект, забавная фразеология которого была одной из причин его успеха; во Франции подсмеиваются лишь над теми вещами и людьми, которыми интересуются, а неудачниками не интересуется никто. Хотя Бирото сочинял свой проспект с полной серьезностью и не прикидывался дурачком, ему приписали способность притворяться, когда нужно, глупцом. Нам не без труда удалось разыскать экземпляр этого знаменитого проспекта в торговом доме Попино и Кo "Аптекарские и парфюмерные товары", на Ломбардской улице. Курьезный этот документ относится к числу тех, которые в более высокой области историками именуются источниками. Вот он:
"Двойной крем султанши"
и "Жидкий кармин"
Цезаря Бирото,
чудесное открытие.
Одобрено Французской Академией.
Издавна в Европе и мужчины и женщины мечтали о пасте для рук и туалетной воде для лица, которые давали бы в области косметики более блестящие результаты, чем одеколон. Посвятив долгие бдения изучению различных свойств кожного покрова у лиц обоего пола, которые вполне понятно придают исключительно большое значение мягкости, эластичности, блеску и бархатистости кожи, достопочтенный господин Бирото, парфюмер, хорошо известный в Париже и за границей, изобрел вышепоименованные крем и туалетную воду, тотчас же по справедливости названные избранной публикой столицы чудесными. И действительно, наш крем и туалетная вода изумительно воздействуют на кожу и не вызывают преждевременных морщин -- неизбежного последствия снадобий, изготовленных невежественными и жадными людьми и опрометчиво употребляемых всеми до сего дня. Наше открытие исходит из различия темпераментов, подразделяемых на две большие группы, на что указывает самый цвет крема и туалетной воды: розовый -- для людей лимфатической конституции и белый -- для людей с сангвиническим темпераментом.
Крем назван "Кремом султанши", ибо такой состав некогда был уже изготовлен для сераля одним арабским врачом. Он одобрен Академией на основе доклада нашего знаменитого химика Воклена, как и туалетная вода, приготовленная по тому же принципу.
Этот драгоценный крем распространяет дивное благоухание, сводит самые упорные веснушки, придает белизну любой коже и уничтожает потливость рук, на которую равно жалуются и женщины и мужчины.
"Жидкий кармин" уничтожает прыщи, которые время от времени внезапно появляются на лице и нередко препятствуют дамам выезжать в свет; он освежает и оживляет цвет лица, открывая или закрывая поры, как того требует темперамент, и столь известен уже как средство, предохраняющее кожу от разрушительного действия времени, что многие дамы из благодарности назвали его "Другом красоты".
Одеколон -- всего лишь обыкновенные духи, не обладающие никакими полезными свойствами, тогда как "Двойной крем султанши" и "Жидкий кармин" -- благотворные средства, которые воздействуют безвредно и превосходно на внутренние свойства кожных покровов; благовонный, прелестный аромат нашего крема и туалетной воды радует сердце и возбуждает ум; эти средства поражают своими качествами и своей простотой; словом, для женщин -- это новые чары, а для мужчин -- новое средство нравиться. Ежедневное употребление туалетной воды устраняет воспаление кожи после бритья, предохраняет губы от трещин и поддерживает их алый цвет; при длительном ее употреблении исчезают веснушки и восстанавливается свежесть лица. Подобные результаты, несомненно, свидетельствуют о правильном кровообращении в организме, что способствует излечению лиц, подверженных мучительным мигреням. Наконец, "Жидкий кармин" при постоянном употреблении его женщинами предупреждает накожные болезни и, не стесняя дыхания тканей, придает им постоянную бархатистость.
Письма с оплатой почтовых расходов адресовать господину Цезарю Бирото, преемнику Рагона, бывшего парфюмера королевы Марии-Антуанетты, владельцу лавки "Королева роз", -- Париж, улица Сент-Оноре, близ Вандомской площади.
Цена крема -- три франка, цена флакона туалетной воды -- шесть франков.
Во избежание подделок господин Цезарь Бирото предупреждает публику, что крем завернут в бумагу с его подписью, а на флаконах имеется клеймо".
Успехом крема и туалетной воды Цезарь был обязан своей жене, о чем он и не догадывался, -- именно Констанс посоветовала ему разослать "Жидкий кармин" и " никакого понятія ни о химіи, ни объ естественной исторіи. Вотъ почему онъ смотрѣлъ на Воклэна, какъ на великаго человѣка, какъ на исключеніе среди смертныхъ. Самъ Бирото былъ твердо убѣжденъ, что алоэ и опіумъ можно найти только въ улицѣ Ломбаръ, что розовую воду не привозятъ изъ Константинополя, какъ говорятъ, а приготовляютъ въ Парижѣ, какъ и одеколонъ. По его мнѣнію, названія разныхъ мѣстностей выдумали торговцы, чтобы угодить французамъ, которымъ не нравится ничто свое. Для большаго успѣха и приходится французскимъ купцамъ выдавать свои изобрѣтенія за англійскія, въ Англіи же товары выдаютъ за французскіе. Несмотря на свое невѣжество, Цезарь не былъ ни глупцомъ, ни тупицей; честность же и доброта его могли только внушать къ нему уваженіе и заставляли забывать о недостаткѣ образованія. Постоянный успѣхъ во всемъ придалъ ему смѣлости, а въ Парижѣ увѣренность въ себѣ считается признакомъ ума и способностей. Узнавъ и оцѣнивъ Цезаря въ первые же три года замужества, Констанція постоянно трепетала за него. И немудрено: она была умна и дальновидна, легко подвергалась сомнѣніямъ и опасеніямъ; Цезарь же, честолюбивый и дѣятельный, имѣлъ успѣхъ, благодаря смѣлости и неслыханному счастью. Однако, въ душѣ парфюмеръ былъ болѣе трусливъ, чѣмъ жена, которая обладала мужествомъ и терпѣніемъ. Итакъ, малодушный и безхарактерный Бирото прослылъ мужественнымъ и рѣшительнымъ; вѣдь публика всегда судитъ по успѣху! Человѣкъ дюжинный, безъ образованія, безъ знаній, Цезарь никогда бы не выдвинулся, если бы его не одушевляла любовь къ женѣ, если бы онъ не умѣлъ обходиться съ людьми, не обладалъ внутренними достоинствами: справедливостью, истинно-христіанскою добротой, и т. п. Кромѣ Пильеро и судьи Попино, никто изъ того круга, къ которому принадлежалъ парфюмеръ, не могъ вѣрно судить о немъ: всѣ знали его слишкомъ мало. Притомъ же тѣ двадцать или тридцать друзей, которыхъ имѣлъ Цезарь, были не умнѣе его, говорили такія же глупости, повторяли однѣ и тѣ же фразы, и всѣ считали, что ихъ кружокъ выше другихъ изъ ихъ же среды. Жены ихъ щеголяли другъ передъ другомъ туалетами и пышными обѣдами, причемъ каждая считала долгомъ сказать что-нибудь дурное про своего мужа. Одна г-жа Бирото всегда отзывалась въ обществѣ съ уваженіемъ о своемъ супругѣ, что еще болѣе укрѣпляло хорошее мнѣніе о немъ. Конечно, Констанція знала, что мужъ ея не уменъ, но все же она питала къ нему уваженіе за то, что онъ нажилъ состояніе и пріобрѣлъ положеніе и почетъ, чѣмъ пользовалась и она. Подчасъ, однако, она задавала себѣ съ недоумѣніемъ вопросъ: "Да неужели же всѣ люди, которыхъ считаютъ выше другихъ, похожи въ дѣйствительности на Бирото?"
