СОЧИНЕНІЯ
ВИЛЬЯМА ШЕКСПИРА
ВЪ ПЕРЕВОДѢ И ОБЪЯСНЕНІИ
А. Л. СОКОЛОВСКАГО.
Съ портретомъ Шекспира, вступительной статьей "Шекспиръ и его значеніе въ литературѣ", съ приложеніемъ историко-критическихъ этюдовъ о каждой пьесѣ и около 3.000 объяснительныхъ примѣчаній
ИМПЕРАТОРСКОЮ АКАДЕМІЕЮ НАУКЪ
переводъ А. Л. Соколовскаго удостоенъ
ПОЛНОЙ ПУШКИНСКОЙ ПРЕМІИ.
ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ
пересмотрѣнное и дополненное по новѣйшимъ источникамъ.
ИЗДАНІЕ т-ва А. Ф. МАРКСЪ.
Настоящая комедія интересна тѣмъ, что въ ней соединены двѣ совершенно различныя пьесы, изъ которыхъ дѣйствіе первой развито въ прологѣ, а второй -- въ послѣдующихъ сценахъ. Эта послѣдняя комедія, сюжетъ которой собственно и составляетъ укрощеніе своенравной жены, представлена такъ, какъ-будто бъ ее разыгрывали предъ лицами первой, какъ зрителями. Иной -- внутренней -- связи между обѣими пьесами нѣтъ, и если онѣ соединены, то единственно по прихоти автора. Въ прологѣ повторена разработка очень стариннаго сюжета, какъ глуповатый простолюдинъ былъ одураченъ тѣмъ, что его переодѣли во снѣ въ богатое платье, перенесли въ пышную обстановку и увѣрили, будто онъ знатное лицо. Исторія эта, извѣстная уже по восточнымъ сказаніямъ о калифѣ Гарунъ Аль-Рапшдѣ, была нѣсколько разъ разрабатываема и въ средневѣковой литературѣ и наконецъ появилась въ Англіи въ 1549 году въ драматической формѣ, при чемъ къ этому сюжету былъ присоединенъ новый, трактовавшій объ укрощеніи своенравной жены и соединенный съ первымъ также въ видѣ представленія, даннаго для забавы одураченнаго простолюдина. Въ концѣ пьесы проведена тенденціозная мысль. Когда заснувшаго героя пьесы переносятъ вновь въ его лачуту, то онъ, проснувшись и сочтя все, что съ нимъ случилось, за сонъ, говорить, что, несмотря на свое разочарованіе, онъ все-таки радъ былъ увидѣть такой прекрасный сонъ, потому что научился изъ него, какъ укрощаютъ своенравныхъ женъ, и не будетъ болѣе бояться своей.
Написанная на этотъ сюжетъ Шекспирова пьеса появилась въ первый разъ въ печати лишь въ полномъ собраніи его сочиненій in folio 1623 года, вслѣдствіе чего мы не имѣемъ никакихъ фактическихъ указаній для опредѣленія времени, когда пьеса была написана. Концепція предмета, а въ особенности слогъ и стихи привели однако почти всѣхъ критиковъ къ единогласному мнѣнію, что она должна быть отнесена ко второму періоду Шекспировой дѣятельности, т.-е. ко времени между 1595 и 1600 годами, когда имъ были написаны вторая серія драматическихъ хроникъ и лучшія изъ комедій. Нѣкоторые комментаторы полагали даже, что та старинная пьеса, о которой упомянуто выше, написана тоже Шекспиромъ, и что онъ впослѣдствіи передѣлалъ самъ ее, приведя въ тотъ видъ, въ какомъ она напечатана въ изданіи in folio; но мнѣніе это не имѣетъ за собой вѣскихъ доказательствъ. Сходство между обѣими пьесами дѣйствительно очень значительно не только по сюжету (который совершенно одинъ и тотъ же), но и по отдѣльнымъ сценамъ; зато есть не меньшая между ними и разница Такъ, напримѣръ, мѣсто дѣйствья; Шекспировой пьесы въ Италіи, а старой -- въ Аѳинахъ. Въ прежней пьесѣ у старика-отца, кромѣ своенравной дочери, есть двѣ другія; по Шекспировой же комедіи -- только одна, вслѣдствіе чего значительная чаетъ дѣйствія пьесы разработана совершенно иначе. Интересно также, что изъ соединенной съ настоящей комедіей исторіи пьянаго, одураченнаго простолюдина Шекспиръ удержалъ только прологъ и двѣ-три фразы во время дальнѣйшаго дѣйствія, заключеніе же, когда пьяница просыпается въ прежней обстановкѣ, выпустилъ совершенно, чѣмъ уничтожилъ между обѣими пьесами внѣшнюю связь. Но, кромѣ этихъ внѣшнихъ различій, еще болѣе бросается въ глаза разница самой разработки пьесы. Дѣйствіе Шекспировой комедіи развито гораздо тоньше и остроумнѣе; характеры изображены рельефнѣе, и наконецъ въ ней устранены въ значительной степени слишкомъ большая грубость и вульгарность многихъ сценъ первой. Всѣ эти обстоятельства приводятъ къ заключенію, что едва ли первую пьесу можно считать вышедшей изъ-подъ пера Шекспира, и потому гораздо вѣрнѣе предположить, что онъ только взялъ ее за образецъ и передѣлалъ. Мнѣніе это, конечно, такъ же предположительно, какъ и первое, а потому много распространяться о немъ не стоить, тѣмъ болѣе, что мы имѣемъ въ изданіи in folio текстъ пьесы, вышедшей безусловно изъ подъ пера Шекспира, о чемъ громко свидѣтельствуетъ, кромѣ помѣщенія въ помянутомъ изданіи (сдѣланномъ товарищами поэта) именно этого текста, еще и то, что рука Шекспира обнаруживается въ немъ несомнѣнно при самомъ поверхностномъ анализѣ пьесы.
