СОЧИНЕНІЯ
ВИЛЬЯМА ШЕКСПИРА
ВЪ ПЕРЕВОДѢ И ОБЪЯСНЕНІИ
А. Л. СОКОЛОВСКАГО.
Съ портретомъ Шекспира, вступительной статьей "Шекспиръ и его значеніе въ литературѣ", съ приложеніемъ историко-критическихъ этюдовъ о каждой пьесѣ и около 3.000 объяснительныхъ примѣчаній
ИМПЕРАТОРСКОЮ АКАДЕМІЕЮ НАУКЪ
переводъ А. Л. Соколовскаго удостоенъ
ПОЛНОЙ ПУШКИНСКОЙ ПРЕМІИ.
ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ
пересмотрѣнное и дополненное по новѣйшимъ источникамъ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ИЗДАНІЕ т-ва А. Ф. МАРКСЪ.
Печатаніе Шекспировскихъ сонетовъ въ прозаическомъ переводѣ рядомъ съ изданіемъ прочихъ его произведеній въ переводѣ стихотворномъ можетъ невольно возбудить въ читателяхъ вопросъ о причинѣ такого факта и почесться, пожалуй, за признаніе переводчика въ своей неспособности поступить иначе. Но это будетъ несправедливо Сонеты издаются въ прозѣ по двумъ совершенно другимъ причинамъ, изъ коихъ первая и самая главная заключается въ особенности англійскаго языка, совершенно недопускающаго возможности вѣрнаго и точнаго перевода произведеній подобнаго рода ни на какой языкъ, а на русскій въ особенности. Англійскій языкъ необыкновенно кратокъ. Огромное большинство его словъ односложно или много-двусложно, и потому при точной передачѣ англійской мысли, а тѣмъ болѣе выраженной въ стихахъ, иной разъ не бываетъ никакой возможности удержать въ стихахъ перевода того же количества строкъ и стопъ, которое мы находимъ въ оригиналѣ. Примѣръ лучше пояснитъ эту мысль, Такъ, что можетъ быть лучше и точнѣе перевода Байронова "Шильонскаго узника" Жуковскимъ? Сила, выразительность и въ особенности краткость стиха этого перевода поразительны; а между тѣмъ, если сосчитать число стиховъ подлинника и перевода, то окажется, что въ англійскомъ текстѣ Байрона около 380 стиховъ, а у Жуковскаго -- цѣлыхъ 460. Если при переводѣ произведеній, какъ "Шильонскій узникъ", переводчикъ могъ не стѣснять себя раздѣленіемъ текста на строфы съ извѣстнымъ опредѣленнымъ количествомъ стиховъ, то что же остается дѣлать, если форма переводимаго подлинника ненарушимо закована въ опредѣленное количество стиховъ, какъ это мы видимъ, напримѣръ, въ сонетахъ, гдѣ обязательно должно быть четырнадцать строкъ, и гдѣ малѣйшее отступленіе отъ этого, выработаннаго вѣками, литературнаго правила нарушаетъ характеръ сонета не только по формѣ и ритмической музыкальности стиха, но и по логическому изложенію мыслей. Помѣстить мысль подлинника непремѣнно въ четырнадцать строкъ не представляется никакой возможности по упомянутой выше многосложности русскаго языка сравнительно съ англійскимъ, и потому переводчику поневолѣ приходится лавировать между двумя равно нежелательными трудностями, а именно: или выпустить, ради сохраненія формы, много важныхъ мыслей, или распространить текстъ, помѣстивъ въ свой переводъ нѣсколько лишнихъ строкъ, и этимъ исказить форму сонета. Справедливость этого взніяда читатели могутъ легко провѣрить, сравнивъ подстрочно съ подлинниками существующіе стихотворные переводы сонетовъ Шекспира или, еще лучше -- поэмъ Байрона, какъ, напр., "Чайльдъ Гарольда" или "Донъ Жуана", написанныхъ тоже строфами съ опредѣленнымъ числомъ стиховъ. Всякій увидитъ, что переводчики по необходимости выпускали иной разъ болѣе четверти мыслей текста по невозможности вмѣстить ихъ въ извѣстное количество словъ текста многосложнаго русскаго языка.
Вторая причина, заставившая переводчика прибѣгнуть для точности перевода къ прозаическому тексту, важна не менѣе. Надо сказать, что если бъ авторъ книги, извѣстной подъ именемъ Шекспировыхъ сонетовъ, не написалъ ничего болѣе, то едва ли книгу эту прочелъ бы кто-нибудь кромѣ лицъ, къ которымъ эти стихотворныя бездѣлки адресованы. Сонетъ въ средніе вѣка вовсе не былъ серьезной формой литературнаго произведенія, но имѣлъ скорѣй характеръ пустой обыденной игрушки, которой любили забавляться въ обществѣ. Сонеты писалъ всякій, кто только умѣлъ держать перо въ рукахъ и имѣлъ претензію принадлежать къ образованному классу общества. Чтобы сриѳмовать четырнадцать строкъ, очень часто съ самымъ пустымъ содержаніемъ, не надо было вовсе имѣть таланта, и потому количество этого стихотворнаго хлама считалось въ средневѣковой литературѣ даже не тысячами, а навѣрно десятками тысячъ. Конечно, въ этой массѣ попадались и истинно талантливыя лирическія жемчужины, какъ, напримѣръ, сонеты Петрарка или Данте; но въ большинствѣ это просто былъ риѳмованный наборъ словъ съ самымъ пустымъ содержаніемъ. Въ сонетѣ любовникъ изливалъ свой восторгъ предъ предметомъ своей страсти, жаловался на равнодушіе къ своей любви, молилъ о взаимности, о дружбѣ, грозилъ самоубійствомъ. Въ сонетахъ воспѣвалась дружба, оплакивались житейскія несчастья; чаще же всего излагались просьбы о помощи, мольбы о заступничествѣ или покровительствѣ предъ знатными лицами (при чемъ обыкновенно пускалась въ ходъ самая унизительная лесть). Наконецъ просто излагались всякія вздорныя, пришедшія въ голову, мысли совершенно въ родѣ такъ называемыхъ лирическихъ стихотвореній многихъ нашихъ современныхъ quasi-поэтовъ.
Сонеты Шекспира не удалялись отъ этого шаблона. Они были явно произведеніями молодости поэта и нимало не отличались ни по формѣ ни по содержанію отъ такого рода литературныхъ произведеній. Огромное ихъ большинство адресовано къ одному лицу, къ которому авторъ чувствуетъ какую-то феноменальную дружбу, граничащую со страстной любовью, что привело нѣкоторыхъ толкователей даже къ предположенію, не были ли сонеты написаны женщинѣ. Хотя въ настоящее время доказано, что большинство ихъ посвящено извѣстному покровителю Шекспира -- лорду Соутгэмитону, которому онъ посвятилъ и свои двѣ первыя юношескія поэмы: "Венеру и Адонисъ" и "Лукрецію", но по содержанію сонеты очень были похожи на безконечное количество сонетовъ, писавшихся въ то время другими авторами. Преувеличенное выраженіе чувства сквозить почти во всѣхъ. Лесть предъ знатнымъ покровителемъ, доходящая почти до униженія, непріятно бьетъ въ глаза. Истинно поэтическаго содержанія, которое дѣлало бы Шекспировы сонеты литературными перлами, нѣтъ почти ни въ одномъ, и я еще разъ беру смѣлость повторить, что, не напиши Шекспиръ ничего другого, кромѣ сонетовъ, то едва ли бы книга его даже сохранилась въ литературѣ. Но въ чемъ же въ такомъ случаѣ заключается значеніе Шекспировыхъ сонетовъ? Не болѣе, какъ въ томъ, что, несмотря на незначительность общаго содержанія, въ нихъ часто встрѣчаются и проскальзываютъ уже зародыши многихъ отдѣльныхъ мыслей и афоризмовъ, которые Шекспиръ перенесъ позднѣе въ свои драмы, гдѣ эти мысли и афоризмы нашли свои настоящія мѣста, украсивъ и сдѣлавъ безсмертными тѣ штрихи, помощью которыхъ авторъ рисовалъ свои живыя лица и дивныя картины. Потому если сонеты Шекспира и имѣютъ для почитателя Шекспира серьезное значеніе, то именно только для почитателей серьезныхъ, желающихъ изучить произведенія Шекспира не съ одной литературной, но и исторической стороны, дѣлая сопоставленія и сравненія отдѣльныхъ мыслей и афоризмовъ, находимыхъ въ сонетахъ, съ тѣмъ, что мы находимъ въ позднѣйшихъ драмахъ. Но для такого сравненія изучаемый текстъ долженъ быть данъ въ переводѣ совершенно точномъ и буквальномъ, а это можетъ быть достигнуто, какъ объяснено выше, только въ переводѣ прозаическомъ. Вотъ въ чемъ и заключается вторая причина, почему такой переводъ избранъ и для настоящаго изданія.
Отъ прекрасныхъ существъ мы желаемъ потомства для того, чтобъ роза красоты, увянувъ подъ вліяніемъ времени въ зрѣломъ возрастѣ, не осталась безъ нѣжнаго наслѣдника, свидѣтеля ея памяти. Но ты, обручась лишь твоему собственному свѣтлому взгляду, поддерживаешь огонь своего очага исключительно своимъ существомъ и, производя голодъ среди обилія, дѣлаешься самъ себѣ врагомъ, жестокимъ къ твоимъ собственнымъ прелестямъ... Свѣжее украшеніе міра, ты сталъ единственнымъ глашатаемъ твоей веселой весны и, сохраняй въ почкѣ ея сокъ, истощаешься, прекрасный скряга 1), воздержаніемъ... Пожалѣй міръ, потому что иначе природа и ты сами разрушите въ гробѣ то, что по праву принадлежитъ міру.
Когда сорокъ зимъ, осадивъ твое чело, проведутъ глубокія морщины на нолѣ твоей красоты -- тогда гордая одежда твоей юности, которою такъ любуются теперь, сдѣлается изодраннымъ, очень мало стоящимъ рубищемъ... Если на сдѣланный тебѣ тогда вопросъ: "гдѣ твоя красота и прелести цвѣтущихъ дней?" -- ты отвѣтишь лишь указаніемъ на твой глубоко ввалившіеся глаза, то это будетъ всепожирающимъ 2) стыдомъ и расточительной похвалой... Но во сколько разъ похвальнѣй было бы употребленіе твоей красоты, если бъ ты могъ отвѣтить: "это прекрасное, рожденное мною, дитя будетъ итогомъ 3) моей жизни и оправдаетъ мою старость". Доказавъ, что красота его получена отъ тебя въ наслѣдство, ты былъ бы вновь рожденъ въ старости и почувствовалъ жаръ въ крови въ то время, когда она уже начинаетъ остывать.
Посмотрись въ зеркало и скажи лицу, которое въ немъ увидишь, что пришло время, когда лицо это должно произвесть другое. Если ты не возсоздашь этого свѣжаго образа теперь, то оскорбишь этимъ міръ и лишишь какую-нибудь мать Божьяго благословенія... Гдѣ женщина настолько прекрасная, чтобъ ея нетронутое лоно отказало быть вспаханнымъ тобою? А также найдется ли на свѣтѣ человѣкъ настолько глупый, чтобъ стать могилой своей любви и пресѣчь свое потомство? Ты -- вѣчное| зеркало твоей матери, и она, глядя на тебя, возвращала вновь апрѣль своей весны, потому и тебѣ слѣдуетъ сдѣлать такъ, чтобы, глядя сквозь окна твоихъ преклонныхъ лѣтъ, ты могъ, вопреки морщинамъ, видѣть вновь свое золотое время... Если ты будешь жить, не оставивъ послѣ себя памяти, то умрешь одинокимъ, и твой образъ умретъ вмѣстѣ съ тобою.
Небережливый красавецъ! для чего тратишь ты только на себя добро твоей красоты? Природа не даритъ намъ ничего, но только дѣлаетъ ссуды, а потому, будучи щедра сама, требуетъ щедрости и отъ другихъ... Почему же, прелестный скупецъ, злоупотребляешь ты благодѣтельными щедротами, данными тебѣ также для раздачи? Ростовщикъ, не имѣющій прибыли, для чего бережешь ты сумму суммъ 4), не умѣя жить 5)? Ведя торговыя дѣла только съ собой, ты похищаешь у самого себя свое добро, а потому, когда природа потребуетъ твоего отъѣзда б), скажи, какой, имѣющій цѣну, отчетъ ты ей представишь? Твоя, не употребленная ни на что, красота будетъ зарыта вмѣстѣ съ тобою, тогда какъ, употребленная, она стала бы исполнительницей твоего завѣщанія.
