Книговод

Кориолан

Шекспир Вильям


  

ШЕКСПИРЪ

КОРІОЛАНЪ.

ТРАГЕДІЯ ВЪ ПЯТИ ДѢЙСТВІЯХЪ.

   Собраніе сочиненій А. В. Дружинина. Том третій.
   С-Пб, Въ типографіи Императорской Академии Наукъ, 1865

ВСТУПЛЕНІЕ.

   Представляемый читателю переводъ "Коріолана" сдѣланъ по тексту Пейна Колльера. Большимъ пособіемъ при трудѣ нашемъ служилъ точный и добросовѣстный переводъ Н. X. Кетчера, изданный въ 1848 году. На случай, еслибы между русскими читателями оказались лица, не вполнѣ довѣряющія комментаріямъ и поправкамъ Колльеровскаго текста,-- мы долгомъ считаемъ сообщить имъ, что въ означенномъ изданіи Шекспира драма "Коріоланъ" имѣетъ весьма немного измѣненій противъ другихъ текстовъ, всѣмъ извѣстныхъ и всѣми признанныхъ.
   Разныя обстоятельства замедлили печатаніе нашего перевода, который, по первоначальному разсчету, долженъ былъ появиться въ свѣтъ черезъ нѣсколько мѣсяцевъ послѣ "Короля Лира". Въ теченіе двухъ лѣтъ, истекшихъ со времени изданія этой послѣдней трагедіи, взглядъ нашъ на задачу переводчика не понесъ никакихъ измѣненій. Онъ остался точно такимъ же, какъ онъ высказанъ нами во вступительномъ этюдѣ къ "Королю Лиру",-- вниманіе публики, благосклонно принявшей переводъ и дружелюбные отзывы лучшихъ нашихъ литераторовъ могли только утвердить переводчика въ основаніяхъ, служившихъ ему за руководство. Сверхъ того, ближайшее изученіе переводовъ Шекспира, представленныхъ на судъ публики первыми изъ русскихъ знатоковъ англійской литературы, истребило и остатки сомнѣній по этому предмету. Во всѣхъ сказанныхъ переводахъ мы примѣтили практическія и разумныя уступки духу русскаго языка, никакъ не поддающемуся чудовищной метафорѣ и эвфуизму, иногда встрѣчавшимся въ великомъ оригиналѣ. Даже въ переводахъ, сдѣланныхъ прозою, и, стало быть, не стѣсненныхъ быстротой рѣчи, необходимой въ стихосложеніи, мы очень часто видѣли положительныя отклоненія отъ оборотовъ, вошедшихъ въ плоть и кровь англійскаго языка, но для насъ неловкихъ и напыщенныхъ *). Перебирая самые вѣрные и подстрочные переводы Шекспира, до сихъ поръ у насъ изданные, мы безъ труда убѣдились, что чѣмъ даровитѣе оказывался русскій переводчикъ, чѣмъ тоньше зналъ онъ законы и условія собственнаго языка,-- тѣмъ упорнѣе боролся онъ съ напряжонностью слога, которая неминуемо должна была истекать изъ слишкомъ усиленнаго стремленія передать букву оригинала.
   {* Такъ, напримѣръ, въ переводѣ "Коріолана" г. Кетчеръ, одинъ изъ самыхъ точныхъ и свѣдующихъ переводчиковъ Шекспира, допускаетъ отклоненія, обусловленныя необходимостью. Выраженіе:
  
             ......it is no little thing to make
             My eyes sweat compassion,
  
   онъ передаетъ словами: "Да много надобно, чтобъ расположить мои глаза къ состраданію. Слова: Even when the navel of the state was touched -- онъ переводитъ, когда врагъ грозилъ сердцу отчизны. Мы могли бы привести еще множество подобныхъ примѣровъ въ одномъ переводѣ "Коріолана".}
   Разсуждая и совѣтуясь съ знатоками Шекспировыхъ трудовъ и Шекспировской литературы {Пользуемся этимъ случаемъ, чтобъ передать искреннюю нашу признательность всѣмъ лицамъ, которыя совѣтами и указаніями своими наиболѣе облегчили трудъ нашъ при переводѣ "Коріолана",-- и прежде всѣхъ господину Шау, автору извѣстной и столь уважаемой книги; "Outlines of the english litterature".}, мы получили одно замѣчаніе, которое и обдумали съ возможной основательностью. Намъ совѣтовали, при новомъ изданіи "Короля Лира", и при напечатаніи настоящаго перевода, передать слово въ слово тѣ обороты и метафоры, которыя были найдены нами несовмѣстными съ духомъ русскаго языка, и, сдѣлавъ это, помѣстить означенные отрывки въ концѣ труда, вмѣстѣ съ примѣчаніями. Такая мѣра, сказано было намъ, удовлетворитъ всѣхъ любителей подстрочной точности и въ тоже время докажетъ необходимость перифразъ и смягченій, переводчикомъ допущенныхъ. Совѣтъ заслуживалъ не только полнаго вниманія съ нашей стороны, но и возможно точнаго примѣненія къ дѣлу. Руководясь имъ, мы посвятили нѣкоторое время на новый пересмотръ переводнаго текста, передавая съ возможной вѣрностью метафоры оригинала, не стѣсняясь ихъ кудреватостью и отступая передъ ними лишь въ такомъ случаѣ, если буквальный переводъ приводилъ къ положительной безсмыслицѣ. Варіанты, накопившіеся такимъ образомъ, всѣ вынесены нами въ отдѣлъ примѣчаній, каждый варіантъ округленъ и прилаженъ къ тексту перевода такимъ образомъ, что еслибы иному читателю вздумалось зачеркнуть строки текста и замѣнить ихъ строками варіантовъ, форма стиховъ и плавность рѣчи отъ того не пострадаютъ. Потому мы даже просили бы читателей, хорошо изучившихъ Шекспира и, стало бытъ, привыкшихъ къ цвѣтистости слога, возмущающей людей непривычныхъ, сдѣлать означенную перемѣну, которую легко покончить въ четверть часа, зачеркивая строки типографскими чернилами и ими же вписывая выраженія, переданныя буквально или почти буквально.
   Читателя молодого и еще знакомящагося съ Шекспировой поэзіей, мы тоже приглашаемъ пересмотрѣть со вниманіемъ варіанты "Коріолана". Мы думаемъ, что большинству читателей необходимо знакомиться съ Шекспиромъ чрезъ поэтическіе, по возможности популярные переводы его твореній; но одного такого знакомства еще недостаточно. Освоиваясь съ духомъ поэта, надо, по мѣрѣ своихъ силъ, сближаться и съ его языкомъ во всѣхъ подробностяхъ. Признавая вполнѣ, что въ настоящее время, при настоящемъ положеніи русскаго языка и маломъ знакомствѣ нашей публики съ Шекспиромъ, буквальный переводъ нѣкоторыхъ Шекспировыхъ фразъ положительно невозможенъ,-- мы этимъ никакъ не хотимъ сказать, чтобъ онъ былъ невозможенъ и на будущее время. Нѣсколько лишнихъ десятилѣтій, безъ сомнѣнія, подвинутъ дѣло лучше всякихъ усилій со стороны переводчиковъ: въ этотъ періодъ времени русскій языкъ обогатится, установится и пріобрѣтетъ большую гибкость, а между тѣмъ изученіе Шекспира у насъ подвинется, и трагедіи великаго человѣка будутъ дѣлаться знакомѣе и знакомѣе русскимъ людямъ. Привычка къ Шекспировскимъ особенностямъ облегчитъ дѣло сближенія, и очень вѣроятно, что, съ годами, вся масса русскихъ читателей станетъ къ творцу "Отелло" въ положеніе британской публики, для которой каждый стихъ Шекспира есть семейное слово (household word). Театръ и представленіе Шекспировыхъ драмъ на сценѣ -- вотъ лучшее средство сближенія, о которомъ мы говорили. Эвфуизмъ, мѣстами мелькающій въ "Лирѣ", "Гамлетѣ", "Отелло", пьесахъ, столько разъ представленныхъ на русскомъ театрѣ, уже не поражаетъ насъ такъ, какъ поражаетъ эвфуизмъ Шекспировыхъ фантастическихъ комедій и другихъ его пьесъ, никогда еще у насъ не игравшихся. Въ примѣчаніяхъ къ "Королю Лиру" мы указывали на выраженіе "не стой между дракономъ {На русской сценѣ "тигромъ".} и его яростью", отъ частаго употребленія на русской сценѣ кажущагося выраженіемъ весьма дозволеннымъ, между тѣмъ какъ какой нибудь "пуховый совъ" или "обида въ немъ тюремщикъ состраданью" признаются нами до такой необычайной степени несовмѣстными съ духомъ языка русскаго. Въ сущности, два сейчасъ приведенныя выраженія такъ же точно не подходятъ къ нашему языку, какъ и знаменитая фраза Лира,-- но фраза Лира часто раздавалась на вашей сценѣ, ее очень эффектно произносилъ покойный Каратыгинъ, слушатели съ ней свыклись, и теперь всякій русскій поэтъ можетъ ввести ее въ любое изъ своихъ стихотвореній, чего, конечно, онъ не дерзнетъ сдѣлать съ метафорой изъ "Макбета" или "Коріолана". Будемъ же надѣяться, что читатель, какъ бы ни былъ онъ преданъ простотѣ, составляющей необходимую основу русской поэтической рѣчи, будетъ готовъ сдѣлать нѣкоторое усиліе надъ собою, и не откажется усвоить себѣ, мало по малу, тѣ изъ метафорическихъ отрывковъ Шекспира, которыя при первомъ чтеніи, можетъ быть, возбудятъ въ немъ не совсѣмъ поэтическое чувство.
   Критическій взглядъ на значеніе "Коріолана", вмѣстѣ съ этюдомъ по поводу главныхъ дѣйствующихъ лицъ трагедіи, будетъ нами напечатанъ въ послѣдствіи -- объемъ статьи и журнальныя условія въ настоящее время не позволяютъ приложить ее къ тексту, какъ это было сдѣлано при напечатаніи "Короля Лира" и изданіи его отдѣльною книгою. "Король Лиръ", по своей многосложности и легендному содержанію, дѣлалъ вступительный этюдъ необходимостью. "Коріоланъ", въ которомъ дѣйствіе чрезвычайно просто и лица взяты изъ всѣмъ извѣстной эпохи римской исторіи, легко можетъ безъ него обойтись. Для читателей, не знающихъ хорошо исторіи Рима, пособіемъ при чтеніи "Коріолана" можетъ служить книга, служившая Шекспиру главнымъ матеріаломъ при созданіи его трагедіи: мы говоримъ про "Жизнеописанія великихъ людей", Плутарха.
  

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА.

  
   Каій Марцій Коріоланъ, благородный римлянинъ.
   Титъ Ларцій, Комниій -- римскіе полководцы въ войну противъ вольсковъ.
   Мененій Агриппа, другъ Коріолана.
   Сициній Брутъ, Юній Брутъ -- народные трибуны.
   Маленькій Марцій, сынъ Коріолана.
   Римскій вѣстникъ.
   Титъ Авфидій, полководецъ вольсковъ.
   Военачальникъ, подчиненный Авфидію.
   Заговорщики въ пользу Авфидія.
   Гражданинъ изъ Лиціума.
   Двое часовыхъ изъ дружины вольсковъ.
   Волумнія, мать Коріолана.
   Виргинія, жена Коріолана.
   Валерія, подруга Виргиніи.
   Благородныя римлянки.
  

Римскіе и вольскіе сенаторы, патриціи, эдилы, ликторы, воины, граждане, вѣстники, слуги Авфидій и другія лица.

Дѣйствіе происходитъ частію въ Римѣ, частію на земляхъ вольсковъ и анціатовъ.

  

ДѢЙСТВІЙ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Улица въ Римѣ.

Входятъ толпою возмутившіеся ГРАЖДАНЕ, съ дубинами, кольями и другимъ оружіемъ.

  

1-й Гражданинъ.

   Прежде чѣмъ идти дальше, дайте мнѣ сказать одно слово.
  

Всѣ граждане.

   Говори! говори! (Говорятъ разомъ.)
  

1-й Гражданинъ.

   Рѣшились вы скорѣй умереть, чѣмъ терпѣть голодъ?
  

Всѣ.

   Рѣшились, рѣшились.
  

1-й Гражданинъ.

   Вы знаете, конечно, что Каій Марцій -- первый супостатъ народу?
  

Всѣ.

   Знаемъ, знаемъ.
  

1-й Гражданинъ.

   Такъ убьемъ же его -- и тогда хлѣбъ подешевѣетъ. Рѣшено, что ли?
  

Всѣ.

   Нечего тутъ толковать -- убьемъ его! Пойдемте, пойдемте!
  

2-й Гражданинъ.

   Одно слово, честные граждане.
  

1-й Гражданинъ.

   Какіе тебѣ честные граждане! Бѣдняковъ не зовутъ честными -- патриціи одни честны! У нихъ всего по горло, а мы нуждаемся. Пусть бы отдали они вамъ хоть часть своего избытка -- во время -- мы-бы имъ могли сказать спасибо за ихъ милосердіе. Это для нихъ слишкомъ разорительно! Имъ любо глядѣть на нашу худобу, да на наше горе -- свой достатокъ кажется имъ слаще! Мщеніе, граждане! пока еще осталась у васъ сила въ рукахъ -- хватайте колья! Боговъ призываю я въ свидѣтели -- не отъ злобы, а отъ голода я говорю это!
  

2-й Гражданинъ.

   За что жь начинать ты хочешь съ Каія Марція?
  

1-й Гражданинъ.

   Съ него перваго: онъ хуже собаки для народа.
  

2-й Гражданинъ.

   Вспомни хоть про его заслуги отечеству.
  

1-й Гражданинъ.

   Помню, и хвалилъ бы ихъ, да онъ и безъ моей похвалы ими гордится не въ мѣру!
  

2-й Гражданинъ.

   Говори безъ злости.
  

1-й Гражданинъ.

   Я тебѣ говорю -- изъ одной гордости онъ служилъ родинѣ. Простаки хвалятъ въ немъ любовь къ Риму: не для родного края, а изъ угоды своей матери, да изъ тщеславія дрался онъ за отечество. Пускай дрался онъ храбро, да храбрость въ немъ не ниже надменности.
  

2-й Гражданинъ.

   Ты на недостатокъ природы глядишь, какъ на преступленіе. Развѣ онъ жаденъ? Ты, можетъ быть, и этотъ порокъ на него взвалишь?
  

1-й Гражданинъ.

   И безъ жадности на немъ грѣховъ не оберешься. (Слышны крики.) Это кто шумитъ? Поднялась и та часть города! Что мы здѣсь болтаемъ пустое? -- въ Капитолій!

Всѣ.

   Идемъ, идемъ въ Капитолій!
  

1-й Гражданинъ.

   Тише -- кто это пришелъ къ намъ?
  

Входитъ Мененій Агриппа.

  

2-й Гражданинъ.

   Почтенный Мененій Агриппа -- всегдашній другъ народа.
  

1-й Гражданинъ.

   Съ нимъ бы можно жить хорошо. Если бы всѣ такіе были!
  
                       Мененій.
  
             Эй, вы! товарищи! куда плететесь
             Съ дубинами и кольями? Въ чемъ дѣло?
  

1-й Гражданинъ.

   Въ чемъ дѣло? Сенатъ знаетъ, въ чемъ дѣло. Давно уже онъ догадывается -- сегодня мы ему все растолкуемъ. Въ сенатѣ говорятъ, что у бѣдныхъ просителей терпѣнье крѣпко. А теперь узнаютъ, что и руки ваши не слабы.
  
                       Мененій.
  
             Друзья мои -- сосѣди дорогіе!
             Опомнитесь! -- зачѣмъ хотите вы
             Попасть въ бѣду?
  
                       1-й Гражданинъ.
  
                                 Да мы и такъ въ бѣдѣ!
  
                       Мененій.
  
             Друзья, повѣрьте, съ горемъ и заботой
             Глядятъ на васъ патриціи. Я знаю,
             Что вы въ нуждѣ, что дорогъ хлѣбъ, но также
             Я знаю, что разумнѣй будетъ вамъ
             Противъ небесъ поднять свои дубины,
             Чѣмъ противъ государства. Не сломить
             Вамъ безпощадной, грозной силы Рима!
             Хотя бъ сильнѣй вы были во сто кратъ --
             Онъ раздробитъ васъ всѣхъ. Не богачи,
             А боги намъ нужду и скудость шлютъ;
             Не угрожать руками -- гнуть колѣна
             Вамъ для спасенья надо. Горе! горе!
             Бѣда въ бѣду влечетъ васъ: вы хулите
             Отцовъ-правителей -- въ своихъ отцахъ
             Враговъ вы видите!
  

1-й Гражданинъ.

   Въ своихъ отцахъ! Хорошо они о насъ заботятся! Никогда не были они намъ отцами! Мы голодаемъ, а у нихъ амбары отъ хлѣба ломятся! Ихъ законы поддерживаютъ однихъ ростовщиковъ! Всякій день отмѣняется какой нибудь законъ, тяжкій для богачей, каждый день выдумывается другой законъ бѣднякамъ на угнетенье! Если война насъ не губитъ -- они насъ губятъ хуже войны всякой. Вотъ какъ насъ любятъ отцы отечества!
  
                                 Мененій.
  
             Или вы злы -- и въ томъ должны сознаться,
             Или вы глупы. Разскажу я вамъ
             Хорошенькую сказку; можетъ быть,
             Ее слыхали вы. Она годится
             Намъ прямо къ дѣлу. Что, хотите слушать?
  

1-й Гражданинъ.

   Отчего не выслушать, добрый господинъ! только не проведешь ты насъ своей сказкою! Говори же.
  
                       Мененій.
  
             Разъ какъ-то, противъ живота возстали
             Другіе члены тѣла, въ обвиненье
             Ему сказавши, что животъ одинъ
             Сидитъ безъ дѣла посреди ихъ всѣхъ,
             Набившись пищей, въ лѣности позорной
             Труда не зная вовсе, между тѣмъ
             Какъ всѣ другіе члены смотрятъ, ходятъ,
             Соображаютъ, слушаютъ, и вмѣстѣ
             Всѣмъ человѣкомъ правятъ. Имъ животъ
             Тамъ отвѣчалъ...
  
                       1-й Гражданинъ.
  
             Ну, ну -- что жь отвѣчалъ животъ?
  
                       Мененій.
  
             Сейчасъ скажу. Съ презрительной улыбкой
             (Вы знаете, что въ сказкѣ самъ животъ
             Не только говорить смѣяться можетъ)
             Онъ отвѣчалъ взволнованнымъ безумцамъ,
             Которые, завидуя тому,
             Что онъ всегда былъ полонъ, на него
             Кричали такъ, какъ вы теперь кричите
             Противъ отцовъ сената...
  
                       1-й Гражданинъ.
  
                                                     Что же могъ
             Отвѣтить онъ и бдительному глазу,
             И головѣ подъ царственнымъ вѣнцомъ,
             Рукѣ -- бойцу, и языку -- герольду,
             И сердцу вѣщему, ногамъ носящимъ насъ,
             И всѣмъ другимъ помощникамъ и членамъ,
             Когда они...
  
                       Мененій.
  
                                 Когда они... Что жь дальше?
             Зачѣмъ ты перебилъ меня?-- что жь дальше?
  
                       1-й Гражданинъ.
  
             Когда они возстали справедливо
             Противу хищника...
  
                       Мененій.
  
                                 Ну, что жь потомъ?
  
                       1-й Гражданинъ.
  
             На ихъ правдивое негодованье
             Что могъ животъ отвѣтить?
  
                       Мененій.
  
                                                     Это я
             Сейчасъ скажу, когда способенъ ты
             Имѣть терпѣнье.
  
                       1-й Гражданинъ.
  
                                           Говори жь скорѣе.
  
                       Мененій.
  
             Замѣть, мой другъ, что важный нашъ животъ
             Спокоенъ былъ при бѣшеномъ волненьи
             Своихъ враговъ. Онъ имъ отвѣтилъ такъ:
             "Друзья, вы правы въ томъ, что поглащаю
             Изъ васъ я первый общую намъ пищу;
             Но есть тому причина -- тѣло все
             Живетъ моимъ запасомъ. Не забудьте,
             Что пищу ту я шлю вамъ вмѣстѣ съ кровью,
             Что чрезъ ее и мозгъ, и сердце живы,
             Что отъ меня вся сила человѣка,
             Что жилы всѣ мельчайшія его
             Черезъ меня свою имѣютъ долю!
             И такъ, друзья" (животъ все продолжаетъ)...
  
                       1-й Гражданинъ.
  
             Понимаемъ, понимаемъ! -- дальше...
  
                       Мененій.
  
             "И такъ, друзья сочлены, хоть всегда
             Мои дары приходятъ къ вамъ незримо,
             Но вспомните, что мною вамъ дается
             Отъ пищи лучшій цвѣтъ, и что ее
             Не для себя я берегу". Ну, что же?
             Хорошъ отвѣтъ?
  
                       1-й Гражданинъ.
  
                                 Отвѣтъ совсѣмъ не дуренъ.
             Что жь намъ-то изъ того?
  
                       Мененій.
  
             Животъ разумный -- это нашъ сенатъ,
             Вы жь -- члены непокорные! По правдѣ
             Вы оцѣните всѣ его заботы,
             Подумайте объ общемъ нашемъ дѣлѣ,
             И вы поймете, что отъ старшей власти,
             Что не отъ васъ -- зависитъ благо края.
             Вы поняли? (1-му гражданину.)
                                 Что скажешь мнѣ теперь,
             Ты, палецъ отъ ноги?
  
                       1-й Гражданинъ.
  
                                           Какой я палецъ,
             За что я палецъ отъ ноги?
  
                       Мененій.
  
                                                     За то,
             За то, что ты, дрянной и самый низкій
             Изъ членовъ всѣхъ, впередъ предъ всѣми лѣзешь;
             За то, что ты, презрѣнный плутъ, въ надеждѣ
             На выгоды, другихъ ведешь туда,
             Откуда первый убѣжишь! Готовьте жь
             Скорѣй свои вы страшныя дубины!
             Противу Рима крысы поднялися
             Кому нибудь на горе.
  

Входитъ Каій Марцій.

                       Мененій.
  
                                           Храбрый Марцій,
             Привѣтъ тебѣ.
  
                       Каій Марцій.
  
                                 Спасибо. (Толпѣ.) Вы, мерзавцы,
             Что? иль опять нашла на разумъ вашъ
             Чесотка безпокойная? Въ чемъ дѣло?
             Зачѣмъ вы здѣсь?
  
                       1-й Гражданинъ.
  
                                 На ласковое слово
             Всегда готовъ ты.
  
                       Марцій.
  
                                 Будетъ тотъ подлецъ
             Изъ всѣхъ льстецовъ презрѣннѣйшій, кто скажетъ
             Вамъ ласковое слово. Что вамъ нужно,
             Псы, недовольные войной и миромъ?
             Войны вы трусите -- въ спокойной долѣ
             Вы носъ дерете вверхъ. Кто вѣритъ вамъ,
             Въ бою найдетъ васъ зайцами, не львами,
             Гусей увидитъ, гдѣ нужны лисицы!
             Надежнѣй васъ на льду горячій уголь
             И градъ подъ солнцемъ. Вы на то годитесь,
             Чтобъ покланяться извергамъ преступнымъ
             И правду проклинать. Кто смѣлъ и славенъ,
             Тотъ гадокъ вамъ; а сердце ваше рвется,
             Какъ у больнаго прихоть, лишь туда,
             Гдѣ гибель скрыта. Тотъ, кто вѣритъ вамъ
             И дружбѣ вашей -- плаваетъ въ водѣ
             Съ свинцомъ на шеѣ. Твари! Вѣритъ вамъ?
             Когда вашъ нравъ мѣняется съ минутой,
             Когда во прахѣ предъ врагомъ вчерашнимъ
             Вы роетесь, а прежняго кумира
             Врагомъ зовете! По какому праву
             Вы бродите по городу, и съ крикомъ
             Позорите вы славный нашъ сенатъ,
             Сенатъ, который, вмѣстѣ съ божьей властью,
             Васъ держитъ въ страхѣ и мѣшаетъ вамъ
             Другъ друга жрать?
                       (Мененію.) Чего хотятъ они?
  
                       Мененій.
  
             Другой цѣны на хлѣбъ. По ихъ словамъ,
             Запасовъ много въ городѣ.
  
                       Марцій.
  
                                                     Мерзавцы!
             По ихъ словамъ! Они, за печью сидя,
             Хотятъ знать все, что дѣлается въ Римѣ,
             По прихоти судьбы рѣшая края!
             Они все знаютъ -- кто силенъ, кто слабъ,
             Кто женится, кто въ ходъ пошелъ, въ разсказахъ
             Превознося друзей своихъ, и съ прахомъ
             Противниковъ мѣшая. Хлѣба много,
             По ихъ словамъ? Когда бъ сенатъ построже
             Себя держалъ, и мнѣ съ мечомъ позволилъ
             На нихъ напасть, изъ этихъ мертвыхъ гадовъ
             Я навалилъ бы гору -- вышиною
             Съ мое копье!

(Граждане расходятся по немногу.)

  
                       Мененій.
  
                                 Молчи! -- они затихли
             И, не смотря на все свое нахальство,
             Расходятся, какъ трусы. Что же сталось
             Съ другой толпой?
  
                       Марцій.
  
                                 Разсѣялась. Скоты!
             Они на голодъ жаловались, смѣли
             Пословицы намъ повторять о томъ,
             Что съ голода и крѣпости сдаются,
             Что кормъ собакамъ нуженъ, что отъ неба
             Ниспосланъ хлѣбъ не богачамъ однимъ,
             И вслѣдъ за тѣмъ представили сенату
             Такую просьбу, отъ которой въ сердце
             Патриціатъ нашъ будетъ пораженъ
             И власти смѣлый взглядъ померкнетъ. Что жь?
             Имъ отвѣчали, приняли ихъ просьбу;
             Они же заорали отъ восторга
             И шапки закидали вверхъ, какъ будто
             Попасть стараясь въ мѣсяцъ.
  
                       Мененій.
  
                                                     Что жь дано имъ?
  
                       Марцій.
  
             Для поддержанья ихъ затѣй негодныхъ
             Даны имъ пять трибуновъ -- Юній Брутъ,
             Сициній Велутъ -- все по ихъ избранью,
             Еще... не помню. Смерть и гибель! Прежде
             Чернь раскидала бъ Римъ до основанья,
             Чѣмъ отъ меня добыть такой законъ!
             Пройдутъ года -- плоды его созрѣютъ
             На горе государству!
  
                       Мененій.
  
                                           Странно! странно!
  

Входитъ Вѣстникъ.

  
                       Вѣстникъ.
  
             Здѣсь Каій Марцй?
  
                       Марцій.
  
                                 Здѣсь. Что тамъ случилось?
  
                       Вѣстникъ.
  
             Есть новости -- опять поднялись вольски!
  
                       Марцй.
  
             Я очень радъ -- теперь мы скоро сбудемъ
             Избытокъ скверный. Вотъ идутъ вожди.
  

Входятъ Коминій, Титъ Ларцій и другіе сенаторы, Юній Брутъ и Сициній Велутъ.

  
                       1-й Сенаторъ.
  
             Сбылось, что предсказалъ ты, честный Марцій:
             Вооружились вольски.
  
                       Марцй.
  
                                           Есть у нихъ
             Великій полководецъ, Туллъ Авфидій.
             Съ нимъ будутъ хлопоты. Я сознаюсь,
             Завидна лишь его неустрашимость,
             И если не собой, то имъ, конечно,
             Хотѣлъ бы быть я.
  
                       Коминій.
  
                                 Ты сражался съ нимъ.
  
                       Марцй.
  
             Когда бъ весь міръ распался на два войска
             И Туллъ со мною шелъ, я бъ поднялъ бунтъ,
             Чтобъ биться съ нимъ: такого льва какъ онъ.
             Не скоро встрѣтишь.
  
                       1-й Сенаторъ.
  
                                           Благородный Марцій!
             Ты и Коминій -- выбраны вождями
  
                       Коминій.
  
             Ты самъ того желалъ.
  
                       Марцій.
  
                                           Я и теперь
             Не откажусь. Титъ Ларцій, снова намъ
             Лицемъ къ лицу прядется Тулла встрѣтить!
             Состарѣлся ты? остаешься?
  
                       Титъ Ларцій.
  
                                                     Нѣтъ,
             Хоть мнѣ придется драться костылемъ
             И на костыль опершись -- не останусь
             Я сзади васъ.
  
                       Мененій.
  
                                 Мой благородный Ларцій!
  
                       1-й Сенаторъ.
  
             Идемъ же въ Капитолій -- тамъ, я знаю,
             Друзья собрались наши.
  
                       Титъ Ларцій.
  
                                           Хорошо,
             Идите же -- мы за тобой, Коминій,
             Какъ за вождемъ достойнымъ.
  
                       Коминій.
  
                                                     Честный Ларцій!
  
                       1-й Сенаторъ (гражданамъ).
  
             Ступайте жь по домамъ.
  
                       Марцій.
  
                                           Нѣтъ, пусть за нами
             Идутъ они. У вольсковъ много хлѣба --
             Мы пустимъ этихъ крысъ на ихъ запасы.
             (Народу.) Вы, сорванцы почтенные, за нами!
             Вы очень храбры -- намъ до васъ есть дѣло!

(Уходятъ.)

Остаются Сициній и Брутъ.

  
                       Сициній.
  
             Бывали ли когда на свѣтѣ люди
             Надменнѣй Марція?
  
                       Брутъ.
  
                                           Нѣтъ, никогда!
  
                       Сициній.
  
             Затѣмъ ли насъ избралъ народъ въ трибуны...
  
                       Брутъ.
  
             Смотрѣлъ ли ты хоть на глаза его,
             На губы.
  
                       Сициній.
  
                       Нѣтъ, но я довольно слушалъ.
  
                       Брутъ.
  
             Взбѣсившись, онъ боговъ не пощадитъ!
  
                       Сициній.
  
             Надъ скромною луной онъ посмѣется!
  
                       Брутъ.
  
             Война его погубитъ. Слишкомъ гордъ
             Онъ для того, чтобъ честно биться.
  
                       Сициній.
  
                                                               Полонъ
             Онъ дерзостью и презираетъ насъ
             Какъ тѣнь полдневную. Дивлюсь, однако,
             Какъ согласился онъ принять въ вожди
             Коминія.
  
                       Брутъ.
  
                       Ему всего дороже
             То, чѣмъ богатъ онъ -- слава. Чтобъ вѣрнѣе
             Ее сберечь, второе мѣсто въ войскѣ
             Удобнѣй перваго. При неудачахъ,
             Хотя бъ Коминій былъ людей всѣхъ выше,
             Онъ будетъ обвиненъ, какъ полководецъ,
             И станутъ дураки кричать: "о, если бъ
             Нашъ Марцій велъ дѣла!"
  
                       Сициній.
  
                                           А при побѣдѣ
             Народный голосъ, ласковый къ нему,
             Съ Коминія часть славы сниметъ.
  
                       Брутъ.
  
                                                     Правда,
             Чужой заслугой завладѣетъ онъ.
             Ошибки же чужія увеличатъ
             Его заслуги.
  
                       Сициній.
  
                                 Такъ; пойдемъ же слушать
             Рѣшеніе сената -- и узнать,
             Какимъ порядкомъ Марцій поведетъ
             Свои дѣла.
  
                       Брутъ.
  
                       Идемъ, идемъ скорѣе. (Уходятъ.)
  

СЦЕНА II.

Сенатъ въ Коріоли.

Входятъ Туллъ Авфидій и сенаторы.

                       1-й Сенаторъ.
  
             И такъ вполнѣ увѣренъ ты, Авфидій,
             Что римляне проникли нашу тайну
             И знаютъ все.
  
                       Авфидій.
  
                                 И самъ ты это знаешь!
             Задумывали ль здѣсь какое дѣло
             Тайкомъ отъ Рима? Вотъ, со мной письмо.
             Четыре дня тому, какъ мнѣ его
             Доставили. (Читаетъ.) "Ужь собраны войска,
             Хоть назначенья ихъ никто не знаетъ.
             Хлѣбъ въ Римѣ дорогъ, чернь въ большомъ волненьи,
             И слухи ходятъ, что Коминій, Марцій,
             Твой старый врагъ, такъ ненавистный черни,
             И храбрый римлянинъ, старикъ Титъ Ларцій,
             Всѣ трое поведутъ дружины Рима --
             Куда? -- не знаю. Можетъ быть, что къ вамъ.
             Готовьтесь же."
  
                       1-й Сенаторъ.
  
                                 Ужь мы давно готовы.
             Не сомнѣвались мы, что силы Рима
             Идутъ на насъ.
  
                       Авфидій.
  
                                 Ты самъ тому причиной!
             Ты говорилъ, что не къ чему скрывать
             Приготовленій нашихъ. Что же вышло?
             Извѣстно въ Римѣ все, что мы рѣшили,
             И цѣль ушла отъ насъ, и не успѣемъ
             Мы захватить хоть нѣсколькихъ селеній
             Врасплохъ, до появленья римской силы!
  
                       2-й Сенаторъ.
  
             Скорѣй же въ путь, Авфидій благородный!
             Прими войска, а насъ оставь однихъ,
             Чтобъ охранять Коріоли. Быть можетъ,
             Врагъ подойдетъ сюда,-- тогда на помощь
             Ты къ намъ придешь; но думается мнѣ,
             Что не готовы римляне.
  
                       Авфидій.
  
                                           Я знаю,
             Что римляне готовы. Знаю я,
             Что часть ихъ войскъ уже давно въ походѣ,
             И прямо къ намъ идетъ. Отцы, прощайте.
             Мы поклялися съ Марціемъ -- при встрѣчѣ
             Сойтись на безпощадный бой.
  
                       Всѣ Сенаторы.
  
                                                     Пусть боги
             Тебѣ помогутъ!
  
                       Авфидій.
  
                                 И хранятъ всѣхъ васъ.
  
                       1-й Сенаторъ.
  
             Счастливый путь тебѣ.
  
                       2-й Сенаторъ.
  
                                           Прощай, Авфидій!
  
                       Всѣ.
  
             Прощай, Авфидій! (Уходятъ.)
  

СЦЕНА III.

Римъ. Комната въ домѣ Марція.

Волумнія и Виргилія шьютъ, сидя на низенькихъ стульяхъ.

  

Волумнія.

   Прошу тебя, дочь, или пой, или будь повеселѣе. Если бъ Марцій былъ мнѣ мужемъ, мнѣ радостнѣе казалось бы его славное отсутствіе, нежели самые жаркіе брачные поцалуи. Онъ у меня одинъ,-- а въ то время, когда тѣло его было еще нѣжно, когда его дѣтская красота плѣняла постороннихъ -- въ ту пору, когда мать, изъ-за цѣлаго дня царской просьбы, не рѣшится на одинъ часъ отпустить сына съ своихъ глазъ, я радостно посылала его искать опасности и съ ней славы. Я понимала, что такому сыну нуженъ людской почетъ, что не отзываясь на призывъ чести, сынъ мой былъ бы не человѣкомъ, а картиной для украшенія стѣнъ! На тяжкую войну я его послала, и онъ вернулся ко мнѣ съ дубовымъ вѣнкомъ за заслуги. И повѣрь дочь моя, меньше радовалась я, услыхавъ, что родила мальчика,-- меньше радовалась я тогда, нежели въ тотъ часъ, когда увидала его послѣ похода, увидала его истиннымъ мужемъ.
  

Виргилія.

   А если бъ онъ погибъ на войнѣ? что сказала бы ты тогда?
  

Волумнія.

   Память о немъ стала бы мнѣ за сына: въ его славѣ нашла бы я себѣ потомство! По совѣсти говорю тебѣ: будь у меня двѣнадцать сыновей, равно любимыхъ, любимыхъ такъ, какъ любимъ нами нашъ добрый Марцій, я бы легче перенесла погибель одиннадцати изъ нихъ за отечество, нежели трусливую и праздную жизнь двѣнадцатаго.
  

Входитъ Прислужинца.

  

Прислужница (Волумнія).

   Благородная Валерія желаетъ васъ видѣть.
  

Виргилія (Волумнія).

   Позволь мнѣ уйти отсюда.
  
                       Волумнія.
  
                                 Зачѣмъ уйти!
             Мнѣ кажется -- я слышу барабаны,
             Отсюда вижу Марція, какъ онъ,
             Въ честномъ бою, Авфидія хватаетъ
             За волосы и въ прахѣ передъ войскомъ
             Его влечетъ. Какъ дѣти отъ медвѣдя,
             Бѣгутъ враги отъ Марція. Гляди,
             Какъ онъ впередъ идетъ, какъ возбуждаетъ
             Свои войска: вы трусы, дѣти Рима,
             Зачатыя въ часъ робости позорной!
             Вотъ онъ! Рукой, закованною въ сталь,
             Онъ кровь съ лица отеръ, и снова въ сѣчу
             Идетъ онъ, будто жнецъ, который взялся
             Обжать все поле!
  
                       Виргилія.
  
                                 Нѣтъ, клянуся Зевсомъ,
             Не надо крови на лицѣ!
  
                       Волумнія.
  
                                           Ребенокъ,
             Не знаешь ты, что эта кровь для мужа
             Прекраснѣе чѣмъ золото въ трофеяхъ!
             Когда Гекуба Гектора-младенца
             Кормила грудью -- груди той краса
             Равнялась ли съ красой чела троянца,
             Когда оно своей пятнало кровью
             Мечи ахейскіе? (Ключницѣ.) Проси сюда
             Почтенную Валерію. (Прислужница уходитъ.)
                                           Пусть боги
             Спасутъ его отъ бѣшенаго Тулла!
  
                       Волумнія.
  
             Ему на горло ступитъ храбрый Марцій
             И голову его колѣномъ сдавитъ!
  

Входитъ Валерія съ проводникомъ и прислужницей.

  

Валерія.

   Добрый день, благородныя хозяйки!
  

Волумнія.

   Милая Валерія.
  

Виргилія.

   Я рада тебя видѣть.
  

Валерія.

   Здоровы ли вы? Васъ нигдѣ не видно; вы вѣчно дома за дѣломъ. Что это вы шьете? (Виргиліи.) Что дѣлаетъ твой мальчишка?
  

Виргилія.

   Благодарю тебя, онъ здоровъ.
  

Волумнія.

   Не любитъ онъ только учиться -- ему бы все мечи да барабаны.
  

Валерія.

   Весь въ отца -- милый ребенокъ! Я съ полчаса глядѣла на него въ прошлую среду: въ лицѣ у него что-то такое смѣлое. Онъ бѣгалъ за красивой бабочкой, ловилъ ее и пускалъ на волю: поймаетъ, пуститъ, потомъ побѣжитъ и опять поймаетъ. Тутъ онъ какъ-то упалъ, разсердился, да какъ стиснетъ зубы... и разорвалъ бабочку. Надо было видѣть, какъ онъ въ нее вцѣпился!
  

Волумнія.

   Вспылилъ -- по отцовски.
  

Валерія.

   Да, да, славный мальчишка!
  

Виргилія.

   Шаловливъ очень.
  

Валерія.

   Кстати, перестань шить, полѣнись немного -- я пришла за тобою.
  

Виргилія.

   Нѣтъ, милая Валерія, я не пойду изъ дома.
  

Валерія.

   Не пойдешь изъ дома?
  

Волумнія.

   Пойдетъ, пойдетъ.
  

Виргилія.

   Нѣтъ, нѣтъ, какъ хотите. Покуда мужъ не вернется, я не переступлю нашего порога.
  

Валерія.

   Полно, вѣдь это безуміе! Пойдемъ навѣстить больную сосѣдку.
  

Виргилія.

   Я помолюсь за нее. Я желаю ей скорѣе поправиться,-- а идти къ ней не могу.
  

Волумнія.

   Да почему же, скажи намъ?
  

Виргилія.

   Не по лѣности и не по холодности.
  

Волумнія.

   Ты хочешь быть Пенелопой. Она все ткала, дожидаясь мужа: за то и развела моли на весь островъ. Жаль, что твое полотно не чувствуетъ боли: ты бы перестала, хоть изъ жалости, колоть его своей иголкой. Ну, пойдемъ же съ нами!
  

Виргилія.

   Прости меня, милая Валерія -- я не пойду.
  

Валерія.

   Нѣтъ, пойдешь. Я разскажу тебѣ хорошія вѣсти про Марція.
  

Виргилія.

   Добрая Валерія, еще некогда придти вѣстямъ отъ мужа.
  

Валерія.

   Я не шучу. Ночью получено извѣстіе.
  

Виргилія.

   Неужели?
  

Валерія.

   Въ самомъ дѣлѣ -- одинъ Сенаторъ при мнѣ сказывалъ. Вольски вышли въ поле; противъ нихъ пошелъ Коминій, а Ларцій съ твоимъ мужемъ осадили Коріоли. Всѣ говорили, что война скоро кончится со славой. Даю тебѣ мое слово -- все это правда. Ну, пойдемъ же съ нами.
  

Виргилія.

   Прости меня, Валерія! въ другой разъ, послѣ.
  

Волумнія.

   Оставь ее, Валерія! она и на насъ скуку нагонитъ.
  

Валерія.

   Да, и я тоже думаю. Прощайте. Пойдемъ же, добрая Волумнія. Полно, Виргилія,-- прогони свою заботу, пойдемъ вмѣстѣ.
  

Виргилія.

   Еще разъ навсегда я говорю тебѣ, что не могу. Прощайте и веселитесь.
  

Валерія

   Прощай, Виргилія. (Уходятъ.)
  

СЦЕНА IV.

Передъ Коріоли.

Входятъ, съ барабанами и знаменами, Марцій, Титъ Ларцій, свита, войско. Къ нимъ идетъ вѣстникъ.

                       Марцій.
  
             Есть новости, побьемся объ закладъ:
             Сраженье было.
  
                       Титъ Ларцій.
  
                                 Нѣтъ. Коня я ставлю.
  
                       Марцій.
  
             И я.
  
                       Титъ Ларцій.
  
                       Согласенъ.

(Вѣстникъ подходитъ; вѣстнику.)

                                 Что? дралися наши?
  
                       Вѣстникъ.
  
             Войска сошлись, но не было сраженья.
  
                       Титъ Ларцій.
  
             Конь мой.
  
                       Марцій.
  
                                 Я выкуплю его.
  
                       Титъ Ларцій.
  
                                                     Не надо
             Мнѣ выкупа, а можешь взять его
             Себѣ на время -- лѣтъ на пятьдесятъ.
  
                       Марцій (вѣстнику).
  
             Войска далеко?
  
                       Вѣстникъ.
  
                                 Миляхъ въ двухъ отъ насъ.
  
                       Марцій.
  
             Нашъ бранный крикъ дойдетъ до ихъ ушей,
             А ихъ -- до нашихъ. Марсъ непобѣдимый,
             Дай быстроту намъ: пусть въ кровавыхъ латахъ
             Поспѣемъ мы къ друзьямъ своимъ на помощь,
             Покончивъ здѣсь. Эй, трубы! дайте знакъ!
  

Трубы. На стѣны выходятъ Сенаторы и войско.

  
                       Марцій.
  
             Здѣсь Туллъ Авфидій -- съ вами онъ?
  
                       1-й Сенаторъ.
  
                                                               Здѣсь нѣтъ
             Авфидія, какъ нѣтъ здѣсь человѣка,
             Который васъ боялся бъ.

(Слышна музыка за сценой.)

                                           Эти трубы
             На бой зовутъ все юношество наше.
             Намъ стѣнъ не нужно -- въ городѣ ворота
             Не заперты, а тростникомъ закрыты.
             Мы выйдемъ къ вамъ на встрѣчу.

(Музыка въ другой сторонѣ.)

                                                               Слышишь ты?
             Авфидія то трубы! Разметалъ онъ
             Дрянное войско ваше!
  
                       Марцій.
  
                                           Такъ, тамъ бьются!
  
                       Титъ Ларцій.
  
             Чего жь намъ ждать? Эй, лѣстницъ! Всѣ впередъ!
  

Вольски выходятъ на сцену.

  
                       Марцій.
  
             Насъ не боятся вольски! Врагъ нашъ смѣетъ
             Идти на встрѣчу римлянамъ! Друзья
             Щиты на грудь! пусть сердце въ каждой груди
             Забьется, твердое какъ щитъ. Впередъ!
             Впередъ Титъ Ларцій! можно-ль было думать,
             Что мы врагу не страшны! Я въ поту
             Отъ бѣшенства. Товарищи, впередъ!
             Кто шагъ отступитъ, я того приму
             За вольска -- и убью его тотчасъ же!
  

Сраженіе. Римляне прогнаны назадъ. Опять входитъ Марцій.

  
                       Марцій (воинамъ).
  
             Пусть южная чума на васъ нагрянетъ!
             Вы -- Рима стыдъ! вы стадо! пусть задавитъ
             Васъ туча цѣлая срамныхъ недуговъ,
             Пусть язвы васъ покроютъ, пусть другъ друга
             Вы заражаете, пусть смрадъ и вонь
             Идутъ отъ васъ по вѣтру! Что бѣжите,
             Вы -- гуси, въ человѣческомъ уборѣ?
             Чего боитесь вы? и обезьяны
             Съ такимъ врагомъ управятся! Проклятье!
             На спинахъ кровь у васъ, на лицахъ ужасъ
             И блѣдность смертная. Стой! всѣ впередъ!
             Скорѣй впередъ! Клянусь огнемъ небеснымъ,
             Я брошу вольсковъ и начну рубить
             Я васъ самихъ, смотрите! Такъ, впередъ!
             Мы ихъ загонимъ къ жонамъ ихъ, отплатимъ
             Мы имъ за бѣгство наше!
  

Опять битва. Вольски бѣгутъ къ воротамъ, Марціц за ними.

  
                                           Хорошо!
             Ворота настежь! Не для бѣглецовъ --
             Для побѣдителей ворота настежь!
             Смѣлѣй теперь! въ ворота! всѣ за мною!

(Вбѣгаетъ въ ворота, ихъ тотчасъ запираютъ.)

  
                       1-й воинъ.
  
             Онъ лѣзетъ, какъ безумный! не пойду я.
  
                       2-й воинъ.
  
             Я тоже не пойду.
  
                       1-й воинъ.
  
                                 Гляди, ворота
             Замкнулись ужь.
  
                       Всѣ.
  
                                 Теперь совсѣмъ пропалъ онъ.

(Шумъ боя продолжается.)

  

Входитъ Титъ Ларцій.

  
                       Титъ Ларцій.
  
             Гдѣ Марцій нашъ?
  
                       Войны.
  
                                 Убитъ, въ томъ нѣтъ сомнѣнья.
  
                       1-й воинъ.
  
             За бѣглецами онъ ворвался въ городъ,
             Ворота заперлись -- одинъ онъ тамъ
             Противу всѣхъ.
  
                       Титъ Ларцій.
  
                                 О, воинъ благородный!
             Хвала тебѣ, ты тверже бранной стали!
             Мечъ гнется -- ты не гнешься! Брошенъ ты,
             Утраченъ драгоцѣнный камень Рима!
             Въ мечтахъ своихъ Катонъ не создавалъ.
             Такого воина. Въ минуты боя,
             Не силой рукъ одной ты грозенъ былъ,
             Но взоромъ страшнымъ, голосомъ громовымъ
             Враговъ ты въ страхъ кидалъ, и имъ казалось,
             Что подъ ногами ихъ земля дрожитъ!
  

Входить Марцій, весь съ крови, преслѣдуемый вольсками.

  
                       1-й воинъ.
  
             Смотри! Смотри!
  
                       Титъ Ларцій.
  
                                 Онъ живъ! за мною всѣ!
             Спасемте Марція, иль съ нимъ погибнемъ!

(Дерутся -- и всѣ входятъ въ городъ.)

  

СЦЕНА V.

Улица въ Коріоли.

Вбѣгаютъ Римляне съ добычей.

1-й Римлянинъ.

   Вотъ это я отнесу въ Римъ.
  

2-й римлянинъ.

   А я это.
  

3-й Римлянинъ.

   Какой дряни я нахваталъ! Это не серебро.

(Вдали трубы и шумъ боя.)

  

Входитъ Титъ Ларцій и Марцій съ трубачемъ.

  
                       Марцій.
  
             Взгляни на этихъ удальцовъ -- какъ славно
             Они ведутъ себя! Не конченъ бой,
             А ужь они хватаютъ, кто подушку,
             Кто ложку оловянную, кто тряпки,
             Какихъ палачъ съ преступника не снялъ бы.
             Прочь, подлецы! Стой! слушай! Шумъ не смолкнулъ
             Въ той сторонѣ, гдѣ нашъ Коминій! Надо
             Скакать къ нему. Тамъ врагъ мой -- тамъ Авфидій.
             Тѣснитъ онъ римлянъ. Ларцій, ты возьми
             Часть воинства и городъ береги,
             Я жь поведу надежнѣйшихъ бойцовъ
             Коминію на помощь.
  
                       Титъ Ларцій.
  
                                           Ты въ крови,
             Мой храбрый воинъ. Изнуренный боемъ,
             Какъ въ бой пойдешь ты?
  
                       Марцій.
  
                                           Не хвали меня:
             Еще не разгорѣлся я. Прощай же!
             Я радъ, что кровь течетъ: гораздо легче
             Мнѣ отъ потери крови. Пусть Авфидій
             Меня въ крови увидитъ передъ боемъ!
  
                       Титъ Ларцій.
  
             Пускай Фортуна, свѣтлая богиня,
             Тебя полюбитъ, и своею силой
             Отклонитъ мечъ противниковъ твоихъ.
             Будь счастливъ, честный вождь!
  
                       Марцій.
  
                                                     Прощай, мой Ларцій
  
                       Титъ Ларцій.
  
             О воинъ истинный!
                       (Трубачу.) Иди на площадь,
             Тамъ затруби, и собери ко мнѣ
             Всѣхъ городскихъ начальниковъ -- мы имъ
             Объявимъ волю нашу. Ну, ступай же!

(Уходятъ.)

  

СЦЕНА VI.

У лагеря Коминія.

Коминій и его войска отступаютъ.

  
                       Коминій.
  
             Друзья, переведите духъ -- вы бились
             Какъ римляне: безъ дерзости безумной,
             Безъ трусости при отступленьи. Вѣрьте,
             Не конченъ бой. Во время жаркой сѣчи,
             Къ намъ вѣтеръ доносилъ отъ нашихъ братьевъ
             Военный кликъ. Пускай же боги Рима
             И насъ, и ихъ ведутъ къ одной побѣдѣ!
             Пусть оба войска радостно сойдутся
             На жертву благодарственную!
  

Входитъ Вѣстникъ.

  
                       Коминій.
  
                                                     Эй,
             Что новаго?
  
                       Вѣстникъ.
  
                                 На вылазку враги
             Пошли изъ города. Сраженье было,
             Когда сюда я ѣхалъ, нашихъ гнали
             Къ самимъ валамъ.
  
                       Коминій.
                                 Хоть говоришь ты правду,
             Мнѣ рѣчь твоя не нравится. Давно ли
             Ты видѣлъ бой?
  
                       Вѣстникъ.
  
                                 Тому не больше часа.
  
                       Коминій,
  
             Вблизи, недавно, слышали мы трубы,
             Не дальше какъ за милю. Почему
             Такъ долго ѣхалъ ты?
  
                       Вѣстникъ.
  
                                           За мною гнались;
             Я длинный поворотъ былъ долженъ сдѣлать
             И съ вѣстью опоздалъ я.
  

Входитъ Марцій.

  
                       Коминій.
  
                                           Что за воинъ
             Пришелъ къ намъ, весь въ крови? Благіе боги!
             На Марція похожъ онъ. Мнѣ случалось
             Его видать въ крови.
  
                                 Марцй.
  
                                           Что? опоздалъ я?
  
                       Коминій.
  
             Скорѣй пастухъ не распознаетъ грома
             Отъ звуковъ бубна, чѣмъ не отличу
             Я голосъ Марція, межь голосами
             Другихъ людей. Ты Марцій!
  
                       Марцій. '
  
                                           Опоздалъ я?
  
                       Коминій.
  
             Да, если ты покрытъ своею кровью,
             Не вражеской.
  
                       Марцій.
  
                                 Дай мнѣ обнять тебя
             Такъ крѣпко, какъ жену я обнимаю:
             Мнѣ весело, какъ на вѣнчальномъ пирѣ,
             Передъ огнями -- у постели брачной!
  
                       Коминій.
  
             Скажи мнѣ, цвѣтъ вождей, гдѣ нашъ Титъ Ларцій?
  
                       Марцій.
  
             Нарядомъ въ городѣ теперь онъ занятъ:
             Однихъ казнитъ, другихъ онъ шлетъ въ изгнанье,
             Прощаетъ третьихъ, назначаетъ выкупъ.
             Въ Коріоли онъ правитъ римской властью,
             И горожанъ онъ держитъ, словно свору
             Послушныхъ псовъ.
  
                       Коминій.
  
                                           Гдѣ рабъ, который мнѣ
             Осмѣлился сказать, что васъ прогнали
             Къ самимъ валамъ. Послать его!
  
                       Марцій.
  
                                                     Не нужно:
             Онъ правъ. Одни патриціи дрались.
             Плебеи жь -- (и трибуновъ имъ!) постыдно
             Бѣжали такъ отъ подлой вольской рати,
             Какъ мышь отъ кошки бѣгать не привыкла!
  
                       Коминій.
  
             Но какъ же одолѣли вы?
  
                       Марцій.
  
                                                     Не время
             Теперь болтать. Мнѣ кажется... Гдѣ вольски?
             Ты побѣдилъ ли? Если нѣтъ -- зачѣмъ
             Вы перестали драться?
  
                       Коминій.
  
                                           Храбрый Марцій,
             Не побѣдили мы,-- но отступаемъ
             Съ хорошей цѣлью.
  
                       Марцій.
  
                                           Боевой порядокъ
             Какой у нихъ? Съ которой стороны
             У нихъ полки отборные?
  
                       Коминій.
  
                                                     Дружина
             Передовая вся изъ анціатовъ,
             Бойцовъ надежнѣйшихъ; Авфидій съ ними,
             Ихъ лучшая надежда.
  
                       Марцій.
  
                                           Заклинаю
             Тебя во имя дружескихъ обѣтовъ,
             Во имя битвъ, гдѣ кровь мы лили вмѣстѣ,
             Дай мнѣ сейчасъ идти на анціатовъ,
             На ихъ вождя. Не пропускай минуты.
             Пусть засверкаютъ въ воздухѣ сейчасъ же
             Мечи и копья.
  
                                 Комиій.
  
                                 Лучше бъ я желалъ
             Тебя свести туда, гдѣ теплой влагой
             Твои обмоютъ раны,-- но не смѣю
             Противорѣчить я. Бери полки,
             Какіе пожелаешь.
  
                       Марцій.
  
                                           Я желаю
             Съ собой взять тѣхъ, кто самъ-того желаетъ.

(Къ войску.)

             Когда здѣсь есть -- и преступленьемъ было бъ
             Въ томъ сомнѣваться -- храбрые бойцы,
             Привѣтливо глядѣвшіе на кровь,
             Которой я раскрашенъ; если здѣсь
             Есть воины, которымъ слава Рима
             Себя дороже, для кого безславье
             Страшнѣе смерти, для кого милѣй
             Кончина честная, чѣмъ жизнь въ позорѣ,
             Пусть тотъ, и всѣ, кто съ нимъ согласны будутъ,
             Подымутъ руки -- и идутъ на бой
             За Марціемъ. (Поднимаетъ руку.)

(Крики, воины бросаютъ копья и подхватываютъ Марція на руки.)

                                 Пустите! я не мечъ --
             Зачѣмъ хватать меня? Когда вы точно
             Такъ рветесь въ бой, то четверыхъ враговъ
             Здѣсь каждый воинъ стоитъ. Вамъ не страшенъ
             Авфидій самъ: съ могучимъ полководцемъ,
             Щитомъ къ щиту, изъ васъ достоинъ всякій
             На бой сойтись. Благодарю васъ всѣхъ,
             Но выберу немногихъ: свой чередъ
             Придетъ и остальнымъ въ другое время!
             Впередъ, друзья, скорѣе въ путь! Изъ васъ
             Я четверымъ вождямъ велю избрать
             Охотниковъ.
  
                       Коминій.
  
                                 Впередъ, впередъ, друзья!
             Скорѣе оправдайте ожиданье,--
             И наградимъ мы васъ за подвигъ вашъ.

(Уходятъ.)

  

СЦЕНА VII.

Площадь у воротъ въ Коріоли.

Титъ Ларцій, оставивъ отрядъ для защиты города, выходитъ съ военной музыкой на помощь къ Коминію и Марцію, При немъ вожди, воины и проводникъ.

                       Ларцій (офицеру).
  
             Замкнуть ворота,-- и не забывать
             Моихъ приказовъ. Избранныя сотни
             Прислать ко мнѣ, едва я вѣсть подамъ,
             А съ остальными защитишь ты городъ
             На краткій срокъ. Сраженье потерявши,
             Его не удержать намъ.
  
                       Офицеръ.
  
                                           На меня
             Ты можешь положиться.
  
                       Ларцій.
  
                                           Прочь. За нами
             Замкни ворота. Проводникъ, иди,
             Веди насъ въ римскій лагерь.

(Уходятъ.)

  

СЦЕНА VIII.

Поле сраженія между лагеремъ римлянъ и вольсковъ.

Боевые крики. Входятъ съ противуположныхъ сторонъ Марцій и Авфидій.

                       Марцій.
  
             Съ тобой однимъ я бьюсь, клятвопреступникъ
             Мнѣ ненавистенъ менѣе чѣмъ ты!
  
                       Авфидій.
  
             По ненависти оба мы равны.
             Ты мнѣ гнуснѣй, чѣмъ африканскій гадъ,
             Съ твоею злобой и съ твоею славой.
             Готовься къ бою.
  
                       Марцій.
  
                                 Кто отступитъ первый,
             Пусть навсегда идетъ въ рабы къ другому,
             И небесами проклятъ будетъ.
  
                       Авфидій.
  
                                                     Марцій,
             Когда я отступлю, кричи мнѣ вслѣдъ
             Какъ зайцамъ вслѣдъ кричатъ.
  
                       Марцій.
  
                                                     Я три часа
             Одинъ, въ стѣнахъ Коріоли, сегодня
             Сражался досыта. Ты видишь, кровью
             Я весь покрытъ, то кровь твоихъ друзей!
             Готовься мстить -- сбери свои всѣ силы!
  
                       Авфидій.
  
             Хотя бъ ты Гекторъ былъ, которымъ въ Римѣ
             Такъ хвалятся, ты не уйдешь теперь.

(Сражаются; вбѣгаютъ вольски на помощь Авфидію.)

             Не кстати мнѣ теперь услуга ваша.
             Мнѣ стыдно за себя! впередъ! впередъ!

(Уходятъ.)

  

СЦЕНА IX.

Римскій лагерь.

Трубные звуки. Съ одной стороны входитъ Коминій и римляне, съ другой Марцій (рука у него подвязана) и его свита.

  
                       Коминій (Марцію).
  
             Когда бъ про все, что сдѣлалъ ты сегодня,
             Я разсказалъ тебѣ -- своимъ дѣламъ
             Ты не повѣрилъ бы; но я храню
             Для Рима мой разсказъ. Отцы сената,
             Съ улыбкою сквозь слезы, будутъ слушать;
             И славные патриціи, внимая
             Мнѣ съ трепетомъ, придутъ во изумленье!
             И жоны задрожатъ въ испугѣ сладкомъ
             И жалкіе завистники-трибуны
             Воскликнутъ поневолѣ: "Слава небу
             За то, что въ Римѣ есть такой воитель!"
  

Возвращастся Титъ Ларцій и войско, преслѣдовавшее непріятеля.

  
                       Коминій (Титу Ларцію).
  
             Едва засталъ ты наше торжество,
             Пиръ собственный свершалъ ты.
  
             Титъ Ларцій (указывая на Марція, Коминію).
  
                                                     Полководецъ,
             Вотъ бранный конь -- нашъ Марцій. Мы съ тобой
             Одинъ уборъ его. Когда бъ ты видѣлъ...
  
                       Марцій.
  
             Д

ДРАМАТИЧЕСКІЯ СОЧИНЕНІЯ ШЕКСПИРА.

ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО
Н. КЕТЧЕРА,

выправленный и пополненный по найденному Пэнъ Колльеромъ,
старому экземпляру in folio 1632 года.

ЧАСТЬ 4.

УКРОЩЕНІЕ СТРОПТИВОЙ.

КОРІОЛАНЪ.

ВСЕ ХОРОШО, ЧТО ХОРОШО КОНЧИТСЯ.

ОТЕЛЛО.

Изданіе К. Солдатенкова.

ЦѢНА КАЖДОЙ ЧАСТИ 1 P. СЕР.

МОСКВА.

ВЪ ТИПОГРАФІИ В. ГРАЧЕВА И КОМП.

1864.

КОРІОЛАНЪ.

ДѢЙСТВУЮЩІЕ.

   Кай Марцій Коріоланъ.
   Титъ Ларцій, Коминій, римскіе полководцы.
   Мененій Агриппа, другъ Коріолана.
   Сициній Велютъ, Юній Брутъ, народные трибуны.
   Марцій, маленькій сынъ Коріолана.
   Туллъ Ауфидій, полководецъ Вольсковъ.
   Волюмнія, мать Коріолана.
   Виргилія, жена его.
   Валерія, ея подруга.
   Раба Виргиліи.

Римскіе и Вольсскіе Сенаторы, Военачальники, Воины, Граждане и Вѣстники; Патриціи, Эдилы, Ликторы, Гражданки римскія и Рабы Ауфидія.

Мѣсто дѣйствія частію въ Римѣ, частію во владѣніяхъ Вольсковъ и Анціатовъ.

  

ДѢЙСТВІЕ I.

СЦЕНА 1.

Римъ. Улица.

Входитъ толпа возмутившихся Гражданъ, вооруженныхъ палками, вилами и другими орудіями.

   1 гр. Прежде, однакожь, чѣмъ пойдемъ далѣе, выслушайте меня.
   НѢСКОЛЬКО ГОЛОСОВЪ. Говори, говори.
   1 гр. Вѣдь вы рѣшились лучше умереть, чѣмъ голодать?
   ГРАЖДАНЕ. Рѣшились, рѣшились.
   1 гр. Вы знаете, что главный врагъ народа Каій Марцій?
   ГРАЖДАНЕ. Знаемъ, знаемъ.
   1 гр. Такъ убьемте жь его, и у насъ будетъ хлѣбъ по цѣнѣ, какую назначимъ сами. Согласны на это?
   ГРАЖДАНЕ. Нечего болѣе и толковать -- сказано и сдѣлано. Идемъ, идемъ!
   2 гр. Еще одно слово, добрые граждане.
   1 гр. Мы бѣдные граждане; добрые только патриціи {Good -- добрые, принимается тутъ въ значеніи богатыхъ, зажиточныхъ.}. Насъ спасло бы и то, чѣмъ они переполняютъ желудки свои. Уступи они намъ хоть только этотъ излишекъ, тогда какъ онъ годенъ еще въ пищу -- мы ужь и это почли бы человѣколюбивымъ пособіемъ; но они думаютъ, что мы и того не стоимъ. Бѣдность насъ удручающая, грязь нашей нищеты {Въ прежнихъ изданіяхъ: the object ofour misery... По Колльеру: the abjeciness of our misery...} -- инвентарь ихъ преизбытковъ; наши страданія -- доходъ ихъ. Выместимъ же это имъ вилами, пока не сдѣлались спичками {Ere we become rakes -- прежде чѣмъ сдѣлаемся граблями.}; боги знаютъ, что это говоритъ голодъ, а не жажда мщенія.
   2 гр. И вы хотите разразиться надъ Каіемъ Марціемъ въ особенности?
   1 гр. Надъ нимъ прежде всѣхъ; съ народомъ онъ настоящая собака.
   2 гр. По вспомните его услуги отечеству.
   1 гр. Помнимъ очень хорошо; и поблагодарили бъ за нихъ, еслибъ онъ самъ не вознаграждалъ себя гордыней своей.
   2 гр. Это просто злорѣчіе.
   1 гр. Говорятъ тебѣ, все что онъ сдѣлалъ славнаго, дѣлалось съ этой цѣлью. Пусть добродушные простаки увѣряютъ, что онъ имѣлъ въ виду отечество -- ему хотѣлось только угодить матери, да гордости своей, которая нисколько не меньше его достоинствъ.
   2 гр. Ты ставишь ему въ преступленіе и врожденное, чего измѣнить невозможно. Покрайней мѣрѣ ты ни въ какомъ случаѣ не упрекнешь его корыстолюбіемъ.
   1 гр. Не упрекну имъ -- найдется довольно другихъ обвиненій; недостатковъ у него столько, что и не перечтешь. (Крики за сценой.) Это что за крики? И другой конецъ города поднялся, а мы стоимъ тутъ да болтаемъ; въ Капитолій!
   ВСѢ. Идемъ! идемъ!
   1 гр. Постойте; кто это спѣшитъ сюда?
   2 гр. Достойный Мененій Агриппа; человѣкъ всегда любившій народъ.

Входитъ Мененій Агриппа.

   1 гр. Да, онъ довольно честенъ; хорошо, еслибъ и остальные походили на него.
   МЕН. Что задумали вы, любезные сограждане? Куда это собрались съ дубьемъ и съ рычагами? Скажите пожалуйста, въ чемъ дѣло?
   2 гр. Дѣло наше не безъизвѣстно и сенату; цѣлые четырнадцать дней намекали имъ на то, что задумываемъ; теперь мы имъ покажемъ, что съумѣемъ и выполнить задуманное. Они говорятъ, что у бѣдныхъ просителей горла сильныя -- узнаютъ что у нихъ и руки не слабѣе.
   МЕН. Но, добрые друзья мои, любезные сосѣди, неужели вамъ хочется погубить себя?
   2 гр. Погубить себя мы не можемъ; мы погублены ужь.
   МЕН. Послушайте, друзья мои, патриціи пекутся о васъ съ величайшей заботливостью. Что жь касается до вашихъ нуждъ, до вашихъ бѣдствій въ настоящее голодное время, такъ, право, все равно, что разить за это вашими палками небо, что заносить ихъ на римское правительство, которое, стремясь по однажды принятому пути, расторгнетъ и десятки тысячь уздъ изъ звеньевъ далеко крѣпчайшихъ тѣхъ, какія можетъ представить ваше возстаніе. Неурожаи посылаются богами, а не патриціями; тутъ можно помочь только склоненіемъ передъ ними колѣнъ, а не грозою рукъ. Отуманенные одной бѣдой, вы стремитесь еще къ большимъ; вы клевещете на правителей Рима, которые, тогда какъ вы проклинаете ихъ, какъ враговъ, пекутся о васъ, какъ отцы.
   2 гр. Пекутся о насъ?-- Какъ бы не такъ!-- Они никогда не пеклись о насъ. Они оставляютъ насъ умирать съ голоду, тогда какъ амбары ихъ завалены хлѣбомъ; они издаютъ эдикты въ пользу лихоимства, для поддержки ростовщиковъ; они ежедневно отмѣняютъ какой-нибудь благодѣтельный законъ противъ богачей, и ежедневно придумываютъ новыя, строжайшія постановленія для угнетенія и порабощенія бѣдныхъ. Если насъ не пожрутъ войны, такъ пожрутъ они; вотъ вся ихъ любовь къ намъ.
   МЕН. Ты или сознаешься въ страшной злорѣчивости, или заставишь признать себя безумнымъ. Я разскажу вамъ превосходную сказку; можетъ-быть вы ужь и слыхали ее, но она такъ приходится къ этому случаю, что я рѣшаюсь занять васъ ею и еще разъ.
   2 гр. Послушаемъ. Ты не думай однакожь, что тебѣ удастся заговорить наше негодованіе какой-нибудь сказкой. Разсказывай.
   МЕН. Случилось однажды, что всѣ части тѣла возстали противъ живота, обвиняя его тѣмъ, что онъ, какъ бездна какая-нибудь, остается въ серединѣ тѣла празднымъ и бездѣйственнымъ -- только что принимаетъ въ себя пищу и никогда не раздѣляетъ трудовъ прочихъ членовъ; тогда какъ тѣ видятъ, слышатъ, придумываютъ, научаютъ, движутъ, чувствуютъ и, взаимно помогая другъ другу, удовлетворяютъ такимъ образомъ всѣмъ нуждамъ и потребностямъ цѣлаго тѣла. Животъ отвѣчалъ --
   2 гр. Прекрасно, что жь отвѣчалъ животъ?
   МЕН. А вотъ я сейчасъ скажу вамъ.-- Съ насмѣшливой улыбкой своего рода, какой никогда не появлялось на устахъ -- потому что, видите ли, мнѣ хочется заставить животъ не только что говорить, но и улыбаться,-- животъ отвѣчалъ недовольнымъ членамъ, частямъ, возмутившимся только изъ зависти къ его положенію, точнехонько какъ и вы поносите нашихъ сенаторовъ только за то, что они не вы.
   2 гр. Нѣтъ, это пустое -- отвѣтъ живота! Какъ! когда и царственная голова, и бодрствующій глазъ, и совѣтникъ -- сердце, и воинъ -- рука, и конь -- нога, и трубачь -- языкъ, и всѣ другія орудія и меньшія подмоги нашего тѣла,-- когда всѣ они --
   МЕН. Что жь они?-- Вотъ такъ языкъ у человѣка!-- Ну что жь, что жь они?
   2 гр. Стѣсненные обжорой животомъ, который все-таки отхожее мѣсто тѣла --
   МЕН. Хорошо, да что жь они-то?
   2 гр. Когда всѣ эти дѣятели начали бы жаловаться -- что жь осталось бы и отвѣчать животу?
   МЕН. Я скажу вамъ; вооружитесь только хоть на мгновеніе терпѣніемъ, котораго у васъ такъ мало, и вы услышите отвѣтъ живота.
   2 гр. Да ты слишкомъ ужь тянешь.
   МЕН. Замѣть, любезный другъ, что разсудительный животъ былъ не такъ опрометчивъ, какъ его обвинители, и вотъ какъ отвѣчалъ онъ имъ: "Правда, любезные друзья мои, что я принимаю общую вамъ пищу прежде васъ всѣхъ, и это такъ и должно, потому что я кладовая, складочное мѣсто всего тѣла; вспомните, однакожь, что я разсылаю ее по рѣкамъ вашей крови ко двору -- сердцу, къ сенату -- мозгу, и во всѣ члены и органы человѣка {Въ прежнихъ изданіяхъ: to the sent o'the train, And through tho cranks and offices of man... По Колльеру: the Senate, brain, And through the ranks and offices of man...}; что такимъ образомъ, и величайшій нервъ и малѣйшая жилка получаютъ отъ меня все требуемое природой для ихъ жизни. И хотя всѣ вы, друзья мои" -- прошу замѣтить, это говоритъ желудокъ --
   2 гр. Хорошо, хорошо.
   МЕН. "И хотя всѣ вы не замѣчаете что я удѣляю каждому; но я могу доказать, что я изъ всего передаю всѣмъ вамъ тончайшую муку, оставляя себѣ только мякину".-- Что вы на это скажете?
   2 гр. Отвѣтъ хоть куда. Но какъ же примѣнишь ты его къ настоящему дѣлу.
   МЕН. Этотъ благоразумный животъ -- сенаторы Рима, а вы -- возмутившіеся члены. Обратите только вниманіе на ихъ труды и заботы, обсудите все, что касается до управленія, хорошенько, и вы увидите, что всякое общественное благо, которымъ вы пользуетесь, вытекаетъ отнюдь не изъ васъ самихъ, а переходитъ къ вамъ отъ нихъ. Ну, ты, большой палецъ этого собранія, что ты на это скажешь?
   2 гр. Я большой палецъ? Почему жь я большой палецъ?
   МЕН. Потому что ты, низшій, худшій, бѣднѣйшій изъ всего этого велемудраго возстанія, опереживаешь всѣхъ; потому что ты, негодяй, способный казать только пятки, идешь впереди въ надеждѣ на какую-нибудь прибыль.-- Что жь, поднимайте дубье и вилы! Римъ и его крысы готовы вступить въ борьбу; одной сторонѣ не миновать гибели!

Входитъ Каій Марцій.

   Да здравствуетъ, благородный Марцій!
   МАРЦ. Благодарю.-- Что у васъ, буйные бездѣльники, разчесывающіе жалкій зудъ вашихъ бредней до того, что обращаетесь въ чесотку?
   2 гр. Мы вѣдь никогда не слыхали еще отъ тебя добраго слова.
   МАРЦ. Доброе слово тебѣ будетъ страшнѣйшей лестью. Чего хотите вы, псы, которымъ противны и миръ и война? одинъ дѣлаетъ васъ дерзкими, другая -- пугаетъ. Положись на васъ, и найдешь зайцевъ, гдѣ хотѣлось найти львовъ, гусей, гдѣ воображалъ лисицъ; вы такъ же надежны, какъ раскаленный уголь на льду, какъ градина на солнцѣ. Ваша добродѣтель -- превозносить караемое преступленіе и проклинать карающее правосудіе. Достойный славы -- удостаивается вашей ненависти; ваша благосклонность -- прихоть больного, который болѣе всего жаждетъ именно того, что только увеличиваетъ болѣзнь его. Нуждающійся въ вашемъ расположеніи плаваетъ свинцовыми перьями, рубитъ дубы соломенной. Къ черту васъ!-- Какъ на васъ полагаться? вы перемѣняете мнѣніе свое ежеминутно: называете благороднѣйшимъ, кого сейчасъ ненавидѣли; презрѣннѣйшимъ, кого за мгновеніе превозносили до небесъ. Что вопите вы на всѣхъ площадяхъ противъ благороднаго сената, который, послѣ боговъ, одинъ только и держитъ васъ въ страхѣ; безъ котораго вы давно пережрали бы другъ друга?-- Чего хотятъ они?
   МЕН. Хлѣба по цѣнамъ, которыя назначатъ сами; они говорятъ, что въ городѣ его достаточно.
   МАРЦ. Говорятъ? на висѣлицу ихъ! Они сидятъ себѣ у очага своего и воображаютъ знать, что дѣлается въ Капитоліѣ, кто возвышается, кто властвуетъ, кто падаетъ; составляютъ партіи, распускаютъ слухи о предполагаемыхъ бракахъ; возвышаютъ однихъ, становятъ другихъ, за то что они не по нраву имъ, ниже протоптанныхъ подметокъ своихъ. Они говорятъ что хлѣба довольно? Желалъ бы, чтобъ патриціи отказались отъ неумѣстнаго состраданія и дали полную волю моему мечу -- и взгромоздилъ бы изъ изувѣченныхъ труповъ этихъ бездѣльниковъ груду выше копья моего.
   МЕН. Эти и безъ того вполнѣ убѣждены уже {Въ прежнихъ изданіяхъ: these are almost thoroughly persuaded... По Колльеру: these are all mosl thoroughly persuaded...}, потому что они сколько неразумны, столько же и трусливы. Но скажи, что другая толпа?
   МАРЦ. Разошлась. Бездѣльники -- чтобъ всѣмъ имъ передохнуть,-- кричали: мы голодны; ревѣли пословицами, что голодъ ломаетъ и каменныя стѣны, что и собаки не могутъ обойтись безъ ѣды, что пища создана для рта, что боги посылаютъ хлѣбъ не однимъ богачамъ. Жалобы ихъ, выражавшіяся подобными прибаутками, были приняты, и когда уступили ихъ требованію -- требованію чудовищному, способному надорвать сердце благородства, набѣлить щеки безстрашнаго мужества,-- они, потрясая воздухъ громкими криками радости {Въ прежнихъ изданіяхъ: Shouting their emulation... По Колльеру: Shouting their exultation...}, начали бросать шапки къ небу, какъ будто бы хотѣли повѣсить ихъ на рога мѣсяца.
   МЕН. Что жь уступили имъ?
   МАРЦ. Выборъ пяти трибуновъ на защиту ихъ пошлыхъ мудрованій, и они выбрали Юнія Брута, Сицинія Велюта и -- не знаю кого еще. Проклятіе! сволочь эта скорѣй сорвала бы крыши со всего города, чѣмъ вырвала у меня такую уступку; это дать ей пересилье надъ властью, возможность требовать, со временемъ, еще большаго, грозя возмущеніемъ.
   МЕН. Да, странно это.
   МАРЦ. Ну, что жь стоите?-- убирайтесь по домамъ, негодяи!

Входитъ Посланецъ.

   ПОСЛ. Гдѣ Каій Марцій?
   МАРЦ. Здѣсь. Что тебѣ надо?
   ПОСЛ. Получено извѣстіе, что Вольски идутъ на насъ войной.
   МАРЦ. Очень радъ; это средство провѣтрить нашъ затхлый преизбытокъ. Да вотъ и доблестные отцы наши.

Входятъ Коминiй, Титъ Ларцій и другіе Сенаторы, Юній Брутъ и Сициній Велютъ.

   1 сен. Марцій, сбылись слова твои -- Вольски возстали.
   МАРЦ. И подъ начальствомъ Тулла Ауфидія, съ которымъ не легко управиться. Я грѣшу, завидуя ему; будь я не то, что есть -- я бы желалъ быть только имъ.
   КОМ. Ты воевалъ уже съ нимъ?
   МАРЦ. Еслибъ свѣтъ распался на двѣ враждующія половины, и Ауфидій очутился на моей сторонѣ -- я перешолъ бы на другую, единственно для того, чтобы сражаться противъ него; это левъ, охота за которымъ моя гордость.
   1 сен. Такъ что жь, доблестный Марцій, почемужь бы и не отправиться тебѣ на эту войну вмѣстѣ съ Коминіемъ?
   КОМ. Вѣдь ты и обѣщалъ.
   МАРЦ. Обѣщалъ, и сдержу свое слово.-- Титъ Ларцій, ты еще разъ увидишь мои удары прямо въ лице Тулла. Да, ты вѣдь болѣнъ -- ты остаешься?
   ТИТЪ. Нѣтъ, Марцій; скорѣй обопрусь я на одинъ костыль и стану драться другимъ, чѣмъ останусь.
   МЕН. Истый Римлянинъ!
   1 сен. Пойдемте жь въ Капитолій; я знаю, тамъ ждутъ уже насъ друзья наши.
   ТИТЪ. Идемъ. Коминій, ты за ними, а мы за тобой, вполнѣ достойнымъ предшествовать намъ.
   КОМ. Благородный Ларцій!
   1 сен. (Гражданамъ). А вы ступайте по домамъ.
   МАРЦ. Нѣтъ, пусть они идутъ за нами. У Вольсковъ хлѣба много -- возьмемъ этихъ крысъ съ собой, для опустошенія ихъ закормовъ. Благородные возмутители, ваше мужество процвѣтаетъ; прошу слѣдуйте за нами. (Уходитъ за сенаторами съ Коминіемъ, Титомъ и Мененіемъ. Граждане расходятся.)
   СИЦ. Не знаю, бывалъ ли когда человѣкъ надменнѣе этого Марція?
   БРУТ. Врядъ сыщешь ли подобнаго.
   СИЦ. Когда насъ избрали въ народные трибуны --
   БРУТ. Замѣтилъ ты выраженіе его глазъ и губъ?
   СИЦ. Скажи лучше -- его насмѣшки.
   БРУТ. Раздраженный, онъ насмѣется и надъ богами.
   СИЦ. Наругается надъ смиренной луной.
   БРУТ. Эта война пожретъ его; онъ слишкомъ ужь загордился своимъ мужествомъ.
   СИЦ. Такія натуры, подстрекаемыя удачами, презираютъ и тѣнь, на которую наступаютъ въ полдень. Я дивлюсь одному, какъ, съ его высокомѣріемъ, онъ согласился состоять подъ начальствомъ Коминія?
   БРУТ. Слава, къ которой онъ стремится и которой онъ украшенъ уже достаточно, ни на какомъ мѣстѣ не сберегается и не увеличивается такъ, какъ на ближайшемъ къ первому. Всякая неудача будетъ виной главнокомандующаго, хотя бы онъ и сдѣлалъ все, что только въ силахъ человѣка, и перемѣнчивое сужденіе сейчасъ завопитъ: "о, еслибъ начальствовалъ Марцій!"
   СИЦ. А пойдетъ все хорошо -- общественное мнѣніе, такъ пристрастное къ Марцію, все-таки лишитъ Коминія всѣхъ заслугъ его.
   БРУТ. Половина лавровъ Коминія перейдетъ къ Марцію, хотя бы Марцій и не пожиналъ ихъ; и всѣ погрѣшности его обратятся въ честь Марцію, хотя бы, въ самомъ-то дѣлѣ, Марцій и не заслуживалъ этого.
   СИЦ. Пойдемъ однакожь, посмотримъ, какъ распорядятся отправленіемъ, и какъ онъ отправится на эту войну: не отличится ли, кромѣ обычнаго, и еще чѣмъ-нибудь.
   БРУТ. Пойдемъ.
  

СЦЕНА 2

Коріоли. Сенатъ.

Входятъ Туллъ Ауфидій и нѣсколько Сенаторовъ.

   1 сен. Такъ ты, Ауфидій, думаешь, что Римляне провѣдали наши замыслы, знаютъ, что мы предпринимаемъ?
   ТУЛЛ. А вы не думаете этого? Когда жь что-либо задуманное у насъ успѣвало осуществиться прежде, чѣмъ узнаетъ Римъ? Дня четыре назадъ меня извѣстили оттуда -- кажется письмо со мною -- да, вотъ оно. (Читаетъ) "Собрано войско, но куда: на востокъ, или на западъ -- неизвѣстно. Голодъ сильный, народъ возмущается; носятся слухи, что Коминій, вашъ старый врагъ Марцій -- котораго въ Римѣ ненавидятъ болѣе, чѣмъ у васъ,-- и Титъ Ларцій, доблестнѣйшій изъ Римлянъ, назначены предводителями этого войска куда бы оно ни пошло; а очень можетъ быть, что оно пойдетъ и на васъ. Подумайте объ этомъ хорошенько".
   1 сен. Наше войско въ полѣ. Мы никогда не сомнѣвались во всегдашней готовности Рима дать намъ отпоръ.
   ТУЛЛ. И не полагали безразсуднымъ скрывать ваши великіе замыслы до обнаруженія ихъ по неволѣ; а Римъ, какъ кажется, извѣстился о нихъ еще во время самого высиживанія ихъ, и это уничтожаетъ наше первое предположеніе овладѣть нѣсколькими городами прежде, чѣмъ Римъ узнаетъ, что мы подняли оружіе.
   2 сен. Когда такъ, благородный Ауфидій, вотъ тебѣ полномочіе, (Подавая его ему) спѣши къ своему войску. Предоставь охраненіе Коріоли намъ; осадятъ они насъ -- возвратись съ нимъ къ намъ на выручку. Но я все-таки никакъ не думаю, чтобъ они собирали войско противъ насъ.
   ТУЛЛ. Не сомнѣвайся -- вѣсти мои вѣрны. Но этого мало еще -- часть войска выступила уже и идетъ именно сюда. Прощайте. Встрѣчусь съ Марціемъ -- мы поклялись другъ другу не расходиться до тѣхъ поръ, пока одинъ изъ насъ не лишится всякой возможности драться.
   ВСѢ. Да помогутъ тебѣ боги!
   ТУЛЛ. И да не оставятъ они васъ, благородные сенаторы!
   1 сен. Прощай.
   2 сен. Прощай.
   ВСѢ. Прощай.
  

СЦЕНА 3.

Римъ Комната въ домъ Марція.

Волюмнія и Виргилія сидятъ на двухъ низенькихъ табуреткахъ и шьютъ.

   ВОЛ. Прошу тебя, дочь моя, пой, или говори веселѣе. Еслибъ мой сынъ былъ моимъ мужемъ -- покрывающее славой отсутствіе его радовало бы меня, право, болѣе, чѣмъ его объятія на брачномъ ложѣ -- высочайшія выраженія любви его. Тогда какъ онъ былъ еще нѣжнымъ ребенкомъ и единственнымъ сыномъ моей утробы; тогда какъ юность и красота влекли къ нему взоры всѣхъ; тогда какъ другую мать и просьбы царей, цѣлый день повторяемыя, не склонили бъ выпустить его изъ виду на какой-нибудь одинъ часъ, и тогда -- соображая на сколько еще украсила бы его слава, и что, не оживотворяйся онъ ей, онъ, какъ картина, годился бы только для стѣны,-- и тогда я съ радостью позволяла ему искать опасности тамъ, гдѣ, по всѣмъ вѣроятіямъ, могъ найти славу. Я послала его на страшную войну, и онъ возвратился съ дубовымъ вѣнкомъ на челѣ {Дубовымъ вѣнкомъ у Римлянъ украшали того, кто спасъ жизнь гражданина.}. Скажу тебѣ, дочь моя, и тогда, когда родивъ его, я въ первые услышала, что родила мальчика -- восторгъ мой былъ далеко не такъ великъ, какъ тутъ, когда впервые увидала, что онъ мужъ.
   ВИР. Но еслибъ онъ погибъ? что тогда?
   ВОЛ. Тогда его слава сдѣлалась бы моимъ сыномъ; въ ней нашла бы я мое потомство.-- Повѣрь, еслибъ у меня было двѣнадцать сыновъ, любимыхъ равно -- ни болѣе, ни менѣе твоего и моего добраго Марція,-- и благородную смерть за родину одиннадцати перенесла бы я гораздо легче, чѣмъ бездѣйственную жизнь одного въ роскоши и въ нѣгѣ.

Входить Раба.

   РАБ. Благородная госпожа, васъ желаетъ видѣть Валерія.
   ВИР. Прошу тебя, позволь мнѣ удалиться.
   ВОЛ. Нѣтъ, ты останешься. Мнѣ кажется, я и отсюда слышу звуки трубъ твоего мужа; вижу, какъ онъ, схвативъ за волосы, повергаетъ Ауфидія, какъ Вольски бѣгутъ отъ него, какъ дѣти отъ медвѣдя. Мнѣ кажется, я вижу, какъ онъ топаетъ ногами, восклицая: "сюда, трусы, зачатые страхомъ, хоть и родились въ Римѣ!" -- и какъ, отерши за тѣмъ кровавое чело свое рукой, закованной въ желѣзо, идетъ далѣе, подобно жнецу, который долженъ или сжать все, или отказаться отъ условной платы.
   ВИР. Его кровавое чело? О, нѣтъ, не кровавое, молю тебя, Юпитеръ!
   ВОЛ. Глупая! кровь на челѣ воина краше позолоты на его трофеяхъ. И грудь Гекубы, когда она кормила ей Гектора, не была такъ прекрасна, какъ чело Гектора, когда въ битвѣ оно съ презрѣніемъ плевало кровью на мечи Грековъ {Въ прежнихъ изданіяхъ: when it spit forth blood At Grecian swords contending... По Колльеру: when it spit forth blood At Grecian swords contemning...}.-- Скажи Валеріи, что мы рады видѣть ее. (Раба уходитъ).
   ВИР. О, боги, сохраните моего мужа отъ свирѣпаго Ауфидія!
   ВОЛ. Онъ пригнетъ голову Ауфидія къ землѣ, и наступитъ на выю его.

Входятъ Валерія и Раба.

   ВАЛ. Здравствуйте, Волюмнія и Виргилія.
   ВОЛ. Здравствуй, любезная Валерія!
   ВИР. Я очень рада, что вижу тебя.
   ВАЛ. Какъ вы поживаете? вы рѣшительно домосѣдки. Что вы это шьете? Нечего сказать, славное занятіе.-- А что твой малютка?
   ВИР. Благодарю -- здоровъ.
   ВОЛ. Любитъ только блескъ мечей и звукъ барабановъ болѣе, чѣмъ уроки наставника.
   ВАЛ. Весь въ отца; чудесный ребенокъ. Въ прошедшую середу я любовалась имъ, я думаю, цѣлые полчаса; въ немъ что-то такое рѣшительное. Онъ гонялся за золотистой бабочкой, поймалъ ее, пустилъ опять, и снова за ней -- упалъ, вскочилъ и поймалъ опять; разсердило ль его паденіе, или что другое, только онъ заскрежеталъ зубами и принялся рвать ее. Да вѣдь это надобно было видѣть, какъ онъ рвалъ ее!
   ВОЛ. Отцовская вспышка.
   ВАЛ. Въ самомъ дѣлѣ? Превосходный ребенокъ!
   ВИР. Шалунъ.
   ВАЛ. Послушай, брось однакожь шитье свое; нынче ты должна разыграть со мной гульливую хозяйку.
   ВИР. Нѣтъ, моя милая, я не выду изъ дома.
   ВАЛ. Не выдешь?
   ВОЛ. Выдетъ, выдетъ.
   ВИР. Нѣтъ, вы извините меня; до возвращенія моего мужа я не переступлю черезъ порогъ моего дома.
   ВАЛ. Помилуй! такое затворничество было бы рѣшительнымъ безуміемъ. Тебѣ надо навѣстить нашу добрую сосѣдку; вѣдь она, послѣ родовъ, лежитъ еще въ постели.
   ВИР. Я желаю ей скораго выздоровленія и навѣщу ее моими молитвами; но идти къ ней я не могу.
   ВОЛ. Отчего жъ не можешь?
   ВИР. Повѣрьте не отъ лѣности, не отъ недостатка любви.
   ВАЛ. Тебѣ хочется быть другой Пенелопой; но вѣдь говорятъ, что волна, напряденная ею въ отсутствіи Улисса, наполнила только всю Итаку молью. Знаешь ли что, я желала бы, чтобъ твое полотно было такъ же чувствительно, какъ твои пальцы; тогда ты вѣрно, хоть изъ сожалѣнія, перестала бы прокалывать его.-- Прошу, пойдемъ съ нами.
   ВИР. Нѣтъ, Валерія, право я не пойду.
   ВАЛ. Вздоръ, пойдешь; я сообщу тебѣ превосходнѣйшія вѣсти о твоемъ мужѣ.
   ВИР. Любезная Валерія, я знаю, что никакихъ не могли еще получить.
   ВАЛ. Я не шучу, вчера ночью получены извѣстія.
   ВИР. Въ самомъ дѣлѣ?
   ВАЛ. Право; я слышала, какъ одинъ сенаторъ разсказывалъ, что Вольски выступили въ поле, что Коминій съ частію войска пошолъ противъ нихъ, а твой мужъ и Титъ Ларцій осадили ихъ городъ Коріоли, и увѣрены, что возьмутъ его и кончатъ всю войну въ скоромъ времени. Клянусь тебѣ честью, что это правда; неужели ты и послѣ этого не пойдешь съ нами?
   ВИР. Извини, добрая Валерія, въ другой разъ я не откажу тебѣ ни въ чемъ.
   ВОЛ. Оставь ее, Валерія; она нынче въ такомъ расположеніи, что, пожалуй, разстроитъ еще и нашу веселость.
   ВАЛ. Я сама то же думаю. Такъ прощай же.-- Идемъ, благородная Волюмнія.-- Еще разъ, Виргилія, вытолкни свою торжественную грусть за дверь, и пойдемъ съ нами.
   ВИР. Право, не могу. Желаю вамъ всякаго веселья.
   ВАЛ. Прощай.
  

СЦЕНА 4.

Передъ стѣнами Коріоли.

Входятъ съ барабаннымъ боемъ и съ знаменами Марцій, Титъ Ларцій, Военачальники и войско.

   МАРЦ. Смотри, къ намъ спѣшитъ гонецъ съ вѣстями; бьюсь объ закладъ -- они сразились.
   ТИТЪ. Держу моего коня противъ твоего, что нѣтъ.
   МАРЦ. Согласенъ.
   ТИТЪ. Рѣшено.

Входитъ Гонецъ.

   МАРЦ. Скажи, встрѣтилъ нашъ полководецъ непріятеля?
   ГОН. Они стоятъ лицомъ къ лицу, но въ разговоръ не вступали еще.
   ТИТЪ. Твой конь -- мой.
   МАРЦ. Я выкуплю его.
   ТИТЪ. Да я не продамъ и не подарю его, а, если хочешь, ссужу тебя имъ, хоть на пятьдесятъ лѣтъ.-- Вызывай же горожанъ.
   МАРЦ. Какъ далеко отъ насъ оба войска?
   ГОН. Не далѣе мили съ половиной.
   МАРЦ. Такъ мы услышимъ гулъ ихъ схватки, а они -- нашей. Теперь, Марсъ, молю тебя, дай намъ силу кончить здѣсь какъ можно скорѣе, чтобы, съ мечами дымящимися кровью, мы могли поспѣть къ друзьямъ нашимъ!-- Трубите вызовъ. (Трубятъ вызовъ.)

На стѣны выходятъ два Сенатора и другіе.

   Въ стѣнахъ вашего города Туллъ Ауфидій?
   1 сен. Нѣтъ, и все-таки нѣтъ въ нихъ человѣка, который боялся бы тебя больше его, то есть: хоть сколько-нибудь.-- (Трубные звуки въ городѣ.) Слышишь, эти трубы собираютъ нашу молодежь; мы скорѣй сами разрушимъ эти стѣны, чѣмъ позволимъ имъ удержать насъ. Наши ворота только кажутся запертыми -- они задвинуты соломенкой и растворятся сами собой. (Слышенъ отдаленный шумъ сраженія.) Слышишь, это Ауфидій; не говоритъ ли тебѣ этотъ гулъ, какъ онъ свирѣпствуетъ въ разорванныхъ рядахъ вашихъ?
   МАРЦ. Они сразились.
   ТИТЪ. Гулъ этотъ говоритъ, что и намъ пора за дѣло. Давайте лѣстницы. (Вольски дѣлаютъ вылазку.)
   МАРЦ. Они не боятся насъ -- высыпаютъ изъ города. Друзья, щиты на грудь, и докажите имъ, что сердца ваши тверже щитовъ.-- Впередъ, храбрый Ларцій. Они пренебрегаютъ нами болѣе, чѣмъ можно было предполагать, и это заставляетъ меня потѣть яростью.-- Впередъ, друзья! того, кто обратится въ бѣгство, я приму за Вольска, и онъ почувствуетъ остріе меча моего.

Римляне и Вольски уходятъ сражаясь. Римлянъ отбиваютъ назадъ къ ихъ окопамъ. Марцій возвращается.

   МАРЦ. Всѣ заразы Юга да разразятся надъ вами, надъ вами, позоръ Рима! Неслыханные волдыри и язвы {Въ прежнихъ изданіяхъ: you herd of -- Boils and plagues... По Колльepу: unheard of boils and plagues...} да покроютъ васъ отъ головы до ногъ, чтобъ вы возбуждали отвращеніе еще прежде, чѣмъ глазъ увидитъ васъ; чтобъ вы заражали другъ друга и противъ вѣтра за цѣлую милю! Души гусиныя, только прикрытыя человѣческими формами, какъ бѣжали вы отъ рабовъ, которыхъ разбили бы и обезьяны! Адъ и проклятіе! всѣ съ израненнымъ тыломъ, съ спинами красными и съ лицами бѣлыми отъ бѣгства и лихорадки страха! Назадъ, въ битву, или -- клянусь громами неба -- я оставлю враговъ и начну воевать съ вами. Опомнитесь; стойте только крѣпче, и мы прогонимъ Вольсковъ къ ихъ именамъ, такъ какъ они прогнали насъ къ нашимъ окопамъ.

Сраженіе возобновляется. Вольски отступаютъ въ городъ. Марцій гонится за ними къ воротамъ.

   Ворота отперты; теперь покажите, что на васъ можно положиться. Счастіе отворило ихъ не для бѣгущихъ, а для преслѣдователей. За мной! (Вторгается въ ворота, и они затворяются за нимъ.)
   1 сол. Безумная отвага; нѣтъ, я не такъ храбръ.
   2 сол. Я тоже.
   3 сол. Смотрите, они заперли его -- (Шумъ битвы за стѣнами продолжается.)
   ВСѢ. Приперли непремѣнно къ воротамъ {Въ прежнихъ изданіяхъ: To the pol, I warrant bim... По Колльеру: То the port I warrant him. }.

Входитъ Титъ Ларцій.

   ТИТЪ. Гдѣ Марцій?
   ВСѢ. Убитъ, убитъ навѣрное
   1 сол. Гонясь за бѣгущими, онъ ворвался въ городъ вмѣстѣ съ ними, а они и замкнули за нимъ ворота; онъ теперь тамъ одинъ противъ всего города.
   ТИТЪ. О, другъ, смѣлѣйшій безчувственнаго меча своего, не склонимый ничѣмъ и тогда, какъ и онъ сгибался -- ты покинутъ, Марцій! И алмазъ, съ тебя величиною, не былъ бы такъ драгоцѣненъ, какъ ты. Ты былъ именно такой воинъ, какого желалъ Катонъ {Въ этотъ анахронизмъ ввелъ Шекспира Плутархъ, который, описывая дѣла Коріолана передъ Коріоли, говоритъ: "онъ былъ именно таковъ, каковымъ Катонъ желалъ, чтобъ былъ и простой воинъ и полководецъ; онъ былъ страшенъ не только тѣмъ, что сражалъ все вокругъ себя: онъ ужасалъ враговъ и звуками голоса и грознымъ видомъ своимъ".}; ты былъ могучъ и страшенъ не одними ударами меча -- и ярый взоръ, и громоподобный голосъ твой приводили враговъ твоихъ въ трепетъ, и они дрожали, какъ будто бы весь міръ былъ въ лихорадкѣ.

Ворота растворяются. Выходитъ Марцій, раненный и преслѣдуемый непріятелемъ.

   1 сол. Смотрите!
   ТИТЪ. Это Марцій! спасемъ его, или падемъ вмѣстѣ. (Врываются, сражаясь, въ городъ.)
  

СЦЕНА 5.

Въ городѣ. Улица.

   Вдали шумъ битвы. Входятъ нѣсколько Римскихъ Солдатъ съ добычей.
   1 сол. Я возьму это съ собой въ Римъ.
   2 сол. А я это.
   3 сол. Чертъ возьми! я думалъ, что это серебро.

Входятъ Млрцій и Титъ Ллгцій съ Трубачемъ.