Если бы собрать всѣ мнѣнія, какія были высказаны относительно настоящей комедіи, и сдѣлать изъ нихъ общій выводъ, то мы увидѣли бы, что среди многихъ, очень различныхъ, взглядовъ на детали мнѣніе о пьесѣ склоняется скорѣе къ дурному отзыву, чѣмъ къ хорошему. Большинство критиковъ нападало на грубость тѣхъ пріемовъ (напоминающихъ правила Домостроя), какіе мужъ своенравной жены употребляетъ для ея исправленія. Фактъ этотъ невольно наводилъ на вопросъ: какимъ образомъ Шекспиръ, далеко опередившій въ дознаніи женскаго сердца взгляды своихъ современниковъ и создавшій такія очаровательныя личности, какъ Миранда, Десдемона и Корделія, могъ рекомендовать и выставлять образцомъ такого рода отношенія между мужемъ и женой? Прозорливость нѣкоторыхъ мудрыхъ критиковъ во взглядѣ на этотъ вопросъ доходила до того, что они въ нарисованной Шекспиромъ картинѣ хотѣли видѣть даже умышленное изображеніе тѣхъ семейныхъ отношеній, какія будто бы существовали между Шекспиромъ и его собственной женой. Не говоря о совершенной бездоказательности такого взгляда уже по тому только, что мы о семейной жизни Шекспира не знаемъ ровно ничего достовѣрнаго, взглядъ этотъ опровергается въ глазахъ понимающихъ цѣнителей Шекспира еще болѣе тѣмъ, что едва ли кто-нибудь въ состояніи заподозрѣть Шекспира въ перенесеніи на созданныхъ имъ лицъ его собственныхъ субъективныхъ взглядовъ. Такого факта нельзя подмѣтить ни въ одномъ изъ Шекспировыхъ произведеній, а потому нѣтъ никакихъ данныхъ предполагать это и въ настоящемъ случаѣ.
Странная однако судьба выпала на долю этой комедіи, объявленной грубой и неудачной! Несмотря на этотъ приговоръ, можно съ увѣренностью сказать, что изъ всѣхъ Шекспировыхъ комедій она, безъ исключенія, осталась сагой популярной до сихъ поръ. Ее держать непремѣнно въ своемъ репертуарѣ всѣ мало-мальски серьезные театры. Лучшіе актеры и актрисы всегда считаютъ обязанностью исполнить роли Петручіо и Катарины часто даже въ своихъ главныхъ, выходныхъ роляхъ. Очень много лицъ даже изъ образованной публики не видали на сценѣ никакой иной Шекспировой комедіи, кромѣ этой: а наконецъ, если даже спросить мнѣнія большинства, то мы навѣрно получимъ въ отвѣтъ, что, несмотря на всѣ упомянутые недостатки комедіи, личности героя и героини влекутъ къ себѣ какой-то невольной симпатіей, несмотря на ихъ отталкивающую внѣшность. Такой фактъ служитъ явнымъ знакомъ, что огульный неблагопріятный приговоръ о комедіи чисто внѣшній, и что если мы углубимся въ болѣе подробный анализъ, то придемъ къ совершенно другому выводу.