Если время употребляется на нѣжную работу для того, чтобъ отформировать прелестный обликъ, на которомъ останавливается всякій взглядъ, то то же самое время дѣлается тираномъ для разрушенія всякой прелести... Неутомимое время приводитъ на смѣну лѣта отвратительную зиму, разрушая его этимъ. Сокъ растеній мерзнетъ, обильные листья опадаютъ, красота покрывается снѣгомъ, и нагота воцаряется вездѣ... Если бъ лѣтніе соки, будучи заключены, какъ плѣнники, въ ледяную темницу, не оставались жидкими, то плодъ красоты исчезалъ бы вмѣстѣ съ нею, не оставляя даже воспоминанія о томъ, чѣмъ она была прежде... Но цвѣты, источившіе плодотворный сокъ, теряютъ отъ вѣянія зимы только свою внѣшность, и ихъ сущность воскресаетъ для прекрасной жизни вновь.
Не позволяй же свирѣпой зимѣ разрушить въ тебѣ твое лѣто, прежде чѣмъ ты источишь сокъ. Наполни какой-нибудь сосудъ твоей сладостью, скрой въ какую-нибудь сокровищницу плодъ красоты, прежде чѣмъ онъ погибнетъ отъ самоубійства Дѣлать счастливыми платящихъ за то добровольно не значитъ быть ростовщикомъ. Ты для самого себя воспроизведешь себѣ подобнаго и, повторивъ это десять разъ, сдѣлаешься во столько же разъ счастливѣе. Когда же эти новые десять столько же разъ воспроизведутъ вновь тебя, то что будетъ въ состояніи сдѣлать съ тобою смерть, если ты будешь жить такимъ образомъ въ потомствѣ? Не будь самоубійцей, ты слишкомъ прекрасенъ для того, чтобъ стать добычей смерти и сдѣлать червей твоими наслѣдниками.
Смотри: когда прекрасное свѣтило поднимаетъ на востокѣ свою горящую голову, всякій дальній взоръ привѣтствуетъ вновь возникающее зрѣлище и преклоняется предъ его священнымъ величіемъ... Глаза смертныхъ боготворятъ его красоту, провожая его золотое шествіе даже и въ тотъ мигъ, когда, достигнувъ вершины крутого небеснаго холма, оно уподобляется сильному юношѣ, достигшему зрѣлыхъ лѣтъ... Но когда, покинувъ высшій пунктъ, оно, точно состарѣвшись, направляетъ усталую колесницу къ закату, глаза всѣхъ, бывшіе до того прикованными къ нему какъ бы по обязанности, отвращаются отъ склонившагося пути и начинаютъ смотрѣть въ другую сторону. Такъ и ты, достигнувъ вечера, умрешь незамѣченнымъ, если не оставишь сына.
Музыка для слуха 7), сказки, почему ты слушаешь съ неудовольствіемъ музыку самъ? Прекрасное не воюетъ съ прекраснымъ. Радость наслаждается радостью. Почему жъ любишь ты то, что тебѣ не нравится 8), или, говоря иначе, почему находишь удовольствіе въ томъ, что тебѣ надоѣдаетъ? Если вѣрное соединеніе хорошо звучащихъ тоновъ, сочетающихся въ аккордѣ, оскорбляетъ твой слухъ, то это лишь потому, что звуки эти хотятъ ласково тебя побранить за твою рѣшимость пѣть только соло, не присоединяясь къ нимъ, какъ бы это слѣдовало сдѣлать... Взгляни, какъ нѣжно звучатъ струны, соединяясь въ супружескомъ союзѣ! Онѣ похожи на отца, ребенка и счастливую мать, поющихъ одинъ согласный гимнъ. Ихъ безсловесная пѣсня, составленная хотя и изъ разныхъ звуковъ, говоритъ тебѣ одно: "Одинъ ты ничего не сдѣлаешь".
Или, можетъ-быть, ты губишь свою жизнь въ одиночествѣ, потому что боишься омочить слезами глаза твоей вдовы (въ случаѣ если умрешь 9)? О! повѣрь, что, въ случаѣ твоей бездѣтной смерти, весь міръ будетъ плакать по тебѣ, какъ потерявшая мужа жена... Весь міръ сдѣлается твоей вдовой и будетъ рыдать о томъ, что ты не оставилъ своего подобія, потому что всякая честная вдова утѣшается въ чертахъ дѣтей воспоминаніемъ о своемъ мужѣ... Если мотъ растрачиваетъ свое состояніе, то имущество его мѣняетъ только мѣсто, и люди наслаждаются имъ попрежнему. Но растраченная безъ пользы красота имѣетъ конецъ. Расточитель въ этомъ случаѣ разрушаетъ добро, не употребивъ его въ дѣло... Свершить надъ собой самимъ такое постыдное самоубійство, значитъ -- не чувствовать въ своемъ сердцѣ любви къ ближнимъ.
Будучи такъ непредусмотрителенъ къ самому себѣ, ты долженъ со стыдомъ сознаться, что въ сердцѣ твоемъ нѣтъ любви ни къ кому. Допуская, если хочешь, что многіе любятъ тебя, становится съ тѣмъ вмѣстѣ очевиднымъ, что самъ ты никого не любишь. Ты до такой степени проникнутъ убійственной ненавистью, что не задумываешься вступить въ заговоръ противъ самого себя, стараясь разрушить то прекрасное жилище, воспроизведеніе котораго должно быть твоимъ высшимъ желаніемъ... Измѣни же свои мысли для того, чтобъ я измѣнилъ свое мнѣніе. Неужели ненависть должна пользоваться лучшимъ уходомъ 11), чѣмъ нѣжная любовь? Будь, какъ того слѣдуетъ ждать отъ твоей наружности, добръ и ласковъ или докажи по крайней мѣрѣ, что ты нѣжно сердеченъ къ самому себѣ. Создай другого себя изъ любви ко мнѣ для того, чтобъ красота жила въ твоемъ (дитяти), какъ живетъ въ тебѣ.
Насколько ты будешь вянуть (съ годами), настолько же станешь вырастать въ твоихъ дѣтяхъ; возвращаясь такимъ образомъ къ тому, что покинулъ, ты получишь возможность вновь называть въ старости своей ту молодую кровь, которую вольешь въ своихъ дѣтей, будучи молодъ.-- Такъ живутъ мудрость, красота и потомство, а, внѣ такой жизни существуютъ лишь безумство, старость и холодное увяданье. Если бъ всѣ думали такъ, то время прекратило бы свой ходъ, и чрезъ шестьдесятъ лѣтъ разрушился бы весь міръ.-- Пусть гибнутъ безплодно грубыя и уродливыя существа, которыхъ природа не предназначала для запаса 12). Но взгляни на тѣхъ, которыхъ природа одарила особенно! Тебя она одарила еще болѣе, чѣмъ ихъ, а потому ты долженъ съ такою же щедростью употреблять эти щедрые дары самъ.-- Ты -- печать, которую природа выгравировала съ намѣреніемъ имѣть твои оттиски, чтобъ не погибъ основной типъ.
Когда я считаю звонъ, означающій ходъ времени, и вижу, какъ веселый день погружается въ отвратительную ночь; когда я вижу фіалку, расцвѣтшую послѣ весны, и черные локоны, посеребренные бѣлизною; когда я вижу гордыя деревья, лишенныя листьевъ,-- тѣ деревья, чья зелень защищаетъ пастуха отъ зноя, или когда передо мной проносятъ въ хранилище скрученную снопами лѣтнюю траву, чьи стебли торчатъ, какъ всклокоченная бѣлая борода,-- тогда я задаю себѣ вопросъ о твоей красотѣ и вспоминаю, что если прекрасное такъ вянетъ и умираетъ, смѣняясь новымъ, то, значитъ, смерть среди опустошенія, причиняемаго временемъ, ждетъ и тебя; и ты не можешь спастись отъ его косы ничѣмъ инымъ, какъ только противопоставивъ ему иного себя, созданнаго тобою, прежде чѣмъ оно захочетъ унести тебя самого.
О, если бъ твое существованіе зависѣло только отъ тебя Но вѣдь ты будешь принадлежать себѣ, дорогой другъ, лишь до поры, пока будешь жить въ здѣшнемъ мірѣ. Потому, готовясь къ этому неминуемому концу, ты долженъ передать кому-нибудь другому твой прекрасный образъ.-- Такимъ путемъ красота, данная тебѣ въ наемъ, сдѣлается безсрочной, и самъ ты переживешь себя даже послѣ твоей смерти тѣмъ, что твое прекрасное потомство будетъ носить твой образъ.-- Кто допуститъ, чтобъ былъ разрушенъ такой прекрасный домъ, когда правильное хозяйство можетъ предохранить его противъ бурныхъ порывовъ зимы и суроваго холода смерти?-- Такъ можетъ поступить только одинъ расточитель. Ты знаешь, дорогой другъ, что у тебя былъ отецъ. Допусти же, чтобъ эти слова могъ сказать и твой сынъ.
Мнѣніе мое внушено мнѣ не звѣздами; но я все-таки не чуждъ астрономіи, хотя и не затѣмъ, чтобъ предвѣщать добро или зло, болѣзни, голодъ или погоду.-- Я не могу въ каждую данную минуту предсказать кому-нибудь грозу, дождь или вѣтеръ его жизни или. благополучную судьбу государей, руководясь явленіями, какія вижу на небѣ, -- но я почерпаю мои знанія изъ твоихъ глазъ. Въ этихъ постоянныхъ звѣздахъ читаю я, что если ты продолжишь себя въ будущемъ, го чрезъ это преуспѣютъ правда и красота; если жъ этого не случится, то я предвѣщаю, что смерть твоя будетъ приговоромъ и концомъ правды и красоты.
Когда я подумаю, что для всего, что растетъ, періодъ совершенства длится лишь краткое мгновеніе, и что это высшее состояніе13) не болѣе, какъ внѣшность, надъ которой простирается таинственное вліяніе звѣздъ; когда, равно, я замѣчаю, что люди, какъ растенія, прозябаютъ, ласкаемые и убиваемые однимъ и тѣмъ же небомъ; что, полные молодыхъ силъ, они величаются, достигнувъ же зрѣлости, начинаютъ увядать и все-таки бодрятся до тѣхъ поръ, пока не будутъ позабыты,-- тогда мысль моя объ этомъ непрочномъ состояніи невольно переносится на тебя, столь богатаго молодостью, и когда я вижу, какъ опустошительное время старается вмѣстѣ съ разрушеніемъ превратить въ угрюмую ночь день твоей молодости,-- то изъ любви къ тебѣ я объявлю войну самому времени и, пока оно тебя разрушаетъ, призываю тебя къ новой жизни.
Но почему жъ не хочешь ты объявить времени, этому кровавому тирану, войну самъ? Почему не попытаешься обезпечить себя отъ побоевъ новымъ средствомъ, болѣе дѣйствительнымъ, чѣмъ мои безплодныя риѳмы?-- Ты достигъ теперь высшей точки твоихъ счастливыхъ часовъ, и многіе еще необработанные дѣвственные сады согласились бы съ честнымъ желаніемъ произрастить для тебя живые цвѣты, болѣе схожіе съ тобой, чѣмъ твой нарисованный образъ.-- Такимъ путемъ живыя черты, чью наружную красоту и внутреннія достоинства не могутъ заставить ожить въ глазахъ людей ни карандашъ времени ни мое слабое перо, воспроизведутся вновь помощью той же жизни.-- Возродившись внѣ себя, ты самъ себя этимъ сохранишь и будешь жить, воспроизводимый твоимъ собственнымъ искусствомъ.
Кто повѣритъ въ будущія времена правдѣ моихъ стиховъ, если я исполню ихъ описаніемъ твоихъ высшихъ достоинствъ? Стихи мои, небо это знаетъ, не болѣе, какъ только могила, въ которой скрыта твоя жизнь. Въ нихъ не выражена и половина твоихъ достоинствъ.-- Если бъ я могъ описать красоту твоихъ глазъ и изобразить въ неисчислимыхъ словахъ твои неисчислимыя прелести 14), то будущій вѣкъ сказалъ бы, что поэтъ лжетъ, и что подобныя небесныя черты не могли имѣть мѣста на человѣческомъ лицѣ.-- Такимъ образомъ пожелтѣвшія отъ времени, написанныя мною, страницы возбудили бы только смѣхъ, какимъ преслѣдуютъ стариковъ, болѣе болтливыхъ, чѣмъ искреннихъ; сказанная же о тебѣ правда была бы сочтена бреднями поэта и преувеличеннымъ припѣвомъ старинной пѣсни.-- но если въ то время будетъ существовать рожденное тобою дитя, то ты будешь жить въ двойномъ видѣ: разъ въ немъ и другой разъ -- въ моихъ риѳмахъ 15).
Сравню ли я тебя съ лѣтнимъ днемъ? Ты привлекательнѣй и мягче. Суровые вѣтры обиваютъ нѣжныя майскія почки, а самое лѣто длится слишкомъ короткій срокъ.-- Порой небо вышитъ слишкомъ сильнымъ зноемъ, въ которомъ отражается золотой его сводъ. Прекрасное перестаетъ быть прекраснымъ, обезображенное случайностью или перемѣнчивостью времени.-- Но твое вѣчное лѣто не измѣнится никогда и не будетъ лишено прелестей, какими ты обладаешь; смерть не будетъ хвастать тѣмъ, что ты живешь въ ея вѣкѣ, если въ безсмертныхъ стихахъ ты перерастешь вѣкъ. Да живутъ же эти стихи столько, пока живутъ люди и видятъ глаза, и да даруютъ они жизнь тебѣ!
