Книговод

Тит Андроник

Шекспир Вильям


СОЧИНЕНІЯ
ВИЛЬЯМА ШЕКСПИРА

ВЪ ПЕРЕВОДѢ И ОБЪЯСНЕНІИ
А. Л. СОКОЛОВСКАГО.

Съ портретомъ Шекспира, вступительной статьей "Шекспиръ и его значеніе въ литературѣ", съ приложеніемъ историко-критическихъ этюдовъ о каждой пьесѣ и около 3.000 объяснительныхъ примѣчаній

ИМПЕРАТОРСКОЮ АКАДЕМІЕЮ НАУКЪ
переводъ А. Л. Соколовскаго удостоенъ
ПОЛНОЙ ПУШКИНСКОЙ ПРЕМІИ.

   

ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ
пересмотрѣнное и дополненное по новѣйшимъ источникамъ.

ВЪ ДВѢНАДЦАТИ ТОМАХЪ.

Томъ XII.

   

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ИЗДАНІЕ т-ва А. Ф. МАРКСЪ.

   

ТИТЪ АНДРОНИКЪ.

   Трагедія "Титъ Андроникъ" была нѣсколько разъ издана при жизни Шекспира. Первое, дошедшее до насъ, изданіе in quarto вышло въ 1600 году, при чемъ въ титулѣ книги сказано, что трагедія много разъ исполнялась различными труппами. Написана пьеса была гораздо ранѣе, что доказывается помѣщеніемъ ея заглавія въ регистрѣ книгъ, предназначенныхъ къ напечатанію еще въ 1593 году. Но есть данныя, говорящія за еще болѣе раннее происхожденіе. Такъ, Бенъ Джонсонъ, въ замѣткѣ, напечатанной въ 1614 году, говоритъ, что "Титъ Андроникъ" дается на сценѣ уже около 25 или 30 лѣтъ. Если принять это свидѣтельство, несмотря на неполную точность даты, опредѣляемой лишь словомъ около, то надо заключить, что пьеса не могла быть написана ранѣе срока 1585--1590 годовъ. А такъ какъ первыя литературныя произведенія Шекспира (нѣсколько комедій и 1-я часть хроники: "Король Генрихъ VI") написаны послѣ 1590 года, то, слѣдовательно, "Титъ Андроникъ" (если только пьеса эта написана Шекспиромъ, что очень сомнительно) долженъ считаться первымъ произведеніемъ автора. Упомянутыя выше изданія трагедіи, въ форматѣ in quarto, напечатаны безъ имени Шекспира, и потому мнѣніе, что Шекспиръ былъ ея авторомъ, основывается на иныхъ свѣдѣніяхъ, изъ которыхъ главнѣйшія состоятъ въ томъ, что трагедія упоминается въ перечнѣ Шекспировыхъ пьесъ, изданномъ Френсисомъ Мересомъ въ 1598 году, и что "Титъ Андроникъ" напечатанъ въ полномъ собраніи сочиненій Шекспира in folio 1623 года, изданномъ друзьями и товарищами покойнаго поэта, Геммингомъ и Конделемъ.
   Если бъ какой-нибудь почитатель Шекспира, желая нагляднѣй понять характеръ реформы, какую Шекспиръ сдѣлалъ въ основномъ строѣ поэзіи вообще, вздумалъ для этой цѣли сравнить его произведенія съ какой-нибудь англійской драмой, написанной до него, то такой почитатель не могъ бы выбрать для сравненія лучшаго образца, какъ именно эту трагедію, несмотря на то, что ее приписываютъ Шекспиру. Разница между обоими сравниваемыми предметами оказалась бы такъ велика, что если бъ пьеса не была помѣщена товарищами поэта въ полномъ собраніи его сочиненій, то едва ли бъ могла прійти кому-нибудь мысль считать ее произведеніемъ Шекспира. О подлинности пьесы писалось, очень много и за и противъ, при чемъ даже защитники Шекспирова авторства единогласно приходили къ заключенію, что пьеса должна, быть признана чудовищной и не напоминающей руку Шекспира рѣшительно ни въ чемъ. Послѣднее заключеніе совершенно справедливо, но приговоръ, будто въ пьесѣ нѣтъ рѣшительно никакихъ достоинствъ, слѣдуетъ признать слишкомъ одностороннимъ и далеко не вѣрнымъ. Если мы будемъ смотрѣть на пьесу съ точки зрѣнія той реформы, какую Шекспиръ сдѣлалъ въ строѣ поэзіи вообще, а также сравнимъ ее съ духомъ и характеромъ собственно Шекспировыхъ произведеній, то, конечно, трагедія окажется и нелѣпой и чудовищной. Но совсѣмъ иное получится впечатлѣніе, когда, забывъ Шекспира, мы поставимъ ее въ рядъ со множествомъ другихъ драматическихъ произведеній до-шекспиЕовской драматической литературы и будемъ ее сравнивать съ ними, ели при подобномъ анализѣ мы тоже найдемъ, что пьеса грѣшитъ въ самыхъ основахъ художественнаго творчества какъ по содержанію, такъ и по концепціи, то, съ другой стороны, мы не будемъ въ состояніи отказать пьесѣ и въ очень значительныхъ достоинствахъ, обличающихъ, что ее написалъ человѣкъ, безусловно талантливый и, сверхъ того, не новичокъ въ дѣлѣ, а напротивъ -- литераторъ опытный и умѣлый, чья бѣда состояла только въ томъ, что онъ писалъ въ такое время, когда великая Шекспирова реформа въ строѣ поэзіи не была еще произведена, и потому авторъ долженъ былъ поневолѣ подчиняться господствовавшимъ тогда взглядамъ и вкусамъ. Такой выводъ играетъ, повидимому, въ руку защитникамъ Шекспирова авторства, представляя имъ возможность указать на хорошія стороны пьесы и привести ихъ въ доказательство, что Шекспиръ былъ ея авторомъ; но, напротивъ, именно эти-то достоинства пьесы, какъ я постараюсь доказать, и говорятъ скорѣе за противоположное, давая для отрицанія Шекспирова авторства, пожалуй, даже болѣе вѣскіе аргументы, чѣмъ свидѣтельствуютъ въ пользу этого отрицанія слабыя стороны произведенія.
   Чтобъ объяснить эту послѣднюю мысль, я попрошу вспомнить, что было сказано въ вступительной статьѣ къ настоящему изданію о характерѣ до-шекспировской поэзіи вообще и о той реформѣ, какую Шекспиръ въ ней сдѣлалъ. Характеръ этотъ состоялъ въ томъ, что тогдашніе поэты не понимали двухъ основныхъ правилъ поэзіи: во-первыхъ, что содержаніе всякаго поэтическаго произведенія должно состоять изъ цикла событій, естественно вытекающихъ одно изъ другого, и, во-вторыхъ, что поступки выводимыхъ лицъ точно такъ;же должны быть результатомъ правильно связанныхъ между собой психологическихъ стимуловъ. Послѣдствіемъ такого ошибочнаго взгляда вышло то, что поэты, желая какъ можно болѣе поразить воображеніе читателей, увлекались изображеніемъ самыхъ невѣроятныхъ событій и поступковъ, нисколько не заботясь о логической между ними связи. Произведенія, построенныя такимъ образомъ, кажутся намъ (требующимъ отъ поэзіи совершенно иного), конечно, ложными и чудовищными. Но не надо забывать, что талантъ поэта высказывается не только въ томъ, что имъ изображено, но также (и, можетъ-быть, еще больше) въ томъ, какъ выполнилъ онъ свою задачу. Истинный поэтъ можетъ выказать свой талантъ въ произведеніи, построенномъ даже на ложной основѣ. Онъ можетъ понравиться и увлечь читателей внѣшней формой, прелестью слога или стиха, вѣрностью и мѣткостью отдѣльныхъ мыслей, а равно обрисовкой отдѣльныхъ положеній или чертъ характеровъ, несмотря на то, что эти положенія и черты не будутъ между собой въ правильной связи. Разсматривая произведенія предшествовавшихъ Шекспиру и современныхъ ему драматурговъ, мы видимъ, что если они безусловно ошибались въ выборѣ и концепціи того, что изображали вообще, и что произведенія ихъ съ этой точки зрѣнія часто дѣйствительно заслуживаютъ названія чудовищныхъ,-- то, съ другой стороны, многіе изъ этихъ поэтовъ выказали не только недюжинный, но часто даже высокій талантъ, выражавшійся, въ дѣйствительно художественномъ выполненіи деталей того, что они изображали. Если принять сдѣланное однимъ англійскимъ поэтомъ сравненіе Шекспира съ солнцемъ, а современныхъ ему драматурговъ -- съ обращающимися около него звѣздами, то надо признать, что все-таки это были звѣзды, изъ которыхъ многія должны безспорно назваться звѣздами первой величины. Таковы были Марло и Гринъ, въ чьихъ произведеніяхъ чуются даже задатки Шекспировой реформы. Равно нельзя пройти молчаніемъ и нѣкоторыя другія имена, какъ, напримѣръ, Лоджа, Нэша, Кидда. Горячая фантазія, широкій поэтическій полегъ мысли и великолѣпный стихъ встрѣчаются въ ихъ произведеніяхъ очень часто, несмотря на то, что основная мысль и концепція предмета ихъ произведеній невѣрны въ самой основѣ. Но реформировать такое ложное направленіе въ литературѣ могъ только геній, а не талантъ. Трагедія "Титъ Андроникъ", разсматриваемая съ такой точки зрѣнія, представляетъ типичнѣйшій образецъ этого рода произведеній. Содержаніе ея чудовищно до невѣроятія. Если публика тогдашняго времени любила и требовала отъ сцены изображенія всевозможныхъ ужасовъ, то можно съ увѣренностью сказать, что авторъ удовлетворилъ въ настоящемъ случаѣ самому прихотливому вкусу. Предъ глазами зрителей происходятъ на сценѣ цѣлыхъ тринадцать убійствъ, изъ которыхъ нѣкоторыя даже утонченно иллюстрированы собираніемъ крови зарѣзанныхъ въ особые сосуды. Живымъ людямъ, рѣжутъ языки, отрубаютъ руки, готовятъ изъ мяса дѣтей пироги, которыми угощаютъ ихъ родителей, словомъ -- бурная фантазія автора разыгралась такъ, что итти дальше было уже невозможно. Равна такую же чудовищную нелѣпость видимъ мы и въ изображеніи характеровъ. Лица пьесы не люди, а какіе-то манекены, сочлененные изъ самыхъ разнокалиберныхъ частей, не идущихъ одна къ другой. Нѣжный отецъ вдругъ ни съ того ни съ сего собственными руками убиваетъ родного сына, провинившагося противъ отцовскихъ легитимистическихъ взглядовъ, и затѣмъ простираетъ жестокость до того, что не позволяетъ, даже похоронить его въ семейномъ склепѣ. Дикій варваръ мавръ, способный только на злодѣйства, оказывается вдругъ нѣжнымъ отцомъ своего ребенка. Честная и чистая дѣвушка, встрѣтившись съ развратной царицей, обрушивается на нее наборомъ самыхъ неприличныхъ, циническихъ насмѣшекъ. Словомъ, вездѣ видно то направленіе до-шекспировской литературной эпохи, когда авторы искали поразить и увлечь читателей исключительно подборомъ самыхъ невѣроятныхъ событій и поступковъ. Но иное представится намъ, если мы, оставя въ сторонѣ, этотъ основной рисунокъ произведенія, взглянемъ, какъ авторъ разработалъ его детали и въ какую заключилъ ихъ внѣшнюю форму. Если, читая монологи Тита Андроника надъ несчастьями, постигшими его дочь, мы будемъ съ тѣмъ вмѣстѣ представлять себѣ Лавинію съ ея отрубленными руками и отрѣзаннымъ языкомъ, то, конечно, этотъ ужасный, неэстетическій образъ испортитъ для насъ все впечатлѣніе; но, устранивъ мысленно этотъ образъ и оставивъ вмѣсто него просто понятіе о несчастьѣ дочери, мы увидимъ, что горестный отецъ изливаетъ свои мысли по поводу своего несчастья въ такихъ высокихъ, трогательныхъ, словахъ, что личность его становится подъ пару другому печальнику, испытавшему такое же горе -- королю Лиру, дальнѣйшія единичныя положенія, въ какихъ является Титъ Андроникъ, выражены не менѣе превосходно и тоже напоминаютъ сумасшедшаго Лира. Такова сцена, съ черной мухой, или когда помѣшавшійся Титъ пускаетъ въ небо стрѣлы съ жалобами богамъ на свои несчастья. Въ изображеніи другихъ лицъ также встрѣчаются нерѣдко превосходныя черты. Таковъ, напримѣръ, мавръ Ааронъ. Разсматриваемый въ цѣлости -- это, конечно, не болѣе, какъ манекенъ, долженствующій, по мысли автора, возбуждать лишь ужасъ своею страстью къ злодѣйствамъ и крови. Но въ деталяхъ и въ этомъ лицѣ проскальзываютъ черты, обличающія руку опытнаго и талантливаго художника. Таковы его циническія насмѣшки надъ богами; рѣшительность, съ какой онъ выполняетъ свои намѣренія, и наконецъ тотъ крикъ природы, съ какимъ онъ, будучи даже такимъ злодѣемъ, бросается, какъ звѣрь, на защиту своего ребенка. Много такихъ, превосходныхъ самихъ по себѣ и въ то же время прекрасно изображенныхъ, отдѣльныхъ чертъ можно найти и въ другихъ лицахъ. Что касается внѣшней формы драмы независимо отъ ея содержанія, то не можно назвать безукоризненной во всѣхъ отношеніяхъ. Вся пьеса отъ начала до конца написана прекраснымъ бѣлымъ стихомъ, безъ всякихъ недостатковъ и недочетовъ въ версификаціи, что въ произведеніяхъ Шекспира перваго періода его творчества можно подмѣтить нерѣдко. Многіе монологи проникнуты музыкальностью и силой, не уступающими тому, что мы находимъ даже въ самыхъ лучшихъ Шекспировскихъ пьесахъ.
   Если, разобравъ и оцѣнивъ трагедію такимъ образомъ, мы вздумаемъ рѣшить вопросъ, былъ ли Шекспиръ ея авторомъ, то, повидимому, будемъ имѣть данныя, говорящія и за и противъ. Если нелѣпость содержанія, а также отсутствіе въ пьесѣ правильной постановки и развитія характеровъ слишкомъ явно препятствуютъ счесть пьесу вышедшей изъ-подъ пера Шекспира, то, съ другой стороны, ея прекрасная внѣшняя форма, напротивъ, допускаетъ предположеніе, что трагедію все-таки написалъ Шекспиръ. Отсутствіе въ пьесѣ спеціальныхъ, одному Шекспиру свойственныхъ, достоинствъ можно приписать въ этомъ случаѣ молодости поэта, не успѣвшаго еще достигнуть въ этомъ первомъ своемъ произведеніи той силы и того полета, какіе онъ обнаружилъ потомъ. Мнѣніе это, при первомъ взглядѣ, можетъ дѣйствительно показаться какъ-будто основательнымъ, но мнѣ кажется, наоборотъ, что упомянутыя выше безспорно замѣчательныя достоинства пьесы именно и говорятъ скорѣе противъ признанія Шекспирова авторства, чѣмъ за него. Выше было уже замѣчено, что хорошія стороны пьесы (т.-е. ея внѣшняя форма) хороши настолько, что даже превосходятъ то, что мы находимъ въ позднѣйшихъ Шекспировыхъ произведеніяхъ перваго періода его творчества. Вслѣдствіе -этого естественно возникаетъ вопросъ: какимъ же образомъ могло случиться, что авторъ, проявившій замѣчательнымъ образомъ свой талантъ (хотя бы только во внѣшней формѣ), вдругъ пошелъ въ своихъ послѣдующихъ произведеніяхъ въ этомъ отношеніи назадъ? Если анализъ внѣшней формы Шекспировыхъ пьесъ показываетъ, что онъ не владѣлъ вполнѣ этимъ, сравнительно болѣе легкимъ, элементомъ творчества въ произведеніяхъ, написанныхъ даже позднѣе, то какъ же могъ начинающій писатель явиться въ этомъ отношеніи безукоризненнымъ въ пьесѣ, написанной раньше? Такой взглядъ можетъ, мнѣ кажется, въ значительной степени поколебать мнѣніе о Шекспировомъ авторствѣ, и если принять эту мысль, то доказательствомъ, что пьеса написана Шекспиромъ, останется исключительно тотъ фактъ, что она помѣщена Геммингомъ и Конделемъ въ полномъ собраніи его сочиненій. Фактъ этотъ по своей реальности, убѣдителенъ, повидимому, до такой степени, что многіе комментаторы приписываютъ пьесу Шекспиру, основываясь исключительно на немъ, не входя ни въ какія иныя изслѣдованія, а если допускаютъ уступку, то не идутъ далѣе предположенія, что Шекспиръ въ этомъ случаѣ, подобно тому, какъ и во многихъ другихъ, только передѣлалъ чужую, неизвѣстную намъ пьесу, а потому и имѣетъ право считаться авторомъ той редакціи, какая напечатана въ собраніи Гемминга и Конделя. Но противъ такого предположенія говоритъ тоже самое, что сказано выше о превосходной внѣшней формѣ пьесы, превосходящей даже позднѣйшіе труды автора. Вопросъ, почему болѣе раннее произведеніе передѣлано лучше, чѣмъ позднѣйшія, всплываетъ самъ собою, и такимъ образомъ мнѣніе о передѣлкѣ оказывается стоящимъ тоже на шаткомъ основаніи. Мнѣ кажется, что загадочный вопросъ о помѣщеніи пьесы въ изданіи Гемминга и Конделя можетъ быть объясненъ съ вѣроятностью иначе. Шекспиръ, какъ извѣстно, вступивъ, по прибытіи въ Лондонъ, въ труппу актеровъ, скоро сдѣлался поставщикомъ для нея пьесъ. Но чтобъ сдѣлаться въ труппѣ такимъ нужнымъ лицомъ, надо было прежде серьезнаго авторства заявиться еще и иными способностями, а именно: выказать умѣнье чутко понимать, что будетъ имѣть на сценѣ успѣхъ и что нѣтъ; судить, что пригодно для постановки и по силамъ актерамъ, словомъ -- надо было показать себя искуснымъ, умѣлымъ режиссеромъ. Представьте же себѣ, что, взявъ на первый разъ чужую, написанную неизвѣстнымъ (можетъ-быть, даже умершимъ) авторомъ пьесу, молодой Шекспиръ, зная вкусы публики, счелъ пьесу достойной для постановки и затѣмъ, не перерабатывая ея литературно, только приноровилъ для своей сцены или, иначе говоря, поставилъ ее, какъ режиссеръ. Дѣло удалось, пьеса публикѣ (какъ это достовѣрно извѣстно) понравилась, и такимъ образомъ постановка эта, сдѣлалась для молодого сценическаго дѣятеля исходнымъ пунктомъ его будущей карьеры. Вслѣдствіе этого легко могло случиться, что въ интимномъ кругу друзей-актеровъ пьеса стала называться: "Шекспировъ Титъ Андроникъ", хотя публично это и не признавалось. Послѣднее доказывается тѣмъ, что пьеса, издававшаяся нѣсколько разъ еще при жизни Шекспира, ни-разу не была издана подъ его именемъ. Зато, когда поэтъ умеръ, и товарищи приступили къ изданію его сочиненій, то очень можетъ быть, что память о первомъ счастливомъ сценическомъ дебютѣ покойнаго побудила ихъ включить и эту пьесу въ число его произведеній. Сдѣлать это было тѣмъ легче, что въ то время драматическая литература далеко не считалась такой самостоятельной, какъ нынче. Пьесы тогда больше компоновались изъ чужихъ источниковъ, чѣмъ создавались самостоятельно, и часто успѣшная постановка пьесы на сценѣ приносила автору или антрепренеру гораздо болѣе славы, чѣмъ ея изданіе, какъ литературнаго произведенія.
   Предлагая такой взглядъ на пьесу, я, конечно, далекъ отъ мысли поддерживать его во что бы то ни стало; но мнѣ кажется, онъ во всякомъ случаѣ правдоподобнѣе разрѣшаетъ тѣ загадочные вопросы о Шекспировомъ авторствѣ, какіе настоящая трагедія возбуждаетъ въ умѣ каждаго, кто ее прочтетъ. Вопросъ о сомнительности пьесы возникаетъ при этомъ самъ собой. Помѣщеніе ея во всѣхъ собраніяхъ сочиненій Шекспира дѣлается больше по рутинѣ, чѣмъ изъ убѣжденія, что пьеса вышла изъ-подъ его пера. Но при всемъ томъ прочесть пьесу можетъ съ пользой для дѣла всякій серьезный изучатель Шекспира. Онъ ясно увидитъ изъ нея, чѣмъ была поэзія вообще (а драматическая въ особенности) до Шекспира, и на какой путь обратилъ ее великій реформаторъ. Интересъ, возбуждаемый этой загадочной пьесой, поддерживается до сихъ поръ. Въ послѣднее время вышли два изслѣдованія Фуллера и Крауфорда, изъ которыхъ первое посвящено изысканію источниковъ пьесы, а второе -- опредѣленно времени, когда она написана, и попыткамъ доказать, что Шекспиръ былъ дѣйствительно ея авторомъ. Фуллеръ полагаетъ, что сюжетъ заимствованъ изъ одной старинной голландской драмы, въ которой изложенъ тотъ же сюжетъ. Крауфордъ же указываетъ, что въ драмѣ есть нѣсколько мѣстъ, явно перефразированныхъ изъ вышедшей въ 1593 г. поэмы Пиля, посвященной восхваленію Ордена Подвязки, дѣлая выводъ, что драма не могла быть написана, какъ думаютъ нѣкоторые, ранѣе этого года. Доказательство Крауфорда относительно времени происхожденія пьесы дѣйствительно очень вѣско, но добавленіе аргумента, будто авторомъ былъ Шекспиръ, уже далеко не такъ убѣдительно. А потому этотъ загадочный вопросъ нельзя считать разрѣшеннымъ даже этими позднѣйшими изслѣдованіями.
   

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА.

   Сатурнинъ, сынъ умершаго римскаго императора.
   Бассіанъ, его братъ.
   Титъ Андроникъ, благородный римлянинъ.
   Маркъ Андроникъ, его братъ.
   Луцій, Квинтъ, Муцій, Марцій, сыновья Тита Андроника.
   Луцій, малолѣтній сынъ Луція.
   Публій, сынъ Марка Андроника.
   Эмилій, благородный римлянинъ.
   Аларбъ, Деметрій, Хиронъ, сыновья Таморы.
   Ааронъ, мавръ.
   Вождь римскій.
   Трибунъ.
   Вѣстникъ.
   Клоунъ.
   Тамора, царица готовъ.
   Лавинія, дочь Тита Андроника.
   Кормилица съ чернымъ ребенкомъ.

Родственники Тита Андроника, сенаторы, трибуны, офицеры, солдаты, служители, свита.

Дѣйствіе происходитъ въ Римѣ и его окрестностяхъ.

   

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА 1-я.

Передъ Капитоліемъ.

(На возвышеніи стоятъ трибуны и сенаторы. На сцену входятъ съ одной стороны Сатурнинъ со своими приверженцами, съ другой -- Бассіанъ со своими).

   Сатурнинъ. Патриціи, защитники моихъ
             Законныхъ правъ!-- должны вы отстоять
             Съ оружіемъ въ рукахъ права наслѣдья,
             Которыхъ представитель я! Носилъ вѣдь
             Покойный мой отецъ корону Рима.
             Я -- сынъ его, и старшій! Оживите жъ
             Въ моемъ лицѣ его высокій санъ!
             Не попустите, чтобъ въ столь юный возрастъ 1)
             Я былъ лишенъ такъ нагло своего!
   Бассіанъ. Вы, римляне,-- сторонники моихъ
             Безспорныхъ правъ, друзья мои и братья!
             Коль скоро былъ сынъ цезаря пріятенъ
             Столицѣ славной вашей, если дорогъ
             Вамъ Бассіанъ,-- то вы должны занять
             Немедленно дорогу въ Капитолій 2),
             Въ пріютъ священный этотъ благородства
             И правоты. Пусть возсіяетъ правда
             Въ свободномъ вашемъ выборѣ. Мечомъ
             Должны вы мнѣ пробить туда дорогу!

(На возвышеніи появляется Маркъ Андроникъ съ короной).

   Маркъ Андр. Вы, принцы, чья кичливость ищетъ дерзко
             Встать во главѣ при помощи интригъ
             И рукъ друзей,-- узнайте, что народъ,
             Чью представляемъ здѣсь мы власть и силу 3),
             Рѣшилъ избрать владыкою надъ Римомъ
             Андроника, почтеннаго давно
             За доблести и за услуги Риму
             Прозваньемъ славнымъ: "кроткій". Гражданина
             Честнѣй его и вмѣстѣ съ тѣмъ храбрѣе
             Мы не отыщемъ въ городѣ своемъ.
             Сенатъ послалъ ему ужъ приказанье
             Оставить мечъ, которымъ при пособьи
             Своихъ, не меньше доблестныхъ, дѣтей
             Привелъ въ такой онъ страхъ и ужасъ готовъ,
             Что покорилъ ихъ римлянамъ навѣкъ.
             Ужъ десять лѣтъ прошло, какъ храбро взялся
             За дѣло онъ, и сколько разъ громилъ
             Съ тѣхъ поръ мечомъ на славу Рима гордость
             Его враговъ! Пять разъ, покрытый кровью,
             Онъ возвращался съ лаврами домой,
             При чемъ не разъ несли предъ нимъ во гробѣ
             Сокрытый прахъ сраженныхъ въ славной битвѣ
             Его дѣтей! Теперь, отягощенный
             Добычей вновь, готовъ Андроникъ славный
             Вернуться въ Римъ. Мы просимъ потому
             Васъ именемъ того, чей тронъ хотите
             Вы замѣстить, а также и во имя
             Священныхъ правъ, какими почтены
             Въ странѣ у насъ сенатъ и Капитолій,
             Столь чтимые и вами,-- удалитесь
             Безъ распрей прочь. Велите разойтись
             Своимъ друзьямъ; возстановленья жъ нашихъ
             Законныхъ правъ илъ заслуженныхъ вами
             Наградъ за ваши доблести должны
             Вы мирно ждать съ покорностью и кротко.
   Сатурнинъ. Умѣлъ, трибунъ, меня ты успокоить.
   Бассіанъ. Равно и я довѣриться готовъ
             Твоимъ словамъ, правдивый Маркъ Андроникъ.
             Въ моимъ глазахъ стоятъ такъ высоко
             Достойный Титъ съ своими сыновьями,
             А болѣе еще того -- съ прекрасной
             Лавиніей, сокровищемъ, какого
             Цѣннѣе въ мірѣ нѣтъ, и предъ которой
             Склоняюсь я, что распускаю тотчасъ
             Я всѣхъ своихъ друзей и довѣряю
             Свое все счастье жребію, какой
             Присудитъ мнѣ народъ, правдиво взвѣсивъ
             Его своею волей. (Приверженцы Бассіана уходятъ).
   Сатурнинъ.                     Распускаю
             Равно и я, друзья мои, васъ всѣхъ
             И приношу отъ сердца благодарность
             За вашу помощь мнѣ. Народа воля
             Пускай рѣшитъ, что должно ожидать
             Меня впередъ. (Сторонники Сатурнина уходятъ).
                                 Молю, чтобъ славный Римъ
             Былъ и ко мнѣ такъ точно благосклоненъ,
             Какъ преклоняюсь предъ его рѣшеньемъ
             Покорно я. Велите же открыть
             Ворота мнѣ.
   Бассіанъ.                     Прошу о томъ же васъ
             И я, другой смиренный соискатель.

(Сатурнинъ и Бассіанъ поднимаются по Капитолійскимъ ступенямъ).

   

СЦЕНА 2-я.

Тамъ же.

(Входитъ военачальникъ съ отрядомъ солдатъ).

   Военачальникъ. Дорогу, римляне! Вернулся къ намъ
             Нашъ славный Титъ Андроникъ, честь и гордость
             Родной страны! Смирилъ побѣдоносно
             Враговъ онъ дерзкихъ Рима, очертивъ
             Мечомъ границы наши и повергнувъ
             Къ ногамъ отчизны тѣхъ, кто вздумалъ ей
             Противиться.

(Трубы и барабаны. Входятъ двое сыновей Тита Андроника; за ними несутъ гробъ, покрытый чернымъ и сопровождаемый другими двумя сыновьями. Затѣмъ входятъ Титъ Андроникъ, за нимъ Тамора со своими дѣтьми: Аларбомъ, Хирономъ и Деметріемъ. Далѣе идутъ Ааронъ, плѣнные готы, войско и народъ. Гробъ опускаютъ на землю).

   Титъ Андр. Привѣтъ тебѣ, великій Римъ!.. Великій
             И въ скорбный часъ 4). Какъ къ пристани корабль,
             Отвезшій кладъ и приходящій снова
             Въ родной свой портъ съ неменьше цѣннымъ грузомъ,--
             Такъ возвращается теперь Андроникъ
             Съ челомъ, обвитымъ лаврами побѣдъ!
             Слезами онъ привѣтствуетъ отчизну
             Въ знакъ радости, что видитъ вновь ее!
             Взгляни жъ, защитникъ стѣнъ Капитолійскихъ б),
             Привѣтливо на славный нашъ обрядъ!
             Я въ половину равенъ былъ съ Пріамомъ
             Числомъ дѣтей:-- имѣлъ ихъ двадцать пять;
             И вотъ все, что осталось мнѣ! Почти же
             Своей любовью, Римъ, живыхъ; а мертвыхъ
             Сопроводи съ положеннымъ обрядомъ
             Въ могильный склепъ, гдѣ скрытъ ихъ предковъ прахъ!
             Вѣдь только здѣсь позволили мнѣ гбты
             Сложить мой мечъ!. Былъ вынужденъ врагами
             Я позабыть заботливость отца,
             Дозволивши, чтобъ дорогія души
             Скитались долго такъ безъ погребенья
             Средь дикихъ скалъ, гдѣ протекаетъ Стиксъ 6).
             Положимте жъ теперь ихъ возлѣ братьевъ,
             Почтивъ безмолвьемъ память ихъ, и пусть
             Уснутъ борцы за родину спокойнымъ
             И мирнымъ сномъ.

(Отворяютъ склепъ. Титъ продолжаетъ, обращаясь къ дверямъ склепа).

                                           О ты, пріютъ, въ которомъ
             Мои сокрылись радости, жилище
             Добра и благородства! сколько близкихъ
             Моей душѣ твои замкнули стѣны,
             Чтобъ не отдать ихъ вновь мнѣ никогда!
   Луцій. Изрубимъ мы славнѣйшаго изъ готовъ
             Теперь въ куски, чтобъ сжечь его огнемъ,
             Какъ жертву должную ad manes fratrum 7)
             Предъ этой усыпальницей ихъ тѣлъ.
             Пусть не тревожатъ скорбныя ихъ тѣни
             Насъ, требуя обряда похоронъ.
   Титъ Андр. Я отдаю славнѣйшаго изъ всѣхъ
             Для этой жертвы вамъ. Вотъ старшій сынъ,
             Постигнутой несчастьями царицы.
   Тамора. Минуту стойте, братья!.. Титъ! великій
             И славный Титъ! будь милосердъ! смягчись
             Слезами скорбной матери о сынѣ!
             Коль скоро ты любилъ своихъ дѣтей
             То мнѣ мой сынъ вѣдь дорогъ точно такъ же!
             Иль мало вамъ, что были мы позорно
             Проведены по улицамъ столицы,
             Своимъ стыдомъ украсивъ твой тріумфъ,
             Какъ плѣнники? Ужель пролить хотите
             Моихъ дѣтей безжалостно вы кровь
             За то, что бились доблестно они
             За родину? Вѣдь если почитаешь
             Въ своихъ ты дѣтяхъ доблестью сражаться:
             Такъ за царя и честь родной страны,
             То оцѣни же качества такія
             Равно въ моихъ. Не обагряй жестоко
             Семейный гробъ твой кровью! Если хочешь.
             Ты быть богамъ подобенъ, то начни
             Имъ подражать, явивши милосердье!
             Въ немъ высшій знакъ величья и добра!
             Отдай, молю, мнѣ первенца и сына!
   Титъ Андр. Умѣрь, царица, горесть и прости
             Поступокъ мой. Ты предъ собою видишь
             Живыхъ и рядомъ мертвыхъ. Были въ жизни
             Они родные братья;-- потому
             Признать должны законнымъ мы желанье
             Живыхъ отмстить за падшихъ. Обреченъ
             Твой сынъ на смерть, чтобъ успокоить души
             Взывающихъ о мести за себя.
   Луцій. Эй! взять его!.. Тащите на костеръ.
             И будемъ мы рубить его мечами,
             Пока онъ весь не распадется въ прахъ.

(Луцій, Квинтъ, Марцій и Муцій уводятъ Аларба).

   Тамора. Безбожный, дикій приговоръ!
   Хиронъ.                                                   Бывали ль
             Такъ злобны даже скиѳы?..
   Деметрій.                                         Не должны
             И сравнивать вы безсердечныхъ римлянъ
             Со скиѳами. Аларбъ погибъ, а мы
             Должны дрожать подъ игомъ страшнымъ Тита.
             Но будь спокойна, мать! Повѣрь, что боги,
             Пославшіе свою святую помощь
             Царицѣ Трои отомстить за зло
             Ѳракійскому тирану 8), точно такъ же
             Дадутъ возможность и тебѣ, Таморѣ,
             Царицѣ славныхъ готовъ (лишь бы только
             Они остались готами), воздать
             За кровь такой же кровью.

(Возвращаются Луцій, Квинтъ, Марцій и Муцій съ окровавленными мечами).

   Луцій.                                         Совершенъ
             Обычай римскій нашъ: Аларбъ изрубленъ.
             Горятъ его куски священной жертвой,
             И дымъ летитъ высоко къ. небесамъ.
             Должны теперь мы скрыть въ могилу братьевъ
             И память ихъ почтить громовымъ звукомъ
             Военныхъ трубъ.
   Титъ Андр. Пусть будетъ такъ. Послѣдній
             Воздастъ Андроникъ душамъ ихъ привѣтъ.

(Трубы. Гробы вносятъ въ склепъ).

             Почійте здѣсь, сыны мои, въ покоѣ!
             Воители родимой стороны!
             Да не смутитъ во снѣ здѣсь мирномъ вашемъ
             Васъ тяжкій гнетъ людскихъ скорбей и золъ!
             Не тронетъ васъ здѣсь злобный ядъ измѣны!
             Вражда и зависть васъ не посѣтятъ!
             Шумъ грозныхъ бурь не потревожитъ тихій
             Пріютъ, гдѣ миръ молчанья вы нашли!
             Миръ и почетъ да осѣнятъ покровомъ
             Вашъ славный гробъ! (Входитъ Лавинія).
   Лавинія.                               Миръ и почетъ равно
             Да осѣнятъ и доблестнаго Тита!
             И да живетъ онъ долго, долго въ славѣ,
             Стяжанной имъ. Предъ этою могилой
             Безцѣннымъ братьямъ воздаю слезами
             Я скорбный долгъ; а предъ тобой, отецъ,
             Съ восторгомъ лью я радостныя слезы,
             Привѣтствуя возвратъ твой славный въ Римъ.
             Благослови жъ меня рукой побѣдной,
             Чью доблесть чтитъ весь нашъ великій Римъ!
   Титъ Андр. Сберегъ ты, добрый Римъ, утѣху старыхъ
             Моихъ годовъ! Прими зато мою
             Признательность! Живи, мое дитя,
             На много лѣтъ! Дни славные отца
             Переживеть твоя пусть добродѣтель.

(Входятъ Марнъ Андроникъ, Сатурнинъ, Басіанъ и другіе).

   Маркъ Андр. Привѣтъ тебѣ, возлюбленный мой братъ,
             Достойный Титъ, воитель славный Рима!
   Титъ Андр. Благодарю тебя, трибунъ достойный
             И добрый братъ.
   Маркъ Андр.                     Привѣтъ сердечный мой
             Племянникамъ, вернувшимся въ отчизну,
             А также тѣмъ, которымъ рокъ судилъ
             Со славой пасть. Хоть доблестью равны
             Всѣ тѣ, чей мечъ разилъ враговъ отчизны,--
             Но счастливымъ Солономъ названъ тотъ,
             Надъ кѣмъ успѣлъ замкнуться ужъ тяжелый
             Могильный сводъ. Лишь мертвый торжествуетъ
             Надъ всѣмъ, чѣмъ насъ разитъ рука судьбы 9)!
             Народъ, кому всегда былъ вѣрнымъ другомъ,
             Андроникъ, ты, прислалъ черезъ меня
             Тебѣ священный палліумъ 10). Почтенъ
             Стоять въ ряду ты вмѣстѣ съ сыновьями
             Покойнаго царя и быть въ числѣ
             Избранниковъ на тронъ. Надѣнь же этотъ
             Почетный плащъ, какъ долженъ candidatus,
             И помоги, чтобъ избранъ былъ глава
             Безпомощному Риму.
   Титъ Андр.                               Славный тѣломъ,
             Ждетъ Римъ главы достойнѣе, чѣмъ можетъ
             Имъ быть старикъ, изношенный годами
             И слабостью. Когда бъ надѣлъ я точно
             Почетный этотъ знакъ, то что за польза
             Была бъ въ томъ вамъ? Взведенный на престолъ
             Сегодня вашимъ голосомъ, я завтра
             Прощусь и съ нимъ и съ жизнью и лишь только
             Надѣлаю хлопотъ избраньемъ новымъ.
             Служилъ я Риму честно сорокъ лѣтъ,
             Держалъ почетно мечъ его и двадцать
             Родныхъ дѣтей принесъ ему на жертву --
             Воителей, пролившихъ славно кровь
             За родину. Такъ поднесите жъ мнѣ
             За все почетный посохъ, какъ награду
             Моимъ годамъ!.. Владыки скипетръ мнѣ
             Не по рукѣ. Держать его, какъ твердо
             Держалъ почившій цезарь, я не въ силахъ.
   Маркъ Андр. Ты цезаремъ все жъ будешь, славный Титъ.
   Сатурнинъ. Какъ можешь ты, трибунъ высокомѣрный,
             Пророчить такъ?
   Титъ Андр.                     Терпѣнье, Сатурнинъ.
   Сатурнинъ. Я справедливости прошу у римлянъ. *
             Вы обнажить, патриціи, должны
             Свои мечи и ихъ держать открыто,
             Пока не будетъ избранъ Сатурнинъ
             На римскій царскій тронъ. Тебя жъ, Андроникъ,
             Скорѣе въ адъ отправлю я, чѣмъ дамъ
             Похитить такъ сердца моихъ согражданъ.
   Луцій. Надменный Сатурнинъ! Всталъ на дорогѣ
             Ты самъ того добра, какое сдѣлать
             Тебѣ желаетъ благородный Титъ.
   Титъ Андр. Будь сдержанъ, Сатурнинъ,-- я возвращу
             Тебѣ сердца согражданъ, пусть бы даже
             Пришлось мнѣ силой этого достичь.
   Бассіанъ. Я чту тебя, Андроникъ; говорю
             Безъ лести такъ и буду чтить до смерти,
             Когда захочешь поддержать мои ты
             Права на тронъ голосованьемъ близкихъ
             Твоихъ друзей. Я буду благодаренъ
             Зато тебѣ навѣкъ; а благодарность
             Считаютъ люди съ сердцемъ величайшей
             Изъ всѣхъ наградъ.
   Титъ Андр.                     Сограждане, и вы,
             Почтенные трибуны! передайте
             Мнѣ ваши голоса на право выбрать
             Властителя. Согласны ль ввѣрить ихъ
             Вы дружески Андронику?
   Трибунъ.                                         Тебѣ
             Въ угоду мы согласны это сдѣлать.
             Почтить готовы мы возвратъ твой славный
             Въ великій Римъ согласьемъ утвердить
             Избранника, какого ты назначишь.
   Титъ Андр. Сердечно благодаренъ я, трибуны,
             За это вамъ,-- и вотъ о чемъ усердно
             Я васъ прошу: владыкой Рима долженъ
             Быть Сатурнинъ, какъ первенецъ того,
             Кто имъ владѣлъ. Онъ озаритъ лучомъ
             Своихъ хорошихъ качествъ Римъ, какъ солнце,
             И подъ его живительнымъ сіяньемъ
             Созрѣетъ плодъ законныхъ вашихъ правъ.
             Когда согласны вы съ моимъ рѣшеньемъ,
             То да почтится Сатурнинъ привѣтомъ:
             "На долго здравъ будь императоръ нашъ!"
   Маркъ Андр. Народъ и мы, патриціи, согласны
             Съ тобою, Титъ. Единодушно всѣ
             Мы признаемъ съ восторгомъ Сатурнина
             Своимъ главой съ привѣтомъ: "будь на долго
             Здравъ императоръ Рима, Сатурнинъ!"

(Продолжительный тушъ).

   Сатурнинъ. Прими мою признательность, Андроникъ,
             За то, что ты такъ честно поддержалъ
             Мои права. Достойно постараюсь
             Тебя за то, повѣрь, я наградить;
             И, чтобъ начать, хочу я возвеличить
             Твой санъ и родъ: пусть будетъ дочь твоя,
             Лавинія, императрицей Рима
             И вмѣстѣ съ тѣмъ владычицей моей.
             Хочу назвать ее моей супругой
             Я тотчасъ же, свершивши въ Пантеонѣ
             Святой обрядъ. Что мнѣ отвѣтишь ты?
             По сердцу ли тебѣ мое рѣшенье?
   Титъ Андр. Почетнѣй для себя не могъ представить
             Я ничего. Теперь же, предъ глазами
             Всѣхъ, здѣсь стоящихъ, я передаю
             Тебѣ мой мечъ, владыкѣ необъятныхъ
             Всѣхъ римскихъ странъ. Тебѣ я посвящаю
             И мой тріумфъ 12) и плѣнниковъ, которыхъ
             Привелъ я въ Римъ. Прими же ихъ, какъ дань,
             Достойную владыки полуміра!
             Къ твоимъ ногамъ я повергаю все,
             Что помогли добыть мнѣ мечъ и храбрость.
   Сатурнинъ. Благодарю, достойный Титъ! Назвать
             Тебя отцомъ моей я долженъ жизни!
             Увидитъ Римъ, какъ высоко горжусь
             Я тѣмъ, что мнѣ ты далъ. Когда же это
             Забуду я, то пусть забудетъ Римъ
             И вѣрность мнѣ!
   Титъ Андр. (Таморѣ). Теперь, царица, ты
             Въ плѣну у цезаря. Съ тобой поступитъ,
             Конечно, онъ, равно какъ и съ твоими,
             Какъ требуетъ твой благородный санъ.
   Сатурнинъ (смотря на Тамору).
             Какъ хороша! Вотъ кто былъ мной бы избранъ,
             Когда бъ я былъ свободенъ избирать!
             (Громко). Разгладь, царица, облако печали,
             Покрывшее чело тебѣ. Хоть случай
             Войны смѣнилъ твое былое счастье
             На горести,-- но вѣрь, что прибыла
             Ты въ Римъ не для обидъ. Съ тобою будутъ
             Здѣсь обращаться, вѣрь мнѣ, какъ съ царицей.
             Не позволяй же мрачному сомнѣнью
             Пугать твоихъ надеждъ. Тотъ, кто тебѣ
             Такъ говоритъ, возвесть вѣдь можетъ въ санъ
             Тебя почетнѣй, чѣмъ царицы готовъ.
             Тебя, Лавинія, конечно, это
             Не огорчитъ.
   Лавинія.                     Нисколько, государь:
             Высокій санъ оправдываетъ въ васъ
             Такую вѣжливость.
   Сатурнинъ.                     Благодарю.
             Теперь идемте, римляне. Рѣшили
             Мы возвратить свободу взятымъ въ плѣнъ
             Безъ выкупа. Пускай провозгласятъ
             Теперь избранье наше громкимъ звукомъ
             Военныхъ трубъ и барабановъ.
   Бассіанъ.                                                   Стой,
             Почтенный Титъ! Узнай, что эта дѣва --
             Моя навѣкъ.

(Схватываетъ Лавгтію).

   Титъ Андр.                     Ты, Бассіанъ, не шутишь?
   Бассіанъ. Нѣтъ, не шучу. Рѣшился твердо я
             Свои права отстаивать хоть силой.
   Маркъ Андр. Suum cuique 13) -- вотъ основа римскихъ
             Священныхъ правъ, а Бассіанъ беретъ
             Свое по всѣмъ правамъ.
   Луцій.                                         И сохранитъ,
             Покуда живъ на свѣтѣ будетъ Луцій!
   Титъ Андр. Бунтовщики! гдѣ цезарева стража?
             Гдѣ, гдѣ она? Измѣна, повелитель!
             Лавинія похищена твоя!
   Сатурнинъ.                               Кѣмъ? Говори!
   Бассіанъ. Тѣмъ, кто имѣетъ право
             Свою невѣсту отстоять, хотя бы
             Возсталъ весь міръ.

(Маркъ Андроникъ и Бассіанъ уводятъ Лавинію).

   Муцій.                               Скорѣй, спѣшите, братья,
             Чтобъ имъ помочь увесть ее, а я
             Постерегу съ мечомъ пока у двери.

(Луцій, Квинтъ и Марцій уходятъ).

   Титъ Андр. За мной идите, государь; я тотчасъ
             Ее верну.
   Муцій.           Ты не пройдешь, отецъ!
   Титъ Андр. Мальчишка дерзкій! Смѣешь заграждать
             Ты мнѣ дорогу въ Римъ!

(Закалываетъ Муція).

   Муцій.                                         Луцій, Луцій!..
             Ко мнѣ на помощь!

(Возвращается Луцій).

   Луцій.                               О отецъ! какъ страшенъ
             Поступокъ твой!-- убилъ ты въ гнѣвѣ сына.
   Титъ Андр. Онъ мнѣ не сынъ! Равно ни ты ни всѣ вы
             Не дѣти мнѣ! Не смѣли бъ опозорить
             Меня такъ сыновья мои! Отдай
             Сейчасъ сестру властителю, измѣнникъ!
   Луцій. Отдамъ ее я мертвою, живой же
             Чужую онъ невѣсту не возьметъ.

(Луцій уходитъ).

   Сатурнинъ. Тс... тише, Титъ! Теперь самъ императоръ
             Тебѣ объявитъ громко, что не нужны
             Ему ни ты, ни дочь твоя, ни весь твой
             Надменный родъ. Простить бы могъ я разъ
             Насмѣшнику, рѣшившемуся дерзко
             Меня задѣть, но сыновьямъ твоимъ
             Прощенья нѣтъ! Я вижу, сговорились
             Коварно вы, чтобъ осмѣять меня!
             Иль не нашли иной вы въ Римѣ цѣли
             Для вашихъ дерзкихъ выходокъ, и долженъ
             Стать ею Сатурнинъ? Звучитъ такой
             Поступокъ въ тонъ съ надменнымъ самохвальствомъ
             Твоимъ, когда ты дерзко смѣлъ сказать,
             Что вынищилъ я у тебя корону.
   Титъ Андр. И ты такимъ чудовищнымъ упрекомъ
             Клеймишь меня?..
   Сатурнинъ.                     Иди своей дорогой
             И дальше такъ. Пускай беретъ твою
             Пустую куклу этотъ глупый гаеръ,
             Что вздумалъ за нее свой вынуть мечъ!
             Достойнаго ты въ немъ находишь зятя,
             Чтобы съ толпой крамольныхъ сыновей
             Мутить покой и сѣять распри въ Римѣ.
   Титъ Андр. Вонзаетъ ножъ мнѣ въ сердце эта рѣчь.
   Сатурнинъ (Таморѣ). Что жъ до тебя, прелестная царица*
             Чья красота на столько жъ превосходитъ
             Красавицъ римскихъ всѣхъ, на сколько лучше
             Фебея нимфъ своихъ, то знай, что если
             Захочешь только ты, то объявлю
             Тебя моей невѣстой я! Царицей
             Ты будешь въ славномъ Римѣ. Отвѣчай же,
             Царица готовъ, мнѣ: любъ выборъ мой
             Тебѣ иль нѣтъ? А я клянусь богами,
             Что и жрецы, и свѣчи, и вода --
             Все, словомъ, что потребно для обряда,
             Ждетъ въ храмѣ насъ, чтобъ Гименей зажегъ
             Намъ свой огонь. Я не вернусь домой
             И не пройду по улицамъ столицы,
             Какъ подъ условьемъ, что пройдетъ объ руку
             Со мной невѣста, ставшая женой.
   Тамора. Клянусь и я, что если Сатурнинъ
             Такъ возвеличилъ готскую царицу,
             То въ ней найдетъ покорную рабу онъ
             И няньку-мать для юности своей 14).
   Сатурнинъ. Такъ въ Пантеонъ! Идите также вы
             За нами вслѣдъ, патриціи. Должны
             Сопроводить вы цезаря съ его
             Прекрасною невѣстой, чье злосчастье
             При помощи небесъ онъ превратить
             Успѣлъ въ добре 15). Свершимъ сегодня жъ мы
             Обрядъ священный бракосочетанья.

(Уходятъ Сатурнинъ со свитой, Тамора, ея сыновья, Аарснъ и готы).

   Титъ Андр. Меня не звалъ итти онъ за невѣстой!
             Случалось ли когда-нибудь, чтобъ Титъ
             Былъ презрѣнъ такъ? Оставленъ одинокимъ
             И удрученъ подъ гнетомъ злыхъ обидъ?

(Возвращаются Маркъ Андроникъ, Луцій, Квинтъ и Марцій).

   Маркъ Андр. Подумай, Титъ, что сдѣлалъ ты!-- въ припадкѣ-
             Горячности убилъ родного сына!
   Титъ Андр. Молчи, трибунъ безумный! Не хочу
             Считать его я сыномъ! Мнѣ чужіе --
             И ты и вы -- участники поступка,
             Покрывшаго меня навѣкъ стыдомъ!
             Презрѣнный братъ, безсовѣстные дѣти!..
   Луцій. Позволь же намъ по крайней мѣрѣ честно
             Предать его землѣ. Пусть ляжетъ Муцій
             Въ одной могилѣ съ братьями.
   Титъ Андр.                                         Прочь съ глазъ,
             Измѣнники! Не будетъ погребенъ
             Онъ въ гробѣ славномъ этомъ! Существуетъ
             Пятьсотъ ужъ лѣтъ достойный мавзолей,
             Великолѣпно мной возобновленный;
             По въ немъ пріютъ лишь воинамъ, сраженнымъ
             За честь родной страны, героямъ Рима!
             Не мѣсто здѣсь убитымъ въ буйныхъ дракахъ!
             Зарытъ онъ будетъ, гдѣ хотите вы,
             Но лишь не здѣсь.
   Маркъ Андр.                     Ты судишь нечестиво:
             Племянникъ Муцій славными дѣлами
             Самъ говоритъ за честь свою. Онъ долженъ
             Найти покой близъ братьевъ.
   Квинтъ и Марцій. И найдетъ,
             Иль мы за нимъ послѣдуемъ и сами.
   Титъ Андр. Найдетъ! Кто смѣлъ сказать такое слово?
   Квинтъ. Тотъ, кто мечомъ его вездѣ поддержитъ,
             Но лишь не здѣсь 16).
   Титъ Андр. Какъ!-- мнѣ на зло ты хочешь
             Его похоронить?
   Маркъ Андр.                     Нѣтъ, честный Титъ,--
             Онъ хочетъ умолить тебя лишь съ нами
             Похоронить, какъ слѣдуетъ, съ почетомъ
             Останки Муція.
   Титъ Андр.                     Ты первый, Маркъ,
             Сбилъ гребень честной славы съ моего
             Нашлемника! Съ толпой мальчишекъ этихъ
             Мою сразилъ ты честь! Врагами васъ
             Считаю я! Идите жъ прочь, идите!..
   Марцій. Онъ внѣ себя;-- оставимте его.
   Квинтъ. Я не уйду, пока не будетъ Муцій
             Схороненъ здѣсь.

(Маркъ Андроникъ и сыновья Тита становятся на колѣни).

   Маркъ Андр.                     Природа говоритъ
             Тебѣ, братъ, этимъ именемъ.
   Квинтъ.                                         И имъ же
             Съ мольбой взываетъ скорбною къ отцу!
   Титъ Андр. Молчи хоть ты, иначе будетъ худо!
   Маркъ Андр. Титъ! добрый Титъ! Вѣдь половина ты
             Моей души.
   Луцій.                     Душа и плоть ты наша...
   Маркъ Андр. Позволь, чтобъ брать твой честно схоронилъ
             Племянника въ семейномъ гробѣ машемъ,
             Пріютѣ славныхъ дѣлъ! Вѣдь спасъ онъ честь
             Лавиніи! Ты -- римлянинъ, такъ будь же
             И сердцемъ имъ -- не варваромъ! Припомни,
             Что схороненъ былъ греками Аяксъ,
             Себя убившій самъ. Улиссъ разумно
             Ихъ убѣдилъ свершить надъ нимъ обрядъ.
             Не допусти же, чтобъ и юный Муцій,
             Твоя былая радость, былъ лишенъ
             Пріюта въ отчемъ домѣ.
   Титъ Андр.                               Встань съ колѣнъ,
             Прошу, братъ Маркъ. Не зналъ во всей я жизни
             Дня горестнѣй! Дѣтьми былъ обезчещенъ
             Предъ Римомъ я! Берите, хороните
             Его, какъ сами знаете, да кстати
             Заройте съ нимъ въ могилу и меня!..

(Муція вносятъ въ склепъ).

   Луцій. Покойся мирно, Муцій, средь друзей;
             А мы межъ тѣмъ трофеями украсимъ
             Твой славный гробъ.
   Всѣ.                                         Не лей никто надъ нимъ
             Слезъ горести: умершій за добро
             Живетъ вовѣки подъ покровомъ славы.
   Титъ Андр. Теперь, любезный братъ, поговоримъ
             О чемъ-нибудь другомъ, чтобъ хоть на время
             Забыть терзанье горя. Какъ случилось,
             Что удалось царицѣ хитрой готовъ
             Здѣсь возвеличить такъ себя?
   Маркъ Андр.                                         Не знаю.
             Могу сказать лишь только я, что это
             Ей удалось, а чѣмъ -- то знаетъ небо!
             Во всякомъ, впрочемъ, случаѣ я склоненъ
             Предполагать, что тотъ, кто былъ причиной
             Ея прибытья въ Римъ, сыгралъ при этомъ
             Ей въ руку хорошо и будетъ ею
             Вознагражденъ.

(Трубы. Входятъ съ одной стороны Сатурнинъ со свитой, Тамора, Деметрій, Хиронъ и Ааронъ; съ другой -- Бассіанъ, Лавинія и другіе).

   Сатурнинъ.                     Успѣлъ ты, Бассіанъ,
             Взять, что хотѣлъ. Пошли тебѣ судьба
             Премного благъ съ прелестною женою,
   Бассіанъ. Тебѣ жъ съ твоей. Распространяться больше
             Съ желаньями не стану я и прямо
             Съ тобой прощусь.
   Сатурнинъ.                     Измѣнникъ! Если есть
             Еще законы въ Римѣ, или сила
             Въ моихъ рукахъ,-- заплатишь дорогой
             Цѣною ты за дерзкій твой поступокъ.
   Бассіанъ. Ты дерзостью зовешь, что взялъ свое
             По праву я: вступился за невѣсту,
             Мнѣ ставшую женой теперь! Пускай
             Рѣшаютъ дѣло, какъ хотятъ законы,
             Мое жъ добро теперь въ моихъ рукахъ.
   Сатурнинъ. Чрезчуръ ты дерзокъ въ разговорѣ съ нами.
             Но поживемъ -- увидимъ, чья возьметъ!
   Бассіанъ. За то, что сдѣлалъ я, готовъ отвѣтить
             Я головой; но вотъ что мнѣ велитъ
             Сказать мой долгъ: клянусь я всѣмъ, чѣмъ Риму
             Обязанъ я -- неправо оскорбилъ
             Ты доблестнаго Тита! Онъ, горя
             Желаньемъ услужить тебѣ возвратомъ
             Лавиніи, убилъ въ негодованьи
             Изъ-за тебя вѣдь собственнаго сына.
             Такъ будь же добръ и милостивъ къ тому,
             Кто былъ всегда отцомъ и вѣрнымъ другомъ
             Тебѣ и Риму.
   Титъ Андр.           Мнѣ твоей защиты
             Не нужно, Бассіанъ. Я обезчещенъ
             Тобою и дѣтьми 17). Что жъ до того,
             Какъ чтилъ всегда я Сатурнина, могутъ
             Сказать предъ всѣми Римъ и небеса.
   Тамора (Сатурнину). Супругъ мой добрый! если заслужила
             Я милость -предъ тобой, то разрѣши
             Вступиться мнѣ за всѣхъ безъ исключенья.
             Забудь то, что случилось, навсегда!
   Сатурнинъ. Какъ, милый другъ?-- я оскорбленъ публично,
             И хочешь ты, чтобъ я не отомстилъ?
   Тамора. Нѣтъ, нѣтъ, не то! Клянусь богами Рима,
             Я не хочу твою унизить честь;
             Но за невинность доблестнаго Тита
             Тебѣ я честью поклянусь своей!
             Онъ доказалъ своимъ вѣдь ярымъ гнѣвомъ,
             Что не виновенъ предъ тобой ни въ чемъ.
             А потому не будь съ нимъ слишкомъ строгимъ!
             Изъ-за пустыхъ, напрасныхъ подозрѣній
             Терять не должно преданныхъ друзей.
             Не оскорбляй же гнѣвнымъ взоромъ сердце
             Того, кто радъ все сдѣлать для тебя.
             (Тихо). Исполни все, какъ я сказала! Долженъ
             Ты скрыть вражду и ненависть въ душѣ!
             Не забывай: вѣдь на престолъ едва ты
             Успѣлъ вступить! Что жъ будетъ, если вдругъ
             Патриціи и весь народъ, раздумавъ,
             Заступятся за Тита всей толпой?
             Вашъ Римъ привыкъ считать неблагодарность
             Большимъ грѣхомъ, а потому и ты
             Рискуешь быть низвергнутымъ съ престола,
             Когда винить въ ней вздумаютъ тебя!
             Послушайся жъ и предоставь окончить
             Все дѣло мнѣ. Найду, повѣрь, я средство
             Стереть съ земли весь ихъ презрѣнный родъ --
             И старика и сыновей коварныхъ,
             Чьей адской злостью умерщвленъ мой сынъ.
             Сумѣю я имъ показать, что значитъ,
             Когда, склонясь предъ подлою толпой,
             На улицѣ, молила я напрасно
             О милости! (Громко). Такъ будь же добръ, супругъ мой,
             И старцу руку помощи простри!
             Привѣтной ласки оживи въ немъ сердце,
             Разбитое суровостью твоей.
   Сатурнинъ. Встань, Титъ,-- мой гнѣвъ смягченъ мольбой царицы.
   Тит. Андр. Благодарю, великій государь.
             Влилъ жизнь въ меня своей ты лаской снова.
   Тамора. Ты знаешь, Титъ, что, принятая въ Римѣ,
             Слилась я съ кровью римскою своей *8),
             И потому, ставъ римлянкой, должна я
             Служить благимъ совѣтомъ на добро
             Властителю. Потухнетъ пусть навѣки
             Огонь вражды. Устроивъ примиренье
             Друзей съ великимъ цезаремъ, я гордо
             Хочу сказать, что это было дѣломъ
             Моей руки. Я поручилась также
             И на тебя, достойный Бассіанъ,
             Что будешь ты вести себя скромнѣе.
             Равно бояться больше нѣтъ причинъ
             Лавиніи, ни прочимъ всѣмъ. Склонитесь
             Покорно всѣ предъ цезаремъ съ мольбой
             О милости.
   Луцій.                     Исполнимъ и клянемся,
             Что всѣ старались мы по мѣрѣ силъ
             Быть кроткими, и что лишь наша честь
             Да честь сестры невольно привели
             Насъ къ нашему поступку.
   Маркъ Андр.                               Въ томъ же самомъ
             Клянусь и я.
   Сатурнинъ.           Довольно; больше слушать
             Не буду я.
   Тамора.                     Нѣтъ, императоръ, нѣтъ!
             Всѣ стать должны друзьями. Предъ тобою
             Склонились Маркъ Андроникъ и его
             Племянники. Обязанъ даровать
             Ты милость имъ; я не хочу отказа.
   Сатурнинъ. Маркъ! ради брата и тебя, а также
             Во имя просьбъ возлюбленной царицы,
             Я соглашаюсь извинить поступокъ
             И дерзкихъ этихъ юношей. (Лавинги). Хотя
             Пренебрегла, Лавинія, ты мною,
             Какъ презрѣннымъ рабомъ, но удалось,
             На счастье, мнѣ найти себѣ подругу,
             И клятву далъ я не уйти изъ храма
             Холостякомъ. Идемте жъ. Если дворъ
             Мой можетъ помѣстить двухъ новобрачныхъ,
             То будутъ въ немъ желанными гостями
             И ты и всѣ твои. Пусть будетъ этотъ
             .Прекрасный день счастливымъ днемъ любви.
   Тит. Андр. А завтра, если пожелаетъ цезарь,
             Устроимъ мы веселую охоту
             На ланей и пантеръ. Пусть лай собакъ
             И звукъ роговъ отвѣтитъ звонкимъ эхомъ
             На громкій нашъ привѣтъ ему: bonjour 19).

(Трубы. Всѣ уходятъ).

   

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА 1-я.

Тамъ же. Передъ дворцомъ.

(Входитъ Ааронъ).

   Ааронъ. Ну, вотъ теперь Тамора взобралась
             На самый верхъ Олимпа. Не страшны
             Удары ей судьбы. Сидя на выси,
             Презрѣть она спокойно можетъ взрывы
             Громовыхъ стрѣлъ. Безвреденъ для нея
             Ядъ злобной, блѣдной зависти. Какъ солнце,
             Когда оно, привѣтствуя лучами
             Наставшій день, златитъ равнину водъ
             И, протекая въ свѣтлой колесницѣ
             Весь зодіакъ, скользитъ по гребнямъ горъ --
             Такъ и она умомъ своимъ успѣла 20)
             Достичь того, что высшіе земли
             И даже добродѣтель раболѣпно
             Дрожатъ передъ нахмуренною складкой
             Ея бровей. Возстань же, Ааронъ!
             Рискни возвысить дерзкія желанья
             Во слѣдъ судьбѣ владычицы твоей!--
             Владычицы, которую держалъ
             Ты плѣнницей въ оковахъ пылкой страсти,
             Прикованной цѣпями крѣпче тѣхъ,
             Какими былъ къ суровому Кавказу
             Привязанъ въ дни былые Прометей!
             Прочь рабскій духъ и низменныя мысли!
             Когда служить императрицѣ новой
             И стану я, то золотымъ путемъ
             Пойду за ней! Служить?-- нѣтъ, не служить!
             Дѣлить съ ней власть, съ Семирамидой новой,
             Съ сиреной водъ, предъ чьей могучей властью
             Палъ Сатурнинъ,-- вотъ гдѣ судьба моя!
             Падутъ и власть и мощь былыя Рима
             Предъ ней во прахъ. Но, чу! что тамъ за шумъ?

(Входятъ Деметрій и Хиронъ).

   Деметрій. Хиронъ! ты слишкомъ молодъ! Ну, тебѣ ли
             Вообразить, что можешь ты добиться
             Того, чѣмъ я, быть-можетъ, ужъ почтенъ.
   Хиронъ. А ты чрезчуръ воображаешь много
             Ужъ о себѣ. Ты хвастовствомъ своимъ
             Не страшенъ мнѣ. Вѣдь старшинство двухъ-трехъ
             Ничтожныхъ лѣтъ не сдѣлаетъ меня
             Красивѣе или тебя счастливѣй.
             И я, повѣрь, не менѣе тебя
             Способенъ заслужить благоволенье
             Той, чья любовь мнѣ дорога. Мечомъ
             Я это докажу тебѣ! Онъ храбро
             Сумѣетъ отстоять мою любовь
             Къ Лавиніи.
   Ааронъ.                     Эй, палокъ! палокъ 21)! Что вы?
             Сошли съ ума? Иль не живется въ мирѣ
             Влюбившимся?
   Деметрій.                     Мальчишка! Если мать
             По глупости позволила тебѣ
             Привѣсить мечъ къ бедру, такъ этимъ ты
             Готовъ ужъ и расхвастаться! Грозить
             Задумалъ имъ и близкимъ? Полно, полно!
             Спрячь мечъ въ ножны, пока не научился
             Владѣть, какъ должно, имъ.
   Хиронъ.                                         Я покажу
             Тебѣ и не учась еще, что сдѣлать
             Могу я имъ.
   Деметрій. Неужто? Ай да мальчикъ!

(Выхватываютъ мечи).

   Ааронъ. Ну, ну! сошли съ ума вы? Предъ дворцомъ
             Затѣяли здѣсь драку, на глазахъ
             У первыхъ встрѣчныхъ. Знаю хорошо вѣдь
             Я, изъ чего сцѣпились вы. Мильона
             Я не взялъ бы за то, чтобы открылась
             Причина вашей ссоры тѣмъ, кто вызвалъ
             Васъ на нее. А ваша мать дала
             И больше бы, чтобъ избѣжать позора,
             Какимъ грозитъ ей вашъ безумный споръ.
             Обоимъ стыдъ! Смиритесь! перестаньте!
   Деметрій. Прочь! Не смирюсь, покамѣстъ не воткну
             Въ него мой мечъ и не вобью обратно
             Ему я въ горло дерзкихъ словъ, какими
             Онъ смѣлъ меня задѣть.
   Хиронъ.                                         Ну, ну -- готовъ я!
             Готовъ на все. Трусъ подлый! языкомъ
             Грозишь вѣдь ты, а какъ дойдетъ до драки,
             Такъ не сумѣешь сдѣлать ничего.
   Ааронъ. Назадъ!-- ни съ мѣста! Божествами готовъ
             Я поклянусь, что сгубите себя
             И насъ вы всѣхъ дурацкой этой ссорой,
             Подумайте! да развѣ можно дерзко
             Такъ посягать на право высшихъ лицъ?
             Иль сдѣлалась Лавинія для васъ
             Развратницей? иль Бассіанъ сталъ низокъ
             Ужъ до того, что не отмститъ жестоко
             За выходку такую противъ той,
             Въ комъ счастье и любовь его? Умнѣе
             Вамъ надо быть! Вѣдь и царица тоже
             Не будетъ благодарна вамъ, узнавши,
             Какую блажь затѣяли вы здѣсь.
   Хиронъ. Пусть узнаетъ о томъ хоть цѣлый свѣтъ.
             Лавинію люблю я больше свѣта.
   Деметрій. Свою любовь совѣтую тебѣ
             Я отнести въ мѣстечко поскромнѣе;
             Лавинія же -- цѣль, къ которой стремится
             Твой старшій братъ.
   Ааронъ.                               Рехнулись оба вы.
             Иль вы забыли, какъ задорно чутки
             Къ дѣламъ такимъ всѣ римляне? Въ любви
             Не становись никто имъ на дорогѣ.
             Себѣ свернете головы вы только,
             Затѣявъ эту глупость.
   Хиронъ.                               Пусть грозитъ
             Мнѣ смерть хоть сотни разъ, лишь бы добиться
             Чего хочу.
   Ааронъ.                     Добиться? Чѣмъ и какъ?
   Деметрій. Что жъ ты нашелъ тутъ страннаго? Она
             Вѣдь женщина,-- за нею, значитъ, можно
             Ухаживать; а можно это -- можно
             И взять ее. Но такъ какъ, сверхъ того,
             Она еще Лавинія -- то кто жъ
             Въ нее не влюбится? Э! полно, полно!
             Вѣдь спитъ же ночью мельникъ и не видитъ,
             Какъ черезъ край колесъ его спокойно
             Бѣжитъ вода 22). Отъ початаго хлѣба
             Всегда отрѣзать можно ломотокъ.
             Пусть Бассіанъ братъ римскаго владыки;
             Но вѣдь Вулкановъ головной уборъ
             Носить случалось людямъ и почище!
   Ааронъ (тихо). Вѣдь щеголяетъ въ немъ и Сатурнинъ.
   Деметрій. Такъ почему жъ тому, кто смѣлъ и ловокъ
             Въ такихъ дѣлахъ и въ добрый часъ умѣетъ
             Ввернуть словцо иль подойти съ подаркомъ,
             Не попытать достигнуть своего?
             Вѣдь ты видалъ, какъ подъ носомъ лѣсничихъ
             Тишкомъ п

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ

В. ШЕКСПИРА

ВЪ ПРОЗѢ И СТИХАХЪ

ПЕРЕВЕЛЪ П. А. КАНШИНЪ.

Томъ восьмой.

1) Два Веронца. 2) Король Генрихъ VIII. 3) Титъ Андроникъ. 4) Сонеты.

БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНІЕ

КЪ ЖУРНАЛУ

"ЖИВОПИСНОЕ ОБОЗРѢНІЕ"

за 1893 ГОДЪ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

ИЗДАНІЕ С. ДОБРОДѢЕВА.

1893.

  

ТИТЪ АНДРОНИКЪ.

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА.

   Сатурнинъ, сынъ послѣдняго римскаго императора.
   Бассіанъ, братъ Сатурнина.
   Титъ Андроникъ, благородный римлянинъ.
   Маркъ Андроникъ, братъ Тита.
   Луцій, Квинтъ, Муцій -- сыновья Тита Андроника.
   Марцій.
   Юный Луцій, мальчикъ, сынъ Луція.
   Публій, сынъ Марка Андроника.
   Эмилій, благородный римлянинъ
   Аларбъ, Деметрій, Хиронъ -- сыновья Таморы.
   Ааронъ, мавръ.
   Вождь, трибунъ, вѣстникъ, клоунъ; римляне.
   Готы и римляне. Тамора, царица готовъ.
   Лавинія, дочь Тита Андроника.
   Кормилица и черный ребенокъ.
   Родственники Тита, трибуны, сенаторы, вожди, воины и служители.
  

Мѣсто: Римъ и окрестности Рима.

  

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Римъ.

Трубы. Трибуны и сенаторы наверху; входятъ: съ одной стороны, Сатурнинъ и его приверженцы; съ другой -- Бассіанъ и его приверженцы. Развѣвающіяся знамена. Барабанный бой.

  
   Сатурнинъ. Благородные патриціи, покровители моего права, вступитесь съ оружіемъ въ рукахъ за справедливость моего дѣла; а вы, сограждане, мои дорогіе приверженцы, заступитесь вашими мечами за мое наслѣдіе. Я -- старшій сынъ того, кто послѣднимъ носилъ императорскій вѣнецъ Рима; оживите-же во мнѣ достоинства моего отца и не оскорбляйте мое старшинство несправедливостью.
   Бассіанъ. Римляне, друзья, приверженцы, послѣдователи, если когда-либо Бассіанъ, сынъ цезаря,былъ любезенъ очамъ царственнаго Рима, охраняйте этотъ входъ въ Капитолій и не потерпите, чтобы безчестіе приблизилось къ императорскому трону, посвященному добродѣтели, справедливости, умѣренности и благородству; сдѣлайте такъ, чтобы заслуги озарились справедливымъ избраніемъ, и вступите, римляне, въ борьбу за свободу вашего выбора.
  

Въ верхней части сцены появляется Маркъ Андроникъ, съ короной въ рукѣ.

  
   Маркъ. Принцы, съ помощью партіи и вашихъ друзей, честолюбиво добивающіеся власти и имперіи, знайте, что римскій народъ, котораго представителями мы здѣсь являемся, единогласно избралъ въ римскіе императоры Андроника, названнаго Піемъза многочисленныя и великія заслуги Риму. Болѣе храбраго и благороднаго человѣка въ стѣнахъ города -- нѣтъ. Онъ призванъ сюда сенатомъ съ мѣста трудныхъ войнъ противъ варварскихъ готовъ, послѣ того, какъ онъ, вмѣстѣ съ своими сыновьями, ужасомъ нашихъ враговъ, покорилъ сильный народъ, привыкшій къ оружію. Прошло десять лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ въ первый разъ онъ взялъ на себя защиту Рима и покаралъ оружіемъ гордыню нашихъ враговъ; пять разъ возвращался онъ въ Римъ окровавленнымъ, съ своими доблестными сыновьями въ гробахъ, и теперь, наконецъ, обремененный добычей славы, возвращается въ Римъ добрый Андроникъ, славный Титъ, въ разцвѣтѣ своей славы. Умоляемъ васъ честью имени того, котораго теперь вы хотите достойно замѣнить, во имя правъ сената и Капитолія, которые, какъ вы утверждаете, цѣните и почитаете,-- удалитесь, положите оружіе, распустите вашихъ приверженцевъ и, какъ подобаетъ просителямъ, защищайте ваши права съ миромъ и смиреніемъ.
   Сатурнинъ. Какъ успокаиваетъ мои мысли прекрасная рѣчь трибуна!
   Бассіанъ. Маркъ Андроникъ, я вѣрю твоей прямотѣ и твоей честности, и я такъ люблю и уважаю тебя и твоего благороднаго брата Тита и его сыновей и ту, передъ которой смиряются мои мысли, прекрасную Лавинію, богатое украшеніе Рима, что я сейчасъ-же распущу моихъ вѣрныхъ друзей и довѣрю мое дѣло моему счастію и расположенію народа, чтобы они были взвѣшены навѣсахъ {Приверженцы Бассіана уходятъ).
   Сатурнинъ. Друзья, столь ревностно заступившіеся за мои права, благодарю васъ всѣхъ и распускаю васъ и довѣряю самого себя, мою личность и мое дѣло любви и благорасположенію моей страны. (Приверженцы Сатурнина уходятъ). Римъ, будь такъ же справедливъ и благорасположенъ ко мнѣ, какъ я довѣрчивъ и почтителенъ къ тебѣ. Откройте ворота и впустите меня.
   Бассіанъ. Трибуны, и меня также, бѣднаго соискателя!
  