Взглянувъ на отношенія между Петручіо и Катариной только съ внѣшней стороны, мы дѣйствительно поразимся грубой стороной этихъ отношеній, -- грубой, можно, пожалуй, сказать, до безобразія. Мужъ, морящій жену голодомъ, истомляющій ее безсонницей и т. п.-- это ли, повидимому, не варваръ и не тиранъ? Неблагопріятный отзывъ критики имѣетъ съ такой точки зрѣнія полное основаніе. Его нельзя опровергнуть даже возраженіемъ нѣкоторыхъ защитниковъ Шекспира quand même, говорящихъ, что въ грубыхъ поступкахъ Петручіо изображена общая идея, будто сила и твердость въ мужчинѣ всегда имѣли и будутъ имѣть надъ женщинами какую-то обаятельную силу, заставляющую ихъ охотно подчиняться этой силѣ, хотя бы она выражалась даже въ жестокомъ видѣ. Такого рода мысль часто воспроизводилась въ литературныхъ произведеніяхъ всѣхъ временъ, при чемъ къ слову можно прибавить, что современные намъ писатели нерѣдко заходили и заходятъ въ изображавшихся ими картинахъ гораздо далѣе того, что изобразилъ Шекспиръ. За примѣромъ ходить не далеко: стоить указать хотя бы на Золя и на его Bête humaine. Что сила и твердость такія нравственныя качества, помощью которыхъ человѣкъ, одаренный ими въ большей степени, чѣмъ другой, непремѣнно подчинить этого послѣдняго своему вліянію,-- объ этомъ, конечно, никто не будетъ спорить. Правило это до того обще, что оправдывается въ жизни не только по отношенію мужчины къ женщинѣ, но и наоборотъ. Но чтобы вѣрно опредѣлить и оцѣнить это правило, необходимо договориться: въ чемъ же оно должно выражаться фактически, чтобы получить имя общаго? Если человѣкъ, одаренный большей физической силой, будетъ жестоко поступать съ существомъ сравнительно слабымъ и тѣмъ подчинитъ его волю своей, то при близорукомъ взглядѣ на предметъ можно будетъ, пожалуй, привести и этотъ примѣръ въ числѣ доказательствъ помянутаго правила. Скажемъ больше: въ жизни бываютъ даже такого рода случаи, когда слабое существо не только подчиняется такому обращенію, но даже привязывается къ своему мучителю какой-то необъяснимой любовью. Но такіе случаи принадлежатъ уже къ области психіатріи, а не этики, и ни въ какомъ случаѣ не могутъ быть выдаваемы за общее правило. Для того, чтобы нравственное подчиненіе одного существа другому могло назваться нормальнымъ и достойнымъ, оно должно основываться не на страхѣ передъ физической силой, а на уваженіи къ силѣ нравственной, при чемъ первымъ и главнымъ качествомъ этой силы должно быть то, чтобы болѣе сильное существо обладало прежде всего умѣньемъ владѣть собой, т.-е., иначе говоря, начало примѣненіе своей силы къ самому себѣ, да и вообще примѣняло бы ее не по капризу, а лишь для достиженія ясно сознанной, благой цѣли. Эта мысль до того проста и понятна, что отголосокъ ея мы находимъ даже въ правилахъ домостроя. Даже тамъ при преподаваніи дикаго правила, какъ мужъ долженъ учить жену -- "вѣжливенько за руки держа" прибавлено: "а наказавъ, пожаловать да больше и не поминать". Значитъ, даже въ этомъ, самомъ дикомъ изъ всѣхъ трактатовъ семейной нравственности способъ исправленія рекомендуется не ради самого факта, но какъ средство для достиженія хорошей цѣли, послѣ чего и средство должно бытъ отброшено въ сторону. Перенося этотъ вопросъ на спеціальную почву отношеній между мужчиной и женщиной, можно съ увѣренностью сказать, что если и найдутся психопатки, готовыя преклониться предъ дикимъ кулакомъ, то такія личности будутъ составлять очень рѣдкое исключеніе; истинно же развитая женщина въ случаѣ, если она даже признаетъ надъ собой власть избраннаго ею человѣка, сдѣлаетъ это никакъ не изъ преклоненія предъ его физической силой, но вслѣдствіе сознанія, что настойчивость его ведетъ къ дѣйствительно благимъ послѣдствіямъ, и что, сверхъ того, самыя свои требованія онъ проводить съ полнымъ сознаніемъ, чего хочетъ, или, говоря иными словами, вполнѣ владѣя собой.