Начало 1814 г., столь рокового для императора Франціи, ознаменовалось въ домѣ Бирото двумя событіями, которыя во всякомъ другомъ семействѣ показались бы незначительными, но на Цезаря и его жену произвели впечатлѣніе. Дѣло въ томъ, что въ магазинъ Бирото поступилъ первымъ приказчикомъ молодой человѣкъ двадцати двухъ лѣтъ, по имени Фердинандъ Дю-Тилье. Онъ служилъ раньше въ другомъ парфюмерномъ магазинѣ; но такъ какъ ему не приходилось тамъ участвовать въ барышахъ, то онъ и рѣшилъ оставить мѣсто. Зная самого Бирото, а также его семейныя и торговыя дѣла, онъ пожелалъ поступить въ магазинъ "Царицы Розъ" и употребилъ все, что отъ него зависѣло, чтобы добиться этого. Дю-Тилье слылъ способнымъ малымъ, и потому Цезарь принялъ его, далъ тысячу франковъ жалованья и рѣшилъ сдѣлать его впослѣдствіи своимъ преемникомъ. Этому Дю-Тилье суждено было имѣть такое вліяніе на будущее семьи Бирото, что нелишнимъ будетъ сказать о немъ нѣсколько словъ. Въ первые годы своего пребыванія въ Парижѣ онъ не имѣлъ совсѣмъ фамиліи, а назывался просто Фердинандомъ. Кто былъ виновникомъ его рожденія -- неизвѣстно. Справки обнаружили только слѣдующіе факты. Въ 1793 г. одна бѣдная дѣвушка изъ мѣстечка Тилье, близъ Андели, разрѣшилась ночью въ саду священника и, оставивъ тамъ ребенка, пошла и утопилась. Добрый пастырь принялъ къ себѣ ребенка, далъ ему первое имя, попавшееся въ святцахъ, и сталъ воспитывать его, какъ сына. Но въ 1804 г. священникъ скончался, не оставивъ такихъ средствъ, которыя позволили бы мальчику продолжать и окончить образованіе. Фердинандъ попалъ въ Парижъ, и тамъ началась для него жизнь авантюриста... Вполнѣ отъ случая зависѣла его будущность: онъ могъ попасть и въ армію, и на скамью подсудимыхъ, и въ лавку купца, и на мѣсто лакея; могъ выйти въ люди и сложить голову на эшафотѣ. Странствуя, какъ Фигаро, Фердинандъ сталъ комми-вояжеромъ: онъ объѣздилъ вск" Францію, познакомился съ жизнью и людьми и возвратился, наконецъ, въ Парижъ съ твердымъ намѣреніемъ пробить себѣ дорогу во что бы то ни стало. Въ 1813 г. онъ нашелъ, наконецъ, необходимымъ пріобрѣсти бумаги, удостовѣряющія его личность, и вотъ онъ обратился съ прошеніемъ въ властямъ своей родины; оттуда, прислали въ парижскую мэрію его свидѣтельство о крещеніи. Тогда онъ выхлопоталъ еще, чтобъ ему позволили называться фамиліей Дю-Тилье, подъ которой онъ уже сталъ извѣстенъ въ коммерческомъ мірѣ. Не имѣя ни отца, ни матери, ни родныхъ, ни. покровителей, совершенно одинокій, Фердинандъ могъ пожаловаться на судьбу, какъ на злую мачиху. Неудивительно, что и самъ онъ сталъ относиться къ людямъ безъ жалости, безъ пощады. Некому было руководить имъ, и вотъ онъ поставилъ выше всего свой личный интересъ и добивался удачи въ жизни, не разбирая средствъ.
Вкрадчивыя манеры обличали въ немъ хитреца и сутягу: онъ не уступилъ бы ничего своего, ни самой малой крохи, но на чужое готовъ былъ предъявлять права, гдѣ только можно... И всегда, настойчивость и терпѣніе доставляли ему успѣхъ. Сверхъ того онъ былъ замѣчательно ловокъ и изворотливъ, подобно Мольеровскому Скапэну; такъ и чесались у него руки взять, что плохо лежитъ. Ко всѣмъ этимъ качествамъ присоединялись еще страстная жажда дѣятельности и умѣнье пользоваться людьми и обстоятельствами. Людей Дю-Тилье презиралъ, считая ихъ всѣхъ продажными; самъ же не задумывался надъ средствами для достиженія своей цѣли. Понятно, что онъ долженъ былъ рано или поздно добиться чего хотѣлъ: такому человѣку предстоитъ всегда либо острогъ, либо положеніе милліонера. Мстительный, скрытный, Фердинандъ быстро рѣшался на все, но глубину своихъ замысловъ онъ скрывалъ подъ внѣшнимъ легкомысліемъ и шутками. Простой приказчикъ-парфюмеръ, онъ былъ безгранично честолюбивъ; онъ рѣшилъ занятъ, положеніе въ обществѣ и поклялся не жениться до сорока лѣтъ.
И дѣйствительно, сдержалъ свое слово. Коснемся теперь наружности Дю-Тилье: это былъ высокій и стройный молодой человѣкъ; манеры его и обращеніе мѣнялись, смотря по тому, въ какомъ обществѣ ему приходилось быть. Лицо его съ перваго взгляда нравилось, но, приглядѣвшись внимательнѣе, можно было замѣтить на немъ подчасъ какое-то странное выраженіе, точно отпечатокъ внутренняго разлада, борьбы съ совѣстью. Глаза какого-то неопредѣленнаго цвѣта, съ металлическимъ блескомъ, бѣгали по сторонамъ, но если случалось, что онъ смотрѣлъ пристально, то взглядъ его вселялъ ужасъ. Черты лица обличали человѣка, у котораго родители стояли на разныхъ ступеняхъ соціальной лѣстницы: изящныя очертанія тонкихъ губъ могли быть унаслѣдованы только отъ аристократа; острый же загнутый носъ, почти черные волосы нелегка выпуклый лобъ указывали на происхожденіе изъ низшей среды. Голосъ вполнѣ гармонировалъ съ наружностью: онъ былъ глухой, точно у человѣка, уставшаго говорить. Таковъ былъ новый служащій въ магазинѣ Бирото.
Велико было изумленіе парфюмера, когда онъ узналъ, что его первый приказчикъ ведетъ знакомство съ банкирами и нотаріусами, ѣздитъ къ нимъ на балы. Всегда изящно одѣтый, и возвращается очень поздно домой. Это не понравилось Цезарю: по его понятьямъ, приказчики должны были заботиться объ исполненіи своихъ обязанностей и не искать знакомствъ внѣ своей среды. Цезарь обратилъ вниманіе и на нѣкоторыя мелочи: такъ онъ замѣтилъ, что Дю-Тилье носитъ очень тонкое бѣлье, имѣетъ визитныя карточки, на которыхъ его имя написано такъ, какъ принято у аристократовъ: Ф. Дю-Тилье. Парфюмеръ слегка упрекнулъ за это молодого человѣка. Надо замѣтить, что Фердинандъ поступилъ къ Бирото съ тайной цѣлью сыграть роль Тартюфа въ домѣ Оргона: съ первыхъ же дней онъ сталъ ухаживать за Констанціей, писалъ ей любовныя письма и старался склонить ее измѣнить мужу. Хозяина своего онъ быстро разгадалъ и судилъ о немъ такъ же вѣрно, какъ сама г-жа Бирото. Но эта послѣдняя не оправдала ожиданій Дю-Тилье: она почувствовала къ нему отвращеніе. Какъ ни былъ онъ скрытенъ и остороженъ, какъ ни обдумывалъ свои слова, все же онъ обнаружилъ передъ нею свои взгляды на жизнь и на людей. Понятно, что его цинизмъ привелъ въ ужасъ честную женщину, считавшую чуть не преступленіемъ малѣйшую несправедливость. Фердинандъ скоро понялъ, что Констанція презираетъ его, однако, нисколько не смутился. Онъ позволилъ себѣ даже излишнюю развязность съ нею, чтобы увѣрить другихъ въ своемъ успѣхѣ. Тогда г-жа Бирото, не объясняясь съ мужемъ, откровенно посовѣтовала ему уволить Дю-Тилье. Цезарь ничего не имѣлъ противъ этого: рѣшено было отпустить перваго приказчика. За три дня до увольненія Фердинанда, въ субботу Бирото произвелъ мѣсячную ревизію кассы и не досчитался трехъ тысячъ франковъ. Изумленію его не было границъ; но не потеря денегъ ужаснула его,-- ему непріятно было заподозрить своихъ приказчиковъ и прислугу. Кто изъ нихъ могъ взять деньги, и какимъ образомъ? Г-жа Бирото почти не отходила отъ кассы. Замѣнялъ ее, когда нужно, и велъ счета приказчикъ Попино, племянникъ Рагона; это былъ юноша девятнадцати лѣтъ, воплощенная честность. Итоги его вычисленій не сходились съ суммой, лежавшей въ кассѣ; ясно было, что покражу произвели послѣ мѣсячнаго баланса. Оба супруга рѣшили умолчать пока о потерѣ и наблюдать за всѣми въ домѣ. На слѣдующій день, въ воскресенье, у нихъ собрались близкіе знакомые. Во время игры въ карты нотаріусъ Рогенъ выложилъ на столъ старинные луидоры; совершенно такіе же получила нѣсколькими днями раньше Констанція отъ одной новобрачной, г-жи Д'Еспаръ.