Притупляй, пожирающее время, когти льва; заставляй землю пожирать своихъ собственныхъ дѣтей; вырывай острые зубы изъ челюстей свирѣпаго тигра; сожигай долговѣчнаго феникса въ его собственной крови!-- Дѣлай въ твоемъ полетѣ скучными или веселыми времена года; словомъ -- твори, быстрокрылое время, все, что ни пожелаешь, съ пространнымъ міромъ и его суетными удовольствіями: но я запрещаю тебѣ только одно гнусное преступленіе:-- не смѣй класть слѣдовъ на чело моей любви и проводить на немъ морщины твоимъ дряхлымъ перомъ! Оставь его въ твоемъ полетѣ нетронутымъ, какъ образецъ красоты для грядущихъ поколѣній.-- Но, впрочемъ, дѣлай, старое время, даже это,-- любовь моя останется вѣчно молодой въ моихъ стихахъ вопреки твоимъ посягательствамъ!
Рука природы дала тебѣ женскую наружность и тѣмъ сдѣлала мужчину любовницей моей страсти. У тебя нѣжное сердце женщины, но чуждое измѣнчивости, этого недостатка фальшивой породы женщинъ.-- Твои глаза блестятъ свѣтлѣе женскихъ, но взоръ ихъ не бываетъ столь фальшивымъ, когда онъ золотитъ предметъ, на который падаетъ. Мужчина, окрашенный такимъ качествомъ, что предъ нимъ блѣднѣютъ всѣ остальныя17), ты равно приковываешь къ себѣ глаза мужчинъ и привораживаешь души женщинъ.-- Создавая тебя, природа намѣревалась сперва сдѣлать женщину, но потомъ дала тебѣ невзначай нѣкоторый придатокъ, совершенно ненужный для моихъ намѣреній, чѣмъ насъ и раздѣлила.-- Но если уже суждено, чтобъ ты жилъ для удовольствія женщинъ, то пусть онѣ пользуются лишь плодами твоей любви. Самую же любовь я буду называть моею.
Моя муза не похожа на музу тѣхъ поэтовъ, въ чьихъ стихахъ, вдохновляемыхъ раскрашенной снаружи, красотой, имя самого неба упоминается только для краснорѣчиваго! украшенія, о предметѣ же своей красоты повторяется на всѣ лады все, что есть лучшаго, при чемъ она сравнивается то съ солнцемъ и луной, то съ богатѣйшими перлами земли и океана, то съ апрѣльскими первыми цвѣтами, словомъ -- со всѣми драгоцѣнностями, которыя окаймлены на нашемъ огромномъ (земномъ) шарѣ небеснымъ воздухомъ. О, нѣтъ,-- позволь мнѣ писать такъ же правдиво, какъ правдива моя любовь. И вслѣдствіе этого повѣрь, что любимое мною существо будетъ прекрасно такъ, какъ только можетъ быть прекрасно дитя, рожденное женщиной, пусть даже оно не будетъ блестѣть, какъ блестятъ тѣ золотые факелы, что прикрѣплены въ небесномъ воздухѣ. Пусть говорятъ громче тѣ, что любятъ по наслышкѣ, я же не буду хвалить товаръ, котораго не намѣренъ продавать.
Мое зеркало не увѣритъ меня въ томъ, что я старъ, до той поры, пока юность и ты будутъ одного возраста. Но когда я замѣчу на тебѣ борозды времени, то признаю, что пришла пора смерти окончить и мои дни. Облекающая тебя красота не болѣе, какъ видимая одежда моего сердца, которое живетъ въ твоей груди, какъ твое сердце живетъ въ моей. Какъ же могу я въ такомъ случаѣ считать себя болѣе старымъ, чѣмъ ты?-- Потому береги себя, любовь моя, подобно тому, какъ берегу тебя я не для меня, но для тебя самого. Я соблюдаю твое сердце съ такою же осторожностью, съ какой нѣжная кормилица оберегаетъ своего ребенка отъ всего дурного.-- Не разсчитывай же получить обратно твое сердце, когда будетъ убито мое. Ты отдалъ мнѣ свое не съ тѣмъ, чтобы взять его обратно.
Какъ плохой актеръ на сценѣ, позабывшій со страха свою роль, или какъ вспыльчивый ничтожный человѣкъ 18), чувствующій, что сердце его слабѣетъ подъ вліяніемъ избытка гнѣва, такъ и я не могу отъ недовѣрія къ себѣ говорить правильнымъ, принятымъ для выраженія любви, языкомъ, но падаю отъ ея силы, подавленный ея всемогущимъ бременемъ. Пусть же мои книги 19) будутъ нѣмыми краснорѣчивыми истолкователями моего говорящаго сердца. Онѣ болѣе скажутъ въ пользу заслуживающей награды любви, чѣмъ можетъ это сдѣлать мой языкъ, наговорившій уже слишкомъ много.-- Научись же читать то, что написала молчаливая любовь: умѣнье слушать глазами есть одно изъ тонкихъ свойствъ любви.
Глазъ мой, сдѣлавшись художникомъ, воспроизвелъ твою красоту на страницахъ моего сердца, весь же я служу рамкой этой картинѣ, которую слѣдуетъ признать истиннымъ чудомъ искусства въ виду того, что для созерцанія художественнаго произведенія слѣдуетъ въ настоящемъ случаѣ смотрѣть на самого художника, въ чьемъ сердцѣ заключенъ твой вѣрный портретъ, какъ въ мастерской, гдѣ твои глаза вставлены въ окнахъ вмѣсто стеколъ. Взгляни же, какую услугу оказываютъ глаза глазамъ. Мои нарисовали твое изображеніе, а твои служатъ моему сердцу окнами, сквозь которыя солнце любитъ заглядывать для того, чтобъ полюбоваться тобою. Но глазамъ моимъ для украшенія ихъ искусства недостаетъ одного: они рисуютъ только то, что видятъ; сердце же остается для нихъ чуждымъ.
Пусть тѣ, которымъ покровительствуетъ счастливая звѣзда, хвастаютъ публичными почестями и гордымъ титуломъ, но я, кому фортуна отказала въ подобныхъ тріумфахъ, пользуюсь счастьемъ, въ которомъ вижу высшую для себя честь. Фавориты великихъ государей расправляютъ листья своего цвѣта, какъ это дѣлаютъ ноготки передъ солнцемъ. Ихъ гордость уничтожается въ нихъ самихъ, потому что значеніе ихъ умираетъ, едва нахмурится бровь ихъ повелителей. Понесшій много трудовъ и прославившійся въ битвахъ воинъ вычеркивается изъ книги чести, едва проиграетъ онъ одну битву послѣ тысячи выигранныхъ, при чемъ забываются и всѣ его прежніе подвиги. Поэтому какъ же счастливъ я, чувствуя, что меня любятъ, и что я люблю самъ, не опасаясь быть устраненнымъ съ мѣста и не грозя тѣмъ кому-либо другому.
Властитель моей любви 20)! Тебѣ, чьи достоинства сдѣлали мою дѣятельность твоимъ вассаломъ, посылаю я этотъ письменный трудъ, какъ знакъ моей преданности, но отнюдь не моихъ способностей. Преданность эта такъ велика, что бѣдныя слова могутъ оказаться слишкомъ ничтожными для ея выраженія, но я надѣюсь, что твоя доброта пріютитъ ее въ твоей душѣ, несмотря на наружную ея скудость, и что это продолжится до тѣхъ поръ, пока звѣзда, руководящая моей жизнью, будетъ милостиво бросать на меня свои лучи, украшая мою бѣдную любовь настолько, что любовь эта сдѣлается достойна твоего дорогого вниманія. Тогда я осмѣлюсь громко говорить, какъ глубоко тебя люблю, до того же не буду ставить себя въ такое положеніе, чтобъ ты могъ меня испытывать.
Истомленный трудами, спѣшу я лечь въ постель, въ этотъ сладкій пріютъ членовъ, разбитыхъ странствіемъ; но едва кончится работа тѣла, начинается такое же странствіе мысли въ головѣ. Мысли эти, какъ бы далеко я отъ тебя ни находился, страстно летятъ къ тебѣ, держа открытыми томныя вѣки моихъ глазъ, и заставляютъ ихъ смотрѣть во мракъ, который простирается предъ глазами слѣпыхъ. И хотя я ничего тогда не вижу, но духовный взоръ моей души рисуетъ предъ моими лишенными зрѣнія глазами твой обликъ, который, сверкая какъ драгоцѣнный камень среди непривѣтливой ночи, дѣлаетъ прекрасной даже черную ночь, обновляя ея дряхлую наружность. Такимъ образомъ я самъ не даю покоя моему тѣлу днемъ, а душа не находитъ его ночью изъ-за тебя.
Какъ же могу я въ такомъ случаѣ возвратиться къ здоровому состоянію, если, лишенный благодѣяній покоя 22), я не облегчаю ночью дневного утомленія, и если мой день разрушается ночью, а ночь днемъ?-- День и ночь -- эти враги во всякомъ другомъ случаѣ -- подали другъ другу руки съ цѣлью меня мучить. Первый меня утомляетъ, а вторая заставляетъ сокрушаться о томъ, что я, несмотря на всѣ усилія, все-таки остаюсь далекимъ отъ тебя. Чтобы польстить дню, я говорю, что ты его освѣщаешь и дѣлаешь прекраснымъ, когда же облака покрываютъ небо, я твержу черно-построенной 23) ночи, что ты золотишь ее, когда нѣтъ сверкающихъ звѣздъ. Но все-таки день ежедневно удлиняетъ мое страданіе, а ночь еженощно дѣлаетъ чувствительнѣе силу горя.
Когда, оскорбляемый фортуной и людскимъ мнѣніемъ, я оплакиваю свое отверженное состояніе и, смущая глухое небо моимъ безплоднымъ плачемъ, проклинаю, глядя на себя, мою судьбу; когда, смотря на кого-нибудь болѣе богатаго надеждами, я завидую чертамъ его лица или количеству окружающихъ его друзей и, менѣе всего удовлетворенный тѣмъ, что имѣю самъ, желаю имѣть его таланты или могущество, -- то, если въ такой мигъ, когда я почти самъ себя презираю, мнѣ случайно придетъ мысль о тебѣ, душа моя 24), то, какъ жаворонокъ, вспорхнувшій на разсвѣтѣ дня отъ угрюмой земли, я начинаю пѣть гимнъ предъ небесными вратами, потому что воспоминаніе о твоей сладкой любви приноситъ мнѣ блаженство, которое я презрительно откажусь перемѣнить даже на состояніе королей.
Когда среди сладкихъ тайныхъ думъ я вызываю, какъ на судъ, воспоминанія о томъ, что прошло, и, плача вновь слезами стараго горя объ исчезнувшихъ дорогихъ мгновеніяхъ, печалюсь объ отсутствіи многаго, что ищу напрасно,-- то въ такія минуты я чувствую, что могу потопить мои глаза въ потокахъ слезъ о дорогихъ друзьяхъ, унесенныхъ ночью смерти, не знающей времени. Мои свѣжія слезы текутъ по поводу печалей, давно прошедшихъ, а я стенаю объ отсутствіи многихъ исчезнувшихъ образовъ. Въ такія минуты я могу печалиться о прошедшихъ печаляхъ и, переходя отъ одного горя къ другому, подвожу печальный итогъ вынесенныхъ въ прежнее время страданій, за которыя плачу какъ бы но еще невыплаченному счету.-- Но если въ такія минуты я подумаю о тебѣ, дорогой другъ, то все, что мною потеряно, кажется мнѣ вновь найденнымъ, а печали мои оконченными.
Твоя грудь стала драгоцѣннѣй, обогатившись тѣми сердцами, которыя я, не имѣя ихъ при себѣ, считалъ умершими. Въ ней царствуетъ любовь со всѣми ея нѣжными свойствами 25); и въ тебѣ обрѣтаю я вновь друзей, которыхъ считалъ похороненными. Сколько свѣтлыхъ погребальныхъ слезъ источила изъ моихъ глазъ религіозная любовь, какъ дань умершимъ, которые кажутся мнѣ теперь существами воскресшими и скрытыми въ тебѣ. Ты -- гробница, въ которой ожила похороненная любовь, и гробница эта украшена трофеями моихъ отошедшихъ привязанностей, отдавшихъ тебѣ все, что онѣ имѣли отъ меня, такъ что принадлежавшее многимъ принадлежитъ теперь тебѣ одному. Образы любимыхъ мною лицъ вижу я въ тебѣ, а ты, соединивъ ихъ всѣ въ ч себѣ, обладаешь вслѣдствіе этого всѣмъ моимъ существомъ 26).