Обращаясь собственно къ Шекспировой пьесѣ, мы увидимъ, что критики, произносящіе о ней безусловно неблагопріятный приговоръ, впадаютъ въ ошибку именно тѣмъ, что дѣлаютъ свои заключенія на основаніи только внѣшнихъ, изображенныхъ въ пьесѣ, фактовъ, упуская изъ виду психологическую ихъ подкладку. Пусть Петручіо морить свою жену голодомъ, пусть не даетъ ей спать, пусть буянить и кричитъ въ ея присутствіи (при чемъ замѣтимъ, что кричитъ онъ не на нее, а на слугъ),-- все это, конечно, поступки грубые и непохвальные; но не надо упускать изъ виду, что вѣдь поведете его въ этомъ случаѣ не болѣе, какъ искусно надѣтая маска; что, поступая такъ, онъ вполнѣ владѣетъ собой и, сверхъ того, ведетъ себя такъ, преслѣдуя дѣйствительно благую цѣль, которой и достигаетъ. Взглянувъ на Петручіо такимъ образомъ, мы увидимъ, что личность его обрисуется передъ нами совсѣмъ въ иномъ, не только не грубомъ, но, напротивъ, въ очень симпатичномъ свѣтѣ. При этомъ необходимо прибавить, что хотя такой взглядъ, конечно, не можетъ совершенно оправдать его поступковъ съ фактической стороны, и что сами по себѣ они все-таки останутся грубыми и непохвальными, но вѣдь извѣстно, что, примѣняя современную оцѣнку къ анализу собственно фактовъ Шекспировыхъ произведеній, намъ пришлось бы говорить противъ многаго и въ королѣ Лирѣ и почти во всѣхъ другихъ пьесахъ. Каждый вѣкъ имѣетъ свои нравы, которымъ невольно слѣдуютъ всѣ, а потому и Шекспира надо судить какъ художника, по необходимости создавшаго свои произведенія только изъ того матеріала, какой былъ у него подъ руками.
Характеръ Петручіо въ томъ видѣ, какъ онъ созданъ Шекспиромъ, вполнѣ соотвѣтствуетъ высказанному выше взгляду. Молодой человѣкъ, очень умный и, сверхъ того, обладающій вѣрнымъ, уравновѣшеннымъ взглядомъ на жизнь, сознательно хочетъ устроить себѣ семейное гнѣздо, зная напередъ, что устроить его именно такъ, какъ хочетъ. Ручательствомъ за это служитъ ему вся его прошлая жизнь. Онъ много видѣлъ, много путешествовалъ, встрѣчалъ опасности лицомъ къ лицу въ бурномъ морѣ, въ шумѣ битвъ и всегда выходилъ изъ этихъ столкновеній побѣдителемъ. Такъ ему ли было сомнѣваться въ томъ, что онъ сумѣетъ создать себѣ обыкновенную домашнюю обстановку? Извѣстіе, что избираемая имъ подруга жизни капризна и зла, не только его не останавливаетъ, но, напротивъ, скорѣй забавляетъ. Неужели онъ, перенесшій такъ много, не справится съ крикомъ капризной женщины,-- крикомъ, который страшенъ ему не болѣе, чѣмъ "трескъ расколотаго на огнѣ каштана"? Надо прибавить, что, говоря такъ, Петручіо вовсе не хочетъ выразить къ женщинамъ какого-либо презрѣнія или сдѣлать имъ упрекъ въ ничтожествѣ характера. Напротивъ, образъ женщины, которая, какъ жена и подруга, должна внести въ домъ миръ, любовь, счастье и быть полноправной хозяйкой, стоитъ постоянно переть его глазами, и всѣ его стремленія состоятъ именно въ томъ, чтобы поставить свою жену въ такія съ собой отношенія. Увидя, что прославленные пороки Катерины не болѣе, какъ наружный нароетъ, не имѣющій глубокихъ корней въ ея душѣ, онъ придумываетъ средство усмирить ее ея же оружіемъ: на крикъ -- отвѣчаетъ крикомъ, вдвое сильнѣйшимъ: на капризъ -- такимъ же капризомъ: на упрямство -- упрямствомъ. Казалось бы, что при такомъ равенствѣ оружія борьба должна была кончиться ничѣмъ, но на сторонѣ Петручіо было громадное преимущество, состоявшее именно въ томъ качествѣ, о которомъ сказано выше, а именно, что онъ умѣлъ владѣть собой, и потому, сражаясь равнымъ оружіемъ по виду, въ сущности былъ гораздо" сильнѣе. Результатъ оправдалъ его ожиданія. Въ борьбѣ съ Катариной онъ сознательно возсталъ только противъ ея дурныхъ качествъ и, уничтоживъ ихъ, сберегъ нетронутыми хорошія.
Какъ ни симпатично нарисованъ Шекспиромъ основной характеръ Петручіо, нельзя однако пройти молчаніемъ, что въ немъ какимъ-то страннымъ образомъ проскользнула одна черта, не только не симпатичная, но, напротивъ, идущая совершенно въ разрѣзъ съ благопріятнымъ впечатлѣніемъ, какое производитъ вся его личность. Черта эта высказывается въ разговорѣ Петручіо съ Гортензіо, когда на предложеніе жениться на дѣвушкѣ злой, но богатой, Петручіо отвѣчаетъ, что ему нужны только деньги, и что онѣ скрасягь въ его глазахъ всякаго урода," будь онъ даже золъ, какъ самъ чортъ. Какимъ образомъ Шекспиръ допустилъ въ изображеніи Петручіо эту положительно неподходящую къ его характеру черту -- сказать трудно. Былъ ли это недосмотръ и небрежность, или, можетъ-быть, въ тогдашнемъ обществѣ смотрѣли на этотъ предметъ иначе, но во всякомъ случаѣ нельзя не сказать, что пьеса выиграла бы, если бъ сцена эта не существовала совсѣмъ.