-- Вы ограбили какую-то знатную фамилію,-- сказалъ со смѣхомъ парфюмеръ.
Рогенъ отвѣтилъ, что выигралъ эти деньги у Дю-Тилье, на вечерѣ у одного банкира. Приказчикъ подтвердилъ отвѣтъ нотаріуса, причемъ нисколько не покраснѣлъ. Бирото же весь вспыхнулъ. Когда гости разошлись, Фердинандъ хотѣлъ отправиться въ свою комнату, Бирото пригласилъ его въ магазинъ подъ предлогомъ поговорить о дѣлѣ.
-- Дю-Тилье,-- сказалъ честный парфюмеръ:-- у меня въ кассѣ не хватаетъ трехъ тысячъ франковъ; я не знаю, кого подозрѣвать. Этотъ случай со старинными луидорами сильно васъ компрометируетъ; поэтому я не хочу ложиться, пока мы не выяснимъ этого дѣла. Тутъ просто какое-нибудь недоразумѣніе. Не брали ли вы денегъ въ счетъ вашего жалованья?
Дю-Тилье сказалъ, что онъ дѣйствительно взялъ луидоры. Тогда парфюмеръ просмотрѣлъ въ свою главную книгу: оказалось, что деньги, взятыя первымъ приказчикомъ, не были нигдѣ записаны.
-- Я забылъ сказать Попино, чтобъ онъ записалъ взятую мной сумму,-- сказалъ Фердинандъ.-- Мнѣ было некогда!
-- Такъ, такъ!-- произнесъ Бирото, пораженный холодной безпечностью Дю-Тилье, который прекрасно зналъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло.
Всю ночь парфюмеръ и его первый приказчикъ провѣряли и сличали книги, хотя почтенный торговецъ зналъ, что эти труды безполезны. Прохаживаясь взадъ и впередъ, Цезарь сунулъ въ кассу три банковыхъ билета, по тысячѣ франковъ каждый, и прижалъ ихъ въ стѣнкѣ ящика. Потомъ, усѣвшись, онъ притворился, что заснулъ отъ утомленія, и даже захрапѣлъ. Тогда Фердинандъ, который все видѣлъ и понялъ, докончилъ комедію: онъ разбудилъ хозяина и съ торжествомъ, съ напускной радостью объявилъ, что деньги нашлись въ кассѣ. На другое утро Бирото при всѣхъ служащихъ сдѣлалъ выговоръ женѣ и Попино за ихъ небрежность. Черезъ двѣ недѣли Фердинандъ Дю-Тилье перешелъ въ контору биржевого маклера. "Торговля не по мнѣ, говорилъ онъ уходя: я хочу изучать банковыя дѣла". Оставивъ мѣсто у Бирото, Фердинандъ сталъ распускать слухи, будто Цезарь уволилъ его изъ ревности. Прошло нѣсколько мѣсяцевъ. И вотъ однажды Дю-Тилье явился къ своему бывшему хозяину и попросилъ поручиться за него въ двадцати тысячахъ франковъ; эту сумму онъ занялъ, чтобы участвовать въ одномъ выгодномъ дѣлѣ, которое обѣщало его сильно подвинуть на пути къ богатству. Наглость Дю-Тилье такъ поразила Бирото, что онъ не могъ скрыть своего изумленія; тогда Фердинандъ нахмурившись спросилъ: "Вы, кажется, мнѣ не довѣряете?" Разговоръ этотъ происходилъ при Матифа и двухъ негоціантахъ, имѣвшихъ дѣла съ парфюмеромъ; они замѣтили его негодованіе, и Цезарь поспѣшилъ сдержать свой гнѣвъ въ ихъ присутствіи. У него мелькнула еще мысль: А, можетъ быть, Дю-Тилье сталъ честнымъ человѣкомъ? Вѣдь прежній проступокъ могъ быть вызванъ отчаяннымъ положеніемъ любовницы или большимъ проигрышемъ. Теперь молодой человѣкъ, вѣроятно, раскаивается; отказъ ему въ просьбѣ, публично выраженное недовѣріе къ нему со стороны человѣка, извѣстнаго своею честностью, можетъ только вернуть его на скользкій путь преступленій. Подъ вліяніемъ такой мысли Бирото, этотъ ангелъ во-плоти, взялъ перо и поставилъ свой бланкъ на векселяхъ Дю-Тилье. Мало того, онъ сказалъ еще, что охотно дѣлаетъ эту услугу человѣку, который былъ ему весьма полезенъ. Вся кровь однако, бросилась ему въ лицо, какъ онъ произнесъ эти лживыя и льстивыя слова. Дю-Тилье не выдержалъ взгляда Бирото, и съ этой минуты онъ почувствовалъ къ честному парфюмеру ту непримиримую ненависть, какую должны питать къ ангеламъ духи мрака и зла. Дѣла у Дю-Тилье шли хорошо. Какъ акробатъ ловко балансируетъ на туго натянутомъ канатѣ, такъ же искусно и Фердинандъ избѣгалъ неудачъ въ спекуляціяхъ; онъ умѣлъ казаться богатымъ, когда еще у него ничего не было. Вращался Дю-Тилье только въ средѣ финансовой аристократіи, людей, которые счастливо сочетали дѣла и удовольствія, и въ фойэ оперы кончали начатое на биржѣ. Такія знакомства Фердинандъ пріобрѣлъ, благодаря супругамъ Рогенъ, съ которыми онъ сошелся еще у Бирото; быстро и прочно сумѣлъ онъ утвердиться въ высшемъ финансовомъ кругу. Слѣдствіемъ успѣховъ Дю-Тилье явилось, наконецъ, и настоящее богатство. Никто не зналъ, откуда онъ бралъ громадныя суммы для оборотовъ, но такое счастье всѣ приписывали его уму и честности.