Если ты переживешь мой завершившійся вѣкъ, когда грубая смерть покроетъ прахомъ мои кости, и случайно перечтешь лишній разъ эти бѣдныя строки твоего умершаго друга,-- сравни ихъ тогда съ лучшими современными произведеніями, и если онѣ будутъ даже превзойдены всякимъ инымъ перомъ, то все-таки сбереги ихъ изъ любви ко мнѣ, не обращая вниманія на риѳмы, превзойденныя талантомъ болѣе счастливыхъ поэтовъ.-- Почти меня тогда лишь слѣдующимъ отраднымъ приговоромъ: "если бъ муза моего друга росла вмѣстѣ съ нынѣшнимъ, идущимъ впередъ, вѣкомъ, то рожденное его любовью дѣтище оказалось бы навѣрно достойнымъ занять болѣе высокое мѣсто въ ряду другихъ произведеній,-- но такъ какъ онъ умеръ, другіе же поэты пишутъ лучше, чѣмъ онъ, то я буду читать ихъ произведенія за ихъ достоинства, а его -- за любовь, которую онъ питалъ ко мнѣ".
Часто случалось мнѣ видѣть, какъ утро, озаривъ торжественнымъ лучомъ вершины горъ, цѣловало золотыми устами зелень луговъ и превращало въ золото27) блѣдную поверхность потоковъ; но затѣмъ я видѣлъ также, какъ внезапно, позволивъ презрѣннымъ облакамъ избороздить точно орудіемъ пытки свое небесное чело, оно скрывало его отъ взоровъ покинутаго міра и украдкой удалялось, запятнанное такой обидой, къ западу. Точно такъ озаряло раннимъ утромъ мое солнце и меня, но, увы,-- оно принадлежало мнѣ только въ теченіе одного часа: воздушныя облака скрывали его отъ моихъ взоровъ снова. Ты не долженъ однако его презирать за это: земныя солнца могутъ тускнѣть, коль скоро мы знаемъ, что есть пятна даже въ небесномъ.
Скажи, зачѣмъ обѣщалъ ты мнѣ прекрасный день и заставлялъ выйти въ путь безъ плаща, если съ тѣмъ вмѣстѣ ты позволилъ презрѣннымъ облакамъ застигнуть меня въ дорогѣ и скрыть твою красоту подъ изъ грязной оболочкой?-- Для меня недостаточно, если ты, проглянувъ сквозь тучи, осушишь слѣды дождя на моемъ избитомъ бурею лицѣ. Никто не отзовется съ похвалой о такомъ бальзамѣ, который затягиваетъ рану сверху, не излѣчивая внутренней болѣзни. Твое сожалѣніе не будетъ лѣкарствомъ для моего горя, и какъ бы ты ни раскаивался, я все-таки останусь при своей потерѣ. Раскаяніе обидчика приноситъ очень малое утѣшеніе тому, кто несетъ тяжелый крестъ обиды; но если любовь твоя прольетъ надо мной слезы, то эти перлы будутъ искупленіемъ всѣхъ моихъ бѣдъ.
Потому не печалься о томъ, что ты сдѣлалъ. Въ розахъ есть шипы, а въ серебряныхъ фонтанахъ -- грязь; облака затменія скрываютъ равно и луну и солнце, а гнусный червякъ живетъ въ самой свѣжей почкѣ. Ошибки дѣлаютъ всѣ люди, и я самъ не изъятъ отъ нихъ, придавая такъ много значенія твоимъ ошибкамъ. Я грѣшенъ тѣмъ, что, извиняя тебя, иду въ своихъ извиненіяхъ далѣе, чѣмъ твои ошибки требуютъ извиненій. Заступаясь за тебя, я оправдываю ихъ до такой степени, что дѣлаюсь твоимъ адвокатомъ, принадлежа къ противной сторонѣ, и начинаю такимъ образомъ процессъ противъ самого себя. Мои любовь и ненависть затѣваютъ гражданскую войну и дѣлаютъ то, что я становлюсь пособникомъ прелестнаго вора, такъ обидно меня обобравшаго.
Дай мнѣ сказать, что, будучи двумя, мы должны оставаться раздвоенные, несмотря на то, что любовь насъ соединила. Тогда приставшія ко мнѣ пятна останутся на мнѣ одномъ, какъ-будто бъ они были порождены мной однимъ, безъ всякаго участія съ твоей стороны. Въ нашей взаимной привязанности есть то достойное уваженія обстоятельство, что хотя, раздѣленные досадной причиной, мы и лишены сладкихъ наслажденій любви, но это отнюдь не уничтожаетъ между нами ея гармоніи. Я не долженъ безпрестанно заниматься тобой изъ, боязни, чтобъ моя, оплаканная мной, вина не покрыла тебя позоромъ. Равно и ты не высказывай твоего ко мнѣ расположенія публично, потому что иначе ты рискуешь обезчестить твое имя самъ. Не дѣлай же этого: я люблю тебя настолько, что, обладая тобой, считаю моей и твою репутацію.
Какъ дряхлый отецъ смотритъ на своего предающагося юношескимъ забавамъ бодраго сына, такъ и я, охромѣвшій отъ злости фортуны29), нахожу все мое утѣшенье въ томъ, что вижу твои достоинства.-- Каковы бы ни были вѣнчающія тебя и получившія право зваться твоими титулами качества: красота, родъ, благосостояніе, умъ, словомъ -- все или даже болѣе, чѣмъ все -- моя любовь присоединяется къ этому изобилію; вслѣдствіе чего я не чувствую себя ни хромымъ, ни бѣднымъ, ни презрѣннымъ. Осѣненный тобой, я чувствую въ себѣ приливъ такой силы, что удовлетворяюсь твоимъ избыткомъ и живу нѣкоторой частицей твоей славы. Я желаю тебѣ всего, что только есть лучшаго. Желаніе мое удовлетворено, и потому я чувствую себя счастливымъ десять разъ.
Какъ можетъ моя муза нуждаться въ предметѣ поэзіи, коль скоро ты вдохновляешь мой стихъ твоимъ милымъ существомъ 30), слишкомъ прекраснымъ для того, чтобъ воспроизводить его на дрянной бумагѣ!-- Если глаза твои встрѣчаютъ что-либо достойное при чтеніи моихъ произведеній, то благодари за это самъ себя, потому что будетъ ли кто-нибудь настолько нѣмъ, чтобы не найти, что для тебя писать, коль скоро ты освѣтишь собой его вдохновеніе?-- Будь же десятой музой, въ десять разъ болѣе достойной, чѣмъ прежнія девять, призываемыя поэтами. Дай возможность тому, кто будетъ призывать тебя, произвесть творенія, которыя переживутъ вѣка.-- Если моя слабая муза понравится этому любознательному времени, то пусть на мою долю достанется трудъ, а на твою -- слава.
Не будетъ ли съ моей стороны нескромнымъ воспѣвать похвалы тебѣ, коль скоро ты составляешь лучшую часть меня самого? Какую пользу можетъ принесть похвала, расточаемая самому себѣ, и не будутъ ли мои похвалы тебѣ такимъ самохвальствомъ?-- Именно вслѣдствіе этого намъ надо жить раздѣленными, переставъ звать нашу нѣжную привязанность именемъ полнаго единства... Тогда только, въ разлукѣ съ тобой, получу я право воздавать тебѣ похвалы, которыхъ ты достоинъ одинъ.-- О разлука! какъ была бы ты мучительна, если бъ нельзя было проводить горькія минуты твоего досуга въ сладкихъ мечтахъ о любви, обманывая такимъ образомъ и время и мысли, и если бъ ты не давала возможности такъ раздѣлять одно существо на-двое, предоставивъ уходящему вдаль хвалить того, кто остается.
Бери мою любовь, бери всю! Если ты ее возьмешь, то что же получишь болѣе противъ того, чтô уже имѣлъ прежде? Любви, которую можно назвать истинною любовью, ты не получишь, потому что все, что я имѣю, было твоимъ прежде, чѣмъ ты приступилъ съ этимъ новымъ требованіемъ.-- Потому хотя я и не могу порицать тебя, уже пользующагося моей любовью, за то, что ты ее возьмешь вновь, но все-таки ты окажешься достойнымъ порицанія, если, обманывая себя добровольно, возьмешь то, отъ чего самъ отказывался31).-- Я прощаю тебѣ, прекрасный воръ, твое грабительство, несмотря на то, что ты посягаешь на мою нищету; впрочемъ, любовь знаетъ, что обиды, происходящія отъ нея, легче переносить, чѣмъ ненависть.-- Пусть я буду убитъ твоей чарующей прелестью, въ которой даже зло принимаетъ прекрасный видъ, лишь бы мы не были врагами.
Твоя красота и молодость оправдываютъ даже тѣ мелкіе грѣхи увлеченія, которые ты позволяешь себѣ дѣлать въ моемъ отсутствіи, потому что соблазнъ слѣдуетъ за тобой, гдѣ бы ты ни былъ.-- Ты привлекателенъ и потому созданъ для возбужденія желаній; ты прекрасенъ -- потому на тебя будутъ разставляться засады. Если жъ такую засаду будетъ ставить женщина, то какой сынъ женщины остановится прежде, чѣмъ одержитъ надъ нею верхъ.-- Но горе мнѣ, когда подумаю, что ты былъ бы долженъ пожалѣть меня и вмѣстѣ пожалѣть красоту и юность, увлекающія тебя въ тотъ омутъ, гдѣ ты принужденъ разбить разомъ двѣ вѣрности: во-первыхъ, соблазняя твоей красотой женщину, принадлежащую мнѣ, и во-вторыхъ, дѣлаясь невѣрнымъ мнѣ самъ 32)!
Мое горе не въ томъ, что ты обладаешь ею, хотя и должно сознаться, что я люблю ее горячо, но меня подавляетъ мысль, зачѣмъ она обладаетъ тобой. Эта потеря любви печалитъ меня всего больнѣе.-- Но все-таки я извиню васъ, мои милые оскорбители: вѣдь ты любишь ее, потому что тебѣ извѣстна моя къ ней любовь, она же, позволяя любить себя моему дорогому другу, этой самой измѣной доказываетъ, что любитъ меня.-- Потерянный для меня, ты дѣлаешься выигрышемъ для той, которую я люблю, если жъ я теряю ее, то моя потеря становится находкой для моего друга. Видя васъ соединенными, я несу, правда, двойную потерю, но вѣдь вы изъ любви ко мнѣ же заставляете меня нести этотъ крестъ.-- Моя утѣха въ томъ, что я и мой другъ составляемъ одно, значитъ -- я могу льстить себѣ сладкой мечтой, что она любить меня одного.
Я начинаю всего лучше видѣть въ тотъ мигъ, когда закрываю глаза, потому что въ теченіе дня они видятъ лишь предметы, не стоящіе вниманія, но, разъ заснувъ, я вижу во снѣ тебя, и тогда глаза мои, какъ бы просвѣтляясь мракомъ, получаютъ способность видѣть въ темнотѣ.-- Суди же, какое чудное зрѣлище представляетъ твое свѣтлое существо при свѣтѣ дня, если уже одна твоя тѣнь дѣлаетъ ночную тѣнь свѣтлой и блещетъ такъ ярко даже предъ закрытыми глазами!-- Какое наслажденье для моихъ глазъ видѣть тебя свѣтлымъ днемъ, если уже одинъ твой несовершенный, прелестный обликъ, являющійся глухой ночью, поражаетъ до такой степени мои лишенные свѣта и отягченные глубокимъ сномъ, глаза!-- Дни превращаются для меня въ ночи, если я тебя не вижу, и, наоборотъ, ночи блещутъ, какъ свѣтлые дни, если ты проносишься предо мной въ сновидѣніяхъ.
Если бъ грубое вещество моей плоти было мыслью, то догадное разстояніе не остановило бы меня на моемъ пути, потому что, вопреки пространству, я былъ бы перенесенъ отъ самыхъ отдаленныхъ предѣловъ туда, гдѣ живешь ты.-- Тогда я былъ бы совершенно равнодушенъ къ тому, что нога моя стоитъ на землѣ, удаленная отъ того мѣста, гдѣ ты находишься, потому что проворная мысль перенесла бы меня къ тебѣ чрезъ моря и земли съ такой же скоростью, съ какою она движется сама.-- Но, увы! меня убиваетъ мысль, что я не могу быть мыслью и перелетѣть вмѣстѣ съ нею чрезъ огромное количество миль, отдѣляющее то мѣсто, куда ты удалился, и что, созданный изъ земли и воды, я долженъ съ горестью ждать для этого благосклонности времени... Эти низшія стихіи не даютъ мнѣ ничего, кромѣ слезъ и двойного рабства 33).
Двѣ мои прочія стихіи -- легкій воздухъ и очищающій огонь -- пребываютъ съ тобой, гдѣ бы я ни былъ самъ; воздухъ, это -- моя мысль, а огонь -- моя страсть. Присутствуя и отсутствуя вмѣстѣ, они носятся въ быстромъ полетѣ.-- Потому, когда эти легкія стихіи умчатся посланцами моей къ тебѣ любви, то моя жизнь, оставшись только съ двумя стихіями вмѣсто четырехъ, изъ которыхъ она создана, скорбитъ до смерти, удрученная меланхоліей до тѣхъ поръ, пока мои къ тебѣ посланцы, возвратясь вновь, не оживятъ состава моей жизни разсказомъ, что ты здоровъ. Узнавъ это, я радуюсь, но затѣмъ, отославъ ихъ вновь, перехожу опять отъ кратковременной радости на прежнія печали.