Въ характерѣ Катарины проведены съ замѣчательнымъ искусствомъ черты, дѣлающія вполнѣ понятными какъ ея исправленіе, такъ равно и возникшую въ ея душѣ горячую любовь въ Петручіо. По натурѣ Катарина вовсе не зла. Она только вспыльчива и озлоблена. Если эти свойства приняли въ ней слишкомъ дурной видъ, то это объясняется вліяніемъ той среды, въ которой привелось ей жить до брака. Будучи дѣвушкой очень умной и очень самолюбивой, она не умѣла лгать, а между тѣмъ ей пришлось жить съ отцомъ, ограниченнымъ почти до идіотизма, и съ сестрой, тихой и скромной съ виду, но фальшивой въ душѣ. Эту обстановку дополняла толпа пустыхъ ухаживателей, явно искавшихъ въ бракѣ только денегъ. Такая удушливая атмосфера поневолѣ вызвала въ душѣ Катарины протестъ противъ посланной ей судьбы и обострила выраженіе недовольства до такой степени, что манера ея себя держать дѣйствительно приняла очень непріятный видъ. Озлобленная противъ всѣхъ, кто ее окружалъ, она невольно прониклась предубѣжденіемъ даже противъ новыхъ знакомыхъ; а этимъ объясняется и тотъ пріемъ, какой встрѣтилъ отъ нея Петручіо. Но зато, будучи очень умна отъ природы, она скоро почувствовала, что за грубой съ виду личностью Петручіо скрывалась прямая, твердая и, главное, правдивая душа. Потому становится совершенно понятнымъ, что поверхностная наслойка дурныхъ качествъ Катарины снялась какъ бы сама собой, при чемъ обнаружилось, что въ душѣ она была такъ же достойна такого мужа, какъ онъ былъ достоинъ ея.
Прочія лица комедіи не имѣютъ серьезнаго значенія. Личность Біанки блѣдна и выведена почти исключительно для контраста съ Катариной. Старикъ-отецъ, при нѣкоторыхъ забавныхъ комическихъ чертахъ, не представляетъ однако ничего особенно интереснаго, если разсматривать его какъ цѣльный характеръ. То же должно сказать и о всей серіи жениховъ. Только личность старика Груміо разработана съ искусствомъ, напоминающимъ руку Шекспира. Роль этого лица въ комедіи совершенно второстепенная, и введеніе ея въ пьесу оправдывается развѣ только неизбѣжнымъ въ то время требованіемъ публики, чтобы на ряду съ серьезнымъ дѣйствіемъ непремѣнно являлись для ея потѣхи шуты и клоуны. Но тутъ-то и сказалось необыкновенное умѣнье Шекспира, съ которымъ онъ, подчиняясь такому требованію, успѣвалъ удовлетворять ему безъ ущерба для истиннаго искусства. Оставивъ Груміо забавнымъ шутомъ, Шекспиръ умѣлъ придать ему и общечеловѣческія черты, изобразивъ въ этомъ маленькомъ человѣчкѣ типъ тѣхъ тихенькихъ, забитыхъ слугъ, которые подъ маской вынужденнаго шутовства таили въ сердцѣ и теплыя чувства и вѣрные взгляды на жизнь, хотя и не могли выражать того или другого иначе, какъ въ робкой, приниженной формѣ, прикидываясь порой даже идіотами.
Лордъ.
Христофоръ Слэй, пьяный мѣдникъ.
Хозяйка корчмы.
Пажъ, музыканты, охотники, актеры и слуги.
Баптиста, богатый падуанскій дворянинъ.
Винченціо, старый пизанскій дворянинъ.
Люченціо, его сынъ.
Петручіо, веронскій дворянинъ.
Гортензіо, Гортензіо, женихи Біанки.
Траніо, Біондело, слуги Люченціо.
Груміо, Куртисъ, слуги Петручіо.
Старый странствующій учитель.
Катарина, Біанка, дочери Баптисты.
Жена Гортензіо.
Мѣсто дѣйствія въ Падуѣ и въ загородномъ домѣ Петручіо.
(Входятъ Слэй и хозяйка корчмы).
Слэй. Я отколочу тебя!.. отколочу, какъ Богъ святъ!
Хозяйка. Въ колодку тебя, мошенника!
Слэй. Ахъ, ты, потаскуха!.. Въ родѣ Слэевъ мошенниковъ нѣтъ... Прочитай старыя книги. Мы пришли съ Ричардомъ Завоевателемъ 1)., а потому пришей языкъ 1). Paucas pallabris. Къ чорту весь міръ! Sessa.
Хозяйка. Такъ ты не заплатишь за разбитые стаканы?
Слэй. Ни гроша!.. Клянусь святымъ Еремѣемъ. Ступай грѣться въ свою конуру.
