ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
В. ШЕКСПИРА
ПЕРЕВЕЛЪ П. А. КАНШИНЪ.
1) Король Генрихъ IV (Часть первая и вторая). 2) Король Генрих V.
БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНІЕ
КЪ ЖУРНАЛУ
"ЖИВОПИСНОЕ ОБОЗРѢНІЕ"
за 1893 ГОДЪ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ С. ДОБРОДѢЕВА.
1893.
1) Король Генрихъ IV (Часть первая и вторая). 2) Король Генрихъ V.
Молва.
Король Генрихъ IV.
Генрихъ, принцъ Уэльсскій, впослѣдствіи король Генрихъ V.
Томасъ, герцогъ Клерэнсъ |
Джонъ, принцъ Ланкастрскій, } сыновья короля и братья Генриха.
Гомфри, принцъ Глостэръ, |
Графъ Уорикъ.
Графъ Уэстморлендъ. |
Графъ Сорри. |
Гауръ |
Гиркортъ. } Приверженцы короля
Блонтъ. |
Верховный судья. |
Помощникъ верховнаго судьи. |
Графъ Норсомберлендъ.
Скрупъ, архіепископъ Іоркскій.
Лордъ Маубрэ. |
Лордъ Гэстингсъ. |
Лордъ Бардольфъ. } Противники короля.
Сэръ Джонъ Кольвиль. |
Трэверсъ, Мортонъ. Слуги Норсомберленда.
Сэръ Джонъ Фольстэфъ. |
Бардольфъ. |
Герри. } Изъ свиты принца
Пистоль. |
Пойнцъ. |
Пето. |
Свищъ, Молчокъ. Шерифы.
Дэви, слуга Свища.
Слизь. |
Тѣнь. |
Принцъ. } Рекруты.
Слабосилье. |
Телокъ. |
Коготь, Силокъ. Помощники шэрифа.
Лэди Норсомберлендъ.
Леди Пэрси.
Мистрисъ Куикли, хозяйка харчевни въ Истчинѣ.
Долли Тиршитъ.
Лорды, свита, привратникъ, гонцы, солдаты.
Танцовщикъ, говорящій эпилогъ.
Въ Уоркуорсѣ. Передъ замкомъ Норсомберленда.
Входить Молва, вся испещренная языками.
Молва. Насторожите уши! ибо кто-же изъ васъ захочетъ оставаться глухимъ, когда говоритъ громогласная Молва? Обративъ вѣтеръ въ почтоваго коня, я мчусь на немъ съ востока къ понурому западу и повѣщаю міру всѣ дѣянія, начинающіяся на земномъ шарѣ. Съ моихъ безчисленныхъ языковъ поминутно срываются вымыслы, которые я тотчась-же перевожу на всѣ человѣческіе языки и нарѣчія и переполняю человѣческій слухъ ложными слухами. Я, напримѣръ, увѣряю, будто на землѣ миръ, а между тѣмъ тайная вражда, прикрываясь мнимо спокойными улыбками, уже терзаетъ міръ. Кто-же, какъ не Молва, да, кто-же, какъ не я, заставляетъ собирать грозныя арміи и готовиться къ оборонѣ? Всѣ воображаютъ, будто припухлая утроба времени готова разродиться чудищемъ свирѣпой и необузданной войны, тогда какъ на самомъ дѣлѣ оно чревато совсѣмъ иными бѣдствіями. Молва -- сопѣлка, въ которую дудятъ подозрительность, взаимная зависть и всякія предположенія. Играть на ней такъ легко и просто, что это подъ силу даже и грубому тысячеголовому, вѣчно разногласящему и вѣчно колеблющемуся чудовищу, именуемому толпою. Однако, для чего мнѣ потрошить передъ домашними свои внутренности, когда онѣ и такъ хорошо имъ извѣстны? Но зачѣмъ-же явилась теперь сюда я, Молва? Я мчусь впереди короля Генриха и трублю о его побѣдѣ. На кровавомъ полѣ подъ Шрюсбери король сокрушилъ молодаго Генри Пэрси и его войско и погасилъ пламя дерзкаго возстанія, заливъ его кровью самихъ бунтовщиковъ. Однако, что-же это такое?-- я вдругъ заговорила правду, когда обязана была распространять слухъ, будто Генрихъ Монмаусъ палъ подъ ударами благороднаго Генриха Пэрси, а полумертвый король склонилъ вѣнценосную свою голову передъ бѣшеннымъ натискомъ Доуглеса. Все это я уже разгласила по селамъ и по городамъ, расположеннымъ между царственнымъ Шрюсберійскимъ полемъ и этою ветхою каменною, источенною червями твердынею, гдѣ старикъ Норсомберлендъ, отецъ Горячаго, притворяется больнымъ. Гонцы въ попыхахъ являются одни за другими и всѣ съ извѣстіями, слышанными отъ меня. Говоря со словъ Молвы, они приносятъ льстящія сердцу, но лживыя утѣшенія, которыя хуже самой горькой правды (Уходитъ).
Привратникъ стоитъ у воротъ; входитъ лордъ Бардольфъ.
Лордъ Бардольфъ. Эй, кто здѣсь у воротъ? Гдѣ графъ?
Привратникъ. Какъ о васъ доложить?
Лордъ Бардольфъ. Скажи, что лордъ Бардольфъ ждетъ его здѣсь.
Привратникъ. Графъ вышелъ погулять въ садъ. Постучите въ калитку, и онъ отвѣтитъ вамъ самъ.
Лордъ Бардольфъ. А, вотъ и самъ графъ.
Норсомберлендъ. Что новаго, лордъ Бардольфъ? Теперь каждое мгновеніе является отцомъ какого-нибудь важнаго событія. Времена у насъ смутныя. Раздоръ, словно борзый, но не въ мѣру раскормленный конь, порвалъ узду и бѣшенно скачетъ впередъ, сокрушая все, что попадается ему на пути.
Лордъ Бардольфъ. Благородный графъ, я вамъ привезъ вѣрнѣйшія извѣстія изъ Шрюсбери.
Норсомберлендъ. Дай Богъ, чтобы вѣсти были утѣшительныя.
Лордъ Бардольфъ. Лучшихъ нельзя и желать. Король раненъ почти на смерть, а наслѣдный принцъ Генрихъ убитъ вашимъ доблестнымъ сыномъ. Оба Блонта убиты рукою Доуглеса. Молодой принцъ Джонъ, Уэстморлендъ и Стэффордъ бѣжали съ поля битвы, а боровъ Генриха Монмауса, жирный сэръ Джонъ, въ плѣну у вашего сына. Послѣ Цезаря теченіе временъ не украшалось такимъ славнымъ днемъ, такимъ дружнымъ натискомъ, такимъ стойкимъ мужествомъ и такою блестящею побѣдою.
Норсомбердендъ. Откуда вы это узнали? -- Сами были въ Шрюсбери и видѣли сраженіе своими глазами.
Лордъ Бардольфъ. Нѣтъ, но я встрѣтилъ возвращавшагося оттуда прекрасно-воспитаннаго джентельмена съ хорошимъ именемъ. Онъ-то и разсказалъ мнѣ все это, ручаясь, что каждое слово справедливо.
Норсомберлендъ, А, вотъ и Трэвэрсъ. Я еще во вторникъ отправилъ его за извѣстіями.
Лордъ Бардольфъ. Графъ, я обогналъ его на дорогѣ; онъ, вѣроятно, знаетъ не болѣе того, что слышалъ отъ меня-же.
Норсомберлендъ. Чѣмъ хорошимъ обрадуешь ты насъ, Трэвэрсъ?