Мои глаза и сердце ведутъ смертельную войну, споря о томъ, какъ раздѣлить обладаніе твоей наружностью. Глаза хотятъ запретить сердцу тобой любоваться, а сердце оспариваетъ это право у глазъ.-- Сердце заявляетъ, что ты живешь въ немъ, въ этомъ тайникѣ, куда не могутъ проникнуть пристальные глаза, а эти противники опровергаютъ это заявленіе, говоря, что въ нихъ отражается твой прелестный образъ.-- Для рѣшенія этого вопроса избранъ составъ присяжныхъ, зависящихъ единственно отъ сердца, и ихъ приговоръ опредѣлилъ, что половина тебя будетъ принадлежать свѣтлымъ глазамъ, а другая -- нѣжному сердцу.-- Вслѣдствіе этого внѣшность твоя достается моимъ глазамъ, а сердце пріобрѣтаетъ право на твою интимную привязанность.
Мои глаза и сердце заключили союзъ и оказываютъ теперь другъ другу взаимныя услуги. Если глаза жаждутъ на тебя посмотрѣть, а сердце томится вздохами любви, то глаза, наслаждаясь, глядя на тебя, приглашаютъ сердце на это пиршество зрѣнія. Въ другой же разъ глаза дѣлаются частями сердца и принимаютъ участіе въ его мысляхъ о любви.-- Такимъ образомъ, видомъ ли твоимъ, или любовью, ты не перестаешь быть со мною, даже отсутствуя. Ты не можешь удаляться отъ меня дальше моихъ мыслей, а я всегда съ ними точно такъ же, какъ онѣ всегда съ тобой.-- Когда же онѣ спятъ, то образъ твой, являясь мнѣ во снѣ, будитъ мое сердце на радость и ему и глазамъ.
Съ какимъ раченьемъ, отправляясь путешествовать, заперъ я подъ вѣрнѣйшими замками всякую бездѣлку съ цѣлью обезопасить ее въ вѣрномъ мѣстѣ отъ воровъ и сберечь для собственнаго употребленія!.. Но тебя, въ сравненіи съ кѣмъ мои драгоцѣнности не болѣе, какъ ничтожныя бездѣлки, тебя, мою дорогую радость и въ настоящее время мою величайшую скорбь, тебя, мое лучшее сокровище и мою единственную заботу, оставилъ я въ добычу первому встрѣчному вору!-- Я не заперъ тебя ни въ какой сундукъ, кромѣ того, въ которомъ нѣтъ тебя, хотя я и вѣрю, что ты въ немъ; и этотъ сундукъ -- мое сердце, гдѣ тебѣ сохранена полная свобода входа и выхода.-- Но я боюсь, что ты будешь изъ него украденъ, потому что ради такой добычи можетъ сдѣлаться безчестной даже сама правда.
Противъ того времени, если то время наступитъ, когда я увижу, что ты хмуришься на мои недостатки, и что твоя ко мнѣ привязанность хочетъ покончить со мной всѣ счеты, побуждаемая къ тому серьезнымъ размышленіемъ; противъ того времени, когда ты пройдешь мимо меня, какъ чужой, едва взглянувъ на меня солнцемъ твоего взгляда, и когда твоя любовь, переставъ быть тѣмъ, чѣмъ она была, найдетъ достаточныя причины для серьезной сдержанности,-- противъ такого времени я началъ уже вооружать себя мыслью о моемъ ничтожномъ значеньи и поднимаю самъ на себя руки для того, чтобъ предоставить законное право дѣйствовать тебѣ.-- Всѣ права меня разорить будутъ на твоей сторонѣ съ тѣхъ поръ, какъ я потеряю право на твою любовь.
Какъ трудно бываетъ мнѣ путешествовать, когда цѣль моего странствія говоритъ моему покою и счастью, что, сколько бы миль я ни прошелъ, всѣ онѣ будутъ удалять меня отъ моего друга.-- Истомленная моимъ горемъ лошадь, на которой я ѣду, уныло плетется подъ моей тяжестью, какъ-будто инстинктивно сознавая, что всаднику вовсе не нравится скорость, удаляющая его отъ тебя.-- Окровавленная шпора, которую я иногда съ досады вонзаю въ ея бока, не въ силахъ побудить ее къ бѣгу, и она лишь уныло отвѣчаетъ мнѣ вздохомъ, отъ котораго мнѣ становится больнѣе, чѣмъ ея бокамъ отъ моихъ шпоръ.-- Этотъ вздохъ напоминаетъ мнѣ, что впереди летитъ для меня горе, а моя радость осталась за мною.
Такимъ образомъ любовь моя извиняетъ непріятную медленность моей печальной лошади въ то время, какъ я отъ тебя удаляюсь. Къ чему дѣйствительно мнѣ торопиться, когда я покидаю мѣсто, гдѣ находишься ты? Мнѣ не нужно почтовой скорости до моего возвращенія. Но какое извиненіе найдетъ моя бѣдная лошадь 34) въ часъ возврата, когда самая быстрая скорость покажется мнѣ медленной, и когда я стану пришпоривать самый вѣтеръ, если онъ будетъ подъ моимъ сѣдломъ, потому что тогда мнѣ покажется неподвижной даже его крылатая быстрота?-- Никакая лошадь не удовлетворитъ тогда моему желанію. Лишь оно одно, сотканное изъ чистѣйшей безтѣлесной любви, должно будетъ сдѣлаться моимъ ржущимъ, разгоряченнымъ, какъ огонь, скакуномъ! Пусть же любовь извинитъ мою несчастную клячу, сказавъ ей, что если она охотно идетъ медленнымъ шагомъ, покидая тебя, то самъ я стремлюсь зато къ тебѣ полнымъ бѣгомъ.
Я похожъ на богача, обладающаго чуднымъ ключомъ, которымъ онъ хотя и можетъ открыть, когда хочетъ, дорогой сундукъ со спрятаннымъ сокровищемъ, но не дѣлаетъ это изъ боязни притупить утонченное удовольствіе безпрестаннымъ его повтореніемъ.-- Праздники кажутся намъ пріятными и торжественными именно потому, что, повторяясь въ теченіе года лишь послѣ долгихъ промежутковъ, они дѣлаются чрезъ то похожими на драгоцѣнные камни, размѣщенные на ожерельѣ 35).-- Такъ и время, которое мы проводимъ вмѣстѣ, считаю я моимъ ящикомъ съ драгоцѣнностями или гардеробомъ, въ которомъ спрятано парадное платье, вынимаемое лишь въ особыхъ торжественныхъ случаяхъ, съ цѣлью блеснуть каждый разъ какъ бы вновь его скрытой пышностью.-- Счастливъ ты, чьи достоинства даютъ блаженство тому, кто тобой обладаетъ, и надежду, кто тебя не видитъ.
Скажи, что ты такое и изъ какого вещества ты сдѣланъ? Если каждый человѣкъ имѣетъ только одну тѣнь, то почему же за тобой однимъ слѣдуютъ цѣлые милліоны тѣней постороннихъ?-- Описавъ Адониса, мы будемъ имѣть только слабое о тебѣ представленіе, а изобразивъ всѣми средствами искусства лицо Елены -- получимъ тебя, одѣтаго въ греческое платье.-- Если заговорятъ о веснѣ или объ избыточномъ времени года осени, то первая окажется только тѣнью твоей красоты, а другая будетъ выраженіемъ твоей щедрости; тебя же узнаемъ мы во всемъ, что только существуетъ хорошаго.-- Ты имѣешь свою долю во всякомъ внѣшнемъ совершенствѣ, но никто не уподобился тебѣ, равно не уподобишься никому ты самъ въ постоянствѣ сердца.
Во сколько разъ прекраснѣй кажется красота, если она украшена правдивостью! Какъ ни очаровательна роза, но мы цѣнимъ ее еще болѣе за источаемый ею сладкій ароматъ.-- Шиповникъ окрашенъ не менѣе яркимъ цвѣтомъ, чѣмъ душистые лепестки розы; и когда бутоны его, распустясь подъ дыханіемъ лѣта, висятъ такъ же, какъ и роза, среди зелени, то кокетливая ихъ красота прекрасна не менѣе и красоты розы.-- Но такъ какъ внѣшность составляетъ всю его прелесть, то потому онъ и живетъ непризнаннымъ и вянетъ несожалѣемый никѣмъ. Въ минуту смерти онъ умираетъ весь. Но не такъ бываетъ съ прекрасной розой: изъ ея мертвыхъ листьевъ получается сладкій ароматъ.-- Такъ будетъ и съ тобой, милый, прекрасный юноша! Когда молодость твоя пройдетъ, мои стихи дистиллируютъ ароматъ твоихъ достоинствъ.
И никакой мраморъ, никакой раззолоченый памятникъ, поставленный въ честь царямъ, не переживутъ моихъ могущественныхъ стиховъ. Ты будешь сіять въ нихъ болѣе, чѣмъ зарытый подъ печальнымъ камнемъ, запятнаннымъ рукою времени. Если разрушительная война низпровергнетъ статуи, а смуты вырвутъ съ корнемъ каменныя зданія, то и тогда ни мечъ Марса ни страшный огонь войны не въ состояніи будутъ уничтожить живого повѣствованія о твоей памяти.-- Ты спокойно перейдешь чрезъ смерть и ненависть забвенія. Слава твоя всегда найдетъ себѣ мѣсто въ отдаленнѣйшемъ потомствѣ, назначенномъ жить на землѣ до самаго Страшнаго Судилища, и такимъ образомъ ты останешься живымъ въ глазахъ твоихъ цѣнителей до той поры, когда воскреснешь въ день этого Судилища самъ.
Возстанови, моя радость, твои силы, чтобъ нельзя было сказать, будто энергія твоя притупилась ранѣе желаній, какъ это бываетъ съ аппетитомъ, который, успокоенный нищей сегодня, возобновляется на другой день съ новой силой.-- Веди себя такъ, чтобъ глаза твои, насыщенные даже до того, что излишекъ заставитъ ихъ закрыться, открылись на другой день вновь и не убивали любви постоянной томностью.-- Пусть этотъ промежутокъ времени будетъ подобенъ океану, раздѣляющему берега, на которыхъ ежедневно сходятся двое новобрачныхъ и, раскаленные возвратомъ любви, находятъ другъ друга еще лучше, или уподобь его скучной зимѣ, дѣлающей въ три раза болѣе пріятнымъ возвращеніе желаннаго лѣта.
Твой невольникъ, о чемъ могу я думать, кромѣ ежеминутнаго исполненія твоихъ желаній? У меня нѣтъ драгоцѣннаго времени на какія-либо услуги, кромѣ тѣхъ, какія потребуешь ты.-- Я не ропщу на безконечные, какъ міръ, часы, когда сталъ на стражѣ по твоему приказанію, мой повелитель, и не смѣю считать горькими минутъ разлуки, когда тебѣ благоугодно было проститься съ твоимъ слугой.-- Я не рѣшаюсь ревниво спрашивать, гдѣ можешь ты быть и чѣмъ занимаешься! Печальный невольникъ стою я безъ всякихъ мыслей, кромѣ мысли о томъ, гдѣ ты теперь и кого дѣлаешь счастливымъ.-- Любовь моя до того безумна, что я не могу дурно подумать о томъ, что ты думаешь или дѣлаешь.
Пусть Богъ, сдѣлавшій меня твоимъ невольникомъ, избавитъ меня даже отъ помысла обсуждать твои поступки и прихоти или требовать отчета о томъ, какъ ты проводишь время. Вѣдь я -- твой вассалъ, обязанный исполнять все, что ты ни пожелаешь.-- Покорный каждому твоему знаку, я буду безропотно переносить равную для меня тюремному заключенію разлуку съ тобой, къ чему приговариваетъ меня твоя воля37), и повѣрь, что терпѣнье мое, усмиренное страданьемъ, не упрекнетъ тебя ни въ чемъ, что бы ты со мной ни дѣлалъ.-- Живи, гдѣ захочешь! Свобода38), предоставленная тебѣ, такъ велика, что ты можешь пользоваться твоимъ временемъ, какъ угодно. Дѣлай также все, что ни вздумаешь, потому что тебѣ одному принадлежитъ право судить себя за преступленіе эгоизма.-- Я созданъ для терпѣнія, и если это терпѣніе будетъ для меня даже адомъ, я все-таки не пророню дурного слова о твоихъ прихотяхъ, все равно, будь онѣ хороши или дурны.