Хозяйка. Я знаю, что дѣлать: пойду за десятскимъ 3).
Слэй. За десятскимъ, за сотскимъ, за тысяцкимъ -- за кѣмъ хочешь! Я сумѣю отвѣтить любому, а съ мѣста не тронусь!.. Пусть лѣзутъ хоть всѣ.
(Ложится на землю и засыпаетъ. Хозяйка уходитъ. За сценой охотничьи рога. Входитъ лордъ съ охотниками).
Лордъ. Пусть соберутъ, какъ слѣдуетъ, собакъ.
Бѣдняжка Рѣзвая совсѣмъ задохлась.
Горластаго сосворьте съ Мордашемъ.
А Серебро!.. Вотъ кладъ: напалъ на слѣдъ,
Гдѣ сбились съ толку всѣ! Ты не замѣтилъ?
Тамъ, на углу?.. Собаки этой я
Не уступлю, давай хоть двадцать фунтовъ.
1-й охотникъ. Звонокъ, милордъ, не хуже Серебра;
Вы вспомните: онъ чуялъ звѣря тамъ,
Гдѣ смолкли всѣ; на самый темный слѣдъ
Напалъ два раза, да вѣдь какъ удачно!
Песъ первый сортъ,-- такого не найти!
Лордъ. Несешь ты вздоръ. Будь побыстрѣ Эхо,
Онъ стоилъ бы двѣнадцати Звонковъ.
Сберите жъ ихъ да накормите всѣхъ,
Охотиться я буду завтра утромъ.
1-й охотникъ. Все сдѣлаемъ.
Лордъ (увидѣвъ Слоя). Кто это здѣсь лежитъ?..
Онъ мертвъ иль пьянъ?.. Живъ или ужъ отдалъ душу?
1-й охотникъ. Онъ живъ-то живъ, да накатился элемъ.
Согрѣться бы иначе мудрено,
Разлегшись спать на этакой постелѣ.
Лордъ. Безпутный скотъ! Разлегся, какъ свинья.
Какъ гнусенъ образъ безпощадной смерти!
Пришла охота подшутить надъ этимъ
Пьянчугой мнѣ. Что, если бы его
Снести въ постель, одѣть въ шелка и бархатъ;
На пальцы -- перстни; возлѣ -- пышный столъ
Съ подборомъ блюдъ; блестящій рядъ лакеевъ...
Вѣдь одурѣлъ, пожалуй бы, совсѣмъ
Онъ, пробудясь въ подобной обстановкѣ.
1-й охотникъ. Навѣрно такъ.
2-й охотникъ. Какую бъ скорчилъ рожу,
Проснувшись, онъ!
Лордъ. Вообразилъ себя бы
Онъ въ сладкомъ снѣ иль сладострастной грезѣ.
Начнемте же, не тратя лишнихъ словъ;
А главное -- умно ведите шутку.
Пускай тишкомъ снесутъ его въ мой замокъ
И тамъ уложатъ въ лучшую постель;
Соскоблятъ грязь съ лица и головы,
Крутомъ развѣсятъ радостныхъ картинокъ,
Накурятъ въ спальнѣ деревомъ душистымъ,
А чуть начнетъ потягиваться онъ --
Пусть тотчасъ же раздастся возлѣ спальни
Звукъ музыки, небесный, сладкій звукъ.
Чуть онъ заговоритъ -- бросайтесь разомъ
И кланяйтесь униженно съ вопросомъ:
"Что ваша честь желаетъ приказать?"
Одинъ неси серебряную чашу,
Другой -- кувшинъ съ душистою водой,
Тотъ -- возлѣ стой съ расшитымъ полотенцемъ,
И разомъ всѣ твердите: "не угодно ль
Умыть вамъ руки, благородный лордъ?"
Кругомъ на стульяхъ разложите платья;
Вопросъ задайте, какъ желаетъ нынче
Одѣться онъ? Ведите рѣчь о псахъ,
О лошадяхъ на лордовой конюшнѣ.
Словцо вверните, что его супруга
Въ отчаяньи, что долго такъ страдалъ
Болѣзнью онъ. Намъ надобно его
Увѣрить въ томъ, что будто онъ лунатикъ.
А чуть начнетъ себя онъ называть
Тѣмъ, кто онъ есть, твердите, что онъ бредитъ,
Что онъ -- высокій, благородный лордъ.
Старайтесь все исполнить осторожно.
Когда умно наладить эту штуку --
То выдастся забава хоть куда.
1-й охотникъ. Ручаюсь, сэръ, сумѣемъ мы такъ ловко
Его надуть, что приметъ самъ себя
Навѣрно онъ за то, что мы наскажемъ.
Лордъ. Несите жъ въ замокъ бережно его,
И къ дѣлу всѣ, пока онъ не проснулся.