Трэвэрсъ. Доблестный графъ, сэръ Джонъ Эмфервиль приказалъ мнѣ вернуться и сообщить вамъ радостныя вѣсти. Самъ онъ обогналъ меня, такъ какъ лошадь подъ нимъ оказалась рѣзвѣе моей. 3атѣмъ меня догналъ другой джентельменъ, скакавшій во весь опоръ и едва переводившій духъ отъ слишкомъ быстрой ѣзды. Поровнявшись со мною, онъ остановился, чтобы дать вздохнуть своему окровавленному коню и чтобы спросить, гдѣ дорога въ Честэръ; я, въ свою очередь, спросилъ о томъ, что дѣлается подъ Шрюсбери. онъ отвѣтилъ мнѣ вскользь, что возстаніе не удалось, что похолодѣвшему Генриху Пэрси болѣе не разогрѣться; не дожидаясь другихъ вопросовъ, онъ отпустилъ поводья, подался корпусомъ впередъ и, безжалостно вонзивъ шпоры во взмыленные бока несчастнаго животнаго, снова помчался впередъ съ такою быстротою, что можно было подумать, будто онъ пожираетъ пространство.
Норсомберлендъ. Что такое? Повтори! Ты, кажется, сказалъ, что похолодѣвшему Генри Пэрси болѣе не разогрѣться, что возстанію не повезло?
Лордъ Бардольфъ. Послушайте, милордъ! Если побѣда осталась не за вашимъ благороднымъ сыномъ, я готовъ отдать свое баронство за шелковый шнурокъ. Перестаньте объ этомъ говорить.
Норсомберлендъ. Однако, зачѣмъ бы джентельмену, обогнавшему Трэвэрса, распускать ложные слухи о пораженіи?
Лордъ Бардольфъ. Какому-же это джентельмену? Кто онъ такой? Можетъ-быть, какой-нибудь отчаянный негодяй, укравшій коня, на которомъ скакалъ, и сболтнувшій наобумъ первое, что пришло въ голову. Смотрите, вотъ еще вѣстникъ.
Норсомберлендъ. Его лицо, какъ заглавный листокъ у книги, возвѣщаетъ, что содержаніе ея печальное. Таковъ бываетъ видъ берега, на которомъ оставили свои слѣды прогулявшіяся по немъ волны. Скажи, Мортонъ, ты изъ Шрюсбери?
Мортонъ. Да, благородный лордъ, я убѣжалъ изъ-подъ Шрюсбери. Какую отвратительную маску надѣла себѣ на лицо смерть, чтобы привести въ ужасъ нашихъ сторонниковъ.
Норсомберлендъ. Что сынъ? Что братъ? Ты весь дрожишь; блѣдность-же твоихъ щекъ ранѣе, чѣмъ твой языкъ, высказываетъ, что ты привезъ печальныя извѣстія. У запыхавшагося и едва державшагося на ногахъ человѣка, въ глухую полночь отдернувшаго пологъ у ложа Пріама, чтобы сообщить царю, что половина Трои уже объята пламенемъ едва-ли видъ былъ такъ мраченъ и зловѣщъ, а лицо такъ блѣдно, какъ у тебя. Но Пріамъ увидалъ пламя ранѣе, чѣмъ вѣстникъ снова нашелъ способность говорить; такъ и я узналъ о смерти моего Пэрси, узналъ ранѣе, чѣмъ ты успѣлъ вымолвить о ней хоть слово. Прежде, чѣмъ ошеломить меня страшнымъ ударомъ, ты, вѣроятно, хотѣлъ усладить мой слухъ такими рѣчами: -- "Вашъ сынъ совершилъ то-то и то-то, а братъ вашъ вотъ это; благородный-же Доуглесъ сражался такъ-то и такъ-то", а уже затѣмъ, прекративъ неожиданно, однимъ вздохомъ, всѣ эти похвалы, сказать: -- "и сынъ вашъ, и братъ, и всѣ другіе умерли"!
Мортонъ. Нѣтъ, Доуглесъ еще живъ и братъ вашъ пока тоже; но доблестный вашъ сынъ...
Норсомберлендъ. Умеръ? Видите,какъ быстръ на слова языкъ душевной тревоги. Кто боится дурной вѣсти, которой такъ хотѣлось бы никогда не слышать, какимъ-то чутьемъ угадываетъ по глазамъ другого, что совершилось именно то, чего онъ боялся. Да говори же, Мортонъ! Скажи, что догадка твоего графа -- ложь, и за такое обидное изобличеніе я награжу тебя щедро.
Мортонъ. Вы слишкомъ высоко стоите въ моихъ глазахъ, чтобы я смѣлъ вамъ противорѣчить: ваши опасенія слишкомъ основательны, и предчувствіе васъ не обмануло.
Норсомберлендъ. Но ты все-таки еще не говоришь, что Пэрси умеръ, хотя я и читаю это признаніе въ твоихъ глазахъ. Ты покачиваешь головою, находя, будто опасно или грѣшно говорить правду. Если онъ въ самомъ дѣлѣ умеръ, говори прямо: слова, сообщающія о его смерти, не могутъ быть оскорбительны; грѣшитъ тотъ, кто лжетъ на мертваго, а не тотъ, кто говоритъ, что онъ умеръ. Конечно, сообщеніе дурныхъ извѣстій -- обязанность самая неблагодарная; голосъ, ихъ передавшій, затѣмъ навсегда звучитъ, словно погребальный колоколъ, напоминающій о смерти друга.
Лордъ Бардольфъ. Однако, милордъ, я все-таки не могу повѣрить, что сынъ вашъ дѣйствительно убитъ.
Мортонъ. Горько мнѣ убѣждать васъ въ томъ, чего, -- клянусь небомъ!-- мнѣ никогда не хотѣлось бы видѣть, однако, глазамъ моимъ все-таки пришлось увидать, какъ онъ, не знавшій до сихъ поръ соперниковъ въ своемъ кровавомъ величіи, усталый и едва переводя дыханіе, лишь слабо отвѣчалъ на удары принца Генриха. Да, я своими глазами видѣлъ, какъ огненная ярость принца Монмоуса повергла никогда никому не уступавшаго Генри Пэрси на землю, съ которой ему не суждено уже было подняться живымъ. Остальное -- въ нѣсколькихъ словахъ. Какъ только въ войскѣ разнеслась вѣсть о смерти того, чей примѣръ одушевлялъ даже самыхъ трусливыхъ холоповъ, даже храбрѣйшіе изъ его сподвижниковъ утратили всякое одушевленіе, всякій огонь; не стало того духа, который закалялъ всякую руду и обращалъ ее въ сталь; все разомъ обратилось въ тяжелый, лишенный всякой крѣпости свинецъ. Такъ-же, какъ сами по себѣ тяжелые предметы, приведенные въ движеніе, мчатся тѣмъ быстрѣе, чѣмъ они тяжеловѣснѣе -- и наши войска, отягощенныя невозвратимой потерей, быстрѣе, чѣмъ стрѣлы, летящія къ своей цѣли, пустились бѣжать съ поля битвы, думая только о своемъ личномъ спасеніи. Тутъ-же, къ несчастію, благородный Уорстэръ слишкомъ рано попался въ плѣнъ, а изступленный шотландецъ, кровожадный Доуглесъ, всесокрушающій мечъ котораго трижды сражалъ подобіе короля, упалъ духомъ и украсилъ собою ряды обратившихся къ непріятелю тыломъ; но на бѣгу онъ споткнулся и взятъ былъ въ плѣнъ. Общій итогъ всему:-- король одержалъ блистательную побѣду и послалъ противъ насъ сильное войско съ юнымъ принцемъ Ланкастрскимъ и съ Уэстморлендомъ во главѣ. Вотъ и всѣ мои извѣстія.