Если на свѣтѣ нѣтъ ничего новаго, и если существующее нынче существовало уже испоконъ вѣка, то какъ же обманутъ бываетъ нашъ мозгъ, когда, трудясь, чтобъ создать что-нибудь, онъ выдерживаетъ во второй разъ потуги для рожденія уже существующаго ребенка!-- О, почему мое воспоминаніе, взглянувъ назадъ за пятьсотъ кругообращеній солнца, вообще не можетъ показать мнѣ въ какой-нибудь древней книгѣ образъ, подобный твоему, начертанный, когда мысль впервые стала выражать себя въ знакахъ!-- Тогда я увидалъ бы, что вдохновило древній міръ для чуднаго появленія твоего существа, а равно узналъ бы, какое время было искуснѣе -- тогдашнее или наше, или оба они обладали равнымъ стремленіемъ 39).-- О, я убѣжденъ, что умъ людей прошлаго времени воздавалъ дань изумленія предметамъ даже худшимъ.
Подобно тому, какъ волны плещутъ на каменистый берегъ, такъ точно стремятся къ своему концу и минуты нашей жизни, при чемъ каждая, стремясь въ постоянномъ трудѣ впередъ, уступаетъ мѣсто слѣдующей.-- Облитая лучезарнымъ свѣтомъ, юность увѣнчивается зрѣлостью, но затѣмъ, встрѣчаясь съ рядомъ затменій, направленныхъ противъ ея славы, кончаетъ тѣмъ, что время, давшее ей некогда все, отнимаетъ свои дары.-- Время пронзаетъ цвѣтъ молодости и проводитъ параллельныя борозды на челѣ красоты. Оно пожираетъ рѣдчайшія произведенія природы, и ничего не можетъ устоять противъ его косы.-- И однако мои стихи, прославляющіе твои достоинства, достигнутъ грядущихъ временъ, презрѣвъ даже ужасную руку времени.
По твоей ли волѣ утомленные мои глаза остаются открытыми скучной ночью, когда воображу, что вижу тебя предъ собой? Ты ли причина, что сонъ мой прерывается, когда подобныя тебѣ тѣни точно въ насмѣшку проносятся предъ моими глазами?-- Ты ли посылаешь отдѣленный отъ тѣла твой духъ для того, чтобъ слѣдить за моими поступками и ловить меня въ неодобрительномъ препровожденіи времени, высказывая этимъ твою ко мнѣ ревность?-- О, нѣтъ,-- какъ бы ты меня ни любилъ, любовь твоя все же не настолько велика, чтобъ поступать такимъ образомъ. Не твоя, а моя къ тебѣ любовь препятствуетъ смыкаться моимъ глазамъ! Моя одинокая любовь разрушаетъ мой покой, превращая меня въ твоего ночного сторожа.-- Я сторожу тебя въ то время, когда ты самъ бодрствуешь вдали отъ меня и слишкомъ близкій ко многимъ другимъ.
Порокъ самолюбія, обладающій моей дутой, глазами и всѣмъ моимъ существомъ, внѣдрился до такой степени въ моемъ сердцѣ, что противъ него нѣтъ рѣшительно никакихъ лѣкарствъ.-- Мнѣ кажется, что ни у кого нѣтъ лица лучше моего, сложенія стройнѣе и вообще такой правильности во всемъ 40); такъ что когда я вздумаю опредѣлять свое достоинство, то считаю себя безусловно превосходящимъ всѣхъ прочихъ людей.-- Но когда, вставъ предъ зеркаломъ, я вижу себя разбитымъ и искаженнымъ годами, то самолюбіе мое поневолѣ читаетъ противное, и самъ я вижу его ошибку.-- При этомъ оказывается, что вмѣсто себя я восхищался тобой и раскрашивалъ свою старость красотой твоей молодости.
Придетъ пора, когда и мой возлюбленный будетъ, подобно мнѣ, сгорбленъ и разбитъ обидной рукою времени, когда годы изсушатъ его кровь и проведутъ морщины на его лицѣ, а утро его молодости достигнетъ крутой стези ночи 41). Прелести, которыхъ онъ можетъ назваться королемъ, исчезнутъ, унеся съ собой сокровище его весны.-- Въ ожиданіи этого дня я спѣшу ужъ теперь укрѣпиться противъ всесокрушающаго ножа времени и стараюсь сдѣлать такъ, что если ножъ этотъ унесетъ даже жизнь моего возлюбленнаго, то чтобъ онъ не уничтожилъ его въ людской памяти.-- Красота его будетъ видна въ этихъ мрачныхъ строкахъ, которыя, оставшись вѣчно живыми, сохранятъ и его вѣчно молодымъ.
Когда я вижу, какъ свирѣпая рука времени разрушаетъ горделиво-роскошное убранство отжившаго и схороненнаго вѣка, когда я вижу, какъ высокія башни исчезаютъ съ лица земли, и какъ даже прочная бронза не избѣгаетъ удѣла страшной смерти; когда я вижу, какъ голодный океанъ беретъ верхъ надъ береговыми странами, и какъ, наоборотъ, твердая земля выдвигается въ водяныя владѣнія, заставляя одну сторону терять то, что выигрываетъ другая; когда я вижу такія перемѣны въ государствѣ,-- перемѣны, доводящія ихъ до разрушенія,-- то видъ этихъ развалинъ невольно повторяетъ мнѣ, что время унесетъ когда-нибудь и моего возлюбленнаго.-- Такая мысль для меня хуже смерти, и мнѣ остается только плакать, зачѣмъ я обладаю тѣмъ, что такъ боюсь потерять.
Если уже ни бронза, ни камень, ни земля, ни безграничное море не могутъ помѣряться могуществомъ съ печальной смертью, то какъ же тягаться съ ея злобой красотѣ, чья крѣпость не прочнѣе цвѣтка?-- Какимъ образомъ медоточивое дыханье лѣта можетъ противостоять осадѣ воинствующихъ дней, когда неприступныя скалы и желѣзныя ворота оказываются недостаточно крѣпкими противъ ударовъ времени?-- Страшная мысль! Гдѣ, увы, можно укрыть лучшую, произведенную временемъ, драгоцѣнность противъ его же насилья? Какая рука въ состояніи попятить назадъ его быстрый бѣгъ и спасти красоту отъ его грабежа?-- Ничья! Такое чудо можетъ свершиться только въ такомъ случаѣ, если красота эта будетъ сіять вѣчнымъ блескомъ въ моихъ черныхъ чернилахъ.
Утомленный всѣмъ, я призываю всеуспокаивающую смерть. Утомленъ я видомъ, какъ достоинство осуждено быть нищимъ отъ рожденья, а пустячная ничтожность путается въ счастьѣ; какъ чистая вѣра недостойно отталкивается; какъ цѣннѣйшая, чѣмъ золото, честь постыдно свергается съ своего мѣста; какъ дѣвственная добродѣтель подвергается грубому насилію; какъ истинное совершенство обидно оскорбляется; какъ сила парализуется недостойной властью; какъ знаніе осуждается ею же на молчанье; какъ глупость (принявъ ученый видъ) критикуетъ истинное искусство; какъ честность называется глупостью, а покоренное добро должно повиноваться и служить злу. Утомленный всѣмъ этимъ, я хотѣлъ бы уйти прочь, если бъ смерть не заставила меня вмѣстѣ съ тѣмъ покинуть одинокимъ того, кого я люблю.
О, для чего онъ останется жить среди такой заразы и будетъ оказывать своимъ присутствіемъ милость нечестью, такъ что порокъ получить чрезъ него значеніе и будетъ украшенъ его обществомъ? Для чего онъ позволитъ, чтобъ фальшивыя румяна подражали свѣжести его щекъ, превращая такимъ похищеніемъ живой цвѣтъ въ мертвое подобіе? Для чего бѣдной красотѣ искать фальшивыми средствами уподобляться розѣ, когда она сама по себѣ роза натуральная?-- Если природа обанкрутилась, то зачѣмъ жить, расцвѣчая обезкровленную плоть живой кровью своихъ жилъ? Вѣдь онъ -- послѣдній остатокъ ея добра, и она изъ всего, чѣмъ гордилась прежде, можетъ жить только на его счетъ.-- 0, она бережетъ его, чтобъ показать, какими сокровищами обладала она въ прежніе дни, ранѣе чѣмъ случилось зло послѣдняго времени.
Лицо его -- географическая карта съ изображеніемъ того прошлаго времени, когда красота жила и умирала подобно цвѣтамъ, и когда не позволялось, чтобъ фальшивыя украшенія, употребляемыя нынче, смѣли появляться на живой головѣ.-- Златокудрыя косы мертвыхъ, эта собственность могилы, не были тогда срѣзываемы для того, чтобъ жить во второй разъ на другой головѣ, превращая такимъ образомъ украшеніе мертвыхъ въ удовольствіе чужимъ людямъ 42). Въ немъ олицетворяется святое античное время, когда красота поражала глаза сама собой, безъ всякихъ украшеній, не дѣлая себѣ лѣта изъ чужой весны и не грабя прошлое для того, чтобъ возобновлять себя.-- Природа бережетъ его, какъ вывѣску, чтобъ показать нынѣшнему фальшивому искусству, какова красота была прежде.
Самая интимная сердечная мысль не въ состояніи прибавить для опредѣленія тебя что-нибудь къ тому, что видятъ въ тебѣ глаза всего свѣта. Всеобщее мнѣніе (голосъ души) воздаетъ тебѣ должное, будучи принуждаемо къ тому мнѣніемъ даже твоихъ враговъ. Твоя внѣшность увѣнчивается
ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
1) Два Веронца. 2) Король Генрихъ VIII. 3) Титъ Андроникъ. 4) Сонеты.
Мы требуемъ потомства отъ прекраснѣйшихъ твореній затѣмъ, чтобы не умирала никогда роза красоты и, отходя какъ болѣе зрѣлая, съ теченіемъ времени, оставляла-бы нѣжный отпрыскъ памятью о себѣ; а ты, обрученный съ одними своими ясными очами, питаешь пламя своей жизни самодовлѣющимъ топливомъ, ты производишь голодъ тамъ, гдѣ есть избытокъ, враждуешь самъ съ собой, слишкомъ жестокъ къ своему нѣжному существу! Ты теперь, свѣжая краса міра, лишь вѣстникъ еще пышной весны, но ты хоронишь въ своемъ отпрыскѣ его содержимое и, нѣжный скупецъ, разоряешься своимъ скряжничествомъ. Пожалѣй міръ, иначе этотъ обжора пойдетъ къ тебѣ, твоей-же могилѣ, чтобы вкусить должное міру.
Когда сорокъ зимъ одолѣютъ твое чело и проведутъ глубокія борозды по полю твоей красы, то гордое облаченіе твоей юности, которымъ всѣ восхищаются теперь, станетъ лохмотьемъ, безъ всякой цѣны; и если тебя спросятъ, гдѣ-же вся твоя прелесть, гдѣ всѣ сокровища твоихъ веселыхъ дней, то указаніе на твои глубоко впавшіе глаза будетъ всепожирающимъ стыдомъ, нещадной похвалою. Во сколько болѣе одобренія заслужило-бы употребленіе твоей красоты, если-бы ты могъ отвѣтить: "Этотъ прелестный ребенокъ мой сведетъ за меня счеты и оправдаетъ мою старость",-- свидѣтельствуя, что его красота унаслѣдована отъ тебя. Это стало-бы твоимъ обновленіемъ въ старости и согрѣло-бы твою кровь, когда ты чувствовалъ-бы уже ея охлажденіе.
Посмотрись въ зеркало и скажи лицу, которое тамъ увидишь, что пора ему создать и другое; если ты не возродишь теперь его свѣжее подобіе, то обманешь свѣтъ, лишишь блаженства какую-либо мать. Гдѣ такая красавица, невоздѣланное лоно которой презрѣло-бы пахоту твоей работы? Или кому отрадно быть могилой своей любви къ себѣ до того чтобы прекращать потомство? Ты зеркало своей матери, она видитъ въ тебѣ вновь нѣжный апрѣль своей весны; такъ и ты увидишь, сквозь окна своей старости и вопреки своихъ морщинъ, свое золотое время. Но если ты живешь для того чтобы не оставить воспоминанія, умри одинокимъ и твое подобіе умретъ съ тобой.
Расточитель красоты, зачѣмъ ты тратишь на себя же наслѣдіе красоты? Природа завѣщаетъ не въ даръ, а въ ссуду и, будучи щедра, ссужаетъ только щедрыхъ. Зачѣмъ-же ты, прекрасный скряга, употребляешь во зло роскошныя щедроты, данныя тебѣ для раздачи? Безцѣльный ростовщикъ, зачѣмъ пользуешься ты такою суммою суммъ, не живя ею? Ведя дѣло лишь съ собой, ты лишаешь себя своего-же милаго себя. Но когда природа повелитъ тебѣ уйти, какой дѣльный разсчетъ оставишь ты по себѣ? Твоя безполезная красота будетъ схоронена съ тобою, а бывъ въ оборотѣ, она жила-бы, чтобы стать твоимъ душеприказчикомъ.
Тѣ самые часы, нѣжно выработавшіе прелестный образъ на которомъ останавливаются всѣ глаза, ожесточатся противъ него-же и обезобразятъ то, что красуется нынѣ. Вѣдь незнающее отдыха время ведетъ лѣто къ гнусной зимѣ и сливаетъ его съ нею: соки поражаются морозомъ, ядреная листва отпадаетъ, красота заносится снѣгомъ, запустѣніе всюду. Тогда, если-бы не оставалось лѣтней влаги, текучей узницы въ хрустальныхъ стѣнахъ, произведенія красоты исчезли бы вмѣстѣ съ красотою, и не осталось-бы не только ихъ, но и воспоминанія о томъ, что они были. Но цвѣты, испуская свои соки, теряютъ лишь свою наружность при встрѣчѣ съ зимою: ихъ благоуханная сущность продолжаетъ жить.