Бассіанъ и Сатурниъ входятъ въ Сенатъ и Капитолій.

  

СЦЕНА II.

Тамъ же.

Входятъ: Вождь и другіе.

  
   Вождь. Римляне, дайте дорогу! Добрый Андроникъ, покровитель добродѣтели, лучшій воитель Рима, побѣдоносный въ битвахъ, въ которыхъ онъ участвовалъ съ честью и славой, возвратился съ мѣста, очерченнаго его мечемъ, и привелъ къ ярму враговъ Рима.
  

Звуки барабановъ и трубъ. Входятъ два сына Тита; за ними люди, несущіе гробъ, покрытый чернымъ. За гробомъ Титъ Андроникъ; потомъ Тамора съ Аларбомъ, Хирономъ, Деметріемъ, Аарономъ и другими плѣнными готами; воины и народъ. Гробъ опускаютъ на землю.

  
   Титъ. Привѣтъ тебѣ, Римъ побѣдоносный, хотя и въ одеждѣ печали! Подобно судну, которое, освободившись отъ своего груза, возвращается съ драгоцѣнной поклажей въ заливъ, гдѣ оно передъ тѣмъ подняло якорь,-- такъ и Андроникъ, увѣнчанный лаврами, возвращается привѣтствовать свою страну своими слезами,-- слезами истинной радости, что возвратился въ Римъ. О, ты, великій защитникъ этого Капитолія, присутствуй милостиво на предстоящемъ намъ обрядѣ! Римляне, изъ двадцати-пяти доблестныхъ сыновъ, половины того числа, которыхъ имѣлъ царь Пріамъ,-- смотрите на бѣдные остатки живыхъ и мертвыхъ! Тѣхъ, которые остались въ живыхъ, да наградитъ Римъ своей любовью; а тѣхъ, которыхъ я веду къ ихъ послѣднему жилищу,-- могилой среди ихъ предковъ. Здѣсь готы позволили мнѣ положить мой мечъ. Титъ, жестокій, равнодушный къ своимъ, зачѣмъ допускаешь ты, чтобы твои сыновья, еще непогребенные, блуждали по страшному берегу Стикса? Кладите ихъ рядомъ съ ихъ братьями (Склепъ Андрониковъ отворяютъ). Примите тамъ безмолвный привѣтъ, какъ подобаетъ мертвымъ, и спите въ мирѣ, умерщвленные въ войнахъ за родину! О, священное вмѣстилище всѣхъ моихъ радостей, прекрасное жилище добродѣтели и благородства, сколько моихъ сыновей ты уже взяло, съ тѣмъ, чтобы никогда больше не возвратить ихъ мнѣ!
   Луцій. Дай намъ знатнѣйшаго изъ готскихъ плѣнниковъ, чтобы мы изрубили его члены и на кострѣ принесли въ жертву его тѣло ad manes fratrum, передъ этой земной темницей ихъ костей, такъ чтобъ ихъ тѣни успокоились и чтобы ихъ призраки не тревожили насъ на землѣ.
   Титъ. Отдаю вамъ этого, благороднѣйшаго изъ тѣхъ, которые остались въ живыхъ, старшаго сына этой несчастной царицы.
   Тамора. Остановитесь, римскіе братья! Великодушный побѣдитель, побѣдоносный Титъ, сжалься надъ слезами, проливаемыми мною, слезами матери, обожающей своего сына; и если когда либо твои сыновья были тебѣ дороги, подумай, что и мнѣ мой сынъ также дорогъ. Развѣ недостаточно того, что мы приведены въ Римъ съ тѣмъ, чтобы украсить твой тріумфъ и возвращеніе, поверженные въ рабство тебѣ и отданные твоему римскому ярму? Должны-ли мои сыновья быть умерщвленными на улицахъ за то, что они доблестно защищали свое отечество? О, если сражаться за властителя и государство ты считаешь священнымъ долгомъ, то это -- священный долгъ и для нихъ! Андроникъ, не пятнай твоей могилы кровью. Хочешь уподобиться богамъ? Ты уподобишься имъ будучи милосерднымъ. Сладостное милосердіе -- истинный признакъ благородства! Трижды благородный Титъ, пощади моего перворожденнаго сына!
   Титъ. Воздержись, царица, и прости меня. Вотъ живые братья тѣхъ, которыхъ вы, готы, видѣли мертвыми: для своихъ умерщвленныхъ братьевъ они благочестиво требуютъ жертвы! На это обреченъ твой сынъ, и онъ долженъ умереть, чтобы успокоить рыдающія тѣни тѣхъ, которыхъ ужь нѣтъ.
   Луцій. Выступайте съ нимъ впередъ! Разведите большой огонь, и нашими мечами на самомъ кострѣ будемъ рубить его члены, пока они совершенно не будутъ уничтожены. (Уходятъ съ Аларбомъ: Луцій, Квинтъ, Марцій и Муцій).
   Тамора. О жестокій, нечестивый обычай!
   Хиронъ. Бывала-ли когда-либо Скиѳія хоть наполовину столь варварской?
   Деметрій. Не сравнивай Скиѳію съ честолюбивымъ Римомъ. Аларбъ успокоится, а мы остаемся въ живыхъ, чтобы трепетать подъ грозными взглядами Тита. И такъ, царица, будь тверже, но и надѣйся также, что тѣ-же самые боги, которые царицу Трои вооружили возможностью жестоко отомстить Ѳракійскому тирану въ его шатрѣ, помогутъ и Таморѣ, царицѣ готовъ (когда готы были готами, а Таыора была царицей), отомстить ея врагамъ эти кровавыя оскорбленія.
  

Возвращаются: Луцій, Квинтъ, Марцій и Муцій съ окровавленными мечами въ рукахъ.

  
   Луцій. Взгляни, отецъ и повелитель, какъ мы выполнили нашъ римскій обычай. Члены Аларба разрублены и его внутренности питаютъ жертвенное пламя, котораго дымъ, точно ѳиміамъ, возносится къ небу. Намъ остается только похоронить нашихъ братьевъ и громомъ трубъ и барабановъ привѣтствовать ихъ въ Римѣ.
   Титъ. Да будетъ такъ! Андроникъ обратится къ ихъ душамъ съ послѣднимъ прощаніемъ.
  

Трубы; гробъ вносятъ въ склепъ.

  
   Въ мирѣ и почетѣ покойтесь здѣсь, сыны мои, достойнѣйшіе жители Рима, покойтесь здѣсь безмятежнымъ сномъ, въ полной безопасности отъ всѣхъ мірскихъ случайностей и несчастій! Здѣсь не подстерегаетъ измѣна, здѣсь зависть не раздувается, здѣсь не ростетъ проклятая вражда, здѣсь нѣтъ бурь, нѣтъ шума, здѣсь -- одно лишь молчаніе и вѣчный сонъ. Въ мирѣ и почести покойтесь, сыны мои!
  

Входитъ Лавинія.

  
   Лавинія. Въ мирѣ и почетѣ пусть долгіе годы живетъ доблестный Титъ! Мой благородный повелитель и отецъ, живи въ славѣ! Смотри! На эту могилу для погребенія моихъ братьевъ я приношу должную дань слезами и преклоняю передъ тобой колѣна, проливая на землю слезы радости, привѣтствуя твое возвращеніе въ Римъ. О, благослови меня теперь твоей побѣдоносной рукой, счастію которой рукоплещутъ лучшіе граждане Рима.
   Титъ. Кроткій Римъ, сохранившій съ такой любовью поддержку моей старости, чтобы радовать мое сердце! Лавинія, живи, переживи дни твоего отца, и да переживетъ твоя добродѣтель вѣчность славы!
  

Входятъ: Маркъ Андроникъ, Сатурнинъ, Бассіанъ и другіе.

  
   Маркъ. Да здравствуетъ нашъ повелитель Титъ, любимѣйшій мой братъ, столь любезный взорамъ Рима побѣдоносецъ!
   Титъ. Благодарю тебя, дорогой трибунъ, мой благородный братъ Маркъ.
   Маркъ. И васъ также, племянники, мы привѣтствуемъ послѣ столъ успѣшной войны, вы -- оставшіеся въ живыхъ, и вы -- уснувшіе во славѣ. Доблестные вельможи, ваше счастіе во всемъ одинаково, вы, которые обнажили за свою родину ваши мечи! Но истинное торжество, доставляемое этимъ погребальнымъ обрядомъ, оно доводитъ до счастія Солона! Ибо они торжествуютъ надъ всѣми случайностями на ложѣ чести. Титъ Андроникъ, римскій народъ, котораго ты всегда былъ вѣрнымъ другомъ, посылаетъ тебѣ черезъ меня, его трибуна и уполномоченнаго, этотъ паліумъ, бѣлый и ничѣмъ незапятнанный, и назначаетъ тебя въ избираемые на царство, вмѣстѣ съ сыновьями послѣдняго покойнаго императора. Будь же candidate, возложи на себя его и помоги дать главу обезглавленному Риму.
   Титъ. Этому славному тѣлу нужна голова получше той которая дрожитъ отъ старости и слабости. Зачѣмъ надѣвать мнѣ это одѣяніе и смущать васъ? Быть съ возгласами избраннымъ сегодня, а завтра сложить управленіе, оставляя жизнь, и оставить вамъ всѣмъ новыя заботы? Римъ, я былъ твоимъ воиномъ сорокъ лѣтъ; съ великимъ счастіемъ управлялъ военной силой моей родины и похоронилъ двадцать одного сына, посвященныхъ въ рыцарство на поляхъ битвы, павшихъ доблестно, съ оружіемъ въ рукахъ, на службѣ и за права ихъ благородной родины. Дайте мнѣ почетный посохъ на старость, а не скипетръ для управленія міромъ. Твердо держалъ его тотъ, благородные граждане, который держалъ его послѣднимъ!
   Маркъ. Титъ, требуя себѣ имперію, ты ее подучишь.
   Сатурнинъ. Какъ можешь ты говорить это, гордый и честолюбивый трибунъ?
   Титъ. Успокойся, принцъ Сатурнинъ.
   Сатурнинъ. Римляне, отдайте мнѣ мое право. Патриціи, обнажите ваши мечи и не вкладывайте ихъ въ ножны до тѣхъ поръ, пока Сатурнинъ не будетъ римскимъ императоромъ. Андроникъ, было-бы лучше для тебя быть отправленнымъ въ адъ, чѣмъ красть у меня сердца народа!
   Луцій. Надменный Сатурнинъ, ты перебиваешь добраго и великодушнаго Тита, желающаго тебѣ добра!
   Титъ. Успкойся, принцъ, я возвращу тебѣ сердца народа, если бы даже мнѣ пришлось отнять ихъ отъ него.
   Бассіанъ. Андроникъ, я не льщу тебѣ, но почитаю тебя и буду почитать тебя до самой смерти моей. Если ты захочешь усилить мою партію твоими друзьями, я буду вѣчно тебя благодарить, а благодарность для людей съ благородной душой есть благородная награда.
   Титъ. Народъ Рима и благородные трибуны! Я прошу у васъ вашихъ голосовъ и ваши права. Хотите-ли вы довѣрить ихъ дружественно Андронику?
   Трибунъ. Ради того, чтобы угодить доброму Андронику и привѣтствовать его счастливое возвращеніе въ Римъ, народъ приметъ того, на котораго онъ укажетъ.
   Титъ. Трибуны, благодарю васъ; моя просьба состоитъ въ томъ, чтобы вы избрали старшаго сына вашего императора, принца Сатурнина, котораго добродѣтели, я надѣюсь, озарятъ Римъ, какъ лучи Титана озарили землю, и приведутъ къ зрѣлости правосудіе этого государства. И такъ, если вы хотите избрать того, на кого я указываю, вѣнчайте его и восклицайте: "Да здравствуетъ императоръ!" (Трубы).
   Маркъ. По выбору и при одобреніи всѣхъ сословій, патриціевъ и плебеевъ, мы возводимъ принца Сатурнина въ санъ великаго римскаго императора и восклицаемъ: "Да здравствуетъ нашъ императоръ Сатурнинъ!"
   Сатурнинъ. Титъ Андроникъ, за услугу, которую ты намъ оказалъ при нашемъ избраніи сегодня, я благодарю тебя, какъ ты того достоинъ, и хочу на дѣлѣ доказать мою признательность; и прежде всего, Титъ, чтобы возвеличить твое имя и твой благородный родъ, я намѣренъ сдѣлать Лавинію императрицей, повелительницей Рима, повелительницей моего сердца и вѣнчаться съ нею въ священномъ Пантеонѣ. Скажи мнѣ, Андроникъ, нравится-ли тебѣ это предложеніе?
   Титъ. Да, мой достойный повелитель. Этимъ союзомъ я считаю себя въ высокой степени удостоеннымъ вашей свѣтлостью. И здѣсь, на глазахъ всего Рима, я посвящаю Сатурнину, царю и главѣ этого государства, императору безпредѣльнаго міра, мой мечъ, мою колесницу и моихъ плѣнниковъ,-- дары, достойнѣйшіе императорскаго властелина Рима, Прими, какъ мною должную дань, эти трофеи моей славы, поднесенные къ ногамъ твоимъ.
   Сатурнинъ. Благодарю тебя, благородный Титъ, отецъ моей жизни. Какъ горжусь я тобою и твоими дарами, Римъ подтвердитъ тебѣ, а если я забуду самую послѣднюю изъ твоихъ неоцѣненныхъ заслугъ, то вы, римляне, забудьте вашу вѣрность мнѣ.
   Титъ (обращаясь къ Таморѣ). А теперь, царица, вы -- плѣнница императора, того, кто, ради твоего достоинства и сана, поступитъ благородно съ тобой и съ твоими.
   Сатурнинъ. Прелестная царица, повѣрь мнѣ, ты -- красота, которую я бы выбралъ, еслибы еще могъ выбирать. Проясни, прекрасная царица, это омраченное чело. Хотя случайности войны совершили въ тебѣ эту перемѣну, ты являешься въ Римъ не для оскорбленій. Съ тобой вездѣ будутъ обращаться какъ съ царицей. Довѣрься моему слову, не позволяй печали устрашить всѣ твои надежды. Тотъ, который теперь утѣшаетъ тебя, можетъ тебя сдѣлать болѣе, чѣмъ царицей готовъ. Лавинія, ты не оскорбляешься этимъ?
   Лавинія. Нѣтъ, мой повелитель; твое истинное благородство ручается мнѣ, что эти слова есть только царственная вѣжливость.
   Сатурнинъ. Благодарю тебя, прекрасная Лавинія. Римляне, идемъ. Мы безъ выкупа освобождаемъ нашихъ плѣнниковъ. Провозгласите наше избраніе громомъ трубъ и барабановъ.
   Бассіанъ (схватывая Лавинію). Благородный Титъ, съ твоего позволенія, дѣва эта -- моя.
   Титъ. Что, принцъ? Ты это серьезно говоришь?
   Бассіанъ. Да, благородный Титъ, и я рѣшилъ оказать себѣ эту справедливость и отстоять мое право.
   Маркъ. "Suum cuique" существуетъ въ нашемъ римскомъ правѣ: этотъ принцъ по праву беретъ, что ему принадлежитъ.
   Луцій. И онъ хочетъ ее сохранить, и сохранитъ, если Луцій будетъ живъ.
   Титъ. Измѣнники, прочь! Гдѣ стража императора? Измѣна. государь! Лавинія похищена.
   Сатурнинъ. Похищена? Кѣмъ?
   Бассіанъ. Тѣмъ, который имѣетъ право отнять свою невѣсту у цѣлаго міра (Маркъ и Бассіанъ уходятъ съ Лавиніей)
   Муцій. Братья, помогите увести ее отсюда, а я буду стеречь эту дверь съ своимъ мечемъ (Луцій, Квштъ и Марцій уходятъ).
   Титъ. Послѣдуй за мной, государь; я скоро возвращу ее.
   Муцій. Отецъ, ты не пройдешь здѣсь.
   Титъ. Какъ, скверный мальчишка? Ты въ Римѣ заграждаешь мнѣ дорогу?
   Муцій. Помоги, Луцій, помоги! (Титъ убиваетъ Муція).
  

Входитъ Луцій.

  
   Луцій. Отецъ, ты несправедливъ и болѣе, чѣмъ несправедливъ; въ несправедливой ссорѣ ты умертвилъ своего сына.
   Титъ. Ни ты, ни онъ,-- вы не сыновья мнѣ; мои сыновья никогда бы меня такъ не обезчестили. Измѣнникъ, возврати Лавинію императору!
   Луцій. Я возвращу ее мертвой; если ты хочешь, но не для того, чтобы быть его женой, ибо она законно обѣщана другому.
   Сатурнинъ. Нѣтъ, Титъ, нѣтъ; императоръ не нуждается въ ней, ни въ ней, ни въ тебѣ, ни въ комъ-либо изъ твоего рода. По легкомыслію я готовъ повѣрить тому, кто насмѣхался надо мною, но тебѣ никогда, также какъ и твоимъ измѣнникамъ -- сыновьямъ; всѣ вы соединились,чтобъ оскорбить меня. Не нашли вы никого другого, кромѣ Сатурнина, на потѣху себѣ? Какъ хорошо, Андроникъ, всѣ эти дѣйствія согласуются съ твоими надменнымъ хвастовствомъ, будто я вымолилъ у тебя имперію.
   Титъ. О, уродъ! что означаютъ эти слова упрека?
   Сатурнинъ. Но ступай своей дорогой, ступай, отдай эту вѣтренницу тому, который изъ-за нея размахивалъ мечемъ своимъ. Славный зять будетъ у тебя, вполнѣ способный снюхаться съ твоими безчинными сыновьями и бунтовать въ госѵдарствѣ римскомъ.
   Титъ. Слова эти -- бритва для моего раненаго сердца.
   Сатурнинъ. А теперь, дорогая Тамора, царица готовъ, ты которая, подобно величественной Фебѣ среди ея нимфъ, затмѣваешь любезнѣйшихъ женщинъ Рима, если тебѣ нравится этотъ мой внезапный выборъ, то послушай, я выбираю тебя Тамора, моей невѣстой и сдѣлаю тебя императрицей Рима. Говори-же, царица готовъ, одобряешь-ли ты мой выборъ? Клянусь здѣсь всѣми римскими богами,-- ибо жрецъ и священныя воды такъ близко, и свѣчи горятъ такъ ярко и все готово для Гименея,-- я не стану привѣтствовать улицъ Рима, не войду въ свой дворецъ, пока отсюда не уведу моей невѣсты.
   Тамора. И здѣсь, передъ взорами неба, я клянусь Риму, если Сатурнинъ возвеличиваетъ до себя царицу готовъ, то она будетъ служанкой всѣхъ его желаній, любящей кормилицей, матерью его юности,
   Сатурнинъ. Входи, прекрасная царица, въ Пантеонъ. Патриціи, сопровождайте вашего благороднаго императора и его прекрасную невѣсту, посланную небомъ принцу Сатурнину, котораго мудрость завоевала ей счастіе. Тутъ мы совершимъ нашъ обрядъ бракосочетанія.
  

Уходятъ: Сатурнинъ и его свита, Тамора и ея сыновья, Ааронъ и готы.

  
   Титъ. Я не приглашенъ сопровождать эту невѣсту. Титъ, когда ты оставался такъ одинокъ, такъ обезчещенъ, такъ удрученъ несчастіями?
  

Входятъ: Маркъ, Луцій, Квинтъ и Марцій.

  
   Марсъ. О, Титъ, посмотри! О, посмотри, что ты сдѣлалъ! Ты въ несправедливомъ спорѣ умертвилъ своего добродѣтельнаго сына!
   Титъ. Нѣтъ, глупый трибунъ, нѣтъ; это не мой сынъ; и ты, и они, соучастники въ дѣлѣ, опозорившемъ весь нашъ родъ,-- всѣ вы: и недостойный братъ, и недостойные сыновья!
   Луцій. Позволь намъ похоронить его, какъ подобаетъ; дай Марцію могилу рядомъ съ его братьями.
   Титъ. Прочь. измѣнники! Онъ не будетъ покоиться въ этомъ мѣстѣ. Вотъ уже пятьсотъ лѣтъ, какъ стоитъ этотъ памятникъ, богато мною возобновленный. Здѣсь только воинъ и слуга Рима покоятся въ славѣ, а не убитый позорно въ ссорѣ. Погребите его, гдѣ хотите, но сюда онъ не войдетъ.
   Марцій. Братъ, это -- нечестиво. Дѣла моего племянника Марка говорятъ сами за себя; онъ долженъ быть погребенъ вмѣстѣ съ своими братьями.
   Квинтъ и Марцій. И онъ будетъ погребенъ здѣсь, или мы сами послѣдуемъ за нимъ.
   Титъ. Будетъ? Какой бездѣльникъ сказалъ это?
   Квинтъ. Этотъ бездѣльникъ готовъ всюду утверждать это, но не здѣсь.
   Титъ. Вы на зло мнѣ хотите похоронить его здѣсь?
   Маркъ. Нѣтъ, благородный Титъ; но мы умоляемъ тебя простить Муція и похоронить его.
   Титъ. Маркъ, вѣдь ты-же и сорвалъ съ меня мой шлемъ и вмѣстѣ съ этимъ мальчишкой оскорбилъ мое достоинство. Я васъ всѣхъ считаю моими врагами; не приставайте поэтому ко мнѣ и уходите.
   Марцій. Онъ не владѣетъ собой; удалимся.
   Квинтъ. Я не уйду, пока кости Муція не будутъ погребены.

(Маркъ и сыновья Тита преклоняютъ колѣна).

   Маркъ. Братъ, сама природа умоляетъ тебя этимъ именемъ.
   Квинтъ. Отецъ, природа говорить этимъ именемъ.
   Титъ. Ни слова больше, если не хотите, чтобы со всѣми вами было еще хуже.
   Маркъ. Славный Титъ, составляющій болѣе, чѣмъ половину души моей!
   Луцій. Дорогой отецъ! Душа и плоть всѣхъ насъ!
   Маркъ. Позволь твоему брату Марку похоронить своего благороднаго племянника, здѣсь, въ гнѣздѣ добродѣтели того, который умеръ за честь и Лавинію. Ты -- римлянинъ, а не варваръ. По доброму совѣту, греки похоронили-же Аякса, который наложилъ на себя руку. И мудрый сынъ Лаэрта такъ убѣдительно говорилъ въ пользу его погребенія. Не заграждай же и ты входъ въ это мѣсто юному Муцію, который былъ твоею радостью.
   Титъ. Встань, Маркъ, встань! Этотъ день -- самый ужасный день въ моей жизни. Быть опозореннымъ собственными своими сыновьями въ Римѣ! Ну, хорошо! Хороните его, а потомъ и меня ужь похороните (Муція вносятъ въ склепъ).
   Луцій. Успокой здѣсь свои кости, дорогой Муцій, вмѣстѣ съ твоими друзьями, до тѣхъ поръ, пока мы уберемъ трофеями твою могилу.
   Всѣ. Никто не долженъ проливать слезъ о благородномъ Муціѣ; тотъ живетъ въ славѣ, кто умеръ за дѣло добродѣтели.
   Маркъ. Благородный Титъ, чтобы хоть нѣсколько забыть это ужасное несчастіе, скажи мнѣ, какимъ образомъ могло случиться, что хитрая царица готовъ такъ внезапно возвеличилась въ Римѣ?
   Титъ. Не знаю, Маркъ, но знаю, что это такъ. Хитростью или нѣтъ,-- одни небеса могутъ это сказать. Но развѣ не обязана она многимъ человѣку, который привелъ ее изъ столь далекаго мѣста къ такому высокому положенію? Да, и она благородно вознаградитъ его за это.
  

Трубы. Входятъ, съ одной стороны; Сатурнинъ, Тамора, Хиронъ, Деметрій и Ааронъ; съ другой: Бассіанъ, Лавинія и другіе.

  
   Сатурнинъ. И такъ, Бассіанъ, ты выигралъ игру, да осчастливитъ тебя Богъ въ объятіяхъ твоей любезной супруги!
   Бассіанъ. А тебя -- въ объятіяхъ твоей; не говорю ничего больше и ничего меньше не желаю тебѣ; а затѣмъ оставляю тебя.
   Сатурнинъ. Измѣнникъ! если въ Римѣ есть законы, и если у насъ есть власть, то ты и твоя партія поплатится за это похищеніе.
   Бассіанъ. Похищеніе,-- развѣ взять свою собственность, обѣщанную мнѣ любовь и теперь мою жену? Пусть законъ Рима рѣшитъ это; а въ ожиданіи этого я беру то, что мнѣ принадлежитъ.
   Сатурнинъ. Ну, хорошо; ты -- коротокъ съ нами, но, если мы будемъ живы, то и мы будемъ столь же коротки съ тобой.
   Бассіанъ. Государь, за то, что я сдѣлалъ, я долженъ отвѣчать по возможности лучше, и отвѣчу, еслибы даже пришлось рисковать моею жизнью. Однако, я долженъ предупредить твою милость: во имя всѣхъ обязанностей моихъ относительно Рима, этотъ благородный римлянинъ, Титъ, стоящій здѣсь, оскорбленъ въ своей чести и въ своемъ достоинствѣ; онъ, желая возвратить тебѣ Лавинію, своею собственною рукою убилъ своего младшаго сына, изъ усердія къ тебѣ, будучи разъяренъ до бѣшенства сопротивленіемъ искреннему дару, который онъ дѣлалъ тебѣ. Возврати-же, Сатурнинъ, ему свою милость; во всѣхъ своихъ дѣяніяхъ онъ оказался отцомъ и другомъ Риму и тебѣ.
   Титъ. Принцъ Бассіанъ, не защищай моихъ дѣяній; вѣдь ты и всѣ эти оскорбили меня. Пусть будетъ Римъ и правдивое небо судьями, какъ я всегда любилъ и почиталъ Сатурнина.
   Тамора. Мой достойный повелитель! Если когда-либо Тамора была любезна твоимъ царскимъ очамъ, позволь мнѣ замолвить слово за всѣхъ безразлично, и по моей просьбѣ, мой дорогой, прости прошлое.
   Сатурнинъ. Какъ! Быть обезчещеннымъ при всѣхъ и подло вынести это оскорбленіе, не отомстивши за него?
   Тамора. Нѣтъ, мой повелитель, да не допустятъ боги Рима, чтобы я была творцомъ такого безчестія; но я своею честью смѣю отвѣчать за полную невинность благороднаго Тита, ничѣмъ не скрытая ярость котораго вполнѣ обнаруживаетъ его негодованіе. А потому, по моей просьбѣ, взгляни на него дружелюбно; не лишай себя столь благороднаго друга изъ-за пустого подозрѣнія и не огорчай его благороднаго сердца твоими враждебными взглядами (Тихо къ Сатурнину). Мой повелитель, позволь мнѣ руководить тобой, дай себя умилостивить; скрой свое неудовольствіе и негодованіе. Ты еще такъ недавно вступилъ на престолъ; остерегайся, чтобъ народъ и патриціи, вслѣдствіе справедливыхъ соображеній, не приняли сторону Тита и не свергли тебя за неблагодарность, которая въ Римѣ считается самымъ ужаснымъ изъ преступленій. Уступи моимъ просьбамъ и остальное предоставь мнѣ одной. Я найду день, когда можно будетъ ихъ всѣхъ перерѣзать и уничтожить весь ихъ родъ и всѣхъ ихъ приверженцевъ, этого жестокаго отца и этихъ его вѣроломныхъ сыновей, которыхъ я умоляла оставить мнѣ жизнь моего возлюбленнаго сына; и они узнаютъ, что значитъ заставить царицу на улицѣ стоять на колѣняхъ и тщетно молить о помилованіи (Вслухъ). Ну, довольно, добрый государь, довольно Андроникъ. Подними этого добраго старика и развесели это сердце, которое умираетъ вслѣдствіе бури твоихъ угрожающихъ бровей.
   Сатурнинъ. Встань, Титъ, встань, моя императрица побѣдила.
   Титъ. Благодарю ваше величество, также какъ и ее, государь. Эти слова и эти взоры вливаютъ новую жизнь въ меня.
   Тамора. Титъ, я сплотилась съ Римомъ; благодаря счастію, я теперь римлянка и обязана быть совѣтницей императору для его блага. Сегодня умираетъ всякая вражда, Андроникъ. Позволь мнѣ гордиться тѣмъ, мой добрый Титъ, что я примирила тебя съ твоими друзьями. За тебя-же, принцъ Бассіанъ, я дала императору слово и обѣщала ему, что на будущее время ты будешь кротче и обходительнѣе. Оставьте великій страхъ, патриціи и ты, Лавинія. Совѣтую вамъ смиренно, на колѣнахъ, испросить прощенія императора.
   Луцій. Мы готовы это сдѣлать и клянемся небу и его величеству, что мы дѣйствовали такъ кротко, какъ только могли, защищая честь нашей сестры и нашу собственную честь.
   Маркъ. И я завѣряю это моею честью.
   Сатурнинъ. Уйдите и не говорите больше; не докучайте намъ.
   Тамора. Нѣтъ, нѣтъ, добрый императоръ; мы всѣ должны быть друзьями. Трибунъ и его племянники просятъ у тебя прощенія на колѣнахъ. Я не хочу отказа. Мой дорогой, взгляни на нихъ!
   Сатурнинъ. Маркъ, изъ почтенія къ тебѣ и твоего брата присутствующаго здѣсь, а также по просьбѣ моей возлюбленной Таморы, я прощаю отвратительные поступки этихъ молодыхъ людей. Встаньте. Хотя ты и пренебрегла мною, какъ грубымъ поселяниномъ,-- въ ней я нашелъ подругу столь же несомнѣнно, какъ несомнѣнна сама смерть; я поклялся не уходить отъ жреца холостякомъ. Ну, идемъ. Если дворъ нашъ можетъ праздновать двухъ новобрачныхъ, то ты -- моя гостья, Лавинія, также какъ и всѣ твои друзья. Этотъ день, Тамора, будетъ днемъ любви.
   Титъ. Завтра, если будетъ угодно вашему величеству поохотитъся за пантерой и оленемъ, мы скажемъ вашему величеству bon jour звуками рожковъ и лаемъ собакъ.
   Сатурнинъ. Пусть будетъ по твоему, Титъ; благодаримъ тебя (Трубы. Уходятъ).
  

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Тамъ-же. Передъ дворцомъ.

Входитъ Ааронъ.

  
   Ааронъ. Теперь Тамора вкарабкалась на самую вершину Олимпа; теперь она внѣ всякихъ ударовъ судьбы, и тронъ -- въ безопасности отъ взрывовъ грома и стрѣлъ молніи; онъ -- выше грозныхъ нападеній близкой зависти. Подобно солнцу, когда оно, привѣтствуя утро и золотя океанъ своими лучами, несется по зодіаку въ своей блестящей колесницѣ и созерцаетъ величайшія горы,-- такова теперь Тамора. За ея мудростью слѣдуютъ всѣ земныя почести, и добродѣтель преклоняется передъ нею и трепещетъ, когда она хмуритъ брови. И такъ, Ааронъ, вооружи свое сердце и расположи свои мысли, чтобы возвыситься вмѣстѣ съ твоей царственной любовницей и возвыситься до нея; долго велъ ты ее въ тріумфѣ плѣнницей, въ цѣпяхъ любви, прикованной къ чарующимъ глазамъ Аарона, крѣпче, чѣмъ былъ прикованъ Прометей къ скалѣ Кавказа. Долой теперь рабскія одежды и рабскія мысли! Я хочу сейчасъ блестѣть въ жемчугахъ и въ золотѣ и служитъ этой новоиспеченной императрицѣ. Я сказалъ служить? Нѣтъ, наслаждаться съ этой царицей, съ этой богиней и этой Семирамидой, съ этой нимфой, съ этой сиреной, которая очаруетъ Римъ Сатурнина и увидитъ гибель и императора, и имперіи... Что это за буря?
  

Входитъ Деметрій и Хиронъ, ссорясь.

  
   Деметрій. Хиронъ, твоей молодости не хватаетъ еще ума, у твоего ума нѣтъ еще достаточной проницательности и опытности, чтобы проскользнуть туда, гдѣ ко мнѣ относятся благосклонно, и, по всему тому, что я знаю, какъ кажется, любятъ меня.
   Хиронъ. Деметрій, ты во всемъ самонадѣянъ, и тутъ также, стараясь запугать меня твоимъ хвастовствомъ. Не разница, конечно, въ одномъ или двухъ годахъ можетъ меня сдѣлать менѣе пріятнымъ, а тебя болѣе счастливымъ. Я способенъ, также какъ и ты, служить моей возлюбленной и заслужить ея милости. Это тебѣ докажетъ мой мечъ, отстаивая мои права на любовь Лавиніи.
   Ааронъ. Палокъ! Палокъ! Эти любовники не хотятъ жить въ мирѣ.
   Деметрій. Эхъ, ты, мальчишка! изъ-за того, что по своей необдуманности, привѣсили тебѣ сбоку игрушечную рапиру, ты пришелъ въ такое отчаяніе, что вздумалъ угрожать своимъ друзьямъ? Оставь; заткни свою шпажонку въ ножны и подожди, пока лучше научишься владѣть ею.
   Хиронъ. Но, въ ожиданіи этого, съ тѣмъ маленькимъ умѣньемъ, которое у меня есть, я тебѣ покажу, на что я способенъ.
   Деметрій. Э, да ты видно, мальчишка, сталъ храбрымъ? (Обнажаютъ мечи).
   Ааронъ. Это еще что такое, господа? Такъ близко отъ дворца вы смѣете обнажать мечи и такъ открыто рѣшаете подобную ссору? Мнѣ отлично извѣстна причина всей этой ссоры и я не желалъ-бы, даже за милліонъ золота, чтобы причина ссоры была извѣстна тѣмъ, кого она больше всего касается, а еще больше не желала-бы ваша мать быть такъ опозоренной при римскомъ дворѣ. Хотя-бы изъ приличія, припрячьте ваши мечи.
   Деметрій. Нѣтъ, до тѣхъ поръ, пока я не погружу мой мечъ въ его грудь и пока не втисну въ его глотку его оскорбительныхъ словъ, сказанныхъ имъ, чтобы меня обезчестить.
   Хиронъ. Къ этому я приготовленъ и вполнѣ рѣшился, косноязычный лжецъ, мечущій громъ своимъ языкомъ и не осмѣливающійся сдѣлать движеніе своимъ мечемъ.
   Ааронъ. Довольно, говорятъ вамъ! Чортъ возьми, клянусь всѣми богами, которымъ поклоняются готы, эта дурацкая ссора всѣхъ насъ погубитъ. Развѣ вы не знаете, какъ опасно посягать на права принца? Неужели вы думаете, что Лавинія такъ развратна, а Бассіанъ такъ низокъ, что изъ-за любви къ ней могутъ затѣваться подобныя ссоры, безъ наказанія, привлеченія къ отвѣтственности или не вызывая мести? Молодые люди, будьте осторожнѣе! Если императрица узнаетъ причину этой вражды,-- ей такая музыка очень не понравится.
   Хиронъ. Мнѣ все равно, узнаетъ-ли это она и весь міръ; я знаю только, что люблю Лавинію больше всего міра.
   Деметрій. Молокососъ, поучись въ своемъ выборъ быть поскромнѣе и знай, что Лавинія есть надежда твоего старшаго брата.
   Ааронъ. Съ ума, что-ли вы сошли? Развѣ вы не знаете, до какой степени римляне бѣшены и щекотливы, и не переносятъ соперниковъ въ любви. Объявляю вамъ, что этой выходкой вы накликаете себѣ одну только смерть.
   Хиронъ. Ааронъ, я рискну и на тысячу смертей, лишь бы только овладѣть тою, которую люблю.
   Ааронъ. Овладѣть ею? Какимъ образомъ?
   Деметрій. Что же ты находишь въ этомъ такого страннаго? Она женщина, слѣдовательно, за нею можно ухаживать; она женщина, слѣдовательно, ею можно обладать; она Лавинія, слѣдовательно, должна быть любима. Эхъ, любезнѣйшій, черезъ мельницу протекаетъ больше воды, чѣмъ это извѣстно мельнику, и мы вѣдь знаемъ, что отъ початаго хлѣба не трудно украсть ломтикъ. Хотя Бассіанъ и братъ императора, знамя Вулкана носили люди и получше его.
   Ааронъ. Да, и столь же великіе, какъ, можетъ быть, и самъ Сатурнинъ.
   Деметрій. Ну, такъ съ какой стати отчаяваться, когда умѣешь ухаживать нѣжными словами, нѣжными взглядами и со щедростью? Развѣ тебѣ не случалось частенько подстрѣлить серну и унести ее передъ самымъ носомъ лѣсного сторожа?
   Ааронъ. Ну, значитъ, простѣйшимъ способомъ лучше всего пробовать.
   Хиронъ. Ну, да, если подвернется случай.
   Деметрій. Ааронъ, ты угадалъ.
   Ааронъ. Да вы-то не угадали; въ противномъ случаѣ, вы бы не надоѣдали намъ всѣмъ этимъ шумомъ. Ну, такъ послушайте же теперь. Неужели вы такъ глупы, что изъ-за такого пустяка станете ссориться? Развѣ вы будете недовольны, если оба успѣете?
   Хиронъ. Нисколько.
   Деметрій. Да и я не буду недоволенъ,-- если однимъ изъ нихъ буду я.
   Ааронъ. Ну, такъ, прошу васъ, будьте друзьями и соединитесь ради именно того, изъ-за чего ссоритесь. То чего вы добиваетесь, должно быть достигнуто ловкостью и хитростью; подумайте хорошенько: то, чего нельзя сдѣлать такъ, какъ бы вамъ хотѣлось, должно быть достигнуто, по необходимости, такими средствами, какія у васъ есть подъ руками. Воспользуйтесь моимъ совѣтомъ: и Лукреція не была такъ цѣломудренна, какъ эта Лавинія, возлюбленная Бассіана; значитъ, въ этомъ дѣлѣ нуженъ болѣе краткій путь, чѣмъ медленное вздыханіе. И этотъ путь я нашелъ. Принцы, приготовляется торжественная охота; тамъ будетъ множество римскихъ дамъ. Удобныхъ широкихъ мѣстъ въ лѣсу много, встрѣчаются никѣмъ не посѣщаемые уголки, прекрасно приспособленные природой для насилій и разныхъ другихъ мерзостей. Заманите туда эту нѣжную овечку и добейтесь своего силой, если ничего не подѣлаете словами. Въ этомъ только и есть для васъ спасеніе. Ну, пойдемте, пойдемте: мы обо всемъ этомъ разскажемъ нашей императрицѣ, которой непогрѣшимый геній склоняется къ мести и насилію; она приведетъ васъ къ тому, чего мы добиваемся; она надѣлитъ нашу ловкость своимъ совѣтомъ, который не допуститъ васъ до того, чтобы вы ссорились, но тѣмъ не менѣе доведетъ васъ до осуществленія вашихъ желаній. Дворъ императора -- точно жилище славы; его дворецъ полонъ языковъ, глазъ, ушей. Лѣса -- безжалостны, ужасны, глухи и безчувственны. Тамъ, храбрыя дѣти, кричите, бейте и пользуйтесь вашими преимуществами; тамъ удовлетворяйте вашу страсть, скрытые отъ глазъ неба и насытьтесь прелестями Лавиніи.
   Хиросъ. Однако, твой совѣтъ, парень, не изъ трусливыхъ.
   Деметрій. "Sit fas aut nefas" до тѣхъ поръ, пока не найду источника, у котораго я бы могъ утолить эту жажду, или чары, чтобы укротить эти страсти, per Styga, per manes vehor.
  

СЦЕНА II.

Лѣсъ.

Рога и лай собакъ.

Входятъ: Титъ Андроникъ съ охотниками, Маркъ, Луцій Квинтъ и Марцій

  
   Титъ. Охота начата, утро свѣтло и лазурно, поля благоѵхаютъ, деревья зеленѣютъ. Спустимъ здѣсь со своръ собакъ, пусть онѣ лаютъ, чтобы разбудить императора и его любезную супругу и поднять принца. Грянемъ охотничью пѣсню такъ, чтобы весь дворъ огласился эхомъ. Сыны, ваша обязанность, какъ и наша, будетъ внимательно охранять императора. Въ эту ночь мнѣ какъ-то не спалось, но рождающійся день вдохнулъ въ меня новую свѣжесть. (Рога трубятъ).
  

Входятъ: Сатурнинъ, Тамора, Бассіанъ, Лавинія, Хиронъ, Деметрій и свита.

  
   Титъ. Много добрыхъ утръ вашему величеству; столько-же и столь-же добрыхъ утръ и вамъ, государыня. Я обѣщалъ вамъ охотничій привѣтъ.
   Сатурнинъ. И вы весело привѣтствовали, патриціи,-- можетъ быть, нѣсколько рано для новобрачныхъ.
   Бассіанъ. Что ты скажешь на это, Лавинія?
   Лавинія. Скажу, что не слишкомъ рано; я въ теченіе уже цѣлыхъ двухъ часовъ не спала.
   Сатурнинъ. Ну, такъ подавайте лошадей и колесницы и за дѣло. Государыня, ты сейчасъ увидишь нашу римскую охоту.
   Маркъ. Мои собаки, государь, поднимутъ и самую горделивую пантеру и вкарабкаются на самую высокую гору.
   Титъ. А моя лошадь погонится за звѣремъ по всѣмъ направленіямъ и полетитъ по полямъ, точно ласточка,
   Деметрій. Хиронъ, что касается васъ, то мы не охотимся съ лошадьми и со сворой, но надѣемся поймать въ ловушку прелестнѣйшую серну (Уходятъ).
  

СЦЕНА III.

Пустынная часть лѣса.

Входитъ Ааронъ съ мѣшкомъ золота.

  
   Ааронъ. Человѣкъ съ умомъ, пожалуй, подумалъ бы, что я совсѣмъ безъ ума, зарывая такое множество золота подъ деревомъ, чтобы никогда имъ не пользоваться. Такъ пусть же тотъ, который бы имѣлъ обо мнѣ такое жалкое мнѣніе, знаетъ, что это золото поможетъ хитрости, которая, подведенная ловко, должна породить истинно-превосходную мерзость. А потому, милое золото, покойся здѣсь на безпокойство того, кто возьметъ эту милостыню, упавшую изъ шкатулки императрицы.

(Зарываетъ въ землю золото подъ деревомъ).

Входитъ Тамора.

  
   Тамора. Мой милый Ааронъ, отчего имѣешь ты такой мрачный видъ, когда все такъ радостно ликуетъ? Въ каждомъ кустѣ распѣваютъ птицы; свернувшись на солнцѣ, дремлетъ змѣя; зеленые листья дрожатъ отъ дуновенія прохладнаго вѣтра и бросаютъ на землю пятнистую тѣнь. Сядемъ, Ааронъ, подъ этой отрадной сѣнью и, въ то время, какъ болтливое эхо издѣвается надъ собаками, визгливо откликаясь на благозвучныя рѣчи, точно слышится сразу двойная охота, сядемъ и послушаемъ шумныя перекликанія, и послѣ такой-же схватки, которою насладились, какъ думаютъ, странствующій принцъ и Дидона, послѣ того, какъ, будучи застигнутъ внезапной счастливой грозой, скрылись въ таинственной пещерѣ, такъ и мы можемъ, въ объятіяхъ другъ друга, послѣ нашего пріятнаго препровожденія времени, забыться золотымъ сномъ, пока собаки, рога и прелестныя, сладкозвучныя птицы будутъ для насъ тѣмъ, чѣмъ бываетъ пѣсня для кормилицы, которая убаюкиваетъ своего ребенка, чтобы усыпить его.
   Ааронъ. Царица, если твоими желаніями управляетъ Венера, надъ моими господствуетъ Сатурнъ. Что означаетъ мой зловѣщій и неподвижный взоръ, мое безмолвіе и моя мрачная задумчивость? Почему, мои кудри, льняное руно, похожи на змѣй, развертывающихся, чтобы совершить какую-нибудь роковую казнь? Нѣтъ, царица, все это -- не любовные признаки. Месть кипитъ въ моемъ сердцѣ, смерть -- въ моей рукѣ, кровь и вражда служатъ въ моей головѣ. Слушай, Тамора, императрица души моей, никогда не стремившейся къ другому небу, кромѣ твоего общества,-- сегодня,-- роковой день для Бассіана; сегодня его Филомела должна лишиться языка; твои сыновья должны ограбить ея цѣломудріе и омыть свои руки въ крови Бассіана. Видишь-ли ты это письмо? Возьми его, прошу тебя, и отдай царю этотъ коварно-роковой свитокъ. Но не спрашивай меня болѣе; за нами слѣдятъ. Сюда направляется часть столь желаемой нашей добычи, не предчувствующей уничтоженія своей жизни.
   Тамора. О, мой дорогой Мавръ, болѣе дорогой для меня, чѣмъ самая жизнь.
   Ааронъ. Ни слова болѣе, великая императрица, Бассіанъ идетъ сюда. Затѣй съ нимъ ссору, и я пойду за твоими сыновьями, чтобы поддержать тебя въ этой ссорѣ, какова-бы она ни была (Уходитъ).
  

Входитъ Бассіанъ и Лавинія.

  
   Бассіанъ. Кого находимъ мы здѣсь? Царственную императрицу Рима, отдѣленную отъ своей блестящей свиты? Или, можетъ быть, это Діана, которая, одѣвшись подобно ей, покинула свои священныя рощи, чтобы посмотрѣть на охоту въ этомъ лѣсу?
   Тамора. Дерзкій шпіонъ нашихъ личныхъ дѣйствій! Еслибы у меня была такая-же власть, какъ, говорятъ, была у Діаны, на твоихъ вискахъ теперь-же выросли бы рога, какъ на вискахъ Актеона, и собаки накинулись-бы на твои только что преобразившіеся члены, надоѣдливый невѣжда.
   Лавинія. Съ твоего позволенія, прекрасная императрица, говорятъ, что у тебя большой даръ надѣлять другихъ рогами, и, конечно, ты и твой Мавръ уединились сюда съ цѣлью сдѣлать опытъ. Да сохранитъ Юпитеръ сегодня твоего мужа отъ его собакъ! Было-бы очень жаль, еслибы онѣ приняли его за оленя!
   Бассіанъ. Повѣрь, царица, твой черный Кимеріянецъ придастъ и твоей чести цвѣтъ своего тѣла, грязный, противный, ненавистный. Почему удалилась ты отъ твоей свиты? почему слѣзла ты съ своего снѣжно-бѣлаго коня, и блуждаешь въ этой темной шири съ этимъ варварскимъ Мавромъ, если не привела тебя сюда твоя гнусная похоть?
   Лавинія. И за то, что мы помѣшали въ вашихъ забавахъ мой-же благородный мужъ долженъ подвергаться брани отъ тебя за свою дерзость! Прошу тебя, уйдемъ и оставимъ ее наслаждаться ея любовью, черной, какъ воронъ. Эта долина очень удобна для такой цѣли.
   Бассіанъ. Царь, мой братъ, будетъ извѣщенъ объ этомъ.
   Лавинія. Всѣ эти продѣлки давно уже извѣстны. Добрый царь! Быть столь жестоко обманутымъ!
   Тамора. Какъ имѣю я терпѣніе переносить это?
  

Входятъ Деметрій и Хиронъ.

  
   Деметрій. Какъ? почему наша дорогая повелительница и мать, почему, ваше величество, ты такъ блѣдна и разстроена?
   Тамора. А какъ вы думаете, развѣ я не имѣю причины быть блѣдной? Эти двое затащили меня сюда, въ это мѣсто, въ эту дикую и пустынную долину, которую вы видите; деревья здѣсь, хотя теперь и лѣто, заглохли и высохли, поросли мохомъ и вредной омелой; никогда здѣсь не свѣтитъ солнце, ничего здѣсь не живетъ, кромѣ зловѣщей совы и чернаго ворона. И показавъ мнѣ этотъ отвратительный ровъ они сказали мнѣ, что здѣсь въ самый мрачный часъ ночи тысячи демоновъ, тысячи шипящихъ змѣй, десять тысячъ раздутыхъ жабъ и столько-же ежей должны поднять такой страшный крикъ, что всякое смертное существо, которое ихъ услышитъ, обезумѣетъ и сеичасъ-же умретъ. Какъ только они окончили этотъ адскій разсказъ, они прибавили, что привяжутъ меня здѣсь, ко пню зловѣщаго тисса и оставятъ меня умирать этой ужасной смертью. И тогда они назвали меня подлой прелюбодѣйкой, распутной готкой, и всѣми, самыми позорными именами, когда-либо слышанными человѣческимъ ухомъ въ этомъ родѣ; и еслибъ вы не пришли сюда по самой счастливой случайности, они-бы исполнили свою угрозу. Отомстите-же за меня, если вы дорожите жизнію вашей матери, или не называйтесь больше моими дѣтьми.
   Деметрій. Вотъ доказательство, что я твой сынъ (Закалываетъ Бассіана).
   Хиронъ (Подобнымъ-же образомъ пронзая Бассіана). A вотъ и мое доказательство, чтобы показать мою силу.
   Лавинія. Ну, что-же, приступай и ты, Семирамида, или вѣрнѣе, варварская Тамора,-- ибо только твое имя и соотвѣтствуетъ твоей природѣ!
   Тамора. Дай мнѣ твой кинжалъ. Вы увидите, мальчики, какъ рука вашей матери выместитъ обиду вашей матери.
   Деметрій. Постой, царица. Здѣсь она больше принадлежитъ намъ. Сначала, слѣдуетъ вымолотить зерно, а потомъ уже сожигать солому. Эта милочка хвастаетъ своимъ цѣдомудріемъ, своей супружеской вѣрностію, своей преданностію и всѣми этими размалеванными претензіями издѣвается надъ вашимъ величествомъ. Неужели-же должна она сойти въ могилу со всѣмъ этимъ?
   Хиронъ. Если она такъ сойдетъ въ могилу, то я готовъ быть евнухомъ. Засунемъ мужа въ какую-нибудь сырую яму и сдѣлаемъ его мертвое туловище изголовьемъ нашему любострастію.
   Тамора. Но когда вы вкусите этого желаннаго меда, не позволяйте этой пчелѣ жить, чтобы кусать насъ.
   Хиронъ. Ручаюсь тебѣ, царица; мы себя обезопасимъ. Ну, пойдемъ, красавица, теперь мы насладимся силой этимъ цѣломудріемъ, которымъ ты такъ дорожишь.
   Лавинія. О, Тамора! Вѣдь носишь-же ты женское лицо!
   Тамора. Я не хочу ее слышать; уведите ее!
   Лавинія. Прекрасные принцы! Умолите ее выслушать меня. Я скажу одно только слово.
   Деметрій. Послушай ее, царица, порадуйся ея слезамъ, но пусть будетъ твое сердце такъ-же твердо къ нимъ, какъ кремень каплямъ дождя.
   Лавинія. Съ какихъ поръ тигрята читаютъ наставленія своей матери?О, не учи ее жестокости, вѣдь она сама научила ей тебя. Молоко, которое ты сосалъ у нее, превратилось въ мраморъ; свою жестокость ты взялъ изъ ея сосковъ; но не всѣ однако, матери родятъ подобныхъ себѣ сыновей (Хирону). Упроси ее обнаружить состраданіе женщины.
   Хиронъ. Какъ! ты хочешь, чтобъ я доказалъ самому себѣ что я незаконнорожденный?
   Лавинія. Да, это правда! Воронъ никогда не высиживаетъ жаворонка. И однако я слыхала,-- о, если бы это подтвердилось теперь -- что левъ, когда разчувствуется, позволяетъ обрѣзать себѣ свои царственные когти. Говорятъ, что вороны выкармливаютъ брошенныхъ птенцовъ въ то время, какъ ихъ собственныя дѣти голодаютъ въ своихъ гнѣздахъ. О, будь-же для меня, хотя бы твое сердце и говорило нѣтъ, если не такъ добра, то немножко сострадательна.
   Тамора. Я не знаю, что это означаетъ, уведите ее.
   Лавинія. О, позволь мнѣ объявить тебѣ это! Ради моего отца, который даровалъ тебѣ жизнь, когда имѣлъ власть умертвить тебя, не будь такъ закоснѣла. Открой свои оглохшія уши!
   Тамора. Если бы ты лично и не оскорбила меня, такъ именно ради его я была бы безпощадна. Вспомните, мальчики, сколько слезъ я напрасно пролила, чтобы спасти вашего брата отъ жертвоприношенія, но свирѣпый Андроникъ не захотѣлъ уступить. Уведите-же ее и сдѣлайте съ ней что хотите. Чѣмъ болѣе вы будете жестоки съ ней, тѣмъ болѣе я буду любить васъ.
   Лавинія. Позволь назвать себя доброй царицей и убей меня своими собственными руками на этомъ мѣстѣ; потому что не жизни выпрашиваю я такъ долго. Я -- бѣдная убитая съ тѣхъ поръ, какъ умеръ Бассіанъ.
   Тамора. Чего же ты выпрашиваешь? Оставь меня, безумная женщина!
   Лавинія. Я выпрашиваю немедленной смерти и еще чего-то, что моя женственность не позволяетъ сказать моему языку. О, спаси меня отъ ихъ сладострастія, болѣе ужаснаго, чѣмъ сама смерть и брось меня въ какую нибудь ужасную яму, гдѣ бы никакой человѣческій глазъ не нашелъ моего тѣла. Сдѣлай это и будь сострадательной убійцей.
   Тамора. И ты хочешь, чтобы я лишила моихъ возлюбленныхъ сыновей ихъ награды? Нѣтъ, пусть они насладятся тобой.
   Деметрій. Ну, впередъ! ты и такъ слишкомъ долго задержала насъ!
   Лавинія. Ни состраданія, ни женственности! О, звѣрское существо, позоръ и врагъ всего нашего пола! Пусть проклятіе падетъ...
   Хиронъ. Я зажму тебѣ ротъ (увлекая ее). А ты тащи мужа. Вотъ яма, гдѣ Ааронъ совѣтовалъ намъ зарыть его (уходятъ съ Лавиніей).
   Тамора. До свиданія, сыновья; смотрите, обезопасьте себя хорошенько отъ нея.-- Пусть не знаетъ мое сердце истинной робости до тѣхъ поръ, какъ всѣ Андроники не будутъ уничтожены! Оставлю моихъ разъяренныхъ сыновей лишать невинности эту дрянь, а сама пойду искать моего милаго мавра (Уходитъ).
  

СЦЕНА IV.

Тамъ же.

Входятъ: Ааронъ, Квинтъ и Марцій.

  
   Ааронъ. Сюда, господа; ступайте осторожно. Я прямо приведу васъ къ ужасной ямѣ, гдѣ я подмѣтилъ крѣпко заснувшую пантеру.
   Квинтъ. Мои глаза слипаются. Что это значитъ?
   Марцій. Да и мои также: если бы не совѣстно было, я бы оставилъ охоту, чтобъ немного заснуть.
  

Марцій падаетъ въ яму.

  
   Квинтъ. Какъ? Ты упалъ? Какая это коварная яма, которой отверстіе покрыто густымъ терновникомъ, на листьяхъ котораго видны капли только-что пролитой крови, столь же свѣжія, какъ утренняя роса, упавшая на цвѣты! Это мѣсто кажется мнѣ зловѣщимъ. Говори, братъ: ушибся ты при паденіи?
   Марцій. О, братъ, я раненъ такимъ ужаснымъ предметомъ, зрѣлище котораго никогда еще не сокрушало сердце.
   Ааронъ (всторопу). А теперь, приведу сюда царя; онъ найдетъ ихъ здѣсь и сдѣлаетъ вѣроятное предположеніе, что они-то и убили его брата. (Уходитъ).
   Марцій. Почему ты не ободряешь меня и не помогаешь мнѣ выйти изъ этой проклятой, оскверненной кровью ямы?
   Квинтъ. Мною овладѣлъ какой-то странный ужасъ; холодный потъ выступаетъ на моихъ дрожащихъ членахъ; мое сердце чуетъ больше, чѣмъ мой глазъ можетъ видѣть.
   Марцій. А въ доказательство того, что у тебя истинно-догадливое сердце, ты и Ааронъ загляните въ эту яму и посмотрите на страшное зрѣлище крови и смерти.
   Квинтъ. Ааронъ ушелъ, а мое сострадательное сердце не позволяетъ моимъ глазамъ смотрѣть на то, одно предчувствіе чего приводитъ меня въ трепетъ. О, скажи мнѣ, что это такое; я никогда еще не быль такимъ ребенкомъ, чтобы бояться того, чего я не знаю.
   Марйій. Принцъ Бассіанъ лежитъ тамъ, обезображенный какъ зарѣзанная овца, въ этой мрачной ужасной ямѣ, наполненной кровыо.
   Квинтъ. Но если она такая мрачная, то какъ ты могъ узнать, что это онъ?
   Марцій. Его окровавленный палецъ украшенъ драгоцѣпнымъ перстнемъ, который освѣщаетъ всю эту яму; точно факелъ въ погребальномъ склепѣ, освѣщающій блѣдныя ланиты мертваго, и показывающій изрытую внутренность этой ямы. Такъ, луна бросала блѣдный свѣтъ на Пирама, когда ночью онъ лежалъ, облитый дѣвственной кровью. О, братъ, помоги мнѣ твоей ослабѣвшей рукой,-- если ужасъ также ослабилъ тебя, какъ и меня, помоги мнѣ выбраться изъ этого ужаснаго, прожорливаго вмѣстилища, столь же отвратительнаго, какъ туманная пасть Коцита.
   Квинтъ. Протяни мнѣ руку, чтобъ я могъ помочь тебѣ выйти; если у меня не хватитъ силы оказать тебѣ эту услугу, то я и самъ, пожалуй, попаду въ жадную внутренность этой глубокой пропасти, могилы бѣднаго Бассіана... У меня не хватаетъ силы вытянуть тебя до верху.
   Марцій. И у меня не хватаетъ силы подняться безъ твоей помощи.
   Квинтъ. Дай еще разъ твою руку; на этотъ разъ я ее не выпущу, пока или ты не выберешься оттуда, или же я не свалюсь... Если ты не можешь приблизиться ко мнѣ, то я приближусь къ тебѣ.
  

Падаетъ въ яму. Входятъ: Ааронъ и Сатурнинъ.

  
   Сатурнинъ. Впередъ за мной... Я хочу видѣть, какая это яма, и кто упалъ туда... Говори, кто ты, который вскочилъ въ эту зіяющую впадину земли?
   Марцій. Несчастный сынъ стараго Андроника, приведенный сюда въ злополучный часъ, чтобъ найти тутъ твоего брата Бассіана мертвымъ.
   Сатурнинъ. Моего брата мертвымъ? Ты, вѣрно, шутишь. Онъ и его жена находятся въ охотничьей избушкѣ въ сѣверной части этого прекраснаго лѣса. Нѣтъ еще и часа, какъ я его тамъ оставилъ.
   Марцій. Мы не знаемъ, гдѣ ты оставилъ его живымъ, но увы! Здѣсь мы его нашли мертвымъ.
  

Входятъ: Тамора, Титъ Андроникъ и Луцій.

  
   Тамора. Гдѣ мой супругъ и царь?
   Сатурнинъ. Здѣсь, Тамора, опечаленный убійственнымъ горемъ.
   Тамора. Гдѣ твой братъ Бассіанъ?
   Сатурнинъ. Ты коснулась самаго дна моей раны; бѣдный Бассіанъ лежитъ здѣсь убитый.
   Тамора. Значитъ я слишкомъ поздно приношу тебѣ этотъ роковой свитокъ,-- планъ этой несчастной трагедіи, и очень удивляюсь, какимъ образомъ человѣческое лицо можетъ скрывать подъ добродушнѣйшей улыбкой такую убійственную жестокость.
   Сатурнинъ. (Читаетъ). "Если намъ не удастся по просту встрѣтить его, любезный охотникъ,-- мы намекаемъ тебѣ на Бассіана,-- то постарайся вырыть яму для него: ты знаешь что мы хотимъ сказать. Награду за это ищи подъ крапивой у корней бузины, которая осѣняетъ отверстіе пещеры, гдѣ ты рѣшилъ похоронить Бассіана".-- О, Тамора! Слыхалъ-ли кто-либо что нибудь подобное! Вотъ яма, а вотъ и бузина. Поищите, друзья, не найдется-ли здѣсь и охотника, который долженъ былъ убить Бассіана?
   Ааронъ. Мой милостивый повелитель, вотъ мѣшокъ съ золотомъ.
   Сатурнинъ. (Титу). Двое изъ твоихъ щенковъ, злые псы кровожадной породы, отняли здѣсь жизнь у моего брата. Друзья, тащите ихъ изъ ямы прямо въ темницу; пускай сидятъ тамъ, до тѣхъ поръ, пока мы не придумаемъ для нихъ какой нибудь небывалой казни.
   Тамора. Какъ! Они въ этой ямѣ? О, чудо! Какъ легко убійство открывается!
   Титъ. Великій императоръ, на моихъ слабыхъ колѣнахъ молю тебя, со слезами, не легко текущими, если это ужасное преступленіе моихъ проклятыхъ сыновъ,-- проклятыхъ, если будетъ доказано, что они совершили это преступленіе...
   Сатурнинъ. Если будетъ доказано! Ты видишь, что это очевидно... Кто нашелъ этотъ свитокъ? Ты, Тамора?
   Тамора. Его поднялъ самъ Андроникъ.
   Титъ. Дѣйствительно, государь, я поднялъ. И однако, позволь, чтобы я былъ за нихъ порукой, ибо, чтимой мною могилой моего отца, я клянусь, что по твоему требованію они будутъ готовы отвѣтить головой за то, въ чемъ ихъ подозрѣваютъ.
   Сатурнинъ. Ты не будешь имъ порукой; а теперь, слѣдуй за мной. Пускай одни позаботятся о трупѣ убитаго, а другіе -- объ убійцахъ; не давайте имъ вымолвить ни одного слова: ихъ преступленіе очевидно; клянусь душой, если бы можно было найти конецъ болѣе ужасный, чѣмъ смерть,-- этотъ конецъ былъ бы данъ имъ.
   Тамора. Андроникъ, я буду просить царя; не бойся за твоихъ сыновей, съ ними ничего дурнаго не случится.
   Титъ. Пойдемъ, Луцій, пойдемъ; не останавливайся разговаривать съ ними (Уходятъ въ разныя стороны).
  

СЦЕНА V.

Тамъ же.

Входятъ: Деметрій и Хиронъ съ Лавиніей изнасилованной, съ отрубленными кистями рукъ и отрѣзаннымъ языкомъ.

  
   Деметрій. Ну вотъ, теперь отправляйся разсказывать, если твой языкъ можетъ еще говорить, кто отрѣзалъ у тебя языкъ и кто обезчестилъ тебя.
   Хиронъ. Пиши все, что у тебя на умѣ, объясни такимъ образомъ свою мысль и, если твои култышки позволятъ тебѣ, сдѣлайся писакой.
   Деметрій. Посмотри, какъ знаками и гримасами она еще можетъ грозить.
   Хиронъ. Ступай домой, возьми благовонной воды и вымой руки.
   Деметрій. У ней нѣтъ уже ни языка, чтобы спросить благовонной воды, ни рукъ, которыя можно было-бы вымыть. А потому, оставимъ ее наслаждаться безмолвными прогулками.
   Хиронъ. Еслибы со мной случилось что-нибудь подобное, я бы повѣсился.
   Деметрій. Конечно, еслибы только у тебя были руки, чтобы приготовить петлю (Деметрій и Хиронъ уходятъ).
  

Входитъ Маркъ.

  
   Маркъ. Кто тутъ? Неужели моя племянница, которая такъ поспѣшно убѣгаетъ отъ меня? Племянница, одно слово... Гдѣ твой мужъ? Если я сплю, то отдалъ-бы все, что имѣю, лишь бы проснуться! Если я бодрствую, то пусть какая-нибудь планета сразитъ меня на землѣ, такъ, чтобы я заснулъ вѣчнымъ сномъ!.. Говори, дорогая племянница, какая безбожно жестокія руки изуродовали тебя и изрубили и лишивъ твое тѣло его двухъ вѣтвей, этихъ прекраснѣйшихъ украшеній, въ окружающей тѣни которыхъ цари желали опочить и не могли, однако, добиться столь великаго счастія, какъ половины только твоей любви! Отчего не отвѣчаешь ты мнѣ? Увы! Алая струя теплой крови, подобно источнику. вспѣненному вѣтромъ, то появляется, то исчезаетъ между твоихъ розовыхъ губъ, приходитъ и уходитъ вмѣстѣ съ твоимъ прелестнымъ дыханіемъ. Но, навѣрно, тебя изнасиловалъ какой-нибудь Терей и,чтобы ты не показала на него, отрѣзалъ тебѣ языкъ. Ты отворачиваешь отъ стыла лицо свое и не смотря на всю потерю крови, текущей изъ тебя этими тремя отверстіями, твои щеки красны, какъ ликъ Титана, краснѣющаго, когда на него налетаютъ облака. Долженъ-ли я отвѣчать за тебя? Долженъ-ли я сказать: да это такъ? О, какъ хотѣлъ бы я знать твою мысль и знать звѣря чтобы я могъ уничтожить его и тѣмъ облегчить твои страданія. Скрытое горе, какъ закрытая печь, сжигаетъ и превращаетъ въ пепелъ сердце, въ которомъ оно кроется. Прекрасная Филомела лишилась только языка и утомительнымъ узоромъ вышивала свою мысль. Но ты, дорогая племянница, у тебя отнято это средство. Ты встрѣтилась съ болѣе хитрымъ Тереемъ, и онъ отрубилъ эти прекрасные пальцы которые вышивали бы лучше, чѣмъ пальцы Филомелы. О еслибъ это чудовище видѣло, какъ эти лилейныя руки дрожали, точно листья тополя, на лютнѣ, заставляя ея шелковыя струны цѣловать ихъ съ восторгомъ, оно бы не тронуло ихъ, даже цѣною жизни. Или еслибы оно услыхало божественную гармонію, которую порождалъ этотъ прекрасный языкъ, оно бы уронило свой ножъ и заснуло бы какъ Церберъ у ногъ ѳракійскаго поэта. Ну, пойдемъ, ослѣпимъ твоего отца, ибо такое зрѣлище должно ослѣпить отца. Въ какой-нибудь часъ буря затопляетъ благоухающіе луга, что-же сдѣлаютъ цѣлыя мѣсяцы слезъ изъ глазъ твоего отца. Не бѣги отъ меня; мы будемъ плакать съ тобой. О, еслибы наши слезы могли облегчить твои страданія (Уходятъ).
  

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Римъ. Улица.

Входятъ: Сенаторы, Трибуны и Судьи съ Марціемъ и Квинтомъ, связанными, ихъ ведутъ къ мѣсту казни; Титъ, умоляя, идетъ впередъ.

  
   Титъ. Послушайте меня, мудрые отцы! Подождите, благородные трибуны! Изъ состраданія къ моей старости того, кого юность прошла въ опасныхъ войнахъ, въ то время какъ вы въ безопасности отдыхали; во имя всей крови, пролитой мною за великую борьбу Рима, во имя всѣхъ морозныхъ ночей, во время которыхъ я бодрствовалъ, во имя этихъ горькихъ слезъ, наполняющихъ теперь на щекахъ моихъ старческія морщины, будьте милосердны къ моимъ осужденнымъ сыновьямъ, души которыхъ не такъ испорчены, какъ думаютъ. Моихъ двадцать двухъ сыновей я не оплакивалъ, потому что они умерли на славномъ ложѣ смерти; но ради этихъ, трибуны, на прахѣ (бросаясь на землю) я начертаю печальныя рыданія, глубокую скорбь моего сердца. Пусть слезы мои утолятъ сухую жажду земли; нѣжная кровь сыновей моихъ пристыдитъ и заставитъ покраснѣть ее (Сенаторы, Трибуны и другіе уходятъ съ осужденными). О, земля! Я удружу тебѣ больше этимъ дождемъ, истекающимъ изъ этихъ двухъ старыхъ развалинъ, чѣмъ юный апрѣль всѣми своими потоками; я буду орошать тебя и въ лѣтнюю засуху; зимой буду сгонять снѣгъ моими горячими слезами и на твоемъ лицѣ удержу вѣчную весну, если ты откажешься упиться кровью моихъ сыновей.
  

Входитъ Луцій съ обнаженнымъ мечомъ.

  
   О, почтенные трибуны! добрые старцы! развяжите моихъ сыновей, отмѣните смертный приговоръ и заставьте меня сказать, меня, который до сихъ поръ никогда еще не плакалъ, что на этотъ разъ мои слезы были убѣдительнѣйшими ораторами.
   Луцій. О, благородный отецъ, ты плачешь напрасно: трибунъ не слышитъ тебя, здѣсь нѣтъ никого, и ты разсказываешь свое горе камнямъ.
   Титъ. О, Луцій, позволь мнѣ молить за моихъ сыновей. Мудрые трибуны, еще разъ умоляю васъ.
   Луцій. Дорогой отецъ, ни одинъ трибунъ не слышитъ тебя.
   Титъ. Не все-ли это равно? Еслибы они слышали, они-бы не обратили на меня вниманіе! А еслибы замѣтили меня, то не хотѣли-бы сжалиться надо мной, но молить, хотя-бы и напрасно, я долженъ. Вотъ почему я разсказываю мое горе камнямъ; если они не могутъ отвѣтить на мою печаль, то они все-таки лучше трибуновъ, потому что не прерываютъ моего разсказа. Пока я плачу, они собираютъ мои слезы смиренно у моихъ ногъ и точно плачутъ вмѣстѣ со мной; и еслибы они только были облечены въ важныя одѣянія, то во всемъ Римѣ не было-бы такого трибуна, какъ они. Камень мягокъ, какъ воскъ, трибуны жестче камней! Камень безмолвенъ и не оскорбляетъ, трибуны однимъ словомъ приговариваютъ людей къ смерти. Но зачѣмъ ты стоишь съ обнаженнымъ мечемъ?
   Луцій. Я хотѣлъ спасти моихъ братьевъ отъ смерти, и судьи за это присудили меня къ вѣчному изгнанію.
   Титъ. О счастливый человѣкъ! Какъ они были милостивы къ тебѣ! Какъ, безумный Луцій, неужели ты не видишь, что Римъ притонъ тигровъ! Тигры должны хищничать, а кромѣ меня и моихъ, у Рима нѣтъ другой добычи; какъ-же ты поэтому счастливъ, что ты изгнанъ изъ среды этихъ хищныхъ звѣрей! Но кто идетъ сюда съ моимъ братомъ Маркомъ?
  

Входятъ: Маркъ и Лавинія.

  
   Маркъ. Титъ, приготовь плакать твои благородные глаза: а если не можешь плакать, то пусть разорвется твое благородное сердце. Я принесъ для твоей старости сокрушительное горе.
   Титъ. Оно должно сокрушить меня? Ну, такъ покажи мнѣ его.
   Маркъ. Вотъ это была твоя дочь.
   Титъ. Ну, да, Маркъ, она и теперь моя дочь.
   Луцій. О, ужасъ! Ея видъ убиваетъ меня!
   Титъ. Малодушное дитя! Встань и смотри на нее... Говори, Лавинія, какая проклятая рука лишила тебя рукъ въ глазахъ твоего отца? Какой безумецъ подлилъ воды въ море и принесъ вязанку хвороста къ ярко пылающей Троѣ? Уже до твоего прихода мое горе было на самой высотѣ, и теперь, подобно Нилу, оно пренебрегаетъ берегами. Дай мнѣ мечъ, и я отрублю себѣ руки, вѣдь они сражались для Рима, и напрасно, и кормя меня, они вскормили это горе; съ тщетными мольбами они простирались и служили лишь для безполезнаго употребленія. Теперь, одну и услугу я требую отъ нихъ, -- чтобы одна изъ нихъ помогла мнѣ отрубить другую. Хорошо, Лавинія, что у тебя нѣтъ рукъ, -- потому-что на службѣ Риму руки безполезны.
   Луцій. Говори, дорогая сестра, кто тебя изувѣчилъ?
   Маркъ. О, это дивное орудіе ея мыслей, -- которое обнаруживало ихъ съ такимъ совершеннымъ краснорѣчіемъ, вырвано теперь изъ той прекрасной клѣтки, въ которой, подобно сладкозвучной птичкѣ, оно напѣвало свои разнообразные напѣвы, восхищавшіе ухо.
   Луцій. О, говори за нее! Чье это дѣло?
   Маркъ. Я ее нашелъ блуждающей по лѣсу, ищущей куда-нибудь спрятаться, какъ лань, неизцѣлимо пораненная.
   Титъ. Да, это была моя лань, и тотъ, кто ее ранилъ, сдѣлалъ мнѣ болѣе зла, чѣмъ если бы убилъ меня. Потому что теперь я -- точно потерпѣвшій крушеніе на одинокой скалѣ, окруженный пустыней моря, который видитъ, какъ ростетъ приливъ волна за волной, ожидая, что вотъ какая-нибудь одна завистливая волна поглотитъ его и унесетъ въ свои соленыя нѣдра. Этой дорогой къ смерти шли мои несчастные сыновья. Другой сынъ -- осужденъ на вѣчное изгнаніе; вотъ брать, оплакивающій мои несчастія; но та, которая, причиняетъ мнѣ величайшее страданіе, это моя дорогая Лавинія, которая дороже мнѣ, чѣмъ моя собственная душа. Еслибы только въ изображеніи я увидѣлъ тебя такою, я бы обезумѣлъ; что-же со мной станется теперь, когда вижу тебя въ этомъ состояніи въ дѣйствительности? У тебя нѣтъ рукъ, чтобы утереть слезы; у тебя нѣтъ языка, чтобы сказать мнѣ, кто тебя изувѣчилъ. Твой мужъ умеръ, и за эту смерть твои братья осуждены и ужь казнены. Смо

ДРАМАТИЧЕСКІЯ СОЧИНЕНІЯ
ШЕКСПИРА.

ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО
Н. КЕТЧЕРА,
ВЫПРАВЛЕННЫЙ И ПОПОЛНЕННЫЙ ПО, НАЙДЕННОМУ Пэнъ Колльеромъ, старому экземпляру IN FOLIO 1632 года.