Норсомберлендъ. Будетъ у меня еще время и для скорби, но теперь цѣлебное средство таится въ самой отравѣ. Если-бы эти извѣстія застали меня здоровымъ, онѣ заставили-бы меня заболѣть; заставъ меня больнымъ, онѣ почти совсѣмъ меня исцѣлили. Словно несчастный, ослабленные болѣзнью суставы котораго гнутся, какъ безсильныя плети, окончательно выведенный изъ терпѣнія мучительнымъ приступомъ болѣзни, съ быстротой пламени вырывается вдругъ изъ рукъ больничнаго сторожа, такъ и моимъ разслабленнымъ страданіемъ рукамъ и ногамъ, разъяреннымъ теперь новымъ страданіемъ, вернулись утраченныя силы. Прочь отъ меня костыль, признакъ слабости! Пусть руки мои облекутся въ чешуйчатые нарукавники съ стальными суставами! Прочь и ты, повязка, признакъ болѣзни; ты слишкомъ слабая защита для головы, которой добиваются царственныя лица, упоенныя побѣдой! Отнынѣ пусть чело мое увѣнчано будетъ желѣзомъ, и пусть наступить для меня гнуснѣйшій часъ, когда-либо пережитый непреклоннымъ Норсомберлендомъ! Пусть небо цѣлуется съ землею, а руки природы не сдерживаютъ бурныхъ волнъ; пусть погибнетъ всякій порядокъ! Пусть этотъ міръ перестанетъ быть подмостками для нерѣшительной и вялой борьбы! Нѣтъ, пусть духъ Каина, первенца своего отца, воцарится въ груди у каждаго! Пусть всѣ ринутся въ смертоносную схватку, а чтобы положить конецъ этому безобразному зрѣлищу, пусть непроглядная, вѣчная тьма послужитъ погребальнымъ саваномъ для мертвыхъ!
Трэвэрсъ. Милордъ, вамъ вредно такъ сильно горячиться.
Лордъ Бардодьфъ. Любезный графъ, не порывайте связи съ благоразуміемъ.
Мортонъ. Жизнь всѣхъ вашихъ преданныхъ сообщниковъ исключительно опирается на ваше здоровье, а оно непремѣнно пошатнется, если вы будете предаваться такимъ бурнымъ порывамъ гнѣва. Прежде, чѣмъ сказать: -- "Возстанемъ противъ короля!" вы, благороднѣйшій лордъ, конечно, предусмотрѣли всѣ послѣдствія мятежа, взвѣсили всѣ его случайности. Вы, разумѣется, догадывались и ранѣе, что на войнѣ, при распредѣленіи ударовъ, на долю вашего сына можетъ выпасть ударъ смертельный. Вы знали, что онъ, окруженный опасностями, идетъ по краю пропасти, чрезъ которую труднѣе перепрыгнуть, чѣмъ свалиться въ нее. Вы сознавали, что тѣло его не заговорено отъ колотыхъ и рубленныхъ ранъ, и что неукротимый, предпріимчивый духъ непремѣнно заставитъ его ринуться туда, гдѣ всего сильнѣе опасность, а между тѣмъ, вы все-таки сказали ему: -- "Иди!" и ни одна изъ этихъ ясно сознаваемыхъ возможностей не измѣнила вашего рѣшенія; оно осталось непоколебимымъ. Что-же новаго, что необыкновеннаго показало вамъ это смѣлое предпріятіе, чего-бы вы не могли предвидѣть заранѣе?
Лордъ Бардольфъ. Всѣ мы, на кого обрушилось это страшное несчастье, знали, что пускаемся въ бурное море, гдѣ вдесятеро правдоподобнѣе лишиться жизни, чѣмъ сохранить ее, но это насъ не остановило; надежды на выгоды заставили насъ пренебречь страхомъ ясно сознаваемыхъ опасностей. Не удалось въ первый разъ, попытаемся въ другой, жертвуя всѣмъ -- и имуществомъ, и жизнью.
Мортонъ. Теперь для этого болѣе чѣмъ пора. Благороднѣйшій мой лордъ, мнѣ передавали за вѣрное, и я ручаюсь за справедливость этого слуха, что уважаемый архіепископъ Іоркскій готовъ поднять знамя возстанія во главѣ отлично обученнаго войска. Этотъ человѣкъ умѣетъ привязывать къ себѣ сторонниковъ двойными узами. Для того, чтобы воевать, въ распоряженіи у вашего доблестнаго сына были только тѣла людей, ихъ тѣни, ихъ внѣшній человѣческій обликъ, потому что самое слово "мятежъ" не давало духу слиться съ ихъ тѣлесными дѣйствіями; вотъ и сражались они брезгливо, съ отвращеніемъ, какъ больные, поневолѣ проглатывающіе лекарство. Только ихъ оружіе, казалось, было на нашей сторонѣ, но это-же самое слово "мятежъ" заморозило и умъ ихъ, и сердце, какъ рыбу въ прудѣ, покрытомъ ледяною корою. Но теперь архіепископъ, становясь во главѣ возстанія, превращаетъ его въ нѣчто священное; пользуясь извѣстностью человѣка искренняго и богобоязненнаго, онъ разомъ увлекаетъ и тѣло, и душу. Онъ помазываетъ бунтъ кровью прекраснаго короля Ричарда, соскобленною съ Помфрэтскихъ плитъ, и придаетъ своему предпріятію видъ небесной кары. Онъ высказываетъ во всеуслышаніе, что хочетъ спасти окровавленную землю, изнывающую подъ могуществомъ Болинброка, поэтому вокругъ него тѣснятся и великіе міра сего, и голь.
Норсомберлендъ. Я зналъ объ этомъ и ранѣе, но, говоря по правдѣ, страшное горе изгладило изъ моей памяти все остальное. Войдемте ко мнѣ, и пусть каждый выскажетъ свое мнѣніе, какой слѣдуетъ избрать путь, чтобы вѣрнѣе и себя обезопасить, и отомстить. Разошлемъ немедленно письма и постараемся скорѣе навербовать какъ можно больше друзей; никогда у насъ не было ихъ такъ мало, а между тѣмъ мы никогда не нуждались въ нихъ такъ сильно, какъ теперь (Уходятъ).
Входитъ сэръ Джонъ Фольстэфъ; за нимъ пажъ несетъ мечъ его и щитъ.
Фольстэфъ. Ну, великанъ, что-же сказалъ врачъ о моей мочѣ?
Пажъ. Онъ говоритъ, сэръ, что моча сама по себѣ ничего, здоровая, но что владѣлецъ ея самъ не подозрѣваетъ, сколько сидитъ въ немъ разныхъ болѣзней.
Фольстэфъ. Люди всякаго сорта какъ будто только о томъ и хлопочутъ, чтобы дразнить меня: глупый мозгъ той кучи грязи, которая именуется человѣкомъ, не умѣетъ безъ меня выдумать ничего смѣшнаго; всѣ ея стрѣлы направлены на меня одного. Я мало того, что уменъ самъ, но даже заставляю умнѣть и другихъ. Идя впереди тебя, я становлюсь похожъ на супорось, передавившую все свое потомство, кромѣ одного поросенка. Олухомъ хочу остаться, если принцъ не затѣмъ именно опредѣлилъ тебя ко мнѣ въ услуженіе, чтобы, благодаря тебѣ, я казался еще тучнѣе. Ахъ ты, негодный корешекъ мондрагоры! право, тебѣ скорѣе пристало бы торчать въ видѣ украшенія у меня на шляпѣ, чѣмъ ходить за мною по пятамъ. Правда, въ моемъ распоряженіи не было до сихъ поръ агата, но не воображай, чтобы я вздумалъ оправить тебя не только въ золото, но и въ серебро... Оправлю я тебя самымъ гнуснымъ образомъ, а потомъ въ видѣ подарка отправлю обратно къ твоему молокососу-господину, у котораго до сихъ поръ даже и пушекъ не растетъ еще на подбородкѣ. Да, у меня скорѣе на ладони выростутъ волосы, чѣмъ у него борода, а онъ тѣмъ не менѣе смѣетъ утверждать, будто у него царственное лицо... Богъ еще вѣдаетъ, когда это лицо обрастетъ совсѣмъ, такъ какъ до сихъ поръ у него нѣтъ ни одного излишняго волоска, а онъ еще утверждаетъ, будто оно не только внушительное, но и царственное: за него ни одинъ цирульникъ не далъ-бы ни полшиллинга, а онъ становится на ходули съ такимъ видомъ, словно и тогда уже былъ взрослымъ мужчиной, когда его отецъ еще въ школу ходилъ. Онъ можетъ мнить о себѣ все, что ему угодно, но въ моемъ мнѣніи онъ совершенно упалъ; въ этомъ я смѣло могу его увѣрить. Что, однако, сказалъ мистэръ Домбльтонъ насчетъ атласу мнѣ на короткій плащъ и на штаны.