Не дозволяй поэтому суровой рукѣ зимы обезцвѣтить въ тебѣ твое лѣто, прежде нежели ты изольешь свои соки. Наполни благовоніемъ какой-либо сосудъ. Отложи въ какое-нибудь мѣсто сокровища красоты, прежде нежели она сама убьетъ себя. Нельзя называть запретнымъ лихоимствомъ то, что счастливитъ платящихъ добровольно за ссуду; такъ будешь счастливъ ты, создавъ другого себѣ, и еще вдесятеро счастливѣе, если десятерыхъ вмѣсто одного; эти десятеро твоихъ подобій будутъ еще счастливѣе тебя, если десять новыхъ тебя воспроизведутъ тебя еще десять разъ. И что подѣлаетъ смерть, когда ты отойдешь, если ты останешься живымъ въ своемъ потомствѣ? Не будь-же строптивымъ: ты слишкомъ прекрасенъ,чтобы быть добычею смерти и достаться въ наслѣдство червямъ.
Взгляни: когда прекрасное свѣтило поднимаетъ на востокѣ свою пламенную главу, каждый глазъ на землѣ воздаетъ почесть его появленію, покланяясь взоромъ его священному величію; и когда это свѣтило поднимется по крутизнѣ небесной возвышенности, уподобляясь бодрой юности, достигшей зрѣлаго возраста, земные взоры продолжаютъ поклоняться его красотѣ, слѣдя за его золотымъ странствованіемъ. Но когда, съ своей высшей точки, на своей отяжелѣвшей колесницѣ, оно, подобно ослабѣвшему отъ лѣтъ, разстается съ днемъ, взоры, доселѣ почтительные, отвращаются отъ его низменнаго бѣга и смотрятъ въ другую сторону: такъ и ты, переживъ свой полдень, умрешь незамѣченный, если у тебя не родится сынъ.
Ты, музыка для слуха, почему слушаешь ты музыку грустно? Прелесть не споритъ съ прелестью; радости нравится радость. Зачѣмъ же любишь ты то, что встрѣчаешь невесело, или, лучше сказать, встрѣчаешь съ удовольствіемъ свою скорбь? Если должное сочетаніе хорошо согласованныхъ звуковъ, связанныхъ аккордами, рѣжетъ тебѣ ухо, то это потому, что они кротко укоряютъ тебя за то, что ты теряешь въ одиночествѣ тѣ партіи, которыя ты долженъ исполнять съ другими. Замѣть, какъ струны въ нѣжномъ супружествѣ, одна съ другою, звучатъ совмѣстно въ общемъ своемъ строѣ, походя на отца, ребенка и счастливую мать, которые всѣ воедино издаютъ одну пріятную ноту: эта пѣснь безъ словъ, многозвучная, кажущаяся однозвучной, напѣваетъ тебѣ: "оставаясь одинокимъ, ты будешь ничѣмъ!"
Не изъ страха-ли прослезить глаза вдовицы моришь ты себя въ одиночествѣ? Но если тебѣ случится умереть безъ потомства, міръ будетъ оплакивать тебя, подобно безплодной вдовѣ. Міръ будетъ твоею вдовою и будетъ постоянно плакать о томъ, что ты не оставилъ по себѣ никакого подобія между тѣмъ какъ любая вдова можетъ хранить въ душѣ образъ своего мужа, глядя на лица своихъ дѣтей. Вѣдь то, что мотъ расточаетъ въ свѣтѣ, лишь смѣняетъ мѣсто, потому что свѣтъ продолжаетъ тѣмъ пользоваться; но безплодно потраченная красота загубляется для міра и, не употребляя ея, ея обладатель ее разрушаетъ. Нѣтъ любви къ другимъ у того, кто совершаетъ самъ надъ собою такой позоръ.
Стыдись! Докажи, что ты любишь кого-либо, ты, столь беззаботный о себѣ. Соглашаюсь, если хочешь, что тебя любятъ многіе, но что ты не любишь никого, это слишкомъ очевидно, потому что ты такъ проникнутъ смертельною ненавистью, что не устаешь замышлять козни противъ себя, стараясь разрушить тотъ прелестный кровъ, поддержаніе котораго должно бы быть твоею главной заботой. О, измѣни свои помыслы для того, чтобы я могъ измѣнить свое мнѣніе! Неужели ненависть заслуживаетъ лучшаго убѣжища, нежели сладостная любовь? Будь, какъ твоя внѣшность, пріятенъ и добръ, или выкажи, по крайней мѣрѣ, добросердечіе къ самому себѣ; создай другого себѣ изъ любви ко мнѣ, для того, чтобы твоя красота могла вѣчно жить въ твоихъ созданіяхъ -- или въ тебѣ.
По мѣрѣ того, какъ ты будешь блекнуть, ты будешь расцвѣтать въ своемъ созданіи всею силою того, что будешь утрачивать самъ; и ту свѣжую кровь, которую ты влилъ, будучи молодъ, ты можешь называть своей, когда отступишь уже отъ молодости. Въ этомъ мудрость, красота и размноженіе; внѣ этого -- безуміе, дряхлость и холодный упадокъ. Если-бы всѣ были настроены какъ ты, времена угасли-бы и въ какія нибудь шестьдесятъ лѣтъ насталъ-бы конецъ міру. Пусть тѣ, которыхъ природа создала не для того, чтобы ихъ стоило сохранять, всѣ грубые, безобразные, неотесанные, погибаютъ втунѣ; но тебя она одарила болѣе самыхъ одаренныхъ; ты долженъ оправдать эту мудрость своими щедротами. Она вырѣзала изъ тебя свою печать, полагая при этомъ, что ты будешь дѣлать ею оттиски, не давая пропадать снимкамъ.
Когда я считаю часы, повѣдывающіе о времени, и вижу, какъ ясный день поглощается безобразною ночью; когда я смотрю на фіялку послѣ отошедшей уже весны и на черные кудри, посеребренные бѣлизною; когда я вижу обнаженными отъ листвы тѣ высокія деревья, которыя служили прежде сѣнью отъ жара стадамъ, и лѣтнюю зелень, связанную въ пѵчки, лежащую на носилкахъ, подобную ощетинившейся бѣлой бородѣ,-- тогда я перехожу къ вопросу о твоей красѣ, къ тому, что и ты долженъ уйти среди разрушающаго времени, если уже прелестямъ и красотѣ суждено прекращаться и умирать по мѣрѣ того, какъ нарождаются другія. Ничто не можетъ защитить отъ косы Времени, кромѣ потомства, которое выстоитъ противъ него, когда ты будешь унесенъ имъ.
О, если бы ты существовалъ самъ по себѣ! Но, милый, ты свой только, пока живешь. Ты долженъ принять мѣры противъ своего грядущаго конца и передать свой любезный образъ другому; тогда красотѣ, данной тебѣ только въ пользованіе, не будетъ положено предѣла; ты будешь снова собой послѣ своей кончины, если твой прекрасный потомокъ воплотится въ твоемъ прекрасномъ обликѣ. Кто позволитъ разрушиться столь красивому дому, когда хозяйственная забота можетъ съ честью поддержать его противъ бурныхъ вѣтровъ зимнихъ дней и нещадной ярости вѣчнаго холода смерти? Одни только расточители... Дорогой мой, ты знаешь, у тебя былъ отецъ; пусть твой сынъ скажетъ то же.
Я заимствую мое сужденіе не изъ звѣздъ; однако, кажется мнѣ, я знакомъ съ астрономіей,-- не для того, чтобы предсказывать счастье или несчастье, язвы, засухи или качества временъ года; не могу я тоже предсказывать подробностей участи, намѣчая каждому его громы, дожди и вѣтеръ; не могу предсказывать благополучія принцамъ, читая частыя предвѣщанія тому въ небѣ; но я извлекаю мои познанія изъ твоихъ очей; изъ постоянныхъ звѣздъ я черпаю тотъ выводъ, что истина и красота пойдутъ объ руку, если ты согласишься сберечь запасъ изъ себя самого; иначе,-- это я предсказываю тебѣ, твоя кончина будетъ приговоромъ и смертью истины и красоты.
Когда я усматриваю, что каждый произрастающій предметъ сохраняетъ свое совершенство лишь на короткое время и что высшее его развитіе представляетъ одну внѣшность, на которую имѣютъ тайное вліяніе звѣзды; когда я понимаю, что люди произрастаютъ какъ растенія, лелѣемыя и заминаемыя однимъ и тѣмъ же небомъ, кичащіяся въ своемъ юношескомъ расцвѣтѣ и спадающія съ этой высоты, такъ что изглаживается и память о ихъ блестящемъ видѣ; тогда мысль о такомъ непостоянствѣ положенія переноситъ мой взоръ на тебя, столь богатаго юностью, и надъ которымъ опустошительное время сговаривается съ обветшаніемъ,чтобы превратить день твоей молодости въ мрачную ночь. И борясь со временемъ, изъ любви къ тебѣ, пока оно обираетъ тебя, я прививаю къ тебѣ новь.
Но почему не избираешь ты болѣе могущественнаго пути для борьбы съ этимъ кровавымъ тираномъ, временемъ, и для своей поддержки; при упадкѣ, средствами болѣе благими, нежели мои бѣдныя риѳмы? Ты теперь на вершинѣ счастливыхъ часовъ, и много дѣвственныхъ садовъ, не воздѣланныхъ еще, готовы, въ добродѣтельномъ вожделѣніи, взростить тебѣ живые цвѣты, болѣе похожіе на тебя, чѣмъ твое нарисованное подобіе. Живыя черты возобновятъ ту жизнь которую временная кисть или мое ученическое перо не могутъ воспроизвести живьемъ передъ людскими глазами, и въ ея внутреннемъ достоинствѣ, ни въ ея внѣшней красотѣ. Но, тратя себя, ты себя сбережешь и будешь жить, изображенный своимъ собственнымъ искусствомъ.
Кто повѣритъ, въ будущія времена, моимъ стихамъ, полнымъ описанія твоихъ высокихъ достоинствъ? Хотя, извѣстно небу, они лишь могила, хоронящая твою жизнь и выдающая менѣе половины твоихъ качествъ. Если-бы я могъ описать всю красоту твоихъ очей и перечислить въ живучихъ числахъ всѣ твои прелести, будущія поколѣнія скажутъ: "Этотъ поэтъ лжетъ; такія небесныя черты не начертывались на земныхъ лицахъ". И мои листы, пожелтѣлые отъ времени, будутъ осмѣяны, какъ старики, болѣе болтливые, чѣмъ правдивые; и твои справедливыя права сочтутся за поэтическій задоръ и за преувеличенныя строфы старинной пѣсни. Но если въ то время будетъ жить какое-либо твое дитя, ты будешь жить вдвойнѣ,-- въ немъ и въ моихъ стихахъ.
Сравню-ли я тебя съ лѣтнимъ днемъ? Ты милѣе его и умѣреннѣе: суровые вѣтры сносятъ нѣжныя майскія почки и лѣто заключаетъ договоръ на слишкомъ короткій срокъ. Иногда небесное око горитъ слишкомъ ярко, иногда бываетъ затуманена его золотая окраска. И все красивое теряетъ часто красу; обезображиваясь случайно или вслѣдствіе все измѣняющаго природнаго теченія. Но твое лѣто не должно увясть, не должно утратить тѣ красы, которыми ты обладаешь; смерть не должна чваниться тѣмъ, что ты бродишь подъ ея тѣнью, когда ты будешь продолженъ во времени вѣчнымъ потомствомъ: доколѣ люди будутъ дышать и глаза будутъ видѣть, оно будетъ жить и олицетворять тебя.
Всепожирающее время, притупи свои львиные когти и предоставь землѣ пожирать самой ея собственныхъ нѣжныхъ выводковъ; вырви острые зубы изъ лютой тигровой пасти и сожги въ его собственной крови долголѣтняго феникса; твори веселыя и грустныя времена года въ своемъ полетѣ и поступай, какъ вздумаешь, легконогое время, со всѣмъ широкимъ міромъ и его преходящими прелестями; но я запрещаю тебѣ одно болѣе ненавистное преступленіе; о, не врѣзывай своихъ часовъ на прекрасномъ челѣ моего милаго, не проводи на немъ чертъ твоимъ древнимъ перомъ; оставь его незадѣтымъ въ твоемъ шествіи, дабы онъ служилъ образцомъ красоты для послѣдующихъ людей. Но, пожалуй, ожесточайся, ветхое время: не смотря на твои обиды, мой возлюбленный будетъ жить вѣчно юнымъ въ моихъ стихахъ.