   МАРЦ. Посмотри, какъ эти негодяи убиваютъ время изъ-за какой-нибудь стертой драхмы! Подушки, оловянныя ложки, обломки желѣза, одежду, которую и палачъ зарылъ бы вмѣстѣ съ носившими ее, все тащутъ эти бездѣльники прежде еще, чѣмъ кончилась битва.-- Руби ихъ!-- Слышишь ли, какъ грохочетъ нашъ полководецъ!-- Къ нему! тамъ человѣкъ ненавистный душѣ моей -- тамъ Ауфидій разитъ Римлянъ! Доблестный Ларцій, ты останешься здѣсь съ числомъ людей, какое почтешь нужнымъ для удержанія за собой города, а я, съ охотниками, поспѣшу на помощь Коминію.
   ТИТЪ. Другъ, ты истекаешь кровью; ты достаточно поработалъ, чтобъ пускаться въ новую битву.
   МАРЦ. Не хвали; моя работа даже и не разгорячила еще меня. Прощай. Кровотеченіе же это скорѣй полезно, чѣмъ вредно. Такъ предстану я передъ Ауфидія, и сражусь съ нимъ.
   ТИТЪ. Да влюбится же въ тебя дивная красавица Фортуна, да отвратитъ отъ тебя мечи враговъ могучими чарами своими, да содѣлаетъ счастіе твоимъ приспѣшникомъ!
   МАРЦ. Да будетъ она и тебѣ другомъ такъ же вѣрнымъ, какъ и первому изъ любимцевъ своихъ. Прощай. (Уходитъ.)
   ТИТЪ. Прощай, благородный Марцій!-- (Трубачу) Ступай на площадь и созови трубными звуками всѣхъ начальниковъ города -- мы объявимъ имъ, чего хотимъ.
  

СЦЕНА 6.

Близь лагеря Коминія.

Входитъ Коминій съ войскомъ.

   КОМ. Отдохните, друзья. Вы сражались превосходно, какъ настоящіе Римляне -- не безумствуя при напорахъ, не труся при отступленіи; повѣрьте, на насъ нападутъ снова. Во время сраженія порывы попутнаго вѣтра доносили до насъ воинственные клики друзей нашихъ -- о, боги Рима, даруйте имъ побѣду, какъ и намъ, чтобы оба войска, встрѣтившись съ веселыми лицами, могли принести вамъ благодарственную жертву!

Входите Гонецъ.

   Что новаго?
   ГОН. Граждане Коріоли сдѣлали вылазку и вступили въ битву съ Марціемъ и Титомъ Ларціемъ. Я видѣлъ, какъ они прогнали нашихъ къ окопамъ ихъ, и поскакалъ назадъ.
   КОМ. Можетъ быть ты говоришь и правду; но мнѣ кажется, что оно не совсѣмъ такъ. Какъ давно видѣлъ ты это?
   ГОН. Съ часъ тому назадъ.
   КОМ. Мы отъ нихъ не дальше мили, и недавно слышали барабаны ихъ. Какъ же могъ ты убить цѣлый часъ на одну милю и явиться съ вѣстями такъ поздно?
   ГОН. Меня преслѣдовали лазутчики Вольсковъ, и я сдѣлалъ три или четыре мили крюку; безъ этого я привезъ бы эту вѣсть покрайней мѣрѣ получасомъ раньше.

Входитъ Марцій.

   КОМ. Это кто, весь въ крови, какъ освѣжеванный? О, боги! онъ такъ похожъ на Марція -- я видалъ его такимъ.
   МАРЦ. Неужели опоздалъ я?
   КОМ. И пастухъ не отличитъ громъ отъ барабана такъ хорошо, какъ я голосъ Марція отъ всякаго другаго.
   МАРЦ. Опоздалъ я?
   КОМ. Опоздалъ, если облекся не въ кровь другихъ, а въ свою собственную.
   МАРЦ. О, позволь же обнять тебя руками столь же мощными, какъ въ то время, когда былъ женихомъ; съ сердцемъ столь же радостнымъ, какъ въ день свадьбы, когда при блескѣ пламенниковъ, шолъ къ брачному ложу.
   КОМ. Цвѣтъ героевъ, гдѣ жь и что Титъ Ларцій?
   МАРЦ. Осуждаетъ однихъ на смерть, другихъ въ ссылку, съ третьихъ беретъ выкупъ; одного жалѣетъ, другому грозитъ. Онъ держитъ Коріоли во имя Рима, какъ льстивую борзую на сворѣ, послабляя и притягивая по усмотрѣнію.
   КОМ. Гдѣ жь рабъ, сказавшій, что они отбили васъ къ вашимъ окопамъ?-- Гдѣ онъ?-- Позвать его.
   МАРЦ. Оставь его; онъ сказалъ тебѣ правду. За исключеніемъ благородныхъ, весь простой людъ -- проклятіе! трибуновъ еще имъ!-- и мышь не побѣжала бъ такъ отъ кошки, какъ они бѣжали отъ бездѣльниковъ еще худшихъ, чѣмъ они сами.
   КОМ. Какъ же побѣдили вы?
   МАРЦ. Время ли теперь разсказывать? не думаю. Гдѣ врагъ? Овладѣли вы полемъ? нѣтъ -- такъ зачѣмъ же перестали сражаться прежде, чѣмъ овладѣли имъ?
   КОМ. Марцій, битва рѣшалась не совсѣмъ въ нашу пользу, и мы отступили, чтобъ побѣдить за тѣмъ вѣрнѣе.
   МАРЦ. Какъ расположено ихъ войско? Не знаешь ли, гдѣ стоятъ лучшіе отряды?
   КОМ. Мнѣ кажется, что впереди дерутся Анціаты, лучшіе ихъ воины, и что ими предводительствуетъ Ауфидій -- сердце всѣхъ надеждъ ихъ.
   МАРЦ. Умоляю тебя всѣми битвами, въ которыхъ сражались, всей кровью, которую проливали вмѣстѣ, всѣми клятвами быть вѣчно друзьями -- поставь меня противъ Ауфидія и его Анціатовъ, и, не теряя ни минуты -- пусть сейчасъ же потрясется воздухъ поднятыми мечами и копьями.
   КОМ. Я скорѣй желалъ бы свести тебя въ теплую баню, обложить твое тѣло бальзамами; но я никогда и ни въ чемъ не могъ отказать тебѣ. Выбери самъ способнѣйшихъ для твоего предпріятія.
   МАРЦ. Кто пойдетъ охотнѣе, тотъ для меня и способнѣе. Если есть между насъ -- въ чемъ грѣшно и сомнѣваться -- такіе, которымъ нравятся румяна меня покрывающія, которымъ дурная слава страшнѣе смерти, для которыхъ славная смерть лучше дурной жизни, а родина дороже самого себя -- будь такихъ хоть одинъ, хоть множество -- подними руку, въ знакъ такого образа мыслей, (Поднимая руку) вотъ такъ, и слѣдуй за Марціемъ. (Всѣ съ кликами махаютъ мечами, поднимаютъ Марція на руки и бросаютъ вверхъ шлемы.) О, пустите! вы дѣлаете меня мечемъ своимъ! Если это изъявленіе мужества не ложно -- кто же изъ васъ не постоитъ четырехъ Вольсковъ? Каждый изъ васъ въ состояніи выступить противъ Ауфидія со щитомъ нисколько не легче его. Но, благодаря васъ всѣхъ, я долженъ избрать только нѣкоторыхъ; остальные отличатся, когда представится случай, въ другой битвѣ. Впередъ, я сейчасъ выберу наиболѣе пригодныхъ мнѣ {Въ прежнихъ изданіяхъ: Please you, to march, And four shall quirkly draw out my command... По Колльеру: Please you, march before, and I shall quickly draw out my command...}.
   КОМ. Ступайте, оправдайте дѣломъ это проявленіе мужества, и вы все раздѣлите съ нами.
  

СЦЕНА 7.

У воротъ Коріоли.

Титъ Ларцій выходитъ изъ города съ Военачальникомъ, Проводникомъ и Солдатами.

   ТИТЪ. Сторожи ворота, исполняй рачительно все, что наказалъ тебѣ. Пришлю -- отправь къ намъ на помощь назначенныя мной центуріи; остальныхъ будетъ достаточно для охраны города въ продолженіе этого короткаго времени. Проиграемъ сраженіе -- удерживать его за собой не будетъ уже никакой возможности.
   ВОЕН. Положись на меня вполнѣ.
   ТИТЪ. Такъ заприте жь ворота.-- Проводникъ, впередъ; веди насъ въ станъ Римлянъ.
  

СЦЕНА 8.

Поле сраженія между лагерями Римлянъ и Вольсковъ.

Шумъ битвы. Входятъ Марцій и Ауфидій.

   МАРЦ. Я не дерусь ни съ кѣмъ, кромѣ тебя, потому что ненавижу тебя болѣе, чѣмъ измѣнника своему слову.
   ТУЛЛ. Мы ненавидимъ другъ друга равно. Во всей Африкѣ не найдется змѣи, такъ для меня отвратительной, какъ твоя слава, которой завидую {Въ прежнихъ изданіяхъ: More than thy fame and envy... По Колльеру: More than thy fame I envy...}. Защищайся.
   МАРЦ. Кто отступитъ первый, тотъ да умретъ рабомъ другаго, а за тѣмъ, да судятъ его боги!
   ТУЛЛ. Если я побѣгу -- Марцій можетъ травить меня, какъ зайца.
   МАРЦ. Ауфидій, часа три тому назадъ я одинъ дрался въ стѣнахъ вашего Коріоли, дѣлалъ тамъ, что хотѣлъ. Кровь, покрывающая меня -- не моя; напряги жь всѣ свои силы, чтобъ отомстить мнѣ.
   ТУЛЛ. Еслибъ ты былъ самъ Гекторъ, этотъ бичь, которымъ такъ гордились ваши пресловутые предки,-- ты и тогда не ускользнулъ бы отъ меня. (Сражаются; на помощь къ Ауфидію подоспѣваютъ нѣсколько Вольсковв.) Услужливые, но не доблестные, вы только позорите меня вашей проклятой помощью.
  

СЦЕНА 9.

Римскій лагерь.

Шумъ битвы. Трубятъ отступленіе. Входятъ съ одной стороны Коминій съ Римлянами; съ другой Марцій съ подвязанной рукой и также съ Римлянами.

   КОМ. Еслибъ я началъ разсказывать тебѣ о подвигахъ этого дня, ты не повѣрилъ бы собственнымъ дѣламъ своимъ; но я перескажу ихъ тамъ, гдѣ сенаторы сольютъ слезы съ радостной улыбкой; гдѣ первѣйшіе патриціи, слушая, начнутъ пожимать плечами и потомъ остолбенѣютъ отъ изумленія; гдѣ благородныя жены придутъ въ ужасъ, и въ радостномъ трепетѣ все-таки не перестанутъ внимать разсказу; гдѣ глупые трибуны -- которымъ твоя слава такъ же ненавистна, какъ и вонючимъ плебеямъ,-- поневолѣ воскликнутъ "благодареніе богамъ, что Римъ имѣетъ такого воина!"

Входитъ Титъ Ларцій, возвратившійся съ преслѣдованія, съ войскомъ.

   А ты пришелъ къ концу трапезы, но совершенно уже сытый.
   ТИТЪ. О, полководецъ, вотъ конь, а мы только збруя. Еслибъ ты видѣлъ --
   МАРЦ. Прошу, ни слова болѣе; мнѣ непріятно, когда и мать моя, которой позволяется превозносить кровь свою, принимается хвалить меня. Увлеченный тѣмъ же, чѣмъ и вы -- то ecть, любовью къ отечеству, я сдѣлалъ то же, что и вы -- то есть, все что могъ; тотъ, кто вполнѣ выполнилъ, чего желалъ -- далеко превзошолъ меня.
   КОМ. Нѣтъ, ты не будешь могилой заслугъ своихъ. Римъ долженъ знать настоящую цѣну сыновъ его; скрыть твои дѣла, умолчать о томъ, что и хвалу, доведенную до высочайшей степени, сдѣлало бы неумѣстной скромностью -- будетъ утайкой, худшей воровства, равной клеветѣ. И потому, прошу -- это дѣлается не изъ желанія наградить за дѣла твои, а только для обозначенія того, что ты есть,-- выслушай меня въ присутствіи всего войска.
   МАРЦ. У меня нѣсколько ранъ -- онѣ болятъ отъ напоминанія о нихъ.
   КОМ. А безъ него, онѣ загноятся отъ неблагодарности, перевяжутся смертью. Изъ всѣхъ лошадей -- а мы добыли ихъ не мало и притомъ отличныхъ,-- изъ всѣхъ сокровищъ, взятыхъ на этомъ полѣ и въ городѣ, мы отдаемъ тебѣ десятую часть, и выборъ этой части предоставляется тебѣ самому до приступленія къ общему раздѣлу.
   МАРЦ. Благодарю, полководецъ; но подарковъ за услуги меча моего я не могу принять. Я отказываюсь отъ твоего предложенія, и беру изъ общаго раздѣла долю равную той, какая придется и тѣмъ, которые только смотрѣли на то, что дѣлалось.

Продолжительный шума. Всѣ кричатъ: "Марцій! Марцгій!" и бросаютъ вверхъ копьи и шлемы. Коминій и Ларцій стоятъ также безъ шлемовъ.

   МАРЦ. О, да не звучатъ же никогда эти опозоренные вами инструменты! Когда трубы и барабаны дѣлаются льстецами на нолѣ битвы, да содѣлаются же и дворы и города скопищами однихъ только лживыхъ лицемѣровъ; когда и желѣзо дѣлается мягкимъ, какъ шелкъ прихлебателей, да будетъ же онъ защитой и въ военное время {Въ прежнихъ изданіяхъ: let him be made An overture for the wars... По Колльеру: let it be made А coverture for the wars...}. Перестаньте, говорю я вамъ. Что я не смылъ крови, вытекавшей изъ носа; что я сразилъ какого-нибудь ничтожнаго негодяя -- что сдѣлали и многіе другіе, только незамѣтно,-- такъ вы и превозносите меня чудовищно преувеличенными возгласами, воображая, что мое маленькое Я любитъ чтобъ его кормили похвалами, приправленными ложью.
   КОМ. Ты слишкомъ ужь скроменъ. Ты жестокъ къ своей славѣ болѣе, чѣмъ благодаренъ намъ, отдающимъ тебѣ должное. Но извини, если ты такъ возстановленъ противъ себя, мы закуемъ тебя въ цѣпи, какъ человѣка замышляющаго повредить себѣ, и потомъ поговоримъ съ тобой, безъ всякой уже опасности.-- Да будетъ же извѣстно и всему міру, какъ намъ, что Каій Марцій заслужилъ вѣнокъ побѣдный, и въ знакъ этого я отдаю ему моего благороднаго коня, извѣстнаго всему войску, со всей збруей; и отнынѣ, за то, что онъ сдѣлалъ передъ Коріоли, провозглашаю его, согласно и вмѣстѣ со всѣмъ войскомъ: Каіемъ Марціемъ Коріоланомъ. Носи жь это прозваніе всегда, и съ честью! (Трубы.)
   ВСѢ. Каій Марцій Коріоланъ!
   КОР. Я пойду, омою лице мое, и тогда вы увидите, краснѣю я, иль нѣтъ; какъ бы то ни было -- благодарю васъ. Я стану ѣздить на конѣ твоемъ; что жь до прозванія, которымъ вы почтили меня -- употреблю всѣ силы, чтобъ быть всегда и вполнѣ достойнымъ его.
   КОМ. Пойдемте жь теперь въ нашу ставку. Прежде, чѣмъ предадимся отдохновенію, намъ надобно еще написать въ Римъ о нашей побѣдѣ. Ты, Титъ Ларцій, отправишься назадъ въ Коріоли и пришлешь къ намъ, въ Римъ, главнѣйшихъ изъ caновниковъ города, чтобъ мы могли уладить съ ними какъ ихъ, такъ и наши выгоды.
   ТИТЪ. Я вышлю ихъ тотчасъ же.
   КОР. Боги начинаютъ издѣваться надо мной. Я только что отказался отъ дарственныхъ даровъ, и долженъ обратиться къ моему полководцу съ просьбой.
   КОМ. Все, чего бы ни попросилъ ты, будетъ исполнено. Чего жь хочешь ты?
   КОР. Нѣкогда я жилъ въ Коріоли у одного бѣднаго гражданина, который очень любилъ меня; въ пылу, сраженія я видѣлъ, что его взяли въ плѣнъ; онъ звалъ меня -- но тутъ показался Ауфидій, и ярость преодолѣла состраданіе. Прошу даровать моему прежнему хозяину свободу.
   КОМ. Благородная просьба!-- еслибъ онъ убилъ даже сына моего -- онъ былъ бы свободенъ, какъ вѣтеръ. Титъ, освободи его.
   ТИТЪ. Его имя, Марцій?
   КОР. Клянусь Юпитеромъ, не помню.-- Я такъ утомленъ -- ослабла и память.-- Нѣтъ ли вина?
   КОМ. Идемъ въ нашу ставку. Кровь на твоемъ лицѣ засыхаетъ; пора перевязать твои раны. Идемъ!--
  

СЦЕНА 10.

Лагерь Вольсковъ.

Трубы. Входитъ Туллъ Ауфидій, весь окровавленный, въ сопровожденіи двухъ или трехъ Солдатъ.

   ТУЛЛЪ. Городъ взятъ.
   1 сол. Его обѣщаютъ возвратить, и на хорошихъ условіяхъ.
   ТУЛЛЪ. На условіяхъ?-- Хотѣлъ бы я быть Римляниномъ; потому что, бывши Вольскомъ, я не могу быть тѣмъ, что я есть.-- На условіяхъ! какъ ждать хорошихъ условій, когда сдались на милость?-- Пять разъ сражался я съ тобой, Марцій, и всѣ пять разъ оставался побѣжденнымъ; сходись мы съ тобой и такъ часто, какъ ѣдимъ -- я думаю, кончалось бы все тѣмъ же.-- Но клянусь всѣми стихіями, встрѣчусь когда-нибудь съ нимъ бородой къ бородѣ -- его, или моя гибель непредотвратима уже ничѣмъ. Ненависть моя утратила прежнее благородство; прежде я думалъ превозмочь его равнымъ оружіемъ, противопоставляя силу -- силѣ; теперь для меня все хорошо: и бѣшенство и хитрость -- только бы уничтожить его.
   1 сол. Онъ дьяволъ.
   ТУЛЛЪ. Смѣлѣй, но не хитрѣй его. Мое мужество отравленное тѣмъ, что позволило ему опозорить себя, отречется для него и отъ всякаго достоинства; ни сонъ, ни нагота, ни болѣзнь, ни храмъ, ни Капитолій, ни молитвы жрецовъ, ни жертвенное время, смиряющія всякое бѣшенство -- не остановятъ гнилыми правами своими ни меня, ни моей ненависти къ Марцію. Гдѣ бы ни нашелъ я его -- хотя бы въ моемъ собственномъ домѣ, подъ защитой брата моего,-- даже и тамъ, въ противность всѣмъ законамъ гостепріимства, я омылъ бы свирѣпую руку мою въ его сердцѣ. Ступай въ городъ и узнай какъ охраняютъ его, и кого назначили въ Римъ заложниками.
   1 сол. А ты развѣ не пойдешь?
   ТУЛЛЪ. Нѣтъ, меня ждутъ въ кипарисовой рощѣ. Туда, на югъ отъ мельницъ, принесешь ты мнѣ вѣсть о томъ, какъ идутъ дѣла, чтобы по ходу ихъ я могъ направить и собственный путь свой.
   1 сол. Не замедлю.

(Уходитъ.)

  

ДѢЙСТВІЕ II.

СЦЕНА 1.

Римъ. Площадь.

Входятъ Мененій, Сициній и Брутъ.

   МЕН. Авгуръ сказалъ, что нынче вечеромъ получимъ вѣсти.
   БРУТ. Хорошія, или дурныя?
   МЕН. Да не совсѣмъ пріятныя для народа -- вѣдь онъ не любитъ Марція.
   СИЦ. Природа и животныхъ научаетъ знать друзей своихъ.
   МЕН. Скажи пожалуйста, кого же любитъ волкъ?
   СИЦ. Овцу.
   МЕН. Онъ пожираетъ ее, какъ голодные плебеи пожрали бы благороднаго Марція.
   БРУТ. Да, онъ въ самомъ дѣлѣ овца, только блеющая, какъ медвѣдь.
   МЕН. Онъ самомъ дѣлѣ медвѣдь, только живущій какъ овца. Вы оба люди старые -- отвѣтьте мнѣ на одинъ только вопросъ.
   ОБА. Спрашивай.
   МЕН. Назовите мнѣ недостатокъ, которымъ Марцій не былъ бы бѣденъ, а вы оба не были бъ богаты.
   БРУТ. Нѣтъ недостатка, которымъ бы онъ былъ бѣденъ; онъ богатъ всѣми.
   СИЦ. Особенно гордостью.
   БРУТ. А хвастливостью и того болѣе.
   МЕН. Это, право, странно. А знаете ли, чѣмъ васъ упрекаютъ въ городѣ -- я разумѣю мы, люди высшаго сословія? Не знаете?
   ОБА. Чѣмъ же упрекаютъ насъ?
   МЕН. Вы сейчасъ толковали о гордости -- можетъ-быть вы разсердитесь?
   ОБА. Говори, говори.
   МЕН. А впрочемъ, что жь и за бѣда; ничтожнѣйшій воришка-случай всегда украдетъ у васъ и еще большую долю терпѣнія; пускайте жь поводья вашего норова, сердитесь сколько угодно -- разумѣется, если это только угодно вамъ.-- Вы хулили Марція за его гордость?
   БРУТ. И не одни мы.
   МЕН. Я знаю, одни-то вы ничего почти и не дѣлаете, потому что помощниковъ у васъ множество; безъ нихъ ваши дѣла оказались бы даже удивительно ничтожными -- ваши способности слишкомъ еще дѣтскія, чтобъ вы одни могли дѣлать многое. Вы говорите о гордости -- о, еслибъ вы могли углубить глаза въ мѣшки за вашими спинами {Намекъ на старое повѣрье, что каждый носитъ суму съ собственными недостатками за спиной, а суму съ недостатками другихъ на груди.-- Джонсонъ.} и разсмотрѣть хорошенько свои дивныя личности! О, еслибъ вы могли!
   БРУТ. Что жь тогда?
   МЕН. Тогда вы увидѣли бы пару недостойнѣйшихъ, горделивѣйшихъ, заносливѣйшихъ, своенравнѣйшихъ сановниковъ -- alias, глупцовъ Рима.
   СИЦ. Вѣдь ты, Мененій, достаточно уже извѣстенъ.
   МЕН. Я извѣстенъ за шутливаго патриція, за любителя чаши крѣпкаго вина, безъ капли разжижающаго Тибра. Говорятъ, что я черезъ-чуръ снисходителенъ къ жалобамъ на жажду {Въ прежнихъ изданіяхъ: with not а drop of allaying Tiber in't; said to be something imperfect in favouring the first coinplaint. По Колльеру: without а drop of allaying Tiber in't; said Io be something imperfect in favouring the thirst camplaint...}; что опрометчивъ, загораюсь, какъ трутъ, отъ всякаго ничтожнаго повода; что знакомъ болѣе съ задницей ночи, чѣмъ со лбомъ утра {То есть человѣкъ скорѣе поздно ложащійся, чѣмъ рано встающій.-- Джонсонъ.}.-- Я, что думаю, то и высказываю, и злоба моя разрѣшается словами. Встрѣтилъ двухъ государственныхъ мужей, подобныхъ вамъ -- не могу же назвать васъ Ликургами; противно питье, подносимое вами моему горлу -- и я сморщиваю лице мое. Не могу же сказать, что вы изложили дѣло превосходно, когда нашелъ, что оселъ сливался съ большей частью словъ вашихъ. Наконецъ, если я и не возражаю тѣмъ, которые говорятъ, что вы люди почтенные, солидные -- такъ все-таки тѣ, которые говорятъ, что у васъ отличныя лица, лгутъ безсовѣстнѣйшимъ образомъ. Теперь, если вы и видите это на картѣ моего микрокозма, слѣдуетъ ли изъ этого, что я достаточно уже извѣстенъ? Что жь дурнаго вычитала ваша слѣпая проницательность изъ этого характера, если я достаточно уже извѣстенъ вамъ?
   БРУТ. Полно, мы знаемъ тебя.
   МЕН. Вы не знаете ни меня, ни себя -- да и ничего не знаете. Вы тщеславитесь поклонами бѣдныхъ бездѣльниковъ; вы убиваете цѣлое утро на слушаніе тяжбы торговки лимонами съ мелочнымъ винопродавцемъ, и откладываете еще этотъ споръ о трехъ пенсахъ до слѣдующаго засѣданія. Схватитъ у васъ, при разборѣ двухъ тяжущихся сторонъ, животъ -- вы начинаете корчить рожи не хуже любаго шута, выставляете кровавое знамя противъ всякаго терпѣнія, и ревя о горшкѣ, оставляете споръ нерѣшеннымъ {Въ прежнихъ изданіяхъ: dismiss the controversy bleeding... По Колльеру: dismiss the controversy pleading...}, еще болѣе запутаннымъ вашими разспросами; все ваше улаживаніе состоитъ только въ называніи и праваго и виноватаго бездѣльниками {Во всей этой рѣчи Шекспиръ смѣшиваетъ обязанности Praefectus urbi съ обязанностями трибуна.}. Пречудная вы пара.
   БРУТ. Перестань пожалуйста; кто жь не знаетъ, что ты превосходнѣйшій забавникъ за столомъ и преплохой совѣтникъ въ Капитоліѣ.
   МЕН. Даже наши жрецы сдѣлались бы насмѣшниками, еслибъ встрѣтились съ людьми, такъ смѣшными, какъ вы. И благоразумнѣйшая рѣчь ваша, право, не стоитъ колебанія вашихъ бородъ, а для вашихъ бородъ -- еслибъ ихъ употребить въ набивку -- и подушка ветошника и вьючное сѣдло осла были бы могилами слишкомъ почетными.-- Вы говорите, что Марцій гордъ -- да онъ и по самой дешевой оцѣнкѣ, дороже всѣхъ вашихъ предковъ, начиная съ Девкаліона, хотя нѣкоторые изъ лучшихъ и были можетъ-быть даже потомственными палачами. Добраго вечера почтеннѣйшіе; дальнѣйшая бесѣда съ вами заразила бъ мой мозгъ -- вѣдь вы пастыри скотскихъ плебеевъ. Осмѣлюсь раскланяться съ вами. (Брутъ и Сициній удаляются въ глубину сцены.)

Входятъ Волюмнія, Виргилія и Валерія.

   Какъ поживаете, мои сколько прекрасныя, столько же и благородныя?-- вѣдь и сама луна, еслибъ она блуждала по землѣ, не была бы благороднѣе. Куда это стремятся ваши взоры съ такимъ нетерпѣніемъ?
   ВОЛ. Почтенный Мененій, мой сынъ Марцій возвращается; ради самой Юноны, не задерживай насъ.
   МЕН. (Бросая вверхъ свою шапку). Такъ прими жъ мою шапку и мои благодаренія, Юпитеръ. -- Марцій возвращается?
   ВАЛЕР. И ВИРГ. Это Вѣрно.
   ВОЛ. Вотъ его письмо ко мнѣ; сенатъ получилъ другое, жена его также, да и къ тебѣ есть письмо -- его отослали къ тебѣ въ домъ.
   МЕН. И я заставлю плясать въ эту ночь самый домъ мой. Письмо ко мнѣ?
   ВИР. Да, къ тебѣ; я сама видѣла его.
   МЕН. Письмо ко мнѣ! Да оно лѣтъ на семь сдѣлаетъ меня совершенно здоровымъ, и все это время мнѣ можно будетъ корчить рожи врачамъ; и лучшее предписаніе Галена --- пачкотня {Въ прежнихъ изданіяхъ: is but empiricritic... По Колльеру: is but empiric physic.}, лошадиное пойло въ сравненіи съ этимъ предохранительнымъ. Однакожь, не раненъ ли онъ? вѣдь безъ ранъ онъ никогда не возвращался.
   ВИР. О, нѣтъ, нѣтъ.
   ВОЛ. Навѣрное раненъ; и я благодарю за это боговъ,
   МЕН. И я, если только не слишкомъ ужь сильно. -- И онъ несетъ побѣду въ карманѣ?-- раны такъ идутъ къ нему.
   ВОЛ. На челѣ, Мененій. Вотъ третій уже разъ возвращается онъ съ дубовымъ вѣнкомъ.
   МЕН. А порядкомъ проучилъ онъ Ауфидія?
   ВОЛ. Титъ Ларцій пишетъ, что они сразились, но Ауфидій бѣжалъ.
   МЕН. И какъ нельзя кстати, ручаюсь за это; останься онъ -- быть на его мѣстѣ я не согласился бъ и за всѣ ларцы Коріоли, за все золото ихъ. И все это извѣстно уже и сенату?
   ВОЛ. Идемте, мои милыя!-- Какъ же, какъ же; сенатъ получилъ донесеніе отъ Коминія, въ которомъ онъ приписываетъ всю славу этого похода моему сыну. Въ этомъ походѣ онъ вдвойнѣ превзошолъ всѣ прежніе подвиги свои.
   ВАЛ. Въ самомъ дѣлѣ разсказываютъ чудеса.
   МЕН. И ручаюсь, безъ малѣйшей прикрасы.
   ВИР. О, еслибъ все это было справедливо!
   ВОЛ. Еслибъ? какъ это смѣшно.
   МЕН. Еслибъ?-- я готовъ поклясться, что все справедливо.-- А во что жь онъ раненъ?-- (Трибунамъ, которые приближаются.) Здравствуйте, почтеннѣйшіе! Марцій возвращается, и еще съ большимъ правомъ гордиться.-- Во что жь раненъ онъ?
   ВОЛ. Въ плечо и въ лѣвую руку; ему можно будетъ показать народу довольно рубцовъ, когда вздумаетъ требовать слѣдующаго ему сана. Онъ получилъ семь ранъ, когда изгоняли Тарквинія.
   МЕН. Одну въ выю и двѣ въ бедро -- десять, сколько мнѣ извѣстно.
   ВОЛ. До этого похода у него было двадцать пять.
   МЕН. А теперь двадцать семь, и каждая была могилой врага. (Трубы.) Слышите! трубы.
   ВОЛ. Это предвѣстники Марція; передъ нимъ радостные клики, за нимъ -- слезы. Смерть, черный духъ этотъ, живетъ въ мощной рукѣ его,-- занесъ и опустилъ ее, и человѣкъ умираетъ.

Трубы. Входятъ Герольдъ, Коминій и Титъ Ларцій; въ серединѣ ихъ Коріоланъ съ дубовымъ вѣнкомъ на головѣ; за ними Военачальники и Солдаты.

   ГЕР. Да будетъ вѣдомо Риму, что Марцій одинъ сражался въ стѣнахъ Коріоли, что, въ придатокъ къ именамъ Каій и Марцій, онъ пріобрѣлъ тамъ, вмѣстѣ со славой, еще третье, почетнѣйшее имя -- имя Коріолана. Да привѣтствуетъ же Римъ славнаго Коріолана! (Трубы.)
   ВСѢ. Да здравствуетъ славный Коріоланъ!
   КОР. Довольно; мнѣ непріятно это; прошу васъ, кончите.
   КОМ. Посмотри, вотъ твоя мать --
   КОР. (Преклоняя передъ ней колѣна). О, я знаю, ты молила всѣхъ боговъ, чтобъ они даровали мнѣ счастіе.
   ВОЛ. Нѣтъ, встань! встань, мой храбрый воинъ, мой милый Марцій, мой доблестный Каій -- и какъ еще это новое, подвигами пріобрѣтенное имя? Да, Коріоланомъ должна я еще звать тебя!-- Вотъ и жена твоя --
   КОР. Здравствуй, прелестное безмолвіе! Ты плачешь, видя торжество мое -- стало быть смѣялась бы, еслибъ я возвратился въ гробѣ? Перестань, моя милая; предоставь слезы вдовамъ Коріоли, матерямъ лишеннымъ сыновъ.
   МЕН. Да увѣнчаютъ тебя боги!
   КОР. И ты живъ еще?-- (Валеріѣ) Ахъ, извини, благородная Валерія.
   ВОЛ. Я не знаю, куда и обратиться.-- О, привѣтствую съ возвратомъ! привѣтствую и тебя, полководецъ! привѣтствую и всѣхъ васъ!
   МЕН. Тысяча тысячь привѣтствій!-- Мнѣ хочется и смѣяться и плакать; мнѣ и легко и тяжело. Привѣтствую!-- Проклятіе тому, кто не обрадуется тебѣ! Васъ троихъ, Риму слѣдовало бы боготворить; но есть у насъ, клянусь честью, нѣсколько старыхъ дичковъ, къ которымъ никакъ не привьешь расположенія къ вамъ. И все-таки привѣтствуемъ васъ воители! Крапивой же мы называемъ крапиву, а ошибки глупцовъ -- глупостью.
   КОМ. Все тотъ же.
   КОР. Все прежній, Мененій.
   ГЕР. Дорогу! впередъ!
   КОР. Руку, матушка, и твою, жена. Прежде, чѣмъ голова моя осѣнится кровомъ нашего дома, мнѣ надобно еще посѣтить добрыхъ патриціевъ; они осыпали меня не только привѣтствіями, но и почестями.
   ВОЛ. И я дожила до исполненія высочайшаго изъ желаній, до осуществленія смѣлѣйшей изъ фантазій моихъ! Одного только не достаетъ еще; но и это, я увѣрена, Римъ предложитъ тебѣ.
   КОР. Добрая матушка, для меня лучше быть ихъ служителемъ по своему, чѣмъ править вмѣстѣ съ ними по ихнему.
   КОМ. Въ Капитолій! (Трубы. Всѣ, за исключеніемъ Трибуновъ, уходятъ.)
   БРУТ. Всѣ уста говорятъ только о немъ; и слѣпые вооружаются очками, чтобъ только увидать его; и болтливая кормилица, въ восторгѣ, не слыша крика малютки, оретъ привѣтъ ему {Въ прежнихъ изданіяхъ: While she chats him... Но Колльеру: While she cheers him...}; и кухонная отымалка, накинувъ на закопченную шею лучшую дерюгу, карабкается на стѣну, чтобъ взглянуть на него. Изъ всѣхъ дверей и оконъ торчатъ головы, всѣ крыши заставлены, всѣ выступы осѣдланы разнообразнѣйшими фигурами, и все слито въ одно -- въ жажду видѣть его; даже рѣдко показывающіеся жрецы пробираются сквозь толпы, толкаются, чтобъ занять невидное мѣсто между народомъ; жены, обыкновенно закутанныя въ покрывала, отдаютъ и бѣлизну и румянецъ, ратующіе на нѣжныхъ щекахъ ихъ, на жертву огненнымъ поцѣлуямъ Феба,-- такая сумятица, какъ будто какой-нибудь богъ воплотился въ него и передалъ ему свою обаятельную силу.
   СИЦ. Ручаюсь, онъ какъ разъ будетъ консуломъ.
   БРУТ. И тогда наши обязанности могутъ опочить на все время его властвованія.
   СИЦ. Но вѣдь онъ неспособенъ пользоваться почестями съ должной умѣренностью, такъ какъ бы слѣдовало и начать и кончить; онъ утратитъ и тѣ, которыя пріобрѣлъ.
   БРУТ. Хоть это утѣшительно.
   СИЦ. И народъ, за который мы стоимъ, повѣрь, забудетъ, по старой ненависти, всю эту новую славу при малѣйшемъ поводѣ. А что онъ не замедлитъ подать поводъ -- я такъ увѣренъ, какъ и въ томъ, что онъ будетъ еще гордиться этимъ.
   БРУТ. Я слышалъ, какъ онъ клялся, что если и вздумаетъ искать консульства, такъ все-таки никогда не выдетъ на площадь, никогда не облечется въ протертую одежду смиренія, никогда не станетъ вымаливать вонючее согласіе народа, показывая ему свои раны, какъ требуетъ обычай.
   СИЦ. И прекрасно.
   БРУТ. Онъ говорилъ, что скорѣй откажется отъ консульства, или будетъ консуломъ помимо народа, только по просьбѣ благородныхъ, по желанію патриціевъ.
   СИЦ. Одного только и желаю: чтобъ онъ не измѣнилъ своей клятвѣ, сдержалъ ее.
   БРУТ. Весьма вѣроятно, что онъ и сдержитъ ее.
   СИЦ. И это будетъ, согласно нашимъ желаніямъ, его вѣрной гибелью.
   БРУТ. Да, что-нибудь должно погибнуть -- или онъ, или наше значеніе. Поэтому намъ необходимо внушить народу какъ онъ всегда ненавидѣлъ его; какъ его властолюбіе хотѣло бы сдѣлать плебеевъ мулами, обезгласить ихъ защитниковъ, уничтожить ихъ свободу; потому что, въ отношеніи человѣческихъ способностей и дѣйствій, онъ почитаетъ ихъ не выше и не полезнѣе верблюдовъ на войнѣ, которымъ отпускаютъ кормъ за переносы тяжестей, а за паденіе подъ ихъ бременемъ -- жестокіе удары.
   СИЦ. То, что ты сказалъ, переданное въ свое время, когда его вздымающаяся дерзость раздражитъ народъ {Въ прежнихъ изданіяхъ: Shall reath the реорlе. По Колльеру: Shell touch the реорlе...} -- а за этимъ дѣло не станетъ, надо только подстрекнуть его, что такъ же легко, какъ натравить собаку на овцу,-- будетъ огнемъ, который воспламенитъ тощій хворостъ плебеевъ, и дымъ отъ него закоптитъ его навсегда.

Входить Посланецъ.

   БРУТ. Что тебѣ?
   ПОС. Васъ требуютъ въ Капитолій. Полагаютъ, что Марцій будетъ консуломъ. Я видѣлъ, какъ протѣснились глухіе, чтобъ увидать, а слѣпые, чтобъ услыхать его; по пути, матроны бросали ему перчатки, юныя жены и дѣвы -- платки и повязки; благородные преклонялись передъ нимъ, какъ передъ изваяніемъ Юпитера, а чернь дождила шапками, рокотала громомъ кликовъ радости. Никогда не видывалъ я ничего подобнаго.
   БРУТ. Идемъ въ Капитолій, и не съ одними только глазами, да ушами для настоящаго, и съ готовностью ко всему, что можетъ случиться.
   СИЦ. Идемъ.
  

СЦЕНА 2.

Капитолій.

Входятъ два Служителя и раскладываютъ подушки.

   1 сл. Скорѣй, скорѣй; они сейчасъ будутъ здѣсь. А не знаешь, сколькіе ищутъ консульства?
   2 сл. Говорятъ, трое; всѣ думаютъ однакожь, что оно навѣрное достанется Коріолану.
   1 сл. Нечего сказать молодецъ; страшно только гордъ, да и простои народъ не любитъ.
   2 сл. Что жь такое! сколько было великихъ людей, которые льстили народу, и народъ все-таки не любитъ ихъ; сколько было и такихъ, которыхъ онъ любилъ, самъ не зная за что? А если онъ любилъ, самъ не зная за что, такъ и ненавидитъ нисколько не основательнѣе. Поэтому и Коріоланъ, не заботясь ни о любви, ни о ненависти народа, доказываетъ этимъ, что очень хорошо знаетъ, что такое его расположеніе, и прямо высказываетъ ему это своей благородной безпечностью.
   1 сл. Нѣтъ, еслибъ ему въ самомъ дѣлѣ было все равно, любитъ или не любитъ его народъ, онъ оставался бъ совершенно равнодушнымъ къ нему -- не дѣлалъ бы ему ни добра, ни зла; но вѣдь онъ ищетъ его ненависти съ такимъ рвеніемъ, что народъ не можетъ даже и отвѣчать ему такой, какой бы слѣдовало. Онъ всячески старается выказать себя открытымъ противникомъ ему; а выказывать, что желаешь непріязни, ненависти народа, такъ же дурно, какъ и добиваться его любви, столь противнымъ для него, ухаживаніемъ за нимъ.
   2 сл. Онъ оказалъ большія услуги отечеству; онъ возвысился не такъ легко, какъ тѣ, которые, не сдѣлавъ ничего, пріобрѣли и славу и общее уваженіе только лестью, поклонами и угожденіями народу; онъ такъ внѣдрилъ свою славу въ глаза, а дѣла -- въ сердца народа, что безмолвіе языковъ его, его умолчаніе объ этомъ было бъ неблагодарнѣйшимъ оскорбленіемъ. И говорить иначе -- злорѣчіе, которое, само изобличая себя во лжи, чьего бы уха ни коснулось, вызвало бы упрекъ и порицаніе.
   1 сл. Довольно о немъ -- онъ достойный человѣкъ. Дорогу, идутъ.

Трубы Входятъ, предшествуемые Ликторами, Консулъ Коминій, Мененій, Коріоланъ, Сенаторы, Сициній и Брутъ. Сенаторы и Трибуны занимаютъ свои мѣста.

   МЕН. Такъ какъ мы рѣшили уже все, касающееся до Вольсковъ, опредѣлили послать за Ларціемъ, то намъ я остается -- и это главный предметъ настоящаго собранія,-- вознаградить благородныя заслуги того, кто такъ славно стоялъ за родину. Поэтому, не угодно ли будетъ вамъ, почтенные и мудрые отцы, предложить присутствующему здѣсь консулу и бывшему полководцу въ послѣднемъ побѣдоносномъ походѣ, разсказать хотя немногое изъ свершеннаго Каіемъ Марціемъ Коріоланомъ, котораго мы собрались возблагодарить и увѣнчать почестями его достойными.
   1 сен. Говори, благородный Коминій. Не опускай ничего изъ опасенія утомить слишкомъ длиннымъ разсказомъ; заставь насъ усомниться не въ нашей готовности, а развѣ въ средствахъ самой республики вознаградить его по заслугамъ. А васъ, представители народа, мы просимъ о благосклонномъ вниманіи и о дружественной замолвкѣ въ пользу того, что будетъ рѣшено здѣсь.
   СИЦ. Мы приглашены на весьма пріятное совѣщаніе {Въ прежнихъ изданіяхъ: Upon а pleesing treaty... По Колльеру: Upon а pleasing treatise...}, и готовы почтить и увѣнчать виновника этого собранія.
   БРУТ. И эта готовность была бы еще больше {Въ прежнихъ изданіяхъ: We shall be blest to do... По Колльеру: We shall be prest to do...}, еслибъ онъ не пренебрегалъ народомъ такъ, какъ пренебрегалъ имъ до сихъ поръ.
   МЕН. Вотъ ужь это совсѣмъ не кстати. Лучше бъ ты молчалъ.-- Угодно тебѣ послушать Коминія?
   БРУТ. Съ удов

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ

В. ШЕКСПИРА

ВЪ ПРОЗѢ И СТИХАХЪ

ПЕРЕВЕЛЪ П. А. КАНШИНЪ.

ТОМЪ ДЕВЯТЫЙ.

1) Коріоланъ. 2) Юлій Цезарь 3) Антоній и Клеопатра. 4) Жалобы влюбленной. 5) Фениксъ и голубка.

БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНІЕ

КЪ ЖУРНАЛУ

"ЖИВОПИСНОЕ ОБОЗРѢНІЕ"

за 1893 ГОДЪ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

ИЗДАНІЕ С. ДОБРОДѢЕВА.

1893.

КОРІОЛАНЪ.

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА.

   Кай Марцій Коріоланъ, римскій патрицій.
   Титъ Лартій, Коминій -- полководцы на войнѣ противъ вольсковъ.
   Мененій Агриппа, другъ Коріолана.
   Сициній Велутъ, Юній Брутъ -- народные трибуны.
   Юный Марцій, сынъ Коріолана.
   Римскій глашатай.
   Туллъ Ауфидій, полководецъ вольсковъ.
   Приближенный Ауфидія.
   Заговорщикъ противъ Ауфидія.
   Гражданинъ Анціума.
   Два вольскіе стража.
   Волумнія, мать Коріолана.
   Виргилія, жена Коріолана.
   Валерія, пріятельница Виргиліи.
   Благородная прислужница Виргиліи.
  

Сенаторы римскіе и вольскіе, патриціи, ликторы, воины, граждане, заговорщики, гонцы и слуги. Дѣйствіе происходитъ частью въ Римѣ, частью во владѣніяхъ вольсковъ и анціатовъ.

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Улица въ Римѣ.

Входитъ толпа возмутившихся гражданъ, вооруженныхъ палками, вилами и другими орудіями.

   1-й гражданинъ. Прежде, однако, чѣмъ идти далѣе, выслушайте меня.
   Нѣсколько голосовъ. Говори! говори!
   1-й гражданинъ. Вѣдь вы рѣшились скорѣе умереть, чѣмъ голодать?
   Граждане. Рѣшились! рѣшились!
   1-й гражданинъ. Вы знаете, что главный врагъ народа Кай Марцій?
   Граждане. Знаемъ, знаемъ!
   1-й гражданинъ. Такъ убьемте же его и будемъ покупать хлѣбъ по той цѣнѣ, какую назначимъ сами. Согласны вы на это?
   Граждане. Сказано -- сдѣлано, толковать болѣе нечего. Идемъ! идемъ!
   2-й гражданинъ. Еще одно слово, добрые граждане!
   1-й гражданинъ. Мы бѣдные граждане; добрые только патриціи. Одинъ излишекъ, какимъ пользуются управляющіе нами, могъ бы облегчить нашу участь. Еслибъ они уступили намъ хотя бы одни сколько нибудь годные для пищи отбросы, мы могли бы еще вообразить, что они изъ человѣколюбія оказываютъ намъ помощь. Но они и безъ того находятъ, что мы имъ обходимся слишкомъ дорого. Худоба, которой мы страдаемъ вслѣдствіе нищеты, служитъ какъ-бы подробною описью ихъ роскоши, и наше бѣдственное положеніе для нихъ выгодно. Прежде, чѣмъ совсѣмъ сдѣлаться скелетами, отомстимъ имъ при помощи копей. Самимъ богамъ извѣстно, что такъ говорить заставляетъ меня алчба по хлѣбѣ, а не жажда мщенія.
   2-й гражданинъ. И ты намѣренъ дѣйствовать исключительно противъ Кая Марція?
   Нѣсколько гражданъ. Да, надо начать съ него; онъ для народа настоящій песъ.
   2-й гражданинъ. Однако, примите въ соображеніе тѣ услуги, которыя онъ оказалъ своей странѣ.
   1-й гражданинъ. Конечно, готовы принять въ соображеніе и признали бы за нимъ эти услуги, еслибъ онъ самъ не вознаграждалъ за нихъ свою гордость.
   2-й гражданинъ. Полно, брось злорѣчіе!
   1-й гражданинъ. Я говорю вамъ, что все доблестное, совершенное имъ, совершено именно съ этой цѣлью. Пусть люди съ трусливой совѣстью увѣряютъ, будто онъ все это сдѣлалъ для блага своей родины. Онъ, на самомъ дѣлѣ, поступалъ такъ, исполняя желаніе матери и ради своей гордости, которая какъ разъ въ уровень съ его достоинствами.
   2-й гражданинъ. Ты ставишь ему въ вину неисправимыя врожденныя качества. По крайней мѣрѣ, ты никоимъ образомъ не упрекнешь его въ корыстолюбіи.
   1-й гражданинъ. Если не могу укорить въ этомъ, то у меня немало другихъ обвиненій. Недостатковъ и пороковъ у него столько, что ихъ не перечтешь (Вдали крики). Что это за крики? Другая сторона города пришла въ движеніе. Что-жь мы стоимъ здѣсь и болтаемъ? Въ Капитолій!
   Всѣ. Идемъ! Идемъ!
   1-й гражданинъ. Тише! Кто это идетъ?
  

Входитъ Мененій Агриппа.

  
   2-й гражданинъ. А, это достойный Мененій Агриппа, всегда любившій народъ.
   1-й гражданинъ. Онъ человѣкъ честный. Ахъ, еслибъ всѣ другіе были такими-же!
   Мененій. Какъ вы намѣрены поступить, достойные мои сограждане? Куда направляетесь вы, вооруженные палками и дубинами? Что случилось, говорите, прошу васъ?
   2-й гражданинъ. Наше намѣреніе извѣстно сенату. Ужь двѣ недѣли, какъ они пронюхали, что мы намѣрены сдѣлать. Теперь они узнаютъ это изъ нашихъ поступковъ. Они: говорятъ, что у бѣдныхъ просителей голосъ сильный узнають они теперь, что и руки у нихъ сильныя.
   Мененій. Ахъ, добрые мои друзья, честные мои сосѣди, неужто вы хотите погубить себя?
   1-й гражданинъ. Погубить намъ себя невозможно; такъ какъ мы уже и безъ того загублены.
   Мененій. Друзья, повѣрьте мнѣ, что патриціи пекутся о васъ съ самою человѣколюбивою заботливостью. Въ такія времена нужды, въ такіе дни страданій, какъ настоящіе, вызванные голодомъ, поднимать руки противъ римскаго правительства все равно, что наносить палками удары небу. Правительство это, стремясь по однажды намѣченному пути, разорветъ и десятки тысячъ уздъ изъ болѣе крѣпкихъ звеньевъ, чѣмъ тѣ, которыми въ силахъ угрожать ему ваше возстаніе. Неурожаи -- дѣло боговъ, а не патриціевъ; а передъ ними лучше преклонять колѣна, чѣмъ угрожать имъ кулаками. Сдѣлавшись жертвами одного бѣдствія, вы устремляетесь къ еще болѣе грозному. Вы клевещете на правителей государства и проклинаете ихъ, какъ враговъ, тогда какъ они пекутся о васъ, какъ отцы.
   1-й гражданинъ. Они-то пекутся о насъ? Какъ бы не такъ! Да никогда и не пеклись. Они допускаютъ, чтобъ мы умирали съ голоду, тогда какъ ихъ житницы переполнены зерновымъ хлѣбомъ, издаютъ указъ въ пользу ростовщичества, чтобъ поддерживать ростовщиковъ; каждый день отмѣняютъ какой-нибудь благодѣтельный законъ противъ богачей и ежедневно придумываютъ новыя, все болѣе и болѣе строгія постановленія для угнетенія и порабощенія бѣдняковъ. Если не пожрутъ насъ войны, пожрутъ они. Вотъ въ чемъ заключается ихъ попеченіе о насъ!
   Мененій. Одно изъ двухъ: или вы сумасшедшіе, или клевещете самимъ возмутительнымъ образомъ. Я разскажу вамъ превосходную сказку. Можетъ быть, вы уже ее слыхали; но такъ какъ она какъ нельзя болѣе пригодна для моей цѣли, я рѣшусь ее повторить.
   1-й гражданинъ. Пожалуй, разсказывай; я выслушаю охотно. Но не думай, что съумѣешь какой-нибудь сказкой замаслить наше негодованіе. Впрочемъ, разсказывай, если тебѣ ужь такъ хочется.
   Мененій. Однажды всѣ члены человѣческаго тѣла возстали противъ желудка, обвиняя его въ томъ, что одинъ онъ во всемъ тѣлѣ остается лѣнивымъ и бездѣятельнымъ, поглощая, словно бездна, пищу, не неся при этомъ ни малѣйшей доли общихъ трудовъ, тогда какъ всѣ другіе члены одни заняты тѣмъ, чтобъ смотрѣть, другіе, чтобъ слышать, чтобы думать, направлять другихъ, ходить самимъ, чувствовать, взаимно помогая другъ другу и удовлетворяя такимъ образомъ всѣмъ нуждамъ и потребностямъ цѣлаго тѣла. Животъ отвѣчалъ...
   1-й гражданинъ. Ну, послушаемъ,что-то отвѣтилъ животъ!
   Мененій. Я сейчасъ тебѣ это скажу. Онъ съ своего рода насмѣшливой улыбкой, которая, конечно, вызвана была не селезенкой, но другою частью,-- вѣдь заставляя говорить животъ, мнѣ также легко заставить его и улыбаться,-- онъ презрительно отвѣтилъ недовольнымъ членамъ, этимъ бунтовщикамъ, обвинявшимъ его въ захватахъ, точь-въ-точь такъ-же, какъ вы теперь ропщете противъ сената только за то, что у васъ и у нихъ положенія разныя.
   1-й гражданинъ. Нѣтъ, что-же отвѣтилъ животъ-то? Если голова, носящая на себѣ царственный вѣнецъ, если бдительный глазъ, если нашъ совѣтчикъ сердце, нашъ солдатъ рука, нашъ конь нога, наша труба языкъ и множество другихъ, менѣе важныхъ, орудій стараются помогать нашему тѣлу, когда всѣ они...
   Мененій. Что-же они? И вотъ люди съ такими-то доводами хотятъ перебивать мои рѣчи! Ну, что-же далѣе? Далѣе-то что?
   1-й гражданинъ. Подавляемые прожорливымъ животомъ, который все-таки не болѣе, какъ отхожее мѣсто тѣла...
   Мененій. Хорошо. Да они-то что-же?
   1-й гражданинъ. Еслибъ всѣ эти дѣятели начали жаловаться, что осталось бы отвѣчать животу?
   Мененій. Вооружитесь только хоть немного терпѣніемъ, котораго у васъ такъ мало, и вы услышите, что отвѣтилъ животъ.
   1-й гражданинъ. Да ты слишкомъ ужь тянешь.
   Мененій. Прими, любезный, вотъ это къ свѣдѣнію. Животъ, о которомъ идетъ рѣчь, всегда серьезный, всегда сохраняющій спокойствіе, не горячась такъ, какъ его обвинитель, отвѣчалъ:-- "Совершенная правда, любезные мои товарищи, что я первый получаю ту пищу, которая помогаетъ жить вамъ: такъ и должно быть, потому что я житница, складочное мѣсто для питательныхъ веществъ всего тѣла. Помните, однакожь, что я разсылаю ее по вашему тѣлу потоками крови: къ двору его, т. е. къ сердцу, къ сенату, т. е. къ мозгу и во всѣ прочіе члены и органы человѣка. Такимъ образомъ, и самый крупный нервъ, и малѣйшая жилка получаютъ отъ меня все, что природа признала необходимымъ для ихъ жизни. И хотя всѣ вы друзья мои",-- прошу замѣтить, это говоритъ желудокъ.
   1-й гражданинъ. Хорошо, хорошо!
   Мененій. "Хотя вы не замѣчаете, что я удѣляю каждому должное, но я могу доказать, что изъ всего получаемаго удѣляю вамъ чистѣйшую муку, оставляя себѣ только мякину".
   1-й гражданинъ. Отвѣтъ дѣльный, но какъ-же примѣнить его къ настоящему?
   Мененій. Римскій сенатъ -- отличный животъ, а вы -- возмутившіеся противъ него члены. Обратите только должное вниманіе на его труды и заботы и обсудите хорошенько все касающееся до управленія, и вы увидите, что всякое существенное благо, которымъ вы пользуетесь, истекаетъ отнюдь не изъ васъ самихъ, а переходитъ къ вамъ отъ него. Ну ты, большой палецъ этого собранія, что ты на это скажешь?
   1-й гражданинъ. Я большой палецъ? Почему-же именно я?
   Мененій. Потому что ты самый ничтожный, самый плохой, самый бѣдный изъ всего этого назидательнаго возстанія, а между тѣмъ стараешься опередить всѣхъ; потому что ты, негодяй, способенъ показывать только пятки и идешь впередъ только въ надеждѣ на какую-нибудь поживу. Что-жь, поднимайте дубины и вилы! Римъ и его крысы готовы вступить между собою въ борьбу, и одной сторонѣ гибели не миновать.
  

Входитъ Кай Марцій.

  
   Да здравствуетъ благородный Марцій!
   Марцій. Благодарю. Что здѣсь такое у васъ, буйные бездѣльники, расчесывающіе жалкій зудъ вашей бредни до того, что онъ обращается въ чесотку?
   1-й гражданинъ. Мы никогда еще не слыхали отъ тебя добраго слова.
   Марцій. Доброе слово будетъ для тебя постыднѣйшею лестью. Чего хотите вы, псы, которымъ одинаково противны миръ и война? Одинъ дѣлаетъ васъ не въ мѣру дерзкими, другая пугаетъ. Если положиться на васъ, тамъ, гдѣ хотѣлось найти любовь, найдешь однихъ зайцевъ, найдешь гусей тамъ, гдѣ думалъ встрѣтить лисицъ. Вы такъ-же надежны, какъ раскаленный уголь на льду, какъ градины на солнцѣ. Ваша добродѣтель превозноситъ караемое преступленіе и проклинаетъ карающее правосудіе. Тому, кто достоинъ славы, достается только ваша ненависть. И ваша привязанность тоже, что позывъ на пищу больного, требующаго именно того, что можетъ ухудшить его болѣзнь. Опираться на ваше расположеніе -- тоже самое, что плавать съ свинцовой перепонкой и пробовать рубить дубы соломинкой. Кто-же на васъ положится? И такъ, къ чорту васъ всѣхъ! Вы ежеминутно измѣняете мнѣнія, называете благороднымъ того, кого сейчасъ ненавидѣли, и презрѣннымъ того, кого превозносили до небесъ за минуту передъ тѣмъ. Зачѣмъ на всѣхъ площадяхъ горланите вы противъ благороднаго сената, тогда какъ онъ, послѣ боговъ, одинъ только и держитъ васъ въ страхѣ? Безъ него вы давно пережрали бы другъ друга. Чего-жь они хотятъ?
   Мененій. Они желаютъ добывать хлѣбъ по той цѣнѣ, по которой имъ угодно, увѣряя, будто въ городѣ его неистощимые запасы.
   Марцій. Это они-то говорятъ? На висѣлицу бы ихъ всѣхъ! Сидя около своего домашняго очага, они воображаютъ, будто въ состояніи обсуждать все, что дѣлается въ Капитоліи: кто тамъ на пути къ повышенію, кто властвуетъ и кто падаетъ. Они составляютъ изъ себя партіи, распускаютъ слухи о предполагаемыхъ бракахъ, возвышаютъ однихъ, а другихъ за то, что тѣ имъ не по вкусу, ставятъ ниже протоптанныхъ своихъ подметокъ. Они увѣряютъ, будто хлѣба достаточно! Желалъ бы я, чтобъ патриціи, отказавшись отъ неумѣстнаго состраданія, дали полную волю моему мечу, и я изъ искалѣченныхъ труповъ этихъ негодяевъ образовалъ бы кучи, далеко превышающія длину моего копья.
   Мененій. Эти, какъ мнѣ кажется, убѣждены уже болѣе, чѣмъ на половину, потому что они трусливы на столько-же, на сколько неразумны. Но скажи, что другая толпа?
   Марцій. Она разсѣялась. Бездѣльники -- чтобъ имъ всѣмъ передохнуть, кричали:-- "мы голодны!" во все горло, повторяя пословицу -- будто голодъ ломаетъ и каменныя стѣны, будто и собаки не могутъ обойтись безъ ѣды, что пища создана для рта и что боги посылаютъ хлѣбъ не однимъ только богачамъ. Въ такихъ-то пошлыхъ изреченіяхъ выразили они свои жалобы. Имъ отвѣтили, что жалобы ихъ будутъ приняты. Но когда уступили ихъ требованію -- требованію по истинѣ чудовищному, способному надорвать любое благородное сердце, заставить поблѣднѣть щеки неустрашимаго мужества, они, потрясая воздухъ громкими криками восторга, начали бросать шапки къ небу, словно желая повѣсить ихъ на рога мѣсяца.
   Мененій. Какую-же уступку имъ сдѣлали?
   Марцій. Разрѣшили выборъ пяти трибуновъ, чтобъ тѣ служили защитниками ихъ пошлыхъ мудрствованій. И они выбрали Юнія Брута, Сицинія Велута и не помню еще кого. Проклятіе! Сволочь эта скорѣе сорвала-бы крыши со всего города, чѣмъ вырвала такую уступку у меня. Эта уступка мало-по-малу пересилитъ самую власть и, грозя возмущеніемъ, получитъ со временемъ возможность требовать еще большаго.
   Мененій. Это странно.
   Марцій (толпѣ). Что-жь вы стоите? Отправляйтесь, мерзавцы, по домамъ!
  

Входитъ торопливо гонецъ.

  
   Гонецъ. Гдѣ Кай Марцій?
   Марцій. Здѣсь. Въ чемъ дѣло?
   Гонецъ. Пришло извѣстіе, что вольски подняли оружіе.
   Марцій. Очень этому радъ. Теперь у насъ будетъ средство изрыгнуть гнилой излишекъ. Вотъ вамъ самые отборные изъ нашихъ старѣйшинъ.
  

Входятъ: Коминій, Титъ Лартій и другіе сенаторы; затѣмъ Юній Брутъ и Сициній Белутъ.

  
   1-й сенаторъ. Марцій, ты намъ говорилъ правду. Вольски подняли противъ насъ оружіе.
   Марцій. У нихъ есть военачальникъ Туллъ Ауфидій, съ которымъ справиться вамъ будетъ не легко. У меня есть постыдная слабость:-- я завидую его удали и, еслибъ я не былъ тѣмъ, что я есть, я желалъ-бы быть имъ.
   Коминій. Ты уже тягался съ нимъ.
   Марцій. Еслибъ свѣтъ распался на двѣ враждебныя половины и Ауфидій очутился на моей сторонѣ, я перешелъ-бы на другую, съ единственной цѣлью, чтобы сражаться противъ него. Это левъ, сражаться съ которымъ я считаю почетнымъ для моей гордости.
   1-й сенаторъ. Такъ почему-жь, доблестный Марцій, и тебѣ не отправиться на войну вмѣстѣ съ Коминіемъ?
   Коминій. Ты такъ вѣдь и обѣщалъ.
   Марцій. Обѣщалъ и сдержу свое слово. Титъ Лартій, ты еще разъ увидишь тѣ удары, которые я буду наносить прямо въ лицо Туллу. Да ты вѣдь боленъ, ты останешься.
   Титъ. Нѣтъ, Марцій, скорѣй, чѣмъ остаться, я обопрусь на одинъ костыль и стану драться другимъ.
   Мененій. Ты истый римлянинъ.
   1-й сенаторъ. Пойдемте въ Капитолій. Я знаю, тамъ уже насъ ожидаютъ друзья.
   Титъ. Ты, Коминій, вполнѣ достойный предшествовать намъ, или впередъ, а мы за тобою.
   Коминій. Благородный Лартій!
   1-й сенаторъ (гражданамъ). А вы -- по домамъ!
   Марцій. Нѣтъ, пусть и они идутъ за нами. У вольсковъ хлѣба много. Возьмемъ съ собой этихъ крысъ, чтобъ онѣ опустошили дихъ закрома. Почтенные бунтовщики! Ваше мужество приноситъ отличные плоды. Прошу васъ, слѣдуйте за нами (Вмѣстѣ съ Коминіемъ, Титомъ и Мененіемъ уходитъ за сенаторами. Граждане расходятся).
   Сициній. Не знаю, существовалъ-ли когда-нибудь человѣкъ болѣе надменный, чѣмъ этотъ Марцій!
   Брутъ. Врядъ-ли сыщешь другого подобнаго.
   Сициній. Когда насъ избрали въ народные трибуны...
   Брутъ. Замѣтилъ ты выраженіе его глазъ и губъ?
   Сициній. Скажи лучше:-- его насмѣшки.
   Брутъ. Въ раздраженіи онъ готовъ насмѣхаться и надъ богами.
   Сициній. Готовъ затѣять ссору съ самою кроткою луною.
   Брутъ. Эта война пожретъ его; онъ слишкомъ ужь гордится своею доблестью.
   Сициній. Такіе люди, какъ онъ, подстрекаемые удачами, презираютъ ту тѣнь, которую въ полдень попираютъ ногами. Я удивляюсь одному: какъ онъ въ своемъ высокомѣріи согласился стать подъ начальство Коминія.
   Брутъ. Славу, которой онъ домогается и которою изукрашенъ уже достаточно, нигдѣ такъ не легко сберечь и увеличить, какъ занимая второстепенное мѣсто рядомъ съ главнымъ начальникомъ. Всякую неудачу будутъ ставить въ вину главнокомандующему, хотя тотъ и сдѣлалъ все, что только въ силахъ человѣка, и непостоянное сужденіе сейчасъ-же завопитъ: "о, еслибъ начальствовалъ Марцій!"
   Сициній. А если все пойдетъ хорошо, всегда пристрастное къ Марцію общественное мнѣніе все-таки не признаетъ за Коминіемъ его заслугъ.
   Брутъ. Половина лавровъ Коминія перейдетъ къ Марцію, хотя бы Марцій ихъ и не пожиналъ; всѣ погрѣшности перваго обратятся въ честь второму даже въ томъ случаѣ, еслибъ Марцій этого и не заслуживалъ.
   Сициній. Пойдемъ посмотримъ, какъ идутъ приготовленія и какъ Марцій отправится на войну. Не отличится-ли онъ еще чѣмъ-нибудь, кромѣ обычнаго?
   Брутъ. Пойдемъ! (Уходятъ).
  

СЦЕНА II.

Коріоли. Сенатъ.

Входятъ: Туллъ Ауфидій и сенаторы.

   1-й сенаторъ. Такъ ты, Ауфидій, предполагаешь, что римляне провѣдали наши замыслы насчетъ того что мы предпринимаемъ?
   Туллъ. А вы развѣ этого не предполагаете? Когда же что либо, задуманное у насъ, успѣвало осуществиться ранѣе, чѣмъ узнавалъ объ этомъ Римъ? Четыре дня тому назадъ я получилъ извѣстіе оттуда,-- письмо, кажется, со мною; да, вотъ оно (Читаетъ). "Войско собрано, но куда оно отправится, на востокъ или на западъ,-- неизвѣстно. Голодъ ужасный, народъ возмущается. Носятся слухи, будто Коминій, вашъ старый врагъ Марцій, котораго въ Римѣ ненавидятъ болѣе, чѣмъ у васъ, и доблестнѣйшій изъ римлянъ Титъ Лартій назначены военачальниками этого войска, куда бы оно ни направлялось. А очень можетъ быть, что оно пойдетъ и противъ васъ; подумайте объ этомъ хорошенько".
   1-й сенаторъ. Наше войско въ полѣ. Мы никогда не сомнѣвались въ всегдашней готовности Рима дать намъ отпоръ.
   Туллъ. И вы считали благоразумнымъ скрывать ваши великіе замыслы до той поры, какъ они обнаружатся сами собою? Римъ между тѣмъ, кажется, узналъ о нихъ еще въ то время, когда они высаживались. Это дѣлаетъ совершенно невозможнымъ наше предположеніе овладѣть нѣсколькими городами ранѣе, чѣмъ Римъ узнаетъ, что мы подняли оружіе.
   2-й сенаторъ. Если такъ, благородный Ауфидій, вотъ тебѣ полномочіе; спѣши же къ своему войску, предоставь храненіе Коріоли намъ. Если насъ подвергнутъ осадѣ, спѣши къ намъ на выручку. Но я все таки никакъ не думаю, чтобы они собранное войско назначали противъ насъ.
   Туллъ. Сомнѣніе неумѣстно: вѣсти мои вѣрны. Но этого еще мало: часть войскъ уже выступила и идетъ сюда. Прощайте! Въ случаѣ же встрѣчи съ Марціемъ мы поклялись другъ другу до тѣхъ поръ не прекращать боя, пока одинъ изъ насъ не лишится всякой возможности драться.
   Всѣ. Да помогутъ тебѣ боги!
   Туллъ. И да не оставятъ они васъ, благородные сенаторы!
   1 и сенаторъ. Прощай!
   2-й сенаторъ. Прощай!
   Всѣ. Прощай!
  

СЦЕНА III.

Римъ. Комната въ домѣ Марція.

Волумнія и Вирглія шьютъ, сидя на двухъ низенькихъ табуретахъ.

  
   Волумнія. Прошу тебя, дочь моя, пой или хоть выражайся повеселѣе. Еслибъ мой сынъ былъ моимъ мужемъ, его отсутствіе, долженствующее покрыть его славой, право, радовало бъ меня болѣе, чѣмъ его объятія на брачномъ ложѣ, служащія высочайшимъ выраженіемъ его любви. Когда онъ, единственный сынъ моей утробы, былъ еще нѣжнымъ ребенкомъ; когда юность и красота влекли къ нему взоры всѣхъ; когда несмолкающія цѣлый день просьбы царей не склонили бы другую мать выпустить его изъ виду даже на какой нибудь одинъ часъ времени, тогда, соображая, насколько еще украсила бы его слава, я дозволяла ему искать опасности, зная, что это можетъ возвеличить его еще болѣе, чѣмъ красота. Я отправила его на жестокую войну, откуда онъ вернулся съ челомъ, увѣнчаннымъ дубовымъ вѣнцомъ. Увѣряю тебя, дочь моя, что въ ту минуту, когда мнѣ сообщили рожденіе мною ребенка мужескаго пола, я не такъ трепетала отъ радости, какъ въ тотъ день, когда впервые увидала, что этотъ ребенокъ вполнѣ показалъ себя мужемъ.
   Виргилія. А еслибъ его во время этого дѣла постигла смерть?
   Волумнія. Тогда добрая его слава замѣнила бы мнѣ сына и была бы моимъ потомкомъ. Я говорю не шутя: повѣрь мнѣ, еслибъ у меня было двѣнадцать сыновъ, любимыхъ одинаково, -- то есть не болѣе и не менѣе, какъ я люблю твоего и моего добраго Марція, -- извѣстіе, что одиннадцать человѣкъ изъ нихъ претерпѣли благородную смерть за родину, я перенесла бы гораздо легче, чѣмъ жизнь одного изъ нихъ въ бездѣйствіи, въ роскоши и въ нѣгѣ.
  

Входитъ прислужница.

  
   Прислужница. Благородная госпожа, тебя желаетъ видѣть Валерія.
   Виргилія. Прошу тебя, позволь мнѣ удалиться.
   Волумнія. Нѣтъ, ни подъ какимъ видомъ. Мнѣ кажется, что я отсюда слышу барабаны твоего мужа, какъ будто вижу, какъ Ауфидія тащутъ за волосы, какъ вольски бѣгутъ передъ Марціемъ, словно дѣти передъ медвѣдемъ. Мнѣ кажется, будто я вижу, какъ онъ, топая ногой, восклицаетъ: "слѣдуйте за мною, трусы! Вы зачаты съ страхомъ, хотя и родились въ Римѣ". Тогда, утирая окровавленный лобъ своимъ кольчужнымъ наручникомъ, онъ выступаетъ впередъ, какъ жнецъ, который долженъ все скоситъ или лишиться условленной платы.
   Виргилія. Его окровавленный лобъ! О, Юпитеръ! Нѣтъ, не надо крови!
   Волумнія. Молчи, безумная! Кровь на челѣ воина красивѣе, чѣмъ золото на трофеѣ. Когда грудь Гекубы кормила Гектора, она не была такъ прекрасна, какъ чело того же Гектора, когда онъ презрительно плевалъ на мечи грековъ.-- Скажи Валеріи, что мы готовы принять (Прислужница уходитъ).
   Виргилія. О, да сохранятъ боги моего мужа отъ свирѣпаго Ауфидія!
   Волумнія. Онъ пригнетъ голову Ауфидія къ землѣ и попретъ пятою его выю.
  

Входятъ: Валерія, прислужница и слуга.

  
   Валерія. Здравствуй, Волумнія. Здравствуй, Виргилія!
   Волумнія. Здравствуй, любезная Валерія.
   Виргилія. Очень рада тебя видѣть.
   Валерія. Какъ поживаете обѣ? Вы истыя домосѣдки. Что вы такое шьете? Работа въ самомъ дѣлѣ очень красива. Какъ поживаетъ вашъ мальчикъ?
   Виргилія. Благодарю, онъ здоровъ.
   Волумнія. Ему пріятнѣе смотрѣть на мечи и слушать громъ барабана, чѣмъ ходить въ школу къ учителю.
   Валерія. Честное слово, онъ совсѣмъ уродился въ отца и, клянусь, ребенокъ онъ прехорошенькій. Повѣрьте, что въ послѣднюю среду я цѣлыхъ полчаса не спускала съ него глазъ: у него такой рѣшительный видъ. Я смотрѣла, какъ онъ бѣгалъ за золотистой бабочкой. Онъ ее поймалъ, отпустилъ, снова принялся за ней гоняться, поймалъ опять, потомъ отпустилъ и поймалъ снова; но при этомъ упалъ. Тогда, выведенный изъ себя не то тѣмъ, что оступился и упалъ, или по какой нибудь иной причинѣ, онъ разорвалъ бабочку въ клочки. Надо было видѣть, какъ онъ ее рвалъ.
   Волумнія. Одна изъ тѣхъ вспышекъ, которыя такъ свойственны его отцу.
   Bалерія. Въ самомъ дѣлѣ такъ! Въ немъ уже теперь видны благородныя наклонности.
   Виргилія. Онъ невыносимый шалунъ.
   Валерія. Послушай, отложи въ сторону свое шитье; я рѣшила, что ты сегодня отправишься со мной бродить по улицамъ.
   Виргилія. Нѣтъ, милая, изъ дому я не выйду.
   Валерія. Не выйдешь?
   Волумнія. Выйдетъ, выйдетъ.
   Виргилія. Нѣтъ, извините меня, этого не будетъ. Я до тѣхъ поръ не переступлю за нашъ порогъ, пока мой властелинъ не вернется съ войны.
   Валерія. Такое затворничество совсѣмъ неблагоразумно. Отправимся навѣстить ту добрую женщину, которая больна послѣ родовъ.
   Виргилія. Желаю ей быстраго выздоровленія и вмѣсто того, чтобъ навѣщать ее, стану о ней молиться; но идти къ ней я не могу.
   Волумнія. Сдѣлай одолженіе, скажи, почему.
   Виргилія. Конечно, не потому, чтобы я боялась усталости или у меня не хватаетъ расположенія къ больной.
   Валерія. Ты хочешь быть другой Пенелопой. Однако, увѣряютъ, что вся та шерсть, которую она пряла въ отсутствіе Улисса, только развела въ Итакѣ огромное количество моли. Идемъ же. Знаешь ли, я хотѣла бы, чтобъ твое полотно было такъ же чувствительно, какъ твои пальцы; тогда ты изъ состраданія къ себѣ, вѣроятно, перестала бы его прокалывать. Прошу тебя, пойдемъ съ нами.
   Виргилія. Нѣтъ, добрая Валерія, право, я не пойду.
   Валерія. Вздоръ, пойдешь. Я сообщу тебѣ самыя утѣшительныя вѣсти о твоемъ мужѣ.
   Виргилія. Я знаю, любезная Валерія, что никакихъ вѣстей не могло еще быть получено.
   Валбрія. Я не шучу. Вчера ночью получены извѣстія.
   Виргилія. Въ самомъ дѣлѣ.
   Валерія. Право, такъ. Я слышала, какъ одинъ сенаторъ разсказывалъ, будто вольски выступили въ поле; что Коминій пошелъ противъ нихъ съ частью войска, а твой мужъ и Титъ Лартій осадили ихъ городъ Коріоли. Они увѣрены, что возьмутъ его приступомъ и въ самомъ скоромъ времени кончатъ войну. Клянусь тебѣ честью, что все это правда. Неужто и послѣ этого ты не пойдешь съ нами?
   Виргилія. Прости, добрая Валерія! Въ другой разъ я тебѣ ни въ чемъ не откажу.
   Волумнія. Оставь ее, Валерія. Она сегодня въ такомъ уныломъ расположеніи, что, пожалуй, спугнетъ и нашу веселость.
   Валерія. Я сама тоже думаю. Такъ прощай же. Идемъ, благородная Волумнія. Еще разъ, Виргилія, говорю тебѣ, -- вытолкни за дверь свою величавую грусть и пойдемъ съ нами.
   Виргилія. Нѣтъ, разъ навсегда говорю, что не могу идти. Желаю вамъ всякаго удовольствія.
   Валерія. Какъ хочешь. Если такъ, -- прощай (Уходятъ въ разныя стороны).
  

СЦЕНА IV.

Передъ стѣнами Коріоли.

Съ барабаннымъ боемъ и съ распущенными знаменами входятъ: Марцій, Титъ Лартій, военачальники и войско.

   Марцій. Смотри, сюда спѣшитъ гонецъ съ вѣстями. Бьюсь объ закладъ, что произошло сраженіе.
   Титъ. Ставлю моего коня противъ твоего, что нѣтъ.
   Марцій. Согласенъ.
   Титъ. Такъ это рѣшено.
  

Входитъ гонецъ.

  
   Марцій. Скажи, встрѣтился нашъ полководецъ съ непріятелемъ?
   Гонецъ. Они стоятъ лицомъ къ лицу, но въ разговоръ еще не вступали.
   Титъ. Твой конь теперь мой.
   Марцій. Я его выкуплю.
   Титъ. Да я-то не продамъ и не подарю его; а, если хочешь, позволю тебѣ пользоваться имъ хоть цѣлыхъ пятнадцать лѣтъ. Вызывай же гражданъ.
   Марцій. Какъ далеко отъ насъ оба войска?
   Гонецъ. Не далѣе какъ миля съ половиной.
   Марцій. Такъ до насъ долетитъ отголосокъ ихъ схватки, а до нихъ -- нашей. Теперь молю тебя, Марсъ, дай намъ силу покончить здѣсь все какъ можно скорѣе, чтобы съ дымящимися отъ крови мечами мы могли поспѣшить на помощь къ нашимъ друзьямъ. Трубите вызовъ на переговоры!
  

Трубятъ. На сцену выходятъ два сенатора и другіе.

  
   Туллъ Ауфидій въ стѣнахъ вашего города?
   1-й сенаторъ. Его самого нѣтъ, а все-таки въ нихъ не найдется человѣка, который боялся-бы тебя больше, чѣмъ онъ, то есть хоть сколько-нибудь (Въ городѣ раздаются трубные звуки). Слышишь? Эти трубы сзываютъ нашу молодежь. Мы скорѣе сами разрушимъ эти стѣны, чѣмъ дозволимъ имъ служить намъ тюрьмою. Только кажется, что наши ворота заперты; на самомъ дѣлѣ они задвинуты соломинкой и растворятся сами собою (Вдали слышенъ шумъ сраженія). Слышишь? Это Ауфидій. Не говоритъ-ли тебѣ этотъ шумъ, какъ онъ свирѣпствуетъ среди вашихъ разорванныхъ рядовъ?
   Марцій. Они, наконецъ, схватились!
   Титъ. Этотъ шумъ говоритъ, что и намъ пора за дѣло. Давайте лѣстницы!
  

Вольски дѣлаютъ вылазку.

  
   Марцій. Они насъ не боятся и выходятъ изъ города. Друзья, прикройте щитами грудь и покажите имъ, что сердца ваши тверже щитовъ. Впередъ. храбрый Лартій! Они относятся къ намъ съ большимъ презрѣніемъ, чѣмъ можно было предполагать, и это заставляетъ меня обливаться отъ ярости потомъ. Впередъ, друзья! Того, кто обратится въ бѣгство, я приму за вольска и заставлю его почувствовать остріе моего меча!
  

Римляне и вольски уходятъ, сражаясь. Римляне отброшены къ своимъ окопамъ. Марцій возвращается.

  
   Марцій. Вы -- позоръ Рима! Да разразятся надъ вами всѣ заразы юга! Пусть нарывы и язвы покроютъ васъ отъ головы до ногъ, чтобъ вы вызывали отвращеніе еще ранѣе, чѣмъ глазъ успѣетъ васъ увидѣть, чтобъ вы и противъ вѣтра заражали другъ друга за цѣлую милю! Гусиныя души, только носящія внѣшній человѣческій образъ! какъ гнусно бѣжали вы отъ враговъ, которыхъ съумѣли-бы разбить и обезьяны. Адъ и проклятіе! Всѣмъ вамъ раны нанесены въ тылъ; спины у васъ красны, а лица бѣлы отъ бѣгства и отъ лихорадки страха. Назадъ въ битву! Или, клянусь громами неба, я оставлю враговъ въ покоѣ и начну воевать съ вами! Опомнитесь! Держитесь только крѣпче, и мы прогонимъ вольсковъ къ ихъ женамъ такъ, какъ они прогнали насъ къ нашимъ окопамъ (Сраженіе возобновляется. Вольски отступаютъ въ городъ. Марцій гонится за ними къ воротамъ). Ворота отперты! Теперь докажите, что на васъ можно положиться. Счастье отворило ихъ не для бѣгущихъ, а для преслѣдующихъ. За мной! (Вторгается въ ворота; тѣ за нимъ затворяются).
   1-й воинъ. Безумная отвага! Нѣтъ, я не такъ храбръ.
   2-й воинъ. Я тоже.
   3-й воинъ. Смотрите, они его заперли (Шумъ битвы стѣнами продолжается).
   Всѣ. Ручаюсь, что онъ попалъ съ самый пылъ.
  

Входитъ Титъ Лартій.

  
   Титъ. Гдѣ Марцій?
   Всѣ. Убитъ, навѣрно убитъ!
   1-й воинъ. Погнавшись за бѣглецами, онъ вмѣстѣ съ ними ворвался въ городъ, а они заперли за нимъ ворота. Теперь онъ тамъ одинъ противъ всего города.
   Титъ. О, благородный товарищъ! Ты смѣлѣе безчувственнаго своего меча: ты стоишь прямо и твердо, тогда какъ тотъ сгибается. И ты-то, Марцій, покинутъ! Даже алмазъ величиною съ тебя самого не былъ бы такъ драгоцѣненъ, какъ ты. Ты былъ именно такимъ воиномъ, какого желалъ Катонъ, то-есть могучъ и страшенъ не одними ударами меча. Твой грозный взоръ и громоподобный голосъ приводили твоихъ враговъ въ ужасъ, и они дрожали, какъ будто весь міръ бился въ лихорадкѣ.

(Ворота растворяются. Входитъ Марцій; онъ раненъ; его преслѣдуетъ непріятель).

   1-й воинъ. Смотрите!
   Титъ. Это Марцій! Спасемъ его или падемъ вмѣстѣ съ нимъ! (Сражаясь, врываются въ городъ).
  

СЦЕНА V.

Улица въ городѣ.

Вдали шумъ битвы. Входятъ: нѣсколько римскихъ солдатъ съ добычей.

   1-й солдатъ. Я возьму съ собою въ Римъ.
   2-й солдатъ. А я -- это.
   3-й солдатъ. Чортъ возьми, я думалъ, что это серебро!
  

Шумъ продолжается. Входятъ: Марцій и Титъ Лартій; имъ предшествуютъ звуки трубъ.

  
   Марцій. Посмотри на этихъ негодяевъ: имъ время не дороже стертой драхмы. Подушки, оловянныя ложки, разный желѣзный бракъ, платья, которыя самъ палачъ зарылъ бы вмѣстѣ съ тѣми, кто ихъ носилъ, прельщаютъ вотъ этихъ негодяевъ, которые взваливаютъ на себя эту ветошь ранѣе, чѣмъ окончилось сраженіе. Долой этихъ подлецовъ! Слышите ли, какой громъ поднялъ нашъ главнокомандующій? Спѣшите къ нему. Человѣкъ, котораго я ненавижу отъ всей души, то-есть Ауфидій, тамъ и сокрушаетъ нашихъ римлянъ. И такъ, храбрый Титъ, оставь при себѣ достаточное количество войска, чтобъ охранять городъ, а я между тѣмъ со всѣми, у кого хватитъ на это смѣлости, бѣгу на помощь Коминію.
   Титъ. Благородный другъ! Твоя кровь течетъ ручьемъ; ты уже выдержалъ слишкомъ сильный натискъ непріятеля для того, чтобы вторично рѣшиться на борьбу.
   Марцій. Пожалуйста, воздержись отъ похвалъ. То, что я сдѣлалъ, еще не успѣло меня разогрѣть. Прощай. Кровь, которую я теряю, для меня скорѣе облегченіе, чѣмъ опасность. Такимъ-то хочу я предстать передъ Ауфидіемъ и сразиться съ нимъ.
   Титъ. Пусть красавица богиня, именуемая Фортуной, влюбится въ тебя и своими могучими чарами отвратятъ отъ тебя мечи непріятеля. Неустрашимый воинъ, да послужитъ успѣхъ тебѣ, какъ намъ.
   Марцій. Пусть онъ и для тебя останется такимъ же другомъ, какъ для тѣхъ, которыхъ онъ возводитъ на высоту величія. Затѣмъ прощай.
   Титъ. Ты, Марцій, герой (Марцій уходитъ. Титъ говоритъ трубачу). Ты ступай на торговую площадь и прогреми тамъ сборъ, который вызвалъ бы всѣхъ должностныхъ лицъ города. Тамъ-то они узнаютъ наши намѣренія. Впередъ! (Уходятъ).
  

СЦЕНА VI.

Открытая мѣстность неподалеку отъ лагеря Коминія.

Входитъ Коминій съ войскомъ.

   Коминій. Передохните немного, друзья. Вы сражались отлично. Вообще мы всѣ держали себя, какъ римляне: безъ сумасброднаго упрямства въ сопротивленіи, безъ трусости при отступленіи. Повѣрьте мнѣ, друзья, что намъ еще не миновать нападенія. Пока мы сражались, порывы вѣтра по временамъ доносили до насъ отзвучія воинственныхъ шаговъ нашихъ друзей. О, боги Рима, обезпечьте за ними побѣду, какъ и за нами, чтобы оба войска, встрѣтившись съ веселыми лицами, могли принести вамъ благодарственную жертву.

(Входитъ гонецъ).

   Что новаго?
   Гонецъ. Граждане Коріоли сдѣлали вылазку и вступили въ бой съ Марціемъ и съ Титомъ Лартіемъ. Я видѣлъ, какъ вольски прогнали нашихъ къ ихъ окопамъ, и поскакалъ сюда.
   Коминій. Ты, можетъ быть, говоришь и правду, но, мнѣ кажется, оно не совсѣмъ такъ. Давно ты это видѣлъ?
   Гонецъ. Съ часъ тому назадъ.
   Коминій. Мы отъ нихъ не далѣе, какъ въ милѣ, и недавно слышали ихъ барабаны. Какъ же могъ ты потратить цѣлый часъ на одну милю и такъ поздно явиться къ намъ съ вѣстями?
   Гонецъ. Меня преслѣдовали лазутчики вольсковъ, и я вынужденъ былъ сдѣлать три или четыре мили крюку. Безъ этого я привезъ бы прискорбную вѣсть по крайней мѣрѣ получасомъ ранѣе.
  

Входить Марцій.

  
   Коминій. Кто это идетъ сюда, весь окровавленный, словно съ него содрали кожу? О, боги! его движенія напоминаютъ Марція. Да, я уже видалъ его въ такомъ видѣ.
   Марцій. Я пришелъ уже слишкомъ поздно?
   Коминій. Пастухъ не такъ хорошо различаетъ раскаты грома отъ раскатовъ барабана, какъ я умѣю отличать голосъ Марція отъ голоса всякаго другого человѣка, стоящго ниже, чѣмъ онъ.
   Марцій. Скажите, я опоздалъ?
   Коминій. Опоздалъ, если облитъ не чужою, а собственною кровью.
   Марцій. О, позволь же, позволь обнять тебя такими же мощными руками, какими онѣ были въ то время, когда самъ я былъ женихомъ! Сердце мое и теперь бьется такъ же радостно, какъ въ денъ свадьбы, когда при блескѣ свѣтильниковъ я шелъ къ брачному ложу.
   Коминій. Скажи мнѣ, цвѣтъ героевъ, гдѣ Титъ Лартій и что съ нимъ?
   Марцій. Однихъ онъ приговариваетъ къ смерти, другихъ -- къ ссылкѣ, съ третьихъ беретъ выкупъ; однихъ жалѣетъ, другимъ грозитъ. Онъ во имя Рима держитъ Коріоли на сворѣ, какъ хитрую борзую, то, по усмотрѣнію, ослабляя ремень, то притягивая его.
   Коминій. Гдѣ же тотъ рабъ, который сказалъ, будто они оттѣснили васъ къ вашимъ окопамъ? Гдѣ онъ? Позвать его сюда!
   Марцій. Оставь его: онъ сказалъ тебѣ правду. За исключеніемъ людей родовитыхъ, весь простой людъ, -- проклятіе! подавай ему еще трибуновъ!-- даже мышь не такъ побѣжала бы отъ кошки, какъ онъ утекалъ отъ бездѣльниковъ, не стоившихъ даже его самого.
   Коминій. Какъ же вы побѣдили?
   Марцій. Не думаю, чтобы теперь было время разсказывать. Гдѣ непріятели? Поле сраженія осталось за вами? Нѣтъ? Такъ зачѣмъ же перестали драться ранѣе, чѣмъ овладѣли имъ?
   Коминій. Марцій, битва начала обращаться не въ нашу пользу, и мы отступили, чтобы затѣмъ вернуться побѣдить.
   Марцій. Какъ расположено ихъ войско? Не знаешь-ли, гдѣ стоятъ лучшіе отряды?
   Коминій. Мнѣ кажется, что впереди дерутся анціаты, то есть лучшіе ихъ воины, и что ими предводительствуетъ Ауфидій -- сердце всѣхъ ихъ надеждъ.
   Марцій. Умоляю тебя всѣми битвами, въ которыхъ мы сражались, всею кровью, которую проливали вмѣстѣ, всѣми клятвами оставаться вѣчно друзьями -- поставь меня противъ Ауфидія и его анціатовъ. И пусть сейчасъ же, не теряя ни минуты времени, звонъ поднятыхъ мечей и копій потрясетъ воздухъ.
   Коминій. Мнѣ бы скорѣе хотѣлось свести тебя въ теплую баню, обложить твое тѣло цѣлебными бальзамами; но я никогда и ни въ чемъ не могъ тебѣ отказать. Выбери самъ тѣхъ, кто наиболѣе способенъ исполнить твое предпріятіе.
   Марцій. Кто пойдетъ охотнѣе, тотъ для меня и способенъ. Если среди васъ есть такіе, -- а сомнѣваться въ этомъ грѣшно, -- которымъ нравятся покрывающія меня румяна, которымъ худая слава страшнѣе смерти, для которыхъ славная смерть лучше позорной жизни, а родина дороже самого себя, -- будь такихъ хоть одинъ, хоть цѣлая толпа, -- пусть они выкажутъ свой образъ мыслей тѣмъ, что вотъ такъ поднимутъ руки и слѣдуютъ за Марціемъ (Всѣ съ громкими возгласами махаютъ мечами, поднимаютъ Марція на руки и бросаютъ шлемы вверхъ). Пустите! Вы обращаете меня въ свой мечъ. Если это изъявленіе мужества не лживо, то кто же изъ васъ будетъ стоить менѣе, чѣмъ четверо вольсковъ? Каждый изъ васъ въ состояніи выступить противъ Ауфидія со щитомъ, который нисколько не легче, чѣмъ у него. Но, благодаря васъ всѣхъ, я долженъ избрать только нѣкоторыхъ: остальные отличатся въ другой битвѣ, когда представится случай. Прошу васъ, впередъ. Я сейчасъ выберу тѣхъ, кто мнѣ наиболѣе пригоденъ.
   Коминій. Ступайте, оправдайте на дѣлѣ выказанное мужество, и вы вмѣстѣ съ нами раздѣлите торжество побѣды (Уходитъ).
  

СЦЕНА VII.

У воротъ Коріоли.

Титъ Лартій выходитъ изъ города съ военачальниками, съ проводникомъ и съ воинами и ставитъ у воротъ стражу, отправляясь для соединенія съ Коминіемъ и Марціемъ.

  
   Титъ. Сторожи ворота, исполняй усердно все, что я тебѣ приказалъ. Если я пришлю за помощью, отправь къ намъ назначенные мною центуріи, остальныхъ будетъ достаточно для охраны города въ продолженіе такого короткаго времени. Если мы проиграемъ сраженіе, удержать его за собою не будетъ никакой возможности.
   Военачальникъ. Положись на меня вполнѣ.
   Титъ. Такъ заприте-жь ворота. Проводникъ, впередъ! веди насъ въ станъ римлянъ.
  

СЦЕНА VIII.

Поле сраженія между лагеремъ римлянъ и вольсковъ.

Шумъ битвы. Входятъ: Марцій и Ауфидій.

  
   Марцій. Кромѣ тебя, я не дерусь ни съ кѣмъ, потому-что ненавижу тебя болѣе, чѣмъ измѣнника данному слову.
   Ауфидій. Мы равно ненавидимъ другъ друга. Во всей Африкѣ не найдется змѣи, которая была бы мнѣ болѣе отвратительна, чѣмъ твоя невыносимая для меня слава. Защищайся!
   Марцій. Кто отступитъ первый, тотъ пусть умретъ рабомъ другого, а затѣмъ -- да судятъ его боги!
   Ауфидій. Если я обращусь въ бѣгство, Марцій, можешь травить меня, какъ зайца.
   Марцій. Часа три тому назадъ, Ауфидій, я одинъ дрался въ стѣнахъ вашего Коріоли и дѣлалъ тамъ, что хотѣлъ. Кровь, которою я обагренъ, не моя; напряги же всѣ свои силы, чтобы отомстить мнѣ.
   Ауфидій. Еслибъ ты быль самъ Гекторъ, -- этотъ прославленный бичъ, которымъ такъ гордились ваши пресловутые предки, -- ты и тогда не ушелъ бы отъ меня. (Сражаются. На помощь къ Ауфидію подоспѣваетъ нѣсколько вольсковъ). Народъ вы услужливый, но не доблестный. Вы только позорите меня проклятою вашею помощью. (Уходятъ, сражаясь, преслѣдуемые Марціемъ).
  

СЦЕНА IX.

Шумъ битвы; трубятъ отступленіе. Съ одной стороны входитъ Коминій съ римлянами, а съ другой -- окруженный римлянами Марцій съ подвязанной рукой.

  
   Коминій. Еслибъ я принялся разсказывать тебѣ о подвигахъ этого дня, ты не повѣрилъ бы собственнымъ своимъ дѣяніямъ. Но я перескажу ихъ тамъ, гдѣ слезы сенаторовъ сольются съ радостной улыбкой; гдѣ первѣйшіе патриціи, слушая, начнутъ съ пожиманія плечами, а потомъ остолбенѣютъ отъ изумленія; гдѣ родовитыя жены придутъ въ ужасъ и все-таки не перестанутъ внимать разсказу въ радостномъ трепетѣ; гдѣ глупые трибуны, которымъ твоя слава такъ же ненавистна, какъ смердящимъ плебеямъ, поневолѣ воскликнутъ:-- "благодареніе богамъ, что у Рима есть такой воинъ!" (Входитъ возвратившійся съ преслѣдованія Титъ Лартій; за нимъ войско). А, ты пришедъ къ концу трапезы, но совершенно уже сытый.
   Титъ. О, полководецъ, вотъ конь; а мы только его сбруя. Если-бы ты видѣлъ...
   Марцій. Прошу, ни слова болѣе. Мнѣ непріятно, когда даже мать моя, которой позволительно превозносить свою кровь, принимается меня восхвалять. Увлеченный тѣмъ же, чѣмъ и вы, то есть любовью къ отечеству, я сдѣлалъ то же, что и вы, то есть все, что могъ. Тотъ, кто вполнѣ выполнилъ, чего желалъ, далеко меня превзошелъ.
   Коминій. Ты не послужишь могилой для своихъ достоинствъ. Необходимо, чтобъ Римъ зналъ цѣну своимъ сынамъ. Не только скрыть твои дѣянія, умолчать о твоихъ подвигахъ, но даже и говорить слишкомъ скромно о томъ, что должно быть превознесено до небесъ, было бы хуже воровства, хуже клеветы. Поэтому, прошу тебя, позволь мнѣ обратиться къ тебѣ съ рѣчью въ присутствіи всего войска. Это дѣлается не изъ желанія наградить тебя за подвиги, а только для того, чтобы точнѣе опредѣлить, что ты есть.
   Марцій. У меня нѣсколько ранъ; онѣ даютъ себя чувствовать, когда о нихъ напоминаютъ!
   Коминій. А безъ напоминанія неблагодарность заставитъ ихъ гноиться; тогда перевязку сдѣлаетъ имъ смерть. Изъ всѣхъ лошадей, и притомъ отличныхъ, которыхъ мы до были немало, изъ всѣхъ сокровищъ, взятыхъ какъ на полѣ битвы, такъ и въ городѣ, мы отдаемъ тебѣ десятую часть и выборъ этой части предоставляемъ тебѣ самому ранѣе, чѣмъ приступимъ къ общему раздѣлу.
   Марцій. Благодарю, полководецъ, но подачку за услуги оказанныя моимъ мечемъ, я принять не могу. Я отказываюсь отъ твоего предложенія и изъ общаго раздѣла возьму только часть, равную той, которая придется на долю только смотрящихъ на то, что дѣлается. (Продолжительный шумъ. Все кричатъ -- "Марцій! Марцій!" и бросаютъ вверхъ копья и шлемы. Коминій и Лартій стоятъ также обнаживъ головы). Пусть инструменты, которыми вы такъ позорно злоупотребляете, навсегда потеряютъ способность издавать звукъ. Когда трубы и барабаны дѣлаются льстецами на полѣ битвы, -- пусть и дворцы, и города превратятся въ скопища однихъ только льстивыхъ лицемѣровъ. Если сталь становится мягкой, какъ шелкъ паразита, пусть этотъ шелкъ служитъ намъ для военныхъ доспѣховъ. Довольно, говорю я вамъ! Изъ-за того, что я не вымылъ носа, изъ котораго текла кровь, изъ-за того, что я повалилъ на землю нѣсколько безсильныхъ бѣдняковъ, -- а такіе подвиги среди васъ совершали, вѣроятно весьма многіе, -- вы осыпаете меня чудовищно-преувеличенными похвалами, воображая, будто мое маленькое Я любить, чтобы его пичкали похвалами, приправленными ложью.
   Коминій. Ты уже не въ мѣру скроменъ; ты болѣе жестокъ къ своей славѣ, чѣмъ благодаренъ намъ, отъ чистаго сердца, отдающимъ тебѣ только должное. Но извини; если ты то такой степени возбужденъ противъ самого себя, мы какъ человѣка, замышляющаго себѣ повредить, закуемъ тебя въ цѣпи, а затѣмъ уже безъ всякой опасности для себя станемъ съ тобой разговаривать. Да будетъ-же и всему міру извѣстно такъ-же, какъ намъ, что Кай Марцій заслужилъ побѣдный вѣнокъ, и въ знакъ этого я отдаю ему моего породистаго, извѣстнаго всему войску коня со всей его сбруей! Отнынѣ за то, что онъ совершилъ подъ Коріоли, я, согласно желанію этого войска и вмѣстѣ со всѣмъ этимъ войскомъ, провозглашаю его Каемъ Марціемъ Коріоланомъ! Носи-же это прозваніе съ честью и всегда (Трубы гремятъ).
   Всѣ. Кай Марцій Коріоланъ!
   Коріоланъ. Я пойду, умою лицо, и тогда вы увидите, краснѣю я или нѣтъ. Какъ-бы то ни было, я все-таки васъ благодарю. -- Я стану ѣздить на твоемъ конѣ. -- Что-же до прозванія, которымъ вы меня почтили, я употреблю всѣ силы, чтобы всегда быть вполнѣ его достойнымъ.
   Коминій. Пойдемте-же въ нашу ставку. Прежде, чѣмъ предаться отдыху, намъ необходимо извѣстить Римъ о нашей побѣдѣ. Ты, Титъ Лартій, вернешься въ Коріоли и пришлешь къ намъ въ Римъ главнѣйшихъ изъ сановниковъ города, чтобы мы могли уладить вмѣстѣ съ ними какъ наши, такъ и ихъ выгоды.
   Титъ. Я вышлю ихъ тотчасъ же.
   Коріоланъ. Боги начинаютъ издѣваться надо мною. Я только что отказался отъ царственныхъ даровъ и вынужденъ, словно нищій, обратиться къ моему полководцу съ просьбой.
   Коминій. Все будетъ исполнено, чего бы ты ни попросилъ. Чего-жь ты хочешь?
   Коріоланъ. Я когда-то жилъ въ Коріоли у одного бѣднаго гражданина. Тотъ меня очень любилъ. Въ пылу сраженія я замѣтилъ, что его взяли въ плѣнъ. Онъ звалъ меня, но въ эту минуту показался Ауфидій, и ярость преодолѣла во мнѣ состраданіе. Прошу даровать свободу моему прежнему хозяину.
   Комнаій. Какая благородная просьба! Еслибъ онъ оказался даже убійцей родного моего сына, онъ и тогда былъ бы свободенъ, какъ вѣтеръ. Освободи его, Титъ.
   Титъ. Какъ его имя, Марцій?
   Коріоланъ. Клянусь Юпитеромъ, не помню. Я такъ утомленъ, что даже память ослабѣла. Нѣтъ ли здѣсь вина?
   Коминій. Идемъ въ нашу ставку. Кровь на твоемъ лицѣ начинаетъ засыхать, пора обратить на это вниманіе. Идемъ (Уходятъ).
  