Пажъ. Онъ говоритъ, мистэръ, что такого дрянного поручителя, какъ Бардольфъ, ему не нужно, и проситъ выбрать кого-нибудь получше. Говоритъ онъ также, что ему не нужно ни вашей росписки, ни Бардольфовой. Такого обезпеченія ему мало.
Фольстэфъ. Пусть его на томъ свѣтѣ постигнетъ участь скряги и обжоры! Да, пусть онъ проклятымъ языкомъ своимъ лижетъ раскаленную сковороду. Ахъ, онъ, потаскушкинъ сынъ! Заставляетъ джентельмэна дожидаться да еще требуетъ обезпеченія! Эти скоты сами ходятъ въ высокихъ башмакахъ, носятъ связки ключей у пояса, а когда порядочный человѣкъ хочетъ, чтобы повѣрили ему въ долгъ, они еще требуютъ обезпеченія! Лучше набить полонъ ротъ крысиной отравою, чѣмъ затыкать его проклятымъ словомъ -- "обезпеченіе!" Я, какъ честный рыцарь, разсчитывалъ, что онъ пришлетъ мнѣ, по крайней мѣрѣ, ярдовъ двадцать атласа, а онъ, вмѣсто атласа, вдругъ присылаетъ мнѣ это поганое слово... Но онъ можетъ спать спокойно, потому-что на головѣ у него рогъ изобилія, служащій яснымъ доказательствомъ, что жена его болѣе чѣмъ легкаго поведенія, а онъ ничего не замѣчаетъ, хотя у него есть собственный фонарь, чтобы освѣтить все это дѣло и просвѣтить самого себя. Гдѣ Бардольфъ?
Пажъ. Онъ отправился въ Смисфильдъ, чтобы купить лошадь для вашего сіятельства.
Фольстэфъ. Я самого его купилъ на площадкѣ передъ соборомъ святого Павла, а онъ отправляется въ Смисфильдъ добывать мнѣ лошадь! Добыть себѣ женщину въ непотребномъ мѣстѣ я могъ-бы и безъ него.
Входитъ Верховный Судья съ помощникомъ.
Пажъ. Сэръ, вотъ идетъ тотъ самый джентельмэнъ, который посадилъ принца Генриха подъ арестъ за то, что тотъ ударилъ его за осужденье Бардольфа.
Фольстэфъ. Иди за мной... Я не хочу съ нимъ встрѣчаться.
Судья. Кто это тамъ уходитъ?
Помощникъ. Нѣкій Фольстэфъ, милордъ.
Судья. Тотъ, о которомъ шла рѣчь по поводу разбоя?
Помощникъ. Тотъ самый, милордъ, но онъ съ тѣхъ поръ успѣлъ оказать большія услуги подъ Шрюсбери, а теперь, какъ я слышалъ, отправляется съ какимъ-то важнымъ порученіемъ къ принцу Джону Ланкастрскому.
Судья. Какъ! Въ Іоркъ? Вороти его!
Помощникъ. Сэръ Джонъ Фольстэфъ!
Фольстэфъ. Скажи ему, что я оглохъ.
Пажъ. Говорите громче: мой господинъ глухъ.
Судья. Да, знаю: глухъ ко всему хорошему. Ступай, останови его за плечо; мнѣ необходимо поговорить съ нимъ.
Помощникъ. Сэръ Джонъ, сдѣлайте милость...
Фольстэфъ. Какъ, такой молодой парень и проситъ милостыню! Развѣ теперь не военное время, и развѣ ему нѣтъ мѣста въ рядахъ воиновъ? Развѣ король не нуждается въ вѣрноподданныхъ, а мятежники въ войскѣ? Если стыдно быть заодно съ бунтовщиками, то еще стыднѣе побираться. Это такой позоръ, что даже названіе бунтовщика блѣднѣетъ предъ нимъ.
Помощникъ. Вы, сэръ, ошибаетесь во мнѣ.
Фольстэфъ. Какъ, ошибаюсь? Я еще, кажется, не сказалъ, что вы честный человѣкъ. Не смотря на свое званіе рыцаря и воина, я безстыдно солгалъ-бы, если-бы сказалъ это.
Помощникъ. Пожалуйста, сэръ, оставьте въ сторонѣ оба ваши званія и позвольте вамъ сказать, что вы безстыдно солгали, утверждая, будто я человѣкъ безчестный.
Фольстэфъ. Такъ я и позволю тебѣ говорить подобныя вещи! Мнѣ отречься отъ того, что составляетъ часть меня самого?! Повѣсь меня, если ты добьешься отъ меня такого позволенія! Если-же позволишь себѣ забыться предо мной безъ моего позволенія, то лучше тебѣ самому повѣситься. Прочь, дрянная ищейка, проваливай!
Помощникъ. Однако, сэръ, милордъ желаетъ говорить съ вами.
Судья. Сэръ Джонъ Фольстэфъ, на одно только слово.
Фольстэфъ. О, добрый мой лордъ, пошли вамъ Господь иного лѣтъ здравствовать!.. Какъ я радъ, что вижу васъ на улицѣ! Я слышалъ отъ кого-то, что вы изволили быть нездоровы... Вы, вѣроятно, и со двора-то вышли по совѣту врача, не иначе?... Хотя, милордъ, молодость еще не совсѣмъ покинула васъ, но вы, можно сказать, все-таки уже въ лѣтахъ, а въ эти года начинаешь понемногу вкушать горечь старости; поэтому дерзаю умолять ваше сіятельство какъ можно внимательнѣе относиться къ своему здоровью.
Судья. Сэръ Джонъ, передъ отъѣздомъ вашимъ въ Шрюсбери, я требовалъ васъ къ себѣ.
Фольстэфъ. Извините, ваше сіятельство, но я слышалъ, будто его величество король вернулся изъ Уэльса не совсѣмъ благополучно.
Судья. Я веду рѣчь не о его величествѣ... Вы не хотѣли явиться, когда я васъ требовалъ.
Фольстэфъ. Я слышалъ, что этотъ непотребный ударъ или параличъ снова далъ себя почувствовать его величеству.
Судья. Да пошлетъ Создатель добраго здоровья королю!.. -- но прошу васъ, дайте-же поговорить съ вами о дѣлѣ.
Фольстэфъ. Я, съ позволенія вашего, считаю параличъ чѣмъ-то вродѣ летаргіи; это какое-то усыпленіе крови, какое-то дьявольское затмѣніе.
Судья. Что вы городите?! Пусть параличъ будетъ, чѣмъ ему угодно.
Фольстэфъ. Причиной ему служатъ страданія и слишкомъ усидчивыя занятія, отчего и происходитъ переполохъ въ мозгу... Я у Галіена читалъ о причинахъ его и о его послѣдствіяхъ; это тоже родъ глухоты.
Судья. Я думаю, что и вы страдаете тѣмъ-же недугомъ, потому что не слышите даже, что я вамъ говорю.
Фольстэфъ. Нѣтъ, милордъ, я, съ вашего позволенія, скорѣе подверженъ недугу не слушать, то есть, нежеланіемъ внимать тому, что мнѣ говорятъ.