У тебя лицо женщины, написанное рукою самой природы, о владѣтель-владычица моей страсти! У тебя женское нѣжное сердце, но незнакомое съ увертливой измѣнчивостью, обычной у лукавыхъ женщинъ, у тебя глаза яснѣе, чѣмъ у нихъ, они не такъ лживы въ своей игрѣ и поглощаютъ тотъ предметъ, на которомъ останавливаются. Мужчина, ты затмѣваешь своимъ блескомъ всякій блескъ, ты привлекаешь взоры мужчинъ, поражаешь души женщинъ. Ты былъ сначала предназначенъ быть женщиной, но природа, вырабатывая тебя, обезумѣла и своей прибавкою лишила меня тебя,-- придавъ тебѣ нѣчто, вовсе мнѣ непригодное. Но если она выточила тебя для удовольствія женщинъ, пусть достается мнѣ твоя любовь, а ихъ сокровищемъ будетъ только наслажденіе проявленіями твоей любви.
Я не таковъ, какъ та муза, что вдохновляется въ своихъ стихахъ размалеванной красотой, употребляетъ самое небо для ея разукрашиванія, приравниваетъ все красивое къ своей красавицѣ, гордо уподобляетъ ее солнцу и лунѣ, всѣмъ драгоцѣннымъ камнямъ земнымъ и морскимъ, первородному апрѣльскому цвѣту и всѣмъ рѣдкимъ предметамъ, которые только объяты небеснымъ воздухомъ на этомъ громадномъ шарѣ. О, да буду я, искренній въ любви, искрененъ и въ писаніи; и тогда вы повѣрите мнѣ, что возлюбленное мною такъ прекрасно, какъ только можетъ быть дитя, рожденное матерью, хотя и не столь блестяще, какъ тѣ златые свѣтильники, которые утверждены въ небесномъ эѳирѣ. Пусть говорятъ большее тѣ, которые разсчитываютъ на молву: я не стану выхвалять то, что не располагаю продавать.
Мое зеркало не увѣритъ меня, что я состарился, пока ты остаешься одного возраста съ юностью; но когда я увижу на тебѣ борозды времени, тогда вспомню и я, что мои дни должны искупиться смертью. Вѣдь вся покрывающая тебя прелесть лишь видимая одежда моего сердца, которое живетъ въ твоей груди, какъ твое во мнѣ: какже могу я быть старше тебя? О, поэтому, милый мой, береги себя, какъ я себя берегу, не ради себя, а ради тебя, нося твое сердце, которое я хочу такъ стеречь, какъ заботливая мамка стережетъ отъ болѣзни своего младенца. Не разсчитывай на свое сердце, если мое будетъ убито: ты отдалъ мнѣ свое и не для того,чтобы я его возвратилъ.
Какъ неумѣлый актеръ на сценѣ, изъ робости забывающій свою роль, или какое либо озлобленное существо, переисполненное ярости и въ которомъ самый избытокъ силъ служитъ къ ослабленію его же сердца, такъ и я, по недостатку увѣренности, забываю выражать въ точности всю обрядность любовнаго устава и какъ бы умаляю силу моей собственной любви, будучи обремененъ всей тягостью ея силы. Пусть будутъ же мои писанія моимъ краснорѣчіемъ, нѣмыми глашатаями словъ моей души, молящей о любви и жаждущей награды, будутъ лучше моего языка, выражавшаго уже большее, и большее число разъ. О, научись читать написанное молчаливой любовью: умѣть слушать глазами,-- это высочайшее остроуміе любви.
Мои глаза замѣнили живописца и утвердили изображеніе твоей красоты на скрижаляхъ моего сердца. Тѣло не служитъ охватывающей его рамой, но главнѣйшее искусство живописца проявлено перспективой; ты видишь лишь сквозь самого художника твой вѣрный образъ тамъ, гдѣ онъ находится: онъ виситъ въ храминѣ моего сердца, окна которой замѣнены твоими глазами. Смотри, какъ одни глаза оказали услугу другимъ: мои глаза начертили твой образъ, а твои служатъ окнами моей груди и, черезъ нихъ, солнце любитъ заглядывать туда, чтобы взглянуть на тебя. Но глазамъ не достаетъ одного для возвеличенія ихъ искусства: они рисуютъ лишь то, что видятъ, сердца же не вѣдаютъ они.
Пусть тѣ, которымъ благопріятствуютъ звѣзды, чванятся общественными почестями и гордыми титулами,между тѣмъ какъ я, лишенный фортуною такого торжества, наслаждаюсь неожиданнымъ счастьемъ, которое цѣню выше всего. Любимцы великихъ государей распускаютъ свои прекрасные листья, подобно ноготкамъ, лишь подъ очный солнца; и вся ихъ гордость хоронится только въ нихъ самихъ, потому что они умираютъ, среди своей славы, отъ одного суроваго взгляда. Удрученный воинъ, прославившійся въ битвахъ, выигравъ тысячи сраженій, проиграетъ одно,-- и его вычеркиваютъ тотчасъ изъ почетной книги, при чемъ забываютъ всѣ его прежнія заслуги; такъ счастливъ же я, что люблю и что я любимъ, и такъ, что не могу разлучаться и не могу быть разлученнымъ.
Властитель моей любви, ты, чьи достоинства непреклонно обратили меня въ обязательное къ тебѣ подданство, отправляю тебѣ это посланіе въ засвидѣтельствованіе этой преданности, а не на показъ своего остроумія. Преданность эта велика, но столь бѣдное остроуміе, какъ мое, представитъ ее скудной, по недостатку словъ для ея выраженія; я надѣюсь, однако, что ты, по доброму настроенію своему, придумаешь въ душѣ, какъ одарить и ее, нагую,-- пока та, какая-то, звѣзда, которая управляетъ моими путями, не обратится ко мнѣ милостивымъ ликомъ и не накинетъ наряда на мою лохмотную любовь, чтобы сдѣлать меня достойнымъ твоей благосклонности. Лишь тогда мнѣ можно будетъ осмѣлиться заявлять, насколько я тебя люблю; до тѣхъ поръ, я не буду показываться, чтобы ты не подвергъ меня испытанію.
Истомленный работой, я спѣшу къ своей постели, дорогому мѣсту отдыха для членовъ, измученныхъ ходьбой; но тогда начинается странствіе въ моей головѣ, трудящее мой духъ, когда закончился трудъ моего тѣла. Мои мысли, изъ того далека, гдѣ я нахожусь, предпринимають усердное паломничество къ тебѣ и держатъ настежь мои смыкающіяся вѣки, устремляя ихъ въ темноту, зримую для слѣпцовъ. Мое духовное воображаемое зрѣніе представляетъ моимъ слѣпымъ взорамъ твой призракъ, который, подобно драгоцѣнному камню, висящему въ страшномъ мракѣ, превращаетъ черную ночь въ красивую и обновляетъ ея старческое лицо. Ты видишь, что днемъ мои члены, а ночью мой духъ не находятъ покоя -- ни тебѣ, ни мнѣ.
Какже могу я воротиться къ счастливому состоянію, если я лишенъ пользованія покоемъ, если дневная тревога не облегчается ночью, и дни угнетаются ночами, а ночи днями. Тѣ и другіе, хотя враждуютъ между собою за власть, но протягиваютъ руки другъ другу, чтобы мучить меня, одни трудомъ, другіе сожалѣніемъ о томъ, что я тружусь вдали и все далѣе и далѣе отъ тебя. Я говорю дню, чтобы ему польстить, что ты свѣтило и счастливишь день, когда тучи заволакиваютъ небо; такъ льщу я и темнолицой ночи: когда блестящія звѣзды не мерцаютъ, ты поглощаешь вечеръ. Но день удлиняетъ ежедневно мои печали, а ночь еженочно заставляетъ силу моей скорби казаться сильнѣе.
Когда, въ немилости у счастья и передъ людскими глазами, я оплакиваю наединѣ мою изгнанническую долю, и тревожу глухія небеса моими тщетными воплями, и взираю на себя, и проклинаю свою участь, я желаю быть подобнымъ тому, кто богаче меня надеждою, желаю имѣть его черты, обладать друзьями подобно ему, владѣть искусствомъ одного человѣка, произволомъ другого, чувствую себя наименѣе довольнымъ тѣмъ, чѣмъ наиболѣе пользуюсь, и почти презираю себя среди такихъ мыслей; но мнѣ стоитъ вспомнить о тебѣ,-- и тотчасъ мое настроеніе, подобно жаворонку, вздымающемуся, при разсвѣтѣ, съ мрачной земли,-- уже поетъ свой гимнъ у небесныхъ вратъ: это потому, что воспоминаніе о твоей сладостной любви приноситъ мнѣ такія богатства, что я не хочу тогда обмѣниваться положеніемъ съ королями.
Когда къ суду моей тихой, молчаливой думы я вызову воспоминанія о прошломъ, я вздыхаю по потерѣ многаго, чего я искалъ, и, вмѣстѣ съ старыми горестями, оплакиваю вновь утраты дорогого времени. Мои глаза, непривычные къ слезамъ, могутъ тогда заливаться ими по дорогимъ друзьямъ, сокрытымъ въ безсрочной ночи смерти. Я снова плачу надъ давно схороненными любовными огорченіями и сѣтую надъ потерей многихъ исчезнувшихъ видѣній. И я могу печалиться такъ по минувшимъ печалямъ и тяжело перебирать горе за горемъ, подводя счетъ давнишнимъ стонамъ, за которые расплачиваюсь снова, какъ бы за неоплаченные прежде. Но если, среди этого, я вспомню о тебѣ, дорогой другъ, всѣ утраты вознаграждены и конецъ скорбямъ!
Твоя грудь обогащена всѣми сердцами, которыя я считалъ умершими, утративъ ихъ; въ ней господствуютъ любовь и всѣ любезныя любви дѣянія, и всѣ тѣ друзья, которыхъ я считалъ схороненными. Сколько священныхъ, надмогильныхъ слезъ вызвала нѣжно-благоговѣйная любовь моя изъ моихъ глазъ, какъ дань покойнымъ, которые, какъ оказывается теперь, лишь удалились, но хранятся сокрытыми въ тебѣ! Ты та могила, въ которой жива моя схороненная любовь, и которая украшена побѣдными знаками моихъ былыхъ возлюбленныхъ, отдавшихъ тебѣ всѣ доли, взятыя ими отъ меня. Эта дань моя многимъ теперь у тебя одного; ихъ образы, любимые мною, я вижу въ тебѣ, и ты, въ которомъ они всѣ, обладаешь всѣмъ мною вполнѣ.
Если ты переживешь мои смиренные дни и если послѣ того, какъ грубая смерть покроетъ прахомъ мои кости, тебѣ случится на счастье перечесть еще разъ эти бѣдные, неискусные стихи твоего умершаго обожателя, ты сравнишь ихъ тогда съ современными, улучшенными; но хотя-бы ихъ превосходило всякое перо, сохрани ихъ ради моей любви, а не ради ихъ сложенія, которое съумѣютъ превзойти другіе высшіе, болѣе счастливые люди. О! посвяти мнѣ тогда лишь эту любовную мысль: "если-бы муза моего друга росла вмѣстѣ съ возрастающимъ вѣкомъ, то его любовь породила-бы нѣчто болѣе драгоцѣнное, нежели это, для шествованія въ рядахъ улучшеннаго строя; но если онъ умеръ, а поэты превосходятъ его, то я буду читать ихъ ради ихъ слога, а его ради его любви".
Видалъ я не разъ, какъ блестящее утро ласкаетъ вершины горъ своимъ царственнымъ окомъ, лобзаетъ своимъ золотымъ ликомъ зелень луговъ и золотитъ блѣдныя рѣки своей небесной алхиміей, а потомъ дозволяетъ ничтожнымъ облакамъ проноситься, безобразно клубясь, по его небесному лику, скрывая тѣмъ отъ смущеннаго міра его черты и его тайное бѣгство къ западу подъ этой обидой. Такъ и мое солнце озарило, въ одно раннее утро, мое чело побѣднымъ блескомъ.... Но, увы! оно было моимъ лишь въ теченіе одного часа: мрачная полоса затмила его теперь отъ меня. Однако, моя любовь не отвергаетъ его изъ-за этого: земныя солнца могутъ омрачаться, когда омрачается и небесное.
Зачѣмъ сулилъ ты мнѣ такой прекрасный день и заставилъ меня выйти безъ плаща, дозволя ничтожнымъ облакамъ настигнуть меня въ пути и скрыть твою прелестъ ихъ зловоннымъ дымомъ? Мнѣ мало того, что ты пробиваешься сквозь тучу, чтобы высушить дождь на моемъ побитомъ бурею лицѣ: никто не одобритъ той мази, которая залечиваетъ рану, не исцѣляя страданія. Такъ и твой стыдъ не можетъ служить лекарствомъ для моей скорби: хоть ты и раскаяваешься, я все-же въ потерѣ; печаль обидчика доставляетъ лишь слабое облегченіе тому, кто несетъ на себѣ крестъ горькой обиды. Да, но твои слезы, это перлы, разсыпаемые твоею любовью; онѣ роскошны и служатъ выкупомъ за всѣ дурныя дѣла!