СЦЕНА X.

Лагерь вольсковъ.

При звукахъ трубъ входитъ Туллъ Ауфидій, весь въ крови, сопровождаемый двумя или тремя солдатами.

  
   Туллъ. Городъ взятъ.
   1-й солдатъ. Его обѣщаютъ возвратить, и на выгодныхъ условіяхъ.
   Туллъ. На условіяхъ! на условіяхъ! Отчего я не римлянинъ! потому что, будучи вольскомъ, я не могу быть тѣмъ, что я есть. На условіяхъ! Какъ ждать выгодныхъ условій, когда одна сторона вполнѣ зависитъ отъ милостей другой? Пять разъ сражался я съ тобою, Марцій; пять разъ ты меня побѣждалъ. Еслибъ борьба между нами происходила такъ же часто, какъ мы ѣдимъ, ты и тогда оставался бы всякій разъ побѣдителемъ. Но, клянусь всѣми стихіями, я когда нибудь встрѣчусь съ нимъ бородой къ бородѣ, или моя гибель ничѣмъ уже не предотвратима. Ненависть моя утратила прежнее свое благородство: въ прежнее время я думалъ побѣдить его равнымъ оружіемъ, противупоставляя силу силѣ; теперь для меня все будетъ пригодно; и бѣшенство, и хитрость; только бы сокрушить его.
   1-й солдатъ. Онъ дьяволъ.
   Туллъ. Онъ смѣлѣе, но не такъ хитеръ. Моя доблесть отравлена тѣмъ пятномъ, которымъ онъ ее заклеймилъ. За это ради него я готовъ отречься отъ всѣхъ прирожденныхъ мнѣ качествъ. Ни сонъ, ни каюта, ни болѣзнь, ни святилище храма, ни Капитолій, ни молитвы жрецовъ, ни время жертвоприношеній, усмиряющіе всякое изступленіе, какъ бы сильно оно ни было, не остановятъ ни меня, ни моей ненависти къ Марцію. Гдѣ бы я ни нашелъ его, хотя бы въ собственномъ моемъ домѣ, подъ защитою родного моего брата, -- даже тамъ, наперекоръ всѣхъ законамъ гостепріимства, я омылъ бы свою свирѣпую руку въ крови его сердца. Отправься въ городъ, узнай, какъ его охраняютъ и кого назначили заложниками въ Римъ.
   1-й солдатъ. А ты развѣ не пойдешь?
   Ауфидій. Нѣтъ, меня ждутъ въ кипарисовой рощѣ. Туда, на югъ отъ мельницы, ты принесешь мнѣ вѣсть о томъ, какъ идутъ дѣла, чтобы я, судя по ихъ ходу, могъ направить и собственный свой путь.
   1-й солдатъ. Все будетъ исполнено (Уходитъ).
  

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Площадь въ Римѣ.

Входятъ: Мененій, Сициній и Брутъ.

  
   Мененій. Авгуръ сказалъ, что сегодня вечеромъ получатся вѣсти.
   Брутъ. Хорошія или дурныя?
   Мененій. Не совсѣмъ таки пріятныя для черни: она вѣдь не любить Марція.
   Сициній. Природа и животныхъ научаетъ распознавать своихъ друзей.
   Мененій. Сдѣлай одолженіе, скажи:-- кого же любитъ волкъ?
   Сициній. Овцу.
   Мененій. Онъ пожираетъ ее, какъ голодные плебеи готовы бы пожрать благороднаго Марція.
   Брутъ. Да, онъ въ самомъ дѣлѣ овца, только блеетъ-то онъ, какъ медвѣдь.
   Мененій. Онъ въ самомъ дѣлѣ медвѣдь, только живущій, какъ овца. Вы оба люди старые, отвѣтьте же мнѣ на одинъ вопросъ.
   Оба трибуна. Говори.
   Мененій. Назовите мнѣ недостатокъ, которымъ не былъ бы бѣденъ Марцій, а вы оба не были-бы богаты.
   Брутъ. Нѣтъ недостатка, которымъ онъ былъ-бы бѣденъ: у него всѣ они въ изобиліи.
   Сициній. Особенно богатъ онъ гордостью.
   Брутъ. А хвастливостью и того болѣе.
   Мененій. Очень это странно. Знаете-ли вы, какъ о васъ обоихъ, здѣсь присутствующихъ, судятъ въ городѣ?.. Я, разумѣется, говорю о людяхъ высшаго сословія... Извѣстно ото вамъ?
   Она трибуна. Что-жь, говори:-- какъ о насъ судятъ?
   Мененій. Вотъ вы сейчасъ говорили о гордости. Вы во разсердитесь?
   Оба трибуна. Говори, говори.
   Мененій. А, впрочемъ, мнѣ все равно.Самый ничтожный воришка-случай всегда украдетъ у васъ даже еще большую долю терпѣнія.Отпускайте же узду вашего норова, сердитесь сколько хотите, разумѣется, если только это вамъ угодно. Ни порицали Марція за его гордость?
   Брутъ. И не мы одни.
   Мененій. Я знаю, что одни-то вы почти ровно ничего не дѣлаете, потому что помощниковъ у васъ сколько душѣ угодно. Безъ нихъ ваши дѣянія оказались бы даже удивительно ничтожными, ваши способности -- совсѣмъ дѣтскими, при которыхъ много хорошаго сдѣлать нельзя. Вы говорите о гордости... О, еслибъ вы могли вперить глаза въ мѣшки за вашими спинами и разсмотрѣть хорошенько свои богоподобныя личности! О, еслибъ это было вамъ возможно!
   Брутъ. Что-же тогда?
   Мененій. Тогда-бы вы увидали двухъ сановниковъ (другими словами: двухъ глупцовъ), ни къ чему не способныхъ, гордыхъ не въ мѣру, заносчивыхъ и упрямыхъ болѣе, чѣмъ кто нибудь другой во всемъ мірѣ.
   Сициній. Ты, Мененій, тоже достаточно извѣстенъ.
   Мененій. Я извѣстенъ за патриція, любящаго пошутить, выпить кубокъ крѣпкаго вина, не разжиженнаго ни одной каплей воды изъ Тибра. Говорятъ, будто я черезчуръ снисходителенъ къ каждому своему желанію и самымъ безразсуднымъ образомъ загораюсь, какъ трутъ, при каждомъ, самомъ ничтожномъ поводѣ; что, наконецъ, я одинъ изъ тѣхъ смертныхъ, которые ближе знакомы съ ягодицами ночи, чѣмъ съ челомъ Авроры. У меня, что на мысляхъ, то и на языкѣ, и вся мнимая моя злоба разрѣшается одними словами. Если я встрѣчаю такихъ государственныхъ людей, какъ вы, -- не могу же я на самомъ дѣлѣ называть васъ Ликургами. Если напитокъ, предлагаемый вами мнѣ, непріятно щекочеть мое небо, лицо мое поневолѣ выразитъ неудовольствіе. Не могу я сказать, что дѣло вы изложили прекрасно, когда нахожу, что почти въ каждомъ изъ вашихъ словъ чувствовался оселъ. И хотя я не возражаю тѣмъ, которые увѣряютъ, будто вы люди почтенные, серьезные, -- однако тѣ, которые говорятъ, будто лица у васъ благообразныя, лгутъ безсовѣстно! Теперь, вы видите это на ландкартѣ моего микрокозма, слѣдуетъ ли изъ этого, что я уже достаточно извѣстенъ? Какой же порокъ открыла въ моемъ нравѣ ваша слѣпая предусмотрительность, если -- какъ вы говорите -- я на самомъ дѣлѣ слишкомъ хорошо извѣстенъ?
   Брутъ. Ну, что ни говори, а мы все-таки знаемъ тебя достаточно.
   Мененій. Вы не знаете ни себя, ни меня, какъ не знаете ровно ничего. Вы добиваетесь поклоновъ нищихъ бездѣльниковъ, убиваете цѣлые дни на рѣшеніе тяжбъ между торговкой лимонами и мелкимъ винопродавцемъ, да еще откладываете этотъ споръ о трехъ пенсахъ до слѣдующаго засѣданія. Если у васъ, при разборѣ двухъ тяжущихся сторонъ, схватитъ животъ, вы начинаете корчить рожи не хуже любого шута; вы поднимаете красное знамя противъ малѣйшаго проблеска терпѣнія и, съ громкими криками требуя ночной посуды, оставляете споръ не только нерѣшеннымъ, но еще болѣе запутаннымъ вашимъ вмѣшательствомъ. Вся ваша услуга ограничивается лишь тѣмъ, что вы и праваго, и виноватаго называете бездѣльниками. Престранная вы, право, пара!
   Брутъ. Сдѣлай одолженіе, перестань; кто-же не знаетъ, что ты превосходнѣйшій собесѣдникъ за столомъ и плохой совѣтникъ въ Каритоліи.
   Мененій. Даже наши жрецы сдѣлались-бы насмѣшниками, еслибъ имъ чаще попадались на глаза такіе смѣшные люди, какъ вы. Самая благоразумная ваша рѣчь, право, не стоитъ подергиванія вашихъ бородъ; а для вашихъ бородъ, еслибъ употребить ихъ на набивку, и подушка ветошника, и вьючное сѣдло осла -- были-бы слишкомъ почетными могилами. Вы говорите, Марцій гордъ; да какъ-же ему не быть гордымъ, когда онъ, по самой дешевой оцѣнкѣ, дороже всѣхъ вашихъ предковъ, начиная съ Девкаліона, хотя нѣкоторые изъ самыхъ лучшихъ, быть можетъ, и были даже потомственными палачами? Добраго вечера, почтеннѣйшіе; дальнѣйшій разговоръ съ вами заразилъ-бы мой мозгъ, такъ какъ я имѣю дѣло съ людьми, пасущими скотовъ, именуемыхъ плебеями. Осмѣлюсь распроститься съ вами.

(Брутъ и Сициній удаляются въ глубину сцены. Входятъ: Волумнія, Виргилія, Валерія и ихъ прислужница).

   Какъ поживаете, на сколько прекрасныя, на столько же и благородныя особы? Вѣдь и сама луна, еслибъ она блуждала по землѣ, не была-бы благороднѣе васъ. Куда же такъ нетерпѣливо устремляются ваши взоры?
   Волумнія. Почтенный Мененій, сынъ мой Марцій возвращается; ради самой Юноны не задерживай насъ.
   Мененій. Какъ! Марцій возвращается?
   Волумнія. Да, любезный Мененій, возвращается торжественно, увѣнчанный славой.
   Мененій.Такъ прими-же, Юпитеръ, и мою шапку, и мои благодаренія! Ого! Марцій въ самомъ дѣлѣ возвращается?
   Валерія и Виргилія. Это какъ нельзя болѣе вѣрно.
   Волумнія. Вотъ его письмо ко мнѣ. Сенатъ получилъ другое, жена его третье; да и къ тебѣ есть письмо; его отправили къ тебѣ на домъ.
   Мененій. За это у меня въ домѣ всю ночь будетъ пиръ горой! И такъ ты говоришь, что есть письмо ко мнѣ?
   Виргилія. Да, къ тебѣ; я сама его видѣла.
   Мененій. Письмо ко мнѣ! Одно это придастъ мнѣ здоровья на цѣлыхъ семь лѣтъ, въ теченіе которыхъ я только буду показывать врагамъ фигу; даже самое лучшее средство, прописанное Галеномъ, -- дрянь, лошадиное пойло въ сравненіи съ этимъ предохранительнымъ средствомъ. Однако, не раненъ-ли онъ? Вѣдь онъ никогда безъ ранъ не возвращался.
   Виргилія. О нѣтъ, нѣтъ!
   Волумнія. Навѣрно раненъ. Я благодарю за это боговъ.
   Мененій. И я, -- хотя нельзя сказать, чтобъ особо сильно. Раны такъ ему къ лицу. Что-же, онъ является съ бѣдой въ карманѣ?
   Волумнія. Нѣтъ, на челѣ.
   Мененій. Вотъ ужь третій разъ онъ возвращается, увѣнчанный дубовыми вѣтвями.
   Мененій. А ловко онъ проучилъ Ауфидія?
   Волумнія. Титъ Лартій пишетъ, что между ними произошелъ бой, но что Ауфидій спасся бѣгствомъ.
   Мененій. Ручаюсь, что онъ сдѣлалъ это какъ нельзя болѣе кстати. Я на его мѣстѣ не согласился-бы остаться за всѣ сундуки Коріоли и за все хранящееся въ нихъ золото. Скажите, все это уже извѣстно сенату?
   Волумнія. Идемте, мои милыя! Какже, какже, извѣстно. Сенатъ получилъ увѣдомленіе отъ Коминія, въ которомъ тотъ приписываетъ всю славу этого похода моему сыну. Во время этого похода онъ болѣе, чѣмъ вдвое, превзошелъ всѣ прежніе свои подвиги.
   Валерія. Въ самомъ дѣлѣ разсказываютъ изумительныя вещи.
   Мененій. Пусть разсказываютъ; ручаюсь, что онъ этого заслужилъ.
   Виргилія. О, если-бы все это было справедливо!
   Менбній. Если-бы? Да я готовъ поклясться, что все справедливо. И куда-же онъ раненъ? (Приближающимся трибунамъ). Здравствуйте, почтеннѣйшіе! Марцій возвращается еще съ большимъ правомъ быть гордымъ. Куда-же онъ раненъ?
   Волумнія. Въ плечо и въ лѣвую руку. Когда онъ задумаетъ требовать слѣдующаго ему сана, ему можно будетъ показать народу достаточное количество рубцовъ и шрамовъ. Когда изгнали Тарквинія, онъ получилъ семь ранъ.
   Мененій. Одну въ шею и двѣ въ бедро; кромѣ того, у него еще ранѣе было девять ранъ.
   Волумнія. Нѣтъ, до послѣдняго похода у него ихъ было цѣлыхъ двадцать пять.
   Мененій. А теперь ихъ двадцать семь. Каждая рана оказалась могилою для того, кто ее нанесъ (за сценой гремятъ трубы). Слышите, трубы.
   Волумнія. Предшествуютъ ему радостные возгласы, а за нимъ слезы. Черный духъ -- смерть живетъ въ могучей его рукѣ; занесъ онъ эту руку, опустилъ ее, -- и человѣка нѣтъ.
  

При громѣ трубъ входятъ: Глашатай, Коминій и Титъ Лартій, среди нихъ -- Коріоланъ съ дубовымъ вѣнкомъ на челѣ) за нимъ -- военачальники и солдаты.

  
   Глашатай. Да будетъ тебѣ вѣдомо, Римъ, что Марцій одинъ сражался въ стѣнахъ Коріоли, и вдобавокъ къ его именамъ Кай и Марцій онъ удостоился прозвища "Коріоланъ". Добро пожаловать въ Римъ, прославленный Коріоланъ! (Трубы гремятъ).
   Всѣ. Добро пожаловать въ Римъ, прославленный Коріоланъ!
   Коріоланъ. Довольно! Меня отъ этого тошнитъ. Прошу васъ, довольно!
   Коминій (указывая на Волумнію). Смотри, Коріоланъ, вотъ твоя мать.
   Коріоланъ. О, я знаю, ты молила боговъ, чтобы они послали мнѣ удачу (Преклоняетъ колѣна).
   Волумнія. Встань, неустрашимый мой воинъ; встань, мой ласковый Марцій, мой доблестный Кай... и какъ еще это новое имя, данное тебѣ за подвиги? Да, я должна еще звать тебя Коріоланомъ... Вотъ твоя жена.
   Коріоланъ. Привѣтъ мой тебѣ, прелестное мое молчаніе! Глядя на мое торжество, ты плачешь; стало быть, смѣялась-бы, если бы я возвратился мертвымъ? Перестань, моя милая, предоставь слезы коріолійскимъ вдовамъ и матерямъ, лишившимся сыновей.
   Мененій. Тебя увѣнчали сами боги.
   Коріоланъ. А, ты еще живъ? (Валеріи) Ахъ, благородная Валерія, извини.
   Волумнія. Не знаю, въ какую сторону мнѣ обратиться! Добро пожаловать, Лартій! Добро пожаловать, полководецъ Коминій! Привѣтъ мой всѣмъ вамъ!
   Мененій. Не одинъ, а сто тысячь привѣтовъ! Мнѣ хочется и плакать, и смѣяться. Мнѣ и радостно, и тяжело. Да привѣтствуемъ тебя. Проклятіе тому, кого не обрадуетъ твое возвращеніе! Васъ троихъ Риму слѣдовало-бы возвести въ санъ боговъ. Но, клянусь честью, у насъ есть нѣсколько старыхъ дикихъ деревьевъ, къ которымъ никакъ не удается привить расположенія къ вамъ. А мы все-таки привѣтствуемъ васъ, храбрые воины; крапиву же мы называемъ крапивой, а промахи глупцовъ -- глупостью.
   Коминій. Ты все тотъ же!
   Коріоланъ. Все прежній мой Мененій.
   Глашатай. Дорогу! затѣмъ впередъ!
   Коріоланъ. Мать, дай твою руку, а ты, жена, свою. Прежде, чѣмъ я увижу надъ своею головой кровъ нашего жилища, мнѣ надо еще посѣтить добрыхъ Патриціевъ; они осыпали меня не только привѣтствіями, но и почестями.
   Волумнія. О, я дожила до исполненія высочайшаго изъ своихъ желаній, до осуществленія самыхъ смѣлыхъ мечтаній, порожденныхъ воображеніемъ. Не достаетъ еще только одного; но я убѣждена, что Римъ предложитъ тебѣ и это.
   Коріоланъ. Добрая матушка, для меня лучше служить имъ по своему, чѣмъ управлять вмѣстѣ съ ними, какъ угодно имъ.
   Коминій. Въ Капитолій (Трубы гремятъ. Всѣ, за исключеніемъ трибуновъ, уходятъ).
   Брутъ. На языкѣ у всѣхъ только онъ одинъ. Даже слѣпые вооружаются очками, чтобы только увидать его; даже болтливая кормилица не обращаетъ вниманія на крики и на корчи своего питомца, до того занята она разговорами о немъ; и кухонная стряпуха, накинувъ на свою закопченную шею лучшую тряпицу, лѣзетъ на стѣну, чтобъ на него взглянуть. Изъ всѣхъ дверей, изъ всѣхъ оконъ высовываются головы; всѣ крыши усыпаны народомъ, на всѣхъ выступахъ сидятъ верхомъ самыя разнообразныя фигуры. Во всемъ сказывается одно и то же -- жажда его увидѣть. Даже рѣдко показывающіеся жрецы пробираются и проталкиваются сквозь толпу, чтобы занять скромное мѣсто среди народа; жены, обыкновенно закутанныя въ покрывала, отдаютъ и бѣлизну свою, и румянецъ, играющій на нѣжныхъ ихъ щекахъ, на жертву огненнымъ поцѣлуямъ Феба. Всюду такая сумятица, какъ будто какой нибудь богъ воплотился въ образъ Коріолана и передалъ ему свою обаятельную силу.
   Сициній. Ручаюсь, что онъ мигомъ сдѣлается консуломъ. крутъ. И тогда на все время, пока онъ будетъ властвовать наши обязанности могутъ опочить отъ всякихъ трудовъ.
   Сициній. Но вѣдь онъ не способенъ пользоваться почестями съ надлежащей умѣренностью, неспособенъ начать и кончить въ пору; онъ мигомъ утратитъ и то, что имѣлъ, и то, что пріобрѣлъ.
   Брутъ. Хоть это-то утѣшительно.
   Сициній. Повѣрь, что чернь, защптниками которой мы состоимъ, останется вѣрна старой ненависти и при малѣйшемъ поводѣ забудетъ всю эту новую славу. А я убѣжденъ, что онъ не только не замедлитъ подать поводъ, но еще будетъ этимъ гордиться.
   Брутъ. Я самъ слыхалъ, какъ онъ клялся, что даже отыскивая консульства, если это ему вздумается, онъ все-таки никогда не выйдетъ на площадь, никогда не облачится въ поношенную одежду смиренія, никогда не станетъ вымаливать зловоннаго согласія народа и показывать ему свои раны, какъ того требуетъ обычай.
   Сициній. Тѣмъ лучше.
   Брутъ.Онъ говорилъ еще.что скорѣе откажется отъ консульства, а если явится консуломъ, то помимо народа, только по просьбѣ знатныхъ, по желанію патриціевъ.
   Сициній. Желаю только одного, чтобы онъ сдержалъ клятву и не измѣнилъ ей.
   Брутъ. Весьма вѣроятно, что онъ и сдержитъ.
   Сициній. И это, согласно нашимъ желаніямъ, будетъ для него вѣрною гибелью.
   Брутъ. Да, что нибудь должно потонуть: или онъ, или наше значеніе. Поэтому намъ необходимо внушить черни, какъ онъ всегда ее ненавидѣлъ, какъ его властолюбію хотѣлось бы сдѣлать плебеевъ вьючными животными, уничтожить свободу и отнять право голоса у ихъ защитниковъ. Относительно человѣческихъ способностей онъ того мнѣнія, что чернь не выше и не полезнѣе, чѣмъ верблюды на войнѣ, которымъ за то, что они перевозятъ тяжести, даютъ кормъ, а за паденіе подъ бременемъ тяжестью ихъ награждаютъ жестокими ударами.
   Сициній. То, что ты говоришь, будетъ въ свое время передано кому слѣдуетъ; то-есть, когда его возрастающая дерзость окончательно раздражитъ народъ. За этимъ же дѣло не станетъ. Надо только подстрекнуть его; а это такъ же легко, какъ натравить на овцу собаку. Это будетъ огнемъ, который воспламенитъ жалкій хворостъ плебеевъ; дымъ отъ это хвороста закоптить Коріолана навсегда.
  

рузья, довольно. Тошно слушать мнѣ

             И матери моей хвалы, хотя она
             Свое дитя хвалить имѣетъ право.
             Я сдѣлалъ то, что сдѣлали вы всѣ,
             Что могъ я сдѣлать. Родинѣ своей
             Равно мы служимъ; тотъ меня славнѣе,
             Кто послужилъ ей такъ, какъ бы желалъ.
  
                       Коминій.
  
             Мы не дадимъ тебѣ твои заслуги
             Въ молчаньи погребсти. Узнаетъ Римъ,
             Какія дѣти у него. Кто смѣетъ
             Отъ родины скрывать такую славу,
             Тотъ воръ и сокровенный клеветникъ!
             И потому -- безъ мысли о наградахъ,
             Но какъ свидѣтельства заслугъ твоихъ,
             Тебя прошу я передъ нашимъ войскомъ
             То выслушать, что я скажу тебѣ.
  
                       Марцій.
  
             Израненъ я, и если вспоминаютъ
             О ранахъ тѣхъ, болятъ онѣ.
  
                       Коминій.
  
                                                     Намъ должно
             О нихъ твердить -- одна неблагодарность
             Ихъ можетъ растравить смертельнымъ ядомъ!
             И такъ, изъ боевой добычи нашей,
             Изъ всѣхъ коней (а ихъ добыто много),
             Изъ городскихъ сокровищъ, мы даемъ
             Тебѣ одну десятую. На выборъ
             Бери ее предъ дѣлежомъ добычи,
             Какъ знаешь самъ.
  
                       Марцій.
  
                                 Спасибо, полководецъ!
             Но не привыкъ я платы принимать
             За дѣло брани. Не возьму я дара.
             Пусть мнѣ дадутъ ту часть, что всѣмъ дается
             Изъ боевыхъ товарищей.

(Трубы и музыка въ честь Марція. Всѣ кричатъ: "Марцій! Марцій!" и кидаютъ шапки, поднимаютъ копья. Титъ Ларцій и Коминій скидаютъ шлемы.).

  
                       Марцій.
  
             Пусть эти трубы бранныя на вѣкъ
             Останутся безъ звука! Осрамили
             Вы голосъ ихъ: не позволяйте трубамъ
             И барабанамъ льстить на полѣ чести.
             Пусть въ городахъ и при дворахъ живутъ
             Одни лгуны изнѣженные: тамъ,
             Гдѣ сталь мягка, какъ шелкъ на паразитѣ,
             Для боя не годна она. Довольно,
             Прошу я васъ, молчите. Не за то ль,
             Что не успѣлъ я носъ обмыть отъ крови,
             Что нѣсколькихъ я слабыхъ бѣдняковъ
             Убилъ въ бою, какъ всякій можетъ сдѣлать,
             Вы мнѣ привѣтъ напыщеный кричите,
             Какъ будто бъ безъ похвалъ не вспомню я
             Своихъ заслугъ неважныхъ?
  
                       Коминій.
  
                                                     Скроменъ ты,
             Жестокъ ты къ славѣ собственной, не цѣнишь
             Своихъ правдивыхъ чтителей. Нѣтъ нужды,
             Мы не допустимъ, чтобъ ты самъ себѣ
             Теперь вредилъ. Тебѣ мы руки свяжемъ
             И станемъ говорить съ тобой потомъ.
             Пусть знаютъ люди, здѣсь и въ цѣломъ свѣтѣ,
             Что Каій Марцій въ настоящей брани
             Вѣнокъ побѣдный честно заслужилъ!
             Въ залогъ того, изъ всѣхъ моихъ коней
             Я лучшаго, извѣстнаго всей рати,
             Ему дарю, со всей богатой сбруей!
             За подвиги жь великіе вождя,
             Передъ Коріоли и въ разныхъ битвахъ,
             Пускай впередъ зовется онъ отъ насъ,
             При шумныхъ и хвалебныхъ крикахъ войска:
             Княземъ Марціемъ Коріоланомъ!
             Привѣтъ ему! и пусть отнынѣ онъ
             Прозваніе свое со славой носитъ!

(Громкая музыка; трубы; крики.)

  
                                 Всѣ.
  
             Каій Марцій Коріоланъ!
  
                       Марцій.
  
             Пойду, умоюсь я,-- а тамъ глядите,
             Я покраснѣлъ иль нѣтъ. Спасибо всѣмъ!
             Я стану ѣздить на конѣ, а также
             Стараться, чтобъ привѣтное прозванье
             Съ достоинствомъ носить.
  
                       Коминій.
  
                                           Пойдемъ теперь
             Въ палатку нашу. Тамъ, не отдыхая,
             Я напишу письмо съ хорошей вѣстью,
             И въ Римъ пошлю. Титъ Ларцій, воротись
             Скорѣй въ Коріоли, и въ Римъ оттуда
             Пришли гражданъ надежныхъ, чтобъ условья
             Постановить на пользу всѣмъ.
  
                       Титъ Ларцій.
  
                                                     Сейчасъ же
             Туда я ѣду.
  
                       Коріоланъ.
  
                                 Боги надо мною
             Хотятъ шутить. Сейчасъ я отказался
             Отъ царственныхъ даровъ, а подхожу
             Къ тебѣ я съ просьбою.
  
                       Коминій.
  
                                           На все согласенъ!
             Въ чемъ просьба?
  
                       Коріоланъ.
  
                                 Я въ Коріоли не разъ
             Имѣлъ ночлегъ въ дому у бѣдняка
             Изъ гражданъ города. Всегда онъ былъ
             Со мною ласковъ. Онъ теперь въ плѣну;
             Онъ звалъ меня,-- но я, въ минуты боя,
             Гонялся за Авфидіемъ, отъ гнѣва
             Забывши жалость. Я прошу тебя:
             Освободи его.
  
                       Коминій.
  
                                 Святая просьба!
             Хотя бъ убилъ онъ сына моего,
             Остался бъ онъ вольнѣе вѣтра. Ларцій,
             Освободить его.
  
                       Ларцій.
  
                                 Какое имя
             У плѣнника?
  
                       Марцій.
  
                                 Клянусь Зевесомъ, вспомнить
             Не въ силахъ я. Усталъ я, и какъ будто
             Лишился памяти. Здѣсь есть вино?
  
                       Коминій.
  
             Идемъ въ палатку. На тоемъ лицѣ ,
             Кровь запеклась,-- давно пора подумать
             О перевязкахъ. Ну, идемте всѣ.

(Уходятъ.)

  

СЦЕНА X.

Лагерь вольсковъ.

Крики, музыка. Входитъ Туллъ Авфидій, весь въ крови, и нѣсколько воиновъ.

  
                       Авфидій.
  
             Нашъ городъ взятъ!
  
                       1-й воинъ.
  
                                           Его намъ возвратятъ
             На выгодныхъ условіяхъ.
  
                       Авфидій.
  
                                           Зачѣмъ я
             Не римлянинъ! Условіяхъ! Зачѣмъ я
             Родился здѣсь! Условія! Какихъ
             Условій ждать тотъ можетъ, кто во власти
             У побѣдителей? Пять разъ я, Марцій,
             Съ тобой сражался, побѣжденъ пять разъ
             Я былъ тобой, и побѣждать ты будешь,
             Хотя бъ съ тобой встрѣчались мы такъ часто,
             Какъ хлѣбъ ѣдимъ. Стихіями клянусь!
             Пусть разъ еще сойдуся я съ тобою
             Лицомъ къ лицу -- одинъ изъ насъ не встанетъ!
             До этихъ поръ мы честно бились оба,
             Теперь не то: я вижу, что тебя
             Мнѣ не сломить въ простомъ единоборствѣ.
             Не силой, такъ коварствомъ я добуду
             Себѣ побѣду надъ моимъ врагомъ!
  
                       1-й воинъ.
  
             Онъ сущій дьяволъ!
  
                       Авфидій.
  
                                           Онъ смѣлѣе бѣса,
             Но не хитрѣй. Онъ запятналъ мнѣ славу.
             Не дорожу я ею. Пусть онъ спитъ,
             Пусть въ храмѣ онъ, пусть онъ лежитъ больной,
             Пусть безъ меча идетъ онъ въ Капитолій,
             Меня не остановятъ ни молитвы,
             Ни жертвы часъ, ни торжества жрецовъ;
             Чтобъ утолить вражду -- пойду я смѣло
             Противъ гнилыхъ законовъ и привычекъ
             За мщеніемъ. Гдѣ ни найду его я,
             Хотя въ моей семьѣ, хоть подъ защитой
             У брата кровнаго, на зло преданьямъ,
             На зло гостепріимству, я руками
             Изъ груди сердце вырву у него!
             Ступай скорѣе въ городъ,-- тамъ узнаешь,
             Что новаго и кто изъ гражданъ посланъ
             Заложниками въ Римъ.
  
                       1-й воинъ.
  
                                           А ты не съ нами?
  
                       Авфидій.
  
             Нѣтъ, ждутъ меня здѣсь въ кипарисной рощѣ,
             У мельницы -- туда мнѣ дай извѣстье,
             Тамъ я рѣшу, что дѣлать мнѣ.
  
                       1-й воинъ.
  
                                                               Я ѣду.

(Уходятъ.)

  

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Римъ. Народная площадь.

Входятъ Мененій, Сициній и Брутъ.

  

Мененій.

   Къ вечеру будутъ вѣсти. Авгуръ сказалъ это.
  

Брутъ.

   Добрыя? худыя?
  

Мененій.

   По крайней мѣрѣ, не по народному вкусу, коли народъ не любитъ Марція.
  

Сициній.

   И звѣрь различаетъ того, кто съ нимъ ласковъ.
  

Мененій.

   А скажи-ка мнѣ -- кого, напримѣръ, волкъ любитъ?
  

Сициній.

   Ягненка.
  

Мененій.

   Да, чтобъ его съѣсть,-- такъ и ваши плебеи хотѣли бы съѣсть Марція.
  

Брутъ.

   Хорошъ ягненокъ! зачѣмъ онъ только блѣетъ по медвѣжьему?
  

Мененій.

   Можетъ быть, онъ и медвѣдь, да живетъ по овечьи. Оба вы пожилые люди, такъ отвѣчайте мнѣ теперь на одинъ вопросъ.
  

Оба трибуна.

   Что же, спрашивай?
  

Мененій.

   Скажите мнѣ, есть ли хоть одинъ грѣхъ, въ которомъ Марцій не казался бы бѣднякомъ передъ вами?
  

Брутъ.

   Нѣтъ ни одного грѣха, въ которомъ онъ бѣденъ: всѣми богатъ онъ по горло.
  

Сициній.

   А пуще всего гордостью.
  

Бруть.

   Хвастливостью -- еще болѣе.
  

Мененій.

   Странное дѣло! А знаете ли, въ чемъ мы, старшіе люди въ городѣ, упрекаемъ вашу братью? Не знаете?
  

Она трибуна.

   Ну, ну, въ чемъ насъ упрекаютъ?
  

Мененій.

   Да вѣдь вы, пожалуй, разсердитесь; сей часъ лишь рѣчь шла про гордость.
  

Оба трибуна.

   Ничего, ничего, говори себѣ.
  

Мененій.

   Да и въ самомъ дѣлѣ, теряйте себѣ терпѣніе, бѣситесь въ волю, закусывайте удила, злитесь сколько угодно, разумѣется, если вамъ угодно злиться. Вы браните Марція за гордость?
  

Брутъ.

   Не одни мы, добрый господинъ.
  

Мененій.

   Знаю, знаю, что одни вы не много значите. Помощниковъ у васъ много: безъ нихъ то чего бы и ждать отъ васъ, ребятишекъ, кромѣ однихъ глупостей! Вы толкуете про гордость -- а кабы умудрились заглянуть въ свои мѣшки за спинами! если бъ на себя вамъ поглядѣть хорошенько!
  

Брутъ.

   Ну, что жь бы тогда?...
  

Мененій.

   Тогда разглядѣли бы вы оба пару безумнѣйшихъ, гордыхъ, дерзкихъ, безтолковыхъ трибуновъ, такихъ трибуновъ -- или такихъ дураковъ -- какихъ и въ Римѣ немного.
  

Сициній.

   Ну, ну, мы тебя вѣдь хорошо знаемъ, Мененій.
  

Мененій.

   Меня всѣ знаютъ. Меня знаютъ за весельчака-патриція, за охотника до чаши вина, въ которую не подольетъ онъ и капли воды изъ Тибра. Говорятъ, что я таю отъ первой жалобы, загораюсь какъ трутъ отъ малой искры, что я сплю утромъ, а гуляю ночью. Я говорю то, что думаю, а въ сердцахъ молчать не умѣю. Встрѣчу я такихъ государственныхъ людей какъ вы оба -- не хватитъ у меня духа провозгласить васъ Ликургами. Коли ваше питье мнѣ не по нраву, я морщусь, не таясь. Не могу жь я сказать, что ваша ослиная рѣчь отчетлива; когда другіе люди называютъ васъ достойными мужами, я не возражаю, но не могу же я не назвать лгуномъ того, кто восхищается красотой лицъ вашихъ. Все это вы про меня знаете, да изъ того не слѣдуетъ, чтобъ меня самого вы хорошо знали!
  

Брутъ.

   Довольно, довольно! все-таки мы тебя знаемъ.
  

Мененій.

   Не знаете вы ни меня, ни себя,-- да и просто ничего не знаете. Вы любите, чтобъ разные голяки вамъ кланялись; вы рады тратить цѣлое утро, рѣшая споръ какихъ нибудь дрянныхъ торгашей между собою. Схватитъ у васъ животъ во время этихъ споровъ -- и все терпѣніе ваше пойдетъ прахомъ, и дѣло запутается пуще прежняго, и правый, и виноватый у васъ мошенники: это, по нашему, значитъ рѣшать споры. Оба вы порядочные чудаки, надо признаться!
  

Брутъ.

   Ну, ну, какъ будто и мы тебя не знаемъ? За столомъ ты радъ болтать безъ умолку, въ Капитоліѣ -- другое дѣло.
  

Мененій.

   Сами жрецы наши выучатся хохотать, часто встрѣчая вашу братью! И въ лучшей рѣчи вашей смысла меньше, чѣмъ въ покачиваніи бородъ вашихъ; а что до этихъ бородъ, такъ лучше бы идти имъ въ набивку ослиныхъ сѣделъ. Да, по вашему, Марцій гордъ, очень гордъ; да, онъ, и по скупой оцѣнкѣ, дороже всѣхъ вашихъ предковъ, съ Девкаліона, хоть иные изъ нихъ и были потомственными палачами. Прощайте же, достойные пастухи плебейскаго стада: голова закружится отъ болтовни съ вами. Осмѣливаюсь вамъ откланяться.

(Брутъ и Сициній отходятъ въ глубину сцены.)

  

Входятъ Волумнія, Виргилія и Валерія.

  
   Что съ вами, мои прекрасныя и честныя дамы? Куда эти вы спѣшите" соперницы луны непорочной? Куда вы глядите съ такимъ нетерпѣніемъ?
  

Волумня.

   Почтенный Мененій, мы встрѣчаемъ моего сына Марція. Идемте же ради Юноны!
  

Мененій.

   Какъ? Марцій вступаетъ въ городъ?
  

Волумнія.

   Да, достойный Мененія, и съ великою славою?
  

Мененій (кидаетъ шапку вверхъ).

   Вотъ тебѣ моя шапка и мой привѣтъ, великій Юпитеръ! Марцій вернулся къ намъ?
  

Волумнія и Виргилія.

   Да, да, это вѣрно.
  

Волумнія.

   Смотри, вотъ его письмо ко мнѣ. Въ сенатѣ получено другое, его женѣ пришло третье, а одно уже къ тебѣ послано.
  

Мененій.

   Весь мой домъ сегодня запляшетъ отъ радости. Письмо ко мнѣ?
  

Виргилія.

   Я его сама видѣла.
  

Мененій.

   Письмо ко мнѣ? Оно принесетъ мнѣ на семь лѣтъ здоровья. Что мнѣ въ лекаряхъ? какое ихъ пойло сравнится съ такимъ лекарствомъ? Раненъ Марцій? онъ всегда приходилъ домой раненымъ.
  

Виргилія.

   О нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ!
  

Волумнія.

   Да, онъ раненъ: хвала богамъ за это!
  

Мененій..

   Хвала богамъ! лишь бы раны не были сильны. Раны идутъ къ нему. И побѣду принесъ онъ въ карманѣ?
  

Волумнія.

   На челѣ, Мененій. Третій разъ вступаетъ онъ съ дубовымъ вѣнкомъ въ городъ.
  

Мененій.

   Хорошо проучилъ онъ Авфидія?
  

Волумнія.

   Титъ Ларцій пишетъ, что они бились между собою. Авфидій бѣжалъ отъ сына.
  

Мененій.

   И хорошо сдѣлалъ -- даю мое слово! Выть на его мѣстѣ не захотѣлъ бы я за все золото въ Коріоли. Сенатъ обо всемъ уже знаетъ?
  

Волумнія.

   Валерія, Виргилія -- идемте же! Да, да, да, сенату писано все -- ему писано, что мой сынъ превзошелъ всѣ свои прежнія дѣла, что за нимъ останется вся слава цѣлаго похода.
  

Валерія.

   Про него разсказываются чудеса.

Мененій

   И правду говорятъ -- даю мое слово!
  

Віргилія.

   Боги -- пусть все это будетъ правда!
  

Волумнія.

   Правда? еще бы!
  

Мененій.

   Правда? ручаюсь, что все правда! (Трибунамъ, которые приближаются.) Привѣтъ вамъ, почтенные мужи! Марцій вступаетъ въ городъ,-- теперь-то онъ загордится пуще прежняго. (Волумніи.) Куда онъ раненъ?
  

Волумніи.

   Въ плечо -- въ лѣвую руку. Ему будетъ что показать народу при случаѣ. Семь разъ былъ онъ раненъ, когда отбивались отъ Тарквинія.
  

Мененій

   Одна рана на шеѣ, двѣ на ногѣ -- всего девять мнѣ извѣстныхъ.
  

Волумнія.

   На немъ было двадцать пять ранъ передъ этимъ походомъ.
  

Мененій

   Теперь ихъ двадцать семь ~ каждая была гибелью для супостата. (Трубы.) Слышите, трубятъ!
  
                       Волумнія.
  
             Такъ, это вѣсть о Марціѣ! Предъ нимъ
             Народъ ликуетъ. Вопли побѣжденныхъ
             За нимъ несутся. Чорной смерти духъ
             Живетъ во взмахѣ рукъ его могучихъ!
  

Трубы. Входятъ Герольдъ, Коминій и Титъ Ларцій, между двумя послѣдними Коріоланъ въ дубовомъ вѣнкѣ, за ними вожди, воины.

  
                       Герольдъ.
  
             Пусть знаетъ Римъ, что средь столицы вражей,
             Одинъ сражался Марцій, что съ побѣдой
             Себѣ онъ добылъ къ прежнимъ именамъ
             Прозванье славное Коріолана!
             Привѣтъ тебѣ отъ Рима, побѣдитель,
             Привѣтъ тебѣ, Коріоланъ нашъ славный!
  
                       Весь народъ.
  
             Привѣтъ тебѣ, Коріоланъ нашъ славный!
  
                       Коріоланъ.
  
             Прошу васъ, переставьте. Сердцу больно.
             Довольно съ васъ.
  
                       Мененій.
  
                                 Смотри, здѣсь мать твоя.
  
             Коріоланъ (матерій, становясь на колѣни).
  
             О, знаю я -- ты всѣхъ боговъ молила
             Послать мнѣ счастья!
  
                       Волумнія.
  
                                 Встань, мой добрый воинъ,
             Мой милый Марцій, храбрый Каій -- встань!
             Какое имя новое со славой
             Ты добылъ!... Встань же, моя Коріоланъ!
             Вотъ и жена твоя!
  
                       Коріоланъ.
  
                                           Привѣтъ тебѣ,
             Моя смиренница! Ужели бъ стала
             Смѣяться ты, меня встрѣчая мертвымъ,
             Когда теперь, при славной этой встрѣчѣ,"
             Ты вся въ слезахъ? О, милая моя,
             Въ Коріоли такъ плачутъ вдовы падшихъ
             И матери бездѣтныя.
  
                       Мененій.
  
                                           Пусть боги
             Тебя теперь вѣнчаютъ!
  
                       Коріоланъ.
  
                                           Мои старикъ,
             Ты живъ еще!
             (Валеріи.) Ты здѣсь? прости меня,
             Валерія прекрасная!
  
                       Волумнія
  
                                           Не знаю,
             Куда и повернуться! Всѣхъ съ возвратомъ
             Привѣтствую! Привѣтъ тебѣ отъ насъ,
             Нашъ полководецъ! Всѣмъ вамъ мой привѣтъ!
  
                       Мененій.
  
             Сто тысячъ вамъ привѣтовъ! Я готовъ
             И плакать, и смѣяться. Мнѣ легко,
             И вмѣстѣ тяжело. Привѣтъ мой всѣмъ!
             Пусть будетъ проклятъ тотъ; кто не умѣетъ
             Порадоваться на тебя. Васъ трехъ
             Весь Римъ лелѣять долженъ, хоть, признаться,
             Здѣсь есть глупцы, къ которымъ не привьешь
             Расположенья къ вамъ. Вожди, здорово!
             Крапивой мы привыкли звать крапиву
             И глупостью -- глупцовъ дѣла.
  
  
                       Коминій.
  
                                                     Ты правъ.
  
                       Коріоланъ.
  
             Все прежній ты Мененій.
  
                       Герольдъ.
  
                                           Прочь съ дороги!
             Впередъ, впередъ!
  
                       Коріоланъ (матери и женѣ).
  
                                           Давайте руки ваши!
             Предъ отдыхомъ въ родномъ дому, я долженъ
             Привѣтствовать патриціевъ почтенныхъ,
             За ласку ихъ и почесть.
  
                       Волумнія.
  
                                           Дожила я
             До исполненья всѣхъ моихъ мечтаніи,
             Всѣхъ помысловъ моихъ! Одно желанье
             Еще осталось мнѣ -- и нѣтъ сомнѣнья,
             Что Римъ его исполнитъ.
  
                                 Коріоланъ.
  
                                           Нѣтъ, родная,
             Пусть лучше римлянамъ служить я буду
             По моему -- чѣмъ править ихъ дѣлами
             По ихнему.
  
                       Коминій.
  
                                 Впередъ же -- въ Капятолій!

(Трубы. Прежнее торжественное шествіе. Уходятъ всѣ, кромѣ двухъ трибуновъ.)

  
                       Брутъ.
  
             Все говоритъ о немъ: слѣпые люди,
             Чтобъ на него взглянуть, очки надѣли,
             Забывъ дѣтей, ревущихъ изступленно,
             Глаза таращатъ няньки на него,
             Прикрывши шею лучшею тряпицей.
             На стѣну лѣзутъ грязныя кухарки
             И жадно смотрятъ. Окна и ворота
             Запружены толпою; по заборамъ
             Верхомъ сидятъ зѣваки: все слились
             Въ одномъ желаньи жадномъ. И жрецы,
             Которыхъ рѣдко видимъ мы въ народѣ,
             Толкаются въ толпѣ, и жоны сами,
             Забывши покрывала, предаютъ
             Лобзаньямъ Феба нѣжный свой румянецъ!
             Подумаешь, что богъ какой нибудь
             Его привелъ, и слился вмѣстѣ съ нимъ,
             Чтобы придать ему очарованье!
  
                       Сициній.
  
             Ручаюсь я -- сейчасъ ему дадутъ
             Санъ консула.
  
                       Брутъ.
  
                                 И наша власть уснетъ
             При консулѣ такомъ.
  
                       Сициній.
  
                                 Нѣтъ, не способенъ
             Онъ перенесть спокойно эту почесть
             И кончить такъ, какъ началъ. Потеряетъ
             Онъ все, что добылъ.
  
                                 Брутъ.
  
                                           Это хоть отрадно!
  
                       Сициній.
  
             Вѣрь мнѣ -- народъ, съ которымъ заодно мы,
             Народъ, недавно такъ ему враждебный,
             При первомъ поводѣ, легко забудетъ
             Всю эту славу новую. Ручаюсь --
             За поводомъ не будетъ остановки,
             При гордости его.
  
                       Брутъ.
  
                                 При мнѣ онъ клялся,
             Что онъ не будетъ консульства искать,
             Такъ какъ другіе: не пойдетъ на площадь,
             Не станетъ надѣвать передъ народомъ
             Смиренія одежду, и на раны
             Показывая, не попроситъ онъ
             Согласія у смрадныхъ ротозѣевъ!
  
                       Сициній.
  
             Вотъ это хорошо.
  
                       Брутъ.
  
                                 Такъ онъ сказалъ!
             Онъ не захочетъ консульства такого,
             А лучше будетъ консуломъ, помимо
             Народной воли и по просьбѣ знати.
  
                       Сициній
  
             Пусть будетъ такъ, пускай онъ все исполнитъ,
             Какъ ты сказалъ.
  
                                 Брутъ.
  
                                 И онъ исполнитъ это.
  
                                 Сициній.
  
             И тутъ-то онъ, какъ мы того желаемъ,
             Погибнетъ самъ.
  
                       Брутъ.
  
                                 Одно изъ двухъ теперь:
             Онъ -- или сила наша. Поспѣшимъ же
             Народу то припомнить, какъ всегда
             Онъ презиралъ народъ, какъ онъ старался
             Плебеевъ обращать въ ословъ презрѣнныхъ,
             Какъ зажималъ онъ рты друзьямъ народа,
             Какъ ополчался противъ нашихъ правъ,
             Считая чернь -- по свойствамъ и душѣ --
             Не выше тѣхъ верблюдовъ, что при войскѣ
             Везутъ припасы, получая кормъ
             За тяжкую работу, и которыхъ
             Жестоко бьютъ, когда они подъ ношей
             Повалятся.
  
                       Сициній.
  
                       Все то, что ты сказалъ,
             Народу мы разскажемъ, пусть лишь только
             Онъ дерзостью своею образумитъ
             Слѣпую чернь -- а это будетъ скоро:
             Мы подстрекнемъ его, какъ подстрекаютъ
             Собаку на барановъ -- а тогда
             Плебеи вспыхнутъ, словно тощій хворостъ
             И закоптятъ его навѣкъ.
  

Входитъ Вѣстникъ.

  
                       Сициній.
  
                                           Что скажешь?
             Васъ въ Капитолій требуютъ. Ужь слышно,
             Что Марцій будетъ консуломъ. Я видѣлъ --
             Слѣпцы толкались, чтобъ его послушать,
             Глухіе, чтобъ взглянуть ему въ лицо;
             Когда онъ шелъ, свои платки, повязки
             Ему кидали женщины и дѣвы,
             Патрицій склонялись передъ нимъ,
             Какъ предъ кумиромъ Зевса; изъ толпы же
             Дождемъ летѣли шапки, и привѣты
             Неслись какъ громъ. Нѣтъ, никогда не видѣлъ
             Я ничего подобнаго.
  
                       Брутъ.
  
                                           Скорѣй,
             Идемъ же въ Капитолій. Будемъ слушать
             И видѣть то, что дѣлается нынче,
             Въ сердцахъ готовясь на другое время.
  
                       Сициній.
  
             Идемъ же.
  

СЦЕНА II.

Капитолій.

Входятъ два Служителя съ подушками для скамеекъ.

1-й Служитель.

   Иди, иди, сейчасъ они будутъ. А сколько всѣхъ -- кто ищетъ консульства?
  

2-й Служитель.

   Трое, какъ слышно, да едва ли кто пересилитъ Коріолана.
  

1-й Служитель.

   Храбрецъ онъ -- нечего сказать -- только гордъ, да и къ народу ужь очень неласковъ.
  

2-й Служитель.

   Эхъ! да сколько сильныхъ людей льстили народу -- и понапрасну, а другихъ народъ любилъ, и сами они не знаютъ, за что: такъ стало быть, коли чернь умѣетъ любить безъ толку, то и ненавидитъ она безъ причины! А Коріоланъ это знаетъ: онъ не заботится ни о любви, ни о ненависти черни, да по своей откровенности и не скрываетъ этого.
  

1-й Служитель.

   Коли бы ему было все равно, любъ онъ или не любъ народу,-- не сталъ бы онъ дѣлать ни зла, ни добра черни. Нѣтъ, онъ словно ищетъ ненависти народной, поминутно силится выказать себя открытымъ противникомъ плебеевъ. А напрашиваться на вражду черни такъ же худо, какъ и льстить ей, какъ ухаживать за толпою.
  

2-й Служитель.

   Онъ честно служилъ отечеству. Онъ прославился не пустяками, не поклонами народу; онъ умѣлъ сдѣлать то, что молчать о его славѣ, не цѣнить заслугъ его -- есть и неблагодарность, и преступленіе. Кто унижаетъ его, тотъ лжетъ и самъ готовитъ себѣ наказаніе.
  

1-й Служитель.

   Довольно, довольно -- онъ славный человѣкъ. Прочь съ дороги -- сюда идутъ.
  

Трубы. Входятъ, имѣя ликторовъ впереди, консулъ Коминій, Мененій, Коріоланъ, сенаторы, Сициній и Брутъ. Сенаторы занимаютъ свои мѣста, трибуны садятся на своихъ.

  
                       Мененій.
  
             Такъ какъ ужь мы за Ларціемъ послали
             И съ вольсками рѣшили всѣ дѣла,
             То остается намъ (и это цѣль,
             Съ которою мы всѣ сюда собрались)
             Вознаградить великія заслуги
             Того, кто такъ за родину стоялъ.
             И потому я предложить осмѣлюсь
             Вамъ, честные и мудрые отцы,
             Сидящаго здѣсь консула и вмѣстѣ
             Начальника въ минувшей славной брани
             Просить о томъ, чтобъ передалъ онъ намъ
             Хоть часть одну великихъ дѣлъ, свершенныхъ
             Каіемъ Марціемъ Коріоланомъ,
             Съ которымъ здѣсь мы встрѣтились, желая
             Благодарить его и честью должной
             Ему воздать.
  
                       1-й Сенаторъ.
  
                                 Коминій благородный,
             Рѣчь за тобой. Не сокращай разсказа --
             Пусть усомнимся мы не въ нашей волѣ,
             Но въ средствахъ государства для награды,

(Трибунамъ).

             У васъ теперь, избранники народа,
             Вниманія мы просимъ, а затѣмъ
             Предстательства и дружественной рѣчи
             О томъ, что мы рѣшимъ.
  
                       Сициній.
  
                                                     Отрадна намъ
             Собранья цѣль, и мы душой готовы
             Почтить Коріолана по заслугамъ.
  
                       Брутъ.
  
             И радостнѣй намъ былъ бъ дѣло это,
             Когда бъ онъ самъ цѣнилъ народъ побольше,
             Чѣмъ до сихъ поръ.
  
                       Мененій
  
                                           Не кстати рѣчь твоя.
             Молчалъ бы лучше ты. Желаешь слушать
             Коминія?
  
                                 Брутъ.
  
                                 Желаю, и, однако,
             Скажу тебѣ, что рѣчь моя была
             Умѣстнѣй, чѣмъ твое опроверженье.
  
                       Мененій.
  
             Оставь его -- онъ любитъ вашъ народъ:
             Не требуй же, чтобъ онъ въ одной постели
             Съ нимъ вмѣстѣ спалъ. Коминій благородный
             Ты можешь говорить.(Коріоланъ хочетъ уйти.)
                                           Куда же ты?
             Останься.
  
                       1-й Сенаторъ.
  
             Садись, Коріоланъ. О славномъ дѣлѣ
             Разсказовъ не стыдятся.
  
                       Коріоланъ.
  
                                                     Нѣтъ, отцы,
             Отъ ранъ моихъ пріятнѣе лечиться,
             Чѣмъ вспоминать про нихъ.
  
                       Брутъ.
  
                                                     Надѣюсь я,
             Что не мои слова тебѣ мѣшаютъ
             Остаться здѣсь.
  
                       Коріоланъ.
  
                                 Конечно, не твои,
             Хотя отъ словъ я бѣгалъ чаще, чѣмъ
             Отъ вражескихъ ударовъ. Ты не льстишь,
             И, стало быть, меня не оскорбляешь.
             А твой народъ люблю я такъ, какъ онъ
             Того достоинъ.
  
                       Мененій.
  
                                 Ну, садись, садись же.
  
                       Короланъ.
  
             Нѣтъ, ни за что. Скорѣе въ часъ тревоги
             Безъ дѣла стану я сидѣть на солнцѣ
             И голову почесывать, чѣмъ слушать
             Дѣламъ моимь ничтожнымъ похвалу!

(Уходитъ.)

             Смотрите, представители народа!
             Сойдется-ль онъ съ болтающей и вздорной
             'Голпою вашей, если онъ не въ силахъ
             Разсказа слушать о своихъ побѣдахъ?
             Коминій, говори.
  
                       Комній.
  
                                           Для этой рѣчи
             Мой голосъ слабъ: къ дѣламъ Коріолана
             Онъ не подходитъ. Если вѣримъ мы,
             Что мужество -- вѣнецъ людскихъ достоинствъ,
             Что храбрый вождь достоинъ высшей славы,
             То воинъ, о которомъ рѣчь идетъ,
             Себѣ подобныхъ не имѣетъ въ мірѣ!
             Когда на Римъ войною шелъ Тарквиній,
             Онъ, юношей въ шестнадцать лѣтъ, сражался
             Храбрѣе взрослыхъ. Нашъ диктаторъ славный
             Самъ видѣлъ, какъ брадатые бойцы
             Бѣжали предъ ребенкомъ безбородымъ.
             Въ глазахъ вождя онъ подоспѣлъ на помощь
             Поверженному воину и тутъ же
             Троихъ враговъ убилъ, потомъ пошелъ
             Тарквинію на встрѣчу, и въ сраженьи
             Его свалилъ онъ съ ногъ. Въ тотъ славный день,
             Когда съ лица онъ могъ играть на сценѣ
             Роль женщины, за мужество въ бою
             Его вѣнкомъ дубовымъ увѣнчали.
             Такъ началъ онъ -- и росъ, подобно морю,
             Въ честномъ пылу семнадцати сраженій,
             Награды всѣхъ лишая. А теперь,
             Чтобъ передать всѣ подвиги его,
             Въ Коріоли и въ битвахъ этой брани,
             Не въ силахъ я придумать словъ достойныхъ.
             Онъ бѣглецовъ остановилъ, онъ трусамъ
             Своимъ примѣромъ мужество внушилъ,
             Онъ шелъ впередъ такъ какъ летитъ по морю
             Корабль подъ парусами, и предъ нимъ
             И падали, и разступались люди,
             Какъ бы трава морская. Весь въ крови,
             Поднявши мечъ и сѣя съ каждымъ взмахомъ
             Смерть на враговъ, одинъ ворвался онъ
             Въ Коріоли открытыя ворота.
             Тамъ бился онъ одинъ и безъ подмоги
             Оттуда вышелъ, собралъ силу нашу
             И снова налетѣлъ на вражій городъ,
             Такъ какъ звѣзда летитъ съ небесъ, и съ боя
             Онъ городъ взялъ. Все кончено, но вотъ
             Средь тишины онъ слышитъ чуткимъ ухомъ
             Звукъ дальней битвы, и идетъ опять,
             Забывъ усталость, кровь свою и раны,
             На помощь къ намъ, и снова въ жаркой сѣчѣ
             Ниспровергаетъ вражескую рать.
             И цѣлый день, покуда не рѣшилась
             И города, и битвы той судьба,
             Ни разу онъ не далъ себѣ мгновенья,
             Чтобъ духъ перевести.
  
                       Мененій.
  
                                           Достойный мужъ!
  
                       1-й Сенаторь.
  
             И почесть та, что приметъ онъ отъ насъ,
             Къ нему пристанетъ.
  
                       Коминій.
  
                                           Бранную добычу
             Онъ оттолкнулъ: на цѣнныя награды
             Глядѣлъ онъ, какъ на грязь: онъ меньше взялъ,
             Чѣмъ могъ бы дать ему послѣдній скряга,
             А лучшую себѣ онъ видитъ плату
             Въ самихъ дѣлахъ.
  
                       Мененій.
  
                                           Да, благороденъ онъ.
             Позвать его!
  
                       1-й Сенаторъ.
  
                                 Призвать Коріолана!
  
                       1-й Служитель.
  
             Онъ ужь идетъ сюда.
  

Коріоланъ возвращается.

  
                       Мененій.
  
                                           Коріоланъ!
             По волѣ благороднаго сената,
             Санъ консула вручается тебѣ.
  
                       Коріоланъ.
  
             Въ его рукахъ и жизнь моя, и служба.
  
                       Мененій.
  
             Теперь одно осталось: долженъ ты
             Держать съ народомъ рѣчь.
  
                       Коріоланъ.
  
                                                     Позвольте мнѣ
             Обычай этотъ миновать: не въ силахъ
             Я стать полунагимъ передъ толпою,
             Указывать ей раны и за нихъ
             Униженно просить избранья. Нѣтъ!
             Такой обрядъ тяжелъ мнѣ.
  
                       Сициній.
  
                                                     И, однако,
             Народъ имѣетъ голосъ: уклоненій
             Отъ древняго обряда онъ не стерпитъ.
  
                       Мененій (Коріолану).
  
             Не раздражай его, прошу тебя,
             Смирись передъ обычаемъ народнымъ
             И санъ добудь себѣ, какъ добывали
             Его издревле консулы.
  
                       Коріоланъ.
  
                                                     Мнѣ стыдно
             Такую роль играть, и я хотѣлъ бы
             Не повторять ее передъ народомъ.
  
                       Брутъ (Сицнію).
  
             Ты слышишь ли?
  
                       Коріоланъ.
  
                                 Могу ли я хвалиться,
             Себя хвалить -- показывать тѣ раны,
             Что зажили и скрыты быть должны,--
             Какъ будто получилъ я ихъ, желая
             Народу угодить!
  
                       Мененій.
  
                                 Оставь упрямство!
             Трибуны, поручаемъ вамъ теперь
             Народу передать рѣшенье наше,
             Затѣмъ отъ всѣхъ отъ насъ Коріолану
             Передаемъ мы всякихъ благъ желанье.
             Желаемъ мы всѣхъ благъ Коріолану!

(Трубы. Сенаторы расходятся.)

             Ты видишь, какъ намѣренъ обращаться
             Съ народомъ онъ?
  
                       Сициній.
  
                                 Когда бы догадались
             О томъ плебеи!
  
                       Брутъ.
  
                                 Мы передадимъ
             О томъ, что было здѣсь -- идемъ скорѣе.
             Я знаю, насъ ужь ждутъ на площади.

(Уходятъ.)

  

СЦЕНА III.

Тамъ же. Площадь.

Входитъ Толпа гражданъ.

1-й гражданинъ.

   Нечего толковать: коли онъ попроситъ голосовъ нашихъ, ему не будетъ отказа.
  

2-й Гражданинъ.

   Будетъ, коли мы захотимъ.
  

3-й Гражданинъ.

   Конечно, мы имѣемъ на то право, да вправѣ ли мы теперь имѣть это право? Если онъ разскажетъ намъ свои дѣла и покажетъ свои раны, чей языкъ повернется противъ этихъ ранъ на худое дѣло? Неблагодарность -- чудовищна и неблагодарный народъ -- чудовище, а кто изъ насъ захочетъ быть частью чудовища?
  

1-й Гражданинъ.

   Да и теперь ужь мы почти что чудовище. Помнишь, какъ мы возстали изъ-за хлѣба, онъ же насъ прозвалъ многоголовой толпою.
  

3-й Гражданинъ.

   Многіе такъ насъ прозывали. И не за то, что у насъ головы у иныхъ чорны, у иныхъ бѣлобрысы, у иныхъ плѣшивы, а за то, что умы наши черезъ-чуръ разноцвѣтны. Я самъ думаю, что если бъ нашимъ умамъ пришлось выбраться изъ черепа, они разомъ разлетѣлись бы по всѣмъ точкамъ компаса.
  

2-й Гражданинъ.

   Вотъ какъ? Ну, а мой умъ куда бы полетѣлъ? въ какую сторону?
  

3-й Гражданинъ.

   Да еще естьли онъ у тебя? Онъ забитъ такъ далеко, что, пожалуй, и не вылетитъ.
  

2-й Гражданинъ.

   Однако, куда именно?
  

3-й Гражданинъ.

   На югъ, гдѣ туману побольше.
  

2-й Гражданинъ.

   Вѣчно отпускаетъ шутки!
  

3-й Гражданинъ (толпѣ).

   Ну, что же съ голосами? Хотите дать ему ваши? А, впрочемъ, большинство рѣшитъ, какъ знаетъ. Все-таки я скажу -- люби онъ народъ побольше, не было бы въ свѣтѣ такого хорошаго консула.
  

Входятъ Коріоланъ и Мененій.

  

3-й Гражданинъ.

   Вотъ и онъ самъ, въ нарядѣ смиренія,-- смотрите же, какъ онъ будетъ себя вести. Кстати однако: не надо намъ стоять всѣмъ вмѣстѣ, станемъ подходить къ нему вдвоемъ, втроемъ, поодиначкѣ. Пусть онъ проситъ каждаго особо -- тогда каждый дастъ свой голосъ своимъ языкомъ, съ должной честью. Идите же всѣ за мною, я разскажу, какъ надо приходить будетъ.
  

Всѣ.

   Хорошо, хорошо. (Уходитъ.)
  
                       Мененій
  
             Нѣтъ, ты не правъ. Достойнѣйшіе люди
             Всегда обычай этотъ соблюдали.
  
                       Коріоланъ.
  
             Что жь говорить мнѣ надо? "Мужъ почтенный,
             Прошу тебя." Проклятье! не умѣю
             На этотъ ладъ я свой языкъ настроить!
             "Взгляни, достойный мужъ, на эти раны,
             "Я добылъ ихъ въ бою, въ тотъ самый часъ,
             "Когда иные изъ твоихъ собратій
             "Бѣжали съ ревомъ..."
  
                                 Мененій.
  
                                           Боги! нѣтъ, не надо
             Имъ говорить про это! Ты проси ихъ,
             Что бъ вспомнили тебя.
  
                       Кориоланъ.
  
                                           Меня? Чтобъ имъ
             Здѣсь удавиться! Пусть они забудутъ
             Меня совсѣмъ, какъ честность позабыта
             Ту, что жрецы совѣтуютъ!
  
                       Мененій.
  
                                                     Я вижу,
             Ты все погубишь. Ну, прощай покуда.
             Еще прошу тебя -- будь ласковъ съ ними.
             Не забывай же. (Уходитъ.)
  
                       Коріоланъ.
  
                                 Прежде ты скажи,
             Чтобы они свои умыли рожи,
             Да вычистили зубы. А, идутъ!

(Входятъ два гражданина.)

             Вотъ цѣлыхъ двое.

(Входитъ 3-й гражданинъ.)

                                           Доблестные мужи,
             Вы знаете, зачѣмъ стою я здѣсь?
  
                       3-й Гражданинъ.
  
             Мы знаемъ. Для чего жь стоишь ты здѣсь?
  
                       Коріоланъ.
  
             Изъ-за моихъ заслугъ.
  
                       2-й Гражданинъ.
  
                                           Твоихъ заслугъ?
  
                       Коріоланъ.
  
             Конечно, не по собственной охотѣ.
  
                       3-й Гражданинъ.
  
             Какъ, не по собственной?
  
                       Коріоланъ.
  
                                                     Я не хотѣлъ бы
             Моею просьбой бѣдняковъ смущать.
  

3-й Гражданинъ.

   Не забывай однако, что если ты получишь что-нибудь отъ васъ, то, конечно, получишь не даромъ.
  
                       Коріоланъ.
  
             А, коли такъ, то объяви теперь же,
             Что можетъ стоить консульство?
  
                       1-й Гражданинъ.
  
                                                               Одной
             Радушной просьбы.
  
                       Коріоланъ.
  
                                           Просьбы? хорошо.
             Такъ дай же мнѣ его. На мнѣ есть раны,
             Я покажу тебѣ ихъ, если хочешь,
             Когда-нибудь наединѣ.
                       (2-му гражданину) И ты,
             Почтенный мужъ, дай мнѣ свой голосъ. Что же
             Ты скажешь мнѣ?
  
                       1-й Гражданинъ.
  
                                 Онъ твой, достойный войнъ!
  
                       Коріоланъ.
  
             Ну, сторговались мы. Какъ жалкій нищій,
             Я выпросилъ два голоса. Спасибо
             За подаяніе. Теперь прощайте.
  
                       3-й Гражданинъ.
  
             А странно что-то!
  
                       2-й Гражданинъ,
  
                                           Если бъ снова... ну!
             Что сдѣлано, того не перемѣнишь.

(Уходятъ. Входятъ еще, два гражданина.)

  

Коріоланъ.

  
   Прошу васъ -- коли оно согласно съ расположеніемъ вашимъ -- вашихъ голосовъ на мое консульство. Видите, я въ обычномъ нарядѣ.
  

4-й Гражданинъ.

   Ты честно служилъ и не служилъ отечеству.
  

Коріоланъ.

   То есть?
  

5-й Гражданинъ.

   Ты былъ бичемъ для враговъ и плетью для друзей родины: никогда не любилъ ты простого народа.
  

Коріоланъ.

   Лучше бы тебѣ цѣнить меня за то, что я не расточалъ моей любви спроста всякому. Впрочемъ, достойный мужъ, теперь я намѣренъ угождать народу. Я стану ему льстить, гоняться за его пріязнью; если онъ любитъ мои поклоны больше, чѣмъ мою душу, -- что же! я выучусь и кланяться, Я буду лицемѣрить, стану поддѣлываться подъ привычки друзей черни; -- я услужу всякому по его желанію. А потому, я спрашиваю вашего согласія на мое консульство.
  

5-й Гражданинъ.

   Мы надѣемся на твою пріязнь, и охотно даемъ тебѣ голоса наши.
  

4-й Гражданинъ.

   Ты получилъ много ранъ за отечество!
  

Коріоланъ.

   Такъ зачѣмъ ихъ и показывать, если ты про нихъ знаешь? Я слишкомъ цѣню ваши голоса, а потому не намѣренъ безпокоить васъ долѣе.
  

Оба Гражданина.

   Пусть же боги пошлютъ тебѣ счастія.

(Уходятъ.)

  
                       Коріоланъ.
  
   Сладки мнѣ эти голоса!
             Нѣтъ! лучше умереть голодной смертью,
             Чѣмъ нами жь заслуженную награду
             Выпрашивать! За чѣмъ стою я здѣсь
             Въ одеждѣ жалкой и у Дика съ Гобомъ
             Я голосовъ прошу? Таковъ обычая!
             Но если бы обычаю во всемъ
             Повиновались мы, никто не смѣлъ бы
             Пыль старины сметать, а правдѣ вѣкъ
             Сидѣть бы за горами заблужденій!
             Зачѣмъ себя позорю я? не лучше ль
             Другому предоставить честь и мѣсто?
             Нѣтъ, я ужь много вытерпѣлъ, осталось
             Стерпѣть и остальную часть. Идутъ.

(Еще три гражданина входятъ.)

             Другіе голоса: граждане Рима,
             Прошу я голосовъ. Для нихъ я бился,
             Для вашихъ голосовъ ночей не спалъ,
             Для вашихъ голосовъ ношу на тѣлѣ
             Ранъ боевыхъ двѣ дюжины. Я видѣлъ
             И слышалъ восемнадцать битвъ тяжелыхъ;
             Для вашихъ голосовъ свершилъ я много
             И важныхъ, и не очень важныхъ дѣлъ.
             Давайте голоса: я въ самомъ дѣлѣ
             Хочу быть консуломъ.
  

6-й Гражданинъ.

   Онъ свершилъ много подвиговъ, никто не откажетъ ему въ честномъ голосѣ,
  

7-й Гражданинъ.

   Конечно, пускай будетъ онъ консуломъ. Да благословятъ его боги и пусть дадутъ они ему любовь къ народу.
  

Всѣ.

   Да, да, да! да здравствуетъ. благородный консулъ! (Уходятъ).
  

Коріоланъ.

   Почетные голоса!
  

Входятъ Мененій съ Брутомъ и Сициніемъ.

  
                       Мененій.
  
             Прошелъ часъ испытанья: ужь несутъ.
             Тебѣ трибуны голоса плебеевъ;
             Теперь, въ одеждѣ консульской, ты долженъ
             Въ сенатъ явиться.
  
                       Коріоланъ.
  
                                           Кончено ли дѣло?
  
                       Сицній.
  
             Ты выполнилъ прошенія обрядъ,
             Народъ согласенъ, и теперь осталось
             Избранье утвердить.
  
                       Коріоланъ.
  
                                           Въ сенатѣ?
  
                       Сицній.
  
                                                               Да.
  
                       Коріоланъ.
  
             Такъ я могу одежду эту сбросить?
  
                       Сициній.
  
             Конечно, можешь.
  
                       Коріоланъ.
  
                                           Я переодѣнусь,
             И, сдѣлавшись опять самимъ собой,
             Явлюсь въ сенатъ.
  
                       Мененій.
  
                                 И я пойду съ тобою.
             А вы?
  
                       Брутъ.
  
                       Мы скажемъ слова два народу.
  
                       Сициній.
  
             Прощайте жь.

(Уходятъ Коріоланъ и Мененій.)

                                 Такъ! добился онъ до цѣли;
             Глаза его восторгомъ такъ и блещутъ!
  
                       Брутъ.
  
             Какъ гордо онъ въ смиренія одеждѣ
             Сейчасъ стоялъ! Что? распустить народъ?
  

Входятъ Толпы Гражданъ.

  
                       Сициній (народу).
  
             Ну, что, друзья? онъ выбранъ?
  
                       1-й Гражданинъ.
  
                                                               Голоса
             Ему мы дали.
  
                       Брутъ.
  
                                 Молимъ мы боговъ,
             Чтобъ оправдалъ довѣріе онъ ваше!
  
                       2-й Гражданинъ.
  
             Такъ, такъ. А все жь спроста мнѣ показалось,
             Что онъ просилъ народныхъ голосовъ
             Какъ будто на смѣхъ.
  
                       3-1 Гражданинъ.
  
                                           Я замѣтилъ тоже:
             Онъ просто издѣвался надъ народомъ.
  
                       1-й Гражданинъ.
  
             Нѣтъ, не смѣялся онъ: ужь онъ всегда
             Такъ говоритъ.
  
                       2-й Гражданинъ.
  
                                 Одинъ ты такъ болтаешь,
             Мы, всѣ безъ исключенья, догадались
             Что презираетъ васъ онъ. Показалъ ли
             Онъ вамъ слѣды заслугъ, на тѣлѣ раны?
  
                       Сициній.
  
             Конечно, показалъ онъ ихъ.
  
                       Всѣ Граждане.
  
                                                     Нѣтъ, нѣтъ,
             Никто ихъ не видалъ.
  
                       3-й Гражданинъ.
  
                                           Сказалъ онъ намъ,
             Что раны есть, что ихъ онъ вамъ покажетъ
             Когда нибудь наединѣ, и гордо
             Помахивая шапкой, онъ прибавилъ:
             "Мнѣ хочется быть консуломъ: обычай
             "Старинный требуетъ отъ васъ согласьи,
             "А потому мнѣ нужны голоса."
             Когда жь мы согласилися: "спасибо
             "За ваши голоса", сказалъ онъ намъ:
             "Почтеннѣйшіе голоса, теперь
             "Покончили мы съ вами -- такъ прощайте."
             Ужь это не насмѣшка-ль?
  
                       Сициній.
  
                                                     Как же вы,
             Глупцы, того не поняли тотчасъ же,
             И, какъ толпа безмозглыхъ ребятишекъ,
             Разстались съ голосами?
  
                       Брутъ.
  
                                                     Для чего
             Не говорили съ нимъ вы такъ, какъ васъ
             Тому учили? Для чего ему
             Вы не сказали, что во время службы,
             Безъ власти въ государственныхъ дѣлахъ,
             Онъ постоянно былъ врагомъ народа?
             Что противъ вашихъ правъ онъ возставалъ,
             Что противъ всякой льготы для плебеевъ
             Онъ рѣчь держалъ? что ежели при власти
             Онъ не смягчитъ своей вражды къ народу,
             То ваши голоса на васъ самихъ
             Бѣду обрушатъ? Такъ вамъ должно было
             Сказать ему; что если по заслугамъ
             Достоинъ онъ санъ консульскій принять,
             То, все-таки, любить онъ долженъ васъ,
             И, въ благодарность за народный выборъ,
             Свою вражду на дружество смѣнять,
             Радѣть о васъ, быть другомъ вашимъ!
  
                       Сициній.
  
                                                                         Если бъ
             Вы рѣчь держали такъ, какъ васъ учили,
             То онъ разгорячился бы и прямо
             Себя вамъ высказалъ. Одно изъ двухъ:
             Иль обѣщалъ бы онъ плебеямъ льготы,
             И вы могли, при случаѣ, ему
             Напоминать объ этихъ обѣщаньяхъ,
             Иль, что вѣрнѣе, духъ его строптивый,
             Уступокъ и обѣтовъ вѣчный врагъ,
             Прорвался бы съ запальчивостью рьяной,
             И вы тогда имѣли бъ основанье
             Его не выбрать.
  
                       Брутъ
  
                                 Видѣли вы сами,
             Что онъ, нуждаяся въ пріязни вашей,
             Васъ презиралъ открыто: что то будетъ
             Тогда, какъ онъ къ презрѣнію прибавитъ
             Возможность васъ давить и сокрушать?
             Что натворили вы? Иль сердца нѣту
             У васъ въ груди? или языкъ вамъ данъ
             Затѣмъ лишь, чтобъ вопить противъ разсудка?
  
                       Сициній.
  
             На то ли вамъ случалось отвергать
             Чужія просьбы, чтобъ теперь, безъ нужды,
             Безъ просьбы, голоса давать тому,
             Кто смѣло издѣвается надъ ними?
  
                       3-й Гражданинъ.
  
             Еще не утвержденъ онъ -- можно будетъ.
             Его отвергнуть.
  
                       2-й Гражданинъ.
  
                                 Мы его отвергнемъ:
             Я голосовъ пятьсотъ сейчасъ добуду.
  
                       1-й Гражданинъ.
  
             Я тысячу и больше.
  
                       Брутъ.
  
                                           Такъ сейчасъ же
             Идите всѣ къ друзьямъ своимъ: скажите
             Вы имъ, что консулъ ими выбранъ славный,
             Что онъ лишитъ ихъ всякихъ льготъ, и станетъ
             Держать ихъ, какъ собакъ, которыхъ бьютъ,
             Когда онѣ и лаютъ, и мы лаютъ!
  
                       Сициній.
  
             Сберитесь всѣ и уничтожьте тутъ же
             Свой безразсудный выборъ; не забудьте
             Припомнить гордость Марція, а также
             Старинную его вражду къ плебеямъ.
             Скажите всѣмъ, съ какимъ презрѣньемъ онъ
             Стоялъ средь васъ въ смиренія одеждѣ,
             Съ какой насмѣшкой голосовъ искалъ,
             Признайтесь всѣмъ, что лишь одинъ почетъ
             Къ его недавнимъ подвигамъ не далъ вамъ
             Замѣтить сразу оскорбленій этихъ,
             Ему внушенныхъ ненавистью къ вамъ!
  
                       Брутъ.
  
             Сложите всю вину на насъ, трибуновъ,
             Скажите всѣмъ, что мы наперекоръ
             Народнымъ опасеньямъ, всѣхъ склоняли
             На пользу Марція.
  
                       Сициній.
  
                                           Что онъ и выбранъ
             По нашимъ настояньямъ, что, повѣривъ
             Вы убѣжденьямъ нашимъ, неохотно,
             Противъ желанья, подали свой голосъ
             За Марція. Пусть мы всему причиной.
  
                       Брутъ.
  
             Да, не щадите насъ. Скажите всѣмъ,
             Что мы трубили про его побѣды,
             Про то, какъ рано онъ пошелъ на службу,
             Какъ долго онъ отечеству служилъ,
             Какъ доблестенъ родъ Марціевъ, откуда
             Произошли: Гостилія наслѣдникъ,
             Анкъ Марцій, римскій царь и Нумы внукъ,
             Квинтъ съ Публіемъ, которые въ нашъ Римъ
             Впервые провели водопроводы,
             И Цензоринусъ, дорогой плебеямъ,
             Такъ названный за то, что дважды былъ
             Здѣсь ценсоромъ.
  
                       Сициній.
  
                                 Что мы одни твердили
             Про родъ его высокій и про доблесть,
             Прославившую Марція, что мы
             Ввели васъ въ заблужденье этой рѣчью,
             Но что теперь, все обсудивши здраво,
             Припомнивъ прежнее и оцѣнивъ
             Его гордыню, въ немъ вы признаете
             Врага закоренѣлаго, и разомъ
             Свой выборъ отмѣняете.
  
                       Брутъ.
  
                                                     Сильнѣе
             На то вы упираетесь, что трибуны
             Виной ошибки въ выборѣ, а тамъ,
             Собравши голоса, скорѣй идите
             Всѣ въ Капитолій.
  
                       Всѣ.
  
                                 Такъ, идемъ! Ужь всѣ
             Раскаялися въ выборѣ! (Уходитъ)
  
                       Брутъ.
  
                                                     Пускай
             Идутъ себѣ. Намъ выгоднѣй теперь же
             Возстанье изготовить, чѣмъ другого,
             Страшнѣйшаго возстанья ожидать.
             Намъ надо ждать (а Марція мы знаемъ),
             Что ихъ отказъ разгнѣваетъ его,
             И мы тогда запальчивостью этой
             Воспользуемся.
  
                       Сициній.
  
                                 Надо намъ идти
             Теперь же въ Капитолій, чтобъ въ тотъ часъ,
             Когда туда потокъ народа хлынетъ,
             Никто не могъ про насъ съ тобой подумать,
             Что мы его къ волненью подстрекнули.

(Уходятъ.)

  

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТІЕ.

СЦЕНА І.

Улица въ Римѣ.

Трубы. Входятъ Коріоланъ, Мененій, Коминій, Титъ Ларцій, сенаторы и патриціи.

  
                       Коріоланъ.
  
             Н такъ, Авфидій все не укротился?
  
                       Титъ Ларцій.
  
             Нѣтъ, все грозитъ онъ, потому и миромъ
             Мы поспѣшили.
  
                       Коріоланъ.
  
                                           Стало быть, и вольски
             По прежнему минуты выжидаютъ,
             Чтобы на насъ нагрянуть?
  
                       Коминиій.
  
                                                     Честный консулъ,
             Изнурены они, и намъ едва ли
             Въ нашъ вѣкъ придется снова увидать
             Знамена вольсковъ.
  
                       Коріоланъ.
  
                                ольствіемъ; но мой намёкъ былъ гораздо умѣстнѣе твоего охужденія его.
   МЕН. Да онъ любитъ вашъ народъ; но не требуйте жь, чтобъ онъ сдѣлалъ его своимъ сопостельникомъ.-- Говори, благородный Коминій. (Коріоланъ встаетъ и хочетъ уйти.) Нѣтъ, останься.
   1 сен. Останься, Коріоланъ; не стыдись разсказа о благородныхъ дѣлахъ твоихъ.
   КОР. Извините, почтенные отцы, для меня пріятнѣе снова залѣчивать мои раны, чѣмъ слушать разсказы о томъ, какъ получилъ ихъ.
   БРУТ. Надѣюсь, не мои слова подняли тебя со скамьи?
   КОР. О, нѣтъ; впрочемъ, отъ словъ я бѣгалъ не рѣдко, тогда какъ удары остановили бъ меня. Ты не льстишь мнѣ, и потому не оскорбляешь. Нашъ народъ -- я люблю его на столько, на сколько онъ этого стоитъ.
   МЕН. Прошу, садись.
   КОР. Скорѣй соглашусь я сидѣть на солнышкѣ, заставивъ почесывать мнѣ голову, въ то время какъ протрубили тревогу, чѣмъ слушать, сложа руки, чудовищныя преувеличенія моихъ ничтожныхъ дѣлъ. (Уходитъ.)
   МЕН. Видите ли, представители народа, можетъ ли онъ льстить вашему все-размножающемуся клёку -- въ которомъ на тысячу развѣ только одинъ хорошій,-- когда, отваживая всѣ свои члены на дѣла чести, онъ не отваживаетъ даже и одного уха на то, чтобъ послушать о нихъ?-- Разсказывай, Коминій,
   КОМ. У меня недостанетъ голоса; дѣла Коріолана требуютъ мощной рѣчи. Говорятъ, что храбрость величайшая изъ добродѣтелей и что одареннаго ею она возвеличиваетъ болѣе всего; если это справедливо, то мужу, о которомъ я говорю, нѣтъ равнаго въ цѣломъ мірѣ. Шестнадцати еще лѣтъ, когда изгнанный Тарквиній подступилъ къ Риму, онъ превзошолъ уже всѣхъ; тогдашній диктаторъ нашъ, о которомъ я упоминаю съ глубочайшимъ уваженіемъ, видѣлъ какъ онъ сражался; видѣлъ какъ онъ, съ подбородкомъ Амазонки, гналъ передъ собою и щетинистыя губы. Онъ переступилъ ногой черезъ повергнутаго Римлянина, и въ глазахъ консула, сразилъ трехъ противниковъ. Онъ встрѣтился съ самимъ Тарквиніемъ -- повергъ и его. Въ этотъ достопамятный день, тогда какъ на сценѣ онъ могъ играть женщину -- на полѣ битвы онъ показалъ себя доблестнѣйшимъ изъ мужей, за что и былъ увѣнчанъ дубовымъ вѣнкомъ. Возмужавъ такимъ образомъ еще въ юношескомъ возрастѣ, онъ росъ, какъ море; лишилъ за симъ всѣ мечи вѣнка побѣды еще въ семнадцати битвахъ. Что жь касается до его послѣднихъ подвиговъ, сперва передъ стѣнами, а потомъ въ самыхъ стѣнахъ Коріоли -- признаюсь, я не нахожу словъ, чтобъ передать ихъ достойно; онъ остановилъ показавшихъ тылъ, и собственнымъ, дивнымъ примѣромъ заставилъ трусовъ обратить страхъ въ шутку. Какъ морскія растенія передъ кораблемъ, летящимъ на всѣхъ парусахъ, такъ люди разступались или изчезали отъ его напора; его мечь -- печать смерти -- сражалъ все, чего касался; облитый кровью отъ лица до пятъ, исторгая каждымъ движеніемъ крики смерти {Въ прежнихъ изданіяхъ: whose every motion was tim'd with dying cries... По Колльеру: whose every motion was tun'd with dying cries...}, онъ ворвался одинъ въ смертоносныя врата Коріоли, расписалъ ихъ неотвратимымъ рокомъ {Въ прежнихъ изданіяхъ: With shunless defamy... По Колльеру: With shunless destiny...}, пробился безъ всякой помощи назадъ и тотчасъ же, какъ комета, снова влетѣлъ въ нихъ съ подоспѣвшимъ подкрѣпленіемъ. Городъ его; но вотъ, отдаленные звуки битвы поражаютъ его чуткое ухо, и онъ, укрѣпивъ удвоеннымъ мужествомъ то, что въ тѣлѣ его ослабло, является на новую битву, и дымясь кровью, проносится по жизни людей, какъ будто ей суждено уже быть постояной добычей его. До тѣхъ поръ, пока мы не назвали и города и поля сраженія нашими, онъ ни разу не остановился, чтобъ перевести духъ.
   МЕН. Доблестнѣйшій изъ смертныхъ!
   1 сен. Вполнѣ достойный предназначаемыхъ ему почестей.
   КОМ. Онъ отказался отъ нашей добычи; на драгоцѣннѣйшія вещи онъ смотрѣлъ, какъ на грязь міра, а чего желалъ, то было меньше даже и того, что даровала бы сама скупость. Онъ видѣлъ награду въ самихъ дѣлахъ своихъ; доволенъ и тѣмъ, что свершилъ ихъ.
   МЕН. Истинно благородный мужъ; -- прикажите позвать его.
   1 сен. Позвать Коріолана
   СЛУЖ. Онъ самъ идетъ сюда.

Входитъ Коріоланъ.

   МЕН. Коріоланъ, сенатъ съ удовольствіемъ дѣлаетъ тебя консуломъ.
   КОР. И жизнь и служба моя были и будутъ посвящены ему.
   МЕН. Теперь тебѣ остается только поговорить съ народомъ.
   КОР. Прошу васъ, позвольте мнѣ перескочить черезъ этотъ обычай. Я не могу надѣть рубище, стоять полунагимъ и вымаливать голоса ихъ моими ранами; увольте меня отъ этого обряда
   СИЦ. Народъ долженъ имѣть свой голосъ; онъ не допуститъ ни малѣйшаго уклоненія отъ обычнаго обряда.
   МЕН. Не раздражай его. Покорись обычаю и добудь консульство такъ, какъ добывали его твои предшественники.
   КОР. Это роль, которой я не могу играть не краснѣя, а потому и можно бы лишить народъ этого зрѣлища.
   БРУТ. (Сицинію). Слышишь?
   КОР. И я буду передъ нимъ хвастаться,-- говорить, что я сдѣлалъ то и то,-- показывать зажившія уже раны, которыя слѣдовало бъ скрывать, какъ будто я добылъ ихъ только для того, чтобъ купить голоса его.
   МЕН. Не упорствуй.-- Трибуны, мы поручаемъ вамъ передать народу наше намѣреніе; -- желаемъ ему и нашему благородному консулу всѣхъ возможныхъ благъ и почестей.
   СЕНАТОРЫ. Всѣхъ благъ и почестей Коріолану! (Трубы. Сенаторы уходятъ.)
   БРУТ. Ты видишь, какъ онъ намѣренъ обращаться съ народомъ?
   СИЦ. О, еслибъ они догадались! Онъ будетъ просить ихъ, какъ бы презирая тѣмъ, чего проситъ, потому что оно можетъ быть даровано только народомъ.
   БРУТ. Пойдемъ, передадимъ ему, что здѣсь было; я знаю, онъ ждетъ насъ на площади.
  

СЦЕНА 3.

Тамъ же. Площадь.

Входятъ нѣсколько Гражданъ.

   1 гр. Да что тутъ говорить: если онъ потребуетъ нашихъ голосовъ, мы не можемъ отказать ему.
   2 гр. Можемъ, если захотимъ.
   3 гр. Ну да, конечно мы имѣемъ это право; но это такое право, которымъ, на этотъ разъ, мы не въ правѣ воспользоваться. Вѣдь, если онъ покажетъ намъ свои раны, разскажетъ дѣла свои -- намъ поневолѣ придется вложить наши языки въ его раны и говорить за нихъ; разскажетъ благородные подвиги свои, и намъ надобно будетъ высказать ему нашу благородную признательность. Неблагодарность чудовищна; и народъ, если онъ неблагодаренъ -- чудовище, а такъ какъ мы члены его, то и мы сдѣлаемся чудовищными членами.
   1 гр. А для того, чтобъ насъ почитали такими, достаточно и бездѣлицы. Вѣдь онъ ужь и безъ того -- помнишь, когда мы возстали изъ-за хлѣба,-- не побоялся назвать насъ много-головой толпой.
   3 гр. Такъ называли насъ многіе, и не потому, что изъ насъ одни черноволосы, другіе бѣлокуры, третьи плѣшивы, а потому что умы-то наши разноцвѣтны. И въ самомъ дѣлѣ, я думаю, что даже и въ томъ случаѣ, когда бы всѣмъ умамъ нашимъ пришлось вырваться изъ одного и того же черепа -- они и тогда полетѣли бы на востокъ, на западъ, на сѣверъ, на югъ; обнаружили бы единодушіе въ выборѣ прямаго пути только тѣмъ, что разомъ очутились бы на всѣхъ точкахъ компаса.
   2 гр. Ты такъ думаешь? По какому жь пути полетѣлъ бы мой умъ?
   3 гр. Ну, твой не высвободился бы такъ скоро, какъ всякой другой; твой крѣпко забитъ въ башку. Но будь онъ свободенъ -- онъ непремѣнно полетѣлъ бы на югъ.
   2 гр. Зачѣмъ же на югъ?
   3 гр. Чтобъ изчезнуть въ туманѣ. Тамъ три четверти его распустились бы въ ядовитыя росы, а четвертая возвратилась бы -- и то только для успокоенія совѣсти,-- чтобъ помочь тебѣ добыть жену.
   2 гр. Ты ни на минуту безъ штукъ.
   3 гр. Ну, такъ какъ же? согласны вы подать голосъ въ его пользу? Но что объ этомъ толковать -- большинство рѣшитъ. А я все-таки скажу; будь онъ порасположеннѣе къ народу -- въ цѣломъ мірѣ не было бы человѣка достойнѣе его.

Входятъ Коріоланъ и Мененій.

   Вотъ и онъ, и въ одеждѣ смиренія; замѣчайте, какъ онъ будетъ вести себя. Однакожъ, такъ столпившись, намъ стоять не слѣдуетъ; намъ надобно проходить мимо его по одному, по двое, по трое. Онъ долженъ просить каждаго отдѣльно; такимъ образомъ каждый изъ насъ будетъ почтенъ правомъ даровать ему свой голосъ собственнымъ языкомъ своимъ. Ступайте за мной -- я распоряжусь, какъ вамъ проходить мимо его.
   ВСѢ. Идемъ, идемъ. (Уходятъ.)
   МЕН. Нѣтъ, ты рѣшительно не правъ; развѣ ты не знаешь, что величайшіе люди подчинялись этому обычаю.
   КОР. Что жь долженъ я говорить?-- "Любезный другъ -- прошу тебя". Проклятіе! я никакъ не могу настроить языкъ мой на этотъ ладъ.-- "Взгляни, мой другъ -- на мои раны,-- я получилъ ихъ на службѣ отечеству, тогда какъ многіе изъ твоей братіи съ ревомъ бѣжали отъ грома нашихъ же барабановъ".
   МЕН. Помилуй, какъ это можно! ты не долженъ говорить ничего такого; ты долженъ просить ихъ, чтобъ они припомнили тебя.
   КОР. Припомнили меня? Чтобъ удавиться имъ! Я желалъ бы, чтобъ они забыли меня, какъ добродѣтели, о которыхъ тщетно проповѣдуютъ имъ жрецы наши.
   МЕН. Ты все испортишь. Я долженъ оставить тебя. Прошу, говори съ ними какъ можно ласковѣе. (Уходитъ).

Входятъ два Гражданина.

   КОР. Скажи, чтобъ они умыли прежде рожи, да вычистили зубы.-- А, вотъ парочка.-- Друзья, вы знаете, для чего стою я здѣсь?
   1 гр. Знаемъ; скажи, что же побудило тебя къ этому?
   КОР. Мои заслуги.
   1 гр. Твои заслуги?
   КОР. Разумѣется не собственное желаніе.
   1 гр. Какъ не собственное желаніе?
   КОР. Я никогда не желалъ обременять бѣднаго просьбою о подаяніи.
   1 гр. Ты не долженъ забывать, что если мы что-нибудь и дадимъ тебѣ, то это только въ надеждѣ получить и отъ тебя.
   КОР. Когда такъ, скажи, сдѣлай милость, цѣну консульства.
   1 гр. Цѣна ему -- дружественная просьба.
   КОР. Дружественная? Любезный другъ, прошу тебя, даруй мнѣ его. У меня есть раны, я покажу тебѣ ихъ, когда, будемъ наединѣ.-- (Другому Гражданину.) Другъ мой, прошу и твоего голоса. Ты что скажешь на это?
   2 гр. Онъ твой, доблестный мужъ.
   КОР. Торгъ заключенъ. Два достойные голоса вынищены. Я принимаю ваше подаяніе; прощайте.
   1 гр. Однакожь это немного странно --
   2 гр. Еслибъ пришлось опять -- ну, да что сдѣлано, то сдѣлано. (Уходятъ.)

Входятъ другіе два Гражданина.

   КОР. Прошу васъ, если это не противорѣчитъ настройству голосовъ вашихъ -- вашего согласія на то, чтобъ меня сдѣлали консуломъ. Вы видите -- я въ обычномъ нарядѣ.
   3 гр. Ты заслужилъ и не заслуживаешь благодарности отечества.
   КОР. А разгадка этой загадки?
   3 гр. Ты былъ бичемъ для враговъ и лозой для друзей его; ты никогда не любилъ народа.
   КОР. Но за то, что я никогда не унижалъ любви моей, онъ долженъ уважать меня еще болѣе. Впрочемъ, чтобъ внушить народу -- моему побратиму, лучшее обо мнѣ мнѣніе, я готовъ льстить ему; вѣдь именно это ему и нравится. Такъ какъ, по веліей мудрости своей, онъ предпочитаетъ мои поклоны моему сердцу -- я займусь изученіемъ вкрадчиваго киванья головой; буду лицемѣрить съ нимъ: буду, то есть, подражать обаятельнымъ манерамъ мужей, пользующихся народностью; удовлетворю вполнѣ каждаго, желающаго этого. А потому, прошу васъ, согласитесь, чтобъ я былъ консуломъ.
   4 гр. Мы надѣемся, что ты будешь намъ другомъ, и потому охотно даемъ тебѣ голоса наши.
   3 гр. На службѣ отечеству ты получилъ много ранъ.
   КОР. А когда тебѣ это извѣстно, такъ не зачѣмъ и скрѣплять эту извѣстность печатью показа.-- Я слишкомъ дорожу вашими голосами, и потому не безпокою васъ болѣе.
   ОБА. Отъ души желаемъ, чтобъ боги ниспослали тебѣ и радость и счастіе. (Уходятъ.)
   КОР. Чудеснѣйшіе голоса!-- Лучше умереть, лучше издохнуть, чѣмъ вымаливать заслуженную награду. Зачѣмъ же стою я здѣсь въ этой безшерстной тогѣ {Въ прежнихъ изданіяхъ: in this woolvish tongue... По Колльеру: in this woolless togue...} и выпрашиваю безполезные голоса всякаго проходящаго Ноба и Дика? За тѣмъ, что этого требуетъ обычай.-- Но еслибъ мы во всемъ подчинялись обычаю -- пыль не сметалась бы съ древности и истина никогда не перевысила бы горъ заблужденія.-- Нѣтъ, чѣмъ такъ дурачиться, лучше предоставить и санъ и почесть тому, кому это не противно. Половину однакожь я ужь выдержалъ -- выдержу и другую.

Входятъ еще три Гражданина.

   Еще голоса.-- Ваши голоса! за ваши голоса я сражался; за ваши голоса я бодрствовалъ; за ваши голоса я получилъ слишкомъ двѣ дюжины ранъ, видѣлъ и слышалъ трижды шесть битвъ; за ваши голоса я свершилъ много болѣе или менѣе великаго. Давайте жь мнѣ голоса ваши -- я въ самомъ дѣлѣ хочу быть консуломъ.
   5 гр. Онъ свершилъ много доблестнаго; никакой честный человѣкъ не откажетъ ему въ своемъ голосѣ.
   6 гр. Такъ что жь и разговаривать, пусть будетъ консуломъ. Да даруютъ ему боги всякую радость и да содѣлаютъ его другомъ народа.
   ВСѢ. Аминь, аминь.-- Да благословятъ тебя боги, благородный консулъ! (Уходятъ.)
   КОР. О, дивные голоса!

Входятъ Мененій, Брутъ и Сициній.

