Книговод

Юлий Цезарь

Шекспир Вильям


ДРАМАТИЧЕСКІЯ СОЧИНЕНІЯ ШЕКСПИРА.

ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛЙСКАГО
Н. КЕТЧЕРА,

Выправленный и пополненный по найденному Пэнъ Кольеромъ, старому экземпляру in folio 1632 года.

ЧАСТЬ 5.

ТИМОНЪ АѲИНСКІЙ.
ДВА ВЕРОНЦА.
ЮЛІЙ ЦЕЗАРЬ.
АНТОНІЙ И КЛЕОПАТРА

Изданіе К. Солдатенкова и Н. Щепкина.

ЦѢНА КАЖДОЙ ЧАСТИ 1 Р. СЕР.

ВЪ ТИПОГРАФІИ Э. БАРФКНЕХТА И КОМП.
1858.

ЮЛІЙ ЦЕЗАРЬ.

ДѢЙСТВУЮЩІЕ

   Юлій Цезарь.
   Октавій Цезарь, Маркъ Антоній, Маркъ Эмилій Лепидъ, тріумвиры по смерти Цезаря.
   Цицеронъ, Публій и Попилій Лена, сенаторы.
   Маркъ Брутъ, Кассій, Каска, Требоній, Лигарій, Децій Брутъ, Метеллъ Цимберъ Цинна, недовольные Юліемъ Цезаремъ.
   Флавій и Маруллъ, трибуны.
   Артемидоръ, софистъ Книдосскій Предсказатель.
   Цинна, стихотворецъ.
   Другой Стихотворецъ.
   Луцилій, Титиній, Мессала, Катонъ, Волюмній, друзья Брута и Кассія.
   Варронъ, Клитъ, Клавдій, Стратонъ, Луцій, Дарданій, служители Брута.
   Пиндаръ, служитель Кассія.
   Кальфурнія, жена Цезаря.
   Порція, жена Брута.

Сенаторы, граждане, стражи, служители.

Мѣсто дѣйствія: въ Римѣ, а потомъ въ Сардисѣ и наконецъ близь Филиппи.

  

ДѢЙСТВІЕ I.

СЦЕНА 1.

Римъ. Улица.

Толпа гражданъ. Входятъ: Флавій и Маруллъ.

   ФЛАВ. По домамъ, тунеядцы! по домамъ! что нынче -- праздникъ что ли? Развѣ вы не знаете, что въ будни ремесленникъ не долженъ ходить безъ знаковъ ремесла своего?-- Ты что такое?
   1 гр. Плотникъ.
   МАР. Гдѣжъ кожаный передникъ и отвѣсъ? къ чему разрядился такъ?-- Ну, а ты что?
   2 гр. Я? да если сказать правду, такъ передъ хорошимъ ремесленникомъ я, какъ говорится, просто кропачь.
   ФЛАВ. Твое ремесло? отвѣчай прямо.
   2 гр. Мое ремесло? ну, оно, надѣюсь, такое что могу заниматься имъ безъ угрызеній совѣсти: я поправляю худое {A mender of bad soles -- исправитель дурныхъ подошвъ. Тутъ непереводимая игра созвучіемъ словъ: sole -- подошва и soul -- душа.}.
   МАР. Твое ремесло, бездѣльникъ? твое ремесло?
   2 гр. Нѣтъ, ты, сдѣлай милость, не сердись на меня, не надрывайся; а впрочемъ, если что и надорвется -- я помогу тебѣ.
   МАР. Что-о? ты, наглый негодяй, поможешь мнѣ?
   2 гр. Ну да: стачаю, подкину подметки.
   ФЛАВ. Такъ ты чеботарь?
   2 гр. Именно; я только шиломъ и прокармливаюсь, шиломъ только и вмѣшиваюсь какъ въ мужскія, такъ и въ женскія дѣла. Я, по истинѣ, врачъ старыхъ башмаковъ: захирѣютъ -- изцѣляю. И лучшія изъ людей, когда либо ходившихъ на воловьей кожѣ -- поставлены на ноги моимъ ремесломъ.
   ФЛАВ. Зачѣмъ же нынче ты не за работой? зачѣмъ водишь ихъ за собою по улицамъ?
   2 гр. А за тѣмъ, чтобъ скорѣй истаскали обувь; чтобъ добыть побольше работы. Но, если сказать правду, такъ мы праздничаемъ для того, чтобъ поглядѣть на Цезаря, чтобъ порадоваться торжеству его.
   МАР. Чему же радоваться? съ какимъ завоеваніемъ возвращается онъ на родину? какіе данники слѣдуютъ за нимъ въ Римъ, въ цѣпяхъ, украшая собою колесницу его? О, чурбаны! о, камни! вы хуже даже всего безчувственнаго! Сердца суровыя, жестокіе Римляне, не знали вы развѣ Помпея? Сколько разъ, какъ часто взлезали вы на стѣны и на зубцы ихъ, на башни и даже на вершины трубъ, съ дѣтьми на рукахъ, и просиживали тамъ цѣлый день, терпѣливо ожидая шествія великаго Помпея по улицамъ Рима! И не поднималиль вы, только завидите его колесницу, криковъ радости до того сильныхъ, что и самый Тибръ волновался въ своемъ ложѣ, отъ громоваго повторенія голосовъ вашихъ пещеристыми берегами его? А теперь, вы облеклись въ лучшія одежды, сочинили себѣ праздникъ, усыпаете цвѣтами путь возвратившагося съ торжествомъ надъ кровью Помпея!-- Что стоите? бѣгите домой, падите на колѣни и молите боговъ, чтобъ они отвратили отъ васъ страшную кару, которой не можетъ не вызвать такая неблагодарность.
   ФЛАВ. Ступайте, ступайте, добрые сограждане, соберите, за ату провинность, всѣхъ подобныхъ вамъ бѣдняковъ на берегъ Тибра, и лейте въ него слезы до тѣхъ поръ, пока онъ и въ мельчайшемъ мѣстѣ, не зальетъ и высочайшаго изъ береговъ. (Граждане расходятся).-- Видишь -- и этотъ подлѣйшій металлъ разтапливается: они исчезаютъ, онѣмѣвъ отъ сознанія вины своей. Ступай теперь къ Капитолію этой улицей, а я пойду этой; срывай украшенія съ изваяній вездѣ, гдѣ ни увидишь ихъ.
   МАР. Но позволительно ли это? ты знаешь -- нынче праздникъ Луперкалій.
   ФЛАВ. Ничего; не оставляй ни на одномъ трофеевъ Цезаря. Я буду разгонять чернь по домамъ; дѣлай и ты тоже, если замѣтишь, что она гдѣ нибудь сталпливается. Выщипывая выростающія перья изъ крылъ Цезаря, мы принудимъ его къ обыкновенному полету; иначе онъ вознесется превыше человѣческаго зрѣнія и окуетъ всѣхъ рабской боязливостью.
  

СЦЕНА 2.

Тамъ же. Площадь.

Входятъ въ процессіи, съ музыкой: Цезарь, Антоній, приготовившійся къ бѣгу 1), Кальфурнія, Порція, Децій, Цицеронъ, Брутъ, Кассій и Каска. За ними толпа народа и въ ней Предсказатель.

   1) Во время празднованія Луперкалій знатнѣйшіе юноши и даже сановники бѣгали нагіе по улицамъ и били кожаными ремнями всѣхъ заграждавшихъ имъ дорогу. Беременныя и безплодныя женщины становились нарочно на дорогѣ и протягивали руки, чтобъ получить отъ нихъ ударъ, потому что существовало мнѣніе будто ударъ этотъ облегчалъ роды и уничтожалъ безплодіе.
  
   ЦЕЗ. Кальфурнія --
   КАСК. Умолкните! Цезарь говоритъ. (Музыка умолкаетъ).
   ЦЕЗ. Кальфурнія --
   КАЛ. Я здѣсь, супругъ мой.
   ЦЕЗ. Стань на дорогѣ Антонія, когда онъ начнетъ бѣгъ свой.-- Антоній!
   АНТ. Что угодно Цезарю, моему повелителю?
   ЦЕЗ. На бѣгу не забудь коснуться Кальфурніи. Старики наши говорятъ, что и безплодныя, когда прикоснутся къ нимъ на этомъ священномъ ристаніи -- дѣлаются плодородными.
   АНТ. Не забуду. Цезарю стоитъ только сказать: сдѣлай это -- и сдѣлано.
   ЦЕЗ. Продолжайте же шествіе и не опускайте ни одного изъ обычныхъ обрядовъ. (Музыка).
   ПРЕД. Цезарь!
   ЦЕЗ. Кто зоветъ меня?
   КАСК. Умолкни все! перестаньте! (Музыка замолкаетъ снова).
   ЦЕЗ. Кто взывалъ ко мнѣ изъ толпы? чей голосъ, пересилившій шумъ музыки, звалъ Цезаря? Говори -- Цезарь готовъ выслушать тебя.
   ПРЕД. Берегись идъ {15 марта.} марта.
   ЦЕЗ. Что это за человѣкъ?
   БРУТ. Предсказатель, совѣтующій тебѣ беречься идъ марта.
   ЦЕЗ. Приближьте его ко мнѣ; дайте взглянуть ему въ лицо.
   КАСС. Выдь изъ толпы, любезный; подойди къ Цезарю.
   ЦЕЗ. Что скажешь теперь? Говори!
   ПРЕД. Берегись идъ марта.
   ЦЕЗ. Это сновидецъ -- оставимъ его. Идемъ!-- (Всѣ, кромѣ Кассія и Брута, уходятъ при звукахъ музыки).
   КАСС. А ты, развѣ не хочешь посмотрѣть на бѣгъ?
   ББРУТ. Я?-- нѣтъ.
   КАСС. Полно, пойдемъ.
   БРУТ. Я не охотникъ до игръ; мнѣ недостаетъ веселости Антонія. Но я не намѣренъ удерживать тебя, Кассій; ступай, если хочешь.
   КАСС. Послушай, Брутъ, съ нѣкотораго времени я не замѣчаю уже въ твоихъ глазахъ ни той нѣжности, ни той любви, къ которымъ пріучилъ меня. Ты сталъ какъ-то холоденъ и скрытенъ съ искреннимъ твоимъ другомъ.
   БРУТ. Ты ошибаешься, Кассій. Если взоры мои и омрачены, то это только въ отношеніи къ самому себѣ. Съ нѣкотораго времени меня дѣйствительно тревожитъ странная борьба ощущеній, противорѣчащихъ одно другому, мыслей, касающихся только меня; очень можетъ быть, что это отражается нѣсколько и на мое обращеніе. Но друзья мои, въ числѣ которыхъ, разумѣется, и Кассій, не должны огорчаться этимъ, не должны выводить изъ моей невнимательности ничего, кромѣ развѣ того, что бѣдный Брутъ, воюя съ самимъ собой, забываетъ выраженіе любви къ другимъ.
   КАСС. Въ такомъ случаѣ, я сильно ошибся въ причинѣ твоего дурнаго расположенія, и оттого долженъ схоронить въ груди своей мысли великой важности, соображенія, заслуживающія вниманія. Скажи, добрый Брутъ, можешь ты видѣть собственное лицо свое?
   БРУТ. Не могу, потому что видимъ себя только черезъ отраженіе, черезъ посредство другихъ предметовъ.
   КАСС. Не иначе. Потому-то и жалѣютъ, что у тебя нѣтъ зеркалъ, способныхъ представлять твоему взору твои, скрытыя отъ тебя достоинства -- твое отраженіе. Я слыхалъ, какъ многіе изъ благороднѣйшихъ Римлянъ -- за исключеніемъ безсмертнаго Цезаря,-- говоря о Брутѣ и вздыхая подъ тяжкимъ гнетомъ настоящаго времени, желали, чтобъ благородный Брутъ открылъ наконецъ глаза свои.
   БРУТ. Въ какія опасности хочешь ты завлечь меня, подстрекая искать въ себѣ чего нѣтъ во мнѣ?
   КАСС. Выслушай меня, Брутъ. Такъ-какъ ты знаешь, что можешь видѣть себя только черезъ отраженіе, то я, твое зеркало, и представлю тебѣ, съ должнымъ смиреніемъ, до сихъ поръ неизвѣстную еще тебѣ часть тебя самого. Во мнѣ ты не можешь сомнѣваться, любезный Брутъ. Еслибъ я былъ записный насмѣшникъ, или позорилъ дружбу обыкновенными клятвами встрѣчному и поперечному,-- еслибъ ты зналъ, что я льщу людямъ, крѣпко сжимаю ихъ въ объятіяхъ, и за тѣмъ поношу,-- что на пирахъ сближаюсь со всякой сволочью -- тогда, конечно, ты могъ бы не довѣрять мнѣ. (Трубные звуки и радостные крики за сценой).
   БРУТ. Что значатъ эти клики? Боюсь, ужъ не провозглашеніе ль Цезаря царемъ.
   КАСС. Боишься?-- стало не желаешь этого?
   БРУТ. Не желаю, Кассій, хоть и очень люблю его.-- Но для чего задерживаешь ты меня здѣсь такъ долго? Что хотѣлъ ты сообщить мнѣ? если что нибудь касающееся общественнаго благоденствія -- представь одному глазу честь, а другому смерть: я смѣло взгляну на обѣ, потому что желалъ бы, чтобъ боги хоть на столько были благи ко мнѣ, на сколько моя любовь чести сильнѣе страха смерти.
   КАСС. Что эта добродѣтель живетъ въ тебѣ, Брутъ -- это извѣстно мнѣ также хорошо, какъ и твоя наружность. Именно честь и будетъ предметомъ моей бесѣды съ тобой.-- Я не знаю, какъ ты и другіе думаютъ объ этой жизни; что касается собственно до меня -- по моему лучше не существовать, чѣмъ жить въ страхѣ такого же существа, какъ я. Я родился также свободнымъ, какъ Цезарь; ты -- тоже. Мы оба вскормлены, какъ онъ; оба можемъ переносить зимній холодъ не хуже его. Разъ, въ сурово-бурный день, когда возмущенный Тибръ сердито ратовалъ съ берегами, Цезарь обратился ко мнѣ съ такимъ вопросомъ: "А что, Кассій, осмѣлится броситься со мною въ разъяренныя волны и переплыть, вонъ, къ тому мѣсту?" -- Вмѣсто отвѣта, я ринулся въ рѣку во всей одеждѣ, крикнувъ только, чтобъ онъ слѣдовалъ за мною; онъ и послѣдовалъ. Потокъ ревѣлъ, но мы разсѣкали его мощными дланями, отбрасывали въ сторону, напирая соперничествующими грудями. Прежде, однакожъ, чѣмъ достигли назначенной цѣли, Цезарь закричалъ мнѣ: "помоги, Кассій, тону!" -- и я, какъ Эней, нашъ великій праотецъ, на плечахъ вынесшій стараго Анхиза изъ пылающей Трои, вытащилъ изъ волнъ Тибра выбившагося изъ силъ Цезаря. И этотъ человѣкъ теперь богъ, а Кассій -- жалкое созданье, долженъ сгибать спину, если Цезарь даже небрежно кивнетъ ему головою. Въ Испаніи, когда онъ захворалъ лихорадкой, я видѣлъ, какъ онъ дрожалъ въ ея приступахъ -- да, этотъ богъ дрожалъ; трусливыя губы блѣднѣли и взоръ, приводившій цѣлый міръ въ трепетъ, терялъ весь блескъ свой. Я слышалъ, какъ онъ стоналъ, какъ языкъ, заставлявшій Римлянъ внимать, записывать рѣчи его -- вопилъ, подобно больной дѣвчонкѣ: "пить, пить, Титиній!" -- Какъ же не удивляться мнѣ, о, боги, что человѣкъ, такъ слабо сложенный, опереживаетъ весь міръ и овладѣваетъ пальмой первенства? (Трубы и радостные крики за сценой).
   БРУТ. Опять!-- Я почти увѣренъ, что эти клики вызываются новыми почестями цезарю.
   КАСС. Да, онъ, какъ колосъ, переступилъ узкій міръ этотъ, а мы, мелюзга, бродимъ промежь громадныхъ ногъ его, и, робко озираясь, ищемъ себѣ могилъ безславныхъ. Человѣкъ нерѣдко властелинъ судьбы своей. Не въ созвѣздіяхъ, любезный Брутъ, а въ насъ самихъ вина нашей ничтожности. Брутъ и Цезарь -- чтожъ въ Цезарѣ особеннаго? Изъ-за чегожъ его имя должно звучать чаще твоего? Напиши ихъ оба -- твое столько же красиво; произнеси ихъ -- твое также ловко для устъ; взвѣсь ихъ -- оно также полновѣсно; заклинай ими -- Брутъ возбудитъ духъ также быстро, какъ и Цезарь. Да скажитежь, ради всѣхъ боговъ, какою же особенной пищей питается нашъ Цезарь, что выросъ такъ страшно? О, время позора! Римъ, ты утратилъ способность рождать мужей! Съ самого потопа былоль хоть одно поколѣніе не прославившееся болѣе, чѣмъ однимъ мужемъ? до сихъ поръ, моглиль когда нибудь сказать говорившіе о Римѣ, что въ широко-разкинутыхъ стѣнахъ его {Въ прежнихъ изданіяхъ: That her wide walks... По экземпляру Колльера: That her wide walls...} только одинъ человѣкъ? А теперь это такъ, о, Римъ! и какой просторъ, если одинъ только человѣкъ въ тебѣ!-- И ты, и я слыхали, однакожъ, отъ отцовъ, что существовалъ же нѣкогда Брутъ {Луцій Юній Брутъ, выгнавшій Тарквиніевъ.}, который, точно также какъ дьявола, не потерпѣлъ бы и царя въ Римѣ.
   БРУТ. Въ твоей любви ко мнѣ, Кассій, я нисколько не сомнѣваюсь; предъугадываю отчасти и то, къ чему хочешь побудить меня, но что думаю какъ объ этомъ, такъ и о настоящемъ времени -- сообщу тебѣ послѣ; теперь же, прошу, не выпытывай меня. Сказанное тобою я обдумаю, что остается еще сказать -- выслушаю спокойно въ болѣе удобное время для бесѣды о предметѣ такъ важномъ. А до того, благородный другъ мой, удовлетворись и тѣмъ, что Брутъ скорѣй согласится сдѣлаться селяниномъ, чѣмъ называться сыномъ Рима, при тѣхъ тяжкихъ условіяхъ {Въ прежнихъ изданіяхъ: Under these hard conditions... По экземпляру Колльера: Under such hard conditions...}, которыя это время, весьма вѣроятно, возложитъ на насъ.
   КАСС. Я радъ, что слабая рѣчь моя извлекла хоть искру изъ души Брута.

Цезарь возвращается со свитой.

   БРУТ. Игры кончились, и Цезарь возвращается.
   КАСС. Когда они пойдутъ мимо насъ, дерни Каску за рукавъ. Онъ разскажетъ намъ, съ свойственной ему желчностью, все что было замѣчательнаго.
   БРУТ. Хорошо. Посмотри, однакожъ -- гнѣвное пятно пылаетъ на челѣ Цезаря; вся свита точно толпа разруганныхъ рабовъ; щеки Кальфурніи блѣдны, а глаза Цицерона красны и сверкаютъ, какъ въ Капитоліѣ, когда какой нибудь сенаторъ противурѣчитъ ему.
   КАСС. Каска скажетъ, что это значитъ.
   ЦЕЗ. Антоній!
   АНТ. Цезарь --
   ЦЕЗ. Меня должны окружать люди тучные, беззаботные, покойно просыпающіе ночи; не такіе, какъ, вонъ, Кассій: онъ слишкомъ сухъ и тощъ, слишкомъ много думаетъ; такіе люди опасны.
   АНТ. Ты напрасно боишься его, Цезарь; онъ нисколько не опасенъ: онъ благородный и притомъ весьма благонамѣренный Римлянинъ.
   ЦЕЗ. Я желалъ бы, чтобъ онъ былъ потучнѣе, но не боюсь его. И все-таки, еслибъ мое имя вязалось со страхомъ -- ни одного человѣка не избѣгалъ бы я такъ, какъ сухаго Кассія. Онъ много читаетъ, наблюдателенъ, быстро прозрѣваетъ сокровенный смыслъ человѣческихъ дѣйствій; онъ не любитъ игръ, какъ ты, Антоній; не охотникъ и до музыки; улыбается рѣдко, а если и улыбнется то такъ, какъ будто насмѣхается надъ самимъ собою, или негодуетъ на то, что могъ чему нибудь улыбнуться. Такіе люди въ вѣчномъ безпокойствѣ, когда видятъ человѣка, стоящаго выше ихъ, и потому они очень опасны. Я говорю это тебѣ съ цѣлью показать чего должно бояться, а не изъ желанія высказать чего я боюсь -- вѣдь я всегда Цезарь. Перейди на правую сторону -- я глуховатъ на это ухо,-- и скажи мнѣ откровенно, что ты о немъ думаешь. (Уходитъ со свитой. Каска остается).
   КАСК. Ты дернулъ меня за тогу -- хочешь что нибудь сказать мнѣ?
   БРУТ. Разскажи, что случилось, что омрачило такъ Цезаря.
   КАСК. Къ чему -- вѣдь ты былъ съ нимъ?
   БРУТ. Еслибъ былъ, такъ не спрашивалъ бы.
   КАСК. Ему предложили корону, и онъ оттолкнулъ ее тыломъ руки -- вотъ такъ,-- и народъ разразился кликами радости.
   БРУТ. Чтожъ заставило его кричать во второй разъ?
   КАСК. То же.
   КАСС. А въ третій? Клики раздавались три раза.
   КАСК. Все то же.
   БРУТ. Такъ три раза предлагали ему корону?
   КАСК. Да, и онъ трижды отталкивалъ ее, и всякій разъ, все тише, и за каждымъ оттолкновеніемъ добродушные сосѣди мои кричали все громче.
   КАСС. Кто же предлагалъ корону?
   КАСК. Антоній.
   БРУТ. Разскажи подробно, какъ все это было.
   КАСК. Ну, подробно-то, хоть повѣсь, не могу разсказать. Пошлѣйшая комедія; я и не обращалъ на нее особеннаго вниманія. Видѣлъ, что Маркъ Антоній поднесъ ему корону -- и не корону, а коронку,-- что онъ, какъ я сказалъ уже, оттолкнулъ ее; но, какъ мнѣ казалось, съ крайнимъ сожалѣніемъ. За симъ Антоній предложилъ ему ее во второй разъ, и онъ опять оттолкнулъ ее; но, какъ мнѣ казалось, пальцы; его отдѣлялись отъ нея страшно неохотно. Послѣ этого Антоній поднесъ ему ее въ третій разъ, и онъ въ третій разъ оттолкнулъ ее; и за каждымъ отказомъ, толпа поднимала громкіе клики, хлопала заскорузлыми руками, бросала вверхъ сальные колпаки и, отъ радости, что Цезарь отказался отъ короны, такъ наполнила воздухъ своимъ вонючимъ дыханіемъ, что Цезарь задохся, потому что лишился чувствъ и упалъ. Я не хохоталъ только отъ боязни разкрыть ротъ и надышаться гадкимъ воздухомъ.
   КАСС. Позволь -- и Цезарь, въ самомъ дѣлѣ, лишился чувствъ?
   КАСК. Упалъ на землю, изо рта выступила пѣна, языкъ онѣмѣлъ.
   БРУТ. Тутъ нѣтъ ничего удивительнаго: вѣдь онъ подверженъ падучей.
   КАСС. Нѣтъ, не онъ, а развѣ ты, я и благородный Каска.
   КАСК. Я не знаю, что ты хочешь сказать этимъ -- знаю только, что Цезарь упалъ. И не называй меня честнымъ человѣкомъ, если подлая сволочь не рукоплескала и не шикала ему, какъ лицедѣю въ театрѣ, смотря по тому, какъ нравилась ей игра его.
   БРУТ. Чтожъ сказалъ онъ, когда пришолъ въ себя?
   КАСК. Еще до паденія, когда онъ увидалъ, что чернь такъ радуется его отказу -- онъ разорвалъ воротъ одежды своей и предложилъ перерѣзать ему горло. Будь я какой нибудь ремесленникъ, я готовъ провалиться въ преисподнюю со всей этой сволочью, еслибъ не исполнилъ его предложенія въ тоже самое мгновеніе. За этимъ онъ упалъ, и, когда опять пришолъ въ себя, заговорилъ: что если сдѣлалъ, или сказалъ что нибудь неприличное, то проситъ высокопочтенное собраніе приписать это только болѣзни его. Три или четыре женщины, стоявшія подлѣ меня, воскликнули: "о, добрая душа!" и тутъ же простили ему все. Но это не имѣетъ никакого значенія: еслибъ Цезарь умертвилъ и матерей ихъ -- онѣ и этимъ умилились бы не менѣе.
   БРУТ. И за тѣмъ онъ, съ неудовольствіемъ, оставилъ игры?
   КАСК. Да.
   КАСС. Не говорилъ ли чего Цицеронъ?
   КАСК. Какже, говорилъ -- только по Гречески.
   КАСС. Что же?
   КАСК. Вотъ ужъ этого-то я и не могу сказать тебѣ. Понимавшіе его поглядывали другъ на друга, улыбаясь и покачивая головами; для меня же все это было рѣшительно греческимъ. Могу только сообщить вамъ въ добавокъ, что Маруллу и Флавію зажали рты за то, что срывали украшенія со статуи Цезаря. Прощайте! Было, впрочемъ, еще много глупостей, да кто ихъ всѣ упомнитъ.
   КАСС. Не отужинаешь ли ты нынче со мною, у меня?
   КАСК. Не могу, я далъ уже слово.
   КАСС. Такъ приходи завтра обѣдать.
   КАСК. Пожалуй, если буду живъ, а ты не забудешь приглашенія и приготовишь обѣдъ, стоющій заняться имъ.
   КАСС. Такъ я жду тебя завтра?
   КАСК. Жди. Прощайте! (Уходитъ).
   БРУТ. Какимъ онъ сталъ увальнемъ, тогда-какъ въ школѣ былъ такъ живъ, такъ полонъ огня.
   КАСС. Таковъ онъ и теперь во всякомъ смѣломъ и благородномъ предпріятіи, не смотря на эту неповоротливость, которую только накидываетъ на себя. Грубая неуклюжесть -- приправа его здраваго смысла; съ нею большинство перевариваетъ слова его и охотнѣе и легче.
   БРУТ. Можетъ быть. Прощай, однакожь; завтра, если хочешь говорить со мной, я приду къ тебѣ, или ты приходи ко мнѣ -- я буду ждать тебя.
   КАСС. Я приду къ тебѣ; а между тѣмъ подумай о томъ, что дѣлается. (Брутъ уходитъ). Да, Брутъ, ты благороденъ, но и твой благородный металъ можно отклонить отъ настоящаго назначенія; поэтому и благороднымъ людямъ лучше сближаться только съ подобными себѣ. Кто же такъ твердъ, что никогда не поддастся никакому обольщенію? Цезарь нетерпитъ меня, Брута -- любитъ; но будь я теперь Брутомъ, а Брутъ Кассіемъ -- онъ и тутъ не настроилъ бы меня на свой ладъ. Брошу, въ эту же ночь, въ окно Брута нѣсколько записокъ, написанныхъ разными почерками, какъ будто отъ разныхъ гражданъ; во всѣхъ будетъ изложеніе надеждъ, какія полагаетъ на него Римъ, съ темными намеками на честолюбіе Цезаря.-- За симъ, садись Цезарь на престолъ -- мы свергнемъ тебя, или подвергнемся еще тягчайшему гнету!
  

СЦЕНА 3.

Тамъ же. Улица.

Громъ у молнія. Входятъ съ разныхъ сторонъ: Цицеронъ и Каска съ обнаженнымъ мечемъ.

   ЦИЦ. Добраго вечера, Каска. Ты до дома проводилъ Цезаря?-- Но отчегожь ты такъ запыхался? что смотришь такъ дико?
   КАСК. А ты развѣ можешь оставаться спокойнымъ, когда вся земная твердь колеблется, какъ слабая былинка? О, Цицеронъ, видалъ я бури: видалъ, какъ ярые вихри расщепляли сучковатые дубы,-- видалъ, какъ гордый океанъ вздымался, неистовствовалъ, пѣнился, силясь досягнуть до грозныхъ тучь; но никогда, до этой ночи, до этого часа, не видалъ я бури дождившей огнемъ. Или на небесахъ междоусобная война, или міръ до того раздражилъ боговъ своей кичливостью, что они рѣшили разгромить его.
   ЦИЦ. Развѣ ты видѣлъ еще что нибудь, чудеснѣйшее?
   КАСК. Простой рабъ, котораго ты знаешь -- видалъ покрайней мѣрѣ -- поднялъ вверхъ лѣвую руку и она запылала ярче двадцати факеловъ; и, не смотря на то, рука его, нечувствительная къ пламени, осталась невредимой. Близь Капитолія я встрѣтилъ льва -- съ тѣхъ поръ я не вкладывалъ уже меча въ ножны,-- онъ поглядѣлъ на меня и прошолъ мимо, не тронувъ. За тѣмъ я наткнулся, я думаю, на сотню блѣдныхъ, обезображенныхъ ужасомъ женщинъ, столпившихся въ кучу; онѣ клялись, что видѣли людей, облитыхъ отъ головы до ногъ пламенемъ, ходившихъ взадъ и впередъ по улицамъ. А вчера -- птица ночи въ самый полдень усѣлась на площади и долго оглашала ее зловѣщимъ крикомъ своимъ. Когда столько чудесъ стекается вдругъ -- не говорите: "вотъ причина этому, все это совершенно естественно". Я убѣжденъ, что не добро предвѣщаютъ они странѣ, въ которой появляются.
   ЦИЦ. Дѣйствительно, наше время какъ-то странно; но люди, объясняя вещи по своему, часто придаютъ имъ значеніе, котораго онѣ не имѣютъ. Что Цезарь -- придетъ завтра въ Капитолій?
   КАСК. Какже; онъ поручилъ Антонію извѣстить тебя, что будетъ.
   ЦИЦ. Такъ доброй ночи, Каска. Не время прогуливаться, когда небеса возмущены.
   КАСК. Прощай, Цицеронъ. (Цицеронъ уходить),

Входить Кассій.

   КАСС. Кто здѣсь?
   КАСК. Римлянинъ.
   КАСС. Судя по голосу -- Каска.
   КАСК. Твой слухъ вѣренъ. Что это за ночь, Кассій?
   КАСС. Препріятная для людей честныхъ.
   КАСК. Видалъ ли кто небо такъ грознымъ?
   КАСС. Тотъ, кто видалъ землю такъ переполненной зломъ. Что до меня -- я ходилъ по улицамъ, подвергая себя всѣмъ опасностямъ этой ночи; обнаживъ -- какъ видишь -- грудь, я подставлялъ ее громовымъ стрѣламъ, когда синяя, извивистая молнія разверзала небеса.
   КАСК. Зачѣмъ же такъ испытывать небеса? Людямъ остается только трепетать и ужасаться, когда всемогущіе боги предостерегаютъ ихъ грозными знаменіями.
   КАСС. Ты одурѣлъ, Каска; въ тебѣ или совсѣмъ нѣтъ жизненныхъ искръ истиннаго Римлянина, или ты подавляешь ихъ съ намѣреніемъ. Ты поблѣднѣлъ, трепещешь, ужасается, внѣ себя отъ удивленія, созерцая это странное негодованіе небесъ. Но, еслибъ ты захотѣлъ добраться до настоящей причины этихъ огненныхъ явленій, бродящихъ призраковъ,-- этой перемѣны въ правахъ и свойствахъ птицъ и звѣрей,-- отчего старики, безумцы и дѣти предсказываютъ,-- отчего все, противъ природы, свойствъ и предназначенія, преобразуется въ чудовищное -- ты понялъ бы, что небо вдохнуло это побужденіе во все, чтобы все содѣлалось орудіемъ устрашенія и предостереженія какого нибудь не менѣе чудовищнаго государства. Я могъ бы назвать тебѣ даже и человѣка, совершенно подобнаго этой страшной ночи,-- человѣка, который рокочетъ громами, сверкаетъ молніей, разверзаетъ могилы, рычитъ подобно льву въ Капитоліѣ,-- человѣка, который, лично нисколько не превосходя мощью ни тебя, ни меня, сдѣлался, однакожъ, страшно могущественнымъ; грознымъ, какъ всѣ эти странныя явленія.
   КАСК. Ты говоришь о Цезарѣ, Кассій; не такъ ли?
   КАСС. О комъ бы то ни было. У Римлянъ и теперь такіе же члены и мышцы, какъ и у предковъ ихъ; но -- о, горе -- духъ отцовъ угасъ, замѣнился духомъ матерей! Гнетъ и терпѣніе наше показываютъ достаточно какъ мы женоподобны.
   КАСК. Въ самомъ дѣлѣ говорятъ, что завтра сенаторы провозгласятъ Цезаря царемъ. Чтожъ, пусть щеголяетъ въ коронѣ на сушѣ и на морѣ -- вездѣ, кромѣ Италіи.
   КАСС. О, я знаю, гдѣ будетъ тогда кинжалъ мой: Кассій избавитъ Кассія отъ рабства. Этимъ -- о, боги!-- вы и слабаго дѣлаете сильнѣйшимъ; этимъ вы обуздываете и тирановъ. Ни каменныя башни, ни чугунныя стѣны, ни душныя темницы, ни тяжкія цѣпи -- ничто не въ состояніи сдержать силъ духа. Жизнь, утомившаяся земными оковами, всегда имѣетъ возможность освободить себя. И если я знаю -- знай же и цѣлый міръ, что мою долю рабства я всегда, какъ только захочу, могу свергнуть съ себя.
   КАСК. Точно также и я. Точно также и каждый рабъ въ собственной рукѣ имѣетъ мощь уничтожить свое рабство.
   КАСС. Въ такомъ случаѣ для чегожъ-бы Цезарю и дѣлаться тираномъ? Бѣдный! я знаю, онъ не былъ бы волкомъ, еслибъ не видалъ, что Римляне бараны; не былъ бы львомъ, еслибъ Римляне не были сернами! Кто хочетъ скорѣй развести огромный огонь -- зажигаетъ прежде солому: какой же дрянью, рухлядью долженъ быть Римъ, если служитъ подлымъ матеріяломъ для озаренія такой ничтожности, какъ Цезарь?-- Но -- О, скорбь, куда завлекла ты меня? Можетъ быть все это я говорю добровольному рабу; тогда, конечно, не миновать мнѣ позыва къ отвѣту. Чтожъ -- вѣдь я вооруженъ, равнодушенъ къ опасностямъ.
   КАСК. Ты говоришь это Каскѣ, человѣку, который никогда небывалъ безсовѣстнымъ переносчикомъ. Вотъ рука моя; собирай людей для отвращенія всѣхъ этихъ золъ, и ничья нога не шагнетъ дальше моей.
   КАСС. Союзъ заключенъ. Знай же, Каска, многіе изъ благородно-мыслящихъ Римлянъ склонены уже мною на предпріятіе столь же славное, сколько и опасное. Они ждутъ меня теперь въ портикѣ Помпея, потому что невозможно оставаться на улицѣ въ такую страшную ночь, когда всѣ стихіи кровавы, пламенны, грозны, какъ нашъ замыселъ.

Входитъ Цинна.

   КАСК. Тише; кто-то спѣшитъ сюда.
   КАСС. Это Цинна; я узнаю его по походкѣ. Онъ изъ нашихъ. Куда спѣшишь ты такъ, Цинна?
   ЦИН. Ищу тебя. Кто это съ тобой? Метеллъ Цимберъ?
   КАСС. Нѣтъ -- Каска; и онъ примкнулъ къ намъ. Развѣ ждутъ меня?
   ЦИН. Очень радъ. Что это за ночь! двое или трое изъ насъ видѣли престранныя явленія.
   КАСС. Скажи, ждутъ меня?
   ЦИН. Ждутъ. О, Кассій, еслибъ ты и благороднаго Брута скопилъ на нашу сторону.
   КАСС. Не безпокойся. Положи вотъ эту записку на преторское кресло, такъ чтобъ Брутъ могъ найти ее; эту брось въ его окно, а эту прилепи воскомъ къ изваянію стараго Брута, и за тѣмъ приходи къ намъ, въ портикъ Помпея. Тамъ ли Децій Брутъ и Требоній?
   ЦИН. Всѣ тамъ, за исключеніемъ Цимбера, который пошолъ за тобою въ домъ твой. Я сейчасъ же исполню твое порученіе.
   КАСС. Исполнивъ, спѣши въ театръ Помпея. (Цинна уходитъ). Идемъ, Каска; прежде чѣмъ разсвѣтетъ мы побываемъ съ тобою и у Брута. Три четверти его принадлежатъ уже намъ; еще свиданіе -- и онъ весь нашъ.
   КАСК. Онъ удивительно любимъ и уважаемъ народомъ. Его соучастіе, какъ всемогущая алхимія, превратитъ въ добродѣтель и то, что въ насъ показалось бы преступленіемъ.
   КАСС. Ты прекрасно понялъ его значеніе, и какъ онъ необходимъ для насъ. Идемъ же: ужь за полночь. Мы разбудимъ его до свѣта, чтобъ вполнѣ увѣриться въ немъ.
  

ДѢЙСТВІЕ II.

СЦЕНА 1.

Римъ. Садъ Брута.

Входитъ Брутъ.

   БРУТ. Луцій!-- И по звѣздамъ не могу угадать какъ близокъ день. Луцій! Луцій!-- Зачѣмъ же и я не могу быть такъ сонливымъ?-- Да проснись же, Луцій!

Входитъ Луцій.

   ЛУЦ. Ты, кажется, звалъ меня?
   БРУТ. Принеси въ мою рабочую комнату свѣчу и когда зажжешь -- скажи.
   ЛУЦ. Слушаю. (Уходитъ).
   БРУТ. Смерть его необходима, и не для меня -- для себя мнѣ не къ чему искать его гибели,-- а для общественнаго блага. Ему хочется короны; тутъ весь вопросъ въ томъ: какъ она измѣнитъ его? Вѣдь именно лучезарные дни и выводятъ ехиднъ, и это заставляетъ ходить осторожно. Коронуемъ его -- тогда -- тогда, конечно, снабдимъ жаломъ, дадимъ возможность вредить, когда вздумается. Но вѣдь величіе дѣлается злоупотребленіемъ тогда только, когда отдѣляетъ милосердіе отъ власти; Цезарь же, если говорить правду, никогда не подчинялъ еще разсудка страстямъ своимъ. Но вѣдь извѣстно уже и то, что смиреніе лѣстница юныхъ честолюбіи,-- что на нее посматриваетъ только взбирающійся; что взобравшійся обращается къ ней спиною и смотритъ въ облака, презирая нижними ступенями, по которымъ взбирался. Тоже можетъ и Цезарь; а чтобъ не могъ -- необходимо предотвратить это. Если то, что онъ теперь и не оправдываетъ еще такой враждебности -- она оправдывается тѣмъ, что всякое новое возвеличеніе его неминуемо приведетъ къ той, или къ другой крайности. А потому, будемъ смотрѣть на него, какъ на змѣю въ яйцѣ, которая, когда вылупится, сдѣлается также зловредной, какъ и весь змѣиный родъ, и умертвимъ въ скорлупѣ еще.

Луцій возвращается.

   ЛУЦ. Свѣча зазжена. Но вотъ, отыскивая кремень, я нашелъ на окнѣ эту запечатанную бумагу; я знаю вѣрно, что ея не было на немъ, когда я пошелъ спать.
   БРУТ. Ступай, спи: ночь не миновала еще. Вѣдь завтра, кажется, иды марта?
   ЛУЦ. Не знаю.
   БРУТ. Поди взгляни въ календарь и скажи мнѣ.
   ЛУЦ. Сей-часъ. (Уходить).
   БРУТ. Огненныя испаренія вспыхиваютъ въ воздухѣ такъ часто, что можно прочесть и здѣсь. (Развертываетъ письмо и читаетъ). "Ты спишь, Брутъ! проснись, и сознай себя. Неужели Римъ... Говори, рази, спасай! Ты спишь, Брутъ, проснись!" -- Съ нѣкотораго времени часто подбрасываютъ мнѣ такія письма. "Неужели Римъ..." -- я долженъ пополнить это такъ: неужели Римъ склонитъ выю подъ гнетъ одного человѣка? Какъ, Римъ? Мои предки выгнали Тарквинія изъ Рима, только что его провозгласили царемъ.-- "Говори, рази, спасай!" -- Меня просятъ говорить, разить. О, Римъ! придется спасать тебя -- клянусь, ты будешь вполнѣ удовлетворенъ рукой Брута!

Луцій возвращается.

   ЛУЦ. Четырнадцать дней марта миновало уже. (Стучатся).
   БРУТ. Хорошо; посмотри кто тамъ стучится. (Луцій уходитъ). Съ первой попытки Кассія возстановить меня противъ Цезаря -- я рѣшителыю не сплю. Промежутокъ между свершеніемъ страшнаго дѣла и первымъ побужденіемъ къ нему подобенъ чудовищному призраку, или страшному сновидѣнію. Въ это время духъ и смертныя орудія его держатъ совѣтъ, и весь организмъ человѣка, какъ маленькое государство, въ возмущеніи.

Луцій возвращается.

   ЛУЦ. Это твой братъ Кассій {Кассій былъ женатъ на Юніѣ, сестрѣ Брута.}; онъ желаетъ видѣть тебя.
   БРУТ. Онъ одинъ?
   ЛУЦ. Нѣтъ, съ нимъ нѣсколько человѣкъ.
   БРУТ. Знакомыхъ?
   ЛУЦ. Не знаю. Я никакъ не могъ разглядѣть лицъ ихъ, потому что они совершенно скрыты надвинутыми на глаза шапками и приподнятыми тогами.
   БРУТ. Впусти ихъ. (Луцій уходить). Это соумышленники. О, заговоръ, если тебѣ и ночью -- когда злу наибольшая свобода -- стыдно показывать опасное чело свое, гдѣ же найдешь ты днемъ трущобу, достаточно мрачную, чтобъ скрыть чудовищное лицо твое? И не ищи никакой! прикройся лучше улыбкой и дружелюбіемъ, потому что, выступишь въ настоящемъ. видѣ, и самый Эребъ не будетъ на столько мраченъ, чтобъ обезопасить тебя отъ предупрежденія.

Входятъ: Кассій, Каска, Децій, Цинна, Метеллъ Цимберъ и Требоній.

   КАСС. Кажется, мы слишкомъ уже дерзко нарушаемъ покой твой? Добраго утра, Брутъ. Скажи, мы обезпокоили тебя?
   БРУТ. Я всталъ, покрайней мѣрѣ, съ часъ тому назадъ; не спалъ и всю ночь. Знакомы мнѣ, пришедшіе съ тобой?
   КАСС. Всѣ до единаго, и нѣтъ между ними ни одного, который не питалъ бы глубочайшаго къ тебѣ уваженія,-- не желалъ бы, чтобъ и ты имѣлъ такое же о себѣ мнѣніе, какое имѣетъ о тебѣ каждый благородный Римлянинъ. Это Требоній.
   БРУТ. Я радъ ему.
   КАСС. Это Децій Брутъ.
   БРУТ. И ему также.
   КАСС. Это Каска, это Цинна, а это Метеллъ Цимберъ.
   БРУТ. Радъ всѣмъ. Какія бдительныя заботы стали между вашими глазами и ночью?
   КАСС. Позволь сказать тебѣ нѣсколько словъ. (Отходятъ въ сторону).
   ДЕЦ. Востокъ вѣдь здѣсь; начинаетъ, кажется, свѣтать?
   КАСК. Нѣтъ.
   ЦИН. Извини -- свѣтаетъ. Эти сѣдыя полосы, вгрызающіяся въ облака -- предвѣстники дня.
   КАСК. Вы согласитесь, что оба ошибаетесь. Солнце, если возмете въ расчетъ юность года, восходитъ вонъ тамъ, куда указываетъ мой мечь, а это гораздо южнѣе. Мѣсяца черезъ два -- оно будетъ восходить ближе къ сѣверу; самый же востокъ вотъ здѣсь, за Капитоліемъ.
   БРУТ. (Подходя къ заговорщикамъ). Ваши руки.
   КАСС. Скрѣпимъ же наше рѣшеніе клятвою.
   БРУТ. Нѣтъ, безъ клятвъ. Если положенія народа, собственнаго душевнаго страданія, гнусностей настоящаго времени недостаточно еще -- разойдемся сейчасъ же; ступай каждый на праздное ложе свое, и пусть свирѣпствуетъ высокомѣрное тиранство, пока не падемъ всѣ по жребію! Но если во всемъ этомъ -- въ чемъ вполнѣ увѣренъ -- достаточно огня, чтобъ воспламенить и трусовъ, чтобъ закалить мужествомъ и плавкій духъ женъ, то къ чему же намъ, сограждане, какія нибудь другія шпоры, кромѣ самаго дѣла нашего, для побужденія насъ къ возстанію? къ чему намъ какое нибудь другое поручительство, кромѣ молчанія Римлянъ, которые, давъ слово, не отступятся уже отъ него? къ чему какія нибудь другія клятвы, кромѣ, даннаго честью чести обязательства свершить задуманное, или погибнуть, свершая его? Заставляйте клясться жрецовъ, трусовъ, людей осторожныхъ, старые, слабые остовы, слабодушныхъ привѣтствующихъ несправедливости, людей, которыхъ самая неправота дѣла дѣлаетъ подозрительными; но не пятнайте чистоты нашего предпріятія, нашего ничѣмъ неподавимаго духа предположеніемъ, что паша рѣшимость, наше дѣло нуждаются въ клятвѣ, когда каждая капля крови, движущейся въ каждомъ Римлянинѣ, и движущейся благородно, отзовется незаконнорожденностью, если онъ нарушитъ хоть самомалѣйшую частичку однажды обѣщаннаго.
   КАСС. А какъ вы думаете на счетъ Цицерона? не попытать ли и его? Я полагаю, онъ охотно примкнетъ къ намъ.
   КАСК. Мы не должны пренебрегать имъ.
   ЦИН. Ни въ какомъ случаѣ.
   МЕТ. Онъ необходимъ. Серебристые волосы его пріобретутъ намъ доброе мнѣніе, увеличатъ число голосовъ въ пользу нашего дѣла. Скажутъ, что его сужденіе управляло нашими руками, и наша юность и пылкость, прикрытыя его почтеннымъ видомъ, нисколько не бросятся въ глаза.
   БРУТ. О, нѣтъ, не надѣйтесь на него. Не открывайте ему ничего: онъ никогда не приметъ участія въ томъ, что задумано другими.
   КАСС. Такъ нечего и думать о немъ.
   КАСК. Въ самомъ дѣлѣ, онъ неспособенъ.
   ДЕЦ. А пасть долженъ только Цезарь?
   КАСС. Децій, ты предложилъ этотъ вопросъ какъ нельзя кстати. По моему мнѣнію: не хорошо, если Маркъ Антоній, такъ любимый Цезаремъ, переживетъ его. Въ немъ мы найдемъ опаснаго противника; вы знаете -- средства его такъ велики, что онъ легко можетъ повредить всѣмъ намъ, если только вздумаетъ воспользоваться ими. Для предотвращенія этого, необходимо, чтобъ онъ палъ вмѣстѣ съ Цезаремъ.
   БРУТ. Нѣтъ, Кассій, если мы, снесши голову, примемся отсѣкать и члены, потому что Антоній все-таки не больше, какъ членъ Цезаря -- дѣйствія наши покажутся слишкомъ уже кровожадными: бѣшенымъ неистовствомъ. Будемъ жертвоприносителями, Кассій, а не мясниками. Вѣдьмы возстаемъ противъ духа Цезаря, а духъ человѣка не имѣетъ крови. О, еслибъ мы могли добраться до духа Цезаря, не убивая Цезаря! Къ несчастію, безъ пролитія крови Цезаря, это невозможно; и потому, друзья мои, сразимъ его смѣло, по не звѣрски; низложимъ его, какъ жертву достойную боговъ, не терзая, какъ трупъ, годный только для собакъ. Пусть сердца наши, подобно хитрымъ господамъ, возбудятъ служителей своихъ на кровавое дѣло и за тѣмъ, для виду, негодуютъ на нихъ. Такимъ образомъ, мы содѣлаемъ нашъ замыселъ не ненавистнымъ, а необходимымъ, и народъ, увидавъ его въ такомъ свѣтѣ, назоветъ насъ не убійцами, а избавителями. Чтожъ касается до Марка Антонія, о немъ нечего и думать; онъ также опасенъ, какъ опасна рука Цезаря, когда падетъ голова Цезаря.
   КАСС. И все-таки я опасаюсь его. Глубоко укоренившаяся любовь къ Цезарю --
   БРУТ. Полно, Кассій; не хлопочи о немъ. Если онъ и любитъ Цезаря -- все, что онъ можетъ сдѣлать коснется только его самого: онъ можетъ впасть въ тоску и умереть отъ грусти по Цезарѣ. Да и этого едвали можно ожидать отъ него, потому что онъ любитъ еще болѣе веселье, игры и шумныя общества.
   ТРЕБ. Онъ не страшенъ, зачѣмъ же и умерщвлять его? Пусть живетъ; въ послѣдствіи онъ самъ же насмѣется надъ всѣмъ этимъ. (Бьютъ часы).
   БРУТ. Постоите -- считайте часы.
   КАСС. Три.
   ТРЕБ. Время разойтись.
   КАСК. Но неизвѣстно еще -- выдетъ ли Цезарь сегодня изъ дома. Съ нѣкотораго времени, наперекоръ прежнему мнѣнію о предчувствіяхъ, снахъ, предсказаніяхъ, онъ сдѣлался удивительно суевѣренъ. Очень можетъ быть, что странныя явленія, необыкновенные ужасы этой ночи, убѣжденія аугуровъ помѣшаютъ ему придти сегодня въ Капитолій.
   ДЕЦ. На этотъ счетъ вы можете быть покойны. Если онъ и вздумаетъ остаться дома, я заставлю его перемѣнить это рѣшеніе. Онъ любитъ толковать о томъ, какъ надуваютъ единороговъ деревьями, медвѣдей -- зеркалами {По древнимъ разсказамъ объ охотѣ за единорогами: охотникъ, раздраживъ его, бросался вдругъ за дерево, и единорогъ, принимая дерево за охотника, вонзалъ въ него рогъ свой такъ глубоко, что уже не могъ вытащить и такимъ образомъ попадался.-- Разсказывали также, что и на медвѣдя выходили съ зеркаломъ, которое, обращая на себя его вниманіе, давало охотнику время прицѣлиться.}, слоновъ -- ямами, львовъ -- сѣтями, а людей -- лестью; но скажи я ему, что онъ ненавидитъ льстецовъ -- онъ тотчасъ же согласится и не замѣтитъ, что я и этимъ самымъ льщу ему, какъ нельзя болѣе. Положитесь на меня; я знаю какъ взяться за него: я приведу его въ Капитолій.
   КАСС. Мы всѣ зайдемъ за нимъ.
   БРУТ. Въ восемь часовъ; никакъ не позже?
   ЦИН. Никакъ не позже; прошу не опаздывать.
   МЕТ. Кай Лигарій страшно золъ на Цезаря за выговоръ, который онъ сдѣлалъ ему за похвалы Помпею. Я удивляюсь, какъ никто не подумалъ о немъ.
   БРУТ. Зайди къ нему теперь же, любезный Метеллъ. Онъ любитъ меня, и не безъ причины; пришли его ко мнѣ, и я уговорю его.
   КАСС. Свѣтаетъ -- мы оставляемъ тебя, Брутъ. Разойдемся, друзья; помни каждый что говорилъ: докажемъ, что мы истинные Римляне.
   БРУТ. Смотрите бодро и весело, чтобъ и взорами не обнаружить нашего замысла; не сбивайтесь и не смущайтесь ничѣмъ, какъ наши актеры. Прощайте! (Всѣ уходить).-- Луцій!-- Спитъ! И прекрасно; наслаждайся медвяной росой сна {Въ прежнихъ изданіяхъ: Enjoy the honey-heavy dew of slumber.-- По экземпляру Колльера: Enjoy the heavy honey-dew of slumber.}: у тебя нѣтъ ни призраковъ, ни грезъ, порождаемыхъ въ мозгу человѣка тяжелыми заботами -- оттого-то ты и спишь такъ крѣпко.

Входить Порція.

   ПОРЦ. Брутъ!
   БРУТ. Что это значитъ, Порція? Зачѣмъ встала ты такъ рано?-- При слабости твоего здоровья, тебѣ вредно подвергать себя вліянію холоднаго утренняго воздуха.
   ПОРЦ. Но вѣдь это и тебѣ вредно. Зачѣмъ оставилъ ты ложе мое украдкой? И вчера, за ужиномъ, ты вдругъ вскочилъ и, въ раздумьи, скрестивъ руки, вздыхая, началъ ходить по комнатѣ. А когда я спросила: "что съ тобою?" -- ты взглянулъ на меня такъ сердито; когда же я повторила вопросъ мой -- ты провелъ рукою по лбу и нетерпѣливо топнулъ ногою. Сколько я ни приставала -- ты не сказалъ мнѣ ни слова, и только, съ досадою, показалъ движеніемъ руки, чтобъ я оставила тебя. И я оставила тебя, чтобъ не раздражить еще болѣе и безъ того уже слишкомъ раздраженной нетерпѣливости, полагая, что это только слѣдствіе дурнаго расположенія, которому, временами, подвергается всякой. Но ты не ѣшь, не говоришь, не спишь; и еслибъ и твои черты измѣнились такъ же, какъ твой характеръ -- я не узнала бы тебя, Брутъ. Прошу, скажи мнѣ причину твоей печали.
   БРУТ. Мнѣ нездоровится, и только.
   ПОРЦ. Брутъ благоразуменъ; еслибъ онъ былъ нездоровъ, онъ принялъ бы мѣры, чтобъ избавиться отъ нездоровья.
   БРУТ. И и принимаю ихъ, любезная Порція. Ступай, спи покойно.
   ПОРЦ. Брутъ нездоровъ, и думаетъ, что полезно ходить полуодѣтымъ и всасывать въ себя пары туманнаго утра? Брутъ боленъ, и оставляетъ здоровое ложе, чтобъ подвергнуть себя опасной заразѣ ночи, чтобъ усилить болѣзнь сырымъ, не очистившимся еще воздухомъ? Нѣтъ, Брутъ, ты страждешь какимъ нибудь душевнымъ недугомъ, и я, какъ жена твоя, должна знать его. На колѣняхъ заклинаю я тебя нѣкогда славившеюся красотой моей, всѣми твоими клятвами любви, великой клятвою, которая, сочетавъ насъ, слила въ одно существо -- открой мнѣ, тебѣ же самому, твоей половинѣ: отчего ты такъ печаленъ и что за люди приходили къ тебѣ ночью. Ихъ было шестеро или семеро, и они закрывали свои лица даже отъ мрака ночи.
   БРУТ. Полно -- не преклоняй колѣнъ, добрая Порція.
   ПОРЦ. Я не преклоняла бы ихъ, еслибъ ты былъ добрый Брутъ. Скажи, развѣ въ нашемъ брачномъ условіи было выговорено, что я не должна знать тайнъ твоихъ? Развѣ я -- другое ты только въ нѣкоторыхъ, ограниченныхъ случаяхъ только для того, чтобъ раздѣлять съ тобою твою трапезу, твое ложе, быть иногда твоей собесѣдницей? Живу я только въ предмѣстіяхъ твоего расположенія? Если такъ, то Порція не жена, а наложница Брута.
   БРУТ. Ты моя добрая, вѣрная жена, также для меня драгоцѣнная, какъ и красныя капли движущіяся въ моемъ грустномъ сердцѣ.
   ПОРЦ. Еслибъ это было такъ -- я знала бы твою тайну. Я, конечно, женщина, но женщина, которую Брутъ сдѣлалъ женой своей; да, я женщина, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и всѣми уважаемая дочь Катона. Неужели ты думаешь, что, имѣя такого отца, такого мужа, я не тверже моего пола? Скажи, что рѣшили вы -- я никому не открою. Чтобъ испытать мою твердость -- я, нарочно, нанесла себѣ рану вотъ сюда, въ бедро. Имѣя силу переносить это безмолвно, неужели я не съумѣю сохранить тайнъ моего мужа?
   БРУТ. О, боги, содѣлайте меня достойнымъ такой благородной жены! (Стучатся). Кто-то стучится. Ступай въ свою комнату, Порція. Скоро всѣ тайны моего сердца будутъ и твоими; я выскажу тебѣ всѣ мои заботы, объясню всѣ письмена мрачнаго чела моего. Ступай же, скорѣе. (Порція уходитъ).

Входятъ Луцій и Лигарій.

   Кто тамъ стучится, Луцій?
   ЛУЦ. Да вотъ, какой-то больной хочетъ говорить съ тобой.
   БРУТ. Кай Лигарій.-- Оставь насъ, Луцій. (Луцій уходитъ). Что съ тобою, Лигарій?
   ЛИГ. Позволь слабому языку моему пожелать тебѣ добраго утра.
   БРУТ. Выбралъ же ты время носить повязку, любезный Лигарій. Ты не повѣришь какъ мнѣ досадно, что ты болѣнъ.
   ЛИГ. Я здоровъ, если у Брута есть какое нибудь благородное предпріятіе.
   БРУТ. Есть, Лигарій, и я сообщилъ бы тебѣ, еслибъ твои уши были хоть на столько здоровы, чтобъ выслушать его.
   ЛИГ. Клянусь всѣми богами, которымъ покланяются Римляне, я тугъ же сбрасываю съ себя болѣзнь мою. (Сбрасывая повязку), Душа Рима, доблестный потомокъ славнаго предка, ты, какъ мощный заклинатель, изцѣлилъ захирѣвшій духъ мой. Теперь скажи только, и я бѣгу, пущусь на невозможное и добьюсь его. Говори -- что дѣлать?
   БРУТ. То, что возвратитъ здоровье больнымъ.
   ЛИГ. Нѣтъ ли здоровыхъ, которыхъ нужно сдѣлать больными?
   БРУТ. Займемся и этимъ, любезный Лигарій. Я объясню тебѣ все на дорогѣ къ тому до кого дѣло.
   ЛИГ. Идижь, и съ сердцемъ вновь воспламененнымъ, я послѣдую за тобой на свершеніе даже неизвѣстнаго мнѣ дѣла. Достаточно и того, что Брутъ ведетъ меня.
   БРУТ. Идемъ.
  

СЦЕНА 2.

Тамъ же. Комната въ домѣ Цезаря.

Громъ и молнія. Входитъ Цезарь въ ночной одеждѣ.

   ЦЕЗ. Ни небо, ни земля не имѣли въ эту ночь покоя. Три раза вскрикивала Кальфурнія во снѣ: "помогите! они умерщвляютъ Цезаря!" -- Эй! кто тамъ есть?

Входитъ Служитель.

   СЛУЖ. Что угодно?
   ЦЕЗ. Поди, скажи жрецамъ, чтобъ они сейчасъ принесли жертву и тотчасъ же сообщили мнѣ, что окажется.
   СЛУЖ. Слушаю. (Уходитъ).

Входитъ Кальфурнія.

   КАЛ. Ты, кажется, куда-то собираешься, Цезарь? Нынче ты не выйдешь изъ дома.
   ЦЕЗ. Выйду. Опасности, грозящія мнѣ, видѣли только тылъ мой; увидятъ лицо Цезаря -- исчезнутъ.
   КАЛ. Цезарь, я никогда не обращала большаго вниманія на чудеса; но теперь они ужасаютъ меня. Кромѣ того, что мы сами видѣли и слышали, сейчасъ разсказывали мнѣ о явленіяхъ еще ужаснѣйшихъ, видѣнныхъ стражами. Львица окотилась на улицѣ; могилы разверзались и выпускали мертвыхъ своихъ; огненные воины, построясь въ ряды и легіоны по правиламъ военнаго искуства, яростно сшибались въ облакахъ, и кровь ихъ дождила на Капитолій; шумъ битвы гремѣлъ въ воздухѣ, кони ржали, умирающіе стонали; съ крикомъ и воемъ сновали по улицамъ привидѣнія. Все это рѣшительно неслыханно, и я не могу не страшиться.
   ЦЕЗ. Предопредѣленнаго всемогущими богами не избѣгнешь. Цезарь пойдетъ, потому что всѣ эти предзнаменованія грозятъ и всему міру столько же, сколько и Цезарю.
   КАЛ. Но когда умираютъ нищіе не бываетъ даже и кометъ; само пламенѣющее небо возвѣщаетъ смерть государей.
   ЦЕЗ. Трусы умираютъ много разъ и до смерти; мужественный извѣдываетъ смерть только разъ. Изъ всѣхъ, доселѣ слышанныхъ чудесъ самое странное, по моему мнѣнію, то, что люди могутъ бояться смерти, зная, что неизбѣжный конецъ этотъ всегда придетъ, когда придти долженъ.

Служитель возвращается.

   Что говорятъ аугуры?
   СЛУЖ. Что нынче ты не долженъ выходить изъ дома. Вынувъ внутренности изъ жертвы -- они не нашли сердца.
   ЦЕЗ. Боги хотятъ пристыдить этимъ трусовъ, и Цезарь былъ бы именно животнымъ безъ сердца, еслибъ, изъ боязни, остался сегодня дома. Нѣтъ, Цезарь не останется; опасность знаетъ очень хорошо, что Цезарь опаснѣе ее самой. Мы два льва, рожденные въ одинъ день: я старшій и страшнѣйшій. Цезарь выйдетъ изъ дома.
   КАЛ. Ты губишь благоразуміе такой самоувѣренностью. Не выходи нынче! скажи, что не твоя, а моя боязливость удерживаетъ тебя дома. Мы пошлемъ въ сенатъ Марка Антонія: онъ скажетъ, что ты нездоровъ. На колѣняхъ умоляю тебя объ этомъ!
   ЦЕЗ. Маркъ Антоній скажетъ, что я нездоровъ. Въ угожденіе тебѣ я остаюсь дома.

Входитъ Децій.

   Да вотъ Децій Брутъ -- онъ передастъ имъ это.
   ДЕЦ. Добраго утра, доблестному Цезарю! Я зашолъ за тобою, чтобъ идти въ сенатъ вмѣстѣ.
   ЦЕЗ. И пришолъ какъ нельзя кстати, чтобъ отнести мой привѣтъ сенаторамъ и сказать имъ, что сегодня я не приду. Что не могу -- это ложь, что не смѣю -- ложь еще большая; скажи имъ просто, что не приду.
   КАЛ. Скажи, что онъ болѣнъ.
   ЦЕЗ. И Цезарь прибѣгнетъ ко лжи? Развѣ я для того простеръ такъ далеко побѣдоносную руку, чтобъ не посмѣть сказать сѣдо-бородымъ правду? Ступай, Децій, скажи имъ просто, что Цезарь не придетъ.
   ДЕЦ. Но все таки, могущественный Цезарь, скажи какую-нибудь причину, чтобъ надо мной не насмѣялись, когда передамъ имъ твое порученіе.
   ЦЕЗ. Причина -- моя воля. Не хочу -- и для сената этого вполнѣ достаточно; но собственно Децію, потому что люблю его, скажу и настоящую. Меня удерживаетъ дома Кальфурнія. Нынче ночью ей приснилось, что изъ моей статуи, какъ изъ фонтана, била кровь сотнею отверстій,-- что множество веселыхъ Римлянъ, смѣясь, омывали ею руки свои. Въ этомъ она видитъ предостереженіе, предвѣстіе какихъ-то страшныхъ бѣдъ, и потому, на колѣняхъ, умоляла меня остаться дома.
   ДЕЦ. Совершенно ложное толкованіе. Сонъ этотъ, напротивъ, прекрасенъ, предвѣщаетъ счастіе. Твое изваяніе, источающее многими отверстіями кровь, которой множество смѣющихся Римлянъ омывали свои руки -- означаетъ, что изъ тебя великій Римъ всосетъ въ себя свѣжую, живительную кровь,-- что знаменитѣйшіе люди ринутся, чтобъ воспріять цвѣта и знаки отличія, почета. Вотъ настоящее значеніе сна Кальфурніи.
   ЦЕЗ. Твое истолкованіе не дурно.
   ДЕЦ. Ты вполнѣ убѣдишься въ справедливости его, когда узнаешь что имѣю сообщить тебѣ. Знай, что Сенатъ рѣшилъ предложить нынче же великому Цезарю корону. Теперь, если ты велишь сказать имъ, что не придешь -- они могутъ передумать, измѣнить свое рѣшеніе. Кромѣ того, пожалуй, кто нибудь скажетъ еще въ насмѣшку: "отложите засѣданіе до другаго времени, до лучшихъ сновъ жены Цезаря". Станетъ Цезарь прятаться -- начнутъ перешептываться: "видите, Цезарь труситъ!" -- Извини, Цезарь, только заботливость о твоемъ благѣ заставляетъ меня говорить такимъ образомъ: приличіе уступаетъ любви.
   ЦЕЗ. Какъ же глупыми кажутся мнѣ теперь твои опасенія, Кальфурнія! я стыжусь, что уступилъ тебѣ. Давайте одѣваться -- я пойду!

Входятъ: Публій, Брутъ, Лигарій, Метеллъ, Каска, Требоній и Цинна.

   Посмотрите, и Публій идетъ за мною.
   ПУБ. Добраго утра, Цезарь.
   ЦЕЗ. Здравствуй, Публій.-- Какъ? и ты, Брутъ, всталъ такъ рано?-- Здравствуй Каска.-- Кай Лигарій, Цезарь никогда не былъ такъ враждебенъ тебѣ, какъ лихорадка изсушившая тебя.-- Который теперь часъ?
   БРУТ. Било восемь.
   ЦЕЗ. Благодарю всѣхъ за трудъ и почетъ --

Входитъ Антоній.

   Прошу покорно! и Антоній, прогуливающій на пролетъ ночи, поднялся уже.-- Добраго утра, Антоній.
   АНТ. Того же и благороднѣйшему Цезарю.
   ЦЕЗ. Скажите служителямъ, чтобъ все приготовили. Мнѣ совѣстно, что заставляю ждать себя.-- Какъ поживаешь Цинна?-- И ты здѣсь Метеллъ?-- Требоній мнѣ нужно поговорить съ тобой: не забудь извѣстить меня нынче; да будь ко мнѣ поближе, чтобъ и я не забылъ.
   ТРЕБ. Буду, Цезарь -- (Про себя) -- и такъ близко, что лучшіе друзья твои пожалѣютъ, что не былъ дальше.
   ЦЕЗ. Войдите въ столовую; выпьемъ и потомъ, пойдемъ вмѣстѣ, какъ друзья.
   БРУТ. (Про себя). Не совсѣмъ такъ, о, Цезарь! И отъ одной уже мысли объ этотъ сердце Брута обливается кровью. (Уходятъ).
  

СЦЕНА 3.

Улица по близости Капитолія.

Входитъ Артемидоръ.

   АРТ. (Читаетъ записку). "Цезарь, берегись Брута, остерегайся Кассія, не подходи близко къ Каскѣ, не выпускай изъ глазъ Цинны, не вѣрь Требонію, наблюдай за Метелломъ Цимберомъ; Децій Брутъ не любитъ тебя, ты оскорбилъ Кая Лигарія. У всѣхъ этихъ людей одна мысль, и эта мысль враждебна Цезарю. Если ты не безсмертенъ -- берегись; безпечность благопріятствуетъ заговору. Да защитятъ тебя всемогущіе боги! Твой другъ, Артемидоръ".-- Стану на дорогѣ Цезаря и, какъ проситель, подамъ ему эту записку. Сердце мое скорбитъ, что доблесть должна жить постоянно промежъ зубовъ зависти. Прочтешь эту записку, Цезарь -- будешь живъ; не прочтешь -- судьбы за одно съ измѣнниками!
  

СЦЕНА 4.

Другая часть той же улицы.

Входятъ Порція и Луцій.

   ПОРЦ. Прошу, бѣги скорѣй въ Сенатъ; ни слова -- бѣги! Чтожъ ты стоишь?
   ЛУЦ. Жду, чтобъ ты сказала: зачѣмъ?
   ПОРЦ. Я желала бы, чтобъ ты сбѣгалъ туда и воротился прежде, чѣмъ успѣю сказать зачѣмъ.-- О, не измѣняй мнѣ твердость; воздвигни громадную гору между сердцемъ и языкомъ моимъ! Духъ у меня мужской, но силы женскія. Какъ трудно женщинѣ хранить тайну!-- Ты здѣсь еще?
   ЛУЦ. Да что же мнѣ дѣлать? бѣжать въ Капитолій ни зачѣмъ, возвратиться ни съ чѣмъ?
   ПОРЦ. Посмотри здоровъ ли твой господинъ: онъ чувствовалъ себя не такъ здоровымъ. Замѣть, въ тоже время, что дѣлаетъ Цезарь и какіе просители тѣснятся къ нему -- Слышишь -- что это за шумъ?
   ЛУЦ. Я ничего не слышу.
   ПОРЦ. Прислушайся хорошенько, прошу тебя. Мнѣ послышался какъ бы шумъ битвы, и вѣтеръ несъ его прямо отъ Капитолія.
   ЛУЦ. Я, право, ничего не слышу.

Входитъ Предсказатель.

   ПОРЦ. Скажи, любезный, откуда ты?
   ПРЕД. Изъ дому, почтенная госпожа.
   ПОРЦ. Который теперь часъ?
   ПРЕД. Около девяти.
   ПОРЦ. Цезарь отправился уже въ Капитолій?
   ПРЕД. Нѣтъ еще. Я для того и вышелъ, чтобъ посмотрѣть его шествіе въ Капитолій.
   ПОРЦ. У тебя какая нибудь просьба до Цезаря?
   ПРЕД. Да, если Цезарь будетъ на столько расположенъ къ Цезарю, что выслушаетъ меня -- я попрошу его быть позаботливѣе о самомъ себѣ.
   ПОРЦ. Какъ? развѣ ты знаешь какой нибудь злой противъ него умыселъ?
   ПРЕД. Не знаю никакого, но страшусь многихъ.-- Прощайте! здѣсь улица слишкомъ узка: толпа сенаторовъ, преторовъ, просителей, слѣдующихъ всегда за Цезаремъ, задавитъ слабаго старика. Поищу мѣста попросторнѣе, чтобъ сказать слова два Цезарю, когда онъ пойдетъ мимо меня. (Уходитъ).
   ПОРЦ. Возвращусь домой.-- Какъ же слабо сердце женщины! О, Брутъ, да помогутъ тебѣ боги въ твоемъ предпріятіи!-- Луцій навѣрное слышалъ это: -- у Брута есть просьба, на которую Цезарь не соглашается.-- О, боги, я совсѣмъ растерялась!-- Бѣги, Луцій, и поклонись отъ меня твоему господину, скажи что я весела, и тотчасъ же возвратись, чтобъ пересказать мнѣ, что онъ тебѣ скажетъ.
  

ДѢЙСТВІЕ III.

СЦЕНА 1.

Капитолій. Засѣданіе Сената.

На улицѣ, ведущей въ Капитолій, толпа народа. Въ толпѣ Артемидоръ и Предсказатель.-- Трубы.-- Входятъ: Цезарь, Брутъ, Кассій, Каска, Децій, Метеллъ, Требоній, Цинна, Антоній, Лепидъ, Попилій, Публій и другіе.

   ЦЕЗ. Ну вотъ и иды марта наступили.
   ПРЕД. Наступили, но не прошли еще, Цезарь.
   АРТ. Да здравствуетъ Цезарь! Прочти эту бумагу.
   ДЕЦ. Требоній проситъ тебя прочесть, въ свободное время, и его покорнѣйшую просьбу.
   АРТ. Прочти прежде мою; моя касается тебя самого. Прочти ее, великій Цезарь!
   ЦЕЗ. Касающееся до насъ самихъ можно прочесть и послѣ.
   АРТ. Не откладывай, Цезарь; прочти сейчасъ же.
   ЦЕЗ. Что онъ, съ ума что ли сошолъ?
   ПУБ. Прочь съ дороги!
   КАСС. Къ чему приступаете вы съ просьбами на улицѣ. Ступайте въ Капитолій. (Цезарь входить въ Капитолій; прочіе слѣдуютъ за нимъ. Сенаторы встаютъ).
   ПОП. Желаю успѣха вашему предпріятію.
   КАСС. Какому предпріятію, Попилій?
   ПОП. Прощай! (Продвигается къ Цезарю).
   БРУТ. Что сказалъ тебѣ Попилій Лена?
   КАСС. Пожелалъ нашему предпріятію успѣха. Боюсь, ужъ не открытъ ли нашъ замыселъ.
   БРУТ. Посмотри, какъ онъ продирается къ Цезарю. Наблюдай за нимъ.
   КАСС. Не задерживай, Каска; мы боимся предупрежденія.-- Что тогда дѣлать, Брутъ? Откроютъ -- не возвращаться домой или Цезарю, или Кассію: я самъ умерщвлю себя.
   БРУТ. Успокойся; Попилій Лена говоритъ не о нашемъ замыслѣ. Видишь, онъ улыбается, и Цезарь не измѣняется въ лицѣ.
   КАСС. Требоній не зѣваетъ. Посмотри, онъ уводитъ Марка Антонія. (Антоній уходитъ съ Требоніемъ. Цезарь и Сенаторы садятся).
   ДЕЦ. Гдѣ же Метеллъ Цимберъ? Пора ему подавать просьбу.
   БРУТ. Онъ подходитъ; придвигайтесь и помогайте ему.
   ЦИН. Каска, ты первый поднимешь руку.
   КАСК. Всѣ ли готовы {Въ прежнихъ изданіяхъ: этотъ вопросъ приписывается Цезарю.}?
   ЦЕЗ. Теперь говорите, какія несправедливости долженъ уничтожить Цезарь и Сенатъ его?
   МЕТ. (Преклоняя предъ нимъ колѣну). Высочайшій, могущественнѣйшій Цезарь, Метеллъ Цимберъ повергаетъ къ ногамъ твоимъ смиренное сердце --
   ЦЕЗ. Я долженъ предупредить тебя, Цимберъ. Этимъ ползаньемъ, этимъ низкимъ ласкательствомъ можно воспламенить кровь развѣ только обыкновеннаго человѣка,-- только его первое, обдуманное рѣшеніе можно измѣнить, обратить этимъ въ дѣтскую прихоть {Въ прежнихъ изданіяхъ: These couchings and these lowly courtcsies... Into tho laue of children... По экземпляру Колльера: These crouchings and these lowly courtesies... Into the law of children...}. Не будь такъ безуменъ -- не воображай, что и кровь Цезаря такъ взбалмошна, что и ее можно измѣнить средствами, которыми смягчаютъ глупцовъ -- разумѣю: сладкими рѣчами, низкими поклонами, собачьимъ ласкательствомъ. Твой братъ изгнанъ по приговору; если ты преклоняешь колѣна, льстишь и просишь за него -- я отталкиваю тебя, какъ собаченку. Знай, что Цезарь не дѣлаетъ несправедливостей, убѣждается только достаточными причинами.
   МЕТ. Нѣтъ ли здѣсь голоса уважительнѣе моего, болѣе пріятнаго для слуха великаго Цезаря, чтобъ испросить возвращеніе моего изгнаннаго брата?
   БРУТ. Я цѣлую твою руку, Цезарь; но не изъ лести. Прошу -- возврати Публія Цимбера изъ изгнанія.
   ЦЕЗ. Какъ, и Брутъ?
   КАСС. Прощеніе, Цезарь! прощеніе! И Кассій падаетъ къ твоимъ ногамъ, умоляя возвратить Публія Цпмбера.
   ЦЕЗ. Меня можно было бы упросить, еслибъ я былъ подобенъ вамъ. Еслибъ я могъ просить смягчиться -- и меня могли бы смягчить просьбами; но я постояненъ, какъ полярная звѣзда, въ отношеніи неизмѣнности и недвижности не имѣющая подобной себѣ. Небо усѣяно безчисленными звѣздами; всѣ онѣ огонь, всѣ блестятъ, но между ними одна только никогда не измѣняетъ своему мѣсту. Такъ и на землѣ: она населена людьми, людьми составленными изъ тѣла и крови: слѣдовательно воспріимчивыми; но и между ними я знаю одного ничѣмъ не колеблемаго, и потому постоянно вѣрнаго своему мѣсту и значенію; а что этотъ человѣкъ я -- я отчасти докажу вамъ и тѣмъ, что, рѣшивъ однажды изгнаніе Цимбера, не измѣню этого рѣшенія, не смотря ни на что.
   ЦИН. О, Цезарь --
   ЦЕЗ. Перестань! ты хочешь сдвинуть Олимпъ.
   ДЕЦ. Великій Цезарь --
   ЦЕЗ. Ты видѣлъ, что и Брутъ тщетно преклонялъ колѣна --
   КАСК. Такъ говоритежь за меня руки! (Вонзаетъ кинжалъ въ выю Цезаря. Цезарь схватываетъ его за руку; въ это самое время въ него вонзаютъ кинжалы и прочіе заговорщики и наконецъ Брутъ).
   ЦЕЗ. Et tu, Brute {И ты, Брутъ?}?-- Умри же, Цезарь! (Умираетъ. Сенаторы и народъ спѣшатъ вонъ въ ужасѣ).
   ЦИН. Свобода! вольность! тиранъ мертвъ!-- Бѣгите, провозглашайте, кричите это по всѣмъ улицамъ.
   КАСС. Спѣшите на трибуны, взывайте: свобода, вольность, освобожденье!
   БРУГ. Народъ и сенаторы, не пугайтесь, не бѣгите, остановитесь -- долгъ властолюбію выплаченъ.
   КАСК. На трибуну, Брутъ!
   ДЕЦ. И Кассій!
   БРУТ. Гдѣ Публій?
   ЦИН. Здѣсь; онъ совершенно растерялся отъ этого возстанія.
   МЕТ. Сомкнемся тѣснѣе, чтобъ друзья Цезаря --
   БРУТ. Не толкуй о смыканьи!-- Успокойся, Публій; мы ничего не имѣемъ противъ тебя, да и ни противъ кого изъ Римлянъ. Объяви это имъ, Публій.
   КАСС. И оставь насъ, чтобы народъ, ринувшись на насъ, не оскорбилъ какъ нибудь и твоей старости.
   БРУТ. Да, удались -- чтобы никому не пришлось отвѣчать за это дѣло, кромѣ насъ, его свершителей.

Требоній возвращается.

   КАСС. Гдѣ Антоній?
   ТРЕБ. Бѣжалъ домой въ ужасѣ. Мущины, женщины, дѣти вопятъ и мечутся, какъ будто пришолъ конецъ міру.
   БРУТ. Судьбы, увидимъ что предопредѣлили вы!-- Что мы умремъ -- мы знаемъ это; только объ отсрочкѣ, о выигрышѣ времени могутъ хлопотать люди.
   КАСК. Къ чему и это? Кто похищаетъ у жизни двадцать лѣтъ -- похищаетъ столько же у боязни смерти.
   БРУТ. Допустимъ это -- и смерть благодѣяніе, и мы друзья Цезаря, потому что сократили для него время страха смерти.-- Выкупаемъ же наши руки въ крови его по самые локти, обагримъ ею мечи и пойдемъ на площадь, потрясая краснымъ оружіемъ надъ головами, восклицая: миръ, свобода, вольность!
   КАСС. Да, омоемся кровью его.-- Пройдутъ вѣка, и сколько еще разъ повторится страшная сцена эта въ государствахъ еще не рожденныхъ, на языкахъ невѣдомыхъ еще.
   БРУТ. И сколько еще разъ падетъ, для праздной потѣхи, Цезарь, лежащій теперь ничтожной перстью у подножія Помпея!
   КАСС. И каждый разъ почтятъ насъ, какъ людей даровавшихъ свободу отчизнѣ.
   ДЕЦ. Чтожъ, пойдемъ мы?
   КАСС. Идемъ, идемъ всѣ. Впередъ, Брутъ! смѣлѣйшіе, лучшіе изъ Римлянъ пойдутъ за тобою.
   БРУТ. Постойте; кто это спѣшитъ сюда?

Входитъ Служитель.

   Приверженецъ Антонія.
   СЛУЖ. (Преклоняя колѣна передъ Брутомъ). Такъ, приказалъ мнѣ господинъ мой, склонить предъ тобою колѣна; такъ, велѣлъ мнѣ Маркъ Антоній, пасть къ твоимъ ногамъ и, такъ распростершись, просилъ сказать тебѣ: Брутъ благороденъ, мудръ, храбръ и честенъ; Цезарь былъ могущественъ, неустрашимъ, великодушенъ и любящь. Я люблю и уважаю Брута; я боялся, уважалъ и любилъ Цезаря. Если Брутъ скажетъ, что Антоній безопасно можетъ придти къ нему, чтобъ убѣдиться, что Цезарь заслужилъ смерть -- Маркъ Антоній не будетъ любить мертваго Цезаря такъ сильно, какъ живаго Брута; приметъ искренно сторону благороднаго Брута и послѣдуетъ за нимъ чрезъ всѣ опасности новаго, неизвѣданнаго еще пути. Такъ говоритъ мой господинъ, Маркъ Антоній.
   БРУТ. Твой господинъ умный, благородный Римлянинъ; я никогда и не думалъ о немъ иначе. Скажи ему, что если онъ придетъ сюда -- онъ будетъ удовлетворенъ, и что я обезпечиваю свободное возвращеніе его моимъ честнымъ словомъ.
   СЛУЖ. Онъ сейчасъ же явится сюда. (Уходитъ).
   БРУТ. Я знаю, что онъ будетъ другомъ намъ.
   КАСС. Желаю этого, и все-таки сильно боюсь его. Мои предчувствія никогда еще не обманывали меня.

Входитъ Антоній.

   БРУТ. Вотъ и онъ.-- Милости просимъ, Маркъ Антоній.
   АНТ. О, мощный Цезарь, и ты во прахѣ! (Преклоняя предъ нимъ колѣна). И всѣ твои завоеванія, побѣды, трофеи стянулись въ такую малость! Прости!-- (Вставая). Я не знаю, благородные патриціи, что вы замышляете, кто еще долженъ облиться кровью, кто еще кажется вамъ опаснымъ; если я -- нѣтъ часа приличнѣе часа смерти Цезаря, нѣтъ орудія достойнѣе мечей обагренныхъ благороднѣйшею кровью цѣлаго міра. Прошу васъ, если имѣете что нибудь противъ меня -- свершайте, пока еще дымятся кровавыя ваши руки. Проживи я и тысячу лѣтъ -- я никогда не приготовился бы къ смерти такъ, какъ теперь; и гдѣ же лучше пасть мнѣ, какъ не здѣсь, подлѣ Цезаря, и отъ рукъ доблестнѣйшихъ мужей настоящаго времени?
   БРУТ. Нѣтъ, Антоній, не требуй отъ насъ сво

Вильям Шекспир

  

Юлий Цезарь,

Трагедия

  
   Перевод Н. М. Карамзина
   Шекспир У. Юлий Цезарь / На англ. и русск. яз.
   М., "Радуга", 1998
   Предисловие по изданию: Воспроизводится по изданию: Н.М. Карамзин. Избранные сочинения в двух томах. М.; Л., 1964.
  
   При издании сего Шекеспирова творения почитаю почти за необходимость писать предисловие. До сего времени еще ни одно из сочинений знаменитого сего автора не было переведено на язык наш; следственно, и ни один из соотчичей моих, не читавший Шекеспира на других языках, не мог иметь достаточного о нем понятия. Вообще сказать можно, что мы весьма незнакомы с английскою литературою. Говорить о причине сего почитаю здесь некстати. Доволен буду, если внимание читателей моих не отяготится и тем, что стану говорить собственно о Шекеспире и его творениях.
   Автор сей жил в Англии во времена королевы Елисаветы и был из тех великих духов, коими славятся веки. Сочинения его суть сочинения драматические. Время, сей могущественный истребитель всего того, что под солнцем находится, не могло еще доселе затмить изящности и величия Шекеспировых творений. Вся почти Англия согласна в хвале, приписываемой мужу сему. Пусть спросят упражнявшегося в чтении англичанина: "Каков Шекеспир?" -- Без всякого сомнения, будет он ответствовать: "Шекеспир велик! Шекеспир неподражаем!" Все лучшие английские писатели, после Шекеспира жившие, с великим тщанием вникали в красоты его произведений. Милтон, Юнг, Томсон и прочие прославившиеся творцы пользовалися многими его мыслями, различно их украшая. Немногие из писателей столь глубоко проникли в человеческое естество, как Шекеспир; немногие столь хорошо знали все тайнейшие человека пружины, сокровеннейшие его побуждения, отличительность каждой страсти, каждого темперамента и каждого рода жизни, как удивительный сей живописец. Все великолепные картины его непосредственно натуре подражают; все оттенки картин сих в изумление приводят внимательного рассматривателя. Каждая степень людей, каждый возраст, каждая страсть, каждый характер говорит у него собственным своим языком. Для каждой мысли находит он образ, для каждого ощущения -- выражение, для каждого движения души -- наилучший оборот. Живописание его сильно и краски его блистательны, когда хочет он явить сияние добродетели; кисть его весьма льстива, когда изображает он кроткое волнение нежнейших страстей; но самая же сия кисть гигантскою представляется, когда описывает жестокое волнование души.
   Но и сей великий муж, подобно многим, не освобожден от колких укоризн некоторых худых критиков своих. Знаменитый софист, Волтер, силился доказать, что Шекеспир был весьма средственный автор, исполненный многих и великих недостатков. Он говорил: "Шекеспир писал без правил; творения его суть и трагедии и комедии вместе, или траги-коми-лирико-пастушьи фарсы без плана, без связи в сценах, без единств; неприятная смесь высокого и низкого, трогательного и смешного, истинной и ложной остроты, забавного и бессмысленного; они исполнены таких мыслей, которые достойны мудреца, и притом такого вздора, который только шута достоин; они исполнены таких картин, которые принесли бы честь самому Гомеру, и таких карикатур, которых бы и сам Скаррон устыдился". -- Излишним почитаю теперь опровергать пространно мнения сии, уменьшение славы Шекеспировой в предмете имевшие. Скажу только, что все те, которые старались унизить достоинства его, не могли против воли своей не сказать, что в нем много и превосходного. Человек самолюбив; он страшится хвалить других людей, дабы, по мнению его, самому сим не унизиться. Волтер лучшими местами в трагедиях своих обязан Шекеспиру; но, невзирая на сие, сравнивал его с шутом и поставлял ниже Скаррона. Из сего бы можно было вывести весьма оскорбительное для памяти Волтеровой следствие; но я удерживаюсь от сего, вспомня, что человека сего нет уже в мире нашем.
   Что Шекеспир не держался правил театральных, правда. Истинною причиною сему, думаю, было пылкое его воображение, не могшее покориться никаким предписаниям. Дух его парил, яко орел, и не мог парения своего измерять тою мерою, которою измеряют полет свой воробьи. Не хотел он соблюдать так называемых единств, которых нынешние наши драматические авторы так крепко придерживаются; не хотел он полагать тесных пределов воображению своему: он смотрел только на натуру, не заботясь, впрочем, ни о чем. Известно было ему, что мысль человеческая мгновенно может перелетать от запада к востоку, от конца области Моголовой к пределам Англии. Гений его, подобно гению натуры, обнимал взором своим и солнце и атомы. С равным искусством изображал он и героя и шута, умного и безумца, Брута и башмашника. Драмы его, подобно неизмеримому театру натуры, исполнены многоразличия: все же вместе составляет совершенное целое, не требующее исправления от нынешних театральных писателей.
   Трагедия, мною переведенная, есть одно из превосходных его творений. Некоторые недовольны тем, что Шекеспир, назвав трагедию сию "Юлием Цезарем", после смерти его продолжает еще два действия; но неудовольствие сие окажется ложным, если с основательностию будет все рассмотрено. Цезарь умерщвлен в начале третьего действия, но дух его жив еще; он одушевляет Октавия и Антония, гонит убийц Цезаревых и после всех их погубляет. Умерщвление Цезаря есть содержание трагедии; на умерщвлении сем основаны все действия.
   Характеры, в сей трагедии изображенные, заслуживают внимания читателей. Характер Брутов есть наилучший. Французские переводчики Шекеспировых трагедий {Shakespeare. Traduit de l'Anglois, dedie au Roi. Paris, 1776, t. II, p. 384. (Шекспир. Перевод с английского, посвященный королю. Париж, 1776, т. II, стр. 384, (франц.). -- Ред.).} говорят об оном так: "Брут есть самый редкий, самый важный и самый занимательный моральный характер. Антоний сказал о Бруте: вот муж! а Шекеспир, изображавший его нам, сказать мог: вот характер! ибо он есть действительно изящнейший из всех характеров, когда-либо в драматических сочинениях изображенных".
   Что касается до перевода моего, то я наиболее старался перевести верно, стараясь притом избежать и противных нашему языку выражений. Впрочем, пусть рассуждают о сем могущие рассуждать о сем справедливо. Мыслей автора моего нигде не переменял я, почитая сие для переводчика непозволенным.
   Если чтение перевода доставит российским любителям литературы достаточное понятие о Шекеспире; если оно принесет им удовольствие, то переводчик будет награжден за труд его. Впрочем, он приготовился и к противному. Но одно не будет ли ему приятнее другого? -- Может быть.
  

Октябрь 15, 1786

ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ,

ТРАГЕДИЯ

  
  

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

   ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ.
  
   ОКТАВИЙ ЦЕЗАРЬ, |
   МАРК АНТОНИЙ, } триумвиры после смерти Цезаревой.
   М. ЭМИЛИЙ ЛЕПИД, |
  
   ЦИЦЕРОН.
  
   БРУТ, |
   КАССИЙ, |
   КАСКА, |
   ТРЕБОНИЙ, } заговорщики против Юлия Цезаря.
   ЛИГАРИЙ, |
   ДЕЦИЙ БРУТ, |
   МЕТЕЛЛ ЦИМБЕР, |
  
   ЦИННА.
   ПОПИЛИЙ ЛЕНА и ПУБЛИЙ, римские Сенаторы.
   ФЛАВИЙ И МАРУЛЛ, Трибуны и неприятели Цезаревы.
   МЕССАЛА и ТИТИНИЙ, друзья Брутовы и Кассиевы.
   АРТЕМИДОР, Софист Книдосской.
   Предсказатель.
   МЛАДЫЙ КАТОН.
   ЦИННА, стихотворец.
   Другой стихотворец.
  
   ЛУЦИЛИЙ, |
   ДАРДАНИЙ, |
   ВОЛУМНИЙ, |
   ВАРРОН, } служители Брутовы.
   КЛИТ, |
   КЛАВДИЙ, |
   СТРATОН, |
   ЛУЦИЙ, |
  
   ПИНДАР, служитель Кассиев.
   ДУХ ЮЛИЯ ЦЕЗАРЯ.
   Башмачник, плотник и другие из народа
   КАЛЬПУРНИЯ, супруга Цезарева.
   ПОРЦИЯ, супруга Брутова.
   Стражи и свита.
  

Первые три действия в Риме,

следующие на острове близ Мутины, в Сардисе, при Филиппах.

  

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Явление I

Улица в Риме.

ФЛАВИЙ, МАРУЛЛ и разные граждане.

Флавий

  
   Ступайте по домам, праздные твари! ступайте по домам. Разве ныне праздник? -- Как! вы ремесленники, а не знаете, что в будни не должно вам ходить без знака ремесла своего? -- Говори, какого ты ремесла?
  

Плотник

  
   Я? -- Плотник.
  
   Марулл
  
   Где ж твой отвес и запон {В Риме вещи сии были знаком плотников.}? Для чего ты так нарядился? -- А ты, друг мой?
  

Башмачник

  
   Правду сказать, против каждого хорошего ремесленника я кропач.
  

Марулл

  
   Какого ты ремесла? отвечай прямо.
  

Башмачник

  
   Ремесло мое таково, что я, чаятельно, могу в нем упражняться без угрызения совести, и в самом деле состоит только в том, чтоб поправлять худое.
  

Марулл

  
   Скажи ремесло свое, глупец!
  

Башмачник

  
   Пожалуй не ссорься со мною; а если поссоришься, так я все еще тебя исправить могу.
  

Флавий

  
   Что ты сказать хочешь? Ты меня поправить думаешь, бесстыдный негодяй?
  

Башмачник

  
   Нет, я говорю о башмаках твоих.
  

Флавий

  
   И так ты башмачник? так ли?
  

Башмачник

  
   Меня кормит одно только шило. Я не вмешиваюсь ни в торговые, ни в женские дела; а занимаюсь только своим шилом. {Место сие перевел я по мнению Фармерову, который думает, что на английском должно читать bur wit awl.} По правде скажу, что я совершенный лекарь для ветхих башмаков; когда они бывают в великой опасности, я их опять поправляю. Самых честных людей, какие только ходили когда-нибудь на воловьей коже, работа рук моих на ноги поставила.
  

Флавий

  
   Но для чего не сидишь ты ныне за своею работою? для чего водишь ты сих людей по улицам?
  

Башмачник

  
   Для того, чтобы они истаскали свои башмаки, а я был с работою. Но по справедливости сказать, гуляем мы для того, чтоб увидеть Цезаря и праздновать его триумф.
  

Марулл

  
   Для чего праздновать? -- Какие завоевания приносит он с собою? какие покоренные Цари идут с ним в Рим, дабы в оковах украшать победоносную его колесницу? Истуканы, камни, злейшие бесчувственных тварей! жестокие сердца! свирепые Римляне! разве не знали вы Помпея? Многократно восходили вы на стены и зубцы их, на башни и на кровли, да и на самые вершины труб, держа детей своих на руках, и просиживали там целый день, терпеливо ожидая шествия великого Помпея по улицам Рима; и, едва в отдалении узрев колесницу его, поднимали вы радостные клики, так что Тибр колебался от эха, производимого звуком голосов ваших на пустых брегах его. А ныне наряжаетеся вы в лучшее платье? а ныне усыпаете вы цветами путь тому, который, торжествуя над Помпеевою кровью, в Рим въезжает? -- Удалитесь! бегите домой! падите на колена и молите Богов, да отвратят они от вас те мучения, которые за сию ужасную неблагодарность необходимо вас постигнуть должны.
  

Флавий

  
   Подите, подите, любезные сограждане! и соберите за преступление сие всех подобных себе бедняков; поведите их на берег Тибра, и лейте в реку сию слезы дотоле, как валы ее в самом мельчайшем месте облобызают самый высочайший берег.

(Граждане уходят.)

   Посмотри, как гибок худой металл их: -- Ощущение вины своей отнимает у них язык, и они исчезают. Поди теперь в Капитолию, а я пойду сюда. Обнажи статуи, если найдешь их в праздничном одеянии.
  

Марулл

  
   Можно ли это сделать? -- Ты знаешь, что ныне праздник Луперкалий.
  

Флавий

  
   Нужды нет; не оставляй ни на одном образе Цезаревых трофеев. Я буду кругом ходить и прогонять народ с улиц; поступай и ты так, где найдешь его в куче. Если мы сии растущие перья вырвем из крыльев Цезаревых, то полетит он только на высоте обыкновенной; в противном же случае орлиным парением своим сокрылся бы он от взора нашего, и всех бы нас привел в страх рабский.

(Уходят в разные стороны.)

  

Явление II

ЦЕЗАРЬ, АНТОНИЙ, одетый к бегу {*}; КАЛЬПУРНИЯ, ПОРЦИЯ, ДЕЦИЙ, ЦИЦЕРОН, БРУТ, КАССИЙ, КАСКА, ПРЕДСКАЗАТЕЛЬ.

  
   {* Во время празднования Луперкалий было у Римлян обыкновение, что знатнейшие юноши бегали по улицам и широкими ремнями из козловой кожи били, в шутку, всех тех, которые им встречались.}
  

Цезарь

  
   Кальпурния! --
  

Каска

  
   Тише! Цезарь говорит!
  

Цезарь

  
   Кальпурния! --
  

Кальпурния

  
   Я здесь, супруг мой.
  

Цезарь

  
   Стань прямо против Антония, когда он побежит. -- Антоний!
  

Антоний

  
   Что, Повелитель мой?
  

Цезарь

  
   Не забудь, Антоний, на бегу своем прикоснуться к Кальпурнии. Говорят, что неплодородные, когда прикоснутся к ним на сем богослужительном бегу, лишаются своего неплодородия.
  

Антоний

  
   Не забуду. Когда Цезарь скажет: исполни! -- тогда уже исполнено.
  

Цезарь

  
   Продолжайте шествие, и не пропустите ни одного обряда.
  

Предсказатель

  
   Цезарь!
  

Цезарь

  
   Что? -- Кто зовет меня?
  

Каска

  
   Умолкни, шум! -- Тише! -- Опять?
  

Цезарь

  
   Кто в сей толпе кличет меня? Я слышу голос, стройнее всякой мусикии, зовущий Цезаря. Говори; Цезарь готов внимать тебе.
  

Предсказатель

  
   Берегись пятагонадесять Марта.
  

Цезарь

  
   Кто это?
  

Брут

  
   Предсказатель предостерегает тебя от пятагонадесять Марта.
  

Цезарь

  
   Представьте его мне; я должен его в лицо увидеть.
  

Каска

  
   Поди сюда, друг мой; предстань Цезарю.
  

Цезарь

  
   Что хочешь ты мне сказать? повтори еще.
  

Предсказатель

  
   Берегись пятагонадесять Марта.
  

Цезарь

  
   Он сновидец; пусть его идет -- Продолжайте!

(Военная мусикия, Цезарь и свита уходят.)

  

Кассий

  
   Хочешь ли идти вместе посмотреть на бег?
  

Брут

  
   Нет.
  

Кассий

  
   Пожалуй, пойдем.
  

Брут

  
   Я не расположен к таким забавам; во мне весьма немного той веселости, которая Антония одушевляет. Поди туда, Кассий, если хочешь; я тебя оставлю.
  

Кассий

  
   Брут! я рассматриваю тебя с некоторого времени; глаза твои не показывают уже мне того дружелюбия, которое я прежде привык в них видеть: ты слишком жестокосерд и скрытен против такого друга, который тебя любит.
  

Брут

  
   Не заблуждайся, Кассий. Если я отвращал взор мой, то отвращал для того, чтобы сокрыть внутреннее беспокойство в душе моей. С некоторого времени мучат меня борющиеся страсти и такие мысли, которые единственно до меня касаются и которые, может быть, нечто мрачное в поступках моих показывают. Но сие не должно тревожить друзей моих, в числе которых Кассий, конечно, находится. Не заключай ничего по моему невниманию, кроме того, что несчастный Брут, будучи с самим собою в несогласии, забывает оказывать другим наружную дружбу.
  

Кассий

  
   И так я весьма ошибся в движениях души твоей, Брут; и за сию ошибку должен я погребете в груди моей важные мысли и великие намерения. Скажи мне, благородный Брут! можешь ли ты зреть лицо свое?
  

Брут

  
   Нет, Кассий; оно может зреть себя только посредством отсвечивания некоторых других вещей.
  

Кассий

  
   Так; но жаль истинно, Брут, что у тебя нет такого зеркала, которое бы хотя тень твоей изящности, от тебя самого сокрытая, могло явить глазам твоим. Я слышал многих из почтенных Римлян, исключая бессмертного Цезаря, воздыхавших под бременем настоящих утеснений, когда речь только касалась до Брута, и желавших, чтобы благородный Брут только глаза открыл.
  

Брут

  
   В какую опасность хочешь привести меня, Кассий, желая, чтоб я искал в себе того, чего точно нет во мне?
  

Кассий

  
   И так, приготовься, дражайший Брут, меня выслушать. Тебе уже известно, что самого себя видеть тебе можно только посредством отсвечивания; и так, буду я твоим зеркалом, и со всею скромностью открою оку твоему, относительно к тебе, то, чего ты до сего времени не знаешь. Не подозревай меня, достойный Брут! Если бы я был всеместным насмешником, или привык бы с легкомысленною клятвою обещать дружбу свою каждому, ее желающему; если бы ты знал, что я под людей подольщаюся, почти удушаю их объятиями, а после тотчас их поношу; если бы тебе известно было, что я человек распутный и подвержен всякого рода слабостям: то мог бы ты почитать меня опасным.

(Трубы и радостный крик.)

  

Брут

  
   Что значат радостные сии восклицания? Я боюсь, чтобы народ не избрал уже Цезаря Царем.
  

Кассий

  
   И так ты сего боишься? Следовательно, должен я думать, что ты сего не желаешь.
  

Брут

  
   Я сего не желаю, Кассий; однако добра ему желаю. Но для чего держишь ты меня здесь так долго? Что такое хотел ты мне сказать? Если клонится сие к общему благу, то представь одному оку моему жизнь, а другому смерть: я на них равнодушно взирать буду. Да будут боги ко мне столько милосердны, сколько любовь моя к чести превосходит страх смерти!
  

Кассий

  
   Сие великодушие твое, Брут, так же мне известно, как известны мне черты лица твоего. Хорошо; честь есть содержание того, что я тебе сказать намерен. -- Я не знаю, как ты и другие люди думают о сей жизни: но я со своей стороны лучше совсем не хотел бы существовать, нежели жить и преклоняться пред подобною себе тварью. Я так же свободно родился, как и Цезарь; ты так же. Оба мы питались равною с ним пищею, и оба можем так же сносить холод, как и он. Некогда в ненастный и бурный день, когда мятущийся Тибр ярился со брегами своими, сказал мне Цезарь: дерзнешь ли, Кассий! броситься со мною в сию волнующуюся реку и приплыть к оной мете {Обыкновенное упражнение римских патрициан, определенных к военной службе. Почему Гораций говорит об одном юноше, пораженном любовию: Cur timet flavum Tibrum tangere? -- По Светонову свидетельству, Цезарь был весьма искушен в плавании.}? -- Едва успел он сие сказать, повергся я в реку во всей одежде, и звал его следовать моему примеру. Он и действительно последовал. Тибр шумел; бодрыми и сильными руками нашими разбивали мы его волны, и с пылающими соревнованием сердцами силились преплывать его. Но прежде достижения назначенной меты воззвал Цезарь: помоги мне, Кассий! или я погибну! -- Тогда, подобно Энею, великому праотцу нашему, вынесшему престарелого Анхиза из горящей Трои на раменах своих, вынес я слабевшего Цезаря из пенившегося Тибра. Сей человек сделался теперь богом, а Кассий стал бедною тварию и должен нагибать хребет свой при самом небрежливейшем кивании Цезаревом. Он был болен лихорадкою, когда я был в Гишпании: видел я, как дрожал он в припадках ея; истинно дрожал бог сей; нежные его уста лиши лися алого цвета своего, и самое то око, которое весь мир содержит в страхе, теряло свое сияние. Я слышал его воздыхающего; и самый тот язык, который призывал римлян ко вниманию и речи свои повелевал вносить в летопись, взывал: Ах, Титиний! дай мне пить -- так, как болящая жена. О боги! разве не ужасно сие, что такой слабый человек имеет первенство во всем величественном мире, и только один носит победный венец на главе своей {Сцену сию весьма превозносят критики.}.

(Радостный крик; трубы.)

  

Брут

  
   Паки всеобщие клики! Я думаю, что причиною сим восклицаниям суть новые почести, которыми осыпают Цезаря.
  

Кассий

  
   О друг мой! он яко колосс осеняет тесные пределы мира, а мы яко карлы ползаем между исполинскими его подножиями и вокруг озираемся, дабы обресть для себя срамное место смерти. Человеки бывают иногда владыками судьбы своей; не созвездия наши, дражайший Брут, мы обвинять должны, но себя самих, толь презрительные представляя лица. Брут и Цезарь! -- Какое ж Цезарь имеет преимущество? Для чего имя сие чаще твоего повторяется? Напиши их одно подле другого, твое будет столь же изящно; возгласи их, твое столь же приятный звук издаст; возложи их на весы, оно столь же тяжело; заклинай ими, -- Брут столь же скоро вызовет духа, как и Цезарь. Боги! какою же пищею питается сей Цезарь наш, так возвеличася? О век испорченный! -- Рим, ты лишился уже силы рождать героев! Которое столетие со времени великого наводнения протекло без того, чтобы не прославиться несколькими? Когда можно было сказать о Риме, что стены его только одного героя в себе замыкают? -- О Рим! теперь много места в тебе, когда только один герой существует в недрах твоих! -- Ты и я слыхали от отцов наших, что некогда был Брут, который столь же бы легко позволил злому духу утвердить свой вечный престол в Риме, как и Царю Рим покорить.
  

Брут

  
   Я никак не подозреваю дружбу твою; также примечаю, может быть, и то, к чему ты меня склонить хочешь. Как я о сем и об обстоятельствах настоящих времен думаю, изъяснюсь я после. Теперь дружески прошу тебя не проницать в меня далее. О сказанном тобою я размыслю; а что еще тебе сказать осталось, беспристрастно выслушаю и сыщу уже удобное время выслушать и отвечать на такие важные предложения. До того времени, друг мой, еще подумай. -- Брут лучше бы хотел быть бедным поселянином, нежели на таких тягостных условиях, какие теперь, чаятельно, нам предложат, почитать себя сыном Рима.
  

Кассий

  
   Радуюсь, что слабые слова мои так много жара в Бруте возбудить могли.

(Цезарь со свитою своею приходит.)

  

Брут

  
   Игры кончились, и Цезарь возвращается.
  

Кассий

  
   Когда они пойдут мимо, останови Каску; он с неприязненными своими ужимками расскажет тебе все, что ныне примечания достойного случилось.
  

Брут

  
   Хорошо. -- Но видишь ли, Кассий? гневное неудовольствие изображено на челе Цезаревом, и вся его свита смотрит такими глазами, как бы много неприятного ей досталось. Лицо Кальпурнии покрыто бледностью; у Цицерона глаза столь же красны и огня исполнены, каковы они были у него в Капитолии, когда многие сенаторы в совете против него говорили.
  

Кассий

  
   Каска нас о всем уведомит.
  

Цезарь

  
   Антоний!
  

Антоний

  
   Что, Цезарь?
  

Цезарь

(Тихо говорит Антонию.)

  
   Меня должны окружать люди тучные, люди круглощекие и такие, которые ночью спят {Нечто подобное сказал Цезарь и у Плутарха. Следующее описание свойства Кассиева есть изящнейшее и живейшее описание темперамента холерического.}. Кассий сух; он много думает: такие люди опасны.
  

Антоний

  
   Не страшись его, Цезарь; он неопасен: он благородный римлянин и честный человек.
  

Цезарь

  
   Я хотел бы, чтобы он был тучнее. -- Хотя я и не страшусь его, однако если б Цезарь страшиться мог, то не знаю, от кого б я столько остерегался, как от сего сухого Кассия. Он много читает; он великий примечатель и проницает действия человеческие одним взором. Он не любит публичных игр, так как ты, Антоний; он не охотно слушает мусикию; он редко улыбается, а когда и улыбается, то улыбка сия кажется насмешкою над самим собою, и явным знаком презрения к духу своему за то, что он позволяет возбуждать себя к улыбке. У таких людей сердца не могут быть покойны, если видят они кого-нибудь на высшей себя степени; и потому они весьма опасны. Я сказываю тебе более то, чего страшиться должно, нежели то, чего сам страшуся: я всегда Цезарь. Перейди на правую сторону; ибо в сие ухо я не слышу, и скажи мне искренно, что ты о нем думаешь.

(Цезарь и свита его уходят; Брут, Кассий и Каска остаются.)

  

Каска

  
   Ты удержал меня; разве хочешь мне что-нибудь сказать?
  

Брут

  
   Да, Каска; расскажи нам, что ныне случилось, и от чего Цезарь так мрачен?
  

Каска

  
   Вы сами с ним были?
  

Брут

  
   В таком случае я не спрашивал бы Каску о приключившемся.
  

Каска

  
   Ему подносили корону; он ее отвергнул от себя, а народ поднял радостный крик.
  

Брут

  
   Для чего кричали в другой раз?
  

Каска

  
   Для того же.
  

Кассий

  
   Восклицания слышны были три раза: для чего кричали в третий раз?
  

Кассий

  
   Для того же.
  

Брут

  
   И так три раза подносили ему корону?
  

Каска

  
   Конечно, три раза, и три раза отталкивал он ее от себя, каждый раз тише прежнего; при каждом же разе добродушные мои сограждане восклицали.
  

Кассий

  
   Кто подносил ему корону?
  

Каска

  
   Антоний.
  

Брут

  
   Расскажи нам все обстоятельно, дражайший Каска!
  

Каска

  
   Хоть Фурий заставь мучить меня, я не могу ничего рассказать вам обстоятельно; дело все состояло в шутке: я не примечал. Я видел, что Марк Антоний подносил ему корону -- однако была это не подлинная корона, но одна из малых корон -- и, как сказано, он ее в первый раз оттолкнул; но при всем том, казалось, так он смотрел, что она ему нравилась. Потом поднес он ему еще раз, и он еще раз оттолкнул ее; но, как мне казалось, ему было жаль отнимать от нее свою руку. Потом поднес он ему в третий раз, и он в третий раз оттолкнул ее; при всяком же разе, как он не принимал ее, толпа кричала, плескала руками, бросала вверх шапки, и от радости, что Цезарь отторгнул корону, так наполнила воздух вонючим дыханием, что Цезарь почти задохнулся; ибо он упал в обморок. Я со своей стороны не имел сердца тому смеяться; потому что боялся разинуть рот и втягивать в себя дурной воздух.
  

Кассий

  
   Но скажи мне, Каска, действительно ли Цезарь упал в обморок?
  

Каска

  
   Он на площади упал; пена стояла у него у рта: он не мог говорить.
  

Брут

  
   Это ничего не мудрено: у него падучая болезнь.
  

Кассий

  
   У Цезаря нет падучей болезни; но ты и я и благородный Каска падучую болезнь имеем.
  

Каска

  
   Я не знаю, что ты сказать хочешь; но это знаю точно, что Цезарь упал. Я не хочу быть честным человеком, если простой народ не плескал и не свистал, смотря по тому, что ему в Цезаре нравилось и не нравилось, так как обыкновенно с актерами на театре поступают.
  

Брут

  
   Что ж сказал он, когда пришел в себя?
  

Каска

  
   Приметя, сколь народ был рад тому, что он не принял короны, разорвал он прежде еще падения своего ворот у своей одежды, и предлагал народу, чтобы отрезали ему горло. Если бы я был какой-нибудь ремесленник, то пусть бы со всеми беззаконниками сквозь землю провалился, когда б я не подхватил это слово. Пришедши в себя, говорил, что если он что-нибудь сделал, или сказал непристойное, то просит высокопочтенное собрание приписать оное его болезни. Три или четыре женщины, стоявшие подле меня, закричали: ах добрая душа! -- и простили его от всего сердца. Но это не много значит; если б Цезарь умертвил и матерей их, то они то же бы сделали.
  

Брут

  
   И после сего пошел он с таким печальным лицом?
  

Каска

  
   Да.
  

Кассий

  
   Цицерон ничего не говорил?
  

Каска

  
   Он говорил по-гречески.
  

Кассий

  
   Что?
  

Каска

  
   Я соглашусь никогда уже не смотреть на лицо твое, если могу пересказать тебе его слова. Но те, которые его разуметь могли, улыбались и шатали головами. Но что касается до меня, для меня было это по-гречески. Я бы еще много нового рассказать мог. Марулл и Флавий лишились Трибунства, потому что они содрали царские украшения со статуи Цезаревой. -- Прощайте! еще были другие дурачества, о которых я вспомнить не могу.
  

Кассий

  
   Будешь ли сим вечером со мною ужинать, Каска?
  

Каска

  
   Нет; я уже дал слово.
  

Кассий

  
   Будешь ли завтра со мною обедать?
  

Каска

  
   Буду, если я не умру, а ты не переменишь своего намерения и обед твой будет вкусен.
  

Кассий

  
   Хорошо, я буду тебя ждать.
  

Каска

  
   Жди; прощайте!

(Уходит.)

  

Брут

  
   Каким меланхоликом сделался этот человек! Он весь составлен был из огня, когда учились мы в школе.
  

Кассий

  
   Он еще и теперь таков, если дело клонится к произведению в действо благородного и смелого предприятия, не взирая на вид ленивого равнодушия, который он на себя принимает. Сей вид сокрывает важные его предприятия, и тем скорее убеждает других людей в пользу его.
  

Брут

  
   Правда -- теперь тебя оставлю; завтра приду к тебе, если хочешь со мною говорить; если же хочешь лучше ко мне придти, то я тебя ждать буду.
  

Кассий

  
   Хорошо; между тем размысли о настоящих обстоятельствах.

(Брут уходит.)

   -- Да, Брут, ты благороден; однако вижу, что драгоценный твой металл может повредиться от чуждого примеса; почему благородные духи должны всегда обходиться с подобными себе; ибо кто толико тверд, чтоб не мог уже быть обманут? Цезарь меня не терпит, напротив того, Брута он любит. Хотя бы я был Брутом, а Брут Кассием, однако любовь его меня бы не очаровала. В сию ночь брошу я несколько бумажек, исписанных разными руками, как будто бы от разных граждан, к нему в окно: все они должны метить на великое мнение, которое имеет Рим о его имени; также сокровенным образом упомянется в них и о Цезаревом властолюбии. Если мне удастся сие, то берегись Цезарь! ибо мы либо свергнем тебя, или на все отважимся.

(Уходит.)

  

Явление III

Гром и молния.

КАСКА c обнаженным мечом; ЦИЦЕРОН, идущий ему навстречу.

  

Цицерон

  
   Добрый вечер, Каска! проводил ли ты Цезаря домой? Что ты так запыхался? Что причиною твоего замешательства?
  

Каска

  
   Разве ты один можешь пребывать в спокойствии тогда, когда все основание земли, подобно слабому тростнику, колеблется? О Цицерон! я видел непогоду; я видал, как ярящиеся вихри превращают в прах ветвистые дубы; как бунтующий Океан свирепеет и пенится, и с гордостью валы к гремящим облакам возносит! но никогда, кроме сего вечера, никогда не видал я такой огнедышащей непогоды. Либо на небе сделалось возмущение, или мир беззакониями своими принудил гневных богов ниспослать на себя пагубу {О чудесах, случившихся перед смертью Цезаревой, см.: Virgil. Georg. L. I. Horat. Carm. 1.2. Livii Histor. L. с 44 -- 45. Plutarch, in vita Caes.}.
  

Цицерон

  
   Как! разве ты еще что-нибудь чудное видел?
  

Каска

  
   Простой невольник, которого ты, конечно, в лицо знаешь, поднял вверх левую свою руку; пламя объяло ее, и она светила так, как двадцать факелов; но при всем том он не ощущал огня, и рука его осталась неповреждена; сверх сего попался мне против самой Капитолии лев -- с которого времени и меч мой еще обнажен -- устремивший на меня пламенные свои глаза, и, не бросясь на меня, гордо прошедший мимо. После того нашел я более ста женщин в куче, страхом в привидения обращенных, которые клялись мне, что видели огненных людей, по улицам ходящих. А вчера в самый полдень сидела на площади ночная птица и ужасно кричала. Когда ж такие чудеса вдруг случаются, то никто мне не говори, что есть им нечрезвычайная причина, что они естественны; ибо я уверен, что таковые чудеса предвозвещают чрезвычайные приключения той стране, где бывают.
  

Цицерон

  
   В самом деле, состояние наших времен необыкновенно; однако легко можно, изъясняя вещи по своему мнению, далеко удалиться от истинного их значения. Придет ли завтра Цезарь в Капитолию?
  

Каска

  
   Придет; ибо он приказал Антонию дать тебе знать, что он завтра там будет.
  

Цицерон

  
   Итак, желаю тебе покойной ночи, Каска. В такое ненастное время нехорошо прогуливаться.
  

Каска

  
   Прощай, Цицерон. (Цицерон уходит. -- Приходит Кассий.)
  

Кассий

  
   Кто это?
  

Каска

  
   Римлянин.
  

Кассий

  
   По голосу должен быть это Каска.
  

Каска

   Слух твой верен. Какая это ночь, Кассий!
  

Кассий

  
   Ночь, совершенно приятная для душ правых.
  

Каска

  
   Кто слыхал такие угрозы неба?
  

Кассий

  
   Тот, кто видал землю в таком пагубном состоянии. Я со своей стороны предался сей опасной ночи и без страха ходил по улицам: обнажа грудь мою, как видишь, предлагал ее поражению громовой стрелы, и, когда сверкающая багряная молния, казалось, небо рассекала, поставлял себя метою луча ее.
  

Каска

  
   Но для чего ты искушал так небо? Человекам прилично тогда страшиться и трепетать, когда всемогущие боги соединились на ниспослание столь страшных провозвестников, дабы нас привести в ужас.
  

Кассий

  
   Ты совсем бесчувственен, Каска, и оные жизненные искры, которые бы в римляне быть долженствовали, совершенно в тебе погасли, или по крайней мере ты их скрываешь. Ты бледен; взор твой мутен; ты трепещешь и удивляешься необыкновенному мятежу небес. Но если хотел ты открыть истинную причину, почто все сии молнии, все сии бродящие привидения; почто птицы и дикие звери отрекаются естества своего; почто старцы, безумные и дети пророками становятся; почто все сии вещи порядок свой, свое естество и свои свойства превращают в ужасные явления: то нашел бы ты, что небо влило в них сии побуждения для того, чтобы сделать их орудиями страха и увещания для какой-нибудь беззаконной страны. Также мог бы я тебе, Каска, наименовать человека, который весьма подобен сей ужаса исполненной ночи; который гремит, пускает молнии, разверзает могилы, и ревет, подобно льву в Капитолии; человека, который при всем том не сильнее ни тебя, ни меня, но вознесся на чрезвычайную вышину и страшен подобно сим чудесным явлениям.
  

Каска

  
   Ты говоришь о Цезаре, Кассий?
  

Кассий

  
   О ком бы то ни было. Римляне имеют еще те же мышцы и члены, как и предки их; но горе временам нашим! души отцов наших умерли, а управляет нами дух наших матерей! Иго и терпение наше уподобляют нас женам.
  

Каска

  
   Действительно говорят, что Сенат намерен завтра сделать Цезаря Царем; он будет везде носить корону, на воде и на земле, кроме Италии.
  

Кассий

  
   И так, ведаю, где мне кинжал сей носить должно. Кассий избавит Кассия от рабства! В сем-то случае, боги Рима, вы слабого в сильнейшего претворяете! в сем-то случае низлагаете вы тирана! Ни каменные башни, ни железные стены, ни душные темницы, ни тяжелые цепи не могут удержать силы духа; но жизнь, утомленная уже сими земными оковами, всегда имеет власть окончать себя. -- Я ведаю сие, так ведай же и весь мир, что иго рабства, мною носимое, могу я свергнуть с себя тогда, когда захочу.
  

Каска

  
   Равно могу и я -- так каждый раб может окончать рабство свое.
  

Кассий

  
   А почему стал Цезарь тираном? -- Бедный смертный! знаю, что он не был бы волком, если бы не видел, что римляне суть только овцы. Он бы не был львом, если б римляне не были робкими сернами. Кто хочет развести скорее великий огонь, тот зажигает прежде слабую солому. Какою рухлядью, каким дрязгом и какою плевою должен быть Рим, если будет он употреблен к освящению такой презренной твари, как Цезарь! Но, о скорбь! до чего ты довела меня! Может быть, говорю я с услужливым рабом? Если так, то, конечно, позовут меня к ответу; но я готов уже к тому и опасности не страшат меня.
  

Каска

  
   Ты говоришь с Каскою, с римлянином, а не с бесстыдным вралем. Вот тебе моя рука; будь деятелен, дабы отвратить все сии насилия: а сия нога моя пойдет дотоле, доколе только идти возможно.
  

Кассий

  
   Дело решено. Знай, Каска, что я некоторых великодушных римлян довел уже до того, что они соединились со мною к предприятию столь же славному, сколь и опасному; и я знаю, что теперь ждут они меня в галерее Помпеевой: ибо в сию страшную ночь улицы пусты и вид неба так же кровав, пламенен и страшен, как и предприятие наше.

(Приходит Цинна.)

  

Каска

  
   Погоди немного; кто-то идет с величайшею поспешностью.
  

Кассий

  
   Это Цинна; походка его мне знакома. Он друг. -- Куда так торопишься, Цинна?
  

Цинна

  
   Искать тебя -- Кто это? Метелл Цимбер?
  

Кассий

  
   Нет; это Каска, наш сообщник. Не ждут ли меня, Цинна?
  

Цинна

  
   Я очень рад этому. Какая страшная ночь! -- Некоторые из нас видели чудные явления.

Кассий

  
   Скажи, не ждут ли меня?
  

Цинна

  
   Да, ждут. О, Кассий! если б ты и благородного Брута мог преклонить на нашу сторону!
  

Кассий

  
   Не беспокойся. Возьми эту бумажку, дражайший Цинна, и положи на Преторский стул, чтобы Брут ее нашел; эту брось к нему в окно; а эту прилепи воском к статуе старого Брута. Сделав сие, приходи в галерею Помпееву, где найдешь нас. Там ли Деций Брут и Требоний?
  

Цинна

  
   Все там, кроме Метелла Цимбера, который пошел за тобою в дом твой. Теперь поспешу я исполнить повеление твое.
  

Кассий

  
   А после приходи в театр Помпеев

(Цинна уходит.)

   Пойдем, Каска; прежде рассвета побываем у Брута; три четверти его уже наши, и я уверен, что при первом свидании и весь он наш будет.
  

Каска

  
   Народные сердца к нему преклонны. Что в нас показалось бы преступлением, то любимый его вид, подобно богатейшей Алхимии, превратит в добродетель и достоинство.
  

Кассий

  
   Ты имеешь справедливые понятия о нем, цене его и необходимости для нас, чтобы соделался он нашим сообщником. Пойдем; уже далее полуночи. Прежде еще рассвета разбудим его и в нем уверимся.

(Уходят.)

  

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

  

Явление I

  

Брутов сад. БРУТ один.

  

Брут

  
   Луций! поди сюда -- По звездам не могу угадать, как близок день. -- Луций! говорю я. -- Я сам хотел бы так крепко спать. -- Долго ли еще, Луций? проснись! говорю я -- Луций! поди сюда.

(Луций приходит.)

  

Луций

  
   Ты звал меня, государь?
  

Брут

  
   Принеси в мою горницу свечу, и, когда она зажжена будет, приди сюда и скажи мне.
  

Луций

  
   Тотчас, государь.

(Уходит.)

  

Брут

  
   Смерть его сие свершить должна. -- Хотя я со своей стороны ни малейшей не имею причины искать его жизни, однако ж сему быть должно ради блага общественного. -- Ему хочется короны: -- как после сего мог бы перемениться нрав его, в сем состоит вопрос. Жаркий летний день производит аспида: сие научает нас осторожности. -- Дав ему корону, дадим ему жало, которым он по изволению своему будет нас жалить. Высокие достоинства бывают всегда во зло употребляемы, если со властию не соединяется милосердие. Однако Цезарю должен я отдать сию справедливость, что ни одного примера еще не знаю, где бы страсти имели над ним более власти, нежели рассудок. Но опыт показывает, что смирение есть лествица юного властолюбия: кто восходит, тот сначала всегда устремляет на нее глаза свои; но достигнув уже верхние степени, спиною обращается к лествице, поднимает глаза к облакам и презирает нижние степени, по коим возшел. И Цезарь точно так поступить может. Чтобы он не поступил так, должно его предупредить. А как не можем мы теперь оправдать предприятия нашего тем, что он есть, то должно возразить, что если бы Цезарь был более, то позволил бы себе и разные насилия; почему подобен он змеиному яйцу, которое, когда раз лупится, по своему естеству вредить будет: следственно, в скорлупе должно раздавить оное.

(Луций приходит.)

  

Луций

  
   Свеча горит в горнице твоей, Брут. Искав на окне кремня, нашел я это запечатанное письмо и верно знаю, что его тут не было, когда я пошел спать.

(Отдает ему бумагу.)

  

Брут

  
   Поди опять спать; теперь еще ночь. Не пятое ли надесять Марта будет завтра?
  

Луций

  
   Не знаю.
  

Брут

  
   Посмотри в календаре и скажи мне.
  

Луций

  
   Тотчас.

(Уходит.)

  

Брут

  
   Огненные пары, шипящие в воздухе, светят так, что мне читать можно.

(Развертывает письмо и читает.)

   "Брут! ты спишь, проснись, и зри себя! -- Должно ли Риму -- Говори, рази, спасай! -- Брут! ты спишь; проснись!" -- Такие вызовы часто уже кладутся там, где мне их найти должно. -- "Должно ли Риму" -- Сие так разуметь надобно: "Должно ли Риму быть под правлением одного человека?" -- Как! -- Риму? -- Предки мои прогнали Тарквиния с улиц Римских, когда его Царем наименовали. -- "Говори, рази, спасай!" -- Меня вызывают говорить и разить? -- О Рим! сие обещаю тебе; если спасти тебя еще возможно, то Брут совершенно удовлетворит просьбе твоей.

(Луций приходит.)

  

Луций

  
   Четырнадцать дней прошло Марта.

(Стучатся.)

  

Брут

   Хорошо. -- Поди туда; кто-то стучится.

(Луций уходит.)

   С того времени, как Кассий возмутил меня против Цезаря, я не спал. Между произведением в действо страшного предприятия и первого движения весь промежуток подобен страшилищу или тоски исполненному сновидению. Дух и смертные орудия тогда советуются между собою, и тогдашнее состояние человека подобно малому государству, колеблемому всеобщим мятежом.

(Луций приходит.)

  

Луций

  
   Брат твой Кассий стоит у дверей, и желает тебя видеть.
  

Брут

  
   Один он?
  

Луций

  
   Нет, с ним еще другие пришли.
  

Брут

  
   Знаешь ли ты их?
  

Луций

  
   Нет, государь; шляпы надернуты у них на уши, а лица до половины тогами закрыты; почему мне и не можно было узнать их.
  

Брут

  
   Впусти их.

(Луций уходит.)

   Это заговорщики. -- О заговор! разве тебе и ночью стыдно, когда всякое зло в большей свободе бывает, показывать опасное чело свое? Где ж найдешь ты такую пропасть, которая бы ужасный твой вид днем сокрыла? Не кажись заговором! сокрой его в усмешках и дружелюбии. Если б стал ты ходить в естественном твоем образе, то и самая мрачность Эреба не могла бы утаить тебя.
  

КАССИЙ, КАСКА, ДЕЦИЙ, ЦИННА, МЕТЕЛЛ и ТРЕБОНИЙ.

  

Кассий

  
   Боюсь, чтобы мы тебя не обеспокоили. Доброе утро, Брут; не рано ли пришли?
  

Брут

  
   Я уже с час, встал, и всю ночь не спал.

(Тихо.)

   Знаю ли я сих людей, коих ты привел с собою?
  

Кассий

  
   Всех до одного знаешь. Нет здесь такого, который бы не высоко почитал тебя, и каждый желает только, чтобы ты возымел о себе то доброе мнение, которое всякий благородный римлянин о тебе имеет. -- Это Требоний.
  

Брут

  
   Я ему рад.
  

Кассий

  
   А это Деций Брут.
  

Брут

  
   И ему также.
  

Кассий

  
   А это Каска, это Цинна, это Метелл Цимбер.
  

Брут

  
   Я им всем рад. -- Какие же бдительные заботы разделяют глаза ваши со сном?
  

Кассий

  
   Брут! мне надобно сказать тебе несколько слов.

(Он и Брут говорят между собою тихо.).

  

Деций

  
   Там восток: не начинает ли уже светать?
  

Каска

  
   Нет.
  

Цинна

  
   Извини меня, уже светает. Сии седые полосы, облака перерезывающие, суть провозвестники дня.
  

Каска

  
   Вы оба признаете ошибку свою. Там, куда я меч свой устремляю, восходит солнце, которое теперь, ибо младенчество года начинается, гораздо склонилось к югу. Чрез несколько времени будет оно восходить выше к северу. Там, где стоит Капитолия, над нами, находится восток.
  

Брут

  
   Дайте мне все, один после другого, руку свою.
  

Кассий

  
   И будем клясться в непременном произведении в действо нашего предприятия.
  

Брут

  
   Нет, никакой клятвы не надобно. -- Если не возбуждает нас народная честь, глубокое чувство издыхающей вольности, и пагубное положение времен наших; если сии причины слабы, то разойдемся еще вовремя, и каждый ступай обратно на ложе свое; а возрастающее тиранство пусть дотоле свирепствует, доколе не падет на всякого жребий постыдной смерти. Но если сии причины, как я в том и уверен, содержат в себе столько огня, чтобы воспламенить и самых мягкосердых, и слабые души жен укрепить храбростью: то почто же нам, сограждане мои! давать друг другу клятву, когда и одно благое дело наше может ободрить нас к освобождению отечества нашего? Почто нам другое поручительство, кроме соединенных римлян, давших слово и гнушающихся подлостию? Почто другая клятва, кроме взаимного искреннего обязательства исполнить или умереть? Пусть клянутся трусы и маловеры, ветхие остовы и такие терпеливые души, которые благоприятствуют несправедливости; пусть клянутся такие люди, коих худое дело подозрительными делает: но от нас да будет то удалено, чтобы правоту нашего предприятия и стремительный огнь нашего духа бесчестить мыслями, что дело наше, или наше предприятие, имеет нужду в клятве, когда каждая капля крови, которую носит римлянин, и носит с честью, срамною сделается, если нарушит он хотя малейшую часть своего обещания, им единожды произнесенного.
  

Кассий

  
   Но что нам делать с Цицероном? Пригласить ли его? Я думаю, что он весьма подкрепит нашу сторону.
  

Каска

  
   Не надобно пропускать его.
  

Цинна

  
   Без сомнения.
  

Метелл

  
   Он необходимо должен быть с нами; ибо сребристые его волосы возбудят о нас хорошее мнение и умножат число голосов, которые возвеличат дела наши; скажут, что глубокий его разум правил руками нашими; младость и дерзость наша не будет примечена, но совершенно закроется почтенным его видом.
  

Брут

  
   Не говори о нем; ему не надлежит знать ничего о предприятии нашем; он никогда не возьмет участия в том, что другие люди начали.
  

Кассий

  
   И так мы его оставим.
  

Каска

  
   В самом деле, он не способен к нашему делу.
  

Деций

  
   Один Цезарь умереть должен?
  

Кассий

  
   Вопрос твой, Деций, пришел кстати. -- Я не почитаю за благо, чтобы Марк Антоний, столько любимый Цезарем, пережил Цезаря; мы неукротимого противника иметь в нем будем; а вам известно, что он, если свою всю силу собрать захочет, всех нас погубить может. Дабы предупредить сие, пусть Антоний падет вместе с Цезарем!
  

Брут

  
   Предприятие наше, Кассий, показалось бы слишком кровожаждущим, когда бы мы, отрубя голову, и все члены отрубить захотели; сие бы можно было назвать гневом при смерти, а ненавистью после смерти. Мы, Кассий, хотим быть жертвою, а не жертвоприносителями. Мы все восстаем только против духа Цезарева, а в духе человеческом крови нет. О, дабы могли мы исхитить дух Цезарев, не проливая Цезаревой крови! -- Но ах! ему кровью обагриться должно! -- Однако, почтенные друзья, мы умертвим его со смелостью, но не с свирепством; мы сразим его яко такую жертву, которая богам принесена быть достойна; а не изрубим яко труп, который псам брошен будет. Сердца наши, подобно каким-либо хитрым господам, должны возбудить слуг своих к свирепому действию, но после наружно укорять их. Такой поступок сделает деяние наше необходимым, а не ненавистным; и если народ увидит его в сем свете, то назовет нас спасителями, а не убийцами. Совсем не думайте о Марке Антонии; ибо он не будет сильнее Цезаревой руки, когда спадет Цезарева голова.
  

Кассий

  
   Однако я страшусь его; ибо глубоко вкоренившаяся в нем любовь к Цезарю...
  

Брут

  
   Нет, дражайший Кассий! оставь его. Если любит он Цезаря, то все, что он только сделать может, сделать может над собою. Пусть смерть Цезарева его раззлобит и умертвит; да и сие бы весьма много для него было, ибо он любит игру, резвость и веселое общество.
  

Требоний

  
   Он, право, не страшен; нет нам нужды умертвить его; он будет жить, и после все сие превратит в шутку.

(Часы бьют.)

  

Брут

  
   Тише! считайте часы.
  

Кассий

  
   Три било.
  

Требоний

  
   Время разойтися.
  

Кассий

  
   Но еще не известно, выйдет ли Цезарь ныне или нет; ибо с некоторого времени сделался он суеверен, и совсем оставил то гордое мнение, которое прежде имел он о мечтах, сновидениях и вещах богослужительных. Весьма легко быть может, что чудные сии привидения, необыкновенные страшилища сей ночи и представления его гадателей удержат его идти ныне в Капитолию.
  

Деций

  
   Это все ничего не значит; хотя бы он и не захотел идти в Капитолию, однако я могу легко опять преклонить его к сему: ибо он с удовольствием слушает, что единороги могут быть пойманы древами, медведи зеркалами, слоны ямами, львы сетями, а люди льстецами. Когда я говорю ему, что он льстецов ненавидит, то отвечает он, что поступает действительно не иначе, не примечая, что я наиболее тем льщу ему. Положитесь только на меня: я знаю нрав его, и, конечно, приведу его в Капитолию.
  

Кассий

  
   Нет, мы все к нему пойдем и проводим его туда.
  

Брут

  
   В восемь часов?
  

Цинна

  
   Да, по крайней мере в восемь часов; не промедлите долее.
  

Метелл

  
   Кай Лигарий недоволен Цезарем, который сделал ему выговор за то, что он хорошо говорил о Помпее. Удивительно для меня, что никто из вас о нем не вспомнил.
  

Брут

  
   Хорошо, любезный Метелл, поди к нему; он мне друг, и имеет причину быть таковым. Пошли только его ко мне; я его уговорю.
  

Кассий

  
   Уже светает. Оставим тебя, Брут. -- А вы, друзья мои, разделитесь. Но помните ваше обещание и покажите себя истинными римлянами.
  

Брут

  
   Почтенные друзья! показывайте себя веселыми; не попустим, чтобы взоры наши сделались нашими предателями; но имейте, как то и прилично римлянам, неутомимый дух и неослабимое мужество. И так, желаю каждому из вас доброго утра.

(Они уходят.)

   -- Луций! -- Луций! -- Ты в крепком сне находишься, друг мой. -- Нет, ничего; наслаждайся всегда медоточивою росою дремоты; не являются тебе никакие мечты; не беспокоят тебя никакие сновидения, деятельного заботою в мозгу человеческом изобретаемые; почему ты и спишь долго.

(Порция приходит.)

  

Порция

  
   Дражайший мой супруг! --
  

Брут

  
   Что это значит, Порция? Для чего ты так рано встала? При слабости твоего сложения вредно тебе выходить на такой сырой, холодный утренний воздух.
  

Порция

  
   И тебе также, Брут! ты не весьма благосклонно со мною поступаешь, укравшись толь тихо с ложа моего. Вчера, во время стола, ты вдруг вскочил и, сложа руки, в задумчивости и испуская часто вздохи, ходил взад и вперед по горнице, и, когда спрашивала я о причине того, бросил ты на меня гневный взор. Я старалась сильнее проницать в тебя; тогда чесал ты голову и от нетерпения стучал в пол ногою. Невзирая на то, я продолжала; но ты мне не отвечал, а только с досадою дал знать рукою, чтобы я тебя оставила. Я и повиновалась, дабы не раздражить еще более нетерпеливости твоей, которая казалась уже и так весьма раздраженною, и все еще уповала, что сие есть действие некоторого припадка уныния, ко всякому по временам приходящего. Ты не можешь от того ни вкушать пищи, ни говорить, ниже сном наслаждаться; и если скорбь сия могла столь же сильно действовать на вид твой, сколь сильно действует она на твою душу: то уже не узнала бы я более в тебе Брута. Любезный супруг мой! открой мне вину печали твоей.
  

Брут

  
   Я не весьма здоров: вот все, что я тебе сказать могу.
  

Порция

  
   Брут благоразумен: следственно, быв нездоров, употребил бы он надлежащие средства к выздоровлению.
  

Брут

  
   Я так и делаю. -- Поди, успокойся, любезная Порция.
  

Порция

  
   Ежели Брут болен, то разве может он излечить болезнь свою, ходя без одежды и втягивая в себя сырые пары утра? Брут болен, а восстал с здравого ложа своего для того, чтоб предаться вредной мокроте ночи и подвергнуть себя нечистому, дождевых капель исполненному воздуху, дабы еще увеличить болезнь свою. Нет, Брут! -- болезнь твоя находится у тебя в душе, а я, как супруга твоя, имею право знать ее. Преклоняя колена, заклинаю тебя моею некогда славимою красотою, всеми твоими любовными клятвами и оною великою клятвою, которая нас сочетала и едино из нас соделала, да откроешь мне, тебе же самому, твоему сердцу, почто ты так задумчив и какие люди в сию ночь у тебя были? Ибо здесь семеро или осьмеро было таких, которые лица свои и от самой мрачности сокрывали.
  

Брут

  
   Встань, любви исполненная Порция!
  

Порция

  
   Мне не было бы нужды стоять на коленях, если б ты был любви исполненным Брутом. -- Скажи мне, Брут: разве при браке нашем сделано было условие, чтоб мне не знать никаких тайн, которые до тебя касаются? Разве я только отчасти и с некоторыми условиями твоею сделалась, дабы только вкушать с тобою пищу, услаждать твое ложе и иногда разговаривать с тобою? Разве обретаюсь я только в предместьях твоей благосклонности? -- Если так, то Порция только наложница Брутова, а не жена его.
  

Брут

  
   Ты верная и любезнейшая моя супруга, столь же мне драгоценная, как и кровь, кипящая в скорбном сердце моем.
  

Порция

  
   Если бы так было, то тайну бы я знала. Я жена, сие правда; но жена, которую удостоил Брут сделать своею супругою. Я жена, сие правда; но жена, которую удостоили боги быть дщерию Катоновою. Разве мнишь ты, что я не превзошла в твердости род мой, имея такого супруга, такого родителя? -- Скажи мне намерения твои; я никому не открою их. Я показала сильный опыт твердости своей, произвольно уязвив себя. Разве могу я с терпением носить рану сию, а в рассуждении тайн супруга моего быть нетерпеливою?
  

Брут

  
   О боги! сделайте меня достойным великодушной сей супруги! --

(Стучатся.)

   Кто-то стучится. Поди теперь, Порция; а чрез несколько минут сердце мое разделит с твоим сердцем тайны свои. Все обязательства мои я тебе открою; все то, что изображено на мрачном челе моем. Оставь меня поскорее.

(Порция уходит. Луций и Лигарий приходят.)

  

Брут

  
   Кто стучался, Луций?
  

Луций

  
   Вот больной человек, который хочет говорить с тобой.
  

Брут

  
   Это Кай Лигарий, о котором Метелл говорил. -- Луций! отойди на сторону. -- Как поживаешь, Лигарий?
  

Лигарий

  
   Прими желание доброго утра от слабого языка.
  

Брут

  
   О какое время выбрал ты, любезный Лигарий, носить на голове перевязки! -- Если б ты не был болен!
  

Лигарий

  
   Я не болен, если Брут имеет какое-либо предприятие, достойное названия чести.
  

Брут

  
   Такое

   

ЕВРОПЕЙСКІЕ КЛАССИКИ

В. ШЕКСПИРЪ
ВЪ ДВУХЪ ТОМАХЪ

полъ редакціей
А.Е. ГРУЗИНСКАГО

ТОМЪ 2

ТИПОГРАФІЯ.
А. А. ЛЕВЕНСОНЪ
МОСКВА
1912.

   

ЮЛІЙ ЦЕЗАРЬ.

(1601--1603 г.).

Переводъ А. Н. Холодковскаго.

   Что привлекало Шекспира къ этому сюжету? И прежде всего другого, что такое этотъ сюжетъ? Пьеса называется "Юлій Цезарь". Но достаточно ясно, что не личность Цезаря имѣла здѣсь притягательную силу для Шекспира. Настоящій герой пьесы Брутъ, возбудившій къ себѣ весь интересъ поэта. Мы должны уяснить себѣ, какимъ образомъ и почему?
   Почему? Моментъ, когда была написана пьеса, служитъ отвѣтомъ на нашъ вопросъ. Это былъ тотъ тревожный годъ, когда самые ранніе друзья Шекспира среди вельможъ. Эссексъ, Саутамптонъ составляли свой безразсудный заговоръ противъ Елизаветы, и когда ихъ попытка возстанія окончилась казнями или тюремнымъ заключеніемъ. Онъ увидалъ такимъ образомъ, что гордые и благородные характеры могли, въ силу обстоятельствъ, совершать политическія ошибки, могли во имя свободы затѣять бунтъ. Между попыткой Эссекса произвести дворцовую революцію, которая при непредвидѣнныхъ капризахъ королевы могла обезпечить ему власть, и попыткой римскихъ патриціевъ путемъ убійства защитить аристократическую республику противъ только-что основаннаго единодержавія, было, конечно, весьма мало сходства; но точкой соприкосновенія являлось самое возстаніе противъ монарха, самое это неразумное и неудачное стремленіе произвести переворотъ въ общественномъ строѣ.
   Къ этому присоединилась у Шекспира въ данную эпоху извѣстная симпатія къ личностямъ, которымъ счастье не улыбалось, которыя не были способны приводить свои намѣренія въ исполненіе. Въ прежнее время, когда онъ самъ еще былъ бойцомъ, идеаломъ для него служилъ Генрихъ V, человѣкъ съ практическими задатками, прирожденный побѣдитель и тріумфаторъ, теперь же, когда самъ онъ пробился впередъ и близился уже къ вершинѣ возможнаго для него почета, теперь онъ, повидимому, съ особымъ предпочтеніемъ и съ грустью останавливалъ свой взглядъ на личностяхъ, которыя, подобно Бруту и Гамлету, при самыхъ великихъ свойствахъ, не имѣли дара разрѣшить поставленную себѣ задачу. Онѣ привлекали его, какъ глубокомысленные мечтатели и великодушные идеалисты. Въ немъ была доля и ихъ природы.
   Добрыхъ двадцать лѣтъ раньше, именно въ 1579 г. въ Англіи были напечатаны "Параллельныя жизнеописанія" Плутарха въ переводѣ Норта, сдѣланномъ не съ подлинника, а съ французскаго перевода Аміо, въ этомъ переводѣ Шекспиръ нашелъ свой сюжетъ.
   Всю драму "Юлій Цезарь" можно предварительно прочесть у Плутарха, Шекспиръ взялъ у него три жизнеописанія, жизнь Цезаря, Брута и Антонія. Если мы прочтемъ ихъ одну вслѣдъ за другой, то у насъ будутъ на лицо всѣ частности "Юлія Цезаря". И даже болѣе того: Шекспиръ беретъ характеры такими, какими они обрисованы Плутархомъ, напр. Брута, Порцію, Кассія. Брутъ совершенно одинаковъ въ томъ и другомъ изображеніи, характеръ Кассія у Шекспира углубленъ.
   Что касается великаго Цезаря, чьимъ именемъ озаглавлена драма, то Шекспиръ въ точности придерживается частныхъ анекдотическихъ данныхъ у Плутарха; но изумительно то, что онъ не воспринимаетъ значительнаго впечатлѣнія, которое у Плутарха получается отъ характера Цезари, хотя и онъ, впрочемъ, не былъ въ состояніи вполнѣ его понять.
   Такъ какъ Шекспиръ задумалъ свою драму такимъ образомъ, что ея трагическимъ героемъ являлся Брутъ, то онъ долженъ былъ поставить его на передній планъ и наполнить сцену его личностью. Необходимо было устроить такъ, чтобъ недостатокъ политической проницательности у Брута (относительно Антонія) или практическаго смысла (споръ съ Кассіемъ) не нанесъ ущерба впечатлѣнію его превосходства. Все должно было вращаться вокругъ него, и поэтому Цезаря Шекспиръ умалилъ, съузилъ, и, къ сожалѣнію, такъ сильно, что этотъ Цезарь, этотъ несравненный геній въ области политики и завоеваній, сдѣлался жалкой карикатурой.
   Здѣсь Цезарь дѣйствительно рисуется въ немалой мѣрѣ хвастуномъ, какъ и вообще сдѣлался олицетвореніемъ мало привлекательныхъ свойствъ, онъ производитъ впечатлѣніе инвалида. Подчеркивается его страданіе падучей болѣзнью. Онъ глухъ на одно ухо. У него ужъ нѣтъ его прежней силы. Онъ падаетъ въ обморокъ, когда ему подносятъ корону. Онъ завидуетъ Кассію, потому что тотъ плаваетъ лучше его. Онъ суевѣренъ, какъ какая-нибудь старушонка. Онъ услаждается лестью, говоритъ высокопарно и высокомѣрно, похваляется своей твердостью и постоянно выказываетъ колебаніе. Онъ дѣйствуетъ неосторожно, неблагоразумно, и не понимаетъ, что угрожаетъ ему, тогда какъ всѣ другіе это видятъ.
   Только такой наивный республиканецъ, какъ Синнборнъ, можетъ думать, что Брутъ сдѣлался главнымъ дѣйствующимъ лицомъ вслѣдствіе политическаго энтузіазма къ республикѣ въ душѣ Шекспира. Онъ навѣрно не имѣлъ никакой политической системы и въ другихъ случаяхъ проявляетъ, какъ извѣстно, чувство самой горячей преданности и любви къ королевской власти.
   Брутъ уже у Плутарха былъ главнымъ лицомъ въ трагедіи Цезаря, и Шекспиръ послѣдовалъ за ходомъ дѣйствительной исторіи у Плутарха подъ глубокимъ впечатлѣніемъ того, что сдѣланная противно политическому смыслу попытка государственнаго переворота -- въ родѣ попытки Эссекса и его товарищей является недостаточной для вмѣшательства въ управленіе колесомъ времени, и что практическія ошибки находятъ себѣ столь же жестокое возмездіе, какъ и моральныя, и даже гораздо болѣе жестокое. Въ немъ проснулся теперь психологъ, и ему показалось завлекательной задачей изслѣдовать и изобразить человѣка, охваченнаго миссіей, къ которой онъ по своей природѣ неспособенъ. На этой новой ступени его развитія его приковываетъ къ себѣ уже не внѣшній конфликтъ, лежавшій въ "Ромео и Юліи", между влюбленными и ихъ близкими, или въ "Ричардѣ III", между Ричардомъ и окружающими его, внутренніе процессы и внутренній столкновенія жизни душевной.
   Брутъ жилъ среди книгъ и питалъ свой умъ Платоновской философіей, поэтому онъ болѣе занятъ отвлеченной политической идеей республики, поддерживаемой любовью къ свободѣ, и отвлеченнымъ нравственнымъ убѣжденіемъ, что недостойно терпѣть надъ собою властелина, нежели дѣйствительными политическими условіями, находящимися у него передъ глазами, и значеніемъ перемѣнъ, происходящихъ въ то время, въ которое онъ живетъ. Этого человѣка Кассій настойчиво зоветъ стать въ главѣ заговора противъ его благодѣтеля и друга, бывшаго для него отцомъ. Этотъ призывъ приводитъ въ броженіе все его существо, разстраиваетъ его гармонію, навсегда выводитъ его изъ нравственнаго равновѣсія.
   Къ Гамлету, одновременно съ Брутомъ начинающему мелькать въ душѣ Шекспира, точно также тѣнь убитаго отца обращается съ требованіемъ, чтобы онъ сдѣлался убійцей, и это требованіе дѣйствуетъ возбуждающимъ, подстрекающимъ образомъ на его духовныя силы, но разлагающимъ на его натуру. Такъ близко соприкасается положеніе между двумя велѣніями долга, въ которомъ очутился Брутъ, съ внутренней борьбой, которую вскорѣ придется переживать Гамлету.
   Брутъ въ разладѣ съ самимъ собой; вслѣдствіе этого онъ забываетъ оказывать другимъ вниманіе и внѣшніе знаки пріязни. Онъ чувствуетъ, что его зовутъ другіе, но не чувствуетъ внутренняго призванія. Какъ у Гамлета вырываются извѣстныя слова: "Распалась связь временъ. Зачѣмъ же я связать ее рожденъ?" точно также и Брутъ содрогается передъ своей задачей. Онъ говоритъ:
   "Брутъ скорѣе согласиться сдѣлаться селяниномъ, чѣмъ называться сыномъ Рима, при тѣхъ тяжкихъ условіяхъ, которыя это время, весьма вѣроятно, возложитъ на насъ."
   Не однѣ только узы благодарности къ Цезарю терзаютъ Брута, болѣе всего его мучитъ неизвѣстность относительно его намѣреній. Правда, Брутъ видитъ, что народъ боготворитъ Цезаря и облекъ его верховною властью; но этой властью Цезарь никогда еще не злоупотреблялъ. Брутъ готовъ присоединиться къ взгляду Кассія, что, отказываясь отъ діадемы, Цезарь въ сущности ея желалъ, но въ такомъ случаѣ приходится считаться только съ его предполагаемымъ вожделѣніемъ.
   "Цеэарь же, если говорить правду, никогда не подчинялъ еще разсудка страстямъ своимъ. Но вѣдь извѣстно и то, что смиреніе -- лѣстница юныхъ честолюбій". Значитъ, если Цезарь долженъ быть убитъ, то не за то, что онъ сдѣлалъ, а за то, что онъ можетъ сдѣлать въ "будущемъ. Позволительно ли совершать убійство на этой основѣ?
   Брутъ чувствуетъ шаткость основы, чѣмъ болѣе онъ склоняется къ убійству, какъ политическому долгу. Н Шекспиръ не задумался надѣлить его, при всѣхъ высокихъ свойствахъ его души, сомнительною въ глазахъ многихъ моралью цѣли, но которой необходимая цѣль освящаетъ нечистое средство. Два раза, и тамъ, гдѣ онъ обращается къ заговорщикамъ, онъ рекомендуетъ политическое лицемѣріе, какъ мудрый нецѣлесообразный способъ дѣйствія. Въ монологѣ: "Если то, что онъ теперь, и не оправдываетъ еще такой враждебности -- она оправдывается тѣмъ, что всякое новое возвеличеніе его неминуемо приведетъ къ той, или къ другой крайности."
   Къ заговорщикамъ:
   "Пусть сердца наши, подобно хитрымъ господамъ, возбудитъ служителей своихъ на кровавое дѣло и затѣмъ, для виду, негодуютъ на нихъ".
   Ото значитъ, слѣдуетъ совершить убійство насколько возможно приличнѣе, а затѣмъ убійцы должны сдѣлать видъ, будто сожалѣютъ о своемъ поступкѣ. Между тѣмъ, какъ скоро убійство рѣшено, Брутъ, увѣренный въ чистотѣ своихъ намѣреній, стоитъ твердый и почти безпечный среди заговорщиковъ,-- слишкомъ даже безпечный, ибо, хотя онъ въ принципѣ не отступилъ отъ ученія, что хотящій цѣли долженъ хотѣть и средствъ, тѣмъ не менѣе, при своей любви къ справедливости и своей непрактичности, онъ содрогается передъ мыслью употребить средства, кажущіяся ему черезчуръ низменными или не имѣющими себѣ оправданія по своей безпощадности. Онъ не хочетъ даже, чтобъ заговорщики произносили клятву: "Пусть клянутся жрецы, трусы и плуты." Они должны вѣрить другъ другу безъ клятвеннаго увѣренія и хранить общую тайну безъ клятвеннаго обѣщанія. И когда предлагаютъ убить вмѣстѣ съ Цезаремъ и Антонія -- предложеніе необходимое, на которое онъ, какъ политикъ, долженъ бы согласиться,-- то у Шекспира, какъ и у Плутарха, онъ отвергаетъ это изъ человѣчности. "Нашъ путь сдѣлается тогда слишкомъ кровавымъ, Кассій!" Онъ чувствуетъ, что его воля свѣтла, какъ день: онъ страдаетъ отъ необходимости заставить се пустить въ ходъ темныя, какъ ночь, средства:
   "О, заговоръ, если тебѣ и ночью, когда злу наибольшая свобода, стыдно показывать опасное чело свое, гдѣ же найдешь ты днемъ трущобу, достаточно мрачную, чтобъ скрыть чудовищное лицо твое?"
   Въ дѣлѣ, торжество котораго обусловлено убійствомъ изъ-за угла, Брутъ всего охотнѣе желалъ бы одержать побѣду безъ умолчанія и безъ насилія. Гёте сказалъ: "Совѣсть имѣетъ только созерцающій". Человѣкъ дѣйствующій не можетъ имѣть ея, пока онъ дѣйствуетъ. Кто бросается въ дѣйствіе, тотъ отдаетъ себя во власть своей натурѣ и постороннимъ силамъ. Онъ дѣйствуетъ правильно или неправильно, но всегда инстинктивно, часто глупо, если возможно -- геніально, никогда вполнѣ сознательно, носъ неудержимостью инстинкта, или эгоизма, или геніальности. Брутъ, даже и дѣйствуя, хочетъ остаться чистымъ.
   Брутъ -- тотъ идеалъ, который жилъ въ душѣ Шекспира и который живетъ въ душѣ всѣхъ лучшихъ людей -- идеалъ человѣка, въ своей гордости стремящагося прежде всего сохранить руки свои чистыми и духъ свой высокимъ и свободнымъ, если бы даже такимъ путемъ ему пришлось видѣть неудачу своихъ предпріятій и крушеніе своихъ надеждъ.
   Онъ не желаетъ принимать отъ другихъ клятву, онъ слишкомъ гордъ для этого. Пусть они обманываютъ его, если хотятъ. Можетъ статься, что этими другими руководитъ ихъ ненависть къ великому человѣку, и что они радуются при мысли насытить свою зависть его кровью; Брутъ преклоняется предъ этимъ человѣкомъ и хочетъ жертвоприношенія, а не рѣзни. Другіе боятся дѣйствія, которое произведетъ рѣчь Антонія къ народу. Но Брутъ изложилъ народу причины, побудившія его къ убійству; такъ пусть же теперь Антоній скажетъ все, что можетъ, въ пользу Цезаря. Развѣ не заслужилъ Цезарь похвалъ? Онъ самъ желаетъ, чтобъ Цезарь лежалъ въ могилѣ, окруженный почестями, хотя и потерпѣвшій кару, и онъ слишкомъ гордъ, чтобы слѣдить за Антоніемъ, приблизившимся въ качествѣ друга, хотя въ то же время и стараго друга Цезаря, и оставляетъ форумъ еще прежде, чѣмъ Антоній началъ свою рѣчь. Многимъ знакомы такого рода настроенія. Многіе совершали такого рода, съ виду лишь неразумные, поступки, изъ гордости не заботясь о неблагопріятномъ, быть можетъ, исходѣ, совершали ихъ въ силу антипатіи къ способу дѣйствій, внушаемому осторожностью, которая кажется низменной человѣку высокой души. Многіе, наприм., говорили правду, когда глупо было говорить ее, или пренебрегали случаемъ отомстить, потому что слишкомъ низко цѣнили своего врага, чтобы искать возмездія за его поступки, и черезъ это упускали возможность сдѣлать его безвреднымъ на будущее время. Можно такъ интенсивно ощущать необходимость довѣрія или наоборотъ, такъ интенсивно чувствовать надежность друзей и презрѣнность враговъ, что гнушаться всякой мѣрой предосторожности.
   Изъ характера, которымъ Шекспиръ надѣлилъ такимъ образомъ Брута, вытекаютъ двѣ большія сцены, служащія фундаментомъ пьесы.
   Первая -- это чудесно построенная, дѣлающаяся поворотнымъ пунктомъ трагедіи, сцена, гдѣ Антоній, произнося съ согласія Брута рѣчь надъ трупомъ Цезаря, подстрекаетъ римлянъ противъ убійцъ великаго полководца.
   Съ самымъ рѣдкимъ искусствомъ Шекспиръ разработалъ уже рѣчь Брута. Плутархъ разсказываетъ, что Брутъ, когда писалъ по-гречески, старался усвоить себѣ сентенціозный и лаконическій стиль, и онъ приводитъ рядъ примѣровъ этого стиля.
   Посмотрите, что съумѣлъ сдѣлать изъ этихъ намековъ Шекспиръ:
   "...Если между вами есть хоть одинъ искренній другъ Цезаря -- я скажу ему, что Брутъ любилъ Цезаря не меньше его. Если затѣмъ этотъ другъ спроситъ: отчего же возсталъ Брутъ противъ Цезаря -- я отвѣчу ему: не отъ того, чтобы я меньше любилъ Цезаря, а отъ того, что любилъ Римъ больше", и такъ далѣе въ лаконическомъ стилѣ антитезъ. Шекспиръ сдѣлалъ сознательную попытку заставить Брута говорить тѣмъ языкомъ, который онъ выработалъ себѣ, и съ своимъ геніальнымъ даромъ угадыванія воспроизвелъ греческую риторику Брута:
   "Цезарь любилъ меня -- и я оплакиваю его; онъ былъ счастливъ -- и я уважалъ его, но онъ былъ властолюбивъ -- и я убилъ его. Тутъ все -- и слезы за любовь, и радость счастію, и уваженіе за доблести, и смерть за властолюбіе".
   Съ необычайнымъ и вмѣстѣ съ тѣмъ благороднымъ искусствомъ, достигаетъ онъ кульминаціоннаго пункта въ вопросѣ: "Есть между вами человѣкъ столь гнусный, что не любитъ своего отечества? Есть -- пусть говоритъ: только онъ и оскорбленъ мной", и когда въ отвѣтъ раздается: "Никто, Брутъ, нѣтъ между нами такого", слѣдуетъ спокойная реплика: "А когда такъ, то никто и не оскорбленъ мной".
   Еще болѣе достойная удивленія рѣчь Антонія замѣчательна во-первыхъ и прежде всего сознательнымъ различіемъ въ стилѣ. Здѣсь нѣтъ антитезъ, нѣтъ литературнаго краснорѣчія, но есть краснорѣчіе устное, самаго сильнаго демагогическаго характера; рѣчь начинается съ того самаго пункта, гдѣ Брутъ оставилъ слушателей. Ораторъ въ видѣ вступленія категорически заявляетъ, что здѣсь будетъ говориться надъ гробомъ Цезари, а не во славу его, и при этомъ подчеркиваетъ до утомленія, что Брутъ и другіе заговорщики -- всѣ, всѣ благородные люди. Затѣмъ это краснорѣчіе вздымается, гибкое и могучее въ своемъ хорошо разсчитанномъ crescendo, въ самой глубинѣ своей вдохновляемое чувствами, которыя дышатъ пламеннымъ энтузіазмомъ къ Цезарю и жгучимъ негодованіемъ на совершенное надъ нимъ убійство. Подъ впечатлѣніемъ того, что Брутъ завоевалъ въ свою пользу настроеніе толпы, насмѣшка и негодованіе сначала надѣваютъ маску, потомъ маска слегка, затѣмъ немного больше, затѣмъ еще больше приподнимается и, наконецъ, страстнымъ движеніемъ руки срывается и отбрасывается прочь.
   Здѣсь Шекспиръ снова съумѣлъ мастерски воспользоваться указаніями, хотя и скудными, которыя далъ ему Плутархъ:
   "По обряду и обычаю Антоній произнесъ надгробное слово надъ Цезаремъ, и когда увидалъ, что народъ необычайно взволнованъ и тронуть его рѣчью, онъ внезапно къ похвальной рѣчи Цезарю присоединилъ то, что считалъ подходящимъ для того, чтобъ пробудить состраданіе и воспламенить душу слушателей."
   Послушайте, что сдѣлалъ изъ этого Шекспиръ:
   "Друзья, Римляне, сограждане, удостойте меня вашего вниманія. Не восхвалять, а отдать послѣдній долгъ хочу я Цезарю. Дурныя дѣла людей переживаютъ ихъ, хорошія -- погребаются часто вмѣстѣ съ ихъ костями. Пусть будетъ тоже и съ Цезаремъ! Благородный Брутъ сказалъ вамъ, что Цезарь былъ властолюбивъ; если это справедливо -- это важный недостатокъ, и Цезарь жестоко поплатился за него. Я пришелъ сюда съ позволенія Брута и прочихъ,-- потому что Брутъ благороденъ -- таковы и всѣ они: всѣ они благородные люди,-- чтобъ сказать надгробное слово Цезарю. Онъ былъ мнѣ другъ, добръ и справедливъ но отношенію ко мнѣ; но Брутъ говоритъ, что онъ былъ властолюбивъ, а Брутъ благородный человѣкъ."
   Затѣмъ Антоній возбуждаетъ сперва сомнѣніе въ властолюбіи Цезаря, упоминаетъ о томъ, какъ онъ отказался отъ царской короны, трижды отказался отъ нея. Развѣ же это было властолюбіе? Вслѣдъ за этимъ, онъ переходитъ къ вопросу, что Цезарь вѣдь все-таки былъ когда-то любимъ и никто не запрещаетъ оплакивать его. Потомъ, съ внезапной вспышкой:
   "О, гдѣ же здравый смыслъ? Бѣжалъ къ безумнымъ звѣрямъ, и люди лишились разсудка! Сердце мое въ этомъ гробѣ съ Цезаремъ: и не могу продолжать, пока оно не возвратится ко мнѣ".
   Н вотъ, слѣдуетъ призывъ состраданія къ этому величайшему мужу, слово котораго еще вчера могло противостать вселенной, и предъ которымъ теперь, когда онъ лежитъ здѣсь, самый ничтожный человѣкъ не хочетъ склониться. Несправедливо было бы держать къ народу подстрекающую рѣчь, несправедливо относительно Брута и Кассія, -- "которые -- какъ вы знаете -- благородные люди" (вставленныя слова звучатъ, какъ насмѣшка, покрывающая собой похвалу), нѣтъ, онъ скорѣе готовъ обидѣть умершаго и самого себя. Но вотъ у него пергаментъ -- онъ, конечно, не станетъ читать его вслухъ -- но если бы народъ узналъ его содержаніе, то бросился бы добывать раны умершаго и омочилъ бы свои платки въ его священной крови.-- И когда громкія требованія узнать содержаніе завѣщанія смѣшиваются съ проклятіями убійцамъ, Антоній встрѣчаетъ ихъ упорнымъ отказомъ. Вмѣсто того, чтобы приступить къ чтенію, онъ развертываетъ передъ глазами народа продыравленный кинжалами плащъ Цезаря.
   Здѣсь у Плутарха стояло:
   "Напослѣдокъ онъ развернулъ плащъ Цезаря, весь окровавленный и исколотый ударами кинжаловъ, и назвалъ виновниковъ убійства злодѣями и отцеубійцами".
   Изъ этихъ немногихъ словъ Шекспиръ создалъ это чудо разжигающаго краснорѣчія:
   "Вы знаете эту тогу. Я поміно даже время, когда Цезарь впервые надѣлъ ее" и т. д.
   Онъ открываетъ трупъ Цезаря. И лишь тогда слѣдуетъ чтеніе завѣщанія, осыпающаго населеніе Рима дарами и благодѣяніями, завѣщанія, которое Шекспиръ прибавилъ отъ себя и приберегъ къ концу.
   Въ двухъ послѣднихъ актахъ Брутъ несетъ возмездіе за свое дѣяніе. Онъ участвовалъ въ убійствѣ изъ благородныхъ, безкорыстныхъ, патріотическихъ побужденій, но все же не минуетъ проклятіе его поступка, все же онъ поплатится за него счастіемъ и жизнью. Ото нисходящее дѣйствіе въ двухъ послѣднихъ актахъ -- какъ обыкновенно у Шекспира -- производитъ меньшее впечатлѣніе и меньше приковываетъ къ себѣ зрителей, чѣмъ восходящее дѣйствіе, наполняющее здѣсь первые три акта; но оно имѣетъ одну содержательную, глубокомысленную, блестяще построенную и проведенную сцену -- сцену спора и примиренія между Брутомъ и Кассіемъ въ четвертомъ актѣ, заканчивающемся явленіемъ духа Цезаря.
   Содержательна эта сцена потому, что даетъ намъ всестороннюю картину двухъ главныхъ характеровъ -- строго честнаго Брута, возмущающагося средствами, которыми Кассій добываетъ себѣ деньги, безусловно, однако, необходимыя для ихъ похода, и политика, довольно индиферентнаго въ нравственныхъ вопросахъ Кассія, который, однако, никогда не преслѣдуетъ своей личной выгоды. Глубокомысленна она потому, что представляетъ намъ неизбѣжныя послѣдствія противозаконнаго, мятежнаго дѣйствія: жестокость въ поступкахъ, безцеремонность въ пріемахъ, апатичное одобреніе безчестнаго образа дѣйствій у подчиненныхъ, разъ что узы авторитета и дисциплины порвались. Блестяще построена она, потому что съ своими смѣняющимися настроеніями и своей возрастающей дисгармоніей, которая подъ конецъ переходитъ въ взволнованное и задушевное примиреніе, она драматична въ самомъ высокомъ значеніи этого слова.
   Что Брутъ являлся въ мысляхъ Шекспира истиннымъ героемъ трагедіи, обнаруживается съ самой яркой очевидностью въ томъ, что онъ заключаетъ пьесу похвальной рѣчью, вложенной въ уста Антонія въ Плутарховской біографіи Брута. Я разумѣю знаменитыя слова:
   "Изъ всѣхъ заговорщиковъ онъ былъ благороднѣйшій. Всѣ они совершили совершонное ими изъ ненависти къ Цезарю; только онъ одинъ -- изъ благородной ревности къ общественному благу. Жизнь его была такъ прекрасна; всѣ начала соединялись въ немъ такъ дивно, что и сама природа могла бы выступить и сказать всему міру: да, это былъ человѣкъ!"
   Совпаденіе между этими словами и прославленной репликой Гамлета прямо бросается въ глаза. Всюду въ Юліи Цезарѣ чувствуется близость Гамлета. Когда Гамлетъ такъ долго медлитъ со своимъ покушеніемъ на жизнь короля, такъ сильно колеблется, сомнѣвается въ исходѣ и послѣдствіяхъ, хочетъ все обдумать и самъ винитъ себя за то, что слишкомъ долго раздумываетъ, это навѣрно зависитъ отъ того обстоятельства, что Шекспиръ переходитъ къ нему прямо отъ Брута. Его Гамлетъ только что видѣлъ, такъ сказать, какая участь выпала на долю Брута, и этотъ примѣръ не ободрителенъ ни по отношенію къ убійству вотчима, ни по отношенію къ дѣйствію вообще.
   Кто знаетъ, не находили ли порой въ этотъ періодъ времени на Шекспира тревожныя думы, подъ вліяніемъ которыхъ онъ едва былъ въ состояніи понять, какъ можетъ кто-либо хотѣть дѣйствовать, брать на себя отвѣтственность, бросать камень и заставлять его катиться -- въ чемъ состоитъ всякое дѣйствіе. Ибо, какъ только мы начнемъ размышлять о непредвидѣнныхъ послѣдствіяхъ того или другого дѣйствія, о всемъ, что могутъ изъ него сдѣлать обстоятельства, то всякое дѣйствіе въ болѣе крупномъ стилѣ становится невозможнымъ. Поэтому лишь самые немногіе старые люди понимаютъ свою молодость; они не посмѣли бы и не смогли бы еще разъ дѣйствовать такъ, какъ дѣйствовали тогда, не заботясь о послѣдствіяхъ. Брутъ образуетъ переходъ къ Гамлету, а Гамлетъ выросъ въ душѣ Шекспира во время разработки Юлія Цезаря.

(Извлечено изъ книги Г. Брандеса о Шекспирѣ.)

   

ЮЛІЙ ЦЕЗАРЬ.

Дѣйствующія лица:

   Юлій Цезаръ.
   Октавій Цезарь, тріумвиръ послѣ смерти Юліи Цезаря.
   Маркъ Антоній, тріумвиръ послѣ смерти Юлія Цезаря.
   М. Эмилій Лепидъ, тріумвиръ послѣ смерти Юлія Цезаря.
   Цицеронъ, сенаторъ.
   Публій, сенаторъ.
   Попилій Лэна, сенаторъ.
   Маркъ Брутъ, заговорщикъ противъ Юлія Цезаря.
   Кассій, заговорщикъ.
   Каска, заговорщикъ.
   Требоній, заговорщикъ.
   Лигарій, заговорщикъ.
   Децій Брутъ, заговорщикъ. Метеллъ Цимберъ, заговорщикъ.
   Цинна, заговорщикъ.
   Флавій и Марулпъ, трибуны.
   Артемидоръ изъ Киндоса, учитель риторики.
   Прорицателъ.
   Цини а, поэтъ.
   Другой поэтъ.
   Луцилій, другъ Брута и Кассія.
   Титиній, другъ Брута и Кассія.
   Мессала, другъ Брута и Кассія.
   Молодой Катонъ, другъ Брута и Кассія.
   Волумній, другъ Брута и Кассія. Барронъ, слуга Брута.
   Клитъ, слуга Брута.
   Клавдій, слуга Брута.
   Ст ратонъ, слуга Брута.
   Луцій, слуга Брута.
   Дарданій, слуга Брута.
   Пиндаръ, слуга Кассія.
   Кальпурнія, жена Цезаря.
   Порція, жена Брута.

Сенаторы, граждане, стража, свита и прочіе.

Дѣйствіе происходитъ: въ Римѣ, въ окрестностяхъ Сардъ, въ окрестностяхъ Филиппъ.


Актъ первый.

СЦЕНА I.

Римъ. Улица.

Входятъ Флавій, Маруллъ и нѣсколько гражданъ.

   Флавій. Домой ступайте! Прочь отсюда, твари
             Лѣнивыя! Ступайте! Праздникъ, что ли,
             Сегодня? Развѣ не извѣстно вамъ,
             Что, если вы рабочіе, вамъ въ будни
             Нельзя ходить безъ знаковъ ремесла?
             Какое ремесло твое?
   1-й гражд.                               Что жъ, сударь,--
             Я плотникъ.
   Маруллъ.                     Плотникъ? Гдѣ же у тебя
             Твой кожаный передникъ? Гдѣ линейка?
             Зачѣмъ надѣлъ ты лучшій свой нарядъ?
             А ты -- чѣмъ занимаешься?
   2-й гражд. Сказать по правдѣ, сударь, если рѣчь идетъ о тонкихъ мастерахъ, то меня вы назвали бы штопальщикомъ.
   Маруллъ. Но какое твое ремесло? Отвѣчай мнѣ прямо.
   2-й гражд. Ремесло, сударь, такое, что я, кажется, могу исполнять его добросовѣстно. Оно состоитъ, сударь, въ томъ, что я исправляю дурную поступь.
   Маруллъ. Какое ремесло у тебя, негодяй, бездѣльникъ? Какое твое ремесло?
   2-й гражд. Нѣтъ, сударь, умоляю васъ, не доводите до разрыва со мною! А впрочемъ, если разорвете, я могу васъ починить.
   Маруллъ. Что ты хочешь этимъ сказать? Меня починить? Ахъ ты, дерзкій мужланъ!
   2-й гражд. Ну, да, сударь: я могу поставить вамъ подметки.
   Флавій. Такъ ты сапожникъ, что ли?
   2-й гражд. Право, сударь, я живу только шиломъ; я не мѣшаюсь ни въ мужскія, ни въ женскія торговыя дѣла,-- мое дѣло -- только шило. Я лекарь для старыхъ башмаковъ: когда они находятся въ большой опасности, я возстановляю ихъ. Самые лучшіе люди, которые только когда-нибудь ходили на воловьей кожѣ, ходили на моемъ рукодѣльи.
   Флавій. Но почему же ты не въ мастерской?
             Зачѣмъ людей по улицамъ ты водишь?
   2-й гражд. Увѣряю васъ, сударь, только для того, чтобы они скорѣе износили свои башмаки: тогда у меня будетъ больше работы. По правдѣ же сказать, мы устроили себѣ праздникъ, чтобы посмотрѣть на Цезаря и повеселиться на его тріумфѣ.
   Маруллъ. О чемъ же веселиться тутъ? Какія
             Завоеванья онъ принесъ? Какихъ
             Въ Римъ данниковъ приводитъ онъ въ оковахъ,
             Которые украсили бъ собой
             Кто побѣдный въѣздъ на колесницѣ?
             Чурбаны вы, бездушные вы камни!
             Нѣтъ, хуже вы безчувственныхъ вещей!
             Жестокія сердца у этихъ римлянъ!
             Не знали ль вы Помпея? Сколько разъ
             Вы лѣзли на валы и укрѣпленья,
             На башни, на окошки и на трубы,
             Держа своихъ младенцевъ на рукахъ,
             И тамъ сидѣли день-деньской, бывало,
             И терпѣливо ждали, чтобъ увидѣть,
             Какъ шествовалъ великій нашъ Помпей
             По улицамъ сіяющаго Рима!
             Когда жъ его являлась колесница,--
             Не поднимали ль вы всеобщій крикъ,
             Такой, что даже Тибра глубь дрожала
             Отъ отраженья вашихъ голосовъ
             Во впалыхъ берегахъ его? И что же?
             Вы вновь надѣли лучшія одежды
             И праздникъ вновь устроили себѣ;
             И будете теперь цвѣты бросать вы
             На путь того, кто входитъ съ торжествомъ,
             Запятнанъ кровью нашего Помпея?
             Прочь, прочь!
             Домой скорѣй, падите на колѣна,
             Боговъ молите, чтобъ они свой гнѣвъ
             Отъ васъ, неблагодарныхъ, отвратили!
   Флавій. Идите жъ, братья земляки, загладьте
             Вину свою; сзовите бѣдняковъ
             Такихъ же, какъ и вы; ступайте къ Тибру
             И лейте слезъ струи въ него, пока
             Кто поверхность въ самомъ низкомъ мѣстѣ
             Не превзойдетъ высотъ береговыхъ.

(Всѣ граждане уходить.)

             Смотри, какъ грубый ихъ металлъ расплавленъ!
             Они исчезли, мигомъ онѣмѣвъ,
             Подавлены вины своей сознаньемъ.
             Иди же къ Капитолію теперь,
             И жъ этотъ путь продолжу. Постарайся
             Сорвать вездѣ со статуй украшенья,
             Гдѣ только ихъ увидишь ты.
   Маруллъ.                                                   Однако,
             Удобно ль это? Вѣдь у гасъ теперь,
             Ты знаешь, праздникъ Луперкалій.
   Флавій.                                                             Знаю;
             Но все равно: пусть ни одна изъ статуй
             Трофеевъ Цезаря не носитъ. Я
             Пойду теперь по улицамъ, усердно
             Чернь разгоняя; то же дѣлай ты
             Повсюду, гдѣ толпу народа встрѣтишь.
             Такъ выщиплемъ мы перья понемножку
             Изъ крыльевъ Цезаря и черезъ то
             Ему умѣримъ высоту полета;
             Иначе онъ взлетитъ въ такую высь,
             Что всѣхъ держать насъ будетъ въ рабскомъ страхѣ.
   

СЦЕНА II.

Общественная площадь.

Трубы. Входятъ: Цезаръ, Антоній (снаряженный для бѣга), Кальпурнія, Порція, Децій, Цицеронъ, Брутъ, Кассій и Каска; за ними слѣдуетъ большая толпа, среди которой находится прорицатель.

   Цезарь. Кальпурнія!
   Каска.                               Эй, тише, замолчите!
             Тсс! Цезарь говоритъ.
   Цезарь.                                         Кальпурнія!
   Кальпурнія. Здѣсь, господинъ.
   Цезарь.                                         Стань прямо на дорогѣ,
             Когда Антоній побѣжитъ. Антоній!
   Антоній. Что, Цезарь, повелитель мой?
   Цезарь.                                                   Прошу:
             Не позабудь въ своемъ поспѣшномъ бѣгѣ
             Кальпурніи коснуться; старики
             Намъ говорятъ, что если прикоснуться
             Къ женѣ бездѣтной при святыхъ тѣхъ играхъ,
             То снимется проклятіе безплодья
             Съ нея.
   Антоній.           Я буду это помнить. Если
             Намъ Цезарь говоритъ: "исполни это",--
             То, значить, дѣло сдѣлано.
             Цезарь.                               Начнемъ же;
             И соблюдайте каждый тамъ обрядъ.

(Трубы.)

   Прорицатель.                                                   Цезарь!
   Цезарь. Кто тамъ зоветъ?
   Каска.                               Остановите
             Тамъ всякій шумъ! Пусть снова всѣ молчатъ.
   Цезарь. Кто тамъ въ толпѣ зоветъ меня? Я слышалъ,
             Какъ голосъ, громче музыки, кричалъ
             Мнѣ: "Цезарь!" Говори же: Цезарь слушать
             Тебя готовъ.
   Прорицатель.           Идъ марта берегись.
   Цезарь. Что онъ за человѣкъ?
   Брутъ.                                         Онъ -- прорицатель
             И говоритъ тебѣ, чтобъ ты берегся
             Идъ марта.
   Цезарь. Пусть онъ станетъ предо мной,
             Чтобъ видѣлъ я его лицо.
   Каска.                                         Пріятель,
             Поди сюда изъ давки, посмотри
             На Цезаря.
   Цезарь.                     Что ты сказалъ? Нельзя ли
             Мнѣ повторить?
   Прорицатель.                     Идъ марта берегись.
             Цезарь. Онъ бредитъ; пусть идетъ себѣ.
             Пойдемте!..

(Музыка. Всѣ уходятъ, кромѣ Брута и Кассія.)

   Кассій. Пойдешь ли ты смотрѣть на эти игры?
   Брутъ. Я? Нѣтъ.
   Кассій.                     Пойдемъ, прошу.
   Брутъ.                                                   Я не охотникъ
             До игръ, и нѣтъ той легкости во мнѣ,
             Которою Антоній обладаетъ.
             Прошу тебя, другъ Кассій, не стѣсняйся
             Въ своихъ желаньяхъ, я жъ пойду домой.
   Кассій. Брутъ, за тобой всѣ эти дни слѣдилъ я:
             Въ твоихъ глазахъ я той любви не вижу
             И ласки той, къ которой я привыкъ.
             Ты черезчуръ угрюмъ и непривѣтливъ
             Къ тому, кто другъ тебѣ отъ сердца.
   Брутъ.                                                   Кассій,
             Мою холодность не толкуй превратно,
             И если взоръ мой сумраченъ, то знай,
             Что выраженье скорби и тревоги
             Относится ко мнѣ лишь самому.
             Съ недавнихъ поръ терзаюсь я невольно
             Различными страстями, думъ толпою,
             Понятныхъ только мнѣ и, можетъ быть,
             Мою наружность это омрачаетъ.
             Но пусть на это добрые друзья,--
             А къ ихъ числу принадлежитъ и Кассій,--
             Не сердятся, и пусть моя небрежность
             Для нихъ послужитъ знакомъ лишь того,
             Что бѣдный Брутъ, съ самимъ собой въ раздорѣ,
             Забылъ любовь показывать другимъ.
   Кассій. Такъ, значитъ, Брутъ, не понялъ я значенья
             Суровости твоей; о ней таилъ
             Я много думъ и важныхъ размышленій.
             Скажи"мнѣ, Брутъ: ты можешь ли увидѣть
             Лицо свое?
   Брутъ.                     Нѣтъ, Кассій: наши очи
             Себя самихъ не могутъ видѣть,-- развѣ
             Лишь въ отраженьи, чрезъ другія вещи.
   Кассій. Да, это такъ; и многіе о томъ
             Весьма жалѣютъ, Брутъ, что не имѣешь
             Ты зеркала, въ которомъ бы ты видѣлъ
             Сокрытыя достоинства свои,--
             Хотя бы тѣнь лишь ихъ. Я часто слышалъ
             Отъ многихъ изъ почтеннѣйшихъ людей,
             Какіе въ Римѣ есть (я исключаю
             Лишь Цезаря безсмертнаго), когда
             Они о Брутѣ говорили, тяжко
             Подъ гнетомъ времени стеня,-- что рады
             Они бы Бруту дать свои глаза.
   Брутъ. Въ какую ты опасность хочешь, Кассій,
             Меня вовлечь, внушая мнѣ искать
             Въ себѣ того, чѣмъ я не обладаю?
   Кассій. Послушай же меня, мой милый Брутъ.
             Ты знаешь, что не можешь ты увидѣть
             Себя иначе, какъ лишь въ отраженьи;
             Итакъ, дозволь же зеркаломъ мнѣ быть,
             Которое тебѣ раскроетъ скромно
             Все то, чего не знаешь ты въ себѣ.
             Не будь ко мнѣ, Брутъ милый, недовѣрчивъ:
             Будь я обыкновенный хохотунъ,
             Будь я способенъ клятвами пустыми
             Свою любовь всѣмъ встрѣчнымъ продавать,
             Ласкать людей и крѣпко жать ихъ къ сердцу,
             А послѣ ихъ бранить; иль если бъ я
             Былъ на пирахъ способенъ обниматься
             Со всякимъ сбродомъ,-- если я таковъ,
             Тогда -- тогда считай меня опаснымъ.

(Звуки трубъ и громкіе крики.)

   Брутъ. Что значатъ эти крики? Я боюсь,
             Что Цезаря народъ тамъ избираетъ
             Царемъ себѣ.
   Кассій.                     Ага, боишься ты?
             Такъ этого ты, значитъ, не желалъ бы?
   Брутъ. Я не желалъ бы, Кассій, хоть его
             Люблю я. Но зачѣмъ меня такъ долго
             Ты держишь здѣсь? Что хочешь сообщить?
             Знай: если для общественнаго блага
             Я нуженъ -- смѣло можешь ставить ты
             Передъ однимъ изъ глазъ моихъ погибель
             И честь передъ другимъ: смотрѣть я буду
             На то и на другое безразлично.
             Клянусь богами, что люблю я честь
             Гораздо больше, чѣмъ страшился бъ смерти.
   Кассій. Что доблесть есть въ тебѣ,-- я знаю, Брутъ,
             Настолько жъ, какъ твою наружность знаю.
             Да, я о чести буду говорить.
             Я не могу сказать, какого мнѣнья
             Ты иль другіе люди вкругъ меня
              Объ этой жизни, но -- я предпочелъ бы
             Совсѣмъ не жить, чѣмъ жить, благоговѣя
             Передъ такимъ же смертнымъ, какъ я самъ.
             Рожденъ я былъ свободнымъ, какъ и Цезарь,
             Ты -- также; оба сыты мы, какъ онъ,
             И такъ же переносимъ зимній холодъ.
             Однажды въ бурный и ненастный день,
             Когда, волнуясь, Тибръ свирѣпо бился
             О берега свои, сказалъ мнѣ Цезарь:
             "Осмѣлишься ль ты, Кассій, вслѣдъ за мной
             Въ потокъ свирѣпый прыгнуть, чтобы добраться
             Вплавь до того, вонъ, мѣста?" Чуть онъ молвилъ,--
             Я, какъ одѣтъ былъ, сразу прыгнулъ въ воду
             И звалъ его послѣдовать. Онъ точно
             Вслѣдъ бросился. Потокъ вокругъ шумѣлъ,
             А мышцы наши крѣпко отбивались,
             Его бросая въ стороны и грудью
             Встрѣчая натискъ бурныхъ волнъ,-- но раньше,
             Чѣмъ мы достигли нашей цѣли, Цезарь
             Вдругъ крикнулъ: "Кассій, помоги! Тону!"
             Я, какъ Эней, великій предокъ нашъ,
             Который вынесъ стараго Анхиза
             Изъ стѣнъ пылавшей Трои на плечахъ,--
             Изъ шумныхъ волнъ бушующаго Тибра
             Спасъ Цезаря усталаго. И вотъ --
             Сталъ богомъ этотъ человѣкъ, а Кассій,
             Несчастное созданье, долженъ спину
             Смиренно гнуть, когда небрежно Цезарь
             Кивнетъ ему! Однажды заболѣлъ
             Въ Испаніи онъ лихорадкой; видѣть
             Мнѣ привелось его какъ разъ въ ознобѣ;
             Какъ онъ дрожалъ! Да, этотъ богъ -- дрожалъ!
             Вся кровь ушла изъ губъ его трусливыхъ,
             И эти очи, чей всевластный взоръ
             Внушалъ вселенной страхъ, свой блескъ могучій
             Утратили; уста, чьимъ повелѣньямъ
             Всѣ римляне внимали, и чьи рѣчи
             Старательно спѣшили записать,--
             Кричали: "дай скорѣй мнѣ пить, Титиній!"
             Какъ дѣвочка больная! Боги, боги!
             Не дивно ли, что человѣкъ столь слабый
             Могъ первымъ стать надъ величавымъ міромъ,
             Одинъ побѣдной пальмой завладѣвъ!

(Крики. Звуки трубъ.)

             Брутъ. Опять всеобщій крикъ! Восторги эти,
             Должно быть, означаютъ, что народъ
             Вновь почести усердію возлагаетъ
             На Цезареву голову!
   Кассій.                               Еще бы!
             Онъ, какъ колоссъ, чрезъ этотъ тѣсный міръ
             Шагаетъ; мы же, маленькіе люди,
             Покорно ходимъ подъ его ногами,
             Лишь озираясь, гдѣ бы намъ найти
             Безславную могилу. И, однако,
             Порою человѣкъ -- самъ властелинъ
             Судьбы своей. Вѣрь, Брутъ: несчастье наше
             Не въ нашихъ звѣздахъ,-- только въ насъ самихъ:
             Мы сами подчинились. Брутъ и Цезарь,--
             Что въ этомъ "Цезарѣ"? И почему
             Является звучнѣе это имя,
             Чѣмъ имя Брута? Напиши ихъ рядомъ:
             Одно, какъ и другое -- хороши;
             Произнеси ихъ: оба благозвучны;
             Взвѣсь ихъ: въ обоихъ будетъ равный вѣсъ.
             Попробуй ими заклинать,-- и духа
             Брутъ вызоветъ настолько же, какъ Цезарь.
             Въ свидѣтели зову я всѣхъ боговъ:
             Какимъ питался кушаньемъ нашъ Цезарь.
             Что выросъ онъ такимъ великимъ? Вѣкъ нашъ,--
             Ты опозоренъ! Римъ,-- утратилъ ты
             Породу душъ высокихъ, благородныхъ!
             Какъ? Со временъ потопа былъ ли вѣкъ,
             Когда бы славу Рима составляло
             Одно лишь имя? Кто бы могъ сказать,
             До нашихъ дней, что одного лишь мужа
             Въ стѣнахъ своихъ найдетъ великій Римъ?
             А вотъ теперь, хоть много въ Римѣ мѣста,
             Но человѣкъ въ немъ есть -- всего одинъ.
             О, Брутъ! и ты и я не разъ слыхали,
             Какъ говорили наши намъ отцы,
             Что въ Римѣ былъ когда-то Брутъ, который
             Настолько жъ чорта стараго не сталъ бы
             Терпѣть у насъ, насколько и царя!
   Брутъ. Что любишь ты меня,-- не сомнѣваюсь;
             Къ чему меня ты хочешь побудить,--
             Догадываюсь я; какія мысли
             Имѣю я о нашихъ временахъ
             И этомъ дѣлѣ,-- разскажу я послѣ;
             Пока же будь такъ добръ, не возбуждай
             Мою тревогу больше. Что сказалъ ты,--
             О томъ я буду думать; что ты скажешь,--
             Съ терпѣньемъ буду слушать; постараюсь
             Найти и время, чтобы намъ сойтись
             Для обсужденья важныхъ тѣхъ предметовъ.
             До тѣхъ же поръ, мой благородный другъ,
             Я попрошу тебя одно запомнить:
             Скорѣе Брутъ готовъ быть мужикомъ,
             Чѣмъ называться римскимъ гражданиномъ
             При тяжкихъ тѣхъ условіяхъ, какія,
             Мнѣ кажется, слагаются для насъ.
   Кассій. Я радъ, что рѣчью слабою своей
             Извлекъ хоть эти искры я изъ Брута.
   Брутъ. Вотъ игры ужъ окончились, и Цезарь
             Идетъ назадъ.
   Кассій.                     Какъ будутъ проходить,
             Ты дерни Каску за рукавъ: подробно
             Разскажетъ онъ въ своемъ брюзжащемъ тонѣ,
             Что важнаго тамъ было.

(Снова сходитъ Цезарь и его свита.)

   Брутъ.                                         Хорошо.
             Но посмотри-ка, Кассій: пятна гнѣва
             Горятъ на Цезаря линѣ, а свита
             Глядитъ, какъ-будто выговоръ имъ былъ.
             Кальпурнія блѣдна; у Цицерона
             Глаза блуждаютъ гнѣвно и горятъ,
             Какъ часто въ Капитоліи, чуть только
             Сенаторы заспорятъ рѣзко съ нимъ.
   Кассій. Сейчасъ разскажетъ Каска, въ чемъ тутъ дѣло.
   Цезарь. Антоній!
   Антоній.                     Цезарь?
             Цезарь.                               Пусть вокругъ меня
             Все будутъ люди полные, съ прической,
             Приглаженной прилично,-- все такіе,
             Которые спокойно ночью снятъ.
             Вотъ этотъ, Кассій, худощавъ чрезмѣрно,
             Голоднымъ смотритъ онъ; такіе люди
             Опасны.
   Антоній.           О, его не бойся, Цезарь!
             Онъ не опасенъ; это благородный
             И даровитый римлянинъ.
   Цезарь.                                         Пусть такъ;
             Когда бы только былъ онъ пожирнѣе!
             Его я вовсе не боюсь; но если бъ
             Возможно было Цезарево имя
             Связать съ понятьемъ страха,-- я не знаю,
             Кого я сталъ бы избѣгать усерднѣй,
             Чѣмъ вотъ такихъ, какъ этотъ тощій Кассій.
             Читаетъ много онъ и наблюдать
             Великій мастеръ, а дѣла людскія
             Насквозь всѣ видитъ; игръ не любитъ онъ,
             Какъ ты, Антоній; музыки не терпитъ;
             Смѣется рѣдко; если же смѣется,
             То видъ такой имѣетъ, будто онъ
             Самъ надъ собой смѣется, презирая
             Свой духъ за то, что смѣхъ онъ допустилъ.
             Такіе, люди никогда не любятъ
             Смотрѣть на тѣхъ, кто выше, чѣмъ они,
             А потому всегда весьма опасны.
             Я этимъ объяснить тебѣ хочу
             Скорѣе то, чего бояться надо,
             Чѣмъ то, что я боюсь: я все же Цезарь.
             Поди направо отъ меня,-- на это
             Я ухо глухъ,-- и прямо мнѣ скажи,
             Что думаешь объ этомъ человѣкѣ.

(Музыка. Цезарь и вся свита угодятъ, кромѣ Каски.)

   Каска. Меня за плащъ вы дернули; вамъ нужно
             О чемъ-нибудь со мной поговорить?
   Брутъ. Да, Каска; разскажи намъ, что сегодня
             Случилось. Цезарь мрачно такъ глядитъ.
   Каска. Вы были тамъ иль не были?
   Брутъ.                                                   Тогда бы
             Я Каску не спросилъ, что было тамъ.
   Каска. Ну, какъ же: ему подносили корону; и когда ему ее поднесли, онъ отстранилъ ее рукою: вотъ такъ. Тогда народъ разразился криками.
   Брутъ. А почему былъ шумъ во второй разъ?
   Каска. Конечно, изъ-за того же самаго.
   Кассій. Они кричали три раза; почему былъ крикъ въ послѣдній разъ?
   Каска. Опять изъ-за того же самаго.
   Брутъ. Ему предлагали корону трижды?
   Каска. Да, клянусь вамъ, это было такъ: и онъ трижды ее отклонилъ, съ каждымъ разомъ все медленнѣе, и при каждомъ отказѣ мои благородные сосѣди орали.
   Кассій. Кто предлагалъ ему корону?
   Каска. Ну, кто же, какъ не Антоній.
   Брутъ. Скажи, какъ это было, милый Каска.
   Каска. Мнѣ столько же хочется быть повѣшеннымъ, сколько разсказывать вамъ, какъ это было. Это было одно только дурачество; а не придалъ этому значенія. Я видѣлъ, какъ Маркъ Антоній предложилъ ему корону; положимъ, это не совсѣмъ была корона, а такъ что-то вродѣ діадемы; и, какъ я вамъ говорилъ, въ первый разъ онъ отстранилъ се, но, при всемъ томъ, какъ мнѣ казалось, ему хотѣлось взять ее. Тогда онъ предложилъ ему ее вторично; тотъ опять оттолкнулъ ее, но, повидимому, ему ужасно не хотѣлось отнять отъ нея свои пальцы. Тогда онъ предложилъ ее ему въ третій разъ, и когда онъ снова отказался, толпа заорала, захлопала своими потрескавшимися ладонями, стала швырять въ воздухъ свои потные ночные колпаки и испустила такое количество вонючаго дыханія изъ-за того, что Цезарь отказался отъ короны, что чуть не задушила имъ самого Цезаря; по крайней мѣрѣ ему сдѣлалось дурно и онъ упалъ; я. съ своей стороны, не смѣлъ смѣяться, боясь открыть свой ротъ и наглотаться дурного воздуха.
   Кассій. Постой немного: какъ же это было?
             Такъ Цезарь, значить, въ обморокъ упалъ?
   Каска. Да, онъ упалъ на базарной площади; на губахъ его показалась пѣна, и онъ не могъ выговорить ни слова.
   Брутъ. Весьма возможно: онъ падучей боленъ.
   Кассій. Нѣтъ, онъ не боленъ ею; я и ты
             И честный Каска -- мы больны падучей.
   Каска. Не знаю, что ты хочешь сказать этимъ; вѣрно то, что Цезарь упалъ. И если оборванная сволочь не хлопала и не свистала ему, смотря по тому, нравился онъ ей, или не нравился, какъ это принято дѣлать съ актерами въ театрѣ, то пусть я не буду честный человѣкъ.
   Брутъ. Но что жъ сказалъ онъ, какъ пришелъ въ себя?
   Каска. Увѣряю васъ, передъ тѣмъ какъ онъ упалъ въ обморокъ, замѣтивъ, что пошлая толпа радуется его отказу отъ короны, онъ быстро разстегнулъ свою фуфайку и обнажилъ шею, какъ будто чтобъ ему ее перерѣзали. И если бы я былъ какой-нибудь ремесленникъ, то пусть меня отправили бы въ адъ со всѣми этими негодяями, если бы я не поймалъ его на словѣ. Итакъ, онъ упалъ. Придя затѣмъ снова въ себя, онъ сказалъ, что если онъ сдѣлалъ или промолвилъ что-нибудь нехорошее, то пусть почтенные окружающіе припишутъ это его немощи. Три или четыре дѣвчонки, стоявшія около меня, воскликнули: "ахъ, добрая душа!" и простили ему отъ всего сердца: впрочемъ, большого значенія этому придавать не слѣдуетъ, потому что онѣ сдѣлали бы то же самое, если бы Цезарь укокошилъ ихъ собственныхъ матерей.
   Брутъ. А вслѣдъ затѣмъ онъ и ушелъ оттуда
             Такимъ сердитымъ?
   Каска.                               Да.
   Кассій.                                         А Цицеронъ
             Не говорилъ чего-нибудь при этомъ?
   Каска. Да, онъ говорилъ по-гречески.
   Кассій. Въ какомъ же смыслѣ?
   Каска. Ну, если я разскажу вамъ это, то пусть мнѣ больше никогда не доведется смотрѣть вамъ въ глаза. Тѣ, которые поняли его, улыбнулись другъ другу и покачали головами; для меня же это было -- по-гречески. Я могу вамъ разсказать и еще новости: Маруллу и Флавію заткнули глотку за то, что они стаскивали украшенья съ Цезаревыхъ статуй. Прощайте. Были и еще разныя глупости, но ихъ я уже не помню.
   Кассій. Не хочешь ли поужинать ты. Каска,
             Со мною вечеркомъ?
   Каска.                               Нѣтъ, я другому
             Ужъ обѣщалъ.
   Кассій.                               Ну, такъ обѣдать завтра
             Придешь ко мнѣ?
   Каска.                               Приду, пожалуй, если
             Я буду живъ и ты не перемѣнишь
             Намѣренья, и если твой обѣдъ
             Достоинъ будетъ, чтобъ его мы ѣли.
   Кассій. Отлично; такъ тебя я жду.
   Каска.                                                   Согласенъ.
             Прощайте же.

(Уходитъ.)

   Брутъ. Какимъ онъ черствымъ сталъ!
             А въ школѣ былъ онъ полнъ огня и жизни.
   Кассій. Таковъ онъ и теперь при исполненьи
             Отважныхъ всѣхъ и благородныхъ дѣлъ;
             А вялость эта у него -- лишь внѣшность.
             Его вся грубость служить лишь приправой
             Къ уму его рѣчей, чтобъ люди лучше
             Переварить могли его слова.
   Брутъ. Да, это такъ. Покамѣстъ я прощаюсь
             Съ тобою; завтра, чтобъ поговорить,
             Приду къ тебѣ; иль, если ты желаешь.
             Приди ко мнѣ,-- тебя я буду ждать.
   Кассій. Я такъ и поступлю; ты жъ въ то время,--
             Прошу тебя,-- о мірѣ помышляй.

(Брутъ уходить.)

             Да, Брутъ, ты благороденъ; но я вижу,
             Что благородный твой металлъ способенъ
             Поддаться обработкѣ отъ того.
             Что на него вліяетъ; потому-то
             И надобно, чтобъ благородный духъ
             Съ такими жъ благородными водился.
             Кто крѣпокъ такъ, чтобъ чуждымъ быть соблазну?
             Со мною Цезарь сухъ, а Брута любить:
             Но если бъ я былъ Брутъ, а онъ былъ Кассій,
             Меня не сталъ бы онъ ласкать. Итакъ,
             Я въ эту ночь черезъ окошки Бруту
             Записки, разнымъ почеркомъ, подброшу,
             Какъ будто бы отъ разныхъ гражданъ. Въ нихъ
             Единогласно будетъ говориться
             О томъ, какъ Римъ его высоко чтитъ,
             А также будутъ темные намеки
             На честолюбье Цезаря. Тогда
             Пусть Цезарь ждетъ спокойно: безъ сомнѣнья,
             Его мы свергнемъ, иль намъ нѣтъ спасенья.
   

СЦЕНА III.

Улица.

Громъ имолнія. Входятъ, съ противоположныхъ сторонъ, Каска съ обнаженнымъ мечомъ и Цицеронъ.

   Цицеронъ. А, Каска, добрый вечеръ! Проводилъ ли
             Ты Цезаря домой? Какъ тяжело
             Ты дышешь! Отчего такъ дико смотришь?
   Каска. Ужель ты не волнуешься, когда
             Вся грудь земли трясется, какъ былинка?
             О Цицеронъ! я видѣлъ много бурь,
             Когда дубовъ могучихъ, узловатыхъ
             Стволы свистящій вѣтеръ расщеплялъ.
             Когда надменный океанъ, бушуя,
             Вздуваясь, пѣну гнѣвную металъ,
             Стремясь достать до облаковъ грозящихъ,--
             Но никогда еще до этой ночи,
             Да, никогда еще до этихъ поръ
             Я бури съ огненнымъ дождемъ не видѣлъ!
             Тутъ что-нибудь изъ двухъ: иль разразилась
             Война междоусобная тамъ, въ небѣ,
             Иль этотъ міръ такъ прогнѣвилъ боговъ
             Безстыдствомъ, что они ему шлютъ гибель.
   Цицеронъ. Да; видѣлъ ли ты что-нибудь чудеснѣй?
   Каска. Какой-то рабъ простой,-- должно быть, онъ
             Тебѣ знакомъ но виду,-- поднялъ руку,
             И вдругъ, какъ двадцать факеловъ, она
             Вся вспыхнула и все-таки осталась,
             Не чувствуя огня, не обожженной.
             Затѣмъ,-- съ тѣхъ поръ не смѣю я свой мечъ
             Вложить въ ножны -- навстрѣчу мнѣ попался
             Левъ противъ Капитолія: угрюмо
             Онъ на меня взглянулъ -- и прочь пошелъ.
             Не сдѣлавъ мнѣ вреда. Столпилась въ кучу
             Зловѣщихъ женщинъ сотня: лица ихъ
             Искажены отъ страха были; съ клятвой
             Онѣ всѣхъ увѣряли, что видали,
             Какъ огненные люди здѣсь и тамъ
             Но улицамъ бродили. Я вчера
             Средь бѣла дня ночная птица сѣла
             На площади, пронзительно крича.
             Когда такія знаменья совмѣстно
             Случаются,-- пусть мнѣ не говорятъ:
             "Имъ есть причины; это натурально!"
             Я страшныя предвѣстія въ нихъ вижу
             Странѣ, которой посланы они.
   Цицеронъ. Да, правда; наше время очень странно.
             Но люди любятъ вещи объяснять
             По-своему, норой совсѣмъ обратно
             Значенью настоящему вещей.
             Придетъ ли Цезарь завтра въ Капитолій?
   Каска. Да, онъ придетъ; Антонію велѣлъ
             Онъ дать вамъ знать, что тамъ онъ будетъ завтра.
   Цицеронъ. Такъ доброй ночи, Каска; не такая
             Теперь погода, чтобъ гулять.
   Каска.                                                   Прощай.

(Цицеронъ уходить. Входитъ Кассій.)

   Кассій. Кто это?
   Каска.                     Римлянинъ.
   Кассій.                                         А, это Каска,
             Но голосу судя.
   Каска.                     Твой слухъ хорошъ.
             О Кассій, что за ночь!
   Кассій.                               Для тѣхъ, что честенъ,
             Пріятная.
   Каска.                     Кто бъ думать могъ, что небо
             Такимъ бываетъ грознымъ?
   Кассій.                                         Тѣ, кто знаетъ,
             Какъ въ преступленьяхъ этотъ міръ погрязъ.
             Что до меня, то въ эту ночь я смѣло,
             Разстегнутый, какъ видишь ты меня,
             По улицамъ ходилъ, ударамъ грома
             Свою нагую подставляя грудь.
             И въ тѣ минуты, какъ для синихъ молній
             Грудь неба разверзалась, я смотрѣлъ
             Навстрѣчу имъ, готовый быть имъ цѣлью.
   Каска. Зачѣмъ же такъ испытывалъ ты небо?
             Намъ, смертнымъ людямъ, свойственно бояться
             И трепетать, когда богамъ могучимъ
             Угодно, въ видѣ знаменій своихъ,
             Ниспосылать намъ вѣстниковъ столь грозныхъ.
             Чтобъ ужасомъ намъ сердце поразить.
   Кассій. Ты, Каска, вялъ; лишенъ ты искры жизни,
             Какая въ сердцѣ римлянъ быть должна,
             Иль, можетъ быть, не пользуешься ею.
             Весь поблѣднѣвъ, ты продаешься страху,
             Безропотно глазѣешь и дивишься,
             Что лопнуло терпѣнье у небесъ.
             Но если бъ ты размыслилъ о причинѣ
             Огней всѣхъ этихъ, этихъ привидѣній,
             Бродящихъ вкругъ, повадокъ этихъ странныхъ
             Звѣрей и птицъ, природѣ вопреки,
             О томъ, какъ люди старые лишились
             Разсудка, дѣти жъ стали предрекать,--
             Когда бы ты подумалъ,-- почему же
             Все это вдругъ такъ дивно измѣнило
             Природныя способности свои
             И сдѣлалось уродливымъ,-- навѣрно
             Ты понялъ бы тогда, что силы неба
             Затѣмъ вложили въ нихъ особый духъ,
             Чтобъ черезъ нихъ, какъ чрезъ орудья страха,
             Предостеречь отъ бѣдствій ту страну
             Которая уродливою стала.
             Назвать я могъ бы, Каска, человѣка,
             Который самъ подобенъ грозной ночи,
             Гремитъ, сверкаетъ, гробы раскрываетъ,
             Рычитъ средь Капитолія, какъ левъ.
             Самъ по себѣ онъ вовсе не сильнѣе,
             Чѣмъ я иль ты, но дивно выросъ онъ
             И страшенъ сталъ, какъ ужасы всѣ эти.
   Каска. О Цезарѣ ты, Кассій, говоришь;
             Не такъ ли: это Цезарь?
   Кассій.                               Кто бъ онъ ни былъ,--
             Одно лишь вѣрно: римляне теперь
             Имѣютъ, какъ ихъ предки, руки, ноги:
             Но духа предковъ въ нихъ -- увы -- ужъ нѣтъ!
             Не духъ отцовъ,-- духъ матерей въ нихъ правитъ;--
             По-женски иго терпимъ мы свое!
   Каска. И въ самомъ дѣлѣ: говорятъ, что завтра
             Намѣрены сенаторы возвести
             Въ санъ царскій Цезаря: носить онъ будетъ
             Свою корону на землѣ и морѣ,
             Вездѣ -- лишь не въ Италіи.
   Кассій.                                                   Тогда
             Я знаю, что съ мечомъ мнѣ этимъ дѣлать:
             Отъ рабства Кассій Кассія спасетъ.
             Да, въ этомъ, боги, вы даете силу
             И слабому! Да, этимъ власть тирановъ
             Обуздана! Ни каменныя башни,
             Ни стѣны мѣди кованой, ни плѣнъ
             Темницы душной, ни стальныя цѣпи
             Не могутъ силу духа удержать!
             Жизнь, если ей земныя эти узы
             Чрезмѣрно станутъ тягостны, всегда
             Имѣетъ власть исходъ себѣ доставить.
             Я знаю это, знаетъ пусть и міръ.
             Что я на мнѣ лежащую часть гнета
             Могу съ отрадой сбросить.

(Громъ.)

   Каска.                                         Это могъ бы
             И я, и каждый узникъ также можетъ
             Свой плѣнъ позорный прекратить.
   Кассій.                                                  Такъ какъ же
             Тираномъ Цезарь сдѣлался? Несчастный!
             Не сомнѣваюсь: онъ не сталъ бы волкомъ.
             Когда бъ не видѣлъ въ римлянахъ -- овенъ!
             Онъ львомъ не сталъ бы. будь они -- не лани!
             Когда хотятъ развесть большой костеръ
             Въ короткій срокъ,-- берутъ сперва солому;
             Такъ что же Римъ за мусоръ, что на грязь,
             Что за отбросъ, что онъ служить согласенъ
             Растопкою, чтобъ озарить такое
             Ничтожество, какъ Цезарь? Но, о горе
             Куда ты завело меня? Быть можетъ,
             Все это добровольному рабу
             И говорю теперь? Тогда я знаю,
             Что мнѣ отвѣтъ держать придется. Что же?
             Вѣдь я вооруженъ, и для меня
             Опасности не существуютъ.
   Каска.                                         Съ Каской
             Ты говоришь: онъ не изъ тѣхъ людей,
             Которые болтаютъ зря и нагло.
             Знай: вотъ моя рука! Готовь мятежъ,
             Чтобъ наши бѣды всѣ исправить; я же
             Готовъ итти впередъ безъ остановки
             Съ тѣмъ, кто пойдетъ всѣхъ дальше.
   Кассій.                                                             По рукамъ!
             Узнай же, Каска: я ужъ сговорился
             Кой съ кѣмъ изъ самыхъ благородныхъ римлянъ,
             Которые готовятся со мной
             Къ почетной и опаснѣйшей попыткѣ.
             Они, я знаю, въ портикѣ Помпея
             Ужъ ждутъ меня; ночь эта такъ страшна,
             Что нѣтъ совсѣмъ на улицахъ движенья,
             И бушеванье грозное стихій
             Благопріятно для такого дѣла,
             Какъ наше дѣло, полное огня,
             Кровавое и страшное.
   Каска.                                         Постой-ка:
             Сюда спѣшитъ къ намъ кто-то.
   Кассій.                                                   Это Цинна:
             Его походку я узналъ, онъ другъ намъ.

(Входитъ Цинна.)

             Куда спѣшишь ты, Цинна?
   Цинна.                                         Я ищу
             Тебя. Кто это? Не Метеллъ ли Цимберъ?
   Кассій. Нѣтъ,-- Каска. Онъ участникъ въ нашемъ дѣлѣ.
             Что, тамъ меня ужъ ждутъ?
   Цинна.                                         Ну, очень радъ.
             Какая ночь ужасная! Изъ нашихъ
             Двумъ или тремъ являлися видѣнья
             Престранныя!
   Кассій.                     Я спрашиваю: ждутъ ли
             Меня?
   Цинна.           Да, ждутъ. О Кассій, если бъ къ намъ
             Брутъ благородный могъ примкнуть!
   Кассій.                                                   Другъ Цинна,--
             Спокоенъ будь. Возьми записку эту
             И положи на преторское кресло,
             Чтобъ Брутъ ее нашелъ; вотъ эту брось
             Въ окно къ нему; а эту прилѣпи
             Къ изображенью Брута-предка воскомъ.
             Все это сдѣлавъ, къ портику Помпея
             Вернись немедля: тамъ насъ всѣхъ найдешь.
             Требоній тамъ? И Децій Брутъ?
   Цинна.                                                   Всѣ, кромѣ
             Метелла Цимбера: въ твой домъ пошелъ онъ
             Искать тебя. Итакъ, я поспѣшу
             Распредѣлить, какъ велѣно, записки.
   Кассій. Да; и въ театръ Помпея приходи.

(Цинна уходитъ.)

             Пойдемъ со мною, Каска: до разсвѣта
             Должны мы Брута дома повидать.
             Три четверти его -- ужъ наши; натискъ
             Еще одинъ -- и весь онъ будетъ нашъ.
   Каска. О, высоко стоитъ въ сердцахъ народа
             Его лицо; что съ нашей стороны
             Могло бы показаться преступленьемъ,--
             Его поддержки эликсиръ волшебный
             Все освятитъ и въ доблесть превратитъ!
   Кассій. Достоинство его и то, какъ нуженъ
             Онъ намъ, ты вѣрно оцѣнилъ. Пойдемъ же:
             Прошла ужъ полночь; мы должны чѣмъ свѣтъ
             Застать его, чтобъ имъ намъ заручиться.
   

Актъ второй.

СЦЕНА I.

Римъ. Садъ Брута.

Входитъ Брутъ.

   Брутъ. Эй, Луцій, эй!
             Не видно звѣздъ, и близокъ ли разсвѣтъ.--
             Судить мнѣ невозможно. Луцій, Луцій!
             Я былъ бы радъ, когда бъ моимъ порокомъ
             Былъ сонъ такой здоровый. Луцій, эй!
             Ну, что же ты! Проснись же!
   Луцій (входя).                                         Господинъ,
             Ты звалъ меня?
   Брутъ.                     Зажги скорѣе лампу
             Въ моей р

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
В. ШЕКСПИРА
ВЪ ПРОЗѢ И СТИХАХЪ

ПЕРЕВЕЛЪ П. А. КАНШИНЪ.

ТОМЪ ДЕВЯТЫЙ.

1) Коріоланъ. 2) Юлій Цезарь 3) Антоній и Клеопатра. 4) Жалобы влюбленной. 5) Фениксъ и голубка.

БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНІЕ
КЪ ЖУРНАЛУ
"ЖИВОПИСНОЕ ОБОЗРѢНІЕ"
за 1893 ГОДЪ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ С. ДОБРОДѢЕВА.
1893.

Юлій Цезарь.

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА.

   Юлій Цезарь.
   Октавій Цезарь, Маркъ Антоній, Маркъ Эмилій Лепидъ, тріумвиры по смерти Цезаря.
   Цицеронъ, Публій, Попилій Лена, сенаторы.
   Маркъ Брутъ, Кассій, Каска, Требоній, Лигарій, Децій Брутъ, Метеллъ Цимберъ, Цинна, недовольные Юліемъ Цезаремъ.
   Фланій и Маруллъ, трибуны.
   Артемидоръ, софистъ книдосскій.
   Предсказатель.
   Цинна, стихотворецъ.
   Другой поэтъ.
   Люцилій, Титеній, Мессала, Катонъ Младшій, Волумній, друзья Брута и Кассія.
   Варронъ, Клитъ, Клавдій, Стратонъ, Люцій, Дарданій, служители Брута.
   Пиндаръ, служитель Кассія.
   Кальфурнія, жена Цезаря.
   Порція, жена Брута.
   Сенаторы, граждане, стражи, служители.

Мѣсто дѣйствія большею частію въ Римѣ и, кромѣ того, въ Сардисѣ и близь Филипп.

  
  

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Улица въ Римѣ.

Толпа гражданъ. Входятъ: Флавій и Маруллъ.

  
   Флавій. Бонъ отсюда! По домамъ, лѣнтяи вы эдакіе! отправляйтесь по домамъ! Развѣ сегодня праздникъ? Развѣ вы не знаете, что, будучи мастеровыми, вы не имѣете права въ рабочіе дни выходить изъ дому безъ значковъ вашихъ ремеслъ? -- говори ты, къ какому цеху ты принадлежишь?
   1-й гражданинъ. Я плотникъ.
   Маруллъ. Гдѣ-же твой кожаный фартукъ? а твоя линейка? Что дѣлаешь ты здѣсь, нарядившись въ лучшія свои одежды? A у тебя какое ремесло?
   2-й гражданинъ. Я? Если говорить по правдѣ, такъ я предъ настоящимъ хорошимъ ремесленникомъ просто ничто. Такъ -- дрянь.
   Маруллъ. Отвѣчай прямо, какое твое ремесло?
   2-й гражданинъ. Ремесло-то мое? Ну, оно, надѣюсь, такого рода, что я могу заниматься имъ безъ угрызеній совѣсти: я чиню худое.
   Маруллъ. У тебя, бездѣльникъ, спрашиваютъ не про это, а про твое ремесло.
   2-й гражданинъ. Нѣтъ, ты сдѣлай милость, не сердись на меня, не надрывайся отъ крика. А впрочемъ, если что и надорвется, я тебѣ починю.
   Маруллъ. Что такое, наглый негодяй? ты починишь мнѣ?
   2-й гражданинъ. Ну да, затачаю; подкину подметки.
   Флавій. Кто-же ты, чеботарь, что-ли?
   2-й гражданинъ. Именно. Я только и прокармливаюсь однимъ шиломъ; однимъ шиломъ только вмѣшиваюсь какъ въ мужскія, такъ и въ женскія дѣла. Я поистинѣ врачеватель старой обуви; захирѣетъ она,-- я ее исцѣляю. Самые лучшіе изъ людей, когда-либо ходившихъ на воловьей шкурѣ, поставлены на ноги моимъ ремесломъ.
   Флавій. Почему-же сегодня ты не за работой? Зачѣмъ водишь другихъ за собою по улицамъ?
   2-й гражданинъ. А затѣмъ, чтобъ всѣ поскорѣе истаскали обувь и чтобъ у меня было побольше работы. Однако если сказать правду, такъ мы сегодня шляемся по праздничному на улицахъ, чтобъ поглядѣть на Цезаря и порадоваться его торжеству.
   Маруллъ. Чему-же радоваться? Развѣ онъ возвращается на родину съ какимъ-нибудь завоеваніемъ? или какіе-нибудь данники въ цѣпяхъ слѣдуютъ за нимъ въ Римъ, украшая собою его колесницу? О вы, чурбаны эдакіе, каменныя головы, которыя хуже, чѣмъ у безсловесныхъ тварей! О загрубѣлыя сердца, жестокіе сыны Рима, развѣ вы не знавали Помпея? Сколько разъ вы взбирались на стѣны, на зубцы башенъ, на окна и даже на трубы, держа на рукахъ своихъ дѣтей, и, находясь въ такомъ далеко небезопасномъ положеніи, иногда въ теченіе цѣлаго долгаго дня терпѣливо выжидали увидать, какъ великій Помпей проѣдетъ по римскимъ улицамъ. И стоило вамъ, бывало, завидѣть его колесницу, у васъ вырывались такіе громкіе крики радости, что отъ нихъ и самый Тибръ волновался въ своемъ ложѣ, такъ какъ его пещеристые берега повторяли громовые раскаты вашихъ голосовъ. А теперь вы облеклись въ лучшія одежды, сами выдумали себѣ праздникъ и усыпаете цвѣтами путь тріумфатора, восторжествовавшаго надъ кровью Помпея. Что-жь вы стоите? Торопитесь домой; упадите на колѣна и молите боговъ, чтобы они отвратили отъ васъ страшную кару, которую можетъ вызвать такая неблагодарность.
   Флавій. Ступайте, ступайте, добрые сограждане. Чтобы очистить себя отъ этого грѣха, соберите на берега Тибра всѣхъ подобныхъ вамъ бѣдняковъ и до тѣхъ поръ лейте въ него слезы, пока онъ и въ самомъ мелкомъ мѣстѣ не зальетъ высочайшаго изъ своихъ береговъ (Граждане расходятся). Видишь, даже этотъ дрянной металлъ расплавляется; они разсѣиваются, онѣмѣвъ отъ сознанія своей вины. Теперь вотъ этой улицей ступай въ Капитолій, а я пойду вотъ этой. Срывай украшенія съ изваяній всюду, гдѣ бы ты ихъ ни увидѣлъ.
   Маруллъ. Но позволительно-ли? Ты знаешь. нынче праздникъ Луперкалій.
   Флавій. Ничего. Не оставляй въ цѣлости ни одного изъ трофеевъ Цезаря. Я буду разгонять по домамъ чернь, и ты дѣлай то же, если замѣтишь, что она гдѣ-нибудь начинаетъ толпиться. Выщипывая перья, выростающія изъ крыльевъ Цезаря, мы вынудимъ его летать, какъ летаютъ всѣ. Иначе онъ вознесется превыше человѣческаго зрѣнія и окуетъ всѣхъ рабскою трусливостью (Уходятъ).
  

СЦЕНА II.

Тамъ-же. Площадь.

Торжественное шествіе съ музыкой. Появляются: Цезарь, приготовившійся къ бѣгу Антоній, Кальфурнія, Порція, Децій, Цицеронъ, Брутъ, Кассій и Каска; за ними толпа народа, среди нея -- предсказатель.

  
   Цезарь. Кальфурнія!
   Каска. Тише! Цезарь говоритъ (Музыка умолкаетъ).
   Цезарь. Кальфурнія!
   Кальфурнія, Я здѣсь, дорогой супругъ.
   Цезарь. Прегради дорогу Антонію, когда онъ начнетъ свой бѣгъ. Антоній!
   Антоній. Что угодно Цезарю, моему повелителю?
   Цезарь. Не забудь набѣгу коснуться Кальфурніи. Наши старики увѣряютъ, будто безплодныя дѣлаются плодородными, когда къ нимъ прикоснутся на этомъ священномъ ристалищѣ.
   Антоній. Не забуду. Цезарю стоитъ только сказать:-- "сдѣлай то-то",-- и я сдѣлаю.
   Цезарь. Продолжайте же шествіе и не пропускайте ни одного изъ обычныхъ обрядовъ (Музыка).
   Предсказатель. Цезарь!
   Цезарь. Кто меня зоветъ?
   Каска. Умолкните всѣ, перестаньте! (Музыка замолкаетъ снова).
   Цезарь. Кто изъ толпы назвалъ мое имя? Кто, пересиливая шумъ самой музыки, звалъ Цезаря? Говори, Цезарь готовъ тебя выслушать.
   Предсказатель. Берегись Идъ Марта.
   Цезарь. Что это за человѣкъ?
   Брутъ. Предсказатель, совѣтующій тебѣ беречься Идъ Марта.
   Цезарь. Пусть онъ подойдетъ ко мнѣ; дайте взглянуть ему въ лицо.
   Кассій. Любезный, выйди изъ толпы, подойди къ Цезарю.
   Цезарь. Что скажешь теперь? Говори!
   Предсказатель. Берегись Идъ Марта.
   Цезарь. Это какой-то грезящій наяву! Оставимъ его въ покоѣ. Идемъ! (Всѣ, кромѣ Кассія и Брута, уходятъ при звукахъ музыки).
   Кассій. А ты развѣ не пойдешь взглянуть на бѣгъ?
   Брутъ. Не намѣренъ.
   Кассій. Прошу тебя, пойдемъ.
   Брутъ. Я не охотникъ до игръ: я чувствую въ себѣ недостатокъ той веселости, какою отличается Антоній; но я не намѣренъ противиться твоимъ желаніямъ, Кассій, поэтому ухожу.
   Кассій. Я вотъ уже нѣсколько времени наблюдаю за тобою, Брутъ. Я уже не вижу въ твоихъ глазахъ ни той привѣтливости, ни той нѣжности, которыя я привыкъ въ нихъ видѣть. Ты сталъ какъ-то холоденъ и скрытенъ съ искренно любящимъ тебя другомъ.
   Брутъ. Не впади въ заблужденіе, Кассій. Если взоры мои, дѣйствительно, омрачены,-- причиной этому то, что они устремлены внутрь меня самого. Меня съ нѣкоторыхъ поръ, дѣйствительно тревожитъ борьба противорѣчивыхъ ощущеній и мыслей, касающихся исключительно меня одного. Легко можетъ статься, что это отражается на моемъ внѣшнемъ обращеніи; но пусть друзья мои,-- а въ числѣ ихъ несомнѣнно находишься и ты, Кассій,-- этимъ не печалятся. Они въ въ моей невнимательности не должны видѣть ничего, кромѣ развѣ того, что бѣдный Брутъ, борясь съ самимъ собою, забываетъ выражать свою привязанность другимъ.
   Кассій. Если такъ, я сильно ошибся въ причинѣ дурного твоего настроенія. Поэтому я долженъ сохранить въ своей груди много мыслей первѣйшей важности и соображеній, заслуживающихъ полнаго вниманія. Скажи, добрый Брутъ, можешь ты видѣть собственное свое лицо?
   Брутъ. Не могу, потому-что себя мы видимъ только черезъ отраженіе, при помощи другихъ предметовъ.
   Кассій. Да, не иначе. Поэтому многіе скорбятъ о томъ, что у тебя нѣтъ зеркала, которое въ твоихъ собственныхъ глазахъ отражало-бы скрытыя твои достоинства и помогало бы тебѣ ясно видѣть самого себя. Я слыхалъ, какъ наиболѣе достойныя личности Рима,-- за исключеніемъ безсмертнаго Цезаря,-- говоря о Брутѣ и скорбя объ игѣ, давящемъ наше поколѣніе, желали, чтобы у благороднаго Брута были глаза.
   Брутъ. Зачѣмъ-же ты заставляешь меня искать во мнѣ самомъ то, чего во мнѣ нѣтъ? Въ какія опасности хочешь ты этимъ вовлечь меня, Кассій?
   Кассій. Добрѣйшій Брутъ, приготовься-же выслушать меня. Такъ какъ тебѣ извѣстно, что видѣть себя ты можешь только черезъ отраженіе, то я явлюсь твоимъ зеркаломъ и съ должнымъ смиреніемъ представлю тебѣ часть тебя самого, неизвѣстную до сихъ поръ тебѣ самому. Во мнѣ ты, любезный Брутъ, сомнѣваться не можешь. Если-бы я былъ отъявленный насмѣшникъ или позорилъ дружбу, расточая направо и налѣво, кому ни попало; еслибъ ты узналъ, что я крѣпко сжимая людей въ объятіяхъ, только льщу имъ, а затѣмъ издѣваюсь надъ ними, что сближаюсь на пирахъ со всякой сволочью,-- тогда, конечно, ты могъ-бы мнѣ не довѣрять (За сценой звуки трубъ и радостные возгласы).
   Брутъ. Что значатъ эти крики? Боюсь, какъ-бы народъ не избралъ Цезаря своимъ царемъ.
   Кассій. А, ты боишься! Изъ этого я могу заключить, что такое избраніе было-бы тебѣ нежелательно?
   Брутъ. Да, Кассій, очень нежелательно, хотя я горячо люблю Цезаря. Однако, перестань меня задерживать здѣсь такъ долго. Что-же ты хочешь довѣрить мнѣ? Если дѣло идетъ объ общемъ благѣ, укажи мнѣ, съ одной стороны, честь, съ другой -- смерть, и я на обѣихъ взгляну съ одинаковымъ хладнокровіемъ, потому-что желалъ-бы, чтобы боги хоть на столько относились ко мнѣ благосклонно, на сколько я сильнѣе люблю честь, чѣмъ боюсь смерти.
   Кассій. Что въ тебѣ живетъ эта добродѣтель -- мнѣ такъ-же хорошо извѣстно, какъ коротко знакомы твои внѣшнія черты. И такъ о чести-то я и хочу говорить съ тобой. Не знаю, что самъ ты думаешь объ этой жизни, что думаютъ о ней другіе люди; что же касается меня, я бы скорѣе согласился не жить, чѣмъ бояться такого же существа, какъ я самъ. Я родился свободнымъ, какъ Цезарь, также и ты. Оба мы были вскормлены, какъ онъ, и оба, какъ онъ-же, можемъ переносить зимнюю стужу. Однажды, въ пасмурный и дождливый день, когда взволнованный Тибръ вздымался въ своихъ берегахъ, Цезарь сказалъ мнѣ:-- "дерзнулъ-ли бы ты, Кассій, броситься со мною въ бушующій потокъ и доплыть вотъ до того мѣста?" Тотчасъ послѣ этихъ словъ я, совсѣмъ одѣтый, какъ и былъ, погрузился въ воду и крикнулъ Цезарю, чтобы онъ за мною слѣдовалъ, что онъ тутъ-же исполнилъ. Потокъ ревѣлъ. Мы, устраняя его, хлестали его своими могучими мышцами, отбрасывая его въ сторону и напирая его соперничавшими грудями. Однако, прежде чѣмъ мы достигли условленнаго мѣста, Цезарь крикнулъ мнѣ:-- "помоги, Кассій, я тону!" И я, какъ великій нашъ праотецъ Эней, на плечахъ вынесшій изъ пылающей Трои старика Анхиза, вытащилъ изъ волнъ Тибра выбивавшагося изъ силъ Цезаря. И этотъ человѣкъ теперь богъ, а Кассій жалкое существо, обязанное сгибать спину, коли Цезарь небрежно киваетъ ему головой. Въ Испаніи, когда онъ хворалъ лихорадкой, я видѣлъ, какъ онъ дрожалъ во время приступа болѣзни... Да, этотъ богъ дрожалъ, трусливыя губы его синѣли, и взоръ, заставляющій трепетать цѣлый міръ, терялъ весь свой обычный блескъ. Я слышалъ, какъ онъ стоналъ, какъ его языкъ, заставляющій римлянъ внимать его рѣчамъ и записывать ихъ, вопилъ, подобно бѣдной дѣвчонкѣ:-- "пить, пить мнѣ, Титиній!" О, боги, какъ-же мнѣ не удивляться, что человѣкъ такого слабаго сложенія становится выше всего остального міра и овладѣваетъ въ немъ пальмой первенства! (За сценой трубы и радостные крики).
   Брутъ. Опять! Я почти убѣжденъ, что эти возгласы вызываются новыми почестями, воздаваемыми Цезарю.
   Кассій. Да, онъ, подобно колоссу, переступаетъ черезъ этотъ узкій міръ, а мы, люди мелкіе, скромно двигаемся промежъ громадныхъ его ногъ и, робко озираясь, ищемъ себѣ безславныхъ могилъ. Есть минуты, когда самъ человѣкъ бываетъ властелиномъ своей судьбы. Если мы являемся только подчиненными, въ этомъ, любезный Брутъ, виноваты мы сами, а не созвѣздія!.. Брутъ, Цезарь! Что же такого особеннаго въ этомъ Цезарѣ? Отчего его имени звучать громче, чѣмъ твоему? Напиши ихъ оба рядомъ,-- и твое окажется такимъ же прекраснымъ, какъ и его; произнеси ихъ,-- и оба они будутъ одинаково звучны; взвѣсь ихъ,-- и вѣсъ въ нихъ окажется одинаковый; прибѣгни при ихъ помощи къ волхвованію,-- и духъ явится также скоро по приказанію Брута, какъ по приказанію Цезаря. Да скажи ради всѣхъ боговъ, какою же особенною пищею питается нашъ Цезарь, что онъ такъ страшно выросъ. Позорное время! Римъ, ты утратилъ способность производить на свѣтъ мужей! Было-ли отъ самаго потопа хоть одно поколѣніе, которое могло-бы гордиться однимъ только человѣкомъ? До сихъ поръ, говоря о Римѣ, могъ-ли кто нибудь сказать, что на широко раскинувшихся стогнахъ его только одинъ человѣкъ и есть? А теперь, о Римъ, такъ оно и есть. Если въ немъ по душѣ тебѣ только одинъ человѣкъ,-- оба мы, и ты, и я, слыхали отъ своихъ отцовъ, что нѣкогда существовалъ Брутъ, который также не потерпѣлъ-бы въ Римѣ царя, какъ и присутствія дьявола.
   Брутъ. Я нисколько не сомнѣваюсь, Кассій, въ твоей любви ко мнѣ. Угадываю отчасти то, на что ты думаешь меня натолкнуть, но что я думаю объ этомъ и о настоящемъ времени,-- я сообщу тебѣ послѣ. Теперь-же, прошу, не выпытывай меня. Все сказанное тобою я обдумалъ и въ болѣе удобное для бесѣды о такомъ важномъ дѣлѣ время спокойно выслушаю то, что тебѣ еще остается сказать. До тѣхъ-же поръ, благородный другъ мой, удовлетворись и тѣмъ, что Брутъ скорѣе согласится сдѣлаться хлѣбопашцемъ, чѣмъ называться римляниномъ при тѣхъ тяжелыхъ условіяхъ, которыя, вѣроятно, ожидаютъ насъ.
   Кассій. Душевно радъ, что слабая моя рѣчь все-таки съумѣла вызвать изъ Брута эту искру.
  

Цезарь и его свита появляются снова.

  
   Брутъ. Игры окончены, и Цезарь возвращается.
   Кассій. Когда они будутъ проходить мимо, дерни Каску за рукавъ, и онъ съ свойственной ему язвительностью разскажетъ намъ все, что произошло замѣчательнаго на играхъ.
   Брутъ. Хорошо. Взгляни однако: пятно, вызванное гнѣвомъ пылаетъ на челѣ Цезаря, а у всѣхъ, кто за нимъ слѣдуетъ такой видъ, какъ будто они рабы и ихъ только что жестоко изругали. Щеки Кальфурніи блѣдны, а глаза у Цицерона красный сверкаютъ такъ-же, какъ въ Капитоліѣ, когда какой нибудь сенаторъ ему противорѣчитъ.
   Кассій. Каска разскажетъ, что это значитъ.
   Цезарь. Антоній!
   Антоній. Цезарь?
   Цезарь. Я долженъ быть окруженъ людьми полными, беззаботными, покойно проводящими ночи, не такими, какъ вотъ, напримѣръ, Кассій. Онъ слишкомъ тощъ, сухощавъ, слишкомъ много думаетъ. Такіе люди опасны.
   Антоній. Ты, Цезарь, напрасно его боишься. Онъ нисколько не опасенъ: онъ благородный и къ тому же весьма благонамѣренный римлянинъ.
   Цезарь. Я только желалъ-бы, чтобъ онъ былъ полнѣе, но нисколько его не боюсь. А все-таки, еслибъ понятіе о страхѣ могло быть связано съ моимъ именемъ, ни одного человѣка не избѣгалъ-бы я такъ, какъ сухощаваго Кассія. Онъ много читаетъ, наблюдаетъ и быстро угадываетъ сокровенныя мысли человѣческихъ поступковъ; онъ не любитъ игръ, не такъ, какъ ты, Антоній,-- онъ не охотникъ до музыки, улыбается рѣдко; если иногда и улыбнется, то словно насмѣхается надъ самимъ собою, или словно негодуетъ на себя за то, что могъ чему-нибудь улыбнуться. Такіе люди не знаютъ покоя, когда видятъ человѣка, стоящаго выше ихъ; поэтому они очень опасны. Сообщаю тебѣ это съ цѣлью показать, чего слѣдуетъ бояться, а не изъ желанія признаться тебѣ, что я боюсь: вѣдь я всегда и во всемъ -- Цезарь. Перейди на правую сторону,-- на это ухо я глуховатъ,-- и скажи мнѣ откровенно, что ты о немъ думаешь? (Уходитъ со свитой. Брутъ, Кассій и Каска остаются).
   Каска. Ты дернулъ меня за тогу; вѣрно,хочешь мнѣ что нибудь сказать?
   Брутъ. Разскажи намъ, что случилось и почему у Цезаря такой угрюмый видъ?
   Каска. Зачѣмъ? вѣдь ты былъ съ нимъ?
   Брутъ. Еслибъ я былъ съ нимъ, я не сталъ-бы спрашивать у Каски, что случилось.
   Каска. А вотъ что: ему предложили царскій вѣнецъ изъ ту минуту, когда ему его предлагали, онъ вотъ такъ оттолкнулъ его ладонью; тогда у народа вырвался громкій возгласъ.
   Брутъ. А что было причиной вторичнаго этого возгласа?
   Каска. Тоже самое.
   Кассій. Однако, восклицанія повторялись три раза; что вызвало ихъ въ третій разъ?
   Каска. Опять тоже самое.
   Брутъ. Развѣ ему трижды предлагали вѣнецъ?
   Каска. Да,-- и онъ трижды отталкивалъ его, но всякій разъ все тише и мягче; а при каждомъ подобномъ движеніи его мои добродушные сосѣди кричали все громче и громче.
   Кассій. Кто-же предлагалъ ему вѣнецъ?
   Каска. Антоній.
   Брутъ. Разскажи подробно, какъ все это произошло.
   Каска. Хоть повѣсь меня, а подробно разсказать я не могу. Вышла пошлѣйшая комедія, и я не обратилъ на нее особеннаго вниманія. Видѣлъ я, что Маркъ Антоній поднесъ ему вѣнецъ -- и даже не вѣнецъ, а вѣнчикъ,-- что Цезарь, какъ я уже сказалъ, оттолкнулъ его; но, какъ мнѣ казалось, оттолкнулъ съ сожалѣніемъ. Затѣмъ Антоній предложилъ ему вѣнецъ во второй разъ,-- и онъ опять его оттолкнулъ; но, какъ мнѣ показалось, пальцы его отдѣлялись отъ вѣнца очень неохотно. Послѣ этого Антоній поднесъ ему вѣнецъ въ третій разъ, и онъ въ третій разъ его оттолкнулъ. И вслѣдъ за каждымъ отказомъ толпа принималась кричать все громче и громче, безъ устали хлопала мозолистыми руками, бросала вверхъ грязные колпаки и отъ радости, что Цезарь отказался отъ вѣнца, такъ наводнила воздухъ своимъ смердящимъ дыханіемъ, что Цезарь задохся, потому что съ нимъ сдѣлалось дурно, и онъ упалъ. Не хохоталъ я только отъ страха разинуть ротъ и надышаться вонючимъ воздухомъ.
   Кассій. Позволь,-- съ Цезаремъ въ самомъ дѣлѣ сдѣлалось дурно?
   Каска. Онъ упалъ на землю, изо рта выступила пѣна, языкъ онѣмѣлъ.
   Брутъ. Тутъ нѣтъ ничего удивительнаго: вѣдь онъ страдаетъ падучей болѣзнью.
   Кассій. Нѣтъ, не онъ, а скорѣе ты, я или благородный Каска.
   Каска. Я не знаю, что ты хочешь этимъ сказать, но знаю одно, что Цезарь упалъ. Никогда болѣе не называй меня честнымъ человѣкомъ, если подлая сволочь не рукоплескала и не шикала ему, словно лицедѣю въ театрѣ, смотря по тому, какъ нравилась ей его игра.
   Брутъ. Что же сказалъ онъ, когда пришелъ въ себя?
   Каска. Еще до паденія, когда онъ увидалъ, что его отказъ такъ радуетъ стадо подлой черни, онъ разорвалъ воротъ своей одежды и предложилъ перерѣзать ему горло. Ахъ, зачѣмъ я на этотъ разъ не былъ ремесленникомъ! Еслибъ я не поймалъ его на словѣ,-- пусть меня отправятъ въ адъ въ компаніи съ разными мошенниками. Затѣмъ онъ упалъ. Придя въ себя, онъ сталъ умолять, чтобъ высокочтимое собраніе простило его, если онъ сдѣлалъ или сказалъ что-нибудь неприличное, прося приписать это только его болѣзненному состоянію. Три или четыре женщины, стоявшія около меня воскликнули:-- "о добрая душа!" и тутъ-же простили ему все. Но это не имѣетъ никакого значенія: онѣ едва-ли умилились-бы менѣе, еслибъ Цезарь умертвилъ даже ихъ матерей.
   Брутъ. И онъ послѣ этого-то сталъ такимъ угрюмымъ?
   Каска. Да.
   Брутъ. Говорилъ что-нибудь Цицеронъ?
   Каска. Да, говорилъ по гречески.
   Кассій. Что-же именно?
   Каска. Дай мнѣ боги во вѣки не взглянуть тебѣ въ глаза, если я въ состояніи тебѣ это разсказать. Тѣ, кто понималъ его слова, переглядывались съ улыбкой и качали головой; но для меня это было такъ же непонятно, какъ самъ греческій языкъ. Могу сообщить вамъ еще нѣчто новое: Маруллъ и Флавій за то, что срывали украшенія съ изображеній Цезаря, теперь вынуждены прикусить языкъ. Прощайте. Было не мало еще и другихъ глупостей, но я ихъ не помню.
   Кассій. Не отужинаешь-ли ты сегодня у меня?
   Каска. Не могу: я уже далъ слово.
   Кассій. Такъ приходи завтра обѣдать.
   Каска. Пожалуй, если буду живъ, а ты не забудешь о приглашеніи и приготовишь такой обѣдъ, которымъ стоитъ заняться.
   Кассій. Такъ я жду тебя завтра.
   Каска. Жди. Прощайте! (Уходитъ).
   Брутъ. Какимъ онъ сталъ тяжеловѣснымъ! А въ школѣ, помнишь, какой онъ былъ живой, какъ много было въ немъ огня!
   Кассій. Не смотря на всю свою неповоротливость, которую онъ только на себя напускаетъ, онъ и теперь во всякомъ смѣломъ и благородномъ предпріятіи явится такимъ же, какъ прежде. Внѣшняя грубость и неуклюжесть только приправа его здравому смыслу. Благодаря ей, большинство перевариваетъ его слова и охотнѣе, и легче.
   Брутъ. Можетъ быть. Прощай, однакожь. Завтра, если ты желаешь говорить со мной, я приду къ тебѣ, или приходи ко мнѣ ты,-- я буду тебя ждать.
   Кассій. Я приду къ тебѣ. А ты, между тѣмъ, пораздумай о томъ, что происходитъ въ Римѣ (Брутъ уходитъ). Да Брутъ, ты благороденъ, но и твой благородный металлъ можно уклонить въ сторону отъ настоящаго его назначенія поэтому и благороднымъ людямъ слѣдуетъ сближаться только съ такими-же, какъ они. Кто можетъ считать себя настолько твердымъ, что ему никогда не поддаться никакому обольщенію? Меня Цезарь терпѣть не можетъ, а Брута любитъ; но будь я теперь Брутомъ, а Брутъ Кассіемъ, Цезарь и тогда не заставилъ-бы меня плясать по своей дудкѣ. Нынѣшнею-же ночью брошу въ окно Брута нѣсколько записокъ, написанныхъ разными почерками, какъ будто отъ разныхъ гражданъ; во всѣхъ будутъ высказаны надежды, какія возлагаетъ на него Римъ, а также темные намеки на честолюбіе Цезаря. И такъ садись, Цезарь, на престолъ; мы или свергнемъ тебя. или подвергнемся еще болѣе тяжкому гнету! (Уходитъ).
  

СЦЕНА III.

Улица въ Римѣ.

Громъ и молнія.Съ разныхъ сторонъ входятъ Цицеронъ и Каска съ обнаженнымъ мечемъ.

  
   Цицеронъ. Добраго вечера, Каска. Ты проводилъ Цезаря до дому? Отчего, однако, ты такъ запыхался и почему у тебя такой растерянный видъ?
   Каска. А ты развѣ можешь оставаться покоенъ, когда вся земля колеблется подъ ногами, словно ничтожная былинка? О, Цицеронъ, видалъ я бури, видалъ, какъ бѣшеные вихри расщепляли суковатые дубы; видалъ, какъ вздымался гордый океанъ, какъ онъ вздымался и пѣнился, силясь достигнуть до грозныхъ тучъ; но никогда до этой ночи и до самаго этого часа не видывалъ я бури, изъ которой лилъ-бы огненный дождь! Или на небесахъ происходитъ междоусобная война, или міръ своей дерзостью до того раздражилъ боговъ, что они рѣшились сокрушить его.
   Цицеронъ. Развѣ ты видѣлъ еще что-нибудь болѣе изумительное?
   Каска. Тебѣ извѣстенъ на видъ общественный рабъ,-- вотъ онъ поднялъ вверхъ лѣвую руку, и она запылала ярче двадцати факеловъ; несмотря на это, она осталась невредимой, словно пламя было ей совсѣмъ нечувствительно. Близь капитолія я встрѣтилъ льва и съ тѣхъ поръ уже не вкладывалъ въ ножны меча; левъ поглядѣлъ на меня и, не тронувъ, прошелъ мимо. Затѣмъ я наткнулся, какъ мнѣ кажется на сотню блѣдныхъ женщинъ съ обезображенными отъ страха лицами и столпившимися въ кучу; онѣ клялись, что видѣли людей, съ головы до ногъ облитыхъ пламенемъ и такъ ходившихъ взадъ и впередъ по улицамъ. А вчера ночная птица въ самый полдень усѣлась на площади и долго оглашала ее зловѣщимъ своимъ крикомъ. Когда столько чудесъ совершается въ одно и то же время, не говорите:-- "вотъ причины совершающемуся: онѣ совершенно естественны"; я убѣжденъ, что странѣ, въ которой они появляются, они предвѣщаютъ недоброе.
   Цицеронъ. Въ самомъ дѣлѣ наше время какое-то странное, но люди, объясняя явленія по своему, придаютъ имъ такое значеніе, какого они не имѣютъ... Придетъ завтра Цезарь въ Капитолій?
   Каска. Непремѣнно: онъ поручилъ Антонію увѣдомить тебя, что будетъ тамъ.
   Цицеронъ. Такъ доброй ночи, Каска: не время прогуливаться, когда на небесахъ совершаются такія неистовства.
   Каска. Прощай, Цицеронъ! (Цицеронъ уходитъ).
  

Появляется Кассій.

  
   Кассій. Кто тутъ?
   Каска. Римлянинъ.
   Кассій. Это твой голосъ, Каска?
   Каска. У тебя слухъ хорошій. Ахъ, Кассій, какая ужасная ночь!
   Кассій. Ночь весьма пріятная для людей честныхъ.
   Каска. Я никогда не видывалъ землю до такой степени переполненною всякими злодѣяніями.
   Кассій. Что-же касается меня, я ходилъ по улицамъ, подвергая себя всѣмъ опасностямъ этой ночи. Обнаживъ, какъ видишь, грудь, я, когда синіе извивы молній разверзали небеса, подставлялъ ее громовымъ стрѣламъ.
   Каска. Зачѣмъ же ты искушаешь такимъ образомъ небеса? Людямъ остается только трепетать и приходить въ ужасъ, когда всемогущіе боги предостерегаютъ ихъ грознымъ знаменіемъ.
   Кассій. Ты сегодня какой-то унылый, Каска; въ тебѣ совсѣмъ нѣтъ тѣхъ искръ жизни, которыя должны проявляться въ каждомъ римлянинѣ, или, по крайней мѣрѣ, ты не пускаешь ихъ въ дѣло. Ты блѣденъ, выраженіе лица у тебя растерянное, ты пугаешься и изумляешься, видя такое странное негодованіе небесъ. Но еслибъ ты захотѣлъ добраться ни истинной причины всѣхъ этихъ явленій и допытаться, откуда являются эти огни и почему всѣ эти призраки бродятъ во мракѣ; почему у всѣхъ этихъ птицъ и всѣхъ животныхъ произошла въ нравахъ такая перемѣна; откуда явились всѣ эти безразсудные старцы и разсчетливыя дѣти; отчего все идя противъ природныхъ свойствъ и своего предназначенія превращается въ нѣчто чудовищное,-- ты понялъ-бы, что небо вдохнуло это новое настроеніе во все, чтобъ оно сдѣлалось орудіемъ устрашенія и предостереженія для какого-нибудь не менѣе чудовищнаго государства. Я даже могъ-бы назвать тебѣ человѣка, во всемъ подобнаго этой страшной ночи, человѣка, который рокочетъ громами, сверкаетъ молніями, разверзаетъ могилы и рычитъ, подобно льву въ Капитоліѣ,-- человѣка, который, нисколько не превосходя личною мощью ни тебя, ни меня, однакожь, сдѣлался такимъ-же страшно могущественнымъ и грознымъ, какъ всѣ эта странныя явленія.
   Каска. Ты, Кассій, говоришь о Цезарѣ, не такъ-ли?
   Кассій. О комъ бы я ни говорилъ,-- это все равно. У римлянъ и теперь, такіе же нервы, такіе же члены, какъ у ихъ предковъ, но, увы, геній нашихъ отцовъ умеръ и нами управляетъ духъ нашихъ матерей; наше подчиненіе игу доказываетъ, насколько мы оженоподобились.
   Каска. Дѣйствительно говорятъ, что завтра сенаторы намѣреваются возвести Цезаря на царскій престолъ, и что онъ всюду, кромѣ Италіи, будетъ на сушѣ и на морѣ носить царскій вѣнецъ.
   Кассій. О, я знаю, куда тогда направится мой кинжалъ! Кассій избавитъ Кассія отъ рабства. Этимъ-то вы, боги, превращаете слабыхъ въ сильныхъ, этимъ сокрушаете намѣренія тирановъ. Ни каменныя башни, ни кованныя чугунныя стѣны, ни душныя темницы, ни тяжкія цѣпи,-- ничто не въ состояніи обуздать силу духа; жизнь, утомившаяся земными оковами, всегда имѣетъ возможность себя освободить. Если это знаю я,-- знай же весь міръ, что мою долю рабства я всегда съумѣю съ себя свергнуть, какъ только этого захочу.
   Каска. Точно также и я, точно также и каждый рабъ въ собственной рукѣ имѣетъ силу сокрушить свое рабство.
   Кассій. Зачѣмъ же Цезарю дѣлаться тираномъ? Бѣдный человѣкъ! я знаю, онъ не сдѣлался бы волкомъ, еслибъ не увидалъ, что римляне -- стадо барановъ; онъ не сдѣлался бы львомъ, еслибъ римляне не были сернами. Тотъ, кто хочетъ поскорѣе развести огромный костеръ, прежде зажигаетъ солому. Какой же дрянью, какими отбросами долженъ быть Римъ, если согласенъ служить гнуснымъ матеріаломъ для озаренія такого ничтожества, какъ Цезарь! Но, o скорбь, куда ты завлекла меня! Можетъ быть, я говорю все это добровольному рабу? Тогда мнѣ, конечно, не миновать необходимости явиться къ отвѣту. Впрочемъ, что-жь! вѣдь я вооруженъ и совершенно равнодушенъ къ опасности.
   Каска. И ты это говоришь Каскѣ, который никогда не бывалъ безсовѣстнымъ наушникомъ! Чтобы отвратить всѣ эти бѣды,-- вотъ тебѣ моя рука, и ничья нога не шагнетъ дальше моей.
   Кассій. И такъ союзъ заключенъ. Узнай же, Каска: многихъ изъ благородномыслящихъ римлянъ я уже успѣлъ склонить на предпріятіе, одинаково славное, какъ и опасное. Они ждутъ меня теперь въ портикѣ Помпея, потому что въ такую страшную ночь, когда всѣ стихіи такъ-же кровавы, жгучи и грозны, какъ нашъ замыселъ, на улицѣ оставаться не возможно.
  

Входитъ Цинна.

  
   Каска. Тише! кто-то торопливо идетъ сюда,
   Кассій. Это Цинна, я узнаю его по походкѣ; онъ изъ нашихъ. Куда ты такъ торопишься, Цинна?
   Цинна. Ищу тебя. Кто это съ тобою? Метеллъ Цимберъ?
   Кассій. Нѣтъ, Каска. Онъ тоже примкнулъ къ намъ. Развѣ меня ждутъ?
   Цинна. Очень радъ. Ахъ, какая ночь! Двое или трое изъ нашихъ видѣли престранныя явленія.
   Кассій. Скажи, меня ждутъ.
   Цинна. Ждутъ. О, Кассій, еслибъ ты съумѣлъ склонить на нашу сторону и благороднаго Брута!
   Кассій. Не безпокойся. Положи на преторское кресло вотъ эту записку, чтобъ Брутъ могъ ее найти; эту брось ему въ окно, а эту прилѣпи воскомъ къ изваянію стараго Брута, а затѣмъ приходи къ намъ въ портикъ Помпея. Децій Брутъ и Требоній тамъ?
   Цинна. Всѣ тамъ, кромѣ Цимбера, который пошелъ за тобою къ тебѣ на домъ. Я сейчасъ же исполню твое порученіе.
   Кассій. Исполнивъ его, приходи скорѣе въ театръ Помпея (Цинна уходить). Идемъ, Каска; прежде, чѣмъ настанетъ разсвѣтъ, мы побываемъ съ тобой у Брута. Три четверти этого человѣка уже принадлежатъ намъ; еще одно свиданіе,-- и онъ весь нашъ.
   Каска. Народъ изумительно уважаетъ и любитъ его. Сочувствіе къ нему, словно всемогущая алхимія, превратитъ въ добродѣтель то, что могло бы показаться въ насъ преступленіемъ.
   Кассій. Ты отлично понялъ его значеніе и насколько онъ для насъ необходимъ. Идемъ же. Теперь уже за-полночь; мы разбудимъ его до свѣта, чтобы увѣриться въ немъ вполнѣ (Уходятъ).

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Римъ. Садъ Брута.

Входитъ Брутъ.

  
   Брутъ. Люцій! Я даже и по звѣздамъ не могу догадаться, насколько близокъ день. Люцій! Люцій! Очень жалѣю, что у меня нѣтъ такого недостатка, какъ сонливость. Да проснись же, Люцій!
  

Входитъ Люцій.

  
   Люцій. Ты, кажется, меня звалъ?
   Брутъ. Принеси свѣтильникъ въ мою рабочую комнату и, когда зажжешь его, скажи мнѣ.
   Люцій. Повинуюсь, господинъ (Уходитъ).
   Брутъ. Смерть его необходима и не для меня,-- искать его гибели для себя мнѣ незачѣмъ,-- а для общественнаго блага. Ему хочется добиться короны,-- тутъ весь вопросъ въ томъ, насколько она его измѣнитъ. Вѣдь именно самые лучезарные дни и выводятъ ехиднъ, а это заставляетъ ходить осторожнѣе. Если мы коронуемъ его, тогда... тогда, конечно, мы дадимъ ему и жало, и возможность вредить, когда ему вздумается. Но величіе дѣлается злоупотребленіемъ только тогда, когда отдѣляетъ милосердіе отъ власти. Если же говорить правду,-- Цезарь никогда не подчинялъ разсудка своимъ страстямъ. Но вѣдь извѣстно, что смиреніе служитъ лѣстницей для юныхъ честолюбцевъ, что на нее посматриваютъ только взбирающіеся, а взобравшійся обращается къ ней спиною и глядитъ въ облака, относясь съ презрѣніемъ къ нижнимъ ступенямъ, по которымъ взбирался. То же можетъ сдѣлать и Цезарь; но, чтобы онъ не могъ, необходимо предотвратить такое зло. Если онъ теперь еще не оправдываетъ враждебнаго къ нему расположенія, расположеніе это оправдывается тѣмъ, что всякое новое повышеніе неминуемо приведетъ его къ той или другой крайности. Поэтому будемъ смотрѣть на него, какъ на еще не выведшуюся змѣю, которая, вылупившись изъ яйца, сдѣлается такою же зловредной, какъ и весь змѣиный родъ. Лучше умертвить гадину, пока она еще въ скорлупѣ.
  

Люцій возвращается.

  
   Люцій. Свѣтильникъ зажженъ. Но вотъ, отыскивая кремень я нашелъ на окнѣ эту запечатанную бумагу; я навѣрное знаю, что ея тамъ не было, когда я пошелъ спать.
   Брутъ. Ступай, спи: ночь еще не миновала. Вѣдь завтра, мальчикъ, кажется, Иды Марта?
   Люцій. Не знаю.
   Брутъ. Ступай, загляни въ календарь и скажи мнѣ.
   Люцій. Сейчасъ (Уходитъ).
   Брутъ. Огненныя испаренія вспыхиваютъ въ воздухѣ такъ часто, что записку можно прочесть и здѣсь (Развертываетъ бумагу и читаетъ). "Ты спишь, Брутъ! Проснись и взгляни на себя. Неужто Римъ... и прочее. Говори, рази и спасай! Брутъ, ты спишь -- пробудись!" Такого рода записки мнѣ подбрасывали въ послѣднее время очень часто, и я ихъ поднималъ. "Неужто Римъ... и прочее". Неужели мнѣ эти слова придется пополнить такъ: "Неужто Римъ долженъ склонить выю подъ гнетъ одного человѣка?" Что! Римъ? Мои предки прогнали Тарквинія со стогновъ Рима, какъ только его провозгласили царемъ.-- "Говори, рази и спасай!" Меня убѣждаютъ говорить, разить? Если, о Римъ, придется тебя спасать, клянусь, ты будешь вполнѣ удовлетворенъ рукою Брута!
  

Люцій возвращается.

  
   Люцій. Господинъ, четырнадцать дней марта уже миновали.
   Брухъ. Хорошо (Стучатся). Посмотри, кто тамъ стучится (Люцій уходитъ). Съ первой-же попытки Кассія возстановить меня противъ Цезаря я совсѣмъ лишился сна. Промежутокъ между совершеніемъ страшнаго дѣла и первымъ къ нему побужденіемъ подобенъ чудовищному призраку или страшному сновидѣнію; въ это время между духомъ и его смертоносными орудіями происходитъ совѣтъ, и во всемъ существѣ человѣка, словно въ маленькомъ государствѣ, царятъ смуты.
  

Люцій возвращается.

  
   Люцій. Это твой зять, Кассій; онъ желаетъ тебя видѣть.
   Брутъ. Онъ одинъ?
   Люцій. Нѣтъ, съ нимъ еще нѣсколько человѣкъ.
   Брутъ. Знакомыхъ?
   Люцій. Не знаю. Я никакъ не могъ разглядѣть ихъ лицъ, потому что они совершенно закрыты надвинутыми на глаза шапками и приподнятыми тогами.
   Брутъ. Впусти ихъ (Люцій уходитъ). Это соумышленники. О заговоръ! если тебѣ и ночью, когда зло предоставлено наибольшей свободѣ, стыдно показать свое опасное чело, гдѣ-же днемъ найдешь ты достаточно темный вертепъ, чтобы скрыть чудовищное твое лицо? Не ищи-же такого вертепа, прикройся лучше личиною улыбки и дружелюбія; потому что, если ты явишься въ настоящемъ своемъ видѣ, самый Эребъ не будетъ настолько мраченъ, чтобы помочь тебѣ избавиться отъ подозрѣній.
  

Входятъ: Кассій, Каска, Децій, Цинна, Метеллъ Цимберъ и Требоній.

  
   Кассій. Мы, кажется, уже слишкомъ нагло нарушаемъ твой покой. Добраго утра, Брутъ. Скажи,-- мы обезпокоили тебя?
   Брутъ. Я всталъ по крайней мѣрѣ уже часъ тому назадъ; я не спалъ всю ночь. Пришедшіе съ тобою мнѣ знакомы?
   Кассій. Всѣ до единаго. И среди нихъ нѣтъ ни одного, кто не питалъ-бы къ тебѣ глубочайшаго уваженія, чтобы ты имѣлъ о себѣ такое-же мнѣніе, которое составилъ о тебѣ каждый благородный римлянинъ! Это -- Требоній.
   Брутъ. Я ему радъ.
   Кассій. Это -- Децій Брутъ.
   Брутъ. Ему тоже радъ.
   Кассій. Это -- Каска, это -- Цинна, это -- Метеллъ Цииберъ.
   Брутъ. Радъ всѣмъ. Какія неусыпныя заботы стали между вашими глазами и ночью?
   Кассій. Позволь сказать тебѣ нѣсколько словъ (Отходятъ всторону).
   Децій. Востокъ вѣдь въ этой сторонѣ? Кажется, начинаетъ свѣтать.
   Кдска. Нѣтъ.
   Цинна. Ошибаешься -- свѣтаетъ. Эти сѣдыя полосы, словно зубами вцѣпляющіяся въ облака,-- предвѣстники дня.
   Каска. Вы должны согласиться, что оба ошибаетесь. Если принять въ разсчетъ юность года, солнце восходить вонъ тамъ, куда указываетъ мой мечъ, а это гораздо южнѣе; мѣсяца черезъ два оно будетъ восходить ближе къ сѣверу; настоящій-же востокъ вотъ здѣсь, за Капитоліемъ.
   Брутъ. Дайте мнѣ поочередно руки.
   Кассій. И поклянемся исполнить то, что рѣшили.
   Брутъ. Нѣтъ, не надо никакихъ клятвъ. Если еще недостаточно положенія народа, собственныхъ нашихъ душевныхъ страданій, всѣхъ гнусностей настоящаго времени,-- разойдемся сейчасъ-же, пусть каждый идетъ на праздное свое ложе; а высокомѣрная тиранія пусть свирѣпствуетъ до тѣхъ поръ, пока мы всѣ, по жребію, не сдѣлаемся жертвами смерти. Но если во всемъ этомъ, какъ я вполнѣ увѣренъ,-- недостаточно жгучаго матеріала, чтобъ воспламенить даже трусовъ, чтобы придать закалъ мужества легко тающему духу женщинъ, то, сограждане, чтобы побудить насъ къ возстанію къ чему намъ какія-нибудь иныя шпоры, кромѣ самаго нашего дѣла? Къ чему намъ какое-нибудь другое поручительство, кромѣ обѣщанія молчать, даннаго римлянами которые, давъ это слово, ужь конечно отъ него не отступятся? Къ чему какія-нибудь другія клятвы, кромѣ обязательства, даннаго честью чести, совершить задуманное или погибнуть, совершая его? Заставьте клясться жрецовъ, трусовъ, людей осторожныхъ, старыхъ, обратившихся въ слабый остовъ или слабодушныхъ, привѣтомъ встрѣчающихъ несправедливость,-- словомъ, людей, которыхъ самая неправота дѣла дѣлаетъ подозрительными! Но не пятнайте чистоты нашего предпріятія, нашего ничѣмъ не сокрушимаго духа предположеніемъ, будто наша рѣшимость и наше дѣло нуждаются въ клятвѣ, когда каждая капля крови, движущаяся въ каждомъ римлянинѣ,-- и движущаяся благородно,-- заставятъ заподозрить ее въ незаконнорожденности, если онъ нарушитъ хоть малѣйшую частичку даннаго обѣщанія.
   Кассій. А какого вы мнѣнія насчетъ Цицерона? Не попытать-ли намъ и его? Я думаю, что онъ охотно примкнетъ къ намъ.
   Каска. Мы не должны имъ пренебрегать.
   Цинна. Ни въ какомъ случаѣ.
   Метеллъ. Онъ необходимъ. Его серебрящіеся волосы заставятъ составить о насъ хорошее мнѣніе и увеличатъ число голосовъ въ пользу нашего дѣла. Всѣ будутъ говорить, что его разумъ управлялъ нашими руками; а наша юность и пылкость, прикрытыя его почтеннымъ видомъ, нисколько не станутъ бросаться въ глаза.
   Брутъ. Нѣтъ, на него не разсчитывайте: онъ никогда не согласится принять участіе въ дѣлѣ, задуманномъ не имъ самимъ.
   Кассій. Такъ нечего о немъ и думать.
   Каска. Въ самомъ дѣлѣ, онъ не годится.
   Децій. Пасть долженъ одинъ только Цезарь?
   Кассій. Этотъ вопросъ ты, Децій, предложилъ какъ нельзя болѣе кстати. По моему мнѣнію, нехорошо, если Маркъ Антоній, котораго такъ любитъ Цезарь, переживетъ его: въ немъ мы найдемъ опаснаго противника. Вы знаете, что средства, которыми онъ владѣетъ, такъ велики, что онъ легко можетъ повредить всѣмъ намъ, если только вздумаетъ ими воспользоваться. Для предотвращенія этого необходимо, чтобъ онъ палъ вмѣстѣ съ Цезаремъ.
   Врутъ. Нѣтъ, Кассій, если мы, отсѣкши голову, примемся обрубать и члены,-- потому что Антоній все-таки не болѣе, какъ одинъ изъ членовъ Цезаря,-- поступки наши покажутся уже слишкомъ кровожадными, будутъ какимъ-то бѣшенымъ неистовствомъ. Будемъ же жрецами, приносящими жертвы, Кассій, а не мясниками: вѣдь мы возстаемъ противъ духа Цезаря, а духъ человѣка не имѣетъ крови. О, еслибъ мы могли сокрушить духъ Цезаря, не убивая Цезаря! Къ несчастію, безъ пролитія крови Цезаря это невозможно. Поэтому, друзья мои, сокрушимъ его смѣло, но не звѣрски; низложимъ его, какъ жертву, достойную боговъ, не терзая, какъ трупъ, годный только на то, чтобъ быть брошеннымъ собакамъ. Пусть наши сердца, подобно хитрымъ господамъ, побудятъ своихъ служителей идти на кровавое дѣло, а затѣмъ для вида негодуютъ на нихъ. Такимъ образомъ мы придадимъ нашему замыслу видъ не чего-то ненавистнаго, а необходимаго, и народъ, увидавъ его въ такомъ свѣтѣ, назоветъ насъ не убійцами, а избавителями. Что же касается Марка Антонія, о немъ нечего думать: онъ настолько же опасенъ, какъ опасна рука Цезаря, когда Цезарь останется безъ головы.
   Кассій. И все-таки я его опасаюсь. Глубоко укоренившаяся любовь его къ Цезарю...
   Брутъ. Полно, Кассій, не хлопочи объ этомъ. Если онъ и любитъ Цезаря, все, что онъ можетъ сдѣлать, будетъ касаться только его самого. Онъ можетъ впасть въ уныніе и умереть отъ тоски по Цезарю. Да и этого едва-ли можно отъ него ожидать, потому что онъ еще сильнѣе любитъ веселье, игры и шумное общество.
   Требоній. Онъ не страшенъ, зачѣмъ же его убивать? Пусть живетъ; впослѣдствіи онъ самъ будетъ смѣяться надъ всѣмъ этимъ (Бьютъ часы).
   Брутъ. Постойте, считайте часы.
   Кассій. Часы пробили три.
   Требоній. Пора разойтись.
   Кассій. Однако еще неизвѣстно, выйдетъ-ли сегодня Цезарь изъ дому. Съ нѣкоторыхъ поръ, наперекоръ прежнему мнѣнію его о предчувствіяхъ, снахъ и предсказаніяхъ, онъ сдѣлался удивительно суевѣренъ. Очень можетъ быть, что странныя явленія, необычайные ужасы этой ночи и убѣжденія авгуровъ помѣшаютъ ему явиться сегодня въ Капитолій.
   Децій. На этотъ счетъ вы можете быть покойны; если онъ и вздумаетъ остаться дома, я заставлю его измѣнить это намѣреніе. Онъ любитъ толковать о томъ, какъ единороговъ обманываютъ кольями, слоновъ -- ямами, львовъ -- сѣтями, а людей -- лестью; но если я ему скажу, что онъ ненавидитъ льстецовъ, онъ тотчасъ же согласится и не замѣтитъ, что я этимъ самымъ льщу ему какъ нельзя болѣе. Положитесь на меня: я знаю, какъ за него взяться; я приведу его въ Капитолій.
   Кассій. Мы всѣ за нимъ зайдемъ.
   Брутъ. Въ восемь часовъ, не позже?
   Цинна. Никакъ не позже. Прошу не опаздывать.
   Метеллъ. Кай Лигарій страшно золъ на Цезаря за выговоръ, сдѣланный ему за похвалу Помпею. Я удивляюсь, какъ никто не подумалъ о немъ.
   Брутъ. Зайди къ нему теперь же, любезный Метеллъ. Онъ любитъ меня -- и не безъ основанія. Пришли его ко мнѣ, и я его уговорю.
   Кассій. Свѣтаетъ; пора-бы намъ уйти отъ тебя. Разойдемтесь, друзья! Пусть каждый помнитъ, что говорилъ: докажемъ, что мы настоящіе римляне.
   Брутъ. Смотрите бодро и весело, чтобъ даже ваши взоры не обнаружили нашего замысла, и, подобно нашимъ актерамъ, не сбивайтесь и не смущайтесь ничѣмъ. Прощайте! (Всѣ уходятъ). Люцій! Спитъ? и прекрасно. Упивайся медовой росою сна. Ты не знаешь ни призраковъ, ни грезъ, порождаемыхъ въ мозгу человѣка тяжелыми заботами; оттого-то ты и спишь такъ крѣпко.
  

Входитъ Порція.

  
   Порція. Брутъ!
   Брутъ. Что это значитъ, Порція? зачѣмъ поднялась ты такъ рано? При слабости твоего здоровья, тебѣ вредно выходить на холодный утренній воздухъ.
   Порція. Но вѣдь это вредно и тебѣ. Зачѣмъ украдкой покинулъ ты мое ложе? Вчера за ужиномъ ты вдругъ вскочилъ, скрестилъ въ раздумьи руки, и, вздыхая, началъ ходить по комнатѣ. А когда я спросила:-- "что съ тобою?" ты взглянулъ на меня такъ сердито; когда же я повторила вопросъ, ты провелъ рукою по лбу и нетерпѣливо топнулъ ногой. Сколько я ни настаивала, ты не сказалъ мнѣ ни слова, а только движеніемъ руки съ досадой показалъ, чтобъ я тебя оставила. Чтобъ еще болѣе не раздражать и безъ того уже слишкомъ раздраженнаго нетерпѣливостью, я оставила тебя, предполагая,что это только слѣдствіе дурного расположенія духа, которому по временамъ подверженъ всякій. Но ты не ѣшь, не говоришь, не спишь; еслибъ и черты твои измѣнились настолько же, какъ твой нравъ, я не узнала бы тебя. Дорогой мой господинъ, скажи мнѣ причину твоей печали.
   Брутъ. Мнѣ нездоровится -- вотъ и все.
   Порціи. Брутъ человѣкъ благоразумный; еслибъ онъ былъ нездоровъ, то, конечно, принялъ бы мѣры, чтобъ избавиться отъ нездоровья.
   Брутъ. Я и принимаю ихъ, любезная Порція. Ступай и спи спокойно.
   Порція. Брутъ нездоровъ и думаетъ, будто полезно ходить полуодѣтымъ и вдыхать въ себя пары туманнаго утра. Брутъ боленъ, а между тѣмъ оставляетъ здоровое ложе, чтобъ подвергнуть себя опасной заразѣ ночи, чтобы усилить болѣзнь сырымъ, еще не очистившимся воздухомъ. Нѣтъ, Брутъ, тебя мучитъ какой-нибудь душевный недугъ, и я, какъ твоя жена, должна его знать. На колѣняхъ умоляю тебя когда-то славившеюся красотою моею, всѣми твоими клятвами любви, великою клятвой, которая, сочетавъ насъ бракомъ, слила въ одно существо,-- открой все мнѣ, твоей половинѣ, повторенію тебя же самого: отчего ты такъ печаленъ и что за люди приходили къ тебѣ ночью? Ихъ было шесть или семь человѣкъ, и они даже отъ мрака ночи закрывали тогами свои лица.
   Брутъ. Полно, добрая Порція, не преклоняй колѣнъ.
   Порція. Я не преклоняла-бы ихъ, еслибъ ты, Брутъ, былъ добрымъ. Скажи, развѣ въ нашемъ брачномъ условіи было сказано, что я не должна знать твоихъ тайнъ? Развѣ только въ нѣкоторыхъ, весьма ограниченныхъ случаяхъ, я не то, что ты самъ? Я жена твоя не для того только, чтобъ раздѣлять твою трапезу, твое ложе и быть иногда твоею собесѣдницею. Развѣ я живу только въ сѣняхъ твоего благорасположенія? Если такъ -- Порція не жена Брута, а его наложница.
   Брутъ. Ты добрая, вѣрная жена, также для меня драгоцѣнная, какъ и красныя капли, движущіяся въ моемъ опечаленномъ сердцѣ.
   Порція. Если-бы дѣйствительно было такъ, я знала-бы твои тайны. Я, конечно, женщина, но въ то же время женщина которую Брутъ избралъ своей женою; да, я женщина, но вмѣстѣ съ тѣмъ я всѣми уважаемая дочь Катона. Неужели ты думаешь, что, имѣя такого отца, такого мужа, я не тверже всего остального моего пода? Скажи, что рѣшили вы; я никому этого не открою. Чтобъ испытать мою твердость, я нарочно нанесла себѣ рану вотъ сюда, въ бедро. Доказавъ силу перенесть это безмолвно, неужели я не съумѣю, сохранить тайны моего мужа?
   Брутъ. О, боги, сдѣлайте меня достойнымъ такой благородной жены! (Стучатся). Кто-то стучится. Ступай въ свою опочивальню, Порція. Скоро всѣ тайны моего сердца будутъ и твои; я повѣдаю тебѣ всѣ мои заботы, объясню всѣ письмена, начертанныя на моемъ челѣ. Ступай же скорѣе (Порція уходитъ).
  

Появляются: Люцій и Лигарій.

  
   Кто тамъ стучится, Люцій?
   Люцій. Вотъ какой-то больной хочетъ съ тобой переговорить.
   Брутъ. Кай Лигарій, о которомъ говорилъ Метеллъ. Оставь насъ, Люцій (Люцій уходитъ). Что съ тобою, Лигарій?
   Лигарій. Позволь слабому моему языку пожелать тебѣ добраго утра.
   Брутъ. Хорошее же время выбралъ ты, любезный Лигарій, чтобы надѣть повязку! Очень жалѣю, что ты нездоровъ.
   Лигарій. Въ томъ случаѣ, если у Брута на умѣ есть какое-нибудь благородное предпріятіе, я здоровъ.
   Брутъ. У меня, дѣйствительно, есть на умѣ предпріятіе, и я бы сообщилъ его тебѣ, еслибъ ты не былъ боленъ.
   Лигарій. Клянусь всѣми богами, передъ которыми преклоняется Римъ, я тутъ же скину съ себя болѣзнь. Ты, душа Рима, доблестный потомокъ славнаго рода, какъ могучій заклинатель, мигомъ исцѣлилъ мой захирѣвшій духъ. Теперь скажи только въ чемъ дѣло, и я побѣгу, пущусь на всевозможное и добьюсь всего, что нужно. Говори же, что мнѣ дѣлать.
   Брутъ. Дѣло, которое возвратитъ больнымъ утраченное здоровье.
   Лигарій. Нѣтъ-ли также здоровыхъ, которыхъ нужно сдѣлать больными?
   Брутъ. Да, придется сдѣлать и это, любезный Лигарій. Я объясню тебѣ все по дорогѣ къ тому, кого касается дѣло.
   Лигарій. Иди же. Съ сердцемъ, одушевленнымъ новымъ пламенемъ, я слѣдую за тобою, хотя мнѣ неизвѣстно, куда и зачѣмъ; мнѣ достаточно того, чтобы мною руководилъ Брутъ.
   Брутъ. Иди же за мной! (Уходятъ).
  

СЦЕНА II.

Римъ. Комната въ домѣ Цезаря.

Громъ и молнія. Входитъ Цезарь въ ночной одеждѣ.

   Цезарь. Ни небо, ни земля не имѣли покоя въ эту ночь. Три раза Кальфурнія вскрикивала во снѣ: "помогите! они убиваютъ Цезаря!" Эй, кто тамъ есть?
  

Входитъ слуга.

  
   Слуга. Что угодно?
   Цезарь. Ступай, скажи жрецамъ, чтобъ они сейчасъ и принесли жертву и немедленно сообщили мнѣ о томъ, что окажется.
   Слуга. Слушаю (Уходитъ).
  

Появляется Кальфурнія

  
   Кальфурнія. Что ты намѣренъ дѣлать, Цезарь? Неужто думаешь выйти со двора? Нѣтъ, сегодня я ни на шагъ не выпущу тебя изъ дому.
   Цезарь. А Цезарь все-таки отправится. Грозящія мнѣ опасности видали только мой тылъ; увидавъ лицо Цезаря, онѣ исчезнутъ.
   Кальфурнія. Цезарь, я никогда не придавала особенной цѣны предвѣщаніямъ, но сегодня они меня ужасаютъ. Здѣсь былъ человѣкъ, который не только разсказывалъ о томъ, что мы видѣли и слышали сами, но еще объ ужасныхъ явленіяхъ, видѣнныхъ стражей. Львица на улицѣ разрѣшилась отъ бремени; могилы разверзались и выпускали лежавшихъ въ нихъ мертвецовъ; огненные воины, по всѣмъ правиламъ военнаго искусства построясь въ ряды и легіоны, яростно схватывались въ облакахъ и кровь ихъ дождемъ лилась на Капитолій; шумъ битвы гремѣлъ въ воздухѣ, кони ржали, раздавались стоны умирающихъ; съ крикомъ и воемъ сновали по улицамъ привидѣнія. Все это такъ неслыханно, что я не могу не ощущать страха.
   Цезарь. Того, что предопредѣлено всемогущими богами, не избѣгнешь. Цезарь выйдетъ изъ дому, потому что всѣ эти предзнаменованія столько же грозятъ всему міру, сколько и ему самому.
   Кальфурнія. Однако, когда умираютъ нищіе, не является даже и комета, а смерть государей возвѣщаетъ само пламенѣющее небо.
   Цезарь. Трусы много разъ умираютъ и до наступленія смерти, человѣкъ же мужественный извѣдываетъ смерть только разъ. Изъ всѣхъ чудесъ, о которыхъ мнѣ до сихъ поръ приходилось слышать, самое странное, по моему мнѣнію, то, что люди боятся смерти, отлично зная, что неизбѣжный этотъ конецъ всегда придетъ въ свое время. Что говорятъ авгуры?
  

Входитъ слуга.

  
   Слуга. Что ты сегодня не долженъ выходить изъ дому: выпотрошивъ внутренности жертвы, они не нашли сердца.
   Цезарь. Боги хотятъ этимъ пристыдить трусовъ, и Цезарь дѣйствительно былъ-бы животнымъ безъ сердца, еслибъ изъ чувства страха остался сегодня дома. Нѣтъ, Цезарь не останется. Опасность отлично знаетъ, что Цезарь опаснѣе ея самой. Мы -- два льва, явившіеся на свѣтъ въ одинъ и тотъ-же день; я старшій и старѣйшій. Вотъ Цезарь и выйдетъ изъ дому.
   Кальфурнія. Твоя самоувѣренность помрачаетъ твой разсудокъ! Не выходи сегодня никуда; скажи, что не твоя, а моя трусливость удерживаетъ тебя дома. Въ сенатъ мы пошлемъ Марка Антонія; онъ скажетъ, что ты нездоровъ. На колѣнахъ умоляю тебя объ этомъ.
   Цезарь. Пожалуй, пусть Маркъ Антоній скажетъ, что я боленъ; въ угоду тебѣ я останусь дома.
  

Входитъ Децій.

  
   А вотъ и Децій Брутъ; онъ передастъ ему это.
   Децій. Добраго тебѣ утра, доблестный Цезарь. Я зашелъ за тобою, чтобы вмѣстѣ отправиться въ сенатъ.
   Цезарь. И пришелъ какъ нельзя болѣе кстати, чтобы передать мой привѣтъ сенаторамъ и сказать имъ, что я сегодня не приду.Что я не могу придти -- ложь, что не дерзаю -- ложь еще большая; скажи имъ просто, что не приду.
   Кальфурнія. Скажи, что онъ нездоровъ.
   Цезарь. И Цезарь прибѣгнетъ ко лжи? Развѣ я затѣмъ простиралъ такъ далеко побѣдоносную руку, чтобы не посмѣть сказать правду сѣдобородымъ старцамъ? Ступай, Децій, скажи имъ, что Цезарь не придетъ.
   Децій. Но все-таки, могущественный Цезарь, представь какую-нибудь причину, чтобъ надо мной не стали смѣяться, когда я передамъ твое порученіе.
   Цезарь. Причина -- моя воля. Не хочу,-- и для сената этого вполнѣ достаточно. Но я люблю Деція, поэтому ее ему скажу: дома удерживаетъ меня Кальфурнія. Сегодня ночью ей приснилось, что изъ моей статуи сквозь сотню отверстій кровь била, какъ изъ фонтана, что множество ликующихъ римлянъ, смѣясь, омывали ею свои руки. Въ этомъ она видитъ предостереженіе, предзнаменованіе какихъ-то страшныхъ бѣдъ, поэтому на колѣнахъ упросила меня остаться дома.
   Децій. Сонъ истолкованъ совершенно ложно; напротивъ онъ прекрасенъ и предвѣщаетъ счастье. Твое изваяніе сквозь множество отверстій изливавшее кровь, въ которой множество веселыхъ римлянъ омывали руки, означаетъ, что изъ тебя великій Римъ всосетъ въ себя свѣжую, живительную струю, въ цвѣтъ которой самые именитые римляне наперерывъ одинъ передъ другимъ станутъ себя окрашивать, и пятна которой превратятся въ знаки отличія, въ знамена. Вотъ истинное значеніе сна Кальфурніи.
   Цезарь. Твое истолкованіе недурно.
   Децій. Въ справедливости его ты убѣдишься вполнѣ когда узнаешь, что я имѣю сообщить тебѣ еще. Знай, что сенатъ рѣшилъ сегодня же предложить великому Цезарю корону. Теперь, если ты прикажешь сказать имъ, что не придешь, они могутъ передумать и измѣнить свое намѣреніе. Помимо этого кто-нибудь, пожалуй, еще скажетъ въ насмѣшку:-- "отложите засѣданіе до другого времени, до того дня когда женѣ Цезаря приснится болѣе успокоительный сонъ"! Если Цезарь станетъ прятаться, начнутся перешептыванія:-- "видите, Цезарь труситъ!" Прости, Цезарь, но только заботливость о твоей пользѣ заставляетъ меня говорить такъ: приличіе уступаетъ мѣсто привязанности.
   Цезарь. Какими глупыми кажутся мнѣ теперь твои опасенія, Кальфурнія! Я стыжусь, что чуть было не послушался тебя. Дайте мнѣ плащъ,-- я пойду.
  

Входятъ: Публій, Брутъ, Лигарій, Метеллъ, Каска, Требоній и Цинна.

  
   Посмотрите, и Публій идетъ за мной.
   Публій. Добраго утра, Цезарь.
   Цезарь. Здравствуй, Публій. Какъ! и ты, Брутъ, поднялся такъ рано? Здравствуй, Каска. Ты, Лигарій, никогда такъ не худѣлъ отъ недоброжелательства къ тебѣ Цезаря, какъ отъ изсушившей тебя лихорадки. Который теперь часъ?
   Брутъ. Цезарь, пробило восемь.
   Цезарь. Благодарю васъ всѣхъ за трудъ и за вашу любезность.
  

Входитъ Антоній.

  
   Смотрите, Антоній прогуливаетъ цѣлыя ночи напролетъ, а все-таки тоже поднялся. Добраго утра, Антоній.
   Антоній. Того-же и благороднѣйшему Цезарю.
   Цезарь. Скажите слугамъ, чтобъ они все приготовили. Мнѣ совѣстно, что я заставлю другихъ ждать меня. Какъ поживаетъ Цинна? А, и ты, Метеллъ, здѣсь? Требоній, мнѣ нужно поговорить съ тобой, не забудь навѣстить меня сегодня-же: да находись ко мнѣ поближе, чтобы и я не забылъ.
   Требоній. Буду, Цезарь (про себя). И такъ близко, что лучшіе твои дрѵзья пожалѣютъ, зачѣмъ я не былъ дальше.
   Цезарь. Пойдемъ въ столовую; выпьемъ, а потомъ, какъ искреннѣйшіе друзья, пойдемъ всѣ вмѣстѣ.
   Брутъ. Нѣтъ, Цезарь, не совсѣмъ такъ, и отъ одной мысли объ этомъ сердце Брутауже обливается кровью (Уходятъ).
  

СЦЕНА III.

Улица неподалеку отъ Капитолія.

Входитъ Артемидоръ, читая записку.

   Артемидоръ. "Цезарь, остерегайся Брута, остерегайся Кассія, не подходи близко къ Каскѣ, не спускай глазъ съ Цинны, не вѣрь Требонію, наблюдай за Метелломъ Цимберомъ. Децій Брутъ тебя не любитъ, а Кая Лигарія ты оскорбилъ. У всѣхъ этихъ людей на умѣ одна мысль, и эта мысль враждебна Цезарю. Если ты не безсмертенъ, берегись. Твоя безпечность какъ нельзя болѣе помогаетъ заговору. Да защитятъ тебя всемогущіе боги! Твой другъ Артемидоръ". Стану на дорогѣ Цезаря и, подъ видомъ просителя, подамъ ему эту записку. Прискорбно подумать, что добродѣтель не можетъ жить иначе, какъ постоянно подвергаясь укусамъ зависти. Если ты, Цезарь, прочтешь это, ты еще можешь остаться въ живыхъ; если не прочтешь,-- значитъ сама судьба въ заговорѣ съ измѣнниками (Уходитъ).
  

СЦЕНА IV.

Другая часть той-же улицы передъ домомъ Брута.

Входятъ: Порція и Люцій.

  
   Порція. Прошу тебя, бѣги скорѣе въ сенатъ! Бѣги, не говоря ни слова! Что-жь ты стоишь?
   Люцій. Жду, чтобъ ты сказала,зачѣмъ.
   Порція. Мнѣ хотѣлось-бы, чтобъ ты сбѣгалъ туда и возьратился ранѣе, чѣмъ я успѣю сказать -- зачѣмъ. О твердость, не измѣняй мнѣ! Воздвигни громадную гору между моимъ сердцемъ и моимъ языкомъ! Духъ у меня какъ у мужчины, но силы женскія. Какъ трудно женщинѣ хранить тайну! ты все еще здѣсь!
   Люцій. Да что-же мнѣ дѣлать? Бѣжать въ Капитолій ни за чѣмъ и возвратиться ни съ чѣмъ?
   Порція. Посмотри, здоровъ ли твой господинъ; онъ чувствовалъ себя не совсѣмъ здоровымъ. Обрати въ то же время вниманіе на то, что дѣлаетъ Цезарь и какіе просители къ нему тѣснятся. Слышишь, что это за шумъ?
   Люцій. Я ничего не слышу.
   Порщя. Прошу, прислушайся хорошенько. Мнѣ какъ будто послышался шумъ стычки, и вѣтеръ несъ его отъ Капитолія.
   Люцій. Я, право, ничего не слышу.
  

Входитъ предсказатель.

  
   Порція. Подойди, любезный, откуда ты?
   Предсказатель. Изъ дому, почтенная госпожа.
   Порція. Который теперь часъ?
   Предсказатель. Около девяти.
   Порція. Цезарь уже отправился въ Капитолій?
   Предсказатель. Нѣтъ еще. Я для того и вышелъ, чтобъ посмотрѣть на его шествіе туда.
   Порція. У тебя есть какая нибудь просьба къ Цезарю?
   Предсказатель. Да, если Цезарь будетъ настолько расположенъ къ Цезарю, что выслушаетъ меня. Я попрошу его побольше заботиться о самомъ себѣ.
   Порція. Какъ, развѣ тебѣ извѣстно, что противъ него существуетъ какой-нибудь злой умыселъ?
   Предсказатель. Ничего положительнаго не знаю, но опасаюсь многаго. Прощайте. Здѣсь улица слишкомъ узка: за Цезаремъ всегда слѣдуетъ толпа сенаторовъ, преторовъ, просителей; она, пожалуй, задавитъ слабаго старика. Поищу болѣе просторнаго мѣста, чтобъ слово -- два сказать Цезарю, когда онъ будетъ проходить мимо меня (Уходитъ).
   Порція. Вернусь домой. Какъ слабо ты, сердце женщины! О Брутъ, да придутъ къ тебѣ на помощь боги въ твоемъ предпріятіи!-- Понялъ-ли меня Люцій?-- У Брута есть просьба, исполнить которую Цезарь не соглашается.-- Я едва держусь на ногахъ.-- Бѣги-же, Люцій, и скажи своему господину, что я ему кланяюсь; скажи также, что я весела. A затѣмъ возвращайся скорѣе и передай мнѣ то, что онъ тебѣ скажетъ (Уходятъ).
  

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Въ Капитоліѣ. Засѣданіе сената.

Толпа народа, въ толпѣ Артемидоръ и предсказатель. Трубы. Сенать. Входятъ: Цезарь, Брутъ, Кассій, Каска, Децій, Метеллъ, Требоній, Цинна, Антоній, Лепидъ, Попилій, Публій и другіе.

  
   Цезарь. Ну! вотъ, настали Иды Марта.
   Предсказатель. Настали, Цезарь, но еще не прошли.
   Артемидоръ. Да здравствуетъ Цезарь! Прочти эту бумагу.
   Децій. Требоній проситъ тебя въ свободное время прочесть и его покорнѣйшую просьбу.
   Артемидоръ. Прочти прежде мою: моя касается тебя самого. Прочти ее, великій Цезарь!
   Цезарь. То, что касается насъ самихъ, можно прочесть и позже.
   Артемидоръ. Не откладывай, Цезарь, прочти сейчасъ-же!
   Цезарь. Что, онъ съ ума что-ли сошелъ?
   Публій. Прочь съ дороги!
   Кассій. Зачѣмъ пристаете вы къ нему съ просьбами на улицѣ? Идемъ въ Капитолій!
  

Цезарь входитъ въ Капитолій, другіе слѣдуютъ за нимъ. Сенаторы встаютъ.

  
   Попилій. Желаю успѣха сегодняшнему вашему предпріятію.
   Кассій. Какому предпріятію, Попилій?
   Попилій. Прощай (Протискивается къ Цезарю).
   Брутъ. Что сказалъ тебѣ Попилій?
   Кассій. Пожелалъ успѣха нашему предпріятію. Боюсь, ужь не открытъ-ли нашъ замыселъ.
   Брутъ. Посмотри, какъ онъ пробирается къ Цезарю. Наблюдай за нимъ!
   Кассій. Не задерживай, Каска; мы боимся, что насъ предупредятъ. Что тогда дѣлать, Брутъ? Если откроютъ все, тогда не возвратиться домой или Цезарю, или Кассію. Я самъ покончу съ собой.
   Брутъ. Успокойся. Попилій Лена говоритъ не о нашемъ замыслѣ: видишь, онъ улыбается, а Цезарь не измѣняется въ лицѣ.
   Кассій. Требоній не зѣваетъ; взгляни,-- онъ ловитъ Марка Антонія (Антоній и Требоній уходятъ. Цезарь и сенаторы садятся).
   Децій. Гдѣ-же Метеллъ Цимберъ? Пора ему подавать просьбу.
   Брутъ. Онъ подходитъ. Подойдемъ ближе и мы, чтобъ помогать ему.
   Цинна. Каска, ты первый долженъ поднять руку.
   Цезарь. Всѣ-ли готовы? Теперь объясните, какія несправедливости должны уничтожить Цезарь и его сенатъ?
   Метеллъ (преклоняя передъ нимъ кол 23;на). Великій, могущественный Цезарь, Метеллъ Цимберъ повергаетъ къ твоимъ стопамъ свое смиренное сердце.
   Цезарь. Я долженъ предупредить тебя, Цимберъ: такимъ ползаньемъ у ногъ, такимъ раболѣпнымъ низкопоклонствомъ можно, пожалуй, разогрѣть кровь обыкновенному человѣку, можно измѣнить только его первое, не вполнѣ обдуманное рѣшеніе, превративъ его въ дѣтскую прихоть. Не обманывай себя, воображая, будто и кровь Цезаря такъ-же легко воспламенима, что на нее можно дѣйствовать такими-же средствами, какими смягчаютъ глупцовъ; подъ этимъ я разумѣю: сладкія рѣчи, глубокіе поклоны, гнусныя собачьи ласкательства. Твой братъ изгнанъ по приговору суда. Если ты преклоняешь колѣна, льстишь и просишь за него, я отталкиваю тебя какъ собаченку. Знай, что Цезарь несправедливости не дѣлаетъ и дѣйствуетъ только тогда, когда имѣетъ на это достаточныя причины.
   Метеллъ. Нѣтъ-ли здѣсь голоса болѣе достойнаго, чѣмъ мой, болѣе пріятнаго для слуха великаго Цезаря, чтобы похлопотать о возвращеніи изгнаннаго моего брата?
   Брутъ. Я цѣлую твою руку Цезарь, но не изъ лести. Прошу тебя, позволь Публію Цимберу немедленно вернуться изъ изгнанія.
   Цезарь. Что, Брутъ?
   Кассій. Прости, Цезарь, прости! И Кассій падетъ къ твоимъ ногамъ, умоляя возвратить Публія Цимбера.
   Цезарь. Еслибъ я былъ податливъ вамъ, меня было-бы можно упросить, еслибъ я самъ былъ способенъ просить о снисхожденіи, и меня также могли-бы смягчить просьбами; но я постояненъ, какъ полярная звѣзда, не имѣющая себѣ подобной въ отношеніи неизмѣнности и неподвижности. Небо усыпано безчисленными звѣздами; всѣ онѣ горятъ какъ огонь, всѣ блестятъ, но среди нихъ только одна никогда не измѣняетъ своего мѣста. Такъ и на землѣ. Она населена людьми, -- людьми,состоящими изъ тѣла и крови; всѣ они одарены высшими способностями, но въ ихъ числѣ я знаю только одного вѣрнаго своему мѣсту и значенію и непоколебимаго ничѣмъ. А что человѣкъ этотъ именно я,-- я отчасти докажу вамъ тѣмъ, что, осудивъ однажды Цимбера на изгнаніе я не измѣню этого рѣшенія, не смотря на на что.
   Цинна. О, Цезарь!
   Цезарь. Перестань! ты хочешь сдвинуть съ мѣста Олимпъ.
   Децій. Великій Цезарь!
   Цезарь. Ты видѣлъ, что и Брутъ тщетно преклонялъ колѣни.
   Каска. Такъ отвѣчайте-же за меня руки! (Вонзаетъ кинжалъ въ шею Цезаря. Цезарь схватываетъ его за руку; въ это саше время и прочіе заговорщики вонзаютъ въ нею кинжалы и подъ конецъ даже Маркъ Брутъ).
   Цезарь. И ты, Брутъ! Умри же, Цезарь! (Умираетъ. Сенаторы и народъ съ ужасѣ спѣшатъ вонъ).
   Цинна. Свобода! независимость! Тиранія умерла! Вѣтры, кричите это, провозглашайте на всѣхъ перекресткахъ!
   Кассій. Спѣшите занять трибуны и взывайте оттуда:-- "свобода! независимость! освобожденіе!"
   Брутъ. Народъ и сенаторы! не пугайтесь, не бѣгите, остановитесь! Властолюбіе получило должное возмездіе.
   Каска. На трибуну, Брутъ!
   Децій. И Кассій!
   Брутъ. Гдѣ Публій?
   Цинна. Здѣсь. Онъ совершенно растерялся

   

ЮЛІЙ ЦЕЗАРЬ.

(ТРАГЕДІЯ ШЕКСПИРА).

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

   Юлій Цезарь.
   Октавій Цезарь, Маркъ Антоній, М. Эмил. Лепидъ. Тріумвиры по смерти Цезаря.
   Цицеронъ, Публій. Попилій Лена, Сенаторы.
   Маркъ Брутъ, Кассій, Каска, Требоній, Лигарій, Децій Брутъ, Метеллъ Цимберъ, Цинна. Заговорщики противъ Юлія Цезаря.
   Флавій и Маруллъ, трибуны.
   Артемидоръ, софистъ изъ Книдоса.
   Вѣщатель.
   Цинна, поэтъ. Другой поэтъ.
   Люцилій, Титиній, Мессала, Катонъ младшій и Волумній. Друзья Брута и Кассія.
   Варронъ, Клитъ, Клавдій, Стратонъ, Луцій. Дорданій. Слуги Брута.
   Пиндаръ, слуга Кассія.
   Калфурія, жена Цезаря.
   Порція, жена Брута.

Сенаторы, граждане, стража, слуги etc.

Дѣйствіе происходитъ сперва въ Римѣ, а потомъ въ Сардахъ и близь Филиппы.

   

ДѢЙСТВІЕ I.

ЯВЛЕНІЕ I.

Римъ. Улица. Входятъ Флавій, Маруллъ и толпа гражданъ.

   

ФЛАВІЙ.

             Домой, лѣнтяи! Развѣ нынче праздникъ?
             Неужли вы, мастеровой народъ,
             Не знаете, что вамъ въ рабочій день
             Нельзя ходить безъ знаковъ ремесла?
             Скажи, ты что за человѣкъ?
   

ПЕРВЫЙ ГРАЖДАНИНЪ.

                                                     Я плотникъ.
   

МАРУЛЛЪ.

             Гдѣжь кожаный передникъ, гдѣ линейка?
             Къ чему такъ нарядился?-- Ну, а, ты?
   

ВТОРОЙ ГРАЖДАНИНЪ.

   По правдѣ сказать, въ сравненіи съ хорошими мастерами, я ремесленникъ низшаго сорта.
   

МАРУЛЛЪ.

             Но отвѣчай мнѣ, что за промыслъ твой?
   

ВТОРОЙ ГРАЖДАНИНЪ.

   Промыслъ, которымъ, надѣюсь, я могу заниматься съ чистою совѣстью: я -- починильщикъ.
   

МАРУЛЛЪ.

             Какой твой промыслъ, негодяй, твой промыслъ?
   

ВТОРОЙ ГРАЖДАНИНЪ.

   Прошу не ссориться, не лѣзть изъ кожи; а впрочемъ, ежели она порвется, такъ я тебя съумѣю починить.
   

МАРУЛЛЪ.

             Какъ, что такое? починить меня!
             Что, негодяй, сказать ты хочешь этимъ?
   

ВТОРОЙ ГРАЖДАНИНЪ.

   Я могу подбить тебѣ подметки.
   

ФЛАВІЙ.

             Такъ промыслъ твой -- починка башмаковъ?
   

ВТОРОЙ ГРАЖДАНИНЪ.

   Именно. Я живу только шиломъ; я не имѣю ничего общаго съ важными мастерами; мое дѣло -- шило. Я лекарь старой обуви. Когда она въ большой опасности -- я лечу ее. Мою работу носятъ самые порядочные люди, какіе только когда-либо обували ноги въ воловью кожу.
   

ФЛАВІЙ.

             Но почему не въ лавкѣ ты сегодня?
             Зачѣмъ толпу ты водишь за собой?
   

ВТОРОЙ ГРАЖДАНИНЪ.

   Для того, чтобы эти люди поскорѣй износили свои башмаки: тогда у меня будетъ больше работы. Но дѣло въ томъ, что мы празднуемъ; мы вышли посмотрѣть на Цезаря, порадоваться его тріумфу.
   

МАРУЛЛЪ.

             Ну, есть чему!-- что онъ несетъ съ собой?
             Какія новыя завоеванья?
             Какіе данники, въ оковахъ рабскихъ,
             Идутъ за колесницею его?
             Пни, камни вы, безчувственныя твари!
             Жестокія и грубыя сердца!
             Неужли вы забыли о Помпеѣ?
             О сколько разъ, какъ часто вы, бывало,
             Влѣзаете на стѣны, крыши, трубы,
             Съ дѣтьми своими на рукахъ, и ждете
             По цѣлымъ днямъ, чтобъ только посмотрѣть
             На шествіе великаго Помпея!
             И издали завидя колесницу,
             Въ которой онъ въѣзжалъ, всеобщимъ крикомъ
             Привѣтствіе ему вы посылали;
             И Тибръ дрожалъ въ глубокихъ берегахъ
             Отъ этихъ криковъ, эхомъ повторенныхъ;
             И вы теперь одѣлись -- нарядились,
             И, празднуя, вы сыплете цвѣты
             Предъ Цезаремъ, который нынѣ въ Римъ.
             Идетъ въ тріумфѣ по крови Помпея!
             Домой, домой! Падите на колѣни"
             Молитеся богамъ, чтобъ васъ они,
             За черную неблагодарность вашу,
             Не наказали язвой моровой.
   

ФЛАВІЙ.

             Ступайте же, ступайте, земляки,
             И, въ искупленье своего поступка,
             Сберите бѣдняковъ, себѣ подобныхъ,
             На берегъ Тибра: плачьте, лейте слезы,
             Пока изъ береговъ не хлынетъ онъ.

(Граждане уходятъ).

             Какъ тронута ихъ грубая натура:.
             Они исчезли молча, признавая
             Свою вину. Иди ты въ Капитолій,
             А я пойду сюда. Сними со статуй
             Ихъ украшенья, если гдѣ замѣтишь.
   

МАРУЛЛЪ.

             Но можемъ ли мы это сдѣлать, Флавій?
             Теперь, ты знаешь, праздникъ Луперкалій.
   

ФЛАВІЙ.

             Что на нужда? Пусть ни одну изъ статуй
             Не украшаютъ Цезаря трофеи.
             Простой народъ я съ улицъ разгоню,
             Тожь сдѣлай ты, когда толпу замѣтишь;
             Изъ крыльевъ Цезаря мы вырвемъ перья,
             Ростущіе чрезъ мѣру, и тогда
             Удержимъ мы полетъ его въ границахъ,
             Иначе онъ взлетитъ на высоту,
             Для взора недоступную, и насъ
             Всегда держать онъ будетъ въ рабскомъ страхѣ.
   

ЯВІЕНІЕ II.

Тѣ же. Публичная площадь. Входить въ процессіи, съ музыкою, Цезарь, Антоній, одѣтый для бѣга, Калфурнія, Порція, Децій, Цицеронъ, Брутъ, Кассій и Каска, въ сопровожденіи большой толпы народа, въ которой между прочими находится Вѣщатель.

ЦЕЗАРЬ.

             Калфурнія!
   

КАСКА.

                                 Тшь! Цезарь говоритъ (музыка перестаетъ).
   

ЦЕЗАРЬ.

             Калфурнія!
   

КАЛФУРНІЯ.

                                 Я здѣсь.
   

ЦЕЗАРЬ.

                                                     Стань на дорогѣ
             Антонія, когда онъ побѣжитъ
             Антоній!
   

АНТОНІЙ.

                       Здѣсь. Что мнѣ прикажетъ Цезарь?
   

ЦЕЗАРЬ.

             Не позабудь коснуться на бѣгу
             Калфурнія. Отъ стариковъ слыхалъ я,
             Что отъ безплодья можетъ излечаться
             Та женщина, къ которой прикоснешься
             Въ священномъ этомъ бѣгѣ.
   

АНТОНІЙ.

                                                     Буду помнить;
             Слова твои -- законъ.
   

ЦЕЗАРЬ.

                                                     Пойдемте дальше.
             Не пропускать обрядовъ (музыка).
   

ВѢЩАТЕЛЬ.

                                                               Цезарь!
   

ЦЕЗАРЬ.

                                                                                   Кто тамъ?
   

КАСКА.

             Тшь, тшь! молчите, тише, тише!
   

ЦЕЗАРЬ.

             Кто это тамъ въ толпѣ меня зоветъ?
             Сквозь музыку звучитъ какой-то голосъ.
             Ну, говоря, я слушаю тебя.
   

ВѢЩАТЕЛЬ.

                                                     Идъ Марта берегись.
   

ЦЕЗАРЬ.

                                                                                             Кто онъ?
   

БРУТЪ.

                                                                                                       Вѣщатель;
             Онъ говоритъ, чтобъ ты остерегался
             Идъ Мартовскихъ.
   

ЦЕЗАРЬ.

                                           Пусть подойдетъ ко мнѣ;
             Мнѣ хочется въ лицо ему взглянуть.
   

КАССІЙ.

             Эй молодецъ, выдь изъ толпы сюда
             И стань предъ Цезаремъ.
   

.

                                                     Что ты сказалъ?
   

ВѢЩАТЕЛЬ.

             Идъ Марта берегись.
   

ЦЕЗАРЬ.

                                                     Онъ грезитъ;
             Оставимъ мы его въ покоѣ. Мимо!

(Уходятъ всѣ, кромѣ Брута и Кассія).

КАССІЙ.

             А ты на бѣгъ не хочешь посмотрѣть?
   

БРУТЪ.

             Я? не хочу.
   

КАССІЙ.

                                 Прошу тебя, ступай.
   

БРУТЪ.

             Я игрищъ не люблю, я не имѣю
             Веселости Антонія; но ты
             Иди: я не хочу служить помѣхой
             Твоимъ желаньямъ.
   

КАССІЙ*

                                           Брутъ, я замѣчаю
             Съ недавнихъ поръ, что ты перемѣнился:
             Въ твоихъ глазахъ не видно прежней, ласки
             И той любви, къ которой я привыкъ.
             Причудливо и странно обращенье
             Твое со мной, тебя любящимъ другомъ.
   

БРУТЪ.

             Ты ошибаешься, когда мой взоръ
             Туманенъ и въ лицѣ моемъ тревога"
             То лишь меня касается она.
             Страдаю я съ недавнихъ поръ, мнѣ душу
             Волнуютъ страсти разныя и думы,
             И тѣнь кладутъ, быть можетъ, на мои,
             Поступки; впрочемъ это не должно
             Друзей моихъ тревожить, заставляя
             Во мнѣ холодность къ нишъ подозрѣвать:
             Нѣтъ! бѣдный Брутъ въ борьбѣ съ самимъ собою,
             И забываетъ отъ того порою
             Любовь къ другимъ открыто выражалъ:
   

КАССІЙ.

             Такъ я ошибся, Брутъ, твою заботу
             Не такъ я понялъ, и ошибка эта
             Мнѣ говорить съ тобою помѣшала
             И много думъ, порывовъ благородныхъ
             Заставила въ груди похоронитъ.
             Скажи мнѣ, Брутъ, ты видишь ли себя?
   

БРУТЪ.

             Нѣтъ, Кассій, глазъ себя не можетъ видѣть,
             А только отраженіе свое.
   

КАССІЙ.

             Да, правда. А вѣдь жаль, мой добрый Брутъ,
             Что у тебя нѣтъ зеркала, въ которомъ
             Ты бъ видѣть могъ достоинства свои,
             Душевный образъ, отъ тебя сокрытый.
             Отъ многихъ слышалъ я людей, которыхъ
             Здѣсь въ Римѣ наибольше уважаютъ
             (Хотя не такъ, какъ Цезаря), разсказы
             О Брутѣ; всѣ они томятся
             Подъ игомъ тяжкимъ, одного желая:
             Чтобъ благородный Брутъ открылъ глаза.
   

БРУТЪ.

             Къ какимъ бѣдамъ ведешь меня ты, Кассій,
             Стараясь, чтобы я искалъ въ себѣ
             Тѣхъ доблестей, которыхъ не имѣю?
   

КАССІЙ.

             Такъ приготовься слушать, добрый Брутъ.
             И такъ какъ знаешь ты, что невозможно
             Себя увидѣть, развѣ въ отраженьи,
             То мнѣ позволь быть зеркаломъ твоимъ.
             Я скромно обнаружу предъ тобою,
             Чего ты самъ не знаешь о себѣ.
             Но не стѣсняйся, добрый Брутъ, со мной:
             Когда меня считаешь зубоскаломъ,
             Когда ты думаешь, что я готовъ,
             Не дорожа любовью, въ пошлыхъ клятвахъ
             Не предъ всякимъ выражать, когда
             Тебѣ извѣстно, что я льстецъ, что я
             Людей морочу, для того, чтобъ послѣ
             Надъ ними насмѣяться, если я,
             Какъ шутъ, кривляюсь передъ всякимъ сбродомъ, --
             Тогда считай меня опаснымъ, Брутъ.
   

БРУТЪ.

             Что значить эти клики? неужели
             Народъ избралъ ужъ Цезаря царемъ?
   

КАССІЙ.

             А, ты боишься! значитъ, ты не хочешь.
             Чтобъ это было такъ?
   

БРУТЪ.

                                                     Да, не хочу
             А между тѣмъ я къ Цезарю привязанъ.
             Но что меня ты здѣсь такъ долго держишь?
             Что хочешь сообщить мнѣ? Если это
             Ко благу клонится народа -- пусть
             И честь и смерть возстанутъ предо мною --
             Я глазъ своихъ не отвращу отъ нихъ.
             Да ниспошлютъ мнѣ боги столько благъ,
             На сколько къ чести жаркая любовь
             Въ душѣ моей страхъ смерти превосходитъ!
   

КАССІЙ

             Мнѣ это качество твое знакомо,
             Такъ точно, какъ твоя наружность, Брутъ.
             Да, говорить о чести я намѣренъ.
             Не знаю я, каковъ твой взглядъ на жизнь...
             Мы родились свободными, какъ Цезарь.
             Мы пищею такою же питались,
             И можемъ холодъ выносить, какъ онъ.
             Я помню, разъ въ день бурный и ненастный,
             Когда кипѣлъ и волновался Тибръ,
             Плеща волной о берега, мнѣ Цезарь
             Сказалъ: "осмѣлишься ль ты, Кассій,
             Со мною въ воду броситься теперь
             И переплыть къ той точкѣ?" О, клянусь,--
             Не раздѣвался, какъ былъ, я поплылъ
             И звалъ его съ собой; поплылъ и онъ.
             Потокъ ревѣлъ, мы съ нимъ боролись долго.
             Съ усиліемъ сквозь волны пробиваясь
             Противъ теченья; но на глубинѣ
             Вдругъ Цезарь вскрикнулъ: "Кассій, помоги мнѣ!"
             И какъ Эней, великій предокъ нашъ.
             На плечахъ вынесъ стараго Анхиза
             Изъ Трои, пламенемъ объятой, я
             Изъ Тибрскихъ волнъ спасъ Цезаря, и онъ
             Теперь сталъ богомъ; между тѣмъ, какъ Кассій
             Остался тѣмъ же существомъ ничтожнымъ
             И спину гнетъ предъ Цезаремъ, а тотъ
             Лишь годовой кивнетъ ему небрежно.
             Въ Испаніи горячкой онъ страдалъ;
             Когда же приходилъ ея припадокъ,
             Я видѣлъ, какъ дрожалъ онъ,-- этотъ богъ,
             Дрожалъ, въ лицѣ мѣнялся отъ страха;
             Глаза, которыхъ взглядъ одинъ теперь
             Людей благоговѣньемъ наполняетъ,
             Теряли блескъ свой; онъ стоналъ и охалъ,
             И языкомъ, котораго слова
             Такъ жадно ловятъ Римляне теперь,
             Записывая ихъ и замѣчая, --
             Онъ лепеталъ:-- "Титиній, дай мнѣ пить!"
             Какъ будто дѣвочка больная. Боги!
             И этотъ слабый человѣкъ достигъ
             Такой великой силы, и одинъ
             Владѣетъ пальмой первенства надъ міромъ!

(Клики. Звуки трубъ).

   

БРУТЪ.

             Опять всеобщій кликъ! Должно быть, это
             Въ честь Цезаря, тамъ сыплютъ на него
             Какіе либо новые титулы.
   

КАССІЙ.

             Онъ тѣсный міръ перешагнулъ подобно
             Колоссу, мы же, маленькіе люди,
             Проходимъ подъ пятой его, ища
             Себѣ могилъ безславныхъ гдѣ нибудь.
             Но люди иногда бываютъ властны
             Въ своей судьбѣ, и часто, милый Брутъ,
             Виной не звѣзды наши, а мы сами
             Напрасною покорностью своей.
             Вотъ Брутъ и Цезарь: Цезарь... что такое
             Есть въ этомъ Цезарѣ? и почему
             Сильнѣе это имя раздается,
             Чѣмъ имя Брута? Напиши ихъ рядомъ --
             Названье Брутъ прекрасно точно также;
             Произнеси -- звучитъ оно не хуже,
             Взвѣсь -- тотъ же вѣсъ въ обоихъ именахъ;
             Попробуй ими заклинать -- и Брутъ
             Тѣнь вызоветъ такъ точно, какъ и Цезарь.
             Теперь во имя всѣхъ боговъ спрошу я:
             Какою пищею питался Юлій,
             Что такъ онъ возвеличился надъ нами?
             Вѣкъ жалкій! ты униженъ, посрамленъ,
             Римъ, ты утратилъ благородство крови!
             Ну, слыхано ль со времени потопа,
             Чтобъ вѣкъ былъ полонъ именемъ однимъ?
             Когда могли сказать о Римѣ люди,
             Что въ немъ одинъ лишь человѣкъ живетъ?
             Да Римъ ли это, полно? Если такъ,
             Не многожь мѣста въ немъ!-- А между тѣмъ
             И ты, и я -- мы отъ отцовъ слыхали:
             Жилъ Брутъ когда-то... онъ бы не стерпѣлъ,
             Чтобъ въ Римѣ былъ такой владыка.
   

БРУТЪ.

                                                                         Кассій,
             Что любишь ты меня -- я это знаю,
             Къ чему ты клонишь рѣчь -- о томъ отчасти
             Догадываюсь, мысли же мои
             Объ этомъ и о нашихъ временахъ
             Скажу я послѣ, не теперь; и такъ,
             Прошу тебя покамѣстъ потерпѣть.
             О всемъ, что ты сказалъ, я на досугѣ
             Подумаю; готовъ и послѣ слушать:
             Найдемъ мы время свидѣться съ тобой,
             Поговорить объ этомъ важномъ дѣлѣ.
             А между тѣмъ, мой благородный другъ,
             Увѣренъ будь, что Брутъ скорѣй готовъ
             Быть мужикомъ, чѣмъ римскимъ гражданиномъ
             На тягостныхъ условіяхъ, какими
             Насъ это время хочетъ оковать.
   

КАССІЙ.

             Я радъ, что слабыя мои слова
             Въ тебѣ огня такъ много возбудили.

(Входятъ Цезарь и его свита).

   

БРУТЪ.

             Бѣгъ кончился, и Цезарь показался.
   

КАССІЙ.

             Когда толпа здѣсь будетъ проходить,
             Ты дерни Каску за рукавъ; пусть онъ
             Разскажетъ намъ съ своею кислой миной,
             Что любопытнаго сегодня было
             На играхъ.
   

БРУТЪ.

                                 Хорошо, спрошу. Но, Кассій,
             Взгляни, какъ гнѣвно Цезаря лицо.
             И всѣ, кто съ нимъ -- какъ вспугнутое стадо,
             Калфурнія блѣдна, у Цицерона
             Глаза горятъ, краснѣютъ и сверкаютъ,
             Какъ въ Капитоліи, когда ему
             Сенаторы начнутъ противорѣчить.
   

КАССІЙ.

             Намъ Каска скажетъ, что произошло.
   

ЦЕЗАРЬ.

             Антоній!
   

АНТОНІЙ.

                                 Цезарь?
   

ЦЕЗАРЬ.

                                                     Я бъ хотѣлъ имѣть
             Вокругъ себя людей безпечныхъ, тучныхъ,
             Которые бы спали ночью; Кассій
             Такъ худощавъ и голоденъ на видъ!
             Онъ слишкомъ много думаетъ... опасны
             Такіе люди.
   

АНТОНІЙ.

                                           О, не бойся, Цезарь.
             Онъ не опасенъ: это благородный
             И умный Римлянинъ.
   

ЦЕЗАРЬ.

                                                     Когда бъ онъ былъ
             Потолще... впрочемъ, я-то не боюсь;
             Но еслибъ я способенъ былъ бояться,
             То никого бы такъ не избѣгалъ,
             Какъ Кассія: читаетъ слишкомъ много!
             Онъ наблюдателенъ и проникаетъ
             Дѣла другихъ насквозь пытливымъ взоромъ;
             Не любитъ зрѣлищъ, музыки не терпитъ,
             Смѣется рѣдко, и его улыбка
             Какъ будто бы насмѣшку выражаетъ
             Надъ нимъ самимъ, презрѣніе къ уму,
             Который до улыбки снизошолъ.
             Такіе люди вѣчно непокойны,
             Они не терпятъ, если кто нибудь
             Стоитъ ихъ выше, потому -- опасны.
             Я, впрочемъ, говорю о томъ, чего
             Бояться надо, самъ же не боюсь:
             Всегда я -- Цезарь. Перейди направо --
             Я глухъ на это ухо -- и скажи,
             Что именно ты думаешь о немъ.

(Цезарь и свита уходятъ. Каска остается).

КАСКА.

   Ты дернулъ меня за плащь: хочешь говорить со мной?
   

БРУТЪ.

             Скажи намъ, что случилося сегодня,
             Что Цезарь такъ печаленъ?
   

КАСКА.

                                                     Но ты былъ съ нимъ,
             Иль не былъ?
   

БРУТЪ.

                                           Еслибъ былъ, то я бы Каску
             Не спрашивалъ о томъ, что тамъ случилось.
   

КАСКА.

   Цезарю поднесли корону; онъ оттолкнулъ ее наружною стороною руки, вотъ такъ; и народъ закричалъ въ восторгѣ.
   

БРУТЪ.

   Изъ-за чего же поднялся шумъ во второй разъ?
   

КАСКА.

   Все изъ-за того же.
   

КАССІЙ.

   Клики раздавались трижды: изъ-за чего кричали въ третій разъ?
   

КАСКА.

   Все изъ-за того же.
   

БРУТЪ.

   Развѣ три раза ему подносили корону?
   

КАСКА.

   Ну, да; и трижды онъ отстранялъ ее отъ себя рукою, каждый разъ все слабѣе, и при каждомъ такомъ движеніи его, мои достойные сосѣди громко кричали.
   

КАССІЙ.

   Кто же подносилъ ему корону?
   

КАСКА.

   Антоній.
   

БРУТЪ.

   Разскажи намъ, любезный Каска, какъ это происходило.
   

КАСКА.

   Пусть меня повѣсятъ, если я въ состояніи разсказать. Это было чистое шутовство; я не обращалъ на него вниманія. Я видѣлъ, что Маркъ Антоній предложилъ ему корону, -- впрочемъ это была собственно не корона, а коронка, -- и, какъ я уже говорилъ вамъ, Цезарь оттолкнулъ ее. Однако же мнѣ показалось, что ему очень хотѣлось взять ее. Тогда Антоній предложилъ ее въ другой разъ, и опять Цезарь оттолкнулъ ее; но, какъ мнѣ показалось, онъ очень неохотно отвелъ отъ нея свои пальцы. Наконецъ Антоній поднесъ ее въ третій разъ: Цезарь опять отъ нея отказался. За каждымъ его отказомъ чернь неистово кричала, хлопала карявыми руками, бросала вверхъ свои пропотѣлые колпаки, и на томъ основаніи что Цезарь отказался принять корону, испустила такое огромное количество вонючаго дыханія, что Цезарь чуть не задохся: онъ лишился чувствъ и упалъ. Что касается до меня, то я не рѣшился смѣяться, боясь раскрыть ротъ и наглотаться дурнаго воздуха.
   

КАССІЙ.

   Постой, пожалуйста. Ты говоришь, что Цезарь лишился чувствъ?
   

КАСКА.

   Онъ упалъ среди площади, изо рта у него выступила пѣна, онъ былъ безгласенъ.
   

БРУТЪ.

   Не удивительно: у него падучая.
   

КАССІЙ.

             Нѣтъ, онъ болѣзнью этой не страдаетъ;
             Страдаемъ мы: я, ты и честный Каска.
   

КАСКА.

   Не знаю, что ты подъ этимъ разумѣешь; но только Цезарь I упалъ. Пусть я буду вруномъ, если подлая сволочь не рукоплескала и не шикала ему какъ актеру въ театрѣ, смотря по тому -- нравился ли онъ ей или нѣтъ.
   

БРУТЪ.

   А придя въ себя, что онъ сказалъ?
   

КАСКА.

   Еще до этого обморока, замѣтивъ радость толпы при отказѣ его принять корону, онъ дернулъ меня, чтобъ я разстегнулъ ему одежду, и просилъ перерѣзать ему горло. Будь я какой нибудь ремесленникъ,-- провалиться бы мнѣ въ преисподнюю, если бы я не поймалъ его на словѣ. Затѣмъ онъ упалъ. Придя въ себя, онъ сказалъ, что если онъ сдѣлалъ или произнесъ что-нибудь предосудительное, то пусть почтенные граждане припишутъ это его болѣзни. Три или четыре женщины, стоявшія возлѣ меня, вскричали: "ахъ, добрая душа!" и простили ему отъ всего сердца. Ну, да на нихъ нечего обращать вниманіе: если бы Цезарь зарѣзалъ ихъ матерей, онѣ сдѣлали бы то же самое.
   

БРУТЪ.

   И за тѣмъ онъ удалился въ такомъ дурномъ расположеніи духа?
   

КАСКА.

   Да.
   

КАССІЙ.

   Не сказалъ ли чего Цицеронъ?
   

КАСКА.

   Да; онъ говорилъ по гречески.
   

КАССІЙ.

   Что же именно?
   

КАСКА.

   Пусть не придется мнѣ увидѣть ваше лицо въ другой разъ, если я въ состояніи разсказать вамъ это. Тѣ, которые поняли его, улыбались другъ другу и покачивали головой; для меня же это было тарабарщиной. Я могу сообщить вамъ еще кой какіе новости: Маруллу и Флавію заткнули ротъ за то, что они срывали украшенія со статуй Цезаря. Прощайте. Тамъ происходило еще много другихъ нелѣпостей, только я не могу упомнить всего.
   

КАССІЙ.

             Ты будешь ужинать со мною, Каска?
   

КАСКА.

             Нѣтъ я не голоденъ.
   

КАССІЙ.

                                           Такъ обѣдать завтра?
   

КАСКА.

   Пожалуй, если буду живъ, если ты не измѣнишь своего намѣренія и обѣдъ твой будетъ стоить того, чтобы его ѣсть.
   

КАССІЙ.

   Такъ я буду тебя ждать*
   

КАСКА.

             Хорошо. Прощайте оба (уходитъ).
   

БРУТЪ.

             Какъ холоденъ сталъ этотъ человѣкъ!
             А въ школѣ онъ былъ пылокъ, полонъ жизни.
   

КАССІЙ.

             Таковъ онъ и теперь, при исполненьи
             Всѣхъ смѣлыхъ, благородныхъ предпріятій,
             Хотя на видъ лѣниво-равнодушенъ.
             Въ немъ эта вялость -- лишь одна приправа
             Разсудка здраваго; она даетъ
             Его словамъ особенную цѣну.
   

БРУТЪ.

             Да, правда. Я теперь тебя оставлю
             А завтра,-- если хочешь ты со мной
             Поговорить, то я къ тебѣ приду,
             Иль ты приди ко мнѣ, я буду ждать.
   

КАССІЙ.

             Такъ я приду. Ты между тѣмъ подумай

(Брутъ уходитъ).

             Да, Брутъ, ты благороденъ, но я вижу,
             Что честная твоя натура можетъ
             Испортиться отъ чуждаго вліянья.
             Поэтому-то надо наблюдать,
             Чтобъ благородныя сердца всегда
             Въ сообществѣ себѣ подобныхъ были:
             Чья твердость устоитъ противъ соблазна?
             Меня не терпитъ Цезарь, Брута жь любитъ.
             Но если бы я былъ на мѣстѣ Брута,
             А Брутъ былъ на моемъ, то и тогда
             Меня околдовать не могъ бы Цезарь.
             Я постараюсь бросить въ эту ночь.
             Въ окошко Брута нѣсколько записокъ,
             Совсѣмъ различныхъ почерковъ, какъ будто
             Отъ многихъ гражданъ; въ нихъ распространюсь
             О томъ высокомъ мнѣніи, какое
             Имѣетъ Римъ о имени его,
             И вмѣстѣ темный сдѣлаю намекъ
             На честолюбье Цезаря.-- Тогда --
             Держись покрѣпче Цезарь: мы тебя
             Должны столкнуть, не то -- намъ будетъ плохо!

(Уходитъ).

   

ЯВЛЕНІЕ III.

Тамъ же. Улица. Громъ и молніи. Входитъ съ противоположныхъ сторонъ Каска съ обнаженнымъ мечемъ и Цицеронъ.

ЦИЦЕРОНЪ.

             Здорово, Каска. Цезаря довелъ
             Ты до дому? Что такъ ты странно смотришь?
             Что запыхался такъ?
   

КАСКА.

                                           О, неужели
             Спокоенъ ты, когда въ своихъ основахъ
             Земля, какъ нѣчто жидкое, дрожитъ?
             О Цицеронъ! я много бурь видалъ,
             Когда отъ одного порыва вѣтра
             Ломались дубы крѣпкіе; видалъ,
             Какъ гордый океанъ, сердито пѣнясь, ч
             До облаковъ громовыхъ подымался,
             Но никогда еще мнѣ не случалось
             Ходить подъ бурнымъ огненнымъ дождемъ,
             Не распря ль въ небесахъ, или боговъ
             Прогнѣвалъ міръ и гибель тѣмъ накликалъ?
   

ЦИЦЕРОНЪ.

             Что жъ видѣлъ ты особеннаго?
   

КАСКА.

                                                               Видѣлъ,
             Что рабъ одинъ -- его въ лицо ты знаешь --
             Вверхъ поднялъ руку лѣвую свою,
             Которая пылала и горѣла,
             Какъ вмѣстѣ двадцать факеловъ, однако.
             Не чувствуя огня, цѣла осталась.
             Еще (съ тѣхъ поръ и мечъ мой обнаженъ)
             У Капитолія я встрѣтилъ льва:
             Онъ на меня взглянулъ и отошолъ
             Угрюмо прочь, не сдѣлавъ мнѣ вреда.
             Потомъ на сотню помертвелыхъ женщинъ,
             Собравшихся въ толпу, наткнулся я.
             Страхъ исказилъ ихъ лица, и онѣ
             Клялась, что сами видѣли, какъ люди,
             Пылавшіе огнемъ, взадъ и впередъ
             По улицамъ ходили. А вчера
             Ночная птица въ самый полдень сѣла,
             На площади торговой и кричала.
             Когда такія чудеса всѣ разомъ
             Случаются, то пусть не говорятъ,
             Что "такъ должно быть, это натурально":
             По моему -- не добрый это знакъ.
   

ЦИЦЕРОНЪ.

             Да, время странное; но люди часто
             Толкуютъ вещи на свой ладъ, давая
             Имъ смыслъ, совсѣмъ не сходный съ ихъ значеньемъ.
             Придетъ ли завтра Цезарь въ Капитолій?
   

КАСКА.

             Придетъ: Антонію онъ приказалъ
             Тебѣ дать знать, что онъ тамъ будетъ завтра.
   

ЦИЦЕРОНЪ.

             Покойной ночи, Каска: небо бурно,
             Теперь не до прогулки.
   

КАСКА.

                                                     Такъ прощай.

(Цицеронъ уходитъ, Кассій входить).

   

КАССІЙ.

             Кто это?
   

КАСКА.

                       Римлянинъ.
   

КАССІЙ.

                                                     Должно быть, Каска,
             Судя по голосу?
   

КАСКА.

                                           Твой слухъ хорошъ
             Ахъ, Кассій, что за ночь теперь!
   

КАССІЙ.

                                                               Весьма
             Пріятная для честныхъ.
   

КАСКА.

                                                     Но кому
             Случалося видать, чтобъ небеса
             Такой имѣли грозный видъ, какъ ныньче?
   

КАССІЙ.

             Тому, кто знаетъ, что земля пороковъ
             Исполнена. А я такъ безъ боязни
             Бродилъ по улицамъ, въ опасной тьмѣ,
             Разстегнутый, какъ видишь; грудь мою
             Я обнажилъ для громовыхъ ударовъ,
             Для молніи себя поставилъ цѣлью,
             Когда она, сверкая синимъ свѣтомъ,
             Казалось, сердце неба разверзала.
   

КАСКА.

             Но для чего такъ небо искушалъ ты?
             Дрожать и трепетать прилично людямъ,
             Когда на изумленіе намъ боги,
             Подъ видомъ этихъ знаменій чудесныхъ,
             Шлютъ грозныхъ провозвѣстниковъ своихъ.
   

КАССІЙ.

             Ты, Каска, вялъ, въ тебѣ нѣтъ искры жизни,
             Которая быть въ Римлянахъ должна.
             Или ее ты въ дѣло не приводишь.
             Ты блѣденъ, смотришь дико и боишься,
             И изумляешься причудамъ неба,
             Но еслибъ ты размыслилъ о причинѣ
             Существенной всѣхъ этихъ яркихъ молній,
             Явленья призраковъ, и отчего
             Всѣ эти птицы, звѣри нарушаютъ
             Законъ природы, своего призванья,
             А старики, безумные и дѣти
             Пророками, становятся; къ чему
             Такъ эти всѣ предметы измѣнились
             И отступили отъ своихъ уставовъ
             И цѣли, имъ назначенной заранѣе,
             Чтобъ видъ такой чудовищный принять,--
             Тогда бы понялъ ты, что небеса
             Внушили имъ мятежный этотъ духъ,
             Чтобъ сдѣлать ихъ орудіемъ угрозы
             И вразумленья о бѣдахъ грядущихъ.
             Я бъ человѣка могъ тебѣ назвать,
             Подобнаго ужасной этой ночи,
             Который мечетъ молніи и громы,
             Могилы открываетъ и какъ левъ
             Реветъ средь Капитолія; онъ личнымъ
             Могуществомъ не превосходитъ насъ,
             Но сталъ какимъ-то существомъ чудеснымъ
             И грознымъ, какъ явленье этой ночи.
   

КАСКА.

             Ты разумѣешь Цезаря, конечно?
   

КАССІЙ.

             Кого бъ то ни было. У Римлянъ члены
             И мускулы такіе жь, какъ у предковъ,
             Но горе намъ! въ насъ умеръ духъ отцовъ,
             И матерей духъ слабый нами правитъ;
             Подъ игомъ и въ страданьяхъ мы явились
             Женоподобными.
   

КАСКА.

                                           А въ самомъ дѣлѣ,
             Я слышалъ -- завтра Цезаря хотятъ
             Сенаторы провозгласить царемъ;
             Что будетъ онъ носить корону всюду,
             На морѣ и на сушѣ, исключая
             Италіи.
   

КАССІЙ.

                                 Ну, такъ теперь я знаю,
             Куда мнѣ мечь направить должно. Кассій
             Освободитъ отъ рабства самъ себя.
             Вы, боги, силу слабому дадите,
             Ни душная тюрьма, ни стѣны башни,
             Ни мѣдныя преграды, ни оковы
             Не въ силахъ удержать порывовъ духа.
             А жизнь, измучась въ этихъ жалкихъ узахъ,
             Всегда властна избавиться отъ нихъ.
   

КАСКА.

             Я -- точно такъ же? да и каждый узникъ
             Имѣетъ власть отъ узъ освободиться.
   

КАССІЙ.

             Такъ почему жь тираномъ Цезарь сталъ?
             Бѣдняжка! вѣрно, онъ бы не былъ волкомъ,
             Когда бъ не видѣлъ въ Римлянахъ овецъ,
             И львомъ -- когда бъ не зналъ, что это лани.
             Чтобъ развести скорѣй большой огонь,
             Для этого солому зажигаютъ:
             Что жь Римъ за дрянь, за плевелы, когда
             Подтопкой служитъ онъ, чтобъ освѣщать
             Такую тварь ничтожную, какъ Цезарь?--
             Но до чего печаль меня доводитъ!
             Быть можетъ, это все я говорю
             Передъ рабомъ покорнымъ, добровольномъ,
             О, если такъ, то отвѣчать придется
             За эту рѣчь; но я вооруженъ --
             Опасности меня не испугаютъ.
   

КАСКА.

             Ты съ Каской говоришь: онъ не доносчикъ,
             И вотъ моя рука. Будь бодръ и дѣйствуй
             Неутомимо противъ зла, а я
             Ни отъ кого другаго не отстану.
   

КАССІЙ.

             Такъ сдѣлка рѣшена. Узнай же, Каска.
             Что нѣсколькихъ изъ благородныхъ Римлянъ
             Успѣлъ ужь я склонить на этотъ подвигъ,
             Исполненный опасности и славы.
             Они меня ждутъ въ портикѣ Помпея.
             Въ такую ночь расхаживать нельзя
             По улицамъ; теперь видъ неба грозенъ
             И воздухъ дышетъ кровью и огнемъ,..
             Какъ наши замыслы.

(Входить Цинна).

КАСКА.

                                           Стой, Кассій: кто-то
             Идетъ поспѣшнымъ шагомъ.
   

КАССІЙ.

                                                     Это Цинна:
             Я по походкѣ узнаю. Эй, Цинна!
             Куда спѣшишь?
   

ЦИННА.

                                           Ищу тебя. Кто это?
             Не Цимберъ ли?
   

КАССІЙ.

                                           Нѣтъ, это Каска.-- Онъ
             Свой человѣкъ.-- Меня не ждутъ ли, Цинна?
   

ЦИННА.

             Я очень радъ. Ахъ, что это за ночь
             Ужасная! Кой кто изъ нашихъ видѣлъ
             Престранныя явленья.
   

КАССІЙ.

                                                     Слушай, Цинна,
             Меня не ждутъ да?
   

ЦИННА.

                                           Ждутъ.
             О, еслибъ, Кассій, удалось тебѣ
             Склонить на сторону и Брута...
   

КАССІЙ.

             Не безпокойся, Цинна. Вотъ возьми
             Бумажку эту; положи ее
             На стулѣ преторскомъ, гдѣ могъ бы Брутъ
             Ее найти; а эту воскомъ прилѣпи
             Къ статуѣ Брута старшаго; а послѣ
             Ты приходи въ Помпеевъ портикъ, гдѣ
             Найдешь и насъ. Тамъ Децій и Требоній?
   

ЦИННА.

             Всѣ тамъ, за исключеньемъ одного
             Метелла Цимбера: онъ за тобой
             Пошелъ въ твой домъ.-- Теперь я поспѣшу
             Съ бумажками, исполнить твой приказъ.
   

КАССІЙ.

             Все сдѣлавъ, приходи въ театръ Помпея.

(Цинна уходитъ.)

             Мы-жь, Каска, съ Брутомъ видѣться должны:
             Три четверти его -- теперь ужь наши!
             При первой встрѣчѣ весь онъ будетъ нашъ.
   

КАСКА.

             О, весь народъ его сердечно любитъ;
             Что въ насъ бы преступленьемъ показалось,
             То именемъ его, какъ волшебствомъ,
             Въ заслугу, въ добродѣтель превратится.
   

КАССІЙ.

             Ты судишь вѣрно о значеньи Брута,
             О томъ, какъ онъ для насъ необходимъ.
             Теперь ужь за-полночь, а мы должны
             Чуть свѣтъ его поднять, чтобъ кончить дѣло.

(Уходятъ).

   

ДѢЙСТВІЕ II.

ЯВЛЕНІЕ I.

Тамъ же. Садъ Брута. Входитъ Брутъ.

БРУТЪ.

             Эй, Луцій! эй!
             Я не могу по звѣздамъ угадать,
             Какъ близокъ день. Эй, Люцій! что же ты?
             Хотѣлось бы мнѣ быть такимъ сонливымъ...
             Да что же, Люцій? Ну, проснись! Эй, Люцій!

(Входитъ Люцій).

ЛЮЦІЙ.

             Ты звалъ меня?
   

БРУТЪ.

             Да. Въ комнатѣ моей зажги свѣчу
             И мнѣ скажи, когда зажжешь.
   

ЛЮЦІЙ.

             Слушаю.
   

БРУТЪ.

             Лишь смертію его возможно намъ
             Достигнуть цѣли. Но къ нему я злобы
             Не чувствую; стремлюсь я къ общей пользѣ.
             Ему короны хочется -- вопросъ:
             Измѣнитъ ли она его характеръ!
             При свѣтѣ дневномъ гады выползаютъ,
             Тогда должны мы подъ ноги смотрѣть.
             Короновать его? прекрасно.-- Этимъ
             Ему дадимъ мы жало, и тогда
             По произволу намъ грозить онъ будетъ.
             Величье клонится къ вреду, когда
             Могуществомъ заглушена въ насъ совѣсть.
             О Цезарѣ сказать я долженъ правду,
             Я никогда не замѣчалъ, чтобъ страсти
             Сильнѣй разсудка были въ немъ. Но опытъ
             Насъ научаетъ, Что смиренье то же,
             Что лѣстница для новыхъ честолюбцевъ:
             Всходя -- лицо они къ ней обращаютъ.
             Взойдя же, къ ней становятся спиною,
             Взоръ тотчасъ устремляютъ къ облакамъ
             И презираютъ жалкія ступени,
             По коимъ до вершины добрались.
             То-жь можетъ быть и съ Цезаремъ, и надо
             Предупредить возможность эту. Правда,
             Въ пять, что теперь онъ -- нѣтъ къ враждѣ предлога.
             Но обратимъ вниманье, до какихъ
             Дойдетъ онъ крайностей, когда значенье
             Его усилится: мы на него должны
             Смотрѣть, какъ на змѣиное яйцо:
             Дай выйти изъ него плоду -- и иного
             Вреда онъ причинитъ по злой природѣ.
             Убьемъ же лучше змѣя въ скорлупѣ!

(Входить Люцій).

ЛЮЦІЙ.

             Свѣчу зажегъ я въ комнатѣ твоей,
             Ища кремня, я на окнѣ вотъ это
             Письмо нашолъ; его я не видалъ,
             Ложася спать, я твердо это помню.
   

БРУТЪ.

             Ступай, засни -- еще не разсвѣтало.
             Не завтра ль Иды Марта?
   

ЛЮЦІЙ.

                                                     Я не знаю.
   

БРУТЪ.

             Такъ въ календарь взгляни и мнѣ скажи.
   

БРУТЪ.

             Теперь при свѣтѣ метеоровъ,
             Шипящихъ въ воздухѣ, читать легко.

(Открываетъ письмо и читаетъ.)

             "Брутъ, что ты тишь? проснись, узнай себя,
             Неужли долженъ Римъ... Возвысь свой голосъ,
             Рази, спасай!-- Что спишь ты, Брутъ? проснись!"
             Такіе вызовы случалось часто
             Мнѣ находить. "Неужли долженъ Римъ...
             Возвысь свой голосъ, поражай, спасай!"
             Такъ говорить, разить меня зовутъ?
             О, Римъ! тебѣ я это обѣщаю,
             И если мнѣ спасти тебя удастся,
             То ты получишь все, о чемъ просилъ,
             Все, что находится во власти Брута!
   

ЛЮЦІЙ.

             Пятнадцатое марта наступаетъ.

(Слышенъ стукъ).

БРУТЪ.

             Ну, хорошо. Поди къ воротамъ, кто-то
             Стучится.

(Люцій уходить).

                                 Я не спалъ съ тѣхъ поръ, какъ Кассій
             На Цезаря меня вооружилъ:
             Весь промежутокъ между первымъ шагомъ
             И исполненьемъ страшныхъ дѣлъ подобенъ
             Видѣнью, сну тревожному; здѣсь духъ
             Со смертнымъ тѣломъ совѣщанье держитъ,
             И человѣкъ похожъ на государство,
             Терзаемое общимъ мятежомъ.

(Входитъ Люцій).

ЛЮЦІЙ.

             Тамъ братъ твой Кассій у дверей стоитъ,
             Онъ хочетъ говорить съ тобой.
   

БРУТЪ.

                                                               Одинъ онъ?
   

ЛЮЦІЙ.

             Нѣтъ, не одинъ, съ нимъ и другіе.
   

БРУТЪ.

                                                               Кто же?
             Ты ихъ не знаешь?
   

ЛЮЦІЙ.

                                           Нѣтъ, не знаю: шапки
             Ихъ на уши надвинуты, ихъ лица
             До половины тогами закрыты,
             Такъ что никакъ я ихъ не могъ узнать,
             Ни по какой примѣтѣ.
   

БРУТЪ.

                                                     Пусть войдутъ.

(Люцій уходить).

             Должно быть, это заговорщики.
             О, заговоръ! ужели ты стыдишься
             Открыть свое опасное чело
             И въ тьмѣ ночной, которая даетъ
             Злодѣйствамъ наибольшую свободу?
             О, если такъ, то гдѣ найдешь ты пропасть,
             Чтобъ скрыть чудовищный свой образъ днемъ?
             И не ищи; прикрой его улыбкой
             И лаской; если жь вздумаешь ходить
             Въ природномъ видѣ, то и мракъ Эрева
             Тебя отъ подозрѣнья не спасетъ!

(Входятъ Кассій, Каска, Децій, Цинна, Метелъ, Цимберъ и Требоній).

КАССІЙ.

             Здорово, Брутъ, тебя мы разбудили...
             Не вовремя пришли мы, можетъ быть?
   

БРУТЪ.

             Всю ночь не спалъ я и ужь часъ, какъ всталъ.
             Извѣстны ль, Кассій, мнѣ всѣ эти люди,
             Которые пришли съ тобой?
   

КАССІЙ.

                                                     О, да,
             Ты всѣхъ ихъ знаешь. Нѣтъ здѣсь человѣка,
             Который бы тебя не уважалъ,
             И всѣ они, до одного, желаютъ,
             Чтобъ о себѣ ты былъ такого жь мнѣнья,
             Какое о тебѣ уже имѣетъ
             Всякъ благородный римлянинѣ. Вотъ это --
             Требоній.
   

БРУТЪ.

                                 Радъ ему.
   

КАССІЙ.

                                                     Вотъ Децій Брутъ.
   

БРУТЪ.

             Радъ и ему я также.
   

КАССІЙ.

                                           Это -- Каска,
             Вотъ это -- Цинна, это -- Цимберъ.
   

БРУТЪ.

                                                               Всѣмъ имъ
             Я очень радъ. Скажите мнѣ -- какія
             Заботы неусыпныя стоятъ
             Межь сномъ ночнымъ и вашими глазами?
   

КАССІЙ.

             Позволишь ли сказать тебѣ два слова?

(шепчутся).

ДЕЦІЙ.

             Вотъ здѣсь востокъ; ужь это не разсвѣтъ ли?
   

КАСКА.

             Нѣтъ, Децій.
   

ЦИННА.

                                 Я скажу -- что да;
             По этимъ сѣрымъ полосамъ на небѣ
             Мы можемъ видѣть приближенье дня.
   

КАСКА.

             Признайтесь, что ошиблись оба вы;
             Вотъ здѣсь, куда мечомъ я показалъ.
             Восходитъ солнце. Если время года
             Принять въ разсчетъ, оно теперь склонилось,
             На югъ; а мѣсяца черезъ два -- на сѣверъ
             Подымется, и первые лучи
             Разсвѣта тамъ показываться будутъ;
             Востокъ же настоящій -- противъ насъ,
             Въ той самой сторонѣ, гдѣ Капитолій.
   

БРУТЪ.

             Одинъ по одному мнѣ дайте руки.
   

КАССІЙ.

             И поклянемся мы исполнить то,
             На что рѣшились.
   

БРУТЪ.

                                           Нѣтъ, не нужно клясться.
             Когда позоръ передъ лицомъ людей,
             Когда душевныя страданья наши,
             Неправды этихъ бѣдственныхъ временъ, --
             Когда всѣ эти побужденья слабы,
             То разойдемся вовремя; пусть каждый,
             Опять на ложе праздное свое
             Отправится сейчасъ отсюда...
             Но если -- какъ увѣренъ я -- довольно
             Огня во всѣхъ указанныхъ причинахъ,
             Чтобы воспламенить и самыхъ трусовъ
             И мужествомъ духъ женщинъ укрѣпить, --
             Тогда зачѣмъ другія побужденья
             Къ возстанью?-- ихъ довольно въ дѣлѣ нашемъ,
             Какихъ порукъ намъ надо, кромѣ слова?
             Его сказали римляне другъ другу --
             И никогда душой не покривятъ;
             Какія клятвы нужны, кромѣ чести,
             Которая предъ честью обязалась
             Достигнуть цѣли, иль погибнуть жертвой?
             Нѣтъ, пусть клянутся лишь жрецы да трусы,
             Да люди двоедушные, да старцы
             Безъ силъ и жизни, наконецъ -- созданья,
             Которыя охотно переносятъ
             Несправедливость, -- въ злыхъ дѣлахъ клянутся
             Сомнительные люди; -- но къ чему
             Пятнать мы станемъ доблесть нашихъ планомъ
             И силу непреклонную души
             Той мыслію, что наши предпріятья
             И дѣйствія имѣютъ нужду къ клятвѣ?
             Не каждая ли капля крови въ жилахъ
             У римлянина незаконной станетъ,
             Когда изъ обѣщаній, данныхъ имъ,
             Нарушитъ онъ хоть малую частицу?
   

КАССІЙ.

             Не нужно ли намъ также допытаться --
             Какихъ объ этомъ мыслей Цицеронъ?
             Я думаю, онъ сильно насъ поддержитъ.
   

КАСКА.

             Не будемъ упускать его.
   

ЦИННА.

                                                     Конечно.
   

МЕТЕЛЛЪ.

             Объ этомъ позаботиться намъ надо;
             Серебряныя волосы его
             Къ вамъ преклонятъ общественное мнѣнье
             И одобреніе людей: всѣ скажутъ,
             Что въ этомъ дѣлѣ мудрость Цицерона
             Руководила нами; наша юность
             И вѣтренность проглядывать не будутъ:
             Все скроется подъ важностью его.
   

БРУТЪ.

             Нѣтъ, открываться мы ему до будемъ:
             Онъ не пристанетъ ни къ какому дѣлу,
             Что начато другими, а не имъ.
   

КАССІЙ.

             Ну, такъ его оставимъ.
   
   

КАСКА.

                                                               Это правда.
             Онъ не годится.
   

ДЕЦІЙ.

                                           Вотъ еще вопросъ:
             Должны ль мы только Цезаря низвергнуть,
             И никого другаго не касаться?
   

КАССІЙ.

             Вопросъ ты этотъ сдѣлалъ кстати, Децій.
             По моему, не должно допускать.
             Чтобъ Маркъ Антоній, Цезаря любимецъ,
             Въ живыхъ по смерти Цезаря остался.
             Мы въ немъ найдемъ коварнаго врага;
             Вы знаете, что если онъ захочетъ
             Свои всѣ средства въ ходъ пустить, то можетъ
             Надѣлать всѣмъ намъ множество хлопоты
             А чтобы это зло предупредить
             Пусть вмѣстѣ съ Цезаремъ падетъ Антоній!
   

БРУТЪ.

             Нѣтъ, слишкомъ будетъ ужъ кровавымъ дѣломъ --
             Снявъ голову, и члѣны отрубать!
             Къ чему свирѣпствовать надъ мертвымъ тѣломъ?
             Антонія не надо убавятъ,
             Чтобъ мясниками насъ не называли.
             Вѣдь мы приносимъ жертву -- знай же свѣтъ:
             Мы противъ духа Цезаря возстали,
             А въ духѣ человѣка крови нѣтъ.
             О, еслибъ, Цезаря не убивая.
             Могли его мы духомъ овладѣть!
             Но онъ, увы!-- за этотъ духъ страдай,
             Кровавой смертью долженъ умереть.
             Убьемъ его мы смѣло, но безъ гнѣва.
             Какъ жертву, приносимую богамъ,
             Не станемъ рвать его въ куски, какъ трупъ.
             Бросаемый на пищу швамъ голоднымъ.
             Пусть сердце наше поступаетъ, точно
             Тѣ хитрецы, которые подвигли
             На преступленіе своихъ рабомъ,
             А послѣ сами ихъ бранятъ, для виду --
             Чрезъ это нашъ поступокъ въ общемъ мнѣньи
             Необходимымъ станетъ, а не злобнымъ,
             И насъ убійцами не назовутъ,
             А избавителями. Маркъ Антоній?..
             Не думайте о немъ: онъ не опасенъ,
             Какъ не опасна Цезаря рука,
             Когда ему мы голову отрубимъ.
   

КАССІЙ.

             Но я боюсь его; въ немъ глубоко
             Укоренилась къ Цезарю любовь.
   

БРУТЪ.

             Оставь его въ покоѣ, добрый Кассій!
             Все, что онъ можетъ сдѣлать, лишь его
             Касается; онъ будетъ тосковать
             О Цезарѣ, умретъ, быть можетъ, cъ горя;
             И этого ужь много для него,
             Любителя забавъ, разгульной жизни,
             Большаго общества.
   

ТРЕБОНІЙ.

                                           Онъ не опасенъ
             Нѣтъ, пусть не умираетъ Маркъ Антоній;
             Онъ будетъ жить и послѣ самъ смѣяться,
             Надъ этимъ.

(Бьютъ часы).

БРУТЪ.

                                           Тише! бьютъ часы, считайте.
   

КАССІЙ.

             Три пробило.
   

ТРЕБОНІЙ.

                                           Намъ время разойтись
   

КАССІЙ.

             Еще сомнительно, придетъ ли Цезарь;
             Съ недавнихъ поръ онъ суевѣренъ сталъ
             И отступилъ отъ мнѣнья своего
             О чудесахъ, видѣніяхъ и грезахъ:
             Пожалуй въ Капитоліи сегодня
             Не будетъ онъ, напуганный внезапно
             Видѣньями ужасной этой ночи
             И предвѣщаньемъ авгуровъ своихъ.
   

ДЕЦІЙ.

             Не бойтесь, съ нимъ я слажу, если такъ.
             Онъ любитъ поговорку, что "мы ловимъ
             Единороговъ деревами, львовъ
             Тенетами, медвѣдей зеркалами,
             Слоновъ -- посредствомъ ямъ, людей -- льстецами".
             Когда жь я говорю ему, что онъ
             Льстецовъ не терпитъ, то самодовольно
             Онъ подтверждаетъ это увѣренье".
             Не замѣчая крупной лести въ немъ.
             Ужь предоставьте это дѣло мнѣ:
             Я духъ его какъ слѣдуетъ настрою
             И въ Капитолій приведу его.
   

КАССІЙ.

             Нѣтъ, всѣ пойдемъ за нимъ...
   

БРУТЪ.

                                                     Часовъ такъ въ восемь?
             Не позже?
   

ТРЕБОНІЙ.

                                 Да; но будемъ аккуратны.
   

МЕТЕЛЛЪ.

             А Кай Лидорій? вы о немъ забыли?
             Онъ недоволенъ Цезаремъ, который
             Однажды сдѣлалъ выговоръ ему
             За похвалу Помпею.
   

БРУТЪ.

                                           Такъ поди
             Къ нему, Метеллъ; меня онъ очень любитъ, --
             На это есть причины, -- и пошли
             Его сюда, я съ нимъ поговорю.
   

КАССІЙ.

             Ужь утро: мы тебя оставимъ, Брутъ.

(Kъ другимъ).

             Такъ разойдемтесь, но не забывайте
             Того, что вы сказали, докажите.
             Что римляне вы.
   

БРУТЪ.

                                           Добрые друзья,
             Примите добрый и веселый видъ,,
             Чтобъ мыслей нашихъ взглядъ не обнаружилъ;
             Съиграемъ роль, какъ римскіе актеры,!
             Спокойно и съ невозмутимымъ духомъ.
             Прощайте всѣ!

(Всѣ кромѣ Брута уходятъ).

                                 Эй, мальчикъ! Люцій!-- спишь?
             Спи, наслаждайся сладкимъ сномъ; тебя
             Не посѣщаютъ грезы и видѣнья,
             Которыя всегда въ мозгу людей
             Рисуетъ безпокойная забота;
             Вотъ почему ты спишь такъ крѣпко.

(Входитъ Порція).

ПОРЦІЯ.

                                                               Брутъ!
   

БРУТЪ.

             Что это значитъ, Порція? ты встала!
             При слабости сложенья твоего,
             Отъ сырости холодной утра можетъ
             Твое здоровье сильно пострадать.
   

ПОРЦІЯ.

             Да твое не меньше. Брутъ, тайкомъ
             Оставилъ ты постель мою сегодня.
             Вчера жь, за ужиновъ, ты вдругъ вскочилъ
             И сталъ ходить по комнатѣ, вздыхая,
             Скрестивши руки, думая о чѣмъ-то...
             Когда спросила я -- что это значитъ,
             Ты на меня сурово посмотрѣлъ,
             А на второй вопросъ нетерпѣливо
             Ногою топнулъ, почесавъ въ затылкѣ;
             На третій -- ничего не отмѣчалъ,
             Но гнѣвно далъ мнѣ знакъ рукою -- выйти.
             И я ушла, бояся раздражать
             Тебя въ пылу такого нетерпѣнья:
             Я думала, ты, можетъ быть, не въ духѣ,
             Что иногда случается со всякимъ.
             Но ты не ѣшь, не спишь, не говоришь,
             И если бы могла твоя забота
             Такъ дѣйствовать на тѣло, какъ на душу,
             То мнѣ бы не узнать тебя. Мой милый,
             Скажи причину горести твоей.
   

БРУТЪ.

             Я не совсѣмъ здоровъ! вотъ вся причина.
   

ПОРЦІЯ.

             Нѣтъ, Брутъ благоразуменъ: еслибъ онъ
             Былъ нездоровъ, то онъ бы сталъ лечиться.
   

БРУТЪ.

             Я такъ и дѣлаю. Ступай, жена, засни.
   

ПОРЦІЯ.

             Брутъ нездоровъ -- а для него не вредно
             Ходятъ разстегнутымъ, вдыхая влагу
             Сыраго утра? Какъ! Брутъ нездоровъ --
             А теплую постель тайкомъ оставилъ
             Для воздуха холодной этой ночи,
             Исполненнаго вредныхъ испареній,
             Чтобы болѣзнь свою усилить? Нѣтъ,
             Ты боленъ духомъ, милый Брутъ: По праву
             Жены я звать болѣзнь твою должна.
             Тебя я на колѣняхъ заклинаю
             Моей когда-то славной красотой,
             Твоей любовію и тѣмъ обѣтамъ,
             Который насъ въ одно соединилъ:
             Открой мнѣ, отчего ты такъ задумчивъ.
             Что за люди здѣсь были

СОЧИНЕНІЯ
ВИЛЬЯМА ШЕКСПИРА
ВЪ ПЕРЕВОДѢ И ОБЪЯСНЕНІИ
А. Л. СОКОЛОВСКАГО.

Съ портретомъ Шекспира, вступительной статьей "Шекспиръ и его значеніе въ литературѣ" и съ приложеніемъ историко-критическихъ этюдовъ о каждой пьесѣ и около 3.000 объяснительныхъ примѣчаній.

ИМПЕРАТОРСКОЮ АКАДЕМІЕЮ НАУКЪ переводъ А. Л. Соколовскаго удостоенъ ПОЛНОЙ ПУШКИНСКОЙ ПРЕМІИ.

ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ,
пересмотрѣнное и дополненное по новѣйшимъ источникамъ.

ВЪ ДВѢНАДЦАТИ ТОМАХЪ.
Томъ IV.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ИЗДАНІЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ.

ЮЛІЙ ЦЕЗАРЬ.

   Годъ, когда написанъ "Юлій Цезарь", не опредѣленъ въ точности. Въ печати трагедія появилась въ первый разъ лишь въ полномъ собраніи сочиненій Шекспира 1623 года, гдѣ и помѣщена въ отдѣлѣ трагедій третьей по счету пьесой подъ заглавіемъ "The tragedie of Iulius Caesar". Пьесы съ сюжетомъ смерти Цезаря представлялись однако на англійской сценѣ гораздо ранѣе. Такъ, въ "Гамлетѣ" Полоній говоритъ, что онъ исполнялъ роль Цезаря, и что его зарѣзалъ въ Капитоліи Брутъ. Фраза эта явно указываетъ, что смерть Цезаря была представляема на театральныхъ подмосткахъ уже до 1603 года (когда написанъ "Гамлетъ"); но намекалъ ли Шекспиръ этими словами Полонія на свою собственную или чужую трагедію, мы изъ текста "Гамлета" видѣть не можемъ. Старанія комментаторовъ разъяснить вопросъ о времени созданія трагедіи не привели ни къ какому точному результату. Мэлоне опредѣляетъ этотъ срокъ 1607 годомъ, ссылаясь на то, что въ 1606 году вышла, написанная на шотландскомъ нарѣчіи, пьеса, въ которой была изображена смерть Цезаря. Авторомъ пьесы былъ графъ Стирлингъ, и Мэлоне полагаетъ, что Шекспиръ заимствовалъ свой сюжетъ именно изъ нея. Нечего говорить, до чего такое мнѣніе натянуто и бездоказательно. Шекспиръ, правда, заимствовалъ очень часто сюжеты своихъ пьесъ изъ чужихъ произведеній, но изъ этого еще не слѣдуетъ, что каждая пьеса, написанная на одинаковый съ Шекспиромъ сюжетъ, должна считаться источникомъ, изъ котораго онъ заимствовалъ свое произведеніе. Нѣсколько болѣе вѣроятности представляетъ изслѣдованіе, сдѣланное по этому вопросу Колльеромъ. Этотъ комментаторъ нашелъ, что въ поэмѣ Драйтона, озаглавленной: "Войны бароновъ" и изданной въ 1603 году, есть нѣсколько стиховъ въ которыхъ авторъ, прославляя героя поэмы, Мортимера, характеризуетъ его въ выраженіяхъ, взятыхъ прямо изъ Шекспирова "Юлія Цезаря". Между тѣмъ, въ прежнемъ изданіи этой поэмы, вышедшемъ въ 1596 году, этихъ стиховъ нѣтъ. Отсюда Колльеръ сдѣлать выводъ, что, вѣроятно, "Юлій Цезарь" былъ написанъ Шекспиромъ незадолго до 1603 года, и что Драйтонъ, пораженный силой и образностью этихъ стиховъ, включилъ ихъ въ новое изданіе своей поэмы. Мнѣніе это, конечно, также не болѣе, какъ догадка, но догадка, имѣющая по крайней мѣрѣ какое-нибудь реальное основаніе. Если, оставя догматическія изслѣдованія, мы обратимся къ самому тексту трагедіи, ея слогу и общей обработкѣ какъ дѣйствія, такъ и характеровъ, то предположеніе Колльера, что "Юлій Цезарь" созданъ Шекспиромъ въ первые годы XVII столѣтія, получитъ еще болѣе вѣское основаніе. Необыкновенная сила и законченность всего произведенія, сжатость слога, глубина главной идеи и удивительная разработка характеровъ невольно наводятъ на мысль, что пьесу эту слѣдуетъ отнести къ циклу тѣхъ величайшихъ произведеній Шекспира, которыя написаны имъ около этого времени. Вслѣдствіе этого высказанное выше мнѣніе Колльера о созданіи "Юлія Цезаря" если не точно въ 1603 году, то никакъ не ранѣе и не позже предшествовавшихъ 1602 или 1601 годовъ, принято въ настоящее время почти всѣми. Пьеса напечатана въ изданіи in folio безъ раздѣленія на акты и сцены и даже безъ означенія именъ дѣйствующихъ лицъ. Но самый текстъ принадлежитъ къ исправнѣйшимъ и могъ быть перепечатываемъ почти безъ перемѣнъ.
   Создавая "Юлія Цезаря", Шекспиръ пользовался текстомъ Плутарха еще болѣе, чѣмъ въ двухъ другихъ своихъ римскихъ трагедіяхъ. Сличая Шекспировъ текстъ "Коріолана", а также "Антонія и Клеопатры" съ текстомъ Плутарха, мы найдемъ, что хотя почти всѣ выведенные въ Шекспировыхъ пьесахъ факты взяты изъ помянутаго источника, но что тѣмъ не менѣе Шекспиръ дѣлалъ порой незначительныя отступленія и даже придумывалъ нѣкоторыя сцены самъ. Въ "Юліи Цезарѣ", напротивъ, не только нѣтъ ни одной сцены, которая не была бы взята прямо изъ Плутарха, но даже цѣлые монологи дѣйствующихъ лицъ и многія изъ ихъ отдѣльныхъ выраженій взяты оттуда же {Заимствованія эти такъ обширны, что ихъ неудобно было помѣщать въ настоящей статьѣ, а потому главнѣйшія приведены въ примѣчаніяхъ.}. При сравненіи обоихъ текстовъ можетъ на первый взглядъ показаться, что Шекспиръ какъ будто даже вовсе не участвовалъ своимъ воображеніемъ въ созданіи этой трагедіи, но ограничился выборомъ изъ массы приведенныхъ Плутархомъ фактовъ лишь тѣхъ, которые призналъ нужными для своей пьесы; но вотъ въ этомъ-то, повидимому, совершенно пассивномъ, пріемѣ и выразилась та присущая таланту Шекспира поразительная чуткость, съ какою онъ, смотря на проносившіяся предъ нимъ явленія жизни, умѣлъ выбирать изъ нихъ лишь тѣ, которыя, точно по закону взаимнаго притяженія, группировались въ стройное цѣлое, рисуя предъ нами эту жизнь въ гораздо болѣе рельефномъ, ощутительномъ видѣ, чѣмъ она представлялась въ наборѣ фактовъ, даже несравненно болѣе многочисленныхъ. Въ Плутархѣ мы видимъ, правда, живое и увлекательное, но все-таки не болѣе, какъ простое изложеніе событій. Если авторъ пытался порой ихъ осмысливать, то не шелъ далѣе обобщенныхъ нравственныхъ сентенцій; между тѣмъ въ трагедіи Шекспира, кромѣ ясной до ощутительности разработки отдѣльныхъ характеровъ, рисуется предъ нами еще полная картина замѣчательнѣйшаго историческаго событія, легшаго на рубежѣ перехода отъ взглядовъ и понятій древняго міра къ взглядамъ и понятіямъ новаго.
   Если литературное произведеніе названо именемъ какого-нибудь изъ дѣйствующихъ въ немъ лицъ, то это даетъ право читателю ожидать, что лицо это будетъ фактически выставлено, какъ главное; что авторъ съ особенной заботливостью займется не только разработкой поступковъ и положеній, въ какихъ оно является, но поставитъ его также центромъ и главной причиной, изъ которыхъ будутъ вытекать поступки всѣхъ прочихъ лицъ. Если же лицо, именемъ котораго названо литературное произведеніе, сверхъ того, слишкомъ извѣстно, какъ лицо историческое, то ожиданіе читателя, что разработка его характера и его дѣлъ будетъ имѣть преобладающее значеніе, дѣлается еще болѣе законнымъ и вѣроятнымъ. Имя Юлія Цезаря можетъ навести на такую мысль скорѣй всякаго другого. Человѣкъ, наполнившій славой своего имени весь древній міръ на всѣхъ поприщахъ: военномъ, административномъ и даже ученомъ (исправленіе календаря); человѣкъ, покорявшій народы десятками, проникавшій побѣдоносно съ кучкой сподвижниковъ, рабски повиновавшихся его волѣ, въ невѣдомыя, считавшіяся почти баснословными, страны (какою, напримѣръ, была тогдашняя Англія), и наконецъ человѣкъ, предъ самодержавной волей котораго добровольно преклонилось такое политическое устройство, какимъ была многовѣковая Римская республика,-- это ли не былъ человѣкъ, въ чьей индивидуальной личности нельзя было найти достаточно матеріала для того, чтобы фактически поставить его исходнымъ пунктомъ и главнымъ дѣйствующимъ лицомъ произведенія, которое было названо его именемъ, и можно ли было предположить, чтобъ нашелся авторъ, рѣшившійся отнестись къ тому лицу иначе?
   Взглянемъ теперь, какимъ Шекспиръ изобразилъ Цезаря въ своей трагедіи.
   Въ первой сценѣ предъ нами проходитъ торжественная процессія, въ которой кумиръ народа и всего древняго міра шествуетъ среди толпы, бросившей всѣ свои обыденныя занятія для того только, чтобы подобострастно поглазѣть на его тріумфъ. Шествіе останавливается. Цезарь хочетъ говорить. Мгновенно воцаряется благоговѣйная тишина. Всѣ ждутъ, какое слово проронитъ всеобщій оракулъ. Но что же мы видимъ? Онъ обращается къ одному изъ своихъ любимцевъ съ просьбой исполнить пустѣйшій суевѣрный обрядъ, который могъ имѣть чисто личное, касающееся его одного, семейное значеніе. Онъ жаждетъ имѣть наслѣдника и проситъ Антонія коснуться при священномъ бѣгѣ жены Цезаря, вѣря, что этимъ средствомъ съ женщинъ снимается порокъ безплодія. Нельзя сказать, чтобы время для такого разговора было выбрано умѣстно, и чтобы подобнымъ перерывомъ грандіозной процессіи Цезарь могъ усилить и поддержать свое обаяніе въ глазахъ лежавшаго у его ногъ Рима. Но перерывъ кончился, и процессія удалилась. Затѣмъ произошло за сценой не совсѣмъ пріятное для Цезаря происшествіе. Тотъ же любимецъ Цезаря, Антоній, поднесъ ему корону. Моментъ былъ важенъ, и поступить надо было умно. Не замѣчая въ толпѣ особеннаго энтузіазма при видѣ такой неожиданности, Цезарь оказался настолько благоразумнымъ, что отвергъ предложенную корону; но, сдѣлавъ это, онъ не могъ скрыть своего неудовольствія, что уже никакъ нельзя было назвать благоразумнымъ. Неудовольствіе это было такъ сильно, что онъ сорвалъ его на первомъ попавшемся на глаза предметѣ. Но какой же былъ это предметъ? Цезарь увидѣлъ старика Кассія. Этотъ человѣкъ ему давно уже казался подозрительнымъ, потому что всегда ходилъ съ нахмуреннымъ лбомъ, чуждался игръ и веселья, любилъ читать и разсуждать, не спалъ по ночамъ, а наконецъ "онъ былъ слишкомъ худощавъ!" Цезарь любилъ только толстыхъ людей, которые, по его мнѣнію, были надежнѣе тѣмъ, что душа у нихъ нараспашку, и они не таятъ вредныхъ, скрытыхъ мыслей! Сказавъ эти слова, Цезарь однако поспѣшилъ оговориться и, точно боясь, чтобъ даже близкій къ нему человѣкъ, Антоній, не заподозрѣлъ его въ трусости, прибавилъ, что, конечно, онъ говоритъ это не про себя; что онъ -- Цезарь,-- и потому ему лично бояться нечего... Какая мелочность! Неужели мы слышимъ и видимъ Юлія Цезаря, этого героя и великаго человѣка, для замысловъ котораго казался тѣснымъ цѣлый міръ? Если бъ эту сцену прочесть кому-нибудь, незнакомому ни съ Плутархомъ ни съ Шекспировой трагедіей, и прочесть, не называя именъ дѣйствующихъ лицъ, а затѣмъ спросить: кого хотѣлъ изобразить авторъ?-- то мы навѣрное бы получили въ отвѣтъ: вѣроятно, какого-нибудь мелочного, подозрительнаго тирана, случайно возвысившагося надъ толпой и недостойно преслѣдующаго всякую мысль и всякое благородное выраженіе человѣческаго достоинства. Во всякомъ случаѣ имя Цезаря, можно быть увѣреннымъ, не было бы произнесено въ отвѣтъ... Но пойдемъ въ анализѣ трагедіи далѣе. Слѣдующая сцена переноситъ насъ въ домъ Цезаря. Онъ провелъ дурную, тревожную ночь, разстроившую его нервы. Приходитъ его жена и еще болѣе усиливаетъ это дурное, подозрительное расположеніе, разсказавъ сонъ, который будто бы предвѣщаетъ Цезарю опасность. Въ первую минуту Цезарь возстаетъ противъ такихъ глупостей и возражаетъ такой же высокопарной фразой, какую сказалъ въ предыдущей сценѣ Антонію. "Онъ -- Цезарь! Не онъ долженъ бояться опасности, а напротивъ -- опасность его!" Но чѣмъ же кончается это гордое заявленіе? Онъ послушно соглашается на требованіе жены не выходить изъ дома и велитъ сказать, что не пойдетъ въ сенатъ, при чемъ, боясь уронить свое значеніе, прибѣгаетъ къ самой мелочной, школьнической лжи. Онъ велитъ сказать, что поступаетъ такъ вовсе не по какой-нибудь важной причинѣ, а просто потому, что не хочетъ итти! Пусть сенатъ узнаетъ это и преклонится предъ его волей! Но посолъ, пришедшій звать Цезаря, былъ не изъ такихъ, чтобъ дать себя одурачить подобнымъ отвѣтомъ. Онъ изучилъ нравъ своего повелителя настолько, что зналъ средство, какъ заставить его сдѣлать, что угодно, оставивъ въ то же время въ убѣжденіи, что онъ поступаетъ именно, какъ хочетъ самъ. Этимъ средствомъ была лесть. Выслушавъ льстивое до смѣшного объясненіе своихъ тревогъ, Цезарь опять мѣняетъ свое рѣшеніе и изъявляетъ согласіе итти въ сенатъ вопреки своему прежнему страху. Является толпа заговорщиковъ и, продолжая разговоръ въ томъ же льстивомъ тонѣ, уводитъ его съ собой. Сцена переносится въ сенатъ. Цезарь является снова въ ореолѣ напускного, декоративнаго величія и задаетъ надменный вопросъ:-- "Какое зло пресѣчетъ сегодня Цезарь съ своимъ сенатомъ?" Заговорщики, дѣйствуя по обдуманной до мелочей программѣ, прерываютъ засѣданіе, обращаясь къ Цезарю съ пустѣйшей просьбой, на которую можно было бы отвѣтить много-много двумя-тремя словами. Но какъ же отзывается на эту выходку Цезарь? Вмѣсто простого отвѣта онъ мотивируетъ свой отказъ высокопарной рѣчью, заявляя, что онъ Цезарь! Что никогда не измѣнитъ онъ своего рѣшенія, такъ же, какъ не измѣняетъ своего мѣста на небѣ та неподвижная звѣзда, около которой обращается весь міръ!.. Итти далѣе въ высокомѣрномъ самообожаніи было невозможно. Но чѣмъ же кончилось такое пустое самохвальство? Не успѣли слова эти вылетѣть изъ устъ говорившаго, какъ вслѣдъ за ними исчезъ и онъ, скатившись именно, какъ звѣзда, подобно метеору, пронизавшему воздухъ и не оставившему никакого слѣда своего существованія. Съ художественной точки зрѣнія сцена эта, безъ сомнѣнія, превосходна; но все-таки трудно себѣ представить, чтобы Шекспиръ изобразилъ Цезаря въ такомъ ничтожномъ видѣ только по капризу фантазіи, не имѣя въ виду болѣе глубокаго, обдуманнаго плана. Неужели, невольно является вопросъ, Шекспиръ видѣлъ въ Цезарѣ только самолюбиваго, мелочного деспота, дошедшаго до идіотскаго самообожанія и попавшаго въ тенета своихъ враговъ, какъ неразсудительный ребенокъ? Неужели, когда онъ писалъ свою трагедію, давъ ей громкое имя "Юлій Цезаря", передъ нимъ рисовалось только такое ничтожное лицо, какое выведено имъ въ описанныхъ сценахъ? Гдѣ же его слава, наполнившая міръ? Неужели Шекспиръ не призналъ нужнымъ изобразить прежнюю жизнь Цезаря, его походы, государственныя дѣла, его геніальный умъ, помощью котораго онъ умѣлъ находиться во всевозможныхъ обстоятельствахъ? И наконецъ неужели Шекспиръ до того мало цѣнилъ современныхъ Цезарю римлянъ, что точно въ насмѣшку имъ сказалъ своимъ Цезаремъ:-- "Смотрите! Вотъ каковъ тотъ богъ, предъ которымъ вы преклонялись?"
   Если прочесть изъ Шекспировой трагедіи только тѣ сцены, которыя описаны выше, то подобнаго рода вопросы поднимаются сами; но если прочесть ее всю, то производимое ею впечатлѣніе получаетъ совершенно иной видъ. Цезарь лично выведенъ въ ней только въ этихъ немногихъ сценахъ; но вся трагедія заключаетъ пять длинныхъ дѣйствій. Чѣмъ же наполнены они и какое отношеніе имѣютъ къ лицу, чьимъ именемъ трагедія названа? Это мы можемъ увидѣть, если бросимъ бѣглый взглядъ на тѣ прочія сцены, въ которыхъ Цезарь лично не принимаетъ участія. Многое скажетъ намъ и объяснитъ уже первая сцена, происходящая въ отсутствіи Цезаря, послѣ это тріумфальнаго шествія. Предъ нами два лица: Брутъ и Кассій. Они оба видѣли то пустое происшествіе, которымъ эта сцена была прервана, и однако ни одинъ изъ нихъ не обратилъ вниманія на ничтожность этого происшествія и не вздумалъ судить Цезаря только по немъ. Сужденія ихъ гораздо глубже и основательнѣй. Кассій, горячій и убѣжденный республиканецъ, выходитъ изъ себя при мысли, что Цезарь, котораго онъ когда-то зналъ, какъ человѣка, подобнаго всѣмъ, подверженнаго наравнѣ со всѣми людскимъ слабостямъ и болѣзнямъ, сталъ теперь кумиромъ, предъ которымъ преклоняются всѣ. Онъ не можетъ вынести вида того энтузіазма, какимъ вспыхиваетъ Римъ при видѣ этого человѣка, и задаетъ вопросъ: неужели Римъ сталъ смрадной грудой растопки, годной для того только, чтобъ освѣщать подобное ничтожество, какъ Цезарь? Брутъ сдержаннѣй въ выраженіи своихъ чувствъ и мыслей. Онъ менѣе, чѣмъ Кассій, говоритъ о Цезарѣ лично, но и въ его мысляхъ, такъ же, какъ въ (мысляхъ Кассія, на первомъ планѣ стоитъ не Цезарь, а Римъ, съ его невыносимой подчиненностью Цезарю. Сцена эта, поставленная вслѣдъ за сценою перваго появленія Цезаря, сразу измѣняетъ ея впечатлѣніе и наводитъ на мысль, что, значитъ, какъ ни ничтоженъ могъ показаться Цезарь самъ, но, что за этой наружной ничтожностью Шекспиръ выразилъ нѣчто иное, имѣвшее гораздо большее, значеніе. Это подтверждается еще яснѣе изъ дальнѣйшихъ сценъ. Оказывается, что Брутъ и Кассій были далеко не единственными людьми, разсуждавшими такимъ образомъ. Они были только болѣе видными и болѣе краснорѣчивыми выразителями тѣхъ взглядовъ и мнѣній, какіе мы отъ нихъ слышали. У нихъ была огромная толпа единомышленниковъ, видѣвшихъ въ Цезарѣ не меньшее зло и бывшихъ готовыми пожертвовать всѣмъ, до жизни включительно, лишь бы это зло было вырвано съ корнемъ. Въ чемъ состояло это зло -- объясняетъ намъ сильнѣе слѣдующая сцена заговора въ домѣ Брута. О Цезарѣ лично заговорщики тоже почти не говорятъ. Они вооружаются не противъ него, но противъ его духа, Брутъ даже прямо съ горестнымъ сожалѣніемъ прибавляетъ, что онъ дорого бы далъ, если бъ можно было уничтожить духъ Цезаря, не касаясь его самого. Значитъ, Цезарь самъ вовсе не казался заговорщикамъ настолько опасной величиной, чтобъ надо было предпринимать что-либо противъ него лично. Такая постановка вопроса сразу обличаетъ главную основную мысль трагедіи и вмѣстѣ съ тѣмъ опредѣляетъ, кто былъ въ ней дѣйствительно главнымъ дѣйствующимъ лицомъ. Мы узнаёмъ, что лицомъ этимъ былъ не тотъ Цезарь, котораго мы только-что видѣли, и который, не выказавъ себя предъ глазами зрителей рѣшительно ничѣмъ серьезнымъ и важнымъ, вскорѣ затѣмъ палъ подъ кинжалами заговорщиковъ. Лицомъ этимъ былъ какой-то другой Цезарь, чей духъ носился надъ всѣмъ Римомъ, жилъ въ умахъ громадной толпы и держалъ въ рукахъ ея волю до того, что заставлялъ забыть все славное прошлое Рима ради раболѣпнаго преклоненія предъ новыми мыслями и взглядами, которые грозили перевернуть все многовѣковое государственное устройство Рима. Вотъ каковъ былъ Цезарь, противъ котораго возстали подъ знаменемъ такихъ людей, какъ Брутъ и Кассій, заговорщики! Вотъ какого Цезаря хотѣли они низвергнуть, думая, что достигнутъ этого, если сталь ихъ мечей пронзитъ грудь того, ничтожнаго, повидимому, человѣка, какого вывелъ Шекспиръ подъ именемъ Юлія Цезаря! Послѣдствія показали, какъ ошибочны и безсильны были надежды заговорщиковъ. Едва Цезарь палъ, пронзенный ихъ мечами, одинъ изъ ревностнѣйшихъ его поклонниковъ, Антоній, произноситъ надъ тѣломъ убитаго пророческія слова:
  
   Здѣсь, предъ устами ранъ твоихъ кровавыхъ,
   Открывшихся какъ будто для того,
   Чтобъ побудить своимъ нѣмымъ молчаньемъ
   Къ словамъ меня,-- я предрекаю то,
   Что ждетъ весь міръ. Падетъ проклятье гнетомъ
   На родъ людской! Италія зачахнетъ
   Средь грозныхъ войнъ и безначальныхъ смутъ!
   Раздоры, кровь, убійства и несчастья
   Сроднятся такъ со всей людской толпой,
   Что матери смотрѣть со смѣхомъ будутъ
   На смерть дѣтей, изрубленныхъ на части
   У нихъ въ глазахъ! Привычка къ злу исторгнетъ
   Всю жалость изъ сердецъ, и вотъ тогда-то
   Духъ Цезаря, съ богиней грозной мести,
   Примчавшейся къ нему съ огнемъ въ рукахъ
   Изъ адскихъ нѣдръ,-- пройдетъ побѣдоносно
   По всей землѣ, съ громовымъ, громкимъ крикомъ:
   Пощады нѣтъ!-- Спустивъ на волю съ цѣпи
   Свирѣпыхъ псовъ войны, покроетъ землю
   Онъ грудой тѣлъ, чей смрадъ заразой тлѣнья
   Наполнитъ міръ, и не найдется рукъ.
   Чтобъ ихъ зарыть!
  
   Слова эти Антоній произноситъ въ третьемъ дѣйствіи трагедіи надъ тѣломъ убитаго; весь же конецъ трагедіи, т.-е. ровно ея половина, занятъ рядомъ сценъ, въ которыхъ съ рельефной наглядностью изображены послѣдствія смерти Цезаря совершенно въ томъ видѣ и духѣ, какъ предрекалъ объ этомъ Антоній. Распря между врагами Цезаря и его сторонниками начинается тотчасъ же послѣ его смерти. Тысячи людей гибнутъ, сами не зная, за что. Война и смуты охватываютъ все Римское государство. Виновники смерти Цезаря гибнутъ, при чемъ Брутъ, думавшій, умертвивъ Цезаря, сразить его духъ, самъ отчаянно заявляетъ о своей неудачѣ, восклицая:
  
                                 О, Цезарь!
   Поистинѣ могучъ и славенъ ты!
   До сей поры твой духъ царитъ надъ нами,
   Разя насъ сталью собственныхъ мечей!
  
   Если, оставя Шекспирову трагедію, которая оканчивается смертью Брута, мы обратимся къ исторіи и взглянемъ на то, что было дальше, то увидимъ, что послѣдствія кровавой драмы, разыгравшейся въ Капитоліи, разрослись еще шире въ томъ же самомъ духѣ и закончились лишь воцареніемъ Августа, т.-е. иначе говоря, полнымъ торжествомъ того самаго духа цезаризма, который убійцы Цезаря думали сразить въ немъ. Величавая рѣка Римскаго государства перемѣнила свое прежнее русло и пошла инымъ путемъ, принужденная къ тому роковой силой обстоятельствъ, чему Цезарь лично никакъ не былъ причиной. Здѣсь не мѣсто излагать слишкомъ извѣстныя изъ исторіи причины погибели Римской республики, а равно и входить въ критику вставшаго на ея мѣсто новаго режима, овладѣвшаго міромъ на большее число вѣковъ, чѣмъ длилась сама республика; но для характеристики Шекспировой трагедіи собственно остается прибавить, что именно эта-то распря стараго режима съ новымъ и составляетъ главную ея идею. Личность Юлія Цезаря является въ ней лишь видимымъ знаменемъ гораздо болѣе важныхъ событій, и потому изображеніе Цезаря въ томъ сравнительно ничтожномъ видѣ, въ какомъ онъ выставленъ Шекспиромъ, не только не уничтожаетъ грандіознаго впечатлѣнія трагедіи, но, напротивъ, выставляетъ его еще рельефнѣе, подчеркивая это впечатлѣніе своимъ съ нимъ контрастомъ. Цезарь былъ безспорно великій человѣкъ, и Шекспиръ, безъ сомнѣнья, могъ бы нарисовать его въ несравненно болѣе величавомъ видѣ. Но, какъ ни былъ онъ великъ, онъ имѣлъ свои слабости, какъ человѣкъ, и, сверхъ того, былъ уже совершеннымъ пигмеемъ въ сравненіи съ той роковой силой, которая измѣнила весь строй древняго міра. Потому при изображеніи этой великой картины Шекспиру не было надобности возвеличивать Цезаря лично. Римъ дряхлѣлъ самъ собой, покоряясь общему закону, что все на свѣтѣ должно имѣть свой конецъ. Цезаризмъ былъ формой, въ которую переродился древній строй, и если современные Цезарю люди думали, что этотъ новый строй воплощался въ личности Цезаря, то эти люди крайне ошибались. Разложеніе стараго порядка не могло остановиться съ устраненіемъ лица, которое, по мнѣнію недальновидныхъ людей, было будто бы причиной тѣхъ великихъ органическихъ перемѣнъ, которыя предъ ними происходили. Цезарь, въ смыслѣ идеи цезаризма, не могъ быть убитымъ. Цезаризмъ въ то время уже жилъ въ умахъ и убѣжденіяхъ милліоновъ; потребность его чувствовалась массами, и эта мысль проведена Шекспиромъ чрезъ всю трагедію. Мысль эту прекрасно сознавали даже такіе люди, какъ Брутъ, Кассій и прочіе заговорщики, хотя и ошибались въ опредѣленіи средства, какимъ надо было лѣчить болѣзнь, воображая, будто съ устраненіемъ Цезаря устранится и самая болѣзнь. Что жъ до народныхъ массъ, то идея эта въ то время уже органически слилась съ ихъ существомъ, вошла въ ихъ плоть и кровь. А извѣстно, что въ такихъ случаяхъ нельзя помочь горю не только поверхностными, но даже и радикальными средствами. Въ подтвержденіе, что дѣло стояло именно такъ, стоитъ сравнить, какъ изобразилъ Шекспиръ народныя массы, напримѣръ, въ "Коріоланѣ" и въ настоящей трагедіи. Толпа, конечно, всегда бываетъ толпой, т.-е. стадомъ, слѣпо бросающимся туда, куда укажутъ путь хитрые вожди. Шекспиръ это прекрасно понималъ и съ этой точки зрѣнія изобразилъ толпу совершенно одинаково въ обѣихъ трагедіяхъ. Но какую огромную разницу видимъ мы въ тѣхъ основныхъ понятіяхъ, какими толпа увлекается въ томъ и въ этомъ случаѣ! Какъ ни хитры бываютъ народные вожди, они могутъ имѣть успѣхъ только тогда, если будутъ дѣйствовать на стихійные, коренные инстинкты толпы. Въ Коріоланѣ народные трибуны достигаютъ своей цѣли, постоянно говоря только о правахъ и вольностяхъ народа, зная хорошо, что слова ихъ упадутъ на хорошую, пригодную для такихъ сѣмянъ почву. И они достигаютъ своего. Толпа возстаетъ, какъ одинъ человѣкъ, на защиту своихъ правъ и единогласно изгоняетъ предполагаемаго ихъ нарушителя. Въ "Юліи Цезарѣ" наивный идеалистъ Брутъ, правда, обращается къ толпѣ съ рѣчью, построенной на основаніи точно такихъ же данныхъ. Онъ точно такъ же говорить о свободѣ, которой Цезарь угрожалъ, и на первыхъ порахъ рѣчь Брута какъ будто даже кажется попавшей въ цѣль.-- "Да, да! Цезарь былъ тиранъ!-- кричитъ толпа:-- какъ хорошо, что съ нимъ покончили!" Но едва Брутъ кончилъ свою рѣчь, какъ та же толпа, начиная восхвалять Брута, вдругъ дѣлаетъ, предложеніе:-- "Пусть онъ (т.-е. Брутъ) будетъ впредь Цезаремъ! Увѣнчаемъ его!" Едва ли Брутъ, произнося свою рѣчь, ожидалъ такого результата. Слѣдующая сцена показываетъ еще рельефнѣе, чѣмъ стала въ то время римская толпа. Предъ народомъ является Антоній, великій краснобай и мастеръ увлекать толпу своимъ краснорѣчіемъ. Онъ начинаетъ съ того, что пытается ее разжалобить, и дѣйствительно достигаетъ при своемъ искусствѣ говорить этой цѣли. Но этого было мало. Ему надо было увлечь толпу и возстановить ее противъ Цезаревыхъ убійцъ. Чѣмъ же онъ этого достигаетъ?-- предъявленіемъ завѣщанія Цезаря, въ которомъ Цезарь отказываетъ каждому гражданину Рима ничтожную сумму денегъ. Услышавъ это, толпа галдитъ, превозноситъ Цезаря де небесъ и бѣжитъ съ горящими головнями въ рукахъ поджигать домы Цезаревыхъ убійцъ. Вотъ во что превратились въ эпоху Цезаря прежніе безкорыстные республиканцы! Не говоритъ ли это совершенно ясно, что именно Шекспиръ изобразилъ въ своей трагедіи? Были критики, которые, ссылаясь на ничтожность личности самого Цезаря въ томъ видѣ, въ какомъ изобразилъ его Шекспиръ, видѣли въ этомъ ошибку поэта и находили, что трагедію слѣдовало бы назвать именемъ Брута. Характеръ Брута въ трагедіи дѣйствительно нарисованъ гораздо болѣе широкими чертами, чѣмъ личность Цезаря, но изъ предыдущихъ страницъ читатели могли видѣть, что программа трагедіи несравненно шире и выше, чѣмъ изображеніе отдѣльныхъ характеровъ, и потому, если уже поднимать вопросъ о томъ, какъ слѣдовало ее озаглавить, то можно сказать, что названіе "Торжество цезаризма" было бы для нея самымъ подходящимъ заглавіемъ.

-----

   При разборѣ въ вступительномъ этюдѣ къ "Коріолану" значенія римскихъ трагедій Шекспира вообще была, между прочимъ, высказана мысль, что изображеніе общества и государства является въ "Юліи Цезарѣ" преобладающимъ по преимуществу. Предыдущія страницы, полагаю, доказываютъ съ достаточною ясностью справедливость этого мнѣнія. Но, независимо отъ изображенія государственной жизни, разработка индивидуальныхъ характеровъ представляется въ настоящей пьесѣ не менѣе замѣчательной. Цезарь, Брутъ, Кассій, Антоній дѣйствительно прежде всего люди общества. Все, что они дѣлаютъ и говорятъ, носитъ на себѣ отпечатокъ общественныхъ вопросовъ. О себѣ и о своихъ личныхъ интересахъ у нихъ, повидимому, нѣтъ и рѣчи; но если мы взглянемъ, какъ именно каждый изъ нихъ поступаетъ и говоритъ, то увидимъ, что индивидуальная личность каждаго ясно выступитъ предъ нашими глазами. Общія черты, какими нарисовалъ Шекспиръ лицо самого Цезаря, уже разсмотрѣны выше. Изъ нихъ мы можемъ видѣть, что Шекспиръ какъ бы съ намѣреніемъ выбралъ изъ началъ, составлявшихъ полный характеръ Цезаря, однѣ незначительныя, тѣневыя черты, рисовавшія лишь его слабыя стороны, причемъ было объяснено, почему, вѣроятно, Шекспиръ такъ поступилъ. Вслѣдствіе этого, не повторяя сказаннаго, я обращу вниманіе читателей лишь на то, какъ Шекспиръ помощью даже такихъ незначительныхъ, одностороннихъ штриховъ умѣлъ сдѣлать изъ Цезаря все-таки совершенно живого человѣка, какимъ онъ навѣрно бывалъ въ нѣкоторыя минуты своей жизни. Достигнувъ помощью своего геніальнаго ума и способностей такого положенія, что на него были обращены взоры всего міра, Цезарь дошелъ до самообожанія. Пусть эта черта его была слабостью, недостойной великаго человѣка, но исторія показываетъ, что отъ подобнаго рода слабости не былъ изъятъ почти ни одинъ великій человѣкъ, особенно если онъ видѣлъ постоянныя ей поощренія со стороны окружающихъ. Но великіе люди кромѣ льстецовъ окружены еще и врагами, не переносящими ихъ славы просто ли изъ зависти, или, можетъ-быть, изъ болѣе благородныхъ побужденій, какъ это мы видимъ, напримѣръ, въ настоящемъ случаѣ въ Брутѣ и Кассіи. Вражда непріятна всѣмъ, а людямъ, какъ Цезарь, въ особенности. Извѣстно, что, чѣмъ ниже и презрѣннѣе въ нашихъ глазахъ врагъ, тѣмъ дерзче и обиднѣе кажутся намъ его противъ насъ покушенія; въ глазахъ же людей, дошедшихъ до самообожанія, какъ Цезарь, начинаетъ казаться ничтожнымъ весь родъ людской. Такіе люди начинаютъ видѣть дерзость и вражду не только въ активномъ противодѣйствіи ихъ взглядамъ и планамъ, но даже въ недостаточномъ выраженіи къ нимъ восторга. Отъ такого отношенія къ дѣлу уже одинъ шагъ къ переходу въ мелочную подозрительность ко всякимъ пустякамъ. Это мы видимъ и въ Цезарѣ. Онъ не переноситъ Кассія вовсе не потому, чтобъ находилъ въ немъ прямого противника, но просто вслѣдствіе того, что Кассій не изъявляетъ предъ нимъ знаковъ благоговѣнія и покорности. Далѣе мы видимъ, что боязливость за положеніе, какого Цезарь достигъ и которое во всякомъ случаѣ было шатко уже по одной своей высотѣ, доводитъ его до суевѣрія, что также часто замѣчается въ людяхъ, достигшихъ высшей власти. Цезарь начинаетъ вѣрить въ примѣты, обращается къ гадателямъ, требуя, чтобъ, они намѣчали для него даже мелочные поступки. Но замѣчательно, что вмѣстѣ съ такимъ страхомъ за свою судьбу въ мелочахъ у людей, какъ Цезарь, развивается часто какая-то гордая вѣра въ свою звѣзду. Боясь и подозрѣвая опасность для себя во всемъ, они съ тѣмъ вмѣстѣ громко провозглашаютъ предъ всѣми эту вѣру и даже искренно вѣруютъ сами въ то, что говорятъ. Какъ ни странно сочетаніе такихъ совершенно противоположныхъ душевныхъ свойствъ, какъ гордая самоувѣренность и мелочная подозрительность, но психологія показываетъ намъ, что въ жизни это бываетъ часто именно съ людьми, стоящими въ положеніи Цезаря. Смерть Цезаря, застающая его какъ разъ въ минуту такой высочайшей вѣры въ себя, достойно завершаетъ ту картину, какую нарисовалъ Шекспиръ, изображая его личность. Картина эта, не противорѣча ни въ чемъ историческимъ фактамъ, показываетъ именно своей вѣрностью, до чего Шекспиръ тонко прозрѣвалъ въ событіяхъ жизни ихъ истинныя причины и какъ умѣлъ ихъ отыскивать и обнаруживать для осмысливанія своихъ взглядовъ. Нѣтъ сомнѣнія, что Цезарь, нарисованный въ такомъ видѣ, показываетъ намъ только отрицательныя стороны своей личности; но однако стороны эти до того живы и вѣрны, что если бъ кто-нибудь вздумалъ дорисовать въ своемъ воображеніи личность Цезаря на основаніи прочихъ, болѣе важныхъ фактовъ его жизни, то такой изучатель характера Цезаря навѣрно увидѣлъ бы, что Шекспировы штрихи встали бы въ такой картинѣ на свои мѣста, какъ правильныя тѣневыя ея части, и ни мало не были бы въ противорѣчіи съ тѣмъ общимъ величавымъ впечатлѣніемъ, какое Цезарь производитъ всей своей личностью.
   Если Цезарь въ трагедіи главное, хотя при этомъ, какъ мы видѣли, болѣе абстрактное по значенію лицо, то настоящимъ реальнымъ героемъ драмы долженъ безспорно быть признанъ Брутъ. Около него вращается все сценическое дѣйствіе пьесы; онъ его центръ, его исходная точка и главный двигатель. Личность Брута принадлежитъ исторіи не менѣе, чѣмъ личность Цезаря, и въ настоящей статьѣ не мѣсто распространяться о различныхъ взглядахъ, какіе были о немъ высказываемы. Но, независимо отъ исторіи, Брутъ неоднократно заинтересовывалъ воображеніе поэтовъ. По этому случаю небезынтересно привести параллель, сдѣланную Гюго въ его прозаическомъ переводѣ Шекспира, по поводу того, какъ изобразили характеръ Брута Шекспиръ и другой не менѣе геніальный поэтъ -- Дантъ. Въ поэмѣ Данта Бруту отведено мѣсто въ самомъ послѣднемъ отдѣлѣ ада, гдѣ убійца Цезаря представленъ всунутымъ въ пасть Луцифера вмѣстѣ съ Іудой предателемъ и осужденъ весь вѣкъ быть раздираемымъ зубами чудовища. Такая утонченно-жестокая казнь, выше которой Дантъ не могъ придумать во всѣхъ отдѣлахъ ада, постигла Брута за то, что онъ, по взгляду Данта, былъ убійцей своего благодѣтеля, и потому приравненъ по степени грѣха къ Іудѣ, предавшему Бога. Какъ ни утрированъ такой взглядъ, но нельзя сказать, чтобъ Дантъ не имѣлъ основанія видѣть въ Брутѣ дѣйствительно тяжкаго грѣшника. Онъ не только измѣнилъ своему благодѣтелю, не только поднялъ на него преступную руку, но еще болѣе усилилъ это преступленіе тѣмъ, что, по вѣроятному предположенію исторіи, былъ даже побочнымъ сыномъ убитаго Цезаря. Благочестивый поэтъ католицизма былъ пораженъ такимъ преступленіемъ до того, что не задумался провозгласить виновника величайшимъ изъ злодѣевъ. Такого мнѣнія имѣлъ основаніе держаться не одинъ Дантъ. Его навѣрно раздѣляли очень многіе изъ его современниковъ, и въ этомъ игралъ не послѣднюю роль тогдашній взглядъ на соціальное значеніе, какое имѣлъ поступокъ Брута. Брутъ возсталъ не только противъ своего благодѣтеля и отца, но и противъ того новаго соціальнаго устройства, въ которое, по естественному ходу исторіи, выродилось прежнее. Цезаризмъ смѣнилъ республику и получилъ въ глазахъ общества такое же священное значеніе, какое имѣла въ древнемъ мірѣ республика, а потому и немудрено, что преступленіе противъ цезаризма казалось въ умахъ толпы страшнѣйшимъ изъ грѣховъ. Сопоставляя этотъ взглядъ съ тѣмъ, въ какомъ видѣ вывелъ Брута въ своей трагедіи Шекспиръ, невольно представляется вопросъ: какимъ средствомъ успѣлъ Шекспиръ нарисовать личность Брута діаметрально противоположной общему о немъ мнѣнію? Какимъ путемъ успѣлъ превратить онъ величайшаго (по тогдашнему мнѣнію) злодѣя въ личность, внушающую не ужасъ и презрѣніе, а напротивъ -- уваженіе и симпатію? Трудность такого дѣла усиливалась еще болѣе тѣмъ, что Шекспиръ самъ жилъ въ вѣкѣ и обществѣ, когда культъ цезаризма болѣе, чѣмъ когда-нибудь, стоялъ высоко въ общемъ мнѣніи. Вѣкъ Елисаветы былъ въ Англіи вѣкомъ абсолютизма въ полномъ смыслѣ слова, несмотря на то поверхностное увлеченіе древнимъ міромъ, какимъ развлекало себя образованное общество подъ вѣяніемъ идей эпохи Возрожденія. Разгадка этого вопроса лежитъ въ основномъ свойствѣ Шекспирова генія. Поэтъ, изображавшій человѣческое сердце со всѣми мельчайшими стимулами, заставлявшими людей поступать такъ или иначе въ каждомъ отдѣльномъ случаѣ, онъ не оставлялъ безъ объясненія ни одного изъ этихъ поступковъ и тѣмъ далъ намъ возможность дѣлать о нихъ самыя ясныя заключенія сообразно нашимъ собственнымъ взглядамъ. Многіе изъ прекрасныхъ съ виду поступковъ Шекспировыхъ лицъ теряютъ въ нашихъ глазахъ свою хорошую сторону благодаря тому, что мы видимъ, какими затаенными, эгоистическими причинами они порождены, и наоборотъ -- самые дурные порой оправдываются тѣмъ же способомъ. Такъ, мы видимъ, что король Генрихъ IV искренно вѣритъ самъ въ святость своего предсмертнаго намѣренія освободить Святую Землю отъ власти невѣрныхъ. Но мы, благодаря тому, что Шекспиръ обнаружилъ предъ нами всю подкладку его души, понимаемъ, что намѣреніе это вовсе не было плодомъ искренняго благочестія, а родилось исключительно въ силу свойства души, по которому старые грѣшники часто думаютъ замолить предъ смертью свои проступки дѣлами наружнаго благочестія. Этимъ послѣднимъ взглядомъ онъ лицемѣрно прикрывалъ первый не только въ глазахъ окружавшихъ его лицъ, но даже въ своихъ собственныхъ. Наоборотъ, Макбетъ и Отелло прямо и открыто свершаютъ преступленія; но если мы войдемъ въ ихъ душу, то увидимъ, что оба были вовлечены въ свои проступки силою внѣшнихъ обстоятельствъ и потому заслуживаютъ одинъ въ меньшей, а другой въ большей степени снисхожденія. Совершенно по подобной системѣ построена Шекспиромъ и личность Брута. Главная, объяснительная основа его характера зиждется на принадлежности его къ совершенно иному міру сравнительно съ современными намъ людьми. Онъ былъ человѣкомъ древняго міра, въ которомъ, какъ уже было сказано въ предыдущемъ этюдѣ къ Коріолану, а равно и въ настоящемъ, человѣкъ гораздо болѣе принадлежалъ обществу, чѣмъ самому себѣ. Исторія показываетъ намъ примѣры, какъ люди этого міра ради не только реальныхъ, но даже воображаемыхъ общественныхъ выгодъ доводили фанатизмъ до того, что родители приносили дѣтей въ жертву для умилостивленія разгнѣванныхъ боговъ. Старыя легенды разсказываютъ случаи, какъ народы, скрѣпляя послѣ долгой распри миръ торжественными клятвами, думали придать этимъ клятвамъ большее значеніе тѣмъ, что заставляли своихъ вождей клясться, стоя между разрубленными членами ихъ близкихъ родственниковъ, нарочно умерщвлявшихся для этой цѣли. При постройкѣ новыхъ городовъ зарывали подъ главной башней живыми въ землю невинныхъ дѣвушекъ (шедшихъ на подобное изувѣрство иной разъ даже добровольно) и думали этимъ оградить новый городъ отъ будущихъ враговъ и несчастій. Конечно, послѣдній случай, вѣроятно, только легенда, но все-таки легенда, основанная на характерѣ и духѣ, какимъ было проникнуто время. Въ нашъ вѣкъ, когда человѣческая личность возстановлена и вознесена въ жизни на первый планъ, такіе примѣры, конечно, кажутся дикой блажью озвѣрѣвшей толпы, но тогда они считались подвигами величія и благородства. Вотъ эта-то идея принесенія въ жертву личности ради достиженія будто бы общаго блага и положена Шекспиромъ съ удивительнымъ пониманіемъ дѣла въ основу характера Брута. Предъ благомъ родины онъ считалъ ничѣмъ не только постороннихъ людей, но и себя самого. Этотъ взглядъ воспитался въ немъ общимъ духомъ времени, а также примѣромъ его собственныхъ предковъ. Извѣстно, что старшій Брутъ хладнокровно предалъ въ руки палача собственныхъ дѣтей за то, что они хотѣли возстановить въ Римской республикѣ сверженное иго тираніи. Римъ былъ для Брута всѣмъ, и потому могъ ли онъ задуматься возстать на врага, грозившаго тому, предъ чѣмъ онъ благоговѣлъ и чему покланялся? Но, положивъ это чувство въ основу характера Брута, Шекспиръ смягчилъ такой фанатизмъ дальнѣйшей разработкой его характера. Шекспировъ Брутъ, правда, фанатикъ, но это не злой и дикій фанатикъ, смѣшивающій въ своихъ понятіяхъ дѣло съ людьми только потому, что люди служатъ этому дѣлу или кажутся его представителями. Брутъ, напротивъ, одаренъ утонченнымъ умомъ и, возставая на Цезаря, онъ возстаетъ не противъ его лично, хорошо понимая, что главное зло не въ Цезарѣ, а въ тѣхъ идеяхъ, которыя связаны съ этимъ именемъ. Врагомъ Брута, какъ уже сказано выше, былъ не Цезарь, а его духъ! Эту мысль онъ первый провозглашаетъ между заговорщиками, а равно высказываетъ свое отвращеніе ко всякимъ заговорамъ, какъ къ средству грязному и низкому, противному его свѣтлой, чистой душѣ. Убійство Цезаря Брутомъ является такимъ образомъ лишь роковой случайностью, къ которой Брутъ былъ приведенъ болѣе вліяніемъ окружающей среды, чѣмъ эгоистическими личными побужденіями, какъ это, напримѣръ, мы видимъ въ Кассіѣ, который ненавидѣлъ Цезаря столько же какъ человѣка, непріятнаго ему лично, какъ и врага общаго блага. Это обстоятельство, смягчающее вину Брута, не можетъ однако оправдать его совсѣмъ. Убійство, содѣянное даже съ самымъ благимъ намѣреніемъ, останется во всякомъ случаѣ поступкомъ гнуснымъ въ нравственномъ смыслѣ и вреднымъ въ общественномъ, а потому если бъ Шекспиръ ограничился изображеніемъ Брута только въ такомъ видѣ, какъ онъ описанъ, то, допустивъ для его вины смягчающія обстоятельства, онъ все-таки не успѣлъ бы сдѣлать его въ глазахъ читателей достойнымъ уваженія и симпатіи. Этой послѣдней цѣли Шекспиръ достигъ инымъ способомъ, а именно: нарисовавъ рядомъ съ Брутомъ, общественнымъ дѣятелемъ, еще и портретъ Брута, какъ человѣка. Съ этой точки зрѣнія изображенный Шекспиромъ Брутъ не только не представляется вреднымъ злодѣемъ и убійцей, а напротивъ -- самой симпатичной, чистой личностью и можетъ быть поставленъ въ параллель съ самыми идеальными созданными Шекспиромъ характерами, не исключая даже женскихъ, каковы, напримѣръ: Дездемона, Миранда и Корделія, съ которыми Брутъ схожъ идеальной чистотой души. Основными чертами характера Брута поставлены Шекспиромъ безграничная честность, твердость убѣжденій и сердечная доброта. Качества эти проявляются у него во всѣхъ поступкахъ, начиная съ важныхъ и кончая самыми мелочными. Выше было уже замѣчено, что даже убійство Цезаря совершаетъ онъ изъ искреннѣйшаго желанія добра и если рѣшается на свой дурной поступокъ, то только вслѣдствіе твердой увѣренности, что изъ двухъ золъ выбираетъ меньшее. Вѣря, хотя и по несчастному, наивному заблужденію, но все-таки совершенно искренно, что смерть Цезаря исторгнетъ зло съ корнемъ, онъ въ то же время горячо возстаетъ противъ предложенія своихъ болѣе практическихъ единомышленниковъ убить вмѣстѣ съ Цезаремъ и Антонія.-- "Смерть Цезаря будетъ жертвой, а потому, принося жертву, мы не должны обращать себя въ палачей!" -- говоритъ онъ Кассію въ отвѣтъ на его предложеніе. Высокую честность, признаваемую даже врагами, Брутъ въ особенности выказываетъ въ сценѣ своей ссоры съ Кассіемъ (Дѣйствіе IV, сц. 3-я). Заподозрѣвъ своего друга и сподвижника въ корыстныхъ поступкахъ, Брутъ не колеблется высказать ему все накипѣвшее въ душѣ негодованіе и высказать въ такую минуту, когда, въ виду враговъ, казалось, было не время разбираться въ мелочныхъ вопросахъ, на которые, какъ практически замѣчаетъ Кассій, слѣдуетъ смотрѣть сквозь пальцы, особенно когда виноватые -- близкіе намъ люди. Но Брутъ не убѣждается такими практическими доводами.-- "Помнишь ли ты, за что палъ великій Юлій?-- восклицаетъ онъ своему противнику:-- за правду, за одну правду! Что же скажутъ теперь о насъ, когда узнаютъ, что люди, убившіе лучшаго изъ смертныхъ за то, что онъ позволялъ дѣлать зло мерзавцамъ, сами виноваты въ томъ же самомъ?" -- Такой идеально честный взглядъ смущаетъ даже опытнаго, практическаго Кассія до такой степени, что онъ, позабывъ самолюбіе, со слезами кается предъ своимъ товарищемъ и проситъ у него прощенья. Тутъ обнаруживается другое прекрасное душевное качество Брута: его необыкновенная сердечность и доброта. Онъ тотчасъ же принимаетъ протянутую ему руку примиренья.-- "Ахъ Кассій, Кассій!-- добродушно говоритъ онъ въ отвѣтъ:-- вѣдь я родился на свѣтъ ягненкомъ!. Мой гнѣвъ похожъ на искру, сидящую въ кремнѣ. Ударъ заставитъ ее сверкнуть на одинъ мигъ, и она тотчасъ же остынетъ вновь.-- "Извини меня,-- продолжаетъ Кассій:-- вѣдь желчный нравъ достался мнѣ въ наслѣдство отъ матери".-- "Хорошо,-- отвѣчаетъ Брутъ: -- если такая ссора случится между нами еще разъ, то я представлю себѣ, что это разворчалась твоя мать, а не ты".-- Такая добросердечность проведена Шекспиромъ черезъ всю роль Брута. Въ виду враговъ онъ заботится о своихъ подчиненныхъ, не заставляя ихъ стоять напрасно на стражѣ, чтобъ они не утомились. Еще нѣжнѣе выказывается подобное жъ попеченіе о малюткѣ Люціо, заснувшемъ въ его шатрѣ отъ усталости. И наконецъ еще трогательнѣе выражена его сердечность въ отношеніяхъ къ женѣ, отъ которой онъ скрываетъ грозящую ему опасность и съ восторгомъ дѣлится съ нею своей тайной, лишь когда убѣждается, что жена тверда духомъ не меньше, чѣмъ онъ, и потому способна понять его замыслы. Твердость его души обнаруживается въ особенности, когда онъ находитъ въ себѣ достаточно силъ скрыть предъ своими сподвижниками даже ужасную для его сердца вѣсть о смерти жены и дѣлаетъ это для того, чтобъ не смутить ихъ въ такую минуту, когда обсуждались важные государственные вопросы. Всѣ эти качества сіяли въ Брутѣ такимъ яркимъ свѣтомъ, что дань уваженія воздаютъ ему послѣ смерти даже его враги. Практичный Октавій объявляетъ, что всѣхъ служившихъ Бруту онъ беретъ на службу къ себѣ, чѣмъ высказываетъ мысль, что не только самъ Брутъ, но даже избранные имъ и приближенные къ нему люди должны быть, по мнѣнію Октавія, честными и достойными людьми. Антоній же заключаетъ всю трагедію похвальнымъ словомъ Бруту, котораго выдѣляетъ изъ шайки заговорщиковъ, говоря, что всѣ они руководились въ убійствѣ Цезаря преступной завистью, и лишь одинъ Брутъ присталъ къ нимъ, заботясь о добрѣ и благѣ всѣхъ, за что и достоинъ съ полнымъ правомъ почтиться предъ всѣмъ міромъ названьемъ человѣка!
   Если Брутъ въ заговорѣ противъ Цезаря идеальная его глава, то реальный руководитель этого заговора -- Кассій. Брутъ возставалъ противъ духа Цезаря, любя его самого,-- Кассію же Цезарь былъ ненавистенъ лично. Надо однако отдать Кассію справедливость, что ненависть эту питалъ онъ къ Цезарю лишь потому, что Цезарь сталъ человѣкомъ, предъ которымъ Кассій долженъ былъ раболѣпно преклоняться на ряду со всѣмъ Римомъ. Кассій хотѣлъ свергнуть только его деспотизмъ, очень мало думая о томъ, что изъ этого выйдетъ дальше. Брутъ былъ фанатикъ-идеалистъ, Кассій -- фанатикъ-реалистъ, а такіе люди, бываютъ опаснѣе, когда какое-нибудь дѣло, выйдя изъ сферы замысла, вступаетъ на почву исполненія. Вся- реальная сторона заговора создается и исполняется Кассіемъ, безъ всякаго участія Брута. Онъ вербуетъ заговорщиковъ, онъ ихъ собираетъ, онъ намѣчаетъ всю программу дѣйствія, между тѣмъ какъ Брутъ своимъ участіемъ придаетъ заговору только высшую санкцію и значеніе. Можно навѣрно сказать, что безъ Кассія не состоялся бы весь заговоръ; но зато безъ Брута онъ, даже при удачѣ, не получилъ бы такого широкаго государственнаго значенія, сведясь на простое гнусное убійство. Убивъ Цезаря, Кассій совершенно стушевывается, довольный тѣмъ, что достигъ своей цѣли. Онъ и не думаетъ оправдывать этого поступка передъ кѣмъ бы то ни было, сваливая эту обязанность на Брута; самъ же хлопочетъ только о томъ, какъ бы захватить въ свои руки раздачу новыхъ должностей и вообще поставить послѣдствія дѣла на практическую почву. Онъ лучше всѣхъ видитъ, какой вредъ можетъ принести въ будущемъ Антоній, чего не хочетъ подозрѣвать идеально-чистый Брутъ, и будущее дѣйствительно показываетъ, что въ этомъ мнѣніи Кассій былъ правъ. Словомъ, практическій человѣкъ отъ головы до пятокъ -- таковъ Кассій. Но не слѣдуетъ думать, чтобъ Кассій былъ при этомъ только пронырой, плутомъ, хотѣвшимъ ловить въ мутной водѣ рыбу. Характеру его Шекспиръ придалъ еще иныя, болѣе внушительныя и даже достойныя уваженія качества. Онъ былъ безусловно твердъ въ своихъ основныхъ убѣжденіяхъ и навѣрно не измѣнилъ бы имъ ради своихъ личныхъ выгодъ. Глубочайшій фанатикъ, не признававшій надъ собой ничьей абсолютной власти, онъ навѣрно не захотѣлъ бы этой власти и для себя. Въ его ненависти къ Цезарю никакой пристрастный взглядъ не сыскалъ бы тѣни зависти или желанія поставить себя на его мѣсто. Въ его обращеніи съ товарищами-заговорщиками онъ ни малѣйшимъ знакомъ не обнаруживаетъ деспотическихъ замашекъ или стремленія поставить дѣло такъ, чтобъ все свершалось по его желанію. Напротивъ, онъ стоитъ со всѣми на равной ногѣ и, высказывая свои мнѣнія, съ уваженіемъ относится къ мнѣніямъ другихъ. Что Кассій не былъ фальшивымъ интриганомъ, видно ужъ изъ того, что онъ вовсе не старался показывать себя не тѣмъ, чѣмъ былъ дѣйствительно. Вѣчно суровый, нахмуренный, чуждавшійся всякихъ удовольствій и болтовни, онъ, не сдѣлавъ противъ Цезаря еще ничего, успѣлъ уже возбудить его подозрѣніе одной своей наружностью и манерой себя держать. Люди фальшивые въ душѣ держатъ себя не такъ. Потому хотя Кассію по его душевнымъ качествамъ было, какъ до звѣзды небесной, далеко до идеально-чистой личности Брута, тѣмъ не менѣе онъ производитъ своей пасмурной и, пожалуй, даже зловѣщей личностью все-таки внушающее впечатлѣніе. Въ трагедіи сумрачная его фигура, поставленная возлѣ свѣтлой личности Брута, производитъ своимъ съ ней контрастомъ удивительный поэтическій эффектъ.
   Личность прочихъ заговорщиковъ не оттѣнена какими-нибудь особенными чертами. Всѣ они представляютъ толпу энтузіастовъ, проникнутыхъ преданностью задуманному дѣлу до забвенія собственной личности. Таковъ, напримѣръ, Лигарій. Хилый и больной, является онъ къ Бруту, заявляя, что позабудетъ и слабость и болѣзнь, лишь бы итти вслѣдъ за Брутомъ, куда бы тотъ ни указалъ ему путь. Оригинальная характерная черта проведена Шекспиромъ лишь въ личности Каски. Вялый и апатичный, какъ его аттестуетъ Брутъ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, грубый и циничный, Каска вербуется Кассіемъ въ толпу заговорщиковъ послѣднимъ, едва за нѣсколько часовъ до свершенія убійства, а между тѣмъ первый ударъ Цезарю наноситъ именно онъ. Въ этомъ Шекспиръ какъ бы выразилъ тотъ заурядный во всѣхъ политическихъ убійствахъ фактъ, что окончательный преступный ударъ почти всегда наносится не главными заправилами дѣла, но непремѣнно кѣмъ-нибудь изъ второстепенныхъ ихъ помощниковъ, вербуемыхъ часто изъ послѣднихъ подонковъ общества и иногда даже не понимающихъ по глупости, на что они идутъ. Каска именно таковъ. Трусъ по природѣ, онъ пугается грозы, во время которой попадаетъ въ руки Кассія, который, точно загипнотизировавъ его силой своего нравственнаго вліянія, посылаетъ на преступленіе, какъ послушнаго раба. Въ общемъ ходѣ трагедія это, конечно, фактъ мелочный, но онъ именно этой мелочностью показываетъ, какъ естественно и просто ложились подъ перо Шекспира даже микроскопическія детали тѣхъ положеній и картинъ, какія онъ создавалъ.
   Характеръ Антонія развитъ Шекспиромъ не столько въ настоящей трагедіи, сколько въ слѣдующей, составляющей ея продолженіе и названной по имени главныхъ дѣйствующихъ лицъ -- "Антоніемъ и Клеопатрой". Полную личность Антонія можно понять, только прочтя обѣ трагедіи. Читателя навѣрно поразитъ при этомъ та удивительная послѣдовательность въ изображеніи этого характера, какую Шекспиръ провелъ въ обѣихъ пьесахъ. Совершенно самостоятельнымъ лицомъ является Антоній во второй пьесѣ и лишь отчасти въ концѣ первой. Въ первыхъ ея сценахъ мы видимъ только задатки того, что можно было ожидать отъ такой личности. Человѣкъ въ высшей степени одаренный блестящимъ умомъ и способностями, но въ то же время не имѣющій никакихъ самостоятельныхъ твердыхъ убѣжденій и правилъ, Антоній, подобно всѣмъ людямъ такого закала, инстинктивно стремился въ началѣ своей карьеры встать подъ эгиду человѣка съ болѣе твердымъ характеромъ и нашелъ такого человѣка въ Цезарѣ. Въ первыхъ сценахъ онъ разыгрываетъ роль почти его шута. Цезарю онъ нравился за его постоянную веселость, любовь къ кутежу, музыкѣ и играмъ. Заговорщики, говоря объ Антоніи, убѣждены, что даже надъ убійствомъ Цезаря онъ только посмѣется, и потому считаютъ его человѣкомъ легкомысленнымъ и пустымъ, а слѣдовательно -- безвреднымъ, и только болѣе дальновидный, подозрительный Кассій не совѣтуетъ слишкомъ ему довѣряться. Послѣдствія показали, что Кассій былъ правъ. Безхарактерные люди, правда, рѣдко дѣлаютъ что-нибудь по собственной иниціативѣ, но если они, при всей своей безхарактерности, умны и хитры, и если, сверхъ того, неожиданный случай отдастъ въ ихъ руки власть, то такіе люди нерѣдко могутъ надѣлать дѣлъ, которыя заставятъ задуматься людей даже гораздо болѣе дѣльныхъ, чѣмъ они. Антоній оказывается именно такимъ. Успѣвъ послѣ смерти Цезаря увлечь своимъ хотя и пустозвоннымъ, но все-таки талантливымъ краснобайствомъ толпу, Антоній вдругъ увидѣлъ себя вознесеннымъ на такую высоту, о которой даже и не мечталъ. Умъ и способности помогли ему воспользоваться этимъ счастливымъ положеніемъ такъ удачно, что онъ, не будучи великимъ человѣкомъ, успѣлъ удачно разыгрывать эту роль въ продолженіе долгаго времени, хотя при этомъ ему, конечно, много помогло то счастливое для него стеченіе обстоятельствъ, что общество, среди котораго онъ жилъ и дѣйствовалъ, развратилось уже до такой степени, что мало обращало вниманіе на то, кто стоялъ въ его главѣ. Въ настоящей драмѣ его карьера, какъ уже сказано, только-что начинается, но уже и тутъ обнаруживается, чего можно было ждать отъ такого человѣка впослѣдствіи. Чуть получивъ въ руки власть, онъ начинаетъ съ порога, поддѣлывая завѣщаніе Цезаря, которое главнѣйше помогло ему возвыситься; затѣмъ съ циничнымъ равнодушіемъ составляетъ онъ списокъ лицъ, обреченныхъ на погибель за то, что они стоять на его дорогѣ; торгуется о томъ, кого слѣдуетъ уничтожить, кого пощадить. Льстя своему товарищу Лепиду въ глаза, онъ топчетъ его за спиной въ грязь, словомъ -- выказываетъ ясно, что обуздывать свои будущія желанія и поступки онъ не намѣренъ и не будетъ. Этимъ пока оканчивается его роль въ настоящей пьесѣ. Въ разборѣ слѣдующей будетъ показано, какіе плоды принесъ такой посѣвъ, и какъ естественно привелъ Шекспиръ своего героя къ тому концу, какимъ заключались его карьера -- карьера авантюриста высшаго полета въ полномъ смыслѣ этого слова.
   Женскіе характеры трагедіи разработаны меньше, чѣмъ въ другихъ Шекспировыхъ пьесахъ. Жена Цезаря, Кальфурнія, совершенно ничтожна, и роль ея введена почти-что для однѣхъ репликъ. Но жена Брута, Порція, при всей незначительности ея роли (она является всего въ двухъ сценахъ), нарисована мѣткими, достойными Шекспира, чертами. Строгая римлянка, готовая пожертвовать собой за общее дѣло, не менѣе, чѣмъ Брутъ, Порція въ то же время обнаруживаетъ въ душѣ черты самой нѣжной женской прелести. Первое высказывается въ ней тѣмъ, что она добровольно подвергаетъ себя физическимъ страданіямъ, чтобъ испытать, можетъ ли съ твердостью перенестъ невзгоды, а второе выражено въ ея нѣжнѣйшей любви къ мужу. Это послѣднее чувство самымъ граціознымъ образомъ нарисовалъ Шекспиръ въ небольшой вводной сценкѣ, когда, трепеща за исходъ задуманнаго Брутомъ дѣла, Порція, задыхаясь отъ волненія и не помня отъ боязни, что говоритъ, посылаетъ въ Капитолій мальчика узнать, что дѣлаетъ ея дорогой Брутъ. Сцена эта -- единственная во всей трагедіи, гдѣ индивидуальный сердечный порывъ поставленъ авторомъ на первый планъ, перевѣшивая тяготѣющее надъ драмой ея соціальное значеніе. По отношенію къ прочимъ сценамъ трагедіи эпизодъ этотъ производитъ впечатлѣніе цвѣтка, выросшаго на краю грозной пропасти.
  

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА.

   Юлій Цезарь.
   Октавій Цезарь, Маркъ Антоній, Эмилій Лепидъ -- тріумвиры послѣ смерти Цезаря.
   Цицеронъ, Публій, Попилій Лена -- сенаторы.
   Маркъ Брутъ, Кассій, Требоній, Лигарій, Децій Брутъ, Метеллъ Цимбелъ, Цинна -- заговорщики противъ Цезаря.
   Флавій, Маруллъ -- трибуны.
   Артемидоръ, философъ.
   Предвѣщатель.
   Цинна, поэтъ.
   Поэтъ.
   Луцилій, Титиній, Месалла, Молодой Катонъ, Волюмній -- друзья Брута и Кассія.
   Варронъ, Клитъ, Клавдій, Стратонъ, Луцій, Дарданій -- слуги Брута.
   Пиндаръ, слуга Кассія.
   Кальфурнія, жена Цезаря.
   Порція, жена Брута.

Сенаторы, граждане, стража, свита.

Дѣйствіе въ Римѣ, затѣмъ въ Сардахъ и близъ Филиппи.

  

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА 1-я.

Римъ. Улица*

(Входятъ Флавій и Маруллъ; навстрѣчу имъ толпа народа).

   Флавій. Какой, лѣнтяи, выдумали праздникъ
             Сегодня вы? Назадъ, маршъ по домамъ!
             Запрещено рабочимъ вѣдь шататься
             Въ простые дни безъ знаковъ ремесла.
             Ты кто такой?
   1-й гражданинъ. Я плотникъ.
   Маруллъ. Гдѣ передникъ?
             Линейка гдѣ? Съ чего себя ты нынче
             Такъ вырядилъ? (Обращаясь къ другому)
             А ты,-- кто ты такой?
   2-й гражданинъ. Я, не во гнѣвъ будь сказано хорошимъ ремесламъ, простой заплаточникъ.
   Маруллъ. Отвѣчай толковѣй, какое твое ремесло?
   2-й гражданинъ. Моимъ ремесломъ можно заниматься со           спокойной совѣстью. Я починяю то, что лопнетъ 1).
   Флавій. Что ты починяешь, бездѣльникъ? Говори, что ты починяешь?
   2-й гражданинъ. Возьмусь, пожалуй, починить тебя, если ты, раскричавшись, лопнешь отъ злости.
   Флавій. Это еще что значитъ?
   2-й гражданинъ: А то, что я могу наложить на тебя подметку.
   Флавій. Такъ ты чеботарь?
   2-й гражданинъ. Именно. Я живу шиломъ... Имъ однимъ угождаю я какъ мужчинамъ, такъ и женщинамъ. Я лѣкарь старыхъ подошвъ. Чуть какая-нибудь заболѣетъ -- я тутъ какъ тутъ, чтобъ ее вылѣчить. Всѣ честные люди, обувающіе ноги въ воловью кожу, топчутъ мое издѣлье.
   Флавій. Такъ почему жъ сегодня ты не въ лавкѣ?
             Зачѣмъ толпу ты водишь за собой?
   2-й гражданинъ. А затѣмъ, чтобъ они истоптали подошвы и доставили мнѣ работу. Впрочемъ, правду говоря, мы вышли поглазѣть на Цезаря и порадоваться его тріумфу.
   Маруллъ. Чему нашли вы радоваться тутъ?
             Какихъ побѣдъ онъ лаврами увѣнчанъ?
             Гдѣ данники, которыхъ приковалъ
             Цѣпями онъ къ побѣдной колесницѣ?
             Болваны вы! Бездушный римскій сбродъ!
             Нѣтъ сердца въ васъ!-- Вы помните ль Помпея?
             Толпами вы унизывали стѣны,
             Карнизы стѣнъ; съ дѣтьми вы на рукахъ
             Карабкались на вышки трубъ и башенъ
             И, стоя такъ весь день-денской съ утра,
             Настойчиво вы ждали, чтобъ увидѣть,
             Какъ въ Римъ въѣзжалъ съ побѣдою Помпей!
             Вдали его завидѣвъ колесницу,
             Такой въ толпѣ вы поднимали ревъ,
             Что Тибръ стоналъ въ своемъ глубокомъ ложѣ
             И откликался грохотомъ пещеръ!
             А нынче что? Одѣвшись, какъ на праздникъ,
             И торжество придумавши себѣ,
             Вы путь тому усѣяли цвѣтами,
             Кто обагренъ въ Помпеевой крови!..
             Идите прочь! падите предъ богами!
             Молите ихъ простить вамъ тяжкій грѣхъ,
             Чтобъ не нашла неблагодарность ваша
             Достойной мзды въ заразѣ иль чумѣ.
   Флавій. Да, да, друзья; ступайте по домамъ;
             Своихъ бѣднягъ-сосѣдей тамъ сберите
             И съ ними плачъ устройте вы такой,
             Чтобъ вздулся Тибръ отъ вашихъ слезъ; чтобъ волны
             Его глубинъ поднялись до прибрежныхъ
             Высокихъ скалъ (Граждане расходятся).
                                 Вотъ какъ легко съ тобой
             Мы проняли дрянную эту сволочь 2).
             У нихъ языкъ отнялся отъ стыда.
             Ступай теперь ты прямо въ Капитолій,
             А я сверну дорогою другой.
             Да не забудь срывать убранство статуй,
             Когда найдешь ихъ въ праздничныхъ вѣнкахъ.
   Маруллъ. Такъ поступить, пожалуй, намъ нельзя:
             Вѣдь нынче, вспомни, праздникъ Луперкалій 3).
   Флавій. Э, все равно!-- лишь не было бъ на нихъ
             Вѣнковъ тріумфа Цезаря.-- Такъ къ дѣлу!
             Прочь съ улицъ гнать намъ надобно зѣвакъ.
             Иди туда, гдѣ ихъ толпы тѣснѣе.
             Намъ Цезарь врагъ: грозятъ бѣдою всѣмъ
             Его чрезчуръ разросшіяся крылья;
             Но если намъ удастся ихъ подсѣчь --
             То ихъ полетъ войдетъ въ свои границы.
             Иначе жъ онъ взлетитъ до облаковъ.
             И будемъ всѣ дрожать мы въ рабскомъ страхѣ.

(Уходятъ).

  

СЦЕНА 2-я.

Тамъ же. Площадь.

(Входятъ въ процессіи съ музыкой Цезарь, Антоній, одѣтый для бѣга, Кальфурнія, Порція, Децій, Цицеронъ, Брутъ, Кассій и Каска; за ними толпа народа, среди которой предвѣщатель).

   Цезарь. Кальфурнія.
   Каска.           Тсс... Цезарь говоритъ.

(Музыка умолкаетъ).

   Цезарь. Кальфурнія.
   Кальфурнія.           Я здѣсь, мой повелитель.
   Цезарь. Встань на пути, когда начнетъ Антоній
             На играхъ бѣгъ... Антоній!
   Антоній.                               Жду, что Цезарь
             Прикажетъ мнѣ.
   Цезарь.           Не забудь коснуться
             Кальфурніи, когда, въ разгарѣ игръ,
             Начнешь ты бѣгъ. Отъ стариковъ слыхалъ я,
             Что даръ святой въ прикосновеньи этомъ
             Дарованъ намъ, и что съ неплодныхъ женщинъ
             Снимаетъ онъ несчастный ихъ порокъ 4).
   Антоній. Исполню все -- слова твои законъ.
   Цезарь. Впередъ теперь съ обрядомъ должнымъ. (Музыка).
   Предвѣщатель (изъ толпы).                     Цезарь!
   Цезарь. Кто звалъ меня?
   Каска.                     Утишьте этотъ шумъ.
             Молчите всѣ. (Музыка умолкаетъ).
   Цезарь.           Чей это рѣзкій голосъ
             Вдругъ пронизалъ сквозь музыку мой слухъ?
             Что хочетъ онъ? Пусть скажетъ смѣло: Цезарь
             Внимать готовъ.
   Предвѣщатель.           Будь остороженъ въ день,
             Когда встрѣчать ты будешь Иды Марта.
   Цезарь. Чья эта рѣчь?
   Брутъ.                     Какой-то предвѣщатель
             Предостерегъ, что Иды Марта будутъ
             Тебѣ страшны.
   Цезарь.           Кто онъ? Пусть позовутъ
             Его сюда; хочу его я видѣть.
   Кассій. Эй, молодецъ! Пробейся сквозь толпу
             И встань предъ взоромъ Цезаря.

(Предвѣщатель подходитъ).

   Цезарь.                               Что хочешь
             Ты мнѣ сказать?
   Предвѣщатель.           Будь остороженъ въ день,
             Когда встрѣчать ты будешь Иды Марты.
   Цезарь. Шальной болтунъ 5); -- оставимте его.

(Процессія удаляется. Остаются Брутъ и Кассій).

   Кассій. Пойдешь ли ты смотрѣть на игры бѣга?
   Брутъ. Я?-- нѣтъ.
   Кассій.                     Пойдемъ.
   Брутъ.                               Я игрищъ не люблю.
             Нѣтъ у меня той вѣтренности мыслей,
             Которую привыкли видѣть мы
             Въ Антоніи. Тебѣ въ твоихъ желаньяхъ
             Помѣхой быть я, впрочемъ, не хочу...
             Итакъ, прощай.
   Кассій.                     Я за тобою, Брутъ,
             Слѣжу давно. Куда, скажи, дѣвались
             Привѣтъ любви и ласка прежнихъ дней
             Къ твоимъ друзьямъ? Тяжелою рукой
             Гнетешь ты тѣхъ, кого любилъ такъ сильно.
   Брутъ. Ошибся ты: -- коль скоро взглядъ мой мраченъ,--
             Виной тому, что углубился мыслью
             Я самъ въ себя. Мнѣ съ нѣкоторыхъ поръ
             Отрады нѣтъ подъ безпокойнымъ гнетомъ
             Тяжелыхъ думъ, но грусти той причина
             Во мнѣ самомъ, и если я невольно
             Кажусь не тѣмъ, чѣмъ былъ до этихъ поръ,
             То оскорбляться этимъ нѣтъ причины
             Моимъ друзьямъ, среди которыхъ лучшимъ
             Ты былъ всегда. Пойми, что нерадивость
             Моя къ друзьямъ порождена лишь тѣмъ,
             Что бѣдный Брутъ, вступя въ борьбу съ собою
             Не въ силахъ быть привѣтливымъ къ другимъ.
   Кассій. Ну, если такъ, то, значитъ, я ошибся
             И скрыть-хотѣлъ напрасно отъ тебя
             Въ своей душѣ не мало важныхъ взглядовъ
             И строгихъ думъ... Скажи: ты можешь видѣть
             Свое лицо?
   Брутъ.                     Нѣтъ, Кассій,-- глазъ людской
             Себя увидѣть можетъ, отразясь
             Лишь въ зеркалѣ.
   Кассій.                     Сказалъ ты правду. Знай же,
             Что съ горестью повсюду говорятъ
             О томъ, что Брутъ себя не можетъ видѣть,
             Каковъ онъ есть; что, на бѣду, предъ нимъ
             Нѣтъ зеркала, въ которомъ бы увидѣлъ
             Онъ рядъ своихъ достоинствъ и заслугъ.
             Такъ говорятъ не мало лучшихъ гражданъ;
             (Хотя безсмертный Цезарь, безъ сомнѣнья,
             Не въ томъ числѣ) -- скорбятъ они, стеная
             Подъ игомъ злымъ и молятся, чтобъ Брутъ
             Сталъ зрячимъ вновь.
   Брутъ.                     Въ бѣду ты ищешь, Кассій,
             Меня увлечь: ты хочешь, чтобъ повѣрилъ
             Я въ качества, какихъ въ моей душѣ
             Нѣтъ и слѣда.
   Кассій.                     Такъ приготовься жъ слушать,
             Что я скажу. Когда не можешь ты
             Себя увидѣть самъ безъ отраженья,
             То пусть я буду зеркаломъ, въ которомъ
             Правдиво ты увидишь самъ себя
             И то, чего доселѣ ты не видѣлъ!
             Не вѣрить мнѣ, мой честный Брутъ, тебѣ
             Причины нѣтъ! Вотъ если бъ былъ пустой
             Насмѣшникъ я, клялся бы первымъ встрѣчнымъ
             Въ своей любви, иль, если бы ты зналъ,
             Что, подаривъ свое расположенье
             Кому-нибудь, я послѣ безъ причины
             Вдругъ начиналъ позорить бы того,
             Кого любилъ (какъ дѣлаетъ гуляка,
             Что ей смерти. По рукамъ и но свершенному, мы должны, конечно, казаться жестокими, кровожадными; но ты видишь только наши руки и кровавое дѣло ихъ -- ты не видишь сердецъ нашихъ, а они сострадательны, и состраданіе къ бѣдствіямъ Рима сразило Цезаря, потому что и состраданіе уничтожается состраданіемъ, какъ огонь огнемъ. Для тебя же, Маркъ Антоній, острія мечей нашихъ свинцовыя, и мы простираемъ къ тебѣ дружественныя руки {Въ прежнихъ изданіяхъ: Our arms, in strength of malice... Въ изданіи Колльера: Our arms, in strength of welcome...}, отверзаемъ тебѣ братски соединенныя сердца наши съ любовью и уваженіемъ.
   КАСС. И въ раздѣлѣ новыхъ почестей твой голосъ будетъ столько же значителенъ, какъ и голосъ каждаго изъ насъ
   БРУТ. Дай только успокоить народъ, вышедшій изъ себя отъ страха, и мы повѣдаемъ тебѣ, почему и я, любившій Цезаря и въ то самое мгновеніе, когда наносилъ ему смертельный ударъ -- полагалъ это необходимымъ.
   АНТ. Я не сомнѣваюсь въ вашей мудрости. Пусть каждый изъ-васъ подастъ мнѣ кровавую руку свою. Сперва пожму твою, Маркъ Брутъ,-- за тѣмъ твою, Кай Кассій; теперь давай же и твою, Децій Брутъ,-- и твою, Метеллъ,-- и твою, Цинна,-- и твою, доблестный Каска, и наконецъ, твою, добрый Требоній, послѣдній по рукожатію, но не послѣдній по любви. Друзья мои -- о, что же скажу я вамъ? Значеніе мое на такой теперь скользкой почвѣ, что я поневолѣ покажусь вамъ или трусомъ, или льстецомъ.-- (Обращаясь къ трупу Цезаря). Что я любилъ тебя, Цезарь -- это истина; если твой духъ взираетъ теперь на насъ -- не больнѣе ли самой смерти будетъ для тебя зрѣлище, какъ Антоній заключаетъ миръ съ твоими врагами, какъ пожимаетъ кровавыя руки ихъ, и передъ твоимъ трупомъ, о, великій! Еслибъ у меня было столько глазъ, сколько у тебя ранъ, и изъ нихъ текло столько же слезъ, сколько изъ тебя крови -- это было бы для меня лучше дружественнаго союза съ твоими врагами. Прости мнѣ, о, Юлій! Здѣсь настигли тебя, олень неустрашимый, здѣсь палъ ты; здѣсь же стоятъ и твои преслѣдователи, заклейменные добычей, обагренные твоей смертью {Въ прежнихъ изданіяхъ: and crimson'd in thy lethe.-- Въ изданіи Колльера: and crimson'd in thy death.}! О, міръ, ты былъ лѣсомъ этого оленя, и онъ былъ -- о, міръ,-- красой твоей! Точь въ точь, какъ благородный звѣрь, сраженный сборищемъ властителей, лежишь ты теперь здѣсь!
   КАСС. Антоній --
   АНТ. Извини, Кай Кассій; это скажутъ и враги Цезаря, это наималѣйшая часть того, что можетъ сказать другъ.
   КАСС. Я и не охуждаю тебя за хвалы Цезарю -- я желалъ бы только знать: въ какое отношеніе вступаешь ты съ нами. Хочешь, чтобъ мы включили тебя въ число друзей, или намъ идти своимъ путемъ, не разсчитывая на тебя?
   АНТ. Для чегожъ протянулъ я вамъ руку? Только взглядъ на Цезаря отвлекъ меня на мгновеніе. Я другъ вамъ всѣмъ, люблю васъ всѣхъ, въ надеждѣ, что вы объясните мнѣ почему и чѣмъ былъ опасенъ Цезарь.
   БРУТ. Безъ достаточныхъ причинъ нашъ поступокъ былъ бы просто звѣрствомъ, а онѣ такъ достаточны, что -- будь ты даже сыномъ Цезаря -- ты и тогда удовлетворился бы ими.
   АНТ. Я только этого и желаю. Теперь еще одна просьба: позволь мнѣ перенести трупъ его на площадь и, какъ слѣдуетъ другу, отдать ему послѣднюю дань надгробнымъ словомъ съ трибуны.
   БРУТ. Можешь, Антоній.
   КАСС. На одно слово, Брутъ.-- (Тихо). Ты не знаешь, что дѣлаешь; не позволяй ему говорить надгробное слово. Извѣстно тебѣ, какъ подѣйствуетъ онъ на народъ тѣмъ, что скажетъ?
   БРУТ. Не безпокойся; я прежде его взойду на трибуну и изложу причины умерщвленія Цезаря. Прибавлю, что Антоній будетъ говорить съ нашего согласія и позволенія, и что мы сами не желаемъ, чтобы Цезарь былъ лишенъ обычныхъ посмертныхъ почестей. Повѣрь, это будетъ скорѣе полезно, чѣмъ вредно для насъ.
   КАСС. Я незнаю что будетъ -- только мнѣ сильно не нравится это.
   БРУТ. Возьми трупъ Цезаря, Маркъ Антоній. Въ рѣчи своей ты не долженъ, однакожъ, хулить насъ -- хвалить же Цезаря можешь сколько угодно, замѣтивъ, впрочемъ, что это дѣлается съ нашего согласія. Иначе мы не позволяемъ тебѣ участвовать въ его погребеніи. Кромѣ того, ты долженъ говорить съ той же трибуны, на которую сейчасъ отправляюсь, и только по окончаніи моей рѣчи.
   АНТ. Да будетъ такъ; я ничего болѣе не желаю.
   БРУТ. Приготовь же тѣло и слѣдуй за нами. (Уходятъ.)
   АНТ. О, прости мнѣ, кровоточивая частица земли, что я ласковъ и вѣжливъ съ этими мясниками! Ты развалина благороднѣйшаго изъ людей, когда либо существовавшихъ! Горе рукѣ, пролившей драгоцѣнную кровь эту! Надъ твоими ранами, которыя, разверзши, подобно онѣмѣвшимъ устамъ, багровыя губы, просятъ голоса и слова у языка моего -- вотъ что предвѣщаю я: Проклятіе разразится надъ человѣческимъ родомъ; домашніе раздоры и свирѣпыя междоусобныя войны возмутятъ всѣ части Италіи; кровь и разрушеніе будутъ такъ обыденны, и самое ужасное будетъ такъ обыкновенно, что даже матери, улыбаясь, будутъ взирать на четвертованіе дѣтей своихъ. Привычка къ звѣрскимъ дѣламъ задушитъ всякое состраданіе, и жаждущій мщенія духъ Цезаря будетъ носиться, съ вырвавшейся прямо изъ ада Гекатой, царственнымъ голосомъ призывая на убійство, спуская псовъ войны, чтобы гнусное дѣло это разнеслось по всей землѣ смрадомъ отъ труповъ, стенающихъ о погребеніи!

Входитъ Служитель.

   Ты, кажется, служишь Октавію Цезарю?
   СЛУЖ. Такъ точно, благородный Антоній.
   АНТ. Цезарь писалъ ему, чтобъ онъ прибылъ въ Римъ.
   СЛУЖ. Онъ получилъ письмо это, и теперь въ дорогѣ. Онъ поручилъ мнѣ передать тебѣ изустно -- (Увидавъ трупъ Цезаря). О, Цезарь!
   АНТ. Твое сердце переполнилось; отойди же къ сторонѣ и плачь. Теперь я вижу, что скорбь заразительна; и мои глаза, только что увидали на твоихъ жемчужины грусти, готовы залиться. Скоро ли будетъ сюда господинъ твой?
   СЛУЖ. Эту ночь онъ располагалъ провести въ семи миляхъ отъ Рима.
   АНТ. Такъ спѣши назадъ и передай ему что здѣсь свершилось.-- Римъ въ горѣ, Римъ чреватъ бѣдами, опасенъ теперь для Октавія. Спѣши, скажи ему это -- или нѣтъ, подожди; перенесемъ прежде трупъ на площадь: рѣчь моя покажетъ, какъ народъ принимаетъ гнусный поступокъ кровопійцъ, и тогда ты передашь юному Октавію настоящее положеніе дѣлъ. Помоги же. (Уносятъ трупъ Цезаря).
  

СЦЕНА 2.

Тамъ же.-- Форумъ.

Входятъ Брутъ и Кассій съ толпою народа.

   ГРАЖДАНЕ. Мы требуемъ отчета, объясненія! Давайте отчетъ намъ!
   БРУТ. Такъ слѣдуйте же за мною и выслушайте меня, друзья мои.-- Ты, Кассій, ступай на другую площадь; раздѣлимъ толпу.-- Кто хочетъ слушать меня -- пусть остается здѣсь; кто хочетъ идти за Кассіемъ -- пусть идетъ за нимъ. Такимъ образомъ причина смерти Цезаря обвѣстигея всему народу.
   1. гр. Я послушаю Брута.
   2. гр. Я -- Кассія. Выслушавъ того и другаго, можно будетъ сравнить причины каждаго. (Кассій уходитъ съ нѣкоторыми изъ гражданъ. Брутъ всходитъ на трибуну).
   3. гр. Благородный Брутъ на трибунѣ ужъ. Молчаніе!
   БРУТ. Будьте только до конца терпѣливы.-- Римляне, сограждане, друзья! слушайте мое оправданіе и не нарушайте молчанія, чтобъ могли слышать; вѣрьте мнѣ ради чести моей и не откажите въ должномъ уваженіи моей чести, чтобъ могли вѣрить; судите меня но вашему разумѣнію и напрягите все ваше вниманіе, чтобъ могли судить справедливо. Если между вами есть хоть одинъ искренній другъ Цезаря -- я скажу ему, что Брутъ любилъ Цезаря не меньше его. Если затѣмъ этотъ другъ спроситъ: отчегожь возсталъ Прутъ противъ Цезари -- я отвѣчу ему: не отъ того, чтобы я меньше любилъ Цезаря, а отъ того, что любилъ Римъ больше. Что было бы для васъ лучше: видѣть ли Цезаря живымъ, и умереть всѣмъ рабами, или видѣть его мертвымъ, чтобъ всѣмъ жить людьми свободными? Цезарь любилъ меня -- и я оплакиваю его; онъ былъ счастливъ -- и я радовался этому; онъ былъ доблестенъ -- и я уважалъ его; но онъ былъ властолюбивъ -- и я убилъ его. Тутъ все -- и слезы за любовь, и радость счастію, и уваженіе за доблести, и смерть за властолюбіе. Есть между вами хоть одинъ человѣкъ столь подлый, что желаетъ быть рабомъ? Есть -- пусть говоритъ: только онъ и оскорбленъ мной. Есть между вами человѣкъ столь глупый, что не желаетъ быть Римляниномъ? Есть -- пусть говоритъ: только онъ и оскорбленъ мной. Есть между вами человѣкъ столь гнусный, что не любитъ своего отечества? Есть -- пусть говоритъ: только онъ и оскорбленъ мной. Я жду отвѣта.
   ГРАЖДАНЕ. Нѣтъ, Брутъ, нѣтъ между нами такого!
   БРУТ. А когда такъ, то никто и не оскорбленъ мной. Я поступилъ съ Цезаремъ, какъ вы поступили бы и съ Брутомъ. Причины смерти его вписаны въ Капитоліѣ безъ всякаго умаленія его достоинствъ, безъ всякаго преувеличенія вины, за которую умеръ.

Входятъ Антоній и другіе съ трупомъ Цезаря.

   Вотъ и трупъ его, провожаемый Маркомъ Антоніемъ, который, хотя и не участвовалъ въ умерщвленіи его -- воспользуется, однакожъ, плодами его смерти, займетъ мѣсто въ республикѣ, какъ и каждый изъ васъ. Вотъ мое послѣднее слово: для блага Рима я убилъ человѣка, котораго любилъ наиболѣе -- сражу и себя тѣмъ же самымъ кинжаломъ, если смерть моя понадобится отечеству.
   ГРАЖДАНЕ. Живи, Брутъ! живи! живи!
   1. гр. Проводимъ его домой съ тріумфомъ.
   2. гр. Поставимъ ему статую подлѣ его предковъ.
   3. гр. Пусть онъ будетъ Цезаремъ!
   4. гр. Увѣнчаемъ въ немъ лучшее Цезаря!
   1. гр. Проводимъ его домой, оглашая воздухъ радостными кликами.
   БРУТ. Сограждане --
   2. гр. Тише! молчите! Брутъ говоритъ.
   1. гр. Молчаніе!
   БРУТ. Любезные сограждане, позвольте мнѣ удалиться одному; изъ любви ко мнѣ останьтесь здѣсь съ Антоніемъ. Окажите послѣднюю честь трупу Цезаря и выслушайте похвальное ему слово, которое Маркъ Антоній произнесетъ съ нашего разрѣшенія. Прошу васъ, не уходите, пока Антоній не кончитъ своей рѣчи. (Уходитъ).
   1. гр. Останемся -- послушаемъ Марка Антонія.
   3. гр. Пусть взойдетъ на трибуну; послушаемъ и его. Всходи, благородный Антоній.
   АНТ. Благодарю васъ ради Брута.
   4. гр. Что онъ тамъ говоритъ о Брутѣ?
   3. гр. Онъ говоритъ, что благодаритъ насъ всѣхъ ради Брута.
   4-. гр. Не совѣтовалъ бы ему говорить что нибудь дурное о Брутѣ.
   1. гр. Цезарь былъ просто тиранъ.
   2. гр. Что и говорить объ этомъ. Счастье наше, что Римъ избавился отъ него.
   3. гр. Молчите! послушаемъ, что-то скажетъ Маркъ Антоній.
   АНТ. Благородные Римляне --
   ГРАЖДАНЕ. Молчите -- послушаемъ его.
   АНТ. Друзья, Римляне, сограждане, удостойте меня вашего вниманія. Не восхвалять, а отдать послѣдній долгъ хочу я Цезарю. Дурныя дѣла людей переживаютъ ихъ; хорошія -- погребаются часто вмѣстѣ съ ихъ костями. Пусть будетъ тоже и съ Цезаремъ! Благородный Брутъ сказалъ вамъ, что Цезарь былъ властолюбивъ; если это справедливо -- это важный недостатокъ, и Цезарь жестоко поплатился за него. Я пришолъ сюда съ позволенія Брута и прочихъ -- потому что Брутъ благороденъ, таковы и всѣ они: всѣ они благородные люди,-- чтобъ сказать надгробное слово Цезарю. Онъ былъ мнѣ другъ, добръ и справедливъ въ отношеніи ко мнѣ; но Брутъ говоритъ, что онъ былъ властолюбивъ, а Брутъ благородный человѣкъ. Онъ привелъ въ Римъ толпы плѣнныхъ, и сундуки общественнаго казнохранилища наполнились выкупными деньгами; ужъ не это ли заставило почитать его властолюбивымъ? Когда бѣдные вопіяли -- онъ плакалъ. Властолюбіе составляется изъ вещества болѣе жесткаго; но Брутъ говоритъ, что онъ былъ властолюбивъ, а Брутъ благородный человѣкъ. Вы всѣ видѣли, что на праздникѣ Луперкалій я три раза подносилъ ему корону и что онъ три раза отвергалъ ее. Неужели и это властолюбіе? Но Брутъ говоритъ, что онъ былъ властолюбивъ, а Брутъ, нѣтъ никакого сомнѣнія, благородный человѣкъ. Я говорю все это не для опроверженія словъ Брута; я здѣсь только для того, чтобъ высказать что знаю. Нѣкогда вы всѣ любили его, и не безъ причины; какая же причина удерживаетъ васъ теперь отъ соболѣзнованія о немъ? О, гдѣ же здравый смыслъ? Бѣжалъ къ безумнымъ звѣрямъ, и люди лишились разсудка! Извините -- сердце мое въ этомъ гробу съ Цезаремъ: я не могу продолжать, пока оно не возвратится ко мнѣ.
   1. гр. Мнѣ кажется, въ его словахъ много справедливаго.
   2. гр. Да, какъ хорошенько пообсудишь, такъ и увидишь, что съ Цезаремъ поступили не совсѣмъ справедливо.
   3. гр. Ты думаешь? Я и самъ боюсь, что мѣсто его займетъ еще худшій.
   4. гр. Слышали: онъ не принялъ короны -- стало быть онъ нисколько не былъ властолюбивъ.
   1. гр. Окажется такъ -- кой кому плохо будетъ.
   2. гр. Бѣдный! глаза его краснехоньки отъ слезъ.
   3. гр. Въ цѣломъ Римѣ нѣтъ человѣка благороднѣе Марка Антонія.
   4. гр. Молчите! онъ опять собирается говорить.
   АНТ. Еще вчера и цѣлый міръ не могъ противостать слову Цезаря; теперь онъ лежитъ здѣсь, и послѣдній изъ людей не удостоиваетъ его даже поклономъ. О, Римляне, еслибъ я хотѣлъ возбудить умы и сердца ваши къ возстанію и мщенію -- я сдѣлалъ бы зло Бруту и Кассію, людямъ, какъ вамъ извѣстно, почтеннымъ. Я не желаю имъ зла; я скорѣй буду несправедливъ къ покойному, къ себѣ, къ вамъ, чѣмъ рѣшусь повредить людямъ такъ благороднымъ. Но вотъ пергаменъ съ печатью Цезаря, найденный мною въ его рабочей комнатѣ: это послѣдняя его воля. Еслибъ вы узнали, что написано въ этомъ завѣщаніи -- котораго, извините, не прочту теперь -- вы всѣ бросились бы лобызать раны мертваго Цезаря, обмакивать платки въ священную кровь его; каждый изъ васъ молилъ бы даровать хоть волосокъ его на память о немъ и, умирая, завѣщалъ бы этотъ волосокъ своему потомству, какъ богатѣйшее наслѣдіе.
   1. гр. Мы хотимъ слышать завѣщаніе! Читай его, Маркъ Антоній!
   ВСѢ. Читай! читай! Мы хотимъ слышать завѣщаніе Цезаря.
   АНТ. Успокойтесь, друзья мои; я не долженъ читать его вамъ; вамъ не слѣдуетъ знать, какъ любилъ васъ Цезарь. Вы вѣдь не дерево, не камень -- вы люди; какъ людей, завѣщаніе Цезаря воспламенитъ васъ, приведетъ въ изступленіе. Лучше не знать вамъ, что вы его наслѣдники, потому что, узнай вы это -- что тогда будетъ!
   ГРАЖДАНЕ. Читай! Мы хотимъ знать завѣщаніе Цезаря! Хотимъ!
   АНТ. Потерпите, повремените немного. Я сдѣлалъ большую неосторожность, проговорившись о немъ. Я боюсь, что повредилъ благороднымъ людямъ, умертвившимъ Цезаря. Да, боюсь!
   4 гр. Они измѣнники, эти благородные люди!
   ВСѢ. Читай, читай завѣщаніе!
   2 гр. Они злодѣи, убійцы! Завѣщаніе! читай завѣщаніе!
   АНТ. Вы приневоливаете меня прочесть его? Станьте же вокругъ трупа Цезаря, и я покажу вамъ, писавшаго это завѣщаніе. Позвольте мнѣ сойти съ трибуны. Позволяете?
   ВСѢ. Сходи.
   2 гр. Можешь.
   3 гр. Позволяемъ. (Антоній сходить съ трибуны).
   4 гр. Становитесь въ кружокъ.
   1 гр. Подальше отъ гроба! подальше отъ трупа!
   2 гр. Мѣсто Антонію, благородному Антонію!
   АНТ. Прошу, не тѣснитесь такъ. Отодвиньтесь немного.
   ВСѢ. Мѣсто! Отодвиньтесь! Назадъ!
   АНТ. Если у васъ есть слезы -- приготовьтесь лить ихъ рѣкою. Вы всѣ знаете эту тогу. Я помню даже время, когда Цезарь впервые надѣлъ ее; это было лѣтнимъ вечеромъ, въ его ставкѣ, послѣ побѣды надъ Нервіенцами. Смотрите, вотъ здѣсь проникъ кинжалъ Кассія. Посмотрите, какую прорѣху сдѣлалъ завистливый Каска. Сквозь эту пронзилъ его такъ любимый имъ Брутъ; видите ли какъ хлынула кровь Цезаря вслѣдъ за его рукой, когда онъ извлекъ назадъ проклятое желѣзо; точно, какъ будто она бросилась въ двери, чтобъ удостовѣриться дѣйствительно ли Брутъ постучался въ нихъ такъ непріязненно. Брутъ, вы знаете, былъ любимецъ Цезаря. Вы -- о, боги -- свидѣтели какъ сильно любилъ онъ его! Это былъ жесточайшій изъ всѣхъ ударовъ, потому что, когда благородный Цезарь увидалъ, что и Брутъ разитъ его -- неблагодарность, сильнѣйшая рукъ измѣнниковъ, превозмогла: надорвалось доблестное сердце, онъ закрылъ лицо тогою и палъ къ подножію Помпеевой статуи, съ которой ручьями струилась кровь его. И какъ же гибельно это паденіе, сограждане! И я, и вы -- всѣ мы пали, и торжествуетъ надъ нами кровавая измѣна! Вы плачете? Вижу, пробудилось состраданіе въ сердцахъ вашихъ; прекрасны эти слезы. О, добрыя души, вы видѣли раны только Цезаревой тоги -- и плачете. Смотрите, вотъ онъ самъ, изколотый, какъ видите, измѣнниками!
   1 гр. Ужасный видъ!
   2 гр. О, благородный Цезарь!
   3 гр. О, день злощастный!
   4 гр. О, измѣнники! злодѣи!
   1 гр. Страшно!
   ВСѢ. Мы хотимъ мести. Мести! Идемъ -- отыщемъ -- созжемъ -- убьемъ -- не оставимъ въ живыхъ ни одного измѣнника!
   АНТ. Постойте, сограждане!
   1 гр. Постойте! послушаемъ что еще скажетъ Антоній!
   2 гр. Мы готовы слушать его! Мы всюду за нимъ! умремъ съ нимъ!
   АНТ. Любезные, достойные друзья мои, я совсѣмъ не думалъ возбуждать васъ на такое необдуманное возстаніе. Свершившіе это дѣло -- люди почтенные. Какія личныя неудовольствія подвигли ихъ -- я не знаю; но они умны и благородны и, безъ всякаго сомнѣнія, приведутъ вамъ достаточныя причины. Я говорилъ не для того, чтобъ отвратить отъ нихъ сердца ваши. Я не ораторъ, какъ Брутъ; я, какъ всѣ вы знаете, простой, добрый малый, искренно любящій друга своего; это знаютъ и дозволившіе мнѣ говорить о немъ всенародно. У меня нѣтъ ни ума, ни искуства, ни изложенія, ни краснорѣчивыхъ движеній, ни дара слова на столько, чтобъ я могъ воспламенять кровь людей; я говорю только правду, говорю то, что и вы сами знаете, показываю вамъ раны Цезаря -- бѣдныя, нѣмыя уста, и прошу ихъ говорить за меня. О, будь я Брутомъ, а Брутъ Антоніемъ -- Антоній разжогъ бы тогда сердца ваши, вложилъ бы въ каждую изъ ранъ Цезаря языкъ, который и самые камни Рима подвигъ бы къ возстанію!
   ГРАЖДАНЕ. Мы возстанемъ!
   1 гр. Мы созжемъ домъ Брута!
   3 гр. Идемъ! отыщемъ заговорщиковъ!
   АНТ. Погодите! послушайте меня, сограждане!
   Граждане. Стойте! Слушайте благороднаго Антонія!
   АНТ. Друзья мои, вы возстаете, не зная изъ чего и для чего. Чѣмъ заслужилъ Цезарь такое проявленіе любви вашей? Вы главнаго-то и не знаете еще; приходится сказать вамъ. Вы забыли завѣщаніе, о которомъ говорилъ я.
   ГРАЖДАНЕ. Да! да! Завѣщаніе! Подождемъ, выслушаемъ завѣщаніе!
   АНТ. Вотъ оно, и съ печатью Цезаря. Каждому гражданину Рима, каждому, онъ отказываетъ по семидесяти пяти драхмъ.
   2 гр. Благородный Цезарь! Мы отомстимъ смерть его.
   3 гр. Царственный Цезарь!
   АНТ. Дослушайте до конца.
   ГРАЖДАНЕ. Молчаніе! молчаніе!
   АНТ. Сверхъ того, онъ отказываетъ вамъ всѣ свои гульбища, рощи и сады, вновь разведенные по сю сторону Тибра. Онъ передаетъ ихъ вамъ и вашему потомству навсегда, чтобъ гуляли и забавлялись въ нихъ всѣ, безъ изключенія. Вотъ каковъ былъ Цезарь; когда-то дождетесь вы другаго подобнаго.
   1 гр. Никогда! никогда!-- Идемъ, созжемъ трупъ его въ освященномъ мѣстѣ, и затѣмъ -- зазжемъ, оставшимися головнями, домы измѣнниковъ. Поднимайте трупъ его.
   2 гр. Ступайте за огнемъ.
   3 гр. Ломайте скамьи!
   4 гр. Ломайте скамьи, двери, окна, все! (Граждане уходитъ съ трупомъ),
   АНТ. Теперь пойдетъ! Мятежъ, ты на ногахъ -- принимай теперь какое хочешь направленіе --

Входитъ Служитель.

   Что скажешь?
   СЛУЖ. Октавій въ Римѣ ужъ.
   АНТ. Гдѣжъ остановился?
   СЛУЖ. Въ домѣ Цезаря; съ нимъ и Лепидъ.
   АНТ. Я сейчасъ явлюсь къ нему. Онъ прибылъ какъ нельзя кстати. Счастіе въ веселомъ расположеніи; теперь оно все даруетъ намъ.
   СЛУЖ. Я слышалъ они говорили, что Брутъ и Кассій, какъ безумные, проскакали за ворота Рима.
   АНТ. Вѣрно узнали какъ я возстановилъ противъ нихъ народъ. Веди меня къ Октавію.
  

СЦЕНА 3.

Тамъ же. Улица.

Входитъ Поэтъ Цинна.

   ЦИН. Ночью мнѣ снилось, что я пировалъ съ Цезаремъ, и голова моя полна какихъ-то мрачныхъ фантазій. Мнѣ не хотѣлось выходить изъ дома; но что-то такъ вотъ и вытолкало вонъ.

Входитъ толпа Гражданъ.

   1 гр. Твое имя?
   2 гр. Куда идешь?
   3 гр. Гдѣ живешь?
   1 гр. Женатъ или холостъ?
   2 гр. Отвѣчай каждому прямо, безъ обиняковъ.
   1 гр. Да короче.
   2 гр. Да толкомъ.
   3 гр. И безъ обмана.
   ЦИН. Мое имя? куда я иду? гдѣ живу? женатъ, или холостъ? Чтобъ отвѣтить каждому прямо, коротко, толкомъ и безъ обмана, скажу вамъ съ толкомъ я -- я холостъ.
   2 гр. Это все равно, что сказать: кто женится тотъ безъ всякаго толка. Смотри, чтобъ за такой отвѣтъ не надавали треуховъ. Кудажь ты идешь? Отвѣчай прямо.
   ЦИН. Прямо на погребеніе Цезаря.
   1 гр. Какъ другъ, или врагъ?
   ЦИН. Какъ другъ.
   2 гр. Ну, это прямой отвѣтъ.
   1 гр. А гдѣ живешь? Короче.
   ЦИН. Подлѣ Капитолія.
   3 гр. Твое имя? Безъ обмана.
   ЦИН. Цинна.
   1 гр. Разорвемъ его на части; онъ заговорщикъ!
   ЦИН. Я поэтъ Циина! я поэтъ Цинна!
   1 гр. Разорвемъ его за его скверные стихи!
   ЦИН. Я не заговорщикъ Цинна!
   2 гр. Все равно, его имя Цинна; вырвемъ это имя изъ его сердца, и затѣмъ пусть его идетъ куда хочетъ.
   3 гр. Разорвемъ, разорвемъ его! Гдѣжь головня? Къ Бруту! къ Кассію! Жги все! Одна часть ступай къ дому Деція, другая -- къ Каскѣ, третья -- къ Лигарію. Идемъ! идемъ!--
  

ДѢЙСТВІЕ IV.

СЦЕНА 1.

Комната въ домѣ Антонія.

Антоній, Октавій и Лепидъ сидятъ за столомъ.

   АНТ. И такъ, всѣ отмеченные здѣсь умрутъ?
   ОКТ. И твой братъ, Лепидъ? соглашается?
   ЛЕП. Соглашаюсь.
   ОКТ. Отмѣть же и его, Антоній.
   ЛЕП. Но съ условіемъ, чтобъ не оставаться въ живыхъ и Публію, сыну сестры твоей, Маркъ Антоній.
   АНТ. Не оставаться; смотри, этой чертой я осуждаю и его. Теперь, Лепидъ, я попросилъ бы тебя сходить въ домъ Цезаря за его завѣщаніемъ; мы рѣшили бы что выбросить изъ него.
   ЛЕП. Гдѣжъ найду я васъ?
   ОКТ. Здѣсь, или въ Капитоліѣ. (Лепидъ уходитъ).
   АНТ. Слабый, ничтожный человѣкъ, годный только на посылки! И онъ будетъ участникомъ въ тройственномъ раздѣлѣ міра?
   ОКТ. Разумѣя о немъ такъ, зачѣмъ же пригласилъ ты его на обсужденіе: кого отмѣтить на смерть, кого на изгнаніе?
   АНТ. Я долѣе тебя живу на свѣтѣ, Октавій. Мы сваливаемъ съ себя порядочное бремя укоровъ, взваливая на него долю почестей. Пусть несетъ ее, какъ оселъ золото, крехтя и потея, управляемый и погоняемый нами; принесетъ куда намъ нужно -- мы снимемъ съ него наше сокровище и пустимъ его, какъ развьюченнаго осла, хлопать ушами, пастись на лугахъ общественныхъ.
   ОКТ. Какъ бы то ни было -- онъ все таки испытанный, храбрый воинъ.
   АНТ. Да вѣдь таковъ же и конь мой, за что онъ и получаетъ отъ меня достаточное количество корма. Я учу его напирать, поворачивать, останавливаться, скакать прямо впередъ: мой духъ управляетъ всѣми его движеніями. Почти то же и съ Лепидомъ: его надо учить, наталкивать, пихать впередъ; умъ безплодный, питающійся предметами, науками, подражаніями давно уже состарѣвшимися, брошенными другими. Смотри на него просто, какъ на орудіе. Но перейдемъ къ предмету болѣе важному. Брутъ и Кассій собираютъ войска: намъ необходимо выступить противъ нихъ какъ можно скорѣе. Созовемъ же, не теряя времени, всѣхъ нашихъ друзей и приверженцевъ на совѣтъ: какъ лучше предотвратить скрытое еще, какъ вѣрнѣе превозмочь видимыя уже опасности.
   ОКТ. Да, созовемъ. Мы окружены врагами; боюсь, что даже многіе изъ тѣхъ, которые теперь улыбаются намъ, таятъ въ душѣ милліоны гибельныхъ для насъ замысловъ.
  

СЦЕНА 2.

Передъ палаткой Брута въ лагерѣ близь Сардъ.

Трубы. Входятъ съ одной стороны: Брутъ, Луцилій и Луцій съ солдатами, а съ другой Титиній и Пиндаръ.

   БРУТ. Стой!
   ЛУЦ. Стойте -- лозунгъ!
   БРУТ. Что новаго, Луцилій? близко ли Кассій?
   ЛУЦ. Близко. Онъ прислалъ къ тебѣ Пиндара съ привѣтомъ.
   БРУТ. (Прочитавъ письмо поданное Пиндаромъ), Привѣтъ его дружественъ.-- Твой господинъ, Пиндаръ -- измѣнился ли онъ самъ собою, или въ слѣдствіе наговоровъ,-- заставилъ меня сильно жалѣть, что многое изъ свершившагося свершилось. Но если онъ близко -- мы объяснимся.
   ПИН. Я увѣренъ, что господинъ мой окажется именно тѣмъ, что онъ есть: мужемъ преисполненнымъ чести и благоразумія.
   БРУТ. Не сомнѣваюсь. (Отводя Луцилія въ сторону). Скажи, Луцилій, какъ онъ принялъ тебя?
   ЛУЦ. Очень вѣжливо и съ большимъ почетомъ; но далеко не съ прежней искренностью, не съ прежней дружественной короткостью.
   БРУТ. Ты высказалъ охлажденіе прежде пламеннаго друга. Замѣть, Луцилій: когда дружба начинаетъ слабѣть и охлаждаться -- она всегда прибѣгаетъ къ усиленной вѣжливости. Люди прямые, чистосердечные незнаютъ никакихъ продѣлокъ; лицемѣры -- какъ заносчивыя лошади, горячатся, обѣщаютъ много, а почувствуютъ кровавыя шпоры -- опускаютъ гриву и падаютъ при первомъ же испытаніи, какъ клячи. Онъ идетъ сюда со всѣмъ войскомъ?
   ЛУЦ. Войско переночуетъ въ Сардахъ. Впрочемъ, большая часть, почти вся конница, идетъ сюда съ Кассіемъ. (За сценой маршъ),
   БРУТ. Это онъ. Впередъ -- навстрѣчу ему!

Входитъ Кассій съ войскомъ.

   КАСС. Стой!
   БРУТ. Стой! Передайте эту команду далѣе. (За сценой: Стой! стой! стой!)
   КАСС. Ты оскорбилъ меня, благородный братъ мой!
   БРУТ. Да судятъ меня боги! Если я не оскорбляю даже и враговъ моихъ -- какъ же оскорблю я брата?
   КАСС. Брутъ, этимъ спокойствіемъ ты думаешь прикрыть неправоту свою. Поступая такъ --
   БРУТ. Позволь, Кассій: высказывай свое неудовольствіе тише. Я знаю тебя. Зачѣмъ считаться намъ передъ лицомъ войска, которое должно видѣть только нашу дружбу? Вели ему отступить и тогда, въ моей палаткѣ, я выслушаю всѣ твои обвиненія.
   КАСС. Пиндаръ, скажи нашимъ вождямъ, чтобъ они отодвинули свои отряды нѣсколько назадъ.
   БРУТ. Луцилій, передай тоже и нашимъ, и чтобы никто, до окончанія нашего разговора, не приближался къ моей ставкѣ. Титиній и Луцій станутъ на стражу у входа.
  

СЦЕНА 3.

Въ ставкѣ Брута.

Луцій и Титиній въ нѣкоторомъ отъ нея разстояніи. Входятъ Брутъ и Кассій.

   КАСС. Ты оскорбилъ меня тѣмъ, что жестоко осудилъ Луція Пеллу за взятки отъ Сардійцевъ,-- что пренебрегъ письмами, которыми я ходатайствовалъ о немъ, потому что хорошо зналъ его.
   БРУТ. Ты самъ оскорбилъ себя, ходатайствомъ въ такомъ дѣлѣ.
   КАСС. Въ такое смутное время, какъ наше, безразсудно преслѣдовать каждый ничтожный проступокъ.
   БРУТ. Позволь же сказать тебѣ, Кассій, что и о самомъ тебѣ носятся слухи будто ты не совсѣмъ чистъ на руку,-- будто за золото продаешь мѣста недостойнымъ.
   КАСС. Я нечистъ на руку? Не будь ты Брутъ -- клянусь богами -- не говорить бы тебѣ болѣе.
   БРУТ. Имя Кассія облагороживаегъ лихоимство, и потому карающее правосудіе прячетъ голову.
   КАСС. Правосудіе?
   БРУТ. Вспомни мартъ, вспомни иды марта! Развѣ не во имя правосудія палъ великій Цезарь? Назови хоть одного негодяя поднявшаго на него руку, вонзившаго въ него кинжалъ не ради правосудія. И кто нибудь изъ насъ, умертвившихъ первѣйшаго человѣка въ мірѣ за то только, что онъ покровительствовалъ ворамъ -- осквернитъ затѣмъ руки подлыми взятками, продастъ громадное поприще чести и славы за пригоршень какой нибудь дряни? По мнѣ, лучше быть собакой и лаять на мѣсяцъ, чѣмъ такимъ Римляниномъ.
   КАСС. Не лай на меня, Брутъ -- я не потерплю этого. Ты забываешьея, такъ унижая меня. Я солдатъ, я старше службой, опытнѣй тебя въ раздачѣ мѣстъ.
   БРУТ. Нѣтъ, Кассій.
   КАСС. Да.
   БРУТ. Нѣтъ, говорю я.
   КАСС. Перестань, или я забудусь. Побереги себя -- не раздражай меня болѣе.
   БРУТ. Ты жалокъ.
   КАСС. Возможно ли!
   БРУТ. Слушай меня, потому что я хочу высказать все. Неужели ты думаешь, что я уступлю твоей запальчивости, испугаюсь яростныхъ взглядовъ безумца?
   КАСС. О, боги, боги! И я долженъ сносить все это?
   БРУТ. Все это?-- еще болѣе. Бѣснуйся пока надорвется твое гордое сердце; поди, показывай рабамъ своимъ какъ ты гнѣвенъ, заставляй трепетать подчиненныхъ тебѣ! Я не обязанъ уступать, не обязанъ переносить, не обязанъ ползать передъ твоимъ сумазбродствомъ. Клянусь богами, ты самъ же и переваришь ядъ своей желчи, хоть бы пришлось треснуть отъ этого, потому что отнынѣ твоя запальчивость будетъ для меня забавой, предметомъ смѣха.
   КАСС. Неужели дошло до этого?
   БРУТ. Ты говоришь, что ты лучшій воинъ -- докажи, оправдай похвальбу самымъ дѣломъ, и ты доставишь мнѣ величайшее удовольствіе. Я радъ поучиться у знающихъ болѣе меня {Въ прежнихъ изданіяхъ: I shall be glad to learn of noble men. Въ экземплярѣ Колльера: I shall be glad to learn of abler men.}.
   КАСС. Ты несправедливъ ко мнѣ, Брутъ; несправедливъ во всѣхъ отношеніяхъ. Я сказалъ, что я старшій, а не лучшій. Развѣ я сказалъ лучшій?
   БРУТ. Еслибъ и сказалъ -- мнѣ все равно.
   КАСС. Самъ Цезарь -- будь онъ живъ -- не посмѣлъ бы такъ оскорбить меня.
   БРУТ. Полно! ты и самъ не посмѣлъ бы такъ раздражить его.
   КАСС. Я не посмѣлъ бы?
   БРУТ. Да.
   КАСС. Не посмѣлъ бы раздражить его?
   БРУТ. Поостерегся бы.
   КАСС. Не полагайся слишкомъ уже на любовь мою; я могу сдѣлать и то, о чемъ страшно буду жалѣть послѣ.
   БРУТ. То, о чемъ долженъ жалѣть, ты сдѣлалъ уже. Всѣ твои угрозы, Кассій, нисколько не страшны, потому что облекающая меня броня честности такъ крѣпка, что онѣ проносятся мимо, какъ легкій вѣтерокъ, на который не обращаю ни малѣйшаго вниманія.-- Я посылалъ къ тебѣ за деньгами, и ты отказалъ мнѣ. Я не могу добывать ихъ низкими средствами; клянусь небомъ, я скорѣй соглашусь вычеканить мое сердце, выкапать всю кровь на драхмы, чѣмъ беззаконно вырвать изъ мозолистыхъ рукъ селянина послѣднія крохи его. Я посылалъ къ тебѣ за деньгами на жалованье моимъ легіонамъ, и ты отказалъ. Такъ ли слѣдовало поступить Кассію? отвѣтилъ ли бы я такъ Каю Кассію? Если когда нибудь Маркъ Брутъ сдѣлается такимъ скрягой, что замкнетъ презрѣнную монету отъ друзей своихъ -- соберите, о, боги, всѣ громовыя стрѣлы ваши и разразите его на части!
   КАСС. Я не отказывалъ тебѣ.
   БРУТ. Отказалъ.
   КАСС. Нѣтъ; передавшій тебѣ мой отвѣтъ былъ просто дуракъ.-- Брутъ растерзалъ мое сердце; другу слѣдовало бы переносить недостатки друга, а Брутъ преувеличиваетъ еще мои.
   БРУТ. Не преувеличиваю, а испытываю ихъ на себѣ.
   КАСС. Ты не любишь меня.
   БРУТ. Не люблю твои недостатки.
   КАСС. Глазъ друга никогда не увидалъ бы подобныхъ недостатковъ.
   БРУТ. Ихъ не увидалъ бы глазъ льстеца, хотя бъ они были такъ велики, какъ Олимпъ.
   КАСС. Приди же, Маркъ Антоній, приди, юный Октавій, вымещайте все на одномъ Кассіѣ, потому что Кассію наскучила уже жизнь. Ненавидимый тѣмъ кого любитъ,-- презираемый братомъ,-- поносимый какъ рабъ,-- всѣ недостатки его замѣчены, внесены въ памятную книжку, выучены наизусть, чтобъ тыкать ими прямо въ глаза мои -- о, я могъ бы выплакать душу изъ глазъ моихъ!-- Вотъ мой мечь, вотъ обнаженная грудь и въ ней сердце богатѣйшее рудниковъ Плутуса, драгоцѣннѣйшее золота -- вырви его, если ты Римлянинъ; я, отказавшій тебѣ въ золотѣ, готовъ отдать мое сердце. Рази, какъ поразилъ Цезаря: вѣдь я знаю, что и въ то время, когда ты наиболѣе ненавидѣлъ его, ты любилъ его все-таки болѣе, чѣмъ когда нибудь Кассія.
   БРУТ. Вложи мечь въ ножны. Сердись когда вздумается -- имѣешь полную свободу; дѣлай что хочешь -- и оскорбленіе примется за шутку. О, Кассій, ты связанъ съ ягненкомъ, въ которомъ гнѣвъ точно, какъ огонь въ кремнѣ, издающемъ летучія искры, когда сильно ударятъ, и затѣмъ тотчасъ же снова холодномъ.
   КАСС. И Кассій жилъ только для того, чтобъ, въ минуты скорби, дурнаго расположенія -- дѣлаться посмѣшищемъ для Брута?
   БРУТ. Когда я сказалъ это, я самъ былъ въ дурномъ расположеніи.
   КАСС. Ты сознается въ этомъ? Дай же руку.
   БРУТ. Возьми съ нею и сердце.
   КАСС. О, Брутъ!
   БРУТ. Что еще?
   КАСС. Неужели въ тебѣ нѣтъ на столько любви, чтобъ быть снисходительнымъ ко мнѣ, когда унаслѣдованная отъ матери вспыльчивость заставляетъ меня забываться?
   БРУТ. Есть, Кассій; съ этого мгновенія, когда ты слишкомъ уже вспылишь на Брута -- Брутъ вообразитъ, что это горячится твоя мать, и не оскорбится нисколько.
   ПОЭТ. (За сценой) Нѣтъ, впустите! Полководцы въ размолвкѣ -- не слѣдуетъ оставлять ихъ однихъ.
   ЛУЦ. (За сценой). Не пустимъ! невелѣно!
   ПОЭТ. (За сценой). Одна только смерть удержитъ меня!

Входитъ Поэтъ.

   КАСС. Ты зачѣмъ? что тебѣ надобно?
   ПОЭТ. Стыдитесь, полководцы! что вы затѣваете?
  
   Не ссорьтесь, будьте друзьями -- такъ подобаетъ;
   Прожилъ я больше: старость больше васъ знаетъ!
  
   КАСС. Какъ гадко риѳмоплетствуетъ этотъ циникъ!
   БРУТ. Вонъ, негодяй! вонъ, дерзкій болтунъ!
   КАСС. Не сердись, Брутъ; таковъ ужъ обычай его.
   БРУТ. Не сердился бы, еслибъ онъ зналъ время и мѣсто. Къ чему эти шуты на войнѣ! Вонъ, глупецъ!
   КАСС. Ступай! ступай! (Поэтъ уходитъ).

Входятъ Луцилій и Титиній.

   БРУТ. Луцилій, Титиній, скажите вождямъ, чтобъ они разбили палатки для своихъ отрядовъ.
   КАСС. И затѣмъ возвращайтесь къ намъ; да приведите съ собой и Мессалу. (Луцилій и Титиній уходятъ).
   БРУТ. Подай вина, Луцій.
   КАСС. Я не воображалъ, чтобъ ты могъ такъ разсердиться.
   БРУТ. О, Кассій, у меня столько скорбей.
   КАСС. Ты измѣняешь своей философіи, подаваясь случайнымъ непріятностямъ.
   БРУТ. Лучше меня никто не переноситъ горя.-- Порція умерла.
   КАСС. Какъ? Порція?
   БРУТ. Умерла.
   КАСС. Какъ же не убилъ ты меня, когда я такъ безумно перечилъ тебѣ? Страшная, невознаградимая потеря!-- Отъ какой же болѣзни?
   БРУТ. Отъ разлуки со мной и сокрушенія, что Маркъ Антоній и юный Октавій страшно усилились,-- вѣсть о послѣднемъ пришла въ одно время съ вѣстію о ея смерти.-- Это лишило ее разсудка, и она, въ отсутствіи прислужницъ, проглотила нѣсколько раскаленныхъ углей.
   КАСС. И умерла?
   БРУТ. Да.
   КАСС. О, боги!

Входитъ Луцій, съ виномъ и свѣчей.

   БРУТ. Не говори болѣе о ней.-- (Луцію). Дай чашу. Въ ней я утоплю всѣ непріятности, Кассій. (Пьетъ).
   КАСС. Сердце мое жаждетъ отвѣтить на такой благородный тостъ.-- Лей полнѣе, Луцій, лей черезъ край -- любви Брута никогда не будетъ слишкомъ уже много. (Пьетъ).

Входятъ Титиній и Мессала.

   БРУТ. Войди, Титиній.-- Здравствуй, добрый Мессала.-- Сядемъ вокругъ свѣчи и поговоримъ о нашихъ дѣлахъ. КАСС. И ты умерла Порція!
   БРУТ. Прошу ни слова о ней.-- Мессала, мнѣ пишутъ, что юный Октавій и Маркъ Антоній собрали противъ насъ сильное войско и идутъ къ Филиппи.
   МЕСС. Объ этомъ писали и ко мнѣ.
   БРУТ. И ничего болѣе?
   МЕСС. Пишутъ еще, что Октавій, Антоній и Лепидъ объявили внѣ закона и предали смерти сто сенаторовъ.
   БРУТ. Въ этомъ наши письма немного разногласятъ. По моимъ, преданы смерти только семьдесятъ и въ томъ числѣ Цицеронъ.
   КАСС. Какъ, и Цицеронъ?
   МЕСС. Да, и Цицеронъ.-- А отъ жены ты не получалъ писемъ?
   БРУТ. Нѣтъ.
   МЕСС. И въ другихъ ничего не говорится о ней?
   БРУТ. Ничего, Мессала.
   МЕСС. Странно.
   БРУТ. Къ чему ты это спрашиваешь? Развѣ въ твоихъ говорится что нибудь о ней?
   МЕСС. Ничего, Брутъ.
   БРУТ. Говори правду, какъ Римлянинъ.
   МЕСС. Перенеси же и ты мою правду, какъ Римлянинъ; она умерла, и страннымъ образомъ.
   БРУТ. Если такъ -- прости Порція!-- Вѣдь мы всѣ должны умереть, Мессала. Мысль о томъ, что и она должна же была умереть когда нибудь -- даетъ мнѣ теперь силу переносить эту утрату терпѣливо.
   МЕСС. Великіе люди именно такъ и должны переносить великія утраты.
   КАСС. Все это я знаю не хуже васъ; но я не перенесъ бы такъ.
   БРУТ. Приступимъ къ живому дѣлу.-- Какъ вы думаете -- не двинуться ли и намъ, не теряя времени, къ Филиппи?
   КАСС. Не совѣтовалъ бы,
   БРУТ. Почему?
   КАСС. Потому что лучше, если непріятель самъ примется отыскивать насъ. Такимъ образомъ онъ истощитъ свои средства, утомитъ войско, повредитъ только себѣ, тогда какъ мы, спокойно оставаясь здѣсь, сохранимъ и силы и бодрость.
   БРУТ. И хорошіе доводы должны уступать лучшимъ. Вся страна, отсюда до Филиппи, раздраженная военными поборами, оказываетъ только вынужденное расположеніе къ намъ; пойдетъ непріятель черезъ эти области -- недовольные примкнутъ къ нему, и онъ явится передъ нами усиленный, ободренный. Выступивъ къ Филиппи, оставивъ почти враждебное населеніе за собою -- мы лишимъ его всѣхъ этихъ выгодъ.
   КАСС. Послушай меня, добрый братъ мой.
   БРУТ. Извини. Необходимо, сверхъ того, взять въ расчетъ, что всѣ наши приверженцы собраны уже, легіоны полны, дѣло наше созрѣло,-- что непріятель усиливается съ каждымъ днемъ, а мы, достигшіе вершины, близки къ склону. Въ дѣлахъ человѣческихъ бываетъ также свой приливъ и отливъ: воспользуются первымъ -- достигаютъ счастія; прозѣваютъ его -- все плаваніе обращается въ борьбу съ отдѣлами и бѣдствіями. Теперь для насъ именно пора прилива, и мы должны воспользоваться имъ, чтобъ не лишиться всего груза.
   КАСС. Если такъ -- пусть будетъ по твоему: выступимъ, встрѣтимъ его близь Филиппи.
   БРУТ. Глубокая ночь подкралась, пока мы разговаривали, и природа должна покориться необходимости -- удовлетворимъ ее краткимъ отдыхомъ. Не имѣете ли вы еще что сказать?
   КАСС. Нѣтъ.-- Покойной ночи! Поднимемся завтра чѣмъ свѣтъ, и въ походъ.
   БРУТ. Луцій, подай мою спальную одежду. (Луцій уходитъ).-- Прощай, добрый Мессала; покойной ночи, Титиній. Прощай, благородный Кассій, покойной ночи, покойнаго сна!
   КАСС. О, братъ, дурно началась для насъ ночь эта! Но вѣдь до такой размолвки мы ужъ никогда не дойдемъ, Брутъ?--
   БРУТ. Теперь все уладилось.
   КАСС. Прощай же!
   БРУТ. Прощай, добрый братъ мой!
   ТИТ. и МЕСС. Покойной ночи, Брутъ.
   БРУТ. Прощайте, друзья. (Кассій, Титиній и Мессала уходитъ).

Входитъ Луцій со спальной одеждой.

   Подай!-- Гдѣ твоя лютня?
   ЛУЦ. Здѣсь, въ палаткѣ.
   БРУТ. Ты совсѣмъ спишь. Бѣдный, я не виню тебя -- ты истомился бдѣніемъ. Позови Клавдія и еще кого нибудь изъ служителей; пусть они лягутъ въ моей палаткѣ.
   ЛУЦ. Варронъ! Клавдій!

Входитъ: Варронъ и Клавдій.

   ВАР. Ты звалъ насъ, добрый господинъ?
   БРУТ. Лягте пожалуста здѣсь, въ моей палаткѣ, и спите. Можетъ быть я скоро разбужу васъ, пошлю за чѣмъ нибудь къ брату Кассію.
   ВАР. Мы подождемъ, если тебѣ угодно.
   БРУТ. Нѣтъ, нѣтъ, ложитесь -- можетъ быть я и передумаю. Посмотри, Луцій, вотъ книга, которую я такъ искалъ; я самъ положилъ ее въ карманъ этой одежды. (Варронъ и Клавдій ложатся).
   ЛУЦ. Я зналъ, что ты не отдавалъ ее мнѣ.
   БРУТ. Извини, добрый Луцій -- я сталъ какъ-то забывчивъ. Можешь ты воздержаться отъ сна еще нѣсколько минутъ и съиграть мнѣ что нибудь на лютнѣ?
   ЛУЦ. Если тебѣ угодно --
   БРУТ. Угодно, мой добрый. Я слишкомъ уже утомляю тебя, слишкомъ пользуюсь твоей готовностью.
   ЛУЦ. Это долгъ мой.
   БРУТ. Но я не долженъ требовать отъ тебя свыше силъ твоихъ. Я вѣдь знаю -- юность нуждается въ отдыхѣ.
   ЛУЦ. Я спалъ --
   БРУТ. И прекрасно сдѣлалъ; соснешь и еще -- я не задержу тебя. Останусь живъ -- тебѣ будетъ хорошо. (Луцій начинаетъ пѣть, играя на лютнѣ).-- Нѣтъ, это какая то сонная мелодія. (Луцій засыпаетъ).-- О, сонъ убійственный, ты опустилъ уже на него свою свинцовую палицу.-- Спи покойно, добрый юноша; я не разбужу тебя. Но ты разобьешь лютню, качаясь такъ -- возьму ее. Теперь спи, покойной ночи! (Садится и развертываетъ книгу). Посмотримъ -- я и не замѣтилъ гдѣ остановился -- здѣсь кажется?

Является Духъ Цезаря.

   Какъ тускло горитъ свѣча!-- А! это кто тамъ? Вѣрно слабость моихъ глазъ создаетъ этотъ страшный призракъ. Онъ приближается ко мнѣ.-- Если ты что нибудь -- говори: богъ, геній, или демонъ ты, что леденишь кровь, становишь дыбомъ мои волосы? Говори: что ты такое?
   ДУХЪ. Злой духъ твой, Брутъ.
   БРУТ. Зачѣмъ же явился ты?
   ДУХЪ. Сказать, что увидимся еще близь Филиппи.
   БРУТ. Такъ я увижу еще тебя?
   ДУХЪ. Близь Филиппи. (Исчезаетъ).
   БРУТ. Чтожъ -- свидимся и близь Филиппи!-- Зачѣмъ же исчезъ ты, только что я собрался съ силами? Я поговорилъ бы еще съ тобой.-- Проснись, Луцій!-- Клавдій, Варронъ, проснитесь!-- Клавдій!
   ЛУЦ. Лютня разстроилась --
   БРУТ. Ему кажется, что онъ играетъ еще.-- Проснись, Луцій!
   ЛУЦ. Мой повелитель --
   БРУТ. Отчего ты такъ кричалъ во снѣ?
   ЛУЦ. Развѣ я кричалъ?
   БРУТ. Да. Привидѣлось тебѣ что нибудь?
   ЛУЦ. Ничего.
   БРУТ. Засни опять.-- Эй, Клавдій, проснись! Проснись и ты, соня!
   КЛАВ. и ВАР. Что тебѣ угодно?
   БРУТ. Что вы такъ кричите во снѣ?
   КЛАВ. и ВАР. Развѣ мы кричали?
   БРУТ. Вы что нибудь видѣли?
   ВАР. Я ничего не видалъ.
   КЛАВ. И я также.
   БРУТ. Ступайте же, поклонитесь отъ меня брату Кассію и скажите, чтобъ онъ выступилъ съ своимъ войскомъ пораньше,-- что мы выступимъ вслѣдъ за нимъ.
   ВАР. и КЛАВ. Слушаемъ.
  

ДѢЙСТВІЕ V.

СЦЕНА 1.

Равнины близь Филилпи.

Входятъ Октавій и Антоній съ войсками.

   ОКТ. Мои предположенія оправдались, Антоній. Ты говорилъ, что непріятель низачто не сойдетъ на равнину, не оставитъ высотъ и холмовъ; выходитъ иначе: войска ихъ близехонько, и они готовы сразиться съ нами здѣсь, близь Филшши, не дожидаясь вызова.
   АНТ. Все это ничего не значитъ; я проникаю въ самыя сердца ихъ, понимаю для чего это дѣлается. Имъ было бы пріятнѣе идти во всякое другое мѣсто, но сходятъ сюда, съ храброваніемъ страха, въ надеждѣ убѣдить этимъ, что не утратили еще мужества. А оно утрачено ужъ.

Входитъ Вѣстникъ.

   ВѢСТ. Готовьтесь, полководцы! непріятель приближается въ стройномъ порядкѣ, съ развѣвающимися знаменами. Принимайте скорѣе ваши мѣры.
   АНТ. Октавій, веди свои войска, не спѣша, по лѣвой сторонѣ равнины.
   ОКТ. Я пойду по правой; ступай ты по лѣвой.
   АНТ. Къ чему перечишь ты мнѣ въ рѣшительную минуту?
   ОКТ. Я не перечу -- я хочу такъ.

Трубы и литавры. Входятъ: Брутъ, Кассій, Титиній, Луцилій, Мессала и другіе съ войсками.

   БРУТ. Они стоятъ, желаютъ вступить въ переговоры.
   КАСС. Стой, Титиній! Мы выдемъ впередъ и поговоримъ съ ними.
   ОКТ. Не подать ли знакъ къ битвѣ, Маркъ Антоній?
   АНТ. Нѣтъ, Цезарь, подождемъ ихъ нападенія.-- Выйдемъ впередъ: вождямъ хочется перемолвить съ нами.
   ОКТ. Не трогаться, пока не подадимъ знака.
   БРУТ. Сперва слова, потомъ удары -- не такъ ли соотечественники?
   ОКТ. Но не потому, чтобъ мы, какъ вы, любили слова больше.
   БРУТ. Хорошее слово лучше дурнаго удара, Октавій.
   АНТ. Ты, Брутъ, и сквернѣйшій ударъ сопровождаешь хорошимъ словомъ. Доказательство -- отверстіе, сдѣланное тобою въ сердцѣ Цезаря, восклицая: да здравствуетъ Цезарь!
   КАСС. Твоихъ ударовъ, Антоній, мы не знаемъ еще; но что до словъ -- они грабятъ пчелъ Гиблы, оставляютъ ихъ совершенно безъ меда.
   АНТ. Не безъ жалъ, однакожъ?
   БРУТ. И безъ жалъ, и безъ голоса. Ты похитилъ и жужжанье ихъ, и потому -- что весьма, впрочемъ, благоразумно -- грозишь, собираясь ужалить.
   АНТ. Но вы, подлыя души, не грозили, когда ваши гнусные кинжалы зубрились одинъ о другой въ груди Цезаря. Вы щерили зубы какъ обезьяны, ластились какъ собачонки, ползали какъ рабы, лобызая ноги Цезаря, между тѣмъ какъ проклятый Каска, какъ песъ, сзади наносилъ ударъ въ выю Цезаря. О, льстецы!
   КАСС. Льстецы!-- Ну, Брутъ, благодари самого себя; языкъ этотъ не поносилъ бы сегодня, еслибъ ты послушался Кассія.
   ОКТ. Къ дѣлу, къ дѣлу! Словопрѣніе бросаетъ насъ въ потъ -- заключеніе выжметъ капли покраснѣе. Смотрите, я извлекаю мочь противъ заговорщиковъ; когда же, думаете вы, возвратится онъ въ ножны свои? Когда сторицей отомститъ тридцать три раны Цезаря, если только другой Цезарь не обогатитъ меча измѣнниковъ новымъ убійствомъ {Въ прежнихъ изданіяхъ: Have added slaughter to the sword of traitors. По экземпляру Колльера: Have added slaughter to the word of traitor. Эта поправка не совсѣмъ согласуется съ слѣдующей затѣмъ фразой Брута, и я не воспользовался ею.}.
   БРУТ. Цезарь, тебѣ не умереть отъ рукъ измѣнниковъ, если не привелъ ихъ съ собою.
   ОКТ. Надѣюсь. Я не для того рожденъ, чтобъ умереть отъ руки Брута.
   БРУТ. О, юноша! еслибъ ты былъ и благороднѣйшій изъ всего рода своего -- ты и тогда не нашолъ бы смерти почетнѣе.
   КАСС. Заносчивый школьникъ, товарищи разгульнаго шута -- не стоитъ такой чести.
   АНТ. Все тотъ же, старый Кассій, окъ Идемъ, Ліггоній, идемъ!-- Мы бросаемъ нашъ вызовъ прямо вамъ въ зубы, измѣнники. Осмѣлитесь сразиться нынче же -- выходите на поле; не осмѣлитесь -- выходите, когда соберетесь съ духомъ. (Уходитъ съ Антоніемъ и своими войсками).
   КАСС. Дуй же вѣтеръ, вздымайтесь волны, плыви ладья! Буря разъигрывается, и все пущено на удачу.
   БРУТ. Луцилій, на одно слово. (Отходитъ съ Луциліемъ въ сторону и говоритъ съ нимъ тихо).
   КАСС. Мессала.
   МЕСС. Что, Кассій?
   КАСС. Нынче день моего рожденія; въ этотъ самый день родился Кассій.-- Дай мнѣ твою руку, Мессала; будь свидѣтелемъ, что и я, какъ нѣкогда Помпей, противъ моей воли, вынужденъ поставить нашу свободу и все въ зависимость отъ одного сраженія. Ты знаешь, я всегда держался Эпикура и его ученія; теперь я измѣняю прежній образъ мыслей: начинаю отчасти вѣрить въ предзнаменованія. Когда мы выступили изъ Сардъ, два огромные орла опустились на передовое наше знамя {Въ прежнихъ изданіяхъ: on our former ensign... По экземпляру Колльера: on our forward ensign...} и усѣлись на немъ; они ѣли съ жадностью изъ рукъ солдатъ и провожали насъ до Филиппи. Нынче утромъ они улетѣли, и, вмѣсто ихъ, коршуны и враны стаями носятся надъ нами, поглядывая на насъ, какъ на вѣрную добычу. Тѣнь, отбрасываемая ими, кажется роковымъ покровомъ, подъ которымъ войско наше лежитъ какъ бы готовое испустить духъ.
   МЕСС. Не вѣрь этому.
   КАСС. Вѣрю только отчасти, потому что бодръ духомъ, готовъ на всѣ опасности.
   БРУТ. Именно такъ, Луцилій.
   КАСС. Ну, благородный Брутъ, да будутъ и нынче благосклонны къ намъ боги, чтобы дружба наша могла дожить до старости. Но такъ какъ судьбы людей всегда невѣрны -- пообсудимъ и худшее, что можетъ случиться. Проиграемъ сраженіе -- это послѣдній разговоръ нашъ. Что предпримешь ты въ такомъ случаѣ?
   БРУТ. Останусь вѣренъ философіи, заставляющей меня охуждать Катона за то, что умертвилъ себя. Не знаю почему, но мнѣ кажется трусостью, униженіемъ, ускорять такимъ образомъ конецъ жизни изъ боязни того, что еще только можетъ случиться. Вооружусь терпѣніемъ и буду ждать рѣшенія силъ высшихъ {Въ прежнихъ изданіяхъ: to prevent the time of life... the providence of some high powers... По экземпляру Колльера: to prevent the term of lile... the providence of those high powers...}, управляющихъ смертными.
   КАСС. Стало быть, когда проиграемъ сраженіе, ты допустишь, чтобъ тебя, въ тріумфѣ, повели по улицамъ Рима.
   БРУТ. Нѣтъ, Кассій, нѣтъ! Не думай, благородный Римлянинъ, чтобы Брутъ когда нибудь пошолъ въ Римъ связанный: онъ слишкомъ гордъ для этого. Во всякомъ случаѣ день этотъ долженъ кончить начатое въ иды марта, и я незнаю -- придется ли намъ еще разъ свидѣться, а потому прими мое послѣднее прощаніе: прощай, Кассій, и навсегда, навсегда! Свидимся еще -- улыбнемся; нѣтъ -- хорошо сдѣлали, что теперь простились.
   КАСС. Прощай, Брутъ, и навсегда! Свидимся еще -- улыбнемся въ самомъ дѣлѣ; нѣтъ -- дѣйствительно хорошо сдѣлали, что теперь простились.
   БРУТ. Веди же войска.-- О, еслибъ можно было знать конецъ трудовъ этого дня прежде, чѣмъ они кончатся! А впрочемъ, довольно и того, что день этотъ кончится же: узнаемъ тогда и какъ.-- Впередъ! Впередъ!
  

СЦЕНА 2.

Тамъ же. Поле сраженія.

Шумъ битвы. Входятъ Брутъ и Мессала.

   БРУТ. Скачи, скачи, Мессала; отдай этотъ приказъ легіонамъ той стороны. (Шумъ битвы усиливается).-- Пусть ударятъ разомъ -- я вижу, крыло Октавія колеблется; одинъ быстрый напоръ, и мы рѣшительно опрокинемъ его. Проворнѣй, Мессала! скачи, своди всѣ!
  

СЦЕНА 3.

Тамъ же. Другая часть поля сраженія.

Входятъ Кассій и Титишй.

   КАСС. О, посмотри, Титиній, посмотри! бѣгутъ, бездѣльники! Я сдѣлался врагомъ даже своихъ. И это знаме показало тылъ, и я убилъ подлаго ношатая его.
   ТИТ. О, Кассій, Брутъ слишкомъ поторопился. Увлекшись незначительнымъ перевѣсомъ надъ Октавіемъ, онъ ринулся за нимъ слишкомъ безоглядно; войска его принялись грабить, а между тѣмъ Антоній окружилъ насъ совершенно.

Входитъ Пиндаръ.

   ПИНД. Бѣги далѣе, благородный вождь! бѣги далѣе! Маркъ Антоній въ твоихъ уже палаткахъ. Бѣги далѣе, доблестный Кассій!
   КАСС. Холмъ этотъ довольно далекъ. Посмотри, Титиній, я вижу тамъ огонь -- вѣдь это горятъ мои палатки?
   ТИТ. Твои.
   КАСС. Если ты меня любишь, Титиній, сядь на моего коня, вонзай въ него шпоры, пока онъ не примчитъ тебя вонъ къ тѣмъ толпамъ, и тотчасъ же назадъ, чтобъ я зналъ вѣрно: враги или друзья это.
   ТИТ. Возвращусь съ быстротою мысли. (Уходитъ).
   КАСС. Пиндаръ, взлезь на вершину холма -- мое зрѣніе всегда было слабо -- и не спускай глазъ съ Титинія; передавай мнѣ все, что увидишь.-- (Пиндаръ уходитъ). Въ этотъ день я дохнулъ впервые -- время повернуло, и я кончу, гдѣ началъ. Жизнь моя свершила круговоротъ свой.-- Что, Пиндаръ?
   ПИНД. (За сценою). О, мой повелитель --
   КАСС. Что тамъ?
   ПИНД. Титинія окружаютъ скачущіе къ нему конники, но онъ не перестаетъ пришпоривать.-- Вотъ они близехонько ужъ.-- Чтожъ это такое??-- Нѣкоторые соскакиваютъ съ коней.-- И онъ слезаетъ -- онъ взятъ!-- (За сценой крики). Слышишь, какъ они кричатъ отъ радости?
   КАСС. Сойди; нечего смотрѣть болѣе.-- О, трусъ! дожить до того, что передъ глазами берутъ лучшаго изъ друзей твоихъ!

Входитъ Пиндаръ.

   Поди сюда, Пиндаръ. Когда я взялъ тебя въ плѣнъ, въ Парѳіи, я даровалъ тебѣ жизнь, заставивъ поклясться, что исполнишь чтобы я ни приказалъ тебѣ. Исполнижь теперь клятву свою. Будь свободенъ, и этимъ мечемъ, пронзившимъ грудь Цезаря, пронзи и мою. Безъ возраженій; вотъ рукоять: закрою лицо, какъ закрылъ уже -- рази!-- Ты отомщенъ, Цезарь, и тѣмъ же самымъ мечемъ, который убилъ тебя. (Умираетъ).
   ПИНД. Вотъ я и свободенъ; но завись это отъ меня -- никогда не пожелалъ бы я освободиться такимъ образомъ. О, Кассій! Пиндаръ бѣжитъ этихъ странъ, бѣжитъ такъ далеко, что ни одинъ Римлянинъ не услышитъ уже о немъ! (Уходитъ).

Входятъ Титиній и Мессала.

   МЕСС. Это просто плата тою же монетой, Титиній; потому что и Октавій разбитъ благороднымъ Брутомъ точно также, какъ легіоны Кассія -- Антоніемъ.
   ТИТ. Какъ обрадуетъ эта вѣсть Кассія.
   МЕСС. Гдѣжъ ты оставилъ его?
   ТИТ. На этомъ холмѣ, съ его рабомъ Пиндаромъ, и въ совершенномъ уныніи.
   МЕСС. Да ужъ не онъ ли это лежитъ на землѣ?
   ТИТ. Такъ не лежатъ живые.-- О, боги!
   МЕСС. Онъ?
   ТИТ. Былъ онъ, Мессала: -- Кассія нѣтъ уже!-- О, солнце, какъ ты закатываешься теперь въ багрянцѣ лучей своихъ, такъ и день Кассія угасъ въ багрянцѣ его крови. Угасло солнце Рима! конченъ день нашъ! Тучи, росы, опасности близятся -- намъ нечего болѣе дѣлать! Его умертвило сомнѣніе въ успѣхѣ моей поѣздки.
   МЕСС. Сомнѣніе въ успѣхѣ? О, ненавистное заблужденіе, дитя горя, зачѣмъ представляешь ты живому уму человѣка чего нѣтъ? Ты зачинаешься такъ быстро и никогда не разрождаешься счастливо -- всегда убиваешь мать зачавшую тебя!
   ТИТ. Пиндаръ! Гдѣ же ты, Пиндаръ!
   МЕСС. Отыщи его, Титиній, а я, между тѣмъ, пойду и вонжу эту вѣсть въ уши благороднаго Брута; да, вонжу, потому что для Брута она будетъ жесточѣе остраго желѣза и стрѣлъ ядовитыхъ.
   ТИТ. Ступай Мессала; я поищу Пиндара. (Мессала уходитъ).-- Зачѣмъ посылалъ ты меня, благородный Кассій? Развѣ не друзей твоихъ встрѣтилъ я? Развѣ не возложили они на меня вѣнца побѣды, съ тѣмъ чтобъ я передалъ его тебѣ? Развѣ ты не слыхалъ радостныхъ кликовъ ихъ? Увы! ты все перетолковалъ въ дурное! Но я все-таки украшу твое чело этимъ вѣнцомъ; твой Брутъ велѣлъ передать его тебѣ, и я исполняю приказъ его.-- Спѣши же сюда, Брутъ: посмотри какъ я любилъ Кая Кассія.-- Простите, о, боги -- таковъ ужъ обычай Римлянъ -- приди мечь Кассія, отыщи сердце Титинія. (Умираетъ).

Трубы. Входятъ: Мессала, Брутъ, молодой Катонъ, Стратонъ, Волюмній и Луцилій.

   БРУТ. Гдѣ же онъ, Мессала? Гдѣ трупъ его?
   МЕСС. Вонъ, и подлѣ оплакивающій его Титиній.
   БРУТ. Титиній лежитъ лицомъ вверхъ.
   КАТ. Онъ убитъ.
   БРУТ. О, Юлій Цезарь, ты и теперь могущь еще! Твой духъ бродитъ здѣсь и устремляетъ наши мечи въ наши собственныя груди. (Громкій шумъ битвы).
   КАТ. Благородный Титиній! Посмотрите, онъ увѣнчалъ мертваго Кассія.
   БРУТ. Найдутся ли изъ живыхъ еще два Римлянина подобные этимъ? Прощай послѣдній изъ Римлянъ! невозможно, чтобъ Римъ когда нибудь родилъ другаго, тебѣ подобнаго.-- Друзья, теперь я не могу оплакивать этого человѣка такъ, какъ слѣдовало бы; но я найду время, Кассій, найду!-- Отправьте трупъ его въ Ѳассосъ; похороны въ лагерѣ слишкомъ удручили бы насъ.-- Идемъ, Луцилій! идемъ, Катонъ, назадъ -- на поле битвы!-- Лабео и Флавій! выводите войска наши.-- Теперь три часа, Римляне -- до наступленія ночи попытаемъ еще счастія во второмъ сраженіи.
  

СЦЕНА 4.

Другая часть поля сраженія.

Шумъ битвы. Входятъ солдаты, сражаясь, и за тѣмъ: Брутъ, Катонъ и Луцилій.

   БРУТ. Не теряйте мужества, сограждане! не теряйте мужества!
   КАТ. Какой же незаконнорожденный теряетъ его? Кто за мной? Я громко провозглашу мое имя.-- (Устремляется на враговъ). Эй, вы -- я сынъ Марка Катона! врагъ тирановъ, другъ отечества! Я сынъ Марка Катона -- слышите ли?
   БРУТ. А я Брутъ, Маркъ Брутъ! Брутъ, другъ отечества -- да знаетъ это каждый! (Удаляется сражаясь. Катонъ, пересиленный, падаетъ.)
   ЛУЦ. О, палъ и ты, юный, доблестный Катонъ! Чтожъ -- ты умеръ также благородно, какъ Титиній; ты доказалъ, что ты сынъ Катона.
   1 сол. Сдайся, или умри!
   ЛУЦ. Сдаюсь, чтобъ умереть. (Давая ему золото). Вотъ тебѣ въ награду, если умертвишь сейчасъ же. Рази Брута -- прославься смертью его.
   1 сол. Нѣтъ.-- Важный плѣнникъ, ребята!
   2 сол. Назадъ! Увѣдомьте Антонія, что Брутъ взятъ.
   1 сол. Я скажу ему -- да вотъ и онъ.

Входитъ Антоній.

   Брутъ взятъ, доблестный полководецъ! взятъ въ плѣнъ!
   АНТ. Гдѣ же онъ?
   ЛУЦ. Въ безопасности, Антоній; въ совершенной безопасности. Повѣрь, врагу никогда не взять Брута живымъ, боги хранятъ его отъ такого позора. Найдешь его -- живаго или мертваго, все равно -- найдешь всегда Брутомъ, всегда вѣрнымъ самому себѣ.
   АНТ. Любезные, это не Брутъ; и все-таки не менѣе важный плѣнникъ. Стерегите его хорошенько, но съ уваженіемъ. Такихъ людей мнѣ хотѣлось бы имѣть друзьями, а не врагами. Ступайте, развѣдайте живъ Брутъ, или мертвъ, и дайте мнѣ знать въ палатку Октавія.
  

СЦЕНА 5.

Другая часть поля.

Входятъ: Брутъ, Дарданій, Клитъ, Стратонъ и Волюмній.

   БРУТ. Сюда, бѣдный остатокъ друзей моихъ; отдохнемъ на этихъ камняхъ.
   КЛИТ. Статилій поднялъ факелъ вверхъ, но не возвращается; вѣрно взятъ, или убитъ.
   БРУТ. Садись, Клитъ. Убитъ -- это настоящее слово, оно въ ходу нынче. Послушай, Клитъ. (Шепчетъ ему на ухо.)
   КЛИТ. Какъ, я? ни за какія блага въ мірѣ!
   БРУТ. Такъ молчи же; ни слова объ этомъ.
   КЛИТ. Да я скорѣй убью себя.
   БРУТ. Послушай, Дарданій. (Шепчетъ ему.)
   ДАРД. И я рѣшусь на это?
   КЛИТ. О, Дарданій!
   ДАРД. О, Клитъ!
   КЛИТ. Чего требовалъ отъ тебя Брутъ?
   ДАРД. Чтобъ я умертвилъ его. Посмотри, онъ задумался.
   КЛИТ. Благородный сосудъ этотъ такъ переполнился грустью, что она приливаетъ даже къ глазамъ его.
   БРУТ. Поди сюда, добрый Волюмній; на одно слово.
   ВОЛ. Что угодно Бруту?
   БРУТ. Послушай, Волюмній; вотъ ужъ дважды являлся мнѣ духъ Цезаря въ ночное время. Въ первый разъ близь Сардъ; во второй -- прошедшей ночью, здѣсь, на филиппійскихъ равнинахъ. Я знаю -- пришолъ часъ мой.
   ВОЛ. О, нѣтъ!
   БРУТ. Это вѣрно, Волюмній. Ты видишь какъ все идетъ въ мірѣ; враги пригнали насъ къ самому краю бездны: лучше самимъ спрыгнуть въ нее, чѣмъ ждать, пока столкнутъ другіе. Волюмній, вспомни -- мы вмѣстѣ ходили въ школу; ради старой дружбы, прошу, подержи мой мечь, чтобъ я могъ ринуться на него.
   ВОЛ. О, нѣтъ, Брутъ! друга ли это дѣло? (Шумъ битвы усиливается).
   КЛИТ. Бѣги, бѣги, мой повелитель! Здѣсь нельзя медлить.
   БРУТ. (Пожимая руку каждаго). Прощай -- прощай и ты -- и ты, Волюмній -- и ты, Стратонъ: ты дремалъ все это время. Отрадно моему сердцу, сограждане, что въ цѣлую жизнь я не встрѣтилъ ни одного невѣрнаго мнѣ человѣка. И этотъ гибельный день прославитъ меня болѣе, чѣмъ Октавія и Марка Антонія ихъ гнусная побѣда. Прощайте же всѣ разомъ, потому что языкъ Брута почти кончилъ уже исторію его жизни; ночь опускается на глаза, и кости мои, работавшія только для этого часа -- жаждутъ отдыха. (Шумъ битвы возрастаетъ. За сценой слышны крики: Бѣгите! спасайтесь, спасайтесь!)
   КЛИТ. Бѣги, бѣги, мой повелитель!
   БРУТ. Спасайтесь -- я за вами. (Клитъ, Дарданій и Волюмній уходятъ).-- Стратонъ, прошу, останься съ своимъ господиномъ. Ты добрый человѣкъ, въ твоей жизни были проблески благородства; подержи мой мечь и отврати лицо, пока я ринусь на него. Ты не откажешь мнѣ въ этомъ, Стратонъ?
   СТР. Дай прежде твою руку. Прощай, мои повелитель.
   БРУТ. Прощай, добрый Стратонъ!-- Успокойся теперь, Цезарь -- я умертвилъ тебя и въ половину не такъ охотно. (Бросается на мечь и умираетъ).

Шумъ битвы продолжается. Трубятъ отступленіе. Входятъ: Октавій, Антоній, Мессала, Луцилій и войска.

   ОКТ. Что это за человѣкъ?
   МЕСС. Слуга моего полководца.-- Стратонъ, гдѣ господинъ твой?
   СТР. На свободѣ, въ безопасности отъ рабства, постигшаго тебя, Мессала. Побѣдители могутъ только сжечь трупъ его, потому что одинъ Брутъ превозмогъ Брута и, кромѣ его, никому не прославиться его смертью.
   ЛУЦ. Только такъ могли вы найти его. Благодарю Брутъ, что оправдалъ слова Луцилія.
   ОКТ. Всѣхъ служившихъ Бруту я беру къ себѣ. Послушай, любезный, согласенъ ты поступить ко мнѣ?
   СТР. Согласенъ, если Мессала уступитъ меня.
   ОКТ. Уступи, добрый Мессала.
   МЕСС. Скажи, какъ умеръ вождь мой?
   СТР. Я держалъ мечь, и онъ ринулся на него.
   МЕСС. Октавій, возьми оказавшаго послѣднюю услугу моему полководцу.
   АНТ. Изъ всѣхъ заговорщиковъ онъ былъ благороднѣйшій. Всѣ они совершили свершенное ими изъ ненависти къ Цезарю; только онъ одинъ -- изъ благородной ревности къ общественному благу {Въ прежнихъ изданіяхъ: He only, in а general honest thoгght, And common good to all... По экземпляру Колльера: He only in а generous honest thought Of common good to all...}. Жизнь его была такъ прекрасна; всѣ начала соединялись въ немъ такъ дивно, что и сама природа могла бы выступить и сказать всему міру: да, это былъ человѣкъ!
   ОКТ. Почтимъ же его погребеніемъ достойнымъ его добродѣтелей. Эту ночь онъ будетъ лежать въ моей палаткѣ въ полномъ блескѣ и убранствѣ вождя.-- Теперь, пусть войска отдыхаютъ, а мы -- идемъ дѣлить трофеи этого счастливаго дня.
  
  
  
предприятие я имею, если б ухо твое было столь здраво, чтобы оное выслушать.
  

Лигарий

  
   Клянусь всеми богами, которым римляне поклоняются; клянусь, что здесь слагаю болезнь свою -- Душа Рима! благородный потомок славного предка! ты, подобно могущественному заклинателю духов, паки призвал в жизнь умерший дух мой. Повели только, и я невозможное исполнить потщуся и исполню. Что делать должно?
  

Брут

  
   Приняться за такую работу, которая больных людей может сделать здравыми.
  

Лигарий

  
   Но нет ли и таких здравых, которых нам больными сделать надлежит?
  

Брут

  
   И то правда. Что это такое и кого постигнуть должно, расскажу я тебе дорогою.
  

Лигарий

  
   Поди только, а я с пламенным сердцем тебе последую, дабы сделать то, чего не знаю; но довольно и того, что Брут есть вождь мой.
  

Брут

  
   Так пойдем же.

(Уходят.)

  

Явление II

Дом Цезарев. Гром и молния.

Цезарь

  
   Ни небо, ни земля не имели в сию ночь покоя. Три раза Кальпурния во сне кричала: помогите! помогите! умерщвляют Цезаря! -- Есть ли кто-нибудь там?

(Приходит служитель.)

  

Служитель

  
   Что угодно Цезарю?
  

Цезарь

  
   Поди, скажи жрецам, чтоб они тотчас учинили жертвоприношение и после сообщили бы мне свои о том мнения.
  

Служитель

  
   Повеление Цезаря будет исполнено.

(Уходит. -- Кальпурния приходит.)

  

Кальпурния

  
   Что ты предпринимаешь, Цезарь? Неужели хочешь ты идти? -- Ни одного шага не сделаешь ты ныне у меня из дому.
  

Цезарь

  
   Цезарь пойдет. Угрозы только сзади взирали на меня: увидя лицо мое, они исчезнут.
  

Кальпурния

  
   Я никогда не думала о чудных явлениях; но ныне ужасают меня оные. Один человек, выключая еще того, что мы сами видели и слышали, рассказывал об ужасных явлениях, которые страже представлялись: львица пометала детей на улице; могилы разверзались и изрыгали из себя мертвых; ярящиеся огненные воины, построясь в совершенный боевой порядок, на облаках сражались, и кровь их на Капитолию падала. Шум сражения наполнял воздух; кони ржали, умирающие стенали, а привидения повсюду на улицах выли и кричали. -- О Цезарь! такие вещи совсем новы, и я страшусь их.
  

Цезарь

  
   Можно ли уже того избегнуть, что всемогущие боги заключили в совете своем? -- Не взирая ни на что, Цезарь пойдет; ибо предвещания сии столь же касаются до меня, сколь вообще и до всего мира.
  

Кальпурния

  
   Когда умирают нищие, не являются никакие кометы; но пламенные небеса предвозвещают смерть государей.
  

Цезарь

  
   Трусы умирают задолго до своей смерти; храбрый вкушает смерть токмо единожды. Из всех чудес, мною токмо слышанных, чудеснейшим мне кажется то, что люди страшатся, ведая, что смерть, сей неизбежный конец, придет тогда, когда захочет.

(Служитель возвращается.)

   -- Что говорят Авгуры?
  

Служитель

  
   Они желают, чтобы ты ныне дома остался. Вынув внутренность из одной жертвы, не нашли в ней сердца.

(Уходит.)

  

Цезарь

  
   Боги творят сие для постыждения робости; Цезарь был бы зверем без сердца, если б страх принудил его ныне остаться дома. Нет! Цезарь не таков! опасность ведает, что Цезарь еще опаснее ее. Мы с нею есть два льва, рожденные в один день; но я старее и страшнее ее: следственно, Цезарь пойдет.
  

Кальпурния

  
   Ах! благоразумие твое теряется токмо в одном уверении. Не ходи ныне! скажи, что страх мой, а не твой, удержал тебя ныне дома. Марка Антония пошлем мы в Сенат, который скажет, что ты нездоров. Стоя на коленах, испрашиваю я у тебя сей милости.
  

Цезарь

  
   Антоний скажет, что я нездоров, и, в угождение тебе, остаюсь дома.

(Приходит Деций.)

   Вот Деций Брут; пусть он им скажет сие.
  

Деций

  
   Да здравствует Цезарь! доброго утра желаю тебе, достойный Цезарь! я пришел звать тебя в Сенат.
  

Цезарь

  
   Ты пришел в самое то время, чтоб засвидетельствовать Сенату мое почтение, и сказать, что я ныне не хочу идти -- Не могу, было бы ложно; а не смею, еще и того более. -- Я не хочу идти; скажи им сие, Деций.
  

Кальпурния

  
   Скажи, что он болен.
  

Цезарь

  
   Разве Цезарь им лгать будет? Разве славный Победитель может устрашиться сказать сим седым старцам истину? -- Деций! поди и скажи им, что Цезарь идти в Сенат не хочет.
  

Деций

  
   Позволь мне однако, могущественный Цезарь! знать причину, дабы меня не осмеяли, когда я им скажу сие.
  

Цезарь

  
   Причина находится в моем хотении: я идти не хочу; сего довольно, дабы Сенат успокоить. Но для собственного твоего успокоения, и для дружбы к тебе, скажу я тебе причину. Кальпурния, жена моя, меня удерживает. Ей снилось в сию ночь, что статуя моя, подобно водомету, изо ста отверстий пускала чистую кровь, а шайка молодых римлян улыбалась и, подошед, мыла в крови руки свои. Сие кажется ей предсказанием грозящего несчастия, и, стоя на коленах, просила она меня, чтоб я ныне остался дома.
  

Деций

  
   Сон сей предсказывает совсем противное; сие было видение счастливое. Статуя твоя, пускавшая из многих отверстий кровь, в которой многие римляне с усмешкою мыли руки свои, значит, что великий Рим будет сосать из тебя свежую кровь, и что великие мужи будут тесниться, дабы восприять от нее новые цветы, знаки и священную редкость. Вот и все, что значит Кальпурниин сон.
  

Цезарь

  
   Изъяснение твое хорошо.
  

Деций

  
   Тогда только оно будет таково, когда ты меня совсем выслушаешь. Внимай теперь же. Сенат заключил поднесть ныне корону могущественному Цезарю. Если велишь им сказать, что идти в Сенат не хочешь, то мысли их могут перемениться. Сверх того, некоторые получат случай к насмешке и скажут: итак, пусть собрание Сената будет отложено до того времени, когда Цезарева жена увидит лучшие сны. Если Цезарь не будет ныне в Сенате, то станут говорить: видите ли? Цезарь боится! -- Прости мне, Цезарь; единственно моя ревностная любовь ко благу твоему побуждает меня говорить так. Любовь сия принудила теперь замолчать рассудок мой.
  

Цезарь

  
   Сколь же ничтожен весь страх твой, Кальпурния! Я стыжусь, что тебя послушал. -- Дайте мне одеться; я иду.
  

БРУТ, ЛИГАРИЙ, МЕТЕЛЛ, КАСКА, ТРЕБОНИЙ, ЦИННА и ПУБЛИЙ.

  

Цезарь

  
   Вот и Публий идет за мною.
  

Публий

  
   Доброе утро, Цезарь!
  

Цезарь

  
   Здравствуй, Публий! -- Как, Брут! и ты уже встал? -- Доброе утро, Каска! -- Никогда, Лигарий, не был тебе Цезарь таким злодеем, как лихорадка, которая тебя совершенно измождила. -- Который час?
  

Брут

  
   Восемь било.
  

Цезарь

  
   Благодарю вас за ваш труд и учтивость вашу. --

(Приходит Антоний.)

   Вот уже и Антоний встал, который привык целые ночи прогуливать. -- Доброе утро, Антоний!
  

Антоний

  
   Доброе утро, высокославный Цезарь!
  

Цезарь

  
   Скажи им, чтобы они были там готовы. -- Мне совестно, что я так долго заставляю себя ждать. -- Здравствуй, Цинна, Метелл и ты, Требоний; мне с вами нужно поговорить. Не забудьте мне о том напомнить. Будьте подле меня, чтобы я не позабыл вас.
  

Требоний

  
   Слышу, Цезарь. --

(В сторону.)

   Я так близко подле тебя буду, что лучшие твои друзья должны будут желать моего отдаления.
  

Цезарь

  
   Пойдем, достойные друзья мои! и выпьем прежде понемногу вина, а после, яко друзья, пойдем прямо в Капитолию.
  

Брут

(В сторону.)

  
   Не совсем так, о Цезарь! -- Сердце мое обливается кровью, когда я о том помышляю.

(Уходят.)

  

Явление III

  

Улица недалеко от Капитолии.

АРТЕМИДОР, читающий бумагу.

  

Артемидор

  
   "Цезарь, берегись Брута, остерегайся Кассия, не приближайся к Каске, не выпускай из глаз Цинны, не верь Требонию, примечай за Метеллом Цимбером; Деций Брут к тебе неблагосклонен, Кай Лигарий тобою обижен. Во всех сих людях живет только одна душа, которая направлена против Цезаря. Если ты не бессмертен, то остерегись; бесстрашие благоприятствует заговору. Сильные боги да защитят тебя!

Друг твой Артемидор".

  
   Я буду здесь дожидаться Цезаря и отдам ему эту бумагу под видом просительного письма. Душа моя скорбит оттого, что добродетель не может быть безопасна от угрызений зависти. Если ты сие прочтешь, Цезарь, то жизнь твоя может продолжиться; а если нет, то судьба преклонена к стороне изменников.

(Уходит. Порция и Луций приходят.)

  

Порция

  
   Беги в Сенат; не надобен мне твой ответ; беги скорее. -- Ты еще не ушел?
  

Луций

  
   Что же скажу я, Порция?
  

Порция

  
   Я бы хотела, чтобы ты был там и опять здесь, прежде нежели я сказать могу, что тебе там делать. -- О твердость! не оставляй меня; поставь высокую гору между сердцем и языком моим! -- Сердце у меня мужеское, но только силы женские. -- Коль тяжело хранить женщинам у себя тайну! -- Ты все еще здесь?
  

Луций

  
   Что мне делать, Порция? Бежать в Капитолию, и более ничего? Потом опять придти, и более ничего?
  

Порция

  
   Скажи мне, какими глазами смотрит Господин твой? Он со двора пошел не весьма здоров -- и примечай, что делает Цезарь, и много ли просителей к нему теснится. -- Слушай! что это за шум?
  

Луций

  
   Я ничего не слышу, Порция.
  

Порция

  
   Послушай хорошенько. -- Я слышала шум, подобный звуку мечей, и ветер несет его от Капитолии.
  

Луций

  
   Я, право, ничего не слышу.

(Приходит Артемидор.)

  

Порция

  
   Поди сюда, друг мой. -- Откуда ты идешь?
  

Артемидор

  
   Из дому, государыня.
  

Порция

  
   Который час?
  

Артемидор

  
   Почти девять.
  

Порция

  
   Цезарь пошел в Капитолию?
  

Артемидор

  
   Нет еще. Я сам ищу места, где бы мне его увидеть было можно, когда он пойдет.
  

Порция

  
   Конечно, хочешь ты о чем-нибудь просить Цезаря?
  

Артемидор

  
   Да; если Цезарь будет к Цезарю благосклонен и меня выслушает, то буду я его просить, чтобы он был сам себе другом.
  

Порция

  
   Как! разве известен тебе какой-нибудь против него заговор?
  

Артемидор

  
   Я никакого не знаю, но страшусь многих. Прости, государыня. Улица здесь узка; толпа сенаторов, преторов и просителей из народа, которая окружает Цезаря, слабого человека почти до смерти задавить может. Я буду искать просторнейшего места, чтобы поговорить с Цезарем, когда он пройдет мимо.

(Уходит.)

  

Порция

  
   Я должна идти домой! -- Горе мне! коль слабо женское сердце! -- О Брут! Брут! Небо да подкрепит тебя в твоем предприятии! -- Верно, этот человек слышал, что я говорила. -- Брут хочет просить Цезаря о том, что Цезарю не весьма будет приятно. -- Я совсем сил лишаюсь. -- Беги, Луций! кланяйся от меня супругу моему -- скажи ему, что я весела. -- Приди опять назад и уведоми меня, что он тебе скажет.

(Уходят в разные стороны.)

  
  

ДЕЙСТВИЕ III

Явление I

Улица; Капитолия отворена, в которой сидит Сенат.

Трубы.

ЦЕЗАРЬ, БРУТ, КАССИЙ, КАСКА, ДЕЦИЙ, МЕТЕЛЛ, ТРЕБОНИЙ, ЦИННА, АНТОНИЙ, ЛЕПИД,

АРТЕМИДОР, ПОПИЛИЙ, ПУБЛИЙ и ПРЕДСКАЗАТЕЛЬ

Цезарь

  
   Пятоенадесять марта уже настало.
  
   Предсказатель
  
   Да, Цезарь; но еще не прошло.
  

Артемидор

  
   Здравствуй, Цезарь! -- Прочти письмо сие.
  

Деций

  
   Требоний просит прочесть сие его смиренное прошение.
  

Артемидор

  
   О Цезарь! прочти мое прежде! мое более до тебя касается; прочти его, великий Цезарь!
  

Цезарь

  
   Что до меня касается, то может быть прочтено после.
  

Артемидор

  
   Не откладывай, Цезарь; прочти скорее.
  

Цезарь

  
   Что! разве ты сумасшедший?
  

Публий

  
   Поди прочь!
  

Цезарь

  
   Для чего приступаете вы с прошениями вашими ко мне на улице? Подите в Капитолию.

(Цезарь входит в Капитолию; прочие идут за ним.)

  

Попилий

(К Кассию)

  
   Я желаю, чтобы нынешнее ваше предприятие счастливо совершилось.
  

Кассий

  
   Какое предприятие, Попилий?
  

Попилий

  
   Прости.
  

Брут

  
   Что сказал тебе Попилий Лена?
  

Кассий

  
   Он желал, чтобы нынешнее предприятие наше счастливо кончилось. Я страшусь, не открыт ли заговор наш?
  

Брут

  
   Смотри, как он к Цезарю протирается. Примечай за ним.
  

Кассий

  
   Каска! поспеши; ибо мы страшимся, чтобы нас не предупредили. -- Брут! что нам делать? Если намерение наше откроется, то либо Кассий, или Цезарь не выйдет из Капитолии: я сам себя умерщвлю.
  

Брут

  
   Ободрись, Кассий! Попилий Лена говорит не о нашем предприятии; смотри, он смеется, и Цезарь не переменяется.
  

Кассий

  
   Требоний знает, когда будет время. -- Видишь ли, Брут, как он отводит Антония к стороне?
  

Деций

  
   Где Метелл Цимбер? Ему теперь пора, подать Цезарю свое прошение.
  

Брут

  
   Он уже готов. Подвиньтеся поближе, и помогайте ему.
  

Цинна

  
   Каска! ты первый должен поднять руку.
  

Цезарь

  
   Все ли мы готовы? -- Какие ж неудовольствия должен уничтожить Цезарь и Сенат его?
  

Метелл

(Став на колена.)

  
   Высочайший, могущественный Цезарь! Метелл Цимбер повергает смиренное сердце к ногам твоим.
  

Цезарь

  
   Я должен удержать тебя, Цимбер. -- Сей смиренный и покорный поступок мог бы возмутить кровь обыкновенных людей и с размышлением учиненные решения превратить в детское малодушие. Не будь так безумен, не воображай себе, чтобы Цезареву кровь толь легко возмутить было можно, чтобы естественный ее хлад превратился в жар от того, что глупцов растопляет, то есть от гладких слов, низких поклонов и презрительного песьего ласкательства. Твой брат изгнан решением Сената; ты бросаешься на колена, льстишь и за него просишь: но я отвергаю тебя, яко презренную тварь. Знай, что Цезарь никогда несправедливо не поступает и никогда не довольствуется неосновательными причинами.
  

Метелл

  
   Разве нет уже ни единого языка, уважительнее моего, дабы испросить возвращения изгнанному моему брату, таким гласом, звук которого может быть приятен уху великого Цезаря?
  

Брут

  
   Я лобызаю твою руку; но не из лести, о Цезарь! и прошу тебя дозволить Публию Цимберу свободное возвращение в его отечество.
  

Цезарь

  
   Что! Брут! --
  

Кассий

  
   Милость, Цезарь! -- Цезарь, милость! -- Кассий падает к ногам твоим и просит тебя простить Публия Цимбера.
  

Цезарь

  
   Меня легко бы упросить было можно, если бы я был подобен вам; если бы мог я сам упрашивать, то и просители меня бы упросить могли. Но я так тверд, как полярная звезда, которая в верности, крепости и непременности не имеет себе подобной на тверди. Небо украшено бесчисленными искрами: все они суть огнь, и каждая из них светит; но между всеми находится только одна, которая никогда не переменяет места своего. Таким образом и мир наполнен человеками; а человеки суть плоть и кровь и страстям подвержены. Из всех людей знаю я только одного, который, непотрясаем будучи наружным движением, всегда в едином состоянии пребывает. А что сей человек и есть я, пусть в сем случае увидят. Твердость моя изгнала Цимбера; твердость сия еще меня не оставила, следственно, и Цимбер должен пребывать в изгнании.
  

Цинна

  
   О Цезарь! --
  

Цезарь

  
   Прочь! -- разве хочешь ты Олимп сдвинуть с места?
  

Деций

  
   Великий Цезарь --
  

Цезарь.

  
   Не тщетно ли и сам Брут стоит на коленях?
  

Каска

  
   И так пусть руки говорят за меня!

(Умерщвляют Цезаря.)

  

Цезарь

  
   И ты, Брут? -- И так пади, Цезарь! --

(Умирает.)

  

Цинна

  
   Вольность! вольность! тиранство умерщвлено! -- Бегите, взывайте, возгласите сие на улицах!
  

Кассий

  
   Спешите на кафедры и взывайте: вольность, свобода и избавление!
  

Брут

  
   Народ и Сенат! не страшитесь, не бегите, остановитесь: долг властолюбию заплачен.
  

Каска

  
   Поди на кафедру, Брут.
  

Деций

  
   И ты, Кассий, также.
  

Брут

  
   Где Публий?
  

Цинна

  
   Здесь; действием нашим приведен он в совершенное изумление.
  

Метелл

  
   Сомкнёмся потеснее, чтобы друзья Цезаревы --
  

Брут

  
   Оставь такое предложение. Публий! будь спокоен: никакого зла не хотят причинить тебе, ниже другому какому-нибудь римлянину. Скажи сие всем, Публий.
  

Кассий

  
   И оставь нас, дабы стремящийся к нам народ не сделал старости твоей какого-либо насилия.
  

Брут

  
   Удались и предоставь ответствовать за сие действие токмо тем, которые учинили оное.

(Приходит Требоний.)

  

Кассий

  
   Где Антоний?
  

Требоний

  
   В величайшем страхе ушел домой. Мужи, жены и дети с ужасом друг на друга взирают, кричат и стараются укрыться, как будто бы пришел конец мира.
  

Брут

  
   Мы готовы ко всему, о богини судеб! что вы нам ни предопределили. -- Что нам умереть должно, мы знаем; только время неизвестно: и все то, что человек желать может, состоит в продолжении ниши жизни его.
  

Кассий

  
   Кто двадцать лет у себя жизни похищает, тот столько же лет похищает у себя и страха смерти.
  

Брут

  
   Если так, то смерть есть благодеяние; и так мы друзья Цезаревы, понеже прекратили ему время страха, смертию рождаемого. -- Наклонитесь, римляне, наклонитесь! омочим руки наши до самых локтей в крови Цезаревой и украсим ею мечи наши. Потом пойдем прямо на площадь, окровавленными орудиями будем махать над главами нашими и воскликнем все: мир, спасение и вольность!
  

Кассий

  
   Наклонитесь и омойте себя кровью Цезаревой. --

(Погружают мечи в кровь Цезаря.)

   По прошествии множества веков будет представляема сия наша героическая Трагедия в неродившихся еще государствах, на неизвестных еще языках!
  

Брут

  
   Коль часто для провождения времени будет Цезарь кровью обагряться! Цезарь, лежащий теперь у ног статуи Помпеевой, так же ничтожен, как и малейшая пылинка!
  

Кассий

  
   В таком случае всегда будут именовать нас мужами, возвратившими вольность отечеству своему.
  

Деций

  
   Пора идти.
  

Кассий

  
   Пойдем все вместе. Брут будет нами предводительствовать, а мы со смелейшими и храбрейшими римлянами ему последуем.

(Приходит служитель.)

  

Брут

  
   Тише! кто пришел? Друг Антония.
  

Служитель

(Становясь на колена.)

  
   Так, Брут, поведал мне стать пред тобою господин мой; так Марк Антоний приказал мне повергнуться, и так наставлял от меня, упав во прахе, сказать тебе: Брут честен, мудр, храбр и добродетелен; Цезарь был силен, смел, величествен и любезен: я люблю Брута и почитаю его; я страшился Цезаря, почитал и любил его. Если Брут хочет обещать Антонию безопасность, дабы он к нему придти и услышать мог, чем Цезарь смерть заслужил: то Марк Антоний не будет так горячо любить мертвого Цезаря, как живого Брута, и счастию и стороне благодушного Брута последует чрез все опасности теперешних смутных обстоятельств с чистосердечною ревностью. -- Так говорит Антоний, господин мой.
  

Брут

  
   Господин твой умный и храбрый римлянин; никогда не думал я о нем иначе. Скажи, что если угодно ему придти сюда, то он будет удовольствован и, уверяю моею честию, безвредно отсюда выйдет.
  

Служитель

  
   Я сей час позову его сюда.

(Уходит.)

  

Брут

  
   Я знаю, что он будет нашим другом.
  

Кассий

  
   Я желаю сего; но сердце мое весьма его страшится, и предчувствие мое в сем случае не совсем не у места.

(Антоний приходит.)

  

Брут

  
   Вот Антоний идет. -- Здравствуй, Марк Антоний!
  

Антоний

  
   О могущественный Цезарь! ты ли так лежишь здесь? Разве все твои славные победы, завоевания, триумфы и трофеи сжаты в сем тесном месте? -- Прости, дражайший Цезарь! -- Я не знаю, римляне, что вы еще предпринять хотите: кто должен еще плавать в крови своей, кто вам еще опасен кажется. Если и сам я назначен в жертву ярости вашей, то никакой час не может быть к сему удобнее часа смерти Цезаревой и никакое орудие сего достойнее мечей ваших, сделавшихся драгоценными благороднейшей кровью целого мира. -- Если я противен вам, то прошу вас, да теперь же, доколе еще пурпуровые руки ваши дымятся и пар испускают, свершите волю вашу. Никакое для сего место не может быть мне приятнее того, где Цезарь пал; и никакие орудия смерти не будут мною так благословляемы, как вы, избраннейшие и могущественнейшие души времен настоящих.
  

Брут

  
   О Антоний! не требуй от нас смерти. Хотя и должны мы теперь казаться тебе кровожаждущими и свирепыми; хотя видишь ты руки наши и свершенное нами убийство, однако видишь ты одни руки наши и одно кровопролитное действие, коего суть они причина. Ты не зришь сердец наших: они исполнены соболезнования, и только соболезнование с общей нуждой Рима сразило Цезаря. -- Едино соболезнование прогоняет другое, подобно огню, прогоняющему другой огонь. -- Но острие мечей наших, устремленное против тебя, Марк Антоний, в свинец превращается. Рамена наши, укрепленные сим убийством, и сердца наши, ради того братским узлом связанные, принимают тебя с совершенною любовью, дружбой и почтением.
  

Кассий

  
   Голос твой при разделении новых достоинств так же будет важен, как и всякого другого.
  

Брут

  
   Потерпи только до того времени, как мы успокоим народ, вне себя находящийся. После скажем тебе причину почто я, любивший Цезаря, поразил его.
  

Антоний

  
   Я не сомневаюсь в мудрости твоей. Пусть каждый из вас даст мне окровавленную руку. Сперва, Марк Брут, возьму я твою -- потом, Кассий, твою -- теперь твою, Деций Брут -- теперь твою, Метелл -- твою, Цинна -- и, храбрый Каска, твою -- а наконец, хотя не с меньшею дружбою, твою, дражайший Требо-ний. Вы все друзья... Ах! что сказать мне? Честь моя зыблется, и вы должны почесть меня либо слабою женою, или льстецом. -- Что я любил тебя, Цезарь, сие истинно; и так если теперь дух твой от горных мест взирает на нас, то не болезненнее ли ему и самой смерти твоей, что Антоний с врагами твоими примиряется, что он пожимает кровавые руки их, о изящнейший! и в самом присутствии трупа твоего? Если было у меня столько глаз, сколько у тебя язв: то глазам бы моим приличнее было столько слез проливать, сколько язвы твои крови проливают; приличнее было бы мне сие обильное слез количество, нежели союз дружбы с врагами твоими. Прости меня, Юлий! -- Здесь напали на тебя, о Елень благородный! здесь пал ты; а здесь стоят ловцы твои, обогащенные твоею добычею, украшенные твоей кровью! -- О мир! ты был паствою Еленя сего, а он был сердцем твоим. -- Колико подобен ты теперь, лежа таковым образом, дикому зверю, сраженному рукою многих государей!
  

Кассий

  
   Марк Антоний --
  

Антоний

  
   Прости меня, Кассий; враги Цезаревы скажут так: следственно, есть сие малейшая часть того, что друг сказать может.
  

Кассий

  
   Я не запрещаю тебе превозносить похвалами Цезаря; но какой договор хочешь ты с нами сделать? К числу ли друзей наших хочешь принадлежать или нам идти должно и более о тебе не думать?
  

Антоний

  
   Для того и требовал я руки от вас; но, признаюсь, я сделался другого мнения, когда низвел взор на Цезаря. Я друг ваш и всех вас люблю, надеялся, что вы докажете мне, почему и в чем вам Цезарь опасен был.
  

Брут

  
   Иначе, конечно, бы действие сие было действие бесчеловечное. Причины наши толь важны и сильны, что они довольствовали бы тебя, если бы ты, о Антоний! был и сын Цезарев.
  

Антоний

  
   Сего только я и желаю. Впрочем, прошу вас позволить мне отнесть его труп на площадь, и надгробным словом оказать ему последнюю дружбу на кафедре.
  

Брут

  
   Сие можешь ты исполнить, Марк Антоний.
  

Кассий

  
   Послушай, Брут. --

(Тихо.)

   Ты не знаешь, что делаешь; не позволяй, чтобы Антоний говорил ему надгробное слово. Известно ли тебе, какое впечатление сделает в народе то, что он скажет?
  

Брут

  
   Позволь мне прежде взойти на кафедру, и предложить причины смерти Цезаревой. Я примолвлю, что Антоний будет говорить все с нашего позволения и одобрения и что мы желаем, да воздается Цезарю по смерти его надлежащая честь. Сие для нас будет более выгодно, нежели вредно.
  

Кассий

  
   Я не знаю, что будет; только это мне неприятно.
  

Брут

  
   Марк Антоний! возьми труп Цезарев. В речи своей не должен ты нам делать никаких упреков, но всевозможную хвалу приписывать Цезарю. Скажи также, что ты говоришь с нашего позволения; иначе не будет тебе никакого дела до его погребения. Говорить будешь ты на той же кафедре, на которую взойду я; и начнешь речь твою тогда, когда я свою окончаю.
  

Антоний

  
   Пусть будет так; я более ничего не требую.
  

Брут

  
   И так сделайте приготовление к погребательному шествию и подите за нами.

(Заговорщики уходят.)

  

Антоний

(Один.)

  
   Прости мне, труп окровавленный! что я толь кротко и дружелюбно с убийцами твоими поступаю. Ты еси остаток величайшего мужа, когда-либо в течение времени жившего! -- Горе руке, пролившей драгоценную кровь сию! -- Взирая на язвы твои, которые разверзают немые и розовые уста твои, дабы испросить у языка моего силы произношения слов, следующее предсказываю: клятва соделает хромыми члены человеческие! внутренняя ярость и кровопролитное междоусобие будет терзать все страны Италии! кровь и опустошение будут толь обыкновенны, и ужасные явления толь ежедневны, что матери станут улыбаться, зря детей своих терзаемых руками войны; привычка к бесчеловечным действиям изгонит всякое соболезнование, и мщением кипящий дух Цезарев, сопровождаемый еще пылающею адскою фурией, гласом Монарха будет в странах сих призывать к убийству, и выпустит псов кровопролития, доколе по всей земле не распространится смрад мертвых трупов, о погребении воздыхающих. --

(Приходит служитель.)

   Не Октавию ли Цезарю служишь ты?
  

Служитель

  
   Так, Марк Антоний.
  

Антоний

  
   Цезарь писал к нему, чтобы он в Рим прибыл.
  

Служитель

  
   Письмо он получил и находится уже в пути. Мне приказал он уведомить тебя о сем прежде. --

(Увидя труп.)

   О Цезарь!
  

Антоний

  
   Сердце твое мятется; отойди и проливай слезы. Скорбь, вижу я, заразительна: глаза мои слез исполнились, коль скоро узрел я сии капли в твоих глазах. -- Скоро ли будет сюда господин твой?
  

Служитель

  
   Сию ночь проведет он только в семи милях от Рима.
  

Антоний

  
   Спеши к нему и сообщи ему плачевное приключение. Здешний Рим есть Рим горестный; Рим опасный для Октавия. Спеши, и скажи ему сие. Но нет! погоди до того времени, как труп сей отнесу я на площадь и посредством речи своей спытаю, как принимает народ свирепый поступок оных кровожаждущих людей. После сего можешь ты уведомить младого Октавия о состоянии Рима. -- Помоги мне.

(Поднимают Цезарев труп, и с ним уходят.)

  

Явление II

Площадь.

БРУТ, КАССИЙ и Народ.

Народ

  
   Мы отчета требуем; дайте нам отчет!
  

Брут

  
   И так подите за мною, друзья мои, и меня выслушайте. Ты, Кассий, поди на другую улицу, чтобы народ разделился. Те, которые хотят слушать меня, пусть здесь остаются; а те, которые хотят следовать Кассию, пусть идут с ним. Таким образом публично будет возвещена причина смерти Цезаревой.
  

Один из народа

  
   Я буду слушать Брута.
  

Другой

  
   Я буду слушать Кассия, чтобы нам можно было сравнить причины их, выслушав каждого порознь.

(Кассий с некоторыми из народа уходит.)

  

Третий

  
   Брут уже на кафедре; тише! --
  

Брут

  
   Пребудьте до конца спокойны. -- Римляне, сограждане и друзья! слушайте, как я за себя говорить буду, и соблюдайте тишину, дабы вы слушать могли. Поверьте чести моей и надлежащим образом размыслите о чести моей, дабы вы поверить могли. Судите меня разумно, и соберите весь ваш разум, дабы тем лучше вы судить могли. Если в собрании сем находится кто-либо из друзей Цезаревых, то я сказываю ему, что Брут не менее его любил Цезаря. Но если друг сей спросит: для чего же восстал Брут против Цезаря? то отвечаю ему: не для того, чтобы менее любил я Цезаря, но для того, что Рим любил я более. Разве вы хотите лучше того, чтоб Цезарь жил, а вы рабами умерли: нежели того, чтоб Цезарь умер, а римляне все жили свободно? -- Цезарь меня любил, я плачу о нем; он был счастлив, я радуюсь; он был храбр, я чту его; но он был властолюбив, и я умертвил его. Се суть слезы ради дружбы его, радость ради его счастия, честь за храбрость его и смерть за его властолюбие. -- Кто из вас толико подл, чтобы охотно рабом быть захотел? Буде есть такой, так пусть говорит он; ибо его оскорбил я. -- Кто здесь толико презрителен, чтобы не любил отечества своего? Буде есть такой, так пусть говорит он; ибо его оскорбил я. Теперь умолкну, дабы ответ услышать.
  

Все

  
   Нет ни одного, Брут, нет ни одного!
  

Брут

  
   И так, я ни одного и не оскорбил из вас. -- Я с Цезарем поступил так, как вы с Брутом поступить должны. Причина его смерти на Капитолии вписана. Слава истинных его достоинств не уменьшена; и обвинения, по которым он смерть претерпел, не слишком увеличены.

(Марк Антоний приходит с Цезаревым трупом.)

  

Брут

  
   Вот труп его, провождаемый Марком Антонием, который хотя и не имел участия в его смерти, однако выгоду его смерти, знатное достоинство в Республике, иметь будет. Да и кому из нас падение Цезаря не послужит к пользе? Я оставляю вас со следующим изъяснением: подобно как я лучшего друга умертвил для благосостояния Рима, точно так готов у меня кинжал и для самого себя, коль скоро угодно будет отечеству моему потребовать моей смерти!
  

Все

  
   Да здравствует Брут! да здравствует Брут!
  

Один из народа

  
   Проводим его домой с триумфом!
  

Другой

  
   Поставим ему статую подле его предков!
  

Третий

  
   Он должен быть Цезарем!
  

Четвертый

  
   Цезаревы славные свойства должны быть увенчаны в Бруте!
  

Первый

  
   Мы проводим его домой с восклицаниями!
  

Брут

  
   Сограждане мои.
  

Другой

  
   Тише! -- тише! Брут говорит.
  

Первый

  
   Тише!
  

Брут

  
   Позвольте мне, любезные сограждане, одному идти, а вы, в удовольствие мне, останьтеся здесь с Антонием. Окажите последнюю честь трупу Цезареву и выслушайте его речь, имеющую целью славу Цезареву. Марк Антоний будет говорить ее с нашего позволения. Пожалуйте останьтеся все здесь до того времени, как Антоний проговорит речь; а мне позвольте одному идти.

(Уходит.)

  

Первый из народа

  
   Стой! стой! мы будем слушать Марка Антония.
  

Третий

  
   Пусть он взойдет на кафедру; мы будем его слушать. Антоний! поди.
  

Антоний

  
   Я благодарю вас за Брута.
  

Четвертый

  
   Что он говорит о Бруте?
  

Третий

  
   Он говорит, что за Брута благодарит всех нас.
  

Четвертый

  
   Лучше бы было, если бы он ничего худого не говорил о Бруте.
  

Первый

  
   Цезарь был тиран.
  

Третий

  
   Конечно. Счастливы мы, что Рим от него освободился!
  

Второй

  
   Тише! послушаем, что скажет Антоний.
  

Антоний

  
   Достойные римляне! --
  

Все

  
   Тише, тише! станем слушать.
  

Антоний

  
   Друзья! Римляне! сограждане! послушайте меня. Я пришел не хвалить Цезаря, но воздать последний долг трупу его. Причиняемое зло живет еще и после нас; добро часто с костями нашими погребается. Такова участь и Цезарева. Брут сказал вам, что Цезарь был властолюбив: тяжелое преступление, если сие истинно, за которое Цезарь тяжелое получил и наказание. С позволения Брута и прочих -- а Брут человек честный, и все они вообще честные люди -- буду я здесь говорить Цезарю надгробную речь. Он был другом моим, верным против меня и справедливым; но Брут говорит, что он был властолюбив, а Брут честен. Он многих пленников привел в Рим, коих выкупные деньги умножили общенародные сокровища: кажется сие вам в Цезаре властолюбием? -- Когда вопияли бедные, Цезарь проливал слезы: властолюбие должно быть из твердейших нитей соткано. Но Брут говорит, что он был властолюбив, а Брут честен. Вы все видели, что я при Луперкалиях три раза подносил ему царскую корону, и что он три раза отвергнул ее от себя: разве было сие властолюбие? -- Но Брут говорит, что он был властолюбив, а Брут истинно честен. Я говорю не для того, чтобы опровергнуть сказанное Брутом; но нахожусь здесь для того, чтобы сказать известное мне. Вы все некогда любили его, и любили, конечно, не без причины; какая же причина удерживает вас соболезновать о смерти его? -- О разум! ты ушел к диким зверям, а людей совсем оставил! -- Не теряйте терпения; сердце мое отлетело во гроб к Цезарю: и я престать должен, доколе оно ко мне возвратится.
  

Первый из народа

  
   Мне кажется, что в словах его много разума заключается. Если хорошенько рассмотришь, то найдешь, что с Цезарем поступили очень несправедливо.
  

Третий

  
   Так ли вы думаете? -- Я боюсь, чтоб еще худший не занял места.
  

Четвертый

  
   Приметили ли вы, что он сказал? Он не хотел принять короны.
  

Первый

  
   Если так, то некоторым людям худо будет.
  

Второй

  
   Добродушный человек! -- Глаза его от слез покраснели.
  

Третий

  
   В целом мире нет благороднее Антония.
  

Четвертый

  
   Слушайте! он опять говорить начинает.
  

Антоний

  
   Вчера еще только одно слово Цезарево стоило целого мира; а теперь тут лежит он, и самый беднейший человек не имеет к нему почтения. О римляне! если бы хотел я возмутить сердца и умы ваши, то причинил бы зло Бруту и Кассию, которые, как известно вам, честные люди суть. Но я никак оскорбить их не намерен; лучше хочу погрешить противу мертвого, себя самого и против вас, нежели огорчить таких честных мужей. Но вот хартия, с Цезаревою печатью; я нашел ее в горнице его. Тут изображена последняя его воля. Если народ услышит только завещание сие -- которое, простите мне, читать я не намерен -- то, конечно, все бросятся лобызать раны мертвого Цезаря, обмочат одежды свои в священной крови его, будут просить токмо об одном, в память ему, волосе его; на смертном одре в последней воле своей вспомнят о волосе сем и яко богатое наследство откажут его своим наследникам.
  

Четвертый

  
   Мы хотим слышать завещание; читай его, Марк Антоний.
  

Все

  
   Завещание! завещание! -- Мы хотим слышать Цезарево завещание!
  

Антоний

  
   Нет, о друзья мои! Я не смею читать его; не весьма хорошо будет, если узнаете вы, сколько Цезарь любил вас. Вы не дерево, вы не камни; вы человеки -- следственно, завещание его вас бы воспалило, привело бы вас в исступление. Лучше будет, если вы не узнаете, что он вас после себя наследниками сделал; ибо что последовать может, если вы сие узнаете?
  

Четвертый

  
   Читай завещание; мы хотим его слышать, Антоний. Ты должен читать нам завещание, Цезарево завещание!
  

Антоний

  
   Успокойтесь, подождите несколько. -- Я слишком зашел далеко, сказав вам о сем. Я страшусь оскорбить честных людей, Цезаря умертвивших. -- Я страшусь сего!
  

Четвертый

  
   Они изменники! -- Честные люди!
  

Все

  
   Завещание! завещание!
  

Второй

  
   Они злодеи, смертоубийцы! -- Завещание! читайте его!
  

Антоний

  
   И так хотите вы принудить меня, чтобы я прочел вам завещание? Окружите труп Цезарев и позвольте мне показать вам того, который завещание сделал. Сойти ли мне? Позволяете ли мне сие?
  

Все

  
   Сойди.
  

Второй

  
   Поди сюда.

(Антоний сходит с кафедры.)

  

Третий

  
   Мы позволяем.
  

Четвертый

  
   Сделайте круг; обступите!
  

Первый

  
   Отойдите! раздвиньтесь!
  

Второй

  
   Дайте место Антонию, благороднейшему Антонию.
  

Антоний

  
   Не теснитеся так ко мне; остановитесь!
  

Все

  
   Назад! назад!
  

Антоний

  
   Буде есть у вас слезы, то приготовьтесь теперь пролить их. Вам всем известна тога сия; я помню еще, как Цезарь в первый раз надел ее на себя; сие было летним вечером, в его ставке, в тот день, когда он над врагами Рима одержал победу. -- Тут кинжал Кассиев поразил Цезаря -- Вот какую рану сделал завистливый Каска! -- Здесь пронзен Цезарь ударами любимого Брута. Зрите, как текла кровь Цезарева, когда он извлекал проклятое оружие свое! -- Как будто бы выходила она для того, чтобы узнать, Брут ли подлинно толь яростно поражает; ибо Брут, известно вам, был Цезаревым благим духом. -- Судите, о боги! колико Цезарь любил его! Сей удар был злейший из всех ударов. Ибо когда узрел великий Цезарь, что и Брут поражает его, тогда неблагодарность вдруг победила его скорее оружия изменников; тогда уязвилося иройское сердце его; тогда закрыл он лицо свое тогою, и к подножию Помпеевой статуи, с которой во все время кровь текла, пал великий Цезарь! Коль ужасно было падение сие, сограждане мои! Тогда пал я, тогда пали вы, тогда пали все мы, когда кровожаждущие изменники торжествовали над нами. -- Ах! вы слезы проливаете! вижу, что вы ощущаете впечатление соболезнования. Се суть слезы благородные! -- Сердца человеколюбивые! вы уже плачете, взирая только на пронзенную одежду Цезареву? Вот сам он, обезображенный, как видите, руками изменников!
  

Первый из народа

  
   О вид ужасный!
  

Другой

  
   О Цезарь!
  

Третий

  
   О несчастный день!
  

Четвертый

  
   Изменники! злодеи!
  

Первый

  
   О вид кровавый!
  

Другой

  
   Мы мстить хотим, мстить! -- Ступай -- ищи -- бей -- бей до смерти! -- Пусть все умрут изменники! --
  

Антоний

  
   Помедлите, сограждане мои!
  

Первый

  
   Тише! слушайте благородного Антония.
  

Второй

  
   Мы хотим его слушать, хотим ему повиноваться, хотим с ним умереть!
  

Антоний

  
   Достойные друзья! дражайшие друзья! не предпринимайте никакого всеобщего мятежа. Учинившие действие сие суть чести достойные мужи. Какие особливые имели они против него неудовольствия, к сожалению, я не знаю. Они люди разумные и честные и без сомнения дадут вам отчет. Я говорил не для того, друзья мои, чтобы привлечь к себе сердца ваши, я не Ритор, так как Брут; но, как то известно вам, честный простосердечный человек, любящий друга своего. Сие знали и давшие мне позволение говорить о нем всенародно. Ибо нет у меня ни письменного начертания, ни слов, ни убедительности; нет у меня трогательных ужимок, ни искусства в предложении, ниже красноречия, дабы взволновать кровь человеческую. Я говорю худо, но только правду. Я то единственно сказываю, что уже вы сами знаете; показываю вам раны Цезаревы, сии бедные немые раны, и прошу их, да говорят за меня. Но если бы я был Брутом, а Брут Антонием, то Антоний тронул бы сердца ваши и в каждую язву Цезареву вложил язык, который и камни римские возбудил бы к мятежу и бунту.
  

Все

  
   Бунт! бунт! бунт! --
  

Первый

  
   Мы зажжем дом Брутов!
  

Третий

  
   Ступай, беги, ищи заговорщиков!
  

Антоний

  
   Послушайте только еще меня, сограждане мои, послушайте еще меня. --
  

Все

  
   Тише! слушайте Антония, благороднейшего Антония.
  

Антоний

  
   Нет, друзья мои! вы сами не знаете, что хотите делать. Чем заслужил Цезарь такую любовь вашу? Ах! вы еще сего не знаете. И так должен я вам все сказать. Вы забыли завещание, о котором я говорил.
  

Все

  
   Да, да! -- Завещание! -- Мы подождем и выслушаем завещание!
  

Антоний

  
   Вот оно, запечатленное печатью Цезаревою. Каждому римлянину, каждому человеку, дает он семьдесят пять драхм.
  

Второй

  
   Великодушный Цезарь! -- Мы отмстим за смерть его.
  

Третий

  
   Великий Цезарь!
  

Антоний

  
   Выслушайте меня спокойно.
  

Все

  
   Тише!
  

Антоний

  
   Далее, уступает он вам все свои гуляния, собственные рощи и новонасажденные сады, на той стороне Тибра находящиеся; уступает их вам и наследникам вашим навсегда для всеобщего увеселения, дабы вы там гуляли и забавлялися. Сие все сделал Цезарь, и я не уповаю, чтобы вы когда-нибудь нажили ему подобного.
  

Первый

  
   Никогда, никогда. -- Ступай, ступай! мы сожжем труп его на святом месте и головнями зажжем все домы изменников. -- Неси труп! --
  

Второй

  
   Ступай, давай огня!
  

Третий

  
   Жги все!
  

Четвертый

  
   Ломай все!

(Народ с трупом уходит.)

  

Антоний

  
   Что ни будет! -- Мятеж! ты уже восприял начало; ступай, в какую страну хочешь! --

(Приходит служитель.)

   -- Что, друг мой?
  

Служитель

  
   Октавий уже в Риме.
  

Антоний

  
   Где он?
  

Служитель

  
   Он и Лепид находятся теперь в Цезаревом доме.
  

Антоний

  
   Я тотчас к нему пойду; он прибыл в самую пору. Счастие к нам благосклонно, и мы теперь от него все получим.
  

Служитель

  
   Я слышал от него, что Брут и Кассий как бы без ума ушли из Рима.
  

Антоний

  
   Чаятельно, узнали они, как я возмутил народ. Проводи меня к Октавию.

(Уходят.)

  

Явление III

  

ЦИННА стихотворец {*} и после него некоторые из народа.

{* Содержание сей сцены и анекдот о сей несчастной судьбе стихотворца Гелвия Цинны повествуется Плутархом.}

  

Цинна

  
   Мне снилось нынешнюю ночь, что я пировал с Цезарем, и голова моя наполнена мрачными мыслями. Мне не хочется идти из дому; однако нужды идти меня заставляют.
  

Первый из народа

  
   Как тебя зовут?
  

Второй

  
   Куда идешь?
  

Третий

  
   Где живешь?
  

Четвертый

  
   Женат ли ты или холост?
  

Второй

  
   Отвечай всякому без обиняков.
  

Первый

  
   И коротко.
  

Четвертый

  
   И умно.
  

Третий

  
   И правду.
  

Цинна

  
   Как я называюсь? куда иду? где живу? -- женат ли я или холост? -- И так -- чтоб каждому из вас отвечать без обиняков, коротко, умно и справедливо -- умно скажу вам, что я холост.
  

Второй

  
   Это может значить то, что все женатые безумны. Я боюсь, чтоб за ответ твой не досталось тебе несколько оплеушин. Сказывай далее, и без обиняков.
  

Цинна

  
   Без обиняков сказываю вам, что иду к Цезареву погребению.
  

Первый

  
   Как друг или враг?
  

Цинна

  
   Как друг.
  

Второй

  
   Прямой ответ!
  

Четвертый

  
   Где ты живешь? -- Коротко.
  

Цинна

  
   Коротко, я живу у Капитолия.
  

Третий

  
   Как зовут тебя, друг? -- Правду!
  

Цинна

  
   По правде, меня зовут Цинною.
  

Первый

  
   Рвите его на части! он заговорщик.
  

Цинна

  
   Я Цинна стихотворец, Цинна стихотворец!
  

Четвертый

  
   Разорвите его за скверные его стихи! разорвите его за скверные его стихи!
  

Цинна

  
   Я не Цинна заговорщик!
  

Четвертый

  
   Нужды нет; его зовут Цинною: вырвите имя его у него из сердца, а потом пусть бежит он, куда хочет.
  

Третий

  
   Разорвите, разорвите его! -- Ступай -- жги! -- ура! бери головни! -- беги в дом Брутов, в дом Кассиев! -- жги все! -- Одни ступайте в дом к Децию -- другие к Лигарию -- иные к Каске! -- Ступай! беги!

(Уходят.)

  

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

На малом острове, близ Мутины*.

{* Рове и Попе определяют действие сцены сей в Риме. В старых изданиях место совсем не означается. Шекспир верно знал из Плутарха, что сии три римлянина собирались для осуждения на смерть многих знаменитых соотечественников своих на одном малом острове, который Аппиан полагает близ Мутины.}

Явление I

АНТОНИЙ, ОКТАВИЙ, ЛЕПИД.

Антоний

  
   И так все те умереть должны, которых имена здесь вписаны?
  
   Октавий
  
   Брат твой также умереть должен; согласен ли ты на сие, Лепид?
  

Лепид

  
   Согласен.
  

Октавий

  
   Впиши его, Антоний.
  

Лепид

  
   С уговором, чтоб Публий, племянник твой, Антоний, также жив не остался.
  

Антоний

  
   Он жить не будет. Одним почерком я его на смерть осуждаю. Но поди, Лепид, в Цезарев дом, принеси завещание; нам надобно подумать, каким образом можно освободиться от некоторых затруднительных членов.
  

Лепид

  
   Найду ли я вас опять здесь?
  

Октавий

   Здесь или в Капитолии.

(Лепид уходит.)

  

Антоний

  
   Сей человек лишен всех достоинств; он может быть только рассыльником. Неужели и он будет участвовать в разделении мира и получит третью часть оного?
  

Октавий

  
   Для чего же ты уважил так голос его при осуждении многих людей на смерть, разумея его глупцом?
  

Антоний

  
   Я старше тебя, Октавий; хотя мы, для избежания некоторых поносительных укоризн, и предлагаем ему такую честь, однако должен он носить ее так, как осел носит золото: он должен под бременем ея стенать и проливать пот, а мы либо поведем его за узду, или будем погонять, смотря по обстоятельствам. Когда привезет он сокровище наше туда, куда нам оное доставить хочется, тогда снимем мы с него клажу и отгоним его, подобно развьюченному ослу, на луг махать ушами и есть траву.
  

Октавий

  
   Делай, что хочешь; однако он храбрый и сведущий воин.
  

Антоний

  
   Точно таков и конь мой, которого я и кормлю столько, сколько он хочет. Тварь сию учу я драться, вертеться, стоять тихо и скакать прямо; дух же мой управляет телесными ее движениями. Некоторым образом и Лепид то же: его должно учить, тащить и погонять; человек, весьма невеликого духа, занимающийся науками, искусствами {Антоний, будучи великим чувственником, легко мог почитать в Лепиде то слабоумием, что он увеселялся только духовною пищей.} и подражаниями; у которого еще то в употреблении быть начинает: что другими за ветхостию уже брошено. Не говори о нем иначе, как о машине. -- Итак, Октавий! внимай великим предложениям -- Брут и Кассий собирают войска; мы немедленно должны помышлять об обороне. Итак, соединим силы наши, соберем лучших наших друзей и употребим лучшие средства открыть тайные намерения и отвратить явные опасности.
  

Октавий

  
   О сем стараться нам должно. Мы находимся на краю бездны и со всех сторон окружены врагами. Я страшусь, чтобы многие, теперь улыбающиеся, не имели миллиона пагубных намерений в сердцах своих.

(Уходят.)

  

Явление II

  

Пред Брутовою ставкой, в стане подле Сардиса.

  

Трубы. БРУТ, ЛУЦИЛЛИЙ, и воины; ТИТИНИЙ и ПИНДАР встречаются им.

  

Брут

  
   Стой!
  

Луциллий

  
   Лозунг сказан! -- Стой!
  

Брут

  
   Как! -- Луциллий! -- разве Кассий близко?
  

Луциллий

  
   Близко, и вот Пиндар, принесший тебе поздравление от господина своего.
  

Брут

  
   Хорошо. -- Господин твой, Пиндар, либо по перемене собственных своих мыслей, или по научению других, подал мне сильную причину желать, чтобы сделавшееся никогда не делалось.
  

Пиндар

  
   Я уверен, что благородный мой начальник окажет себя таковым, каков он есть, то есть мужем честным и благоразумным.
  

Брут

  
   В сем нет сомнения -- Послушай, Луциллий -- скажи мне, как он тебя принял?
  

Луциллий

  
   Довольно учтиво и почтительно; однако не с такими знаками доверенности, ниже с такою чистосердечною дружбою, как прежде.
  

Брут

  
   Ты описал горячего друга, который уже охладел. Примечай, Луциллий, всегда, когда дружба начинает слабеть и уменьшаться, делаются принужденные учтивости. Искренней и непритворной верности неведомы никакие хитрости; но лицемеры подобны коням, которые, когда ведут их под узду, прыгают и обещают много огня; но, ощутив понуждения кровавых шпор, теряют гордость свою, и снимая с себя в опыте личину, являются скверными тварями. Подвигается ли войско его?
  

Луциллий

  
   Сию ночь проведет оно в Сардисе; большая часть и вся конница идет с Кассием.

(Слышен марш. Кассий приходит с своими воинами.)

  

Брут

  
   Слышишь ли? Он уже там. -- Поди к нему с оказанием дружелюбия на встречу.
  

Кассий

  
   Стой!
  

Брут

  
   Стой! -- Скажи лозунг!
  

Из середины войска

  
   Стой! стой! стой!
  

Кассий

  
   Ты несправедливо поступил со мною, благородный Брут.
  

Брут

  
   Судите, о боги! поступаю ли я со врагами своими несправедливо! А когда и с врагами не поступаю так, то как же могу поступить так с братом моим?
  

Кассий

  
   Брут, мудрая личина, которою ты покрываешься, сокрывает несправедливость. А поступая так --
  

Брут

  
   Успокойся, Кассий! объяви неудовольствия свои равнодушно. -- Я тебя знаю. -- Перед глазами воинств наших, едину дружбу видеть в нас долженствующих, не будем ссориться. Пусть оные удалятся; тогда, Кассий! приди в мою ставку, предложи мне все твои неудовольствия, и я тебя выслушаю.
  

Кассий

  
   Пиндар! скажи нашим начальникам, чтоб они войско отвели несколько подалее от сего места.
  

Брут

  
   Луциллий! скажи и ты, и никому не вели приближаться к нашей ставке до окончания разговора нашего. Луций и Титиний должны оберегать к нам вход.

(Уходят.)

  

Явление III

Внутренность Брутовой ставки.

БРУТ, КАССИЙ.

Кассий

  
   Что ты поступил со мною несправедливо, показывает осуждение и наказание Луция Пеллы; ты осудил и наказал его за то, что он позволил Сардинцам подкупить себя, не оказав ни малейшего внимания к абочей комнатѣ: потомъ
             Приди сюда за мной.
   Луцій.                               Сейчасъ исполню.

(Уходитъ.)

   Брутъ. Да, смерть его для этого потребна...
             Что до меня,-- мнѣ нѣтъ причины быть
             Врагомъ ему; общественное благо
             Меня лишь побуждаетъ. Хочетъ онъ
             Быть коронованъ; весь вопросъ,-- насколько
             Характеръ свой измѣнитъ онъ тогда.
             Вѣдь ясный день порою порождаетъ
             Ехидну: надо осторожнымъ быть.
             Положимъ, мы дадимъ ему корону;
             Вѣдь этимъ жало мы ему дадимъ,
             Которымъ намъ грозить по произволу
             Онъ можетъ. Власть тогда идетъ во зло,
             Когда съ ней совѣсть разлучится. Правда,
             Мнѣ не случалось видѣть, чтобы Цезарь
             Далъ страсти свой разсудокъ одолѣть.
             Но вѣдь извѣстно всѣмъ, что очень часто
             Умѣренность лишь лѣстницею служитъ
             Для молодого честолюбья; тотъ,
             Кто вверхъ по ней идетъ, къ ней обращаетъ
             Лицо свое; взобравшись же наверхъ,
             Къ ней обращаетъ спину, смотритъ въ небо
             И презираетъ низкія ступени,
             Которыя наверхъ его вели.
             Такъ можетъ быть и съ Цезаремъ, и, значитъ,
             Предотвратить возможность эту надо.
             И такъ какъ дѣла не мѣняетъ здѣсь
             Вопросъ о томъ, каковъ онъ но природѣ,--
             То вотъ какъ надо разсуждать: есть нѣчто
             Такое въ немъ, что, выросши, грозить
             Намъ крайностью такой-то и такой-то;
             Итакъ, подобенъ онъ яйцу змѣи,
             Которое, созрѣвъ, пожалуй, можетъ
             Зловреднымъ стать, какъ вся порода змѣй;
             Такъ пусть змѣя въ яйцѣ убита будетъ.
   Луцій (возвращаясь.)
             Зажегъ я лампу въ комнатѣ твоей;
             Ища кремня, я на окнѣ записку
             Нашелъ съ печатью; я вполнѣ увѣренъ.
             Что не лежала тамъ она, когда
             Я спать пошелъ. (Подаетъ ему письмо.)
   Брутъ.                               Иди же снова спать:
             День не насталъ еще. Скажи мнѣ. мальчикъ:
             Не завтра ль иды марта?
   Луцій.                                         Я не помню.
   Брутъ. Такъ посмотри въ календарѣ скорѣе
             И мнѣ сказать приди сюда.
   Луцій.                                         Сейчасъ. (Уходитъ.)
             Брутъ. Отъ испареній, въ воздухѣ свистящихъ,
             Такъ много свѣта, что прочесть письмо
             Могу я и безъ лампы. (Раскрываетъ письма и читаетъ.)
                                           "Брутъ, ты спишь!
             Проснись! Взгляни самъ на себя! Ужели.
             Ужели Римъ... Заговори, ударь,
             Возстанови! О Брутъ, ты спишь,-- проснись же!"
             Такія подстрекательства не разъ
             То здѣсь, то тамъ мнѣ находить случалось...
             "Ужели Римъ" -- и прочее... Дополнить
             И долженъ такъ: ужели будетъ Римъ
             Подвластенъ одному лишь человѣку?
             Какъ, этотъ Римъ, тотъ самый Римъ, съ чьихъ улицъ
             Тарквинія мои прогнали предки,
             Когда онъ былъ царемъ?.. "Заговори,
             Ударь, возстанови!" Ко мнѣ взываютъ.
             Чтобъ я сказалъ, нанесъ ударъ... О Римъ!
             Тебѣ клянусь я: если мнѣ удастся
             Возстановленье,-- все, чего ты просишь.
             Отъ Брута ты получишь!
   Луцій (входя).                               Господинъ!
             Четырнадцать дней марта миновали.

(Слышенъ стукъ въ двери)

   Брутъ. Ну, хорошо. Поди къ дверямъ: стучатся.

(Луцій уходитъ.)

             Съ тѣхъ поръ, какъ Кассій въ первый разъ меня
             Настроилъ противъ Цезаря,-- не сплю я.
             Весь промежутокъ между первой мыслью
             О страшномъ дѣлѣ и его свершеньемъ --
             Подобенъ привидѣнью или сну
             Ужасному: тогда совѣтъ свой держать
             Въ насъ Геній нашъ и смертныя орудья --
             И человѣка весь душевный складъ,
             Какъ государство малое, страдаетъ
             Отъ мятежа, бушующаго въ немъ.

(Луцій возвращается.)

   Луцій. Тамъ братъ твой, Кассій, ждетъ у двери; видѣть
             Тебя онъ хочетъ.
   Брутъ.                               Онъ одинъ?
             Луцій.                                         Нѣтъ, съ нимъ
             Пришли еще другіе.
   Брутъ.                               Ты ихъ знаешь?
             Луцій. Не знаю, господинъ: у всѣхъ нихъ шляпы
             Надвинуты вплоть до ушей, а лица
             Закутаны плащами: невозможно
             Мнѣ было ихъ узнать.
   Брутъ.                               Пускай войдутъ.

(Луцій уходитъ.)

             Конечно, это тѣ, что сговорились.
             О заговоръ! стыдишься ты открыть
             Опасное лицо свое средь ночи,
             Когда всего свободнѣй зло! Какой же
             Искать ты долженъ сумрачной пещеры,
             Чтобъ днемъ свой ликъ уродливый прикрыть?
             О, не ищи! Прикрой его улыбкой,
             Привѣтливостью свѣтлой; если жъ ты
             Пойдешь впередъ въ своемъ природномъ видѣ,--
             Всей тьмы Эреба не довольно будетъ,
             Чтобъ не смогли тебя предупредить!

(Входятъ заговорщики: Кассій, Каска, Децій, Цинна, Метеллъ Цимберъ и Требоній).

   Кассій. Не слишкомъ ли мы смѣло нарушаемъ
             Твой отдыхъ? Съ добрымъ утромъ, Брутъ. Тебѣ
             Не помѣшали мы?
   Брутъ.                               Я всталъ давно ужъ
             И бодрствую всю ночь. Знакомы ль мнѣ
             Тѣ, что пришли съ тобою?
   Кассій.                                         Всѣ знакомы
             И между ними нѣтъ ни одного,,
             Который бы не чтилъ тебя. Желанье
             У этихъ всѣхъ людей теперь одно:
             Чтобъ о себѣ ты былъ такого мнѣнья,
             Какое о тебѣ имѣетъ каждый
             Изъ благородныхъ римлянъ. Вотъ Требоній.
   Брутъ. Я радъ, что онъ пришелъ.
   Кассій.                                         Вотъ Децій Брутъ.
   Брутъ. Привѣть мой и ему.
   Кассій.                               Вотъ это -- Каска,
             Вотъ это -- Циина, а вотъ это -- Цимберъ Метеллъ.
   Брутъ. Привѣтъ сердечный всѣмъ. Скажите,
             Какія неусыпныя заботы
             Стоять межъ сладкимъ отдыхомъ ночнымъ
             И вашими очами?
   Кассій.                               Не могу ли
             Просить тебя на пару словъ?

(Брутъ и Кассій шепчутся.)

   Децій Брутъ.                               Вотъ здѣсь
             Востокъ; смотрите: ужъ не день ли брезжитъ?
   Каска.                                                                       Нѣтъ.
             Цинна. Извини, но это такъ; вонъ тѣ
             Межъ облаками сѣрыя полоски
             Являются намъ вѣстниками дня.
   Каска. Сейчасъ должны вы будете сознаться,
             Что вы ошиблись оба. Солнце всходитъ
             Вотъ тамъ, куда направилъ я свой мечъ,--
             А это будетъ много больше къ югу;
             Примите во вниманье, что теперь
             Годъ молодъ; на два мѣсяца попозже
             Оно повыше, къ сѣверу, зажжетъ
             Огонь свой; а востокъ лежитъ вотъ тамъ,
             Въ томъ направленьи, гдѣ и Капитолій.
   Брутъ. Подайте каждый руку мнѣ свою.
   Кассій. И поклянитесь соблюдать рѣшенье.
   Брутъ. Нѣтъ, нѣтъ,-- не надо клятвы! Если лица
             Людей, страданья душъ тревожныхъ ихъ,
             Гнетъ времени тяжелый,-- если это
             Все слабо, недостаточно для насъ,--
             То лучше бросимъ все: пусть каждый ищетъ
             Своей постели праздной, пусть надменно
             Тирана власть господствуетъ, а мы
             По жребію падемъ поочередно.
             Но если мы,-- и я увѣренъ въ томъ,--
             Въ себѣ огня достаточно имѣемъ,
             Чтобъ даже трусовъ имъ воспламенить,
             Чтобъ укрѣпить, какъ сталь, духъ мягкій женщинъ,--
             Сограждане, какое же тогда
             Потребно намъ иное побужденье
             Къ перевороту,-- какъ задача наша?
             Какой еще союзъ намъ нуженъ, кромѣ
             Безмолвнаго согласья честныхъ римлянъ,
             Которые, однажды слово давъ,
             Не станутъ плутовать? Какая клятва
             Нужна, когда порукой -- честь за честь,
             Сказавшая: такъ будетъ, или всѣ мы
             Падемъ за это? Пусть клянутся трусы,
             Жрецы иль нерѣшительные люди,
             Иль старики безсильные, иль тѣ
             Ничтожныя душонки, что готовы
             Привѣтствовать несправедливость: клятвой,
             Затѣявъ зло, стремятся убѣдить
             Такія твари тѣхъ, кто имъ не вѣритъ.
             Но мы -- не будемъ клятвой мы пятнать
             Спокойную рѣшеній нашихъ доблесть
             И пылъ неукротимый нашихъ душъ,
             Чтобъ не было и мысли, что для дѣла
             И для рѣшенья клятва намъ нужна!
             Вѣдь каждая изъ капель славной крови,
             Текущей въ жилахъ благородныхъ римлянъ,
             Повинна будетъ въ примѣси чужой,
             Коль скоро онъ нарушитъ хоть частичку
             Малѣйшую того, что обѣщалъ.
   Кассій. Но какъ быть съ Цицерономъ? Не должны ли
             Мы попытать, какого мнѣнья онъ?
             Мнѣ кажется, за насъ онъ крѣпко станетъ.
             Каска. Его не надо упускать.
   Цинна.                                                   О, да;
             Никакъ нельзя.
   Метеллъ.                     О, пусть онъ будетъ съ нами:
             Серебряные волосы его
             Народа мнѣнье въ нашу пользу склонятъ,
             Пріобрѣтутъ намъ голоса людей,
             Чтобъ наше дѣло оправдать. Всѣ скажутъ,
             Что умъ его направилъ наши руки,
             А молодость и дерзость наша будетъ
             Нимало не замѣтна: все покроетъ
             Его степенность.
   Брутъ.                               Нѣтъ, не говорите
             О немъ, не будемъ объясняться съ нимъ:
             Онъ ни къ какому дѣлу не пристанетъ,
             Которое предпринято другими.
   Кассій. Такъ мы его оставимъ въ сторонѣ.
   Каска. Да, въ самомъ дѣлѣ: онъ намъ не подходитъ.
   Децій Брутъ.                                                   Одинъ ли только
             Цезарь долженъ пасть?
   Кассій. Да, Децій, важный ты вопросъ затронулъ.
             Мнѣ кажется, нельзя намъ допустить,
             Чтобъ Маркъ Антоній, Цезаря любимецъ,
             Остался жить: мы можемъ встрѣтить въ немъ
             Искуснаго соперника, и если j
             Онъ пуститъ все свое, вліянье въ ходъ.
             Оно настолько возрастетъ, пожалуй,
             Что досадитъ намъ всѣмъ; а потому
             Пусть съ Цезаремъ умретъ и Маркъ Антоній.
   Брутъ. О, нѣтъ,Кай Кассій: наше дѣло будетъ
             Чрезмѣрно ужъ кровавымъ, если мы,
             Отсѣкши голову, затѣмъ и члены
             Отрубимъ, точно злоба насъ ведетъ
             Къ убійству, а затѣмъ даемъ мы волю
             И ненависти нашей; вѣдь Антоній --
             Лишь часть отъ тѣла Цезаря. Пусть мы
             Жрецами будемъ, но не мясниками!
             Вѣдь только противъ Цезарева духа
             Мы боремся, а духъ людей -- безкровенъ.
             О, если бъ духомъ Цезаря могли
             Мы овладѣть, не убивая тѣла!
             Но нѣтъ, увы, изъ-за него должна
             Кровь Цезаря пролиться! Дорогіе
             Друзья мои! убьемъ его съ отвагой,
             Но не со злобой, чтобъ заклать его,
             Какъ жертву для стола боговъ безсмертныхъ,
             Но не кромсать, какъ мясо для собакъ!
             Поступимъ по примѣру тѣхъ искусныхъ
             Властителей, которые велятъ
             Рабамъ своимъ исполнить дѣло мести,
             А послѣ ихъ для виду порицаютъ.
             Такимъ путемъ дадимъ мы дѣлу видъ
             Необходимой мѣры, а не злобы.
             И будетъ общій взглядъ таковъ, что мы
             Служили очищенью -- не убійству.
             А Маркъ Антоній,-- стоитъ ли о немъ
             Намъ много думать? Онъ не больше можетъ.
             Чѣмъ Цезаря рука, когда самъ Цезарь
             Убитъ.
   Кассій.           Но все же я его боюсь:
             Въ немъ къ Цезарю любовь такъ вкоренилась...
   Брутъ. Ахъ, милый Кассій, позабудь о немъ!
             Вѣдь если такъ ужъ Цезаря онъ любитъ,
             То все, на что способенъ Маркъ Антоній,
             Касается его лишь самого:
             Пожалуй, впасть въ задумчивость онъ можетъ
             И умереть за Цезаря,-- и то
             Чрезмѣрно много для него: такъ сильно
             Онъ преданъ играмъ, свѣту, кутежамъ.
   Требоній. Да, онъ не страшенъ: пусть
             Живетъ; онъ послѣ
             Еще и самъ надъ этимъ посмѣется.

(Бьютъ часы.)

   Брутъ. Тсс! Сколько бьетъ,-- считайте.
   Кассій.                                                   Три часа.
   Требоній. Пора ужъ расходиться намъ.
   Кассій.                                                   Однако
             Я сомнѣваюсь, выйдетъ ли, иль нѣтъ
             Сегодня Цезарь: сталъ онъ суевѣренъ,
             Совсѣмъ обратно прежнимъ временамъ,
             Когда онъ слышать не хотѣлъ о разныхъ
             Фантазіяхъ, обрядахъ, вѣщихъ снахъ.
             Возможно, что чудесныя явленья
             И этой ночи необычный страхъ,
             Л также и авгуровъ убѣжденья
             Его не пустятъ въ Капитолій.
   Децій Брутъ.                                         Нѣтъ,
             Вы этого не бойтесь: если дома
             Рѣшится онъ остаться въ этотъ день,
             То я его перехитрить сумѣю.
             Разсказы любитъ слушать онъ о томъ,
             Какъ деревомъ единорога ловятъ,
             Медвѣдя -- зеркалами, львовъ сѣтями
             И ямами слоновъ, людей же лестью;
             Когда жъ я говорю ему, что онъ
             Льстецовъ не любитъ,-- онъ охотно вѣритъ,
             Весьма польщенный. Лишь позвольте мнѣ
             Вы дѣйствовать: уму его сумѣю
             Я направленье дать, какое надо,
             И въ Капитолій приведу.
   Кассій.                                         Мы всѣ
             Придемъ къ нему, чтобъ привести вѣрнѣе.
   Брутъ. Въ восьмомъ часу, не позже?
   Цинна.                                         Да, не позже;--
             Пойдите жъ, непремѣнно!
   Метеллъ.                                         Кай Лигарій --
             Врагъ Цезарю, который разбранилъ
             Его за то, что онъ хвалилъ Помпея.
             Мнѣ странно, что о немъ никто не вспомнилъ.
   Брутъ. Да, другъ Метеллъ, прошу: сходи за нимъ.
             Меня онъ любить и на то имѣетъ
             Причины. Пусть придетъ сюда; я съ нимъ
             Поговорю.
   Кассій.                     Ужъ утро наступаетъ.
             Прощай же, Брутъ, вы всѣ, друзья, прощайте;
             По помните, что здѣсь сказали вы,
             И римлянами истыми явитесь.
   Брутъ. Имѣйте, благородные друзья,
             Веселый, свѣжій видъ; пусть ваши взоры
             Намѣреній не выражаютъ вашихъ;
             Актерамъ римскимъ уподобьтесь вы,
             Съ душою бодрой, съ твердостью, всѣмъ видной.
             Привѣтствую васъ съ добрымъ утромъ всѣхъ.

(Всѣ, кромѣ Брута, уходятъ.)

             Эй, мальчикъ! Луцій! Крѣпко спишь? Ну, ладно;
             Спи, отдыхай, спокойно наслаждайся
             Росой медовой и тяжелой сна.
             Нѣтъ у тебя видѣній, ни фантазій,
             Которыми заботы и дѣла
             Мозгъ мужа удручаютъ; потому-то
             Ты такъ безпечно спишь.

(Входитъ Порція.)

   Порція.                                         Супругъ мой, Брутъ!
   Брутъ. Что, Порція, съ тобой? Зачѣмъ такъ рано
             Ты встала? Это вредно для здоровья:
             Холодный воздухъ утренній опасенъ
             Для нѣжнаго сложенья твоего.


   Порція. Да, какъ и для тебя. Ты, Брутъ, сурово
             Постель мою покинулъ, а вчера
             Внезапно всталъ за ужиномъ и мрачно
             Но комнатѣ, вздыхая, сталъ ходить,
             Окрестивши руки на груди; когда же
             Я задала тебѣ вопросъ, въ чемъ дѣло --
             Неласково ты на меня взглянулъ.
             Настаивать я стала,-- ты свой лобъ
             Потеръ, ногой нетерпѣливо топнулъ;
             Когда жъ я не хотѣла отставать.
             Съ досадой мнѣ рукой махнулъ ты, чтобы
             Я прочь ушла. Повиновалась я,
             Боясь усилить это нетерпѣнье,
             Которое и такъ разгоряченнымъ
             Казалось мнѣ, надѣясь сверхъ того,
             Что это -- лишь случайная причуда,
             Какія могутъ быть у всѣхъ людей.
             Но ты не ѣшь, не говоришь и даже
             Не спишь; и если это повліяетъ
             На весь твой складъ настолько жъ, какъ на внѣшность,--
             Мнѣ трудно будетъ, Брутъ, тебя узнать.
             Мой милый мужъ, повѣдай мнѣ причину
             Своей печали тяжкой.
   Брутъ.                               Не совсѣмъ
             Здоровъ я,-- вотъ и все.
   Порція.                                         Но Брутъ уменъ:
             Будь нездоровъ онъ,-- принялъ бы онъ мѣры,
             Чтобъ быть здоровымъ.
   Брутъ.                                         Да, я ихъ приму.
             Иди же спать, мой милый другъ.
   Порція.                                                   Ужели
             Брутъ заболѣлъ? Полезно ли ему
             Разстегнутымъ ходить, вдыхая холодъ
             Сырого утра? Какъ, Брутъ заболѣлъ
             И вдругъ постель цѣлебную покинулъ
             И посреди ужасной этой ночи
             Онъ сталъ себя прохладѣ подвергать
             Нечистой и зловредной? Нѣтъ, Брутъ милый,
             Должно быть, боленъ чѣмъ-нибудь твой духъ,
             И я о томъ, по праву положенья
             И чистоты моей, должна бы знать.
             И вотъ, склонивъ передъ тобой колѣна,
             Я заклинаю красотой моей,
             Которую ты восхвалялъ когда-то,
             Твоими всѣми клятвами въ любви
             И тѣмъ обѣтомъ, что соединилъ насъ
             Въ едину плоть,-- чтобъ ты открылся мнѣ,
             Которая съ тобою нераздѣльна,
             Какъ половина самого тебя:
             Открой мнѣ, что гнететъ тебя, какіе,
             Къ тебѣ явились люди въ эту ночь?
             Ихъ было шесть иль семь, и почему-то
             Они закрыть свои старались лица
             Отъ самой даже темноты ночной.
   Брутъ. Вставь, Порція, встань, милая!
   Порція.                                                   Не нужно
             Мнѣ было бы и преклонять колѣна,
             Когда бъ ты былъ мой прежній, милый Брутъ.
             Скажи мнѣ, Брутъ: ужель въ союзѣ брачномъ
             Условлено, чтобъ я не знала тайнъ,
             Тебѣ принадлежащихъ, чтобъ въ тобою
             Была я нераздѣльна лишь въ извѣстныхъ
             Границахъ,-- чтобъ обѣдала съ тобой,
             Съ тобой дѣлила ложе, говорила
             Съ тобою иногда? О, неужели
             Въ предмѣстья только помысловъ своихъ
             Ты хочешь допускать меня -- не больше?
             О, если такъ, то Порція, какъ видно,
             Наложница для Брута, не жена,
   Брутъ. Ты -- вѣрная и чтимая жена,
             Мнѣ дорогая, какъ тѣ капли крови,
             Которыя собою орошаютъ
             Мое больное сердце.
   Порція.                               Если такъ,--
             Должна твоя мнѣ тайна быть извѣстна.
             Я женщина, безспорно,-- но такая,
             Которую избралъ женою Брутъ;
             Я женщина, нѣтъ спора въ томъ,-- однако
             Великой, доброй славы, дочь Катона.
             Съ такимъ отцомъ, съ такимъ супругомъ -- развѣ
             Я не могу сильнѣй быть, чѣмъ мой полъ?
             Открой мнѣ планъ свой: я сто не выдамъ!
             Я доказала мужество свое
             Достаточно, себѣ нанесши рану
             Вотъ здѣсь, въ бедро: снесла я эту боль,--
             Ужель мнѣ тайна мужа непосильна?
   Брутъ. О боги, дайте мнѣ достойнымъ быть
             Жены высокой этой! (Слышенъ тукъ въ двери.)
                                                     Тамъ стучатся;
             На время выйди, Порція: ты скоро
             Узнаешь тайну сердца моего.
             Я разскажу тебѣ мои всѣ планы
             И ты поймешь, зачѣмъ мой грустенъ видъ.
             Уйди скорѣй. (Порція уходитъ.)
                                 Кто тамъ стучится, Луцій?

(Входятъ Луцій съ Лигаріемъ.)

   Луцій. Больной пришелъ съ тобой поговорить.
   Брутъ. А, Кай Лигарій, о которомъ Цимберъ
             Мнѣ говорилъ. Уйди отсюда, мальчикъ.
             Что скажешь, Кай Лигарій?
   Лигарій.                                         Съ добрымъ угремъ,
             Прими привѣтъ изъ слабыхъ устъ моихъ.
   Брутъ. Мой храбрый Кай, что ты за время выбралъ,
             Чтобъ повязать себя платкомъ! О, если бъ
             Ты былъ не боленъ:
   Лигарій.                               Я не боленъ, если
             Затѣялъ Брутъ какое-либо дѣло,
             Достойное его великой славы.
   Брутъ. Такое дѣло я имѣю, Кай,
             Лишь выслушай меня здоровымъ ухомъ.
   Лигарій. О, если такъ,-- клянусь богами всѣми,
             Которымъ поклоняется нашъ Римъ,--
             Съ себя болѣзнь я сбросилъ! Сердце Рима!
             Сынъ храбрый, отпрыскъ благородныхъ чреслъ!
             Какъ заклинатель, воскресилъ ты сразу
             Мой полумертвый духъ! Вели итти,--
             И буду я бороться съ невозможнымъ
             И совершу труднѣйшее! въ чемъ дѣло?
   Брутъ. Въ томъ, чтобъ больныхъ въ здоровыхъ превратить.
   Гигарій. И, можетъ быть, иныхъ здоровыхъ также
             Больными сдѣлать?
   Брутъ.                               Это также нужно.
             Пойдемъ, мой Кай, и на пути тебѣ
             Я разскажу, съ кѣмъ нужно это сдѣлать.
   Лигарій. Иди жь, и съ сердцемъ, вновь воспламененнымъ,
             Я за тобой послѣдую,-- куда --
             Не знаю; мнѣ. того уже довольно,
             Что Брутъ меня ведетъ.
   Брутъ.                                         Иди за мной. (Уходить.)
   

СЦЕНА II.

Домъ Цезаря.

Громъ и молнія. Входитъ Цезарь въ своемъ ночномъ платьѣ.

   Цезарь. Мнѣ кажется, что ни земля, ни небо
             Не вѣдали покоя въ эту ночь.
             Кальпурнія во снѣ уже три раза
             Кричала: "помогите, помогите!
             Здѣсь убиваютъ Цезаря!" Эй, кто тамъ?

(Входитъ слуга.)

   Слуга. Что, господинъ?
   Цезарь. Иди скорѣй къ жрецамъ:
             Пусть жертву принесутъ и, сколь успѣшна
             Она была, доложатъ мнѣ.
   Слуга.                                         Иду. (Уходить.)

(Входить Кальку унія.)

   Кальпурнія. Что ты задумалъ, Цезарь? Неужели
             Намѣренъ ты итти? Сегодня долженъ
             Не дѣлать ты ни шагу за порогъ.
   Цезарь. Нѣтъ, Цезарь выйдетъ. Мнѣ всегда грозили
             Опасности лишь съ тылу; чуть въ лицо
             Онѣ увидятъ Цезаря,-- исчезнутъ.
   Кальпурнія. Я никогда не затруднялась, Цезарь,
             Въ дѣлахъ обрядовъ, но теперь меня
             Они страшатъ. Одинъ изъ слугъ здѣсь въ домѣ
             Разсказывалъ, что кромѣ тѣхъ вещей,
             Которыя увидѣть и услышать
             Намъ довелось самимъ,-- отъ часовыхъ
             Онъ слышалъ о явленіяхъ ужасныхъ:
             Средь улицы вдругъ ощенилась львица,
             Раскрылись гробы, вышли мертвецы,
             И огненные воины рядами
             И корабли въ порядкѣ боевомъ
             Средь облаковъ сражалися, и крови
             На Капитолій падали струи.
             Бой въ воздухѣ шумѣлъ, и ржали кони,
             И слышался людей предсмертный стонъ,
             И призраки на улицахъ вопили.
             О Цезарь! это слишкомъ необычно.
             И я боюсь.
   Цезарь.                     Какъ можно избѣжать
             Того, что боги предопредѣлили
             Могучіе? Нѣтъ, Цезарь все жъ пойдетъ;
             Настолько же грозятъ предвѣстья эти
             Вселенной всей, какъ Цезарю.
   Кальпурнія.                                         Однако
             Кометы не сіяють въ небесахъ
             Предъ смертью нищихъ; небо возвѣщаетъ
             Лишь смерть великихъ.
   Цезарь.                                         Трусы умираютъ
             Но многу разъ до настоящей смерти,
             А храбрый смерть вкушаетъ только разъ.
             Изъ всѣхъ чудесъ, какія доводилось
             Мнѣ слышать, мнѣ одно страннѣе всѣхъ:
             Что люди такъ боятся смерти, зная,
             Что смерть, какъ неизбѣжный нашъ конецъ,
             Придетъ, когда придти пора ей будетъ.

(Входитъ слуга.)

             Что говорятъ авгуры?
   Слуга.                               Ихъ совѣтъ,--
             Чтобъ ты сегодня оставался дома:
             Они, раскрывъ всѣ внутренности жертвы,
             Найти въ животномъ сердца не могли.
   Цезарь. Такъ боги трусость посрамить желаютъ;
             Они хотятъ тѣмъ знаменьемъ сказать,
             Что Цезарь будетъ безсердечной тварью,
             Коль скоро онъ, изъ страха, въ этотъ день
             Не выйдетъ. Нѣтъ, такъ Цезарь не поступитъ:
             Опасность знаетъ очень хорошо,
             Что онъ стократъ ея самой опаснѣй;
             Мы съ ней -- два льва, въ одинъ и тотъ же день
             Рожденные: я старше и страшнѣе.
             Да, Цезарь выйдетъ.
   Кальпурнія.                     Ахъ, мой властелинъ!
             Въ тебѣ самоувѣренность сгубила
             Разсудокъ твой. Не выходи сегодня!
             Пусть говорятъ, что страхъ не твой, а мой
             Тебя оставилъ дома. Маркъ Антоній
             Пускай пойдетъ въ сенатъ и скажетъ тамъ,
             Что чувствуешь себя ты нездоровымъ.
             Позволь тебя на это мнѣ склонить,
             Ставъ на колѣна!
   Цезарь.                               Ну, пусть Маркъ Антоній
             Въ сенатѣ скажетъ, что я нездоровъ.
             Тебѣ въ угоду, я останусь дома.

(Входить Децій.)

             Вотъ Децій Брутъ: онъ скажетъ это имъ.
   Децій. Привѣтъ и съ добрымъ утромъ, славный Цезарь*
             Пришелъ я проводить тебя въ сенатъ.
   Цезарь. Пришелъ какъ разъ ты вовремя: прошу я
             Сенаторамъ привѣтъ мой передать
             И имъ сказать, что не хочу сегодня
             Я выходить. Сказать, что не могу,--
             Конечно, было бъ ложь; что я но смѣю,--
             Тѣмъ больше было бъ ложь; я не хочу
             Итти въ сенатъ: такъ и скажи имъ, Децій.
   Кальпурнія. Скажи, что боленъ онъ.
   Цезарь.                                                   Чтобъ Цезарь сталъ
             Ложь посылать имъ? Для того ли руку
             Такъ далеко въ побѣдахъ я простеръ,
             Чтобъ мнѣ не смѣть сказать сѣдобородымъ
             Всю правду? Децій, передай, что Цезарь
             Не хочетъ къ нимъ придти.
   Децій.                                         Всесильный Цезарь!
             По крайней мѣрѣ мнѣ скажи причину,
             Чтобъ не смѣялись надо мной, когда
             Я такъ скажу.
   Цезарь.                     Причина эта -- воля
             Моя: я просто не хочу придти,
             И этого довольно для сената.
             Но чтобъ тебя мнѣ лично успокоить,
             Затѣмъ, что я люблю тебя,-- изволь,
             Скажу тебѣ: сейчасъ меня просила
             Кальпурнія, жена, остаться дома:
             Ей снилась ночью статуя моя,
             Которая, фонтану съ сотней трубокъ
             Подобная, сочилась чистой кровью,
             И много крѣпкихъ римлянъ, улыбаясь,
             Въ той крови руки мыли. Это все
             Она считаетъ предостереженьемъ.
             Предвѣстіемъ дурнымъ, грозящимъ мнѣ
             Бѣдой, и на колѣняхъ упросила
             Она меня, чтобъ я остался дома.
   Децій. Совсѣмъ невѣрно истолкованъ сонъ:
             Что статуя твоя изъ многихъ трубокъ
             Струила кровь, въ которой, улыбаясь,
             Купало руки много римлянъ,-- значитъ,
             Что чрезъ тебя великій Римъ всосетъ
             Живительную кровь, что будетъ много
             Людей великихъ здѣсь себѣ искать
             Цвѣтныхъ одеждъ, отличій, знаковъ славы,
             Святынь чудесныхъ. Вотъ значенье сна
             Кальпурніи.
   Цезарь.                     Да, ты его удачно
             Истолковалъ.
   Децій.                     А если бъ ты послушалъ,
             Что я тебѣ имѣю разсказать!
             Узнай же. что сенатъ рѣшилъ корону
             Поднесть владыкѣ Цезарю сегодня;
             А если ты пришлешь отказъ придти,--
             Пожалуй, мнѣнья могутъ измѣниться.
             Притомъ насмѣшку могутъ усмотрѣть
             Въ твоемъ отказѣ и отвѣтятъ тѣмъ же:
             Пожалуй, скажетъ кто-нибудь: "отложимъ
             Мы засѣданье до другого дня.
             Когда супруга Цезаря увидитъ
             Получше сонъ". И если будетъ Цезарь
             Такъ прятаться, не станетъ ли народъ
             Шептать: "смотрите, Цезарь испугался?"
             Прости меня, о Цезарь!-- лишь любовь,
             А также ревность о твоихъ успѣхахъ
             Велитъ мнѣ это все. тебѣ сказать:
             Любовь во мнѣ сильнѣй, чѣмъ осторожность.
   Цезарь. Вотъ какъ безумны страхи всѣ твои.
             Жена! Стыжусь, что я тебя послушалъ.
             Подайте мнѣ одежды: я иду.

(Входятъ Публій, Брутъ, Лигарій, Meтеллъ, Каска, Требоній и Цинна.)

             А, вотъ за мной и Публій.
   Публій.                                         Съ добрымъ утромъ.
             Великій Цезарь.
   Цезарь.                               Здравствуй, Публій. Брутъ.--
             И ты пришелъ такъ рано? Здравствуй, Каска.
             Лигарій! Цезарь не былъ никогда
             Тебѣ такимъ врагомъ, какъ лихорадка,
             Которая тебя такъ истощила.
             Который часъ?
   Брутъ.                     Ужъ восемь било, Цезарь.
   Цезарь. Спасибо вамъ за вѣжливость и трудъ.

(Входитъ Антоніи.)

             Смотрите: и Антоній, что такъ долго
             Пируетъ по ночамъ, ужъ всталъ! Привѣтъ, Антоній!
   Антоній. Здравствуй, благородный Цезарь.
   Цезарь. Пускай тамъ, дома, поспѣшать! мнѣ стыдно,
             Что заставляю я такъ долго ждать.
             И Цинна! И Метеллъ! И ты, Требоній!
             Мнѣ надо съ вами поболтать часокъ!
             Прошу васъ помнить, что меня сегодня
             Пришли вы приглашать; поближе будьте
             Ко мнѣ, чтобъ я не позабылъ васъ.
   Требоній.                                                   Цезарь,--
             Къ тебѣ я буду близко. (Въ сторону.)
                                                     Да; такъ близко,
             Что лучшіе друзья твои, пожалуй,
             Хотѣли бы, чтобъ я подальше былъ.
   Цезарь. Друзья, войдите въ домъ: прошу со мною
             Вина отвѣдать; а затѣмъ, подобно
             Друзьямъ, въ дорогу вмѣстѣ мы пойдемъ.
   Брутъ (въ сторону). Не всякое подобье, къ сожалѣнью,
             Есть тождество; и сердцу Брута больно,
             Какъ только онъ подумаетъ о томъ.

(Уходятъ.)

   

СЦЕНА III.

Улица близъ Капитолія.

Входитъ Артемидоръ, читая записку.

   Артемидоръ. "Цезарь, берегись Брута; остерегайся Кассія; не подходи близко къ Каскѣ; слѣди за Цинной; не довѣряй Требонію: замѣть хорошенько Метелла Цимбера. Децій Брутъ тебя не любитъ. Кая Лигарія ты обидѣлъ. Во всѣхъ этихъ людяхъ -- одна и та же душа, и она настроена противъ Цезаря. Если ты не безсмертенъ,-- смотри за ними: безпечность открываетъ дорогу заговору. Пусть могучіе боги защитятъ тебя. Любящій тебя Артемидоръ".
             Я буду ждать, пока пройдетъ здѣсь Цезарь;
             И, какъ проситель, я ему подамъ
             Записку эту. Сердцу нестерпимо,
             Что доблесть можетъ сгинуть отъ зубовъ
             Озлобленныхъ соперниковъ. О Цезарь!
             Когда прочтешь,-- все будетъ спасено;
             Коль нѣтъ,-- судьба съ измѣной заодно!'

(Уходитъ.)

   

СЦЕНА IV.

Другая часть той же самой улицы, передъ домомъ Брута.

Входятъ Порція и Луцій.

   Порція. Прошу тебя, бѣги къ сенату, мальчикъ;
             Не отвѣчай, не жди, бѣги скорѣй!
             Ну, что же ты стоишь?
   Луцій.                               Жду порученья.
   Порція. Хотѣла бъ я, чтобы ты былъ мигомъ тамъ
             И снова здѣсь,-- скорѣй, чѣмъ я успѣю
             Сказать тебѣ, что долженъ сдѣлать ты.
             О мужество, будь крѣпкой мнѣ поддержкой,
             Воздвигни горъ громаду между сердцемъ
             И языкомъ моимъ! Я умъ мужской,
             А силу -- только женскую имѣю!
             Какъ трудно тайну женщинѣ хранить!
             Ты здѣсь еще?
   Луцій.                     Что жъ, госпожа, прикажешь?
             Лишь сбѣгать къ Капитолію,-- и только?
             Туда, назадъ,-- и больше ничего?
   Порція. Поди, узнай, здоровъ ли господинъ твой;
             Онъ, уходя, прихварывалъ; затѣмъ
             Замѣть еще, какіе тамъ толпятся
             Просители у Цезаря. Стой, мальчикъ!
             Что тамъ за шумъ?
   Луцій.                               Не слышу, госпожа.
   Порція. Прислушайся внимательнѣй: я слышу
             Возню и крикъ, какъ будто бой идетъ;
             Принесъ отъ Капитолія къ намъ вѣтеръ
             Тѣ звуки.
   Луцій.                     Право, ничего не слышу.

(Входитъ прорицатель.)

   Порція. Поди сюда, мой другъ: откуда шелъ ты?
   Прорицатель. Изъ своего я дома, госпожа.
   Порція. Который часъ?
   Прорицателъ.                     Девятый.
   Порція.                                         Что же, Цезарь
             Прошелъ ужъ въ Капитолій?
   Прорицатель.                               Нѣтъ еще;
             Иду занять я мѣсто, чтобы видѣть,
             Когда пойдетъ онъ въ Капитолій.
   Порція.                                                   Ты
             Имѣешь просьбу къ Цезарю?
   Прорицатель.                                         Имѣю;
             И если будетъ Цезарю угодно
             Меня, для блага Цезаря, послушать,
             Я попрошу, чтобъ онъ себя берегъ.
   Порція. Какъ, развѣ слышалъ ты, что замышляютъ
             Бѣду ему?
   Прорицатель.           Я ничего не знаю,
             Что будетъ, но я многаго боюсь,
             Что можетъ быть. Прощай же, госпожа;
             Здѣсь улица узка; толпа густая,
             Идущая за Цезаремъ вослѣдъ,--
             Сенаторы и преторы и туча
             Просителей -- способны раздавить
             Безсильнаго такого человѣка,
             Какъ я. Пойду я мѣста поискать
             Просторнѣе, и попытаюсь, чтобы
             Меня великій Цезарь услыхалъ. (Уходить.)
   Порція. Я возвратиться въ домъ должна. О горе!
             Какъ слабо сердце женщины! О Брутъ!
             Пусть небеса въ великомъ предпріятьи
             Тебѣ помогутъ! Мальчикъ, вѣрно, слышалъ...
             О чемъ-то Брутъ намѣренъ попросить,
             Что неугодно Цезарю. Мнѣ дурно...
             Бѣги же, Луцій, къ мужу моему,
             Скажи ему, что я была веселой;
             Потомъ бѣги скорѣй сюда назадъ
             И разскажи, что онъ тебѣ отвѣтилъ.

(Уходятъ въ разныя стороны.)

   

Актъ третій.

СЦЕНА I.

Римъ, передъ Капитоліемъ. Вверху сидятъ сенаторы.

Толпа народа; среди нея Артемидоръ и прорицатель. Трубы. Входятъ: Цезарь, Брутъ, Кассій. Каска, Децій, Метеллъ, Требоній, Цинна, Антоній, Лепидъ, Попилій, Публій, и другіе.

   Цезарь (прорицателю). Вотъ иды марта и пришли.
   Прорицатель.                                                   Да, Цезарь,
             Но не прошли.
   Артемидоръ.                     Привѣтъ, великій Цезарь!
             Прочти записку эту.
   Децій.                               Вотъ Требоній
             Тебя покорно проситъ прочитать,
             Когда найдешь досугъ, его прошенье
             Нижайшее.
   Артемидоръ.           О Цезарь, прочитай
             Мое сперва; оно важнѣе: близко
             Тебя оно касается; прочти же
             Его, великій Цезарь.
   Цезарь.                               То, что насъ
             Касается, мы подъ конецъ отложимъ.
   Артемидоръ. О Цезарь, не откладывай; прочти
             Его, не медля!
   Цезарь.                     Что онъ -- сумасшедшій?
   Публій. Любезный, дай дорогу.
   Кассій.                                         Кто здѣсь смѣетъ
             Съ прошеньями своими приставать
             На улицѣ? Идите въ Капитолій.

(Цезарь поднимается въ палату сената, остальные слѣдуютъ за нимъ.)

   Попилій. Желаю вамъ удачи въ предпріятьи.
   Кассій. Въ какомъ, Попилій?
   Попилій.                               До свиданья (подвигается къ Цезарю).
   Брутъ.                                                   Что
             Сказалъ тебѣ сейчасъ Попилій Лэна?
   Кассій. Онъ пожелалъ, чтобъ наше предпріятье
             Намъ удалось. Боюсь я. что нашъ планъ
             Открытъ.
   Брутъ.           Смотри: онъ къ Цезарю подходитъ.
             Слѣди за нимъ.
   Кассій.                     Проворенъ, Каска, будь:
             Боимся мы, что насъ предупредили.
             Брутъ, что намъ дѣлать? Если все открыто,--
             Иль Цезарь, или Кассій -- не вернется:
             Я самъ себя убью.
   Брутъ.                               Будь, Кассій, твердъ:
             Попилій Лэна не о нашемъ планѣ
             Съ нимъ говоритъ; смотри: смѣется онъ.
             И въ Цезарѣ не видно перемѣны.
   Кассій. Требоній нашъ искусно ловитъ время;
             Брутъ, посмотри: съ дороги нашей онъ
             Антонія уводитъ. (Антоній и Требоній уходятъ.)
   Децій.                              Гдѣ же Цимберъ?
             Пусть онъ придетъ и Цезарю немедля
             Подастъ свое прошенье.
   Брутъ.                                         Онъ готовъ.
             Поди, поторопи его, и станемъ
             Къ нему поближе.
   Цинна.                               Каска, первымъ руку
             Поднять ты долженъ.
   Цезарь.                                         Что жъ, готово все?
             Какія есть дѣла? Что есть дурного,
             Что мои, бы Цезарь и его сенатъ
             Исправить?
   Метеллъ.                     Славный, всемогущій Цезарь!
             Передъ твоимъ высокимъ трономъ Цимберъ
             Покорное здѣсь сердце повергаетъ... (Преклоняетъ колѣна.)
   Цезарь. Послушай, Цимберъ,-- долженъ я тебя
             Предупредить: всѣ эти пресмыканья
             И низкія ласкательства, пожалуй,
             Людей обыкновенныхъ кровь могли бъ
             Воспламенить и превратить рѣшенье
             И твердое намѣренье -- въ забаву,
             Законъ суровый -- въ дѣтскую игру.
             Не будь же такъ безуменъ, чтобы думать,
             Что Цезаря такъ вѣроломна кровь,
             Что качество свое она ослабитъ
             Отъ тѣхъ причинъ, которыя глупцовъ
             Смягчить способны,-- отъ рѣчей слащавыхъ,
             Сгибаній рабскихъ и виляній низкихъ.
             Моимъ декретомъ сосланъ былъ твой братъ,
             И если за него ты просишь, гнешься,
             Виляешь здѣсь хвостомъ,-- я отшвырну
             Тебя съ моей дороги, какъ дворняжку.
             Знай: Цезарь неспособенъ поступать
             Несправедливо; также неспособенъ
             Онъ и мириться, если нѣтъ причинъ.
   Метеллъ. Ужели нѣтъ здѣсь голоса, достойнѣй,
             Чѣмъ мой,-- который могъ бы прозвучать
             Въ ушахъ владыки Цезаря пріятнѣй
             Въ защиту брата моего?
   Брутъ.                               Цѣлую
             Твою я руку. Цезарь,-- не изъ лести:
             Я лишь прошу тебя, чтобъ Публій Цимберъ
             Былъ поскорѣй къ свободѣ возвращенъ.
   Цезарь. Какъ, Брутъ?
   Кассій.                     О, сжалься, Цезарь! Цезарь, сжалься!
             Смотри: къ твоимъ ногамъ склонился Кассій,
             Чтобъ Публію свободу испросить.
   Цезарь. Будь я таковъ, какъ вы,-- я былъ бы тронутъ;
             И если бъ я, чтобъ тронуть, могъ просить,--
             Меня могли бы тронуть ваши просьбы.
             Но твердъ я, какъ Полярная звѣзда,
             Которой нѣтъ подобной въ небосводѣ.
             Но твердости и стойкости вовѣкъ.
             Безчисленными искрами украшенъ
             Небесный сводъ, и всѣ онѣ горятъ.
             И каждая изъ нихъ сіяетъ ярко;
             Но лишь одна всегда хранитъ свой постъ.
             Таковъ и міръ: людьми онъ переполненъ,--
             Всѣ -- плоть и кровь, есть слабости у всѣхъ;
             Лишь одного изъ множества я знаю,
             Хранящаго безтрепетно свой санъ,
             Не поддаваясь чувству; пусть же видятъ
             И въ этомъ даже маловажномъ дѣлѣ,
             Что тотъ единый -- я; я былъ такъ твердъ,
             Что Цимбера я покаралъ изгнаньемъ,
             И буду твердъ, его оставивъ тамъ.
   Цинна.                                                   О Цезарь...
   Цезарь. Прочь! Олимпъ поднять ты хочешь?
   Децій. Великій Цезарь...
   Цезарь.                               Развѣ Брутъ напрасно
             Не преклонилъ колѣна?
   Каска.                                         За меня
             Вы, руки, говорите!

(Сперва Каска, затѣмъ прочіе заговорщики и Маркъ Брутъ поражаютъ Цезаря мечами.)

   Цезарь.                               Брутъ, и ты!
             Умри же, Цезарь! (Умираетъ.)
   Цинна. Свобода! Вольность! Умерло тиранство!
             Бѣгите, разглашайте это всюду,
             На улицахъ кричите!
   Кассій.                               Кто-нибудь
             Взойдите на публичныя трибуны,
             Кричите тамъ: свобода, воля, право!
   Брутъ. Народъ, и вы, сенаторы,-- не бойтесь!
             Останьтесь на мѣстахъ: лишь заплатило
             Здѣсь честолюбье свой тяжелый долгъ.
   Каска. Къ трибунѣ, Брутъ, скорѣй!
   Децій.                                         И Кассій тоже.
   Брутъ. Гдѣ Публій?
   Цинна.                     Здѣсь, смущенный этимъ бунтомъ.
   Метеллъ. Всѣ вмѣстѣ твердо станемъ мы, на случай,
             Чтобъ Цезаря друзья не попытались...
   Брутъ. О томъ ни слова! Публій, не страшись:
             Опасности здѣсь нѣтъ тебѣ нимало,
             И никому изъ римлянъ; можешь такъ
             Имъ всѣмъ сказать.
   Кассій.                               И съ тѣмъ оставь насъ, Публій,
             Чтобъ чернь, напавъ на насъ, не причинила
             Твоей почтенной старости вреда.
   Брутъ. Да, пусть за это дѣло отвѣчаемъ
             Одни лишь мы, свершившіе его.

(Входитъ Требоній.)

   Кассій. Гдѣ Маркъ Антоній?
   Требоній.                                         Въ ужасѣ бѣжалъ онъ
             Домой. Мужчины, женщины и дѣти,
             Испуганные, бѣгаютъ, крича,
             Какъ будто Страшный судъ насталъ.
   Брутъ.                                                             Узнаемъ
             Теперь твои мы прихоти, Судьба!
             Что всѣ умремъ мы,-- это намъ извѣстно;
             Срокъ времени и быстрыхъ дней теченье --
             Вотъ все. чѣмъ люди могутъ обладать.
   Кассій. И кто отниметъ двадцать лѣтъ отъ жизни,--
             Отниметъ столько жъ лѣтъ отъ страха смерти.
   Брутъ. А если такъ, то смерть сама есть благо,
             И, стало быть, мы Цезарю друзья:
             Вѣдь мы ему страхъ смерти сократили.
             Склонитесь же вы. римляне! Омочимъ
             Свои мы руки въ Цезареву кровь
             По локти, и мечи обмажемъ ею;
             Затѣмъ пойдемъ на площадь и, колебля
             Надъ головой оружіемъ кровавымъ.
             Воскликнемъ всѣ: "Свобода, вольность, миръ!"
   Кассій. Нагнитесь, мойте руки! Черезъ сколько
             Вѣковъ грядущихъ, дальнихъ -- эта сцена
             Высокая разыгрываться будетъ
             Въ тѣхъ государствахъ, что еще на свѣтъ
             Не рождены, и на нарѣчьяхъ чуждыхъ,
             Невѣдомыхъ!
   Брутъ.                     И сколько разъ еще
             Въ крови лежать на сценѣ будетъ Цезарь,
             Какъ онъ лежитъ теперь у пьедестала
             Помпеева, ничѣмъ не лучше праха!
   Кассій. И каждый разъ, какъ это совершится,--
             Всегда союзъ нашъ будутъ вспоминать,
             Людей, вернувшихъ родинѣ свободу.
   Децій. Ну, что жъ, идемъ?
   Кассій.                               Да, всѣ идемъ сейчасъ;
             Врутъ впереди, и слѣдъ его украсятъ
             Храбрѣйшія изъ римскихъ всѣхъ сердецъ.

(Входитъ слуга.)

   Брутъ. Постойте! кто идетъ тамъ? Это другъ
             Антонія.
   Слуга.           Брутъ! такъ мой повелитель
             Велѣлъ мнѣ преклониться; Маркъ Антоній
             Мнѣ такъ велѣлъ сказать, упавши ницъ:
             "Брутъ благороденъ, храбръ, и мудръ, и честенъ.
             А Цезарь былъ могучъ, отваженъ, царственъ
             И полнъ любви; скажи, что Брута я
             Люблю и чту, а Цезаря боялся,
             Любилъ и чтилъ; но если Врутъ дозволитъ,
             Чтобъ Маркъ Антоній могъ безъ опасенья
             Придти къ нему, и если объяснитъ,
             Чѣмъ Цезарь заслужилъ свою кончину,--
             То Врутъ живой Антонію любезнѣй,
             Чѣмъ мертвый Цезарь, будетъ; Маркъ Антоній
             Послѣдуетъ за благороднымъ Брутомъ
             Во всей его судьбѣ, во всѣхъ дѣлахъ
             И черезъ всѣ превратности разстройства
             Державы нашей, съ вѣрною душой".
             Такъ говоритъ Антоній, господинъ мой.
   Брутъ. Твой господинъ таковъ, какимъ всегда
             Я зналъ его: и мудрый и отважный
             Онъ римлянинъ. Поди, скажи ему,
             Что если онъ придти сюда желаетъ,--
             Все для него я сдѣлаю; клянусь
             Моею честью -- неприкосновеннымъ
             Его отсюда отпустить.
             Слуга.                               Сейчасъ
             Его я позову. (Уходить.)
   Брутъ.                               Я знаю: друга
             Мы въ немъ найдемъ.
   Кассій.                                         Хотѣлось бы найти;
             Но все же я боюсь его изрядно,
             Л всѣ мои предчувствія дурныя
             До мелочей сбываются всегда.
   Брутъ. Вотъ и Антоній. (Входитъ Антоній.)
                                           Здравствуй, Маркъ Антоній.
   Антоній. Могучій Цезарь! ты ль лежишь такъ низко?
             Ужели всѣ твои завоеванья,
             Тріумфы, слава, всѣ трофеи -- смяты
             Въ ничтожество такое? Миръ тебѣ!
             Не знаю, господа, какія ваши
             Намѣренья, чья кровь теперь пролиться
             Должна еще, кому теперь чередѣ;
             И если мнѣ,-- то нѣтъ мнѣ часа смерти
             Пріятнѣй часа Цезаревой смерти,
             Оружья нѣтъ, которое хотя бъ
             На половину столь почетно было,
             Какъ эти ваши страшные мечи,
             Которые украсила богато
             Кровь лучшая, какая въ этомъ мірѣ
             Когда-либо была. Я васъ прошу:
             Пока еще обагрены той кровью,
             Дымятся, пахнутъ ею ваши руки,--
             Исполните намѣренье свое!
             Мнѣ никогда не будетъ смерть любезнѣй,
             Хотя бы жилъ я тысячу годовъ;
             Нигдѣ я мѣста не найду пріятнѣй.
             Не будетъ средства смерти мнѣ милѣй,--
             Чѣмъ сгинуть рядомъ съ Цезаремъ, погибнуть
             Отъ вашихъ рукъ, герои нашихъ дней!
   Брутъ. Антоній, не проси у насъ ты смерти!
             Кровавыми, жестокими должны
             Казаться мы: такими насъ являютъ
             И руки паши, и жестокій актъ,
             Свершенный нами; ты, однако, видишь
             Лишь руки наши и кровавый трудъ,
             Который эти руки совершили,--
             Сердецъ же нашихъ ты не видишь: ихъ
             Великая переполняетъ жалость.
             Изъ жалости къ бѣдѣ всеобщей Рима,--
             Огонь разитъ огонь, а жалость -- жалость,--
             Надъ Цезаремъ тотъ подвигъ совершенъ!
             Что до тебя,-- то для тебя, Антоній,
             Притуплены мечи у насъ, повѣрь,
             И наши руки, въ ихъ суровой силѣ,
             Сердца же, братской нѣжности полны,
             Припять тебя съ любовью будутъ рады.
             Съ расположеньемъ добрымъ и съ почетомъ.
   Кассій. Твой голосъ будетъ наравнѣ со всѣми
             Въ распредѣленьи новыхъ должностей.
   Брутъ. Прошу тебя лишь потерпѣть немного,
             Пока успокоенье мы внесемъ
             Въ народъ, который внѣ себя отъ страха.
             Тогда тебѣ я объясню подробно,
             Какъ я, который Цезаря любилъ
             Въ тотъ мигъ, когда ударъ ему смертельный
             Я наносилъ,-- пошелъ на это дѣло.
   Антоній. Не сомнѣваюсь въ мудрости твоей.
             Подайте же кровавыя мнѣ руки
             Вы всѣ; сперва пожму твою, Маркъ Брутъ,
             Затѣмъ подай твою, Кай Кассій; Децій.--
             Дай мнѣ свою; ты, Цинна, ты, Метеллъ,
             Мнѣ дайте руки; ты, мой храбрый Каска,
             И напослѣдокъ,-- хоть и не послѣдній
             Въ моей любви,-- ты, дорогой Требоній.
             Ахъ, господа! что долженъ я сказать?
             Вѣдь, очевидно, все мое вліянье
             Стоитъ на столь невѣрной, скользкой почвѣ,
             Что долженъ я казаться вамъ иль трусомъ
             Или льстецомъ; то и другое -- плохо.
             О Цезарь, что тебя любилъ я,-- правда!
             И если духъ твой видитъ насъ теперь,
             Не будетъ ли тебѣ больнѣе смерти
             Смотрѣть на то, какъ я, Антоній твой,
             Миръ заключаю, руки пожимаю
             Кровавыя враговъ твоихъ,-- и это,
             О благородный, передъ мертвымъ тѣломъ
             Твоимъ! Когда бъ имѣлъ я глазъ не меньше.
             Чѣмъ ты имѣешь ранъ, и каждый глазъ
             Лилъ столько слезъ горючихъ, сколько крови
             Здѣсь пролито твоей,-- приличнѣй это
             Мнѣ было бы, чѣмъ дружбу заключать
             Съ убійцами твоими! О, прости мнѣ,
             Великій Юлій! Здѣсь, на этомъ мѣстѣ,
             Ты былъ затравленъ, доблестный олень;
             Здѣсь палъ ты, здѣсь охотники предъ трупомъ
             Стоятъ, твоимъ украшены трофеемъ
             И смертію твоей обагрены...
             О міръ, ты лѣсъ былъ для того оленя,
             И тотъ олень былъ сердцемъ для тебя!
             О Цезарь, какъ похожъ ты на добычу,
             Сраженную князьями на охотѣ!
   Кассій. Антоній!..
   Антоній.                     Извини меня, Кай Кассій;
             Что я сказалъ, то Цезаря враги
             Сказали бы: въ моихъ устахъ, какъ друга,
             Слова мои -- холодная лишь скромность.
   Кассій. Я не браню тебя за то, что столько
             Ты превозносишь Цезаря; лишь знать
             Желаю я твои условья съ нами:
             Считать ли намъ тебя въ числѣ друзей.
             Иль дѣйствовать безъ твоего участья?
   Антоній. Затѣмъ я вамъ и руки пожималъ;
             Невольно лишь увлекся я, взглянувши
             На Цезаря простертаго. Со всѣми
             Я вами другъ, и всѣхъ я васъ люблю;
             Надѣюсь я, что вы мнѣ объясните,
             Чѣмъ именно опасенъ Цезарь былъ.
   Брутъ. Конечно, вѣдь иначе это было бъ
             Лишь зрѣлищемъ, достойнымъ дикарей.
             Повѣрь: настолько наши объясненья
             Солидны будутъ, что, хотя бъ ты былъ
             Сынъ Цезаря,-- ты съ нами согласился бъ.
   Антоній. Я этого лишь одного ищу;
             А сверхъ того прошу я позволенья
             На площадь тѣло Цезаря снести
             И на трибунѣ, какъ прилично другу,
             Почтить его своимъ надгробнымъ словомъ.
   Брутъ. Изволь, Антоній.
   Кассій.                               Брутъ,-- на пару словъ.

(Тихо Бруту.)

             Не знаешь ты, что дѣлаешь: какъ можно
             Антонію позволить говорить
             При погребеньи Цезаря? Кто знаетъ,
             Насколько онъ своею этой рѣчью
             Народъ взволнуетъ?
   Брутъ.                               Извини меня:
             Я самъ взойду сначала на трибуну
             И объясню причины, почему
             Мы Цезаря убили. Что жъ до рѣчи
             Антонія, то я скажу, что онъ
             Ее имъ скажетъ съ нашего согласья;
             Что мы согласны также и на то,
             Чтобъ Цезарь погребенъ былъ съ соблюденьемъ
             Всѣхъ церемоній и обрядовъ. Въ этомъ
             Намъ будетъ больше пользы, чѣмъ вреда.
   Кассій. Не знаю я, какъ это выйдетъ; только
             Не нравится мнѣ это.
   Брутъ.                                         Маркъ Антоній!
             Возьми же тѣло Цезаря. Въ своей
             Надгробной рѣчи насъ не порицай ты.
             А Цезаря ты можешь восхвалять,
             Какъ въ голову придетъ; упомяни лишь,
             Что говоришь ты съ нашего согласья.
             Но больше ничего при погребеньи
             Касаться ты не долженъ. Рѣчь свою
             Держать ты будешь съ самой той трибуны,
             Съ которой я сначала рѣчь скажу,
             И ты начнешь ее, когда я кончу.
   Антоній. Пусть будетъ такъ; мнѣ больше ничего
             Не надобно.
   Брутъ.                     Такъ приготовь же тѣло
             И послѣ вслѣдъ за нами приходи.

(Всѣ, кромѣ Антонія, уходятъ.)

   Антоній. Прости меня, кровавый комъ земли,
             Что съ мясниками этими я мягокъ
             И вѣжливъ! Ты -- развалины того,
             Кто былъ всѣхъ благороднѣе изъ смертныхъ,
             Когда-либо на свѣтѣ жившихъ! Горе
             Рукѣ, пролившей дорогую кровь!
             Здѣсь, въ этотъ мигъ, надъ ранами твоими,
             Которыя, нѣмымъ устамъ подобно,
             Кровавыя свои раскрывши губы,
             Зовутъ меня возвысить голосъ мой,--
             Я предрекаю: страшное проклятье
             Надъ плотью смертныхъ вскорѣ разразится;
             Война междоусобная, весь ужасъ
             Борьбы гражданской, злоба безъ конца --
             Италіи всѣ части переполнятъ;
             Кровь, разрушенье -- въ обиходъ войдутъ.
             И ужасы всѣмъ станутъ такъ привычны,
             Что матери лишь улыбаться будутъ,
             Когда увидятъ, что младенцевъ ихъ
             Войны свирѣпой руки четвертуютъ;
             Обычай страшныхъ дѣлъ задушитъ жалость.
             И Цезаря возстанетъ грозный духъ
             Изъ ада раскаленнаго для мести,
             Съ собою Атэ *) страшную ведя,
   *) Атэ -- въ греческой миѳологіи -- богиня слѣпого гнѣва и разрушенія.
             И возгласитъ онъ голосомъ монарха
             Въ предѣлахъ нашихъ: "гибель вамъ!" и спуститъ
             Со своры псовъ войны, и это дѣло
             Безумное всю землю заразитъ
             Ужаснымъ смрадомъ мертвыхъ тѣлъ, простертыхъ,
             О погребеньи тщетно вопія!

(Входить слуга.)

             Ты Цезарю Октавіану служишь,
             Не правда ли?
   Слуга.                     Да, Маркъ Антоній.
   Антоній.                                                   Цезарь
             Писалъ ему. чтобъ онъ пріѣхалъ въ Римъ.
   Слуга. Онъ получилъ письмо и скоро будетъ.
             Мнѣ поручилъ онъ устно передать... (Увидѣвъ тѣло Цезаря.)
             О Цезарь!
   Антоній.                     Переполнено твое,
             Какъ вижу, сердце. Отойди немного,
             Поплачь... Скорбь заразительна: какъ только
             Мои глаза увидѣли въ твоихъ
             Печали бисеръ,-- сами стали мокры.
             Такъ господинъ твой ѣдетъ?
   Слуга.                                         Онъ ночуетъ
             Въ семи отъ Рима миляхъ.
   Антоній.                                         Такъ спѣши
             Назадъ съ извѣстьемъ, что здѣсь приключилось;
             Печаленъ Римъ теперь, опасенъ Римъ.
             Октавію пріютъ онъ не надежный.
             Такъ и скажи ему. Иль нѣтъ, постой,
             Не уходи, пока снесу я тѣло
             На площадь и народу рѣчь скажу:
             И посмотрѣть хочу, какъ отнесется
             Народъ къ поступку этихъ кровопійцъ.
             Сообразуясь съ этимъ, молодому
             Октавію разскажешь ты подробно,
             Какъ обстоятъ дѣла. Дай руку мнѣ.

(Уходятъ съ тѣломъ Цезаря.)

   

СЦЕНА II.

Форумъ.

Входитъ Брутъ, Кассій и толпа Гражданъ.

   Граждане. Мы хотимъ объясненья! Мы требуемъ объясненья!
   Брутъ. Такъ слѣдуйте за мною, чтобы здѣсь
             Все выслушать, что я скажу. Ты, Кассій,
             Иди въ другую улицу. Прошу
             Васъ раздѣлиться: тотъ, кто хочетъ слушать
             Меня,-- останься здѣсь; а кто желаетъ
             За Кассіемъ иди, пусть съ нимъ идетъ.
             Публичныя дадимъ мы объясненья
             О Цезаревой смерти.
   1-й гражд.                                         Я хочу
             Послушать Брута.
   2-й гражд.                               Кассія послушать
             Желаю я, а послѣ мы сравнимъ,
             Какія дастъ намъ каждый объясненья
             Въ отдѣльности.

(Кассій уходитъ, сопровождаемый частью гражданъ. Брутъ всходитъ на трибуну.)

   3-й гражд.                     Вотъ благородный Брутъ
             Взошелъ ужъ на трибуну; тише, тише!
   Брутъ. Теперь прошу терпѣнья до конца.
             Римляне, сограждане, любезные друзья!
   Выслушайте меня для моего оправданія и будьте безмолвны, чтобы хорошо все слышать. Вѣрьте мнѣ ради моей чести и имѣйте уваженіе къ моей чести, которой вы можете вѣрить; оцѣните меня своею мудростью и пробудите свои чувства, чтобы судить, какъ можно лучше! Если въ этомъ собраніи есть какой-нибудь близкій другъ Цезаря, то я ему скажу, что Брутъ любилъ Цезаря не менѣе, чѣмъ онъ. Если затѣмъ этотъ другъ спроситъ, почему Брутъ возсталъ противъ Цезаря, то вотъ мой отвѣтъ: это не потому, чтобы я любилъ Цезаря менѣе, но потому, что я любилъ Римъ еще больше. Предпочли ли бы вы, чтобы Цезарь жилъ, а вы всѣ умерли рабами, или чтобы Цезарь умеръ, а вы жили свободными людьми? Такъ какъ Цезарь любилъ меня, я оплакиваю его; тому, что онъ былъ вознесенъ судьбой, я радуюсь; за то, что онъ былъ храбръ, я чту его; но за то, что онъ былъ властолюбивъ,-- я его убилъ. Мои слезы -- за его любовь; моя радость -- его счастію, мое уваженіе -- его доблести; и смерть ему за его властолюбіе! Кто здѣ отъ такого исхода дѣлъ.
   Метеллъ. Сомкнемся тѣснѣе, чтобы друзья Цезаря...
   Брутъ. Зачѣмъ намъ смыкаться въ тѣсные ряды? Успокойся, Публій: никто здѣсь ничего не злоумышляетъ ни противъ тебя самого, ни противъ кого-нибудь изъ другихъ римлянъ. Объяви, Публій, это всѣмъ.
   Кассія. И удались отсюда, чтобы народъ, ринувшись на насъ, не нанесъ какого нибудь насилія твоей старости.
   Брутъ. Да, удались, чтобы никому не пришлось отвѣчать за это дѣло, кромѣ насъ, совершившихъ его.
  

Требоній возвращается.

  
   Кассій. Гдѣ-же Антоній?
   Требоній. Въ ужасѣ бѣжалъ домой. Мужчины, женщины, дѣти вопятъ и мечутся, словно настаетъ конецъ міра.
   Брутъ. Ну, судьба, увидимъ, что предопредѣлила ты! Что мы умремъ -- это намъ извѣстно; хлопотать люди могутъ только объ отсрочкѣ, о выигрышѣ времени.
   Кассій. Тотъ, кто отнялъ двадцать лѣтъ у жизни, столько же отнялъ и у страха смерти.
   Брутъ. Сознайте это, и вы будете считать смерть благодѣяніемъ. И такъ мы, сократившіе для Цезаря время боязни смерти, являемся истинными его друзьями. Наклонитесь же римляне, наклонитесь и по локти обагримъ наши руки кровью Цезаря; окрасимъ ею наши мечи, потомъ направимся на торговую площадь и, воздымая надъ головами наши багровые мечи, будемъ кричать: -- "миръ! независимость! свобода!"
   Кассій. Да, обагримтесь его кровью! Вѣка будутъ слѣдовать одинъ за другимъ,-- и сколько еще разъ повторится наша грозная эта сцена въ еще не народившихся государствахъ на невѣдомыхъ еще языкахъ!
   Брутъ. И на долгія времена будетъ всѣмъ мерещиться кровавый образъ этого Цезаря, лежащій теперь, у подножія Помпея, какъ ничтожный прахъ!
   Кассій. И каждый разъ съ уваженіемъ вспомнятъ о насъ, какъ о людяхъ, даровавшихъ свободу своей родинѣ.
   Децій. Что-жь, мы пойдемъ?
   Кассій. Идемъ, идемъ всѣ впередъ! Брутъ, смѣлѣйшіе и благороднѣйшіе изъ римлянъ пойдутъ за тобою.
   Брутъ. Постойте, кто это спѣшитъ сюда? Одинъ изъ дрѵзей Антонія.
  

Входитъ слуга.

  
   Слуга. Господинъ мой приказалъ мнѣ склонить передъ тобой колѣна. Да, Маркъ Антоній велѣлъ мнѣ упасть къ твоимъ ногамъ и, распростершись передъ тобою, сказать тебѣ отъ его имени:-- "Брутъ благороденъ, мудръ, храбръ и честенъ, Цезарь былъ могучъ, неустрашимъ, великодушенъ и умѣлъ любить. Я люблю и уважаю Брута; я боялся, уважалъ и любилъ Цезаря. Если Брутъ скажетъ, что Антоній, не опасаясь ничего, можетъ придти къ нему, чтобы убѣдиться, что Цезарь заслужилъ смерть, Маркъ Антоній мертваго Цезаря не будетъ любить такъ сильно, какъ живого Брута, искренно приметъ сторону благороднаго Брута и послѣдуетъ за нимъ черезъ всѣ опасности новаго, еще неизвѣданнаго пути". Такъ говоритъ мой господинъ, Маркъ Антоній.
   Брутъ. Твой господинъ умный и благородный римлянинъ; я всегда былъ о немъ того-же мнѣнія. Скажи ему, что если онъ придетъ сюда, онъ найдетъ желанное удовлетвореніе и что свободное возвращеніе его домой я обезпечиваю моимъ честнымъ словомъ.
   Слуга. Онъ сейчасъ-же явится сюда (Уходитъ).
   Брутъ. Я знаю, что онъ будетъ намъ другомъ.
   Кассій. Желаю этого, а все-таки сильно его боюсь: мои предчувствія никогда меня не обманывали.
  

Входитъ Антоній.

  
   Брутъ. Вотъ и онъ. Добро пожаловать, Маркъ Антоній!
   Антоній. О могущественный Цезарь, и ты обратился въ прахъ! И всѣ твои завоеванія, побѣды, всѣ трофеи стали такою малостью. Прости, прощай!.. Благородные патриціи, я не знаю,что вы замышляете еще, чья кровь должна еще пролиться, кто еще кажется вамъ опаснымъ? Чтобы покончить со мною, нѣтъ часа болѣе приличнаго, чѣмъ часъ смерти Цезаря, нѣтъ для этого орудія болѣе достойнаго, чѣмъ мечи, обагренные благородною кровью цѣлаго міра. Если вы имѣете что-нибудь противъ меня, прошу васъ, совершайте скорѣе, пока ваши окровавленныя руки еще дымятся. Еслибъ я прожилъ еще тысячу лѣтъ, я никогда не былъ-бы такъ готовъ умереть, какъ въ данную минуту. И гдѣ-жь мнѣ лучше пасть, какъ не здѣсь, рядомъ съ Цезаремъ, и отъ рукъ доблестнѣйшихъ мужей настоящаго времени?
   Брутъ. Нѣтъ, Антоній, не требуй отъ насъ своей смерти. Глядя на наши руки и на совершенное нами дѣло, ты, конечно, долженъ находить насъ жестокими и кровожадными. Ты видишь только наши руки и ихъ кровавое дѣло; но ты не видишь нашихъ сердецъ, а они полны состраданія: состраданіе къ бѣдствіямъ Рима сразило Цезаря, потому что и состраданіе уничтожается состраданіемъ, какъ огонь огнемъ. Для тебя же Маркъ Антоній, острія нашихъ мечей не стальныя, а свинцовыя. Нѣтъ, наши руки одинаково крѣпки какъ для любви, такъ и для ненависти; а наши сердца, всегда открытыя для любви, готовы принять тебя въ себя съ искреннимъ расположеніемъ, съ уваженіемъ и съ глубокимъ почетомъ.
   Кассій. Когда уже между нами будутъ распредѣляться новыя почести, твой голосъ будетъ имѣть такой же вѣсъ, какъ каждый изъ нашихъ голосовъ.
   Брутъ. Дай только успокоить народъ, отъ страха потерявшій разсудокъ, и мы повѣдаемъ тебѣ, почему я, любившій Цезаря даже въ то самое мгновеніе, когда наносилъ ему смертельный ударъ, находилъ это необходимымъ.
   Антоній. Я не сомнѣваюсь въ вашей мудрости. Пусть каждый изъ васъ подастъ мнѣ свою окровавленную руку. Сперва пожму твою, Брутъ; затѣмъ твою, Кай Кассій; теперь давай же и твою, Децій Брутъ; и ты, Метеллъ, твою; и ты Цинна; и ты, доблестный Каска; и наконецъ ты, добрый Требоній, послѣдній по рукопожатію, но занимающій въ моемъ сердцѣ не послѣднее мѣсто. Что же мнѣ сказать вамъ, дрѵзья мои? Я стою теперь на такой скользкой почвѣ, что поневолѣ долженъ показаться вамъ или трусомъ, или льстецомъ -- Что я любилъ тебя, Цезарь,-- это святая истина. Если духъ твой взираетъ на насъ теперь, не больнѣе-ли самой смерти будетъ для тебя зрѣлище, какъ Антоній заключаетъ миръ съ твоими врагами, какъ передъ твоимъ трупомъ, о великій, пожимаетъ ихъ окровавленныя руки. Если бы у меня было столько глазъ, сколько у тебя ранъ, и изъ нихъ сочилось столько же слезъ, сколько изъ тебя крови,-- это было бы для меня лучше дружественнаго союза съ твоими врагами. Прости, милый Юлій. Здѣсь, неустрашимый олень, настигли тебя, здѣсь ты палъ, здѣсь же стоятъ и твои преслѣдователи, заклейменные своей добычей, запятнанные и обагренные твою смертью! О міръ, ты былъ лѣсомъ этого оленя, а онъ, о міръ, былъ твоею красой! И лежишь ты теперь здѣсь, точь въ точь какъ благородный звѣрь, сраженный цѣлымъ сонмомъ безпощадныхъ властителей!
   Кассій. Антоній!
   Антоній. Прости, Кай Кассій; даже враги Цезаря скажутъ то же самое, а это только ничтожная часть того, что можетъ сказать другъ.
   Кассій. Я не порицаю тебя за хвалу Цезарю, но желалъ-бы только знать, какое положеніе думаешь ты занять относительно насъ: хочешь, чтобъ мы включили тебя въ число своихъ друзей, или намъ слѣдуетъ идти своимъ путемъ, не разсчитывая на тебя?
   Антоній. Для чего-же иного протянулъ я вамъ руку? Только взглядъ на Цезаря отвлекъ меня на мгновеніе. Я другъ вамъ всѣмъ, люблю всѣхъ васъ и надѣюсь, что вы объясните мнѣ, почему и чѣмъ былъ опасенъ Цезарь.
   Брутъ. Нашъ поступокъ былъ-бы просто звѣрствомъ, еслибъ мы не имѣли достаточныхъ причинъ. И онѣ настолько вѣски, что ты удовлетворился-бы ими, если-бы даже былъ роднымъ сыномъ Цезаря.
   Антоній. Я только этого и желаю. Теперь еще одна просьба: позволь мнѣ перенесть его трупъ на площадь и съ трибуны надгробнымъ словомъ отдать ему послѣднюю дань.
   Брутъ. Тебѣ, Антоній, кто разрѣшается.
   Кассій. На одно слово, Брутъ! (Тихо). Ты самъ не знаешь, что дѣлаешь! Не позволяй ему говорить надгробное оно. Развѣ ты знаешь, какъ подѣйствуетъ на народъ то, то онъ скажетъ?
   Брутъ. Не тревожься. Я прежде него взойду на трибуну и изложу причины, вынудившія убить Цезаря. Къ этому я прибавлю, что Антоній станетъ говорить съ нашего позволенія и что мы сами не желаемъ, чтобъ Цезарь былъ лишенъ обычныхъ посмертныхъ почестей. Повѣрь, это скорѣе принесетъ намъ пользу, чѣмъ вредъ.
   Кассій. Не знаю, что будетъ, но только это мнѣ сильно не по душѣ.
   Брутъ. Маркъ Антоній, возьми трупъ Цезаря. Въ своей рѣчи ты, однако, не долженъ насъ хулить; хвалить-же Цезаря можешь, сколько угодно, замѣтивъ, впрочемъ, что это дѣлается съ нашего согласія; только съ этимъ условіемъ мы позволяемъ тебѣ участвовать въ его погребеніи. Кромѣ того, ты долженъ говорить съ той-же трибуны, на которую я сейчасъ отправляюсь, и только по окончаніи моей рѣчи.
   Антоній. Да будетъ по-твоему;я ничего большаго не желаю.
   Брутъ. Приготовь-же тѣло и слѣдуй за нами (Уходятъ всѣ, кромѣ Антонія).
   Антоній. Прости меня, частица окровавленной земли, что я кротокъ и покоренъ относительно этихъ мясниковъ! Ты развалина благороднѣйшаго изъ людей, когда-либо существовавшихъ на землѣ! Горе той рукѣ, которая пролила эту драгоцѣнную кровь! Здѣсь, при видѣ твоихъ ранъ, которыя, подобно онѣмѣвшимъ устамъ, разверзши свои красныя, какъ рубины, губы, требуютъ у меня словъ,-- вотъ что я предсказываю. Страшное проклятіе упадетъ наголову мужей; домашніе раздоры и свирѣпыя междоусобныя войны возмутятъ всю Италію съ одного конца до другой, кровь и разрушеніе будутъ такимъ обыденнымъ явленіемъ и самое ужасное станетъ казаться настолько обыкновеннымъ, что даже матери станутъ съ улыбкою смотрѣть, какъ четвертуютъ ихъ дѣтей; привычка къ звѣрскимъ дѣяніямъ задушитъ всякое состраданіе, и жаждущій мщенія духъ Цезаря, вмѣстѣ съ вырвавшейся прямо изъ ада Гекатой, не перестанетъ вопить надъ этою страной, царственнымъ своимъ голосомъ призывая на убійство и спуская съ цѣпи псовъ войны, чтобы гнусное это дѣло разнеслось по всей землѣ съ смрадомъ отъ гніющихъ труповъ, стенающихъ о погребеніи!
  

Входитъ слуга.

  
   Ты, кажется, служишь Октавію Цезарю?
   Слуга. Такъ точно, благородный Антоній.
   Антоній. Цезарь писалъ ему, чтобъ онъ поспѣшилъ въ Римъ?
   Слуга. Онъ получилъ письмо и теперь уже въ дорогѣ. Изустно же онъ поручилъ мнѣ передать тебѣ... (Увидавъ трупъ Цезаря). О, Цезарь!
   Антоній. Твое сердце переполнилось скорбью, отойди въ сторону и плачь. Я вижу, что скорбь заразительна, потому что и мои глаза, видя горе, подобно жемчужинамъ, выступающее на твоихъ, начинаютъ тоже увлажняться. Скоро-ли будетъ здѣсь твой господинъ?
   Слуга. Эту ночь онъ провелъ въ семи миляхъ отъ Рима.
   Антоній. Отправься скорѣе къ нему навстрѣчу и передай, что здѣсь произошло. Здѣсь Римъ повергнутъ въ скорбь, чреватъ бѣдами и для Октавія теперь далеко не безопасенъ. Спѣши же сказать ему это... Или нѣтъ, подожди, перенесемъ прежде трупъ на площадь. Тамъ, по большему или меньшему успѣху моей рѣчи, я увижу, какъ народъ относится къ гнусному поступку кровопійцъ. И тогда ты передашь юному Октавію настоящее положеніе, въ какомъ находится дѣло. Помоги же! (Уносятъ трупъ Цезаря).
  

СЦЕНА II.

Форумъ въ Римѣ.

Входитъ: Брутъ и Кассій; за ними толпа народа.

   Граждане. Мы требуемъ объясненія. Давайте же намъ отчетъ.
   Брутъ. Такъ слѣдуйте за мною, друзья мои, и выслушайте меня. Ты, Кассій, ступай на другую площадь; мы раздѣлимъ толпу между собою. Кто желаетъ слушать меня,-- пусть остается здѣсь, кто хочетъ идти за Кассіемъ,-- пусть идетъ за нимъ; такимъ образомъ причина смерти Цезаря станетъ извѣстна всему народу.
   1-й гражданинъ. Я послушаю Брута.
   2-й гражданинъ. А я -- Кассія; выслушавъ того и другаго, можно будетъ сравнить доводы каждаго изъ нихъ (Кассій уходитъ съ н123;которыми изъ гражданъ. Брутъ входитъ на трибуну).
   3-й гражданинъ. Благородный Брутъ уже на трибунѣ. Молчите!
   Брутъ. Будьте только терпѣливы до конца. Римляне, сограждане мои и друзья, слушайте мое оправданіе и не нарушайте молчанія, чтобы имѣть возможность слышать каждое слово. Повѣрьте мнѣ ради моей чести и положитесь на эту честь, чтобъ имѣть возможность мнѣ вѣрить; судите меня по крайнему вашему разумѣнію и напрягите все вниманіе чтобы имѣть возможность судить справедливо. Если между вами есть хоть одинъ искренній другъ Цезаря, я скажу ему, что Брутъ любилъ Цезаря не меньше, чѣмъ онъ. Затѣмъ если этотъ другъ спроситъ: отчего же Брутъ возсталъ противъ Цезаря? -- я отвѣчу ему:-- не оттого, чтобъ я мало любилъ Цезаря, а оттого, что любилъ Римъ болѣе, чѣмъ его. Что было бы для насъ лучше: видѣть-ли Цезаря живымъ и всѣмъ умереть рабами, или видѣть его мертвымъ, чтобы всѣмъ жить свободными людьми? Цезарь любилъ меня,-- и я оплакиваю его смерть; онъ былъ счастливъ,-- и я этому радовался; онъ былъ доблестенъ,-- и я его уважалъ; но онъ былъ властолюбивъ,-- и я его убилъ. Тутъ все -- и слезы за любовь, и радость при видѣ счастья, и уваженіе за доблесть, и смерть за властолюбіе. Неужто между вами есть хоть одинъ человѣкъ, настолько презрѣнный, что желаетъ-быть рабомъ? Если есть, пусть говоритъ; одинъ только онъ и оскорбленъ мной. Найдется-ли между вами человѣкъ настолько глупый, что не желаетъ быть римляниномъ? Если найдется, пусть говоритъ: только онъ-то и оскорбленъ мною... Есть-ли между вами человѣкъ настолько гнусный, что не любитъ своей родины? Если есть, пусть говоритъ: только онъ-то мною и оскорбленъ. Я жду отвѣта.
   Граждане. Нѣтъ, Брутъ, нѣтъ! между нами такихъ не найдется.
   Брутъ. А если такъ, то никто и не оскорбленъ мной. Я поступилъ съ Цезаремъ такъ, какъ поступилъ бы и съ Брутомъ. На скрижали Капитолія, нисколько не умаляя достоинствъ Цезаря, безъ всякаго преувеличенія той вини, за которую онъ умеръ, внесены всѣ причины его смерти.

(Входятъ Антоній и другіе, неся трупъ Цезаря).

   Вотъ и его трупъ, сопровождаемый Маркомъ Антоніемъ, который хоть и не участвовалъ въ его умерщвленіи, но все-таки же воспользуется плодами его смерти, займетъ, какъ и каждый изъ васъ, мѣсто въ республикѣ. Вотъ мое послѣднее слово. Ради блага Рима я убилъ человѣка, который едва-ли не былъ мнѣ дороже всего на свѣтѣ; тѣмъ же самымъ кинжаломъ я сражу и себя, если смерть моя понадобится отечеству.
   Граждане. Живи, Брутъ, живи! живи!
   1-й гражданинъ. Проводимъ его домой съ тріумфомъ.
   2-й гражданинъ. Поставимъ его изваяніе рядомъ съ изваяніями его предковъ.
   3-й гражданинъ. Пусть онъ будетъ Цезаремъ.
   4-й гражданинъ. Увѣнчаемъ въ немъ лучшее,что было въ Цезарѣ.
   1-й гражданинъ. Проводимъ его домой, оглашая воздухъ радостными возгласами.
   Брутъ. Сограждане...
   2 и гражданинъ. Тише! молчите! Брутъ говоритъ...
   1-й гражданинъ. Молчите!
   Брутъ. Любезные сограждане, позвольте мнѣ уйти одному; изъ любви ко мнѣ останьтесь здѣсь съ Антоніемъ. Окажите послѣднюю честь трупу Цезаря и выслушайте похвальное ему слово, которое, съ нашего разрѣшенія, произнесетъ Маркъ Антоній. Прошу васъ, не уходите, пока Антоній не кончитъ своей рѣчи (Уходитъ).
   1-й гражданинъ. Останемся, послушаемъ Марка Антонія.
   3-й гражданинъ. Пусть взойдетъ на трибуну; послушаемъ и его. Говори, благородный Антоній.
   Антоній. Благодарю васъ отъ имени Брута.
   4-й гражданинъ. Что онъ тамъ говорятъ о Брутѣ?
   3-й гражданинъ. Онъ говоритъ, что благодаритъ насъ всѣхъ отъ имени Брута.
   4-й гражданинъ. Не совѣтывалъ-бы я ему говорить что нибудь дурное о Брутѣ.
   1-й гражданинъ. Цезарь былъ просто тиранъ.
   2-й гражданинъ. Что объ этомъ говорить! Наше счастье, что Римъ отъ него избавился!
   3-й гражданинъ. Молчите; послушаемъ, что скажетъ Маркъ Антоній.
   Антоній. Благородные римляне.
   Граждане. Тише! Послушаемъ и его.
   Антоній. Друзья мои, римляне, дорогіе сограждане, удостойте меня вашего вниманія. Не восхвалять хочу я Цезаря, а отдать ему послѣдній долгъ. Дурныя дѣла людей переживаютъ ихъ, хорошія часто погребаются вмѣстѣ съ ихъ костями. Пусть то же будетъ и съ Цезаремъ.Вы слышали отъ благороднаго Брута, что Цезарь былъ властолюбивъ. Если такое обвиненіе справедливо,-- это недостатокъ важный, и Цезарь жестоко за него поплатился. Я явился сюда, съ позволенія Брута и другихъ, потому что Брутъ благороденъ, таковы же и всѣ другіе; это благородство даетъ мнѣ возможность сказать надгробное слово Цезарю. Онъ былъ мнѣ другъ и въ отношеніи ко мнѣ добръ и справедливъ, но Брутъ говоритъ, будто онъ былъ властолюбивъ, а Брутъ человѣкъ благородный. Онъ привелъ въ Римъ толпы плѣнныхъ и сундуки общественнаго казнохранилища переполнились выкупными деньгами. Ужь не это-ли заставило считать его властолюбивымъ? Когда бѣдные страдали, онъ плакалъ; а властолюбіе сотворено изъ болѣе жестокаго вещества. Но Брутъ настаиваетъ на томъ, что онъ былъ властолюбивъ, а Брутъ человѣкъ благородный. Вы всѣ видѣли, что на праздникѣ Луперкалій я три раза подносилъ ему корону и онъ три раза ее отталкивалъ,-- неужто это властолюліе? Но Брутъ утверждаетъ это; а что Брутъ человѣкъ благородный, въ томъ нѣтъ никакого сомнѣнія. Я говорю все это не для опроверженія словъ Брута; я и здѣсь-то только затѣмъ, чтобъ высказать то, что знаю. Нѣкогда всѣ вы любили его -- и имѣли на это основаніе; какая же причина удерживаетъ васъ теперь отъ скорби по немъ? О, гдѣ же здравый смыслъ? Онъ, вѣроятно, бѣжалъ къ безумнымъ звѣрямъ, а люди его лишились. Простите, сердце мое лежитъ въ этомъ гробу вмѣстѣ съ Цезаремъ; я не могу продолжать, пока оно мнѣ не возвратится.
   1-й гражданинъ. Мнѣ кажется, что въ его словахъ много справедливаго.
   2-й гражданинъ. Да, если пообсудить все хорошенько, то и становится яснымъ, что съ Цезаремъ поступили не совсѣмъ справедливо.
   3-й гражданинъ. Ты находишь? Я и самъ боюсь, какъ-бы на его мѣстѣ не оказался кто нибудь еще похуже.
   4-й гражданинъ. Слышали? Онъ отказался отъ короны, значитъ властолюбивъ онъ не былъ.
   1-й гражданинъ. Если окажется такъ, инымъ придется плохо.
   2-й гражданинъ. Несчастный, глаза его совсѣмъ красны отъ слезъ.
   3-й гражданинъ. Во всемъ Римѣ нѣтъ человѣка благороднѣе Марка Антонія.
   4-й гражданинъ. Молчите! Онъ опять собирается говорить.
   Антоній. Не далѣе какъ вчера каждое слово Цезаря одержало бы верхъ надъ рѣчами всего міра; теперь онъ лежитъ здѣсь и даже послѣдніе изъ людей не удостоиваютъ его поклона. О, римляне, если бъ я хотѣлъ разжечь въ вашихъ умахъ и сердцахъ жажду мщенія, возбудить васъ къ возстанію, оказалось бы, что я желаю вредить Бруту и Кассію; а они, какъ вамъ извѣстно, люди почтенные. Я не желаю имъ зла; я скорѣе готовъ быть несправедливымъ къ покойному, къ самому себѣ, къ вамъ, чѣмъ вредить такимъ благороднымъ людямъ. Но вотъ пергаментъ съ печатью Цезаря, найденный мною въ его рабочей комнатѣ. Это послѣдняя его воля. Если-бы вамъ стало извѣстно, что написано въ этомъ завѣщаніи,-- а я, простите, его вамъ не прочту,-- всѣ вы бросились бы лобызать раны убитаго Цезаря, обмакивать платки въ священную его кровь; каждый изъ васъ сталъ бы молить дать ему хоть одинъ его волосокъ на память о немъ и, какъ богатѣйшее наслѣдіе, завѣщалъ бы этотъ волосокъ своему потомству.
   4-й гражданинъ. Мы хотимъ слышать завѣщаніе. Читай его, Маркъ Антоній!
   Всѣ. Читай, читай! Мы хотимъ слышать завѣщаніе Цезаря.
   Антоній. Успокойтесь, друзья! Я не долженъ читать его вамъ; вамъ не слѣдуетъ знать, какъ любилъ васъ Цезарь: вы вѣдь не дерево, не камень -- вы люди и васъ, какъ людей, завѣщаніе Цезаря воспламенитъ, доведетъ до изступленія, Лучше вамъ не знать, что его наслѣдники -- вы; потому что -- что-же будетъ, когда вы это узнаете!
   Граждане. Читай! Мы хотимъ знать завѣщаніе Цезаря, хотимъ.
   Антоній. Подождите, повремените немного; заговоривъ о завѣщаніи, я сдѣлалъ большую неосторожность и боюсь, что повредилъ этимъ благороднымъ людямъ, умертвившимъ Цезаря. Да, боюсь.
   4-й гражданинъ. Благородные эти люди -- измѣнники!
   Всѣ. Читай! Читай завѣщаніе!
   Антоній. Вы заставляете меня читать завѣщаніе противъ моей воли. Станьте-же около трупа Цезаря и дайте мнѣ показать вамъ того, кто оставилъ это завѣщаніе. Позвольте мнѣ сойти съ трибуны. Позволяете?
   Всѣ. Позволяемъ!
   2-й гражданинъ. Можешь!
   3-й гражданинъ. Сойди (Антоній сходитъ съ трибуны).
   4-й гражданинъ. Становитесь всѣ кругомъ!
   1-й гражданинъ. Подальше отъ гроба, подальше отъ трупа.
   2-й гражданинъ. Мѣсто Антонію, благородному Антонію.
   Антоній. Прошу, не тѣснитесь такъ сильно; отодвиньтесь хоть немного.
   Всѣ. Мѣсто! Отодвиньтесь назадъ.
   Антоній. Если у васъ есть слезы, приготовьтесь лить ихъ рѣкою. Вамъ всѣмъ знакома эта тога. Я помню даже то время, когда Цезарь впервые ее надѣлъ; это было лѣтнимъ вечеромъ въ его шатрѣ послѣ побѣды надъ невріенцами. Смотрите, вотъ куда попалъ кинжалъ Кассія! Смотрите, какую прорѣху оставилъ завистливый Каска! Вотъ эту рану нанесъ Брутъ, котораго онъ такъ любилъ. Видите-ли, какъ хлынула кровь Цезаря, вслѣдъ за ударомъ, нанесеннымъ его юѵкою, когда онъ вынулъ изъ раны проклятую сталь? Она какъ будто бросилась въ двери, чтобъ убѣдиться, дѣйствительно-ли Брутъ постучался въ нихъ такъ враждебно. Вы знаете, Бруть былъ любимцемъ Цезаря, и вы, боги, свидѣтели, какъ сильно онъ его любилъ. Это былъ самый жестокій изъ всѣхъ ударовъ, потому что, когда благородный Цезарь увидалъ, что Брутъ наноситъ ему рану, оказалось, что верхъ одержала неблагодарность, а она сильнѣе, чѣмъ всѣ руки измѣнниковъ. Доблестное сердце его надорвалось, онъ закрылъ лицо тогою и палъ къ подножію статуи Помпея, по которой ручьями заструилась его кровь. О, какъ гибельно это паденіе, сограждане! Пали -- и я, и вы, и всѣ мы -- а надъ нами торжествуетъ кровавая измѣна. Вы плачете? Я вижу, въ сердцахъ у васъ пробудилось состраданіе. Эти слезы прекрасны. О, добрыя души, вы только видѣли раны Цезаря въ его тогѣ,-- и плачете; смотрите,-- вотъ онъ самъ, весь, какъ видите, заколотый измѣнниками!
   1-й гражданинъ. Зрѣлище это ужасно.
   2-й гражданинъ. О благородный Цезарь!
   3-й гражданинъ. О, злосчастный день!
   4-й гражданинъ. Измѣнники! Злодѣи!
   1-й гражданинъ. О кровавый видъ!
   Всѣ. Мы хотимъ мщенія! Да, мщенія! Идемъ, отыщемъ ихъ, сожжемъ, убьемъ, не оставимъ въ живыхъ ни одного измѣнника!
   Антоній. Постойте, сограждане!
   1-й гражданинъ. Постойте! Послушаемъ, что скажетъ Антоній.
   2-й гражданинъ. Мы готовы слушать его! Всюду пойдемъ за нимъ и умремъ съ нимъ!
   Антоній. Милые, достойные мои друзья, я нисколько не былъ намѣренъ подстрекать васъ на такое необдуманное возстаніе. Тѣ, кто свершилъ это дѣло, люди почтенные. Какія личныя неудовольствія заставили ихъ совершить такое дѣло,-- я не знаю; но они умны и благородны и, безъ всякаго сомнѣнія, представятъ вамъ достаточныя причины. Я говорилъ не для того, чтобъ отвратить отъ нихъ ваши сердца. Я не такой витія, какъ Брутъ. Какъ всѣ вы знаете, я простой, добрый малый, искренно любившій своего друга. Это знаютъ всѣ, поэтому мнѣ и позволяли говорить о немъ всенародно. У меня нѣтъ ни блестящаго ума, ни искусства въ изложеніи, ни краснорѣчивыхъ движеній, ни дара слова на столько, чтобы я могъ разгорячать кровь людей. Я говорю только правду, говорю то, что знаете вы и сами; я показываю вамъ раны Цезаря, эти блѣдныя, нѣмыя уста, и прошу ихъ говорить за меня. О, если-бы я былъ Брутомъ, а Брутъ Антоніемъ, Антоній съумѣлъ-бы разжечь ваши сердца, вложилъ-бы въ каждую изъ ранъ Цезаря языкъ, который побудилъ-бы къ возстанію даже самые камни Рима.
   Граждане. Мы возмутимся!
   1-й гражданинъ. Мы сожжемъ домъ Брута,
   3-й гражданинъ. Идемъ, соберемъ заговорщиковъ!
   Антоній. Погодите, сограждане, выслушайте меня.
   Граждане. Стойте! Слушайте благороднаго Антонія!
   Антоній. Друзья мои, вы горячитесь, не зная ни изъ-за чего, ни ради чего. Чѣмъ заслужилъ Цезарь такое проявленіе вашей любви? Вы даже еще и не знаете главнаго; приходится напомнить вамъ, что вы забыли про завѣщаніе, о которомъ я говорилъ.
   Граждане. Да, да, завѣщаніе! Подождемъ? выслушаемъ завѣщаніе!
   Антоній. Вотъ оно, и съ печатью Цезаря. Каждому гражданину Рима,-- да, каждому,-- онъ отказываетъ по семидесяти пяти драхмъ.
   2-й гражданинъ. Благородный Цезарь! Мы отомстимъ за его смерть!
   3-й гражданинъ. Царственный Цезарь!
   Антоній. Выслушайте до конца.
   Граждане. Молчите! Молчите!
   Антоній. Сверхъ того, онъ отказываетъ вамъ всѣ свои гульбища, рощи и сады, вновь разведенные по сю сторону Тибра. Онъ отдаетъ ихъ вамъ и вашему потомству навсегда, чтобы всѣ тамъ, всѣ безъ исключенія, гуляли и забавлялись. Вотъ, каковъ былъ Цезарь! Когда-же дождетесь вы другаго подобнаго?
   1-й гражданинъ. Никогда, никогда! Идемъ, сожжемъ его трупъ въ священномъ мѣстѣ, а затѣмъ уцѣлѣвшими головнями подожжемъ дома измѣнниковъ. Поднимайте трупъ его на руки!
   2-й гражданинъ. Ступайте за огнемъ!
   3-й гражданинъ. Ломайте скамейки!
   4-й гражданинъ. Ломайте скамейки, двери, окна -- все! (Гражданѣ уходятъ, унося трупъ).
   Антоній. Дѣло пойдетъ теперь на ладъ. Мятежъ, ты поднятъ на ноги,-- принимай теперь какое хочешь направленіе!
  

Входитъ слуга.

  
   Что скажешь?
   Слуга. Октавій уже прибылъ въ Римъ.
   Антоній. Гдѣ-же онъ остановился?
   Слуга. Въ домѣ Цезаря. Съ нимъ и Лепидъ.
   Антоній. Я сейчасъ къ нему явлюсь. Онъ прибылъ какъ нельзя болѣе вовремя. Счастье, кажется, въ добромъ расположеніи духа; теперь оно дастъ намъ все, чего-бы мы ни захотѣли.
   Слуга. Я слышалъ, они говорили, что Брутъ и Кассій, словно безумные, проскакали за ворота Рима.
   Антоній. Вѣрно, узнали, какъ я умѣлъ возстановить противъ нихъ народъ. Проводи меня къ Октавію (Уходятъ).
  

СЦЕНА III.

Улица въ Римѣ.

Входитъ поэтъ Цинна.

   Цинна. Мнѣ прошедшею ночью снилось, что я пировалъ съ Цезаремъ. И вотъ теперь мое воображеніе полно самыхъ мрачныхъ образовъ. Казалось-бы, нѣтъ у меня никакой охоты бродить внѣ дома, а между тѣмъ меня что-то словно толкаетъ на улицу.
  

Входятъ нѣсколько гражданъ.

  
   1-й гражданинъ. Твое имя?
   2-й гражданинъ. Ты куда идешь?
   3-й гражданинъ. Гдѣ проживаешь?
   4-й гражданинъ. Женатъ или холостъ?
   2-й гражданинъ. Отвѣчай каждому прямо.
   1-й гражданинъ. Да короче.
   4-й гражданинъ. Да толкомъ.
   3-й гражданинъ. И безъ лжи.
   Цинна. Мое имя? куда иду? гдѣ живу? женатъ или холостъ? Чтобъ каждому отвѣтить прямо, коротко, толкомъ и безъ лжи, скажу вамъ, что я человѣкъ толковый и холостой.
   2-й гражданинъ. Это все равно, что сказать: кто женатъ, въ томъ никакого толку нѣтъ. Смотри, какъ-бы за такой отвѣтъ тебѣ порядкомъ не надавали тумаковъ! Куда-жь ты идешь? отвѣчай прямо.
   Цинна. Прямо -- на похороны Цезаря.
   1-й гражданинъ. Какъ другъ или врагъ?
   Цинна. Какъ другъ.
   2-й гражданинъ. Ну, это отвѣтъ прямой.
   1-й гражданинъ. А гдѣ живешь? Отвѣчай только безъ многословія.
   Цинна. Подлѣ Капитолія.
   3-й гражданинъ. Твое имя? Только, смотри, не лги.
   Цинна. Цинна.
   1-й гражданинъ. Разорвемъ его на части; онъ заговорщикъ.
   Цинна. Я не тотъ Цинна, я Цинна -- поэтъ!
   4-й гражданинъ. Растерзаемъ его за его скверные стихи!
   Цинна. Я не заговорщикъ Цинна.
   2-й гражданинъ. Это все равно,-- тебя зовутъ Цинной. Вырвемъ это имя изъ его сердца, а затѣмъ пусть себѣ идетъ, куда хочетъ.
   3-й гражданинъ. Разорвемъ, разорвемъ его на части! Гдѣ-же головни? Къ Бруту! Къ Кассію! Жгите все! Одна часть ступай къ дому Деція, другая -- къ Каскѣ, третья -- къ Лигарію! Идемте! Идемъ! (Уходятъ).
  

ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Комната въ домѣ Антонія.

Антоній, Октавій и Лепидъ сидятъ за столомъ.

   Антоній. И такъ всѣ, чьи имена здѣсь помянуты, должны умереть.
   Октавій. Даже и твой братъ, Лепидъ! И ты на это соглашаешься?
   Лепидъ. Соглашаюсь.
   Октавій. Отмѣть-же, Антоній, и его.
   Лепидъ. Соглашаюсь, но съ условіемъ, чтобы сыну твоей сестры, Маркъ Антоній, Публію, тоже не оставаться въ живыхъ.
   Антоній. Онъ и не останется. Смотри, вотъ этой чертой я его приговариваю къ смерти.Теперь, Лепидъ, я попросилъ бы тебя сходить въ домъ Цезаря за его завѣщаніемъ; мы рѣшили-бы, что надо изъ него выбросить.
   Лепидъ. Гдѣ-же я васъ найду?
   Октавій. Здѣсь или въ Капитоліѣ (Лепидъ уходитъ).
   Антоній. Человѣкъ слабый, ничтожный, годный только для побѣгушекъ. И онъ-то будетъ участвовать въ тройственномъ раздѣлѣ вселенной!
   Октавій. Имѣя о немъ такое мнѣніе, зачѣмъ-же пригласилъ ты его на совѣщаніе? Кого-же приговорить къ смерти, кого къ изгнанію?
   Антоній. Октавій, я долѣе твоего живу на свѣтѣ. Взваливъ на Лепида долю почестей, мы сваливаемъ съ себя значительное бремя укоровъ. Пусть несетъ ее, какъ оселъ золото, кряхтя и потѣя, пока мы его погоняемъ; пусть перенесетъ наши сокровища куда намъ нужно. Мы снимемъ съ него драгоцѣнную ношу и дозволимъ ему, какъ развьюченному ослу, хлопать ушами и пастись на общественныхъ лугахъ.
   Октавій. Какъ-бы то ни было, онъ все-таки испытанный и храбрый воинъ.
   Антоній. Да вѣдь таковъ-же и мой конь, получающій отъ меня за это достаточное количество корма. Я учу это животное бросаться въ бой, поворачивать, останавливаться и скакать прямо передъ собою; каждое его тѣлесное движеніе послушно моему духу. Почти то же и съ Лепидомъ: его надо учить, муштровать, толкать впередъ. Умъ у него безплодный, питающійся, въ подражаніе давно уже состарившимся людямъ, разнымъ предметамъ и науками, брошенными другими за негодностью. Смотря на него просто какъ на орудіе. Но перейдемъ къ предмету болѣе важному. Брутъ и Кассій собираютъ войска. Намъ необходимо выступить противъ нихъ какъ можно скорѣе. Созовемъ-же, не теряя времени, всѣхъ нашихъ друзей и приверженцевъ на совѣтъ. Надо рѣшить, какъ лучше предотвратить то, что отъ насъ еще скрыто, и какъ вѣрнѣе одолѣть уже видимую опасность.
   Октавій. Хорошо, созовемъ. Мы окружены врагами. Боюсь, что даже многіе изъ тѣхъ, которые теперь намъ улыбаются, таятъ въ душѣ противъ насъ милліоны гибельныхъ замысловъ.
  

СЦЕНА II.

Передъ палаткой Брута, въ лагерѣ близь Сардъ.

При звукахъ трубъ съ одной стороны входятъ: Брутъ, Люцилій и Люцій съ солдатами; съ другой -- Титиній и Пиндаръ.

  
   Брутъ. Стойте!
   Люцилій. Лозунгъ?
   Брутъ. Что новаго, Люцилій! Близко-ли Кассій?
   Люцилій. Совсѣмъ близко. Онъ шлетъ тебѣ привѣтъ черезъ Пиндара.
   Брутъ (прочитавъ поданное Пиндаромъ письмо). Привѣтъ его очень ласковъ. Слушай, Пиндаръ: измѣнился-ли твой господинъ самъ собою или вслѣдствіе наговоровъ, но онъ заставилъ меня сильно жалѣть, что многое изъ совершившагося совершилось, однако, если онъ близко, мы объяснимся.
   Пиндаръ. Я увѣренъ, что господинъ мой окажется именно тѣмъ, что онъ есть, то есть человѣкомъ, преисполненнымъ чести и благоразумія.
   Брутъ. Нисколько въ этомъ не сомнѣваюсь. Скажи, Люцилій, какъ онъ тебя принялъ?
   Люцилій. Очень вѣжливо и съ большимъ почетомъ, но далеко не съ такой искренностью, какъ прежде, не съ прежней дружественной короткостью.
   Брутъ. Изъ твоихъ словъ я вижу, что прежній пламенный другъ охладѣлъ. Замѣть, Люцилій, что, если дружба начнетъ слабѣть и охлаждаться, она всегда прибѣгаетъ къ усиленной вѣжливости. Люди прямые и чистосердечные никогда не прибѣгаютъ ни къ какимъ изворотамъ. Лицемѣры же; словно упорныя лошади, горячатся, обѣщаютъ многое, а почувствовавъ ударъ кровавыхъ шпоръ, опускаютъ гриву и, словно заѣзженныя клячи, падаютъ при первомъ же испытаніи. Скажи, онъ идетъ сюда со всѣмъ войскомъ?
   Люцилій. Войско переночуетъ въ Сардахъ. Впрочемъ, большая часть, а именно вся конница, идетъ сюда съ Кассіемъ (За сценой воинственная музыка).
   Брутъ. Это онъ! Идемъ къ нему навстрѣчу.
  

Входитъ Кассій съ войскомъ.

  
   Кассій. Стой!
   Брутъ. Стой! Передать эту команду далѣе (за сценой слышны восклицанія: "стой!", "стой!", "стой!").
   Кассій. Благородный братъ мой, ты меня оскорбилъ.
   Брутъ. Да судятъ меня за это боги! Какъ же оскорблю я брата, если я не оскорблю даже и моихъ враговъ!
   Кассій. Брутъ, этимъ напускнымъ спокойствіемъ ты думаешь прикрыть свою неправоту. Поступая такъ...
   Брутъ. Позволь, Кассій -- высказывай свое неудовольствіе тише. Я тебя знаю. Зачѣмъ намъ препираться передъ лицомъ войска, которое должно видѣть только нашу дружбу? Вели ему отступить, и тогда въ моей палаткѣ я выслушаю всѣ твои упреки.
   Кассій. Пиндаръ, скажи нашимъ вождямъ, чтобы они отодвинули свои отряды нѣсколько назадъ.
   Брутъ. Люциліи, передай то же и нашимъ; чтобы никто не приближался къ моей палаткѣ до окончанія нашего разговора. Титиній и Люцій пусть станутъ на часы у входа (Уходятъ).
  

СЦЕНА III.

Въ палаткѣ Брута.

Люцилій и Титиній караулятъ въ нѣкоторомъ отдаленіи. Входятъ Брутъ и Кассій.

  
   Кассій. Да, несомнѣнно, что ты поступилъ мнѣ во вредъ и вотъ доказательство: ты осудилъ и заклеймилъ Люція Пеллу за то, что онъ допустилъ подкупить себя сардійцамъ. Ты сдѣлалъ это, несмотря на мое письмо, которымъ я вступался за этого хорошо мнѣ извѣстнаго человѣка
   Брутъ. Не я, а ты самъ поступилъ себѣ во вредъ, рѣшившись писать мнѣ при подобныхъ обстоятельствахъ.
   Кассій. Въ такое смутное время, какъ наше, преслѣдовать за каждый ничтожный проступокъ просто безразсудно.
   Брутъ. Позволь мнѣ сказать тебѣ, Кассій, что и о тебѣ самомъ ходятъ слухи, будто и ты не совсѣмъ чистъ на руку, будто за золото ты продаешь мѣста самымъ недостойнымъ людямъ.
   Кассій. Я нечистъ на руку? Не будь ты Брутъ, клянусь богами,ты не произнесъ бы болѣе ни слова.
   Брутъ. Имя Кассій придаетъ благообразный видъ самому лихоимству, и вотъ почему карающее правосудіе прикрываетъ себѣ лицо.
   Кассій. Карающее правосудіе?
   Брутъ. Вспомни про Иды Марта! Развѣ великій Цезарь палъ не во имя правосудія? Назови мнѣ хоть одного негодяя, рѣшившагося поднять на него руку и вонзить въ него кинжалъ не ради правосудія? О, неужто кто нибудь изъ насъ, умертвившихъ первѣйшаго человѣка въ мірѣ единственно за то, что онъ покровительствовалъ ворамъ, осквернитъ свои руки подлыми поборами, дерзнетъ продать громадное поприще чести за горсть какой нибудь дряни! По моему, лучше быть собакой и лаять на мѣсяцъ, чѣмъ оказаться такимъ римляниномъ.
   Кассій. Не лай на меня, Брутъ, я этого не потерплю. Унижая меня такъ, ты забываешься. Я солдатъ по службѣ старше тебя, поэтому и опытнѣе тебя при раздачѣ мѣстъ.
   Брутъ. Нѣтъ, Кассій.
   Кассій. Нѣтъ, такъ.
   Брутъ. Нѣтъ, говорю я.
   Кассій. Перестань, или я могу забыться. Побереги себя, а для этого перестань меня раздражать.
   Брутъ. Ты, какъ я вижу, человѣкъ ничтожный.
   Кассій. Неужто въ самомъ дѣлѣ?
   Брутъ. Слушай меня, потому что я хочу высказать тебѣ все. Неужто ты воображаешь, что я испугаюсь твоего легкомысленнаго гнѣва и яростныхъ взглядовъ безумія?
   Кассій. О боги, боги! И я долженъ сносить все это!
   Брутъ. Не только все это, но и еще болѣе. Бѣснуйся, пока не надорвется твое гордое сердце! Иди, устрашай своихъ рабовъ твоимъ гнѣвомъ, заставляй трепетать подвластныхъ тебѣ. Развѣ я обязанъ уступать? обязанъ переносить отъ тебя все, обязанъ пресмыкаться передъ дурнымъ настроеніемъ твоего духа? Клянусь богами, тебѣ-же самому придется переваривать ядъ своей желчи, хотя бы ты отъ этого и треснулъ, потому что отнынѣ твоя вспыльчивость будетъ для меня только забавнымъ предметомъ смѣха.
   Кассій. Неужто ты дошелъ до этого?
   Брутъ. Ты говоришь,что, какъ воинъ, ты лучше меня; докажи же это, оправдай свое самохвальство самымъ дѣломъ, и ты доставишь мнѣ величайшее удовольствіе: я радъ поучиться у каждаго опытнаго человѣка.
   Кассій. Ты несправедливъ ко мнѣ, Брутъ, несправедливъ во всемъ. Я сказалъ, что я старше тебя по службѣ, а не лучше. Развѣ я сказалъ, что я лучше?
   Брутъ. Говорилъ или нѣтъ -- мнѣ все равно.
   Кассій. Даже самъ Цезарь, еслибъ онъ былъ живъ, не посмѣлъ бы меня такъ оскорблять.
   Брутъ. Полно! Ты и самъ бы не посмѣлъ такъ его раздражать.
   Кассій. Я не посмѣлъ бы?
   Брутъ. Ты.
   Кассій. Я не посмѣлъ бы его раздражать?
   Брутъ. Да, поостерегся бы.
   Кассій. Не полагайся уже слишкомъ на мою любовь. Я могу сдѣлать то, о чемъ страшно стану жалѣть впослѣдствіи.
   Брутъ. То, о чемъ слѣдуетъ жалѣть, ты уже сдѣлалъ. Всѣ твои угрозы, Кассій, нисколько не страшны, потому что прикрывающая меня броня честности такъ крѣпка, что всѣ угрозы проносятся мимо меня, какъ легкій вѣтерокъ, на который я не обращаю ни малѣйшаго вниманія. Я посланъ къ тебѣ за деньгами, и ты мнѣ въ нихъ отказалъ. Безчестными средствами добывать я ихъ не могу,-- клянусь небомъ, я скорѣе соглашусь начеканить монеты изъ своего сердца, употребить всю свою кровь на драхмы, чѣмъ беззаконно вырывать изъ мозолистыхъ рукъ крестьянина послѣднія его крохи. Я посылалъ къ тебѣ за деньгами на жалованье моимъ легіонамъ,-- и ты отказалъ. Такъ-ли слѣдовало поступить, Кассій? Развѣ я отвѣтилъ бы такъ Каю Кассію? Если когда нибудь Маркъ Брутъ сдѣлается такимъ скрягой, что станетъ запирать деньги отъ своихъ друзей, соберите, о, боги, всѣ свои громовыя стрѣлы и расщепите его на части.
   Кассій. Я тебѣ не отказывалъ.
   Брутъ. Нѣтъ, отказалъ.
   Кассій. Говорю -- не отказывалъ. Тотъ, кто передалъ тебѣ мой отвѣтъ, былъ просто глупъ. Брутъ растерзалъ мое сердце! Другу слѣдовало бы бытъ снисходительнѣе къ недостаткамъ друга, а Брутъ -- мои преувеличиваетъ.
   Брутъ. Не преувеличиваю, а испытываю ихъ на себѣ.
   Кассій. Ты меня не любишь.
   Брутъ. Не люблю твоихъ недостатковъ.
   Кассій. Если-бы ты смотрѣлъ на меня глазами друга, ты никогда бы подобныхъ недостатковъ не увидалъ.
   Брутъ. Ихъ не увидалъ бы глазъ льстеца, хотя бы они были такъ-же громадны, какъ самъ Олимпъ.
   Кассій. Идите скорѣе сюда, и ты, Антоній, и ты, юный Октавій, выместите все на одномъ Кассіѣ, потому что Кассію наскучила жизнь. Видѣть ненависть со стороны того, кого любишь; видѣть презрѣніе со стороны брата; словно рабъ, терпѣть поношеніе, видѣть, что всѣ недостатки взвѣшены, внесены въ памятную книжку, выучены наизусть, чтобы ими же прямо колоть мнѣ глаза -- о, видя все это, я могъ бы при посредствѣ глазъ выплакать всю свою душу! Вотъ мой мечъ, вотъ обнаженная трудъ и въ ней сердце болѣе богатое, чѣмъ рудники Плутуса, болѣе драгоцѣнное, чѣмъ золото,-- вырви его, если ты римлянимъ. Я отказалъ тебѣ въ золотѣ, но готовъ отдать мое сердце. Рази и меня, какъ поразилъ Цезаря. Мнѣ вѣдь извѣстно, что даже въ то время, когда ненависть твоя къ нему была всего сильнѣе, ты все-таки любилъ его болѣе, чѣмъ когда бы то ни было меня.
   Брутъ. Вложи мечъ въ ножны. Ты вполнѣ свободенъ сердиться, когда тебѣ вздумается. Дѣлай, что хочешь; даже оскорбленіе будетъ принято за шутку. О, Кассій, ты имѣешь дѣло съ ягненкомъ, въ которомъ гнѣвъ таится точно такъ же, какъ и огонь въ кремнѣ, только тогда издающемъ летучія искры, когда сильно по немъ ударятъ, а затѣмъ тотчасъ же снова становящемся холоднымъ.
   Кассій. О, Кассій жилъ только для того, чтобъ дѣлаться посмѣшищемъ для Брута въ такія минуты, когда тотъ огорченъ или находится въ дурномъ расположеніи духа.
   Бгутъ. Да, когда я это сказалъ, я въ самомъ дѣлѣ былъ въ дурномъ расположеніи.
   Кассій. Ты въ этомъ сознаешься? Дай же руку.
   Брутъ. Возьми съ ней и сердце.
   Кассій. О, Брутъ!
   Брухъ. Что еще?
   Кассій. Неужто въ тебѣ нѣтъ даже настолько любви ко мнѣ, чтобъ быть ко мнѣ снисходительнымъ, когда унаслѣдованная отъ матери вспыльчивость заставляетъ меня забываться?
   Брутъ. О, ея достаточно! Съ этого мгновенія, когда ты уже слишкомъ вспылишь на Брута, онъ станетъ воображать, что это горячится твоя мать, и не будетъ нисколько оскорбленъ.
   Поэтъ (за сценой). Нѣтъ, впустите! Между полководцами размолвка и не слѣдуетъ оставлять ихъ наединѣ.
   Люцилій (за сценой). Не пустимъ: не велѣно.
   Поэтъ (за сценой). Удержитъ меня одна только развѣ смерть.
  

Входитъ поэтъ.

  
   Кассій. Ты зачѣмъ? Что тебѣ нужно?
   Поэтъ. Стыдитесь, полководцы! Что вы затѣваете!
   Будьте друзьями, какъ то подобаетъ мужамъ.
   Старшій годами, чѣмъ вы,-- поэтому знаю больше.
   Кассій. Какъ скверно сочиняетъ стихи этотъ циникъ!
   Бѵутъ. Вонъ отсюда, шутъ! Вонъ отсюда, нахалъ!
   Кассій. Извини его, Брутъ: таковъ ужь у него обычайѵ
   Брутъ. Я сердился-бы менѣе, еслибъ онъ лучше умѣлъ выбирать время и мѣсто. Къ чему эти шуты на войнѣ? Вонъ отсюда, глупецъ!
   Кассій. Ступай, ступай! (Поэтъ уходитъ).
  

Появляются: Люцилій и Титиній.

  
   Брутъ. Люцилій и ты, Титиній, скажите колонновожатымъ, чтобъ они разбили палатки для своихъ отрядовъ.
   Кассій. А затѣмъ возвращайтесь къ намъ да приведите съ собою Мессалу (Люцилій и Титиній уходятъ).
   Брутъ. Подай вина, Люцій.
   Кассій. Я никогда не думалъ, чтобы ты могъ такъ разсердиться.
   Брутъ. О, Кассій, у меня столько горя на душѣ!
   Кассій. Если ты такъ живо принимаешь къ сердцу случайныя непріятности, скажи:-- къ чему служитъ тебѣ твоя философія?
   Брутъ. Никто не умѣетъ переносить горя лучше меня. Порція умерла.
   Кассій. Какъ, Порція?
   Брутъ. Да, умерла.
   Кассій. Какъ-же ты не убилъ меня, когда я такъ безумно тебѣ противорѣчилъ? Какая страшная, какая невозвратимая потеря! Чѣмъ же была она больна?
   Брутъ. Болѣзнь ея произошла отъ разлуки со мной и отъ сокрушенія, что силы Марка Антонія и юнаго Октавія такъ значительно увеличиваются. Это я узналъ въ ту же самую минуту, когда мнѣ сообщили о смерти жены. Она сперва лишилась разсудка, а потомъ въ отсутствіе ближнихъ проглотила нѣсколько раскаленныхъ углей.
   Кассій. И умерла?
   Брутъ. Да.
   Кассій. О, боги!
  

Входитъ Люцій; онъ несетъ вино и зажженный свѣтильникъ.

  
   Брутъ. Перестань объ ней говорить, довольно! Люцій, дай кубокъ. Въ немъ, Кассій, я утоплю всѣ свои огорченія. (Пьетъ).
   Кассій. Сердце мое жаждетъ то же выпить тебѣ въ отвѣтъ. Лей полнѣе, Люцій, лей черезъ край: любви къ Бруту не можетъ никогда быть слишкомъ много (Пьетъ).
  

Входятъ: Титиній и Мессала.

  
   Брутъ. Войди, Титиній. Здравствуй, добрый Мессала. Сядемъ вокругъ свѣтильника и поговорямъ о нашихъ дѣлахъ.
   Кассій. И ты умерла, Порція!
   Брутъ. Прошу, болѣе ни слова о ней! Мессала, мнѣ сообщаютъ, что юный Октавій и Маркъ Антоній собрали противъ насъ значительное войско и идутъ къ Филиппи.
   Мессала. Объ этомъ писали и ко мнѣ.
   Брутъ. И ничего болѣе?
   Мессала. Пишутъ, что Октавій, Антоній и Лепядъ объявили внѣ закона и предали смерти сто человѣкъ сенаторовъ.
   Брутъ. Въ этомъ наши письма немного расходятся: но моимъ извѣстіямъ, смерти преданы только семьдесятъ человѣкъ, въ томъ числѣ и Цицеронъ.
   Кассій. Какъ, и Цицеронъ? А отъ жены извѣстій ты не получалъ?
   Брутъ. Нѣтъ.
   Мессала. И въ другихъ тоже ничего о ней не говорится?
   Брутъ. Ровно ничего, Мессала.
   Мессала. Странно!
   Брутъ. Къ чему ты это спрашиваешь? Развѣ въ твоихъ о ней что-нибудь говорится?
   Мессада. Нѣтъ, Брутъ, ничего.
   Брутъ. Говори правду, какъ римлянинъ.
   Мессала. Перенеси же и ты, какъ подобаетъ римлянину, правду, которую отъ меня услышишь: она умерла и очень. страннымъ образомъ.
   Брутъ. Если такъ, прощай, Порція! Вѣдь всѣ мы должны умереть, Мессала. Сознаніе, что и она должна-же была умереть когда нибудь, даетъ мнѣ теперь силы терпѣливо переносить эту утрату.
   Мессала. Великіе люди такъ именно и должны переносить великія скорби.
   Кассій. Все это я знаю не хуже васъ,но не въ состояніи былъ-бы перенесть такъ спокойно.
   Брутъ. Займемся-же живымъ дѣломъ. Какъ думаете, не двинуться-ли и намъ къ Филиппи, не теряя времени?
   Кассій. Не совѣтовалъ-бы.
   Брутъ. Почему?
   Кассій. Потому, что лучше, если непріятель самъ станетъ насъ отыскивать. Такимъ образомъ онъ, истощивъ свои средства, утомитъ войско и повредитъ только себѣ; тогда какъ мы, спокойно оставаясь здѣсь, сохранимъ и силу, и бодрость.
   Брутъ. Даже хорошіе доводы должны уступать лучшимъ. Вся страна отсюда до Филиппи, раздраженная безпрестанными нашими поборами, оказываетъ намъ только наружное расположеніе; когда непріятель будетъ проходить черезъ эти области, всѣ недовольные примкнуть къ нему, и онъ явится сюда еще болѣе сильнымъ, еще болѣе бодрымъ. Подступивъ къ Филиппи, оставивъ за собою почти враждебное намъ населеніе, мы лишимъ тріумвировъ всѣхъ этихъ выгодъ.
   Кассій. Послушай меня, добрый мой братъ.
   Брутъ. Извини! Сверхъ того необходимо принять въ разсчетъ то, что мы отъ нашихъ приверженцевъ уже получили все, чего могли отъ нихъ ожидать, легіоны полны, дѣло наше созрѣло, а непріятель усиливается съ каждымъ днемъ. Мы же, достигшіе вершины, уже близки къ склону. И въ дѣлахъ человѣческихъ тоже бываетъ свой приливъ и свой отливъ. Когда съумѣешь воспользоваться первымъ, достигаешь успѣха; прозѣваешь удобную минуту,-- все плаваніе обращается въ борьбу съ мелями и съ другими бѣдствіями. Теперь мы переживаемъ именно пору прилива и должны воспользоваться имъ, чтобъ не лишиться всего своего груза.
   Кассій. Если такъ, пусть будетъ по-твоему. Выступимъ навстрѣчу къ непріятелю и сойдемся съ нимъ близь Филиппи.
   Брутъ. Пока мы разговаривали, глубокая ночь подкралась и сама природа должна повиноваться необходимости; успокоимъ ее при содѣйствіи непродолжительнаго отдыха. Не имѣете-ли вы еще что-нибудь сказать?
   Кассій. Нѣтъ. Покойной ночи. Завтра поднимемся чуть свѣтъ и -- въ походъ.
   Брутъ. Люцій, подай мою спальную одежду (Люцій уходитъ). Прощай, добрый Мессала! Покойной ночи, Титиній! Прощай, благородный Кассій! Покойной ночи, пріятнаго сна!
   Кассій. О, братъ, дурно началась для насъ эта ночь; но до такой размолвки, Брутъ, мы уже никогда не дойдемъ!
   Брутъ. Теперь все уладилось.
   Кассій. Прощай-же.
   Брутъ. Прощай, добрый мой братъ.
   Титиній и Meccaла. Покойной ночи, Брутъ.
   Брутъ. Прощайте, друзья (Кассій, Титиній и Мессала уходятъ).
  

Входитъ Люцій съ спальной одеждой.

  
   Подай сюда! Гдѣ твоя лютня?
   Люцій. Здѣсь, въ палаткѣ.
   Брутъ. Ты совсѣмъ дремлешь. Я тебя не виню: недостатокъ сна совсѣмъ тебя истомитъ. Позови Клавдія и еще кого-нибудь изъ слугъ. Пусть лягутъ въ моей палаткѣ.
   Люцій. Варронъ! Клавдій!
  

Входятъ Варронъ и Клавдій.

  
   Варронъ. Ты звалъ насъ, добрый господинъ?
   Брутъ. Лягте, пожалуйста, здѣсь, въ моей палаткѣ, и спите. Можетъ быть, мнѣ скоро придется разбудить васъ и послать за чѣмъ нибудь къ брату Кассію.
   Варронъ. Если тебѣ угодно, мы подождемъ.
   Брутъ. Нѣтъ, нѣтъ, ложитесь: можетъ быть, я и передумаю. Взгляни, Люцій, вотъ книга, которую я такъ долго искалъ, а самъ же положилъ ее въ карманъ этой одежды (Варронъ и Клавдій ложатся).
   Люцій. Я зналъ, что ты мнѣ ея не отдавалъ.
   Брутъ. Извини, добрый Люцій: я съ нѣкоторыхъ поръ стадъ очень забывчивъ. Можешь ты воздержаться еще нѣсколько минутъ отъ сна и сыграть мнѣ что нибудь на лютнѣ?
   Люцій. Если тебѣ угодно.
   Брутъ. Угодно, добрый мой другъ. Я уже слишкомъ утомляю тебя, слишкомъ пользуюсь твоей услужливостью.
   Люцій. Служить тебѣ -- мой долгъ.
   Брутъ. Но я не долженъ требовать отъ тебя того, что сверхъ твоихъ силъ. Я вѣдь знаю: юности отдыхъ необходимъ.
   Люцій. Я спалъ достаточно.
   Брутъ. И прекрасно сдѣлалъ. Уснешь еще: я тебя задержу недолго. Если я останусь живъ, тебѣ будетъ хорошо (Люцій начинаетъ пѣтъ, играя на лютнѣ). Нѣтъ, это какой-то снотворный напѣвъ (Люцій засыпаетъ). О, ты, полуубійца сонъ! Ты уже наложилъ свою свинцовую руку на этого юношу, который только что передъ тѣмъ игралъ на лютнѣ. Доброе созданіе, покойной ночи. Я не разбужу тебя, такой жестокости отъ меня не жди. Однако тебѣ стоитъ хоть немного наклонить голову, и ты непремѣнно сломаешь свой инструментъ. Я возьму его отъ тебя и -- покойной ночи, добрый мой мальчикъ. Почитаемъ. Я забылъ загнуть листокъ на томъ мѣстѣ, гдѣ остановился. Кажется, здѣсь (Садится).
  

Появляется призракъ Цезаря.

  
   Какъ тускло горитъ этотъ свѣтильникъ. А! кто это идетъ сюда? Вѣроятно, этотъ странный призракъ созданъ слабостью моихъ глазъ. Онъ приближается ко мнѣ. Если ты что-нибудь изъ всего этого, говори: богъ ты, геній или демонъ, леденящій мою кровь и поднимающій дыбомъ мои волосы? Говори, что ты такое?
   Призракъ. Злой духъ твой, Брутъ.
   Брутъ. Зачѣмъ же ты явился?
   Призракъ. Сказать, что мы еще увидимся близь Филиппи.
   Брутъ. Такъ я еще тебя увижу?
   Призракъ. Близь Филиппи! (Исчезаетъ).
   Брутъ. Что же, свидимся тамъ, если нужно. Зачѣмъ же ты исчезъ, когда я только что собрался было съ силой? Я поговорилъ бы съ тобою еще. Проснись, Люцій! Варронъ, Клавдій, проснитесь! Клавдій!
   Люцій. Лютня разстроилась.
   Брутъ. Ему мерещится, будто онъ еще играетъ. Проснись, Люцій!
   Люцій. Что прикажетъ мой повелитель?
   Брутъ. Отчего ты такъ кричалъ во снѣ?
   Люцій. Развѣ я кричалъ?
   Брутъ. Да. Привидѣлось тебѣ что-нибудь страшное?
   Люцій. Ничего.
   Брутъ. Засни опять. Эй. Клавдій, проснись! Проснись и ты, соня!
   Клавдій и Варронъ. Что тебѣ угодно?
   Брутъ. Что, вы всегда такъ кричите во снѣ?
   Клавдій и Варронъ. Развѣ мы кричали?
   Брутъ. Должно быть, вамъ что-нибудь пригрезилось.
   Варронъ. Я ничего не видалъ.
   Клавдій. И я также.
   Брутъ. Ступайте, поклонитесь отъ меня брату Кассію и скажите, чтобъ онъ съ своимъ войскомъ выступилъ поранѣе; мы же отправимся слѣдомъ за нимъ.
   Варронъ и Клавдій. Слушаю (Уходятъ).
  

ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА I.

Раввина близь Филиппи.

Входятъ. Октавій и Антоній, за ними войско.

  
   Октавій. Мои предположенія, Антоній, оправдались. Ты увѣрялъ, будто непріятель ни за что не сойдетъ на равнину, не покинетъ высоты холмовъ; оказывается совсѣмъ иначе: войска ихъ близехонько и они, не дожидаясь вызова, готовы сразиться съ нами здѣсь, близь Филиппи.
   Антоній. Все это ничего не значитъ. Я проникаю въ самыя ихъ сердца и понимаю, зачѣмъ это дѣлается. Имъ, конечно, было бы несравненно пріятнѣе идти во всякое другое мѣсто, но они спускаются сюда съ тою храбростью, которая свойственна страху. Все это дѣлается въ надеждѣ убѣдить насъ, что они еще не утратили мужества, тогда какъ на самомъ дѣлѣ оно уже утрачено.
  

Входитъ вѣстникъ.

  
   Вѣстникъ. Доблестные полководцы! приготовьтесь,-- непріятель приближается въ стройномъ порядкѣ, знамена его развѣваются. Примите скорѣе свои мѣры.
   Антоній. Октавій, веди не спѣша свои войска по лѣвой сторонѣ равнины.
   Октавій. Я пойду по правой, по лѣвой ступай ты.
   Антоній. Зачѣмъ противорѣчишь ты мнѣ въ рѣшительную минуту?
   Октавій. Я не противорѣчу, я только такъ хочу.
  

Громъ трубъ и литавровъ. Входятъ: Брутъ, Кассій, Титиній, Люцлій, Мессала и другіе; за ними войско.

  
   Брутъ. Они стоятъ на мѣстѣ; должно быть, желаютъ вступить въ переговоры.
   Кассій. Стой, Титиній; мы выйдемъ впередъ и поговоримъ съ ними.
   Октавій. Не подать-ли знакъ къ битвѣ, Маркъ Антоній?
   Антоній. Нѣтъ, Цезарь, подождемъ, чтобы они напали. Выйдемъ впередъ; вождямъ, очевидно, хочется съ нами переговорить.
   Октавій. Не трогайтесь съ мѣста, пока мы не подадимъ знака.
   Брутъ. Сперва слова, а удары потомъ,-- не такъ-ли, соотечественники?
   Октавій. Пожалуй, хотя у насъ нѣтъ, какъ у васъ, особаго пристрастія къ словамъ.
   Брутъ. Хорошее слово, Октавій, лучше дурного удара.
   Антоній. Ты, Брутъ, даже самый скверный ударъ сопровождаешь хорошимъ словомъ. Доказательство -- отверстіе, сдѣланное тобою въ сердцѣ Цезаря: ты нанесъ ударъ, восклицая: "да здравствуетъ Цезарь!"
   Кассій. Твоихъ ударовъ, Антоній, мы еще не знаемъ; что-же касается твоихъ словъ, они обираютъ пчелъ Гиблы и оставляютъ ихъ совсѣмъ безъ меда.
   Антоній. Мало, однако, остаются при нихъ.
   Брутъ. Нѣтъ, ты отнялъ у нихъ и жало, и голосъ; ты похитилъ у нихъ самое ихъ жужжанье, а потому,-- это, впрочемъ, весьма благоразумно,-- грозишь, когда собираешься ужалить.
   Антоній. А вы, подлыя души, развѣ не грозили, когда ваши гнусные кинжалы тупились одинъ о другой въ груди Цезаря? Вы скалили зубы, какъ обезьяны, ластились, какъ собаченки, пресмыкались, какъ рабы, лобзая ноги Цезаря, а тѣмъ временемъ проклятый Каска, словно песъ, наносилъ ударъ Цезарю сзади прямо въ шею. О, льстецы!
   Кассій. Льстецы? Ну, Брутъ, будь благодаренъ самому себѣ: языкъ этотъ не поносилъ бы насъ сегодня, еслибъ ты послушался Кассія.
   Октавій. Къ дѣлу, къ дѣлу! Словопреніе выжимаетъ изъ насъ испарину, а самая суть дѣла выжметъ влагу покраснѣе. Смотрите, я обнажаю мечъ противъ заговорщиковъ. Какъ думаете: когда онъ возвратится снова въ свои ножны? -- когда сторицей отомститъ за тридцать три раны, нанесенныя Цезарю или пока другой Цезарь не доставитъ мечамъ измѣнниковъ случая отличиться новымъ убійствомъ.
   Брутъ. Цезарь, отъ рукъ измѣнниковъ ты не умрешь, если не привелъ ихъ съ собою.
   Октавій. Надѣюсь, что не умру: я рожденъ не для того, чтобы умереть отъ руки Брута.
   Брутъ. О, юноша! если-бъ въ твоемъ родѣ не было никого благороднѣе тебя, ты и тогда не нашолъ-бы болѣе почетной смерти,
   Кассій. Заносчивый школьникъ, товарищъ разгульнаго скомороха, не стоитъ такой чести.
   Антоній. Ты, старый Кассій, все тотъ-же.
   Октавій. Идемъ, Антоній, идемъ! Вамъ, измѣнники, мы бросаемъ вызовъ прямо въ зубы. Если у васъ хватитъ смѣлости сразиться сегодня-же,-- выходите на поле; не хватитъ,-- выходите, когда соберетесь съ духомъ (Уходитъ съ Антоніемъ и съ своими войсками).
   Кассій. Бушуй-же, вѣтеръ, вздымайтесь, волны! Плыви, ладья! Буря разыгрывается, и все пущено наудачу.
   Брутъ. Ліоцилій, на одно слово (Отходитъ съ Люциліемъ всторону и говоритъ съ нимъ тихо).
   Кассій. Мессала!
   Мессала. Что тебѣ, Кассій?
   Кассій. Сегодня день моего рожденія; да, въ этотъ самый денъ родился Кассій! Дай мнѣ руку, Мессала, будь свидѣтелемъ, что и я, какъ нѣкогда Помпей, противъ моей воли вынужденъ поставить и нашу свободу, и все остальное въ зависимость отъ удачи этого сраженія. Ты знаешь, я всегда держался ученія Эпикура;теперь я измѣняю прежній образъ мыслей и начиншаю отчасти вѣрить въ предзнаменованія. Когда мы выступали изъ Сардъ, два огромные орла спустились на переднее наше знамя и усѣлись на немъ; они съ жадностью клевали изъ рукъ солдатъ и провожали насъ до Филиппи. Сегодня утромъ они улетѣли и вмѣсто нихъ надъ нами стаями кружатся коршуны и вороны, поглядывая на насъ, какъ на вѣрную добычу. Тѣнь, отбрасываемая ими, кажется роковымъ покровомъ, подъ которымъ наше войско лежитъ, какъ-бы готовое испустить послѣднее дыханіе.
   Мессала. Полно этому вѣрить!
   Кассій. Да я и такъ вѣрю только отчасти, потому что духомъ бодръ и готовь идти на какія угодно опасности.
   Брутъ. Вѣдь такъ, Люцилій?
   Кассій. Благородный Брутъ, пусть будутъ боги благосклонны къ намъ и сегодня, чтобы наша дружба имѣла возможность дожить до старости! Но такъ какъ судьба людей постоянно подвергается случайностямъ, взглянемъ и на то худшее, что можетъ случиться. Если мы проиграемъ сраженіе -- это послѣдній нашъ разговоръ. Какъ поступишь ты въ такомъ случаѣ?
   Брутъ. Останусь вѣренъ философіи, заставляющей меня порицать Катона за то, что онъ самъ умертвилъ себя. Не знаю -- почему, но я считаю трусостью, низостью ускорять такимъ образомъ конецъ жизни отъ одного страха передъ тѣмъ, что только можетъ еще случиться. Вооружусь терпѣніемъ и буду ждать, какъ рѣшатъ высшія силы, управляющія смертными.
   Кассій. Стало-быть, если мы проиграемъ сраженіе, ты допустишь, чтобъ тебя провели по улицамъ Рима за колесницей торжествующаго побѣдителя?
   Брутъ. Нѣтъ, Кассій, нѣтъ. Не думай, благородный римлянинъ, чтобы Брутъ когда-нибудь вошелъ въ Римъ связанный, въ оковахъ: онъ слишкомъ для этого гордъ. Во всякомъ случаѣ, этотъ день долженъ кончить то, что начато въ Иды Марта, и я не знаю, прійдется-ли намъ еще разъ свидѣться; поэтому прими послѣднее мое прощанье. Прощай, Кассій, и навсегда, навсегда! Если свидимся -- улыбнемся, если не свидимся -- хорошо сдѣлали, что простились теперь.
   Кассій. Прощай, Брутъ, и навсегда! Если прійдется свидѣться,-- улыбнемся на самомъ дѣлѣ, не удастся,-- дѣйствительно хорошо сдѣлали, что простились теперь.
   Брутъ. Веди-же войска. Ахъ, еслибъ можно было знать исходъ всѣхъ трудовъ сегодняшняго дня прежде, чѣмъ они кончатся! Впрочемъ, довольно и того, что этотъ день все-таки кончится-же рано или поздно, и тогда мы узнаемъ, чѣмъ. Впередъ, впередъ! (Уходятъ).
  

СЦЕНА II.

Тамъ-же. Поле сраженія.

Шумъ битвы. Входятъ: Брутъ и Мессала.

   Брутъ. Скачи, скачи, Мессала, отдай приказъ легіонамъ той стороны (Шумъ битвы усиливается). Пусть нагрянутъ всѣ разомъ. Я вижу, крыло Октавія колеблется; одинъ дружный напоръ, и мы опрокинемъ его окончательно. Проворнѣе, Мессала, скачи! Веди легіонамъ сплотиться.
  

СЦЕНА III.

Тамъ-же. Другая часть поля сраженія.

Входятъ: Кассій и Титиній.

  
   Кассій. Посмотри, Титиній,-- посмотри, бездѣльники бѣгутъ! Я сдѣлался врагомъ даже своихъ: это знамя показало тылъ и я убилъ того труса, который его несъ.
   Титиній. О, Кассій! Бруть слишкомъ поторопился. Увлеченный незначительнымъ перевѣсомъ надъ Октавіемъ, онъ ринулся на него слишкомъ опрометчиво; войска его принялись за грабежъ, а между тѣмъ Антоній окружилъ насъ со всѣхъ сторонъ.
  

Входитъ Пиндаръ.

  
   Пиндаръ. Бѣги далѣе, благородный вождь, бѣги далѣе! Маркъ Антоній уже у васъ въ палаткахъ. И такъ бѣги, благородный Кассій, бѣги далѣе!
   Кассій. Холмъ этотъ отстоитъ отъ палатокъ довольно далеко. Смотри, Титиній, не мои-ли это палатки объяты пламенемъ?
   Титиній. Онѣ.
   Кассій. Титиній, если ты любишь меня, садись на моего коня и безпощадно вонзай въ него шпоры, пока онъ не примчитъ тебя вотъ къ тѣмъ толпамъ. Узнай, въ чемъ дѣло, и тотчасъ вернись назадъ, чтобъ мнѣ навѣрно стало извѣстно, друзья это или враги.
   Титиній. Возвращусь съ быстротой молніи (Уходитъ).
   Кассій. Пиндаръ, мое зрѣніе всегда было слабо, поэтому взберись на вершину холма и не спускай глазъ съ Титинія; передавай мнѣ все, что увидишь (Пиндаръ уходитъ). Этотъ самый день былъ первымъ днемъ, когда я началъ дышать. Теперь время совершило свой путь, и я окончу въ тотъ самый день, когда началъ. Круговоротъ моей жизни совершенъ. Что скажешь, Пиндаръ?
   Пиндаръ (за сценой). О мой повелитель!
   Кассій. Что тамъ такое?
   Пиндаръ. Титинія окружаютъ со всѣхъ сторонъ скачущіе къ нему всадники, но онъ не перестаетъ шпорить лошадь... Вотъ они уже близехонько... Что же это такое? Нѣкоторые соскакиваютъ съ коней; слѣзаетъ и онъ... Онъ взятъ въ плѣнъ (За сценой крики). Слышишь, какъ они кричатъ отъ радости?
   Кассій. Сойди съ холма, нечего болѣе смотрѣть. О трусъ! какой стыдъ дожить до того, что у тебя же на глазахъ берутъ въ плѣнъ лучшаго изъ твоихъ друзей.
  

Пиндаръ возвращается.

  
   Иди сюда, Пиндаръ. Когда я въ Парѳіи взялъ тебя въ плѣнъ, я тутъ же даровалъ тебѣ жизнь, заставивъ, однако, поклясться, что ты исполнишь все, чего бы я отъ тебя ни потребовалъ. Сдержи же теперь свою клятву. Будь отнынѣ свободенъ и этимъ самымъ мечемъ, пронзившимъ грудь Цезаря, пронзи и меня. Безъ возраженій! Возьми рукоять, когда же я закрою лицо,-- а это уже сдѣлано,-- нанеси ударъ. Ты, Цезарь, получилъ законное возмездіе, и тѣмъ самымъ мечемъ, который тебя убилъ! (Умираетъ).
   Пиндаръ. Вотъ я и свободенъ; но еслибъ это зависѣло отъ меня, я никогда не пожелалъ бы освободиться такимъ образомъ. О, Кассій! Пиндаръ убѣжитъ изъ этихъ странъ, убѣжитъ такъ далеко, что ни одинъ римлянинъ ни слова о немъ уже не услышитъ (Уходитъ).
  

Появляются: Титиній и Мессала.

  
   Мессала. Это просто отплата однимъ пораженіемъ за другое, Титиній, потому-что и Октавій разбитъ благороднымъ Брутомъ точно такъ-же, какъ легіоны Кассія разбиты Антоніемъ.
   Титиній. Какъ обрадуетъ Кассія эта вѣсть!
   Мессала. Гдѣ-жъ ты его оставилъ?
   Титиній. На этомъ холмѣ съ его рабомъ Пиндаромъ. Онъ былъ въ совершенномъ уныніи.
   Мессала. Да ужъ не онъ ли это лежитъ на землѣ?
   Титиній. Живые такъ не лежатъ. О, боги!
   Мессала. Онъ?
   Титиній. Вотъ онъ, Мессала. Кассія уже нѣтъ. О, солнце, какъ ты закатываешься теперь въ багряномъ уборѣ своихъ лучей, такъ и жизнь Кассія угасла подъ багряницею его крови! Угасло солнце Рима! Нашъ день конченъ! Пусть набѣгаютъ тучи, пусть стелются туманы, пусть распложаются опасности,-- наше дѣло окончено. Его убило сомнѣніе въ успѣхѣ возложеннаго на меня порученія.
   Мессала. Да, его убила неувѣренность въ успѣхѣ. О проклятое заблужденіе, дитя печали! Зачѣмъ показываешь ты уму человѣка то, чего нѣтъ? Твое зачатіе совершается быстро, но счастливо ты не нарождаешься никогда, ты всегда убиваешь зачавшую тебя мать.
   Титиній. Пиндаръ! Гдѣ же ты Пиндаръ?
   Мессала. Отыщи его, Титиній, а я тѣмъ временемъ пойду и поражу этой вѣстью слухъ благороднаго Брута; да, поражу, потому что она для Брута будетъ болѣе жестокой; чѣмъ острое желѣзо и ядовитыя стрѣлы.
   Титиній. Ступай, Мессала. Я поищу Пиндара (Мессала уходитъ). О, благородный Кассій! Зачѣмъ посылалъ ты меня? Развѣ я встрѣтилъ не твоихъ друзей? Развѣ не возложили они на меня вѣнца побѣды съ тѣмъ, чтобъ я передалъ его тебѣ? Развѣ ты не слышалъ радостныхъ ихъ возгласовъ? Увы, ты все перетолковалъ въ дурную сторону! Но я все-таки украшу твое чело этимъ вѣнцомъ; твой Брутъ велѣлъ передать его тебѣ, и я исполняю его приказаніе. Спѣши же сюда, Брутъ; посмотри, какъ я любилъ Кая Кассія! Простите, о боги! таковъ уже обычай римлянъ. За дѣло, мечъ Кассія, отыщи сердце Титинія! (Умираетъ).
  

Трубы гремятъ. Входятъ: Мессала, Брутъ, молодой Катонъ, Стратонъ, Волюмній и Люцилій).

  
   Брутъ. Гдѣ-же онъ, Мессала, гдѣ его трупъ?
   Мессала. Вотъ онъ, а рядомъ съ нимъ оплакивающій его Титиній,
   Брутъ. Титиній лежитъ лицомъ вверхъ.
   Еатонъ. И онъ убитъ!
   Брутъ. О, Юлій Цезарь, ты и до сихъ поръ еще все могучъ! Твой духъ бродитъ здѣсь и устремляетъ наши мечи въ собственныя наши груди (Громкій шумъ битвы).
   Катонъ. Благородный Титиній! Посмотрите, онъ надѣлъ вѣнокъ на чело мертваго Кассія!
   Брутъ. Найдутся-ли въ числѣ живыхъ еще два римлянина, подобные этимъ? Прощай, послѣдній изъ римлянъ! Не можетъ быть, чтобы Римъ когда-нибудь народилъ другого подобнаго тебѣ. Друзья, въ настоящую минуту я не могу оплакивать этого человѣка такъ, какъ-бы слѣдовало. Но я найду такую минуту, Кассій, найду! Отправьте трупъ его въ Ѳасосъ: еслибъ его хоронить въ лагерѣ, это было-бы для насъ слишкомъ мучительно. Идемъ, Люцилій! Идемъ, Катонъ! Назадъ, на поле битвы! Лабео и Флавій, выводите у тебя,--
             Шесть человѣкъ иль семь?-- они лицо
             Отъ мрака ночи даже закрывали.
   

БРУТЪ.

             Встань, Порція, встань, добрая жена!
   

ПОРЦІЯ.

             Я не стояла бъ на колѣняхъ, еслибъ
             Ты добрымъ Брутомъ былъ. Скажи мнѣ. Брутъ.
             Ужели въ нашемъ брачномъ договорѣ
             Условье постановлено, чтобъ я
             Твоихъ секретовъ никогда не знала;
             Ужель съ тобой слилась я лишь отчасти,
             Въ извѣстной степени, какъ напримѣръ,
             Должна дѣлить съ тобой постель и пищу,
             Порою -- разговаривать? Такъ я
             Живу отъ сердца твоего не близко,
             Не въ городѣ, въ предмѣстьяхъ городскихъ? (*).
             О, если такъ, то Порція для Брута
             Наложница, а не жена.
   (*) Suburbs, предмѣстья въ укрѣпленныхъ городахъ, были во времена Шекспира обыкновеннымъ убѣжищемъ лицъ зазорнаго поведенія.
   

БРУТЪ.

                                                     Нѣтъ, ты
             Вполнѣ моя достойная жена
             Я дорожу тобой, какъ красной кровью,
             Которая мнѣ къ сердцу прилагаетъ;
   

ПОРЦІЯ.

             О, еслибъ это было справедливо,
             Тогда бы я узнала твой секретъ.
             Я, правда, женщина, но вѣдь меня
             Самъ Брутъ женою сдѣлать удостоилъ;
             Я женщина, но я -- Катона дочь!
             Съ такимъ отцомъ и мужемъ, неужели
             Я не должна быть тверже прочихъ женщинъ?
             Открой мнѣ, Брутъ, намѣренья свои.
             И никогда я ихъ не обнаружу;
             Свою я твердость духа доказала,
             Себѣ бедро поранивъ добровольно:
             Ужели эту рану я могла,
             Съ терпѣньемъ вынести, а тайны мужа..
             Не сохраню?
   

БРУТЪ.

                                           О, боги, дайте силу
             Мнѣ быть достойнымъ этой благородной
             Жены.

(Слышенъ стукъ въ дверь)

                       Тсъ! Слушай! кто-то въ дверь стучится.
             На время. Порція, уйди, а послѣ
             Передъ тобой открою сердце я;
             Я объясню тебѣ мои заботы
             И тайну грусти на лицѣ моемъ.
             Оставь меня скорѣе.

(Порція уходитъ; входятъ Люцій и Лигарій).

                                           Люцій, кто тамъ?
   

ЛЮЦІЙ.

             Тебя больной какой-то хочетъ видѣть.
   

БРУТЪ.

             А! Это Кай Лигарій, о которомъ
             Мнѣ говорилъ Метеллъ. Оставь насъ, Люцій
             Что, Кай Лигарій?
   

ЛИГАРІЙ.

                                           Удостой принята
             Привѣтствіе отъ слабыхъ устъ моихъ.
   

          БРУТЪ.

             Ахъ, какъ не кстати носишь ты повязку!
             Когда бъ ты не былъ боленъ, добрый Кай!
   

ЛИГАРІЙ.

             Не боленъ я, коль Бруту предстоитъ
             Какой либо достойный подвигъ чести.
   

БРУТЪ.

             Да, предстоятъ, Лигарій, если слухъ твой.
             Довольно здравъ, чтобъ выслушать меня.
   

ЛИГАРІЙ.

             Свою болѣзнь теперь съ себя я сброшу.
             Клянуся въ томъ богами; сердце Рима!
             Достойный правнукъ предковъ знаменитыхъ!
             Какъ чародѣй посредствомъ заклинаній,
             Ты умерщвленный духъ мой возбудилъ.
             Повелѣвай -- и я готовъ стараться
             Исполнить даже то, что невозможно.
             Что долженъ сдѣлать я?
   

БРУТЪ.

                                                     Такое дѣло,
             Которое здоровье принесетъ
             Больнымъ.
   

ЛИГАРІЙ.

                                 Но нѣтъ ли также и здоровыхъ,
             Которыхъ намъ больными сдѣлать надо?
   

БРУТЪ.

             Есть и такіе. Что, кому и какъ
             Должны мы сдѣлать -- это объясню
             Тебѣ дорогой.
   

ЛИГАРІЙ.

                                 Такъ пойдемъ скорѣй.
             Что требуется отъ меня -- не знаю,
             Но мнѣ довольно и того, что Брутъ
             Меня ведетъ.
   

БРУТЪ.

                                 Ну, такъ или за мной!

(Уходятъ).

   

ЯВЛЕНІЕ II.

Комната въ домѣ Цезаря. Громъ и молнія. Входитъ Цезарь въ ночной одеждѣ.

ЦЕЗАРЬ.

             Ни небо, ни земля всю эту ночь
             Покоя не имѣли, и три раза
             Жена во снѣ кричала: "помогите!
             Ай! рѣжутъ Цезаря"!-- Эй, кто тамъ есть?

(входитъ слуга).

             Скажи жрецамъ, чтобъ жертву принесли
             И передай мнѣ ихъ отвѣтъ.
   

СЛУГА.

             Иду.

(Входитъ Калфурнія.)

КАЛФУРНІЯ.

             Какъ, Цезарь, ты сбираешься идти:
             Нѣтъ, ты не долженъ выходить сегодня..
   

ЦЕЗАРЬ.

             Но я пойду, я не боюсь угрозъ!
             Онѣ лишь сзади на меня смотрѣли,
             Когда жь увидятъ Цезаря въ лицо
             То всѣ исчезнутъ.
   

КАЛФУРНІЯ.

                                           Цезарь, никогда
             Предвѣстьямъ я не вѣрила, теперь же
             Я ихъ боюсь. Не говоря о томъ,
             Что видѣли и слышали мы сами,
             Сейчасъ разсказывали мнѣ -- какихъ
             Явленій грозныхъ и ужасныхъ ночью
             Свидѣтелями были часовые.
             Я слышала, что львица ощенилась
             Средь улицы, что гробы раскрывались,
             Выбрасывая мертвыхъ изъ себя;
             Что огненные воины сражались
             На облакахъ сомкнутыми рядами
             И массами, въ порядкѣ боевомъ,
             И капала ихъ кровь на Капитолій;
             Какъ вихрь, шумъ битвы въ воздухѣ носился,
             И слышно было ржанье лошадей,
             Стонали умирающіе люди.
             И съ воплями и воемъ между тѣмъ
             По улицамъ ходили привидѣнья.
             О, Цезарь! это все необычайно,
             Страшатъ меня такія чудеса.
   

ЦЕЗАРЬ.

             Возможно ль избѣжать того, что боги,
             Назначили въ своемъ совѣтѣ сильномъ?
             Нѣтъ, я пойду вѣдь знаменія эти
             Касаются не Цезаря, а всѣхъ.
   

КАЛФУРНІЯ.

             Предъ смертью нищихъ мы кометъ не видимъ.
             Но небеса, пылая, возвѣщаютъ
             Смерть властелиновъ.
   

ЦЕЗАРЬ.

                                                     Трусы умираютъ
             Неоднократно задолго до смерти,
             А храбрый умираетъ только разъ.
             Изъ всѣхъ чудесъ, о коихъ я слыхалъ,
             Страннѣй всего мнѣ то, какъ люди могутъ могутъ
             Бояться, зная напередъ, что смерть,
             Конецъ необходимый, къ намъ приходитъ,
             Въ извѣстный часъ...

(входитъ слуга).

                                           Что авгуры сказали?
   

СЛУГА.

             Что ты не долженъ выходить сегодня:
             Изъ жертвы вынувъ внутренность, они
             Найти тамъ сердца не могли.
   

ЦЕЗАРЬ.

                                                     То боги
             Сдѣлали, чтобъ трусость посрамить:
             Твореньемъ малодушнымъ былъ бы Цезарь,
             Когда бъ изъ страха онъ остался дома.
             Но Цезарь не останется. Извѣстно,
             Опасности, что онъ ея опаснѣй.
             Мы съ ней два льва: въ одинъ родились день,
             Но только я и старше, и грознѣе.
             Нѣтъ, я пойду.
   

КАЛФУРНІЯ.

                                           Увы! въ тебѣ, мой, Цезарь
             Истреблена увѣренностью мудрость.
             Не выходи, и если ты такъ смѣлъ,
             То пусть мой страхъ тебя удержитъ дома.
             Антонія пошлемъ въ Сенатъ сказать,
             Что ты сегодня нездоровъ. Позволь
             Просить тебя объ этомъ на колѣняхъ!
   

          ЦЕЗАРЬ.

             Пусть будетъ такъ. Пусть скажетъ Маркъ Антоній,
             Что нездоровъ я; для тебя -- останусь.

(Входитъ Децій.)

             Вотъ Децій Брутъ: онъ скажетъ это имъ.
   

ДЕЦІЙ.

             Привѣтствую тебя, достойный Цезаря
             И поздравляю съ добрымъ утромъ. Я
             При шелъ тебя съ собою звать въ Сенатъ.
   

ЦЕЗАРЬ.

             И кстати. Передай мое почтенье
             Сенаторамъ и вмѣстѣ имъ скажи,
             Что въ засѣданье я нейду сегодня;
             Не потому, чтобъ я не могъ, боялся:
             То и другое было бы неправда;
             А не хочу, -- такъ и скажи имъ, Децій.
   

КАЛФУРНІЯ.

             Скажи, что боленъ онъ.
   

ЦЕЗАРЬ.

             Какъ! Цезарь будетъ лгать?
             Не для того побѣдами своими
             Я такъ прославился, чтобы бояться
             Предъ стариками правду говорить.
             Скажи изъ, Децій; "Цезарь не придетъ".
   

ДЕЦІЙ.

             Могущественный Цезарь, мнѣ причину
             Позволь узнать; иначе надо мной
             Смѣяться станутъ, если такъ скажу имъ.
   

ЦЕЗАРЬ.

             Причина -- воля. Не хочу идти --
             И этого довольно для Сената.
             Но собственно тебѣ, и изъ любви.
             Къ тебѣ, я объясню причину эту:
             Жена меня удерживаетъ дома.
             Ей снилось, будто сотнею отверстій
             Изъ статуи моей бѣжала кровь,
             Чистѣйшая, подобно водомету,
             И Римляне, веселою толпой,
             Смѣясь, той кровью руки умывали:
             Жена считаетъ это предсказаньемъ,
             Остереженьемъ отъ грядущихъ бѣдъ;
             Она меня просила на колѣняхъ,
             Чтобы сегодня я не выходилъ,
   

ДЕЦІЙ.

             Неправильно сонъ этотъ истолкованъ;
             Въ немъ -- свѣтлое, счастливое видѣнье.
             Что кровь лилась изъ статуя твоей, *
             Изъ множества отверстій, и толпою
             Въ ней римляне, смѣяся, мыли руки,--
             Все это значитъ, что великій Римъ
             Поить ты будешь кровью животворной,
             Что люди знаменитые вокругъ
             Тѣсниться будутъ, чтобъ отъ ней занять
             Свои цвѣта, и знаки, отличья;
             Вотъ этотъ сонъ какъ должно понимать!
   

ЦЕЗАРЬ.

             Ты хорошо его толкуешь, Децій.
   

ДЕЦІЙ.

             Ты въ томъ увѣришься, Когда услышишь,
             Что я скажу тебѣ. Узнай же, Цезарь;
             Сенаторы рѣшили, чтобъ сегодня
             Тебѣ корону предложить; и води
             Ты дашь имъ знать, что не прядешь въ сенатъ,
             Намѣренье ихъ можетъ измѣниться.
             Да и притомъ, -- вѣдь этотъ случай могутъ
             Въ насмѣшку обратить; пожалуй скажутъ
             "Отложимъ засѣданіе сената,
             Пока жена его увидитъ сны
             Благопріятнѣе", и если, Цезарь,
             Скрываться будешь, -- неуже ль они
             Шептать не станутъ: "вотъ, ужь Цезарь труситъ!"
             Прости мнѣ, Цезарь, изъ желанья
             Тебѣ всѣхъ благъ я это говорю.
             Любовь моя превозмогла разсудокъ.
   

ЦЕЗАРЬ.

             Какъ странны опасенія твои,
             Калфурнія, теперь должны казаться!
             Стыжусь, что я имъ уступилъ. Дай плащъ.
             Иду.

(Входятъ Публій, Брутъ, Лигарій, Мегеллъ, Каска, Требоній и Цинна).

                       И Публій звать меня пришолъ!
   

ПУБЛІЙ.

             Здорово, Цезарь.
   

          ЦЕЗАРЬ.

                                           Здравствуй Публій. Какъ,
             И ты, Брутъ, всталъ такъ рано? здравствуй, Каска.
             О, Кай Лигарій. Цезари никогда
             Тебѣ такимъ врагомъ жестокимъ не былъ,
             Какъ лихорадка; какъ ты похудѣлъ!
             Который часъ теперь?
   

БРУТЪ.

                                           Пробило восемь.
   

ЦЕЗАРЬ.

             Благодарю за вѣжливость, за трудъ вашъ,

(Входитъ Антоній).

             Смотрите! вотъ Антоній; по ночамъ
             Пируетъ онъ, а между тѣмъ, ужь всталъ....
             Антоній, утра добраго желаю.
   

АНТОНІЙ.

             И я тебѣ, мой благородный Цезарь,
   

ЦЕЗАРЪ.

             Скажи, чтобъ приготовилися тамъ;
             Мнѣ совѣстно, что ждутъ меня такъ долго.
             А, Цинна! и Метеллъ! Требоній!.. Кстати
             Съ тобой поговорить мнѣ надо, помни,
             Что долженъ ты ко мнѣ придти сегодня.
             Будь близь меня, чтобъ я не могъ забыть.
   

ТРЕБОНІЙ.

             Я постараюсь (въ сторону). Такъ я близко стану,
             Что будутъ всѣ друзья твои желать,
             Чтобъ я подальше былъ.
   

ЦЕЗАРЬ.

                                                     Друзья, взойдите
             Сюда. Немного выпьемте вина
             И, какъ друзья, отправимся всѣ вмѣстѣ.
   

БРУТЪ.

             Сравненіе невѣрное. О, Цезарь!
             Болитъ отъ этой мысли сердце Брута!
   

ЯВЛЕНІЕ III.

Тамъ же. Улица близъ Капитолія. Входитъ Артемидоръ, читая записку.

Артемидоръ.

   "Цезарь, остерегайся Брута, наблюдай за Кассіемъ, не приближайся къ Каскѣ, слѣди за Цинною, недовѣряй Требонію. Примѣчай за Метелломъ Цимберомъ. Децій Брутъ тебя не любить, Кай Лигарій тобою обиженъ. Во всѣхъ этихъ людяхъ одинъ духъ, и этотъ духъ направленъ противъ Цезаря. И если ты не безсмертенъ, то будь остороженъ. Увѣренность благопріятствуетъ заговору. Да защитятъ тебя всесильны боги!

Другъ-твой Артемидоръ".

АРТЕМИДОРЪ.

             Здѣсь на дорогѣ Цезаря я стану,
             И какъ онъ будетъ проходить, подамъ
             Ему записку эту, какъ проситель.
             Скорбитъ душа моя, что добродѣтель
             Никакъ не можетъ зависти избѣгнуть.
             Ты будешь жить еще, когда удастся
             Тебѣ записку эту прочитать,
             А если нѣтъ, -- то самая судьба
             Противъ тебя съ измѣнниками вмѣстѣ!

(Уходитъ.)

   

ЯВЛЕНІЕ IV.

Другая часть той же улицы предъ домомъ Брута. Входятъ Порція и Люцій.

ПОРЦІЯ.

             Прошу тебя, скорѣй бѣги въ Сенатъ,
             Не мѣшкай; что слова терять напрасно?
             Бѣги скорѣй! Чего же ты стоишь?
   

ЛЮЦІЙ.

             Чтобъ знать -- зачѣмъ бѣжать мнѣ.
   

ПОРЦІЯ.

                                                               Я бъ хотѣла.
             Чтобъ ты былъ тамъ и снова воротлся.
             Пока сказать тебѣ успѣю я,
             Что долженъ ты теперь исполнить, Люцій.
             О, твердость духа, укрѣпи меня!
             Поставь скалу межь языкомъ и сердцемъ;
             Во мнѣ -- духъ мужа съ слабостію женской --
             Какъ трудно тайну женщинамъ хранить!
             Ты здѣсь еще?
   

ЛЮЦІЙ.

                                 Но чтожь я долженъ дѣлать?
             Бѣжать въ сенатъ и больше ничего?
             Потомъ вернуться -- больше ничего?
   

ПОРЦІЯ.

             Узнай, здоровъ ли господинъ твой: онъ
             Пошелъ больной; а также посмотри,
             Что Цезарь дѣлаетъ и многоль вкругъ него
             Просителей. Но... слушай! что за шумъ?
   

ЛЮЦІЙ.

             Я ничего не слышу, госпожа.
   

ПОРЦІЯ.

             Прошу тебя, послушай хорошенько.
             Я слышу шумъ какой-то суматохи, --
             Быть можетъ драки, -- и какъ будто вѣтеръ
             Отъ Капитолія его несетъ.
   

ЛЮЦІЙ.

             Я, право, ничего не слышу.

(Входитъ вѣщатель).

ПОРЦІЯ.

             Поди сюда, любезный; гдѣ ты былъ?
   

ВѢЩАТЕЛЬ.

             Я? Дома у себя.
   

ПОРЦІЯ.

                                           Который часъ?
   

ВѢЩАТЕЛЬ.

             Ужъ споро девять, госпожа.
   

ПОРЦІЯ.

                                                     Что Цезарь?
             Пошелъ отъ въ Капитолій?
   

ВѢЩАТЕЛЬ.

                                                     Нѣтъ еще.
             Я думаю его здѣсь подождать.
   

ПОРЦІЯ

             Къ нему имѣешь просьбу ты, не такъ ли?
   

ВѢЩАТЕЛЬ.

             Имѣю, если Цезарю угодно
             Къ себѣ быть добрымъ: выслушать меня
             Хочу просить, чтобъ самому себѣ
             Онъ другомъ былъ.
   

ПОРЦІЯ.

             Какъ, развѣ замышляютъ
             Противъ него какое зло? ты знаешь?
   

ВѢЩАТЕЛЬ.

             Не знаю я, что будетъ, но боюсь
             Я многаго, что можетъ быть. Прощай;
             Здѣсь улица тѣсна, за нимъ толпою
             Сенаторы и преторы пойдутъ,
             Просители вокругъ тѣсниться будутъ,
             И человѣка слабаго они
             До полусмерти могутъ затолкать.
             Пойду искать я мѣста попросторнѣй,
             Гдѣ бъ съ Цезаремъ я могъ поговорить.
   

ПОРЦІЯ.

             Домой теперь мнѣ надо воротиться...
             Какъ слабо сердце женщины! О, Брутъ!
             Пусть небо въ предпріятіи твоемъ
             Тебѣ поможетъ! (про себя). Что я! мальчикъ слышитъ*
             (Громко) Брутъ просьбу къ Цезарю имѣетъ; вѣрно
             Получитъ онъ отъ Цезаря отказъ.
             Мнѣ дурно... ахъ! бѣги скорѣе Люцій,
             И поклонися мужу отъ меня,
             Скажи ему, что я не унываю,
             Потомъ вернись ко мнѣ съ его отвѣтомъ.
   

ДѢЙСТВІЕ III.

ЯВЛЕНІЕ I.

Капитолій. Засѣданіе сената. Толпа народа на улицѣ, ведущей къ Капитолію, между прочими Артимидоръ и Вѣщатель. Клики. Входитъ Цезарь, Брутъ, Кассій, Каска, Децій, Метелъ, Требоній, Цинна, Автоній, Лепидъ, Попилій, Публій и другіе.

   

ЦЕЗАРЬ.

             Вотъ Иды Марта наступили.
   

ВѢЩАТЕЛЬ.

                                                               Да,
             Но не прошли....
   

АРТЕМИДОРЪ.

                                           Привѣтъ тебѣ, мой Цезарь,
             Прошу тебя, прочти записку эту.
   

ДЕЦІЙ.

             Требоній хочетъ, чтобъ ты на досугѣ
             Прочелъ его покорнѣйшую просьбу.
   

APTEМИДОРЪ.

             О, Цезарь, прочитай сперва мою:
             Гораздо ближе Цезаря она
             Касается. Прочти, великій Цезарь.
   

ЦЕЗАРЬ.

             Что насъ касается, на то мы послѣ
             Вниманье обратимъ.
   

АРТЕМИДОРЪ.

                                           Не отлагай,
             Прочти сейчасъ мою записку, Цезарь!
   

ЦЕЗАРЬ.

             Онъ сумасшедшій? #
   

ПУБЛІЙ.

                                           Дай дорогу, братецъ.
   

КАССІЙ.

             Зачѣмъ толпитесь съ просьбами своими
             На улицѣ? Идите въ Капитолій

(Цезарь входитъ въ Капитолій, остальные слѣдуютъ за нимъ. Всѣ сенаторы встаютъ).

   

ПОПИЛІЙ (къ Кассію).

             Желаю дѣлу вашему успѣха.
   

КАССІЙ.

             Какому дѣлу, что ты разумѣешь?
   

ПОПИЛІЙ.

             Прощай.
   

БРУТЪ.

                                 Что говоритъ Попилій Лена?
   

КАССІЙ.

             Желаетъ дѣлу нашему успѣха.
             Боюсь, ужь не открыты ль мы.
   

БРУТЪ.

                                                               Смотри:
             Онъ къ Цезарю подходитъ: наблюдай.
   

КАССІЙ.

             Будь, Каска, скоръ: боимся мы, что наше
             Намѣренье открыто. Брутъ, что дѣлать?
             Когда нашъ заговоръ извѣстенъ, то
             Иль я. иль Цезарь долженъ здѣсь погибнутъ.
             О, я убью себя!
   

БРУТЪ.

                                           Будь, Кассій, твердъ.
             Попилій Лена вѣрно о другомъ
             Предметѣ говоритъ; смотри -- смѣется,
             А Цезарь не мѣняется въ лицѣ.
   

КАССІЙ.

             Требоній знаетъ роль свою: замѣть:
             Антонія уводитъ онъ.

(Антоній и Требоній уходятъ; Цезарь и сенаторы садятся на свои мѣста);

                                           Гдѣ Цимберъ?
             Пусть подаетъ онъ Цезарю прошенье
             Свое сейчасъ же.
   

БРУТЪ.

                                           Онъ ужъ подаетъ;
             Пойдемъ поближе и его поддержимъ.
   

ЦИННА.

             Поднять ты долженъ первый руку, Каска.
   

ЦЕЗАРЬ.

             Bсѣ ль собралась? Ну что, какое зло
             Я и сенатъ должны искоренить?
   

МЕТЕЛЛЪ.

             Великій мощный и всесильный Цезарь
             Я сердце всепокорное мое
             Передъ твоимъ престоломъ повергаю.
   

ЦЕЗАРЬ.

             Предупредить тебя я долженъ, Цимберъ;
             Не пресмыкайся; лесть и раболѣпство
             Плѣняютъ лишь людей обыкновенныхъ,
             Преобразуя въ дѣтскую игрушку.
             Обдуманный заранѣ приговоръ.
             Не заблуждайся мыслью, будто въ жилахъ
             У Цезаря течетъ такая кровь,
             Которой свойство можно измѣнять
             Тѣмъ, отъ чего глупцы готовы таятъ:
             Рѣчами сладкими, низкопоклонствомъ
             Униженнымъ, ласкательнымъ, собачьимъ:
             Твой братъ, по приговору сосланъ; если
             Изъ-за него ты гнешься, льстишь и просишь.
             То я тебя швырну, какъ собаченку
             Съ дороги. Знай, что Цезарь справедливъ
             И ничего не дѣлалъ безъ причинъ.
   

МЕТЕЛЛЪ.

             О, нѣтъ ли здѣсь кого, чей голосу будетъ
             Для Цезаря пріятнѣе, чѣмъ мой,
             Чтобы возможно было испросить
             Помилованье изгнанному брату?
   

БРУТЪ.

             Цѣлую руку я твою, о Цезарь, --
             Но не изъ лести,-- и прошу, чтобъ Публій
             Изъ ссылки возвращенъ былъ.
   

ЦЕЗАРЬ.

                                                               Брутъ!
   

КАССІЙ.

                                                                         Прощенье,
             Прощенье, Цезарь! Кассій на колѣни
             Передъ тобой становится и проситъ
             Помилованья Цмберу.
   

ЦЕЗАРЬ.

                                                     Когдабъ
             Я былъ подобенъ вамъ, тогда
             Меня поколебать возможнобъ было;
             Когдабъ я самъ способенъ былъ на просьбы.
             То и меня могли бы просьбы тронуть;
             Но нѣтъ, я не таковъ; я постояненъ,
             Какъ сѣвера звѣзда, которой равной
             По твердости и свойствамъ неизмѣннымъ
             Нѣтъ на небѣ. Тамъ много яркихъ заѣздъ,
             И всѣ онѣ горятъ, сіяютъ, блещутъ,
             Но неизмѣнна лишь одна изъ нихъ.
             Тожь на землѣ: людей на недовольно.
             Но люди -- плоть и кровь, они такъ слабы!
             И между нихъ лишь одного я знаю,
             Который недоступенъ, какъ твердыня,
             Котораго ничто не поколеблетъ.
             То -- Цезарь. Это докажу теперь,
             Рѣшивъ однажды Цимбера изгнанье,
             Я приговора не перемѣню.
   

ЦИННА.

             О, Цезарь!
   

ЦЕЗАРЬ..

                                 Прочь! Олимпъ ты сдвинуть хочешь?
   

ДЕЦІЙ.

             Великій Цезарь!
   

ЦЕЗАРЬ.

                                           Развѣ ты не видѣлъ,
             Что Брутъ напрасно преклонялъ колѣни?
   

КАСКА.

             Такъ говорите жь руки за меня!

(Каска вонзаетъ кинжалъ въ шею Цезаря, Цезарь схватываетъ его руку, въ это самое время его ударяютъ многіе другіе заговорщики и наконецъ Маркъ Брутъ).

   

ЦЕЗАРЬ.

             И ты, Брутъ, тоже! такъ умри же, Цезарь!

(Умираетъ. Сенаторы и народъ спѣшатъ вонъ въ безпорядкѣ).

             Свобода, вольность! мертвыхъ налъ тиранъ!
             Бѣгите и провозглашайте это
             По улицамъ.
   

КАССІЙ.

                                 Спѣшите на трибуны,
             Кричите вольность и освобожденье!
   

БРУТЪ.

             Народъ, сенаторы, не бойтесь, стойте,
             Не убѣгайте! съ честолюбьемъ мы
             Ужь поквитались.
   

КАСКА.

                                           На трибуну, Брутъ!
   

ДЕЦІЙ.

             И Кассій тоже!
   

БРУТЪ.

                                 Гдѣ же Публій?
   

ЦИННА.

                                                               Здѣсь.
             Онъ растерялся отъ тревоги этой.
   

МЕТЕЛЛЪ.

             Сомкнемся крѣпче! Цезаря друзья...
             Случиться можетъ...
   

БРУТЪ.

                                           Полно толковать (къ Публію).
             Ободрись, Публій, мы противъ тебя
             И противъ Римлянъ зла не замышляемъ.
             Скажи имъ это, Публій.
   

КАССІЙ.

                                                     И уйди,
             Чтобы народъ, вдругъ бросившись на насъ,
             Чего нибудь тебѣ, старикъ, не сдѣлалъ.
   

БРУТЪ.

             Да, удались, чтобъ кромѣ насъ никто
             Не отвѣчалъ за этотъ нашъ поступокъ.

(входитъ Требоній).

КАССІЙ.

             А гдѣ Антоній?
   

ТРЕБОНІЙ,

                                 Убѣжалъ домой
             Въ испугѣ. Женщины, мужчины, дѣти
             Гладятъ безсмысленно, бѣгутъ и воютъ,
             Какъ-будто міру наступилъ конецъ.
   

БРУТЪ.

             Судьба! твои желанья мы уводимъ.
             Мы знаемъ, смерти намъ не избѣжавъ,
             И люди могутъ добиваться только
             Отсрочки, продолженьемъ дней своихъ.
   

КАССІЙ.

             Кто отнимаетъ двадцать лѣтъ у жизни,
             У страха смерти столько же беретъ.
   

БРУТЪ.

             А если такъ, то смерть -- благодѣянье,
             Мы -- Цезарю друзья: мы для него
             Періодъ страха смерти сократили.
             Склонитесь, римляне, омоемъ руки
             До самыхъ до локтей въ его крови,
             И обагривъ мечи, пойдемъ на площадь,
             И надъ собою ими потрясая,
             Провозгласимъ: миръ, вольность и свободу!
   

КАССІЙ.

             Да, да, нагнемся и умоемъ руки!
             Пройдутъ вѣка, и сколько разъ еще
             Средь государствъ, которыхъ нѣтъ на свѣтѣ,
             На языкахъ, теперь намъ неизвѣстныхъ
             Въ театрахъ эта сцена повторится!
   

БРУТЪ.

             И сколько разъ потѣхою послужитъ
             Смерть Цезаря, лежащаго теперь
             У статуи Помпея жалкимъ прахомъ!
   

КАССІЙ.

             И всякій разъ насъ будутъ называть
             Спасителями гибнувшей свободы!
   

ЛЕДИ.

             Чтожь, мы пойдемъ?
   

КАССІЙ.

                                           Да, всѣ пойдемъ; пусть Брутъ
             Ведетъ насъ, и послѣдуютъ и нимъ
             Смѣлѣйшіе и лучшіе изъ римлянъ

(входитъ слуга.)

БРУТЪ

             Постойте, кто это идетъ? Слуга
             Антонія.
   

СЛУГА.

                                 Брутъ, предъ тобой колѣни
             Велѣлъ мнѣ господинъ мой преклонять,
             Упасть къ ногамъ твоимъ и, распростершись,
             Вотъ что сказать отъ имени его:
             "Брутъ благороденъ" мудръ, и храбръ, и честенъ,
             А Цезарь былъ могущественъ и смѣлъ,
             Цареподобенъ и любящь. Я Брута
             Люблю и чту, а Цезаря боялся,
             Любилъ и чтилъ. Когда мнѣ Брутъ дозволитъ
             Придти къ нему безъ страха, чтобъ узнать,
             Чѣмъ Цезарь заслужилъ свою кончину.
             То мертваго я Цезаря любить
             Не буду столько, какъ живаго Брута;
             Съ неколебимой вѣрностью Антоній
             Послѣдуетъ за благороднымъ Брутомъ,
             Дѣля его судьбу, его заботы,
             Опасности безвѣстнаго пути".
             Такъ говоритъ Антоній,-- господинъ мой.
   

РУТЪ.

             Твой господинъ уменъ и благороденъ,
             Всегда о немъ я былъ такого мнѣнья
             Пришли его сюда, и онъ получитъ
             Чего желаетъ; и сотомъ, клянусь,
             Онъ можетъ безопасно воротиться.
   

СЛУГА.

             Сейчасъ я приведу его сюда.
   

БРУТЪ.

             Я знаю, что онъ будетъ нашимъ другомъ.
   

.

             Желалъ бы этого, а все его боюсь:
             Предчувствіе меня тревожитъ сильно

(входитъ Антоній).

БРУТЪ.

             Вотъ онъ. Добро пожаловать, Антоній!
   

АНТОНІЙ.
(обращаясь къ трупу Цезаря:)

             О мощный Цезарь, ты лежишь во прахѣ!
             И это все, что отъ твоихъ побѣдъ
             Величія и славы остается?
             Прощай!-- Патриціи, не знаю вашихъ я
             Намѣреній, чья кровь должна пролиться?
             Кто лишній здѣсь? О, если я, то нѣтъ
             Для этой казни лучшаго мгновенья,
             Какъ часъ кончины Цезаря; какія
             Орудія хоть въ половину столько
             Для этого приличны, какъ мечи,
             Обрызганные этой драгоцѣнной
             И благороднѣйшею въ мірѣ кровью?
             Когда я въ тягость вамъ, то, умоляю,
             Исполните желаніе свое,
             Пока въ крови дымятся ваши руки;
             Хотя бы тысячу я прожилъ лѣтъ,
             Не буду такъ я къ смерти приготовленъ:
             Всего пріятнѣй умереть мнѣ здѣсь
             Близъ Цезаря, отъ рукъ такихъ людей,
             Какъ вы, умы отборнѣйшіе вѣка!
   

БРУТЪ.

             Антоній! смерти не проси отъ насъ.
             Хоть по тому, что мы теперь свершили,
             И по рукамъ должны казаться мы
             Жестокими и жаждущими крови,
             Но ты вѣдь видишь только эти руки
             И дѣло ихъ кровавое; сердецъ же
             Не видишь нашихъ. Состраданье есть въ нихъ,
             Но только состраданье къ бѣдамъ Рима
             Превозмогло,-- и Цезарь палъ. (Такъ пламя
             Слабѣйшее въ сильнѣйшемъ пропадаетъ).
             Но для тебя, Антоній, мечь нашъ будетъ
             Съ свинцовымъ лезвеемъ.-- Съ привѣтомъ руки
             Тебѣ мы подаемъ; по-братски въ кругъ нашъ,
             Съ доброжелательствомъ и уваженьемъ,
             И съ искренней любовью принимаемъ.
   

КАССІЙ.

             Въ распредѣленьи новыхъ должностей
             Твой голосъ будетъ вѣсъ имѣть такой же,
             Какъ голосъ всякаго.
   

БРУТЪ.

                                           Но потерпи!.
             Теперь должны народъ мы успокоить, --
             Онъ внѣ себя отъ страха,-- а потомъ.
             Разскажемъ, почему такъ поступилъ
             Я съ Цезаремъ, хотя любилъ его
             Въ тотъ самый мигъ, когда пронзилъ кинжаломъ.
   

АНТОНІЙ.

             Я въ мудрости твоей несомнѣваюсь,
             Кровавые мнѣ руки ваши дайте.
             Ты прежде, Брутъ, теперь -- Кай Кассій,
             Ты, Децій, ты, Метеллъ, ты, Цинна,
             И храбрый Каска, наконецъ Требоній,
             Послѣдній въ рукожатьи, -- не въ любви.
             Друзья,-- увы!-- что говорить я долженъ?
             Довѣренность ко мнѣ теперь стоитъ
             На скользкой почвѣ, я теперь для васъ
             Льстецомъ казаться долженъ, или трусомъ.

(обращаясь къ трупу Цезаря).

             Тебя любилъ я, Цезарь,-- это правда,
             И если духъ твой видитъ насъ теперь,
             Не будетъ ли ему прискорбнѣй смерти
             Глядѣть, какъ Маркъ Антоній заключатъ
             Съ твоими непріятелями миръ.
             Кровавыя имъ руки пожимая?
             И гдѣжь? Передъ твоимъ недвижнымъ трупомъ!
             Великій Цезарь! Если бъ я имѣлъ
             Такъ много глазъ, какъ много у тебя
             На тѣлѣ ранъ, и если бъ могъ я плакать
             Такъ сильно, какъ изъ нихъ струится кровь, --
             Приличнѣе то былобъ, чѣмъ, какъ другу,
             Вступать въ союзъ съ убійцами твоими!
             Прости меня, о Юлій! какъ олень
             Ты здѣсь затравленъ, здѣсь упалъ, и здѣсь
             Охотники, которыхъ ты -- добыча,
             Стоятъ твоей забрызганные кровью.
             Міръ лѣсомъ былъ для этого оленя
             А онъ, олень, душою міра былъ (*).
             Какъ ты похожъ, о Цезарь, на оленя,
             Котораго властители сразили!
   (*) Здѣсь игра словъ -- hart и сердце -- heart (которое мы перевели словомъ душа).--Произношеніе этихъ двухъ словъ (hart и heart) совершенно одинаково.
   

КАССІЙ.

             Антоній!
   

АНТОНІЙ.

                                 Извини меня, Кай Кассій,
             То скажутъ даже Цезаря враги:
             Умѣренны такія чувства въ другѣ!
   

КАССІЙ.

             За то, что хвалишь Цезаря -- тебя
             Не охуждаю; но скажи, въ какія
             Ты отношенія вступаешь съ нами:
             Какъ другъ? иль мы должны идти
             Своимъ путемъ безъ твоего участья?
   

АНТОНІЙ.

             Я въ знакъ союза подалъ руку вамъ.
             Но, вдругъ взглянувъ на Цезаря, забылся.
             Да, я вашъ другъ, и васъ люблю, въ надеждѣ,
             Что вы мнѣ объясните -- какъ и чѣмъ
             Опасенъ былъ онъ?
   

БРУТЪ,

                                           Объяснимъ; иначе
             Поступокъ этотъ показался бъ звѣрствомъ.
             Причины, насъ подвигшія къ нему,
             Такъ уважительны, что будь ты даже
             Сынъ Цезаря, то и тогда онѣ
             Достаточно тебя бы убѣдили.
   

АНТОНІЙ.

             Я больше ничего не добиваюсь.
             Еще прошу, позвольте мнѣ взять трупъ,
             Снести его на площадь и съ трибуны
             Сказать тамъ рѣчь надгробную надъ нимъ,
             Какъ другу слѣдуетъ.
   

БРУТЪ.

                                                     Изволь, Антоній.
   

КАССІЙ.

             Брутъ, на два слова! (въ сторону) ты не знаешь самъ,
             Что дѣлаешь; не позволяй ему
             Надъ трупомъ говорить. Подумай только
             О томъ, какъ сильно можетъ Маркъ Антоній
             Народъ своею рѣчью взволновать.
   

БРУТЪ.

             Не безпокойся, Кассій, на трибуну
             Взойду я первый, и тотчасъ причину
             Убійства Цезаря я объясню;
             Скажу, что Маркъ Антоній держитъ рѣчь
             Съ согласья нашего, что намъ самимъ
             Угодно, чтобъ при погребеньи были
             Соблюдены обычные обряды
             И тѣлу честь какъ должно воздана.
             Не повредить намъ, а скорѣе въ пользу
             Намъ это можетъ послужить.
   

КАССІЙ.

                                                               Не знаю,
             Что будетъ, только это не по мнѣ.
   

БРУТЪ.

             На вотъ, возьми трупъ Цезаря, Антоній,
             Да насъ въ надгробной рѣчи не брани;
             А Цезаря расхваливай, какъ хочешь.
             Скажи, что это съ нашего согласья
             Ты дѣлаешь, иначе не допустимъ
             Тебя къ участью при похоронахъ.
             Ты долженъ съ той же говорить трибуны,
             Куда теперь взойду я, и не прежде,
             Какъ я окончу рѣчь свою.
   

АНТОНІЙ.

                                                     Пусть такъ.
             Мнѣ больше ничего не нужно
   

БРУТЪ.

                                                               Ну такъ, тѣло
             Ты приготовь, потомъ иди за нами...

(Всѣ кромѣ Антонія уходятъ.)

АНТОНІЙ.

             Прости меня, кровавый комъ земли,
             Что ласковъ я съ твоими палачами!
             Прахъ благороднѣйшаго изъ людей,
             Когда либо существовавшихъ въ мірѣ!
             О, горе той рукѣ, что пролила
             Кровь эту драгоцѣнную! Теперь
             Пророчу я надъ ранами твоими,
             Которыя, нѣмымъ устамъ подобно,
             Открыли губы алыя и просятъ
             И голоса, и слова у меня.--
             Людскіе члены поразитъ проклятье;
             Домашніе раздоры и война
             Гражданская, свирѣпствуя, охватятъ
             Италію во всѣхъ ея, частяхъ.
             Кровь, гибель будутъ такъ обыкновенны,
             И ужасы такъ близко всѣмъ знакомы.
             Что матери съ улыбкой будутъ видѣть
             Своихъ дѣтей, изтерзанныхъ войной;
             Привычка къ звѣрству жалость уничтожить,
             Духъ Цезаря, провозглашая месть,
             Съ Гекатой адскою придетъ и будетъ
             Взывать здѣсь царскимъ голосомъ своимъ
             Къ погибели; онъ спуститъ псовъ войны,
             И гнусное убійство пронесется
             Надъ всей землею запахомъ отъ труповъ,
             О погребеньи стонущихъ!
                       (Входитъ слуга). Ты служишь
             Октавію?
   

СЛУГА.

                       Такъ точно, Маркъ Антоній.
   

АНТОНІЙ.

             Его звалъ Цезарь въ Римъ?
   

СЛУГА.

                                                     Да, письма эти
             Октавій получилъ; теперь онъ ѣдетъ;
             Онъ передать велѣлъ тебѣ словесно...

(Увидѣвъ трупъ Цезаря).

             О, Цезарь!
   

АНТОНІЙ

                                 Сердце сжалось у тебя?
             Такъ отойди и плачь. Я вижу, горе
             Прилипчиво: при видѣ слезъ твоихъ
             Къ глазамъ моимъ ужь влага подступаетъ.
             Такъ господинъ твой ѣдетъ?
   

СЛУГА.

                                                     Онъ ночуетъ.
             Въ семи отъ Рима миляхъ.
   

АНТОНІЙ.

                                                     Такъ спѣши 
             Къ нему назадъ, съ извѣстьемъ -- что случилось.
             Римъ въ горѣ, Римъ въ тревогѣ,
             Римъ въ бѣдѣ. Онъ для Октавія теперь опасенъ;
             Скажи ему объ этомъ! Иль постой,
             Я прежде трупъ перенесу на площадь,
             Скажу тамъ рѣчь и посмотрю, какое
             Народъ имѣетъ мнѣнье о жестокомъ
             Поступкѣ этихъ кровопійцъ. Тогда
             О настоящемъ положеньи дѣлъ
             Октавію ты знать дашь.--Помоги мнѣ.

(Уходятъ съ трупомъ Цезаря).

   

ЯВЛЕНІЕ II.

Форумъ. Входятъ Брутъ, Кассій и толпа гражданъ.

ГРАЖДАНЕ.

   Мы требуемъ объясненія. Давайте намъ объясненіе!
   

БРУТЪ.

             Ну, такъ за мной послѣдуйте, друзья,
             И выслушайте то, что я скажу вамъ.
             Раздѣлимся. Ты, Кассій, отойди
             Въ другое мѣсто. Тотъ, кто хочетъ слушать
             Меня -- пусть здѣсь останется, другіе
             За Кассіемъ пойдутъ, и мы публично.
             Отчетъ о смерти Цезаря дадимъ.
   

1-Й ГРАЖДАНИНЪ.

             Я буду слушать Брута.
   

2-Й ГРАЖДАНИНЪ.

                                                     Я иду
             За Кассіемъ; потомъ мы ихъ причины
             Сравнимъ, когда ихъ выскажутъ они,

(Кассій уходитъ съ нѣкоторыми гражданами. Брутъ входитъ на трибуну).

3-Й ГРАЖДАНИНЪ.

             Вотъ благородный Брутъ взошелъ; молчите!
   

БРУТЪ.

   Будьте до конца терпѣливы. Римляне, сограждане, друзья! Выслушайте мое оправданіе и молчите до тѣхъ поръ, пока не выслушаете всего. Вѣрьте мнѣ, ради моей чести, и имѣйте уваженіе къ этой чести, которой вы можете вѣрить; судите меня по вашему разумѣнію, напрягите всѣ ваши чувства, чтобы лучше обсудить дѣло. Ежели въ этомъ собраніи есть кто нибудь изъ искреннихъ друзей Цезаря, то ему скажу, что я любилъ Цезаря не меньше же, чѣмъ онъ. Если онъ спроситъ -- почему же Брутъ возсталъ противъ Цезаря, то я ему отвѣчу: не потому, что я любилъ Цезаря меньше, а потому, что я Римъ любилъ больше. Чего бы вы больше желали: видѣть Цезаря въ живыхъ и умереть всѣмъ рабами, или видѣть его мертвымъ; и жить всѣмъ людьми свободными? Цезарь меня любилъ -- и я плачу о немъ; онъ былъ счастливъ -- и я этому радуюсь, онъ былъ доблестенъ, и я чту его; но онъ былъ властолюбивъ, и я убилъ его. Здѣсь и слезы за его любовь, и радость за его счастіе, и уваженіе къ его доблести, и смерть за его властолюбіе. Кто между вами столь низокъ, что хотѣлъ бы быть рабомъ? Если здѣсь есть такой человѣкъ, то пусть говоритъ; потому что я оскорбилъ его. Кто между вами такъ грубъ, что не желалъ бы быть римляниномъ? Если есть такой человѣкъ, то пусть говоритъ: я оскорбилъ его. Кто здѣсь такъ подлъ, что не любитъ своего отечества? Если между вами есть такой человѣкъ, пусть говоритъ: я оскорбилъ его. Жду отвѣта.
   

ГРАЖДАНЕ.

   Такихъ между нами нѣтъ, ни одного нѣтъ, Брутъ! (Многіе голоса говорятъ разомъ).
   

БРУТЪ.

   Значитъ, я никого не оскорбилъ. Я сдѣлалъ съ Цезаремъ не больше того, что и вы сдѣлали бы съ нимъ. Причины смерти Цезаря записаны въ Капитоліи; слава, которой онъ былъ достоинъ, тамъ не уменьшена; вина, за которую онъ умеръ -- не преувеличена.

(Входятъ Антоній и другіе съ тѣломъ Цезаря).

   Вотъ трупъ его, оплакиваемый Маркомъ Антоніемъ, который, хотя и не участвовалъ въ умерщвленіи Цезаря, воспользуется благодѣяніями, которыя принесетъ его смерть; онъ получитъ мѣсто въ республикѣ, какъ и каждый изъ васъ. Я оканчиваю. Для блага Рима я убилъ моего лучшаго друга; пусть же этотъ кинжалъ послужитъ и противъ меня, если смерть моя понадобится для моего отечества.
   

ГРАЖДАНЕ.

             Живи, живи!
   

1-Й ГРАЖДАНИНЪ.

                                 Мы проведемъ домой
             Его съ тріумфомъ.
   

2-Й ГРАЖДАНИНЪ.

                                           Статую ему
             Поставимъ рядомъ съ статуями предковъ:
   

3-Й ГРАЖДАНИНЪ.

             Пусть Цезаремъ онъ будетъ.
   

4-Й ГРАЖДАНИНЪ.

                                                     Увѣнчаемъ
             Мы въ Брутѣ все, чѣмъ Цезарь славенъ былъ.
   

1-Й ГРАЖДАНИНЪ.

             Мы съ кликами и шумомъ проведемъ
             Его домой.
   

БРУТЪ.

                                 Сограждане!--
   

2-Й ГРАЖДАНИНЪ.

                                                     Постойте,
             Молчаніе! Брутъ говорить.
   

1-Й ГРАЖДАНИНЪ.

                                                     Эй, тише!
   

БРУТЪ.

             Сограждане, позвольте удалиться
             Мнѣ одному; я васъ прошу -- останьтесь
             Съ Антоніемъ, отдать послѣдній долгъ
             Умершему и, вмѣстѣ, рѣчь послушать,
             Которую въ честь Цезаря Антоній
             Надъ трупомъ скажетъ, съ вашего согласья.
             Я умоляю васъ -- не уходите,
             Пока онъ не окончитъ.
   

1-Й ГРАЖДАНИНЪ.

                                                     Стойте, эй!
             Послушаемъ, что скажетъ Маркъ Антоній.
   

3-Й ГРАЖДАНИНЪ.

             Пусть на трибуну всходитъ: будемъ слушать.
             Всходи же, благороднѣйшій Антоній.
   

АНТОНІЙ.

             Благодарю васъ всѣхъ за Брута.
   

4-Й ГРАЖДАНИНЪ.

                                                               Что онъ
             О Брутѣ говоритъ?
   

3-Й ГРАЖДАНИНЪ.

                                           Что онъ всѣхъ насъ
             Благодаритъ за Брута.
   

4-й ГРАЖДАНИНЪ.

                                                     Я бъ ему
             Совѣтовалъ не говорить худаго
             О Брутѣ.
   

1-Й ГРАЖДАНИНЪ.

                                 Этотъ Цезарь былъ тиранъ
   4

2-Й ГРАЖДАНИНЪ.

             Еще бы! это вѣрно. Счастье наше,
             Что Римъ избавился отъ Цезаря!
   

3-Й ГРАЖДАНИНЪ.

                                                               Молчите;
             Послушаемъ, что скажетъ Маркъ Антоній.
   

АНТОНІЙ.

             Сограждане!
   

ГРАЖДАНЕ.

                                 Молчите, тише!
   

АНТОНІЙ.

                                                               Римляне, Друзья,
             Сограждане! прошу у васъ вниманія.
             Я Цезаря пришелъ похоронить,
             А не хвалить. Дѣла людей дурныя
             Переживаютъ ихъ, а все добро,
             Что сдѣлали они при жизни, часто
             Хоронится въ могилу, съ ихъ костями.
             Пусть будетъ такъ и съ Цезаремъ. Вамъ Брутъ
             Сказалъ, что Цезарь былъ властолюбивъ:
             Коль это правда, -- тяжкая вина,
             И за нее онъ тяжко поплатился!
             Я, съ позволенья Брута и другихъ
             (Брутъ -- честный человѣкъ, да и они
             Всѣ -- люди честные), пришолъ сказать
             Здѣсь рѣчь надъ прахомъ Цезаря. Онъ былъ
             Мнѣ другомъ вѣрнымъ, другомъ справедливымъ,
             Но Брутъ сказалъ: "онъ былъ властолюбивъ",
             А Брутъ, безспорно, честный человѣкъ.
             Онъ много плѣнныхъ въ Римъ привелъ съ собою,
             Ихъ выкупомъ казна обогатилась;
             Не это ль -- властолюбіе его?
             При вопляхъ бѣдняковъ и Цезарь плакалъ:
             Такъ нѣженъ властолюбецъ быть не могъ.
             Но Брутъ сказалъ: "онъ былъ властолюбивъ",.
             А Брутъ, безспорно, честный человѣкъ.
             Вы видѣли, какъ въ праздникъ Луперкалій
             Я трижды подносилъ ему корону,
             И трижды онъ ее отвергъ: ужели
             И это -- властолюбіе? Но Брутъ
             Сказалъ, что Цезарь былъ властолюбивъ,
             А Брутъ, безспорно, честный человѣкъ.
             Я говорю все это не затѣмъ,
             Чтобъ сказанное Брутомъ опровергнуть,
             А говорю о томъ лишь, что я знаю.
             Вѣдь вы его любили, и не даромъ,
             Что жь вамъ теперь о немъ мѣшаетъ плакать?
             О, здравый смыслъ! ты убѣжалъ къ звѣрямъ
             А люди потеряли свой разсудокъ!
             Постойте, дайте мнѣ собраться съ духомъ.
             Онъ, вмѣстѣ съ Цезаремъ, лежитъ въ гробу,
             На время рѣчь я долженъ перервать.
             Пока опять ко мнѣ онъ не вернется.
   

1-Й ГРАДАНИНЪ.

             Мнѣ кажется, есть много правды въ этомъ.
   

2-Й ГРАЖДАНИНЪ.

             Да, если обсудить предметъ какъ должно,
             То съ Цезаремъ жестоко поступили.
   

3-Й ГРАЖДАНИНЪ.

             Боюсь, что мѣсто Цезаря другой
             Заступитъ,-- худшій.
   

4-Й ГРАЖДАНИНЪ.

                                           Слфшали вы, Цезарь
             Короны не хотѣлъ принять? Да, ясно.
             Онъ не былъ властолюбцемъ.
   

1-Й ГРАЖДАНИНЪ.

                                                               Если это
             Окажется, то многимъ будетъ плохо.
   

2-Й ГРАЖДАНИНЪ.

             Бѣдняжка этотъ Маркъ Антоній!
             Глаза его краснехоньки отъ слезь.
   

3-Й ГРАЖДАНИНЪ.

             Нѣтъ въ Римѣ человѣка благороднѣй.
   

4-Й ГРАЖДАНИНЪ.

             Тшь! слушайте: онъ хочетъ говорить.
   

АНТОНІЙ.

             Еще вчера однимъ могучимъ словомъ
             Онъ вызвать могъ на битву цѣлый свѣтъ:
             Теперь -- вотъ онъ лежитъ здѣсь, и никто
             Не чувствуетъ себя такимъ ничтожнымъ,
             Чтобъ оказать почтеніе ему!
             О, други! Если бъ я хотѣлъ подвигнуть
             Вашъ умъ и сердце ваше къ возмущенью
             И бѣшенству -- я сдѣлалъ бы зло Бруту
             И Кассію. Но вамъ извѣстно всѣмъ,
             Что это -- люди честные: зачѣмъ же
             Вредить имъ? Нѣтъ, я предпочту -- скорѣе
             Обидѣть Цезаря, себя и васъ,
             Чѣмъ сдѣлать зло такимъ почтеннымъ людямъ.
             Но вотъ съ печатью Цезаря пергаментъ,
             Найденный въ комнатѣ его;
             Здѣсь завѣщанье Цезаря: когда бы
             Вы слышали, что говорится въ немъ,--
             Читать его не стану, извините,--
             Вы бросились бы раны цаловать
             Убитаго; въ крови его священной
             Платки свои вы стали мы мочить;
             Просили бы о Цезарѣ на память
             Хоть волоса, и въ завѣщаньяхъ вашихъ
             Вы бъ этотъ волосъ своему потомству
             Какъ дорогой подарокъ отказали.
   

4-Й ГРАЖДАНАМЪ.

             Мы слышать завѣщаніе хотимъ.
             Прочти его, Антоній.
   

ГРАЖДАНЕ.

                                                     Завѣщанье!
             Читай же завѣщаніе, Антоній!
   

АНТОНІЙ.

             Терпѣніе, друзья!-- Не должно мнѣ
             Читать его; не слѣдуетъ и вамъ
             Знать, какъ любилъ васъ Цезарь: вы не камни,
             Не дерево, а люди; какъ людей,
             Оно воспламенитъ, съ ума сведетъ васъ;
             Ужъ лучше вамъ не знать, что вы -- его
             Наслѣдники: когда бъ вы это знали...
             Что бы тогда могло произойти?!
   

4-Й ГРАЖДАНИНЪ.

             Читай, читай, Антоній. Мы хотимъ
             Узнать, что тамъ написано; ты долженъ
             Прочесть намъ завѣщаніе. Читай!
   

АНТОНІЙ.

             Прошу, повремените, потерпите:
             Я сдѣлалъ промахъ, что упомянулъ
             О завѣщаньи Цезаря: боюсь,
             Что этимъ повредилъ я честнымъ людямъ,
             Его убійцамъ... да, боюсь, что такъ.
   

4-Й ГРАЖДАНИНЪ.

             Они измѣнники -- эти честные люди!
   

ГРАЖДАНЕ.

             Завѣщаніе! читай завѣщаніе!
   

2-Й ГРАЖДАНИНЪ.

             Они негодяи, убійцы! Завѣщаніе! читай завѣщаніе!
   

АНТОНІЙ.

             Вы принуждаете меня прочесть,--
             Такъ встаньте же вкругъ трупа и позвольте
             Мнѣ завѣщателя вамъ показать.
             Могу сойти? дозволите мнѣ это?
   

ГРАЖДАНЕ.

             Сходи.
   

2-Й ГРАЖДАНИНЪ.

                                 Сойди. (Антоній сходитъ съ трибуны)
   

3-Й ГРАЖДАНИНЪ*

                                           Когда угодно, можешь.
   

          4-Й ГРАЖДАНИНЪ.

             Да становитесь же вокругъ.
   

1-Й ГРАЖДАНИНЪ*

                                                     Подальше
             Отъ гроба, прочь отъ трупа!
   

2-Й ГРАЖДАНИНЪ.

                                                               Мѣсто
             Для благороднаго Антонія!
   

АНТОІНЙ.

                                                     Прошу
             Не напирайте на меня, подвиньтесь.
   

ГРАЖДАНЕ.

             Назадъ! дай мѣсто! осади назадъ!
   

АНТОНІЙ.

             Когда у васъ есть слезы,-- приготовьтесь
             Теперь пролить ихъ. Этотъ плащъ знакомъ вамъ,
             Я помню даже день, когда его
             Надѣлъ впервые Цезарь. Это было
             Въ палаткѣ, лѣтнимъ вечеромъ,-- въ тотъ день
             Онъ славную побѣду одержалъ
             Надъ Нервіенцами.-- Взгляните-ка сюда:
             Здѣсь Кассія кинжалъ прошолъ насквозь,
             Какой проколъ тутъ сдѣлалъ злобный Каска!
             Вотъ здѣсь -- пронзилъ его кинжаломъ Брутъ...
             Когдажь свое проклятое желѣзо
             Изъ раны вырвалъ онъ, то посмотрите,
             Какъ хлынула кровь Цезаря изъ ней,
             Какъ будто въ двери, чтобы убѣдиться --
             Ужель то Брутъ такъ дерзко въ нихъ стучится.
             Брутъ -- вамъ извѣстно -- былъ его любимецъ,--
             О, боги! вы свидѣтели, какъ Цезарь
             Его любилъ; и самый жесточайшій
             Изъ всѣхъ ударовъ былъ его ударъ!
             Когда увидѣлъ Цезарь, что и Брутъ
             Противъ него, неблагодарность эта
             Сильнѣй его сразила, чѣмъ кинжалы
             Измѣнниковъ; въ немъ сердце порвалось;
             И у подножья статуи Помпея,
             Съ которой кровь его лилась, плащомъ
             Закрывъ лицо, великій Цезарь палъ..
             О, граждане, ужасное паденье!..
             Съ нимъ я и вы -- всѣ пали, и надъ нами
             Кровавая измѣна процвѣла!
             Вы плачете, вы тронуты -- я вижу --
             Въ васъ пробудилось чувство состраданья, --
             Прекрасны эти слезы... о, сердца
             Добрѣйшія! вы видѣли одну
             Истерзанную Цезареву тогу --
             И плачете; но вотъ взгляните, самъ онъ
             Предательски израненый лежитъ!
   

1-Й ГРАЖДАНИНЪ.

             О, жалкій видъ!
   

2-Й ГРАЖДАНИНЪ.

                                 О, благородный Цезарь!
   

3-й гражданинъ..

             Злосчастный день!!
   

4-Й ГРАЖДАНИНЪ.

                                           Измѣнники, злодѣи!
   

1Й ГРАЖДАНИНЪ.

             О, зрѣлище кровавое!
   

2-Й ГРАЖДАНИНЪ.

   Мы отомстимъ! отомстимъ! идемъ, сожжемъ, испепелимъ, убьемъ, умертвимъ; пусть не останется въ живыхъ ни одного измѣнника!
   

АНТОНІЙ.

   Постойте, сограждане.
   

1-Й ГРАЖДАНИНЪ.

   Тише! послушаемъ благороднаго Антонія.
   

2-Й ГРАЖДАНИНЪ.

   Мы будемъ его слушать, пойдемъ за нимъ, умремъ съ нимъ!
   

АНТОНІЙ.

             Любезные и добрые друзья!
             Я не хочу васъ возбуждать къ такому
             Внезапному порыву мятежа.
             Убійство это сдѣлано людьми
             Почтенными, и я -- увы!-- не знаю,
         на пиру цѣлуется со всѣми,
             Кто съ нимъ сидитъ) -- тогда меня бы могъ
             Дѣйствительно ты счесть себѣ опаснымъ...

(За сценой клики и звуки трубъ).

   Брутъ. Что тамъ за шумъ? Не избранъ ли, боюсь,
             Въ цари народомъ Цезарь?
   Кассій.                               Ха, боишься?
             Въ тебѣ желанья, значитъ, нѣтъ, чтобъ это
             Случилось такъ?
   Брутъ.                     Нѣтъ, Кассій, нѣтъ ни тѣни,
             Какъ ни любимъ глубоко Цезарь мной!
             Но для чего, скажи, меня ты держишь
             Такъ долго здѣсь? Какую тайну хочешь
             Ты ввѣрить мнѣ?.. Когда объ общемъ благѣ
             Ведешь ты рѣчь -- не бойся предложить
             На выборъ мнѣ быть честнымъ иль убитымъ 6):
             Увидишь самъ, какъ равнодушно я
             Взгляну въ лицо и той судьбѣ и этой.
             Пусть громъ боговъ сразитъ меня, коль скоро
             Поставлю я дороже чести жизнь!
   Кассій. Я знаю, Брутъ, что эта доблесть точно
             Живетъ въ тебѣ; знакома всѣмъ она,
             Какъ мнѣ твои знакомы видъ и внѣшность.
             Я именно хочу вести съ тобой
             О чести рѣчь... Не знаю, какъ привыкъ
             Смотрѣть съ людьми ты на задачу жизни,
             Что жъ до меня, то, признаюсь, скорѣе
             Отрекся, я отъ жизни бы совсѣмъ,
             Чѣмъ, разъ родясь, рѣшился бъ жить подъ властью
             Существъ, какъ я! Рожденъ свободнымъ я,
             Какъ ты, какъ всѣ, какъ Цезарь самъ; питаетъ
             Насъ хлѣбъ одинъ; сносить привыкли холодъ
             Осеннихъ бурь не хуже мы, чѣмъ онъ...
             Былъ случай разъ: на берегу мы Тибра
             Стояли съ нимъ; бурливый валъ шумѣлъ
             Средь грозныхъ скалъ; день былъ суровъ и мраченъ.
             "Рѣшишься ль ты,-- сказалъ внезапно Цезарь:--
             Спрыгнуть въ рѣку и переплыть со мной
             До этихъ скалъ?" -- На этомъ словѣ я,
             Какъ былъ, одѣтъ, прыгнулъ тотчасъ же въ воду
             И звалъ его послѣдовать за мной.
             Онъ кинулся. Потокъ ревѣлъ свирѣпо.
             Мы бились съ нимъ, разбрасывая волны
             Вокругъ себя всей силой крѣпкихъ рукъ;
             Но, прежде чѣмъ достичь завѣтной цѣли
             Успѣли мы, услышалъ я, какъ Цезарь
             Воскликнулъ вдругъ: "Ко мнѣ на помощь, Кассій!
             Я потону!" -- И тутъ, какъ изъ огня
             Троянскихъ стѣнъ былъ вынесенъ Энеемъ
             Старикъ Анхизъ -- такъ точно въ этотъ разъ
             Изъ бурныхъ волнъ пловецъ тонувшій, Цезарь,
             Спасенъ былъ мной!.. И этотъ человѣкъ
             Сталъ богомъ намъ, тогда какъ я остался,
             Какъ былъ -- ничѣмъ, и долженъ съ жалкимъ видомъ
             Себя сгибать, когда кивнетъ надменно
             Онъ, проходя, мнѣ гордо головой!..
             Разъ захворалъ онъ какъ-то лихорадкой,
             Когда свершалъ испанскій свой походъ.
             И видѣлъ я -- самъ видѣлъ -- какъ въ болѣзни
             Дрожалъ, какъ листъ, теперешній нашъ богъ!
             Румянецъ губъ смѣнился синевою,
             А взглядъ очей, передъ которымъ нынче
             Дрожитъ весь міръ, безцвѣтенъ былъ и тусклъ...
             И онъ стоналъ! Тотъ голосъ, чьимъ велѣньямъ
             Внимаетъ Римъ, внося въ скрижаль временъ
             Его слова -- чуть лепеталъ съ мольбою:
             "Титиній, пить!" -- просилъ -- точь-въ-точь дѣвчонка,
             Въ которой силъ нѣтъ вынести болѣзнь!..
             И допустить могли же нынче боги,
             На диво намъ, чтобъ человѣкъ съ такой
             Дрянной душой могъ властвовать надъ міромъ,
             Держа въ рукахъ оливу первенства!

(За сценой крики и трубы).

   Брутъ. Чу, крикъ опять!.. Восторгъ гудитъ, конечно,
             Въ отвѣтъ на градъ тѣхъ почестей, какими
             Почтенъ толпой великій Цезарь вновь.
   Кассій. Что толковать!.. Шагнулъ надъ цѣлымъ міромъ
             Онъ, какъ колоссъ, а мы, пустая дрянь,
             Кишимъ толпой у ногъ его, рискуя
             Найти одинъ безславный, жалкій гробъ!
             Скажу тебѣ, что люди могутъ сами
             Порой держать судьбу свою въ рукахъ.
             Не звѣзды, вѣрь, въ бѣдахъ виновны нашихъ,
             Но сами мы! Внѣдрился въ плоть и кровь
             Намъ рабства духъ!.. Брутъ -- Цезарь,-- чѣмъ славнѣе
             Онъ предъ тобой? Чѣмъ это имя лучше?
             Твое звучитъ не хуже ни въ письмѣ
             Ни на словахъ... Когда ихъ взвѣсить оба --
             Не перетянетъ вѣрно ни одно.
             Заклясть духовъ твое способно такъ же,
             Какъ и его... Спрошу боговъ: какимъ же
             Питался яствомъ Цезарь, чтобъ подняться
             Такъ высоко? Стыдись, стыдись нашъ вѣкъ!
             Утратилъ Римъ сознанье благородства!
             Бывалъ ли вѣкъ со времени потопа
             До нашихъ дней, въ который лавры славы
             Давались такъ на долю одному?
             Кто могъ сказать, рѣчь заведя о Римѣ,
             Чтобъ онъ вмѣщалъ въ себѣ лишь "одного"?
             А это такъ! Ужель назвать великимъ
             Мы можемъ Римъ, когда хватаетъ мѣста
             Для жизни въ немъ лишь только одному 7)?
             И я и ты -- мы отъ отцовъ слыхали,
             Что въ прежній вѣкъ иной жилъ въ Римѣ Брутъ!
             Что Римъ предать скорѣй бы согласился
             Онъ духу зла, чѣмъ допустилъ поставить
             Въ немъ царскій тронъ 8)!..
             Брутъ.                     Въ любовь твою я вѣрю;
             Равно и цѣль, въ какой меня зовешь ты --
             Я чувствую... Я объявлю позднѣй
             Тебѣ мой взглядъ на то, о чемъ съ тобою
             Вели мы рѣчь, а до того, прошу,
             Оставь меня. Не возмущай покоя
             Моей души. Я обсужу подробно
             Все то, что мнѣ ты высказалъ, а также.
             Тебя съ терпѣньемъ слушать буду впредь.
             Настанетъ мигъ, когда сойдемся снова
             Съ тобою мы, чтобъ обсудить подробнѣй
             Дальнѣйшій ходъ великихъ этихъ дѣлъ.
             А до того, знай, благородный другъ,
             Что поселится Брутъ скорѣй въ деревнѣ
             И будетъ жить въ ней пахаремъ простымъ,
             Чѣмъ звать себя позволитъ сыномъ Рима,
             Ужившимся позорно съ ходомъ дѣлъ,
             Какой грозитъ отяготѣть надъ нами.
   Кассій. Я радъ, что могъ своею слабой рѣчью
             Изсѣчь огонь изъ сердца Брута вновь.

(Возвращается Цезарь съ прежней свитой).

   Брутъ. Играмъ конецъ;-- идетъ обратно Цезарь.
   Кассій. Останови, когда пройдетъ онъ, Каску,
             Схвативъ за плащъ. Онъ пораскажетъ намъ,
             Съ своей обычной ѣдкостью, какія
             Диковинки случилось въ этотъ день.
   Брутъ. Да, это такъ... Но, посмотри, какъ гнѣвенъ
             Взоръ Цезаря; сверкаетъ онъ грозой,
             И всѣ кругомъ глядятъ, поднять не смѣя
             Отъ страха глазъ. Кальфурнія блѣдна,
             А Цицеронъ глазами мечетъ пламя,
             Какъ приходилось видѣть намъ не разъ,
             Когда, бывало, кто-нибудь въ сенатѣ
             Заспоритъ съ нимъ.
   Кассій.                     Узнаемъ мы навѣрно
             Отъ Каски все.
   Цезарь.                     Антоній!..
   Антоній.                     Цезарь!
   Цезарь.                                         Видѣть
             Я близъ себя люблю здоровяковъ,
             Что ночью спятъ и смотрятъ свѣтлымъ взглядомъ 9).
             Не нравится мнѣ этотъ чахлый Кассій:
             Угрюмъ; суровъ; охотникъ разсуждать!
             Такіе люди могутъ быть опасны.
   Антоній. О, Цезарь, нѣтъ! Повѣрь, онъ не опасенъ;
             Онъ нашъ вполнѣ; въ немъ честныхъ римлянъ духъ.
   Цезарь. Все не мѣшало бъ быть ему потолще!
             Хоть, правда, мнѣ отнюдь не страшенъ онъ;
             Но я скажу, что если бъ страхъ сродниться
             Могъ съ именемъ, какое я ношу,
             То былъ бы мнѣ изсохшій этотъ Кассій
             Страшнѣе всѣхъ!.. Съ нимъ избѣгалъ бы въ жизни
             Встрѣчаться я... Читаетъ много онъ,
             Глядитъ въ упоръ, и кажется, что въ душу
             Готовъ залѣзть пытливостью своей.
             Не любитъ игръ, какъ, напримѣръ, ихъ любишь,
             Антоній, ты; отъ музыки бѣжитъ;--
             Когда жъ порой, хоть въ рѣдкость, улыбнется,
             То, кажется, презрительно глядитъ
             Самъ на себя за то, что допустилъ
             Скривить свой ротъ надъ чѣмъ-нибудь улыбкой!
             Такимъ сердцамъ всегда не по нутру,
             Когда они увидятъ человѣка
             Славнѣй себя:-- вотъ почему опаснымъ
             Онъ можетъ быть... Я, впрочемъ, это все
             Сказалъ лишь съ тѣмъ, чтобъ указать опасность.
             Что жъ до меня, то, безъ сомнѣнья, мнѣ
             Не страшенъ онъ:-- вѣдь Цезарь я!.. Зайди
             Съ той стороны -- я тугъ на это ухо.
             Что думаешь по правдѣ ты о немъ?

(Цезарь уходитъ со свитой. Остаются Брутъ, Кассій и Каска).

   Каска. Зачѣмъ ты дернулъ меня за плащъ? Вѣрно, хотѣлъ что-нибудь сказать?
   Брутъ. Да, Каска; знать хотѣли мы причину
             Того, что сталъ вдругъ Цезарь такъ угрюмъ.
   Каска. Развѣ ты не былъ съ нимъ?
   Брутъ. Если бъ былъ, то не сталъ бы спрашивать.
   Каска. Да просто ему предложили корону, а онъ оттолкнулъ ее обратной стороною руки. Народъ же, увидя это, поднялъ ревъ.
   Брутъ. О чемъ же они ревѣли во второй разъ?
   Каска. О томъ же самомъ.
   Кассій. Крикъ раздался три раза;-- какая была причина третьяго?
   Каска. Опять-таки та же самая.
   Брутъ. Развѣ корона предлагалась ему три раза?
   Каска. Ровно три, и онъ столько же разъ ее отталкивалъ, хотя съ каждымъ новымъ разомъ дѣлалъ это все нѣжнѣе и нѣжнѣе. Мои же добрые сосѣди при каждомъ новомъ отказѣ поднимали ревъ.
   Кассій. Кто предлагалъ ему корону?
   Каска. Кто?-- конечно, Антоній.
   Брутъ. Разскажи, пожалуйста, какъ это все произошло и при какой обстановкѣ?
   Каска. Ну, насчетъ обстановки я не сумѣю вамъ сказать ровно ничего, хотя бы даже меня за это повѣсили. Я на нее не смотрѣлъ, а увидѣлъ просто, что Маркъ Антоній поднесъ ему корону 10). Впрочемъ, это была даже не корона, а просто какой-то вѣнокъ. Онъ, какъ я уже вамъ сказалъ, ее оттолкнулъ, хотя, по моему крайнему разумѣнію, ему, напротивъ, очень хотѣлось ее взять. Корона была поднесена во второй разъ -- и онъ оттолкнулъ ее снова, хотя, опять-таки по моему крайнему разумѣнію, мнѣ показалось, что его пальцы сами собой складывались ее схватить. Наконецъ то же самое поднесенье и отталкиванье повторилось въ третій разъ и при каждомъ отказѣ глупая толпа ревѣла, рукоплескала, бросала вверхъ свои пропотѣвшіе колпаки и въ концѣ концовъ до того отравила воздухъ вонью по поводу отказа Цезаря принять корону, что Цезарь самъ, не выдержавъ, упалъ въ обморокъ. Вонь была дѣйствительно такъ сильна, что я, изъ боязни ея наглотаться, не смѣлъ открыть рта для смѣха.
   Кассій. Постой, постой, не торопись. Ты сказалъ, что Цезарь упалъ въ обморокъ?
   Каска. Свалился, какъ снопъ, среди самой площади. Пѣна показалась на его губахъ, и онъ сдѣлался безгласенъ.
   Брутъ. Немудрено: онъ боленъ столбнякомъ.
   Кассій. Нѣтъ, нѣтъ, не онъ!-- Я, ты и честный Каска,
             Поражены недугомъ этимъ всѣ.
   Каска. Не знаю, что хочешь ты этимъ сказать, но то, что Цезарь упалъ безъ чувствъ, я видѣлъ собственными глазами. Я отказываюсь отъ званія честнаго человѣка, если толпа не рукоплескала ему, какъ рукоплещетъ и свиститъ гаеру на подмосткахъ, смотря по тому, довольна или нѣтъ его игрой.
   Брутъ. Что онъ сказалъ, когда очнулся?
   Каска. Надо вамъ знать, что еще до обморока, замѣтя, какъ обрадовалась толпа при видѣ отвергнутой короны, онъ разорвалъ на груди рубашку и предложилъ любому изъ присутствующихъ перерѣзать ему горло! Будь я артистъ по этой части, я непремѣнно исполнилъ бы его желаніе, если бъ даже пришлось отправиться за это вмѣстѣ съ бездѣльниками въ кромѣшный адъ... Тутъ онъ упалъ, а затѣмъ, очнувшись, объявилъ, что если сдѣлалъ или сказалъ что-нибудь непріятное, то проситъ почтенную публику ему это извинить изъ уваженія къ его болѣзни. Какія-то бабы, стоявшія возлѣ, воскликнули: "о, добрая душа!" и отъ всего сердца простили ему его прегрѣшенія. Придавать этому важность, впрочемъ, не стоитъ, потому что онѣ сдѣлали бы то же самое, если бъ онъ даже перерѣзалъ ихъ матерей.
   Брутъ. И послѣ того онъ впалъ въ это скверное расположеніе духа?
   Каска. Именно.
   Кассій. Говорилъ что-нибудь Цицеронъ?
   Каска. Говорилъ по-гречески.
   Кассій. Что же онъ сказалъ?
   Каска. На этотъ вопросъ я могу отвѣтить только враньемъ, и потому мнѣ будетъ стыдно смотрѣть вамъ въ глаза. Тѣ, которые его поняли, однако посмѣивались и покачивали головами; я же изъ его рѣчи не понялъ ни слова... Могу сообщить вамъ еще другія новости: Маруллъ и Флавій утихомирены за то, что срывали украшенія со статуй Цезаря 11).-- Теперь прощайте. Было тамъ еще много другихъ глупостей, только я ихъ перезабылъ.
   Кассій. Не хочешь ли со мной отужинать?
   Каска. Нѣтъ,-- обѣщался другимъ.
   Кассій. Такъ приходи завтра обѣдать.
   Каска. Пожалуй, если буду живъ, если ты не перемѣнишь намѣренія, и если твой обѣдъ стоитъ того, чтобъ его съѣсть.
   Кассій. Такъ я буду тебя ждать.
   Каска. Жди... Прощайте оба! (Уходитъ Каска).
   Брутъ. Какимъ же увальнемъ онъ нынче сталъ;
             А какъ былъ живъ, какъ мы ходили въ школу.
   Кассій. Онъ, несмотря на этотъ вялый видъ,
             Повѣрь мнѣ, Брутъ, бываетъ бодръ, какъ прежде,
             Чуть рѣчь зайдетъ о смѣлыхъ предпріятьяхъ
             И подвигахъ. Въ немъ грубость рѣчи -- свойство
             Его ума;-- подъ этою приправой
             Глотается людьми охотнѣй смыслъ
             Его рѣчей.
   Брутъ.           Ты въ этомъ правъ... Однакожъ
             Пора итти. Когда поговорить
             Со мной ты хочешь завтра -- я могу
             Зайти къ тебѣ, а ежели желаешь,
             Приди ко мнѣ,-- я буду ждать тебя.
   Кассій. Не премину. Подумай о судьбѣ
             Вселенной всей. (Брутъ уходитъ).
                                 Да, Брутъ! Ты благороденъ;
             Но вижу я, что можетъ потускнѣть
             Металлъ твоей правдивости вліяньемъ
             Дурной среды... Недаромъ говорятъ,
             Что честный духъ себя убережетъ
             Лишь въ обществѣ людей себѣ подобныхъ...
             Кто твердъ душой настолько, чтобъ не сдаться
             Соблазну въ сѣть?.. Я Цезарю противенъ --
             Брутъ имъ любимъ. Будь Брутомъ я, а онъ
             Будь Кассіемъ -- со мной иначе бъ Цезарь
             Себя держалъ.-- Подброшу въ эту ночь
             Въ домъ Брута я тайкомъ пять-шесть записокъ,
             Написанныхъ руками разныхъ лицъ,
             Чтобъ заподозрѣть могъ въ поступкѣ этомъ
             Онъ многихъ лицъ. Записки будутъ хоромъ
             Твердить одно, что Брутъ надежды Рима
             Вмѣстилъ въ себѣ. Прозрачно намекну
             Въ запискахъ тѣхъ равно на властолюбье
             Я Цезаря, и пусть тогда онъ смотритъ
             Во всѣ глаза. Его ударилъ часъ!
             Иначе зло грозой падетъ на насъ. (Уходитъ).
  

СЦЕНА 3-я.

Тамъ же. Улица. Громъ и молнія.

(Вбѣгаетъ напуганный Каска съ обнаженныхъ мечомъ. Навстрѣчу ему идетъ Цицеронъ).

   Цицеронъ. А! Каска, ты?-- Довелъ до дому вѣрно
             Ты Цезаря?-- Чего ты испугался?
             Куда бѣжишь?
   Каска.                     А ты?.. Иль страха нѣтъ
             Въ тебѣ самомъ при видѣ, какъ дрожитъ
             Земная грудь, подобно мягкой зыби?..
             О, Цицеронъ! Случалось видѣть мнѣ,
             Какъ бурный вихрь валилъ съ корнями дубы!
             Какъ океанъ, свирѣпо поднимаясь,
             Плескалъ волной до самыхъ облаковъ;
             Но никогда, до мига этой ночи
             Средь бурной мглы, такъ не спасался я,
             Пронизанный горящими струями
             Огней небесъ!.. Не закипѣлъ ли бунтъ
             На небесахъ?-- Не міръ ли дерзко вызвалъ
             Боговъ на бой и тѣмъ навлекъ ихъ грозный,
             Ужасный гнѣвъ?
   Цицеронъ.           Что жъ видѣлъ въ эту ночь
             Ты страшнаго?
   Каска.                     Что видѣлъ?.. Рабъ простой
             (Его въ лицо ты знаешь) поднялъ руку,
             И вдругъ огнемъ зардѣлась вся она,
             Какъ двадцать факеловъ, и былъ безвреденъ
             Ему огонь!.. Близъ стѣнъ Капитолійскихъ
             Я встрѣтилъ льва (съ тѣхъ поръ держу свой мечъ
             Я наголо); онъ бросилъ на меня
             Свирѣпый взглядъ и отошелъ, вреда
             Не сдѣлавъ мнѣ... Толпу я дальше встрѣтилъ
             Исчахлыхъ, блѣдныхъ женщинъ. Страхъ сквозилъ.
             На лицахъ ихъ; онѣ клялись, что будто
             Всѣ видѣли, какъ огненные люди
             Бродили въ ночь по римскимъ площадямъ!..
             А поутру, при блескѣ дня, спустилась
             На площадь вдругъ зловѣщая сова,
             Поднявши вой 12)!-- Ужъ если воочію
             Свершаются такія чудеса,
             И разомъ всѣ,-- то можно ль вѣрить глупой
             Людской молвѣ, что нечего дивиться
             Такимъ дѣламъ, и что вполнѣ законна
             Причина ихъ? Въ такихъ явленьяхъ должно
             Намъ прозрѣвать предвѣстье страшныхъ золъ
             И тяжкихъ бѣдъ для той страны, въ которой
             Мы видимъ ихъ!..
   Цицеронъ.                    Ну, да, конечно, время
             Настроено теперь на странный ладъ;
             Но родъ людской толкуетъ вѣдь событья
             По-своему и зачастую даже
             Наоборотъ тому, что говоритъ
             Событій смыслъ... Скажи, ты не слыхалъ,
             Придетъ ли завтра Цезарь въ Капитолій?
   Каска. Придетъ навѣрно. Отданъ имъ приказъ,
             Чтобъ извѣстилъ объ этомъ васъ Антоній.
   Цицеронъ. Прощай теперь: гулять въ такую бурю
             Охоты нѣтъ.
   Каска. Прощай!-- Спокойной ночи.

(Цицеронъ уходитъ. Входитъ Кассій).

   Кассій. Эй, кто тутъ?
   Каска.                              Римлянинъ.
   Кассій.                                         Твой голосъ, Каска,
             Я узнаю.
             Каска. Хорошъ твой, значитъ, слухъ.
             Но что за ночь!
   Кассій.                     Она пріятна людямъ
             Съ прямой душой.
   Каска.                     Видалъ ли кто-нибудь,
             Чтобъ сводъ небесъ намъ угрожалъ такъ страшно!
   Кассій. Видалъ, кому понятно, какъ полна
             Сама земля грѣхами и нечестьемъ.
             Что до меня, то вотъ смотри: брожу
             Я, грудь открывъ, по улицамъ столицы,
             Предавъ себя во власть громовыхъ стрѣлъ 13).
             И каждый разъ, какъ молнія пронзаетъ
             Небесный сводъ сіяньемъ голубымъ,
             Какъ цѣль, себя предъ нею выставляю
             Нарочно я.
   Каска.                     Зачѣмъ же искушать
             Такъ небеса? Несчастнымъ людямъ должно
             Дрожать, напротивъ, въ ужасѣ при видѣ,
             Какъ сонмъ боговъ въ могуществѣ своемъ
             Шлетъ вѣстниковъ своей жестокой кары
             На гибель намъ.
   Кассій.                     Ты облѣнился, Каска;
             Въ твоей груди иль вовсе нѣтъ огня,
             Какой горитъ въ груди у честныхъ римлянъ,
             Иль ты его таишь безъ всякой пользы
             Въ своей душѣ. Ты блѣденъ, ты дрожишь!
             Безсмысленно дивишься ты явленьямъ,
             Грозящимъ намъ съ пылающихъ небесъ;
             Но если бъ знать ты захотѣлъ причину,
             Зачѣмъ грозятъ такъ въ гнѣвѣ небеса;
             Зачѣмъ встаютъ и бродятъ тѣни мертвыхъ;
             Зачѣмъ, забывъ привычки и инстинктъ,
             Такъ мечутся животныя и птицы;
             Зачѣмъ вѣщаютъ мудрыя слова
             Младенцы намъ, а старцы стали глупы 14);
             Зачѣмъ весь міръ въ концѣ концовъ какъ будто бъ
             Природный ходъ явленій позабылъ
             И насъ дивитъ чудовищнымъ хаосомъ,--
             Когда бъ хотѣлъ,-- я повторю,-- проникнуть
             Ты въ тайный смыслъ всѣхъ этихъ страшныхъ дѣлъ --
             Ты бъ увидалъ, что духъ боговъ вселился
             Намѣренно въ событья этихъ дней,
             Чтобъ знаменьемъ они служили людямъ,
             Того, какъ палъ глубоко родъ людской!..
             Я укажу тебѣ на человѣка,
             Чья власть страшнѣй, чѣмъ громъ, разящій насъ!
             Онъ можетъ все! Сразить -- кого захочетъ,
             Прахъ разметать въ гробницѣ запертой,
             Рычать, какъ левъ, котораго ты встрѣтилъ;
             А между тѣмъ, такой же человѣкъ онъ,
             Какъ я и ты! Онъ не сильнѣе насъ!
             Такъ чѣмъ же могъ подняться такъ высоко
             Предъ нами онъ? Чѣмъ сдѣлалъ онъ себя
             Страшнѣй громовъ, рокочущихъ надъ нами?..
   Каска. Ты намекнуть на Цезаря, конечно,
             Желаешь мнѣ?
   Кассій.                     Не все ль равно, кто онъ?
             Не въ немъ бѣда, а въ насъ самихъ! Такія жъ
             Въ насъ плоть и кровь, какъ въ римлянахъ былыхъ;.
             Но духъ отцовъ, увы, угасъ навѣки
             У насъ въ сердцахъ! Наслѣдство матерей,
             Осталась намъ лишь женственная слабость
             И рабство мы, какъ женщины, несемъ!
   Каска. Я слышалъ точно, будто рѣшено
             Поднесть въ сенатѣ Цезарю корону,
             И что носить ее повсюду будетъ
             Онъ внѣ Италіи.
   Кассій.                     Ну, если такъ,
             То я носить сумѣю мой кинжалъ!
             Себя спасетъ отъ ига рабства Кассій!
             О, вотъ въ чемъ, боги, дали слабымъ смертнымъ
             Оружье вы! Вотъ чѣмъ сразить мы можемъ
             Тирановъ власть! Пусть сокрушить нельзя
             Мѣдь твердыхъ стѣнъ иль двери крѣпкихъ башенъ!
             Пусть смрадъ темницъ иль узы кандаловъ
             Ужасны намъ -- рѣшимости имъ духа
             Не удержать! Разъ утомившись жизнью,
             Себя всегда освободить мы можемъ
             Отъ узъ земныхъ! Узнаетъ скоро міръ,
             Какъ знаю я, что часть тиранства злого,
             Какое рокъ взвалилъ на плечи мнѣ,
             Стряхнуть легко!..
   Каска.                     Но это вѣдь исполнить
             Могу и я, равно какъ всякій рабъ,
             Рѣшившійся съ своимъ покончить рабствомъ.
   Кассій. Скажи, какъ могъ несчастный этотъ Цезарь
             Тираномъ стать?.. Онъ волкъ лишь потому,
             Что сходенъ Римъ съ овечьимъ жалкимъ стадомъ!
             Какъ страшный левъ, онъ Риму бъ не грозилъ,
             Когда бы въ насъ не видѣлъ робкихъ ланей.
             Подчасъ легко соломинкой разжечь
             Большой огонь.-- Но, боги, чѣмъ же, значитъ,
             Сталъ славный Римъ? Ужель онъ смрадной грудой
             Растопки сталъ, чтобъ освѣщать огнемъ
             Подобное ничтожество, какъ Цезарь?
             Позоръ и стыдъ!.. Но... кажется, что горемъ
             Увлекся я!-- Пожалуй, наболталъ
             Я лишнее предъ купленнымъ холопомъ.
             Того гляди отвѣтить тяжело
             Придется мнѣ;-- но я вооруженъ
             И, сверхъ того, съ опасностью сроднился
             Уже давно.
   Каска.                     Ты съ Каской говоришь,
             А онъ болтать смѣшныхъ не любитъ басенъ!
             Дай руку мнѣ! Придумай, какъ помочь
             Бѣдамъ, какія терпимъ мы:-- увидишь,
             Что не отстану я въ начатомъ дѣлѣ
             Ни отъ кого 15).
   Кассій.                     Такъ, значитъ, рѣшено!
             Узнай теперь, что многихъ знатныхъ римлянъ
             Успѣлъ склонить на доблестно-опасный
             Поступокъ я... Подъ портикомъ Помпея
             Сойдемся мы. Бродить въ такую ночь
             Охотниковъ отыщется немного.
             Гроза и злость неистовыхъ стихій
             Намъ, впрочемъ на руку: кровавъ и страшенъ,
             Какъ ярость ихъ, тотъ подвигъ, на который
             Обѣдъ даемъ себя мы посвятить. (Входитъ Цинна).
   Каска. Стой, стой!-- спѣшитъ сюда навстрѣчу кто-то.
   Кассій. Его я знаю,-- это Цинна; намъ
             Онъ вѣрный другъ. Куда спѣшишь ты, Цинна?
   Цинна. Ищу тебя.-- Кто это? Цимберъ?
   Кассій.                                                   Нѣтъ;
             Товарищъ новый, Каска,-- въ нашемъ дѣлѣ
             Участникъ онъ... Меня, не правда ль, ждутъ?
   Цинна. Я очень радъ... Но, что за ночь сегодня!
             Двумъ-тремъ изъ насъ почудились во тьмѣ
             Ужасныя, зловѣщія видѣнья.
   Кассій. Отвѣть мнѣ, ждутъ иль нѣтъ меня?
   Цинна. О, да...
             Какъ хорошо, когда бы могъ ты, Кассій,
             Устроить такъ, чтобъ благородный Брутъ
             Былъ съ нами же.
   Кассій.                     Объ этомъ не заботься.
             Возьми бумагу эту и подбрось
             Ее тайкомъ на преторское мѣсто,
             Чтобъ Брутъ ее нашелъ. Затѣмъ другую
             Брось въ домъ къ нему черезъ окно, а эту --
             Къ статуѣ Брута стараго приклей
             На липкій воскъ 16). Когда жъ исполнишь все --
             Вернись обратно къ портику Помпея,
             Гдѣ будемъ мы.-- Пришли ль туда Требоній
             И Децій Брутъ?
   Цинна.                     Всѣ тамъ давно; лишь Цимберъ
             На поиски отправленъ за тобой.
             Давай записки мнѣ,-- я ихъ подброшу,
             Какъ ты сказалъ.
   Кассій.                     Къ Помпеевой трибунѣ
             Вернись скорѣй... Иди за мною, Каска.
             Должны сегодня повидаться съ Брутомъ
             Мы до утра. Сталъ нашимъ онъ почти
             Ужъ на три четверти, а при свиданьи
             Отдастся намъ, увѣренъ я, совсѣмъ.
   Каска. О, онъ стоитъ высоко въ общемъ мнѣньи!
             То, что сочтутъ поступкомъ дерзкимъ въ насъ,
             Вмѣнять ему въ достоинство и славу.
             Онъ, какъ искусный, знающій алхимикъ,
             Своимъ вліяньемъ можетъ обратить
             Все въ золото 17).
   Кассій.                     Значенье Брута цѣнишь
             Прекрасно ты, равно и то, какъ нуженъ
             Онъ въ дѣлѣ намъ... Идемъ теперь,-- ужъ полночь.
             Мы до разсвѣта посѣтимъ его
             И завербуемъ въ наше дѣло прочно. (Уходятъ).
  

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ,

СЦЕНА 1-я.

Садъ Брута. Ночь.

(Входитъ Брутъ).

   Брутъ. Эй, Люцій! Эй!.. Не вижу я по звѣздамъ,
             Который часъ. Меня ты слышишь, Люцій?
             Хотѣлъ бы я имѣть такой же сонь.
             Проснешься ль ты? Эй, Люцій, Люцій, Люцій!

(Входитъ Люцій)*

   Люцій. Я здѣсь, я здѣсь!
   Брутъ.                               Зажги огонь въ моей
             Рабочей комнатѣ и воротись
             Меня позвать.
   Люцій.                     Иду сейчасъ. (Уходитъ Люцій).
   Брутъ.                                         Погибель
             Его нужна! Не для своихъ я цѣлей
             Ее хочу, но для спасенья всѣхъ!
             Что ждать намъ всѣмъ, когда короны точно
             Достигнетъ онъ?.. Вотъ главный въ чемъ вопросъ.
             Какъ ядъ змѣи опаснѣй въ жаркій полдень,
             Такъ Цезарь намъ страшнѣй казаться долженъ
             Въ расцвѣтѣ силъ.-- Съ оглядкою ходить
             Должны мы всѣ!.. Вѣнчать его?.. А тамъ?
             Такъ поступивъ, ему вѣдь вложимъ въ руки
             Мы острый мечъ на гибель для себя!
             Тотъ, кто достигъ предѣловъ высшей власти,
             Опасенъ тѣмъ, что властолюбье губитъ
             Сердечность въ немъ! Хоть Цезарь никогда
             Не подчинялъ, сознаться въ томъ я долженъ,
             Страстямъ свой умъ; но вѣдь извѣстно намъ,
             Что сдержанность обыкновенно служитъ
             Лишь лѣстницей, чтобъ вознестись могли
             По ней наверхъ мы почестей и славы.
             Идя впередъ -- мы смотримъ на ступени;
             А разъ взойдя -- сейчасъ же обращаемъ
             Взоръ къ облакамъ, презрѣвши путь, которымъ
             Взошли наверхъ. Вотъ что случится впредь
             И съ Цезаремъ,-- а потому должны мы
             Предупредить грозящую бѣду!
             И если нѣтъ достаточной причины
             Покончить съ нимъ теперь, пока для Рима
             Не страшенъ онъ,-- то съ полнымъ правомъ можемъ
             Мы разсчитать, что, захвативши власть,
             Предѣловъ ей онъ больше знать не будетъ.
             Его убить поэтому должны
             Мы, какъ змѣю, пока она въ зачаткѣ;
             А разъ змѣя успѣетъ выйти въ свѣтъ --
             Ей дѣлать зло велитъ сама природа (Входитъ Люцій).
   Люцій. Ночникъ зажженъ... Когда я на окнѣ
             Искалъ кремень, то мнѣ попался въ руки
             Вотъ этотъ запечатанный пакетъ.
             Онъ не былъ тамъ -- я знаю это вѣрно,
             Когда хотѣлъ ложиться я въ постель.
   Брутъ. Ну такъ ступай и лягъ въ нее опять;
             Ночь не прошла; не завтра ль Иды Марта?
   Люцій. Не вспомню я.
   Брутъ.                               Взгляни въ календарѣ.
   Люцій. Иду сейчасъ. (Уходитъ Люцій).
   Брутъ.                               Пронизанъ нынче воздухъ
             Такимъ потокомъ падающихъ звѣздъ,
             Что нѣтъ труда читать при ихъ сіяньи.

(Открываетъ пакетъ и читаетъ).

             "Заснулъ ты, Брутъ! Проснись! Познай себя!
             Ужели Римъ?.. Все въ томъ же родѣ дальше.
             "Возстань! Рази! Заснулъ ты, Брутъ! Проснись" 14)!
             Уже не разъ совѣты эти слышать
             Случалось мнѣ:-- подбрасывали ихъ
             Нерѣдко на пути моемъ... Что жъ должно
             Понять изъ этихъ словъ:-- "Ужели Римъ"?..
             Какой дальнѣйшій смыслъ?-- О, онъ понятенъ.
             Ужели Римъ преклонится подъ гнетомъ
             Одной руки?.. Тотъ Римъ, съ чьихъ улицъ изгнанъ
             Моимъ великимъ предкомъ былъ Тарквиній,
             Царившій въ немъ?.. "Заговори! Возстань!" --
             Зовутъ меня возстать рукой и словомъ!
             Да, славный Римъ! Обѣтъ даю я въ томъ,
             Что, если есть возможность лишь исполнить,
             Что хочешь ты,-- исполнитъ это Брутъ!

(Возвращается Люцій).

   Люцій. Сегодня день четырнадцатый Марта.

(Стучатъ въ двери).

   Брутъ. А, хорошо!.. Взгляни, кто тамъ стучитъ!

(Люцій уходитъ).

             Лишился сна я съ той поры, какъ Кассій
             Меня подвигъ на Цезаря возстать!
             Но, впрочемъ, время между страшнымъ дѣдомъ
             И замысломъ похоже на тяжелый,
             Тревожный сонъ, исполненный ужасныхъ
             Зловѣщихъ грезъ 19)! Умъ ищетъ второпяхъ
             Земныхъ орудій, чтобъ исполнить дѣло,
             И человѣкъ, какъ маленькое царство,
             Охваченное вдругъ напоромъ смутъ,
             Не знаетъ, что начать. (Возвращается Люцій).
   Люцій.                               Тамъ зять твой, Кассій 20).
             Желаетъ онъ увидѣться съ тобой.
   Брутъ.                                         Одинъ ли онъ?
   Люцій. Нѣтъ, съ нимъ пришли другіе.
   Брутъ. Ты знаешь, кто?
   Люцій.                               Нѣтъ;-- до ушей они
             Закрыты шляпами, лицо же снизу
             Закутано подъ складками плащей.
             Мнѣ не было возможности узнать
             По виду ихъ.
   Брутъ.                     Они!-- Пускай войдутъ.

(Люцій уходитъ).

             Таковъ бываетъ заговоръ! Стыдится
             Открыто показать себя онъ даже
             Во тьмѣ ночной, когда себѣ преградъ
             Не знаетъ зло! Въ какомъ же темномъ гротѣ
             Онъ долженъ скрыться яркимъ свѣтлымъ днемъ?
             Напрасно будешь, заговоръ, искать
             Такихъ ты мѣстъ!.. Ты ихъ нигдѣ не сыщешь.
             Скрывай себя улыбкой лживой ласки:
             Вотъ твой покровъ!.. Вѣдь если бы задумалъ
             Явиться ты, поднявъ свое чело,
             То самъ Эребъ тебя отъ подозрѣнья
             Не могъ бы скрыть!

(Входятъ Кассій, Каска, Децій, Цинна, Метеллъ, Цимбелъ и Требоній).

   Каска.                               Мы, кажется, пришли
             Не во время:-- смутили твой покойный
             И мирный сонъ?-- Здорово, Брутъ!-- Сознайся,
             Мы не въ пору?
   Брутъ.                     О, нѣтъ! Я больше часу,
             Какъ всталъ уже, а ночь не спалъ совсѣмъ...
             Знакомъ ли съ тѣми я, кого съ собой
             Вы привели?
   Каска.                     Знакомъ со всѣми ты.
             Нѣтъ никого, кто всей душой и сердцемъ
             Тебя не чтитъ. Всѣ искренно желаютъ,
             Чтобъ о себѣ такого жъ былъ ты мнѣнья,
             Какимъ къ тебѣ проникнуты сердца
             Всѣхъ честныхъ римлянъ...

(Указываетъ на одного изъ пришедшихъ)

             Предъ тобой Требоній.
   Брутъ.                               Привѣтъ ему.
   Кассій (указывая на другого). Вотъ Децій Брутъ.
   Брутъ.                                                             Желаннымъ
             Будь гостемъ здѣсь.
   Кассій.                     Вотъ Каска, Динна, Цимберъ.
   Брутъ. Привѣтъ имъ всѣмъ... Какой заботой нынче
             Встревоженъ вашъ покойный, мирный сонъ?
   Кассій. Шепну тебѣ объ этомъ я два слова.

(Отходятъ и разговариваютъ тихо).

   Децій (показывая на небо).
             Не правда ли, что солнце всходитъ здѣсь?
             Вѣдь вотъ востокъ?
   Каска.                               Нѣтъ, нѣтъ.
   Цинна.                                         О, безъ сомнѣнья.
             Уже теперь сквозь дымку облаковъ
             Замѣтенъ свѣтъ, предвѣстникъ близкій утра.
   Каска. Скажу я вамъ, что вы ошиблись оба,
             Вотъ здѣсь, какъ разъ куда я указалъ
             Моимъ мечомъ, восходитъ утромъ солнце.
             И хоть весной, когда юнѣе годъ,
             Оно встаетъ гораздо ближе къ югу --
             Зато позднѣй, чуть пронестись успѣютъ
             Два мѣсяца,-- съ тѣмъ вмѣстѣ переходитъ
             На сѣверъ первый лучъ его;-- но главный
             Восточный пунктъ все жъ остается здѣсь,
             Въ той сторонѣ, гдѣ виденъ Капитолій.
   Брутъ (приближаясь). Пусть руку каждый мнѣ изъ васъ подастъ.
   Каска. И подтвердитъ рѣшенье наше клятвой.
   Брутъ. Нѣтъ, нѣтъ, безъ клятвъ!.. Когда ни наша совѣсть,
             Ни все, что молча терпимъ мы въ душѣ,
             Ни времени позорныя событья --
             Не ясны намъ,-- то разойдемтесь мирно,
             И каждый пусть воротится лѣниво
             Въ свою постель!.. Пусть вознесется гордо
             Тиранства мощь, а мы послушно будемъ
             Ждать, чтобъ судьба сразила другъ за другомъ
             Позорно насъ!.. Но если то, о чемъ
             Я говорю, достаточно, чтобъ вызвать
             Огонь въ груди у трусости самой
             Достаточно, чтобъ даже въ сердце женщинъ
             Влить храбрый пылъ -- тогда, спрошу, друзья,
             Какихъ еще намъ нужно побужденій,
             Чтобы возстать? Какихъ иныхъ связей,
             Помимо данной клятвы честныхъ римлянъ,
             Рѣшившихся исполнить неотступно,
             Что рѣшено?.. Какихъ намъ нужно клятвъ,
             Коль скоро честь предъ честью обязалась
             Иль долгъ свершить, иль погубить себя?..
             Кто ищетъ клятвъ?.. Жрецы, пустые трусы,
             Людишки, что не вѣрятъ никому,
             Да горюны, въ которыхъ къ оскорбленью
             Ужъ чувства нѣтъ!.. Пускай при всякомъ вздорѣ
             Клянется дрянь, которой перестали
             Всѣ довѣрять;-- но не должны сквернить
             Мы подвигъ нашъ и чистый пылъ сердецъ,
             Горящій въ насъ, обиднымъ помышленьемъ,
             Что будто бы скрѣпить должны обѣтъ
             Мы клятвами!.. Тотъ римлянинъ, который
             Хоть въ малости преступитъ данный имъ
             Святой обѣтъ -- докажетъ этимъ только,
             Что кровь его, которую считалъ
             Онъ чистою -- осквернена развратомъ,
             И что рожденъ въ позорѣ онъ на свѣтъ...
   Кассій. Какъ поступить, скажите, съ Цицерономъ?
             Онъ могъ бы быть, я думаю, хорошей
             Поддержкой намъ... Должны ли мы открыться,
             Предъ нимъ иль нѣтъ?
   Каска.                               Конечно:-- обходить
             Такихъ людей не должно.
   Цинна.                               Безъ сомнѣнья
   Метеллъ. О, да! Пусть будетъ нашимъ онъ!.. Поможетъ
             Почтенной сѣдиной своей онъ намъ
             Завоевать общественное мнѣнье
             И подкупить людскіе голоса
             На пользу дѣла нашего. Молва
             Ему припишетъ замыселъ и скажетъ,
             Что дѣйствовали мы, руководясь
             Его умомъ. Нашъ бурный пылъ и юность
             Прикроются такимъ путемъ его
             Почтенностью.
   Брутъ.                     Нѣтъ, нѣтъ!.. Не открывайтесь
             Ему ни въ чемъ: онъ ни за что на свѣтѣ
             Не согласится дѣйствовать въ дѣлахъ,
             Затѣянныхъ не имъ.
   Кассій.                               Такъ обойдемся
             И безъ него 21).
   Каска.                     Онъ, точно, не товарищъ
             Въ такихъ дѣлахъ.
   Децій.                     А съ Цезаремъ не будетъ
             Убитъ никто?
   Кассій.                     Вопросъ поставленъ дѣльно.
             Мнѣ кажется, Антоній былъ всегда
             Такъ близокъ къ Цезарю, что нѣтъ причины
             Ему переживать его. Найдемъ мы
             Въ немъ ловкаго врага. Его характеръ
             Давно извѣстенъ всѣмъ, и если пуститъ
             Свое искусство въ дѣло онъ хитро,
             То, вѣрьте мнѣ, надѣлаетъ не мало
             Намъ безпокойствъ; а потому, чтобъ лучше
             Предупредить грозящую бѣду,
             Пусть съ Цезаремъ погибнетъ и Антоній 22).
   Брутъ. Нѣтъ, Кассій, нѣтъ!.. Кровавымъ черезчуръ
             Покажется нашъ подвигъ, если вслѣдъ
             За головой рубить мы будемъ члены.
             Съ убійствомъ злость родниться не должна!
             Антоній, весь не болѣе, какъ только
             Часть Цезаря. Должны принесть, другъ
             Лишь жертву мы, но въ палачей себя
             Не обращать! Возстали противъ духа
             Мы Цезаря, а въ духѣ крови нѣтъ.
             О, если бъ могъ быть умерщвленнымъ нами
             Духъ Цезаря, а Цезарь самъ остался бъ
             Здоровъ и живъ!.. Но онъ -- увы!-- за духъ
             Свой долженъ пасть!.. Убить его должны
             Мы съ твердостью, но безъ жестокой злобы!
             Достоинъ онъ быть жертвой для боговъ,
             А потому рубить его не должно
             Въ добычу псамъ. Сердцами мы своими
             Должны похожи быть на тѣхъ господъ,
             Которые, отдавши приказанье
             Слугамъ своимъ исполнить злое дѣло,
             Бранятъ за это ихъ же. Сдѣлавъ такъ,
             Докажемъ мы предъ свѣтомъ, что не злость
             Подвигла насъ исполнить наше дѣло,
             А надобность. Заслужимъ имя мы
             Не палачей, а вѣстниковъ спасенья.
             Не думайте жъ, что можетъ быть Антоній
             Опасенъ намъ: онъ Цезаря рука,
             А что жъ бояться рукъ, когда мы снимемъ
             Съ плечъ голову?
   Кассій.                     Я все жъ его боюсь.
             Опасность въ томъ, что слишкомъ ужъ привязанъ
             Онъ къ Цезарю.
   Брутъ.                     Ну, полно, полно, Кассій!
             Брось эту мысль. Когда онъ точно любитъ
             Такъ Цезаря,-- то горе въ этомъ будетъ
             Лишь для него:-- онъ можетъ пасть, прикрывъ
             Его собой; но врядъ ли можно ждать
             И этого:-- Антоній любитъ жизнь,
             Игру, друзей -- вотъ чѣмъ себя онъ тѣшитъ.
   Требоній. Его бояться нечего;-- пускай
             Живетъ себѣ! Увидите, что позже
             Надъ этимъ всѣмъ онъ посмѣется самъ! (Бьютъ часы).
   Брутъ. Тсс... слушать звонъ!
   Кассій.                               Пробило три.
   Требоній.                                         Настала
             Пора итти.
   Кассій.                     Сомнительно одно:
             Захочетъ ли сегодня выйти Цезарь?
             Онъ, вопреки тому, чѣмъ прежде былъ,
             Сказали мнѣ, сталъ нынче суевѣренъ:
             Сталъ вѣрить въ сны, въ предчувствія и всякій
             Подобный вздоръ... Что, если испугавшись
             Тѣхъ ужасовъ, какіе разыгрались
             Сегодня въ ночь,-- повѣритъ болтовнѣ
             Авгуровъ онъ и въ Капитолій утромъ
             Не явится?
   Децій.                     Не бойтесь: я берусь
             Уладить это дѣло, если точно
             Онъ будетъ такъ настроенъ. Любитъ онъ
             Вѣдь говоритъ, что ловятся легко
             Слоны посредствомъ ямъ, единороги --
             Посредствомъ пней, медвѣди -- зеркалами 23),
             А люди попадаются на лесть.
             Когда жъ ему я говорю, что лести
             Не терпитъ Цезарь самъ,-- то онъ съ довольствомъ
             Киваетъ мнѣ, отлично попадаясь
             На эту лесть, хитрѣйшую изъ всѣхъ.
             А потому вы только предоставьте
             Все дѣло мнѣ: я Цезаря сумѣю
             Настроить такъ, что въ Капитолій утромъ
             Онъ явится навѣрно.
   Кассій.                               Лучше будетъ
             Намъ всей толпой отправиться за нимъ.
   Брутъ. Да, да, къ восьми часамъ,-- никакъ не позже.
   Цинна. Пусть будетъ такъ;-- не пропустите жъ срока.
   Метеллъ. Вѣдь Цезарю смертельный врагъ Лигарій
             За то, что тотъ съ нимъ дерзко обошелся,
             Когда сказать хвалебную хотѣлъ онъ
             Помпею рѣчь. Дивлюсь, какъ позабыли
             Вы пригласить въ товарищи его.
   Брутъ. Ступай, Метеллъ, за нимъ;-- Лигарій многимъ
             Обязанъ мнѣ и любитъ потому
             Меня отъ всей души. Устрой лишь только,
             Чтобъ онъ пришелъ,-- а я ужъ завербую
             Его легко.
   Кассій.                     День настаетъ -- пора намъ
             Проститься, Брутъ. Разстанемтесь, друзья!
             Пусть каждый помнитъ данное имъ слово
             И римлянъ духъ хранитъ въ своей груди.
   Брутъ. Примите всѣ веселый, бодрый видъ,
             Чтобы не выдалъ затаенныхъ мыслей
             Ни взглядъ ни звукъ. Держать себя должны
             Теперь мы всѣ, какъ римскіе актеры,
             Ведущіе невозмутимо твердо
             На сценѣ роль. (Всѣ уходятъ, кромѣ Брута).
                                 Эй, мальчикъ! Люцій, Люцій!
             Заснулъ опять. Пусть, впрочемъ, спитъ! Пусть сладко
             И мирно спитъ 24);-- вѣдь страшныхъ грезъ, какими
             Тревожится въ заботахъ умъ людской,
             Не знаетъ онъ,-- такъ спи спокойно, мальчикъ!

(Входитъ Порція) 25)

   Порція. Мой Брутъ!.. Ты здѣсь?
   Брутъ.                                         Возможно ли?.. Ты встала?..
             Зачѣмъ? Къ чему?.. Умно ли выходить
             Тебѣ съ твоимъ здоровьемъ въ этотъ ранній,
             Холодный часъ?
   Порція.           А развѣ остороженъ,
             Скажи, ты самъ?.. Безъ ласковаго слова
             Ушелъ съ постели ты. Вчера предъ сномъ,
             За ужиномъ, вскочилъ внезапно съ мѣста
             И сталъ ходить, скрестивъ со вздохомъ руки.
             На мой вопросъ: "Что сдѣлалось съ тобой?"
             Пронзилъ меня ты строгимъ, мрачнымъ взглядомъ;
             Когда же я настойчиво просила
             Открыться мнѣ -- встряхнулъ ты головой
             И топнулъ въ нетерпѣньи. Не отвѣтилъ
             Ты даже мнѣ, когда я повторила
             Тебѣ вопросъ!.. Ты недовольнымъ взглядомъ
             Велѣлъ уйти мнѣ прочь. Я не хотѣла
             Тебя сердить и покорилась молча.
             Твой гнѣвъ былъ слишкомъ ясенъ мнѣ, но я
             Его сочла минутною хандрой,
             Какой подчасъ страдаютъ всѣ мужчины.
             Но ты не спишь, не хочешь пить и ѣсть.
             Когда бъ печаль, которой ты взволнованъ,
             Такъ измѣнить могла твое лицо,
             Какъ измѣнился ею твой характеръ --
             Тебя бы не узнала я... Откройся,
             Другъ милый, мнѣ! Скажи, какой бѣдой
             Встревоженъ ты?
   Брутъ.                     Я не совсѣмъ здоровъ --
             Вотъ вся бѣда.
   Порція.           Нѣтъ, нѣтъ,-- Брутъ остороженъ!
             Когда бъ себя онъ чувствовалъ больнымъ,
             Онъ сталъ тогда бъ лѣчиться.
   Брутъ.                               Твой совѣтъ
             Исполню я;-- прошу лишь, не тревожься,
             Мой милый другъ!.. Ступай спокойно спать.
   Порція. Брутъ нездоровъ?.. Такъ для чего жъ выходитъ
             Онъ въ ранній часъ, едва прикрывъ себя,
             И дышитъ здѣсь сырымъ туманомъ утра?
             Брутъ нездоровъ?.. Такъ для чего жъ покинулъ
             Украдкой онъ спокойную постель
             И здѣсь стоитъ, обвѣянный дыханьемъ
             Зловредныхъ, заразительныхъ паровъ,
             Рискуя тѣмъ еще усилить вдвое
             Свою болѣзнь?.. Нѣтъ, нѣтъ, мой Брутъ!.. болѣзнь
             Твоя въ душѣ, и я хочу по праву
             Твоей жены знать все!.. Я на колѣняхъ
             Молю тебя: скажи, хотя во имя
             Той красоты, которою когда-то
             Я славилась; во имя словъ любви
             И клятвы той, которая навѣки
             Связала насъ и тѣломъ и душой,--
             Скажи, скажи мнѣ, вѣрной половинѣ
             Твоей, мой Брутъ -- чѣмъ такъ встревоженъ ты?
             Какихъ людей ты принималъ сегодня
             Въ ночной тиши? Съ тобою было ихъ
             Здѣсь шесть иль семь; они предъ тьмою даже,
             Я видѣла, себя старались скрыть.
   Брутъ. Встань, милый другъ.
   Порція.                               Колѣнъ я не склонила бъ,
             Когда бъ ты былъ мой прежній, добрый Брутъ.
             Скажи, ужель въ условьѣ нашемъ брачномъ
             Написано, что не должна дѣлить я
             Твоихъ всѣхъ тайнъ? Ужель съ тобой слилась
             Навѣки я лишь только вполовину?
             Ужель мой долгъ подругой быть тебѣ
             Лишь за столомъ, беречь тебя въ постели
             Иль занимать пустою болтовней?
             Должна ль я жить въ предмѣстьѣ лишь далекомъ
             Тѣхъ помысловъ, какими занятъ ты?
             О, если такъ -- я не подруга Брута,
             Но жалкая наложница его!
   Брутъ. Подруга ты!.. Достойная подруга!
             Дороже мнѣ горячей крови ты,
             Которая въ моемъ струится сердцѣ,
             Измученномъ щемящею тоской.
   Порція. Будь это такъ -- давно твою бы тайну
             Узнала я... Я женщина, конечно,
             Но женщина, которую избралъ
             Великій Брутъ 26)!.. Я женщина, конечно,
             Но женщина, въ которой люди чтутъ
             Катона дочь! Такъ неужель не тверже
             Должна я быть, чѣмъ весь мой слабый полъ,
             Когда судьбой мнѣ посланы такіе
             Отецъ и мужъ?.. Открой свою мнѣ тайну!
             Ее, повѣрь, я свято сохраню!
             Я въ твердости себя ужъ испытала:
             Взгляни -- я ранила себя нарочно,
             Чтобъ увидать, могу ль переносить
             Безмолвно боль.
   Брутъ.                     Пошлите силъ мнѣ, боги,
             Чтобъ былъ достоинъ я такой жены! (За дверью стучатъ).
             Тсс... слышишь? стукъ!-- уйди на мигъ отсюда.
             Сейчасъ со мной раздѣлишь ты секретъ
             Моей души. Все, все тебѣ открою!
             Узнаешь ты причину мрачныхъ мыслей,
             Покрывшихъ мнѣ морщинами лицо 27).
             Уйди скорѣй. (Порція уходитъ. Входятъ Люцій и Лигарій).
                                 Кто стукнулъ въ двери, Люцій?
   Люцій. Какой-то блѣдный, слабый человѣкъ
             Желаетъ говорить съ тобой.
   Брутъ.                                         Лигарій!
             Была у насъ сегодня о тебѣ
             Съ Метелломъ рѣчь... Ступай отсюда, Люцій.

(Люцій уходитъ).

             Что скажешь, другъ?
   Лигарій.                     Привѣтствуетъ тебя
             Больной чуть слышной рѣчью.
   Брутъ.                                         Дурно выбралъ,
             Мой честный Кай, ты время, чтобъ хворать,
             И не въ пору надѣлъ свою повязку.
             О, если бъ былъ здоровъ ты!
   Лигарій.                               Я не боленъ,
             Коль скоро Брутъ готовится къ свершенью
             Великихъ дѣлъ, гдѣ замѣшалась честь 28).
   Брутъ. Свершить такое дѣло я намѣренъ
             Дѣйствительно; но въ силахъ ли ты будешь
             Узнать о немъ?
   Лигарій.                    Я божествами Рима,
             Которыхъ чтитъ и славитъ нашъ народъ,
             Клянусь, что сбросилъ съ плечъ своихъ безслѣдно
             Мою болѣзнь... О, сынъ достойный Рима!
             Великихъ предковъ сынъ! Какъ заклинатель,
             Умѣлъ воззвать ты къ жизни вновь мой скорбный,
             Упавшій духъ!.. Все требуй, что захочешь!
             Куда велишь -- я брошусь съ головой!..
             Достичь берусь я цѣлей невозможныхъ!
             Исполню все!-- Что дѣлать?..-- говори!..
   Брутъ. Больнымъ должны мы возвратить здоровье.
   Лигарій. Не поздоровится зато, быть-можетъ,
             Тѣмъ, кто здоровъ!
   Брутъ.                               Судилъ и это Рокъ.
             Я разскажу, мой честный Кай, въ чемъ дѣло,
             Тебѣ въ пути, когда пойдемъ мы къ мѣсту,
             Гдѣ наша цѣль.
   Лигарій.                     Такъ въ путь безъ дальнихъ словъ!
             Вослѣдъ тебѣ съ воспламененнымъ сердцемъ
             Отправлюсь я! Куда -- не знаю самъ!
             Но Брутъ зоветъ -- мнѣ этого довольно,
             Чтобъ шелъ я съ нимъ.
   Брутъ.                               Такъ слѣдуй же за мной. (Уходятъ).
  

СЦЕНА 2-я.

Комната въ домѣ Цезаря. Громъ и молнія.

(Входитъ Цезарь въ ночномъ платьѣ).

   Цезарь. Какая ночь! Покоя нѣтъ ни въ небѣ
             Ни на землѣ. Кальфурнія, заснувъ,
             Три раза пробуждалась съ громкимъ крикомъ,
             Что я убитъ... Эй, кто-нибудь!

(Входитъ служитель).

   Служитель.                               Что Цезарь
             Прикажетъ мнѣ?
   Цезарь.                     Вели зарѣзать жертву,
             И пусть жрецы черезъ тебя отвѣтятъ,
             Что въ ней найдутъ.
   Служитель.                     Исполню тотчасъ, Цезарь.

(Уходитъ. Входитъ Кальфурнія).

   Кальфурнія. Ужель сегодня хочешь выйти, Цезарь,
             Изъ дома ты?-- Нѣтъ, нѣтъ, ты не пойдешь.
   Цезарь. Сказалъ -- пойду! Опасность можетъ робко
             Таиться за спиной моей, но встрѣтивъ
             Взоръ Цезаря -- исчезнетъ безъ слѣда.
   Кальфурнія. Не вѣрила въ пустыя предсказанья 29)
             Я никогда; но нынче страхъ предъ ними
             Сковалъ мой умъ. Помимо страшныхъ грезъ,
             Терзавшихъ насъ, я слышала молву
             Объ ужасахъ, почудившихся стражѣ.
             Сказали мнѣ, что львица родила
             На улицѣ! Гробницы открывали
             Широкій зѣвъ, чтобъ выпустить на свѣтъ
             Своихъ жильцовъ! На облакахъ дрались
             Когорты страшныхъ воиновъ въ бронѣ
             Изъ пламени, и кровь изъ тяжкихъ ранъ
             Потоками лилась на Капитолій!
             Ужасный гулъ стоялъ надъ всей землей;
             Стонъ раненыхъ и ржанье дикихъ коней
             Пугали слухъ, на улицахъ же съ воплемъ
             Носились рои призраковъ!.. О, Цезарь!
             Подобныхъ дѣлъ оставить безъ вниманья,
             Повѣрь, нельзя, и мнѣ они ужасны!
   Цезарь. Предотвращать то, что судили боги,
             Намъ не дано... Итти я долженъ. Что же
             До страшныхъ предвѣщаній -- то они
             Сулятъ вѣдь горе всѣмъ, такъ гдѣ жъ причина,
             Чтобъ испугался Цезарь ихъ одинъ?
   Кальфурнія. Огонь кометъ не страшенъ жалкимъ нищимъ!
             Но онъ горитъ передъ бѣдой царей!
   Цезарь. Ничтожный трусъ боится смерти вѣчно;
             Но тотъ, кто смѣлъ -- ее встрѣчаетъ разъ 30).
             Изъ всѣхъ чудесъ, какія видѣть въ жизни
             Случалось мнѣ, я почиталъ всегда
             Всего страннѣй и вмѣстѣ съ тѣмъ забавнѣй,
             Что люди ждутъ со страхомъ робкимъ смерти,
             Забывъ, что смерть сражаетъ ихъ врасплохъ.

(Служитель возвращается).

             Какой отвѣтъ прислали мнѣ авгуры?
   Служитель. Они совѣтъ даютъ тебѣ сегодня
             Не выходить. Разрѣзавъ тѣло жертвы
             Они найти въ ней сердца не могли.
   Цезарь. Надъ трусостью, какъ вижу я, смѣются
             И божества;-- ихъ голосъ говоритъ,
             Что если страхъ меня удержитъ дома,
             То тварью я безъ сердца буду самъ.
             Вопросъ рѣшенъ: страхъ Цезарю невѣдомъ!
             Должна опасность передъ нимъ дрожать --
             Не онъ предъ ней! Мы рождены съ ней вмѣстѣ,
             Какъ пара львовъ; но я сильнѣй и старше,
             Такъ выйти мнѣ не помѣшаетъ страхъ.
   Кальфурнія. Ахъ, вижу я,-- довѣрчивость готова
             Сразить твой умъ!.. Останься! Припиши
             Причину мнѣ: скажи, что я боялась
             Пустить тебя; что собственный твой страхъ
             Тутъ ни при чемъ. Пускай Антоній скажетъ
             Сенаторамъ, что не совсѣмъ здоровъ
             Сегодня ты. Молю я на колѣняхъ
             Тебя о томъ!
   Цезарь.           Ну, хорошо,-- пусть будетъ,
             Какъ хочешь ты; пускай Антоній скажетъ,
             Что боленъ я и не могу прійти.

(Входитъ Децій).

             Вотъ Децій Брутъ -- онъ это подтвердитъ.
   Децій. Привѣтъ тебѣ, великій, славный Цезарь!
             Явился я просить тебя въ сенатъ.
   Цезарь. Явился ты, чтобъ передать привѣтъ мой
             Сенаторамъ и имъ сказать, что нынче
             Я не приду. Не вздумай лишь солгать,
             Что я не смѣлъ или не могъ явиться.
             "Я не хочу" -- вотъ что ты скажешь имъ.
   Кальфурнія. Ты скажешь имъ, что боленъ онъ.
   Цезарь.                                                   Нѣтъ, Цезарь
             Не будетъ лгать! Простеръ побѣдно руку
             Я не затѣмъ до отдаленныхъ странъ,
             Чтобъ страхъ мѣшалъ сказать мнѣ слово правды
             Передъ толпой сѣдыхъ бородачей.
             Ты просто скажешь имъ, что быть въ сенатѣ
             Я не хочу.
   Децій.           Великій, славный Цезарь!
             Нельзя ль узнать точнѣе мнѣ причину
             Того, что ты рѣшилъ?.. Меня въ сенатѣ
             Вѣдь осмѣютъ, когда я передамъ
             Твои слова.
   Цезарь.           "Я не хочу!" -- другой
             Причины нѣтъ, и не зачѣмъ сенату
             Ее искать... Тебѣ жъ, въ виду того,
             Что мною ты любимъ, скажу, пожалуй,
             Что остаюсь я дома по желанью
             Моей жены. Ей снилось нынче ночью,
             Что будто бы изъ статуи моей
             Лились ключомъ потоки чистой крови,
             И римляне со смѣхомъ на лицѣ
             Купали руки въ ней. Жена находитъ,
             Что въ этомъ снѣ предвѣстье грозныхъ бѣдъ,
             А потому, склонившись предо мной,
             Она меня молила неотступно,
             Чтобъ дома я остался въ этотъ день.
   Децій. Ты этотъ сонъ истолковалъ невѣрно;--
             Я вижу въ немъ, напротивъ, добрый знакъ.
             Ты говоришь, что статуя твоя
             Струила кровь, и римляне купали
             Съ весельемъ руки въ ней;-- предвѣстье вижу
             Я въ этомъ снѣ, что обновишь собою
             Ты римлянъ кровь; что будутъ кровь твою
             Отнынѣ чтить знатнѣйшіе изъ римлянъ,
             Какъ славы знакъ иль какъ святой залогъ
             Великихъ дѣлъ:-- вотъ какъ я понялъ сонъ
             Твоей жены.
   Цезарь.           Твой способъ объясненья
             Мнѣ нравится.
   Децій.                     Ты, выслушавъ, увидишь,
             Какъ вѣренъ онъ. Узнай, что въ этотъ день
             Сенатъ рѣшилъ поднесть тебѣ корону.
             Суди же самъ, что будетъ, если вдругъ
             Ты не придешь? Сенаторы отмѣнятъ
             Свой приговоръ, а сверхъ того, пожалуй,
             Тебя поднимутъ на смѣхъ. Стоитъ крикнуть
             Лишь одному: "Отсрочимте собранье,
             Пока супруга Цезаря не будетъ
             Спокойнѣй спать".-- А если Цезарь будетъ
             Такъ прятаться -- не станутъ ли тихонько
             Шептать другъ другу на ухо, что нынче
             Ты трусомъ сталъ 31).-- Прошу прощенья, Цезарь,
             За рѣзкость словъ; но вѣрь, я ихъ сказалъ
             Лишь изъ любви. Я такъ къ тебѣ привязанъ,
             Что высказалъ, быть-можетъ, даже больше,
             Чѣмъ позволялъ мнѣ сдѣлать это умъ.
   Цезарь. Какъ глупъ теперь мнѣ кажется твой страхъ,
             Кальфурнія! Мнѣ стыдно, что ему
             Я поддался... Иду,-- подайте тогу.

(Входятъ Публій, Брутъ, Лигарій, Метеллъ, Каска, Требоній и Цинна).

             А, вижу я:-- явился звать въ сенатъ
             Меня и Публій тоже.
   Публій.                     Здравствуй, Цезарь.
   Цезарь. Привѣтъ тебѣ... Какъ! Неужели Брутъ
             Такъ рано всталъ сегодня?.. Здравствуй, Каска.
             Изрядно похудѣлъ, Лигарій, ты!
             Какъ кажется, враждой моей тебѣ
             Я сдѣлалъ меньше зла, чѣмъ лихорадка.
             Который часъ?
   Брутъ.                     Сейчасъ пробило восемь
   Цезарь. Благодарю за трудъ и за вниманье.

(Входитъ Антоній).

             Ба, Маркъ Антоній здѣсь! Гуляетъ ночи
             Онъ напролетъ, а тоже рано всталъ.
             Привѣтъ ему.
   Антоній.           Прими привѣтъ и ты,
             Великій, славный Цезарь!
   Цезарь.                               Торопитесь;
             Пора итти:-- мнѣ стыдно, что заставилъ
             Себя я ждать... Ну, Цинна, ну, Метеллъ!
             Что скажете?.. Что до тебя, Требоній,--
             Мнѣ надобно съ тобой поговорить,
             Такъ постарайся быть ко мнѣ поближе,
             Чтобъ помнилъ я о томъ.
   Требоній.                     Исполню, Цезарь.
             (Въ сторону) Такъ близко буду я, что пожелалъ бы
             Противнаго твой лучшій, вѣрный другъ.
   Цезарь. Теперь, друзья, по кубку выпьемъ мы
             И вмѣстѣ всѣ отправимся къ сенату.
   Брутъ (въ сторону). Быть не собой въ глазахъ твоихъ, о Цезарь!
             Вотъ чѣмъ моя истерзана душа 32)! (Уходятъ).
  

СЦЕНА 3-я.

Улица близъ Капитолія.

(Входитъ Артемидоръ, читая бумагу).

   Артемидоръ. "Цезарь, берегись Брута, наблюдай за Кассіемъ, держись дальше отъ Каски, не спускай съ глазъ Цинны, не довѣряй Требонію, имѣй въ виду Цимбера.-- Децій Брутъ тебя не любитъ, Кай Лигарій тобой оскорбленъ. Всѣ эти люди думаютъ одинаково, и мысли ихъ направлены противъ тебя. Берегись, если не считаешь себя бесмертнымъ. Беззаботность открываетъ путь заговорамъ. Да защитятъ тебя всемогущіе боги.

Любящій тебя Артемидоръ" 33).

             Здѣсь встану я,
письму моему, в котором просил я за него, как за знакомого себе человека.
  

Брут

  
   Ты сам против себя поступил несправедливо, вмешавшись в такое дело.
  

Кассий

  
   В нынешнее время некстати уважать каждое малое преступление.
  

Брут

  
   Но я должен сказать тебе, Кассий, что говорят, будто и ты за деньги продавал чины недостойным.
  

Кассий

  
   Я продавал чины! -- Ты ведаешь, что сие говорит Брут; иначе, клянусь богами! сия речь была бы твоею последнею.
  

Брут

  
   Имя Кассиево защищает лихоимство сие и удаляет должное наказание.
  

Кассий

  
   Наказание?
  

Брут

  
   Вспомни о Марте, вспомни о пятомнадесять Марта! Не обагрился ли за правду Цезарь кровию? Какой злодей дерзнул бы возложить на него руку свою, если бы не ради правды пал Цезарь? Должно ли кому-либо из нас, сразивших наивеличайшего Мужа на целом шаре земном для того, что он разбойников покровительствовал, обагрять теперь руки свои подлым лихоимством и важные достоинства продавать за ничтожный металл? -- Лучше хотел бы я быть самою презренною тварью, нежели таким римлянином!
  

Кассий

  
   Брут! не раздражай меня; я не могу сносить сего. Ты забываешь сам себя, хотя ограничить знатность мою. Я воин, имел более опытов и более имею права раздавать чины и достоинства.
  

Брут

  
   Поди с глаз моих! ты уже не Кассий!
  

Кассий

  
   Точно он.
  

Брут

  
   Я уверяю тебя, что ты не Кассий.
  

Кассий

  
   Престань! или я забудусь. Храни безопасность свою; не раздражай меня более.
  

Брут

  
   Удались, пороков исполненный человек!
  

Кассий

  
   Возможно ли!
  

Брут

  
   Внимай мне; ибо я говорить намерен. Разве должен я уступить воспылавшему гневу твоему? Разве должен я устрашиться, когда безумец злобится на меня?
  

Кассий

  
   О боги! разве все сие сносить пришло мне?
  

Брут

  
   Конечно, все, и еще более. Злись, доколе распадется сердце твое. Иди, покажи рабам твоим, сколь ты гневен, и заставь трепетать пред собою подчиненных тебе! Должен ли я унизиться пред тобою? должен ли я уступить тебе? должно ли мне молчать и терпеливо пережидать часы безумного гнева твоего? Клянусь богами, что яд желчи своей пожрешь ты сам, хотя бы ты от того и жизни лишиться должен был; ибо с сего дня, когда ты подобен осе сделался, буду я употреблять тебя к своей забаве, к своему увеселению.
  

Кассий

  
   Разве уже так далеко зашли мы?
  

Брут

  
   Ты говоришь, что ты лучший воин; покажи себя таковым; преврати ложь в истину: сие обрадует меня. Я с своей стороны весьма бываю доволен, когда имею случай чему-либо от великих мужей научиться.
  

Кассий

  
   Ты всячески обижаешь меня. -- Ты обижаешь меня, Брут. Я сказал, что я старший воин, а не лучший. Разве сказано мною, что я воин лучший?
  

Брут

  
   Мне до того нужды нет.
  

Кассий

  
   Цезарь не дерзал в жизни своей так оскорблять меня.
  

Брут

  
   Умолкни! ты не дерзнул бы так раздражить его.
  

Кассий

  
   Не дерзнул бы?
  

Брут

  
   Конечно.
  

Кассий

   Как! я не дерзнул бы раздражить его?
  

Брут

  
   Никогда.
  

Кассий

  
   Не полагайся слишком на дружбу мою; я могу сделать то, в чем после буду раскаиваться.
  

Брут

  
   Ты уже сделал то, в чем раскаиваться должен. Угрозы твои меня не устрашают, Кассий, я так вооружен праводушием, что они летят мимо меня, подобно легкому ветерку, мною не уважаемому. Я посылал к тебе за некоторою суммою злата, но ты мне отказал. -- Ибо я не могу денег сбирать подлыми средствами; скорее соглашусь, клянусь в том Небом, растопить сердце свое и кровь свою по каплям отдавать за драхмы, нежели несправедливым образом у бедных поселян отнимать малое их имущество, собранное тяжелыми трудами рук их. Я посылал к тебе за златом, чтобы выдать жалованье легионам моим; но ты мне отказал. Поступил ли в сем случае Кассий так, как Кассию поступить прилично было? Ответствовал ли бы я так Кассию? Когда Марк Брут будет столь гнусен, что откажет в такой малой сумме денег друзьям своим: тогда, о боги! вооружитеся громовыми стрелами своими и в прах обратите его.
  

Кассий

  
   Я никогда тебе не отказывал.
  

Брут

  
   Отказал без сомнения.
  

Кассий

  
   Нет. -- Глупец принес тебе ответ мой. -- Брут пронзил сердце мое. Друг должен бы был сносить слабости друга своего; но Брут мои еще увеличивает.
  

Брут

  
   Сам ты принуждаешь меня примечать их.
  

Кассий

  
   Ты меня не любишь!
  

Брут

  
   Не могу только терпеть пороков твоих.
  

Кассий

  
   Дружеские глаза не увидели бы пороков сих.
  

Брут

  
   Глаза льстеца, конечно бы их не увидели, хотя бы они в ужасной высоте Олимпу равны были.
  

Кассий

  
   Иди, Антоний! иди, младой Октавий! отмстите Кассию единому; ибо Кассию мир тягостен. Он ненавидим тем, кого любит; осмеян своим братом; поруган яко раб; все его пороки выведаны, исчислены, выучены наизусть, дабы выставлять их пред глаза его. -- О! слезные реки излечили бы душу мою! -- Вот кинжал! вот обнаженная грудь моя, и в ней сердце драгоценнейшее злата, богатейшее сокровищницы Плутусовой. Возьми его, если ты римлянин; я, отказавший тебе в злате, хочу отдать сердце мое. Пронзи его так, как пронзил ты Сердце Цезарево; знаю, что и во время самой жесточайшей к нему ненависти любил ты его более, нежели когда-либо любил Кассия.
  

Брут

  
   Вложи в ножны кинжал твой. Сердись, если хочешь: я дам тебе волю; делай, что хочешь: я прощу тебе всякую обиду. О Кассий! ты зришь пред собою агнца, который не иначе питает в себе гнев, как кремень огонь издает: доколе делают ему величайшее насилие, выбрасывает он искры и паки вдруг хладен делается.
  

Кассий

  
   Разве Кассий должен еще дожить до того, чтобы Бруту своему служить посмешищем, когда скорбь и беспорядочное течение крови мучает его?
  

Брут

  
   Моя кровь была также в беспорядке, когда я говорил сие.
  

Кассий

  
   Ты признаешься в сем? Дай же мне свою руку.
  

Брут

  
   И с нею мое сердце.

(Они обнимаются.)

  

Кассий

  
   О Брут!
  

Брут

  
   Что?
  

Кассий

  
   Если в тебе столько дружбы, чтобы терпеть меня, когда природная моя вспыльчивость приводит меня в забвение?
  

Брут

  
   Да, Кассий; когда с сего времени ты разгорячишься, Брут думать будет, что горячится родившая тебя, и простит тебя охотно.

(Слышен шум.)

  

Стихотворец

(За сценою.)

  
   Пустите меня к своим Полководцам, они бранятся; опасно оставить их одних.
  

Луций

(Там же.)

  
   Не входи туда.
  

Стихотворец

  
   Ничто, кроме смерти, удержать меня не может.

(Врывается на феатр.)

  

Кассий

  
   Кто там? -- Что тебе надобно?
  

Стихотворец

  
   Устыдитесь, о Полководцы! что вы делаете? "Любить друг друга ироям подобает; "Ироев таковых согласье украшает. -- Послушайте меня; я жил подле вас" {И сие обстоятельство взято из описанной Плутархом жизни Брутовой.}.
  

Кассий

  
   Как жалко рифмотворствует циник!
  

Брут

  
   Поди вон, бесстыдный враль!
  

Кассий

  
   Успокойся, Брут; это ему свойственно.
  

Брут

  
   Я тогда буду уважать свойственное ему, когда он будет уважать время. К чему такие, врали в поле? Удались, глупец!
  

Кассий

  
   Поди, поди своим путем.

(Стихотворец уходит. Луциллий и Титиний приходят.)

  

Брут

  
   Луциллий и Титиний! скажите начальствующим, чтоб показали они воинам своим место для ставок.
  

Кассий

  
   А потом придите назад и немедленно приведите к нам Мессалу.

(Луциллий и Титиний уходят.)

  

Брут

  
   Луций! принеси стакан вина.
  

Кассий

  
   Я не думал, чтобы мог ты так осердиться.
  

Брут

  
   О Кассий! меня угнетают многоразличные скорби.
  

Кассий

  
   Ты не прибегаешь к философии своей, если случайным злам даешь над собою столько власти.
  

Брут

  
   Никто не сносит лучше скорби. -- Порция лишилась жизни --
  

Кассий

  
   Порция!
  

Брут

  
   Ее нет уже! --
  

Кассий

  
   Как же не лишился я жизни, так тебе пред сим противоречив? -- О несносная и болезненная потеря! -- Какая болезнь прервала нить жизни ея?
  

Брут

  
   Нетерпение в рассуждении моей отлучки и печаль от умножающихся сил младого Октавия и Марка Антония; ибо известие сие пришло пред ее смертию; она сошла с ума и, как служанки ее отлучились, проглотила горящие угли.
  

Кассий

  
   И умерла?
  

Брут

  
   Да.
  

Кассий

  
   О бессмертные боги!

(Луций приходит с вином и свечою.)

  

Брут

  
   Не говори более о ней -- подай мне вино. -- В сем стакане погребаю все наши неудовольствия.

(Пьет.)

  

Кассий

  
   Сердце мое жаждет с таким же благородным намерением опорожнить стакан сей. Лей, Луций, доколе вино потечет через края; я не могу слишком много выпить за приобретение Брутовой любви.

(Титиний и Мессала приходят.)

  

Брут

  
   Поди, Титиний, здравствуй, достойный Мессала! -- Теперь сядем мы подле свечи сея, и будем рассуждать о делах наших.
  

Кассий

  
   Порция! итак, нет уже тебя?
  

Брут

  
   Ни слова -- Мессала! я получил письма, которые уведомляют, что Октавий и Марк Антоний вышли против нас с сильным войском и идут к Филиппам.
  

Мессала

  
   И я такого же содержания получил письма.
  

Брут

  
   С каким прибавлением?
  

Мессала

  
   Что Октавий, Антоний и Лепид объявили сто сенаторов врагами отечества и лишили жизни.
  

Брут

  
   В сем письма наши несогласны; мои уведомляют только о смерти семидесяти сенаторов. Цицерон также находится в числе их.
  

Кассий

  
   Цицерон?
  

Мессала

  
   Цицерон лишился жизни по силе оного приговора. -- Ты никаких писем не получал от супруги своей, Брут?
  

Брут

  
   Никаких, Мессала.
  

Мессала

  
   И в других письмах о ней ничего не пишут?
  

Брут

  
   Ничего.
  

Мессала

  
   Сие, кажется мне, чрезвычайно.
  

Брут

   Для чего ты спрашиваешь? -- Разве к тебе что-нибудь о ней писали?
  

Мессала

  
   Нет, Брут.
  

Брут

  
   Если ты римлянин, то скажи правду.
  

Мессала

  
   Так снеси и ты, как римлянин, ту правду, которую я скажу тебе. Она, конечно, умерла, и умерла чрезвычайным образом.
  

Брут

  
   Прости, Порция! -- Мы умереть должны. Мессала! мысль, что она некогда умереть долженствовала, делает меня столько мужественным, чтобы терпеливо снесть смерть ее.
  

Мессала

  
   Так по справедливости великие мужи должны сносить великие несчастья.
  

Кассий

  
   Философия моя так же сему меня научает, как и твоя; однако сердце мое не таково бы было в сем случае.
  

Брут

  
   Приступим к делу. -- Хорошо ли будет, если мы тотчас пойдем к Филиппам?
  

Кассий

  
   Сие, кажется мне, будет нам вредно.
  

Брут

  
   Почему?
  

Кассий

  
   Потому, что нам выгоднее, если неприятель нас искать будет; тогда издержит он запас свой, утомит свое войско и никому, кроме себя, вреда не сделает; мы же будем стоять в тишине и спокойствии и после тем с большею бодростью выйдем в поле.
  

Брут

  
   Основательнейшие причины достойны большего внимания. Народы, находящиеся между нами и Филиппами, суть только по принуждению на стороне нашей; ибо они нам дань платить отказались. Когда мы неприятеля мимо них пропустим, он ими укрепится и с новою силою, новою бодростью и с большим числом войска нападет на нас. Мы его лишим сей выгоды, если пойдем против него до Филипп и оные народы оставим позади.
  

Кассий

  
   Послушай, любезный Брут --
  

Брут

  
   Прости меня. -- Вспомни и то, что мы собрали уже всех друзей наших; легионы наши полны; дело наше к концу приспело; неприятель каждый день усиливается, а мы, достигшие уже самой вершины, без сомнения, час от часу упадать будем. Судьбы человеческие подобны приливу и наводнению: употребляя в пользу наводнение, достигают счастия; пропуская его, все плавание жизни нашей кончится порогами и кораблекрушением. По такому морю мы плывем теперь; нам должно употребить в пользу свою наводнение или всего лишиться.
  

Кассий

  
   Пусть будет так, как тебе угодно; мы пойдем и будем их дожидаться при Филиппах.
  

Брут

  
   В продолжении разговора нашего настала ночь, и натура должна повиноваться необходимости; кратчайшею, сколь возможно, дремотою ее мы удовольствуем. Мы все уже сделали.
  

Кассий

  
   Все. -- Добрая ночь; завтра мы рано проснемся и пойдем.
  

Брут

  
   Луций! --

(Луций приходит.)

   Принеси мне спальную одежду. -- Прощай, любезный Мессала; добрая ночь, Титиний -- Кассий, благородный Кассий! да усладит тебя покойный сон!
  

Кассий

  
   О дражайший Брут! мы худо начали сию ночь, но никогда не должен уже быть между нами раздор такой.

(Луций приходит со спальной одеждой.)

  

Брут

  
   Теперь все хорошо.
  

Титиний и Мессала

  
   Покойная ночь, Брут!
  

Брут

  
   Прощайте. --

(Уходит.)

   Подай -- Где твоя цитра?
  

Луций

  
   Здесь в ставке.
  

Брут

  
   Ты уже почти спишь. -- Бедняк! я не виню тебя; ты долго не спал. Позови Клавдия, или кого-нибудь другого из людей моих; они должны спать в моей ставке на подушках.
  

Луций

  
   Варрон и Клавдий!

(Варрон и Клавдий приходят.)

  

Варрон

  
   Ты звал, Брут?
  

Брут

  
   Спите в моей ставке; может быть, я скоро вас разбужу и пошлю к Кассию.
  

Варрон

  
   Если тебе угодно, мы дожидаться будем.
  

Брут

  
   Нет, ложитесь, друзья мои; может быть, я переменю мысли. -- Вот та книга, которую я столько искал, Луций; я положил ее в карман спальной моей одежды.
  

Луций

  
   Я верно знал, что ты ее мне не отдавал.
  

Брут

  
   Не сердись на меня, друг мой; я беспамятен. Можешь ли ты еще несколько времени не смыкать глаз своих и поиграть мне что-нибудь на цитре?
  

Луций

  
   Могу, Брут, если тебе угодно.
  

Брут

  
   Угодно, Луций; я тебя мучу, но ты не упрям.
  

Луций

  
   Это должность моя, государь.
  

Брут

  
   Мне не должно налагать на тебя того, что свыше сил твоих; я знаю, что молодые люди сон любят.
  

Луций

  
   Я уже спал, Брут.
  

Брут

  
   Хорошо сделал; скоро опять спать будешь; я не долго продержу тебя. Если я жив буду, то без награждения не останешься.

(Луций играет и поет.)

   -- Самый сонный тон! -- О дремота убийственная! ты кладешь свинцовую палицу свою и на Луция моего, тебя еще музыкою увеселяющего! -- Прости, Луций; я люблю тебя столько, что не могу уже удерживать тебя от сна. Если будешь дремать, то можешь изломать свою цитру; я возьму ее у тебя; теперь спи. -- Посмотрим, посмотрим -- разве не замечено, где я читать перестал? -- Здесь, кажется. --

(Садится и читает; является Цезарев дух.)

   -- Как худо горит свеча сия! -- Кто там? Думаю, что слабость глаз моих производит ужасное сие явление. -- Оно ко мне приближается! -- Существо ли ты? бог ли ты какой? или злой, или добрый дух, возмущающий кровь мою и воздымающий власы мои? Скажи мне, что ты?
  

Дух

  
   Твой злой гений, Брут.
  

Брут

  
   Почто явился ты?
  

Дух

  
   Сказать, что при Филиппах ты меня увидишь.
  

Брут

  
   Я опять тебя увижу?
  

Дух

  
   Да, при Филиппах.

(Исчезает.)

  

Брут

  
   Хорошо; итак, при Филиппах я еще тебя увижу. -- Я скрепил сердце свое, а ты уже исчезаешь? О дух злой! я бы охотно хотел еще поговорить с тобою. -- Луций! Варрон! Клавдий! люди! проснитесь! Клавдий!
  

Луций

  
   Цитра расстроилась, государь.
  

Брут

  
   Ему кажется, что он еще играет. -- Луций! проснись!
  

Луций

  
   Государь --
  

Брут

  
   Во сне, что ли, ты так кричал?
  

Луций

  
   Я ничего не помню.
  

Брут

  
   Ты кричал; разве ты что во сне видел?
  

Луций

  
   Ничего.
  

Брут

  
   Спи опять, Луций. -- Клавдий! товарищ! проснись!
  

Варрон

  
   Брут!
  

Клавдий

  
   Брут!
  

Брут

  
   Что вы во сне кричали?
  

Оба

  
   Разве мы кричали?
  

Брут

  
   Да; не видали ли вы чего-нибудь?
  

Варрон

  
   Нет, Брут, я ничего не видал.
  

Клавдий

  
   И я также.
  

Брут

  
   Подите к брату моему Кассию, кланяйтесь ему от меня, и скажите, чтоб он с войском своим вышел наперед, а мы ему последуем.
  

Оба

  
   Хорошо.

(Уходят.)

  
  

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

Явление I

Поле при Филиппах.

ОКТАВИЙ, АНТОНИЙ и их войско.

Октавий

  
   Ожидание наше, Антоний, оказалось справедливо. Ты сказал, что неприятель не сойдет с пригорков и возвышений; но теперь противное сделалось: войско их уже близко; они думают устрашить нас, пришед к Филиппам прежде, нежели мы сего чаять могли.
  

Антоний

  
   Только тишина потребна. Сердце их открыто мне, и я вижу, почто они делают сие. Может быть, желают они быть где-либо в другом месте, а идут к нам с робкою храбростью, надеясь уверить нас явлением своим, что у них есть сердце. Но в самом деле они не таковы.

(Приходит вестник.)

  

Вестник

  
   Будьте готовы; неприятель приближается в наилучшем боевом порядке; кровавый знак сражения уже развевается, и немедленно что-нибудь предпринять должно.
  

Антоний

  
   Октавий! поведи войско свое с тишиною на левую сторону равнины.
  

Октавий

  
   Я пойду на правую; на левой будь ты.
  

Антоний

  
   Для чего противоречишь ты мне в таком опасном случае?
  

Октавий

  
   Я тебе не противоречу, но только хочу так.

(Марш; трубы. Брут, Кассий и их войско.)

Брут

  
   Они пребывают в тишине и желают переговора.
  

Кассий

  
   Стой, Титиний! нам должно выйти и говорить.
  

Октавий

  
   Марк Антоний! давать ли нам знак к сражению?
  

Антоний

  
   Нет, Цезарь; мы будем дожидаться их нападения.
  

Октавий

  
   Не трогайтесь до того времени, как будет дан знак.
  

Брут

  
   Слова будут предшествовать поражениям. -- Так ли, сограждане мои?
  

Октавий

  
   Не потому ли, чтобы слова любили мы более, нежели вы.
  

Брут

  
   Благие слова лучше злых поражений, Октавий.
  

Антоний

  
   Ты умеешь, Брут, одно с другим соединять: сие доказывает рана, в сердце Цезаревом тобою сделанная; при чем воскликнул ты: да здравствует Цезарь!
  

Кассий

  
   Твоих поражений, Антоний, мы еще не знаем; но слова твои отвлекают пчел от Гиблы и отпускают их назад без меда.
  

Антоний

  
   Но не без жала.
  

Брут

  
   О! не только без жала, да и без жужжания. Ты, Антоний, похитил у них оное, и весьма мудро умеешь грозить, прежде нежели испускаешь жало.
  

Антоний

  
   Подлые души! вы не так поступали тогда, когда убийственные кинжалы ваши един за другим вонзали в Цезаря. Вы осклаблялись, яко обезьяны; вы лизали его, яко псы; вы преклонялись пред ним, яко невольники, и лобызали ноги Цезаревы тогда, когда проклятый Каска, подобно псу коварному, сзади поразил Цезаря! -- О льстецы!
  

Кассий

  
   Льстецы? -- Брут! сам себе ты обязан сим; не поносил бы тебя сей язык так; если бы Кассиева рука была свободна.
  

Октавий

  
   Приступим, приступим к делу! если словесный раздор приводит уже нас в пот, то доказательство оного будет иметь еще краснейшие капли последствием. Здесь изъемлю я меч свой против убийц заговорившихся. Когда, мните, он во влагалище будет? Не прежде, как двадцать три раны Цезаревы совершенно отмщены будут или другой Цезарь подаст случай мечу изменников к другому убийству.
  

Брут

  
   Цезарь! ты не можешь пасть от руки изменников, если не привел их с собою.
  

Октавий

  
   Надеюсь; конечно, не ради того родился я, чтобы умереть от меча Брутова.
  

Брут

  
   О юноша! если бы ты был и самый благороднейший в роде своем, то умереть не мог бы славнее.
  

Кассий

  
   Он есть ни что иное, как дерзостный отрок, сдружившийся с лицемером и ночным бродягою; чести сей он недостоин.
  

Антоний

  
   Ты все еще не унимаешься, Кассий?
  

Октавий

  
   Пойдем, Антоний; мы презираем вас, изменники. Если вы дерзаете ныне биться с нами, то выходите в поле; впрочем, выходите, когда захотите.

(Октавий, Антоний и войско уходят.)

  

Кассий

  
   Итак, дуй, ветер! воздымайтесь, волны! плыви, корабль! буря настала, и все зависит от счастия.
  

Брут

  
   Послушай, Луцилий.

(Луцилий и Мессала выступают.)

  

Луцилий

  
   Что повелишь, Брут?

(Брут тихо говорит с Луцилием.)

  

Кассий

  
   Мессала!
  

Мессала

  
   Что желаешь, полководец мой?
  

Кассий

  
   Ныне, Мессала, день моего рождения; точно в сей день родился Кассий. Дай мне руку свою; будь свидетелем моим, что я, подобно Помпею некогда, принужден был против воли своей свободу Рима и всех друзей наших предать успеху единой битвы. Ты знаешь, что я прежде много придерживался Епикура и правил его; теперь я другого мнения и уверен, что бывают предвозвещания будущего. Когда я шел из Сардиса, упали два великие орла на переднее знамя наше; они сели на него и алчно жрали из рук воинов, нас к Филиппам провождавших. Сим утром они улетели, и вместо них летают вороны и коршуны над головами нашими и взирают на нас как на известную уже добычу свою; сень, ими производимая, подобна печальному крову, под коим находится войско наше, в готовности испустить дух свой.
  

Мессала

  
   Не верь сему.
  

Кассий

  
   Я верю сему только отчасти; ибо я исполнен мужества и решился смело идти во сретение всех опасностей.
  

Брут

  
   Совершенная правда, Луцилий.
  

Кассий

  
   И так, дражайший Брут, да будут ныне боги на стороне нашей, дабы мы, яко друзья, в спокойнейших временах достигли счастливой старости. Но как судьбы человеческие всегда пребывают в неизвестности, то должны мы представить себе самое худшее, что нам приключиться может. Если проиграем мы битву сию, то теперешний разговор наш был уже последний. Что в сем случае предпринял бы ты?
  

Брут

  
   То, что предписывает мне философия моя, по правилам которой осуждаю я Катона, самого себя жизни лишившего. -- Я не знаю, для чего; но мне кажется то подлостью и робостью; чтобы, страшась могущего постигнуть нас, прекращать жизнь свою. -- Сообразно философии сей вооружаются храбростью, дабы спокойно ожидать решения оных высших сил, которые нами во всем управляют.
  

Кассий

  
   Итак, проиграв битву сию, хочешь ты допустить вести себя в триумфе по улицам Рима?
  

Брут

  
   Нет, Кассий, нет! Не думай, благородный римлянин, чтобы Брут когда-либо скованный в Рим вошел; в сем случае помышляет он иначе. Сей день совершит то, что пятоенадесять Марта начало; но увидимся ли мы, не знаю. Итак, прими от меня последнее прощание; навеки, навеки прости, Кассий! Если мы увидимся, то будем веселее; если нет, то мы хорошо сделали, что теперь простились.
  

Кассий

  
   Навеки, прости навеки, Брут! Если мы увидимся, то, конечно, будем веселее; если нет, то мы в самом деле хорошо сделали, что простились.
  

Брут

  
   Итак, пойдем. О, если бы можно было предузнать, чем кончится сражение сие! Но довольно и того, что день кончится, следственно конец уже известен. -- Пойдем же; ступай!

(Уходят.)

  

Явление II

  

Крик сражения.

БРУТ и МЕССАЛА.

  

Брут

  
   Спеши, спеши Мессала, спеши и отдай на той стороне находящимся легионам приказ мой.

(Великий крик.)

   -- Вели им вдруг ударить на неприятеля; ибо я вижу, что сопротивление на крыле Октавия немного значит; для совершения победы нужно только скорое нападение. Спеши, спеши Мессала! вели им всем сойти.

(Уходят.)

Явление III

Крик сражения.

КАССИЙ и ТИТИНИЙ.

  

Кассий

  
   Смотри, Титиний, смотри, как бегут малодушные; я сделался врагом собственных моих воинов. Сей знаменосец хотел бежать; я поразил робкого и отнял у него знамя.
  

Титиний

  
   О Кассий! Брут слишком рано дал повеление к нападению; он слишком скоро уверил себя в победе, получив некоторую выгоду над Октавием; воины его бросились на добычу, а Антоний нас здесь гонит.

(Приходит Пиндар.)

  

Пиндар

  
   Беги далее, Кассий. -- Беги далее! Антоний в ставках твоих. Беги, благородный Кассий, беги далее!
  

Кассий

  
   Возвышение сие довольно отдалено. -- Посмотри, Титиний, в моих ли ставках вижу я раскладываемый огонь?
  

Титиний

  
   Да, Кассий, да.
  

Кассий

  
   Титиний! если ты меня любишь, то сядь на моего коня, скачи к оным толпам и потом возвратись сюда, дабы я узнать мог, из друзей или врагов состоят они?
  

Титиний

  
   Я тотчас возвращусь.

(Уходит.)

  

Кассий

  
   Взойди, Пиндар, повыше на холм сей. -- Я никогда не мог далеко видеть. -- Не спускай глаз с Титиния, и сказывай мне, что в поле увидишь. -- В сей день начал я дышать; время протекло круг свой, и где я начал, там теперь окончаю. -- Жизнь моя достигла пределов своих. -- Ну, что ты видишь?
  

Пиндар

(На холме.)

  
   Ах, Кассий!
  

Кассий

  
   Что?
  

Пиндар

  
   Титиний окружен со всех сторон конными, прямо к нему скачущими; однако он скачет далее. Теперь они уже близко. -- Ну, Титиний! немного еще, так ты и в руках у них! -- Ах! он сходит с коня. -- Он взят в плен. -- Слушай, как они восклицают от радости!

Кассий

  
   Сойди теперь, и не смотри уже ни на что. -- О! почто я малодушен толико! почто прожил до того часа, в который лучший друг мой перед глазами моими в плен взят!

(Пиндар сходит.)

   Поди сюда, друг мой -- В Парфии я тебя в плен взял, спас жизнь твою, и ты клялся мне исполнять все то, что повелю тебе. Теперь сдержи клятву свою и от минуты сея будь свободен. -- Возьми славный меч сей, прободший внутренность Цезареву, и пронзи им грудь сию. -- Долгий ответ мне не нужен; возьми эфес в руку, и, когда закрою я лицо свое -- что уже и сделал -- конец меча направь на сердце мое. --

(Бросается на меч.)

   Цезарь! ты отмщен тем же мечом, который умертвил тебя! --

Пиндар

  
   Теперь я свободен; но я не хотел бы свободы, если бы сие еще от меня зависело. -- Ах, Кассий! -- Далеко бегу я от земли сей, столь далеко, что никогда и никакой римлянин не услышит обо мне!

(Уходит. Титиний и Мессала приходят.)

  

Мессала

  
   У нас вышла только мена, Титиний: Октавий побежден войском благородного Брута, а Кассий легионами Антония.
  

Титиний

  
   Известие сие ободрит Кассия.
  

Мессала

  
   Где ты его оставил?
  

Титиний

  
   В совершенном унынии с Пиндаром, его невольником, на холме сем.
  

Мессала

  
   Не он ли лежит там?
  

Титиний

  
   Распростершися, подобно мертвому. -- О скорбь!
  

Мессала

  
   Не он ли это?
  

Титиний

  
   Нет, это был он, Мессала; но Кассия нет уже! -- О солнце заходящее! подобно как ты вечером сим сокрываешься в багряных лучах своих, так и Кассий сокрылся от нас в багряной крови своей! -- Солнце Рима сокрылося! День наш протек! Облака, роса и опасности совокупляются; мы все свершили. Недоверчивость к судьбе моей были причиною действия сего!
  

Мессала

  
   Недоверчивость к благополучной судьбе была причиною сего. О заблуждение ненавистное, отрасль угнетающей скорби! почто показываешь ты любопытность мыслям человеков вещи несуществующие? -- О заблуждение! восприятое в единое мгновение, никогда не достигаешь ты благополучного рождения, не умертвив матери, тебя родившей!
  

Титиний

  
   Пиндар! -- Где ты, Пиндар!
  

Мессала

  
   Сыщи его, Титиний! а я между тем пойду печальным известием сим пронзить ухо благородного Брута -- пронзить, говорю; ибо острое железо и ядоносные стрелы столь же благоприятны были Бруту, сколь благоприятно будет ему известие сие.
  

Титиний

  
   Поди скорее, Мессала; а я буду искать Пиндара.

(Мессала уходит.)

   Почто посылал ты меня, Кассий? Разве не друзья твои встретили меня? Разве не они возложили на меня сей венец победный и повелели мне вручить тебе его? Разве не слышал ты восклицаний их? Ах! ты все обратил в худшую сторону. -- Но увенчай чело свое венцом сим; ибо Брут повелел мне вручить его тебе, и я хочу исполнить повеление его. -- Брут! прииди и зри, колико почитал я Кассия. -- Простите мне сие, о боги! -- Тако римлянин поступает. -- Поди, меч Кассия, и сыщи сердце Титиния!

(Колется. Крик воинов.)

  

БРУТ, МЕССАЛА, молодой КАТОН, СТРАТОН, ВОЛУМНИЙ, ЛУЦИЛИЙ.

  

Брут

  
   Где, Мессала, где лежит труп его?
  

Мессала

  
   Вот он, и скорбящий Титиний подле него находится.
  

Брут

  
   Титиний лежит вниз лицом. --

Катон

  
   Он мертв!
  

Брут

  
   О Юлий Цезарь! ты все силен еще! Дух твой вокруг носится и мечи наши направляет на собственную внутренность нашу!

(Великий крик.)

  

Катон

  
   О великодушный Титиний! смотрите, он увенчал еще чело мертвого Кассия.
  

Брут

  
   Дышат ли еще такие римляне, как Кассий и Титиний! -- Прости, римлянин последний! Не возможно уже Риму произвести тебе подобного! -- Друзья! я должен слезами умершему мужу сему более, нежели сколько теперь заплачу ему оных. -- Я сыщу уже удобное для сего время, Кассий, сыщу уже. -- Теперь подите и отошлите труп сей в Фассы; погребение его не должно совершиться в стане нашем, дабы не упало наше мужество. -- Пойдем, Луцилий -- пойдем младой Катон, возвратимся в сражение. Лабео и Флавий! велите идти войску нашему. -- Теперь три часа, а мы должны еще, о Римляне! пред наступлением нощи испытать счастие наше во второй битве.

(Уходят.)

  

Явление IV

  

Крик воинов.

БРУТ, КАТОН, ЛУЦИЛИЙ и другие.

  

Брут

  
   Не лишайтесь еще мужества, сограждане мои! не лишайтесь еще мужества!
  

Катон

  
   Какой незаконнорожденный не поступает так? Кто идет со мною! Я возглашу имя во все поле -- я сын Марка Катона! -- Внимайте! -- Враг тиранов и друг отечества моего -- я сын Марка Катона! -- Внимайте!

(Некоторые воины в битве.)

  

Брут

  
   А я Брут, я Марк Брут! Брут, друг отечества моего. -- Признайте меня Брутом!

(Уходит.)

  

Луцилий

  
   О Катон, благородный юноша! ты пал? -- Ах! но ты пал так, как Титиний, и достоин быть сыном Катоновым.
  

Воин

  
   Сдайся -- или умри!
  

Луцилий

  
   Я сдамся только для того, чтобы ты умертвил меня.

(Дает ему несколько денег.)

   Вот тебе награда за смерть мою; умертвив Брута, будешь ты славен.
  

Воин

  
   Нам не должно умерщвлять его -- знатный пленник!

(Приходит Антоний.)

  

Воин 2

  
   Прочь! дайте место! скажите Антонию, что Брут взят в плен.
  

Воин 1

  
   Я бегу уведомить его; но вот он сам -- Брут взят в плен! Брут взят в плен, Антоний!
  

Антоний

  
   Где он?
  

Луцилий

  
   В безопасности, Антоний; Брут безопасен. Я могу уверить вас, что никогда и никакой неприятель не возьмет Брута в плен живого. Боги да защитят его от такого срама! Если ты обретешь его живого или мертвого, то обрящешь его всегда себя достойным, всегда Брутом.
  

Антоний

  
   Это не Брут, друг мой; но муж, уверяю тебя, цены толь же высокой, как и Брут. Храни безопасность его, и поступай с ним почтительно. Таких мужей лучше хотел бы иметь я друзьями своими, нежели врагами. Подите и узнайте, жив ли Брут или нет, и известие принесите нам в ставку Октавия.

(Уходят.)

  

Явление V

  

Другая сторона места сражения.

БРУТ, ДАРДАНИЙ, КЛИТ, СТРАТОН и ВОЛУМНИЙ.

  

Брут

  
   Гряди, бедный остаток друзей моих! успокойтесь на камне сем.
  

Клит

  
   Статилий пошел за факелом, но не возвратился: он либо взят в плен, или умерщвлен.
  

Брут

  
   Сядь, Клит; смерть есть лозунг; повсюду она теперь встречается -- Послушай, Клит. --

(Тихо говорит с ним.)

  

Клит

  
   Как! я, Брут? -- Нет! не для чего в мире!
  

Брут

  
   И так молчи; не говори ни слова!
  

Клит

  
   Лучше я сам себя лишу жизни.
  

Брут

  
   Послушай, Дарданий --
  

Дарданий

  
   Мне сие сделать?
  

Клит

  
   О Дарданий!
  

Дарданий

  
   О Клит!
  

Клит

  
   Какое злое предложение делал тебе Брут?
  

Дарданий

  
   Чтобы я умертвил его. -- Посмотри, как он задумался.
  

Клит

  
   Теперь великий муж сей так исполнен скорби, что она из глаз его изливается.

Брут

  
   Поди сюда, Волумний.
  

Волумний

  
   Что, повелитель мой?
  

Брут

  
   Послушай, Волумний: Дух Цезарев являлся уже мне два раза ночью: в первый раз в Сардисе, а в сию последнюю ночь здесь при Филиппах. -- Я ведаю, что пришел час мой.
  

Волумний

  
   Не отчаивайся, Брут.
  

Брут

  
   Нет, Волумний; сие я верно знаю. Видишь, -- чем все кончится в мире. Враги наши гнали нас до самой бездны; лучше будет самим нам повергнуться в оную, нежели дождаться того, как они нас туда свергнут. Ты знаешь, добродушный Волумний, что мы с тобою вместе учились в школе: итак, ради сего, ради прежней дружбы нашей прошу тебя, да возьмешь в руки меч мой, на который я брошусь.
  

Волумний

  
   Сие не есть дело друга, Брут.

(Непрестанный шум.)

  

Клит

  
   Беги, беги, Брут! теперь не время медлить.
  

Брут

  
   Прости, друг мой, -- и ты, Волумний. Стратон! ты все спал; прости и ты. -- Сердце мое радуется, сограждане мои, что я во всей жизни своей не нашел ни одного человека, который бы мне неверен был. Сия проигранная битва принесет мне всегда более чести, нежели Октавию и Марку Антонию подлая победа нынешняя. Простите, любезные друзья; ибо язык Брутов почти уже кончил историю жизни своей. Ночь объемлет глаза мои, и кости мои, трудившиеся единственно для достижения часа сего, стремятся к покою.

(Шум и крик: бегите! бегите! бегите!)

  

Клит

  
   Беги, Брут, беги!
  

Брут

  
   Подите; я вам последую. Стратон! останься с господином своим; ты великодушен и не лишен ощущения чести. И так держи меч мой, и отврати лицо свое; я брошусь на оный. -- Послушаешься ли ты меня, Стратон?
  

Стратон

  
   Дай мне прежде руку свою -- прости, повелитель мой!
  

Брут

  
   Прости, добрый Стратон -- Цезарь! будь доволен, я не умерщвлял тебя и в половину с такою охотою.

(Бросается на меч свой, и умирает.)

Шум; отступ.

АНТОНИЙ,

ОКТАВИЙ, МЕССАЛА, ЛУЦИЛИЙ и войско.

  

Октавий

  
   Кому принадлежит невольник сей?
  

Мессала

  
   Невольнику моему. -- Стратон! где твой господин?
  

Стратон

  
   Он свободен от рабства, которое тебя угнетает, Мессала; победители ничего теперь более сделать с ним не могут, как предать огню труп его; ибо один Брут победил Брута, и никто не может хвалиться смертию его.
  

Луцилий

  
   И так нашли Брута. -- Благодарю тебя, Брут, что ты утвердил слова Луцилия.
  

Октавий

  
   Всех, служивших Бруту, принимаю я во услужение к себе. -- Хочешь ли, друг мой, жить у меня?
  

Стратон

  
   Хочу, если Мессала меня отдаст тебе.
  

Октавий

  
   Отдай мне его, любезный Мессала.
  

Мессала

  
   Как умер начальник мой, Стратон?
  

Стратон

  
   Я держал меч, а он на него бросился.
  

Мессала

  
   И так возьми его, Октавий; ибо он последнюю услугу оказал начальнику моему.
  

Антоний

  
   Брут был наивеличайший из всех римлян! Все заговорщики, его одного исключая, поступали по единой ненависти к великому Цезарю; только он один по ревности к общему благу и любви к отечеству в числе их. Жизнь его была толь изящна и свойства духа его были толь благородны, что натура могла бы выступить и сказать всему миру: "Вот был Муж!"
  

Октавий

  
   И так постараемся воздать ему при погребении его ту честь, которую заслужила жизнь его. -- Тело его будет лежать ночью сею в ставке моей, в великолепном украшении Военачальника. -- Теперь успокоимся от битвы и пойдем разделить славу сего счастливого дня.
  

КОНЕЦ.

  
сь такъ низокъ, что желалъ бы быть рабомъ? Если здѣсь есть такой,-- пусть скажетъ: значитъ, я его обидѣлъ. Кто здѣсь настолько невѣжественъ, что не желалъ бы быть римляниномъ? Если здѣсь есть такой,-- пусть скажетъ: значитъ, я его обидѣлъ. Кто здѣсь такъ гнусенъ, что не хочетъ любить свою родину? Если здѣсь есть такой,-- пусть откликнется: значитъ, я его обидѣлъ. Я молчу и жду отвѣта.
   Всѣ. Никто. Брутъ, никто!
   Брутъ. Значитъ, я никого не обидѣлъ. Я сдѣлалъ Цезарю не болѣе того, что вы могли бы сдѣлать Бруту. Разбирательство о его смерти внесено въ Капитолій: слава его не умалена, насколько онъ былъ ея достоинъ; преступленія же, за которыя онъ заплатилъ смертью, не преувеличены.

(Входятъ Антоній и другіе съ тѣломъ Цезаря.)

   Вотъ его тѣло, оплакиваемое Маркомъ Антоніемъ, который, хотя и не участвовалъ въ его убіеніи, получить выгоду отъ его смерти и свое мѣсто въ общемъ благополучіи,-- да и кто изъ васъ его не получитъ? Затѣмъ я ухожу, сказавъ, что если я убилъ своего лучшаго друга для блага Рима, то я обращу тотъ же самый мечъ противъ самого себя, если моей родинѣ угодно будетъ потребовать моей смерти.
   Всѣ. Живи, Брутъ, живи! Да здравствуетъ!
   1-й гражд. Его съ тріумфомъ къ дому проведемъ!
   2-й гражд. Мы статую со статуями предковъ
             Ему поставимъ!
   3-й гражд.                     Пусть онъ будетъ Цезарь!
   4-й гражд. Все лучшее, чѣмъ Цезарь отличался,
             Мы въ Брутѣ увѣнчаемъ!
   1-й гражд.                                         Мы проводимъ
             Его домой среди побѣдныхъ кликовъ!
   Брутъ. Сограждане!...
   2-й гражд.                     Тсс, тише! Замолчите!
             Брутъ говоритъ.
   1-й гражд.                               Молчите, тише, эй!
   Брутъ. Любезные сограждане, позвольте
             Мнѣ одному уйти, а васъ прошу
             Остаться здѣсь съ Антоніемъ; почтите
             Вы тѣмъ останки Цезаря, а также
             Ту рѣчь во славу Цезаревыхъ дѣлъ,
             Которую вамъ, съ нашего согласья.
             Произнести допущенъ Маркъ Антоній.
             Прошу я, чтобъ никто не уходилъ, --
             Лишь я одинъ,-- пока свою не кончитъ
             Антоній рѣчь. (Уходитъ.)
   1-й гражд.                     Эй, стойте! Стойте, эй!
             Послушаемъ, что скажетъ Маркъ Антоній.
   3-й гражд. Пускай онъ на публичную трибуну
             Взойдетъ: его послушать мы хотимъ!
             Всходи скорѣй, Антоній благородный!
   Антоній. Я ради Брута этимъ вамъ обязанъ.

(Идетъ на трибуну.)

   4-й гражд. Что онъ сказалъ о Брутѣ?
   3-й гражд.                                                   Онъ сказалъ,
             Что ради Брута онъ намъ всѣмъ обязанъ.
             4-й гражд. Пусть лучше здѣсь не говоритъ дурного
             О Брутѣ.
   1-й гражд.           Этотъ Цезарь былъ тиранъ.
   3-й гражд. Да, это вѣрно; счастье, что такъ скоро
             Римъ отъ него избавился.
   2-й гражд.                                         Молчите!
             Антонія послушать мы хотимъ.
   Антоній. Любезнѣйшіе римляне!
   Граждане.                                         Эй, тише!
             Хотимъ мы слушать!
   Антоній.                               Римляне, друзья.
             Сограждане,-- свой слухъ ко мнѣ склоните!
             Я здѣсь не съ тѣмъ, чтобъ Цезаря хвалить.
             А чтобъ похоронить его. Все злое,
             Что люди совершаютъ, послѣ нихъ
             Жить остается; доброе же часто
             Хоронятъ съ ихъ костями. Пусть такъ будетъ
             И съ Цезаремъ. Вамъ, благородный Брутъ
             Сказалъ, что Цезарь былъ властолюбивъ;
             И если это такъ,-- тогда, конечно,
             Тяжелый грѣхъ лежалъ на немъ, и тяжко
             За грѣхъ тотъ Цезарь заплатилъ. Теперь
             Я, съ разрѣшенья Брута и всѣхъ прочихъ
             (Вѣдь Брутъ весьма почтенный человѣкъ:
             Всѣ, всѣ они почтеннѣйшіе люди),--
             Держу надъ тѣломъ Цезаревымъ рѣчь.
             Онъ былъ мнѣ другомъ вѣрнымъ, справедливымъ;
             Но Брутъ сказалъ: онъ былъ властолюбивъ;
             А Брутъ, конечно, человѣкъ почтенный.
             Онъ много, много плѣнныхъ въ Римъ привелъ
             И выкупомъ за нихъ казну наполнилъ;
             Ужели въ этомъ Цезарь показалъ
             Свое намъ властолюбье? Слыша стоны
             И крики неимущихъ, Цезарь плакалъ;
             Должно бы властолюбье состоять
             Изъ болѣе суровой, грубой ткани;
             Но Брутъ сказалъ: онъ былъ властолюбивъ;
             А Брутъ, конечно, человѣкъ почтенный.
             Вы видѣли, какъ въ праздникъ Луперкалій
             Ему я трижды предлагалъ корону,
             И ту корону трижды онъ отвергъ;
             Ужели это было властолюбье?
             Но Брутъ сказалъ: онъ былъ властолюбивъ;
             А Брутъ, безспорно, человѣкъ почтенный.
             Я не хочу опровергать того,
             Что Брутъ сказалъ: я говорю, что знаю.
             Его когда-то всѣ любили вы
             Не безъ причины: что же за причина
             Мѣшаетъ вамъ оплакивать его?
             О здравый смыслъ! ты убѣжалъ къ животнымъ,
             Къ звѣрямъ свирѣпымъ, люди же совсѣмъ
             Утратили разсудокъ! Подождите
             Немного: сердце тамъ мое, въ гробу,
             У Цезаря; повременить я долженъ.,
             Пока оно воротится ко мнѣ.
   1-й гражд. Въ словахъ его какъ будто много правды.
   2-й гражд. Да; если дѣло разсмотрѣть серьезно,
             То съ Цезаремъ весьма несправедливо
             Поступлено.
   3-й гражд.                     Не правда ли, сосѣди,
             Боюсь, что худшій смѣнитъ намъ его.
   4-й гражд. Вы слышали, что онъ сказалъ? Короны
             Взять Цезарь не хотѣлъ. Вѣдь это значитъ,
             Что былъ онъ вовсе не властолюбивъ!
   1-й гражд. О, если это станетъ несомнѣннымъ,--
             Кой-кто заплатитъ дорого!
   2-й гражд.                                         Бѣдняга!
             Глаза его отъ слезъ краснѣй огня.
   3-й гражд. Нѣтъ въ Римѣ человѣка благороднѣй,
             Чѣмъ Маркъ Антоній!
   4-й гражд.                                         Ну, смотри теперь:
             Онъ рѣчь свою опять возобновляетъ.
   Антоній. Еще вчера лишь Цезарево слово
             Сильнѣе было, чѣмъ весь міръ, теперь --
             Лежитъ онъ здѣсь, и хоть одинъ бы нищій
             Съ почтеньемъ преклонился передъ нимъ!
             О господа, когда бы попытался
             Увлечь я ваши души и сердца
             Къ возстанію и къ ярости великой,--
             Я бъ мoгъ обидѣть Кассія и Брута,
             Которые какъ, безъ сомнѣнья, вамъ
             Извѣстно всѣмъ -- почтеннѣйшіе люди;
             Я не хочу обидѣть ихъ: скорѣе
             Я мертваго обижу и себя
             И васъ, но не такихъ людей почтенныхъ!
             Ботъ здѣсь пергаментъ съ Цезаря печатью,--
             Онъ мною найденъ въ комнатѣ его;
             Пусть лишь народъ узнаетъ завѣщанье
             (Которое,-- простите,-- вамъ прочесть
             Не въ правѣ я),-- онъ прибѣжитъ толпами
             И станетъ раны Цезаря лобзать,
             Платки въ святую кровь его омочитъ,
             По волоску на память разберетъ,
             Чтобъ, умирая, завѣщать ихъ дѣтямъ,
             Какъ лучшее, богатое наслѣдство!
   4-й гражд. Его услышать волю мы хотимъ!
             Прочти ее, Антоній!
   Всѣ.                                         Волю, волю!
             Хотимъ мы слышать Цезареву волю!
   Антоній. Постойте же, любезные друзья!
             Я не могу прочесть ее; некстати
             Вамъ знать, какъ сильно Цезарь васъ любилъ;
             Вѣдь люди вы, не дерево, не камни;
             Воспламенитъ чрезмѣрно это васъ,
             Совсѣмъ съ ума сойдете вы; вамъ лучше
             Не знать, что вы -- наслѣдники его.
             Стань это вамъ извѣстно,-- о. что будетъ!
   4-й гражд. Читай, Антоній! Все хотимъ мы знать!
             Прочти намъ волю, Цезареву волю!
   Антоній. Ужели подождать вы не хотите?
             Я сдѣлалъ промахъ, это вамъ сказавъ:
             Боюсь обидѣть я людей почтенныхъ,
             Отъ чьихъ ударовъ Цезарь палъ; я, право.
             Боюсь за нихъ.
   4-й гражд.                     Измѣнники они,
             Почтеннѣйшіе люди эти!
   Всѣ.                                                   Волю'
             Читай намъ завѣщанье!
   2-й гражд.                                         Негодяи
             Они, убійцы! Прочитай намъ волю!
   Антоній. Итакъ, вы принуждаете меня
             Прочесть ее? Такъ станьте же скорѣе
             Вкругъ Цезарева тѣла, чтобы вамъ
             Я показалъ изрекшаго ту волю.
             Могу ли я спуститься внизъ? Даете ль
             Вы позволенье мнѣ на то?
   Нѣсколько гражданъ.                     Сойди!
   2-й гражд. Спустись сюда.
   3-й гражд.                               Тебѣ мы позволяемъ!

(Антоній сходитъ внизъ.)

   4-й гражд. Вокругъ всѣ станьте.
   1-й гражд.                                         Далѣе отъ гроба.--
             Пошире кругъ, пошире!
   2-й гражд.                                         Дайте мѣсто
             Антонію, чтобъ онъ имѣлъ просторъ,
             Антоній благородный!
   Антоній.                                         Не тѣснитесь
             Такъ на меня, подальше станьте.
   Нѣсколько гражданъ.                               Дальше!
             Подальше! Дайте мѣсто! Осадите!
   Антоній. Когда у васъ есть слезы,-- приготовьтесь
             Теперь пролить ихъ. Этотъ плащъ знакомъ
             Вамъ всѣмъ. И вотъ теперь я вспоминаю,
             Какъ Цезарь въ первый разъ его надѣлъ:
             Въ его шатрѣ то было, въ лѣтній вечеръ
             Прекраснѣйшій, въ тотъ знаменитый день,
             Какъ Нервіевъ онъ одолѣлъ. Взгляните жъ:
             Вотъ здѣсь какъ разъ мечъ Кассія прошелъ,
             Вотъ здѣсь его прорвалъ завистникъ Каска,
             А здѣсь пронзилъ его любимецъ Брутъ:
             Когда же сталь проклятую онъ вырвалъ,--
             Смотрите же, какъ ринулась вослѣдъ
             Кровь Цезаря и двери распахнула,
             Чтобъ убѣдиться, Брутъ ли такъ свирѣпо
             Стучался къ ней, иль кто другой? Вѣдь Брутъ,
             Какъ вамъ извѣстно, Цезаря былъ ангелъ.
             О боги! вы свидѣтели, какъ Цезарь
             Любилъ его, какъ нѣжно! Это былъ
             Ужаснѣйшій ударъ изъ всѣхъ: какъ только
             Увидѣлъ Цезарь благородный нашъ,
             Что Брутъ его разитъ,-- неблагодарность
             Сильнѣй, чѣмъ всѣ измѣнниковъ мечи,
             Его совсѣмъ сразила; разорвалось
             Могучее тутъ сердце, и, закрывъ
             Лицо свое плащомъ, великій Цезарь
             Упалъ къ подножью статуи Помпея,
             Съ которой кровь ручьями потекла.
             О граждане! какое это было
             Ужасное паденье! Палъ и я,
             И вы, и всѣ мы вмѣстѣ, а измѣна
             Кровавая побѣду затрубила
             Надъ нами! Да, вы плачете теперь;
             Поражены вы жалостью, какъ видно!
             Что жъ, плачьте: драгоцѣнныя то капли!
             О, добрыя вы души: слезы льете,
             Увидѣвъ раны въ Цезаря плащѣ;
             Но вотъ онъ самъ,-- вотъ онъ, обезображенъ
             Ударами злодѣевъ!
   1-й гражд.                               О прискорбный,
             Ужасный вилъ!
   2-й гражд.                     О благородный Цезарь!
   3-й гражд. О горькій день!
   4-й гражд.                               Измѣнники, злодѣи!
   1-й гражд. О зрѣлище кровавое!
   2-й гражд.                                         Должны
             Мы отомстить.
   Всѣ.                               Мы отомстимъ! Вставайте!
             Ищите! Жгите! Бейте! Убивайте!
             Терзайте ихъ! Пусть ни одинъ измѣнникъ
             Не будетъ живъ!
   Антоній.                               Сограждане, постойте!
   1-й гражд. Эй, тише вы! Антоній благородный
             Къ намъ говоритъ.
   2-й гражд.                               Послушаемъ его!
             Пойдемъ за нимъ, жизнь за него мы сложимъ!
   Антоній. Друзья мои, любезные друзья!
             Не допустите, чтобы я невольно
             Въ мятежъ такой внезапный васъ увлекъ.
             Вѣдь тѣ, кто это дѣло совершили,--
             Почтеннѣйшіе люди; частныхъ дѣлъ ихъ
             И огорченій, правда, я не знаю,
             Которыя заставили,-- увы,--
             Такъ поступить ихъ; но они почтенны
             И мудры, и, конечно, вамъ дадутъ
             Своихъ поступковъ объясненье. Други!
             Я не пришелъ сердца похитить ваши,--
             Нѣтъ, не такой ораторъ я, какъ Брутъ;
             Нѣтъ, я таковъ, какимъ меня давно вы
             Всѣ знаете: я человѣкъ простой,
             Прямой, который только любитъ друга,
             Которому публично позволенье
             Вы дали, чтобы говорить о немъ.
             Нѣтъ у меня талантовъ, словъ блестящихъ,
             Достоинства, искусства въ выраженьяхъ,
             Ни силы рѣчи, чтобъ я кровь людей
             Могъ взволновать: я говорю лишь правду
             Сказалъ лишь то, что знаете вы сами,
             И дорогого Цезаря вамъ раны
             Я показалъ,-- несчастныя уста,
             Печальныя, нѣмыя, предоставивъ
             Имъ замѣнить меня; но будь я Брутъ
             А Брутъ -- Антоній,-- о, тогда, конечно,
             Нашелся бы Антоній, чья бы рѣчь
             Вашъ возмутила духъ, языкъ могучій
             Здѣсь въ каждую изъ Цезаревыхъ ранъ
             Вложила бы и даже камни Рима
             Воззвала бы къ возстанью, къ мятежу!
   Всѣ. Мятежъ, возстанье!
   1-й гражд.                               Мы сожжемъ домъ Брута.
   3-й гражд. Идемъ скорѣй, идемъ! Скорѣй за дѣло!
             Разыщемъ заговорщиковъ!
   Антоній.                                         Постойте,
             Сограждане, я кое-что скажу.
   Всѣ. Эй, слушайте Антонія! Что скажетъ
             Антоній благородный?
   Антоній.                                         Какъ, друзья?
             Спѣшите вы уйти, еще не, зная,
             Чѣмъ Цезарь вашу заслужилъ любовь?
             Увы, еще вамъ это неизвѣстно!
             Такъ надо разсказать вамъ. Вы забыли
             Про завѣщанье, о которомъ я
             Упоминалъ вамъ.
   Всѣ.                                         Совершенно вѣрно!
             Эй, стойте! Завѣщанье намъ прочтутъ!
   Антоній. Вотъ завѣщанье съ Цезаря печатью.
             Изъ римскихъ гражданъ каждому даетъ онъ,--
             Всѣмъ, каждому,-- по семьдесятъ пять драхмъ.
   2-й гражд. О благородный Цезарь! Мщенье, мщенье
             За смерть его!
   3-й гражд. О царственный нашъ Цезарь!
   Антоній. Дослушайте жъ съ терпѣньемъ.
   Всѣ.                                                             Тише, эй!
   Антоній. И, сверхъ того, онъ всѣмъ вамъ оставляетъ
             Свои гулянья, частные сады
             И новыя плодовыя культуры
             Вездѣ по эту сторону отъ Тибра;
             Онъ отдаетъ навѣкъ ихъ вамъ и вашимъ
             Наслѣдникамъ на общую всѣмъ радость,
             Чтобъ вы могли спокойно отдохнуть
             И погулять. Такъ вотъ каковъ былъ Цезарь!
             Скажите же: когда дождетесь вы
             Такого же другого?
   1-й гражд.                               Никогда!
             О, никогда! Бѣжимъ, бѣжимъ -- скорѣе!
             Сперва сожжемъ мы Цезарево тѣло
             На площади священной, а затѣмъ
             Къ домамъ злодѣевъ факелы помчатся.
             Берите тѣло!
   2-й гражд.                     Разводи огонь!
   3-й гражд. Ломай скамьи!
   4-й гражд.                               Ломай сидѣнья, окна,
             Все, все! (Граждане уходятъ съ тѣломъ Цезаря.)
   Антоній. Ну, пусть идутъ теперь. Раздоръ,
             Ты на ногахъ: иди, куда ты хочешь!

(Входить слуга.)

             Что новаго, пріятель?
   Слуга.                               Господинъ,--
             Октавій въ Римъ уже пріѣхалъ.
   Антоній.                                                   Гдѣ онъ?
             Слуга. Теперь онъ въ домѣ Цезаря съ Лепидомъ.
   Антоній. И я сейчасъ приду къ нему туда.
             Онъ кстати здѣсь. Судьба къ намъ благосклонна
             И что-нибудь намъ дастъ на этотъ разъ.
   Слуга. Я слышалъ отъ него, что Брутъ и Кассій
             Верхомъ, какъ сумасшедшіе, промчались
             Черезъ ворота Рима.
   Антоній.                               Къ нимъ дошла,
             Должно быть, вѣсть, какъ я народъ настроилъ.
             Ну, проводи къ Октавію меня.

(Уходятъ.)

   

СЦЕНА III.

Улица.

Входитъ Цинна, поэтъ.

   Цинна. Мнѣ снилось въ эту ночь, что я на пирѣ
             Былъ съ Цезаремъ. Приходятъ мнѣ на умъ
             Зловѣщія все мысли. Не хотѣлось
             Мнѣ выходить на улицу, но что-то
             Меня влечетъ невольно, чтобъ идти.

(Входятъ граждане.)

   1-й гражд. Какъ тебя зовутъ?
   2-й гражд. Куда ты идешь?
   3-й гражд. Гдѣ ты живешь?
   4-й гражд. Ты женатъ или холостъ?
   2-й гражд. Отвѣчай каждому изъ насъ прямо.


             1-й гражд. Да: и коротко.
             4-й гражд. Да; и умно.
             3-й гражд. Да; и говори правду: это будетъ самое лучшее.
   Цинна. Какъ меня зовутъ? Куда я иду? Гдѣ я живу? Женатъ я или холостъ? Ну, хорошо; я каждому изъ васъ отвѣчу прямо и коротко, умно и по правдѣ. Умно я скажу, что я холостъ.
   2-й гражд. Это значитъ, что всѣ женатые -- дураки? Боюсь, что ты получишь отъ меня за это оплеуху. Ну, продолжай; говори прямо!
   Цинна. Скажу прямо, что я иду на погребенье Цезаря.
   1-й гражд. Какъ врагъ или какъ другъ?
   Цинна. Какъ другъ.
   2-й гражд. На этотъ-пунктъ онъ отвѣтилъ прямо.
   4-й гражд. Ну, гдѣ ты живешь? Говори коротко.
   Цинна. Коротко сказать, я живу близъ Капитолія.
   3-й гражд. Твое имя? Говори правду.
   Цинна. По правдѣ, мое имя -- Цинна.
   1-й гражд. Рвите его на куски: это заговорщикъ.
   Цинна. Я Цинна поэтъ! Я поэтъ Цинна!
   4-й гражд. Растерзать его за его скверные стихи! Растерзать его за его скверные стихи!
   Цинна. Я другой Цинна, не заговорщикъ!
   4-й гражд. Все равно; его имя -- Цинна; вырвемъ ему это имя изъ сердца и пусть убирается.
   3-й гражд. Разорвать, разорвать его! Эй, факелы тащите, факелы! Къ Бруту, къ Кассію! Жгите все! Одни идите къ дому Деція, другіе -- къ Каскѣ, третьи -- къ Лигарію! Живо!

(Уходятъ.)

   

Актъ четвертый.

СЦЕНА I.

Домъ въ Римѣ.

Антоній, Октавій и Лепидъ сидятъ за столомъ.

   Антоній. Итакъ, должны всѣ эти умереть:.
             Ихъ имена отмѣчены.
   Октавій.                                         И братъ твой
             Умретъ, Лепидъ: на это ты согласенъ?
   Лепидъ. Согласенъ.
   Октавій.                     Отчеркни его, Антоній.
   Лепидъ. Да, Маркъ Антоній, но съ однимъ условьемъ:
   Чтобъ умеръ Публій, сынъ твоей сестры.
   Антоній. Пусть онъ умретъ; смотри: вотъ этимъ знакомъ
             Его я осуждаю. Но, Лепидъ,
             Сходи-ка ты въ домъ Цезаря: достань намъ
             Ты завѣщанье, чтобы обсудить,
             Что изъ наслѣдства сократить возможно.
   Лепидъ. А я васъ здѣсь найду?
   Октавій.                                         Мы будемъ здѣсь
             Иль въ зданьи Капитолія.

(Лепидъ уходитъ.)

   Антоній.                                         Вотъ слабый,
             Совсѣмъ ничтожный человѣкъ, пригодный
             Лишь на посылки! Развѣ стоитъ онъ,
             При дѣлежѣ вселенной на три части
             Однимъ изъ трехъ быть въ долѣ?
   Октавій.                                                   Ты призналъ
             Его такимъ, когда ему позволилъ
             При обсужденьи голосъ подавать,
             Кто долженъ умереть,-- въ совѣтѣ черномъ
             И при дѣлахъ проскрипціи.
   Антоній.                                         Октавій.
             Я больше жилъ, чѣмъ ты. Хоть на него
             Мы почести теперь и возлагаемъ,
             Чтобъ отъ различныхъ тягостей постыдныхъ
             Себя освободить,-- но пусть все это
             Для насъ несетъ онъ, какъ несетъ оселъ
             Грузъ золота, потѣя и вздыхая
             Подъ тяжестью, ведомый иль гонимый,
             Куда ему назначимъ мы итти;
             Когда же онъ сокровище доставить,
             Куда велимъ,-- съ него мы снимемъ грузъ
             И, какъ осла ненужнаго, отпустимъ:
             Пусть хлопаетъ ушами и пасется,
             Гдѣ хочетъ.
   Октавій.                     Какъ желаешь, поступай;
             Онъ все же воинъ опытный и храбрый.
   Антоній. Октавій, вѣдь таковъ же и мой конь,
             За что его и кормомъ я снабжаю.
             Созданье это я училъ сражаться,
             Бѣжать и останавливаться вдругъ
             И на врага скакать; его движенья
             Тѣлесныя мой направляетъ духъ.
             И нашъ Лепидъ во многихъ отношеньяхъ
             Ничуть не лучше: надобно его
             Учить, вести, впередъ указкой двигать;
             Онъ -- малый съ ограниченнымъ умомъ,
             Питается остатками чужими,
             Объѣдками, лишь подражать способенъ
             И то, что ужъ использовали люди,--
             Своею модой дѣлаетъ; о немъ
             Не говори иначе, какъ о вещи.
             Теперь узнай, Октавій, о дѣлахъ
             Великихъ и серьезныхъ: Брутъ и Кассій
             Войска сбираютъ; мы должны имъ смѣло
             Противостать. Устроимъ нашъ союзъ,
             Оберемъ друзей и напряжемъ всѣ силы.
             Немедленно составимъ засѣданье
             Совѣта, чтобъ все тайное раскрыть
             И отразить открытую опасность.
   Октавій. Да, это нужно; мы рискуемъ всѣмъ;
             Со всѣхъ сторонъ враги насъ окружаютъ,
             И многіе, съ улыбкой на устахъ,
             Боюсь, грозятъ намъ тысячами козней.

(Уходятъ.)

   

СЦЕНА II.

Лагерь близъ Сардъ. Передъ шатромъ Брута.

Барабанный бой. Входятъ Брутъ, Луцилій, Луцій и воины; къ нимъ навстрѣчу идутъ Титиній и Пиндаръ.

   Брутъ. Стой!
   Луцилій.           Передай команду: стой!
   Брутъ.                                                   Что скажешь,
   Луцилій? Кассій близко?
   Луцилій.                               Онъ ужъ здѣсь:
             Вотъ Пиндаръ; онъ принесъ тебѣ съ собою
             Отъ господина своего привѣтъ.
   Брутъ. Его привѣтъ весьма любезенъ. Пиндаръ,--
             Твой господинъ иль потому, что самъ
             Онъ измѣнился, или по причинѣ
             Неправильныхъ поступковъ подчиненныхъ,--
             Мнѣ поводъ далъ серьезный пожелать,
             Чтобъ то, что совершилось, оказалось
             Несовершивишмся. Но если здѣсь
             Онъ самъ, то мнѣ, надѣюсь, объясненье
             Онъ дастъ.
   Пиндаръ.           Мой благородный господинъ
             Придетъ сюда,-- я въ томъ не сомнѣваюсь,--
             Такимъ, какимъ являлся онъ всегда:
             Исполненнымъ достоинства и чести.
   Брутъ. Въ томъ нѣтъ сомнѣнья. Но скажи, Луцилій:
             Какъ принялъ онъ тебя?
   Луцилій.                                         Весьма любезно
             И съ полнымъ уваженьемъ,-- но не такъ,
             Какъ прежде: не съ такою простотою,
             Свободою и дружескимъ довѣрьемъ.
   Брутъ. Ты описалъ мнѣ охлажденье дружбы,
             Когда-то столь горячей. Знай, Луцилій:
             Когда любовь на убыль ужъ пошла,
             Тогда растетъ любезность напускная.
             Въ простой, открытой дружбѣ нѣтъ притворства;
             Фальшивые же люди на словахъ
             Подобны лошадямъ, на видъ горячимъ,
             Которыя исполненными силы
             Намъ кажутся и быстроту сулятъ,
             Но, чуть лишь шпоры въ ихъ бока вонзятся,
             Теряютъ спесь, надеждъ не оправдавъ,
             И жалкихъ клячъ являются не лучше.
             Ну, что же: Кассій съ арміей пришелъ?
   Луцилій. Намѣрены они сегодня ночью
             Расположиться въ Сардахъ; но изъ войска
             Значительная часть, и въ томъ числѣ
             Всѣ всадники,-- при Кассіи.

(Слышатся звуки марша).

   Брутъ.                                         Чу! Вотъ онъ.
             Пойдемъ къ нему мы вѣжливо навстрѣчу.

(Входитъ Кассій съ войсками.)

   Кассій. Стой!
   Брутъ.                     Стой! Пускай передадутъ команду
             Изъ строя въ строй тамъ дальше.
   Первый воинъ. Стой!
   Второй воинъ.                     Стой!
   Третій воинъ.                               Стой!
   Кассій. Мой благородный братъ, ты былъ со мною
             Несправедливъ.
   Брутъ.                               Вы, боги, будьте судьи!
             Бываю ль я несправедливъ съ врагомъ?
             А если нѣтъ,-- то какъ я могъ быть съ братомъ
             Я справедливъ?
   Кассій.                     Брутъ, этой рѣчью трезвой
             Стараешься обиду ты прикрыть;
             И если такъ, то...
   Брутъ.                               Успокойся, Кассій:
             Помягче горе выскажи свое;
             Тебя довольно хорошо я знаю.
             Здѣсь, предъ лицомъ обѣихъ нашихъ армій,
             Которыя должны межъ нами видѣть
             Одну любовь.-- не будемъ враждовать.
             Пусть отойдутъ войска твои немного;
             Затѣмъ въ шатрѣ моемъ ты можешь, Кассій,
             Свою печаль подробнѣй изложить,
             А я готовъ съ терпѣньемъ слушать.
   Кассій.                                                   Пиндаръ,
             Начальникамъ отрядовъ прикажи
             Немного отступить назадъ.
   Брутъ.                                         Луцилій,
             Ты сдѣлай то же съ нашей стороны.
             Пусть никого въ шатеръ къ намъ не впускаютъ,
             Пока мы свой не кончимъ разговоръ.
             На стражѣ будутъ Луцій и Титиній.

(Уходятъ).

   

СЦЕНА III.

Въ шатрѣ Брута.

Входятъ Брутъ и Кассій.

   Кассій. Вотъ въ чемъ ты честь мою задѣлъ: тобою
             Подвергнутъ былъ взысканью Луцій Пелла
             За то, что онъ съ сардійцевъ взятки бралъ.
             Хоть за него въ письмѣ тебя просилъ я,
             Какъ за знакомца своего, но ты
             Письмо мое оставилъ безъ послѣдствій.
   Брутъ. Не самъ ли честь свою задѣлъ ты, Кассій,
             Когда писалъ такое мнѣ письмо?
   Кассій. Нельзя въ такія времена, какъ наше,
             Проступокъ каждый мелкій ставить въ счетъ.
   Брутъ. Но тебѣ сказать я долженъ, Кассій:
             Въ народѣ много говорятъ, что ты
             Самъ на руку нечистъ,-- что недостойнымъ
             Ты должности за деньги продаешь.
   Кассій. Я на руку нечистъ! Брутъ это молвилъ;
             Скажи мнѣ это кто другой,-- то были бъ,
             Клянусь, его послѣднія слова!
   Брутъ. Лишь Кассія прославленное имя
             Слегка облагородило тотъ грѣхъ,
             И только потому онъ могъ донынѣ
             Избѣгнуть наказанья!
   Кассій.                               Наказанья!
   Брутъ. Припомни мартъ, припомни иды марта:
             Не ради ль справедливости убитъ
             Великій Юлій? И какой бездѣльникъ
             Его коснулся бъ, поразить бы смѣлъ,
             Когда бъ не вынуждала справедливость?
             И что жъ? Одинъ изъ насъ, одинъ изъ тѣхъ,
             Которые убили человѣка,
             Первѣйшаго межъ всѣми въ этомъ мірѣ,
             За то, что онъ поддерживалъ разбой,--
             Теперь мараетъ собственныя руки
             Позорной грязью взятокъ, продаетъ
             Могучее пространство нашей власти
             За горсть такого мусора? Нѣтъ, лучше
             Собакой быть и лаять на луну,
             Чѣмъ быть подобнымъ римскимъ гражданиномъ!
   Кассій. Брутъ, не дразни меня; я не стерплю;
             Забылся ты, тѣсня меня; я воинъ,
             Старѣй тебя дѣлами и способнѣй,
             Чѣмъ ты, условья ставить.
   Брутъ.                                         Полно, Кассій:
             Ты не таковъ.
   Кассій.                     Нѣтъ, я таковъ.
   Брутъ.                                         Нѣтъ, нѣтъ!
   Кассій. Довольно же нападокъ; я забудусь;
             Побереги себя; мое терпѣнье
             Ты больше не испытывай, прошу.
   Брутъ. Прочь, жалкій человѣкъ!
   Кассій.                                         Возможно ль это?
   Брутъ. Ты долженъ слушать: я молчать не стану!
             Ужели опрометчивый твой гнѣвъ
             Меня заставитъ уступить дорогу?
             Чтобъ я предъ сумасшедшимъ сталъ дрожать?
   Кассій. О боги, боги! Мнѣ ль терпѣть все, это?
   Брутъ. Все это? Больше! Злись, пока не лопнетъ
             Отъ гнѣва сердце гордое твое!
             Ступай къ своимъ рабамъ, чтобъ показать имъ,
             Какъ ты горячъ, иль плѣнниковъ своихъ
             Заставь дрожать! Я я,-- чтобъ уступилъ я?
             Чтобъ сталъ тебя щадить и преклоняться
             Передъ упрямствомъ права твоего?
             Клянусь богами, принужденъ ты будешь,
             Хоть разорвись, переварить весь ядъ
             Твоей досады, и тебя отнынѣ
             Своей потѣхой буду я считать,
             Посмѣшищемъ, какъ только ты грозить мнѣ
             Начнешь опять!
   Кассій.                               Вотъ до чего дошло!
   Брутъ. Ты говоришь мнѣ, что ты лучшій воинъ,
             Чѣмъ я; что жъ, докажи, что это такъ,
             Что хвастовство твое не лживо; я же
             Охотно, что касается меня,
             Готовъ у благороднѣйшихъ учиться.
   Кассій. Брутъ, ты во всемъ ко мнѣ несправедливъ:
             Я лишь сказалъ, что старше я, какъ воинъ,--
             Не лучше; развѣ "лучше" я сказалъ?
   Брутъ. Да чтобъ ты ни сказалъ,-- мнѣ безразлично.
   Кассій. Будь Цезарь живъ,-- онъ самъ бы не рѣшился
             Такъ оскорблять меня.
   Брутъ.                                         Молчи, молчи!
             Ты не посмѣлъ бы такъ его затронуть.
   Кассій. Я -- не посмѣлъ бы?
   Брутъ.                                         Нѣтъ.
   Кассій.                                                   Я не посмѣлъ бы
             Его затронуть?
   Брутъ.                               Жизнь свою щадя,
             Ты не посмѣлъ бы.
   Кассій.                               Право, слишкомъ много
             Ты на мою надѣешься любовь;
             Меня заставишь сдѣлать ты, пожалуй,
             О чемъ придется тяжко мнѣ грустить.
   Брутъ. Ты сдѣлалъ то, о чемъ грустить ты долженъ!
             Въ твоихъ угрозахъ, Кассій, страха нѣтъ:
             Я честностью вооруженъ такъ сильно,
             Что для меня онѣ -- пустой лишь вѣтеръ,
             Который безразличенъ для меня.
             Нуждаясь разъ въ извѣстной суммѣ денегъ,
             Я посылалъ за золотомъ къ тебѣ,
             И ты мнѣ отказалъ. По я не въ силахъ
             Путемъ позорнымъ деньги добывать;
             Клянусь я небомъ, что скорѣе сердце
             Свое отдамъ въ чеканъ, всю кровь по каплямъ
             На драхмы издержу, чѣмъ выжимать
             У бѣдняковъ крестьянъ ихъ грошъ ничтожный
             Какимъ-нибудь обманомъ! Посылалъ
             За золотомъ къ тебѣ я для того лишь,
             Чтобъ легіонамъ заплатить моимъ,
             И получилъ отказъ. Ужель достоинъ
             Такой поступокъ Кассія? Иль могъ бы
             Отвѣтить Каю Кассію я такъ,
             Какъ онъ отвѣтилъ мнѣ? О, если станетъ
             Когда-нибудь Маркъ Брутъ такимъ скупцомъ,
             Чтобъ низкіе вести такіе счеты
             Съ друзьями,-- о, тогда готовьте, боги,
             Свои перуны, чтобы раздробить
             Его въ куски!
   Кассій.                     Тебѣ не отказалъ я.
   Брутъ.                                                   Ты отказалъ!
   Кассій. Нѣтъ, нѣтъ! Тотъ былъ глупецъ,
             Кто отъ меня пришелъ къ тебѣ съ отвѣтомъ.
             Брутъ растерзалъ мнѣ сердце: долженъ другъ
             Съ терпѣніемъ сносить ошибки друга,
             А Брутъ мои преувеличить радъ.
   Брутъ. Нѣтъ, если ими самъ я не обиженъ.
   Кассій. Не любишь ты меня.
   Брутъ.                                         Твоихъ проступковъ
             Я не люблю.
   Кассій.                     Ихъ дружеское око
             Замѣтить не могло бы.
   Брутъ.                                         Льстецъ бы ихъ
             Не видѣлъ, будь они Олимпа больше.
   Кассій. Приди жъ, Антоній, ты, Октавій юный,
             Приди, чтобъ вамъ на Кассіи одномъ
             Свою всю злобу выместить! Постыла
             Жизнь Кассію: онъ ненавидимъ тѣмъ,
             Кого онъ любитъ; оскорбленъ онъ братомъ;
             Бранятъ его, какъ плѣнника; проступки
             Записываютъ въ книжку, наизусть
             Ихъ учатъ и въ лицо ему бросаютъ!
             О, я бы душу выплакалъ изъ глазъ!
             Вотъ мечъ мой, вотъ и грудь моя нагая
             И сердце въ ней, богаче всѣхъ сокровищъ
             Плутоновыхъ и золота цѣннѣй;
             Ты, римлянинъ,-- возьми жъ его! Дать деньги
             Я отказалъ, а сердце отдаю;
             Рази меня, какъ Цезаря: я знаю,
             Что даже въ мигъ, когда всего враждебнѣй
             Онъ былъ тебѣ,-- его любилъ ты больше,
             Чѣмъ Кассія когда-либо любилъ.
   Брутъ. Вложи свой мечъ; сердись, когда желаешь;
             Свободенъ ты,-- какъ хочешь, поступай,
             И пусть позоръ твой въ прихоть превратится.
             О Кассій, ты соединенъ судьбой
             Съ ягненкомъ, гнѣвъ котораго подобенъ
             Огню кремня, который отъ удара
             Въ единый мигъ короткой искрой вспыхнетъ
             И вмигъ остынетъ.
   Кассій.                               Развѣ Кассій жилъ
             Лишь для того, чтобъ быть потѣхой Бруту,
             Когда печаль и вспыльчивая кровь
             Его разстроятъ?
   Брутъ.                               Ни самъ все это
             Сказалъ, вспыливъ.
   Кассій.                               Ты это сознаешь?
             Дай руку мнѣ.
   Брутъ.                               И сердце вмѣстѣ съ нею.
   Кассій. О Брутъ!
   Брутъ.                     Чего ты хочешь?
   Кассій.                                                   Неужели
             Въ тебѣ нѣтъ столько къ Кассію любви,
             Чтобъ потерпѣть, когда мой правъ горячій,
             Отъ матери въ наслѣдство перешедшій,
             Меня порой забыться заставляетъ?
   Брутъ. Да, Кассій, есть; и знай, что съ этихъ поръ,
             Когда чрезмѣрно строгъ ты будешь съ Брутомъ,
             Помыслю я, что это мать твоя
             Ворчитъ, и не отвѣчу на нападки.
   Поэтъ (за сценой). Впустите же, впустите къ полководцамъ!
             Межъ ними споръ какой-то: не годится
             Имъ быть однимъ!
   Луцлій (за сценой). Нельзя тебѣ войти!
   Поэтъ (за сценой). Лишь смерть одна меня здѣсь остановить!

Входитъ поэтъ, преслѣдуемый Луциліемъ, Титиніемъ и Луціемъ.

   Кассій. Что тамъ еще?
   Поэтъ.                     Стыдитесь, полководцы!
             Подумайте, что сдѣлать вы хотите!
             Друзьями будьте, какъ такимъ мужамъ
             Прилично: я старѣй васъ по годамъ!
   Кассій. Ха-ха-ха-ха! Какъ пошло этотъ циникъ
             Стихи плететъ!
   Брутъ.                               Пошелъ отсюда вонъ!
             Прочь, выскочка!
   Кассій.                               Брутъ, полно, успокойся!
             Оставь; его манера такова.
   Брутъ. Пусть знаетъ время,-- и его манеру
             Я буду знать! Къ чему здѣсь, на войнѣ
             Шуты такіе? Ну, живѣй, пріятель,
             Пошелъ отсюда!
   Кассій                               Уходи, пошелъ!

(Поэтъ уходитъ.)

   Брутъ. Луцилій и Титиній, прикажите
             Начальникамъ отрядовъ, чтобъ къ ночевкѣ
             Они войска готовили.
   Кассій.                               А сами
             Вернитесь и съ собою приведите
             Сюда Мессалу.
   Брутъ.                     Луцій, дай вина!
   Кассій. Не думалъ я, что такъ вспылить ты можешь.
             Брутъ. Ахъ, Кассій, много горя у меня!
             Разстроенъ я совсѣмъ.
   Кассій.                                         Ты мало пользы
             Извлекъ изъ философіи своей,
             Когда отъ бѣдъ случайныхъ такъ страдаешь.
   Брутъ. Никто печаль свою не переносить
             Съ такимъ терпѣньемъ. Порціи ужъ нѣтъ.
   Кассій. Какъ, Порціи?
   Брутъ.                               Да, Порція скончалась.
   Кассій. О, какъ ты не убилъ меня за то,
             Что я тебѣ упрямо такъ перечилъ?
             О, нестерпимо горькая утрата!
             Что жь за болѣзнь?
   Брутъ.                               Не вынесла разлуки;
             Притомъ она узнала, что Антоній
             И молодой Октавій чрезвычайно
             Усилились (объ этомъ вѣсть пришла
             Совмѣстно съ вѣстью о ея кончинѣ);
             Отъ горя помѣшалася она
             И въ мигъ, когда съ ней не было прислужницъ,
             Огонь рѣшилась проглотить.
   Кассій.                                                   И что жъ,--
             Такъ умерла?
   Брутъ.                     Такъ именно.
   Кассій.                                         О боги
             Безсмертные!

(Входить Луцій съ виномъ и лампою.)

   Брутъ.                     Теперь ни слова больше
             О ней, прошу. (Луцію). Налей вина скорѣе!
             Вотъ въ этомъ, Кассій, я похороню
             Всѣ огорченья.
   Кассій.                     Я всѣмъ сердцемъ жажду
             Налогъ тотъ благородный получить.
             Налей мою полнѣе чашу, Луцій!
             Не много будетъ, сколько бъ я ни выпилъ
             За поддержанье Брутовой любви.

(Луцій уходить.)

   Брутъ. Войди, Титиній!

(Входятъ Титиній и Мессала.)

                                           Здравствуй, другъ Мессала!
             Вкругъ этой лампы сядемъ всѣ теперь
             И ваши всѣ потребности обсудимъ.
   Кассій. О Порція, ужель тебя ужъ нѣтъ?
   Брутъ. Прошу тебя,-- о ней ни слова больше.
             Мессала, вотъ я получилъ письмо,
             Что молодой Октавій и Антоній
             На насъ съ большими силами идутъ
             И свой походъ къ Филиппамъ направляютъ.
   Мессала. Я получилъ такое же письмо.
   Брутъ. И что еще тамъ говорится?
   Мессала.                                         Въ силу
             Проскрипціонныхъ списковъ объ опалѣ
             Октавіанъ, Антоній и Лепидъ
             Сто человѣкъ сенаторовъ казнили.
   Брутъ. Вотъ въ этомъ отношеньи наши письма
             Расходятся: по свѣдѣньямъ моимъ,
             Лишь семьдесятъ сенаторовъ погибло
             По спискамъ тѣмъ,-- въ числѣ ихъ Цицеронъ.
   Кассій. Какъ? Цицеронъ?
   Мессала.                               Да; Цицерона также
             Проскрипція постигла. Отъ жены
             Есть у тебя письмо, мой повелитель?
   Брутъ. Нѣтъ.
   Мессала.           И въ твоемъ письмѣ не говорится
             О ней?
   Брутъ.           Нѣтъ, ничего, Мессала.
   Мессала.                                                   Странно!
   Брутъ. Что спрашиваешь ты? Въ твоемъ письмѣ
             Есть свѣдѣнья о ней?
   Мессала.                               Нѣтъ, повелитель.
   Брутъ. Какъ римлянинъ, всю правду мнѣ скажи.
   Мессала. Перенеси жъ, какъ римлянинъ, ту правду.
             Она скончалась,-- очень странной смертью.
   Брутъ. Прости жъ навѣки, Порція! Что дѣлать,--
             Мы всѣ должны, Мессала, умереть;
             И въ помыслѣ о томъ, что неизбѣжно
             Когда-нибудь ей предстояла смерть,--
             Я почерпаю силу примириться
             Теперь съ ея кончиною.
   Мессала.                                         Такъ сноситъ
             Великій мужъ великія потери!
   Кассій. Себя принудить я бы могъ къ тому же,
             Но по природѣ вынесъ бы едва ль.
   Брутъ. Ну, хорошо. Итакъ, теперь приступимъ
             Къ живому дѣлу нашему. Что скажешь
             О томъ, идти ль къ Филиппамъ намъ теперь?
   Кассій. Я думаю, что это неудобно.
   Брутъ. Твои причины?
   Кассій.                               Вотъ онѣ: намъ лучше,
             Чтобъ непріятель самъ насъ сталъ искать;
             Такъ будетъ онъ невольно тратить силы
             И утомитъ войска свои, и этимъ
             Самъ нанесетъ уронъ себѣ; а мы,
             Въ спокойствіи на мѣстѣ оставаясь,
             Всю крѣпость и подвижность сохранимъ.
   Брутъ. Какъ доводы ни хороши, однако
             Они уступятъ лучшимъ. Тотъ народъ,
             Что населяеть мѣстность между нами
             И городомъ Филиппами,-- лишь силой
             Привязанъ къ намъ: онъ поневолѣ дань
             Намъ заплатилъ; пройдя чрезъ эту мѣстность,
             Пополнятъ лишь число свое враги,
             Составъ свой освѣжать и увеличатъ
             И наберутся смѣлости. Всѣ эти
             Мы выгоды у нихъ отнимемъ, если
             Мы при Филиппахъ встрѣтимъ ихъ, имѣя
             Народъ тотъ позади.
   Кассій.                               Мой добрый братъ,
             Послушай...
   Брутъ.                     Извини меня. Не надо
             Намъ также забывать, что мы теперь
             Послѣднихъ изъ друзей своихъ собрали;
             Всѣ легіоны набраны сполна
             И наше дѣло зрѣлости достигло.
             Врагъ съ каждымъ днемъ растетъ еще, а мы
             Ужъ на вершинѣ: намъ грозить упадокъ.
             Моментъ прилива есть въ людскихъ дѣлахъ,
             Который, если мы его теченье
             Какъ разъ захватимъ,-- къ счастью насъ ведетъ;
             А чуть его упустимъ,-- весь путь жизни
             Становится намъ мелью и бѣдой.
             Теперь плывемъ мы по волнамъ обильнымъ
             И мы должны использовать потокъ,
             Пока онъ служитъ намъ, а то, пожалуй,
             Съ удачею простимся.
   Кассій.                                         Что же, дѣлай,
             Какъ хочешь. Сами двинемся въ походъ
             И при Филиппахъ встрѣтимъ ихъ.
   Брутъ.                                                   Тьма ночи
             Подкралася, пока мы говоримъ;
             Должна необходимости природа
             Повиноваться; отдыхъ небольшой
             Должны мы уловить. Еще сказать мнѣ
             Ты что-нибудь имѣешь?
   Кассій.                                         Ничего.
             Прощай же, доброй ночи. Рано утромъ
             Мы встанемъ и отправимся въ походъ.
   Брутъ. Эй, Луцій! (Входитъ Луцій.)
                                 Дай мое ночное платье.

(Луцій уходитъ.)

             Прощай, мой другъ Мессала. Доброй ночи,
             Титиній! Славный, благородный Кассій,--
             Спокойной ночи, отдохни!
   Кассій.                                         Братъ милый!
             Какъ эта ночь прискорбно началась!
             Пусть никогда не будетъ между нами
             Такихъ раздоровъ,-- никогда, мой Брутъ!
   Брутъ. Все хорошо теперь.
   Кассій.                               Спокойной ночи,
             Мой другъ.
   Брутъ.                     Спокойной ночи, милый братъ.
   Мессала и Титиній. Спокойной ночи, Брутъ, нашъ повелитель.
   Брутъ. Прощайте всѣ.

(Всѣ, кромѣ Брута, уходятъ; входитъ Луцій съ ночнымъ платьемъ Брута.)

   Брутъ.                               Дай платье мнѣ сюда.
             А гдѣ твой инструментъ?
   Луцій.                                         Онъ здѣсь, въ палаткѣ.
   Брутъ. Какъ ты соплино говоришь! Бѣдняжка,
             Тебя не осуждаю я: давно
             Тебѣ пора ложиться спать. Пусть Клавдій
             И кто-нибудь еще изъ слугъ моихъ
             Сюда ко мнѣ придутъ: они спать лягутъ
             Здѣсь на подушкахъ у меня въ шатрѣ.
   Луцій. Варронъ и Клавдій!

(Входятъ Варронъ и Клавдій.)

   Варронъ.                               Господинъ, ты звалъ насъ?
   Брутъ. Прошу васъ, господа, вотъ здѣсь въ шатрѣ
             Лечь спать; быть можетъ, ночью васъ пошлю я
             По дѣлу къ брату Кассію.
   Варронъ.                                         Мы можемъ
             Стоять и ждать приказа твоего.
   Брутъ. Нѣтъ, не хочу я этого; ложитесь!
             Я, можетъ быть, рѣшенье измѣню.
             Вотъ, Луцій, книга, что искалъ я долго:
             Ее въ карманѣ платья я забылъ.

(Барронъ и Клавдіи ложатся спать.)

   Луцій. Я былъ вполнѣ увѣренъ, повелитель,
             Что ты мнѣ этой книги не давалъ.
   Брутъ. Прости меня, мой мальчикъ: я забывчивъ.
             Не можешь ли ты тяжесть вѣкъ своихъ
             Преодолѣть немного, чтобъ сыграть мнѣ
             Мелодію иль двѣ?
   Луцій.                               О да, конечно,
             Когда угодно.
   Брутъ.                     Такъ сыграй, мой мальчикъ;
             Стѣсняю я тебя, но ты такъ добръ.
   Луцій. Вѣдь это долгъ мой, господинъ.
   Брутъ.                                                   Мнѣ вовсе
             Не нужно, чтобъ ты долгъ свой исполнялъ
             Сверхъ силъ своихъ: я знаю, какъ потребенъ
             Спокойный сонъ для крови молодой.
   Луцій. Я, господинъ, ужъ спалъ.
   Брутъ.                                         Отлично сдѣлалъ;
             И снова будешь спать: тебя не долго
             Я задержу. Пока я буду живъ,
             Къ тебѣ я буду добръ. (Музыка и пѣнье.)
                                                     Мотивъ сонливый.
             О сонъ-убійца, для чего налегъ ты
             На мальчика свинцовой булавой,
             Когда тебя онъ музыкою тѣшитъ?
             Спокойной ночи, милый мой слуга;
             Не буду я такимъ жестокимъ, чтобы
             Будить тебя, а если головой
             Поникнешь ты, то инструментъ свой сломишь.
             Его возьму я у тебя: спокойно,
             Мой мальчикъ, спи. Ну, вотъ, теперь посмотримъ,
             Не перевернуть ли тотъ листъ послѣдній,
             Гдѣ я читалъ. Вотъ, кажется, то мѣсто.

(Входитъ духъ Цезаря.)


             Какъ тускло свѣтитъ лампа! Л! Кто это?
             Мнѣ кажется, что слабость глазъ моихъ
             Видѣнье это страшное рождаетъ.
             Оно идетъ ко мнѣ. Что ты такое?
             Скажи мнѣ: богъ ты, ангелъ или дьяволъ,
             Что кровь мою ты въ жилахъ леденишь
             И волосы мои вздымаешь дыбомъ?
             Скажи: кто ты такой?
   Духъ.                               Злой духъ твой, Брутъ.
   Брутъ. Зачѣмъ пришелъ ты?
   Духъ.                               Чтобъ тебѣ повѣдать,
             Что ты меня увидишь при Филиппахъ.
   Брутъ. Такъ; значитъ, я тебя увижу снова?
   Духъ. Да, при Филиппахъ.
   Брутъ.                               Что же, приходи;
             Тебя хочу я встрѣтить при Филиппахъ.

(Духъ исчезаетъ.)

             Когда въ себя пришелъ я, ты исчезъ;
             Злой духъ, съ тобой поговорить я больше
             Хотѣлъ бы. Мальчикъ! Луцій! Клавдій! Эй,
             Варронъ! Проснитесь! Клавдій!
             Луцій.                                         Эти струны
             Фальшивы, господинъ.
   Брутъ.                               Объ инструментѣ
             Своемъ онъ грезитъ. Луцій, пробудись!
   Луцій. Что, господинъ?
             Брутъ.                     Во снѣ ли такъ кричалъ ты?
   Луцій. Я, господинъ, не помню, чтобъ кричалъ.
   Брутъ. Да, ты кричалъ. Ты ничего не видѣлъ?
   Луцій. Нѣтъ, ничего.
   Брутъ.                     Засни же снова. Клавдій!
             (Варрону). Проснись, пріятель!
   Варронъ.                                                   Что?
   Клавдій.                                                             Что, господинъ?
   Брутъ. Зачѣмъ во снѣ такъ громко вы кричали?
   Варронъ и Клавдій. Кричали мы?
   Брутъ.                                         Кричали. Что-нибудь
             Вы видѣли?
   Барронъ.                     Я -- ничего.
   Клавдій.                                         Я -- тоже.
   Брутъ. Ступайте жъ къ брату Кассію теперь
             И попросите, чтобы онъ пораньше
             Съ войсками вышелъ; я за нимъ потомъ
             Послѣдую.
   Оба.                               Сейчасъ мы все исполнимъ.

(Уходятъ.)

   

Актъ пятый.

СЦЕНА I.

Равнина при Филиппахъ.

Входитъ Октавій и Антоній съ войсками.

   Октавій. Смотри, Антоній: ужъ надежды наши
             Къ осуществленью близки. Ты твердилъ,
             Что врагъ съ высотъ спуститься не захочетъ
             И будетъ крѣпко занимать холмы;
             На дѣлѣ же -- не то: ихъ войско близко;
             Они хотятъ, какъ будто, при Филиппахъ
             Предупредить насъ, чтобы дать отвѣтъ,
             Не ожидая нашего вопроса.
   Антоній. Вздоръ, я проникъ въ ихъ замыслы: я знаю,
             Зачѣмъ они такъ дѣлаютъ; они
             Избрать другое мѣсто были бъ рады,
             Но къ намъ теперь спускаются, скрывая
             Подъ напускною храбростью свой страхъ,
             И думаютъ, что, выступивъ навстрѣчу,
             Заставятъ насъ въ ихъ мужество повѣрить.
             Но это не удастся.

(Входитъ вѣстникъ.)

   Вѣстникъ.                               Полководцы,
             Готовьтесь: врагъ идетъ съ отважнымъ видомъ;
             Ужъ вывѣшенъ кровавый знакъ войны
             И что-нибудь сейчасъ же нужно сдѣлать.
   Антоній. Октавій, ты веди свои войска,
             Не торопясь, налѣво по равнинѣ.
   Октавій. Я правый флангъ возьму, а лѣвый -- ты.
   Антоній. Зачѣмъ ты мнѣ перечишь въ этомъ дѣлѣ?
   Октавій. Я не перечу, но я такъ хочу.

(Маршъ. Входятъ Брутъ и Кассій съ войсками, Луцилій, Титиній, Мессала и другіе.)

   Брутъ. Они стоятъ: хотятъ переговоровъ.
   Кассій. Титиній, стой: мы будемъ говорить.
   Октавій. Не дать ли знакъ къ сраженью, Маркъ Антоній?
   Антоній. Нѣтъ, Цезарь: мы должны на вызовъ ихъ
             Отвѣтить. Выходи къ нимъ: полководцы
             Хотятъ бесѣды.
   Октавій.                               Стойте жъ до сигнала!
   Брутъ. Сперва слова, потомъ удары; такъ ли,
             Сограждане?
   Октавій.                     Не значитъ это только,
             Что намъ слова пріятнѣе, чѣмъ вамъ.
   Брутъ. Хорошія слова, Октавій, лучше,
             Чѣмъ злой ударъ.
   Антоній.                               Ты, Брутъ, ударъ свой злой
             Соединяешь съ добрыми словами;
             Свидѣтельство тому -- та рана въ сердцѣ
             У Цезаря, которую нанесъ ты,
             Крича: "Привѣть тебѣ, великій Цезарь,--
             Да здравствуетъ!"
   Кассій.                               Антоній,-- каковы
             Твои удары, мы еще не знаемъ;
             Что жъ до рѣчей,-- для нихъ ты обокралъ
             Пчелъ Гиблы и оставилъ ихъ безъ меда.
   Антоній. Но не безъ жала.
   Брутъ.                               Да,-- и безъ жужжанья,
             Которое похитилъ ты у нихъ:
             Съ умомъ грозишь ты раньше, чѣмъ ужалишь.
   Антоній. Вы такъ не поступали, негодяи,
             Когда вонзали подлые мечи
             Вы Цезарю въ бока: какъ обезьяны,
             Свои вы зубы скалили, виляли
             Хвостомъ, какъ псы, и гнулись, какъ рабы,
             Цѣлуя ноги Цезаря,-- а сзади
             Проклятый Каска, какъ дворняжка злая,
             Ему вцѣпился въ шею. О льстецы!
   Кассій. Льстецы! Ну, Брутъ,-- себѣ будь благодаренъ:
             Его языкъ не могъ бы оскорблять
             Тебя, когда бы дѣломъ правилъ Кассій.
   Октавій. Довольно, къ дѣлу! Если этотъ споръ
             Насъ въ потъ вгоняетъ, то его рѣшенье
             Кровавыхъ капель будетъ стоить. Вотъ,
             Смотрите, заговорщики: извлекъ я
             На васъ свой мечъ; когда его вложу?
             О, никогда, пока не отомстится
             Всѣ раны Цезаря, всѣ тридцать три,
             Сторицею,-- иль Цезаря второго
             Пусть поразятъ измѣнниковъ мечи!
   Брутъ. Умрешь не отъ измѣнниковъ ты, Цезарь,
             Иль развѣ лишь отъ тѣхъ, что при себѣ
             Ты держишь.
   Октавій.                     Да, надѣюсь; не рожденъ я,
             Чтобъ умереть отъ Брутова меча,
   Брутъ. О, будь ты лучшимъ изъ своей породы,
             Ты, юноша, нигдѣ бы не нашелъ
             Славнѣйшей смерти.
   Кассій.                               Злобный ты мальчишка.
             Не стоишь чести ты такой! Недаромъ
             Связался ты съ кутилой, съ паяцомъ!
   Антоній. Молчи ты, старый Кассій!
   Октавій.                                                   Ну, Антоній,
             Пойдемъ теперь. Измѣнники, я вамъ
             Кидаю громко вызовъ въ ваши зубы:
             Коль смѣете сегодня выйти въ бой,--
             Идите; если нѣтъ,-- когда угодно.

(Октавіи, Антоній и ихъ войска уходятъ.)

   Кассій. Ну, вѣтеръ, дуй! вздымайся, пѣнный валъ!
             Плыви, нашъ челнъ! Вокругъ бушуетъ буря,
             И все теперь на ставку!
   Брутъ.                                         Другъ Луцилій,
             Поди сюда ко мнѣ на пару словъ.

(Брутъ и Луцилій отходятъ въ сторону.)

   Кассій. Мессала!
   Мессала.                     Что велитъ мой полководецъ?
   Кассій. Сегодня день рожденья моего:
             Я въ этотъ день увидѣлъ свѣтъ. Мессала,
             Дай руку мнѣ: свидѣтель будешь ты,
             Что я сегодня долженъ противъ воли,
             Какъ нѣкогда Помпей, въ одномъ бою
             Подвергнуть риску нашу всю свободу.
             Ты знаешь, что держался крѣпко я
             Всю жизнь свою ученья Эпикура;
             Теперь свой взглядъ готовъ я измѣнить
             И начинаю частью вѣрить въ вещи,
             Которыя предсказываютъ намъ
             Грядущее. Когда отъ Сардъ мы шли,
             На нашъ значокъ передній опустились
             Два мощные орла и сѣли тамъ
             И ѣли и клевали пищу прямо
             Изъ рукъ у нашихъ воиновъ; они
             Вплоть до Филиппъ сопровождали войско,
             Сегодня жъ утромъ улетѣли прочь,
             И вмѣсто нихъ теперь надъ нами рѣютъ
             Лишь вороны да коршуны и жадно
             Нее внизъ глядятъ, какъ будто мы для нихъ
             Добыча полумертвая. Ихъ тѣни
             Мнѣ кажутся зловѣщимъ балдахиномъ,
             А наша рать подъ мрачнымъ тѣмъ покровомъ
             Какъ будто духъ готова испустить.
   Мессала. Ты этому не вѣрь.
   Кассій.                               И то я вѣрю
             Лишь не вполнѣ; я духомъ бодръ и свѣжъ
             И встрѣчу всѣ опасности съ отвагой.
   Брутъ. Да, да, Луцилій.
   Кассій.                               Благородный Брутъ!
             Надѣюсь, что сегодня будутъ боги
             Къ намъ благосклонны, чтобы мы могли
             До старости дожить въ любви и въ мирѣ;
             Но все жъ людскія всѣ дѣла невѣрны;
             И мы всегда должны считаться съ тѣмъ,
             Что можетъ наихудшаго случиться.
             Вѣдь если мы сегодня проиграемъ
             Сраженье, то возможно, что съ тобой
             Въ послѣдній разъ мы говоримъ; скажи мнѣ,
             Какъ ты тогда намѣренъ поступить?
   Брутъ. Согласно философіи завѣтамъ,
             Которымъ я послѣдовалъ, когда
             Бранилъ Катона за самоубійство,
             Которое,-- не знаю, почему,--
             Онъ надъ собой свершилъ; но я считаю
             Позорнымъ и трусливымъ, чтобъ изъ страха
             Предъ тѣмъ, что намъ, быть можетъ, предстоитъ,
             Мы сокращали жизнь свою. Терпѣньемъ
             Вооружись, тогда я положусь
             На Промыселъ тѣхъ вышнихъ силъ, что нами
             Здѣсь управляютъ на землѣ.
   Кассій.                                         Такъ, значить,
             Когда мы потеряемъ этотъ бой,
             Ты допустить способенъ, чтобъ въ тріумфѣ
             Тебя по римскимъ улицамъ вели?
   Брутъ. Нѣтъ, Кассій, нѣтъ; не думай, благородный
             Ты римлянинъ, что Брутъ когда-нибудь
             Войдетъ въ оковахъ въ Римъ; нѣтъ, слишкомъ гордъ онъ
             Для этого. Но долженъ этотъ день
             То довершить, что въ мартовскія иды
             Мы начали. Увидимся ли мы,--
             Не знаю я; поэтому позволь мнѣ
             Теперь съ тобой проститься навсегда.
             Прости, прости, прощай навѣки, Кассій!
             Коль суждено намъ свидѣться съ тобою,
             Мы улыбнемся, если нѣтъ,-- тогда
             Достойно мы съ тобою разстаемся.
   Кассій. Прости, прости, прощай навѣки, Брутъ!
             Коль свидимся съ тобой мы,-- улыбнемся,
             Коль нѣтъ,-- ты правъ: достойно мы простились.
   Брутъ. Итакъ, идемъ. О, если бъ человѣкъ
             Зналъ напередъ конецъ дневной заботы!
             Но день пройдетъ,-- узнаемъ и конецъ.
             Впередъ! Идемъ! (Уходятъ.)
   

СЦЕНА II.

Тамъ же.

Полѣ битвы. Шумъ сраженья. Входитъ Брутъ и Мессала.

   Брутъ. Скорѣй, скорѣй, Мессала, поѣзжай,
             Отдай записку эту легіонамъ
             На той вотъ сторонѣ (Сильный шумъ битвы.)
                                           Пускай всѣ разомъ
             Спѣшатъ они впередъ; я замѣчаю,
             Что держится Октавія крыло
             Лишь слабо, и одинъ внезапный натискъ
             Достаточенъ, чтобъ опрокинуть ихъ.
             Спѣши, спѣши: пусть внизъ бѣгутъ всѣ разомъ!

(Уходятъ.)

   

СЦЕНА III.

Другая часть поля.

Шумъ битвы. Входитъ Кассій и Титниій.

   Кассій. Смотри, смотри, Титиній: негодяи
             Бѣгутъ! Я самъ невольно становлюсь
             Врагомъ своихъ; неся значокъ вотъ этотъ
             Какой-то трусъ бѣжалъ: его убилъ я
             И взялъ значокъ.
   Титиній.                               О Кассій, слишкомъ рано
             Брутъ далъ сигналъ; имѣя перевѣсъ
             Надъ молодымъ Октавіемъ, чрезмѣрно
             Онъ пылокъ былъ: войска его тамъ грабить.
             А насъ межъ тѣмъ Антоній окружилъ.

(Входитъ Пиндаръ.)

   Пиндаръ. Бѣги, бѣги подальше, полководецъ:
             Ужъ Маркъ Антоній въ лагерѣ твоемъ.
             Бѣги подальше, благородный Кассій!
   Кассій. Довольно этотъ холмъ далекъ оттуда,
             Взгляни, Титиній,-- не мои ль палатки
             Я вижу тамъ въ огнѣ?
   Титиній.                               Да, повелитель.
   Кассій. Титиній, если любишь ты меня,
             Возьм впередъ наши войска! Римляне, теперь три часа; попытаемъ-же до наступленія ночи еще счастья во второмъ сраженіи.
  

СЦЕНА IV.

Другая часть поля сраженія.

Шумъ битвы. Сражаясь, входятъ солдаты; а затѣмъ, Брутъ, Катонъ и Люцилій.

  
   Брутъ. Мужайтесь, сограждане, и держите голову гордо поднятою вверхъ.
   Катонъ. Одтнъ только незаконнорожденный способенъ вѣсить ее въ такую минуту. Кто за мною? Я громко провозглашу свое имя. (Устремляется на враговъ). Эй, вы! я сынъ Марка Катона, врагъ тирановъ и другъ отечества! Слышите-ли? Я сынъ Марка Катона!
   Брутъ. А я Бруть, Маркъ Брутъ! Брутъ, другъ отечества,-- пусть знаетъ это каждый! (Удаляется, сражаясь. Не устоявшій противъ враговъ, Катонъ падаетъ).
   Люцилій. Вотъ, юный доблестный Катонъ, палъ теперь и ты! Что-жь, ты покончилъ жизнь такъ же благородно, какъ Титиній; ты показалъ, что ты сынъ Катона.
   1-й воинъ. Сдавайся или умри!
   Люцилій. Сдаюсь, чтобы умереть (давая ему золото). Вотъ тебѣ въ награду золото, если ты умертвишь меня сейчасъ-же; умертви Брута,-- и смерть его тебя прославитъ.
   1-й воинъ. Нѣтъ, товарищи, этотъ плѣнникъ, дѣйствительно, не простой.
   2-й воинъ. Эй, очистите мѣсто и дайте знать Антонію, что Брутъ взятъ!
   1-й воинъ. Я ему скажу. Да вотъ и онъ самъ.
  

Входитъ Антоній.

  
   Доблестный полководецъ, Брутъ схваченъ, взятъ въ плѣнъ.
   Антоній. Гдѣ-же онъ?
   Люцилій. Въ безопасности, Антоній, въ полной безопасности. Повѣрь, непріятель никогда не захватилъ-бы Брута живымъ; отъ такого позора его охраняютъ боги. Какимъ-бы ты его ни нашелъ, живымъ или мертвымъ, ты всегда найдешь его Брутомъ, всегда вѣрнымъ самому себѣ.
   Антоній. Друзья, это не Брутъ, а все-таки это значительный плѣнникъ. Стерегите его хорошенько и обходитесь съ нимъ съ уваженіемъ. Такихъ людей мнѣ хотѣлось-бы имѣть друзьями, а не врагами. Ступайте-же, развѣдайте, живъ Бруть или тоже умеръ. А затѣмъ, дайте мнѣ знать объ этомъ въ палатку Октавія (Уходитъ).
  

СЦЕНА V.

Другая часть поля сраженія.

Входитъ: Брутъ, Дарданій, Клитъ, Стратонъ и Волюмній.

   Брутъ. Сюда, немногочисленный остатокъ моихъ друзей! Отдохнемъ на этихъ камняхъ.
   Клитъ. Статилій поднялъ факелъ вверхъ, но не возвращается: вѣрно, взятъ въ плѣнъ или убить.
   Брутъ. Садись, Клитъ. Убитъ,-- сегодня только и слышно это слово. Послушай, Клитъ! (Говоритъ ему тихо).
   Клитъ. Какъ, я? Ни за какія сокровища въ мірѣ!
   Брутъ. Такъ молчи-же, ни слова объ этомъ!
   Клитъ. Я скорѣе убью самъ себя!
   Брутъ. Послушай, Дарданій! (Шепчетъ ему на ухо нѣсколько словъ).
   Дарданій. И ты думаешь, я на это рѣшусь?
   Клитъ. Слушай, Дарданій!
   Дарданій. Что такое, Клитъ?
   Клитъ. Чего требовалъ отъ тебя Брутъ?
   Дарданій. Чтобъ я его умертвилъ. Смотри, какъ онъ задумался.
   Клитъ. Благородный сосудъ этотъ до того переполнился грустью, что она приливаетъ даже къ его глазамъ.
   Брутъ. Поди сюда, добрый Волюмній, одно слово!
   Волюмній. Что угодно, Брутъ?
   Брутъ. Послушай, Волюмній! Цезарь вотъ уже два раза являлся мнѣ въ ночное время: въ первый разъ -- близь Сардъ, во второй -- прошедшею ночью здѣсь, въ Филиппійскихъ равнинахъ. Я знаю, что часъ мой пришелъ.
   Волюмній. О, нѣтъ!
   Брутъ. Увы, Волюмній,-- это вѣрно. Ты видишь, какъ все идетъ на свѣтѣ. Враги загнали насъ къ самому краю бездны; лучше самимъ спрыгнуть въ нее, чѣмъ ждать, пока столкнутъ въ нее другіе. Вспомни, Волюмній: мы вмѣстѣ ходили въ школу. Такъ прошу тебя, во имя старой дружбы, подержи мой мечъ, чтобъ я могъ на него ринуться.
   Волюмній. Нѣтъ, Брутъ, друзья такихъ услугъ не оказываютъ (Шумъ битвы усиливается),
   Клитъ. Бѣги, бѣги, мой повелитель! Медлить здѣсь долѣе нельзя.
   Брутъ (пожимая руку каждому). Прощай! Прощай и ты! И ты, Волюмній! Стратонъ, ты все это время дремалъ? Прощай-же и ты! Любезные сограждане, моему сердцу отрадно, что я во всю жизнь не встрѣтилъ ни одного измѣнившаго мнѣ человѣка. А этотъ гибельный день меня прославитъ болѣе, чѣмъ Октавія и Марка Антонія ихъ гнусная побѣда. Прощайте-же всѣ разомъ, потому что языкъ Брута почти уже окончилъ повѣствованіе его жизни. Ночь спускается на глаза, и кости мои, трудившіяся только для этого часа, жаждутъ отдыха (Шумъ битвы усиливается. За сценой слышны крики: "бѣгите!", "спасайтесь!" "спасайтесь!").
   Клитъ. Бѣги, бѣги, мой повелитель!
   Брутъ. Спасайтесь! Я за вами (Клитъ, Дарданій и Волюмній уходятъ). Стратонъ, прошу тебя, останься около своего господина. И ты въ жизни не разъ проявлялъ проблески благородства. Подай мой мечъ и отврати лицо, пока я не ринусь на лезвіе. Ты, Стратонъ, мнѣ въ этомъ, надѣюсь, но откажешь?
   Стратонъ. Дай прежде руку. Прощай. мой повелитель!
   Брутъ. Прощай, добрый Стратонъ. Теперь, Цезарь, успокойся: я убилъ тебя и въ половину не такъ охотно, какъ себя (Бросается на мечъ и умираетъ).
  

Шумъ битвы продолжается. Трубятъ отступленіе. Входятъ: Октавій, Антоній, Мессала, Люцилій и войска.

  
   Октавій. Что это за человѣкъ?
   Мессала. Слуга моего полководца. Стратонъ, гдѣ твой господинъ?
   Стратонъ. На свободѣ. И онъ въ полной безопасности отъ рабства, постигшаго тебя, Мессала. Побѣдители могутъ только сжечь его трупъ, потому-что одинъ только Брутъ могъ одолѣть Брута, и смерть его никого, кромѣ его самого, не прославить.
   Люцилій. Иначе мы и не могли его найти. Благодарю, Брутъ, ты оправдалъ слова Люцилія!
   Октавій. Всѣхъ служившихъ Бруту я беру къ себѣ. Послушай, любезный. согласенъ ты поступить ко мнѣ?
   Стратонъ. Согласенъ, если меня уступитъ Мессала.
   Октавій. Уступи, добрый Мессала!
   Мессала. Разскажи, какъ умеръ мой вождь?
   Стратонъ. Я держалъ мечъ, а онъ на него ринулся.
   Мессала. Октавій, бери себѣ человѣка, оказавшаго послѣднюю услугу моему полководцу.
   Антоній. Изъ всѣхъ заговорщиковъ онъ былъ много благороднѣе другихъ. То, что они совершили, все совершено ими изъ ненависти къ Цезарю. Одинъ только онъ изъ благороднаго рвенія поступилъ, имѣя въ виду общественное благо. Жизнь его была такъ прекрасна, все доброе соединялось въ немъ такъ чудно. Сама природа могла-бы возстать и сказать всей вселенной: "да, это былъ человѣкъ".
   Октавій. Почтимъ-же его погребеніемъ, достойнымъ его, добродѣтели. Эту ночь онъ въ полномъ блескѣ и убранствѣ вождя пролежитъ у меня въ палаткѣ. Теперь войска пусть отдохнутъ, а мы отправимся дѣлить трофеи этого счастливаго дня.
  

ЮЛІЙ ЦЕЗАРЬ.

  
   Время дѣйствія этой драмы обнимаетъ собственно два года, отъ 44 до 42 г. до Р. X., но, по остроумному замѣчанію Мезіэра, исходную точку надо искать гораздо раньше, ко времени фарсальской битвы; по его мнѣнію, пораженіе Помпея вызываетъ собою смерть Цезаря, которая, въ свою очередь влечетъ за собою самоубійство Брута и Кассія, такъ-же отомщенныхъ междоусобною распрею между Антоніемъ и Октавіемъ.
   Источникомъ для Шекспира явился тотъ-же Плутархъ, а именно жизнеописанія Юлія Цезаря и Брута, которыхъ онъ придерживается довольно близко.
   Появленіе "Юлія Цезаря", встрѣченнаго необычайными восторгами современниковъ, вызвало подражанія въ другихъ авторахъ. Мундэй, Драйтонъ, Вебстеръ и Мидльтонъ написали въ 1602 году пьесу "Паденіе Цезаря", съ цѣлью составить конкуренцію; лордъ Стерлингъ въ 1604 г. написалъ своего "Юлія Цезаря". Три года спустя появляется еще новое произведеніе: "Цезарь и Помпей". Вопросъ о времени возникновенія шекспировскаго Юлія Цезаря до сихъ поръ еще не рѣшемъ окончательно и опредѣляется лишь по болѣе ила менѣе основательнымъ догадкамъ. Такъ, напримѣръ, извѣстно, что въ поэмѣ Драйтона "Мортимеріадосъ", написанной въ 1596 году, при новомъ изданіи ея въ 1603 г. подъ заглавіемъ "The baron's wars", имѣется одна станца, напоминающая очень близко заключительныя слова Антонія; отсутствіе этого мѣста въ первомъ изданіи поэмы приводитъ къ заключенію, что оно создано послѣ появленія Шекспировской трагедіи, которое, такимъ образомъ, оказывается написаннымъ въ 1603 году, почти одновременно съ Гамлетомъ. По мнѣнію Франсуа Гюго, созданіе "Юлія Цезаря" надо отнести къ 1600 г., такъ какъ эта пьеса не упоминается въ каталогѣ Мереса 1593 г., а въ 1001 и 1602 годахъ, Шекспиръ, по догадкѣ Гюго, долженъ былъ быть занятъ творчествомъ "Отелло" и передѣлкою "Гамлета". Это предположеніе даетъ французскому комментатору возможность сдѣлать интересное сопоставленіи между постановкою драмы съ республиканскимъ характеромъ и готовившимся возмущеніемъ графа Эссекскаго, для котораго Брутъ не могъ не служить идеаломъ; вмѣстѣ съ тѣмъ, съ принятіемъ этой гипотезы, драма Шекспира заключала бы въ себѣ и роковое пророчество о судьбѣ заговорщиковъ и участи затѣваемаго ими дѣла.
  
   Стр. 99. "Чиню худое". Въ подлинникѣ изъ словъ отъ созвучія sole -- подошва и soul -- душа.-- Игра словъ продолжается и дальше, такъ какъ по-англійски mend означаетъ: чинить и улучшать (исправлять).
   Стр. 100. Во время празднества оказалось, что многія статуи Цезаря были украшены его приверженцами вѣнками на подобіе царскихъ. Въ связи съ этимъ находится и разсказъ Каски о подготовлявшемся провозглашеніи Цезаря царемъ (стр. 106). Распоряженія Фульвія и Марулла заимствованы Шекспиромъ у Плутарха.
   Стр. 100. Относительно праздника Луперкалій у Плутарха находится указаніе (жизнь Цезаря), что это праздникъ по преимуществу пастушескій и греческаго происхожденія. Въ этотъ день молодежь изъ народа и изъ знатныхъ родовъ и даже занимающая высшія государственныя должности, бѣгала по улицамъ города совершенно раздѣтою, стегая ремнями всѣхъ встрѣчныхъ. Женщины не только не скрывались отъ нихъ, но охотно выходили навстрѣчу и протягивали руки, чтобы получить ударъ ремнемъ, такъ какъ по повѣрію, беременнымъ это облегчало роды, а бездѣтнымъ способствовало зачатію. Такъ, Цезарь проситъ Антонія (бывшаго тогда консуломъ) ударить Кальфурнію.
   Стр. 101. Децій -- собственно Decimus Brutus. Шекспиръ, по мнѣнію Стевенса, смѣшиваетъ въ лицѣ Марка Брута характеры двухъ Брутовъ, между тѣмъ какъ именно Децимъ Брутъ былъ любимцемъ Цезаря, а Маркъ Брутъ отклонялъ отъ себя почести и выгоды съ такимъ-же упорствомъ, какъ прочіе ихъ добивались.
   Стр. 102. "Желали-бы, чтобы благороднаго у Брута были глаза". Римскіе граждане сожалѣютъ, что Брутъ не видитъ происходящаго кругомъ, и потому желаютъ, чтобы у него оказались глаза, чтобы видѣть то, что онъ въ такомъ случаѣ непремѣнно усмотритъ.
   Стр. 103 "Съ одной стороны честь, съ другой -- смерть". У Шекспира образное выраженіе: set honour in one eye, and death i'the other: помѣсти честь передъ однимъ глазомъ, а смерть передъ другимъ, и я на обѣихъ взгляну съ одинаковымъ хладнокровіемъ.
   Стр. 104. Въ рѣчи Кассія получаются два весьма эффектныя сопоставленія: уничижительно выражаясь о Цезарѣ, онъ противопоставляетъ весь остальной міръ (въ подлинникѣ даже majestic -- великолѣпный), а дальше, говоря о Колоссѣ, Кассій называетъ міръ узкимъ (narrow).
   Стр. 104. Въ разсужденіи Кассія о Римѣ, въ подлинникѣ непереводимая игра словъ: Rome -- Римъ и room -- мѣсто, просторъ, комната.-- Въ связи съ этимъ нѣкоторые комментаторы читаютъ далѣе вмѣсто walks (ходьба, дорога) walls -- стѣны, земляной валъ.
   Стр. 104. "Нѣкогда существовалъ Брутъ", т. е. Люцій Юній Брутъ.
   Стр. 106. "Добродушные сосѣди".-- Honest neighbours, -- ироническій отзывъ Кассія о простомъ народѣ.
   Стр. 106. Шекспиръ проводитъ различіе между crown (вѣнецъ царскій) и coronet -- небольшая, не королевская корона, жалуемая герцогамъ и графамъ.
   Стр. 113. Въ первомъ изданіи "Юлія Цезаря", Брутъ спрашиваетъ: "не завтра-ли первое марта", ошибка Шекспира и поправка объясняется сличеніемъ съ Плутархомъ.
   Стр. 114. Въ подлинникѣ Люцій, извѣщая о приходѣ Кассія, говоритъ, что пришелъ твой братъ (brother). -- Въ дѣйствительности-же Кассій не былъ братомъ Брута; онъ былъ женатъ на его сестрѣ Юліѣ.
   Стр. 115. "Если еще недостаточно положеніе народа". -- Въ подлинникѣ положеніе face, что дало поводъ нѣкоторымъ читать fate -- судьба: такъ дѣлаетъ Варбуртонъ, но Стевенсъ и др. считаютъ face вѣрнымъ, въ смыслѣ "положеніе, состояніе".
   Стр. 115. "Но жребію". Брутъ, очевидно, намекаетъ и римскій обычай подвергать въ нѣкоторыхъ случаяхъ наказанію, по жребію, одного изъ десяти; при постоянномъ примѣненіи этой мѣры, кары, конечно, никому не избѣжать.
   Стр. 117. Охота на единороговъ заключалась въ томъ, чтобы заманить звѣря и спрятаться самому за дерево, на которое, такимъ образомъ, и направлялся ударъ; тѣмъ временемъ охотникъ долженъ былъ убить звѣря. -- Для ловли слоновъ употреблялись большія ямы, искусно задѣланныя сверху вѣтвями и листвою; наступившій на эту зыбкую поверхность слонъ провалился и дѣлался добычею охотника.
   Стр. 118. "Развѣ я живу только въ сѣняхъ твоего расположенія?" подобно тому, какъ простой народъ, не пользовавшійся всѣми политическими правами, жилъ обыкновенно въ предмѣстьяхъ (suburbs), такъ и неполноправная жена Брута должна, по мнѣнію Порціи, жить не въ сердцѣ мужа, а только въ преддверіи.
   Стр. 121. "Мы два льва", говоритъ Цезарь (We are two lions). Въ изданіи in folio вкралась опечатка: We hear (мы слышимъ: два льва), что дало поводъ къ разнымъ поправкамъ. Rowe читаетъ: We heard (мы слышали); Theabald -- We were (мы были). Upton, а за нимъ и большинство, читаетъ: We are, ставя настоящее время.
   Стр. 122. Нѣсколько туманное толкованіе Деціемъ сна, видѣннаго Цезаремъ, подало поводъ къ различнымъ комментаріямъ. Одни видѣли намекъ на герольдическіе мѣста, которые жалуютъ правителя своимъ приближеннымъ; но другіе -- въ томъ числѣ Малонъ и Стевенсъ -- видятъ здѣсь указаніе на старинный англійскій обычай обагрять платки кровью казнимыхъ предковъ или мучениковъ и сохранять ихъ на память.
   Стр. 123. Алчность Артемидора заимствовала у Плутарха.
   Стр. 124. Второе дѣйствіе заканчивается бесѣдою Порціи и предсказателя. Усматривая въ появленіи предсказателя нѣкоторое несоотвѣтствіе съ общимъ ходомъ дѣйствія, Rowe и Tyrwhitt замѣняютъ предсказателя Артемидоромъ; такъ какъ онъ знаетъ о заговорѣ, то его уклончивые отвѣты Порціи представляются вполнѣ умѣстными.
   Стр. 124. "Понялъ-ли меня Люцій?" Порція опасается, что Люцій понялъ ее, и потому она старается дальнѣйшею своею рѣчью загладить впечатлѣніе, котораго она опасается.
   Стр. 125. Цезарь входитъ въ Капитолій.-- Это указаніе сценаріума порождаетъ большія затрудненія въ постановкѣ пьесы, такъ какъ дѣйствіе начинается на улицѣ и продолжается въ Капитоліѣ, въ одной и той же сценѣ. Театральныя подмостки должны быть раздѣлены на двѣ части.
   Стр. 127. "Всѣ-ли готовы?" Въ нѣкоторыхъ изданіяхъ, въ томъ числѣ и въ первомъ, эти слова произноситъ не Каска, а Цезарь: "Are we all ready". Всѣ-ли мы готовы? относя этотъ вопросъ къ себѣ и сенаторамъ относительно готовности ихъ приступить къ разсмотрѣнію дѣлъ.
   Стр. 127. "И ты, Брутъ?" Это предсмертное восклицаніе Цезаря въ подлинникѣ помѣщено не по англійски, а по латыни "Et tu, Brute", съ цѣлью большаго впечатлѣнія; изреченіе это заимствовано у Плутарха.
   Стр. 127. Каска вонзаетъ кинжалъ въ тѣло Цезаря и затѣмъ его оттѣсняютъ, и больше онъ не участвуетъ въ сценѣ. Шекспиръ очень ловко отдѣлывается отъ дѣйствующаго лица, ему уже безполезнаго по многочисленности другихъ, и неудобного по свойствамъ своего характера для дальнейшаго дѣйствія.
   Стр. 128. Слова "Тотъ, кто отнялъ двадцать лѣтъ у жизни..." въ нѣкоторыхъ изданіяхъ приписываются не Кассію, а Каскѣ, характеру котораго они, впрочемъ, вполнѣ подходятъ,
   Стр. 130. "Твои преслѣдователи, заклейменные своею добычею, запятнанные и обагренные твоею смертью''; у Шекспирa послѣднія слова Антонія переданы какъ "crimpson'd in the lethe", причемъ Lethe -- это Лета, рѣка забвенія.-- Нѣкоторые, какъ Стевенсъ, замѣняютъ Lethe словомъ death: смерть.
   Стр. 130. "А онъ, о міръ, былъ твоею красою!" Здѣсь у Шекспира игра словъ отъ созвучія: heart -- сердце, душа, краса, и hart -- олень, синонимъ dear, тоже олень.
   Стр. 131. Дочь Юпитера, богиня вражды и раздора.
   Стр. 134. "Вы слышали отъ благороднаго Брута, что Цезарь былъ властолюбивъ....", говоритъ Антоній въ своемъ обращеніи къ гражданамъ; здѣсь Шекспиръ впадаетъ въ нѣкоторую сценическую неловкость, такъ какъ хотя Брутъ, дѣйствительно, говорилъ эти слова, но произнесъ онъ ихъ до прихода Антонія.
   Стр. 138. Завѣщаніе Цезаря почти дословно заимствовано у Плутарха.
   Стр. 140. "Къ Бруту! къ Кассію!"; здѣсь подразумѣвается: къ дому Брута, къ дому Кассія.-- Убійцы Юлія Цезаря успѣли укрыться отъ ярости толпы.
   Стр. 140. Собраніе тріумвировъ у Шекспира происходитъ въ Римѣ, въ домѣ Марка Антонія,-- что противорѣчитъ Плутарху, который и полагаетъ встрѣчу на островѣ, окруженномъ небольшою рѣкою; по опредѣленію греческаго историка совѣщаніе тріумвировъ продолжается три дня.
   Стр. 140. Осуждается на смерть братъ Лепида -- Павелъ. Но относительно родственника Антонія, у Шекспира разнорѣчіе съ Плутархомъ, который упоминаетъ не о племянникѣ Публіѣ, а о дядѣ Антонія (со стороны матери) Люціѣ Цезарѣ.
   Стр. 143. "Цезарь покровительствовалъ ворамъ". -- Брутъ, очевидно, имѣетъ въ виду не обыкновенныхъ мошенниковъ, а взяточниковъ и казнокрадовъ, прикрывавшихся его именемъ, что подтверждается сопоставленіемъ рѣчи Брута въ драмѣ Шекспира, съ его же словами у Плутарха.
   Стр. 145. Кассій говоритъ о памятной книжкѣ для записей. Это уже не первое подобное указаніе у Шекспира. То же встрѣчаемъ мы и во II сценѣ перваго дѣйствія.
   Стр 145 "Рудники Плутуса". -- Плутусъ,-- сынъ Цереи и Язона. изображаемый слѣпымъ и съ кошелькомъ въ рукѣ,-- считался божествомъ богатствъ и драгоцѣнностей.
   Стр 146. У Шекспира входитъ поэтъ, между тѣмъ какъ Плутарха разгоряченную бесѣду Брута и Кассія прерываетъ философъ, по имени Фаоній, ученикъ и послѣдователь Катона.
   Стр. 149. Филиппи. -- Городъ во Фракіи; теперь отъ него остались лишь однѣ развалины.
   Стр. 151. Храбрость, которая свойственна страху". У Шекспира "with fearful braver)", что даетъ также возможность сказать и съ страшною -- необычайною храбростью. Этого значенія держится Стевенсъ; Малонъ и нашъ переводчикъ предпочитаетъ другое толкованіе.
   Стр. 152. "Пчелы Гиблы".-- Гибла -- нынѣ Рагуза, славилась своимъ душистымъ медомъ.
   Стр. 153. Въ различныхъ изданіяхъ число ранъ, нанесенныхъ заговорщиками Цезарю, не совладаетъ: приводится число 33, 23 и 32.
   Стр. 154. Слова Брута: "Вѣдь такъ, Люцилій?" служатъ заключеніемъ его тихой бесѣды съ Люциліемъ.
   Стр. 154. "Отдай приказъ легіонамъ той стороны". Брутъ начальствовалъ надъ правымъ крыломъ и отсылаетъ свои распоряженія о ходѣ битвы (у Шекспира "bills") начальникамъ легіоновъ лѣваго крыла.
   Стр. 160. Прахъ Брута былъ преданъ сожженію, а пепелъ отправленъ, по распоряженію Антонія, матери Брута, Сервинѣ (Плутархъ).
  
  
     Какія личныя обиды ихъ
             Подвигли на такой поступокъ; впрочемъ,
             Они умны и честны, и, навѣрно,
             Дадутъ вамъ въ томъ отчетливый отвѣтъ.
             Я не затѣмъ пришолъ, чтобъ ваше сердце
             Увлечь словами; я вѣдь -- не ораторъ, --
             Не то что Брутъ, -- вы знаете меня:
             Я -- человѣкъ безхитростный, прямой,
             Любящій друга своего. То знаютъ
             Вполнѣ и тѣ, которые публично
             Позволили мнѣ говорить о немъ.
             Ни остроуміемъ, ни даромъ слова,
             Ни мимикой, ни вѣсомъ и значеньемъ,
             Ни силой рѣчи я не обладаю,
             Чтобъ кровь людей я могъ воспламенять.
             Я говорю не болѣе какъ драму,
             То, что самимъ вамъ безъ меня извѣстно,
             Я раны Цезаря показываю вамъ --
             Нѣмыя, бѣдныя уста -- и за меня
             Ихъ говорить прошу. Вотъ еслибъ Брутомъ
             Я былъ, а Брутъ -- Антоніемъ, тогда бы
             Я вашу душу рѣчью взволновалъ,
             Вложилъ бы въ каждую изъ ранъ языкъ,
             Который бы и камни Рима даже
             Подвигъ къ возстанію!
   

ГРАЖДАНЕ

                                                     Мы возстаемъ!
   

1-Й ГРАЖДАНИНЪ.

             Сожжемъ домъ Брута!
   

3-й ГРАЖДАНИНЪ.

                                                     Такъ пойдемъ искать
             Мы заговорщиковъ!
   

АНТОНІЙ.

                                           Постойте, дайте
             Мнѣ говорить, сограждане.
   

ГРАЖДАНЕю

                                                     Тшь! тише!
             Что скажетъ благороднѣйшій Антоній?
   

АНТОНІЙ.

             Друзья мои, не знаете вы сами.
             Изъ-за чего волнуетесь. Скажите,
             Чѣмъ Цезарь вашу милость заслужилъ?
             Вамъ неизвѣстно? Ну, такъ я скажу вамъ:
             О завѣщаніи-то вы забыли!
   

ГРАЖДАНЕ.

             Да, правда... Завѣщаніе... Постойте,
             Послушаемъ, что говорится въ немъ.
   

АНТОНІЙ.

             Вотъ здѣсь оно, за Цезарской печатью:
             Отказано въ немъ семьдесятъ пять драхмъ
             На каждаго изъ римскихъ гражданъ.
   

2й ГРАЖДАНИНЪ.

                                                               Цезарь!
             О, благороднѣйшій! мы отомстимъ
             За смерть его!
   

3-й ГРАЖДАНИНЪ.

                                           Цареподобный Цезарь!
   

АНТОНІЙ.

             Дослушайте меня съ терпѣньемъ.
   

ГРАЖДАНЕ.

                                                               Тише!
   

АНТОНІЙ.

             Сверхъ этого онъ оставляетъ вамъ
             Свои гулянья, дачи и сады
             На этомъ берегу. Онъ отказалъ
             Все это вамъ съ потомствомъ -- навсегда.
             Гуляйте, веселитесь, забавляйтесь!
             Вотъ Цезарь былъ каковъ. Когда другаго
             Дождемся мы подобнаго ему?
   

1-Й ГРАЖДАНИНЪ.

             О, никогда! идемъ впередъ, впередъ!
             Мы трупъ его сожжемъ въ священномъ мѣстѣ
             И головнями подожжемъ дома
             Измѣнниковъ, Берите трупъ!
   

2-Й ГРАЖДАНИНЪ.

                                                               Огня!
   

3-Й ГРАЖДАНИНЪ.

             Ломайте-ка скамьи!
   

4-Й ГРАЖДАНИНЪ.

                                           Ломайте двери!
             Ломайте окна, -- все!

(граждане уходятъ съ тѣломъ Цезаря).

АНТОНІЙ.

                                           Теперь -- пусть ихъ!
             Мятежъ, ты на ногахъ; свое стремленье
             Направь куда угодно.

(входитъ слуга).

                                                     Что ты скажешь?
   

СЛУГА.

             Октавій въ Римѣ.
   

АНТОНІЙ.

                                           Гдѣ остановился?
   

СЛУГА.

             Онъ въ домѣ Цезаря. Съ нимъ и Лепидъ.
   

АНТОНІЙ.

             Сейчасъ иду къ нему; онъ очень кстати
             Пріѣхалъ въ Римъ. Теперь Фортуна въ духа
             Все намъ даетъ.
   

СЛУГА.

                                           Октавій говорить,
             Что Брутъ и Каска за ворота Рима
             Промчались, какъ безумные.
   

АНТОНІЙ.

                                                               Должно быкъ;
             Они узнали, какъ я взбунтовалъ
             Народъ. Веди къ Октавію меня.

(Увозитъ).

   

ЯВЛЕНІЕ III.

Улица. Входить Цинна, поэтъ.

ЦИННА.

             Мнѣ въ эту ночь приснилось, будто я
             Пирую съ Цезаремъ. Воображенье
             Встревожено: я никакой охоты
             Не чувствую за двери выходятъ
             Но это такъ меня и тянетъ вонъ.

(Входятъ граждане.)

1-Й ГРАЖДАНИНЪ.

   Какъ тебя зовутъ?
   

2-Й ГРАЖДАНИНЪ.

   Куда идешь?
   

3-Й ГРАЖДАНИНЪ.

   Гдѣ живешь?
   

4-Й ГРАЖДАНИНЪ.

   Женатъ или холостъ!
   

2-Й ГРАЖДАНИНЪ.

   Отвѣчай всѣмъ, да прямо.
   

1-Й ГРАЖДАНИНЪ.

   Да короче.
   

4-Й ГРАЖДАНИНЪ.

   Да умнѣй.
   

3-Й ГРАЖДАНИНЪ.

   Да смотри, говори правду.
   

ЦИННА.

   Какъ меня зовутъ? Куда иду? гдѣ живу? Женатъ или холостъ? Отвѣчать всѣмъ прямо, да короче, да умнѣй. Говорятъ правду. Скажу умно: я холостъ.
   

2-Й ГРАЖДАНИНЪ. 1

   Этимъ ты какъ будто говоришь, что всѣ женатые -- глупцы. Смотри, какъ бы я тебя не оттузилъ за это! Продолжай; отвѣчай прямо!
   

ЦИННА.

   Прямо -- иду на погребенье Цезаря.
   

1-Й ГРАЖДАНИНЪ.

   Какъ другъ, или какъ врагъ?
   

ЦИННА.

   Какъ другъ.
   

2-Й ГРАЖДАНИНЪ.

   Это прямой отвѣтъ.
   

4-Й ГРАЖДАНИНЪ.

   Ну, теперь насчетъ жилища, -- короче!
   

ЦИННА.

   Коротко, -- живу близъ Капитолія.
   

3-Й ГРАЖДАНИНЪ.

   Твое имя! говорить правду.
   

ЦИННА.

   Правда: мое имя -- Цинна.
   

1-Й ГРАЖДАНИНЪ.

   Въ куски его! онъ заговорщикъ!
   

ЦИННА.

   Я поэтъ Цинна! Поэтъ Цнина!
   

4-Й ГРАЖДАНИНЪ.

             Въ куски его за скверные стихи, въ куски его!
   

ЦИННА.

   Я не тотъ Цинна, не заговорщикъ.
   

2-Й ГРАЖДАНИНЪ.

   Все равно, его имя -- Цинна, вырвемъ это имя изъ его сердца и тогда пустимъ его.
   

3-Й ГРАЖДАНИНЪ.

   Разорвемъ его! разорвемъ его! Головней! головней! Къ Бруту, къ Кассію, жгите все! Одни -- къ Децію, другіе -- къ Каскѣ, третьи -- къ Требонію; ну, идемъ!
   

ДѢЙСТВІЕ IV.

ЯВЛЕНІЕ I.

Тамъ же. Комната въ домѣ Антонія. Антоній, Октавій и Децилъ сидятъ за столомъ.

АНТОНІЙ.

             Итакъ, все это множество людей
             Умретъ; они отмѣчены по списку.
   

ОКТАВІЙ.

             И братъ твой долженъ умереть, Лепидъ,
             Согласенъ ты на это?
   

ЛЕПИДЪ.

                                           Да, согласенъ.
   

ОКТАВІЙ.

             Отмѣть его, Антоній.
   

ЛЕПИДЪ.

                                           Подъ условьемъ,
             Что Публій, сынъ сестры твоей* Антоній,.
             Не будетъ жить.
   

АНТОНІЙ.

                                           Не будетъ; этимъ знакомъ
             Я осуждаю и его.-- Лепидъ,
             Сходи въ домъ Цезаря и принеси
             Оттуда завѣщаніе его:
             Мы здѣсь рѣшимъ,.какъ выбросить кой-что
             Излишнее въ его послѣдней волѣ.
   

ЛЕПИДЪ.

             Я здѣсь найду васъ?
   

ОКТАВІЙ.

                                           Ежели не здѣсь.
             То въ Капитоліи.
   

АНТОНІЙ.

                                           Вотъ человѣкъ
             Пустой, ничтожный, годный на посылки --
             И только. Есть ли въ этомъ смыслъ,
             Что, при раздѣлѣ міра на три части,
             Одна изъ нихъ достанется ему?
   

ОКТАВІЙ.

             Когда о немъ ты былъ такого мнѣнья,
             То для чего призвалъ его къ совѣту
             О томъ -- кому нашъ грозный приговоръ
             Назначить долженъ смерть или изгнанье?
   

АНТОНІЙ.

             Октавій, я старѣй тебя годами,
             Хотя мы возлагаемъ на него
             Такой почетъ -- чтобы освободиться
             Ото всего, что насъ бы тяготило, --
             Но эти почести онъ понесетъ,
             Какъ золотомъ навьюченный оселъ,
             Кряхтя, потѣя подъ своею ношей,
             Которую потащитъ онъ туда,
             Куда мы вздумаемъ его погнать.
             А тамъ, на мѣстѣ, мы его развъючимъ, --
             И пусть себѣ онъ хлопаетъ ушами,
             И кормится на пастбищѣ травой.
   

ОКТАВІЙ.

             Ты можешь дѣлать что угодно, только
             Онъ -- храбрый и испытанный солдатъ.
   

АНТОНІЙ.

             Но вѣдь таковъ и конь мой; и за это
             Я кормъ ему даю, пріучаю
             Его къ боямъ, къ внезапнымъ поворотамъ,
             И къ быстрому, стремительному бѣгу.
             Тѣлесными движеньями его
             Мой руководитъ умъ: тамъ и Лепида
             Намъ надобно водить на поводахъ,
             И направлять, и понукать, и школить.
             Пустоголовый малый! человѣкъ,
             Живущій только ветошью и хламомъ;
             И для него то новость, что давно
             Забыто и опошлено другими.
             Онъ -- вещь, не болѣе. Теперь, Октавій,
             Послушай о дѣлахъ важнѣйшихъ. Брутъ
             И Кассій собираютъ войско; мы
             Должны теперь готовиться къ отпору.
             Итакъ, скорѣй устроимъ мы союзъ,
             Сберемъ своихъ друзей, употребимъ
             Всѣ наши средства; а теперь составимъ
             Совѣтъ о томъ, какъ лучше разузнать,
             Развѣдать то, что тайною покрыто,
             Какъ явную опасность отвратить.
   

ОКТАВІЙ.

             Да, надо это сдѣлать: мы теперь
             Со всѣхъ сторонъ окружены врагами,
             И даже тѣ, которые дарятъ
             Улыбками, быть можетъ, противъ насъ
             Въ душѣ таятъ безчисленные ковы.
   

ЯВЛЕНІЕ II.

   Передъ палаткой Брута, въ лагерѣ близь Сардъ. Барабаны. Входятъ съ одной стороны Брутъ, Люцилій, Люцій и солдаты: съ другой -- Титиній и Пиндаръ.

БРУТЪ.

             Стой!
   

ЛУЦІЙ.

                                 Лозунгъ, эй!
   

БРУТЪ.

                                                     Люцилій, близкол ль Кассій?
   

ЛЮЦИЛІЙ.

             Да, очень близко, и Пиндаръ принесъ
             Тебѣ привѣтъ отъ имени его.

(Пиндаръ подаетъ Бруту письмо).

БРУТЪ.

             Онъ дружески привѣтствуетъ меня,

(къ Пиндару).

             Твой господинъ иль самъ такъ измѣнился,
             Иль подчиненные его такъ дурны,
             Что онъ мнѣ далъ достаточно причинъ.
             Жалѣть о сдѣланномъ; но если ужь онъ близко*
             То мы съ нимъ объяснимся.
   

ПИНДАРЪ.

                                                     Безъ сомнѣнья.
             Мой благородный господинъ предстанетъ
             Такимъ, каковъ онъ есть на самомъ дѣлѣ:
             Достойнымъ, честнымъ человѣкомъ.
   

БРУТЪ.

                                                                         Я
             Не сомнѣваюсь въ немъ. Скажи, Люцилій,
             Какъ принялъ онъ тебя?
   

ЛЮЦИЛІЙ.

                                                     Меня онъ принялъ.
             Съ учтивостью, съ достаточнымъ почетомъ,
             Но ужь не съ той безцеремонной лаской,
             Не съ тѣмъ свободнымъ, дружескимъ привѣтомъ,
             Какъ въ старину.
   

БРУТЪ.

                                           Ты описалъ, Люцилій,
             Мнѣ охлажденье пламеннаго друга.
             Замѣть, Люцилій, разъ и навсегда:
             Когда любовь терять начнетъ ужь силу,
             То съ этимъ появляется тотчасъ
             Натянутая вѣжливость. Въ прямой
             Открытой честности уловокъ нѣтъ.
             Но хитрецы подобны лошадямъ.
             На видъ горячимъ, рьянымъ и ретивымъ,
             Которыя подъ шпорой сѣдока
             Теряютъ бодрость, опускаютъ гриву,
             И испытанья выдержатъ не могутъ,
             Подобно клячамъ.-- А войска его
             Идутъ?
   

ЛЮЦИЛІЙ.

                       Идутъ. Ночлегъ имъ будетъ въ Сардахъ.
             Но большая ихъ часть, и въ томъ числѣ
             Вся конница -- при Кассіи.

(Слышенъ маршъ).

БРУТЪ.

                                                     Вотъ онъ!
             Пойдемъ къ нему навстрѣчу потихоньку.

(Входитъ Кассій съ солдатами).

КАССІЙ.

             Стой!
   

БРУТЬ.

   Стой! Передавайте дальше команду!
   

ГОЛОСА ЗА СЦЕНОИ.

             Стой!
             Стой!
             Стой!
   

КАССІЙ.

                       Благородный братъ, меня
             Обидѣлъ ты.
   

БРУТЪ.

                                 Пусть будутъ боги мнѣ
             Свидѣтелями! обижалъ ли я
             Своихъ враговъ! а если нѣтъ, то какъ
             Я могъ обидѣть брата?
   

КАССІЙ.

                                           Брутъ, подъ этимъ
             Спокойствіемъ наружнымъ у тебя
             Сокрыты оскорбленія; когда же
             Ты дѣлаешь ихъ...
   

БРУТЪ.

                                           Успокойся, Кассій,
             Неудовольствія свои потише
             Высказывай, -- тебя я знаю, -- здѣсь
             Не будемъ ссориться, въ глазахъ двухъ армій,
             Которыя должны одну любовь
             Межь нами видѣть, -- ничего другаго.
             Вели имъ отодвинуться; потомъ,
             Въ моей палаткѣ объясни подробно,
             Чѣмъ недоволенъ ты, а я тебя
             Послушаю.
   

КАССІЙ.

                                 Пиндаръ, вели вождямъ
             Немного отодвинуть ихъ отряды.
   

БРУТЪ.

             И ты, Люцилій, сдѣлай то же. Пусть,
             Покамѣстъ мы не кончимъ совѣщанья,
             Никто не входитъ къ намъ. Поставь у двери
             Титинія и Люція на стражу.
   

ЯВЛЕНІЕ III.

Въ палаткѣ Брута. Люцій и Титинія въ нѣкоторомъ отъ нея разстояніи; входятъ Брутъ и Кассій.

КАССІЙ.

             Вотъ доказательство, что ты меня обидѣлъ:
             Тобою Люцій Пемга опозоренъ
             И осужденъ за то, что будто взятки
             Онъ бралъ съ сардійцевъ; зная человѣка,
             Я въ письмахъ за него тебя просилъ,
             Но ты на нихъ не обратилъ вниманья.
   

БРУТЪ.

             Ходатайствомъ въ подобномъ дѣлѣ, Касеій,
             Ты самъ себя обидѣлъ.
   

КАССІЙ.

                                                     Неумѣстно
             Въ такое время слишкомъ строгимъ быть
             Ко всякому ничтожному проступку.
   

БРУТЪ.

             Позволь сказать мнѣ, Кассій,-- и тебя
             Тожь сильно обвиняютъ въ лихоимствѣ;
             Слухъ носится, что недостойнымъ людямъ
             Ты должности за деньги продаешь.
   

КАССІЙ.

             Я -- лихоимецъ? Это говоришь
             Ты потому, что носишь имя Брута.
             Въ устахъ другаго эта рѣчь, клянусь,
             Была бъ его послѣдними словами!-- *
   

БРУТЪ.

             А имя Кассія твою продажность
             Облагородило, и наказанье
             Не смѣетъ головы своей поднять.
   

КАССІЙ.

             Какъ, наказанье!
   

БРУТЪ.

                                           Вспомни иды Марта!
             Не ради ль правосудія погибъ
             Великій Юлій? Гдѣ тотъ негодяй,
             Который поразилъ его кинжаломъ
             Не ради правосудія?-- ужели
             Одинъ изъ насъ, которые убили
             Первѣйшаго изъ всѣхъ людей на свѣтѣ
             За то, что въ немъ опору находили
             Грабители, теперь рѣшится руки
             Свои марать постыднымъ лихоимствомъ
             И поприще обширное почета
             За горсть ничтожной дряни продавать?
             Нѣтъ, я готовъ скорѣе быть собакой
             И лаять на луну, -- но не хочу
             Такимъ быть Римляниномъ.
   

КАССІЙ.

                                                     Не бранись,
             Я этого не потерплю; ты, Брутъ,
             Въ своихъ нападкахъ на меня забылся,
             А я солдатъ старѣй тебя по службѣ,
             Да и способный выбирать людей.
   

БРУТЪ.

             Нѣтъ, Кассій.
   

КАССІЙ.

                                           Да.
   

БРУТЪ.

                                                     Я говорю, что нѣтъ.
   

КАССІЙ.

             Не раздражай меня, иль я забудусь,
             Не искушай терпѣнья моего,
             Поберегись!
   

БРУТЪ.

                                 Прочь, жалкій человѣкъ!
   

КАССІЙ.

             Возможно ль!
   

БРУТЪ.

                                           Слушай, Кассій, потому что
             Я говорить хочу! Не отступить ли
             Прикажешь предъ твоимъ безумнымъ гнѣвомъ?
             Бояться взглядовъ сумасшедшаго?
   

КАССІЙ.

                                                                         О, боги!
             И это все я долженъ выносить!
   

БРУТЪ.

             Да, и побольше этого. Бѣснуйся,
             Пусть лопнетъ сердце гордое твое,
             Высказывай свой гнѣвъ передъ рабами
             И заставляй невольниковъ дрожать,..
             А я -- ужели уступать обязанъ?
             Терпѣть, притворствовать и пресмыкаться
             Передъ твоимъ упрямымъ сумасбродствомъ?..
             Клянусь -- ядъ гнѣва своего ты самъ.
             Переваришь, хоть, можетъ быть, и лопнешь;
             Твое брюзжанье съ этихъ поръ ладѣ будетъ
             Забавою, посмѣшищемъ.
   

КАССІЙ.

                                                               Ужели
             До этого дошло?
   

БРУТЪ.

                                           Ты говоришь --
             Ты лучшій воинъ: докажи на дѣлѣ,
             Что справедлива эта похвальба,
             Я буду радъ, готовъ я поучиться
             У тѣхъ, кто поспособнѣе меня.
   

КАССІЙ.

             Ты всячески меня обидѣлъ; Брутъ,
             Стараешься; я говорилъ, что я
             Старѣй тебя, какъ воинъ, а не лучше;
             Я развѣ говорилъ, что лучше, Брутъ?
   

БРУТЪ.

             Мнѣ все равно, хотя бъ и говорилъ.
   

КАССІЙ.

             Такъ оскорблять меня не смѣлъ самъ Цезарь.
   

БРУТЪ.

             Не заносись! Ты самъ бы не посмѣлъ
             Такъ раздражать его.
   

КАССІЙ.

                                           Я бъ не посмѣлъ?
   

БРУТЪ.

             Да, не посмѣлъ бы.
   

КАССІЙ.

                                           Раздражать его?
   

БРУТЪ.

             Ты бъ не посмѣлъ; ты жизнь бы поберегъ.
   

КАССІЙ.

             Не слишкомъ полагайся на мою
             Любовь къ тебѣ: я сдѣлать то могу,
             О чемъ я послѣ горько пожалѣю.
   

БРУТЪ.

             Ужь сдѣлалъ ты, о чемъ жалѣть бы долженъ
             Меня твои угрозы не страшатъ
             Я честности броней покрытъ, я мимо
             Онѣ несутся, точно легкій вѣтеръ,
             Не стоющій вниманья моего.--
             За деньгами къ тебѣ я посылалъ
             И получилъ отказъ. Но не могу жъ я
             Ихъ низкими путями добывать.
             Клянуся небомъ, я готовъ скорѣе
             Перечеканить сердце на монету
             И перелить всю кровь мою на драхмы,
             Чѣмъ вырывать изъ жосткихъ рукъ селянъ
             Безсовѣстно ихъ жалкій заработокъ.
             Я посылалъ за деньгами къ тебѣ, --
             (Я заплатить былъ долженъ легіонамъ) --
             Ты отказалъ. Поступокъ этотъ развѣ
             Приличенъ Кассію? Я развѣ такъ бы
             Ему отвѣтилъ? Ежели Маркъ Брутъ
             Когда нибудь такъ сдѣлается жаденъ,
             Что отъ друзей запретъ металлъ презрѣнный
             То пусть его громовыми стрѣлами
             На части боги неба разразятъ!
   

КАССІЙ.

             Я не отказывалъ.
   

БРУТЪ.

                                           Ты отказалъ.
   

КАССІЙ.

             Нѣтъ, мой гонецъ былъ глупъ и перевралъ
             Мои слова. Брутъ сердце разстерзалъ мнѣ.
             Другъ къ недостаткамъ друга долженъ быть
             Поснисходительнѣй, а Брутъ мой
             Преувеличилъ.
   

БРУТЪ.

                                           Нѣтъ, я на себѣ
             Ихъ испыталъ.
   

КАССІЙ.

                                 Ты, милый Брутъ, меня
             Не любишь.
   

БРУТЪ.

                                 Недостатки мнѣ твои
             Не нравятся.
   

КАССІЙ.

                                 Подобныхъ недостатковъ
             Взоръ дружескій никакъ бы не замѣтить,:
   

БРУТЪ.

             А взоръ льстеца не захотѣлъ бы видѣть,
             Будь такъ они громадны, какъ Олимпъ.
   

КАССІЙ.

             Придите вы, Антоній и Октавій,
             Все выместить надъ Кассіемъ однимъ.
             Усталъ онъ жить; онъ ненавидимъ тѣмъ,
             Кого отъ любитъ, презираемъ братомъ.
             Его ругаютъ, какъ раба, его ошибки
             Всѣ до одной замѣчены и въ книгу
             Записаны; ихъ наизусть твердитъ.
             Чтобъ ими мнѣ въ лицо бросать. О, еслибъ
             Я могъ всю душу выплакать! Вотъ мечъ мой,
             Вотъ грудь моя открытая: въ ней сердце
             Цѣннѣй сокровищъ Плутуса, дороже,
             Чѣмъ золото:-- возьми его, когда
             Ты римлянинъ; я, отказавшій въ деньгахъ,
             Тебѣ охотно сердце отдаю.
             Рази меня, какъ Цезаря сразилъ ты.
             Я знаю, въ самое то время, какъ
             Его ты наибольше ненавидѣлъ,--
             Ты все-таки любилъ его сильнѣе,
             Чѣмъ Кассія когда нибудь любилъ.
   

БРУТЪ.

             Вложи кинжалъ въ ножны. Когда угодно,
             Сердись, -- ты въ этомъ воленъ,-- дѣлай,
             Что вздумаешь, и даже оскорбленье
             За шутку будетъ принято. О, Кассій,
             Ты связанъ узами съ ягненкомъ; въ немъ
             Гнѣвъ, -- какъ огонь въ кремнѣ, который
             Отъ сильнаго удара сыплетъ искры
             И тотчасъ охлаждается потомъ.
   

КАССІЙ.

             И Кассій жилъ лишь для того, чтобъ быть
             Въ минуты раздраженія и скорби
             Забавой и посмѣшищемъ для брата!
   

БРУТЪ.

             Когда я это говорилъ, то самъ
             Я былъ не въ духѣ.
   

КАССІЙ.

                                           Какъ, ты сознаешься?
             Дай руку мнѣ.
   

БРУТЪ.

                                           Возьми и сердце съ ней.
   

КАССІЙ.

             О, Брутъ!
   

БРУТЪ.

                                 Въ чемъ дѣло?
   

КАССІЙ.

                                                     Не уже ль въ тебѣ
             Любви недостаетъ, для снисхожденья,
             Когда я забываюся порой
             По вспыльчивости? мнѣ она досталась
             Отъ матери въ наслѣдство.
   

БРУТЪ.

                                                     Хорошо:
             Впередъ, когда ты черезчуръ вспылишь
             На Брута, онъ вообразитъ, что это
             Бранится мать твоя -- и замолчитъ.

(Шумъ за сценой).

ПОЭТЪ (за сценой).

             Пустите! мнѣ вождей увидѣть надо:
             Они въ разладѣ, и наединѣ
             Ихъ оставлять не слѣдуетъ.
   

ЛЮЦІЙ (за сценой.)

                                                     Не пустимъ.
   

ПОЭТЪ (за сценой.)

             Меня удержитъ развѣ смерть одна.

(Входить).

КАССІЙ.

             Зачѣмъ пришолъ? Что надо?
   

ПОЭТЪ.

                                                     Полководцы,
             Стыдитесь! что межъ вами происходитъ!
             Какъ слѣдуетъ такимъ мужамъ, будьте друзьями,
             Любите другъ друга: я вѣдь старѣй васъ годами!
   

КАССІЙ.

             Ха, ха, ха! какъ нелѣпо циникъ
             Стихи кропаетъ!
   

БРУТЪ.

                                           Вонъ отсюда, дерзкій!
   

КАССІЙ.

             Брутъ, не сердись, таковъ его обычай...
   

БРУТЪ.

             Я буду слушать остроты его,
             Коль во время онъ будетъ говорить ихъ.
             Къ чему при войскѣ эти скоморохи?
             Пріятель, убирайся!
   

КАССІЙ.

                                                     Вонъ! уйди!...

(Поэтъ уходитъ. Входить Люцилій и Титиній.)

БРУТЪ.

             Люцилій и Титиній, передайте
             Вождямъ приказъ -- квартиры отвести
             Своимъ отрядамъ на ночь.
   

КАССІЙ.

                                                     А потомъ
             Сюда вернитесь и съ собой Мессалу
             Сейчасъ же приведите.
   

БРУТЪ.

                                                     Люцій, дай
             Вина.
   

КАССІЙ.

                                 Не думалъ я, чтобы ты могъ
             Такъ разсердиться.
   

БРУТЪ.

                                           Кассій, у меня
             Такъ много горя!
   

КАССІЙ.

                                           Если предъ бѣдами
             Случайными ты упадаешь духомъ,
             То гдѣ же философія твоя?
   

БРУТЪ.

             Никто не переноситъ горя лучше,
             Чѣмъ я.-- Знай, Порція скончалась.
   

КАССІЙ.

             Какъ! Порція?
   

БРУТЪ.

                                           Да, умерла.
   

КАССІЙ.

                                                               И я
             Тебѣ перечилъ -- и остался живъ!
             О горькая, ужасная потеря!
             Какой болѣзнію?
   

БРУТЪ.

                                           Она томилась
             Моимъ отсутствіемъ, терзалась мыслью,
             Что молодой Октавій и Антоній
             Усилились (молва объ ихъ успѣхахъ
             Съ ея кончиной совпадаетъ): это
             Подѣйствовало на ея разсудимъ,
             И какъ-то разъ въ отсутствіи прислуги,
             Она горячій уголь проглотила.
   

КАССІЙ.

             И умерла?
   

БРУТЪ.

                                 Да, умерла.
   

КАССІЙ.

                                                     О боги
             Безсмертные!

(Входитъ Люцій съ виномъ и свѣчами.)

БРУТЪ.

                                           Не говори объ ней.
             Дай кубокъ мнѣ, я потоплю въ немъ горе!
   

КАССІЙ.

             Я чувствую сердечное желанье
             На этотъ благородный тостъ отвѣтить"
             Лей, Люцій, лей вина мнѣ черезъ край!
             Излишка быть не можетъ тамъ, гдѣ я
             Пью въ знакъ моей привязанности къ Бруту.
   

БРУТЬ.

             Войди, Титиній. Добраго здоровья
             Тебѣ, Мессала! Сядемъ ближе къ свѣчкѣ
             И о дѣлахъ своихъ поговоримъ.
   

КАССІЙ.

             О, Порція! ужели ты скончалась!
   

БРУТЪ.

             Прошу, ни слова болѣе объ ней!
             Мессала, я извѣстія имѣю,
             Что молодой Октавій и Антоній
             Съ огромнымъ войскомъ противъ насъ идутъ,
             Къ Филиппамъ направляясь.
   

МЕССАЛА.

                                                               Я о томъ же
             Имѣю письма.
   

БРУТЪ.

                                           Что еще въ нихъ есть?
   

МЕССАЛА.

             Октавій, Маркъ Антоній и Лепидъ.
             Приказомъ объ изгнаніи и ссылкѣ
             Постановили смертный приговоръ
             Надъ сотнею сенаторовъ.
   

БРУТЪ!

                                                     Вотъ въ этомъ
             Извѣстья наши не совсѣмъ согласны:
             Въ моихъ упоминается о смерти
             Семидесяти человѣкъ, межъ ними
             И Цицерона.
   

КАССІЙ.

                                 Какъ, и Цицерона?
   

МЕССАЛА.

             Да, вслѣдствіе того же приказанья
             И Цицеронъ лишился жизни. Брутъ,
             Ты отъ жены имѣешь эти письма?
   

БРУТЪ.

             Нѣтъ, отъ другихъ.
   

МЕССАЛА.

                                           И ничего о ней
             Тебѣ не пишутъ?
   

БРУТЪ.

                                           Нѣтъ.
   

МЕССАЛА.

                                                               Гмъ! это странно.
   

БРУТЪ.

             Къ чему ты сдѣлалъ мнѣ такой вопросъ?
             Въ полученныхъ тобою письмахъ нѣтъ ли
             Чего объ ней?
   

МЕССАЛА.

                                           Нѣтъ.
   

БРУТЪ.

                                                     Говори мнѣ правду,
             Какъ Римлянинъ.
   

МЕССАЛА.

                                           Перенеси жь и ты
             Какъ римлянинъ нерадостную правду:
             Она скончалася, и странной смертью.
   

БРУТЪ.

             Прощай же, Порція! Мессала, мы
             Всѣ умереть должны; и мысль томъ,
             Что смерти не могла она избѣгнуть,
             Даетъ мнѣ силу вынести ударь.
   

МЕССАДА.

             Вотъ такъ великимъ людямъ надлежитъ
             Переносить великія потери!
   

КАССІЙ.

             Я знаю это такъ же, какъ и вы,
             Но, по своей натурѣ, я не могъ бы
             Такъ вынести подобное несчастье.
   

БРУТЪ.

             Но къ дѣлу поскорѣе перейдемъ.
             Какъ думаете: намъ теперь къ Филиппамъ
             Не двинуться ль?
   

КАССІЙ.

                                           По моему -- такъ нѣтъ.
   

БРУТЪ.

             Причина?
   

КАССІЙ.

                                 Вотъ она: гораздо лучше,
             Чтобъ непріятель самъ пришолъ къ намъ; этимъ
             Свои онъ средства истощитъ, измучитъ
             Своихъ солдатъ и повредитъ себѣ;
             А мы, межь тѣмъ, не двигался съ мѣста,
             Сберемся съ силой, бодрость сохранимъ.
   

БРУТЪ.

             Хорошія причины непремѣнно
             Должны причинамъ лучшимъ уступать.
             Всѣ жители отсюда до Филиппи
             Лишь потому на нашей сторонѣ,
             Что насъ боятся,-- къ намъ они питаютъ
             Неудовольствіе за тяжкіе доборы,--
             И, проходя по этимъ областямъ,
             Свои ряды пополнитъ непріятель;
             Онъ явится предъ нами новой силой--
             Ободренный, умноженный въ числѣ;
             Но мы. его лишимъ всѣхъ этихъ выгодъ,
             Когда его мы встрѣтимъ у Филиппи,
             Оставивъ этотъ весь народъ въ тылу.
   

КАССІЙ.

             Послушай, добрый братъ мой!
   

БРУТЪ.

                                                               Нѣтъ, позволь.
             Ты долженъ взять въ разсчетъ и то, что мы
             Ужь всѣхъ своихъ приверженцевъ собрали,
             Что наши легіоны всѣ полны,
             Что дѣло наше ужь совсѣмъ созрѣло,
             А непріятель съ каждымъ днемъ ростетъ.
             Мы высоты достигли и готовы
             Къ упадку. Въ человѣческихъ дѣлахъ
             Есть свой приливъ: воспользуешься имъ --
             Онъ къ счастью приведетъ, упустишь время --
             Вся жизнь пройдетъ средь отмелей и бѣдствій.
             Теперь для насъ пришла пора прилива,
             И мы ловить его должны, иначе
             Всѣ случаи къ успѣху потеряемъ.
   

КАССІЙ.

             Пусть будетъ такъ, по твоему. Пойдемъ
             Къ нимъ сами, чтобъ, ихъ встрѣтить у Филиппи.
   

БРУТЪ.

             Ночь темная подкралась къ намъ, пока
             Мы говорили здѣсь; природа наша
             Необходимости подчинена,
             И мы должны ей дать хорошій отдыхъ.
             Имѣете ль вы что еще сказать?
   

КАССІЙ.

             Нѣтъ, ничего. Спокойной ночи! Завтра,
             Чуть свѣтъ, встаемъ и выступаемъ.
   

БРУТЪ.

                                                               Люцій!
             Мою одежду!

(Люцій уходить).

                                           Ну, прощай. Мессала!
             Прощай, Титній! благородный Кассій,
             Хорошей ночи, добраго покоя!
   

КАССІЙ.

             О, милый братъ, ночь эта началась
             Не хорошо, и пусть впередъ не будетъ
             Подобныхъ несогласій между нами!
   

БРУТЪ.

             Ужь все уладилось.
   

КАССІЙ.

                                           Спокойной ночи!
   

БРУТЪ.

             Спокойной ночи, добрый братъ.
   

ТИТИНІЙ И МЕССАЛА (вмѣстѣ).

                                                     Прощай,
             Спокойной ночи, Брутъ.
   

БРУТЪ.

                                                     Прощайте всѣ!

(Кассій, Мессала и Титиній уходятъ. Люцій возвращается съ ночной одеждой).

БРУТЪ.

             Дай мнѣ одежду. Гдѣ твой инструментъ?
   

ЛЮЦІЙ.

             Въ палаткѣ здѣсь.
   

БРУТЪ.

                                           Ты говоришь, какъ сонный.
             Я не виню тебя, бѣдняжка! ты
             Измучился безъ сна. Скажи, чтобъ Клавдій
             И кто нибудь другой изъ слугъ моихъ
             Пришли сюда; пусть въ эту мочь они
             Поспятъ въ моей палаткѣ, на подушкахъ.
   

ЛЮЦІЙ.

             Варронъ и Клавдій!

(Входятъ Варроіѣ и Клавдій).

ВАРРОНЪ.

                                           Господинъ зоветъ насъ?
   

БРУТЪ.

             Прошу, ложитесь спать въ моей палаткѣ.
             Быть можетъ, васъ я скоро разбужу,
             Чтобъ къ брату Кассію послать.
   

ВАРРОНЪ.

                                                               Такъ мы,
             Когда угодно, подождемъ.
   

БРУТЪ.

                                                     Нѣтъ, лягте:
             Я, можетъ быть, отдумаю еще.
             Вотъ, Люцій, посмотри, та книга, что
             Я такъ искалъ. Я заложилъ ее
             Въ карманъ ночной одежды.

(слуги ложатся).

ЛЮЦІЙ.

                                                               Я увѣренъ
             Былъ въ томъ, что ты ея мнѣ не давалъ.
   

БРУТЪ.

             Мой добрый мальчикъ, извини меня;
             Я такъ забывчивъ! Можешь ли покамѣстъ
             Не закрывать своихъ усталыхъ глазъ
             И что нибудь сыграть на инструментѣ?
   

ЛЮЦІЙ.

             Сыграю, если хочешь, господинъ мой.
   

БРУТЪ.

             Да, да, мой мальчикъ. Черезчуръ тебя
             Я безпокою, но ты такъ сговорчивъ!
   

ЛЮЦІЙ.

             Вѣдь это долгъ мой.
   

БРУТЪ.

                                           Требовать не слѣдъ мнѣ,
             Чтобъ этотъ долгъ былъ выше силъ твоихъ.
             Для крови молодой отраденъ отдыхъ.
   

ЛЮЦІЙ.

             Я спалъ уже.
   

БРУТЪ.

                                           Прекрасно, и опять
             Заснешь: тебя не задержу я долго.
             Пока живу, я буду добръ къ тебѣ.

(Дюцій играетъ и поетъ).

             Напѣвъ сонливый.-- О, злодѣйскій сонъ!
             Ты опустилъ уже свой жезлъ свинцовый
             На мальчика, сидящаго за арфой!
             Спокойной ночи, добрый мой слуга!
             Къ тебѣ не буду я жестокъ: не стану
             Тебя будить.-- Покачиваясь такъ,
             Ты арфу разобьешь: возьму ее
             Изъ рукъ твоихъ. Теперь -- спокойной ночи!
             Посмотримъ, вотъ загнутый листъ: не здѣсь ли
             Я кончилъ чтенье? кажется, что здѣсь.

(Входить тѣнь Цезпря.)

             Какъ тускло свѣчка свѣтитъ. О! кто это?
             Усталость глазъ, должно быть, создаетъ
             Ужасный призракъ... Онъ ко мнѣ подходитъ...
             Кто ты? дѣйствительность, или мечта?
             Ты богъ, иль добрый геній, иль злой демонъ,
             И волосы мои становишь дыбомъ?
             Скажи -- кто ты?
   

ТѢНЬ.

                                           Злой духъ твой, Брутъ.
   

БРУТЪ.

                                                                                   Зачѣмъ
             Пришелъ сюда?
   

ТѢНЬ.

                                           Сказать, что ты меня
             Увидишь у Филиппи.
   

БРУТЪ.

                                           Значитъ, снова
             Тебя увижу я?
   

ТѢНЬ.

                                           Да, при Филиппи.

(исчезаетъ).

БРУТЪ.

             Такъ я тебя увижу при Филиппи!
             Едва успѣлъ собраться съ духомъ я,--
             Какъ ты исчезъ. Хотѣлось бы побольше
             Поговорить съ тобой.-- Эй, мальчикъ, Люцій!--
             Эй, Клавдій! Эй! Варронъ, Варронъ! Чтожь вы?
             Проснитесь! Клавдій!
   

ЛЮЦІЙ.

                                                     Струны арфы врутъ.
   

БРУТЪ.

             Онъ думаетъ, что онъ сидитъ за арфой.
             Проснись же, Люцій!
   

ЛЮЦІЙ.

                                           Что, мой господинъ?
   

БРУТЪ.

             Во снѣ кричалъ ты: что тебѣ приснилось?
   

ЛЮЦІЙ.

             Такъ я кричалъ? Я этого не помню.
   

БРУТЪ.

             Да, ты кричалъ; ты видѣлъ что нибудь?
   

ЛЮЦІЙ.

             Нѣтъ ничего.
   

БРУТЪ.

                                           Засни опять, мой Люцій,
             Эй, Клавдій! эй! да ну, проснись скорѣе.
   

ВАРРОНЪ И КЛАВДІЙ ВМѢСТѢ.

             Что, господинъ?..
   

БРУТЪ.

                                           Вы что во снѣ кричали?
   

ВАРРОНЪ И КЛАВДІЙ.

             Какъ, мы кричали?
   

БРУТЪю

                                           Да, Вамъ что нибудь
             Привидѣлось?
   

БАРРОНЪ..

                                           Мнѣ -- ничего.
   

КЛАВДІЙ.

                                                                         Мнѣ -- тоже.
   

БРУТЪ.

             Идите къ брату Кассію; ему
             Привѣтъ мой передайте и скажите,
             Чтобъ онъ съ своимъ отрядомъ выступалъ
             Пораньше, прежде насъ, а мы
             Послѣдуемъ за нимъ.
   

ВАРРОНЪ И КЛАВДІЙ.

                                                     Сейчасъ идемъ.
   

ДѢЙСТВІЕ V.

ЯВЛЕНІЕ I.

Равнина близь Филиппи. Входятъ Октавій и Антоній съ войскомъ.

ОКТАВІЙ

             Ну вотъ, мои надежды оправдались;
             Ты говорилъ, Антоній, что враги
             Въ долину не сойдутъ, а на холмахъ
             И высотахъ останутся; но нѣтъ,
             Выходитъ иначе: войска ихъ близко;
             Они хотятъ предупредить нашъ вызовъ
             И близь Филиппи, здѣсь, напасть на насъ.
   

АНТОНІЙ.

             Все это вздоръ. Я въ мысляхъ ихъ читаю.
             Понятно мнѣ, что это значитъ: имъ
             Хотѣлось бы идти въ другое мѣсто,
             И все-таки они сошли сюда
             Съ отчаянной рѣшимостію страха,
             Чтобъ этимъ доказать свою отвагу,
             Которой нѣтъ у нихъ.

(Входитъ вѣстникъ).

ВѢСТНИКЪ.

                                                     Вожди, готовьтесь:
             Въ порядкѣ стройномъ къ намъ идутъ враги,
             Распущено ихъ боевое знамя,
             И что нибудь теперь же дѣлать надо!
   

АНТОНІЙ.

             Октавій, не спѣша веди отрядъ свой
             По лѣвой сторонѣ равнины
   

ОКТАВІЙ.

                                                     Нѣтъ
             Я буду правой стороны держаться,
             А ты или по лѣвой.
   

АНТОНІЙ.

                                           Для чего
             Ты мнѣ перечишь въ этотъ важный мигъ?
   

ОКТАВІЙ.

             Я не перечу, а я такъ хочу.

(Барабаны. Входятъ Брутъ, Кассій съ войскомъ,Люцилій, Титиній, Мессала и другіе).

БРУТЪ*

             Они хотятъ вступитъ въ переговоры
   

КАССІЙ.

             Остановись, Титиній, дай намъ выйти
             Впередъ; мы съ ними говоритъ должны.
   

ОКТАВІЙ.

             Антоній, не подать ли знакъ къ сраженью?
   

АНТОНІЙ.

             Нѣтъ, Цезарь, пусть они начнутъ. Пойдемъ
             Впередъ: вожди хотятъ сказать вамъ что-то.
   

ОКТАВІЙ.

             Не трогаться до знака!
   

БРУТЪ.

                                           Земляки!
             Сперва слова, потомъ уже удары.
             Не такъ ли?
   

ОКТАВІЙ.

                                           Но не потому, чтобъ мы,
             Подобно вамъ, слова любили больше
   

БРУТЪ.

             Хорошіе слова, Октавій, лучше,
             Чѣмъ скверные удары.
   

АНТОНІЙ.

                                                     Брутъ, ты мастеръ
             Сквернѣйшіе удары приправлять
             Хорошими словами, и порука
             Тому -- отверстье въ Цезаревомъ сердцѣ,
             Которое ты сдѣлалъ, восклицая:
             "Живи и благоденствуй, Цезарь!"
   

КАССІЙ.

                                                               Маркъ Антоній!
             Не знаемъ, каковы твои удары,
             А что до словъ -- онѣ пчелъ Гиблы грабитъ
             И оставляютъ ихъ совсѣмъ безъ меду.
   

АНТОНІЙ.

             Но только не безъ жала.
   

БРУТЪ.

                                                     Нѣтъ; безъ жала
             Да я безъ голоса: у нихъ, Антоній,
             Похитилъ ты жужжаніе у грозишь
             Благоразумно, прежде чѣмъ ужалишь.
   

АНТОНІЙ.

             Вы не грозили, подлецы. когда
             Столкнулись ваши гнусные кинжалы
             Одинъ съ другимъ у Цезари въ груди,
             Вы зубы скалили, какъ обезьяны.
             Вы ластились, какъ гончія собаки,
             И изгибались, какъ рабы предъ нимъ,
             Цѣлуя ноги Цезаря въ то время,
             Когда проклятый Каска, точно обсъ
             Напавши сзади, поразилъ его
             Ударомъ въ шею; -- о, льстецы!
   

КАССІЙ.

                                                               Льстецы!
             Вотъ, Брутъ, благодари себя: его
             Языкъ не оскорблялъ бы насъ сегодня,
             Когда бы ты послушался меня.
   

ОКТАВІЙ.

             Ну, къ дѣлу, къ дѣлу! если споръ бросаетъ
             Насъ въ потъ, то заключеніе его
             Должно дойти до капель покраснѣе.
             Смотрите -- мечь теперь я обнажилъ
             Противу заговорщиковъ: когда
             Вложу его опять въ ножны? Не прежде,
             Какъ я всѣ раны Цезаря отмщу
             Или когда измѣнниковъ мечи
             Убьютъ другаго Цезаря.
   

БРУТЪ.

                                                     О, Цезарь,
             Ты умереть не можешь отъ руки
             Измѣнникамъ, когда ихъ нѣтъ съ тобою.
   

ОКТАВІЙ.

             Надѣюсь;-- мнѣ не суждено погибнуть
             Отъ Брута.
   

БРУТЪ.

                                           Юноша, когда бъ ты даже
             Изъ рода своего всѣхъ лучше былъ,
             Найти не могъ бы смерти ты почетнѣй.
   

КАССІЙ.

             Капризный школьникъ, товарищъ шута,
             Гуляки недостоинъ этой чести.
   

АНТОНІЙ.

             Старикъ-то Кассій все таковъ, какъ былъ!
   

ОКТАВІЙ.

             Идемъ, идемъ, Антоній!-- Въ зубы вамъ,
             Измѣнники, бросаемъ мы вашъ вызовы
             Рѣшаетесь, такъ выходите въ бой
             Сегодня же, а нѣтъ -- когда рѣшитесь.

(Октавій и Антоній съ войскомъ уходятъ)

КАССІЙ.

             Теперь дуй вѣтеръ и бушуйте волны;
             Плыви ладья, ужь буря поднялась
             И все отъ случая зависитъ.
   

БРУТЪ.

                                                     Эй!
             Люцилій, на два слова!
   

ЛЮЦИЛІЙ.

                                                     Что прикажешь?

(Брутъ съ Люциліемъ отходятъ въ сторону)

КАССІЙ.

             Мессала!
   

МЕССАЛА.

                                 Что тебѣ угодно, Кассій?
   

КАССІЙ.

             Сегодня день рожденья моего;
             Да, въ этотъ самый день родился Кассій.
             Дай руку мнѣ, Мессала; будь моимъ
             Свидѣтелемъ, что я противъ желанья,
             Какъ было то когда-то и съ Помпеемъ,
             Свободу нашу принужденъ поставить
             Въ зависимость отъ одного сраженья.
             Ты знаешь, я ученья Эпикура
             Держался строго, но теперь иначе
             Я разсуждаю и отчасти вѣрю
             Предвѣстіямъ. Когда мы шли отъ Сардъ,
             Два мощные орда съ высотъ на наше
             Передовое знамя опускались
             И, сѣвъ на немъ, изъ рукъ солдатъ они
             Клевали пищу, съ жадностью глотая.
             Они насъ провожали до Филиппи.
             Орлы сегодня утромъ улетѣли,
             А коршуны и вороны тенора
             Надъ головами нашими кружатся.
             Они на насъ посматриваютъ такъ,
             Какъ на свою, безсильную добычу.
             И кажется, что тѣнь отъ нихъ послужить.
             Навѣсомъ роковымъ для нашихъ войскъ.
             Которыя здѣсь голову положатъ...
   

МЕССАЛА.

             Не вѣрь такимъ примѣтамъ.
   

КАССІЙ.

                                                               Я и то
             Имъ вѣрю лишь отчасти: духъ мой бодръ,
             Рѣшителенъ -- и съ твердостью готовъ я
             Встрѣчать опасности.
   

БРУТЪ (къ Люцилію).

                                                     Да, такъ, Люцилій.
   

КАССІЙ.

             Брутъ благороднѣйшій! сегодня боги
             Къ намъ благосклонны; о, когда бы мы
             Могли дожить до старости глубокой
             Въ любви и въ мирѣ! Но судьба людей
             Покрыта неизвѣстностью, и такъ,
             Подумаемъ о томъ, что съ нами можетъ
             Случиться самаго худаго. Если
             Сраженье это проиграемъ, то
             Въ послѣдній разъ мы говоримъ другъ съ другомъ:
             Скажи же мнѣ, что ты рѣшился дѣлать?
   

БРУТЪ.

             Держаться тѣхъ же философскихъ правилъ,
             На основаніи которыхъ я
             Хулилъ Катона за самоубійство.
             Не знаю, почему, но я считаю
             И трусостью, и низостью -- изъ страха
             Возможныхъ бѣдъ -- срокъ жизни сокращать.
             Вооружась терпѣньемъ, я предамся
             На волю высшихъ силъ, что нами правятъ.
   

КАССІЙ.

             И такъ, когда сраженье потеряемъ,
             Потерпишь ты, чтобы тебя вели
             По римскимъ улицамъ въ тріумфѣ?
   

БРУТЪ.

                                                                         Нѣтъ,
             Нѣтъ, благородный римлянинъ, не думай,
             Чтобъ Брутъ въ оковахъ въ Римъ войти рѣшился!
             Онъ не унизится до этого.-- Сегодня
             Должно окончиться то дѣло наше,
             Что въ Иды Марта начато. Но знаю,
             Увидимся ль когда нибудь еще,
             И потому простимся мы на вѣки!
             Да, навсегда прощай, прощай, мой Кассій!
             Когда увидимся, то улыбнемся,
             А нѣтъ -- такъ мы, какъ слѣдуетъ, простились.
   

КАССІЙ.

             Да, Брутъ, прощай на вѣки, навсегда!
             Увидимся, такъ, вѣрно, улыбнемся,
             А нѣтъ -- ты правъ: какъ должно мы простились.
   

БРУТЪ.

             И такъ идемъ!-- О еслибъ можно было
             Узнать исходъ сегодняшнихъ трудовъ
             Заранѣе! Но и того довольно,
             Что день придетъ когда нибудь къ концу,
             Тогда -- узнаемъ. Эй! впередъ, впередъ!
   

ЯВЛЕНІЕ II.

Тамъ же; поле сраженіе. Шумъ битвы. Входятъ Брутъ и Мессала.

БРУТЪ.

             Скачи, скачи, Мессала, поскорѣй;
             Отдай приказы эти легіонамъ,
             Которые стоятъ въ той сторонѣ.

(Шумъ битвы усиливается).

             Пусть разомъ двинутся: я замѣчаю --
             Крыло Октавія слабѣетъ, мы
             Его напоромъ быстрымъ опрокинемъ,
             Скачи, скачи! пусть всѣ они идутъ.
   

ЯВЛЕНІЕ III.

Другая часть поля сраженія. Шумъ битвы. Входятъ Кассій и Титиній.

             Смотри, Титиній, подлецы бѣгутъ!
             Я сдѣлался врагомъ своимъ солдатамъ:
             Вотъ это знамя показало тылъ
             Его я вырвалъ у знаменоносца,
             Котораго убилъ своей рукой.
   

ТИТИНІЙ.

             О, Кассій! Брутъ ужь слишкомъ поспѣшилъ:
             Увлекся онъ ничтожнымъ перевѣсомъ
             Надъ Цезаремъ; -- солдаты стали грабить,
             А насъ межъ тѣмъ Антоній окружилъ.

(Входитъ Пиндаръ).

ПИНДАРЪ.

             Бѣги, подальше, господинъ, бѣги!
             Антоній въ лагерѣ твоемъ, бѣги!
   

КАССІЙ.

             Холмъ этотъ далеко: -- Взгляни, Титиній,
             Вонъ тамъ огонь: мои ль палатки это?
   

ТИТИНІЙ.

                                                                         Твои.
   

КАССІЙ.

             Когда меня еще ты любишь,
             Сядь на лошадь мою, давай ей шпоры
             Покамѣстъ не домчитъ она тебя
             Вонъ къ тѣмъ толпамъ, потомъ сюда обратно,
             Чтобъ вѣрно знать, друзья тамъ иль враги.
   

ТИТИНІЙ.

             Я съ быстротою мысли ворочусь.
   

КАССІЙ.

             Взойди, Пиндаръ, на этотъ холмъ повыше.
             Я близорукъ -- слѣда за нимъ и мнѣ
             Скажи, что ты замѣтишь.

(Пиндаръ уходитъ).

                                                     Въ этотъ день
             Родился я на свѣтъ. Свой кругъ обычный
             Свершало время, и теперь я долженъ
             Окончатъ тамъ, гдѣ началъ. Поле жизни
             Мной пройдено.-- Ну что, Пиндаръ, ты видишь?
   

ПИНДАРЪ.

             О господинъ мой!
   

КАССІЙ.

                                           Что такое тамъ?
   

ПИНДАРЪ.

             Титиній окруженъ; за нимъ въ погоню
             Несутся всадники, -- но онъ все шпоритъ --
             Вотъ настигаютъ -- ну, прощай, Титиній!--
             Кой кто съ коней слѣзаетъ -- слѣзъ и онъ --
             Его схватили... Чу! они кричатъ
             Отъ радости.
   

КАССІЙ.

   когда пойдетъ онъ мимо,
             И въ видѣ просьбы передамъ письмо.
             Душа скорбитъ при видѣ, какъ на свѣтѣ
             Ядъ зависти всегда грозитъ добру.
             Прочтя письмо, себя спасешь ты, Цезарь;
             А если нѣтъ -- то значитъ самый Рокъ
             Тебя рукамъ измѣнниковъ обрекъ. (Уходитъ).
  

СЦЕНА 4-я.

Другая улица передъ домомъ Брута.

(Порція встрѣчается съ Люціемъ)

   Порція. Скорѣй, скорѣй,-- бѣги къ сенату, мальчикъ!..
             Не возражай! Проворнѣй, торопись!..
             Что жъ ты стоишь?
   Люцій.                     Узнать сперва мнѣ надо,
             Что дѣлать тамъ?
   Порція.                     Ахъ, если бы ты могъ
             Слетать туда и воротиться раньте,
             Чѣмъ высказать успѣю я приказъ!..
             О, твердость, твердость!-- будь мнѣ вѣрнымъ стражемъ!
             Замкни языкъ мнѣ каменной стѣной!
             Хоть духъ въ себѣ я чувствую мужчины,
             Но женщина я слабостью своей 34)!
             Хранить секретъ -- не женской воли дѣло!
             (Люцію) Ты здѣсь еще?..
   Люцій.                               Но что же дѣлать мнѣ?
             Иль долженъ я лишь сбѣгать въ Капитолій
             И вновь сюда вернуться съ чѣмъ пошелъ?
   Порція. Да, да, бѣги и воротись съ отвѣтомъ,
             Гдѣ мужъ? Что онъ? Здоровъ ли?.. Онъ пошелъ
             Туда больнымъ. Узнай мнѣ все... Что Цезарь?
             Кто съ просьбами толпится близъ него?
             Тсс... слышенъ шумъ!..
   Люцій.                               Я ничего не слышу.
             Порція. Прислушайся! Тамъ раздался какой-то
             Неясный гулъ... Донесся вѣтромъ онъ
             Съ той стороны, гдѣ видѣнъ Капитолій.
   Люцій. Клянусь, что я не слышалъ ничего.

(Входитъ предвѣщатель).

   Порція. Поди сюда;-- откуда ты?
   Предвѣщатель.                               Изъ дома.
   Порція. Который часъ?
   Предвѣщатель.           Близъ девяти.
   Порція.                                         Прошелъ ли
             Въ сенатъ со свитой Цезарь?
   Предвѣщатель.                     Нѣтъ... Хочу я
             Нарочно встать здѣсь на его пути.
   Порція. Ему подать ты вѣрно хочешь просьбу?
             Признайся,-- такъ?..
   Предвѣщатель.           О, да, и если онъ
             Къ ней склонитъ слухъ своей же ради пользы,
             Я попрошу, чтобъ другомъ сталъ своимъ
             Себѣ онъ самъ.
   Порція.                     Какъ, развѣ угрожаетъ
             Ему бѣда?..
   Предвѣщатель. Бѣды, извѣстной мнѣ,
             Покамѣстъ нѣтъ, но я предвижу много
             Бѣдъ впереди... Прощайте! Путь здѣсь
             Толпа жъ всѣхъ этихъ преторовъ, зѣвакъ
             Сенаторовъ и прочей ихъ ватаги,
             Что добраго, задавитъ старика.
             Найти мнѣ надо мѣсто попросторнѣй,
             Гдѣ Цезарь внять моимъ бы могъ словамъ. (Уходитъ).
   Порція. Вернусь домой... О, женщины! Какъ слабы
             Сердцами вы!.. Мой Брутъ!.. Пошлите боги
             Ему успѣха въ томъ, что онъ задумалъ!..
             (Тихо) Тсс... что сказала я?.. Услышалъ мальчикъ
             Мои слова... (Громко) Подать намѣренъ просьбу
             Брутъ Цезарю,-- ужель откажетъ онъ?
             О, я боюсь, что упаду безъ чувствъ!..
             Бѣги, бѣги! Бѣги скорѣе, Люцій!
             Скажи, что я здорова и бодра;
             Вернись назадъ и передай мнѣ тотчасъ,
             Какой отвѣтъ пришлетъ съ тобою Брутъ. (Уходятъ).
  

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА 1-я.

Капитолій.

(Сенаторы сидятъ на своихъ мѣстахъ. Народъ толпится на пути Цезаря. Въ толпѣ предвѣщатель и Артемидоръ. Трубы. Входятъ Цезарь, Брутъ, Кассій, Каска, Децій, Метеллъ, Требоній, Цинна, Антоній, Лепидъ, Попилій, Публій и другіе).

   Цезарь. Настали Иды Марта.
   Предвѣщатель.                     Да,-- настали!..
             Но не прошли.
   Артемидоръ. Будь здравъ, великій Цезарь!

(Подаетъ бумагу).

             Прочти сейчасъ написанное здѣсь.
   Децій (подавая также бумагу).,
             Тебя хотѣлъ просить Требоній также,
             Чтобъ удѣлилъ минуту ты на чтенье
             Его письма.
   Артемидоръ. Прочти, великій Цезарь,
             Сперва мое. Оно важнѣй:-- тутъ дѣло
             Касается тебя.
   Цезарь.           Рѣшаетъ Цезарь
             Свои дѣла послѣдними изъ всѣхъ.
   Артемидоръ. Прочти, прочти, не будь упрямъ!
   Цезарь.                                                   Рехнулся
             Ты, кажется?
   Публій.           Ступай домой, пріятель.
   Цезарь. Съ чего меня вы осадили здѣсь,
             На улицѣ?-- Ступайте въ Капитолій.

(Цезарь и свита входятъ въ Капитолій. Сенаторы встаютъ).

   Попилій (Кассію). Пошли судьба сегодня вамъ успѣхъ.
   Кассій. Успѣхъ?.. Какой?..
   Попилій.                     Иди своей дорогой!

(Идетъ за Цезаремъ).

   Брутъ (Кассію). Что онъ спросилъ?
   Кассій.                                         Успѣха пожелалъ
             Сегодня намъ... Боюсь, что мы открыты.
   Брутъ. Слѣди за нимъ... О чемъ-то шепчетъ въ ухо
             Онъ Цезарю...
   Кассій.                     Ну, Каска, не плошай!
             Открыты мы, пожалуй, въ самомъ дѣлѣ...
             Что дѣлать, Брутъ?.. Мой, впрочемъ, ясенъ путь:
             Мы съ Цезаремъ не дрогнемъ другъ предъ другомъ 36),--
             Живъ будетъ онъ -- покончу я съ собой!
   Брутъ. Приди въ себя: Попилій намъ не страшенъ;
             Онъ разговоръ ведетъ свой не про насъ.
             Смотри:-- смѣется онъ, и Цезарь смотритъ,
             Не измѣнясь.
   Кассій.                     Требоній началъ дѣло,
             Какъ должно: онъ Антонія отвлекъ
             Отъ Цезаря.

(Требоній и Антоній уходятъ, разговаривая. Цезарь и сенаторы занимаютъ свои мѣста).

   Децій.                     Куда дѣвался Цимберъ? "
             Что жъ не подастъ, какъ было рѣшено,
             Прошенье онъ?
   Брутъ.                     Онъ тамъ уже;-- сдвигайтесь
             Толпой вокругъ, чтобъ поддержать его.
   Цинна. Ты, Каска, первый нанесешь ударъ.

(Заговорщики окружаютъ Цезаря).

   Цезарь. Готовы ль мы?.. Какое жъ прекратитъ
             Сегодня зло съ своимъ сенатомъ Цезарь?
   Метеллъ. Могучій, славный Цезарь! Униженно
             Передъ тобой склоняется Метеллъ;
             Внемли ему! (Преклоняетъ колѣни).
   Цезарь.                     Я предварить обязанъ
             Тебя, Метеллъ: всѣ эти преклоненья
             И льстивый тонъ разжечь способны кровь
             Людей пустыхъ, которые привыкли
             Перемѣнять, что высказано разъ,
             И обращать законныя рѣшенья
             Въ игру дѣтей;-- но Цезарь не таковъ,
             Въ немъ крови нѣтъ настолько своевольной,
             Чтобъ, долгъ забывъ, растаяла она,
             Какъ кровь глупцовъ, вліяньемъ льстивой рѣчи.
             Со мной нельзя достичь, чего хотятъ,
             Ужимками ничтожной собачонки.
             Твой изгнанъ братъ -- но такъ рѣшилъ законъ!
             Когда пришелъ молить и пресмыкаться
             За брата ты, то, вѣрь, тебя я такъ же
             Столкну съ пути, какъ жалкаго щенка.
             Знай навсегда, что безъ причины Цезарь
             Не дѣлалъ зла, но не отмѣнитъ также,
             Что рѣшено.
   Метеллъ.           Ужели не найдется
             Здѣсь никого, чей голосъ бы звучалъ
             Пріятнѣй слуху Цезаря? Ужель
             Не возвратитъ онъ изгнаннаго брата?
   Брутъ. Твою, о, Цезарь, не изъ лести руку
             Цѣлуетъ Брутъ! Цѣлуетъ онъ, моля,
             Чтобъ возвратилъ ты Цимберу свободу.
   Цезарь. Какъ, Брутъ!-- и ты?..
   Кассій.                                         Прости, прости, о, Цезарь!
             Склоняюсь я во прахъ передъ тобой,
             Моля, чтобъ вновь былъ призванъ Публій Цимберъ!
   Цезарь. Когда бы я похожимъ былъ на васъ
             И такъ, какъ вы, умѣлъ молить и плакать,
             То, можетъ-быть, смягчить меня успѣли бъ
             Мольбами вы;-- но твердъ душою я,
             Какъ та звѣзда, которая на небѣ
             Горитъ одна въ незыблемомъ покоѣ,
             И нѣтъ свѣтилъ, похожихъ на нее!
             Пусть испещренъ плеядами созвѣздій
             Небесный сводъ! Пусть звѣзды блещутъ всѣ;
             Но изо всѣхъ недвижной остается
             Она одна!.. Таковъ и міръ земной:
             Живущихъ въ немъ людей не перечислить,
             Всѣ созданы изъ плоти и костей;
             У всѣхъ есть умъ; но въ ихъ толпѣ я знаю
             Лишь одного, кто неизмѣнно твердо
             Пройдетъ всю жизнь, какимъ былъ цѣлый вѣкъ!
             Одинъ тотъ я!.. Въ пустомъ вопросѣ этомъ
             Я покажу, что рѣчь моя законъ!
             Рѣшилъ я разъ, что будетъ изгнанъ Цимберъ,
             И что рѣшилъ -- тому отмѣны нѣтъ!
   Цинна. О, Цезарь!..
   Цезарь.                     Прочь!-- Иль сдвинешь ты Олимпъ?
   Децій. Великій...
   Цезарь.           Брутъ склонялъ колѣни тщетно!
   Каска. Такъ за меня пусть руки говорятъ!

(Поражаетъ Цезаря кинжаломъ въ шею. Цезарь хватаетъ Каску за руку; но на него со всѣхъ сторонъ нападаютъ прочіе заговорщики и наконецъ Брутъ).

   Цезарь. Ты также, Брутъ!.. 37) О, такъ умри же, Цезарь!..

(Закрывъ лицо тогой, Цезарь падаетъ и умираетъ подъ ударами убійцъ. Сенаторы и народъ разбѣгаются въ ужасѣ).

   Цинна. Тиранъ убитъ!.. Насталъ свободы насъ!.
             Впередъ! Скорѣй по улицамъ бѣгите!
             Кричите всѣмъ, что подвигъ совершенъ!
   Кассій. Пускай съ трибунъ народу возвѣстятъ:
             "Свободны мы! Тирана иго пало!"
   Брутъ. Сенатъ! Народъ! Не разбѣгайтесь! Страхъ
             Напрасенъ вашъ:-- счетъ съ властолюбьемъ конченъ!
   Каска. За Брутомъ рѣчь...
   Децій.                               Пусть говоритъ и Кассій.
   Брутъ. Гдѣ Публій?
   Цинна.                               Здѣсь;-- онъ полумертвъ отъ страха.
   Метеллъ. Столпиться намъ не худо бы, друзья:
             Не ровенъ часъ -- защитники найдутся
             У Цезаря.
   Брутъ.                     Что толковать о томъ?..
             Бояться, Публій, нечего тебѣ;
             Вѣрь, ни тебя и никого изъ римлянъ
             Не тронемъ мы. Скажи имъ всѣмъ объ этомъ.
   Кассій. А главное,-- спастись старайся самъ;
             Не то народъ, разсвирѣпѣвъ на насъ,
             Не пощадитъ твою, пожалуй, старость.
   Брутъ. Да, да -- иди;-- за все, что было здѣсь,
             Пусть будемъ мы, зачинщики, въ отвѣтѣ.

(Возвращается Требоній).

   Кассій. Антоній гдѣ?..
   Требоній.                     Онъ убѣжалъ домой.
             Взглянули бъ вы, что въ этотъ мигъ творится
             На улицахъ! Мужчины, жены, дѣти --
             Всѣ мечутся и вопятъ, точно день
             Насталъ суда.
   Брутъ.                     Во власть судьбы себя
             Мы предадимъ! Отъ смерти не спастись!
             Вся наша жизнь -- одна ея отсрочка!
   Каска. Кто сократитъ лѣтъ на двадцать свой вѣкъ,
             Не будетъ столько жъ лѣтъ бояться смерти 38).
   Брутъ. Такъ, значитъ, смерть для насъ не зло, а благо,
             И мы, отнявъ нежданной смерти страхъ
             У Цезаря, тѣмъ самымъ доказали,
             Что мы ему друзья!.. Смѣлѣй, смѣлѣй,
             Сограждане! Омоемъ наши руки
             Въ его крови! Омоемъ до локтей 39)!,
             Свои мечи мы кровью испятнаемъ
             И, потрясая ихъ надъ головой,
             Пойдемъ кричать по площадямъ и рынкамъ:
             "Свобода! Миръ! Тирана больше нѣтъ!"
   Кассій. Такъ къ дѣлу! Руки въ кровь 40).-- Какъ много разъ
             Въ вѣкахъ грядущихъ повторятъ актеры
             На языкахъ, еще нерожденныхъ,
             Въ невѣдомыхъ никѣмъ еще странахъ,
             Предъ зрителями то, что здѣсь случилось!
   Брутъ. И въ шутку кровь прольетъ тотъ самый Цезарь,
             Чей мертвый трупъ, ничтожный, какъ земля,
             Теперь лежитъ предъ статуей Помпея!
   Кассій. И каждый разъ при этомъ вспомнятъ имя
             Виновниковъ свершившагося здѣсь,
             Назвавъ людьми, чьи руки даровали
             Отечеству свободы сладкій даръ!
   Децій. Ну что жъ,-- идемъ!..
   Кассій.                                         Да, да,-- идемте вмѣстѣ;
             Ты, Брутъ, впередъ, а мы почетной свитой
             Тебѣ вослѣдъ. Сердецъ честнѣе въ Римѣ
             Ты не найдешь. (Входитъ служитель Антонія).
   Брутъ.                     Насъ хочетъ видѣть кто-то;
             Какъ кажется, Антонія слуга.
   Служитель (склоняя колѣни передъ Брутомъ).
             Велѣлъ мнѣ встать Антоній на колѣни!
             Велѣлъ мнѣ пасть Антоній предъ тобой
             И, такъ склонясь, тебѣ промолвить слово:
             "Ты честенъ, Брутъ! Ты доблестенъ и мудръ;
             Но Цезарь былъ могучъ, великъ и ласковъ!
             Брутъ дорогъ мнѣ; но Цезарь былъ мнѣ страшенъ,
             Хотя любилъ его я глубоко.
             Коль скоро Брутъ захочетъ согласиться,
             Чтобъ Маркъ Антоній безопасно могъ
             Къ нему прійти и убѣдиться точно,
             Что заслужилъ погибшій Цезарь смерть --
             То слово дастъ ему свое Антоній,
             Что Брутъ живой ему дороже будетъ,
             Чѣмъ мертвый трупъ того, кто имъ убитъ.
             Готовъ пойти Антоній вслѣдъ за Брутомъ;
             И съ нимъ дѣлить открыто и сердечно
             Въ нашъ тяжкій вѣкъ превратности судьбы".--
             Вотъ что сказать велѣлъ мнѣ Маркъ Антоній,
             Мой господинъ!
   Брутъ.                     Онъ римлянинъ въ душѣ,
             Разуменъ, храбръ, и я его не думалъ
             Считать инымъ... Скажи ему, что если
             Желаетъ онъ увидѣться со мной --
             Я объясню ему все, что онъ хочетъ,
             И вмѣстѣ съ тѣмъ ручаюсь, что отсюда
             Вернется онъ нетронутымъ домой.
   Служитель. Иду за нимъ. (Служитель уходитъ).
   Брутъ.                               Я зналъ впередъ, что будетъ
             Онъ другомъ намъ.
   Кассій.                               И я того желалъ бы;
             Но, признаюсь, не слишкомъ довѣряю
             Его любви;-- мои жъ всегда сомнѣнья
             Оправдывались опытомъ позднѣй. (Входитъ Антоній).
   Брутъ. Вотъ онъ идетъ... Привѣтъ тебѣ, Антоній!
   Антоній (къ трупу Цезаря).
             О, Цезарь, Цезарь!-- Тылъ поверженъ въ прахъ?
             Гдѣ громъ побѣдъ? Гдѣ слава? Гдѣ тріумфы?..
             Иль это все такъ съежилось въ ничтожный
             Комокъ земли!.. Да будетъ миръ съ тобой!..

(Обращается къ заговорщикамъ).

             Я не могу ни предрекать ни думать,
             Что будетъ вамъ угодно сдѣлать впредь:
             Кто кровь прольетъ, кто будетъ заподозрѣнъ --
             Не знаю я;-- но если присудили
             Вы это мнѣ -- то ни мгновенья лучше,
             Чѣмъ смертный мигъ того, кто здѣсь лежитъ,
             Ни болѣе достойнаго оружья,
             Чѣмъ тѣ мечи, которыми пролили
             Вы лучшую во всей вселенной кровь,
             Вамъ не найти!-- И я васъ умоляю,
             Когда таковъ вашъ точно приговоръ --
             Не медлите! Пусть буду я пронзенъ,
             Пока еще дымятся этой кровью
             У васъ мечи, и теплыми струями
             Она течетъ съ окровавленныхъ рукъ!..
             Когда бы тысячу пришлось на свѣтѣ
             Прожить мнѣ лѣтъ -- ни разу въ цѣлой жизни
             Я бъ не желалъ, повѣрьте, умереть
             Охотно такъ, какъ здѣсь, при этомъ трупѣ,
             Отъ рукъ людей, въ которыхъ должно видѣть
             Свершителей рѣшеннаго судьбой!..
   Брутъ. Нѣтъ, нѣтъ, Антоній!.. Смерти ты не долженъ
             Просить у насъ. Я сознаюсь вполнѣ,
             Что въ этотъ скорбный мигъ при видѣ нашихъ
             Кровавыхъ рукъ -- и ты и всякій можетъ
             Насъ почитать за злобныхъ кровопійцъ.
             Но я скажу, что видишь въ этомъ дѣлѣ
             Лишь руки ты!.. Передъ тобой встаетъ
             Кровавый подвигъ ихъ; но ты не видишь,
             Какъ глубоко горюемъ мы въ сердцахъ!..
             Скорбя душой объ общемъ горѣ Рима,
             Мы скорбью скорбь рѣшились прекратить.
             Огонь огнемъ вѣдь тушится нерѣдко --
             Вотъ почему былъ долженъ Цезарь пасть.
             Нашъ мечъ, какъ сталь, для Цезаря былъ крѣпокъ,
             Но для тебя онъ мягокъ, какъ свинецъ.
             Въ немъ злобы нѣтъ, равно какъ въ нашемъ сердцѣ,
             И братски мы любовь тебѣ и дружбу
             Отъ всей души готовы предложить.
   Кассій. Подашь ты съ нами наравнѣ твой голосъ
             Въ раздачѣ мѣстъ и новыхъ должностей.
   Брутъ. Лишь дай намъ срокъ, чтобъ привести къ порядку
             Успѣли мы взволнованный народъ;
             А тамъ тебѣ я объясню подробно,
             Какъ я, любившій Цезаря всѣмъ сердцемъ
             Въ тотъ даже мигъ, когда его пронзилъ
             Моимъ мечомъ,-- рѣшился, не колеблясь,
             Такъ поступить.
   Антоній.           Въ твоемъ благоразумьѣ
             Увѣренъ я... Своей рукой кровавой
             Пусть руку каждый мнѣ изъ васъ пожметъ.
             Ты первый, Брутъ; затѣмъ ты, Каюсъ Кассій,
             Ты, храбрый Каска, Цинна и Метеллъ,
             Ты, Децій. Брутъ, и наконецъ послѣдній
             Въ пожатьѣ рукъ, но не послѣдній въ сердцѣ,
             Требоній, ты 41)!-- Увы, что вамъ могу я
             Теперь сказать?-- Я нахожусь въ такомъ
             Двусмысленномъ, печальномъ положеньи,
             Что предстоитъ на выборъ мнѣ прослыть
             У всѣхъ въ глазахъ льстецомъ иль жалкимъ трусомъ!
             Что былъ любимъ глубоко Цезарь мною --
             Вы знаете!.. О, если бъ онъ, витая
             Душою здѣсь, увидѣть могъ, что жму
             Моей рукой кровавыя я руки
             Его убійцъ; что заключаю съ ними
             Союзъ и миръ здѣсь, предъ холоднымъ трупомъ
             Почившаго!.. Страшнѣй убійства бъ этимъ
             Былъ оскорбленъ его великій духъ!
             Нѣтъ, нѣтъ,-- рыдать обильными слезами,
             Рыдать ручьемъ, какъ будто бы имѣлъ
             Я столько жъ глазъ, точащихъ слезы, сколько
             Нанесено ему ужасныхъ ранъ --
             Вотъ чѣмъ почтилъ бы Цезаря я лучше,
             Чѣмъ заключивъ союзъ съ его врагомъ!..
             Прости же мнѣ великій, славный Юлій!
             Затравленъ ты, какъ царственный олень
             Въ родномъ лѣсу, и вотъ, дѣля добычу,
             Вокругъ тебя охотники стоятъ,
             Обрызганные кровью!.. Міръ, широкій,
             Пространный міръ!-- для этого оленя
             Ты лѣсомъ былъ, и онъ -- вселенной сердце 42)
             Самъ въ сердцѣ міра, въ славномъ Римѣ палъ!
             Палъ, какъ олень, погибшій для потѣхи
             Высокихъ лицъ!..
   Кассій.                     Антоній!..
   Антоній.                               Извинить
             Меня ты долженъ, Кассій:-- такъ судилъ бы
             И врагъ его; на языкѣ жъ друзей
             Мои слова лишь сдержанная скромность.
   Кассій. Его хвалить тебѣ я не помѣха;
             Но разъяснить мнѣ хочется вопросъ:
             Въ какія стать намѣренъ отношенья
             Теперь ты къ намъ? Считать ли другомъ мы
             Должны тебя, иль дѣйствовать, какъ будто
             Ты намъ чужой?
   Антоній.           Для этой цѣли руку
             Я подалъ вамъ, но былъ смущенъ, увы,
             Взглянувъ на тѣло Цезаря... Всѣмъ другъ я!
             Всѣхъ васъ люблю и потому надѣюсь,
             Вы отъ меня не захотите скрыть,
             Чѣмъ Цезарь вамъ казался такъ опаснымъ?
   Брутъ. Само собою:-- иначе нашъ поступокъ
             Всѣмъ показался бы жестокъ и дикъ.
             Мы все тебѣ разскажемъ такъ подробно,
             Что, будь ты сыномъ Цезаря, и тутъ бы
             Во всемъ со мною согласился ты.
   Антоній. Мнѣ это лишь и нужно... Впрочемъ, я
             Еще просить намѣренъ позволенья
             Снести на площадь тѣло и сказать
             Народу рѣчь, какъ близкій человѣкъ
             Къ покойному.
   Брутъ.                     И это можешь.
   Кассій.                                         Брутъ!
             На пару словъ... (Тихо) Ты самъ не понимаешь,
             Что дѣлаешь! Ни подъ какимъ предлогомъ
             Не надо позволять, чтобъ говорилъ онъ
             Надъ тѣломъ рѣчь. Подумай, какъ онъ можетъ
             Увлечь толпу своею болтовней.
   Брутъ. О, ничего!-- Я ранѣе скажу
             Народу рѣчь и объясню подробно,
             За что и какъ былъ Цезарь умерщвленъ.
             Прибавлю также я, что дали сами
             Согласье мы на то, чтобъ Маркъ Антоній
             Сказалъ народу рѣчь, и наконецъ
             Всѣмъ объявлю, что будетъ нами Цезарь
             Торжественно и пышно схороненъ.
             Такъ поступивъ, не причинимъ нимало
             Себѣ мы зла; но можемъ пріобрѣсть
             Лишь выгоду.
   Кассій.                     Что мы пріобрѣтемъ --
             Не знаю я; но очень мнѣ все это
             Не по сердцу.
   Брутъ.                     Ты можешь взять, Антоній,
             Трупъ Цезаря. Даемъ согласье мы,
             Чтобъ ты его хвалилъ въ надгробной рѣчи,,
             Какъ вздумаешь; но берегись при этомъ
             Обмолвиться нападками на насъ,
             Иль устранимъ тебя мы отъ участья
             Въ похоронахъ. Знай также, что сказать
             Ты можешь рѣчь лишь только на трибунѣ,
             Гдѣ говорить сначала буду я.
   Антоній. Пусть будетъ такъ:-- я большаго отъ васъ
             Не требую.
   Брутъ.                     Такъ приготовь же тѣло
             И вмѣстѣ съ нимъ иди за нами вслѣдъ.

(Всѣ уходятъ, кромѣ Антонія).

   Антоній (обращаясь къ тѣлу Цезаря).
             Прости меня, кусокъ земли кровавый,
             Что льщу твоимъ убійцамъ злобнымъ я!..
             Развалина погибшаго величья,
             Какого міръ не видывалъ вовѣкъ!
             Сразятъ бѣды и горести тѣ руки,
             Чьей злостью кровь твоя источена!
             Здѣсь, предъ устами ранъ твоихъ пурпурныхъ,
             Открывшихся какъ будто для того,
             Чтобъ побудить своимъ нѣмымъ молчаньемъ
             Меня къ словамъ,-- я предрекаю то,
             Что ждетъ весь міръ:-- падетъ проклятье гнетомъ
             На родъ людской! Италія зачахнетъ
             Средь грозныхъ войнъ и безначальныхъ смутъ!
             Раздоры, кровь, убійства и несчастья
             Сроднятся такъ со всей людской толпой,
             Что матери смотрѣть со смѣхомъ будутъ
             На смерть дѣтей, изрубленныхъ на части
             У нихъ въ глазахъ! Привычка къ злу исторгнетъ
             Всю жалость изъ сердецъ,-- и вотъ тогда-то
             Духъ Цезаря, съ богиней грозной мести 43),
             Примчавшейся къ нему съ огнемъ въ рукахъ
             Изъ адскихъ нѣдръ -- пройдетъ побѣдоносно
             По всей землѣ съ громовымъ, мощнымъ крикомъ:
             "Пощады нѣтъ!" -- Спустивъ на волю съ цѣпи
             Свирѣпыхъ псовъ войны, покроетъ землю
             Онъ грудой тѣлъ, чей смрадъ заразой тлѣнья
             Наполнитъ міръ, и не найдется рукъ,
             Чтобъ ихъ зарыть!.. (Входитъ служитель).
                                           Навѣрно служишь ты Октавію 44)?
   Служитель. Да, Маркъ Антоній.
   Антоній.                               Цезарь
             Ему писалъ, чтобъ онъ пріѣхалъ въ Римъ.
   Служитель. Письмо при немъ. Онъ близко ужъ; тебѣ же
             Приказано словесно передать... (Увидя трупъ Цезаря)
             Ахъ!.. Цезарь!..
   Антоній.           Что?.. сраженъ ты?-- Удались же
             И плачь не здѣсь. Я чувствую -- печаль
             Прилипчива. При видѣ слезъ твоихъ
             Мои глаза хотятъ заплакать также...
             Гдѣ въ этотъ часъ, скажи, твой господинъ?
   Служитель. Остановился за семь миль отъ Рима
             Онъ на ночлегъ.
   Антоній.           Спѣши сейчасъ къ нему
             И разскажи, что здѣсь случилось... Скорбью
             Объятъ весь Римъ;-- въ немъ жить теперь опасно,
             И потому Октавій долженъ зорко
             Себя беречь... Скорѣй же въ путь!.. Но, впрочемъ,
             Постой на мигъ:-- поможешь мнѣ сначала
             Ты вынести на площадь мертвый трупъ.
             Я посмотрю, сказавъ народу рѣчь,
             Какъ примется толпой свирѣпый подвигъ,
             Свершенный этой шайкою убійцъ.
             А ты, смотря по ходу дѣлъ, разскажешь
             Октавію, что можно ждать впередъ...
             Бери жъ теперь со мною вмѣстѣ тѣло.

(Уносятъ трупъ Цезаря).

  

СЦЕНА 2-я.

Форумъ.

(Входятъ Брутъ и Кассій; за ними толпа народа).

   Граждане. Отвѣтъ, отвѣтъ! Мы требуемъ отвѣта!..
   Брутъ. Такъ слушайте: мы съ Кассіемъ сперва
             Раздѣлимъ васъ. Пусть уведетъ съ собой
             Онъ часть толпы въ ту улицу, другая жъ
             Пойдетъ за мной. Вы поняли?-- Кто слушать
             Пришелъ меня -- пусть остается здѣсь,
             А прочимъ рѣчь съ трибуны скажетъ Кассій.
             Мы оба вамъ подробно объяснимъ,
             За что убитъ сегодня нами Цезарь.
   1-й гражданинъ. Я остаюсь:-- хочу я слушать Брута.
   2-й гражданинъ. Я -- Кассія:-- услышавъ порознь ихъ,
             Сравнимъ потомъ мы доводы обоихъ.

(Кассій съ частью толпы уходитъ. Брутъ входитъ на трибуну).

   3-й гражданинъ. Тсс... Брутъ взошелъ.
   Брутъ. Лишь будьте терпѣливы.
   Римляне, дорогіе соотечественники! Слушайте мое оправданье и будьте молчаливы, чтобъ лучше его услышать. Вѣрьте мнѣ ради моей чести и вѣрьте въ мою честь для того, чтобъ вѣрить мнѣ. Судите меня по вашему разумѣнію и призовите на помощь весь вашъ разумъ, чтобъ лучше судить. Если между вами есть кто-нибудь, считавшій Цезаря своимъ лучшимъ другомъ, то я ему скажу, что Брутъ любилъ Цезаря не менѣе, чѣмъ онъ. Если этотъ другъ спроситъ: почему въ такомъ случаѣ Брутъ возсталъ на Цезаря, то Брутъ отвѣтитъ: не потому возсталъ онъ, что мало любилъ Цезаря, но потому, что любилъ Римъ еще больше, чѣмъ его. Неужели вы бы желали лучше видѣть Цезаря живымъ и оставаться рабами, чѣмъ согласиться на его смерть и сдѣлаться свободными людьми?.. Цезарь меня любилъ -- за это я его оплакиваю; Цезарь былъ счастливъ -- я этому радовался; онъ былъ храбръ -- за это я его уважалъ; но онъ былъ властолюбивъ, и я убилъ его... Какъ видите, я воздалъ Цезарю слезами за любовь, радостью за счастье, почетомъ за храбрость, и смертью за властолюбіе!.. Если "кто-нибудь изъ васъ настолько низокъ душою, что хочетъ быть рабомъ -- пусть тотъ мнѣ возражаетъ: я оскорбилъ его! Если кто-нибудь упалъ до того, что не хочетъ быть римляниномъ -- пусть говоритъ: я оскорбилъ его! Если кто-нибудь не любитъ своего отечества -- пусть говоритъ: онъ оскорбленъ мною... Я кончилъ и жду отвѣта.
   Граждане (говорятъ разомъ). Никого, Брутъ, никого!.. Такихъ здѣсь нѣтъ!
   Брутъ. Значитъ, я не оскорбилъ никого. Я поступилъ съ Цезаремъ такъ, какъ сами вы поступили бы въ подобномъ случаѣ съ Брутомъ. То, что случилось въ Капитоліи -- объясняетъ причину смерти Цезаря, нисколько не касаясь той славы, которую онъ заслужилъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ, нимало не отягощаетъ его проступковъ.

(Входитъ Антоній; за, нимъ несутъ тѣло Цезаря),

   Вотъ идетъ его погребальная процессія, устроенная Маркомъ Антоніемъ, который хотя и не принималъ участія въ смерти Цезаря, но тѣмъ не менѣе пожнетъ ея плоды, получивъ мѣсто въ управленіи. Да и кто изъ васъ не пожнетъ этихъ плодовъ?.. Я кончилъ и ухожу. Знайте, что если я убилъ изъ любви къ Риму моего лучшаго, друга, то готовъ тѣмъ же самымъ кинжаломъ поразить себя, если родина вздумаетъ потребовать моей смерти.
   Граждане. Живи, Брутъ, живи! Да здравствуетъ Брутъ!
   1-й гражданинъ. Снесемъ его съ тріумфомъ на рукахъ!
   2-й гражданинъ. Поставимъ Бруту статую! Почтимъ
             Его, какъ чтятся предки!
   3-й гражданинъ.                     Пусть онъ будетъ
             Впредь Цезаремъ!
   4-й гражданинъ.           Мы увѣнчаемъ въ немъ
             Все то добро, какое сдѣлалъ Цезарь!
   1-й гражданинъ. Снесемъ его домой съ побѣднымъ крикомъ!
   Брутъ. Сограждане!..
   2-й гражданинъ. Брутъ говоритъ!.. Тсс... тише.
   1-й гражданинъ. Молчите всѣ...
   Брутъ.                                         Друзья мои! Позвольте
             Мнѣ удалиться тихо одному.
             Когда жъ хотите доказать вы дружбу
             Свою ко мнѣ -- тогда, прошу, останьтесь
             Съ Антоніемъ. Воздайте тѣлу честь
             И вмѣстѣ съ тѣмъ послушайте, что скажетъ
             Антоній вамъ. Мы дали всѣ согласье,
             Чтобъ произнесъ хвалебную онъ рѣчь
             Надъ Цезаремъ, а потому останьтесь
             Здѣсь всѣ, пока не кончитъ онъ; а я
             Уйду одинъ.                                         (Уходитъ Брутъ).
   1-й гражданинъ. Эй, тише,-- по мѣстамъ!
             Послушаемъ, что скажетъ Маркъ Антоній.
   3-й гражданинъ. Да, да; пусть говоритъ; пускай съ трибуны
             Онъ держитъ рѣчь!.. Всходи, Антоній,-- слушать
             Готовы мы.
   Антоній.           Благодарю, друзья,
             Во имя Брута васъ.
   4-й гражданинъ.           Что онъ сказалъ?
   3-й гражданинъ. Онъ насъ благодаритъ во имя Брута.
   4-й гражданинъ. Сдержать ему совѣтую языкъ,
             Когда злословить онъ задумалъ Брута.
   1-й гражданинъ. Тиранъ былъ Цезарь.
   3-й гражданинъ.                               Вѣрно! Наше счастье.
             Что въ добрый часъ съ нимъ развязался Римъ.
   3-й гражданинъ. Тсс... слушать всѣмъ, что скажетъ Маркъ Антоній.
   Антоній. Друзья, сограждане!-- Склоните уши
             Къ моимъ словамъ! Я Цезаря не славить
             Пришелъ сюда, но только схоронить!
             Добро съ людьми всегда вѣдь зарываемъ
             Въ могилу мы и помнимъ только то,
             Что дурно въ нихъ,-- такъ пусть поступятъ такъ же
             И съ Цезаремъ! Его властолюбивымъ
             Назвалъ предъ вами благородный Брутъ!
             Большой порокъ, когда сказалъ онъ правду;
             Но вѣдь жестоко Цезарь и наказанъ
             За этотъ грѣхъ!.. Я, съ позволенья Брута
             И прочихъ (они честны вѣдь всѣ,
             Честны, какъ Брутъ), явился, чтобъ сказать
             Надъ тѣломъ рѣчь... Покойный былъ мнѣ другомъ
             И вѣренъ мнѣ остался до конца;
             Но Брутъ назвалъ его властолюбивымъ.
             А Брутъ правдивъ -- извѣстно это всѣмъ!
             Привелъ въ нашъ Римъ не мало плѣнныхъ Цезарь;
             Ихъ выкупомъ обогатились мы;
             Не въ этомъ ли желанье видно власти?
             Надъ бѣдностью, бывало, Цезарь плакалъ;
             Слыхалъ, напротивъ, я, что властолюбцы
             Всегда черствы и сердцемъ и душой!
             Но Брутъ назвалъ его властолюбивымъ,
             А Брутъ правдивъ -- извѣстно это всѣмъ!
             Вы помните, я въ праздникъ Луперкалій
             Ему корону трижды предложилъ,
             И отъ нея онъ трижды отказался,--
             Ужъ не тогда ль онъ былъ властолюбивъ?
             Но Брутъ назвалъ его властолюбивымъ,
             А Брутъ правдивъ -- сомнѣнья въ этомъ нѣтъ!
             Я прекословить не намѣренъ Бруту;
             Но говорю лишь то, что вижу самъ...
             Въ былые дни любимъ не безъ причины
             Былъ Цезарь здѣсь;-- что жъ вамъ мѣшаетъ нынче
             О немъ жалѣть?-- О, здравый смыслъ! Покинулъ,
             Ты родъ людской и удалился въ дебри
             Къ лѣснымъ звѣрямъ!.. Простите мнѣ,-- прервать
             Я долженъ рѣчь: мое вѣдь сердце Цезарь
             Унесъ съ собой, и мнѣ дождаться надо,
             Чтобъ возвратилъ его мнѣ этотъ гробъ 45).
   1-й гражданинъ. А вѣдь въ словахъ его найдется правда!
   2-й гражданинъ. Да, да,-- когда онъ вѣрно разсудилъ,
             То поступили съ Цезаремъ прегадко!
   5-й гражданинъ. Не правда ли?-- Боюсь, не стало бъ хуже
             Намъ безъ него.
   4-й гражданинъ. Замѣтилъ ты:-- корону
             Не принялъ онъ; гдѣ жъ властолюбье тутъ?
   1-й гражданинъ. Притянутся виновные къ отвѣту,
             Когда онъ правъ.
   2-й гражданинъ (указывая ш Антонія). Смотрите: онъ вѣдь плачетъ;
             Глаза мокры и красны, какъ огонь.
   3-й гражданинъ. Честнѣй Антонія не сыщешь въ Римѣ.
   4-й гражданинъ. Тсс... слушайте,-- онъ говоритъ опять.
   Антоній. Еще вчера единымъ словомъ Цезарь
             Перевернуть но волѣ могъ весь міръ,
             И вотъ теперь лежитъ онъ безъ дыханья
             И не почтится даже бѣднякомъ!
             Ахъ, граждане! Когда бы захотѣлъ я
             Подвигнуть васъ на буйство и мятежъ --
             Какъ много могъ надѣлать бы дурного
             Я Бруту, Кассію и прочимъ всѣмъ
             Честнѣйшимъ этимъ людямъ!-- Но дурного
             Я честнымъ людямъ дѣлать не хочу!
             Пусть окажусь несправедливымъ лучше
             Я къ Цезарю, къ себѣ и къ вамъ самимъ!
             Но не могу я все жъ пройти молчаньемъ:
             Смотрите всѣ -- вотъ свитокъ! Запечатанъ
             Онъ Цезаремъ; я въ домѣ у него
             Его нашелъ; изложена въ немъ воля
             Покойнаго. Читать ее предъ вами
             Я не рѣшусь; но если бы народъ
             Ее узналъ -- онъ бросился бы съ плачемъ
             На мертвый трупъ! Онъ Цезаря бы раны
             Сталъ цѣловать! Мочить бы сталъ въ священной
             Крови платки, сталъ драться бы за каждый
             Его ничтожный волосъ, лишь бы только
             Достать его, лелѣять, какъ святыню,
             И передать по завѣщанью дѣтямъ,
             Какъ лучшій и цѣннѣйшій изъ даровъ 46)!
   4-й гражданинъ. Читай, читай!-- покойнаго мы волю
             Хотимъ узнать.
   Граждане.           Читай намъ, Маркъ Антоній!
             Мы знать хотимъ, что Цезарь завѣщалъ.
   Антоній. Нѣтъ, нѣтъ, друзья,-- читать я вамъ не буду.
             Къ чему вамъ знать, какъ горячо любилъ
             Покойный васъ?-- Вѣдь люди вы; въ васъ сердце
             Не дерево. Когда бы завѣщанье
             Узнали вы -- о, въ васъ бы закипѣла
             Ключомъ вся кровь! Отъ ярости бы стали
             Безумны вы! Да, да -- большое счастье,
             Что ни о чемъ не догадались вы!
             Никто изъ васъ вѣдь не гадалъ, не думалъ,
             Что все добро оставитъ Цезарь, вамъ!
             Подумайте, что жъ будетъ, если это
             Узнаютъ всѣ?
   4-й гражданинъ. Читай намъ завѣщанье!
             Хотимъ мы знать!.. Читай его! Читай!..
   Антоній. Не вдругъ, не вдругъ, друзья мои,-- терпѣнье!
             Мнѣ кажется, и безъ того зашелъ
             Я далеко, сказавши вамъ такъ много.
             Я честнымъ людямъ повредить боюсь --
             Тѣмъ честнымъ людямъ, чьи мечи пронзили
             Грудь Цезаря -- вотъ горе въ чемъ...
   4-й гражданинъ.                               Злодѣи!
             Вотъ имя имъ!.. Нашелъ, въ комъ видѣть честь!
             Измѣнники!
   Граждане.           Читай намъ завѣщанье.
   2-й гражданинъ. Толпа убійцъ! Мерзавцы!-- Волю, волю!
             Читай ее!..
   Антоній.           Такъ, значитъ, вы хотите,
             Чтобъ я прочелъ?.. Сберитесь же вокругъ
             Покойнаго. Взглянуть должны сперва
             Вы на того, кто сдѣлалъ завѣщанье.
             Сойти ли мнѣ? Хотите ль слушать вы?
   Граждане. Сходи, сходи!..
   2-й гражданинъ.                     Поближе къ намъ.
   3-й гражданинъ.                                         Хотимъ
             Мы слышать все.
   4-й гражданинъ. Сдвигайтесь тѣснымъ кругомъ.
   1-й гражданинъ. Отъ тѣла прочь!-- Не лѣзьте жъ разомъ всѣ.

(Антоній сходитъ съ трибуны и подходитъ къ тѣлу).

   2-й гражданинъ. Эй, мѣсто! Прочь!-- Антоній благородный,
             Сюда, сюда...
   Антоній.           Друзья мои, потише!
             Стѣснить меня вы можете совсѣмъ.
   Граждане. Назадъ, назадъ! Не лѣзьте, осадите!..
   Антоній. Когда въ глазахъ у васъ найдутся слезы,
             То пусть рѣкой текутъ онѣ теперь.
             Знакомъ ли вамъ, скажите, этотъ плащъ?
             Его надѣлъ, я помню, славный Цезарь
             Въ тотъ лѣтній день, когда разбилъ въ бою
             Нервійцевъ онъ 47).-- Смотрите жъ: здѣсь пронзенъ
             Онъ Кассіемъ! Смотрите, какъ, широко
             Растерзанъ плащъ свирѣпымъ, злобнымъ Каской!
             А здѣсь, а здѣсь!-- Вѣдь тутъ нанесъ ударъ
             Любимый Брутъ!.. Взгляните, какъ потокомъ
             Кровь хлынула за проклятымъ клинкомъ,
             Какъ будто бъ Цезарь думалъ убѣдиться,
             Ужели Брутъ такъ злобно постучалъ!
             Вѣдь ангеломъ 48) всегда считался Брутъ
             Въ его глазахъ!-- Одни лишь боги знаютъ
             Какъ былъ любимъ онъ Цезаремъ всегда!
             И что жъ?-- свирѣпѣйшій изъ всѣхъ ударовъ
             Направленъ имъ!.. Когда увидѣлъ Цезарь
             Его кинжалъ -- сраженъ негодованьемъ
             Онъ больше былъ, чѣмъ всей толпой убійцъ!
             Разбилось скорбью царственное сердце,
             И горестно закрывъ лицо плащомъ,
             Онъ палѣ къ подножью статуи Помпея,
             Обливъ ее кровавою струей!..
             О, граждане! Подобнаго паденья
             Не видѣлъ міръ! Вѣдь съ Цезаремъ погибли
             И вы и я! Возстала лишь измѣна
             Съ вѣнцомъ кровавымъ на своемъ челъ!
             Вы плачете?-- Проникло состраданье
             До сердца вамъ!-- О, эти слезы чисты!
             Къ чему вамъ, впрочемъ, добрыя созданья,
             Такъ плакать надъ изодраннымъ плащомъ?
             Взгляните лишь:-- здѣсь Цезарь самъ предъ вами
             Лежитъ, сраженъ злодѣйскою рукой!..
   1-й гражданинъ. Ахъ, страшный видъ!
   2-й гражданинъ.                               О, честный, славный Цезарь!
   3-й гражданинъ. Ужасный день!..
   4-й гражданинъ.                     Измѣнники, мерзавцы!..
   1-й гражданинъ. Кровавый день!
   2-й гражданинъ.                     Мы отомстимъ за все.
             Бей, рѣжь ихъ, жги, руби! Ищи злодѣевъ!
             Погибель всѣмъ!..
   Антоній.           Сограждане, постойте.
   1-й гражданинъ. Тсс... тише всѣ! Антоній говоритъ.
   2-й гражданинъ. Пусть говоритъ; -- мы съ нимъ въ огонь и въ воду.
   Антоній. Ахъ, граждане, друзья мои! Я вовсе
             Васъ подстрекать не думалъ къ мятежу!
             Виновники свершеннаго несчастья
             Вѣдь честны всѣ. Сказать, чѣмъ оскорбилъ
             Покойный ихъ,-- я не могу, конечно;
             Но все жъ они и честны и умны.
             Предъ вами оправдать они сумѣютъ
             Поступокъ свой... Повѣрьте, я пришелъ
             Не для того, чтобъ возбудить враждебно
             Васъ противъ нихъ;-- къ тому же не ораторъ
             Вѣдь я, какъ Брутъ:-- я человѣкъ простой!..
             Любилъ всѣмъ сердцемъ Цезаря я,-- это
             Извѣстно тѣмъ, кто далъ мнѣ позволенье,
             Чтобъ произнесъ я всенародно рѣчь.
             Въ моихъ словахъ нѣтъ ни ума ни силы 49);
             Я не способенъ увлекать толпу;
             Разжечь въ ней кровь я словомъ не умѣю;
             Языкъ мой прямъ;-- о томъ, что я сказалъ,
             Вы догадаться бы могли и сами.
             Я указалъ лишь на нѣмую рѣчь
             Ранъ Цезаря,-- рѣчь этихъ устъ кровавыхъ,
             И за себя просилъ ихъ говорить!
             Вотъ, если бъ Брутъ могъ сдѣлаться внезапно
             Антоніемъ -- тогда бъ нашелся точно
             Ораторъ здѣсь: онъ взволновалъ бы умъ
             И сердце вамъ! Языкъ бы далъ онъ каждой
             Изъ этихъ ранъ,-- языкъ, которымъ были бъ
             Подвигнуты къ возстанью камни стѣнъ!..
   Граждане. Возстанемъ мы!..
   1-й гражданинъ.                     Сожжемте Брута домъ!
   2-й гражданинъ. Впередъ, за мной, искать вездѣ злодѣевъ!..
   Антоній. Позвольте мнѣ, друзья, окончить рѣчь.
   Граждане. Тсс... не шумѣть,-- пусть говоритъ Антоній!
   Антоній. Идете вы, друзья, не обсудивъ
             Поступокъ вашъ;-- изъ васъ никто не знаетъ
             Пока еще, за что должны любить
             Вы Цезаря. Увы! Вы это точно
             Не знаете;-- такъ я вамъ объясню:
             Вы Цезаря забыли завѣщанье.
   Граждане. Онъ правъ, онъ правъ! Читай его, читай!
   Антоній. Вотъ здѣсь оно, за цезарской печатью.
             Велѣлъ онъ каждому изъ гражданъ Рима
             Въ наслѣдство выдать семьдесятъ-пять драхмъ 50).
   2-й гражданинъ. О, Цезарь благородный! Мы отмстимъ
             За смерть его!..
   3-й гражданинъ. Великій Цезарь!
   Антоній.                                         Дайте жъ
             Мнѣ досказать.
   Граждане. Тсс... тише! Слушать, слушать!
   Антоній. Онъ, сверхъ того, отказываетъ вамъ
             Свои сады и частныя владѣнья,
             Питомники насаженныхъ плодовъ,--
             Все, словомъ, что воздѣлано на Тибрѣ.
             И вы и ваши дѣти могутъ тамъ
             Гулять всю жизнь и отдыхать на волѣ,
             Какъ вздумаютъ!-- Вотъ Цезарь былъ каковъ!
             Дождемся ль мы когда-нибудь другого?
   1-й гражданинъ. О, никогда! За мной, друзья! Впередъ!
             Сожжемъ мы тѣло на священномъ мѣстѣ
             И головнями подпалимъ дома
             Измѣнниковъ!-- Эй, эй, берите тѣло!
   2-й гражданинъ. Огня! Огня!..
   3-й гражданинъ.                     Ломай скамьи!..
   4-й гражданинъ.                                         Ломай
             Огуломъ все: скамейки, стѣны, окна!.. (Уносятъ тѣло).
   Антоній. Начало есть!-- Бунтъ съ цѣпи сорвался.
             Что будетъ -- будь! (Входитъ служитель).
                                           Что скажешь ты, пріятель?
   Служитель. Октавій здѣсь.
   Антоній.                     Гдѣ онъ?
   Служитель.                               Проѣхалъ въ домъ
             Онъ Цезаря. Лепидъ съ нимъ прибылъ также.
   Антоній. Сейчасъ иду, чтобъ повидаться съ нимъ.
             Онъ прибылъ во-время; сулитъ удачу
             Намъ этотъ часъ; добыть мы можемъ все.
   Служитель. Онъ мнѣ сказалъ, что Брутъ и старый Кассій
             Умчались, какъ безумцы, изъ воротъ.
   Антоній. Ага, почуяли, какъ обработалъ
             Я здѣсь народъ!-- Октавій ждетъ; идемъ. (Уходятъ).
  

СЦЕНА 3-я.

Тамъ же. Улица.

(Входитъ Цинна, поэтъ).

   Цинна. Приснилось мнѣ, что ночью пировалъ
             Я съ Цезаремъ. Недоброе предвѣстье
             Гнететъ мой умъ; совсѣмъ не думалъ нынче
             Я выходить; но странной силой что-то
             Меня сюда невольно привлекло 51).

(Вбѣгаетъ толпа гражданъ).

   1-й гражданинъ. Кто ты такой?
   2-й гражданинъ. Куда идешь?
   3-й гражданинъ. Гдѣ твой домъ?
   ,4-й гражданинъ. Женатъ или холостъ?
   2-й гражданинъ. Отвѣчай каждому прямо!
   1-й гражданинъ. Отвѣчай коротко...
   4-й гражданинъ. Отвѣчай умно...
   3-й гражданинъ. А главное, говори правду!
   Цинна. Кто я такой? Куда иду? Гдѣ мой домъ? Женатъ или холостъ? Отвѣтить каждому прямо, умно, а главное, правду?.. Хорошо,-- отвѣчаю умно, что я холостъ.
   2-й гражданинъ. Ты этимъ хочешь сказать, что всѣ женатые дураки. Достанется тебѣ за это!.. Дальше и безъ уловокъ.
   Цинна. Отвѣчаю безъ уловокъ, что иду на похороны Цезаря.
   1-й гражданинъ. Какъ другъ или какъ врагъ?
   Цинна. Какъ другъ.
   2-й гражданинъ. Отвѣтъ прямъ.
   4-й гражданинъ. Гдѣ ты живешь? Отвѣчай живо!
   Цинна. Отвѣчаю живо, что живу близъ Капитолія.
   3-й гражданинъ. Какъ тебя зовутъ?
   Цинна. Зовутъ меня Цинной.
   1-й гражданинъ. Въ куски его, въ куски!-- онъ заговорщикъ!..
   Цинна. Нѣтъ, нѣтъ, я поэтъ! Поэтъ Цинна.
   4-й гражданинъ. Все равно! Въ куски его за скверные стихи!..
   Цинна. Я не заговорщикъ Цинна.
   2-й гражданинъ. Ничего не значитъ! Тебя зовутъ Цинной! Мы вырвемъ изъ тебя это имя и затѣмъ пустимъ на всѣ четыре стороны.
   3-й гражданинъ. Ней его, бей! Гдѣ головни?.. Къ Бруту!.. Къ Кассію!.. Ступайте кто-нибудь къ Децію, другіе къ Каскѣ, къ Лигарію тоже!.. Впередъ, впередъ!.. (Уходятъ).
  

ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА 1-я.

Комната въ домѣ Антонія.

(Антоній, Октавій и Лепидъ сидятъ за столомъ) 52).

   Антоній. Всѣ, значитъ, умереть должны, чье имя
             Стоитъ въ листѣ?
   Октавій.                     Приговоренъ со всѣми
             Лепидъ, твой братъ;-- согласенъ ты на это?
   Лепидъ. Пусть будетъ такъ; но только подъ условьемъ
             Что ждетъ конецъ и Публія: онъ сынъ
             Сестры твоей, Антоній.
   Антоній.                     Я согласенъ.
             Смотри: приговорилъ его я взмахомъ
             Однимъ пера... Ступай-ка ты теперь
             Въ домъ Цезаря, чтобъ вынуть завѣщанье.
             Посмотримъ мы, что можно будетъ въ немъ
             Повычеркнуть изъ тягостныхъ условій.
   Лепидъ. А гдѣ жъ мы свидимся?
   Октавій.                               Мы будемъ здѣсь
             Иль въ Капитоліи. (Лепидъ уходитъ).
   Антоній.                     Онъ дрянь и тряпка.
             На побѣгушкахъ годенъ онъ служить.
             Ужель теперь, когда мы подѣлили
             На части міръ -- получитъ онъ одну
             Изъ трехъ частей?
   Октавій.                     Да вѣдь не ты ли самъ
             Потребовалъ, чтобъ подавалъ онъ голосъ
             Въ рѣшеньи нашемъ страшномъ, кто умретъ
             Иль будетъ жить?
   Антоній.           Октавій,-- я годами
             Старѣй тебя и лучше знаю жизнь.
             Балуемъ мы Лепида высшимъ саномъ
             Лишь для того, чтобъ на себѣ онъ несъ
             Его невыгоды. Подъ нимъ согнется
             Онъ, какъ оселъ подъ золотымъ мѣшкомъ,
             Чтобъ донести мѣшокъ, куда укажутъ,
             За насъ двоихъ, потѣя и кряхтя.
             Когда жъ свое онъ кончитъ порученье,
             Мы разгрузимъ какъ слѣдуетъ его,
             И пусть тогда онъ хлопаетъ ушами
             Попрежнему на пастбищѣ своемъ.
   Октавій. Судить воленъ, какъ хочешь ты; но все же
             Въ немъ есть добро: онъ выносливъ и храбръ.
   Антоній. Вѣдь эти свойства можно отыскать
             И въ лошади, за что и награждаютъ
             Ее овсомъ и сѣномъ. Я по волѣ
             Могу ее заставить побѣжать,
             Помчаться въ бой иль вдругъ остановиться;
             Но все жъ указъ во всемъ ей этомъ -- я.
             Какъ разъ таковъ во многихъ отношеньяхъ
             И нашъ Лепидъ: его необходимо
             Учить, толкать, науськивать на все.
             Онъ головой убогъ и скудоуменъ;
             Его слова, сужденья, взглядъ на жизнь --
             Похожи на дырявые обноски
             Прошедшихъ модъ, заброшенныхъ давно.
             Онъ просто вещь, и видѣть въ немъ иное
             Я не могу... Пора однако взяться
             За дѣло намъ. Дошелъ до насъ, Октавій,
             Тревожный слухъ: сбираютъ Брутъ и Кассій
             На насъ войска, и мы должны немедля
             Имъ дать отпоръ. Намъ надо заключить
             Съ тобой союзъ, условиться съ друзьями
             И не жалѣть всѣхъ лучшихъ нашихъ средствъ.
             Идемъ теперь, чтобъ обсудить подробно,
             Какъ намъ открыть намѣренья враговъ
             И какъ спастись отъ бѣдъ, уже извѣстныхъ.
   Октавій. Да, это такъ! Окружены врагами
             Мы, какъ медвѣдь, привязанный къ столбу 53).
             Страшитъ меня при этомъ подозрѣнье,
             Что многіе, на чьихъ читаемъ лицахъ
             Улыбку мы -- быть-можетъ, въ тишинѣ
             Готовятъ намъ въ сердцахъ своихъ погибель. (Уходятъ).
  

СЦЕНА 2-я.

Лагерь Брута близъ Сардъ.

(Барабаны. Входятъ Брутъ, Луцилій и войско. Титиній и Пиндаръ съ ними встрѣчаются).

   Брутъ. Эй, кто идетъ?
   Луцилій.                     Какой пароль и лозунгъ?
   Брутъ. Узналъ, Луцилій, ты, далеко ль Кассій?
   Луцилій. Недалеко. Съ Пиндаромъ онъ прислалъ
             Тебѣ письмо и пожеланье счастья.

(Пиндаръ подаетъ Бруту письмо).

   Брутъ. Онъ добръ ко мнѣ... Тебѣ, Пиндаръ, однако
             Я выскажу, что, по своей ли волѣ,
             Иль по совѣтамъ приближенныхъ лицъ,
             Твой господинъ не разъ давалъ мнѣ поводъ
             Желать отмѣны нѣкоторыхъ дѣлъ,
             Свершенныхъ имъ... Я, впрочемъ, убѣжденъ,
             Что, свидясь здѣсь, мы съ нимъ придемъ къ согласью.
   Пиндаръ. Конечно, такъ:-- мой господинъ покажетъ
             Себя и здѣсь примѣрнымъ образцомъ
             Разумности и неуклонной чести.
   Брутъ. Сомнѣнья нѣтъ... Поди сюда, Луцилій.
             Какъ принялъ онъ на этотъ разъ тебя?
   Луцилій. Съ учтивостью и должнымъ уваженьемъ;
             Но прежнихъ знаковъ искренней любви.
             И дружества, къ которымъ мы привыкли,
             Онъ, долженъ я сознаться, въ этотъ разъ
             Не выказалъ.
   Брутъ.                     Портретъ ты сдѣлалъ друга,
             Въ комъ дружбы жаръ готовъ охолодѣть.
             Замѣть себѣ: когда любовь иль дружба
             Исчезнетъ въ насъ -- мы замѣняемъ ихъ
             Учтивымъ и холоднымъ обращеньемъ.
             Кто искрененъ, тотъ прибѣгать не станетъ
             Къ пустымъ словамъ; но кто фальшивъ -- похожъ
             Тотъ на коня, горячаго лишь съ виду.
             Когда жъ почувствуетъ подобный конь
             Сталь острыхъ шпоръ -- опустится сейчасъ
             Уныло онъ, какъ вывозная кляча...
             Привелъ ли Кассій войско все съ собой?
   Луцилій. Сегодня ночь они проводятъ въ Сардахъ;
             Но конницу и главный корпусъ Кассій
             Ведетъ съ собой. (За сценой маршъ).
   Брутъ.                     Чу, вотъ они... Пойдемъ
             Спокойно имъ навстрѣчу. (Входитъ Кассій съ войскомъ).
   Кассій.                               Стой!
   Брутъ.                                         Отдай
             Приказъ стоять и прочимъ.
   Голоса за сценой.                     Смирно! Стойте!
   Кассій. Ты оскорбилъ меня глубоко, братъ.
   Брутъ. Зову боговъ судить меня!.. Обиды
             Во всю я жизнь не сдѣлалъ и врагу --
             Такъ какъ же могъ я изобидѣть брата?
   Кассій. Брутъ, странный тонъ, какимъ ты говоришь,
             Въ самомъ себѣ несетъ уже обиду,
             И если ты...
   Брутъ.                     Прошу, сдержи себя
             И выскажись умѣреннѣй и тише.
             Мы здѣсь свои; но предъ глазами войска
             Выказывать должны мы другъ предъ другомъ
             Одну пріязнь;-- такъ прекрати же споръ!
             Вели войскамъ отсюда удалиться
             И объясни подробно мнѣ затѣмъ
             Въ палаткѣ, съ глазу на глазъ, чѣмъ и какъ
             Ты оскорбленъ?-- Тебя готовъ я слушать.
   Кассій. Скажи, Пиндаръ, чтобъ отвели войска.
   Брутъ. Отдашь приказъ, Луцилій, ты о томъ же,
             И чтобъ никто не смѣлъ затѣмъ входить
             Въ палатку къ намъ, покуда мы не кончимъ
             Нашъ разговоръ. Предъ дверьми жъ пускай
             Стоятъ на стражѣ Люцій и Титиній. (Уходятъ).
  

СЦЕНА 3-я.

Палатка Брута.

(Люцій и Титиній въ нѣкоторомъ отдаленіи. Входятъ Брутъ и Кассій) 54).

   Кассій. Твое желанье сдѣлать мнѣ обиду
             Я вижу въ томъ, что Луція и Пеллу
             Ославилъ, будто былъ подкупленъ онъ
             Сардійцами, при чемъ не обратилъ
             Малѣйшаго вниманья ты на письма,
             Въ которыхъ я писалъ тебѣ, что онъ
             Извѣстенъ мнѣ...
   Брутъ.                     Не я, а ты нанесъ
             Себѣ обиду самъ, рѣшившись сдѣлать
             Подобный шагъ.
   Кассій.                     Въ такія времена
             Нельзя винить за мелочный проступокъ.
   Брутъ. Такъ я тебѣ скажу, что общій говоръ
             Винитъ тебя, что будто былъ нечистъ
             Ты на руку и самъ 55); что продавалъ
             Ты должности дряннымъ, ничтожнымъ людямъ.
   Кассій. Я продавалъ?.. Сказать такое слово
             Мнѣ могъ лишь ты! Оно для всѣхъ другихъ
             Послѣднимъ было бъ вздохомъ.
   Брутъ.                                         Ты равно вѣдь
             Прикрытъ передо мной лишь только тѣмъ,
             Что носишь имя Кассія... Возмездье
             Лишь потому сдержало свой ударъ.
   Кассій. Возмездье?..
   Брутъ.                     Да,-- припомни Иды Марта!
             За что тогда великій Юлій палъ?
             За правду лишь!.. Припомни: неужели
             Нашелся бы презрѣнный негодяй,
             Который бы сразить его рѣшился
             Съ иной, корыстной цѣлью?.. Что же скажутъ
             Теперь о насъ, убившихъ въ этотъ день
             Первѣйшаго изъ всѣхъ людей на свѣтѣ
             Лишь потому, что позволялъ мерзавцамъ
             Онъ дѣлать зло?.. Что, повторю я, скажутъ
             Теперь о насъ, когда сквернить мы станемъ
             Самихъ себя, пустивши въ оборотъ
             Нашъ санъ и честь, съ намѣреньемъ позорнымъ,
             Присвоивать корыстною рукой,
             Что можно взять?.. Я соглашусь скорѣе
             Собакой быть и лаять на луну,
             Чѣмъ зваться сыномъ Рима на позоръ
             И стыдъ себѣ!
   Кассій.                     Ты на меня сначала
             Уйми свой лай 56)! Сносить я не намѣренъ
             Подобныхъ словъ! Иль, забываясь самъ,
             Ты думаешь смирить меня?-- Такъ знай же,
             Что я солдатъ, что старше я, чѣмъ ты,
             И опытнѣй,-- такъ не тебѣ давать
             Совѣты мнѣ, какъ управлять дѣлами.
   Брутъ. Кто бъ ни былъ ты -- но больше ты не Кассій.
   Кассій. Я -- то, чѣмъ былъ.
   Брутъ.                               А я скажу, что нѣтъ!
   Кассій. Сдержи языкъ, а то могу, пожалуй,
             Забыться я,-- бѣду ты на себя
             Накличешь самъ.
   Брутъ.                     Прочь, человѣкъ безъ чести!
   Кассій. Что ты сказалъ?..
   Брутъ.                               Желаешь знать, такъ слушай.
             Ни злость ни взглядъ твоихъ безумныхъ глазъ
             Остановить, повѣрь, меня не могутъ.
   Кассій. О, боги, мнѣ ль все это выносить?..
   Брутъ. Все это?-- да!.. Ты вынесешь и больше!
             Пусть лопнетъ сердце гордое въ тебѣ!
             Пускай дрожитъ толпа твоихъ трусливыхъ
             Приспѣшниковъ! Пусть желчь твоя и злость
             Пугаютъ ихъ -- но я!.. Иль могъ серьезно
             Подумать ты, что уступить заставить
             Ты и меня? Что буду пресмыкаться
             Я предъ тобой? Сносить твой дерзкій нравъ?
             Устанешь ждать! Проглотишь злость, хотя бы
             Она въ куски тебя разорвала!
             Что до меня, то вѣрь мнѣ -- каждый разъ,
             Какъ будешь злиться ты -- во мнѣ возбудишь
             Ты только смѣхъ!-- Да, да,-- смѣяться буду
             Я надъ тобой!..
   Кассій.                     Что ждать еще?..
   Брутъ.                                         Назвалъ
             Себя ты лучшимъ воиномъ?.. Гдѣ жъ видно,
             Что это такъ? Попробуй доказать!
             Я буду радъ узнать, что это правда!
             Такой герой способенъ научить
             Насъ всѣхъ уму и разуму.
             Кассій.                               Что слово --
             То злой упрекъ! Во всемъ меня обидѣть
             То ищешь, Брутъ. Я говорилъ, что старше,
             Какъ воинъ, я; но лучшимъ я себя
             Не называлъ. Сказалъ я развѣ "лучшій"?
   Брутъ. Мнѣ все равно.
   Кассій.                               Не смѣлъ бы Цезарь самъ
             Такъ дерзко говорить со мной.
   Брутъ.                                         Молчалъ бы
             Объ этомъ лучше ты! Не смѣлъ бы пикнуть
             Предъ Цезаремъ ты самъ подобныхъ словъ!
   Кассій. Кто,-- я?
   Брутъ.                     Да, ты!
   Кассій.                               Предъ нимъ не смѣлъ бы пикнуть?..
   Брутъ. Ты жизнь свою предъ нимъ бы поберегъ.
   Кассій. Эй, берегись! Надѣешься на дружбу
             Ты черезчуръ! Забывшись, я могу
             Надѣлать то, о чемъ позднѣе буду
             Самъ сожалѣть...
   Брутъ.                     Ты ужъ надѣлалъ много,
             О немъ давно бы долженъ сожалѣть.
             Угрозъ твоихъ я не боюсь нимало,
             Закованъ такъ я честности броней,
             Что мнѣ твои слова безвреднѣй вѣтра,
             Чей злой порывъ привыкъ я презирать.
             Ты помнишь ли -- я посылалъ къ тебѣ
             За золотомъ?-- Ты отказалъ мнѣ въ этомъ.
             Я доставать его не пріученъ
             Дурнымъ путемъ. Я согласился бъ лучше
             Себя перечеканить на монету,
             Чѣмъ выжимать изъ тружениковъ силой
             Ихъ потъ и кровь. Нуждался въ деньгахъ я,
             Чтобъ разсчитать какъ должно легіоны;--
             Ты отказалъ! Ужели Кассій могъ
             Отвѣтить такъ? Ужель бы такъ отвѣтилъ
             Брутъ Кассію? О, если бы такимъ
             Сталъ скрягой Брутъ и отказалъ постыдно
             Друзьямъ въ презрѣнномъ золотѣ -- призвалъ бы
             Самъ на, себя я страшный гнѣвъ боговъ!
             Просилъ бы самъ испепелить громами
             Меня во прахъ!
   Кассій.                     Нѣтъ, нѣтъ,-- тебѣ я въ деньгахъ
             Не отказалъ.
   Брутъ.                     Ты отказалъ!
   Кассій.                                         Виновенъ
             Былъ твой посолъ:-- по глупости сказалъ онъ
             Тебѣ не то... Но, Брутъ, о, Брутъ!-- ты сердце
             Мнѣ растерзалъ! Друзья должны смотрѣть
             Нѣжнѣй и мягче на проступки близкихъ,
             За что жъ мои преувеличилъ ты?
   Брутъ. Возсталъ на нихъ я только въ ту минуту,
             Когда тѣснить ты ими сталъ меня.
   Кассій. Меня любить не хочешь ты.
   Брутъ.                                                   Ты самъ
             Тутъ ни при чемъ:-- я не люблю пороковъ.
   Кассій. Глазъ друга ихъ во мнѣ бы не видалъ.
   Брутъ. Не другъ, а льстецъ одинъ бы ихъ не видѣлъ,
             Будь хоть, съ Олимпъ они величиной.
   Кассій. Гдѣ вы, гдѣ вы, Антоній и Октавій?..
             Зову я васъ, чтобъ Кассію отмстить!
             Онъ жить усталъ! Онъ ненавидимъ тѣми,
             Кого любилъ! Онъ братомъ оскорбленъ,
             Какъ низкій рабъ. Его всѣ недостатки
             Сосчитаны, занесены, какъ въ опись,
             И брошены затѣмъ ему въ лицо!..
             Я выплакать слезами могъ бы душу
             Теперь свою!.. Смотри: вотъ мой кинжалъ!
             Вотъ грудь моя:-- въ ней скрыто сердце, чище,
             Чѣмъ золото; цѣннѣй, чѣмъ тѣ богатства,
             Которыя одинъ лишь только Плуту съ
             Могъ накопить въ подземныхъ глубинахъ.
             Ты римлянинъ!-- Вотъ мой кинжалъ! Тебѣ
             Отказъ послалъ я въ деньгахъ -- отдаю
             Зато теперь тебѣ мое я сердце!
             Рази его, рази, какъ поразилъ
             Ты Цезаря! Вѣдь знаю я, что ты,
             И поразивъ, и коня ты моего и шпоры
             Вонзи въ него, чтобъ онъ тебя принесъ
             Вонъ къ тѣмъ войскамъ и мигомъ же обратно,
             Дабы я могъ навѣрное узнать,
             Кто это,-- непріятель или наши.
   Титиній. Какъ мысль быстра, такъ быстро я вернусь.

(Уходитъ.)

   Кассій. Прошу, взойди на холмъ повыше, Пиндаръ;
             Я дальнозорокъ не былъ никогда,--
             Слѣди же за Титиніемъ прилежно
             И, что увидишь въ полѣ, мнѣ скажи.

(Пиндаръ взбирается на холмъ.)

             Я въ этотъ день увидѣлъ свѣтъ, и время
             Сегодня округлилось: гдѣ я началъ,
             Тамъ долженъ я и кончить,-- жизнь моя
             Свершила кругъ. Что новаго, пріятель?
   Пиндаръ (сверху). О господинъ!
   Кассій.                                         Что новаго?
   Пиндаръ.                                                             Титиній
             Въ кругъ всадниковъ попалъ; они къ нему
             Несутся, онъ отъ нихъ... Скорѣй, Титиній!
             Они его почти уже догнали...
             Вотъ сходятъ ужъ съ коней иные... Онъ
             Слѣзаетъ также... (Слышны крики.)
                                           Онъ взятъ въ плѣнъ!
                                                                         Чу,-- слышишь?
             Они кричать отъ радости.
   Кассій.                                         Спустись!
             Довольно ужъ... Смотрѣть не надо больше,
             О, жалкій трусъ я: дожилъ до того,
             Что лучшій другъ мой въ плѣнъ врагу попался
             Въ виду моемъ! (Пиндаръ спускается.)
                                           Поди сюда, слуга:
             Ты въ Парѳіи былъ мною взятъ, какъ плѣнникъ;
             Спасая жизнь тебѣ, я клятву взялъ
             Съ тебя, что все, чего бы ни просилъ я,
             Исполнишь ты. Исполни жъ свой обѣтъ:
             Отнынѣ я даю тебѣ свободу.
             Возьми же этотъ добрый мечъ, который
             Сквозь внутренности Цезаря прошелъ,
             И въ эту грудь вонзи его, не медля.
             Не отвѣчай мнѣ; вотъ, за рукоятку
             Возьми; когда закрою я лицо,--
             Вотъ такъ,-- ударь мечомъ меня.

(Пиндаръ закалываетъ его.)

                                                               О Цезарь,--
             Ты отомщенъ -- и самымъ тѣмъ мечомъ,
             Которымъ я убилъ тебя. (Умираетъ.)
   Пиндаръ.                                         Свободенъ
             Отнынѣ я, хоть и не тѣмъ путемъ,
             Какимъ хотѣлъ бы этого. О Кассій!
             Отъ этихъ странъ твой Пиндаръ убѣжитъ
             Далеко,-- такъ далеко, что вовѣки
             Никто его изъ римлянъ не найдетъ.

(Уходитъ.)

Входятъ Титиній и Мессала.

   Мессала. Здѣсь лишь обмѣнъ произошелъ, Титиній:
             Побитъ Октавій благороднымъ Брутомъ,
             Антоній же надъ Кассіемъ взялъ верхъ.
   Титиній. Нашъ Кассій будетъ радъ твоимъ извѣстьямъ.
   Мессала. Какъ ты его оставилъ?
   Титиній.                                         Безутѣшнымъ.
             Съ нимъ Пиндаръ былъ,-- на этомъ вотъ холмѣ.
   Мессала. Не онъ ли это на землѣ лежить тамъ?
   Титиній. Лежитъ, какъ будто не живой... О, сердце
             Мое!
   Мессала.           То онъ, Титиній?
   Титиній.                                         Нѣтъ, Мсссала,
             Нѣтъ,-- это больше ужъ не Кассій нашъ!
             О солнце заходящее,-- какъ къ ночи
             Ты въ красныхъ опускаешься лучахъ,--
             Такъ закатились здѣсь подъ красной кровью
             Дни Кассія! Зашло ты, солнце Рима!
             Остались намъ лишь тучи да дожди,
             Да вѣчныя тревоги! Наше дѣло
             Покончено! Не вѣря въ мой успѣхъ,
             Себя убилъ онъ.
   Мессала.                     Недостатокъ вѣры
             Въ успѣхъ его до этого довелъ.
             О злобная ошибка, дочь печали!
             Зачѣмъ предвзятой мысли человѣка
             Такъ скоро ты показываешь вещи,
             Которыхъ нѣтъ? О заблужденье, слишкомъ
             Легко твое зачатье, и къ рожденью
             Счастливому, увы, ты не приходишь,--
             Лишь губишь мать, зачавшую тебя!
   Титиній. Эй, Пиндаръ! Гдѣ ты, Пиндаръ?
   Мессала.                                                   Ты, Титиній,
             Ищи его, а я теперь пойду
             Навстрѣчу Бруту славному, чтобъ этой
             Ужасной вѣстью слухъ его сразить.
             И говорю -- сразить, затѣмъ, что знаю,
             Что ни кинжаломъ острымъ, ни стрѣлой
             Отравленной не будутъ уши Брута
             Поражены такъ сильно, какъ извѣстьемъ
             О зрѣлищѣ такомъ.
   Титиній.                               Спѣши, Мессала,
             А я здѣсь буду Пиндара искать.

(Мессала уходитъ.)

             Зачѣмъ меня послалъ ты, храбрый Кассій?
             Не встрѣтилъ развѣ я твоихъ друзей?
             И развѣ тѣ друзья не возложили
             Вѣнокъ побѣдный на мое чело,
             Чтобъ я тебѣ отнесъ его? Не слышалъ
             Ты криковъ ихъ? Увы, ты все смѣшалъ!
             Но все же я вѣнцомъ тебя украшу;
             Твой вѣрный Брутъ его мнѣ поручилъ
             Отдать тебѣ: исполню просьбу Брута.
             Приди же, Брутъ, скорѣй: смотри, какъ нѣжно
             Я Кассія почтилъ! Простите, боги,--
             Удѣлъ для римлянъ -- гибнуть, долгъ храня:
             Мечъ Кассія, рази же и меня!

(Убиваетъ себя.)

Шумъ битвы. Входятъ Мессала,

Брутъ, молодой Катонъ, Стратонъ, Волумній и Луцилій.

             Брутъ. Гдѣ, гдѣ, Мессала, трупъ его лежитъ?
   Мессала. Вонъ тамъ, смотри: надъ нимъ скорбитъ Титиній.
   Брутъ. Титиній вверхъ лицомъ лежитъ.
   Катонъ.                                                   Убитъ онъ!
   Брутъ. О Юлій Цезарь, ты еще могучъ!
             Твой духъ повсюду между нами бродитъ
             И направляетъ наши онъ мечи
             Въ грудь собственную намъ!
   Катонъ.                                                   Титиній храбрый!
             Брутъ, посмотри, какъ нѣжно увѣнчалъ
             Онъ Кассія усопшаго!
   Брутъ.                                         Найдется ль
             Въ живыхъ изъ римлянъ двое, имъ подобныхъ?
             Прощай, послѣдній римлянинъ! Вовѣки
             Римъ равнаго тебѣ не породитъ!
             Друзья, надъ этимъ трупомъ слезъ я долженъ
             Пролить гораздо больше, чѣмъ придется
             Вамъ здѣсь увидѣть,-- но для этихъ слезъ
             Еще найду, найду я время, Кассій!
             Для похоронъ отправимъ тѣло въ Тазосъ,--
             Здѣсь, въ лагерѣ, не будемъ хоронить,
             Чтобъ этимъ насъ въ унынье не повергнуть.
             Луцилій, ты и молодой Катонъ
             Готовьтесь снова къ выступленью въ поле;
             Вы, Лабеонъ и Флавій, стройте войско;
             Теперь лишь три часа: до тьмы ночной
             Испробуемъ, что дастъ намъ новый бой.

(Уходятъ.)

   

СЦЕНА IV.

Другая часть поля.

Шумъ битвы. Входятъ, сражаясь, воины обѣихъ армій; затѣмъ Брутъ, молодой Катонъ, Луцилій и другіе.

   Брутъ. Впередъ! Держитесь крѣпко, земляки!
   Катонъ. Не римлянинъ, кто этому не внемлетъ!
             За мною! Кто за мной? Свое я имя
             Чрезъ поле битвы громко возглашу:
             Узнайте,-- я Катонъ, Катонъ, сынъ Марка,
             Тирановъ врагъ, своей отчизны другъ!
             Я -- молодой Катонъ, Катонъ, сынъ Марка!
   Брутъ. А я -- Маркъ Брутъ! Смотрите: я -- Маркъ Брутъ!
             Брутъ, другъ своей отчизны! Знайте Брута!

(Уходитъ, снижаясь.)

   Луцилій. О юный нашъ и доблестный Катонъ!
             Уже сраженъ ты? Да, ты умираешь,
             И столь же храбро, какъ Титиній нашъ.
             Достоинъ вѣчной славы сынъ Катона!
   Первый воинъ. Сдавайся, или ты умрешь!
   Луцилій.                                                             Я сдамся
             Одной лишь только смерти. (Предлагаетъ ему деньги.)
                                                               Вотъ, возьми
             За то, чтобъ ты убилъ меня на мѣстѣ.
             Убей же Брута: это честь тебѣ.
   Первый воинъ. Мы этого не можемъ. Знатный плѣнникъ!
   Второй воинъ. Посторонитесь, эй! Скажите тамъ
             Антонію, что Брутъ взять въ плѣнъ!
   Первый воинъ.                                                   Постойте:
             Я доложу. Но вотъ самъ полководецъ.

Входитъ Антоній.

             О повелитель! Брутъ въ плѣну, самъ Брутъ!
   Антоній. Но гдѣ жъ онъ?
   Луцилій.                               Въ безопасности, Антоній!
             Ничто покамѣстъ Бруту не грозитъ,
             Могу тебя увѣрить: не найдется
             Врага такого, чтобы взялъ живымъ
             Онъ Брута благороднаго; нѣтъ, боги
             Хранятъ его отъ этого стыда!
             Н если вы его, живымъ иль мертвымъ,
             Найдете, будетъ онъ себя держать,
             Какъ Брутъ, лишь самому себѣ подобный!
   Антоній. Другъ, онъ -- не Брутъ; но вѣрь мнѣ, это призъ,
             Не менѣе достойный. Береги же
             Его, будь ласковъ съ нимъ: я предпочелъ бы
             Такихъ людей друзьями, чѣмъ врагами,
             Имѣть. Идите жъ, поищите Брута,
             Живъ или мертвъ онъ, и объ этомъ вѣсть,
             А также и о прочемъ, что случится,
             Подайте мнѣ, къ Октавію въ шатеръ.

(Уходятъ).

   

СЦЕНА V.

Другая часть поля.

Входятъ Брутъ, Дарданій, Клитъ, Стратонъ и Волумній.

   Брутъ. Сюда, друзей печальные остатки,
             На этотъ вотъ утесъ; здѣсь отдохнемъ.
   Клитъ. Статилій тамъ зажегъ свой факелъ, самъ же
             Къ намъ не идетъ: убитъ онъ или взятъ.
   Брутъ. Сядь, Клитъ; убійство -- лозунгъ дня, конечно;
             Теперь оно обычно. Слушай, Клитъ.

(Шепчетъ ему на ухо.)

   Клитъ. Какъ, господинъ? Я? Ни за что на свѣтѣ!
   Брутъ. Тогда -- молчи.
   Клитъ.                               Скорѣй убью себя.
   Брутъ. Послушай ты, Дарданій.

(Шепчетъ ему).

   Дарданій.                                         Чтобъ рѣшился
             Я на такое дѣло?
   Клитъ.                     О Дарданій!
   Дарданій.                                         О Клитъ!
   Клитъ. Скажи, о чемъ такомъ ужасномъ
             Брутъ попросилъ тебя?
   Дарданій.                                         Убить его.
             Смотри: онъ размышляетъ.
   Клитъ.                                         Онъ подобенъ
             Сосуду благородному, который
             НІаполнила обильная печаль
             И черезъ край изъ глазъ его струится.
   Брутъ. Волумній, другъ, приди на пару словъ.
   Волумній. Что, господинъ, угодно?
   Брутъ.                                                   Знай, Волумній:
             Духъ Цезаря являлся дважды мнѣ
             Въ ночное время,-- въ первый разъ при Сардахъ,
             Потомъ, прошедшей ночью, при Филиппахъ.
             Я знаю, что мой часъ пришелъ.
   Волумній.                                                   О, нѣтъ,
             Нѣтъ, господинъ!
   Брутъ.                               Нѣтъ, это такъ, Волумній.
             Ты видишь, какъ дѣла идутъ на свѣтѣ;
             Враги теперь пригнали къ ямѣ насъ,--

(Отдаленный шумъ битвы.)

             Такъ соскочить самимъ въ нее не лучше ль.
             Чѣмъ ждать, чтобъ насъ они туда втолкнули?
             Ты помнишь вѣдь, Волумній, милый другъ:
             Съ тобою вмѣстѣ мы ходили въ школу;
             Но старой дружбѣ я тебя прошу:
             Ты подержи мнѣ мечъ за рукоятку,
             Когда я брошусь на него.
   Волумній.                                         О, нѣтъ;
             Нѣтъ, господинъ: не друга это дѣло.

(Шумъ битвы сильнѣе).

   Клитъ. Бѣги, бѣги, спасайся, господинъ!
             Нельзя намъ мѣшкать здѣсь.
   Брутъ.                                         Тогда -- прощайте,--
             Ты, Клитъ, Дарданій, ты и ты, Волумній.
             Стратонъ,-- я вижу, ты все время спалъ,--
             Прощай и ты, Стратонъ, слуга мой вѣрный.
             Сограждане, отъ всей души я радъ,
             Что въ жизни я не зналъ друзей невѣрныхъ.
             Я больше славы въ этотъ день утратъ
             Достигну, чѣмъ Октавій и Антоній
             Своей побѣдой гнусною добудутъ.
             Всѣ, всѣ прощайте: Брутовы уста
             Доскажутъ скоро повѣсть жизни Брута;
             Ночь на очахъ моихъ виситъ, и кости
             Хотятъ покоя; много потрудились
             Онѣ, чтобъ былъ достигнутъ этотъ часъ.
   (Шумъ. Крики за сценой: "Бѣгите, бѣгите, бѣгите!")
   Клитъ. Бѣги же, господинъ!
   Брутъ.                               Впередъ идите,--
             За вами -- я.

(Клитъ, Дарданій и Волумній уходятъ.)

                                 Прошу тебя, Стратонъ --
             Не откажи въ поддержкѣ господину.
             Ты уваженье мнѣ всегда внушалъ
             И на тебѣ былъ отпечатокъ чести.
             Держи мой мечъ и отврати лицо,
             Когда я брошусь на него. Согласенъ?
   Стратонъ. Дай руку мнѣ. Прощай, мой господинъ!
   Брутъ. Прощай, Стратонъ.

(Бросается на свой мечъ.)

                                           О Цезарь, будь въ покоѣ.
             Тебя убить больнѣй мнѣ было вдвое.

(Шумъ битвы. Входятъ Октавій, Антоніи, Мессала, Луцій и войско.)

   Октавій. Скажи, кто этотъ человѣкъ?
   Мессала.                                                   Слуга
             Онъ господина моего. Скажи мнѣ,
             Стратонъ, гдѣ господинъ твой?
   Стратонъ.                                                   Онъ свободенъ
             Отъ узъ, какія ты несешь, Мессала.
             Его огню лишь можетъ побѣдитель
             Предать; лишь Брутъ могъ Брута одолѣть:
             Другому честью смерть его не будетъ.
   Луцилій. Такимъ найти должны вы были Брута.
             Благодарю, о Брутъ: своей кончиной
             Ты доказалъ, что былъ Луцилій правъ.
   Октавій. Всѣхъ, кто служили Бруту, я беру
             Къ себѣ. Желаешь жить со мной, пріятель?
   Стратонъ. Да, если лишь отдастъ меня Мессала.
   Октавій. Мессала, согласись!
   Мессала.                                         Скажи, Стратонъ,
             Какъ умеръ господинъ твой?
   Стратонъ.                                         Мечъ держалъ я.
             И на него онъ бросился.
   Мессала.                                         Октавій,--
             Возьми того, кто оказалъ услугу
             Послѣднюю владыкѣ моему.
   Антоній. Онъ всѣхъ былъ благороднѣй между ними;
             Всѣ прочіе, кто въ заговорѣ былъ,
             Руководились завистью одною,
             Которую внушалъ великій Цезарь
             Имъ всѣмъ,-- и только онъ межъ нихъ одинъ
             О чести общей думалъ и о благѣ
             Общественномъ, и вмѣстѣ съ ними шелъ.
             Вся жизнь его была чиста; стихіи
             Въ немъ все соединили, чтобъ природа
             Могла возстать и міру возвѣстить:
             "Вотъ это человѣкъ былъ"!
   Октавій.                                         Добродѣтель
             Мы въ немъ почтимъ достойнымъ погребеньемъ.
             Пусть тѣло ночь въ шатрѣ моемъ лежитъ
             Со всѣмъ почетомъ, воину приличнымъ.
             Теперь же войску отдохнуть велимъ
             И поспѣшимъ отпраздновать со славой
             Счастливый день побѣды величавой.

(Уходятъ.)

   

ПРИМѢЧАНІЯ.

   "Юлій Цезарь" отличается отъ другихъ драмъ Шекспира необыкновенной близостью къ источнику, откуда заимствованъ сюжетъ. Весь историческій матеріалъ и ходъ событій Шекспиръ взялъ изъ трехъ біографій Плутарха (Цезаря, Брута и Антонія). Пьеса начинается негодованіемъ трибуновъ Флавія и Марулла на проявленія любви народа къ Цезарю; здѣсь все до подробностей идетъ по Плутарху. Оттуда же неоднократное предложеніе Цезарю короны на праздникѣ Луперкалій; Плутархъ даетъ и описаніе праздника, которымъ воспользовался Шекспиръ (Въ этотъ день знатные молодые люди бѣгали, обнажившись, но городу и стегали всѣхъ встрѣчныхъ; беременныя и бездѣтныя женщины становились на ихъ дорогѣ, ибо прикосновеніе бѣгуновъ давало первымъ легкіе роды, а вторымъ дѣторожденіе); разсказъ Каски о поднесеніи короны сдѣланъ по Плутарху, (но ироническія замѣчанія о Цезарѣ и народѣ прибавлены Шекспиромъ). Подозрительность Цезаря относительно "худощавыхъ" есть въ тѣхъ же словахъ у греческаго біографа. У него же найдемъ: всѣ уловки Кассія, чтобы затянуть Брута въ заговоръ: соображенія заговорщиковъ, убивать ли Антонія вмѣстѣ съ Цезаремъ; жалобы Порціи на недовѣріе къ ней мужа и нарочно нанесенная ею себѣ рана; всѣ предзнаменованія и чудеса, предшествующія убійству, сонъ Кальпурніи, рѣшеніе Цезаря не идти въ сенатъ, уговоры Деціи Брута, попытка Артемидора, текстъ завѣщанія Цезаря, появленіе призрака Цезаря и т. д. Шекспиръ не только ограничился тѣми лицами, которыя нашелъ у Плутарха, но сохранилъ ихъ имена и часто даже подлинныя ихъ рѣчи. Въ вступительной статьѣ указано, что и основы характеровъ дѣйствующихъ лицъ но подверглись измѣненіямъ; тамъ же прослѣжены и крупнѣйшія отступленія Шекспира.-- Въ особыхъ объясненіяхъ отдѣльныхъ мѣстъ драма мало нуждается; лучшимъ поясненіемъ къ исторической сторонѣ ея служитъ чтеніе біографій Плутарха.
   
                               Сойди теперь съ холма:
             Смотрѣть довольно. О, какой я трусъ!
             Я дожилъ до того, что у меня
             Передъ глазами лучшій другъ мой схваченъ.

(Входитъ Пиндаръ).

             Поди сюда.-- Я въ Парвіи тебя
             Взялъ въ плѣнъ, и этимъ жизнь твою спасая,
             Тебя заставилъ клясться, что исполнишь
             Ты все, что бъ я ни приказалъ.
             Сдержи жь теперь ты эту клятву. Будь
             Свободенъ, но сперва вотъ этотъ мечь,
             Пронзившій Цезаря, направь мнѣ въ грудь.
             Не возражай; вотъ рукоять: бери;
             Когда закрою я лицо -- вотъ такъ --
             Ударь.-- Ты, Цезарь, отомщенъ тѣмъ самымъ
             Мечомъ, которымъ ты убитъ!

(Умираетъ).

ПИНДАРЪ.

                                                               Я воленъ;
             Но если бы я смѣлъ, то никогда бъ
             Такой цѣною не купалъ свободы.
             О, Кассій! я бѣгу изъ этихъ стражъ
             Такъ далеко, что обо мнѣ уже
             Никто изъ римлянъ больше не услышитъ!

(Уходитъ. Входятъ Титиній и Мессала).

МЕССАЛА.

             Титиній, это лишь обмѣнъ взаимный:
             Какъ легіоны Кассія разбиты
             Антоніемъ, такъ точно и Октавій
             Разбитъ войсками Брута.
   

ТИТИНІЙ.

                                                     Эта вѣсть
             Утѣшитъ Кассія.
   

МЕССАЛА.

                                           Гдѣ ты его оставилъ?
   

ТИТИНІЙ.

             Здѣсь на холмѣ, съ его рабомъ Пиндаромъ.
             Онъ неутѣшенъ былъ.
   

МЕССАЛА.

                                                     Не онъ ли это
             Лежитъ?
   

ТИТИНІЙ.

                                 Онъ на живаго не похожъ...
             О сердце!
   

МЕССАЛА.

                                 Это онъ?
   

ТИТИНІЙ.

                                                     Нѣтъ, это онъ,
             Теперь же Кассій ужь не существуетъ.
             О, солнце заходящее! какъ ты
             Склоняешься въ лучахъ своихъ багряныхъ
             На западъ, Кассія жизнь такъ теперь
             Въ крови его багряной потонула.
             Погасло солнце Рима! день нашъ конченъ!
             Роса, туманъ, опасности предъ нами;
             Мы совершили всѣ свои дѣла!
             Сомнѣніе въ моемъ успѣхѣ было
             Причиной этой смерти.
   

МЕССАЛА.

                                                     Да, сомнѣнье
             Въ успѣхѣ причинило смерть ему.
             О, гнусная ошибка, чадо грусти!
             Зачѣмъ ты быстрымъ мыслямъ человѣка
             Показываешь призраки? Зачатье
             Твое внезапно, но къ родамъ счастливымъ
             Ты не приходишь никогда и смерть
             Приносишь матери своей.
   

ТИТИНІЙ.

                                                     Пиндаръ!
             Гдѣ ты, Пиндаръ?
   

МЕССАЛА.

                                           Съищи его, Титиній,
             Я къ Бруту благородному пойду,
             Чтобъ слухъ его пронзить печальной вѣстью,
             Она ему навѣрно причинитъ
             Такую жь боль, какъ острое желѣзо,
             Или стрѣла, напитанная ядомъ.
   

ТИТИНІЙ.

             Спѣши, Мессала. Я же поищу
             Пиндара.-- Для чего меня послалъ ты,
             Достойный Кассій? Развѣ не друзей
             Твоихъ я встрѣтилъ? На голову мнѣ
             Они вѣнецъ побѣды возложили,
             Прося, чтобъ отдалъ я его тебѣ.
             Ужель ты громкихъ криковъ ихъ не слышалъ?
             Увы, ты ложно все истолковалъ!
             Но дай чело тебѣ вѣнцомъ украсить:
             Мнѣ Брутъ велѣлъ отдать его тебѣ --
             И я его желанье исполняю.
             Сюда, скорѣе, Брутъ! Взгляни, какъ чтилъ
             Я Кая Кассія. Простите боги!
             Такъ римлянину долгъ его велитъ:
             Мечь Кассія пусть сердце мнѣ пронзитъ!

(Умираетъ. Трубы. Входятъ Мессала, Брутъ, молодой Катонъ, Стратонъ, Волюмній и Люцилй).

БРУТЪ.

             Гдѣ, гдѣ, Мессала, трупъ его?
   

МЕССАЛА

                                                     Вонъ тамъ.
             И съ нимъ Титиній, плачущій надъ тѣломъ.
   

БРУТЪ

             Титиній вверхъ лицомъ лежитъ.
   

КАТОНЪ.

                                                               Онъ тоже
             Убитъ!
   

БРУТЪ.

                                 О, Цезарь, ты еще могучъ!
             Твой духъ здѣсь бродитъ и на насъ самихъ
             Оружіе онъ наше обращаетъ.
   

КАТОНЪ.

             Титиній храбрый! Посмотрите: онъ
             Вѣнцомъ чело умершаго украсилъ!
   

БРУТЪ.

             Остались ли еще на свѣтѣ двое
             Подобныхъ Римлянъ? О, прощай, послѣдній
             Изъ Римлянъ! невозможно, чтобъ другой
             Ему подобный въ Римѣ вновь родился.
             Друзья мои, надъ этимъ мертвецомъ
             Я долженъ больше слезъ пролить, чѣмъ сколько
             Увидите въ глазахъ моихъ теперь.
             Для этого найду я время, Кассій!
             Найду! Отправьте прахъ его въ Ѳаеосъ.
             Пусть въ лагерѣ не будетъ погребенья;
             Оно разстроитъ насъ. Сюда, Люцилій!
             Сюда, Катонъ! идемъ на поле битвы.
             Ну, Лабеонъ и Флавій, выдвигайте
             Свои ряды. Теперь четвертый часъ,
             Мы до ночи еще сразимся разъ!
   

ЯВЛЕНІЕ IV.

Другая часть поля сраженія. Входятъ, сражаясь, солдаты обоихъ войскъ: за тѣмъ -- Брутъ, Катовъ, Люцилій и другіе.

БРУТЪ.

             Сограждане, мужайтесь, не робѣйте!
   

КАТОНЪ.

             Кто между нами выродокъ такой,
             Что будетъ трусить? кто за мной? Я имя
             Свое провозглашу.-- Я сынъ Катона!
             Другъ родины я врагъ тарановъ. Слушай!
             Я сынъ Катона Марка; сынъ Катона!

(Нападаетъ на непріятеля.)

БРУТЪ.

             Я -- Брутъ, Маркъ Брутъ, другъ родины; да будетъ
             Извѣстно это вамъ!

(Дѣлаетъ натискъ на непріятеля. Катонъ падаетъ.)

ЛЮЦИЛІЙ.

                                           О, благородный
             И молодой Катонъ! ты палъ! Ты умеръ
             Съ такой же доблестью, какъ и Титиній,
             И доказалъ, что ты -- Катона сынъ.
   

1-Й СОЛДАТЪ.

             Сдавайся иль умрешь!
   

ЛЮЦИЛІЙ.

                                                     Сдаюсь, но съ тѣмъ,
             Чтобъ умереть. Вотъ здѣсь довольно денегъ

(предлагая деньги)

             Убей меня; я -- Брутъ; убей же Брута;
             Пусть смерть его тебя прославитъ.
   

1-Й СОЛДАТЪ,

                                                               Нѣтъ,
             Не слѣдуетъ.-- Ребята, знатный плѣнникъ!
   

2-Й СОЛДАТЪ.

             Эй, сторонись.-- Антонію скажу,
             Что Брутъ въ плѣну.
   

1-Й СОЛДАТЪ.

                                                     Я извѣщу его.
             Но вотъ онъ самъ.-- Брутъ взятъ, Брутъ взятъ!
   

АНТОНІЙ.

                                                                                   Гдѣ онъ?
   

ЛЮЦИЛІЙ.

             Онъ въ безооасности, Антоній, да,
             Могу тебя увѣрить, непріятель
             Живымъ его не можешь захватить.
             Благіе боги сохранятъ его
             Отъ этого позора! Все равно
             Живымъ его найдешь ты или мертвымъ --
             Увидишь, что онъ вѣренъ самъ себѣ!
   

АНТОНІЙ.

             Мой другъ, ты взялъ не Брута. Впрочемъ, это
             Такая жъ драгоцѣнная добыча.
             Поберете вы его будьте
             Съ нимъ ласковы: въ подобныхъ людяхъ я
             Друзей, а не враговъ имѣть хотѣлъ бы.
             Ступайте и узнайте -- живъ ли Бругь.
             И обо всемъ увѣдомьте меня.
             Я буду у Октавія въ палаткѣ.
   

ЯВЛЕНІЕ. V.

Другая часть поля сраженія. Входятъ Брутъ, Дарданій, Клитъ, Стратонъ и Воломній.

БРУТЪ.

             Сюда, друзей остатокъ бѣдный! сядьте
             На этомъ камнѣ.
   

КЛИТЪ.

                                           Факелъ свой Статилій
             Намъ показалъ, но самъ не воротился;
             Онъ схваченъ иль убитъ.
   

БРУТЪ.

                                                     Садись-ка, Клитъ.
             Убійство -- это слово вѣрно.
             Теперь въ ходу убійство. Слушай.

(Шепчетъ на ухо Клиту).

КЛИТЪ.

                                                               Я!
             Нѣтъ, господинъ мой, ни на что на свѣтѣ!
   

БРУТЪ.

             Ну такъ молчи, ни слова!
   

КЛИТЪ.

                                                     Я скорѣе
             Убью себя.
   

БРУТЪ.

                                 Послушай-ка, Дарданій.

(Шепчетъ ему).

ДАРДАНІЙ.

             Мнѣ сдѣлать это!
   

КЛИТЪ.

                                           О Дарданій!
   

ДАРДАНІЙ.

                                                               Клитъ!
   

КЛИТЪ.

             Съ какой недоброй просьбою, Дарданій
             Къ тебѣ онъ обращался?
   

ДАРДАНІЙ.

                                                     Онъ просилъ
             Убить его. Смотри, онъ размышляетъ.
   

КЛИТЪ.

             Задумался. Да, этотъ благородный
             Сосудъ теперь печалью переполненъ;
             Къ его глазамъ прихлынула она.
   

БРУТЪ.

             Поди сюда, Волюмній, на два слова!
   

ВОЛЮМНІЙ.

             Что скажешь, вождь?
   

БРУТЪ.

                                           Вотъ что, Волюмній: дважды
             Духъ Цезаря мнѣ по ночамъ являлся;
             Сперва -- у Сардъ, потомъ -- прошедшей ночью
             Здѣсь, на поляхъ Филиппа. Знаю я --
             Мой часъ насталъ.
   

ВОЛЮМНІЙ.

                                           Нѣтъ, Брутъ.
   

БРУТЪ.

                                                               Я въ томъ увѣренъ.
             Ты видишь, какъ дѣла идутъ на свѣтѣ;
             Враги насъ къ пропасти пригнали: лучше
             Намъ броситься въ нее,чѣмъ ожидать,
             Чтобъ насъ туда столкнули. О, мой добрый
             Волюмній! Мы съ тобой когда-то вмѣстѣ
             Ходили въ школу; ради старой дружбы
             Держи мой мечь: я брошусь на него!
   

ВОЛЮМНІЙ.

             Не дружеское это дѣло, Брутъ.
   

КЛИТЪ.

             Бѣги, бѣги! нельзя здѣсь оставаться!
   

БРУТЪ.

             Прощай! и ты прощай, и ты, Волюмній,
             Стратонъ! все это время ты проспалъ.
             Прощай и ты! Сограждане, сердечно
             Я радуюсь, что въ жизнь мою всегда
             Я находилъ лишь вѣрныхъ мнѣ друзей*
             Я этимъ днемъ потерь прославлюсь больше,
             Чѣмъ Маркъ Антоній и Октавій Цезарь
             Постыдною побѣдою своей.
             Простите разомъ! мой языкъ почти
             Совсѣмъ окончилъ повѣсть жизни Брута,
             Ночь надъ глазами у меня виситъ
             И отдыха желаютъ эти кости,
             Которыя трудились лишь затѣмъ,
             Чтобы достигнуть этого мгновенья.

(Шумъ битвы. Крики за сценой: Бѣгите, бѣгите!)

КЛИТЪ.

             Бѣги, мой вождь!
   

БРУТЪ.

                                           Я за тобой, спасайся!

(Клитъ, Дарданій и Волюмній убѣгаютъ).

             Прошу тебя, Стратонъ, при мнѣ останься, --
             Ты былъ всегда хорошій, честный малый; --
             Держи мой мечь и отвернись, когда
             Я брошусь на него. Исполнишь просьбу?
   

СТРАТОНЪ*

             Сперва дай руку мнѣ свою. Прощай,
             Мой господинъ!
   

БРУТЪ.

                                           Прощай, Стратонъ мой добрый!
             О, Цезарь, успокойся: я тебя
             Убилъ не такъ охотно, какъ себя!

(Падаетъ на мечь и умираетъ. Суматоха. Отступленіе. Входятъ Октавій, Антоній, Мессала, Люцилій и ихъ войска).

ОКТАВІЙ.

             Кто это?
   

МИССАЛА.

                                 Брутовъ человѣкъ.-- Стратонъ,
             Гдѣ господинъ твой?
   

СТРАТОНЪ.

                                           Онъ теперь свободенъ
             Отъ рабскихъ узъ, опутавшихъ тебя.
             И побѣдители съ нимъ ничего
             Не могутъ сдѣлать, развѣ сжечь его;
             Лишь Брутъ надъ Брутомъ одержалъ побѣду,
             И не прославитъ смерть его другихъ.
   

ЛЮЦИЛІЙ.

             Такимъ найти и слѣдовало Брута.--
             Благодарю, Маркъ Брутъ: ты оправдалъ
             Слова Люцилія.
   

ОКТАВІЙ.

                                           Всѣхъ, кто служилъ у Брута,
             Беру къ себѣ. Любезный, ты согласенъ
             Идти ко мнѣ на службу?
   

СТРАТОНЪ.

                                                     Да, согласенъ,
             Когда тебѣ отдастъ меня Мессала.
   

ОКТАВІЙ.

             Отдай, Мессала!
   

МЕССАЛА.

                                           Говори, Стратонъ,
             Какъ умеръ Брутъ?
   

СТРАТОНЪ.

                                           Я мечь его держалъ;
             Онъ -- бросился.
   

МЕССАЛА.

                                           Ну, такъ возьми, Октавій,
             Къ себѣ того, кто моему вождю
             Послѣднюю услугу оказалъ.
   

АНТОНІЙ.

             Изъ шайки ихъ онъ былъ всѣхъ благороднѣй:
             Другіе заговорщики свершили
             Поступокъ свой надъ Цезаремъ великимъ
             Изъ зависти къ нему, а Брутъ присталъ къ нимъ.
             Руководясь лишь честной, благородной
             Любовью къ благу общему. Прекрасна
             Была жизнь Брута, и стихіи въ немъ
             Такъ съединились, что природа можетъ
             Возставъ сказать предъ цѣлымъ міромъ:
             Быль человѣкъ!
   

ОКТАВІЙ.

                                 Поступимъ съ нимъ согласно
             Его заслугамъ. Воздадимъ ему
             Почетъ и всѣ обряды погребенья!
             Пусть этой ночью прахъ его летитъ
             Въ моей палаткѣ, въ полномъ одѣяньи,
             Приличномъ воину. Теперь скорѣе
             Войскамъ усталымъ надо дать покой,
             А мы пойдемъ дѣлить между собой
             Счастливой битвы славные трофеи!

Д. Михаловскій.

"Современникъ", No 4, 1864

   
любилъ его въ тотъ часъ
             Во много разъ сердечнѣй и сильнѣе,
             Чѣмъ Кассія.
   Брутъ.                     Возьми кинжалъ назадъ.
             Кричи, бѣсись -- воленъ ты это дѣлать!
             Теряй хоть честь -- все это будутъ шутки.
             Ахъ, Кассій, Кассій,-- вѣдь ягненкомъ я
             Родился въ свѣтъ! Мой гнѣвъ похожъ на искру,
             Что спитъ въ кремнѣ: ударъ ее заставитъ
             Сверкнуть на мигъ, и тотчасъ же остынетъ
             Она опять.
   Кассій.                     А я? Ужель рожденъ
             Я только для того, чтобъ быть для Брута
             Посмѣшищемъ? Чтобъ онъ срывалъ на мнѣ
             Свою хандру и желчные порывы?
   Брутъ. Въ порывѣ я тебѣ все насказалъ.
   Кассій. Сознался ты?.. Такъ подавай же руку!
   Брутъ. И сердце съ ней...
   Кассій.                               Ахъ, Брутъ!
   Брутъ.                                                   Ну, что еще?
   Кассій. Ужель меня не любишь ты настолько,
             Чтобъ извинить, когда я горячусь?
             Вѣдь желчный нравъ достался мнѣ въ наслѣдство
             Отъ матери.
   Брутъ.                     Ну, хорошо, и если
             Разсердишься на Брута ты впередъ,--
             Представитъ онъ себѣ, что разворчался
             Не ты, а мать, и кончитъ этимъ дѣло. (Шумъ за сценой).
   Поэтъ (за сценой). Пустите! Прочь!.. Вождей мнѣ надо видѣть,
             Они затѣютъ ссору; ихъ оставить
             Нельзя вдвоемъ.
   Люцій (за сценой). Ты не войдешь.
   Поэтъ (за сценой).                               Помѣхой
             Лишь смерть одна мнѣ будетъ, чтобъ войти!

(Входитъ поэтъ).

   Кассій. Что тамъ за шумъ?
   Поэтъ.                               Вожди! Позоръ и стыдъ!
             Въ умѣ ли вы? Что вы хотите дѣлать?
             Ужъ если сдержать вы не можете ярость,
             Такъ пусть хоть моя образумитъ васъ старость 57)!
   Кассій. Плохой риѳмачъ, пріятель, вижу, ты.
   Брутъ. Вонъ, негодяй! Какъ смѣешь ты врываться?
   Кассій. Оставь его: онъ циникъ,-- вѣдь они
             Всѣ таковы.
   Брутъ. Пусть будетъ, чѣмъ онъ хочетъ,
             Лишь зналъ бы время глупостямъ своимъ.
             Что пользы намъ отъ этихъ идіотовъ
             Здѣсь въ лагерѣ?.. Вонъ, негодяй!
   Кассій.                                                   Ступай
             Отсюда прочь, дѣйствительно, пріятель!

(Поэтъ уходитъ. Входятъ Луцилій и Титиній).

   Брутъ (имъ). Ступайте оба приказать вождямъ,
             Чтобъ на ночлегъ располагалось войско.
   Кассій. Затѣмъ сюда вернетесь вы опять,
             И съ вами вмѣстѣ пусть придетъ Мессала.

(Луцилій и Титиній уходятъ).

   Брутъ. Эй, Люцій! Дай вина!
   Кассій.                                         Не думалъ я,
             Что такъ легко ты можешь раздражаться.
   Брутъ. Ахъ, Кассій! Грудь измучена моя
             Подъ гнетомъ бѣдъ.
   Кассій.                               Плохой философъ ты,
             Когда не можешь вынесть терпѣливо
             Случайныхъ бѣдъ.
   Брутъ.                               Едва ли такъ выноситъ
             Ихъ кто-нибудь... Узнай, что потерялъ
             Я Порцію!
   Кассій.                     Жену?..
   Брутъ.                               Она скончалась.
   Кассій. И перенесъ ты съ этимъ горемъ въ сердцѣ
             Нашъ бывшій споръ, не умертвивъ меня?
             Скажу теперь, что точно удрученъ
             Потерей ты ничѣмъ незамѣнимой.
             Скажи, какой болѣзнью умерла
             Твоя жена?
   Брутъ.                     Не вынесла разлуки
             Она со мной, страдая также мыслью,
             Что съ каждымъ днемъ успѣшнѣе вели
             Свои дѣла Антоній и Октавій.
             (Я эту новость получилъ равно
             Съ печальной вѣстью о ея кончинѣ).
             Отъ этихъ бѣдъ въ ней помутился разумъ
             И разъ, оставшись въ комнатѣ безъ слугъ,
             Она схватила раскаленный уголь
             И, проглотивъ въ отчаяньи его,
             Безвременно себя сгубила этимъ 58)!
   Кассій. И умерла?
   Брутъ.                     Да, умерла.
   Кассій.                                         О, боги!

(Входитъ Люцій съ виномъ и факелами).

   Брутъ. Ну, полно, полно говорить о ней!
             Эй, кубокъ мнѣ! Топлю въ винѣ я, Кассій,
             Свою тоску! (Пьетъ),
   Кассій.                     Я жажду сердцемъ выпить
             За этотъ тостъ... Лей до краевъ,-- за Брута
             Пить не устанетъ Кассій никогда.

(Пьетъ. Возвращаются Титиній и Мессала).

             Брутъ. Сюда, Титиній; здравствуй, другъ Мессала!
             Поближе къ факелу садитесь всѣ.
             Должны теперь поговорить серьезно
             Мы о дѣлахъ.
   Кассій (къ самому себѣ). Такъ Порція скончалась!
   Брутъ. Просилъ вѣдь я не говорить о ней.
             Получены сейчасъ, Мессала, письма,
             Что Маркъ Антоній и Октавій съ нимъ
             Идутъ на насъ. Ихъ войско велико
             И держитъ путь къ Филиппи.
   Мессала.                               Точно то же
             Писали мнѣ.
   Брутъ.                     А что еще?
   Мессала.                               Узналъ
             Изъ писемъ я еще другую новость:
             Октавій, Маркъ Антоній и Лепидъ
             Придумали декретъ объ объявленьи
             Внѣ правъ опасныхъ гражданъ и затѣмъ
             Казнили сто сенаторовъ.
             Брутъ.                     Объ этомъ
             Мнѣ пишутъ иначе: ихъ казнено
             Не сто, а семьдесятъ, и въ томъ числѣ
             Палъ Цицеронъ 59).
   Кассій.                     Какъ, Цицеронъ?.. Ужели?..
             Мессала. Да, онъ убитъ, объявленный декретомъ
             Внѣ правъ, какъ всѣ... Имѣлъ ли письма, Брутъ,
             Ты отъ жены?
   Брутъ.                     Ни одного, Мессала.
   Мессала. И ничего о ней тебѣ не пишутъ?
   Брутъ. Ни пары словъ.
   Мессала.                     Я очень удивленъ.
   Брутъ. А развѣ ты имѣлъ о ней извѣстья?
   Мессала. Я... нѣтъ...
   Брутъ.                     Скажи мнѣ правду, безъ утайки,
             Какъ римлянинъ.
   Мессала.                     Такъ выслушай меня
             И ты, какъ римлянинъ: она скончалась,
             И страннымъ родомъ смерти.
   Брутъ.                                         Должно, значитъ,
             Проститься съ ней!.. Мы всѣ умремъ, Мессала,
             Такъ мысль о томъ, что рано ль, поздно ль, смерть
             Ее постигла бъ все же,-- посылаетъ
             Мнѣ твердости снести такой ударъ.
   Мессала. Вотъ образецъ, какъ переноситъ горе
             Великій духъ.
   Кассій.                     И я готовъ, пожалуй,
             Такъ разсуждать; но врядъ ли бъ побѣдилъ
             Такъ твердо голосъ крови.
   Брутъ.                               Перейдемте
             Теперь къ дѣламъ... Должны ль итти сейчасъ
             Къ Филиппи мы?
   Кассій.                     Мнѣ кажется, что въ этомъ
             Нѣтъ выгоды.
   Брутъ.                     Какую приведешь
             Причину ты?
   Кассій.                     А вотъ какую: лучше
             Пусть врагъ насъ ищетъ самъ. Мы этимъ средствомъ
             Его заставимъ растянуться въ силахъ
             И утомить безъ выгоды войска.
             Онъ самъ себя ослабитъ; мы жъ, оставшись
             Тамъ, гдѣ стоимъ, успѣемъ сохранить
             И бодрый духъ и средства для защиты.
   Брутъ. Твой взглядъ хорошъ; но долженъ уступить -
             Онъ лучшему. Мы здѣсь окружены
             Еще непокореннымъ населеньемъ.
             Всѣ жители до стѣнъ Филиппи намъ
             Друзья лишь съ виду; -- мы насильно брали
             У нихъ фуражъ; поэтому враги,
             Явясь сюда, найдутъ далеко лучшій
             Пріемъ, чѣмъ мы. Ихъ ободрятъ, усилятъ
             И подкрѣпятъ. Когда жъ къ Филиппи сами
             Подступимъ мы, то мѣстность эта будетъ
             У насъ въ тылу, и мы лишимъ враговъ
             Той выгоды...
   Кассій.                     Ты выслушай...
   Брутъ.                                         Постой,--
             Не кончилъ я. Прими въ соображенье
             Еще и то, что мы ужъ получили
             Все, чѣмъ друзья могли насъ подкрѣпить.
             Пополнить войскъ мы болѣе не въ силахъ
             Уже ничѣмъ. Достигли въ дѣлѣ мы
             До полной зрѣлости и можемъ впредь
             Спуститься только внизъ; враги жъ, напротивъ,
             Растутъ въ числѣ и силѣ съ каждымъ днемъ.
             Въ людскихъ дѣлахъ такіе жъ есть приливы,
             Какъ на морѣ. Высокій валъ возноситъ
             Къ удачѣ насъ, а чуть пропустимъ мы
             Счастливый мигъ -- вся наша жизнь безслѣдно
             Низвергнется въ пучину золъ и бѣдъ.
             Мы именно плывемъ теперь по гребню
             Высокихъ водъ и потому должны
             Ловить счастливый валъ, чтобъ не погибло
             Иначе все, на что рѣшились мы.
   Кассій. Ну, если такъ -- пусть будетъ, какъ ты хочешь:
             Встрѣчать враговъ отправимся къ стѣнамъ
             Филиппи мы.
   Брутъ.                     Нашъ разговоръ застигла
             Ночная тѣнь. Беретъ свое усталость,
             И подкрѣпить намъ надобно себя
             Минутой сна... Вѣдь больше говорить
             Намъ не о чемъ?
   Кассій.                     Все рѣшено... Прощай;
             А завтра въ путь, едва займется утро.
   Брутъ. Эй, Люцій, плащъ! (Люцій уходитъ). Пріятныхъ сновъ, Мессала.
             [Прощай и ты, Титиній дорогой.
             Спи хорошо, мой добрый, честный Кассій] 60),
             Прощай, прощай!
   Кассій.                     О, мой безцѣнный братъ!
             Недоброе сулила эта ночь
             Вначалѣ намъ! Пусть никогда вовѣки
             Такой раздоръ насъ не раздѣлитъ вновь.
             Не правда ль, Брутъ?
   Брутъ.                               Все къ лучшему на свѣтѣ 61).
   Кассій. Итакъ, прощай.
   Брутъ.                               Прощай, любезный братъ!
   Титиній и Мессала. Будь счастливъ, Брутъ.
   Брутъ.                                                   Желаю вамъ того же.

(Уходятъ Кассій, Титиній и Мессала. Люцій возвращается съ плащомъ).

             Подай мнѣ плащъ. Гдѣ ты оставилъ лютню?
   Люцій. Она въ шатрѣ.
   Брутъ.                               Какъ вяло отвѣчаешь
             Ты на вопросъ. Тебя за это, впрочемъ,
             Я не виню: ты не доспалъ, малютка.
             Поди сказать, чтобъ Клавдій и другіе
             Пришли сюда. Пусть на подушкахъ лягутъ
             Они въ шатрѣ.
   Люцій (въ дверь). Эй, Клавдій и Варронъ!

(Входятъ Клавдій и Варронъ).

   Варронъ. Ты звалъ насъ, Брутъ?
   Брутъ.                                         Прошу, друзья васъ, лягте
             Въ палаткѣ здѣсь. Мнѣ, быть-можетъ, придется
             Васъ разбудить, чтобъ передали вы
             Два слова Кассію.
   Варронъ.           Такъ лучше встанемъ
             На стражу мы.
   Брутъ.                     Нѣтъ, нѣтъ, на это я
             Не соглашусь: должны вы лечь. Быть-можетъ,
             Я измѣню намѣренье свое,
             [Такъ что жъ тревожитъ васъ] 62). Взгляни-ка, Люцій:
             Вѣдь книга та, которую искалъ
             Напрасно я, была въ моемъ карманѣ.
   Люцій. Я былъ увѣренъ въ томъ, что мнѣ ее
             Ты не давалъ. (Варронъ и свита ложатся).
   Брутъ.                     Ну, извини! Я нынче
             Сталъ такъ забывчивъ. Можешь ли, скажи,
             Ты протереть усталые глазенки
             И побренчать на лютнѣ предо мной?
   Люцій. О, да! Когда желаешь ты.
   Брутъ.                                         Желаю,
             Малютка мой. Тебя замучилъ я;
             Но ты привыкъ вѣдь дѣлать все охотно.
   Люцій. Играть мой долгъ.
   Брутъ.                               Я не хочу, чтобъ долгъ
             Былъ выше силъ; для юной крови нуженъ
             Часъ отдыха.
   Люцій.                     Я спалъ уже.
   Брутъ.                                         Тѣмъ лучше;
             И скоро вновь заснешь спокойно ты.
             Тебя тревожить долго я не стану;
             О, нѣтъ! Тебѣ, наоборотъ, хочу
             Я лишь добра. (Люцій начинаетъ играть и мало-по-малу засыпаетъ).
                                 Какъ эти звуки сонны!
             Предательской дремотѣ поддался,
             Малютка, ты; подъ музыку сомкнулись
             Твои глаза; отяготилъ свинцовымъ
             Ихъ гнетомъ сонъ. Спи беззаботно, мальчикъ!
             Не стану я тревожить твой спокойный
             И мирный сонъ... Едва ты держишь лютню;
             Ты, покачнувшись, разобьешь ее.
             Возьму ее изъ рукъ твоихъ... Спи мирно,
             Спи хорошо... (Беретъ книгу). Здѣсь, кажется, загнулъ
             Я въ книгѣ листъ на мѣстѣ, гдѣ читалъ
             Ее вчера... Какъ дурно свѣтитъ факелъ.

(Является призракъ Цезаря). 63)

             А!.. Кто вошелъ?.. Ужасное видѣнье!
             Иль создано ты бредомъ: сонныхъ глазъ?..
             Идетъ ко мнѣ!.. Ты существо иль призракъ?
             Скажи, ты богъ, духъ свѣта или демонъ?..
             Ты въ жилахъ кровь оледянилъ мою!
             Встать волосы мои заставилъ дыбомъ!..
             Кто ты? Скажи?..
   Призракъ.           Твой злобный геній, Брутъ!
   Брутъ. Что хочешь ты?..
   Призракъ.                     Сказать, что ты меня
             Увидишь при Филиппи.
   Брутъ.                                         Значитъ, мы
             Съ тобой вновь встрѣтимся?
   Призракъ.                               Да, при Филиппи.

(Исчезаетъ).

   Брутъ. Пусть будетъ такъ... сойдемся при Филиппа!..
             Исчезъ, исчезъ! Едва я отъ волненья
             Пришелъ въ себя. Съ тобой, мой злобный геній,
             Поговорить хотѣлъ бы я еще.
             Эй, мальчикъ! Люцій! Встань,-- Варронъ и Клавдій,
             Вставайте всѣ.
   Люцій (въ про сопкахъ). Разстроены лады...
   Брутъ. Онъ грезитъ, что сидитъ еще за лютней.
             Проснись, проснись!
   Люцій.                               А?.. Что?..
   Брутъ.                                                   Увидѣлъ вѣрно
             Дурной ты сонъ, что громко такъ кричалъ.
   Люцій. Кто? Я кричалъ?.. Я этого не слышалъ.
   Брутъ. Кричалъ и громко. Вѣрно, что-нибудь
             Увидѣлъ ты?
   Люцій.                     Не видѣлъ ничего.
   Брутъ. Ложись и спи... Эй, Клавдій, пробудись.
             Вставайте всѣ.
   Варронъ.           А?..
   Клавдій.                               Что?..
   Брутъ.                                         О чемъ во снѣ
             Кричали вы?
   Варронъ и Клавдій. Мы?-- Развѣ мы кричали?..
   Брутъ. Пригрезилось вамъ вѣрно что-нибудь?
   Варронъ. Мнѣ?-- Ничего...
   Клавдій.                               Я ни о чемъ не грезилъ.
   Брутъ. Ступайте оба передавать привѣтъ
             Мой брату Кассію. Пускай поутру
             Въ передовой поставитъ онъ отрядъ
             Свои войска. Мы двинемся за ними.
   Варронъ и Клавдій. Исполнимъ все, какъ сказано тобой.

(Уходятъ).

  

ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА 1-я.

Равнина близъ Филиппи.

(Входятъ Октавій, Антоній и войско).

   Октавій. Догадка наша, кажется, сбылась.
             Предсказывалъ, Антоній, ты напрасно,
             Что врагъ удержитъ за собой холмы
             И не рѣшится занимать долины.
             Войска въ виду. Они хотятъ напасть
             На насъ у стѣнъ Филиппи, не давая
             Намъ времени начать борьбу самимъ.
   Антоній. Все это вздоръ: я вижу ихъ насквозь,
             И весь ихъ планъ до мелочи мнѣ ясенъ.
             Имъ хочется, конечно, захватить
             Побольше мѣстъ 64), но ежели они
             Сошли съ нахальствомъ трусости въ долину,
             То думаютъ увѣрить этимъ насъ
             Въ своемъ безстрашіи, его жъ на дѣлѣ
             Нѣтъ и слѣда. (Входитъ гонецъ).
   Гонецъ.           Готовьтесь въ бой, вожди!
             Врагъ двинулся веселымъ, бодрымъ строемъ;
             Кровавый стягъ, зовущій къ битвѣ насъ,
             Развернутъ имъ;-- терять минутъ не надо.
   Антоній. Держись, Октавій, лѣвой стороны,
             Чтобъ осторожно обойти равнину.
   Октавій. Иду сейчасъ; но поверну направо;
             Ступай налѣво, если хочешь, самъ 65).
   Антоній. Теперь ли часъ, чтобъ понапрасну спорить?
   Октавій. Тутъ спора нѣтъ:-- я просто такъ хочу.

(Маршъ. На другой сторонѣ сцены появляются: Брутъ, Кассій Луцилій, Титиній, Мессала и войско).

   Брутъ. Они стоятъ и ждутъ переговоровъ.
   Кассій. Впередъ, Титиній!.. Спросимъ, что хотятъ
             Они отъ насъ.
   Октавій.           Не время ль, Маркъ Антоній,
             Начать намъ бой?
   Антоній.           Нѣтъ, Цезарь:-- пусть начнутъ
             Его они. Пройдемъ впередъ. Я вижу,
             Что хочется вступить имъ въ разговоръ.
   Октавій (войскамъ). Пусть всѣ стоятъ, не двигаясь, до знака.
   Брутъ. Сперва слова,-- удары послѣ нихъ!
             Не правда ли, товарищи и братья?
   Октавій. Не потому однако, чтобъ любили,
             Подобно вамъ, мы больше болтовню.
   Брутъ. Слова добра полезнѣе, Октавій,
             Чѣмъ злой ударъ.
   Антоній.           О, что до словъ -- извѣстно
             Намъ, Брутъ, давно, что мастеръ ты великій
             Приправить сладкимъ словомъ злой ударъ!
             Вѣдь Цезаря пронзилъ кинжаломъ въ сердце
             Ты, многолѣтье прокричавъ ему.
   Кассій. Каковъ окажешься въ своихъ ударахъ,
             Антоній, ты -- сказать я не берусь;
             Но что до словъ -- то ими ты вѣдь грабишь
             У пчелъ ихъ медъ.
   Антоній.                     Но не беру ихъ жалъ.
   Брутъ. Зато весь вѣкъ ты, какъ они, жужжалъ! 66)
             Привыкъ грозить ты краснобайствомъ раньше,
             Нѣмъ соберешься нанести ударъ.
   Антоній. Вы, негодяи, дѣлали не такъ!
             Когда вонзить вы собрались кинжалы
             Въ грудь Цезаря -- кривлялись, какъ мартышки,
             Вы передъ нимъ, лизали, какъ щенки,
             Прахъ ногъ его!.. Какъ подлые рабы,
             Сгибались передъ нимъ, цѣлуя землю
             Въ тотъ самый мигъ, когда проклятый Каска,
             Свирѣпый песъ, нанесъ ему ударъ
             Изъ-за спины!.. Притворщики!
   Кассій.                                         Ты слышишь
             Все это, Брутъ?-- Притворщики! Когда бы
             Меня послушалъ раньше ты -- не стали бъ
             Мы выносить теперь такую брань 67).
   Октавій. Довольно словъ. Ужъ если въ потъ бросаетъ
             Васъ разговоръ, такъ, безъ сомнѣнья, дѣло
             Потѣть заставитъ чѣмъ-нибудь краснѣй!
             Я вынулъ мечъ, чтобъ имъ разить злодѣевъ,
             И знайте всѣ, не отпущу его,
             Покуда онъ не отомститъ за тридцать 68)
             Тѣхъ страшныхъ ранъ, которыми пронзили
             Вы Цезаря,-- иль до поры, покуда
             Пронзенъ не будетъ Цезарь новый также
             Рукой убійцъ 69).
   Брутъ.                     Убійцы, Цезарь новый,
             Повѣрь, тебя не тронутъ, если только
             Не водишь ты измѣнниковъ съ собой.
   Октавій. Я вѣрю самъ, что я судьбою созданъ
             Не съ тѣмъ, чтобъ пасть отъ Брутовой руки.
   Брутъ. О, юноша!... Когда бъ случилось это --
             Почетнѣй, вѣрь, ты смерти бъ не нашелъ,
             Будь даже ты красой и цвѣтомъ всей
             Твоей родни.
   Кассій.                    Не много ль будетъ, чести
             Такъ умереть мальчишкѣ и глупцу,
             Товарищу развратнаго, гуляки 70)?
   Антоній. Старикъ нашъ Кассій вѣренъ самъ себѣ.
   Октавій. Пора уйти, я вижу, намъ, Антоній...
             Измѣнники! Бросаемъ вызовъ свой
             Мы вамъ въ лицо!.. Когда есть смѣлость въ васъ
             Его принять -- сразимся мы сегодня;
             А трусите -- такъ выбирайте сами
             И день и часъ71). (Уходятъ Антоній, Октавій и ихъ войско).
   Кассій.                     Сорвался вѣтеръ съ цѣпи!
             Дуй, вой и злись! Пустился въ море челнъ.
             Случайно все.
   Брутъ.                     Поди сюда, Луцилій.
   Луцилій. Я здѣсь. (Брутъ и Луцилій разговариваютъ).
   Кассій.                               Мессала!
   Мессала.                               Что, достойный вождь?
   Кассій. Ты знаешь ли, что въ этотъ самый день
             Родился я?.. Дай руку мнѣ, Мессала!
             Скажу тебѣ, что, какъ Помпей, я силой
             Былъ вынужденъ поставить на одинъ
             Ударъ игры вопросъ о томъ -- ждетъ рабство
             Иль воля насъ!.. Жилъ до сегодня я
             Поклонникомъ усерднымъ Эпикура;
             Но измѣнить приходится теперь
             Мнѣ прежній взглядъ. Въ дурныя предвѣщанья
             Сталъ вѣрить я. Когда мы шли изъ Сардъ,
             Спустились вдругъ огромныхъ два орла
             На нашъ отрядъ. Они неслись за нами
             Вплоть до Филиппъ и брали кормъ безъ страха
             Изъ рукъ солдатъ; но нынче утромъ оба
             Исчезли вдругъ, и вмѣсто нихъ кружится
             Надъ нами стая галокъ и воронъ.
             На насъ глядятъ они, какъ на добычу,
             И крылья ихъ объемлютъ весь нашъ станъ
             Покровомъ тьмы, подъ чьей зловѣщей тѣнью
             Мы обратимся въ груду мертвыхъ тѣлъ.
   Мессала. Не думай такъ.
   Кассій.                               Сказалъ я такъ лишь къ слову;
             Напротивъ, бодръ и веселъ я душой,
             Какъ никогда, и далъ обѣтъ безстрашно
             Лицомъ къ лицу съ опасностью сойтись.
   Брутъ (Луцилію). Такъ понялъ ты?
   Кассій.                                         Мой честный, храбрый Брутъ!
             Когда пошлютъ намъ боги нынче милость,
             То проживемъ мы въ тишинѣ и мирѣ
             До дряхлыхъ дней, какъ добрые друзья.
             Но знать судьбы никто своей не можетъ;
             А потому полезно обсудить,
             Что предпринять, когда насъ ожидаетъ
             Дурной исходъ... Вѣдь если проиграемъ
             Сраженье мы -- то не придется больше
             Намъ свидѣться... Какъ думаешь тогда
             Ты поступить?
   Брутъ.                     Остаться вѣрнымъ взгляду,
             Которымъ я руководясь, призналъ
             Вполнѣ дурной рѣшительность Катона,
             Когда свершилъ самоубійство онъ.
             Что до меня -- я нахожу безчестнымъ
             Предупреждать изъ страха близкихъ бѣдъ
             Нашъ смертный часъ 72).-- Хочу, напротивъ, я,
             Вооружась испытаннымъ терпѣньемъ,
             Ждать съ твердостью рѣшенья высшихъ силъ,
             Чья власть царитъ надъ нами въ этомъ мірѣ.
   Кассій. Такъ, значитъ, ты, когда потеря битвы
             Погубитъ насъ -- позволишь провести
             Себя по римскимъ улицамъ, украсивъ
             Тріумфъ враговъ?
   Брутъ.                     Нѣтъ, Кассій, нѣтъ!.. Не думай,
             Достойный Рима сынъ, что Брутъ войдетъ
             Когда-нибудь обремененный цѣпью
             Съ позоромъ въ Римъ. Великъ душой онъ слишкомъ
             Для этого!.. Пришелъ отвѣтъ за то,
             Что совершили мартовскія Иды!
             А потому увидимся ль мы вновь --
             Не знаю я... Простимся же теперь
             Навѣкъ, навѣкъ, мой благородный Кассій!
             Когда судьба судила встрѣтить намъ
             Другъ друга вновь -- сойдемся мы съ улыбкой;
             А если нѣтъ -- прощанье будетъ кстати!
   Кассій. Прощай и ты навѣки, честный Брутъ!
             Свиданья часъ дѣйствительно застанетъ
             Съ улыбкой насъ; когда жъ не суждено
             Сойтись намъ вновь -- прощанье будетъ кстати!
   Брутъ. Теперь впередъ!.. О, если бъ люди знать
             Могли конецъ дней тяжкихъ золъ и бѣдствій!
             Но, впрочемъ, знать довольно ужъ того,
             Что есть конецъ всѣмъ бѣдствіямъ на свѣтѣ...
             Впередъ, друзья! Идемте бодро въ путь. (Уходятъ).
  

СЦЕНА 2-я 73).

Тамъ же. Поле сраженія.

(Шумъ битвы. Входятъ Брутъ и Мессала).

   Брутъ. Скорѣй, скорѣй! Скачи къ тѣмъ легіонамъ
             И передай немедля имъ приказъ
             Итти впередъ: я вижу, что Октавій
             Едва способенъ выдержать напоръ.
             Сомнетъ его въ минуту вражій натискъ.
             Скорѣй, скорѣй! Пусть ринутся стремглавъ! (Уходятъ).
  

СЦЕНА 3-я.

Другая часть поля.

(Входятъ Кассій и Титиній).

   Кассій. Взгляни, взгляни!-- бѣгутъ мерзавцы всѣ!
             Какъ со врагомъ, я поступилъ съ своими.
             Покинулъ бой со знаменемъ солдатъ;
             Я знамя взялъ, убивъ позорно труса.
   Титиній. Ахъ Кассій, Кассій! Все испортилъ Брутъ.
             Не во-время онъ подалъ знакъ къ сраженью!
             Увлекся онъ несчастной, ложной мыслью,
             Что будто бы Октавій слишкомъ слабъ.
             Бой начался;-- войска пустились грабить,
             И насъ успѣлъ Антоній окружить. (Вбѣгаетъ Пиндаръ).
   Пиндаръ. Бѣги, о, вождь! Спасайся безъ оглядки!
             Твой лагерь взятъ! Царитъ Антоній въ немъ.
             Бѣги, бѣги!-- чѣмъ дальше, тѣмъ вѣрнѣе!
   Кассій. Далекъ довольно будетъ этотъ холмъ.
             Взгляни, Титиній: не мои ль палатки
             Пылаютъ тамъ?
   Титиній.           Онѣ!..
   Кассій.                               Такъ слушай: если
             Еще любимъ тобой, какъ прежде, я --
             То вотъ мой конь: вонзи до пятокъ шпоры
             Ему въ бока; скачи къ тѣмъ легіонамъ,
             Вернись назадъ и привези извѣстье
             Сейчасъ же мнѣ, друзей или враговъ
             Мы видимъ въ нихъ.
   Титиній.                     Быстрѣй крылатой мысли
             Вернусь къ тебѣ. (Уходитъ Титиній).
   Кассій. А ты, Пиндаръ, взойди
             На этотъ холмъ;-- я вижу худо вдаль.
             Слѣди за тѣмъ, что дѣлаетъ Титиній,
             А также мнѣ передавай о всемъ,
             Что новаго увидишь ты на полѣ.

(Пиндаръ всходитъ на холмъ).

             Да,-- въ этотъ день родился я на свѣтъ!
             Мой кругъ свершенъ! Я кончу тамъ, гдѣ началъ.
             Отходитъ жизнь!.. Ну, что увидѣлъ ты?
   Пиндаръ (съ холма). О, боги!
   Кассій.                                         Что?
   Пиндаръ.                                         Титиній окруженъ,
             Рой всадниковъ летитъ за нимъ въ погоню;
             Онъ цѣлъ еще... Но вотъ они ужъ близко...
             Сошли съ коней... Сошелъ съ коня и онъ...
             Бой закипѣлъ... Онъ взятъ! Чу!-- слышишь ихъ
             Крикъ радости!..
   Кассій.                     Назадъ;-- сойди съ холма.
             Какимъ презрѣннымъ окажусь я трусомъ,
             Когда, увидя передъ собой погибель
             Моихъ друзей, я самъ останусь живъ!
             Сюда Пиндоръ! (Пиндаръ подходитъ).
                                 Ты плѣнникомъ моимъ
             Сталъ въ Парѳіи;-- ты мнѣ обязанъ жизнью;
             Но клятву взялъ за это я съ тебя,
             Что исполнять всегда ты будешь слѣпо,
             Что я хочу. Пришла пора исполнить,
             Въ чемъ клялся ты. Свободнымъ человѣкомъ
             Ты будешь впредь. Бери мой добрый мечъ,
             Тотъ самый мечъ, которымъ поразилъ
             Я Цезаря;-- направь его безъ страха
             Мнѣ прямо въ грудь... Не возражай ни слова!
             Вотъ рукоять; держи рукою твердой
             Ее, пока закрою я лицо.
             Вотъ такъ -- держи!.. Ну, Цезарь,-- ты отмщенъ!
             Сраженъ твой врагъ мечомъ тебя сразившимъ.

(Пиндаръ его убиваетъ).

   Пиндаръ. Свободенъ я,-- хоть не такимъ путемъ
             Желалъ бы я добыть свою свободу.
             О, Кассій, Кассій!.. Въ дальній край направлю
             Теперь я путь -- въ тотъ край привольный, гдѣ
             О римлянахъ ни слуха нѣтъ ни духа.

(Уходитъ. Входятъ Титиній въ лавровомъ вѣнкѣ и Мессала).

   Мессала. Сквитались мы: разбитъ Октавій Брутомъ,
             А Кассія Антоній разгромилъ.
   Титиній. Утѣшишь первой вѣстью хоть немного
             Ты Кассія.
   Мессала.           Гдѣ онъ?
   Титиній.                     Его оставилъ
             Я въ горести на томъ холмѣ съ Пиндаромъ,
             Его рабомъ.
   Мессала.           Смотри, смотри! Не онъ ли
             Лежитъ простертъ предъ нами на землѣ?
   Титиній. И, кажется, безъ всякихъ знаковъ жизни.
             О, горе!..
   Мессала.           Онъ?..
   Титиній.                     Здѣсь то, что было имъ;
             Но Кассія тутъ больше нѣтъ, Мессала.
             Какъ солнца лучъ исчезъ въ зарѣ багряной,
             Такъ закатился въ пурпурной крови
             День Кассія! Померкло солнце Рима!
             А съ нимъ и нашъ померкнетъ свѣтлый день.
             Свершилось все! Плыветъ навстрѣчу намъ
             Рядъ грозныхъ тучъ -- туманы злыхъ несчастій!
             Ужели страхъ, что я погибъ въ сраженьи,
             Причиной былъ, что поступилъ онъ такъ?
   Мессала. Не ты виной:-- за общее онъ дѣло
             Себя сразилъ. О, горькая ошибка!
             Дочь лживая печальныхъ, мрачныхъ думъ!
             Зачѣмъ людскому ты воображенью
             Рисуешь то, чего на дѣлѣ нѣтъ?
             Въ людскомъ умѣ родясь чрезчуръ поспѣшно,
             Приносишь смерть ты своему отцу.
   Титиній. Пиндаръ, гдѣ ты?
   Мессала.                     Сыщи его, Титиній.
             А мнѣ сразить придется Брута слухъ,
             Сказавъ ему о томъ, что здѣсь случилось.
             Не безъ причины, я сказалъ: "сразить",--
             Я думаю, что даже сталь меча
             Иль дротикъ, отравленный страшнымъ ядомъ,
             Коснулись бы ушей его безвреднѣй,
             Чѣмъ эта вѣсть.
   Титиній.           Иди къ нему, Мессала;
             А я узнать отправлюсь, гдѣ Пиндаръ. (Мессала уходитъ).
             Ахъ, Кассій, Кассій! Для чего меня
             Услалъ ты прочь? Не видѣлъ ты, что встрѣтилъ
             Вѣдь я друзей!.. Вѣнокъ побѣдоносный ими
             Возложенъ былъ на голову мою.
             Я передать его тебѣ былъ долженъ.
             Ты слышалъ ли побѣдный возгласъ ихъ?
             Ошибочно ты понялъ то, что видѣлъ!
             Я возложу побѣдную корону
             На мертваго:-- такъ приказалъ мнѣ Брутъ.
             Я выполнить приказъ его обязанъ.
             Пусть онъ, придя, увидитъ, какъ почтилъ
             Я Кассія... Теперь же волей неба,
             Какъ римлянинъ, я долгъ исполню свой:
             Мечъ Кассія покончитъ пусть со мной!

(Закалывается и умираетъ. Шумъ битвы. Входятъ Мессала, Брутъ, молодой Катонъ, Стратонъ, Волумній и Луцилій).

   Брутъ. Гдѣ онъ? Гдѣ трупъ?..
   Мессала.                     Онъ здѣсь, и вотъ Титиній
             Скорбятъ надъ нимъ.
   Брутъ.                               Лежитъ Титиній самъ,
             Открывъ глаза.
   Катонъ.           Онъ также мертвъ.
   Брутъ.                                                   О, Цезарь!
             Поистинѣ могучъ и славенъ ты!
             До сей поры твой духъ царитъ надъ нами,
             Разя насъ сталью собственныхъ мечей!

(За сценой шумъ битвы).

   Катонъ. Титиній честный!-- посмотрите: имъ
             Увѣнчанъ Кассій лавромъ.
   Брутъ.                               Гдѣ найти
             Двухъ римлянъ, схожихъ съ ними? Миръ тебѣ,
             Великій Рима сынъ! Не воспитаетъ
             Отечество подобнаго тебѣ
             Ужъ никогда!.. Пролить надъ отошедшимъ
             Не въ силахъ я такъ много горькихъ слезъ.
             Какъ стоитъ онъ; но вѣрь, о, вѣрь мнѣ, Кассій,
             Что скоро мой настанетъ тоже часъ 74)!
             Перенести должны мы въ Тассосъ тѣло.
             Не слѣдуетъ обрядомъ похоронъ
             Смущать нашъ станъ... Катонъ, Луцилій -- время
             Спѣшить намъ въ бой... Пусть Лабеонъ и Флавій
             Велятъ войскамъ продвинуться впередъ.
             Ужъ три часа;-- до часа тьмы ночной
             Съ фортуной вновь должны вступить мы въ бой.
  

СЦЕНА 4-я.

Другая часть поля,

(Шумъ битвы. Проходятъ, сражаясь, солдаты обѣихъ армій. Затѣмъ входятъ Брутъ, Катонъ, Луцилій и другіе).

   Брутъ. Впередъ, друзья! Еще послѣдній натискъ!
   Катонъ. Найдется ль трусъ, который не пойдетъ?..
             Впередъ! за мной!-- Свое я имя крикну
             На лагерь весь! Отецъ мнѣ Маркъ Катонъ,
             Тирановъ врагъ и вѣрный другъ отчизны.
             Вы слышите ль?-- отецъ мнѣ Маркъ Катонъ!

(Бросается въ свалку).

   Брутъ. А я -- я Брутъ! Признать за Брута всѣ
             Должны меня!-- Я -- Брутъ и другъ отчизны!

(Бросается въ сраженье. Катонъ убитъ).

   Луцилій (къ трупу Катона). О, юноша, ужель погибъ и ты?
             Ты умеръ такъ же славно, какъ Титиній;
             Достойный сынъ ты твоего отца!
   1-й солдатъ. Плѣнъ или смерть!..
   Луцилій.                               Сдаюсь, чтобъ быть убитымъ;

(Даетъ солдату деньги).

             Плачу за смерть;-- убей меня и будешь
             Прославленъ ты:- убьешь ты Марка Брута 75).
   1-й солдатъ. Э, нѣтъ, постой! Такихъ берутъ живьемъ.
   2-й солдатъ. Захваченъ Брутъ;-- Антоній! Гдѣ Антоній?
   1-й солдатъ. Я побѣгу сказать ему о томъ.
             Да вотъ и онъ. (Входитъ Антоній).
                                 Мы взяли Брута, вождь.
   Антоній. Гдѣ онъ? Гдѣ онъ?..
   Луцилій.                     Брутъ плѣна не боится
             И, вѣрь, его сумѣетъ избѣжать.
             Не родилась еще рука на свѣтѣ,
             Которой взять себя позволитъ Брутъ.
             Хранитъ его отъ этого позора
             Весь сонмъ боговъ. Гдѣ бъ ты его ни встрѣтилъ,
             Останется онъ мертвый и живой
             Такимъ, какъ былъ.
   Антоній.           Не Брута взяли вы
             Мои друзья; но плѣнникъ вашъ не хуже.
             Пусть стерегутъ его со всѣмъ почетомъ.
             Людей, какъ онъ, желалъ бы я имѣть
             Въ числѣ друзей, а не сражаться съ ними.
             Пусть кто-нибудь отправится узнать,
             Живъ Брутъ иль нѣтъ, и явится затѣмъ
             Сказать намъ все къ Октавію въ палатку. (Уходятъ).
  

СЦЕНА 5-я.

Другая часть поля.

(Входятъ Брутъ, Дарданій, Клитъ, Стратонъ и Волумній).

   Брутъ. Друзей остатокъ бѣдный,-- отдохнемте
             Здѣсь на холмѣ.
   Клитъ.                     Вдали я видѣлъ факелъ
             Статилія; но не вернулся онъ
             Изъ битвы самъ. Онъ взятъ иль палъ въ сраженьи.
   Брутъ. Сядь ближе, Клитъ... Да! слово "смерть" теперь
             Вотъ все, что намъ осталось 76). Клитъ, послушай.

(Шепчетъ ему на ухо).

   Клитъ. Что ты сказалъ? Нѣтъ, ни за что на свѣтѣ!
   Брутъ. Не возражай.
   Клитъ.                               Скорѣй убью себя.
   Брутъ. Дарданій. (Шепчетъ ему).
   Дарданій.                     Я?.. свершить такое дѣло?
   Клитъ. Дарданій!
   Дарданій.           Клитъ...
   Клитъ.                               Что онъ тебѣ велѣлъ?
   Дарданій. Убить его... Смотри: онъ въ размышленьи.
   Клитъ. Какъ переполненъ тяжкой грустью онъ!
             Она сквозитъ въ его печальныхъ взорахъ 77).
   Брутъ. Поди сюда, Волумній дорогой,
             И выслушай...
   Волумній.           Что отъ меня ты хочешь?
   Брутъ. Скажу сейчасъ. Ты знаешь ли, что мнѣ
             Являлся ночью Цезарь? Разъ предсталъ
             Онъ мнѣ близъ Сардъ, а нынче вновь явился
             У стѣнъ Филиппъ... Насталъ мой часъ, Волумній.
   Волумній. О, пустяки!
   Брутъ.                               Нѣтъ, я увѣренъ въ томъ..
             Ты лишь взгляни, какъ все идетъ на свѣтѣ.
             Насъ врагъ поставилъ на обрывъ скалы;
             Но въ пропасть намъ почетнѣй и честнѣе
             Спрыгнуть самимъ, чѣмъ ждать, чтобъ насъ толкнули
             Туда враги... Съ тобой, Волумній, были
             Друзьями мы:-- ходили вмѣстѣ въ школу;
             Такъ вспомни нашу прежнюю любовь
             И сдѣлай то, о чемъ тебя прошу я.
             Держи мой мечъ -- я брошусь на него.
   Волумній. Не дружеской ты требуешь услуги.

(За сценой шумъ).

   Клитъ. Бѣги, бѣги! Минутъ терять нельзя.
   Брутъ. Прощайте всѣ! Прощай и ты, Волумній.
             Стратонъ заснулъ, пока мы были здѣсь.
             Прощай, Стратонъ... Товарищи, я счастливъ.
             Что никогда, въ теченье цѣлой жизни,
             Не испыталъ измѣны близкихъ лицъ!
             Мнѣ смерти день доставитъ больше славы,
             Чѣмъ завоюетъ низкимъ торжествомъ
             Ея нашъ врагъ. Прощайте!.. Жизни повѣсть
             Окончилъ Брутъ! Завѣса вѣчной ночи
             Готова скрыть усталые глаза.
             Ударилъ часъ! Покоя просятъ кости!..
             Вотъ для чего трудился я весь вѣкъ!

(Шумъ и крики за сценой).

   Клитъ. Бѣги, бѣги!
   Брутъ.                    Ступай: иду я слѣдомъ.

(Уходятъ Плитъ, Дарданій и Волумній).

             Тебя, Стратонъ, я отличалъ всегда
             За преданность;-- запечатлѣлъ ты честью
             Всю жизнь свою,-- останься жъ здѣсь со мной.
             Возьми мой мечъ и отврати лицо,
             Чтобъ, бросившись, пронзилъ мое я сердце.
             Согласенъ ты, не правда ли, Стратонъ?.
   Стратонъ. Дай мнѣ пожать тебѣ сначала руку.
   Брутъ. Прощай, Стратонъ... Ну, Цезарь! Вѣрь, что я
             Убью себя охотнѣй, чѣмъ тебя 78)!

(Бросается на мечъ и умираетъ. Шумъ битвы и отступленіе. Входятъ Антоній, Октавій, Мессала, Луцилій и войско).

   Октавій. Кто здѣсь?
   Мессала.           Стратонъ;-- онъ былъ на службѣ Брута.
             Гдѣ Брутъ, Стратонъ?
   Стратонъ.           Не въ рабствѣ онъ, какъ ты.
             Враги надъ нимъ отпразднуютъ побѣду,
             Предавъ огню его бездушный трупъ.
             Но Брутъ живой былъ побѣжденъ лишь Брутомъ,
             И эту честь онъ сохранитъ одинъ.
   Луцилій. Иначе Брутъ не могъ съ собой покончить,
             И я его благодарю отъ всей
             Моей души за то, что оправдалъ онъ
             Мои слова 79).
   Октавій.           Я всѣхъ служившихъ Бруту
             Беру къ себѣ. Согласенъ ли служить
             Ты мнѣ, Стратонъ?
   Стратонъ.                     Да, ежели Мессала
             Позволитъ мнѣ.
   Октавій.                     Мессала, согласись.
   Мессала. Какъ умеръ Брутъ?
   Стратонъ.                               Онъ предъ собой держать
             Велѣлъ мнѣ мечъ и самъ пронзилъ имъ сердце.
   Мессала. Тебѣ, Октавій, уступить Стратона
             Согласенъ я,-- возьми его: онъ Бруту
             Послѣднюю услугу оказалъ 80).
   Антоній. Честнѣйшимъ былъ изъ всѣхъ онъ жившихъ римлянъ.
             Руководилась завистью преступной
             Толпа убійцъ, чьей злостью Цезарь палъ;
             Лишь Брутъ одинъ себѣ остался вѣренъ
             И къ нимъ присталъ, заботясь о добрѣ
             И благѣ всѣхъ. Всю жизнь провелъ онъ честно,
             Дары природы въ немъ соединились
             Такъ хорошо, что могъ предъ цѣлымъ свѣтомъ
             Почтиться онъ названьемъ: "человѣкъ" 81)!
   Октавій. Должны почтить съ приличной сану честью
             Мы падшаго обрядомъ похоронъ.
             Пусть эту ночь лежитъ въ моей палаткѣ
             Онъ, какъ солдатъ, въ убранствѣ боевомъ.
             Войска пойдутъ теперь окончить битву,
             А тамъ, друзья, должны мы приступить,
             Трофеи дня какъ должно подѣлить.
  

ПРИМѢЧАНІЯ.

   1. Въ этомъ отвѣтѣ гражданина и послѣдующемъ разговорѣ игра словъ, которую буквально невозможно было передать. Гражданинъ, на вопросъ, чѣмъ онъ занимается, называетъ себя -- "а mender of bad soles" -- т.-е. исправитель дурныхъ подошвъ. Но слово "sole" произносится какъ "soul" -- душа. Вслѣдствіе этого Флавій, понявъ этотъ отвѣтъ въ смыслѣ "исправитель дурныхъ душъ" и не понимая, что это можетъ значить, повторяетъ свой вопросъ: чѣмъ гражданинъ занимается?
   2. Въ подлинникѣ -- "their basest metal", т.-е., ихъ низкій металлъ, въ смыслѣ ничтожества натуры ремесленниковъ.
   3. Праздникъ Луперкалій былъ греческаго происхожденія. Во время его происходили игры, на которыхъ молодежь состязалась въ бѣгѣ, при чемъ существовало повѣрье, что если бѣгущій ударялъ ремнемъ по рукамъ вставшую на его дорогѣ женщину, то этимъ она вылѣчивалась отъ безплодія. (См. слѣд. прим.).
   4. "Въ то время праздновались Луперкаліи. Этотъ праздникъ считается похожимъ на аркадскіе Ликэи. Молодые люди изъ аристократическихъ семей бѣгаютъ по городу нагими и бьютъ въ шутку ремнями тѣхъ, кто попадается навстрѣчу. Многія, даже знатныя женщины подставляютъ руки для ударовъ, какъ ученики въ школѣ, думая, что это помогаетъ благополучному разрѣшенію отъ бремени и вообще способствуетъ дѣторожденію. Цезарь смотрѣлъ на это, сидя на золотомъ креслѣ, одѣтый тріумфаторомъ, а Антоній былъ однимъ изъ участниковъ бѣга". (Плутархъ.-- "Жизнь Цезаря").
   5. Въ подлинникѣ Цезарь говоритъ:-- "he is а dreamer", т.-е., онъ, мечтатель. Буквальный переводъ не передалъ бы презрительнаго оттѣнка этой фразы.
   6. Въ подлинникѣ: -- "set honour in one eye and death the other", т.-е., буквально: поставь честь передъ однимъ моимъ глазомъ и смерть передъ другимъ. Буквально переводъ по-русски былъ бы неясенъ.
   7. Въ подлинникѣ игра словъ: Rome -- Римъ и room -- пространство. Буквально Кассій говоритъ: неужели Римъ (Rome) имѣетъ пространство, (room) для жизни одного только человѣка, т.-е. Цезаря?
   8. "Предкомъ Марка Брута былъ Юній Брутъ, которому была воздвигнута мѣдная статуя въ Капитоліи между статуями царей, съ обнаженнымъ мечомъ въ рукахъ, въ знакъ того, что онъ низвергъ власть Тарквинія. Этотъ предокъ Брута былъ похожъ суровой натурой на закаленный въ холодной водѣ мечъ. Образованіе нисколько не смягчило его жесткой натуры, и онъ изъ ненависти къ царямъ дошелъ даже до дѣтоубійства". (Плутархъ. "Жизнь Брута").-- Извѣстно, что Брутъ спокойно смотрѣлъ на казнь своихъ дѣтей, уличенныхъ въ сообщничествѣ съ Тарквиніемъ. Противоестественная жестокость Брута не осталась безвозмездной. Граждане при встрѣчѣ съ нимъ на улицахъ указывали на него пальцами и въ ужасѣ разбѣгались.
   9. "Цезарь подозрѣвалъ Кассія и сказалъ однажды въ разговорѣ съ друзьями: "Чего, какъ вы думаете, хочетъ Кассій? Онъ мнѣ не нравится потому, что слишкомъ худощавъ". Когда же ему донесли, что Антоній и Долабелла замышляютъ государственный переворотъ, то онъ отвѣтилъ: -- "Я не боюсь толстяковъ съ густыми волосами; мнѣ страшнѣе блѣдные и худощавые".-- "Этими словами намекалъ онъ на Кассія и Брута". (Плутархъ.-- "Жизнь Цезаря").
   10. "Цезарь пришелъ на форумъ. Народъ раздался. Антоній хотѣлъ, надѣть на Цезаря діадему, обвитую лавромъ. Раздались рукоплесканья, но не всеобщія, а лишь со стороны отдѣльныхъ лицъ и, какъ по всему было видно, нарочно подставленныхъ. Цезарь оттолкнулъ руку Антонія" Антоній поднесъ діадему снова, но Цезарь не принялъ ея опять. Раздались новыя рукоплесканья. Это показало Цезарю, что думалъ народъ. Онъ всталъ и велѣлъ отнести вѣнокъ въ Капитолій". (Плутархъ.-- "Жизнь Цезаря").
   11. "Въ это время было замѣчено, что на нѣкоторыхъ статуяхъ Цезаря были надѣты царскія діадемы. Два народныхъ трибуна, Флавій и, Маруллъ, ихъ сорвали... Раздраженный такимъ поступкомъ, Цезарь лишилъ трибуновъ ихъ званія". (Плутархъ.-- "Жизнь Цезаря").
   12. "Говорятъ, тогда были необыкновенныя знаменія и видѣнія. Философъ Страбонъ пишетъ, что на улицахъ можно было видѣть людей, какъ бы огненныхъ, которые сражались. Затѣмъ будто изъ рукъ ка кого-то раба-солдата выходилъ огонь. Окружающіе думали, что солдатъ горитъ, но огонь погасъ, и руки остались невредимыми". (Плутархъ.-- "Жизнь Цезаря").
   13. Въ подлинникѣ: -- "thunder stones". т.-е., громовые камни. Въ Шекспирово время думали, что въ молніи падаютъ на землю съ неба раскаленные камни. Это выраженіе встрѣчается у Шекспира не разъ.
   14. Въ подлинникѣ:-- why old men, fools, and children calculate.-- Фразу эту можно понять двояко. Если оставитъ запятую между словами: "old men" и "fools", то смыслъ будетъ: почему старые люди, глупцы и дѣти разсуждаютъ (въ смыслѣ говорятъ умныя рѣчи). Если же уничтожить запятую, то значеніе фразы будетъ: почему старые люди (подразумѣвается: сдѣлались) глупцами, а дѣти говорятъ мудрыя слова. Эта поправка, предложенная Блакстономъ, придаетъ фразѣ гораздо болѣе живой смыслъ, а потому принята и для редакціи перевода.
   15. Въ подлинникѣ:-- "I will set this foot of mine as far, as who goes farthest", т.-е., буквально: я поставлю свою ногу такъ далеко какъ ступившій дальше всѣхъ..
   16. "Что касается до Брута, то близкіе друзья и граждане убѣждали его уговорами и письмами сдѣлать то, что онъ сдѣлалъ. Такъ, подъ статуей его предка, Юнія Брута, свергшаго въ Римѣ власть царей, были написаны слова: "О, если бъ ты жилъ, Брутъ, нынче!" -- Мѣсто, на которомъ сидѣлъ Брутъ при исполненіи должности, также покрывали надписями: *Ты спишь, Брутъ", или: "Нѣтъ, ты не Брутъ!" (Плутархъ.-- "Жизнь Брута").
   17. "Когда Кассій сталъ говорить со своими друзьями о заговорѣ противъ Цезаря, то они обѣщали свое согласіе въ немъ участвовать подъ условіемъ, что главой дѣла будетъ Брутъ. Онъ былъ нуженъ, говорили они, по своему знаменитому имени, чтобы придать дѣлу характеръ правоты". (Плутархъ.-- "Жизнь Брута").
   18. См. примѣчаніе 16.
   19. "Брутъ видѣлъ, что его единомышленники были выдающимися гражданами, какъ по убѣжденіямъ, такъ и по нравственнымъ качествамъ. Онъ понималъ грозившую опасность и потому велъ себя въ обществѣ спокойно и сдержанно; но былъ не такимъ дома и ночью. Заботы не давали ему заснуть. Онъ безпрестанно задумывался, обсуждая свое положеніе и намѣреніе. Жена, спавшая съ нимъ, замѣчала его тревоги и видѣла ясно, что онъ что-то замышлялъ". (Плутархъ.-- "Жизнь Брута").
   20. Кассій былъ женатъ на сестрѣ Брута, Юніи.
   21. "Заговорщики выбирали товарищей не только изъ своихъ знакомыхъ, но и изъ чужихъ лицъ, извѣстныхъ смѣлостью и презрѣніемъ къ смерти. Потому они не открыли своего намѣренія Цицерону, хотя его любили и уважали. Они боялись, что онъ, робкій отъ природы, окажется слишкомъ осторожнымъ, начнетъ разсуждать и охладитъ ихъ жаръ въ дѣлѣ, гдѣ прежде всего была нужна быстрота". (Плутархъ.-- "Жизнь Брута").
   22. "На совѣщаніи заговорщиковъ было рѣшено убить и Антонія но этому воспротивился Брутъ, сказавъ, что затѣянное ими дѣло -- дѣло закона и правды, а потому должно быть чисто отъ всякой несправедливости". (Плутархъ.-- "Жизнь Антонія"), "Брутъ возсталъ противъ намѣренія убить Антонія изъ чувства справедливости, а также потому, что онъ надѣялся на перемѣну въ Антоніи. Онъ думалъ, что этотъ талантливый и славолюбивый человѣкъ со смертью Цезаря поможетъ вернуть отечеству его свободу. Такимъ образомъ Антоній былъ обязанъ своимъ спасеньемъ Бруту". (Плутархъ.-- "Жизнь Брута").
   23. По тогдашнему повѣрью сказочный звѣрь, единорогъ, ловился тѣмъ, что охотникъ прятался за пень. Единорогъ съ разбѣга вонзалъ свой рогъ въ дерево и тѣмъ дѣлался добычей охотника. Медвѣдь, какъ тоже тогда думали, останавливался неподвижно, увидя себя въ зеркалѣ.
   24. Въ подлинникѣ здѣсь очень цвѣтистое, вычурное выраженіе: "enjoy the honey-heavy dew of slumber", т.-е., буквально: наслаждайся медово-тяжелой росой дремоты.
   25. "Порція была дочерью Катона. Брутъ женился на ней послѣ смерти ея перваго мужа... Она была прекрасно образована, умна, рѣшительна и очень любила мужа. Прежде чѣмъ рѣшиться просить его объ открытіи тайны заговора, она сдѣлала надъ собой испытаніе. Доставъ ножикъ, которымъ цырюльники стригутъ ногти, и выславъ изъ комнаты рабынь, она сдѣлала себѣ глубокую рану на ногѣ, послѣ чего почувствовала приступы сильной лихорадки. Брутъ очень встревожился. Когда боль отъ раны достигла высшей степени, то Порція сказала: "Я -- дочь Катона и вошла къ тебѣ въ домъ не въ качествѣ любовницы, но для того, чтобъ быть твоей подругой въ радости и горѣ. Какъ мужъ -- ты безупреченъ, и потому я должна отблагодарить тебя за то, раздѣливъ съ тобой заботы и страданія, которыя ты долженъ кому-нибудь довѣрить... Я -- дочь Катона и твоя жена. Я убѣдилась теперь, что могу превозмогать страданія, что считала прежде выше моихъ силъ",-- при этомъ она показала ему свою рану. Брутъ въ изумленіи сталъ молиться богамъ, прося, чтобъ они позволили ему довести до конца свой замыселъ, и затѣмъ открылъ его Порціи". (Плутархъ.-- "Жизнь Брута").
   26. Въ подлинникѣ: -- "lord Brutus". Слово lord употреблено здѣсь въ смыслѣ высокаго значенія, которое Брутъ имѣлъ въ римскомъ обществѣ. Буквальный русскій переводъ не имѣлъ бы смысла.
   27. Въ подлинникѣ: -- "I will construe to thee all the characters of my sad brows, т.-е., буквально: я объясню тебѣ всѣ буквы моего печальнаго лица.
   28. "Въ то время былъ привлеченъ къ суду нѣкто Лигарій: Цезарь его простилъ, но онъ не выказалъ за то къ Цезарю благодарности, а напротивъ, остался его врагомъ... Онъ былъ друженъ съ Брутомъ. Разъ Брутъ пришелъ къ нему, когда Лигарій былъ боленъ, и сказалъ: "Въ какое время ты вздумалъ хворать!" -- Лигарій быстро поднялся и отвѣтилъ: "Если Брутъ затѣялъ что-нибудь достойное его имени, то я здоровъ". (Плутархъ.-- "Жизнь Брута").
   29. Въ подлинникѣ Кальфурнія говоритъ: -- "I never stood in ceremonies", т.-е., буквально: я никогда не обращала вниманія на церемоніи. Слово ceremonies употреблено здѣсь въ смыслѣ жертвенныхъ обрядовъ и заклинаній, по которымъ жрецы сообщали свои предсказанія и примѣты.
   30. Это изреченіе Цезаря приводитъ Плутархъ -- "лучше умереть разъ, чѣмъ жить подъ вѣчной угрозой смерти".
   31. "Децимъ Брутъ, прозванный Альбиномъ... испугался, что Цезарь отсрочкой засѣданія сената разрушитъ замыселъ заговорщиковъ. Онъ сталъ смѣяться надъ жрецами и увѣрялъ, что сенатъ, собранный по приказу самого Цезаря, будетъ оскорбленъ. Сенаторы готовы утвердить предложеніе провозгласить Цезаря царемъ провинцій внѣ Италіи, съ правомъ носить вѣнецъ на сушѣ и на морѣ.-- Если,-- продолжалъ онъ:-- имъ предложатъ разойтись, сказавъ, что Цезарь придетъ въ другой разъ, когда Кальфурнія увидитъ лучшіе сны, то что скажутъ Цезаревы завистники? Если его друзья будутъ доказывать, что это не деспотизмъ, то имъ не повѣрятъ". (Плутархъ.-- "Жизнь Цезаря").
   32. Въ подлинникѣ эта мысль Брута выражена довольно неясно: "that every like is not tlie Same о Caesar! tlie heart of Brutus yearns to think upon", т.-е., буквально: что каждый подобный въ то же время не онъ самъ -- вотъ мысль, которая терзаетъ сердце Брута!
   33. "Книдецъ Артемидоръ, учитель греческой литературы, былъ знакомъ съ Брутомъ и потому зналъ о всемъ, что замышлялось. Онъ пришелъ съ запиской, въ которой былъ открыть весь заговоръ. Замѣтивъ, что Цезарь, получая записки, передавалъ ихъ рабамъ, онъ подошелъ ближе и сказалъ: "Прочти, Цезарь, какъ можно скорѣе:-- здѣсь говорится о важномъ для тебя дѣлѣ". Цезарь взялъ записку, но множество людей, попадавшихся навстрѣчу, помѣшали ему прочитать, хотя онъ нѣсколько разъ за это принимался". (Плутархъ.-- "Жизнь Цезаря").
   34. "Порція была въ страшномъ безпокойствѣ. Ее съ трудомъ могли удержать, чтобъ она не выходила изъ дома. Чуть раздавался шумъ или крикъ, она вскакивала, какъ вакханка, разспрашивала всѣхъ, приходящихъ съ форума, что дѣлаетъ Брутъ, и безпрестанно посылала объ этомъ узнавать". (Плутархъ.-- "Жизнь Брута").
   35. Нѣкоторые издатели полагали, что имя предвѣщателя поставлено здѣсь ошибочно, и входитъ не онъ, а Артемидоръ. Поправка эта едва ли вѣрна. Артемидоръ знаетъ о заговорѣ всѣ подробности, а предвѣщатель въ своемъ разговорѣ съ Порціей говоритъ, что онъ только предвидитъ опасность. Въ слѣдующей сценѣ онъ тоже только напоминаетъ Цезарю, что опасныя для него Иды Марта еще не прошли, тогда какъ Артемидоръ открываетъ Цезарю своимъ письмомъ весь заговоръ.
   36. Эта фраза Кассія можетъ быть понята двояко. Вотъ текстъ подлинника: "if this be known, Cassius or Caesar never shall turn back, for i will slay myself", т.-е., буквально: если это открыто, то Кассій или Цезарь никогда не вернутся назадъ, потому что я убью себя.-- Слова: никогда не вернутся назадъ -- можно перевесть въ смыслѣ: не вернутся домой, а также: не отступятъ другъ предъ другомъ въ распрѣ.-- Для редакціи перевода выбранъ второй смыслъ, какъ болѣе подходящій къ характеру Кассія.
   37. Въ подлинникѣ Цазарь произноситъ эти слова по-латыни: -- "et tu Brute". Извѣстно, что эти, сдѣлавшіяся классическими, предсмертныя слова Цезаря исторически невѣрны. Древніе писатели о нихъ не упоминаютъ. Плутархъ, описывая убійство Цезаря, говоритъ, что "стоявшій позади Цезаря Каска первый схватилъ мечъ и нанесъ ему неглубокую рану въ плечо. Цезарь схватилъ рукоятку меча и громко закричалъ: "Злодѣй Каска, что ты дѣлаешь?" Но удары посыпались на него со всѣхъ сторонъ. Онъ озирался по сторонамъ и хотѣлъ бѣжать, но когда увидѣлъ, что Брутъ вынимаетъ также мечъ, то выпустилъ руку Каски, покрылъ голову тогой и подставилъ тѣло подъ удары".-- Такъ разсказываетъ Плутархъ смерть Цезаря въ біографіи Брута. Въ біографіи Цезаря прибавлено, что, по другимъ разсказамъ, Цезарь боролся съ заговорщиками, вертѣлся то туда, то сюда, и кричалъ.-- Напротивъ, Светоній говорить, что онъ, умирая, не издалъ ни стона ни звука. Вслѣдствіе этихъ древнѣйшихъ свидѣтельствъ остается съ вѣроятностью предположить, что слова Цезаря, будто бы обращенныя къ Бруту, были измышленіемъ позднѣйшихъ историковъ, которые, вѣроятно, были наведены на такую мысль извѣстнымъ сенсаціоннымъ преданіемъ, будто Брутъ былъ побочнымъ сыномъ Цезаря. Нѣтъ ничего невѣроятнаго въ предположеніи, что та же мысль побудила включить эти слова въ свою трагедію и Шекспира.
   38. По нѣкоторымъ позднѣйшимъ изданіямъ, эти слова говоритъ не Каска, а Кассій; но для такой перемѣны нѣтъ никакого основанія. Выраженная въ этихъ словахъ мысль совершенно въ характерѣ обоихъ.
   39. Кровожадное предложеніе омыть руки, въ крови Цезаря, повидимому, совсѣмъ не въ характерѣ нѣжнаго душой Брута. Плутархъ, правда, говоритъ, что, убивъ Цезаря, Брутъ и его друзья отправились въ Капитолій съ окровавленными руками, но руки могли быть у нихъ запачканы кровью случайно во время убійства. Если Шекспиръ самъ выдумалъ эту подробность, то, вѣроятно, руководился мыслью придать сценѣ убійства Цезаря болѣе внѣшняго эффекта, на который люди древняго міра были вообще очень падки при выраженіи своихъ чувствъ.
   40. Если въ предыдущемъ примѣчаніи сказано, что предложеніе омыть руки въ крови Цезаря не подходитъ къ характеру Брута, то быстрое согласіе на это Кассія совершенно въ его духѣ.
   41. Здѣсь Антоній, подавая руку Требонію, говоритъ тѣ же слова, съ какими Лиръ обращается къ Корделіи (Д. I, сц. 1-я): "last, not least in love", т.-е. послѣдній (въ обращеніи), но не послѣдній въ любви.
   42. Здѣсь непереводимая игра созвучіемъ словъ:-- "hart" -- олень и "heart" -- сердце. Смыслъ перевода по необходимости надо было разъяснить.
   43. Здѣсь Антоній называетъ богиню мести и раздоровъ ея именемъ Ате. Это миѳологическое имя слишкомъ мало извѣстно, и потому для плавности стиха въ переводѣ выпущено. Желающіе буквальнаго перевода могутъ читать стихъ: "Духъ Цезаря съ богиней мести Ате" и т. д.
   44. Октавій (позднѣе императоръ Августъ) -- сынъ племянницы Цезаря, былъ имъ усыновленъ, вслѣдствіе чего сталъ по смерти Цезаря называться его именемъ. Онъ пріѣхалъ въ Римъ вскорѣ послѣ умерщвленія Цезаря и немедленно примкнулъ къ Антонію, какъ другу своего отца.
   45. Послѣдніе два стиха переведены буквально:-- "my heart is in the coffin there with Caesar, and i must pause till it corne back to me".-- Смыслъ тотъ, что Антоній, заплакавъ, не можетъ или притворяется (что важно въ его характерѣ), будто не можетъ продолжать рѣчи.
   46. Знаменитая сцена, когда Антоній увлекаетъ народъ своей рѣчью надъ трупомъ Цезаря, создана въ подробностяхъ исключительно Шекспиромъ. Плутархъ говоритъ объ этомъ очень коротко, намѣчая лишь главные факты. Вотъ текстъ лѣтописи: "Онъ (Антоній), слѣдуя обычаю, говорилъ на форумѣ Цезарю похвальное слово. Замѣтивъ, что народъ слушаетъ его съ восторгомъ, онъ, говоря о состраданіи къ убитому, примѣшалъ выраженіе ужаса къ его участи и въ заключеніе, развернувъ кровавый, изрубленный плащъ, назвалъ заговорщиковъ злодѣями и убійцами. Толпа пришла въ ярость и, сжегши трупъ Цезаря на форумѣ, побѣжала съ горящими головнями, взятыми изъ костра, къ дому убійцъ". (Плутархъ -- "Жизнь Антонія"). Въ жизнеописаніи Брута Плутархъ по тому же поводу говорить: -- "Замѣтивъ, что народъ былъ растроганъ (похвальной рѣчью), Антоній схватилъ окровавленную одежду Цезаря и развернулъ ее, показывая массу дыръ на мѣстахъ отъ ранъ. При этомъ нарушился всякій порядокъ. Народъ съ крикомъ требовалъ смерти убійцъ... Составили огромный костеръ, на него положили тѣло и сожгли среди храмовъ и священныхъ мѣстъ. Когда огонь поднялся вверхъ, народъ сталъ хватать головни и побѣжалъ къ домамъ убійцъ для того, чтобы ихъ сжечь".
   47. Битва, въ которой Цезарь разбилъ нервійцевъ, принадлежала къ числу главнѣйшихъ его подвиговъ въ Галліи. Окруженный огромнымъ войскомъ, много превосходившимъ силы римлянъ, Цезарь схватилъ щитъ и бросился первый на враговъ съ цѣлью пробиться сквозь ихъ строй. Онъ былъ въ страшной опасности и спасся неустрашимостью десятаго легіона, отважно поспѣшившаго къ нему на помощь. Нервійцы обратились въ бѣгство и были изрублены поголовно. Десятый легіонъ сдѣлался съ тѣмъ поръ любимымъ легіономъ Цезаря.
   48. Слово это встрѣчается въ подлинномъ текстѣ. Такихъ анахронизмовъ у Шекспира множество.
   49. Въ первомъ изданіи этотъ стихъ напечатанъ:-- "for і have never writ nor words", т.-е., буквально: у меня нѣтъ ни письма ни словъ,-- иными словами: этого не выразить ни перомъ ни словомъ. Позднѣйшіе издатели вмѣсто слова "writ" ставятъ "wit", т.-е., умъ или остроуміе, и тогда смыслъ фразы будетъ: у меня нѣтъ ни ума ни словъ и т. д. Въ переводѣ принята эта поправка, какъ лучше выражающая хитрый смыслъ рѣчи Антонія, прикидывающагося предъ народомъ добрымъ простякомъ для того, чтобъ сильнѣе оттѣнить коварство Брута.
   50. Плутархъ не говоритъ прямо, будто Антоній въ своей рѣчи надъ трупомъ Цезаря увлекъ окончательно народъ, предъявивъ ему завѣщаніе убитаго. Завѣщаніе это существовало дѣйствительно, и имъ ловко воспользовались для своихъ цѣлей Антоній и въ особенности Октавій; но это случилось уже позднѣе. Пріурочивъ въ своей трагедіи этотъ фактъ къ рѣчи Антонія надъ трупомъ, Шекспиръ выказалъ самое ясное пониманіе тогдашняго характера римской толпы, давно уже утратившей свои гражданскія доблести.
   51. "Нѣкто Цинна, поэтъ, не только не участвовавшій въ заговорѣ, но бывшій даже другомъ Цезаря... утромъ, во время выноса тѣла, вышелъ на форумъ... При его появленіи его приняли за Цинну (заговорщика), который недавно поносилъ Цезаря въ народномъ собраніи, и растерзали". (Плутархъ.-- "Жизнь Брута").
   52. "Цезарь (Октавій), Антоній и Лепидъ сошлись на небольшомъ островкѣ и пробыли вмѣстѣ три дня. Согласиться имъ было не трудно, и они подѣлили между собою республику, какъ отцовское наслѣдство. Труднѣе было прійти къ согласію относительно лицъ, осужденныхъ на казнь. Но въ концѣ концовъ они принесли собственное чувство любви къ своимъ близкимъ чувству вражды противъ тѣхъ, кого ненавидѣли. Цезарь (Октавій) уступилъ Антонію Цицерона, Антоній ему своего дядю, а Лепиду позволилъ убить своего брата". (Плутархъ.-- "Жизнь Антонія").
   53. Въ подлинникѣ сказано просто: "мы привязаны къ столбу и окружены врагами". Но тутъ намекъ на существовавшую во время Шекспира публичную забаву, при которой пойманнаго медвѣдя приковывали къ столбу и травили собаками.
   54. Знаменитая сцена ссоры и примиренія Брута съ Кассіемъ, считаемая многими лучшей во всей трагедіи, основана на историческомъ фактѣ. Вотъ что говоритъ объ этомъ Плутархъ: "Брутъ пригласилъ Кассія явиться въ Сарды... У нихъ, какъ это часто бываетъ между людьми, окруженными множествомъ друзей и военачальниковъ, были причины жаловаться другъ на друга... Пріѣхавъ, они вошли въ комнату и стали безъ свидѣтелей укорять одинъ другого... На слѣдующій день Брутъ публично обвинилъ и присудилъ къ лишенію добраго имени римлянина Луція Пеллу, бывшаго претора, за хищеніе казенныхъ денегъ... Кассій былъ крайне этимъ раздраженъ. Онъ незадолго сдѣлалъ выговоръ за то же своимъ друзьямъ, но потомъ ихъ простилъ и продолжалъ пользоваться ихъ услугами. Потому онъ сталъ жаловаться на излишнюю щепетильность Брута въ такое время, когда положеніе дѣлъ требовало снисходительности. Брутъ напомнилъ ему Мартовскія Иды, когда былъ убитъ Цезарь, никого не грабившій и не разорявшій, но допускавшій дѣлать это другимъ". (Плутархъ.-- "Жизнь Брута"),
   55. Въ подлинникѣ выраженіе: "You yourself are much condemn'd to have an itching palm", т.-е., буквально: ты, заслуживаешь укоръ самъ за то, что у тебя тоже зудъ въ ладоняхъ.-- Выраженіе это имѣетъ смыслъ, какой приданъ редакціи перевода, т.-е., что Кассій бралъ взятки.
   56. По прежнимъ изданіямъ Кассій говоритъ: -- "bait not me", т.-е., не трави меня; -- въ позднѣйшихъ же вмѣсто слова "bait" -- травить печатается:-- "bay" -- лаять. Послѣднее выраженіе болѣе подходитъ, служа отвѣтомъ на предыдущую фразу Брута, что онъ согласился бы лучше быть собакой и лаять на луну.
   57. Сцена появленія поэта заимствована Шекспиромъ у Плутарха, гдѣ, впрочемъ, онъ названъ не поэтомъ, а философомъ. Вотъ текстъ Плутарха: "Маркъ Фавоній, занимавшійся философіей, но неразумно, направился къ дверямъ (гдѣ были Брутъ и Кассій), хотя рабы его удерживали... Онъ ни во что не ставилъ свое званіе римскаго сенатора и часто съ цинической рѣзкостью успокаивалъ въ разговорахъ раздраженныхъ лицъ. Ворвавшись силой въ комнату, онъ важно произнесъ стихъ, который у Гомера говорить Несторъ:
  
   Но покоритесь, могучіе! оба меня вы моложе.
   (Плутархъ.-- "Жизнь Брута").
  
   Въ Шекспировой трагедіи эта фраза передана въ двухъ риѳмованныхъ стихахъ:
  
   Love, and be friends. as two suchmen should be!
   For I have seen more years, I am sure, than ye!
  
   Буквально: "Помиритесь и будьте друзьями, какъ подобаетъ людямъ, какъ вы. Могу васъ увѣрить, что я прожилъ на свѣтѣ болѣе лѣтъ, чѣмъ вы оба".
   58. О смерти Порціи Плутархъ разсказываетъ такъ: "Философъ Николай и Валерій Максимъ говорятъ, что она хотѣла умереть, но друзья отговаривали ее отъ этого и вмѣстѣ съ тѣмъ за нею смотрѣли. Тогда она схватила горячій уголь, проглотила его, зажавъ ротъ, и сдѣлалась трупомъ". (Плутархъ.-- "Жизнь Брута"). Правда этого разсказа, впрочемъ, очень сомнительна, такъ какъ трудно и даже невозможно предположить, чтобы человѣкъ, будучи даже въ очень возбужденномъ состояніи, могъ проглотить горячій уголь.
   59. "Было осуждено на смерть триста человѣкъ. Антоній велѣлъ отрубить Цицерону голову и правую руку, которая писала противъ него рѣчи. Когда ему ихъ принесли, Антоній съ удовольствіемъ на нихъ смотрѣлъ и хохоталъ отъ радости. Затѣмъ велѣлъ выставить ихъ на форумѣ, точно не понимая, что этимъ онъ ругался надъ своимъ счастьемъ и позорилъ свою власть". (Плутархъ.-- "Жизнь Антонія").
   60. Въ нѣкоторыхъ изданіяхъ, какъ, напримѣръ, у Деліуса, заключенные въ скобки два стиха выпущены.
   61. Въ подлинникѣ Брутъ говорить: "every thing is well", т.-е., буквально: всякая вещь хороша.
   62. Этой фразы въ подлинникѣ нѣтъ; но она вытекаетъ по смыслу изъ предыдущихъ словъ Брута, что онъ можетъ измѣнить свое намѣреніе говорить съ Кассіемъ, а потому и не хочетъ напрасно тревожить друзей, заставляя ихъ стоять на стражѣ. Безъ такого разъясненія смыслъ остался бы неполнымъ.
   63. "Брутъ хотѣлъ переправить войско изъ Азіи. Глубокой ночью въ его палаткѣ горѣлъ огонь. Въ лагерѣ царствовала тишина. Брутъ сидѣлъ въ задумчивости. Вдругъ ему показалось, что кто-то вошелъ. Посмотрѣвъ въ ту сторону, гдѣ былъ входъ въ палатку, онъ увидѣлъ, что тамъ молча стоитъ огромный, страшный призракъ. "Кто ты?-- спросилъ Брутъ:-- человѣкъ или Богъ? Зачѣмъ ты пришелъ?" -- "Я твой злобный геній, Брутъ,-- отвѣтилъ призракъ:-- ты увидишь меня при Филиппи".-- "Увидимся,-- отвѣтилъ, нимало не испугавшись, Брутъ". (Плутархъ.-- "Жизнь Брута"). Въ этомъ мѣстѣ лѣтописи Плутархъ, правда, не говоритъ, что видѣнье было именно призракомъ Цезаря, но подтверждаетъ это въ другихъ мѣстахъ, говоря, что призракъ Цезаря являлся Бруту при Филиппи.
   64. Въ подлинникѣ Антоній говоритъ:-- "they could de content to visit other places", т.-е., буквально: они были бы рады посѣтить другія мѣста. Смыслъ можно понять двояко. Деліусъ видитъ въ этихъ словахъ насмѣшку Антонія, который хочетъ сказать, что враги желали бы изъ трусости быть не здѣсь, а въ другомъ мѣстѣ. Но можно понять эту фразу и въ томъ смыслѣ, какой приданъ редакціи перевода, т.-е., что враги были бы рады захватить больше мѣстъ своимъ войскомъ.
   65. Въ этомъ отвѣтѣ Октавія отголосокъ той тайной распри, которая существовала между нимъ и Антоніемъ постоянно, несмотря на то, что въ первое время они поддерживали изъ политики дружескія отношенія, кончившіяся впослѣдствіи непримиримой враждой.
   66. Въ подлинникѣ каламбуръ словъ Антонія и реплики Брута основанъ на аллитераціи буквъ. Кассій говоритъ, что Антоній своими сладкими рѣчами оставляетъ пчелъ -- "honeyless", т.-е., безъ меда. Антоній отвѣчаетъ: -- "not stingless too", т.-е., не безъ жалъ (sting -- жало), а Брутъ возражаетъ -- "and soundless too", т.-е., но зато безъ звука (Sound -- звукъ).
   67. Этими словами Кассій хочетъ напомнить Бруту, что онъ не согласился на убійство Антонія вмѣстѣ съ Цезаремъ.
   68. Въ подлинникѣ: "тридцать три раны"; но это исторически невѣрно. Плутархъ говоритъ, что Цезарь получилъ двадцать три раны; другіе писатели даютъ также иныя числа. Потому очень вѣроятно, что Шекспиръ поставилъ здѣсь общее число, не заботясь о его точности.
   69. Подъ именемъ новаго Цезаря Октавій разумѣетъ себя.
   70. Здѣсь Кассій намекаетъ на Антонія.
   71. Въ подлинникѣ Октавій, представляя врагамъ выбрать часъ и мѣсто для боя, употребляетъ выраженіе -- "when you have stomach". Stomach буквально значитъ желудокъ, а выраженіе: to have stomach употреблялось въ смыслѣ проголодаться или подучить аппетитъ; въ переносномъ же значеніи: чего-нибудь пожелать. Переводъ сдѣланъ въ этомъ смыслѣ.
   72. Нѣкоторые видятъ въ этихъ словахъ Брута противорѣчіе съ его дальнѣйшимъ поступкомъ, когда онъ все-таки самъ лишаетъ себя жизни. Но дѣло въ томъ, что Брутъ въ настоящемъ случаѣ говоритъ не противъ самоубійства вообще, но лишь противъ малодушнаго употребленія этого средства въ виду опасности, которая грозить пока издалека; но онъ ничего не имѣетъ противъ самоубійства, если надежда на счастье разбита окончательно. Дальнѣйшая его рѣчь выясняетъ этотъ взглядъ.
   73. Сцены битвы, которая кончилась смертью Кассія, заимствованы Шекспиромъ съ точною вѣрностью изъ Плутарха. Вотъ что онъ говоритъ: "Кассію не понравилось, что армія Брута вступила въ битву безъ приказанія. Разбивъ непріятеля, солдаты занялись грабежомъ вмѣсто того, чтобъ преслѣдовать непріятеля. Кассій дѣйствовалъ медленно и былъ обойденъ правымъ флангомъ враговъ... Пѣхота стала отступать. Одинъ знаменосецъ побѣжалъ. Кассій вырвалъ у него изъ рукъ знамя и воткнулъ у своихъ ногъ. Окружавшіе остались на мѣстахъ неохотно. Тогда онъ взошелъ на холмъ, откуда могъ видѣть, что происходило на равнинѣ, но могъ замѣтить только то, что непріятели грабили лагерь. Онъ былъ близорукъ... Кассій принялъ конницу Брута за непріятеля и послалъ Титинія узнать, что это были за войска... Увидя вѣрнаго друга Кассія (Титинія), солдаты подняли радостный крикъ и сошлись съ его войсками... Это имѣло печальныя послѣдствія. Кассій рѣшилъ, что Титиній попалъ въ плѣнъ, и ушелъ въ палатку, взявъ съ собой своего вольноотпущенника Пиндара... Затѣмъ онъ обнажилъ голову и приказалъ Пиндару ударить его мечомъ по шеѣ. Голову его нашли отдѣленной отъ туловища. Пиндара послѣ смерти Кассія никто не видѣлъ, вслѣдствіе чего явилось подозрѣніе, что онъ убилъ Кассія безъ его приказанія".-- Шекспиръ нѣсколько измѣнилъ эту сцену.
   74. Въ подлинникѣ Брутъ говоритъ: "I shall find time, Cassius, I shall find time", т.-е., буквально: я найду время, Кассій, я найду время.-- Это выраженіе можетъ быть понято двояко: Брутъ говоритъ, что, онъ найдетъ время оплакать Кассія позднѣе, чего не можетъ сдѣлать теперь, или, говоря, что онъ найдетъ свое время, Брутъ хочетъ сказать, что скоро настанетъ и его собственный смертный часъ. Въ переводѣ принятъ послѣдній смыслъ.
   75. "Въ числѣ сподвижниковъ Брута находился его товарищъ, храбрый Луцилій. Онъ замѣтилъ, что нѣсколько конныхъ непріятельскихъ солдатъ, не обращая вниманія на другихъ, мчались на Брута, и рѣшился задержать ихъ собой. Удалившись на нѣкоторое разстояніе, онъ назвался Брутомъ. Они повѣрили ему и отвели его къ Антонію".-- (Плутархъ. "Жизнь Брута"). Остальные факты этой сцены, какъ Антоній принялъ Луцилія, взяты Шекспиромъ также изъ Плутарха.
   76. Въ подлинникѣ Брутъ говоритъ: "it is a deed in fashion", т.-е., буквально: это (смерть) теперь модное дѣло.
   77. Въ подлинникѣ здѣсь выраженіе: "now is that noble vessel full of grief that it runs over even at bis eyes", т.-е., буквально: этотъ благородный сосудъ такъ полонъ печалью, что она льется чрезъ край изъ его главъ, т.-е., что онъ плачетъ.
   78. "Въ числѣ окружавшихъ Брута находился Стратонъ, познакомившійся съ нимъ при занятіяхъ риторикой. Брутъ поставилъ его возлѣ себя, схватилъ обѣими руками вынутый изъ ноженъ мечъ и, упавъ на него, умеръ. По другимъ разсказамъ, не самъ Брутъ, но Стратонъ, по его усиленной просьбѣ, подставилъ ему мечъ, отвернувъ лицо. Брутъ съ силой упалъ на мечъ и, пронзивъ имъ грудь, умеръ ".-- (Плутархъ.-- "Жизнь Брута").
   79. Этими словами Луцилій намекаетъ на сказанное имъ Антонію (въ 4-й сценѣ), что Брутъ не боится плѣна и сумѣетъ его избѣжать.
   80. "Мессада, другъ Брута, примирившись съ Октавіемъ, привелъ къ нему Стратона и сказалъ со слезами: "Вотъ человѣкъ, который оказалъ моему, Бруту послѣднюю услугу. Октавій ласково обошелся съ Стратономъ и не разставался съ нимъ во все время похода".-- (Плутархъ. "Жизнь Брута").
   81. "Антоній говорилъ (и это слышали многіе), что, по его мнѣнію, только, одинъ Брутъ поднялъ руку на Цезаря въ убѣжденіи, что его поступокъ славенъ и похваленъ, тогда какъ другіе посягнули на жизнь Цезаря, руководясь исключительно чувствомъ къ нему ненависти и зависти".-- (Плутархъ. "Жизнь Брута").
  
Ко всем произведениям автора К списку авторов