ЧАСТЬ 9.

   БУРЯ.
   ВЕНЕЦІЯНСКІЙ КУПЕЦЪ.
   ВЪ НОЧЬ НА ИВАНА СНОВИДѢНЬЕ.
   ТИТЪ АНДРОНИКЪ.
   ПЕРИКЛЪ.

Изданіе К. Солдатенкова.

ЦѢНА 2 РУБ. СЕРЕБ.

МОСКВА.
ВЪ ТИПОГРАФІИ МАРТЫНОВА И КОМП.
1879.

   

ТИТЪ АНДРОНИКЪ.

ДѢЙСТВУЮЩІЕ.

   Сатурнинъ, сынъ послѣдняго Римскаго императора, въ послѣдствіи самъ императоръ,
   Бассіанъ, братъ его, влюбленный въ Лавинію.
   Титъ Андроникъ, благородный Римлянинъ, начальствующій войсками противъ Готовъ.
   Маркъ Андроникъ, трибунъ народный и братъ Тита.
   Луцій, Квинтъ, Марцій, Муцій, сыновья Тита Андроника.
   Юный Луцій, мальчикъ, сынъ Луція.
   Публій, сынъ трибуна Марка.
   Эмилій, благородный Римлянинъ.
   Аларбъ, Деметрій, Хиронъ, сыновья Таморы.
   Ааронъ, мавръ, любовникъ Таморы.
   Вождь, Трибунъ, Вѣстникъ и Кловнъ.
   Готы и Римляне.
   Тамора, царица Готовъ
   Лавинія, дочь Тита Андроника.
   Кормилица и Черный ребенокъ.

Родственники Тита, Сенаторы, Трибуны, Вожди, Воины и Служители.

Мѣсто дѣйствія: Римъ и его окрестности.

   

ДѢЙСТВІЕ I.

СЦЕНА I.

Римъ. Передъ Капитоліемъ.

Въ сторонѣ видѣнъ могильный склепъ Андрониковъ; Трибуны и Сенаторы на верху, какъ бы въ Капитоліѣ. Внизу входятъ съ барабаннымъ боемъ и съ развѣвающимися знаменами Сатурнинъ съ своими приверженцами съ одной стороны, и Бассіанъ съ своими -- съ другой.

   САТУР. Благородные патриціи, блюстители моего права, вступитесь оружіемъ за справедливость моего требованія; соотечественники, любезные мои приверженцы, отстойте мнѣ-мое наслѣдіе мечами вашими. Я перворожденный послѣдняго носившаго императорскій вѣнецъ Рима; оживите же санъ отца моего во мнѣ, не допустите такъ гнусно опозорить старшинство мое.
   БАССІ. Римляне, друзья, приверженцы, сторонники моего права, если когда нибудь Бассіанъ, сынъ Цезаря, былъ привѣтенъ очамъ царственнаго Рима, займите этотъ входъ въ Капитолій; и не дозволяйте безчестью приблизиться къ императорскому трону, посвященному добродѣтели, правосудію, добросовѣстности {Въ прежнихъ изданіяхъ: continence... По Колльеру: conscience.} и благородству. Озарите безпристрастнымъ выборомъ достоинство; стойте за свободный вашъ выборъ, Римляне.

На верхней части сцены показываются Маркъ Андроникъ съ короной вы рукѣ.

   МАРКЪ. Принцы, честолюбиво, помощію партій и друзей, добивающіеся господства и императорства, знайте, что народъ Римскій, котораго мы здѣсь представители, единодушно избралъ въ императоры Андроника, за многочисленныя и великія его услуги Риму Кроткимъ прозваннаго. Человѣка благороднѣе и воина храбрѣе его, нѣтъ въ настоящее время въ стѣнахъ города. Сенатъ вытребовалъ его съ поприща долгихъ войнъ съ варварскими Готами, такъ какъ, вмѣстѣ съ своими сыновьями -- ужасомъ враговъ,-- покорилъ онъ наконецъ могучій и пріобыкшій къ оружію народъ этотъ. Десять ужь лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ взялся онъ для Рима за это дѣло, и оружіемъ началъ карать гордыню враговъ нашихъ; пять разъ возвращался онъ въ Римъ съ поля битвы, истекая кровью, съ доблестными сыновьями въ гробахъ; и вотъ, наконецъ, возвращается теперь доблестный нашъ Андроникъ, славный нашъ Титъ, въ Римъ, обремененный добычей славы, блестя новыми подвигами. Именемъ того, кого хотите вы замѣстить достойно, правомъ Капитолія и Сената, которое вы, по вашимъ завѣреньямъ, цѣните и чтите, прошу васъ положить оружіе и удалиться; распустите вашихъ сторонниковъ, и ищите правъ своихъ мирно и смиренно, какъ подобаетъ просителямъ.
   САТУР. Какъ прекрасно успокоиваетъ меня Трибунъ своею рѣчью.
   БАССІ. Маркъ Андроникъ, вѣрю и я твоей прямотѣ и честности; я такъ люблю и уважаю тебя и твоихъ, твоего благороднаго брата Тита, его сыновей и ее, владычицу всѣхъ моихъ помышленій, прекрасную Лавинію, богатѣйшее украшеніе Рима, что сейчасъ же распускаю добрыхъ друзей моихъ, и повѣряю мое дѣло моему счастію и расположенію ко мнѣ народа. (Сторонники ею удаляются.)
   САТУР. Друзья, такъ горячо принявшіе мою сторону, благодарю васъ всѣхъ и всѣхъ васъ распускаю; (Сторонники Сатурнина уходятъ.) повѣряю себя, мою личность и мое дѣло любви и благорасположенію народа. Будь же, Римъ, такъ же справедливъ и благосклоненъ ко мнѣ, какъ я къ тебѣ довѣрчивъ и почтителенъ!-- Отворите жь желѣзные ворота, и впустите меня.
   БАССІ. Впустите, трибуны, и меня, бѣднаго соискателя. (Сатурнинъ и Бассіанъ входятъ въ Капитолій, и удаляются съ Маркомъ, Сенаторами и другими.)
   

СЦЕНА 2.

TАМЪ ЖЕ.

   Входитъ Военачальникъ и другіе.
   ВОЕНА. Дорогу, Римляне! Благородный Андроникъ, образецъ добродѣтели, лучшій воитель Рима, побѣдоносный въ битвахъ, возвратился съ честью и славой изъ предѣловъ, очерченныхъ его мечемъ, покоривъ враговъ Рима.

Трубы и барабаны. Входятъ Марцій и Муцій, за ними два человѣка несутъ гробъ, покрытый чернымъ; за гробомъ -- Луцій и Квинтъ, и потомъ Титъ Андроникъ; за нимъ Тамора съ Аларбомъ, Хирономъ, Деметріемъ и Аарономъ, и другіе плѣнные Готы, за плѣнными воины и народъ. Ношатаи опускаютъ гробъ на землю.

   ТИТЪ. Привѣтствую тебя, Римъ, и въ одеждѣ печали {Вслѣдствіе смерти императора.} побѣдоносный! Какъ судно, сбывшее кладь свою, возвращается съ драгоцѣннымъ грузомъ въ тотъ самый заливъ, въ которомъ впервые подняло якорь, такъ точно возвращается и Андроникъ, увѣнчанный лаврами, и привѣтствуетъ снова свою родину слезами, слезами истинной радости, что возвратился въ Римъ. Воззри же, великій защитникъ Капитолія {Юпитеръ.}, воззри милостиво на обрядъ намъ предстоящій! Римляне, изъ двадцати пяти доблестныхъ сыновей -- половины того числа, которымъ гордился царь Пріамъ, -- вотъ все, что у меня осталось, и живыхъ и мертвыхъ! Оставшихся въ живыхъ награди, Римъ, любовью; а усопшихъ -- погребеніемъ въ могилѣ предковъ. Здѣсь только позволили мнѣ Готы вложить мечъ мой въ ножны.-- Но, Титъ безжалостный, о своихъ нисколько не заботливый, зачѣмъ же допускаешь ты, что сыновья твои, досель не погребенные, бродятъ еще по страшному берегу Стикса?-- Клади ихъ подлѣ ихъ братьевъ.-- (Склепъ отворяютъ.) Привѣтствуйте жь другъ друга, обычнымъ мертвымъ, молчаніемъ, и спите мирно, убитые на войнахъ за родину! О священное вмѣстилище моихъ радостей, прекрасное жилище благородства и добродѣтели, сколько сыновей моихъ приняло ужь ты, и съ тѣмъ, чтобъ никогда не возвратить ихъ мнѣ!
   ЛУЦІЙ. Дай намъ знатнѣйшаго изъ плѣнныхъ Готовъ, чтобъ мы могли, изрубивъ, принести его тѣло ad manes fratrum {Тѣнямъ, душамъ братьевъ.} въ жертву на кострѣ передъ земной этой темницей костей ихъ; чтобъ успокоились ихъ тѣни, чтобъ не тревожили насъ на землѣ своими явленіями {Было повѣрье, что тѣни непогребенныхъ являлись друзьямъ и родственникамъ, и требовали погребенія.}.
   ТИТЪ. Даю вамъ благороднѣйшаго изъ оставшихся въ живыхъ, старшаго сына несчастной этой царицы.
   ТАМОР. Постойте, Римскіе братья!-- Великодушный побѣдитель, побѣдоносный Титъ, тронься проливаемыми мной слезами, слезамя матери о сынѣ. Были когда-нибудь дороги тебѣ твои сыновья -- о! нодумай, такъ же вѣдь и мой сынъ дорогъ мнѣ. Недостаточно того, что приведены мы въ Римъ для украшенія твоего тріумфа, твоего возврата, твоими плѣнниками, для Римскаго ярма твоего -- надо еще убить на улицахъ сыновей моихъ за то, что доблестно защищали свое отечество? О! если сражаться за властителя и за государство священный долгъ твоихъ, такой же вѣдь это долгъ и моихъ. Не пятнай, Андроникъ, могилы своей кровью. Хочешь уподобиться богамъ -- уподобься имъ милосердіемъ. Милосердіе вѣрнѣйшій знакъ величія. Трижды благородный Титъ, пощади моего перворожденнаго.
   ТИТЪ. Умѣрь свою скорбь, царица, и прости мнѣ. Эти живые и мертвые, которыхъ вы, Готы, видите, братья; и живые требуютъ для убитыхъ своихъ братьевъ жертвы. Твой сынъ обреченъ на нее, и умретъ, чтобы успокоить стенающія тѣни павшихъ.
   ЛУЦІЙ. Тащите его! зажигайте проворнѣй костеръ, и будемъ мы на немъ рубить его мечами нашими, пока не пожретъ его огонь на чисто. (Уходите съ Квинтомъ, Марціемъ, Муціемъ и Аларбомъ.)
   ТАМОР. О жестокій, безбожный обычай!
   ХИРОН. Бывала ли когда нибудь Скиѳія и на половину такъ безчеловѣчна?
   ДЕМЕТ. Не сравнивай ты Скиѳіи съ горделивымъ Римомъ. Аларбъ пошелъ на покой, а мы переживемъ его для того, чтобъ дрожать отъ грозныхъ взглядовъ Тита.-- Но, мать, скрѣпись; и вѣрь, что тѣ же самые боги, которые вооружили царицу Трои возможностью отомстить Ѳракійскому тирану {Гекубу, убившую Полимнестра, убившаго ея сына Полидора.} въ его собственномъ шатрѣ, помогутъ и Таморѣ -- когда Готы останутся Готами, а Тамора ихъ царицей, -- вымѣстить на врагахъ всѣ кровавыя ей обиды.

Возвращаются Луцій, Квинтъ, Марцій и Муцій съ окровавленными мечами въ рукахъ.

   ЛУЦІЙ. Смотри, отецъ и повелитель, обычай Рима совершенъ. Аларбъ изрубленъ, и внутренности его питаютъ жертвенный огонь, дымъ котораго, какъ благовоніе, несется къ облакамъ. Остается только опустить братьевъ нашихъ въ могилу, и попривѣтствовать ихъ въ Римѣ громомъ трубъ я барабановъ.
   ТИТЪ. Да будетъ такъ, и скажетъ тутъ Андроникъ ихъ душамъ послѣднее прости. (Трубы; гробя вносятъ въ склепъ.) Покойтесь здѣсь, сыны мои, въ мирѣ и въ почетѣ; (Стано. вясь на колѣни) покойтесь здѣсь, доблестные воители Рима, сномъ безмятежнымъ, въ совершеннѣйшей безопасности отъ всѣхъ мірскихъ неудачъ и случайностей! Не подстерегаетъ здѣсь измѣна, не раздувается зависть, не разростается проклятая вражда, не бываетъ здѣсь ни бурь, ни гвалта -- царятъ только безмолвіе и сонъ вѣчный. Покойтесь же здѣсь въ мирѣ и въ почетѣ сыны мои! (Встаетъ.)

Входитъ Лавинія.

   ЛАВИН. Въ мирѣ и въ почетѣ да живетъ доблестный Титъ долго; живи, благородный мой отецъ и повелитель, въ славѣ! Смотри! у могилы этой приношу я погребенію моихъ братьевъ должную дань слезами; и со слезами радости, что возвратился ты въ Римъ, преклоняю я передъ тобой колѣни. О! благослови же меня тутъ побѣдоносной рукой твоей, славнымъ дѣламъ которой лучшіе граждане Рима рукоплещутъ.
   ТИТЪ. Добрый Римъ, любовно сберегъ ты, чтобъ порадовать мое сердце, поддержку моей старости!-- Лавинія, живи, переживи отца своего и его славу своей добродѣтелью!

Входятъ Маркъ Андроникъ, Сатурнинъ, Бассіанъ и другіе.

   МАРКЪ. Да здравствуетъ Титъ, братъ мой любезный, доблестный въ глазахъ Рима побѣдоносецъ!
   ТИТЪ. Благодарю, добрый трибунъ, благородный братъ мой Маркъ.
   МАРКЪ. Привѣтствую и васъ, племянники, съ такой успѣшной войны возвратившіеся, и оставшихся въ живыхъ, и во славѣ покоящихся! Ваше счастіе, доблестные, за родину мечъ свой обнажившіе, во всемъ одинаково; но торжество, погребальнымъ этимъ обрядомъ доставленное, вѣрнѣе: доводитъ до Солонова счастія {Солонъ говорилъ, что никого нельзя до смерти называть счастливымъ.}; торжествуютъ они на ложѣ чести надъ всѣми случайностями.-- Титъ Андроникъ, народъ Римскій, которому ты всегда былъ вѣрнымъ другомъ, шлетъ тебѣ черезъ меня, его трибуна и повѣреннаго, этотъ бѣлый, ничѣмъ не запятнанный палліумъ, назначаетъ тебя въ избираемые на царство, вмѣстѣ съ достойными сыновьями покойнаго императора. Будь же кандидатомъ {Candidatus -- отъ бѣлой одежды избиравшихся.}; надѣнь его, и помоги дать голову безголовому теперь Риму.
   ТИТЪ. Славному его тѣлу нужна голова получше этой, колеблющейся отъ лѣтъ и слабости.-- Зачѣмъ надѣну я эту мантію, чтобъ затруднить только васъ? Сегодня вы изберете меня, а завтра я сложу правленіе, прощусь и съ жизнію, и надѣлаю вамъ всѣмъ новыхъ хлопотъ.-- Римъ, сорокъ лѣтъ былъ я твоимъ воителемъ, успѣшно предводительствовалъ войсками мого отечества, и схоронилъ съ однимъ двадцать сыновей, на поляхъ битвы возмужавшихъ, съ мечемъ въ рукахъ на службѣ отечеству мужественно павшихъ. Дайте жь мнѣ почетный посохъ для преклонныхъ лѣтъ моихъ, а не скипетръ для управленія міромъ. Твердо держалъ его въ рукахъ своихъ послѣдній державшій его.
   МАРКЪ. Будешь ты, Титъ, императоромъ.
   САТУР. Гордый, честолюбивый трибунъ, какъ можешь ты сказать это?
   ТИТЪ. Успокойся, Сатурнинъ --
   САТУР. Римляне, будьте справедливы -- патриціи, обнажите мечи, и не влагайте ихъ въ ножны, пока не сдѣлается Сатурнинъ Римскимъ императоромъ.-- Андроникъ, скорѣй отправишься ты въ адъ, чѣмъ похитишь у меня сердца народа.
   ЛУЦІЙ. НадменныйСатурнипъ, перебилъ ты благое, для тебя добрымъ Титомъ задуманное.
   ТИТЪ. Успокойся, принцъ. Возвращу я тебѣ сердца народа; отниму ихъ у него самого.
   САТУР. Андроникъ, не льстя тебѣ, уважаю я тебя, и буду уважать до смерти. Усилишь ты моихъ сторонниковъ своими -- буду благодаренъ тебѣ; а благодарность -- почетнѣйшая для душъ благородныхъ награда.
   ТИТЪ. Народъ Рима и вы, народные трибуны, передайте мнѣ ваши голоса, ваше право избранія. Передадите вы ихъ дружески Андронику?
   ТРИБ. Въ угоду доброму Андронику, и въ привѣтъ благополучному его въ Римъ возвращенію, народъ приметъ имъ назначеннаго.
   ТИТЪ. Благодарю, трибуны; и вотъ моя просьба: прошу избрать въ императоры старшаго сына покойнаго, принца Сатурнина, добродѣтели котораго, надѣюсь, озарятъ Римъ, какъ лучи Титана землю, и вызрѣетъ правосудіе во всемъ государствѣ. Согласны избрать по моему совѣту -- вѣнчайте его съ кликомъ: да здравствуетъ нашъ императоръ!
   МАРКЪ. По желанію и согласію всѣхъ, мы, патриціи и плебеи, дѣлаемъ принца Сатурнина великимъ императоромъ Рима, и восклицаемъ: да здравствуетъ нашъ императоръ Сатурнинъ! (Клики при продолжительномъ звукѣ трубъ.)
   САТУР. Титъ Андроникъ, приношу тебѣ, вполнѣ заслуженную тобой благодарность за твое содѣйствіе нынѣшнему нашему избранію, и на дѣлѣ докажу мою признательность за твое ко мнѣ расположеніе; для начала, чтобъ возвеличить твое, Титъ, имя и благородный родъ твой, намѣренъ я сдѣлать Лавинію моей императрицей, царственной владычицей Рима, владычицей моего сердца, и обвѣнчаться съ ней въ священномъ Пантеонѣ. Скажи же, Андроникъ, нравится тебѣ это предложеніе?
   ТИТЪ. Весьма; весьма считаю я себя этимъ союзомъ почтеннымъ. И вотъ, передъ глазами всего Рима, посвящаю я Сатурнину, царю и повелителю нашего государства, императору необъятнаго міра, мой мечъ, передаю ему мою тріумфальную колесницу и моихъ плѣнниковъ -- подарки вполнѣ достойные властелина Рима. Прими же ихъ, какъ должную дань; повергаю мои трофеи къ ногамъ твоимъ.
   САТУР. Благодарю, благородный Титъ, отецъ моей жизни! Какъ горжусь а тобой и дарами твоими, Римъ не забудетъ; а забуду когда-нибудь я и самомалѣйшую изъ безчисленныхъ заслугъ твоихъ, забудьте, Римляне, и вы вашу вѣрность мнѣ.
   ТИТЪ. (Таморѣ). Теперь, царица, плѣнница ты императора, и поступитъ онъ, какъ требуетъ того твой санъ, и съ тобой и съ твоими благородно.
   САТУР. (Про себя). Какъ хороша; и той самой красоты, которую выбралъ бы, когда бы выбирать могъ еще. (Громко) Проясни, царица, облачное чело свое. Хотя случайность войны и породила эту перемѣну счастія -- ты въ Римѣ не для оскорбленій. Обращаться съ тобой будутъ во всякомъ случаѣ, какъ съ царицей. Положись на мое слово, и не отпугивай огорченіемъ всѣхъ надеждъ своихъ; утѣшающій тебя можетъ сдѣлать тебя и большей царицы Готовъ.-- Лавинія, ты этимъ не оскорбляешься?
   ЛАВИН. Нисколько; истинное благородство оправдываетъ эти слова царственной вѣжливости.
   САТУР. Благодарю, любезная Лавинія.-- Идемъ, Римляне. Плѣнниковъ освобождаемъ мы безъ выкупа. Провозгласите жь избраніе насъ громомъ трубъ и барабановъ.
   БАССІ. (Схватывая Лавинію). Позволь, почтенный Титъ, дѣва эта -- моя.
   ТИТЪ. Какъ принцъ? Не шутя, говоришь ты это?
   БАССІ. Не шутя, благородный Титъ, и съ твердой рѣшимостью оказать себѣ эту справедливость, отстоять это право. (Сатурнинъ любезничаетъ съ Таморой.)
   МАРКЪ. Suum cuique {Каждому свое.}, говоритъ наше Римское право, и принцъ по праву беретъ свое.
   ЛУЦІЙ. И возьметъ, если только будетъ живъ Луцій.
   ТИТЪ. Прочь, измѣнники! Гдѣ жь стража императора? Измѣна, государь! Лавинію похищаютъ.
   САТУР. Похищаютъ! Кто же?
   БАССІ. Тотъ, кто и у цѣлаго міра въ правѣ отнять свою невѣсту. (Уходитъ съ Маркомъ и Лавнуіей.)
   МУЦІЙ. Братья, помогите ему увесть ее отсюда; а я мечемъ постерегу между тѣмъ двери. (Луцій, Квинтъ и Марцій уходятъ.)
   ТИТЪ. За мной, государь; я сейчасъ же возвращу ее.
   МУЦІЙ. Отецъ, ты не пройдешь здѣсь.
   ТИТЪ. Какъ, гнусный мальчишка, заграждаешь ты мнѣ въ Римѣ дорогу. (Закалываетъ Муція.)
   МУЦІЙ. Помоги, помоги, Луцій!

Луцій возвращается.

   ЛУЦІЙ. Отецъ, несправедливъ ты, и болѣе того -- въ неправой схваткѣ убилъ ты сына своего.
   ТИТЪ. Не сыновья вы мои; ни ты, ни онъ, ни тѣ; мои сыновья никогда такъ не опозорили бы меня. Возврати, измѣнникъ, Лавинію императору.
   ЛУЦІЙ. Мертвой, если хочешь; женой же его не быть законно обѣщанной другому. (Уходитъ.)
   САТУР. Нѣтъ, Титъ, нѣтъ; не нужна она императору, ни она, ни ты, да и никто изъ твоего рода. Разъ насмѣявшемуся надо мной, я можетъ быть со временемъ и повѣрю; но тебѣ и вѣроломнымъ, высокомѣрнымъ сыновьямъ твоимъ -- никогда; сговорились вы всѣ такъ осрамить меня. Не нашли вы для потѣхи во всемъ Римѣ никого, кромѣ Сатурнина? И какъ все это согласуется съ надменнымъ хвастовствомъ твоимъ, съ словами, что вынищилъ я у тебя императорство.
   ТИТЪ. О чудовищно! такіе упреки мнѣ?
   САТУР. Продолжай; ступай, отдай свою вѣтренницу размахивавшему за нее мечемъ своимъ. Славный будетъ у тебя зять; вполнѣ способный волновать Римъ, вмѣстѣ съ безчинными сыновьями твоими.
   ТИТЪ. Бритвы слова эти для пораненнаго моего сердца.
   САТУР. А потому, прелестная Тамора, царица Готовъ, затемняющая и прекраснѣйшихъ женщинъ Рима, какъ Фебея нимфъ своихъ, не будетъ тебѣ противно внезапное это избраніе -- объявляю тебя, Тамора, моей невѣстой, сдѣлаю тебя императрицей Рима. Скажи-же, царица Готовъ, что одобряешь мой выборъ, и клянусь всѣми Римскими богами -- такъ какъ жрецы и священная вода такъ близко, и свѣчи горятъ ужь такъ ярко, и все для Гименея готово,-- не увидятъ меня улицы Рима снова, не войду я во дворецъ мой, пока не поведу отсюда невѣсты моей, женой моей.
   ТАМОР. Предъ лицемъ неба клянусь и я Риму: возвеличитъ такъ Сатурнинъ царицу Готовъ -- будетъ она рабой его желаній, любящей кормилицей, матерью его юности.
   САТУР. Идемъ же, прекрасная царица, въ Пантеонъ.-- Патриціи, сопровождайте вашего императора и прелестную его невѣсту, небомъ Сатуриину посланную, мудростью своей отыскавшую свое счастье. Совершимъ мы тамъ обрядъ бракосочетанья. (Уходитъ съ своими приверженцами, съ Таморой, ея сыновьями, Аарономъ и Готами.)
   ТИТЪ. Меня не пригласилъ онъ провожать эту невѣсту. Когда же, Титъ, бывалъ ты такъ одинокъ, такъ опозоренъ, такъ удрученъ оскорбленіями?

Возвращаются Маркъ, Луцій, Квинтъ и Марцій.

   МАРКЪ. О Титъ, посмотри, о, посмотри что ты сдѣлалъ! убилъ ты въ скверномъ порывѣ добродѣтельнаго сына.
   ТИТЪ. Нѣтъ, глупый трибунъ, нѣтъ; не сынъ это мой; и ты, и они, соучастники въ дѣлѣ, опозорившемъ весь нашъ родъ, недостойный братъ, недостойные сыны!
   ЛУЦІЙ. Позволь намъ все-таки похоронить его какъ подобаетъ; дай Муцію мѣсто подлѣ братьевъ нашихъ.
   ТИТЪ. Прочь измѣнники! не лежать ему въ этомъ склепѣ. Пять уже столѣтій стоитъ этотъ памятникъ, великолѣпно мной возобновленный; въ немъ покоятся во славѣ только воины, да слуги Рима, а не убитые позорно въ ссорахъ. Схороните его, гдѣ хотите, сюда не попадетъ онъ.
   МАРКЪ. Братъ, нечестіе это. Дѣла моего племянника говорятъ за него. Долженъ онъ покоиться подлѣ братьевъ своихъ.
   КВИН. и МАРЦ. И будетъ, иди и мы послѣдуемъ за нимъ.
   ТИТЪ. И будетъ! Какой негодяй сказалъ это?
   КВИНТ. Готовый утверждать это вездѣ, только не здѣсь.
   ТИТЪ. Хотите на зло мнѣ похоронить его?
   МАРКЪ. Нѣтъ, благородный Титъ, мы просимъ тебя простить и похоронить Муція.
   ТИТЪ. Маркъ, ты-то именно и снесъ нашлемникъ мой, и поранилъ, вмѣстѣ съ этими мальчишками, честь мою. Всѣ вы враги мои; не приставайте жь; удалитесь.
   МАРЦІ. Онъ внѣ себя; уйдемъ на минутку.
   КВИНТ. Не уйду, пока не похоронимъ костей Муція. (Маркъ и сыновья Тита становятся передъ нимъ на колѣни.)
   МАРКЪ. Братъ, природа молитъ этимъ именемъ.
   КВИНТ. Отецъ, природа говоритъ этимъ именемъ.
   ТИТЪ. Не говори ты болѣе, чтобъ еще хуже не вышло.
   МАРКЪ. Славный Титъ, больше чѣмъ половина души моей.
   ЛУЦІЙ. Дражайшій отецъ, душа и плоть всѣхъ насъ --
   МАРКЪ. Дозволь брату твоему Марку похоронить въ этомъ гнѣздѣ добродѣтели благороднаго его племянника, умершаго за честь и Лавинію. Ты Римлянинъ, не будь же варваромъ. Внявъ доброму совѣту, похоронили Греки и Аякса, собственной своей рукой лишившаго себя жизни; мудрый сынъ Лаерта {Улисъ.} говорилъ такъ убѣдительно за погребеніе его. Не заграждай же пути сюда юному Муцію, бывшему твоей радостью.
   ТИТЪ. Встань, Маркъ, встань.-- Горестнѣйшій этотъ день моей жизни; обезчещенъ я передъ Римомъ сыновьями моими!-- Такъ хороните жь его; схороните за нимъ и меня. (Муція вносятъ въ склепъ.)
   ЛУЦІЙ. Покойся, любезный Муцій, здѣсь, съ твоими друзьями, пока будемъ убирать твою могилу трофеями!
   ВСѢ. Никто не лей слезъ о благородномъ Муціѣ; живетъ во славѣ умершій за добродѣтель.
   МАРКЪ. Скажи, братъ -- чтобъ хоть сколько нибудь отвлечься отъ страшнаго этого горя, -- какъ же это случилось, что хитрая царица Готовъ, вдругъ такъ въ Римѣ возвеличилась?
   ТИТЪ. Не знаю, Маркъ, хоть и знаю что такъ возвеличилась; хитростью или какъ-либо иначе -- можетъ сказать только небо. Во всякомъ случаѣ, не обязана ли она тому, кто изъ такой дали привелъ ее для такого возвеличенія? Конечно обязана, и благородно вознаградитъ она его за то.

Трубы. Входятъ съ одной стороны Сатурнинъ со свитой, Тамора, Деметрій, Хиронъ и Ааронъ; съ другой Бассіанъ, Лавинія и другіе.

   САТУР. Взялъ ты таки, Бассіанъ, ставку? дай же Богъ, чтобъ принесла тебѣ чудесная жена твоя счастіе.
   БАССІ. А тебѣ, государь, твоя. Не скажу болѣе, и не пожелаю менѣе; за симъ прощайте.
   САТУР. Измѣнникъ, если есть въ Римѣ законъ, или у насъ сила, ты и твои помощники поплатятся за это похищеніе.
   БАССІ. Похищеніемъ называешь ты, государь, взятіе своего, моей обреченной мнѣ невѣсты, а теперь жены моей? Пусть рѣшатъ все законы Рима; а между тѣмъ, мое -- у меня.
   САТУР. Хорошо, любезный; ты слишкомъ ужь безцеремоненъ съ нами; будемъ и мы -- будемъ живы,-- не менѣе съ тобой безпощадны.
   БАССІ. Государь, зато, что я сдѣлалъ, долженъ я и отвѣчать, какъ только съумѣю, и отвѣчу хоть бы и жизнью. Только вотъ что долженъ я еще сказать твоей милости: клянусь всѣми моими обязанностями Риму, несправедливо оскорбилъ ты и славу и честь благороднаго Тита; чтобъ возвратить Лавинію, разъяренный возстаніемъ противъ радушнаго его дара, изъ ревностнаго усердія тебѣ, собственной своей рукой убилъ онъ младшаго своего сына. Будь же, Сатурнинъ, благосклоненъ къ тому, кто всѣми дѣлами своими, оказалъ себя отцемъ и другомъ тебѣ и Риму.
   ТИТЪ. Принцъ Бассіанъ, не нужно мнѣ твоей защиты дѣлъ моихъ; ты, и эти обезчестили меня. Пусть судятъ Римъ и правосудное небо, какъ любилъ и чтилъ я Сатурнина.
   ТАМОР. Добрый государь, была когда нибудь Тамора любезна царственнымъ очамъ твоимъ, позволь мнѣ безпристрастно за всѣхъ заступиться; прошу, мой дорогой, прости прошедшее.
   САТУР. Какъ, моя милая, обезчещенъ я публично, и унижусь я до того, что не отомщу за это?
   ТАмор. Нѣтъ, государь; да не попустятъ боги Рима, чтобъ я была творцемъ твоего униженія! Но за невинность во всемъ благороднаго Тита могу я поручиться честью моей; непритворная его ярость высказала ясно его негодованіе. И потому, прошу, взгляни на него милостиво; не лишай себя, изъ пустаго подозрѣнія, друга такъ благороднаго, и не оскорбляй гнѣвными взорами добраго его сердца.-- Прими, государь, совѣтъ мой. послушайся меня. (Тихо Сатурнину) Скрой всѣ свои притязанія и неудовольствія; ты только что вступилъ на престолъ: остерегись чтобъ народъ и самые патриціи, по строгомъ обсужденіи, не взяли стороны Тита, и не свергли тебя за неблагодарность, которую Римъ считаетъ ненавистнѣйшимъ изъ грѣховъ; уступи просьбамъ, и за тѣмъ предоставь остальное мнѣ. Найду я возможность перебить ихъ всѣхъ, стереть съ лица земли и ихъ сторонниковъ и весь ихъ родъ, и жестокосердаго отца, и вѣроломныхъ сыновей, у которыхъ напрасно вымаливала жизнь милаго моего сына; узнаютъ они, что значитъ заставить царицу стоять на улицѣ на колѣняхъ и тщетно молить о помилованіи.-- (Громко) Ну же, ну, добрый государь, -- Андроникъ, приблизься, -- подними добраго старика, развесели сердце замирающее отъ бури гнѣвнаго твоего хмуренья.
   САТУР. Встань, Титъ, встань, побѣдила императрица моя.
   ТИТЪ. Благодарю тебя и ее, государь. Эти слова, этотъ взглядъ, вливаютъ новую жизнь въ меня.
   ТАМОР. Титъ, воплотилась я въ Римъ, сдѣлалась, по счастью принятая имъ, Римлянкой, и должна помогать императору благимъ для него совѣтомъ. Всякая вражда должна нынче умереть, Андроникъ; примиреніе тебя, государь, съ твоими друзьями будетъ моей гордостью.-- За тебя, принцъ Бассіанъ, я поручилась императору, что будешь ты и кротче и обходительнѣй. И вы всѣ, и ты, Лавинія, не бойтесь, -- послушайтесь меня, и смиренно, на колѣняхъ, попросите прощенія у его величества.
   ЛУЦІЙ. (Склоняя съ братьями колѣни). Просимъ, и клянемся небу и его величеству, что дѣйствовали мы, на сколько могли, кротко, защищая честь нашей сестры и нашу собственную.
   МАРКЪ. Завѣряю это честью моей.
   САТУР. Прочь, молчите; не докучайте намъ болѣе --
   ТАМОР. Нѣтъ, нѣтъ, добрый императоръ, всѣ мы должны быть друзьями. Трибунъ и племянники его на колѣняхъ просятъ прощенія; не хочу я отказа. Не отворачивайся же отъ нихъ, мой милый.
   САТУР. Маркъ, ради тебя и твоего брата, прощаю а, по просьбѣ дорогой моей Таморы, гнусные проступки молодыхъ людей этихъ. (Сыновья Тита встаютъ.) Лавинія, хотя ты и пренебрегла мной, какъ рабомъ какимъ нибудь -- нашелъ я друга, и поклялся, такъ вѣрно какъ смерть, не уходить отъ жреца холостякомъ. Идемъ же, если дворъ нашъ можетъ вмѣстить двухъ новобрачныхъ, ты, Лавинія, моя гостья, и со всѣми твоими. День этотъ, Тамора, будетъ днемъ любви.
   ТИТЪ. А завтра, если будетъ угодно твоему величеству поохотиться со мной за пантерой и за оленями, рогами и лаемъ собакъ скажемъ мы тебѣ bonjour.
   САТУР. Такъ, Титъ, и да будетъ, и премного буду я благодаренъ. (Трубы. Уходятъ.)
   

ДѢЙСТВІЕ II.

СЦЕНА 1.

Тамъ же. Передъ дворцемъ.

Входитъ Ааронъ.

   ААРОН. Взобралась теперь Тамора на вершину Олимпа; внѣ она теперь выстрѣловъ судьбы; не страшны ей, возсѣвшей на этой выси, ни взрывы грома, ни вспышки молніи; недостижима она и грознымъ нападкамъ блѣдной зависти. Какъ золотое солнце, когда оно, попривѣтствовавъ утро и озлативъ океанъ лучами своими, протекаетъ въ сверкающей своей колесницѣ по зодіаку и обозрѣваетъ высочайшія горы -- такъ теперь и Тамора.-- Земная знать угождаетъ ея желаніямъ {Въ прежнихъ изданіяхъ: Upon her wit... По Колльеру: Upon her will...}, и добродѣтель потупляется и трепещетъ отъ ея хмуренья. Вооружи же Ааронъ свое сердце, приспособь свои помыслы къ возвышенію вслѣдъ за царственной госпожой твоей; поднимись на высоту той, которую такъ долго, торжествуя, держалъ своей плѣнницей въ цѣпяхъ любви, прикованной къ чарующимъ глазамъ Аарона, крѣпче чѣмъ Прометей къ скалѣ Кавказа. Прочь рабскія одежды и раболѣпные помыслы! хочу сіяя, блестя золотомъ и перлами служить ново испеченной императрицѣ. Служить, сказалъ я? роскошествовать съ этой царицей, этой богиней, этой Семирамидой, этой нимфой, этой сиреной, которая околдуетъ Римскаго Сатурнина, и увидитъ крушеніе его и его государства.-- Это что еще за буря?

Входятъ Деметрій и Хиронъ, ссорясь.

   ДЕМЕТ. Твоимъ, Хиронъ, лѣтамъ не хватаетъ еще ума, твой умъ тупъ, слишкомъ неотесанъ, чтобъ пробраться туда, гдѣ благоволятъ ко мнѣ, а можетъ, знай, и любятъ.
   ХИРОН. Деметрій, ты во всемъ заноситься, заносишься и тугъ, думая запугать меня хвастовствомъ твоимъ. Вѣдь разность какого нибудь только года, или двухъ не сдѣлаетъ меня менѣе пригляднымъ, а тебя болѣе счастливымъ; я такъ же, какъ и ты, способенъ служить и заслужить расположеніе моей возлюбленной; и это докажетъ тебѣ мечъ мой; отстою я свою любовь Лавиніи.
   ААРОН. Палокъ, палокъ {Обыкновенный во времена Шекспира, при дракахъ на улицахъ, призывъ на помощь для прекращенія ихъ.}! Не живется этимъ влюбленнымъ въ мирѣ.
   ДЕМЕT. Мальчишка, потому что мать необдуманно прицѣпила тупую къ твоему боку рапиру, ты и расхрабрился до того, что грозишь и своимъ. Полно; забей мечъ свой въ ножны, и не вынимай его, пока не научишься владѣть имъ.
   ХИРОН. А до того, и небольшимъ моимъ умѣньемъ покажу я тебѣ на чт"" я способенъ.
   ДЕМЕT. Право; храбръ ты та къ? (Обна жаю т 5 мечи.) ааронъ. Что вы, что вы, господа? Обнажили мечи подлѣ дворца императора, чтобъ открыто порѣшить такую ссору. Знаю я очень хорошо причину раздора вашего, и за милліонъ золота не пожелалъ бы чтобъ она была извѣстна тѣмъ, кого наиболѣе касается; и еще за большее, чтобъ благородная ваша родительница была такъ при дворѣ Рима опозорена. Постыдитесь, вложите мечи ваши въ ножны.
   ДЕМЕТ. Ни за что, пока не вложу моего въ его грудь, и не вобью вмѣстѣ съ тѣмъ въ его глотку дерзкихъ его рѣчей, которыми сейчасъ онъ позорилъ меня.
   ХИРОН. Приготовился я и къ этому; пойду на все, лживый трусишка, языкомъ мечущій громы, а оружьемъ своимъ ничего сдѣлать не посмѣющій.
   ААРОН. Перестаньте же, говорю вамъ! Клянусь воинственными богами Готовъ, вздорная эта ссора погубитъ насъ всѣхъ. Что же это?-- не хотите вы знать какъ опасно посягать на право принца? Сдѣлалась Лавинія такъ податливой, или принцъ Бассіанъ такъ переродился, что можно затѣвать такія ссоры изъ-за любви къ ней безпрепятственно, безнаказанно, безъ отмостки? Берегитесь, юные принцы; узнаетъ и императрица причину этого разлада -- не понравится ей эта музыка.
   ХИРОН. Нипочемъ мнѣ, если она и узнаетъ, если узнаетъ и весь свѣтъ; люблю я Лавинію больше всего свѣта.
   ДЕМЕТ. Научись, молокососъ, выбирать поскромнѣе; Лавинія -- надежда старшаго твоего брата.
   ААРОН. Да съ ума вы сошли? Или не знаете, какъ они въ Римѣ бѣшены и щекотливы, и какъ не терпятъ соперниковъ въ любви? Говорю вамъ, добиваетесь вы этимъ собственной своей смерти.
   ХИРОН. Пойду, Ааронъ, и на тысячу смертей, чтобъ добыть ту, которую люблю.
   ААРОН. Добыть ее!-- Какъ же это?
   ДЕМЕТ. Что жь тутъ мудренаго? Она женщина -- стало можно за ней и ухаживать; она женщина -- стало можно и добыть ее; она Лавинія -- а потому должна быть любима. Полно, любезный! больше вѣдь, чѣмъ знаетъ мельникъ, протекаетъ воды черезъ мѣльницу; отъ початаго хлѣба, извѣстно, не трудно украсть ломтикъ. Пусть Бассіанъ братъ императора -- носили и познатнѣй его знаменіе Вулкана.
   ААРОН. (Про себя). Какъ носить добрый Сатурнинъ нашъ.
   ДЕМЕТ. Зачѣмъ же отчаяваться умѣющему ухаживать словами, нѣжными взглядами и щедростью? Не случалось тебѣ частенько застрѣлить серну, и ловко нронесть ее передъ самымъ носомъ сторожа?
   ААРОН. Стало, можно вамъ, кажись, и другимъ кратчайшимъ способомъ, такъ или иначе добиться желаемаго.
   ХИРОН. Конечно, еслибъ только вышелъ случай.
   ДЕМЕТ. Угадалъ, Ааронъ.
   ААРОН. Угадай вы -- не встревожили бъ вы меня вашей ссорой. Слушайте-жь, -- неужели вы такъ глупы, что будете еще изъ-за этого ссориться. Удастся обоимъ -- огорчитъ это васъ?
   ХИРОН. Меня нисколько.
   ДЕМЕТ. И меня -- будь я только однимъ изъ нихъ.
   ААРОН. Такъ будьте же друзьями, и соединитесь именно для того, изъ чего расходились. Ловкостью и хитростью должны вы добиться задуманнаго; поймите -- то, чего нельзя добыть такъ, какъ бы хотѣлось, добывается, поневолѣ, какъ только можно. Скажу вамъ: и Лукреція была нисколько не цѣломудреннѣй этой Лавиніи, возлюбленной Бассіана. Тутъ нуженъ стало путь кратчайшій медлительнаго вздыханія, и я отыскалъ тройку. Готовится, господа, великолѣпная охота; на нее толпой стекутся красавицы Рима; гульбищь, и большихъ, въ лѣсу много; не мало въ немъ и никѣмъ не посѣщаемыхъ мѣстечекъ, самой природой для насилій и бездѣльничествъ приспособленныхъ. Залучите сюда прекрасную вашу серну, и добейтесь своего, если не словами такъ силой. Такъ только, или никакъ не успѣть вамъ.-- Пойдемте, сообщимъ наши замыслы нашей императрицѣ, ея непогрѣшимому уму, кознямъ и мести посвященному; она подпилитъ нашу ловкость своимъ совѣтомъ, который не допуститъ васъ ссориться, а доведетъ, напротивъ, обоихъ до цѣли вашихъ желаній. Дворъ императора то-же, что жилище Молвы; дворецъ его полонъ языковъ, глазъ и ушей; лѣса безжалостны, безстрашны {Въ прежнихъ изданіяхъ: dreadful... По Колльеру: dreadless...}, глухи и безчувственны. Тамъ говорите и дѣйствуйте, добивайся, лихая молодежь, своего; тамъ, скрытые густой сѣнью отъ глазъ неба, удовлетворите своей страсти, пируйте въ сокровищницѣ Лавиніи.
   ХИРОН. Совѣтъ нисколько не отзывающійся трусостью.
   ДЕМЕТ. Sit fas aut nefas {Хорошо или дурно.}, до тѣхъ поръ, пока не найду потока для охлажденія этого пыла, чаръ для укрощенія этой страсти, per Styga per manes velior {Пройду и Стиксъ и царство тѣней.}. (Уходятъ.)
   

СЦЕНА 2.

Лѣсъ слизь Рима. Въ сторонѣ избушка. Слышны рога и лай собакъ.

Входятъ Титъ Андроникъ, съ охотниками, Маркъ, Луцій, Квинтъ и Марцій.

   ТИТЪ. Охота готова, утро свѣтло и весело, ноля благоухаютъ, лѣса зеленѣютъ. Спустимъ собакъ со своръ здѣсь, и разбудимъ ихъ лаемъ императора и его прекрасную супругу, поднимемъ и принца; грянемъ и охотничью нашу круговую, да такъ чтобы весь дворъ огласился ея звуками. Вамъ, сыновья, поручаю старательно, какъ буду и я, охранять императора. Сильно былъ я въ эту ночь сномъ растревоженъ; только занявшійся день освѣжилъ и успокоилъ меня. (Рога трубятъ; она поютъ: Охота готова!" {Въ прежнихъ изданіяхъ: the morn is bright and grey... and ring a hunter's peal... with the noise... as it is ours... But dawning day new comfort hath inspird... По Колльеру: the morn is bright and gay... and sing а hunter`s round... with the sound... und so will I. But dawning day brought comfort and delight... (Horns wind, they sing "The hunt! is up.")}).
   Входятъ Сатурнинъ, Тамора, Бассіанъ, Лавинія, Деметрій, Хиронъ и Свита.
   Много добрыхъ утръ вашему величеству!-- Столько жь и такъ же добрыхъ и вамъ, государыня.-- Я обѣщалъ вамъ охотничій привѣтъ.
   САТУР. И прозвучалъ онъ, друзья мои, живо и весело, немного только для новобрачныхъ дамъ раненько.
   БАССІ. Что ты на это, Лавинія, скажешь?
   ЛАВИН. Скажу, что для меня нисколько; я ужъ битыхъ два часа, иди и болѣе, какъ проснулась.
   САТУР. Такъ давайте жь лошадей и колесницы, и за дѣло.-- (Таморѣ) Увидишь теперь, государыня, нашу Римскую охоту.
   МАРКЪ. Мои собаки, государь, поднимутъ и горделивѣйшаго барса, вскарабкаются и на высочайшую вершину.
   ТИТЪ. А моя лошадь не отстанетъ отъ звѣря, куда бы ни побѣжалъ онъ, полетитъ по полю, какъ ласточка.
   ДЕМЕТ. А мы, Хиронъ, мы, и безъ лошадей и безъ собакъ затравимъ, надѣюсь, прекраснѣйшую серну. (Уходятъ.)
   

СЦЕНА 3.

Пустынная часть лѣса.

Входитъ Ааронъ, cъ мѣшкомъ золота.

   ААРОН. Человѣкъ не безъ ума подумаетъ, пожалуй, что безъ ума я, зарывая столько золота подъ дерево, чтобъ никогда ужь затѣмъ имъ не пользоваться. Да вѣдаетъ же тотъ, кто составилъ бы такое жалкое обо мнѣ мнѣніе, что золото это должно вычеканить хитрость, которая, ловко поведенная, родитъ отличнѣйшее бездѣльничество. Покойся же, дорогое золото, (Зарывая его) на безпокойство получающихъ милостыню изъ сундуковъ императрицы.

Входитъ Тамора.

   ТАМОР. Что такъ мраченъ, любезный Ааронъ, когда все вокругъ радуется? Птицы распѣваютъ на каждомъ кустѣ; змѣя лежитъ, свернувшись, на свѣтломъ солнышкѣ; зеленая листва дрожитъ отъ прохладнаго вѣтерка и бросаетъ пятнистую тѣнь на землю. Сядемъ, Ааронъ, подъ отрадную ея сѣнь; болтливое эхо издѣвается надъ собаками, визгливо отвѣчая звучнымъ рогамъ, и какъ бы удвоиваетъ охоту; посидимъ, послушаемъ какъ они заливаются, а тамъ -- послѣ такой же схватки, какая, полагаютъ, была между странствующимъ принцемъ {Энеемъ.} и Дидоной, когда отъ внезапной счастливой грозы, скрылись они въ таинственную пещеру, -- можемъ и забыться въ объятіяхъ другъ друга золотымъ сномъ, пока собаки, рога и сладозвучныя птины будутъ убаюкивать насъ, какъ кормилица своего ребенка.
   ААРОН. Царица, твоими желаніями управляетъ Венера, моими распоряжается Сатурнъ. Что могутъ означать мертвенно-недвижный взглядъ мой, моя молчаливость и хмурая задумчивость, мои кудри, развившіяся, какъ змѣи, когда онѣ развертываются на что-нибудь недоброе? Нѣтъ, царица, не любовные это знаки. Мщеніе въ сердцѣ моемъ, смерть въ рукѣ моей, кровь и месть стучатъ въ головѣ моей. Слудіай, Тамора, императрица души моей, другаго неба, кромѣ тебя, не знающей, сегодня роковой день для Бассіана; сегодня Филомела его должна лишиться языка; сыновья твои должны разграбить ее цѣломудріе и омыть свои руки въ крови Бассіана. Видишь эту бумагу? подними ее, прошу, и отдай твоему императору пагубнымъ замысломъ чреватый этотъ свитокъ.-- Не спрашивай теперь ничего; насъ выслѣдили; часть вѣрныхъ нашихъ жертвъ идетъ сюда, не предчувствуя своей гибели.
   TAMOР. О, милѣйшій мой Мавръ, милѣйшій мнѣ и жизни!
   ААРОН. Ни слова болѣе, великая императрица. Идетъ сюда Бассіанъ; повздорь съ нимъ, а я пойду и пришлю къ тебѣ сыновей твоихъ поддержать тебя въ твоей ссорѣ, какая бы она тамъ ни была. (Уходитъ.)

Входятъ Бассіанъ и Лавинія.

   БАССІ. Кого это находимъ мы здѣсь? Царственная это императрица Рима, покинутая блестящей своей свитой? или Діана, одѣвшаяся, какъ она, и покинувшая священныя свои рощи, чтобы въ этомъ лѣсу великолѣпной полюбоваться охотой?
   ТАМОР. Дерзкій подглядыватель уединенныхъ моихъ прогулокъ, имѣй я силу, какую, какъ разсказываютъ, имѣла Діана, виски твои сейчасъ же украсились бы рогами, какъ у Актеона, и пообѣдали бъ {Въ прежнихъ изданіяхъ: Should drive... По Колльеру: Should dine.} собаки твоими только что преобразовавшимися членами.
   ЛАВИН. Позволь, прекрасная императрица, слывешь и ты по части роговъ большой искусницей. Вѣроятно и теперь именно для нихъ ты и удалилась сюда съ своимъ Мавромъ. Да хранитъ же нынче Юпитеръ супруга твоего отъ собакъ его! Бѣда вѣдь, если примутъ онѣ его за оленя.
   БАССІ. Повѣрь, царица, твой почти что черный Кимеріецъ {По сравненію съ мракомъ, который, какъ полагали древніе, вѣчно царитъ въ скиѳской странъ Кимерійцевъ.} придаетъ и твоей чести цвѣтъ своего тѣла, пятнаетъ, дѣлаетъ се противной, отвратительной. Что заставило тебя удалиться отъ своей свиты, слезть съ бѣлаго, какъ снѣгъ, коня своего и пробраться сюда, въ эту чащу съ варварскимъ Мавромъ, если не гнусная твоя похоть?
   ЛАВИН. И потому, что мы помѣшали вамъ, какъ же не обругать благороднаго моего мужа за дерзость!-- Прошу, уйдемъ; оставимъ ее наслаждаться своей, какъ воронъ, черной любовью. Мѣсто это весьма удобно для этого.
   БАССІ. Императоръ, братъ мой, узнаетъ это.
   ЛАВИН. Продѣлки эти давно ужь извѣстны. Добрый императоръ, какъ страшно ты обманутъ!
   ТАМОР. Какъ сношу я все это!

Входятъ Деметрій и Хиронъ.

   ДЕМЕТ. Что съ тобой, дорогая наша государыня и матушка? отчего лица на тебѣ нѣтъ, такая ты блѣдная?
   ТАМОР. Не изъ чего, думаете вы, и поблѣднѣть мнѣ? Эти двое затащили меня сюда; гадкая, безплодная, видите, это долина; деревья здѣсь, хоть и лѣто, чахлы, сухи, поросли мхомъ и губительной омелой. Никогда не свѣтитъ здѣсь солнце, и ничего, кромѣ совъ и зловѣщихъ врановъ, здѣсь не водится. Показавъ мнѣ ужасную эту трущобу, они сказали мнѣ, что здѣсь въ глухую полночь тысячи демоновъ, тысячи шипящихъ змѣй, десятки тысячъ раздутыхъ жабъ и столько же ежей, всѣ вмѣстѣ поднимаютъ такой страшный крикъ, что всякій смертный, услышавъ его, тотчасъ же или обезумѣетъ, или умретъ мгновенно. Повѣдавъ мнѣ адскую эту повѣсть, они тутъ же прибавили, что привяжутъ меня ко пню печальнаго тисса и оставятъ здѣсь умирать ужасной этой смертью. За тѣмъ называли они меня гнусной прелюбодѣйкой, распутной Готкой и всѣми злѣйшими, когда либо въ этомъ родѣ слышанными прозвищами; и не придите, по счастію, вы, исполнили бъ они страшную свою угрозу непремѣнно. Отомстите же имъ за это, если дорога вамъ жизнь вашей матери, или отнынѣ не называйтесь болѣе дѣтьми моими.
   ДИМЕТ. (Закалывая Бассіана). Вотъ тебѣ доказательство, что сынъ я твой.
   ХИРОТ. (Такъ же пронзая его). Вотъ доказательство и моего умѣнья.
   ЛАВИН. Что жь, довершай Семирамида -- нѣтъ, безчеловѣчная Тамора; потому что никакое имя, такъ какъ твое не соотвѣтствуетъ твоей природѣ.
   ТАМОР. Дай мнѣ кинжалъ твой; увидите, дѣти, съумѣетъ рука вашей матери выместить обиду вашей матери.
   ДЕМЕТ. Постой, мать; есть еще у насъ до нея дѣльце. Прежде вымолоти зерно, а тамъ ужь жги себѣ солому. Сокровище это хвасталось своимъ цѣломудріемъ, супружескимъ своимъ обѣтомъ, своей вѣрностью, и размалеванной этой невидалью {Въ прежнихъ изданіяхъ: with that painted hope... По Колльеру: wilh that painted shape...} издѣвается она надъ твоимъ могуществомъ; сойдетъ она съ ней и въ могилу?
   ХИРОН. Скорѣй сдѣлаюсь я евнухомъ, чѣмъ допущу это. Стащимъ мужа ея въ какую нибудь скрытую яму, и сдѣлаемъ трупъ его изголовьемъ нашей потѣхи.
   ТАМОР. А добывъ желанный медъ, не дайте пчелѣ пережить это, чтобъ ужалить насъ.
   ХИРОН. Будь покойна, обезопасимъ себя какъ нельзя лучше. Идемъ же, прекрасная; насладимся мы теперь и силой такъ тщательно хранившимся цѣломудріемъ.!
   ЛАВИН. О Тамора, лице у тебя вѣдь женщины --
   ТАМОР. Не хочу я ее слышать; тащите ее!
   ЛАВИН. Принцы, умолите ее выслушать хоть слово.
   ДЕМЕТ. Выслушай ее царица; повеличайся ея слезами; но да будетъ твое сердце такъ же имъ неуступчиво, какъ кремень дождевымъ каплямъ.
   ЛАВИН. Когда же тигрята учили мать свою? О, не учи ее свирѣпости; вѣдь она тебя ей научила. Ея молоко обратилось въ тебѣ въ мраморъ; изъ ея сосковъ заимствовалъ ты звѣрство свое. Но не все же одинаковыхъ сыновей родятъ матери; (Хирону) упроси ее ты оказать женское состраданіе.
   ХИРОН. Какъ! хочешь чтобъ я незаконнорожденымъ оказался?
   ЛАВИН. Правда, не высиживаетъ воронъ жаворонковъ; но слышала я -- о, еслибъ это теперь подтвердилось,-- что однажды левъ такъ тронулся, что допустилъ обрѣзать царственные свои когти {Въ прежнихъ изданіяхъ: bis princely paws... По Колльеру: bis princely claws...}. Говорятъ, что и враны выкармливаютъ покинутыхъ птенцевъ, тогда какъ свои голодаютъ въ ихъ гнѣздахъ. О, будь же ко мнѣ, на перекоръ твоему жестокому сердцу, если и не такъ добра, такъ хоть нѣсколько сострадательна.
   ТАМОР. Не понимаю я этого. Тащите ее!
   ЛАВИН. О, позволь же вразумить тебя. Ради моего отца, даровавшаго тебѣ жизнь, когда легко могъ убить тебя, не будь такой закоснѣлой. Прослышь оглохшими ушами твоими.
   ТАМОР. Да еслибъ ты сама никогда и не оскорбляла меня, такъ именно изъ-за него была бы я безпощадна. Вспомните, дѣти, напрасно лила я слезы, чтобъ спасти вашего брата отъ жертвоприношенія, свирѣпый Андроникъ не уступилъ. И потому, влеките ее, дѣлайте съ ней что хотите; злѣйшій съ ней будетъ и милѣйшимъ мнѣ.
   ЛАВИН. (Преклоняя переда пей колѣна). О Тамора, дай назвать тебя доброй царицей, убей меня собственной своей рукой на этомъ самомъ мѣстѣ; вѣдь не жизни молила я такъ долго; вѣдь убита ужь я, бѣдная, когда умиралъ Бассіанъ.
   ТАМОР. Чего же ты, сумасшедшая, въ такомъ случаѣ просишь? Пусти.
   ЛАВИН. Немедленной смерти, и еще одного, чего не даетъ женственность высказать. Спаси меня отъ ихъ, и убійства страшнѣйшаго, сладострастія; брось меня въ какую нибудь отвратительнѣйшую трущобу, въ которой никогда не увидалъ бы глазъ мущины тѣла моего. Сдѣлай это, и будь милосердой убійцей.
   ТАМОР. И я лишу такимъ образомъ милыхъ дѣтей моихъ награды? Никогда; пусть удовлетворятся тобой.
   ДЕМЕТ. Идемъ; ты ужь и такъ слишкомъ долго насъ здѣсь задерживала.
   ЛАВИН. Ни состраданія? ни женственности?-- О, звѣрь, позоръ и врагъ всего нашего пола Да падетъ же проклятіе --
   ХИРОН. Зажму я ротъ тебѣ, -- (Увлекая ее, Деметрію) Тащи ты мужа. Вонъ яма, къ которую Ааронъ велѣлъ упрятать его. (Уходятъ съ Лавиніей и съ трупомъ Бассіана.)
   ТАМОР. До свиданія, дѣти; смотрите жь, обезопасьте ее хорошенько.-- Не знать моему сердцу полнаго веселья, пока не уничтожу всѣхъ Андрониковъ. Пойду, пока разъяренные сыновья мои позорятъ эту дрянь, отыщу моего милаго Мавра. (Уходитъ.)
   

СЦЕНА 4.

Тамъ же.

Входятъ Ааронъ, Квинтъ и Марцій.

   ААРОН. Сюда, господа, живѣе; сейчасъ будемъ мы у ямы, въ которой подмѣтилъ крѣпко спящаго барса.
   КВИНТ. Слипаются глаза мои; что бы это значило?
   МАРЦІ. Да и мои; еслибъ не стыдно, оставилъ бы охоту и поспалъ немного. (Падаетъ въ яму.)
   КВИНТ. Куда это, свалился ты? Какая же коварная это яма; совсѣмъ скрыта густымъ терновникомъ, а на листьяхъ его капли, только что пролитой крови, свѣжія, какъ роса на цвѣткахъ.-- Опасно, сдается мнѣ, это мѣсто.-- Скажи, братъ, ушибся ты отъ паденія?
   МАРЦІ. О, ушибся, братъ, и объ ужаснѣйшее изъ всего, чѣмъ когда либо глазъ сокрушалъ сердце зрѣніемъ.
   ААРОН. (Про себя). Приведу теперь сюда императора, чтобы онъ, нашедши ихъ здѣсь, могъ подумать что они-то и убили брата его. (Уходитъ.)
   МАРЦІ. Чтоже ты не ободришь меня, и не помогаешь выкарабкаться изъ поганой этой, кровью обрызганной ямы?
   КВИНТ. Окованъ я какимъ-то необыкновеннымъ ужасомъ; холодный потъ проступаетъ по всѣмъ дрожащимъ моимъ членамъ; сердце чуетъ болѣе, чѣмъ можетъ видѣть глазъ мой.
   МАРЦІ. Чтобъ убѣдиться какъ догадливо твое сердце, загляни только съ Аарономъ въ эту яму -- увидите страшную картину крови и смерти,
   КВИНТ. Ааронъ ушелъ; а сострадательное мое сердце не дозволяетъ глазамъ взглянуть на то, и одно ужь подозрѣніе чего повергаетъ его въ трепетъ. О, скажи мнѣ, что тамъ; никогда вѣдь до этого не бывалъ я еще такимъ ребенкомъ, чтобъ бояться невѣдомо чего.
   МАРЦІ. Принцъ Бассіанъ, весь облитый кровью, лежитъ, какъ овца, зарѣзанная въ этой проклятой, темной, кровожадной трущобѣ.
   КВИНТ. Но если она темна, какъ же узналъ ты что это онъ?
   МАРЦІ. На окровавленномъ его пальцѣ драгоцѣнный перстень, освѣщающій всю яму {Полагали что карбункулъ не только блеститъ, но и свѣтитъ.}; какъ лампа въ могильномъ склепѣ освѣщаетъ онъ блѣдныя ланиты мертваго, показываетъ и изрытую внутренность ямы. Такимъ блѣднымъ свѣтомъ озарялъ мѣсяцъ Пирама, когда онъ ночью лежалъ дѣвичьей кровью облитый. Помоги же мнѣ, братъ, ослабшей рукой твоей -- если ужасъ и тебя такъ же, какъ меня ослабилъ,-- выбраться изъ гнусной, прожорливой этой пропасти, такъ же противной, какъ туманная пасть Коцита.
   КВИНТ. Давай руку, чтобъ я могъ помочь тебѣ, а не хватитъ у меня на это силъ -- и свалиться, пожалуй, въ жадное нутро глубокой этой трущобы, могилы бѣднаго Бассіана.-- Нѣтъ; не въ силахъ я вытянуть тебя на край.
   МАРЦІ. Не въ силахъ и я взобраться на него безъ твоей помощи.
   КВИНТ. Давай еще руку; не выпущу я ее теперь, пока не выберешься, или самъ не свалюся. Не доберешься ты до меня -- доберусь я до тебя. (Падаетъ въ яму.)

Входятъ Сатурнинъ и Ааронъ.

   САТУР. За мной.-- Посмотримъ что тутъ за яма, и кто это сейчасъ спрыгнулъ въ нее.-- Скажи, кто ты, только что соскочившій въ зіяющую эту впадину земли?
   МАРЦІ. Несчастный сынъ стараго Андроника, въ злополучнѣйшій изъ часовъ попавшій въ нее, чтобъ найти твоего брата Бассіана мертвымъ.
   САТУР. Мой братъ мертвъ! Да ты шутишь. Онъ и его жена въ хижинѣ на сѣверной опушкѣ прекраснаго этого лѣса; нѣтъ и часа какъ я тамъ ихъ оставилъ.
   МАРЦІ. Мы не знаемъ гдѣ ты оставилъ его живымъ, но увы! нашли мы его здѣсь мертвымъ.

Входятъ Тамора со свитой, Титъ Андроникъ и Луцій.

   ТАМОР. Гдѣ супругъ мой, императоръ?
   САТУР. Здѣсь, Тамора, и убійственнымъ горемъ огорченный.
   ТАМОР. Гдѣ братъ твой, Бассіанъ?
   САТУР. Коснулась самого ты дна раны. Бѣдный Бассіанъ лежитъ здѣсь убитый.
   ТАМОР. (Подавая ему письмо). Такъ опоздала я съ гнуснымъ этимъ свиткомъ -- планомъ ускоренной этой трагедіи; и дивлюсь безмѣрно, какъ это можетъ человѣческое лице скрывать въ складкахъ добродушнѣйшихъ улыбокъ столько убійственной жестокости.
   САТУР. (Читаетъ.), не удастся намъ, какъ бы хотѣлось, повстрѣчаться съ нимъ -- разумѣемъ, любезный охотникъ, Бассіана,-- вырой ты ему могилу; ты понимаешь насъ. Награду за то найдешь подъ крапивой у корней бузины, скрывающей ту самую яму, въ которой мы рѣшили похоронить Бассіана. Сдѣлай это и пріобрѣтешь въ насъ друзей на всю жизнь".-- О Тамора, слыхано ль что либо подобное? Вотъ яма, вотъ и бузина. Ищите, друзья; не найдете ль охотника, который, какъ видно, и убилъ здѣсь брата моего.
   АДРОН. Вотъ, государь, и мѣшокъ съ золотомъ.
   САТУР. (Титу). Два твои щенка, злые псы кровожадной породы, лишили здѣсь моего брата жизни.-- Вытащите ихъ, друзья, изъ ямы, и въ темницу; пусть сидятъ въ ней до тѣхъ поръ, пока не придумаемъ для нихъ мучительнѣйшей, неслыханной еще казни.
   ТАМОР. Какъ! въ этой они ямѣ? О чудо! какъ легко открывается убійство!
   ТИТЪ. Государь, на слабыхъ моихъ колѣняхъ, со слезами, не легко текущими, молю одной милости: чтобы страшное это преступленіе проклятыхъ моихъ дѣтей, проклятыхъ, если преступленіе ихъ будетъ доказано --
   САТУР. Будетъ доказано! ты видишь, очевидно оно. Кто нашелъ свитокъ? Тамора, ты?
   ТАМОР. Самъ Андроникъ поднялъ его.
   ТИТЪ. Дѣйствительно я; но все таки, позволь мнѣ быть за нихъ порукой; могилой почтеннаго моего отца клянусь, будутъ они, какъ только потребуешь, готовы отвѣтить жизнью за подозрѣваемое.
   САТУР. Не отдадутъ тебѣ ихъ на поруки; слѣдуй за мной. Несите одни трупъ убитаго; тащите другіе убійцъ. Не давайте имъ ни слова вымолвить; вина ихъ очевидна, и клянусь душей, будь конецъ жесточѣй смерти -- былъ бы онъ ихнимъ.
   ТАМОР. Андроникъ, упрошу я короля; не страшись за сыновей своихъ; все уладится.
   ТИТЪ. Идемъ, идемъ, Луцій; не останавливайся чтобъ поговорить съ ними. (Уходятъ.)
   

СЦЕНА 5.

Тамъ же.

Входятъ Деметрій и Хиронъ съ Лавиніей, изнасилованной, съ отрубленными кистями рукъ и вырѣзаннымъ языкомъ.

   ДЕМЕТ. Ступай теперь, скажи, когда можетъ еще говорить языкъ твой, кто тебѣ вырѣзалъ его и обезчестилъ тебя.
   ХИРОН. Напиши что на умѣ у тебя, обнаружь такъ чего тебѣ хочется; сдѣлайся, когда дозволятъ тебѣ твои култышки, писакой.
   ДЕМЕТ. Смотри, какъ она можетъ еще грозить знаками и гримасами.
   ХИРОН. Ступай домой, спроси благовонныхъ водъ, вымой руки.
   ДЕМЕТ. Нѣтъ у ней ни языка, чтобъ спросить, ни рукъ, чтобъ вымыть; оставимъ ее и такъ наслаждаться безмолвными прогулками.
   ХИРОН. Повѣсился бы я на ея мѣстѣ.
   ДЕМЕТ. Еслибъ было чѣмъ приготовить петлю. (Уходитъ съ Хирономъ.)

Рога. Входитъ Маркъ.

   МАРКЪ. Кто это?-- племянница; куда это бѣжитъ она такъ проворно?-- Племянница, послушай, -- гдѣ мужъ твой?-- Сонъ это -- отдалъ бы все, что имѣю, чтобъ пробудиться отъ него! бодрствую -- срази меня какая нибудь планета, чтобъ заснулъ сномъ вѣчнымъ!-- Скажи, милая племянница, какія жестокія, немилосердыя руки отсѣкли, отрубили, лишили тѣло твое двухъ его вѣтвей, чудесныхъ украшеній, въ объемлющей тѣни которыхъ и цари желали опочить, и не могли добиться великаго этого счастія, какъ и любви твоей?-- Чтожь не отвѣчаешь ты мнѣ?-- Увы! алая струя теплой крови, какъ взволнованный и вспѣненный вѣтромъ ручей, то покажется, то изчезнетъ между розовыхъ губъ твоихъ, приливаетъ и отливаетъ вмѣстѣ съ сладостнымъ твоимъ дыханіемъ. Навѣрное какой нибудь Терей обезчестилъ тебя, и чтобъ ты не открыла его, вырѣзалъ тебѣ языкъ. Ты отворачиваешь лице отъ стыда, и несмотря на страшную потерю крови, какъ изъ фонтана съ тремя отверстіями, изъ тебя текущей, щеки твои красны, какъ ликъ Титана, краснѣющаго когда, налетитъ на него какое нибудь облако. Говорить мнѣ за тебя? Сказать, что такъ это? О, еслибъ я могъ прочесть въ твоемъ сердцѣ, узнать звѣря, чтобы, ругая его, облегчить себя. Горе скрытое, какъ закрытая печь, пережигаетъ въ пепелъ сердце, въ которомъ оно кроется.-- Прекрасная Филомела лишилась только языка, и хоть и труднымъ узоромъ, но вышила таки, что думала; ты, дорогая моя племянница, лишена и этого способа. Съ болѣе хитрымъ Тиреемъ повстрѣчалась ты, и отсѣкъ онъ прекрасные эти пальцы, которые вышили-бъ еще лучше Филомелы. О, еслибъ чудовище видѣло какъ лилейныя эти руки, какъ листья тополя, дрожали на лютнѣ, заставляя шелковыя ея струны съ наслажденіемъ цѣловать ихъ -- не тронуло-бъ оно ихъ и ради своей жизни; слышало бы оно небесную гармонію, которую порождалъ сладкозвучный языкъ этотъ -- выронило бы оно ножъ изъ рукъ, и заснуло бы,какъ Церберъ у ногъ Ѳракійскаго поэта {Орфея.}.-- Идемъ; ослѣпи отца твоего; такое зрѣлище не можетъ вѣдь не ослѣпить отца. И одного часа бури достаточно, чтобъ затопить благоухающіе луга; чего же не сдѣлаютъ цѣлые мѣсяцы слезъ, съ глазами твоего отца? Не бѣги же отъ меня; поплачемъ мы съ тобою. О, еслибъ слезами нашими могли мы облегчать твое несчастіе! (Уходятъ.)
   

ДѢЙСТВІЕ III.

СЦЕНА 1.

Римъ. Улица.

Входятъ Сенаторы, Трибуны и Судьи съ Марціемъ и Квинтомъ, связанными и ведомыми на казнь. Титъ, умоляя, идетъ впереди.

   ТИТЪ. Выслушайте меня, мудрые отцы! благородные трибуны, постойте! Изъ состраданія къ старости того, чья юность прошла въ опасныхъ войнахъ, между тѣмъ какъ вы спокойно спали; за всю мою кровь, пролитую мной за Римъ; за всѣ морозныя ночи, мной прободрствованныя; ради горькихъ этихъ слезъ, которыя, видите, наполняютъ теперь старческія морщины щекъ моихъ,-- молю, будьте милосерды къ осужденнымъ сыновьямъ моимъ, души которыхъ совсѣмъ не такъ испорчены, какъ думаютъ. ни слезинки не вырвала у меня смерть двадцати двухъ сыновей, потому что умерли они на славномъ ложѣ чести; (Бросаясь на землю) но за этихъ, трибуны, горячими слезами души пишу я на прахѣ глубокую скорбь сердца. Пусть мои слезы утолятъ сухую жажду земли; кровь же милыхъ сыновей моихъ пристыдитъ, заставитъ покраснѣть ее. (Сенаторы, Трибуны и прочіе уходятъ съ осужденными.) О земля! удружу я тебѣ изъ двухъ этихъ старыхъ развалинъ больше, чѣмъ юный апрѣль всѣми своими дождями. Буду орошать тебя и въ лѣтнюю засуху; не перестану и зимой сгонять снѣгъ горячими слезами, удержу вѣчную весну на лицѣ твоемъ, если откажешься упиться кровью дорогихъ сыновей моихъ.

Входите Луцій съ обнаженнымъ мечемъ не рукѣ.

   О почтенные трибуны! добрые, маститые старцы! развяжите сыновей моихъ, отмѣните смертный приговоръ вашъ, дайте мнѣ, никогда доселѣ не плакавшему, возможность сказать, что мои слезы убѣдительнѣйшіе на этотъ разъ ораторы.
   ЛУЦІЙ. О благородный отецъ мой, молишь ты напрасно; трибуны не слышатъ тебя, ни одного нѣтъ по близости; камнямъ передаешь ты горе свое.
   ТИТЪ. Ахъ, Луцій, дай мнѣ молить за братьевъ твоихъ.-- Почтенные трибуны, еще разъ прошу васъ.
   ЛУЦІЙ. Ни одинъ трибунъ не слышитъ тебя.
   ТИТЪ. Ничего; вѣдь еслибъ они и слышали -- не обратили-бъ они на меня вниманія; вѣдь еслибъ они и слышали -- не пожалѣли-бъ они меня; но молить ихъ и напрасно, я долженъ. Потому и разсказываю я мое горе камнямъ, которые, хотя и не могутъ отозваться на мое несчастіе, все таки лучше трибуновъ, потому что не прерываютъ моего разсказа. Плачу я -- они смиренно у ногъ моихъ пріемлютъ мои слезы и, кажется, что плачутъ вмѣстѣ со мною; облеки ихъ только въ сановничьи одежды, и Римъ не представитъ ни одного такого трибуна. Камень мягокъ, какъ воскъ, трибуны жестче камней; камень молчаливъ и не оскорбляетъ, а трибуны приговариваютъ своими языками людей къ смерти. Но зачѣмъ съ обнаженнымъ мечемъ ты?
   ЛУЦІЙ. Хотѣлъ спасти братьевъ отъ смерти, и судьи обрекли меня за это покушеніе на вѣчное изгнаніе.
   ТИТЪ. О счастливецъ! благосклонны были къ тебѣ судьи. Какъ же ты, глупый Луцій, не догадываешься, что Римъ притонъ тигровъ? Тигры должны хищничать, а Римъ, кромѣ меня и моихъ, не представляетъ никакой имъ добычи; какъ же ты счастливъ, что изгнанъ изъ среды прожоръ этихъ!-- Но съ кѣмъ это идетъ сюда братъ мой Маркъ?