   МЕН. Срокъ испытанія миновалъ, и трибуны несутъ тебѣ голоса народа; теперь тебѣ остается только облечься въ приличную твоему сану одежду и явиться въ сенатъ.
   КОР. Такъ кончено?
   СИЦ. Обрядъ прошенія ты выполнилъ; народъ согласенъ, и мы приглашены для утвержденія тебя консуломъ.
   КОР. Гдѣ? въ сенатѣ?
   СИЦ. Въ сенатѣ.
   КОР. И я могу сбросить эту одежду?
   СИЦ. Можешь.
   КОР. Такъ я сейчасъ же переодѣнусь и сдѣлавшись снова самимъ собой, явлюсь въ сенатъ.
   МЕН. Я иду съ тобой.-- А вы?
   БРУТ. Намъ надобно еще поговорить съ народомъ.
   СИЦ. До свиданія. (Коріоланъ и Мененій уходятъ.) -- Вотъ онъ и добился; судя по его глазамъ, онъ въ восторгѣ.
   БРУТ. И въ одеждѣ смиренія онъ не смирилъ гордыни своей.-- Ты хочешь распустить народъ?

Входятъ Граждане.

   СИЦ. Ну что, друзья, выбрали?
   1 гр. Мы дали ему голоса наши.
   БРУТ. Молимъ боговъ, чтобъ онъ оказался достойнымъ любви вашей.
   2 гр. Аминь. А по моему недальнему, глупому разумѣнію, онъ смѣялся надъ нами, когда просилъ голосовъ нашихъ.
   3 гр. Разумѣется; просто издѣвался надъ нами.
   1 гр. Нѣтъ; это такая ужь у него манера говорить; онъ нисколько не смѣялся надъ нами.
   1 гр. Вотъ еще; да каждый изъ насъ -- за исключеніемъ развѣ одного тебя,-- скажетъ, что онъ обращался съ нами съ величайшимъ презрѣніемъ. Ему слѣдовало показать намъ знаки своихъ заслугъ, раны, полученныя на службѣ отечеству --
   СИЦ. И онъ, разумѣется, показалъ ихъ?
   НѢКОТОРЫЕ ИЗЪ ГРАЖДАНЪ. Нѣтъ, нѣтъ; никто не видалъ ихъ.
   3 гр. Онъ только сказалъ, что у него есть раны, которыя онъ покажетъ наединѣ, и за тѣмъ, съ презрѣніемъ помахивая шапкой, вотъ такъ: "я бы", говоритъ, "хотѣлъ быть консуломъ, но по старинному обычаю не могу имъ быть, если вы не дадите мнѣ голосовъ вашихъ, и потому давайте мнѣ голоса ваши".-- А дали мы ихъ -- залепеталъ: "благодарю за ваши голоса,-- благодарю васъ,-- дивные голоса,-- теперь, такъ какъ вы дали мнѣ ихъ, мнѣ нечего болѣе разговаривать съ вами".-- Развѣ это не насмѣшка?
   СИЦ. И вы были такъ глупы, что не видали этого, а если видѣли -- были такъ ребячески добродушны, что не отказали ему?
   БРУТ. Развѣ вы не могли сказать ему, какъ васъ учили, что онъ былъ вашимъ врагомъ, постоянно возставалъ противъ вашихъ вольностей, противъ вашихъ правъ въ общественномъ быту и тогда, когда не имѣлъ еще власти, когда былъ неважнымъ еще служителемъ республики; что если и теперь, получивъ власть, сдѣлавшись участникомъ въ правленіи, онъ останется по прежнему заклятымъ врагомъ плебеевъ, то голоса ваши могутъ обратиться въ бѣду вамъ же? Вамъ слѣдовало бъ сказать ему, что пусть доблестные подвиги и дѣлаютъ его достойнымъ того, чего онъ ищетъ, но что онъ все-таки долженъ быть признательнымъ за голоса ваши,-- долженъ обратить прежнюю непріязненность въ любовь и быть вамъ другомъ и покровителемъ.
   СИЦ. Еслибъ вы говорили, какъ васъ учили, вы затронули бы его за живое, заставили бы высказаться; такимъ образомъ, вы или вынудили бъ у него какое-нибудь выгодное для васъ обѣщаніе, которое, при случаѣ, могли бы припомнить ему,-- или переполнили бы желчью его строптивую природу, не переносящую ничего обязывающаго: онъ разъярился бы, а вы, воспользовавшись его запальчивостью, и не избрали бы его.
   БРУТ. Вы сами замѣтили, что и въ то время, когда онъ нуждался въ вашемъ расположеніи, онъ просилъ васъ съ явнымъ презрѣніемъ; неужели вы думаете, что презрѣніе его, когда онъ получитъ власть крушить, не будетъ для васъ сокрушительно? Я не знаю наконецъ, нѣтъ развѣ у васъ сердца въ тѣлѣ? или у васъ языки только для того, чтобъ вопить противъ велѣній разума?
   СИЦ. Вы не разъ отказывали просящему, и уступаете теперь не просящему, а издѣвающемуся надъ вашими голосами.
   3 гр. Да вѣдь онъ не утвержденъ еще; можно еще и отвергнуть его.
   2 гр. И мы отвергнемъ его; у меня будетъ пятьсотъ голосовъ противъ него.
   1 гр. А у меня дважды пятьсотъ, не считая друзей ихъ.
   БРУТ. Такъ ступайте жь, и скажите друзьямъ вашимъ, что они выбрали консула, который лишитъ ихъ всѣхъ правъ, сдѣлаетъ ихъ собаками, которыхъ хотя и держатъ для лая, бьютъ однакожь за лай сплошь да рядомъ.
   СИЦ. Соберите ихъ, и по зрѣломъ обсужденіи, уничтожьте вашъ безразсудный выборъ. Припомните имъ его гордыню, его старую вражду къ плебеямъ; не забудьте и того, съ какимъ презрѣніемъ носилъ онъ одежду смиренія; какъ, прося, издѣвался надъ вами. Скажите, что только уваженіе къ его заслугамъ помѣшало вамъ замѣтить неприличность его оскорбительнаго обращенія, внушеннаго его закоренѣлой ненавистью къ народу.
   БРУТ. Сложите всю вину на насъ, вашихъ трибуновъ; скажите, что мы, несмотря ни на какія возраженія, требовали настоятельно, чтобъ вы выбрали его.
   СИЦ. Скажите, что вы избрали его не столько по собственному желанію, сколько по нашему настоянію; что, занятые главнымъ образомъ тѣмъ, что должны были сдѣлать, а не тѣмъ, что хотѣлось -- вы подали голоса въ его пользу рѣшительно противъ желанія. Свалите все на насъ.
   БРУТ. Не щадите насъ. Скажите, что мы все толковали вамъ о томъ, какъ рано началъ онъ служить отечеству и какъ много онъ служилъ ему; объ его происхожденіи отъ доблестнаго рода Марціевъ, отъ котораго произошолъ и, царившій послѣ великаго Гостилія, Анкусъ Марцій, сынъ дочери Нумы,-- и Публій и Квинтусъ, которымъ мы обязаны лучшими водопроводами,-- и что Цензоринъ, любимецъ народа, прозванный такъ, потому что дважды былъ цензоромъ -- его предокъ.
   СИЦ. Скажите, что мы безпрестанно твердили вамъ, что кромѣ столь благороднаго происхожденія, онъ и по своимъ личнымъ доблестямъ вполнѣ достоинъ вашей признательности; но что вы, взвѣсивъ его прежнія дѣйствія съ нынѣшними, нашли, что онъ закоренѣлый врагъ вамъ, и потому уничтожаете вашъ опрометчивый выборъ.
   БРУТ. Упирайте въ особенности на то, что безъ нашего настоянія вы никогда не выбрали бы его. За тѣмъ, собравъ голоса, ступайте въ Капитолій.
   ГРАЖДАНЕ. Да, да, идемъ; почти всѣ раскаиваются уже въ выборѣ. (Уходитъ.)
   БРУТ. Пусть идутъ. Лучше теперь отважиться на это возстаніе, чѣмъ выжидать неминуемо еще страшнѣйшаго. Если, въ чемъ нѣтъ никакого сомнѣнія, отказъ ихъ выведетъ его изъ себя, мы съумѣемъ воспользоваться его бѣшенствомъ.
   СИЦ. Поспѣшимъ же въ Капитолій. Намъ надобно быть тамъ прежде, чѣмъ нахлынетъ потокъ народа; такимъ образомъ и то, на что мы подстрекнули его, покажется проявленіемъ его собственной воли. Впрочемъ, отчасти оно и въ самомъ дѣлѣ его собственное дѣло.

(Уходятъ.)

  

ДѢЙСТВІЕ III.

СЦЕНА 1.

Римъ. Улица.

Трубы. Входятъ Коріоланъ, Мененій, Коминій, Титъ Ларцій, Сенаторы и Патриціи.

   КОМ. Такъ Ауфидій грозилъ снова?
   ЛАР. Грозилъ, потому-то мы и поспѣшили заключеніемъ мира.
   КОР. Стало Вольски, по прежнему, готовы нагрянуть на насъ при нервомъ благопріятномъ случаѣ?
   КОМ. О, нѣтъ, благородный консулъ, они до того обезсилены, что въ нашу жизнь намъ едва ли придется увидать еще разъ развѣвающіяся знамена ихъ.
   КОР. Ты видѣлъ Ауфидія?
   ЛАР. Получивъ охранную грамоту, онъ тотчасъ явился ко мнѣ и страшно проклиналъ Вольсковъ за то, что они такъ подло уступили городъ; онъ удалился въ Анціумъ.
   КОР. Не говорилъ ли онъ чего обо мнѣ?
   ЛАР. Какъ же, говорилъ.
   КОР. Что же?
   ЛАР. Какъ часто мечъ его встрѣчался съ твоимъ; что въ цѣломъ мірѣ для него нѣтъ ничего ненавистнѣе тебя; что онъ и безъ всякой надежды на выкупъ, заложилъ бы все свое достояніе за право называться твоимъ побѣдителемъ.
   КОР. Такъ онъ живетъ теперь въ Анціумѣ?
   ЛАР. Въ Анціумѣ.
   КОР. Желалъ бы найти поводъ отыскать его и тамъ, чтобы вполнѣ насмѣяться надъ его ненавистью. -- (Ларцію) Поздравляемъ съ возвращеніемъ на родину.

Входитъ Сициній и Брутъ.

   Вотъ и трибуны -- языки народной пасти. Они противны мнѣ; ихъ величанье своимъ значеніемъ просто невыносимо.
   СИЦ. Остановись, не ходи на площадь.
   КОР. Это что такое?
   БРУТ. Пойдешь -- будетъ плохо; не ходи.
   КОР. Что значитъ эта перемѣна?
   МЕН. Что случилось?
   КОМ. Развѣ онъ не имѣетъ голосовъ патриціевъ и народа?
   БРУТ. Нѣтъ, Коминій.
   КОР. Неужели я собиралъ голоса дѣтей?
   1 сен. Дорогу, трибуны -- онъ пойдетъ на площадь.
   БРУТ. Народъ раздраженъ противъ него.
   СИЦ. Пойдетъ -- не миновать возмущенія.
   КОР. Вотъ оно ваше стадо!-- Вотъ что значитъ дать право голоса и тѣмъ, которые, подавъ его, тотчасъ же и отрекаются отъ него!-- (Трибунамъ.) Ну, а вы, съ вашими обязанностями? за чѣмъ же, бывши устами народа, вы не управляете его зубами? или вы же сами и возбудили его?
   МЕН. Успокойся!
   КОР. Это слажено заранѣе; это явный заговоръ уничтожить значеніе патриціата. Спустите это -- живите съ тѣми, которые, не умѣя управлять, никогда не допустятъ управлять и собою.
   БРУТ. Не называй этого заговоромъ. Народъ кричитъ, что ты насмѣхался надъ нимъ, что недавно еще, когда ему раздавали хлѣбъ даромъ, ты возставалъ противъ этого, поносилъ ходатаевъ народа, называлъ ихъ подлыми угодниками, льстецами его, врагами патриціевъ.
   КОР. Но это было извѣстно и прежде.
   БРУТ. Не всѣмъ.
   КОР. Такъ ты и разгласилъ это теперь?
   БРУТ. Кто, я?
   КОР. Оно похоже, что это твое дѣло.
   БРУТ. Или, что я, во всякомъ случаѣ, готовъ поправить твое.
   КОР. Прошу покорно! изъ чего жь мнѣ и хлопотать о консульствѣ? Заклинаю небомъ, дай мнѣ возможность унизиться до тебя, и сдѣлай меня своимъ товарищемъ -- трибуномъ.
   СИЦ. Ты слишкомъ выказываешь именно то, что должно возмущать народъ. Хочешь достигнуть цѣли своего стремленія -- спрашивай вѣжливѣе о дорогѣ, съ которой сбился; иначе не бывать тебѣ ни консуломъ, ни товарищемъ трибуновъ.
   МЕН. Прошу васъ, будемъ говорить хладнокровію.
   КОМ. Народъ обманутъ, возбужденъ.-- Такое лукавство несвойственно Риму, и Коріоланъ не заслужилъ этихъ обидныхъ препонъ, такъ коварно воздвигаемыхъ на гладкомъ пути заслугъ его.
   КОР. Напоминать мнѣ о хлѣбѣ! Ну да, я говорилъ, скажу и теперь --
   МЕН. Не теперь, не теперь.
   1 сен. Не въ этомъ взволнованномъ состояніи.
   КОР. Теперь, клянусь жизнію, теперь!-- Благородные друзья мои, вы извините меня; что же касается до вонючей, переметной толпы -- я никогда не льстилъ ей -- пусть она полюбуется собой въ томъ, что скажу. Повторяю: потворствуя плебеямъ, мы питаемъ куколь возмущенія, неповиновенія, бунта противъ сената; куколь этотъ мы сами посѣяли, сами и возращиваемъ, смѣшивая ихъ съ нами, благороднѣйшимъ классомъ, не имѣющимъ недостатка ни въ добродѣтели, ни въ самой власти, за исключеніемъ развѣ той доли, которую сами же удѣлили нищимъ.
   МЕН. Такъ, но ни слова болѣе.
   1 сен. Перестань, мы просимъ тебя.
   КОР. Никогда! Какъ я проливалъ мою кровь за отчизну, не страшась вражьей силы, такъ и мои легкія, до тѣхъ поръ, пока не уничтожатся, не перестанутъ чеканить слова противъ прокаженныхъ, которыми, изъ опасенія заразы, гнушаемся, и въ то же время дѣлаемъ все, чтобъ заразиться.
   БРУТ. Ты говоришь о народѣ, какъ будто ты богъ каратель, а не человѣкъ, такъ же слабый, какъ и всѣ.
   СИЦ. Не худо довести это до свѣдѣнія народа.
   МЕН. Какъ? слова вырвавшіяся въ ярости?
   КОР. Въ ярости? еслибъ я былъ покоенъ, какъ сонъ полунощный, клянусь Юпитеромъ, я сказалъ бы то же самое.
   СИЦ. Это то же самое будетъ ядомъ только для того, въ комъ зародилось; не отравитъ никого болѣе.
   КОР. Будетъ!-- слышите ли этого тритона пискарей? замѣчаете ли его повелительное "будетъ"?
   КОМ. Тутъ нѣтъ ничего противозаконнаго.
   КОР. "Будетъ!" -- О, добрые, но страшно неблагоразумные патриціи! о, почтенные, но беззаботные сенаторы! какъ могли вы даровать гидрѣ право {Въ прежнихъ изданіяхъ: have you thus Given Hydra here... По Колльеру: have you thus Given Hydra leave...} выбирать, себѣ сановника, который, бывши только рогомъ, ревомъ чудища {Въ прежнихъ изданіяхъ: The horn and noise o'the monsters... По Колльеру: The horn and noise of the monster...}, осмѣливается говорить своимъ рѣшительнымъ "будетъ", что онъ отведетъ вашъ потокъ въ болото и усвоитъ себѣ русло его?-- Если онъ въ самомъ дѣлѣ имѣетъ мощь эту -- склоните передъ нимъ ваше безсиліе; не имѣетъ -- откиньте ваше опасное снисхожденіе {Въ прежнихъ изданіяхъ: If he have power, Then vail your ignorance; if none, awake Your dangerous lenity... По Колльеру: If he have power, Then vail your impotence; if none, rewoke Your dangerous bounty...}. Если вы мудры -- не уподобляйтесь обыкновеннымъ дурнямъ; не можете похвалиться этимъ -- сажайте ихъ рядомъ съ собою. Вы плебеи, если они будутъ сенаторами, а они и такъ не менѣе ихъ, если, въ смѣси голосовъ, ихъ голоса заглушаютъ ваши. Они выбираютъ себѣ сановниковъ, и еще подобныхъ котъ этому, что противопоставляетъ свое "будетъ", свое простонародное "будетъ", собранію далеко доблестнѣйшему всѣхъ, передъ которыми преклонялась Греція. Клянусь самимъ Юпитеромъ, это страшно унижаетъ консуловъ, и я не могу не скорбѣть, потому что знаю, какъ быстро, при возникновеніи двухъ равносильныхъ властей, втѣсняются смуты въ промежутокъ между обѣими, и какъ легко уничтожаютъ ихъ тогда одну другою.
   КОМ. Довольно -- идемъ на площадь.
   КОР. Кто бъ ни посовѣтовалъ раздавать хлѣбъ изъ запасовъ даромъ, какъ это дѣлалось иногда въ Греціи --
   МЕН. Будетъ, будетъ объ этомъ.
   КОР. Въ которой народъ пользовался впрочемъ властью далеко большею, чѣмъ у насъ -- я все-таки скажу, что онъ вскормилъ неповиновеніе, гибель государства.
   БРУТ. И народъ подастъ голосъ въ пользу человѣка, который говоритъ подобныя вещи?
   КОР. Выслушайте причины, почему я говорю это; они поважнѣе его голоса. Онъ знаетъ, что получилъ отъ насъ хлѣбъ не въ награду; потому что не можетъ не знать, что никогда и не старался заслужить ее. Когда надобно было идти на врага, грозившаго самому сердцу отчизны, онъ не хотѣлъ выступить даже и за городскія ворота; такого рода услуги, надѣюсь, не стоятъ даровой раздачи хлѣба. Въ полѣ, безпрестанныя смуты и возмущенія, которыми онъ проявлялъ свою храбрость по преимуществу, также не говорятъ въ его пользу. Частыя обвиненія сената въ вещахъ, никогда не рождавшихся, равно не могутъ быть поводомъ къ такому щедрому дару {Въ прежнихъ изданіяхъ: couid never be the native of our so franc donation... По Колльеру: couid never be the motive of our so franc donation...}. Что же, наконецъ?-- И какъ еще переваритъ слѣпая толпа {Въ прежнихъ изданіяхъ: flow shall this bosom multiplied digest... По Колльеру: flow shall this bisson multitude digest...} угодливость сената? Дайте имъ высказать дѣлами то, что они говорятъ, а они навѣрное говорятъ: "мы требовали этого, мы большинство, и они исполнили наше требованіе изъ страха". Такимъ образомъ мы сами унижаемъ наше высокое значеніе, сами даемъ толпѣ поводъ называть нашу заботливость страхомъ; все это взломитъ, со временемъ, всѣ затворы сената и впустить воронъ клевать орловъ.
   МЕН. Довольно, идемъ.
   БРУТ. Черезъ чуръ довольно.
   КОР. Нѣтъ, мало еще! Выслушайте и заключеніе, въ истинности котораго я поклянусь всѣмъ что есть святаго, какъ божескаго, такъ и человѣческаго.-- Это раздвоеніе власти, вслѣдствіе котораго одна сторона презираетъ, и весьма основательно, а другая поноситъ безъ всякаго основанія,-- вслѣдствіе котораго патриціатъ, санъ, мудрость ничего не могутъ рѣшить безъ "да" или "нѣтъ" многогласнаго невѣжества,-- это раздвоеніе заставитъ забыть все существенно необходимое и поведетъ прямо къ безсмысленной нерадивости. При такихъ преградахъ всему разумному невозможно никакое разумное дѣйствіе; а потому, заклинаю васъ -- васъ, не столько боязливыхъ, сколько осторожныхъ, не столько опасающихся перемѣнъ, сколько любящихъ основныя законоположенія республики,-- васъ, предпочитающихъ благородную жизнь жизни долгой, готовыхъ потрясти тѣло даже и опаснымъ лѣкарствомъ, потому что безъ того оно неминуемая добыча смерти -- вырвите разомъ собирательный языкъ толпы, лишите ее возможности лизать ядовитую для нея сладость. Ваше униженіе дробитъ здравое сужденіе, лишаетъ правительство такъ необходимаго для него единства; оно не имѣетъ силы осуществить и то хорошее, котораго бы хотѣло, потому что безпрестанно ограничивается дурнымъ, его повѣряющимъ.
   БРУТ. Довольно.
   СИЦ. Имъ говоритъ измѣна; и онъ отвѣтитъ, какъ измѣнникъ.
   КОР. Задохнись отъ бѣшенства, презрѣнный!-- Къ чему народу эти лысые трибуны, опираясь на которыхъ, онъ отрицается отъ повиновенія власти высшей? Ихъ выбрали въ смутное время, когда не право, а сила была закономъ; теперь не такое время -- скажите же: да будетъ право правомъ, и уничтожьте власть ихъ.
   БРУТ. Явная измѣна.
   СИЦ. И онъ консулъ -- никогда!
   БРУТ. Эй, эдилы, сюда!-- Взять его.

Входитъ Эдилъ.

   СИЦ. (Эдилу). Ступай, созови народъ. (Эдилъ уходитъ.) Именемъ его я задерживаю тебя, какъ вѣроломнаго нововводителя, какъ врага общественнаго устройства. Повинуйся, я обвиняю тебя; идемъ къ отвѣту.
   КОР. Прочь, старый козелъ!
   СЕНАТОРЫ И ПАТРИЦІИ. Мы не выдадимъ его.
   КОМ. Не тронь его, старикъ.
   КОР. Прочь, старая гниль, или я вытрясу кости изъ твоихъ лохмотьевъ.
   СИЦ. Помогите, граждане!

Эдилъ возвращается, съ другими Эдилами и съ толпой Гражданъ.

   МЕН. Болѣе уваженія другъ къ другу.
   СИЦ. Вотъ онъ, замыслившій лишить васъ всякаго значенія.
   БРУТ. Эдилы, схватите его.
   ГРАЖДАНЕ. Смерть, смерть ему! (Всѣ съ криками-. "Къ оружію, къ оружію!" сталпливаются около Коріолана.)
   2 сен. Трибуны, патриціи, граждане, постойте, послушайте! Сициній, Брутъ, Коріоланъ, граждане! граждане. Постойте, остановитесь!
   МЕН. Чѣмъ все это кончится?-- Я задыхаюсь -- не миновать бѣды -- я не могу говорить.-- Говорите вы, трибуны,-- Коріоланъ, успокойся.-- Говори, любезный Сициній.
   СИЦ. Молчаніе! выслушайте меня, граждане!
   ГРАЖДАНЕ. Молчаніе!-- Послушаемъ нашего трибуна. Говори, говори!
   СИЦ. Вамъ грозитъ совершеннѣйшая утрата вашей свободы; Марцій, только что выбранный въ консулы, хочетъ лишить васъ всего.
   МЕН. Что ты? помилуй! да это вѣрнѣйшее средство не затушить, а разжечь.
   1 сен. Разрушить городъ, сравнять его съ землею.
   СИЦ. А что такое городъ, какъ не народъ?
   ГРАЖДАНЕ. Городъ, разумѣется, народъ.
   БРУТ. Мы постановлены, по общему согласію, представителями народа.
   ГРАЖДАНЕ. Вы и остаетесь ими.
   МЕН. Это очевидно.
   КОР. Это вѣрнѣйшее средство сравнять городъ съ землею, низринуть крыши къ основаніямъ, погребсти всѣ доселѣ существующія различія сословій подъ кучами развалинъ.
   СИЦ. Это заслуживаетъ казни.
   БРУТ. Не отстоимъ мы нашего значенія теперь -- мы утратимъ его навсегда. Поэтому, именемъ избравшаго насъ народа, мы провозглашаемъ, что Марцій заслужилъ, чтобъ его предали смерти, и сейчасъ же.
   СИЦ. А потому, схватите его, влеките на Тарпейскую скалу и низриньте оттуда на погибель!
   БРУТ. Эдилы, возьмите его.
   ГРАЖДАНЕ. Сдайся, Марцій! сдайся!
   МЕН. Одно слово.-- Выслушайте меня, трибуны, прошу васъ,-- одно только слово.
   ЭДИЛЫ. Молчаніе! молчаніе!
   МЕН. Будьте въ самомъ дѣлѣ тѣмъ, чѣмъ вы кажетесь -- истинными друзьями отечества. Приступайте обдуманнѣе, хладнокровнѣе къ тому, что хотите поправить такъ насильственно.
   БРУТ. Въ жестокихъ болѣзняхъ все замедляющее, какъ бы оно ни казалось благоразумнымъ, ядъ, а не помощь.-- Возьмите его, и на скалу.
   КОР. (Обнажая мечъ). Нѣтъ; я умру здѣсь. Многіе изъ васъ видали меня въ сраженіяхъ -- милости просимъ, испытайте на себѣ, что видѣли.
   МЕН. Вложи, вложи мечъ!-- Трибуны, удалитесь на одно только мгновеніе.
   БРУТ. Возьмите его!
   МЕН. Помогите, помогите Марцію! помогайте, патриціи! помогайте и старъ и младъ!
   ГРАЖДАНЕ. Смерть, смерть ему!

(Схватка. Патриціи вытѣсняютъ Трибуновъ, Эдиловъ и народъ за сцену.)

   МЕН. Теперь ступай, удались скорѣй въ домъ свой; иначе все пропало.
   2 сен. Иди.
   КОР. Нѣтъ, станемъ дружно; друзья и враги равночисленны.
   МЕН. Неужели дойдетъ до этого?
   1 сен. Да избавятъ боги! Сдѣлай милость, ступай, предоставь намъ поправить это дѣло.
   МЕН. Потому что это рана нанесенная и намъ; самъ ты не перевяжешь ее. Ступай, прошу тебя.
   КОМ. Пойдемъ, пойдемъ съ нами.
   КОР. О, зачѣмъ они не варвары, отъ которыхъ не отличаются ничѣмъ, хоть и родились въ Римѣ,-- а Римляне, на которыхъ ничѣмъ не похожи, хоть и зачаты у входа въ Капитолій!
   МЕН. Удались! не повѣряй языку справедливаго гнѣва; придетъ время и вознаградитъ сторицею все дурное настоящаго.
   КОР. Въ чистомъ полѣ я одинъ убралъ бы полсотни этихъ негодяевъ.
   МЕН. Я самъ могъ бы взять на себя пару храбрѣйшихъ; пожалуй, хоть обоихъ трибуновъ.
   КОМ. Но тутъ перевѣсъ неизчислимъ, и мысль противостать падающему зданію не мужество, а безуміе. Удались до возврата сволочи, бѣшенство которой, какъ прегражденный потокъ, ломитъ и поглощаетъ даже и то, что обыкновенно сдерживаетъ его.
   МЕН. Прошу, ступай. Дай попытать, на сколько можетъ еще дѣйствовать мой старый умъ на тѣхъ, у которыхъ слишкомъ его мало; чѣмъ бы ни заштопать, только бы заштопать.
   КОМ. Идемъ. (Уходитъ съ Коріоланомъ и съ нѣкоторыми изъ Сенаторовъ.)
   1 пат. Онъ погубилъ свое счастіе.
   МЕН. Онъ слишкомъ благороденъ для этого міра. Онъ не польстилъ бы и Нептуну изъ-за его трезубца, и Юпитеру изъ-за его способности метать громы. Уста и сердце у него одно: что ни зародилось бы въ груди его, оно тотчасъ же высказывается языкомъ, а въ гнѣвѣ онъ забываетъ даже о существованіи слова смерть. (Шумъ за сценой.) Ну, будетъ теперь потѣха.
   2 пат. О, еслибъ они лежали теперь въ постеляхъ.
   МЕН. О, еслибъ они лежали теперь въ Тибрѣ!-- Но что же въ самомъ дѣлѣ -- развѣ не могъ онъ говорить съ ними ласковѣе?

Брутъ и Сициній возвращаются съ толпой народа.

   СИЦ. Гдѣ змѣй, жаждущій обезнародить городъ, чтобы самому быть всѣмъ.
   МЕН. Доблестные трибуны --
   СИЦ. Онъ будетъ низринутъ съ Тарпейской скалы; онъ воспротивился закону, и законъ, безъ всякаго дальнѣйшаго изслѣдованія, предастъ его во власть народа, который онъ ни во что не ставитъ.
   1 гр. Онъ узнаетъ на дѣлѣ, что благородные трибуны уста народа, а мы руки ихъ.
   ГРАЖДАНЕ. Узнаетъ, узнаетъ непремѣнно.
   МЕН. Любезный другъ --
   СИЦ. Молчи!
   МЕН. Не кричи: смерть! когда можно достигнуть желанной цѣли путями болѣе кроткими.
   СИЦ. Скажи, какъ же это случилось, что ты самъ помогалъ ему освободиться?
   МЕН. Выслушайте меня.-- Я знаю достоинства консула, могу слѣдовательно, вычислить вамъ и недостатки его.
   СИЦ. Консула?-- какого консула?
   МЕН. Консула Коріолана.
   БРУТ. Онъ консулъ? граждане. Нѣтъ, нѣтъ! никогда!
   МЕН. Еслибъ трибуны и ты, добрый народъ, согласились выслушать меня -- я попросилъ бы позволенія сказать два, три слова; этимъ позволеніемъ вы не утратите ничего, кромѣ времени, необходимаго для произнесенія ихъ.
   СИЦ. Такъ говори; только какъ можно короче, потому что мы положили уже уничтожить этого ехиднаго измѣнника. Изгнать его -- опасно; оставить здѣсь -- гибельно, а потому и рѣшено, что онъ умретъ ныньче же.
   МЕН. Да не попустятъ боги, чтобы нашъ славный Римъ, котораго признательность къ заслугамъ дѣтей своихъ вписана въ книгу Юпитера, уподобился противуестественной маткѣ и пожралъ свое собственное дѣтище!
   СИЦ. Онъ язва, которую необходимо вырѣзать.
   МЕН. Нѣтъ, онъ членъ одержимый язвой, изсѣченіе которой смертоносно, излѣченіе -- легко. Чѣмъ провинился онъ чередъ Римомъ до того, что заслуживаетъ смерть? Не тѣмъ ли, что уничтожалъ враговъ его? Кровь, утраченная имъ -- а онъ утратилъ ея, клянусь, далеко болѣе, чѣмъ теперь имѣетъ,-- текла за родину; прольетъ оставшуюся его же родина -- всѣ мы, какъ дѣйствовавшіе, такъ и допустившіе это, заклеймимся вѣчнымъ позоромъ.
   СИЦ. Вздоръ.
   БРУТ. Рѣшительный вздоръ. Когда онъ любилъ родину, она чествовала его.
   МЕН. Но то, что нога омертвѣла, не даетъ еще права забывать ея прежнюю службу.
   БРУТ. Довольно.-- Спѣшите къ нему въ домъ и вытащите его оттуда, чтобъ заразительная болѣзнь его не распространилась и на другихъ.
   МЕН. Еще одно, одно только слово. Если эта тигро-ногая ярость увидитъ зло необдуманной поспѣшности, она захочетъ привязать свинцовыя гири къ пятамъ своимъ, но будетъ уже поздно. Дѣйствуйте законно; вѣдь онъ любимъ, вы можете породить междоусобіе, и тогда великій Римъ Римлянами жь и разгромится.
   БРУТ. Еслибъ это было такъ --
   СИЦ. Пустое! Мы видѣли обращикъ его повиновенія. Онъ поднялъ руку на Эдиловъ, воспротивился намъ самимъ. Идемъ!
   МЕН. Примите въ соображеніе, что, постоянно живя на поляхъ битвъ, съ того самого мгновенія, въ которое почувствовалъ, что рука его можетъ дѣйствовать мечемъ, онъ не могъ пріобрѣсти искусства говорить отборными словами, а потому и сыплетъ, безъ всякаго различія, и мукой и мякиной. Позвольте, я схожу къ нему; можетъ быть мнѣ удастся уговорить его, чтобы онъ явился къ законному суду добровольно.
   1 сен. Благородные трибуны, это будетъ человѣчнѣе; ваше жь средство слишкомъ кроваво, да притомъ и невѣрно.
   СИЦ. Быть по твоему, почтенный Мененій: дѣйствуй же, какъ представитель народа. Друзья, положите оружіе.
   БРУТ. Но не расходитесь.
   СИЦ. Ступайте на площадь. Мененій, мы ждемъ тебя тамъ, и если ты не приведенія Марція -- мы поступимъ, какъ предполагали прежде.
   МЕН. Приведу. (Сенаторами) Идемъ вмѣстѣ. Онъ придетъ, или все погибло.
   1 сен. Идемъ.

(Уходитъ.)

  

СЦЕНА 2.

Комната въ домъ Коріолана.

Входитъ Коріоланъ и нѣсколько Патриціевъ.

   КОР. Чѣмъ бы они ни грозили -- пусть представляютъ мнѣ смерть на колесѣ, или у ногъ дикихъ коней; пусть взгромоздятъ на Тарпейскую скалу еще десять скалъ, чтобы сдѣлать подножіе обрыва недосягаемымъ для зрѣнія -- въ отношеніи къ нимъ я останусь все тѣмъ же.

Входитъ Волюмнія.

   1 пат. Ничего не можетъ быть благороднѣе.
   КОР. Меня удивляетъ только, что моя мать, всегда называвшая ихъ паршивыми рабами, тварями, созданными для того, чтобъ продавать себя за полушку, чтобъ стоять въ собраніяхъ съ непокрытыми головами, зѣвать, молчать и удивляться, когда человѣкъ нашего сословія встанетъ и начнетъ говорить о войнѣ, или мирѣ -- не одобряетъ уже дѣйствій моихъ. (Увидавъ Волюмнію) Я говорю о тебѣ. Для чего желаешь ты, чтобъ я былъ кротче? Неужели ты хочешь, чтобъ я измѣнилъ природѣ своей? Требуй лучше, чтобъ я былъ именно тѣмъ, что я есть.
   ВОЛ. О, сынъ мой, сынъ мой {Въ прежнихъ изданіяхъ: О, sir, sir, sir... По Колльеру: О, son, son, son...}! мнѣ хотѣлось бы, чтобъ ты вполнѣ облекся во власть свою, прежде чѣмъ износишь ее.
   КОР. Пусть изнашивается.
   ВОЛ. Ты могъ остаться тѣмъ, что есть и безъ столькихъ хлопотъ объ этомъ; ты не встрѣтилъ бы и столькихъ препятствій, еслибъ не высказалъ своего образа мыслей, прежде чѣмъ они утратили силу противиться тебѣ.
   КОР. На висѣлицу ихъ.
   ВОЛ. Пожалуй, хоть и на костеръ.

Входитъ Мененій съ Сенаторами.

   МЕН. Полно, полно! признайся, что ты былъ слишкомъ ужь грубъ; тебѣ необходимо возвратиться на площадь и поправить это.
   1 сен. Иначе нѣтъ спасенія; Римъ расколется по самой серединѣ и погибнетъ.
   ВОЛ. Прошу тебя, послушайся ихъ. Вѣдь и мое сердце такъ же, какъ твое, неспособно уступать принужденію безъ яростной вспышки, однакожь {Въ прежнихъ изданіяхъ: I have а heart as littile apt as yours, But yet... По Колльеру: I have а hearl as little apt as yours То brook control without lhe use of anger, But yet...} у меня есть и голова, подчиняющая вспышки гнѣва требованіемъ обстоятельствъ.
   МЕН. Прекрасно сказано, благородная Волюмнія. Я самъ скорѣй облекся бы въ воинскіе доспѣхи, которые, по старости, едва могу таскать, чѣмъ допустилъ бы его до уступки подлому стаду, еслибъ жестокая болѣзнь настоящаго времени не требовала этого, какъ лѣкарства для цѣлой республики.
   КОР. Что же долженъ я сдѣлать?
   МЕН. Возвратиться къ трибунамъ.
   КОР. Хорошо, а за тѣмъ? за тѣмъ?
   МЕН. Раскаяться въ томъ, что говорилъ.
   КОР. Для нихъ?-- да я не въ состояніи сдѣлать этого и для самихъ боговъ; какъ же сдѣлаю я это для нихъ?
   ВОЛ. Ты слишкомъ ужь неуступчивъ. И благородная гордость, всегда прекрасная, дѣлается излишней, когда не внемлетъ гласу необходимости. Я слыхала отъ тебя самого, что на войнѣ храбрость и хитрость двѣ неразлучныя подруги; скажи, чѣмъ же вредятъ они другъ другу въ мирное время? отчего жь тутъ ты противъ соединенія ихъ?
   КОР. Что за вопросъ!
   МЕН. Вопросъ очень дѣльный.
   ВОЛ. Если на войнѣ нисколько не безчестно казаться рѣшительно не тѣмъ, что есть -- а на войнѣ, для вѣрнѣйшаго успѣха, вы прибѣгаете къ такимъ хитростямъ нерѣдко,-- отчего жь то же самое будетъ безчестно въ мирное время, если оно и имъ требуется точно такъ же, какъ и войной?
   КОР. Для чего ты такъ настаиваешь на это?
   ВОЛ. Для того, что теперь тебѣ предстоитъ обязанность говорить съ народомъ не но собственному побужденію, не такъ, какъ хотѣло бы сердце, а незаконорожденными словами языка, звуками чуждыми твоему убѣжденію. И это, какъ взятіе города кроткимъ увѣщаніемъ, а не оружіемъ, нераздѣльнымъ съ опасностями и кровопролитіемъ, не обезчеститъ тебя нисколько. Я притворилась бы, на перекоръ природѣ своей, и безъ всякаго униженія, еслибъ мои выгоды, мои друзья, въ крайности, потребовали этого. А отъ тебя этого требуютъ: я, твоя жена, твой сынъ, сенаторы, патриціи; и ты все-таки скорѣй покажешь народу, какъ ты негодуешь, чѣмъ польстишь ему хоть разъ, чтобъ пріобрѣсть его расположеніе, безъ котораго все погибнетъ?
   МЕН. Благородная женщина! (Коріолану) Ну полно же, идемъ; говори только ласковѣе, и ты отвратишь грозящую опасность, возвратишь даже и то, что кажется утраченнымъ.
   ВОЛ. Прошу тебя, сынъ мой, иди къ нимъ съ шапкой въ рукѣ; пусть колѣна твои лобызаютъ землю, потому что въ такихъ случаяхъ дѣйствіе краснорѣчивѣе слова, потому что глаза невѣжества смышленѣе ушей; кланяйся почаще -- вотъ такъ; смири свое гордое сердце, сдѣлай его нѣжнѣе спѣлѣйшаго плода шелковицы, уступающаго легчайшему прикосновенію. Скажи имъ, что ты воинъ, что, выросши въ битвахъ, ты не научился этой кротости, которая такъ необходима для пріобрѣтенія любви ихъ и которой они въ правѣ требовать отъ тебя; но что, въ угоду имъ, на будущее время ты переработаешь себя по мѣрѣ силъ и возможности.
   МЕН. Исполни все, что она совѣтуетъ, и сердца народа твои; вѣдь народъ и на прощенія, когда его просятъ, тароватъ, какъ на пустыя слова.
   ВОЛ. Умоляю, послушайся! Я знаю, что для тебя легче броситься за врагомъ въ огненную бездну, чѣмъ льстить ему въ благоухающей бесѣдкѣ --

Входитъ Коминій.

   Вотъ и Коминій.
   КОМ. Я былъ на площади. Пора подумать о средствахъ для обороны, если не хочешь защищаться смиреніемъ или отсутствіемъ; все въ страшной ярости.
   МЕН. Одна ласковая рѣчь --
   КОМ. И я думаю, что она помогла бы, если онъ согласится.
   ВОЛ. Онъ долженъ, и согласится. Еще разъ прошу, скажи: согласенъ, и къ дѣлу.
   КОР. И я долженъ предстать предъ нихъ съ непокрытой головой? долженъ опозорить благородное сердце ложью подлаго языка? Хорошо, я уступаю вамъ; но грози опасность только этому куску глины -- я скорѣй согласился бы, чтобъ они стерли эту форму Марція въ пыль и развѣяли ее но вѣтру.-- Идемъ! Вы навязали на меня роль, которой я никогда не сыграю, какъ слѣдуетъ.
   КОМ. Идемъ, мы поможемъ тебѣ.
   ВОЛ. Милый сынъ, ты какъ-то говорилъ, что именно мои похвалы и сдѣлали тебя воиномъ; хочешь новыхъ -- сыграй роль, которой доселѣ никогда не игрывалъ.
   КОР. Сыграю, вѣдь я долженъ. Прощай, благородная гордость; замѣнись душонкой какой-нибудь потаскушки! Превратись воинственная гортань, спорившая съ громомъ барабановъ, въ дудочку, пискливую, какъ голосъ евнуха или дѣвочки, убаюкивающей ребятишекъ! Играй улыбка бездѣльника на щекахъ; увлажайтесь глаза слезами школьника! Движь устами языкъ нищаго; гнитесь закованныя въ желѣзо колѣна, гнувшіяся только въ стременахъ,-- гнитесь, какъ у вымаливающаго милостыни! Но нѣтъ -- не могу! не сдѣлаю этого, чтобъ не утратить уваженія къ самому себѣ, чтобы дѣйствіями тѣла не пріучить духъ къ отъявленной подлости.
   ВОЛ. Когда такъ, какъ хочешь; упрашивая тебя, я унижалась, какъ ты никогда не унизишься, упрашивая ихъ. Пусть гибнетъ все; принеси и мать въ жертву своей гордости: это все-таки лучше, чѣмъ томить ее опасеніями послѣдствій твоего безумнаго упрямства; вѣдь я не страшусь смерти такъ же, какъ и ты. Дѣлай что хочешь. Храбростью ты обязанъ мнѣ -- ты всосалъ ее отъ меня; гордость же -- твоя собственная.
   КОР. О, успокойся матушка; не брани меня, я пойду -- я вылещу ихъ благосклонность, поддѣну сердца ихъ, и возвращусь любимцемъ всѣхъ ремесленниковъ Рима. Посмотри я иду.-- Поклонись женѣ моей.-- И возвращусь консуломъ, или не довѣряй уже никогда ловкости языка моего на поприщѣ лести.
   ВОЛ. Дѣлай что хочешь. (Уходите.)
   КОМ. Идемъ; трибуны ждутъ. Вооружись величайшей кротостью: я слышалъ, они грозятъ новыми обвиненіями, далеко важнѣйшими всѣхъ прежнихъ.
   КОР. Да, кротость будетъ лозунгомъ.-- Идемъ. Пусть они обвиняютъ меня вымыслами -- я отвѣчу имъ честно.
   МЕН. И кротко.
   КОР. И кротко.
  

СЦЕНА 3.

Тамъ же. Форумъ.

Входятъ Сициній и Брутъ.

   БРУТ. Главнымъ обвиненіемъ будетъ явное домогательство тиранической власти; отдѣлается отъ него -- вини ненавистью къ народу и тѣмъ, что добыча, взятая у Анціатовъ, никогда не поступала въ раздѣлъ.

Входитъ Эдилъ.

   Что? явится?
   ЭДИЛ. Идетъ.
   ПРУТ. А кто съ нимъ?
   ЭДИЛ. Старый Мененій и тѣ изъ сенаторовъ, которые всегда держали его сторону.
   СИЦ. У тебя именной списокъ всѣхъ добытыхъ нами голосовъ?
   ЭДИЛ. У меня.
   СИЦ. Вѣдь ты собиралъ ихъ по трибамъ?
   ЭДИЛ. По трибамъ.
   СИЦ. Ступай же скорѣй за народомъ; да внуши ему, чтобъ онъ, какъ только я провозглашу: "по праву и власти народа да будетъ такъ" -- и будетъ ли это "такъ" пеня, изгнаніе или смерть,-- кричалъ вслѣдъ за мною, опираясь на древнія права и правоту этого дѣла, если я скажу пеня -- пеня! если смерть -- смерть!
   ЭДИЛ. Внушу.
   БРУТ. А когда они начнутъ кричать, пусть не перестаютъ, пока страшнымъ гамомъ не вынудятъ немедленнаго исполненія нашего приговора!
   ЭДИЛ. Передамъ и это.
   СИЦ. Втолкуй имъ хорошенько, чтобъ они непремѣнно воспользовались условнымъ знакомъ, какъ только подадимъ его.
   БРУТ. Ступай. (Эдилъ уходитъ.) Постарайся раздражить его съ самаго начала. Онъ привыкъ всегда брать верхъ, всегда быть правымъ; разъярится -- его ужь ничѣмъ не своротишь назадъ, къ прежней умѣренности, и тогда онъ выскажетъ все, что есть на душѣ; а на ней достаточно, чтобъ сломить ему шею.

Входятъ Коріоланъ, Мененій, Коминій, Сенаторы и Патриціи.

   СИЦ. Вотъ и онъ.
   МЕН. Будь только спокоенъ.
   КОР. Буду, какъ конюхъ, готовый за ничтожную монету перенесть кучу названій бездѣльникомъ.-- Да хранятъ всемогущіе боги благоденствіе Рима, и да снабдятъ судилища людьми достойными! да внѣдрятъ въ насъ любовь и согласіе! да наполнятъ храмы наши толпами жаждущихъ торжествовать миръ и да не наполняютъ улицъ нашихъ войною!
   1 сен. Аминь, аминь.
   МЕН. Благородное желаніе.

Входитъ Эдилъ съ Гражданами.

   СИЦ. Приближьтесь, граждане.
   ЭДИЛ. Послушайте вашихъ трибуновъ. Молчаніе!
   КОР. Прежде выслушайте меня. трибуны. Говори.-- Вниманіе!
   КОР. Что это, послѣднее обвиненіе? порѣшите вы все теперь же, здѣсь?
   СИЦ. Я спрашиваю тебя: покоряешься ли ты волѣ народа, признаешь ли представителей его, согласенъ ли подвергнуться законному приговору за проступки, которые будутъ доказаны?
   КОР. Согласенъ.
   МЕН. Слышите, граждане, онъ согласенъ. Припомните его заслуги; обратите вниманіе на раны, которыми тѣло его покрыто, какъ священное кладбище могилами.
   КОР. Ничтожныя царапины терновникомъ, рубцы возбуждающіе только смѣхъ.
   МЕН. Примите въ соображеніе, что если онъ и говоритъ не такъ какъ бы слѣдовало гражданину, такъ за то вы всегда найдете въ немъ воина. Не принимайте его грубыхъ выраженій за недоброжелательство -- это, какъ я сказалъ, рѣчь свойственная воину, нисколько не ненависть къ вамъ.
   КОМ. Да, никакъ не болѣе.
   КОР. Что это значитъ, что, избравъ меня въ консулы единодушно, вы тотчасъ же безчестите меня уничтоженіемъ своего избранія?
   СИЦ. Отвѣчай намъ.
   КОР. Скажи, въ самомъ дѣлѣ я долженъ.
   СИЦ. Мы обвиняемъ тебя въ покушенія уничтожить всѣ мудрыя постановленія Рима, въ желаніи присвоить тираническую власть; за что и провозглашаемъ измѣнникомъ народу.
   КОР. Какъ, измѣнникомъ?
   МЕН. Сдѣлай милость воздержись; ты обѣщалъ --
   КОР. Да охватятъ вашъ народъ огни преисподней ада! меня, меня называть измѣнникомъ? Дерзкій трибунъ, будь въ твоихъ глазахъ двадцать тысячь смертей, въ твоихъ рукахъ -- столько же милліоновъ, а на языкѣ -- оба числа, я и тогда сказалъ бы, что ты лжешь, и сказалъ бы это такъ же свободно, какъ молюсь богамъ.
   СИЦ. Слышишь, народъ?
   ГРАЖДАНЕ. На скалу, на скалу его!
   СИЦ. Молчаніе!-- Намъ не нужно искать новыхъ обвиненій; вы сами видѣли его поступки, слышали его рѣчи. Онъ билъ вашихъ сановниковъ, проклиналъ васъ, противопоставлялъ закону удары, издѣвался надъ тѣми, которымъ дарована власть судить его; все это такъ преступно, что заслуживало бы жесточайшей казни --
   БРУТ. Но такъ какъ услуги, оказанныя имъ Риму --
   КОР. Что болтаешь ты объ услугахъ?
   БРУТ. Я говорю о томъ, что знаю.
   КОР. Ты?
   МЕН. Это ли обѣщалъ ты матери?
   КОМ. Прошу, послушай --
   КОР. Не хочу, не слушаю ничего болѣе. Пусть осуждаютъ на низверженіе съ Тарпейской крутизны, на скитальческое изгнаніе; пусть сдираютъ кожу, морятъ въ темницѣ, не давая болѣе зерна въ сутки -- я не куплю пощады и цѣной одного ласковаго слова; не измѣнюсь {Къ прежнихъ изданіяхъ: Norcheek my courage.. По Колльеру: Nor cheek my carriage...} изъ-за того, что они могутъ даровать, хотя бъ для этого стоило только сказать: здравствуйте.
   СИЦ. За то, что онъ, при всякомъ удобномъ случаѣ, сколько могъ, недоброжелательствовалъ народу, искалъ средствъ лишить его всѣхъ правъ; за то, что поднялъ наконецъ враждебную руку не только въ присутствіи грознаго правосудія, но даже на самыхъ исполнителей его -- именемъ народа и властію, дарованною намъ, трибунамъ, мы изгоняемъ его съ сего мгновенія изъ нашего города и навсегда воспрещаемъ ему входъ во врата Рима, подъ опасеніемъ низверженіи со скалы Тарпейской. Именемъ народа говорю: такъ да будетъ!
   ГРАЖДАНЕ. Да будетъ такъ! да будетъ такъ! Онъ изгнанъ, и такъ да будетъ!
   КОМ. Граждане, друзья мои, послушайте --
   СИЦ. Нечего слушать -- приговоръ произнесенъ.
   КОМ. Дайте же говорить мнѣ. Я былъ консуломъ, я могу показать на себѣ знаки, оставленные врагами Рима. Я люблю мою родину нѣжнѣе, святѣе, сильнѣе, чѣмъ собственную жизнь, чѣмъ добрую жену мою, чѣмъ плоды ея утробы и сокровищу, моей крови; если бъ я сказалъ --
   СИЦ. Мы знаемъ, чего ты хочешь. Говори что?
   БРУТ. Нечего тутъ говорить -- онъ изгнанъ, какъ врагъ народа и отечества, и такъ да будетъ.
   ГРАЖДАНЕ. Такъ да будетъ, такъ да будетъ!
   КОР. Подлая стая псовъ, которыхъ дыханіе противно, какъ испареніе гнилыхъ болотъ, которыхъ любовью я такъ же дорожу, какъ непогребенными трупами, заражающими воздухъ -- я самъ изгоняю васъ: оставайтесь здѣсь съ вашимъ непостоянствомъ. Пусть каждая вздорная молва приводитъ васъ въ трепетъ! пусть враги ваши, однимъ уже колебаніемъ перьевъ на ихъ шлемахъ, навѣваютъ на васъ отчаяніе! Сохраняйте власть изгонять вашихъ защитниковъ до тѣхъ поръ, пока ваше невѣжество, понимающее тогда только, когда прядется почувствовать, не щадя и васъ -- вѣчныхъ враговъ самимъ себѣ,-- не сдѣлаетъ васъ, наконецъ, жалкими рабами какого-нибудь народа, который овладѣетъ вами безъ удара мечемъ. Презирая, изъ-за васъ, городъ, я обращаюсь къ нему спиною. Есть міръ и внѣ Рима. (Уходитъ съ Коминіемъ, Мененіемъ, Сенаторами и Патриціями.)
   ЭДИЛ. Врагъ народа удалился!
   ГРАЖДАНЕ. Врагъ нашъ изгнанъ, удалился! (Съ криками радости бросаютъ вверхъ шапки.)
   СИЦ. Ступайте за нимъ, проводите его до воротъ города, издѣваясь, какъ онъ издѣвался надъ вами; отплатите ему хорошенько. Стража, за нами! (Уходитъ.)
   ГРАЖДАНЕ. Идемъ, идемъ, проводимъ его до воротъ города. Да здравствуютъ наши благородные трибуны!-- Идемъ.
  

ДѢЙСТВІЕ IV.

СЦЕНА 1.

Передъ воротами Рима.

Входятъ Коріоланъ, Волюмнія, Виргилія, Мененій, Коминій и нѣсколько молодыхъ Патриціевъ.

   КОР. Полноте, перестаньте плакать; сократимъ наше прощанье.-- Много-головое чудовище выбодало меня.-- Что съ тобой, матушка? гдѣ твое прежнее мужество? ты всегда говаривала, что великія несчастія оселокъ; что обыкновенное горе перенесетъ всякой; что когда море спокойно, всѣ суда плаваютъ съ равнымъ искусствомъ, но чтобъ мужественно переносить и жесточайшіе удары судьбы {Въ прежнихъ изданіяхъ: Fortune's blows, When most stiuck home, being gentle wountled... По Колльеру: Fortune's blows, When most slruck home, being gentle-minded...} -- это требуетъ благороднѣйшаго умѣнья. Ты всегда внушала мнѣ правила, которыя не могутъ не сдѣлать сердца, усвоившаго ихъ, непобѣдимымъ.
   ВИР. О, горе, горе мнѣ!
   КОР. Нѣтъ, жена, прошу тебя --
   ВОЛ. Да очумѣютъ всѣ ремесленники Рима! да прекратятся всѣ занятія!
   КОР. Къ чему все это? Они полюбятъ меня, какъ только почувствуютъ мое отсутствіе. Полно, матушка; вспомни лучше время, когда ты говорила, что, еслибъ была женой Геркулеса, то свершила бъ покрайней мѣрѣ шесть изъ его подвиговъ, чтобъ только избавить любимаго супруга отъ половины трудовъ.-- Не унывай, Коминій; прощай.-- Прощайте, жена! матушка! я не пропаду, повѣрьте.-- Твои слезы, старый и вѣрный Мененій, солонѣе, чѣмъ у молодыхъ; онѣ ядъ для глазъ твоихъ.-- (Коминію) Прежде бывшій военачальникъ мой, я видалъ тебя мрачнымъ, ты часто бывалъ свидѣтелемъ сердце ожесточающихъ зрѣлищъ -- скажи этимъ неутѣшнымъ женщинамъ, что стенать отъ неизбѣжнаго горя такъ же безумно, какъ и смѣяться надъ нимъ.-- Послушай, матушка, вѣдь ты очень хорошо знаешь, что моя отвага всегда обращалась тебѣ въ утѣшеніе; будь увѣрена, что и теперь -- хоть и иду одинъ -- твой сынъ, какъ уединенный драконъ, который, несмотря на то, что рѣдко показывается, дѣлаетъ все-таки свое логовище предметомъ ужаса и безконечныхъ толковъ -- или превзойдетъ все обыкновенное, или падетъ отъ хитраго коварства.
   ВОЛ. Куда жь пойдешь ты, доблестный сынъ мой? Возьми съ собой, хоть на время, добраго Коминія; составь себѣ какой-нибудь опредѣленный планъ; не предавайся необдуманно всѣмъ случайностямъ, какія могутъ встрѣтиться на дорогѣ.
   КОР. О, боги!
   КОМ. Я отправлюсь съ тобой на мѣсяцъ; рѣшимъ вмѣстѣ, гдѣ тебѣ остаться, чтобъ и ты могъ слышать о насъ, я мы о тебѣ. Такимъ образомъ -- выйдетъ случай выхлопотать тебѣ позволеніе возвратиться, намъ не нужно будетъ искать тебя по цѣлому міру и мы не лишимся возможности воспользоваться счастливымъ расположеніемъ, которое въ отсутствіи нуждающагося въ немъ, всегда охлаждается.
   КОР. Прощай. Ты слишкомъ старъ, слишкомъ пресытился военными тревогами, чтобъ скитаться съ человѣкомъ, еще жаждущимъ ихъ; проводи меня только до воротъ.-- Идемъ, милая жена, добрѣйшая матушка и вы, благородные друзья мои; выду за ворота -- скажите мнѣ: прощай! и улыбнитесь.-- Прошу васъ, идемте. Пока я буду на землѣ, слухи обо мнѣ будутъ доходить до васъ постоянно, и никогда не услышите вы ничего не похожаго на прежняго Марція.
   МЕН. Ничего не можетъ быть благороднѣе этой рѣчи.-- Ну полноте жь, перестаньте плакать.-- Еслибъ я могъ стряхнуть съ этихъ старыхъ костей хоть семь лѣтъ, клянусь богами, я пошолъ бы всюду за тобою.
   КОР. Твою руку.-- Идемте.
  

СЦЕНА 2

Тамъ же. Улица слизь воротъ.

Входятъ Сининій, Брутъ и Эдилъ.

   СИЦ. (Эдилу). Скажи гражданамъ, чтобъ они шли по домамъ; онъ удалился, и этого довольно. Патриціи, принимавшіе, какъ мы видѣли, его сторону -- оскорблены.
   БРУТ. Теперь, доказавъ наше могущество, не худо казаться смиреннѣе.
   СИЦ. Пусть идутъ по домамъ; скажи, что величайшій врагъ ихъ удалился и что прежняя мощь ихъ возстановлена.
   БРУТ. Распусти ихъ. (Эдила уходитъ.)

Входятъ Волюмнія, Виргилія и Мененій.

   Смотри, его мать идетъ сюда.
   СИЦ. Уйдемъ.
   БРУТ. Для чего?
   СИЦ. Говорятъ, она помѣшалась.
   БРУТ. Они замѣтили ужь насъ; не сворачивай.
   ВОЛ. А, очень рада, что встрѣтила васъ. Да вознаградятъ васъ боги за любовь вашу всѣми возможными карами!
   МЕН. Полно, умѣрь свою запальчивость.
   ВОЛ. Еслибъ не слезы, вы услышали бъ -- впрочемъ, вы услышите.-- (Бруту) Нѣтъ, не уходи.
   ВИР. (Сицинію). Останься и ты. О, если бъ я могла сказать то же самое и мужу.
   СИЦ. (Волюмніи). Утратила ты всякую женственность?
   ВОЛ. Да, глупецъ; что жь, позорно это?-- Каковъ глупецъ-то!-- Не былъ развѣ мой отецъ мужемъ {Sic. Are you man-kind? Vol. Ay, fool; is that а shame?-- Note but this fool.-- Was not а man thy father?-- Тутъ непереводимая игра словомъ mankind, которое значитъ бѣшеный, грубая какъ мущина, и которое Волюмнія принимаетъ въ буквальномъ смыслѣ: дитя мужа.}? У тебя хватило однакожъ на столько хитрости, чтобъ изгнать того, кто нанесъ врагамъ Рима болѣе ударовъ, чѣмъ ты выговорилъ словъ.
   СИЦ. О, боги!
   ВОЛ. Да, болѣе славныхъ ударовъ, чѣмъ ты умныхъ словъ; -- и все для блага Рима.-- Знаешь ли что -- но зачѣмъ же, ступай -- или нѣтъ, постой, выслушай все. Я желала бы, чтобъ мой сынъ былъ теперь въ Аравіи, съ вѣрнымъ мечемъ своимъ въ рукѣ, и передъ нимъ все твое племя.
   СИЦ. Что жь изъ этого?
   ВИР. Что изъ этого? онъ истребилъ бы его.
   ВОЛ. Все, и со всѣми незаконнорожденными.-- О, сколько ранъ получилъ онъ за Римъ!
   МЕН. Полно, успокойся!
   СИЦ. Какъ желалъ бы я, чтобъ онъ продолжалъ служить своей отчизнѣ какъ началъ, не расторгъ самъ прекраснаго узла, которымъ связалъ себя съ нею.
   БРУТ. Да, желалъ бы этого и я.
   ВОЛ. Желалъ бы этого и я!-- Да развѣ не вы возбудили противъ него толпу собакъ, такъ же способныхъ судить о его достоинствахъ, какъ я о тайнахъ, которыя небо не хочетъ повѣдать землѣ?
   БРУТ. Идемъ.
   ВОЛ. Да, ступайте; теперь я сама прошу васъ объ этомъ. Вы совершили славное дѣло. Но прежде, чѣмъ удалитесь, выслушайте еще это: на сколько Капитолій превосходитъ наисквернѣйшую лачугу Рима, на столько изгнанный вами сынъ мой, мужъ вотъ этой женщины -- вотъ этой, видите ли,-- превосходитъ всѣхъ васъ.
   БРУТ. Прекрасно, мы оставляемъ тебя.
   СИЦ. Что за охота слушать нападки безумной.
   ВОЛ. Захватите же съ собой мои молитвы. (Трибуны уходятъ.) Желала бы, чтобъ богамъ не было другаго дѣла, кромѣ осуществленія моихъ проклятій. Имѣй я возможность встрѣчаться съ ними хоть по разу въ день -- я облегчила бы сердце отъ гнѣтущей его тяжести.
   МЕН. Ты славно ихъ отдѣлала, и подѣломъ. Ты у меня ужинаешь?
   ВОЛ. Гнѣвъ моя единственная пища. Мой ужинъ во мнѣ -- я уморю себя, питаясь имъ.-- (Виргилій.) Идемъ. Оставь малодушныя слезы; сѣтуй, какъ я, гнѣвомъ, подобно Юнонѣ. Идемъ, идемъ.
   МЕН. Эхъ, какъ это дурно!

(Уходятъ.)

  

СЦЕНА 3.

Дорога изъ Рима въ Апціумъ.

Римлянинъ и Вольскъ встрѣчаются.

   РИМ. А вѣдь мы кажется знакомы? Если не ошибаюсь, тебя зовутъ Адріаномъ?
   ВОЛ. Да; а вотъ ты-то кто -- рѣшительно не могу припомнить.
   РИМ. Я Римлянинъ и служу, какъ и ты, врагамъ Римлянъ. Неужели и теперь не вспомнилъ?
   ВОЛ. Никаноръ?
   РИМ. Онъ самый;
   ВОЛ. Когда я видѣлъ тебя въ послѣдній разъ, твоя борода была какъ-то больше; но я узнаю тебя по голосу. Что новаго у васъ въ Римѣ?-- Я вѣдь именно за тѣмъ и посланъ, чтобъ отыскать тебя; ты сократилъ мой путь покрайней мѣрѣ на половину.
   РИМ. Въ Римѣ было престранное возмущеніе противъ сената и патриціевъ.
   ВОЛ. Было! стало и кончилось? А у насъ, въ надеждѣ на него, собираютъ войска, чтобъ нагрянуть на васъ во время самаго разгара междоусобій.
   РИМ. Пожаръ потушенъ; но онъ можетъ вспыхнуть снова отъ сущей бездѣлицы. Патриціи такъ раздражены изгнаніемъ доблестнаго Коріолана, что не позадумаются, при первомъ удобномъ случаѣ, лишить народъ всякой власти, уничтожить навсегда его трибуновъ. Все это тлѣетъ подъ пепломъ и готово вспыхнуть.
   ВОЛ. А Коріоланъ развѣ изгнанъ?
   РИМ. Изгнанъ.
   ВОЛ. За эту вѣсть тебѣ будутъ очень благодарны.
   РИМ. Намъ никогда не выждать случая благопріятнѣе. Я слыхалъ,по самое лучшее время для обольщенія мужней жены -- время ея размолвки съ мужемъ. Римъ отвергъ Коріолана, и благородный Туллъ Ауфидій, избавленный отъ величайшаго изъ противниковъ, навѣрное увѣнчается въ этой войнѣ полнѣйшимъ успѣхомъ.
   ВОЛ. Безъ всякаго сомнѣнія. Какое счастіе, что судьба такъ неожиданно столкнула насъ; ты покончилъ мое порученіе, и я, съ радостью, возвращаюсь назадъ съ тобою.
   РИМ. До ужина, я разскажу тебѣ еще многое о Римѣ, и все благопріятное для враговъ его. Ты кажется сказалъ, что вы собрали ужь войско?
   ВОЛ. И отличнѣйшее; центуріоны назначены, солдаты получаютъ уже жалованье и готовы въ походъ по первому мановенію.
   РИМ. Превосходно; я увѣренъ, что тотчасъ же пущу ихъ въ дѣло.-- Очень радъ и встрѣчѣ съ тобой, и твоему сообществу.
   ВОЛ. Ты сорвалъ это съ моего языка; я имѣю еще болѣе причинъ радоваться встрѣчѣ съ тобой.
   РИМ. Идемъ же.
  

СЦЕНА 4.

>Входитъ гонецъ.

  
   Брутъ. Что тебѣ нужно?
   Гонецъ. Васъ требуютъ въ Капитолій. Полагаю, что Марцій будетъ избранъ въ консулы. Я видѣлъ, какъ протѣснились впередъ глухіе -- чтобъ увидать, слѣпые -- чтобъ услыхать его. По пути матроны бросали ему подъ ноги перчатки, а молодыя жены и дѣвицы -- платки и повязки. Самые знатные преклонялись предъ нимъ, какъ предъ изваяніемъ Юпитера, а чернь бросала вверхъ сыпавшіяся, какъ дождь, шапки, и клики радости ея рокотали, какъ громъ никогда не видывалъ я ничего подобнаго!
   Брутъ. Идемъ въ Капитолій. Наши глаза и уши не должны быть исключительно посвящены одному настоящему, имъ слѣдуетъ быть готовыми ко всему, что можетъ случиться, далѣе.
   Сициній. Идемъ! (Уходятъ).
  

СЦЕНА II.

Капитолій.

Входятъ два служителя и раскидываютъ подушки.

  
   1-й служитель. Скорѣе, скорѣе, они сейчасъ будутъ здѣсь. Не знаешь, сколько человѣкъ ищутъ консульства?
   2-й служитель. Говорятъ, трое. Всѣ, однакожь, думаютъ, что оно непремѣнно достанется Коріолану.
   1-й служитель. Онъ молодецъ -- про это нечего сказать -- только онъ страшно гордъ и не долюбливаетъ простой народъ.
   2-й служитель. Что-жь изъ этого! Мало ли было великихъ людей, которые льстили народу, а народъ все-таки ихъ не любитъ; не мало было также и такихъ, которыхъ онъ любилъ, самъ не зная, за что. А если онъ любилъ, самъ не зная, за что, такъ и основаніе его ненависти нисколько не разумнѣе. Поэтому Коріоланъ, не заботясь ни о любви, ни о ненависти народа, доказываетъ, что ему отлично извѣстно, чего стоитъ народное расположеніе, и съ благородной безпечностью прямо высказываетъ ему свое мнѣніе на этотъ счетъ.
   1-й служитель. Нѣтъ, еслибъ ему, въ самомъ дѣлѣ, было все равно, любитъ его народъ или не любитъ, онъ остался б къ нему совершенно равнодушнымъ, не дѣлая ему ни добра, ни зла; а между тѣмъ онъ ищетъ его ненависти съ такимъ усердіемъ, что народъ не можетъ даже отплатить ему такою, какъ бы слѣдовало. Коріоланъ всячески старается выказывать себя открытымъ противникомъ черни, и выказывать, что желать непріязни народа, его ненависти такъ-же предосудительно, какъ добиваться его любви противнымъ ему ухаживаніемъ за народомъ.
   2-й служитель. Онъ оказалъ большія услуги отечеству. Возвысился онъ совсѣмъ не такъ легко, какъ тѣ, которые, ничего не сдѣлавъ, пріобрѣли и славу, и уваженіе только при помощи лести, поклоновъ и угожденія народу. Его слава такъ ярко бросается въ глаза, а дѣла такъ глубоко проникли въ сердце народа, что безмолвствовать о его подвигахъ было бы неблагодарнѣйшимъ оскорбленіемъ; говорить же иначе -- злорѣчіемъ, которое, чьего бы слуха оно ни коснулось, само изобличало бы себя во лжи и вызвало бы упрекъ и порицаніе.
   1-й служитель. Довольно о немъ, -- человѣкъ онъ достойный. Однако, съ дороги, -- сюда идутъ.
  

При громкихъ звукахъ трубъ входятъ: предшествуемый ликторами, консулъ Коминій, Мененій, Коріоланъ и множество сенаторовъ; затѣмъ Сициній и Брутъ. Сенаторы и трибуны занимаютъ свои мѣста.

  
   Мененій. Такъ какъ касающееся до вольсковъ мы уже рѣшили, положили послать за Лартіемъ, что намъ остается, -- а это главный предметъ настоящаго собранія, -- вознаградить за благородныя заслуги того, кто такъ блистательно стоялъ за родину. Поэтому не угодно-ли будетъ вамъ, почтенные и мудрые отцы, предложить присутствующему здѣсь консулу, бывшему полководцу въ послѣднемъ побѣдоносномъ походѣ, разсказать хоть немногое изъ всего совершеннаго Каемъ Марціемъ Коріоланомъ, котораго мы собрались благодарить и увѣнчать достойными почестями.
   1-й сенаторъ. Говори, благородный Коминій. Не бойся утомить насъ слишкомъ длиннымъ разсказомъ, поэтому не пропускай ни одной подробности. Заставь насъ усомниться не въ нашей готовности, а развѣ только въ средствахъ самой республики вознаградить Коріолана по его заслугамъ. У васъ-же, представители народа, мы просимъ благороднаго вниманія; просимъ также замолвить доброе слово въ пользу того, что будетъ рѣшено здѣсь.
   Сициній. Мы собрались сюда по обоюдному согласію и готовы почтить, даже увѣнчать виновника этого собранія.
   Брутъ. И мы сдѣлаемъ это съ еще большимъ удовольствіемъ, если онъ перестанетъ относиться къ народу съ тѣмъ презрѣніемъ, съ какимъ относился къ нему до сихъ поръ.
   Мененій. Вотъ ужь это лишнее, совсѣмъ лишнее; лучше бы ты помолчалъ. Угодно вамъ выслушать Коминія?
   Брутъ. Съ удовольствіемъ, но мой намекъ былъ несравненно менѣе лишнимъ, чѣмъ твое порицаніе за него.
   Мененій. Что ни говорите. а народъ вашъ онъ любитъ, но не требуйте-же, чтобы онъ сдѣлалъ его своимъ сопостельникомъ. Говори, благородный Коминій. (Коріоланъ встаетъ и хочетъ уйти). Нѣтъ, останься.
   1-й сенаторъ. Останься, Коріоланъ, не стыдись разсказа о благородныхъ твоихъ дѣяніяхъ.
   Коріоланъ. Извините, уважаемые отцы, но мнѣ пріятнѣе позаботиться о заживленіи моихъ ранъ, чѣмъ слушать разсказы о томъ, какъ я ихъ получилъ.
   Брутъ. Надѣюсь, не мои слова заставили тебя встать со скамьи.
   Коріоланъ. О, нѣтъ. Впрочемъ, отъ словъ я бѣгалъ нерѣдко, тогда какъ удары всегда останавливали меня на мѣстѣ. Ты мнѣ не льстишь, поэтому не оскорбляешь. Вашъ народъ я люблю настолько, насколько онъ того заслуживаетъ.
   Мененій. Прошу, садись.
   Коріоланъ. Нѣтъ, скорѣе я соглашусь сидѣть на солнышкѣ и заставлять почесывать мнѣ голову въ то время, когда уже протрубили тревогу, чѣмъ сложа руки слушать, какъ чудовищно преувеличиваютъ значеніе моихъ ничтожныхъ дѣяній (Уходитъ).
   Мененій. Теперь, представители народа, вы видите, способенъ-ли онъ льстить вашему безъ конца размножающемуся отребью, въ которомъ на тысячу человѣкъ попадается развѣ только одинъ хорошій, когда, отважно отдавая всѣ свои члены на служеніе дѣлу чести, онъ даже не хочетъ удѣлить одного уха на то, чтобы объ нихъ послушать. Разсказывай, Коминій!
   Команій. У меня не хватить голоса; дѣянія Коріолана требуютъ мощной рѣчи. Говорятъ, что храбрость -- величайшая изъ добродѣтелей и что обладающаго ею она возвеличиваетъ болѣе, чѣмъ что-либо другое; если это справедливо, то мужу, о которомъ я говорю, нѣтъ равнаго въ цѣломъ мірѣ. Ему было всего шестнадцать лѣтъ, когда изгнанный Тарквиній подступилъ къ Риму, и даже тогда онъ уже превзошелъ всѣхъ остальныхъ. Тогдашній нашъ диктаторъ, о которомъ я упоминаю съ глубочайшимъ уваженіемъ, самъ видѣлъ, какъ онъ сражался, видѣлъ, какъ онъ, обладая еще подбородкомъ амазонки, гналъ передъ собою губы, поросшія щетиной. Онъ переступилъ ногою черезъ повергнутаго на землю римлянина и на глазахъ у консула сразилъ трехъ противниковъ. Онъ вступилъ въ бой съ самимъ Тарквиніемъ и побѣдилъ его. Въ этотъ достопамятный день онъ еще могъ бы играть на сценѣ роль женщины; но на полѣ битвы показалъ себя доблестнѣйшимъ изъ мужей, за что и былъ увѣнчанъ дубовымъ вѣнкомъ. Такимъ образомъ, еще въ юношескомъ возрастѣ, сдѣлавшись мужемъ, онъ росъ, какъ морской приливъ; а затѣмъ еще въ семнадцати битвахъ лишилъ вѣнка всѣ остальные мечи. Что же касается послѣднихъ его подвиговъ сначала подъ стѣнами, а потомъ въ самыхъ стѣнахъ Коріоли, признаюсь, я не нахожу словъ, чтобъ передать вамъ ихъ достойнымъ образомъ. Онъ остановилъ уже обратившихся въ бѣгство и собственнымъ прекраснымъ примѣромъ заставилъ трусовъ глядѣть на страхъ, какъ на шутки. Какъ морскія растенія передъ летящимъ на всѣхъ парусахъ кораблемъ, такъ люди разступались и исчезали отъ его натиска. Его мечъ, печать смерти, сражалъ все, чего касался. Облитый кровью отъ головы до пятъ, онъ казался кровавымъ призракомъ, каждымъ своимъ движеніемъ вызывавшимъ крики агоніи. Онъ одинъ-одинехонекъ ворвался въ смертоносныя ворота Коріоли, обагрилъ ихъ потоками крови, безъ всякой посторонней помощи пробился назадъ и, словно комета, тотчасъ-же влетѣлъ въ нихъ снова съ подоспѣвшимъ подкрѣпленіемъ. Городъ въ его власти, -- и вотъ отдаленные звуки битвы поражаютъ его чуткій слухъ, и онъ, удвоеннымъ мужествомъ подкрѣпивъ то, что ослабѣвало въ его тѣлѣ, является на новую битву и, обагренный дымящейся кровью, проносится надъ толпами лишающихся жизни людей, какъ будто жизни этой суждено быть постоянной его добычей. Пока мы и города, и поля сраженія не могли назвать нашей собственностью, онъ ни разу не остановился, чтобъ хоть на минуту перевести духъ.
   Мененій. О, доблестнѣйшій изъ смертныхъ!
   1-й сенаторъ. Вполнѣ достойный тѣхъ почестей, которыя ему предназначаются.
   Коминій. Онъ отказался отъ нашей добычи, на самыя драгоцѣнныя вещи онъ смотрѣлъ, какъ на ни на что негодную грязь; а то, что согласился принять, присудила бы ему даже самая скаредная скупость. Онъ награду за свои подвиги находитъ въ самомъ ихъ выполненіи и доволенъ тѣмъ, что успѣлъ ихъ совершить.
   Мененій.Онъ человѣкъ истинно-благородный. Распорядитесь, чтобъ его позвали снова.
   1-й сенаторъ. Позвать Коріолана!
   Одинъ изъ служащихъ. Онъ сейчасъ явится.
  

Входитъ Коріоланъ.

  
   Мененій. Сенатъ къ истинному своему удовольствію провозглашаетъ тебя консуломъ.
   Коріоланъ. И жизнь моя, и услуга всегда были и будутъ посвящены ему.
   Мененій. Теперь тебѣ остается только переговорить съ народомъ.
   Коріоланъ. Прошу васъ избавить меня отъ исполненія этого обычая, потому что у меня никогда не хватитъ силъ облечься въ рубище, стоять передъ народомъ съ непокрытой головою и, указывая ему на свои раны, вымаливать у него голоса. Увольте же меня отъ этой обязанности.
   Сициній. Нѣтъ, народъ долженъ высказать, кого онъ избираетъ, и не поступится ни одною малѣйшею подробностью обычнаго обряда.
   Мененій. Не спорь съ нимъ. Покорись обычаю, и пусть консульство достанется тебѣ такъ же, какъ оно доставалось твоимъ предшественникамъ.
   Коріоланъ. Я не могу играть эту роль, не краснѣя, поэтому можно было-бы лишить чернь подобнаго зрѣлища.
   Брутъ. Слышишь?
   Коріоланъ. И я-то буду передъ ними хвастаться, высчитывать, что я совершилъ то-то и то-то, показывать уже зажившія раны, которыя слѣдовало бы скрывать; какъ будто я добылъ ихъ только для того, чтобъ вымаливать для себя голоса!
   Мененій. Перестань упрямиться. Трибуны, мы поручаемъ вамъ сообщить народу наше рѣшеніе. Желаемъ и ему, и нашему благородному консулу всевозможныхъ благъ и почестей.
   Сенаторы (Коріолану). Всѣхъ благъ и почестей! (Трубы гремитъ. Сенаторы уходятъ).
   Брутъ. Ты видишь, какъ онъ намѣренъ обращаться съ народомъ?
   Сициній. Ахъ, если-бы плебеи проникли въ самый смыслъ его намѣреній! Онъ станетъ обращаться къ нимъ съ просьбою, какъ бы презирая то, о чемъ проситъ, потому что оно можетъ быть даровано только народомъ.
   Брутъ. Пойдемъ, передадимъ плебеямъ все, что произошло здѣсь. Я знаю, они ждутъ насъ на площади.
  

СЦЕНА III.

Площадь въ Римѣ.

Входятъ нѣсколько гражданъ.

  
   1-й гражданинъ. Что долго разговаривать? Если онъ хочетъ имѣть наши голоса, мы не можемъ ему отказать.
   2-й гражданинъ. Нѣтъ, можемъ, если захотимъ.
   3-й гражданинъ. Ну да, мы, конечно, имѣемъ на это право; но это право такое, что мы на этотъ разъ не вправѣ имъ воспользоваться. Если онъ покажетъ намъ свои раны и разскажетъ про свои дѣянія, мы волей-неволей должны будемъ подать голосъ за эти раны и стоять за нихъ всячески. Если же онъ примется разсказывать намъ про свои подвиги, мы, въ свою очередь, вынуждены будемъ высказать ему свою благодарность. Неблагодарность -- нѣчто гнусное, и если-бы толпа была неблагодарна, она сама превратилась бы въ чудовище; мы же, какъ члены толпы, не должны по своей винѣ дѣлаться членами такого чудовища.
   1-й гражданинъ. А для того, чтобы насъ сочли неблагодарными, достаточно самой пустой бездѣлицы. Помнишь, когда мы возстали изъ-за хлѣба, онъ уже и тогда не побоялся назвать насъ разношерстной толпой.
   3-й гражданинъ. Такъ называли насъ многіе -- и не потому, что одни изъ насъ черноволосые, другіе бѣлокурые, третьи плѣшивые, а потому, что умы-то у насъ разноцвѣтные. И въ самомъ дѣлѣ я думаю, что даже и въ томъ случаѣ, когда бы всѣмъ нашимъ умамъ пришлось вырваться изъ одного и того-же черепа, они полетѣли бы кто на востокъ, кто на западъ, кто на сѣверъ, кто на югъ и въ выборѣ прямого пути обнаружили-бы единодушіе только тѣмъ, что оказались-бы на всѣхъ точкахъ небосклона.
   2-й гражданинъ. Ты такъ думаешь? А скажи, по какому направленію полетѣлъ-бы мой умъ?
   3-й гражданинъ. Ну твой умъ не высвободился-бы изъ черепа такъ скоро, какъ всякій другой; твой умъ крѣпко сидитъ въ башкѣ. Но если-бы онъ былъ свободенъ, онъ непремѣнно полетѣлъ бы на югъ.
   2-й гражданинъ. Почему-же на югъ?
   3-й гражданинъ. Чтобы утонуть въ туманѣ. Тамъ три четверти его растаяли-бы въ ядовитыя росы, а четвертая возвратилась-бы сюда, и то только для успокоенія совѣсти, чтобы это помогло тебѣ добыть жену.
   2-й гражданинъ. Ты ни минуты не можешь обойтись безъ шутки.
   3-й гражданинъ. Что-жь изъ этого? Согласны вы отдать голосъ за него? Впрочемъ, что объ этомъ толковать! Этотъ вопросъ рѣшитъ большинство, а я все-таки добавлю:-- будь онъ болѣе расположенъ къ народу, во всемъ свѣтѣ не нашлось-бы человѣка достойнѣе его.
  

Входятъ: Коріоланъ и Мененій.

  
   Вотъ и онъ, въ смиренной одеждѣ; наблюдайте, какъ онъ будетъ себя вести. Однако, намъ не слѣдуетъ стоять, столпившись такимъ образомъ; намъ надо проходить мимо него по одному, по два и по три. Онъ долженъ обращаться; съ просьбою къ каждому отдѣльно, -- и тогда каждый изъ насъ будетъ знать, что почтенъ правомъ выбора и собственнымъ языкомъ даруетъ ему свой голосъ. Что-же вы, ступайте за мною, я укажу, какъ вамъ слѣдуетъ проходить мимо него.
   Всѣ. Идемъ, идемъ (Уходятъ).
   Мененій. Нѣтъ, ты рѣшительно не правъ. Развѣ ты не знаешь, что этому обычаю подчинялись даже величайшіе люди?
   Коріоланъ. Что-жь долженъ я говорить? "Любезный другъ, прошу тебя!" Проклятыя слова! Я никакъ не могу настроить языкъ на этотъ ладъ. "Взгляни, мой другъ, на мои раны; я получилъ ихъ на службѣ отечеству, тогда какъ многіе изъ тебѣ подобныхъ со скотскимъ ревомъ бѣжали отъ грома нашихъ барабановъ".
   Мененій. Помилуй, развѣ это возможно! Ничего подобнаго тебѣ говорить не слѣдуетъ. Ты долженъ просить, чтобъ они подумали о тебѣ.
   Коріоланъ. Чтобы эти висѣльники подумали обо мнѣ? Нѣтъ, мнѣ было-бы пріятнѣе, чтобъ они забыли обо мнѣ, какъ о тѣхъ добродѣтеляхъ, о которыхъ тщетно толкуютъ имъ наши жрецы.
   Мененій. Ты все испортишь. Я долженъ уйти отсюда: но еще разъ прошу тебя, -- отъ всей души прошу, -- будь насколько возможно благоразумнѣе.
  

Проходятъ двое гражданъ.

  
   Коріоланъ. Скажи имъ, чтобъ они вымыли рожи, да вычистили зубы. А вотъ стоитъ парочка. Друзья, вамъ извѣстно, зачѣмъ я здѣсь?
   1-й гражданинъ. Знаемъ. Скажи однако, что побудило тебя прибѣгнуть къ этому?
   Коріоланъ. Мои заслуги.
   2-й гражданинъ. Твои заслуги. Разумѣется онѣ, а и собственное желаніе.
   1-й гражданинъ. Какъ, не собственное желаніе?
   Коріоланъ. Я никогда не желалъ надоѣдать бѣдняку просьбой о подаяніи.
   1-й гражданинъ. Ты долженъ помнить. что мы, дѣлая что нибудь для тебя, поступаемъ такъ въ надеждѣ получить и отъ тебя кое что.
   Коріоланъ. Если такъ, сдѣлай одолженіе, объяви прямо цѣну консульства.
   1-й гражданинъ. Цѣна его -- вѣжливая просьба.
   Коріоланъ. Вѣжливая? Любезный другъ, прошу тебя, отдай мнѣ свой голосъ. У меня есть шрамы отъ ранъ, я покажу ихъ тебѣ, когда мы останемся наединѣ. Другъ мой, прошу и твоего голоса. Что ты на это скажешь?
   2-й гражданинъ. Доблестный мужъ, онъ твой.
   Коріоланъ. Итакъ -- по рукамъ. Вотъ мнѣ удалось, какъ нищему, вымолить два достойныхъ голоса. Принимаю ваше подаяніе. Прощайте.
   1-й гражданинъ. Однако это немного странно!
   2-й гражданинъ. Если бы пришлось опять подавать голосъ... Ну, что сдѣлано, то сдѣлано (Уходятъ).
  

Появляются два другихъ гражданина.

  
   Коріоланъ. Прошу васъ, если это не противорѣчитъ настроенію вашихъ мыслей, удостойте меня своего согласія, чтобъ меня выбрали въ консулы. Вы видите, я въ обычномъ нарядѣ.
   3-й гражданинъ. Ты заслужилъ и не заслужилъ благодарность отечества.
   Коріоланъ. А разгадка этой загадки?
   3-й гражданинъ. Ты былъ бичемъ для враговъ и розгой для ихъ друзей; но народъ ты никогда не любилъ.
   Коріоланъ. За то, что я пошло не расточалъ моей любви, народъ долженъ уважать меня еще болѣе. Впрочемъ, чтобъ внушить ему, -- вѣдь онъ все такъ или иначе мнѣ братъ, -- лучшее обо мнѣ мнѣніе, я готовъ даже ему льстить. Вѣдь именно это-то ему и по вкусу. Такъ какъ ему, по великой его мудрости, пріятнѣе мои поклоны, чѣмъ мое сердце, я и займусь изученіемъ, какъ повкрадчивѣе кивать головою, буду передъ нимъ лицемѣрить, то есть стану подражать обаятельному обращенію людей, пользующихся народнымъ расположеніемъ, и вполнѣ удовлетворю каждаго желающаго этого. Поэтому, прошу васъ, согласитесь избрать меня консуломъ!
   4-й гражданинъ. Мы надѣемся, что ты будешь намъ другомъ, поэтому охотно отдаемъ тебѣ свои голоса.
   3-й гражданинъ. Служа отечеству, ты получилъ много ранъ.
   Коріоланъ. А когда тебѣ это извѣстно, то мнѣ незачѣмъ, показывая раны, подтверждать, какъ печатью, это извѣстное. Ваши голоса мнѣ дороже, но безпокоить васъ далѣе я не стану.
   3 и 4-й граждане. Отъ души желаемъ, чтобы боги даровали тебѣ и радость, и счастье. (Уходятъ).
   Коріоланъ. Отмѣннѣйшіе голоса! Лучше издохнуть, чѣмъ вымаливать заслуженную награду. Зачѣмъ же стою я здѣсь, въ этой дырявой тогѣ, и у каждаго проходящаго Гоба или Дика выпрашиваю безполезные ихъ голоса? А зачѣмъ?-- затѣмъ, что этого требуетъ обычай. Но если бы мы во всемъ подчинялись обычаю, пыль неизмѣнно покрывала бы все, перешедшее къ намъ изъ древности, и горами нагроможденныя заблужденія поднялись бы такъ высоко, что сквозь нихъ никогда не пробилась бы истина. Нѣтъ, чѣмъ ломаться передъ толпою, лучше предоставить и санъ, и почести тому, кому не противно ихъ добиваться. Половину, однако, я уже выдержалъ, выдержу и другую.
  

Входятъ еще три гражданина.

  
   Еще голоса! -- отдайте мнѣ ваши голоса. За нихъ я сражался, за нихъ я бодрствовалъ; чтобъ пріобрѣсти ваши голоса, я пріобрѣлъ слишкомъ двѣ дюжины ранъ, видѣлъ шесть битвъ, взятыхъ три раза, и слышалъ ихъ громъ; ради этихъ голосовъ я совершилъ много болѣе или менѣе великаго. Отдайте же мнѣ ваши голоса, я не шутя хочу быть консуломъ.
   5-й гражданинъ. Онъ совершилъ много доблестныхъ дѣяній; ни одинъ честный человѣкъ не откажетъ ему въ своемъ голосъ.
   6-й гражданинъ. Такъ что-же и толковать? пусть будетъ консуломъ. Пусть боги даруютъ ему всякую радость и обратятъ его въ друга народа.
   Всѣ. Аминь! аминь! Да благословятъ тебя боги, благородный консулъ! (Уходятъ).
   Коріоланъ. О, достойные голоса!
  

Входятъ: Мененій, Брутъ и Сициній.

  
   Мененій. Время испытанія миновало, и трибуны несутъ голоса народа. Теперь тебѣ остается только облечься въ приличную твоему сану одежду и явиться въ сенатъ.
   Коріоланъ. Въ самомъ дѣлѣ все кончено?
   Сициній. Обрядъ прошенія ты выполнилъ, народъ согласенъ, -- и мы призваны затѣмъ, чтобъ утвердить тебя консуломъ.
   Коріоланъ. Гдѣ, въ сенатѣ?
   Сициній Въ сенатѣ.
   Коріоланъ. И я могу сбросить это рубище?
   Сициній. Можешь.
   Коріоланъ. Такъ я сейчасъ же переодѣнусь и, снова сдѣлавштсь самимъ собою, явлюсь въ сенатъ.
   Мененій. И я иду съ тобою! а вы?
   Брутъ. Намъ необходимо еще поговорить съ народомъ.
   Сициній. До свиданія (Коріоланъ и Мененій уходятъ). Вотъ онъ и добился желаемаго! Судя по глазамъ, онъ въ восторгѣ.
   Брутъ. Даже и въ одеждѣ смиренія онъ не смирилъ своей гордыни. Ты хочешь распустить народъ?
  

Входятъ граждане.

  
   Сициній. Ну, что друзья! Выбрали?
   1-й гражданинъ. Мы отдали ему наши голоса.
   Брутъ. Молимъ боговъ, чтобъ онъ оказался достойнымъ вашего выбора!
   2-й гражданинъ. Аминь! A по моему недалекому, даже тупому разумѣнію, онъ просто насмѣхался надъ нами, когда просилъ нашихъ голосовъ.
   3-й гражданинъ. Именно такъ, просто издѣвался.
   1-й гражданинъ. Нѣтъ, нѣтъ, у него ужь такая привычка говорить; онъ нисколько надъ нами не смѣялся.
   2-й гражданинъ. Всѣ мы, кромѣ тебя, утверждаемъ, что онъ обошелся съ нами крайне дерзко. Ему слѣдовало бы показать намъ видимые знаки своихъ заслугъ, то есть раны, полученныя на службѣ отечеству.
   Сициній. И онъ, разумѣется, ихъ показалъ?
   Нѣкоторые изъ гражданъ. Нѣтъ, нѣтъ, никто ихъ не видѣлъ.
   3-й гражданинъ. Онъ только сказалъ, что у него есть раны, которыя онъ готовъ показать каждому наединѣ. А затѣмъ, съ презрѣніемъ помахивая шапкой, -- вотъ такъ, онъ какъ-будто говорилъ:"Я-бы желалъ быть консуломъ, но по-старинному обычаю не могу быть имъ, если вы не дадите мнѣ своихъ голосовъ; поэтому давайте мнѣ ваши голоса".А когда мы ихъ ему дали, онъ небрежно произнесъ: -- "благодарю васъ за ваши голоса, благодарю за эти чудные голоса; но теперь, когда вы мнѣ ихъ отдали, разговаривать съ вами мнѣ нечего". Развѣ это не насмѣшка?
   Сициній. И вы были настолько глупы, что не замѣтили этого сразу, или, если замѣтили, оказались настолько простодушными, что не отказали ему?
   Брутъ. Развѣ вы не могли ему сказать, какъ васъ научали, то-есть, что онъ постоянно былъ вашимъ врагомъ, постоянно возражалъ противъ вашихъ вольностей, противъ вашихъ правъ въ общественномъ быту, -- и это еще въ такое время, когда онъ не имѣлъ власти, когда былъ далеко не выдающимся слугою республики? Что, если и теперь, заручившись властью, сдѣлавшись участникомъ въ правленіи, онъ по-прежнему остался заклятымъ врагомъ плебеевъ. Вашъ выборъ обратится тогда противъ васъ самихъ. Вамъ бы слѣдовало сказать ему, что доблестные подвиги хоть и дѣлаютъ его достойнымъ того, чего онъ домогается, но онъ все-таки долженъ быть признателенъ вамъ за вашъ голосъ, долженъ обратить въ любовь прежнюю непріязнь и быть вамъ другомъ и покровителемъ.
   Сициній. Еслибъ вы говорили, какъ васъ научали, вы задѣли-бы его за живое, заставили-бы высказаться вполнѣ. Такимъ образомъ вы или вынудили-бы у него какое-нибудь выгодное для васъ обѣщаніе, о которомъ могли-бы при случаѣ ему напомнить, или переполнили-бы желчью его строптивый нравъ, не желающій связывать себя никакими обѣщаніями. Онъ разозлился-бы, а вы, воспользовавшись его гнѣвомъ, отказали бы ему въ избраніи.
   Брутъ. Вы сами замѣтили, что даже и въ то время, когда онъ нуждался въ вашемъ расположеніи, онъ обращался съ вами съ явнымъ презрѣніемъ. Неужто вы думаете, что презрѣніе его, когда онъ получитъ власть карать и миловать, не будетъ для васъ жестокою карой? Не понимаю, наконецъ, естьли у васъ сердце въ груди, или у васъ есть только языки, чтобъ ратовать противъ того, что внушаетъ разумъ?
   Сициній. Вы не разъ отказывали просящему, а уступаете теперь не просящему вашихъ голосовъ, а только издѣвающемуся надъ вами.
   3-й гражданинъ. Консуломъ вѣдь онъ еще не утвержденъ, слѣдовательно еще можно его отвергнуть.
   2-й гражданинъ. И мы его отвергнемъ. Я соберу противъ него цѣлыхъ пятьсотъ голосовъ.
   1-й гражданинъ. А я -- дважды пятьсотъ, не считая ихъ друзей.
   Брутъ. Такъ ступайте-же и скажите вашимъ друзьямъ, что они избрали консуломъ человѣка, который лишитъ ихъ всѣхъ правъ, превратитъ ихъ въ собакъ, которыхъ хотя и держатъ, чтобъ они лаяли, однако, поминутно бьютъ за тотъ же лай.
   Сициній. Соберите-же недовольныхъ и, по зрѣломъ обсужденіи, уничтожьте прежній вашъ безразсудный выборъ. Напомните имъ про его гордость, про его старую ненависть къ плебеямъ; не забудьте и того, съ какимъ высокомѣріемъ носилъ онъ одежду смиренія и какъ, выпрашивая голоса, издѣвался надъ вами. Скажите, что одно только уваженіе къ его заслугамъ не дозволило вамъ замѣтить неприличіе его оскорбительнаго обращенія, внушаемаго закоренѣлымъ презрѣніемъ къ народу.
   Брутъ. Свалите всю вину на насъ, на вашихъ трибуновъ; скажите, что мы, не смотря ни на какія возраженія, настоятельно требовали, чтобъ вы избрали именно его.
   Сициній. Скажите, что вы избрали его не столько по собственному желанію, сколько по нашему настоянію; что, занятые главнымъ образомъ тѣмъ, что вамъ предстояло сдѣлать, а не тѣмъ, чего вамъ хотѣлось, вы подали голоса въ его пользу рѣшительно противъ своего желанія. Свалите всю вину на насъ.
   Брутъ. Не щадите насъ. Скажите, что мы постоянно толковали вамъ о томъ, какъ рано началъ онъ служить отечеству и какъ много онъ ему послужилъ; о его происхожденіи отъ доблестнаго рода Марціевъ, потомками которыхъ были царившій послѣ великаго Гостилія Анкъ Марцій, сынъ дочери Нумы, а также Публій и Квинтъ, которымъ мы обязаны лучшими нашими водопроводами, и что любимецъ народа Цензоринъ, прозванный такъ за то, что дважды былъ цензоромъ, тоже въ числѣ его предковъ.
   Сициній. Скажите, будто мы безпрестанно твердили вамъ, что онъ, кромѣ такого благороднаго происхожденія, и по своимъ личнымъ доблестямъ вполнѣ достоинъ вашей признательности; но что вы, взвѣсивъ его прежнія дѣянія съ нынѣшними, пришли къ убѣжденію, что онъ вамъ закоренѣлый врагъ и поэтому уничтожаетъ вашъ опрометчивый выборъ.
   Брутъ. Налегайте въ особенности на то, что безъ нашего настоянія вы никогда бы его не избрали. Затѣмъ, вторично собравъ голоса, ступайте въ Капитолій.
   Граждане. Да, да, идемъ! Почти всѣ уже раскаиваются въ прежнемъ выборѣ (Уходятъ).
   Брутъ. Пусть идутъ. Лучше теперь же рѣшиться на этотъ переворотъ, чѣмъ выжидать другого неминуемаго возстанія, которое можетъ оказаться много грознѣе. Если отказъ ихъ выведетъ его изъ себя, -- а въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія, -- мы съумѣемъ воспользоваться его гнѣвомъ.
   Сициній. Поспѣшимъ-же въ Капитолій. Намъ необходимо быть тамъ ранѣе, чѣмъ нахлынетъ потокъ народа; такимъ образомъ и наши подстрекательства окажутся только проявленіями его собственной воли. Впрочемъ, оно отчасти и въ самомъ дѣлѣ такъ (Уходитъ).
  

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Улица въ Римѣ.

При громѣ трубъ входятъ: Коріоланъ, Мененій, Коминій, Титъ Лартій, сенаторы и патриціи.

  
   Коріоланъ. Такъ Ауфидій угрожалъ намъ снова?
   Титъ. Угрожалъ, поэтому-то мы и поспѣшили заключить миръ.
   Коріоланъ. Стадо быть, вольски по-прежнему готовы нагрянуть на насъ при первомъ благопріятномъ случаѣ?
   Коминій. О, нѣтъ, благородный консулъ! Силы ихъ до того изсякли, что намъ едва-ли придется во всю жизнь увидѣть еще разъ ихъ развѣвающіяся знамена.
   Коріоланъ. Ты видѣлъ Ауфидія?
   Титъ. Получивъ охранный листъ, онъ тотчасъ явился ко мнѣ и страшно проклиналъ вольсковъ за то, что они такъ трусливо уступили городъ. Теперь онъ удалился въ Анціумъ.
   Коріоланъ. Говорилъ онъ что-нибудь обо мнѣ?
   Титъ. Какже, говорилъ.
   Коріоланъ. Что-же именно?
   Титъ. Вспоминалъ, какъ часто мечъ его встрѣчался съ твоимъ; затѣмъ заявилъ, что въ цѣломъ мірѣ для него нѣтъ никого и ничего ненавистнѣе тебя; что онъ даже безъ всякой надежды на выкупъ заложилъ-бы все свое состояніе за право назваться твоимъ побѣдителемъ.
   Коріоланъ. Такъ онъ живетъ теперь въ Анціумѣ?
   Титъ. Въ Анціумѣ.
   Коріоланъ. Желалъ-бы я найти поводъ отыскать его тамъ, чтобы всласть насмѣяться надъ его ненавистью (Титу). Поздравляю съ возвращеніемъ на родину.