Судья. Если-бы васъ хорошенько отлупили по пяткамъ, вы скорехонько научились бы слушать и понимать. Я и самъ не отказался-бы подучить васъ этимъ средствомъ.
Фольстэфъ. О, милордъ, правда, я такъ же бѣденъ, какъ Іовъ, но не такъ терпѣливъ, какъ онъ. Вы, ваше сіятельство, можете прописать мнѣ пріемъ тюремнаго заключенія, но хватитъ-ли у меня терпѣнія на такое леченіе? Надъ этимъ вопросомъ ученымъ пришлось-бы задуматься и даже очень.
Судья. Я желалъ видѣть васъ и посылалъ за вами въ то время, когда противъ васъ возбуждено было уголовное преслѣдованіе.
Фольстэфъ. Я не явился на ваше требованіе по совѣту одного знаменитаго законовѣда.
Судья. Дѣло въ томъ, сэръ Джонъ, что вы постоянно живете въ полнѣйшемъ беззаконіи.
Фольстэфъ. Пусть всякій другой въ моемъ положеніи попробуетъ жить иначе.
Судья. Какое-же ваше положеніе?-- средства скромныя, а траты огромныя?
Фольстэфъ. Я желалъ-бы, чтобы было какъ разъ наоборотъ, то-есть, чтобы траты были скромныя, а средства огромныя.
Судья. Вы совратили съ пути молодого принца.
Фольстэфъ. Нѣтъ, ужь если на то пошло, -- молодой принцъ меня совратилъ, а не я его. Я былъ толстопузымъ слѣпымъ нищимъ, а онъ водившею меня собакой.
Судья. Повѣрьте, мнѣ тяжело было-бы снова растравлять едва закрывшуюся рану. Ваши дневные подвиги въ Шрюсбери нѣсколько загладили ночныя ваши похожденія въ Гедсхилѣ. Благодарите безпокойное время за то, что васъ оставили въ покоѣ за это позорное дѣло.
Фольстэфъ. Милордъ...
Судья. Но разъ все обошлось благополучно,сидите смирно и не будите уснувшаго волка.
Фольстэфъ. Будить волка такъ-же непріятно, какъ нюхать слѣдъ лисицы.
Судья. Вы похожи на свѣчу, лучшая часть которой уже сгорѣла.
Фольстэфъ. Не на свѣчу, милордъ, а на праздничный факелъ, конецъ котораго намазанъ свѣчнымъ саломъ. Тѣмъ не менѣе я, нисколько не прилыгая, имѣю одно качество воска.
Судья. Хоть бы сѣдая борода научила васъ вести себя приличнѣе.
Фольстэфъ. И качество это -- мой вѣсъ,-- слышите-ли?.. мой вѣсъ.
Судья. Вы всюду слѣдуете за принцемъ, какъ ангелъ тьмы.
Фольстэфъ. Нѣтъ, нѣтъ, милордъ, потемнѣвшій ангелъ всегда бываетъ легковѣсенъ, а меня даже и безъ вѣсовъ никто легкимъ не назоветъ. Тѣмъ не менѣе, я признаюсь, что я монета не совсѣмъ удобная для обращенія въ толпѣ, благодаря тому, что въ наше скаредное время добродѣтель не имѣетъ никакой цѣны, такъ что теперь истинно добродѣтельный человѣкъ вынужденъ водить медвѣдей: умъ сдѣлался целовальникомъ и все время проводитъ въ томъ, что сводитъ счеты. Всѣ же остальныя способности, свойственныя человѣку, благодаря развращенности вѣка, не стоятъ и ягоды крыжовника. Сами вы стары, слѣдовательно, не можете понять ни насъ, людей молодыхъ, ни нашихъ потребностей. Вы судите о нашемъ внутреннемъ жарѣ и осуждаете его со всею горечью вашей желчи. Мы-же, находясь въ самомъ бурномъ періодѣ молодости, не можемъ иногда не пошалить.
Судья. Какъ! вы дерзаете вносить свое имя въ списокъ молодежи, когда всѣ отличительныя черты старости уже наложили на васъ свой отпечатокъ и дѣлаютъ изъ васъ вполнѣ старика? Посмотрите, глаза у васъ слезятся, руки сухія, кожа желтая, борода сѣдая, ноги дряблыя, а животъ толстый. Развѣ голосъ у васъ не разбитый, дыханіе не короткое, подбородокъ не двойной, развѣ не одряхлѣли всѣ остальныя ваши способности, а вы все еще выдаете себя за молодого. Стыдно, сэръ Джонъ, очень стыдно!
Фольстэфъ. Милордъ, я родился въ три часа пополудни, борода у меня и тогда уже была сѣдая, а брюшко нѣсколько пухлое; голосъ-же я потерялъ отъ вѣчнаго оранія и пѣнія старинныхъ, удалыхъ пѣсенъ. Другихъ своихъ юношескихъ свойствъ доказывать я вамъ не стану; дѣло въ томъ, что я старъ только разсудкомъ и пониманіемъ, и всякій, кто захотѣлъ-бы биться со мной объ закладъ, что лучше меня исполнитъ самый трудный прыжокъ, навѣрное проигралъ-бы и остался безъ денегъ. Что-же касается той пощечины, которую далъ вамъ принцъ, то онъ наградилъ васъ ею съ царственной рѣзкостью, а вы получили ее съ похвальнымъ благоразуміемъ. Я сильно журилъ за это принца, и юный левъ отсиживаетъ теперь срокъ покаянія, но пепломъ главы не посыпалъ, ризъ на себѣ не только не разорвалъ, но даже одѣтъ въ атласъ и бархатъ и проводитъ время не въ уныніи, а весело попивая винцо.
Судья. Да пошлетъ Господь принцу лучшаго товарища!
Фольстэфъ. Ахъ, да пошлетъ Онъ товарищу лучшаго принца! Я никакъ не могу отъ него отдѣлаться.
Судья. Однако, король счелъ нужнымъ разлучить васъ и теперь отправляетъ васъ при юномъ принцѣ Джонѣ въ походъ противъ архіепископа и графа Норсомберленда.
Фольстэфъ. Бррр!.. Разлука эта дѣлаетъ честь вашей милой, хоть и крохотной изобрѣтательности. Всѣ вы, остающіеся дома, пользуясь благами мира, должны-бы, по крайней мѣрѣ, помолиться, чтобы тамъ, на войнѣ, не было слишкомъ жаркихъ дней, потому что съ собой я беру всего двѣ рубашку и не желалъ-бы, чтобы онѣ насквозь пропитались потомъ. Да, пусть со мной случится какая ни на есть пакость, если я намѣренъ потѣть отъ чего-бы то ни было, кромѣ моей бутылки, идя противъ непріятеля въ слишкомъ жаркій день. Едва-едва успѣетъ завязаться какое-нибудь важное и опасное дѣло, какъ меня тотчасъ-же толкаютъ впередъ: я человѣкъ смертный, и счастіе не можетъ вѣчно везти человѣку, но таковъ и былъ, и есть обычай въ Англіи: только попадись ей въ руки что-нибудь хорошее, она тотчасъ начнетъ совать его всюду, и если вы ужь находите, что я старъ, такъ должны бы были позаботиться о томъ, чтобы мнѣ было покойно. Гораздо лучше, если-бы имя мое не внушало такого страха непріятелю! Для меня пріятнѣе было-бы, чтобы меня источила ржа, чѣмъ совершенно сократиться до небытія, благодаря вѣчному движенію.
Судья. Ну, будьте честнымъ человѣкомъ, будьте честнымъ человѣкомъ, говорю, и да пошлетъ Господь успѣха вашему походу!
Фольстэфъ. Не будете-ли вы такъ добры, милордъ, не дадите-ли мнѣ сколько-нибудь взаймы?