Входятъ Маркъ и Лавинія.

   МАРКЪ. Готовь, Титъ, старые глаза твои къ тому, чтобъ залиться слезами; а не то -- сердце, чтобъ надорваться. Привелъ я сокрушительное для твоей старости горе.
   ТИТЪ. Сокрушитъ оно меня? кажи мнѣ его.
   МАРКЪ. Это была дочь твоя.
   ТИТЪ. И есть, Маркъ.
   ЛУЦІЙ. О горе! убиваетъ меня видъ ея.
   ТИТЪ. Слабодушный ребенокъ, скрѣпись, и смотри на нее.-- Скажи, Лавинія, какая проклятая рука обезручила тебя для глазъ отца твоего? Какой глупецъ подлилъ воды въ море, или бросилъ вязанку хвороста въ ярко пылающую Трою? Мое горе было ужь на вершинѣ прежде, чѣмъ пришла ты, а теперь издѣвается оно, какъ Нилъ, надъ берегами.-- Дайте мнѣ мечъ, отрублю я и мои руки -- сражались онѣ вѣдь для Рима, и напрасно; и вскормили онѣ, кормя меня, это горе; и въ тщетной мольбѣ поднимались онѣ, и безполезна мнѣ вся ихъ служба; теперь одной только еще службы потребую я отъ нихъ: чтобъ одна помогла мнѣ отрубить другую.-- Хорошо, Лавинія, что нѣтъ у тебя рукъ; потому что въ рукахъ Риму служащихъ никакого нѣтъ прока.
   ЛУЦІЙ. Кто же, скажи, любезная сестра, такъ тебя изувѣчилъ?
   МАРКЪ. Ахъ, дивное орудіе ея помышленій, высказывавшее ихъ такъ краснорѣчиво, вырвано изъ прекрасной клѣтки, въ которой оно, какъ сладкогласная птичка, распѣвало такъ звучно и разнообразно, восхищая и молодыхъ и старыхъ.
   ЛУЦІЙ. О, скажи же ты за нее, чье это дѣло?
   МАРКЪ. Нашелъ я ее ужь такой, бѣгающей по лѣсу, ищущей куда нибудь спрятаться, какъ дѣлаетъ это лань неизцѣлимо пораненная.
   ТИТЪ. Моя это была лань, и тотъ кто поранилъ ее, не сдѣлалъ бы мнѣ столько зла и убивъ меня; потому что тоже я теперь, что человѣкъ стоящій на скалѣ, окруженной пустыней моря, видящій какъ ростетъ приливъ волна за волной, и ожидающій что вотъ какая нибудь изъ нихъ поглотитъ его наконецъ въ соленыя свои нѣдра. Этой дорогой къ смерти прошли несчастные сыны мои; вотъ стоитъ еще сынъ, изгнанный; вотъ братъ, оплакивающій мое горе; но что всего болѣе терзаетъ мою душу -- это дорогая Лавинія, драгоцѣннѣйшая для меня и самой души моей.-- Еслибъ я увидѣлъ тебя такой и въ изображеніи -- обезумѣлъ бы я; что же должно произойти со мной теперь, когда вижу такой тебя самое? Нѣтъ у тебя ни рукъ, чтобъ отереть слезы, ни языка чтобъ сказать кто такъ тебя изувѣчилъ; твой мужъ убитъ, и за убійство его твои братья осуждены, и умерли за то. Смотри, Маркъ; ахъ! смотри, Луцій, смотри! Когда я назвалъ братьевъ ея, свѣжія слезы гоказались на щекахъ ея, какъ медовая роса на сорванной и почти что увядшей лиліи.
   МАРКЪ. Можетъ она плачетъ о томъ, что убили они мужа ея; а можетъ и отъ того что знаетъ, что неповинны они въ этомъ.
   ТИТЪ. Если убили они твоего мужа, такъ радуйся же, потому что законъ наказалъ ихъ за то.-- Нѣтъ, нѣтъ, не способны они на такое гнусное дѣло; свидѣтель -- сокрушеніе сестры ихъ.-- Милая Лавинія, дай поцѣловать твои губы, или покажи мнѣ какъ нибудь, чѣмъ могу я облегчить тебя.-- Хочешь, чтобъ твой добрый дядя, твой братъ Луцій, и я усѣлись съ тобой у какого нибудь ручья и устремили въ него глаза, чтобъ видѣть какъ наши щеки загажены слезами, точно не высохшіе еще луга иломъ, оставленнымъ на нихъ наводненіемъ? Смотрѣть намъ въ него до тѣхъ поръ, пока горькія слезы наши не лишатъ свѣтлыхъ его струй пріятнаго ихъ вкуса, не сдѣлаютъ ихъ разсоломъ? Или отрубить и намъ наши руки? откусить языки, и провести остатокъ противныхъ нашихъ дней въ нѣмомъ безмолвіи? Что сдѣлать намъ? Придумаемъ же, имѣющіе еще языки, какую нибудь еще ужаснѣйшую продѣлку на изумленье временъ грядущихъ.
   ЛУЦІЙ. Будетъ, любезный отецъ, плакать; видишь, какъ отъ твоего гореванья рыдаетъ несчастная сестра моя.
   МАРКЪ. Терпѣнье, милая племянница.-- Осуши, любезный Титъ, слезы свои.
   ТИТЪ. Ахъ, Маркъ, Маркъ! знаю я, братъ, что ни одной моей слезинки не вопьетъ платокъ твой, потому что его смочилъ ужь ты, бѣдный, своими собственными.
   ЛУЦІЙ. Дай моя Лавинія, оботру я твои щеки.
   ТИТЪ. Смотри Маркъ, смотри! понимаю я ея знаки; еслибъ у ней былъ языкъ, сказала бы она теперь брату тоже что я сейчасъ сказалъ тебѣ: что его платкомъ, совсѣмъ смокшимъ отъ его собственныхъ слезъ, не осушишь печальныхъ щекъ ея. О, какое сочувствіе горя, такъ же далекаго отъ всякаго облегченія, какъ адъ отъ рая.

Входите Ааронъ.

   ААРОН. Титъ Андроникъ, императоръ, мой повелитель, шлетъ тебѣ такое слово: любишь ты сыновей своихъ -- пусть Маркъ, Луцій, или ты самъ, старый Титъ, все равно кто-нибудь изъ васъ, отрубитъ себѣ руку и пошлетъ ее къ нему; за нее пришлетъ онъ къ тебѣ сюда обоихъ сыновей твоихъ живыми; будетъ она выкупомъ ихъ преступленія.
   ТИТЪ. О милосердый императоръ! о добрый Ааронъ! Пѣвалъ ли когда нибудь воронъ такъ похоже на жаворонка, возвѣщающаго отрадный восходъ солнца? Съ радостью пошлю я ему мою руку. Ты, добрый Ааронъ, поможешь вѣдь мнѣ отрубить ее?
   ЛУЦІЙ. Остановись, отецъ! не пошлешь ты благородной руки своей, столько враговъ сложив роносятъ пойманную дичь.
   Ааронъ. Ну, вотъ вы, значитъ, видите и сами,
             Что взять свое есть средство и тайкомъ.
   Хиронъ. Ну, безъ сомнѣнья, лишь бы вышелъ случай^
   Деметрій. Почуялъ дѣло вѣрно Ааронъ.
   Ааронъ. А если бы его почуять тоже
             Умѣли вы, то не пришли бъ сюда
             Смущать меня дурацкой вашей ссорой.
             Ужель настолько глупы вы, чтобъ снова
             Ее начать? Убудетъ развѣ васъ,
             Когда добьетесь своего вы оба?
   Хиронъ. Я слова противъ не скажу.
   Деметрій.                                                   Ни я,--
             Лишь былъ бы я въ числѣ достигшихъ цѣли.
   Ааронъ. Такъ миръ и ладъ! стыдитесь глупыхъ ссоръ!
             Должны соединиться вы во имя
             Того, что именно сердило васъ.
             Помогутъ вамъ пусть хитрость и коварство!
             Чего нельзя достичь прямой дорогой --
             Окольнымъ добывается путемъ,
             Какой укажетъ случай. Вѣдь была
             Лукреція ни лучше ни честнѣе,
             Чѣмъ эта Бассіанова любовь,
   Лавинія. Тутъ нуженъ быстрый путь.
             Наборъ пустыхъ и безконечныхъ вздоховъ
             Не приведетъ васъ ровно ни къ чему,
             И я скажу, что дѣлать вамъ. Сегодня
             Предположенъ великолѣпный ловъ.
             Всѣ римскія красавицы сойдутся
             Толпой въ лѣсу; а въ немъ найдется много
             Укромныхъ мѣстъ, пустынныхъ и безлюдныхъ,
             Назначенныхъ какъ-будто бы самой
             Природою для пакостныхъ продѣлокъ.
             Вамъ надо постараться залучить
             Половче вашу лань въ густую чащу;
             А тамъ вольны вы будете съ ней сдѣлать
             Все, что придетъ вамъ въ умъ, коль не добромъ,
             Такъ силою. Такимъ путемъ вы. только
             Добьетесь своего; иныхъ же средствъ
             Нѣтъ никакихъ. Пойдемте сообщить
             О томъ, что мы затѣяли, царицѣ.
             Она свой умъ высокій посвятила
             Какъ разъ теперь мечтѣ -- грознѣй отмстить
             Своимъ врагамъ; такъ если мы откроемъ
             Ей замыслъ нашъ, то намъ своимъ совѣтомъ
             Она его сумѣетъ заострить
             Еще вѣрнѣй! потушитъ ваши ссоры
             И все сведетъ къ желанному концу.
             Дворъ императора -- дворецъ молвы.
             Въ немъ стѣны говорятъ и слышатъ камни;
             Лѣса жъ скромны, безжалостны и страшны.
             Такъ добивайтесь, молодцы лихіе,
             Того, что вы хотите! Тамъ, въ глуши
             Пустынныхъ дебрей, ждетъ васъ исполненье
             Желаній страстныхъ вашихъ! насладитесь
             Досыта вы Лавиніей своей.
   Хиронъ. Совѣтъ хорошъ, и данъ онъ не трусливымъ.
   Деметрій. Sit fas aut nefas 23). Я до той поры,
             Пока не укрощу своихъ желаній,
             Per Styga per manes vehor 24). (Уходятъ).
   

СЦЕНА 2-я.

Лѣсъ. Вдали слышны звуки роговъ и собачій лай..

(Входятъ Титъ Андроникъ съ охотниками, Маркъ Андроникъ, Луцій, Квинтъ и Марцій).

   Титъ Андр. Ну, вотъ готово все: день свѣтелъ, ясенъ,
             Поля свѣжи, зеленый лѣсъ шумитъ.
             Спустить велите гончихъ, пусть разбудитъ
             Царя съ супругой ихъ веселый лай.
             Пора вставать и принцу. Грянемъ мы
             Охотничій нашъ хоръ. Отдастся эхомъ
             На весь онъ станъ. Вамъ, дѣти, поручаю
             Въ особенности строго охранять
             Лицо монарха. Нынче ночью былъ я
             Смущенъ тяжелымъ сномъ; но утро быстро
             Прогнало тучи полуночныхъ грёзъ.

(Рога и пѣнье. Входятъ Сатурнинъ, Тамора,

             Бассіанъ, Лавинія, Деметрій, Хиронъ и свита).
   Титъ Андр. Съ пріятнымъ утромъ, государь! А также
             Вы, государыня! Я обѣщалъ
             Потѣшить васъ веселою охотой.
   Сатурнинъ. И началъ хорошо;-- не рано ль только
             Охота наша подняла съ постели
             Для первой брачной ночи нашихъ дамъ?
   Бассіанъ. Что скажешь ты, Лавинія?
   Лавинія.                                                   Нимало:
             Проснулась я ужъ больше двухъ часовъ.
   Сатурнинъ. Пусть подадутъ тогда намъ колесницы
             И лошадей. (Таморѣ) Увидишь ты, мой другъ,
             Что значитъ наша римская охота.
   Маркъ Андр. Моимъ собакамъ нипочемъ сыскать
             Труднѣйшій слѣдъ пантеры. Вихремъ могутъ
             Взлетѣть онѣ хоть на прямой утесъ.
   Титъ Андр. Равно и я отъ звѣря не отстану
             Съ моимъ конемъ. Летитъ въ поляхъ быстрѣй
             Онъ ласточки.
   Деметрій (Хирону тихо). А мы, Хиронъ, съ тобой
             Безъ лошадей и безъ собакъ затравимъ
             Сегодня лань, какой имъ не видать. (Уходятъ).
   

СЦЕНА 3-я.

Пустынное мѣсто въ лѣсу.

(Входитъ Ааронъ съ мѣшкомъ золота).

   Ааронъ. Когда бъ меня теперь увидѣлъ умный,
             То могъ почесть бы круглымъ дуракомъ;
             Собрался спрятать золото я въ яму,
             Съ тѣмъ, чтобъ его вовѣки не видать.
             Но пусть, кто такъ подумаетъ, узнаетъ,
             Что выкуетъ здѣсь спрятанный металлъ
             Продѣлку мнѣ -- одну изъ тѣхъ, какія,
             Когда повесть ихъ съ ловкостью, родятъ
             Чудеснѣйшую пакость. Такъ покойся
             Пока здѣсь съ миромъ, золото! Довольно
             Ты принесешь собою безпокойствъ
             Тѣмъ, кто тебя получитъ отъ царицы,
             Какъ даръ ея. (Зарываетъ золото. Входитъ Тамора).
   Тамора.                     Другъ дорогой! зачѣмъ
             Ты смотришь такъ печально? Все вокругъ
             Насъ такъ свѣтло и радостно. Смотри:
             Въ кустахъ щебечутъ птицы; змѣи, свившись,
             Лежатъ на жаркомъ солнышкѣ; листва
             Дрожитъ подъ тихимъ вѣтеркомъ, бросая
             На землю тѣнь. Присядемъ здѣсь. Чу! слышишь,
             Какъ сладкій голосъ эха вторитъ лаю
             Веселыхъ псовъ, какъ-будто бы съ насмѣшкой
             Передразнить задумавши и ихъ
             И звукъ роговъ. Двойную слышимъ мы
             Охоту здѣсь. Садись; хочу послушать
             Я этотъ шумъ; а послѣ, взявъ примѣръ
             Съ того, что было, говорятъ, съ Дидоной
             И рыцаремъ ея, когда укрылись
             Они, грозы удары переждавъ,
             Въ свой темный гротъ, и мы съ тобою можемъ
             Забыть весь міръ въ объятьяхъ! Насладиться
             Отраднымъ сномъ въ чаду блаженныхъ ласкъ!
             И пусть тогда весь этотъ шумъ охоты,
             И лай собакъ, и звукъ роговъ, и пѣнье
             Веселыхъ птицъ насъ веселятъ, какъ нянька
             Баюкаетъ ребенка своего.
   Ааронъ. Пріучена въ желаньяхъ подчиняться
             Венерѣ ты, моими же руководитъ
             Старикъ Сатурнъ. Ужъ если я не веселъ,
             Угрюмъ и дикъ, по вѣтру распустилъ,
             Какъ злобныхъ змѣй, волосъ моихъ извивы,
             То это знакъ недобрый! Значитъ, мнѣ
             Не до любви! не до даровъ Венеры!
             Пылаетъ месть на днѣ моей души!
             Несу я смерть въ рукахъ моихъ! Кровавыхъ
             Я полонъ думъ! Узнай, звѣзда и счастье
             Моей души, не вѣдающей, кромѣ
             Тебя, иныхъ небесъ, что долженъ быть
             День этотъ днемъ бѣды для Бассіана!
             Безцѣнный соловей его не будетъ
             Пѣть больше никогда* Потѣшатъ дѣти
             Твои себя надъ нимъ сегодня въ волю;
             А Бассіанъ съ своей простится жизнью
             Подъ ихъ рукой. Ты видишь этотъ свитокъ?
             Чреватъ онъ злобнымъ ковомъ. Передай
             Его немедля цезарю. Вопросовъ
             Не дѣлай мнѣ: за нами здѣсь шпіонятъ.
             Смотри, смотри, идутъ сюда двѣ жертвы,
             Которыхъ мы намѣтили для мщенья.
             Идутъ, судьбы не чувствуя своей.
   Тамора. О милый мавръ! Милѣе мнѣ ты жизни!
   Ааронъ. Ни слова, тс... вотъ Бассіанъ; поссорься
             Нарочно съ нимъ; а я пришлю сюда
             Твоихъ дѣтей, чтобъ поддержали въ ссорѣ
             Они тебя, изъ-за чего она бы
             Ни началась.

(Уходитъ Ааронъ. Входятъ Бассіанъ и Лавинія).

   Бассіанъ.                    Что вижу я? Кого
             Находимъ мы?-- императрицу ль Рима,
             Покинутую свитою своей?
             Иль, можетъ-быть, Діану, въ мигъ, когда,
             Оставивъ сѣни рощъ своихъ священныхъ,
             Полюбоваться вздумала она
             На славный ловъ?
   Тамора.                               Насмѣшникъ дерзкій! Смѣешь
             За мной слѣдить ты въ отдыхѣ моемъ!
             Мои шпіонить мирныя прогулки!
             Когда бъ была Діаной точно я,
             Украсила бъ, какъ Актеону, лобъ твой
             Рогами я, и растерзали бъ псы
             Твои въ лѣсу разбросанные члены 25).
   Лавинія. Не горячись, прекрасная царица!
             Молва идетъ, что украшать рогами
             Искусна точно ты; и если здѣсь
             Тебя мы видимъ съ мавромъ, то, конечно,
             Намѣревались вы заняться этой
             Работой съ нимъ. Да будетъ сохраненъ
             Супругъ твой отъ собакъ твоихъ! Легко имъ
             Принять вѣдь за оленя и его.
   Бассіанъ. Иль ты не видишь, какъ позорно честь
             Твою пятнаетъ этотъ киммеріецъ 26)?
             Передаетъ онъ черноту свою
             Вѣдь и тебѣ! Становишься противной
             Ты, какъ и онъ. Зачѣмъ ты удалялась
             Отъ слугъ своихъ? Зачѣмъ тобой покинутъ
             Твой снѣжно-бѣлый конь? Ушла одна ты
             Въ пустынный лѣсъ съ презрѣннымъ, дикимъ мавромъ.
             Могла твоя чудовищная страсть
             Одна толкнуть тебя на это дѣло.
   Лавинія. А разъ была здѣсь поймана ты нами,
             То какъ же было не вскипѣть тебѣ
             Порывомъ злости? Какъ не насказать
             Обидныхъ словъ тому, кто уличилъ
             Тебя въ твоихъ продѣлкахъ? (Бассіану) Удалимся,
             Мой добрый другъ; пусть тѣшитъ здѣсь себя
             Она своей, какъ воронъ черной, страстью!
             Для дѣдъ такихъ пристойнѣй мѣста нѣтъ.
   Бассіанъ. Мой цезарь-братъ узнаетъ обо всемъ.
   Лавинія. Ея поступки всѣмъ давно извѣстны.
             О цезарь добрый, какъ обманутъ ты!
   Тамора. И я должна все слушать терпѣливо!

(Входятъ Деметрій и Хиронъ).

   Деметрій. Мать! что съ тобой? Царица дорогая!
             Ты такъ блѣдна! Взглядъ страшенъ твой и дикъ.
   Тамора. Иль думаете вы, что нѣтъ причинъ
             Мнѣ быть такой? Затащена сюда
             Я силою! Схватили эти двое
             Меня въ лѣсу, и очутилась съ ними
             Я здѣсь, въ пустынной дебри, гдѣ и лѣтомъ
             Деревья сухи, голы; гдѣ всѣ листья
             Заглушены побѣгомъ вредныхъ травъ;
             Гдѣ не видать лучей отрадныхъ солнца,
             И слышенъ крикъ зловѣщій только совъ
             Да вороновъ. Была приведена
             Я ими къ этой страшной, черной ямѣ,
             Поставлена на край ея, и тутъ
             Они со смѣхомъ закричали мнѣ,
             Что здѣсь ночами бродятъ злые бѣсы,
             Шипятъ ежи и змѣи, что никто
             Не выдержитъ всѣхъ ужасовъ, какіе
             Здѣсь ждутъ его, не потерявъ разсудка,
             Не умеревъ! И, напугавъ до смерти
             Меня, они мнѣ крикнули, что буду
             Привязана я ими къ корнямъ пня
             И брошена на страшную погибель!
             Меня клеймили именемъ они
             Развратницы, распутной злобной готки,
             И Богъ знаетъ какимъ еще наборомъ
             Обидныхъ, гнусныхъ прозвищъ! Если бъ вы,
             На счастье, не пришли ко мнѣ на помощь,
             То сдѣлали бъ они навѣрно все,
             Чѣмъ мнѣ грозили здѣсь. О дѣти, дѣти!
             Отмстите имъ, когда лишь дорога
             Вамъ ваша мать! Не буду звать иначе
             Я васъ дѣтьми.
   Деметрій (закалывая Бассгана). Вотъ чѣмъ я докажу,
             Что сынъ тебѣ я точно.
   Хиронъ (пронзая его также). А затѣмъ
             Вотъ доказательство, что мечъ умѣю
             Держать и я.
   Лавинія.                     Кончай, Семирамида 27),
             Кончай, что ими сдѣлано! Что, впрочемъ,
             Такъ звать тебя:-- Таморы имя лучше
             Всѣмъ выкажетъ вѣдь варварство твое.
   Тамора. Гдѣ мой кинжалъ? Увидите вы, дѣти,
             Что ваша мать умѣетъ также мстить.

(Замахивается на Лавинію).

   Деметрій. Нѣтъ, нѣтъ, постой, оставь ее!-- есть дѣло
             У насъ до ней. Дай вымолотить зерна
             Сначала намъ, а тамъ сожги солому.
             Вѣдь кукла эта чванилась своей
             Невинностью! святымъ обѣтомъ, даннымъ
             Предъ брачнымъ алтаремъ! Тебѣ въ лицо
             Съ насмѣшкою бросала чванно этимъ
             Она добромъ;-- такъ неужели мы
             Позволимъ, чтобъ снесла съ собой въ могилу
             Она его несмятымъ?
   Хиронъ.                               Никогда!
             Позволю обратить себя скорѣе
             Я въ эвнуха. Мы туловище мужа
             Оттащимъ къ сторонѣ, и пусть оно
             Подушкой будетъ ей, пока мы въ волю
             Себя надъ ней потѣшимъ.
   Тамора.                                         Не забудьте
             Лишь медъ похитивъ, задушить осу;
             А то какъ разъ ужалитъ.
   Хиронъ.                                         Будь спокойна:
             Себя прикрыть сумѣемъ. Ну, красотка,--
             Идемъ теперь! Отнимемъ у тебя
             Сокровище твое, которымъ ты
             Такъ чванишься, мы силой. Будетъ намъ
             Съ тобой забава всласть.
   Лавинія.                                         Тамора!.. ты
             Вѣдь женщина...
   Тамора.                     Кончайте: съ ней болтать мнѣ
             Охоты нѣтъ.
   Лавинія.                     О! умолите, принцы,
             Хоть вы ее позволить мнѣ сказать
             Два слова ей.
   Деметрій.                     О, да, о, да, царица:
             Дай ей поговорить и полюбуйся
             Потокомъ горькихъ слезъ ея. Останься
             Лишь твердою къ мольбамъ ея, какъ камень
             Къ ручьямъ дождя.
   Лавинія.                               Тигренокъ учитъ мать
             Свирѣпости! Излишній трудъ: она
             Влила ее въ тебя. Окаменила
             Кускомъ, какъ твердый мраморъ, молоко,
             Какимъ питался ты. Всосалъ свою
             Жестокость ты изъ материнской груди.
             Но не всегда бываютъ схожи дѣти
             Одинъ съ другимъ. (Хирону) Уговори хоть ты,
             Какъ женщину, ее, быть милосерднѣй!
   Хиронъ. Я?-- или хочешь ты, чтобъ незаконнымъ
             Сочли меня?
   Лавинія.                     Да, правду ты сказалъ!
             Забыла я, что жаворонка воронъ
             Не высидитъ. Но слышать привелось
             Когда-то мнѣ (о, если бъ убѣдилась
             Я въ томъ теперь!), что далъ обрѣзать левъ
             Себѣ разъ какъ-то царственные когти,
             Смягчившись добротой! Мнѣ говорили,
             Что вороны выкармливаютъ часто
             Чужихъ, заброшенныхъ птенцовъ, забывши
             Своихъ, сидящихъ голодомъ! Такъ будь же
             Со мной и ты, наперекоръ твоей
             Жестокости, я не скажу: нѣжна,
             Но хоть на малость кротче и добрѣе!
   Тамора. Къ твоимъ словамъ глуха я. Прочь ее!
             Съ моихъ возьмите глазъ!
   Лавинія.                                         О, если такъ,
             То трону я тебя мольбой иною:
             Вступись во имя моего отца
             За честь мою! Припомни: могъ тебя онъ
             Вѣдь умертвить, и спасена ты имъ.
             Не будь же такъ жестока! Преклони
             Ко мнѣ оглохшій слухъ твой!..
   Тамора.                                         Такъ узнай же,
             Что если бъ не была моимъ врагомъ
             Сама ты лично, такъ была бы ради
             Ужъ одного я твоего отца
             Безжалостна къ мольбамъ твоимъ! (Сыновьямъ) Должны:
             Вы помнить, дѣти, какъ молила тщетно,
             Рыдая, я, чтобъ былъ спасенъ отъ смерти
             Вашъ, принесенный злобно въ жертву, братъ!
             Моей мольбой Андроникъ не смягчился,--
             Такъ мнѣ ли быть мягкосердечной къ ней?
             Натѣшьтесь же! Вамъ отдаю ее
             На волю я. Кто хуже съ ней поступитъ --
             Доставитъ больше радости тѣмъ мнѣ!
   Лавинія. О, заслужи, царица, имя доброй!
             Убей меня сама своей рукой!
             О жизни не прошу я: вѣдь убита
             Ужъ я въ тотъ мигъ, какъ умеръ мой супругъ.
   Тамора. Чего жъ тогда, безумная, ты просишь?
   Лавинія. Убитой быть и избѣжать того,
             О чемъ, какъ женщинѣ, мнѣ даже стыдно
             И говорить! Спаси, спаси меня
             Отъ ихъ презрѣнной страсти, худшей вдвое,
             Чѣмъ смерть сама! Убей меня! зарой
             Живую въ грязный ровъ, гдѣ бъ не увидѣлъ
             Меня никто! Такъ поступивъ, ты будешь
             Убійцей милосерднымъ.
   Тамора.                                         Какъ! лишить
             Моихъ дѣтей награды?-- никогда!
             Пусть надъ тобой они себя потѣшатъ,
             Какъ захотятъ.
   Деметрій.                     Довольно! наболтала
             Ты слишкомъ много намъ.
   Лавинія.                                         Какъ! ни участья,
             Ни жалости!.. О звѣрь! позоръ и стыдъ
             Всѣхъ женщинъ ты. Будь проклята!
   Хиронъ.                                                             Зажму
             Тебѣ я ротъ (Деметрію). А ты тащи за мной
             Убитаго. Его мы спрячемъ въ яму,
             Какъ намъ велѣлъ исполнить Ааронъ.

(Деметрій и Хиронъ уходятъ съ трупомъ Бассіана и уводятъ силой Лавинію).

   Тамора. Прощайте, дѣти! Сдѣлайте ее лишь
             Безвредной намъ впередъ. Не буду знать
             Ни счастья ни веселья я, покуда
             Не уничтожу весь презрѣнный родъ
             Андрониковъ! Потѣшатся пускай
             Надъ этой дрянью дѣти; я жъ пойду,
             Чтобъ повидать возлюбленнаго мавра. (Уходитъ).
   

СЦЕНА 4-я.

Тамъ же.

(Входятъ Ааронъ, Квинтъ и Марцій).

   Ааронъ. Сюда, скорѣй, скорѣй 28), сейчасъ мы будемъ
             Какъ разъ у ямы, гдѣ я сослѣдилъ
             Чудеснѣйшаго барса.
   Квинтъ.                               Я не знаю,
             Что сдѣлалось со мной: мои глаза
             Слипаются, я ими худо вижу.
   Марцій. Представь, я тоже! Если бы не стыдъ,
             Я бросилъ бы охоту. (Оступившись, падаетъ въ яму).
   Квинтъ.                               Это что?
             Свалился ты... вотъ подлая засада!
             Прикрыта такъ терновникомъ, что сразу
             Ея и не увидишь. На листвѣ
             Замѣтна кровь, и свѣжая, точь-въ-точь
             Росинки на цвѣтахъ. Сдается мнѣ,
             Что здѣсь дурное мѣсто. Братъ! ты слышишь?
             Скажи, ты не ушибся?
   Марцій (изъ ямы).                     О! ушибся,
             И какъ еще! ушибся о предметъ,
             Какой нельзя безъ ужаса и видѣть.
   Ааронъ (въ сторону). Пойду теперь я къ цезарю: пускай:
             Найдетъ онъ ихъ обоихъ здѣсь. Улики
             Не надобно яснѣй, что Бассіанъ
             Убитъ былъ ихъ руками. (Уходитъ Ааронъ).
   Марцій.                                         Что жъ не поможешь
             Ты мнѣ отсюда выбраться? Свалился
             Вѣдь я въ ужасный ровъ, облитый кровью.
   Квинтъ. Я самъ сраженъ какимъ-то небывалымъ
             И страннымъ ужасомъ. Холодный потъ
             Проникъ меня всего; дрожу всѣмъ тѣломъ
             Отъ страха я и чую сердцемъ больше,
             Чѣмъ видитъ глазъ.
   Марцій.                               Ты правъ; взгляните только
             И ты и Ааронъ сюда на дно
             Ужасной этой ямы. Страшный видъ
             Представится вамъ крови и злодѣйства.
   Квинтъ. Я здѣсь одинъ; насъ Ааронъ оставилъ.
             Страхъ такъ ослабилъ сердце мнѣ, что я
             Не въ силахъ и взглянуть на то, о чемъ
             Мнѣ не страшно даже думать. Разскажи,
             Что видишь ты? Клянусь тебѣ, что въ жизни
             Мнѣ не случалось, даже бывъ ребенкомъ,
             Пугаться такъ, не зная самъ, чего.
   Марцій. Лежитъ здѣсь Бассіанъ, облитый кровью.
             Зарѣзанъ онъ и брошенъ, какъ овца,
             Въ ужасный этотъ ровъ.
   Квинтъ.                               Но въ немъ, сказалъ ты,
             Вѣдь такъ темно, то какъ же могъ узнать ты,
             Что это онъ?
   Марцій.                     Узналъ по блеску перстня,
             Надѣтаго на обагренной кровью
             Его рукѣ. Онъ въ ямѣ льетъ свой свѣтъ,
             Какъ лучъ могильной лампы 29), озаряя
             И поблѣднѣвшій обликъ мертвеца
             И все вокругъ. Такъ на Пирама лилъ
             Потоки свѣта мѣсяцъ въ часъ, когда
             Лежалъ несчастный юноша, облитый
             Потокомъ крови дѣвственной своей 30).
             Братъ, помогні Какъ ни ослабъ, быть-можетъ,
             Рукой и ты, все жъ сдѣлай хоть попытку
             Дать мнѣ возможность выбраться отсюда,
             Изъ этой страшной пропасти, ужаснѣй
             Которой быть не можетъ и Коцитъ 31).
   Квинтъ. Дай руку мнѣ: я постараюсь сдѣлать
             Все, что могу. Рискну свалиться даже
             Съ тобой туда же, гдѣ нашелъ могилу
             И Бассіанъ. Нѣтъ! не могу! не въ силахъ
             Я вытащить тебя!
   Марцій.                               И я не въ силахъ
             Самъ выбраться, когда мнѣ не подашь
             Ты помощи.
   Квинтъ.                     Дай разъ еще мнѣ руку.
             Тебя не брошу я, пока не будешь
             Ты мной спасенъ, иль самъ не провалюсь
             Къ тебѣ и я. Со мною будешь ты,
             Иль я съ тобой.

(Падаетъ въ яму. Входятъ Сатурнинъ и Ааронъ).

   Сатурнинъ.                     Скорѣй, скорѣй! Посмотримъ,
             Что здѣсь за ровъ, и кто въ него упалъ.
             Эй!-- отвѣчай, кто ты такой? Зачѣмъ
             Спрыгнулъ ты въ пасть глубокой этой бездны?
   Марцій. Несчастный сынъ Андроника, попавшій
             Сюда въ прискорбный часъ, чтобъ здѣсь найти
             Трупъ брата твоего.
   Сатурнинъ.                     Трупъ брата? Развѣ
             Мертвъ Бассіанъ? Ты шутишь! Часъ, не больше
             Тому назадъ, его я встрѣтилъ вмѣстѣ
             Съ его женой, въ охотничьей лачугѣ,
             Гдѣ лѣса край.
   Марцій. Не знаю, гдѣ ты видѣлъ
             Его живымъ, но мертваго нашли
             Его мы здѣсь.

(Входятъ Тамора со свитой. Титъ Андроникъ и Луцій).

   Тамора.                    Гдѣ мужъ мой, императоръ?
   Сатурнинъ. Здѣсь, здѣсь, Тамора, и сраженный горемъ
             Безвыходнымъ.
   Тамора.                     Гдѣ брать твой, Бассіанъ?
   Сатурнинъ. Бередишь рану сердца моего ты
             До глубины! Несчастный Бассіанъ
             Злодѣйски умерщвленъ.
   Тамора (подавая свитокъ). Явилась поздно
             Я, значитъ, съ этимъ свиткомъ, подлымъ планомъ
             Трагедіи, безвременно скосившей
             Нить дней его. Дивлюсь, какъ вѣроломно
             Скрывать способны люди подъ улыбкой
             Порою ковъ такихъ злодѣйскихъ дѣлъ.
   Сатурнинъ (читаетъ свитокъ).
                       "Коль скоро не удастся намъ, любезный
                       Охотникъ нашъ, достичь, чего хотимъ
                       (Ты понялъ, что вопросъ о Бассіанѣ),--
                       То постарайся выкопать ему
                       Могилу самъ. Найдешь за то награду,
                       Какъ сказано, ты подъ густой крапивой,
                       У корней бузины, прикрывшей входъ
                       Въ ту яму, гдѣ рѣшили схоронить
                       Мы мертвый трупъ. Исполнивъ это, будешь
                       Почтенъ ты нашей дружбою навѣкъ".
   
             Тамора, о Тамора! было ль въ свѣтѣ
             Злодѣйство хуже этого? Вотъ яма,
             А вотъ и бузина. Скорѣй ищите,
             Не скрылся ль здѣсь охотникъ тотъ, которымъ
             Убитъ мой братъ?
   Ааронъ.                               Смотрите! вотъ мѣшокъ
             Съ червонцами.
   Сатурнинъ (Андронику). Твои два кровожадныхъ
             И злыхъ щенка лишили брата, жизни.
             Тащите ихъ изъ ямы, и обоихъ
             Сейчасъ въ тюрьму! Останутся они
             Тамъ до поры, покуда мы для нихъ
             Не выдумаемъ жесточайшей казни.
   Тамора. Какъ! оба въ этой ямѣ? Вотъ какъ случай
             Помогъ злодѣйство вывести на свѣтъ.
   Титъ Андр. Я, государь, склоняя предъ тобою
             Ослабшія колѣни и рыдая
             Потокомъ слезъ, текущихъ ужъ съ трудомъ,
             Прошу тебя о милости: коль скоро
             Докажется, что злое это дѣло
             Виною было рукъ моихъ дѣтей...
   Сатурнинъ. Докажется? Какихъ намъ доказательствъ
             Желать еще? Кто отыскалъ письмо?
   Тамора. Его, поднявъ съ земли, мнѣ далъ Андроникъ.
   Титъ Андр. Такъ было точно, государь; но я
             Молю тебя, отдай мнѣ на поруки
             Моихъ дѣтей! Клянусь тебѣ я гробомъ
             Покойнаго отца, что будутъ оба
             Представлены по первому приказу,
             Чтобъ жизнью искупить свою вину.
   Сатурнинъ. Не соглашусь отдать ихъ на поруки
             Я никогда; или за мной и ты.
             А вы несите тѣло и тащите
             За нимъ убійцъ. Не позволяйте молвить
             Другъ съ другомъ слова имъ. Вина обоихъ
             Такъ очевидна, что, когда бъ придумать
             Могли мы кару, худшую, чѣмъ смерть,
             Была она тогда бы ихъ удѣломъ.
   Тамора. Я умолю, Андроникъ, государя.
             Не безпокойся за твоихъ дѣтей.
             Минуетъ зло.
   Титъ Андр.           Иди за мною, Луцій.
             Не вздумай съ ними говорить въ пути. (Уходятъ).
   

СЦЕНА 5-я.

Тамъ же.

(Деметрій и Хиронъ тащатъ изнасилованную и изуродованную ими Лавинію съ отрубленными руками и вырѣзаннымъ языкомъ).

   Деметрій. Ну, вотъ теперь разсказывать ты можешь
             Кому и гдѣ захочешь (если только.
             Найдется чѣмъ), кто оскорбилъ тебя
             И вырвалъ твой языкъ.
   Хиронъ.                                         Обдумай, какъ бы
             Все это записать; пиши своими
             Обрубками.
   Деметрій.                     Смотри, смотри: она
             Грозитъ еще намъ знаками.
   Хиронъ.                                         Ступай
             Къ себѣ домой; умой водою руки.
   Деметрій. Умыть теперь ей нечего, да нечѣмъ
             И говорить! Пускай теперь потѣшить
             Она себя прогулкою въ лѣсу.
   Хиронъ. Будь ею я -- я съ горя бы сейчасъ
             Повѣсился.
   Деметрій.                     Да, если бъ было, чѣмъ
             Веревку свить.

(Уходятъ Деметрій и Хиронъ. Входитъ Маркъ Андроникъ).

   Маркъ Андр.           Кто здѣсь? кого я вижу?
             Племянница! куда собралась ты?
             Куда бѣжишь? Гдѣ мужъ твой?.. Что со мной?
             Иль я во снѣ?.. Отдамъ все, что имѣю,
             Лишь только бъ это былъ тяжелый сонъ!..
             А если нѣтъ, то пусть меня сразитъ
             Заблудшая планета, чтобы вѣчнымъ
             Заснулъ я сномъ! Отвѣть мнѣ, дорогая,
             Чьи варварскія руки отрубили
             Тебѣ твои?.. Лишили двухъ вѣтвей,
             Въ чьей чудной тѣни радостью сочли бы
             Забыться сномъ вѣнчанные цари?
             Пожертвовали всѣмъ бы, чтобъ добиться
             Хоть въ половину обѣщанья сладкой
             Твоей любви! Что жъ ты молчишь? Увы!
             Что вижу я!.. струя горячей крови,
             Какъ бурнымъ вѣтромъ возмущенный ключъ,
             То вдругъ прильетъ, то вдругъ исчезнетъ снова
             На розовыхъ устахъ твоихъ во слѣдъ
             За сладкимъ ихъ дыханьемъ. Обезчестилъ
             Какой-нибудь Терей тебя и вырвалъ
             Затѣмъ тебѣ языкъ, чтобъ не могла ты
             Его изобличить 32). Ты отвращаешь
             Твое лицо подъ мукою позора,
             Какой тебя постигъ, и, несмотря
             На то, что потеряла столько крови
             Изъ трехъ ужасныхъ ранъ твоихъ, ты все же
             Краснѣешь отъ стыда! краснѣешь такъ же,
             Какъ солнца ликъ подъ налетѣвшимъ быстро
             Прозрачнымъ, легкимъ облакомъ. Ужели
             Сказать я долженъ самъ себѣ, что это
             Все истина?.. О, если бъ заглянуть
             Въ твое могъ сердце я! узнать, какимъ
             Чудовищемъ ты сгублена!-- себѣ
             Я душу облегчилъ бы, разразившись
             Проклятьями ему! Вѣдь если горе
             Сокрыто въ нашемъ сердцѣ, то, какъ печь,
             Оно испепелитъ насъ! Филомела,
             Лишившись языка, могла объ этомъ
             Сказать, хоть вышивъ шелкомъ образъ горя,
             Какимъ была постигнута 33); но ты
             Сошлась съ Тереемъ болѣе жестокимъ!
             Отсѣкъ тебѣ и руки онъ, какими
             Могла бъ изобразить еще прелестнѣй
             Ты злобную судьбу свою! О, если бъ
             Могъ видѣть этотъ звѣрь, съ какимъ искусствомъ
             Лилейные персты твои порхали
             По звонкимъ струнамъ лютни, заставляя
             Ихъ цѣловать себя!-- не тронулъ онъ бы
             Тебя вѣдь и за жизнь свою! Когда бъ
             Онъ слышалъ голосъ твой, звучавшій чище
             Гармоніи небесъ,-- изъ рукъ своихъ
             Онъ выронилъ бы ножъ, заснувъ, какъ Церберъ,
             Завороженный Ѳракіи пѣвцомъ 34)!
             Идемъ со мной: ты ослѣпишь отца
             Ужаснымъ этимъ зрѣлищемъ! Часъ бури
             Волнами можетъ затопить луга.
             Суди жъ, что будетъ съ бѣдными глазами
             Андроника, когда рыдать онъ будетъ
             Не часъ иль два, а годы! Не чуждайся жъ
             Меня теперь: мы плакать будемъ вмѣстѣ.
             И пусть бы слезы облегчили насъ! (Уходятъ).
   

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА 1-я.

Улица въ Римѣ.

(Входятъ сенаторы, трибуны и судьи съ Маркомъ и Квинтомъ, ведомыми на казнъ. Впереди идетъ Титъ Андроникъ).

   Титъ Андр. Склоните слухъ, почтенные отцы,
             Къ моимъ мольбамъ! Сенаторы, трибуны!
             Почтите старость лѣтъ моихъ! Провелъ я
             Въ опасныхъ войнахъ -ихъ, между тѣмъ, какъ вы
             Спокойно, мирно спали въ это время!
             Я васъ молю во имя крови той,
             Какую пролилъ я въ защиту Рима!
             За ночи, проведенныя на стужѣ!
             За слезъ ручьи, текущіе по старымъ
             Моимъ щекамъ, -- явите милосердье
             Къ моимъ несчастнымъ дѣтямъ! Ихъ сердца,
             Повѣрьте мнѣ, испорчены не столько,
             Какъ думаютъ! Не пролилъ ни слезинки
             Я, потерявъ ихъ двадцать два! Погибли
             Они за Римъ на полѣ ратной чести!...
             Но лью потоки слезъ я передъ вами
             За этихъ двухъ! (Падаетъ на землю). Пишу я на землѣ
             Скорбь горестнаго сердца! Напоитъ
             Пусть слезъ моихъ ручей сухую землю
             Затѣмъ, что кровь дѣтей моихъ заставитъ
             Ее зардѣться краскою стыда.

(Процессія ведомыхъ на казнь уходитъ).

             Земля, земля!.. Полью тебя слезами
             Я старыхъ глазъ моихъ обильнѣй вдвое,
             Чѣмъ всѣ дожди апрѣльскихъ юныхъ дней!
             Тебя увлажу въ лѣтнюю засуху!
             Твой зимній снѣгъ слезами растоплю!--
             Лишь откажись отъ требованья злого
             Упиться чистой, неповинной кровью
             Моихъ дѣтей!

(Входитъ Луцій съ обнаженнымъ мечомъ).

                                 Почтенные трибуны!
             Достигли вы преклонныхъ лѣтъ!.. Спасите жъ
             Моихъ дѣтей! Пусть будетъ отмѣненъ
             Вашъ приговоръ! Позвольте мнѣ, чтобъ могъ я
             Моимъ глазамъ, не плакавшимъ вовѣки,
             Краснорѣчивыхъ имя дать витій!
   Луцій. Отецъ мой благородный! Передъ кѣмъ
             Рыдаешь ты?.. Вѣдь нѣтъ здѣсь никого,--
             Передаешь свое ты горе камнямъ.
   Титъ Андр. Ахъ, Луцій, не мѣшай!.. Прошу, за братьевъ
             Вѣдь я твоихъ!.. Внемлите благосклонно
             Мольбамъ моимъ, трибуны!
   Луцій.                                         Бѣдный, бѣдный!
             Тебя не слышитъ ни одинъ трибунъ.
   Титъ Андр. Пусть даже такъ... Вѣдь если бы они
             И слышали, то все равно къ моимъ
             Мольбамъ ушей своихъ бы не склонили!
             А если бъ и склонили, то не съ тѣмъ,
             Чтобъ мнѣ помочь... Но все жъ молить я долженъ,
             Хоть пользы въ томъ и нѣтъ! Взывать я буду
             Къ холоднымъ этимъ камнямъ! Пусть они
             Не могутъ мнѣ отвѣтить, но въ моихъ
             Глазахъ и камни лучше, чѣмъ трибуны!
             Они мою не прерываютъ рѣчь;
             Лежатъ у ногъ моихъ они, смиренно
             Внимая горькимъ жалобамъ моимъ!
             Мои безмолвно впитывая слезы,
             Они какъ-будто сами слезы льютъ!..
             Когда бъ одѣть ихъ, какъ трибуновъ, въ тоги,
             Римъ въ нихъ трибуновъ лучшихъ бы нашелъ.
             Нѣжны, какъ воскъ, покажутся и камни
             Въ сравненьи съ злой суровостью римлянъ.
             Кремень молчитъ и насъ не оскорбляетъ,
             Трибуны жъ рѣчью шлютъ людей на смерть...
             Но на кого, скажи, ты вынулъ мечъ свой?
   Луцій. Хотѣлъ спасти я имъ отъ смерти братьевъ,
             И приговоръ за то объявленъ мнѣ
             Быть изгнаннымъ.
   Титъ Андр.                     Счастливецъ!.. Ты вѣдь этимъ
             Освобожденъ! Ужели былъ безуменъ
             Настолько ты, чтобъ не понять, что Римъ --
             Берлога хищныхъ тигровъ? Вѣдь нужна
             Добыча имъ, а въ Римѣ нѣтъ добычи
             Для нихъ иной, какъ только я и весь мой
             Несчастный родъ! Такъ какъ же не сказать,
             Что ты счастливъ тѣмъ, что навѣки изгнанъ
             Изъ логовища этихъ злыхъ обжоръ?..
             Но кто сюда идетъ за братомъ Маркомъ?

(Входятъ Маркъ Андроникъ и Лавинія).

   Маркъ Андр. Готовься, Титъ, лить горестныя слезы
             И сердце скорбью растерзать свое.
             Нѣтъ словъ сказать, что вынесть обреченъ ты
             Въ твои года!
   Титъ Андр.           Въ мои года?.. Что жъ это?
   Маркъ Андр. Смотри, вотъ та, которая была
             Твоею дочерью.
   Титъ Андр.                     Она моя
             Дочь и теперь.
   Луцій.                     О! Этотъ страшный видъ
             Меня убилъ!
   Титъ Андр.           Встань, слабодушный!.. Прямо
             Смотри въ ея лицо!.. Отвѣть, отвѣть,
             Лавинія, чьи проклятыя руки,
             Тебя лишили рукъ твоихъ, сразивъ
             Глаза отца ужаснымъ этимъ видомъ?
             Вѣдь нѣтъ глупца, который сталъ бы воду
             Лить въ океанъ иль головни бросать
             Въ огонь троянскихъ стѣнъ, пылавшихъ бурно
             И безъ того! Такъ кто жъ усилить вздумалъ
             Такъ скорбь мою, которую считалъ
             Не знающей предѣла я и прежде?..
             Она смѣется надо мною, какъ Нилъ,
             Когда въ разливѣ бурно затопляетъ
             Онъ берега 35)... Подайте мечъ, чтобъ могъ
             Я отрубить и собственныя руки!..
             Безъ пользы для меня онѣ сражались
             Въ бояхъ за Римъ и принесли за это
             Мнѣ скорбь одну! Вскормили только горе!
             Я поднималъ ихъ тщетно для мольбы!
             Безплодной для меня была ихъ служба!
             Прошу я ихъ мнѣ оказать услугу
             Послѣднюю: пусть отрубить поможетъ
             Одна другую мнѣ... Счастлива ты,
             Лавинія, лишившись рукъ! Отъ нихъ
             Намъ пользы нѣтъ, когда мы служимъ Риму!..
   Луцій. Отвѣтъ, сестра, кто поступилъ съ тобой
             Такъ варварски?
   Маркъ Андр.           Увы! прекрасный органъ,
             Высказывавшій такъ краснорѣчиво
             Ея, бывало, мысли, вырванъ злобно
             Изъ клѣтки той, гдѣ, точно птичка, пѣлъ онъ
             Мелодіи, плѣнявшія и старыхъ
             И молодыхъ!
   Луцій.                     Отвѣть тогда хоть ты,
             Чьихъ это дѣло рукъ?..
   Маркъ Андр.                               Ее нашелъ я
             Уже такой. Она въ лѣсу скиталась,
             Какъ лань, когда, пораненная на смерть,
             Скрывается она отъ глазъ людей.
   Титъ Андр. Она была моей любимой ланью 36),
             И кто ее поранилъ -- сдѣлалъ меньше
             Вреда бы мнѣ, когда бъ меня убилъ!
             Стою теперь, какъ на скалѣ, пустынной,
             Я, окруженный бездной злобныхъ волнъ,
             И съ мига жду на мигъ, что встанетъ бурный
             Сейчасъ приливъ, и валъ его поглотить
             Меня на днѣ своихъ соленыхъ нѣдръ!
             Прошли дорогой этой къ смерти дѣти,
             И вотъ на ней же предо мной стоитъ
             Еще мой сынъ, приговоренный къ ссылкѣ,
             А съ нимъ и братъ, рыдающій надъ горемъ,
             Какимъ постигнутъ я!.. Но хуже, хуже
             Всѣхъ этихъ золъ ужасная судьба
             Твоя, Лавинія! Дороже мнѣ ты
             Моей души! Когда бъ тебя представилъ
             Себѣ такою на картинѣ я,
             То вѣдь и тутъ съ отчаянья бы могъ я
             Сойти съ ума,-- чего же ждать теперь,
             Когда такой тебя я вижу точно!..
             Ты отереть свои не можешь слезы!
             Сказать не можешь нѣжнымъ языкомъ,
             Кто былъ палачъ, твой варварскій мучитель!
             Твой мужъ убитъ, а братья казнены!
             Смотри, Маркъ, Маркъ! и ты, сынъ Луцій, тоже:
             Едва я братьевъ помянулъ -- струя
             Горячихъ слезъ ей оросила щеки,
             Точь-въ-точь роса, когда дрожитъ она
             На лиліи, оторванной отъ вѣтки.
   Маркъ Андр. Быть-можетъ, плачетъ о покойномъ мужѣ
             Она своемъ, убитомъ ихъ рукой,
             Иль о судьбѣ несчастной ихъ, коль скоро
             Считаетъ ихъ невинными.
   Титъ Андр.                               Когда бы
             Считала ихъ убійцами она,
             То радоваться слѣдовало ей бы
             Зато, что правый покаралъ законъ
             Проступокъ ихъ! Но нѣтъ!.. Такъ поступить
             Они бы не могли: за это явно
             Свидѣтельствуютъ слезы ихъ сестры,
             Рыдающей о смерти ихъ!.. О, дай мнѣ
             Поцѣловать, Лавинія, тебя!
             Дай мнѣ понять какимъ-нибудь движеньемъ,
             Чѣмъ могъ тебя бы успокоить я.
             Быть-можетъ, хочешь ты, чтобъ братъ твой Луцій,
             Я, Маркъ и ты сама уныло сѣли
             На берегу прозрачнаго ручья
             И, глядя въ лоно струй его, взирали бъ,
             Какъ исказили слезы лица намъ,
             Подобно тѣмъ лугамъ, покрытымъ иломъ,
             Гдѣ бурный валъ оставилъ страшный слѣдъ?
             И стали бъ мы въ струи смотрѣть, покуда
             Соль нашихъ слезъ, съ водою слившись струй,
             Ихъ не лишила бъ свѣжаго ихъ вкуса,
             Въ соленый, горькій превративъ разсолъ!
             Не отрубить ли и свои намъ руки?
             Не прочь ли вырвать языки себѣ?
             Не провести ль въ безмолвіи печальномъ
             Съ тобой остатокъ нашихъ скорбныхъ дней?..
             Что дѣлать намъ? Должны мы, чей языкъ
             Способенъ говорить еще, придумать
             Какой-нибудь ужасный шагъ, которымъ
             Въ грядущемъ былъ бы изумленъ весь міръ.
   Луцій. Не плачь, отецъ,-- довольно! Посмотри,
             Какъ горько, глядя на тебя, рыдаетъ
             И бѣдная сестра моя.
   Маркъ Андр.                               Терпѣнье,
             Племянница. Отри свои глаза
             И ты, мой добрый Титъ.
   Титъ Андр. Ахъ, Маркъ! Вѣдь знаю
             Я хорошо, что отереть не можешь
             Моихъ ты слезъ, затѣмъ, что твой платокъ
             Пропитанъ ими также.
   Луцій.                                         Я отру
             Тебѣ твои, Лавинія.
   Титъ Андр.                     Маркъ, Маркъ!
             Смотри сюда: ея понятны знаки...
             Имѣй она языкъ -- она сказала бъ.
             И брату то, что я сказалъ тебѣ!
             Сказала бы, что онъ своимъ, промокшимъ
             Отъ слезъ, платкомъ не можетъ осушить
             Ея печальныхъ слезъ, какъ ты не можешь,
             При всемъ желаньи, осушить моихъ!
             О, какъ, способно тронуть насъ такое
             Сочувствіе въ сердцахъ!.. Но далеко
             Оно отъ утѣшенья точно такъ же,
             Какъ адъ далекъ отъ рая!

(Входитъ Ааронъ).

   Ааронъ.                                         Императоръ
             Черезъ меня велѣлъ тебѣ сказать,
             Андроникъ, такъ: когда сердечно любишь
             Ты сыновей, то пусть ты самъ, сынъ Луцій
             Иль братъ твой Маркъ себѣ отрубить руку
             И отошлетъ ее къ нему. За это
             Проститъ онъ сыновей твоихъ и ихъ
             Вернетъ тебѣ живыми. Твой поступокъ
             Искупитъ ихъ вину.
   Титъ Андр.                     О милосердый
             Нашъ государь! О добрый Ааронъ!
             Кто могъ бы ждать, что пропоетъ намъ воронъ
             Пѣснь жаворонка, вѣстника зари 37)!
             Съ восторгомъ отрублю себѣ я руку,
             И ты поможешь сдѣлать это мнѣ.
   Луцій. Стой, стой, отецъ!.. Не отдавай почтенной
             Твоей руки,-- руки, сразившей столько
             Враговъ въ бою,-- достаточно моей.
             Въ дни юности потеря крови легче,
             И братьевъ я рукой своей спасу.
   Маркъ Андр. Нѣтъ!.. защищали вашими руками
             Вы въ битвахъ Римъ; кровавою сѣкирой
             Писали гибель на челѣ враговъ;
             Покрылись славой въ подвигахъ,-- мои же
             Вѣкъ провели въ покоѣ праздной нѣги,--
             Такъ пусть онѣ искупятъ жизнь моихъ
             Племянниковъ. Я радъ, что ихъ сберегъ
             Для этой славной цѣли.
   Ааронъ.                                         Такъ рѣшайте жъ
             Скорѣе, кто пожертвуетъ собой,
             Чтобъ во-время могло прійти прощенье.
   Маркъ Андр. Я жертвую своей рукой.
   Луцій.                                                   Нѣтъ, нѣтъ!
             Не будетъ такъ!
   Титъ Андр.                     Не спорьте: вѣтвь, чей корень
             Уже отсохъ, срывается сперва,
             А потому я первый здѣсь
   Луцій.                                         Отецъ!
             Когда меня ты почитаешь сыномъ,
             Позволь спасти отъ смерти братьевъ мнѣ!
   Маркъ Андр. А я молю, когда святую память
             Ты чтишь отца, когда любилъ всѣмъ сердцемъ
             Ты нашу мать,-- позволь мнѣ доказать,
             Что я тебя люблю любовью брата.
   Титъ Андр. Ну, хорошо: я руку сохранить
             Рѣшилъ свою.
   Луцій.                     Иду я за сѣкирой.
   Маркъ Андр. А я ее направлю на себя.

(Луцій и Маркъ Андроникъ уходятъ).

   Титъ Андр. Я обману обоихъ васъ. Сюда,
             Приблизься, Ааронъ. Подай мнѣ помощь
             Твоей рукой; а я тебѣ за это
             Отдамъ свою.
   Ааронъ (тихо).           Ну, если ты обманомъ
             Зовешь поступокъ твой, то я такимъ
             Обманщикомъ не буду; но зато
             Сумѣю обмануть тебя иначе.
             Увидишь это самъ ты черезъ часъ.

(Отрубаетъ Титу руку. Возвращаются Луцій и Маркъ Андроникъ).

   Титъ Андр. Вы можете теперь свой кончить споръ.
             Что должно было сдѣлать, я ужъ сдѣлалъ;
             Снеси монарху руку, Ааронъ.
             Скажи ему, что охранялъ я ею
             Его отъ многихъ бѣдъ, а потому
             Пускай ее схоронитъ онъ съ почетомъ:
             Она достойна этого. Считаю,
             Что я купилъ дѣтей, какъ два брильянта,
             Пустой цѣною; но для меня цѣна
             Все жъ дорога, затѣмъ, что вѣдь купилъ я
             То, что по праву могъ считать своимъ
             И безъ того.
   Ааронъ. Иду, Андроникъ!.. Знай,
             Что ты, простясь съ рукой, зато получить
             Своихъ дѣтей. (Тихо) Иль, говоря вѣрнѣе,
             Ихъ головы... Въ какой восторгъ приводитъ
             Меня злодѣйство это 38)! Пусть глупцы
             Хлопочутъ о добрѣ,-- къ смазливымъ рожамъ
             Оно идетъ; но Ааронъ быть хочетъ
             Душой чернѣе, чѣмъ его лицо.

(Уходитъ Ааронъ).

   Титъ Андр. Ну, вотъ, подъемлю къ небу я мою
             Единственную руку и къ землѣ
             Своимъ склоняюсь одряхлѣвшимъ тѣломъ!
             Коль скоро есть еще благая власть,
             Способная сочувствовать несчастью,
             То къ ней взываю я! (Лавиніи) Какъ!.. преклоняешь
             И ты со мной колѣни? О, склони ихъ,
             Мое дитя!.. Услышитъ небо нашу
             Къ нему мольбу. Иначе омрачимъ
             Его мы бурей вздоховъ и закроемъ
             Свѣтъ солнечный, какъ застилаетъ часто
             Его туманъ дождливыхъ облаковъ.
   Маркъ Андр. О милый братъ!.. Молчи о томъ, чего
             Нельзя достичь, и не вдавайся въ крайность,
             Глубокую, какъ бездна.
   Титъ Андр.                               А моя
             Печаль не бездна развѣ? Развѣ есть
             Для ней предѣлъ?.. Такъ пусть же безъ предѣла
             Я буду выражать ее.
   Маркъ Андр.                     Смири
             Себя благоразумьемъ.
   Титъ Андр.                               Могъ бы такъ
             Я поступить, когда бъ была разумна
             Причина тяжкихъ бѣдъ моихъ! Въ границахъ
             Сдержалъ тогда бъ я жалобы свои!
             Но вѣдь земля бываетъ залита
             Потокомъ водъ подъ хлябью водъ небесныхъ!
             Горой въ моряхъ вздымаются валы
             Въ отвѣтъ:на ревъ бушующаго вѣтра:
             Такъ можно ль ждать разумнаго порядка
             Въ такихъ дѣлахъ? Я -- океанъ, и дочь
             Меня волнуетъ вздохами! Какъ небо,
             Она льетъ хляби слезъ, а я -- земля!
             И если я взволнованъ точно море
             Подъ бурей этихъ вздоховъ, то, равно,
             Залитъ я, какъ земля, ея слезами!
             Мнѣ перенесть бѣды ея нѣтъ силъ!
             Какъ пьяница, свое я долженъ горе.
             Изрыгнуть вонъ; такъ дай же волю мнѣ
             Хотя страдать! Кто столько потерялъ,
             Имѣетъ право сѣтовать и плакать.

(Входитъ посланецъ, неся двѣ отрубленныя головы и руку).

   Посланецъ. Почтенный Титъ Андроникъ!.. Дурно ты
             Вознагражденъ за доблестную руку,
             Которую послалъ неосторожно
             Такъ цезарю. Вотъ головы твоихъ
             Двухъ сыновей съ рукой твоею вмѣстѣ.
             Съ насмѣшкой злою посланы они
             Со мной тебѣ. Твоя рѣшимость стала
             Забавой высшихъ лицъ. Сильнѣй я плачу
             Надъ тяжкою бѣдой твоей, чѣмъ плакалъ,
             Услышавъ вѣсть, что умеръ мой отецъ!

(Уходитъ посланецъ).

   Маркъ Андр. Ну, если такъ -- пусть въ нѣдрахъ Сицилійскихъ
             Остынетъ пламя Этны! Пусть, какъ адъ,
             Во мнѣ пылаетъ сердце! Вынесть больше
             Въ душѣ нѣтъ силъ! Рыдая съ бѣднякомъ,
             Его все жъ утѣшаемъ мы;. но, злобно
             Надъ нимъ смѣясь, вдвойнѣ ему наносимъ
             Мы этимъ смерть.
   Луцій.                               Что жъ это? Раны больше
             Ужъ, кажется, нельзя и нанести!..
             Такъ почему жъ не слѣдуетъ за нею
             Тотчасъ же смерть? Проклятый жизни даръ
             Все держится, не уступая смерти,
             Хоть, кажется, живого въ насъ теперь
             Осталось отъ всего одно дыханье. (Лавинія цѣлуетъ ею).
   Маркъ Андр. О бѣдная!.. Въ подобномъ поцѣлуѣ
             Отрады нѣтъ. Струей воды холодной
             Не отогрѣть, замерзшую змѣю.
   Титъ Андр. Когда же сонъ пройдетъ ужасный этотъ?
   Маркъ Андр. Конецъ надеждамъ всѣмъ!.. Умри, Андроникъ!
             Ты не во снѣ: вотъ головы твоихъ
             Двухъ сыновей и рядомъ видишь съ ними
             Ты руку благородную твою.
             Вотъ изувѣченная дочь; а вотъ
             Изгнанникъ сынъ, безкровный, поблѣднѣвшій
             Отъ вида этихъ ужасовъ! Я -- братъ твой,
             Недвижный и нѣмой, какъ изваянье!
             Нѣтъ, нѣтъ... Не стану сдерживать своей
             Я горести! Равно и ты грызи
             Оставшуюся руку! Рви свои
             Сѣдые волосы, и пусть закроетъ
             Навѣки намъ глаза ужасный этотъ
             Печальный видъ! Что жъ ты затихъ? Настала
             Пора грозы: будь страшенъ и неистовъ!
   Титъ Андр. Ха-ха-ха-ха!..
   Маркъ Андр.                     Смѣешься ты?.. Чему?:
             Пора ль теперь для смѣха?
   Титъ Андр.                               Что же дѣлать,
             Когда нѣтъ слезъ, которыми бы могъ.
             Заплакать я? Моя бѣда, какъ злой,
             Свирѣпый врагъ, задумала мои
             Похитить даже слезы! Хочетъ сдѣлать
             Меня слѣпымъ, чтобъ я не могъ найти
             Дверей въ пещеру мести. Мнѣ кричатъ
             Двѣ эти головы съ угрозой громкой,
             Что мнѣ не знать отрады до поры,
             Пока моимъ врагамъ обратно въ горло
             Я не вобью всѣхъ бѣдствій тѣхъ, какія
             Самъ вынесъ я отъ нихъ. Что жъ должно дѣлать?..
             Съ чего начать? Приблизьтесь всѣ ко мнѣ:
             Я каждому изъ васъ хочу поклясться,
             Что буду мстить! Обѣтъ произнесенъ.
             Ты мнѣ поможешь, добрый братъ, снести
             Одну изъ ихъ головъ, а я возьму
             Оставшейся рукой моей другую.
             Безъ дѣла не останешься и ты,
             Лавинія: въ зубахъ снесешь мою
             Отрубленную руку ты. (Луцію). Ты жъ, мальчикъ,
             Оставишь насъ: вѣдь ты изгнанникъ! Жить
             Не можешь съ нами ты! Укройся къ готамъ;
             Сбери намъ въ помощь войско тамъ, и если
             Еще меня ты любишь, въ чемъ всѣмъ сердцемъ
             Увѣренъ я, то уходи! Вотъ мой
             Прощальный поцѣлуй. Найдется дѣла
             Довольно впредь для каждаго изъ насъ.

(Титъ, Маркъ и Лавинія уходятъ).

   Луцій. Прощай, Андроникъ, доблестный отецъ!
             Несчастнѣе тебя не сыщешь въ Римѣ,
             Прощай и ты, надменный, гордый Римъ!
             Прощай, пока назадъ вернется Луцій!
             Заложниковъ я оставляю здѣсь,
             Дражайшихъ мнѣ, чѣмъ жизнь. Прости и ты,
             Несчастная сестра. О, если бъ могъ я
             Тебя вновь сдѣлать прежней! Мы должны --
             И я и ты -- въ забвеньи жить и горѣ!
             Но если живъ останусь я, то клятву
             Даю отмстить! Заставлю Сатурнина
             Съ Таморой я стоять у городскихъ
             Воротъ, какъ жалкихъ нищихъ! Ждетъ судьба ихъ
             Тарквинія съ женой его! Въ станъ готовъ
             Ведетъ мой путь. Предъ собраннымъ мной войскомъ
             Падутъ во прахъ и Римъ и Сатурнинъ.

(Уходитъ).

   

СЦЕНА 2-я.

Комната въ домѣ Тита Андроника. Накрытый столъ для обѣда.

(Входятъ Титъ Андроникъ, Маркъ Андроникъ, Лавинія и малолѣтній сынъ Луція).

   Титъ Андр. Теперь садитесь, но не ѣшьте больше,
             Чѣмъ надобно для подкрѣпленья силъ,
             Назначенныхъ для нашей страшной мести
             За море вынесенныхъ нами бѣдъ.
             Возьмись, братъ Маркъ, распутать этотъ узелъ.
             У насъ съ твоей племянницей вѣдь нѣтъ
             На это рукъ! Несчастныя созданья, --
             Не можемъ мы, въ знакъ нашей тяжкой скорби,
             Скрестить ихъ даже на своей груди.
             Моей несчастной правою рукою
             Въ отчаяньи могу себя лишь бить я,
             Рыдая горько, въ грудь, чтобы утишить
             Біенье сердца тѣмъ! Доведено
             Оно вѣдь до безумья градомъ бѣдъ,
             Какія вынесло въ тѣлесной этой
             Темницѣ бренной плоти. (Лавиніи). Ты жъ, ландкарта
             Несчастій злыхъ39), способная одними
             Лишь знаками ихъ выказать! Не можешь
             Бить даже въ грудь себя ты, чтобъ заставить
             Смириться сердце, такъ заставь его
             Молчать хоть горькимъ вздохомъ! усмири
             Стенаньями! Возьми зубами ножъ
             И рань его, чтобъ горькихъ слезъ потокъ,
             Наполнивъ сердце черезъ эту рану,
             Въ соленой влагѣ утопилъ его!
   Маркъ Андр. Фу, братъ, стыдись! Ты наложить жестоко
             Даешь совѣтъ ей руки на себя.
   Титъ Андр. Что это значитъ?.. Иль сошелъ съ ума
             Ты съ горя самъ? Безумнымъ право быть
             Имѣю я одинъ! Самоубійство
             Не будетъ ей жестокимъ. И зачѣмъ ты.
             Сказалъ притомъ, что собственныя руки
             Она наложитъ на себя?.. Вѣдь рукъ
             У бѣдной нѣтъ! Такъ говоря, вѣдь ты
             Удваиваешь горе ей такъ точно,
             Какъ если бы заставили Энея
             Два раза повторить разсказъ о томъ,
             Какъ палъ Пергамъ, и какъ навѣки сталъ
             Несчастнымъ онъ. Не говори же больше
             Ей о рукахъ! Зачѣмъ напоминать
             О томъ, чего лишились мы? Но, впрочемъ,
             Какой болтаю вздоръ я самъ! Какъ-будто бъ,
             Не заикнись ты о рукахъ, могли мы
             Забыть, что нѣтъ у ней ихъ! Но довольно
             Болтать объ этомъ. Кушай на здоровье,
   Лавинія. А гдѣ жъ питье? Маркъ, Маркъ!
             Взгляни, какъ понимаю я, что хочетъ
             Она сказать. Я мученицы знаки
             Читаю и безъ словъ: она сказать
             Желаетъ намъ, что нѣтъ питья иного
             Ей, кромѣ слезъ; что забродить его
             Заставила печаль румянцемъ яркимъ
             На горестныхъ щекахъ ея. Достигъ,
             Безмолвная страдалица, умѣнья
             Читать въ твоихъ я знакахъ все, что ты
             Захочешь мнѣ сказать, какъ понимаютъ
             Отшельники другъ друга на молитвѣ 40).
             Ты не вздохнешь, ты не поднимешь къ небу
             Обрубки рукъ, не поведешь глазами,
             Не встанешь на колѣни безъ того,
             Чтобъ не составилъ азбуки я тотчасъ
             Изъ всѣхъ твоихъ движеній и не понялъ
             Сейчасъ твоихъ всѣхъ мыслей.
   Сынъ Луція.                                         Не печалься
             Такъ, дѣдушка; старайся лучше тетю
             Развеселить и успокоитъ лаской
             Иль сказочкой.
   Маркъ Андр.                     Разстрогался и мальчикъ
             При видѣ, какъ его горюетъ дѣдъ.
   Титъ Андр. Не плачь, малютка, полно!.. Посмотри-ка,--
             Ты весь въ слезахъ; не порти ими жизнь.

(Маркъ ударяетъ ножомъ по столу).

             Что, братъ, съ тобой? Зачѣмъ ты такъ ударилъ
             Своимъ ножомъ?
   Маркъ Андр.                     Убилъ я муху.
   Титъ Андр.                                         Муху?
             Безжалостный! Заставилъ сердце сжаться
             Мое ты, сдѣлавъ это! Я пресыщенъ
             И безъ того ужъ видомъ всякихъ звѣрствъ.
             Не должно брату Тита убивать
             Невинной, бѣдной твари! Прочь!.. съ тобой я
             Быть не хочу.
   Маркъ Андр.           Убилъ я только муху.
   Титъ Андр. Но вѣдь у ней, быть-можетъ, были тоже
             Отецъ и мать. Подумай, какъ повѣсятъ
             Они; печально крылышки свои,
             Какъ будутъ жалобно жужжать! Бѣдняжка,
             Невинная ни въ чемъ, потѣшить насъ
             Она своимъ хотѣла тихимъ пѣньемъ,
             А ты ее безжалостно убилъ!
   Маркъ Андр. Вѣдь эта муха изъ породы вредныхъ;
             Она черна, какъ мавръ императрицы,
             И вотъ за что убита мной.
   Титъ Андр.                               О, о!..
             Тогда беру назадъ свое я слово!
             Прости меня,-- поступокъ твой хорошъ.
             Дай ножъ и мнѣ; хочу ее помучить
             Съ тобой и я! Воображу, что мавра
             Держу въ рукахъ!.. Что онъ сюда явился
             Затѣмъ, чтобъ подло отравить меня!
             Вотъ, вотъ тебѣ, а вотъ Таморѣ!.. Извергъ!
             Не такъ еще принижены вѣдь мы,
             Чтобъ не могли убить зловредной мухи,
             Съ которой схожъ, какъ уголь черный, мавръ.
   Маркъ Андр. О бѣдный, бѣдный! Горе заставляетъ
             Его за правду призраки считать.
   Титъ Андр. Возьмите столъ; пора итти; идемъ,
   Лавинія. Я въ комнатѣ твоей
             Тебѣ прочту два-три разсказа грустныхъ
             О дняхъ былыхъ... Пойдемъ и ты, малютка,
             Твои глаза моложе вѣдь моихъ,--
             Такъ передамъ, уставъ, тебѣ я книгу.

(Уходятъ).

   

ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА 1-я.

Тамъ же. Передъ домомъ Тита Андроника.

(Входятъ Титъ Андроникъ и Маркъ. Затѣмъ вбѣгаетъ сынъ Луція, за которымъ слѣдуетъ Лавинія).