Входятъ: Сициній и Брутъ.

  
   Вотъ и трибуны, -- языки народной пасти. Они мнѣ противны. Да, они до того кичатся своимъ значеніемъ, что просто невыносимо.
   Сициній. Остановись! Не ходи на площадь!
   Коріоланъ. Что это значитъ?
   Брутъ. Не ходи, -- будетъ плохо, если пойдешь.
   Коріоланъ. Что значитъ такая перемѣна?
   Мененій. Что случилось.
   Коминій. Развѣ и патриціи, и народъ не подали голоса за него?
   Брутъ. Нѣтъ, Коминій, не подали.
   Коріоланъ. Неужто я собиралъ голоса только малолѣтковъ?
   1-й сенаторъ. Дорогу ему, трибуны, -- онъ пойдетъ на площадь.
   Брутъ. Народъ противъ него сильно раздраженъ.
   Сициній. Если онъ пойдетъ, -- не миновать возстанія.
   Коріоланъ. Вотъ оно, ваше стадо! Вотъ что значитъ дать право голоса тѣмъ, которые, подавъ его, тотчасъ же отрекаются отъ своего выбора! -- ну, а вы, какъ вы исполняете свои обязанности? Зачѣмъ, служа устами народа, вы не управляете его зубами? Или, быть можетъ, вы сами настроили его?
   Мененій. Успокойся.
   Коріоланъ. Это заранѣе обдуманная хитрость, явный заговоръ, чтобы уничтожить значеніе патриціевъ! Если вы оставите это безъ вниманія, вамъ придется жить съ людьми, которые неспособны ни повелѣвать, ни повиноваться.
   Брутъ. Нечего говорить о заговорѣ. Народъ негодуетъ за то, что ты насмѣхался надъ нимъ; что недавно еще, когда ему раздавали хлѣбъ даромъ, ты возставалъ противъ этого, ругалъ народныхъ ходатаевъ, обзывая ихъ подлыми угодниками, льстецами толпы и врагами патриціевъ.
   Коріоланъ. Но это было извѣстно и ранѣе.
   Брутъ. Не всѣмъ.
   Коріоланъ. Поэтому ты поспѣшилъ разгласить это теперь?
   Брутъ. Кто, я?
   Коріоланъ. Похоже на то, что это именно твое дѣло.
   Брутъ. Во всякомъ случаѣ, я всегда готовъ поступать лучше, чѣмъ поступаешь ты.
   Коріоланъ. Если это такъ, зачѣмъ-же мнѣ и хлопотать о консульствѣ? Заклинаю тебя облаками, высоко носящимися по небу, дай мнѣ дойти до одного уровня съ тобою и сдѣлай меня своимъ товарищемъ трибуномъ.
   Сициній. Ты слишкомъ явно выказываешь то, что должно приводить народъ въ негодованіе. Если желаешь достигнуть цѣли своихъ стремленій, потрудись вѣжливѣе распрашивать о дорогѣ, съ которой ты сбился; иначе тебѣ не бывать ни консуломъ, ни товарищемъ трибуновъ.
   Мененій. Прошу васъ, будемъ говорить хладнокровно.
   Коминій. Народъ обманутъ, введенъ въ заблужденіе. Такое самовольство несвойственно Риму, а Коріоланъ не заслужилъ подобныхъ обидныхъ преградъ, такъ лукаво воздвигаемыхъ ему на гладкомъ пути его заслугъ.
   Коріоланъ. Вы напоминаете мнѣ о хлѣбѣ. Ну да, я и теперь повторяю то, что говорилъ тогда.
   Мененій. Не теперь, не теперь.
   1-й сенаторъ. Не въ такомъ взволнованномъ состояніи.
   Коріоланъ. Нѣтъ, повторю теперь, клянусь въ этомъ жизнью. Благородные друзья мои, вы меня извините; что-же касается до зловонной, переметной толпы, -- я никогда ей не льстилъ. Пусть она полюбуется собою, слыша то, что я о ней скажу. Повторяю -- потворствуя плебеямъ, мы сѣемъ куколь возмущенія, неповиновенія, бунта противъ сената. Куколь этотъ мы сами посѣяли, сами растимъ его, смѣшивая чернь съ нами, съ благороднѣйшимъ классомъ, не имѣющимъ недостатка ни въ добродѣтели, ни въ самой власти, за исключеніемъ развѣ той доли, которую сами-же удѣлили нищимъ.
   Мененій. Такъ, но ни слова болѣе.
   1-й сенаторъ. Мы просимъ тебя, перестань.
   Коріоланъ. Никогда. Какъ проливалъ я мою кровь за отчизну, не страшась силы враговъ, такъ и мои легкія до тѣхъ поръ, пока они способны еще дѣйствовать, не перестанутъ чеканить слова противъ прокаженныхъ, которыми мы гнушаемся, боясь заразы, но въ то же время дѣлаемъ все, чтобы заразиться.
   Брутъ. Ты говоришь о черни, словно ты богъ-каратель, а не человѣкъ, такой-же слабый, какъ и всѣ.
   Сицнній. Не худо и это довести до свѣдѣнія народа.
   Мененій. Какъ слова, вырвавшіяся въ раздраженіи?
   Коріоланъ. Въ раздраженіи? Нѣтъ, еслибъ я былъ такъ, же покоенъ, какъ во время полуночнаго сна, клянусь Юпитеромъ, я сказалъ-бы то же самое.
   Сициній. Это же самое будетъ ядомъ только для того, въ комъ оно зародилось, и никого болѣе не отравитъ.
   Коріоланъ. Будетъ! Слышите ли вы это, тритоны пискарей? Замѣчаете ли, какъ повелительно сказано это слово: будетъ?
   Коминій. Я не вижу тутъ ничего противузаконнаго.
   Коріоланъ. Будетъ! О, добрые, но страшно неблагоразумные патриціи! О почтенные, но беззаботные сенаторы! Зачѣмъ допустили вы эту гидру избрать представителемъ человѣка, который, будучи только трубою и ревомъ этого чудовища дерзаетъ говорить своимъ рѣшительнымъ "будетъ", что онъ отведетъ вашъ потокъ въ болото, а настоящее его русло присвоить себѣ. Если онъ на самомъ дѣлѣ имѣетъ такую мощь, смирите передъ нимъ ваше безсиліе; если не имѣетъ, -- стряхните съ себя ваше опасное снисхожденіе. Если вы люди мудрые, не уподобляйтесь обыкновеннымъ глупцамъ; если не можете похвалиться мудростью, сажайте ихъ рядомъ съ собою. Если они будутъ сенаторами, вы окажетесь ихъ плебеями. Впрочемъ, они и теперь уже чуть ли не выше сенаторовъ, если въ общемъ счетѣ голосовъ ихъ голоса заглушаютъ ваши. Они выбираютъ себѣ сановниковъ, -- да еще какихъ?-- подобно вотъ этому, что противупоставляетъ свое "будетъ", свое простонародное "будетъ" рѣшенію собранія, далеко превосходящаго доблестью всѣ тѣ, передъ которыми преклонялась Греція. Клянусь самимъ Юпитеромъ, это страшно унижаетъ консуловъ, и я не могу смотрѣть на это безъ скорби потому что знаю, какъ при возникновеніи двухъ равносильныхъ властей быстро внѣдряются смуты въ промежутокъ между обѣими и какъ онѣ тогда уничтожаютъ одна другую.
   Коминій. Довольно, идемъ на площадь.
   Коріоланъ. Кто бы ни посовѣтовалъ даромъ раздавать хлѣбъ изъ запасовъ, какъ это иногда дѣлалось въ Греціи...
   Мененій. Довольно, довольно объ этомъ.
   Коріоланъ. Гдѣ народъ, впрочемъ, пользовался далеко большею властью, чѣмъ у насъ, -- я все-таки скажу: что онъ вскормилъ неповиновеніе, гибель государства.
   Брутъ. Неужто народъ подастъ голосъ въ пользу человѣка, который говоритъ такія вещи?
   Коріоланъ. Выслушайте причины, заставляющія меня это говорить; онѣ поважнѣе его голоса. Онъ знаетъ, что получилъ отъ насъ хлѣбъ не въ награду, потому что не можетъ не знать, что никогда даже не старался ея заслужить. Когда предстояло идти на врага, грозившаго самому сердцу отчизны, онъ не хотѣлъ выступить даже и за городскія ворота. Такого рода услуги, надѣюсь, не стоютъ даровой раздачи хлѣба. На полѣ битвы безпрестанныя смуты и возмущенія, которыми онъ почти исключительно проявлялъ свою храбрость, также не говорятъ въ его пользу. Частые оговоры сената въ такихъ дѣлахъ, какихъ тотъ никогда не совершалъ, также не могутъ быть основаніемъ для такихъ щедрыхъ даровъ. Какой же еще поводъ для такой щедрости? И какъ еще переваритъ прожорливый желудокъ толпы угодливость сената? Его дѣянія довольно ясно выказываютъ, каковы будутъ его слова: -- "мы этого требовали такъ, какъ большинство; они изъ страха исполнили наше требованіе". Такимъ образомъ мы сами унижаемъ наше высокое значеніе, сами даемъ толпѣ поводъ называть страхомъ нашу заботливость о ней. Все это со временемъ взломитъ всѣ затворы и допустить воронъ клевать орловъ.
   Мененій. Довольно. Идемъ!
   Брутъ. Черезчуръ уже довольно.
   Коріоланъ. Нѣтъ, еще мало. Выслушайте и заключительныя слова, въ правдивости которыхъ клянусь всѣмъ, что есть святого на небѣ и на землѣ. Это раздвоеніе власти, научающее одну сторону презирать, и презирать весьма основательно, а остальныхъ -- безъ всякаго основанія поносить другую сторону, -- раздвоеніе, вслѣдствіе котораго патриціатъ, санъ, мудрость не могутъ ничего рѣшить: не услыхавъ словъ: "да" или "нѣтъ" отъ многочисленнаго невѣжества, заставитъ забыть все существенно-необходимое и поведетъ прямо къ безсмысленному бездѣйствію. При такихъ преградахъ всему разумному пресѣкается возможность всякаго разумнаго дѣйствія. Поэтому заклинаю васъ, не столько трусливыхъ, сколько не въ мѣру осторожныхъ, не столько боящихся перемѣнъ, сколько старающихся сохранить основныя законоположенія республики, -- васъ, предпочитающихъ жизнь благородную жизни долгой, готовыхъ подвергнуть тѣло даже опаснымъ лекарствамъ, потому что безъ этого оно неминуемо сдѣлалось-бы добычей смерти, -- вырвите разомъ собирательный языкъ толпы, лишите ее возможности лизать ядовитую для нея сладость. Ваше униженіе заставляетъ мельчать здравыя сужденія, лишаетъ правительство крайне необходимаго для него единства. Оно не имѣетъ силъ осуществить того хорошаго, котораго бы ему хотѣлось, потому что его стремленія ограничены тѣмъ дурнымъ, которое имѣетъ право провѣрять его на каждомъ шагу.
   Брутъ. Довольно!
   Сициній. Это слова измѣны, и онъ отвѣтитъ, какъ измѣнникъ.
   Коріоланъ. Гнусный негодяй, пусть раздавитъ тебя тяжесть презрѣнія! Къ чему народу эти лысые трибуны? Опираясь на нихъ, онъ отучается отъ повиновенія высшей власти. Ихъ выбрали въ смутное время, когда закономъ было не право, а только сила; теперь времена перемѣнились. Скажите же:-- да будетъ право правомъ, -- и уничтожьте власть трибуновъ.
   Брутъ. Это явная измѣна.
   Сициній. И ему-то быть консуломъ? -- никогда!
   Брутъ. Эй, эдилы, сюда! Схватите его!
  

Входитъ эдилъ.

  
   Сициній. Ступай, созови народъ (Эдилъ уходитъ). Отъ его имени и я задерживаю тебя, какъ насадителя вредныхъ нововведеній, какъ врага общественнаго благоустройства. Я обвиняю тебя, повинуйся же и или къ отвѣту!
   Коріоланъ. Прочь, старый козелъ!
   Сенаторы и патриціи. Мы постоимъ за его безопасность.
   Коминій. Прочь руки, старикъ!
   Коріоланъ. Прочь, старая гниль, или я вытрясу кости изъ твоимъ лохмотьевъ!
   Сициній. Помогите, граждане!
  

Бруть возвращается съ эдилами, въ сопровожденіи толпы гражданъ.

  
   Мененій. Поболѣе воздержности съ обѣихъ сторонъ!
   Сициній. Вотъ человѣкъ, который хочетъ отнять у васъ ваши права.
   Брутъ. Схватите его, эдилы!
   Граждане. Долой его, долой!
  

Нѣсколько голосовъ:-- "долой его! долой его!"

  
   2-й сенаторъ. Оружіе! оружіе! оружіе! (Всѣ толпятся вокругъ Коріолана). Трибуны! патриціи! граждане! постойте, послушайте! Сициній! Брутъ! Коріоланъ! послушайте!
   Граждане. Не нарушайте порядка, стойте смирно на мѣстѣ.
   Мененій. Чѣмъ все это кончится? У меня духъ захватываетъ. Я чувствую, что бѣды не миновать, а говорить не могу. Вы, трибуны, увѣщевайте народъ. Терпѣніе, Коріоланъ, терпѣніе! Говори же, добрый Сициній.
   Сициній. Смирно! Слушай меня, народъ!
   Граждане. Послушаемъ нашего трибуна. Смирно! Говори-же! говори, говори!
   Сициній. Вы, того и гляди, утратите свои вольности. Только что избранный въ консулы Марцій хочетъ лишить васъ всего.
   Мененій. Что ты, съ ума сошелъ? Это вѣрнѣйшее средство не загасить огонь, а раздуть его.
   1-й сенаторъ. Разрушить городъ, сравнять его съ землею.
   Сициній. А что такое городъ, какъ не народъ?
   Граждане. Городъ, разумѣется, народъ.
   Брутъ. Мы по общему согласію избраны въ представители народа.
   Граждане. Вы и останетесь ими.
   Мененій. Это несомнѣнно.
   Коріоланъ. Если такъ, не лучше-ли прямо стереть городъ съ лица земли, до основанія разрушить дома и подъ кучами развалинъ похоронить всѣ до сихъ поръ существовавшія различія между сословіями?
   Сициній. За такія рѣчи стоитъ казнить смертью.
   Брутъ. Если мы не съумѣемъ отстоять нашего значенія теперь, мы утратимъ его навсегда, Поэтому отъ имени избравшаго насъ народа мы провозглашаемъ, что Марцій заслужилъ, чтобъ его сейчасъ-же предали смерти.
   Сициній. Поэтому схватите его, влеките на Тарпейскую скалу и низвергните оттуда на погибель.
   Брутъ. Этилы, схватите его!
   Граждане. Сдавайся, Марцій, сдавайся!
   Мененій. Одно слово! Прошу васъ, трибуны, выслушайте меня. Одно только слово!
   Эдилы. Молчите! молчите!
   Мененій. Будьте на самомъ дѣлѣ тѣмъ, чѣмъ вы стараетесь казаться, то есть истинными друзьями отечества; съ большею обдуманностью, съ большимъ хладнокровіемъ приступайте къ тому, что вы хотите исполнить насильно.
   Брутъ. Во всѣхъ жестокихъ болѣзняхъ всякая медлительность, какъ-бы она ни казалась благоразумной, не помощь, а ядъ. Схватите же его и -- на скалу!
   Коріоланъ (обнажая мечъ). Нѣтъ, я умру здѣсь! Многіе изъ васъ видали меня въ сраженіяхъ; сдѣлайте одолженіе, испытайте на себѣ то, что видѣли.
   Мененій. Вложи мечъ въ ножны, вложи скорѣе! Трибуны, удалитесь на одно только мгновеніе!
   Брутъ. Схватить его!
   Мененій. Помогите, помогите Марцію. Помогайте, патриціи! Пусть помогаютъ и старъ, и младъ!
   Граждане. Смерть ему, смерть! (Схватка. Патриціи вытѣсняютъ трибуновъ, эдиловъ и народъ со сцены).
   Мененій. Теперь ступай отсюда, удались скорѣе въ свой домъ, иначе все погибло.
   2-й сенаторъ. Иди!
   Коріоланъ. Нѣтъ, будемъ стоять дружно. Силы враговъ и друзей одинаковы.
   Мененій. Неужто дойдетъ до этого?
   1-й сенаторъ. Да избавятъ насъ боги! Умоляю тебя, ступай; предоставь намъ поправить это дѣло.
   Мененій. Такъ-какъ эта рана нанесена и намъ. Самъ ты ея не перевяжешь. Ступай же, прошу тебя.
   Коминій. Пойдемъ же съ нами!
   Коріоланъ. О, зачѣмъ они не варвары, -- отъ которыхъ не отличаются ничѣмъ, хотя и родились въ Римѣ, -- а римляне, -- съ которыми они не имѣютъ ничего общаго, хотя и зачаты у входа въ Капитолій!
   Мененій. Удались, не довѣряй языку высказывать справедливаго гнѣва. Настанетъ время, когда ты будешь вознагражденъ сторицею за эту тяжелую минуту.
   Коріоланъ. На полѣ битвы я одинъ убралъ бы по крайней мѣрѣ полсотни этихъ негодяевъ.
   Мененій. Я самъ могъ бы взять на себя убрать пару самыхъ храбрыхъ; пожалуй, хоть обоихъ трибуновъ.
   Коминій. Предсказать, на чьей сторонѣ окажется перевѣсъ, невозможно, и мысль сопротивляться обрушивающемуся зданію -- не мужество, а безуміе. Удались, пока не возвратилась чернь; она въ своемъ бѣшенствѣ, какъ прорвавшійся потокъ, ломитъ и уничтожаетъ даже то, что обыкновенно ее сдерживало.
   Мененій. Прошу тебя, ступай. Дай попытать, насколько еще въ силахъ мой старый умъ дѣйствовать на тѣхъ, у кого его слишкомъ мало. Чѣмъ бы ни заштопать, -- лишь бы заштопать.
   Коминій. Идемъ (Уходитъ съ Коріоланомъ и съ нѣкоторыми изъ сенаторовъ).
   1-й патрицій. Онъ самъ погубилъ свое счастье.
   Мененій. Для этого міра онъ слишкомъ благороденъ. Онъ не захотѣлъ бы льстить ни Нептуну изъ страха передъ его трезубцемъ, ни Юпитеру изъ-за его способности метать громы. У него что уста, что сердце -- одно и то же. Его языкъ высказываетъ тотчасъ же все, что бы ни зародилось у него въ груди, а въ минуты гнѣва онъ забываетъ даже, что существуетъ слово смерть (За сценой шумъ). Ну, пойдетъ теперь потѣха!
   2-й патрицій. Какъ хорошо, еслибъ они лежали теперь въ постеляхъ!
   Мененій. Или лежали на днѣ Тибра. Но и то правда:-- развѣ онъ не могъ обращаться съ ними поласковѣе?
  

Брутъ и Сициній возвращаются, за ними толпа народа.

  
   Сициній. Гдѣ змѣй, жаждущій обезлюдить городъ, чтобъ самому быть въ немъ всѣмъ?
   Мененій. Доблестные трибуны...
   Сициній. Онъ будетъ низвергнутъ съ Тарпейской скалы. Онъ воспротивился закону, и законъ безъ всякаго дальнѣйшаго суда передаетъ его во власть народа, который онъ не ставитъ ни во что.
   1-й гражданинъ. Онъ на себѣ узнаетъ, что благородные трибуны -- уста народа, а мы -- ихъ руки.
   Граждане. Узнаетъ, узнаетъ непремѣнно.
   Мененій. Любезный другъ...
   Сициній. Молчи!
   Мененій. Не грози смертью, когда тебѣ слѣдовало бы, напротивъ, укрощать свою свору.
   Сициній. Какъ могло случиться то, что ты самъ помогалъ его бѣгству отсюда?
   Мененій. Выслушай меня. Я знаю хорошія качества консула, слѣдовательно могу перечислить вамъ его недостатки.
   Сициній. Консула? какого консула?
   Мененій. Консула Коріолана.
   Брутъ. Развѣ онъ консулъ?
   Граждане. Нѣтъ, нѣтъ, никогда!
   Мененій. Если-бы трибуны и ты, добрый народъ, согласились меня выслушать, я попросилъ бы позволенія высказать слово или два. Единственный ущербъ, который это можетъ вамъ принесть, будетъ легкая потеря времени, необходимаго для ихъ произнесенія.
   Сициній. Такъ говори, только какъ можно короче, такъ какъ мы уже рѣшили покончить съ этимъ ехиднымъ измѣнникомъ. Изгнать его отсюда было бы опасно, оставить здѣсь -- гибельно; а потому и положено, что онъ умретъ сегодня же.
   Мененій. Да не попустятъ боги, чтобъ нашъ прославленный Римъ, чья признательность къ заслугамъ своихъ достойныхъ дѣтей вписана въ собственную книгу Юпитера, уподобился противуестественной утробѣ и пожралъ свое собственное дѣтище.
   Сициній. Это язва, которую необходимо вырѣзать.
   Мененій. Нѣтъ, онъ только членъ, на которомъ появилась язва. Если ее вырѣзывать, можетъ воспослѣдовать смерть, тогда какъ излечить ее нетрудно. Чѣмъ онъ настолько провинился передъ Римомъ, что заслужилъ смертной казни? Не тѣмъ-ли, что уничтожалъ его враговъ? Собственная кровь, пролитая имъ, далеко превышаетъ то количество ея, которое въ немъ еще сохранилось. Она проливалась за родину; теперь родина намѣрена пролить и остальную. Если такъ, всѣ мы, какъ дѣйствующіе, такъ и допустившіе это, заклеймимъ себя вѣчнымъ позоромъ.
   Сициній. Вздоръ!
   Брутъ. Разумѣется, вздоръ. Когда онъ любилъ родину, она его чествовала.
   Мененій. Однако то, что нога омертвѣла, не даетъ еще права забывать прежнія ея услуги.
   Брутъ. Довольно. Идите скорѣе къ нему въ домъ и вытащите его оттуда, чтобъ зараза, которою онъ одержимъ, не распространилась дальше.
   Мененій. Еще одно слово, одно только слово. Когда эта скачущая, какъ тигръ, ярость пойметъ всю нелѣпость необдуманнаго порыва, она захочетъ, но уже слишкомъ поздно, привязать свинцовыя тяжести къ своимъ пятамъ. Дѣйствуйте же законно. Вспомните, что есть люди, которые любятъ Коріолана, а это можетъ породить междоусобіе, и тогда римляне-же и разгромятъ великій Римъ.
   Брутъ. Если было-бы такъ.
   Сициній. Вздоръ! Вѣдь у васъ уже есть образчики его повиновенія. Онъ поднялъ руку на эдиловъ, дерзнулъ сопротивляться намъ самимъ. Идемъ.
   Мененій. Примите въ соображеніе, что съ той минуты, когда онъ почувствовалъ, что рука можетъ управлять мечемъ, онъ постоянно жилъ на поляхъ битвы и не могъ пріобрѣсть искусства говорить отборными словами, поэтому онъ безъ всякаго различія сыплетъ и мукой, и мякиной. Позвольте, я къ нему схожу; мнѣ, можетъ быть, удастся уговорить его, чтобы онъ добровольно явился къ законному суду.
   1-й сенаторъ. Благородные трибуны, это будетъ человѣчнѣе; ваше-же средство слишкомъ кровожадно, да притомъ оно и невѣрно.
   Сициній. Быть по твоему, почтенный Мененій; дѣйствуй-же, какъ представитель народа. Друзья, вложите оружіе въ ножны.
   Брутъ. Но не расходитесь.
   Сициній. Ступайте на площадь. Мененій, мы ждемъ тебя тамъ, и если ты не приведешь съ собою Марція, мы поступимъ, какъ предполагали ранѣе.
   Мененій. Приведу (Сенаторамъ). Идемте вмѣстѣ. Онъ придетъ, или все погибло.
   1-й сенаторъ. Идемъ (Уходятъ).
  

СЦЕНА II.

Комната въ домѣ Коріолана.

Входятъ: Коріоланъ и нѣсколько патриціевъ.

  
   Коріоланъ. Чѣмъ-бы они ни угрожали, смертью-ли на колесѣ или отъ ногъ дикихъ коней, громоздя на Тарпейскую скалу еще десятки скалъ, чтобы сдѣлать подножіе обрыва еще болѣе недосягаемымъ для зрѣнія, -- я въ отношеніи къ нимъ останусь все тѣмъ-же.
  

Входитъ Волумнія.

  
   1-й патрицій. Тѣмъ благороднѣе будетъ твой поступокъ.
   Коріоланъ. Меня только удивляетъ, что мать перестала, одобрять меня по-прежнему -- она, которая всегда называла ихъ не иначе, какъ паршивыми рабами, скотами, созданными для того, чтобы торговать мякиною, чтобы стоять въ собраніяхъ съ непокрытыми головами, зѣвать, молчать и удивляться, когда человѣкъ нашего сословія встанетъ и начнетъ говорить о войнѣ или мирѣ (Волумніѣ). Я говорю о тебѣ. Зачѣмъ желаешь ты, чтобы я выказалъ болѣе кротости? Неужто ты желаешь, чтобы я измѣнилъ своей природѣ? Требуй лучше, чтобъ я былъ именно тѣмъ, что я есть.
   Волумнія. О, Марцій, Марцій! мнѣ хотѣлось-бы, чтобъ ты вполнѣ свыкся со своей властью ранѣе, чѣмъ успѣешь ее износить.
   Коріоланъ. Пусть изнашивается.
   Волумнія. Ты могъ-бы остаться тѣмъ, что есть, и безъ такого множества хлопотъ. Ты не нашелъ-бы на своемъ пути столько препятствій, еслибъ не высказалъ своего образа мыслей ранѣе, чѣмъ онѣ утратили силу тебѣ сопротивляться.
   Коріоланъ. На висѣлицу ихъ!
   Волумнія. Пожалуй, хоть на костеръ.
  

Входятъ: Мененій и сенаторы.

  
   Мененій. Полно, полно, сознайся, что ты былъ уже слишкомъ грубъ. Тебѣ необходимо возвратиться на площадь, чтобъ это поправить.
   1-й сенаторъ. Иначе нѣтъ спасенія:-- Римъ расколется по самой серединѣ и погибнетъ.
   Волумнія. Прошу тебя, послушайся ихъ. Сердце мое такое-же неуступчивое, какъ и у тебя, но у меня есть умъ, умѣющій подчинять вспышки гнѣва требованію обстоятельствъ.
   Мененій. Прекрасно сказано, благородная Волумнія. Я скорѣе самъ облекся-бы въ военныя латы, которыя я по старости едва въ силахъ поднять, чѣмъ допустилъ его снизойти до уступокъ подлому стаду, -- еслибъ этого не требовалъ жестокій недугъ настоящаго времени, какъ лекарства для цѣлой республики.
   Коріоланъ. Что-же долженъ я сдѣлать?
   Мененій. Возвратиться къ трибунамъ.
   Коріоланъ. Хорошо; а что затѣмъ?
   Мененій. Публично раскаяться въ томъ, что говорилъ.
   Коріоланъ. Это ради нихъ-то? Когда я не въ состояніи сдѣлать это даже для самихъ боговъ, какъ-же я сдѣлаю это для нихъ?
   Волумнія. Ты уже слишкомъ неуступчивъ. Хотя благородная гордость и прекрасна, она дѣлается вредной, когда не внемлетъ голосу необходимости. Я не разъ слыхала отъ тебя что на войнѣ храбрость и хитрость -- двѣ неразлучныя подруги. Скажи-же: зачѣмъ имъ вредить другъ другу въ мирное время? Отчего-жь ты возстаешь противъ ихъ соединенія даже тутъ?
   Коріоланъ. Что за вопросъ?
   Мененій. Вопросъ очень разумный.
   Волумнія. Если на войнѣ нисколько не предосудительно казаться совсѣмъ не тѣмъ, что есть, -- а вы для вѣрнѣйшаго успѣха нерѣдко прибѣгаете на войнѣ къ такимъ хитростямъ, -- отчего же то же самое оказывается безчестнымъ въ мирное время, если оно и тогда такъ-же необходимо, какъ на войнѣ?
   Коріоланъ. Зачѣмъ ты такъ настаиваешь?
   Волумнія. Затѣмъ, что теперь тебѣ предстоитъ обязанность говорить съ народомъ не по собственному убѣжденію, не такъ, какъ хотѣлось-бы сердцу, а звуками, чуждыми твоему убѣжденію, словами, едва внятно срывающимися съ конца языка. И это обезчеститъ тебя настолько-же мало, какъ взятіе города кроткими увѣщаніями, а не оружіемъ, съ которымъ нераздѣльны опасность и кровопролитіе. Я, наперекоръ своей природѣ, притворилась-бы и не считала-бы себя униженной, если бы поступила такъ ради своей выгоды и по увѣщаніямъ друзей. А отъ тебя только этого и требуютъ, -- то есть я, потомъ твоя жена, твой сынъ, сенаторы.патриціи, -- и ты все-таки скорѣе выкажешь народу свое негодованіе, чѣмъ хоть разъ рѣшишься ему польстить? чтобы пріобрѣсть его расположеніе, безъ котораго все погибло.
   Мененій. Благородная женщина! (Коріолану). Ну, полно же, идемъ. Говори только привѣтливѣе, и ты отвратишь грозящую опасность, возвратишь даже то, что кажется потеряннымъ.
   Волумнія. Прошу тебя, сынъ мой, или къ нимъ съ непокрытою головою. Пусть колѣна твои лобызаютъ землю, потому что въ подобныхъ случаяхъ дѣйствіе краснорѣчивѣе слова, потому что глаза невѣжества понятливѣе его ушей. Кланяйся почаще, вотъ такъ. Смири свое гордое сердце, заставь его сдѣлаться мягче спѣлаго плода шелковицы, уступающаго легчайшему прикосновенію. Скажи имъ, что ты воинъ, что выросъ среди битвъ и поэтому не научился той кротости, которая необходима для пріобрѣтенія ихъ любви и которой они вправѣ отъ тебя требовать; но что на будущее время ты въ угоду имъ постараешься по мѣрѣ силъ и возможности себя переработать.
   Мененій. Исполни все, что она совѣтуетъ, и сердца народа твои. Вѣдь и народъ, когда его просятъ, такъ же щедръ на прощеніе, какъ на пустыя слова.
   Волумнія. Умоляю, послушайся! Я знаю, что для тебя легче броситься за врагомъ въ огненную пропасть, чѣмъ мстить ему въ красивой древесной кущѣ.
  

Входитъ Коминій.

  
   Вотъ и Коминій.
   Коминій. Я былъ на площади. Пора подумать о средствахъ для самозащиты, если не желаешь защищаться смиреніемъ или бѣгствомъ. Чернь въ страшной ярости.
   Мененій. Нѣсколько ласковыхъ словъ...
   Коминій. Я думаю, что это помогло-бы, еслибъ Коріоланъ согласился.
   Волумнія. Онъ обязанъ это сдѣлать и согласится. Еще разъ прошу, скажи:-- согласенъ ты?-- а затѣмъ къ дѣлу.
   Коріоланъ. Я долженъ предстать передъ ними съ непокрытой головою? долженъ опозорить благородное сердце, дозволяя лгать подлому языку? Хорошо, я уступаю вамъ; но еслибъ опасность грозила только одному этому куску глины, я скорѣе-бы согласился, чтобъ они истерли въ пыль эту форму Марція, развѣяли ее по вѣтру. Идемте. Вы навязали мнѣ роль, которой я никогда не сыграю какъ слѣдуетъ.
   Коминій. Идемъ; мы тебѣ поможемъ.
   Волумнія. Дорогой сынъ, ты какъ-то говорилъ, что именно мои похвалы сдѣлали изъ тебя воина. Если хочешь новыхъ похвалъ, сыграй роль, которой никогда до сихъ поръ не игрывалъ.
   Коріоланъ. Хорошо, сыграю; вѣдь я обязанъ это сдѣлать. Прощай, благородная гордость; пусть тебя замѣнитъ дрянная душонка какой-нибудь потаскушки! Превратись, воинственная гортань, спорившая съ громомъ барабана, въ ничтожную дудку, такую же пискливую какъ голосъ евнуха или дѣвчонки, убаюкивающей ребятишекъ. Улыбка негодяя, играй на устахъ; глаза, увлажьтесь слезный школьника; двигай губами, языкъ нищаго попрошайки; гнитесь, закованныя въ желѣзо колѣна, сгибавшіяся только въ стременахъ, гнитесь, какъ у вымаливающаго милостыню. Но нѣтъ, не могу; не сдѣлаю этого, чтобы не утратить уваженія къ самому себѣ, чтобы поступками тѣла не пріучить духъ къ явной подлости!
   Волумнія. Если такъ, -- какъ хочешь. Умоляя тебя, а унижалась, какъ никогда не унизишься ты, упрашивая народъ. Пусть гибнетъ все! Принеси-же и родную мать въ жертву своей гордости, это все-таки будетъ лучше, чѣмъ томить ее страхомъ за послѣдствія твоего безумнаго упрямства. Вѣдь я такъ же, какъ и ты, не страшусь смерти. Дѣлай, что хочешь. Храбростью ты обязанъ мнѣ, ты всосалъ ее вмѣстѣ съ моимъ молокомъ; гордость-же -- неотъемлемая твоя собственность.
   Коріоланъ. О, успокойся, матушка, не брани меня! Я пойду и лестью добьюсь ихъ благосклонности, обману ихъ сердца и возвращусь къ тебѣ любимцемъ всей римской черни. Смотри, я иду. Поклонись моей женѣ. Я возвращусь консуломъ или никогда уже не довѣряй ловкости моего языка на поприщѣ лести.
   Волумнія. Дѣлай, что хочешь (Уходитъ).
   Коминій. Идемъ; трибуны ждутъ. Вооружись величайшимъ смиреніемъ: я слышалъ, что они угрожаютъ новыми обвиненіями, которыя несравненно важнѣе прежнихъ.
   Коріоланъ. Да, смиреніе будетъ лозунгъ. Идемъ. Пусть ихъ обвиненія будутъ лживы, я отвѣчу имъ честно.
   Мененій. И кротко?
   Коріоланъ. И кротко (Уходятъ).
  

СЦЕНА III.

Форумъ въ Римѣ.

Входятъ: Сициній и Брутъ.

  
   Брутъ. Главное обвиненіе будетъ заключаться въ домогательствѣ тиранической власти. Если онъ оправдается въ этомъ, обвиняй его въ ненависти къ народу и въ томъ, что добыча, взятая у анціатовъ, никогда не поступала въ раздѣлъ.
  

Входитъ Эдилъ.

  
   Что-же, явится онъ?
   Эдилъ. Онъ идетъ.
   Брутъ. А кто съ нимъ?
   Эдилъ. Старый Мененій и тѣ изъ сенаторовъ, которые постоянно были на его сторонѣ.
   Сициній. Именной списокъ всѣхъ добытыхъ нами голосовъ у тебя?
   Эдилъ.У меня.
   Сициній. Вѣдь ты собиралъ ихъ по трибамъ?
   Эдилъ. По трибамъ.
   Сициній. Ступай же скорѣе за народомъ да втолкуй ему, чтобы онъ, какъ только я провозглашу:-- "по праву и власти народа да будетъ такъ" -- и будетъ-ли это "такъ" пеня, изгнаніе или смерть, -- пусть онъ кричитъ вслѣдъ за мною, опираясь на древнія свои права и на правоту этого дѣла. Если я скажу: -- "пеня", пусть будетъ пеня, если скажу:-- "смерть" -- смерть.
   Эдилъ. Хорошо, втолкую.
   Брутъ. А когда они примутся кричать, пусть не перестаютъ до тѣхъ поръ, пока страшнымъ гамомъ не добьются. чтобы приговоръ былъ исполненъ немедленно.
   Эдилъ. Передамъ и это.
   Сициній. Внуши народу хорошенько, чтобъ онъ непремѣнно воспользовался условнымъ знакомъ, какъ только я его подамъ.
   Брутъ. Ступай (эдилъ уходитъ). Постарайся раздражить его съ самаго начала. Онъ привыкъ всегда брать верхъ надъ другими, всегда быть первымъ. Когда онъ разъярится, его уже ничѣмъ не заставишь повернуть въ сторону, вернуться къ прежней умѣренности, и тогда онъ во что бы то ни стало выскажетъ все, что есть на душѣ; а лежащей на ней тяжести достаточно, чтобъ сломить ему шею.
  

Входятъ: Коріоланъ, Мененій, Коминій, сенаторы и патриціи.

  
   Сициній. Вотъ и онъ.
   Мененій. Будь только спокоенъ.
   Коріоланъ. Буду, какъ конюхъ, готовый за ничтожную плату несчетное число разъ подвергать себя непріятности быть названнымъ негодяемъ. Да охраняютъ всемогущіе боги благоденствіе Рима и да снабдятъ скамьи суда людьми достойными; да вселятъ они въ насъ любовь и согласіе; да наполнять они храмы толпами, жаждущими праздновать миръ, а не переполняютъ улицы шайками, требующими междоусобной войны!
   1-й сенаторъ. Аминь! аминь!
   Мененій. Благородное желаніе!
  

Входятъ: эдилы и граждане.

  
   Сициній. Подойдите ближе, граждане.
   Эдилы. Послушайте вашихъ трибуновъ, а сами молчите.
   Коріоланъ. Прежде выслушайте меня.
   Трибуны. Говори. Вниманѣе!
   Коріоланъ. Скажите, послѣднее это обвиненіе? и вы все порѣшите теперь же и здѣсь?
   Сициній. Я спрашиваю тебя:-- покоряешься-ли ты волѣ народа, признаешь-ли его представителей и согласенъ-ли подвергнуться законной карѣ за проступки, которые будутъ доказаны?
   Коріоланъ. Согласенъ.
   Мененій. Слышите, граждане, онъ согласенъ! Припомните его заслуги обратите вниманіе на шрамы, которыми покрыто его тѣло, какъ священное кладбище могилами.
   Коріоланъ. Это ничтожныя царапины шипами терновника, рубцы, возбуждающіе одинъ только смѣхъ.
   Мененій. Примите въ соображеніе слѣдующее:-- если онъ говоритъ не такъ, какъ-бы слѣдовало гражданину, зато вы всегда найдете въ немъ воина. Не принимайте его грубыхъ выраженій за недоброжелательство; это, какъ я уже сказалъ, совсѣмъ не ненависть къ вамъ, а только рѣчь, свойственная воину.
   Коминій. Да, никакъ не болѣе.
   Коріоланъ. Чѣмъ же объяснить то, что, единодушно избравъ меня въ консулы, вы тотчасъ же принимаетесь позорить меня, уничтожая прежнее свое избраніе.
   Сицниій. Отвѣчай намъ.
   Коріоланъ. Говори. Отвѣчать тебѣ -- моя обязанность.
   Сициній. Мы обвиняемъ тебя въ покушеніи уничтожить всѣ мудрыя постановленія Рима, въ желаніи присвоить себѣ тираническую власть. А за это провозглашаю тебя измѣнникомъ народу.
   Коріоланъ. Какъ, измѣнникомъ?
   Мененій. Сдѣлай милость, воздержись, -- ты далъ слово!
   Коріоланъ. Меня! Меня называть измѣнникомъ! Огни преисподней да охватятъ за это весь народъ! Наглый трибунъ, будь въ твоихъ глазахъ двадцать тысячъ смертей, а въ твоихъ рукахъ столько-же милліоновъ ихъ, а на языкѣ оба числа, взятыя вмѣстѣ, я и тогда сказалъ-бы, что ты лжешь, и сказалъ-бы это такъ же свободно, какъ молюсь богамъ!
   Сициній. Слышишь, народъ?
   Граждане. На скалу его, на скалу!
   Сициній. Молчать! Намъ не нужно прибѣгать къ новымъ обвиненіямъ. Вы сами видѣли его поступки, слышали его рѣчи: онъ билъ вашихъ должностныхъ лицъ, проклиналъ васъ, противупоставлялъ закону удары, издѣвался надъ тѣми, кому дарована власть судить его, -- и все это такъ преступно, что заслуживало-бы жесточайшей кары.
   Брутъ. Но такъ какъ услуги, оказанныя имъ Риму...
   Коріоланъ. Что болтаешь ты объ услугахъ?
   Брутъ. Я говорю о томъ, что знаю,
   Коріоланъ. Ты?
   Мененій. То-ли обѣщалъ ты матери?
   Коминій. Послушай, прошу тебя!
   Коріоланъ. Не хочу, не стану болѣе ничего слушать. Пусть меня присудятъ къ низверженію съ Тарпейской крутизны или на скитальческое изгнаніе; пусть сдерутъ кожу, томятъ въ темницѣ, давая мнѣ въ сутки не болѣе одного зерна, -- я не куплю пощады цѣною одного ласковаго слова. И изъ за того, что они могутъ мнѣ даровать, я не измѣню себѣ, хотя бы мнѣ стоило только сказать имъ: -- "здравствуйте".
   Сициній. Зато, что онъ при всякомъ удобномъ случаѣ, сколько могъ, выказывалъ свое недоброжелательство къ народу, искалъ средствъ лишить всѣхъ его правъ; за то, наконецъ, что поднялъ враждебную руку не только въ присутствіи грознаго правосудія, но даже и на самихъ его исполнителей, -- мы, именемъ народа и дарованною намъ, трибунамъ, властью, изгоняемъ его съ этого мгновенія изъ нашего города и навсегда воспрещаемъ ему входъ въ ворота Рима, подъ опасеніемъ быть низвергнутымъ съ скалы Тарпейской. Именемъ народа говорю:-- да будетъ такъ!
   Граждане. Да будетъ такъ! да будетъ такъ! Онъ изгнанъ, -- пусть и будетъ такъ!
   Коминій (гражданамъ). Друзья мои, послушайте!
   Сициній. Нечего слушать, -- приговоръ произнесенъ!
   Коминій. Дайте же мнѣ сказать хоть слово. Я былъ консуломъ и могу показать вамъ знаки, оставленные на моемъ тѣлѣ врагами Рима. Я люблю мою родину нѣжнѣе, святѣе и сильнѣе, чѣмъ собственную мою жизнь, чѣмъ добрую мою жену, чѣмъ плоды ея утробы и сокровища моей крови. Еслибъ я сказалъ...
   Сидиній. Мы знаемъ, чего ты хочешь. Говори -- что?
   Брутъ. Нечего больше говорить. Онъ изгнанъ, какъ врагъ народа и отечества, -- и такъ оно да будетъ!
   Граждане. Такъ оно да будетъ, да будетъ!
   Коріоланъ. Гнусная стая псовъ, дыханіе которыхъ такъ же противно, какъ испаренія гнилыхъ болотъ; любовью которыхъ я также мало дорожу, какъ непогребенными трупами, заражающими воздухъ! Я самъ изгоняю себя отъ васъ. Оставайтесь здѣсь съ своимъ непостоянствомъ. Пусть каждая вздорная молва приводитъ васъ въ ужасъ! Пусть враги ваши однимъ уже колебаніемъ перьевъ на ихъ шлемахъ повергаютъ вашу трусость въ отчаяніе! Сохраняйте же за собою власть изгонять вашихъ защитниковъ, пока ваша глупость, которая сама не понимаетъ того, что чувствуетъ. не обратится противъ васъ же самихъ и, сдѣлавшись вашимъ врагомъ не предастъ васъ, униженныхъ плѣнниковъ, какому нибудь другому народу, который покоритъ васъ, не вынимая даже меча изъ ноженъ! Я оборачиваюсь спиной къ вашему городу изъ одного презрѣнія къ вамъ! Есть міръ и внѣ Рима! (Уходитъ съ Коминіемъ, Мененіемъ, сенаторами и патриціями).
   Эдилы. Онъ, врагъ народа, ушелъ, ушелъ!
   Граждане. Нашъ врагъ изгнанъ! онъ ушелъ! Vivat! vivat!
  

Народъ съ громкими возгласами радостно бросаетъ тапки вверхъ.

  
   Сициній. Ступайте за нимъ, проводите его за городскія ворота въ то же время издѣваясь надъ нимъ, какъ онъ издѣвался надъ вами; расквитайтесь съ нимъ хорошенько. Стража, за нами! (Уходитъ).
   Граждане. Идемъ, идемъ; проводимъ его до городскихъ воротъ. Да здравствуютъ наши благородные трибуны! Идемъ! (Уходятъ).
  

ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Передъ воротами Рима.

Входятъ: Коріоланъ, Волумнія, Виргилія, Мененій, Коминій и нѣсколько молодыхъ патриціевъ.

  
   Коріоланъ. Полноте, перестаньте плакать. Сократимъ прощаніе. Тысячеголовое животное вытолкало меня вонъ. Ахъ, матушка, гдѣ же твое прежнее мужество? Въ прежніе             Гдѣ жъ теперь Авфидій?
             Его видалъ ты?
  
                       Ларцій.
  
                                 Онъ ко мнѣ являлся
             И проклиналъ согражданъ, сдавшихъ городъ.
             Теперь онъ удалился къ ацціатамъ.
  
                       Коріоланъ.
  
             Онъ про меня не говорилъ ли?
  
                       Ларцій.
  
                                                               Да.
  
                       Коріоланъ.
  
             Что жь говорилъ онъ?
  
                       Ларцій.
  
                                           То, что въ цѣломъ мірѣ
             Ему нѣтъ человѣка ненавистнѣй;
             Онъ говорилъ про то, какъ часто вы
             Встрѣчалися съ мечомъ на полѣ брани,
             Что онъ отдалъ бы весь достатокъ свой
             За то, чтобъ одолѣть тебя.
  
                       Коріоланъ.
  
                                                     Теперь
             Онъ въ Анціумѣ?
  
                       Ларцій.
  
                                           Въ Анціумѣ.
  
                       Коріоланъ.
  
                                                               Да,
             Хотѣлъ бы я съ нимъ снова повстрѣчаться
             На новую борьбу!
                       (Ларцію.) Тебя съ возвратомъ
             Я поздравляю.
  

Входятъ Сициній и Брутъ.

  
                       Коріоланъ.
  
                                           Вонъ идутъ трибуны,
             Дрянные языки народной пасти.
             Они противны мнѣ: нѣтъ силъ сносить
             Ихъ болтовни кичливой! (Хочетъ идти.)
  
                       Сициній.
  
                                           Стой! -- не смѣй
             Ходить на площадь!
  
                       Коріолвнъ.
  
                                           Что?
  
                       Сициній.
  
                                                     Не смѣй -- опасно
             На площади!
  
                       Коріоланъ.
  
                                 Какъ?
  
                       Мененій.
  
                                           Что за перемѣна?
  
                       Коминій.
  
             Онъ избранъ и сенатомъ, и народомъ!
  
                       Брутъ
             Нѣтъ, онъ не избранъ.
  
                       Коріоланъ.
  
                                           Развѣ отъ мальчишекъ
             Я добылъ голоса?
  
                       Сенаторы.
  
                                           Трибуны, прочь --
             Дорогу консулу.
  
                       Брутъ.
  
                                 Народъ взволнованъ
             Противъ него.
  
                       Сициній.
  
                                 Не двигайтесь -- не то
             Не миновать возстанья.
  
                       Коріоланъ.
  
                                                     Вотъ оно,
             Вотъ стадо ваше! Вотъ къ чему ведутъ
             Права на голосъ, данныя тому,
             Кто самъ готовъ отъ словъ своихъ отречься!

(Трибунамъ.)

             Чего жь глядите вы? Уста народа
             Съ его зубами справиться не въ силахъ?
             Иль сами вы...
  
                       Мененій.
  
                                 Ну, полно,-- успокойся.
  
                       Коминій.
  
             Здѣсь заговоръ -- здѣсь явное желанье
             Идти противъ патриціевъ и власти!
             Что жь? уступите! поживите вмѣстѣ
             Съ народомъ, неспособнымъ управлять,
             А надъ собой властей не признающимъ!
  
                       Брутъ.
  
             Нѣтъ, то не заговоръ. Народъ кричитъ,
             Что ты надъ нимъ смѣялся, что недавно,
             Во время даровой раздачи хлѣба,
             Ты охуждалъ ее, что ты открыто
             Защитниковъ народа поносилъ,
             Звалъ ихъ врагами власти и льстецами!
  
                       Коріоланъ.
  
             Всѣ это прежде знали.
  
                       Брутъ.
  
                                           Нѣтъ, не всѣ.
  
                       Коріоланъ.
  
             Такъ ты теперь и разгласилъ?
  
                       Брутъ.
  
                                                               Кто, я?
  
                       Коминій.
  
             Способенъ ты на это.
  
                       Бруть.
  
                                           Такъ же мало,
             Какъ и хвалить тебя.
  
                       Коріоланъ.
  
                                           А, въ самомъ дѣлѣ,
             Къ чему мнѣ консульство? Клянуся Зевсомъ,
             Мнѣ выгодно унизиться. (Бруту.) А ты
             Возьми меня въ товарищи-трибуны.
  
                       Сициній.
  
             Вотъ и теперь ты высказалъ вполнѣ
             То, чѣмъ народъ взволнованъ. Если хочешь
             Достигнуть цѣли -- спрашивай учтивѣй
             О томъ пути, съ котораго ты сбился.
             Безъ этого ни консуломъ не будешь,
             Да и трибуномъ также.
  
                       Мененй.
  
                                                     Тише, тише,
             Прошу я васъ.
  
                       Коминій.
  
                                 Обманутъ нашъ народъ;
             Всѣ эти споры недостойны Рима,
             И нашъ Коріоланъ не заслужилъ
             Такой преграды подлой и обидной
             На славномъ поприщѣ.
  
                       Коріоланъ.
  
                                           Напомнить смѣютъ
             Они про хлѣбъ! Я говорилъ тогда
             То, что скажу и нынче.
  
                       Мененій
  
                                                     Послѣ, послѣ.
  
                       1-й Сенаторъ.
  
             Нѣтъ, не теперь: взволнованъ ты.
  
                       Коріоланъ.
  
                                                               Такъ что же?
             Теперь, клянусь въ томъ жизнью. Вы, друзья,
             Меня простите въ томъ;
             А что до черни, смрадной и безпутной,
             Я льстить не въ силахъ ей, и пусть она
             Въ моихъ рѣчахъ любуется собою.
             Я повторю при всѣхъ, что угождая
             Плебейской волѣ, сѣемъ сами мы
             Посѣвы буйства, дерзости и бунта,
             Что сами мы для нихъ вспахали землю,
             Что сами мы взростили сѣмя злое,
             Позволивши съ собой смѣшаться черни,
             Пустивъ ее въ нашъ благородный сонмъ
             И власти часть отдавши этимъ нищимъ!
  
                       Мененій.
  
             Довольно же.
  
                       Сенаторы.
  
                                 Довольно, перестань!
  
                       Коріоланъ.
  
             Какъ, перестать? Я, не страшась враговъ,
             За родину лилъ кровь на полѣ брани,
             Такъ побоюсь ли я изъ груди этой
             Выковывать слова на обличенье
             Той гнусной и противной намъ заразы,
             Къ которой мы идемъ на встрѣчу?
  
                       Брутъ.
  
                                                               Стой!
             Ты смѣешь говорить противъ народа,
             Какъ богъ-каратель -- не какъ человѣкъ,
             По слабости съ нимъ равный.
  
                       Сициній.
  
                                                     Должно будетъ
             Плебеямъ это передать.
  
                       Коминій.
  
                                                     Ты станешь
             Переносить слова, что онъ оказалъ
             Въ минуту гнѣва?
  
                       Коріоланъ.
  
                                           Гнѣва? никогда!
             Будь я покойнѣе, чѣмъ сонъ полночный,
             Клянусь Зевесомъ, я сказалъ бы тоже!
  
                       Сициній.
  
             Такъ пусть рѣчь эта одному тебѣ
             Отравой будетъ.
  
                       Коріоланъ.
  
                                           Будетъ! Каково?
             Каковъ тритонъ снѣтковъ и мелкихъ рыбокъ!
             Какъ повелительно онъ произнесъ
             Намъ слово -- будетъ!
  
                       Коминій.
  
                                           Нѣтъ въ томъ ничего
             Противнаго законамъ.
  
                       Коріоланъ.
  
                                           Будетъ! будетъ!
             О добрые и слабые отцы,
             Сенатъ почтенный, но недальновидный!
             Затѣмъ ли вы народной гидрѣ дали
             Трубу и голосъ въ этихъ болтунахъ,
             Чтобы они съ своимъ строптивымъ "будетъ"
             Открыто собиралися направить
             Въ болото вашъ властительный потокъ!
             Когда у нихъ на то хватаетъ силы,
             Склоняйтесь же, безумцы, передъ ними!
             А если нѣтъ -- опомнитесь и сбросьте
             Вы гибельную слабость. Мудры вы,
             Такъ не сходитесь съ глупыми, но если
             Вы сами глупы, то сажайте ихъ
             Съ собою рядомъ! Если вы плебеи,
             Они сенаторы -- слышнѣй ихъ голосъ
             Чѣмъ ваши голоса. Избрала чернь
             Себѣ сановника, и онъ теперь
             Кидаетъ слово дерзостное "будетъ"
             Въ глаза собранью доблестныхъ мужей,
             Какого и у грековъ не бывало!
             Клянусь Зевесомъ! консульская власть
             Унижена, и сердцу больно видѣть,
             Какъ между двухъ разрозненныхъ властей
             Тѣснятся смуты, и одну изъ нихъ
             Другою ломятъ!
  
                       Коминій.
  
                                 Полно, всѣ на площадь!
  
                       Коріоланъ.
  
             Тотъ, кто совѣтъ вамъ далъ -- запасы хлѣба
             Безъ платы раздавать, какъ иногда
             Оно у грековъ дѣлалось...
  
                       Мененій.
  
                                                     Довольно!
  
                       Коріоланъ.
  
             Хоть тамъ народъ имѣлъ и больше власти,
             Совѣтомъ тѣмъ -- я говорю открыто --
             Вскормилъ онъ своевольство и бѣду
             Для родины.
  
                       Брутъ.
  
                                 Какъ? и народъ свой голосъ
             Отдастъ тому, кто это говоритъ?
  
                       Коріоланъ.
  
             Дослушай дѣло -- поважнѣй оно,
             Чѣмъ голосъ черни! Знаютъ всѣ плебеи,
             Что не въ награду данъ имъ этотъ хлѣбъ.
             Чѣмъ былъ заслуженъ даръ? Когда стояли
             Враги на сердцѣ родины -- народъ
             За ворота отказывался выйти!
             За подвиги такіе не даютъ
             Безплатно хлѣба. А подъ знаменами
             Чѣмъ удальство свое онъ показалъ?
             Одними бунтами! Противъ сената
             Кто обвиненья вздорныя придумалъ?
             Вѣдь не за нихъ же щедро раздаютъ
             Награды хлѣбомъ. Я спрошу теперь,
             Какъ понята угодливость сената
             Желудкомъ черни? Всѣ дѣла плебеевъ
             Намъ говорятъ менѣе словъ: "насъ больше!
             Мы захотѣли хлѣба и отъ страху
             Они намъ дали хлѣбъ." И святость власти
             Унижена, и снисхожденье наше
             Зовется трусостью -- и близко время,
             Когда спадутъ замки съ воротъ сената,
             А галки налетятъ клевать орловъ!
  
                       Мененій.
  
             Довольно же.
  
                       Брутъ.
  
                       Довольно, и съ излишкомъ.
  
                       Коріоланъ.
  
             Нѣтъ, стой, бери еще! Конецъ дослушай,
             А въ истинѣ его я поклянусь
             И небомъ, и землею. Эта власть,
             Распавшаяся на двое -- заставитъ
             Забыть про благо родины, и Римъ
             Сведетъ къ ничтожеству. Тамъ гдѣ одни
             Правители другихъ бранятъ безумно,
             Гдѣ имъ за дерзость платятъ справедливымъ
             Презрѣніемъ, гдѣ родъ, и санъ, и мудрость
             Безсильны предъ крикливымъ большинствомъ,
             Тамъ нѣтъ дорогъ разумному правленью,
             Тамъ нѣтъ порядка! Потому теперь
             Я заклинаю всѣхъ, кто дорожитъ
             Законами родной земли, кто кротокъ,
             Но безъ боязни вдаль глядѣть умѣетъ,
             Кто любитъ славу больше долгой жизни --
             Рѣшайтесь на опасное леченье,
             Не бойтесь потрясти больное тѣло,--
             И безъ того въ немъ смерть! Рѣшитесь разомъ,
             Многоголосный вырвите языкъ,
             Чтобъ онъ не смѣлъ питаться сладкимъ ядомъ!
             Опомнитесь! вашъ собственный позоръ
             Лишаетъ власть единства и свободы:
             Вы на добро безсильны -- нѣту хода
             Ему отъ зла, опутавшаго васъ!
  
                       Брутъ.
  
             Онъ высказался весь.
  
                       Сициній.
  
                                 Какъ злой измѣнникъ
             Онъ говорилъ, и будетъ отвѣчать
             Какъ всѣ измѣнники.
  
                       Коріоланъ.
  
                                           Скорѣй, мерзавецъ,
             Отъ бѣшенства ты лопнешь. Для чего
             Народу эти лысые трибуны?
             Чтобъ, опершись на нихъ, пытался онъ
             Тягаться съ высшей властью? Ихъ избрали
             При бунтѣ, въ смутный часъ, когда была
             Закономъ сила; нынче часъ другой --
             Пусть право будетъ правомъ, сбросьте въ прахъ
             Вы эту власть.
  
                       Брутъ.
  
                                 Открытая измѣна!
  
                       Сициній.
  
             И это консулъ? никогда!
  
                       Брутъ.
  
                                                     Эдилы!
             Сюда! схватить его!
  

Входитъ Эдилъ.

  
                       Сициній.
  
                                           Созвать народъ!

(Эдилъ уходитъ. Коріолану.)

             Отъ имени народа, обвиняю
             Тебя, какъ нарушителя законовъ,
             Какъ общаго врага. Иди за мной,
             Иди къ отвѣту...
  
                       Коріоланъ.
  
                                           Прочь, сѣдой козелъ!
  
                       Сенаторы.
  
             Мы за него въ отвѣтѣ.
  
                       Коминій (Сицинію).
  
                                           Руки прочь,
             Старикъ!

(Сициній хочетъ схватить Марція.)

  
                       Коріоланъ (Сицинію).
  
                       Прочь, гниль негодная! Не то
             Изъ этихъ тряпокъ вытрясу я кости!
  
                       Сициній.
  
             На помощь, граждане!
  

Входятъ Эдилы и толпа Гражданъ.

  
             Мененій (Коріолану и Сицинію).
  
             Опомнитесь! Приличіе!
  
                       Сициній.
  
                                                     Народъ,
             Вотъ человѣкъ, который власть твою
             Отнять намѣренъ.
  
                       Брутъ.
  
                                           Взять его подъ стражу,
             Эдилы!
  
                       Граждане.
  
                       Смерть! Убить его сейчасъ же! (Всѣ кричатъ.)
  
                       Сенаторы.
  
             Оружія сюда! (Толпятся вокругъ Коріолана.)
                                 Трибуны! стойте!
             Эй, граждане! патриціи! Сициній!
             Коріоланъ! Брутъ! граждане!
  
                       Граждане.
  
                                                     Въ чемъ дѣло?
             Остановитесь! стойте!
  
                       Мененій.
  
                                           Быть бѣдѣ!
             Я задыхаюсь -- говорить нѣтъ силы!
             Трибуны, говорите. Успокойся
             Коріоланъ! Ну что же, говори
             Сициній добрый!
  
                       Сициній.
  
                                           Граждане, сюда!
             Молчать и слушать рѣчь мою.
  
                       Граждане.
  
                                                     Молчите!
             Послушаемъ трибуна. Говори же!
  
                       Сициній.
  
             Намъ всѣмъ грозитъ утрата нашихъ правъ!
             Ихъ отнимаетъ Марцій, вашъ избранникъ
             Въ санъ консула.
  
                       Мененій.
  
                                 Опомнись, это значитъ
             Не усмирять, а бунтовать!
  
                       1-й Сенаторъ.
  
                                                     И городъ
             Сравнять съ землей.
  
                       Сициній.
  
                                           А что такое городъ?
             Народъ есть городъ.
  
                       Граждане.
  
                                           Дѣльно! правда, правда!
             Народъ есть городъ!
  
                       Брутъ.
  
                                           Съ общаго согласья,
             Мы саномъ представителей народа
             Облечены.
  
                       Граждане.
  
                                 И мы довольны вами.
  
                       Мененій.
  
             Вашъ санъ при васъ останется.
  
                       Коріоланъ.
  
                                                     При нихъ?
             За тѣмъ, чтобъ городъ палъ, чтобъ кровли башенъ
             Свалились въ прахъ -- и сила государства
             Подъ грудою развалинъ погреблась!
  
                       Сициній.
  
             Рѣчь эта стоитъ казни.
  
                       Брутъ.
  
                                           Время намъ
             За нашу власть вступиться, иль навѣки
             Разстаться съ ней. Отъ имени народа,
             Народа, насъ избравшаго, теперь же
             Мы осуждаемъ Марція на смерть --
             Немедленную смерть!
  
                       Сициній.
  
                                           Взвести его
             На верхъ скалы Тарпейской, и низвергнуть
             Его оттуда.
  
                       Брутъ.
  
                                 Взять его, эдилы!
  
                       Граждане.
  
             Сдавайся, Марцій!
  
                       Мененій.
  
                                           Слушайте, трибуны!
             Одно лишь слово!
  
                       Эдилы.
  
                                           Тише! тише! тише!
  
                       Мененій (трибунамъ).
  
             Опомнитесь, коль вы друзья народа
             Откиньте гнѣвъ, поразсудите прежде
             О дѣлѣ всемъ.
  
                       Брутъ.
  
                                 При гибельномъ недугѣ
             Холодная медлительность вреднѣе,
             Чѣмъ смертный ядъ. Скорѣй схватить его
             И на утесъ!
  
                       Коріоланъ (обнажаетъ мечъ).
  
                                 Я лучше здѣсь умру!
             Изъ васъ иные ужь мѣня видали
             Передъ врагомъ, теперь вы на себѣ
             Извѣдайте -- каковъ я.
  
                       Мененій.
  
                                                     Стой! Трибуны!
             Назадъ, назадъ! -- вложи свой мечъ!
  
                       Брутъ.
  
                                                               Скорѣе!
             Схватить его!
  
                       Мененій.
  
                                 Патриціи! сюда!
             Спасайте Марція! всѣ, всѣ сюда!
  
                       Граждане.
  
             Смерть, смерть ему!

(Происходитъ схватка. -- Трибуны, народъ и эдилы отбиты прочь.)

  
                       Мененій.
  
             Иди въ свой домъ! Скорѣй, иль все погибнетъ.
  
                       2-й Сенаторъ.
  
             Иди домой!
  
                       Коріоланъ.
  
                                 Сомкнемся -- силы ровны,
             У насъ друзей довольно.
  
                       Мененій.
  
                                                     Неужели
             До этого дойдетъ?
  
                       1-й Сенаторъ.
  
                                           Избави небо!
             Прошу тебя, нашъ благородный другъ,
             Иди къ себѣ -- мы все устроимъ.
  
                       Мененій.
  
             Вѣдь это язва общая -- безъ насъ
             Тебѣ не сладить съ ней. Иди скорѣе
             Домой.
  
                       Коріоланъ.
  
                       Зачѣмъ не варвары они,
             А римляне, на срамъ родной земли
             Зачатые у входа въ Капитолій!
  
                       Мененій.
  
             Иди домой -- не медли же. Въ молчаньи
             Смири свой правый гнѣвъ; пора отплаты
             Придетъ сама.
  
                       Коріоланъ.
  
                                 Полсотни этихъ тварей
             Я положилъ бы въ чистомъ полѣ.
  
                       Мененій.
  
                                                               Самъ
             Убрать бы могъ я лучшихъ двухъ -- пожалуй
             Хоть и трибуновъ.
  
                       Коминій.
  
                                           Здѣсь нельзя бороться;
             Одни безумцы силятся на плечахъ
             Поддерживать валящееся зданье.
             Иди къ себѣ, пока не ворвалась
             Сюда толпа, какъ бѣшеный потокъ,
             Прорвавшій всѣ плотины.
  
                       Мененій.
  
                                                     Такъ, иди.
             Я жь попытаю, что мой старый умъ
             Придумать можетъ для людей безумныхъ
             Пора какой нибудь заплатой пестрой
             Бѣду поправить.
  
                       Коминій (Коріолану).
  
                                           Я съ тобой. Пойдемъ!

(Уходитъ съ Коріоланомъ и нѣсколькими сенаторами.)

  
                       1-й Патрицій.
  
             Самъ погубилъ онъ счастіе свое!
  
                       Мененій.
  
             Онъ слишкомъ чистъ и прямъ душой для міра:
             Онъ не польститъ Нептуну за трезубецъ,
             Юпитеру -- за право громъ метать!
             Его душа на языкѣ, онъ смѣло
             Всѣмъ говоритъ, что въ сердцѣ родилось,
             А въ гнѣвѣ забываетъ онъ, что слышалъ
             Когда-то слово: смерть. (Шумъ за сценой.)
             Ну, будутъ хлопоты!
  
                       2-й патрицій.
  
                                           О, лучше бъ спали
             Они теперь!
  
                       Мененій.
  
                                 Пускай хоть въ самомъ Тибрѣ!
             Что стоило ему держать къ нимъ рѣчь
             Поласковѣе!
  

Входятъ Брутъ и Сициній, съ толпой народа.

  
                       Сициній.
  
                                 Гдѣ ехидна эта,
             Гдѣ тотъ, кто хочетъ городъ обезлюдить
             И самъ быть всѣмъ?
  
                       Мененій.
  
                                           Почтенные трибуны...
  
                       Сициній.
  
             Онъ будетъ сброшенъ со скалы Тарпейской:
             Онъ сталъ противъ закона,-- а законъ
             Безъ розысканій предаетъ его
             Во власть имъ оскорбленнаго народа!
  
                       1-й Гражданинъ.
  
             Да, пусть пойметъ онъ, что уста гражданъ
             Въ трибунахъ нашихъ, мы же -- руки ихъ.
  
                       Всѣ Граждане.
  
             Да, это онъ узнаетъ.
  
                       Мененій.
  
             Выслушайте меня...
  
                       Сициній.
  
             Молчи!
  
                       Мененій.
  
             Зачѣмъ бѣснуетесь вы, если можно
             Безъ шума все покончить?
  
                       Сициній.
  
                                                     Отчего
             Ему помогъ ты вырваться отъ насъ?
  
                       Мененій.
  
             Послушайте, я знаю хороню
             Заслуги консула и знаю также,
             Въ чемъ грѣшенъ онъ.
  
                       Сициній
  
                                           Про консула какого
             Ты говоришь?
  
                       Мененій.
  
             Про консула Коріолана.
  
                       Брутъ.
  
                                                     Что,
             Онъ консулъ?
  
                       Граждане.
  
                                 Нѣтъ! не консулъ онъ! нѣтъ! нѣтъ!
  
                       Мененій.
  
             Когда народъ нашъ добрый и трибуны
             На то согласны,-- я бъ желалъ сказать
             Имъ слова два. Потеря въ томъ какая?
             Немного времени...
  
                       Сициній.
  
                                           Такъ говори,
             Да покороче -- надо намъ скорѣй
             Покончить съ той змѣей. Изгнать его
             Опасно будетъ; здѣсь его оставивъ,
             Мы сами пропадемъ, а потому
             Сегодня жь онъ умретъ.
  
                       Мененій.
  
                                                     Благіе боги
             Допустятъ ли, чтобъ нашъ великій Римъ,
             Котораго признательность и память
             О доблести своихъ великихъ гражданъ
             Занесены въ Юпитерову книгу,
             Какъ звѣрь безчувственный, свое дитя
             Пожралъ бы самъ!
  
                       Сициній.
  
                                           А развѣ язву злую
             Не вырѣзаемъ мы?
  
                       Мененій.
  
                                           Нѣтъ, онъ не язва,
             Онъ членъ больной, способный къ исцѣленью.
             Ты отсѣки тотъ членъ -- и все пропало!
             Чѣмъ провинился онъ передъ отчизной,
             Чѣмъ заслужилъ онъ смерть? Тѣмъ, что разилъ
             Онъ родины враговъ? Тѣмъ, что за Римъ
             Онъ пролилъ больше крови, чѣмъ теперь
             Въ его осталось жилахъ? Если вы
             Прольете тотъ остатокъ, срамъ великій
             И вѣчный насъ покроетъ.
  
                       Сициній.
  
                                                     Пустяки!
  
                       Брутъ.
  
             И вздоръ одинъ. Когда онъ Римъ любилъ,
             Его мы чтили.
  
                       Мененій.
  
                                 Забывать должно ли
             О томъ, что омертвѣвшая нога
             Служила прежде намъ?
  
                       Брутъ.
  
                                           Чего тутъ слушать!
             Идите въ домъ къ нему, скорѣй возьмите
             Его оттуда, чтобъ зараза эта
             Не разошлась и на другихъ.
  
                       Мененій.
  
                                                     Одно --
             Одно лишь слово. Съ быстротою тигра
             Спѣшитъ вашъ гнѣвъ,-- смотрите жь, чтобъ потомъ
             И слишкомъ поздно не пришлося вамъ
             Оплакивать ту скорость. По закону
             Начните судъ. Вѣдь онъ друзей имѣетъ,
             Пойдетъ борьба, и нашъ великій Римъ
             Погибнетъ черезъ римлянъ.
  
                       Брутъ.
  
                                                     Если такъ...
  
                       Сициній.
  
             Что ты болтаешь -- или не видали
             Мы, какъ онъ повинуется закону?
             Кто руку поднялъ на эдиловъ? Кто
             Трибунамъ воспротивился? (Народу.) Идемъ же!
  
                       Мененій.
  
             Подумайте,-- онъ вскормленъ былъ войной
             Съ тѣхъ поръ какъ мечъ поднять въ немъ стало силы:
             Гдѣ могъ рѣчамъ онъ краснымъ научиться?
             Вотъ почему теперь онъ безъ разбора
             Мякину и муку заразъ намъ сыплетъ.
             Позвольте мнѣ сходить къ нему; быть можетъ,
             Къ законному суду онъ самъ придетъ
             Съ покорностью.
  
                       1-й Сенаторъ.
  
                                           Почтенные трибуны,
             Такъ лучше будетъ, иначе безъ крови
             Не обойдется дѣло, и какъ знать,
             Чѣмъ кончится оно.
  
                       Сициній.
  
                                           Ну, хорошо,
             Мененій добрый, мы съ тобой согласны.
             Такъ поступай отъ имени народа,
             Какъ знаешь. (Народу.) Эй, оружіе сложить!
  
                       Брутъ (народу).
  
             Не расходиться!
  
                       Сициній.
  
                                           Мы на площади
             Сойдемся всѣ. Туда ты приведешь
             Къ намъ Марція, не то мы все покончимъ,
             Какъ думали сейчасъ.
  
                       Мененій.
  
                                           Придемъ мы оба.

(Сенаторамъ.)

             Пойдемте всѣ къ нему. Идти онъ долженъ,
             Иль все пропало.
  
                       Сенаторы.
  
                                           Такъ, идемъ къ нему. (Уходятъ.)
  

СЦЕНА II.

Комната въ домѣ Коріолана.

Входятъ Коріоланъ и Патриціи.

                       Коріоланъ.
  
             Пускай грозятся растоптать меня
             Копытами коней, пусть обѣщаютъ
             Мнѣ смерть на колесѣ, пусть взгромоздятъ
             Утесовъ десять на утесъ Тарпейскій,
             Пусть до небесъ его они поднимутъ --
             Я тотъ же съ ними буду.
  

Входитъ Волумнія.

  
                       1-й Патрицій.
  
                                                     Благородно
             Ты говоришь.
  
                       Коріоланъ.
  
                                 Дивлюсь я одному:
             Какъ мать моя, ихъ звавшая всегда
             Презрѣнными рабами, торгашами,
             Безумными зѣваками въ собраньяхъ,
             Гдѣ о войнѣ и мирѣ говорятъ
             Достойнѣйшіе люди,-- какъ она
             Теперь мои поступки осуждаетъ!

(Увидавъ Волумнію.)

             Рѣчь про тебя идетъ. Зачѣмъ ты хочешь,
             Чтобъ уступилъ я имъ? Неужто я
             Тебѣ въ угодность долженъ измѣнить
             Своей природѣ? Лучше я останусь
             Тѣмъ, чѣмъ я созданъ -- такъ ли?
  
                       Волумнія.
  
                                                     Сынъ мой, сынъ мой!
             Ты прежде облекись во власть, а тамъ ужь
             Изнашивай ее.
  
                       Коріоланъ.
  
                                 Пускай она
             Износится!
  
                       Волумнія.
  
                                 И безъ тревогъ всѣхъ этихъ
             Ты могъ всегда остаться тѣмъ, чѣмъ созданъ.
             Зачѣмъ, не выждавши своей минуты,
             Ты высказался весь передъ врагомъ?
  
                       Коріоланъ.
  
             Пускай ихъ перевѣшаютъ!
  
                       Волумнія.
  
                                                     И даже
             Сожгутъ потомъ!
  

Входитъ Мененій.

  
                       Мененій (Коріолану).
  
                                 Ну, ну, признайся намъ,
             Что ты былъ жостокъ, даже грубъ отчасти.
             Пойдемъ на площадь и поправимъ дѣло.
  
                       1-й Сенаторъ.
  
             Иначе нѣтъ спасенья -- смуты вспыхнутъ
             Въ родной землѣ и пропадетъ нашъ городъ!
  
                       Волумнія.
  
             Прошу тебя, послушай ихъ совѣта:
             Я по душѣ строптивѣе, чѣмъ ты,
             Но знаю я, что должно вспышки гнѣва
             Велѣніямъ разсудка подчинять.
             Волумнія, ты правду намъ сказала:
             Когда бъ не польза общая, когда бъ
             Не тягостный недугъ временъ тяжелыхъ --
             Не сталъ бы я къ уступкамъ подлой черни
             Его склонять, а лучше бъ черезъ силу,
             Тяжелые доспѣхи самъ надѣлъ.
  
                       Коріоланъ.
  
             Что долженъ сдѣлать я?
  
                       Мененій.
  
                                           Со мной вернуться
             Къ трибунамъ.
  
                       КоріоланъЪ.
  
                                 Хорошо! а послѣ -- послѣ?
  
                       Мененій.
  
             Въ своихъ рѣчахъ предъ ними повиниться.
  
                       Коріоланъ.
  
             Я этого передъ лицомъ боговъ
             Свершить не въ силахъ: какъ же передъ ними
             Я повинюсь?
  
                       Волумнія.
  
                                 Въ упорствѣ безполезномъ
             Нѣтъ благородства. Гордость тамъ вредна,
             Гдѣ крайность говоритъ. Не отъ тебя ль
             Слыхала я, что мужество и хитрость --
             Подруги неразлучныя -- вдвоемъ
             Взросли на полѣ брани? Если такъ,
             То для чего ты рознишь ихъ при мирѣ?
  
                       Коріоланъ.
  
             Молчи, молчи!
  
                       Мененій.
  
                                 Разуменъ твой вопросъ.
  
                       Волумнія.
  
             Коль на войнѣ скрывать не стыдно намъ
             Намѣренья свои отъ супостата,
             Коль на войнѣ обманывать врага
             Полезно и спасительно, зачѣмъ же
             И безъ войны, въ опасный часъ и трудный,
             Передъ врагомъ хитрить не можешь ты?
  
                       Коріоланъ.
  
             Къ чему вся рѣчь твоя?
  
                       Волумнія.
  
                                           Къ тому, чтобъ ты
             Теперь рѣшился говорить съ народомъ
             Не такъ, какъ самъ бы ты хотѣлъ того,
             Не такъ, какъ сердце гнѣвное стремится,
             Но чуждыми душѣ твоей словами
             И незаконнымъ, ложнымъ языкомъ.
             Повѣрь мнѣ -- не унизишь ты себя
             Такою рѣчью. Вражескую крѣпость
             Взять выгоднѣе кроткимъ увѣщаньемъ,
             Чѣмъ на удачу тяжкій бой поднять.
             Наперекоръ природѣ, я сама
             Безъ ропота готова притворяться,
             Коль надобно друзей своихъ спасать
             И будущность свою. Тебя мы всѣ --
             Твоя жена, твой сынъ, отцы сената --
             О томъ же просимъ; но тебѣ милѣй
             Упрямо хмуриться передъ толпою,
             Чѣмъ, приласкавъ ее, добыть себѣ
             Привязанность народа, безъ которой
             Мы всѣ погибли.
  
                       Мененій.
  
                                           Дивная жена!

(Коріолану.)

             Идемъ же вмѣстѣ. Ласкою избѣгнешь
             Ты отъ опасности, и возвратишь,
             Что кажется потеряннымъ.
  
                       Волумнія.
  
                                                     Мой сынъ,
             Иди, прошу тебя. Передъ народомъ
             Смиренно, съ непокрытой головою,
             Съ ужимками униженными стань.
             Коль нужно то -- склони свои колѣни
             (Движенія краспорѣчивѣй слова,
             Глаза невѣждъ смышленѣй, чѣмъ ихъ уши),
             Смири свой гордый духъ, твори поклоны
             И сердце пусть смягчится у тебя,
             Какъ спѣлый плодъ. Иди, скажи плебеямъ,
             Что ты ихъ воинъ, что въ бояхъ ты взросъ
             И кротости не могъ обогатиться,
             Что этимъ недостаткомъ ты теперь
             Народу неугоденъ показался,
             Но что, любя народъ, намѣренъ ты
             Перемѣнить себя, и стать такимъ,
             Какъ граждане желаютъ справедливо.
  
                       Мененій.
  
             И если ты все выполнишь -- народъ
             Тебѣ отдастъ сердца свои. Вѣдь чернь
             И на прощенья такъ же таровата
             Какъ на слова пустыя.
  
                       Волумнія.
  
                                                     Умоляю,
             Послушайся! Сама я знаю: слаще
             Тебѣ сойтись на бой съ врагомъ своимъ!
             Въ пучинѣ огненной, чѣмъ льстить ему.
             Между цвѣтовъ идетъ сюда Коминій.
  

Входитъ Коминій.

  
                       Коминій (Коріолану).
  
             Я былъ на площади. Или готовься
             Ты силой силу встрѣтить иль смирись,
             Или бѣги изъ Рима. Все возстало!
  
                       Мененій.
  
             Одна бы рѣчь покорная...
  
                       Коминій.
  
                                                     Конечно
             Она поможетъ, если онъ согласенъ
             Сказать ее.
  
                       Волумнія.
  
                                 Онъ долженъ -- стало быть,
             Ее онъ скажетъ. (Сыну.) Ну, скажи жь "согласенъ"
             И выходи.
  
                       Коріоланъ
  
                                 Неужли долженъ я
             Предъ ними ставъ съ открытой головою;
             И рабскимъ языкомъ, и ложью подлой,
             Позорить сердце доблестное? Ну,
             Я уступаю вамъ, но знайте всѣ --
             Когда бы чернь грозила только мнѣ,
             Я бы скорѣй позволилъ истереть
             Себя во прахъ и разбросать по вѣтру!
             Идемъ на площадь! дали вы задачу,
             Съ которой мнѣ не сладить.
  
                       Коминій.
  
                                                     Мы готовы
             Помочь тебѣ.
  
                       Волумнія.
  
                                 Мой милый сынъ! когда-то
             Ты говорилъ, что похвалы мои
             Въ тебя вдохнули воинскую доблесть;
             Коль хочешь новыхъ, сдѣлай то, чего
             Еще не дѣлалъ ты.
  
                       Коріоланъ.
  
                                           Такъ, рѣшено!
             Прочь гордость честная, пусть поселится
             Въ меня душа развратницы! Пусть голосъ,
             Когда-то покрывавшій звуки трубъ,
             Поспоритъ съ рѣчью евнуха пискливой
             Иль съ колыбельной пѣсенкой дѣвчонки!
             Зову себѣ холопскую улыбку
             Я на уста, и пусть изъ глазъ моихъ
             Польются слезы школьниковъ! Добуду
             Себѣ языкъ у нищаго; какъ нищій
             Я стану гнуть колѣна, тѣ колѣна,
             Которыя лишь гнулись въ стременахъ.
             Все сдѣлаю. Нѣтъ, не могу, не въ силахъ
             Я предъ собою лгать. Подобнымъ дѣломъ
             Себя пріучишь къ подлости на вѣкъ!
  
                       Волумнія.
  
             Какъ хочешь, сынъ. Моленьями моими
             Я болѣе унизилась сама,
             Чѣмъ могъ ты унижаться передъ чернью.
             Пустъ гибнетъ все! И матери твоей
             Отъ гордости сыновней гибнуть легче,
             Чѣмъ ждать въ тоскѣ, чѣмъ кончится твое
             Безумное упрямство. Какъ и ты,
             Я не страшуся смерти. Поступай
             Какъ знаешь самъ. Безстрашіе свое
             Ты отъ меня всосалъ, но гордость эту
             Ты добылъ самъ себѣ.
  
                       Коріоланъ.
  
                                           Идемъ на площадь!
             Мать! не кори меня, я повинуюсь --
             Я вымолю привязанность отъ нихъ,
             Я буду льстить и ворочусь домой
             Любимцомъ римской черни. Погляди,
             Я ужь иду. Женѣ моей привѣтъ
             Ты передай. Я консуломъ вернуся,
             А если нѣтъ, то пусть не довѣряютъ
             Впередъ моимъ способностямъ на лесть.
  
                       Волумнія.
  
             Какъ хочешь, такъ и поступай. (Уходитъ.)
  
                       Коминій.
  
                                                               Идемъ же!
             Трибуны ждутъ. Вооружись въ отвѣтахъ
             Великой кротостью; враги, какъ слышно,
             Собрали обвиненія, важнѣй
             Всѣхъ прежнихъ обвиненій.
  
                       Коріоланъ.
  
                                                     Хорошо,
             Пусть взводятъ на меня, что имъ угодно,
             Я честно имъ отвѣчу.
  
                       Мененій.
  
                                           Да, и кротко.
  
                       Коріоланъ.
  
             Да, кротко. Такъ, я имъ отвѣчу кротко.

(Уходятъ.)

  

СЦЕНА III.

Тамъ же. Форумъ.

Входятъ Сициній и Брутъ.

                       Брутъ.
  
             Всего сильнѣе нападай на то,
             Что онъ хотѣлъ похитить власть, а если
             Онъ въ этомъ оправдается, припомни
             Его вражду всегдашнюю къ плебеямъ,
             Да намекни, что бранная добыча,
             Отъ анціатовъ взятая, досель
             Еще не роздана.
  

Входитъ Эдилъ.

  
                       Брутъ.
  
                                 Ну, что, идетъ онъ?
  
                       Эдилъ.
  
             Идетъ.
  
                       Брутъ.
  
                       Кто съ нимъ еще?
  
                       Эдилъ.
  
                                           Мененій старый
             И нѣсколько сенаторовъ,
             Его друзей.
  
                       Сициній.
  
                                 Ты взялъ съ собою списокъ
             Народнымъ голосамъ?
  
                       Эдилъ.
  
                                           Онъ у меня.
  
                       Сициній.
  
             Помѣтилъ ихъ по трибамъ?
  
                       Эдилъ.
  
                                                     Да, помѣтилъ.
  
                       Сициній.
  
             Сбери жь народъ скорѣй. Внуши ему,
             Что чуть скажу я; "въ силу нашей власти
             И правъ народныхъ будетъ то и то",
             Чтобъ ни сказалъ я -- пеню, смерть, изгнанье,
             Народу надо тотчасъ крикъ поднять:
             Коль я скажу про смерть, то -- "смерть ему!"
             Коль пеню -- "пеню! пеню!" опираясь
             На дѣло правое и власть плебеевъ.
  
                       Эдилъ.
  
             Все будетъ сдѣлано.
  
                       Брутъ.
  
                                           И крикъ поднявши,
             Пускай орутъ безъ, умолку, пока
             Тѣмъ шумомъ не заставимъ мы исполнить
             Свой приговоръ.
  
                       Эдилъ.
  
                                 Исполню.
  
                       Сициній.
  
                                                     Да еще
             Скажи имъ, что теперь зѣвать не надо!
             Пускай глядятъ на насъ и знака ждутъ. '
  
                       Брутъ.
  
             Ступай.

(Эдилъ уходитъ.)

                       А ты старайся съ первыхъ словъ
             Его взбѣсить. Къ побѣдамъ онъ привыкъ
             И къ первенству при спорахъ. Стоитъ только
             Его поджечь, и тутъ же осторожность
             Забудетъ онъ, и выскажетъ намъ все,
             Что на душѣ, а тамъ грѣховъ довольно
             На то, чтобъ шею онъ себѣ сломилъ.
  

Входятъ Коріоланъ, Мененій, Коминій, Сенаторы и Патрицій.

  
                       Сициній.
  
             А, вотъ и онъ.
  
                       Мененій.
  
                                 Веди жь себя спокойнѣй.
  
                       Коріоланъ
  
             Да, какъ холопъ, котораго за грошъ
             Бездѣльникомъ ругаетъ всякій въ волю!
             Пусть боги славные хранятъ нашъ Римъ!
             Пускай въ судахъ сидятъ благіе мужи,
             Чтобъ мы въ согласьи жили, чтобъ у васъ
             По улицамъ не кровь текла, но въ храмахъ
             Толпы народа миръ торжествовали!
  
                       1-й Сенаторъ.
  
             Пусть будетъ такъ.
  
                       Мененій.
  
                                           Почтенная молитва!
  

Входятъ Эдилы и Граждане.

  
                       Сициній.
  
             Приближьтесь, граждане.
  
                       Эдилы.
  
                                           Эй! тише, слушать
             Своихъ трибуновъ.
  
                       Коріоланъ.
  
                                           Прежде мнѣ позвольте
             Держать къ вамъ рѣчь.
  
                       Оба трибуна.
  
                                           Ты можешь говорить.
             Молчать и слушать!
  
                       Коріоланъ.
  
                                           Здѣсь ли долженъ я
             Рѣшенія ждать и здѣсь ли я узнаю
             Въ чемъ обвиненъ?
  
                       Сициній.
  
                                 Дай мнѣ отвѣтъ теперь же:
             Покорствуешь ли ты народной волѣ,
             Сановниковъ народа признаёшь ли,
             А главное, готовъ ли подчиниться
             Ты приговору нашему, когда
             Законъ того потребуетъ?
  
                       Коріоланъ.
  
                                                     Готовъ я.
  
                       Мененій.
  
             Вотъ граждане -- вы слышите -- готовъ онъ.
             Припомните жь теперь его заслуги,
             Подумайте, что у него на тѣлѣ
             Ранъ боевыхъ не меньше, чѣмъ могилъ
             На кладбищѣ святомъ.
  
                       Коріоланъ.
  
                                           Рубцы пустые,
             Ничтожныя царапины!
  
                       Мененій.
  
                                                     Про то
             Подумайте, что если не всегда онъ
             Такъ говоритъ, какъ должно гражданину,
             За то бойца вы въ немъ всегда найдете.
             Вы злобой не считайте жосткой рѣчи:
             Онъ къ ней привыкъ какъ воинъ, не какъ врагъ
             Народныхъ правъ.
  
                       Коминій.
  
                                           Довольно же объ этомъ.
  
                       Коріоланъ (народу).
  
             Скажите жь мнѣ, чѣмъ могъ я заслужить,
             Что вы, избравъ меня единодушно
             Въ санъ консула, безчестите теперь
             Немедленной отмѣною избранья?
  
                       Сициній.
  
             Ты долженъ прежде намъ отвѣтить.
  
                       Коріоланъ.
  
                                                               Правда.
             Я слушаю -- и отвѣчать готовъ.
  
                       Сициній.
  
             И такъ тебя мы обвиняемъ въ томъ,
             Что умышлялъ ты уничтожить разомъ
             Всѣ мудрыя постановленья Рима,
             И власть себѣ верховную присвоить.
             За это ты провозглашенъ отъ насъ
             Измѣнникомъ отечеству.
  
                       Коріоланъ.
  
                                                     Какъ -- я!
             Я, я -- измѣнникъ!
  
                       Мененій.
  
                                           Вспомни обѣщанье --
             Умѣренность!
  
                       Коріоланъ.
  
                                 Пусть васъ и вашъ народъ
             Спалятъ огни изъ преисподней ада!
             Меня назвать измѣнникомъ! Мерзавецъ,
             Трибунъ-ругатель! если бъ у тебя
             Въ глазахъ сидѣли тысячи смертей,
             Въ твоихъ рукахъ еще по милліону
             И столько жь на поганомъ языкѣ --
             Я и тогда сказалъ бы, что ты лжешь,
             Сказалъ бы такъ спокойно и свободно,
             Какъ я богамъ молюсь!
  
                       Сициній.
  
                                           Народъ, ты слышишь?
  
                       Гражданинъ.
  
             Такъ! на скалу его -- скорѣй!
  
                       Сициній (народу),
  
                                                     Вниманье!
             Къ чему искать. намъ обвиненій новыхъ?
             Вы видѣли, какъ онъ ведетъ себя
             И слышали, какъ говоритъ онъ съ вами;
             Онъ васъ ругалъ, онъ билъ Эдиловъ вашихъ,
             Ударами онъ отвѣчалъ закону,
             И вызовы кидаетъ онъ теперь
             Своимъ судьямъ. За преступленья эти
             Онъ стоитъ злѣйшей казни.
  
                       Брутъ.
  
                                                     Но припомнивъ
             Его заслуги Риму...
  
                       Коріоланъ.
  
                                           Смѣешь ты,
             Болтунъ, припоминать мои заслуги!
  
                       Брутъ.
  
             Я говорю про то, что знаю.
  
                       Коріоланъ.
  
                                                     Ты
             Ихъ знаешь!
  
                       Мененій (Коріолану).
  
                                 Матери своей
             Что обѣщалъ ты?
  
                       Коминій.
  
                                           Выслушай, прошу я!
  
                       Коріоланъ.
  
             Нѣтъ, не хочу -- довольно слушалъ я!
             Пускай меня столкнутъ съ тарпейской кручи,
             Пускай сдираютъ кожу, пусть скитаться
             Пошлютъ меня въ изгнаніе, посадятъ
             Въ темницу и даютъ ни пропитанье
             Одно зерно на сутки,-- не скажу
             Имъ одного привѣтливаго слова;
             Я не склонюсь предъ ними, не куплю
             Пощады я отъ нихъ, хоть для того
             Мнѣ стоило бъ сказать мерзавцамъ этимъ;
             "День добрый".
  
                       Сициній.
  
             За то, что онъ, по мѣрѣ средствъ и силъ,
             Открыто шелъ всегда противъ народа,
             За то, что онъ вредилъ правамъ плебеевъ,
             И наконецъ за то, что въ грозный часъ
             Суда надъ нимъ осмѣлился нанесть
             Удары исполнителямъ закона --
             Мы, именемъ народа, въ силу данной
             Трибунамъ власти, здѣсь, безъ промедленья,
             Ему велимъ оставить городъ нашъ,
             И не входить вовѣкъ въ ворота Рима,
             Подъ страхомъ низверженія съ утеса
             Тарпейскаго. Отъ имени народа
             Да будетъ такъ!
  
                       Граждане.
  
                                 Да, да! да будетъ такъ!
             Долой его -- изгнать его!
  
                       Коминій.
  
                                                     Друзья --
             Послушайте.
  
                       Сициній.
  
                                 Ужь сказанъ приговоръ,
             И слушать нечего!
  
                       Коминій.
  
                                 Прошу я слова.
             Я самъ былъ консуломъ, и я на тѣлѣ
             Ношу слѣды отъ вражескихъ ударовъ.
             Я родину люблю не меньше васъ,
             Я чту ее и больше, и святѣе,
             Чѣмъ, собственную жизнь, чѣмъ честь жены,
             Чѣмъ нашей крови плодъ -- моихъ младенцевъ,
             И потому я вправѣ здѣсь сказать...
  
                       Сициній.
  
             Мы знаемъ, что ты скажешь. Говори же.
  
                       Брутъ.
  
             Зачѣмъ намъ эти рѣчи? Изгнанъ онъ,
             Какъ врагъ народа и родного края.
             Да будетъ такъ!
  
                       Народъ.
                                 Да, да! пусть будетъ такъ!
  
                       Коріоланъ.
  
             Вы -- стая подлыхъ сукъ! дыханье ваше
             Противнѣй мнѣ, чѣмъ вонь гнилыхъ болотъ,
             Любовью вашей дорожу я столько жь,
             Какъ смрадными, раскиданными въ полѣ
             Остатками враговъ непогребенныхъ!
             Я изгоняю васъ! Живите здѣсь.
             Съ безуміемъ и малодушьемъ вашимъ!
             Пусть тѣнь бѣды васъ въ дрожь и страхъ кидаетъ,
             Пускай враги, встряхнувши гривой шлемовъ,
             Шлютъ бурей вамъ отчаянье въ сердца!
             Храните дольше вашу власть и право --
             Въ изгнанье сдать защитниковъ своихъ,
             Покуда наконецъ, глупцы, придется
             Вамъ на себѣ извѣдать, слишкомъ поздно,
             Что врагъ вашъ -- сами вы. И пустъ тогда
             Чужой народъ придетъ на васъ, безумцевъ,
             И въ рабство васъ, рабовъ, возьметъ безъ боя!
             Я презираю васъ и городъ вашъ!
             Я прочь иду -- есть міръ и кромѣ Рима!

(Уходятъ Коріоланъ, Мененій, Коминій и патриціи.)

  
                       Эдилъ.
  
             Ушелъ, ушелъ врагъ народа!
  
                       Народъ.
  
             Нашъ врагъ изгнанъ! ушелъ, ушелъ! у! у! у!

(Кричатъ и кидаютъ шапки.)

  
                       Сициній.
  
             Скорѣй за нимъ идите до воротъ,
             Ругайтеся надъ нимъ, какъ онъ ругался
             Надъ вами всѣми. Эти оскорбленья
             Самъ заслужилъ онъ. Стража, черезъ городъ
             Иди за нами.
  
                       Народъ.
  
                                 Ну, пойдемъ, пойдемъ! --
             Проводимъ до воротъ его. Скорѣе!
             Да здравствуютъ трибуны! Ну -- идемъ же!

(Уходятъ.)

  

ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Римъ. Передъ городскими воротами.

Входитъ Коріоланъ, Волумнія, Виргилія, Мененій, Коминій и множество молодыхъ патриціевъ.

  
             Ну, полно плакать. Сократимъ прощанье.
             Я вытолкнутъ изъ города скотомъ
             Многоголовымъ. Мать, не надо плакать;
             Гдѣ мужество твое? не отъ тебя ли
             Слыхали, мы что духъ нашъ крѣпнетъ въ горѣ,
             Что мелкимъ людямъ мелкая бѣда
             Подъ силу лишь, что на морѣ спокойномъ
             Всѣ корабли ранію умѣютъ плавать,
             Но что душѣ геройской лишь дается
             Судьбы удары съ мужествомъ сносить.
             Твои я помню рѣчи,-- вѣрю я,
             Что сердце, ими вскормленное, можетъ
             Несокрушимымъ быть.
  
                       Виргилія.
  
                                           О небо! небо!
  
                       Коріоланъ.
  
             Жена, прошу тебя!...
  
                       Волумнія.
  
                                           Пусть отъ чумы
             Ремесленники Рима передохнуть!
             Къ чему? къ чему? разставшися мной;
             Они меня оцѣнить. Мать, не плачь,
             Припомни, какъ ты говорила прежде,
             Что если бы супругой Геркулеса
             Звалася ты,-- то шесть его трудовъ
             Окончила бъ, герою помогаю.
             Коминій, не тужи! прощай! Прощайте.
             Жена и мать! Я стану жить не худо.
             Не плачь, Мененій, вѣрный мой старикъ:
             Твоимъ глазамъ соленая вода
             Вредна какъ ядъ. (Коминію.) Мой бывшій полководецъ,
             Всегда умѣлъ глядѣть ты твердымъ взглядомъ
             На душу леденящія картины,
             Такъ объясни жь ты этимъ бѣднымъ жонамъ,
             Что стоны при бѣдѣ неотразимой
             Безплодны, какъ и смѣхъ. Послушай, мать!
             Ты утѣшалась доблестью моею:
             Вѣрь мнѣ, что и теперь твой сынъ, въ изгнаньи
             Одинъ -- подобно лютому дракону,
             Что сѣетъ страхъ кругомъ своей пещеры --
             Иль удивитъ весь міръ, или погибнетъ
             Не безъ борьбы, отъ хитрости одной!
  
                       Волумнія.
  
             Куда жь пойдешь ты, мой безцѣнный сынъ?
             Ты добраго Коминія съ собой
             Возьми на время: вы вдвоемъ скорѣй
             Придумаете что-нибудь, а въ гнѣвѣ
             Случайностямъ себя ты не ввѣряй.
  
                       Коріоланъ.
  
             О боги!
  
                       Коминій.
  
                       Я иду съ тобой, и мѣсяцъ
             Мы вмѣстѣ проведемъ, а тамъ увидимъ,
             Гдѣ жить тебѣ и какъ съ тобой вѣстями
             Пересылаться, чтобъ когда отмѣна
             Изгнанью будетъ не пришлося намъ,
             Теряя случай и удобный мигъ,
             Искать тебя по всей землѣ широкой.
             Прощай, мой вождь! годовъ и бранныхъ бурь
             Усталость тяготѣетъ имъ тобою,
             Нетронутъ ими я, и вмѣстѣ намъ
             Не странствовать. Съ тобой за воротами,
             Прощуся я. Ты, нѣжная супруга --
             Мать милая -- и вы, друзья мои,
             Идемте же. За воротами вы
             Скажите мнѣ "прощай" -- и улыбнитесь.
             Идемте же, прошу васъ. Отъ меня,
             Пока еще хожу я по землѣ,
             Вамъ вѣсти будутъ. Вѣрьте, прежній Марцій
             Останется такимъ же, какъ и встарь.
  
                       Мененій.
  
             Для всѣхъ ушей такая рѣчь отрадна.
             Не надо плакать. Если бы лѣтъ семь
             Съ моихъ костей я могъ стряхнуть -- теперь же, /div>

Анціумъ. Передъ домомъ Ауфидія.

Входитъ Коріоланъ въ одеждѣ простолюдина, закутанный въ плащъ.

   КОР. Какъ хорошъ этотъ городъ! О, Анціумъ, вѣдь это я наполнилъ тебя вдовами; сколькихъ наслѣдниковъ этихъ прекрасныхъ зданій слышалъ я предсмертные стоны, видѣлъ паденіе! Не узнавай же меня; иначе меня умертвятъ въ безславной схваткѣ: жены -- вертелами, дѣти -- каменьями.

Входитъ Гражданинъ.