Наступила Реставрація. Вихрь политическихъ переворотовъ заставилъ Цезаря забыть о томъ, какъ поступилъ съ нимъ ДюТилье. Новыя почести выпали на долю Бирото: онъ былъ назначенъ батальоннымъ командиромъ въ національную гвардію, хотя не умѣлъ произнести ни одного слова команды. Въ 1815 г. Наполеонъ, вѣчный врагъ Бирото, отрѣшилъ его отъ этой должности. Въ эпоху Ста Дней Цезарь былъ бѣльмомъ на глазу у либераловъ, такъ какъ стоялъ за политическое спокойствіе, столь необходимое для успѣховъ торговли. Во вторую Реставрацію новое правительство должно было перемѣнить составъ членовъ муниципальнаго корпуса. Тогда назначили Бирото мэромъ; однако, парфюмеръ отказался отъ этой чести, по совѣту умной жены своей, и принялъ только должность помощника мэра (тутъ онъ былъ менѣе на виду). Такая скромность увеличила общее къ нему уваженіе и доставила ему дружбу новаго мэра, господина де-Ля-Бильярдьеръ. Этого послѣдняго Цезарь встрѣчалъ прежде въ магазинѣ "Царица Розъ", когда еще тамъ собирались приверженцы Бурбоновъ; поэтому, отказавшись быть мэромъ, онъ самъ указалъ префекту на Билярдьера, какъ на человѣка, достойнаго занять эту должность. Понятно, что господинъ и госпожа Бирото всегда получали приглашенія отъ мэра. Когда же возникъ вопросъ, кого изъ членовъ муниципальнаго корпуса натра дить орденомъ, Ля-Бильярдьеръ усиленно, сталъ хлопотать за Цезаря; онъ выставилъ на видъ его преданность Бурбонамъ, рану, полученную имъ при St.-Roch, и уваженіе, которымъ онъ пользовался вездѣ. Министерство, которому надо было привлечь на сторону Бурбоновъ выдающихся людей науки, искусствъ и торговли, представило Бирото къ ордену. Эта награда, въ связи съ блестящимъ положеніемъ парфюмера въ своемъ округѣ, ставила его въ исключительныя условія. Немудрено, что ему захотѣлось еще большаго, захотѣлось подняться въ высшіе слои парижской буржуазіи и распроститься съ парфюмерной торговлей. Но для этого нужны были большія средства, и Бирото рѣшилъ участвовать въ спекуляціи, предложенной Рогеномъ.
Цезарю было тогда сорокъ лѣтъ. Заботы и труды на фабрикѣ провели на лицѣ его нѣсколько преждевременныхъ морщинъ; въ длинныхъ густыхъ волосахъ проглянула уже сѣдина. Ясный, честный взглядъ голубыхъ глазъ гармонировалъ съ открытымъ лбомъ. Носъ, плоскій вверху и сильно раздутый внизу, сообщалъ физіономіи глупо-удивленный видъ уличнаго зѣваки. Толстыя, точно распухшія, губы и большой подбородокъ дополняли черты Бирото. На красномъ, почти багровомъ лицѣ его лежало выраженіе хитрости, всегда отличающей умнаго мужика. Крупные и сильные члены, широкая спина, большія ноги, обросшія волосами руки съ тупыми квадратными ногтями, все обличало крестьянина, все свидѣтельствовало о низкомъ происхожденіи. На губахъ Цезаря вѣчно играла та привѣтливая улыбка, съ какою купецъ встрѣчаетъ покупателя; но улыбка эта не имѣла ничего фальшиваго, она вполнѣ отражала внутреннее состояніе души Бирото: онъ всегда былъ доволенъ всѣмъ и всѣми. Только въ дѣлахъ коммерческихъ выказывалъ онъ недовѣрчивость, но стоило ему покинуть биржу или уйти изъ магазина,-- и онъ становился самымъ безхитростнымъ человѣкомъ. Комическая самоувѣренность, смѣсь тщеславія и добродушія, наивное преклоненіе предъ самимъ собою дѣлали его забавнымъ и подчасъ вызывали насмѣшливую улыбку у окружающихъ; не будь этого, Бирото подавлялъ бы своими достоинствами, былъ бы неизмѣримо выше другихъ. Во время разговора Цезарь держалъ обыкновенно руки за спиной. Если ему казалось, что онъ сострилъ или сказалъ что-нибудь лестное, онъ незамѣтно, въ два пріема, приподнимался на носки и затѣмъ сразу тяжело опускался, точно подчеркивалъ фразу. Въ пылу спора онъ иногда круто повертывался, дѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ, точно отправляясь за помощью, и вдругъ, снова повернувшись, возвращался къ противнику. Рѣчей другихъ онъ никогда не прерывалъ, и часто ему приходилось страдать отъ такого строгаго соблюденія приличій: собесѣдники его перебивали другъ друга, а ему, бѣдняжкѣ, некогда было вставить слова; онъ обреченъ былъ на молчаніе. Въ дѣлахъ коммерческихъ у Бирото тоже были свои обычаи, которые многіе находили странными. Не получивъ, напримѣръ, въ срокъ по векселю, онъ предоставлялъ взыскивать по нему законнымъ властямъ. Если же должникъ объявлялъ себя несостоятельнымъ, то Цезарь немедленно прекращалъ дѣло и не являлся даже на собраніе кредиторовъ; векселя, однако, не уничтожалъ, а хранилъ у себя. Такой образъ дѣйствій онъ заимствовалъ у Рагона. Старикъ, умудренный опытомъ, считалъ тяжбы потерей времени и не разъ говорилъ Цезарю:
-- Если несостоятельный должникъ честный человѣкъ, онъ самъ безъ принужденія заплатитъ все, когда дѣла улучшатся. Если его постигло несчастье, грѣшно его мучить. Если же вы напали на плута, вамъ все равно ничего не получить. Наконецъ, если знаютъ, что вы -- человѣкъ строгій въ дѣлахъ, который не пойдетъ ни на какую сдѣлку, повѣрьте, всегда вамъ заплатятъ первому.
На дѣловое свиданіе Цезарь являлся всегда въ назначенный часъ и терпѣливо ждалъ десять минутъ; но больше онъ не дарилъ ни одной секунды и, какъ бы его ни просили остаться, уходилъ. Такая непреклонность заставляла быть аккуратными всѣхъ, кто имѣлъ съ нимъ дѣло, костюмъ Бирото вполнѣ соотвѣтствовалъ его наружности. Онъ носилъ черные шелковые чулки, башмаки съ лентами, которыя вѣчно развязывались, и синія панталоны. Двубортный жилетъ изъ бѣлаго пика низко спускался на брюшко, начинавшее уже принимать солидные размѣры. Галстухи Цезарь носилъ только бѣлые кисейные, вышитые женой или дочерью; другихъ бы онъ не надѣлъ ни за что въ мірѣ. Просторный сюртукъ оливковаго цвѣта и шляпа съ широкими полями придавали ему видъ квакера. Для пріема гостей въ воскресные дни Цезарь принаряжался: онъ надѣвалъ башмаки съ золотыми пряжками, шелковыя панталоны, коричневый фракъ съ длинными фалдами, и выпускалъ жабо, все въ складкахъ. На неизмѣнномъ двубортномъ жилетѣ красовались въ такихъ случаяхъ двѣ цѣпочки для часовъ.
Таковъ былъ Цезарь Бирото, человѣкъ достойный во всѣхъ отношеніяхъ. Судьба отказала ему только въ способности понимать связь между политической жизнью и жизнью отдѣльной личности,-- и потому онъ слѣдовалъ всегда рутинѣ; всѣ его убѣжденія были ему навѣяны, и онъ ихъ примѣнялъ, ни разу не подвергнувъ ихъ критикѣ. Но если онъ не обладалъ умомъ, зато имѣлъ доброе и чистое сердце. Это сердце билось только для двухъ существъ -- для жены и дочери, которыхъ онъ страстно любилъ. Любовь къ нимъ была свѣточемъ его жизни и главнымъ источникомъ его честолюбія.