   Сынъ Луція. Спрячь, дѣдушка, спрячь меня скорѣе!
             За мной бѣжитъ, зачѣмъ -- не знаю, тётя.
             Вонъ, вонъ она!... Ты видишь, дядя Маркъ?
             Ахъ, тётя, тётя! Что съ тобой? Что надо?
             Маркъ Андр, Сюда, мой мальчикъ; стой, не трусь.
   Титъ Андр.               три, Маркъ, о, сынъ Луцій; смотри! Когда я упомянулъ о ея братьяхъ, новыя слезы появились на ея щекахъ, точно медовая роса на лиліи, уже сорванной и почти уже увядшей.
   Маркъ. Можетъ быть она плачетъ о томъ, что они убили ея мужа, а можетъ быть отъ того, что она знаетъ, что они не виновны въ этомъ убійствѣ.
   Титъ. Если они дѣйствительно убили твоего мужа, то радуйся тому, что законъ наказалъ ихъ... Но нѣтъ, нѣтъ, они не совершили такого ужаснаго дѣла; свидѣтель -- печаль ихъ сестры... Дорогая Лавинія, позволь поцѣловать твои губы. или покажи мнѣ какимъ-нибудь знакомъ, чѣмъ могу я облегчить твое горе... хочешь, чтобы твой добрый дядя и твой братъ Луцій, и ты, и я -- мы всѣ сѣли на берегу ручья, потупивъ глаза, чтобы видѣть, какъ наши щеки запятнаны, точно луга, влажныя отъ грязнаго ила, оставленнаго наводненіемъ? И такъ долго останемся наклоненнымъ къ нему, пока его свѣтлые струи не потеряютъ своего сладостнаго вкуса, не превратятся въ разсолъ вслѣдствіе горечи нашихъ слезъ! Или, чтобы мы отрубили наши руки, какъ у тебя? Или, чтобы мы откусили языки наши нашими зубами и чтобы мы провели остатокъ нашихъ ненавистныхъ дней въ нѣмыхъ тѣлодвиженіяхъ? Что хочешь, чтобы мы сдѣлали? Позволь намъ, у которыхъ есть языки, придумать какое-нибудь ужаснѣйшее дѣло, которое бы привело въ изумленіе грядущія времена.
   Луцій. Дорогой отецъ, останови свои слезы, потому что, -- посмотри, -- твое горе заставляетъ плакать и рыдать мою несчастную сестру.
   Маркъ. Терпѣніе, милая племянница. Добрый Титъ, осуши свои глаза.
   Титъ. Ахъ, Маркъ, Маркъ! Я вѣдь знаю, братъ, что твой платокъ не въ состояніи выпить ни одной моей слезы, потому что ты, несчастный, наводнилъ его своими.
   Луцій. Добрая Лавинія, я оботру твои щеки.
   Титъ. Послушай, Маркъ, послушай. Я понимаю ея знаки: еслибы у ней былъ языкъ, она бы теперь сказала брату то самое, что я только что тебѣ сказалъ: что его платокъ, совсѣмъ смокшій отъ его собственныхъ слезъ, не можетъ осушить ея изстрадавшихся щекъ. О, какое сочувствіе горя! Оно такъ-же далеко отъ облегченія, какъ далекъ адъ отъ рая.
  

Входитъ Ааронъ.

  
   Титъ Андроникъ! императоръ, мой повелитель -- посылаетъ тебѣ сказать такое слово: если ты любишь твоихъ сыновей, то одинъ изъ васъ, Маркъ, Луцій или ты, старый Титъ, все равно, кто нибудь изъ васъ, пусть отрубитъ себѣ руку и пошлетъ ее ему; взамѣнъ ея, онъ пришлетъ сюда обоихъ твоихъ сыновей живыми, и это будетъ выкупомъ ихъ преступленія.
   Титъ. О, сострадательный императоръ! О, благородный Ааронъ! Пѣвалъ-ли когда-либо воронъ такъ, какъ воспѣваетъ жаворонокъ восходъ солнца? Отъ всего сердца я пошлю къ императору мою руку. Хочешь, добрый Ааронъ, помочь мнѣ отрубить ее?
   Луцій. Стой, отецъ! Эта живая благородная рука, которая сразила столько враговъ, не можетъ быть отослана; моя рука послужитъ для этого; для моей юности легче, чѣмъ для тебя, потеря крови, и такимъ образомъ моя кровь спасетъ жизнь моихъ братьевъ.
   Маркъ. Какая изъ вашихъ рукъ не защищала Рима и не потрясала кровавой боевой сѣкирой, начертая гибель на шлемахъ враговъ? Каждая изъ вашихъ рукъ прославилась славными подвигами. Моя же была безполезной; такъ пусть же она служитъ выкупомъ моихъ племянниковъ, и я скажу, что сохранилъ ее для достойной цѣли.
   Ааронъ. Ну, рѣшайте-же скорѣе, чья рука должна быть отрублена, а то можетъ случиться, что они умрутъ раньше, чѣмъ придетъ помилованіе.
   Маркъ. Будетъ отрублена моя!
   Луцій. Клянусь небомъ, не твоя!
   Титъ. Друзья мои, не спорьте; такія засохшія травы, какъ эта, вырываются, и потому будетъ отрублена моя рука.
   Луцій. Дорогой отецъ! Если я долженъ считаться твоимъ сыномъ, позволь мнѣ спасти моихъ братьевъ отъ смерти.
   Маркъ. Памятью нашего отца, нѣжностью нашей матери позволь мнѣ показать тебѣ мою братскую любовь.
   Титъ. Ну, рѣшайте между собой; я, пожалуй, сохраню мою руку.
   Луцій. Такъ я иду за топоромъ.
   Маркъ. Но топоромъ я воспользуюсь (Маркъ и Луцій уходятъ).
   Титъ. Подойди сюда, Ааронъ; я ихъ обоихъ обману; помоги мнѣ твоей рукой, и я тебѣ отдамъ мою.
   Ааронъ. Ну, если это называется обманомъ, то я могу назвать себя честнымъ, и обѣщаю никогда не надувать людей, пока живу. Но тебя я обману не такъ, и это ты узнаешь не далѣе, какъ черезъ полчаса (Отрубаетъ своимъ мечетъ руку Тита).
  

Входятъ: Луцій и Маркъ.

  
   Титъ. Теперь бросьте вашъ споръ; это должно было быть такъ исполнено. Добрый Ааронъ, отдай его величеству мою руку; скажи ему, что эта рука предохранила его отъ тысячи несчастій; попроси его похоронить ее: она заслуживала бы чего-нибудь и побольше; такъ пусть онъ въ этомъ по крайней мѣрѣ не откажетъ ей. Что же касается сыновей моихъ, то скажи ему, что я считаю ихъ брильянтами, купленными по дешевой цѣнѣ и вмѣстѣ съ тѣмъ и слишкомъ дорого, потому что я вѣдь свою собственность купилъ.
   Ааронъ. Ну, Андроникъ, я ухожу. И замѣнъ руки готовься вскорѣ ты увидишь твоихъ сыновей (всторону). То есть ихъ головы, хочу я сказать. О, какъ эта гнусность при одной мысли о ней утучняетъ меня! Пусть дураки дѣлаютъ добро, и бѣлолицые призываютъ добродѣтель, -- Ааронъ хочетъ имѣть душу столь же черную, какъ и лицо (Уходитъ).
   Титъ. О, я поднимаю эту единственную руку къ небу и склоняю эту слабую развалину къ самой землѣ. Если существуетъ могущество, которое готово сжалиться надъ безсильными слезами, -- я умоляю его... (Къ Лавиніи). Какъ? ты хочешь преклонить колѣна вмѣстѣ со мной? Ну, преклони ихъ, мои дорогая, потому что небо услышитъ наши молитвы, или-же своими вздохами мы омрачимъ весь небосклонъ и затмимъ солнце ихъ туманомъ, какъ по временамъ застилаютъ его тучи, когда тающее лоно ихъ заключаетъ его въ своихъ объятіяхъ.
   Маркъ. О, братъ! Будь благоразумнѣе и не устремляйся въ глубину отчаянія.
   Титъ. А развѣ мое несчастіе не глубоко и не бездонно? Пускай же и мое горе будетъ такъ-же бездонно, какъ и она
   Маркъ. Но пусть по крайней мѣрѣ разумъ управляетъ твоимъ горемъ.
   Титъ. Если бы существовалъ разумъ для такихъ несчастій, тогда и я, можетъ быть, могъ бы сдержать мое горе въ границахъ. Когда небо плачетъ, развѣ земля не наводняется? Когда вѣтры неистовствуютъ, развѣ море не приходитъ въ бѣшенство? Развѣ оно не грозитъ небу своимъ грозно-вздувшимся лицомъ? А ты еще хочешь, чтобы въ этой безсмыслицѣ былъ какой-нибудь разумъ!... Я -- море; слышишь, какъ дуютъ ея вздохи? Она -- плачущее небо, а я -- земля. И мое море должно-же быть взволновано ея вздохами; должна-же земля наводниться и исчезнуть въ потопѣ ея безпрерывныхъ слезъ... Потому, видишь-ли, что мои внутренности не въ состояніи поглотить всѣ ея страданія, и я долженъ изрыгать ихъ, какъ пьяница! Оставь же меня, потому что тѣ, которые много теряютъ, имѣютъ право облегчить сердце горькими рѣчами.
  

Входитъ посланецъ въ двумя головами и отрубленной рукой.

  
   Посланецъ. Достойный Андроникъ, тебѣ скверно заплатили за эту добрую руку, которую ты послалъ императору. Вотъ головы твоихъ двухъ благородныхъ сыновей. Они только забавляются твоимъ горемъ; они издѣваются надъ твоей рѣшимостью. При одной мысли о твоихъ страданіяхъ я страдаю болѣе, чѣмъ при воспоминаніи о смерти моего отца (Уходитъ).
   Маркъ. Ну, такъ пусть-же теперь жгучая Этна остынетъ въ Сициліи, а мое сердце пусть превратится въ вѣчно-пылающій адъ! Такія несчастія больше всего того, что можно вынести. Плакать съ тѣми, которые плачутъ, -- это хоть немного облегчаетъ, но вышучиваемое горе -- двойная смерть.
   Луцій. О, неужели-же это зрѣлище можетъ такъ глубоко ранить, а ненавистная жизнь все еще не исчезла? Неужели смерть позволяетъ жизни сохранить свое имя, когда у жизни не осталось никакого другаго блага, кромѣ дыханія (Лавинія цѣлуетъ Тита).
   Mapкъ. Увы! Этотъ поцѣлуй ему такъ-же мало отраденъ, какъ ледяная вода окоченѣлой змѣѣ.
   Титъ. Когда-же окончится этотъ ужасный сонъ?
   Маркъ. Ну, теперь прощай, всякое самообольщеніе! умри, Андроникъ. Ты не спишь? Ну, такъ смотри, -- вотъ головы твоихъ сыновей, вотъ -- отрубленная твоя воинственная рука, вотъ твоя изувѣченная дочь, вотъ твой изгнанный сынъ, котораго это зрѣлище сдѣлало блѣднымъ и безкровнымъ, а вотъ и я, твой братъ, подобно каменному изваянію, холодный и оцѣпенѣлый. О, теперь я уже не хочу умѣрять мое горе, -- рви свои серебряные волосы, изгрызи твою другую руку твоими собственными зубами, и пусть это ужасное зрѣлище навсегда закроетъ наши несчастныя очи. Теперь какъ разъ время грозы, почему же ты притихъ?
   Титъ. Ха, ха, ха!
   Маркъ. Зачѣмъ ты смѣешься? Теперь не время смѣяться.
   Титъ. Это, видишь-ли, оттого, что у меня не осталось уже ни одной слезы, чтобы плакать. И потомъ горе -- врагъ, который хочетъ захватить мои глаза и ослѣпить ихъ данью слезъ. А тогда, какъ найду я дорогу въ пещеру мести? Потому что эти двѣ головы точно говорятъ мнѣ и даютъ мнѣ понятъ, что я не буду причисленъ къ блаженству, пока эти ужасы не будутъ возвращены въ глотку тѣхъ, которые ихъ совершили. А теперь посмотримъ, что-же мнѣ остается дѣлать... Вы, несчастные, стойте вокругъ меня такъ, чтобы я могъ обратиться къ каждому изъ васъ и поклясться моей душой, что отомщу за ваши несчастія... Я поклялся.. Ну, братъ, бери одну голову, а этой рукой я понесу другую. Лавинія, у тебя тоже будетъ дѣло: неси въ зубахъ, дорогая дочь, мою отрубленную руку. А ты, парень, удались изъ глазъ моихъ, ты изгнанъ и не долженъ оставаться здѣсь. Отправляйся къ готамъ и собери тамъ войско. И, если ты меня любишь, въ чемъ я не сомнѣваюсь, обнимемся и разстанемся, потому что у насъ много дѣла (Маркъ, Титъ и Лавинія уходятъ).
   Луцій. Прощай, Андроникъ, мой благородный отецъ, самый несчастный человѣкъ, когда-либо жившій въ Римѣ! Прощай, гордый Римъ, подожди возвращенія Луція; здѣсь онъ оставляетъ заложниковъ, которые ему болѣе дороги, чѣмъ сама жизнь. Прощай, Лавинія, моя благородная сестра! О, почему ты теперь не такая, какою была прежде! Но теперь и Луцій, и Лавинія живутъ только въ забвеніи и въ ужасныхъ несчастіяхъ! Если Луцій будетъ живъ, онъ отомститъ за всѣ ваши страданія и заставитъ гордаго Сатурнина и его императрицу просить милостыню у воротъ Рима, какъ нѣкогда Тарквиній и его царица. А теперь я отправляюсь къ готамъ и соберу тамъ войско, чтобъ покорить Римъ и Сатурнина (Уходитъ).
  

СЦЕНА II.

Комната въ домѣ Тита, съ накрытымъ для обѣда столомъ.

Входятъ: Титъ, Маркъ, Лавинія и юный Луцій, сынъ Луція.

  
   Титъ. Ну, такъ, такъ! Теперь сядемъ и будемъ стараться ѣсть не болѣе, чѣмъ нужно для сохраненія силы, которая намъ необходима, чтобъ отомстить за всѣ наши горькія несчастія. Маркъ, развяжи этотъ узелъ, затянутый отчаяніемъ; твоя племянница и я, бѣдныя созданія, мы лишены уже рукъ и не можемъ облегчить наше удесятеренное страданіе, слагая руки. У меня осталась только эта бѣдная правая рука, чтобы мучить мою грудь, а когда мое обезумѣвшее отъ горя сердце бьется въ этой глубокой клѣткѣ моего тѣла, то я усмиряю его такъ... (къ Лавиніи). А ты, карта несчастій, разсказывающая свое горе только знаками, когда твое бѣдное сердце бѣшено бьется, ты не можешь его усмирить, ударяя его такъ, чтобы оно успокоилось. Рань его, дочь, своимъ вздохомъ, убей его своимъ стономъ, или возьми маленькій ножъ въ зубы и сдѣлай дырку какъ разъ противъ сердца, -- такъ, чтобъ всѣ слезы, проливаемыя твоими бѣдными глазами, стекали въ эту щель и, заполняя, утопили въ своей соленой влагѣ жалующагося безумца.
   Маркъ. Стыдись, братъ! Не учи ее заносить жестокія руки на ея нѣжную жизнь.
   Титъ. Это еще что такое? Неужели же печаль свела тебя съ ума? Никто, Маркъ, кромѣ меня, не долженъ быть сумашедшимъ. Какія жестокія руки можетъ она заносить на свою жизнь? О, зачѣмъ произносишь ты слово: руки! Это тоже самое, что заставлять Энея дважды разсказывать какъ сгорѣла Троя и какъ онъ самъ сдѣлался несчастнымъ! О, не возвращайся къ этому предмету, не говори о рукахъ, чтобъ не напоминать намъ, что у насъ ихъ нѣтъ... Какой бредъ появляется въ моихъ рѣчахъ... Какъ будто мы забудемъ, что у насъ нѣтъ рукъ, если Маркъ не станетъ произносить этого слова: руки! Ну, давай ѣсть! Ну, милая дочка, покушай вотъ этого... Нѣтъ ничего попить... Послушай, Маркъ, что она говорить, -- я вѣдь могу объяснить тебѣ всѣ ея мучительные знаки: она говоритъ, что она не пьетъ другаго напитка, кромѣ слезъ, приправленныхъ печалью и забродившихъ на ея щекахъ. Молчаливая страдалица, я изучу твои мысли, я такъ же стану искусенъ въ пониманіи твоихъ молчаливыхъ знаковъ, какъ искусны нищенствующіе монахи въ своихъ святыхъ молитвахъ. Ты не испустишь ни одного вздоха, ты не поднимешь твоихъ култышекъ къ небу, ты не мигнешь глазомъ, не кивнешь головой, не преклонишь колѣнъ, не сдѣлаешь знака, чтобъ я не вывернулъ изъ этого цѣлой азбуки и чтобы этимъ неустаннымъ упражненіемъ я не узналъ твоихъ мыслей.
   Мальчикъ. Добрый дѣдушка, брось всѣ эти горькія жалобы, развесели мою тетушку какой нибудь забавной сказкой.
   Марцій. Увы, милый мальчикъ, растроганный горемъ онъ плачетъ, видя горе своего дѣда.
   Титъ. Успокойся, нѣжный отпрыскъ; ты созданъ изъ слезъ, и слезы быстро размоютъ всю твою жизнь (Маркъ ударяетъ ножомъ не блюду).
   Титъ. Что это ты, Маркъ, ударилъ своимъ ножомъ?
   Маркъ. Нѣкоторое существо, мой повелитель, которое я билъ, -- муху.
   Титъ. Позоръ тебѣ, убійца! Ты убиваешь мое сердце! Мои глаза пресытились уже зрѣлищемъ тираніи.. Убійство, совершенное надъ невиннымъ, неприлично брату Тита. Уйди! Я вижу, что ты не изъ моего общества.
   Марсъ. Увы! мой повелитель, вѣдь я только муху убилъ.
   Титъ. Но если у этой мухи былъ отецъ и мать? Какъ повѣсили бы они свои нѣжныя, золотистыя крылышки и какъ жалобно стали бы они въ воздухѣ жужжать! Бѣдная, ни въ чемъ неповинная муха, прилетѣвшая сюда повеселить насъ своимъ веселымъ, прекраснымъ жужжаніемъ, а ты убилъ ее!
   Маркъ. Прости мнѣ, братъ; это была скверная, черная муха, похожая на Мавра императрицы. Поэтому-то я и убилъ ее.
   Титъ. О, о, о! Ну, въ такомъ случаѣ прости меня за то, что я упрекалъ тебя, потому что ты доброе дѣло сдѣлалъ. Дай мнѣ твой ножъ. И я потѣшусь надъ нею, воображая себѣ, что это Мавръ, явившійся сюда нарочно, чтобы отравить меня. Вотъ тебѣ, вотъ тебѣ! А вотъ и Таморѣ! А, мерзавецъ!.. Однако, не такъ еще мы низко пали, чтобы не могли между собой убить муху, которая похожа на Мавра, чернаго какъ уголь!
   Маркъ. Увы! Бѣднякъ! Горе такъ подѣйствовало на него, что онъ призрачныя тѣни принимаетъ за дѣйствительность.
   Титъ. Ну, убирайте со стола; Лавинія, ступай со мной, я въ моей комнатѣ почитаю съ тобой печальныя исторіи, бывшія въ старыя времена. Иди, мальчикъ, или со мной; твое зрѣніе молодо, и ты станешь читать, когда мое зрѣніе станетъ мутиться (Уходятъ).
  

ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Передъ домомъ Тита.

Входятъ: Титъ и Маркъ, потомъ Юный Луцій, за которымъ бѣжитъ Лавинія; мальчикъ убѣгаетъ отъ нея съ книгами въ рукахъ, которыя подъ конецъ падаютъ на землю.

  
   Юный Луцій. Помоги, дѣдушка, помоги! Моя тетушка Лавинія бѣгаетъ за мною, не знаю зачѣмъ. Добрый дядя Маркъ, посмотри, какъ она торопится? Увы! Милая тетушка, я не знаю, чего ты хочешь.
   Маркъ. Стой подлѣ меня, Луцій; не бойся твоей тетки.
   Титъ. Она любитъ тебя, мальчикъ, и не сдѣлаетъ тебѣ зла.
   Юный Луцій. О, да, когда мой отецъ былъ въ Римѣ, она меня любила.
   Маркъ. Что хочетъ сказать моя племянница этими знаками?
   Титъ. Не бойся ее, Луцій; она хочетъ что-то сказать. Посмотри, Луцій, посмотри, какъ она заигрываетъ съ тобой; она хочетъ, чтобы ты пошелъ съ нею куда-то. Да, мальчикъ, никогда Корнелія съ такимъ стараніемъ не читала своимъ сыновьямъ, какъ она читаетъ тебѣ прекрасную поэзію и "Оратора" Тулія. Неужели ты не можешь догадаться, отчего она такъ пристаетъ къ тебѣ?
   Юный Луцій. Ничего я этого не знаю и не могу догадаться; это должно быть припадокъ сумашествія. Вѣдь дѣдушка часто говорилъ, что слишкомъ большія несчастія приводятъ людей къ сумашествію, и я читалъ, что Гекуба Троянская съ ума сошла отъ горя; это-то и испугало меня, хотя я и знаю, дѣдушка, что моя тетя любитъ меня такъ, какъ никогда не любила меня моя мать, и она не испугала бы меня, не помѣшавшись. Это-то и заставило меня бросить книги и сбѣжать, можетъ быть и безъ всякой причины. Прости меня, милая тетя. Да, сударыня, если мой дядя Маркъ пойдетъ, то и я охотно пойду съ тобой.
   Маркъ. Пойду, Луцій (Лавинія торопливо поворачиваетъ книги которыя уронилъ Луцій).
   Титъ. Чего тебѣ, Лавинія? Маркъ, что это значитъ? Она хочетъ видѣть какую-то книгу... Какую, дочка? Открой ихъ, мальчикъ! Но ты гораздо начитаннѣе и образованнѣе; пойди лучше въ мою библіотеку, выбери что хочешь и обманывай такимъ образомъ горе, пока небо не откроетъ намъ изобрѣтателя этого дѣла. Какую же книгу?.. Почему она поднимаетъ такъ остатки рукъ своихъ?
   Маркъ. Я думаю, она хочетъ этимъ сказать, что не одинъ былъ изобрѣтатель этого дѣла... Ну, да, болѣе одного! Иди, можетъ быть, она взываетъ къ небу о мщеніи?
   Титъ. Луцій, какую книгу она такъ толкаетъ?
   Юный Луцій. Дѣдушка, это Метаморфозы Овидія; эту книгу мнѣ подарила мать.
   Маркъ. Можетъ быть, она изъ любви къ той, которой уже нѣтъ, выбрала эту книгу изъ всѣхъ остальныхъ
   Титъ. Постой! Посмотри, съ какой быстротой она поворачиваетъ страницы. Поможемъ ей! Что она хочетъ найти? Лавинія, хочешь, я буду читать? Это -- трагическая исторія Филомелы; тутъ дѣло идетъ объ измѣнѣ Терея и его насиліи, и насиліе, опасаюсь, было поводомъ, чтобы изувѣчить тебя.
   Маркъ. Посмотри, братъ, посмотри! Съ какимъ стараніемъ она разсматриваетъ страницы!
   Титъ. Лавинія, неужели и ты, милая дочь моя, была также застигнута, изнасилована и обезчещена, какъ Филомела, силой въ темномъ, зловѣщемъ лѣсу? Смотри! Смотри!.. Да, такое мѣсто есть, мѣсто, гдѣ мы охотились (О, еслибы мы никогда, никогда не охотились тамъ!), -- и совершенно такое же, какое описываетъ поэтъ, созданное самой природой для убійства и насилія.
   Маркъ. О, зачѣмъ-бы природа создавала такія ужасныя трущобы, еслибы трагедіи не нравились богамъ?
   Титъ. Сдѣлай намъ знакъ, милая дочь; тутъ только друзъя. Кто изъ римскихъ вельможъ осмѣлился сдѣлать это преступленіе? Ужь не Сатурнинъ-ли подкрался, какъ некогда Тарквиній, который покинулъ лагерь, чтобъ обезчестить ложе Лукреціи?
   Маркъ. Присядь, милая племянница; братъ, сядь около меня. Вдохновите меня, Апполонъ, Паллада, Юпитеръ, Меркурій, чтобъ я могъ открыть это злодѣяніе. Братъ, смотри сюда... Смотри сюда, Лавинія! (Пишетъ свое имя на пескѣ своей палкой, которую водитъ ногами, придерживая ее зубами). Песокъ тутъ ровенъ; води этой палкой, какъ я, если можешь. Я написалъ свое имя безъ помощи рукъ. Да будетъ проклятъ тотъ, кто заставляетъ насъ прибѣгать къ такимъ средствамъ! Пиши, милая племянница, и открой намъ наконецъ то, что хочетъ Богъ, чтобъ было открыто для нашей мести. Пусть небо водитъ твоимъ перомъ, чтобы оно ясно изобразило намъ твои несчастія и позволило намъ узнать злодѣевъ и правду.
  

Лавинія беретъ палку въ зубы и пишетъ на пескѣ, водя ею остатками своихъ рукъ.

  
   Титъ. О, читаешь-ли ты, братъ, что она написала? "Stuprum, Chiron, Demetrius".
   Маркъ. Какъ, какъ? Развратные сыновья Таморы, -- изобрѣтатели этого гнуснаго, кроваваго дѣла?
   Титъ. "Magne dominator poli, tarn lentus audis scelera? tam lentus vides?"
   Маркъ. О, успокойся, благородный братъ. И однако, я признаю, что то, что тутъ на землѣ написано, достаточно, чтобы возмутить самые мирные умы и вооружить яростью даже малаго ребенка... Братъ, стань со мною на колѣна; Лавинія, становись на колѣна; на колѣна и ты, милый мальчикъ, надежда римскаго Гектора, и клянитесь всѣ вмѣстѣ со мною, какъ нѣкогда клялся Юній Брутъ, вмѣстѣ съ несчастнымъ мужемъ и отцомъ этой цѣломудренной обезчещенной женщины, Лукреціи, -- клянитесь, что мы отомстимъ этимъ коварнымъ готамъ, что мы увидимъ ихъ кровь, или умремъ всѣ подъ этимъ позоромъ.
   Титъ. Въ этомъ, конечно, не было бы ни малѣйшаго сомнѣнія, если бы однако ты зналъ, какъ это сдѣлать. Если вы вздумаете хоть сколько-нибудь поранить этихъ медвѣжатъ -- берегитесь; медвѣдица сейчасъ же проснется; а если она пронюхаетъ, что это наше дѣло, подумайте только, что она тѣсно связалась со львомъ; она усыпляетъ его, рѣзвясь на его спинѣ, а какъ только заснетъ онъ, она дѣлаетъ, что ей угодно. Ты, Маркъ, неопытный охотникъ; оставь это дѣло на мое попеченіе; пойдемъ, я добуду мѣдный листъ и стальнымъ рѣзцамъ вырѣжу на немъ ея слова, и такимъ образомъ они сохранятся. Бѣшеный сѣверный вѣтеръ разметаетъ этотъ песокъ, какъ листы Сивиллъ, и что тогда станется съ твоимъ урокомъ? Что ты на это скажешь, мальчикъ?
   Юный Луцій. Я говорю, дѣдушка, что еслибы я былъ взрослымъ, то даже спальня ихъ матери была бы не безопаснымъ мѣстомъ для этихъ сѣверныхъ рабовъ римскаго ярма.
   Маркъ. Такъ, мальчикъ, такъ; не разъ и отецъ твой дѣйствовалъ съ такимъ же самоотверженіемъ для своей неблагодарной родины.
   Юный Луцій. Ну что-же, дядя, и я буду такъ дѣйствовать, если буду живъ...
   Титъ. Ну, пойдемъ въ мою оружейную, Луцій, я тебя пріодѣну, а затѣмъ, мальчикъ, -- ты отнесешь отъ меня сыновьямъ императрицы подарки, которые я намѣренъ сдѣлать имъ обоимъ. Ну, идемъ, идемъ. Ты вѣдь исполнишь порученіе?
   Юный Луцій. Да, съ помощью моего кинжала въ ихъ груди, дѣдушка.
   Титъ. Нѣтъ, мальчикъ, нѣтъ. Я тебя научу другому способу... Лавинія, или... А ты, Маркъ, смотри за моимъ домомъ; Луцій и я, мы всѣхъ прельстимъ при дворѣ. Да, прельстимъ. И мы отлично будемъ приняты (Титъ, Лавинія и Юный Луцій уходятъ).
   Маркъ. О, небо, неужели ты можешь слышать стоны добраго человѣка, и не растрогаться, не сжалиться надъ нимъ? Ступай, Маркъ, за нимъ въ его бреду; у него на сердцѣ больше ранъ горя, чѣмъ на сгорбленномъ его щиту, сдѣланныхъ врагами, и, однако, онъ не хочетъ мстить! Такъ пусть само небо возьмется отомстить за стараго Андроника. (Уходитъ).
  

СЦЕНА II.

Комната во дворцѣ.

Входятъ съ одной стороны: Ааронъ, Хиронъ и Деметрій, съ другой -- юный Луцій и слуга со связкой оружія, окруженнаго надписью въ стихахъ.

  
   Хиронъ. Деметрій, вотъ сынъ Луція; онъ пришелъ къ намъ съ какимъ-то порученіемъ.
   Ааронъ. Ну, да, съ какимъ-нибудь безумнымъ порученіемъ его безумнаго дѣла.
   Юный Луцій. Принцы, со всей покорностью, на которую я только способенъ, я привѣтствую васъ по порученію Андроника (всторону) и прошу всѣхъ боговъ Рима погубить васъ обоихъ.
   Деметрій. Очень тебѣ благодаренъ, любезный Луцій, что новаго?
   Юный Луцій (всторону). Новаго только то и есть, что вы оба заклейменные мерзавцы (Вслухъ). Съ вашего позволенія, мой дѣдъ, по прекрасному внушенію, посылаетъ вамъ черезъ меня лучшее оружіе своей оружейной въ даръ вашей почтенной юности, надеждѣ Рима. Такъ онъ приказалъ сказать мнѣ; и такъ я говорю и передаю вамъ эти дары, чтобы, когда придетъ надобность, вы были хорошо вооружены. А затѣмъ, оставляю васъ обоихъ... (всторону) Кровожадные негодяи! (Юный Луцій уходитъ со слугой).
   Деметрій. Что это? Свертокъ съ надписью? Прочитайте:
  
   Integer vitae, scelevisque purus,
   Non eget Mauri jaculis, nec arcu.
  
   Хиронъ. О, это стихъ Горація; я хорошо это знаю, давно уже я его читалъ въ грамматикѣ.
   Ааронъ. Ну, да, стихъ Горація! Ты правъ (всторону). Вотъ это значитъ быть ослами! Не нравится мнѣ эта шутка! Старикъ, должно быть, открылъ ихъ преступленіе и посылаетъ имъ въ подарокъ оружье, обвернутое въ стихи, которые ранятъ ихъ жестоко, а они этого даже и не подозрѣваютъ! Но если бы наша проницательная императрица была на ногахъ, ей бы понравилась выдумка Андроника. Но оставимъ ее пока покоиться въ ея безпокойномъ состояніи (Въ слухъ) Ну, что, принцы, развѣ не счастливая звѣзда привела насъ въ Римъ, насъ, чужестранцевъ, да еще плѣнниковъ, и такъ возвеличивъ насъ! Съ какимъ удовольствіемъ у воротъ дворца я не уступалъ трибуну, въ присутствіи его брата.
   Деметрій. А я съ большимъ еще удовольствіемъ вижу, какъ такой великій патрицій подло унижается и посылаетъ намъ подарки.
   Адронъ. А развѣ у насъ нѣтъ на то причины, принцъ Деметрій? Развѣ вы не любезно обошлись съ его дочерью?
   Дкметрій. Мнѣ бы хотѣлось, чтобы тысячи другихъ римскихъ дамъ послужили нашей похоти.
   Хиронъ. Благочестивое желаніе и полное любви!
   Ааронъ. Только вашей матери и не достаетъ, чтобы сказать: аминь.
   Xиронъ. Если бы прибавить и еще двадцать тысячъ, она бы то же сказала.
   Деметрій. Пойдемъ и будемъ молить боговъ объ облегченіи страданій нашей драгоцѣнной матери.
   Ааронъ (всторону). Обращайтесь съ мольбами лучше къ дьяволамъ; боги оставили насъ (Трубы).
   Деметрій. Съ какой стати раздаются трубы императора?
   Хиронъ. Они, вѣроятно, возвѣщаютъ радостное рожденіе сына императора,
   Деметрій. Тише; кто это идетъ?
  

Входитъ Кормилица съ чернымъ, закрытымъ ребенкомъ на рукахъ.

  
   Кормилица. Добраго утра, принцы. Скажите, не видали-ли вы мавра Аарона?
   Ааронъ. Да, болѣе или менѣе, а можетъ быть и совсѣмъ нѣтъ. Ааронъ здѣсь; что тебѣ нужно отъ Аарона?
   Кормилица. Ахъ, любезный Ааронъ, мы всѣ погибли! помогай скорѣе, или ты на вѣкъ погибъ!
   Ааронъ. Чего ты трещишь? Что ты такое кутаешь и комкаешь въ рукахъ?
   Кормилица. О, это, что я хотѣла-бы скрыть отъ глазъ неба, позоръ нашей императрицы и срамъ гордаго Рима. Она разрѣшилась, разрѣшилась.
   Ааронъ. Отъ чего разрѣшилась?
   Кормилица. Я хочу сказать, что она родила.
   Ааронъ. Ну, и прекрасно, да даруютъ ей Боги хорошій покой! Что они ей послали?
   Кормилица. Чорта!
   Ааронъ. Ну, значитъ она мать чорта: забавный приплодъ!
   Кормилица. Не забавный, а несчастный, ужасный, чорный приплодъ. Вотъ мальчикъ такой-же мерзкій, какъ лягушка, среди прекрасныхъ дѣтей нашей родины. Императрица посылаетъ его тебѣ, твой отпечатокъ, твое живое изображеніе, и приказываетъ тебѣ окрестить его кончикомъ твоего кинжала.
   Ааронъ. Что ты, что ты, мерзкая потаскуха, развѣ черный цвѣтъ -- гадкій цвѣтъ? Милый пузанъ, ты -- прекраснѣйшій цвѣтокъ, это вѣрно.
   Деметрій. Бездѣльникъ! Что ты надѣлалъ?
   Ааронъ. То, что ты раздѣлать не можешь.
   Хиронъ. Ты погубишь нашу мать!
   Ааронъ. Бездѣльникъ! Я только усугубилъ твою мать.
   Деметрій. Этимъ-то, адскій песъ, ты и погубилъ ее. Горе ей! Пусть будетъ проклятъ ея новый выборъ, проклятье мерзкому отродью этого чернаго демона.
   Хиронъ. Онъ не долженъ жить.
   Ааронъ. Онъ не долженъ умереть.
   Кормилица. Ааронъ, онъ долженъ умереть; сама мать этого хочетъ.
   Ааронъ. А, такъ онъ долженъ умереть, кормилица? Ну такъ пусть никто, кромѣ меня, не исполняетъ этого приговора надъ моей кровью и плотью.
   Деметрій. Съ удовольствіемъ посадилъ-бы я этого головастика на кончикъ моего меча. Кормилица, дай мнѣ его, мой мечъ скоро съ нимъ покончитъ.
   Ааронъ (Беретъ ребенка у кормилицы). Еще скорѣе этотъ мечъ выпуститъ тебѣ кишки. Стойте, подлые бездѣльники! Вы хотите убить своего брата? Клянусь яркими свѣтильниками неба, такъ прекрасно блестѣвшими, когда этотъ ребенокъ былъ зачатъ, -- умретъ тотъ отъ заостреннаго кончика моего меча, тотъ, кто дотронется до этого ребенка, до моего перворожденнаго сына, моего наслѣдника. Объявляю вамъ, молокососы, ни Энцеладъ со всей грозной ватагой дѣтей Тифона, не великій Алкидъ, ни богъ войны, не вырвутъ эту добычу изъ рукъ его отца. Успокойтесь, успокойтесь, юные кровожадники, мальчишки съ бездушными сердцами, выбѣленныя стѣны, расписанныя вывѣски кабаковъ, самый черный цвѣтъ лучше всякаго другаго цвѣта, по тому самому, что онъ отказывается принять всякій другой цвѣтъ, ибо вся вода океана не обѣлитъ черныхъ лапъ лебедя, хотя онъ ихъ ежечасно омываетъ въ его волнахъ. Скажи отъ меня императрицѣ, что я настолько взрослый, что могу уберечь свое добро; пусть она оправдываетъ это, какъ можетъ,
   Деметрій. Ты, значитъ, хочешь выдать твою благородную повелительницу?
   Ааронъ. Моя повелительница есть моя повелительница. Этотъ ребенокъ -- это я самъ, энергія и портретъ моей молодости; этого ребенка я предпочитаю всей вселенной; я его спасу на зло всей вселенной, если кто-нибудь изъ насъ поплатится въ Римѣ.
   Деметрій. Благодаря этому ребенку наша мать будетъ навсегда опозорена.
   Хиронъ. Римъ будетъ презирать ее за эту черную выходку.
   Кормилица. Императоръ въ бѣшенствѣ прикажетъ казнить ее:
   Хиронъ. Я краснѣю при одной мысли о такомъ позорѣ.
   Ааронъ. Ну да, это и есть преимущество, присвоенное вашей красотѣ. Къ чорту этотъ предательскій цвѣтъ, выдающій краской самыя сокровенныя движенія и тайны сердца! Вотъ этотъ мальчуганъ совсѣмъ другаго оттѣнка! Посмотрите, черный плутишка улыбается своему отцу, точно хочетъ сказать: старый шалунъ, я -- твое произведеніе!.. Онъ вашъ братъ, принцы, онъ вскормленъ тою же самою кровью, которая и вамъ дала жизнь; изъ того же нутра, въ которомъ и вы нѣкогда сидѣли, взаперти онъ освободился и вышелъ на свѣть. Да, онъ вашъ братъ съ самой вѣрной стороны, хотя и мой отпечатокъ виденъ на его лицѣ.
   Кормилица. Но, что же мнѣ сказать императрицѣ,
   Деметрій. Рѣшай, Ааронъ, что дѣлать, и мы всѣ послѣдуемъ твоему совѣту. Спаси, если хочешь, ребенка, лишь бы только мы были спасены.
   Ааронъ. Ну, такъ присядемъ и посовѣтуемся другъ съ другомъ; мой мальчишка и я, мы сядемъ на первое мѣсто, а вы садитесь тамъ... А теперь, давайте разговаривать о средствахъ, какъ васъ спасти.
   Деметрій. Сколько женщинъ видѣли этого ребенка?
   Ааронъ. Ну, вотъ это такъ, любезнѣйшіе принцы. Когда всѣ мы въ согласіи, я -- ягненокъ, но если вы вздумаете вздорить съ мавромъ, то ни разъяренный вепрь, ни горная львица, ни океанъ не свирѣпѣютъ, какъ буря Ааронова! Ну, такъ говори: сколько людей видѣлъ ребенокъ?
   Кормилица. Повитуха Корнелія да я, -- вотъ и всѣ, кромѣ императрицы, которая его родила.
   Ааронъ. Императрица, повитуха и ты. За отсутствіемъ третьей двое могутъ сохранить тайну. Ступай къ императрицѣ и повтори ей, что я сказалъ (Закалываетъ ее). Куакъ! Куакъ! -- такъ визжитъ поросенокъ, когда его насаживаютъ на вертелъ!
   Деметрій. Что это значитъ, Ааронъ?Зачѣмъ ты это сдѣлалъ?
   Ааронъ. Видишь-ли, принцъ, это -- политическій актъ. Слѣдовало развѣ ей жить за тѣмъ, чтобъ открыть нашу вину? Болтливая кумушка, у которой такой длинный языкъ. Нѣтъ, принцъ, нѣтъ! А теперь узнайте весь мой планъ. Недалеко отсюда живетъ нѣкій Мулитеусъ, мой соотечественяикъ; его жена только вчера родила; его ребенокъ похожъ на эту женщину, онъ также бѣлолицъ, какъ и вы; сторгуйтесь съ ними, дайте золота матери и объясните обоимъ дѣло во всѣхъ подробностяхъ, и какъ ихъ сынъ возвысится, и какъ съ нимъ будутъ обращаться какъ съ наслѣдникомъ императора, когда онъ будетъ подмѣненъ моимъ, чтобъ предотвратить бурю, собирающуюся при дворѣ, да, и какъ императоръ будетъ няньчиться съ нимъ, какъ съ своимъ собственнымъ сыномъ! Вы слышите, принцы? Вы видите. что я пріискалъ ей лекарство (Указывая на трупъ кормилицы). А теперь вамъ надо позаботиться объ ея похоронахъ. Поле тутъ по близости, и вы славные ребята. Какъ только это будетъ сдѣлано, поспѣшите прислать ко мнѣ повитуху. Когда повитуха и кормилица будутъ устранены, то всѣ дамы могутъ болтать, что имъ угодно.
   Хиронъ. Ааронъ, я вижу, что ты не намѣренъ повѣрять вѣтрамъ тайну.
   Деметрій. За эту заботливость о Таморѣ, она и мы очень тебѣ признательны.
  

Хиронъ и Деметрій уходятъ, унося трупъ кормилицы.

  
   Ааронъ. А теперь, къ готамъ, съ быстротой ласточки! Тамъ будетъ въ безопасности сокровище, которое находится у меня на рукахъ, я снюхаюсь тайно съ друзьями императрицы. Впередъ, маленькій губастый бездѣльникъ; я тебя отсюда удалю: вѣдь это ты заставляешь насъ прибѣгать ко всѣмъ этимъ продѣлкамъ. Я велю тебя кормить дикими ягодами и кореньями, простоквашей и сывороткой, заставлю тебя сосать козу и жить въ пещерѣ. И ты будешь воиномъ к военачальникомъ (Уходитъ).
  

СЦЕНА III.

Тамъ-же. Площадь.

Входитъ Титъ со стрѣлами, на концахъ которыхъ записки; затѣмъ Маркъ, юный Луцій и другіе патриціи съ луками

  
   Титъ. Иди, Маркъ, или... Родичи, вотъ дорога... Ну, господинъ мальчуганъ, покажи намъ свое искусство... Смотри-же, вѣрнѣе цѣлься и она прямо полетитъ. Terras Astraea reliquit... Да, помни это, Маркъ, она ушла, скрылась. Друзья, берите ваши орудія... Вы, родичи, всѣ должны отправиться измѣрить океанъ и тамъ бросьте ваши сѣти; можетъ быть, вы ее и найдете въ море. Однако, тамъ также мало справедливости, какъ и на сушѣ... Нѣтъ, Публій и Семпроній, это вы должны сдѣлать; вы должны копать лопатой и заступомъ и прорыть въ самый центръ земли; тогда, попавъ въ страну Плутона, представьте ему, прошу васъ, эту просьбу; скажите ему, что въ просьбѣ этой идетъ рѣчь о справедливости и помощи, что она отъ стараго Андроника, надломленнаго горемъ въ неблагодарномъ Римѣ. Ахъ, Римъ! Да, да, я принесъ тебѣ несчастіе въ тотъ самый день, когда я перенесъ голосъ народа на того, который теперь тиранитъ меня... Ну, отправляйтесь, и прошу васъ, будьте внимательны и не оставляйте ни одного корабля неосмотрѣннымъ; этотъ проклятый императоръ могъ услать ее на кораблѣ, а въ такомъ случаѣ, друзья, вамъ незачѣмъ будетъ звать правосудіе.
   Маркъ. О, Публій, не ужасно-ли видѣть твоего благороднаго дядю въ такомъ разстройствѣ?
   Публій. Вотъ потому-то мы и должны и днемъ и ночью заботливо присматривать за нимъ; будемъ потворствовать его причудамъ насколько возможно, пока время не пошлетъ какого-нибудь цѣлительнаго средства.
   Маркъ. Друзья, для его страданій нѣтъ лекарства. Присоединимся къ готамъ и ужасной войной покараемъ Римъ за его неблагодарность и отомстимъ измѣннику Сатурнину.
   Титъ. Ну, что, Публій, что друзья? Нашли вы его?
   Публій. Нѣтъ, дядя; но Плутонъ посылаетъ насъ сказать вамъ, что если ты желаешь, чтобъ адъ отомстилъ за тебя, то это будетъ исполнено, а что касается справедливости, то она занята, кажется, съ Юпитеромъ въ тебѣ или въ какомъ-нибудь другомъ мѣстѣ, такъ что тебѣ по необходимости придется подождать нѣкоторое время.
   Титъ. Онъ вредитъ мнѣ, кормя меня всѣми этими отсрочками. Я нырну въ жгучее озеро преисподней и вытащу за пятки правосудіе изъ Ахерона. Маркъ, мы съ тобой только кустарники, мы не кедры, не люди исполинскаго тѣлосложенія, не породы циклоповъ, но мы металлъ, Маркъ, сталь по самую спину. И однако, несчастія, удручающія насъ, -- слишкомъ тяжелы для нашей спины; и такъ какъ правосудія нѣтъ ни на землѣ, ни на небѣ, то мы будемъ умолять небо, мы пристанемъ къ богамъ прислать намъ правосудіе сюда, чтобы оно отомстило за наши несчастія. Ну, за дѣло. Ты, Маркъ, хорошій стрѣлокъ.. (Раздаетъ стрѣлы). "Ad Jovem!" -- это для тебя, а тутъ, "ad Apollinem!" -- "Ad Martem!" -- ну, это для меня. А тебѣ, мальчуганъ, вотъ этакъ Палладѣ; тутъ -- къ Меркурію; а вотъ тебѣ, Кай, къ Сатурну, но не къ Сатурнину, потому что это было бы все равно, что пускать стрѣлы на вѣтеръ. Ну, мальчуганъ, за дѣло; стрѣляй, когда я скажу тебѣ. Клянусь честью, я писалъ не наобумъ; ни одинъ богъ не остался безъ просьбы.
   Маркъ. Родичи, пускайте всѣ ваши стрѣлы по направленію къ дворцу; мы оскорбили императора въ его гордости.
   Титъ. Ну, теперь, друзья, стрѣляйте (Они пускаютъ стрѣлы). О, чудесно, Луцій! Милый мальчикъ, ты попалъ въ самое лоно Дѣвы; посылай Палладѣ
   Маркъ. Благородный братъ, я цѣлюсь на милю за луну... Твое письмо въ эту самую минуту прилетѣло къ Юпитеру.
   Титъ. Ахъ, Публій, Публій, что ты надѣлалъ? Посмотри, посмотри, твоя стрѣла попала въ одинъ изъ роговъ Тельца...
   Маркъ. Чудесная штука, братъ. Какъ только Публій попалъ, Телецъ оказался раненымъ и отвѣсилъ Овну такой ударъ, что оба рога его упали прямо ко двору, и кому-же ихъ было найти, какъ не бездѣльнику императрицы? Она захохотала и сказала Мавру, что у него нѣтъ другого выбора какъ поднести ихъ въ даръ императору.
   Титъ. Ну, что-жь, такъ оно и слѣдуетъ. Да наградитъ богъ радостью его величество.
  

Входитъ Клоунъ съ двумя голубями въ корзинѣ.

  
   Вѣсти! вѣсти съ неба! Маркъ, почта пришла. Ну, что, любезный? Есть письма? Получу-ли я, наконецъ, правосудіе? Что говоритъ всемогущій Юпитеръ?
   Клоунъ. А, устраиватель висѣлицъ? Онъ говоритъ, что снялъ висѣлицу, потому-что молодчикъ долженъ быть повѣшенъ только на слѣдующей недѣлѣ.
   Титъ. Но, что сказалъ Юпитеръ, спрашиваю тебя?
   Клоунъ. Никакого Юпитера я не знаю: ни разу въ жизни я съ нимъ не пьянствовалъ.
   Титъ. Ахъ, ты бездѣльникъ! значитъ, ты не носильщикъ?
   Клоунъ. Да, голубей, ничего другаго.
   Титъ. Ты, значитъ, пришелъ не съ неба?
   Клоунъ. Съ неба? Тамъ, я, сударь, никогда еще не былъ. Сохрани меня Богъ осмѣлиться торопиться на небо въ мои молодые годы. Я иду съ голубями къ плебейскому трибуналу, чтобы уладить ссору между моимъ дядюшкой и однимъ изъ слугъ императора.
   Марсъ. Ну, что-же, братъ, и прекрасно: онъ передастъ твою рѣчь. Пусть онъ поднесетъ голубей отъ твоего имени.
   Титъ. Скажи-ка мнѣ, молодецъ, можешь ты передать императору мою рѣчь съ подобающей граціей?
   Клоунъ. Ни, ни, съ gratias я въ жизни не могъ справиться.
   Титъ. Пойди сюда, бездѣльникъ; не шуми, но поднеси императору голубей; черезъ меня онъ тебѣ окажетъ правосудіе... Стой, стой! вотъ тебѣ деньги за труды. Дайте перо и чернила! Говори, бездѣльникъ, можешь ты передать просьбу съ подобающей граціей?
   Клоунъ. Могу, сударь.
   Титъ. Ну, такъ, вотъ тебѣ прошеніе. Какъ только ты предстанешь передъ императоромъ, тебѣ прежде всего надо будетъ стать на колѣна; потомъ поцѣловать ногу; потомъ передать голубей, а затѣмъ жди награды. Я буду около тебя, сударь: смотри, справь дѣло толкомъ.
   Клоунъ. Ручаюсь, только пусти меня одного.
   Титъ. Бездѣльникъ, есть у тебя ножъ? Подойди, покажи мнѣ его. Вотъ, Маркъ, заверни-ка его въ просьбу: ты вѣдь написалъ ее, какъ подобаетъ смертному просителю... А когда отдашь его императору, постучись въ мою дверь и передай, что говоритъ императоръ (Уходитъ).
   Клоунъ. Господь съ вами, иду.
   Титъ. Ну, Маркъ, отправляемся... Публій, за мной! (Уходятъ).
  

СЦЕНА IV.

Тамъ же. Передъ дворцомъ.

Входятъ: Сатурнинъ, Тамора, Хиронъ, Деметрій и другіе. У Сатурнина въ рукахъ стрѣлы, пущенныя Титомъ.

  
   Сатурнинъ. Что вы скажете, друзья'? Развѣ это не оскорбленіе? Видали-ли когда-нибудь, чтобы римскому императору такъ досаждали, чтобы къ нему такъ приставали, чтобы его такъ оскорбляли? И за что? За то, что онъ оказалъ безпристрастное правосудіе, чтобы обращались къ нему съ такимъ презрѣніемъ? Вы, патриціи, знаете, какъ знаютъ и могучіе боги, -- чтобы тамъ ни жужжали на уши народу всѣ эти возмутители нашего покоя, -- что ничего не было сдѣлано не по закону съ преступными сыновьями стараго Андроника. А если горе и разстроило такъ его разсудокъ, то должны-ли мы выносить его преслѣдованія, эти его выходки, эти его сумасбродства и его горечь? Теперь, онъ, видите-ли, пишетъ небу о возданіи ему справедливости. Посмотрите: вотъ къ Юпитеру, а вотъ и къ Меркурію; вотъ къ Аполлону, вотъ къ богу войны. Славныя посланія, которыя должны летать по улицамъ Рима! Что же это такое, какъ не пасквили на сенатъ и не разглашеніе повсюду нашей несправедливости? Славная шутка, не правда-ли, патриціи? Это все равно, какъ еслибы онъ сказалъ, что въ Римѣ нѣтъ правосудія. Но если я буду живъ, его лживое сумашествіе не будетъ служить убѣжищемъ всѣмъ этимъ дерзостямъ. И онъ, и всѣ его приверженцы узнаютъ, что правосудіе живетъ въ Сатурнинѣ; если оно заснетъ, онъ такъ его разбудитъ, что оно въ своей ярости сотретъ съ лица земли самаго нахальнаго заговорщика изъ всѣхъ живущихъ.
   Тамора. Мой добрый повелитель, мой милый Сатурнинъ, господинъ моей жизни, властелинъ всѣхъ моихъ мыслей, успокойся и снизойди къ проступкамъ стараго Тита, къ его горю, вызванному потерей его храбрыхъ сыновей, потерей ужасной, схоронившей его сердце. Лучше утѣшь его горькую участь и не преслѣдуй его за эти оскорбленія, -- его ничтожнѣйшаго или лучшаго изъ людей (Всторону). Да, такъ именно должна дѣйствовать хитрая Тамора; но тебя, Титъ, я задѣла за живое; ты истечешь кровью. Если только теперь Ааронъ поступитъ ловко, тогда все спасено, и якорь брошенъ въ пристань.

Входитъ Клоунъ.

  
   Тебѣ, что, любезный? У тебя есть къ намъ дѣло?
   Клоунъ. Да, если ваша милость императорственна.
   Тамора. Я -- императрица. А вотъ тамъ сидитъ императоръ.
   Клоунъ. А, это онъ! Да пошлетъ тебѣ Богъ и святой Степанъ добрый успѣхъ! Приношу тебѣ письмо и парочку вотъ этихъ голубей (Сатурнинъ читаетъ письмо).
   Сатурнинъ. Вывести его и немедленно повѣсить.
   Клоунъ. Сколько денегъ я получу?
   Тамора. Ступай, бездѣльникъ; ты будешь повѣшенъ.
   Клоунъ. Повѣшенъ? Клянусь Богородицей, на хорошее же дѣло притащилъ я сюда свою шею (Уходитъ со стражей.)
   Сатурнинъ. Жестокія, невыносимыя оскорбленія! Долженъ-ли я терпѣть всѣ эта безобразныя продѣлка? Я знаю, чье это дѣло. Можно-ли это переносить? Какъ будто его измѣнники -- сыновья умершіе, присужденные закономъ за убійство нашего брата, были злостно умерщвлены по моему приказанію! Тащите сюда за волосы этого бездѣльника; ни лѣта, ни санъ не заявятъ своихъ привилегій. Я буду твоимъ палачемъ за эту нахальную насмѣшку, -- вѣроломный, бѣшеный бездѣльникъ, который помогъ моему возвеличенію только въ надеждѣ управлять Римомъ и мною!
  

Входитъ Эмилій.

  
   Сатурнинъ. Что скажешь, Эмилій?
   Эмилій. Къ оружію, патриціи. Никогда еще Римъ не нуждался такъ въ защитѣ! Готы подняли голову и съ цѣлымъ войскомъ отчаянныхъ людей, жаждущихъ грабежа, прямо идутъ на насъ подъ предводительствомъ Луція, сына Андроника, который угрожаетъ, въ своей мести, сдѣлать то, что уже сдѣлалъ Коріоланъ.
   Сатурнинъ. Воинственный Луцій, предводитель готовъ? Эта вѣсть леденитъ меня и я наклоняю голову, какъ цвѣтки отъ мороза, какъ трава, побитая бурей. Да, наши несчастія приближаются теперь. Его народъ такъ любитъ, я самъ не разъ слышалъ, когда прогуливался, какъ частный человѣкъ, что изгнаніе Луція было несправедливостью; и они желали, чтобы Луцій былъ ихъ императоромъ.
   Тамора. Чего страшиться тебѣ? Развѣ не крѣпокъ твой городъ?
   Сатурнинъ. Да, но граждане благопріятствуютъ Луцію и взбунтуются противъ меня, чтобы помочь ему.
   Тамора. Царь, твой умъ пусть будетъ твоимъ же царственнымъ, какъ и твой санъ. Развѣ солнце омрачается, когда мухи летаютъ въ его лучахъ? Орелъ дозволяетъ мелкимъ птицамъ пѣть, не заботясь тѣмъ, что онѣ поютъ, зная, что тѣнію своихъ крыльевъ онъ, когда захочетъ, можетъ прекратить ихъ пѣніе. Точно также и ты можешь заставить молчать римскихъ болвановъ. Успокойся же, ибо знай, императоръ, что я очарую стараго Андроника болѣе сладкими и болѣе опасными словами, чѣмъ приманка для рыбы, чѣмъ дятлина баранамъ, когда тѣ ранены приманкой, а эти умираютъ отъ лакомой пищи.
   Сатурнинъ. Но Титъ не станетъ просить сына за насъ.
   Тамора. Если Тамора будетъ его умолять объ этомъ, онъ это сдѣлаетъ. Я съумѣю смягчить и наполнить его старыя уши золотыми обѣщаніями, и если бы даже сердце было неприступно, его уши глухи, то и тогда и это сердце, и эти уши будутъ покорны моему языку (Эмилію). Ступай впередъ и будь нашимъ посломъ. Ступай сказать, что императоръ желаетъ вступить въ переговоры съ доблестнымъ Луціемъ и предлагаетъ ему свиданіе въ домѣ его отца, стараго Андроника.
   Сатурнинъ. Эмилій, исполни порученіе прилично, и если онъ, для своей безопасности, потребуетъ заложниковъ, скажи ему, чтобъ онъ самъ назначилъ, кого захочетъ.
   Эмилій. Твое приказаніе будетъ въ точности исполнено (Уходитъ).
   Тамора. А теперь я пойду къ старому Андронику и употреблю всѣ хитрости, которыми обладаю, чтобъ смягчить его и отвлечь отъ храбрыхъ готовъ надменнаго Луція. Теперь, дорогой императоръ, повеселѣй и похорони всю свою боязнь въ моей ловкости.
   Сатурнинъ. Желаю тебѣ успѣха; постарайся его уговорить (Уходятъ).
  

ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА I.

Равнина близь Рима.

Входятъ Луцій и готы, съ барабаннымъ боемъ и распущенными знаменами.

  
   Луцій. Испытанные воины, мои вѣрные друзья, изъ великаго Рима я получилъ письма, которыя показываютъ, какую ненависть питають граждане къ императору и какъ тамъ желаютъ нашего присутствія. А потому, благородные вожди, будьте грозны, какъ на это вы имѣете право, и торопитесь отомстить за сдѣланныя вамъ оскорбленія. И за каждое страданіе, причиненное вамъ Римомъ, требуйте отъ него тройного удовлетворенія.
   Первый готъ. Благородный отпрыскъ, происходящій отъ великаго Андроника, ты, котораго имя, бывшее нѣкогда нашимъ ужасомъ, а теперь составляющее нашу надежду, ты, котораго великіе подвиги и славныя дѣла неблагодарный Римъ вознаградилъ гнуснымъ презрѣніемъ, -- разсчитывай на насъ; мы послѣдуемъ за тобой повсюду, куда ты насъ поведешь, подобно тому, какъ въ жаркіе дни лѣта пчелы, вооруженныя жалами, слѣдуютъ за своей маткой на цвѣтущіе луга, -- и мы отомстимъ проклятой Таморѣ.
   Готы. То, что онъ говоритъ, мы всѣ повторяемъ вслѣдъ за нимъ.
   Луцій. Я благодарю его и всѣхъ васъ. Но кто это идетъ сюда, въ сопровожденіи этого коренастаго гота?
  

Входитъ готъ, ведя Аарона съ ребенкомъ на рукахъ.

  
   Второй готъ. Славный Луцій, я немного отошелъ отъ нашего войска, желая взглянуть на развалины какого-то монастыря, и въ то время, какъ я съ вниманіемъ направилъ взоры на это брошенное зданіе, я услыхалъ крикъ ребенка у одной изъ стѣнъ; я бѣгу на крикъ, какъ вдругъ слышу голосъ, который говорилъ: "Молчи, черный крикунъ, на половину я, наполовину твоя мать. Если бы твой цвѣтъ не обнаружилъ, чье ты произведеніе, если бы природа дала тебѣ наружность твоей матери, бездѣльникъ, то теперь ты бы могъ быть императоромъ. Но когда быкъ и корова оба бѣлы, какъ молоко, у нихъ никогда не бываетъ теленка чернаго, какъ уголь. Молчи, бездѣльникъ, молчи!" -- И продолжая такъ ворчать, онъ прибавилъ: "Нужно снести тебя къ преданному готу, который, когда узнаетъ, что ты -- дитя императрицы, -- будетъ нѣжно о тебѣ заботиться изъ уваженія къ твоей матери". Тутъ я обнажилъ мечъ и бросился на него, и схватилъ его и привожу сюда, чтобы ты поступилъ съ нимъ, какъ найдешь нужнымъ.
   Луцій. О, достойный готъ! Это -- воплощенный дьяволъ, укравшій у благороднаго Андроника его благородную руку; это -- перлъ, плѣнившій взоры вашей императрицы, а вотъ и позорный плодъ его гнуснаго сладострастія. Говори, бѣлоглазый бездѣльникъ, куда несъ ты это живое изображеніе твоего дьявольскаго лица? Что-же ты молчишь? Оглохъ, что-ли ты? Ни слова? Веревку, воины; повѣсьте его на этомъ деревѣ, и рядомъ съ нимъ этотъ плодъ его прелюбодѣянія.
   Ааронъ. Не дотрогивайтесь до этого дитяти, оно -- царской крови.
   Луцій. Онъ слишкомъ похожъ на своего отца, чтобъ изъ него вышло что-нибудь путное. Повѣсьте сначала ребенка, чтобы отецъ полюбовался, какъ его будетъ подергивать; это зрѣлище будетъ пыткой для его отцовской души. Дайте лѣстницу.
   Аарсшъ. Луцій, спаси ребенка и снеси его отъ моего имени императрицѣ. Если ты это сдѣлаешь, я открою тебѣ такія поразительныя вещи, которыя дадутъ тебѣ могучее преимущество, а если не сдѣлаешь, -- пусть будетъ что будетъ, я больше не скажу ни слова; но да пожретъ васъ всѣхъ месть!
   Луцій. Говори; если тѣмъ, что ты мнѣ скажешь, я останусь доволенъ, твой ребенокъ останется живъ и я берусь его воспитать.
   Ааронъ. Чтобъ ты остался доволенъ? О, объ этомъ не безпокойся, Луцій. То, что я тебѣ скажу, растерзаетъ тебѣ душу, потому что я буду говорить тебѣ объ убійствахъ, насильяхъ, рѣзнѣ, о дѣлахъ черной ночи, объ ужасныхъ преступленіяхъ, заговорахъ, измѣнахъ, преступленіяхъ, возмутительныхъ для слуха, безжалостно выполненныхъ. И все это будетъ схоронено въ моей могилѣ, если только ты поклянешься, что мой ребенокъ останется живъ.
   Луцій. Говори все, что знаешь; твой ребенокъ останется живъ.
   Ааронъ. Поклянись, и тогда я скажу.
   Луцій. Но чѣмъ-же я буду клясться? Ты вѣдь не вѣришь въ Бога. Какъ же ты можешь повѣрить моей клятвѣ?
   Ааронъ. Что-жъ, еслибы даже и не вѣрилъ? Ну, да, я не вѣрю; но я знаю, что ты вѣришь, что у тебя есть нѣчто, что называется совѣстью съ двадцатью папистскими штуками и обрядами, которыя ты тщательно исполняешь, какъ мнѣ случалось видѣть. Вотъ почему я требую, чтобы ты поклялся... Я вѣдь знаю, что свою погремушку идіотъ принимаетъ за бога и исполняетъ клятву, данную этому богу. Ну, такъ вотъ, этой самой клятвы я и требую отъ тебя. И такъ, клянись богомъ, которому ты поклоняешься и въ котораго вѣришь, спасти моего ребенка, кормить его и воспитать; если не поклянешься, ничего тебѣ не открою.
   Луцій. Клянусь тебѣ моимъ богомъ, что исполню твое желаніе.
   Ааронъ. Прежде всего, узнай, что я прижилъ этого ребенка отъ императрицы.
   Луцій. О, ненасытная, любострастная женщина!
   Ааронъ. Эхъ, Луцій, вѣдь это было дѣло простой жалости, -- въ сравненіи съ тѣмъ, что мнѣ еще надо тебѣ сообщить. Бассіана умертвили два ея сына; они отрубили языкъ твоей сестрѣ, изнасиловали ее, отрубили ей руки и раскрасили ее такъ, какъ ты самъ видѣлъ.
   Луцій. О, подлый бездѣльникъ, ты называешь это раскрасить?
   Ааронъ. A то какъ-же? Вѣдь полосками обрубали, обработывали, и всѣ эти обработки доставили большое удовольствіе тѣмъ, кто взялся за это.
   Луцій. О, дикіе, чудовищные изверги, подобные тебѣ!
   Ааронъ. Именно, я былъ ихъ наставникомъ и училъ ихъ. Это любострастіе они получили въ наслѣдство отъ матери, -- это такъ же вѣрно, какъ и то, что иногда карта беретъ взятку. А свою кровожадную жестокость они, какъ я думаю, позаимствовали отъ меня, и опять это такъ же вѣрно, какъ и то, что хорошая собака иногда нападаетъ спереди. Ну, хорошо. Пусть мнѣ свидѣтельствуютъ о моихъ талантахъ. Я привелъ твоихъ братьевъ къ этой предательской ямѣ, гдѣ лежалъ трупъ Бассіана; я написалъ письмо, которое нашелъ твой отецъ; я спряталъ золото, упомянутое въ письмѣ, и все это я сдѣлалъ съ согласія императрицы и ея сыновей. Да и какое дѣло, заставлявшее тебя страдать, было не дѣломъ рукъ моихъ? Я совершилъ обманъ, чтобы добыть руку твоего отца, а какъ только добылъ, я скрылся, и мое сердце чуть не лопнуло со смѣха. Я видѣлъ сквозь трещину стѣны, какъ взамѣнъ его руки онъ получилъ головы своихъ сыновей; я смотрѣлъ на его слезы и хохоталъ отъ всего сердца до такой степени, что глаза мои были влажнѣе его глазъ; и когда я разсказалъ эту потѣху императрицѣ, она чуть не упала въ обморокъ, слушая мой забавный разсказъ, и за мои вѣсти разъ двадцать поцѣловала меня.
   Готъ. Какъ! Ты можешь это разсказывать и не краснѣть?
   Ааронъ. Ну, да, какъ черная собака, какъ говоритъ пословица.
   Луцій. И ты не жалѣешь, что надѣлалъ столько ужасныхъ дѣлъ?
   Ааронъ. Да, жалѣю, что не надѣлалъ тысячу другихъ подобныхъ-же дѣлъ. Да и теперь даже я проклинаю день (и, однако, я думаю, что немногіе удостоятся этого), день, когда я не сдѣлалъ какого-нибудь замѣчательнаго зла: не убилъ, напримѣръ, человѣка или но крайней мѣрѣ не думалъ, какъ устроить такое убійство; не изнасиловалъ или не надоумилъ на это; не обвинилъ невиннаго, не поклялся лживо, не поселялъ смертельной вражды между друзьями, не заставилъ скотъ бѣдныхъ людей ломать себѣ шею; не поджегъ ночью стогъ и житницы, предоставляя хозяинамъ заливать его ихъ слезами. Часто я вырывалъ трупы усопшихъ изъ могилъ и ставилъ ихъ у дверей ихъ лучшихъ друзей, когда ихъ печаль совсѣмъ уже улетучились, и на кожѣ каждаго трупа, какъ на древесной корѣ, я вырѣзывалъ каждому латинскими буквами: "Да не умретъ печаль ваша, хотя я и умеръ!" Да и тысячи другихъ ужасныхъ дѣлъ я дѣлалъ такъ же спокойно, какъ спокойно другой убиваетъ муху, и ничто не сокрушаетъ меня такъ, какъ то, что я не могу совершить еще въ десять тысячъ разъ больше.
   Луцій. Возьмите этого демона; не слѣдуетъ ему умереть отъ такой легкой казни, какъ висѣлица.
   Ааронъ. Если существуютъ демоны, я бы хотѣлъ быть однимъ изъ нихъ, и жить и горѣть въ вѣчномъ пламени, лишь-бы только въ аду я могъ быть вмѣстѣ съ тобой и могъ мучить тебя моимъ ядовитымъ языкомъ.
   Луцій. Зажмите ему ротъ, пускай не говоритъ онъ больше.
  

Входитъ готъ.

  
   Готъ. Вождь, вотъ посланецъ изъ Рима: онъ желаетъ предстать предъ лицомъ твоимъ.
   Луцій. Пусть приблизится.
  

Входитъ Эмилій.

  
   Привѣтствую тебя, Эмилій! Какія вѣсти изъ Рима?
   Эмилій. Благородный Луцій, и вы, принцы готовъ, всѣхъ васъ привѣтствуетъ моимъ ртомъ императоръ: узнавъ, что вы подняли оружіе, онъ желаетъ переговорить съ тобой въ домѣ твоего отца: если хочешь имѣть заложниковъ, они будутъ немедленно даны тебѣ.
   Первый готъ. Что говоритъ нашъ вождь?
   Луцій. Эмилій, пусть заложниковъ передастъ императоръ моему отцу и моему дядѣ Марку, и тогда мы придемъ... Впередъ! (Уходятъ).
  

СЦЕНА II.

Римъ. Передъ домомъ Тита.

Входятъ: переодѣтые Тамора, Хиронъ и Деметрій.

  
   Тамора. Итакъ, въ этомъ странномъ, гадкомъ одѣяніи я предстану передъ Андроникомъ и скажу ему, что я Месть, посланная изъ преисподней, чтобы сойтись съ нимъ и потребовать удовлетворенія за всѣ причиненныя ему оскорбленія. Стучите въ его комнату, изъ которой, говорятъ, онъ не выходитъ, придумывая самые страшные планы самаго жестокаго мщенія. Скажите ему, что Месть привша, чтобы присоединиться къ нему на гибель его враговъ (Она стучится).
  

Титъ открываетъ дверь своей комнаты.

  
   Титъ. Кто тревожить меня въ моихъ размышленіяхъ? Изъ хитрости, что-ли, заставляете вы меня отворять дверь, чтобы мои печальныя размышленія улетучились и чтобы пропала даромъ вся моя работа? Ну, такъ вы ошибаетесь, потому что все, что я придумалъ, я все начерталъ здѣсь, смотрите, кровавыми чертами, и что тутъ начертано, все будетъ исполнено.
   Тамора. Титъ, я пришла сюда, чтобы переговорить съ тобой.
   Титъ. Нѣтъ, ни одного слова. Какую поддержку могу я дать моимъ словамъ, когда у меня нѣтъ руки, чтобы жестомъ поддержать ее? Ты имѣешь передо мной преимущество, значитъ, нечего больше разговаривать.
   Тамора. Еслибы ты зналъ, кто я, ты бы захотѣлъ поговоритъ со мной.
   Титъ. Я не сумасшедшій: я достаточно тебя знаю. Въ этомъ ручаются эти жалкія култышки: ручаются эти багровыя линіи: ручаются эти борозды, изрытыя горемъ и заботами: ручается тягостный день и тягостная ночь: ручаются всѣ мои страданія, -- я тебя хорошо знаю, -- какъ нашу надменную императрицу, всемогущую Тамору! Можетъ быть ты пришла за моею другою рукой?
   Тамора. Знай, несчастный человѣкъ, что я не Тамора: она -- твой врагъ, а я другъ тебѣ. Я -- Месть, посланная адскимъ царствомъ, чтобы насытить грызущаго коршуна твоей мысли ужасной мздой твоимъ врагамъ. Сойди съ привѣтствіемъ ко мнѣ при моемъ появленіи въ этомъ мірѣ. Поговори со мной объ убійствѣ и смерти. Нѣтъ такой глубокой пещеры, нѣтъ такого сокровеннаго мѣста, нѣтъ такой обширной темноты, нѣтъ такой мглистой лощины, гдѣ кровавое убійство и гнусное насиліе могло бы въ трепетѣ укрыться отъ меня, которое не было бы мнѣ доступно. Я на ухо скажу имъ мое страшное имя -- Месть, -- имя, которое кидаетъ въ дрожь самаго гнуснаго обидчика.
   Титъ. Ты -- Месть? И ты прислана мнѣ, чтобы быть мучительницей моихъ враговъ?
   Тамора. Да, а потому сойди и привѣтствуй меня.
   Титъ. Окажи мнѣ услугу прежде, чѣмъ я сойду къ тебѣ. Тамъ, рядомъ съ тобой, стоятъ Убійство и Насиліе. Ну, такъ докажи, что ты Месть, -- заколи ихъ и разорви ихъ колесами твоей колесницы, и тогда я сойду и буду твоимъ возницей и буду сопровождать тебя въ твоемъ бѣшеномъ полетѣ вокругъ свѣтилъ. Добудь двухъ черныхъ, какъ смоль, коней, которые-бы быстро умчали твою мстительную колесницу, и открой убійцъ въ ихъ преступныхъ трущобахъ, и когда вся твоя колесница будетъ наполнена ихъ головами, я соскочу на землю и буду бѣжать, какъ рабскій погонщикъ, во всю длину дня, отъ восхода Гиперіона на востокѣ до самаго его заката въ море. И буду исполнять эту тяжелую обязанность изо дня въ день, лишь-бы только ты умертвила Насиліе и Убійство, которыя здѣсь.
   Тамора. Это мои служители, они пришли со мной.
   Титъ. Твои служители? А какъ ихъ зовутъ?
   Тамора. Насиліе и Убійство; они такъ называются, потому что они караютъ тѣхъ, которые совершаютъ это преступленіе.
   Титъ. Господи! Какъ они похожи на сыновей императрицы! А ты, какъ ты похожа на императрицу! Но мы, несчастные люди, у насъ жалкіе, обманчивые глаза! О, сладостная месть! Теперь я сойду къ тебѣ, и если объятье одной руки достаточно тебѣ, я тебя обойму сейчасъ (Уходитъ).
   Тамора. Такая любезность по отношенію къ нему совершенно соотвѣтствуетъ его безумію. Чѣмъ-бы я ни придумала питать его порывы безумія, поддерживайте меня и помогайте мнѣ словами, ибо теперь онъ серьезно начинаетъ считать меня Местью. Теперь, когда онъ убѣжденъ въ этой безумной мысли, я уговорю его послать за его сыномъ Луціемъ, и когда я задержу его на пиру, я найду какое-нибудь удобное и ловкое средство устранить и разогнать непостоянныхъ готовъ или но крайней мѣрѣ сдѣлать ихъ его врагами. Но вотъ, смотрите, онъ идетъ. Я должна продолжать играть мою роль!
  

Входитъ Титъ.