Судья. Ни одного пенни, ни одного пенни. Вы слишкомъ торопливо накопляете сумму своихъ долговыхъ обязательствъ. Будьте здоровы и передайте мое уваженіе кузену Уэстморленду. (Судья уходитъ; помощникъ также).
Фольстэфъ. Пусть меня отпорютъ веревкой, если я хоть что-нибудь исполню по твоей просьбѣ! Въ старости человѣкъ, какъ видно, неразлученъ со скупостью, какъ въ юности съ распутствомъ, но подагра служитъ наказаніемъ одной, а венера -- другой, оба эти бича дѣлаютъ ненужными всѣ дальнѣйшія проклятія. Эй, пажъ!
Пажъ. Что прикажете, сэръ?
Фольстэфъ. Сколько денегъ осталось у насъ въ кошелькѣ?
Пажъ. Семь гротовъ и два пенни.
Фольстэфъ. Чортъ возьми, никакъ не могу найти средства противъ вѣчной сухотки, которою страдаетъ мой кошелекъ. Прибѣгать къ займамъ, значитъ, только кое-какъ перебиваться до полнаго истощенія силъ; болѣзнь, слѣдовательно, неизлечимая. Ступай и отнеси вотъ это письмо принцу Джону; вотъ это -- принцу Герри, а это лорду Уэстморленду, а это, наконецъ, старой любовницѣ моей Урсулѣ. Съ тѣхъ самыхъ поръ, какъ у меня въ бородѣ появился первый сѣдой волосъ, я каждую недѣлю обѣщаю ей, что на ней женюсь. Ступай! Ты знаешь,гдѣ отыскать меня (Пажъ уходитъ). Чортъ-бы побралъ проклятую эту подагру, да и проклятую эту венеру тоже! Которой-нибудь изъ нихъ двухъ я обязанъ тѣмъ, что у меня такъ болитъ большой палецъ на ногѣ... То, что я хромаю -- еще ничего; свалю бѣду на войну, и это придастъ мнѣ еще болѣе законныхъ правъ на пенсію. Человѣкъ умный все умѣетъ употребить на дѣло: вотъ я, напримѣръ, умѣю извлекать пользу изо всего, даже изъ самой болѣзни. (Уходитъ).
Іоркъ. Комната въ архіепископскомъ дворцѣ.
Входятъ: архіепископъ Іоркскій, лорды: Гэстингсъ, Маубрэ и Бардольфъ.
Архіепископъ. Итакъ, вамъ извѣстны и самое дѣло наше, и наши средства. Теперь, благороднѣйшіе друзья мои, обращаюсь ко всѣмъ вамъ съ просьбой:-- выскажите откровенно свой взглядъ на наши надежды. Начните вы, лордъ-маршалъ; что вы скажете?
Маубрэ. Зная причины, заставившія васъ придти къ рѣшенію, что взяться за оружіе необходимо, я вполнѣ одобряю ваше намѣреніе. Однако, чтобы убѣдиться окончательно, мнѣ хотѣлось-бы точнѣе и на болѣе доказательныхъ основаніяхъ узнать, какія силы имѣемъ мы возможность противопоставить могучимъ силамъ короля?
Гэстингсъ. По точнымъ спискамъ количество наличныхъ нашихъ силъ простирается до двадцати пяти тысячъ человѣкъ отборнаго войска. Помимо этого, значительныя подкрѣпленія ожидаются со стороны великаго Норсомберленда, въ душѣ котораго яркимъ пламенемъ горитъ огонь негодованія и мести.
Лордъ Бардольфъ. Итакъ, лордъ Гэстингсъ, весь вопросъ сводится теперь къ слѣдующему: -- могутъ-ли наши двадцать пять тысячъ человѣкъ безъ помощи Норсомберленда выдержать натискъ королевскаго войска?
Гэстингсъ. Съ его помощью вполнѣ.
Лордъ Бардольфъ. Въ этомъ-то весь вопросъ и есть. Однако, если безъ его помощи мы недостаточно сильны, мое мнѣніе не заходить слишкомъ далеко, ранѣе чѣмъ помощь Норсомберленда не будетъ у насъ въ рукахъ. Въ дѣлахъ, имѣющихъ такой угрожающій, кровавый характеръ, не слѣдуетъ допускать никакихъ не вполнѣ вѣрныхъ надеждъ, ожиданій и предположеній.
Архіепископъ. Лордъ Бардольфъ совершенно правъ. Что-же и погубило подъ Шрюсбери молодого Генриха Пэрси, какъ не это?
Лордъ Бардольфъ. Да, именно это, милордъ. Такими-то воздушными надеждами питался покойный Пэрси; онъ воображалъ, будто обѣщанныя подкрѣпленія у него уже въ рукахъ, поэтому войско его оказалось много менѣе самой ничтожной цифры, на которую онъ разсчитывалъ. Такимъ образомъ сила воображенія, свойственная сумасбродамъ, заставила его и войска свои вести на вѣрную гибель, и самому зажмуря глаза, ринуться въ бездну.
Гэстингсъ. Спрошу, однако, какъ-же не разсчитывать на вѣроятіе, на возможность помощи? Повредить дѣлу это нисколько не можетъ.
Лордъ Бардольфъ. Нѣтъ, можетъ и очень сильно. Начать военныя дѣйствія немедленно, только гадательно разсчитывая на обѣщанныя подкрѣпленія, значило-бы какъ на нѣчто прочное полагаться на тѣ почки, которыя появляются на деревьяхъ въ началѣ весны, не разсчитывая на то, что ихъ, пожалуй, убьетъ морозъ. Когда мы желаемъ возвести зданіе, прежде чѣмъ приступить къ дѣлу, мы должны изслѣдовать почву и только тогда начать чертить планъ будущей постройки; а когда планъ готовъ, намъ слѣдуетъ точно разсчитать, во что обойдется все зданіе. Если смѣта расходовъ превышаетъ наши средства, мы составляемъ другой планъ уже меньшихъ размѣровъ или совсѣмъ отказываемся отъ постройки. Съ большею еще осмотрительностью должны мы поступать въ такомъ громадномъ предпріятіи, какъ разрушеніе государства и возведеніе на его мѣсто другого. Мы должны тщательно изслѣдовать почву, начертать точнѣйшій планъ, должны быть увѣрены, что строимъ на прочномъ основаніи должны пользоваться совѣтами людей опытныхъ и знать собственныя средства, то-есть, знать, могутъ-ли они имѣть дѣйствительную силу противъ силъ противниковъ. Иначе окажется, что мы сильны только на бумагѣ, и что у насъ, вмѣсто живыхъ людей, только ихъ подобія и имена. Мы очутились-бы въ положеніи того, кто задался мыслью воздвигнуть зданіе, но, увидавъ, что для окончанія начатаго недостаетъ средствъ, вдругъ бросаетъ на половинѣ свою дорого стоющую затѣю и отдаетъ свое сооруженіе во власть обильно льющимся изъ облаковъ слезамъ и буйному неистовству суровой зимы.
Гэстингсъ. Предположимъ, какъ ни блистательны наши надежды на подкрѣпленія, что онѣ должны свестись къ нулю; предположимъ, что кромѣ тѣхъ людей, которые у насъ уже имѣются, намъ нечего болѣе ожидать ни одного человѣка, я все-таки нахожу, что наше войско достаточно сильно, чтобы потягаться съ силами короля.
Лордъ Бардольфъ. Какъ? Неужто у короля подъ руками не болѣе двадцати пяти тысячъ человѣкъ.
Гэстингсъ. Не смущайтесь, милордъ даже и въ томъ случаѣ, если-бы у короля было много больше войска, чѣмъ возможно предполагать. Извѣстно, что ему, дабы удовлетворить самымъ настоятельнымъ потребностямъ, необходимо раздѣлить войско на три части. Одну треть надо послать противъ Франціи, другую противъ Глендаура, и только третья имѣетъ возможность идти противъ насъ, а казна его между тѣмъ издаетъ звукъ нищенской пустоты.