Женѣ Цезаря было тридцать семь лѣтъ. Въ описываемую нами эпоху это была воплощенная Венера Милосская. Но нѣсколько мѣсяцевъ спустя горе сразу измѣнило ее: лицо ослѣпительной бѣлизны поблекло, чудные глаза ввалились, и темная синева окружила ихъ. И все-таки Констанція осталась красивой женщиной, только красота ея приняла иной характеръ: кроткій и грустный взглядъ, отпечатокъ чистоты и скромности на лицѣ, все придавало ей сходство съ мадонной старыхъ картинъ; своей пышной красотой ей суждено было блеснуть въ послѣдній разъ на томъ именно балѣ, о которомъ такъ мечталъ Цезарь.
Въ жизни каждаго человѣка бываетъ періодъ, когда всѣ его силы достигаютъ наибольшаго развитія, всѣ способности развертываются въ полномъ блескѣ. Это время является настоящими полднемъ жизни; послѣ него существованіе склоняется уже къ закату. Такой моментъ яркаго расцвѣта передъ началомъ увяданія наступаетъ не только въ жизни человѣка, но и въ жизни цѣлаго народа, всякаго города, учрежденія, даже въ развитіи той или другой идеи. Все здѣсь на землѣ рождается, постепенно достигаетъ апогея развитія и затѣмъ уже клонится къ упадку. Этотъ законъ настолько всесиленъ, что даже сама смерть подчиняется ему: развѣ мы не видимъ, что эпидеміи медленно разростаются, утихаютъ, вновь разгораются съ особой энергіей и затѣмъ исчезаютъ? Сама наша земля -- не болѣе, какъ ракета, которая вспыхнула, чтобы погаснуть. Тѣмъ болѣе ненадежно величіе человѣка: историческіе примѣры ясно доказываютъ это. Какимъ предостереженіемъ они должны бы были служить! И однако, ни завоеватели, ни артисты, ни женщины, ни писатели не хотятъ понимать уроковъ прошлаго.
Цезарь Бирото уже достигъ вершины своего счастья и славы и, однако, ошибочно думалъ, что еще большее ждетъ его впереди. Онъ не зналъ исторіи, на страницахъ которой повѣствуется о паденіи столькихъ династій, государствъ, великихъ людей... А сколько еще памятниковъ свидѣтельствуютъ о томъ же! Прошлое постоянно говоритъ людямъ, что всѣ ихъ мечты уничтожитъ рано или поздно рука неумолимой судьбы.
Послѣ приведеннаго разговора съ женой Цезарь рѣшилъ пораньше встать и покончить задуманное дѣло, боясь новыхъ возраженій со стороны Констанціи. Къ счастью, ему удалось рано проснуться; осторожно, чтобы не разбудить жены, покинулъ онъ спальню, живо одѣлся и спустился въ магазинъ. Тамъ онъ засталъ только мальчика, отворявшаго ставни; приказчиковъ еще не было ни одного. Бирото, поджидая ихъ, всталъ въ дверяхъ магазина и принялся смотрѣть, какъ Para (такъ звали мальчика) справлялся съ своимъ дѣломъ. Когда-то и самому Цезарю приходилось исправлять такую же обязанность! Наконецъ, показался кассиръ Ансельмъ.
-- Попино,-- крикнулъ ему хозяинъ,-- попроси сюда Целестина, а самъ поди одѣнься: мы отправимся съ тобой въ Тюльери, потолкуемъ кое о чемъ.
Попино, славный малый, представлявшій полную противоположность Дю-Тилье, играетъ также не малую роль въ нашемъ разсказѣ; скажемъ о немъ нѣсколько, словъ. Г-жа Рагонъ была урожденная Попино. Она имѣла двухъ братьевъ. Младшій изъ нихъ былъ членомъ окружнаго суда въ Сенскомъ департаментѣ. Старшій братъ занялся торговлей, разорился на ней и скончался, оставивъ круглымъ сиротою единственнаго сына Ансельма. Матери мальчикъ лишился гораздо раньше: она умерла въ родахъ. Сироту взяли на свое попеченіе его тетка и бездѣтный дядя -- судья. Г-жа Рагонъ доставила племяннику мѣсто въ магазинѣ Бирото; она надѣялась, что со временемъ Ансельмъ станетъ преемникомъ Цезаря. Попино былъ небольшого роста и хромой; зато онъ могъ утѣшаться мыслью, что этимъ же недостаткомъ страдали такіе великіе люди, какъ лордъ Байронъ, Талейранъ и Вальтеръ Скоттъ. Лицо Ансельма было испещрено веснушками; огненно-рыжіе волосы обрамляли бѣлый, чистый лобъ. Сѣрые глаза и красиво очерченный ротъ производили пріятное впечатлѣніе. Отъ всего существа его вѣяло цѣломудріемъ, скромностью, робостью, и это особенно влекло къ нему: онъ возбуждалъ симпатію. Никто не называлъ его иначе, какъ "маленькій Попино". Ансельмъ воспитывался въ семьѣ глубоко религіозной, всѣ члены которой вели примѣрную жизнь и отличались добродѣтелями. Не мудрено, что и онъ выросъ скромнымъ, стыдливымъ, кроткимъ, какъ агнецъ, неутомимымъ въ работѣ; онъ былъ готовъ для своихъ на всякія жертвы, довольствовался малымъ, однимъ словомъ, былъ истымъ христіаниномъ первыхъ вѣковъ.
Велико было удивленіе Ансельма, когда Бирото позвалъ его прогуляться въ Тюльери; первой мыслью его было, что хозяинъ задумалъ его пристроить. Тутъ Попино вспомнилъ о Цезаринѣ, этой настоящей царицѣ розъ, въ которую онъ влюбился съ перваго же взгляда, и его охватило такое волненіе, что онъ даже пріостановился на лѣстницѣ: сердце у него усиленно билось, въ вискахъ стучало. Оправившись, Ансельмъ позвалъ главнаго приказчика Целестина, и оба спустились въ магазинъ. Тогда Бирото вышелъ съ Ансельмомъ, и они направились по дорогѣ въ Тюльери. Шли они молча: каждый былъ занятъ своими мыслями. Попино, юноша двадцати одного года, думалъ, конечно, о Цезаринѣ. Онъ постоянно мечталъ о бракѣ съ нею, хотя самъ подчасъ считалъ эти мечты безуміемъ: красота молодой дѣвушки и богатство парфюмера являлись въ его глазахъ непреодолимымъ препятствіемъ. Но какой же влюбленный не уповаетъ безъ конца? Чѣмъ несбыточнѣе, чѣмъ безумнѣе его надежды, тѣмъ болѣе онъ имъ вѣритъ. Ансельмъ, несмотря на свои сомнѣнія, безпокойство и боязнь, не разставался съ своей завѣтной мечтою; теперь же онъ былъ счастливъ и тѣмъ, что каждый день обѣдалъ съ Цезариной. Обязанности свои у Бирото онъ исполнялъ съ необыкновеннымъ усердіемъ, никакая работа не казалась ему тяжелой и никогда онъ не зналъ устали: трудиться для Цезарины было наслажденіемъ для него. Бирото видѣлъ усердіе Ансельма, находилъ его способнымъ малымъ и не разъ говорилъ г-жѣ Рагонъ:
-- Помяните мое слово, быть ему негоціантомъ! Онъ выйдетъ въ люди.
У Попино явились еще большія препятствія къ достиженію завѣтной цѣли. На Цезарину имѣлъ виды первый клеркъ Рогена, Александръ Крота; онъ былъ сынъ богатаго фермера, и Бирото поощрялъ его намѣренія. Кромѣ того, Ансельмъ терзался мыслью, что между нимъ и Цезариной разверзлась еще большая пропасть, такъ какъ Рагоны потеряли состояніе и ничего не могли ему оставить. Послѣднее время бѣдный сирота самъ приносилъ имъ посильную помощь, отдавая все свое скудное жалованье. И, однако, несмотря на всѣ преграды, Попино надѣялся еще на успѣхъ! Ему удалось нѣсколько разъ уловить взглядъ Цезарины, устремленный на него; въ глубинѣ ея чудныхъ глазъ таилось нѣчто, позволявшее ему питать надежду. И вотъ онъ шелъ около Бирото, дрожа отъ волненія, весь охваченный мгновенно возродившейся надеждой; то же испыталъ бы на его мѣстѣ каждый юноша, у котораго вся жизнь впереди.