   Желаю тебѣ всякаго счастія, любезный другъ.
   ГРАЖ. И тебѣ того же.
   КОР. Сдѣлай одолженіе, скажи, гдѣ живетъ великій Ауфидій? Онъ въ Анціумѣ?
   ГРАЖ. Въ Анціумѣ, и даетъ нынче пиръ сановникамъ города.
   КОР. Не можешь ли указать мнѣ домъ его?
   ГРАЖ. Да вотъ онъ.
   КОР. Благодарю. (Гражданинъ уходитъ.) О, какъ же все измѣнчиво въ этомъ мірѣ! Друзья, въ груди которыхъ, казалось, было одно сердце, которые, какъ близнецы, были неразлучны, съ любовью дѣлили пополамъ и заботы и радости, и домъ и постель {Въ прежнихъ изданіяхъ: Whose hours, whose bed... По Колльеру; Whose house, whose bed...} -- вдругъ расходятся изъ-за сущей бездѣлицы и дѣлаются жесточайшими врагами; заклятые враги, которымъ ненависть, дума о томъ, какъ бы извести другъ друга, не давали спать -- сводятся ничтожнымъ случаемъ, обстоятельствомъ, не стоющимъ и выѣденнаго яйца, и дѣлаются друзьями, соединяютъ дѣтей своихъ узами брака.-- То же и со мной. Я возненавидѣлъ мою родину и полюбилъ вражескій городъ. Войду; умертвитъ онъ меня -- онъ будетъ правъ; приметъ радушно -- я обреку себя на службу его отчизнѣ.

(Уходитъ въ домъ Ауфидія.)

  

СЦЕНА 5.

Тамъ же. Сѣни въ домѣ Ауфидіи. Внутри музыка.

Входить Служитель.

   1 сл. Вина, вина!-- Вотъ прислуга!-- Что вы, заснули что ли? (Уходить.)

Входить другой Служитель.

   2 сл. Гдѣ Нотусъ? Господинъ зоветъ его.-- Нотусъ! (Уходить).

Входить Коріоланъ.

   КОР. Домъ славный. Пиръ благоухаетъ; но я являюсь сюда не гостемъ.
   1 сл. (Возвращаясь). Что тебѣ надобно, дружище? Откуда ты?-- Тутъ не мѣсто тебѣ; сдѣлай милость, вотъ дверь.
   КОР. (Про себя). Я Коріоланъ -- я не заслуживаю лучшаго пріема.
   2 сл. (Возвращаясь) Ты откуда взялся? Что у придверника, глазъ что ли нѣтъ, что впускаетъ сюда всякую дрянь?-- Убирайся!
   КОР. Пошолъ!
   2 сл. Какъ пошолъ? Пошолъ ты вонъ!
   КОР. Ты надоѣлъ мнѣ.
   2 сл. Вотъ хорошо! Да мы вѣдь долго разговаривать не станемъ.

Входить третій Служитель.

   3 сл. Это что за человѣкъ?
   1 сл. Да премудреный. Мы никакъ вотъ не можемъ выбить его отсюда. Поди, позови господина.
   3 сл. Что тебѣ здѣсь надо? Убирайся, пожалуйста.
   КОР. Позволь мнѣ постоять здѣсь; я никому не помѣшаю.
   3 сл. Да что ты за человѣкъ?
   КОР. Благородный.
   3 сл. И, какъ видно, страшно бѣдный.
   КОР. Да, бѣденъ я.
   3 сл. А когда такъ, не угодно ли бѣдному благородному поискать другаго привала. Ну, ступай же, ступай!
   КОР. (Отталкивая его). Знай свое дѣло; пошолъ утучняй себя холодными объѣдками.
   3 сл. Такъ ты не хочешь? (Второму служителю) Поди, скажи господину объ этомъ странномъ гостѣ.
   2 сл. Сейчасъ. (Уходитъ.)
   3 сл. Гдѣ ты живешь?
   КОР. Подъ кровомъ неба.
   3 сл. Подъ кровомъ неба?
   КОР. Ну да.
   3 сл. Гдѣ жь это?
   КОР. Въ городѣ коршуновъ и воронъ.
   3 сл. Въ городѣ коршуновъ и воронъ?-- Что это за оселъ!-- Стало ты живешь и съ сороками?
   КОР. Нѣтъ; я не служу твоему господину.
   3 сл. Вотъ какъ! Что жь ты, въ связи что ли съ моимъ господиномъ?
   КОР. А еслибъ и такъ; вѣдь это во всякомъ случаѣ честнѣе, чѣмъ быть въ связи съ твоей госпожей. Но ты заболтался; пошолъ, подноси вино. (Выталкиваетъ ею вонъ.)

Входитъ Туллъ Ауфидій со вторымъ Служителемъ.

   ТУЛЛ. Гдѣ онъ?
   2 сл. Вотъ. Я выгналъ бы его, какъ собаку, еслибъ не побоялся обезпокоить гостей твоихъ.
   ТУЛЛ. Откуда ты и что тебѣ надо? твое имя?-- Что жь ты не отвѣчаешь?-- твое имя?
   КОР. (Раскрывая плащъ). Если Туллъ Ауфидій и теперь, смотря на меня, не отгадываетъ кто я -- я, поневолѣ, долженъ буду назвать себя.
   ТУЛЛ. Твое имя? (Служители, по знаку его, удаляются въ глубину сцены.)
   КОР. Оно слишкомъ неблагозвучно для ушей Вольсковъ, оскорбительно и для твоего слуха.
   ТУЛЛ. И все-таки скажи его. Нарядъ твой некрасивъ, но въ твоемъ лицѣ есть что-то повелительное. Несмотря на жалкое состояніе парусовъ твоихъ, видно, что ты не простой корабль. Твое имя?
   КОР. Приготовься жь свести брови. Неужели и теперь не узнаешь меня?
   ТУЛЛ. Я не знаю тебя.-- Твое имя?
   КОР. Я Каій Марцій, надѣлавшій много зла и тебѣ и всѣмъ Вольскамъ, за что и прозванъ Коріоланомъ. Многотрудная служба, опасности, которымъ подвергался, кровь пролитая мною за неблагодарную родину вознаграждены однимъ только этимъ прозваніемъ -- вѣрнымъ ручательствомъ вражды и ненависти, которую ты долженъ питать ко мнѣ. Кромѣ его, у меня ничего не осталось; все прочее пожрали зависть и злоба черни. Слабодушные патриціи покинули меня, и я выгнанъ изъ Рима подлыми рабами. Вотъ эта-то гнусность и привела меня къ очагу твоему; но не потому, чтобы я надѣялся обезопасить этимъ жизнь мою -- не думай этого; еслибъ я боялся смерти -- я избѣгалъ бы тебя болѣе, чѣмъ кого-нибудь. Нѣтъ, только желаніе отплатить изгнавшимъ меня -- вина, что ты видишь меня здѣсь, передъ собою. Если вражда не угасла еще въ твоемъ сердцѣ, если оно жаждетъ еще отмстить за твои личныя оскорбленія, залѣчить позорныя раны твоего отечества -- спѣши воспользоваться моимъ бѣдствіемъ, моими мстительными услугами, потому что я готовъ сражаться противъ моей очумѣвшей родины съ неистовствомъ духовъ преисподней. Но если у тебя не достанетъ на это отваги, если ты усталъ уже испытывать счастіе, что много говорить -- и я утомился жизнію,-- я предоставляю мое горло тебѣ и твоей закоренѣлой ненависти: не перерѣжешь его -- будешь просто глупъ, потому что я всегда съ неистовствомъ преслѣдовалъ тебя, потому что я выцѣдилъ изъ груди твоего отечества бочки крови, потому что, если ты не примешь услугъ моихъ, я могу жить только на позоръ тебѣ.
   ТУЛЛ. О, Марцій, каждое твое слово вырывало изъ моего сердца по корню старой ненависти. Еслибъ самъ Юпитеръ, вонъ изъ того облака, повѣдалъ мнѣ божественныя тайны и примолвилъ: "это истина" -- я и ему повѣрилъ бы не болѣе, чѣмъ тебѣ, благороднѣйшій Марцій. Позволь же мнѣ обвить мои руки около этого тѣла, о которое крѣпкое древко копья моего ломаясь сотни разъ, грозило самой лунѣ разлетавшимися осколками. Вотъ, я обнимаю наковальню моего меча, и состязаюсь съ тобой въ любви такъ же пламенно, такъ же благородно, какъ нѣкогда, въ порывахъ честолюбія, состязался съ тобой въ храбрости. Послушай, я любилъ дѣвушку -- теперь она жена моя,-- никогда любовникъ не вздыхалъ искреннѣе моего, а сердце мое и въ то время, когда молодая жена моя впервые переступила черезъ порогъ моего дома, не билось такъ сильно, какъ теперь, отъ радости, что вижу здѣсь тебя, благороднѣйшій изъ смертныхъ. Знай же, доблестный Марсъ, что мы собрали уже войско, что я снова замышлялъ или отсѣчь щитъ отъ руки твоей, или потерять свою собственную. Послѣ того, какъ я былъ побѣжденъ тобою въ двѣнадцатый разъ, не проходило ночи, чтобъ мнѣ не снилось, что мы встрѣтились, что оба, павъ на землю, силимся сорвать другъ съ друга шлемы, хватаемъ другъ друга за горло, и чтобъ не просыпался полумертвый отъ грезъ этихъ. Но теперь, любезный Марцій, еслибъ мы даже и не имѣли причины враждовать съ Римомъ -- изъ-за одного уже твоего изгнанія, мы собрали бы всѣхъ, отъ двѣнадцати до семидесяти лѣтъ, и вторглись бы ярымъ потокомъ войны въ самое сердце неблагодарнаго Рима. Идемъ-же; подай руку нашимъ дружелюбнымъ сенаторамъ: они теперь у меня на проводахъ, потому что я совсѣмъ уже собрался идти, если и не на самый Римъ, такъ покрайней мѣрѣ на его области.
   КОР. О, боги, вы благословляете меня!
   ТУЛЛ. А потому, хочешь отмстить за себя самъ, возьми половину моей власти; рѣши -- такъ какъ тебѣ извѣстны и сила и слабость твоей родины -- по своему благоусмотрѣнію, что лучше: грянуть ли прямо въ ворота Рима, или нахлынуть на отдаленныя области, чтобъ устрашить, прежде чѣмъ уничтожить его. Но идемъ; позволь мнѣ представить тебя тѣмъ, которые, я увѣренъ, согласятся на всѣ твои желанія. Тысячу разъ привѣтствую тебя; теперь ты мнѣ болѣе другъ, чѣмъ когда-нибудь былъ врагомъ; а вѣдь это много, Марцій!-- Дай же руку.-- Еще разъ, я радъ тебѣ отъ всей души. (Уходитъ съ Коріоланомъ.)
   1 сл. (Выходя впередъ). Каково превращеніе?
   2 сл. А я ужь было хотѣлъ попотчивать его палкой, да какъ-то смекнулъ, что лжетъ одежда его.
   1 сл. И что за ручища у него! Онъ, какъ юлу, повернулъ меня двумя пальцами.
   2 сл. Я по лицу его увидалъ тотчасъ, что онъ того -- у него лице такое -- какъ бы это сказать?
   1 сл. Да, именно такое -- точь въ точь какъ будто -- Пусть меня повѣсятъ, если я не догадался тотчасъ же, что въ немъ болѣе, чѣмъ можно подумать.
   2 сл. Я тоже. Онъ просто рѣдчайшій изъ смертныхъ.
   1 сл. Конечно; однакожъ, полагаю, что, въ отношеніи къ воинскому дѣлу, ты знаешь человѣка и почище его.
   2 сл. Кого же? нашего господина что-ли?
   1 сл. А какъ бы ты думалъ?
   2 сл. Онъ постоитъ шести такихъ.
   1 сл. Ну, это ужъ слишкомъ; я просто почитаю его наилучшимъ изъ полководцевъ.
   2 сл. Такъ; но, видишь ли, оно чрезвычайно мудрено рѣшить; что касается до обороны городовъ -- нашъ господинъ превосходенъ.
   1 сл. Да вѣдь не хуже онъ и въ приступахъ.

Входитъ третій Служитель.

   3 сл. Ну, ребята, вотъ это такъ новости!
   1 и 2 служ. Что, что такое? разскажи!
   3 сл. Лучше принадлежать къ послѣдней изъ націй, только бъ не быть Римляниномъ. Лучше быть осужденнымъ --
   1 и 2 служ. Отчего же?
   3 сл. Да оттого, что Каій Марцій, всегда тузившій нашего господина, здѣсь.
   1 сл. Какъ? Марцій тузилъ нашего господина?
   3 сл. Нѣтъ, я хотѣлъ сказать, не то чтобы тузилъ, а что онъ всегда умѣла, постоять за себя.
   2 сл. Ну полно финтить-то, вѣдь мы товарищи и друзья. Онъ въ самомъ дѣлѣ всегда приходился солонъ нашему господину; я это знаю изъ собственныхъ рѣчей его.
   1 сл. Да ужь если пошло на правду -- именно солонъ; вотъ, напримѣръ, передъ Коріоли: вѣдь онъ обратилъ его просто въ битую говядину.
   1 сл. А еслибъ былъ людоѣдъ, такъ и поджарилъ бы, да и съѣлъ бы.
   1 сл. Ну, а что жь еще-то новаго?
   3 сл. Они ухаживаютъ за нимъ, точно какъ будто онъ сынъ или наслѣдникъ Марса; посадили его за столъ на первое мѣсто; ни одинъ изъ сенаторовъ не предложитъ ему вопроса безъ того, чтобъ не привстать. Даже нашъ господинъ любезничаетъ съ нимъ, какъ съ любовницей; освящаетъ себя прикосновеніемъ къ рукѣ его, закатываетъ глаза подъ лобъ, какъ только тотъ начнетъ говорить. Но важнѣйшая новость та, что нашего полководца перерѣзали по самой серединѣ: онъ уже только половина того, что былъ вчера, потому что другая половина передана Марцію, по предложенію и согласію всѣхъ собесѣдниковъ. Онъ говоритъ, что пойдетъ и схватитъ привратника Рима за уши; что скоситъ передъ собой все, не оставитъ ни былинки.
   2 сл. И онъ выполнитъ это скорѣй, чѣмъ кто-нибудь.
   3 сл. Разумѣется, выполнитъ. Видите ли, у него столько же друзей, сколько и непріятелей; только эти друзья не смѣютъ показать, что они, какъ говорится, друзья ему, потому что онъ находится еще, такъ сказать, въ отверженіи {Въ прежнихъ изданіяхъ: whilst he's in directitude... По Колльеру: whilst he's in dijectitude...}.
   1 сл. Какъ же это въ отверженіи?
   3 сл. Но когда они увидятъ, что онъ снова высоко поднялъ гребень шлема своего, и самъ опять въ полной силѣ -- они, какъ кролики послѣ дождя, выползутъ изъ норъ и будутъ во всемъ за одно съ нимъ.
   1 сл. А не знаешь, скоро все это будетъ?
   3 сл. Завтра, сегодня, сейчасъ. Барабаны загремятъ тотчасъ послѣ обѣда; все это какъ бы часть ихъ пиршества, и порѣшится прежде, чѣмъ оботрутъ рты.
   2 сл. То-то будетъ славно. Что толку въ мирѣ? миръ годится развѣ только для того, чтобы желѣзо ржавѣло, а портные и стихоплеты размножались.
   1 сл. Что и говорить; то ли дѣло война! Война превосходитъ миръ на столько, на сколько день превосходитъ ночь; война весела, бодра, разговорчива, полна величанья {Въ прежнихъ изданіяхъ: and full of vent... По Колльеру: and full of vaunt...}. Миръ же -- настоящій параличъ или летаргія: вялъ, сонливъ, глухъ, безчувственъ, а плодитъ незаконнорожденныхъ болѣе, чѣмъ война умерщвляетъ.
   2 сл. Совершенно справедливо; какъ войну можно, нѣкоторымъ образомъ, назвать насилователемъ, такъ точно нельзя не сознаться, что и миръ страшно размножаетъ рогоносцевъ.
   1 сл. Мало этого, онъ заставляетъ еще людей ненавидѣть другъ друга.
   3 сл. А отчего? оттого, что въ мирное время они менѣе нуждаются другъ въ другѣ. Да здравствуетъ же война! я надѣюсь что скоро и Римляне будутъ такъ же дешевы, какъ Вольскій -- Однакожь встаютъ --
   1 и 2 служ. Идемъ, идемъ!
  

СЦЕНА 6.

Римъ. Площадь.

Входите Сициній и Брутъ.

   СИЦ. Мы не слышимъ о немъ -- не имѣемъ никакой причины и страшиться его; на что онъ при теперешнемъ довольствѣ и спокойствіи, прежде такъ сильно волновавшагося народа? Друзья его, которымъ, я знаю, пріятнѣе было бы видѣть шумныя скопища на улицахъ, хотя бы и самимъ пришлось потерпѣть отъ этого, чѣмъ слышать веселыя пѣсни ремесленниковъ, спокойно занимающихся своими работами -- должны краснѣть, видя, что и безъ него все идетъ, какъ нельзя лучше.

Входитъ Мененій.

   БРУТ. Мы удачно воспользовались и временемъ и обстоятельствами.-- Кажется, это Мененій?
   СИЦ. Онъ. Съ нѣкотораго времени онъ сталь гораздо ласковѣе.-- Здравствуй, почтенный Мененій.
   МЕН. Здравствуйте.
   СИЦ. А что, вѣдь объ отсутствіи вашего Коріолана нельзя сказать, чтобъ очень жалѣли, за исключеніемъ развѣ друзей его? Римъ благоденствуетъ и будетъ благоденствовать, хотя бъ онъ и ненавидѣлъ его еще болѣе за это.
   МЕН. Все хорошо; но было бъ и еще лучше, еслибъ онъ уступилъ.
   СИЦ. Не знаешь, гдѣ онъ теперь?
   МЕН. Не знаю; и мать и жена его также не имѣютъ о немъ никакихъ свѣдѣній.

Входитъ три или четыре Гражданина.

   ГРАЖДАНЕ. (Трибунамъ). Боги да благословятъ васъ!
   СИЦ. Добраго вечера, сосѣди.
   БРУТ. Добраго вечера всѣмъ вамъ.
   1 гр. Мы всѣ, и дѣти и жены наши, должны на колѣняхъ молить за васъ боговъ.
   СИЦ. Живите и благоденствуйте.
   БРУТ. Прощайте, друзья. Хорошо, еслибъ и Коріоланъ любилъ васъ такъ, какъ мы.
   ГРАЖДАНЕ. Да хранятъ васъ боги!
   СИЦ. Прощайте.
   БРУТ. Прощайте. (Граждане уходятъ.)
   СИЦ. Надѣюсь, что это время получше того, когда бѣдняки эти бѣгали по улицамъ, испуская дикіе, неистовые крики?
   БРУТ. Каій Марцій отличный военачальникъ; но онъ чрезмѣру дерзокъ, надмененъ, честолюбивъ до нельзя, себялюбивъ.
   СИЦ. Онъ домогался неограниченной верховной власти.
   МЕН. Не думаю.
   СИЦ. На бѣду всѣмъ намъ, мы убѣдились бы въ этомъ, еслибъ ему удалось добиться консульства.
   БРУТ. Боги отвратили это несчастіе и Римъ покоенъ, счастливъ и безъ него.

Входитъ Эдилъ.

   ЭДИЛ. Доблестные трибуны, тамъ какой-то рабъ, котораго мы отправили въ темницу, говоритъ, что два войска Вольсковъ вторглись въ наши области и страшно истребляютъ все, что ни встрѣтятъ.
   МЕН. Это Ауфидій. Узнавъ объ изгнаніи Марція, онъ снова высунулъ рожки, которые, пока Марцій стоялъ за Римъ, не смѣлъ показывать, поневолѣ удерживалъ въ раковинѣ.
   СИЦ. Что ты все толкуешь о Марціѣ?
   БРУТ. (Эдилу) Вели высѣчь этого лжеца.-- Не можетъ быть, чтобъ Вольски осмѣлились нарушить миръ.
   МЕН. Не можетъ быть! стоитъ только припомнить прошедшее, чтобъ убѣдиться въ противномъ; покрайней мѣрѣ я, на своемъ вѣку, пережилъ три примѣра возможности этого. А чтобъ не наказать понапрасну человѣка, предостерегающаго отъ опасности, дѣйствительно вамъ грозящей -- не лучше ли прежде разспросить его хорошенько, развѣдать откуда онъ узналъ это?
   СИЦ. Полно; я знаю, что это вздоръ.
   БРУТ. Это просто невозможно.

Входитъ Посланецъ.

   ПОСЛ. Всѣ патриціи спѣшатъ въ сенатъ; получены какія-то вѣсти, заставившія ихъ перемѣниться въ лицѣ.
   СИЦ. Все это работа того же раба. (Эдилу) Ступай, выдери его передъ лицомъ народа,-- все вздоръ! все пустые слухи, имъ распущенные.
   ПОСЛ. Вѣсти его подтверждаются однакожъ; носятся и еще худшіе слухи.
   СИЦ. Какъ, еще худшіе?
   ПОСЛ. Многіе говорятъ громко -- не знаю на сколько это справедливо,-- что Марцій, соединясь съ Ауфидіемъ, идетъ прямо на Римъ; что онъ поклялся разразиться местью такъ же неизмѣримой, какъ пространство, раздѣляющее древнѣйшее отъ юнѣйшаго.
   СИЦ. Какъ это вѣроятно!
   БРУТ. Все это выдумано для того, чтобъ заставить слабодушныхъ требовать возвращенія бога Марція {Въ прежнихъ изданіяхъ: Good Marcius home again... По Колльеру: God Marcius home again...}
   СИЦ. Навѣрное.
   МЕН. Явная ложь. Онъ и Ауфидій непримиримы, какъ двѣ крайнѣйшія противоположности.

Входитъ другой Посланецъ.

   ПОСЛ. (Трибунамъ). Васъ требуютъ въ сенатъ. Страшное войско подъ предводительствомъ Марція и Ауфидія вторглось въ наши области и неистовствуя, предаетъ все огню и мечу.

Входитъ Коминій.

   КОМ. (Трибунамъ). Ну вотъ, пожинайте теперь плоды вашихъ мудрыхъ дѣйствій.
   МЕН. Что, что такое?
   КОМ. Вы причина, что ваши дочери будутъ обезчещены, что свинцовыя крыши Рима растопится на ваши же головы, что у васъ же подъ носомъ будутъ насиловать женъ вашихъ.
   МЕН. Что случилось?
   КОМ. Что храмы ваши будутъ обращены въ пепелъ, что всѣ ваши права и вольности, за которыя вы такъ стояли, совмѣстятся въ орѣховой скорлупѣ --
   МЕН. Да скажи же, въ чемъ дѣло? (Трибунамъ) И мнѣ начинаетъ сдаваться, что вы порядкомъ набѣдокурили.-- Говори же, прошу тебя. Если Марцій соединился съ Вольсками.
   КОМ. Если! Онъ ихъ богъ; онъ предводительствует ими, какъ существо созданное не природой, а какимъ-нибудь другимъ высшимъ божествомъ, создающимъ людей далеко лучше, и они, повинуясь ему, идутъ на насъ съ увѣренностью ребенка, преслѣдующаго мотыльковъ, или мясника, давящаго мухъ.
   МЕН. Надѣлали вы и ваши фартушники, а пуще вы, такъ стоявшіе за голоса ремесленниковъ, за дыханіе питающихся чеснокомъ.
   КОМ. Онъ стряхнетъ весь Римъ на ваши головы --
   МЕН. Какъ Геркулесъ спѣлые плоды.-- Гордитесь вашимъ дѣломъ!
   БРУТ. Но справедливо ли это?
   КОМ. Вполнѣ; и вы помертвѣете прежде, чѣмъ убѣдитесь въ противномъ. Всѣ наши области передаются ему радостно, а надъ сопротивляющимися смѣются, какъ надъ безумными храбрецами, и они гибнутъ вѣрными глупцами. И кто же вздумаетъ порицать его за это? Какъ его, такъ и ваши враги не могутъ не сознать его доблестей.
   МЕН. Мы погибли, если онъ не сжалится надъ нами.
   КОМ. А кто жь будетъ просить его объ этомъ? Трибуны не могутъ отъ стыда; народъ?-- онъ столько же въ правѣ ожидать отъ него жалости, сколько волкъ отъ пастуховъ; друзья его?-- сказавъ ему "сжалься надъ Римомъ", они оскорбили бы его точнехонько, какъ люди заслуживающіе его ненависть: Уподобились бы тѣмъ врагамъ его.
   МЕН. Твоя правда. Еслибъ онъ поджигалъ мой собственный домъ, я не имѣлъ бы духу сказать ему: "прошу тебя, не дѣлай этого".-- Вотъ они, дивныя дѣла ваши; вы и ваши ремесленники -- наремесленничали славно {Въ прежнихъ изданіяхъ: You and your а crafts! you have crafted fair... По КОлльеру: You and your handycrafts have crafled fair...}.
   КОМ. Вы повергли Римъ въ дрожь, никогда еще не бывавшую такъ безпомощной.
   СИЦ. Не говори, что мы.
   МЕН. Кто же? ужь не мы ли? Мы любили его; но какъ животные, какъ трусливые патриціи, уступили вашей сволочи, и она выкричала его изъ города.
   КОМ. А теперь, того и гляди, что вкричитъ его. Туллъ Ауфидій по немъ второе лице, повинуется ему, какъ подчиненный. Теперь отчаяніе единственная мощь и оборона Рима.

Входитъ толпа Гражданъ.

   МЕН. Вотъ и ваша сволочь.-- (Коминію) Ты навѣрное знаешь, что Ауфидій съ нимъ?-- (Гражданамъ) Вы заразили воздухъ вашими вонючими, сальными шапками, бросая ихъ вверхъ, когда торжествовали изгнаніе Коріолана. Ну вотъ, онъ возвращается, и каждый волосокъ на головахъ солдатъ его будетъ бичемъ для васъ; онъ снесетъ столько же болвановъ, сколько было брошено шапокъ, и тѣмъ заплатитъ вамъ за голоса ваши. Да еслибъ онъ и всѣхъ насъ превратилъ въ уголь, и то было бъ подѣломъ -- мы вполнѣ стоимъ этого.
   1 гр. Въ самомъ дѣлѣ до насъ доходятъ престрашные слухи.
   2 гр. Что касается до меня, подавъ голосъ на его изгнаніе, я тутъ же сказалъ, что все-таки это очень жалко.
   3 гр. И я тоже.
   4 гр. И я; да если говорить правду, такъ и многіе изъ насъ говорили то же самое. То, что мы сдѣлали -- мы сдѣлали для общей пользы; согласившись на изгнаніе добровольно, мы изгнали его все-таки противъ воли.
   КОМ. Что и говорить, вы отличные голосоподаватели!
   МЕН. Надѣлали вы дѣла съ вашей сворой.-- (Коминію) Чтожь, идемъ въ Капитолій?
   КОМ. Надо идти. (Уходятъ.)
   СИЦ. Ступайте, друзья по домамъ и не упадайте духомъ; они изъ числа его приверженцевъ и были бы радехоньки, еслибъ то, чего, повидимому, такъ страшатся, оказалось справедливымъ. Ступайте, и не обнаруживайте ни малѣйшей боязни.
   1 гр. Да умилосердятся надъ нами боги! Пойдемъ по домамъ, товарищи. Я всегда говорилъ, дурно мы сдѣлали, что изгнали его.
   2 гр. Всѣ мы говорили то же. Идемте. (Уходитъ.)
   БРУТ. Сильно не нравятся мнѣ, однакожь, эти вѣсти.
   СИЦ. Да и мнѣ.
   БРУТ. Пойдемъ въ Капитолій.-- Я пожертвовалъ бы половиной своего имущества, только бы все это оказалось ложью.
   СИЦ. Идемъ.
  

СЦЕНА 7.

Лагерь въ небольшомъ разстояніи отъ Рима.

Входятъ Туллъ Ауфидій и одинъ изъ его Военачальниковъ.

   ТУЛЛ. И они все еще бѣгаютъ за Римляниномъ?
   ВОЕН. Не знаю, въ немъ есть что-то чародѣйственное; твои воины замѣняютъ имъ предъобѣденную и послѣобѣденную молитвы, а за обѣдомъ только что о немъ и толкуютъ. Въ этой воинѣ ты совершенно затемняешься своими же.
   ТУЛЛ. Теперь я не могу помочь этому, потому что пришлось бы прибѣгнуть къ средствамъ, которыя неминуемо повредятъ цѣли нашего похода. Онъ даже и со мной обращается надменнѣе, чѣмъ можно было ожидать, когда я впервые обнялъ его; такова ужь ничѣмъ неизмѣнимая природа его, и я долженъ извинять, чего нельзя поправить.
   ВОЕН. Какъ бы то ни было, для твоей же пользы, я желалъ бы, чтобъ ты никогда не бралъ его въ товарищи; гораздо было бы лучше, еслибъ ты удержалъ предводительство за собою, или совершенно уступилъ его Марцію.
   ТУЛЛ. Я понимаю тебя; будь впрочемъ увѣренъ, что онъ и не подозрѣваетъ, что я могу привести противъ него когда дойдетъ до разсчета. Хоть и кажется -- въ чемъ онъ и самъ убѣжденъ, да и другіе не такъ дальновидные,-- что онъ дѣйствуетъ честно, хлопочетъ о пользѣ Вольсковъ, сражаясь подобно дракону, порѣшая все только что обнажитъ мечъ; но то, что непремѣнно сломитъ ему шею, или подвергнетъ тому же мою собственную -- впереди еще.
   ВОЕН. И ты думаешь, что онъ возьметъ Римъ?
   ТУЛЛ. Всѣ города сдаются ему прежде, чѣмъ онъ успѣетъ обложить ихъ. Патриціатъ Рима преданъ ему, сенаторы любятъ его; трибуны же не воины, а народъ и на призваніе такъ же скоръ, какъ и на изгнаніе. Я увѣренъ, что онъ будетъ для Рима тѣмъ же, что для рыбъ морской орелъ, одолѣвающій ихъ превосходствомъ своей природы. Сначала онъ служилъ ему благородно, то вскорѣ почести вскружили ему голову. Не знаю, гордость ли, которая, при постоянномъ счастіи, всегда пятнаетъ счастливца; недостатокъ ли здраваго смысла, лишающій умѣнья располагать, какъ слѣдуетъ, благопріятными обстоятельствами; самое ли свойство его природы -- быть всегда однимъ и тѣмъ же, мѣшавшее ему снимать шлемъ въ совѣтѣ, заставлявшее его и въ мирное время быть такъ же повелительнымъ и грознымъ, какъ въ военное; во всякомъ случаѣ какой-нибудь одинъ изъ этихъ недостатковъ -- потому что, хоть онъ и имѣетъ нѣчто отъ каждаго, но все таки не всѣ -- заставилъ сперва бояться его, потомъ ненавидѣть, а наконецъ и изгнать. Провозглашая свои достоинства, онъ самъ же и уничтожаетъ ихъ. Наши доблести живутъ Въ прежнихъ изданіяхъ: So our virtuos Lie... По Колльеру: So our virtuos Live.} въ сужденіяхъ современности, и для мощи, по себѣ весьма похвальной, нѣтъ могилы вѣрнѣе восторженныхъ кликовъ {Въ прежнихъ изданіяхъ: So evident as a chair... По Колльеру: evident as a cheer...}, превозносящихъ то, что она сдѣлала. Огонь тушится другимъ огнемъ, гвоздь выбивается другимъ гвоздемъ, право подавляется правомъ {Въ прежнихъ изданіяхъ: Rights by rights fouler... По Колльеру: Rights by rights suffer...}, сила уничтожается силой.-- Идемъ.-- Да, Марцій! овладѣй только Римомъ, и ты несчастнѣйшій изъ смертныхъ -- ты мой тогда.

(Уходитъ.)

  

ДѢЙСТВІЕ V.

СЦЕНА 1.

Площадь въ Римѣ.

Входятъ Коминій, Мененій, Сициній, Брутъ и другіе.

   МЕН. Нѣтъ, я не пойду; вы слышали, что онъ сказалъ тому, то нѣкогда былъ его начальникомъ, кто любилъ его, какъ нельзя болѣе? Онъ называлъ меня отцомъ; но что жь изъ этого? Ступайте вы, изгнавшіе его; падите ницъ еще за милю отъ его шатра, колѣнами проложите себѣ путь къ его милосердію. Куда же мнѣ, когда онъ не захотѣлъ выслушать Коминія?
   КОМ. Онъ не хотѣлъ даже показать, что знаетъ меня.
   МЕН. Слышите?
   КОМ. Разъ только назвалъ онъ меня по имени. Я напомнилъ ему о томъ, какъ мы давно знакомы, какъ вмѣстѣ проживали кровь свою; но онъ тотчасъ же перебилъ меня, запретилъ называть себя Коріоланомъ и какимъ бы то ни было другимъ именемъ, говоря, что онъ безъимянное ничто, пока не выкуетъ себѣ имени въ огнѣ пылающаго Рима.
   МЕН. О, дивные трибуны, вы совершили великое дѣло; вы не умрете въ потомствѣ -- вы добились до того, что уголья подешевѣютъ наконецъ въ Римѣ.
   КОМ. И представилъ ему, какое величіе простить того, кто наименѣе можетъ ожидать прощенія; на это онъ замѣтилъ, что обращеніе государства съ просьбою къ человѣку, имъ наказанному, совершеннѣйшая безсмыслица.
   МЕН. Такъ, такъ; могъ ли онъ отвѣчать иначе?
   КОМ. Я хотѣлъ было пробудить въ немъ состраданіе къ искреннимъ друзьямъ его; но онъ остановилъ меня, сказавъ, что не имѣетъ времени выбирать изъ кучи гнилой, вонючей мякины, и что не сжечь ее, нюхать безпрестанно оскорбленіе изъ-за одного или двухъ бѣдныхъ зеренъ -- глупо.
   МЕН. Изъ-за одного или двухъ бѣдныхъ зеренъ? Я одно изъ нихъ; его мать, жена, сынъ и благородный Коминій -- мы зерна, а вы гнилая мякина, и вонь отъ васъ слышна выше мѣсяца. Изъ-за васъ и мы осуждены на сожженіе.
   СИЦ. Укроти свое негодованіе; если не хочешь помочь въ этой неотвратимой бѣдѣ, такъ не издѣвайся же покрайней мѣрѣ надъ нашимъ несчастіемъ. А мы все-таки увѣрены, что твой бойкій языкъ, еслибъ ты только согласился быть ходатаемъ за нашу родину, отвратитъ бѣду скорѣй, чѣмъ все наше войско, собранное на скорую руку.
   МЕН. Нѣтъ, я не хочу вмѣшиваться въ это дѣло.
   СИЦ. Умоляю, иди къ нему.
   МЕН. Для чего?
   БРУТ. Попробуй, что можетъ сдѣлать для Рима твоя любовь къ Марцію.
   МЕН. Для того, чтобъ сказать за тѣмъ, что Марцій отослалъ меня, какъ Коминія, не выслушавъ; чтобъ предстать предъ васъ глубоко-оскорбленнымъ жестокимъ равнодушіемъ друга? Не такъ ли?
   СИЦ. Но всякомъ случаѣ Римъ будетъ тебѣ благодаренъ и за твое доброе желаніе.
   МЕН. Такъ и быть, попробую. Можетъ, онъ и выслушаетъ меня; меня обезкураживаетъ только пріемъ Коминію. Впрочемъ, можетъ-быть онъ пришолъ къ нему не въ часъ, тогда какъ у него ни крошки не было еще во рту; а когда жилы пусты -- кровь наша холодна, намъ противно и утреннее солнце, и мы нерасположены ни давать, ни прощать. Не такъ, когда мы наполнимъ каналы, проводящіе нашу кровь, виномъ и пищей -- тогда мы гораздо мягче и податливѣе, чѣмъ въ часы жреческаго пощенія, и потому выжду мгновеніе, когда хорошая трапеза сдѣлаетъ его расположеннѣе къ моей просьбѣ.
   БРУТ. Ты знаешь вѣрный путь къ его сердцу, и не собьешься съ дороги.
   МЕН. Рѣшено, что бы изъ того ни вышло, я попробую. Я не замедлю сообщить вамъ о моемъ успѣхѣ. (Уходитъ.)
   КОМ. Онъ ни за что не выслушаетъ его.
   СИЦ. Ты думаешь?
   КОМ. Я говорилъ уже вамъ: онъ сидитъ въ золотѣ; глаза его пылаютъ, какъ будто бы хотѣли сжечь Римъ; обида, нанесенная ему, сторожитъ его состраданіе. Я преклонилъ передъ нимъ колѣна -- онъ холодно сказалъ мнѣ: "встань", и движеніемъ руки заставилъ меня удалиться. Вслѣдъ за мной онъ выслалъ бумагу, въ которой изложилъ послѣднее рѣшеніе свое: что можетъ сдѣлать и чего не можетъ, потому что связалъ себя клятвою. Теперь вся надежда только на его мать и жену, которыя, какъ я слышалъ, думаютъ просить его о помилованіи родины. Идемъ къ нимъ, и постараемся убѣдить ихъ, чтобъ онѣ не откладывали прекраснаго своего намѣренія.
  

СЦЕНА 2.

Передовые посты лагеря Вольсковъ передъ Римомъ.

Воины стоятъ на стражѣ. Входитъ Мененій.

   1 ст. Стой! Откуда ты?
   2 ст. Ступай назадъ!
   МЕН. Вы исполняете свою обязанность какъ слѣдуетъ мужамъ -- это похвально; но, съ вашего позволенія, я сановникъ и имѣю порученіе поговорить съ Коріоланомъ.
   1 ст. Откуда ты?
   МЕН. Изъ Рима.
   1 ст. Мы не можемъ пропустить тебя; ступай назадъ; нашъ полководецъ ничего не хочетъ слышать оттуда.
   2 ст. Ты скорѣй увидишь свой Римъ въ пламени, чѣмъ добьешься разговора съ Коріоланомъ.
   МЕН. Друзья мои, если вы слыхали разсказы вашего полководца о Римѣ и о тамошнихъ друзьяхъ его -- ручаюсь чѣмъ угодно, что и мое имя касалось вашего слуха; я Мененій.
   1 ст. И все-таки назадъ; и твое имя не проведетъ тебя.
   МЕН. Но послушай, любезный, я пользуюсь особеннымъ расположеніемъ твоего полководца. Я былъ записной книгой его доблестныхъ дѣлъ, книгой, повѣствовавшей всѣмъ и каждому о безпримѣрной славѣ его, нѣсколько даже и преувеличивая ее, потому что, имѣя обыкновеніе говорить о друзьяхъ моихъ -- изъ коихъ онъ первый,-- все прекрасное, безъ всякой утайки, какъ этого требуетъ справедливость -- иногда я однакожь увлекался, перехватывалъ, какъ шаръ, катящійся по наклонной поверхности, за предѣлы, обращалъ я ложь въ похвалу ему. Поэтому ты, любезный, не можешь не пропустить меня.
   1 ст. Почтеннѣйшій, еслибъ ты наговорилъ въ его пользу столько лжей, сколько произнесъ словъ въ свою собственную, такъ и тогда я не пропустилъ бы тебя; ни даже въ томъ случаѣ, когда бы лганье было такъ же добродѣтельно, какъ жизнь цѣломудренная. И потому, ступай назадъ.
   МЕН. Да возьми же въ толкъ, любезнѣйшій, что меня зовутъ Мененіемъ; что я всегда держалъ сторону твоего начальника.
   2 ст. Хоть ты и былъ лжецомъ его -- вѣдь ты самъ признался въ этомъ, -- я, говорящій подъ его начальствомъ правду, все-таки долженъ сказать тебѣ, что мы не можемъ пропустить тебя, и потому -- ступай назадъ.
   МЕН. А что онъ, пообѣдалъ ужь? мнѣ не хотѣлось бы говорить съ нимъ до обѣда.
   1 ст. Ты Римлянинъ?
   МЕН. Такъ же, какъ и твой полководецъ.
   1          ст. Такъ ты долженъ ненавидѣть Римъ, какъ онъ. Какъ вообразитъ, что вытолкавъ за ворота настоящаго защитника ихъ, что отдавъ, по невѣжественному безумію толпы, вашъ щитъ врагамъ вашимъ -- вамъ удастся еще удержать его месть дешевыми стонами старыхъ бабъ, дѣвственными слезами вашихъ дочерей, или параличнымъ ходатайствомъ выжившаго изъ лѣтъ болтуна, какимъ ты кажешься? Неужели ты думаешь, что такимъ слабымъ дыханіемъ, какъ твое, можно задуть пламя, которое скоро охватитъ вашъ городъ? Нѣтъ, вы жестоко ошиблись, и потому спѣши назадъ въ Римъ, чтобъ приготовиться къ казни. Вы всѣ осуждены; нашъ полководецъ поклялся, что никому не будетъ пощады.
   МЕН. Глупецъ, еслибъ онъ зналъ, что я здѣсь, онъ принялъ бы меня съ уваженіемъ.
   2          ст. Полно, нашъ начальникъ не знаетъ тебя.
   МЕН. Я говорю о вашемъ полководцѣ.
   1 ст. Нашему полководцу нѣтъ до тебя никакого дѣла. Назадъ, или я выцѣжу послѣднія капли твоей крови; говорятъ тебѣ, убирайся.
   МЕН. Но, любезный --

Входятъ Коріоланъ и Туллъ Ауфидій.

   КОР. Что тутъ у васъ?
   МЕН. А, негодяй, теперь-то я докажу тебѣ мою дружбу; ты увидишь въ какомъ я здѣсь почетѣ; узнаешь, что какой-нибудь жалкой стражъ не отболтаетъ меня отъ моего сына Коріолана; ты можешь догадаться и потому, какъ онъ обойдется со мной, что ты на волосокъ отъ висѣлицы, или отъ какой-нибудь другой смерти, болѣе томительной ожиданіемъ и гораздо жесточайшей по ощущеніямъ; смотри же, и обомри отъ того, что тебя ожидаетъ.-- (Коріолану) Всемогущіе боги ежечасно совѣщаются о твоемъ благоденствіи и любятъ тебя не менѣе твоего стараго отца Мененія! О, сынъ мой! ты готовишь для насъ огонь; смотри, вотъ вода, чтобъ затушить его. Меня съ трудомъ убѣдили идти къ тебѣ; только по твердому убѣжденію, что никто, кромѣ меня, не можетъ тронуть тебя, я позволилъ ихъ вздохамъ выдуть меня за ворота. Заклинаю тебя, прости Риму и твоимъ умоляющимъ соотечественникамъ. Милосердые боги да смягчатъ твою ярость и да прольются дрожжи ея вотъ на этого негодяя, который, какъ чурбанъ, преграждалъ мнѣ путь къ тебѣ.
   КОР. Удались!
   МЕН. Какъ удались?
   КОР. Я не знаю ни матери, ни жены, ни сына. Всѣ мои дѣйствія подчинены другимъ; а потому и снисхожденіе -- хотя месть и принадлежитъ собственно мнѣ -- въ груди Вольсковъ. Я и прежнюю дружбу нашу скорѣй отравлю неблагодарнымъ забвеніемъ, чѣмъ обнаружу, какъ она была велика, милосердіемъ.-- Удались.-- Для вашихъ просьбъ мои уши недоступнѣе, чѣмъ ваши ворота для моихъ войскъ. Но такъ какъ я нѣкогда любилъ тебя, (Подавая ему бумагу) возьми эту бумагу -- она написана именно для тебя; а только что хотѣлъ послать ее къ тебѣ. За симъ, Мененій, ни слова болѣе; я ничего не хочу слышать отъ тебя.-- Ауфидій, я очень любилъ этого человѣка; однакожь видишь --
   ТУЛЛ. Ты вѣренъ себѣ. (Уходитъ съ Коріоланомъ.}
   1 ст. Ну, почтеннѣйшій, вѣдь твое имя, кажется, Мененій?
   2 ст. И какъ же оно могущественно! Знаешь дорогу домой?
   1 ст. Слышалъ, какъ насъ отдѣлали за то, что не пропустили твоего величія?
   2 ст. Скажи, отчего жь обмирать-то мнѣ?
   МЕН. Мнѣ нѣтъ никакой нужды ни до свѣта, ни до вашего полководца; что же до васъ, то вы такъ ничтожны, что я забылъ и думать о вашемъ существованіи. Тотъ, кто рѣшился умереть отъ собственной руки ~ не устрашится смерти и отъ руки другаго. Вашъ полководецъ можетъ неистовствовать какъ ему угодно. А вамъ -- вамъ желаю оставаться долго тѣмъ, что вы есть, чтобы съ лѣтами возрастала и ваша ничтожность. Скажу вамъ то же, что сказано мнѣ: прочь съ глазъ моихъ! (Уходитъ.)
   1 ст. А вѣдь нечего сказать, славный это человѣкъ.
   2 ст. Славный-то человѣкъ нашъ полководецъ; онъ утесъ, дубъ, котораго не поколеблетъ никакой вѣтеръ.
  

СЦЕНА 3.

Шатеръ Коріолана

Входятъ Коріоланъ, Туллъ Ауфидій и другіе.

   КОР. Завтра мы обложимъ Римъ. Ты, какъ мой товарищъ въ этомъ походѣ, донесешь сенату Вольсковъ, какъ чемтно выполнилъ я все на меня возложенное.
   ТУЛЛ. Ты пекся только объ ихъ выгодахъ; былъ глухъ мольбамъ Рима; не позволялъ себѣ никакихъ тайныхъ сношеній даже съ друзьями, вполнѣ полагавшимися на твое расположеніе къ нимъ.
   КОР. Старикъ, котораго я сейчасъ отослалъ въ Римъ съ растерзаннымъ сердцемъ, любилъ меня болѣе, чѣмъ отецъ -- онъ просто обожалъ меня. Отправленіе его ко мнѣ было послѣднею ихъ надеждой, и я, изъ прежней любви къ нему, хотя и обошолся съ нимъ сурово, предложилъ имъ еще разъ условія, которыя они отвергли уже, да и теперь не могутъ принять. Эту ничтожную уступку я сдѣлалъ только для того, чтобъ хоть нѣсколько смягчить горькую ошибку полагавшаго, что онъ сдѣлаетъ гораздо больше. За симъ я уже не склоню слуха моего ни къ какимъ просьбамъ какъ самого Рима, такъ и старыхъ друзей моихъ.-- (За сценой слышенъ шумъ.) Это что такое? неужели новое искушеніе нарушить обѣтъ въ то самое мгновеніе, какъ я произнесъ его? Не бывать этому.--

Входитъ Виргилія, Волюмнія, ведя за руку сына Марція, Валерія и нѣсколько Римлянокъ; всѣ въ траурной одеждѣ.

   Жена, и за ней почтенная форма, въ которой сложилось это тѣло, ведетъ за руку внука крови своей.-- Прочь, прочь всѣ привязанности! уничтожьтесь всѣ связи и права природы! закоснѣлость да содѣлается добродѣтелью! Что мнѣ въ этихъ поклонахъ? что въ этихъ голубиныхъ глазахъ, способнымъ соблазнить и боговъ на клятвопреступленіе?-- Я смягчаюсь однакожь -- и я сваленъ изъ такой же рыхлой глины, и другіе.-- И мать преклоняется передъ мною, а это всѣ равно, какъ бы самый Олимпъ, умоляя, склонялся передъ кочкой; и юный сынъ смотритъ на меня такъ нѣжно, что голосъ великой природы говоритъ уже мнѣ: "не отвергай моленій ихъ!" -- Нѣтъ! пусть Вольски вспашутъ Римъ, опустошатъ всю Италію -- никогда не буду я такимъ гусенкомъ, чтобъ подчинилъ себя животному инстинкту; останусь непреклоннымъ, точно какъ будто человѣкъ творецъ самого себя и не знаетъ никакой родни.
   ВИР. Супругъ и повелитель!
   КОР. Я смотрю на васъ не тѣми уже глазами, какими смотрѣлъ въ Римѣ.
   ВИР. Можетъ быть отъ того, что печаль измѣнила насъ.
   КОР. Какъ плохой актеръ, я забываю роль, теряюсь, готовъ совершенно опозориться. (Женѣ.) Лучшая часть моего тѣла, прости мнѣ мое жестокосердіе, но не требуй за это, чтобъ я простилъ вашихъ Римлянъ.-- О, одинъ только поцѣлуй, продолжительный какъ мое изгнаніе, сладостный какъ мое мщеніе!-- а тотъ, послѣдній, что я унесъ съ собою, клянусь ревнивой богиней небесъ, постоянно дѣвствовалъ на вѣрныхъ губахъ моихъ.-- Но, о, боги, что же это я дѣлаю -- болтаю вздоръ, а благороднѣйшая изъ матерей остается безъ привѣта. (Преклоняя колѣна.) Склонитесь же колѣна, оттисните на землѣ такой знакъ сыновняго почтенія, какого не оставлялъ еще по себѣ ни одинъ изъ обыкновенныхъ сыновей.
   ВОЛ. О, встань благословеннымъ! мнѣ слѣдуетъ преклонить предъ тобой колѣна, и не на мягкую подушку, а на твердый камень; я должна почтить тебя этимъ знакомъ уваженія, который до сихъ поръ, по ошибкѣ, требовали отъ дѣтей. (Преклоняетъ передъ нимъ колѣна.)
   КОР. Что жь это? ты на колѣняхъ передо мною, передъ твоимъ наказаннымъ сыномъ? Послѣ этого отчего жь и камнямъ безплоднаго морскаго берега не сбивать звѣздъ, и бурнымъ вѣтрамъ не бичевать огненное солнце гордыми кедрами? послѣ этого и убійственная невозможность сдѣлать то, чего нельзя сдѣлать, будетъ самымъ легкимъ дѣломъ. (Встаетъ и поднимаетъ ее.)
   ВОЛ. Ты мой герой; я содѣйствовала твоему образованію. (Показывая на Валерію) А ее -- узналъ ты?
   КОР. Прекрасная Валерія, благородная сестра Публиколы, луна Рима, чистая, какъ ледяный кристаллъ на храмѣ Діаны, образованный морозомъ изъ бѣлѣйшаго снѣга.
   ВОЛ. А вотъ и бѣдное сокращеніе тебя самого; лѣта разовьютъ его, и оно будетъ вполнѣ тобою.
   КОР. Богъ войны, по благому соизволенію Юпитера, да преисполнитъ всѣ твои помыслы благородствомъ, чтобы безславіе никогда не могло уязвить тебя, чтобы въ битвахъ ты стоялъ твердо, подобно маяку, презирая бури и спасая смотрящихъ на тебя!
   ВОЛ. На колѣни, дитя мое.
   КОР. Милый сынъ мой!
   ВОЛ. Да, твой сынъ, твоя жена, Валерія и я -- мы всѣ пришли умолять тебя --
   КОР. О, нѣтъ, оставьте это; или если ужь не можете не просить, такъ поймите же прежде, что вы не должны оскорбляться, когда произнесенный мною обѣтъ заставитъ меня отказать вамъ. Не просите, чтобъ я распустилъ войско, чтобъ снова вступилъ въ переговоры съ ремесленниками Рима; не говорите мнѣ, въ чемъ кажусь вамъ отступникомъ природы; не старайтесь укротить мою ярость, утолить жажду мщенія холодными разсужденіями --
   ВОЛ. Довольно, довольно! ты сказалъ уже, что ничего для насъ не сдѣлаешь; потому что, кромѣ этого, намъ не о чемъ просить. Но мы все-таки будемъ просить тебя, чтобы твое жестокосердіе, если всѣ просьбы наши будутъ тщетны, не избѣгло заслуженнаго позора. Выслушай же насъ.
   КОР. Ауфидій и вы, Вольски, приблизьтесь; у меня нѣтъ никакихъ тайныхъ сношеній съ Римомъ.-- Чего хотите вы?
   ВОЛ. Храни, мы молчаніе, наша одежда, наши блѣдныя лица и безъ словъ высказали бы тебѣ, что за жизнь вели мы со дня твоего изгнанія. Подумай самъ, найдутся ль въ цѣломъ мірѣ женщины несчастнѣе насъ, сюда пришедшихъ, когда свиданіе съ тобой, вмѣсто того, чтобъ оросить глаза наши радостью, переполнить сердца восторгомъ, заставляетъ насъ трепетать и плакать отъ страха и горя; когда мать, жена и сынъ должны видѣть, какъ сынъ, мужъ и отецъ терзаетъ нѣдра своей родины. Твоя вражда разражается надъ нами, бѣдными, по преимуществу; ты лишаешь насъ даже возможности молить боговъ -- отрады, которой наслаждаются всѣ, кромѣ насъ; какъ молить намъ за родину, чего требуетъ долгъ, и за тебя, чего также требуетъ долгъ? Увы, мы должны отказаться или отъ отчизны, вскормившей насъ, или отъ тебя, нашего утѣшенія въ отчизнѣ. Исполнись та или другая изъ молитвъ этихъ -- мы равно несчастны; потому что или тебя повлекутъ по улицамъ Рима въ цѣпяхъ, какъ измѣнника; или ты, торжествуя, обратишь родимый городъ въ развалины и увѣнчаешься лаврами за то, что такъ мужественно пролилъ кровь жены и дѣтей. Что касается до меня, сынъ мой, я не намѣрена ждать окончанія войны этой; если мнѣ не удастся склонить тебя на великодушное помилованіе -- будь увѣренъ, что ты не сдѣлаешь и шага противъ родины, не наступивъ на чрево матери тебя родившей.
   ВИР. И на мое, даровавшее тебѣ сына, чтобъ твое имя не умерло вмѣстѣ съ тобою.
   СЫН. На меня онъ не наступитъ; я убѣгу, и когда выросту, буду сражаться.
   КОР. Не хочешь разнѣжиться подобно женщинѣ -- не подпускай къ себѣ ни дѣтей, ни женщинъ. Я слишкомъ долго насъ слушалъ.
   ВОЛ. Нѣтъ, не оставляй насъ такимъ образомъ. Еслибъ мы просили спасти Римлянъ гибелью Вольсковъ, которымъ ты служишь -- ты могъ бы осудить насъ, какъ отравительницъ твоей чести; но вѣдь мы просимъ примирить ихъ, чтобы Вольски могли сказать; "мы оказали имъ эту милость", а Римляне; "мы приняли ее"; чтобы какъ тѣ, такъ и другіе превознося тебя, благословляли за миръ, имъ дарованный. Сынъ мой, ты знаешь, какъ невѣрно счастіе войны; но за то какъ вѣрно то, что если ты и возьмешь Римъ, такъ не пріобрѣтешь ничего кромѣ имени, повтореніе котораго будетъ нераздѣльно съ проклятіями, и лѣтописи скажутъ тогда: "онъ былъ великій человѣкъ, но убилъ славу свою послѣднимъ поступкомъ; погубивъ родину, онъ навсегда содѣлалъ имя свое ненавистнымъ". Вспомни, вѣдь ты всегда говаривалъ, что высшее благородство -- уподобиться въ милосердіи богамъ; раздирать молніей громадныя ланиты небосклона и тотчасъ же за тѣмъ, замѣнять громовыя стрѣлы топоромъ, разсѣкающимъ только дубы. Что жь молчишь? неужели думаешь, что благородно вѣчно помнить оскорбленія?-- Да говори же, дочь моя; вѣдь ты видишь, что твои слезы нипочемъ ему.-- Говори и ты, малютка; можетъ быть твой невинный лепетъ тронетъ его болѣе, чѣмъ наши убѣжденія. Въ цѣломъ мірѣ нѣтъ человѣка такъ много обязаннаго своей матери, и онъ заставляетъ меня тратить слова по пустому, подобно женщинѣ, привязанной къ позорному столбу. Во всю жизнь свою ты ни разу еще не уступилъ своей заботливой матери; тогда какъ она, бѣдная насѣдка, лишенная возможности утѣшаться другими дѣтьми, лелѣяла тебя, выклохтывала и на войну и съ войны, увѣнчаннаго славою. Скажи, что моя просьба несправедлива и прогони меня; но если она справедлива, то ты поступаешь дурно, и боги накажутъ тебя за отказъ въ томъ, чѣмъ обязанъ мнѣ, какъ матери.-- Онъ отворачивается -- падемъ къ ногамъ его; пристыдимъ его нашимъ колѣнопреклоненіемъ. Какъ быть, прозваніе Коріоланомъ требуетъ болѣе почета, чѣмъ наши просьбы -- состраданія. На колѣни! (Становятся всѣ на колѣни.) Это послѣднее; не подѣйствуетъ -- возвратимся въ Римъ, и умремъ вмѣстѣ съ нашими сосѣдями.-- О, взгляни же на насъ; взгляни на бѣднаго малютку, который, не умѣя еще выразить чего хочетъ, стоитъ вмѣстѣ съ нами на колѣняхъ и протягиваетъ къ тебѣ рученки, и тѣмъ самымъ придаетъ нашимъ просьбамъ силу, противъ которой не устоять тебѣ.-- (Послѣ нѣкотораго молчанія.) Кончено, идемъ. Дочь Вольска была матерью этого человѣка, его жена въ Коріоли, и внукъ мой походитъ на него случайно.-- Ну что же -- отсылай насъ.-- Я не скажу ни слова болѣе, пока пламя не обниметъ нашего города, и тогда скажу немного.
   КОР. (Беретъ ее за руку и послѣ продолжительной безмолвной борьбы съ самимъ собою). О, матушка, матушка, что сдѣлала ты? Посмотри, небеса разверзаются, и боги смѣются, взирая на эту противоестественную сцену. Ты одержала побѣду благодатную для Рима; но для твоего сына -- повѣрь, о, повѣрь мнѣ, матушка,-- твоя побѣда слишкомъ опасна, можетъ быть и смертельна. Но пусть будетъ, что будетъ!-- Ауфидій, я не могу продолжать войны, какъ бы слѣдовало; но я заключу выгодный миръ. Поставь себя на мое мѣсто, добрый Ауфидій, и скажи: былъ ли бы ты тверже и непреклоннѣе къ просьбамъ матери.
   ТУЛ. И я былъ бы тронутъ.
   КОР. Готовъ поклясться, что такъ; повѣрь, много надо, чтобъ расположить мои глаза къ кроткому состраданію. Но скажи же, любезный Ауфидій, на какихъ условіяхъ думаешь ты заключить миръ. Что до меня -- я не пойду въ Римъ; я возвращусь съ вами, въ Анціумъ, а потому, прошу, помоги мнѣ въ этомъ дѣлѣ.-- О матушка! жена!
   ТУЛ. (про себя). Очень радъ, что состраданіе у тебя въ разладѣ съ честью; это поможетъ мнѣ возвратить мое прежнее могущество.
   КОР. (Женщинамъ, которыя дѣлаютъ ему знаки). Сейчасъ, сейчасъ; освѣжимъ себя прежде виномъ, а за тѣмъ вы возвратитесь въ Римъ со свидѣтельствомъ лучшимъ однихъ словъ: съ мирнымъ договоромъ, который мы скрѣпимъ на обоюдныхъ условіяхъ. О, вы стоите, чтобъ вамъ соорудили храмъ; безъ васъ и всѣмъ мечамъ Италіи, со всѣми союзными ей силами, никогда не удалось бы заключить этого мира!
  

СЦЕНА 4.

Римъ. Площадь.

Входятъ Мененій и Сициній.

   МЕН. Видишь вонъ тотъ угольный камень Капитолія?
   СИЦ. Ну такъ что жь?
   МЕН. Выдвинешь его мизинцемъ -- можно еще надѣяться, что благороднымъ Римлянкамъ, и въ особенности его матери, удастся уговорить его; но я знаю, что и на это нечего надѣяться. Горла наши осуждены и ждутъ только исполнителей казни.
   СИЦ. Возможно ли, чтобы въ такое короткое время человѣкъ могъ такъ перемѣниться.
   МЕН. Есть разница между червякомъ и бабочкой, а вѣдь бабочка была прежде червякомъ. Такъ и Марцій изъ человѣка развился въ дракона: у него выросли крылья, онъ поболѣе пресмыкающейся твари.
   СИЦ. Онъ такъ любилъ мать свою.
   МЕН. Онъ и меня любилъ не менѣе; но теперь столько же помнитъ и мать свою, какъ восмилѣтняя лошадь. Терпкость его лица дѣлаетъ и зрѣлый виноградъ кислымъ; прохаживаясь, онъ движется, какъ стѣнобитная машина, и земля осѣдаетъ подъ его стопами. Взорами онъ въ состояніи пробить крѣпчайшій панцырь; его говоръ подобенъ погребальному звону, а крикнетъ -- что твоя батарея. Сидитъ -- точь въ точь изваяніе Александра великаго. Повелитъ что-либо -- оно сдѣлано, только что скажетъ, чего хочетъ; чтобы вполнѣ уподобиться богу, ему недостаетъ только вѣчности, да неба для трона.
   СИЦ. Да милосердія, если твое описаніе вѣрно.
   МЕН. Я изображаю его такимъ, каковъ онъ есть. Вотъ увидите, какое милосердіе принесетъ вамъ мать его. Въ немъ столько же милосердія, сколько молока въ тигрѣ; и это узнаетъ бѣдный нашъ городъ, и все но вашей милости.
   СИЦ. Да умилосердятся надъ нами боги!
   МЕН. Нѣтъ, въ этомъ случаѣ и боги не умилосердятся надъ нами. Когда мы изгоняли его -- мы забыли всякое уваженіе къ нимъ; теперь, когда онъ возвращается, чтобъ свернуть намъ шеи, и они не уважатъ насъ.

Вбѣгаетъ Гражданинъ.

   ГРАЖ. (Сицинію). Спѣши, если хочешь спасти жизнь свою, домой. Плебеи схватили твоего товарища и таскаютъ его по улицамъ; клянутся, что разорвутъ его на части, если благородныя Римлянки не принесутъ пощады.

Вбѣгаетъ другой Гражданинъ.

   СИЦ. Что?
   ГРАЖ. Радуйтесь, радуйтесь!-- Римлянки одержали побѣду, Вольски отступили, а съ ними удалился и Коріоланъ. Никогда еще не видалъ великій Римъ дня радостнѣе этого; передъ нимъ ничто и день изгнанія Тарквиніи.
   СИЦ. Но, любезный, увѣренъ ли ты, что это справедливо? Вѣрно ли это?
   ГРАЖ. Такъ вѣрно, какъ то, что солнце огонь. Да гдѣ же вы были, что сомнѣваетесь еще? Никогда вздувшійся потокъ не стремился съ такой быстротой сквозь арки мостовъ, съ какою стремятся обрадованные Римляне въ ворота. (За сценой трубы, барабаны и радостные крики.) Трубы, флейты, литавры, барабаны, кимвалы и крики Римлянъ заставятъ плясать самое солнце. (Новые крики.) Слышите?
   МЕН. Вотъ это такъ новость. Я иду на встрѣчу благороднымъ Римлянкамъ. Эта Волюмнія стоитъ цѣлаго города консуловъ, патриціевъ и сенаторовъ; цѣлаго моря и цѣлой страны такихъ трибуновъ, какъ ты. Вы хорошо молились сегодня; нынче утромъ я не далъ бы и полушки за десять тысячи горлъ вашихъ. (Музыка и радостные крики.) О, какъ они радуются!
   СИЦ. Прежде всего да благословятъ тебя боги за твою радостную вѣсть, а за тѣмъ прими и мою благодарность.
   ГРАЖ. Мы всѣ должны благодарить боговъ.
   СИЦ. Близко уже онѣ къ городу?
   ГРАЖ. Почти у самыхъ воротъ.
   СИЦ. Пойдемъ же на встрѣчу имъ, порадуемся вмѣстѣ съ ними.

Волюмнія, Виргилія, Валерія и Римлянки, сопутствуемыя Сенаторами, Патриціями и народомъ, проходятъ черезъ сцену.

   1 сен. Смотрите, вотъ наша спасительница, жизнь Рима! Соберите всѣ ваши трибы, славьте боговъ, зажгите торжественные огни, усыпайте путь ихъ цвѣтами; перекричите крики изгнавшіе Марція; возвратите его громогласнымъ привѣтомъ его матери; кричите: да здравствуютъ благородныя Римлянки!
   ВСѢ. Да здравствуютъ, да здравствуютъ! (Трубы и барабаны.)
  

СЦЕНА 5.

Анціумь. Площадь.

Входитъ Туллъ Ауфидій со свитой.

   ТУЛЛ. Ступайте и скажите сенаторамъ, что я возвратился. Отдайте имъ эту бумагу и попросите ихъ, чтобъ они, какъ скоро прочтутъ ее, явились на площадь, гдѣ я подтвержу какъ имъ, такъ и всѣмъ истину того, что здѣсь написано. Обвиняемый мною вошелъ уже въ городъ и, въ надеждѣ очистить себя хитрыми словами, намѣренъ предстать предъ народъ, а потому, спѣшите! (Свита уходитъ.)

Входятъ три или четыре Приверженца Ауфидія. Здравствуйте!

   1 пр. Какъ поживаешь?
   ТУЛЛ. Какъ человѣкъ отравленный собственной своей милостыней, убитый собственнымъ великодушіемъ.
   2 пр. Но если ты остаешься при томъ, для чего желалъ нашего содѣйствія -- мы избавимъ тебя отъ напасти.
   ТУЛЛ. Я не знаю еще -- вѣдь мы должны дѣйствовать, соображаясь съ расположеніемъ народа.
   3 пр. Народъ не перестанетъ колебаться между вами до тѣхъ поръ, пока паденіе котораго-нибудь изъ васъ не сдѣлаетъ пережившаго наслѣдникомъ всего.
   ТУЛЛ. Знаю, и не премину воспользоваться настоящими, такъ неблагопріятными для него обстоятельствами. Я возвысилъ его, поручился за его вѣрность своей честью, а онъ, возвысившись, началъ поливать свои новыя растенія росой лести, обольщая такимъ образомъ друзей моихъ. Для этого онъ преодолѣлъ даже свою природу, доселѣ грубую, непреклонную и необузданную.
   3 пр. Онъ вѣдь и консульства не добился отъ того, что, по свойственному ему высокомѣрію, никакъ не хотѣлъ смириться.
   ТУЛЛ. Я только что хотѣлъ сказать это. Подвергшись за то изгнанію, онъ пришолъ ко мнѣ, подставилъ горло подъ ножъ мой. Я принялъ его, товарищески раздѣлилъ съ нимъ мою власть, далъ ему полную свободу дѣйствовать, какъ ему заблагоразсудится; мало этого -- чтобъ облегчить исполненіе задуманнаго имъ,-- я позволилъ даже выбрать лучшихъ воиновъ изъ моихъ собственныхъ дружинъ, самъ служилъ его планамъ, помогалъ пожинать славу, которую онъ наконецъ вполнѣ присвоилъ себѣ.-- Обдѣляя такимъ образомъ самого себя, я гордился этимъ до тѣхъ поръ, пока не замѣтилъ, что слѣдую за нимъ не какъ товарищъ, а какъ подчиненный, какъ наемщикъ, которому онъ платитъ милостивыми взглядами.
   1 пр. Такъ, совершенно такъ; все войско дивилось этому не мало. И наконецъ, когда Римъ былъ уже въ рукахъ его, когда намъ представлялось столько же славы, сколько и добычи --
   ТУЛЛ. Потъ это-то и будетъ главнымъ обвиненіемъ. За нѣсколько капель женскихъ слезъ, дешевыхъ какъ ложь, онъ продалъ и труды и кровь великаго предпріятія. Онъ умретъ за это, а я воспряну отъ его паденія. (За сценой трубы и радостные крики.) Слышите?
   1 пр. Ты вошелъ въ родимый городъ, какъ простой вѣстникъ, никѣмъ не привѣтствуемый; возвращается онъ, и воздухъ раздирается криками.
   2 пр. Слабодушные глупцы дерутъ горло для прославленія его, забывъ, что онъ перебилъ дѣтей ихъ.
   3 пр. А потому, прежде чѣмъ онъ успѣетъ привлечь народъ на свою сторону, дай ему почувствовать остріе меча твоего; мы поможемъ тебѣ. Падетъ онъ, ты истолкуешь этотъ случай по своему, и всѣ его оправданія зароются въ землю вмѣстѣ съ его трупомъ.

Входятъ Сенаторы.

   ТУЛЛ. Сенаторы идутъ сюда; ни слова болѣе.
   СЕНАТОРЫ. Привѣтствуемъ тебя на родинѣ.
   ТУЛЛ. Я не стою вашего привѣта. Но, почтенные отцы, прочли ль вы со вниманіемъ то, что я писалъ вамъ?
   СЕНАТОРЫ. Прочли.
   1 сен. И сильно скорбимъ объ этомъ. Всѣ прежнія проступки его можно еще извинить; но послѣдній -- покончить тогда, когда слѣдовало бъ начать, пожертвовать всѣми выгодами похода, вознаградить насъ нашими же издержками, заключить мирный договоръ, когда оставалось только взять -- это не извинительно.
   ТУЛЛ. Онъ спѣшитъ сюда. Послушайте, что онъ вамъ скажетъ.

Входитъ Коріоланъ, при звукахъ трубъ и барабановъ, и съ нимъ толпа народа.

   КОР. Привѣтствую васъ, почтенные сенаторы, я возвращаюсь вашимъ воиномъ; столько же зараженный любовью къ родинѣ, какъ и при отправленіи отсюда -- я остаюсь подъ вашимъ великимъ начальствомъ. Да будетъ вамъ вѣдомо, что предпріятіе наше увѣнчано полнымъ успѣхомъ, что кровавымъ путемъ довелъ я ваше войско до самыхъ воротъ Рима, что добыча, привезенная нами, цѣлой третью превышаетъ издержки этой войны. Мы заключили миръ столько же славный для Анціатовъ, сколько позорный для Римлянъ; и вотъ договоръ, подписанный консулами и патриціями, и скрѣпленный печатью сената.
   ТУЛЛ. Не читайте его, благородные сенаторы; скажите этому измѣннику прямо, что онъ страшно употребилъ во зло власть ему дарованную.
   КОР. Какъ, измѣннику?
   ТУЛЛ. Да, измѣннику Марцію.
   КОР. Марцію?
   ТУЛЛ. Ну да, Марцію, Каію Марцію! Неужели ты думаешь, что я польщу тебѣ украденнымъ въ Коріоли прозваніемъ Коріолана?-- Почтенные сенаторы и главы народа, онъ вѣроломно обманулъ васъ; онъ разорвалъ свою клятву, какъ гнилую шелковинку, и отдалъ вашъ Римъ -- вашъ, говорю я,-- за нѣсколько капель соленой воды, своей женѣ и матери. Не созвавъ военнаго совѣта, онъ уступилъ слезамъ своей кормилицы, и проплакалъ вашу побѣду. Видя это, наши юноши краснѣли отъ стыда, а мужи, въ удивленіи посматривали другъ на друга.
   КОР. Слышишь ли, Марсъ?
   ТУЛЛ. Не взывай къ нему, плаксивый ребенокъ.
   КОР. А!
   ТУЛЛ. Да, не болѣе.
   КОР. Лжецъ безмѣрный, ты переполнилъ наконецъ мое сердце. Ребенокъ? О, подлый рабъ!-- Простите мнѣ, сенаторы -- это въ первый разъ въ жизни, что меня заставили ругаться. Нашъ судъ, достопочтенные отцы, изобличитъ эту собаку во лжи; вашъ судъ и его собственное сознаніе, вынуждаемое знаками моихъ ударовъ, рубцами, съ которыми онъ сойдетъ въ могилу -- втиснутъ его наглую ложь назадъ, въ его глотку.
   1 сен. Замолчите оба, и выслушайте меня.
   КОР. Изрубите меня въ куски, Вольски; мужи и юноши, обагрите мечи ваши моей кровью!-- Ребенокъ! О, лживая собака! и въ вашихъ лѣтописяхъ, если вы пишете ихъ вѣрю, ты найдешь, что я вторгся въ Коріоли, какъ орелъ въ голубятню, и одинъ -- одинъ разогналъ всѣхъ вашихъ Вольсковъ.-- Ребенокъ!
   ТУЛЛ. Почтенные сенаторы, и вы позволяете атому нечестивому хвастуну напоминать вамъ въ глаза о своемъ слѣпомъ и такъ позорномъ для васъ счастіи?
   ПРИВЕРЖЕНЦЫ АУФИДІЯ. Смерть ему за это!
   НѢКОТОРЫЕ ИЗЪ НАРОДА. Разорвите его на части! разорвите сейчасъ же! Онъ убилъ моего сына,-- мою дочь; -- онъ убилъ моего брата Марка; -- онъ убилъ моего отца.
   2 сен. Не трогать его! не нужно никакого насилія!-- успокойтесь! Онъ благороденъ, его слава обтекла весь міръ. Послѣднюю провинность его мы обсудимъ безпристрастно.-- Воздержись Ауфидій, не возмущай мира!
   КОР. О, какъ бы я желалъ, чтобъ онъ ринулся на меня съ шестью Ауфидіями, со всѣмъ родомъ своимъ!-- Поработалъ бы мечъ мой.
   ТУЛЛ. Дерзкій наглецъ!
   ПРИВЕРЖЕНЦЫ АУФИДІЯ. (Бросаясь съ нимъ на Коріолана). Смерть, смерть ему!
   СЕНАТОРЫ. Стойте, стойте, остановитесь! (Коріоланъ падаетъ. Ауфидій наступаетъ на трупъ его.)
   ТУЛЛ. Благородные сенаторы, выслушайте меня.
   1 сен. О, Туллъ!
   2 сен. Ты совершилъ дѣло, котораго добродѣтель не можетъ не оплакивать.
   3 сен. Не попирай его ногою.-- Успокойтесь граждане, вложите мечи въ ножны.
   ТУЛЛ. Почтенные сенаторы, когда вы узнаете -- а вы узнали бы и прежде, еслибъ не эта яростная схватка, имъ же вызванная,-- когда вы узнаете, какой опасности подвергала васъ жизнь этого человѣка, вы обрадуетесь, что мы такъ удачно пресѣкли ее. Прошу васъ, потребуйте меня въ сенатъ; какъ вѣрный слуга вашъ, я готовъ, если не оправдаюсь, подвергнуться тягчайшему наказанію.
   1 сен. Возьмите трупъ его и предайте уничтоженію достойнымъ уваженіемъ. Никогда герольды не провожали еще къ урнѣ трупа благороднѣе этого.
   2 сен. Его собственная горячность снимаетъ съ Ауфидія половину порицанія. Постараемся обратить все къ лучшему.
   ТУЛЛ. Моя ярость прошла, и грусть овладѣваетъ мною.-- Поднимите его. Трое изъ храбрѣйшихъ, помогите -- я буду четвертымъ.-- Гремите барабаны похоронный маршъ; преклоните копья.-- Пусть онъ овдовилъ и обездѣтилъ многихъ изъ жителей этого города и доселѣ оплакивающихъ потери свои -- онъ все-таки великій человѣкъ, и будетъ почтенъ благороднымъ воспоминаніемъ.-- Помогите! (Поднимаютъ трупъ Коріолана и уносятъ при звукахъ погребальнаго марша.)
  
  
дни ты обыкновенно говаривала, что великое несчастіе служитъ оселкомъ для великаго мужества, что обыкновенное горе перенесетъ всякій, и что по морю, когда оно спокойно, всѣ суда плаваютъ съ равнымъ успѣхомъ; но что для перенесенія жесточайшихъ ударовъ судьбы требуется больше силы, больше благородства и больше умѣнья. Ты всегда внушала мнѣ такія правила, которыя сердце каждаго, усвоившаго ихъ, дѣлаютъ непобѣдимымъ.
   Виргилія. О, горе, горе мнѣ!
   Коріоланъ. Перестань, жена, прошу тебя!
   Волумнія. Да нападетъ красная чума на всѣхъ ремесленниковъ Рима и да прекратятся всѣ ихъ занятія!
   Коріоланъ. Къ чему все это? Они воспылаютъ ко мнѣ любовью, какъ только почувствуютъ мое отсутствіе. Полно, матушка, вспомни лучше времена, когда ты говаривала:-- "еслибъ я была женой Геркулеса, я совершила бы по крайней мѣрѣ шесть изъ его подвиговъ, лишь бы только избавить любимаго супруга отъ половины его трудовъ". Не унывай Коминій! прощай! Прощайте, жена, мать! Повѣрьте, я не пропаду. Твои слезы, старый, вѣрный Мененій, солонѣе, чѣмъ у молодыхъ, онѣ -- ядъ для твоихъ глазъ. Бывшій мой военачальникъ, я не разъ видѣлъ тебя мрачнымъ, ты часто бывалъ свидѣтелемъ зрѣлищъ, ожесточающимъ сердце; скажи этимъ огорченнымъ женщинамъ, что стенать отъ неизбѣжнаго горя такъ-же безумно, какъ надъ нимъ смѣяться. Послушай, матушка, вѣдь ты очень хорошо знаешь, что мое мужество всегда обращалось тебѣ же въ утѣшеніе. Будь увѣрена, что и теперь -- хотя я и иду одинъ -- твой сынъ, какъ одинокій драконъ, который хоть и рѣдко показывается, но все-таки дѣлаетъ свое логовище предметомъ ужаса и безконечныхъ толковъ, -- или превзойдетъ все обыденное, или падетъ жертвой хитраго коварства.
   Волумнія. Куда же пойдешь ты, доблестный мой сынъ? Хоть на время возьми съ собою добраго Коминія. Составь себѣ какой нибудь опредѣленный планъ; не отдавайся во власть необузданнымъ случайностямъ, какія могутъ тебѣ встрѣтиться на пути.
   Коріоланъ. О боги!
   Коминій. Я отправлюсь съ тобою на цѣлый мѣсяцъ, рѣшимъ вмѣстѣ, гдѣ тебѣ остаться, чтобы ты могъ имѣть извѣстія о насъ и мы о тебѣ. Такимъ образомъ, если представится возможность выхлопотать для тебя позволеніе возвратиться, намъ не нужно будетъ искать по цѣлому міру, и мы не лишимся возможности воспользоваться счастливымъ расположеніемъ, которое въ отсутствіе нуждающагося въ немъ всегда понемногу охлаждается.
   Коріоланъ. Прощай! Ты слишкомъ старъ, слишкомъ утомленъ военными тревогами, чтобы скитаться съ человѣкомъ, жаждущимъ такихъ тревогъ. Проводи меня только до воротъ. Идемте же -- ты, милая жена, ты, добрѣйшая матушка, и вы, благородные мои друзья. Когда я выйду за ворота скажите мнѣ "прощай" -- и улыбнитесь. Прошу васъ, идемъ. Пока я буду на землѣ, вѣсти обо мнѣ станутъ доходить до васъ постоянно, и никогда не услышите вы, что теперешній Марцій въ чемъ нибудь не похожъ на того, какимъ онъ были когда-то.
   Мененій. Ничего не можетъ быть благороднѣе этой рѣчи. Ну, полноте же, перестаньте плакать. Еслибъ я могъ стряхнуть съ своихъ старыхъ костей хоть семь лѣтъ, клянусь богами, я всюду пошелъ бы за тобою!
   Коріоланъ. Твою руку! Идемте.
  

СЦЕНА II.

Улица близь римскихъ воротъ.

Входятъ: Сициній, Брутъ и эдилъ.

  
   Сициній. Скажи гражданамъ, чтобъ они расходились по домамъ. Онъ удалился, -- и этого довольно. Патриціи, принимавшіе, какъ мы это видѣли, его сторону, оскорблены.
   Брутъ. Теперь, показавъ наше могущество, намъ недурно казаться смиреннѣе.
   Сициній. Пусть идутъ по домамъ. Скажи, что величайшій ихъ вратъ удалялся и что прежнее ихъ могущество возстановлено.
   Брутъ. Распусти ихъ (Эдилъ уходитъ).
  

Входятъ: Волумнія, Виргилія и Мененій.

  
   Брутъ. Смотри, сюда идетъ его мать.
   Сицішій. Удалимся.
   Брутъ. Для чего?
   Сициній. Говорятъ, будто она помѣшалась.
   Брутъ. Они уже насъ замѣтили, -- не сворачивай.
   Волумнія. А, очень рада, что васъ встрѣтила! Да вознаградятъ васъ боги за вашу любовь всѣми возможными карами.
   Мененій. Полно, полно, умѣрь свою горячность.
   Волумнія. Еслибъ не слезы, вы услыхали бы... впрочемъ, вы услышите (Бруту). Нѣтъ, не уходи.
   Виргилія (Сицинію). Останься я ты. О, еслибъ я могла то же сказать ему!
   Сициній. Ты утратила всякую женскую стыдливость.
   Волумнія. Да, глупецъ, утратила. Что-жь, развѣ это позорно? Каковъ глупецъ! Развѣ мой отецъ не былъ мужчиной? А ты, какой лисицей долженъ ты быть, чтобы осмѣлиться изгнать героя, нанесшаго врагамъ Рима болѣе ударовъ, чѣмъ ты произнесъ словъ за всю свою жизнь!
   Сициній. О всемогущіе боги!
   Волумнія. Да, нанесъ болѣе славныхъ ударовъ, чѣмъ ты сказалъ умныхъ словъ. Я сейчасъ скажу тебѣ... или нѣтъ, ступай... Нѣтъ, ты останешься. Я желала бы, чтобы сынъ мой былъ теперь въ Аравіи, чтобы твое племя стояло передъ нимъ на разстояніи его вѣрнаго меча.
   Сициній. Что же вышло бы изъ этого?
   Виргилія. A то, что онъ истребилъ бы его.
   Волумнія. Истребилъ бы всецѣло, со всѣми незаконнорожденными. О, сколько ранъ получилъ онъ за Римъ!
   Мененій. Полно, успокойся.
   Сициній. Какъ желалъ бы я, чтобъ онъ продолжалъ служить родинѣ такъ же, какъ началъ, не расторгая самъ прекраснаго узла, которымъ связалъ себя съ нею.
   Брутъ. Да, желалъ бы этого и я.
   Волумнія. "Желалъ бы этого и я!" Да развѣ не вы натравили на него стаю псовъ, также способныхъ судить о его достоинствахъ, какъ о тѣхъ тайнахъ, которыхъ небо не хочетъ повѣдать землѣ?
   Брутъ.Идемъ.
   Волумнія. Да, ступайте, теперь я сама прошу васъ объ этомъ. Вы совершили доблестное дѣло, но прежде, чѣмъ удалиться, выслушайте еще это: на сколько Капитолій превосходитъ самую жалкую лачугу Рима, на столько изгнанный вами сынъ мой, мужъ вотъ этой женщины, -- да, видите ли, вотъ этой, -- превосходить васъ.
   Брутъ. Прекрасно; мы оставляемъ тебя.
   Сициній. Что за охота слушать брань сумасшедшей?
   Волумнія. Унесите-жь вмѣстѣ съ собою и мои молитвы (Трибуны уходятъ). Желала-бы я, чтобъ у боговъ не было иного дѣла, кромѣ осуществленія моихъ проклятій. Еслибъ я имѣла возможность встрѣчаться съ ними хоть разъ въ день, я облегчила бы сердце отъ гнетущаго его бремени.
   Мененій. Ты славно ихъ отчитала -- и подѣломъ. Ты ужинаешь у меня?
   Волумнія. Гнѣвъ -- единственная моя пища. Мой ужинъ во мнѣ: я уморю себя, питаясь имъ. Идемъ. Брось малодушныя слезы. Изливайся, какъ я, гнѣвомъ, подобнымъ гнѣву Юноны. Идемъ, идемъ.
   Мененій. Полно, полно, нехорошо! (Уходятъ).
  

СЦЕНА III.

Дорога изъ Рима въ Анціумъ.

Встрѣчаются: римлянинъ и вольскъ.

  
   Римлянпнъ. А мы вѣдь, кажется, знакомы. Если не ошибаюсь, тебя зовутъ Адріаномъ.
   Вольскъ. Правда. Но я-то рѣшительно не могу тебя признать.
   Римлянинъ. Я римлянинъ и, какъ ты, служу врагамъ Рима. Что-жъ, теперь узнаешь меня?
   Вольскъ. Никаноръ?
   Римлянинъ. Онъ самый.
   Вольскъ. Когда я послѣдній разъ видалъ тебя, твоя борода была какъ-то больше; но я узнаю тебя по голосу. Что новаго у васъ въ Римѣ? Я именно за тѣмъ, вѣдь, и посланъ, чтобы тебя отыскать. Ты сократилъ мой путь по крайней мѣрѣ на день пути.
   Римлянинъ. Въ Римѣ было грозное возмущеніе. Народъ возсталъ противъ сенаторовъ, патриціевъ и людей благороднаго происхожденія.
   Вольскъ. Ты говоришь -- было, значитъ оно покончено? А у насъ, въ надеждѣ на него, дѣлаютъ большія военныя приготовленія, чтобъ нагрянуть на васъ въ самый разгаръ междоусобицы.
   Римлянинъ. Пожаръ потушенъ, но онъ отъ всякой бездѣлицы можетъ вспыхнуть снова. Патриціи такъ раздражены изгнаніемъ доблестнаго Коріолана, что не призадумаются при первомъ же удобномъ случаѣ отнять всякую власть у народа и навсегда уничтожить его трибуновъ. Все это тлѣетъ подъ пепломъ и готово вспыхнуть каждую минуту.
   Вольскъ. А Коріоланъ развѣ изгнанъ?
   Римлянинъ. Изгнанъ.
   Вольскъ. За эту вѣсть, Никаноръ, тебѣ будутъ очень благодарны.
   Римлянинъ. Вамъ никогда не дождаться болѣе благопріятнаго случая. Я слыхалъ, что самое лучшее время для обольщенія замужней женщины -- время ея размолвки съ мужемъ. Римъ изгналъ Коріолана, а благородный Туллъ Ауфидій, избавленный отъ грознѣйшаго изъ своихъ противниковъ, навѣрно, увѣнчается въ этой войнѣ полнѣйшимъ успѣхомъ.
   Вольскъ. Безъ всякаго сомнѣнія. Какое счастье, что судьба дала намъ встрѣтиться такъ неожиданно! Ты положилъ конецъ моему порученію, и я съ радостью возвращусь съ тобою назадъ.
   Римлянинъ. До ужина я разскажу тебѣ еще многое о Римѣ, и все, что ты услышишь, крайне благопріятно для его враговъ. Ты, кажется, сказалъ, что вы уже набрали войско?
   Вольскъ. Да, войско царственное! Центуріоны уже назначены, солдаты получаютъ жалованье и готовы выступить въ походъ по первому слову.
   Римлянинъ. Превосходно. Я убѣжденъ, что тотчасъ же приведу ихъ въ движеніе. Очень радъ встрѣчѣ съ тобой и возможности провесть съ тобой время.
   Вольскъ. Ты предвосхитилъ это съ моего языка. У меня еще болѣе причинъ радоваться встрѣчѣ съ тобой.
   Римлянинъ. Идемъ же (Уходятъ).
  

СЦЕНА IV.

Анціумъ передъ домомъ Ауфидія.

Входитъ Коріоланъ, одѣтый простолюдиномъ и закутанный въ плащъ.

   Коріоланъ. Какъ красивъ этотъ городъ. О, Анціумъ! кто же, какъ не я, наполнилъ тебя вдовами? Сколько наслѣдниковъ великолѣпныхъ этихъ зданій пали подъ моими ударами, издавая предсмертные стоны! О, не узнавай меня, иначе твои жены и дѣти вертелами и каменьями умертвятъ меня въ мальчишеской схваткѣ!
  

Входитъ гражданинъ.

  
   Желаю тебѣ всякаго счастья, любезный.
   Гражданинъ. И тебѣ тоже.
   Коріоланъ. Сдѣлай одолженіе, скажи, гдѣ живетъ великій Ауфидій? Онъ въ Анціумѣ?
   Гражданинъ. Въ Анціумѣ -- и даетъ нынче пиръ сановникамъ города.
   Коріоланъ. Не можешь-ли ты указать мнѣ его домъ?
   Гражданинъ. Вотъ онъ.
   Коріоланъ. Благодарю (Гражданинъ уходитъ). О, какъ все измѣнчиво въ этомъ мірѣ! Друзья, закадычные друзья, у которыхъ въ настоящую минуту, кажется, бьется въ груди одно сердце, у которыхъ все -- досуги, постель, занятіе, ѣда -- все какъ будто общее и которыхъ любовь какъ будто превращаетъ въ неразлучныхъ близнецовъ, -- а черезъ какой-нибудь часъ изъ-за ничтожнаго спора они вспылятъ и дружба кончится самой горькою враждою. Заклятые враги, которымъ ненависть и мысли о томъ, какъ бы лучше провести другъ друга, не давали уснуть, благодаря обстоятельствамъ, какому-нибудь ничтожнѣйшему случаю, не стоющему ровно ничего, вдругъ сходятся и сближаются, дѣлаются друзьями и соединяютъ дѣтей своихъ узами брака. То же и со мной. Я возненавидѣлъ родину и полюбилъ враждебный ей городъ! Войду. Если онъ меня умертвитъ, онъ будетъ правъ; если приметъ радушно, -- я всецѣло отдамся службѣ ему (Уходитъ).
  

СЦЕНА V.

Тамъ-же. Сѣни въ домѣ Ауфидія.

За сценой музыка. Входитъ слуга.

   1-й слуга. Вина! вина!.. Хороша прислуга! Что вы, заснули, что-ли? (Уходитъ).
  

Появляется другой слуги.

  
   2-й слуга. Гдѣ Котусъ? Господинъ зоветъ его. Котусъ! (Уходитъ).
  

Появляется Коріоланъ.

  
   Коріоланъ. Домъ отличный, благоуханіе пира отмѣнное; но я являюсь сюда не гостемъ.
   1-й слуга (Возвращаясь). Что тебѣ нужно, пріятель? Откуда ты? Тебѣ тутъ не мѣсто; сдѣлай милость, удались -- вотъ дверь.
   Коріоланъ (про себя). Я Коріоланъ и не заслуживаю лучшаго пріема.
   2-й слуга (возвращаясь). Ты откуда взялся? Что, у привратника глазъ что-ли нѣтъ, что впускаетъ сюда всякую сволочь? Убирайся.
   Коріоланъ. Пошелъ!
   2-й слуга. Какъ "пошелъ"? Ты пошелъ вонъ!
   Коріоланъ. Ты мнѣ надоѣлъ.
   2-й слуга. Вотъ это прекрасно! Мы долго съ тобой разговаривать не станемъ.
  

Входитъ третій слуга, сталкиваясь съ первымъ слугою.

  
   3-й слуга. Что это за человѣкъ?
   1-й слуга. Какой то полоумный. Мы никакъ не можемъ выпроводить его отсюда. Поди, позови господина.
   3-й слуга. Что тебѣ здѣсь надо? Убирайся, пожалуйста.
   Коріоланъ. Позволь мнѣ постоять здѣсь, я никому не мѣшаю.
   3-й слуга. Но что ты за человѣкъ?
   Коріоланъ. Я благородный.
   3-й слуга. И, какъ замѣтно, очень бѣдный?
   Коріоланъ. Да я бѣденъ.
   3-й слуга. А когда такъ, не угодно ли бѣдному и благородному человѣку поискать себѣ другого пристанища? Ну, ступай же, ступай!
   Коріоланъ (отталкивая его). Знай свое дѣло. Пошелъ, обжирайся холодными объѣдками.
   3-й слуга. Такъ ты не хочешь уйти?.. -- Ступай, сообщи господину объ этомъ странномъ гостѣ.
   2-й слуга. Сейчасъ (уходитъ).
   3-й слуга. Гдѣ ты живешь?
   Коріоланъ. Подъ сводомъ неба.
   3-й слуга. Подъ сводомъ неба?
   Коріоланъ. Ну, да.
   3-й слуга. Гдѣ-же это?
   Коріоланъ. Въ городѣ коршуновъ и вороновъ.
   3-й слуга. Въ городѣ коршуновъ и вороновъ? Что это за оселъ! Стало быть, ты живешь и съ сороками?
   Коріоланъ. Нѣтъ, твоему господину я не служу.
   3-й слуга. Вотъ какъ! Значитъ, у тебя есть тайное дѣло до моего господина?
   Коріоланъ. Быть можетъ, и такъ; вѣдь это во всякомъ случаѣ честнѣе, чѣмъ имѣть тайное дѣло съ твоей госпожей. Но ты заболтался, пошелъ, подноси вино (Выталкиваетъ его вонъ).
  

Входитъ Туллъ Ауфидій со вторымъ слугою.

  
   Туллъ. Гдѣ онъ?
   2-й слуга. Вотъ. Я выгналъ бы его какъ собаку, еслибъ не побоялся обезпокоить твоихъ гостей.
   Туллъ. Откуда ты и что тебѣ нужно? Какъ тебя зовутъ? Что-жъ ты не отвѣчаешь? Какъ твое имя?
   Коріоланъ (откидывая плащъ). Если Туллъ Ауфидій и теперь, глядя на меня, не узнаетъ, кто я, я вынужденъ буду поневолѣ себя назвать.
   Туллъ. Твое имя? (Слуги удаляются).
   Коріоланъ. Оно слишкомъ неблагозвучно для ушей вольсковъ, оскорбительно также для твоего слуха.
   Туллъ. Но все-таки скажи его. Нарядъ твой некрасивый, но въ твоемъ лицѣ есть что-то величавое. Несмотря на жалкое состояніе твоихъ парусовъ, видно, что ты корабль не простой. Какъ же твое имя?
   Коріоланъ. Приготовься же нахмурить брови. Ужели и теперь не узнаешь меня?
   Туллъ. Я тебя тебя не знаю. Твое имя?
   Коріоланъ. Я Кай Марцій, надѣлавшій много зла и тебѣ, и всѣмъ вольскамъ, за что и прозванъ Коріоланомъ. Одно только это прозваніе послужило мнѣ наградой за многотрудную службу, за опасности, которымъ я подвергался, за кровь, пролитую мною за неблагодарную родину, за все, что служитъ вѣрнымъ ручательствомъ вражды и ненависти, которыя ты долженъ ко мнѣ питать. Кромѣ этого прозвища у меня ничего не осталось, зависть и злоба черни пожрали все остальное, слабодушные патриціи меня покинули, и я изгнанъ изъ Рима подлыми рабами. Вотъ эта гнусность и привела меня къ твоему очагу, но не потому, чтобъ я надѣялся спасти этимъ жизнь мою отъ опасности, -- не думай этого; еслибъ я боялся тебя, я избѣгалъ бы тебя усерднѣе, чѣмъ кого нибудь. Нѣтъ, только желаніе отплатить изгнавшимъ меня виновато въ томъ, что ты видишь меня здѣсь, передъ собой. Если вражда еще не угасла въ твоемъ сердцѣ, если оно еще жаждетъ отомстить за твои личныя оскорбленія, залечить позорныя раны твоей отчизны, -- поспѣши воспользоваться моимъ безпомощнымъ положеніемъ, услугами, которыя можетъ оказать тебѣ моя месть, потому что я готовъ съ неистовымъ рвеніемъ адскихъ духовъ сражаться противъ моей обезумѣвшей родины. Если же у тебя недостанетъ для этого отваги, если ты усталъ испытывать счастье, тогда говорить много нечего; я тоже утомленъ жизнью и подставляю свое горло тебѣ и твоей закоренѣлой ненависти. Если ты его не перерѣжешь, ты окажешься просто глупъ, -- потому что я всегда преслѣдовалъ тебя съ ожесточеніемъ, потому что я выпустилъ изъ груди твоего отечества цѣлыя бочки крови, потому что, если ты не примешь моихъ услугъ, я могу жить только на позоръ тебѣ.
   Туллъ. О Марцій, Марцій! Каждое твое слово одинъ за другимъ вырывало всѣ корни старой моей ненависти. Еслибъ самъ Юпитеръ, желая вотъ изъ того облака повѣдать мнѣ божественныя тайны, промолвилъ:-- "это истина", -- я и ему повѣрилъ бы не болѣе, чѣмъ тебѣ, благороднѣйшій Мартинъ. Позволь же мнѣ обвить мои руки вокругъ твоей груди, о которую сотни разъ ломалось древко моего копья и угрожало самой лунѣ разлетавшимися осколками. Дай мнѣ обнять наковальню моего меча! Теперь я также пламенно, также благородно состязаюсь съ тобою въ любви, какъ нѣкогда въ порывахъ честолюбія состязался въ храбрости. Послушай, я любилъ дѣвушку, -- теперь она жена моя, -- никогда ни одинъ любовникъ не вздыхалъ искреннѣе моего; а сердце мое даже въ то время, когда 'молодая жена моя впервые переступала черезъ порогъ моего жилища, не билось такъ сильно, какъ теперь бьется отъ радости, что я вижу здѣсь тебя, благороднѣйшій изъ смертныхъ. Узнай, доблестный Марцій, что мы уже набрали войско, что я снова замышлялъ или выбить мечъ изъ твоей руки, или потерять свою собственную. Послѣ того, какъ я былъ побѣжденъ тобою въ двѣнадцатый разъ, не проходило ночи, чтобы мнѣ не снилось, что мы встрѣтились въ бою, что, оба павъ на землю, силимся сорвать другъ съ друга шлемъ, хватаемъ другъ друга за горло, -- и всякій разъ я отъ этихъ грезъ просыпался полумертвый. Но теперь, любезный Марцій, если-бы мы даже и не имѣли причины враждовать съ Римомъ, изъ за одного уже твоего изгнанія мы собрали бы всѣхъ гражданъ отъ двѣнадцати до семидесятилѣтняго возраста и ярымъ потокомъ войны вторгнулись бы въ самое сердце неблагодарнаго Рима. Идемъ же. Подай руку и дай мнѣ познакомить тебя съ нашими добродушными сенаторами. Они теперь собрались проводить меня, потому что я уже совсѣмъ собрался идти если не на самый Римъ, то по крайней мѣрѣ на его области.
   Коріоланъ. О боги, вы очевидно благословляете меня!
   Туллъ. Поэтому, великій воинъ, если ты хочешь отомстить за себя самъ, возьми половину моей власти. Такъ-какъ тебѣ извѣстны и сильныя, и слабыя стороны твоей родины, рѣши по своему благоусмотрѣнію, какъ будетъ лучше поступать: ринуться-ли прямо на ворота Рима, или нахлынуть на отдаленныя области, чтобъ прежде устрашить его, чѣмъ сокрушить. Однако, идемъ. Позволь мнѣ познакомить тебя съ тѣми, кто -- я убѣжденъ -- будетъ согласенъ исполнить вой твои желанія. Прими мой тысячекратный привѣтъ! Теперь ты мнѣ другъ болѣе, чѣмъ былъ когда-либо врагомъ. А вѣдь это много, Марцій! Дай-же руку и еще разъ, -- я радъ тебѣ отъ всей души! (Уходитъ съ Коріоланомъ).
   1-й слуга (выходя впередъ). Каково превращеніе!
   2-й слуга. А я уже хотѣлъ было угостить его палкой, да какъ-то сообразилъ, что одежда его лжетъ.
   1-й слуга. А что у него за ручища! Онъ двумя пальцами повернулъ меня, какъ волчекъ.
   2-й слуга. И лицо у него такое, что я сейчасъ-же замѣтилъ, что онъ... какъ-бы это выразить?..
   1-й слуга. Да, именно такой, точь въ точь такой, какъ будто...Пусть меня повѣсятъ, если я тотчасъ-же не догадался, что онъ стоитъ выше того, чѣмъ кажется.
   2-й слуга. И я тоже. Онъ просто самый рѣдкостный изъ смертныхъ.
   1-й слуга. Понятно! Однако въ томъ, что касается военнаго дѣла, я полагаю, что ты знаешь человѣка и почище его.
   2-й слуга. Кого-же? ужь не нашего-ли господина?
   1-й слуга. А ты какъ-бы думалъ?
   2-й слуга. Онъ стоитъ шестерыхъ такихъ.
   1-й слуга. Нѣтъ, это уже слишкомъ. Я просто считаю его самымъ лучшимъ изъ полководцевъ.
   2-й слуга. Такъ, но -- видишь ты, рѣшить это очень мудрено. Что касается обороны городовъ, нашъ господинъ не знаетъ себѣ подобныхъ.
   1-й слуга. А развѣ онъ хуже, когда идетъ на приступъ.
  