Архіепископъ. Онъ собираетъ свои разсѣянныя войска, чтобы подавить насъ численностью своихъ солдатъ. Не слѣдуетъ смотрѣть на это безпечно.
Гэстингсъ. Если онъ оставитъ свой тылъ безъ прикрытія, французы и Уэльссцы станутъ хватать его за пятки; поэтому намъ нечего бояться.
Лордъ Бардольфъ. Онъ, по всѣмъ вѣроятіямъ, направить лучшія свои силы противъ насъ.
Гэстингсъ. Онъ противъ насъ направилъ Джона Ланкастрскаго и Уэстморленда, а самъ съ принцемъ Генрихомъ идетъ противъ Глендаура. Кого назначитъ онъ главнокомандующимъ надъ войскомъ, идущимъ противъ французовъ, добиться я не могъ.
Архіепископъ. Итакъ, впередъ! Объяснимъ всенародно причину, побудившую насъ взяться за оружіе. Народъ чувствуетъ тошноту отъ собственнаго своего выбора. Неустойчиво, непрочно зданіе того, кто строитъ его на сочувствіи толпы. О, безсмысленный народъ, какими громкими возгласами препровождалъ ты къ небесамъ имя Болинброка, пока онъ еще не былъ тѣмъ, чѣмъ по твоей-же волѣ сдѣлался впослѣдствіи! А теперь, когда твое желаніе исполнено, ты стараешься изрыгнуть изъ себя прежняго своего любимца. Точно такъ-же ты, гнусная собака, изрыгнула когда то изъ отвратительной своей утробы царственнаго Ричарда. Теперь въ тебѣ явилась алчба къ умершему, котораго ты изъ себя извергла, и вотъ ты съ рычаніемъ требуешь, чтобы тебѣ вернули его опять. Можно-ли въ наше время положиться хоть на кого-нибудь? Всѣ, кто, при жизни Ричарда, желалъ его смерти, влюбились теперь въ его могилу. Ты, бросавшій пылью въ его помазанную голову, когда онъ, вздыхая, уныло слѣдовалъ за вызывавшимъ всеобщій восторгъ Болинброкомъ, теперь кричишь: -- "О земля, верни намъ того короля, а себѣ возьми этого!" О, люди, цѣнить вы умѣете только то, чего уже нѣтъ: былое и будущее кажутся вамъ несравненно привлекательнѣе настоящаго.
Маубрэ. Что-же, мы соберемъ войска и немедленно выступимъ въ походъ?
Гэстингсъ. Мы всѣ рабы минуты, а минута побуждаетъ насъ немедленно приступить къ дѣлу (Уходятъ).
Входитъ хозяйка Куикли; за нею -- Коготь и слуга; потомъ -- Силокъ.
Куикли. Что-же, добрѣйшій господинъ Коготь, будетъ моя просьба исполнена?
Коготь. Будетъ.
Куикли. А гдѣ же вашъ помощникъ?.. Человѣкъ онъ, вѣдь, сильный, не правда ли?.. устоитъ противъ кого угодно?
Коготь (Слугѣ). Эй ты! Гдѣ Силокъ?
Куикли. Ахъ, Боже мой! господинъ Силокъ, гдѣ вы?
Силокъ (Входя). Здѣсь, здѣсь.
Коготь. Силокъ, намъ надо арестовать сэра Джона Фольстэфа.
Куикли. Да, добрѣйшій господинъ Силокъ, я подала жалобу и на него, и на всѣхъ.
Силокъ. Это обойдется не дешево, и кому-нибудь изъ насъ, пожалуй, будетъ стоить жизни, потому что буянъ, вѣрно, пустить въ ходъ оружіе.
Куикли. Непремѣнно пуститъ... Берегитесь его! Онъ мнѣ въ собственномъ моемъ домѣ нанесъ жестокую рану самымъ скотскимъ образомъ. Когда его оружіе наружу, онъ уже не разсуждаетъ о томъ, что дѣлаетъ:-- словно чортъ, лѣзетъ онъ съ нимъ впередъ безъ разбора и не щадитъ тогда ни мужчинъ, ни женщинъ, ни дѣтей.
Коготь. Мнѣ бы только схватить его, а тамъ оружія его я не побоюсь.
Куикли. Ну, и я не побоюсь, если буду стоять около васъ
Коготь. Попадись онъ мнѣ только, а изъ лапъ моихъ ему уже не уйти.
Куикли. Если онъ уѣдетъ, мнѣ совсѣмъ капутъ:-- счетъ его у меня такъ длиненъ, что ему просто конца нѣтъ. Добрѣйшій господинъ Коготь, держите его хорошенько, а вы, добрый господинъ Силокъ, не упустите его... Онъ,-- съ позволенія вашего сказать,-- пошелъ вотъ тутъ на уголъ сѣдло покупать; потомъ думалъ идти обѣдать въ харчевню "Леопардова Голова", что въ Ломбардской улицѣ, а оттуда къ мистэру Смусу, что шелковыми товарами торгуетъ. Умоляю васъ,-- разъ мое прошеніе уже принято, назначено къ исполненію и всѣмъ такъ хорошо извѣстно, -- заставьте его расплатиться по счетамъ. Сто марокъ -- деньги не маловажныя для одинокой женщины! Къ тому-же я ждала, ждала, ждала, а онъ такъ меня водилъ, водилъ и водилъ со дня на день, что даже стыдно подумать. Въ его поступкахъ ни искорки нѣтъ чести;-- поступать такъ можно не съ женщиной, а съ ослицей, съ какою-нибудь вьючною тварью, обязанною переносить какія угодно обиды отъ перваго попавшагося негодяя. Вотъ онъ идетъ, а съ нимъ отъявленный этотъ мошенникъ Бардольфъ, съ красно-багровымъ носомъ. Дѣлайте же свое дѣло, господинъ Коготь... и вы, господинъ Силокъ, тоже!.. Да, окажите мнѣ, окажите и окажите эту услугу!
Входятъ Фольстэфъ и Бардольфъ; за ними Пажъ.
Фольстэфъ. Это что такое? Околѣла у кого-нибудь кобыла, что-ли? Что случилось?
Коготь. Сэръ Джонъ, согласно прошенію мистрисъ Куикли, я васъ арестую.
Фольстэфъ. Прочь отъ меня, холопы! Обнажи мечъ, Бардольфъ, и сними голову у этой сволочи; а эту шлюху на псарню!
Куикли. Кого? Меня на псарню?! Нѣтъ, скорѣе я тебя туда спроважу!.. На псарню, меня! Попробуй только, ублюдокъ ты этакій! Караулъ! Рѣжутъ! Грабятъ! Хочетъ снести голову у почтенныхъ людей, когда они своему Богу и государю служатъ! Ахъ, смертоубійца! Да, ты кровожадный мошенникъ, палачъ мужчинъ, палачъ женщинъ!
Фольстэфъ. Спровадь ихъ, Бардольфъ.
Коготь. Эй, помогите задержать ихъ!
Куикли. Помогите, добрые люди!.. А, ты не хочешь идти честью, не хочешь?.. Такъ погоди-жь ты, мошенникъ! Погоди, душегубъ!
Фольстэфъ. Прочь, судомойка! Потаскушка! Мразь! Прочь, или я надъ тобою то сдѣлаю, чего ты не ожидаешь.
Входитъ верховный судья со свитой.
Судья. Что здѣсь за шумъ? Прошу не нарушать общественной тишины.
Куикли. Ахъ, высокочтимый лордъ-судья. Будьте добры ко мнѣ хоть вы! Умоляю васъ, заступитесь за меня!