-- Попино,-- сказалъ, наконецъ, парфюмеръ,-- хороши ли обстоятельства у твоей тетки?
-- Да, хозяинъ.
-- Однако, въ послѣднее время она какъ будто озабочена. Все ли у нихъ ладно? Ты, милый, не бойся сказать мнѣ правду, вѣдь я почти родной Рагонамъ. Двадцать пять лѣтъ я друженъ съ твоимъ дядей. Я поступилъ къ нему въ домъ прямо изъ деревни, пришелъ въ грубыхъ башмакахъ, съ однимъ луидоромъ въ карманѣ. Этотъ луидоръ дала мнѣ моя крестная мать, покойная маркиза Дюксель, родственница герцога и герцогини де-Лёнонкуръ... Они теперь много закупаютъ у меня. Каждое воскресенье я молюсь за нее и всю ея семью. Ея племянница, г-жа де-Монсофъ, тоже выписываетъ у меня всѣ парфюмерные товары. Много я получилъ черезъ нихъ покупателей, которые берутъ у меня товары на тысячу франковъ въ годъ и больше. За одно ужъ это надо быть благодарнымъ. А тебѣ я желаю добра отъ души, безъ всякой задней мысли.
-- О, хозяинъ, не у всякаго на плечахъ такая голова, какъ у васъ!
-- Не въ головѣ дѣло, мой милый. Я не говорю, что моя хуже другихъ; но я бралъ честностью, хорошимъ поведеніемъ... И притомъ я не любилъ ни одной женщины, кромѣ своей жены... А любовь -- большая сила!
-- Любовь!-- повторилъ Попино.-- О, хозяинъ, неужели вы...
-- Вотъ тебѣ разъ! Рогенъ идетъ откуда-то пѣшкомъ въ такую рань. Что бы это значило?-- сказалъ Цезарь, мгновенно забывъ объ Ансельмѣ Попино и объ орѣховомъ маслѣ. Въ головѣ его пронеслись предположенія жены, и вмѣсто того, чтобы войти въ садъ Тюльери, Бирото пошелъ навстрѣчу нотаріусу. Ансельмъ, удивленный этимъ, послѣдовалъ за хозяиномъ въ нѣкоторомъ разстояніи отъ него. Юноша былъ невыразимо счастливъ: его сильно ободрили разсказы Цезаря о своемъ прошломъ и его слова о любви.
Рогенъ, высокій и полный человѣкъ, съ угреватымъ лицомъ и черными волосами, былъ когда-то недуренъ. Онъ не лишенъ былъ предпріимчивости и смѣлости, и потому изъ мелкаго клерка сумѣлъ сдѣлаться нотаріусомъ. Въ эпоху, о которой говорится, лицо Рогена носило явные слѣды разгульной жизни. Никогда человѣкъ не можетъ безнаказанно погружаться въ грязь разврата: эта грязь оставляетъ знаки, которые выдаютъ развратника. Рогена обличали преждевременныя морщины и неестественный румянецъ, не походившій на краску здоровья у людей воздержныхъ. Носъ его былъ испорченъ болѣзнью; чтобы скрыть ея непріятныя послѣдствія, Рогенъ употреблялъ нюхательный табакъ. Но пользы это не приносило, и недугъ нотаріуса явился главною причиной его несчастій.
Какъ ошибочно, однако, судятъ о мужчинахъ! Какъ мало знаютъ истинныя причины ихъ непостоянства! Одной изъ главныхъ является болѣзнь. Разрушая тѣло, она дурно дѣйствуетъ и на нравственную сторону человѣка, а слѣдовательно имѣетъ вліяніе и на событія его жизни. Романистамъ слѣдовало бы обратить на это вниманіе.
Г-жа Бирото вѣрно отгадала тайну супружеской жизни четы Рогенъ. Съ первой же брачной ночи очаровательная дочь банкира Шеврель, его единственное дитя, почувствовала къ своему супругу непреодолимое отвращеніе и рѣшила немедленно требовать развода. Рогенъ не хотѣлъ, конечно, разставаться съ женой, которая принесла ему 500 тысячъ франковъ, кромѣ надеждъ въ будущемъ. И вотъ онъ рѣшился пойти на всякія уступки, чтобы только удержать жену: онъ предоставилъ ей полную свободу въ ихъ интимной жизни. Съ той поры госпожа Рогенъ вела себя съ мужемъ, какъ куртизанка со старикомъ-любовникомъ. Конечно, нотаріусъ нашелъ, что жена ему не по карману: какъ большинство мужей-парижанъ, онъ завелъ вторую семью. Сначала эта затѣя обходилась недорого. Рогенъ сталкивался съ гризетками, которыя были счастливы его покровительствомъ и не предъявляли большихъ требованій. Но послѣдніе три года онъ сталъ жертвою той неукротимой страсти, какая часто охватываетъ и порабощаетъ стариковъ; предметомъ его страсти сдѣлалась красавица, которую въ полусвѣтѣ называли прекрасной голландкой. Ее привезъ когда-то изъ Брюгге одинъ изъ кліентовъ Рогена. Въ 1815 г. онъ былъ вынужденъ покинуть Парижъ и уступилъ свою любовницу Рогену. Нотаріусъ купилъ для нея небольшой домъ близъ Елисейскихъ Полей, завелъ роскошную обстановку и съ этой поры не переставалъ тратиться на голландку: онъ исполнялъ всѣ ея прихоти, и мотовство ея вскорѣ поглотило все его состояніе.
Мрачное выраженіе на лицѣ Рогена исчезло, едва онъ увидѣлъ Бирото. Разгадку такой перемѣны намъ дадутъ событія прошлаго; они же выяснятъ, почему такъ скоро разбогатѣлъ Дю-Тилье. Поступивъ къ Бирото, Дю-Тилье имѣлъ въ виду не столько связь съ Констанціей, сколько бракъ съ Цезариной. Но, узнавъ, что отецъ ея не такой богачъ, какимъ онъ его считалъ, Фердинандъ быстро измѣнилъ свои планы и обратилъ взоры въ другую сторону. Въ первое же воскресенье въ домѣ Цезаря онъ познакомился съ че тою Рогенъ и замѣтилъ странныя отношенія между супругами. Дю-Тилье вкрался въ довѣріе нотаріуса, сталъ слѣдить за нимъ, познакомился съ прекрасной голландкой и узналъ, что та пригрозила Рогену бросить его, если онъ не въ состояніи окружать ее роскошью.
Прекрасная голландка принадлежала къ тѣмъ безумнымъ женщинамъ, которымъ все равно откуда достаютъ имъ средства; принеси имъ деньги отцеубійца, и онѣ не поколеблются ихъ взять и устроить пиръ. Любовница Рогена никогда не задумывалась надъ прошлымъ и не заглядывала въ будущее. Будущимъ для нея являлся только вечеръ наступившаго дня; конецъ же мѣсяца представлялся гдѣ-то въ вѣчности. Эту женщину Дю-Тилье рѣшилъ сдѣлать однимъ изъ орудій своихъ замысловъ. И вотъ онъ добился того, что она согласилась дарить Рогена своею благосклонностью не за пятьдесятъ, а за тридцать тысячъ франковъ въ годъ. Такой услуги влюбленные старики не забываютъ. Довѣріе Рогена къ Дю-Тилье возросло, и однажды, послѣ ужина съ обильнымъ количествомъ винъ нотаріусъ признался Фердинанду въ своемъ бѣдственномъ финансовомъ положеніи. У него не было уже состоянія, и страсть заставила его пойти на преступленіе: онъ растратилъ больше половины денегъ, довѣренныхъ ему кліентами. Когда будетъ растрачено и остальное, придется пустить пулю въ лобъ. Тутъ въ головѣ Дю-Тилье возникъ мгновенно планъ быстраго обогащенія. Онъ поспѣшилъ успокоить Рогена.