Входитъ третій слуга.

  
   3-й слуга. Ну, товарищи, вотъ это такъ новости!
   1-й и 2-й слуги. Что, что такое? разскажи.
   3-й слуга. Лучше принадлежать къ послѣдней изъ народностей, чѣмъ быть римляниномъ. Лучше быть осужденнымъ...
   1-й и 2-й слуги. Отчего-же? Отчего-же?
   3-й слуга. Да оттого, что Кай Марцій, всегда колотившій нашего господина, здѣсь.
   1-й слуга. Какъ, Марцій колотилъ нашего господина?
   3-й слуга. Нѣтъ, я хотѣлъ сказать не то, чтобъ колотилъ, а что онъ всегда умѣлъ постоять за себя.
   2-й слуга. Ну, полно изворачиваться, -- вѣдь мы товарищи и друзья. Отъ него на самомъ дѣлѣ всегда приходилось нашему господину очень солоно. Я это знаю изъ собственныхъ его словъ.
   1-й слуга. Да, ужь если пошло на правду -- именно солоно. Вотъ, напримѣръ, передъ Коріоли, вѣдь онъ обратилъ его просто въ рубленое мясо.
   2-й слуга. А еслибъ онъ имѣлъ вкусъ къ людоѣдству, то поджарилъ-бы его и съѣлъ.
   1-й слуга. Ну, а что еще-то новаго?
   3-й слуга. Хозяинъ ухаживаетъ за нимъ, словно онъ сынъ и наслѣдникъ Марса. Посадили его за столъ на первое мѣсто. Ни одинъ изъ сенаторовъ не предложитъ ему вопроса безъ того, чтобъ не привстать. Даже нашъ господинъ лебезитъ передъ нимъ словно передъ любовницей, прикасается къ его рукѣ словно къ святынѣ и какъ только начнетъ говорить, тотчасъ закатываетъ глаза подъ лобъ. Но самая важная новость та, что нашего полководца перерѣзали пополамъ: онъ уже только половина того, чѣмъ былъ вчера, потому что другая половина, по его предложенію и съ согласія всѣхъ собесѣдниковъ, передана Марцію. Онъ говоритъ, что пойдеть и отдеретъ за уши привратника Рима; что скоситъ передъ собою все, не оставивъ ни былинки.
   2-й слуга. И онъ способенъ выполнить это скорѣе, чѣмъ кто-нибудь другой!
   3-й слуга. Разумѣется, способенъ. Видите-ли, у него столько-же друзей, сколько и враговъ, только эти друзья не смѣютъ показать, что они, какъ говорится, его друзья, такъ какъ онъ еще находится, такъ сказать, въ немилости.
   1-й слуга. Какъ же это въ немилости?
   3-й слуга. Но когда они увидятъ, что онъ снова высоко поднялъ гребень своего шлема и самъ опять въ полной силѣ, они, какъ кролики послѣ дождя, выползутъ изъ норъ и станутъ во всемъ дѣйствовать съ нимъ заодно.
   1-й слуга. А не знаешь-ли, скоро это будетъ?
   3-й слуга. Завтра, сегодня, сейчасъ. Барабаны загремятъ тотчасъ послѣ обѣда. Все это какъ будто составляетъ часть пиршества и явится ранѣе, чѣмъ гости успѣютъ утереть рты.
   2-й слуга. То-то будетъ потѣха! Что-толку въ мирѣ? Миръ годенъ развѣ только для того, чтобы покрывать ржавчиной желѣзо, да чтобы размножались портные и стихокропатели.
   1-й слуга. Ужь, разумѣется, то ли дѣло война! Война настолько же лучше мира, насколько день лучше ночи. Война бодра, разговорчива, полна веселья и всякихъ толковъ. Миръ же -- настоящій параличъ или летаргическій сонъ; онъ вялъ, сонливъ, глупъ, безчувственъ, а незаконнорожденныхъ плодитъ болѣе, чѣмъ война умерщвляетъ людей.
   2-й слуга. Совершенно вѣрно. Какъ войну нѣкоторымъ образомъ можно назвать насилователемъ, такъ точно нельзя не сознаться, что и миръ страшно размножаетъ рогоносцевъ.
   1-й слуга. Мало этого: онъ еще заставляетъ людей ненавидѣть другъ друга.
   3-й слуга. А отчего? Оттого, что въ мирное время они менѣе нуждаются другъ въ другѣ. Да здравствуетъ же война! Я надѣюсь, что римляне скоро сравняются въ цѣнѣ съ вольсками. Однако-жъ встаютъ изъ-за стола.
   1-й и 2-й слуги. Идемъ, идемъ (Уходятъ).
  

СЦЕНА VI.

Площадь въ Римѣ.

Входитъ: Сициній и Брутъ.

  
   Сициній. Мы ни слова не слышимъ о немъ и не имѣемъ никакого основанія его опасаться. Настоящій миръ, точно также какъ спокойствіе такъ еще недавно бѣшено волновавшагося народа, поставилъ его въ невозможность дѣйствовать Благодаря намъ друзья его какъ-бы стыдятся общественнаго благоденствія. Еслибъ даже имъ самимъ пришлось отъ этого страдать, они съ большимъ-бы удовольствіемъ увидѣли, какъ по улицамъ бродятъ цѣлыя толпы возставшаго народа, чѣмъ слушать, какъ мастеровые звонко поютъ у себя въ лавкахъ, спокойно предаваясь своимъ работамъ.
  

Входитъ Мененій.

  
   Брутъ. Мы остались здѣсь какъ нельзя болѣе кстати. Вѣдь это, кажется, идетъ Мененій?
   Сициній. Да, онъ, онъ. Онъ съ нѣкоторыхъ поръ сталъ очень любезенъ. Здравствуй, пріятель!
   Мененій. Привѣтъ вамъ обоимъ.
   Сициній. А вѣдь отсутствіе твоего Коріолана едва-ли кого-нибудь печалитъ, за исключеніемъ развѣ его друзей. Римъ безъ него благоденствуетъ и будетъ благоденствовать, хотя бы онъ и ненавидѣлъ его за это еще болѣе.
   Мененій. Все прекрасно, но было бы еще лучше, еслибъ онъ уступилъ.
   Сициній. Не знаешь, гдѣ онъ теперь?
   Мененій. Не знаю. Мать и жена тоже не имѣютъ о немъ никакихъ извѣстій.
  

Входитъ трое или четверо гражданъ.

  
   Граждане. Да благословятъ васъ боги!
   Сициній. Добраго вечера, сосѣди.
   Брутъ. Добраго вечера, вамъ всѣмъ.
   1-й гражданинъ. Всѣ мы, и дѣти наши и жены, должны на колѣняхъ молить за васъ боговъ.
   Сициній. Живите и наслаждайтесь счастьемъ.
   Брутъ. Прощайте, друзья. Хорошо, еслибъ и Коріоланъ любилъ васъ такъ, какъ мы васъ любимъ.
   Граждане. Да хранятъ васъ боги!
   Спциній. Прощайте.
   Бгутъ. Прощайте (Граждане уходятъ).
   Сициній. Надѣюсь, что теперешнія времена получше тѣхъ, когда бѣдняки бѣгали по улицамъ, разражаясь дикими, неистовыми криками.
   Брутъ. Кай Марцій отличный военачальникъ, но онъ не въ мѣру дерзокъ, надмененъ, честолюбивъ и себялюбивъ донельзя.
   Сициній. Онъ домогался неограниченной верховной власти.
   Мененій. Не думаю.
   Сицііній. Мы на бѣду всѣмъ намъ убѣдились бы въ этомъ, если бы ему удалось добиться консульства.
   Брутъ. Боги не допустили такого несчастья, -- и Римъ покоенъ безъ него и счастливъ.
  

Входитъ эдилъ.

  
   Эдилъ. Доблестные трибуны, какой-то рабъ, котораго мы отправили въ темницу, говоритъ, будто два войска вольсковъ вторглись въ наши области и страшно истребляютъ все, что имъ попадается на пути.
   Мененій. Это Ауфидій. Узнавъ объ изгнаніи Марція, онъ снова сталъ показывать рожки, которыхъ не смѣлъ показывать, и поневолѣ удерживалъ въ раковинѣ, пока Марцій стоялъ за Римъ.
   Сициній. Что ты все толкуешь о Марціѣ!
   Брутъ. Вели отодрать розгами этого лжеца. Не можетъ быть. чтобъ вольски дерзнули нарушить миръ.
   Мененій. Не можетъ быть! Стоитъ только припомнить прошлое, чтобы убѣдиться въ противномъ. По крайней мѣрѣ я на своемъ вѣку пережилъ три примѣра такой возможности. А чтобъ даромъ не наказывать человѣка, предостерегающаго о дѣйствительно грозящей намъ опасности, не лучше-ли прежде распросить его хорошенько и развѣдать, откуда онъ это знаетъ?
   Сициній. Я знаю, что это вздоръ.
   Брутъ. Это просто невозможно.
  

Входитъ гонецъ.

  
   Гонецъ. Всѣ патриціи спѣшатъ въ сенатъ. Получены какія-то извѣстія, заставившія ихъ перемѣниться въ лицѣ.
   Сициній. Все это дѣло того-же раба. Ступай, отстегай его передъ лицомъ народа! Все это вздоръ, одни пустые слухи, распущенные имъ.
   Гонецъ. Вѣсти, принесенныя имъ, однакоже подтверждаются. Носятся еще худшіе слухи.
   Сициній. Какъ, еще худшіе?
   Гонецъ. Не знаю, насколько это справедливо, но многіе говорятъ громко, что Марцій, соединясь съ Ауфидіемъ идетъ прямо на Римъ; что онъ поклялся обрушиться на нашъ городъ такой-же неизмѣримой местью, какъ неизмѣримо пространство, отдѣляющее древнее отъ новѣйшаго.
   Сициній. Какъ это вѣроятно!
   Брутъ. Все это выдумано для того, чтобъ заставить слабодушныхъ требовать возвращенія Марція.
   Сициній. Конечно, такъ.
   Мененій. Это явная ложь. Онъ и Ауфидій такіе-же непримиримые враги, какъ двѣ крайнія противоположности.
  

Входитъ другой гонецъ.

  
   2-й гонецъ. Васъ требуютъ въ сенатъ. Громадное войско, подъ предводительствомъ Марція и Ауфігдія, вторглось въ наши владѣнія и, неистовствуя, предаетъ все огню и мечу.
  

Входитъ Коминій.

  
   Коминій. Ну, вотъ, пожинайте теперь плоды вашихъ мудрыхъ дѣяній.
   Мененій. Что? что такое?
   Коминій. Вы сами виноваты, что ваши дочери будутъ опозорены, что свинцовыя крыши Рима растопятся на ваши же головы, что у васъ-же подъ носомъ будутъ насиловать вашихъ женъ.
   Мененій. Что случилось?
   Комнній. Что храмы будутъ обращены въ пепелъ, что всѣ ваши права и вольности, за которыя вы такъ стояли, теперь умѣстятся въ орѣховой скорлупѣ.
   Мененій. Да скажи-же, въ чемъ дѣло. И мнѣ начинаетъ сдаваться, что вы порядкомъ наглупили.-- Говори-же, прошу тебя! Если Марцій соединился съ вольсками...
   Коминій. Если! Теперь онъ ихъ богъ. Онъ теперь идетъ во главѣ ихъ, какъ существо, созданное не природой, а какимъ-нибудь другимъ высшимъ божествомъ, творящимъ людей далеко лучше, чѣмъ оно. Повинуясь ему, они идутъ на насъ съ увѣренностью ребенка, преслѣдующаго мотылька, или мясника, давящаго муху.
   Мененій. Да, надѣлали вы дѣлъ, -- вы, такъ сильно стоявшіе за носящихъ фартуки ремесленниковъ, отъ которыхъ въ двадцати шагахъ разитъ чеснокомъ.
   Коминій. Онъ заставитъ Римъ обрушиться на ваши головы.
   Мененій. Какъ Геркулесъ стряхнулъ съ вѣтвей спѣлые плоды. Да, славныхъ дѣлъ вы надѣлали!
   Брутъ. Однако, справедливо ли это извѣстіе?
   Коминій. Справедливо вполнѣ, -- и вы ранѣе помертвѣете, чѣмъ убѣдитесь, что это неправда. Всѣ наши области передаются ему съ радостью, а надъ сопротивляющимися и гибнущими вѣрными олухами издѣваются какъ надъ безумными храбрецами. И кто же и подумаетъ осуждать его за это? Какъ его личные, такъ и ваши враги не могутъ не признавать его доблести.
   Мененій. Если онъ не сжалится надъ нами, мы погибли.
   Коминій. А кто же станетъ просить его объ этомъ? Трибуны? -- сдѣлать это имъ не позволитъ стыдъ. Народъ? -- онъ столько же вправѣ ожидать отъ него состраданія, сколько волкъ отъ пастуховъ; его друзья?-- его друзья, сказавъ ему: -- "сжалься надъ Римомъ" -- оскорбили бы его не менѣе, чѣмъ люди, заслуживавшіе его ненависть, вполнѣ уподобились бы его врагамъ.
   Мененій. Твоя правда. Еслибъ онъ сталъ поджигать мой собственный домъ, у меня не хватило бы духу сказать ему:-- "умоляю тебя, не дѣлай этого". -- Вотъ они, ваши славныя дѣла! Да, натворили же вы чудесъ съ вашими чудодѣями-ремесленниками!
   Коминій. Никогда еще Римъ не былъ такимъ безпомощнымъ, и трепетать его отъ ужаса заставили вы.
   Трибуны. Не говори, что мы.
   Мененій. Кто же? ужь не мы ли? Мы любили его, но, какъ животныя или трусливые патриціи, уступили вашей сволочи; а она криками изгнала его изъ города.
   Коминій. А теперь, того и гляди, криками же заставитъ его вернуться. Туллъ Ауфидій, занимающій въ войскѣ второе мѣсто послѣ него, повинуется ему, какъ подчиненный. Теперь отчаяніе -- единственная сила, единственное средство для обороны Рима.
  

Входитъ толпа гражданъ

  
   Мененій. Вотъ и ваша сволочь! Ты знаешь навѣрно, что Ауфидій съ нимъ? Вы заразили воздухъ своими зловонными, сальными шапками, когда бросали ихъ вверхъ, торжественно радуясь изгнанію Коріолана. Ну вотъ, онъ возвращается, -- и каждый волосокъ на головахъ его солдатъ будетъ для васъ бичемъ. Онъ снесетъ съ плечъ столько же безмозглыхъ головъ, сколько было брошено шапокъ, и тѣмъ заплатитъ вамъ за ваши голоса. Да, было бы подѣломъ, еслибъ онъ всѣхъ васъ обратилъ въ уголь, -- вы вполнѣ этого заслужили.
   Граждане. Въ самомъ дѣлѣ до насъ доходятъ престранные слухи.
   1-й гражданинъ. Что касается меня, то я, подавъ го за его изгнаніе, тутъ же сказалъ, что его все-таки очень жаль.
   2-й гражданинъ. И я тоже.
   3-й гражданинъ. И я. Если же говорить правду, такъ и многіе изъ насъ утверждали то же самое. Все, что мы сдѣлали, нами было сдѣлано для общей пользы. Добровольно согласившись на его изгнаніе, мы все-таки изгнали его противъ нашей воли.
   Коминій. Что и говорить, -- вы отличные избиратели!
   Мененій. Надѣлали вы дѣлъ съ вашей сволочью!-- Что-жь, идемъ въ Капитолій?
   Коминій. Надо идти (Уходятъ: Коминіи и Мененій).
   Сициній. Ступайте по домамъ и не падайте духомъ. Они изъ числа его приверженцевъ и были бы очень рады, еслибъ то чего, повидимому, они такъ боятся, оказалось справедливымъ. Ступайте и не обнаруживайте ни малѣйшаго страха.
   1-й гражданинъ. Да умилосердятся надъ нами богт! Пойдемъ по домамъ, товарищи. Дурно мы сдѣлали, что изгнали его. Я всегда это говорилъ.
   2-й гражданинъ. Всѣ мы говорили то же. Идемъ (уходятъ).
   Брутъ. Однако-же эти вѣсти мнѣ сильно не по вкусу.
   Сициній. Да и мнѣ тоже.
   Брутъ. Пойдемъ въ Капитолій. Я пожертвовалъ-бы половину своего состоянія, еслибъ все это оказалось ложью.
   Сициній. Идемъ (уходятъ).
  

СЦЕНА VII.

Лагерь въ окрестностяхъ Рима.

Входятъ: Туллъ и одинъ изъ его военачальниковъ.

  
   Туллъ. Они, по прежнему, все заняты римляниномъ.
   Военачальникъ. Въ немъ есть -- самъ не знаю какія-то чары. Его имя замѣняетъ для твоихъ воиновъ предобѣденную молитву, за обѣдомъ только и толкуютъ о немъ, а послѣ обѣда онъ опять у всѣхъ же на языкѣ. Во время этой войны онъ совершенно затемняетъ тебя въ глазахъ твоихъ же подчиненныхъ.
   Туллъ. Теперь исправить этой бѣды я не могу; потому что пришлось бы прибѣгнуть къ такимъ средствамъ, которыя неизбѣжно повредили-бы цѣли нашего похода. Онъ даже и со мной обращается надменнѣе, чѣмъ можно было ожидать, когда я обнялъ его впервые. Такова уже его природа, ея не измѣнишь. И вотъ, мнѣ поневолѣ приходится извинять то, чего поправить нельзя.
   Военачальникъ. Какъ-бы то ни было, я желалъ-бы для твоей же пользы, чтобъ ты никогда не бралъ его въ товарищи; гораздо было-бы лучше, еслибъ ты главную команду надъ войскомъ удержалъ за собою, а не уступалъ ея Марцію.
   Туллъ. Я тебя понимаю. Будь, впрочемъ, увѣренъ, что онъ и не подозрѣваетъ, къ какимъ мѣрамъ противъ него я могу прибѣгнуть, когда дѣло дойдетъ до окончательнаго разсчета. Хотя онъ не только убѣжденъ самъ, но и старается увѣрить не особенно дальновидныхъ людей, что поступилъ его въ высшей степени честны, что, сражаясь подобно дракону, онъ имѣетъ въ виду только пользу вольсковъ и что ему стоитъ только обнажить мечъ, чтобы порѣшить все; но то, что или непремѣнно сломитъ ему шею, или сдѣлаетъ то же съ моею, -- еще впереди.
   Военачальникъ. Ты думаешь, что онъ возьметъ Римъ?
   Туллъ. Всѣ города сдаются ему ранѣе, чѣмъ онъ успѣетъ ихъ обложить. Римскіе патриціи ему преданы, сенатъ его любитъ; трибуны же не воины, а народу также легко призвать обратно, какъ и изгнать. Я увѣренъ, что для Рима онъ будетъ тѣмъ-же, чѣмъ для рыбъ морской орелъ, побѣждающій ихъ превосходствомъ своей природы. Сначала онъ дѣйствительно служилъ странѣ своей благородно, но вскорѣ почести вскружили ему голову. Онъ не съумѣлъ отнестись къ нимъ умѣренно или по избытку гордости, которая вслѣдствіе успѣха всегда ложится пятномъ на счастливаго человѣка; или по недостатку благоразумія, мѣшающему пользоваться обстоятельствами такъ, какъ ими можно было-бы воспользоваться; или, наконецъ, вслѣдствіе самой его непреклонной природы, не дозволявшей ему снимать шлемъ въ совѣтѣ, заставлявшей его и въ мирное время быть такимъ-же высокомѣрнымъ и грознымъ, какъ въ военное -- во всякомъ случаѣ какой-нибудь изъ этихъ недостатковъ, -- потому что въ немъ во всякомъ случаѣ есть хоть частички каждаго изъ нихъ, -- заставилъ сперва относиться къ нему съ боязнью, потомъ съ ненавистью и, наконецъ, совсѣмъ его изгнать. Кичась своими достоинствами, онъ самъ же ихъ и уничтожаетъ. Наша слава создается только сужденіями о насъ современныхъ людей. И какъ-бы ни были велики сами по себѣ силы человѣка, для его славы нѣтъ вѣрнѣе могилы, чѣмъ восторженные возгласы, превозносящіе ее не въ мѣру; въ данномъ случаѣ такъ оно и было. Одинъ огонь помрачаетъ другой, одинъ гвоздь выбивается другимъ гвоздемъ, право подавляется правомъ, сила уничтожается силой. Идемъ. Да, Марцій, овладѣй только Римомъ -- и ты, несчастнѣйшій изъ смертныхъ, тогда окончательно мой (уходятъ).
  

ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ

СЦЕНА I.

Площадь въ Римѣ.

Входятъ: Коминій, Мененій, Сициній, Брутъ и другіе.

  
   Мененій. Нѣтъ, я не пойду. Вы слышали, что онъ сказалъ своему прежнему главнокомандующему, питавшему къ нему самую нѣжную признательность? Меня онъ называлъ отцомъ, но что-жь изъ этого? Ступайте вы, изгнавшіе его, и за цѣлую милю не доходя до его шатра, падите ницъ и колѣнопреклоненіемъ проложите себѣ путь къ его милосердію. Что же могу сдѣлать я, когда онъ не захотѣлъ выслушать даже Коминія!
   Коминій. Даже не хотѣлъ показать, что знаетъ меня.
   Мененій. Слышите?
   Коминій. Одинъ только разъ назвалъ онъ меня по имени. Я напомнилъ ему о томъ, какъ мы давно знакомы, какъ вмѣстѣ проливали свою кровь; но онъ тотчасъ же меня перебилъ, запретилъ называть себя Коріоланомъ и какимъ бы то ни было другимъ именемъ, говоря, будто онъ безъимянное ничто, покуда не выкуетъ себѣ имени въ огнѣ пылающаго Рима.
   Мененій. Вотъ видите! Да, пара трибуновъ, надѣлали вы славныхъ дѣлъ! Вы не умрете въ потомствѣ, добившись того, что уголья наконецъ подешевѣютъ въ Римѣ.
   Компній. Я старался убѣдить его, сколько величія въ умѣніи прощать того, кто наименѣе можетъ ожидать прощенья. На это онъ отвѣтилъ, что со стороны государства совершенно безсмысленно обращаться съ просьбой къ человѣку, имъ же наказанному.
   Мененій. Онъ правъ. Могъ-ли онъ отвѣтить иначе?
   Коминій. Я пытался было пробудить въ немъ состраданіе къ искреннимъ его друзьямъ, но онъ остановилъ меня, сказавъ, что онъ не имѣетъ времени отдѣлять зерно отъ кучи гнилой и вонючей мякины и что не сжечь ихъ, а безпрестанно нюхать оскорбленія изъ-за одного или двухъ тощихъ зеренъ просто глупо.
   Мененій. Изъ-за одного или двухъ тощихъ зеренъ? я одно изъ нихъ; его мать, жена, сынъ и благородный Коминій -- всѣ мы зерна, а вы -- гнилая мякина, и смрадный запахъ отъ васъ достигаетъ до самаго мѣсяца. Изъ за васъ-то и мы осуждены на сожженіе.
   Сициній. Ради всѣхъ боговъ, будь снисходительнѣе! Если ты не желаешь помочь намъ въ неотвратимой бѣдѣ, такъ по крайней мѣрѣ не издѣвайся надъ нашимъ несчастьемъ. А мы все-таки убѣждены, что твой бойкій языкъ, еслибъ онъ только согласился быть нашимъ ходатаемъ за родину, скорѣе съумѣлъ бы отвратить бѣду, чѣмъ все наше собранное на скорую руку войско.
   Мененій. Нѣтъ, я не хочу вмѣшиваться въ это дѣло.
   Сициній. Умоляю, или къ нему!
   Мененій. Для чего?
   Брутъ. Попытайся увидѣть, что можетъ сдѣлать для Рима твоя привязанность къ Марцію.
   Мененій. Не для того-ли, чтобъ потомъ сказать, что Марцій отослалъ меня, какъ и Коминія, даже не выслушавъ. и чтобы потомъ явиться къ вамъ съ докладомъ о жестокомъ оскорбленіи, нанесенномъ мнѣ жестокимъ равнодушіемъ друга? Не такъ-ли?
   Сициній. Во всякомъ случаѣ, Римъ будетъ тебѣ благодаренъ за твое доброе намѣреніе.
   Мененій. Такъ и быть, попробую, можетъ быть, онъ и выслушаетъ меня; только пріемъ, оказанный имъ Коминію, лишаетъ меня всякой бодрости. Впрочемъ, можетъ быть Коминій пришелъ къ нему въ такой часъ, когда у него еще ни крошки не было во рту; а когда желудокъ пустъ, наша кровь холодна, намъ противно даже утреннее солнце, и мы не расположены ни быть щедрыми, ни прощать. Совсѣмъ бываетъ иначе, когда нашъ пищеварительный каналъ наполненъ виномъ и пищей: тогда мы становимся гораздо сговорчивѣе, чѣмъ въ тѣ часы, когда постимся, какъ жрецы. Поэтому и я выжду минуту, и когда хорошая трапеза сдѣлаетъ его болѣе расположеннымъ поснисходительнѣе отнестись къ моей просьбѣ.
   Брутъ. Ты знаешь вѣрный путь къ его сердцу и съ дороги не собьешься.
   Мененій. Что бы изъ этого ни вышло, рѣшено: я попытаюсь и не замедлю сообщить вамъ о своемъ успѣхѣ (Уходитъ.)
   Коминій. Онъ ни за что не согласится выслушать его.
   Сициній. Ты думаешь?
   Коминій. Я уже говорилъ вамъ, -- онъ сидитъ, весь залитый золотомъ, глаза его пылаютъ такъ, какъ будто имъ хотѣлось бы сжечь Римъ; а нанесенная ему обида не даетъ въ немъ проснуться состраданію. Я преклонилъ передъ нимъ колѣна, но онъ холодно мнѣ сказалъ:-- "встань!" и движеніемъ руки заставилъ меня удалиться. Вслѣдъ за мною онъ выслалъ бумагу, въ которой изложилъ послѣднее свое рѣшеніе, перечислилъ, что можетъ сдѣлать и чего не можетъ, потому что самъ связанъ клятвой. Теперь вся надежда только на его мать и на жену, которыя -- какъ я слышалъ -- намѣрены просить его, чтобъ онъ помиловалъ родину. Отправимся къ нимъ и постараемся ихъ убѣдить, чтобы онѣ не откладывали прекраснаго своего намѣренія (Уходятъ).
  

СЦЕНА II.

Передовые посты въ лагерѣ вольсковъ передъ Римомъ.

Воины стоятъ на стражѣ. Входитъ Мененій.

  
   1-й часовой. Стой! Откуда ты?
   2-й часовой. Ступай назадъ!
   Мененій. Вы исполняете свои обязанности, какъ слѣдуетъ воинамъ; это похвально, но, съ вашего позволенія, я сановникъ и мнѣ поручено переговорить съ Коріоланомъ.
   1-й члсовой. Откуда ты?
   Мененій. Изъ Рима.
   1-й часовой. Мы не можемъ тебя пропустить. Ступай назадъ! Нашъ главнокомандующій ничего не хочетъ слышать оттуда.
   2-й часовой. Ты скорѣе увидишь свой Римъ охваченнымъ пламенемъ, чѣмъ добьешься разговора съ Коріоланомъ.
   Мененій. Друзья мои, если вы слыхали разсказы вашего полководца о Римѣ и о тамошнихъ его друзьяхъ, ручаюсь, чѣмъ угодно, что и мое имя долетало до вашего слуха. Я Мененій.
   1-й часовой. А все-таки ступай назадъ. Даже твое имя не даетъ тебѣ свободнаго пропуска.
   Мененій. Но послушай, пріятель. Я пользуюсь особымъ расположеніемъ твоего полководца, я для его доблестныхъ дѣяній былъ чѣмъ-то въ родѣ записной книги. Да, я былъ книгой, повѣствовавшей всѣмъ и каждому о его безпримѣрной славѣ, даже нѣсколько преувеличивавшей ее, потому что, имѣя обыкновеніе говорить о своихъ друзьяхъ, -- среди которыхъ онъ занимаетъ первое мѣсто, -- безъ утайки не только высказывалъ о нихъ все прекрасное, какъ этого требуетъ справедливость, но иногда увлекался не въ мѣру изображая изъ себя шаръ, катящійся по наклонной плоскости далѣе назначенныхъ ему предѣловъ, и для того, чтобъ восхвалять его, пускалъ въ ходъ даже ложь. Поэтому, пріятель, ты не можешь меня не пропустить.
   2-й часовой. Почтеннѣйшій, еслибъ ты въ его пользу наговорилъ такое количество лжи, сколько произнесъ словъ въ свою собственную, то даже и тогда я не пропустилъ-бы тебя, не пропустилъ-бы тебя и въ томъ случаѣ, еслибъ твое лганье было такъ-же добродѣтельно, какъ цѣломудренна твоя жизнь. Поэтому ступай назадъ.
   Мененій. Да пойми-же, любезнѣйшій, что меня зовутъ Мененій, что я всегда держалъ сторону твоего полководца.
   1-й часовой. Хоть тебѣ и приходилось лгать про него, -- вѣдь ты самъ въ этомъ признался, -- а я, говорящій подъ его начальствомъ правду, все-таки долженъ тебѣ сказать, что пропустить мы тебя не можемъ. Поэтому ступай назадъ.
   Мененій. А что, пообѣдалъ онъ? Мнѣ не хотѣлось-бы говорить съ нимъ до обѣда.
   1-й часовой. Ты римлянинъ?
   Мененій. Также какъ твой полководецъ.
   1-й часовой. И ты долженъ-бы ненавидѣть Римъ такъ-же, какъ онъ его ненавидитъ. Кому придетъ въ голову, что, вытолкавъ за ворота города настоящаго своего защитника, что по одному невѣжественному безсмыслію толпы отдавъ вашъ щитъ вашимъ врагамъ, вамъ еще удастся удержать его отъ мести при помощи дешевыхъ стоновъ старыхъ бабъ, дѣвственныхъ слезъ вашихъ дочерей и дряхлаго ходатайства выжившаго изъ лѣтъ болтуна, какимъ ты мнѣ кажешься. Неужели ты воображаешь, что такимъ слабымъ дыханіемъ, какъ у тебя можно задуть пламя, которое скоро охватитъ вашъ городъ. Нѣтъ, вы жестоко ошиблись. Поэтому спѣши назадъ въ Римъ, чтобъ приготовиться къ казни. Вы всѣ осуждены: нашъ полководецъ поклялся, что никому не будетъ пощады.
   Мененій. Глупецъ! Еслибъ онъ зналъ, что я здѣсь, онъ принялъ-бы меня съ уваженіемъ.
   2-й часовой. Едва-ли; нашъ полководецъ не знаетъ тебя.
   Мененій. Я именно и говорю о вашемъ полководцѣ.
   1-й часовой. Ему нѣтъ до тебя никакого дѣла. Убирайся, или я выпущу изъ тебя послѣднія капли твоей крови. Говорятъ-же тебѣ, убирайся!
   Мененій. Однако, любезнѣйшій...
  

Входятъ: Коріоланъ и Туллъ Ауфидій.

  
   Коріоланъ. Что тутъ у васъ такое?
   Мененій. А, негодяй, теперь-то я покажу тебѣ, какъ я друженъ съ полководцемъ! И ты увидишь, въ какомъ я здѣсь почетѣ; ты узнаешь, что какому-нибудь жалкому часовому не удастся своими рѣчами удалить меня отъ моего сына Коріолана. Уже потому, какъ онъ обойдется со мною, ты въ состояніи будешь догадаться, что самъ ты на волосокъ отъ висѣлицы или отъ какой-нибудь другой смерти, ожидать которую еще томительнѣе и перенести еще ужаснѣе. Смотри-же, не обомри, увидавъ то, что тебя ожидаетъ. -- Всемогущіе боги ежечасно пекутся о твоемъ благоденствіи и любятъ тебя не менѣе, чѣмъ твой старикъ -- отецъ Мененій. О, сынъ мой! ты готовишь для насъ огонь, -- смотри, вотъ вода, чтобъ затушить его. Меня съ трудомъ убѣдили пойти къ тебѣ.Только благодаря сознанію, что никто, кромѣ меня, не можетъ тронуть твоего сердца, я допустилъ, чтобы они своими вздохами выдули меня за ворота города. Заклинаю тебя, прости Риму и твоимъ умоляющимъ тебя соотечественникамъ! Да смягчатъ милосердые боги твою ярость, и да прольются дрожжи ея вотъ на этого негодяя, который, какъ бренно, преграждалъ мнѣ къ тебѣ путь!
   Коріоланъ. Уйдя!
   Мененій. Какъ -- уйди?
   Коріоланѣ. Я не знаю ни матери, ни жены, ни сына. Всѣ мои поступки подчинены другимъ; хотя месть моя принадлежитъ собственно мнѣ, снисхожденіе находится въ груди у вольсковъ. Я скорѣе отравлю неблагодарнымъ забвеніемъ прежнюю нашу дружбу, чѣмъ соглашусь милосердіемъ обнаружить, какъ она была велика. Уйди-же! Для вашихъ просьбъ мой слухъ недоступнѣе, чѣмъ ваши ворота для моихъ войскъ. Но такъ какъ я нѣкогда тебя любилъ (подаетъ ему бумагу), возьми эту бумагу; она написана именно для тебя, я только что хотѣлъ отправить ее къ тебѣ. Затѣмъ, Мененій, ни слова болѣе, я ничего не хочу отъ тебя слышать. Ауфидій, я очень любялъ этого человѣка, однако, видишь...
   Туллъ. Ты вѣренъ себѣ (уходитъ съ Коріоланомъ).
   1-й часовой. Ну, почтеннѣйшій, имя твое, вѣдь, кажется Мененій.
   2-й часовой. И какимъ могущественнымъ оно оказлось! Дорогу домой ты знаешь?
   1-й часовой. Слышалъ, какой намъ задали выговоръ, что мы не пропустили твоего величія къ полководцу?
   2-й часовой. Скажи, естьли отчего мнѣ обмирать?
   Мененій. Мнѣ нѣтъ никакого дѣла ни до свѣта, ни до вашего полководца. Что-же касается васъ, вы такъ ничтожны, что я забылъ и думать о вашемъ существованіи. Того, кто рѣшился самъ наложить на себя руки, не устрашитъ смерть отъ руки другого. Вашъ полководецъ можетъ неистовствовать, какъ ему угодно; а вамъ я желаю долго оставаться тѣмъ, что вы есть, и чтобы съ лѣтами только возростала ваша ничтожность.Скажу вамъ то же, что сказано бы мнѣ: "прочь съ моихъ глазъ" (Уходитъ).
   1-й часовой. А вѣдь надо сказать правду, -- человѣкъ онъ хорошій.
   2-й часовой. Нѣтъ, хорошій человѣкъ нашъ полководецъ. Онъ дубъ, утесъ, котораго не поколеблетъ никакая буря (Уходитъ).
  

СЦЕНА III.

Ставка Коріолана.

Входятъ: Коріоланъ, Туллъ Ауфидій и другіе.

  
   Коріоланъ. Завтра мы обложимъ Римъ. Ты, какъ мой товарищъ по этому походу, донесешь сенату вольсковъ, какъ честно выполнилъ я все, возложенное на меня.
   Туллъ. Ты заботился только объ ихъ выгодахъ, былъ глухъ къ мольбамъ Рима, не дозволялъ себѣ никакихъ тайныхъ сношеній даже съ друзьями, вполнѣ разсчитывавшими на твое къ нимъ расположеніе.
   Коріоланъ. Послѣдній изъ нихъ, этотъ старикъ, котораго я заставилъ вернуться въ Римъ съ растерзаннымъ сердцемъ, любилъ меня сильнѣе, чѣмъ могъ любить родной отецъ; онъ просто боготворилъ меня. Прислать его ко мнѣ было послѣднимъ ихъ средствомъ для спасенія. И хотя я обошелся съ нимъ сурово, я, помня нашу прежнюю взаимную привязанность, еще разъ предложилъ черезъ него римлянамъ условія, которыя они однажды уже отвергли, да и теперь едва-ли могутъ принять. Къ этой ничтожной уступкѣ прибѣгнулъ для того, чтобы хоть сколько-нибудь смягчить горькое заблужденіе человѣка, вообразившаго, что онъ можетъ сдѣлать гораздо болѣе. Послѣ этого я уже не стану слушать никакихъ просьбъ ни со стороны самого Рима, ни со стороны старыхъ моихъ друзей (За сценой слышенъ шумъ). Что ты такое? Неужто новое покушеніе заставить меня нарушить обѣтъ въ то самое мгновеніе, когда я только-что его произнесъ? Этому не бывать!
  

Входятъ: Виргилія и Волумнія, ведя за руку сына Марція; за тѣмъ Валерія и еще нѣсколько римлянокъ. Всѣ въ траурныхъ одеждахъ.

  
   Впереди идетъ моя жена, а за нею моя мать, тотъ высоко чтимый образъ, которому обязана жизнью вотъ эта грудь; она ведетъ за руку своего внука, послѣдній отпрыскъ ея потомства.Но прочь, привязанность! Всѣ связи, всѣ права природы, разорвитесь въ клочки! Пусть неумолимость будетъ единственною моею добродѣтелью. Къ чему эти голубиные взгляды, которые самихъ боговъ способны склонить на клятвопреступленіе? Я готовъ расчувствоваться. Ахъ, видно, и я созданъ не изъ лучшей глины, чѣмъ всѣ остальные люди. Вотъ моя мать преклоняется передо мною, -- а это все равно какъ-бы самъ Олимпъ съ мольбою склонился передъ кочкой. Сынъ тоже смотритъ на меня такъ нѣжно, что голосъ могущественной природы говоритъ уже мнѣ:-- "не отвергай ихъ моленій". Нѣтъ, пусть вольски вспашутъ плугомъ то мѣсто, гдѣ стоялъ Римъ, опустошатъ всю Италію, но я все-таки не окажусь такимъ гусенкомъ, который далъ-бы поработить себя животному инстинкту. Нѣтъ, я останусь такимъ-же непреклоннымъ, словно я самъ себѣ творецъ, не знающій никакой родни.
   Виргилія. Супругъ мой и повелитель!
   Коріоланъ. Я смотрю на васъ уже не такими глазами, какими я смотрѣлъ въ Римѣ.
   Виргилія. Можетъ быть, оттого, что печаль насъ сильно измѣнила.
   Коріоланъ. Какъ плохой актеръ, я забываю роль, теряюсь, готовъ совершенно осрамиться. -- О, лучшая часть моего существа, прости мнѣ мое жестокосердіе; но не требуй за это, чтобъ я простилъ вашихъ римлянъ. О, одинъ только поцѣлуй, продолжительный какъ мое признаніе, сладостный какъ мое мщеніе! Клянусь ревнивою царицею небесъ, это, моя ненаглядная, тотъ самый поцѣлуй, который я унесъ отъ тебя и который мои вѣрныя уста постоянно хранили во всей его дѣвственности. О, великіе боги, что-же я дѣлаю! Болтаю пустяки, а благороднѣйшая изъ матерей не удостоилась даже привѣта съ моей стороны (Преклоняютъ колѣна). Склонитесь-же, колѣна, запечатлѣйте на землѣ такой знакъ сыновняго уваженія, какого не оставлялъ еще на себѣ никто изъ обыкновенныхъ сыновей.
   Волумнія. О, прими мое благословеніе и встань. Мнѣ слѣдуетъ преклонить передъ тобой колѣна, становясь ими не на мягкую подушку, а на твердый камень.Я должна почтить тебя этимъ знакомъ уваженія, котораго по ошибкѣ до сихъ поръ требовали отъ дѣтей (Преклоняетъ передъ нимъ колѣни).
   Коріоланъ. Что-же это такое? Ты на колѣняхъ передо мною, передъ тѣмъ сыномъ, котораго ты стараешься исправить? Отчего-же послѣ этого камни безплоднаго морского берега не попытаются сбить съ неба звѣзды? Отчего буйнымъ вѣтрамъ не бичевать гордыми кедрами огненное солнце? Ты наносишь смертельный ударъ невозможности, чтобы то, чего исполнить нельзя, сдѣлалось самымъ исполнимымъ дѣломъ.
   Волумнія. Ты мой воитель, ты своимъ воспитаніемъ обязанъ мнѣ (Показывая на Валерію). A ее ты узналъ?
   Коріоланъ. Красивая Валерія, благородная сестра Пуоликоды, луна Рима, чистая, какъ ледяной кристаллъ, изъ бѣлаго снѣга образованный морозомъ на храмѣ Діаны!
   Волумнія. А вотъ вкратцѣ и ты самъ. Онъ, благодаря грядущимъ годамъ, можетъ сдѣлаться совсѣмъ такимъ же, какъ и ты.
   Коріоланъ. Да преисполнитъ богъ войны, по благому соизволенію Юпитера, всѣ твои помыслы благородства, чтобы безславіе не могло никогда тебя уязвить, чтобъ въ битвахъ ты стоялъ также твердо, какъ маякъ, презирая бури и спасая тѣхъ, кто на тебя смотритъ.
   Волумнія. На колѣни, дитя мое!
   Коріоланъ. Милый мой сынъ!
   Волумнія. Да, твой сынъ, твоя жена, Валерія и я -- всѣ мы явились умолять тебя.
   Коріоланъ. О, нѣтъ, оставьте это; а если уже не можете не просить, такъ, по крайней мѣрѣ, не оскорбляйтесь, когда данный мной обѣтъ вынудитъ меня отвѣтить вамъ отказомъ. Не просите, чтобъ я распустилъ войско, чтобъ я снова вступилъ въ переговоры съ ремесленниками Рима. Не говорите мнѣ, что я выродокъ природы, не старайтесь своими холодными разсужденіями смягчить мою ярость и мою жажду мести.
   Волумнія. О, довольно, довольно! Ты уже сказалъ, что ничего для насъ не сдѣлаешь, а намъ, кромѣ этого, просить тебя не о чемъ. Но мы все-таки будемъ просить тебя, и если всѣ наши просьбы будутъ тобой отвергнуты, пусть заслуженный укоръ за нихъ падетъ на твою непреклонность. Выслушай же насъ.
   Коріоіанъ.Подойдите ближе и ты, Ауфидій, и вы, вольски. Никакихъ тайныхъ сношеній съ Римомъ у меня нѣтъ.-- Чего же вы хотите?
   Волумнія. Еслибъ мы даже хранили молчаніе, наши одежды, наши блѣдныя лица и безъ словъ высказали бы тебѣ, какую жизнь вели мы со дня твоего изгнанія. Подумай самъ, найдутся ли въ цѣломъ мірѣ женщины несчастнѣе насъ, пришедшихъ сюда, когда свиданіе съ тобой вмѣсто того, чтобъ вызвать на глаза влагу радости, переполнить сердца наши восторгомъ, заставляетъ насъ трепетать плакать отъ страха и горя; когда мать, жена и сынъ должны видѣть, что сынъ, мужъ и отецъ безжалостно терзаетъ нѣдра своей родины. A знаешь ли, надъ кѣмъ сильнѣе всего разражается твоя ненависть? -- надъ нами. Ты даже лишаешь насъ возможности молить боговъ о той отрадѣ, которою наслаждаются всѣ, кромѣ насъ. Нашъ долгъ требуетъ, чтобъ мы молили и за родину, и за тебя. Но, увы, мы должны отказаться или отъ вскормившей насъ отчизны, или отъ тебя, нашего утѣшенія, дарованнаго намъ той же отчизной. Какое бы изъ этихъ моленій ни было услышано, мы окажемся равно несчастными потому, что или тебя въ цѣпяхъ, какъ измѣнника, повлекутъ по улицамъ Рима, или ты, торжествуя, обратишь родной городъ въ развалины и тебя увѣнчаютъ лаврами за то, что ты такъ мужественно пролилъ кровь жены и дѣтей; что касается меня, сынъ мой, я не намѣрена ждать окончанія этой войны. Если мнѣ не удастся вымолить у тебя великодушнаго помилованія, знай заранѣе, что ты и шага не сдѣлаешь противъ родины, не наступивъ на чрево родившей тебя матери.
   Виргилія. И на мое, даровавшее тебѣ сына, чтобъ твое имя не умерло вмѣстѣ съ тобою.
   Сынъ. На меня онъ не наступитъ, -- я убѣгу и, когда выросту, буду сражаться.
   Коріоланъ. Если не хочешь разнѣжиться, подобно женщинѣ, не подпускай къ себѣ ни дѣтей, ни женщинъ. Я слишкомъ долго васъ слушалъ.
   Волумнія. Нѣтъ, не уходи отъ насъ такъ. Еслибъ мы своими мольбами старались заставить тебя спасти римлянъ и содѣйствовать гибели вольсковъ, которымъ ты служишь, ты бы могъ осудить насъ, какъ отравительницъ твоей чести; но мы молимъ только о томъ, чтобы ты примирилъ оба народа, дабы вольски могли сказать: -- "мы проявили передъ ними свое милосердіе", а римляне: -- "а мы приняли его"; чтобы тѣ и другіе, превознося твое имя, прославляли тебя за имъ дарованный миръ. Сынъ мой, ты знаешь, какъ измѣнчиво счастье войны, но зато слѣдующее вѣрно вполнѣ: если ты возьмешь Римъ, ты ничего не пріобрѣтешь, кромѣ славы, которая нераздѣльна будетъ съ проклятіемъ. И лѣтописи занесутъ на свои скрижали: "Онъ былъ человѣкъ великій, но послѣднимъ поступкомъ убилъ свою славу; погубивъ родину, онъ навѣки сдѣлалъ ненавистнымъ свое имя". Вспомни: вѣдь ты всегда говорилъ: высшее благородство -- въ милосердіи уподобляться богамъ, раздирать молніей необъятныя ланиты небосклона и тотчасъ-же затѣмъ замѣнять громовыя стрѣлы топоромъ, разсѣкающимъ одни только дубы. Что-жь ты молчишь? Неужто ты воображаешь, что благородство заключается въ томъ, чтобъ вѣчно помнить оскорбленія? Да говори-же и ты, дочь моя! Развѣ ты не видишь, что твои слезы совсѣмъ на него не дѣйствуютъ? Говори и ты, малютка. Можетъ быть, твой невинный лепетъ тронетъ его болѣе, чѣмъ наши увѣщанія. Въ цѣломъ мірѣ нѣтъ человѣка, который былъ-бы такъ много обязанъ своей матери, и этотъ-то человѣкъ заставляетъ меня тратить слова по напрасну, какъ женщину, привязанную къ позорному столбу. Ты никогда во всю жизнь ни въ чемъ не уступалъ просьбамъ заботливой твоей матери, тогда какъ она, жалкая насѣдка, лишенная возможности находить утѣшеніе въ другихъ дѣтяхъ, лелѣяла тебя своимъ кудахтаньемъ и провожала тебя на войну, и привѣтствовала твое возвращеніе. Если моя просьба несправедлива, прогони меня; если въ ней есть хоть искра справедливости, ты поступаешь дурно, и боги накажутъ тебя за отказъ въ томъ, въ чемъ ты обязанъ мнѣ, какъ матери. Онъ отворачивается! Упадемъ къ его ногамъ, пристыдимъ его нашимъ колѣнопреклоненіемъ. Что дѣлать! Прозвище: Коріоланъ требуетъ большаго почета, чѣмъ достойныя состраданія наши слезы. На колѣни!-- Это послѣднее средство; если оно не подѣйствуетъ, возвратимся въ Римъ и умремъ вмѣстѣ съ нашими сосѣдями. О, взгляни-же на насъ! Взгляни на бѣднаго малютку, который, еще не умѣя выразить того, чего ему бы хотѣлось, стоитъ вмѣстѣ съ нами на колѣняхъ; онъ протягиваетъ къ тебѣ ручонки и тѣмъ самымъ придаетъ нашимъ мольбамъ такую силу, что противъ нея тебѣ не устоять. -- Кончено. Идемъ! Должно быть, матерью этого человѣка была дочь какого-нибудь вольска, жена его, вѣроятно, въ Коріоли, а внукъ мой похожъ на него только случайно. Ну что-же, отсылай насъ! Я не скажу ни слова болѣе, пока пламя не охватитъ нашего города, да и тогда скажу немного.
   Коріоланъ. О, матушка, матушка, что ты сдѣлала! (Беретъ безмолвно Волумнію за руки). Посмотри, небеса разверзаются и боги хохочутъ, глядя на эту противоестественную сцену. Ты для Рима одержала благодатную побѣду, но для твоего сына, -- повѣрь мнѣ, о, повѣрь, матушка, -- твоя побѣда слишкомъ опасна и можетъ оказаться смертельной. Однако, пусть будетъ, что будетъ... Ауфидій, я не могу продолжать войны, какъ бы слѣдовало, но я заключу выгодный миръ. Поставь себя, добрый Ауфидій, на мое мѣсто и скажи: оказался-ли бы ты тверже и непреклоннѣе меня въ мольбамъ матери?
   Туллъ. И я былъ бы тронутъ.
   Коріоланъ. Готовъ поклясться, что такъ; повѣрь, надо много, очень много, чтобы расположить мои глаза къ кроткому состраданію. Но скажи, любезный Ауфидій, на какихъ условіяхъ можешь ты заключить миръ? Что же касается меня, въ Римъ я не пойду; я возвращусь съ вами въ Анціумъ, а потому, прошу, помоги мнѣ въ этомъ дѣлѣ. О, матушка! жена!
   Туллъ (про себя). Душевно радъ, что состраданіе идетъ у тебя въ разрѣзъ съ честью; это поможетъ мнѣ вернуть себѣ прежнее мое значеніе.
   Коріоланъ (женщинамъ, которыя дѣлаютъ ему знаки). Сейчасъ, сейчасъ! (Волумніи, Виргиліи и другимъ). Освѣжимъ себя прежде виномъ, а потомъ вы возвратитесь въ Римъ, имѣя въ рукахъ свидѣтельство, которое будетъ доказательнѣе однихъ словъ. Вы отнесете туда мирный договоръ, который мы скрѣпимъ на обоюдныхъ условіяхъ. О, вы достойны того, чтобъ вамъ соорудили храмъ! Безъ васъ всѣмъ мечамъ Италіи со всѣми союзами и силами никогда бы не удалось заключить этого мира! (Уходятъ).
  

СЦЕНА IV.

Площадь въ Римѣ.

Входятъ: Мененій и Спциній.

  
   Мененій. Видишь ты тотъ угольный камень Капитолія?
   Сициній. Да, но что же далѣе?
   Мененій. Если тебѣ окажется возможнымъ сдвинуть его съ мѣста мизинцемъ, то можно еще надѣяться, что благороднымъ римлянкамъ, и въ особенности его матери, удастся его убѣдить. Но я знаю, что на это надѣяться нечего. На шею намъ уже наброшена петля, и только ждутъ минуты исполненія казни.
   Сициній. Трудно повѣрить, чтобъ въ такое короткое время человѣкъ могъ такъ сильно перемѣниться.
   Мененій. Есть разница между червякомъ и бабочкой, а -- вѣдь правда? -- бабочка была тоже червякомъ. Такъ и Марцій изъ человѣка развился въ дракона; у него выросли крылья, а онъ поболѣе какой нибудь пресмыкающейся твари.
   Сициній. Онъ такъ любилъ свою мать.
   Мененій. Онъ и меня любилъ не меньше. Но теперь онъ столько же помнитъ про свою мать, какъ восьмилѣтняя лошадь. Суровое выраженіе его лица сдѣлало бы кислымъ самый спѣлый виноградъ. Когда онъ ходитъ, онъ движется какъ стѣнобойная машина, и земля осѣдаетъ подъ его ногами. Онъ однимъ взоромъ въ состояніи пробить самый крѣпкій панцырь. Звукъ его голоса подобенъ набату, а его крикъ -- залпу изъ тысячи орудій. Онъ на своей скамьѣ сидитъ, каи, Александръ на престолѣ. Если онъ что нибудь прикажетъ приказаніе это исполняется, едва онъ успѣетъ его вымолвить. Чтобъ вполнѣ уподобиться богу, ему не достаетъ только вѣчности, да неба для престола.
   Сициній. И милосердія, если твое описаніе вѣрно.
   Мененій. Я изображаю его такимъ, каковъ онъ есть. Вотъ увидите, какое доказательство милосердія принесетъ вамъ его мать. У него въ груди столько же милосердія, сколько молока въ титрѣ. Это узнаетъ нашъ бѣдный городъ -- и все по вашей милости.
   Сициній. Да умилосердятся надъ нами боги!
   Мененій. Нѣтъ, въ этомъ случаѣ и боги неумилосердятся надъ нами. Когда мы изгоняли его, мы забыли къ нимъ всякое уваженіе; теперь, когда онъ возвращается, чтобы свернуть намъ шею, они тоже не уважатъ нашихъ моленій.
  

Вбѣгаетъ гражданинъ.

  
   Гражданинъ. Спѣши домой, если желаешь спасти свою жизнь! Плебеи схватили твоего товарища и волочатъ его но улицамъ. Они клянутся, что разорвутъ его на части, если благородныя римлянки не принесутъ пощады.
  

Вбѣгаетъ другой гражданинъ.

  
   Сициній. Что случилось?
   2-й гражданинъ. Радуйтесь, радуйтесь! Римлянки одержали побѣду! Вольски отступили, а съ ними удалился и Коріоланъ. Никогда еще не видывалъ Римъ болѣе радостнаго дня! Передъ нимъ даже день изгнанія Тарквинія -- ничто.
   Сициній. Однако, пріятель, увѣренъ ли ты, что это справедливо? Вѣрно ли это?
   2-й гражданинъ. Такъ же вѣрно, какъ то, что солнце грѣетъ словно огонь. Да гдѣ же вы были, что все еще сомнѣваетесь? Никогда еще готовый выйти изъ береговъ потокъ не устремлялся съ такой быстротой сквозь пролеты мостовъ, съ какою стремятся въ ворота обрадованные римляне (За сценой слышны радостные возгласы, громъ трубъ и барабановъ). Трубы, флейты, литавры, барабаны, кимвалы и возгласы Рима заставятъ самое солнце пуститься въ плясъ! (Новые крики). Слышите?
   Мененій. Вотъ это, дѣйствительно, отрадное извѣстіе! Я иду на встрѣчу благороднымъ римлянкамъ. Одна эта Волумнія стоитъ цѣлаго сонма всякихъ консуловъ, натриціевъ и сенаторовъ, цѣлаго моря, цѣлой вселенной такихъ трибуновъ какъ ты. Должно быть, вы хорошо помолились сегодня: давеча утромъ я не далъ бы и самой мелкой монеты за десять тысячъ душъ (Музыка и радостные крики продолжаются) О, какъ они ликуютъ!
   Сициній. Прежде всего да благословятъ тебя боги за твое радостное извѣстіе, а затѣмъ прими и мою благодарность.
   2-й гражданинъ. Мы всѣ должны благодарить боговъ.
   Сициній. Близко уже онѣ къ городу?
   2-й гражданинъ. Почти у самыхъ воротъ.
             Клянусь богами, всюду за тобою
             Побрелъ бы я!
  
                       Коріоланъ.
  
                                 Дай руку. Ну, пойдемте.
  

СЦЕНА II

Тамъ же. Улица неподалеку отъ воротъ.

Входятъ Сициній, Брутъ и Эдилъ.

  
                       Сициній (эдилу).
  
             Гони ихъ по домамъ. Онъ удалился,
             И намъ пора притихнуть. Ужь косятся
             На насъ патриціи, его друзья.
  
                       Брутъ.
  
             Мы показали нашу власть, и надо
             Теперь себя вести поосторожнѣй.
  
                       Сициній.
  
             Пускай расходятся. Скажи имъ всѣмъ:
             "Вашъ врагъ ушелъ, и возстановлено
             Старинное могущество плебеевъ".
  
                       Брутъ.
  
             Ступай же, распусти ихъ. (Эдилъ уходитъ.)
  

Входятъ Волумнія, Виргилія и Мененій.

                       Брутъ.
  
                                           Погляди,
             Проходитъ мать его.
  
                       Сциній.
  
                                           Свернемъ съ дороги.
             Зачѣмъ же?
  
                       Сициній.
  
                                 Говорятъ, она совсѣмъ
             Сошла съ ума.
  
                       Брутъ.
  
                                 Теперь нельзя уйдти --
             Она насъ видитъ.
  
                       Волумія.
  
                                 Здравствуйте, я рада,
             Что вижу васъ. Пусть божескія кары
             На васъ нагрянутъ!
  
                       Мененій.
  
                                           Тише -- успокойся.
  
                       Волумнія.
  
             Когда бъ не слезы эти, я могла бъ
             Сказать вамъ кое-что. И я скажу.
             (Бруту.) Не уходи!
  
                       Виргилія (Сицинію).
  
                                           И ты останься здѣсь!
             О, если бъ такъ я Марція могла
             Остановить!
  
                       Сициній (Волумніи).
  
                                 Иди своей дорогой,
             Безумная!
  
                       Волумнія.
  
                                 Ну что жь, что я безумна?
             Ты такъ уменъ! Ты показалъ свой разумъ,
             Изгнавъ вождя, который супостатамъ
             Нанесъ ударовъ болѣе, чѣмъ словъ
             Ты выболталъ съ тѣхъ поръ, какъ въ свѣтъ родился.
  
                       Сициній.
  
             О боги!
  
                       Волумнія.
  
                       И ударовъ славныхъ больше,
             Чѣмъ, умныхъ словъ сказалъ ты. И для Рима
             Онъ бился такъ! Ступай же! Нѣтъ, постой --
             Еще скажу я что-то. Я бъ хотѣла,
             Чтобъ сынъ мой здѣсь стоялъ, съ мечомъ въ рукѣ.
  
                       Сициній.
  
             Что жь дальше?
  
                       Волумнія.
  
                                 То, что онъ бы разомъ кончилъ
             Съ тобою.
  
                       Виргилія.
  
                                 И съ родней твоей презрѣнной.
             О, сколько ранъ онъ получилъ за Римъ!
             Ну полно же.
  
                       Сициній.
  
                                 И самъ желалъ бы я,
             Чтобъ Риму онъ остался такъ же вѣренъ,
             Какъ прежде былъ, и нить заслугъ своихъ
             Не разрывалъ.
  
                       Брутъ.
  
                                 И я бъ желалъ того же.
  
                       Волумнія.
  
             "И я бъ желалъ!" А кто же на него
             Поднялъ народъ? Не вы ли, кошки злыя,
             Животныя, способныя судить
             Его заслуги столько жь, сколько я
             Судить могу о скрытыхъ тайнахъ неба!
  
                       Брутъ.
  
             Пойдемъ, Сициній.
  
                       Волумнія.
  
                                           Доблестные мужи,
             Сама я васъ прошу -- идите прочь!
             Вы славно поступили. На прощанье ,
             Скажу одно: на сколько Капитолій
             Перевышаетъ римскія лачуги,
             Настолько сынъ мой, и супругъ вотъ этой,
             Вотъ этой женщины, что передъ вами --
             Настолько онъ, изгнанникъ, выше васъ!
  
                       Брутъ.
  
             Ну, хорошо, прощай.
  
                       Сициній.
  
                                           Не стоитъ слушать
             Нападки отъ безумной. (Трибуны уходятъ.)
  
                       Волумнія.
  
                                           Такъ возьми жь
             Съ собой мои молитвы! Я бъ желала,
             Чтобъ боги всѣ одно имѣли дѣло --
             Мои проклятья исполнять на нихъ!
             О, если бъ я могла встрѣчаться съ ними
             Хоть въ день по разу, я бы имъ кидала
             Всю тягость съ сердца.
  
                       Мененій.
  
                                           Ты была права,
             И правду имъ всю высказала. Будемъ
             Мы вмѣстѣ ужинать?
  
                       Волумнія.
  
                                           Нѣтъ. Кромѣ гнѣва,
             Мнѣ пищи нѣтъ другой.
                                 (Виргиліи.) Ну, будетъ плакать!
             Не надо слезъ, а сѣтуй такъ какъ я,
             Какъ сѣтовала гнѣвная Юнона!
             Идемте же.
  
                       Мененій.
  
                                 Ну, полно, полно, полно!

(Уходятъ.)

  

СЦЕНА III.

Дорога между Римомъ и Анціумомъ.

Входятъ Римлянинъ и Вольскъ, на встрѣчу одинъ другому.

  

Римлянинъ.

   Мы съ тобой знакомы. Кажется, тебя зовутъ Адріаномъ.
  

Вольскъ.

   Адріанъ; только тебя-то я не могу припомнить.
  

Римлянинъ.

   Я римлянинъ, только теперь, какъ и ты, служу противъ Рима. Что? -- вспомнилъ?
  

Вольскъ.

   Никаноръ? Нѣтъ?
  

Никаноръ.

   Онъ и есть.
  

Вольскъ.

   Когда мы видѣлись въ послѣдній разъ, твоя борода была какъ будто больше -- впрочемъ, узнаю тебя по голосу. Что у васъ новаго въ Римѣ? Я посланъ, чтобъ сыскать тебя; хорошо, что ты уменьшилъ мой путь на половину.
  

Римлянинъ.

   Въ Римѣ было большое возмущеніе. Народъ пошелъ противъ сената и патриціевъ.
  

Вольскъ.

   Было? Значитъ и кончилось? А у насъ-то готовятъ войска, чтобъ нагрянуть при самой неурядицѣ.
  

Римлянинъ.

   Главный-то пожаръ погасили, да онъ готовъ снова подняться отъ одной искры. Патриціи раздражены за изгнаніе храбраго Коріолана. Они не прочь бы отнять власть у народа, завсегда отдѣлаться отъ его трибуновъ. Все это тлѣетъ, тлѣетъ, и почти готово вспыхнуть на славу.
  

Вольскъ.

   Какъ! Коріоланъ изгнанъ?
  

Римлянинъ.

   Конечно, изгнанъ.
  

Вольскъ.

   За эту вѣсть, Никаноръ, у насъ тебя славно встрѣтятъ!
  

Римлянинъ.

   Конечно, лучшаго времени вашимъ и не дождаться. Недаромъ толкуютъ, что соблазнять чужую жену всего лучше во время ея ссоры съ мужемъ! Вашъ Авфидій славно поведетъ войну -- теперь, когда Коріолана не будетъ въ римскомъ войскѣ.
  

Вольскъ.

   Еще бы. Я радъ, что судьба насъ здѣсь столкнула. Дѣло мое кончено, вернемся же домой вмѣстѣ, съ веселымъ духомъ.
  

Римлянинъ.

   Дорогой, до ужина, я тебѣ поразскажу странныя вѣсти изъ Рима. Лучше такихъ вѣстей для васъ и мы выдумать. Ты говоришь, что и войско у васъ наготовѣ?
  

Вольскъ.

   Да, и какое отличное! Центуріоны на мѣстахъ, сотни расписаны, жалованье выдается, всѣ готовы въ походъ по первому приказу.
  

Римлянинъ.

   Очень радъ,-- вотъ отъ моихъ вѣстей они и тронутся. Очень радъ и встрѣчѣ, и тому, что отсюда идемъ мы вмѣстѣ.
  

Вольскъ.

   Я только что хотѣлъ сказать тоже. Радъ, очень радъ встрѣчѣ.
  

Римлянинъ.

   Идемъ же вмѣстѣ. (Уходятъ.)
  

СЦЕНА IV.

Акціумъ. Передъ домомъ Авфидія.

Входитъ Коріоланъ, въ бѣдной одеждѣ. Онъ переодѣтъ и скрываетъ свое лицо.

                       Коріоланъ.
  
             Хорошій городъ Акціумъ. А я
             Тебя наполнилъ вдовами. Со стономъ
             Владѣльцы этихъ зданій величавыхъ
             Передо мною падали въ бою!
             Не узнавай меня,-- не то сбѣгутся
             Съ каменьями и жоны, и младенцы,
             И умертвятъ меня въ борьбѣ безславной!
  

Входитъ Гражданинъ.

  
                       Коріоланъ.
  
             Здорово, другъ.
  
                       Гражданинъ.
  
                                           Здорово.
  
                       Коріоланъ.
  
                                                               Научи,
             Какъ отыскать мнѣ славнаго вождя
             Авфидія. Онъ въ городѣ?
  
                       Гражданинъ.
  
                                                     Сегодня
             Даетъ онъ пиръ всѣмъ городскимъ вельможамъ.
  
                       Коріоланъ.
  
             А гдѣ же домъ его?
  
                       Гражданинъ.
  
                                           Передъ тобой.
             Вотъ домъ Авфидія.
  
                       Коріоланъ.
  
                                           Прощай, спасибо.

(Гражданинъ уходитъ.)

             О свѣтъ, измѣнчивъ ты. Друзья по клятвамъ,
             Съ однимъ и тѣмъ же сердцемъ въ каждой груди,
             Въ трапезѣ, снѣ, заботахъ и забавахъ
             Безсмѣнные товарищи другъ другу,
             Друзья, которыхъ, словно близнецовъ,
             Любовь сроднила, изъ причинъ ничтожныхъ
             Въ единый часъ мѣняютъ дружбу эту
             На горькую и кровную вражду!
             И тамъ же -- вдругъ заклятые враги,
             Во снѣ своемъ незнавшіе покоя
             Отъ бѣшенства и помысловъ враждебныхъ,
             Черезъ ничтожный случай, вдругъ сойдутся,
             И подружатся, и своихъ дѣтей
             Перемѣшаютъ бракомъ. И со мною
             Не тоже ли? Я Римъ возненавидѣлъ,
             Я этотъ вражій городъ полюбилъ!
             Ну что жь? войдемъ. Пусть онъ убьетъ меня,
             Онъ будетъ правъ; но если кротко приметъ,
             Его землѣ я службу сослужу. (Уходитъ.)
  

СЦЕНА V.

Тамъ же. Зала въ домѣ Авфидія. Внутри дома музыка.

Входитъ Слуга.

  

1-й Слуга.

   Вина! вина! вина! Что за порядокъ? Или всѣ наши слуги уснули? (Уходитъ.)
  

Входитъ Второй Слуга.

  

2-й слуга.

   Гдѣ Котусъ? Господинъ зоветъ его. Котусъ? (Уходитъ.)
  

Входитъ Коріоданъ.

  
                       Коріоланъ.
  
             Хорошій домъ, и всюду пахнетъ пиромъ.
             Лишь я пришолъ не гостемъ.
  

Входитъ снова Первый Слуга.

  

1-й Слуга.

   Что тебѣ нужно, пріятель? Откуда ты? Здѣсь тебѣ не мѣсто! ступай-ка за двери.
  
                       Коріоланъ (про себя).
  
             Коріолану лучшаго пріема
             И ожидать не слѣдуетъ.
  

Входитъ снова Второй Слуга.

  

2-й Слуга (Коріолану).

                                                     Эй, ты!
   Откуда тебя принесло? Видно у сторожа глазъ во лбу нѣтъ -- впускать сюда такую сволочь! Убирайся, пожалуйста.
  

Коріоланъ.

   Оставь меня.
  

2-й слуга.

   Оставь меня! Ты оставь насъ!
  

Коріоланъ.

   Прочь, ты надоѣлъ мнѣ.
  

2-й Слуга.

   Вотъ какой храбрецъ нашелся! Мы съ тобой долго болтать не станемъ!
  

Входитъ Третій Слуга.

  

3-й слуга.

   Это что за человѣкъ?
  

1-й слуга.

   Чудакъ, какого я не видывалъ. Не могу выпроводить его отсюда. Пожалуйста, попроси сюда господина.
  

3-й Слуга (Коріолану).

   Зачѣмъ ты сюда пришелъ, негодяй) Убирайся, сдѣлай одолженіе.
  

Коріоланъ.

   Оставь меня здѣсь -- развѣ я кого трогаю?
  

3-й Слуга.

   Да кто ты такой?
  

Коріоланъ.

   Дворянинъ.
  

3-й Слуга.

   Должно быть, дворянинъ-то бѣдный.
  

Коріоланъ.

   Бѣдный, твоя правда.
  

3-й Слуга.

   Пожалуйста, бѣдный дворянинъ, поищи себѣ другаго мѣста, здѣсь не до тебя. Ну, или же, пошелъ прочь!
  

Коріоланъ.

   Знай свое дѣло. Пошелъ къ своимъ объѣдкамъ. (Отталкиваетъ слугу.)
  

3-й Слуга.

   Ты не хочешь идти? (2-му слугѣ.) Поди, скажи господину, какой гость къ нему забрался.
  

2-й Слуга.

   Иду. (Уходитъ.)
  

3-й Слуга (Коріолану).

  
   Гдѣ ты живешь?
  

Коріоланъ.

   Подъ небесами.
  

3-й Слуга.

   Подъ небесами?
  

Коріоланъ.

   Да.
  

3-й Слуга.

   Гдѣ же это подъ небесами?
  

Коріоланъ.

   Съ коршунами и воронами.
  

3-й Слуга.

   Съ коршунами и воронами? Что за оселъ! А съ глупыми сычами ты живешь тоже?
  

Коріоланъ.

   Развѣ я служу твоему господину?
  

3-й Слуга.

   Что? что? чего ты вяжешься къ моему господину?
  

Коріоланъ.

   Оно лучше; чѣмъ связаться съ твоей госпожей. Довольно болтать, пошелъ къ своему дѣлу. Вонъ! (Выталкиваетъ его прочь).
  

Входятъ Авфидій и 2-й Слуга.

  

Афидій.

   Гдѣ этотъ человѣкъ?
  

2-й Слуга.

   Вотъ онъ. Еслибъ не гости въ домѣ -- я-бы избилъ его, какъ собаку.
  
                       Авфидій (Коріолану).
  
             Откуда ты? чего тебѣ здѣсь надо?
             Зачѣмъ молчишь ты? Отвѣчай же мнѣ,
             Кто ты таковъ?
  
                       Коріоланъ.
  
                                 Когда меня Авфидій,
             Не назоветъ и не узнаетъ самъ,
             Назвать себя.
  
                       Авфидій.
  
                                 Скажи свое мнѣ имя.

(Слуги удаляются.)

  
                       Коріоланъ.
  
  
             Не радостно звучитъ оно для вольсковъ
             И тяжело оно ушамъ твоимъ.
  
                       Авфидій.
  
             Что жь? говори. Сурово ты глядишь
             И на лицѣ ты носишь власть признакъ;
             Хоть паруса изорваны твои,
             Но изъ подъ нихъ глядитъ корабль могучій!
             Кто ты такой?
  
                       Коріоланъ.
  
                                 Готовься вспыхнуть гнѣвомъ.
             Не узнаешь меня?
  
                       Авфидій.
  
                                           Не узнаю.
  
                       Коріоланъ.
  
             Я Каій Марцій, тотъ, что много золъ
             И тяжкихъ бѣдъ нанесъ твоей отчизнѣ,
             Въ залогъ чего народъ прозвалъ! меня
             Коріоланомъ. Трудныя заслуги;
             И смертные опасности, и кровь,
             Пролитая за Римъ неблагодарный,
             Награждены однимъ прозваньемъ этимъ,
             Залогомъ гнѣва и вражды твоей.
             Оно одно при мнѣ -- все остальное
             Изъ зависти сожрала злая чернь,--
             И предъ лицомъ патриціевъ трусливыхъ
             Безсмысленными криками рабовъ
             Изъ Рима изгнанъ я. Вотъ почему
             Я здѣсь теперь -- предъ очагомъ твоимъ.
             Когда бъ спасать я жизнь мою,
             Я не пришелъ бы самъ подъ эту кровлю.
             Я здѣсь для мщенья. Съ врагомъ моимъ
             Я за изгнанье долженъ расплатиться.
             Вотъ почему я предъ тобой. Когда
             Ты хочешь смыть пятно съ твоей отчизны,
             Когда ты хочешь Риму отплатить
             Жестокой местью за свои обиды,
             Рѣшайся разомъ -- случай предъ тобою!
             Передъ тобою мститель и сподвижникъ --
             Бери меня, -- а я готовъ сражаться,
             Какъ лютый духъ изъ адской глубины.
             Противъ моей отчизны зараженной!
             Но если ты отвагой не богатъ
             И утомился бравыми трудами,
             То говорить намъ нечего -- я самъ
             И утомленъ, и жизнію скучаю.
             Убей меня, вотъ грудь моя -- рази
             Во имя прежней ненависти нашей!
             Припомни, что врагомъ ожосточеннымъ
             Тебѣ я былъ, что лилъ я рѣки крови
             Тебѣ родной, что, пощадивъ меня,
             Ты будешь глупъ, что жизнь моя должна
             Тебѣ служить стыдомъ или подпорой!
  
                       Авфидій.
             О Марцій, Марцій! Съ каждымъ этимъ словомъ
  
             Ты исторгаешь изъ души моей
             Всѣ корни злой вражды. Когда бъ Зевесъ
             Изъ облаковъ со мной заговорилъ
             Про тайны неба, и своею клятвой
             Ихъ подтверждалъ -- священному глаголу
             Не вѣрилъ бы я больше, чѣмъ тебѣ,
             Мой благородный Марцій! О, позволь
             Обнять себя. Дай мнѣ обнять руками
             Того, на комъ копье мое ломалось,
             Обломками взлетая до луны!

(Обнимаетъ Марція.)

             Вотъ эта грудъ, въ которую мой мечъ
             Стучалъ такъ часто, я ее сжимаю,
             И сладко мнѣ въ любви съ тобою спорить,
             Какъ спорили мы ревностно и жарко
             Въ безстрашіи на нашихъ встрѣчахъ бранныхъ!
             Послушай, Марцій: я любилъ когда-то
             Святой любовью дѣвушку одну,--
             Она -- жена моя. Но въ самый часъ,
             Когда моя избранница ступила
             Чрезъ мой порогъ -- не билось это сердце
             Такъ радостно, какъ здѣсь, при вашей встрѣчѣ!
             Мой богъ вождей! ты долженъ знать, что мы
             Собрали войско. Снова мнѣ хотѣлось,
             Щитокъ къ щиту съ тобой опять сошлися
             Для смерти иль побѣды. Въ браняхъ нашихъ
             Двѣнадцать разъ я побѣжденъ тобою,
             И съ той поры не преходило ночи,
             Чтобъ не видалъ во снѣ я нашихъ встрѣчъ.
             Во снѣ, въ бою, съ тобой я на земь падалъ,
             Срывалъ твой шлемъ, хваталъ тебя за горло,
             Изнемогалъ -- и просыпался вдругъ.
             Теперь, мой храбрый Марцій, если бъ мы
             И не готовились бороться съ Римомъ,
             То за одно изгнаніе твое
             Мы собрали бъ и отроковъ и старцовъ,
             Чтобъ яростнымъ потокомъ налетѣть
             Къ неблагодарнымъ римлянамъ въ предѣлы.
             Иди жь въ мой домъ -- тамъ руку ты подашь
             Моимъ друзьямъ сенаторамъ: сегодня
             Я миръ для нихъ даю, прощаясь съ ними
             Передъ походомъ въ римскіе предѣлы,
             Хоть не на самый Римъ.
  
                       Коріоланъ.
  
                                                     Благіе боги,
             Меня благословили вы!
  
                       Авфидій.
  
                                           Теперь
             Ты здѣсь хозяинъ. Если хочешь ты
             Распоряжаться самъ своей отплатой,
             Сдаю тебѣ полвласти я надъ войскомъ.
             Рѣшай, какъ знаешь: болѣе чѣмъ мы,
             Знакомъ ты съ римской силой. Если надо
             Нагрянуть прямо на ворота Рима,
             Иль, предъ ударомъ, въ областяхъ далекихъ
             Разсѣять ужасъ и опустошенье,
             Мы за тобою всѣ. Войди жь ко мнѣ:
             Я покажу тебя вельможамъ нашимъ,
             И всѣ они согласіемъ отвѣтитъ
             На замыслы твои. Привѣтъ тебѣ,
             Мой бывшій врагъ и настоящій другъ!
             А сильно враждовали мы, мой Марцій!
             Дай руку -- здравствуй -- тысяча привѣтовъ!

(Коріоланъ и Авфидій уходятъ.)

  

1-й Слуга (выходя впередъ).

   Вотъ ужь превращеніе!
  

2-й Слуга.

   А я то собирался угостить его палкой, да смекнулъ, какъ-то, что нельзя вѣрить его наряду.
  

1-й Слуга.

   А рука-то у него какая? Онъ меня повернулъ двумя пальцами, какъ кубарь какой нибудь.
  

2-й Слуга.

   Ужь по лицу его я догадался, что тутъ что нибудь -- у него лицо то, лицо -- не знаю какъ и сказать.
  

1-й Слуга.

   Да, да, въ немъ что-то такое. Пусть меня повѣсятъ, коли я не догадался сразу.
  

2-й Слуга.

   И я догадался. Такого человѣка не часто встрѣтить.
  

1-й Слуга.

   И я такъ думаю. Впрочемъ, одного воина, еще получше -- и ты знаешь.
  

2-й Слуга.

   Кого это? нашего господина, что ли?
  

1-й Слуга.

   Да хоть бы и его.
  

2-й Слуга.

   Ну, онъ-то и шестерыхъ такихъ стоитъ.
  

1-й Слуга.

   Ужь это слишкомъ много, хоть онъ и отличный воинъ.
  

2-й Воинъ.

   Тутъ, видишь ты, рѣшать трудно. Коли надо оборонять города, нашъ господинъ большой мастеръ.
  

1-й Слуга.

   Да и брать ихъ онъ умѣетъ.
  

Входъ 3-й Слуга.

  

3-й Слуга.

   Ну, братцы, вотъ это такъ новости!
  

1-й и 2-й Слуга.

   Говори, говори, что такое?
  

3-й слуга.

   Не хотѣлъ бы я теперь быть римляниномъ! Оно теперь хуже, чѣмъ имѣть петлю не шеѣ.
  

1-й и 2-й Слуга.

   Отчего же бы?
  

3-й Слуга.

   Да оттого, что здѣсь теперь Каій Марцій, тотъ, что колотилъ нашего господина.
  

1-й Слуга.

   Какъ? Колотилъ господина?

3-й Слуга.

   Я не говорю, чтобъ колотилъ, а такъ, въ бою, былъ ему всегда подъ пару.
  

2-й Слуга.

   Ну, чего тутъ скрывать -- вѣдь мы товарищи. Онъ всегда одолѣвалъ нашего-то; самъ онъ при мнѣ признавался.
  

1-й Слуга.

   Нечего таиться, что правда, то правда. Подъ Коріоли онъ избилъ господина, какъ говядину.
  

2-й Слуга.

   Такъ, что только поджарить оставалось.
  

1-й Слуга.

   Ну, а что еще новаго?
  

3-й Слуга.

   Наши-то теперь съ нимъ носятся, будто съ сыномъ и наслѣдникомъ Марса. За столомъ отвели ему первое мѣсто; кто изъ сенаторовъ заговоритъ съ нимъ, такъ прежде самъ съ мѣста встанетъ. А господинъ нашъ съ нимъ, словно съ любовницей: то слушаетъ его, выпуча глаза, то дотронется до руки его, да такъ, учтиво! Да, главная-то новость въ томъ, что теперь нашего вождя раздѣлили на двое -- половина власти сдана Марцію, такъ за столомъ всѣ и рѣшили. Я, говоритъ Марцій, римскаго привратника за уши возьму, все передъ собой скошу, гдѣ я ни пройду, говоритъ, все станетъ гладко!
  

2-й Слуга.

   И такъ все сдѣлается, какъ сказано -- скорѣе, чѣмъ кто нибудь!
  

3-й Слуга.

   Сдѣлается -- еще бы! Понимаешь ли: дома у него столько же друзей, сколько непріятелей, только друзья-то -- возьми въ толкъ хорошенько -- боятся его друзьями, то есть, какъ говорится, трусятъ, до тѣхъ поръ; пока онъ такъ сказать, у народа въ подозрительности.
  

1-й Слуга.

   Какъ это въ подозрительности?
  

3-й Слуга.

   А какъ увидятъ эти друзья; что онъ поднялъ голову, такъ и выползутъ изъ своихъ норъ, и соберутся къ нему на подмогу.
  

1-й Слуга.

   А когда же походъ сказать?
  

3-й Слуга.

   Завтра, сегодня, сію минуту. Послѣ обѣда и забыть въ барабанъ. Встанутъ изъ за стола -- и за дѣло!
  

2-й Слуга.

   Опять пойдетъ веселое время! Что проку въ мирѣ? желѣзо ржавѣетъ, портные плодятся, стихотворцы разводятся!
  

1-й Слуга.

   И по мнѣ война лучше. Передъ миромъ, она какъ день передъ вочыо. Сколько жизни, хлопотъ, слуховъ, разсказовъ! А миръ -- будто сонъ или параличъ какой нибудь: скука, глухота, вялость. Только незаконнорожденныхъ ребятишекъ родится больше, чѣмъ на войнѣ людей гибнетъ.
  

2-й Слуга.

   Правда, правда. На войнѣ насильно таскаютъ чужихъ женъ, а при мирѣ и сами онѣ мужей надуваютъ.
  

1-й Слуга.

   Да и люди въ мирную пору другъ на друга больше злятся.
  

3-й Слуга.

   Потому что никто не нуженъ другому! То ли дѣло -- война! Вотъ теперь и римляне будутъ такъ же дешевы, какъ и вольски. Встаютъ, встаютъ изъ-за стола!
  

Всѣ.

   Идемъ, идемъ скорѣе. (Уходятъ.)
  

СЦЕНА VI.

Римъ. Народная площадь.

Входятъ Сицній и Брутъ.

  
                       Сицній.
  
             О немъ не слышимъ мы, да и не стоитъ
             О немъ заботиться. Зачѣмъ онъ намъ?
             Народъ, при немъ такъ буйный и строптивый,
             Теперь покоенъ,-- миръ цвѣтетъ вездѣ,
             Хоть оттого патриціи краснѣютъ,
             Хоть имъ пріятнѣй было бы глядѣть
             На скопища, на неустройства въ Римѣ!
             Не весело имъ видѣть, что въ порядкѣ
             Идутъ дѣла, что весело поютъ
             Простолюдины, сидя за работой!
  

Входитъ Мененій.

  
                       Брутъ.
  
             Да, въ пору постояли мы за дѣло,
             А, и Мененій здѣсь?
  
                       Сициній.
  
                                           Да, это онъ.
             Поласковѣе сдѣлался онъ съ нами.
             Привѣтъ тебѣ, почтенный мужъ!
  
                       Мененій.
  
                                                               Спасибо.
             И вамъ привѣтъ.
  
                       Сициній.
  
                                           А вѣдь нельзя сказать,
             Чтобъ очень о твоемъ Коріоланѣ
             Жалѣли всѣ, -- республика стоитъ,
             На зло ему, спокойнѣе, чѣмъ прежде.
  
                       Мененій.
  
             Все хорошо, и вдвое бъ лучше было,
             Когда бъ онъ уступилъ.
  
                       Сициній.
  
                                                     Ты не слыхалъ,
             Гдѣ онъ теперь?
  
                       Менений.
  
                                           Я ничего не знаю:
             Ни матери своей онъ, ни женѣ
             Не шлетъ извѣстій.
  

Входятъ три или четыре Гражданина.

  
                       1-й гражданинъ.
  
                                           Честные трибуны,
             Пусть боги васъ хранятъ!
  
                       Сициній.
  
                                           А, добрый день,
             Сосѣди добрые!
  
                       Брутъ.
  
                                 Привѣтъ вамъ всѣмъ.
  
                       1-й гражданинъ.
  
             Мы всѣ, съ дѣтьми и жонами, должны
             Молить боговъ за висъ.
  
                       Сициній.
  
                                           Живите въ мирѣ
             И счастіи!
  
                       Брутъ.
  
                                 Сосѣди дорогіе,
             Прощайте же. Когда бъ Коріоланъ
             Любилъ васъ такъ, какъ мы.
  
                       1-й гражданинъ.
  
                                           Прощай, пусть боги
             Хранятъ обѣихъ васъ!
  
                       Оба Трибуна.
  
                                           Друзья, прощайте.

(Граждане уходятъ.)

  
                       Сицній.
  
             Вотъ эти дни покойнѣе тѣхъ дней,
             Когда народъ шатался съ дикимъ крикомъ
             По улицамъ.
  
                       Брутъ (Мененію).
  
                                 Да, Каій Марцій твой
             Хорошій вождь, но былъ онъ гордъ и дерзокъ,
             Честолюбивъ превыше воякой мѣры,
             Самолюбивъ...
  
                       Сициній.
  
                                 Онъ жаждалъ высшей власти
             Для одного себя.
  
                       Мененій.
  
                                           Едва ли такъ!
  
                       Сициній.
  
             На горе намъ, мы бъ убѣдились въ этомъ,
             Когда бъ остался консуломъ онъ въ Римѣ.
  
                       Брутъ.
  
             Но боги насъ спасли -- и безъ него
             Покоенъ Римъ.
  
                       Эдилъ.
  
                                 Почтенные трибуны!
             Какой-то рабъ, ужь схваченный подъ стражу,
             Болталъ, что вольски, въ двухъ большихъ отрядахъ,
             Вломились въ наши земли, и со злобой
             Все встрѣчное и жгутъ, и грабитъ.
  
                       Мененій.
  
             Такъ, это Туллъ Авфидій. Донеслась
             Къ нему молва о томъ, что Марцій изгнанъ,
             Онъ показалъ опять свои рога.
             Онъ пряталъ ихъ при Марціѣ одномъ,
             Такъ какъ улитка.
  
                       Сициній.
  
                                           Что ты все толкуешь
             Про Марція!
  
                       Брутъ (эдилу).
  
                                 Чтобъ вѣстовщикъ сейчасъ
             Былъ высѣченъ. Не можетъ быть, чтобъ вольски
             Посмѣли миръ нарушить.
  
                       Мененій.
  
                                                     Какъ не можетъ?
             Или тому примѣровъ не бывало?
             Три раза на своемъ вѣку я видѣлъ
             Подобное. Чѣмъ по напрасну бить
             Того, кто вѣсть даетъ, и про опасность
             Намъ сообщилъ,-- вели спросить его,
             Откуда вѣсть онъ добылъ.
  
                       Сицній.
  
                                                     Пустяки,
             Не можетъ быть, я знаю.
  
                       Брутъ.
  
                                                     Невозможно!
  

Входитъ Вѣстникъ.

  
                       Вѣстникъ.
  
             Патриціи толпой бѣгутъ въ сенатъ.
             Всѣ лица блѣдны. Бѣдственное что-то "
             Случилося.
  
                       Сициній (эдилу).
  
                                 Я знаю -- это рабъ.
             Сейчасъ его передъ народомъ высѣчь!
             Онъ поднялъ всѣхъ! онъ слухи распустилъ!
  
                       Вѣстникъ.
  
             Достойный мужъ, тѣ слухи подтвердились
             И новые, еще страшнѣе прежнихъ,
             Ужь носятся.
  
                       Сициній.
  
                                 Еще страшнѣе прежнихъ?
  
                       Вѣстникъ.
  
             Всѣ говорятъ -- и громко говорятъ,
             Не знаю, правду-ли,-- что Каій Марцій
             Съ Авфидіемъ ведетъ войска на Римъ.
             Что онъ поклялся отомститъ имъ всѣмъ
             Великой, безграничною отплатой.
  
                       Сициній.
  
             Все это вздорный слухъ.
  
                       Брутъ.
  
                                           И распустили
             Его затѣмъ, чтобъ трусовъ побудить
             Къ возврату Марція.
  
                       Сицній.
  
                                           Вотъ вся разгадка.
  
                       Мененій.
  
             Я самъ не вѣрю. Марцій и Авфидій
             Другъ съ другомъ не сойдутся никогда.
  

Входитъ другой Вѣстникъ.

  
                       Вѣстникъ.
  
             Васъ требуютъ въ сенатъ. Въ огромныхъ силахъ
             Войной ворвался врагъ въ предѣлы наши.
             Съ Авфидіемъ соединился Марцій:
             Онъ къ намъ идетъ, ломая всѣ преграды,
             Пожаромъ и грозой опустошенья
             Свой путь обозначая.
  

Входитъ Коминій.

  
                       Коминій (трибунамъ).
  
                                           Ну, друзья,
             Надѣлали вы дѣлъ!
  
                       Мененій.
  
                                           Что, что случилось?
  
                       Коминій (трибунамъ).
  
             То, что безчестить вашихъ дочерей
             Придутъ враги, что въ пламени пожара.
             Растопленный свинецъ отъ римскихъ кровель
             На голову самимъ вамъ литься станетъ!
             То, что теперь позорить вашихъ жонъ
             У васъ предъ носомъ будутъ.
  
                       Мененій.
  
                                                     Боги! боги!
             Да что жь случилось?
  
                       Коминій.
  
                                           То, что храмы ваши,
             Сгорятъ до основанья, что права
             Такъ дорогія вашему народу,
             Улягутся въ орѣховой скорлупкѣ.
  
                       Мененій.
  
             Да говори: въ чемъ дѣло?
                       (Трибунамъ.) Мнѣ сдается,
             Что вы бѣды надѣлали.
                       (Коминію.) Ну, что же?
             Неужли Марцій съ вольсками?
  
                                 Коминій.
  
                                                     Неужли! --
             Онъ богъ для нихъ: онъ носится предъ ними,
             Какъ будто духъ, имъ посланный отъ неба,
             Не созданный природой человѣкъ!
             И всѣ за нимъ, слѣпой отвагой полны,
             Идутъ на насъ, какъ лѣтомъ ребятишки
             Бѣгутъ за бабочкой, какъ мясники
             Идутъ бить мухъ.
  
                       Мененій (трибунамъ).
  
                                 Ну, заварили кашу
             Вы съ вашими рабочими-друзьями!
             Не понапрасну вы за чернь стояли
             Такъ чеснокомъ протухшую!
  
                       Коминій.
  
                                                     Весь Римъ
             Онъ разгромитъ -- и все на васъ повалитъ!
  
                       Мененій.
  
             Какъ Геркулесъ, сбивая спѣлый плодъ.
             Надѣлали вы славныхъ дѣлъ!
  
                       Брутъ.
  
                                                     Однако,
             Все это правда ли?
  
                       Коминій.
  
                                           Въ томъ нѣтъ сомнѣнья.
             Какъ ни блѣднѣй ты. Радостно и быстро
             Всѣ области ему передаются,
             Надъ каждою попыткою борьбы
             Смѣются всѣ, и гибнутъ храбрецы
             Въ своей безумной вѣрности. И кто же
             Противъ него пойдетъ? И другъ, и врагъ
             Въ немъ признаетъ достоинствъ хоть немного
             Мы всѣ пропади, если храбрый вождь
             Не дастъ пощады намъ.
  
                       Коминій.
  
                                           Да кто жь пойдетъ
             Просить пощады? Отъ стыда -- трибунамъ
             Идти нельзя. Народъ пощады стоитъ,
             Какъ волкъ отъ пастуха,-- а если мы,
             Его друзья, и скажемъ про пощаду,
             То оскорбимъ его, и заодно
             Съ его врагами станемъ.
  
                       Мененій.
  
                                           Правда, правда.
             Когда бъ, при мнѣ, онъ поджигалъ мой домъ,
             Я не имѣлъ бы права заступиться
             И вымолвить: "оставь меня въ покоѣ".

(Трибунамъ.)

             Да, нечего сказать, вы съ вашей чернью
             Трудолюбивой потрудились славно!
  
                       Коминій.
  
             Наслали вы горячку вы на Римъ,
             Неизлечимую, какой доселѣ
             Онъ не видалъ.
  
                       Сициній.
  
                                 Не мы ее наслали.
  
                       Мененій.
  
             Да кто жь другой? не мы ли? былъ онъ дорогъ
             Намъ всѣмъ, но мы, какъ глупые скоты,
             Какъ нѣженки и трусы, разступились
             Передъ толпою вашей, а толпа
             Его изгнала съ крикомъ.
  
                       Коминій.
  
                                           И на крикъ
             Онъ явится, боюсь я:-- Туллъ Авфидій,
             Второй! Но войску, словно воинъ младшій
             Ему во всемъ покоренъ. И для Рима
             Опора, сила и подмога вся
             Въ одномъ отчаяньи.
  

Входитъ толпа Гражданъ.

  
                       Мененій.
  
                                           А, вотъ и сволочь!--
             Такъ и Авфидій съ нимъ?
                                 (Народу.) На Римъ заразу
             Вы навлекли въ тотъ часъ, когда кидали
             Свои засаленныя шапки вверхъ,
             Въ-тотъ часъ, когда привѣтствовали крикомъ
             Изгнаніе Коріолана. Вотъ
             Онъ самъ идетъ къ намъ, и несетъ съ собою
             На васъ бичей не меньше, чѣмъ волосъ
             У воиновъ его на головахъ.
             Онъ вамъ припомнитъ ваши голоса:
             За шапки, что кидали вы когда то,
             Онъ столько же снесетъ головъ безмозглыхъ!
             Что толковать? да если всѣхъ насъ онъ
             На уголья сожжетъ,-- и тутъ скажу я:
             Намъ по дѣломъ!
  
                       Граждане.
  
                                 Да, да, худыя вѣсти
             Да насъ дошли.
  
                       1-й Гражданинъ.
  
                                 Что до меня, то я
             Его жалѣлъ, хоть требовалъ изгнанья.
  

2-й Гражданинъ.

   И я.
  

3-й Гражданинъ.

   И я, да по правдѣ сказать, и многіе изъ насъ говорили то же. Мы хлопотали объ общей пользѣ, и хоть соглашались на изгнаніе, однако соглашались противъ воли.
  
                       Коминій.
             Да славно вы даете голоса!
  
                       Мененій.
             Надѣлала же дѣла ваша стая! (Коминію.)
             Что жь, въ Капитолій намъ?
  
                       Коминій.
  
                                                     Куда же больше?

(Уходятъ.)

  
                       Сициній.
  
             Сосѣди -- по домамъ! Не надо трусить!
             Вѣдь это все друзья его, имъ любо
             На всѣхъ насъ накликать бѣду. Ступайте жь
             Да пободрѣй глядите.
  

1-й гражданинъ.

   Пусть боги надъ нами смилуются! Пойдемъ по домамъ, товарищи! Еще при изгнаніи говорилъ я, что дѣло не ладно.
  

2-й Гражданинъ.

   Да и всѣ тоже говорили. Ну идемъ домой (Уходятъ.)
  
                       Брутъ.
  
             Не по сердцу мнѣ вѣсти эти.
  
                       Сициній.
  
                                                     Да,
             И я съ тобой согласенъ.
  
                       Брутъ.
  
                                           Поскорѣй
             Пройдемъ же въ Капитолій. Я бы отдалъ
             Сейчасъ же половину состоянья,
             Чтобъ услыхать, что это ложь.
  
                       Сициній.
  
                                                     Пойдемъ же,
             Пойдемъ скорѣй. (Уходятъ.)
  

СЦЕНА V.

Лагерь вольсковъ невдалекѣ отъ Рима.

Входятъ Авфидій и одинъ изъ военачальниковъ.

  
                       Авфидій.
  
             Такъ къ римлянину льнутъ они, какъ прежде?
  
                       Военачальникъ.
  
             Въ немъ колдовство какое то живетъ!
             Войска твои о немъ одномъ толкуютъ,
             На мѣсто предъобѣденныхъ молитвъ,
             И за столомъ, и кончивши обѣдъ,
             Лишь Марція, какъ Бога величаютъ!
             Да, полководецъ нашъ, въ походѣ этомъ
             Своими ты забытъ.
  
                       Авфидій.
  
                                           Я все снесу,
             Не то мои всѣ цѣли захромаютъ.
             Онъ и со мной надменнѣй, чѣмъ ждалъ я
             Въ тотъ часъ, когда обнялъ его впервые;
             Но онъ такимъ ужь созданъ: мы должны
             То извинять, чего нельзя поправить.
  
                       Военачальникъ.
  
             О, лучше бъ -- для твоей же славы -- было
             Его не брать въ товарищи-вожди,
             А самому вести войска, иль вовсе
             Ему начальство сдать.
  
                       Авфидій.
  
                                           Тебя я понялъ;
             Но вѣрь мнѣ, самъ еще не знаетъ онъ,
             Въ чемъ я могу, въ часъ общаго разсчета,
             Его винить предъ всѣми. Онъ увѣренъ,
             И вѣрятъ всѣ, и простаки повѣрятъ,
             Что честно онъ для пользы вольсковъ служитъ,
             Что какъ драконъ свирѣпый онъ дерется,
             Что, обнажившій мечъ, онъ такъ же быстро
             Побѣдою рѣшаетъ каждый бой,
             Но вѣрь мнѣ, впереди еще разсчеты,
             И дѣло то не сдѣлано, которымъ
             Онъ или я, другъ другу шеи сломимъ!
  
                       Военачальникъ.
  
             Ты думаешь, онъ овладѣетъ Римомъ?
  
                       Авфидій.
  