(Слэя уносятъ. За сценой труба).
Поди взглянуть, кто тамъ трубитъ!
(Одинъ изъ слугъ уходитъ).
Быть-можетъ,
Какой-нибудь проѣзжій джентльменъ
Быть принятымъ желаетъ на ночь въ замкѣ.
Ну, что? Кто тамъ?
Слуга. Актеры, сэръ; они
Вамъ предложить хотятъ свои услуги.
Лордъ. Пускай войдутъ. (Входятъ актеры).
Съ пріѣздомъ, господа!
Актеры. Благодаримъ покорно вашу милость.
Лордъ. Согласны ль вы остаться на ночь здѣсь?
2-й актеръ. Согласны, сэръ; но мы зато желали бъ
Вамъ услужить.
Лордъ. Я радъ отъ всей души.
(Указывая на одного изъ актеровъ).
Вотъ этого изъ вашей труппы помню
Отлично я. Игралъ передо мной,
Мнѣ помнится, онъ фермерскаго сына
И такъ прекрасно сватался тогда
На знатной барынѣ. Забылъ я имя,
Но роль провелъ онъ ловко и умно.
1-й актеръ. Игралъ тогда онъ, вѣрно, въ роли Сото 4).
Лордъ. Ну, да, ну, да!.. онъ былъ великолѣпенъ.
Вы очень кстати прибыли схода.
Затѣялъ здѣсь забавную я шутку,
И вы, какъ знатоки въ такихъ дѣлахъ,
Поможете, какъ должно, все наладить.
Вотъ дѣло въ чемъ: есть у меня одинъ
Знакомый лордъ. Онъ очень бы желалъ
Увидѣть васъ въ какой-нибудь піесѣ,
Но я боюсь, сумѣете ли вы
Себя сдержать при немъ, не разсмѣявшись.
Въ манерахъ онъ большой оригиналъ
И, сверхъ того, не видывалъ театра
Ни разу въ жизнь; а потому при первой
Насмѣшкѣ, взглядѣ иль какой-нибудь
Неловкой вашей выходкѣ онъ тотчасъ
Обидится и выйдетъ изъ себя.
1-й актеръ. Не безпокойтесь: мы себя удержимъ,
Будь онъ смѣшнѣйшимъ въ мірѣ чудакомъ.
Лордъ (слугѣ). Веди же ихъ и прикажи, чтобъ дали
Въ буфетѣ имъ все, что о ни хотятъ.
Весь домъ и дворъ къ полнѣйшимъ имъ услугамъ.
(Служитель уводитъ актеровъ).
(Другому слугѣ). Ступай, найди пажа Бартоломея.
Пусть въ дамскій онъ одѣнется нарядъ
И явится затѣмъ къ пьянчугѣ въ спальню.
А ты зови его съ покорнымъ видомъ
Сударыней; скажи, что если онъ
Мнѣ хочетъ угодить, то пусть сумѣетъ
Передразнить манеры знатныхъ дамъ.
Чтобъ обращался съ мужемъ онъ съ почтеньемъ.
Пусть очаруетъ пьяницу своей
Онъ нѣжностью; подсядетъ съ томнымъ взглядомъ,
Глядитъ въ лицо; съ покорнымъ видомъ спроситъ:
"Что добрый лордъ желаетъ приказать
Своей женѣ? Чѣмъ выразить должна
Она любовь ему свою и ласку?"
И тутъ, склонясь головкой на плечо,
Обнявъ его, съ нѣжнѣйшимъ поцѣлуемъ,
Пусть разразится онъ потокомъ слезъ
Отъ радости, что вновь обрѣлъ здоровье
Достойный лордъ; что семь онъ лѣтъ себя
Воображалъ несчастнымъ, бѣднымъ нищимъ.
Когда мальчишка не сумѣетъ плакать,
Какъ бабы всѣ, по первому значку,
То пусть натретъ себѣ глаза онъ лукомъ;
Головку луку сунетъ пусть въ платокъ.
Иди жъ скорѣй и все исполни мигомъ;
Что дѣлать дальше, я скажу потомъ
Мальчишка передразнитъ въ совершенствѣ,
Увѣренъ я, ужимки важныхъ дамъ.
Ужъ я теперь себѣ воображаю,
Какъ пьяницу онъ будетъ величать:
"Мой милый мужъ!" Боюсь лишь одного:
Не разразилась смѣхомъ бы прислуга,
Начавъ служить болвану за столомъ.
Пойду туда, чтобъ присмотрѣть за ними.
При мнѣ они воздержатся вѣрнѣй;
А то, пожалуй, всю испортятъ штуку. (Уходитъ).
(Слъй лежитъ въ богатомъ халатѣ. Кругомъ слуги съ умывальникомъ, платьемъ и прочими принадлежностями туалета. Входитъ лордъ, одѣтый также слугой)
Слэй (просыпаясь). Ради самого Создателя, кружку эля!