  
   Титъ. Я долго жилъ въ уединеніи и все по твоей причинѣ. Привѣть тебѣ, страшная фурія, въ моемъ несчастномъ домѣ. И вы также, Насиліе и Убійство, привѣтствую васъ. Какъ вы всѣ похожи на императрицу и ея двухъ сыновей! Вы были бы въ полномъ составѣ, еслибы съ вами былъ еще Мавръ. Неужели и весь адъ не могъ добыть вамъ такого дьявола? Я вѣдь знаю, что императрица никогда не выходитъ, не сопровождаемая Мавромъ. Такъ что, если вы ужь хотите въ совершенствѣ походить на нашу царицу, то вамъ непремѣнно нуженъ такой дьяволъ. Но, кто бы вы ни были, привѣтъ вамъ. Что же мы станемъ дѣлать?
   Тамора. Что хочешь ты, чтобъ мы для тебя сдѣлали, Андроникъ?
   Деметрій. Покажи мнѣ убійцу, и я справлюсь съ нимъ.
   Хиронъ. Покажи мнѣ негодяя, который совершилъ насилье, и я накажу его.
   Тамора. Покажи мнѣ тысячу людей, оскорбившихъ тебя, и я отомщу имъ всѣмъ.
   Титъ. Смотри на проклятыя улицы Рима, и когда ты увидишь человѣка, похожаго на тебя, любезное Убійство, -- заколи его, это убійца... Ступай и ты съ нимъ и когда, случайно, ты увидишь другого, похожаго на тебя, любезное Насиліе, заколи его, -- это насильникъ. И ты ступай съ ними; при дворѣ императора есть царица, сопровождаемая Мавромъ; ты легко ее узнаешь по сходству съ тобой самой, ибо она похожа на тебя съ головы до ногъ, -- прошу тебя, нанеси имъ какую-нибудь жестокую смерть, потому что она была жестока со мною и моими.
   Тамора. Ты намъ сдѣлалъ прекрасныя указанія; мы все это сдѣлаемъ. Но прежде всего соблаговоли, добрый Андроникъ, послать за Луціемъ, твоимъ трижды доблестнымъ сыномъ, который направляетъ на Римъ войско храбрыхъ готовъ, и попроси его попировать съ тобою; когда онъ будетъ здѣсь, за твоимъ торжественнымъ пиромъ, я приведу императрицу и ея сыновей, самого императора и всѣхъ твоихъ враговъ, и они всѣ преклонятся передъ тобой и будутъ молить тебя о милосердіи, и ты отведешь на нихъ свое негодующее сердце. Что говоритъ на это Андроникъ?
   Титъ. Маркъ, братъ мой! Тебя зоветъ печальный Титъ.
  

Входитъ Маркъ.

  
   Тамора. Добрый Маркъ, отправляйся къ твоему племяннику Луцію; ты его найдешь среди готовъ; скажи ему, чтобы онъ пришелъ ко мнѣ и чтобы онъ привелъ съ собой нѣсколько главнѣйшихъ сановниковъ готовъ; скажи ему, чтобы войско стояло тамъ, гдѣ оно и теперь стоитъ; сообщи ему, что императоръ и императрица пиршествуютъ у меня и что и онъ будетъ съ нами пиршествовать. Сдѣлай это изъ любви ко мнѣ; и пусть онъ сдѣлаетъ что я ему говорю, если онъ дорожитъ жизнью своего отца.
   Маркъ. Сейчасъ исполню все этой вскорѣ возвращусь (Уходитъ).
   Тамора. Ну, теперь я отправляюсь позаняться твоимъ дѣломъ и увожу моихъ служителей.
   Титъ. Нѣтъ, нѣтъ, пусть Убійство и Насиліе остаются со мной, въ противномъ случаѣ я ворочу моего брата и въ своей мести положусь только на Луція.
   Тамора (всторону сыновьямъ). Что скажете, дѣти? Хотите оставаться съ нимъ, пока я пойду сказать императору, какъ я устроила весь этотъ шутовской заговоръ? Уступите его причудамъ, льстите ему и будьте съ нимъ любезны до моего возвращенія.
   Титъ (всторону). Я ихъ всѣхъ знаю, хотя они и считаютъ меня помѣшаннымъ, и я всѣхъ ихъ поймаю въ ихъ собственныя ловушки, -- эту пару адскихъ псовъ и ихъ маменьку.
   Деметрій. Повелительница, отправляйся по своему усмотрѣнію и оставь насъ здѣсь.
   Тамора. Прощай, Андроникъ! Месть разставитъ теперь сѣть на твоихъ враговъ (Уходитъ).
   Титъ. Знаю, а потому, дорогая Месть, прощай.
   Хиронъ. Скажи мнѣ, старикъ, зачѣмъ мы тебѣ нужны?
   Титъ. О, у меня есть довольно дѣлъ для васъ. Публій, сюда! Кай, Валентинъ!
  

Входятъ Публій и другіе.

  
   Публій. Что тебѣ нужно?
   Титъ. Знаешь ты этихъ двухъ ребятъ?
   Публій. Надо полагать, это сыновья императрицы: Хиронъ и Деметрій.
   Титъ. Что ты, Публій, что ты! Ты ошибаешься! Одинъ изъ нихъ -- Убійство, а другой называется Насилье! А потому свяжи-ка ихъ, дорогой Публій. Кай, Валентинъ, наложите-ка на нихъ руки. Вы не разъ слыхали меня, какъ я хотѣлъ дожить до этого часа, -- наконецъ я дожилъ до него, а потому свяжите ихъ крѣпко и заткните имъ рты, если бы они захотѣли кричать (Титъ уходитъ. Публій и другіе хватаютъ Хирона и Деметрія).
   Хиронъ. Бездѣльники! Стойте! Мы -- сыновья императрицы.
   Публій. Потому-то именно мы и дѣлаемъ то, что онъ намъ велѣлъ. Заткните имъ покрѣпче рты, чтобы имъ нельзя било произнести ни слова... Хорошо связали? Вяжите крѣпче.
  

Возвращается Титъ Андроникъ, въ сопровожденіи Лавиніи; она несетъ тазъ, онъ -- ножъ.

  
   Титъ. Иди сюда, Лавинія, или. Видишь, твои враги связаны. Друзья, заткните-ка имъ рты, чтобы они не говорили, но пусть услышатъ страшныя слова, произносимыя мною... О, бездѣльники Хиронъ и Деметрій! Вотъ источникъ, который вы загрязнили вашей тиной, вотъ прекрасное лѣто, которое вы смѣшали съ вашей зимой. Вы умертвили ея мужа и за это ужасное преступленіе два ея брата были осуждены на смерть. Моя отрубленная рука была только забавой для васъ; ея обѣ руки, ея языкъ и то, что еще дороже и руки, и языка, -- ея незапятнанное цѣломудріе, -- безчеловѣчные злодѣи, вы все это отняли у ней и изнасиловали. Что сказали-бы вы, если бы я позволилъ вамъ говорить? Злодѣи, вамъ было бы совѣстно молить о прощеніи! Слушайте-же, мерзавцы, какъ я буду пытать васъ. Мнѣ остается еще эта единственная рука, чтобъ перерѣзать вамъ горло, въ то время, какъ Лавинія будетъ держать остатками своихъ рукъ тазъ, куда польется ваша преступная кровь. Вы знаете, что ваша мать должна пиршествовать со мною, -- она присвоила себѣ названіе Мести и считаетъ меня помѣшаннымъ! Слушайте-же, злодѣи. Я истолку ваши кости въ мельчайшій порошокъ и, смѣшавъ его съ вашей кровью, сдѣлаю тѣсто, а изъ этого тѣста сваляю пирогъ, начиню этотъ пирогъ ва шей; достаточно и моей; моей юности потеря крови легче, чѣмъ тебѣ; моя рука спасетъ жизнь братьевъ моихъ.
   МАРКЪ. Которая изъ вашихъ рукъ не защищала Рима, не размахивала кровавой боевой сѣкирой, начертывая гибель на шлемахъ враговъ? Нѣтъ у васъ руки не прославившейся великими подвигами. Моя оставалась праздной; будетъ она нынче выкупомъ моихъ племянниковъ -- берегъ я ее для достойной цѣли.
   ААРОН. Рѣшайте же скорѣе, чья пошлется, чтобъ не умерли они прежде, чѣмъ придетъ прощеніе. МАРКЪ. Моя.
   ЛУЦІЙ. Нѣтъ, клянусь небомъ.
   ТИТЪ. Друзья, не спорьте; такія увядшія травы, какъ эта, вырываются вѣдь, и потому -- моя.
   ЛУЦІЙ. Отецъ, если хочешь, чтобъ считали меня твоимъ сыномъ, позволь мнѣ спасти моихъ братьевъ отъ смерти.
   МАРКЪ. Памятью отца нашего, любовью нашей матери, позволь мнѣ доказать братнюю мою любовь къ тебѣ.
   ТИТЪ. Рѣшайте жь межь себя; сохраню я мою руку.
   ЛУЦІЙ. Такъ я пойду за топоромъ.
   МАРКЪ. А я воспользуюсь имъ. (Уходятъ.)
   ТИТЪ. Ступай сюда, Ааронъ; обману я ихъ обоихъ. Одолжи меня своей рукой, и я отдамъ тебѣ свою.
   ААРОН. (Про себя). Если это называется обманомъ, буду честенъ, и никогда, во всю мою жизнь, никого не обману такъ; но обману я тебя -- черезъ какіе-нибудь полчаса увидишь,-- другимъ образомъ. (Отсѣкаете своимъ мечемъ руку Тита.)

Возвращаются Луцій съ топоромъ и Маркъ.

   ТИТЪ. Не спорьте болѣе; что нужно было сдѣлать -- сдѣлано.-- Ступай, любезный Ааронъ, отдай мою руку императору; скажи ему, что это рука охранявшая его отъ тысячи опасностей. Попроси его похоронить ее; заслуживала она большего; пусть не откажетъ хоть въ этомъ. Что касается до сыновей моихъ, скажи, что я считаю ихъ брилліантами, купленными весьма дешево, но вмѣстѣ съ тѣмъ и дорого, потому что купилъ вѣдь я свое собственное.
   ААРОН. Иду, Андроникъ; и за руку твою сыновья твои будутъ сейчасъ же здѣсь.-- (Про себя) Разумѣю, головы ихъ.-- О, какъ это мошенничество и одной уже мыслью о немъ утучняетъ меня! Пусть глупцы дѣлаютъ добро, хлопочутъ бѣлолицые о добродѣтели -- Ааронъ хочетъ чтобъ душа его была черна какъ лице его. (Уходитъ.)
   ТИТЪ. О, вотъ, поднимаю я одну эту руку къ небу и склоняю слабую эту развалину къ землѣ; если какая-нибудь сила соболѣзнуетъ слезамъ несчастій -- къ ней взываю я.-- (Лавингѣ Какъ! хочешь и ты преклонить со мной колѣни? Преклони ихъ, моя дорогая; небо услышитъ мольбы наши; иначе омрачимъ мы твердь небесную нашими вздохами, затмимъ солнце туманомъ, какъ иногда тучи, когда тающія нѣдра ихъ объемлютъ его.
   МАРКЪ. О братъ, говори сбыточное, не вдавайся въ пропасть крайностей.
   ТИТЪ. Не пропасть развѣ и мое несчастіе, и бездонная? пусть же будетъ бездонно и мое гореванье.
   МАРКЪ. Будь и въ гореваньи благоразуменъ.
   ТИТЪ. Будь какая-нибудь разумная причина этихъ несчастій, могъ бы я еще сдержать скорбь мою въ границахъ. Плачетъ небо -- не заливается развѣ земля? бушуютъ вѣтры -- не неистовствуетъ развѣ море, грозя небу своей высоко вздувшейся поверхностью? хочешь ты въ этой кутермѣ благоразумія? Я море; слышишь, какъ дуютъ вздохи ея! Она плачущее небо, я -- земля; и мое море должно взволноваться отъ ея вздоховъ, и моя земля должна отъ безпрерывныхъ слезъ ея залиться, затопиться потопомъ. Не могутъ мои внутренности сдержать въ себѣ своихъ страданій; долженъ я, какъ пьяница, изрыгнуть ихъ, и потому дай мнѣ волю; теряющіе имѣютъ вѣдь право облегчать сердце горькими рѣчами.

Входитъ Посланецъ, съ двумя головами и рукой.

   ПОСЛА. Достойный Андроникъ, гадко заплатили тебѣ за доблестную руку, посланную тобой императору. Вотъ головы двухъ, благородныхъ сыновей твоихъ; вотъ и твоя рука въ насмѣшку тебѣ возвращаемая. Твое горе -- забава ихъ; твоя рѣшимость осмѣяна. Мысль о твоихъ несчастіяхъ тяжелѣй для меня и воспоминанія о смерти отца моего. (Уходитъ.)
   МАРКЪ. Да остынетъ же раскаленная Этна въ Сициліи, и да будетъ мое сердце вѣчно-пылающимъ адомъ. Больше это, чѣмъ можно вынести. Плакать съ плачущими -- облегчить хоть нѣсколько; насмѣхаться надъ горемъ -- двойное убійство.
   ЛУЦІЙ. Что же это? такую глубокую рану нанесло это зрѣлище, а проклятая жизнь держится еще! Зачѣмъ же смерть не уступаетъ своего имени жизни, когда въ жизни не остается ужь ничего кромѣ дыханія., (Лавинга цѣлуетъ его.)
   МАРКЪ. Увы, бѣдная, не отраденъ поцѣлуй этотъ, какъ ледяная вода окоченѣлой змѣѣ.
   ТИТЪ. Когда же страшный сонъ этотъ кончится?
   МАРКЪ. Конецъ теперь всякому самообольщенью; умри Андроникъ. Не спишь ты; смотри: вотъ головы двухъ твоихъ сыновей, твоя воинственная рука, твоя изувѣченная дочь, твой сынъ изгнанный, блѣдный и безкровный отъ страшнаго этого зрѣлища; и я твой братъ, точно каменное изваяніе холодный, оцѣпенѣлый. Ахъ! не стану я теперь сдерживать мое горе; рви серебряные свои волосы, грызи другую, свою руку, и да закроетъ ужасное это зрѣлище, злополучнѣйшіе глаза наши! Теперь можно неистовствовать; что же притихъ ты?
   ТИТЪ. Ха, ха, ха!
   МАРКЪ. Зачѣмъ же смѣешься ты? не такое для этого теперь время.
   ТИТЪ. Затѣмъ, что нѣтъ другихъ слезъ у меня; затѣмъ, что, кромѣ того, горе врагъ, которому хотѣлось бы овладѣть влажными моими глазами, и ослѣпить ихъ данью слезъ; какъ же найду я тогда пещеру мести? Вѣдь эти двѣ головы, кажется, говорятъ, грозятъ мнѣ, что никогда не добьюсь я блаженства, если не возвращу всѣ эти напасти въ самыя глотки виновниковъ ихъ. Сообразимъ же, что предпринять мнѣ.-- Станьте, бѣдные, вокругъ меня, чтобы я каждому душей моей могъ поклясться что отомщу за всѣ ваши несчастій.-- Поклялся я.-- Бери же, братъ, одну голову, а я понесу этой рукой другую. Лавинія, и ты не останешься тутъ безъ дѣла; неси, моя милая мою руку въ зубахъ. Ты же, мой сынъ, иди, оставь меня. Ты изгнанъ, ты не долженъ здѣсь оставаться; бѣги къ Готамъ, и собери тамъ войско; если ты меня любишь, въ чемъ увѣренъ, обнимемся и разстанемся, потому что дѣла у насъ много. (Уходитъ съ Маркомъ и Лавиніей.)
   ЛУЦІЙ. Прощай, Андроникъ, благородный отецъ мой, несчастнѣйшій изъ всѣхъ когда либо въ Римѣ жившихъ! Прощай, гордый Римъ, до возвращенія Луція, оставляющаго въ тебѣ заложниковъ, драгоцѣннѣйшихъ для него и жизни. Прощай, Лавинія, благородная сестра моя; о, еслибъ ты была какой была до этого! теперь же удѣлъ и Луція и Лавиніи забвенье и противное горе. Но будетъ Луцій живъ -- отомститъ онъ за всѣ ваши несчастія, заставитъ надменнаго Сатурнина и его императрицу нищить у воротъ, какъ нѣкогда Тарквиній и царица его. Отправлюсь къ Готамъ, и соберу войско на гибель Рима и Сатурнина. (Уходитъ.),
   

СЦЕНА 2.

Римъ. Комната въ домѣ Тита, съ накрытымъ для обѣда столомъ.

Входятъ Титъ, Маркъ, Лавинія и юный Луцій.

   ТИТЪ. Такъ, такъ, теперь сядемъ; да смотрите, не ѣшьте болѣе, чѣмъ нужно для поддержки только силъ, необходимыхъ для мести за всѣ горькія наши напасти. Развяжи же, Маркъ, скорбью затянутый этотъ узелъ; твоя племянница и я лишены вѣдь рукъ, и не можемъ мы, бѣдные, даже и сложеніемъ ихъ выразить десятерное наше горе. Эта бѣдная правая оставлена мнѣ только на мученье груди; заколотитъ обезумѣвшее отъ страданій сердце мое въ тѣлесной этой темницѣ -- такъ вотъ угомоняю я его. (Лавиніѣ) А ты, воплощенное, только знаками говорящее горе, ты вотъ, когда забьется бѣдное твое сердце такъ же бѣшено, не можешь смирять его такимъ образомъ. Рань его, дочь моя, вздохами, убивай стонами; или возьми въ зубы небольшой ножичекъ, и сдѣлай имъ въ томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ оно бьется, дырку, чтобы всѣ слезы, бѣдными твоими глазами проливаемыя, стекая въ нее, утопили глупое въ соленой своей влагѣ.
   МАРКЪ. Стыдись, братъ, стыдись! не учи ее такому жестокихъ рукъ наложенію на нѣжную жизнь свою.
   ТИТЪ. Это что? свело горе а тебя съ ума? Полно, Маркъ, кромѣ меня никто вѣдь, не имѣетъ права сумасшествовать. Какія жестокія руки можетъ она наложить на жизнь свою? Ахъ! зачѣмъ произнесъ ты слово: руки? не все это развѣ равно, что заставить Энея дважды разсказывать, какъ сгорѣла Троя, и какъ его сдѣлали несчастнымъ? Не заводи рѣчи о рукахъ, чтобъ напоминать; намъ безпрестанно, что нѣтъ ихъ у насъ. Фу! какой же вздоръ я говорю; какъ будто, не упомяни Маркъ о рукахъ, такъ вотъ мы и забыли что лишены ихъ.-- Приступимъ же къ трапезѣ; ѣшь, милая моя дочь, вотъ это.-- А питья-то нѣтъ!-- Слушай, Маркъ, что говоритъ она; могу я объяснить тебѣ всѣ вымучиваемые ей знаки. Говоритъ она, что не пьетъ никакого напитка, кромѣ слезъ, затертыхъ печалью, забродившихъ на щекахъ ея. Изучу я, безмолвная страдалица, всѣ твои помышленія; буду также искусенъ въ пониманіи нѣмыхъ твоихъ знаковъ, какъ нищенствующіе отшельники въ причитываніи святыхъ молитвъ своихъ. Не вздохнуть тебѣ, не поднять своихъ култышекъ къ небу, не мигнуть, не кивнуть, не преклонить колѣнъ, не сдѣлать никакого знака безъ того, чтобъ изъ всего этого не выкрутилъ я цѣлой азбуки; неустаннымъ въ этомъ упражненіемъ научусь а непремѣнно понимать тебя.
   МАЛЬЧ. Оставь, добрый дѣдушка, горькія эти жалобы; развесели лучше тётю какой нибудь забавной сказкой.
   МАРКЪ. Плачетъ мальчуганъ, горемъ дѣда растроганный.
   ТИТЪ. Полно, нѣжный отпрыскъ; весь ты изъ слезъ; слезы какъ разъ размоютъ жизнь твою. (Маркъ ударяетъ своимъ ножемъ по блюду.) По чемъ это ударилъ ты, Маркъ, ножемъ своимъ?
   МАРКЪ. Убилъ муху.
   ТИТЪ. Позоръ тебѣ, убійца! мое убиваешь ты сердце; пресыщены ужь глаза мои звѣрствомъ. Убійство невиннаго неприлично брату Тита. Оставь насъ; вижу не для моего ты общества.
   МАРКЪ. Но вѣдь только муху убилъ я.
   ТИТЪ. Но если у этой мухи были отецъ и мать; какъ повѣситъ они золотистыя свои крылушки и какъ жалобно будутъ они жужжать въ воздухѣ? Бѣдная, ни въ чемъ не повинная муха! прилетѣла она потѣшить насъ веселымъ своимъ жужжаньемъ, а ты убилъ ее.
   МАРКЪ. Прости, братъ; черная была это муха, гадкая какъ Мавръ императрицы, и потому убилъ я ее.
   ТИТЪ. О, о, о! Такъ прости же ты мнѣ мои упреки; доброе сдѣлалъ ты дѣло. Дай мнѣ твой ножъ; потѣшусь и я, представляя себѣ, что это Мавръ, нарочно, чтобъ отравить меня, сюда явившійся.-- Это вотъ тебѣ, а это Таморѣ.-- А, бездѣльникъ!-- не такъ еще, полагаю, принижены мы, чтобъ не могли, между собой, убить и муху, имѣющую сходство съ чернымъ, какъ уголь, Мавромъ.
   МАРКЪ. (Про себя). Бѣдный! до того убило его горе, что и лживые призраки принимаетъ онъ за дѣйствительность.
   ТИТЪ. Собирайте со стола.-- Идемъ, Лавинія, со мной; я почитаю тебѣ въ моей комнатѣ грустные разсказы о событіяхъ временъ давно-минувшихъ.-- Иди и ты, мальчуганъ, съ нами; твое зрѣніе юно, почитаешь ты намъ, когда мое помутится. (Уходятъ.)
   

ДѢЙСТВІЕ IV.

СЦЕНА 1.

Тамъ-же. Передъ домомъ Тита.

Входятъ Титъ и Маркъ; за тѣмъ Юный Луцій, за которымъ бѣжитъ Лавипія.

   МАЛЬЧ. Заступись, заступись, дѣдушка! тётя Лавинія все за мной, не знаю зачѣмъ, гоняется.-- Добрый дядя Маркъ, смотри, какъ она спѣшитъ сюда.-- Ахъ! милая моя тётя, не знаю я чего ты хочешь.
   МАРКЪ. Стой подлѣ меня, Луцій; не бойся тетки своей.
   ТИТЪ. Слишкомъ она, мальчуганъ, тебя любитъ, чтобъ сдѣлать тебѣ какое либо зло.
   МАЛЬЧ. Да, когда отецъ былъ въ Римѣ, любила.
   МАРКЪ. Что силится моя племянница сказать этими знаками?
   ТИТЪ. Не бойся ее, Луцій; чего-то ей хочется. Видишь, Луцій, видишь, она на тебя очень разсчитываетъ, хочетъ чтобы ты куда-то шелъ съ ней.-- Никогда, мальчуганъ, и Корнелія не читала своимъ сыновьямъ съ такимъ стараніемъ, какъ она тебѣ, поэтовъ и Туллія оратора {Цицерона.}.-- Не можешь ты догадаться чего она отъ тебя добивается?
   МАЛЬЧ. Не знаю, и догадаться не могу; припадокъ развѣ это сумасшествія; сколько вѣдь разъ говорилъ ты, дѣдушка, что отъ сильныхъ горестей сходятъ съ ума; и читалъ я что троянская Гекуба бѣгала, обезумѣвъ отъ горя; вотъ этого-то я и испугался; хотя и знаю, что добрая тётя любитъ меня, какъ любила меня моя мать, и что, не помѣшавшись, не захочетъ она пугать меня; отъ этого я и убѣжалъ и бросилъ мои книги, со всѣмъ, можетъ, за даромъ.-- Прости, милая тётя; пойдетъ и дядя Маркъ съ нами, я съ радостью пойду съ тобой.
   МАРКЪ. Я пойду съ вами. (Лавинія торопливо ворочаетъ книги уроненныя Луціемъ.)
   ТИТЪ. Что же тебѣ, Лавипія?-- Что это, Маркъ, значитъ? Тутъ есть какая нибудь книга, которую ей хочется видѣть.-- Которая же это, дочь моя?-- Кажи ихъ ей, Луцій.-- Но ты вѣдь начитаннѣй и образованнѣй; пойдемъ, выбирай какую хочешь изъ всей моей библіотеки; обманывай такимъ образомъ печаль свою, пока небо не откроетъ проклятаго сочинителя этого дѣла.-- Которая же это книга?-- Зачѣмъ поднимаетъ она руки послѣдовательно одну за другой?
   МАРКЪ. Вѣрно для того, чтобъ показать, что виновникъ этого дѣла не одинъ.-- Непремѣнно не одинъ; если только не воззваніе это къ небу о мщеніи.
   ТИТЪ. Луцій, какую это книгу она такъ толкаетъ?
   МАЛЬЧ. Овидіевы это превращенія; ихъ подарила мнѣ мать моя.
   МАРКЪ. Можетъ изъ любви къ усопшей выбрала она ее.
   ТИТЪ. Постой! какъ старательно повертываетъ она листы ея! Помоги ей; что хочется ей найдти?-- Лавинія, читать мнѣ? Это жалостный разсказъ о Филомелѣ, объ измѣнѣ Терея и его насиліи; и насиліе, боюсь, было поводомъ къ изувѣченью тебя.
   МАРКЪ. Смотри, братъ, смотри! замѣть, какъ она на листы указываетъ.
   ТИТЪ. Лавинія, была ты такъ же, милая дочь, захвачена, изнасилована и опозорена, какъ Филомела, силой въ безчувственный, темный, дремучій лѣсъ затащенная?-- Смотри, смотри!-- Да, именно такое мѣсто есть и тамъ, гдѣ мы охотились -- о, еслибъ мы никогда, никогда тамъ не охотились!-- совершенно сходное съ тѣмъ, какое поэтъ тутъ описываетъ, самой природой для убійствъ и насилованій созданное.
   МАРКЪ. И зачѣмъ бы природѣ создавать такія гнусныя трущебы, еслибъ не нравились богамъ трагедіи?
   ТИТЪ. Объясни же, любезная дочь, знаками -- нѣтъ вѣдь здѣсь никого, кромѣ друзей, -- какой римскій вельможа дерзнулъ на такое дѣло? Не подкрался ли Сатурнинъ, какъ нѣкогда Тарквиній, покинувшій лагерь, чтобъ опозорить ложе Лукреціи?
   МАРКЪ. Присядь, милая племянница; садись и ты, братъ, подлѣ меня.-- Аполлонъ, Паллада, Юпитеръ, или Меркурій, вдохновите меня, чтобъ могъ я разоблачить это злодѣйство! Смотри, братъ, сюда; -- смотри сюда, Лавинія. Песокъ тутъ совершенно ровенъ; води этимъ, если сможешь, послѣ меня тамъ, гдѣ напишу мое имя безъ всякой помощи рукъ. (Пишетъ на пескѣ свое имя своей палкой, которую, держа верхній конецъ ея зубами, движетъ ногами.) Проклятіе тому, кто заставилъ насъ прибѣгать къ такимъ продѣлкамъ!-- Пиши теперь ты, любезная племянница; выведи наконецъ тутъ наружу то, что небо хочетъ, чтобъ было открыто для нашей мести. Да помогутъ боги твоему перу ясно начертать все твое несчастіе, чтобъ знали мы злодѣевъ, знали всю правду. (Лавинія беретъ конецъ палки въ зубы и пишетъ, двигая ее остаткомъ рукъ своихъ.)
   ТИТЪ. О! прочелъ ты, братъ, что она написала? Stuprum {Блудъ.} -- Chiron -- Demetrius.
   МАРКЪ. Какъ, какъ!-- безпутные сыновья Таморы свершители гнуснаго, кроваваго этого дѣла?
   ТИТЪ. Magni dominator poli, tarn lentus audis scelera? tarn lentus vides {Верховный властитель міра! и ты такъ терпѣливо внемлешь злодѣйствамъ, такъ терпѣливо смотришь на нихъ.}?
   МАРКЪ. О, успокойся, добрый братъ, хотя, знаю, достаточно написано на пескѣ этомъ, чтобъ возмутить и кротчайшую душу, чтобъ вооружить яростью и ребенка.-- Стань, братъ, со мной на колѣни; Лавинія, становись на колѣни; становись и ты, мальчуганъ, надежда римскаго Гектора, (Становятся всѣ на колѣни) и клянитесь со мной -- какъ клялся нѣкогда Юній Брутъ со скорбнымъ мужемъ и съ отцемъ обезчещенной Лукреціи, -- что отомстимъ мы смертью вѣроломнымъ этимъ Готамъ, что увидимъ кровь ихъ, или умремъ опозоренные (Встаютъ.)
   ТИТЪ. Было-бъ это достаточно вѣрно, еслибъ зналъ ты какъ. Поранишь медвѣжатъ этихъ -- берегись; медвѣдица проснется и почуетъ тебя, а она въ тѣсной вѣдь связи со львомъ; она убаюкиваетъ и усыпляетъ его, и въ то время, какъ спитъ онъ, она дѣлаетъ все что захочетъ. Неопытный ты еще охотникъ, Маркъ; оставь это, и пойдемъ; я добуду мѣдный листъ, и стальнымъ рѣзцемъ вырѣжу на немъ слова ея, и такимъ образомъ сохраню ихъ. Сердитый сѣверный вѣтеръ разнесетъ песокъ, какъ листы Сибиллъ, и гдѣ же будетъ тогда урокъ твой?-- Что ты, мальчуганъ, скажешь?
   МАЛЬЧ. Скажу, что будь я мужемъ -- и спальня ихъ матери не была бы безопаснымъ убѣжищемъ для скверныхъ этихъ рабовъ Рима.
   МАРКЪ. Такъ, мой милый! твой отецъ зачастую служилъ такъ неблагодарной своей родинѣ.
   МАЛЬЧ. Такъ буду и я, буду живъ, дядя.
   ТИТЪ. Пойдемъ въ мою оружейную; снаряжу я тебя Луцій, и ты за тѣмъ отнесешь отъ меня къ сыновьямъ императрицы подарки, которые намѣренъ я сдѣлать обоимъ. Идемъ, идемъ; вѣдь ты исполнишь мое порученіе; исполнишь вѣдь?
   МАЛЬЧ. Моимъ, дѣдушка, кинжаломъ въ грудь ихъ.
   ТИТЪ. Нѣтъ, мальчуганъ, не такъ; научу я тебя другому способу. Лавинія идемъ.-- Маркъ, присмотри ты за моимъ домомъ; а мы съ Луціемъ отправимся во дворецъ, поговоримъ тамъ; да, поговоримъ; и будемъ мы отлично приняты. (Уходитъ съ Лавиніей и съ Луціемъ.)
   МАРКЪ. О небо! можешь ты слышать стоны хорошаго человѣка, и не растрогаться, и не сжалиться надъ нимъ? Не оставляй его, Маркъ, въ страшномъ его несчастій; сердце его исполосовано вѣдь горемъ сильнѣе, чѣмъ старый его щитъ врагами, а онъ такъ все-таки добръ, что и мстить не хочетъ. Отомсти же ты, небо, за стараго Андроника! (Уходитъ.)
   

СЦЕНА 2.

Тамъ-же. Комната во дворцѣ.

Входятъ А аронъ, Хиронъ и Деметрій съ одной стороны; съ другой Юный Луцій и Слуга со связкой оружія.

   ХИРОН. Вотъ, Деметрій, сынъ Луція; съ какимъ-то онъ къ намъ посланіемъ.
   ААРОН. Съ чѣмъ нибудь безумнымъ отъ безумнаго его дѣда.
   МАЛЬЧ. Смиренно, какъ только могу, привѣтствую васъ отъ Андроника,-- (Про себя) и молю боговъ Рима погубить васъ обоихъ.
   ДЕМЕТ. Благодарю, любезный Луцій. Что новаго?
   МАЛЬЧ. (Про себя). Что вы оба открыты и оказались насиліемъ заклейменными бездѣльниками. (Громко) Дѣдъ мой разсудилъ послать со мной лучшее оружіе своей оружейной въ даръ вашей доблестной юности -- надежды Рима; такъ велѣлъ онъ мнѣ сказать, и такъ говорю я, и передаю вамъ даръ этотъ, чтобы въ случаѣ надобности хорошо могли вы вооружиться. И за симъ прощаюсь съ обоими, (Про себя) одинаково кровожадными извергами. (Уходите съ служителемъ.)
   ДЕМЕТ. Это что? Полоска бумаги, и вся исписанная. Прочтемъ:
   
   Integer vitae, scelcrisque punis,
   Non eget Mauri jaculis, non areu 1).
   1) Человѣкъ жизни честной, преступленіями не запятнанный,не нуждается ни въ лукѣ, ни въ метальныхъ копьяхъ Мавра.
   
   ХИРОН. Стихъ это Горація -- знаю я его, давнымъ давно читалъ въ граматтикѣ.
   ААРОН. Да, именно! стихъ это Горація; вѣрно, угадалъ. (Про себя) Вотъ что значитъ быть осломъ! Не добрая это продѣлка! старикъ узналъ ихъ преступленіе, и посылаетъ имъ оружіе обвернутое строками, которыя ранятъ ихъ жестоко, а они и не чувствуютъ этого. Не лежи умная наша императрица въ постелѣ, потѣшилась бы она выдумкой Андроника; но пусть не безпокоится пока въ безпокойномъ своемъ положеніи. (Громко) А что, принцы, не счастливая звѣзда привела насъ въ Римъ, чтобъ мы, чужеземцы, хуже еще -- плѣнники, такъ возвеличились? Какъ пріятно было мнѣ, у дверей дворца, не уступить трибуну въ присутствіи брата его.
   ДЕМЕТ. Еще пріятнѣе мнѣ, подлое за нами ухаживаніе человѣка такъ важнаго, посылка намъ подарковъ.
   ХАРОН. Нѣтъ развѣ у него достаточной на то причины? не были вы съ его дочерью такъ любезны?
   ДЕМЕТ. Желалъ бы, чтобъ тысяча римскихъ боярынь поочередно такъ же послужила нашей похоти.
   ХИРОН. Самое благодушное, и полное любви желаніе.
   ААРОН. Недостаетъ только вашей матери, чтобъ сказать на него аминь.
   ХИРОН. Она и на двадцать еще тысячъ сказала бы его.
   ДЕМЕТ. Пойдемъ, помолимъ боговъ объ облегченіи мукъ дорогой нашей матери.
   ААРОН. Молите лучше дьяволовъ; боги отреклись вѣдь отъ насъ. (Трубы.)
   ДЕМЕТ. Что это возвѣщаютъ трубы императора?
   ХИРОН. Вѣроятно радостное для него рожденіе сына.
   ДЕМЕТ. Молчи! кто это идетъ сюда?

Входитъ Кормилица, закутывая чернаго на рукахъ ребенка.

   КОРМИ. Добраго вамъ утра, принцы. Скажите, не видали-ль вы Мавра Аарона?
   ААРОН. Болѣе, или менѣе, или нисколько, Ааронъ передъ тобой; на что Ааронъ тебѣ?
   КОРМИ. Ахъ, любезный Ааронъ, пропали мы всѣ! Помогай, или бѣда и тебѣ.
   ААРОН. Отчего это ты такъ размяукалась? что это кутаешь, комкаешь ты на рукахъ своихъ?
   КОРМИ. Что хотѣла бы скрыть и отъ глазъ неба, позоръ нашей императрицы, срамъ гордаго Рима.-- Разрѣшилась она, разрѣшилась.
   ААРОН. Отъ чего?
   КОРМИ. Отъ бремени {Непереводимая тутъ игра значеніями словъ: deliver'd -- разрѣшилась отъ бремени и выдана, передана, и brought to bed -- родила и уложена въ постель.}.
   ААРОН. Да даруятъ же боги покойный ей отдыхъ! что послали они ей?
   КОРМИ. Чертенка.
   ААРОН. Такъ мать она чертенка; чудесное рожденье!
   КОРМИ. Чудовищное, ужасное, черное, горестное рожденье! Вотъ оно, гадкое, какъ жаба посреди прекраснѣйшихъ порожденій страны нашей {Въ прежнихъ изданіяхъ: Among the fairest breeders of our clime... По Колльеру: Among the fairest burdens of our clime...}. Императрица посылаетъ его, твой оттискъ, твой отпечатокъ, тебѣ, чтобъ ты окрестилъ его остріемъ твоего кинжала.
   ААРОН. Что ты, подлая потаскушка! развѣ такъ ужь черный цвѣтъ дуренъ? Славный ты, милый пухлякъ, цвѣтокъ -- это вѣрно.
   ДЕМЕТ. Что ты, бездѣльникъ, надѣлалъ?
   ААРОН. То, чего не раздѣлать тебѣ.
   ХИРОН. Погубилъ ты мать нашу.
   ААРОН. Усугубилъ только бездѣльникъ мать твою.
   ДЕМЕТ. Тѣмъ-то, адская собака, и погубилъ ты ее. Горе ей, проклятіе гнусному ея выбору! проклятье и отродью гнуснаго демона!
   ХИРОН. Не жить ему.
   ААРОН. Не умретъ оно.
   КОРМИ. Должно, Ааронъ; сама мать хочетъ этого.
   ААРОН. Какъ! должно, кормилица? Такъ никому жь, кромѣ меня, не исполнить этого приговора надъ моей плотью и кровью.
   ДЕМЕТ. Насажу я этого головастика на мечъ мой. Давай мнѣ его, кормилица; мой мечъ разомъ съ нимъ покончитъ.
   ААРОН. (Отнимая ребенка, у кормилицы и обнажая мечъ). Скорѣе вотъ этотъ выпуститъ тебѣ кишки. Стойте, кровожадные негодяи! хотите убить вы брата своего? Клянусь разгорѣвшимися свѣтильниками неба, такъ ярко блестѣвшими при зачатіи этого ребенка, умретъ отъ остраго меча моего, кто коснется моего перворожденнаго сына и наслѣдника. Скажу вамъ, молокососы, ни Энцеладъ со всей своей грозной ватагой Тифонова отродья, ни великій Алкидъ, ни самъ богъ войны не вырветъ этой добычи изъ рукъ отца. Что вы, что вы, задорные, безсердечные мальчишки, выбѣленныя стѣны! расписанныя вывѣски пивныхъ! черный цвѣтъ лучше всякаго другаго, и потому пренебрегаетъ всякимъ другимъ; вѣдь и всѣ воды океана не сдѣлаютъ ногъ лебедя бѣлыми, хоть и омываютъ ихъ ежечасно. (Кормилицѣ.) Скажи отъ меня императрицѣ, что мужъ я, что съумѣю сберечь свое; отдѣлывайся она какъ знаетъ.
   ДЕМЕТ. И ты выдашь такимъ образомъ благородную твою повелительницу?
   ААРОН. Повелительница повелительницей, а это -- я самъ, сила, образъ моей юности; его я предпочитаю всему на свѣтѣ; его сберегу я на зло всему свѣту, или поплатится за него кто-нибудь изъ васъ въ Римѣ.
   ДЕМЕТ. Мать навсегда имъ опозорится.
   ХИРОН. Римъ будетъ презирать ее за гадкую эту слабость.
   КОРМИ. Императоръ въ бѣшенствѣ осудитъ ее на смерть.
   ХИРОН. И отъ одной уже мысли о такомъ срамѣ краснѣю я.
   ААРОН. Привилегія это вашей красоты. Гадость, предательскій цвѣтъ, краской выдающій сокровеннѣйшія побужденія и помыслы сердца; вотъ малый совсѣмъ не такого цвѣта. Смотрите, какъ черный этотъ плутишка улыбается отцу своему, какъ бы говоритъ: твой я, старина.-- Братъ онъ вамъ, принцы, выкормленный несомнѣнно той самой кровью, которая дала жизнь и вамъ; высвободившійся, выползшій на свѣтъ изъ тѣхъ самыхъ нѣдръ, въ которыхъ и вы были заключены. Да, братъ онъ вашъ, и по сторонѣ вѣрнѣйшей, хоть и съ моимъ на лицѣ оттискомъ.
   КОРМИ. Что сказать мнѣ, Ааронъ, императрицѣ?
   ДЕМЕТ. Придумай, Ааронъ, что намъ дѣлать, и мы послѣдуемъ твоему совѣту. Спаси ребенка, но такъ чтобъ и мы были въ безопасности.
   ААРОН. Такъ сядемъ, и посовѣтуемся. Мой сынъ и я хотимъ занять первое мѣсто; вы садитесь вонъ тамъ; (Садятся поодаль другъ отъ друга) толкуйте теперь сколько угодно о вашей безопасности.
   ДЕМЕТ. Сколько женщинъ видѣли сына его?
   ААРОН. Такъ-то, любезные; въ ладу мы -- ягненокъ я, но вздумаете вздорить съ Мавромъ -- ни разъяренный вепрь, ни горная львица, ни океанъ не свирѣпѣютъ такъ, какъ Ааронъ.-- Говори же, сколько васъ видѣло этого ребенка?
   КОРМИ. Повитуха Корнелія и я, и никто еще, кромѣ разрѣшившейся императрицы.
   ААРОН. Императрица, повитуха и ты. Двѣ могутъ еще сохранить тайну, когда третьей не будетъ. Ступай къ императрицѣ; скажи ей, что вотъ что сказалъ я. (Закалываетъ ее; она вскрикиваетъ.) Квикъ, квикъ!-- такъ взвизгиваетъ готовимый на вертелъ поросенокъ.
   ДЕМЕТ. Къ чему это, Ааронъ? Для чего ты это сдѣлалъ?
   ААРОН. Дѣло это благоразумія. Слѣдовало длинноязычной этой кумушкѣ жить, чтобъ обнаружить вину нашу? нѣтъ, господа, нѣтъ. Знайте жь теперь, что я придумалъ. Не въ далекѣ отсюда живетъ Мули {Въ прежнихъ изданіяхъ: Not far опе Muliteus... По Колльеру Not far hence Muli lives...}, мой соотечественникъ; жена его только что вчера разрѣшилась отъ бремени; ребенокъ ея похожъ на нее, бѣлъ, какъ вы; ступайте сговоритесь съ нимъ, дайте золота матери, сообщите обоимъ всѣ обстоятельства дѣла, и какъ сынъ ихъ черезъ это возвысится, сдѣлается наслѣдникомъ императора; подмѣной имъ моего вы предотвратите собирающуюся при дворѣ бурю, и пусть за тѣмъ императоръ нянчитъ его, какъ своего.-- Ну, принцы; (Указывая на трупъ кормилицы) вы видите, лѣкарство я ей далъ ужь, ваше теперь дѣло похоронить ее. Поле не далеко, а вы дюжіе ребята. Схоронивъ ее, не замедлите, пришлите ко мнѣ тотчасъ же {Въ прежнихъ изданіяхъ: that you take no longer days... По Колльеру: that you make no long delays...} повитуху. Поконченныя кормилица и повитуха могутъ болтать себѣ что угодно.
   ХИРОН. Вижу, Ааронъ, не довѣряешь ты вѣтру тайнъ своихъ. ДЕМЕТ. За эту заботливость о Таморѣ, и она и мы премного тебѣ обязаны. (Уходитъ cs Хирономъ, унося трупъ кормилицы.)
   ААРОН. Теперь къ Готамъ, съ быстротой ласточки, чтобъ пристроить тамъ это, на рукахъ моихъ покоящееся сокровище, и передать привѣтъ императрицы друзьямъ ея.-- Идемъ, губастый плутишка; удалю я тебя отсюда, потому что ты вѣдь виновникъ всей этой тревоги. Велю кормить тебя ягодами и кореньями, простоквашей и сывороткой, будешь ты у меня сосать козу, жить въ пещерѣ, и выростешь воиномъ, будешь военачальникомъ. (Уходитъ си ребенкомъ.)
   

СЦЕНА 3.

Тамъ же. Площадь.

Входитъ Титъ со стрѣлами, на концахъ которыхъ записки, Маркъ, Юный Луцій и другіе Патриціи съ луками.

   ТИТЪ. Сюда, Маркъ, сюда, родичи; вотъ это мѣсто.-- Ну, мальчуганъ, кажи мнѣ теперь свое искусство. Смотри же, цѣль вѣрнѣе, и будетъ она тамъ. Terras Astraea reliquit {Покинула Астрея землю.}. Помни это, Маркъ; скрылась она, улетѣла она. Принимайтесь же, друзья, за ваши орудія. Вы, братья, пойдете и попытаете океанъ, забросьте ваши сѣти -- можетъ и поймаете его въ морѣ, хоть и тамъ правосудія такъ, же мало, какъ на землѣ.-- Нѣтъ; вашимъ это, Публій и Семпроній, должно быть дѣломъ; вы должны копать заступомъ и лопатой, прорыть центръ земли; и когда доберетесь до страны Плутона, прошу передать ему такую просьбу, скажите ему, что она о правосудіи и помощи, и отъ стараго Андроника, подавленнаго горемъ въ неблагодарномъ Римѣ.-- Ахъ, Римъ!-- Да, да; я сдѣлалъ тебя несчастнымъ, какъ только остановилъ выборъ на томъ, кто такъ тиранитъ меня.-- Ступайте же, отправляйтесь; прошу, будьте постарательнѣй, не оставляйте ни одного корабля не обысканнымъ. Злобный этотъ императоръ услалъ его, можетъ быть на кораблѣ, и тогда, друзья, напрасно будемъ мы звать правосудіе.
   МАРКЪ. О, Публій, не тягостно ли видѣть такое растройство благороднаго твоего дяди?
   ПУБЛІ. По этому заботливо, и днемъ и ночью, должны мы смотрѣть за нимъ, радушно, на сколько можно, потворствовать его причудамъ, пока не пошлетъ время, какого-нибудь цѣлительнаго средства.
   МАРКЪ. Неизцѣлимо, друзья, горе его. Соединитесь съ Готами, и жестокой войной накажите Римъ за эту неблагодарность его; отомстите и гнусному Сатурнину.
   ТИТЪ. Ну что же, Публій? что же, господа? отыскали его?
   ПУБЛІ. Нѣтъ, добрый дядя; но Плутонъ велѣлъ тебѣ сказать, что если хочешь, чтобы адъ отомстилъ за тебя, такъ отомститъ онъ. Что же касается до Правосудія, оно такъ занято -- полагаетъ, съ Юпитеромъ на небѣ, или гдѣ нибудь въ другомъ мѣстѣ,-- что поневолѣ долженъ ты подождать еще.
   ТИТЪ. Оскорбляетъ оно меня, кормя все отсрочками. Нырну за нимъ въ огненное озеро происподней, и за пяты вытащу его изъ Ахерона.-- Маркъ, кустарникъ мы -- не кедры; не исполины мы, сложенные, какъ циклопы, но мы желѣзо, сталь до самой спины, и все таки не подъ силу нашей спинѣ зло насъ удручающее. Нѣтъ правосудія ни на землѣ, ни въ аду -- обратимся къ небу, побудимъ боговъ послать его на землю, чтобъ выместило все зло намъ надѣланное. Прибѣгнемъ же къ этимъ орудіямъ. (Раздавая стрѣлы) Ты, Маркъ, хорошій стрѣлокъ, эта, ad Jovem -- тебѣ; тебѣ -- ad Apollinem; ad Martern -- эта для меня самого.-- Тебѣ, мальчуганъ, эта -- къ Палладѣ; тебѣ -- къ Меркурію; эта, Кайюсъ, къ Сатурну -- не къ Сатурнину; къ нему -- все равно вѣдь, что выстрѣлить въ вѣтеръ.-- Ну, мальчуганъ. Маркъ, спусти, когда скажу.-- Мѣрьте, надписывалъ я не наобумъ; ни одинъ богъ не остался безъ просьбы.
   МАРКЪ. Пустите, друзья, всѣ ваши стрѣлы прямо во дворецъ; оскорбимъ гордыню императора.
   ТИТЪ. Ну, пускайте теперь, други. (Они пускаютъ стрѣлы.) О, отлично, Луцій! прямо въ лоно Дѣвы {Дѣва, и ниже, Телецъ и Овенъ -- созвѣздія.}; передай же ты Палладѣ.
   МАРКЪ. А моя пролетѣла на милю за луну; и твое письмо ужь у Юпитера.
   ТИТЪ. Ахъ, Публій, Публій, ты-то что это надѣлалъ? Смотри, смотри! отстрѣлилъ ты одинъ изъ роговъ Тельца.
   МАРКЪ. Презабавная это, братъ, случайность; когда Публій пустилъ стрѣлу, раздраженный Телецъ стукнулъ Окна такъ сильно, что оба его рога полетѣли прямо ко двору, и кому жь было и найдти ихъ какъ не бездѣльнику императрицы. Она разсмѣялась и сказала Мавру, чтобъ онъ тотчасъ же подарилъ ихъ императору.
   ТИТЪ. Чтожь, идутъ вѣдь они къ нему. Пошли, богъ, эту радость его величеству.

Входите Кловнъ съ двумя голубями въ корзинѣ.

   Вѣсти! вѣсти съ неба! Маркъ, почта пришла. Что, любезный, скажешь? есть у тебя письмо? Добьюсь я правосудія? что говоритъ Юпитеръ?
   КЛОВН. О! палачъ-то? говоритъ что снялъ ихъ, потому что не слѣдъ человѣку висѣть до слѣдующей недѣли.
   ТИТЪ. Что говоритъ Юпитеръ, спрашиваю я у тебя?
   КЛОВН. Юпитера-то вотъ я и не знаю. Никогда во всю мою жизнь и не пивалъ съ нимъ.
   ТИТЪ. Такъ ты не съ вѣстью, негодяй?
   КЛОВН. Только съ голубями, ни съ чѣмъ другимъ.
   ТИТЪ. Зачѣмъ же ты не съ неба?
   КЛОВН. Съ неба? ахъ, никогда не бывалъ я еще тамъ. Да и сохрани меня боже отъ дерзкаго покушенія такъ рано забраться туда. Иду я просто съ моими голубями къ народному трибунству, чтобъ уладить размолвку моего дяди съ однимъ изъ слугъ императорства {Трибунству вмѣсто трибуна; императорство вмѣсто императора.}.
   Маркъ. Вотъ, братъ, онъ какъ нельзя вѣдь лучше можетъ передать рѣчь твою; пусть и голубей своихъ вручитъ онъ отъ тебя императору.
   ТИТЪ. Скажи, можешь ты передать рѣчь императору съ надлежащей граціей?
   КЛОВН. Нѣтъ, никакъ; съ gratias-то {Краткая молитва послѣ обѣда и ужина.} во всю мою жизнь я ни разу не могъ справиться.
   ТИТЪ. Подойди, любезный, ко мнѣ. Не ломайся же, отдай твоихъ голубей императору; черезъ меня окажетъ онъ тебѣ правосудіе.-- Постой, постой; вотъ тебѣ и деньги за трудъ.-- Дайте мнѣ перо и чернилъ.-- Можешь ты, любезный, съ граціей подать и прошеніе?
   КЛОВН. Могу, ваша милость.
   ТИТЪ. Такъ вотъ твое прошенье.-- Придешь къ нему, съ первыхъ же шаговъ долженъ ты стать на колѣни, потомъ поцѣловать его ногу, потомъ вручить голубей, и за тѣмъ ждать награды. Я буду впрочемъ поблизости; смотри же, выполни все хорошенько.
   КЛОВН. Будьте увѣрены; дайте мнѣ только волю.
   ТИТЪ. А есть у тебя, негодяй, ножъ? Покажи.-- Заверни его, Маркъ, въ рѣчь; ты вѣдь составилъ ее, какъ покорный проситель.-- Отдашь ты его императору -- постучи въ мою дверь, и скажи мнѣ что говоритъ императоръ.
   КЛОВН. Господь съ вами; все сдѣлаю.
   ТИТЪ. Идемъ, Маркъ, идемъ.-- Слѣдуй, Публій, за нами. (Уходятъ.)
   

СЦЕНА 4.

Тамъ же. Передъ дворцемъ.

Входятъ Сатурнинъ, съ пущенными въ предшествующей сценѣ стрѣлами въ рукѣ, Тамора, Деметрій, Хиронъ, Патриціи и другіе.

   САТУР. Какое, друзья, оскорбленіе! Видали ль когда-нибудь, чтобы Римскому императору оказывали такое пренебреженіе, такъ ему досаждали, обращались съ нимъ такъ презрительно; и за безпристрастное правосудіе?-- Вы знаете, патриціи, знаютъ и всемогущіе боги -- что бы тамъ ни жужжали народу эти возмутители нашего спокойствія,-- что съ преступными сыновьями стараго Андроника поступили мы рѣшительно по закону. Если горе и разстроило такъ его разсудокъ, обязаны мы развѣ терпѣть такое преслѣдованіе насъ злыми, бѣшеными выходками его сумасбродства? Вотъ онъ пишетъ теперь къ богамъ о заступничествѣ. Смотрите: вотъ это къ Юпитеру; это къ Меркурію; это къ Аполлону; это къ богу войны; славныя, для разлета по улицамъ Рима, посланія! Что же это какъ не возбужденіе противъ правительства, не разглашеніе повсюду нашей несправедливости? Премилая продѣлка, не такъ ли, патриціи? Не все это равно, что сказать: нѣтъ правосудія въ Римѣ? Но буду живъ, не будетъ накидное его безуміе защитой этихъ дерзостей; узнаютъ онъ и его сторонники, что здравствуетъ правосудіе въ Сатурнинѣ, что онъ, если дремлетъ оно, такъ растолкаетъ его, что въ ярости своей уничтожитъ оно и отчаяннѣйшаго изъ живущихъ заговорщиковъ.
   ТАМОР. О мой добрый повелитель, мой милый Сатурнинъ, властелинъ моей жизни и всѣхъ моихъ помышленій, смягчись, снизойди къ проступкамъ лѣтъ Тита, къ его горю о храбрыхъ сыновьяхъ, потеря которыхъ поразила его, глубоко поранила его сердце; лучше тебѣ облегчить тяжкую его участь, чѣмъ преслѣдовать за такія оскорбленія ничтожнѣйшаго, или лучшаго изъ гражданъ Рима -- (Про себя.) Такъ должна, смѣтливая Тамора, подлещаться ко всѣмъ; но тебя, Титъ, тебя поранила я на смерть; истекаешь ты кровью. Не наглупитъ Ааронъ -- все спасено, брошенъ якорь въ пристани.

Входите Кловнъ.

   Что тебѣ, любезный? имѣешь что сказать намъ?
   КЛОВН. Какъ же, если только твоя милость императорственна.
   ТАМОР. Я императрица, а вонъ, сидитъ и императоръ.
   КЛОВН. Его-то мнѣ и надо.-- Господь и святой Степанъ да пошлютъ тебѣ добрый вечеръ. А я принесъ тебѣ письмо и пару голубковъ по недостатку лучшаго
   САТУР. (Прочитавъ письмо). Взять его, и сейчасъ же повѣсить.
   КЛОВН. Сколько же придется мнѣ денегъ?
   ТАМОР. Придется, любезный, повѣсить тебя.
   КЛОВН. Повѣсить! На славное же, клянусь пресвятой, дѣло принесъ я мою шею. (Уходитъ со стражей)
   САТУР. Жестокія, невыносимыя оскорбленія! Потерплю такую чудовищную гнусность? Знаю откуда все это идетъ. Какая возможность переносить это?-- точно гнусные сыновья его, по закону, за убійство моего брата, казненные, умерщвлены злостно по моему наущенію.-- Ступайте, тащите сюда бездѣльника за волосы, не смотря ни на лѣта, ни на санъ его.-- Буду за дерзскую эту насмѣшку палачемъ твоимъ, хитрый, сумасбродный негодяй, помогшій мнѣ возвеличиться, въ надеждѣ что будешь управлять и Римомъ, и мной.

Входитъ Эмилій.

   Ты съ какой, Эмилій, вѣстью?
   ЭМИЛ. Къ оружію, Римляне! Никогда еще Римъ такъ въ немъ не нуждался. Готы поднялись, и съ ратью людей отчаянныхъ, жаждущихъ добычи, быстро приближаются сюда подъ предводительствомъ Луція, сына стараго Андроника; грозитъ онъ превзойти, въ дѣлѣ мести, Коріолана.
   САТУР. Воинственный Луцій предводительствуетъ Готами? Вѣсть эта леденитъ меня, и никнетъ голова моя, какъ цвѣтокъ отъ мороза, какъ трава прибитая бурей!-- Близится горе и къ намъ. Онъ любимецъ народа. Сколько разъ слыхалъ я самъ, бродя частнымъ человѣкомъ, какъ онъ говорилъ, что Луцій изгнанъ несправедливо, и желалъ чтобъ Луцій былъ его императоромъ.
   ТАМОР. Чего бояться тебѣ? не достаточно развѣ городъ нашъ крѣпокъ?
   САТУР. Такъ, но граждане любятъ Луція, и взбунтуются, чтобъ помочь ему.
   ТАМОР. Царь, такъ же, какъ твой санъ, должны быть царственны и твои помыслы. Меркнетъ развѣ солнце оттого, что комары передъ нимъ толкутся? Орелъ дозволяетъ мелкимъ пташкамъ распѣвать, и не тревожится, что бы онѣ тамъ ни щебетали, зная что и одной уже тѣнью крыла своего можетъ, когда угодно, заставить ихъ умолкнуть; точно такъ же и ты можешь смирить, взбалмошныхъ Римлянъ. Ободрись же; потому что, знай, императоръ, очарую я стараго Андроника словами сладостнѣйшими и вмѣстѣ съ тѣмъ опаснѣйшими, чѣмъ наживка рыбамъ, чѣмъ дятлина баранамъ, когда однѣ ранятся крючкомъ, а другіе лакомѣйшей морятся пищей.
   САТУР. Но не станетъ вѣдь онъ за насъ просить сына.
   ТАМОР. Попроситъ его Тамора, попроситъ и онъ; съумѣю я смягчить, наполнить старыя его уши золотыми обѣщаніями; будь сердце его почти что непреклонно, старыя его уши глухи, и сердце и уши его покорятся языку моему.-- (Эмилію) Ступай ты прежде; будь посломъ нашимъ, скажи, что императоръ желаетъ вступить съ доблестнымъ Луціемъ въ переговоры, и предлагаетъ сойтись для этого въ домѣ отца его, въ домѣ стараго Андроника.
   САТУР. Эмилій, исполни честно это порученіе; потребуетъ, для своей безопасности, заложниковъ, скажи чтобъ назначилъ какихъ хочетъ.
   ЭМИЛ. Все будетъ въ точности исполнено. (Уходитъ.)
   ТАМОР. А я пойду къ старому Андронику, и употреблю все мое искусство, чтобъ смягчить его, и склоню непремѣнно отвлечь надменнаго Луція отъ воинственныхъ Готовъ.-- Будь же, дорогой мой императоръ, по прежнему веселъ; схорони всѣ свои страхи въ моей ловкости.
   САТУР. Желаю тебѣ успѣха; уговори его. (Уходитъ.)
   

ДѢЙСТВІЕ V.

СЦЕНА 1.

Равнина близъ Рима.

Входитъ Луцій и войско Готовъ съ барабаннымъ боемъ и распущенными знаменами.

   ЛУЦІЙ. Воины испытанные, друзья мои вѣрные, получилъ я изъ великаго Рима письма, сообщающія мнѣ, какъ они тамъ ненавидятъ своего императора, и какъ желаютъ насъ видѣть, И потому, доблестные вожди, будьте, какъ имѣете на то право, грозны и страшно за оскорбленія взыскательны; заставьте Римъ за все что вы отъ него потерпѣли поплатиться вамъ втрое.
   1 гот. Благородный великаго Андроника отпрыскъ, имя котораго, нѣкогда нашъ ужасъ, теперь наша отрада; дивные подвиги, славныя дѣла котораго неблагодарный Римъ наградилъ презрѣніемъ -- положись на насъ; послѣдуемъ мы за тобой куда бы ни повелъ ты, какъ жалящія пчелы въ жаркій лѣтній день за своей маткой на луга цвѣтущіе, и отомстишь ты проклятой Таморѣ.
   ГОТЫ. Тоже, что сказалъ онъ, говоримъ за одно съ нимъ и мы всѣ.
   ЛУЦІЙ. Благодарю его, благодарю и всѣхъ васъ. Но кого это ведетъ сюда коренастый этотъ Готъ?

Входить Готъ, ведя Аарона съ ребенкомъ на рукахъ.

   2 гот. Славный Луцій, я отсталъ отъ войска, чтобъ взглянуть на развалины какого-то монастыря; принявшись осматривать брошенное это зданіе, услыхалъ я вдругъ подъ одной изъ стѣнъ крикъ ребенка. Иду на крикъ, и слышу что плачущаго ребенка успокоиваютъ такой рѣчью: "Молчи черный крикунъ; на половину я, и на половину мать! Не выдавай твой цвѣтъ чье ты произведеніе, дай тебѣ природа видъ только твоей матери -- могъ бы ты, плутишка, быть императоромъ; но когда и быкъ и корова оба молочно-бѣлые -- телка, какъ уголь чернаго, никогда вѣдь у нихъ не бываетъ. Молчи же, молчи, негодникъ!" -- именно такъ журилъ онъ его, -- "снесу я тебя къ надежному Готу, и онъ, когда узнаетъ, что дитя ты императрицы, будетъ къ тебѣ, ради твоей матери, ласковъ".-- Я обнажилъ мечъ, бросился на него, овладѣлъ имъ и привелъ сюда, чтобы ты, какъ найдешь нужнымъ, распорядился этимъ человѣкомъ.
   ЛУЦІЙ. Доблестный Готъ, воплощенный это дьяволъ, лишившій Андроника славной руки его; это перлъ, плѣнившій глаза вашей царицы, а это гадкій плодъ гнуснаго его сладострастія.-- (Аарону) Скажи, бѣлоглазый бѣздѣльникъ, куда хотѣлъ ты спровадить живой этотъ отпечатокъ твоей чертовской образины? Чтожь молчишь? глухъ что ли?-- ни слова?-- Веревку, воины! вздерните его на это дерево, а съ нимъ и плодъ его прелюбодѣянья.
   ААРОНЪ. Не трогайте ребенка; царской онъ крови.
   ЛУЦІЙ. Слишкомъ онъ похожъ на отца, чтобы когда нибудь вышло изъ него что-либо хорошее.-- Повѣсьте прежде ребенка, чтобы онъ видѣлъ, какъ начнетъ онъ дрягаться; мучительное будетъ это для отца зрѣлище. Давайте лѣстницу.
   ААРОН. Пощади ребенка, Луцій, и снеси его отъ меня къ императрицѣ. Сдѣлаешь это -- открою тебѣ удивительныя вещи, великой для тебя важности. Не захочешь -- будь что будетъ, не скажу ни слова болѣе, и месть да пожретъ васъ всѣхъ!
   ЛУЦІЙ. Говори; останусь тѣмъ, что скажешь доволенъ -- пощажу и вскормлю твоего ребенка.
   ААРОН. Останешься если доволенъ? будь увѣренъ, Луцій, разстерзаетъ твою душу то, что разскажу я; придется вѣдь говорить объ убійствахъ, рѣзнѣ, изнасилованіяхъ, о дѣлахъ черной ночи, дѣлахъ чудовищныхъ, о стачкахъ на бѣды, предательствахъ, звѣрствахъ, возмутительныхъ и для слуха, возмутительно и совершенныхъ {Въ прежнихъ изданіяхъ: yet piteously perform'd... По Колльеру despiteously perform'd...}. И все это схоронится моей смертью, если не поклянешься что останется живъ мой ребенокъ.
   ЛУЦІЙ. Скажи, что знаешь, и будетъ твой ребенокъ живъ.
   ААРОН. Поклянись, что будетъ, и скажу.
   ЛУЦІЙ. Кѣмъ же поклясться мнѣ? въ бога вѣдь ты не вѣруешь. Какъ же положишься ты на клятву?
   ААРОН. Еслибъ я и не вѣрилъ, а я дѣйствительно ни въ какого бога не вѣрю, такъ знаю, что ты набоженъ, что есть въ тебѣ что-то, называемое совѣстью, съ двадцатью поповскими обрядными продѣлками, которыя, видѣлъ, тщательно ты исполняешь; потому и требую твоей клятвы. Знаю, что идіотъ и свою гремушку считаетъ богомъ, и сдерживаетъ клятву, поклявшись своимъ богомъ; и его заставилъ бы я поклясться; и потому ты поклянешься мнѣ тѣмъ богомъ -- какой бы онъ тамъ ни былъ,-- въ котораго ты вѣруешь, котораго чествуешь, что спасешь моего ребенка, вскормишь и взростишь его, или ничего не открою я тебѣ,
   ЛУЦІЙ. Клянусь тебѣ моимъ богомъ, что исполню твое желаніе.
   ААРОН. Узнай же прежде всего, что прижилъ я его съ императрицей.
   ЛУЦІЙ. О ненасытная распутница!
   ААРОН. Полно! благодатное это еще дѣло, Луцій, въ сравненіи съ тѣмъ, что сейчасъ услышишь. Бассіана убили два ея сына; они отрѣзали сестрѣ твоей языкъ, изнасиловали ее, отрубили ей руки, и разукрасили ее, какъ видѣлъ.
   ЛУЦІЙ. О, гнусный бездѣльникъ! и это разукрасили, по твоему?
   ААРОН. Какъ же, была вѣдь она и ополоснута, и обсѣчена и обработана, и препріятной было это забавой для хлопотавшихъ объ этомъ.
   ЛУЦІЙ. О чудовищные, такіе жь, какъ ты изверги!
   ААРОН. Дѣйствительно, былъ я ихъ наставникомъ. Похотливость заимствовали они отъ матери такъ вѣрно, какъ карта беретъ иногда ставку; а кровожадности, полагаю, научились они у меня, такъ вѣрно, какъ волкодавъ нападаетъ иногда спереди. Пусть же дѣла мои скажутъ что я такое. Я заманилъ братьевъ твоихъ въ предательскую рытвину, въ которой лежалъ трупъ убитаго Бассіана; я написалъ письмо, найденное твоимъ отцомъ, и зарылъ золото, о которомъ въ этомъ письмѣ упоминалось, и все это, сговорившись съ императрицей и съ двумя ея сыновьями. Во всемъ, что заставило стенать тебя, было мое злодѣйственное вліяніе. Обманомъ добылъ я руку твоего отца, и добывъ ее, помирая со смѣху, скрылся. Сквозь трещину стѣны видѣлъ я, какъ за его руку прислали ему головы двухъ сыновей его; видѣлъ его слезы, и такъ смѣялся, что и мои глаза, какъ его, залились ими. А когда я разсказалъ объ этой потѣхѣ императрицѣ, она чуть-чуть не упала въ обморокъ отъ забавнаго моего разсказа, и тутъ же наградила меня двадцатью за него поцѣлуями.
   1 гот. И ты все это можешь говорить, нисколько не краснѣя?
   ААРОН. Какъ черная собака, говоря словами пословицы.
   ЛУЦІЙ. И не жалѣешь, что столько чудовищнаго зла надѣлалъ?
   ААРОН. Жалѣю, что не надѣлалъ его въ тысячу еще разъ болѣе. И даже теперь, проклинаю день -- хоть и знаю, что не многіе этого удостоятся,-- въ который не сдѣлалъ какого-нибудь замѣчательнаго зла: не убилъ, напримѣръ, или не уладилъ убійства; не изнасиловалъ, или не надоумилъ на это; не обвинилъ невиннаго, или не поклялся лживо; не поселилъ смертельной вражды между двумя пріятелями; не заставилъ скотъ бѣдняковъ ломать себѣ шею; не поджегъ ночью стоговъ и житницъ, предоставляя хозяевамъ заливать ихъ слезами. Часто вырывалъ я трупы усопшихъ изъ могилъ, и становилъ ихъ у дверей родственниковъ, давно уже утѣшившихся, вырѣзавъ моимъ ножемъ на ихъ кожѣ, какъ на древесной корѣ, латинскими буквами: "не дозволяйте вашей печали умереть, хоть и умеръ я". Тысячи страшныхъ дѣлъ совершилъ я такъ же охотно, какъ другой убиваетъ муху; и ничто не сокрушаетъ меня такъ какъ то, что не могу совершить ихъ въ десять тысячъ разъ болѣе.
   ЛУЦІЙ. Долой этого дьявола, не умретъ онъ такой легкой смертью, какъ немедленное повѣшенье,
   ААРОи. Есть дьяволы -- желалъ бы быть дьяволомъ, жить и горѣть въ вѣчномъ огнѣ, еслибъ только и въ аду могъ быть съ тобой, чтобъ терзать тебя ядовитымъ языкомъ моимъ!
   ЛУЦІЙ. Зажмите ему ротъ, не давайте говорить болѣе.

Входитъ Готъ.

   ГОТЪ. Доблестный вождь, посолъ изъ Рима желаетъ предстать предъ лице твое.
   ЛУЦІЙ. Пусть предстанетъ.

Входитъ Эмилій.

   Милости просимъ, Эмилій! съ какой ты вѣстью изъ Рима?
   ЭМИЛ. Благородный Луцій и вы сановники Готовъ, мой императоръ привѣтствуетъ черезъ меня васъ всѣхъ. Узнавъ, что вы подняли оружіе, онъ желаетъ переговорить съ тобой въ домѣ отца твоего. Скажи, какихъ хочешь заложниковъ, и они немедленно будутъ даны тебѣ.
   ГОТЪ. Что скажетъ на это вождь нашъ?
   ЛУЦІЙ. Эмилій, пусть императоръ дастъ заложниковъ отцу моему и моему дядѣ Марку, и мы явимся.-- Впередъ, друзья; идемъ! (Уходитъ.)
   

СЦЕНА 2.

Римъ. Передъ домомъ Тита.

Входите Тамора, Деметрій и Хиронъ переодѣтые.

   Т.АМОР. Такъ, въ этомъ странномъ и противномъ нарядѣ предстану я предъ Андроника, и скажу ему, что я Месть, посланная изъ преисподней, чтобы соединиться съ нимъ на кару гнусныхъ, ему причиненныхъ оскорбленій.-- Постучитесь въ его рабочую, изъ которой, говорятъ, придумывая чуднѣйшіе планы жестокаго мщенія, онъ совсѣмъ не выходитъ; скажите ему что пришла Месть, чтобы съ нимъ, на гибель враговъ его, соединиться. (Они стучатся.)

Титъ показывается на верху.

   ТИТЪ. Кто это отрываетъ меня отъ думъ моихъ? Хитрость это, чтобы, отворивъ дверь, далъ я тяжелымъ моимъ рѣшеніямъ возможность улетучиться, и уничтожилъ такимъ образомъ всю мою работу? Ошиблись; все что придумалъ я означено (Показывая бумагу) вотъ тутъ, смотрите, кровавыми строками, и будетъ то, что тутъ написано, исполнено.
   ТАМОР. Старый Титъ, я пришла поговорить съ тобой.
   ТИТЪ. Нѣтъ; ни слова. Какъ помогу я моей рѣчи, когда нѣтъ у меня руки, придать ей выразительность? Не подъ силу ты мнѣ; и потому будетъ.
   ТАМОР. Еслибъ ты зналъ меня, поговорилъ бы ты со мной.
   ТИТЪ. Не сумасшедшій я; знаю я тебя достаточно. Ручается жалкая эта култышка; ручаются багряныя эти строки; ручаются эти борозды, прорытыя горемъ и заботами; ручаются и томительный день, и тягостная ночь; ручаются всѣ горести что хорошо знаю я, что надменная ты наша императрица, всемогущая Тамора. Не за другой ли рукой моей пришла ты?
   ТАМОР. Знай, несчастный человѣкъ, что не Тамора я. Она -- твой врагъ; а я -- твой другъ. Я Месть, присланная изъ адскаго царства, чтобъ смирить грызущаго коршуна души твоей гибельной мздой врагамъ твоимъ. Сойди, и привѣть меня въ этомъ мірѣ свѣта; поговори объ убійствѣ и смерти со мной. Нѣтъ вѣдь такой трущобы, или такого сокровеннаго мѣста, нѣтъ такой непроглядной теми, или такой мглистой лощины, въ которой кровавое убійство и проклятое насилованье могли бы отъ меня въ трепетѣ укрыться; отыщу ихъ всюду и скажу имъ страшное мое имя, имя Мести, кидающее въ дрожь гнуснаго преступника.
   ТИТЪ. Такъ ты Месть? и прислали тебя ко мнѣ на мученье враговъ моихъ?
   ТАМОР. Месть я; и потому сойди, и привѣть меня.
   ТИТЪ. Окажи мнѣ, прежде чѣмъ сойду къ тебѣ, небольшую услугу. Гляди! и Убійство и Насилованье подлѣ тебя. Дай мнѣ нѣсколько убѣдиться, что дѣйствительно ты Месть: заколи, или привяжи ихъ къ колесамъ твоей колесницы, и тогда сойду я, сдѣлаюсь твоимъ возчикомъ, и помчусь съ тобой вкругъ свѣта. Добудь двухъ рьяныхъ, какъ смоль черныхъ, коней быстро мчать мстительную твою колесницу, отыскивать убійцъ въ преступныхъ трущобахъ ихъ; и когда колесница твоя наполнится головами ихъ, слезу я съ нея, и обѣщаю бѣжать, какъ подневольный погонщикъ, подлѣ колесъ ея весь день, отъ восхода Гиперіона на Востокѣ до самого заката его въ море. И изо-дня въ день буду я исполнять тяжкую эту обязанность, если умертвишь ты то вонъ Убійство и Насилованье.
   ТАМОР. Мои это служители; со мной пришли они.
   ТИТЪ. Служители твои? какъ же зовутъ ихъ?
   ТАМОР. Убійствомъ и Насильемъ; и зовутъ ихъ такъ, потому что ихъ дѣло карать виновныхъ въ этомъ.
   ТИТЪ. Какъ же они, о Боже, похожи на сыновей императрицы, а ты на императрицу! но глаза у насъ смертныхъ такіе вѣдь жалкіе, взбалмошные, ошибчивые. О благодатная Месть, готовъ я теперь сойдти къ тебѣ; и если объятія одной рукой достаточно тебѣ -- обойму я тебя ею сейчасъ же. (Уходитъ.)
   ТАМОР. Такое соглашеніе съ нимъ совершенно соотвѣтственно его сумасшествію. Чѣмъ бы я тамъ ни придумала питать бредъ его безумія, вы поддерживайте меня, подтверждайте все рѣчами вашими. Онъ твердо убѣжденъ теперь, что я Месть, и легковѣрнаго въ безумномъ этомъ убѣжденіи уговорю я непремѣнно послать за Луціемъ, сыномъ его. Задержавъ этого на пиру, съумѣю я между тѣмъ какой-нибудь хитростью разогнать, разсѣять непостоянныхъ Готовъ, или покрайней мѣрѣ настроить ихъ къ нему враждебно.-- Смотрите, идетъ онъ; принимаюсь снова за роль мою.

Входитъ Титъ.