             Всѣ города ему сдаются прежде,
             Чѣмъ ихъ обложитъ онъ. Всѣ власти Рима,
             Патриціи, сенатъ -- ему друзья.
             Трибуны не вожди, а ихъ народъ
             Усерднѣй станетъ звать его назадъ,
             Чѣмъ слалъ въ изгнанье. Мощный по природѣ,
             Онъ схватитъ Римъ, какъ мелкихъ рыбъ хватаетъ
             Морской орелъ. Когда-то Марцій Риму
             Служилъ геройски, но не снесъ онъ самъ
             Своихъ заслугъ. То гордость ли была,
             Всегдашній плодъ удачъ житейскихъ нашихъ,
             Иль пылкости неспособная вести
             Весь рядъ удачъ къ одной разумной цѣли,
             Иль, можетъ быть, сама его природа,
             Упорная, несклонная къ уступкамъ,
             Изъ-за которой на скамьяхъ совѣта
             Онъ шлема не снималъ, и въ мирномъ дѣлѣ
             Былъ грозенъ, словно вождь на полѣ брани --
             Тѣмъ иль другимъ изъ этихъ онъ пороковъ
             Народу сталъ опасенъ и не милъ.
             Народъ изгналъ его. Свои заслуги,
             Твердя про нихъ, онъ уничтожилъ самъ,
             Онъ позабылъ, что доблесть человѣка
             Зависитъ лишь отъ общаго суда,
             Онъ позабылъ, что силою гордяся,
             Мы сами силѣ той могилу роемъ.
             Отъ одного огня другой спасаетъ,
             Гвоздемъ мы выбиваемъ вбитый гвоздь,
             Отъ силы гибнетъ сила и права
             Идутъ въ отмѣну чрезъ права другія.
             Пойдемъ же. Если Марцій Римъ возьметъ,
             Я имъ самимъ, несчастнымъ, завладѣю!

(Уходятъ.)

  

ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА I.

Римъ. Народная площадь.

Входятъ Мененій, Коминій, Сициній, Брутъ и другіе.

  
                       Мененій (трибунамъ).
  
             Нѣтъ, не пойду. Вы слышали, что Марцій
             Сказалъ тому, кто былъ его вождемъ,
             Тому, кѣмъ онъ любимъ былъ свыше мѣры!
             Когда-то и меня отцомъ онъ звалъ.
             Да что жь въ томъ прока? Нѣтъ, идите вы,
             Его изгнавшіе,-- передъ шатромъ
             За милю упадите на колѣна
             И, лежа въ прахѣ, попытайте счастья.
             Когда Коминія не сталъ онъ слушать,
             Мнѣ дѣлать нечего.
  
                       Коминій.
  
                                           Не захотѣлъ онъ
             Узнать меня.
  
                       Мененій (трибунамъ).
  
                                 Вы слышите?
  
                       Коминій.
  
                                                     Однако
             По имени меня онъ назвалъ разъ.
             Ему напомнилъ я про дружбу нашу,
             Про то, какъ кровь мы вмѣстѣ проливали.
             Не отвѣчалъ онъ мнѣ,-- не отозвался
             На имя прежнее Коріолана,
             И лишь сказалъ, что для него именъ
             Нѣтъ никакихъ, пока, въ горящемъ Римѣ,
             Не выкуетъ онъ новаго прозванья.
             Хвала вамъ ввѣкъ, товарищи-трибуны!
             Васъ долго будутъ помнить: въ цѣломъ Римѣ
             Подешевѣютъ уголья теперь!
  
                       Коминій.
  
             Я представлялъ ему, какъ благородно
             Прощать того -- кто даже о прощеньи
             Молить не смѣетъ. Онъ отвѣтилъ мнѣ,
             Что римлянамъ смѣшно просить пощады
             У римскаго изгнанника.
  
                       Мененій.
  
                                           И могъ ли
             Иначе отвѣчать онъ?
  
                       Коминій.
  
                                           Я старался
             Въ немъ жалость пробудить къ его друзьямъ,--
             Онъ отвѣчалъ, что некогда ему
             Ихъ выбрать изъ гнилой, мякинной кучи,
             Что куча та сгоритъ, и что не стоитъ
             Ее щадить изъ-за лежащихъ въ ней
             Двухъ или трехъ несчастныхъ хлѣбныхъ зеренъ.
  
                       Мененій.
  
             Двухъ или трехъ? Одно зерно -- я самъ,
             Жена и мать его, его младенецъ,
             Да этотъ храбрый воинъ -- вотъ и зерна,
             А вы -- мякина смрадная: за васъ
             Мы всѣ сгоримъ.
  
                       Сициній.
  
                                 Не гнѣвайся же. Если
             Не хочешь ты помочь намъ въ тяжкій часъ,
             То не кори насъ нашею бѣдою.
             Такъ, вѣримъ мы, что если бъ ты взялся
             За родину просить Коріолана,
             Языкъ твой ловкій больше намъ помогъ бы,
             Чѣмъ всѣ дружины наши.
  
                       Мененій.
  
                                                     Въ это дѣло
             Я не хочу мѣшаться.
  
                       Сициній.
  
                                           Молимъ мы:
             Иди къ нему!
  
                       Мененій.
  
                                 Зачѣмъ, съ какою цѣлью?
             Хоть испытай, что можетъ дружба ваша
             Для Рима сдѣлать.
  
                       Мененій.
  
                                           Для того ль, чтобъ мнѣ
             Вернуться, какъ Коминій возвратился --
             Неузнаннымъ, невыслушаннымъ даже?
             Чтобъ я пришелъ къ вамъ, тяжко оскорбленный
             Холодностію друга? такъ ли?
  
                       Сициній.
  
                                                     Все же
             И за попытку добрую весь Римъ
             Тебѣ спасибо скажетъ.
  
                       Мененій.
  
                                           Попытаюсь!
             Мнѣ кажется, меня онъ станетъ слушать,
             Хоть страшно и подумать про суровость,
             Съ какой онъ на Коминія глядѣлъ.
             Быть можетъ -- часъ не добрый былъ для встрѣчи:
             Онъ не обѣдалъ -- на тощакъ мы всѣ
             Угрюмы, злы на утреннее солнце,
             Кровь наша холодна, несклонны мы
             Ни къ щедрости, ни къ кротости. Когда же
             Наполнимъ мы себя виномъ и пищей,
             Другая кровь у насъ, нѣжнѣе сердце
             Чѣмъ прежде, въ часъ угрюмаго поста.
             Такъ, сытаго себѣ я выжду часа,
             И ласково мою онъ просьбу приметъ.
  
                       Брутъ.
  
             Ты знаешь вѣрный путь къ его душѣ
             И не свернешь съ него.
  
                       Мененій.
  
                                           Рѣшаюсь я.
             Пусть будетъ то, что будетъ. И не долго
             Придется ждать мнѣ. (Уходятъ.)
  
                       Коминій.
  
                                           Не захочетъ Марцій
             Его и слушать.
  
                       Сициній.
  
                                 Почему же нѣтъ?
  
                       Коминій.
  
             Я говорю тебѣ -- какъ гнѣвный богъ
             Сидитъ онъ и глаза его сверкаютъ
             Для Рима сокрушительнымъ огнемъ.
             Обиды память держитъ въ немъ подъ стражей
             Всѣ помыслы о жалости. Колѣна
             Предъ нимъ склонилъ я. "Встань", шепнулъ онъ мнѣ,
             И удалиться подалъ знакъ рукою.
             Условіе онъ писанное выслалъ
             Во слѣдъ за мной, и значилась тамъ клятва,
             Какой себя связалъ онъ противъ насъ.
             Надежды нѣтъ для насъ. Я слышалъ только,
             Что будто мать его, съ женой, рѣшились
             Его молить за родину. Намъ должно
             Теперь же къ нимъ идти и ихъ просить,
             Чтобы онѣ съ своей спѣшили просьбой.

(Уходятъ.)

  

СЦЕНА II.

Вольскій лагерь передъ Римомъ.

Часовые на своихъ мѣстахъ. Къ нимъ подходитъ Мененій.

                       1-й Часовой.
  
             Стой! ты откуда?
  
                       2-й Часовой.
  
                                 Стой! ступай назадъ!
  
                       Мененій.
  
             Вы честно стражу держите,-- хвалю васъ,
             Но я сановникъ, и имѣю дѣло
             Къ Коріолану.
  
                       1-й Часовой.
  
                                 Да откуда ты?
  
                       Мененій.
  
             Изъ Рима я.
  
                       1-й Часовой.
  
                                 Нельзя пройти -- назадъ!
             Не хочетъ вождь имѣть сношеній съ Римомъ.
  
                       2-й Часовой.
  
             Твой Римъ сгоритъ скорѣй, чѣмъ ты успѣешь
             Съ Коріоланомъ говорить.
  
                       Мененій.
  
                                                     Друзья,
             Случалось вамъ; конечно, отъ вождя
             Слыхать про Римъ и про людей, что въ Римѣ
             Его друзьями были? Я ручаюсь,
             Что про меня онъ говорилъ. Зовусь я
             Мененіемъ.
  
                       1-й Часовой.
  
                                 И все-таки -- назадъ!
             Здѣсь съ именемъ твоимъ не проберешься.
  
                       Мененій.
  
             Пріятель, я скажу тебѣ -- твой вождь
             Меня всегда любилъ. Его заслугъ
             Я былъ живою книгой, въ книгѣ этой.
             Читали люди о великой славѣ;
             По дружески ту славу я вознесъ
             Превыше всякихъ мѣръ, а иногда
             И выше правды. Я таковъ съ друзьями,
             Онъ первый другъ мой,-- для него не разъ
             Я въ похвалахъ переступалъ границы,
             И слишкомъ заносился вдаль, какъ шаръ,
             Когда его толкнутъ съ крутого спуска.
             Поэтому, пусти меня, мой другъ.
  

1-й Часовой.

   Увѣряю тебя, когда бъ ты налгалъ въ его похвалу столько же, сколько наговорилъ словъ въ свою пользу,-- и тогда я тебя не пропустилъ бы. Назадъ!
  

Мененій.

  
   Да пойми же, пріятель, что меня зовутъ Мененіемъ, что я всю жизнь былъ на сторонѣ твоего начальника.
  

1-й Часовой.

   То есть, ты лгалъ на него, какъ самъ признался; я служу у него и говорю правду. Пройти нельзя -- ступай назадъ.
  

Мененій.

   Можешь ты мнѣ сказать, обѣдалъ онъ или нѣтъ? Я бы не хотѣлъ толковать съ нимъ до обѣда.
  

1-й Часовой.

   Да ты римлянинъ, что ли?
  

Мененій.

   Римлянинъ, какъ и твой начальникъ.
  

1-й Часовой.

   Такъ тебѣ надо ненавидѣть Римъ, какъ онъ его ненавидитъ! Неужели жь вы думаете въ Римѣ -- что, бросивши врагу свой собственный щитъ, изъ-за народнаго безумія, что, изгнавши защитника вашего, вы еще будете въ силахъ устоятъ передъ его местью? Чѣмъ вы ее встрѣтите? стонами старухъ, сложенными руками дѣвушекъ, просьбами выжившаго изъ лѣтъ болтуна, въ твоемъ родѣ? Ты самъ едва дышешь, а еще собираешься задуть пламя, которое охватило твой городъ! Вы всѣ ошиблись, а потому ступай себѣ въ Римъ, готовиться къ общей казни. Всѣ осуждены -- начальникъ поклялся, что никому не будетъ пощады.
  

Мененій.

   Не забывайся! будь твой начальникъ здѣсь, онъ бы принялъ меня ласково.
  

2-й Часовой.

   Полно болтать, онъ тебя и не знаетъ вовсе.
  

Мененій.

   Я говорю о вашемъ полководцѣ.
  

1-й Часовой.

   Очень нашъ полководецъ о тебѣ думаетъ! Назадъ,-- долго ли мнѣ говорить? Вонъ! или придется тебѣ проститься съ остатками крови! Пошелъ назадъ.
  

Мененій.

   Да выслушай, выслушай, пріятель!
  

Входятъ Коріоланъ и Авфидій.

  
   Что тутъ случилось?
  

Мененій (часовому).

   Ну, пріятель,-- теперь мы съ тобой сочтемся, какъ должно. Ты увидишь, знаютъ ли меня здѣсь; я тебѣ покажу, что какому-нибудь часовому не отогнать меня отъ Коріолана, отъ моего сына! Ты теперь на волосъ отъ петли, а, пожалуй, отъ чего-нибудь и похуже. Гляди же сюда, да повались безъ чувствъ отъ страха! (Коріолану.) Великіе боги каждый часъ держутъ совѣтъ о твоемъ благоденствіи; они любятъ тебя столько же, сколько любитъ тебя твой старый отецъ Мененій! Сынъ мой! сынъ мой! ты готовишь для васъ пожаръ,-- вотъ слезы, которыя зальютъ это пламя. Меня едва упросили идти къ тебѣ, и не пошелъ бы я, еслибъ не зналъ того, что одинъ я могу тебя тронуть. Слезы и вздохи провожали меня за ворота Рима. Прости же ему, прости твоихъ умоляющихъ согражданъ. Пусть благіе боги умягчатъ твое сердце, пусть направятъ они остатки твоего гнѣва вотъ на этого негодяя, который, какъ чурбанъ, загородилъ мнѣ къ тебѣ дорогу!
  

Коріоланъ.

   Прочь!
  

Мененій.

   Какъ прочь?
  
                       Коноланъ.
  
             Ни матери, ни сына, ни жены
             Не знаю я. Во мнѣ одно лишь мщенье.
             Дѣла мои и право мы пощаду
             Я отдалъ вольскамъ. Память дружбы нашей
             Меня не склонитъ къ милости, скорѣе
             Я дружбу ту забвеньемъ отравлю,
             Иди же прочь!-- мой слухъ для словъ мольбы
             Надежнѣй замкнутъ, чѣмъ ворота Рима
             Отъ войскъ моихъ. Возьми бумагу эту.

(Даетъ ему списокъ.)

             Ты былъ мнѣ милъ когда-то. Для тебя
             Я написалъ ее и самъ послалъ бы
             Ее къ тебѣ. Затѣмъ, Мененій, словъ
             Передо мной не трать. Авфидій, въ Римѣ
             Его любилъ я, но теперь -- ты видишь...
  

Авфидій.

   Да, вѣренъ ты себѣ.

{Коріоланъ и Авфній уходятъ.)

  

1-й Часовой.

   Ну, достойный мужъ,-- такъ твое имя Мененій!
  

2-й Часовой.

   Ты видишь, какъ много въ немъ могущества! Я думаю, ты знаешь дорогу домой?
  

1-й Часовой.

   А хорошо насъ отдѣлали за то, что мы осмѣлились не пропустить такого великаго мужа?
  

2-й Часовой.

   Отчего же это мнѣ надо было повалиться безъ чувствъ отъ страха?
  

Мененій.

   Нѣтъ мнѣ дѣла ни до вашего вождя, ни до всего свѣта; о такой же дряни, какъ вы, и думать не стоитъ. Кто самъ готовъ поднять на себя руку, тотъ не побоится убійцы. Пусть полководецъ вашъ злодѣйствуетъ въ волю! а вы оставайтесь тѣмъ, что вы теперь, только съ годами дѣлалось еще ничтожнѣе! Говорю вамъ тоже, что мнѣ сказали: прочь отъ меня вы оба! (Уходитъ.)
  

1-й Часовой.

   Нечего сказать, славный человѣкъ!
  

2-й Часовой.

   Славный человѣкъ нашъ начальникъ! Будто скала, или дубъ, съ которымъ вѣтру не справиться!
   d>
d>   Сициній. Пойдемте же къ нимъ навстрѣчу, порадуемся вмѣстѣ съ ними (Идутъ).
  

-----

  

Черезъ сцену проходятъ: Волумнія, Виріилгя, Валерія и римлянки, сопровождаемыя сенаторами, патриціями и народомъ.

  
   1-й сенаторъ. Смотрите, вотъ наши избавительницы, сохранившія жизнь Риму! Соберите всѣ ваши трубы, славьте боговъ, зажигайте торжественные огни, усыпайте путь ихъ цвѣтами. Пусть теперешніе ваши крики будутъ сильнѣе тѣхъ, которые изгнали Марція. Громогласно привѣтствуя его мать, возвратите ей сына! Кричите:-- "да здравствуютъ благородныя римлянки!"
   Всѣ. Да здравствуютъ! да здравствуютъ! (Труби и барабаны гремятъ. Всѣ уходятъ).
  

СЦЕНА V.

Площадь въ Анціумѣ.

Туллъ Ауфидій входитъ со свитой.

  
   Туллъ. Ступайте и скажите сенаторамъ, что я возвратился. Отдайте имъ эту бумагу и попросите ихъ, чтобы они тотчасъ по прочтеніи ея явились на площадь, гдѣ я словесно подтвержу имъ истину того, что здѣсь написано. Обвиняемый мною вошелъ уже въ городъ и, въ надеждѣ обѣлить себя хитросплетенными рѣчами, намѣренъ предстать передъ народомъ. Поэтому не теряйте времени (Свита уходитъ.)
  

Являются три или четыре приверженца Ауфидія.

  
   Здравствуйте, друзья!
   1-й приверженецъ. Какъ поживаешь?
   Туллъ. Какъ можетъ поживать человѣкъ, отравленный собственной своей милостыней, убитый собственнымъ великодушіемъ.
   2-й приверженецъ. Если ты, благородный Ауфидій, не отступаешься отъ намѣренія, для котораго требовалъ нашего содѣйствія, мы живо избавимъ тебя отъ великой опасности.
   Туллъ. Не могу ничего сказать заранѣе; мы поступимъ, соображаясь съ расположеніемъ народа.
   3-й приверженецъ. Народъ до тѣхъ поръ будетъ оставаться въ нерѣшительности, пока будетъ видѣть ваше соперничество. Но если одинъ изъ двухъ умретъ, оставшійся въ живыхъ унаслѣдуетъ полное сочувствіе народа.
   Туллъ. Я это знаю и непремѣнно воспользуюсь настоящими обстоятельствами, сложившимися для него такъ неблагопріятно. Я возвеличилъ его, поручился за его вѣрность своей честью, а онъ, возвеличившись, принялся поливать свое новое растеніе росою лести, обольщая, такимъ образомъ, моихъ друзей. Для этого онъ одержалъ верхъ даже надъ своею природою, которая до сихъ поръ была такой грубой, непреклонной и необузданной.
   3-й приверженецъ. Вѣдь и консульства-то онъ не добился только оттого, что, по свойственному ему высокомѣрію, ни за что не хотѣлъ смириться.
   Туллъ. Я только что хотѣлъ сказать-тоже самое. Тотчасъ послѣ своего изгнанія онъ пришелъ ко мнѣ и подставилъ горло подъ мой ножъ. Я принялъ его, раздѣлилъ съ нимъ по товарищески свою власть, далъ ему полную свободу дѣйствовать, какъ ему вздумается. Мало этого. Чтобы облегчить исполненіе задуманнаго имъ, я позволялъ, чтобы онъ изъ собственныхъ моихъ дружинъ выбралъ самыхъ лучшихъ воиновъ Я самъ служилъ его планамъ, помогалъ пожинать славу, которую онъ, наконецъ, присвоилъ себѣ всецѣло. Дѣйствуя такимъ образомъ въ ущербъ самому себѣ, я гордися этимъ, по тѣхъ поръ, пока не замѣтилъ, что слѣдую за нимъ, не какъ товарищъ, а какъ подчиненный, какъ наемщикъ, которому онъ за содѣйствіе платитъ милостивыми взглядами.
   1-й приверженецъ. Вѣрно, совершенно вѣрно. Все войско удивлялось этому не мало. Наконецъ, когда Римъ былъ уже у него въ рукахъ, когда намъ представлялась возможность заполучить столько-же славы, сколько и добычи...
   Туллъ. Вотъ это-то и послужитъ мнѣ главнымъ поводомъ къ обвиненію. За нѣсколько капель женскихъ слезъ, такихъ же дешевыхъ, какъ ложь, онъ продалъ и труды, и кровь великаго предпріятія. За это онъ умретъ, а я, благодаря его паденію, вознесусь еще выше (За сценой слышны звуки трубъ и радостные крики). Слышите?
   1-й приверженецъ. Ты вошелъ въ родимый городъ, какъ простой вѣстникъ, и никто тебя не привѣтствовалъ; теперь возвращается онъ, и воздухъ готовъ разорваться отъ восторженныхъ криковъ.
   2-й приверженецъ. Слабодушные глупцы пялятъ горло, прославляя бывшаго полководца, забывъ, что онъ перебилъ ихъ дѣтей.
   3-й приверженецъ. Поэтому ранѣе, чѣмъ успѣетъ склонить на свою сторону народъ, дай ему почувствовать остріе твоего меча; мы тебѣ поможемъ. Когда онъ падетъ, ты истолкуешь этотъ случай по своему, и всѣ его оправданія вмѣстѣ съ его трупомъ сойдутъ въ землю.
   Туллъ. Сюда идутъ сенаторы, ни слова болѣе.
  

Входятъ сенаторы.

  
   Сенаторы. Привѣтствуемъ твое возвращеніе на родину.
   Туллъ. Я не стою вашего привѣта. Но скажите, почтенные отцы, внимательно-ли прочли вы то, что я вамъ писалъ?
   Сенаторы. Прочли.
   1-й сенаторъ. И сильно скорбимъ о случившемся. Всѣ прежніе его проступки еще можно извинить. Но послѣдній, а именно то, что онъ рѣшился покончить тогда, когда слѣдовало начинать, пожертвовать всѣми выгодами похода, предоставляя вознаградить насъ нашимъ-же издержкамъ, заключить мирный договоръ, когда оставалось только взять силой, -- это прямо неизвинительно.
   Туллъ. Онъ торопливо идетъ сюда. Послушайте, что онъ вамъ скажетъ.
  

При звукахъ трубъ и барабановъ входитъ Коріоланъ; за нимъ толпа народа.

  
   Коріоланъ. Привѣтствую васъ, почтенные сенаторы. Вотъ я снова возвращаюсь къ вамъ вашимъ воиномъ, пылая къ родинѣ такой-же любовью, какъ въ то время, когда я уходилъ оттуда; я остаюсь подъ вашимъ великимъ начальствомъ. Да будетъ вамъ извѣстно, что предпріятіе наше увѣнчалось полнымъ успѣхомъ, что я кровавымъ путемъ довелъ ваше войско до самыхъ воротъ Рима, что добыча привезенная нами, цѣлою третью превышаетъ издержки этой войны. Мы заключили миръ, на столько же славный для анціатовъ, какъ и постыдный для римлянъ. А вотъ и договоръ, подписанный консуломъ и патриціями и скрѣпленный печатью сената.
   Туллъ. Не читайте его, благородные сенаторы. Скажите этому измѣннику прямо, что онъ страшно употребилъ во зло дарованную ему власть.
   Коріоланъ. Какъ, измѣннику?
   Туллъ. Да, измѣннику Марцію.
   Коріоланъ. Марцію?
   Туллъ. Ну да, Марцію, Каю Марцію. Неужто ты думаешь, что я буду величать тебя украденнымъ въ Коріоли прозваніемъ Коріолана? Почтенные сенаторы и главы народа, онъ обманулъ насъ самымъ вѣроломнымъ образомъ. Онъ разорвалъ свою клятву, какъ разрываютъ гнилую шелковинку, и вотъ Римъ, -- я говорю вамъ, -- продалъ своей женѣ и матери за нѣсколько капель соленой воды. Не созвавъ военнаго совѣта, онъ уступилъ слезамъ своей кормилицы, и ваша побѣда утекла съ его слезами. При видѣ этого наши юноши краснѣли отъ стыда, а мужи зрѣлые переглядывались между собою въ удивленіи.
   Коріоланъ. Слышишь-ли ты это, Марсъ?
   Туллъ. Не взывай къ нему, плаксивый ребенокъ!
   Коріоланъ. А!
   Туллъ. Да, не болѣе.
   Коріоланъ. Гнусный лжецъ! ты, наконецъ, переполнилъ мое сердце гнѣвомъ. Кто, я ребенокъ? И ты смѣешь это говорить, подлый рабъ! Простите мнѣ, сенаторы, что я въ первый разъ въ жизни дерзаю ругаться, но меня къ этому вынудили. Вашъ судъ, высокочтимые отцы, изобличитъ во лжи эту собаку. Вашъ судъ и его собственное сознаніе, вынуждаемые слѣдами моихъ ударовъ, рубцами и шрамами, съ которыми онъ сойдетъ въ могилу, вернутъ его наглую ложь снова ему въ глотку.
   1-й сенаторъ. Замолчите оба и выслушайте меня.
   Колріоланъ. Благородные вольски, изрубите меня въ куски! возмужалые граждане и юноши, обагрите мечи ваши моею кровью! Я ребенокъ? О лживая собака! Въ лѣтописяхъ вашего города, если онѣ пишутъ вѣрно, ты прочтешь, что я вторгся въ Коріоли, какъ орелъ въ голубятню, и одинъ, совершенно одинъ, разогналъ всѣхъ вашихъ вольсковъ! И я-то ребенокъ?
   Туллъ. Почтенные сенаторы, какъ позволяете вы этому нечестивому самохвалу прямо въ глаза напоминать вамъ о своемъ слѣпомъ и позорномъ для васъ счастьи.
   Приверженцы Ауфидія. Смерть ему за это, смерть!
   Нѣкоторые изъ народа (говорятъ, перебивая другъ друга) Разорвать его на части! Разорвите сейчасъ же! Онъ убилъ моего сына! Мою дочь! Онъ убилъ моего брата! Онъ убилъ моего отца!
   2-й сенаторъ. Не трогайте его, не нужно никакого насилія! успокойтесь! Онъ благороденъ, его слава покрыла собою весь міръ. Послѣднюю его вину мы обсудимъ безпристрастно. Воздержись отъ рѣчей, Ауфидій, не волнуй народа.
   Коріоланъ. О какъ желалъ-бы я, чтобъ онъ ринулся на меня съ шестью Ауфидіями, со всѣмъ своимъ родомъ! Мечъ мой поработалъ-бы тогда на славу.
   Туллъ. Дерзкій наглецъ!
   Приверженцы Ауфидія (бросаясь съ нимъ на Коріолана). Смерть ему, смерть, смерть!
   Сенаторы. Тише, тише! Остановитесь! (Коріоланъ падаетъ. Ауфидій наступаетъ на его трупъ).
   Туллъ. Благородные сенаторы, выслушайте меня.
   1-й сенаторъ. Что ты сдѣлалъ! О Туллъ, что ты сдѣлалъ!
   2-й сенаторъ. Ты совершилъ такое дѣло, котораго не можетъ не оплакивать добродѣтель.
   3-й сенаторъ. Не попирай его ногою! Успокойтесь, граждане, вложите мечи въ ножны!
   Туллъ. Почтенные сенаторы, когда вы узнаете, -- а вы то, что я имѣю вамъ сказать, узнали-бы ранѣе, еслибъ не эта яростная, имъ же самимъ вызванная схватка, -- когда вы узнаете, какой опасности подвергала васъ жизнь этого человѣка, вы обрадуетесь, что намъ случилось такъ удачно покончить съ нею. Прошу васъ, потребуйте меня въ сенатъ, въ если я не оправдаюсь, я готовъ, какъ вѣрный слуга вашъ, подвергнуться самому суровому наказанію.
   1-й сенаторъ. Возьмите трупъ его и съ надлежащимъ почетомъ предайте его уничтоженію. Никогда еще герольды не провожали къ урнѣ трупа болѣе благороднаго, чѣмъ этотъ.
   2-й сенаторъ. Его собственная вспыльчивость снимаетъ съ Ауфидія половину порицанія. Придется помириться съ силой обстоятельствъ.
   Туллъ. Вся ярость моя прошла. И теперь меня охватила грусть. Поднимемъ убитаго; пусть трое изъ главныхъ воиновъ помогутъ мнѣ, я буду четвертымъ. Раздавайтесь, мрачные раскаты барабановъ, а вы, стальныя копья, приклоните къ землѣ свое остріе. Хотя въ этомъ городѣ онъ многихъ женъ и матерей, до сихъ поръ стонущихъ подъ его ударами повергъ въ глубокую печаль, мы все-таки воздвигнемъ ему достойный его памятникъ. Помогите-же мнѣ!
  

Всѣ уходятъ при звукахъ погребальнаго марша, унося трупъ Коріолана.

  

ПРИМѢЧАНІЯ

  
   Въ настоящій томъ включены три произведенія Шекспира, имѣющія нѣкоторую связь между собою, если не по взаимнымъ отношеніямъ дѣйствующихъ въ разныхъ трагедіяхъ лицъ, то по общему внутреннему, свойственному имъ всѣмъ духу. Всѣ три трагедіи составляютъ въ общей массѣ сочиненій Шекспира совершенно обособленную группу, римскую трилогію. Въ "Коріоланѣ" англійскій писатель рисуетъ молодой Римъ, возбужденный борьбою патриціевъ и плебеевъ; въ "Юліѣ Цезарѣ" Римъ достигаетъ зенита славы, но, покоривъ міръ, онъ утрачиваетъ свободу; наконецъ, въ "Антоніѣ и Клеопатрѣ" сказывается дряхлость страны, предоставленной произволу отдѣльныхъ лицъ; борьба партій замѣняется борьбою лицъ.
  

КОРІОЛАНЪ.

  
   Фабула "Коріолана" необыкновенно проста. Пріобрѣтеніе плебеями нѣкоторыхъ политическихъ правъ было не по вкусу гордымъ патриціямъ, и одинъ изъ нихъ, Кай Марцій Коріоланъ, задумалъ уничтожить народныя вольности; призванный на народный судъ и осужденный на изгнаніе, Коріоланъ удалился къ врагамъ Рима, вольскамъ, и пошелъ съ ними на родной городъ. Рѣшивъ жестоко отомстить, Коріоланъ оставался глухъ ко всѣмъ просьбамъ о мирѣ и пощадѣ, и только мольбы матери склонили его. Римъ пощаженъ, но Коріоланъ умираетъ отъ руки обманувшихся союзниковъ. Коріоланъ -- личность историческая; съ подробностями этого интереснаго характера Шекспиръ могъ довольно подробно познакомиться у Плутарха, произведенія котораго были переведены на англійскій языкъ Томасомъ Норсомъ, хотя и не съ оригинала, а съ французскаго перевода Amyot. Шекспиръ не знаетъ ни Тита Ливія, ни Тацита, но онъ тѣмъ не менѣе довольно вѣрно понимаетъ народный характеръ Рима.
   Въ той трагедіи Шекспиръ выводитъ своеобразное дѣйствующее лицо, хотя оно и не упоминается въ перечнѣ участвующихъ. Это собственно народъ, состоящій изъ тысячи отдѣльныхъ лицъ и тѣмъ не менѣе составляющій одно прекрасно выдержанное цѣлое, имѣющее свой особый, такъ сказать, единоличный умъ, голосъ, сердце. Не всѣ граждане, напримѣръ, враги Коріолана, между ними нѣкоторый признаютъ его военныя заслуги и защищаютъ его, другіе снисходительны къ нему, но большинство враждебно и приговариваетъ его къ изгнанію. Вмѣстѣ съ тѣмъ Шекспиръ очень удачно пользуется народомъ для выясненія, посредствомъ разговоровъ между отдѣльными гражданами, разныхъ подробностей драмы относительно поступковъ или характеровъ дѣйствующихъ лицъ.
   "Коріоланъ" былъ напечатанъ только послѣ смерти Шекспира. Въ изданіи in folio 1623 г., Коріоланъ помѣщенъ въ началѣ отдѣла "Трагедій", вмѣстѣ съ "Титомъ Андроникомъ" "Ромео и Джульеттою", "Тимономъ Аѳинскимъ", "Макбетомъ"' "Гамлетомъ", "Лиромъ", "Отелло", "Антоніемъ и Клеопатрою", "Цимбелиномъ". Изслѣдователи до сихъ поръ еще не пришли къ единогласному рѣшенію относительно времени, когда былъ Коріоланъ написанъ и поставленъ на сценѣ. Не подлежитъ только сомнѣнію, по замыслу и по слогу, что это произведеніе принадлежитъ къ той же эпохѣ, къ которой приходится отнести "Юлія Цезаря" и "Антонія и Клеопатру", и что работа надъ этою громадною римскою трилогіею заняла послѣдніе годы Шекспира.
   "Коріоланъ", для постановки на англійской сценѣ, подвергался четыремъ передѣлкамъ: въ 1682 г. для королевскаго театра, Нахэмомъ Тэтомъ, подъ заглавіемъ "Неблагодарность республики"; въ 1720 г. Джономъ Деннисомъ, подъ заглавіемъ: "Завоеватель отечества или Роковая мстительность"; въ 1755 г. для Ковентгардевскаго театра Томасомъ Шериданомъ, и наконецъ въ 1801 г. для театра Дрюри-Лэнъ Кэмблемъ. Необходимость такихъ позднѣйшихъ обработокъ объясняется тѣмъ, что текстъ 1623 г. раздѣленъ только на дѣйствія, а не на сцены.
  
   Стр. 4. "Другая сторона города", т. е. часть Рима, расположенная на противоположномъ берегу Тибра.
   Стр. 5. "Издаютъ указъ въ пользу ростовщиковъ", -- у Шекспира: make edicts for usury; получается игра словъ, такъ какъ "for" означаетъ "для", а также "о, объ", -- издаютъ законъ о ростовщичествѣ, чтобы поддержать и т. д.
   Стр. 7. "Удѣляю вамъ чистѣйшую муку"; по англійски мука -- flour, что дало поводъ нѣкоторымъ комментаторамъ читать; flower, цвѣтокъ, цвѣтъ, въ смыслѣ "лучшая часть".
   Стр. 8. "Разрѣшили выборъ пяти трибуновъ". Въ этомъ: собственно и заключается центръ драмы. Выбираемые народомъ изъ своей среды трибуны засѣдали въ сенатѣ и могли однимъ своимъ словомъ veto -- остановить всякое сенатское рѣшеніе. Число трибуновъ было съ теченіемъ времени увеличено до десяти.
   Стр. 8. "Повѣсить ихъ на рога мѣсяца", выраженіе Коріолана, повторяется Шекспиромъ также въ Антоніи и Клеопатрѣ (дѣйствіе 4, сцена X).
   Стр. 10. "Готовъ затѣять ссору съ кроткою луною", -- луна (moon) въ смыслѣ божества.
   Стр. 10. "Эта война пожретъ его". The present wars devour him,-- можно читать также: "пожри его предстоящая война', въ смыслѣ пожеланія Брута, чтобы Коріоланъ погибъ на войнѣ.
   Стр. 10. Коріоли, городъ вольсковъ, въ 36 километрахъ (33 версты) отъ Рима.
   Стр. 12 "Увѣнчанный дубовымъ вѣнкомъ". У римлянъ былъ обычай вѣнчать дубовымъ вѣнкомъ всякаго, спасшаго въ битвѣ жизнь римскому гражданину. Такой подвигъ совершилъ и Коріоланъ, въ битвѣ римлянъ противъ изгнаннаго ими Тарквинія, который желалъ силою опять воцариться въ Римѣ. Отличіе это считалось очень почетнымъ.
   Стр. 15. Изъ словъ Марція не трудно вывести заключеніе, что римское войско было раздѣлено на двѣ части: одна подъ начальствомъ Коминія, а другая -- Тита Ларція и самого Коріолана. У Шекспира "помощь друзьямъ" -- help our fielded friends, -- т. e. друзьямъ, находящимся въ полѣ противъ Ауфидія, тогда какъ Ларцій и Коріоланъ стояли у городскихъ стѣнъ, готовясь къ приступу.
   Стр. 16. Упоминаніе Титомъ Ларціемъ Катона составляетъ анахронизмъ, допущенный Шекспиромъ, введеннымъ въ заблужденіе Плутархомъ, у котораго встрѣчается тотъ-же анахронизмъ.
   Стр. 20. "Центуріи", т. е. часть войска, состоящая изъ сотни воиновъ
   Стр. 21. Ауфидій называетъ Гектора -- бичемъ, которымъ гордились предки римлянъ; у Шекспира "Whip of your bragg'd progeny", можно понимать, что Гекторъ былъ "прославленный бичъ предковъ римлянъ", а также, что онъ былъ "бичемъ для нихъ". Въ пользу послѣдняго смысла, хотя и не совсѣмъ точнаго для перевода, говоритъ то, что у Шекспира подобные-же обороты и въ нѣкоторыхъ другихъ произведеніяхъ.
   Стр. 22. "Вотъ конь, а мы только сбруя", образное выраженіе, что вотъ человѣкъ, совершившій дѣйствіе, а мы были только его свидѣтелями.
   Стр. 23. Послѣ присужденія Каю Марцію, за его боевыя отличія, почетнаго прозвища "Коріолана", Шекспиръ начинаетъ звать своего героя этимъ именемъ, вмѣсто родового имени "Марція".
   Стр. 23. Можетъ показаться страннымъ, что Коріоланъ не называетъ по имени плѣннаго вольска, за котораго проситъ. Но Шекспиръ поступаетъ такъ же, какъ и Плутархъ; различіе между ними только въ томъ, что у историка -- плѣнный другъ Коріолана названъ не бѣднымъ, а достаточнымъ и благороднымъ человѣкомъ.
   Стр. 25. "Мельницы", по англійски mills, нѣкоторыми коментаторами (напр. Тирвайтъ) считаются за mile -- миля, полатая здѣсь описку у автора. Надо, впрочемъ, замѣтить, что у Шекспира нерѣдко встрѣчаются невѣрности въ частностяхъ и что онъ могъ полагать существованіе мельницъ даже и во времена римской республики.
   Стр. 26. "Мѣшки за спинами" (Towards the napes of jour necks), -- ссылка на повѣріе, что всякій человѣкъ носитъ два мѣшка: одинъ передъ собой, куда онъ складываетъ ошибки ближнихъ, а другой мѣшокъ за спиной, куда складываетъ собственныя погрѣшности, чтобы видѣть которыя, необходимо повернуть голову.
   Стр. 27. Изъ обвинительной рѣчи Мененія, можно вывести заключеніе, что Шекспиръ смѣшалъ обязанности собственно трибуна съ обязанностями префекта города (praefectus urbis)
   Стр. 29. Санъ, на который намекаетъ Волумнія, есть консульство.
   Стр. 29. "Мое прелестное молчаніе" составляетъ привѣтъ Коріолана къ своей женѣ, которая отъ избытка радостнаго волненія не въ силахъ сказать ни одного привѣтствія.
   Стр. 30. "Стряпуха, накинувъ закопченную тряпицу на шею". У Шекспира "kitchen malkin" и reechy, причемъ malkin уменьшительное отъ Mary, иногда Mall, для обозначенія женщины изъ простонародья, какъ у насъ Ванька; закоптѣлую шею -- шутливый намекъ на постоянное пребываніе у очага.
   Стр. 30. Шекспиръ, говоря о бѣлилахъ и румянахъ женщинъ, говоритъ: war of white and damask, т. е. "война бѣлаго съ краснымъ", остроумно указывая на способъ раскрашиванія лица, отдаваемаго теперь ради любопытства въ жертву солнечнымъ лучамъ.
   Стр. 31. По римскому обычаю искатели должностей должны были за нѣсколько дней до выборовъ являться на городскую площадь въ старой одеждѣ, даже безъ исподняго платья. Дѣлалось это отчасти изъ побужденія скромности, при просьбахъ о голосѣ, а для лицъ, отличившихся въ бою, ради возможности показать полученныя раны.
   Стр. 31. Брутъ называетъ согласіе народа "зловоннымъ", приводя здѣсь собственное выраженіе Коріолана.
   Стр. 32. "Матроны бросали подъ ноги перчатки, дѣвушки -- повязки и платки". Здѣсь Шекспиръ опять переноситъ въ очень древнія времена обычай, бывшій въ употребленіи лишь во времена средневѣкового рыцарства, когда ни одинъ рыцарь не выступалъ на турниръ, не имѣя при себѣ какого-либо значка отъ избранной дамы. Особенно отличившихся встрѣчали и особыми почестями, а именно: при ихъ проходѣ дамы махали перчатками и платками или шарфами.
   Стр. 34. "Подбородокъ амазонки" -- намекъ на молодость Коріолана во время перваго совершеннаго имъ подвига.
   Стр. 35. "Могъ-бы изображать роль женщинъ на сценѣ". Во времена Шекспира женскія роли исполнялись мужчинами, премущественно юношами. Но въ словахъ Коминіуса вкрался большой анахронизмъ, такъ что въ изображаемое драмою время въ Римѣ не было театровъ, возникшихъ лишь два вѣка позже.-- О томъ-же см. ниже, прим. на. стр. 85.
   Стр. 35. Въ нѣкоторыхъ изданіяхъ вмѣсто "морскія растенія" (weeds) сказано волны (waves).
   Стр. 40. Слова Коріолана "дыривая тога" -- wolvish togue, дали поводъ къ поправкѣ, а именно -- вмѣсто togue -- tongue, языкъ, а также throng, -- горло, намекая на ненависть къ нему плебеевъ, готовыхъ перекусить ему горло, какъ волки.
   Стр. 40. "Хобъ" и "Дикъ" -- "Hob" и "Dick", уменьшительныя отъ Robert и Richard; въ значеніи общеупотребительнѣйшихъ въ простонародьи именъ.
   Стр. 40. "Видѣлъ трижды шесть битвъ и слышалъ ихъ шумъ" -- ироническое заявленіе Коріолана, будто онъ не принималъ въ нихъ личнаго участія.
   Стр. 43. Семейство Марціевъ принадлежало къ патриціямъ; изъ ея среды вышло нѣсколько выдающихся дѣятелей, въ томъ числѣ Анкъ Марцій, внукъ Нумы Помпилія, царившаго послѣ Тулла Гостилія, затѣмъ Публій и Квинтъ, проведшіе въ Римъ воду, лучшую по качеству и большую по количеству, а также Цензоринъ (Censorinus), прозванный такъ за то, что былъ дважды избираемъ консуломъ и побудившій народъ издать законъ, чтобы впредь никто не занималъ дважды этой должности. -- Такъ говоритъ Плутархъ и Шекспиръ настолько близко слѣдуетъ ему, что впадаетъ въ небольшую историческую погрѣшность, смѣшивая предковъ и потомковъ Коріолана.
   Стр. 46. "Вы напоминаете мнѣ о хлѣбѣ?" Эти слова Коріолана находятся въ связи съ I сценою перваго дѣйствія (стр. 8).
   Стр. 46. "Куколь возмущенія". Куколь, какъ извѣстно, ростетъ вмѣстѣ съ рожью, портя собою жатву.
   Стр. 46. Слова Сицинія о ядѣ намекаютъ на то, что Коріоланъ долженъ оставаться тѣмъ, чѣмъ есть, не дѣлаясь консуломъ, чтобы не распространить отраву.
   Стр. 46. "Тритоны пискарей". Презрительное замѣчаніе изъ сопоставленія аттрибута морского божества съ самою мелкою рѣчною рыбою.
   Стр. 47. Слова Коріолана: "гдѣ народъ"... и т. д. также относятся къ Греціи.
   Стр. 48. "Всѣ затворы..." въ подлинникѣ "locks o'the Senate''. Сенатъ въ смыслѣ зданія.
   Стр. 48. Двоевластіе Коріоланъ видитъ въ сенатѣ и въ народѣ, т. е. собственно въ избранныхъ имъ трибунахъ.
   Стр. 48. "Языкъ толпы" (multitudinous tongue), также, какъ и въ предыдущемъ монологѣ Коріолана (стр. 47) "прожорливый желудокъ толпы" -- образное представленіе, что толпа, состоящая изъ множества отдѣльныхъ лицъ, представляетъ нѣчто цѣлое, имѣющее особый языкъ и желудокъ.
   Стр. 52. "Дѣйствующіе и допустившіе..." т. е. плебеи и патриціи.
   Стр. 54. Говоря объ одеждѣ, Волумнія имѣетъ въ виду консульство, съ которымъ надо свыкнуться подобно тому, какъ приладить платье прежде, чѣмъ его носить.
   Стр. 51 "Хоть на кострѣ", -- составляетъ ироническое выраженіе Волумніи на предыдущее восклицаніе сына.
   Стр. 57. "Гордость -- неотъемлемая твоя собственность", т. е. свойство, не унаслѣдованное имъ отъ матери, подобно храбрости.
   Стр. 57. Собраніе голосовъ по трибамъ, -- римскій народъ дѣлился на трибы; число ихъ при основаніи Рима было три, а впослѣдствіи дошло до тридцати пяти.
   Стр. 60. "Друзья мои, послушайте" -- съ этими словами Коминій обращается къ народу, что видно изъ англійскаго текста "common friends", т. е. друзья изъ народа.
   Стр. 62. "Превзойдетъ все обыденное", въ подлинникѣ "common" здѣсь получается игра словъ, такъ какъ "common" означаетъ -- простой, а въ переносномъ смыслѣ простой народъ. И въ настоящее время въ Англіи нижняя палата парламента -- избираемыхъ народомъ депутатовъ, -- носитъ названіе house of commons.
   Стр. 62. "Доблестный сынъ", у Шекспира собственно "first son", т. е.-- старшій сынъ, первенецъ, въ переносномъ смыслѣ -- лучшій или доблестный, какъ у нашего переводчика,
   Стр. 63. "Ты утратилъ всякую стыдливость". -- У Шекспира "are you mankind?", т. е. вы мужеподобны? Въ своемъ отвѣтѣ Волумнія понимаетъ этотъ ироническій вопросъ по своему, такъ какъ man означаетъ: человѣкъ, мужчина -- и обзываетъ Сицинія звѣремъ (собственно лисою).
   Стр. 64. Аравія -- въ смыслѣ безлюдной пустыни.
   Стр. 66. "Закадычные друзья" -- у Шекспира собственно "sworn friends", друзья, давшіе клятву въ соблюденіи дружбы.
   Стр. 68. "Ты живешь съ сороками". Здѣсь игра словъ, вслѣдствіе двойственнаго значенія англійскаго "daw" -- сорока, а также: глупецъ, дуракъ.-- Этимъ переноснымъ значеніемъ объясняется и строптивый отвѣтъ Коріолана.
   Стр. 70. Обращеніе Тулла Ауфидія къ Коріолану "доблестный Марцій". У Шекспира "thou Mars", "ты Марсъ"; такое обращеніе въ Ричардѣ II (Д. 2, сц. 3) the young Mars, a также въ Тимонѣ Аѳпнскомъ (Д. 4, сц. 3, Valiant Mars); въ Короіоланѣ это слово подавало поводъ къ поправкѣ: Марцій.
   Стр. 74. "Домогался неограниченной верховной власти". У Шекспира -- affecting one sole throne withon assistance", -- т. е. безъ представителей и сотоварищей, или единолично, какъ у переводчика.
   Стр. 75. "Какъ Геркулесъ стряхнулъ съ дерева спѣлые плоды" -- шуточный намекъ на одинъ изъ его двѣнадцати подвиговъ.
   Стр. 76. "Безмоглыя головы" говорить Мененій. У Шекпира игра словъ отъ двойственнаго значенія "coxcomb" -- шутовской колпакъ, въ переносномъ смыслѣ дуракъ.
   Стр. 77. "Надѣлали вы дѣлъ съ вашею сволочью". У Шекспира "You and your cry". "Cry" означаетъ собственно крикъ, а въ переносномъ смыслѣ: свора собакъ, что вызываетъ игру словъ.
   Стр. 77. "Его имя замѣняетъ предобѣденную молитву", т. е. бойцы постоянно толкуютъ о Коріоланѣ, даже принимаясь за пищу.
   Стр. 78. Побѣдоносная борьба орла съ рыбою заимствована изъ народнаго повѣрія, что рыба невольно поднимается на поверхность водъ, надъ которою паритъ орелъ, вслѣдствіе превосходства его природы (sovereignty of nature).
   Стр. 80. "Когда желудокъ пустъ... мы не расположены прощать". Эти слова Мененія прекрасно обрисовываютъ его образъ мыслей и привычки и служатъ дополненіемъ къ его собственной характеристикѣ въ бесѣдѣ съ трибунами (I сцена второго дѣйствія, стр. 26). Тѣ же свойства онъ предполагаетъ и въ Коріоланѣ.
   Стр. 81. Въ подлинникѣ Мененій, обращаясь къ часовымъ, говоритъ: "it is lots to blanks", есть выигрыши въ аллегри, то есть, вѣроятія какъ въ лотереи, что они слышали о немъ, что онъ, Мененій, другъ ихъ полководца (Коріолана).
   Стр. 83. Мененій пренебрежительно отзывается о часовомъ, преградившемъ ему путь къ Коріолану; у Шекспира Мененій обзываетъ стражника "Jack", -- уменьшительное отъ John; употребляется это слово въ смыслѣ: дурачекъ, бездѣльникъ, плутъ.
   Стр. 85. Въ отвѣтѣ Виргиліи на слова Коріолана, что у него перемѣнился взглядъ, -- видно, что она истолковываеть ихъ относительно лично себя, и ближайшимъ образомъ относительно своего лица, носящаго слѣды скорби.
   Стр. 85. "Какъ плохой актеръ". См. выше прим. къ стр. 35.
   Стр. 86. Эпитетомъ, что Валерія "луна Рима" Коріоланъ приравниваетъ ее къ божеству, въ знакъ своего глубокаго почтенія. О выдающихся качествахъ Валеріи упоминаетъ и Плутархъ.
   Стр. 88. "Какъ женщину, привязанную къ позорному столбу", т. е. человѣка, на слова и мольбы котораго никто не долженъ обращать вниманія.
   Стр. 89. Коріоланъ говоритъ, что римскія жены достойны сооруженія храма.-- У Плутарха находится указаніе, что благодарный за благополучный исходъ переговоровъ сенатъ постановилъ исполнить любую просьбу матронъ, и онѣ пожелали чтобы былъ воздвигнутъ, ради женскаго счастья, храмъ.
   Стр. 90. "Какъ Александръ на престолѣ", говоритъ Мененій, -- опять анахронизмъ.
   Стр. 92. Тулль Ауфидій жалуется, что страдаетъ отъ собственнаго великодушія. -- Его приверженецъ, не называя еще вещей по имени, косвенно предлагаетъ свое содѣйствіе къ избавленію его отъ опасности, имъ самимъ себѣ созданной.
   Стр. 94. "За нѣсколько капель соленой воды", -- т. е. за нѣсколько слезинокъ. Этимъ Туллъ Ауфидій говоритъ о томъ что слезы матери и жены смягчили Коріолана.
   Стр. 96. Воины преклоняли копья въ знакъ скорби.
  
">

СЦЕНА IV.

Шатеръ Коріолана.

Входитъ Коріоланъ, Авфидій и прочіе.

                       Коріоланъ.
  
             Такъ, завтра мы поставимъ наше войско
             Подъ римскими стѣнами. Мой товарищъ,
             Ты можешь разсказать въ своемъ сенатѣ,
             Исполненъ ли мой долгъ.
  
                       Авфидій.
  
                                                     Какъ честный воинъ
             За насъ ты бился, ты моленьямъ Рима
             Не уступилъ, не выслушалъ ни разу
             И робкой просьбы отъ друзей своихъ,
             Увѣренныхъ въ тебѣ.
  
                       Коріоланъ.
  
                                           Да. Тотъ старикъ
             Котораго сейчасъ, съ разбитымъ сердцемъ,
             Прогналъ я въ Римъ -- боготворилъ меня,
             Любилъ меня отцовскою любовью!
             Послѣднею надеждой было Риму
             Посольство то. Изъ жалости къ нему
             (Хоть онъ сурово принятъ былъ), я далъ
             Ему одно условіе для мира --
             Условіе, отвергнутое разъ.
             Его они не примутъ; и теперь
             Свободенъ я отъ всѣхъ посольствъ и просьбъ
             Изъ Рима и отъ близкихъ мнѣ.
                       (Слышны голоса.) Что это?
             Неужели опять ко мнѣ идутъ
             Склонять меня, чтобъ я обѣтъ нарушилъ
             Сейчасъ лишь данный? Этого не будетъ!
  

Входятъ съ печальной одеждѣ, Виргилія, Волумнія, маленькій Марцій, Валерія и свита.

  
             Жена моя идетъ сюда! за нею
             Та женщина, которая меня
             Родила въ свѣтъ, и за руку она
             Ведетъ младенца-внука! прочь любовь!
             Разсыпьтесь въ прахъ святой природы связи!
             Моя въ упорствѣ сила! Боги, боги!
             Вы сами бъ вашимъ клятвамъ измѣнили
             За этотъ взглядъ голубки! Не сильнѣе
             Другихъ людей, на свѣтъ я сотворенъ!
             Склонилась предо мною мать моя,
             Олимпъ согнулся предъ холмомъ ничтожнымъ!
             И мой мальчишка жалобно глядитъ,
             И мнѣ твердитъ съ природой: сжалься, сжалься!
             Нѣтъ, я не сжалюсь. Пусть пройдетъ по Риму
             Соха враговъ, пусть взборонятъ они
             Италію,-- я не поддамся сердцу,
             Не сдѣлаюсь безсильнымъ я птенцомъ,
             Я буду твердъ, какъ долженъ твердъ остаться
             Мужъ безъ родни и родины.
  
                       Виргилія.
  
                                                     Супругъ мой
             И повелитель!
  
                       Коріоланъ.
  
                                 Мы съ тобой не въ Римѣ,
             Я на тебя гляжу не прежнимъ взглядомъ.
  
                       Виргилія.
  
             Отъ горя измѣнились мы -- не можешь
             Ты не узнать насъ.
  
                       Коріоланъ.
  
                                 Какъ актеръ негодный,
             Я роль забылъ свою, и ждетъ меня
             Позоръ великій. Милая подруга,
             Прости меня. Не говори мнѣ только:
             Прощенье Римлянамъ! (Цалуетъ жену.)
                                           О, слаще мести
             Мнѣ поцалуй твой, долгій какъ изгнанье!
             Клянусь ревнивою царицей ночи,
             Хранилъ я свято на губахъ моихъ
             Твой поцалуй прощальный. Боги, боги!
             Болтаю я, и позабылъ поклономъ
             Я встрѣтить мать почтеннѣйшую въ мірѣ!

(Становится на колѣни.)

             Во прахъ, мои колѣна! и въ пыли
             Оставьте слѣдъ, какого не оставилъ
             Еще никто изъ сыновей!
  
                       Волумнія.
  
                                           Мой сынъ,
             Встань, я тебя благословляю. Должно
             Мнѣ предъ тобой упасть на жесткій камень,
             Мнѣ преклонить колѣна, хоть предъ сыномъ
             Мать не должна склоняться. (Становится на колѣни.)
  
                       Коріоланъ.
  
                                                     Что я вижу?
             Ты на колѣна стала? передъ сыномъ
             Котораго наказывала ты?
             Такъ пусть каменья съ береговъ безплодныхъ
             Ударятъ вверхъ по звѣздамъ вѣтеръ буйный
             Захлещетъ пусть вѣтвями гордыхъ кедровъ
             По огненному солнцу! Что жь на свѣтѣ
             Зовется невозможностью?
  
                       Волумнія.
  
                                           Ты сынъ мой,
             Ты воинъ мой. Ты спутницу мою
             Узналъ ли? (Указываетъ на Валерію.)
  
                       Коріоланъ.
  
                       Непорочную луну
             Мнѣ не узнать. Достойная сестра
             Великаго Валерія, душою
             Такъ чистая, какъ чистъ бѣлѣйшій снѣгъ
             На высотѣ Діанинаго храма,
             Привѣтъ тебѣ, Валерія!
  
             Волумнія (поводитъ къ нему маленькаго Марція).
  
                                           И этотъ
             Младенецъ бѣдный станетъ, можетъ быть,
             Со временемъ таковъ, какъ ты.
  
                       Коріоланъ.
  
                                                     Пусть боги
             Великіе -- Зевесъ -- метатель молній
             И Марсъ -- воитель, наградятъ тебя
             Душой возвышенной, чтобъ тѣнь упрека
             Вовѣки не коснулась дѣлъ твоихъ!
             Пусть какъ маякъ великій въ темномъ морѣ,
             Сіяешь ты въ бояхъ, несокрушимый,
             Для всѣхъ друзей спасеніемъ.
  
                       Волумнія (ребенку).
  
                                                     Скорѣй
             Склони колѣна.
  
                       Коріоланъ.
  
                                 Славный мой мальчишка!
  
                       Волумнія.
  
             Я, онъ, Валерія, жена твоя --
             Мы здѣсь просители.
  
                       Коріоланъ.
  
                                           Молчи! молчи!
             Иль передъ просьбой вспомни, что я клялся
             Не уступать въ одномъ. Не говори,
             Чтобъ распустилъ я воиновъ моихъ,
             Чтобъ примирился съ гнусной чернью Рима.
             Не называй меня жестокосердымъ,
             И голосомъ холоднаго разсудка
             Моей вражды и мщенья не пытайся
             Обуздывать.
  
                       Волумнія.
  
                                 Довольно, о, довольно!
             Мы именно пришли просить того,
             Въ чемъ отказать ты хочешь раньше просьбы;
             Но все равно: ты выслушаешь насъ,
             Хотя бъ затѣмъ, чтобъ твой отказъ суровый
             Обрушился на самого тебя.
             Готовъ ты слушать?
  
                       Коріоланъ.
  
                                           Подойдите, вольски,
             Авфидій -- слушай. Не таимъ мы нашихъ
             Сношеній съ Римомъ.
                       (Волумніи.) Говори -- въ чемъ дѣло?
  
                       Волумнія.
  
             И безъ рѣчей -- по нашимъ блѣднымъ лицамъ,
             Но платьямъ нашимъ -- можешь угадать,
             Какъ жили мы съ тѣхъ поръ, какъ ты въ изгнанье
             Пошелъ отъ насъ. Подумай самъ, найдешь ли
             На свѣтѣ женщинъ ты несчастнѣй насъ,
             Насъ, для которыхъ этотъ часъ свиданья,
             На мѣсто радостей и слезъ восторга,
             И ужасъ, и печаль съ собой несетъ!
             Супруга -- мать -- твой сынъ -- должны мы видѣть,
             Какъ ты, отецъ, супругъ и сынъ, терзаешь
             Родной свой край. И бѣднымъ намъ то горе
             Еще больнѣй -- черезъ тебя лишились
             Послѣдней мы и общей всѣмъ отрады:
             Ты насъ лишилъ молитвы! Долгъ велитъ
             Молить боговъ за родину -- но какъ же
             Мы за тебя богамъ молиться можемъ,
             Какъ долгъ велитъ? Отторгнуться должны мы
             Отъ родины-кормилицы безцѣнной,
             Иль отъ тебя, одной утѣхи нашей!
             Ты побѣдишь иль нѣтъ -- вамъ все равно,
             Намъ всюду гибель. Иль увидимъ мы,
             Какъ повлекутъ тебя въ цѣпяхъ по Риму
             На казнь измѣнниковъ, иль въ торжествѣ
             Ты вступишь на развалины родныя
             И примешь побѣдителя вѣнокъ,
             Проливши кровь родной жены и сына!
             Что до меня, мой сынъ, я не дождусь,
             Чѣмъ кончится война; коль я не въ силахъ
             Склонить тебя на миръ великодушный,
             То, вѣрь мнѣ, прежде чѣмъ идти на Римъ,
             Черезъ мой трупъ перешагнуть ты долженъ.
             Ступи жь на грудь, которая вскормила
             Коріолана. (Падаетъ ницъ передъ Коріоланомъ.)
  
                       Виргилія (тоже падаетъ на землю).
  
                       И на эту грудь,
             Вскормившую несчастнаго младенца
             Изъ рода Марціевъ.
  
             Маленькій Марцій (вырываясь отъ матери).
  
                                 Нѣтъ, я не дамся,
             Онъ на меня не ступитъ -- убѣгу я --
             И выросту, и самъ сражаться буду.
  
                       Коріоланъ.
  
             Когда не хочешь женщиною стать,
             То не гляди на жонъ и ребятишекъ. (Встаетъ.)
             Я слишкомъ долго слушалъ.
  
                       Волумнія.
  
                                                     Нѣтъ, не можешь
             Ты такъ оставить насъ. Когда бы мы
             Тебя молили римлянъ пощадить
             На гибель вольсковъ, что идутъ съ тобою,
             Ты могъ бы видѣть вѣчное безчестье
             Въ мольбѣ такой. Но мы пришли не съ тѣмъ:
             Мы мира просимъ, мы хотимъ, чтобъ вольски
             Могли сказать: "даримъ пощаду Риму!"
             А римляне: "мы приняли пощаду!"
             И пусть тогда сойдутся два народа
             Благословлять тебя за данный миръ!
             Ты знаешь, сынъ, успѣхъ измѣнчивъ бранный,
             Но вѣрно то, что овладѣвши Римомъ,
             Ты тѣмъ создашь безславіе себѣ,
             Да имя, нераздѣльное съ проклятьемъ!
             И скажутъ про тебя изъ рода въ родъ:
             "Онъ былъ великъ, но, съ родиною вмѣстѣ,
             Онъ погубилъ свою навѣки славу,
             И перешло прозваніе его
             Въ вѣка на посрамленье." Что жь молчишь ты?
             Не ты ль всегда стремился честнымъ быть,
             По милости -- богамъ уподобляться,
             Что громомъ потрясаютъ сводъ небесный,
             Но молніей одни дубы громятъ?
             Что жь ты молчишь? Иль честно мужу славы
             Обиды помнить? (Виргиліи.) Дочь, на слезы онъ
             Не смотритъ -- говори же съ нимъ!
                                                     (Внуку) Малютка,
             Моли и ты: быть можетъ, дѣтскій лепетъ
             Подѣйствуетъ сильнѣе нашихъ словъ.
             Не болѣе ли всѣхъ людей на свѣтѣ
             Онъ матери обязанъ, а предъ нимъ
             Болтаю я -- и нѣту мнѣ отвѣтовъ!
             Ты къ матери всегда неласковъ былъ,
             Для ней же, для насѣдки одинокой,
             Въ тебѣ вся жизнь была: она тебя,
             Кудахтая, взростила для войны,
             И радостно встрѣчала изъ походовъ,
             Гдѣ славу добывалъ ты. Что жь? гони
             Меня домой, съ отказомъ на моленья,
             Но если справедливы тѣ мольбы,
             То чести нѣтъ въ тебѣ, и гнѣвъ боговъ
             За матери права тебѣ отплатитъ,
             Онъ отвернулся -- припадемте жь всѣ
             Къ его ногамъ и пристыдимъ его!

(Всѣ падаютъ къ ногамъ Коріолана).

             Коріоланомъ прозванъ онъ, но гордость,
             Не жалость -- съ этимъ именемъ сроднилась.
             Въ послѣдній разъ падемте на колѣна,
             Откажетъ онъ -- уйдемте, и умремъ
             Среди сосѣдей, дома. Погляди
             Хоть на малютку ты, онъ самъ не знаетъ
             О немъ просить, но на колѣняхъ съ нами
             Къ тебѣ простеръ рученки... неужели
             Ты и теперь отвергнешь насъ?
                                 (Помолчавъ.). Довольно,
             Пойдемъ отсюда, Этотъ человѣкъ
             Отъ вольской матери на свѣтъ родился,
             Жена его въ Коріоли -- онъ только
             Лицомъ похожъ на нашего младенца,
             Что жь ты не гонишь насъ? Молчать я стану,
             Пока нашъ Римъ пожаромъ не зальется,
             А тамъ -- еще поговорю я.
  
             Коріоланъ (въ молчаніи беретъ Волумнію за руку).
  
                                                     Мать!
             О мать моя, что сдѣлала ты съ нами?
             Взгляни, разверзлось небо, сами боги
             На эту небывалую картину
             Глядятъ съ великимъ смѣхомъ. О, родная!
             Для счастья Рима побѣдила ты,
             Для сына же -- повѣрь мнѣ, о, повѣрь мнѣ --
             Ужасна та побѣда, можетъ быть,
             Въ ней скрыта смерть! Пусть будетъ то, что будетъ!
             Авфидій, если не способенъ я
             Вести войну, какъ слѣдуетъ, то въ силахъ
             Миръ выгодный давать. Авфидій добрый,
             Скажи мнѣ самъ,-- будь ты на мѣстѣ этомъ,
             Ужели предъ мольбою материнской
             Не уступилъ бы ты?
  
                       Авфидій.
  
                                 Я самъ былъ тронутъ.
  
                       Коріоланъ.
  
             Ты тронутъ былъ -- и я: клянусь тебѣ,
             Изъ глазъ моихъ исторгнуть трудно слезы.
             Ну, добрый другъ, совѣтуй мнѣ теперь
             Какъ заключать условія. Не въ Римѣ
             Теперь пойду я. Въ Анціумъ за вами
             Я возвращусь, и потому прошу
             Теперь помочь мнѣ. Мать! жена моя!
  
                       Авфидій (въ сторону).
  
             Я очень радъ, что честь и состраданье
             Въ тебѣ столкнулись -- этимъ я себѣ
             Вновь ворочу удачу дней бывалыхъ.

(Женщины хотятъ прощаться съ Коріоланомъ.)

  
                       Коріоланъ.
  
             Не торопитесь. Вмѣстѣ выпьемъ мы
             Теперь вина, а тамъ вы понесете
             Съ собой свидѣтельство надежнѣй словъ:
             Нашъ договоръ за подписаньемъ нашимъ.
             Идемте же. За женскій подвигъ въ Римѣ
             Вамъ храмъ соорудятъ: безъ васъ вся сила
             Италіи и ей сосѣднихъ странъ
             Не привела бы насъ къ такому миру.

(Уходятъ.)

  

СЦЕНА IV.

Римъ. Народная площадь.

Входятъ Мененій и Сициній.

  

Мененій.

   Видишь ты тотъ угловой камень Капитолія?
  

Сициній.

   Ну что жь дальше?
  

Мененій.

   Сдвинь-ка его мизинцомъ -- тогда я скажу, что римлянки, особенно его мать, одолѣютъ упорство Марція. Нечего надѣяться говорю я тебѣ. Веревка у насъ на шѣе -- остается только покончить.
  

Сициній.

   Можно ли думать, что человѣкъ такъ мѣняется за короткое время!
  

Мененій.

   Червякъ не бабочка, а бабочка была таки червякомъ. Марцій сталъ дракономъ изъ человѣка; выросли крылья -- ползать ему нечего!
  

Сициній.

   Онъ такъ нѣжно любилъ свою мать.
  

Мененій.

   И меня любилъ онъ прежде. Онъ заботится о матери меньше, чѣмъ осьмилѣтній жеребенокъ. Отъ его жосткихъ взглядовъ зрѣлый виноградъ портится, самъ онъ ходитъ, какъ стѣнобитный таранъ, земля дрожитъ отъ его походки. Взглядомъ онъ, кажется, пробьетъ панцырь, голосъ его словно колоколъ или бранные крики. Сидитъ онъ -- точно Александрова статуя, будто богъ какой, лишь безъ вѣчности да безъ трона на небѣ.
  

Сициній.

   Да и безъ милости, коли ты говоришь правду.
  

Мененій.

   Я выдумывать не стану. Вотъ посмотришь, какихъ милостей принесетъ намъ мать его. Милости въ немъ искать -- это искать молоко у самца-тигра. Это узнаетъ нашъ городъ, изъ-за тебя съ товарищами.
  

Сициній.

   Пусть боги сжалятся надъ нами!
  

Мененій.

   Не сжалятся надъ нами боги! Когда мы изгоняли его, мы про нихъ не вспомнили, теперь они не вспомнятъ насъ, когда онъ придетъ всѣмъ намъ свернуть шею.
  

Входитъ Вѣстникъ.

  
                       Вѣстникъ (Сицинію).
  
             Бѣги домой, спасай себя скорѣе!
             Плебеями ужь схваченъ твой товарищъ,
             Они его по улицамъ волочатъ
             И поклялися разорвать на части,
             Коль жоны римскія не принесутъ
             Извѣстья о пощадѣ.
  

Входитъ другой Вѣстникъ.

  
                       Сициній.
  
                                 Что случилось?
  
                       2-й Вѣстникъ.
  
             Вѣсть добрая! За жонами побѣда!
             Ушли враги, и Марцій вмѣстѣ съ ними.
             Римъ не видалъ дня радостнѣе, даже
             Въ ту пору, какъ Тарквиній изгнанъ былъ!
             Мой другъ -- то правда ли? ты вѣрно знаешь?
  
                       Вѣстникъ.
  
             Такъ вѣрно, какъ я знаю солнца свѣтъ!
             Да гдѣ жь сидѣлъ ты? или ты не видѣлъ,
             Какъ римляне въ восторгѣ за ворота
             Потокомъ переполненнымъ стремятся?

(Трубы, барабаны и радостные крики за сценой.)

             Не слышишь развѣ? Барабаны, трубы,
             Литавры, флейты! Отъ веселыхъ криковъ
             И солнце веселится! Слышишь?
  
                       Мененій.
  
                                                     Правда,
             Вотъ эта вѣсть такъ радостна! Пойду я
             На встрѣчу жонамъ. (Крики за сценой.)
                                           Цѣлаго сената
             И консуловъ, и всей толпы отцовъ
             Одна Волумнія дороже стоитъ,
             Трибуновъ же такихъ, какъ ты -- безъ счета
             На морѣ и на сушѣ, Вѣрно вы
             Усердно помолилися сегодня:
             Поутру я не далъ бы и гроша
             За десять тысячъ римскихъ душъ.

(Крики и музыка за сценой.)

                                                     На славу
             У нихъ веселье!
  
                       Сициній (вѣстнику).
  
                                 За такія вѣсти
             Пусть боги наградятъ тебя, прими жь
             И отъ меня ты благодарность.
  
                       Вѣстникъ.
  
                                                     Всѣ мы
             Должны боговъ хвалить.
  
                       Сициній.
  
                                           Онѣ ужь близко?
  
                       Вѣстникъ.
  
             Сейчасъ войдутъ въ ворота.
  
                       Сициній.
  
                                           Такъ пойдемъ
             И радоваться и встрѣчать ихъ вмѣстѣ,
  

СЦЕНА V.

Тамъ же. Улица близь городскихъ воротъ.

Римлянки, ходившія къ Коріолану, въ сопровожденіи сенаторовъ, патриціевъ и народа, проходятъ чрезъ сцену.

  
                       1-й Сенаторъ (народу).
  
             Глядите, вотъ спасительницы Рима!
             Вотъ наша жизнь! Скликайте ваши трибы,
             Хвалите небо, зажигайте всюду
             Огни веселья, усыпайте жонамъ
             Цвѣтами путь. Пусть прежній крикъ изгнанья
             Потонетъ въ крикѣ радостномъ привѣта
             Коріолана матери, пусть Марцій
             Вернется къ намъ на этотъ зовъ. Кричите:
             "Привѣтъ вамъ, жоны Рима!"
  
                       Всѣ.
  
                                                     Жоны Рима
             Да здравствуютъ! привѣтъ имъ отъ народа!

(Трубы и барабаны. Всѣ уходятъ.)

  

СЦЕНА VI.

Анціумъ. Народная площадь.

Входитъ Туллъ Авфидій со свитой.

  
                       Авфидій.
  
             Сказать въ сенатѣ, что вернулись мы.
             Пусть тамъ теперь прочтутъ бумагу эту
             И всѣ идутъ на площадь, гдѣ я стану
             Передо всѣмъ народомъ подтверждать
             То, что въ ней писано. Ужь обвиненный
             Прибылъ сюда и самъ передъ народомъ
             Себя словами хочетъ оправдать.
             Спѣшите же.

(Сопровождающіе Авфидія уходятъ).

  

Входятъ трое или четверо Заговорщиковъ партіи Авфидія.

  
                                 Привѣтъ вамъ!
  
                       1й- Заговорщикъ.
  
                                                     Полководецъ,
             Что, какъ дѣла твои?
  
                       Авфидій.
  
                                           Какъ у того,
             Кто отравленъ своимъ же подаяньемъ
             И гибнетъ отъ своей же доброты.
  
                       2-й Заговорщикъ.
  
             Достойный вождь! когда своихъ рѣшеній
             Не измѣнилъ ты,-- отъ такой напасти
             Спасти тебя готовы мы.
  
                       Авфидій.
  
                                                     Рѣшаться
             Здѣсь не легко, и дѣйствовать должны мы
             Съ народомъ за одно.
  
                       3-й Заговорщикъ.
  
                                           Народъ измѣнчивъ,
             Онъ колебаться станетъ между вами,
             Покуда не падетъ одинъ изъ двухъ,
             Оставивши другому все наслѣдство.
  
                       Авфидій.
  
             Все знаю я -- и наступило время
             Нанесть ударъ. Возвысилъ я его,
             Я за, него моей ручался честью,
             А онъ за то, смиривъ свою природу,
             Свободную и гордую дотоль,
             Переманилъ къ себѣ безчестной лестью
             Моихъ друзей.
  
                       3-й Заговорщикъ.
  
                                 А прежде, изъ упорства
             Онъ не умѣлъ смиряться, и утратилъ
             Санъ консула.
  
                       Авфидій.
  
                                 Про то и говорю я.
             Его изгнали, онъ пришелъ въ мой домъ
             И шею подъ ударъ подставилъ смертный,
             Я взялъ его въ товарищи по власти,
             Я уступалъ всѣмъ замысламъ его,
             Изъ всѣхъ дружинъ я далъ ему на выборъ
             Надежнѣйшихъ бойцовъ, и самъ пошелъ
             Съ нимъ пожинать ту славу, что присвоилъ
             Теперь онъ всю себѣ. И я гордился
             Той жертвою, покуда не замѣтилъ,
             Что я слугой, не полководцемъ сталъ,
             Что платитъ мнѣ онъ милостивымъ взглядомъ,
             Какъ бы наемщику.
  
                       1-й Заговорщикъ.
  
                                           Все это правда,
             И войско все дивилося тому.
             И наконецъ, когда предъ самимъ Римомъ
             Стояли мы, на славу и добычу
             Заранѣе считая...
  
                       Авфидій.
  
                                           Тутъ-то я
             И напрягу въ борьбѣ мои всѣ силы.
             За капли онъ дешевыхъ женскихъ слезъ
             Не продалъ ли и кровь и трудъ тяжелый
             Великаго похода? Онъ умретъ
             И чрезъ его паденье я воскресну!
             Вы слышите?

(Звуки трубъ и барабановъ, радостные крики народа.)

  
                       1-й Заговорщикъ.
  
                                 Это встрѣчаютъ крикомъ,
             А ты, въ родной свой городъ, безъ привѣта
             Вошелъ, какъ бы гонецъ какой нибудь!
  
                       2-й Заговорщикъ.
  
             И горло глупое дерутъ себѣ
             Тѣ крикуны, чьихъ сыновей недавно
             Онъ убивалъ.
  
                       3-й Заговорщикъ.
  
                                 Спѣши жь, пока народа
             Онъ рѣчью не успѣлъ къ себѣ привлечь;
             Берись за мечъ, мы станемъ за тобою,
             Умретъ онъ -- ты съумѣешь оправдаться
             А тамъ ужь похоронятъ вмѣстѣ съ трупомъ
             Его защиту.
  
                       Авфидій.
  
                                 Нечего болтать,
             Сенатъ идетъ сюда.
  

Входятъ Сановники Города.

  
                       Сенаторы.
  
             Привѣтъ тебѣ.
  
                       Авфидій.
  
                                 Не стою я привѣтовъ.
             Прочли ли вы, достойные отцы,
             То, что писалъ я?
  
                       Сенаторы.
  
                                           Да.
  
                       1-й Сенаторъ.
  
                                                     Съ большою скорбью.
             Всѣ прежніе проступки безъ труда
             Мы извиняемъ въ немъ -- но такъ покончить,
             Едва начавъ, пожертвовать напрасно
             Издержками, народомъ и трудами,
             Миръ даровать поверженнымъ врагамъ,--
             Тутъ оправданій нѣтъ и быть не можетъ!
  
                       Авфидій.
  
             Вотъ онъ и самъ, Пусть намъ отчетъ онъ дастъ.
  

Входитъ Коріоланъ, при звукахъ трубъ и барабановъ, за нимъ толпа гражданъ.

  
                       Коріоланъ.
  
             Привѣтъ, отцы! Вашъ воинъ къ вамъ вернулся;
             Не зараженъ онъ, также какъ и прежде,
             Любовью къ Риму, также какъ и прежде,
             Покоренъ онъ великой вашей власти.
             Успѣшенъ былъ послѣдній мой походъ,
             Путемъ кровавымъ я довелъ дружины
             До римскихъ стѣнъ. Цѣна добычи бранной
             Перевышаетъ цѣлой третьей частью
             Издержки наши. Миръ добыли мы,
             Позорный Риму -- анціатамъ славный;
             Вотъ договоръ, съ печатію сената,
             За подписаньемъ консуловъ, а также
             Патриціевъ.
  
                       Авфидій.
  
                                 Читать его не стоитъ
             Отцы. Измѣннику скажите прямо,
             Что власть, ему врученную отъ васъ,
             Во зло употребилъ онъ.
  
                       Коріоланъ.
  
                                           Какъ, измѣнникъ?
             Кто здѣсь измѣнникъ?
  
                       Авфидій.
  
                                           Ты измѣнникъ, Марцій.
  
                       Коріоланъ.
  
             Какъ? Марцій? я?
  
                       Авфидій.
  
                                 Да, Марцій -- Каій Марцій.
             Не думаешь ли ты, что звать я стану
             Тебя Коріоланомъ, тѣмъ прозваньемъ,
             Что ты себѣ въ Коріоли укралъ?
             Отцы -- главы народа! вѣроломно
             Онъ измѣнилъ довѣренности вашей,
             Онъ отдалъ городъ, намъ принадлежавшій,
             За капли слезъ соленыхъ, онъ вашъ Римъ
             Своей женѣ и матери запродалъ!
             Военнаго совѣта не созвавъ,
             Онъ разорвалъ и клятву, и рѣшимость,
             Какъ рвутъ гнилую нитку. Онъ проплакалъ
             Побѣды ваши. Могъ онъ только хныкать
             При видѣ слезъ кормилицы своей,
             На стыдъ мальчишкамъ и мужамъ на диво!
  
                       Коріоланъ.
  
             Ты слышишь, Марсъ!
  
                       Авфидій.
  
                                           И Марса призывать
             Ты смѣешь здѣсь, заплаканный ребенокъ!
  
                       Коріоланъ.
  
             А!
  
                       Авфидій (презрительно).
  
                       Да, ребенокъ!
  
                       Коріоланъ.
  
                                           Безпримѣрный лжецъ,
             Ты мѣры переполнилъ. Я ребенокъ?
             О, подлый рабъ! Отцы, простите мнѣ!
             Я въ жизнь мою, едва ль не въ первый разъ
             На рѣчь такую вызванъ. Обличите
             Своимъ судомъ во лжи собаку эту,
             Пусть мерзкій лжецъ, что слѣдъ моихъ ударовъ
             На тѣлѣ не измѣнитъ до могилы,
             Пусть онъ во всемъ сознается и ложью
             Своею же подавится.
  
                       1-й Сенаторъ.
  
                                           Молчите
             Вы оба. Слушать то, что я скажу!...
  
                       Коріоланъ.
  
             Сюда всѣ вольски! Мальчики и мужи,
             Въ моей крови мечи свои омойте
             Въ куски меня рубите! Я ребенокъ?
             Ты лжешь, собака! Если правда есть
             Въ преданіяхъ и лѣтописяхъ вашихъ,
             То тамъ найдете вы, что я одинъ,
             Такъ какъ орелъ, влетѣвшій въ голубятню,
             Въ Коріоли вгонялъ дружины вольсковъ!
             И я ребенокъ?
  
                       Авфидій (сенаторамъ).
  
                                 Честные отцы,
             И вамъ съ глаза хвастунъ безбожный этотъ
             Осмѣлится твердить безъ наказанья
             О всѣхъ слѣпыхъ -- постыдныхъ намъ удачахъ?
  
                       Заговорщики.
             Нѣтъ, нѣтъ! пусть онъ умретъ за это!
  

Народъ.

   Разорвать его въ куски! убить его сейчасъ же! Онъ убилъ моего сына! -- Мою дочь! Онъ убилъ моего брата, Марка! Онъ убилъ моего отца!
  
                       2-й Сенаторъ.
  
             Молчать, вы всѣ! Молчать безъ оскорбленій!
             Онъ благороденъ, слава дѣлъ его
             Раскинулась по всей землѣ широкой!
             Послѣднюю вину его обсудимъ
             Мы здѣсь, по справедливости. Авфидій,
             Не нарушай порядка.
  
                       Коріоланъ.
  
                                           Я бъ желалъ,
             Чтобъ онъ, и шесть Авфидіевъ еще
             И племя все его ко мнѣ явились
             Попробовать вотъ этой честной стали;

(Берется за мечъ.)

  
                       Авфидій.
  
             Ты, дерзкій плутъ...
  
                       Заговорщики.
  
                                           Убить его, убить!
             Такъ, смерть ему!
  
                       Сенаторы.
                                 Молчать! остановитесь!

(Авфидій и заговорщики, вынувъ мечи, бросаются на Коріолана и убиваютъ его. Коріоланъ падаетъ, Авфидій наступаетъ на его трупъ.)

  
                       Авфидій.
  
             Достойные сенаторы, у васъ
             Прошу я слова.
  
                       1-й Сенаторъ.
  
                                 Что ты сдѣлалъ, Туллъ!
  
                       2-й Сенаторъ.
  
             Отъ дѣлъ такихъ рѣкой польются слезы
             Изъ мужественныхъ глазъ.
  
                       3-й Сенаторъ.
  
                                                     Не попирай
             Его ногой. Вложить мечи. Молчите
             Вы, граждане.
  
                       Авфидій.
  
                                 Почтенные отцы,
             Онъ вызвалъ самъ отчаянное дѣло,
             Онъ не далъ мнѣ предъ вами объяснить
             Опасности, какой мы подвергались.
             Когда вы все узнаете,-- вы сами
             Порадуетесь гибели его.
             Въ сенатъ меня зовите -- тамъ отвѣчу
             Я, какъ слуга достойный, иль отъ васъ
             Безропотно приму я кару.
  
                       1-й Сенаторъ.
  
             Возьмите трупъ, и пусть по этомъ мужѣ
             Начнется скорбь великая. Пусть знаютъ
             Во всемъ народѣ, что славнѣе праха
             Герольдъ не провожалъ еще до урны.
  
                       2-й Сенаторъ.
  
             Съ Авфидія снята ужь часть вины
             Чрезъ Марція строптивость. Покоримся
             Тому, чего перемѣнить нельзя.
  
                       Авфидій.
  
             Прошелъ мой гнѣвъ и скорбью потрясенъ я.
             Берите трупъ, вы, трое изъ вождей
             Достойнѣйшихъ, самъ буду я четвертымъ.
             Пусть барабанъ гремитъ печальнымъ звукомъ,
             Пусть копья преклоняются. Хоть многихъ
             Онъ въ Анціумѣ сдѣлалъ сиротами,
             Хоть вдовами нашъ городъ онъ наполнилъ,
             Хоть слезы ихъ донынѣ не обсохли,
             Но славной памятью почтить должны
             Мы славнаго вождя. Берите тѣло!

(Уходятъ съ трупомъ Коріолана. Погребальный маршъ.)

  

ПРИМѢЧАНІЯ КЪ "КОРІОЛАНУ".

  
   Трагедія Шекспира "Коріоланъ" была написана, по свидѣтельству Мелона въ 1610 году, въ послѣднюю эпоху дѣятельности поэта, черезъ годъ послѣ "Тимона Аѳинскаго" и за годъ до созданія "Отелло". Двѣ другія трагедіи Шекспира, взятыя изъ римской жизни: Юлій Кесарь и Антоній и Клеопатра написаны -- первая за три, вторая же за два года до "Коріолана". Въ печати "Коріоланъ" явился въ первый разъ -- въ изданіи драмъ Шекспира, 1623 года, in folio. По необъяснимому случаю, "Коріоланъ" напечатанъ безъ недосмотровъ и искаженій, да чрезвычайной степени повредившихъ другимъ трагедіямъ Шекспира въ упомянутомъ изданіи.
   Матеріалъ своей трагедіи Шекспиръ несомнѣнно взялъ изъ Плутарховой жизни Каія Марція Коріолана, переведенной на англійскій языкъ сиромъ Томасомъ Нортсомъ (Northe). Нортсовъ переводъ Плутарха, сдѣланный съ Французскаго (Аміотова), изданъ въ Англіи въ 1579 году in folio подъ наивнымъ заглавіемъ: "Жизнеописанія благородныхъ грековъ и римлянъ, сравниваемыя вмѣстѣ важнымъ и ученымъ философомъ и исторіографомъ Плутархомь Херонейскимъ". Дѣйствіе трагедіи обнимаетъ собою около четырехъ лѣтъ, начинаясь послѣ народнаго возмущенія въ 262           году по основаніи Рима и оканчиваясь смертью Коріолана въ 266 по основаніи Рима.
   Шекспиръ съ вѣрностью держался Плутархова текста и въ главныхъ рѣчахъ своихъ дѣйствующихъ лицъ даже употреблялъ цѣлые обороты изъ рѣчей, вложенныхъ Плутархомъ въ уста его героевъ. Это обстоятельство придаетъ трагедіи интересъ особеннаго рода, нѣкоторымъ образомъ вводя читателя въ ту лабораторію, изъ которой исходили геніальныя созданія, удивляющія собой отдаленное потомство. Свѣрять текстъ Плутарха и Шекспировы перифразировки этого текста -- трудъ до крайности любопытный. Мы, такъ сказать, видимъ зарожденіе поэтическихъ образовъ, подсматриваемъ изумительныя искры поэзіи, по мѣрѣ того, какъ онѣ вспыхиваютъ въ созданіи поэта и ложатся въ его стихъ, придавая ему ослѣпительное сіяніе. Тутъ же сказывается намъ иногда та поразительная беззаботность Шекспира о своемъ дарованіи, безъ которой были бъ непонятны промахи и анахронизмы поэта. Такъ, напримѣръ, въ одномъ мѣстѣ Плутархъ, говоря отъ своего лица, замѣчаетъ, что Каій Марцій былъ воиномъ, какого и самъ Катонъ не создавалъ въ своемъ воображеніи -- Шекспиръ не пропускаетъ этого замѣчанія, и влагаетъ его въ уста Тита Ларція, Коріоланова товарища-полководца. Всѣ эти подробности придаютъ жизнь и прелесть сличенію Шекспирова Коріолана съ Плутарховымъ,-- и къ сличенію этому мы приглашаемъ всѣхъ читателей великаго британскаго поэта:
  

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

Сцена І.

  
   Ногамъ, носящимъ насъ.
   Въ подлинникѣ: ногамъ -- нашему коню. Слово въ слово стихъ выйдетъ такъ:
  
             Ногамъ -- коню и языку -- герольду.
  
   Тамъ же.
  
                       Вы мерзавцы,
             Что? иль опять нашла на разумъ вашъ
             Чесотка безпокойная? Въ чемъ дѣло?
             Зачѣмъ вы здѣсь?
  
   Въ подлинномъ переводѣ будетъ:
  
                       Эй, въ чемъ дѣло?
             Зачѣмъ вы, безпокойные мерзавцы,
             Поддавшись зуду жалкихъ вашихъ мнѣній,
             Себѣ коросту начесали?
  
                       1-й Гражданинъ.
  
                                           Къ намъ
             Всегда ты ласковъ!

(Реплика 1-го гражданина измѣнена потому, что иначе она не пойдетъ къ подстрочному тексту.)

  
   Тамъ же. ,
             И шапки закидали вверхъ, какъ будто
             Попасть стараясь въ мѣсяцъ.
  
   Подстрочный переводъ:
  
             И шапки вверхъ кидали, будто силясь
             Повѣсить ихъ на лунные рога.
  

Сцена IV.

  
             Въ мечтахъ своихъ, Катонъ не создавалъ
             Такого воина.
  
   Одинъ изъ анахронизмовъ, къ какимъ пріучилъ насъ Шекспиръ. Поэтъ заставляетъ Катона жить ранѣе Марція. Выше было сказано какимъ образомъ текстъ Плутарха ввелъ поэта въ ошибку.
   Тамъ же.
  
             Что подъ ногами ихъ земля дрожитъ.
  
   Слово въ слово:
             Что цѣлый міръ хвораетъ лихорадкой:
             И весь трясется.
  

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

Сцена X.

  
             Заглянутъ съ свои мѣшки за спинами.
  
   Намекъ на старую басню. о человѣкѣ, у котораго два мѣшка, одинъ напереди съ пороками ближняго, и одинъ назади съ своими собственными.
   Тамъ же.
  
             Что я сплю днемъ и гуляю ночью.
  
   Слово въ слово:
  
             Что я знакомѣе съ хвостомъ ночи, чѣмъ съ лбомъ утра.
  
   Тамъ же.
  
   Вы рады тратить цѣлое утро, рѣшая споръ какихъ-нибудь дрянныхъ торгашей между собою.
  
   Изъ всей этой тирады видно, что Шекспиръ смѣшивалъ должность трибуновъ съ должностями другихъ лицъ городского управленія въ старомъ Римѣ. Но малое знаніе историческихъ подробностей не помѣшало орлиному взгляду поэта на характеръ данной эпохи -- взгляду, которому и теперь удивляются первые историки.
   Тамъ же.
  
                       Коріоланъ (Виріиліи).
  
                       Привѣтъ тебѣ,
             Моя смиренница!
  
   Слово въ слово будетъ:
  
                       Привѣтъ тебѣ,
             Мое молчанье милое!
  
   Тутъ ужь по русски выйдетъ не выраженіе чуждое духу нашего языка, но положительная безсмыслица.
  

Сцена II.

  
                       Брадатые бойцы
             Бѣжали предъ ребенкомъ безбородымъ.
  
   Слово въ слово:
  
             Съ своимъ онъ амазонскимъ подбородкомъ
             Гналъ предъ собой щетинистыя губы.
  

Сцена III.

  

2-й Гражданинъ.

  
   А мой умъ куда бы полетѣлъ? въ какую сторону?
  

          3-й Гражданъ.

   Да еще есть ли онъ у тебя?
  
   За невозможностью передать полный смыслъ шутокъ 3-го гражданина, значеніе реплики переведено нами лишь приблизительно. Тоже и съ слѣдующимъ отвѣтомъ.
  

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

Сцена I.

  
                                 Изъ груди той
             Выковывать слова, на обличенье
             Той мерзкой и противной намъ заразы.
  
   Слово въ слово:
  
                                 Слова чеканить,
             Покуда цѣлы легкіе мои,
             На обличенье прокаженныхъ этихъ...
  
   Тамъ же:
  
                                 Нѣту хода
             Ему отъ зла, опутавшаго васъ.
  
   Вся блистательная діатриба Коріолана, наполняющая собою сцену, представляетъ почти неодолимую трудность для переводчика. Здѣсь полный подстрочный переводъ невозможенъ потому, что, передавая въ точности каждый періодъ подлинника, придется пожертвовать главной задачей труда -- т. е. необычайной энергіей рѣчи. Переводчикъ прежде всего долженъ добиться этой энергіи черезъ краткость, сжатость и рѣзкость періодовъ, а потомъ уже прилаживать подробности своего текста къ подробностямъ оригинала. Мы не позволили себѣ ни одного лишняго слова и не опустили ни одной важной черты, но мы дробили періоды и допускали нѣкоторый произволъ въ ихъ группировкѣ.
   Тамъ же.
  
                       Мененій (трибунамъ)
  
             Вашъ санъ при васъ останется.
  
                       Коріоланъ.
  
                                                     При нихъ?
             Затѣмъ чтобъ городъ палъ? чтобъ кровли башень
             Свалились въ прахъ, и сила Государства
             Подъ грудою развалинъ погреблась?
  
   По тексту Колльера, эту реплику, говоритъ не Коріоланъ, а Коминій. Мы позволили себѣ не принять поправку Колльера, которому было легко ошибиться и счесть обозначеніе одного дѣйствующаго лица Cor. (Коріоланъ), за другое: Com. (Коминій). Согласясь съ Колльеромъ, мы бы лишились черты высоко-художественной. Въ разгарѣ волненія, передъ смертной опасностью, въ минуту, когда его друзья употребляютъ всѣ средства на примиреніе, Коріоланъ не только не подается на кроткую рѣчь, но еще кидаетъ толпѣ новый вызовъ. Въ Коминіѣ, храбромъ, но благоразумномъ и уже "отягощеннымъ бранными бурями" патриціѣ подобная запальчивость будетъ непонятна.
   Тамъ же.
  
             Съ быстротою тигра
             Спѣшитъ вашъ гнѣвъ и пр.
  
   Слово въ слово:
  
             Вѣдь это тигроногое свирѣпство,
             Примѣтивъ вредъ поспѣшности безумной,
             Захочетъ,-- слишкомъ поздно!-- привязать
             Къ своимъ пятамъ свинецъ. (Еще вѣрнѣе: свинцовыя гири.)
  
   Кому изъ русскихъ читателей, особенно читателей, не изучавшихъ Шекспира, не покажется странна эта длинная метафора, особенно если онъ возьметъ въ соображеніе быстроту, съ какой идетъ дѣйствіе во всей сценѣ?
  

Сцена II.

  
             Когда бы чернь грозила только мнѣ,
             Я бъ ей скорѣй позволилъ истереть
             Себя во прахъ и раскидать по вѣтру.
  
   Въ подстрочномъ переводѣ будетъ:
  
             Я бъ форму Марція позволилъ ей
             Стереть во прахъ и раскидать по вѣтру.
  

Сцена III.

  
             Вы, стая подлыхъ сукъ...
  
   Эта энергическая рѣчь -- вѣнецъ всей драмы, должна быть пояснена относительно ея исполненія на сценѣ. Коминій, говоря съ народомъ въ защиту Марція, стоитъ передъ толпою, довольно далеко отъ Коріолана. При крикахъ народа "пусть будетъ такъ" Коріоланъ быстро приближается къ бывшему консулу, движеніемъ руки отодвигаетъ его въ сторону и становится на его мѣсто. Народъ умолкаетъ, и такимъ образомъ на нѣсколько секундъ идетъ нѣмая, исполненная драматизма сцена, за которой и разражается проклятіе Марція.
  

ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

Сцена II.

  
                       Сициній (Волумніи).
  
                       Иди своей дорогой,
             Безумная!
  
                       Волумія.
  
                       Ну что жъ, что я безумна?
             Ты такъ уменъ.
  
   Въ подлинникѣ двусмысленность, неудобная къ передачѣ на русскій языкъ.
  

Сцена III.

  
             Черезъ ничтожный случай, вдругъ сойдутся
             И подружатся...
  
   Слово въ слово:
  
             Вдругъ нѣжно подружатся, изъ причинъ
             Которыя и яица не стоятъ.
  

Сцена IV.

  
             Что лилъ я рѣки крови
             Тебѣ родной.
  
   Слово въ слово:
  
             Что много бочекъ крови
             Изъ самой груди родины твоей
             Я выцѣдилъ...
  
   Тамъ же.
  
             Вотъ эта грудъ, съ которую мой мечъ
             Стучалъ такъ часто -- я ее сжимаю...
  
   Слово въ слово:
  
             Здѣсь наковальню моего меча
             Сжимаю я...
  

Сцена VI.

  
             Что онъ поклялся отомстить намъ всѣмъ
             Великой, безграничною отплатой!
  
   Въ подстрочномъ переводѣ:
  
             Что онъ грозится местью такъ огромной,
             Какъ разница огромна въ этомъ свѣтѣ
             Между древнѣйшей и юнѣйшей вещью.
  
   Тамъ же.
  
                       Мененій (трибунамъ).
  
             Не понапрасну вы за чернь стояли
             Такъ чеснокомъ протухшую!
  
   "Запахъ чесноку прежде считался такимъ унизительнымъ признакомъ, что въ уставѣ одного изъ рыцарскихъ орденовъ членамъ строжайше воспрещалось примѣшивать чеснокъ къ своей пищѣ." Джонсонъ.
  

Сцена VII.

  
             Онъ позабылъ, что, силою гордясь,
             Мы сами силѣ той могилу роемъ.
  
   Въ подстрочномъ переводѣ будетъ:
  
             Что силѣ, хоть и стоющей похвалъ
             Вѣрнѣйшая могила въ той трибунѣ,
             Съ которой про ея твердятъ заслуги.
  

ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

Сцена I.

  
                       Мененій.
  
             А вы -- мякина смрадная: за васъ
             Мы всѣ сгоримъ.
  
                       Сициній.
  
                                 Не гнѣвайся же. Если...
  
   Слово въ слово:
  
             А вы -- мякина сгнившая -- и вонь
             Превыше мѣсяца идетъ отъ васъ --
             За васъ сгоримъ мы.
  
                       Сициній.
  
                                           Не сердись же. Если...
  
   Тамъ же.
  
                       Коминій.
  
             Я говорю тебѣ -- какъ гнѣвный богъ,
             Сидитъ онъ, и глаза его сверкаютъ
             Для Рима сокрушительнымъ огнемъ.
             Обиды память держитъ въ немъ подъ стражей
             Всѣ помыслы о жалости.
  
   Слово въ слово:
  
             Я говорю тебѣ -- сидитъ онъ тамъ
             Весь въ золотѣ; глаза его такъ красны,
             Какъ будто собралися Римъ поджечь.
             Обида -- въ немъ тюремщикъ состраданью.
  

Сцена II.

  

Часовой (Мененію).

   Вонъ! или придется тебѣ проститься съ остаткомъ крови!
  
   Вѣрнѣе:
  
   Вонъ! или я вылью изъ тебя твою полупинту крови!
  
   Тамъ же:
  
   Слезы и вздохи проводили меня за ворота Рима.
  
   Слово въ слово:
  
   Вздохи выдули меня изъ воротъ Рима.
  

Сцена III.

  
                       Коріоланъ.
  
             Жена моя идетъ сюда, за нею
             Та женщина, которая меня
             Родила въ свѣтъ, и за руку она
             Ведетъ младенца внука...
  
   Слово въ слово:
  
             Жена моя идетъ сюда, за нею
             Та форма благородная, въ которой
             Сложилось это тѣло, и ведетъ
             Онъ и пр.
  
   Тамъ же:
  
                                 Достойная сестра
             Великаго Валерія, душою
             Такъ чистая, какъ чистъ бѣлѣйшій снѣгъ
             На высотѣ діанинаго храма.
  
   Въ подстрочномъ переводѣ будетъ:
  
             Какъ льдинка *), что виситъ на высотѣ
             Діанинаго храма
             *) Собственно сосулька (icicle).
  
   Тамъ же:
  
                       Волумнія.
  
                                           И этотъ
             Младенецъ бѣдный, станетъ, можетъ бытъ,
             Со временемъ таковъ какъ ты.
  
   Слово въ слово:
  
             Вотъ сокращенье бѣдное твое,
             Которое, въ развитіи годовъ
             Съ тобой сравниться можетъ
  
   Тамъ же:
  
                                 ...Богамъ уподобляться,
             Что громомъ потрясаютъ сводъ небесный
  
   Слово въ слово:
  
             Что громомъ рвутъ широкой тверди щеки.
  

Сцена V.

  
             Переманилъ къ себѣ безчестной лестью
             Моихъ друзей.
  
   Вѣрнѣе:
  
             Сталъ поливать онъ новыя растенья
             Росою лести,-- и друзей моихъ тѣмъ
             Тѣмъ обольстилъ.
  
Ко всем произведениям автора К списку авторов