-- Такому человѣку, какъ вы, нечего приходить въ отчаяніе,-- сказалъ онъ.-- Разъ вы уже пошли на рискъ, надо идти впередъ и дѣйствовать смѣло. Дю-Тилье уговорилъ Рогена довѣрить ему значительную сумму съ тѣмъ, чтобы начать игру на биржѣ или принять участіе въ какой-нибудь спекуляціи. Въ случаѣ успѣха Фердинандъ совѣтовалъ Рогену открыть, въ компаніи съ нимъ, банкирскую контору; тогда будутъ средства у нихъ обоихъ. Если же игра будетъ неудачна, можно вмѣсто самоубійства оставить только отечество и устроиться въ чужихъ краяхъ. Планъ Фердинанда показался нотаріусу якоремъ спасенія; между тѣмъ въ дѣйствительности Дю-Тилье накинулъ ему петлю на шею.
Узнавъ тайну Рогена, Дю-Тилье воспользовался ею, чтобы забрать въ руки не только самого нотаріуса, но и жену его, и любовницу. Онъ предупредилъ госпожу Рогенъ о скоромъ разореніи ея супруга и вызвался ей помочь въ несчастіи. Прекрасную голландку онъ безъ труда уговорилъ играть на биржѣ, чтобы имѣть что-нибудь на черный день и не прибѣгать въ будущемъ въ проституціи. Жена нотаріуса ликвидировала свои личныя дѣла, собрала небольшой капиталъ и передала его Дю-Тидье, котораго успѣла уже страстно полюбить. Отъ самого Рогена Фердинандъ получилъ сто тысячъ франковъ. Тогда онъ оставилъ мѣсто у Бирото и началъ играть на биржѣ за троихъ своихъ довѣрителей; отъ каждаго изъ нихъ онъ получалъ извѣстную часть барыша. Ее этого было мало Дю-Тилье: онъ повелъ игру и за себя лично; тогда все, что проигрывали его кліенты, выигрывалъ онъ самъ. Такимъ образомъ въ короткое время онъ пріобрѣлъ пятьдесятъ тысячъ франковъ. Во время политическихъ переворотовъ во Франціи Фердинандъ увеличилъ свое состояніе, такъ какъ предугадывалъ событія: такъ онъ игралъ на пониженіе во время войнъ Наполеона,-- и на повышеніе по возвращеніи Бурбоновъ. Черезъ два мѣсяца по восшествіи на престолъ Людовика XVIII, г-жа Рогенъ имѣла уже двѣсти тысячъ франковъ, а Дю-Тилье -- сто тысячъ экю. Дѣла нотаріуса тоже поправились. Прекрасная же голландка безумно тратила деньги: она сама стала жертвой гнуснаго паразита, Максима-де-Трай, бывшаго пажа императора. Дю-Тилье, составляя актъ для голландки, узналъ, наконецъ, ее настоящее имя: звали ее Сарой Гобсекъ. Фердинандъ слыхалъ о ростовщикѣ того же имени и отправился къ нему, чтобы узнать, не родственникъ ли онъ Сарѣ и не ссудитъ ли ее деньгами. Ростовщикъ, дѣйствительно родственникъ голландки, оказался безжалостенъ къ ней; но Дю-Тилье, выдавшій себя за банкира Сары, имѣющаго деньги для оборотовъ, понравился старику. Родственныя натуры чуютъ другъ друга. Гобсеку нуженъ былъ ловкій молодой человѣкъ, которому онъ могъ бы поручить одно дѣльце за границей. Одинъ изъ членовъ государственнаго совѣта, желая имѣть значеніе при дворѣ Бурбоновъ, рѣшилъ скупить векселя принцевъ, выданные ими во время изгнанія въ Германіи. Эта коммерческая. операція имѣла для него самого только политическое значеніе, и потому всѣ барыши отъ нея онъ предлагалъ тому, кто дастъ ему деньги для выкупа долговыхъ обязательствъ. Гобсекъ рѣшилъ принять участіе въ этомъ дѣлѣ и отыскивалъ только свѣдущаго человѣка, который могъ бы за него поѣхать и оцѣнить векселя. Дю-Тилье показался старику подходящимъ для его плановъ человѣкомъ. Но ростовщики, какъ извѣстно, никому не довѣряютъ, они требуютъ гарантіи: Дю-Тилье представилъ денежный залогъ, но зато выговорилъ себѣ извѣстный процентъ и, кромѣ того, просилъ, чтобы его деньги были пущены въ оборотъ. Затѣмъ онъ отправился съ господиномъ Клементомъ Шардэнъ-де-Люпо въ Германію, гдѣ провелъ всю эпоху Ста Дней; вернулся онъ только во вторую Реставрацію. Путешествіе это было выгодно для Дю-Тилье: онъ увеличилъ свое состояніе и пріобрѣлъ довѣріе и дружбу Гобсека, который посвятилъ его въ тайны высшей политики. Возвращенія Фердинанда ждала съ нетерпѣніемъ госпожа Рогенъ, которая оставалась ему вѣрна. Бѣдный нотаріусъ тоже не могъ дождаться Дю-Тилье, такъ какъ вновь былъ разоренъ прекрасной голландкой. Дю-Тилье подвергъ красавицу допросу и открылъ, наконецъ, тайну, которую она такъ долго и тщательно скрывала отъ него: она была безумно влюблена въ Максима де-Трай, негодяя, кутилу и страстнаго игрока. Тутъ только понялъ Фердинандъ, почему Гобсекъ былъ такъ безжалостенъ къ своей родственницѣ. Принявъ все къ свѣдѣнію, Дю-Тилье, ставшій уже банкиромъ, посовѣтовалъ Рогену серьезно подумать о будущемъ, затѣять новую спекуляцію и вовлечь въ нее самыхъ богатыхъ своихъ кліентовъ, такъ какъ игра на биржѣ была неудачна для нотаріуса (она обогатила только Дю-Тилье и госпожу Рогенъ) и такъ какъ не сегодня -- завтра должно было наступить банкротство, то Рогенъ согласился послѣдовать совѣту своего лучшаго друга. Тогда Фердинандъ указалъ на земли близъ Маделэнъ, какъ на предметъ выгодной спекуляціи. Желая погубить Бирото, Дю-Тюлье посовѣтовалъ Рогену заманить въ свои сѣти близкихъ знакомыхъ и друзей.-- Съ ними меньше подвергаешься опасности,-- говорилъ онъ.