   ТИТЪ. Долго уединялся я, и все изъ-за тебя. Привѣтъ тебѣ, страшная Фурія, въ злополучномъ моемъ домѣ! Привѣтъ и вамъ, Убійство и Насилье.-- О, какъ похожи вы на императрицу и двухъ сыновей ея? Недостаетъ вамъ только Мавра.-- Не могъ и весь адъ доставить вамъ такого дьявола?-- Вѣдь императрица -- я очень хорошо знаю это,-- никогда безъ Мавра не выѣзжаетъ. Хотѣли вполнѣ походить на императрицу -- слѣдовало бы добыть и такого дьявола. Но все-таки, привѣтъ вамъ,-- Что же станемъ мы дѣлать?
   ТАМОР. Что же хотѣлось бы тебѣ, Андроникъ, чтобъ дѣлали мы?
   ДЕМЕТ. Покажи мнѣ убійцу, и я раздѣлаюсь съ нимъ.
   ХИРОН. Покажи мнѣ насиловавшаго бездѣльника -- я посланъ отомстить ему.
   ТАМОР. Покажи мнѣ тысячу оскорбившихъ тебя, и отомщу я имъ всѣмъ.
   ТИТЪ. Ступай, любезное Убійство, по грѣховнымъ улицамъ Рима, встрѣтишь человѣка на тебя похожаго, коли его -- убійца онъ.-- Ступай съ нимъ и ты, доброе Насилье; посчастливится тебѣ встрѣтить другаго, на тебя похожаго, коли его -- насильникъ онъ.-- Ступай съ ними и ты во дворецъ императора, есть тамъ императрица, сопровождаемая Мавромъ; тебѣ не трудно узнать ее по себѣ самой, потому что отъ головы до ногъ, твое она подобіе. Прошу, умертви ихъ какъ-нибудь пожесточѣе; жестоки были они со мной и съ моими.
   ТАМОР. Научилъ ты насъ; будетъ все это исполнено. Но не соблаговолишь ли ты, добрый Андроникъ, послать за Луціемъ, трижды доблестнымъ твоимъ сыномъ, ведущимъ на Римъ толпу воинственныхъ Готовъ, пригласить его на пиръ въ твоемъ домѣ; прибудетъ онъ -- въ самомъ разгарѣ торжественнаго твоего пира, введу я императрицу, двухъ сыновей ея, и самого императора, и всѣхъ враговъ твоихъ, и будутъ они, склонившись, на колѣняхъ молить тебя о милосердіи, и отведешь ты на нихъ гнѣвное твое сердце Что скажешь ты на это, Андроникъ?
   ТИТЪ. Маркъ, братъ!-- грустный это Титъ зоветъ.

Входитъ Маркъ.

   Ступай, добрый Маркъ, къ твоему племяннику, Луцію; найдешь ты его среди Готовъ. Скажи ему, чтобъ онъ явился ко мнѣ, и съ главнѣйшими изъ ихъ сановниковъ; скажи, чтобъ остановилъ войско тамъ, гдѣ оно теперь находится. Скажи ему, что императоръ и императрица пируютъ въ моемъ домѣ, и что съ ними будетъ пировать и онъ. Сдѣлай это изъ любви ко мнѣ; сдѣлаетъ и онъ, если дорога ему жизнь стараго отца его.
   МАРКЪ. Исполню все, и тотчасъ же возвращусь. (Уходитъ)
   ТАМОР. Отправлюсь и я по дѣлу твоему; возьму съ собой и служителей моихъ.
   ТИТЪ. Нѣтъ, нѣтъ, пусть Убійство и Насилье останутся со мной, или ворочу я брата и положусь на месть только Луція.
   ТАМОР. (Тихо сыновьямъ). Что вы скажете? побудете съ нимъ, пока схожу и передамъ императору какъ уладила нашъ замыселъ? Уступите причудѣ его, льстите ему и будьте съ нимъ, до моего возвращенія, любезны.
   ТИТЪ. (Про себя). Знаю я ихъ всѣхъ, хотя и считаютъ они меня сумасшедшимъ, и перехитрю я, собственной же ихъ хитростью, проклятую свору адскихъ этихъ собакъ и ихъ маменьку.
   ДЕМЕТ. Отправляйся, государыня, сдѣлай милость; мы останемся.
   ТАМОР. Прощай, Андроникъ. Идетъ Месть разставлять сѣти на гибель враговъ твоихъ. (Уходитъ.)
   ТИТЪ. Знаю, разставляешь ты ихъ; прощай, милѣйшая Месть.
   ХИРОНЪ. Скажи же, старикъ, на что мы тебѣ нужны?
   ТИТЪ. Не спѣшите! Достаточно у меня для васъ дѣла.-- Публій, Кай, Валентинъ, сюда!

Входятъ Публій и другіе.

   ПУБЛІ. Что тебѣ угодно?
   ТИТЪ. Знаете вы эту двоицу?
   ПУБЛІ. Сыновья это, полагаю императрицы: Хиронъ и Деметрій.
   ТИТЪ. Полно, Публій, полно! въ полнѣйшемъ ты заблужденіи. Одинъ Убійство, Насилье имя другаго. И потому свяжи ихъ, любезный Публій; Кай, Валентинъ, приложите и вы ваше стараніе.-- Часто слыхали вы, какъ желалъ я такого часа, и вотъ насталъ онъ; и потому свяжите ихъ покрѣпче, и заткните имъ рты, если кричать вздумаютъ. (Уходитъ. Публіи и другіе схватываютъ Хирона и Деметрія.)
   ХИРОН. Не смѣйте, бездѣльники! сыновья мы императрицы.
   ПУБЛІ. Потому-то и дѣлаемъ мы, что велѣно.-- Заткните имъ рты, не давайте, и слова сказать. Хорошо ли этотъ-то связанъ? Вяжите крѣпче.

Титъ Андроникъ возвращается съ Лавиніей; она съ тазомъ, онъ съ ножемъ.

   ТИТЪ. Иди, или Лавинія, сюда; смотри, враги твои связаны.-- Заткните имъ, друзья, рты, чтобъ не говорили, а слушали какія страшныя слова произнесу я.-- О, изверги, Хиронъ и Деметрій! вотъ чистый источникъ, который загадили вы тиной; вотъ благодатное лѣто, заморенное зимой вашей. Вы убили ея мужа, и за гнусное это преступленіе два брата ея осуждены на смерть, моя рука отрублена и сдѣлалась веселой вашей потѣхой; обѣ руки, языкъ, и далеко еще драгоцѣннѣйшее и языка и рукъ ея: ея ничѣмъ незапятнаное цѣломудріе, безчеловѣчные злодѣи, изнасиловали, изкалечили вы. Что сказали бы вы, еслибъ я далъ вамъ возможность говорить? Отъ стыда, не могли бы вы, чудовища, даже и молить о милосердіи. Слушайте же, гнусняки, какъ я намѣренъ мучить васъ. Осталась еще у меня рука, чтобъ перерѣзать вамъ горло, между тѣмъ какъ Лавинія будетъ держать остатками своихъ тазъ, который приметъ преступную кровь вашу. Вы знаете, мать ваша замыслила пировать у меня, назвалась Местью, и считаетъ меня сумасшедшимъ. Слушайте же, бездѣльники! истолку я ваши кости въ муку, обращу ее вашей кровью въ тѣсто, сваляю изъ него пирогъ, начиню пирогъ этотъ гнусными вашими головами, и предложу безпутной, непотребной вашей матери пожрать, подобно землѣ, свое собственное произведеніе. Вотъ пиръ для нея готовимый, вотъ яства, которыми она пресытится; потому что жесточѣй чѣмъ съ Филомелой поступили вы съ моей дочерью -- жесточѣй чѣмъ Прогна и отомщу я.-- Готовьте жь шеи.-- Ну, сбирай, Лавинія, кровь; (Перерѣзываетъ имъ горло, Лавинія собираетъ кровь) издохнутъ они -- истолку я ихъ кости въ мельчайшій порошокъ, смочу его мерзостной этой жидкостью, и запеку въ этомъ тѣстѣ ихъ головы.-- Ну же, ну, помогайте мнѣ всѣ устроить это пиршество, которое, хочу чтобъ было ужаснѣе и кровавѣе пиршества Центавровъ.-- Тащите теперь ихъ въ домъ; буду самъ поваромъ, постараюсь чтобъ были къ приходу матери готовы. (Уходятъ, унося трупы.)
   

СЦЕНА 3.

Тамъ же. Бесѣдка съ накрытымъ столомъ.

Входятъ Луцій, Маркъ и Готы, съ связаннымъ Аарономъ.

   ЛУЦІЙ. Дядя Маркъ, отецъ пожелалъ, чтобы я явился въ Римъ, и этого для меня достаточно.
   1 гот. И для насъ, какъ для него, что бы изъ того ни вышло.
   ЛУЦІЙ. Поручаю тебѣ, добрый дядя, свирѣпаго этого Мавра, хищнаго этого тигра, проклятаго этого дьявола. Мори его голодомъ, держи въ цѣпяхъ, пока не поставлю его лицемъ къ лицу съ императрицей, для обнаруженія гнусныхъ ея продѣлокъ. Да смотри, чтобъ засада друзей нашихъ была достаточна; боюсь, не доброе замышляетъ противъ насъ императоръ.
   ААРОНЪ. Нашептывай же мнѣ какой-нибудь дьяволъ проклятія, помоги языку моему высказать всю ядовитую злобу, вздымающую сердце мое!
   ЛУЦІЙ. Вонъ, безчеловѣчная собака! рабъ поганый! Помогите, друзья, дядѣ убрать его. (Готы уводятъ Аарона. Трубы.) Трубы возвѣщаютъ императора.

Входятъ Сатурнинъ и Тамора, съ Трибунами, Сенаторами и другими.

   САТУР. Что же это? болѣе развѣ одного солнца на небѣ?
   ЛУЦІЙ. Какая тебѣ польза называть себя солнцемъ?
   МАРКЪ. Императоръ Рима, племянникъ, оставьте перекоры; распря эта требуетъ покойнаго обсужденія. Къ пиру, придуманному заботливымъ Титомъ съ такой доброй цѣлью, ради мира, дружбы, согласія и блага Рима, все ужь готово. А потому, прошу, приступите, занимайте мѣста.

САТУР. Займемъ, Маркъ. (Трубы. Всѣ садятся за столъ.)

Входятъ Титъ, одѣтый поваромъ и становитъ блюда на столъ, Лавинія, подъ покрываломъ, Молодой Луцій и другіе.

   ТИТЪ. Привѣтъ тебѣ, добрый государь; привѣтъ тебѣ, грозная царица, привѣтъ вамъ, воинственные Готы, и тебѣ, Луцій; привѣтъ всѣмъ. Хотя трапеза моя и не роскошна, но будетъ достаточна; прошу, кушайте.
   САТУР. Зачѣмъ это такъ ты, Андроникъ, нарядился?
   ТИТЪ. Для большей увѣренности въ надлежащемъ угощеніи твоего величества, и твоей императрицы.
   ТАМОР. Мы очень тебѣ, добрый Андроникъ, благодарны.
   ТИТЪ. Были-бъ, еслибъ знали, ваше величество, сердце мое. Рѣши мнѣ, могущественный мой императоръ, вотъ что: хорошо ли поступилъ пылкій Виргиній, убивъ свою дочь своей собственной правой рукой за то, что она была изнасилована, опозорена, обезчещена?
   САТУР. Хорошо, Андроникъ.
   ТИТЪ. Почему же, государь?
   САТУР. Потому что не слѣдовало ей переживать своего позора, чтобы постоянно собой оживлять его горе.
   ТИТЪ. Причина вѣрная, сильная, вполнѣ достаточная; славный образецъ, живой примѣръ, прямое указаніе мнѣ, несчастнѣйшему, сдѣлать тоже.-- Умри же, умри, Лавинія, (Закалывая ее) и твой позоръ съ тобою, а съ твоимъ позоромъ и горе отца твоего.
   САТУР. Что сдѣлалъ ты, отецъ безчеловѣчный?
   ТИТЪ. Убилъ ту, слезы о которой почти что ослѣпили меня. Я такъ же несчастенъ, какъ былъ Виргиній; имѣю въ тысячу еще разъ большую причину совершить это ужасное, -- и свершено оно.
   САТУР. Какъ! была и она изнасилована? Скажи, кѣмъ.
   ТИТЪ. Кушайте, кушайте, ваше величество.
   ТАМОР. Зачѣмъ убилъ ты единственную дочь твою?
   ТИТЪ. Не я; это сдѣлали Хиронъ и Деметрій. Они изнасиловали ее, отрѣзали ей языкъ; они, они совершили всѣ эти ужасы.
   САТУР. Ступайте, приведите ихъ сюда сейчасъ же.
   ТИТЪ. Не трудитесь, запечены они оба въ этомъ пирогѣ, который мать ихъ съ такимъ удовольствіемъ ѣла; пресытилась она мясомъ своего собственнаго рожденья. Вѣрно это, вѣрно; Свидѣтель -- (Закалывая Тамору) острый этотъ ножъ.
   САТУР. (Закалывая Тита). Умри жъ! ты, бѣшеный бездѣльникъ, за проклятое это дѣло.
   ЛУЦІЙ. Не можетъ глазъ сына видѣть кровь отца. (Закалывая Сатурнина) Даръ за даръ, смерть за смерть. (Общее смятеніе. Гости и слуги разбѣгаются. Маркъ и Луцій съ ихъ сторонниками входятъ на ступени дома Тита.)
   МАРКЪ. Мужи встревоженные, народъ, сыны Рима, смутой разогнанные, какъ стая птицъ вѣтрами, страшнымъ порывомъ бури разбросанная, дайте мнѣ научить васъ какъ снова соединить разсѣянные колосья въ одинъ снопъ, въ одно тѣло -- разъединенные члены; чтобы самъ же Римъ не былъ для себя отравой, чтобы тотъ, за кѣмъ ухаживали могущественныя царства, самъ же, какъ отчаянный, пропащій отверженецъ, позорно не казнилъ себя. Но если морозныя мои знаменія и глубокія морщины лѣтъ, вѣрные эти свидѣтели давней моей опытности, не убѣждаютъ васъ меня выслушать -- (Луцію) говори ты, дорогой другъ Рима, какъ нѣкогда нашъ, предокъ, когда краснорѣчивый языкъ его передавалъ грустно-внимательному уху влюбленной Дидоны повѣсть о той ночи огня и ужасовъ, въ которую хитрые Греки овладѣли Троей царя Пріама. Скажи намъ, какой Синонъ околдовалъ наши уши, или кто ввелъ роковое орудіе {Синонъ уговорилъ троянъ ввести гибельную для нихъ деревянную лошадь.}, поранившее нашу Трою, нашъ Римъ междоусобіемъ. Не камень и не желѣзо мое сердце, и не могу я высказать всего злаго горя нашего, безъ того, чтобы потоки слезъ не затопили моего краснорѣчія, не прервали рѣчи именно въ мгновеніе, когда она наиболѣе возбудила бы ваше вниманіе, вызвала бы ваше состраданіе. Вотъ этотъ вождь, пусть онъ передастъ вамъ все; и забьются и зарыдаютъ сердца ваши слушая его.
   ЛУЦІЙ. Да будетъ же вамъ, благородные слушатели, извѣстно, что проклятые Хиронъ и Деметрій убили брата нашего императора; они же и изнасиловали сестру мою. За ихъ-то страшныя преступленія мои братья обезглавлены, слезы нашего отца презрѣны, и лишенъ онъ подлѣйшимъ обманомъ руки вѣрной, которая въ войнахъ выручала Римъ такъ часто, отправляя враговъ его въ могилы. Изгнали безжалостно и меня, замкнули за мной ворота, и рыдая, пошелъ я пр                                                          Она
             Тебѣ вреда не сдѣлаетъ: вѣдь любитъ
             Она тебя всѣмъ сердцемъ.
   Сынъ Луція.                               Да,-- любила,
             Когда былъ здѣсь отецъ мой.
   Маркъ Андр.                               Что ты хочешь,
             Лавинія, сказать намъ?
   Титъ Андр.                               Не пугайся,
             Мой милый мальчикъ. На умѣ есть что-то,
             Я вижу, у нея. Смотри: ей надо,
             Чтобъ ты пошелъ за нею. Никогда
             Корнелія вѣдь такъ не занималась
             Съ дѣтьми, читая рѣчи Цицерона
             Обоимъ имъ, какъ добрая твоя
             Лавинія съ тобой 41). Стараться долженъ
             Узнать ты, что ей надо.
   Сынъ Луція.                               Не могу!
             Не въ силахъ угадать! Сдается, право,
             Мнѣ, не сошла ль она совсѣмъ съ ума?
             Не разъ твердилъ ты мнѣ, что злое горе
             Способно насъ бываетъ довести
             До бѣшенства. Читалъ я, что Гекуба
             По улицамъ скиталась, обезумѣвъ
             Отъ злой бѣды. Вотъ этимъ-то и былъ я
             Испуганъ такъ. Самъ знаю я, что тетя
             Ко мнѣ добра, и что любимъ я ею,
             Какъ матерью; такъ неужели бъ стала
             Она меня пугать, не потерявъ
             Разсудокъ свой? Конечно, можетъ-быть,
             Я виноватъ и побросалъ напрасно
             Свои всѣ книги, убѣжавъ сюда.
             Прости мнѣ, тетя!.. Я тебя люблю вѣдь
             Отъ всей души. Пойду охотно даже
             Я за тобой, лишь только бъ дядя Маркъ
             Пошелъ за нами также.
   Маркъ Андр.                               Я согласенъ;
             Пойдемъ со мной.

(Лавинія торопливо толкаетъ книги, брошенныя мальчикомъ).

   Титъ Андр.                     Смотри, братъ, братъ!.. У ней
             Есть что-то на умѣ! Чѣмъ смущена ты,
             Лавинія? Тебя интересуетъ
             Одна изъ этихъ книгъ. Какую хочешь
             Увидѣть ты? Открой предъ ней ихъ, Луцій.
             Я знаю, ты начитанна, умна.
             Пойдемъ со мной: къ твоимъ услугамъ будутъ
             Всѣ пачки книгъ моихъ,-- забудь лишь только
             На мигъ въ занятьяхъ время до поры,
             Когда откроетъ небо намъ злодѣя,
             Виновника бѣды твоей. Какую жъ
             Имѣть ты хочешь книгу? Для чего
             Ты учащенно поднимаешь къ небу
             Остатки рукъ?
   Маркъ Андр.                     Повидимому, хочетъ
             Она намъ этимъ знакомъ показать,
             Что не одинъ, а нѣсколько злодѣевъ
             Виновны въ этомъ дѣлѣ. Я увѣренъ,
             Что это такъ, когда лишь жестъ ея
             Не знакъ простой мольбы о мести къ небу.
   Титъ Андр. Какую книгу выбрала, малютка,
             Она изъ этой кучи?
   Сынъ Луція.                     "Превращенья
             Овидія", -- дана мнѣ эта книга
             Моей покойной матерью.
   Маркъ Андр.                               Быть-можетъ,
             По памяти къ усопшей избрала
             Она ее.
   Титъ Андр. Нѣтъ, нѣтъ, смотри: ей надо
             Найти въ ней что-то; помоги же ей 42)
             Сыскать страницу. Эта?-- прочитаю:
             Трагическій разсказъ о Филомелѣ,
             Какъ звѣрски погубилъ ее Терей 43).
             Насиліе?.. Боюсь, что стада жертвой
             Его и ты.
   Маркъ Андр. Смотри: какъ разъ она
             Указываетъ эту намъ страницу.
             Титъ. Андр. Лавинія!-- ужель была ты точно
             Захвачена? Погублена въ дремучемъ,
             Густомъ лѣсу? Да, да!-- такое мѣсто
             Есть именно въ лѣсу, въ которомъ мы
             Охотились. (О, если бъ никогда
             На мысль не приходило намъ затѣять
             Охоту злую эту!). Мѣсто точно
             Устроено природою самой
             Для тайныхъ звѣрствъ, убійства и насилій!
   Маркъ Андр. Не создала природа бы его,
             Когда бъ трагедій не любили боги.
             Титъ. Андр. Отвѣть, мое дитя, открой намъ все,--
             Ты здѣсь въ кругу друзей. Какой вельможа
             Изъ римскихъ знатныхъ лицъ дерзнулъ злодѣйски
             Такъ поступить? Не самъ ли Сатурнинъ
             Виновенъ въ этомъ дѣлѣ, какъ Тарквиній,
             Покинувшій свой станъ, чтобъ опозорить
             Лукреціи невинной чистоту?
   Маркъ Андр. Садись, племянница, садись и ты,
             Любезный братъ. Пусть вдохновятъ меня
             Меркурій, Зевсъ и Аполлонъ съ Палладой,
             Чтобъ могъ злодѣйство это я открыть.
             Братъ, братъ, смотри; Лавинія -- ты также:
             Песокъ здѣсь чистъ и ровенъ. Если можешь
             То сдѣлай, что я покажу тебѣ.

(Беретъ въ зубы палку, и, водя ее ногами, пишетъ на пескѣ).

             Я написалъ мое, ты видишь, имя,
             И написалъ безъ помощи руки.
             Будь проклятъ тотъ, кто прибѣгать заставилъ
             Къ подобнымъ средствамъ насъ! Пиши такъ точно
             Теперь и ты. Открой намъ то, что хочетъ
             Открыть самъ Богъ, чтобъ мы могли отмстить.
             Пускай пошлетъ тебѣ возможность небо
             Намъ показать, кто оскорбилъ тебя.
             Узнавъ же все -- найдемъ мы путь для мести.

(Лавинія беретъ въ зубы палку и пишетъ на пескѣ, водя палку обрубками рукъ).

   Титъ Андр. О, я прочелъ! Ты написала, вижу,
             Stuprum.-- Chiron -- Demetrius 44).
   Маркъ Андр. Какъ? сыновья развратные Таморы?
             Вотъ кто въ кровавомъ дѣлѣ виноватъ!
   Титъ Андр. Magni dominator poli;
             Tarn lentus audis scelera? Tarn lentus vides 45)?
   Маркъ Андр. Приди въ себя, приди, -- хоть я и знаю,
             Что возмутить кротчайшую могло бы
             Ребенка душу то, что прочитали
             Мы на пескѣ. Всѣ на колѣни! Встань,
             Лавинія, встань рядомъ съ ней и мальчикъ.
             Ты римскаго вѣдь Гектора надежда 46)!
             Торжественную клятву принести
             Должны вы всѣ,-- какъ клялся Юній Брутъ
             Со скорбнымъ мужемъ оскверненной такъ же
             Лукреціи,-- что смертью отомстимъ
             Мы этой шайкѣ вѣроломныхъ готовъ!
             Увидимъ кровь презрѣнную мы ихъ
             Иль всѣ умремъ, покрытые позоромъ.
   Титъ Андр. Мстить мы должны, но только какъ? Забылъ ты,
             Что если ранить этихъ медвѣжатъ,
             То самка-мать возстанетъ имъ въ защиту.
             А вѣдь она въ связи съ свирѣпымъ львомъ.
             Его она сумѣетъ убаюкать
             И усыпить; когда же онъ заснетъ,
             То воля ей творить, что ни захочетъ.
             Неопытный еще, какъ вижу, ты
             Охотникъ, Маркъ! Такъ предоставь все дѣло
             Исполнить мнѣ. На мѣдной я скрижали
             Стальнымъ рѣзцомъ немедля запишу
             Ея слова: вѣдь на пескѣ развѣетъ
             Ихъ бурный вѣтеръ, какъ листы Сивиллъ.
             Къ чему жъ тогда послужитъ, что успѣли
             Мы здѣсь узнать? (Луцію) Что скажешь ты, мой мальчикъ?
   Сынъ Луція. Скажу, что будь большимъ я, то и спальня
             Ихъ матери защитой не была бы
             Для этихъ римскихъ презрѣнныхъ рабовъ 47).
   Маркъ Андр. Такъ, мальчикъ мой! за Римъ неблагодарный
             Съ такимъ же пыломъ бился твой отецъ.
   Сынъ Луція. Покуда живъ, я буду биться тоже.
   Титъ Андр. Пойдемъ теперь въ тотъ домъ, гдѣ я храню
             Оружіе. Имъ снарядить хочу я
             Тебя, мой милый мальчикъ. Ты снесешь
             Его въ подарокъ сыновьямъ Таморы.
             Почтить мнѣ надо ихъ. Вѣдь ты исполнишь,
             Что я велю?
   Сынъ Луція.           Да, дѣдушка: кинжаломъ
             Проткну имъ грудь.
   Титъ Андр.                     Нѣтъ, мальчуганъ, не то!
             Я научить хочу тебя иному.
             Иди и ты, Лавинія, за мной.
             А ты присмотришь, Маркъ, пока за домомъ.
             Мы съ Луціемъ затѣяли забаву,
             Которой усмѣхнутся при дворѣ.
             Увидите, какъ насъ любезно примутъ.

(Уходятъ Титъ Андроникъ, Лавинія и сынъ Луція).

   Маркъ Андр. О боги! Кто при видѣ зла и бѣдъ,
             На честнаго упавшихъ человѣка,
             Не сжалится надъ нимъ! Не долженъ, Маркъ,
             Его ты покидать въ безумьѣ горькомъ,
             Какимъ постигнутъ онъ. Вѣдь вынесъ сердцемъ
             Онъ болѣе ударовъ злой судьбы,
             Чѣмъ принялъ въ битвѣ вражескихъ ударовъ
             На сталь щита. И все жъ остался онъ,
             Какъ прежде, добръ: не хочетъ мстить врагамъ 48).
             Отмсти же за него, святое небо! (Уходитъ).
   

СЦЕНА 2-я.

Тамъ же. Комната во дворцѣ.

(Въ одну дверь входятъ Ааронъ, Хиронъ и Деметрій, въ другую -- сынъ Луція и слуга со связкой оружія, перевитой бумагой съ надписью).

   Хиронъ. Смотри, Деметрій: къ намъ пришелъ сюда
             Сынъ Луція съ какимъ-то порученьемъ.
   Ааронъ. Да, съ глупымъ порученьемъ отъ такого жъ
             Безумца-дѣда.
   Сынъ Луція.           Прихожу съ смиреннымъ
             Привѣтомъ я отъ дѣда моего,
   Андроника (тихо). Молю боговъ я Рима,
             Чтобъ васъ они сгубили.
   Деметрій.                                         Благодарны
             Тебѣ мы, милый Луцій. Въ чемъ же новость?
   Луцій (тихо). Въ томъ, что открыты оба вы, злодѣи
             И наглецы! (Громко) Мой дѣдъ поднесть желаетъ
             Прекрасное оружье вамъ, какъ даръ,
             Достойный вашей юности, -- надежды
             Родной страны. Такъ онъ велѣлъ сказать.
             Примите жъ этотъ даръ. Передаю
             Я вамъ его съ надеждой, что найдете
             Вы, чѣмъ себя вооружить, когда
             Къ тому настанетъ время, и за симъ
             Прощаюсь съ вами, (тихо) изверги, какихъ
             Позорнѣй нѣтъ. (Сынъ Луція и служитель уходятъ
   Деметрій. Что жъ это? Свитокъ и исписанъ весь.
             Прочтемъ:
                       Integer vitae sceîerisque punis,
                       Non eget Mauri iaculis, nec areu 49).
   Хиронъ. Стихъ изъ Горація, -- его, я помню,
             Читалъ давно въ грамматикѣ.
   Ааронъ.                                                   Да, да,--
             Горацій! вѣрно сказано (Въ сторону) Вѣдь вотъ
             Что значитъ быть ослами! Дѣло это
             Не шуточно. Я вижу по всему,
             Что старику извѣстна какъ-то стала
             Продѣлка ихъ, и онъ послалъ писанье
             Имъ это съ тѣмъ, чтобъ ихъ больнѣй поранить;
             А дураки не чуютъ ничего!
             Будь мать ихъ на ногахъ, какъ посмѣялась
             Она бъ надъ блажью стараго глупца!
             Но, впрочемъ, ей спокойной надо быть
             И въ этомъ безпокойномъ положеньи 50).
             (Громко). Что скажете? Недурно вѣдь, что мы,
             Чужіе люди здѣсь, да сверхъ того,
             Явившись въ Римъ какъ плѣнные, достигли
             Такихъ высокихъ почестей! Въ восторгъ
             При мысли прихожу я, что ни въ чемъ
             Не уступили мы трибуну въ самыхъ
             Дверяхъ дворца и предъ глазами брата!
   Деметрій. А я еще довольнѣй, что такой
             Сановникъ важный съ подлымъ раболѣпствомъ
             Намъ шлетъ дары.
   Ааронъ.                               Вѣдь есть за что!-- почтили
             Своимъ любезнымъ, дорогимъ вниманьемъ
             Вы дочь его.
   Деметрій.                     Потѣшиться не прочь
             Я былъ бы точно такъ же и со всѣми
             Римлянками.
   Хиронъ.                     Что жъ!-- доброе желанье:
             Вѣдь въ немъ любовь.
   Ааронъ.                               Недостаетъ, чтобъ вамъ
             Аминь сказала матушка.
   Хиронъ.                                         Ну, это
             Она бъ охотно молвила, будь даже
             Римлянокъ вдвое больше.
   Деметрій.                                         Вознесемъ
             Теперь мольбу къ богамъ мы, чтобъ явили
             Они свою ей помощь въ тяжкихъ мукахъ.
   Ааронъ (тихо). Молитесь лучше дьяволамъ: вѣдь боги
             На насъ смотрѣть не станутъ. (За сценой трубы).
   Деметрій.                                         Это что?
             Я слышу императорскія трубы.
   Хиронъ. Не родился ль ему на радость сынъ?
   Деметрій. Молчи, -- идутъ.

(Входитъ кормилица съ чернымъ ребенкомъ на рукахъ).

   Кормилица. Привѣтъ прекраснымъ принцамъ!
             Скажите мнѣ, не встрѣтился ли вамъ
             Мавръ Ааронъ?
   Ааронъ.                     Онъ, меньшій или большій,
             Чѣмъ онъ, мнѣ все равно 51). Мавръ предъ тобою.
   Кормилица. Ахъ, Ааронъ!-- вѣдь мы погибли всѣ!
             Придумывай, что дѣлать?
   Ааронъ.                                         Что? съ чего
             Ты размяукалась? Кого ты держишь
             И прячешь такъ?
   Кормилица.                     Ахъ!-- спрятать бы хотѣла
             Я, что держу отъ всѣхъ! Держу позоръ
             Царицы нашей я! Безчестье Рима!
             Она вѣдь разрѣшилась!
   Ааронъ.                                         Отъ чего?
   Кормилица. Отъ бремени.
   Ааронъ.                               Да дарятъ ей боги
             Покой и отдыхъ. Кто же родился?
   Кормилица. Чертенокъ.
   Ааронъ.                               Вотъ забавно!-- такъ она
             Мать дьявола?
   Кормилица.                     Нѣтъ тутъ забавы нѣтъ;
             Тутъ грѣхъ съ бѣдой! Смотри: уродъ, какъ жаба,
             Лежитъ онъ средь прекраснѣйшихъ дѣтей
             Страны прекрасной нашей. Мать велѣла
             Отдать его тебѣ: вѣдь онъ твой оттискъ,
             Твоя печать. Ты долженъ окрестить
             Его твоимъ кинжаломъ.
   Ааронъ.                                         Прочь, подлянка!
             По-твоему, негоденъ черный цвѣтъ?
             Мальчишка хоть куда: -- здоровый, пухлый!
             Цвѣтокъ какъ есть.
   Деметрій.                               Бездѣльникъ скверный! Что
             Надѣлалъ ты?
   Ааронъ.                     Надѣлалъ то, чего
             Тебѣ ужъ не раздѣлать.
   Хиронъ.                                         Погубилъ
             Ты нашу мать.
   Ааронъ.                     Скажи: усугубилъ 52),
             Иль, говоря понятнѣе, удвоилъ.
   Деметрій. Нѣтъ, нѣтъ -- сгубилъ! Бездѣльникъ! адскій песъГ
             Будь проклятъ гнусный выборъ, погубившій
             Ее навѣкъ! Проклятье твоему
             Отродью, подлый демонъ.
   Хиронъ.                                         Жить ему
             Мы не дадимъ!
   Ааронъ.                               Ну, нѣтъ! ребенокъ долженъ
             И будетъ жить!
   Кормилица.                     Не долженъ, Ааронъ,--
             Такъ хочетъ мать.
   Ааронъ.                               И ты туда жъ? Ну, если
             Такъ быть должно, то самъ ужъ я возьмусь
             Исполнить приговоръ. Мои въ ребенкѣ
             Вѣдь плоть и кровь.
   Деметрій.                               Давай, я насажу
             На мечъ лягушку эту; кончу съ нимъ
             Разъ навсегда.
   Ааронъ.                               Своимъ мечомъ скорѣй
             Я выпущу кишки тебѣ;

(Отнимаетъ у кормилицы ребенка и обнажаетъ мечъ).

                                                     Назадъ!
             Ни съ мѣста, негодяи! Погубить
             Задумали вы собственнаго брата!
             Клянусь огнемъ горящихъ я созвѣздій,
             Сіявшихъ ярко въ день и часъ, когда
             Былъ зачатъ этотъ мальчикъ, что умретъ
             Тотъ, кто посмѣетъ до него коснуться
             Хоть волосомъ! Онъ -- дорогой мой сынъ
             И первенецъ! Замѣтьте же, мальчишки,
             Мои слова: клянусь я Энцеладомъ,
             Съ Тифоновой ордой его, Алкидомъ
             И богомъ грозныхъ войнъ, что даже имъ
             Не удалось мое добро бы вырвать
             Изъ рукъ отца! Расхвастались, мальчишки,
             Что бѣлы вы! Размазанныя стѣны!
             Раскрашенныя вывѣски пивныхъ!
             Такъ знайте же, что черный цвѣтъ почетнѣй
             Всѣхъ остальныхъ! Его другою краской
             Не затереть. Всѣ воды океана
             Не могутъ сдѣлать бѣлыми вовѣкъ
             Ногъ лебедя, хоть онъ въ волнахъ полощетъ
             Ихъ цѣлый день. (Кормилицѣ) Скажи своей царицѣ,
             Что сберегу ребенка я, какъ мужъ;
             Она жъ себя выпутывай, какъ знаетъ.
   Деметрій. Ты ль выдашь такъ владычицу свою?
   Ааронъ. Она -- владычица, а этотъ мальчикъ
             Зато я самъ! Я юности моей
             Въ немъ вижу мощь и образъ. Не отдамъ
             Его за всѣ сокровища я міра!
             На зло вамъ всѣмъ я сберегу его.
             Заставлю поплатиться многихъ въ Римѣ
             За кровь его.
   Деметрій.                     Осудишь этимъ ты
             Мать нашу на позоръ.
   Хиронъ.                               Римъ проклянетъ
             Ее за эту слабость.
   Кормилица.                     Императоръ
             Ее осудитъ въ бѣшенствѣ на смерть.
   Хиронъ. Краснѣю я при этой страшной мысли.
   Ааронъ. Краснѣешь ты?-- да!-- вотъ награда вамъ
             За бѣлый цвѣтъ смазливой вашей кожи.
             Коварный цвѣтъ, преглупо выдающій
             Секретнѣйшіе помыслы души.
             Смотрите: вотъ мальчишка -- не чета
             Обоимъ вамъ. Съ какой улыбкой смотритъ
             Онъ мнѣ въ лицо! Своимъ онъ чернымъ цвѣтомъ
             Мнѣ говоритъ: "твой сынъ я, старина!"
             Какъ ни толкуй, а#все же вамъ обоимъ
             Родной онъ братъ! Одною вскормленъ кровью
             Вѣдь съ вами онъ! На свѣтъ изъ той же выползъ
             Темницы, какъ и вы. Скажу я даже,
             Что братъ онъ вамъ вѣрнѣе, чѣмъ другой,
             Хоть я и отпечаталъ слишкомъ явно
             На немъ себя.
   Кормилица.                     Что мнѣ велишь сказать
             Царицѣ ты?
   Деметрій.                     Придумай, что намъ дѣлать.
             Мы подчинимся твоему совѣту.
             Пусть будетъ живъ ребенокъ, лишь бы цѣлы
             Остались мы.
   Ааронъ.                     Такъ сядемте и будемъ
             Держать совѣтъ; но я и сынъ займемъ
             Почетнѣйшее мѣсто, вы жъ садитесь
             Подалѣе; вотъ такъ. Теперь толкуйте,
             Какъ намъ обезопаситься вѣрнѣй.
   Деметрій. Какъ много женщинъ видѣли ребенка?
   Ааронъ. Вопросъ хорошъ. Вы помните лишь то,
             Что если мы въ ладу, то буду самъ
             Я кротче агнца; но когда вы съ мавромъ
             Поссоритесь, то ни свирѣпый вихрь,
             Ни горный левъ, ни бурный океанъ
             Вамъ не покажутся такъ злы и страшны,
             Какъ Ааронъ! (.Кормилицѣ) Отвѣть намъ на вопросъ:
             Какъ много женщинъ видѣли ребенка?
   Кормилица. Корнелія, царицы повитуха,
             Она да я, и больше ни души.
   Ааронъ. Ты, бабка и царица. Двѣ, пожалуй,
             Сберечь сумѣютъ тайну, если третью
             Убрать долой. Ступай къ императрицѣ
             И разскажи, что видѣла ты здѣсь.

(Закалываетъ кормилицу).

             Квикъ, квикъ! да, да -- визжи, какъ поросенокъ
             На вертелѣ!
   Деметрій.                     О, что ты сдѣлалъ!
   Ааронъ.                                                   Что?
             А то, что сдѣлать мнѣ велѣлъ разсудокъ.
             Ужъ не хотѣлось ли обоимъ вамъ,
             Чтобъ эта сплетница, живой оставшись,
             Всѣмъ выдала строжайшій нашъ секретъ?
             Нѣтъ, юноши, такъ разсуждать нельзя!
             Теперь же слушайте, что я придумалъ:
             Живетъ какъ разъ недалеко отсюда
             Землякъ мой, Мулитей. Его жена
             Вчера родила мальчика. Лицомъ
             Онъ вышелъ весь въ нее: румянъ и бѣлъ,
             Какъ оба вы. Идите жъ къ Мулитею
             Й постарайтесь сговориться съ нимъ.
             Отсыпьте денегъ матери; откройте
             Ей нашъ секретъ; ну, словомъ, сообщите,
             Какъ было все! Польстите ей надеждой,
             Что сынъ ея наслѣдникомъ престола
             Вѣдь будетъ впредь. Искусно подмѣнивъ
             Мальчишкой этимъ моего, смирите
             Вы бурю во дворцѣ. Пусть императоръ
             Баюкаетъ ребенка, твердо вѣря,
             Что няньчитъ своего. Вотъ такъ-то! Ей

(Указывая на кормилицу)

             Лѣкарство я ужъ далъ; а вы возьмитесь
             Ее похоронить. Ребята оба
             Вы дюжіе; а поле, чтобъ тишкомъ
             Ее зарыть, недалеко. Исполнивъ,
             Какъ должно, живо все, пошлите бабку
             Ко мнѣ сюда жъ,-- съ ней надо кончить тоже,
             И пусть онѣ тогда болтаютъ обѣ,
             Что захотятъ.
   Хиронъ.                     Какъ вижу, тайнъ своихъ
             Ты не довѣришь даже въ полѣ вѣтру.
   Деметрій. Навѣки благодарны мы тебѣ
             За всѣ твои заботы о Таморѣ.

(Деметрій и Хиронъ уносятъ тѣло кормилицы)

   Ааронъ. Теперь въ край готовъ полечу быстрѣй,
             Чѣмъ ласточка! Пристрою тамъ свое
             Сокровище и передамъ привѣтъ
             Друзьямъ императрицы. Въ путь, губастый
             Проказникъ мой! Отсюда надо мнѣ
             Тебя убрать затѣмъ, что натворилъ вѣдь
             Ты здѣсь одинъ всю эту кутерьму.
             Велю тебя кормить я, не балуя,
             Кореньями да кислымъ молокомъ.
             Сосать ты будешь козъ и жить въ пещерѣ,
             Лихимъ вождемъ я сдѣлаю тебя.

(Уходитъ и уноситъ ребенка).

   

СЦЕНА 3~я.

Тамъ же. Площадь.

(Входятъ Титъ Андроникъ, со стрѣлами, на концахъ которыхъ воткнуты записки. За нимъ Маркъ Андроникъ, его сынъ Публій, сынъ Луція и другіе патриціи съ луками).

   Титъ Андр. Впередъ, братъ Маркъ! Друзья мои, вы тоже
             Идите вслѣдъ за мной. Дай, мальчикъ, мнѣ
             Взглянуть, каковъ твой лукъ. Смотри вѣрнѣе
             На цѣль твою, и будетъ вѣренъ выстрѣлъ..
             Terras Astroea reliquit 53),
             Ты знаешь, Маркъ,-- Астрея удалилась!
             Такъ стрѣлы въ руки, добрые друзья!
             Попробуйте забросить въ море сѣти;
             Быть-можетъ, справедливость скрылась въ немъ.
             И вы ее поймаете, хоть, впрочемъ,
             Большой надежды нѣтъ: вѣдь въ океанѣ
             Ее сыскать едва ль скорѣй мы можемъ,
             Чѣмъ на землѣ. Пусть Публій и Семпроній
             Тяжелый трудъ возложатъ на себя:
             Пускай пророютъ шаръ земли до центра,
             Достигнутъ пусть Плутоновыхъ жилищъ
             И, сдѣлавъ такъ, предъ нимъ повергнутъ просьбу
             Андроника, сказавъ, что молитъ онъ
             Къ нему быть справедливымъ! что жестоко
             Его сразилъ неблагодарный Римъ!
             Римъ, Римъ! тебя несчастнымъ, впрочемъ, сдѣлалъ
             Равно и я: склонилъ народъ избрать
             Властителемъ тирана, чьею злостью
             Пришлось мнѣ пасть! (Патриціямъ) Идите жъ,-- обыщите
             Всѣ корабли. Быть-можетъ, Сатурнинъ
             Хотѣлъ окованную справедливость
             Услать за море на одномъ изъ нихъ,--
             И мы тогда простимся съ ней навѣки.
   Маркъ Андр. О Публій, Публій! не ужасно ль видѣть
             Недугъ, сразившій дядю твоего?
   Публій. Намъ надобно слѣдить за нимъ усердно
             И день и ночь; потворствовать мы даже
             Должны его причудамъ, ожидая,
             Что облегчится временемъ, быть-можетъ,
             Его болѣзнь.
   Маркъ Андр.           Нѣтъ, нѣтъ,-- на исцѣленье
             Надежды нѣтъ! Должны вступить въ союзъ
             Мы съ готами и наказать войной
             Коварный Римъ, отмстивъ и Сатурнину.
   Титъ Андр. Ну, что жъ, друзья сыскали вы ее?
   Публій. Нѣтъ, добрый дядя; но велѣлъ Плутонъ
             Тебѣ сказать, что если просишь мщенія
             У ада ты, то адъ тебѣ поможетъ.
             Что жъ до твоихъ надеждъ на справедливость.
             То на нее разсчитывать нельзя, --
             Ее Зевесъ, должно-быть, взялъ на небо
             Иль помѣстилъ невѣдомо куда.
   Титъ Андр. Большое мнѣ она наноситъ горе
             Отсрочками. Я въ огненную бъ рѣку
             Прыгнулъ за ней! изъ волнъ бы Ахерона
             Ее за пятки вытащилъ! Но мы
             Вѣдь, добрый братъ, не кедры,-- мы -- кустарникъ!
             Гигантскій станъ циклоповъ не данъ намъ!
             И хоть крѣпки спина у насъ и мышцы,
             Но не подъ силу вынести и имъ
             То зло, какимъ мы сражены судьбою!
             Ужъ если точно правосудья нѣтъ
             Ни на землѣ ни даже въ безднахъ ада,
             То обратимся съ теплою мольбой
             Мы къ божествамъ послать его намъ съ неба!
             Пусть наше горе выместятъ они!
             Ко мнѣ, друзья. Ты, Маркъ,-- стрѣлокъ искусный,
             Бери жъ стрѣлу. Вотъ первая -- ad Iovem!
             Ad Apollinem эта пусть летитъ,
             Ad Martern -- третья 54). Сберегу ее
             Я для себя. Стрѣляй къ Палладѣ, мальчикъ,
             А ты къ Меркурію. (Раздаетъ всѣмъ стрѣлы).
                                           Ты, Каюсъ, пустишь
             Свою къ Сатурну, но не къ Сатурнину!
             Его молить вѣдь значило бы то же,
             Что цѣлить въ буйный вѣтеръ. Я писалъ
             Не зря записки эти. Не осталось
             Безъ жаркаго моленья ни одно
             Изъ всѣхъ божествъ.
   Марк. Андр.                     Должны нацѣлить стрѣлы
             Мы на дворецъ. Надменность Сатурнина
             Будь мѣтой намъ.
   Титъ Андр.                     Стрѣляй, друзья! (Они стрѣляютъ).
                                                                         Вотъ такъ!
             Такъ, Луцій мой! Попалъ въ созвѣздье Дѣвы
             Ты хорошо. Палладѣ передастъ
             Она письмо.
   Маркъ Андр.           Моя жъ стрѣла промчалась
             Далеко за луну. Теперь читаетъ
             Зевесъ твое посланье.
   Титъ Андр.                     Публій, Публій!
             Взгляни, что ты надѣлалъ!-- отстрѣлилъ
             Ты рогъ Тельца!
   Маркъ Андр.                     Забавный вышелъ случай:
             Телецъ съ Окномъ подрался и отшибъ
             Ему рога;-- они жъ свалились прямо,
             Ты видишь, на дворецъ; а тамъ кому же
             Ихъ было подобрать, какъ не мерзавцу,
             Любовнику Таморы. Приказала
             Она ему съ улыбкой ихъ поднесть
             Въ подарокъ Сатурнину.
   Титъ Андр.                               Что жъ?-- они
             Къ нему идутъ, пусть носитъ ихъ на радость!

(Входитъ клоунъ съ двумя голубями въ корзинѣ).

             Вотъ вѣсти,-- вѣсти съ неба! Маркъ, смотри:
             Пришла оттуда почта. (Клоуну) Что принесъ,
             Пріятель, ты? Добился ль правосудья
             Я наконецъ? Что присудилъ Юпитеръ,
             Великій нашъ судья 55)?
   Клоунъ. Судья-то?-- онъ велѣлъ разобрать висѣлицу, потому что вѣшать людей на этой недѣлѣ не слѣдуетъ.
   Титъ Андр. Я спрашиваю тебя, что сказалъ Юпитеръ?
   Клоунъ. Ну, съ нимъ я не знакомъ: пить вмѣстѣ не приходилось.
   Титъ Андр. Бездѣльникъ! Такъ ты не съ вѣстями?
   Клоунъ. Нѣтъ, только съ голубями.
   Титъ Андр. Отчего жъ ты не съ неба?
   Клоунъ. Я тамъ отъ роду не бывалъ. Да и сохрани меня Богъ забраться туда прежде времени. Шелъ я просто съ голубями къ трибуну, чтобъ поднесть ихъ ему за рѣшенье дѣла моего дяди съ однимъ изъ императорскихъ слугъ.
   Маркъ Андр. Вотъ, братъ, прекрасное средство добиться тебѣ своего. Вели ему поднести голубей императору и объяснить твою просьбу.
   Титъ Андр. Можешь ли ты прилично объяснить императору мою просьбу?
   Клоунъ. Приличьямъ я не обученъ б6) и не слыхалъ о нихъ никогда.
   Титъ Андр. Э, полно, -- не ломайся. Голубей отдашь ты императору, и онъ тебѣ за то окажетъ правосудье. Вотъ деньги за труды. Подайте мнѣ бумаги и перо. Ты, значитъ, можешь подать прилично просьбу?
   Клоунъ. Могу, могу.
   Титъ Андр. Такъ вотъ она. Придя къ нему, ты долженъ прежде всего встать на колѣни, поцѣловать его ноги, вручить ему голубей и затѣмъ терпѣливо ждать награды. Я самъ буду недалеко. Исполни же все, какъ я сказалъ.
   Клоунъ. Все сдѣлаю,-- только отпустите меня.
   Титъ Андр. А есть ли у тебя, пріятель, ножъ?
             Дай посмотрѣть. Ты долженъ обернуть
             Его бумагой просьбы. Тиг составилъ
             Ее вѣдь, Маркъ, почтительно? Отдавъ,
             Какъ слѣдуетъ, ее, ты постучишь
             Ко мнѣ въ дверь комнаты и все разскажешь,
             Что онъ тебѣ сказалъ.
   Клоунъ. Спаси васъ Господь!-- все исполню.
   Титъ Андр. Идемъ, братъ Маркъ. Ты, Публій, тоже съ нами?

(Уходятъ).

   

СЦЕНА 4-я.

Тамъ же. Передъ дворцомъ.

(Входятъ Сатурнинъ со стрѣлами въ рукахъ, Тамора, Деметрій, Хиронъ и свита).

   Сатурнинъ. Видалъ ли кто-нибудь такую дерзость?
             Бывалъ ли оскорбленъ такъ императоръ,
             Верховный Рима вождь? такъ опозоренъ?
             Кто смѣлъ надоѣдать ему такъ нагло?
             Лѣзть съ жалобами на неправый судъ?
             Вы знаете, конечно, всѣ (какъ знаютъ
             О томъ и сами боги), что какой бы
             Ни поднимали забіяки шумъ,
             Жужжа народу въ уши о неправдѣ,
             То все жъ злодѣи, дѣти старика
             Андроника, осуждены законно.
             Когда же съ горя онъ сошелъ съ ума,
             То не обязаны терпѣть за это
             Его мы дерзкихъ выходокъ. Взгляните:
             Задумалъ просьбы онъ писать къ богамъ!
             Вотъ громкое къ Юпитеру посланье,
             Вотъ къ Аполлону, къ Марсу вотъ, а вотъ --
             Къ Меркурію! Прекрасные листочки,
             Чтобъ ихъ разбрасывать но площадямъ!
             Вѣдь это явно зовъ къ возстанью противъ
             Правительства! глумленье надъ судомъ!
             Какъ нравится такая вамъ продѣлка?
             Такъ говорить -- вѣдь значитъ разглашать,
             Что будто нѣтъ суда и правды въ Римѣ.
             Я дерзости такой не допущу!
             Прикрыть ее не дамъ ему, позволивъ
             Разыгрывать притворно дурака.
             Узнаетъ онъ съ своею подлой шайкой,
             Что есть и будетъ въ Римѣ правосудье,
             Покуда живъ властитель Сатурнинъ!
             Законъ дремалъ до сей поры, но будетъ
             Мной пробужденъ; а пробудившись разъ,
             Сотретъ съ лица земли онъ это племя
             Крамольниковъ!
   Тамора.                               О добрый повелитель!
             Мой Сатурнинъ, владыко помышленій
             И чувствъ моихъ! смягчись, будь милосерденъ
             Къ несчастному безумью старика!
             Сраженъ вѣдь горемъ онъ, какое вынесъ,
             Лишась дѣтей! Надломлена душа
             Его судьбою ихъ. Каковъ бы ни былъ
             Тотъ, кто постигнутъ тяжко такъ бѣдой --
             Достоинъ онъ иль нѣтъ -- ему должны мы
             Помочь въ бѣдѣ, а не жестоко мстить.
             (Въ сторону). Должна такъ умная Тамора ладить
             'Со всѣми здѣсь. Но Титу я сумѣю
             По каплѣ кровь изъ сердца источить!
             Пусть лишь умно успѣетъ наше дѣло
             Скрыть Ааронъ,-- тогда надежный якорь
             Безъ страха бурь закинетъ мой корабль.

(Входитъ клоунъ).

             Съ чѣмъ ты пришелъ? ты хочешь что-нибудь?
   Клоунъ. Хочу, хочу, если только ты императрица.
   Тамора. Я точно императрица; а вотъ сидитъ императоръ.
   Клоунъ. Его-то мнѣ и надо. Да спасутъ его боги и святой Стефанъ. Я принесъ ему письмо да еще пару голубковъ.
   Сатурнинъ (прочтя письмо). Эй, взять его и тотчасъ же повѣсить!
   Клоунъ. Какъ ты сказалъ? Сколько велѣлъ отвѣсить мнѣ денегъ 57)?
   Тамора. Императоръ велѣлъ тебя повѣсить.
   Клоунъ. Меня?.. Въ хорошее я, значить, врѣзался дѣло, принеся сюда свою шею. (Стража уводитъ клоуна).
   Сатурнинъ. Нѣтъ!.. выносить подобныхъ оскорбленій
             Я не могу! Мнѣ ясно, отъ кого
             Они пришли. Такимъ дѣламъ прощенья
             Не можетъ быть. Какъ-будто виноватъ
             Я, какъ палачъ, въ томъ, что злодѣя дѣти,
             По чьей винѣ палъ мой достойный братъ,
             Законно казнены? Пусть приведутъ
             Мерзавца-старика, притащутъ силой!
             Не защитятъ его ни санъ ни годы!
             Презрѣнный плутъ моей не минетъ мести!
             Я изведу его! Помогъ взойти
             Онъ мнѣ на тронъ, надменно возмечтавши,
             Что подчинятся Римъ ему и я! (Входитъ Эмилій).
             Что новаго?
   Эмилій.                     Къ оружью всѣ! Ни разу
             Въ немъ не нуждался такъ нашъ старый Римъ.
             Грозитъ ему орда возставшихъ готовъ!
             Орда людей, рѣшившихся на все.
             Ихъ рать близка. Сынъ Тита, Луцій, избранъ
             У нихъ вождемъ, и въ страшной мести намъ
             Онъ превзойти грозитъ Коріолана!
   Сатурнинъ. Какъ! Луцій вождь? боецъ отважный этотъ?
             Оледянида эта вѣсть меня!
             Предъ ней поникъ я, какъ цвѣтовъ безсильный
             Предъ холодомъ иль предъ грозою листъ!
             Пришла бѣда: любимецъ онъ народа.
             Слыхалъ не разъ, бывало, я, бродя
             По городу, сужденья глупой черни,
             Что изгнанъ онъ неправедно изъ Рима,
             Что цезаремъ желаютъ быть ему.
   Тамора. Оставь твой страхъ: нашъ городъ твердъ и крѣпокъ.
   Сатурнинъ. Да, но любимъ народомъ очень Луцій;
             Возстанутъ всѣ, чтобы ему помочь.
   Тамора. Когда ты царь, такъ царственъ будь и въ мысляхъ.
             Затмится ль солнце тучей комаровъ?
             Орелъ препятствовать не станетъ птицамъ
             Пѣть пѣсни ихъ. Онъ знаетъ хорошо,
             Что взмахъ одинъ крыла его прогонитъ
             Всю стаю прочь. Такъ точно можешь ты
             Смирить и смуты Рима. Ободрись же.
             Я старика поймаю сладкимъ словомъ,
             Какъ на приманку привлекаютъ рыбъ
             И злымъ крючкомъ имъ смерть хитро наносятъ!
             Погибнетъ онъ, какъ погибаютъ овцы,
             Наѣвшись сладкихъ, отравленныхъ травъ.
   Сатурнинъ. Просить за насъ пощады онъ у сына
             Все жъ не пойдетъ.
   Тамора.                               Пойдетъ, когда Тамора
             Захочетъ такъ. Повѣрь, что я сумѣю
             Его смягчить. Свой стариковскій слухъ
             Преклонитъ онъ на золотое слово
             Моихъ посулъ. Какъ ни былъ бы онъ сердцемъ
             Упрямъ и старъ, все жъ убѣдить его
             Успѣю я. (Эмилію) А ты посломъ будь нашимъ.
             Ступай сейчасъ же къ Луцію; скажи,
             Что цезарь съ нимъ вступить въ переговоры
             Желаетъ въ домѣ стараго отца.
   Сатурнинъ. Исполни честно это порученье.
             Когда потребовать захочетъ онъ
             Заложниковъ -- отвѣть, что выборъ ихъ
             Въ его рукахъ.
   Эмилій.                     Исполню все, какъ должно.
   Тамора. А я теперь отправлюсь къ старику
             И силы всѣ употреблю, чтобъ Луцій
             Былъ имъ смиренъ и станъ покинулъ готовъ.
             Будь бодръ лишь ты и схорони свой страхъ
             Въ надеждѣ твердой на мое искусство.
   Сатурнинъ. Иди, иди, уговори его. (Уходитъ).
   

ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА 1-я.

Равнина близъ Рима.

          (Входятъ Луцій и войско готовъ съ барабаннымъ боемъ и распущенными знаменами).

   Луцій. Друзья мои, испытанные въ битвахъ!
             Я получилъ извѣстія изъ Рима.
             Въ нихъ пишутъ мнѣ, какъ ненавистенъ всѣмъ
             Сталъ Сатурнинъ, и какъ съ восторгомъ будетъ
             Привѣтствуемъ желанный нашъ приходъ.
             Внесемте жъ въ Римъ грозу свою со славой,
             Достойной нашихъ доблестныхъ именъ!
             Отмститъ должны врагамъ вы безъ пощады,
             Тройной уплатой имъ воздавъ за зло. *
   1-й готъ. О, будь спокоенъ, доблестная вѣтвь
             Андроника, вождя, чье имя прежде
             Вселяло ужасъ въ насъ, теперь же стало
             Отрадой намъ. Неблагодарный Римъ
             Забылъ его заслуги, отплативъ
             Ему за нихъ презрѣньемъ. Положись же
             Теперь на насъ: мы отомстимъ за все!
             Мы полетимъ вслѣдъ за тобой, какъ пчелы
             За маткой въ лѣтній день, съ готовымъ жаломъ,
             На лугъ цвѣтовъ, и вѣрь, что отомстишь
             Проклятой ты Таморѣ
   Готы.                               Подтверждаемъ
             И мы его слова.
   Луцій.                               Я благодаренъ
             Ему и вамъ отъ всей души. Но что
             Я вижу тамъ? Здоровый, дюжій готъ
             Ведетъ сюда кого-то къ намъ насильно.

(Входитъ готъ, ведя Аарона съ ребенкомъ на рукахъ).

   2-й готъ. Нашъ славный Луцій! я на краткій срокъ
             Покинулъ мой отрядъ, чтобъ сдѣлать обыскъ
             Въ разрушенныхъ стѣнахъ монастыря,
             И тамъ, среди развалинъ, вдругъ услышалъ
             Ребячій крикъ. Приблизясь, я увидѣлъ,
             Что крикуна усердно утѣшалъ
             Какой-то мавръ. Онъ говорилъ: "Молчи,
             Молчи, ревунъ! Слились наполовину
             Въ тебѣ отецъ и мать. Не выдавай
             Себя своимъ ты цвѣтомъ. Если бъ вышелъ
             Ты въ мать свою, то могъ бы, плутъ дрянной,
             Ты быть державнымъ цезаремъ; но горе
             Твое все въ томъ, что если быкъ, подъ масть
             Коровѣ, бѣлъ, то чернаго теленка
             Отъ нихъ не жди. Молчи же, негодяй!"
             Такъ говоря, промолвилъ онъ еще:
             "Снесу тебя къ надежному я готу,
             А онъ, узнавъ, что мать твоя царица,
             Тебя, какъ должно, лаской ублажитъ".
             Тутъ я, напавъ съ мечомъ на негодяя,
             Скрутилъ его и притащилъ сюда,
             Чтобъ могъ ты съ нимъ раздѣлаться, какъ хочешь.
   Луцій. Ты молодецъ. Знай, этотъ мавръ -- самъ дьяволъ.
             Руки лишился доблестный Андроникъ
             Черезъ него. Околдовалъ собой
             Царицу онъ 58), и вотъ нечистой страсти
             Ихъ гнусный плодъ. Отвѣть мнѣ, бѣлоглазый,
             Презрѣнный рабъ: куда хотѣлъ спровадить
             Ты слѣпокъ съ рожи чертовой твоей?
             Молчишь! ты глухъ? Эй, эй, солдаты! петлю!
             На дерево пусть вздернутъ и отца
             И подлое отродье.
   Ааронъ.                               Прочь! никто
             Не смѣй коснуться къ этому ребенку!
             Онъ царской крови.
   Луцій.                               Вышелъ онъ въ тебя,
             А потому и пользы отъ него
             Не можетъ быть. Эй! вздерните сначала
             На сукъ мальчишку! Пусть въ глазахъ отца
             Онъ корчится на немъ, чтобъ, видя это,
             Помучился бездѣльникъ. Подавайте
             Мнѣ лѣстницу.
   Ааронъ.                     Стой! не губи ребенка!
             Отдай его царицѣ. Будешь самъ
             Доволенъ ты. Открою я за это
             Тебѣ дѣла, какія ты услышать
             Радъ будешь самъ. Иначе, будь -- что будетъ!
             И да сразитъ месть страшная васъ всѣхъ!
   Луцій. Ну, говори; когда останусь я
             Доволенъ тѣмъ, что скажешь ты, то слово
             Даю тебѣ я пощадить ребенка.
   Ааронъ. Доволенъ?-- ну, какъ знать! Услышишь ты
             Такой разсказъ, что повернетъ онъ душу
             Тебѣ твою! Рѣчь будетъ объ убійствахъ,
             Рѣзнѣ, насильяхъ; о дѣлахъ, чернѣйшихъ,
             Чѣмъ ночи мракъ; о подлостяхъ, о звѣрствахъ,
             Смутить способныхъ слухъ, но безъ смущенья
             Исполненныхъ! Вотъ что навѣкъ въ могилу
             Сойдетъ со мной, когда священной клятвы
             Не дашь ты мнѣ, что будетъ живъ ребенокъ.
   Луцій. Я слушаю: ребенокъ будетъ живъ.
   Ааронъ. Дай клятву въ томъ, иначе я безмолвенъ.
   Луцій. А чѣмъ поклясться мнѣ? вѣдь въ Бога ты
             Не вѣруешь, такъ что же значитъ клятва
             Въ твоихъ главахъ?
   Ааронъ.                               Ну, что до вѣры, то
             Она въ моихъ глазахъ, конечно, глупость.
             Но вѣришь ты!-- мнѣ этого довольно.
             Въ тебѣ есть то, чему даете имя
             Вы совѣсти. Я видѣлъ самъ, какъ ты,
             Страшась ея, продѣлывалъ наборъ
             Какихъ-то глупыхъ жреческихъ кривляній;
             А потому твоей повѣрить клятвѣ
             Я соглашусь. Способенъ идіотъ
             Считать болвана богомъ и при этомъ
             Строжайше исполнять тѣ обѣщанья,
             Какія далъ предъ нимъ. Такимъ глупцамъ
             Охотно вѣрю я, а потому
             Клянись и ты тѣмъ богомъ, предъ которымъ
             Ты молишься -- кто онъ, мнѣ все равно,--
             Дай клятву мнѣ, что пощадишь ребенка,
             Иль иначе я буду глухъ и нѣмъ.
   Луцій. Ну, хорошо: клянусь моимъ я Богомъ
             Исполнить, что сказалъ.
   Ааронъ.                                         Узнай сперва,
             Что прижитъ мой ребенокъ отъ царицы.
   Луцій. О гнусная развратница!
   Ааронъ.                                         Ну, полно!
             Вѣдь это дѣло слѣдуетъ назвать
             Еще похвальнымъ по сравненьи съ тѣми,
             Какія ты услышишь отъ меня.
             Узнай, что умерщвленъ былъ Вассіанъ
             Ея же сыновьями, и они же
             Отрѣзали въ лѣсу языкъ и руки
             Твоей сестрѣ, ее лишили чести,--
             Ну, словомъ, разукрасили, какъ ты
             Могъ видѣть самъ.
   Луцій.                               О гнусный негодяй!
             "Украсили!" И могъ сказать твой подлый
             Языкъ такое слово!
   Ааронъ.                               Ну, конечно:
             Они ее подрѣзали, подмыли,
             Какъ слѣдуетъ; съ ней провели часокъ,
             Пріятный для обоихъ.
   Луцій.                               О мерзавцы!
             Въ всемъ похожи оба на тебя.
   Ааронъ. Немудрено: вѣдь я былъ ихъ учитель;
             Разврату научила, впрочемъ, ихъ
             Скорѣе мать,-- въ немъ верхъ она возьметъ
             Вѣрнѣе всякой карты 59); ну, а что
             Касается до звѣрства, такъ ему,
             Самъ я сказать готовъ, что научились
             Они черезъ меня. Бѣгутъ впередъ
             Въ такихъ дѣлахъ они, какъ пара борзыхъ.
             А что такое я -- про это скажутъ
             Мои дѣла. Я заманилъ хитро
             Твоихъ обоихъ братьевъ въ ту пещеру,
             Куда былъ брошенъ мертвый Бассіанъ.
             Я написалъ равно и то письмо,
             Которое нашелъ старикъ Андроникъ
             И гдѣ изложенъ глупый былъ разсказъ
             О золотѣ. Подстроилъ это все
             Въ союзѣ я съ царицей и съ ея
             Двумя дѣтьми. Все, словомъ, что тебя
             Заставило стенать,-- все было дѣло
             Моихъ лишь рукъ! Обманомъ удалось
             Устроить мнѣ, что отрубилъ себѣ
             Отецъ твой глупый руку. Помиралъ
             Я съ хохота, добывъ ее, и скрылся
             За камнями, чтобъ видѣть, какъ онъ горько
             Рыдалъ, когда взамѣнъ руки прислали
             Ему въ подарокъ головы дѣтей!
             Отъ смѣха я такія жъ лилъ вѣдь слезы,
             Какія онъ отъ злой бѣды. Когда же
             Я разсказалъ о всемъ императрицѣ*
             Она отъ смѣха чуть не умерла --
             И наградила звонкимъ поцѣлуемъ
             Меня за все.
   Луцій.                     И говоришь ты это,
             Не покраснѣвъ?
   Ааронъ.                               Какъ черная собака.
   Луцій. Ты не жалѣешь о такихъ поступкахъ?
   Ааронъ. О, да, о, да! Мнѣ жаль, что не былъ въ силахъ
             Надѣлать ихъ я больше во сто разъ.
             Привыкъ я клясть со скрежетомъ зубовнымъ
             Тотъ день (ихъ много не набрать), когда
             Не удалось мнѣ сдѣлать зло иль пакость
             Изъ ряду вонъ: кого-нибудь убить,
             Направить ножъ чужой рукой, испортить
             Честь дѣвушки, иль хоть бы надоумить
             На то другихъ! Мнѣ любо было сѣять
             Вражду въ друзьяхъ, скотъ портить бѣдняковъ,
             Жечь ночью ихъ лачуги и смѣяться
             При видѣ, какъ огонь они тушили
             Ручьями слезъ. Бывало, вырывалъ
             Я трупы изъ могилъ и ставилъ ночью
             Къ дверямъ родныхъ, давно ужъ позабывшихъ
             О смерти ихъ; но я писалъ на кожѣ
             Покойниковъ слова: "пускай вовѣки
             Печаль терзаетъ васъ, хоть я и умеръ!"60).
             Да,-- позабавился я на своемъ
             Вѣку не разъ! злодѣйствъ свершилъ не мало,
             И дѣлать ихъ мнѣ было не труднѣй,
             Чѣмъ раздавить или прихлопнуть муху.
             Мнѣ жаль лишь то, что пакостей такихъ
             Не могъ надѣлать во сто разъ я больше.
   Луцій. Прочь, злобный бѣсъ! Пусть уведутъ его;
             Такихъ, какъ онъ, повѣсить слишкомъ мало.
   Ааронъ. Пусть буду бѣсъ, когда ты въ бѣсовъ вѣришь;
             Пускай въ аду горю и день и ночь,
             Лишь быть бы мнѣ въ аду съ тобою вмѣстѣ,
             Чтобъ злою рѣчью слухъ тебѣ терзать
             Безъ устали.
   Луцій.                     Заткните ротъ мерзавцу.

(Входитъ готъ).

   Готъ. Явился въ станъ къ намъ посланный изъ Рима;
             Желаетъ онъ увидѣться съ тобой.
   Луцій. Пускай войдетъ. (Входитъ Эмилій).
                                           Привѣть тебѣ, Эмилій.
             Какую вѣсть прислалъ съ тобою Римъ?
   Эмилій. Тебѣ, равно какъ прочимъ знатнымъ готамъ,
             Шлетъ императоръ дружескій привѣтъ.
             Узнавъ, что вы являетесь съ оружьемъ,
             Тебя желаетъ видѣть онъ въ отцовскомъ
             Твоемъ дому. Скажи, какихъ ты хочешь
             Заложниковъ,-- онъ ихъ пришлетъ немедля.
   1-й готъ. Что скажешь, вождь?
   Луцій.                                         Пришлетъ пусть императоръ
             Заложниковъ. Къ отцу и дядѣ Марку
             Мы явимся. Впередъ, мои друзья! (Уходятъ).
   

СЦЕНА 2-я.

Римъ. Передъ домомъ Тита.

(Входятъ Тамора, Деметрій и Хиронъ переодѣтые).

   Тамора. Пойду въ такомъ убогомъ я нарядѣ
             Къ Андронику и назовусь предъ нимъ
             Богиней грозной мести. Объявлю,
             Что адъ прислалъ меня къ нему на гибель
             Его врагамъ. Стучите въ дверь. Сидитъ
             Онъ въ комнатѣ, выдумывая средства,
             Какъ намъ отмстить. Скажите, что къ нему
             Явилась Месть и ищетъ съ нимъ союза
             На смерть и гибель всѣмъ его врагамъ.

(Они стучатъ. Титъ Андроникъ отворяетъ дверь).

   Титъ Андр. Зачѣмъ меня вы вздумали смущать
             Въ мечтахъ моихъ и планахъ? Иль, быть-можетъ,
             Лелѣете коварно вы надежду,
             Что если я для васъ открою дверь,
             То выпорхнетъ въ нее и то, что я
             Задумалъ здѣсь? О, нѣтъ! мои всѣ планы
             Я на бумагѣ кровью написалъ
             И выполню написанное твердо.
   Тамора. Я говорить пришла съ тобой, Андроникъ.
   Титъ Андр. Тебѣ на рѣчь не вымолвлю въ отвѣтъ
             Ни слова я. Суди: какая польза
             Мнѣ говорить, когда, руки лишившись,
             Не въ силахъ я придать словамъ значенье,
             Поднявъ ее? Въ рѣчахъ твоихъ ты будешь
             Сильнѣй меня, а потому ни слова.
   Тамора. Узнавъ, кто я, ты говорить захочешь,
             Со мною самъ.
   Титъ Андр.                     Я не безуменъ: ты
             Извѣстна мнѣ;-- свидѣтелями въ томъ
             И этотъ искалѣченный отрубокъ
             Моей руки, и этотъ скорбный рядъ
             Кровавыхъ строкъ 61), и всѣ мои морщины,
             Изрытыя печалью и бѣдой!
             Все это громко можетъ мнѣ сказать
             И скорбнымъ днемъ и тягостною ночью,
             Кто предо мной. Царица ты Тамора!
             Не за оставшейся ль моей рукой
             Явилась ты?
   Тамора.                     Несчастный человѣкъ!
             Ошибся ты! Узнай: я не Тамора.
             Тамора -- твой коварный, злобный врагъ,
             А я твой другъ. Я -- Месть! Къ тебѣ изъ ада
             Явилась я, чтобъ мною былъ смиренъ
             Тотъ коршунъ злой души твоей, который
             Грызетъ твой духъ. Помочь тебѣ хочу я
             Отмстить врагамъ., Сойди сюда. Привѣтъ
             Мнѣ радостный скажи въ жилищѣ свѣта 62).
             Мы объ убійствахъ будемъ говорить.
             Вѣдь нѣтъ такой пустынной, мрачной дебри,
             Нѣтъ непроглядной темноты иль мѣстъ,
             Куда бъ укрыться вздумали убійство,
             Разбой, насилье, звѣрство, гдѣ бы я
             Ихъ не нашла и не смутила разумъ
             Имъ страшнымъ словомъ: Месть! Дрожать заставлю
             Я ихъ вездѣ.
   Титъ Андр.           Ты, значитъ, Месть, и хочешь
             Мстить за меня врагамъ моимъ?
   Тамора.                                                   Да,-- Месть!
             Сойди жъ сюда почтить меня привѣтомъ.
   Титъ Андр. Ты оказать обязана сперва
             Услугу мнѣ. Ты привела съ собой,
             Какъ вижу я, Насилье и Убійство,--

(Указываетъ на сыновей Таморы)

             Такъ докажи сперва мнѣ, что ты Месть
             Дѣйствительно. Зарѣжь обоихъ ихъ
             И привяжи ихъ мертвыя тѣла
             Къ колесамъ колесницы той, въ которой
             Примчалась ты. Тогда, сойдя къ тебѣ,
             Твоимъ я стану возничимъ! Помчимся
             По свѣту мы съ тобой. Достань двухъ рьяныхъ
             И черныхъ скакуновъ. Пусть насъ несутъ
             Они, какъ вихрь, въ погоню за злодѣйствомъ,
             Укрывшимся въ трущобѣ мрачныхъ нѣдръ!
             Когда жъ наполнимъ нашу колесницу
             Мы головами, снявъ ихъ съ плечъ убійцъ,
             То я сойду и побѣгу за нею
             Безъ устали, какъ вѣрный рабъ, съ утра
             До вечера, когда Гиперіонъ,
             Окончивъ путь, нисходитъ въ бездну моря...
             Я весь мой вѣкъ готовъ съ тобой прожить,
             Лишь умертви Насилье и Убійство!
   Тамора. Они нужны -- они мои вѣдь слуги.
   Титъ Андр. Но какъ же ихъ тогда зовутъ?
   Тамора.                                                             Назвалъ ты
             Ихъ самъ сейчасъ Насильемъ и Убійствомъ.
             Ихъ имена даны имъ потому,
             Что дѣло ихъ карать людей, виновныхъ
             Въ такихъ проступкахъ именно.
   Титъ Андр.                                         Какъ схожи
             Они съ дѣтьми императрицы! ты же --
             Ея портретъ. Но смертный глазъ вѣдь слабъ
             И можетъ ошибаться. О святая
             И благостная Месть! готовъ сойти я
             Къ тебѣ сейчасъ, и если будешь ты
             Довольна тѣмъ, что обниму тебя я
             Одной рукой,-- то я исполню это
             Немедленно. (Удаляется отъ двери),
   Тамора.                     Такъ говоря, я льщу
             Хитро его безумью. Что бъ ни стала
             Я говорить и дѣлать впредь, должны вы
             Поддакивать во всемъ. Онъ убѣдился,
             Что видитъ точно предъ собою Месть,
             И потому легко уговорю я
             Его, чтобъ онъ, въ бреду своемъ, послалъ
             За Луціемъ; а тамъ, во время пира,
             Найду легко я средство провести
             И разогнать непостоянныхъ готовъ.
             Иль превратить по крайней мѣрѣ дружбу
             Ихъ во вражду. Смотрите: онъ идетъ.
             Должна приняться передъ нимъ я снова
             За роль мою. (Входитъ Титъ Андроникъ).
   Титъ Андр.                     Жилъ одинокимъ долго
             Я для тебя и принести привѣтъ
             Теперь хочу я фуріи желанной
             Въ моемъ дому. Привѣтствую равно
             Обоихъ васъ -- Насилье и Убійство!
             О, какъ похожа на императрицу
             Лицомъ ты, Месть! Прислужники жъ твои --
             Ни дать ни взять ея родныя дѣти.
             Недостаетъ для полнаго обмана
             Лишь мавра здѣсь. Ужели адъ не могъ
             Подъ пару вамъ достать такого бѣса?
             Вѣдь безъ него Тамору не встрѣчаемъ
             Мы никогда. Когда хотѣли вы
             Похожи быть на нихъ, вамъ надо было
             Добыть такого дьявола. Но все же
             Привѣтъ вамъ всѣмъ. Что станемъ дѣлать мы?
   Тамора. Чего отъ насъ хотѣлъ бы ты, Андроникъ?
   Деметрій. Съ убійцей я раздѣлаюсь; скажи
             Лишь мнѣ, кто онъ?
   Хиронъ.                               Скажи, кто виноватъ
             Въ насиліи: я именно вѣдь посланъ,
             Чтобъ мстить ему.
   Тамора.                               А мнѣ укажешь ты
             Всѣхъ тѣхъ, кто оскорбилъ тебя:-- сумѣю
             Отмстить я грозно всѣмъ.
   Титъ Андр.                               Пройдись, Убійство,
             По грѣшнымъ, римскимъ улицамъ, и если
             Ты встрѣтишь тамъ кого-нибудь, кто схожъ
             Съ тобой лицомъ, бей, рѣжь его!-- убійцу
             Зарѣжешь ты. Ты, доброе Насилье,
             Ступай за нимъ, и если встрѣтишь также
             Того, кто сходствомъ поразитъ тебя
             Съ тобой самимъ, бей, рѣжь его!-- насильникъ
             Зловредный онъ! (Таморѣ) Ты во дворцѣ найдешь
             Царицу съ чернымъ мавромъ. Ошибиться
             Не можешь ты: похожа на тебя
             Она во всемъ отъ головы до пятокъ.
             Прошу тебя, предай ихъ смерти злой
             За то, что были злобны и жестоки
             Они со мной.
   Тамора.                     Ты научилъ насъ ясно;
             Исполнимъ все. Но попрошу, Андроникъ,
             Я и тебя: не согласишься ль ты
             Послать за сыномъ, Луціемъ отважнымъ,
             Вождемъ возставшихъ готовъ? Съ ними онъ
             Идетъ на Римъ. Ты пригласишь его
             На пиръ въ твоемъ дому; и въ мигъ, когда
             Онъ явится, я заманю туда же
             И цезаря съ женой, а вмѣстѣ съ ними
             Ихъ сыновей. Враги твои сберутся
             На праздникъ всѣ, и ты заставишь ихъ
             Склониться предъ тобой съ мольбой покорной
             О милости. Сорвешь свое ты сердце
             На нихъ, какъ самъ захочешь. Что въ отвѣтъ
             Ты скажешь мнѣ?
   Титъ Андр.                     Сюда, брать Маркъ!-- зоветъ
             Тебя Андроникъ скорбный.