1-й слуга. Бокалъ портвейну, благородный лордъ?
2-й слуга. Быть-можетъ, пожелаете варенья!
3-й слуга. Какой подать прикажете нарядъ.
Слэй. Съ чего называете вы меня лордомъ? Я -- Христофоръ Слэй! Портвейну не пивалъ отродясь; а хотите угощать меня вареньемъ, такъ дайте вареной говядины. Какое я хочу надѣть платье -- нечего спрашивать, потому что камзоловъ у меня столько же, сколько спинъ; чулокъ -- сколько икръ; а башмаковъ -- сколько ногъ. Да и то еще могъ бываетъ подчасъ больше, чѣмъ башмаковъ. Башмаки жъ такіе, что сквозь носки выглядываютъ пальцы
Лордъ. Храни васъ Богъ отъ этихъ жалкихъ мыслей!
Не странно ли?.. Богатый, знатный лордъ,
Поставленный высоко въ общемъ мнѣньи,
Поддался вдругъ такой блажной хандрѣ!
Слэй. Вы, кажется, вздумали свести меня съ ума! Развѣ я не Христофоръ Слэй, сынъ стараго Слэя изъ Бертона? по рожденью разносчикъ, по ремеслу карточникъ? Развѣ не сдѣлался я потомъ вожакомъ медвѣдей и наконецъ мѣдникомъ? Спросите у Маріанны Гакетъ, толстой хозяйки въ Винкотѣ. Она меня знаетъ, и если отречется, что я долженъ ей четырнадцать пенсовъ за эль, то зовите меня первымъ вралемъ въ цѣломъ христіанствѣ! Кажется, я еще не въ бѣлой горячкѣ!
1-й слуга. Вотъ то, о чемъ рыдаетъ ваша леди.
2-й слуга. Вотъ чѣмъ своихъ печалите вы слугъ.
Лордъ. Вотъ почему всѣ близкіе не ѣздятъ
Къ вамъ больше въ домъ: вашъ недугъ ихъ изгналъ.
О добрый лордъ!.. Припомните, какъ славенъ
Вашъ древній родъ! Возстановите прежній
Вашъ образъ думъ и отгоните прочь
Всѣ эти унизительныя бредни!
Взгляните лишь: толпа усердныхъ слугъ
Наперерывъ готовится исполнить
Все то, что вамъ угодно приказать.
Хотите музыки? Тсс... (музыка) тронулъ лиру
Самъ Аполлонъ, и двадцать соловьевъ
Ему въ своихъ усердно вторятъ клѣткахъ!
Быть-можетъ, сонъ смежаетъ вамъ глава --
Уложимъ васъ на ложе мы роскошнѣй,
Чѣмъ пухъ Семирамидиныхъ палатъ.
Угодно вамъ, быть-можетъ, прогуляться --
Устелемъ путь коврами мы для васъ!
Скакать верхомъ хотите на конѣ --
Вамъ скакуна снарядимъ мы со сбруей
Изъ золота и цѣнныхъ жемчуговъ!
Пустить хотите сокола -- взовьется
Онъ ласточки быстрѣе въ небеса!
Иль, можетъ-быть, спустить хотите борзыхъ --
Откликнется ихъ лай веселымъ эхомъ
Отъ нѣдръ земли до самыхъ облаковъ.
1-й слуга. Нужна гоньба?-- и ланей и оленей
Опередитъ ватага вашихъ псовъ.
2-й слуга. Когда жъ угодно вамъ полюбоваться
На живопись, то мы покажемъ вамъ
Адониса на лонѣ струй журчащихъ!
Увидите Венеру вы надъ нимъ,
Какъ средь вѣтвей богиня притаилась,
Дыханьемъ робкимъ листья шевеля,
Какъ-будто бъ ихъ лелѣяли зефиры.
Лордъ. Красотку Іо мы покажемъ вамъ.
Увидите, какъ молодая дѣва
Сгубила честь, не разглядѣвъ обманъ!
Такъ наяву все написалъ художникъ!
3-й слуга. Увидите, какъ молодая Дафна,
Изранивъ ноги, мчится по полямъ,
И Аполлонъ, ее увидя, плачетъ,--
Живѣй нельзя изобразить ни слезъ
Ни крови ранъ.
Лордъ. Вы -- знатный лордъ; инымъ
Вамъ быть нельзя. Краса супруги вашей
Затмитъ всѣхъ женщинъ въ нашъ ничтожный вѣкъ.
1-й слуга. И если бъ слезъ обильныя струи,
Пролитыя отъ горести и скорби,
Не исказили лѣзшаго лица,
Она была бъ дѣйствительно прелестнѣй
И лучше всѣхъ. Но, впрочемъ, и при этомъ
Съ ней не сравнится, вѣрьте мнѣ, никто.