Судья. Такъ это вы здѣсь буяните, сэръ Джонъ? Хоть постыдились бы своего положенія. Время-ли, мѣсто-ли безчинствовать? До того-ли, когда у васъ есть важное дѣло, и когда вамъ слѣдовало бы быть уже на полпути къ Іорку?.. Оставьте его; чего вы къ нему липните?
Куикли. Ахъ, добрѣйшій лордъ-судья, не во гнѣвъ вашей милости,-- я бѣдная вдова изъ Истчипа... Его хотятъ схватить по моему прошенію.
Судья. Должно-быть, изъ-за пустяковъ? Какъ великъ долгъ?
Куикли. Нѣтъ, его долгъ не пустяки, а гораздо больше... Дѣло идетъ обо всемъ моемъ состояніи. Онъ меня всю объѣлъ и съ домомъ, и со всѣмъ остальнымъ... Онъ все мое благосостояніе упряталъ въ свою ненасытную утробу! Но погоди, ты мнѣ хоть часть всего поглощеннаго да вернешь, иначе я навалюсь на тебя и по цѣлымъ ночамъ стану душитьтебя не хуже, чѣмъ домовой.
Фольстэфъ. А мнѣ такъ кажется, что скорѣе я навалюсь на домового, если только мѣстность дозволитъ на него взобраться.
Судья. Что это значитъ, сэръ Джонъ? Стыдитесь -- развѣ человѣкъ благовоспитанный въ состояніи переносить такую бурю восклицаній? Не стыдно-ли вамъ вынуждать бѣдную женщниу прибѣгать къ такимъ мѣрамъ, чтобы вернутъ свое добро?
Фольстэфъ. Сколько я тебѣ долженъ? Говори!
Куикли. Какъ, сколько? И деньгами ты мнѣ, и своею особою долженъ, и обязанъ въ этомъ сознаться, если ты честный человѣкъ!..Помнишь ты мнѣ на стаканѣ съ золочеными фигурами поклялся... Это было у меня на дому, въ дельфиновой комнатѣ... ты сидѣлъ у круглаго стола около камина, гдѣ пылалъ уголь... и это какъ разъ въ среду послѣ Духова дня... въ тотъ самый день, когда принцъ тебѣ голову раскроилъ за то, что ты его отца сравнилъ съ какимъ-то уиндзорскимъ пѣвчимъ... да, и пока я промывала тебѣ раны, ты поклялся, что женишься на мнѣ и сдѣлаешь изъ меня миледи, свою супругу. Ты и отъ этого, пожалуй, отпираться станешь... такъ помни, что какъ разъ въ эту минуту вошла сосѣдка Кичь, жена мясника, и назвала меня кумушкой Куикли. Она приходила попросить взаймы уксусу, такъ какъ готовила въ это время кушанье изъ раковъ, а ты на это еще попросилъ отвѣдать этого кушанья, а она еще сказала, что ѣсть раки, при свѣжей ранѣ, вредно. Когда-же она ушла, ты сказалъ мнѣ, чтобы я держалась подальше отъ мелкаго люда, на томъ будто бы основаніи, что меня скоро будутъ дамой звать? А потомъ развѣ ты не поцѣловалъ меня, говоря, чтобы я пошла и принесла тебѣ тридцать шиллинговъ? Ну, а теперь, когда я требую, чтобы ты въ этомъ на священной книгѣ поклялся, попробуй отпереться.
Фольстэфъ. Милордъ, она жалкая помѣшанная... Она на весь городъ кричитъ, будто ея старшій сынъ похожъ на васъ. Она когда-то была не въ дурномъ положеніи, но теперь у нея отъ бѣдности мысли помутились. Что-жъ касается до этихъ глупыхъ чиновниковъ, то прошу васъ начать противъ нихъ дѣло.
Судья. Полноте, сэръ Джонъ. Я знаю вашу манеру извращать истину. Ни вашъ самоувѣренный видъ, ни ваше до наглости обильное словоизверженіе не заставятъ меня отступить ни на шагъ отъ строгаго безпристрастія; вы, какъ мнѣ кажется, употребили во зло снисходительную довѣрчивость этой женщины, заставили ее, какъ угодно, служить вашимъ надобностямъ и кошелькомъ своимъ, и своею особой
Куикли. Совершенная правда, милордъ.
Судья. Ты помолчи, а вы расплатитесь съ нею и исправьте тотъ вредъ, который ей нанесли; одно вы можете исполнить посредствомъ денегъ, другое -- немедленнымъ покаяніемъ.
Фольстэфъ. Милордъ, я не могу оставить безъ возраженій такихъ выговоровъ. Вы честную откровенность называете наглымъ словоизверженіемъ: значитъ, по вашему стоитъ человѣку вѣжливо раскланяться, чтобы быть честнымъ человѣкомъ. Такъ нѣтъ-же, милордъ! нисколько не забывая того уваженія, котораго вы можете требовать, я все-таки не стану говорить съ вами, какъ проситель. Одно, о чемъ я васъ прошу, это избавить меня поскорѣе отъ стражей, такъ какъ меня зоветъ королевская служба.
Судья. Вы говорите такъ, какъ будто въ правѣ поступать беззаконно: удовлетворите-же требованія этой женщины и докажите этимъ, что характеръ вашъ достоинъ вашего положенія.
Фольстэфъ. Иди сюда, хозяйка! (Отводитъ въ сторону мистрисъ Куикли).
Судья. Итакъ, что новаго, мистэръ Гауръ?
Гауръ (подавая судьѣ бумагу). Милордъ, король и принцъ Герри Уэльсскій должны скоро прибыть. Остальное вы узнаете изъ этой бумаги.
Фольстэфъ. Какъ честный джентльмэнъ.
Куикли. Вы то же и прежде говорили.
Фольстэфъ. Клянусь честью джентльмэна! -- и полно толковать объ этомъ.
Куикли. А я клянусь небесной землей, по которой ступаю, что мнѣ придется заложитъ и серебро, и занавѣски въ столовой.
Фольстэфъ. А на что тебѣ и то, и другое? Для того, чтобы пить, только и нужны, что стеклянные стаканы, и какія-нибудь веселенькія картинки въ родѣ исторіи блуднаго сына иди нѣмецкой охоты, изображенныхъ на обояхъ, право, гораздо лучше тряпокъ, висящихъ надъ постелями, да загаженныхъ мухами занавѣсокъ на окнахъ... Ну, если можешь, достань хоть десять фунтовъ... Ей Богу, если-бы не твой характеръ, во всей Англіи не нашлось-бы такой славной бабенки, какъ ты... Пойди, умойся и возьми свою просьбу назадъ. Право, тебѣ не сдлѣдовало-бы сердиться на меня. Развѣ ты меня не знаешь? Ну, полно! я знаю, другіе вооружили тебя противъ меня.
Куикли. Пожалуйста, сэръ Джонъ, возьми хоть двадцать ноблей. Я тебѣ вѣрно говорю, что иначе мнѣ придется серебро заложить.
Фольстэфъ. Ну, такъ нечего объ этомъ больше толковать; я извернусь иначе, а ты весь вѣкъ дурой останешься.
Куикли. Хорошо, я достану денегъ, если-бы даже пришлось для этого послѣднее платье заложить. Надѣюсь, вы придете ужинать... Расплатитесь вы потомъ со мною разомъ, не правда-ли?
Фольстэфъ. Умереть на мѣстѣ, если не-такъ (Бардольфу)... Ступай за ней, ступай и не упускай ея изъ виду.
Куикли. Хотите, я приглашу къ ужину Долли Тиршитъ?
Фольстэфъ. Ну, полно толковать!.. А Долли пусть придетъ.
Куикли, Бардольфъ, Коготь, Силокъ и Пажъ уходятъ.
Судья. До меня дошли пріятныя вѣсти.
Фольстэфъ. Какія-же, любезнѣйшій лордъ?