-- Друзья, даже въ гнѣвѣ, пощадятъ васъ. Немногимъ извѣстно, какъ мало стоила въ то время сажень земли близъ Маделэнъ, но эти участки должны были сильно подняться въ цѣнѣ. Дю-Тилье захотѣлъ извлечь изъ этой комбинаціи выгоду для себя, не подвергаясь, однако, риску спекуляціи; онъ рѣшилъ загребать жаръ чужими руками. Въ такихъ случаяхъ люди, подобные Гобсеку, хищные ростовщики и банкиры, помогаютъ другъ другу; но Дю-Тилье ни съ кѣмъ изъ нихъ не былъ настолько близокъ, чтобы просить поддержки. Притомъ же, онъ хотѣлъ скрыть свое участіе въ дѣлѣ; при этихъ только условіяхъ онъ могъ безнаказанно воспользоваться плодами воровства и не навлечь на себя стыда и поношенія. Для выполненія своихъ плановъ Дю-Тилье нуждался въ человѣкѣ, который былъ бы послушнымъ орудіемъ въ его рукахъ; подходящимъ для такой роли показался ему одинъ изъ бывшихъ его товарищей, комми-вояжеръ Карлъ Клапаронъ. Это былъ человѣкъ безъ всякихъ способностей; но зато онъ понималъ, чего отъ него требуютъ, умѣлъ хранить ввѣренную ему тайну и готовъ былъ пожертвовать даже честью для своего довѣрителя. Этого-то бѣдняка, не имѣвшаго ни копѣйки за душой, Дю-Тилье сдѣлалъ банкиромъ, которому пришлось вести обширныя дѣла. Клапаронъ прекрасно зналъ, что именно ему придется расплачиваться за спекуляціи дю-Тилье. Но для бѣдняка, не имѣвшаго ничего ни въ настоящемъ, ни въ будущемъ, барыши, обѣщанные Фердинандомъ въ каждомъ изъ дѣлъ, казались столь заманчивыми, что онъ закрылъ глаза на все остальное и продалъ свою честь. Онъ всегда былъ преданъ Дю-Тилье; эта преданность еще больше возросла, когда онъ увидѣлъ, какъ осмотрительно тотъ дѣйствуетъ. Кончилось тѣмъ, что Клапаронъ привязался въ бывшему товарищу, какъ собака къ своему хозяину. Въ предстоявшей спекуляціи на земли, Клапаронъ доложенъ былъ явиться покупателемъ участковъ близъ Маделэнъ, наравнѣ съ Цезаремъ Бирото; векселя этого послѣдняго долженъ былъ получить также Клапаронъ. Такимъ образомъ Дю-Тилье получалъ возможность довести парфюмера до банкротства, лишивъ его предварительно наличныхъ денегъ. На эти деньги Фердинандъ и его сообщники намѣревались купить землю за половину ея цѣны. Нотаріусъ участвовалъ въ этомъ заговорѣ, такъ какъ разсчитывалъ получить немалую часть добычи; но Дю-Тилье, которому Рогенъ слѣпо вѣрилъ, захватилъ себѣ, разумѣется, львиную долю. Преслѣдовать его за это судомъ нотаріусъ не могъ; и вотъ пришлось ему покинуть отечество и довольствоваться ничтожными подачками, которыя Фердинандъ высылалъ ему иногда въ Швейцарію. Адскій замыселъ Дю-Тилье былъ порожденъ его ненавистью къ Бирото. Ненависть безъ желанія мщенія подобна сѣмени, упавшему на гранитъ; но далеко не безплодна она, если соединена съ жаждой мести. А Дю-Тилье поклялся отомстить Цезарю. Это было вполнѣ естественно: вѣдь парфюмеръ одинъ во всемъ Парижѣ зналъ о воровствѣ, совершонномъ Фердинандомъ. Развѣ могъ послѣдній не желать его уничтоженія? Не смѣя, однако, пойти на убійство, онъ рѣшилъ втоптать врага въ грязь, чтобы тотъ не могъ повредить ему. Долго зрѣлъ замыселъ Дю-Тюлье, не принося плода: другія заботы отвлекали вниманіе Фердинанда. Среди шума и суеты столичной жизни трудно сосредоточиться на чемъ-нибудь одномъ, но зато случайности этой кипучей жизни всегда помогутъ человѣку ловкому достичь своей цѣли. Умѣй только ими пользоваться! Дю-Тилье сумѣлъ не пропустить перваго же случая, давшаго возможность разорить Цезаря: исповѣдь Рогена навела Фердинанда впервые на мысль, какъ именно привести свой замыселъ въ исполненіе.
Между тѣмъ нотаріусъ наслаждался послѣдними каплями изъ чаши блаженства: каждый вечеръ онъ отправлялся къ прекрасной голландкѣ и только утромъ возвращался домой. Такимъ образомъ подозрѣнія г-жи Бирото были совершенно справедливы. Стоитъ только человѣку взяться за такую низкую роль, какую игралъ Рогенъ, и онъ превзойдетъ въ искусствѣ притворяться самаго опытнаго актера; онъ становится зоркимъ, проницательнымъ и умѣетъ усыпить подозрѣніе своей жертвы. Нотаріусъ увидѣлъ Бирото гораздо раньше, чѣмъ самъ былъ замѣченъ парфюмеромъ, и едва тотъ кинулъ на него взглядъ, Рогенъ уже издали поклонился ему.
-- Я возвращаюсь отъ одного знатнаго лица,-- сказалъ онъ, подойдя въ Цезарю,-- бѣдняга лежитъ на смертномъ одрѣ и пожелалъ сдѣлать духовное завѣщаніе. Только со мной обошлись, какъ съ деревенскимъ лекаремъ: прислали-то за иной карету, а назадъ отпустили пѣшкомъ.
Эти слова разсѣяли легкое облачко сомнѣній, которое омрачило вначалѣ чело Бирото и не ускользнуло отъ взгляда Рогена; нотаріусъ рѣшилъ, что не начнетъ первый говорить о затѣянной спекуляціи.
-- Послѣ духовнаго завѣщанія,-- брачный контрактъ,-- сказалъ Бирото,-- вотъ она, жизнь! Кстати, когда же, батенька, будетъ нашъ сговоръ съ Маделэнъ? Хе, хе! Ловко сказано!-- прибавилъ онъ, слегка хлопнувъ Рогена по животу.
Въ мужской компаніи самый скромный буржуа желаетъ казаться игривымъ.
-- Если мы не порѣшимъ сегодня же,-- отвѣтилъ нотаріусъ,-- то у насъ ничего не выйдетъ. Боюсь, что наше дѣло огласится. Меня и то одолѣваютъ двое изъ моихъ кліентовъ, оба богачи, непремѣнно хотятъ они участвовать въ нашей спекуляціи. Значитъ, теперь или никогда! Сегодня послѣ полудня у меня будутъ уже готовы всѣ документы, и мы покончимъ это дѣло. Однако, до свиданія! Мнѣ еще надо просмотрѣть черновые отчеты, составленные Ксандро сегодня ночью.
-- Ну, такъ по рукамъ! Я согласенъ,-- сказалъ Бирото, прощаясь съ нотаріусомъ.-- Возьмите сто тысячъ франковъ, которые я отложилъ въ приданое дочери.
-- Хорошо!-- отвѣтилъ Рогенъ, уходя.
Возвращаясь къ маленькому Попино, Бирото почувствовалъ на мигъ какое-то стѣсненіе въ груди; его кинуло въ жаръ, въ ушахъ зашумѣло.
-- Что съ вами, хозяинъ?-- спросилъ Попино, замѣтивъ внезапную блѣдность Цезаря.
-- Ничего, мой милый! Я сейчасъ порѣшилъ одно важное дѣло, а въ такихъ случаяхъ хоть кого въ потъ броситъ! Кстати, это дѣло и тебя касается. Я нарочно привелъ тебя сюда, чтобы потолковать безъ помѣхи, здѣсь насъ никто не услышитъ. Твоя тетка въ очень затруднительныхъ обстоятельствахъ, неправда ли? Куда же дѣвались ея деньги?
-- Видите ли, хозяинъ, дядюшка и тетушка положили всѣ свои деньги въ контору Нюсингена. Банкиръ этотъ прогорѣлъ и въ уплату кліентамъ предложилъ акціи Ворчинскихъ рудниковъ. Къ несчастью, эти акціи все еще не даютъ дивиденда... А старикамъ тяжело жить однѣми надеждами.