Входитъ Маркъ Андроникъ).

                                                     Будь такъ добръ,
             Любезный Маркъ, отправься къ войску готовъ,
             Въ станъ Луція, и объяви ему,
             Что я прошу его и знатныхъ готовъ
             Прійти сюда, оставивши войска
             На мѣстѣ, гдѣ стоятъ они. Скажи
             Ему, что императоръ и царица
             Попировать собрались у меня;
             Такъ я желаю очень, чтобъ и Луцій
             Былъ съ нами же. Ты изъ любви ко мнѣ
             Исполнить долженъ это. Я увѣренъ,
             Что не откажется и онъ исполнить
             Такую просьбу изъ любви къ отцу.
   Маркъ Андр. Все сдѣлаю и возвращусь немедля.

(Уходитъ Маркъ Андроникъ).

   Тамора. Я ухожу. Заняться надо мнѣ
             Твоимъ, Андроникъ, дѣломъ. Слугъ моихъ
             Беру съ собой.
   Титъ Андр.                     Нѣтъ, нѣтъ,-- я не согласенъ!
             Оставь Убійство и Насилье здѣсь;
             Иначе я велю вернуться брату
             И возложу мою надежду мстить
             На Луція.
   Тамора (тихо сыновьямъ). Что скажете? Рѣшитесь
             Остаться вы, покуда передамъ
             Я Цезарю, какъ удался намъ замыслъ?
             Ведите лишь умно себя: должны
             Вы льстить его безумью и стараться
             Заискивать, пока вернусь я вновь.
   Титъ Андр. (Тихо). Насквозь я вижу васъ! Пускай считаютъ
             Меня безумнымъ здѣсь; перехитрю
             Я пару этихъ злобныхъ, адскихъ псовъ
             Съ коварною ихъ маткой.
   Деметрій.                                         Можешь ты
             Уйти спокойно, мать, мы остаемся.
   Тамора. Прощай, Андроникъ. Месть идетъ разставить
             Твоимъ врагамъ губительную сѣть.
   Титъ Андр. О, знаю я, что ты исполнишь это.
             Прими привѣтъ мой, дорогая Месть.

(Уходитъ Тамора).

   Хиронъ. Скажи, старикъ, зачѣмъ ты задержалъ насъ?
   Титъ Андр. Тсс... дѣло будетъ вамъ.-- Эй, Публій, Кай
             И Валентинъ! Сюда, ко мнѣ.

(Входятъ Публій, Кай и Валентинъ).

   Публій.                                                   Чего
             Желаешь ты?
   Титъ Андр.                     Вы знаете, кто это?
   Публій. Еще бъ не знать?-- императрицы дѣти,
             Деметрій и Хиронъ.
   Титъ Андр.                     Ну, полно, Публій!
             Ошибся ты! Одинъ изъ нихъ -- Убійство,
             Другой -- Насилье! Потому прошу
             Тебя, любезный Публій, прикажи ихъ
             Сейчасъ связать. Эй,-- Кай и Валентинъ!
             За дѣло оба! Часто вы слыхали,
             Какъ страстно ждалъ минуты этой я:
             Она пришла. Скрутите жъ ихъ, а также
             Забейте рты покрѣпче имъ обоимъ,
             Чтобы они не вздумали кричать.

(Титъ Андроникъ уходитъ. Публій и прочіе схватываютъ Деметрія и Хирона).

   Хиронъ. Мерзавцы, прочь! мы сыновья царицы!..
   Публій. А потому-то мы и исполняемъ, шими подлыми головами и предложу этой потаскухѣ, вашей проклятой матери, съѣсть этотъ пирогъ, какъ земля поѣдаетъ свои собственныя произведенія. Вотъ пиръ, на который я ее пригласилъ, и вотъ блюда которыми она пресытится, потому что вы поступили съ моей дочерью хуже, чѣмъ съ Филомелой, и я отомщу вамъ страшнѣе, чѣмъ отомстилъ Прогна. А теперь, протяните шеи. Ну, Лавинія, сбирай ихъ кровъ, а когда они издохнутъ, я истолку ихъ кости въ мельчайшій порошокъ и полью его этой подлой жидкостію, и въ этомъ тѣстѣ запеку ихъ гнусныя головы. Ну, за дѣло. Пусть каждый помогаетъ приготовить этотъ пиръ, который, я хочу, будетъ ужаснѣе и кровавѣе пиршества Центавровъ (Рѣ;жетъ имъ горло). Теперь тащите ихъ, потому что я хочу быть поваромъ и постараюсь приготовить ихъ къ приходу ихъ матери (Уходитъ).
  

СЦЕНА III.

Тамъ-же. Бесѣдка.

Входятъ: Луцій, Маркъ и готы со связаннымъ Аарономъ.

  
   Луцій. Дядя Маркъ. Я радъ, ежели мой отецъ пожелалъ, чтобъ я явился въ Римъ.
   Первый готъ. И мы также рады, вмѣстѣ съ нимъ, что бы изъ этого ни вышло.
   Луцій. Добрый дядя, позаботьтесь объ этомъ свирѣпомъ Маврѣ, этомъ хищномъ тигрѣ, этомъ проклятомъ дьяволѣ. Не давай ему никакой пищи и держи его на цѣпи, пока я не поставлю его лицомъ къ лицу съ императрицей для обнаруженія всѣхъ ея преступныхъ злодѣйствъ. И смотри хорошенько, чтобъ въ засадѣ было доброе число нашихъ друзей, -- боюсь, что императоръ замышляетъ противъ насъ недоброе.
   Ааронъ. Пусть какой-нибудь демонъ нашептываетъ въ мое ухо проклятія, такъ, чтобы мой языкъ могъ высказать всю ядовитую злобу, которою наполнено мое сердце.
   Луцій. Вонъ отсюда, безчеловѣчный песъ! Гнусный рабъ! Друзья, помогите моему дядѣ увести его (Готы уходятъ съ Аарономъ. Трубы). Трубы возвѣщаютъ пришествіе императора.
  

Входятъ Сатурнинъ и Тамора, съ трибунами, сенаторами и другими.

  
   Сатурнинъ. Какъ! Неужели на небѣ болѣе одного солнца?
   Луцій. Какая тебѣ нужда называть себя солнцемъ?
   Маркъ. Императоръ Рима и ты, племянникъ, оставьте ваши пререканія. Эта ссора должна быть спокойно обсуждаема. Пиръ готовъ, который заботливый Титъ приказалъ приготовить съ почтенною цѣлью, ради мира, любви, единенія и счастія Рима. Прошу васъ, поэтому, занять мѣсто.
   Сатурнинъ. Съ удовольствіемъ, Маркъ (Трубы. Всѣ садятся за столъ).
  

Входятъ: Титъ, одѣтый поваромъ, Лавинія подъ покрываломъ, юный Луцій и другіе. Титъ ставитъ на столъ блюда.

  
   Титъ. Привѣтъ тебѣ, добрый повелитель! Привѣтъ тебѣ, грозная царица! Привѣтъ вамъ, храбрые готы! Привѣтъ тебѣ Луцій! Привѣтъ всѣмъ вамъ... Хотя пиршество и бѣдно, оно однако утолитъ вамъ голодъ. Прошу васъ кушать.
   Сатурнинъ. Почему ты такъ одѣлся, Андроникъ?
   Титъ. Потому, что я самолично хотѣлъ увѣриться въ подобающемъ угощеніи твоего величества и твоей императрицы.
   Тамора. Очень тебѣ благодарны, добрый Андроникъ.
   Титъ. Еслибы твое величество знало мое сердце, то ты, конечно, была-бы мнѣ благодарна. Мой повелитель, рѣши мнѣ вотъ что: хорошо-ли поступилъ пылкій Виргиній, что убилъ свою дочь своей собственной рукой за то, что она была изнасилована, опозорена и обезчещена?
   Сатурнинъ, Конечно, хорошо сдѣлалъ, Андроникъ.
   Титъ. А почему, могущественный повелитель?
   Сатурнинъ. Потому, что его дочь не должна была пережить своего позора и своимъ видомъ постоянно возобновлять его горе.
   Титъ. Справедливая причина, сильная и рѣшительная, -- примѣры, образецъ и живое указаніе мнѣ, самому несчастному изъ людей, поступить такъ-же, какъ и онъ поступилъ. Умирай-же, умирай, Лавинія, и пусть и позоръ твой умретъ съ тобою, а съ позоромъ и страданія твоего отца (Закалываетъ Лавинію).
   Сатурнинъ. Что ты сдѣлалъ, безчеловѣчный отецъ?
   Титъ. Я убилъ ту, которая ослѣпила меня своими слезами. Я такъ-же несчастенъ, какъ Виргиній, и имѣю въ тысячу разъ больше причинъ совершить это ужасное дѣло. Теперь оно совершено.
   Сатурнинъ. Какъ! Она была изнасилована? Скажи, кто совершилъ это?
   Титъ. Не угодно-ли кушать вашему величеству? Не угодно-ли кушать?
   Тамора. Зачѣмъ ты убилъ твою единственную дочь?
   Титъ. Не я; это сдѣлали Хиронъ и Деметрій; они изнасиловали ее, отрѣзали ей языкъ; они, они причинили всѣ эти звѣрства.
   Сатурнинъ. Послать немедленно за ними.
   Титъ. Не безпокойся, они тутъ оба въ этомъ пирогѣ, который съ такимъ удовольствіемъ ѣла ихъ мать, пресыщаясь такимъ образомъ плотью, которую она же сама породила. Да, это правда, это правда. Свидѣтель этого -- острый кончикъ ножа (Закалываетъ Тамору).
   Сатурнинъ. Умри-же, бѣшеный негодяй, за это проклятое дѣло. (Убиваетъ Тита).
   Луцій. Можетъ-ли глазъ сына видѣть кровь своего отца? Даръ за даръ, смерть за смерть. (Убиваетъ Сатурнина. Большое смятеніе. Гости разбѣгаются. Маркъ, Луцій и ихъ приверженцы входятъ на ступени дома Тита).
   Маркъ. Перепуганные мужи, люди и сыны Рима, разсеянные смутой, какъ стая птицъ, разгоняемыхъ вѣтромъ и порывомъ бури, позвольте мнѣ научить васъ, какъ возсоединить эти разрозненные колосья въ одинъ снопъ, эти разъединенные члены въ одно тѣло. Не допустимъ, чтобы Римъ сдѣлался для самого себя отравой и чтобъ этотъ городъ, передъ которымъ преклоняются могущественныя государства, поступилъ подобно оставленному всѣми и отчаявшемуся отверженнику, казня самого себя позорно. Но если эти морозные признаки, эти морщины долгихъ лѣтъ, строгіе свидѣтели моей давней опытности, не заставятъ васъ выслушать мои слова, то послушайте этого дорогого друга Рима (Луцію). Говори, какъ нѣкогда говорилъ нашъ предокъ, когда въ краснорѣчивой рѣчи онъ передавалъ печально-внимательному уху Дидоны, больной любовью, повѣсть объ этой зловѣщей, огненной ночи, когда хитрые греки овладѣли Троей царя Пріама; разскажи намъ, какъ Синонъ околдовалъ наши уши и кто ввелъ роковое орудіе, которое нанесло нашей Троѣ, нашему Риму междоусобную рану. Сердце мое сдѣлано не изъ камня и не изъ стали, и я не могу высказать всѣхъ нашихъ горькихъ страданій безъ того, чтобы потоки слезъ не утопили моего разговора, прерывая мою рѣчь въ то самое время, когда она наиболѣе должна-бы возбудить ваше вниманіе и вызвать ваше состраданіе. Здѣсь есть вождь, пусть онъ самъ разскажетъ вамъ эту повѣсть. Ваши сердца, при его словахъ, будутъ рыдать и стонать.
   Луцій. Знайте-же, мои благородные слушатели, что подлые Хиронъ и Деметрій убили брата нашего императора и они-же изнасиловали нашу сестру. За ихъ ужасныя преступленія наши братья были обезглавлены; слезы моего отца были презрѣны, его лишили самымъ гнуснымъ образомъ той благородной руки, которая боролась такъ часто за дѣло Рима и посылала его враговъ въ могилу; и я, наконецъ былъ несправедливо изгнанъ; за мной замкнулись ворота и, рыдая, я былъ изгнанъ и пошелъ просить помощи къ врагамъ Рима, которые потопили нашу вражду въ моихъ искреннихъ слезахъ и приняли меня въ объятія, какъ друга И знайте, что я, изгнанникъ, охранялъ своею кровью Римъ, я отвратилъ остріе врага отъ его груди, направляя его въ мое трепетное тѣло! Увы! вы знаете, я не хвастунъ; мои рубцы могутъ засвидѣтельствовать, хотя они и безмолвны что мои слова передаютъ правду, одну лишь правду. Но довольно! Мнѣ кажется, что я слишкомъ ушелъ въ сторону воспѣвая мои достоинства. О, простите мнѣ это! люди сами себя хвалятъ, когда около нихъ нѣтъ друга, который похвалилъ бы ихъ.
   Маркъ. А теперь моя очередь говорить. Посмотрите на этого ребенка. Его родила Тамора; онъ -- отродье нечестиваго Мавра, главнаго заводчика и устроителя всѣхъ этихъ золъ. Злодѣй живъ и находится въ домѣ Тита и можетъ засвидѣтельствовать, не смотря на свою подлость, что все это правда. Теперь судите, имѣлъ-ли Титъ причину мстить за эти злодѣянія -- неслыханныя и невыносимыя, превосходящія все, что можетъ вынести живой человѣкъ. А теперь, когда вы узнали истину, что скажете вы, римляне? Сдѣлали мы что-нибудь несправедливое? Скажите, въ чемъ, и съ этого самаго мѣста мы, бѣдные остатки Андрониковъ, мы ринемся, съ головою внизъ, рука въ руку, чтобы разбить свои головы объ острые камни и разомъ покончить со всѣмъ нашимъ родомъ. Говорите, римляне, говорите, скажите слово, -- и Луцій, и я, рука въ рукѣ, какъ видите, мы бросимся внизъ.
   Эмилій. Приходи, приходи, достойный римлянинъ, и сведи осторожно нашего императора за руку, -- нашего императора Луція, потому что я совершенно увѣренъ, что общій гласъ народа крикнетъ: да будетъ такъ!
   Маркъ. Да здравствуетъ Луцій, царственный императоръ Рима! Ступайте, ступайте въ печальный домъ стараго Тита, притащите сюда безбожнаго Мавра, чтобы онъ былъ осужденъ на какую нибудь страшную, мучительную смерть за свою злодѣйскую жизнь. Луцій, привѣтъ тебѣ, доблестный правитель Рима!
   Луцій. Благодарю васъ, добрые римляне. Я-бы хотѣлъ править такъ, чтобы излечить всѣ язвы Рима и устранить всѣ его несчастія. Но, добрый народъ, дай мнѣ немного времени, потому что природа возлагаетъ на меня печальный долгъ... Отстранитесь немного... Ты, мой дядя, подойди ближе, чтобы прощальными слезами оросить этотъ трупъ. О, прими этотъ жгучій поцѣлуй на своихъ блѣдныхъ и холодныхъ устахъ! (Цѣлуетъ Тита). Эти печальныя капли слезъ, прими своимъ окровавленнымъ лицомъ, -- послѣдній, искренній долгъ твоего достойнаго сына!
   Маркъ. Слезы за слезы, поцѣлуи за поцѣлуи любви! Твой братъ Маркъ надѣляетъ твои уста всѣмъ этимъ. О, если бы дань слезами, которую я тебѣ долженъ уплатить, была безсчетна и безконечна, я и тогда уплатилъ бы ее.
   Луцій. Подойди сюда, дитя, подойди, подойди и поучись отъ насъ проливать слезы. Твой дѣдъ тебя любилъ. Сколько разъ онъ качалъ тебя на своихъ колѣнахъ и убаюкивалъ тебя на своей любящей груди, которая служила тебѣ подушкой! Сколько исторій онъ тебѣ разсказывалъ, такихъ, какія соотвѣтствовали и нравились твоему возрасту; въ благодарность за это, какъ любящій сынъ, урони нѣсколько маленькихъ слезинокъ твоей нѣжной весны, ибо этого требуетъ добрая природа. Друзья дѣлятся съ друзьями въ печали и несчастіи: простись съ нимъ, проводи его въ могилу, дай ему этотъ залогъ любви и оставь его.
   Юный Луцій. О, дѣдушка, дѣдушка! Отъ всего сердца я бы хотѣлъ умереть, лишь бы только ты ожилъ! О, Боже! отъ слезъ я не могу говорить съ нимъ; слезы душатъ меня, когда я открываю ротъ!
  

Входятъ служители съ Аарономъ.

  
   Первый римлянинъ. Несчастные Андроники, перестаньте горевать. Произнесите приговоръ этому гнусному злодѣю, который былъ заводчикомъ всѣхъ этихъ ужасныхъ событій.
   Луцій. Пусть зароютъ его по самую грудь въ землю и заморятъ его голодомъ. Пусть остается онъ тамъ, съ бѣшенствомъ требуя пищи; если кто сжалится надъ нимъ, поможетъ ему, -- самъ умретъ за это. Вотъ нашъ приговоръ. Пусть нѣкоторые наблюдаютъ, чтобы онъ былъ зарытъ въ землю.
   Ааронъ. О, почему ярость безмолвна и бѣшенство молчаливо? я не ребенокъ, чтобы низкими мольбами раскаяваться въ совершенныхъ мною злодѣяніяхъ. Если у меня была воля, я бы совершилъ и еще десять тысячъ злодѣяній, еще болѣе ужасныхъ: если во всю мою жизнь я сдѣлалъ хоть одно доброе дѣло, я раскаяваюсь въ этомъ отъ всего сердца.
   Луцій. Оставшіеся въ живыхъ друзья, унесите отсюда императора и схороните его въ гробницѣ отца его. Мой отецъ и Лавинія сейчасъ же будутъ перенесены въ нашъ родовой склепъ. А что касается этой гнусной тигрицы Таморы, -- не будетъ ей никакого погребальнаго обряда, ни одеждъ печали, никакого скорбнаго погребальнаго звона, -- пусть бросятъ ее на съѣденіе дикимъ звѣрямъ и хищнымъ птицамъ! Она жила какъ хищный звѣрь, не зная состраданія. Смотрите, чтобы былъ исполненъ приговоръ надъ Аарономъ, этимъ проклятымъ Мавромъ, который былъ главнымъ виновникомъ всѣхъ нашихъ бѣдствій. Послѣ этого мы возстановимъ порядокъ въ государствѣ, такъ, чтобы подобныя событія никогда болѣе не потрясали его (Уходятъ).
  

КОНЕЦЪ.

  
   Впервые эта трагедія, какъ кажется, была дана въ зимній сезонъ 1593--1594 года актерами графа Соссекса. Эта труппа актеровъ находилась подъ управленіемъ извѣстнаго тогда импрессаріо Генсло, который, возобновивъ нѣсколько пьесъ прежняго репертуара, рѣшился поставить новую пьесу изъ жизни Тита Андроника. Вскорѣ послѣ перваго представленія въ регистръ книгопродавцевъ (Stationer's Compagny) и напечатана тогда-же Дентромъ. Почти одновременно съ этимъ она была играна "слугами" графовъ Дерби и Пемброка. Изъ этого обстоятельства мы можемъ заключить, что въ этотъ періодъ Шекспиръ работалъ для Генсло, и что его пьесы, относящіяся съ 1592--1594 годамъ, давались различными труппами въ театрахъ "Розы и Nowington Butts".
   Все заставляетъ предполагать, что именно "Титъ Андровикъ" былъ первымъ произведеніемъ поэта. Трагедія эта долгое время считалась произведеніемъ, напрасно приписываемымъ Шекспиру. Мнѣніе это, главнымъ образомъ, основывалось на убѣжденіи, что великій поэтъ, безсмертный авторъ "Гамлета", не могъ написать такой слабой драмы на такой кровавый, отвратительный сюжетъ. Попъ предполагаетъ, что "Титъ Андроникъ" принадлежитъ перу какого-нибудь третьестепеннаго драматурга. Теобальдъ соглашается съ мнѣніемъ Попа, прибавляя, что пьеса могла быть кое-гдѣ и кое-какъ исправлена Шекспиромъ. Докторъ Джонсонъ отвергаетъ даже самую возможность такихъ исправленій со стороны поэта. Фермеръ думаетъ, что "Титъ Андроникъ", по фактурѣ стиха, по композиціи, по кровавому сюжету. есть пьеса Кида. Эптонъ предлагаетъ исключить эту пьесу изъ собранія сочиненій Шекспира. Стивенсъ не такъ строгъ къ несчастной драмѣ; онъ готовъ видѣть и среди другихъ произведеній великаго поэта, "но лишь въ качествѣ Терсита введеннаго среди героевъ съ тѣмъ, чтобы быть оемѣяннымъ". Мелонъ, наконецъ, утверждаетъ, что по напыщенности стиха, по композиціи, по тѣсной аналогіи этой трагедіи съ старинными драмами англійскаго театра, по самому стилю -- все заставляетъ насъ предполагать, что "Титъ" напрасно или ошибочно приписывается Шекспиру.
   Противоположное мнѣніе первоначально возникло въ Германіи, въ началѣ нынѣшняго столѣтія. Это мнѣніе впервые было высказано Шлегелемъ. Онъ напоминаетъ, что "Титъ Андроникъ", вмѣстѣ съ другими несомнѣнными произведеніями Шекспира, былъ упомянутъ Морисомъ, современникомъ и поклонникомъ Шекспира, въ его "Wit's Commonwealth"; что эта трагедія была напечатана Геминджемъ и Конделемъ въ первомъ in folio 1623 года, и находитъ, что хотя она и основана на "ложной идеѣ трагическаго", тѣмъ не менѣе въ ней ясно видны слѣды множества характеристическихъ особенностей Шекспира, и въ проклятіяхъ Тита предчувствуются уже великія страданія короля Лира. Горнъ думаетъ, что "Титъ Андронпкъ" былъ первымъ и необходимымъ усиліемъ еще не сознающаго своихъ силъ генія; Ульрици считаетъ "Тита" неизбѣжнымъ заблужденіемъ великаго ума и, по его мнѣнію, англійскіе комментаторы обнаружили большую узкость пониманія, исключая изъ числа произведеній Шекспира драму, которая является какъ-бы естественнымъ фундаментомъ величественнаго зданія, сооруженнаго великимъ поэтомъ. Найтъ, Дрэнъ, Кольеръ, какъ и большинство современныхъ ученыхъ, примкнули съ этому послѣднему мнѣнію. Геминджъ и Кондель, друзья и товарищи Шекспира, знакомые съ его литературной дѣятельностью лучше, чѣмъ кто-либо, включили эту пьесу въ свое изданіе, являющееся единственнымъ изданіемъ, къ которому критика можетъ отнестись съ большимъ или меньшимъ довѣріемъ. Тѣмъ не менѣе, драма эта безусловно слаба; она представляетъ почти безпрерывный рядъ злодѣйствъ, дѣйствіе въ ней почти совершенно не мотивировано своими кровавыми ужасами, она отталкиваетъ читателя, она не даетъ впечатлѣнія истинно трагическаго и мѣстами изумительно напоминаетъ "Испанскую трагедію" Кида: тоже пониманіе трагическаго, тоже нагроможденіе кровавыхъ сценъ, та-же наивность въ композиціи, тотъ-же напыщенный языкъ; Очевидно, слѣдовательно, что эта драма, если она принадлежитъ Шекспиру, могла быть написана только въ самомъ началѣ драматической дѣятельности поэта, прежде чѣмъ онъ созналъ свой талантъ, прежде, чѣмъ онъ рѣшился идти по собственному пути, когда, явившись въ Лондонъ и найдя тамъ въ модѣ направленіе Марло и Кида, онъ попробовалъ писать въ тонѣ этого направленія. Это заключеніе подтверждается еще и тѣмъ, что Бенъ Джонсонъ въ 1614 году писалъ: "Тѣ, которые продолжаютъ указывать на "Іеронима" и "Андроника", какъ на лучшія пьесы, доказываютъ только, что ихъ мысль не подвинулась впередъ за послѣднія двадцать пять или тридцать лѣтъ". Изъ этихъ словъ нельзя не заключить, что "Титъ Андроникъ" не только существовалъ приблизительно между 1585--1590 годами, но вмѣстѣ съ "Испанской трагедіей" и "Іеронимомъ" Кида пользовался значительною популярностью; а промежутокъ времени между 1535 и 1590 гг. есть именно эпохи, когда Шекспиръ началъ писать для театра, какъ это мы знаемъ изъ сопоставленія другихъ фактовъ. Во всякомъ случаѣ "Титъ Андроникъ" принадлежитъ къ самымъ стариннымъ пьесамъ англійскаго театра, къ той переходной эпохѣ, когда Марло былъ еще во главѣ драматической литературы, когда въ модѣ были пьесы съ чрезвычайно кровавыми сюжетами, въ которыхъ драматическій интересъ поддерживался, главнымъ образомъ, нагроможденіемъ самыхъ жестокихъ и неистовыхъ перипетій.
  
   Стр. 151. "Въ одеждѣ печали" -- вслѣдствіе смерти императора.
   Стр. 151. "Великій защитникъ этого Капитолія", т. е. Юпитеръ.
   Стр. 151. "Ad manes fratrum", т. е. тѣнями, и душами братьевъ.
   Стр. 151. "Чтобы ихъ призраки не тревожили насъ на землѣ". Въ древности вѣрили, что тѣни непогребенныхъ являлись друзьямъ и родственникамъ требовали погребенія.
   Стр. 152. "Жестоко отомстить Ѳракійскому тирану". Извѣстно, что Гекуба отомстила за смерть своего сына Полидора, собственноручно умертвивъ царя Ѳракіи Палимнестора.
   Стр. 153. "Оно доводитъ до счастія Солона". Солонъ утверждалъ, что до смерти никого нельзя назвать счастливымъ. Овидія та же мысль выражена слѣдующимъ образодъ:
  
                       Ultima semper
   Expectanda dies homini: dicique beatus
   Ante obitum nemo, supremaque funera, debet.
  
   Ctp. 153. "Будь это Candidatus". Такъ называлась бѣлая одежда избиравшихся.
   Ctp. 156. "Suum cuique", -- каждому свое.
   Стр. 158. "И мудрый сынъ Лаэрта", т. е. Улиссъ.
   Сір. 162. "Палокъ! палокъ!" -- Во времена Шекспира при дракахъ на улицѣ -- обыкновенный призывъ на помощь для прекращенія ихъ.
   Стр. 164. "Sit fas aut nefas", т. е. хорошо или дурно.
   Стр.164. "Per Stya, per manes vehor", т. е. перейду черезъ Стиксъ и царство тѣней. Стивенсъ предполагаетъ, что этотъ стихъ взятъ Шекспиромъ изъ трагедіи Сенеки.
   Стр. 166. "Странствующій принцъ", т. е. Эней.
   Стр. 167 "Черный Кимфіанецъ". Въ странѣ Кимфіанцевъ, какъ полагаютъ древніе, царитъ вѣчный мракъ.
   Стр. 171. "Палецъ украшенъ драгоцѣннымъ перстнемъ". Древніе полагали, что карбункулъ имѣетъ свойство не только блестѣть при свѣтѣ, но и свѣтить въ темнотѣ.
   Стр. 174. Какъ Церберъ у ногъ Ѳракійскаго поэта, т. е. Орфея.
   Стр. 182. Всѣ эти великолѣпныя сцены написаны, очевидно, Шекспиромъ. Это очевидно по необычайной красотѣ и драматической силѣ этой сцены; но и помимо этого эстетическаго соображенія, у насъ есть фактъ, подтверждающій этотъ выводъ: дѣло въ томъ, что въ изданіяхъ "Тита Андроника" 1600 и 1611 гг. (вѣроятно, сдѣланныхъ безъ вѣдома автора) этой сцены не существуетъ. Впервые она вышла въ трагедіи только въ изданіи in folio 1623 г. Мы имѣемъ право предполагать, что это изданіе было сдѣлано по подлиннымъ театральнымъ рукописямъ и даже, вѣроятно, просмотрѣннымъ самимъ поэтомъ.
   Стр. 184. "Ораторъ" "Тулія", т. е. Цицеронъ.
   Стр. 186. Stuprum -- блудъ.
   Стр. 186. "Magni dominator poli, tam lentus audis Scelera? tam tentus vides?" -- Верховный властелинъ міра! И ты такъ терпѣливо внемлешь злодѣйствамъ, такъ терпѣливо смотришь на нихъ.
   Стр. 188. "Integer vitae, scelerisque purus,
   Non eget Mauri jaculis, non arcu,
   т. е. человѣкъ частной жизни, преступленіями не запятнанный, не нуждается ни въ лукѣ, ни въ метательныхъ копьяхъ Мавра.
   Стр. 189. "Я хочу сказать, что она родила", -- непереводимая игра значеніями словъ: "deliver'd" -- разрѣшилась отъ бремени и выдана, передана, и "brought to bed" -- родила и уложена въ постель.
   Стр. 192. "Terra Astraea reliquit" -- покинула Астреа землю.
   Стр. 193. "Въ самое лоно Дѣвы". Дѣва и нѣсколько дальше, Телецъ и Овенъ, -- созвѣздія.
   Стр. 194. "Gratias" -- краткая благодарственная молитва послѣ обѣда и ужина.
   Стр. 208. "За то, что она была изнасилована, опозорена и обезчещена". Это -- историческая ошибка. Виргинія не была изнасилована.
   Стр. 209. "Разскажи намъ, какъ Синонъ" и пр.-- Синонъ уговорилъ троянцевъ ввести гибельную для нихъ деревянную лошадь.
   Стр. 212. "Этимъ проклятымъ мавромъ". Въ трагедіи, пересмотрѣнной Равенскрафтомъ въ царствованіе Якова II Аарона четвертуютъ и живымъ сожигаютъ на сценѣ.
осить помощи у враговъ Рима, и они потопили вражду въ искреннихъ слезахъ моихъ, и обняли меня, какъ друга. И я, изгнанникъ, да будетъ вамъ это извѣстно, охранялъ Римъ кровью своей; отвращалъ остріе врага отъ его груди, направляя его въ свое нетрепетное тѣло. Вы знаете, не хвастунъ я; рубцы мои, хоть и нѣмы они, могутъ засвидѣтельствовать, что говорю правду, сущую правду. Но, будетъ! кажется слишкомъ ужь отбился я отъ дѣла, заговоривъ о ничтожныхъ моихъ достоинствахъ. Простите мнѣ это; вѣдь если нѣтъ друга похвалить, хвалитъ себя человѣкъ и самъ.
   МАРКЪ. Моя теперь очередь говорить. Посмотрите на этого ребенка; имъ разрѣшилась Тамора, приживъ его съ нечестивымъ Мавромъ, главнымъ заводчикомъ и устроителемъ всѣхъ бѣдъ. Бездѣльникъ живъ, въ домѣ Тита, чтобъ засвидѣтельствовать справедливость этого. Теперь судите, какую страшную причину имѣлъ Титъ мстить за злодѣянія неслыханныя, превыше всякаго терпѣнія, невыносимыя для всѣхъ живущихъ. Теперь, узнавъ всю правду, что скажете Римляне? Сдѣлали-ль мы хоть что-нибудь несправедливое? Скажете что, и съ этого самого мѣста, на которомъ вы насъ теперь видите, бѣдные останки Андрониковъ, схватившись за руки, низринутся стремглавъ и разобьютъ свои головы объ острые камни: покончатъ разомъ родъ свой. Говорите жь, Римляне, говорите! Скажете -- увидите, низринимся мы съ Луціемъ.
   ЭМИЛ. Сойди, сойди, почтенный гражданинъ Рима, и за руку дружески, сведи нашего императора, нашего императора Луція; потому что, знаю, общій гласъ народа: такъ да будетъ.
   МАРКЪ. Да здравствуетъ Луцій! царственный Рима императоръ.-- (Одному изъ служителей) Ступай въ горестный домъ стараго Тита, и притащи сюда безбожнаго Мавра, чтобы за всю злодѣйскую жизнь осудить его на страшную, томительную смерть. (Луцій съ своими сходитъ внизъ.) Да здравствуетъ Луцій, Рима доблестный правитель!
   ЛУЦІЙ. Благодарю, добрые Римляне! о, еслибъ моимъ правленіемъ могъ я заживить всѣ язвы Рима, устранить все его горе! Но, добрый народъ, повремени немного; потому что природа возлагаетъ на меня горестную еще обязанность.-- Станьте всѣ поодаль,-- а ты, дядя, подойди поближе -- оросимъ прощальными слезами трупъ этотъ.-- О, прими горячій этотъ поцѣлуй блѣдными, холодными губами твоими; (Цѣлуетъ Тита) эти горестныя капли -- лицемъ окровавленнымъ; прими послѣдній этотъ долгъ достойнаго твоего сына.
   МАРКЪ. Слезой за слезу, поцѣлуемъ за поцѣлуй отвѣтитъ тебѣ братъ твой Маркъ. О, еслибъ они были и безсчетны, безчисленны, отвѣтитъ онъ все-таки на всѣ.
   ЛУЦІЙ. Подойдя и ты, мой сынъ; подойди, подойди, и научись у насъ заливаться слезами. Твой дѣдъ очень любилъ тебя: тысячу разъ качалъ онъ тебя на своихъ колѣняхъ, усыплялъ тебя пѣснями между тѣмъ какъ любящая грудь его служила тебѣ подушкой; разсказывалъ тебѣ многое доступное и соотвѣтственное твоему возрасту; урони же за то ты. какъ дитя доброе, нѣсколько слезинокъ изъ нѣжныхъ глазъ своихъ; требованіе это хорошей природы. Друзья дѣлятъ съ друзьями и печаль и горе ихъ. Простись съ нимъ; проводи его въ могилу; докажи этимъ ему любовь свою -- это все, что можно для него сдѣлать {Въ прежнихъ изданіяхъ: Do him that kindness, and take leave of him... По Колльеру: Do him that kindness -- all that he can hate...}.
   МАЛЬЧ. О. дѣдушка, дѣдушка, отъ всего сердца желалъ бы я умереть, только бы ожилъ ты. О Господи, не могу отъ слезъ говорить съ нимъ; задушатъ онѣ меня только что ротъ раскрою.

Входятъ Служители съ Аарономъ.

   1 рим. Кончите грустные, Андроники, гореванье ваше. Произнесите приговоръ надъ гнуснымъ этимъ злодѣемъ, родоначальникомъ всѣхъ ужасныхъ этихъ событій.
   ЛУЦІЙ. Заройте его по грудь въ землю, и заморите голодомъ; пусть стоитъ въ ней, беснуется и реветъ о пищѣ. Поможетъ ему кто, или хоть только пожалѣетъ о немъ -- умретъ за это. Вотъ приговоръ нашъ. Постарайтесь, чтобъ былъ зарытъ онъ какъ можно крѣпче.
   ААРОН. О, зачѣмъ же быть ярости нѣмой, а бѣшенству безмолвнымъ? Не ребенокъ я, чтобы сталъ низкими молитвами каяться въ совершенныхъ много злодѣяніяхъ. Въ десять еще тысячъ разъ большія всѣхъ содѣланныхъ совершилъ бы я, имѣй я только волю. Сдѣлалъ я во всю мою жизнь хотя одно доброе дѣло -- каюсь въ этомъ отъ всей души моей.
   ЛУЦІЙ. Друзья бывшаго императора унесите его отсюда, и схороните въ могилѣ отца его; и мы сейчасъ же замкнемъ отца моего и Лавинію въ родовой нашъ склепъ. Свирѣпой же этой тигрицѣ, Таморѣ -- никакого погребальнаго обряда, ни одеждъ печали, ни скорбнаго погребальнаго звона; бросьте ее на снѣдь звѣрямъ и хищнымъ птицамъ. Звѣрская жизнь ея не знала жалости, не возбудитъ никакой и смерть. Смотрите жь, чтобы приговоръ надъ Аарономъ, проклятымъ этимъ Мавромъ, отъ котораго начались всѣ наши бѣдствія, былъ исполненъ; и за тѣмъ мы устроимъ государство такъ, что никогда уже такія событія не потрясутъ его. (Уходятъ.)
   
   
d>             Что велѣно. Заткните крѣпче рты
             Обоимъ имъ, чтобъ ни одинъ не пикнулъ.
             Исправно ль связанъ этотъ? Крѣпче, крѣпче.

(Возвращается Титъ Адроникъ съ Лавиніей. Она держитъ въ обрубкахъ рукъ ножъ и лохань).

   Титъ Андр. Иди, Лавинія. Враги, ты видишь,
             Твои въ цѣпяхъ. Заткнули ль хорошо
             Вы глотки имъ? Не говорить должны
             Они теперь, но слушать рѣчь, какую
             Ужасными словами прогремлю
             Надъ ними я! О негодяи-братья,
             Деметрій и Хиронъ! Здѣсь передъ вами
             Тотъ дѣвственный и чистый ключъ, который
             Загадили вы грязью! Передъ вами
             То свѣтлое и радостное лѣто,
             Которое вы сдѣлали зимой.
             Убитъ былъ вами мужъ ея, и казнь
             Зато постигла братьевъ! Потерялъ
             Я руку изъ-за васъ, и вы глумились
             Надъ горькою бѣдой моей. (Указывая на Лавинію) Лишили
             Ее не только рукъ и языка,
             Злодѣи, вы, но осквернили подло
             Сокровище, какое было ей
             Цѣннѣй всего: похитили ея
             Вы чистоту! Что мнѣ сказали бъ вы,
             Когда бъ вамъ далъ возможность я отвѣтить?
             Стыдъ помѣшалъ бы даже вамъ молить
             О милости! Такъ слушайте, какъ вамъ
             Я отомщу. Оставшейся рукой
             Я перерѣжу подлыя вамъ глотки;
             Лавинія жъ обрубками своими
             Пусть держитъ тазъ, въ который потечетъ
             Кровь подлая обоихъ васъ. Сегодня
             На пиръ ко мнѣ собралась ваша мать,
             Назвавшись Местью предо мной. Считаетъ
             Она меня безумнымъ. Истолку
             Я кости вамъ, мерзавцы, въ порошокъ
             И, замѣсивъ изъ вашей крови тѣсто,
             Какъ въ пирогѣ, въ немъ закатаю ваши
             Я головы. Пусть ваша мать сожретъ
             Ихъ, какъ земля, чья поглощаетъ пасть
             Свои жъ плоды. Вотъ пиръ, какой готовлю
             Я для нея! вотъ блюда тѣ, какими
             Пускай она подавится! Жесточѣй,
             Чѣмъ съ Филомелой, поступили вы
             Съ Лавиніей; но отомщу за то
             И я ужаснѣй Прогны 63)! Подставьте жъ
             Мнѣ головы! Лавинія, готовься
             Собрать ихъ кровь. Когда жъ я ихъ зарѣжу,
             То помогите въ порошокъ стереть
             Мнѣ кости ихъ, свалять изъ крови тѣсто
             И сдѣлать мой чудовищный пирогъ
             Изъ ихъ головъ. Ну, что же? помогайте!
             Хочу, чтобъ пиръ ужаснѣй вышелъ мой,
             Чѣмъ пиршество кентавровъ!

(Перерѣзаетъ имъ горла).

                                                     Ну, тащите
             Теперь ихъ въ домъ. Сегодня буду самъ
             Я поваромъ. Скорѣй! Обѣдъ готовымъ
             Должна найти, придя къ намъ въ гости, мать.

(Уходятъ, унося трупы).

   

СЦЕНА 3-я.

Бесѣдка съ накрытымъ столомъ.

(Входятъ Луцій, Маркъ и готы со связаннымъ Аарономъ).

   Луцій. Отца покорный волѣ, возвратился
             Я снова въ Римъ, почтенный дядя Маркъ.
   1-й готъ. Равно и мы, что бъ ни случилось дальше.
   Луцій. Пусть, добрый дядя, крѣпче стерегутъ
             Чудовищнаго мавра. Тигръ и дьяволъ --
             Вотъ имена, какими мы должны
             Его назвать. Мори его безъ пищи,
             Вели сковать, пока мы не сведемъ
             Лицомъ къ лицу его съ императрицей
             И обнаружимъ всѣ ея дѣла.
             А сверхъ того, полезно посадить
             Побольше намъ друзей своихъ въ засаду:
             Я опасаюсь, какъ бы императоръ
             Не вздумалъ насъ поймать.
   Ааронъ. Пускай бы дьяволъ
             Мнѣ нашепталъ, какими я словами
             Облить тебя могъ ядомъ. Лопнуть сердце
             Во мнѣ готово отъ него.
   Луцій.                                         Прочь, песъ!
             Презрѣннѣйшій бездѣльникъ! (Свитѣ) Подойдите,
             Подайте помощь дядѣ увести
             Его отсюда прочь.

(Аарона уводятъ; за сценой трубы).

                                           Я слышу трубы,--
             Прибудетъ скоро, значитъ, Сатурнинъ.

(Входятъ Сатурнинъ, Тамора, трибуны и свита).

   Сатурнинъ (увидя Луція). Какъ! иль зажглись на небесахъ два солнца?
   Луцій. Тебѣ ли солнцемъ называть себя 64)?
   Маркъ Андр. Племянникъ, цезарь, бросьте перекоры!
             Мы вашу распрю разрѣшить должны
             Съ спокойствіемъ. Готово все для пира;
             Его устроилъ нашъ почтенный Титъ.
             Съ тѣмъ, чтобъ согласье, миръ и дружба снова
             Вернулись въ Римъ; а потому займите
             Свои мѣста.
   Сатурнинъ.           Будь, какъ сказалъ ты, Маркъ.

(Садятся. Входитъ Титъ Андроникъ въ платьѣ повара; за нимъ Лавинія подъ покрываломъ, сынъ Луція и другіе. Титъ Адроникъ ставитъ на столъ блюдо).

   Титъ Андр. Привѣтъ тебѣ, могучій повелитель,
             Съ царицей грозною твоей! Равно
             Привѣтъ всѣмъ храбрымъ готамъ. Здравствуй, Луцій.
             Хоть не роскошенъ скромный мой обѣдъ,
             Но насъ насытитъ онъ... Брошу отвѣдать.
   Сатурнинъ. Зачѣмъ одѣлся, Титъ, ты въ это платье?
   Титъ Андр. Чтобъ наблюсти вѣрнѣе за порядкомъ
             И угостить, какъ слѣдуетъ, тебя
             И славную царицу.
   Тамора.                               Отъ души мы
             Тебя благодаримъ.
   Титъ Андр.                     О, если бъ вы
             Могли читать въ душѣ моей, то ваша
             Признательность была бъ еще живѣй.
             Скажи теперь мнѣ, цезарь: былъ ли правъ,
             И хорошо ли поступилъ Виргиній,
             Когда въ пылу рукой своей убилъ онъ
             Родную дочь за то, что грубой силой
             Похищена была ея невинность,
             И честь стыдомъ покрылась навсегда 65)?
   Сатурнинъ. Да, онъ былъ правъ.
   Титъ Андр.                               А почему?
   Сатурнинъ.                                                   Позора
             Переживать не слѣдовало ей:
             Иначе видъ ея терзалъ бы вѣчно
             Глаза отца.
   Титъ Андр.           Вотъ приговоръ правдивый,
             Прямой и сильный! Пусть послужитъ онъ
             Примѣромъ мнѣ и яснымъ указаньемъ,
             Что должно дѣлать скорбному отцу!

(Закалываетъ Лавинію).

             Пускай стыдъ ея погибнетъ съ нею вмѣстѣ,
             А съ нимъ и горе скорбнаго отца!
   Сатурнинъ. Что сдѣлалъ ты, отецъ безчеловѣчный!..
   Титъ Андр. Убилъ я дочь, надъ чьимъ несчастьемъ плача,
             До слѣпоты я выплакалъ глаза
             Несчастенъ я не меньше, чѣмъ Виргиній;
             Но правъ имѣлъ я болѣе, чѣмъ онъ,
             Такъ поступить -- и поступилъ!
   Сатурнинъ.                                         Какъ!.. Развѣ
             Ее лишили чести? Кто?.. Скажи.
   Титъ Андр. Прошу васъ кушать; кушайте царица.
   Тамора. Какъ могъ убить единственную дочь
             Такъ злобно ты?
   Титъ Андр.                     Убилъ не я, вонзили
             Ей въ сердце мечъ Деметрій и Хиронъ.
             Осквернена была ея невинность
             Руками ихъ; отрѣзали языкъ
             Они же ей; все это было дѣломъ
             Ихъ злобныхъ рукъ.
   Сатурнинъ.                     Велите ихъ позвать.
   Тит. Андр. Излишнее!.. Они вѣдь здѣсь ужъ! Оба
             Запечены въ томъ самомъ пирогѣ,
             Который мать съ такимъ довольствомъ ѣла
             Предъ нами здѣсь! Свою сожрала плоть!
             Да, да!-- клянусь!-- будь ножъ тому свидѣтель.

(Закалываетъ Тамору).

   Сатурнинъ. Умри, безумецъ, за такое дѣло!..

(Закалываетъ Тита).

   Луцій. Иль будетъ сынъ смотрѣть на кровь отца?
             Нѣтъ!-- смерть за смерть! награда за награду!

(Закалываетъ Сатурнина. Обилье смятеніе. Народъ въ ужасѣ разбѣгается. Маркъ Андроникъ, Луцій и другіе входятъ на ступени дома).

   Маркъ Андр. Друзья мои! мужи и дѣти Рима!
             Разогнаны, какъ стая птицъ, порывомъ
             Вы страшныхъ бурь, повѣявшихъ на насъ!
             Позвольте мнѣ совѣтъ вамъ дать, какъ снова
             Связать разрозненныхъ колосьевъ снопъ,
             Какъ сочетать разрубленные члены,
             Ихъ въ тѣло вновь здоровое собравъ.
             Не долженъ Римъ быть самъ себѣ отравой,--
             Тотъ Римъ, предъ кѣмъ склонялись, какъ рабы,
             Владыки царствъ! Ему ль, какъ проходимцу,
             Губить позорно самого себя?
             Коль скоро я, ужъ тронутый морозомъ
             Преклонныхъ лѣтъ и опытный въ дѣлахъ,
             Васъ убѣдить своей не въ силахъ рѣчью,
             То пусть вамъ скажетъ слово за меня
             Племянникъ мой. (Луцію) Достойнымъ другомъ Рима
             Ты былъ всегда, поговори же съ нимъ,
             Какъ говорилъ въ былые дни нашъ предокъ
             Съ Дидоною, когда передавалъ
             Ей, полной грусти и любви, печальный
             Разсказъ о томъ, какъ былъ глухою ночью
             Сожженъ Пергамъ коварствомъ злыхъ враговъ.
             Пусть, внявъ тебѣ, сограждане размыслятъ,
             Кто помутилъ и разумъ имъ и слухъ?
             Кто, какъ Синонъ 66), ввелъ въ Римъ орудье распрей,
             Его сгубить готовыхъ, какъ погубленъ
             Былъ и Пергамъ? Я сдѣланъ не изъ стали
             И не могу безъ горькихъ, скорбныхъ слезъ
             Окончить рѣчь; ее я прерываю
             Какъ разъ въ тотъ мигъ, когда бы надо было
             Всего сильнѣй въ васъ чувства возбудить.
             Такъ пусть меня замѣнитъ этотъ славный
             И храбрый вождь. Зальетесь вы слезами,
             Разсказъ печальный выслушавъ его.
   Луцій. Узнать должны вы всѣ, что Бассіанъ,
             Братъ цезаря, палъ жертвой рукъ Хирона
             Съ Деметріемъ. Они же погубили
             Мою сестру. Равно коварствомъ ихъ
             Постигла казнь моихъ несчастныхъ братьевъ,
             И мой отецъ напрасно лилъ ручьи
             Горячихъ слезъ, чтобъ ихъ спасти. Лишенъ
             Онъ былъ руки,-- руки, пославшей столько
             Враговъ отчизны въ гробъ! А наконецъ,--
             Взгляните на меня: позорно изгнанъ
             Изъ римскихъ былъ предѣловъ я! Замкнули
             За мной ворота Рима, не взирая
             На слезы и печаль мою. Защиты
             Былъ вынужденъ искать я у враговъ.
             Они вражду забыли, потушивъ
             Ее въ потокѣ слезъ моихъ, и съ лаской,
             Какъ другу, руки протянули мнѣ.
             Но я, изгнанникъ, думалъ все жъ о Римѣ!
             Его своей я кровью защищалъ!
             Враговъ его я отклонялъ удары,
             Имъ беззащитно подставляя грудь!
             Я не хвастунъ,-- вамъ это всѣмъ извѣстно;
             Нѣмой языкъ моихъ тяжелыхъ ранъ
             Вамъ подтвердитъ, что говорю я правду.
             Но что объ этомъ долго толковать!
             И безъ того ужъ слишкомъ много занялъ
             Я васъ собой: чрезъ мѣру расхвалилъ
             Я самъ себя. Простите!.. Но вѣдь если
             Молчатъ друзья, то поневолѣ станемъ
             Свои заслуги сами мы хвалить.
   Маркъ Андр. Теперь и я скажу мое вамъ слово.
             Вы предъ собою видите дитя.
             Имъ разрѣшилась гнусная Тамора,
             И былъ отцомъ его безбожный мавръ,
             Виновникъ злой всѣхъ этихъ скорбныхъ бѣдствій.
             Мерзавецъ живъ и запертъ въ домѣ Тита.
             Какъ ни фальшивъ, какъ ни коваренъ онъ,
             Но мы его сказать заставимъ правду.
             Судите жъ всѣ, имѣлъ ли право Титъ
             Отмстить врагамъ за столько бѣдъ жестокихъ,
             Неслыханныхъ, способныхъ превзойти
             Все, что терпѣть по силѣ бѣднымъ людямъ?
             Теперь узнали, римляне, вы все.
             Что жъ скажете? Дерзнете ль вы назвать
             Поступокъ нашъ неправымъ? Если да,
             То молвите лишь слово! Чуть услышимъ
             Мы голосъ вашъ -- и я и Луцій, эти
             Остатки бѣдной Титовой семьи,
             Низринемся мы ницъ на эти камни,
             Навѣки родъ нашъ бѣдный погубивъ.
             Отвѣтьте же: должны ли я и Луцій
             Навстрѣчу смерти броситься стремглавтз?
             Эмилій. Сойди, сойди, достойный Рима сынъ!
             Сойди объ руку съ цезаремъ. Твой Луцій
             Взойдетъ на тронъ -- я въ томъ увѣренъ твердо;
             Такъ говоритъ народа голосъ намъ.
   Маркъ Андр. Да здравствуетъ властитель Рима, Луцій!

(Они сходятъ съ крыльца. Маркъ продолжаетъ, обращаясь къ одному изъ служителей).

             Ступай въ жилище горестное Тита
             И прикажи, чтобъ приведенъ сюда
             Былъ подлый мавръ. Должны ему придумать
             За всѣ дѣла страшнѣйшую мы казнь.

(Служитель уходитъ).

             Живи, живи, правитель славный Рима!
             Привѣтъ тебѣ!
   Луцій.                     Благодарю всѣмъ сердцемъ
             Васъ, римляне! О, если бы я могъ
             Своимъ правленьемъ заживить то горе,
             Какое вамъ пришлось перенести!
             Но погоди, народъ достойный! дай мнѣ
             Сперва исполнить тяжкій, грустный долгъ,--
             Природный долгъ... Прошу васъ отойти
             На мигъ одинъ; а ты приблизься, дядя.
             Мы оросить должны слезами этотъ
             Печальный трупъ. (Цѣлуетъ тѣло Тита). Холодными устами
             Прими мой теплый, скорбный поцѣлуй!
             Позволь мнѣ слить съ твоей холодной кровью
             Обильный ключъ моихъ горячихъ слезъ.
             Такъ поступить велитъ мнѣ мой сыновній
             Священный долгъ.
   Маркъ Андр. (цѣлуя Тита). На поцѣлуй любви
             Такимъ же поцѣлуемъ, а на слезы
             Слезами же отвѣтитъ братъ твой Маркъ.
             Вѣрь, что, когда бъ имъ не было и счета,
             На нихъ тебѣ я вѣчно бъ отвѣчалъ 68).
   Луцій (сыну). Поди сюда, малютка, научись
             Отъ насъ, какъ надо плакать. Дѣдъ твой нѣжно
             Тебя любилъ. Какъ много разъ качалъ
             Тебя онъ на рукахъ своихъ! Баюкалъ
             На сонъ грядущій пѣснями; служила
             Тебѣ подушкой грудь его. Бывало,
             Тебя онъ тѣшилъ сказками, какія
             Могъ понимать по дѣтскимъ ты годамъ.
             Спѣши и ты поэтому, какъ добрый
             И нѣжный внукъ, слезами оросить
             Печальный трупъ: велитъ такъ мать-природа,--
             Съ друзьями дѣлятъ горе и добро.
             Простись же съ нимъ передъ дверями гроба,
             Чтобъ доказать, что ты его любилъ.
   Сынъ Луція. Ахъ, дѣдушка! какъ умеръ бы охотно
             Я самъ, чтобъ воскресить тебя! Мнѣ слезы
             Мѣшаютъ говорить; языкъ не можетъ
             Сказать двухъ словъ.

(Стража приводитъ Аарона).

   1-й римлянинъ.                     Довольно сѣтованій!
             Печальный долгъ усопшимъ возданъ вами,
             Какъ слѣдуетъ. Пора произнести
             Вамъ приговоръ злодѣю, чья свирѣпость
             Была причиной этихъ страшныхъ золъ.
   Луцій. Пускай его по грудь зароютъ въ землю
             И такъ оставятъ издыхать въ тоскѣ
             Отъ голода. Пусть онъ реветъ и молитъ
             О помощи. Кто вздумаетъ ему
             Помочь иль пожалѣть его -- отвѣтитъ
             За это головой. Вотъ приговоръ нашъ.
             Пусть кто-нибудь присмотритъ, чтобы крѣпче
             Онъ былъ зарытъ.
   Ааронъ.                               О, почему нѣмой
             Бываетъ злость? Я не пустой мальчишка,
             Чтобъ умолять иль каяться въ злодѣйскихъ
             Своихъ дѣлахъ. Будь воля -- натворилъ бы
             Я болѣе ихъ въ десять тысячъ разъ!
             Когда случайно сдѣлалъ въ жизни я
             Хоть разъ добро, то каюсь въ томъ сердечно!
   Луцій. Пускай покойный императоръ будетъ
             Снесенъ друзьями въ склепъ его отцовъ.
             Отецъ мой Титъ съ Лавиніей замкнутся
             Въ родной нашъ гробъ... Тигрицѣ жъ злой, Таморѣ,
             Не воздадимъ мы почести ничѣмъ:
             Ни похоронъ, ни звона, ни обряда
             Не будетъ ей. Пусть бросятъ трупъ ея
             Въ добычу псамъ. Какъ звѣрь, она жила,
             Не зная искры жалости иль чувства,
             Такъ пусть не знаетъ жалость и ее.
             Надъ мавромъ казнь исполните немедля:--
             Началомъ былъ всѣхъ этихъ бѣдствій онъ.
             Затѣмъ, принявъ бразды правленья въ руки,
             Всѣ силы мы клянемся приложить,
             Чтобъ Римъ отъ бѣдъ подобныхъ охранить.
   
   

ПРИМѢЧАНІЯ.

   1. Въ подлинникѣ стоить здѣсь слово "аge", т.-е. буквально: возрастъ. Нѣкоторые издатели полагаютъ, что слово это въ настоящемъ случаѣ имѣетъ значеніе: старшинство, и что Сатурнинъ проситъ римлянъ принять во вниманіе его старшинство предъ младшимъ братомъ Бассіаномъ, также претендентомъ на престолъ. Прямыхъ доказательствъ такого значенія этого слова нѣтъ, и потому принятый въ редакціи перевода смыслъ: "возрастъ" можетъ считаться болѣе вѣрнымъ, какъ передающій смыслъ буквально.
   2. Изъ этихъ словъ Бассіана надо заключить, что ступени Капитолійскаго входа заняты уже въ началѣ сцены приверженцами Сатурнина.
   3. Маркъ Андроникъ называетъ себя представителемъ народа въ своемъ качествѣ трибуна.
   4. Андроникъ называетъ этотъ часъ скорбнымъ для Рима вслѣдствіе траура по императорѣ.
   5. Защитникомъ Капитолія считался Юпитеръ.
   6. Души умершихъ, по религіознымъ воззрѣніямъ тогдашняго времени, уныло скитались до своего погребенія по берегамъ рѣки Стикса.
   7. Ad manes fratrum -- жертва тѣнямъ братьевъ. Латинскій текстъ въ подлинникѣ.
   8. Здѣсь -- намекъ на Гекубу, которая выцарапала ѳракійскому царю Полимнестору глаза изъ мести за смерть убитаго имъ ея сына Полидора.
   9. Солонъ называлъ вполнѣ счастливыми только умершихъ, потому что они одни могли не бояться какихъ-либо новыхъ бѣдствій. Слова эти были сказаны имъ Крезу, хваставшему предъ нимъ богатствомъ.
   10. Палліумъ -- бѣлая почетная одежда, въ которую облекались въ Римѣ кандидаты на важныя должности.
   11. Латинское слово въ текстѣ.
   12. Въ подлинникѣ Титъ говорить, что уступаетъ Сатурнину "ту eharriot", т.-е. тріумфальную колесницу, на которой имѣлъ бы право въѣхать въ Римъ самъ, какъ побѣдитель.
   13. Simm cuique -- каждому свое. Латинскій текстъ въ подлинникѣ.
   14. Въ подлинникѣ: "A loving nurse, a mother for his youth", т.-е. любящая нянька и мать для его юности. Тамора, называя себя матерью-нянькой, хочетъ сказать, что, будучи матерью взрослыхъ сыновей, она гораздо старѣе юноши Сатурнина, и потому будетъ печься о немъ не только какъ жена, но и какъ мать.
   15. Въ подлинникѣ здѣсь довольно темное выраженіе. Сатурнинъ говоритъ о Таморѣ, что она: "sent by the heavens for prince Saturnine, whose wisdom hath her fortune conquered", т.-е., что Тамора послана Сатурнину небомъ, чья мудрость побѣдила ея судьбу (фортуну). Смыслъ, вѣроятно, тотъ, какой приданъ редакціи перевода, т.-е., что мудрость неба обратила бѣды Таморы (плѣнъ и смерть сына) въ счастье.
   16. Въ подлинникѣ Квинтъ говоритъ, что поддержитъ свои слова: "in any place but tliere", т.-е., вездѣ, кромѣ этого мѣста. Вѣроятно, онъ хочетъ сказать этимъ, что силу въ настоящемъ случаѣ мѣшаетъ ему употребить лишь присутствіе отца, или, можетъ-быть, священное мѣсто Ватикана.
   17. Въ подлинникѣ Титъ говоритъ, что онъ обезчещенъ Маркомъ и "those", т.-е. этими. Подъ этими словами должно понимать его дѣтей на которыхъ онъ указываетъ.
   18. Тамора въ подлинникѣ говорить, что она "incorporate in Rome", буквально: "внѣдрилась въ Римѣ", т.-е., что, выйдя замужъ за Сатуриныа, стала римлянкой.
   19. Французское слово "bonjour" стоитъ въ подлинникѣ. Конечно, оно неумѣстно и даже смѣшно въ римской трагедіи, но въ немъ -- отголосокъ моды Шекспирова времени, когда было принято пересыпать разговоръ иностранными -- итальянскими и французскими словами. Французскія фразы встрѣчаются во многихъ пьесахъ Шекспира.
   20. Въ подлинникѣ Ааронъ, описывая теперешнее положеніе Таморы, говоритъ: "upon her wit doth earthly honour wait", т.-е., что предт ея умомъ преклоняется вемная почесть. Кольеръ въ своемъ изданіи замѣняетъ слово "wit" на "will", т.-е. воля. Фраза эта однако имѣетъ полный смыслъ и при старой редакціи, и потому такая поправка не вызвана необходимостью.
   21. Крикомъ: "clubs, clubs!", т.-е. "палокъ, палокъ!" -- полиція призывала въ Шекспирово время къ порядку разбушевавшуюся толпу.
   22. Сравненіе съ водой, бѣгущей черезъ колеса мельницы, и съ отрѣзаннымъ ломтемъ хлѣба -- варіанты двухъ тогдашнихъ пословицъ, имѣвшихъ тотъ же смыслъ.
   23. Sit fas aut nefas -- будь это хорошо или дурно.
   24. Per Styga per mânes vehor -- хотя бы для этого пришлось мнѣ перейти чрезъ Стиксъ (адскую рѣку) и царство тѣней.
   25. Намекъ на Актеона, котораго Діана превратила въ оленя, отдавъ на растерзаніе своимъ псамъ за то, что онъ подсмотрѣлъ купанье ея нимфъ.
   26. Киммерія была баснословная страна, въ которой царствовалъ постоянный мракъ (Отсюда выраженіе: киммерійская темнота). Бассіапъ называетъ Аарона киммерійцемъ, намекая на черный цвѣтъ его кожи.
   27. Лавинія сравниваетъ Тамору съ Семирамидой за ея жестокость и развратъ.
   28. Въ подлинникѣ Ааронъ, торопя Квинта и Марція итти скорѣе, употребляетъ оригинальное выраженіе: "the better foot before", т.-е. буквально: лучшая нога впередъ.
   29. По объясненію Джонсона, подъ камнемъ, блестѣвшимъ на перстнѣ Бассіана, должно предполагать карбункулъ, которому приписывалось свойство свѣтить въ темнотѣ.
   30. Въ легендѣ о Пирамѣ и Тизбѣ разсказывается, какъ онъ, ошибочно подумавъ, что Тивба растерзана львомъ, убилъ самъ себя. Исторія эта пародирована Шекспиромъ въ комедіи, которую разыгрываютъ ремесленники въ пьесѣ: "Сонъ въ лѣтнюю ночь".
   31. Коцитъ -- адская рѣка, наполнявшаяся слезами грѣшниковъ.
   32. Въ легендѣ о Тереѣ разсказывается, что, обезчестивъ Филомелу, онъ вырѣзалъ ей языкъ, чтобы лишить ее возможности разсказать объ этомъ преступленіи.
   33. По той же легендѣ, лишенная языка Филомела вышила шелкомъ на полотнѣ картину, изображавшую ея несчастье, и этимъ изобличила Терея.
   34. Пѣвецъ Ѳракіи -- Орфей.
   35. Этой метафорой Титъ хочетъ сказать, что злодѣй его такъ же мало обращаетъ вниманія на его скорбь, какъ Нилъ, когда, въ своемъ разливѣ, онъ, не разбирая, затопляетъ жилища, губя тѣмъ жителей.
   36. Здѣсь въ подлинникѣ игра значеніемъ словъ "deer" -- лань и "dear" -- дорогой.
   37. Титъ называетъ ворономъ Аарона за его черный цвѣтъ.
   38. Въ подлинникѣ Ааронъ употребляетъ здѣсь оригинальное выраженіе: "this villainy doth fat me", т.-е. буквально: это злодѣйство меня утучняетъ (въ смыслѣ: приводитъ въ восторгъ).
   39. Титъ называетъ Лавинію ландкартой бѣдствій (map of woe) въ томъ смыслѣ, что она испещрена ими, какъ географическая карта линіями.
   40. Въ подлинникѣ Титъ здѣсь говоритъ: "in thy dumb action will I be perfect as begging hermits in their holy prayers", т.-е. буквально: въ твоихъ нѣмыхъ жестахъ (въ смыслѣ, видя твои жесты) буду я такъ же совершененъ (т.-е., буду ихъ понимать), какъ совершенны отшельники въ ихъ святыхъ молитвахъ (т.-е., знаютъ ихъ наизусть).
   41. Корнелія -- мать Гракховъ, воспитавшая обоихъ великихъ римскихъ дѣятелей. Цицеронъ названъ въ подлинникѣ Тулліемъ.
   42. Здѣсь въ подлинникѣ небольшая несообразность. Титъ говоритъ, что Лавинія "turns the leaves", т.-е. перевертываетъ листья. Между тѣмъ она, не имѣя рукъ, не можетъ этого сдѣлать. Вслѣдъ затѣмъ онъ велитъ мальчику ей помочь.
   43. См. прим. 32 и 33.
   44. Stuprum -- блудъ.
   45. Стихъ изъ трагедіи Сенеки: Ипполитъ -- "Великій властитель міра! И ты такъ терпѣливо внемлешь злодѣйствамъ! Такъ снисходительно на нихъ смотришь".
   46. Маркъ сравниваетъ Тита съ Гекторомъ, говоря, что онъ надѣется на Луція, какъ Гекторъ возлагалъ надежду на своего сына, когда въ извѣстной сценѣ Иліады прощался съ Андромахой.
   47. Сынъ Луція называетъ въ подлинникѣ Деметрія и Хирона рабами Рима (bondmen to the yoke of Borne) въ томъ смыслѣ, что они, какъ военноплѣнные, считались собственностью государства.
   48. Маркъ, не догадываясь о дальнѣйшихъ предположеніяхъ Тита о мести и слыша, что онъ хочетъ дарить Деметрію и Хирону оружіе, думаетъ, что онъ помѣшался.
   49. Стихъ изъ Горація "честный и незапятнанный преступленіями человѣкъ не нуждается въ лукѣ и метательныхъ дротикахъ мавра".
   50. Въ подлинникѣ Ааронъ говоритъ: "but let her rest in her unrest awhile", т.-е. буквально: пусть она будетъ спокойна и въ своемъ безпокойствѣ (т.-е., въ безпокойномъ положеніи). Подъ именемъ безпокойнаго положенія Таморы Ааронъ подразумѣваетъ ея беременность, почему и говоритъ передъ этимъ "будь она на ногахъ" (were our einpress well а-foot), т.-е., если бъ могла ходить.
   51. Здѣсь непереводимая игра словами: "more" -- больше и "Moor" -- мавръ.
   52. Здѣсь игра значеніемъ созвучныхъ словъ: "done" и "undone". Деметрій говоритъ: "thou hast undone our mother", т.-е. погубилъ. Ааронъ отвѣчаетъ: "I have done thy mother" -- выраженіе, имѣвшее смыслъ: сдѣлать женщину беременной.
   53. "Астрея покинула землю" -- цитата изъ Овидіевыхъ превращеній. Подъ Астреей Титъ подразумѣваетъ правосудіе.
   54. Титъ придумалъ разбросать по римскимъ улицамъ стрѣлы съ надписями, что онъ посылаетъ ихъ къ богамъ, прося о правосудіи.
   55. Въ подлинникѣ стоитъ слово не судья, а Юпитеръ. Клоунъ же принимаетъ это слово (Jupiter) за "Gibbet-maker", т.-е., строитель висѣлицъ, и говоритъ, что вѣшать на этой недѣлѣ не будутъ. Въ переводѣ пришлось замѣнить эту игру словъ по возможности.
   56. Въ подлинникѣ Титъ спрашиваетъ, можетъ ли клоунъ подать просьбу императору "with grace", т.-е., учтиво. А клоунъ, принимая слово: grace въ смыслѣ молитва, отвѣчаетъ, что онъ никогда не молился.
   57. Въ подлинникѣ Сатурнинъ велитъ повѣсить клоуна "presently", т.-е., немедленно. А клоунъ понимаетъ это слово въ смыслѣ: "present" -- подарокъ и спрашиваетъ, сколько ему подарятъ денегъ? Буквально передать эти слова было нельзя.
   58. Въ подлинникѣ Луцій называетъ Аарона "the pearl, that pleas'd your empresse eye", т.-е., перлъ, плѣнившій глаза императрицы. По мнѣнію Мелонэ, это -- перифраза пословицы: "А black man is a pearl in а fair woman's eye", т.-е., черный человѣкъ -- перлъ въ глазахъ красивой женщины.
   59. Олова Аарона, что сыновья Тамора научились разврату отъ матери, и что это вѣрнѣе всякой карты, объясняются тѣмъ смысломъ, какой данъ редакціи перевода, т.-е., что Тамора въ этомъ случаѣ возьметъ верхъ надъ всѣми вѣрнѣе вѣрной карты.
   60. Въ этомъ монологѣ Ааронъ говоритъ о своей страсти къ злодѣйствамъ совершенно въ томъ же духѣ и топѣ и почти тѣми же фразами, какъ еврей Варавва въ трагедіи Марло: "Мальтійскій жидъ".
   61. Изъ этихъ словъ Тита видно, что онъ писалъ свитокъ, который держитъ, своей кровью.
   62. ІТрося сказать привѣтъ въ жилищѣ свѣта (world's light), Тамора, разыгрывая роль Мести, хочетъ сказать, что она явилась изъ ада.
   63. Въ разсказѣ о Тереѣ и Филомелѣ сестра послѣдней, Прогна, отмстила Терею за безчестье Филомелы тѣмъ, что поднесла ему блюдо, приготовленное изъ мяса его сына.
   64. Смыслъ этого восклицанія Сатурнина тотъ, что онъ, увидя Луція, явившагося въ Римъ во главѣ своихъ друзей, готовыхъ его поддержать, спрашиваетъ, съ которыхъ поръ въ Римѣ два солнца (т.-е., два императора)?
   65. Въ этомъ сравненіи съ Виргиніей, на честь которой покусился Аппій, авторъ драмы впалъ въ ошибку. Виргинія была убита своимъ отцомъ ранѣе, чѣмъ Аппій успѣлъ ее обезчестить.
   66. Здѣсь говорится о разсказѣ Енея (предка римлянъ) Дидонѣ, какъ погибла Троя.
   67. Синонъ -- грекъ, по совѣту котораго греки построили деревяннаго коня, погубившаго Трою.
   68. Этотъ монологъ Марка грѣшитъ нѣкоторой несообразностью тѣмъ, что странно, какимъ образомъ Маркъ можетъ отвѣчать поцѣлуемъ и слезами на слезы и поцѣлуи уже умершаго Тита. Но такова редакція самого подлинника: "tear for tear, and loving kiss for kiss, thy brother Marcus tenders on thy lips".
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов